Фашизм: идеология, политика [Борис Николаевич Бессонов] (fb2) читать онлайн

Б. Н. Бессонов Фашизм: идеология, политика

Введение

В 1945 году фашизм потерпел сокрушительное поражение: «Победоносно завершилась небывалая в истории по своим масштабам и ожесточенности битва против наиболее реакционной ударной силы империализма — гитлеровского фашизма, ставившего своей целью уничтожение первого в мире социалистического государства, установление мирового господства»^[1].

Однако социальное развитие после второй мировой войны, события последних лет свидетельствуют, что фашизм отнюдь не принадлежит прошлому. Так в чем же причины? Если ответить коротко, то в смертельном страхе империалистической буржуазии перед поступательным движением истории к социализму и коммунизму. «Разгром германского фашизма, а затем японского милитаризма оказал глубочайшее воздействие на весь ход мирового развития, — отмечается в постановлении ЦК КПСС. — Создались благоприятные условия для борьбы трудящихся масс за свое социальное и национальное освобождение. Укрепились позиции прогрессивных, демократических, миролюбивых сил, возросло влияние коммунистических и рабочих партий. Возникла и успешно развивается мировая социалистическая система. Ускорился процесс распада колониальной системы империализма, завершившийся ее крахом»^[2].

В наше время империализм безвозвратно утратил способность вершить судьбами мира. И все же никак нельзя недооценивать ту опасность, которую несут с собой располагающие огромной властью империалистические круги США и других стран НАТО, приверженцы авантюристической партии войны, апологеты всякого рода «локальных» и «неограниченных» ядерных войн, вдохновители и покровители фашизма.

Вторая мировая война, развязанная фашистами, принесла человечеству неисчислимые страдания: 56 млн. человек было убито, свыше 90 млн. человек ранено, 28 млн. остались инвалидами. От голода и эпидемий умерло 12 млн. человек. Были уничтожены огромные материальные ценности^[3].

Годы фашистских нашествий были страшными годами насилия и террора. Человечество не может, не вправе забыть зверства фашистов, их чудовищные преступления, совершенные в Советском Союзе, Польше, Югославии, Чехословакии, во Франции и других странах Европы. Человечество не может, не вправе забыть лагеря смерти, костры из живых людей. «В памяти народов, навсегда останутся кошмарные картины гитлеровского ада: дети в одних рубашонках, полуобнаженные женщины, мужчины в нижнем белье, в ужасе застывшие перед длинными ямами — могилами, в которые они падут через мгновение, скошенные пулеметами эсэсовских «особых команд»; огромные печи крематориев и мрачные трубы «фабрик смерти», где были превращены в прах миллионы людей; газовые камеры со смотровыми глазками, где людей душили под тщательным научным наблюдением, сложенные, как поленья, трупы умерших от голода; бараки концлагерей, полные одежды и обуви замученных жертв, и среди этой груды — совсем крошечные детские башмачки»^[4].

В борьбе с фашистскими захватчиками погибло свыше 20 млн. советских людей, среди них 6 млн. мирных жителей, в том числе дети, женщины, старики. Сотни тысяч советских людей были зверски замучены в фашистских лагерях смерти, свыше 5 млн. советских граждан были угнаны в Германию.

Неисчислим материальный ущерб, нанесенный фашистами советскому народу. В результате агрессии германского фашизма Советский Союз потерял около 30% своего национального богатства. В СССР невозможно найти семью, в которой бы война не оставила свой тяжкий трагический след. Советский народ выстоял и победил. Именно он внес решающий вклад в разгром фашизма. Именно на советско-германском фронте были перемолоты основные силы фашистского вермахта. Победа Советского Союза убедительно доказала несокрушимость социализма, превосходство рожденного Октябрем нового общественно-политического строя. Она явилась подтверждением превосходства марксистско-ленинской идеологии, морально-политического единства советского общества, нерушимой дружбы народов СССР.

В текущем году советский народ, все прогрессивное человечество торжественно отмечают 40-летие Великой Победы. Эта годовщина Победы над фашизмом является суровым предостережением империализму, ибо фашизм — порождение империализма. Об этом свидетельствует как опыт истории, так и современная социальная практика многих капиталистических стран, для политической жизни которых в современных условиях характерно возрождение фашизма, появление всякого рода новых неофашистских партий и организаций. Неофашисты, в духе своих предшественников провоцируют демократическую общественность» преследуют коммунистов и других прогрессивных деятелей, похищают людей, взрывают бомбы, оскверняют антифашистские памятники и т. д., словом, все чаще и чаще прибегают к открытому кровавому террору. О масштабах фашистской опасности сегодня можно судить по следующим фактам: в ряде государств фашисты находятся у власти (например, в Чили, Парагвае); в последние годы партии и группы фашистского толка действовали и действуют в 60 капиталистических странах; они имеют влиятельных покровителей среди представителей крупных монополий, в буржуазном государственном аппарате и армии. Сегодня можно говорить о тенденции к усилению реакционных элементов в партиях, представляющих правое крыло буржуазной демократии. Эти партии вбирают в себя осколки бывших откровенно профашистских организаций, в ряде случаев вступают в политическую коалицию с профашистским движением^[5].

Все это настоятельно указывает, что анализ происхождения и сути фашизма, борьба с ним — это отнюдь не единичный акт, результаты которого можно было бы сдать в архив истории как нечто уже «завершенное».

Да, о фашизме написано уже немало. Советские ученые и марксисты из других стран, Коммунистический Интернационал начиная с 20—30-х годов разоблачали классовую суть фашизма, жестокий террористический характер его господства, его диктатуры, направленной против революционного рабочего класса, против коммунистов, против социализма; они разоблачали его агрессивные, империалистические устремления, его захватнические, грабительские планы, его преступные, бесчеловечные цели — одни народы и государства полностью уничтожить, другие полностью поработить.

Особенно большой вклад в анализ классовой сущности фашизма, в организацию борьбы с ним внес VII конгресс Коммунистического Интернационала. Конгресс Коминтерна решительно подчеркнул: «...фашизм у власти есть открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала… Фашизм — это организация террористической расправы с рабочим классом и революционной частью крестьянства и интеллигенции. Фашизм во внешней политике — это шовинизм в самой грубейшей форме, культивирующий зоологическую ненависть против других народов»^[6]. Фашизм, особенно германский фашизм, указывал в своем докладе «Наступление фашизма и задачи Коммунистического Интернационала в борьбе за единство рабочего класса, против фашизма» на VII конгрессе Коминтерна Г. Димитров, «выступает как ударный кулак международной контрреволюции, как главный поджигатель империалистической войны, как зачинщик крестового похода против Советского Союза — великого отечества трудящихся всего мира»^[7].

Конгресс призвал коммунистов, рабочий класс, всех трудящихся объединиться и создать единый фронт борьбы против фашизма. Только объединившись, только сплачиваясь в многомиллионную революционную армию, рабочий класс, трудящиеся, подчеркивалось конгрессом, смогут «наверняка выполнить свою историческую миссию — смести с лица земли фашизм и вместе с ним капитализм»^[8].

Марксисты, да и многие другие прогрессивные и демократически настроенные ученые и публицисты и сегодня предостерегают об опасности фашизма, предупреждают, что империалистическая буржуазия в условиях глубочайшего кризиса, охватившего современный капитализм, «фашизируется», что она может снова прибегнуть к фашистским средствам и приемам сохранения своей власти, попытаться установить свою террористическую диктатуру и развязать агрессивную войну за осуществление своих экспансионистских планов. Во всяком случае сегодня признаки подобной устремленности империалистических кругов налицо.

Вот почему необходимо последовательно и принципиально разоблачать преступное, бесчеловечное лицо фашизма. Особенно важно показать его идеологию, его идейно-духовные источники, его «философию», его методы духовного «совращения» людей.

В данной книге автор предпринимает попытку рассмотреть идейные источники фашизма в широком историческом контексте, показать, что именно реакционные, антигуманистические идеи реакционной буржуазии являются духовным импульсом фашизма. Разоблачаются расистские мифы фашистов о мнимом превосходстве «арийской расы», призванные обосновать и оправдать право «арийцев» на мировое господство, на угнетение и подавление других народов. Разоблачаются фашистские доктрины «тоталитарного государства» и «диктатуры фюрерства», отвергавшие «пустозвонство» демократии и пропагандировавшие государство, построенное на иерархических принципах подчинения «низших» «высшим», оправдывающие жестокий террор и духовное подавление личности фашистским государством.

В книге особое внимание обращено на враждебность фашистов всем великим достояниям духовной культуры человечества» вскрывается их цинизм, заключающийся в том, что они объявили своими предшественниками даже многих действительно великих мыслителей всемирной истории. Показывается беззастенчивая социальная демагогия фашистов, которые, апеллируя к массам, лживо оперировали антикапиталистической и псевдосоциалистической фразеологией. Большое место уделяется также анализу неофашистских тенденций в современных капиталистических странах, разоблачению идеологии и «философии» неофашизма.

Сегодня это особенно необходимо. Американские империалисты объявили «крестовый поход» против СССР, против социализма. Советскую страну, которая в тяжелейшей борьбе с фашизмом отстояла свою свободу и независимость и спасла от фашистского порабощения многие другие народы, Рейган и его приспешники цинично и подло объявили «центром зла». Подняв назойливый крик о «советской опасности», Рейган и К° все больше возводят в культ силу и произвол, прибегают к международному разбою и терроризму, угрожают Советскому Союзу, всему миру термоядерной войной. Без всяких на то оснований — как будто не существует ни государственных границ, ни норм международного права — американские империалисты объявляют различные регионы мира «зонами американской безопасности», «сферами жизненных интересов США» и т. п. Они повсюду грубо вмешиваются во внутренние дела суверенных государств, совершают против них открытые военные нападения. Окружив Советский Союз многочисленными военными базами, они разместили в Западной Европе ядерное оружие первого удара, непосредственно нацеленное на жизненно важные центры нашей страны.

Разумеется, это не только опасная, но и близорукая политика. Она не принесла империализму США успеха в прошлые годы, не принесет и сейчас. Известно, что еще Трумэн вынашивал чудовищный план: нанести по Советскому Союзу, союзнику США по антигитлеровской коалиции, атомный удар прежде, чем он успеет залечить раны, нанесенные фашистской агрессией. Это планировалось сделать уже в 1945 году, в год разгрома фашизма! Затем американские империалисты намеревались нанести удар по СССР в 1948, 1949, 1950 и 1957 гг. Например, по плану «Троян» (1950 г.) объектами атомного нападения должны были стать 70 советских городов, в 1957 г. по плану «Дропшпот» планировалось сбросить 300 атомных бомб уже на 100 советских городов. И каждый раз американских империалистов останавливали. Нет, не совесть, не нравственные, гуманистические соображения, а страх возмездия. Их останавливала растущая мощь СССР.

В 70-е годы сложилось примерное равенство ракетно-ядерных потенциалов СССР и США, стран Варшавского Договора и НАТО, Сегодня под знаменем «крестового похода» империалистические политики предпринимают попытку коренным образом изменить военно-стратегическую и политическую обстановку в мире, добиться военного превосходства над СССР. Это несостоятельная попытка и иллюзорная мечта. Американским империалистам ни при каких условиях не будет позволено сломать существующее примерное равновесие сил. Наша страна не подарит Рейгану ядерного превосходства, не допустит, чтобы судьбы социализма и прогресса оказались в зависимости от ядерных авантюр США и НАТО.

Совершенно очевидно, что сегодняшняя политика американских империалистов имеет много общего с прошлым. В действиях рейгановской администрации много схожего с линией поведения тех, кто в 30-е годы шел к фашизму и толкал мир ко второй мировой войне. В самом деле, ссылки на «жизненные интересы», культ силы, разнузданный шовинизм, откровенное пренебрежение международными договорами и соглашениями — все это словно перекочевало с политической сцены 30-х годов в современную Америку. Нынешние поджигатели войны, подобно Гитлеру, демагогически твердят о мире, о «красной», «советской угрозе» и под этой дымовой завесой готовятся к войне, к мировой войне, теперь уже термоядерной. И если мировая война, развязанная Гитлером, привела к гибели десятков миллионов людей, то война, которую готовы развязать американские империалисты, приведет к гибели, уничтожению всех людей, всего человечества.

Как подчеркнул М.С. Горбачев, «США пытаются навязать международному сообществу свои претензии на некую исключительность и особое предназначение в истории. Только этим и можно объяснить их имперские заявки на «зоны жизненно важных интересов», на «право» вмешиваться во внутренние дела других государств, «поощрять» или «наказывать» суверенные страны и народы в зависимости от прихоти Вашингтона... Следует определенно сказать и об усилении опасности западногерманского реваншизма, в реанимации которого столь активно участвует нынешнее руководство США. Лидеры семи ведущих капиталистических государств по-своему «отмечая» сорокалетнюю годовщину окончания второй мировой войны, замахнулись даже на территориально-политические реальности в Европе, сложившиеся в результате разгрома гитлеровской Германии и послевоенного развития. Нашлись политики, готовые забыть и даже оправдать эсэсовских головорезов, более того — отдать им почести, что является оскорблением самой памяти человечества о миллионах расстрелянных, сожженных и задушенных в газовых камерах»^[9].

Вот почему встревоженная память человечества вновь и вновь обращается к урокам страшных лет фашизма, порожденного агрессивными империалистическими силами. Это обращение к истории борьбы с фашизмом помогает уяснить, кто и что является главной движущей силой фашизма, при каких обстоятельствах и в каких исторических условиях возникает фашистское движение, в чем суть и характер фашистских режимов, какие социальные силы противостоят фашизму и как следует бороться с фашистской опасностью. Опыт истории учит, что поджигателей войны можно и нужно остановить, как можно было остановить Гитлера и его подручных, если бы все прогрессивные, честные, демократически настроенные люди объединились. Единство, солидарность трудящихся, бдительность всех людей доброй воли — вот залог успешной борьбы с фашизмом, с порождающей его империалистической реакцией.

Глава I Несостоятельность буржуазных и мелкобуржуазных трактовок сущности фашизма

Буржуазные исследователи (историки, философы, экономисты, социологи, политологи и т. д.), как правило, не желают вскрывать подлинные причины, порождающие фашизм, и определять те социальные силы, которые вскармливают, поддерживают и направляют фашистское движение. И уж во всяком случае большинство из них отвергает марксистский вывод о том, что крупные промышленники и банкиры взрастили фашизм и привели его к господству.

Даже серьезные и либерально настроенные буржуазные ученые не могут понять подлинную роль монополистического капитала в формировании и развитии фашизма. Так, К. Брахер, западногерманский политолог, считает «наивными» попытки трактовать фашизм как «продукт «властолюбивых устремлений» тяжелой промышленности», хотя и признает весьма тесную связь «третьего рейха» с концернами Тиссена и Круппа^[10]. Если фашизм просто агент финансового капитала, то почему банкиры и промышленники не смогли устранить Гитлера, когда увидели, что фашизм ведет страну к тотальному поражению? — спрашивает Р. Кюнль, историк из ФРГ, и приходит к выводу, что марксистская оценка сущности фашизма как террористической диктатуры наиболее реакционных кругов монополистической буржуазии якобы односторонняя. «Я определяю фашизм как союз двух партнеров, которые взаимосвязаны и взаимодействуют, — пишет Кюнль. — С одной стороны, это главная фракция промышленного и финансового капитала, а также военных, а с другой — фашистская партия, имеющая в своем распоряжении аппарат государственного террора и подавления»^[11]. Но в таком случае Кюнль, желает он этого или нет, остается на широко распространенной в буржуазной литературе точке зрения, что фашизм — это будто бы надклассовая государственная власть. Тем самым Кюнль снимает с монополистической буржуазии по крайней мере большую часть вины за фашистские зверства и преступления.

Для большинства же буржуазных авторов фашизм вообще-де не был связан с определенными социальными, классовыми силами. Они упорно доказывают, что фашистское варварство было лишь наиболее острой формой упадка, деградации, в которое якобы впало человечество.

Причем одни рассматривают это варварство как закономерность, коренящуюся во всей западной культуре, имеющую свой исток в Просвещении, в Великой Французской буржуазной революции. Так, Г. Раушнинг, один из бывших приверженцев Гитлера, порвавший с ним накануне второй мировой войны, утверждал, что Гитлер будто бы был своеобразным последователем Руссо, что Гитлер довел до логического конца идею цивилизации как результата грехопадения человечества и поставил своей целью освободить человека от ложных ценностей цивилизации, превратить его в здоровое животное, руководствующееся инстинктами. В глазах Раушнинга прогресс человечества — мнимый прогресс, ибо он привел к подрыву всех традиционных ценностей и норм, к мировоззренческой дезориентации человека. Вызванный всем этим величайший кризис цивилизации якобы неизбежно толкает человечество на путь создания авторитарного, абсолютного и тоталитарного господства^[12].

Американский исследователь фашизма Джон Вейс фактически также снимает с фашизма обвинения в антигуманизме и враждебности культуре. В своей книге «Фашистская традиция» он утверждает, что фашизм — это якобы давняя традиция западной культуры, выступающая в виде правого радикализма^[13].

Другие буржуазные теоретики, например немецкий философ А. Вебер, историки Эрнст Нольте и Фридрих Мейнеке, А. Виндиш, итальянский философ Б. Кроче, французский философ Ж. Фурастье и др.^[14], рассматривают фашизм в качестве отклонения от магистральной линии исторического прогресса, как своего рода «наваждение», «безумие», как моральную болезнь, которая внезапно завладела здоровым "и крепким организмом и привела к катастрофе.

В русле этой тенденции примечательны рассуждения А. Вебера, который осуждает фашизм и фашистские зверства, но дает фашизму совершенно мистическое объяснение. Согласно его схеме, история движется в противоборстве светлых и темных сил. Поскольку эти силы, по Веберу, есть воплощение надперсональных, объективных духовно-интеллектуальных или биологических устремлений, постольку преобладание одной из них происходит «эпидемически», благодаря вторжению объективных импульсов, исходящих извне, из самого непостижимого бытия, из «жизни». В доказательство этого А. Вебер ссылается на немецкую действительность 20—30-х годов, на метаморфозы, происшедшие в эти годы со средним немцем. «То, что мы определяли как ужасные превращения характера среднего немецкого типа, который господствовал у нас в последнее время благодаря вторжению темно-демонических сил, — это произошло извне, — разъясняет Вебер. — Бывшие рецессивными, эти подспудные силы стали доминирующими и охватили, преобразовав и жестоко исказив, большую часть немецкого народа. Мы должны защитить себя от их нового вторжения и одновременно оживить и сделать доминирующими те глубинные силы, которые уже умерли в среднем немце»^[15]. Но сейчас это должно произойти не извне, а из внутреннего содержания немецкого духа, через воспитание и духовную дисциплину путем усмирения в человеке инстинктивных, темно-демонических сил^[16].

Как справедливо отмечает советский исследователь идеологии фашизма С.Ф. Одуев, «подобные концепции по их объективному смыслу, независимо от субъективных намерений их авторов, являются теоретическим основанием мистификации действительных (социально-экономических, политических и идейных) корней фашизма. Здесь нет и намека на то, что фашизм есть порождение немецкой империалистической буржуазии, что его истоки уходят в закономерные тенденции монополистического капитализма. Фашизм, — это, с точки зрения Вебера, есть не что иное, как взрыв таинственных, необъяснимых сил человеческого бытия, во власть которых попал немецкий народ в тот драматический момент своей истории, когда вдруг нарушилось равновесие в борьбе темных и светлых сторон жизни»^[17].

Б. Кроче в своей книге «История Италии с 1871 по 1915 г.» оценивает фашизм как остановку в развитии Италии на пути к свободе. По его мнению, именно нравственная воля, понимаемая как сознание и воля к свободе, является пружиной исторического прогресса. Именно в свободе обнаруживает себя вечный морально-этический идеал, к которому стремится человечество. Фашизм же, прервавший это движение исторического процесса по направлению к свободе, есть не более как результат моральных заблуждений, вспышка распущенности и грубости, злополучный период безвременья, не имеющий действительной связи с прошлым итальянской нации. Поэтому Б. Кроче после краха фашизма вполне «обоснованно» заявлял: «Мы точно пробуждаемся от кошмара» — и призывал годы фашистской диктатуры «заключить в скобки»^[18].

Ряд буржуазных теоретиков рассматривают фашизм как всего лишь один из наиболее драматических моментов «национальной жизни» той или иной страны, прежде всего Германии и Италии. Так, западногерманский историк Ф. Мейнеке, спекулируя на участии в фашистском движении широких слоев немецкого народа, доказывает, что немцам якобы был присущ «макиавеллизм» и что будто бы все немцы были настроены в пользу установления в Германии фашистского режима^[19]. И. Фест, политолог из ФРГ, также ищет причины фашизма в особых качествах немцев, в их неправильном самомнении. «Немец боится анархии, — пишет он, — анархизм — это его идея-фикс. Страх перед анархией рождает культ вождя, послушания, беспрекословное подчинение сильной власти и т. д. Одним словом, фашизм — болезнь «германского духа»^[20].

Некоторые католические идеологи во всем винят... Реформацию: Гитлер — якобы последователь Лютера. В подобном духе английский историк А. Тойнби определяет фашизм, особенно его агрессивность, как результат расистских, националистических «настроений немецкого народа», потерявшего голову после трех победоносных войн, которые он вел под руководством Пруссии. Иллюзия, что война приносит дивиденды, настолько укоренилась в умах немцев, что потребовалась не только одна ужасная война, но и вторая, еще более ужасная, чтобы их образумить^[21], писал А. Тойнби.

Видный американский социолог Т. Парсонс также считает, что в основе установления фашистской диктатуры в Германии лежит якобы особый «национальный дух» немцев, их «моральный и психологический склад». Поэтому-то главной проблемой предотвращения возможного повторения фашизма в Германии Парсонс считает проблему изменения психологии и морали немцев.

В сущности, подобные рассуждения о «коллективной вине» народа объективно направлены на сокрытие истинной причины установления фашистских режимов, продиктованной классовыми интересами господствующей империалистической буржуазии. Антифашисты, все лучшие люди Германии никогда не уходили от морально-политической ответственности за все происшедшее с Германией и в Германии. А. Абуш писал, что «немецкие антифашисты, как часть немецкого народа, также несут свою долю исторической ответственности за то, что такой момент наступил для немецкой нации в январе 1933 года (приход Гитлера к власти. — Б.Б.) и что Гитлер впоследствии смог беспрепятственно подготовить свой разбойничий поход против народов Европы»^[22].

Как и в годы антифашистской борьбы, коммунисты сегодня решительно отклоняют тезис буржуазных идеологов о «коллективной вине» немецкого либо другого народа.

Тезис о «коллективной вине» немецкого народа широко использовали сами фашисты. Они заведомо лгали своему народу» будто СССР и другие страны антигитлеровской коалиции отождествляют фашистскую верхушку и немецкий народ, приписывают немецкому народу коллективную национальную вину и т. п., с тем чтобы связать всех немцев «круговой порукой», побудить немецкий народ сражаться «до последнего патрона и последнего человека» во имя человеконенавистнических целей фашизма.

Следует отметить, что в этом отношении гитлеровской пропаганде в немалой степени помогали заявления некоторых высокопоставленных деятелей Англии и США, которые твердили о том, что Германия должна быть превращена в «картофельное поле» и ликвидирована как государство. Нацисты немедленно воспользовались этими высказываниями: из их уст посыпались заклинания сражаться «до ножей», «до последней капли крови», ибо в противном случае немецкому народу будто бы грозит истребление.

Перед своим концом гитлеровцы особенно назойливо твердили, что их гибель — это-де гибель всего немецкого народа, это гибель Германии. «Если война будет проиграна, — цинично говорил Гитлер, — немецкая нация должна исчезнуть. Этого хочет судьба. Бессмысленно пытаться обеспечить народ средствами к существованию, даже самыми элементарными, если в результате войны будет установлено, что наша нация слабее и будущее принадлежит нации Востока — России. Кроме того, в живых останутся только низшие существа, поскольку цвет немецкой нации погибнет»^[23].

Коммунисты, передовые деятели культуры и науки даже в период самого дикого разгула фашизма решительно выступали против отождествления фашистского режима и немецкого народа.

Советский Союз ни в тяжелейшие годы войны, ни впоследствии никогда не обвинял немецкий народ в кровавых преступлениях фашизма. Советское правительство не раз заявляло, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский остается. Никогда не ставил Советский Союз и вопроса о наказании немецкого народа, никогда не жаждал какой-либо мести населению Германии. За недостаточную бдительность, за недостаточный отпор реакционным силам, разумеется, расплачивается вся нация, весь народ. Но было бы абсолютной несправедливостью объяснять приход фашистских авантюристов к власти, их разбойничье насилие характером народа. Тем более что дух сопротивления фашизму жил в немецком народе, на немецкой земле. Тысячи немцев вели самоотверженную борьбу против фашистских убийц, во имя освобождения немецкого народа, во имя подлинной Германии. Поэтому в конечном счете дело вовсе не в особом складе немецкого характера, не в свойствах немецкой психики, а в тех исторических условиях, в которых складывался в Германии монополистический капитализм, предопределивший приход к власти нацистов — этой, по выражению Рёпке, «клоаки немецкого общества»^[24].

Особенно много буржуазные и мелкобуржуазные идеологи спекулировали и спекулируют по поводу мнимо мелкобуржуазного, плебейского характера фашизма, утверждали и утверждают, будто фашисты не только не пользовались поддержкой крупного капитала, а пришли к власти благодаря радикализированной мелкой буржуазии, деклассированным элементам, всякого рода авантюристам и даже уголовникам.

Так, один из теоретиков социал-реформизма Тальгеймер характеризовал фашизм как массовое движение, рекрутирующее своих участников из всех классов общества, и прежде всего из мелкобуржуазных слоев. Р. Левенталь (Пауль Серинг) видел социальную базу фашизма в первую очередь в деклассированных элементах и особенно в чиновниках, служащих и военных. Рост непродуктивных общественных сфер аппарата управления и армии, по его мнению, был тем симптомом социального распада, который якобы неизбежно вел к утверждению фашистской диктатуры.

Подобной путанице в вопросе об оценке классовой природы фашизма способствовал во многом тот факт, что среди участников фашистского движения, а также его лидеров действительно было немало выходцев из средних слоев и деклассированных элементов. Многие буржуазные и мелкобуржуазные теоретики поэтому и толковали фашизм либо как революцию, либо как Контрреволюцию (в зависимости от своей политической позиции) средних классов, направленную как против капитализма, так и против рабочего движения.

Причем, приписывая фашизму мнимомелкобуржуазный характер, многие немарксистские авторы зачастую характеризовали и характеризуют его в терминах социальной психологии и даже психиатрии.

Это было присуще, например, концепции 3. Фрейда, который связывал корни фашизма с «прочной» биологической основой. По мнению Фрейда, существование человека и всего человеческого рода определяется двумя инстинктами: инстинктом жизни (эрос) и инстинктом смерти (танатос). Инстинкт смерти выражается в бессознательной тенденции людей вернуться к состоянию неживой материи. Ему противостоит инстинкт жизни, который трансформирует стремление к самоуничтожению в агрессивность, направленную против других людей. Стремление к самоуничтожению свойственно не только отдельным индивидам, но и целым нациям, поэтому любые проявления межнациональной враждебности, в том числе войны, Фрейд рассматривал как способ самосохранения наций, преобразующий внутренние, разрушительные тенденции в обществе во внешнюю агрессивность^[25].

В. Рейх, базируясь на фрейдистских идеях, также рассматривал фашизм исключительно как следствие подавления обществом изначально присущих человеку сексуальных инстинктов. Так, в своих книгах «Сексуальная революция», «Массовая психология фашизма» и других Рейх утверждает, что массовая фашизация — это прежде всего результат «общественного регулирования половой жизни людей», это ответ на подавление обществом, общественной моралью первичных инстинктов людей, их сексуальности, их «свободной игровой потенции» и т. д.^[26]

Наряду с этим Рейх связывает происхождение фашизма с возникновением... «ножниц» между развитием экономического базиса, которое направлено влево (т. е. в сторону развития производительных сил, индустриализации и концентрации производства), и развитием идеологии широких масс, которое-де идет вправо^[27]. Свой «вывод» Рейх сделал под впечатлением рассуждений одного из сподвижников Гитлера (в период еще до захвата власти) Отто Штрассера. Последний, ссылаясь на предательскую политику социал-демократии в 1914 и в 1918 гг., утверждал, что массы в период мирового кризиса, вопреки якобы надеждам марксистов, вместо того чтобы повернуть влево, качнулись вправо. Таким образом, утверждал Штрассер, основная ошибка марксистов была в том, что они чрезмерно переоценили экономику и недооценили душу и дух, не поняли, что именно они движут всем^[28].

По мнению В. Рейха, этот тезис Штрассера имел под собой известные основания, поскольку марксисты будто бы схематично и односторонне ставят идеологию в прямую зависимость от экономики и упускают из своего поля зрения обратное воздействие идеологии, социальной психологии на экономику, не учитывают отставания субъективного фактора от объективных условий человеческого существования. Тем самым марксисты сами якобы закрывают себе путь к выяснению причин того, почему целые социальные слои принимают идеологию, которая, по существу, враждебна их жизненным интересам. Именно этой ошибкой и воспользовались фашисты, чтобы отвоевать средние слои у коммунистов, считал Рейх.

Конечно, с такой трактовкой причин победы и популярности фашизма согласиться нельзя. Основоположники марксизма всегда решительно выступали против схематизации и вульгаризации марксизма, против экономического детерминизма, приверженцы которого прямолинейно сводили причины всех общественных явлений непосредственно к экономике, к экономическим отношениям. Марксисты всегда подчеркивали относительную самостоятельность идеологии, общественного сознания, их большое обратное влияние на сферу экономических отношений. Другое дело, что отдельные марксисты не застрахованы от упрощенного толкования связи экономики и субъективного фактора; однако это уже отступление от подлинной марксистской позиции. И, конечно, возможно, что в силу тех или иных причин довольно широкие слои трудящихся, прежде всего мелкобуржуазного происхождения, могут оказаться в тот или иной период в плену отсталых и даже реакционных взглядов.

Так произошло и в случае с фашизмом, когда немало трудящихся и в Германии и Италии оказались захваченными реакционной фашистской идеологией. Все это бесспорно. Но какие выводы из всего этого делает В. Рейх? Рейх всю ответственность за фашизм возлагает на импульсы, связанные с половым влечением. Рейх рассуждает следующим образом: буржуазные нравственные и религиозные нормы, традиции буржуазной и мелкобуржуазной семьи подавляют сексуальные влечения людей, создают подсознательную нравственную самоцензуру, препятствующую в конечном счете развитию протеста, к которому массы объективно толкает капиталистическая эксплуатация. Именно ограничения сексуальных устремлений буржуазной моралью еще с детства, по его мнению, делают человека боязливым, неуравновешенным, а в бюргерском смысле этих слов — порядочным и воспитанным существом. Именно такой тип человека, по В. Рейху, является наиболее приверженным фашизму и фашистской идеологии.

Примечательно, что Рейх из раскрепощения половых влечений выводит и пролетарскую революцию, т. е. из одной и той же «причины» выводит два противоположных следствия: и фашизм и пролетарскую революцию, — а это полностью опровергает исходный тезис.

Т. Адорно, Э. Фромм, Г. Маркузе и другие современные приверженцы психоанализа также пытаются объяснить фашизм как реакцию на психологические стрессы в условиях современного капитализма. По Фромму, возникновение фашизма связано с «уникальным садомазохизмом» масс, по Маркузе — с «десублимацией агрессивных влечений, таящихся в подсознании человека», и особенно с «политической мобилизацией несчастья» — неустроенности, неуверенности, неудовлетворенности и т. п., которое присуще «одномерному» человеку, живущему в современном индустриальном обществе^[29].

К таким же, по сути, выводам пришел западногерманский теоретик Зигфрид Кайль. По его мнению, неизрасходованная сексуальная энергия, прорываясь в виде разрушительной силы, становится источником войн, революций, контрреволюций, всякого рода других социальных потрясений^[30]. В том же духе известный американский публицист и историк Х. Болдуин в книге «Критические годы: 1939—1941» пишет: «Как всегда было в прошлом, человек и его необузданные страсти стали причиной второй мировой войны: а именно — стремление отдельных лиц обладать все большей и большей властью, стремление народов к победам и созданию империй»^[31].

«Подобные психологические, психоаналитические характеристики поведения народов в конечном счете являются субъективистскими и поэтому поверхностными. Более того, они сознательна используются в целях клеветы на массы. Так, Е. Шварц рассматривает фашизм как порождение массового народного движения, как взрыв «низменных инстинктов» толпы, как выражение чувства мести «маленьких людей», дорвавшихся до власти. Он выводит идейные предпосылки фашизма из националистических и социалистических устремлений, якобы в равной мере характерных для народных масс. Так, социализм, особенно в его марксистской форме, разглагольствует Шварц, стал религией, опиумом для рабочего класса, который жадно ухватился за это учение, обещающее ему привилегированное положение в будущем социалистическом обществе. Что касается национализма, то он, по утверждению Шварца, имеет еще более широкую базу: он захватывает все низшие общественные слои, побуждая их к насильственным действиям во имя превосходства одной нации над другой. В XX в. национализм и социализм, наконец, встретились и соединились в национал-социализме, якобы ставшем негативной идеологией социальных низов. Таков «вывод» Шварца^[32].

Упоминающийся выше историк Э. Нольте также доказывает, что фашизм имел некую «народную» природу; он также пытается отождествить фашизм с большевизмом, рассматривая их в качестве двух крайностей (правой и левой), двух форм контрреволюционной реакции масс на буржуазную демократию, на господство капитализма^[33].

Ряд буржуазных авторов (П. Друккер, Ф. Фурастье, Р. Дарендорф и др.) утверждают, будто фашизм возник как ответ недостаточно развитого общества на индустриализацию общества, на развертывание технологической революции, на бурный технический прогресс, к которым массы якобы не в состоянии приспособиться^[34].

Крайним выражением этой точки зрения является тезис, будто фашизм есть триумф нового варварства масс, обусловленного крушением классового общества, к которому-де привела прежде всего эпоха Французской революции, индустриализации, урбанизации и т. п. Масса, захватившая авансцену политической жизни общества, отвергает прогресс, культуру, подавляет гуманистически воспитанную элиту. В результате всего этого якобы и утверждается фашизм^[35]. В этом же, по сути, духе рассуждает и западногерманский историк Г. Франц-Виллиг. Он, в частности, пишет: «Век мировых войн и мировых революций — это век масс. Вследствие изменившегося в результате промышленной революции и все еще изменяющегося образа жизни и вследствие тесно связанного с промышленной революцией скачкообразного прироста населения массы играют постоянно возрастающую роль... Век масс есть век безбожия, идеологий и больших сильных личностей, в которых олицетворяется воля масс к власти... Массы хотят не думать, а верить, не рассуждать, а повиноваться. Господство масс осуществляется в господстве личностей»^[36]. И дальше, исходя из этого, автор рассматривает фашизм как «современное массовое движение», теснейшим образом связанное с Гитлером, который «был вызван, создан, сформирован массами» и является их выразителем^[37].

Ева Райхман, западногерманская исследовательница фашизма, в своей книге «Бегство в ненависть» также доказывает, что фашизм был-де выражением стихийных желаний масс, что фашистская идеология будто бы была суммой не связанных друг с другом, независимых друг от друга идеологических элементов, каждому из которых была придана совершенно особая форма осуществления желаний масс. Она подчеркивает, что массы привносили в фашизм и фашистскую идеологию всего лишь свои психологические потребности. Массам не требовался антисемитизм, но они стремились ненавидеть; они не требовали расовой теории, но они хотели испытывать чувство превосходства. Им не нужна была легенда о «пятой колонне», но они хотели сложить с себя чувство вины за проигранную войну. Принцип фюрерства не был их требованием, но они всегда были склонны скорее подчиняться, чем самостоятельно принимать решения^[38].

В буржуазной историографии широкое распространение имеют также теории и взгляды, которые произвольно сводят фашизм исключительно к личности Гитлера. Одним из первых, кто выступил с обоснованием легенды «Гитлер — демоническая личность», был Ф. Мейнеке. В своей книге «Немецкая катастрофа» он, стремясь завуалировать в сознании немецкого народа классовый характер фашизма, субъективистски свел всю проблему фашизма к «демонической» личности Гитлера, к таким его мефистофелевским чертам, как одержимость, мономания, инфантилизм, медиумизм и т. д. и т. п., благодаря которым он-де гипнотизировал массы и увлек Германию на путь катастрофы, в пропасть.

Подобную позицию занимает Л. Мэмфорд, который также уходит от точного классового анализа генезиса и сущности фашизма, обнаруживая его корни исключительно в задатках личности Гитлера. Мэмфорд смотрит на Гитлера лишь как на сумасшедшего или невротика, а о его последователях говорит только как о душевнобольных и неуравновешенных людях. Так, он пишет: «Фашизм объясняют чрезмерная гордость, наслаждение свирепостью, невротическая дезинтеграция...»^[39].

Конечно, такой субъективистский, индивидуалистический, психологический подход к оценке фашизма несостоятелен, ненаучен. За всем этим объективно и часто субъективно скрывается попытка преуменьшить вину империалистических сил за бесчеловечные преступления фашизма, свалить все на одного Гитлера. Он, только он один повинен во всем случившемся, он один был той самой «гримасой истории», которая может застать врасплох любой народ... Безусловно, Гитлер — преступник номер 1^[40], но за нимстояли, его поддерживали финансовая олигархия, монополистический капитал. Фашизм был порожден империалистической буржуазией, стремившейся, с одной стороны, к подавлению революционного движения, а с другой — к агрессивным, захватническим войнам. Гитлера подталкивали, за ним шли отнюдь не в силу «наваждения», «помрачения ума», а руководствуясь соображениями корысти и карьеры.

Попытки всю проблему фашизма свести к «сильной» личности Гитлера имеют и следующий важный подтекст: возбудить надежду, особенно в молодом поколении, что все сегодняшние трудности и проблемы можно решить; для этого только нужна сильная личность. Видный деятель международного коммунистического движения, член правления ГКП Курт Бахман пишет в своей книге «Кем был Гитлер в действительности?»: «Замысел очевиден: вызвать ассоциацию, что модель не списана со счета, что она может оказаться пригодной когда-то в будущем. Реакционным силам весьма по душе, если вновь прозвучит призыв выдвинуть «сильную личность», которая, быть может, все-таки сотворит чудо и «исправит» создавшуюся после войны ситуацию и существующие границы»^[41].

Разоблачая подобные буржуазные и мелкобуржуазные трактовки происхождения и сущности фашизма, К. Бахман подчеркивает: их главная задача «состоит в том, чтобы замаскировать причинные связи между Гитлером и буржуазией, между фашизмом и империализмом. Господствующая точка зрения в буржуазной историографии исходит из того, чтобы представить фашизм в лице Гитлера как продукт исторической случайности, а фашизм выдать за его творение, за творение «великой личности». Историю отождествляют с личностью. При этом фальсифицируют объективные условия и исторические связи, внутренние отношения между монополиями и фашистской партией. Массовый террор против революционного рабочего движения и антифашистского Сопротивления преуменьшается или замалчивается. Гитлер, если не считать «ошибок» в «европейском вопросе», предстает как вполне приемлемая фигура»^[42].

Разумеется, подобные буржуазные и мелкобуржуазные «теории» не соответствуют научной истине, противоречат правде истории. С марксистско-ленинской точки зрения сущность того или иного социального явления можно познать только в том случае, если проследить, «как известное явление в истории возникло, какие главные этапы в своем развитии это явление проходило, и с точки зрения этого его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь»^[43].

С марксистской точки зрения специфический характер и сущность фашизма можно выяснить лишь определив его классовую основу, систему классовых отношений, в которых он развивался (и развивается), и классовую роль, которую он выполняет.

Руководствуясь подобной научной методологией, марксистские исследователи фашизма прежде всего решительно отвергают трактовку фашизма реакционными, профашистскими идеологами как якобы выражение национального возрождения, как восстание молодости, конец «упадочного» либерализма и интеллектуализма, как движение к уравновешенному и организованному социальному порядку. Одновременно они отвергают концепции либеральных теоретиков, которые часто рассматривают фашизм просто как проявление жестокости и насилия, национального и расового эгоизма, бунта против культуры, против старых лозунгов свободы, равенства и братства, как «диктатуру справа», бонапартизм и т. д. и т. п.

Точно так же марксисты отвергают попытки оценивать фашизм как некое стихийное бедствие, иррациональное и непостижимое, якобы связанное исключительно с личностью Гитлера. Все подобные интерпретации происхождения фашизма не только не вскрывают подлинных причин, порождающих фашизм, но, напротив, маскируют его классовые корни, социальные силы, которые вскармливают, поддерживают и направляют фашизм. Действительно, если, например, допускается, что во всем виноват Гитлер, то почему после его смерти фашизм не исчез, почему он существует и сегодня? Как вообще получилось, что фашистские движения в 20-х годах возникли почти во всех капиталистических странах? Почему руководители крупнейших промышленных и финансовых монополий и при фашизме остались хозяевами положения, а руководители рабочего движения либо оказались в тюрьмах и концентрационных лагерях, либо были зверски убиты? На все эти вопросы буржуазные теоретики не дают ответа.

Марксисты же, рассматривая фашизм в контексте исторического развития, со всей определенностью связывают его происхождение прежде всего с империалистической стадией развития капитализма. С марксистской точки зрения в условиях общего кризиса капитализма, когда возрастает угроза ему со стороны организованного рабочего движения, империалистическая буржуазия все более часто прибегает к методам политической реакции и террора, что в конечном счете порождает фашизм. Безусловно, победа фашизма, утверждение фашистской диктатуры зависит от множества конкретных социально-исторических факторов, и в первую очередь от соотношения классовых сил между буржуазией и пролетариатом.

В свое время В.И. Ленин предупреждал о том, что монополистическая буржуазия, «из страха перед растущим и крепнущим пролетариатом, поддерживает все отсталое, отмирающее, средневековое. Отживающая буржуазия соединяется со всеми отжившими и отживающими силами... готова на все дикости, зверства и преступления, чтобы отстоять гибнущее капиталистическое рабство»^[44].

Фашизм — это и есть та самая темная, самая реакционная, самая преступная сила, с помощью которой буржуазия пытается «отстоять гибнущее капиталистическое рабство». Фашизм есть самая жестокая, террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических элементов империалистической буржуазии. Фашизм ставит своей целью подавить рабочий класс, крестьянство, прогрессивную интеллигенцию и предотвратить социалистическую революцию.

Фашизм — это специфический вид буржуазной контрреволюции, буржуазной диктатуры, возникший в определенных исторических условиях. Важно иметь в виду, что отнюдь не всякая буржуазная контрреволюция является фашизмом. Многие буржуазные и мелкобуржуазные противники фашизма допускают ошибку, когда сводят фашизм лишь к «диктатуре» и насилию. Однако контрреволюционная диктатура может существовать в различных видах, отнюдь еще не представляя собой фашизма. Фашизм как особый вид контрреволюции возник в период общего кризиса капитализма, как реакция на Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Ранние, эмбриональные, если так можно сказать, формы фашизма можно увидеть в контрреволюционном терроре в Германии, Венгрии и Финляндии 1918—1919 гг.

Особое, специфическое выражение фашизм нашел в фашистских диктатурах в Германии и Италии. Почему? Почему фашизм, существовавший во многих главных капиталистических странах, тем не менее победил и установил свою террористическую диктатуру в первую очередь в Германии и Италии? Во многом это объясняется историческими особенностями развития этих стран, а также сложившимся в них соотношением классовых сил между буржуазией и трудящимися. Как известно, эти страны запоздали в своем капиталистическом развитии по сравнению, например, с Англией и Францией. Это привело к тому, что как германская, так и итальянская буржуазия вынуждена была разделить власть с консервативными, реакционными элементами феодальной аристократии.

Если, как отмечал В.И. Ленин, «в Англии и во Франции буржуазия господствует полновластно и почти (за малыми исключениями) непосредственно», то «в Пруссии первенство за феодалами, за юнкерами, за монархическим милитаризмом»^[45]. И то же самое можно сказать об Италии. Грамши в «Тюремных тетрадях» неоднократно пишет об «убожестве» и «незрелости» правящих классов Италии, которые вместо современного государства создали «нечто ублюдочное». Для этого «ублюдочного» государства были характерны скудость политической жизни, узкий и местный характер народных волнений, мизерность скептического и трусливого правящего класса и т. д. и т. п.^[46]

Это обусловило, во-первых, особую реакционность и вместе с тем агрессивность правящих классов Германии и Италии. Во-вторых, первая мировая война, развязанная империалистической Германией, не только не привела к реализации агрессивных замыслов германских монополий, но, напротив, нанесла монополистической буржуазии большой урон. Итальянская буржуазия, хотя Италия и выступала на стороне победившей Антанты, также не только не выиграла от войны, но и понесла значительные потери.

В этих условиях в Германии и Италии, раздираемых острыми классовыми противоречиями, создалась революционная обстановка. Однако Ноябрьская (1918) революция рабочих и солдат в Германии, преданная правым руководством социал-демократической партии, была жестоко подавлена объединенными силами империалистической буржуазии и юнкерства. Подобным образом развивалась ситуация и в Италии. Однако и здесь из-за пассивности и предательства части социал-демократического руководства пролетарская революция была сорвана. В последующий период крупная буржуазия в союзе с военщиной и монархией организовала контрреволюционное фашистское движение^[47], которое, прикрываясь радикальными лозунгами, нанесло бандитский удар по рабочим и другим демократическим организациям. В итоге в Италии была установлена фашистская диктатура^[48]. Позднее, в 1933 г., с целью предотвратить революционные выступления рабочего класса фашистскую диктатуру установила и империалистическая буржуазия Германии.

Таким образом, ставка на фашизм была сделана крупной буржуазией Италии и Германии в условиях обострения общего кризиса капитализма. И хотя империалистической буржуазии как Германии, так и Италии после революционных событий 1918—1920 гг. удалось сохранить свои позиции, тем не менее парламентско-республиканская форма государства стала для нее уже неприемлемой. Олигархия стремилась укрепить свое господство с помощью сильной, авторитарной власти. Именно такой «сильной, авторитарной властью» среди множеству других реакционных партий и движений, с точки зрения заправил монополий, и оказался в условиях кризисной ситуации 30-х годов фашизм. С помощью фашизма империалистическая буржуазия рассчитывала сохранить свое классовое господство и не допустить социалистической революции. Наряду с этим с помощью фашизма монополистическая буржуазия рассчитывала подготовиться к новой империалистической войне за достижение своих агрессивных захватнических целей.

Бесспорно, фашизм — это переход империалистической буржуазии в наступление. Но свидетельствует ли это наступление о силе империализма? Отнюдь нет. Установление фашистской диктатуры показало слабость монополистической буржуазии в том смысле, что она оказалась неспособной обеспечить свое господство «законными» парламентскими методами. Вместе с тем победа фашизма свидетельствовала и о недостаточной силе и готовности рабочего класса и его союзников в ряде стран противостоять наступлению фашистов.

Выступая на VII конгрессе Коминтерна, Г. Димитров отмечал, что победа фашизма, с одной стороны, — это свидетельство «слабости пролетариата, дезорганизованного и парализованного раскольнической социал-демократической политикой классового сотрудничества с буржуазией»^[49]. Однако, с другой стороны, ставка на фашизм выражает слабость самой буржуазии, которая испытывает страх перед революцией и уже не в состоянии удержать свою диктатуру над массами старыми методами буржуазной демократии и парламентаризма.

Напуганные революционной борьбой рабочего класса, перспективой социалистической революции, империалистические круги прибегают к крайним средствам: насаждают режим политического террора внутри «своей» страны, делают ставку на агрессивные войны против первой в мире социалистической страны — СССР, других демократических стран.

И сегодня империализм ведет широкое наступление на демократические права и свободы, и сегодня монополистический капитал стремится к репрессивным и авторитарным методам господства, и сегодня империализм вынашивает планы агрессии и войны. Современная ситуация в мире чрезвычайно опасна. Сегодня достаточно несколько минут, чтобы уничтожить все человечество, все достижения цивилизации, все плоды труда и гения людей. Ибо на службу войне империалисты поставили страшное оружие массового уничтожения — ядерное оружие. По данным ООН, общая мощь арсеналов этого оружия в мире превысила 50 млрд. т «обычной» взрывчатки. Этим оружием можно 15 раз уничтожить все живое на земле^[50], И в этих условиях империалисты, прежде всего США, делают ставку на ядерную войну, рассчитывая одержать в ней «победу»!

Именно поэтому все миролюбивые народы, дорого заплатившие за возможность познать подлинную цену мира, решительно выступают против империалистических планов развязывания агрессивных войн. Антивоенное движение ширится и в самих США — цитадели современного империализма. Простые американцы с растущим пониманием поддерживают борьбу народов Европы против размещения американских ядерных ракет на Европейском континенте. Видный прогрессивный деятель США Сомервиль отмечает: «Европейцы имеют гораздо больше опыта, чем мы, чтобы доподлинно понять, что означают падающие бомбы. Когда они сравнивают свой недавний прошлый опыт с нынешней реальностью атомных, водородных и других видов сверхоружия, то вряд ли можно преувеличить глубину и серьезность их чувств. На карту поставлено все»^[51].

Все честные люди не забывают, не должны забывать уроки истории. Империализм — враг демократии, враг мира, враг прогресса. Сегодня империализм переживает свой самый глубокий и острый кризис. Этот кризис усиливает агрессивность империализма, устремленность монополистической буржуазии к использованию самых крайних, террористических, фашистских методов удержания своей власти. Именно поэтому несмотря на то, что прежние фашистские империи мертвы, идеи же, из-за которых они погибли, «продолжают действовать... Они смердят, издавая трупный запах»^[52], — пишет западногерманский публицист С. Хаффнер. Как неотъемлемая часть империализма фашизм все еще продолжает жить; приспосабливаясь к новой обстановке, фашисты стремятся прикрыть свое старое обличье убийц и палачей.

В сущности, и фашизм 30—40-х годов проявлял себя в различных формах. Если в Италии и Германии фашисты, будучи ставленниками крупной монополистической буржуазии, сумели создать относительно широкую массовую базу, организовать крупные фашистские политические партии, то в других странах — Испании, Болгарии, Венгрии, Польше, Греции — они захватили власть прежде всего при помощи военщины и реакционных политических кругов, а уже потом посредством демагогии и насилия пытались привлечь на свою сторону наиболее отсталые в политическом отношении мелкобуржуазные массы.

Далее. Если в одних фашистских странах были немедленно ликвидированы представительные учреждения, парламент и т. п., запрещена деятельность всех политических партий (Германия, Италия, Греция, например), то в других (например, в Венгрии, Польше, Румынии) сохранились некоторые формы парламентаризма (естественно, они были наполнены откровенно фашистским содержанием), видимость политической деятельности (наряду с фашистской продолжали функционировать «оппозиционные» партии).

Во многом это обусловлено сложностью и пестротой социальной структуры, общей политической неустойчивостью в отдельных странах, порождавшей множество конкурирующих между собой фашистских группировок, ориентирующихся на ту или иную империалистическую державу. Вот почему фашизм в этих странах не мог пойти на полную ликвидацию буржуазно-парламентской формы правления и допускал существование «оппозиционных» партий. По этому поводу Г. Димитров на VII конгрессе Коминтерна говорил: «В одних странах, преимущественно там, где у фашизма нет широкой массовой базы и где борьба отдельных группировок в лагере самой фашистской буржуазии достаточно сильна, фашизм не сразу решается ликвидировать парламент и сохраняет за другими буржуазными партиями, а также за социал-демократией известную легальность»^[53].

Точно так же, если, например, в Германии фашисты находились в оппозиции к господствующей религии, то, в частности, в Италии и Испании они вынуждены были искать контакты с католической церковью и монархией.

В любом случае исследователь-марксист должен учитывать национальную специфику фашизма. Ибо, как отмечает видный советский ученый А.А. Галкин, «даже обе «классические» формы фашизма заметно отличались друг от друга. Степень поглощения гражданского общества фашистским государством в Германии была значительно выше, чем в Италии. Существенно большей, чем в Италии, была концентрация власти. Фашистский террор в «третьей империи» был более массовым и жестоким. В идеологии итальянского фашизма расовые теории занимали гораздо меньшее место, чем у национал-социалистов. Соответственно по-иному использовалась расовая политика»^[54].

Г.С. Филатов, исследуя природу и сущность фашизма, также подчеркивает его национальную специфику. Он отмечает: «Как правило, лозунги итальянских фашистов носили более претенциозный характер, а результаты их реализации оказывались гораздо более ограниченными, чем у немецких коллег. В области внутренней политики это наблюдалось прежде всего при попытках решать социальный вопрос путем построения «корпоративного государства» и осуществления крайних форм политики экономической автаркии. Существенными были различия и в степени воздействия на жизнь страны. Несмотря на все старания Муссолини стать единоличным и полновластным правителем Италии, в стране сохранилась монархия и юридически главой государства оставался король. Значительное влияние на настроение католических масс оказывал Ватикан... Все это, безусловно, несколько ограничивало фашистскую диктатуру. Однако главная причина отсутствия внутренней стабильности итальянского фашизма заключалась в том, что ему никогда не удавалось полностью подчинить своей воле народные массы, подавить сопротивление и привить итальянцам «железную дисциплину»^[55].

Разумеется, и в наши дни необходимо учитывать национальную специфику фашизма, как необходимо учитывать и то, что в современных условиях фашизм выступает в подновленном виде, во всяком случае между неофашизмом и классическим фашизмом различия безусловно имеются. Однако, по своей классовой сути, главным направлениям, целям и применяемым средствам фашизм и неофашизм — близнецы, рожденные и вскормленные наиболее реакционными, шовинистическими кругами империализма.

Глава II Фашизм — порождение империалистической стадии развития капитализма

С марксистской точки зрения непосредственные предпосылки фашизма формируются с началом вступления капитализма в империалистическую стадию своего развития. В.И. Ленин, подчеркивая реакционный характер империализма, писал: «...Политически империализм есть вообще стремление к насилию и к реакции»^[56]. Подобная тенденция характерна для всех стран, вступивших в фазу империализма.

Ленин указывал, что империалистическая реакция усиливается при всяких политических порядках, начиная с самодержавной монархии и кончая буржуазно-демократической республикой, хотя, разумеется, в странах политически отсталых тенденция к реакции «по всей линии» более сильна, чем в странах с укоренившимися демократическими традициями. Так, во Франции, например, воздействие реакционных тенденций сковывалось довольно высоким уровнем развития буржуазной демократии, достигнутым в значительной степени вопреки самой буржуазии. Благодаря борьбе пролетариата, демократически настроенных представителей буржуазии в итоге четырех революций французская буржуазия, по словам Ленина, «вся была переделана в республиканскую, перевоспитана, переобучена, перерождена»^[57].

Конечно, это отнюдь не означает, что Франция была застрахована от фашизма. Фашизм был взращен империалистическими кругами и во Франции, хотя в силу многих причин (на которых мы остановимся ниже) окончательно победить в этой стране он не смог, как не смог победить и в Англии, в которой демократические традиции также были глубоко укоренены.

Фашизм одержал победу в странах, которые позднее других преодолели феодальную раздробленность, в которых капиталистические отношения возникли позже и развивались медленнее, чем, в частности, в Англии и во Франции.

Возьмем для примера Германию, «классическую» страну фашизма. Для ее истории имело весьма важное значение то, что она вплоть до второй половины XIX в. состояла из множества (до 300) самостоятельных феодальных государств. Вследствие этого капиталистические отношения в Германии возникли позже и развивались медленнее, чем в других странах Европы. В результате экономической отсталости и политической слабости немецкая буржуазия в течение длительного времени находилась в подчинении феодально-абсолютистской монархии. «В Германии, — писал Ф. Энгельс, — мещанство — это плод потерпевшей поражение революции, результат прерванного и обращенного вспять развития; благодаря Тридцатилетней войне и последовавшему за ней периоду оно приобрело свои особые, резко выраженные характерные черты: трусость, ограниченность, беспомощность и неспособность к какой бы то ни было инициативе, между тем как почти все другие крупные народы переживали как раз в это время быстрый подъем»^[58]. К тому же когда немецкая буржуазия в середине XIX в. стала наконец достаточно сильной, чтобы добиться власти, на арену социальной жизни уже вышел ее антипод — пролетариат. В конечном счете именно страх перед рабочим классом привел к тому, что в Германии буржуазия отказалась решать вопрос о власти революционным путем (в отличие от французской буржуазии, которая осуществила в 1789 г. свою победоносную революцию) и вместо этого пошла на компромисс, на раздел власти с темными силами прошлого, с монархией, с прусским офицерством и юнкерами^[59]. И поскольку историческая необходимость объединения германских государств была осуществлена сверху, «железом и кровью», поскольку империя была делом рук прусской военщины, прусской реакции, возглавляемой Бисмарком, поскольку «Германия первоначально обретает свое единство в прусской казарме...»^[60], постольку в ней надолго остались законсервированными многочисленные реакционные, полуфеодальные пережитки. В.И. Ленин, характеризуя немецкую буржуазию второй половины XIX в., также отмечал, что она всегда «трусливо отворачивалась от нараставшей в Германии революции, торгуясь с правительством помещиков, примиряясь с королевским всевластием...»^[61]. Буржуазия, в сущности, приняла политические идеалы юнкерства, уступила ему ведущие политические позиции.

Антидемократический и милитаристский дух прусского юнкерства наложил свой зловещий отпечаток на все внутри- и внешнеполитическое развитие страны. Выросшая под крылом юнкерской аристократии, буржуазия, окрепнув и захватывая в экономике одну позицию за другой, отнюдь не вторгалась в прерогативы своего союзника и покровителя в сфере государственного управления и внешней политики. Она крепко держалась за своего повелителя, видя в реакционном прусском дворянстве надежную защиту от рабочего класса, ту силу, которая обеспечит ей благоприятные условия для наживы внутри страны, а также достижение агрессивных империалистических целей. Немалую роль играли также надежды германской буржуазии на пресловутые военные таланты прусских милитаристов, которым предстояло возглавить кайзеровские армии на полях сражений будущих империалистических войн.

По всем этим причинам Германия, Германская империя, созданная «железом и кровью», превратилась в полуабсолютистское полицейско-бюрократическое государство, которое в свое время еще К. Маркс весьма точно охарактеризовал как «обшитый парламентскими формами, смешанный с феодальными придатками и в то же время уже находящийся под влиянием буржуазии, бюрократически сколоченный, полицейски охраняемый военный деспотизм...»^[62].

Тот факт, что немецкая буржуазия в историческом смысле «запоздала» в борьбе за утверждение своей политической власти, оказал огромное воздействие и на специфику перехода Германии от капитализма свободной конкуренции к монополистическому капитализму. И здесь немецкая буржуазия также «запоздала». Именно поэтому она чувствовала себя «ущемленной», «обойденной» империалистической буржуазией других стран, которые значительно опередили Германию при захвате колоний, источников сырья, рынков сбыта и сфер приложения капитала. Все это делало германский империализм крайне агрессивным; его ведущие представители слишком привыкли «ставить ставку на силу меча»^[63], открыто требовали для Германии «места под солнцем», откровенно выступали за передел мира, за захват колоний, провозглашали военную мощь главным фактором реализации своих экспансионистских целей.

Вместе с тем историческое «опоздание» германского империализма дало немецкой буржуазии определенный шанс: предопределило тот факт, что на рубеже XIX и XX вв. процесс концентрации производства и капиталов в Германии шел гораздо быстрее, чем в других странах. Быстрое развитие германского монополистического капитализма объяснялось многими причинами. Прежде всего германские капиталисты могли широко использовать и использовали отечественные и заимствованные в других странах новейшие достижения научно-технического прогресса, что стимулировало особенно быстрое развитие таких передовых отраслей промышленности, как машиностроение, электротехническая, химическая, судостроительная и т. п. Существенное значение имело также и то, что германские капиталы в большей степени, чем, например, английские и французские, вкладывались в национальную экономику, поскольку Германия имела сравнительно мало колоний. Это способствовало интенсивности развития отечественного производства. Ускоренному развитию монополистического капитализма в Германии способствовало также ограбление Франции в результате ее поражения в ходе франко-прусской войны в 1870—1871 гг.: захват лотарингских рудников, 5 млрд. франков французской военной контрибуции. Важную роль для экономического роста страны играла также милитаризация промышленности, увеличение военных заказов, обусловленных подготовкой германского империализма к войне за передел мира.

Характеризуя положение, создавшееся в Германии в начале XX в. в результате концентрации промышленности, В.И. Ленин отмечал: «Менее чем одна сотая доля предприятий имеет более 3/4 общего количества паровой и электрической силы! На долю 2,97 млн. мелких (до 5 наемных рабочих) предприятий, составляющих 91% всего числа предприятий, приходится всего 7% паровой и электрической силы! Десятки тысяч крупных предприятий — все; миллионы мелких — ничто»^[64]. Концентрация промышленности и капиталов вела к образованию крупнейших монополий и картелей, могущественных финансовых объединений. Например, стальной и чугунный картели перед началом первой мировой войны контролировали в соответствующих отраслях до 98% производства, 9 берлинских банков (среди них крупнейшие «Немецкий банк» и «Учетное общество») сосредоточивали половину всех вкладов в стране^[65].

Со всей определенностью можно констатировать, что уже в начале XX в. в Германии сложилась финансовая олигархия; крупнейшие монополистические объединения, возглавляемые такими промышленными и финансовыми магнатами, как Кирдорф, Штумм, Г. Крупп, А.. Тиссен, братья Маннесман, Т. Стиннес и др., контролировали почти всю промышленность и финансы страны. «Шесть крупнейших берлинских банков, — писал В.И. Ленин в книге «Империализм, как высшая стадия капитализма», — были представлены через своих директоров в 344 промышленных обществах и через своих членов правления еще в 407, итого в 751 обществе... Среди этих торгово-промышленных обществ мы встречаем самые разнообразные отрасли промышленности, и страховое дело, и пути сообщения, и рестораны, и театры, и художественную промышленность и пр. С другой стороны, в наблюдательных советах тех же шести банков был (в 1910 г.) 51 крупнейший промышленник, в том числе директор фирмы Крупп... и т. д. и т. п.»^[66]. Германия, как очевидно, убедительно подтверждала вывод В.И. Ленина о «личной унии» банков с крупнейшими предприятиями промышленности и торговли, о слиянии «тех и других посредством владения акциями, посредством вступления директоров банков в члены наблюдательных советов (или правлений) торгово-промышленных предприятий и обратно»^[67].

Быстрый процесс концентрации производства и капиталов шел и в сельском хозяйстве Германии. Этот процесс развивался в Германии специфическим, «прусским» путем, мучительным для мелкого крестьянства, вытеснявшегося крупным помещичьим землевладением. Характеризуя «прусский» путь развития сельского хозяйства, В.И. Ленин писал: «...крепостническое помещичье хозяйство медленно перерастает в буржуазное, юнкерское, осуждая крестьян на десятилетия самой мучительной экспроприации и кабалы, при выделении небольшого меньшинства «гроссбауэров» («крупных крестьян»)^[68]. Так, к концу XIX в. в Германии насчитывалось около 3 млн. мелких крестьянских хозяйств, земельные участки которых не превышали 2 га; причем они составляли свыше половины общего числа хозяйств страны. Наряду с этим в Германии крупные юнкерские хозяйства (превышающие 100 га) занимали более половины всех сельскохозяйственных угодий, а в Восточной Пруссии — более трети. В целом по стране помещики и кулаки, на долю которых приходилось в 1907 г. 5% всех имевшихся в Германии хозяйств, сконцентрировали в своих руках более половины обрабатываемых земель. Важно учесть, что крупные аграрии и финансовые магнаты активно взаимодействовали; помещики участвовали в деятельности банков, картелей и синдикатов, в свою очередь монополисты (Кирдорф, Тиссен, Крупп), приобретая поместья, становились крупными земельными собственниками^[69].

Таким образом, примечательная черта развития Германии на рубеже XIX и XX вв. — ускоренный рост монополистического капитализма в сочетании с консервацией феодальных пережитков и неприкосновенностью позиций юнкерства. Во всяком случае перед первой мировой войной среди крупнейших богачей Германии, имевших имущество стоимостью свыше 5 млн. марок каждый, 43% составляли дворяне. Представители дворянства контролировали военно-бюрократический аппарат управления, занимали высшие административные посты, а также офицерские должности в армии и во флоте; большая часть дипломатов также были дворяне. Могущество юнкерства, сросшегося с монополиями, значительно усугубляло реакционность и агрессивность германского, «юнкерско-буржуазного» империализма.

Тотальная подготовка к империалистическим войнам значительно ускорила развитие в Германии государственно-монополистического капитализма. Конечно, элементы государственно-монополистического капитализма начали формироваться в Германии еще задолго до первой мировой войны. В частности, в Германии государство играло важную роль в формировании самого капиталистического способа производства. Как указывал К. Маркс, в Германии государственная власть, т. е. концентрированное и организованное общественное насилие, широко использовалась для того, чтобы ускорить процесс превращения феодального способа производства в капиталистический и сократить тем самым его переходные стадии^[70].

По мере развития капиталистических производственных отношений, по мере превращения Германии в крупную капиталистическую державу во все возрастающей степени стало проявляться противоречие между экономической мощью нарождающегося германского империализма и относительно узкой сферой его влияния. Это также побуждало германских монополистов и юнкеров все шире использовать государственный аппарат в своих экономических и политических целях.

В начале XX в. государству в Германии уже принадлежали железные дороги, 40% угольных запасов страны. Большое значение имели правительственные заказы монополиям на поставки вооружения, и особенно на строительство флота. Уже в то время «личная уния» банков с промышленностью в Германии широко дополняется «личной унией» тех и других с правительством^[71].

И разумеется, мировая война 1914—1918 гг. решающим образом стимулировала в Германии государственно-монополистический капитализм. Германия вступила в войну в расчете на молниеносную победу; она была с точки зрения экономических условий не готова к длительному ведению войны. Поскольку война затягивалась и требовала максимального напряжения экономики, мобилизации всех экономических ресурсов, а также поскольку Германия в результате блокады была изолирована почти от всех внешних рынков, постольку для германского империализма широкое государственно-монополистическое регулирование стало насущной, объективной потребностью. Германские монополии и финансовая олигархия первыми внесли «начала огосударствления капиталистического производства, соединения гигантской силы капитализма с гигантской силой государства в один механизм, ставящий десятки миллионов людей в одну организацию государственного капитализма»^[72]. Германией управляли крупнейшие магнаты капитала, бесцеремонно использовавшие в своих целях государственный аппарат.

Бесспорно, это была общая объективная закономерность. Процесс концентрации производства и капитала во всех развитых странах вел к формированию могущественных финансово-промышленных олигархий. Но первенство, повторяем, в развитии этого процесса было за Германией. Она была более отсталой, чем, например, Америка, во многих отношениях — «в отношении техники и производства, в политическом отношении, но в отношении организованности финансового капитализма, в отношении превращения монополистического капитализма в государственно-монополистический капитализм — Германия была выше Америки»^[73].

За время первой мировой войны в Германии дело дошло «до руководства хозяйственной жизнью 66 миллионов людей из одного центра, до организации одним центром народного хозяйства 66 миллионов людей...»^[74], и все это для того, «чтобы «верхние 30 ООО» могли положить в карман миллиарды военной прибыли и чтобы миллионы погибали на бойне для пользы этих «благороднейших и лучших» представителей нации»^[75], т. е. небольшой кучки юнкеров-дворянчиков и горстки финансовых тузов. Среди этих представителей олигархии были уже перечисленные выше Э. Кирдорф, Г. Рёхлинг, П. Рейне, Г. Крупп и др., которые впоследствии сыграли решающую роль в приходе фашистов к власти и стали затем главными действующими лицами в экономике «третьего рейха».

Схожие процессы имели место и в Италии. В сущности, между историческими судьбами Германии и Италии можно провести определенную параллель: в обеих странах национальное воссоединение было осуществлено «сверху» (правда, в Италии оно было связано с революционной борьбой широких народных масс). Тем не менее буржуазная революция в Италии не была завершена. Как отмечал Ф. Энгельс, итальянская либеральная буржуазия, придя к власти в период борьбы за национальную независимость, не смогла и не захотела довести свою победу до конца. Она не уничтожила остатков феодализма и не реорганизовала национального производства на современный буржуазный лад. Не способная обеспечить стране относительные и временные преимущества капиталистического строя, буржуазия взвалила на нее все трудности, все тяготы этого строя^[76].

Над страной по-прежнему висел груз феодальных пережитков. Социальные противоречия были чрезвычайно остры, господствующие классы — реакционны, либеральные институты — немощны. Точно так же, как и в Германии, в Италии на рубеже XIX и XX вв. быстрыми темпами началось перерастание свободного капитализма в империализм. Правительство взяло в свои руки производство табака, добычу соли, эксплуатацию железных дорог страны. Возникла итальянская национальная металлургия. Крупные субсидии и выгодные заказы от правительства получали судостроительные и навигационные компании, а также многие другие отрасли итальянской экономики. Именно поэтому П. Тольятти отмечал, что хотя итальянский империализм «можно отнести к числу наиболее слабых, поскольку у него нет собственного сырья и пр., но с точки зрения организации, структуры он, без сомнения, один из наиболее развитых»^[77]. И, добавим, агрессивных. Подобно германскому, итальянский империализм также жаждал территориальных приобретений, также стремился к колониальным захватам.

Таким образом, в конце XIX в. на мировой арене сформировались две группы соперничающих между собой капиталистических стран. Против капиталистов Англии и Франции «выдвинулась другая группа капиталистов, еще более хищническая, еще более разбойничья — группа пришедших к столу капиталистических яств, когда места были заняты, но внесших в борьбу новые приемы развития капиталистического производства, лучшую технику, несравненную организацию...»^[78].

Эту группу возглавляла Германия, господствующие классы которой требовали передела мира в свою пользу. Уже в 1891 г. наиболее агрессивные и реакционные круги германской буржуазии и юнкерства создали шовинистическую организацию — «Пангерманский союз». «Король во главе Пруссии, Пруссия — во главе Германии, Германия во главе мира» — таков был основной лозунг пангерманцев. Пангерманцы требовали захвата английских, французских, бельгийских колоний, присоединения к Германии территорий, заселенных немцами в Австрии, Франции, Бельгии, Голландии и т. д. Пангерманцы выдвигали планы отторжения от России Прибалтики, лелеяли мечту о захвате Польши, Украины и даже Кавказа, откуда намеревались угрожать Британской Индии. Они собирались превратить в германскую колонию Османскую империю. В пангерманских кругах вынашивались проекты создания германской колониальной империи в Африке и Латинской Америке. В экспансионистских замыслах пангерманцев важное место отводилось борьбе против США за установление полного господства империалистической Германии на Американском континенте.

Представители олигархии так же откровенно лелеяли мечту о «Великой Германии». Густав Крупп твердо верил, что германская империя представляет собой ось Европы. Вокруг этой оси он хотел консолидировать тевтонскую «Срединную Европу», которая включала бы Австро-Венгрию, нейтральные государства: Голландию и Швейцарию, а также Скандинавию. Французскую же территорию надлежало, по его мнению, аннексировать до линии Мозель — Маас. Крупп предвкушал возникновение огромной тевтонской колониальной империи и в Центральной Африке. Он доказывал: «Если эти задачи будут осуществлены, германская культура и цивилизация возглавят прогресс человечества; во имя достижения такой цели стоит сражаться и побеждать, проливая благородную кровь»^[79]. Эти сумасбродные и вместе с тем опасные идеи и планы широко пропагандировались в печати, отравляя сознание многих немцев шовинистическим угаром, оказывали значительное влияние и на правительство, на разработку им внешнеполитического курса страны.

В конце 90-х годов XIX в. финансовая олигархия и юнкерство, руководящие деятели правительства Германии открыто выдвинули экспансионистскую программу приобретения новых территорий. Выступая в рейхстаге в 1897 г., статс-секретарь ведомства иностранных дел князь фон Бюлов, лицемерно ссылаясь на то, что немцы якобы не имеют «жизненного пространства», цинично заявил: «Те времена, когда немец одному из своих соседей уступал землю, другому море, а себе оставлял небо... эти времена прошли...». И угрожающе продолжал: «Мы требуем и для себя места под солнцем»^[80]. В новых исторических условиях, когда территориальный раздел мира между великими державами уже был завершен, правящая клика Германии начала готовить новый тур колониальных захватов.

Кайзер Вильгельм II, к ликованию магнатов военной промышленности и множества честолюбивых милитаристов, произносил одну за другой провокационные по отношению к соседям Германии речи: «Если германский орел залетел куда-нибудь и вонзил свои острые когти в землю, то эта страна должна принадлежать Германии и навсегда останется германской»^[81]. Он непрестанно бряцал оружием и требовал большего влияния, большего «жизненного пространства», больше колоний, большего «присутствия на море», больше военных кораблей, больше солдат.

В 1914 г. правители Германии, энергично поддерживаемые всей имперской финансовой и политической элитой, развязали первую мировую войну. Спустя 4 года, в 1918 г., Германия потерпела сокрушительное поражение. Победители — страны Антанты навязали Германии тяжелый, унизительный Версальский договор. Договор значительно ограничивал суверенитет Германии, но в то же время сохранил основы власти германского империализма. Буржуазии, почувствовавшей смертельную опасность, опасность своего ухода с исторической сцены, снова удалось спастись. Виновники развязывания войны остались безнаказанными. Генеральный штаб не был распущен. Владельцев концернов, юнкеров и крупных помещиков никто и пальцем не тронул. Более того, монополисты — виновники войны не только нажились на военных поставках, значительно увеличив свое состояние, но фактически укрепили свои политические позиции.

Предательство правых социал-демократических лидеров в ходе Ноябрьской революции 1918г. сделало возможным то, что капитализм, власть монополий, несмотря на крушение кайзеровской империи, были спасены. Во всех решающих сферах общественной жизни в годы Веймарской республики по-прежнему властвовали представители старой элиты, лишь немного поседевшие монополисты-промышленники и банковские толстосумы, а также сыновья, зятья или племянники людей, которые задавали тон при кайзере Вильгельме II и даже еще при канцлере О. Бисмарке^[82].

§ 1. Фашизм и монополистический капитал

Именно старая финансовая и политическая элита заключила в 30-е годы союз с Гитлером и привела его к власти, а Германию — к фашизму и катастрофе. Конечно, монополисты и нацисты не сразу нашли общий язык. Гитлеровский путч в Мюнхене в 1923 г. провалился. Гитлер был арестован, а нацистская партия была запрещена. Почему? Главная причина заключалась в том, что к этому времени революционная борьба немецких трудящихся пошла на убыль. К власти пришло правительство, составленное только из представителей буржуазных кругов, без социал-демократов.

Монополисты, магнаты капитала почувствовали себя увереннее и сочли, что установление террористической фашистской диктатуры пока не является актуальным. К тому же правящие круги Германии опасались, что приход к власти нацистов, открыто проповедующих идеи реванша, вызовет международные осложнения. Французское правительство даже сделало по этому поводу официальное предупреждение^[83]. Тем не менее буржуазия весьма снисходительно отнеслась к нацистам. Суд против Гитлера и его приспешников закончился фарсом: все они были приговорены к небольшим срокам тюремного заключения и вскоре выпущены на свободу. Гитлер, в частности, был осужден на 5 лет, но уже через год освобожден. В тюрьме Гитлер продиктовал библию нацизма — «Майн кампф», которая была издана в 1925 г. и составила впоследствии основу фашистской идеологии и пропаганды.

1924—1926 годы были для Нацистов трудными. Однако в 1927—1928 гг. в Германии появились симптомы, возвещающие о приближении конца частичной стабилизации капитализма. Начавшийся в 1929 г. мировой экономический кризис оказал огромное воздействие на Германию. К концу 1929 г. промышленные предприятия были загружены менее чем наполовину. К лету 1930 г. армия безработных и частично безработных перевалила за 6 млн. человек. В 1932 г. в Германии примерно каждый четвертый рабочий или служащий был безработным, жил в нужде, голодал. Кризис в промышленности сопровождался глубоким аграрным кризисом, который вел к разорению миллионов крестьян, ремесленников, мелких предпринимателей и торговцев.

Социально-экономические последствия кризиса, стремление буржуазии переложить все его тяготы на плечи трудящихся привели к обострению недовольства трудящихся, росту забастовочной борьбы, к формированию резких антикапиталистических настроений. Росло влияние коммунистов.

Все это вызвало у буржуазии панический страх за свою дальнейшую судьбу. В этой обстановке реакционные круги монополистического капитала все больше стали склоняться к открытому насилию, сделали основную ставку на фашизм. Они надеялись с помощью нацистов и Гитлера обуздать рабочих, порвать с Версальским договором, покончить с марксизмом, разрушить Веймарскую республику. Уильям Ширер в своей книге «Подъем и падение третьего рейха» отмечал, что правые в Германии столь страстно желали упразднения республики, что прямо-таки с немыслимым тупоумием, предубежденностью, недальновидностью подкапывались под ее устои. Они желали возрождения авторитарного государства, которое, в сущности, уже существовало в Германии в годы первой мировой войны и обеспечивало властям полное подавление какой-либо оппозиции. В конечном счете многое им удалось сделать в этом направлении уже во время Веймарской республики^[84]. В 1929 г. в период кризиса были значительно ущемлены права парламента, в конституцию страны были внесены поправки, позволяющие президенту управлять страной на основе чрезвычайного законодательства, т. е. не считаясь с парламентом. Последнее парламентское правительство, возглавляемое социал-демократом Германом Мюллером, рухнуло в 1930 г. Все последующие правительства — Брюнинга, Папена, Шляйхера, Гитлера — опирались уже не на большинство в рейхстаге, а назначались имперским президентом.

Ярым противником Веймарской республики был, например, канцлер Брюнинг, во многом способствовавший приходу Гитлера к власти. Брюнинг начал ликвидацию Веймарской республики с того, что все больше законов он и его правительство принимали в чрезвычайном внепарламентском порядке, минуя рейхстаг. Как горделиво сообщает Брюнинг в своих мемуарах, он «низвел полномочия парламента до уровня времен Бисмарка». Курт Бахман пишет: «Это все выглядело так: в 1930 г. было проведено 94 заседания рейхстага, в 1931 г. их было уже только 41, а в 1932 г. — всего 13. В 1930 г. рейхстаг принял 52 закона и 5 внепарламентских чрезвычайных законов; в 1931 г. было издано 19 законов и 41 чрезвычайный закон; в 1932 г. рейхстаг принял лишь 5 имперских законов при 60 чрезвычайных. Так Брюнинг обесценил Веймарскую конституцию, равно как и избранный парламент»^[85].

В сущности, каким образом можно было защитить демократию в Веймарской республике, если, как писал американский журналист А. Маурер, «юная республика постоянно призывала старорежимных монархистов и генералов защитить ее от коммунистов! Такая республика должна была неминуемо оказаться во власти своих врагов... Что следует сказать о республике, позволяющей монархистским судьям толковать ее законы по своему усмотрению и оставившей на правительственных постах старых чиновников, воспитанных в верности старому режиму, о республике, разрешающей реакционным учителям и профессорам воспитывать детей в презрении к существующей свободе и превозносить перед ними феодальное прошлое, которая разрешает и даже поощряет возрождение милитаристского духа, по вине которого главным образом страна и подверглась в прошлом унижению»^[86]. С помощью авторитарных мер империалистические круги буржуазии рассчитывали добиться «умиротворения» внутри страны, т. е. подавления всех демократических тенденций, и в первую очередь революционного рабочего движения.

Рассчитывая покончить с помощью фашистов с «демократическими безобразиями» внутри страны, с профсоюзами, с рабочим движением, олигархия надеялась и в сфере внешней политики изменить статус-кво: «стряхнуть» оковы Версальского мира и начать новый тур агрессивных войн. Действительно, Версальский договор был унизительный и грабительский для Германии. «...Версальский договор это есть договор хищников и разбойников», — писал В.И. Ленин, подчеркивая далее, что «международный строй, порядок, который держится Версальским миром, держится на вулкане...»^[87]. Империалисты и милитаристы Германии использовали грабительский и антидемократический характер Версальского договора для того, чтобы отравить ядом шовинизма и реваншизма широкие массы народа, в первую очередь мелкую буржуазию.

В этих внутри- и внешнеполитических условиях монополистическая буржуазия и сделала ставку на нацизм, прежде всего потому, что основные лозунги нацистов полностью отвечали планам и целям монополистов. Для Германии все будет хорошо, если уничтожить марксизм, твердили нацисты. Следовательно, нужно ликвидировать рабочее движение. Для Германии все будет хорошо, если отказаться от парламентской демократии. Следовательно, нужно воссоздать сильное, деятельное государство, установить твердую диктатуру. Для Германии все будет хорошо, если евреев-капиталистов вытеснить из экономики и других решающих сфер общественной жизни. В результате с помощью антисемитизма антикапиталистические настроения были в значительной степени переведены в русло борьбы против евреев, что было весьма выгодно немецким монополистам и международному сионизму. Для Германии все будет хорошо, если она порвет Версальский договор и займет силой господствующее положение в Европе.

Эти лозунги не были изобретением нацистов. Их проповедовали монополисты и их идеологические приспешники и в кайзеровской Германии, и в Веймарской республике. Уже в то время их использовали в борьбе против революционного движения, объявляя революционеров и даже просто пацифистов врагами народа, а также для оправдания гонки вооружения и экспансионистской политики. Разница была только в том, что фашисты придали этим лозунгам особо агрессивный смысл, используя самые изощренные средства (от демагогии до террора), навязали эти лозунги широким массам. Монополисты, поддерживая нацистов, полагали, что в Гитлере и фашистах они нашли ту силу, которая поможет им в достижении их целей, не выходя в то же время из-под их воли и контроля.

Как уже было отмечено, еще в 20-х годах монополисты поощряли фашистов, хотя и не сочли в то время целесообразным открыто встать на их сторону, допустить осуществление ими государственного переворота во время путча Гитлера — Людендорфа в 1923 г. Тем не менее Гитлера они ценили, на нацистское движение постоянно рассчитывали. Фашистская диктатура под руководством Гитлера не только представлялась крупной буржуазии и юнкерству надлежащей гарантией предотвращения социалистической революции, но и одновременно казалась наиболее способной обеспечить подготовку политики реванша после поражения 1918 г., а также новых агрессивных завоевательских войн.

К. Бахман в своей книге воспроизводит запись беседы с Г. Стиннесом руководителя отдела Западной Европы государственного департамента США В.Г. Кастла (от 19 ноября 1922 г.): «Планы Стиннеса простираются далеко. Он предвидит, что путь на Восток откроется вновь, что Польша исчезнет, что начнется экономическая эксплуатация России и Италии со стороны Германии, — записывает В.Г. Кастл и резонно спрашивает: — А не поведут ли эти намерения к новой войне, если мы и весь остальной мир не пожелают оказаться под немецким господством?»^[88]

Германские монополисты не сидели сложа руки; они «действовали». Они взращивали фашизм, были его крупнейшей финансовой опорой, более того, оказывали ему прямую политическую поддержку. В течение 1927—1932 гг. состоялось несколько секретных встреч, в которых приняли участие видные представители финансовой олигархии, помещики, генералы и главари фашистской партии. Поддержка нацистов промышленниками и банкирами стала особенно очевидной после встреч Гитлера в 1932 г. с верхушкой германской империалистической буржуазии. Гитлер изложил промышленным и финансовым магнатам свою программу ремилитаризации Германии, перехода к политике завоевания «жизненного пространства», подготовки и развязывания войн. Он обещал предоставить крупные военные заказы, создать сильную и здоровую нацию, твердое и стабильное правительство, высказался за решительную борьбу против большевизма и марксизма. «Марксизм будет выкорчеван с корнем, — заявил Гитлер. — Думаете, что я пошел бы на компромиссы с марксизмом? Ни на какие. Если я пойду на какой-либо компромисс, тогда через 30 лет марксизм оживет опять. Марксизм нужно убить»^[89].

Гитлер запугивал монополистов большевизмом и одновременно обещал их «спасти»: «Если бы нас не стало, то сегодня в Германии больше уже не было бы буржуазии, а вопрос: большевизм или небольшевизм — был бы уже давно решен!... Вы видите перед собой организацию, исполненную самым выдающимся национальным чувством, построенную на теории абсолютного авторитета руководства во всех областях, во всех инстанциях, единственную партию, которая преодолела в себе без остатка не только интернациональные, но и демократические идеи, которая во всей своей организации вводит только ответственность, приказ и послушание... И если нас упрекают в нетерпимости, то мы с гордостью в ней признаемся: да, мы приняли непреклонное решение вырвать до последнего корня марксизм в Германии»^[90].

Магнаты германской промышленности безоговорочно поддержали Гитлера и нацистов именно потому, что программа фашистов полностью соответствовала их классовым интересам, их антикоммунистическим и реваншистским целям, более того, она была их собственной программой.

Монополисты оказали Гитлеру не только политическую, но и огромную финансовую поддержку. Уже с начала 30-х годов финансирование монополистами фашистской партии приобретает регулярный характер. Так, Рейнско-Вестфальский угольный синдикат с 1 января 1931 г. начал отчислять в ее кассу по 6 млн. марок ежегодно. А Фриц Тиссен, субсидировавший еще путч Гитлера — Людендорфа, позднее потратил миллионы на военизированные отряды нацистов. После захвата гитлеровцами власти монополисты по инициативе Круппа создали «Фонд Адольфа Гитлера», в который Крупп сразу же вложил 6 млн. рейхсмарок, а также дополнительно передал еще 6 млн. на другие нужды национал-социализма. Концерн же «ИГ Фарбениндустри» внес в этот фонд с 1933 по 1944 г, около 80 млн. марок^[91]. Маурер в своей книге «Германия переводит стрелку часов назад» в 1933 г. писал: «Список финансовых покровителей, оказывающих помощь национал-социалистическому движению, стал чрезвычайно длинным. Подписной лист национал-социалистической партии так же пестрил фамилиями предпринимателей, парламентских представителей, генеральных советников... как и подобный лист Национального комитета республиканской партии США»^[92].

В числе лиц, финансировавших фашистское движение в Германии, были и многие зарубежные капиталисты. Один лишь английский нефтяной король Генри Детердинг передал Гитлеру 10 млн. голландских гульденов^[93].

Примечательно, что монополии усилили свою поддержку Гитлера именно в тот момент, когда положение нацистской партии стало ухудшаться. На выборах в апреле и ноябре 1932 г. НСДАП потеряла 2 млн. голосов и 34 места в рейхстаге, а рабочие партии, особенно коммунисты, существенно укрепили свои позиции. Вместе СДПГ и КПГ получили свыше 13 млн. голосов избирателей и больше мест в рейхстаге, чем нацисты. Кроме того, министр внутренних дел генерал Грёнер распорядился распустить гитлеровские СА и СС, а также запретил ношение формы членами всех других военизированных организаций нацистов. Правые немедленно пришли на помощь Гитлеру. Начало положил кронпринц Вильгельм — через день после запрещения национал-социалистических боевых отрядов обратился к генералу Грёнеру с письмом, в котором говорилось: «...мне особенно прискорбно, что Вы поставили свою подпись под распоряжением о роспуске СА и СС. Я могу расценить это распоряжение как серьезную ошибку, чреватую страшной опасностью для внутреннего мира. Запрещение членам «Стального шлема» носить форму и роспуск СА и СС неизбежно сильнейшим образом подорвут в национальных кругах доверие к министерству обороны. Поскольку я с давних пор стремлюсь лично содействовать установлению доверия между рейхсвером и национальными организациями — это особенно относится к НСДАП, — Вы... поймете, сколь тягостное впечатление производит на меня этот шаг, скрепленный Вашим именем...»^[94].

Вскоре под давлением крайне правых политиков, генералитета и президента Гинденбурга генерал Грёнер вынужден был уйти в отставку, а вслед за ним Гинденбург уволил в отставку и канцлера Брюнинга (которому за две недели до этого рейхстаг выразил полное доверие). Канцлером стал Папен, проложивший дорогу Гитлеру. Именно признаки ослабления позиций фашистов в массах заставили буржуазию поспешить с передачей власти фашистам.

19 ноября 1932 г. представители крупной промышленности и землевладельцы направили Гинденбургу следующее послание, которое имело первостепенное значение в передаче гитлеровцам власти. В послании говорилось: «Мы видим в национальном движении, охватывающем наш народ, многообещающее начало, которое только и создает, благодаря преодолению классовых противоречий, необходимую базу для нового подъема немецкой экономики. Мы знаем, что этот подъем потребует многих жертв. Мы верим, что эти жертвы могут быть с готовностью принесены только в случае, если крупнейшая группа этого национального движения (имеется в виду НСДАП) будет участвовать в правительстве как руководящая сила. Вверение ответственного руководства президентским кабинетом, который состоит из лучших в деловом и личном отношении кадров, фюреру крупнейшей национальной группы устранит недостатки и ошибки, присущие в силу обстоятельств любому массовому движению, и позволит увлечь за собой миллионы людей, ныне стоящих в стороне, сделает их надежной силой»^[95].

Банкир барон Курт фон Шрёдер на Нюрнбергском процессе по делу концерна «ИГ Фарбениндустри» в 1947 г. раскрыл причины, побудившие магнатов капитала поддержать Гитлера: «Общее устремление (магнатов капитала. — Б.Б.)... сводились к тому, чтобы получить сильного фюрера... Когда... НСДАП потерпела свое первое поражение и миновала свой зенит, поддержка ее со стороны немецких экономических кругов стала особенно важной. Общий для этих кругов интерес обусловливался страхом перед большевизмом и надеждой, что национал-социалисты в случае их прихода к власти создадут устойчивую политическую и экономическую базу в Германии. Другой общий интерес определило желание осуществить экономическую программу Гитлера, причем существо вопроса заключалось в том, что экономические силы должны были сами направлять дело к решению проблем, поставленных политическим руководством. Кроме того, ожидалось, что возникнет подходящая экономическая конъюнктура благодаря размещению крупных государственных заказов»^[96]. И далее в показаниях Шрёдера следует особенно зловещая фраза: «Надо упомянуть... что Гитлер проектировал увеличение вермахта, требовал разрыва Версальского договора и желал возрождения сильной Германии как в военном, так и в экономическом отношениях»^[97]. Впоследствии, уже после разгрома фашизма, Крупп, находясь в заключении, также вынужден был признать, что его концерн сознательно и добровольно поддержал Гитлера. И после этого находятся еще буржуазные идеологи, которые доказывают, что крупные промышленники не имели-де намерения привести Гитлера к власти и не оказали будто бы фашистам решающей поддержки!^[98]

Гитлер и фашисты оправдали надежды и ожидания монополистов. После прихода Гитлера к власти были созданы все предпосылки и для требуемой финансовой олигархией борьбы с марксизмом, революционным рабочим движением, политики реванша и захватнических войн. Уже с первых же дней, когда Гитлер стал канцлером, началась кампания против коммунистов, всех антифашистских сил. Коммунистическая и другие рабочие партии были запрещены. Коммунисты — депутаты рейхстага были арестованы 21 марта — в день открытия рейхстага. Были брошены в тюрьмы и концлагеря сотни и тысячи коммунистов и социал-демократических деятелей. Были разгромлены и профсоюзы. Гитлер заменил их «корпоративной системой», превратил предпринимателей в «вождей предприятий», облеченных неограниченными правами. Фашисты издали закон «О принудительном картелировании», согласно которому многие мелкие предприятия лишались своей самостоятельности и присоединялись к крупным монополиям. Только за период с 1933 по 1939 г. 700 тыс. ремесленников и мелких торговцев потеряли свою собственность, которая стала добычей крупных капиталистических хищников. Начав перевооружение страны, фашизм дал монополистам возможность получать колоссальные, из года в год возрастающие прибыли.

В результате между 1932 и 1939 гг. количество мультимиллионеров в Германии увеличилось на 180 человек. В то время как покупательная способность минимальной заработной платы снизилась с 1932 по 1937 г. на 7%, чистая прибыль концернов резко возросла. Например, чистая прибыль концерна Круппа увеличилась за тот же период с 6,65 млн. до 17,22 млн. рейхсмарок. В 1945 г. Альфред Крупп признал, что его личное состояние как единственного владельца концерна составляет 160 млн. марок, которые ежегодно приносят ему 6% дивидендов, освобожденных от налогов, иными словами, около 10 млн. марок в год.

Объединение Круппа как бы символизировало собой весь германский военно-промышленный капитал. Показательно, что и сам кайзер был акционером этого концерна. Еще накануне первой мировой войны, беспощадно заклеймив «кровавый интернационал торговцев смертью», К. Либкнехт подчеркивал, что главенствующая роль в нем принадлежит именно концерну Круппа — этому матадору международной промышленности вооружений, который превосходит остальных участников состязания во всех отраслях военного производства. Эту роль «матадора военной промышленности» Крупп еще больше закрепил в годы правления нацистов^[99].

Наряду с крупповскими предприятиями на дрожжах военных авантюр Германии росли и другие концерны. Так, уже в годы первой мировой войны совершил решающий рывок с целью установления своего господства над всей химической промышленностью Германии концерн «ИГ Фарбениндустри». К началу второй мировой войны этот концерн занимал ведущие позиции в фармацевтической промышленности, в производстве красителей, искусственных удобрений, взрывчатых, веществ, синтетического каучука, пластмасс и т. д. В состав «ИГ» входило 177 заводов в самой Германии и около 200 заводов в других странах, а к концу войны концерн объединял 380 германских фирм и его влияние распространялось на 500 иностранных компаний в 93 странах. «ИГ» контролировал 40 тыс. патентов. Не случайно в обвинительном заключении Нюрнбергского трибунала «ИГ» был назван «государством в государстве».

Джозеф Боркин в книге «Преступление и наказание «ИГ Фарбениндустри» отмечает, что «лидерство» «ИГ» в подготовке промышленности Германии к войне было «неоспоримым». Заводы и лаборатории этого концерна сделали все для перевооружения Германии, для подготовки и ведения ею агрессивных войн. Концерн выпускал почти все синтетическое горючее, синтетический каучук, отравляющие газы, магний, смазочные масла, взрывчатые вещества, метиловый спирт, сыворотки, пластификаторы, красители, никель и тысячи других видов продукции, необходимых для фашистской военной машины. Д. Боркин отмечает, что руководитель «ИГ Фарбениндустри» Краух стал символом вклада «ИГ» в укрепление военной мощи Германии^[100]. Когда фашистская агрессия началась и войска вермахта заполонили всю Европу, Гитлер лично вручил Крауху награду, которая предназначалась только для героев, отличившихся на войне, — «Железный крест», и назвал его человеком, одержавшим поразительные победы на поле боя германской промышленности. «Никогда ранее в истории, — подчеркивает Боркин, — промышленник и промышленный концерн не играли такой решающей роли в военном планировании и в подготовке к большой войне. Это было военно-промышленное партнерство в его чистейшей форме»^[101]. Это «партнерство», неся миллионам людей горе и смерть, давало «ИГ Фарбениндустри» огромные материальные выгоды. Так, после вторжения в Австрию «ИГ Фарбениндустри», цинично ссылаясь на национальные интересы Германии, грабительски присоединил к себе крупнейший химический концерн «Шкода верке Вецлер», объявив его «своей собственностью». То же самое произошло после захвата Чехословакии с химической компанией «Ауссигер ферейн».

В годы фашистского господства доходы германских монополий непрерывно росли. Например, «Стальной трест» увеличил свои прибыли за первые шесть лет гитлеровской диктатуры в 3,5 раза, концерн Маннесмана — в 5 раз, концерн Круппа — в 3,5 раза, концерн Сименса — в 3 раза, а прибыли «ИГ Фарбениндустри» с 1932 по 1943 г. повысились в 18 раз. Примечательно, что сами фашистские главари становились акционерами крупнейших монополистических объединений. Так, Геринг, в частности, был одним из совладельцев созданного в 1937 г. крупнейшего военно-промышленного концерна, названного его именем и объединявшего 177 заводов, 69 горнопромышленных и металлургических предприятий, 15 строительных фирм и т. п.

Общая сумма прибылей германских монополий за годы войны с учетом всех видов доходов была не меньше 90—100 млрд. марок. Кроме того, германскими монополистами было выкачано с территории Франции, Бельгии, Голландии, Венгрии, Румынии, Болгарии и Словакии за годы войны примерно 124 млрд. марок. Причем сюда не вошла стоимость, созданная принудительным трудом рабочих, угнанных в Германию из этих стран.

Но главное то, что в эту сумму не вошли доходы монополий от ограбления экономики и хищнической эксплуатации труда рабочих Советского Союза и Польши, а также Чехии и других стран, больше всего пострадавших от гитлеровской оккупации. А ведь известно, что только с оккупированной территории СССР на принудительный труд в Германии было угнано около 5 млн. советских граждан. Так что материальные выгоды, извлеченные монополистической буржуазией фашистской Германии, полностью даже не поддаются учету.

И примечательно то, что лидеры концернов сознательно приобщались к нацистской идеологии, многие из них вступали в нацистскую партию, а кое-кто и в ряды эсэсовцев. «ИГ Фарбениндустри», например, открыто скрепил свой союз с Гитлером тем, что объявил принципом всей своей деятельности незыблемость фашистской доктрины, и все члены правления этого крупнейшего концерна демонстративно вступили в нацистскую партию.

Фашизм оправдал надежды и поддерживавших его земельных магнатов. Хотя Гитлер в своей известной февральской программе 1920 г. провозглашал проведение земельной реформы и требовал издания закона о безвозмездном отчуждении юнкерских поместий, он, разумеется, подло обманул крестьян. В 30-х годах, расшаркиваясь перед земельными магнатами, Гитлер объявлял клеветниками тех, кто «приписывал» нацистской партии намерение экспроприировать крупных землевладельцев.

Более того, в годы фашистского правления крупное землевладение значительно возросло. Так, в период с 1933 по 1939 г. число крупнейших помещиков увеличилось на 898, а принадлежащая им земля — почти на 3 млн. га. К началу второй мировой войны в Германии насчитывалось 41751 юнкерское хозяйство, каждое из которых имело более 100 га. В общей сложности они владели 20,3 млн. га земли. Это 38% всей полезной сельскохозяйственной площади. В то же время почти 1,8 млн. крестьянских хозяйств владели 28,6 млн. га, или 53,4% всей сельскохозяйственной площади, т. е. немногим более чем 42 тыс. юнкеров. Остаток принадлежал крестьянам-беднякам, на долю каждого из которых приходилось менее 5 га земли. Гитлер оставил также нетронутыми 16 крупнейших княжеских поместий с общей площадью почти 600 тыс. га земли. При нацистах 5,5 тыс. крупных феодалов владели 5,75 млн. га земли. Только на одной этой площади можно было бы расселить 550 тыс. крестьянских семей, выделив каждой по 10 га земли^[102].

В конечном итоге после победы Гитлера монополисты-промышленники и аграрные бароны — старые поджигатели войны и идеологи захватнической политики — оказались на переднем крае. Они стали «виртшафтсфюрерами» экономики, членами гитлеровского рейхстага, имперского кабинета министров.

Классовую сущность фашистской диктатуры в Германии хорошо демонстрирует состав учрежденного фашистами Генерального совета экономики. Из 16 членов этого, по сути дела, подлинного правительства Германии 9 являлись крупными промышленниками, представителями монополистического капитала» 4 — банковскими заправилами и 2 — крупными землевладельцами. Министерством хозяйства руководил представитель крупных банков и страховых трестов Шмитт. Управление объединенными унифицированными капиталистическими союзами было поручено Круппу. Тиссена Гитлер назначил «авторитарным примирителем» во всех спорах по вопросам тарифов и заработной платы в Германии^[103]. Гитлер не забыл тех, кто помогал ему и поддерживал его. Председатель бывшего «Пангерманского союза» Класс был с особыми почестями приглашен Гитлером в рейхстаг в награду за «идеи», которые позаимствовал у него Гитлер, развивая в «Майн кампф» захватническую политику «Дранг нах Остен» («натиска на Восток»).

И в Италии крупная буржуазия, монополисты сыграли роковую роль в разгроме республиканских институтов, в приходе фашистов к власти. Как развивались события в этой стране? После революционных событий в сентябре 1920 г. итальянская буржуазия утрачивает веру в силу так называемого конституционного государства и парламентаризма и все более склоняется к необходимости террористического подавления революционного движения^[104]. «Политическая сила капитализма, — писал Грамши в октябре 1920 г., — постепенно все более сливается с высшей военной иерархией, с королевской гвардией, с разного рода авантюристами, которые кишмя кишат всюду после перемирия и стремятся — каждый в борьбе против остальных — сделаться итальянскими Корниловыми или бонапартами»^[105].

Рассчитывая использовать фашизм против революционного пролетариата, буржуазия, ее государственная власть пособничала фашистам. Военные власти давали им оружие. Профессиональные и отставные офицеры обучали фашистские банды и фактически руководили их операциями. Рабочих и крестьян же разоружали. Разоблачая пособничество фашистам со стороны итальянских правящих кругов, А. Маурер пишет: «Полиция оставалась «нейтральной» перед лицом убийств, насилий и поджогов... Чиновники лишь пожимали плечами, когда вооруженные банды заставляли социалистов под угрозой смерти или суда отказываться от своих постов или устраивали форменные суды и приговаривали своих врагов к телесному наказанию, ссылке или казни... Иногда карабинеры и королевские гвардейцы открыто выступали вместе с фашистами, парализуя сопротивление крестьян»^[106].

Итальянские фашисты, так же как и германские, выступали с весьма демагогическими лозунгами по вопросам внутренней, в первую очередь социально-экономической, политики (объявляли себя сторонниками всеобщих выборов, восьмичасового рабочего дня, участия рабочих в руководстве предприятиями, единовременного прогрессивного налога на капитал и секвестра 85% военных прибылей, национализации всех военных предприятий и т. д.). Эти лживые, ультрадемагогические лозунги и требования фашистов не могли обмануть наиболее внимательных буржуазных политических деятелей. Как отмечает Б.Р. Лопухов, Орландо, премьер-министр Италии в момент зарождения фашизма, «свидетельствовал, что начиная с июня 1919 года он рассматривал Муссолини как представителя крайне правого национализма. Либерал Марио Миссироли писал, что даже вначале в политических кругах буржуазии никто не считал фашизм действительно левым движением и его лозунги рассматривались как маневр Для того, чтобы обмануть массы»^[107].

Если обратиться к анализу состава фашистской правящей элиты. Италии, то и здесь решающее преобладание финансовой олигархии налицо. По данным на 1932 г., 112 сенаторов, 175 депутатов и многие члены Большого фашистского совета и руководства фашистской партии занимали оплачиваемые посты в административных советах крупных акционерных обществ. В 1940—1941 гг. эти связи стали еще более многочисленными и глубокими. Так, акционерные общества, входящие в состав четырех крупных частных электропромышленных групп, имели в своих административных советах более 40 сенаторов и депутатов. В составе административных советов акционерных обществ сахарной промышленности и смежных отраслей насчитывалось 15 сенаторов и депутатов, в административных советах страховых обществ — свыше 30, машиностроительных акционерных обществ — свыше 30, химических — свыше 25, текстильных — свыше 25 и т. д. Весьма показательно, что среди имен многочисленных специалистов и финансистов, входивших в состав верхней и нижней палат, фигурировали имена известных политиков. А это означало совмещение в одном лице политического и экономического деятеля^[108].

И если до прихода фашистов к власти образование монополистических групп и картелей носило частный характер, то «теперь они стали обязательными и приобрели государственные прерогативы. Это означает, что если раньше картелизация происходила на добровольной основе... то теперь возникло новое положение, при котором отдельное предприятие было обязано в соответствии с государственным законом вступить в картель и подчиниться его дисциплине, которая диктовалась крупнейшими промышленниками, возглавлявшими картель. Новым являлось, с другой стороны, также то, что были расширены функции и власть картелей и им присвоены некоторые государственные функции (например, предоставление лицензий на импорт сырья, установление цен и т. д.)»^[109].

Все это убедительно свидетельствует, что в фашистских государствах крупные промышленники и финансисты, во-первых, были той социальной силой, которая в решающей степени содействовала приходу фашистов к власти, точнее, фашистскому перевороту (поскольку передача власти Гитлеру, вопреки буржуазным фальсификаторам, отнюдь не была результатом «победы легальной оппозиции», но именно государственным переворотом)^[110]; во-вторых, были главной опорой фашизма в годы его борьбы за власть и в годы его господства; в-третьих, именно они — представители олигархии — получили наивысшую мзду в результате агрессивных грабительских, разбойничьих войн фашизма.

§ 2. Фашизм и милитаризм

Важной силой, обусловившей возникновение, развитие и победу фашизма, был милитаризм. Как и господство финансовой олигархии, милитаризм — порождение, результат империализма. Творчески развивая учение К. Маркса и Ф. Энгельса, В.И. Ленин обнажил агрессивную природу империализма, показал, как органично связаны между собой война и капитализм на его высшей, монополистической стадии: «Гигантский прогресс техники вообще» путей сообщения особенно, колоссальный рост капитала и банков сделали то, что капитализм дозрел и перезрел. Он пережил себя. Он стал реакционнейшей задержкой человеческого развития. Он свелся к всевластию горстки миллиардеров и миллионеров, толкающих народы на бойню...»^[111]. Вскрывая суть милитаризма, В.И. Ленин писал: «В обеих своих формах он — «жизненное проявление» капитализма: как военная сила, употребляемая капиталистическими государствами при их внешних столкновениях... и как оружие, служащее в руках господствующих классов для подавления всякого рода (экономических и политических) движений пролетариата...»^[112]. Именно из страха перед рабочим движением буржуазия цепляется за военщину, порождает и взращивает ее. Именно в целях подготовки грабительских, захватнических войн империалистическая буржуазия воспитывает военную касту, готовит ее к агрессивным походам. Отвергая всякого рода рассуждения о так называемом «чистом милитаризме», якобы независимом от господствующего в стране класса буржуазии, В.И. Ленин в своей известной лекции «Война и революция» указывал: «Война есть продолжение политики иными средствами. Всякая война нераздельно связана с тем политическим строем, из которого она вытекает. Ту самую политику, которую известная держава, известный класс внутри этой державы вел в течение долгого времени перед войной, неизбежно и неминуемо этот самый класс продолжает во время войны, переменив только форму действия»^[113]. Жестоко подавляя выступления рабочего класса и других трудящихся, европейская империалистическая буржуазия вместе с тем огнем и мечом утверждала свое «право» порабощать другие народы. Кровавое подавление освободительного движения на Филиппинах и на Кубе, расправа с восставшими народными массами Китая, блокада и бомбардировка Венесуэлы, война против гереро и готтентотов в Африке, порабощение Марокко, подавление революции в Иране, «усмирение» Кореи — таков далеко не полный перечень только крупнейших вооруженных выступлений империалистов против народов колониальных и зависимых стран до первой мировой войны.

И хотя в самой Европе в то время — в конце XIX — начале XX в. — мир еще сохранялся, он держался, как отмечал Ленин, именно потому, что «...господство европейских народов над сотнями миллионов жителей колоний осуществлялось только постоянными, непрерывными, никогда не прекращавшимися войнами, которых мы, европейцы, не считаем войнами, потому что они слишком часто похожи были не на войны, а на самое зверское избиение, истребление безоружных народов»^[114].

Сея ненависть к другим народам, проповедуя превосходство собственной нации, расизм, империалистические идеологи заражали шовинизмом, страстью к завоеваниям мелкобуржуазные массы и даже определенные слои трудящихся, рабочего класса. Не случайно один из глашатаев английского империализма Д. Чемберлен демагогически заявлял, что потеря английского господства в колониях якобы «отразится» прежде всего на трудящихся классах Британии.

Обострившаяся на рубеже веков борьба между империалистическими хищниками за передел мира привела к еще большему нарастанию милитаристских тенденций, ибо, как отмечал В.И. Ленин, «...при капитализме немыслимо иное основание для раздела сфер влияния, интересов, колоний и пр., кроме как учет силы участников дележа...»^[115]. Особенно агрессивные, реакционные черты приобрел германский милитаризм. Как и специфические характеристики финансовой олигархии Германии, особенности германского милитаризма также были обусловлены историческим развитием этой страны.

Все возрастающая агрессивность германского милитаризма во многом была обусловлена тем, что Германию объединила прусская военщина в результате разгрома Франции. В объединенной Германии, представлявшей собой союз 22 монархий, главенствующую роль приобрела милитаристско-юнкерская Пруссия. Пруссачество как социально-политическая сила обеспечило себе господствующее положение в Германии. Созданное руками прусско-милитаристской реакции, германское государство стало, по ироническому замечанию Энгельса, «германской империей прусской нации». Пруссачество постоянно взращивало милитаристскую касту. Прусское офицерство отличало непомерное сословное чванство, отделявшее его от народа непреодолимым рвом. Военщину воспитывали в духе вражды к любому гуманистическому образованию, пишет историк из ГДР В. Руге и подчеркивает, что «из всего этого вырастало слепое повиновение начальству и безусловная преданность монарху...»^[116].

Германия, уже с момента своего рождения являвшая собой «бюрократически сколоченный, полицейски охраняемый военный деспотизм», стремилась подавить, прибегая к самым крайним средствам, любые революционные, демократические выступления в стране. И Бисмарк, и кайзер Вильгельм II давали весьма циничный рецепт расправы с рабочим классом, с социал-демократическим движением: «Реформами не убьешь социал-демократию; рано или поздно все равно придется перестрелять ее»^[117].

Но, разумеется, главное, к чему стремилась прусская военщина, — это обеспечение своих агрессивных замыслов. В 1912 г. в Германии привлекла к себе широкое внимание книга, озаглавленная «Наше будущее. Предостережение германскому народу». Ее автором был Ф. фон Бернгарди, тогдашний начальник одного из отделов в Генеральном штабе. Название глав этой книги — «Право вести войну», «Обязанность вести войну», «Историческая миссия Германии», «Мировое господство или крах» — говорят сами за себя. С точки зрения Бернгарди, «завоевательная война» являлась «политической необходимостью» и, следовательно, «высшим долгом государства». Бернгарди доказывал, что рейх, зажатый в тисках «неестественных» границ, никогда не сможет достичь своих целей без увеличения своего политического могущества, без расширения сферы своего влияния и без завоевания новых территорий. Куда бы мы ни обратили свой взор, твердил он, повсюду перед нами встает альтернатива: либо отказаться от наших целей, либо подготовиться к тому, что их придется добиваться оружием. Бернгарди цинично оправдывал вмешательство Германии во внутренние дела других государств, захват колоний и попрание международных договоров ссылками на силу как «высшую этику». Он на все лады доказывал необходимость не ограничивать «германскую свободу действий» никакими предрассудками вроде международного права. «Мы должны... постоянно сознавать, — утверждал он, — что ни при каких обстоятельствах не должны избегать войны за наше положение мировой державы...»^[118]

Подобный стиль мышления и действий был присущ и императору Вильгельму II, и политическим деятелям Германии той эпохи. Стремясь к войне, милитаристы не брезговали никакими средствами. Сам кайзер Вильгельм II прибегал к прямому вероломству. На полях доклада канцлера Бетман-Гольвега о ситуации на Балканах он сделал надпись: нужна, наконец, провокация, чтобы получить возможность нанести удар. И без обиняков приписал далее, что «при наличии более или менее ловкой дипломатии и ловко направляемой прессы таковую (провокацию) можно сконструировать... и ее надо постоянно иметь под рукой»^[119].

Подобные тенденции к империалистической агрессии, сочетаясь со старыми милитаристскими традициями прусского офицерства, сделали германский империализм крайне реакционным и агрессивным как внутри страны по отношению к «внутренним врагам», так и за ее пределами по отношению к «внешним врагам». К. Либкнехт, определяя черты милитаристского духа, писал: «По отношению к внешнему оврагу он заключается в шовинистическом бездушии и высокомерии, по отношению к внутреннему врагу — в ненависти ко всякому прогрессу, к какому бы то ни было стремлению, хотя бы самым отдаленным образом угрожающему господствующему классу»^[120].

Причем империалистические круги Германии, желая изменить статус-кво, стремясь к колониальным захватам, проводили нереалистическую, в сущности авантюристическую политику. Во времена Бисмарка германскиеправящие круги руководствовались еще реалистическими оценками соотношения сил, считали опасным заблуждением вести войну одновременно против Запада и Востока, против Франции и России. Теперь, по мере развития в Германии империализма, ставка все более делалась на опасную авантюристическую политику, рассчитанную на разгром коалиции заведомо более сильных в экономическом и военном отношении противников. Со всей отчетливостью это нашло свое выражение в планах графа Шлиффена, начальника Генерального штаба Германии в 1891—1905 гг. Суть его плана — поиск выхода из объективно неблагоприятного стратегического положения империалистической Германии, которая располагала гораздо меньшими источниками сырья, производственными мощностями и людскими резервами. Ее вероятные противники, зажав рейх с двух сторон, могли бы перерезать его морские коммуникации и поставить под вопрос его продовольственное снабжение. Из этой ситуации, согласно концепции Шлиффена, вытекало, что германский империализм, желая осуществить свои далеко идущие цели, должен был позаботиться о том, чтобы добиться решения исхода войны раньше, чем его противники получили бы возможность полностью мобилизовать свои ресурсы или установить эффективную голодную блокаду Германии. Надо застать противника врасплох, надо нанести уже первый удар с максимальной силой. За образец Шлиффен взял битву при Каннах (216 г. до н. э.), в которой карфагенский полководец Ганнибал разгромил более сильное римское войско, окружив его. Причем то обстоятельство, что Карфаген все же проиграл все три войны против Рима и в итоге был уничтожен, не изменило желания Шлиффена подражать Ганнибалу. Смысл плана Шлиффена был таков: быстро пройти нейтральную Бельгию, обойти, окружить и уничтожить французскую армию, а затем, перебросив войска на Восток, разгромить Россию^[121].

Эта шлиффеновская авантюристическая доктрина «молниеносной войны» оказала решающее влияние на мышление германских милитаристов, в том числе и на генералов фашистского вермахта. Слепая ненависть к Советскому Союзу лишила гитлеровский генералитет возможности хотя бы приблизиться к реалистической оценке советского военно-промышленного потенциала. Советский Союз был для Гитлера «колоссом на глиняных ногах», для начальника штаба вермахта генерал-полковника Йодля — «пузырем, который надо лишь наколоть, чтобы он лопнул», для начальника Генерального штаба генерал-полковника Гальдера — «оконным стеклом, которое стоит только ударить один раз кулаком, и все развалится на куски».

Маршал Советского Союза Г.К. Жуков, разоблачая авантюризм германского империализма, пишет, что все планы и намерения гитлеровского военного руководства после вторжения на территорию СССР последовательно срывались. «Обо что же споткнулись фашистские войска, сделав свой первый шаг по территории нашей страны, что прежде всего помешало им продвигаться привычными темпами? Массовый героизм наших войск, их ожесточенное сопротивление, упорство, величайший патриотизм армии и народа»^[122], — подчеркивает Г.К. Жуков.

После окончательного разгрома в 1945 г. бывшие гитлеровские генералы и фельдмаршалы, пытаясь найти объяснения своим поражениям, либо винили во всем Гитлера, который якобы не считался с их советами, либо основную причину провала блицкрига находили... в суровом русском климате, холодной зиме и распутице. По этому поводу Г.К. Жуков пишет: «Конечно, и погода, и природа играют свою роль в любых военных действиях. Правда, все это в равной степени воздействует на противоборствующие стороны. Да, гитлеровцы кутались в теплые вещи, отобранные у населения, ходили в уродливых самодельных соломенных «галошах». Полушубки, валенки, телогрейки, теплое белье — все это тоже оружие. Наша страна одевала и согревала своих солдат. А гитлеровские войска не были подготовлены к зиме. Произошло это потому, что гитлеровское руководство собиралось «налегке» пройтись по России, исчисляя сроки всей кампании неделями и месяцами. Значит, дело не в климате, а в политических и военно-стратегических просчетах фашистской военщины»^[123]. Причиной всех поражений, которые вермахт потерпел на Восточном фронте, является то, что гитлеровская Германия, уступая Советскому Союзу как в морально-политическом, так и в военно-материальном отношении, сделала авантюристическую ставку на победоносный «блицкриг».

Понятно, что планы и действия германской военщины были тесно взаимосвязаны с планами и деятельностью германских монополий. В сущности, милитаризм принял громадные масштабы под прямым и непосредственным воздействием процесса монополизации экономики. В области военного производства возникают гигантские монополии, неразрывно связанные с государством, которые ведут безудержную гонку вооружений, устремляясь к желанной для них войне.

Милитаризация страны, подготовка и ведение агрессивных войн выгодны прежде всего монополистической правящей верхушке, которая в военных условиях так регулирует экономическую жизнь страны, «чтобы рабочим (и крестьянам отчасти) создать военную каторгу, а банкирам и капиталистам рай», при этом «рабочих «подтягивают» вплоть до голода, а капиталистам обеспечивают (тайком, реакционно-бюрократически) прибыли выше тех, какие были до войны»^[124].

В конце концов родившаяся в войнах милитаристская Германия развязала и первую, и вторую мировую войну. Ф. Энгельс еще в 1887 г. предвидел, к каким опасным последствиям могут привести милитаристские амбиции Германии. «...Для Пруссии — Германии невозможна уже теперь никакая иная война, кроме всемирной войны. И это была бы всемирная война невиданного раньше размера, невиданной силы. От восьми до десяти миллионов солдат будут душить друг друга и объедать при этом всю Европу до такой степени дочиста, как никогда еще не объедали тучи саранчи…, все это кончается всеобщим банкротством; крах старых государств и их рутинной государственной мудрости, — крах такой, что короны дюжинами валяются по мостовым и не находится никого, чтобы поднимать эти короны; абсолютная невозможность предусмотреть, как это все кончится и кто выйдет победителем из борьбы; только один результат абсолютно несомненен: всеобщее истощение и создание условий для окончательной победы рабочего класса»^[125]. Это предвидение Ф. Энгельса — предвидение действительно гениальное. Первая мировая война привела к гибели крупнейших монархий, — германской, российской, австро-венгерской. Она создала реальные предпосылки для победы социалистической революции и в Германии. Однако предательство правых социал-демократов помешало рабочему классу, трудящимся добиться своих целей.

Сразу же после войны, возникновение которой лежало целиком на совести монополий, правительства и генералов, виновники войны предприняли все меры, чтобы спасти милитаристов. Они взвалили вину за поражение в войне на немецкий народ, выдумав легенду об «ударе кинжалом в спину». Замалчивая правду, используя лозунг: «На поле боя не побеждены», правящие круги создавали миф о «политической и военной непорочности» милитаристов, стремясь заложить фундамент для той реваншистской политики, которая впоследствии привела ко второй мировой войне. Нацистские главари охотно подхватили легенду об «ударе кинжалом в спину». 1918 год, заявляли они, означал прекращение борьбы «без пяти минут двенадцать», т. е. преждевременное окончание войны. Восстание немецкого народа, который якобы «попался на удочку лицемерных обещаний врагов», нанесло удар в спину «непобежденной» и «непобедимой» армии и сделало невозможным продолжение ею борьбы.

Здесь каждое слово ложь. В 1918 г. война велась до военной катастрофы, до обескровления и полного истощения немецкого фронта и тыла. Причем именно военное командование в лице Гинденбурга и Людендорфа обратилось к правительству с требованием немедленно просить перемирия.

Правящие круги, создавая вокруг обанкротившейся милитаристской верхушки Германии легенду «национальных героев», стремились отравить атмосферу Веймарской республики ядом национализма и шовинизма. Особенно старались они «подтолкнуть вверх» Гинденбурга, сделав из этого заурядного генерала своего рода идола для миллионов обманываемых ими людей. Гинденбурга восхваляли как символ богоданного германского превосходства. В честь Гинденбурга воздвигали башни, в общественных парках сажали дубы, призванные увековечить его. Именем новоявленного «героя» повсюду называли улицы и площади. Многие буржуазные историки, апологеты пруссачества (Вальтер Герлиц, например), пытаясь обелить роль прусской военщины в приходе Гитлера к власти, изображают Гинденбурга как некий аскетический образец высоких этических ценностей, утверждают, будто Гинденбург был последним «моральным фактором», «сдерживающей силой», препятствующей «соскальзыванию» гитлеровского режима к «диктатуре беззакония», и т. д.^[126]

Конечно, между Гинденбургом и Гитлером имелись определенные противоречия. Но в главном их цели и намерения совпадали. Милитаристской камарилье Гинденбурга импонировали антидемократические, диктаторские устремления Гитлера и нацистов, их реваншистско-шовинистические цели. Нацисты знали это и постоянно, с одной стороны, подчеркивали свою лояльность к военным кругам, а с другой — афишировали перед ними свои реакционно-реваншистские намерения. Так, Гитлер, обращаясь к командующим рейсхвера и военно-морского флота (3 февраля 1933 г.), следующим образом сформулировал программу нацистов:

«1. По внутриполитическим вопросам. Полный поворот всей современной внутриполитической обстановки в Германии. Полная нетерпимость к деятельности каких-либо инакомыслящих, противостоящих этой цели (пацифизм). Тех, кто не желает изменить свой образ мыслей, надо согнуть. Полное искоренение марксизма. Ориентирование молодежи и всего народа на мысль, что спасти нас может только борьба, и все остальное, кроме этой мысли, надо отбросить. Оздоровление молодежи и укрепление любыми средствами воли к обороне. Смертная казнь за измену родине и народу. Строжайшее авторитарное руководство государством. Ликвидация демократии как раковой опухоли.

2. По внешнеполитическим вопросам. Борьба против Версаля.

3. Экономика! Политика колонизации... В колонизации единственная возможность вновь частично занять армию безработных. Но не следует тянуть, ожидая коренных изменений, поскольку жизненное пространство для немецкого народа слишком мало.

4. Возрождение вермахта есть важнейшая предпосылка для достижения цели. Всеобщая воинская повинность должна быть восстановлена. Однако сначала руководство государством должно позаботиться о том, чтобы военнообязанные не были отравлены пацифизмом, марксизмом, большевизмом или не стали жертвами этого яда после окончания службы... Не исключено завоевание новых возможностей экспорта или — и это лучше — захват нового жизненного пространства на Востоке и его безжалостная германизация...»^[127]

Подобная реакционно-реваншистская программа нацистов немедленно обусловила их поддержку всей милитаристской кликой Германии, по сути, открыто перешедшей на сторону фашистских преступников. Действительность полностью опровергла тех, кто, спасая милитаристов, всю вину за вторую мировую войну пытается свалить на одного Гитлера. Так, И. Фест заявляет: «Вопроса о виновниках второй мировой войны не существует... Поведение Гитлера в ходе кризиса, его вызывающий задор, жажда острых ситуаций и большой катастрофы... делают какой-либо вопрос о виновниках войны излишним. Война была войной Гитлера... без войны Гитлер не был бы тем, кем он был»^[128]. Это верно, что без войны Гитлер не был бы тем, кем он был. Но неверно то, что И. Фест не видит и не указывает на связь между первой и второй мировыми войнами, между Гитлером, гитлеризмом и традициями милитаризма, культивировавшимися в кайзеровской Германии, которые пышно расцвели на почве реваншистских, агрессивных устремлений германской империалистической буржуазии.

Милитаристы вскармливали фашизм, служили ему постоянной опорой и в других странах. Тесную связь фашизма и реакционной испанской военщины очень полно и глубоко раскрывает Д. Ибаррури. Она отмечает, что испанская армия, по сути, никогда не имела народной, прогрессивной основы. Она давно уже превратилась в преторианскую дворцовую гвардию, служанку монархии и каст, узурпировавших власть. К тому же Испания страдала от избытка вооруженных сил. Причем это не только ложилось тяжелым бременем на национальный бюджет, но и препятствовало нормальной деятельности гражданских властей, запуганных армейской верхушкой, которая не желала допустить ни малейшего ограничения своих доходов и привилегий. Вступивший на престол в мае 1902 г. король Альфонс XIII безоговорочно превратил армию в опору своего трона и поставил ее выше всех других социальных групп испанского общества. Особую благосклонность проявлял Альфонс XIII к офицерам, служившим в Африке — в последних заморских колониях Испании; он щедро одарял их наградами и чинами. Так создавалась камарилья генералов-африканистов, сыгравших губительную роль в истории Испании XX в. В их среде свою карьеру сделал и генерал Франко. Именно эти генералы-африканисты организовали и возглавили вооруженную борьбу против республики. Именно они установили в стране фашистскую диктатуру. Их поддержали касты, до 1931 г. узурпировавшие власть, и две фашистские державы — Италия и Германия, без вмешательства которых фашистский военный мятеж был бы быстро подавлен^[129].

Конечно, подчеркивая тесную связь фашизма с монополиями и военщиной, тот факт, что фашистское движение, Гитлер и Муссолини были оружием в руках крупного монополистического капитала, не следует тем не менее упрощенно рассматривать фашистов как простых марионеток финансовой олигархии. Объективно политические взгляды Гитлера, Муссолини и других деятелей фашистского движения совпадали с коренными интересами монополий. Монополистов устраивало то, что в отличие от лидеров старых буржуазных партий, которые, как правило, происходили из высших слоев общества, многие фашистские вожди были из низов и при каждом удобном случае кричали о своей близости к народу^[130]. Характерно, что до прихода фашистов к власти крупные капиталисты редко занимали видные посты в фашистских партиях. И это было выгодно обеим сторонам: фашистским заправилам легче было ругать анонимных «плутократов», а крупные промышленники и аграрии избегали непосредственного участия в наиболее одиозных акциях фашистов.

Факт относительной самостоятельности фашизма как движения и государственной организации, имеющей свою внутреннюю логику развития, со всей определенностью отмечал П. Тольятти в своей работе «Лекции о фашизме»^[131]. Во всяком случае наивно было бы думать, что крупная буржуазия, воспользовавшись фашизмом как орудием, чтобы разбить рабочее движение, затем сумеет отложить его в сторону и будет продолжать осуществлять свою власть прежними парламентскими методами.

Фашистские лидеры безусловно имели собственные амбиции, планы, интересы, цели, собственные взгляды на стратегию и тактику. В фашистских партиях и движениях преобладающую роль играли представители средней и особенно мелкой буржуазии. «Они же в конечном счете составляли тот новый правящий политический класс, который способствовал укреплению экономического господства крупного монополистического капитала, но в то же время сохранял за собой функции политического управления в государственном аппарате, — подчеркивает Б.Р. Лопухов. — Расхождения, которые иной раз возникали между политикой фашистского государства и интересами крупного монополистического капитала, имели далеко не всегда чисто показной и «театральный» характер; помимо того, что в этих расхождениях находило свое выражение столкновение общих классовых интересов буржуазии, воплощенных в фашистском государстве, и эгоистических интересов отдельных групп монополистического капитала, в них находило свое выражение и прямое столкновение интересов средней и мелкой буржуазии, с одной стороны, и крупных монополистов, с другой»^[132].

Взаимоотношения между монополистами и фашистами были далеко не такими простыми, как можно было бы думать исходя из общей оценки классовой природы фашизма. Гитлер отнюдь не был послушным и тем более обманутым выразителем интересов олигархии. Установленный фашистами режим служил интересам монополий, но не был игрушкой в их руках. В свое время К. Маркс, характеризуя сущность политического режима французской Первой, и особенно Второй империи, квалифицировал его как бонапартизм. Специфику этого режима он видел в стремлении его лидеров лавировать между классами опираясь одновременно на демагогию и террор. Советский историк Е. Тарле, оценивая диктатуру Наполеона, совершенно справедливо писал: «Неправильно было бы думать, что Наполеон был только покорным политическим исполнителем воли крупной буржуазии, призвавшей его к власти и в основном обеспечивавшей его диктатуру. Интересы крупной буржуазии он ставил, конечно, во главу угла всей своей внутренней и внешней политики. Но вместе с тем он стремился самую буржуазию подчинить своей воле, заставить ее служить государству, в котором он видел «самоцель». С этим, конечно, отдельные слои буржуазии примириться не могли и против этого вели молчаливую фактическую войну...»^[133]

Лавирование между классами — особенно примечательная черта политического поведения Луи Наполеона. Как писал К. Маркс, Вторая империя выдавала себя «за спасительницу рабочего класса на том основании, что она разрушила парламентаризм, а вместе с ним и неприкрытое подчинение правительства имущим классам, и за спасительницу имущих классов на том основании, что она поддерживала их экономическое господство над рабочим классом. И, наконец, она претендовала на то, что объединила все классы вокруг вновь возрожденного ею призрака национальной славы. В действительности же империя была единственно возможной формой правления в такое время, когда буржуазия уже потеряла способность управлять нацией, а рабочий класс еще не приобрел этой способности... Государственная власть... была в действительности самым вопиющим скандалом этого общества, рассадником всяческой мерзости»^[134]; Ф. Энгельс также указывал на социальное маневрирование и политическое лавирование Луи Наполеона и Бисмарка как средство укрепления власти. Луи-Наполеон стремился «образовать зависящий от правительства специфически-бонапартистский пролетариат», и Бисмарк старался «организовать себе собственный лейб-пролетариат, чтобы с его помощью держать в узде политическую деятельность буржуазии»^[135], хотя в конечном итоге и тот и яругой лишь способствовали укреплению классового господства крупной буржуазии.

Конечно, неверно уподоблять фашизм бонапартизму. «Ведь что вытекает из определения фашизма как «бонапартизма»? — писал П. Тольятти. — Отсюда следует, что командует не буржуазия, а Муссолини, генералы, вырвавшие власть у самой буржуазии»^[136]. Определенная историческая аналогия здесь уместна лишь в той мере, в какой необходимо подчеркнуть, что фашизм, безусловно служа интересам крупного капитала, в то же время не был простой игрушкой в его руках. Между Гитлером и монополиями существовали определенные расхождения и даже разногласия. Однако известные отрицательные для монополий стороны бюрократического засилья в фашистском государстве компенсировались многими экономическими преимуществами. Государство в гораздо большей степени, чем прежде, взяло на себя роль гаранта хозяйственного развития. На государство взваливались все расходы, связанные с поддержанием необходимых, но убыточных отраслей промышленности. Весьма выгодны монополиям были государственные мероприятия по взбадриванию экономической конъюнктуры.

Положительными, с точки зрения монополистической буржуазии, оказались и политические последствия передачи фашистам власти. Прежде всего удалось преодолеть «кризис верхов», создать власть «твердой руки», о которой так мечтали итальянские и германские промышленники и аграрии. Имевшиеся между фашистами и монополистами разногласия стали более заметными, когда стало очевидным, что фашисты проигрывают войну и их поражение может поставить под вопрос сохранение господства монополистической буржуазии в стране. В последние месяцы войны даже возникали стычки, были случаи, когда промышленники сопротивлялись приказу об уничтожении шахт и предприятий на оставляемых немецкими войсками территориях Германии.

Но все столкновения и стычки крупной буржуазии Германии с фашизмом, которые реакционная историография выдает за «противоборство» и «систематическое сопротивление», были не чем иным, как стремлением обеспечить свои узкокорыстные, классовые интересы. Как отмечал в свое время Ленин, бывает, что «банковые тузы как бы боятся, не подкрадывается ли к ним государственная монополия с неожиданной стороны. Но, разумеется, эта боязнь не выходит за пределы конкуренции, так сказать, двух столоначальников в одной канцелярии»^[137].

В 1944 г., стремясь избежать безоговорочной капитуляции и сохранить в Германии под новой вывеской реакционный государственный строй, группа монополистов, юнкеров и генералов решила организовать верхушечный «дворцовый переворот».

20 июля 1944 г. было совершено покушение на Гитлера. Демократически настроенный офицер-патриот полковник Штауфенберг, начальник штаба резервной армии, явился в ставку Гитлера с миной замедленного действия в портфеле. Покушение не удалось, Гитлер остался жив. Конечно, это покушение, этот заговор был свидетельством кризиса в фашистской Германии. Однако этот кризис был обусловлен прежде всего сокрушительными ударами Советской Армии.

Вальтер Ульбрихт писал по этому поводу: «Буржуазные круги привели Гитлера к власти и поддерживали политику германо-фашистского империализма до тех пор, пока ему сопутствовали военные успехи. Но теперь, накануне катастрофы, они попытались спрыгнуть с поезда, мчавшегося к пропасти, в надежде сохранить основы господства монополистического капитала»^[138].

Что касается Италии, то здесь кризис фашистского режима закончился удавшимся государственным переворотом. К середине 1943 г. итальянская буржуазия, итальянские монополии, убедившись в том, что фашистский режим ведет государство к военному и социально-экономическому поражению, пошли на отстранение Муссолини и ликвидацию некоторых наиболее ненавистных народу фашистских институтов, стремясь в то же время сохранить в основном без изменения государственное устройство Италии. П. Тольятти, характеризуя заговорщиков, захвативших после свержения Муссолини государственную власть, отмечал, что «эти элементы направили свой главный удар не против фашистов, которые готовили тогда захват страны немцами, а против народа, который, видя грозящую ему опасность, требовал быстрых и решительных действий для ее предотвращения»^[139].

Итак, именно капиталистические монополии несут перед историей главную ответственность за то, что в XX в. в Германии и Италии был установлен самый жестокий, самый кровавый режим в мировой истории человечества, который вполне сознательно предпринял попытку уничтожить целые народы и ввергнуть Европу в состояние рабства.

Спустя годы в Нюрнбергском трибунале прозвучат суровые и горькие слова: «В 1923 году хватило бы семи полицейских, дабы разделаться с гитлеровским маскарадом в Мюнхене. Через 10 лет с этим справились бы 700 хорошо вооруженных солдат рейхсвера. Но прошло чуть более 20 лет после мюнхенского путча, и потребовалось пожертвовать 70 млн. людей из разных стран мира, чтобы покончить с Гитлером»^[140]. Таков результат, такова цена альянса монополий, военщины и фашистов.

§ 3. Фашизм и международная империалистическая буржуазия

Огромную роль в стабилизации, укреплении фашистского режима, особенно в Германии, сыграла поддержка империалистических кругов Германии со стороны международных империалистических сил, со стороны монополий и других влиятельных реакционных кругов Франции, Англии, США и других стран. Только за шесть лет, с 1924 по 1929 г., прилив иностранных капиталов, главным образом американских и английских в Германии, по официальным данным, составил 10—15 млрд. марок долгосрочных вложений и свыше 6 млрд. марок краткосрочного кредита, причем некоторые источники называют еще более высокие цифры, доходящие до 25 млрд. марок^[141]. Эти огромные средства пошли на восстановление позиций германских монополий, подорванных войной, на возрождение и дальнейший рост военно-экономического потенциала германского империализма, благодаря чему были созданы важнейшие предпосылки будущей фашистской агрессии.

Напуганные ростом демократических движений в своих странах, успехом коммунистических партий, правящие круги западных стран вдохновлялись примером фашистских государств, жестоко расправлявшихся с коммунистами и другими революционными деятелями. Так, например, лорд Гарольд М. Ротермир, магнат английской прессы, признанный выразитель взглядов крайне правого крыла британской буржуазии, заявлял в 1930 г.: «Если бы молодая Германия национал-социалистов не действовала столь энергично, то возникла бы большая вероятность того, что коммунисты добились бы больших успехов и их партия стала бы даже самой сильной среди других партий... Благоразумно рассудив, следовало бы и в Англии и во Франции отдать должное национал-социалистам в знак признательности за услуги, которые они оказали Западной Европе... Самое лучшее для блага западной цивилизации заключалось бы в том, если бы к власти в Германии пришло правительство, проникнутое теми же здравыми принципами, с помощью которых Муссолини обновил Италию за последние восемь лет»^[142].

После прихода Гитлера к власти империалистические государства начали весьма активное сотрудничество с фашистской Германией, рассчитывая направить ее агрессивность против Советского Союза. При этом следует учесть, что германские империалисты еще со времен Великой Октябрьской социалистической: революции в России громогласно твердили, будто миссия Германии — быть оплотом в борьбе против большевизма. Этот лозунг выступал и как фактор, обусловливающий установление «внутреннего покоя и порядка», оправдания террористического подавления революционного рабочего движения, и как средство, помогающее втереться в доверие к победившим империалистическим конкурентам, и как залог будущего сотрудничества с ними в борьбе против коммунизма. Придя к власти, Гитлер откровенно предлагал империалистическим силам Запада рассчитывать на германский фашизм в качестве главной ударной силы против СССР, против коммунизма. К антибольшевизму, антикоммунизму апеллировали фашисты Италии и Испании. Даже фашистская Румыния и та твердила о «защите европейской цивилизации», о «великой миссии по уничтожению большевизма». Так, «теоретик» румынского фашизма М. Антонеску призывал помочь Гитлеру и Муссолини в их борьбе за создание «новой Европы», за «установление политического равновесия». Фашистское руководство Румынии всегда заверяло, что Румыния рассматривает свой альянс с Германией не только как политический союз, но и как идеологический, что она «всегда будет идти вместе с Германией» и сражаться на ее стороне «до конечной победы». Румынские фашисты объявили войну против СССР «священной». Солдатам говорилось, что они якобы выполняют историческую миссию «освобождения своих братьев», защищают «церковь и европейскую цивилизацию от большевизма»^[143].

Западные лидеры, сами являвшиеся ярыми антикоммунистами и антисоветчиками, приняли фашистский лозунг «защиты цивилизации от большевизма». Именно миф о «немецком оплоте в борьбе против большевизма» объясняет терпимое отношение Запада к нарушению Германией Версальского договора, к ее милитаризации, к аннексии Австрии. Предательство западными державами Чехословакии в результате мюнхенского сговора также имело своей целью подтолкнуть Гитлера к агрессии против СССР. Лорд Галифакс, ближайший советник Чемберлена, в беседе с Гитлером (19 ноября 1937 г.) подчеркивал, что «он и другие члены английского правительства прониклись пониманием того, что великого сделал фюрер не только для Германии, но также и того, что он, уничтожив коммунизм в собственной стране, закрыл ему дорогу в Западную Европу. Поэтому Германию можно рассматривать как бастион Запада против большевизма»^[144].

Английские и французские правящие круги, те, кто задавал тон в политике этих стран, — Даладье, Лаваль, Рейно, маршал Петэн, Чемберлен, Галифакс и другие — рассчитывали, что гитлеровская Германия пойдет на сделку с Францией и Англией для того, чтобы затем сообща обрушиться на Советский Союз. В условиях роста в Англии и особенно во Франции влияния демократических сил, коммунистов, что во Франции нашло свое выражение в организации Народного фронта, империалистические круги буржуазии испытывали панический страх за свою судьбу. В борьбе с силами демократии их вдохновлял пример гитлеровской Германии, и они желали заключить с ней союз. Именно в этот период и в этих кругах был выдвинут лозунг: «Лучше Гитлер, чем Народный фронт». Этот лозунг в значительной степени объясняет все действия французской реакции как в довоенный период, так и во время войны.

Французские правящие круги считали своим главным врагом не германский фашизм, угрожавший независимости и безопасности Франции, а рабочий класс, коммунистов, все другие демократические силы. С лета 1939 г. еженедельно во Франции усиливались антикоммунистическая травля, репрессии и преследования коммунистов, активных профсоюзных деятелей и других демократов. В своих гонениях на демократов французская реакция зашла так далеко, что фактически разоружила страну перед лицом угрозы со стороны Гитлера. Предприниматели, осуществляя свои антирабочие мероприятия, увольняли из оборонной промышленности сотни тысяч трудящихся. Только в авиационной промышленности локаутам подверглись 40 тыс. человек, а на автомобильных предприятиях «Рено» было уволено 100 тыс. рабочих.

Многие владельцы тяжелой промышленности Франции открыто сотрудничали с монополиями Германии. В Германию отправлялось большое количество железной руды, половина добывающихся во Франции бокситов также продавалась Германии.

Не только французские, но английские и американские монополисты также тесно сотрудничали с гитлеровскими концернами, причем этот зловещий союз продолжался накануне и даже в годы второй мировой войны. Министерство юстиции США, расследуя деятельность компании «Стандарт ойл оф Нью-Джерси», квалифицировало, что она находилась в сговоре с германским концерном «ИГ Фарбениндустри», который «является головным отрядом в нацистской экономической войне. Своими картельными соглашениями со «Стандарт ойл оф Нью-Джерси» он успешно противодействовал разработке и производству значительного количества синтетического каучука. «Стандарт ойл» фактически была союзником Гитлера, экономическим агентом врага в самих США»^[145].

Но заключение, прибыльных сделок между французскими, английскими, американскими монополиями, с одной стороны, и германскими концернами — с другой, составляло только одну сторону политики империалистической реакции. Одновременно власть имущие стремились к политическому союзу с нацистами. Во Франции, например, открыто действовала «пятая колонна» Гитлера, велась откровенная пропаганда в пользу фашистской Германии, распространялись пораженческие настроения, причем поражение собственной страны рассматривалось как путь к захвату власти фашистскими силами во Франции. Кагулярам — фашистским бандам убийц — фактически была предоставлена полная свобода действий; эти бандиты нападали на коммунистов, на профсоюзных деятелей, на демократов.

Больше того, в то время, как Гитлер завершал уже приготовления для нападения на Францию, французские правящие круги, вместо того чтобы готовиться к отражению агрессии со стороны фашистской Германии, готовились к нападению на СССР. В частности, был подготовлен экспедиционный корпус в 50 тыс. человек для отправки в Финляндию с целью борьбы против Советского Союза. За несколько недель до германского нападения 175 истребителей были изъяты из состава и без того слабой французской авиации и также отправлены в Финляндию. В Сирии 150-тысячная французская армия под командованием Вейгана была подготовлена к нападению на Северный Кавказ. Лишь начавшееся в мае 1940 г. наступление гитлеровских армий на Францию и ее разгром помешали тогда французским (и английским также) империалистам осуществить антисоветские военные планы^[146].

Во многом подобной была внутриполитическая обстановка и в Англии. Реакционеры всех мастей, особенно представители крупного банковского и промышленного капитала (Детердинг, наиболее влиятельный представитель британского нефтяного империализма; Монд, король химического концерна, виднейший руководитель британской империалистической политики, и многие другие), активно поддерживали Гитлера. Внутри страны они же поддерживали британский фашизм, возглавляемый Мосли.

Необходимо также указать на то, что сам Мосли принадлежал к верхам английской аристократии. Он был владельцем богатейших поместий, миллионером. По жене он был родня лорду Керзону. Вместе с наследственными поместьями Мосли получил как бы по наследству и место в парламенте, в рядах консервативной партии. Все это вместе и обусловило поддержку Мосли со стороны верхов английского буржуазного общества. Как пишет Мэллали, когда перед самой войной ближайшего сподвижника Мосли Уильяма Джойса спросили, «правильно ли будет сказать, что крупный капитал оказывает фашистам финансовую поддержку, последний ответил одним словом: «Да»^[147]. Какие же мотивы побуждали магнатов английского монополистического капитала оказывать поддержку бандитам Мосли? Это, во-первых, борьба Мосли против коммунизма. Это, во-вторых, борьба Мосли против профсоюзов, его план подчинения всего рабочего класса диктатуре «корпоративного государства». Это, в-третьих, его планы захвата чужих рынков. Все это хорошо поняли британские империалисты.

Именно антидемократизм, антикоммунизм, антисоветизм Мосли (который считал, что «любой ценой следует уберечь Англию от такого безумия, как война с нацистской Германией», что «главный враг — Россия...»^[148]) обусловили его столь значительное влияние в Англии. Все это объясняет вместе с тем, почему в Англии, кичащейся своими «демократическими свободами», английские фашисты, по сути, в точности следовали немецким образцам. Они устраивали массовые избиения граждан, осмеливавшихся возражать их ораторам, терроризировали население рабочих кварталов Лондона и вели разнузданную антисемистскую пропаганду, сопровождавшуюся погромами. Ничем не препятствуя бандитским действиям фашистских молодчиков, полиция считала своей обязанностью охранять их от справедливого негодования антифашистов. Если она и вмешивалась в фашистские демонстрации, то выражалось это вмешательство, как пишет Мэллали, либо в защите фашистов от разъяренной толпы (доведенной до бешенства эксцессами самих чернорубашечников), либо в аресте контрдемонстрантов, антифашистов. В тех случаях, когда фашистский отряд «самообороны» мог справиться с «нарушителями» своими силами и с присущей ему жестокостью, полиция обычно сохраняла нейтралитет^[149]. Не случайно поэтому, что влияние фашистов в Англии было весьма значительным.

К сожалению, многие британские демократические деятели не сразу поняли опасность фашизма. Лишь приход к власти Гитлера, его жестокие методы подавления оппозиции, его яростный антисемитизм и особенно гражданская война в Испании, роль в этой войне Германии и Италии, оказавших прямую помощь фашистским мятежникам^[150], открыли глаза общественности западных стран на то, что такое фашизм, чему он угрожает. Реальность третьего рейха и фашистский путч в Испании вызвали радикализацию интеллигенции, которая все более убеждалась, что замыкание в «башню из слоновой кости» невозможно. Десятки, сотни прогрессивных писателей, артистов, поэтов публиковали заявления, в которых осуждали фашистский режим в Германии и Италии, оценивали «политику невмешательства» как политику поддержки Франко, как политику поощрения фашистских агрессоров.

Особенно большую тревогу среди различных кругов западной общественности вызвало мюнхенское соглашение. События стали складываться не так, как предполагали близорукие французские и английские политики, рассчитывавшие использовать гитлеровскую Германию против СССР. Напротив, оказывалось, что именно Гитлеру удастся использовать французскую и английскую реакцию для войны против Англии и Франции, против СССР с целью установления господства германского империализма над всем миром. Многим, в том числе буржуазным политическим деятелям, стало ясно: идти последовательно по мюнхенскому пути — значит идти прямо в вассалы германского империализма. Не случайно Черчилль по поводу Мюнхена со всей определенностью заявил: «Правительства Англии и Франции имели выбор между бесчестьем и войной. Они избрали бесчестье и получат войну»^[151].

Даже когда после нападения фашистской Германии на Польшу правительства Англии и Франции вынуждены были объявить войну Германии, эта война имела крайне пассивный характер. Г.К. Жуков писал в своих мемуарах, что в мае 1940 г. он спросил Сталина о том, как понимать эту столь «странную войну». И получил следующий ответ: «Французское правительство во главе с Даладье и английское во главе с Чемберленом не хотят серьезно влезать в войну с Гитлером. Они еще надеются подбить Гитлера на войну с Советским Союзом. Отказавшись в 1939 г. от создания с нами антигитлеровского блока, они тем самым не захотели связывать руки Гитлеру в его агрессии против Советского Союза. Но из этого ничего не выйдет. Им придется самим расплачиваться за свою недальновидную политику»^[152].

Ослепленные антикоммунизмом и антисоветизмом, лидеры Запада, подталкивая Гитлера к войне против СССР, сами спровоцировали агрессию со стороны фашистской Германии против своих стран. Уместно привести оценку роли английского премьера Н. Чемберлена в Мюнхене Риббентропом, который заявил: «Этот старик сегодня подписал смертный приговор Британской империи, предоставив нам проставить дату приведения этого приговора в исполнение»^[153]. Теперь это время пришло. Уже в 1940 г. вермахт вторгся во Францию, а люфтваффе сравнивала с землей города и селения Англии. Для многих поражение этих стран представлялось неизбежным, полный разгром должен был вот-вот произойти — вопрос совсем недолгого времени.

Западные правители скорее были готовы капитулировать перед гитлеровцами, чем призвать народ к борьбе. «В то время, когда встал вопрос, от которого зависело настоящее и будущее Франции, — свидетельствует Ш. де Голль, — парламент не заседал, правительство оказалось неспособным принять единодушное решение, президент республики не поднимал свой голос даже в совете министров в защиту высших интересов страны. В конечном счете развал государства лежал в основе национальной катастрофы. В блеске молнии режим предстал во всей своей ужасающей немощи и не имел ничего общего с защитой чести и независимости Франции»^[154]. Во всяком случае разгром Франции был полным. «Французские армии, — писал Морис Торез, — были разгромлены менее чем в шесть недель. Растерянность и недоумение овладели народом. Это был полный крах: крах французской армии — первой армии Европы, численность которой на 10 мая 1940 г. превышала 5 миллионов человек; крах государственной власти — охваченные смятением парламент и правительство превратились в игрушку в руках «пятой колонны»; крах всех партий, за исключением коммунистической, которая неустанно разоблачала заговор против Франции; это был крах материальный и моральный, экономический и политический. Наступил хаос: 10 миллионов человек — четвертая часть населения Франции — бродили по дорогам; замерли производство и торговля; остановился транспорт, прервалась почтово-телеграфная связь»^[155].

Вспоминая о предвоенных событиях уже после второй мировой войны, в 1947 г., бывший премьер Франции Поль Рейно признавал, что правители Франции и Англии вели двойную игру: «С кем мы должны были заключить союз? Здравый смысл, география, история и планы Гитлера давали нам ясный ответ на этот вопрос. Когда Гитлер объявил о своем намерении «рассчитаться» с Францией, а потом расчленить Россию, он, можно сказать, собственноручно толкал обе наши страны (СССР и Францию. — Б.Б.) к заключению союза. Но, может быть, в этом союзе, который был столь явно необходим, нам отказали? Нет, нам его предлагали, но мы сами его отвергли»^[156]. Как подчеркивает в своих мемуарах Ж. Дюкло, «факты показывают, что вторая мировая война, стоившая человечеству столько крови и слез, была развязана главным образом по той причине, что правящие круги Англии и Франции саботировали политику коллективной безопасности против гитлеровской угрозы, которую предлагал и отстаивал Советский Союз»^[157].

Лишь в результате военного поражения Франции и возникновения опасности вторжения в Англию фашистских армий как в Великобритании, так и в США пробила себе дорогу мысль о необходимости коалиции с Советским Союзом против фашистских государств. Но до этого, подчеркиваем, положение было совсем иным. Более того, предательфранцузского народа Лаваль, отдавший Францию на растерзание Гитлеру, в своей слепой ненависти к Советскому Союзу дошел даже до того, что характеризовал войну фашистской Германии против СССР как войну... гражданскую. «Эта война — гражданская война, в которой Сталин окажется единственным победителем, если демократия будет продолжать борьбу против рейха. В интересах Соединенных Штатов, так же как и Европы, чтобы война кончилась как можно быстрее...»^[158]

Английские фашисты, подобно французским, также покрыли себя позором предательства. Многие из них были арестованы во время войны за подачу световых сигналов германским самолетам и пересылку нацистам военных сведений через нейтральные государства. Некоторые, попав в плен, предали свой народ, вступив в Британский свободный корпус. Кое-кто из английских фашистов даже пошел в части СС. Война разоблачила Мосли и его сторонников. Британский союз фашистов в 1942 г. был распущен. Мосли был арестован и осужден.

Итак, поддержка английских и французских правящих кругов также сыграла большую роль в утверждении фашизма в Германии, Италии и других странах. Лозунг «борьбы против большевизма» объединил агрессивные реваншистские цели немецкого "империализма и антикоммунистические устремления империалистических кругов Англии и Франции.

Конечно, со временем английские и французские монополии, сами стремившиеся к мировому господству, пришли к столкновению с подобными же целями германских фашистов. К тому же правящие круги Англии и Франции вынуждены были считаться с мнением народных масс, которые в своем подавляющем большинстве враждебно относились к фашистам как в своих собственных странах, так и к гитлеровской Германии. И уж тем более народы не желали войны против Советского Союза.

Однако в любом случае идеология «немецкого оплота против большевизма» была знаменем развязывания и поощрения фашистской агрессии против Советского Союза. Забегая вперед, добавим, что та же идеология после 1945 г. снова послужила знаменем объединения внутренних и внешних контрреволюционных сил в Европе, снова стала знаменем восстановления германского империализма.

§ 4. Мелкобуржуазные и средние слои как массовая социальная база фашизма

Социально-историческая практика решительно опровергает утверждения буржуазных и мелкобуржуазных идеологов, будто фашизм — это движение средних классов, что гитлеровский режим якобы имеет мелкобуржуазное происхождение, что фашисты всегда-де опирались прежде всего на рабочих, крестьян и мелкобуржуазную интеллигенцию^[159].

Марксисты не отрицают, разумеется, что массовую социальную базу фашизма составила в первую очередь мелкая буржуазия. Но с марксистской точки зрения главным в оценке того или иного социально-политического движения является выяснение того, чьи интересы это движение отражает и выряжает, какому классу оно служит.

Мы уже показали в предшествующих разделах, что фашизм был инспирирован, взращен и вскормлен наиболее реакционными кругами империалистической буржуазии, Именно их интересы он выражал и защищал, именно крупной буржуазии в первую очередь он был выгоден. Бесспорно, мелкобуржуазные слои и города и деревни оказались рекрутами фашизма.

В целом в рядах нацистской партии в 1930 г. состояло: «самостоятельных хозяев» (владельцев промышленных и торговых предприятий, банкиров, монополистов и кулаков) — 20% всего состава партии, крестьян — 11%, крупных чиновников — 13%, служащих (главным образом бывших военных) — 21%. Рабочие составляли 20% (их удельный вес в общем составе населения достигал 45%)^[160]. Как видно, удельный вес средних слоев в составе нацистской партии весьма значителен. Однако сразу следует поставить вопрос: почему? Почему представители мелкой буржуазии шли в фашистские отряды, почему мелкобуржуазная масса стала социальной базой фашизма? Исходный методологический принцип поиска ответа на этот вопрос следует искать в двойственности социальной природы мелкой буржуазии.

Уже К. Маркс и Ф. Энгельс указывали на социальную двойственность мелкой буржуазии. «Мелкий буржуа... — писал. К. Маркс, — составлен из «с одной стороны» и «с другой стороны». Таков он в своих экономических интересах, а потому и в своей политике, в своих религиозных, научных и художественных воззрениях. Таков он в своей морали, таков он in everything. Он — воплощенное противоречие»^[161]. «Взбесившийся» от ужасов капитализма мелкий буржуа, подчеркивал В.И. Ленин, легко бросается из одной крайности в другую. Его неустойчивая революционность имеет «свойство быстро превращаться в покорность, апатию, фантастику, даже в «бешеное» увлечение тем или иным буржуазным «модным» течением...»^[162]. Самим своим экономическим положением мелкобуржуазная масса «подготовлена к удивительной доверчивости и бессознательности...»^[163].

Для мелкобуржуазной массы характерно воспринимать социальный прогресс как укрепление ее собственных позиций. Мелкий буржуа стремится не к социальному освобождению, а скорее к личному реваншу. Он представляет будущее, как прошлое, в котором роли меняются; те кто господствовал над ним, теперь становятся его жертвой.

Разумеется, рассматривая мелкую буржуазию как социальную базу фашизма, следует видеть различия в положении мелкобуржуазных слоев в различных странах. Ф. Энгельс, например, подчеркивал, что немецкая мелкая буржуазия по своему политическому развитию значительно отставала от подобных социальных слоев в других западноевропейских странах. «Английский, французский и всякий другой мелкий буржуа отнюдь не стоит на одном уровне с немецким», — отмечал Ф. Энгельс. Причина кроется в следующем; «В Германии мещанство — это плод потерпевшей поражение революции...»^[164].

Как известно, политическое единство Германии было осуществлено прусской юнкерско-милитаристской кастой. Тем не менее сам факт объединения порождал в массах иллюзию, «будто возвеличенная за счет Германии юнкерско-полицейско-солдатская Пруссия и является осуществлением той Германии, о которой мечтала демократия»^[165], — писал В. Либкнехт. К тому же правящие круги мощной кайзеровской империи настойчиво насаждали в качестве высших «добродетелей» «порядок», «дисциплину», верноподданничество, «национальное величие» и т. п.

Воспевание этих «добродетелей», мощи кайзеровского государства льстило самолюбию мелкого буржуа, который в Германии в течение многих десятилетий насквозь был пропитан духом верноподданничества, преклонения перед всяким начальством. Жан Нойрор весьма обоснованно пишет, что немецкий бюргер «всегда был на стороне правительства, воспринимал, как само собой разумеющуюся, авторитарную монархическую форму политического режима и его буржуазно-феодальную структуру и презирал, как неполноценную, демократическую, парламентскую форму правления»^[166].

Генрих Манн в своем романе «Верноподданный» сатирически и вместе с тем весьма реалистически изобразил тип верноподданного пруссака. Это «интеллигент», фабрикант, доктор химии Дидрих Геслинг, верноподданнически пресмыкающийся перед милитаристско-юнкерской верхушкой Германии. Писатель показал, с каким восторгом, еще будучи студентом, Дидрих Геслинг в 90-х годах воспринял проезд кайзера по улицам Берлина (предвосхитив тем самым картину нацистского ажиотажа вокруг Гитлера сорок лет спустя). Г. Манн писал: «Опьянение, сильнее, чудеснее того, какое может дать пиво, приподняло его над землей, понесло по воздуху. Он размахивал шляпой высоко над головой толпы, в атмосфере клокочущего энтузиазма, в небесах, где парят наши возвышеннейшие чувства. Там, под Триумфальной аркой, скакала на коне сама власть, с каменным лицом и сверкающими очами»^[167].

К духовному миру этого типа немцев принадлежало также восхищение военщиной, казармой с ее слепым повиновением, с ее всемогуществом фельдфебеля, которое было воплощением всемогущества государства: ведь каждый полицейский и каждый чиновник — это тот же фельдфебель, только в гражданской жизни. Мелкобуржуазной массе Германии весьма импонировала также идея «национального величия»; она давала мелкому буржуа компенсацию за неустойчивое экономическое положение, а во время войны во «вражеской стране» оправдывала принцип «все дозволено». (Такого типичного представителя мелкобуржуазных кругов Германии легко представить в дальнейшем, во времена нацизма, каким-нибудь фашистским фюрером, тупым и высокомерным, безжалостным и жестоким по отношению к «внутреннему» и «внешнему» врагу.)

Настроения национального высокомерия, традиционно характерные для большинства немецкой буржуазии, особенно мелкобуржуазных масс, широко использовались правящими кругами Германии для разжигания ненависти к другим народам, в первую очередь славянским. Осип Черный в книге «Немецкая трагедия» так передает настроения немецкого обывателя в начале первой мировой войны: «Город бурлил, демонстрации сменяли одна другую, вызывая горячее одобрение толпы. Дамы в шляпках с разноцветными лентами, мужчины в панамах и котелках, разносчики, продавцы, официанты, содержатели ресторанов, кафе толпились на тротуарах, с энтузиазмом приветствуя колонны буршей, чиновников, гимназистов, подразделения солдат и конницу. Твердая выправка, четкий шаг воодушевляли немцев: они выражали единство и силу их родины. Дух единства старались подчеркнуть решительно все. То что еще вчера разделяло сословия, отодвинулось назад. Ведь сам кайзер провозгласил, что для него нет больше враждующих партий, а есть патриоты, готовые пожертвовать собой во имя Германии... Германия, объявившая войну России, как будто помешалась: в течение нескольких дней она превратилась в страну, полную мнительности и фанатизма. ...Толпа на берлинских улицах неистовствовала и выкрикивала верноподданнические лозунги»^[168].

Таким образом, уже в первую мировую войну господствующим классам Германии удалось использовать шовинистический угар, почти полностью подавить самосознание народных масс и увлечь всю нацию, вопреки ее интересам, в империалистическую войну, приведшую к ужасным последствиям и для самого германского народа.

И фашистам также удалось увлечь своей демагогией многих мелких буржуа и представителей средних слоев. Известный антифашист писатель Фридрих Вольф вспоминает, что в годы эмиграции его везде спрашивали: «Как могло случиться, что в стране Гете и Шиллера, Бетховена и Моцарта, Канта и Гегеля, в стране поэтов и мыслителей символом государственной власти стали вместо духа резиновая дубинка и револьвер?» Все дело в том, разъясняет Ф. Вольф, что в мозгу немецких буржуа, служащих, интеллигентов решающую роль играли такие понятия, как «абсолютное государство» (которое никогда не лжет), «честь» (столь жестоко уязвленная Версальским договором, что каждый немец чувствует себя лично оскорбленным), «семья» (которой угрожают коммунисты). В этой связи он вспоминает, что на следующий день после поджога нацистами рейхстага ему звонили многие врачи, юристы, книготорговцы, театральные деятели и все выражали свое негодование по поводу «террористического акта коммунистов». Когда же Вольф пытался объяснить, что это преступная провокация фашистов, и спрашивал собеседника: «Неужели Вы верите, что коммунисты могут поджечь рейхстаг?», — то получал поразительный ответ: «Не верю, а это так и есть! Об этом сообщила государственная пресс-служба! Официально сообщила государственная пресс-служба». «Понимают ли за границей, что означает для немцев магическое слово «государство»? Что значит оно в стране Канта и Гегеля? — пишет Вольф. — Человек может солгать, но государство никогда не лжет. Гитлер высказал эту мысль с потрясающей наивностью в своей знаменитой речи 1 мая 1933 года: прежде, будучи только партийным фюрером, он-де мог иногда позволить себе говорить то, что было только агитацией, но теперь, как рейхсканцлер и ответственный государственный деятель, он говорит всегда только чистейшую правду». И поразительно, продолжает далее Вольф, что «тот же самый немецкий бюргер или интеллигент, который идет сегодня на «Парсифаля» или на «Девятую симфонию» Бетховена или внимательно слушает доклад известного ученого, будет утверждать, что в безработице и нищете повинны не иначе, как «сионские мудрецы», их «раса». Вот и тогда, 28 февраля 1933 года (в день после поджога рейхстага), все мои аргументы разбивались о встречные аргументы людей, в обычное время вполне интеллигентных: «Это утверждает государство, а государство не лжет!» Дико, но к сожалению, факт»^[169]. И факт, что таких людей были миллионы.

В предвоенные годы, к сожалению, не на высоте оказался и рабочий класс, прежде всего его социал-демократические лидеры. Как пишет А. Абуш, «вся мрачная история Германии требовала воспитания народных масс в духе демократической самодеятельности, в духе боевого демократизма. Но профсоюзы и социал-демократическая партия культивировали у своих приверженцев организационный фетишизм; вера в то, что мощь крупной организации непобедима сама по себе, мешала им осознать, что только живой боевой дух людей, объединяемых партией и профсоюзами, способен придать силу этим организациям. В результате большой части немецких трудящихся теперь была навязана новая разновидность пассивности — ставшее привычным ожидание призыва к борьбе сверху, от «вождей», которые были небоеспособны. Так в изменившихся исторических условиях и в новой форме воскресло старое зло времен деспотического прошлого Германии — политическая пассивность народа. Она мешала передовой части немецкого народа действовать по своей воле»^[170].

И, конечно, рекрутами фашизма оказались выходцы из люмпен-пролетарской среды. Буржуазное общество постоянно воспроизводит эту прослойку, пополняя ее за счет тех, кого оно деклассирует, выбрасывает из сферы производительного труда. К. Маркс называл люмпенов «отребьем», «отбросами», «накипью всех классов». В работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» он охарактеризовал созданную Луи Бонапартом в 1849 г. организацию парижских люмпен-пролетариев «Общество 10 декабря» следующим образом: «Рядом с промотавшимися кутилами сомнительного происхождения и с подозрительными средствами существования, рядом с авантюристами из развращенных подонков буржуазии в этом обществе встречались бродяги, отставные солдаты, выпущенные на свободу уголовные преступники, беглые каторжники, мошенники, фигляры, лаццарони, карманные воры, фокусники, игроки, сводники, содержатели публичных домов, носильщики, писаки, Шарманщики, тряпичники, точильщики, лудильщики, нищие — словом, вся неопределенная, разношерстная масса, которую обстоятельства бросают из стороны в сторону...»^[171]. Маркс называл это общество люмпенов «...обществом беспорядка, проституции и воровства» и безусловно считал их врагами рабочего класса.

В.И. Ленин также подчеркивал социальный паразитизм люмпен-пролетариата. «...Нужда и нищета, — писал он, — выбрасывала тысячи и тысячи на путь хулиганства, продажности, жульничества, забвения человеческого образа... Богатые и жулики, это — две стороны одной медали, это — два главные разряда паразитов, вскормленных капитализмом...»^[172] Ленин характеризовал люмпенов как «слой подкупных людей, совершенно раздавленных капитализмом и не умеющих возвыситься до идеи пролетарской борьбы»^[173].

Буржуазия всегда охотно использовала люмпенов против рабочих, против трудящихся. В.И. Ленин обращал внимание на то, что в 1912 г. во время всеобщей стачки в Цюрихе против рабочих были использованы нанятые швейцарскими предпринимателями в Гамбурге в качестве штрейкбрехеров «всякие уголовные типы, осужденные в Германии за сводничество, драки и т. п.»^[174].

В 1918 г. Р. Люксембург подчеркивала, что борьба с люмпен-пролетариатом является проблемой особой важности для каждой пролетарской революции. «Мы в Германии и повсюду тоже будем иметь с этим дело. Люмпен-пролетарский элемент врос в буржуазное общество не только как особый слой, как социальные отбросы, которые растут с огромной быстротой, особенно во времена, когда обрушиваются стены общественного строя, но и как неотъемлемый элемент общества в целом. Пролетарской революции придется повсюду бороться с этим ее врагом и орудием контрреволюции»^[175], — писала она.

В 30-е годы, в дни роста фашизма, эти предсказания Р. Люксембург полностью оправдались. Дело в том, что поражение Германии, послевоенная разруха и инфляция превратили значительную часть мелкой буржуазии (мелких рантье, чиновников, мелких предпринимателей, ремесленников и различных торговцев) в люмпен-пролетариев. К этому следует добавить, что война породила особую, довольно многочисленную прослойку деклассированных элементов из отставных офицеров и унтер-офицеров, плохо приспособленных к гражданской жизни.

В общем основной чертой межвоенной социальной структуры германского общества была неустойчивость. Эта неустойчивость влекла за собой серьезные социально-психологические последствия. Обусловленное ею недовольство мелкобуржуазных масс сплошь и рядом приобретало консервативный, реакционный характер^[176].

Фашисты ловко использовали психологический настрой мелкобуржуазных масс. Фашизм перенял все темное и реакционное в истории Германии: прусский милитаристский дух, слепое повиновение «верноподданничества», «Дранг нах Остен» (Гитлер: мы начинаем там, где Германия кончила шесть веков назад), традиционное презрение и ненависть «великогерманцев» к славянским народам, вражду старопрусской реакции к западноевропейским странам, где победили демократические режимы, и т. п.

В любом случае мелкобуржуазные обыватели не были невинной жертвой лживой пропаганды фашизма. Их, конечно, обманывали, но скорее они обманывали себя сами. Ненавидевшие пролетарский коллективизм, стремящиеся к личному обогащению и возвышению, обыватели охотно приняли лозунги фашизма. Мелкособственнической душе как нельзя лучше отвечали призывы к насилию, экспансии, завоеванию «жизненного пространства».

Как отмечал В. Ульбрихт, «многим немцам казалось, что Гитлера остановить нельзя, и, уверовав в это, они почувствовали себя «хозяевами Европы», которым позволено грабить и порабощать другие народы. Во имя утверждения «нового порядка» в Европе, во имя расширения «жизненного пространства» для Германии они оправдывали грабительские войны Гитлера против европейских стран»^[177].

Паоло Аларти, исследуя социальную базу итальянского фашизма, также отмечает широкое участие в итальянском фашистском движении мелкобуржуазных слоев, особенно в первые годы его существования. «Фашизм был движением весьма разнородным, включавшим различные деклассированные элементы недовольных, демобилизованных, у которых война подорвала материальную и психологическую основу их существования. Характерным для всей этой массы было то, что она выражала свой протест против существующего общественного строя в духе внешнего революционаризма и даже выдвигала требования чисто экстремистского характера. Однако эти элементы питали столь сильное пристрастие к шовинистической и националистической демагогии, что легко могли стать добычей любого авантюриста, достаточно ловкого, чтобы использовать их психологическое настроение и увлечь их за собой»^[178].

А. Грамши, оценивая поражение пролетариата в Италии в конце 1920 г. и начавшееся контрреволюционное наступление буржуазии, подчеркивал, что рост сил реакции и фашизма в значительной степени произошел за счет мелкой и средней буржуазии. «Многие десятки тысяч людей, недостаточно подготовленные духовно и в культурном отношении, были мобилизованы (в период первой мировой войны. — Б.Б.) из деревень и поселков Южной Италии, из отчих лавок, с тщетно протираемых ими скамей средних и высших школ, из редакций вымогательских газет, из магазинов подержанного платья в городских предместьях, из всех гетто, где жили и разлагались леность, подлость и тщеславие отбросов общества, накопившиеся в течение веков прислужничества, веков господства попов и иностранцев над итальянской нацией, — писал Грамши. — Им были установлены оклады, как людям обязательно необходимым и незаменимым, и поручено управление массами людей на заводах и фабриках, в городах, в казармах и фронтовых траншеях»^[179].

И «этот класс» людей, который больше всех возлагал надежды на войну и победу, больше всех потерял в результате войны. «Мелкая буржуазия, — продолжает Грамши, — верила, что война действительно будет означать процветание, свободу, материальную обеспеченность, удовлетворение присущего этому классу националистического тщеславия, верила, что война даст все эти блага «стране», т. е. мелкой буржуазии... Оказалось же, напротив, что она все потеряла, что ее воздушные замки рухнули, что она лишилась свободы действий, доведена постоянным повышением цен до самой мучительной нищеты и впала в отчаяние, в неистовство, в звериное бешенство; она жаждет мщения вообще, неспособная в ее теперешнем состоянии разобраться в действительных причинах маразма, охватившего нацию»^[180].

Война ожесточила мелкобуржуазные массы, разрушила их веру в официальные лозунги и авторитеты. Она приобщила их к оружию и насильственным действиям. Сознание безысходности, озлобления заставляло мелких буржуа прислушиваться к самым безумным идеям, увлекаться самыми безумными авантюрами. Они шли к фашистам, надеясь с их помощью «восстановить» свои «попранные права».

Демагогические призывы фашистов находили весьма широкий отклик и в среде мелкой буржуазии в «демократических» странах — Англии и Франции. Ф. Мэллали в своей книге «Фашизм в Англии» пишет: «Они стекались к нему (Мосли. — Б.Б.) тысячами — разочарованные, антисемиты, озлобленные правые интеллигенты, ренегаты и неудачники левых направлений, буржуазные дамы-«патриотки», дюжие пустоголовые кретины из университетов и школ, политические деятели, католики, бывшие унтеры и офицеры из охраны концентрационных лагерей, — им не терпелось напялить черную рубашку, пощеголять фашистским значком, почваниться в своей Англии так же, как чванились и кичились в Германии тысячи нацистских головорезов в коричневых рубашках, навербованные из тех же общественных групп»^[181].

Итак, многие представители мелкобуржуазной массы шли к фашистам. Они рассчитывали с их помощью превратиться в новый правящий класс. Они верили, что «специальные условия» освобождения мелкой буржуазии суть в то же время «те общие условия, при которых только и может быть спасено современное общество и устранена классовая борьба»^[182]. Это была иллюзия, самообман. Да, конечно, «новый» правящий класс при фашизме формировался и за счет средних слоев, однако большая их часть оставалась в прежнем состоянии. Представители «старой» крупной буржуазии постепенно заняли влиятельные позиции в фашистском движении, а потом и в фашистском государстве. Нередко через фашистское правительство они проводили мероприятия, прямо идущие в ущерб средним слоям. Все это вызывало недовольство фашистов «первого часа» — выходцев из мелкобуржуазных слоев, которые порой озлобленно выступали против фашистов «последнего часа» — выходцев из крупной буржуазии и аграриев, в конечном счете поставивших под контроль фашистское движение и фашистское государство.

Разоблачая и подчеркивая тесную связь именно империалистической буржуазии с фашизмом, Р. Арисменди весьма точно отмечает: «Вначале создается впечатление, что речь идет лишь о группах военных — фашистов, о деклассированных элементах, о людях, страдающих манией величия, о зловещих персонажах, подобных Гитлеру, о морфинистах, подобных Герингу, о гомосексуалистах, подобных Рему. Но в действительности возникает сила, поддерживаемая крупным международным финансовым капиталом, империалистами США, Англии и Франции, мечтающими о том, чтобы иметь жандарма против победоносной революции в России»^[183].

Как подчеркнул в своем докладе на торжественном собрании в Кремлевском Дворце съездов, посвященном 40-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне, Генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачев, «Теперь мы знаем больше и лучше.., кто и как помогал фашистской правящей клике вооружаться, разворачивать потенциал агрессии, готовиться к военным авантюрам»^[184]. Суть состоит в том, что фашизм был создан, вскормлен и взращен крупным международным финансовым капиталом, империалистической буржуазией, стремившейся с помощью фашизма подавить рабочее движение, сокрушить Советский Союз — первое в мире государство рабочих и крестьян, не допустить новых социалистических революций.

Глава III Идейные источники фашистской идеологии

Фашистская «расовая теория», объявлявшая немцев либо итальянцев «избранной нацией», фашистская «геополитика», провозглашавшая «законность» захвата так называемого жизненного пространства на чужих землях, звериный национализм, который представлял все другие народы как «недочеловеков» и обрекал их на то, чтобы быть рабами «избранной нации», антинародная доктрина «фюрерства», которая требовала от народа слепого и беспрекословного повиновения и вместе с тем внушала каждому фашистскому захватчику сознание своего превосходства над людьми других наций, «право» быть их господином, и т. д. и т. п. — все эти социальные и политические «идеи» фашизма, в сущности, вытекают из всего антидемократического и реакционного духа буржуазных идейных течений XIX в. И это особенно отчетливо видно на примере Германии и Италии, на духовную жизнь которых большое влияние оказывали всякого рода реакционные и националистические идеи.

В частности, нигде самодовольное мещанство и обывательская тупость не были столь могущественной общественной силой, как в Германии. После основания под эгидой Пруссии рейха в 1871 г. в Германии произошел особенно отчетливый спад в сфере духовной культуры. В философии — этой признанной квинтэссенции общественного сознания — все более утверждаются субъективно-идеалистические учения, усиливается влияние так называемой философии жизни, приверженцы которой скептически относились к идее признания объективного мира и его познания, культивировали субъективизм, иррационализм и релятивизм. В политической жизни этой страны все более утверждается дух милитаризма и шовинизма, дух верноподданнического подчинения и веры в «вышестоящие» авторитеты и ценности, вытеснявшие все прогрессивные идеалы, которые сформировались в период освободительных войн против Наполеона, в период революции 1848—1849 гг.

Реакционные классы Германии использовали процесс консолидации германской нации в своих классово-корыстных целях. Рост национального самосознания народных масс был превращен ими в объект самой злостной спекуляции и использован для культивирования ненависти ко всему иноземному. Тяжелой, мрачной была духовная атмосфера й в Италии.

§ 1. Реакционные, антигуманистические идеи империалистической буржуазии — духовный импульс фашизма

Уже с начала XIX в. в аристократических и буржуазных кругах Германии получили широкое распространение идеи национализма и пангерманизма. В частности, в то время большое влияние имели взгляды Фридриха Людвига Яна, который требовал воспитывать молодежь в «немецком национальном духе», внедрять в ее сознание ненависть к французам, антисемитизм, и т. п. Он спекулировал на задачах справедливой борьбы немецкого народа против наполеоновских завоеваний, подчиняя их обоснованию своих расистских, националистических теорий. Создать чистую и сильную расу, вытеснить чуждые языки, утвердить германско-христианский порядок, возвратиться к «нордической религии», возродить греческий культ человеческого тела и силы и т. п. — вот лозунги, которые выдвигал Ф.Л. Ян. Генрих Гейне отмечал в своих дневниках, что Произошло бы, если бы эти пангерманисты, Ф.Л. Ян и другие, пришли к власти: «Тот, кто хотя бы только в седьмом колене происходил от француза, еврея или славянина, был бы осужден на высылку. Если кто-нибудь имел что-то против Яна или вообще против тевтонских идей, тот определенно должен был лишиться своей жизни»^[185].

Фридрих Лист, профессор политических наук (умер в 1846 г.), также обосновывал идеи пангерманизма, призывая германскую расу творить судьбу мира, цивилизовать и заселять «дикие страны». Он даже разработал план «заселения» Венгрии и придунайских стран с целью создать немецко-венгерский рейх с южной границей от Адриатики до Черного моря.

В большой степени «возвращению» немецкой нации в «германское средневековье» содействовали такие «теоретики» «немецкой миссии», как Леопольд Ранке (1795—1866) и Генрих фон Трейчке (1834—1896). Рассматривая государство как демиурга исторического процесса, Ранке придавал ему почти мистическое значение, характеризовал его как воплощение «божественной мысли», утверждал взгляд, согласно которому «политика могущества», «политика войны и завоеваний» рассматривалась как «органическая жизненная функция государства», способствующая его «гармоничному развитию», и т. п.^[186]

В конце XIX в. ранкеанство выродилось в вульгарно-националистические идеи Трейчке, которого Ленин охарактеризовал как казенно-полицейского историка^[187]. Трейчке был профессор Берлинского университета, пользовался среди шовинистических кругов Германии большой популярностью. В сущности, он был теоретическим столпом агрессивного государства Вильгельма И. Согласно его концепции, император должен обладать сильной властью, а подданным надлежит быть рабами. Послушание — единственная добродетель человека, твердил Трейчке. Трейчке был крайним националистом, восхвалял прусский милитаризм, цинично доказывал, что «понятие государства включает в себя понятие войны, ибо суть государства — это власть». «Надежда на то, что войну удастся изгнать из жизни общества, — утверждал он, — является не только абсурдной, но и глубоко аморальной». Война, согласно Трейчке, пробуждает «благороднейшие силы в душе человека», она — «наивысшее выражение мужественного начала». Мир же, напротив, приводит к «деградации народа». Трейчке был сторонником Немецкой социально-антисемитской партии, возглавлявшейся пастором Штеккером, полагая, что лишь с ее помощью «еще можно надеяться сломить господство... свободомыслящих и социал-демократию (!)»^[188].

Шовинизм, национализм пронизывали все сферы государства, все сферы общественной жизни Германии, народное образование, даже религию. Правящие круги в головы людей повсюду вбивали идеи о превосходстве немецкой нации, немецкой культуры, немецкой литературы, немецкого искусства, «доказывали», что человечество «должно» признать в немецком народе своего учителя и воспитателя, что грядет время, когда немцы в силу естества, законов мировой истории и своего предназначения будут вершить мировую историю.

Об удушливой атмосфере, пронизывающей все сферы общественной и духовной жизни Германии, с волнением писал в 1905 г. Ромэн Роллан: «Каждый раз, когда я приезжаю в Германию, меня охватывает удивление и в немалой степени страх, ибо немецкая нация производит впечатление одной огромной машины. Она способна есть, думать, желать и действовать как один человек. Я спрашиваю себя, как в таком страшном государстве можно еще остаться индивидуальностью. От одного конца Германии до другого все эти люди в один определенный день, в один определенный час могут воодушевиться на любое, предпринятое государством, дело»^[189].

Беда была в том, что все пангерманистские, националистические, шовинистические идеи не оставались плодом лишь псевдотеоретических рассуждений маньяков-германофилов.

Пангерманистские, шовинистические замыслы разделялись и руководящими политическими деятелями Германии. Бисмарк, например, в свое время также культивировал идею создания Германии, которая держала бы под своим ярмом другие народы, особенно славянские. Вильгельм II в своих речах постоянно твердил о Великой Германии, о немецкой расе как высшей ценности культуры. Он не стеснялся даже ссылаться на бога, доказывая, что война немцев якобы угодна богу, благословлена богом, что бог будто бы желает немецкой победы. Всех левых, выступавших против войны, Вильгельм пытался дискредитировать как ненемцев.

Томас Манн в романе «Доктор Фаустус» убедительно разоблачил идеи реакционного национализма, кастовости, каковыми были заражены многие немцы, убежденные в «избранности» немецкого народа, в его праве на духовную (а значит, и материальную, политическую) гегемонию.

И в Италии, особенно в предвоенные годы, «к сожалению, никто больше не хотел думать: разум был взят на подозрение, и в конце концов против него был начат процесс по всей форме. После иррационалистской оргии военная бойня была представлена как мистический ритуал, совершаемый перед алтарями неведомого божества. В повседневном языке... утверждался культ жестокости... а институты, которые по давней традиции унаследовали защиту ценностей мира и доброй воли, никогда открыто не выступали против... политических режимов, лидеров и правительств, которые систематически попирали самые древние и священные законы человечности, — писал прогрессивный итальянский философ Э. Гарин. — Верно также, что бывшие передовые писатели не чувствовали больше никакой необходимости в отлучении тех, кто приносил в жертву миллионы несчастных на алтари новых языческих культов. Все это было последним этапом трагического упадка критики и исторического разума. Путаница в умах, неясность идей были выражением неуверенности мира, который после крушения старых порядков не сумел создать новые»^[190].

Разрешение кризиса «современного сознания» итальянские реакционные философы видели в реставрации «традиционной христианско-католической метафизики, которая будто бы всегда была хребтом всякой истинной и подлинной цивилизации, нерушимой основой всякой истинной и подлинной моральной концепции жизни», — отмечал Гарин и далее подчеркивал, что тем временем в Италии под сенью «реалистического» движения за возврат к ценностям традиции формировался фашизм^[191].

Огромную роль в идейной подготовке фашизма в Италии сыграли Г. Д'Аннунцио и Э. Коррадини, решительные противники демократии и социализма, вдохновители национализма и империализма.

Габриоле Д'Аннунцио (1863—1938), поэт-декадент, проповедовал идеи самого исступленного обскурантизма и яростного национализма и шовинизма. Во всех его произведениях варьировались одни и те же мотивы: «Великая Италия» — наследница римской славы; Искусство — выше жизни, самое важное на свете — красота; людям нужна не правда, а Мечта; Страсть оправдывает любую жестокость. В политическом плане все это оборачивалось нападками на демократию, на «толпу», воспеванием культа силы и Вождя, восславлением войны как высшего проявления духовной силы и добродетелей народа^[192].

Провозвестником и наиболее видным идеологом итальянского национализма выступал также и писатель Энрико Коррадини. Он основал в 1903 г. журнал «Реньо» («Государство»), который популяризировал националистические идеи, боролся против социализма, защищал доктрину сильного государства, стоящего над индивидуумами.

Коррадини решительно выступал против марксистского учения о классовой борьбе. Он доказывал, что противоречия существуют не между классами, а между нациями. В этой связи Коррадини и его сподвижники «обосновывали» теорию «европейской иерархии наций». Согласно этой «теории», Англия и Франция — это две «плутократические и статичные» нации, они богаты и самодовольны, у них есть колонии, они находятся в привилегированном положении. Наряду с ними есть две «пролетарские и динамичные» нации — Италия и Германия. У них нет колоний, они не могут обеспечить всех своих граждан работой, не могут поднять общий уровень жизни своих индивидов. Им необходимо наверстать то, чем они не обладают по вине плутократов. «Социалисты говорят, что буржуазия эксплуатирует рабочих, — писал Коррадини. — Допустим, что это так. Но нужно считаться с тем, что существуют пролетарские и плутократические нации. И подобно тому, как социалисты разъяснили пролетариату сущность и значение классовой борьбы, нужно разъяснить Италии ценность и смысл международной борьбы. Но международная борьба — это война? Ну что ж, пусть будет война. И национализм внушит Италии стремление к победоносной войне»^[193].

Разоблачая Коррадини, который демагогически принимал позу борца против капитализма, но отнюдь не своего, итальянского, а английского, французского, американского и т. д., В.И. Ленин писал: «Итальянский империализм прозвали «империализмом бедняков»... А вождь итальянских националистов, Коррадини, заявлял: «Как социализм был методом освобождения пролетариата от буржуазии, так национализм будет для нас, итальянцев, методом освобождения от французов, немцев, англичан, американцев... которые по отношению к нам являются буржуазией»^[194]. В.И. Ленин с предельной ясностью выявил смысл «дрянной книжонки» Э. Коррадини «Итальянский национализм»: «...Другие нации грабят много. «Социализм» состоит в том, чтобы наша маленькая и бедная нация догнала или догоняла грабящих много, чтобы и она пограбила больше!!»^[195]

Итальянские футуристы во главе с Маринетти так же отчетливо демонстрировали свою приверженность национализму, прославляли войну, эту единственную гигиену мира, милитаризм, патриотизм, уничтожительную деятельность анархистов — «прекраснейшие идеи, за которые можно умереть, презрев все слабое, женское». Одновременно они объявляли себя абсолютными противниками демократической партии и парламентской системы. Так, Маринетти провозглашал: мы хотим воспевать любовь к опасности, привычку к энергии и отваге. Главным элементом нашей поэзии будут: храбрость, бунт, дерзость. Если до сих пор литература воспевала задумчивость, неподвижность, экстаз и сон, то мы будем восхвалять наступательное движение, лихорадочную бессонницу, гимнастический шаг, опасный прыжок, оплеуху и удар кулака. Мы будем прославлять войну и т. д. и т. п.^[196]

Под духовные знамена национализма и шовинизма стекалось все самое реакционное, самое развращенное, что имела Италия. Как отмечает Б.Р. Лопухов, идея необходимости для Италии новых земель и колоний находила своих приверженцев в самых различных слоях итальянского общества и проникла даже в рабочее движение^[197].

В конечном счете националистическая фразеология, идеология «бедной и обиженной нации» служила оправданием агрессивных намерений итальянских монополий. Империалистические круги Италии жаждали новых колоний, богатых сырьевыми ресурсами; их агрессивность нашла свое наиболее яркое выражение в войне за захват Ливии в 1912 г. В то же время тот факт, что ряд территорий с преимущественно итальянским населением находился еще под владычеством Австро-Венгрии, давал идеологам итальянского империализма возможность хотя бы частично связать агрессивные империалистические замыслы с национально-освободительными задачами. Во всяком случае в период первой мировой войны возникло так называемое движение революционного интервенционизма во главе с Муссолини, спекулировавшее на идеях «сближения» социализма и национализма^[198].

В сущности, упадок, деградация духовной культуры, обесценение нравственных ценностей и моральных норм, апологетика шовинизма и насилия были характерной чертой всей капиталистической Европы. Они были обусловлены ростом социально-экономической и политической неустойчивости буржуазного мира, которая порождала сомнения в стабильности и закономерности общественного бытия, в возможности познания и предвидения хода исторических событий. В результате культ разума, свойственный периоду поступательного развития капитализма, уступил место иному кумиру — интуиции, мистицизму и иррационализму, а в общественно-политической сфере — волюнтаристскому активизму.

Наиболее популярным теоретиком иррационализма в Европе начала XX в. был французский философ А. Бергсон. Он отрицал познавательную силу разума, во всяком случае доказывал, что возможности интеллекта ограничены в основном познанием неодушевленной материи, тогда как «жизнь», «живое» познается только посредством интуиции, мистического озарения. Бергсон отрицал интеллект, разум еще и потому, что его свойствами являются умозрительность, пассивность и т. п., в то время как интуиции якобы присущи активность, действие. «В целом бергсонизм, — пишет советский ученый В.Н. Кузнецов, — способствовал усилению в искусстве антиреалистических тенденций, а в политике — авантюризма и волюнтаризма»^[199].

Разумеется, нельзя сводить истоки идеологии фашизма исключительно к неизбежному усилению иррационализма в буржуазной философии.

Действительно, в буржуазной философии всегда существовали и противодействовали две тенденции: рационалистическая и иррационалистическая. Рационалистическая (как правило, прогрессивная) была связана с реальной действительностью. Иррационалистическая, напротив, как правило, была консервативной, вела к мистике и формализму, отдавала предпочтение субъекту перед объектом, форме перед содержанием. Иррационализм — это, в сущности, обскурантизм, бегство мысли в агностицизм, страх перед новым, уход в мир грез, возвращение к мифу и т. д. и т. п. Поэтому Клаус Манн, старший сын Томаса Манна, был прав, когда писал, как опасно дляписателя, ученого, просто человека искать прибежище в иррационализме: «Словно можно сказать, будто есть закон, гласящий, что слишком явное влечение к иррациональному почти механически приводит к реакции в политике, если яростно этому не сопротивляться. Начинают с эффектного жеста, объявляя войну «цивилизации», — жест, я знаю, кажется очень привлекательным интеллектуалу. И вдруг оказывается, что вы уже за культ силы, вы уже за Гитлера»^[200].

Важно различать политические позиции приверженцев иррационалистических концепций. Есть иррационализм и иррационализм. К фашизму вели неизбежно те варианты иррационализма, суть которых состояла в апологии темного инстинкта, в атавистическом недоверии к интеллекту, в презрении к человеку. Поэтому Шопенгауэр, Ницше, Шпенглер, возможно, Бергсон и другие иррационалисты, изображавшие дело так, будто разум, мораль и т. п., «точно Мефистофель», угрожают «жизни своей кощунственной, сатанинской рукой»^[201], безусловно «виновны», безусловно несут ответственность за формирование фашистских идей. Дело, конечно, не в том, что они, как личности, несут ответственность за кровавые преступления фашизма (тем более, что и совершены-то эти преступления были в другую историческую эпоху); возможно, что как личности они вовсе не виновны в том, как фашисты относились к их произведениям. Однако бесспорно то, что они были идейными предшественниками фашизма; их нигилизм, миф о «сверхчеловеке», проповедь «воли к власти» и т. п. были использованы фашистскими идеологами, более того, стали «краеугольным камнем» фашистской идеологии в делом. В.И. Ленин подчеркивал, что «...в политике не так важно, кто отстаивает непосредственно известные взгляды. Важно то, кому выгодны эти взгляды, эти предложения, эти меры»^[202]. С этой точки зрения проповедники иррационализма, оправдывавшие авторитарно-диктаторские методы политического господства в условиях либерально-буржуазной Европы, безусловно идейно вооружали своих фашистских наследников.

Наряду с этим известно, что и буржуазный рационализм, переросший в XIX в. в фетишизацию науки и техники, в мистику вещей, также может быть антигуманным и аморальным, причем не менее, чем иррационализм. При этом, разумеется, столь неверно односторонне обвинять рационализм в появлении и утверждении идеологии фашизма, как это делают, например, «франкфуртские теоретики». По мнению, в частности, Адорно и Хоркхаймера, именно Просвещение, рационализм являются причиной того, что исторический прогресс нашел свое воплощение и завершение в Освенциме, в фашистских лагерях смерти. Согласно концепции Адорно и Хоркхаймера, разработанной ими в «Диалектике просвещения» и «Негативной диалектике», Освенцим — это единственно возможный, фатально необходимый, прямой и непосредственный итог всей западной культуры. Именно Просвещение «виновато» в том, что конкретная человеческая индивидуальность подавляется и угнетается, именно Просвещение — источник конформизма, того состояния духа, когда человек привыкает к самоподавлению и, более того, неизбежно сам становится послушным орудием угнетения других.

Конечно, фашисты насаждали конформизм и весьма активно им пользовались для осуществления своих чудовищных целей. Но утверждать, подобно Адорно, что ссылаться на вечные ценности культуры — значит оказаться перед лицом опасности сделать из культуры новый род «крови и почвы»^[203], абсурдно. Именно вера в разум, прогресс, культуру, в вечные ценности Истины, Добра и Красоты подняли человечество на борьбу с фашизмом.

С разумом против сил смерти и разрушения! — именно так звучал в 30-е годы ответ антифашистов на фашистские угрозы оглупления и уничтожения людей. Так, посол Испанской республики во Франции во время открытия испанского павильона на Парижской всемирной выставке 1937 г. заявил: «В то время, как тупые и злые люди назойливо спрашивают, правда ли, что мы продали музей Прадо, мы защищаем его столь же решительно, как и другие музеи, которые фашистские самолеты с любовью бомбят. Мы строим новые школы, публикуем все больше книг. Мы содействуем делу культуры в той же мере, в какой укрепляем нашу обороняющуюся армию, или даже еще в большем объеме. Ибо мы знаем, что история народов определяется не взрывчатыми веществами, но всегда Разумом»^[204].

В конечном счете фашизм, будучи идеологией самых реакционных, самых агрессивных кругов империалистической буржуазии, идущих на союз со всеми отжившими и отживающими силами, поддерживающих все дикости, зверства и преступления, и в идейном плане наследует, заимствует все реакционное, все жестокое, кровавое, бездуховное, содержащееся как (прежде всего) в иррационалистических, так и в рационалистически обоснованных буржуазных философских течениях. Фашизм отверг все великие заветы античной культуры, героическое наследство культуры Возрождения, отбросил гуманистические идеи разума, просвещения, прогресса. Фашисты чужды и лучшим традициям национальной общественной мысли, национальной культуры.

Вместе с тем, отбрасывая все великое и прогрессивное в духовной культуре человечества, фашистские идеологи должны были выполнить социальный заказ своих хозяев: придать фашизму хотя бы видимость теоретической респектабельности, найти «идейных» предшественников гитлеризма, духовных предков Геббельса и Розенберга. Они встали с этой целью на путь грубой фальсификации истории общественной мысли, в том числе истории философии: с одной стороны, выводили на историческую авансцену лиц, чьи реакционные социальные идеи не оказали сколько-нибудь существенного влияния, фактически не имели последователей ни при жизни, ни после смерти этих «мыслителей» (например, Пауль Лягард); с другой стороны, апеллировали к ряду крупных реакционных философов (в частности, к Ницше и Шпенглеру), стремясь изобразить их в качестве своих непосредственных идейных предшественников.

Конечно, «ничто так не похоже на хамелеона, как фашистская идеология, — отмечал П. Тольятти. — Нельзя рассматривать фашистскую идеологию в отрыве от конкретной цели, которую фашизм намеревался достичь в определенный момент с помощью определенной идеологии»^[205]. Руководствуясь таким прагматическим подходом, фашистские идеологи искажали и учения своих реакционных предшественников. Однако что касается главного: апелляции к мифу и мистике, апологии иррационализма и насилия, — то в этом фашисты следовали своим реакционным, антигуманистическим предшественникам безоговорочно.

Особенно это относится к «формированию» фашистских идей «расы» и «крови». Сами по себе эти идеи отнюдь не представляют собой чего-либо нового, оригинального. Если обратиться к истории, то можно увидеть, что все эксплуататорские классы, пытаясь возвести господство и угнетение в «вечный» и «неизменный» принцип природы и общества, не раз обращались к подобного рода «теориям» о «высших» и «низших» расах.

В развернутом виде «теория» неравенства рас была изложена в середине прошлого века во Франции идеологом феодальной аристократии графом Артуром де Гобино (1816—1882). Граф де Гобино в своем сочинении «Неравенство человеческих рас» выводил историю человечества из борьбы между высшими и низшими расами, провозглашая подлинно высшей и совершенной расой «северную, арийскую». При этом он утверждал, что феодальная аристократия в большей мере, чем другие классы, будто бы концентрирует в себе признаки арийской расы и поэтому имеет-де «естественное право» на господство^[206]. И примечательно, что самыми чистыми арийцами Гобино объявлял германцев, живших западнее Рейна. К. Маркс едко высмеял де Гобино за эти расистские бредни^[207]. Но для фашистов, естественно, он стал «классиком».

Одним из реакционных «теоретиков», идеи которого привлекли внимание фашистских идеологов, был также Пауль Лягард (1827—1891). С позиций махрового обскурантизма Лягард сокрушался по поводу того, что «природа сделалась объектом науки; бог, покинув ее, уступил ее царство законам». Что касается исторических событий, то они, как утверждает Лягард, также не подчиняются каким-либо закономерностям, а управляются волею провидения. Лягард отвергал прогресс, культуру, просвещение. По мнению Лягарда, именно прогресс, культурный прогресс повинен в том, что возникла некая «неспособность к будущему»: неспособность к будущему — это неспособность истории повернуть вспять, к доисторическому «варварству». Он испытывал яростную ненависть к демократии и презрение к народным массам.

Еще большее влияние на фашистских идеологов оказал Хьюстон Стюарт Чемберлен (1855—1927). Сын английского адмирала, он ненавидел англичан так же фанатично, как и евреев. В 1901 г. он опубликовал книгу «Основы девятнадцатого века», в которой предсказывал будущий триумф германской расы, германской культуры. Фашистские идеологи так высоко оценивали Чемберлена, что объявляли его... «духовным отцом национал-социалистического движения».

Идейными предшественниками фашизма являлись также идеологи французской контрреволюционной мысли де Местр и де Бональд, пламенно восстававшие против «принципов 1789 года».

Особенно широкое влияние антидемократические, расистские идеи получили во второй половине XIX в., в период духовного кризиса, охватившего Европу. Распространившийся в это время вульгарный социальный дарвинизм совратил многих людей, которые вдруг увидели в расах, в нациях лишь замкнувшиеся в себе и ведущие друг с другом непрестанную и непримиримую борьбу за выживание» изолированные «общности». Социал-дарвинисты Отто Аммон, Людвиг Вольтман и другие механически переносили на человеческое общество, причем в извращенном виде, открытый Дарвином биологический закон естественного отбора. В результате они истолковывали конкуренцию и классовую борьбу в обществе, захватнические войны как биологические механизмы отбора.

Колониальная лихорадка, Острейшее соперничество империалистических держав создавали благоприятную почву для процветания расистских, социал-дарвинистских и тому подобных концепций. Именно поэтому снова, к концу XIX в., приобрели большую популярность писания расистских идеологов вроде де Ляпужа, графа Гобино, Х.С. Чемберлена, Вольтмана и других, видевших смысл истории народов прежде всего в проявлении их расовых особенностей, в борьбе между «высшей» и «низшей» расами и т. д. В это же время возникли и получили широкое распространение всякого рода геополитические^[208] теории, которые ставили развитие человеческого общества в прямую зависимость от географической среды — климата, наличия полезных ископаемых, плотности населения, размеров территории, географического положения той или иной страны и т. д. и т. п. В свое время — в эпоху восходящего капитализма — «географический детерминизм» являл собой попытку естественно закономерного объяснения общества в противовес религиозно-мифологическому истолкованию истории. Однако в XIX в. «географический детерминизм» утрачивает свои прогрессивные черты и вырождается в так называемую геополитику — политику борьбы за «жизненное пространство», оправдывающую политику колониальных захватов. Все эти «идеи» позднее были усвоены и ассимилированы фашизмом.

И разумеется, огромное и самое непосредственное воздействие на фашистских идеологов оказал Ф. Ницше (1844—1900). Фашисты беспрестанно ссылались на Ницше, объявляли его предтечей фашистской «философии». Так, А. Боймлер, официальный философ гитлеровского режима, прославлял Ницше за «борьбу против знания», за «атаку на картезианство»; по Боймлеру, Ницше — первый философ реализма, «самобытного» реализма, в основе которого лежит господство инстинктов и концепция сверхчеловека, придающего смысл Жизни, и т. д. и т. п.^[209]

Тем не менее что касается марксистов, то они, разумеется, далеки от прямолинейности в трактовке темы «Ницше и фашисты». Как пишет С.Ф. Одуев, «теоретическое наследие Ницше принадлежит буржуазной немецкой философии, а не только фашизму, под флагом которого справляли свой кровавый триумф наиболее агрессивные и реакционные круги германского империализма... У нас (марксистов. — Б.Б.) нет претензии на это наследство, и мы должны предъявить ницшеанству свой счет за ту его роль, которую объективно Оно сыграло и в фашистском рейхе»^[210].

Чем привлекал фашистов Ф. Ницше? Философия Ф. Ницше сложилась в 70—80-е годы прошлого столетия, когда появились первые признаки упадка старого, основывавшегося на принципе свободной конкуренции, капитализма и обнаружились ростки будущего, монополистического капитализма. В конце XIX в. монополизация капитала уже потребовала выхода за узкие рамки национального рынка. Крупнейшие капиталистические державы — Англия, Германия, Франция, Италия и США вступили в конкурентную борьбу за мировое господство и передел мира. Переход к монополистическому капитализму неизбежно сопровождался кризисом буржуазной демократии, отрицанием ее, переходом к насильственным террористическим методам социального и политического управления.

Отказ от демократических прогрессивных тенденций в высшей степени был присущ и идеологии империализма. Идеологи империалистической буржуазии открыто повернулись к реакции, заимствуя соответствующие элементы из прежних реакционных течений и формируя новые.

Именно в условиях зарождающегося империализма и лежат корни ницшеанской апологетики насилия, антидемократизма и антигуманизма. «С редкой откровенностью, в блестящей литературной форме он (Ницше) излагает глубоко реакционные концепции, предвосхитившие не только идеологию, но и практику монополистического капитализма, отражающие не только наличные, но еще только нарождающиеся противоречия капиталистического общества, — пишет А.С. Богомолов. — Необычайно противоречивое по своему содержанию... учение Ницше столь же необычайно целеустремлено, полностью подчиняясь логике классовой борьбы — борьбы умирающего класса капиталистов против будущего, социализма и коммунизма»^[211].

Ницше настойчиво требовал выработки «сверхчеловека» — высшего типа человека. Только сильные люди, проявляющие себя в том, что они имеют волю к власти и властвуют, требуют подчинения, составляют, по мнению Ницше, счастье и надежду человечества. Охваченный «волей к власти», «сверхчеловек» отвергает проблему истины и лжи как совершенно бессмысленную. По Ницше, культ истины в познании, подобно культу добра в морали, придумала толпа, враждебная сверхчеловеку, стремящаяся только выжить. Сверхчеловек, стремящийся к власти, не ставит вопроса о соответствии или несоответствии знания действительности; для него познание — это «воля к власти»^[212]. Познание полезно человеку прежде всего биологически, поскольку повышает уровень его воли. Сверхчеловеку нужна не истина вообще, а исключительно лишь полезная ему истина, или, говоря еще точнее, лишь все, что ему полезно, будь то истина, полуистина или ложь^[213].

Идеалом общественного устройства Ницше провозглашал жестко-иерархический сословно-кастовый строй. Только в этом случае, по его мнению, может быть обеспечено и гарантировано существование и господство «высших» людей. С особой ненавистью Ницше говорил о «рабах демократического вкуса», стремящихся утвердить равенство всех перед законом, о всех тех, которые, по его мнению, являются сторонниками социализма. Его больше всего возмущает то, что социалисты провозглашают возможность для всех жить свободной, обеспеченной жизнью; в этом видит он «отрицание воли к жизни», ибо, согласно законам Жизни, утверждал Ницше, люди делятся на повелевающих и повинующихся, на господ и рабов, на эксплуататоров и эксплуатируемых. Ницше был открытым врагом рабочего класса, рабочего движения. Он открыто провозглашал право эксплуатации, заявляя, что оно является сущностью самой жизни, следствием настоящей воли к власти. Для достижения и осуществления власти сильным позволено все; сильные должны считаться только с сильными, по отношению к слабым не может быть никаких моральных и нравственных норм.

Ницше призывал «высших» не забывать о своих привилегиях, о своем призвании быть господами земли и твердо помнить о том, что вся цивилизация и весь труд «низших» людей предназначен для наслаждения «высших». Правящие круги буржуазного общества, по Ницше, должны дополнять господство капитала тиранией, подобной рабовладельческой или феодальной диктатуре. Ведь массы — это стадо, нуждающееся в железной воле, они готовы подчиняться какому угодно рабству, если только будут чувствовать, что лица, стоящие над ними, обладают «высшей формой» и тем самым доказывают свое превосходство и право повелевать другими. Именно поэтому Ницше требовал отбора в касту господ прежде всего по принципу «чистой расы», «благородства крови» и настаивал на постоянном воспитании в «белокурых бестиях» чувства господства.

Ф. Ницше дал расе господ принципы моральной идеологии, которым она должна следовать, чтобы отстоять свое господство и удерживать массы в повиновении. «Господа земли» должны составлять сплоченный, замкнутый коллектив. Среди равных себе они должны строго придерживаться определенных обычаев, традиций и обнаруживать высокие человеческие качества: верность, долг, честь, любовь, дружбу, великодушие. Но вне своего круга они освобождаются от всяких социальных и моральных уз. По отношению к другим человеческим индивидуумам они должны быть подобны хищным зверям.

Будьте тверды! — такова основная заповедь, с которой Ницше обращается к господствующим классам. Пусть ваши сердца не знают сострадания к порабощенным вами людям труда, пусть не дрогнут они при виде мук и ужасов эксплуатации, на которые обречены «низшие» вашим господством. Отбросьте угрызения совести, добродетель и осторожность, не стыдитесь своей жестокости, беспощадно топите в крови любое восстание рабов. Пока сила на вашей стороне, вам нет возмездия.

Предпочитая насилие в качестве решающего средства «социального укрощения» трудящихся масс, Ф. Ницше не отказывается и от приемов и методов их духовного подавления. В большой степени этой цели, по мнению Ф. Ницше, служит религия. Она хорошее средство, чтобы приручить раба.

Аморализм, культ сверхчеловека неизбежно соединяются в философии Ницше с прославлением агрессии и воины. В своей книге «Так говорил Заратустра» Ницше воспел войну как наивысшее проявление человеческого духа. «Отказываешься от великой жизни, — утверждал он, — если отказываешься от войны». И далее: «Человечество нуждается не только в войнах вообще, но в величайших, ужасающих войнах, следовательно, и во временных возвратах к состоянию варварства. Лишь война делает людей естественными, она волнует и разжигает кровь, пробуждает в людях новые силы к творчеству. Поэтому только война может излечить и спасти человечество»^[214].

Итак, общественно-политическое значение учения Ф. Ницше ясно. Его цель — оправдать и обосновать господство эксплуататорских классов, вооружить их методом управления и подавления трудящихся масс. Ф. Ницше, как видим, сумел предвосхитить не только идеологию, но и практику монополистического капитализма. Его откровенно реакционная концепция отразила и существовавшие и еще только нарождающиеся противоречия монополистической стадии капиталистического общества. Учение Ницше, полностью подчиняясь логике классовой борьбы, сознательно фальсифицирует сущность действительных общественных конфликтов; в нем сформулирована программа наиболее реакционной империалистической буржуазии; демагогия, лицемерие и насилие — вот ее основные компоненты.

Фашистам бесспорно не составляло большого труда использовать «выводы» Ницше для обоснования своей человеконенавистнической идеологии. Хотя, следует отметить, Ницше отнюдь не считал именно немецкого обывателя будущим властелином мира. Напротив, он неоднократно заявлял, что немцы «пошлы», что Германия портит культуру, как только она с ней соприкасается. Ницше не был антисемитом, не восхищался пруссачеством. Тем не менее пафос мировоззрения Ницше, его жестокая ненависть к народу, страх перед грядущей социальной революцией трудящихся, критика цивилизации, разума, науки, отрицание демократии, морали, его апологетика инстинкта, воли к власти, насилия — все это широко использовалось фашистами для обоснования и оправдания своей «идеологии». Фашисты взяли на вооружение ницшеанские идеи о воспитании новой расы, о расовой чистоте и морали господ, о войне и завоеваниях как «высшем смысле жизни» и т. п.

Фашистские главари сами не раз признавали «великие заслуги» Ницше в идейной подготовке фашизма. «Идеолог» немецкого фашизма А. Розенберг, да и сам Гитлер высоко оценивали Ницше за его нападки на «материалистическую чуму», за его борьбу против «безумия масс». Муссолини в 1908 г. даже написал большое эссе о Ницше «Философия силы», в котором утверждал, что Ницше — самый гениальный мыслитель XIX века, что «сверхчеловек — это великолепный символ, имеющий огромное значение для формирования европейского сознания», и т. д. и т. п. Фашистские идеологи (Клагес, Боймлер и особенно Эрнст Юнгер) в полной мере разделяли все эти взгляды и на их фундаменте формировали идеологию фашизма. Фашисты не только черпали в ницшеанстве свои идеи, но и начали непосредственное практическое осуществление ницшеанских идей в своей государственной политике. Идейная связь фашизма с ницшеанством подтверждена всей кровавой историей фашистских режимов^[215].

И сегодня социально-политические взгляды Ф. Ницше, его идеи — в духовном арсенале империалистической буржуазии. Современных буржуазных идеологов в концепции Ф. Ницше привлекают острая тревога и забота о судьбах господствующего класса, воинственная реакционность и страстность в его защите. Причем чем острее кризис капиталистической системы, тем решительнее используют империалистическая буржуазия и ее идеологи духовное оружие Ницше. И прежде всего это обусловлено проводимым правящими кругами империалистических государств курсом на жестокое подавление антиимпериалистических выступлений трудящихся, духовное подчинение народных масс.

С победой Великой Октябрьской социалистической революции в России человечество вступило в новую фазу своего развития. Впервые после многовекового господства эксплуататорского меньшинства над значительным большинством народа на одной шестой части Земли трудящиеся установили свою власть. Победа российской пролетарской революции явилась наивысшим пунктом первого этапа общего кризиса капитализма, начавшегося первой мировой империалистической войной. Октябрьская революция в России, революционные выступления трудящихся в Европе, Америке и Азии породили у буржуазии глубокое ощущение общего кризиса, упадка, привели ее к утрате перспектив общественного развития. Причем, процесс распада империалистической системы в сознании многих буржуазных идеологов фиксируется как регресс человечества, как гибель его культуры.

Наиболее остро восприняла подобные «оценки» немецкая буржуазия. В период непосредственно перед первой мировой войной она достигла высокого экономического уровня, накопила достаточно сил, чтобы развязать войну за передел мира. Однако в войне она потерпела поражение, и ей пришлось подчиниться унизительному и грабительскому миру. С большим трудом сумела она подавить вспыхнувшую в ноябре 1918 г. революцию пролетариата. Не удивительно, что в этих условиях экономические и политические противоречия капитализма в Германии были обострены в большей степени, чем в остальном империалистическом мире. Стремясь преодолеть их прежде всего насильственным путем, империалистическая буржуазия Германии нуждалась и в соответствующих идеологических концепциях, оправдывающих и маскирующих ее агрессивность.

Именно в это время в рамках немецкой идеологии возникают концепции «упадка культуры», «деградации человечества», якобы возрастающей «деспотии» масс, в которых немецкая буржуазия пытается изобразить себя единственной защитницей западной культуры и «обосновать» особую миссию немецкой нации среди других наций и немецкой буржуазии среди собственного народа.

В этом отношении наиболее типичны взгляды немецкого философа Освальда Шпенглера (1880—1936), книга которого «Закат Европы» в известной мере отражала настроения растерянности и подавленности, царившие в среде немецкой буржуазии после разгрома империалистической Германии; вместе с тем эта книга была идейным реваншем германского империализма над победившими врагами: вместе с нами погибнет весь мир!

Однако в решающей степени подобные взгляды явились отражением всеобщего страха всей европейской буржуазии перед революционным движением трудящихся масс. Появление так называемого четвертого сословия, массы (т. е. появление на исторической арене рабочего класса) О. Шпенглер считает решающим свидетельством гибели культуры, так как масса принципиально отвергает культуру.

Проблема массы у Шпенглера совпадает с проблемой пролетариата и социализма. Именно пролетариат — та бесформенная масса, которая разрушает культуру. Шпенглер стремится дискредитировать научный социализм и с помощью националистических паролей, раздувая национальные особенности и различия в международном движении пролетариата. Счастье всех людей — бессмысленная идея, нападает он на социализм. Мировое гражданство — жалкая формула.

Принадлежность к определенной общности является, по Шпенглеру, необходимым условием, при котором жизнь приобретает «смысл и глубину». Чем полнее ощущение, например, национальной ограниченности, тем большее значение и ценность приобретает «жизнь». Социализм так же национален, как искусство, математика и философия. «В каждой стране свой социализм. Рабочих движений существует столько же, сколько имеется сегодня отдельно живущих рас»^[216]. Они, клеветнически утверждает О. Шпенглер, относятся друг к другу с такой же ненавистью, как и соответствующие народы. Доказательство этому он видит в том, что в первую мировую войну против Германии вместе с буржуазией якобы выступал и пролетариат всех стран Антанты.

О. Шпенглер и здесь фальсифицирует факты. Он отождествляет с рабочим классом лидеров социал-демократии, которые своей поддержкой буржуазных правительств предали интересы как трудящихся собственной страны, так и международного пролетариата. О. Шпенглер еще больше фальсифицирует суть социализма, когда заявляет, что подлинный социализм совпадает с «пруссачеством»^[217], что будто бы немецкий капитализм давно уже проникся социалистическим духом и что, собственно, кроме прусского социализма нет никакого другого социализма. В этой связи Шпенглер ожесточенно нападает на марксизм, на научный социализм, которые якобы мешают развитию подлинного, прусского социализма, стремясь одну часть немецкого народа якобы искусственно противопоставить другой. И хотя Шпенглер уверяет, что никакого рабочего класса не существует, что есть только одно целое — нация, народ, тем не менее его истинное убеждение состоит в том, что первым и настоящим сословием является аристократия.

Для подтверждения своего тезиса о разделении общества на творческую элиту и массу О. Шпенглер ссылается на «цивилизацию», технический и научный прогресс. В книге «Человек и техника» он пишет, что техника разделила людей на две части. С одной стороны, на заводах, фабриках, шахтах «собирается человеческая масса гигантских размеров, которая пасется машинной техникой, для нее работает и живет». С другой стороны, «массам противостоит и массой руководит элита — небольшое число творческих голов, организаторов, открывателей, пионеров». И разумеется, Шпенглер на стороне тех, кто принадлежит к элите, на стороне сильного, свободного человека, не признающего стадного «мы»^[218].

Все же Шпенглер советует правящим классам, элите считаться с трудящимися, этим «придающим себе значение» сословием. Он увещевает господствующие круги «освободиться» от классового эгоизма, предостерегает их не выступать открыто против демократии, поскольку демократия — это «политическая форма нашей эпохи, признаем мы это или нет». Если «высшее» сословие не хочет погибнуть, оно должно «сознательно» встать на сторону «социализма», разумеется, социализма прусского, ибо существует только он.

Шпенглер был, пожалуй, первым из самых ярых врагов социализма, который взял на вооружение псевдосоциалистическую фразеологию. Защищая немецкий капитализм, он уверял трудящихся, что это как раз тот «социализм», какой им нужен. Шпенглер надеялся, что правящий класс с помощью «авторитарного социализма» сумеет спастись от революции, от «деспотии» масс, сумеет навязать рабочему классу идеологию империализма и тем самым сохранить свое господство над трудящимися.

Все эти «идеи» фашисты почти без изменения включили в свою идеологию. Конечно, у фашистов были определенные разногласия со Шпенглером (в частности, у Гитлера была стычка со Шпенглером в связи с неприятием последним фашистского антисемитизма). Тем не менее совершенно очевидно: генезис фашистских идей во многом идет от идей Шпенглера. Фашисты восприняли от Шпенглера отказ от разума, отрицание причинных связей и законов^[219], подмену их мистическим учением о «душе», которой якобы наделена каждая культура, каждая «раса», о непреодолимости «судьбы» и т. п. Шпенглер пришелся по вкусу фашистам потому, что проповедовал общественное неравенство, деление на избранных, «имеющих врожденное право повелевать», и подчиненных, «дистанцию ранга» и т. п. Они восприняли его ненависть к революционному рабочему движению, к марксизму и интернационализму («никакой речи о мировом гражданстве»), его-проповедь особого национального «прусского социализма». Фашистам импонировал призыв Шпенглера к жестокости, крови и войне как «вечной форме высшего человеческого бытия», его требование обуздать рабочих, его апелляция к «воинственности» «северной расы» — избранной расы, якобы создавшей и единственно способной защитить западную культуру^[220].

Большое воздействие на формирование принципов фашистской идеологии оказали также взгляды Г. Лебона, В. Парето, Г. Моски и других «основоположников» теории элиты, т. е. господства избранного меньшинства над подчиненным большинством. Особенно сильное влияние на фашистских идеологов оказал реакционный французский философ и социолог Густав Лебон (1841—1937), которым, как это они признают сами, зачитывались Гитлер и Муссолини. Г. Лебон исходил из принципа, что всякое общество неизбежно делится от природы на «высших» и «низших» людей. Это природное неравенство составляет «известную долю тех несправедливостей, которых так много в природе и которым волей-неволей человек должен подчиняться»^[221]. Народ с точки зрения умственного развития, говорит Г. Лебон, можно рассматривать как здание вроде пирамиды с уступами, большая часть которых образуется широкими массами населения, «низшими» людьми, лишенными развитых интеллектуальных способностей, не умеющих мыслить и рассуждать. Из этого вытекает их «большая доверчивость и полное отсутствие критического духа», их отличительная особенность — склонность к подражанию, а единственным руководителем для них является, по выражению Г. Лебона, «инстинкт момента»^[222].

Верхние уступы пирамиды — это немногочисленная верхушка, «аристократы духа», которые составляют одну из главных основ цивилизации, именно они строят ее «здание».

По всем этим причинам, вещает Г. Лебон, всякое равенство — это только химера. Оно лишь слепая надежда обыкновенных посредственностей. Больше того, утверждает Лебон, неравенство между индивидуумами, между «высшими» и «низшими» слоями по мере развития цивилизации все более и более углубляется. Условия современной промышленной эволюции обрекают «низшие» слои народов на весьма специализированный труд, который приводит к «понижению» их умственного уровня. Сто лет тому назад, отмечает Г. Лебон, рабочий был истинным виртуозом, способным выполнить все подробности какого-нибудь механизма. В начале XX в. он выполняет лишь одну какую-либо функцию механизма. Мало-помалу ум его совершенно атрофируется. Напротив, промышленник или инженер, «подталкиваемый открытиями и конкуренцией», вынужден, по Г. Лебону, накоплять в себе несравненно больше познаний, духа инициативы и изобретательности, чем тот же промышленник л тот же инженер сто лет тому назад. Как видим, Г. Лебон уловил объективные тенденции развития капиталистического промышленного производства, которое низводит работника до простого придатка к машине. Однако, он, предвосхищая аргументацию современных буржуазных идеологов, пытается связать упадок, деградацию капиталистического общества непосредственно с научно-техническим прогрессом, способствующим, по его мнению, становлению «одномерного, массового человека».

Лебон не останавливается на признании неравенства между «верхними» и «нижними» слоями народа. Он утверждает, что и между народами ни о каком равенстве не может быть и речи. Первобытные и «низшие» расы, так же как и «низшие» слои отдельного народа, характеризуются утратой способности к рассуждению, сравнению и ассоциированию идей. В своих действиях они руководствуются иррациональными побуждениями, первыми впечатлениями и инстинктом подражания. Причем, как и в случае с отдельным народом, прогрессирующие цивилизации еще больше увеличивают пропасть неравенства между расами и народами.

Основной закон, который определяет отношения между народами, утверждает Лебон, — это закон силы, закон грубой борьбы. «Никакой народ, — пишет он, — не должен в настоящее время забывать, что границы его прав точно определены силами, имеющимися у него для их защиты... Право и справедливость никогда не играли никакой роли, как только дело шло об отношениях между народами неравной силы. Быть победителем или побежденным, охотником или добычей — таков всегда был закон»^[223].

Стремясь дискредитировать революционную борьбу масс, Лебон любое массовое движение квалифицирует как якобы иррациональное и патологическое. Он утверждает, что масса всегда характера зуется исчезновением сознательности личности и ориентацией чувств и идей в одном направлении. В толпе индивид якобы менее склонен обуздывать свои инстинкты, потому что толпа анонимна и якобы не несет на себе ответственности. Становясь частицей толпы, человек опускается на несколько этажей по лестнице цивилизации. В изолированном положении он может быть культурным человеком, в толпе же — это варвар, т. е. существо инстинктивное.

Поскольку человеку толпы, по Г. Лебону, всегда нужно верование для управления своей жизнью, постольку во избежание всяких усилий, сопряженных с размышлениями, все убеждения масс принимают характер «слепого подчинения, свирепой нетерпимости, потребности в самой неистовой пропаганде, которые присущи религиозному чувству...»^[224]. Не способная к самостоятельным действиям, предоставленная сама себе, толпа инстинктивно стремится к рабству, всегда жаждет повиноваться, силе она подчиняется безропотно^[225].

Исходя из этих «свойств», якобы присущих массе, Г. Лебон формирует для правящего класса принципы управления массой, рекомендует методы и приемы воздействия на толпу. На толпу, заверяет он, можно воздействовать непосредственно словом. Самой главной обязанностью политиков, считает Г. Лебон, должно быть «переименование и наименование популярными или же нейтральными названиями тех вещей, которых толпа уже не выносит более под их прежними именами»^[226].

Причем основными аргументами, обращенными к толпе, должны быть утверждения, преувеличения, повторения, но никогда не доказательства в форме рассуждений. Частые, простые утверждения без обоснования и доказательств являются, по мнению Г. Лебона, более надежным средством вливать в массовую душу нужные идеи. Чем определеннее утверждение, чем свободнее оно от доказательств и доводов, тем большее оно пробуждает благоговение. Утверждение имеет действительное влияние только тогда, когда оно постоянно повторяется и по возможности в тех же самых выражениях. Если утверждение достаточно часто и одним и тем же голосом повторяется, то в результате образуется механизм внушения, заразы^[227].

Лучше всего управлять толпой, продолжает Г. Лебон, воздействуя на ее чувства, на ее воображение. Поэтому все идеи нужно облекать в форму образов, ибо в этом случае идея проникает в область бессознательного и становится чувством, которое, как известно, является главным стимулом поведения масс. Масса поклоняется даже заблуждению, если оно ей нравится. Тот, кто умеет вводить толпу в подобного вида заблуждения, легко становится ее повелителем. И наоборот, тот, кто пытается освободить толпу от заблуждения, кто хочет ее образумить, тот всегда бывает ее жертвой^[228]. Толпа легко подчиняется лишь тому вожаку, который дает ей веру, все равно какую, ибо ощущение веры придает массе силы. Поэтому, вещает Лебон, тип героя, дорогого сердцу толпы, всегда будет напоминать Цезаря, шлем которого прельщает толпу, власть внушает ей уважение, а меч заставляет бояться^[229].

Лебон чувствовал объективную тенденцию общественного развития и понимал, какую смертельную опасность для буржуазии несет в себе рабочее движение. И поэтому выразил это в форме, типичной для реакционного буржуазного идеолога: «...в настоящее время массы по своей организации и порядку стремятся стать всемогущими. Так как их ненависть к умственному превосходству очевидна, то весьма вероятно, что вся умственная аристократия предназначена к насильственному истреблению ее массами путем периодических революций... Когда социализм поработит какую-нибудь страну, то единственным его шансом для существования будет уничтожение всех до последнего индивидуумов, обладающих умственным превосходством»^[230]. А если так, то против социализма, против масс, против пролетариата необходимо постоянно и всеми средствами бороться, не останавливаясь перед крайностями, и прежде всего использовать против них изощренную тактику духовного подавления^[231]. Таковы «рецепты» «убеждения» масс Г. Лебона, хорошо усвоенные фашистскими заправилами.

Фашистские идеологи для обоснования своих «идей» опирались и на «выводы» таких видных приверженцев теории «элит», как Вильфред Парето и Гаэтано Моска^[232]. Как известно, Г. Моска, В. Парето и другие реакционные критики «массового общества» злобно отвергали принципы Великой Французской революции, противопоставляли им «реальность естественных законов природы», предполагающих неравенство людей. В этой связи с особым ожесточением они нападали на марксистскую теорию классовой борьбы, доказывали, что социальную эволюцию определяет избранное меньшинство — элита. Именно борьба элит, по их мнению, определяет ось социальной истории; масса же не в состоянии управлять сама собой и нуждается в руководстве; она не более как инструмент в руках элит.

На формирование фашистских идей, особенно на формирование взглядов Муссолини (это он сам признает), оказала большое воздействие и философия прагматизма, в первую очередь в трактовке Уильяма Джемса. Разумеется, фашистские интерпретации философии Джемса нельзя смешивать с самой этой философией. У. Джемс как известно, воспевал радикальный эмпиризм. Он отвергал всеобъемлющую единую теорию общественного развития, объективную детерминированность истории. Нельзя, утверждал он, охватить мир, все его разнообразные во времени и пространстве связи с одной-единственной точки зрения, невозможно все противоречивые стороны человеческой жизни свести к одной универсальной системе абстрактных понятий. Джемс полностью растворяет объективную реальность в опыте субъекта, в потоке его сознания, чувствований, эмоций, переживаний. Именно субъект усилием своей воли создает и организует реальность. В сущности, примат воли, действия — основополагающий принцип прагматизма. Мир таков, каким его создают, принимают субъекты, истинно все то, что полезно, что ведет субъекта к успеху^[233].

Именно волюнтаризм, пронизывающий всю философию прагматизма, привлек к этому учению фашистских идеологов, которые, подвергнув предварительно тенденциозной переинтерпретации те или иные положения приверженцев прагматизма, затем использовали их для обоснования собственного волюнтаристского активизма.

Фашистские идеологи указывали, что на генезис их идей большое влияние оказали взгляды Ж. Сореля. Во всяком случае Муссолини любил подчеркивать свою связь с Сорелем^[234]. Что касается Сореля, то он также отмечал, что гордится тем, что смог оказать влияние на Муссолини^[235].

Идеи Ж. Сореля отличались исключительной противоречивостью, эклектицизмом. Активизм, прямое действие, насилие во имя великой цели, не знающее при этом никаких моральных преград, — все это делало идеи Сореля привлекательными для всех, кто стремился и стремится к быстрым и радикальным средствам борьбы. Поэтому на его идеи опирались как крайние правые, так и левацкие элементы. Он оказал огромное влияние на формирование анархо-синдикалистской идеологии, особенно в романских странах; его «размышления о насилии» сыграли свою немалую роль и в процессе генезиса фашизма (прежде всего в романских странах). Бесспорно, мысли самого Сореля развивались прежде всего в направлении своеобразной активизации классовой борьбы пролетариата. Вовсе не обязательно, доказывал Сорель, ждать, пока переворот в производительных силах, в экономическом базисе производства повлечет за собой соответствующие изменения в надстройке, в идеологической, духовной сферах. Новаяпролетарская мораль и идеология могут развиваться уже в недрах капитализма, внутри профсоюзов, этих чисто пролетарских классовых органов. На базе профсоюзов сформируется новое общество, которое заменит существующее капиталистическое. Кульминационный пункт борьбы профсоюзов — всеобщая стачка, перерастающая в революцию. Причем понятие «всеобщая стачка» было лишено у Сореля какого-либо реального смысла. Призывом к всеобщей стачке следовало, по мысли Сореля, просто привести в движение пролетарскую массу, побудить ее к прямым действиям.

В этой связи Сорель требовал освободить марксизм от его рациональности, если он еще хочет найти доступ к массам. Массы действуют инстинктивно, их возбуждают и направляют иррациональные мифы. Причем эти мифы вовсе не должны быть истинными, они скорее спонтанная форма коллективного сознания, выражающая и высвобождающая первооснову жизни.

Понятно, что из этого вытекало и отрицание Сорелем необходимости для пролетариата создать свою собственную политическую партию. Профсоюз — организация производителей и этим принципиально отличается от партии, которая является искусственной группировкой, собирающей вокруг определенных принципов людей с противоположными материальными интересами.

Сорель, по существу, разрывал и противопоставлял друг другу борьбу за социализм и борьбу за демократию. Он полагал, что участие рабочих в демократическом движении затуманивает, тормозит развитие классового сознания трудящихся. Сорель отрицает демократию и как принцип построения пролетарских организаций: он считает, что решения должны приниматься не большинством, а наиболее энергичным меньшинством.

Оценивая подобные взгляды, В.И. Ленин писал: «Слепая вера в чудодейственную силу всякого action directe (непосредственного воздействия); выхватывание этого «непосредственного воздействия» из общей социально-политической конъюнктуры без малейшего ее анализа...»^[236] Эти слова В.И. Ленина в полной мере можно отнести к характеристике анархо-синдикалистских идей Сореля.

Но что во взглядах Ж. Сореля могло привлечь и привлекло фашистов? Прежде всего волюнтаризм, воспевание насилия. Фашисты восприняли сорелевское противопоставление, с одной стороны, буржуазных рациональности (ratio) и декаданса, а с другой стороны, иррационализма и насилия. Они использовали его миф о насилии как средстве «спасти» все человечество от морального разложения. Поэтому ничуть не смешивая Сореля с фашистскими идеологами, тем не менее подчеркиваем, что именно «примат воли», воспевание насилия, стихийный иррационализм прямых действий, нашедшие в его концепции наиболее яркое воплощение, — вот центральные идеи Сореля, которые импонировали фашистам, к которым фашистские идеологи присоединились с большой охотой.

Одним из бесспорных предтеч фашизма был реакционный теоретик Артур Меллер ван ден Брук. В 1923 г. он написал книгу «Третий рейх». Придя к власти, нацисты тотчас же приняли название «Третий рейх» для фашистской Германии. Меллер ненавидел равенство, отвергал политические свободы, всеобщее избирательное право. Все это органически чуждо немецкому народу, утверждал он. У немцев «богатство власти и полнота жизни» заключаются не в этой «игре», а в «величии крови и духа», в любви немцев к порядку и послушанию.

Немецкая «сущность», твердил он, раскрывается навстречу словам приказа и определяется не «общественным договором», а «естественной» иерархической связью подданных государства и его фюрера. Именно фюрер определяет «органическое» развитие общества, а не какие-то «всеобщие выборы». Беда Германии именно в том, что она, подражая иноземным образцам, слишком долго играла в демократию и либерализм. Меллер призывал немцев к консервативной революции (сам этот термин принадлежит именно ему), которая должна-де уничтожить все следы духовного и политического наследия буржуазно-демократических революций, и прежде всего Великой Французской революции 1789 г.

Меллер ван ден Брук решительно отвергал марксистское учение о классах и классовой борьбе. Он демагогически восклицал: центральной фигурой немецкого общества является отнюдь не буржуа, а... «рабочий». Освободительная борьба, которая предстоит немцам, заявил Меллер ван ден Брук, должна вестись всем народом во главе с рабочим классом; это война, которую мы ведем не между собой, а против мировой буржуазии. Разумеется, рабочий, о котором говорил Меллер, — это мифический рабочий, не являющийся реальным представителем рабочего класса. Этот «рабочий» представлял в духе Ницше и Шпенглера тип сверхчеловека, фаустовского человека, энергичного и властного, в котором воплощается немецкая сущность, «субстанция» немецкой расы и т. д. и т. п.^[237] И если снять с этого образа «рабочего» туманную, романтическую маску, то со всей отчетливостью перед нами предстанет циничный капиталистический делец, денежный магнат, агрессивный буржуазный политик, милитарист, для которого «работа» — это агрессия, война.

Разумеется, все эти демагогические манипуляции Меллера ван ден Брука импонировали фашистским идеологам. Именно поэтому идеи Меллера, прежде всего идеи «революционного консерватизма», органически вошли в идеологическую систему нацизма, превратились в ключевые лозунги нацистов. Не случайно Геббельс, оценивая книгу Меллера ван ден Брука «Третий рейх», говорил в 1932 г.: «Я приветствую распространение этого, столь значительного для идейной истории НСДАП, труда»^[238].

Большую роль в подготовке идеологии национал-социализма сыграл и Эрнст Юнгер^[239], писатель, философ, один из видных представителей позднебуржуазного нигилизма. Его «любимая» тема — кризис гуманизма в эпоху технической цивилизации. Перекликаясь с Ницше, Юнгер воспевает «опасную» и «героическую» жизнь, прославляет войну как средство подлинного «самоосуществления». Фашистам импонировали его националистические и шовинистические призывы; он требовал «гарантировать немцам подобающее место в великом царстве будущего», утверждал это как цель, ради которой «стоит умереть и подавить любое сопротивление». Юнгер дал нацистским идеологам многие идеологические и политические лозунги. Уже названия его книг говорят сами за себя: «В стальных грезах» (1920), «Бой как внутреннее переживание» (1922), «Авантюрное сердце» (1929), «Тотальная мобилизация» (1931), «Рабочий. Господство и облик» (1932) и др. Фашисты особенно усердно апеллировали к данному Юнгером образу грядущего человека — «рабочего-солдата», который, отбросив все, что характерно для «буржуазной индивидуальности», полностью отдал себя служению «великой идее целого»: государству, нации^[240].

После разгрома фашизма Э. Юнгер, в сущности, выгораживал виновников фашистских злодеяний, поскольку причины второй мировой войны искал в «биологических глубинах самой жизни». Война, жестокость, по его мнению, — это «всечеловеческий грех», это следствие того, что общество, люди живут скорее по зоологическим законам^[241]. Подобное перекладывание вины за гитлеровские агрессивные войны на «метафизические» обстоятельства, разумеется, полностью отвечало потребностям империалистических кругов — подлинных виновников фашистского варварства.

Бесспорную роль в формировании идеологии итальянского фашизма сыграл Джованни Джентиле. Его доктрина сложилась еще до первой мировой войны. В ней, в сущности, звучат те же мотивы, что и в «Жизненном порыве» Бергсона, в «Мистике действия» Мориса Блонделя, в «Воле к власти» Фридриха Ницше, т. е. прежде всего мотивы активности, воли к власти, признающей реальным только то, что служит для ее самоутверждения. Ядром философии Джентиле является принцип «свободы», своеобразной свободы, суть которой — противодействие объективной исторической необходимости, Воинствующий актуализм Джентиле — это философия прежде всего империалистической буржуазии, но вместе с тем и мелкой буржуазии, во всяком случае тех ее слоев, которые втянуты в орбиту фашизма. Джентиле призывает империалистическую буржуазию к активной, беспощадной борьбе с рабочим движением, с социализмом и т. п.

§ 2. Несостоятельность фашистских претензий присвоить наследие классической буржуазной философии

Вырабатывая «свою» идеологию, фашизм заимствовал идеи и взгляды не только у своих, так сказать, «законных» предшественников, таких, как Ницше и Шпенглер, Меллер ван ден Брук, Джентиле и др. Теоретики фашизма пытались опираться на самые различные философские и политические системы, приспосабливая к своим «выводам» самые разнообразные, порой противостоящие и противоречащие друг другу концепции.

Более того, некоторые фашистские идеологи с откровенным бесстыдством и цинизмом объявляли своими предшественниками даже многих действительно великих мыслителей всемирной истории. Как отмечалось на VII конгрессе Коммунистического Интернационала, «фашисты перетряхивают всю историю каждого народа для того, чтобы представить себя наследниками и продолжателями всего возвышенного и героического в его прошлом, а все, что было унизительного и оскорбительного для национальных чувств народа, используют как оружие против врагов фашизма»^[242].

«Перетряхивая» историю, нацистские идеологи даже некоторых вождей крестьянских восстаний эпохи средневековья изображали как прямых своих предшественников. Французские фашисты объявляли, например, своей духовной предшественницей национальную героиню Жанну д'Арк.

Фашисты спекулировали именами крупнейших исторических деятелей своих стран. Муссолини пытался нажить политический капитал, выдавая себя... за родственника национального героя итальянского народа Дж. Гарибальди. Американские фашисты назойливо апеллировали к традициям Д. Вашингтона и А. Линкольна.

Фашисты пытались также установить мнимую связь своих идей с идеями подлинно великих философов прошлого, в частности великих представителей классической немецкой философии Фихте, Канта и Гегеля. Были ли для этого у фашистов основания? Действительно, в философии Фихте, Канта и Гегеля можно обнаружить положения, которые являются реакционными. Ограниченность буржуазной философии сказывается и на вершинах ее развития. Лучшие буржуазные философы были сынами своего класса, своего века. И им не удалось полностью избежать неустранимой для буржуазного мышления классовой ограниченности; в их сознании философско-исторические вопросы ставились не в своей истинной а в мистифицированной форме, решались на основе идеалистических воззрений, не имеющих ничего общего с действительно научной постановкой вопросов^[243].

И особенно это было характерно для немецкой классической философии. В ней отчетливо выступала борьба двух тенденций: консервативной и прогрессивной. Естественно, эта противоречивость немецкой классической философии соответствовала социальной и политической двойственности тогдашней немецкой действительности.

Отсталость немецкой буржуазии отразилась и на ее философии. В сущности, немецкой философии издавна был присущ мистический характер. Мистицизм пронизывал философские концепции Якоба Бёме и Мейстера Экхарта. Шеллинг в последние годы тоже стал мистиком. А в это же время французские и английские философы, как правило, были приверженцами рационализма (Декарт, Мальбранш, Бейль, Бэкон, Локк, Юм и др.). Они обычно занимались практической и политической деятельностью. Так, математиками были Декарт, Гассенди, Паскаль, Даламбер; в качестве идеологов свободы выступали Толанд, Коллинз, Тиндаль и др.; многие из них были атеистами (Ламетри, Гольбах, Дидро). Немецкие же философы зачастую выступали как теологи, во всяком случае рационалистическая тенденция в немецкой философии тесно переплеталась с протестантской теологией. Связь между философией и теологией была самой непосредственной. Не случайно Фихте и Гегель видели в реформации исторический источник «философской революции» в Германии.

Марксисты отнюдь не противопоставляют учения Фихте, Канта, Гегеля фашизму в том смысле, в каком заблуждению может быть противопоставлена истина. Но вместе с тем абсолютно несостоятельны претензии фашистов присвоить себе эти имена, идейное наследие этих философов, не имеющее никакого отношения к специфическим идеям фашистской философии.

История философии знает примеры, когда классические учения древних и новых философов подвергались впоследствии тенденциозному и искаженному перетолкованию. Тот Аристотель, которого почитали в качестве философа и учителя средневековой схоластики, не был историческим Аристотелем. Это был Аристотель, искусно перетолкованный арабскими и еврейскими богословами, приспособленный затем к интересам и идеологическим запросам феодальной церкви и находившейся в зависимости от нее схоластики. И точно так же тот Спиноза, которого немецкие романтики конца XVIII и начала XIX в. превозносили как религиозного и даже «опьяненного богом» мыслителя, не был историческим Спинозой, глубоким и смелым материалистом и атеистом XVIII в. Это был Спиноза, предвзято понятый, перетолкованный в духе романтической мистики и идеализма.

Но фальсификаций, подобных гитлеровским, история никогда не знала. Превратить Лейбница, Гердера, Канта, Фихте, Гегеля, Гете в предшественников Гитлера, Розенберга, Шварца, Боймлера и т. д. можно только путем самого грубого, ни с какими историческими фактами не считающегося приспособления отдельных высказываний, выхваченных из исторического и идейного контекста учений классических философов, к политической доктрине фашизма.

В самом деле, чего стоит, например, утверждение о том, что Фихте якобы был «первым сознательным национал-социалистом». Фашистским идеологам в данном случае импонирует несколько обостренный национализм Фихте, его пропаганда национального объединения и возрождения Германии. Но в действительности пропаганда национального возрождения Германии у Фихте не имела ничего общего с фашистским национализмом. Его пропаганда идей национального возрождения не имела ничего общего с расизмом, с тупым превознесением немцев только на том основании, что они немцы, с ненавистью и презрением ко всему ненемецкому, с требованием утверждения господства немцев над другими народами. Апелляция Фихте к достоинствам немцев и «преимуществам» немецкого духа становится понятной при взгляде на те обстоятельства, в которых он жил и формировал свои взгляды. В «Речах к немецкому народу», в «Патриотических деяниях» Фихте страстно обращался к своим современникам с целью разбудить в них патриотические чувства, которых им недоставало, и поднять их на борьбу за политическую независимость, отнятую Наполеоном. Противопоставляя достижения немцев в области общественной мысли, философии, литературы преимуществам политического строя и военной организации наполеоновской Франции, Фихте, конечно, впадал в преувеличение. Более того, у него можно найти и такие неверные утверждения, будто только у немца поистине есть свой народ, а у иностранца нет его, будто только у немца может быть любовь к своему народу, любовь к родине в подлинном смысле этого слова и т. п. Но в данном случае он хотел найти основу для подъема народного самосознания немцев. Эти преувеличения были не кичливым бахвальством шовиниста, но добросовестным заблуждением человека, который воображал, будто достижения немецкого духа в области философии и морали уже являются сами по себе достаточным доказательством преимущества немцев как народа, призванного сыграть великую роль в истории.

Фихте был патриот. И его патриотизм был любовью прежде всего к трудовому народу. Призыв Фихте к борьбе за политическую независимость был неразрывно связан с требованием политической свободы для самого немецкого народа внутри германского государства; он выступал за уничтожение помещичьих и других сословных привилегий, за уничтожение крепостничества, за буржуазную «свободу» продажи рабочей силы. Он даже предвидел в будущем неизбежное и справедливое разделение всей земли.

Он решительно опровергал тех, кто ищет оправдания тому положению вещей, когда те, кто работает, не имеют возможности удовлетворить свои элементарные потребности в пище. «Такие люди к этому привыкли, они не знают лучшего, — цедит сквозь зубы сластолюбец, потягивая свое дорогое вино, но это неправда, к голоду никогда не привыкают, к противоестественному питанию, к полному упадку сил и упадку мужества, к наготе в суровое время года не привыкают никогда... Не привычка решает вопрос о том, что само по себе излишне и само по себе необходимо, а природа. Иметь здоровую для человеческого тела пищу в количестве, нужном для восстановления сил, и постоянное и здоровое жилище должен всякий работающий, — это принцип»^[244].

Фихте недвусмысленно осуждал всякую политику и всякую идеологию грабежа других стран и народов. Выдвигая лозунг расширения Германии до «естественных границ» (к которому апеллировали фашистские заправилы), Фихте подчеркивал, что здесь речь идет не о захвате чужих земель и народов, а лишь об уничтожении искусственных перегородок, созданных феодализмом внутри Германии. Ни о каком империалистическом наступлении на Восток или Запад, ни о каком захвате или грабеже земель, населяемых французами или славянами, у Фихте нет и речи. «Если у воина, — пишет он, — господствующим побуждением становится собственное обогащение, если у него вошло в обыкновение при опустошении цветущих стран не думать ни о чем ином, кроме как о том, что он выгадает для собственной особы от всеобщей нищеты, то следует ожидать, что чувства сострадания и жалости в нем умолкли. Кроме этой варварской грубости и соответственно ей современный завоеватель мира должен был бы воспитать в своих подданных также холодную и расчетливую страсть к разбою, он должен был бы не наказывать вымогательства, а скорее поощрять их... Где сыщется в новейшей Европе нация, настолько бесчестная, чтобы можно было выдрессировать ее таким образом?»^[245]

Таким образом, совершенно очевидно, насколько несостоятельны спекуляции фашистов именем Фихте, насколько его социально-политические идеалы противостоят политической программе фашизма, обосновывающей эксплуатацию и подавление трудящихся «своей» страны, империалистическую агрессию против других народов.

Столь же несостоятельны попытки фашистов «усвоить» и взять на вооружение философско-исторические и социально-политические взгляды И. Канта. Гитлеровские «философы» стремились противопоставить идеи Канта идеям французского Просвещения, и в особенности Руссо. Они доказывали, что Кант «преодолел» Руссо, что абстрактной, антиисторической «общей воле» Руссо Кант якобы противопоставил «историческое» понятие нравственного долга, а космополитической идее человечества, разрабатываемой Просвещением, — немецкую национальную идею. Но действительный, исторический Кант не соответствует образу Канта, «открытому» фашистскими «теоретиками». Действительный, исторический Кант свои взгляды на философию истории выработал в теснейшей связи с философией Просвещения и высоко оценивал Просвещение как решимость человека, человечества руководствоваться своим собственным рассудком. Фашистские «теоретики» спекулируют на знаменитом тезисе Канта из «Критики чистого разума»: «Я должен был ограничить знание, чтобы очистить место вере», — чтобы доказать, будто Кант отвергает рационалистическое объяснение бытия, что он будто бы был и остается иррационалистом.

Действительно, Кант потеснил науку, чтобы оставить место вере; здесь нашла свое выражение вся непоследовательность немецкой буржуазии в борьбе с феодальным мировоззрением и феодальными общественными порядками. Но при всей своей непоследовательности Кант был приверженцем рассудка, был немецким теоретиком Просвещения. В статье «Ответ на вопрос: что такое Просвещение», написанной в 1784 г., Кант определяет Просвещение как решимость человека пользоваться своим собственным рассудком не прибегая к руководству рассудка другого. «Sapere aude» (дерзай познать), — напоминает Кант слова латинского изречения, — имей мужество пользоваться своим собственным рассудком! — таком девиз Просвещения»^[246].

Совершенно несостоятельны попытки фашистов оклеветать Канта, противопоставить его понятие безусловной формы нравственного долга понятию всенародной воли у Руссо. Фашисты ненавидели Руссо, его великие идеи о социальном равенстве и справедливости, об общественном договоре, о воле большинства как о воле народа. Эту «общую волю» фашисты отвергают как понятие, в котором «нет ничего живого», как «искусственный продукт геометрического мышления», как «безличного диктатора», наделенного властью повелевать всеми до следующих выборов.

Политический смысл этой фашистской критики демократических принципов Руссо ясен. На деле она была направлена против принципов демократии вообще. Что касается позиции Канта, то именно в философии Канта наиболее полную разработку получили политические принципы Просвещения: свобода, равенство, братство. Кант утверждал, что эти принципы находят свое обоснование исключительно в познаниях практического разума и поэтому априорно имеют силу для общества, достойного человека. Свобода, по его мнению, заключается в том, что никто не должен принуждать другого быть счастливым исходя из собственного понимания, ибо каждый имеет право искать счастья на пути, который сам считает хорошим, если он при этом не нарушает свободы других добиваться такой же цели.

Равенство означает одинаковую подчиненность всех индивидуумов законам государства; при этом, однако, послушание любому закону непременно предполагает одобрение этого закона со стороны индивидуума. Связав свободу и равенство, Кант тем самым устанавливает соответствие между политическим строем и принципами морали. Высший принцип морали, согласно Канту требует рассматривать человечество, воплощенное в каждом человеке, как цель и с той же категоричностью запрещает рассматривать людей как средство.

Кант решительно подчеркивал, что именно Руссо он был обязан обращением на путь истины, на путь признания человеческого достоинства широких трудящихся масс. «Сам я по своей склонности, — писал Кант, — исследователь. Я испытываю всю жажду познания, неутолимое беспокойство в стремлении продвинуться в нем дальше или также удовлетворение от каждого достигнутого успеха. Было время, когда я думал, что все это может сделать честь человечеству, и я презирал чернь, ничего не знающую. Руссо исправил меня и направил на иной путь. Это ослепляющее преимущество исчезает, я учусь уважать человека и чувствовал бы себя гораздо менее полезным, чем самый обыкновенный рабочий, если бы не думал, что данное рассмотрение может сообщить ценность всем остальным, устанавливая права человечества»^[247]. Кант настолько высоко ставит просвещение, что, по его мнению, прогресс просвещения человечества неизбежно приведет в будущем к упразднению войн. Он был решительным противником воинствующего национализма, видел в войнах величайшее бремя для народов, препятствие для всестороннего развития человека, для свободного развития просвещения и культуры.

Кант с тревогой отмечал, что правители современных ему государств «не находят свободных средств для открытия общедоступных воспитательных учреждений и в особенности для всего того, что касается общего блага». И причину этого он со всей определенностью видел в том, что «все поглощается военными бюджетами в ожидании грядущей войны». Как актуально звучат сегодня эти слова Канта! Кант решительно выдвигал требование: войн больше не должно быть! И призывал людей бороться для достижения вечного мира. Таков наш моральный долг, подчеркивал он. Больше того, по Канту, даже следовало бы отказаться скорее от разума, чем от борьбы за установление прочного, вечного мира. Кант верил, что придет время, когда не будет войн, когда «человеческий род достигнет, наконец, того состояния, когда все его природные задатки могут полностью развиваться и его назначение да земле может быть выполнено»^[248].

Французская революция по достоинству оценила Канта. Она даровала ему звание Почетного гражданина Франции. А Генрих Гейне, понимая революционное значение идей Канта, даже ставил его выше якобинцев^[249]. Лишь не отягощенные никакими требованиями рассудка и нравственными нормами «свободная воля» и «инстинкт» фашистских идеологов могли после всего этого пытаться препарировать Канта под «арийца», превратить его в заурядного иррационалиста и мистика.

Особый интерес проявляли фашистские идеологи к фальсификации и извращению идейно-теоретического наследия Гегеля. Для обоснования и оправдания собственных «идей» они обращались прежде всего к следующим положениям Гегеля: во-первых, к положению о том, что государство стоит вне обычных норм морали, во-вторых, к положению, что личное начало необходимо подчиняется всеобщему, воплощенному в государстве; в-третьих, к мысли Гегеля о целесообразности войны как средства предохранить народ и общество от застоя; в-четвертых, к его идее об особой якобы всемирно-исторической миссии германских народов, прежде всего немцев, и в связи с этим о «разумности» прусской государственной системы и вообще всей прусской «действительности». Это верно.

Гегель утверждал, что государство стоит вне обычных норм морали, что личное начало подчиняется всеобщему. Тем не менее истолковывать это положение как оправдание аморализма, как отрицание какого-либо значения совести, как абсолютное поглощение личности государством фашистские «теоретики» не имели достаточных оснований.

По Гегелю, всемирная история совершается в более высокой сфере, чем та, к которой приурочена моральность, чем та сфера, которую составляют образ мыслей частных лиц, совесть индивидуумов, их собственная воля и их образ действий. По отношению к сфере частных действий и частной жизни всемирно-историческая жизнь, согласно Гегелю, представляет настолько своеобразную и высшую область, что «всемирная история вообще могла бы совершенно отрешиться от того круга, к которому относятся моральность и так часто рассматривавшееся различие между моралью и политикой...»^[250].

Именно эти идеи Гегеля фашистские теоретики рассматривают как доказательство освобождения им государства от всяких норм морали. В действительности, у Гегеля речь идет о другом — о подчинении узколичной, индивидуалистической позиции общегосударственной (и нравственной одновременно) точке зрения. Государство, как его понимав Гегель, отнюдь не предполагает отмены морали, достоинства и свободы человека. Государство, согласно Гегелю, есть осуществление свободы, «действительность конкретной свободы»^[251]. Но конкретная свобода, по Гегелю, состоит в том, что личная единичность и ее особенные интересы получают свое полное развитие, пользуются признаками своего права самого по себе (в системе семьи и гражданском обществе) и в то же время частью переходят через себя самих в интерес всеобщего, частью сознательно и добровольно признают его. Здесь «ни всеобщее не имеет силы и не выполняется без особенного интереса, знания и воли, ни индивидуумы не живут исключительно лишь для особенного интереса в качестве частных лиц, а их воля вместе с тем действует во всеобщем и для всеобщего сознательно для последней цели»^[252].

В государстве, полагает Гегель, обязанности личности по отношению к целому должны быть в единстве с ее неотъемлемым правом. По Гегелю, только в древнейших азиатских деспотиях у индивидуумов не было интимной стороны, никакого внутреннего содержания. В новейшее же время человек хочет, чтобы его уважали со стороны его внутреннего существа. В современном государстве то, чего оно требует как обязанности, есть непосредственно также и право индивидуальности, т. е. «в данном государстве обязательство индивидуума по отношению к государству есть вместе с тем и наличное бытие особенной свободы индивидуума; обязанность и право соединены в одном и том же отношении»^[253].

Из этих разъяснений совершенно четко выявляется, что для Гегеля обязанности личности по отношению к государству, целому неразрывно связана с ее неотъемлемыми правами, свободой и достоинством. Государство в определенных случаях может поступиться интересами отдельных лиц, но вместе с тем в принципе оно обязано принимать во внимание интересы индивидуумов. Гегель высоко уважал личность человека; по его убеждению, человек обладает значением потому, что он человек, а не потому, что он иудей, католик, немец, итальянец и т. д.

Что касается морали, то Гегель отвергает не мораль как таковую, но узкое понимание морального долга. «Аморализм» государства означает, по Гегелю, отнюдь не оправдание для государственных деятелей всяких аморальных действий, но лишь протест Гегеля против такой оценки поступков государственных и исторических деятелей, которая судит об их деяниях не с точки зрения их государственных целей и значения, а с точки зрения абстрактной морали долга. По Гегелю же, более высоким является веление нравственного долга, в котором коренится истинная совесть, руководствующаяся тем, что действительно «в себе и для себя есть добро и долг».

Вместе с тем совершенно бесспорно, что фашистские авторы расистских измышлений о превосходстве немцев над другими народами вполне могли черпать в реакционных построениях Гегеля материал для пропаганды своих взглядов, как справедливо отмечал, например, М.Б. Митин^[254]. Так, Гегель устанавливал три всемирно-исторических периода в развитии мировой истории. В восточном мире человек якобы еще не осознал, что свобода является его сущностью, поэтому здесь, по утверждению Гегеля, все рабы, один лишь деспот свободен. В античном мире (Древняя Греция и Рим) некоторые уже осознали, что свобода составляет их сущность, они-то и являются свободными, остальные же не осознают этого и поэтому остаются рабами. Лишь в германском мире, который, по мнению Гегеля, венчает историю, все сознают свою духовную сущность и поэтому здесь все свободны. Возвеличивая и восхваляя «германский мир», и в особенности немцев, Гегель одновременно неоднократно демонстрировал националистическое пренебрежение к другим народам, и более всего к славянским, доказывая, что «восточные народы» навсегда-де остановились в своем развитии и не имеют будущего. Мимо этих реакционных идей Гегеля фашизм, конечно, пройти не мог; они были взяты в идеологический арсенал гитлеризма.

Далее. Хотя гегелевское учение о государстве и было направлено против феодализма, против феодального своеволия и произвола мелких феодальных князей, тем не менее идея Гегеля о государстве как высшем воплощении свободы, о том, что отдельные личности исчезают в присутствии мировой субстанции (дух народа или государства) и субстанция сама создает личности такими, какими этого требует сделать преследуемые ею цели, служила обоснованием тоталитаризма, поглощения и подавления индивидуума государством. Это тоже фашисты взяли на вооружение и попытались практически осуществить в своем тоталитарном государстве.

Рассматривая прусскую конституционную монархию как реализацию «абсолютной идеи», Гегель до крайности ограничивал задачи буржуазно-демократического преобразования общества. По мнению Гегеля, нет необходимости уничтожать феодальную собственность, сословия, монархию, а создание прусской конституционной монархии представлялось ему вершиной общественного прогресса и т. д. и т. п.

Точно так же в сочинениях Гегеля действительно можно найти немало положений, оправдывающих и прославляющих войну, доказывающих, что она связана с самой «природой вещей», что она якобы сохраняет и укрепляет нравственное здоровье народов, подобно тому как ветер спасает море от загнивания и т. д. и т. п.

Тем не менее (вопреки фашистским фальсификаторам) Гегеля нельзя считать провозвестником и апологетом империалистических войн. Его суждения об оздоровляющем действии войны во многом относятся к вполне конкретной войне — вторжению Наполеона в феодальную Германию. Он считал, что поражение феодальной Европы в войне с Наполеоном, ее оккупация наполеоновскими войсками послужит началом освобождения народов Европы из цепей феодально-абсолютистского режима. Вместе с тем Гегель был далек от мысли, будто всякая война уже только потому, что она война, способна стать оздоровляющим фактором в жизни народов. Оправданной Гегель считал только такую войну, которая ведется народом и государством, защищающими свою независимость и самостоятельность; поскольку подвергается опасности государство как таковое, его самостоятельность, долг призывает к его защите всех граждан. Лишь деяния, совершаемые «нравственной политической организацией», имеют, по Гегелю, всеобщий всемирно-исторический дух. Если же действия народов «вызываются их жадностью, то, — подчеркивает Гегель, — такие деяния проходят бесследно или, лучше сказать, их результатами являются лишь гибель и разрушение»^[255].

Эти мысли Гегеля также абсолютно четко показывают, насколько нелепы, насколько лживы попытки фашистских фальсификаторов представить Гегеля в качестве апологета войны, в качестве одного из идейных предшественников фашистской «теории» «тотального государства», порабощающего и подавляющего личность, вообще как одного из идейных вдохновителей фашизма.

Основоположники научного коммунизма, высоко ценили классиков немецкой буржуазной философии, они подчеркивали, что многие их идеи принадлежат к фонду тех идей, которые были унаследованы марксизмом. Оценивания наследие Канта, К. Маркс и Ф. Энгельс отмечали, что хотя он и вынужден был уступать давлению отсталых немецких условий, тем не менее в конечном счете своими произведениями он присоединяется к силам, стремившимся изменить мир.

Что касается Гегеля, то в послесловии ко второму изданию первого тома «Капитала» (в тот момент, когда реакционная немецкая интеллигенция третировала Гегеля как «мертвую собаку») Маркс решительно объявляет себя «учеником этого великого мыслителя...»^[256]. Разумеется, взгляды классиков немецкой буржуазной философии были противоречивы. В их философско-теоретических построениях было немало реакционных, консервативных идей, чрезмерное возвеличение немцев как «избранного народа», пренебрежительное отношение к славянским народам и т. п., что, собственно, и давало фашистам повод (пусть необоснованный в сопоставлении с основными тенденциями философии Фихте, Канта и Гегеля) для использования этих реакционных положений в своих «философско-теоретических» конструкциях.

Другое дело неокантианцы и неогегельянцы. Многие из них действительно были идейными предшественниками и вдохновителями фашизма. В частности, неогегельянство и неогегельянцы извращали подлинную суть учения Гегеля, выхолащивая все объективное, исторически прогрессивное содержание его философии, сохраняя лишь реакционные, идеалистические, мистические тенденции его взглядов. Полностью отбросив гегелевский рационализм, они превратили Гегеля в религиозного мистика, в интуитивиста, в «величайшего иррационалиста, какого не знала еще история философии»^[257].

Разумеется, история философии «не знала» такого Гегеля, Подлинный Гегель — поборник истины, всегда связывавший ее поиск с освобождением человека от всего того, что его порабощает, унижает, оскорбляет, вводит в заблуждение, держит в плену иллюзий, фальшивых, ложных представлений и идей. «Дерзновение искания истины, — говорил Гегель, — вера в могущество разума первое условие философских занятий. Человек должен уважать самого себя и признать себя достойным наивысочайшего. Какого высокого мнения мы ни были бы о величии и могуществе духа, оно все же будет недостаточно высоким. Скрытая сущность вселенной не обладает в себе силой, которая была бы в состоянии оказать сопротивление дерзновению познания, она должна перед ним открыться, развернуть перед его глазами богатства и глубины своей природы и дать ему наслаждаться ими»^[258]. Эти слова Гегеля относятся ко всему человечеству, ко всей человеческой истории. Превратить после всего этого Гегеля в «мистика», в «величайшего иррационалиста» могут только философствующие мракобесы!

Именно неогегельянцы — Р. Кронер, Ю. Биндер, Г. Глокнер и др. — проводили усиленную идеологическую подготовку фашизма. Используя реакционные стороны философии Гегеля, она отвергали возможность рационалистического познания мира, противопоставляли рационализму иррационалистическое, основанное на интуиции «постижение» мира и т. д. и т. п. Все это послужило фашистским идеологам «теоретической базой» для воспевания мистики мифа, безграничного субъективизма и волюнтаризма в познании и оценке окружающего нас действительного мира.

В социально-политической сфере неогегельянцы также пропагандировали реакционные идеи: возврат к средневековому сословному государству, построенному на началах иерархии. Нападая на демократические принципы, они доказывали, что воля государства и нации должна находить свае выражение в воле «вождя», утверждали, что подлинная сила государства исходит именно от вождя, а не от народа, и т. д. и т. п.

Эти взгляды неогегельянских философов были «углублены» и превращены фашистскими «государствоведами» К. Шмидтом и К. Лоренцем в государственно-правовую доктрину фашизма, которая нашла свое практическое воплощение в фашистском тоталитарном государстве.

Наконец, германские фашисты совершенно необоснованно и грубо фальсифицировали теоретическое и поэтическое наследие Гете, превратив его в заурядного немецкого националиста. Можно найти, конечно, и в произведениях Гете отдельные места, где он защищает и даже восхваляет немецкое общество своего времени, например в «Маскарадных шествиях». Как отмечали основоположники марксизма, в душе Гете постоянно шла борьба между гениальным поэтом, которому убожество окружающей его среды внушало отвращение, и осмотрительным сыном франкфуртского патриция, достопочтенным веймарским тайным советником, который видит себя вынужденным заключить с этим убожеством перемирие и приспосабливаться к нему... Гете был слишком разносторонен, он был слишком активной натурой, слишком соткан из плоти и крови, чтобы искать спасения от убожества в шиллеровском бегстве к кантовскому идеалу, он был слишком проницателен, чтобы не видеть, что это бегство в конце концов сводилось к замене плоского убожества высокопарным. Его темперамент, его энергия, все его духовное стремление толкали его к практической жизни, а практическая жизнь, с которой он сталкивался, была жалка.

Однако в конечном счете вопреки фашистским демагогам Гете отнюдь не был врагом Французской революции. Он понял ее эпохальное значение. Отныне, полагал он, начинается новая эпоха всемирной истории. И уже тем более он был чужд какому-либо националистическому чванству. Все свои последние политические надежды Гете возлагал на создание социальной кооперации внутри отдельных государств и на объединении этих государств в единый всемирный союз. Он верил также, что «свободный обмен мыслями и чувствами способствует всеобщему достоянию и процветанию человечества не меньше, чем обмен продуктами». Причем в качестве первого условия для объединения народов Гете ставил именно уничтожение расовой и национальной ненависти, «симптома самой низкой ступени культуры». Он требует, чтобы человек встал некоторым образом над нациями, воспринимал удачи и огорчения другого народа, как «если бы они случились с его собственным». Более того, Гете полагает, что сословия должны быть уничтожены, что частная собственность должна быть обобществлена. Правда, о мерах, необходимых для этого, он практически не говорит. Однако в любом случае, по его мнению, частная собственность делает собственника «существом косным»^[259].

Что касается гетевской концепции культуры, то она также основывается на убеждении, что «поэзия любого народа, если она только подлинна, — вполне равноценна и равноправна, что настоящая человеческая культура может возникнуть только из взаимного изучения национальных литератур, из взаимопроникновения культур отдельных национальностей, мирового культурного соревнования между равноправными народами»^[260].

Абсолютно необоснованно и лживо ссылаются нацисты на Лейбница, также объявляя его своим идейным предшественником, «Мои помыслы, — писал Лейбниц, — направлены на благо всего человеческого рода... Мне приятнее сделать много добра у русских, чем мало у немцев или других европейцев, хотя бы я пользовался среди них величайшим почетом, богатством и славой...»^[261]

«Перетряхивая» историю и культуру собственной страны, нацистские идеологи наряду с этим стремились «подправить» историю других народов, особенно славянских: русских, поляков, чехов, словаков и др., объявляли культурное наследие славянских народов «неоригинальным», зависимым от культуры других народов, в частности от немецкой культуры, приписывали славянам агрессивную устремленность по отношению к Европе, и прежде всего к немцам и Германии. Особенно много спекуляций по этому поводу было связано с мнимым «Завещанием Петра Великого».

Н. Павленко в своей книге «Петр Первый» пишет, что еще Наполеон в 1812 г., готовя общественное мнение к походу на Россию, распространял слухи о секретных мемуарах Петра, в которых-де откровенно излагались его агрессивные по отношению к Европе намерения. Четверть века спустя, в 1836 г., фальшивое Завещание Петра даже было опубликовано. В нем говорилось, что Россия должна непрерывно вести завоевательные войны, конечная цель которых — покорение Европы. В действительности это так называемое Завещание Петра — грубая подделка; специалистами давно установлено, что Петр никогда не писал никаких завещаний. Тем не менее эта подделка вытаскивалась на свет всякий раз,когда недругам России надо было оправдать свои по отношению к России агрессивные замыслы. В 1941 г. после провала блицкрига фашисты в очередной раз пустили в ход это «Завещание», подняв шумную кампанию по поводу того, что большевики стремятся-де выполнить «Завещание Петра Великого» о мировом господстве и т. д. и т. п.^[262]

Итальянские фашисты, подобно германским, также стремились объявить своими духовными предшественниками или даже единомышленниками многих видных деятелей культуры и искусства Италии: поэтов, литераторов, ученых.

В 1924 г. в фашистском журнале «Иерархия» было заявлено, что Б. Кроче — крупнейший итальянский философ — является-де их предшественником и единомышленником. «Конечно, фашисты не могут причислить Кроче к членам своей партии. Но они должны относиться к нему с уважением, как к своему предшественнику. Сам того не сознавая и вопреки себе, Кроче является фашистом, и в этом отношении его можно сравнить с теми мудрыми язычниками, которые были христианами, не зная об этом и не поклоняясь должным образом господу»^[263], — писал этот фашистский журнал. Разумеется, Кроче некоторыми своими поступками и высказываниями компрометировал себя, давал повод фашистам спекулировать его именем. Однако в целом его взгляды и позиции были антифашистскими.

Прежде всего вслед за Б.Р. Лопуховым отметим, что Кроче в итальянской философии был знаменосцем антипозитивизма^[264]. Вплоть до начала XX в. позитивизм в итальянской философии имел очень сильное влияние. Ранние позитивисты в Италии (как и в других странах) сыграли положительную роль в развитии науки и культуры. Они способствовали освобождению мышления от пут религиозных предрассудков, утверждали принципы научной классификации явлений природы и общества, стимулировали появление новых отраслей знания, углубление исследований в уже существующих научных дисциплинах.

Однако позитивисты ограничивали задачу исследования чисто внешним описанием явлений и фактов и поэтому не в состоянии были перейти к широким научным обобщениям. Более того, принижая роль теоретического мышления, они пытались объяснить историю человечества при помощи тех же методов, какие использовались для исследования явлений природы, — эксперимента, законов механики, физики, биологии.

Кроче выступил против подобной метафизической методологии позитивистов. Он восстановил идеалистически-диалектический взгляд на природу и общество, подчеркивая специфичность законов развития общества и истории.

Одновременно он выступил против иррационалистических, мистических, декадентских, других упадочнических культурных и мировоззренческих течений, которые господствовали в Италии накануне первой мировой войны: «Кто дал право господам актуалистам и спиритам влезать в общество людей, работающих за иными столами, чем они, и имеющих, к сожалению, то общее с ними, что они пользуются словом «дух», но имеющих это общее в том же смысле, в каком оно есть у них с торговцами водкой?»^[265]. Все эти мистики расы, мистики насилия, мистики ненависти и войны питали фашистов своими «идеями» и сами зачастую становились фашистами. Кроче решительно подчеркивает, что отвергает подобного рода теории, особенно такие, как интуитивизм, прагматизм, мистицизм, теософизм, магизм и т. д.

Конечно, в практической жизни Кроче не был последовательным борцом против иррационализма и мистики. Его обращение к истории было, в сущности, обращением к истории идей, ибо история была у Кроче лишь саморазвивающимся духом. Отвергая чисто опытное познание позитивистов, он противопоставил ему интуитивное познание; доказывал, что человек проникает в тайны жизни и истории не с помощью науки, а с помощью интуиции, гениальной догадки. Это уже непоследовательность самого Кроче, шаг к мистике, который мог быть использован и фашистскими идеологами для обоснования своих мистических «озарений».

Точно так же Кроче не был активным борцом против фашизма. В сущности, он исходил из неверной позиции: деятели культуры должны-де оставаться в некотором отдалении от политики. Может ли философия, подлинная философия в высоком смысле этого слова, дать ход решению, например, социального вопроса? — спрашивал Кроче. И сам же отвечал: «...проблемы практической жизни решаются не философами, а людьми практики... Философ не может делать выбор между социализмом и либерализмом. Это так же несерьезно, как ожидать от философа решения вопроса о целесообразности возобновления Тройственного пакта или о принятии на вооружение того или иного типа пушек»^[266].

И тем не менее, как отмечает М. Аббате, многие теоретические положения Б. Кроче содержали в себе потенциально как бы «взрывной» элемент, направленный против фашистских философских конструкций. Ибо в своей иерархии ценностей он ставил Истину выше Государства, Нации, Родины. «Как ученые, — пишет Кроче, — мы, прежде чем быть итальянцами, являемся ревнителями науки, и никакой национализм, никакой политический интерес не может заставить нас принять худшую философию из-за ее итальянского или французского происхождения либо отказаться принять лучшую философию, потому что она родилась в Германии, как никакая любовь к Родине или к политической партии не может заставить одного астронома признать правильными ошибочные расчеты другого, хотя бы и принадлежащего к братской латинской нации»^[267].

Кроче напоминает, что еще во время первой мировой войны противники Германии говорили, что немецкая философия, наука и поэзия были выражением того же варварского духа насилия и инструментом той же политики силы, против которой цивилизованное человечество защищалось с оружием в руках. Поэтому немецкую культуру хотели изгнать из наших душ и наших школ. Сегодня. от очень многих немцев (или скорее от хора голосов, подавляющих в сегодняшней Германии все другие голоса) мы слышим, что не имеет никакого значения понимание немецкой культуры другими народами, так как эта культура является достоянием только немецкого народа, является индивидуальным выражением его расы, и поэтому другие народы не могут ни чувствовать ее, ни понимать^[268]. Кроче продолжает: «Нашим оппонентам во время войны мы отвечали, что поэзия, философия и наука не принадлежат исключительно немцам или какому-либо другому народу, но являются достоянием всего человечества... Сегодняшним германофилам и расистам нам приходится (страшная ирония судьбы) повторять то, что мы говорили их противникам в прошлом. И сегодня также мы провозглашаем... что немецкая культура принадлежит всем тем, кто ее любит и понимает во всех странах, без какого бы то ни было исключения. И, может быть, сегодня эта культура является даже в большей мере нашей, чем их, чем тех, кто ее не уважает в ее подлинном смысле, кто искажает и фальсифицирует ее в своих целях»^[269].

Действительно, есть Германия и «Германия». Есть Германия Лейбница, Гете, Шиллера, братьев Гумбольдт, Гегеля, Баха, Моцарта, Бетховена, Гейне. Это Германия мыслителей, подаривших человечеству глубокомысленные учения, умевших не только самоотверженно исследовать истину, но и смело провозглашать истину уже найденную.

Это Германия художников и писателей, сумевших сделать искусство, поэзию и музыку возвещением самых передовых для своего времени, самых горячих и страстных идей. Это, наконец, Германия глубоко честных, серьезных, основательных и добросовестных ученых-натуралистов, филологов, историков, неутомимых в трудном, часто неблагодарном исследовании истины. Для них характерна интеллектуальная и моральная чистота, честность, убежденная и воодушевленная человечность, обилие творческих мыслей, плодотворность влияния, оказанного ими на развитие культуры, как национальной, так и общечеловеческой.

И есть другая «Германия». Это «Германия» невежественных авантюристов и безумцев, дорвавшихся до власти и немедленно обративших эту власть на служение самым низменным, человеконенавистническим и в то же время самым алчным и разбойничьим инстинктам и вожделениям. Это «Германия» людей, глубоко презирающих знания, глумящихся над понятием «истина», издевающихся над понятиями «совесть», «человечность» и «справедливость». Это «Германия» молодцов, бесстыдно унизивших немецкую науку, почитавшуюся некогда во всем мире, в корне разрушивших немецкое просвещение и прививающих народу самое хамское, скотское отношение к труду ученого, мыслителя и художника. Это «Германия» людей, подменивших искусство, глубокое честное немецкое искусство, отвратительной, тошнотворной, уже одним однообразием и бездарностью притупляющей, крикливой, пустозвонной, развращающей и насквозь лживой агитацией. Тем отвратительнее, когда эти устроители «нового порядка», «порядка» разбоя, захвата и грабежа, «порядка» насилия и истребления, пытаются уверить немцев и весь мир, будто «идеи» этого «порядка» не только суть идеи «философские», но кроме того, ведут свое начало от идей подлинных мыслителей и ученых, составляющих славу подлинной Германии^[270].

Точно так же есть Италия, в которой рождались и развивались прогрессивные, гуманистические традиции общественной мысли, традиции революционно-освободительной борьбы. Есть Италия Кампанеллы, Леонардо да Винчи, Рафаэля, Джордано Бруно, Д. Мадзини, Д. Гарибальди, Италия замечательных мыслителей-марксистов А. Грамши и П. Тольятти, Италия героических борцов-антифашистов. Только их имена и деятельность определяют честь и величие Италии, а не шовинистические бредни Муссолини и ему подобных.

Передовые, прогрессивные люди, разумеется, никогда не отождествляли и не отождествляют «культурное одичание» фашистской Германии и Италии с подлинно великой культурой немецкого и итальянского народов. Никто из прогрессивно мыслящих людей никогда не будет отождествлять клику Гитлера с германским народом, а Муссолини — с Италией. Опыт истории показывает, что выродки, подобные Гитлеру и Муссолини, приходят и уходят, а народы остаются навсегда.

Фашисты взяли из истории своих стран и народов все темное, все жестокое, все низкое, все бесчеловечное, кстати, как правило, всегда порождаемое правящим эксплуататорским классом. Цели национализма и империализма прославлялись накануне и после первой мировой войны не только в Германии и Италии, но и в Англии, и во Франции, и в США. Война рассматривалась идеологами империализма во всех странах как проявление элементарной жизненной силы, как естественный акт биологического обмена веществ в природе.

Именно к этим реакционным, антигуманистическим «идеям», витавшим в духовной атмосфере всех капиталистических стран, и апеллировали в первую очередь фашисты, создавая основы своей идеологии. Эти реакционные идеи, соответствовавшие природе, духу фашизма, и были положены фашистскими идеологами в фундамент обскурантистской, расистской человеконенавистнической идеологии фашизма.

Глава IV Бесчеловечная идеология — преступная политика

Разумеется, опираясь на все реакционное, все темное, все жестокое, что имелось в предшествующей истории, фашисты стремились создать свою «теорию», свою «идеологию», которая обосновывала и оправдывала бы их преступные замыслы и цели. Фашистам нужна была «своя доктрина», которая помогла бы им увлечь последователей, обеспечить достаточно широкую социальную базу.

Именно это обусловило беспрецедентный эклектицизм фашистской идеологии. Национализм и международная общность фашистов, антикапитализм и теория «созидательного капитала», проповедь автаркии и идеи единого европейского рынка, возведенные в теорию презрение к массе и провозглашение человека труда опорой фашистского строя — все это содержалось в ней. Всем фашисты сулили все: рабочим — ликвидацию безработицы и «справедливую» зарплату; крестьянам — снижение процентов по ипотечным долгам, прекращение продажи земли с торгов; мелким торговцам и ремесленникам — закрытие универмагов, снижение цен на сырье и т. п.

Но у фашистов безусловно был принцип отбора идей. Этим принципом был антимарксизм. Антимарксизм был основной служебной целью фашистской идеологии; борьба с марксизмом, нейтрализация влияния марксистских идей на трудящиеся массы была главной социальной функцией, обусловившей возникновение идеологии фашизма^[271]. Гитлер вещал в 1933 г.: «14—15 лет тому назад я заявил немецкой нации, что вижу свою историческую задачу в том, чтобы уничтожить марксизм. С тех пор я постоянно повторяю сказанное. Это не пустые слова, а священная клятва, которую я буду выполнять до тех пор, пока не испущу дух»^[272].

§ 1. Обскурантизм фашистской идеологии

Главная и основная догма, из которой исходили, в частности, Гитлер и другие нацистские главари при построении своей «доктрины», заключалась в следующем: истинная идеология базируется не на логике, не на разуме, а на слепой, иррациональной вере. Фашистские заправилы сознательно противопоставляли свое «органическое мировоззрение», ядром которого была «жизнь», а не «истина ради истины», научному мировоззрению, которое они третировали как схоластическое, механическое и т. п.^[273].

Конечно, за всеми их словесными мистификациями скрывается весьма определенное идейное и политическое содержание. Неясность, нечеткость формулировок, обрамление программных установок мистифицированной фразеологией позволяли фашистам маскировать классовую сущность своей идеологии и в этой связи использовать в своих контрреволюционных целях широкие слои мелкой буржуазии, т. е. находить массовую социальную базу.

«Фашистский дух, — провозглашал, например, Муссолини, — бежит от всякой произвольной ипотеки на таинственное будущее. Мы не верим в догматические программы, во все эти твердые рамки, в которые нужно вместить сложную, изменчивую и многоцветную действительность. Мы позволяем себе роскошь согласовать и превзойти в себе те антитезы, которые разъедают других... Мы позволяем себе роскошь быть аристократами и демократами, консерваторами и прогрессистами, реакционерами и революционерами, легалистами и иллегалистами в соответствии с обстоятельствами времени, места и среды, одним словом, в соответствии с историей, в которой мы вынуждены жить и действовать»^[274].

Рассматривая классовую сущность фашистской идеологии, П. Тольятти отмечал: «Что мы обнаруживаем анализируя фашистскую идеологию? Всего понемногу. Эта идеология эклектична. Но крайний национализм — повсюду составная часть идеологии всех фашистских движений... Фашистская идеология включает множество разнородных элементов. Мы должны с этим считаться, ибо эти особенности позволяют нам понять, чему служит данная идеология. А она служит объединению различных течений в борьбе за господство над трудящимися массами и за создание в этих целях широкого массового движения»^[275].

То обстоятельство, что фашистская идеология была эклектичной, противоречивой и внешне примитивной, использовалось и нередко используется и современными буржуазными идеологами для маскировки классовой сущности идеологии фашизма, да и самого фашистского движения в целом. Буржуазные историки утверждают, что то, что принято называть «идеологией», «мировоззрением» или «философией» фашизма, есть не более как социально-психологическое описание противоречивых, не поддающихся суммарному теоретическому исследованию инстинктов толпы, что это только отражение идеологии мещанства, взбунтовавшегося против последствий первой мировой войны, последствий послевоенной разрухи и экономического кризиса и т. д. В таком случае, во-первых, идеология фашизма исключается из сферы теоретико-социального исследования и становится предметом психоанализа и социальной криминологии, и во-вторых, империалистические круги освобождаются от ответственности за фашистские преступления, поскольку мировоззрение фашизма отождествляется с «инстинктами толпы», с «идеологией мещанства».

Конечно, отмечает советский исследователь С.Ф. Одуев, понятия «философия» и «фашизм» ставить рядом рискованно, тем не менее правомерно и необходимо. Несмотря на противоречивость и примитивность, у фашизма была и есть своя философская концепция, ибо так или иначе фашисты решали и основной вопрос философии и отвечали на вопрос о сущности бытия и духа, о сущности человека и смысле его жизни^[276]. Не представляя собой единого целого, фашистская «философия» по своей классовой, партийной направленности выражала, подчеркиваем это, интересы самих реакционных, шовинистических кругов империалистической буржуазии; она была философией империалистической агрессии и войны, философией преступления, как называл ее Томас Манн.

Иррационалистическое, мистическое «органическое мировоззрение» служило фашистам теоретической опорой отрицания предшествующей рационалистической и демократической традиции в культуре. Так, в частности, итальянский фашиствующий философ Оттавиано в своей статье «Антисовременное» призывал, по сути дела, к полному отказу от всей предшествующей рационалистической и демократической культуры. «С тех пор как Декарт нашел критерий истины в субъекте, а не в объекте, переместив ее естественную основу, с тех пор как протестантизм своей пагубной доктриной свободного исследования потряс основы религиозного авторитета, с тех пор как фатальный дух «Энциклопедии» в своем безумном антиисторизме отверг ценность традиции... с тех пор как И. Кант попытался построить метафизику на основе морали, уничтожив и ту и другую, с тех пор как французская революция освободила поле деятельности для необузданного эгоизма, с тех пор как натурализм Руссо уравнял всех людей... с тех пор... на сцену вышли необразованные и грубые массы, которые в погоне за материальными богатствами ввергли мир в неописуемую бойню»^[277]. И подстрекали их к этому, подчеркивает Оттавиано, именно «представители мира культуры», забывшие о моральных ценностях и традициях и сделавшие из человека меру истинного и ложного, добра и зла, справедливого и несправедливого^[278].

Итальянские фашисты отвергали историю, откровенно проповедовали исключительную ценность антиистории. Так, Тильгер в книге «История и антиистория» превозносит фашистов за их «господство» над историей: «Делу мира гораздо в большей степени служат люди и партии, которые не позволяют истории господствовать над собой, но крепко держат ее в руках, чем те, которые в силу суеверного преклонения перед историей оставляли на произвол судьбы в его первозданном естестве беспорядочный и хаотический поток европейской жизни. История сегодня сведена с пьедестала... она очеловечилась. Она представляется теперь изготовленной из крови, страстей, воли и ошибок людей, живая, свободная, непредвидимая, как все человеческие творения»^[279].

В том же духе открыто проповедовал самый дикий обскурантизм Орестано. Установив, что «истинная» философия есть прославление того, кто не мыслит, Орестано восклицает, что как раз это и есть «философия, полностью и изначально итальянская. Предложить миру обучение этой философии значило бы завоевать Италии новый примат, примат философский...»^[280].

Э. Гарин отмечает, что «после 1929 г., в то время как терпели крах последние иллюзии многих веривших в официальную итальянскую культуру», Орестано «выпала честь стать выразителем всего наиболее темного, смутного, двусмысленного, что оставалось в обращении и предпринимало попытки утвердиться различным образом»^[281].

И все же все это не просто фальсификация науки, не просто дикие, шарлатанские измышления идеологов фашистского разбоя. Обскурантизм, нападки на науку, на объективную истину, воспевание иррационализма, самых «темных и мрачных» человеческих инстинктов и т. п. — все это имело определенную цель: обосновать воинственный волюнтаризм, агрессивность фашистского «мировоззрения», в конечном счете пробудить в массах «жажду крови». Апеллируя к «философии жизни» ф. Ницше, к «жизненному порыву» А. Бергсона, рассматривавши! «жизнь» как «отчаянную авантюру», как смелое вторжение в возможности бытия, как то, что предваряет всякое существование, Гитлер, фашисты требовали, чтобы фашистское мировоззрение исключало всякую созерцательность, было «активным», «практическим», наступательным «духовным оружием».

Фашистам не нужна была теория, рациональная и научная. Им нужна была «идея», имеющая черты страсти, зовущая к действию. Отсюда апелляция к мистике, к мифу, поскольку только они могут-де вызвать озарение, непосредственную общность между толпой и «идеей-силой» (по выражению Джентиле), что и порождает иррациональный порыв, страсть, находящую выход в действии.

§ 2. Расизм, антисемитизм, национализм, шовинизм

Руководствуясь подобной «методологией», фашистские заправилы Германии объявили ядром, важнейшей составной частью своего «органического мировоззрения» миф о мнимом превосходстве «арийской расы», призванный оправдать «право» немцев на мировое господство, на угнетение и подавление других народов. Раса, согласно догмам фашистов, изначальна, первична, она первооснова всех исторических явлений, всех государственных образований и культурных достижений^[282]. Всеобъемлющий расовый дух, утверждал, в частности, Розенберг, — вот мера всех наших мыслей, воли и дел, подлинный критерий всех наших ценностей. Вся история человечества рассматривалась нацистами как история борьбы рас, прежде всего двух рас: иудейско-сирийско-римской и арийско-нордической. В основе различий расовых типов, по Розенбергу, лежит прежде всего биологический фактор — кровь и обусловленные кровью различные физические и духовные характеристики. Кровь расы, разъяснял Розенберг, — это мистическое понятие, не поддающееся уяснению при помощи рассудка, это категория, которая не может быть установлена обычными методами экспериментального исследования, это мистический синтез, темный жизненный поток и т. д.^[283].

Фашистская «мировая революция», разглагольствовал далее Розенберг, как раз и заключается в «пробуждении расовых типов». Она направлена против демократии и марксизма, начавших «дело искоренения расового и народного сознания», против засилья «гуманистического классического схематизма», за победу «органического расово-народного мировоззрения»^[284]. Разумеется, фашистские идеологи «доказывали», что именно арийская раса является высшей расой, призванной господствовать над другими расами и народами.

Конечно, никакого объективного критерия расовой чистоты и расового превосходства арийцев они указать не могли; единственным признаком расовой общности арийцев они объявили внутреннее мистическое «переживание» арийцами, прежде всего немцами, своего расового происхождения и чистоты своей северной «крови». Быть арийцем, твердили нацистские «теоретики», значит чувствовать в себе движение потока «своей», арийской «крови», который возбуждает и поддерживает жизнь нации. Кровь является тем фактором чувственной и бессознательной жизни, который пробуждает в каждом индивиде присущие его расе признаки.

Апеллируя к расе, к крови, фашистские теоретики сконструировали свою «типологию» личностей, призванную утвердить биологическое неравенство людей и народов исходя из «своеобразия» их физиологических и психологических конституций. Так, высший, «интегрированный тип», к которому принадлежат «арийцы», характеризуется, по мнению фашиствующих психологов, «органическим единством и связью» всех его психологических функций. Низший, «дезинтегрированный» тип, напротив, не способен к образованию «органической общности»; он характеризуется «бессвязным» характером психической жизни, «неустойчивостью» перед внешними влияниями, он склонен к образованию так называемой общественности (механического количества, толпы, массы) и т. п. Как утверждал «сам» Гитлер, именно ариец является прототипом того, что мы понимаем под словом «человек». Противостоящий ему «низший» расовый элемент содержит, по Гитлеру, женственный элемент, обладает типично женственными качествами. Он, подобно женщине, всегда мечтает о том, чтобы найти мужчину, который мог бы стать ее абсолютным господином. Все эти и подобные им примитивные рассуждения призваны были «доказать», что только в «северной, арийской расе», в первую очередь только в немцах, воплощена особая порода «сверхчеловеков», призванных господствовать над всем миром.

Примечательно, что нацисты, провозглашая немецкую расу высшей расой, носительницей лучших человеческих качеств, тем не менее и немецкий народ делили на две неравные части — на громадное большинство, которое состоит либо из «нечистых арийских элементов», либо из «арийцев», лишенных «признаков господ», и на меньшинство — «чистых арийцев», наделенных качествами господ.

Эти рассуждения о расовой «неравноценности» самих арийцев были положены фашистами в основу так называемой евгеники — «науки о расовой чистоте и способах ее сохранения». Фашисты разработали специальные инструкции об установлении степени расовой «порчи» и «неполноценности» в зависимости от наличия различных примесей неарийской крови, а также о методах обращения с лицами смешанного происхождения. Они осуществляли постоянную «аттестацию» населения путем оформления «родословных», учитывающих чистоту арийского происхождения. При этом, например, для зачисления в СС требовались «абсолютная расовая чистота» и отсутствие «неарийских» примесей не менее чем в пяти поколениях предков, а для поступления на службу в государственные учреждения и армию — не меньше чем в четырех. Применяя к людям принципы зоологического отбора и выведения пород, гитлеровцы создали даже специальную организацию — «Лебенсборн», в рамках которой осуществлялось «воспроизводство» потомства «повышенной расовой чистоты»^[285].

Наряду с этим нацисты, руководствуясь принципами зоологического, вульгарного социал-дарвинизма, осуществляли преступную бесчеловечную практику уничтожения «расово неполноценных», «непригодных для жизни» представителей «низших рас», «недочеловеков», по терминологии гитлеровцев. Примечательно, что на формирование расистских «выводов» фашистов о «недочеловеках» (Untermenschen) большое влияние оказали реакционные немецкие «ученые»: биологи и психиатры. Многие из них исповедовали абсолютно антигуманные, аморальные взгляды, квалифицировали людей с расстроенной психикой «экономическим балластом», лицами, не представляющими «никакой ценности»^[286]. Эти псевдоученые сами различными способами содействовали созданию гитлеровского мифа о превосходстве арийской расы и о необходимости «очистить» ее от людей с физическими или умственными недостатками. Тысячи врачей в конце концов были вовлечены в эту страшную операцию, в ходе которой было истреблено около 275 тыс. душевнобольных в Германии.

В то время как пронацистские психиатры разрабатывали методы «лечения», генетики подводили «научную» базу, оправдывающую уничтожение «второсортных» людей. Например, Конрад Лоренц выдвинул теорию о необходимости очистить «третий рейх» от неполноценного генофонда. В 1940 г., когда нацистский режим в Германии достиг своего апогея, Лоренц писал: «Руководствуясь расовыми идеями, лежащими в основе нашего государства, мы достигли уже многого в этом отношении!.. Нам просто необходимо положиться на здоровые чувства наших лучших представителей и поручить им сделать отбор, от которого будет зависеть процветание или же загнивание нашего народа»^[287].

Фашисты, разумеется, взяли на вооружение все эти псевдотеоретические изыскания расистских псевдоученых. 15 января 1935 г. был принят закон о гражданстве рейха, который разделял граждан на два разряда: первый — «граждане рейха» — это немцы арийского происхождения, только они наделялись политическими правами; второй — все остальные — жители рейха, не имеющие арийского происхождения. Позднее, 15 сентября 1935 г., был принят «Закон о защите немецкой крови и немецкой чести», запрещавший браки и сожительство граждан рейха с евреями. В том же 1935 году нацисты лишили цыган всех их гражданских прав, а затем в течение последующих лет поголовно загнали их в концентрационные лагеря, где в рамках политики «расовой гигиены» уничтожили почти 1 млн. цыган. В целом с 1933 по 1936 г. в Германии было издано около 250 расистских и прежде всего антисемитских циркуляров и инструкций^[288].

Итальянские фашисты также исповедовали и обосновывали расистские принципы (хотя, следует отметить, в этой стране расизм не привился так глубоко, как в нацистской Германии). Вслед за нацистами в 1937 г. фашистское правительство Италии также утвердило «Закон о защите расы», полностью списанный с гитлеровского «расового кодекса». Согласно новому закону, сожительство итальянцев («белых») с «черными» объявлялось тягчайшим преступлением и каралось тюрьмой. Результатом дальнейшего углубления «расового мировоззрения» итальянского фашизма явился ряд мероприятий, предпринятых против изобретенного им «еврейского засилья», — мер, увенчавшихся опубликованием в ноябре 1938 г. закона, согласно которому проживающим в Италии евреям запрещается находиться на службе в каких бы то ни было государственных и общественных учреждениях, в школах всех типов; евреям запрещалась служба в армии и вступление в брак с «арийцами»; евреи — иностранные подданные — были обязаны покинуть пределы Италии; наконец, подлежали высылке евреи, поселившиеся в итальянской империи после 1919 г., причем их имущество конфисковывалось.

Расистские бредни распространялись не только в Европе, не только в фашистских странах, но и в США, кичившихся «демократичностью» своей общественно-политической системы. В США еще в самом начале нашего века несколько видных американских: промышленников стали оказывать финансовую помощь выше упоминавшейся «евгенике», ставившей целью «улучшить человечество» используя достижения генетики. «Позитивная евгеника» должна была обеспечить воспроизводство «пригодных» индивидов среди населения, а негативная — уменьшить число «непригодных».

И дело отнюдь не ограничивалось только проповедью расистских идей. Евгенистам в США удалось в то время проложить дорогу законам о запрещении браков между представителями различных рас. Такие законы были приняты примерно в 30 штатах США. 24 штата приняли законы о стерилизации лиц, «не приспособленных к жизни в обществе».

Однако главное значение расовой теории заключалось, конечно в том, чтобы «обосновать», оправдать кровавый план завоевания фашизмом мирового господства. Еще до прихода фашистов к власти проповедники «фёлькише» (от слова Volk — народ) выдвинули тезис о мнимом превосходстве германской культуры, «германского духа» над бездушной либеральной цивилизацией остальных западноевропейских народов. Опираясь на этих своих идейных предшественников (у которых нацисты позаимствовали многие ритуалы и символику, в частности знак свастики), фашисты трактовали понятие «народ» как сугубо расовую культурно-биологическую и мистическую общность, всегда находящуюся во враждебных, антагонистических отношениях с другими подобными общностями. Эта вражда, подчеркивали фашистские идеологи, отнюдь не является продуктом объективных антагонистических социальных отношений, наоборот, сами эти отношения — порождение вражды, которая коренится в духовной субстанции «народа» и со временем достигает крайней степени интенсивности, приводя к войне между «народами».

В фашистской идеологии и практике борьба за сохранение чистоты расы становится, подчеркивает Р. Бурдерон, «мощным мобилизующим фактором, ибо она является насущно необходимой для самого индивидуума. Перед липом угрозы вырождения расы, а следовательно, и входящих в нее индивидуумов каждый немец отстаивает свою собственную жизнь. С биологической точки зрения интересы расы и интересы индивидуума единое целое. Следовательно, перед лицом общности крови стирается всякое чувство принадлежности к той или иной определенной группе ...исчезает всякое ощущение чужеродности в отношении немца иной социальной принадлежности. На основе кровных уз образуется народное сообщество»^[289].

Посредством биологизации и мифологизации понятия «народ» фашисты преследовали цель представить в глазах немца политику монополий, политику господствующего класса как миссию расы, к которой он сам принадлежит; им важно было добиться, чтобы подчинение и угнетение рядового немца правящей капиталистической олигархией выступало бы как свободное, добровольное служение делу собственной расы, собственной нации, собственного народа. Человеконенавистнические деяния немецкого империализма становились в таком случае, в сущности, законом природы, заповедью расы. Подчинение диктату монополий выступало бы для немца как формирование «сообщества», упрочивающего его собственное положение, возвышающего его. Пусть концерны угнетают, эксплуатируют, разоряют немца; он знает, кто «виновен» во всем: «низшие» расы; против них он и должен бороться.

Наряду с таким иррациональным видением «народной общности» немцу вдалбливали в голову, что он — представитель высшей, господствующей расы, что лучшая раса имеет абсолютное «право» господствовать, что она должна установить и сохранить без каких-либо колебаний свое господство над «низшими» расами. Причем что касается средств борьбы, то во имя интересов расы все дозволено.

Как отмечает Р. Бурдерон, «расизм дает положительную возможность отвергнуть классовую борьбу, реинтегрировать в национальное сообщество массы, особенно рабочие массы, поддавшиеся на приманку интернационализма, и возложить на сообщество, в котором отныне царит согласие, основную (империалистическую) миссию. С точки зрения негативной он дает возможность найти ответственных за ныне царящую бедственную ситуацию, играющих роль козлов отпущения, на которых возлагают вину за все грехи человечества (в расистском понимании). И таким образом, он дает возможность разделаться с ними и тем самым открыть лучезарный путь к дальнейшему гармоничному развитию высшей расы. Так, расизм обретает черты универсальной категории»^[290].

Представителями «низших рас» и «врагами», которых надо уничтожить, объявлялись в первую очередь французы, славяне, евреи. Особую ненависть нацисты питали к славянским народам. «После столетий хныканья о защите бедных и униженных наступило время, чтобы мы решили защитить сильных против низших. Это будет одна из главных задач немецкой государственной деятельности на все время — предупредить всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами дальнейшее увеличение славянской расы. Естественные инстинкты повелевают всем живым существам не только завоевывать своих врагов, но и уничтожать их»^[291], — вещал Гитлер. И далее снова и снова Гитлер твердил: «Моя миссия — уничтожить славян... Славянство представляет собой биологический вопрос, а не идеологический... К России нельзя подходить с юридическими и политическими формулами, так как русский вопрос гораздо опаснее, чем это кажется, и мы должны применить колонизаторские и биологические средства для уничтожения славян»^[292].

Расистский бред фашистских заправил нашел свое кульминационное выражение в проповеди и практике антисемитизма. Антисемитизм, жестокое истребление евреев были в фашистской Германии государственной политикой, проводимой как официально, так и путем подстрекательства к массовым и индивидуальным расправам с евреями.

Фашисты проповедовали самый отвратительный, самый грубый и примитивный антисемитизм. Поразительно, что Гитлер, Геббельс и другие фашистские главари даже ожидали пропагандистского эффекта от массового уничтожения евреев, в рамках которого «Европа будет прочищена с Запада на Восток». «Наш антисемитизм, — заявил, в частности, Гитлер, 22 июня 1944 г. перед генералами и офицерами, — распространится на весь мир, так же (!) как в свое время идеи французской революции предшествовали французским армиям и облегчали победы Наполеона. Так же будет и у нас»^[293].

Самое страшное заключается в том, что все это отнюдь не было просто расистским бредом нацистских маньяков. Антисемитизм фашистских громил имел определенные политические причины, за ним скрывался холодный политический расчет. С помощью антисемитизма фашисты желали отвлечь внимание трудящихся масс от их подлинных угнетателей — капиталистов. Дело в том, что многие представители мелкобуржуазных слоев, в том числе и трудящиеся, почти ничего не знали о еврейском пролетариате и достаточно часто сталкивались с евреями-капиталистами. Фактически сами они ненавидели в состоятельном еврее не столько еврея как представителя определенной расы, нации, национальности, сколько буржуа, который их эксплуатировал и угнетал.

Однако фашисты, спекулируя на том, что среди капиталистов было немало евреев, сумели перевести ненависть трудящихся к угнетателям-капиталистам в русло антисемитизма; разжигая антисемитизм, они сумели скрыть истинные причины социальных противоречий и конфликтов, размыть классовые позиции широких трудящихся масс. Гитлер, Геббельс, Розенберг постоянно твердили, что именно евреи эксплуатируют рабочих, что именно евреи развязали первую мировую войну, что именно еврейский капитализм стремится сегодня к мировому господству, к новой мировой войне. Более того, фашистские заправилы твердили, что наряду с капитализмом либерализм, марксизм, большевизм и т. п. — все это также продукты «еврейства», абсолютно чуждые подлинным арийцам.

Антисемитизм, расовая теория в целом действительно были действенным идеологическим оружием в руках нацистов. Апеллируя к мифу о «расе», «крови» и т. п., требуя «очищения» «народного сообщества» от «чуждых» примесей, фашисты сумели навязать многим немцам чувства националистической вражды, миф, будто люди другого происхождения или цвета кожи являются неполноценными.

Фашистам удалось использовать антисемитизм как важное средство отвлечения трудящихся масс от классовой борьбы с капитализмом и фашизмом, подлинными виновниками эксплуатации и угнетения трудящихся. Под видом борьбы с «еврейским капитализмом» фашизм на самом деле вел борьбу с рабочим движением, с рабочим классом в целях защиты капитализма. Выступления рабочих против своих классовых врагов фашисты демагогически объявляли враждебными «социализму», изображали как действия, идущие якобы на пользу еврейскому капиталу. Коммунистов они неизменно называли не иначе, как приверженцами «еврейской партии». И, конечно, важную роль в проведении фашистами политики антисемитизма играли экономические интересы, тот факт, что все имущество евреев конфисковывалось и передавалось в собственность монополистов «арийского» происхождения или фашистских фюреров.

Преступным, бесчеловечным было практическое выполнение германскими фашистами своей программы «окончательного решения» еврейского вопроса. В конечном счете нацисты уничтожили более 6 млн. евреев из 10 млн., живших на Европейском континенте.

Антисемитизм служил фашистам также и «обоснованием» агрессивной внешней политики, их ставки на развязывание империалистической войны против СССР. Объявив «еврейство» и марксизм одним и тем же учением, фашисты стремились привить мелкобуржуазным массам Германии ненависть к коммунизму и мобилизовать их на истребительную войну против социализма, против СССР. «Борьба против еврейской большевизации мира, — истерически кричал Гитлер, — требует ясной позиции в отношении Советской России». Эти и подобные призывы должны были прикрыть подлинную агрессивную сущность германского империализма, стремящегося к мировому господству.

Расизм, национализм, шовинизм были составными частями идеологических построений и у фашистов в других странах. Например, в идеологии японского фашизма ключевым был расистский миф о «японском духе». Концепция «японского духа» утверждала несравненное превосходство японской нации, освящала войну, якобы ведущую к концентрации «моральной жизненной энергии», возвеличивающую «японский дух» и т. д. и т. п. Наиболее полно «японский дух», по утверждениям фашистских идеологов, был воплощен в личности императора; император объявлялся ими олицетворением божественного начала, прямым потомком богини солнца. Японская нация же трактовалась как некая якобы единая семья, возглавляемая отцом-императором. Взаимоотношения «отца» — императора и его «семьи» — народа основаны будто бы на взаимной семейной любви. Подобным образом рассуждал, например, фашистский «теоретик» Фуисава; он изображал японское государство как «биологический организм», имеющий главу (Теппо — император) и органы (члены). Император, доказывал он, есть «духовный и биологический центр японской народной общности». Он «воспитатель нации» и «отец» ее. Провозглашая превосходство, преимущество японцев, Фуисава утверждал, что японцам «внутренне»-де присущи такие высокие моральные качества, как преданность императору, готовность отдать жизнь за родину, дух повиновения, храбрость, наступательный дух. По примеру своих нацистских собратьев Фуисава грубо нападал на французскую буржуазную революцию, клеймил либерализм и марксизм. Он безудержно восхвалял фашистскую диктатуру Гитлера и Муссолини, клеветал на Коммунистический Интернационал и Народный фронт, противопоставлял им так называемый Национальный фронт, цинично спекулируя на расистских и националистическо-шовинистических предрассудках.

В 30-е годы под лозунгами «японского духа», «японизма» в Японии были созданы многочисленные расистские националистические организации: «Общество Дзимму», «Промышленная партия Великой Японии», «Патриотическая партия труда», «Союз молодежи ВеликойЯпонии», «Национал-социалистическая партия Японии» (позднее переименованная в «Патриотический политический союз»), «Народный союз Новой Японии» и др. Все эти организации разжигали расистские, националистические чувства и т. п., призывали японцев «осознать» свое призвание в качестве великой нации, нации-колонизатора. Фуисава, другие идеологи «японизма» с откровенным цинизмом прославляли войну, постоянно твердили, что война — это «проявление божественной ценности», что она «возвеличивает японский дух», доказывали, что мир может быть достигнут лишь в том случае, когда все народы «свободно» признают Японию как духовный центр мира и т. д. и т. п.^[294]

Советские ученые уже н 30—40-е годы показали полнейшую научную несостоятельность и вскрыли политическую сущность концепции «японизма». Как отмечал советский исследователь И. Разумовский, «тот особый «оттенок» мировоззрения, на который выражает свои претензии распоясавшийся японский фашизм, целиком проистекает из его полуфеодальных корней... Дух самурайской помещичьей аристократии, помноженный на самоновейший, требующий кровавых жертв японский империализм, проглядывает сквозь всю эту елейную болтовню об «отце-императоре», его «родительской» любви и прочих «нравственных» чертах японской культуры. Шайка хищных империалистов, японская военщина... стремится прикрыть свои наглые империалистические аппетиты и полное закабаление японских трудящихся масс этими феодально-религиозными рассуждениями»^[295].

В конечном счете «японизм» был идеологией японского империализма. Именно «дух Ямато», «японский дух» освящал и оправдывал навязанные японскому народу империалистическими кругами захватнические войны 1931—1945 гг.

Фашистские лидеры «малых» фашистских стран также были приверженцами расизма. Так, румынские фашисты где только возможно твердили об идейной общности между своей «Партией нации» и гитлеровскими нацистами. Если германские фашисты твердили о «превосходстве» арийской расы, то румынские «железногвардейцы» утверждали главенство в Румынии валахов. Так же как и гитлеровцы, румынские фашисты были антисемитами. «Мы направляемся к решительной антисемитской политике, — писала фашистская газета «Порунка времий». — Без этого полный национализм невозможен». В духе своих нацистских вдохновителей фашистские заправилы Румынии также требовали «серьезно и рационально» разрешить славянский вопрос. Они заявляли, что славянские народы являются для Европы не политической или духовной, а серьезной биологической проблемой, что по отношению к славянам «необходимо занять непоколебимую позицию, а поэтому любое разделение, любая нейтрализация или занятие славянской территории являются законными актами» и т. п.^[296]

Фашистские идеи «расы», «крови» и т. п. отнюдь не представляют собой чего-либо нового, оригинального. Обращение к истории (см. гл. III) показывает, что эксплуататорские классы, пытаясь возвести господство и угнетение в «вечный» и «неизменный» принцип природы и общества, не раз обращались к подобного рода «теориям» о «высших» и «низших» расах, к «идеям» о расовом и национальном превосходстве тех или иных народов.

Основоположники научного коммунизма К. Маркс и Ф. Энгельс, давшие подлинно научное объяснение развития общества, решительно отвергли все попытки перенесения биологических понятий в область общественных наук.

Они раскрыли научную несостоятельность социал-дарвинизма, ошибочность его попыток объяснить эволюцию общественной жизни биологическими законами естественного отбора и борьбы за существование.

Методологическим пороком социал-дарвинизма является абсолютизация биологического процесса, законы которого, якобы, «...имеют силу вечных законов человеческого общества»^[297].

В.И. Ленин так же резко критиковал биологизм в объяснении общественных процессов: «...применение понятий «подбора», «ассимиляции и дезассимиляции» энергии, энергетического баланса и проч. и т. п.... к области общественных наук есть пустая фраза. На деле никакого исследования общественных явлений, никакого уяснения метода общественных наук нельзя дать при помощи этих понятий. Нет ничего легче, как наклеить «энергетический» или «биолого-социологический» ярлык на явления вроде кризисов, революций, борьбы классов и т. п., но нет и ничего бесплоднее, схоластичнее, мертвее, чем это занятие»^[298]. Более того, в результате манипуляций с биологической терминологией можно всю историю подвести под один-единственный «великий естественный закон», превратить всякую социальную борьбу во фразу «борьба за существование»^[299]. В таком случае классовая борьба изображается как расовая борьба, как борьба биологически сильных против биологически слабых.

Наука давно уже доказала всю несостоятельность расистских измышлений о происхождении рас, об их взаимодействии и взаимовлиянии. Человеческие расы образовались внутри вида Homo sapiens уже после того, как сложилась социальная форма жизни. Труд дал возможность различным группам Homo sapiens расселиться почти во всех районах Земли и жить в самых разных природных условиях.

Относительная первоначальная изоляция отдельных групп способствовала тому, что в дальнейшем развитии в процессе приспособления к конкретным окружающим условиям эти группы постепенно приобретали определенные наследственные признаки. Вместе с тем на линиях между географическими центрами сосредоточения белой, черной и желтой рас можно обнаружить наличие большого числа плавных переходов и оттенков в цвете кожи и других внешних признаков, которые обусловлены различной частотой одних и тех же генетических компонентов.

В любом, случае расистские рассуждения фашистов представляют собой издевательство не только над наукой, но и над простым человеческим здравым смыслом. Поскольку каждая из современных наций в силу своеобразного хода своего исторического развития представляет собой продукт смешения самых разнообразных расовых элементов (если иметь в виду расу как совокупность физических признаков: цвет волос, формы головы, носа и т. п.), постольку в не меньшей степени это относится к немцам, японцам и итальянцам, которым фашистские «расоведы» пытались внушить человеконенавистническую идею насчет какой-то их особой «расовой чистоты».

Современная наука так определяет расы (принято ЮНЕСКО) : расы — это человеческие популяции, различия которых проявляются во внешнем виде их представителей и в большинстве случаев связаны с различной частотой появления комбинации одних и тех же наследственных признаков. Различные по частоте комбинации одних и тех же генетических компонентов приводят к таким физическим различиям, как преобладающая группа крови, форма головы или пигментация кожи. Как видим, в этом определении нет даже упоминания о наличии каких-либо характерных психических отличий у представителей различных рас. В конечном счете отдельные индивиды всех человеческих рас находятся в общем и целом на одном уровне морфологической и физиологической организации. И по мере усиления, в сущности, необратимого процесса взаимопроникновения и смешения рас происходит постепенное исчезновение рас как биологически различающихся групп людей.

В этой связи абсолютно несостоятельны также попытки фашистских «теоретиков» уподобить нацию, народ, государство организму, чувствующему и мыслящему. С научной, марксистской точки зрения нацию, например, определяют такие вполне реальные и поддающиеся точному анализу признаки, как исторически сложившаяся общность экономической жизни, территории, языка и психического склада, проявляющегося в общности культуры. Именно эти признаки характеризуют собой нацию, а отнюдь не надуманная мистика «расы», «расовой души», «общности крови» и т. п. В любом случае процесс формирования наций, перспектив их развития нельзя рассматривать изолированно от развития экономической и классовой структуры данного общества. Бесспорно, капитализм консолидирует нацию, способствует интеграции населения в рамках определенной национально-государственной общности. Однако интеграция населения, включенного в определенную национально-государственную общность, в капиталистическом обществе сопровождается расколом на эксплуататоров и эксплуатируемых. Более того, капитализм углубляет несовместимость экономических и духовных интересов противоположных классов внутри нации. Именно поэтому с марксистской точки зрения понятие «народ» в капиталистическом обществе не совпадает с понятиями «нация», «народонаселение» и т. п. В понятие «народонаселение» марксисты включают всех людей, проживающих в определенных национально-государственных или региональных границах, независимо от их классовой, национальной, профессиональной или религиозной принадлежности. Что же касается понятия «народ», то под народом в теории научного коммунизма понимается совокупность классов, социальных групп и личностей, которые своей материальной и духовной деятельностью обеспечивают прогрессивное развитие общества на данном историческом этапе. В этом смысле паразитические эксплуататорские классы, социальные группы и слои, выступающие объективно противниками социального прогресса, являются антинародной силой и, естественно, не включаются в это понятие.

Конечно, поскольку нация как специфическая общность народонаселения объективно существует, постольку идея нации глубоко проникает в массы трудящихся, тем более что во многих случаях единство нации достигалось в длительной упорной борьбе против иностранного господства.

Все это и создает возможность для того, чтобы и в национальное сознание трудящихся могли проникнуть буржуазный национализм и шовинизм. Бесспорно, что широким массам немецкого населения объединение Германии, осуществленное Бисмарком, казалось реализацией вековечной мечты о национальном единении, реализацией того, за что боролись лучшие представители немецкой нации. Но беда была в том, что при этом могло выхолащиваться и выхолащивалось демократическое содержание национальных чаяний. Национальное чувство постепенно стало отождествляться с традиционным верноподданническим духом немецкого мещанства, с послушанием буржуазно-юнкерскому государству, якобы представляющему всю нацию.

Более того, национальное чувство верноподданных все больше отождествлялось с шовинизмом господствующих классов. Шовинисты проповедовали превосходство немецкой нации, доказывали, будто национальное величие равнозначно военной силе и что война, направленная на порабощение других народов, является-де истинно национальным деянием.

Новым элементом, появившимся в шовинистической идеологии империалистических кругов Германии после поражения в первой мировой войне в 1918 г., является реваншизм, Реваншизм — это отнюдь не призыв к борьбе против несправедливостей Версальского договора. Реваншизм — это империалистическая идеология, предпосылкой которой является разочарование, вызванное крушением надежд на создание Германской мировой империи. Реваншизм нацеливает на войну во имя реванша за поражение, подогревает эмоции и сознание людей, обещая «возрождение». Ему, как правило, свойственно демагогическое утверждение, будто все внутренние бедствия проистекают из этого «случайного» военного поражения и реванш, следовательно, вновь приведет в порядок все немецкие дела. Поэтому реваншизм является шовинизмом империализма, потерпевшего поражение.

Основоположники научного коммунизма всегда указывали на опасность, всегда разоблачали коварную цель проповедуемых империалистическими идеологами расистско-националистических, шовинистических лозунгов. С марксистской точки зрения как нет никаких высших и низших рас, так и нет высших или низших наций и народов. Каждый народ внес свой вклад в культурное наследие человечества. Культура каждого народа неотделима от культуры человечества в целом. Национальная культура — продукт гораздо более широкого притока идей, нежели тот, который ограничен пределами национальных границ. Если, например, взять Европейский континент, то здесь, несмотря на длительные периоды соперничества и войн, в конечном итоге сложилась общая европейская культура, порожденная социально-экономическими эпохами готики, Реформации, Возрождения, промышленной революции. Подлинно культурный человек в любой стране никогда не ограничивался своей национальной культурой. Он неизменно устремлял и устремляет свой взор к лучшему из того, что создано другой национальной культурой. Шекспир принадлежит всей Европе и всему миру, так же как Бетховен, Толстой или Рабиндранат Тагор.

Вопреки клеветническим измышлениям фашистов, огромный вклад в культуру человечества внес и русский народ. Без русской поэзии, русской литературы невозможно представить мировую цивилизацию, мировую культуру.

Что же касается фашистских попыток создать некую «чистую» арийскую культуру для немецкого народа, то они обернулись уничтожением как мировых культурных ценностей, так и культурных достижений немецкого народа. Лишь благодаря победе советского и других народов над фашизмом была спасена мировая, в том числе и немецкая, культура.

Разоблачая расизм и шовинизм фашистов, советские ученые еще в 40-х годах подчеркивали, что расовая идеология, нелепые рассуждения о «чистоте крови», о нации как «метафизическом, трансцендентном абсолюте» и т. п. — это, с одной стороны, практически весьма удобный способ скрыть убожество мысли и абсолютное невежество, ибо сей бред не требует каких-либо знаний или какой либо аргументации; с другой стороны, провозглашение этого мировоззрения открывает совершенно исключительные возможности для террора и искоренения целых народов и государств.

§ 3. Фашизм — идеология насилия и агрессивной, захватнической войны

Расизм, безудержный национализм и шовинизм были в фашистской идеологии «теоретической» базой жестокого культа насилия и войны. Фашистские «теоретики» назойливо твердили: война — высшая цель и смысл жизни нации, необходимое средство очищения народа от всякой скверны. Война — первопричина динамики жизни и одновременно источник всех человеческих ценностей. Она — школа геройства и товарищества, она приобщает индивидуума к народному сообществу. Нация укрепляется числом солдат, которых она имеет, количеством битв, в которых она участвует.

Конечно, фашистские славословия войне опять-таки не были оригинальны. Уже в начале века империалистические круги желали войны, готовились к ней и, разумеется, обосновывали и оправдывали ее. Кровавая бойня первой мировой войны ничему не научила империалистов. Для них по-прежнему война была «необходимой предпосылкой прогресса цивилизации». В изданной в 1935 г. книге «Тотальная война» генерал Людендорф, военный преступник, все сделавший для затягивания первой мировой войны, цинично утверждал: «Война и политика служат выживанию народа, война есть высшее выражение народной воли к жизни. Поэтому политика должна служить ведению войны... Подобно тому как мы не можем избежать смерти, мы не в состоянии избежать и войны... Это судьба всякого живого...»^[300]

Апология империалистической войны и утверждение культа солдата были важнейшей составной частью идеологической системы нацизма. Фашистская пропаганда назойливо твердила, что фашистское движение «имеет духовное происхождение в августовских днях 1914 года» (т. е. в тех днях, когда германские милитаристы начали первую мировую войну), когда «весь германский народ в стихийно вспыхнувшем воодушевлении поспешил взяться за оружие». Отмечая двадцатилетие со дня развязывания первой мировой войны, фашисты ставили перед собой следующую задачу: «Всему нашему народу дать теперь картину того великого, что было пережито, что двадцать лет назад поставило наш народ на его настоящий путь и что внешне и внутренне неким образом определяюще повлияло на каждую отдельную личность». И далее: «Прежде всего мы должны у живущего вместе с нами поколения пробудить и углубить сознание того, что солдатское поведение и солдатские действия должны быть неотъемлемой частью государственного творения»^[301].

Фашизму нужны были не рассуждающие и думающие люди, а выдрессированное, одержимое шовинистической ненавистью солдатское стадо, готовое безоговорочно уничтожить всех, кого фашисты назовут «врагами немецкого народа». Расистские, шовинистические измышления фашистов были призваны «открыть» «глубинные» корни агрессивности и ненависти в самой человеческой натуре, пробудить в человеке его самые низменные инстинкты. Отсюда у фашистских теоретиков и безудержная зоологизация всего понимания личности. Они доказывали, что неверно считать, будто отличие человека от животных состоит в том, что у животных господствует инстинкт, а у человека — интеллект. Инстинкты раскрываются как источники силы и у человеческого существа, влечения же могут быть рассмотрены как врожденные силы инстинктов.

Фашисты откровенно объявляли идеалом «нового человека» солдата, жестокого, жаждущего крови солдата. В войне с «врагом» не должно быть никакой жалости, никакой пощады. «Никакой жалости, жестокость... Сильнейший владеет правом. Нужна величайшая жестокость», — цинично разглагольствовал Гитлер. «Кто может оспаривать мое право уничтожать миллионы людей низшей расы, которые размножаются как насекомые? — продолжал фюрер. — ...Будущая война будет ужасной, кровавой, жестокой. Но война наиболее жестокая, война, которая не будет делать разницы между военными людьми и мирными жителями, будет также войной наиболее приятной. Я хочу войны, и все средства для меня хороши. Война будет вестись по-моему, война — это я»^[302].

По отношению к «врагам» фашисты не признавали никаких моральных принципов, напротив, оправдывали самые бесчестные поступки, более того, возводили их в ранг доблести и образцов для подражания, если они служили интересам расы и нации. Верность фюреру — вот единственный «нравственный» принцип, которым должны были руководствоваться арийцы. В отношениях с представителями других рас и народов такие принципы, как честь, совесть и т. п., исключались^[303]. Гитлер лично провозгласил человеконенавистнический тезис: «Я освобождаю человека от унижающей химеры, которая называется совестью... Я имею то преимущество, что меня не удерживают никакие соображения теоретического или морального порядка... Я провожу политику силы, не беспокоясь о мнимом кодексе чести»^[304].

Свои человеконенавистнические замыслы по отношению к другим народам фашистские заправилы пытались «оправдать» и геополитически. Германии, находящейся в центре Европы, геополитически предопределено расширять свои границы во все стороны, твердили Гитлер, Розенберг, Геббельс и др.

Спекулируя на тезисе «народ, нация без жизненного пространства», Гитлер нагло оправдывал и прославлял захватнические войны. «История всех времен — история Римской империи и Британской империи — доказала, что всякая территориальная экспансия возможна лишь путем преодоления сопротивления и в результате риска. Неизбежны даже неудачи. Ни раньше, ни теперь не существовало территории без владельца. Нападающий всегда сталкивается с владельцем. Поэтому проблемы, стоящие перед Германией, могут быть разрешены лишь силой... Обстоятельства должны быть приспособлены к целям. А это невозможно без вторжения в иностранные государства или посягательства на чужую собственность»^[305], — разглагольствовал Гитлер. В том же духе «рассуждал» и Геббельс. «Нам необходимо жизненное пространство. А что это означает? Определение мы дадим после войны. Когда эта война закончится, мы станем хозяевами Европы. Тогда мы станем вновь принадлежать к имущим нациям, тогда у нас будет сырье и ресурсы, и тогда нашей собственностью станет крупная колониальная империя... Мы, национал-социалисты, всегда стояли на той точке зрения, что в 1918 г. война не завершилась. Наступил лишь большой перерыв. Заключительный акт разыгрывается сейчас. Эта драма закончится немецкой победой и не станет трагедией»^[306].

Фашистским заправилам вторили и «ученые-геополитики». Опираясь на идеи Р. Челлена, который рассматривал государство как «чувственно-разумное существо», «подобное человеку», гитлеровские геополитики Р. Генниг, К. Гаусгофер, Х. Гюнтер и другие твердили, что у государства, точно так же как и у отдельного человека, тенденция роста проявляется в двоякой форме: расширения и деления. Геополитик Р. Генниг, например, доказывал, что «обыкновенное расширение границ государства напоминает телесный рост молодого человека, основание колоний — процесс размножения». Следовательно, народ, государство, стремящееся захватить другие территории, обнаруживает лишь «здоровый инстинкт размножения» и это надо только приветствовать. Тем более это касается германского народа, «народа без территории»; он «задохнется», если не будет добиваться расширения своего «жизненного пространства»^[307]. Другой геополитик — К. Гаусгофер в своей книге «Границы» подчеркивал, что целью его работы служит «воспитание в немецком народе чувства границы, создание атмосферы для геополитического ощущения просторов. Надо создать среди всех слоев народа убеждение в недостаточности жизненного пространства в тех размерах, — утверждал он, — в каких оно сейчас имеется, и в негодности его теперешних границ. Этого можно достигнуть только тем, что под влиянием воспитания весь народ от смутного чувства стесненности из-за недостаточности пространства для дыхания, из-за недостатка воздуха, из-за давящей тесноты перейдет к сознательному стремлению изменить свои границы»^[308].

Апеллируя к геополитическим лозунгам, Гитлер, Геббельс, другие фашистские заправилы истошно призывали к войне за создание «Великой Германии». Великая Германия, по замыслам гитлеровцев, должна была включать в себя Голландию Бельгию, Северную Францию, Эльзас и Лотарингию, Люксембург, Швейцарию, Австрию, Чехословакию, Прибалтийские страны, часть Югославии и т. д. Первый шаг на этом пути — уничтожение Франции, «этого заклятого и смертельного врага Германии». Затем — разгром Англии, которую следовало «наказать», лишив ее наиболее прибыльных колоний и сделав полувассальным государством. Причем в любом случае «сведение счетов» на Западе — только прелюдия. Его можно рассматривать исключительно как прикрытие тыла с целью расширения территории. Главное направление экспансии теперь — Восток, разглагольствовал Гитлер, Германия теперь должна искать приобретения новых территорий в Восточной Европе, и прежде всего за счет России.

Примечательно, что захватнические аппетиты Гитлера, нацистов выходили далеко за пределы Европейского континента. И в конечном счете было совершенно ясно, что речь шла отнюдь не о «жизненном пространстве», а о «мировой нацистской империи», о мировом господстве фашистской Германии.

Геополитический тезис о «жизненном пространстве» широко использовали и итальянские фашисты. Их идеологические подручные «доказывали», что стремление к империи, к национальному распространению является будто бы жизненным проявлением; обратное, т. е. «сидение дома», — это признак упадка. Народы, возвышающиеся и возрождающиеся, всегда-де являются империалистами. Жонглируя лозунгами: «Народ без территории», «Народ без жизненного пространства», — Муссолини обосновывал и прославлял захватнические колониальные войны. «Если нам не хватает пространства, мы должны получить его», — заявлял Муссолини. И угрожающе продолжал: «Если требования Италии не будут осуществлены путем переговоров, то они будут осуществлены при помощи оружия. Италия требует от Франции не больше, но и не меньше того, что должно принадлежать ей в силу исторического права: Тунис, Суэц и Джибути. Кроме того, следует урегулировать вопрос о Корсике. Итальянский народ убежден в том, что этот остров принадлежит ему»^[309].

Осуществляя свою империалистическую политику, фашистская Италия вела истребительную войну против Эфиопии, вместе с гитлеровской Германией участвовала в интервенции против республиканской Испании. Даже еще в 1942 г. после сокрушительных поражений на советско-германском фронте, итальянский фашизм имел наглость требовать почти одну треть Африки (Судан, Тунис, Алжир и другие африканские области с границей от Индийского океана до Атлантического), большую часть Балканского полуострова и часть французской территории (Ниццу, Корсику, Савойю), не отказываясь в то же время от старых притязаний итальянского империализма на страны Ближнего Востока, в том числе и на часть территории Турецкой республики.

Таким образом, ясно, что все «рассуждения» фашистских заправил Италии о «народе без жизненного пространства» служили одному — обоснованию программы агрессивных войн.

Лидеры «малых» фашистских стран также твердили о «нехватке» жизненного пространства и доказывали, что искать его нужно прежде всего «на Востоке». В 1942 г. вице-премьер фашистского правительства М. Антонеску в своем докладе «Румыния в завтрашней Европе», призывая помочь Гитлеру и Муссолини в их «великой миссии по уничтожению большевизма», вместе с тем раскрыл аппетиты, прямо скажем чрезмерные, румынского империализма. Он уверял, что Румынию после достижения «конечной победы» ожидает в «новой Европе» блестящее будущее, что она станет «воротами против восточных славян, воротами, через которые богатства немецкой Центральной Европы будут связаны с румынским Черным морем». «Через Северные Карпаты, — разглагольствовал он, — мы проложим мост к великой немецкой массе. Через Львов мы свяжемся с Балтийским морем, через нас будут стекаться богатства Европейского Севера на юг и восток Европы; благодаря Дунаю мы принадлежим к Центральной Европе, мы — кроны Балкан, а через Черное море мы протягиваем нашей сестре Италии руку вечной латинской веры»^[310].

История, социальная практика многих стран и многих поколений показала полнейшую несостоятельность всякого рода «теорий» о якобы нехватке «жизненного пространства» для тех или иных народов, для тех или иных стран, из-за которой-де и проистекают все бедствия и страдания данного народа или страны.

Основоположники научного коммунизма К. Маркс и Ф. Энгельс в свое время решительно отвергли попытки рассматривать природную среду как фактор, определяющий историю страны. «От «природы» Германии, какой она была в эпоху переселения в нее германцев, — писал, например, Ф. Энгельс, — осталось чертовски мало. Поверхность земли, климат, растительность, животный мир, даже сами люди бесконечно изменились, и все это благодаря человеческой деятельности, между тем как изменения, происшедшие за это время в природе Германии без человеческого содействия, ничтожно малы»^[311]. Он подчеркивал, что одни и те же природные условия в зависимости от состояния общественного производства по-разному влияют на жизнь общества. Рассматривая, в частности, историю Австро-Венгрии, Ф. Энгельс отмечал, что буржуазная цивилизация распространялась в Центральной Европе вдоль морских берегов и по течению больших рек, «земли же, лежащие далеко от моря, и особенно неплодородные и труднопроходимые горные местности, оставались убежищем варварства и феодализма». Однако такая географическая изоляция рухнула вместе с созданием железных дорог.

«Гранитные стены, за которыми каждая провинция сохраняла свои национальные особенности и вела замкнутую местную жизнь, перестают служить преградой... Альпы и Богемский лес как бы перестают существовать; новая артерия простирается от Триеста до Гамбурга, Остенде и Гавра, далеко за пределы империи, пересекая горные хребты и проникая до отдаленных берегов Северного моря и Атлантического океана. Участие в общих делах всего государства, в событиях внешнего мира становится необходимостью. Провинциальное варварство исчезает»^[312]. Дело в конечном счете не в несовершенстве политической карты мира, не в несоответствии исторических границ «естественным» интересам государства. Дело в способе производства материальных благ, в характере производственных отношений.

Фашистские геополитические теории служили одной-единственной цели — оправдать откровенно шовинистические, захватнические войны фашизма.

В конце концов эти агрессивные и человеконенавистнические теории фашизма абсолютно противоречили коренным интересам любого народа, в том числе и немецкого. Однако, к сожалению, они отравили сознание значительной части немецкого народа. В. Ульбрихт совершенно справедливо отмечал в этой связи: «Немецкой буржуазии, в течение многих десятилетий оболванивавшей немецкий народ, удалось убедить немало немцев в том, что распространение господства немецкого народа на другие народы является ключом национальной мощи и свободы, что немецкая нация тем сильнее и свободнее, чем больше она умеет распространить свое господство на другие народы, подавлять свободу и право на самоопределение других народов, вовлекать их в захватнические войны и грабить их». Разоблачая геополитические изыскания последышей фашистов, В. Ульбрихт отмечал далее: «Некоторые немцы утверждают, будто наш народ не может жить в пределах нынешних, сузившихся границ. Это старый аргумент, с помощью которого Гитлер готовил войну. Пагубность мнения, будто жизненный уровень народа зависит от количества квадратных километров территории, обнаружилась и была доказана как раз во время этой войны. В ходе захватнической войны Гитлера к территории Германии, составлявшей почти 500 тыс. кв. км., была присоединена территория в 4,5 млн. кв. км. Но именно поэтому страна и пришла к катастрофе. Не число квадратных километров определяет жизненный уровень народа. Что это действительно так, видно на примере таких стран, как Швейцария, Швеция и др. Этим странам не хватает многих продуктов, но они могут иметь их в любое время на основе мирных торговых связей с другими народами. И напротив, народ старой России с обширной территорией терпел до 1917 г. жестокую нужду, хотя имелось достаточное пространство. Лишь после установления Советской власти в России, когда был создан действительно демократический строй и народ стал хозяином страны, удалось преодолеть нужду и нищету. Поэтому жизненный уровень народа определяется не количеством квадратных километров, а внутренним строем и отношениями с другими народами. Вывод из этого таков: жизненный уровень нашего народа зависит от того, удастся ли ему не допустить нового использования его сил и достояния для империалистических завоеваний, удастся ли создать внутри страны такой демократический порядок, который сделал бы возможными мирные отношения с другими народами»^[313].

Обманывая немецкий народ, лживо утверждая, что все бедствия немецких трудящихся объясняются исключительной плотностью населения Германии, несоответствием между количеством населения и размерами территории и что вследствие этого единственный путь к подъему жизненного уровня немецкого народа лежит в расширении его «жизненного пространства», гитлеровцы планировали агрессивные захватнические войны. Они ставили своей задачей не просто военный разгром своих реальных и мнимых противников, одновременно они планировали ограбление порабощенных стран и народов, ограбление в таких масштабах, каких история еще никогда не знала^[314].

Бесчеловечность фашистских агрессивных планов заключалась в том, что фашисты помышляли не только о захвате «пространства», территорий, продовольствия и сырья, фашисты ставили цель поработить и даже уничтожить другие народы^[315]. Вот как «рассуждал» о немецкой политике по отношению к Советскому Союзу А. Розенберг: «Или полное уничтожение русского народа, или онемечивание той его части, которая имеет явные признаки нордической расы... Речь идет не только о разгроме государства с центром в Москве. Достижение этой исторической цели никогда не означало бы полного решения проблемы. Дело заключается скорее всего в том, чтобы разгромить русских как народ»^[316].

Конкретизируя решение «русской проблемы», Розенберг подчеркивал: «Создание военной державы западнее Урала никогда не должно снова стать на повестку дня, хотя бы нам для этого пришлось воевать сто лет. Все последователи фюрера должны знать: империя лишь тогда будет в безопасности, если западнее Урала не будет существовать чужого войска... Только немец вправе носить оружие, а не славянин, не чех, не казак и не украинец... Гигантское пространство, естественно, должно быть как можно скорее замирено. Лучше всего этого можно достигнуть путем расстрела каждого, кто бросит хотя бы косой взгляд»^[317].

Подобные преступные заявления были характерны для всех сподвижников Гитлера. В частности, Гиммлер на одном из совещаний группенфюреров СС (Познань, октябрь 1943) цинично заявлял: «У эсэсовцев должен быть один абсолютный принцип: мы обязаны быть искренними, порядочными, верными и относиться по-товарищески только к тем, кто принадлежит к нашей собственной крови, и ни к кому более. Как дела у русских, что с чехами — мне совершенно безразлично. То, что у народов связано с качественной кровью нашего типа, мы заберем себе, а если понадобится, то отнимем детей и воспитаем их по-своему. Живут ли другие народы зажиточно или подыхают с голоду — интересует меня лишь настолько, насколько мы нуждаемся в них как в рабах... Будут ли держаться на ногах от усталости 10 000 русских баб на строительстве противотанкового рва — интересует меня лишь настолько, насколько готов противотанковый ров для Германии...»^[318].

Германизировать славянское население, лишить его государственности, подавить его культуру, физически уничтожить поляков, русских, чехов, югославов и т. д. — такова была «программа» фашистских извергов.

Одним из важных средств подавления славян нацисты считали разгром их культуры, уничтожение интеллигенции славянских народов. Славянские территории должны быть только сырьевой и энергетической базой. Славяне должны быть обречены на тяжелый, неквалифицированный труд. Их жизненный уровень должен быть низким, и повышать его никогда не следует.

Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы этим народам давалась возможность культурного развития, создания собственной интеллигенции, собственных очагов национальной жизни. Иначе, предупреждал, в частности, Гитлер, позднее из этого может возникнуть оппозиция, от которой потом долго не избавиться^[319].

Уничтожение интеллигенции славянских стран — таков «жизненный закон», подчеркивал и Гиммлер. И разъяснял, что для решения этой «проблемы» принципиальным вопросом является «вопрос о школах и тем самым вопрос об отборе и просеивании молодежи. Для ненемецкого населения на Востоке не должно быть образования выше, чем четырехклассная народная школа. Цель этой народной школы должна состоять лишь в следующем: умение считать, самое большое до 500, и правильно написать фамилию. Убеждение, что послушание немцам, откровенность, прилежание и порядочность являются божьей заповедью. Умение читать я считаю излишним. Других школ на Востоке быть не должно...»^[320].

Жестоким средством уничтожения населения захваченных стран был массовый угон граждан этих стран на принудительный труд в Германию. Из оккупированных стран фашисты насильственно вывозили сотни тысяч людей. В Германии или на захваченных фашистами территориях эти люди жили в невыносимых условиях концентрационных лагерей. Они страдали от голода, холода, от болезней, напряженных темпов работы и садизма эсэсовских охранников и «капо». Потрясающим свидетельством бесчеловечного обращения фашистов с узниками концлагерей являются рассказы самих заключенных. Так, заключенные из Освенцима, работавшие на гигантских заводах по производству синтетического горючего и каучука концерна «ИГ Фарбениндустри», рассказывали: «Мы работали на огромном заводе по производству «буны», куда нас сгоняли каждый день около 3 часов утра. На обед нам давали похлебку из картофеля или брюквы, а вечером — немного хлеба. Обращались с нами ужасно. Поскольку наше место работы находилось за пределами большой цепи караульных постов, оно было разделено на маленькие участки в 10×10 метров, каждый из которых охранял эсэсовец. Любого, сделавшего хоть шаг за пределы этих квадратов в рабочее время, без всякого предупреждения убивали выстрелом на месте за «попытку к бегству». Часто случалось, что эсэсовец исключительно по злобе приказывал заключенному принести какой-либо предмет, находившийся вне его квадрата. Если он выполнял этот приказ, эсэсовец убивал его за то, что тот отошел от отведенного ему места. Работа была очень тяжелой, без перерывов для отдыха. На работу и с работы надо было бежать быстро, как бегут солдаты; любого, кто выбивался из строя, убивали выстрелом на месте... Лишь очень немногие могли вынести такое напряжение, и, хотя побег был невозможен, попытки бежать бывали ежедневно. В результате каждую неделю вешали по нескольку человек»^[321].

В обращении с иностранными рабочими фашисты руководствовались инструкцией Заукеля, в которой говорилось, что «все рабочие должны получать такую пищу и такое жилище и подвергаться такому обращению, которые давали бы возможность эксплуатировать их в самой высокой степени при самых минимальных затратах»^[322]. Исходя из этой инструкции, верхушка СС и руководство «ИГ Фарбениндустри», договорились о том, что «ИГ» будет платить СС по 3 марки в день за каждого неквалифицированного рабочего — заключенного концлагеря и по 4 марки — за квалифицированного. В дальнейшем эсэсовцы согласились поставлять «ИГ» даже и детей за 1,5 рейхсмарки^[323].

Через филиал «ИГ Фарбениндустри» в Освенциме прошло 300 тыс. рабочих из концлагерей, из которых свыше 25 тыс. были замучены на работе до смерти. Деятельность «ИГ Фарбениндустри» лучше всего характеризует кощунственная реплика одного из руководителей этого концерна; «Заключенные — это только инструменты, которые используются в работе; когда они изнашиваются, их выбрасывают, заменяя другими»^[324].

После сокрушительного разгрома фашизма руководители «ИГ» были арестованы. Однако американский суд вынес им смехотворно мягкие приговоры: от 1,5 до 8 лет тюремного заключения. Главный обвинитель Дж. Дюбуа назвал их «достаточно мягкими, чтобы угодить вору, таскающему кур»^[325]. Примечательно, что правоприемницы «ИГ» — западногерманские фирмы «Байер», «Хёхст» и «Басф» уже в 1956 г. процветали. В 1977 г. они уже входили в число тридцати крупнейших промышленных компаний мира. Ныне каждая из них стала более крупной, чем был «ИГ» в период своего расцвета. Причем председателем контрольного совета «Байер» уже в 50-е годы был Фриц Тер Меер — военный преступник, признанный виновным и в разграблении, и в использовании рабского труда. Другой военный преступник — Фридрих Йене, также осужденный Нюрнбергским трибуналом, стал в эти же годы председателем контрольного совета фирмы «Хёхст».

Разумеется, «ИГ» не был «одиночкой»: жестоко эксплуатировали рабский труд иностранных рабочих и заключенных из концлагерей и другие концерны и фирмы фашистской Германии. Как отмечает У. Манчестер, убийство, грабеж, порабощение и жестокое обращение с тысячами людей — все это широко практиковалось и в крупповском «государстве в государстве», особенно в последние годы приближавшегося к краху нацизма^[326].

Жестоко и особенно изощренно человеконенавистническая фашистская программа «обезлюживания» осуществлялась непосредственно в концентрационных лагерях. Газовые камеры, душегубки, печи для кремации — наиболее распространенные способы, применяемые для умерщвления людей в концентрационных лагерях.

Нормальное человеческое воображение поражает холодный расчет нацистских убийц. Все должно быть использовано, все шло в дело. Человеческие волосы использовались для изготовления тюфяков и теплых носков; пепел сожженных в крематориях тел использовался как удобрение; высушенные человеческие головы, словно экзотические статуэтки, украшали квартиры эсэсовских палачей. Проводились опыты по получению мыла из человеческих тел и дублению с промышленными целями человеческой кожи и т. д. и т. п.

«Голод и голодная смерть, садизм, плохая одежда, отсутствие медицинского обслуживания, болезни, избиение, виселицы, замораживание, вынужденные самоубийства, расстрелы и т. п. ...Заключенных убивали без разбора ...впрыскивание яда, расстрелы в затылок были ежедневными событиями; свирепствовавшие эпидемии брюшного и сыпного тифа, которым предоставляли неистовствовать, служили средством уничтожения заключенных; человеческая жизнь... ничего не значила. Убийство стало обычным делом, настолько обычным, что несчастные жертвы просто приветствовали смерть, когда она наступала быстро»^[327] — так Международный военный трибунал в Нюрнберге охарактеризовал обстановку, царящую в нацистских концентрационных лагерях.

За страшные годы фашистского террора свыше 26 млн. человек были брошены в концентрационные лагеря, из них 11 млн. были злодейски умерщвлены. Только в таком страшном лагере смерти, как Освенцим, было истреблено около 4 млн. человек, около 1,5 млн. заключенных погибло также в лагере смерти в Майданеке. Лишь быстрое наступление советских армий помешало эсэсовским убийцам завершить свою кровавую оргию.

Жестокость, террор, расстрелы, организованные массовые убийства также были «основой» оккупационной политики нацистов на захваченных территориях. Мирное население систематически и жестоко истреблялось. Например, в Ленинградской области было убито и замучено свыше 172 тыс. мирных граждан, в Сталинградской области — свыше 40 тыс., в Крымумирные граждане были погружены на баржи, вывезены в море и потоплены. Таким путем было уничтожено свыше 144 тыс. человек. В Бабьем Яру, близ Киева, фашисты расстреляли свыше 100 тыс. мужчин, женщин, детей и стариков. В Киеве они убили около 200 тыс., в Ровно и Ровенской области убили и замучили свыше 100 тыс. мирных граждан, в Одесской области было убито не менее 200 тыс., в Харькове около 195 тыс. человек было замучено, расстреляно и удушено в душегубках. В Львовской области и в городе Львове немецкие фашисты истребили около 700 тыс. советских граждан.

Проводя свою варварскую политику «обезлюживания», фашисты методически и хладнокровно уничтожали промышленные и сельскохозяйственные объекты, учебные заведения, медицинские учреждения, города, поселки, деревни. В частности, на территории СССР они разрушили около 32 тыс. промышленных предприятий, 65 тыс. километров железнодорожной колеи, 4100 железнодорожных станций, 36 тыс. почтово-телеграфных учреждений, телефонных станций и других предприятий связи. Фашисты уничтожили в СССР 40 тыс. больниц, 84 тыс. школ, техникумов и вузов, 45 тыс. общественных библиотек. Они разграбили и уничтожили 98 тыс. колхозов, 1876 совхозов и 2890 машинно-тракторных станций. Фашисты уничтожили в СССР 1710 городов, более чем 70 тыс. деревень и поселков, более чем 6 млн. зданий, оставили без крова около 25 млн. человек.

Фашистские варвары разрушали и уничтожали города и поселки и в других странах Европы. Они разрушили и уничтожили Гернику, Орадур, Лидице, Ковентри, Варшаву и многие другие прекрасные и древние города Европы. Они убили миллионы, десятки миллионов лучших людей Европы.

Фашисты запятнали себя кровавыми преступлениями не только против мирного населения; они опозорили себя военными преступлениями. Еще до нападения на Советский Союз Гитлер на совещании с командующими вермахта заявил, что борьба между Россией и Германией — это не просто военный конфликт между двумя государствами, это гигантская борьба между народами и расами, в ходе которой побеждает одно мировоззрение и безжалостно уничтожается другое^[328].

В начале войны сущность этого заявления цинично раскрыл Кейтель. Получив доклад, содержавший указания на факты жестокого, варварского обращения с захватываемыми в плен красноармейцами и ссылки на существующие нормы международного права, Кейтель написал на нем: «Эти положения соответствуют представлениям солдата о рыцарском способе ведения войны. Здесь речь идет об уничтожении целого мировоззрения, поэтому я одобряю эти мероприятия и покрываю их»^[329]. Начальник управления по делам военнопленных генерал Рейнеке высказывался столь же откровенно и ясно: «Красноармеец должен рассматриваться как идеологический враг, т. е. как смертельный враг национал-социализма, и поэтому должен подвергаться соответствующему обращению»^[330].

И после всего этого представители Верховного военного командования фашистской Германии еще смели утверждать на заседаниях Нюрнбергского трибунала, что все это —«преступления эсэсовцев» и что они «ничего» якобы «не знали» об этих зверствах!

Военное командование вермахта несет прямую ответственность за кровавые преступления против красноармейцев, военнослужащих других стран антигитлеровской коалиции, за жестокую расправу над мирным населением.

В конечном счете дело не в том, кто больше или меньше ответствен за преступления фашизма. Дело в том, что весь период фашистского господства был заранее продуманной, организованной, невероятной по своей жестокости и цинизму системой преступления. Существовала единая цель, единая злая воля, которая объединяла всех фашистских убийц и палачей: нацистскую партию и фашистское правительство, вермахт и эсэсовцев, а также тех архитекторов и строителей, химиков и врачей, которые участвовали в проектировке, строительстве и эксплуатации «лагерей смерти», производили бесчеловечные опыты над беззащитными людьми, расстреливали, убивали их газом «циклон Б» и т. п.

Фашистские преступления против человечества и человечности — все это были не какие-то пусть страшные, но отдельные самовольные акты; нет, это было общее узаконенное явление. Это была политика фашизма, вытекающая из фашистской идеологии.

§ 4. Фашистское тоталитарное государство. Принцип фюрерства как воплощение фашистской диктатуры

Составной частью бесчеловечной фашистской идеологии была «концепция» тоталитарного государства, призванная «обосновать» установление фашистами после узурпации ими государственной власти жестокой террористической диктатуры в «собственной» стране. Как известно, фашисты, добившись власти, создали страшное тоталитарное государство: ликвидировали все прежние представительные (парламентские) формы государственного устройства, ввели полный государственный контроль за всеми сферами общественной и личной жизни граждан, жестоко подавляли любые оппозиционные выступления, т. е. установили открытую террористическую диктатуру. Именно тот факт, что фашизм не явился простой сменой у власти одной фракции буржуазии другой, одной буржуазной партии другой, что фашизм существенно изменил форму классового господства буржуазии, дал повод многим буржуазным и мелкобуржуазным идеологам трактовать фашистское государство как надклассовое, как власть, стоящую над обоими основными классами: буржуазией и пролетариатом, как вариант бонапартизма. Так утверждали О. Бауэр, Тальгеймер, Троцкий и др. Так утверждают и современные буржуазные идеологи. Они доказывают, что в 1918 г. в Германии будто бы сложилась сложная ситуация: собственники, банкиры, юнкера были не в состоянии удержать господство, а рабочий класс был не в состоянии взять власть. На основе этой ситуации, обусловленной равновесием сил противоборствующих классов, якобы и возникло в 30-е годы тоталитарное государство, надклассовая власть фашистов.

В действительности тоталитарное государство фашистов отнюдь не было надклассовым. Оно было государством крупной буржуазии, оно выражало неодолимую тенденцию государственно-монополистического капитализма. Тоталитаризм выступал и выступает как альтернатива либерально-демократическому государству в том виде, в каком оно сложилось после буржуазно-демократических революций. Как известно, либерально-демократическое государство базировалось на признании «естественных прав» личности, провозглашало широкие индивидуальные гражданские свободы, которые не подлежали непосредственному государственному контролю. Известный германский просветитель В. Гумбольдт следующим образом определял отношение классического либерализма к государству: «Государство заботится о благосостоянии граждан й не берет на себя других функций, кроме необходимости обеспечения своей собственной безопасности и защиты против внешнего врага; ни в каком другом случае оно не должно ограничивать свободы»^[331]. Бесспорно, подобная политическая эмансипация, провозглашенная победившей буржуазией, стремившейся к свободному развитию капиталистической инициативы, сама по себе была огромным шагом вперед в освобождении человека, общества в целом. Хотя, как указывал К. Маркс, политическая эмансипация отнюдь не является последней формой человеческой эмансипации, она является таковой лишь в пределах существующего буржуазного общества. В противовес подобным «естественно-правовым» взглядам на государство, как реакция на Великую Французскую буржуазную революцию возникла тенденция абсолютизации суверенитета государства. Она нашла свое выражение прежде всего в теориях так называемых реставраторов, в «органической» теории государства, в государственно-правовой концепции Гегеля.

Эти теории опирались на старый тезис, идущий от Платона и Аристотеля: государство существует прежде человека, государство имеет приоритет над личностью. Так, например, Гегель утверждал: «Так как оно (государство) есть объективный дух, то сам индивид лишь постольку является объективным и нравственным, поскольку он есть член государства»^[332]. Государство, по Гегелю, — это организованное целое, которое стоит выше индивидуума, его воли и желаний, т. е. выше субъективного начала. Государство — это воплощенный объективный разум. Только через отождествление своих индивидуальных «Я» с государством люди что-то собой представляют. Классики германского историзма Л. Ранке, Г. Трейчке в гегелевском духе также рассматривали государство как проявление объективного духа, как выражение божественной воли, и в этой связи оправдывали авторитарную форму государственного правления и культ силы. По их утверждениям, свобода человека как индивидуума состоит в отказе от своего «Я», в принятии им как своих собственных всех законов, традиций и институтов государства. Государство всегда право, оно не может совершить что-нибудь неправильное.

Особенно широко распространились воззрения на государство как «органическую форму Жизни», как «физиономию исторического бытия человечества» во время и после первой мировой войны. Под воздействием мировой войны в буржуазном обществе усилилась тяга к авторитарным методам правления, выросло политическое могущество монополий, их влияние на государственный аппарат. В этих условиях подвергается острым нападкам сложившаяся в русле классического либерализма концепция «государства — ночного сторожа»^[333]. Шпенглер и другие буржуазные идеологи, опровергая эту концепцию, отвергая лозунг «laissezfaires», т. е. призыв к свободе от государственного вмешательства в сферу «гражданского общества», доказывали, что государство — это не механическая совокупность отдельных граждан, но живая целостность. Государство — не отвлеченный субъект права и не совокупность юридических норм, но конкретная форма «жизни». Государство — не придаток правопорядка, но развитие витального принципа самосохранения. Государство — не надстройка над общественной реальностью, свойственная определенным ступеням в жизни человека, но реальная необходимость, обусловливаемая самим началом жизни, и т. д. и т. п. Они требовали подчинения «эгоистического» индивидуума «целому», «общему благу», олицетворением которого и объявляли государство, сильное и могущественное.

Разоблачая все эти псевдотеоретические изыскания буржуазных идеологов, В.И. Ленин отмечал, что «сила, по буржуазному представлению, это тогда, когда массы идут слепо на бойню, повинуясь указке империалистических правительств. Буржуазия только тогда признает государство сильным, когда оно может всей мощью правительственного аппарата бросить массы туда, куда хотят буржуазные правители»^[334].

Фашистские идеологи во многом опирались на воззрения своих реакционных предшественников. Итальянский фашистский философ Джентиле доказывал, что либеральное государство не может осуществлять общую волю, поскольку оно основывается на ложном понимании свободы. Определяя свободу как право, а не как долг, оно превращает индивидуума в источник свободы, противопоставляя его, таким образом, государству, которое превращается просто-напросто в посредника, примиряющего индивидуалистические интересы и игнорирующего высшую реальность — интересы нации. Первостепенная же роль государства, по Джентиле^[335], заключается в том, чтобы взять на себя претворение в жизнь национального предназначения. И поскольку государство претворяет в жизнь судьбу нации, оно должно обладать неограниченной властью, оно должно быть тоталитарным. Оно должно быть силой «универсально-духовной», «универсально-этической», оно должно аккумулировать всю национальную энергию, освободить национальный организм от тлетворного влияния чужеродных элементов и т. д. и т. п. И если буржуазные теоретики эпохи либерализма воспевали, выражаясь современным языком, «плюрализм» идей и действий индивидуумов (так, например, американский просветитель и гуманист Генри Торо писал: «Если человек не шагает в ногу со своими спутниками, может быть, это оттого, что ему слышны звуки иного марша? Пусть же он шагает под ту музыку, какая ему слышится, хотя бы и отдаленную»^[336]), то фашистские теоретики требовали «единства мыслей и действий» всех индивидуумов, их подчинения целому, абсолютному.

Уже в первой партийной программе итальянских фашистов (1921) было записано: «Партия рассматривает государство не как простую сумму индивидов, живущих в определенное время и на определенной территории, но как организм, содержащий в себе бесконечные ряды прошлых, живущих и будущих поколений, для которых отдельные индивиды представляются лишь преходящими моментами. Из этой концепции общества партия выводит категорический императив: индивиды и группы (категории, классы) должны подчинять свои интересы высшим интересам национального организма»^[337].

«Разъясняя» концепцию фашистского государства, Муссолини провозглашал: «Фашизм понимает государство как абсолют, по сравнению с которым все отдельные лица или группы имеют относительное значение. Тот, кто говорит фашизм, тот имеет в виду государство»^[338]. «Все в государстве, ничего вне государства» — эти слова Муссолини были своего рода формулой фашистского тоталитарного государства. Лидер испанской фаланги Примо де Ривера также провозглашал: во имя единства все классы и индивидуумы должны подчинить себя общему закону. Государство должно быть орудием на службе этого единства, в которое оно должно уверовать. Все, что противостоит этому глубоко органичному единству, должно быть отброшено, даже если большинство стоит за него. Мосли в том же духе заявлял: «Движение является фашистским, так как оно... основывается на высоком понимании государства ...признает необходимость авторитарного государства, стоящего выше партии и фракционных интересов»^[339].

Приписывая государству абсолютный и первоначальный суверенитет, фашисты отвергали демократию, демократические институты, любые демократические процедуры. Не случайно, что первая же речь Муссолини после прихода к власти была открытым вызовом и оскорблением парламента. Муссолини не требовал доверия для своего правительства а угрожал парламенту, запугивал своих противников «свирепой тоталитарной волей» фашистов: «Я мог бы воспользоваться победой, я мог бы превратить это темное и серое здание в солдатский бивак. Я мог бы разогнать парламент и образовать чисто фашистское правительство. Тем не менее я составил коалиционное правительство, но не для того чтобы получить парламентское большинство — я в нем не нуждаюсь... Я составил коалиционное правительство, чтобы призвать на помощь истощенной Италии всех — независимо от партий, — кто хочет спасти ее.., Я не хочу править вопреки палате, коль скоро в этом нет необходимости. Но палата должна понять, что от нее самой зависит, жить ли ей еще два дня или два года... Мы требуем полноты власти...»^[340]. Не демократия, а сила — вот источник нашей власти, цинично заявлял Муссолини; именно поэтому он пользовался максимумом силы, находящейся в его распоряжении. В конечном счете именно сила влечет за собой согласие. Во всяком случае когда не хватает согласия, имеется сила и т. д. — твердил Муссолини.

Германские фашисты, отвергая либерально-демократические институты^[341], также воспевали тоталитаризм, сильное государство, верховную волю вождя, фюрера. Так, философствующие фашисты Кронер, Глокнер, Фрайер и другие, грубо нападая на «пустозвонство» демократии, требовали строить государство на иерархических принципах, в духе средневековых сословных государств. Они «доказывали», что воля государства должна находить свое выражение в воле фюрера, что сила государства исходит от фюрера. Верховный фюрер наделяет всех других фюреров определенными полномочиями в строго иерархическом порядке. Каждый из фюреров безоговорочно подчиняется своему непосредственному начальнику, но при этом имеет, в сущности, неограниченную власть над подчиненными ему фюрерами.

Для обоснования права фюрера на руководство государством фашистские идеологи широко использовали аргументы иррационального, мистического характера. Отбросив как чуждую «национальному духу» идею общественного договора, они на ее место выдвинули идею о мессианской роли «вождя», отмеченного печатью избранности, о фюрере как выразителе и олицетворении расового, национального и народного духа. Государство, по мнению фашистских идеологов, является воплощением расовой, народной общности, общности нации и крови. Цель государства состоит в сохранении этих общностей. Не народ создает государство, а, наоборот, государство, возникшее как результат предначертаний судьбы, выраженных в воле фюрера, объединяет народ и нацию.

Оправдывая идею «фюрерства», в частности, сам Гитлер уподоблял человеческое общество биологическому организму, у которого должны быть голова и тело. Голова, мозг нации — ее фюрер. Избранный круг фюреров с «абсолютным авторитетом» и «абсолютной ответственностью» он противопоставлял «безответственной» демократической парламентской системе. Вместо мнимых парламентских свобод и равенства Гитлер предлагал немцам беспрекословное подчинение «во имя общего блага» и железную дисциплину.

Фашистская клика окружила Муссолини, Гитлера ореолом непогрешимости. «Человек, — утверждал, например, Лей, «фюрер» фашистских профсоюзов в Германии, — должен признавать авторитет. На этом покоится принцип вождизма и общности. Общность без авторитета немыслима. Раса и кровь сами по себе еще не создают общности. Поэтому фюрер, который воплощает авторитет нашего общества, для нас неприкасаем. Фюрер нации стоит выше критики для любого немца на вечные времена... Никто не имеет права задаваться вопросом: прав ли фюрер, верно ли то, что он говорит? Ибо, повторяю еще раз, — то, что говорит фюрер, всегда верно»^[342].

В апреле 1942 г. фашистский рейхстаг на своем заседании, кстати последнем, даже формально объявил Гитлера «над законом» и провозгласил его неограниченным владыкой над жизнью и смертью миллионов простых немцев. Фюрер может в случае необходимости принудить любого немца всеми находящимися в его распоряжении средствами к исполнению своего долга и при нарушении этого долга покарать без оглядки на так называемое естественное право, гласил фашистский закон.

«Культ фюрера» занимал центральное место в нацистской системе одурманивания масс. В детской организации, в союзе гитлеровской молодежи «гитлерюгенд», в «трудовом фронте» (в фашистских профсоюзах), на производстве и дома, в театре и кино твердилось одно и то же: «Фюрер всегда прав!», «Безоговорочно выполняй приказ фюрера!», «Справедливо все то, что служит национал-социализму и фюреру!».

Польский исследователь фашизма Ф. Рышка пишет, что, «вероятно, было два источника, служивших примерами для подражания, Доведенные в фашистском государстве до абсурда: пример папской непогрешимости (так обозначенный в политическом трактате Ж. де Местра «О папе») в католической церкви и образец военной иерархии, наиболее полно претворенный в прусской армии»^[343]. Последнее, подчеркивает Рышка, было особенно важным: «Поскольку фашизм ориентировался на войну, организация государства копировала организацию армии. Здесь проявляется диалектическое изменение положения, описанного в свое время Ф. Энгельсом: армия воспроизводила черты общества; общество, организованное в фашистское государство, становится отражением армии»^[344].

Весь фашистский государственный аппарат был проникнут духом вождизма — беспрекословного подчинения руководителям фашистской партии и государства. Закон от 26 января 1937 г. обязал чиновников приносить клятву, в которой говорилось: «Клянусь, что буду верен и послушен фюреру».

На принципе вождизма, принципе иерархии («решения — сверху вниз, ответственность — снизу вверх») строилась и фашистская партия. В сущности, фашистская партия не была политической партией в точном смысле этого слова. Она не имела никаких подлинно открытых политических функций. Вся ее деятельность сводилась к исполнению функций организационно-технических, пропагандистских, даже полицейских. Никакой политической самостоятельностью и активностью эта партия не обладала. Вся полнота власти в партии (как и в государстве) принадлежала фюреру, вождю, «харизматическому» лидеру^[345].

Наряду с иерархическим принципом фюрерства, важнейшим звеном построения фашистской тоталитарной диктатуры был принцип корпоративно-сословный.

Фашистские идеологи и политики доказывали, что единство государства возможно только на основе профессионально-сословного строя, базирующегося на строгом соподчинении сословий и корпораций по рангу и потому якобы не знающего никаких классов и классовой борьбы.

Апеллируя к принципу корпоративизма, фашисты провозглашали намерение достичь классового сотрудничества и объединения в фашистских корпорациях, в частности в профсоюзах всех без исключения классов, занимающихся всеми видами умственного и физического труда. Так, съезд фашистских синдикатов (профсоюзов) Италии констатировал в 1922 г.: общество, опирающееся на профсоюзы, одинаково защищает интересы всех классов и профессиональных категорий. Профессиональная организация не является более специфическим признаком только рабочего класса. Она становится формой организации всей нации, высшим синтезом всех физических и нравственных качеств нации. И далее съезд подчеркивал: «Заменить классовое сознание национальным, доказать рабочим, что в их интересах отрешиться от группового эгоизма в пользу национальной солидарности — вот задача фашистских профсоюзов»^[346]. Муссолини также постоянно навязывал идею сотрудничества классов, якобы лежащую в основе фашистского синдикализма. «Фашистский синдикализм, — твердил он, — отличается от красного одной фундаментальной чертой: он не ставит себе задачей нанести какой-либо ущерб частной собственности. Когда предприниматель находится перед лицом красного профсоюза, он имеет перед собой профсоюз, который... имеет своей конечной целью борьбу за общее изменение существующего положения, т. е. уничтожение права на собственность. Наш же синдикализм стремится только улучшить положение тех групп и классов, которые собираются под его знамена, и не имеет конечных целей. Наш синдикализм основан на сотрудничестве на всех стадиях процесса производства. Он сотрудничает в первый период, когда речь идет о производстве богатств. Он продолжает сотрудничать во второй период, когда дело касается валоризации этих богатств. Он не может не сотрудничать и на третьей ступени, когда речь идет о распределении полученной прибыли»^[347]. В рамках корпоративной системы предприниматели и рабочие должны выступать «в органическом единстве», как производители.

Примечательно, что функции «по согласованию классовых интересов» фашистское государство брало на себя. «Италия отвергает крайность разрешения социального вопроса русскими, которые признают только за рабочей силой право юридически дисциплинировать производственные отношения, но она отвергает также крайности ложно научного американского тейлоризма, который передает право организации производства исключительно хозяевам. Между тем и другим разрешением вопроса фашизм... выдвигает третий элемент, возвышающийся над всеми классовыми концепциями и в котором разрешаются все противоречия, — государство»^[348].

В своей книге «Фашизм в Британии» Мосли также характеризует корпоративное государство как величайшую конструктивную концепцию, которая когда-либо была придумана человеческим умом. Он пишет: «Наша политика — это установление корпоративного государства... это... государство, организованное подобно человеческому телу. Каждый член этой организации действует в гармоническом соответствии с общей целью под руководством и направляющим мозгом фашистского правительства... Все... интересы сплетены в непрерывно функционирующий аппарат корпоративного производства. Внутри корпоративной структуры интересы федерации профсоюзов и предпринимателей уже не будут представлять собой генеральные штабы враждующих армий, а совместное управление национальным предприятием. Классовая война уступит место национальному сотрудничеству. Мощь организованного государства обратится против всех, проводящих сепаратную антинациональную политику»^[349].

Отметим, что идея организации сословно-корпоративного строя принадлежит отнюдь не фашистам. Как известно, средневековое феодальное общество было сословно-корпоративным и его идеологи обосновывали неравенство сословий «волею божией». В XIX в. идею о корпорации выдвигал Гегель, который рассматривал корпорацию не только как производственное, но и как нравственно-духовное объединение. «Наряду с семьей, — писал Гегель, — корпорация составляет второй, вырастающий на почве гражданского общества нравственный корень государства... Сама по себе взятая корпорация не есть замкнутый цех; она скорее представляет собою сообщение нравственного характера отдельно стоящему промыслу и включение его в высший круг, в котором он приобретает силу и честь»^[350]. Иными словами, корпорация у Гегеля осуществляет функции политической организации, связывающей гражданское общество с государством.

Фашистские идеологи и их идейные предшественники придали идее корпорации откровенно реакционный смысл. Так, О. Шпенглер рассматривал корпорацию как идеал теперь уже утерянной гармонии личного и общественного. Средневековые корпорации казались ему той величиной, которая ставила личность в связь с общественными интересами, сочетала экономику и политику, право и обязанность. Конечно же, апелляции фашистских теоретиков и политиков к корпоративному принципу отнюдь не выражали их намерение примирить классовые противоречия, согласовать, гармонизировать личные и общественные интересы. В классово-антагонистическом обществе это принципиально невозможно. И фашистский сословный строй имел в действительности своей подлинной целью закрепить существующее в Германии, Италии, Англии и т. д. социально-классовое неравенство, «привязать» рабочий класс в качестве «органического сословия» к «сословию» (классу) капиталистов. В устах фашистов слова «уничтожить классовые противоречия», «превратить внутринародное напряжение в полезную энергию» и т. п., по сути дела, означали призыв к подавлению любого проявления борьбы пролетариата против капитализма и фашизма, стремление превратить трудящихся в безропотный объект эксплуатации, подчинить их интересы целям фашизма.

Лживость рассуждений фашистских теоретиков об «общем благе», об «органической общности» всех граждан сословно-корпоративного государства, «начиная с президента и кончая последними трудящимися», невольно разоблачается самими идеологами фашизма, когда они пытаются обосновать «вывод», что «лучшие» должны господствовать над «большинством», что расовые особенности наилучшим образом выражены-де у высших классов.

Демагогическими рассуждениями о классовом мире в корпоративном государстве прикрывалась политика насильственного разгрома независимых организаций рабочего класса, всех трудящихся. Профсоюзы были запрещены. Взамен в Италии были созданы фашистские синдикаты, в Германии — фашистский рабочий фронт, куда входили работники физического и умственного труда, предприниматели и рабочие, «классовый мир» в которых поддерживался мощным полицейским аппаратом.

Фашисты ликвидировали тарифные договоры, право свободного передвижения рабочих, фактически ввели принудительный труд. В Германии, например, в 1938 г. около 1 млн. человек было обязано в принудительном порядке работать на военных предприятиях, на строительстве «западного защитного вала» и т. д. Была удлинена рабочая неделя (до 60 часов), усилена интенсификация труда, что вело к росту числа несчастных случаев на производстве, и т. п. Фашисты ликвидировали важнейшие социальные завоевания трудящихся, прежде всего их право на стачки и забастовки.

Итальянская Хартия труда, опубликованная в 1927 г., откровенно защищала частную собственность, господствующее положение капиталиста в корпоративном государстве: корпоративное «государство смотрит на частную инициативу в области производства как на наиболее действенное и наиболее полезное для интересов нации орудие. Так как частная организация производства является функцией национального значения, то организатор предприятия отвечает перед государством за ход производства. Именно работодатель несет ответственность за управление предприятием»^[351].

Германский Кодекс труда, вступивший в силу 1 мая 1934 г., являл ту же картину. Он заморозил заработную плату рабочих на самом низком уровне, отменил все коллективные договоры, регулировавшие раньше отношения между предпринимателями и рабочими, и предоставил предпринимателю, называемому отныне «вождем предприятия», абсолютную власть над рабочими, которые именовались теперь его «дружиной».

В период господства фашизма система государственно-монополистического регулирования достигла небывалого размаха. Ввиду стремления фашизма к автаркии для осуществления планов вооружения и военного хозяйства, охватывающего всю экономику, была создана централизованная система, которая насильственными методами подчинила все ресурсы экономики преступным, реваншистским целям империализма. Монополисты получали все больше и больше прямых государственных полномочий. 15 июня 1933 г. Гитлер созвал Генеральный совет по германской экономике. В него вошли Крупп, Тиссен, Фёглер, Бош, Сименс, Шредер и другие монополисты, а также Лей. Перед этим советом была поставлена задача — осуществить жесткую организацию всей экономики страны в целях подготовки к войне. Изданный в 1934 г. закон «О подготовке органической структуры германской экономики» практически превратил организации предпринимателей в часть фашистского государственного аппарата, предоставил им права и полномочия в таких областях, как снабжение сырьем, размещение военных заказов, получение кредитов, ценообразование и т. д.

Объединение аппарата власти фашистского государства с крупнейшими монополиями проявлялось в самых различных сферах. Представители монополий, выступая в качестве руководителей предприятий, располагая неограниченными правами на предприятиях, занимали и все более ответственные государственные должности. С декабря 1937 г. около 400 ведущих представителей монополий Германии были произведены в ранги «фюреров» военной экономики. Кроме того, в каждом округе страны национал-социалистическим правительством назначался «доверенный труда», являвшийся своего рода диктатором во всех вопросах, касающихся заработной платы и условий труда. О характере этих «доверенных лиц» можно судить по тому, что «доверенным труда» для Рурской области был Крупп^[352].

Построенное на принципах фюрерства фашистское тоталитарное государство являло собой страшную систему духовного й физического подавления трудящихся, всех демократически настроенных граждан. Фашисты создали специфическую систему тотального контроля за всеми сферами жизни людей. Детей же они поголовно зачисляли в соответствующие фашистские организации. В Италии например, дети до 8 лет зачислялись в детскую организацию «Сын Волчицы»; от 8 до 11 лет — в организацию «Балилла»; от 11 до 13 лет — «Балилла-мушкетеры» (они упражнялись с игрушечными ружьями); от 13 до 15 лет — «Авангардисты»; подростки от 15 до 17 — «Авангардисты-мушкетеры» (этим давали уже боевое оружие); от 17 до 21 года — «Молодые фашисты»; в 21 год молодые итальянцы вступали в фашистскую партию. Это позволяло фашистам установить тотальный контроль за поведением и мышлением итальянцев, осуществлять тотальное оболванивание людей. Все начиная с 6-летних детей, давали клятву служить фашизму до последней капли крови. Воспитание шло в духе лозунга: «Верить — повиноваться — сражаться». Кроме того, подобный конвейер обеспечивал большой механический рост численности фашистской партии.

В целях подавления любых попыток сопротивления фашисты создали разветвленную систему устрашения людей. Главным «производителем страха» были внесудебные преследования: ссылки, концентрационные лагеря. Причем факты репрессий отнюдь не скрывались. Напротив, насаждение атмосферы страха рассматривалось фашистами как важный метод подчинения людей. Гитлер и другие фашистские заправилы открыто говорили о том, какие цели преследует фашистское тоталитарное государство: того, кто не желает изменить свой образ мышления, надо согнуть; искоренение марксизма до последнего; смертная казнь за измену стране и народу; ликвидация раковой опухоли демократии; строжайшее авторитарное руководство государством.

Для подавления инакомыслящих, для организации террора фашисты создали специальные вооруженные отряды. Гитлер цинично признавал, что штурмовые отряды, СА, СС, тайная полиция (гестапо) и т. п. создавались прежде всего для борьбы против революционного рабочего класса, против коммунистов. Фашистам нужны были эти отряды потому, что, как заявлял Гитлер, «самую высокую идею можно задушить убив ее носителя ударом дубинки по голове». То, в чем мы нуждались, продолжал Гитлер, была не сотня и не две отважных конспираторов, а сотни тысяч фанатичных борцов, одержимых нашими идеалами. Мы должны заставить марксизм понять, что национал-социализм — будущий хозяин улицы и что в один прекрасный день он станет хозяином государства.

Численность специальных вооруженных формирований фашистов постоянно возрастала. Так, если в 1940 г. войска СС насчитывали 100 тыс., то к концу войны их было уже около 580 тыс. человек. Подобные военизированные отряды фашисты создавали и в других странах: в Италии это были легионы чернорубашечников, в Румынии — «железногвардейцы», в Венгрии — «скрещенные стрелы», в Финляндии — щюцкоровцы, в Болгарии — легионеры, в Японии — специальные офицерские подразделения^[353].

Коммунистический Интернационал дал совершенно точную оценку роли и значения «неофициальных» вооруженных отрядов фашистов: «До мировой войны 1914 года капитализм не знал распространения в широком размере этого вида чисто классовой контрреволюционной армии. Он пользовался для борьбы с массовыми движениями «государственными» органами, постоянной армией, полицией, жандармерией. Обострение классовой борьбы после войны сорвало последние остатки «демократизма» с буржуазии. Повсюду капитал организует свои боевые организации, численность которых в целом ряде стран превосходит размеры регулярной армии. Задача этих отрядов помимо поддержания внутренней реакции в «мирное время» заключается в военное время в том: а) чтобы быть постоянным надежным резервом для подавления революционных движений, возникающих во время войны или к концу ее, б) чтобы гнать массы штыками на войну в случае мобилизации; в) чтобы быть готовыми кадрами для современных армий на случай империалистической войны»^[354].

Еще до прихода к власти фашисты развернули широкий кровавый террор против прогрессивных, демократически настроенных людей. Избиения, расправы, убийства — все эти средства были для фашистов «моральными» и «законными». Придя к власти, они сделали насилие и террор средством государственной политики. Только в ночь с 27 по 28 февраля 1933 г. после поджога рейхстага фашисты арестовали по всей стране более 10 тыс. антифашистов. Через 4 месяца число арестованных достигло 70 тыс., а к лету 1935 г. — около 320 тыс. человек.

Уже в 1933 г. фашисты создали концентрационные лагеря, которые использовали в целях «превентивного заключения» политических противников фашизма. Как свидетельствует прогрессивный западногерманский историк Г. Вайзенборн, в 1939 г., к началу второй мировой войны, число антифашистов, репрессированных фашистами, достигло 1 млн. человек^[355].

Фашистская империя была не только преступной полицейской машиной, она была и абсолютно аморальной. Беззаконие в фашистских государствах не оставило от нравственности камня на камне. Дурной пример шел сверху и заражал всю фашистскую иерархию, вплоть до последней ее ячейки. Пьянство, прелюбодеяние, фактическое многоженство гитлеровских функционеров, продажность, сексуальная извращенность и другие аморальные действия были в порядке вещей и не подлежали никакому наказанию при условии рабски слепой преданности Гитлеру.

В сущности, в строго научном смысле слова государство в фашистских странах не существовало. Как метко замечает С. Хаффнер, на заключительном этапе существования «третьего рейха» его «конституционный правопорядок был больше похож на банду, чем на государство, а Гитлер был больше боссом гангстеров, нежели главой государства или правительства»^[356].

Подрыв конституционных основ буржуазной демократии, установление тотального контроля за всеми сферами жизни граждан, жестокое террористическое подавление инакомыслящих и т. п. — типичная черта фашизма. И не только германского и итальянского. Любого. Испанские правые, консервативные силы после победы Народного фронта в 1936 г., напуганные успехом левых, тотчас же лишились веры в эффективность институтов буржуазной демократии и обратились к фашистской «диалектике кулаков и пистолетов»^[357]. Во имя «родины» и «чувства справедливости», которые были «попраны» победой левых, фашисты развязали гражданскую войну, в ходе которой погибло около 1 млн. человек; не менее 500 тыс. испанцев были вынуждены покинуть родину, спасаясь от мести фашистов. После своей кровавой победы франкисты обрушили на реальных и потенциальных противников фашизма жесточайшие репрессии. Были запрещены все поддерживавшие республику политические партии, такие, как Коммунистическая партия Испании, Испанская социалистическая рабочая партия, другие республиканские партии, ведущие профсоюзные организации. Около 2 млн. испанцев прошло в первые послевоенные годы через тюрьмы и концлагеря.

Только за период с 1939 по 1944 г. на основании приговоров чрезвычайных трибуналов и без всяких приговоров было расстреляно, по одним подсчетам, 164 тыс., по другим — около 200 тыс. антифашистов. Беспощадно подавлялись малейшие проявления сопротивления. Пытки, жестокое обращение с арестованными и заключенными, насилие при разгоне демонстраций, применение оружия против пикетов бастующих рабочих или студентов, ссылки без суда и следствия — все это были «нормы» франкистского правопорядка^[358].

Терроризм, возведенный франкистами на уровень государственной политики, сопровождался (так же как в Германии и Италии) принудительным втискиванием общества «в прокрустово ложе корпоративной организации, подчиненной произволу и деспотизму главарей, назначаемых свыше и поддерживаемых полицейской машиной диктатуры»^[359].

В Испании вся полнота политической, законодательной, исполнительной, судебной и военной власти на всех этапах существования фашистской диктатуры находилась в руках «каудильо» Франко. Он располагал ничем не ограниченными полномочиями в определении норм и направления деятельности правительства, в утверждении декретов и законов, в назначении военных и гражданских чиновников, депутатов кортесов и муниципалитетов. Франко был главой государства, главнокомандующим вооруженными силами и каудильо единственной политической партии — фашистской Испанской фаланги, а после ее распада — так называемого Национального движения, объединившего всех сторонников режима^[360].

Подобные черты были присущи фашистским, профашистским режимам не только в Европе, но и в странах других континентов. В Японии тоталитаризм проявлялся в культе императора, армии и самурайства. Все и вся должны были подчиняться «надклассовому» императорскому государству. Наиболее решительным и преданным инструментом его величества объявлялась армия.

Жоржи Амаду в своей книге «Военный китель, академический мундир, ночная рубашка» вспоминает Бразилию 40-х годов, в которой «под тоталитарной конституцией «Нового государства», в условиях военного положения как следствия побед держав «оси», жесточайшие репрессии достигли небывалого размаха. Идиллия с нацистской Германией, — пишет Ж. Амаду, — определяла правительственную политику: строжайшая цензура, пресловутый «закон о безопасности» с его трибуналами, никаких гражданских прав, вообще никаких прав, никакой свободы, безграничный произвол полиции. В тюрьмах, исправительных колониях, подвалах полицейских управлений — политические заключенные, пытки»^[361].

В конечном счете, это мы хотим еще раз подчеркнуть, тоталитаризм, отказ от демократии, духовное подавление народа, как и сам фашизм, — порождение государственно-монополистического капитализма. Это важно выделить потому, что буржуазные теоретики стремятся скрыть классовый характер тоталитаризма. На первый план они выдвигают его трактовку как лишь антипода либеральной демократии и на этой основе предпринимают попытку уподобить и фашизм, и социализм как врагов демократии, свободы и т. п. Причем поскольку фашизм разгромлен, постольку пытаются представить в качестве главной угрозы демократии именно социализм и коммунизм. Так, один из лидеров ХДС Барцель заявлял в 1965 г. в бундестаге: «Оба, коммунизм и нацизм, попирают... демократию, правовое государство и человеческое достоинство. И я потому говорю об этом сейчас, что Гитлер уже мертв, а Ульбрихт жив и красный флаг развевается над частью Германии»^[362]. Отсюда, делает «вывод» Барцель, антитоталитаризм сегодня — это прежде всего борьба с коммунизмом, это антикоммунизм.

В свое время Александр Абуш очень точно раскрыл истинный смысл рассуждений о тоталитаризме. «За модным словечком «тоталитаризм», —отмечал он, — можно сделать невидимыми конкретно осязаемых капиталистических хозяев Гитлера, подменив их чем-то неопределенным, абстрактным, вневременным... отвлечь внимание немецкого народа от только приобретенного последнего опыта германской истории, а также от сущности капитализма»^[363].

Мы уже отмечали, что критику либерального государства следует рассматривать в контексте общей тенденции развития монополистического и государственно-монополистического капитализма. В эпоху монополистического капитализма процесс производства, процесс организации и функционирования производительных сил приобретает все более ярко выраженный общественный характер. Наряду с этим обостряются классовые противоречия. В этих условиях правящие классы стремятся расширить функции государства, бросают открытый вызов демократическим институтам, парламенту и т. д., причем даже в странах, традиционно считающихся парламентскими. В.И. Ленин писал в статье «Конституционный кризис в Англии», имея в виду выступления аристократии против закона о самоуправлении Ирландии, принятого парламентом: «Значение этого бунта помещиков против «всемогущего»... парламента Англии необыкновенно велико. 21-ое марта (8-ое марта старого стиля) 1914 года будет днем всемирно-исторического поворота, когда благородные лорды-помещики Англии, сломав вдребезги английскую конституцию и английскую законность, дали великолепный урок классовой борьбы... Эти аристократы поступили как революционеры справа и тем разорвали все и всякие условности, все покровы, мешавшие народу видеть неприятную, но несомненную действительность классовой борьбы... Все увидали, что заговор сломать волю парламента готовился давно. Действительное классовое господство лежало и лежит вне парламента»^[364]. Тем не менее примечательно, что хотя кризис либерально-демократического государства захватил в той или иной мере почти всю послевоенную Европу, переход к новой государственности, откровенно отрицающей старые демократические принципы правления, произошел лишь в наиболее слабых звеньях либерально-демократической системы. Фашизм, тоталитаризм восторжествовал в тех странах, где отсутствовали сколько-нибудь прочные демократические традиции и устойчивые формы демократического правления.

Основоположники научного коммунизма, говоря, в частности, о Германии, всегда подчеркивали слабость парламентско-либеральной и демократической традиции в этой стране, что и порождало мистифицированное представление о государстве как о верховном, едва ли не «божественном» начале жизни. «...В Германии, — отмечал, например, Ф. Энгельс, — суеверная вера в государство перешла из философии в общее сознание буржуазии и даже многих рабочих»^[365]. Подобное отношение к государству Т. Манн образно выразил в формуле: «Генерал доктор фон Государство».

Разумеется, идеологи империалистической буржуазии всеми средствами пытаются скрыть тот факт, что стремление к тоталитаризму, к террористической диктатуре (в той или иной форме) — неодолимая тенденция государственно-монополистического капитализма; они всемерно стремятся отмежеваться от фашизма, ставшего в глазах народов символом жестокости и насилия. Сегодня, этой цели более всего служат попытки интерпретировать возникновение тоталитаризма как явления, присущего и социализму. Этой параллелью между фашизмом и социализмом — в чем и заключается главная цель буржуазных идеологов, — они пытаются скомпрометировать социализм, подорвать доверие к социалистическим идеалам, опорочить практику строительства социалистического и коммунистического общества в странах социализма. Применительно к «тоталитаризму» в социалистических странах краеугольным камнем рассуждений буржуазных идеологов является ложное и неправомерное противопоставление понятий диктатуры и демократии. Вот как выглядит это противопоставление: понятие «демократия», которая, конечно, отождествляется апологетами капитализма с буржуазным государственным строем, с его многопартийной системой, противопоставляется ими понятию «диктатура», отождествляемой прежде всего с однопартийной системой, существующей в СССР и в некоторых других социалистических государствах. Затем на этом шатком теоретическом основании социалистический строй уже безапелляционно объявляется «антидемократическим», «тоталитарным» (наряду с фашизмом), а буржуазный парламентский строй — «чистой», «истинной» демократией.

В наиболее систематизированном виде эта модель тоталитаризма была разработана в 50-е годы К. Фридрихом, Х. Арендт, В. Репке, А. Мейером и другими буржуазными теоретиками. Они наделяли тоталитаризм следующими основными чертами: господство одной партии, одной идеологии, монополия государства на средства массовой информации, на производство вооружения и владение оружием, наличие террористической тайной полиции, централизованное управление экономикой и т. д. и т. п.^[366]

Как видно, здесь тщательно укрывается классовый характер власти и господства. Монополистическая буржуазия и ее идеологи, подменив классовое содержание понятий «демократия» и «диктатура», абстрактно противопоставляют их как абсолютные антиподы и на этой «основе» скрывают основное противоречие современной эпохи — противоречие между социализмом и империализмом, подменив его мнимым противоречием между демократией и тоталитаризмом, свободой и диктатурой. Опасность «антитоталитарной» демагогии буржуазных идеологов заключается в ее мнимой антинацистской, антифашистской позиции. Осуждая отдельные нацистские преступления, буржуазная доктрина «антитоталитаризма» служит затушевыванию подлинной сущности фашизма, его классового характера как террористической формы господства самых реакционных кругов монополистического капитала. Перенося понятие «тоталитаризм» и на социалистические государства, буржуазные идеологи пытаются тем самым приписать и социалистической системе террористический режим. А поскольку ими постоянно утверждается, будто фашизм и неонацизм не представляют больше серьезной опасности «в западном мире», то ясно, что угроза тоталитаризма теперь может исходить будто бы только с Востока.

Посредством такой фальсификаторской демагогии идеологи буржуазии стремятся, во-первых, скрыть истинный характер фашистской диктатуры, исключить фашизм, а следовательно, и тоталитаризм из общей линии развития империализма и, во-вторых, объединяя понятия «тоталитаризм», фашизм» и «социализм» в единое целое, направить ненависть и борьбу трудящихся масс против фашизма в русло борьбы против социализма, против революционного движения пролетариата.

В действительности в условиях острых общественных потрясений, в кризисных для себя ситуациях сама империалистическая буржуазия устремляется к фашистской форме тоталитарного правления. В фашизме усматривается действенное орудие борьбы против народных масс, с которыми она больше не в состоянии справиться традиционными методами своего господства, методами социального маневрирования и буржуазной демократии. Чтобы устранить угрозу, возникшую для капиталистического строя, монополистическая буржуазия делала и делает ставку на фашизм, на установление открытой террористической диктатуры наиболее реакционных, наиболее шовинистических и наиболее империалистических элементов финансового капитала. Как подчеркивал В.И. Ленин, ради «стабильности», чтобы «отстоять гибнущее капиталистическое рабство», империалистическая реакция, напуганная размахом революционных выступлений трудящихся, готова пойти и пойдет «на все дикости, зверства и преступления...»^[367].

Обращение к анализу общественных процессов, происходящих в условиях современного государственно-монополистического капитализма, делает очевидной склонность империалистической буржуазии к тоталитарным, террористическим методам подавления народа.

Это можно наглядно проследить на примере империалистических кругов ФРГ. Так, зловещее шествие монополистической буржуазии к тоталитарной диктатуре началось, в сущности, с первых дней существования западногерманского государства^[368]. В 1950 г. правительство Аденауэра приняло решение об увольнении с государственной службы всех коммунистов, а также других прогрессивных деятелей. Через год оно объявило Коммунистическую партию и ряд других прогрессивных организаций ФРГ «враждебными конституции». В 1954 г. против КПГ начался судебный процесс, который в 1956 г. закончился ее запрещением. Затем политические деятели ХДС/ХСС сформулировали «чрезвычайные законы», введение которых, в сущности, означало бы ликвидацию любых буржуазно-демократических свобод и установление открытой террористической диктатуры монополистической буржуазии.

В 70-е годы антидемократическая тенденция к тоталитаризму в ФРГ отнюдь не была приостановлена, несмотря на то что к власти пришло коалиционное правительство во главе с социал-демократами. В 1972 г. федеральное правительство и правительства земель приняли постановление «О врагах конституции», в соответствии с которым «экстремисты» (прежде всего коммунисты, другие политические деятели левых, прогрессивных, демократических убеждений) изгонялись и не принимались более на государственную службу. В 1973 г. были приняты пресловутые «запреты на профессии», подтверждающие отказ принимать на работу в государственные учреждения, а также в органы народного образования, школы и т. п. вышеупомянутых «экстремистов». Итак, «запреты на профессии» при кайзере, в Веймарской республике, при фашизме и в сегодняшней ФРГ — все это одна тенденция, одна линия развития господства монополистической буржуазии.

Подобная тенденция характерна, и для других капиталистических стран, в частности для США. В последние годы ультраконсервативные силы пытаются вернуть эту страну к временам маккартизма и холодной войны. В американском обществе снова усиливаются нападки на «инакомыслящих», вновь в моде ура-патриотизм, поднимают голову Ку-клукс-клан и откровенно профашистские группировки. «Эпоха» Рейгана взбодрила тех, кто хотел бы дополнить диверсии против международной разрядки закручиванием гаек во внутренней политике Соединенных Штатов, кто в реакционной практике вашингтонской администрации усматривает шанс перенести законы револьвера и кулака с киноэкрана в реальную жизнь.

На гребень волны выходят «новые» мыслителе вновь активизируются уже давно известные реакционные политические силы и организации. Так называемое «моральное большинство», от имени которого выступают правые, выдвигает требование перевооружения, ставит на повестку дня расовую сегрегацию в школах, провозглашает антикоммунизм, выступает против такого основополагающего человеческого права, как право на труд, против движения женщин за свои права, борется за возведение религии в ранг государственного института и т. д. и т. п. Во всяком случае очевидно: могущественные силы толкают США вправо.

Конечно, сегодня мы не можем квалифицировать политический механизм господства монополий как абсолютно фашистский. Однако совершенно очевидно, что тенденция развития этого механизма такова, что фашизм, который как возможность имманентно, внутренне присущ ему, ищет выхода и в какой-то момент может одержать в нем верх. В докладе на VII конгрессе Коминтерна Г. Димитров отмечал, что «до установления фашистской диктатуры буржуазные правительства обычно проходят через ряд подготовительных этапов и осуществляют ряд реакционных мероприятий, помогающих непосредственному приходу фашизма к власти»^[369].

В полной мере эта характеристика относится и к правящим кругам современных империалистических государств, которые исподволь, незаметно, постепенно стремятся к установлению тотальной диктатуры, способной обеспечить их дальнейшее господство.

Глава V Ложь и социальная демагогия фашизма

Откровенно расистские, шовинистические, агрессивные устремления фашистов, установление ими антинародной, антидемократической, террористической диктатуры соединялись с самой беззастенчивой социальной демагогией и ложью. Фашистские заправилы хорошо усвоили уроки Макиавелли, который в свое время заявлял: «Управлять — это значит заставить поверить». Они взяли этот принцип на вооружение.

Именно поэтому в системе фашистского господства, наряду с открытым насилием и физическим порабощением, наряду с тюрьмами, концлагерями и виселицами, столь большое внимание уделялось пропаганде, идеологической обработке масс, духовному манипулированию их сознанием и поведением.

О том, сколь важное значение фашистская Германия уделяла пропаганде, свидетельствуют следующие факты: за годы гитлеровского правления в этой стране было произведено свыше 2 тыс. фильмов, опубликованы тысячи романов и сотни антологий стихов, организованы сотни художественных выставок, создано тысячи памятников, скульптур и т. п. Все это было призвано служить прославлению фашистского режима, воспеванию его мощи и силы, в конечном счете одурманиванию людей, порабощению человеческого мышления.

«Фашизм — ложь, изрекаемая бандитами». Эти слова Э. Хемингуэя абсолютно точно выражают суть и смысл фашистской пропаганды. Разрабатывая приемы своей пропагандистской деятельности, фашисты предпочитали апеллировать не к рациональным аргументам, а стремились больше воздействовать на чувства, эмоции, психологию людей. Искусство пропаганды, вещали фашистские заправилы, состоит в том, чтобы постоянно повторять одни и те же стереотипы, одни и те же понятия. Причем следует обращаться не к разуму, апеллировать не к пониманию, а к спонтанно вырастающим из прошлого «инстинктивным биологическим ценностям»; тем самым у человека неизбежно-де порождаются соответствующие «биологические эмоции». Во всяком случае, по мнению фашистов, поскольку человек — биологическое существо, постольку и чувства в нем господствуют над разумом. Человек прежде всего слушает голос своей крови, доверяет своему инстинкту. Поэтому главное в пропаганде — воздействовать на чувства, эмоции, инстинкты людей, твердили фашистские идеологи.

Гитлер подчеркивал: «Пора покончить с мнением, будто толпу можно удовлетворить с помощью рационалистических мировоззренческих построений. Познание — это неустойчивая платформа для масс. Стабильное чувство — ненависть. Его гораздо труднее поколебать, чем оценку, основанную на научном познании... широкие массы проникнуты женским началом: им понятно лишь категорическое «да» или «нет»... Массе нужен человек с кирасирскими сапогами, который говорит: этот путь правилен!...»^[370]

Весь этот антиинтеллектуальный бред фашистских заправил получил свое «научное» обоснование в трудах фашистских «теоретиков». Так, Эрнст Крик, «разъясняя» суть и приемы фашистской пропаганды, писал в книге «Национал-политическое воспитание»: «Опираясь на революционный инстинкт, национал-социалистическая агитация пользуется преимущественно не интеллектуальными доказательствами и аргументами, но воздействует на изначальную силу ритма, которая обитает на границе между всем рациональным и иррациональным, а также пользуется всем тем, что родственно ритму, и излучает его стимулирующее воздействие. Сюда относится скандирование хором и вообще все искусство господства над массовыми сборищами — искусство возбуждать массы и руководить ими. Опираясь на тот же самый инстинкт, национал-социализм гораздо охотнее пользуется символом и его всепроникающей наглядностью, чем рациональным понятием; свастика, формы приветствия, Третья империя — всему этому свойственна непосредственная движущая сила всего символического, родственная силам, идущим откуда-то из недр земных. Все это называют романтическим, примитивным, хаотическим — и здесь есть своя правда. Но этим еще ничего не доказывается и ничего не опровергается: ведь здесь раскрывается нечто движущее, иррациональное, элементарное, откуда в конечном счете проистекает сила формирующего историю фатально-бесповоротного движения. И без этой силы народ должен был бы умереть, а история — прекратить свой ход; поскольку же она существует, в народе и истории осуществляется новое бытие и новое становление. Этот процесс и носит название революции»^[371].

Итальянские фашисты также утверждали примат чувств над разумом. Именно в этой связи они выступали против интеллигенции. «Мы остерегаемся, — говорил Фариначчи, один из идеологов фашизма в Италии, — большой эрудиции и интеллектуально развитых людей. Мы уверены, что на эрудиции и интеллекте далеко не уедешь, так как побеждают идеи живые, ясные и доходящие до сердца. Поэтому естественно, что многие так называемые интеллектуалы — враги режима...»^[372].

В целях духовного отупления масс, эффектного и эффективного воздействия на массовую психологию фашисты большое внимание уделяли организации всякого рода массовых сборищ: маршей, манифестаций, собраний, зрелищ, игр и т. п.

Фашисты рассчитывали иметь здесь двойной эффект: во-первых, человек должен был чувствовать себя в этой «величественной» массе ничтожным маленьким червем», и, во-вторых, он должен был видеть в этой массе символ силы, мощи движения, к которому он принадлежал, что давало ему возможность чувствовать себя самым сильным, сопричастным к нечто «великому», к могучему «народному духу», к великому «народному сообществу». Вот как описывает национал-социалистические сборища французский историк Р. Бурдерон: «Ночь. Колоссальный стадион едва освещен светом нескольких прожекторов, позволяющим угадать присутствие плотных, неподвижных рядов батальонов СА в коричневой форме. Между рядами высвобождено незаполненное пространство, образующее нечто вроде проспекта, ведущего от входа на стадион, к трибуне. По нему пройдет фюрер. Ровно в восемь он появляется в сопровождении своего штаба и проходит на место, бурно приветствуемый толпой. В тот же миг, когда он проходит по стадиону, по окружности стен вспыхивает тысяча прожекторов, направленных вертикально в небо. Они будут сиять всю ночь, пока длится действо, они обозначают священное место национальной мистерии... До и после выступления Гитлера, на которое доселе безмолвная толпа отвечает движением выброшенных вперед рук и приветственными возгласами, звучат «Германия превыше всего» и «Хорст Вессель». Конечно, это было эффектное зрелище, производившее сильное впечатление»^[373].

Сильное впечатление производила и следующая психологическая подготовка выступлений Гитлера: на фоне вагнеровской музыки — медленный, грозный барабанный бой, тяжелый кованый солдатский шаг и зловещее бряцание оружием, то нарастающее, то удаляющееся. Все это было рассчитано на то, чтобы встревожить, запугать миллионы людей во всем мире, ожидавших у приемников выступления Гитлера: они должны были представить себе огромную военную машину, готовую в любую минуту обрушиться на них.

Апеллируя к чувствам, психологии масс, противопоставляя слепую веру логике разума, логике аргументов, фашисты «разрабатывали» априорные, весьма упрощенные и вместе с тем чрезвычайно мистифицированные постулаты пропаганды. Пропагандистские лозунги фашистов были просты и ясны во всем, что касается определения «врагов», якобы повинных в тех или иных неудачах немецкого бюргера, и неясны, запутаны во всем, что касается вскрытия сущности реальных общественных отношений и самой идеологии фашизма.

Причем фашистам не доставляло большого труда найти объекты для подстрекательства вражды. Поражение кайзеровской Германии в первой мировой войне, Великая Октябрьская социалистическая революция в России, буржуазно-демократическая революция 1918 г. в Германии, Версальский договор, острая экономическая и политическая нестабильность, неуверенность в завтрашнем дне в Германии и т. п. породили в среде широких мелкобуржуазных масс растерянность и панику, новые приступы враждебности к демократическим, революционным силам, страх перед социалистической революцией, жажду реванша и ненависть к чужеземцам-«поработителям», смешанную с завистью к удержавшимся на поверхности крупным капиталистам, новые волны национализма, шовинизма, антисемитизма.

В этих условиях фашистам удалось довольно легко одурманить массы антикоммунистическими и расистскими «мифами», навязать им стереотипы: «мы» и «они» — «враги».

«Враги» — это те, кто разбогател на войне, — американцы, англичане и французы, немецкие владельцы банков и универсальных магазинов, а также левые (они, согласно фашистской легенде, «вонзили нож в спину побеждавшей германской армии»), особенно коммунисты («они хотят лишить нас остатков собственности и положения самостоятельных хозяев»), и, конечно, русские (они хотят привести на Рейн казаков) и другие славянские народы, представители «низших рас» (они занимают исконные немецкие земли, оттесняют наше жизненное пространство), и, наконец, евреи (они ворочают ростовщическим капиталом, объединены в единый всемирный заговор и паразитируют на теле немецкого народа^[374].

Поверхностность представлений, скрывающихся за подобными ложными стереотипами, позволяет выдавать второстепенное в явлении за главное, малозначительное — за существенное, создавать неверное впечатление о знакомом, известном, но не изученном глубоко предмете, факте.

Эксплуататорские классы с давнишних времен пользуются этим приемом. Заведя страну в тупик, правители, будь то рабовладельцы, феодалы или буржуа, всегда искали спасения в грабительских войнах, чуждых народным массам авантюрах, в разжигании расовых и националистических страстей. Врагами данного народа объявлялись другие народы или трудящиеся классы собственной страны. Чтобы вызвать к ним резко враждебные чувства, выдвигался какой-то в сущности своей лживый лозунг, который при многократном повторении становился стереотипным образом.

Гитлеровские идеологи хорошо усвоили подобные приемы идеологического одурманивания масс. Так, в мелкобуржуазной массе легко нашел свой отзвук навязанный фашистской пропагандой образ «коммунистической опасности». Та двойственность социального положения этих слоев, о которой неоднократно предупреждали основоположники научного коммунизма и которая объясняется положением мелкого буржуа как потенциального капиталиста, позволила нацистским заправилам апеллировать к этому классовому «подсознанию» бюргерства. Боязнь лишиться частной собственности, пусть маленькой, ничтожной, но «моей», страх перед необходимостью подчинить свой индивидуализм коммунистическим нормам коллективизма и т. д. и т. п. — все это помешало миллионам представителей мелкобуржуазных слоев разглядеть подлинное лицо фашизма.

Примером безграничной лжи и цинизма является чудовищная антикоммунистическая провокация немецких фашистов с поджогом рейхстага. С целью «разоблачить» коммунистов, запугать мелкобуржуазного обывателя якобы существующей угрозой «коммунистического заговора» и одновременно оправдать террор и преследования демократов в Германии фашисты организовали поджог рейхстага. Гитлеровцы хотели, возложив вину за эту провокацию на коммунистов, разгромить Коммунистическую партию Германии и другие массовые организации рабочего класса. В международном плане, в кругах империалистической реакции, разгромив КПГ, они желали прослыть «спасителями» Германии от «гражданской войны», «угрозы коммунизма» и тем самым заручиться дальнейшей поддержкой империалистических сил Англии, Франции и других стран.

Прибыв к зданию рейхстага спустя несколько минут после начала пожара, Гитлер тотчас же заявил: «Это перст божий; теперь никто не воспрепятствует нам уничтожить коммунистов железным кулаком». Сразу же начались репрессии. Уже в ночь поджога рейхстага фашистским правительством были запрещены все коммунистические органы печати, было арестовано свыше 10 тыс. коммунистов и других антифашистов. К лету 1935 г. гитлеровцами было убито свыше 4 тыс. антифашистов и около 318 тыс. арестовано. Позднее Раушнинг расскажет, как в действительности обстояло дело с поджогом рейхстага. Так, в своей книге «Беседы с Гитлером» он пишет: «Геринг рассказывал детали поджога рейхстага. Тогда в партии тайна этого пожара строго соблюдалась. Я сам не думал иначе, что это дело коммунистов или, по крайней мере, людей, связанных с ними. Только теперь из разговора я узнал, что поджог рейхстага был совершен исключительно национал-социалистическим руководством. Откровенность, с которой в этом кругу сообщались подробности этого акта, была потрясающей. Радостный смех, циничные шутки — такова была реакция этих заговорщиков. Геринг красочно рассказывал, как его «мальчики» проникли в рейхстаг по подземному ходу из его, Геринга, дворца, что они имели в своем распоряжении всего несколько минут и чуть не были обнаружены полицией. Геринг только пожалел, что не весь «сарай» сгорел. В спешке «работу» не успели довести до конца. Геринг, который был в ударе, закончил свой рассказ словами: «Я не имею совести! Мою совесть зовут Адольф Гитлер!»^[375]

Цинизм, прямой обман, подтасовка фактов и т. п. были характерными приемами фашистской пропаганды как внутри страны, так и вовне ее. Так, говоря о внешнеполитических задачах, Гитлер в тесном кругу своих подручных откровенно раскрывал свои цели: «Мне придется играть в мяч с капитализмом и сдерживать версальские державы при помощи призрака большевизма, заставляя их верить, что Германия — последний оплот против красного потопа. Для нас это единственный способ пережить критический период, разделаться с Версалем и снова вооружиться»^[376].

Нацисты, готовясь к войне, демонстративно выступали с многочисленными «миролюбивыми» заявлениями. Чехословакию Гитлер и Геринг неоднократно публично заверяли «честным словом», что никаких агрессивных намерений против нее Германия не имеет. Однако уже через несколько месяцев после этих «честных слов» гитлеровские полчища вероломно ринулись на мирное население Чехословакии. Полякам Гитлер клялся, что Германия оставила мысль о войне с Польшей не только на десятилетия, но и навсегда, Бельгии и Голландии фашистское правительство Германии дало торжественное заверение в том, что признает неприкосновенность и нейтралитет этих государств. Дании оно обещало никогда против нее не прибегать к войне или к другим насильственным действиям. Известно, что вскоре эти страны были оккупированы ордами Гитлера и порабощены.

С подобными «миролюбивыми» заявлениями Гитлер обращался много раз и публично и к Франции и к Англии, заверяя их, что Германия не имеет к ним никаких претензий, что германский народ не преследует никаких военных целей ни против Англии, ни против Франции.

Даже в адрес СССР, народы которого были объявлены «смертельными врагами» Германии еще в «Майн Кампф», Гитлер делал неоднократные «миролюбивые реверансы». В то же время на совещаниях Гитлера с верхушкой «третьего рейха» и вермахта откровенно планировалась агрессивная война против СССР, война на уничтожение. Даже начав уже войну против СССР, фашисты стремились прикрыть свои подлинные агрессивные замыслы.

Чтобы преступный режим не был распознан, чтобы не были распознаны кровавые жестокости, насилие, террор и убийства «окончательного урегулирования», фашисты, разумеется, всячески приукрашивали фасад своего преступного государства, свою бесчеловечную идеологию. Они понимали, что «нормальный» бюргер только в том случае будет способен издеваться и убивать людей, если удастся усыпить его совесть, выдавая ему патриотические или идеологические лицензии на убийство. Поэтому в области внутренней политики фашистская пропаганда начинала с того, что призывала своих «сограждан», особенно молодежь, «посвятить себя делу спасения чести родины». Фашисты демонстративно объявляли молодежь «революционной надеждой», характеризовали свое движение как движение молодежи, призванное «омолодить нацию», «спасти» ее свободу и т. п. «Нация», «родина» — вот была та идея, которую фашисты давали молодежи, многим другим людям, искавшим после катастрофы первой мировой войны, после крушения старых иллюзий какую-то новую духовную опору. За таким бессмертным и непреходящим символом, как нация, родина, народное сообщество, конечно, стоило идти, стоило сражаться и нести жертвы.

Это осуществлявшееся в течение многих лет морально-политическое отравление прямо или косвенно отразилось на всех слоях немецкого общества. Самые широкие массы немецкого народа были захвачены шовинистическими, националистическими лозунгами.

И важно подчеркнуть, что такое отравление немецкого народа осуществлялось сознательно, целеустремленно еще задолго до Гитлера. Вся система воспитания в вильгельмовской Германии была пронизана милитаристским и верноподданическим духом.

В 1914 г., в первые дни первой мировой войны, учителя получили приказ любыми средствами возбудить интерес учеников к событиям на фронте. Обычный учебный план был сокращен, военная подготовка увеличена. В гимназиях было прекращено изучение английского и французского языков, литературы и искусства. Утверждалось, что немецкая литература прошлого и настоящего располагает достаточными ценностями для воспитания учеников в немецком духе и что немецкое искусство достаточно богато, чтобы отказаться от иностранных влияний.

Во время дебатов в прусском ландтаге по поводу задач народного образования К. Либкнехт осудил подобное вмешательство правящих кругов в школьное образование. К. Цеткин также самым решительным образом клеймила «варварство и позор» германских народных школ^[377].

После поражения Германии в первой мировой войне правящие классы активно стремились завлечь молодежь в создаваемые ими многочисленные реакционные организации, такие, как добровольческий корпус черного рейхсвера, «Стальной шлем» и др. В этих организациях молодежи прививали враждебность к демократическим концепциям, приверженность ко всякого рода политической мистике, к принципу авторитаризма и фюрерства, навязывали ей идеи полного растворения отдельного индивидуума в «целостности», воспитывали ее в духе солдатской дисциплины и милитаризма и т. д.

Понятно, что молодежь, зараженная подобными идеями, не могла противостоять национал-социализму. Напротив, нацисты весьма успешно направляли националистические устремления молодежи, ее романтизм, культ природы, склонность к иррационализму и мифологии и т. п. в свою идеологическую систему, а Гитлера сумели изобразить в качестве долгожданного мессии, спасителя. Не случайно поэтому, что более 50% членов Всеобщего германского студенческого союза солидаризировались с политическими взглядами фашистов и приветствовали их победу. Значительную часть молодежи увлекла псевдореволюционная демагогия национал-социализма, его националистическая фразеология, апелляция к мифологии, спекуляции на чувстве товарищества, призыв к героическим деяниям и т. п.

Спекулируя на таких высоких ценностях, как нация, государство, долг, порядок, авторитет и т. п., фашисты грубо мистифицировали их содержание. В противовес марксистской, подлинно научной концепции, рассматривающей нацию как сложное социальное образование, состоящее из социальных классов и слоев, из разнообразных конкретных элементов социального, экономического, политического и нравственного порядка, фашисты, как было показано выше, оценивали нацию как некий абсолют, как живой организм. Нация, национальное, национальная культура, национальный язык, национальные традиции — все это фальсифицировалось и в искаженном виде было использовано фашистами в целях духовного одурманивания людей.

Фашисты, обращаясь к истории своей нации, своего народа, делали акцент прежде всего на реставрацию прошлого, апеллируя к «тайным силам» жизни и природы, к «крови и почве», к мистической псевдоромантической символике. Так, эмблема итальянских фашистов: пучок прутьев с секирой — призвана была вызвать у итальянцев тоску о былом величии Рима и тем самым порождать империалистические устремления. Ярмо и пять стрел фаланги — возрожденная эмблема католических королей, обещающая возрождение золотого века «испанского духа». Нацисты перераспределили цвета имперской Германии до 1918 г. (черно-бело-красный) и сделали своим знаменем такой символ: белый круг на красном фоне с черной свастикой в центре.

Примечательно, что свастика, этот главный символ нацизма, как доказал французский исследователь Р. Алло, по своему происхождению непосредственно восходит не к восточной мифологии, как на это часто указывали, а связана с немецкой же геральдикой. Этот символ имеет прямое отношение к расистским легендам и гербу Гогенцоллернов (он уже использовался тайными расистскими обществами и балтийскими военными корпорациями) и выражает собой призыв к объединению монархистских и расистских кругов с гитлеризмом. Причем если В. Рейх (см. гл. I) соотносит свастику с сексуальными инстинктами, то Р. Алло раскрывает символику свастики в связи с исторической традицией. «Изображение четырех кос, вращающихся вокруг единого центра», символизирует «смерть скошенного колоса и его возрождение к жизни в германском религиозном сообществе»; «...этот типично жертвенный цикл подчеркивает угрожающий смысл свастики» для «врагов арийской расы», отброшенных этим неумолимым движением, магическим вращением во «внешнюю тьму»^[378]. Как видно, вся эта символика была отнюдь не случайна: все это было одним из способов искажения действительности, создания мира иллюзий, мнимого «согласия между народом и нацией во имя высших целей». В.И. Ленин писал о символах, что против них вообще ничего иметь нельзя. «Но "против всякой символики" надо сказать, что она иногда является "удобным средством обойтись без того, чтобы охватить, указать, оправдать определения понятий"...»^[379].

Один из исследователей идеологии фашизма Ф. Хауг (Западный Берлин), вскрывая цель нацистской мистификации, мифологизации истории и культуры, пишет: «Миф готовит людей к тому, чтобы насильственно разрушить существующее и создать новый режим, который не нуждается в том, чтобы его точно определяли, ибо миф вырастает из воззрений группы только как направление, как движение. Миф есть стремление, он не может толковаться рационалистически, действенность мифа вырастает из его внутренней сути»^[380].

Вся эта мистификация, идеализация, романтизация национальных традиций, национальной культуры, языка и т. п. служила фашистам обоснованием для нападок на все прогрессивное и демократическое в национальной культуре, на все «чужеродное», «привнесенное извне», на тех или других «врагов» национальной культуры и т. п. Гитлеровцы демагогически выступали с требованием очистить немецкую культуру, немецкий язык. Наш язык, писала «Фолькише Беобахтер», — это звук нашей души, звук нашей крови. Нужно снова обеспечить немецкому народу приток нордической крови. Во имя «очищения» культуры фашисты убивали коммунистов, преследовали демократов. Они буквально предали огню произведения великих гуманистических писателей как прошлого, так и настоящего. Причем, сопровождалась эта беспримерная акция безудержной националистической и социальной демагогией. Сожжение книг осуществлялось ими под следующими лживыми лозунгами и выкриками:

1. Долой классовую борьбу и материализм. За народную общность и идеалистический образ жизни.

Я предаю огню статьи Маркса и Каутского.

2. Против декадентства и морального расизма. За воспитание, дисциплину и нравственность в семье и государстве.

Я предаю огню статьи Генриха Манна, Эрнста Глаезера и Эриха Кестнера.

3. Против беспринципности и политической измены. За верность народу и государству.

Я предаю огню книги Ф. Ферстера.

4. Против разрушающей душу переоценки психических мотивов. За благородство человеческой души.

Я предаю огню статьи 3. Фрейда.

5. Против искажения нашей истории, за возвращение достоинства и чести нашему прошлому.

Я предаю огню статьи Эмиля Людвига и Вернера Хегемана.

6. Против чуждого народу журнализма демократическо-еврейской чеканки, за ответственное сотрудничество в деле национального строительства.

Я предаю огню статьи Теодора Вольфа и Г. Бернхарда.

7. Против литературной измены солдатам мировой войны. За воспитание народа в духе правды.

Я предаю огню статьи Эриха Марии Ремарка.

8. Против загрязнения немецкого языка, за возвращение бесценной сокровищницы нашего народа.

Я предаю огню статьи Альфреда Керра.

9. Против нахальства и заносчивости. За уважение к неистребимому духу немецкого народа.

Бери, огонь, также статьи Тухольского и Осецкого.

Примечательно, что в прошлом в Германии уже сжигались книги. Это было сделано в октябре 1817 г. немецкими студентами в Эйзенахе. И это было сделано после великих войн против Наполеона, когда немцы были охвачены воодушевляющей мечтой о немецком единстве. Студенты желали в данном случае символически повторить жест М. Лютера, бросившего в огонь папскую буллу. В свое время в символическом акте сожжения книг Г. Гейне увидел угрозу: там, где сжигают книги, в конце концов будут жечь и людей. Предостережение Гейне, как показала история, было обосновано. Нацисты сжигали книги, и это было предостережением и угрозой «противнику». Не случайно, когда состоялось сожжение книг, это грандиозное «культурное обновление», как охарактеризовал его Геббельс, уже имелись первые концентрационные лагеря, а за ними уже вырисовывался и угрожающий облик газовых камер. Во всяком случае уже в те годы фашисты изгнали из страны или бросили в концентрационные лагеря свыше 5 тыс. ученых, писателей и художников.

Под флагом «очищения» немецкой культуры фашистские идеологи фальсифицировали культурное наследие немецкого народа. Например, таких великих поэтов прошлого, как Шиллер, Гердер-лин и др., они изображали своими предшественниками, провозвестниками национал-социализма. А Генрих Гейне, который беспощадно критиковал все темное, реакционное, мракобесное в Германии, был заклеймен «чужаком», его произведения были исключены из программ университетов и вообще всех культурно-просветительных учреждений. Причем его знаменитая песня о Лорелее была объявлена народной, автор которой... неизвестен.

Чтобы воздействовать на массы, на трудящихся, нацисты поощряли литературу и искусство, в которых демагогически героизировался мир труда, широко использовали мелодии старых народных песен, а также мелодии рабочих песен и маршей.

Спекулируя на таких высоких нравственных ценностях, как готовность нести жертвы во имя нации, государства, чувство чести, самопожертвование и т. д., фашисты воспевали смерть во имя расы, нации, фюрера. Если в буржуазно-либеральной культуре человечества смерть обычно рассматривалась как абсолютная неценность, более того, моральная ценность в том и заключалась, чтобы «снять», преодолеть смерть, то фашизм эту неценность превратив в главную ценность. В фашистской Германии вся система воспитания; вся пропаганда была средством умственного и морального уродования людей^[381]. Все и вся были военизированы: школы, университеты, науки.

Фашистский мракобес Е. Банзе даже изобрел «новую психологию», задача которой — изучение «народной души с целью ее военного применения». Дело идет о том, пишет Банзе, «чтобы оказывать психологическое воздействие на собственный народ, дабы держать его в военной готовности, а также на народ враждебной нации с целью расслабить его психологию, вызвать пацифизм, сломить волю к сопротивлению». Надо, подчеркивал Банзе, «поставить понятие войны в центре всего воспитания молодежи и народного образования. Для германского ребенка важнее дать основные вопросы военной техники и раскрыть оборонительные позиции Франции, чем изучать условия жизни саламандр или аграрный вопрос в Древнем Риме»^[382].

Повсюду и всегда молодежи внушали чувство расового превосходства, жестокости и человеконенавистничества.

«Если весь мир будет лежать в развалинах, — к черту, нам на это наплевать,

Мы все равно будем маршировать дальше,

Потому, что сегодня нам принадлежит Германия,

Завтра — весь мир», — так пелось в фашистской песне. И если после аншлюса Австрии и оккупации Чехословакии Гитлер еще был «недоволен» собственным народом, поскольку он в тот момент «не проявил» должного шовинистического, милитаристского духа, то в начале второй мировой войны он уже мог быть «доволен». Немецкий народ бы «готов» к агрессивной, захватнической войне. Немецкие солдаты жестоко опустошали цветущие страны, которые желали только одного — мира. Как писал Г. Манн в начале войны Германии против СССР, немецкие солдаты «убивают в своем неистовстве лучших людей, они забыли цену человеческой жизни, свою собственную они отдают бесполезно и зря. Их героизм стоит немногого, ибо при Гитлере человеческая жизнь ни во что не ставится... Рабочие и крестьяне Советского Союза сражаются и умирают за свободу своей родины, они хотят жить по своим собственным законам. Немецкие солдаты беспрестанно убивают и гибнут потому, что так приказал фюрер. Германия никуда не посылала их, она не нуждается в их ничкемном героизме. Германии не принесет счастья ни их победа, ни их гибель...»^[383].

Итальянские фашисты в своей системе духовной обработки масс также делали упор на такие «высшие и святые ценности», как нация и государство, также провозглашали готовность сражаться и умереть во имя нации высшей нравственной нормой итальянца. Играя на национальных чувствах итальянцев, фашисты назвали созданную ими массовую организацию молодежи «Опера национале Балилла» — в честь генуэзского мальчика Балилла, который 5 декабря 1846 г. бросил камень в австрийских солдат, что послужило поводом для восстания против чужеземцев. Называя так свою молодежную организацию, фашисты стремились нажить (и наживали) капитал на героических событиях национального прошлого Италии.

Спекулируя на таких высоких принципах, как национальное достоинство,долг, верность, авторитет и т. п., итальянские фашисты стремились к одному — привить массам «солдатские доблести», подготовить их к агрессивным, захватническим войнам.

Фашисты в Британии также начинали с призывов к молодежи «посвятить себя делу спасения чести нации», также доказывали, что фашизм — это олицетворение принципов долга, порядка, авторитета, государства, нации и т. п. Так же как и германские и итальянские фашисты, они звали молодежь бороться и жить ради этих высоких принципов. Взамен фашизм предлагал молодым людям форму, возможность подчиняться дисциплине и право требовать дисциплины, возможность командовать другими и высокую честь обретаться вблизи «святая святых» — фюрера.

Могло ли все это привлечь молодежь к фашизму? Конечно. Ибо оказывается, что разрешение всех трудных проблем весьма простое: надо любить, почитать и слушаться Гитлера, Муссолини, Мосли, надо быть сильными, надо действовать, действовать, чтобы «возродить» «новую», «единую», «мужественную», «сильную» Германию, Италию, Англию! Как пишет Мэллали, в практику фашистов не случайно входило провоцирование инцидентов. Если на каком-либо собрании по окончании доклада кто-нибудь в зале вставал, чтобы сделать замечание или задать не угодный фашистам вопрос, на него немедленно налетала группа «распорядителей», которая избивала его на глазах у публики и вышвыривала из зала. Делалось это с целью показать присутствующим мужественность и беспощадный характер фашистского движения. Это вам не словесные бои. Это — действие^[384].

Фашизм, фашистское государство, продолжает далее Мэллали, — это деловое предприятие. Оно не пытается примирить противоречия ни в отдельном человеке, ни в государстве. «Если вы с кем-нибудь не согласны, отдать приказ — дело более скорое, чем вступать в споры. Спор — это не деловое разрешение вопроса. Примирением могут заниматься женщины; в новом, насквозь мужественном движении ему не место». Именно так, подчеркивает Мэллали, фашизм пробуждал к жизни самые дикарские инстинкты как в отдельных людях, так и в масштабах целого государства. И фашистам удалось создать своего рода «единство»: единство каннибалов, исполняющих военную пляску^[385].

Почему фашистам удалось пробудить в человеке, и столь быстро, все примитивное, глупое, низкое, недоразвитое? Как удалось им превратить ординарного бюргера в преступника, в убийцу? Ответ опять-таки нужно искать в психологии мелкой буржуазии, на которую фашизм опирался как на свою массовую социальную базу. П. Алатри в своей книге, посвященной анализу фашизма в Италии, воспроизводит очень точную характеристику мировосприятия мелкой буржуазии, данную Луиджи Сальваторелли: «Сущность мировоззрения мелкой буржуазии, получившей гуманитарное воспитание, исчерпывается одним-единственным словом — риторика... она владеет так называемой общей культурой, которую можно было бы назвать «безграмотностью грамотных». Она, эта общая культура, заключается в весьма поверхностных историко-литературных познаниях... Все их обучение сводится к массе общих, абстрактных, сведений, предназначенных для механического запоминания без какого бы то ни было критического осмысления и без всякой связи с историческим процессом и повседневной действительностью. Поэтому у мелкой буржуазии, воспитанной в таком духе, наблюдается тенденция к догматизму, к легковерию в ipsi dixit (в авторитеты), стремление заменить живое дело и глубокую мысль одними словами да позой, слепая вера в раз и навсегда установленные и неоспоримые истины». В итоге мелкий буржуа «выдумывает некий фантастический абстрактный идеальный мир и игнорирует действительные ценности современного мира; когда же он сталкивается с этим миром без прикрас, он чувствует к нему какую-то смесь морализующего и неумного отвращения и безграничной зависти. Капиталист для него — акула эксплуатации, а квалифицированный рабочий — выскочка, который незаслуженно пользуется большим вниманием, чем он сам. Этому миру, который он считает чисто материалистическим, мелкий буржуа противопоставляет свой идеальный мир; экономической реальности производящих и борющихся классов он противопоставляет миф об абстрактной и трансцендентной нации, думая таким путем утвердить — вопреки ненавистным ему производительным классам — свое нравственное превосходство.

Исходя из своего аполитичного морализма, он считает преступниками, предателями и врагами отечества всех тех, кто не признает этого самого отечества в той безжизненной и бесформенной кукле, какую он прижимает к груди»^[386].

Фашисты хорошо усвоили эти особенности мелкобуржуазной психологии, хорошо использовали их в своем обращении с «массой». Отсюда и вытекала их апелляция прежде всего к чувствам, нежели к знаниям, разжигание фанатизма, подстегивание истерии и т. п. Отсюда прямой обман и подтасовка фактов, стремление отучить человека мыслить самостоятельно стали основным приемом фашистской пропаганды.

Важным звеном фашистской пропаганды, духовного оболванивания масс была безудержная социальная демагогия. В свое время В.И. Ленин, характеризуя бонапартистский режим, отмечал, что для него недостаточно пушек, штыков и нагаек, чтобы удержаться у власти; его заправилы стараются внушить эксплуатируемым, что правительство стоит выше классов, что оно служит не интересам дворян и буржуазии, а интересам справедливости, что оно печется о защите слабых и бедных против богатых и сильных и т. п.^[387].

Тем более в эпоху империализма, в кризисную для капитализма эпоху, «без масс не обойтись». А массы, подчеркивал В.И. Ленин, империалистическим идеологам, империалистическим политикам «нельзя вести за собой без широко разветвленной, систематически проведенной, прочно оборудованной системы лести, лжи, мошенничества, жонглерства модными и популярными словечками, обещания направо и налево любых реформ и любых благ рабочим, — лишь бы они отказались от революционной борьбы за свержение буржуазии»^[388].

Все это было характерно и для фашистов. Они весьма искусно играли на надеждах и опасениях, на настроениях и страданиях нуждающихся масс. Причем порой в узком кругу даже выставляли свой цинизм напоказ. Как вспоминает О. Штрассер, Геббельс, например, перед каждым докладом или выступлением интересовался у организаторов, что за публика будет в зале, чтобы поставить соответствующую «пластинку»: национальную, социальную или сентиментальную. Подобные пропагандистские приемы были присущи и Гитлеру. «Гитлер входит в зал. Нюхает воздух. Минуту он блуждает, ощупью ищет свой путь, зондирует почву. И вдруг он разражается: «Личность уже не имеет большого значения... Германия была попрана. Немцы должны быть объединены, и интересы каждого из них должны быть подчинены общим интересам»^[389]. На другой день он выступает не перед разорившимися лавочниками, а перед крупными промышленниками и говорит прямо противоположное: «Усилия отдельных личностей возрождают нацию. Только усилия личностей имеют значение. Масса слепа и глупа»^[390].

Для фашистской идеологии и пропаганды с самого начала были характерны бездоказательность посылок, несовместимость отдельных частей учения, беспринципная смена лозунгов. «Нелепая программатика, — отмечал западногерманский исследователь Вальтер Хофер, — позволила национал-социалистам выступать одновременно и в антикапиталистическом, и в антипролетарском облачении, изображать себя в качестве реставраторской и революционной силы, провозглашать себя националистами и в то же время социалистами. В результате партия сумела приобрести себе сторонников во всех социальных слоях немецкого народа»^[391]. На эту сторону нацистской идеологии указывал и Герман Раушнинг: «Для национал-социалистов чем противоречивее и иррациональнее учение, тем лучше, тем эффективнее оно. Национал-социалистическое руководство полностью отдавало себе отчет в том, что его сторонники воспринимают какую-либо одну сторону учения, что масса никогда не в состоянии охватить его в целом»^[392].

Не случайно и «Майн Кампф» Гитлера была в такой степени неясной и противоречивой, что удовлетворяла «вкусы» самых разных прослоек общества. Например, нацисты, мнившие себя аристократами, могли увидеть в ней восхваление аристократии, нацисты из рабочих видели в этой книге совсем другое — преклонение Гитлера перед «солью общества — людьми труда». Немецкие националисты проникались идеей национальной исключительности, итальянские фашисты цитировали строки, посвященные интернациональной общности фашизма, солидные буржуа с удовлетворением отмечали похвалы фюрера в адрес «созидательного капитализма».

Обращаясь ко всем слоям немецкого общества, фашисты обещали трудящимся все привилегии социализма, а всем мелкобуржуазным и буржуазным слоям — сохранение частной собственности. Они обещали рабочим право на труд, крестьянам — землю, женщинам — охрану материнства, молодежи — образование, а всем вместе — «национальную немецкую политику».

Учитывая антикапиталистические настроения широких масс трудящихся, понимая, что социализм является «живым убеждением» трудящихся, фашистские главари и их идеологические приспешники, апеллируя к рабочим массам, постоянно оперировали самой антикапиталистической и псевдосоциалистической фразеологией^[393]. Уже само название фашистской партии — «Национал-социалистическая немецкая рабочая партия» — было подобрано специально для обмана масс. В этом наименовании было сосредоточено все, что могло иметь притягательную силу для масс. Еще бы! Партия и «социалистическая», и «национальная», и «немецкая», и вместе с тем «рабочая»! Разоблачая демагогию гитлеровцев, Э. Тельман гневно писал, что в действительности фашисты «представляют собой антинародную, антирабочую, антисоциалистическую партию; партию крайней реакции, эксплуатации и порабощения трудящихся»^[394].

Вся фашистская демагогия была рассчитана на обман трудящихся. 1933 год — год прихода фашистов к власти — объявлялся фашистами «национальной», «народной революцией». В свое время В.И. Ленин писал, что «злоупотребление словами — самое обычное явление в политике... Слово «революция» тоже вполне пригодно для злоупотребления им, а на известной стадии развития движения такое злоупотребление неизбежно»^[395]. Оно «неизбежно», когда контрреволюционеры стремятся скрыть свои замыслы, когда они стремятся создать себе массовую социальную базу, когда они желают обмануть революционно настроенные массы или пытаются отвратить их от подлинно революционной борьбы. «Почему германские фашисты, эти лакеи крупной буржуазии и смертельные враги социализма, выдают себя массам за «социалистов» и свой приход к власти изображают как «революцию»? — говорил Г. Димитров. — Потому, что они стремятся эксплуатировать веру в революцию, тягу к социализму, которые живут в сердцах широких трудящихся масс Германии... Фашизм... обставляет свой приход к власти как «революционное» движение против буржуазии от имени «всей нации» и за «спасение» нации...»^[396].

В целях манипуляции сознанием трудящихся фашисты сознательно включили в свою программу наряду с шовинистическими лозунгами и пункты мнимо антикапиталистические, например требование экспроприировать нетрудовые доходы, уничтожить «процентное рабство», конфисковать военные прибыли, передать концерны государству. Предлагалось обобществить универсальные магазины и разделить их между мелкими торговцами. В программу фашистов в демагогических целях было включено обещание провести аграрную реформу, безвозмездно экспроприировать помещичьи земли, отменить земельную ренту, запретить земельные спекуляции и т. д. и т. п.

Вместе с тем Гитлер постоянно одергивал тех фашистов, которые принимали слишком «революционный» и необузданно «антикапиталистический» вид. После мюнхенского «пивного путча» Гитлер, в сущности, уже полностью приспособил свою программу и свою политику к потребностям наиболее реакционных сил буржуазии^[397]. В 1930 г. в руки противников нацистов попало письмо окружного руководства фашистской партии в Дрездене, адресованное одному веймарскому капиталисту: «Не смущайтесь текстом наших плакатов. Там, конечно, имеются лозунги вроде «долой капитализм» и т. д. Но они несомненно необходимы, ибо вы должны знать, что только под «германским национальным» или «национальным» флагом мы никогда не достигнем своей цели, у нас не будет будущего. Мы должны говорить языком недовольных социалистических рабочих... так как иначе они не будут считать нас своими. Мы не выступаем с откровенной программой по дипломатическим соображениям»^[398]

Разумеется, в целях расширения социальной базы, установления контроля над массами фашисты работали среди рабочих, проводили определенные мероприятия, которые могли отвечать сиюминутным интересам отдельных слоев трудящихся. Так, в 1933 г. немецкие фашисты создали организацию «Сила через радость». По замыслу Р. Лея, руководителя «Германского рабочего фронта», эта организация должна была «нести рабочим радость и наслаждения», приобщить их к «культурному наследию немецкой нации», «примирить» классы на пользу «немецкому сообществу» и т. д. Участие в этой организации давало рабочим некоторые выгоды: льготные туристские путевки во время отпуска, содействие нуждающимся семьям, льготные билеты в театры и кино, возможность заниматься спортом и т. д. Но в конечном счете «Сила через радость» была инструментом социального контроля, духовного манипулирования трудящимися. Средства, на которые она функционировала и проводила свои мероприятия, были средствами самих рабочих, они изымались из их заработной платы и сбережений.

Одним из ключевых слов, которым особенно назойливо манипулировала фашистская пропаганда, было слово «труд». Труд, всеобщность труда были главными лозунгами фашистов, фашистской пропаганды, успех которой во многом покоился на постепенном выходе из экономического кризиса и «рассасывании» массовой безработицы. На фоне продолжающегося кризиса в других европейских странах это в Германии имело сильный психологический эффект. И неважно было, что выход из экономического кризиса наметился еще до прихода фашистов к власти, а безработица была ликвидирована в результате подготовки к агрессивным войнам. Цель была достигнута: рабочий класс был введен в заблуждение, Многие вчерашние безработные не понимали, что после страшного экономического кризиса наступил лишь кажущийся расцвет германской экономики, обусловленный подготовкой к войне. Они не понимали, что вместо «работы и хлеба» фашизм несет им войну, что они будут принесены в жертву войне исключительно ради интересов германских монополистов.

Фашисты весьма умело, весьма искусно обманывали трудящихся. В Германии нацисты в демагогических целях наводняли города красными афишами, эмблемами, знаменами. Испанские фалангисты, учитывая значимость в Испании анархистских течений, наряду с красным сделали своим цветом и черный. Когда нацисты пришли к власти, они «перехватили» у рабочих партий празднование 1 Мая. Известен спор между Розенбергом и Геббельсом; Розенберг требовал отказаться от празднования 1 Мая, поскольку это был праздник международной солидарности трудящихся, и предлагал ввести взамен новый праздник — 20 апреля — день рождения фюрера. Геббельс возразил. Следует, сказал он, отмечать и день рождения фюрера, и сохранить 1 Мая как День труда, «отняв» этот праздник у коммунистов и социал-демократов. Победила точка зрения Геббельса. 1 Мая 1933 г. был введен День труда как праздник, символизирующий единство и сплоченность всех немцев вокруг идеи национального труда. Примечателен первый плакат, который выпустили нацисты ко Дню труда. Он символизировал единство рабочих, крестьян и интеллигенции; причем в центре сверху был портрет Гете, как бы олицетворявший благородные духовные устремления режима.

Фашисты демагогически объявили труд священным делом, «доказывали», что в фашистской Германии все являются «трудящимися»: и рабочие, и капиталисты, и фашистские фюреры. И к сожалению, несмотря на то что фашистское «приятие» социализма сводилось к фальсификации социализма, к ожесточенной борьбе против подлинного социализма, демагогии фашистов верили многие.

Итальянские фашисты, так же как и гитлеровцы, широко использовали социальную демагогию. Они выдвигали в высшей степени радикальные лозунги: обещали освободить и оздоровить национальную жизнь, обвиняли рабочие партии в «классовом эгоизме» и провозглашали себя выразителями интересов всей нации. Особое внимание фашисты уделяли работе с «ардити» — бывшими фронтовиками. Тольятти в свое время считал одной из самых серьезных ошибок социалистической партии именно то, что в первые послевоенные годы она не поняла положения бывших фронтовиков. А фашисты, Муссолини это поняли и с помощью искусной демагогии сумели привлечь многих из них на свою сторону.

Вместе с тем, как указывает Тольятти, фашисты умело оказывали влияние и на рабочих. Чем, например, занимаются секции дополаворо (в точном переводе — «после работы»), организованные фашистами? «Они развивают деятельность в различных направлениях. Участвуя в ней, рабочие получают и некоторые выгоды. Им предоставляют различные льготы, скидки на билеты в театры и кино, возможность приобретения в определенных магазинах продовольственных товаров и одежды по сниженным ценам, оказывается помощь в организации туристских экскурсий. Здесь же следует сказать и о некоторых формах социального обслуживания. В отдельных случаях организации дополаворо выполняют функции касс взаимопомощи, оказывая, например, материальное содействие нуждающимся семьям тружеников, получивших увечья и т. д.»^[399], — отмечал Тольятти.

За всем этим, конечно, скрывалось полное равнодушие, пренебрежение коренными интересами трудящихся: рабочих и крестьян. Со всей очевидностью это обнаруживается в циничных словах Муссолини: «К счастью итальянский народ еще не привык есть несколько раз в день. Его уровень жизни настолько низок, что он меньше ощущает нужду и лишения»^[400].

Демагогическими обещаниями социальных благ были наполнены программы и других фашистских стран и организаций. Так, гитлеровский «вассал» Антонеску в целях обмана и успокоения народных масс демагогически заявлял, что будут приняты меры по «подъему благосостояния крестьянства», осуществлены социальные реформы «в пользу рабочего класса», увеличена заработная плата служащим, развернута борьба за уменьшение детской смертности, повышена роль школы и церкви и т. д. Он обещал развернуть борьбу с коррупцией, создать комиссию по проверке собственности членов королевской камарильи, уменьшить расходы на содержание государственного аппарата и королевского двора, ликвидировать все, что вызывало недовольство и возмущение трудящихся. «Железногвардейские» главари уверяли, что ставят своей целью «возвысить румынский народ» и «устранить социальную несправедливость». Они демагогически твердили, что благодаря их усилиям «скоро придет время, когда каждый будет иметь свое место в жизни в соответствии с его верой и духовными запросами»^[401].

Фюрер британских фашистов Мосли в своей пропагандистской деятельности, в сущности, слепо копировал своих германских и итальянских «собратьев». Взяв себе за образец нацистского фюрера, Мосли издал весьма простую программу («Десять принципов фашизма»), в которой всем было обещано все. Рабочим он обещал работу, мелким предпринимателям — защиту от рабочих-большевиков, капиталистам — более высокие и более устойчивые прибыли, профсоюзам — свободу от эксплуатации их капиталистами, помещикам — экономическую безопасность, мелким фермерам — увеличение земельных наделов и гарантированные цены; аристократическим семействам (многие из которых были тесно связаны с БСФ) он обещал гарантировать уважение к их традиционным привилегиям; стране в целом, он обещал избавление от гнилого либерализма. Помимо всего этого он всем без исключения обещал действие. Был выброшен также лозунг «Англия превыше всего!».

Самой важной составной частью фашистской идеологии, фашистской пропаганды была борьба с учением научного коммунизма. Несмотря на все специфические различия фашизма в разных странах, воинствующий, фанатичный антикоммунизм был характерен для всех разновидностей фашизма. Антикоммунизм, антимарксизм были той точкой соприкосновения, где безоговорочно сходились все разновидности фашизма. Главное, против чего боролись фашисты в марксизме, — это теория классовой борьбы и пролетарский интернационализм, поскольку они приводят индивида к отказу от своей исконной привязанности к своей земле, крови, расе, разрушают чувства принадлежности к народному сообществу, подрывают основы национальной жизни и т. д. и т. п. Фашистские лидеры понимали, что для борьбы с «мировой теорией» марксизма недостаточно одного насилия и террора, необходима еще и «теория», «Всякая попытка бороться с мировой теорией с помощью силы оканчивается неудачей, поскольку борьба не принимает формы агрессии за новую интеллектуальную концепцию, — писал Гитлер в «Майн Кампф». — Только когда две мировые теории сталкиваются друг с другом на равных условиях, грубая, упорная и беспощадная сила способна решить дело оружием в пользу той стороны, которую она поддерживает. Именно с этой стороны борьба с марксизмом терпела до сих пор неудачу. Именно по этой причине законодательство Бисмарка против социалистов вопреки всему провалилось, и так оно и должно было быть. Ему не хватало новой мировой теории, на основе которой можно было вести борьбу»^[402].

Краеугольным камнем, ядром «теории» фашизма, фашистской пропаганды был тезис о «несовместимости» подлинного социализма с марксизмом. Как утверждали фашистские «теоретики», социализм имеет национальный и надклассовый характер, в то время как марксизм — учение интернациональное, якобы не только игнорирующее интересы своей нации, но и подчиняющее их международным «плутократическим», «еврейским» силам. Исходя из разделения общества на антагонистические классы, марксизм будто бы подрывает «национальное единство». Именно поэтому, подчеркивал Гитлер, немецкий социализм отказывается от интернационализма. «С какой стати, — говорил он, — немецкий рабочий должен быть «братом» китайского кули, малайского пароходного кочегара, неграмотного русского сплавщика леса? Разве эти люди ближе ему, чем его немецкий работодатель?»^[403]

Немецким рабочим нацисты прививали национализм, твердили, что знаменитые качества немецких рабочих, такие, как дисциплина, профессионализм, аккуратность и т. п., свойственны исключительно немцам. «Немецкий рабочий сегодня счастлив, он свободный человек в свободной стране. Он — первый рабочий мира»^[404], — лицемерно твердил лидер фашистских профсоюзов Роберт Лей.

Национал-социализм характеризовался фашистами как подлинно «социалистический» путь, противостоящий как «плутократии» Запада, так и «азиатскому» коммунизму СССР, обычно изображавшемуся ими как «казарменный», «уравнительный», «нищий» и т. п. социализм. Нет, наш социализм иной, вещал Геббельс в брошюре «Пруссия вновь должна стать прусской». Спекулируя на националистических настроениях немцев, он твердил, что социализм — это то, что воодушевляло королей Пруссии и что выражалось в поступи прусских гренадерских полков, это социализм долга. Социализм, подчеркивал. Геббельс, — это пруссачество. Понятие пруссачества совпадает с тем, что мы понимаем под словом «социализм».

Подобные «откровения» (которые, конечно, оказывали воздействие на умы и сердца зараженной националистическим угаром мелкобуржуазной массы) в конечном счете разоблачали псевдосоциалистический характер демагогии фашистов.

К. Маркс и Ф. Энгельс в свое время очень точно охарактеризовали, что такое «немецкий» или «истинный социализм». Этот социализм, писали они, «провозгласил немецкую нацию образцовой нацией, а немецкого мещанина — образцом человека. Каждой его низости он придавал сокровенный, возвышенный социалистический смысл, превращавший ее в нечто ей совершенно противоположное. Последовательный до конца, он открыто выступал против «грубо-разрушительного» направления коммунизма и возвестил, что сам он в своем величественном беспристрастии стоит выше всякой классовой борьбы»^[405].

Этот так называемый истинный социализм предавал традиционной анафеме либерализм, представительное государство, буржуазную конкуренцию, буржуазную свободу печати, буржуазное право, буржуазную свободу и равенство и проповедовал народной массе, что в этом буржуазном движении она не может ничего выиграть, напротив, она рискует все потерять. Называя себя не иначе как немецкой наукой социализма, «истинный социализм», разумеется, не содержал в себе и атома социализма; на самом деле он был для абсолютистских немецких правительств только «подслащенным дополнением к горечи плетей и ружейных пуль, которыми эти правительства усмиряли восстания немецких рабочих»^[406].

Фашизм воскресил основную линию отживших реакционных концепций мнимого социализма, чтобы под прикрытием демагогических лозунгов о немецком «социализме», об «уничтожении классов» и т. п. укрепить строй эксплуатации, не допустить подлинно социалистических социальных преобразований.

И разумеется, всю фашистскую пропаганду пропитывало неумеренное прославление личности фюрера. Фюрер был нужен империалистическим кругам как некий идол, кумир, который сплачивал бы вокруг себя и подчинял бы себе широкие массы одураченных и одурманенных обывателей. Навязывание массам фанатичного преклонения перед Гитлером помогало германскому империализму утвердить свое господство над немецким народом, мобилизовать его для осуществления агрессивных, захватнических войн.

Фашистская пропаганда внушала обывателям: Гитлер сделал невозможное возможным. Он научил немцев чувствовать себя немцами. Он сделал это на благо Германии и всей европейской цивилизации. Если Европа не стала сегодня рабыней большевизма, нужно благодарить двух людей: Бенито Муссолини и Адольфа Гитлера. Фашистская пропаганда использовала даже такой факт, что Гитлер когда-то пытался стать художником; она систематически создавала образ Гитлера как чрезвычайно художественной личности. При этом подчеркивались три основные идеи: 1) Гитлер — художник, он — архитектор национал-социалистического государства; 2) это государство нужно рассматривать как произведение искусства; оно имеет структуру, организацию, гармонию и единство художественного произведения; 3) Гитлер любит искусство, и он первый среди тех, кто создает искусство.

Фашистская пропаганда назойливо изображала Гитлера как человека огромной культуры, обладающего мощной творческой волей. Поэтому-де эра Гитлера обеспечивает Германии не только физическую мощь, но и ее духовную власть. Фашистская газета «Фолькише Беобахтер» ставила Гитлера рядом с Бахом и Бетховеном, твердила, что Гитлер вновь обратил немцев к подлинному искусству, что фюрер и культурное творчество всегда вместе, в настоящем и в будущем, что нет в рейхе ни одного художника, который не сделал бы своим внутренним убеждением волю и дух фюрера в политике и культуре, что немецкий художник благодарен своему фюреру за его сердечное участие и т. д. и т. п.

Безмерное «очаровывание» немцев личностью Гитлера осуществлялось фашистской пропагандой с целью добиться безусловного, слепого, основанного на фанатичной вере послушания и повиновения фюреру, олицетворявшему режим. Фашистская пропаганда наделяла Гитлера сверхъестественной способностью совершить чудо, постоянно внушала немцам, что он «отмечен» печатью судьбы, рока, провидения и т. п. Даже накануне 1945 г., когда фашистская Германия стояла уже на пороге своего сокрушительного разгрома, ее пропаганда продолжала твердить эти безумные идеи. Например, журнал «Райх» от 31 декабря 1944 г. писал: «Фюрер — тот утес, о который разбиваются штормовые волны целого океана ярости, которую они (враги) разожгли... За ним как стена стоит его народ.

Народ взирает на фюрера глазами, полными веры, даже тогда, когда не видит его. Он доверяет фюреру так, как только вообще можно доверять человеку. Он — немецкое чудо. Все остальное, что у нас есть, вполне объяснимо, оно имеет свои основания и причины; и только он один — нечто необъяснимое, тайна и миф нашего народа. Он — в каждом из нас.

Нация ощущает его как свою добрую совесть... Здесь действует высшее провидение. Он совершенно лишен всяких претензий... но никакая сила на земле не может помешать ему выполнить свою миссию. Настанет день и великое страдание, которое сегодня легко тяжелым бременем на весь мир, найдет свое внезапное разрешение в том порыве, который он вдохнет в человечество. Он — преобразователь человечества»^[407].

Конечно, это был безумный бред фашистов. Но этот бред был «точно рассчитан». Палм Датт в своей книге «Фашизм и социалистическая революция» совершенно справедливо писал: «...когда слышишь особенно дикие разглагольствования какого-нибудь Гитлера или Геббельса о крови, радости кинжала, германском человеке и девственном лесе, то вся эта бессмыслица может трезвому человеку показаться лишенной всякой логики или просто безумной. Но в действительности все это так же рационально и рассчитано с точки зрения нынешних интересов капитализма... В этом безумии есть свой метод, ибо капитализм уже не может рассчитывать на какую-либо разумную защиту... на какой бы то ни было идеал, чтобы Привлечь массы. Поэтому он может пытаться спастись только на волне обскурантизма, выставляя в качестве идеалов фантастические символы и размалеванные суррогаты, чтобы прикрыть реальность ненавистного всем денежного мешка. Фашизм представляет собой этот процесс, доведенный до высшей степени технического совершенства»^[408].

Фашисты знали, что делали. Они угадали смутные порывы и безотчетные чаяния мелкобуржуазных масс. Взамен всех прежних дискредитированных и обесцененных политических идей они дали этим массам идола, который знал, что делать, в которого нужно было только верить. Этого было достаточно, чтобы пришло «спасение».

Конечно же, абсолютно несостоятельны попытки буржуазных идеологов, буржуазных пропагандистов обнаружить в фашистских главарях некие демонические, трансцендентные силы, которые якобы и объясняют их власть над людьми, над народом. Бесспорно, фашизм нашел в Гитлере и Муссолини персональное выражение. Оба, будучи выходцами из мелкобуржуазной среды, обладали чутьем масс, политической интуицией, огромным личным честолюбием, организаторскими способностями; оба были беззастенчивыми демагогами, «артистами действия», умевшими возбуждать и себя, и толпу. Но главное — это поддержка крупного капитала. Именно империалистические круги привели к власти этих и других авантюристов, создали вокруг них миф «демонических личностей», способных-де «спасти» «нацию».

В.И. Ленин отмечал, что буржуазия, стремясь сохранить свое господство, пойдет на все, она даже будет «брататься с подонками общества, с прямыми ворами и жуликами...»^[409]. В полной мере эта оценка относится и к фашистскому режиму: империалистические круги передали власть в руки кучки авантюристов, представлявших, как правило, отбросы буржуазного общества.

Как отмечает П.Ю. Рахшмир, наличие предпосылок фашизма неотделимо от предпосылок появления соответствующего типа лидера^[410]. Случайно ли, что вожаками фашизма как на подбор оказались — и оказываются — типы феноменальных подонков: люди без следа совести и морали, хотя бы буржуазной, полуманьяки, полуобразованные (хотя отнюдь не тупые), с садистским уклоном, нередко с уголовным прошлым? — ставит вопрос видный советский публицист, исследователь фашизма и неофашизма Э. Генри. И дает четкий ответ: «Нельзя переходить к фашистской или военно-авторитарной диктатуре не создавая новый тип государственного деятеля: тип политика-преступника. Фашиствующей буржуазии... нужны политики... с легкостью, без колебаний, даже с каким-то сладострастием идущие на геноцид — уничтожение целых народов. Политики, для которых руководство государством неотделимо от непрерывного массового террора, от небывалой системы Варфоломеевских ночей, провокаций и фальсификаций, от криминализации всего административного аппарата. Политики, убивающие культуру, исступленно, с пеной у рта ненавидящие интеллигенцию, стремящиеся превратить мыслителей в роботов...»^[411].

К. Бахман в своей книге также подчеркивает преступный характер личности фашистских вожаков. В частности, он пишет: «Гитлер был несомненно крупным политическим преступником. Но он трудился не за свой страх и риск, а на благо немецкого империализма. Буржуазия выдвинула немного гениальных умов с тех пор, как находится в исторически уходящей фазе своего развития. К первым Гитлер не имеет никакого отношения. Но он и не дурак. Дурак во главе германского фашизма вряд ли был в состоянии вынудить мир предпринять такие усилия, которые потребовались для разгрома фашистского режима с 1941 и до 1945 г.». И далее К. Бахман раскрывает те черты, те свойства личности Гитлера, которые сделали его «наиболее пригодным», чтобы встать во главе германского империализма, стремящегося к мировому господству. Гитлер, «глубочайшим образом враждебный людям, лишенный какого бы то ни было гуманизма... был готов на любое политическое преступление таких масштабов, каких до тех пор не знала история». Эти свойства, совершенно обоснованно констатирует К. Бахман, «отражали безграничное моральное разложение класса, которому он служил, — немецкой монополистической буржуазии»^[412].

Примечательны также наблюдения американского посла в Германии в 30-е годы У. Додда, который писал в своем дневнике, что фашистские главари — это невежественные и тупые фанатики, преступники без чести и совести, готовые прибегнуть к самым бесчеловечным методам, и т. д. и т. п.^[413].

Итак, уроки истории учат, что фашистам удалось одурманить широкие массы народа своей человеконенавистнической идеологией, причем, в сущности, еще даже до того, как они расправились с рабочим движением путем жестокого, кровавого террора. Почему это произошло? Как удалось фашистам внедрить свои бредовые идеи в сознание масс? Причин этого, конечно, было немало. И одна из них — недооценка антифашистскими силами необходимости целеустремленной идеологической борьбы с фашизмом».

В своем докладе на VII конгрессе Коминтерна Г. Димитров специально говорил по этому поводу: «Одна из наиболее слабых сторон антифашистской борьбы наших партий заключается в том, что они недостаточно и несвоевременно реагируют на демагогию фашизма и продолжают до сих пор пренебрежительно относиться к вопросам борьбы с фашистской идеологией. Многие товарищи: не верили, что столь реакционная разновидность буржуазной идеологии, как идеология фашизма, доходящая в своей нелепости зачастую до сумасбродства, вообще способна завоевать массовое влияние. Это была большая ошибка. Далеко зашедшее гниение капитализма проникает до самой сердцевины его идеологии и культуры, а отчаянное положение широких народных масс делает известные слои их восприимчивыми к заражению идеологическими отбросами этого гниения»^[414].

Заражению «идеологическими отбросами» капитализма способствовали, во-первых, определенные объективные факторы: связь всякой буржуазной идеологии, в том числе и фашистской с многовековыми предрассудками — националистическими, частнособственническими и другими, которые веками культивировались эксплуататорскими классами; во-вторых, то обстоятельство, что фашисты установили тоталитарный режим, ликвидировали все демократические институты, запретили деятельность всех партий, кроме собственной. Армия, полиция, профсоюзы, молодежные и спортивные организации, наука, литература и искусство — все было поставлено под их полный и безраздельный контроль. Фашисты создали мощные государственные органы идеологической обработки масс, министерство пропаганды (которым в Германии руководил Геббельс), соответствующие отделы в министерстве иностранных дел и в вооруженных силах. Фашисты повсюду и всегда в целях завоевания масс спекулировали их антикапиталистическими настроениями, порожденными кризисом капитализма, который вызвал небывалое обнищание и разорение широких мелкобуржуазных слоев.

Фашисты весьма искусно воздействовали на чувства, эмоции, психологию обнищавших и отчаявшихся масс мелкой буржуазии. Если, например, коммунисты на собраниях рабочих, ремесленников или мелких сельских хозяев всегда открыто и откровенно говорили, что социальной справедливости при капитализме им не добиться, что коммунисты не могут обещать сиюминутного результата на пути ее достижения, что у трудящихся есть лишь один путь добиться социальной справедливости — разрушить капиталистический общественный строй — и т. д. и т. п., то фашисты говорили «просто» и «ясно»: если Гитлер завтра придет к власти, то послезавтра все будет по-иному, все будет хорошо, все будет в порядке. В первом случае надо было думать и принять нелегкое решение бороться и нести жертвы в этой борьбе, во-втором надо было просто поверить.

Благоприятные условия для подобной демагогии создавало и то обстоятельство, что гитлеровцы пришли к власти в такое время, когда мировой экономический кризис, начавшийся в 1929 г., уже шел к концу. Как справедливо подчеркивает историк из ГДР Курт Госсвайлер, это обстоятельство было для фашизма исключительно важным, так как «преодоление кризиса он смог отнести на свой счет. К тому же вследствие подготовки Германии к войне через несколько лет массовая безработица уступила место нехватке рабочей силы. Тот факт, что спустя три года примерно 6 млн. безработных снова получили работу, имел большое значение для изменения настроения масс в пользу фашизма»^[415].

Конечно, ликвидация безработицы за счет раздувания военного производства, за счет подготовки к войне — это роковой путь, который привел немецкий народ к национальной катастрофе. Тем не менее в 30-е годы многие этого не понимали. И потому ликвидация безработицы стала рекламным боевиком, при помощи которого нацистам удалось ввести в заблуждение и некоторую часть рабочих. Ибо «не всякому молодому немецкому рабочему легко было понять, какая связь существует между гитлеровским методом 1933 года обеспечения работой и возникновением войны в 1939 году»^[416], — отмечал В. Ульбрихт. Теперь, после 1945 г., немецкий народ, конечно же, хорошо видит результаты гитлеровского «обеспечения» работой. «Вместо 6 млн. безработных более 6 млн. убитых»^[417], — писал В. Ульбрихт.

Не понимали, куда ведет фашизм страну, и многие итальянцы. После падения фашистской диктатуры Муссолини правительство маршала Бадольо спустя несколько дней после своего прихода к власти опубликовало цифры, рисующие экономическое и финансовое положение итальянского государства. Эти цифры дают картину банкротства, не имеющего прецедента в истории современных государств. Внутренний государственный долг достиг 460 млрд. лир. Сюда надо добавить находящиеся в обращении бумажные деньги в сумме до 100 млрд. и полное исчезновение государственного золотого запаса. Сюда надо еще добавить несколько миллиардов лир государственных обязательств, погашение которых отсрочено и разделено на 30 лет. Все это дает фактическую цифру в 1000 млрд., и это в стране, общенациональный доход которой едва превышает 100 млрд. лир. в год! Фашизм в буквальном смысле слова сожрал богатства страны^[418].

Но все это было потом. А пока фашистам за счет государственного регулирования, за счет военных заказов удавалось обозначать видимость конъюнктуры, видимость экономического подъема.

Все это создавало благоприятную обстановку для фашистской демагогии, для разжигания инстинктов мелкого собственника, для «антикапиталистической» фразеологии фашистов, для обмана масс лживыми «теориями» специфического «национального социализма» и т. д.

Вполне понятно, что фашизм держался не одной только социальной демагогией и мифотворчеством. Никакая фашистская демагогия, никакой обман не смогли бы оказать длительное воздействие на людей, подчинить их себе, если бы фашизм не сумел дать определенных материальных выгод довольно широким прослойкам немецкого общества, если бы он, по выражению В. Хайзе, философа из ГДР, «к святости имени гражданина не прибавлял гешефт буржуа». Об этом же писал Иоганнес Бехер, вынося приговор гитлеровско-фашистской идеологии: «Специфическая действенность была достигнута нацистской идеологией благодаря тому, что она сулила материальные преимущества и временами действительно предоставляла их для широких слоев... Наживались сотни тысяч маленьких людей, участвовавших в бизнесе вооружения, в строительстве казарм, в поставке оружия и обмундирования. Сотни тысяч людей получали прибыли, участвуя в уничтожении свободных народов. Нацистская идеология имела особый успех в той своей части, где она была идеологическим оправданием коррупции, корыстолюбия, безудержного делячества, где именем нации она идеологически освящала эгоистические инстинкты наживы и ограбления»^[419].

Ценой эксплуатации и грабежа оккупированных территорий фашисты получали возможность подкармливать обывателей, заражая одновременно их головы шовинистическим угаром, жаждой новой наживы и грабежа^[420]. Г. Бёлль в своем романе «Бильярд в половине десятого» рассказывает, как в одной из местных германских газет времен второй мировой войны рисовалось «недалекоебудущее немцев»: «...1958 год, двадцатилетний унтер-офицер Моргнер стал тридцатипятилетним крестьянином Моргнером, он поселился на берегу Волги; его рабочий день кончился, Моргнер наслаждается заслуженным отдыхом, покуривая свою трубочку, на руках у него один из его белокурых малышей; Моргнер задумчиво смотрит на свою жену, которая как раз в этот момент доит последнюю корову. Немецкое молоко на берегу Волги...»^[421].

Подобная «перспектива» также служила морально-психологической подготовке обывателя к грабительской войне. Фашистскую солдатню гнала вперед и фанатичная вера в удачу, которая укреплялась легкими победами фашистского вермахта в первые годы развязанной фашизмом второй мировой войны.

В условиях жестоких репрессий, тотального запугивания и подавления большая часть трудящихся также была духовно подавлена и, как писал В. Ульбрихт, потеряла правильную классовую ориентировку. Многие из рабочих разучились понимать взаимосвязь политических явлений. «Дух милитаризма и расизма глубоко проник также и в ряды рабочего класса»^[422].

Настроения, утвердившиеся в тот период в Германии, достаточно выразительно отражены в воспоминаниях бывшего офицера вермахта, а затем известного деятеля немецкого антифашистского движения Отто Рюле. «Для нас, немцев, — пишет он в своих мемуарах, — тогда все шло неожиданно хорошо. После торжественной музыки Листа по радио передавали официальные сообщения о взятии Кракова, Сандомира, Перемышля, Белостока. Сотни тысяч польских военнопленных, сотни захваченных или уничтоженных пушек, танков, самолетов, капитуляция гарнизона Вестерплатте в Данциге, захват порта Гдыня и, наконец, крепости Мозлин и Варшавы. За какие-нибудь три недели поход на Польшу победоносно завершился. Сердца многих немцев забились чаще. И все это при нескольких тысяч погибших с нашей стороны! В октябре в армии снова разрешили танцевальные вечера. Жизнь почти вошла в нормальное русло. С теми пайками можно было жить»^[423].

8 августа 1941 г. в одном из лагерей для немецких военнопленных побывала комиссия Коминтерна. 90% пленных, полностью оставаясь в плену фашистской пропаганды, утверждали, что в «третьем рейхе» осуществлен немецкий социализм, что предприниматели не обладают больше правом все решать самостоятельно и что на заводах и фабриках наведен «порядок». Большинство пленных категорически заявляли, что Германия нуждается в «жизненном пространстве» и что Европе поэтому нужен «новый порядок». Этим они обосновывали разбойничьи походы против других народов. «Потрясающим было то, — отмечал В. Ульбрихт, — что среди солдат находились молодые металлисты из семей социал-демократов. Однако отцы этих солдат ничего не предприняли, чтобы дать понять сыновьям, что несет с собой господство агрессивных сил германского монополистического капитала и ложь о «немецком социализме»^[424].

В 1942 г. В. Пик посетил лагерь военнопленных под Москвой. И здесь многие из тех, с кем он говорил, продолжали повторять нацистские бредни о «спасении Германии от большевизма», «германской расе господ» и о «жизненном пространстве». В. Пик писал: «Разумеется, посещение это представляло для меня очень большой интерес. Вот каков теперь внутренний мир наших соотечественников! Становится жутко! Нам придется еще немало поработать, чтобы снова сделать их разумно мыслящими людьми»^[425].

Да, фашистам удалось одурманить, ослепить ядом национализма, ядом шовинизма и расизма, ненавистью к другим народам, широкие народные массы своих стран. Но они отнюдь не смогли воспитать ни патриотов, ни героев. Они твердили своим солдатам, что они, люди «крепкого кулака», дают подлинное «звучание немецкой истории», что их души сделаны «из того же теста», что и «великие души вечной немецкой национальности», они героизировали их смерть, внушали гибнущим за неправое дело людям, что они сражаются и умирают за «Великую Германию», за ее расу, дух, культуру.

Все это было ложью^[426]. У фашистов «не было и не могло быть ни героев, ни подвигов, ни славы», ибо война, которую они вели, «была грязной войной, бесчестьем для немецкого народа. Гитлеровская агрессия порождала убийц по долгу службы, палачей по воспитанию и призванию. А у палачей и убийц нет дружбы и товарищества, их отношения друг к другу напоминали повадки хищных зверей. И сама их смерть была подобна смерти затравленного хищника»^[427].

И. Видер в книге «Катастрофа на Волге» пишет, что утверждения о «героизме» и «преданности» немецких солдат фатерланду —«дешевка». «Если уж говорить о беспримерном героизме и верности долгу, те имеющих себе равных» в истории, то можно назвать ту доблестную советскую 62-ю армию, которая осенью 1942 г. в огненном аду Сталинграда долгие месяцы упорно обороняла два небольших плацдарма на волжском берегу; храбро сражаясь и выстояв под яростным напором превосходящих немецких сил, она создала предпосылки для победоносного завершения этой военной борьбы»^[428], — писал И. Видер.

Фашисты не оставили после себя ни героев, ни мучеников. В Германии после военного разгрома фашизма, в сущности, не было никакого массового сопротивления, никто не ушел в подполье, чтобы сражаться с оккупационными войсками. Как пишет Кароль Малцужинский в книге «Преступники не хотят признать своей вины», «весь гитлеровский фанатизм испарился за одну ночь, белой дубинки военного полицейского с лихвой хватило для поддержания порядка. Они были фанатиками, когда были сильны. Смелы, когда побеждали. Беспощадны и жестоки по отношению к побежденным и завоеванным. По отношению к победителям они стали вежливы, порой даже услужливы. Самые крупные диверсионные акции.., сводились к выведению на стенах цифры «88» — две восьмерки должны были означать восьмую по порядку букву немецкого алфавита, «H. H.» или «Heil Hitler!»^[429].

То же самое было в Италии. До 25 июля 1943 г. (до дня отстранения Муссолини от власти) в фашистской партии насчитывалось около 5 млн. человек. Тем не менее не нашлось ни одного фашиста, который бы выступил в защиту режима, когда страна узнала о государственном перевороте, о свержении Муссолини.

Пример омерзительной трусости, ренегатства, двоедушия и подлости показали сами главари фашистского режима, когда они оказались на скамье подсудимых. Никто из них не сохранил верности идеологии, которой так фанатично поклонялся прежде. «Ни один из них, даже Геринг, не пытался со скамьи подсудимых в полной мере оправдать и защитить систему, которую представлял, государство, в управлении которым принимал участие, идею, во имя которой человечество втянули во вторую мировую войну. Ни один из них... не постарался защитить расистские принципы и теории о расе господ, которые были священным догматом в «третьем рейхе». Ни один из них не отстаивал и не развивал тезис о том, что единственное благо — это благо германского народа, а все остальное должно быть подчинено ему, что единственный закон — закон, установленный фюрером, только он один обязателен для его подданных. А ведь это были лозунги и принципы не тайной шайки заговорщиков; они открыто и публично в течение многих лет провозглашались, лежали в основе «нацистского воспитания» в гитлеровском государстве. Но только до тех пор, пока за ними были сила и победы»^[430].

Все это говорит не только о ничтожестве самих этих людей, но прежде всего о ничтожестве, бесчеловечности и преступности их идеологии и политики. Фашисты несли людям разрушение, жестокость, духовное опустошение. Они добивались превращения своего и других народов в игрушку в руках империалистических сил. Вся их идеология, вся их пропаганда, вся их демагогия играли подрывную роль, были направлены на то, чтобы отучить народные массы от «привычки думать», анализировать, понимать то, что происходит в действительности. Все их разглагольствования служили тому, чтобы расшатать в умах людей понятия добра и зла, морали и аморальности и превратить немца, итальянца и т. д. в безжалостного завоевателя, в простой винтик бездушной машины, порабощающей и уничтожающей людей.

Такая идеология не могла не погибнуть.

Глава VI Борьба за единство антифашистских сил. Коммунисты — организаторы, самые последовательные борцы движения Сопротивления

Сопротивление фашизму никогда не прекращалось. Более того, оно постоянно росло и крепло, несмотря на страшный, кровавый террор фашизма как в самих фашистских странах, так и в странах, ими захваченных и оккупированных. В борьбе с фашизмом объединялись люди самых различных национальностей. Так, например, в составе Народно-освободительной армии Югославии действовало 63 особых интернациональных и национальных формирования, укомплектованных гражданами многих государств. В рядах польских борцов Сопротивления сражались представители 34 национальностей. Среди участников Словацкого национального восстания находились борцы более 20 национальностей. Массовый характер приняло сопротивление иностранных граждан агрессорам во Франции, Италии и других странах. В освободительной борьбе народов Европы участвовало не менее 40 тыс. советских граждан, а многие зарубежные антифашисты (поляки, чехи, словаки, югославы, венгры, французы, немцы и др.) стали бойцами советских партизанских отрядов^[431].

В авангарде антифашистской борьбы, ее организаторами и вдохновителями были коммунисты, коммунистические партии. В то время как большинство буржуазных политических деятелей и буржуазных политических партий подчинились фашистской диктатуре либо пассивно выжидали, коммунисты не склонили своей головы перед фашистскими извергами и палачами, а самоотверженно и до конца выполнили свой патриотический и интернациональный долг. Коммунистические партии были единственной организованной политической силой, последовательно боровшейся за коренные интересы своих народов. В борьбе против фашизма — злейшего врага свободы и независимости народов — коммунисты проявили стальную волю, несокрушимое упорство и массовый героизм.

Многие и многие тысячи коммунистов в разных странах Европы пали смертью героев в благородной патриотической борьбе за спасение и освобождение своих народов. Так, во Франции 75 тыс. коммунистов отдали свою жизнь за то, чтобы освободить французский народ от фашистского ига; Коммунистическая партия Югославии потеряла 50 тыс. своих членов, которые погибли мужественно сражаясь против фашистской агрессии; 25 тыс. коммунистов Чехословакии погибли в боях против фашизма, 60 тыс. прошли через нацистские концлагеря; более 2 тыс. коммунистов Австрии пали в борьбе против гитлеровцев; из 300 тыс. членов Коммунистической партии Германии 145 тыс. были брошены нацистами в тюрьмы и концлагеря, где многие из них были жестоко убиты. Огромные жертвы понесли Коммунистические партии, Италии, Греции, Болгарии, Румынии, Бельгии и других государств^[432].

Патриотическая, интернационалистская борьба коммунистов против фашистской тирании принесла им огромный политический и моральный авторитет в широких массах народа. И несмотря на то что многие коммунистические партии в годы борьбы с фашизмом потеряли значительную часть своего довоенного численного состава, ряды большинства коммунистических партий к концу второй мировой войны не только не уменьшились, а выросли за счет новых самоотверженных борцов против фашизма, за идеалы свободы и демократии, за идеалы коммунизма.

В этой связи абсолютно несостоятельными, а точнее, лживыми и клеветническими являются попытки буржуазных историков исказить роль коммунистических партий, коммунистов в антифашистской борьбе. Многие буржуазные авторы либо умышленно замалчивают героическую деятельность коммунистических партий в годы господства фашизма, либо умаляют и принижают роль коммунистов в антифашистской борьбе. Антикоммунисты опускаются до такой низкой клеветы, что приписывают коммунистическим партиям «ненациональный» характер, даже обвиняют коммунистов в «государственной измене», а их организации Сопротивления объявляются «центрами шпионажа» и т. д. и т. п.^[433]

Вместе с тем буржуазные идеологи всячески превозносят буржуазные организации Сопротивления, различные эмигрантские правительства, идеализируют некоторых буржуазных деятелей, выдают их за «вождей нации» и «истинных патриотов» и т. п.

Между тем многие буржуазные партии и их лидеры позорно обанкротились. Боясь революционной активности своих народов, они и сами не принимали никакого участия в антифашистской борьбе, и всячески препятствовали ее развертыванию, ее перерастанию во всенародное антифашистское восстание. Лишь некоторые буржуазные политические деятели и отдельные группы из старых буржуазных партий примкнули к движению Сопротивления. Во всяком случае совершенно несостоятельны «доказательства» буржуазных авторов, будто в Германии не рабочий класс, не коммунисты, а прежде всего буржуазия, буржуазная интеллигенция была вдохновителем и решающей силой сопротивления Гитлеру.

Отнюдь нет. Обратимся к Германии, обратимся к фактам. Как отмечает Рихард Лионель, большинство преподавателей и профессоров университетов и других высших учебных заведений Веймарской республики были чрезвычайно враждебны демократическим идеалам. Когда нацисты пришли к власти, университетская профессура их, в сущности, поддержала. Только 20% профессоров и преподавателей вузов было отстранено гитлеровцами от работы. Генрих Манн в 1935 г. совершенно определенно указывал на активную роль профессуры в пропаганде нацистского режима^[434].

Огромную роль в легитимации фашистского режима сыграл также и другой отряд буржуазной интеллигенции — учительский корпус. Большинство учителей «третьего рейха» были активными фашистами. Даже те, кто не был членом нацистской партии, тем не менее сочувственно относились к фашизму и были рады пробуждению «национальной гордости». Активными приверженцами нацизма были и многие деятели культуры Германии. Они читали Гёте или Рильке, играли Баха или Шуберта и вместе с тем без содрогания и угрызения совести прославляли фашистский «порядок», расизм и агрессивные войны.

В конечном счете многие образованные немцы сознательно либо бессознательно, из страха перед насилием, боязни потерять материальное благополучие и социальный статус и т. п. оказывались активными или пассивными соучастниками фашистского режима. Некоторые из них полагали, что фашизм можно пережить и остаться чистым, уйдя «во внутреннюю эмиграцию». Даже страшное, сокрушительное поражение ничему не научило бюргеров. Л. Франк в книге «Ученики Иисуса» показал некоего профессора Габерлейна, вещавшего в трактире: «Человечество на веки вечные в неоплатном долгу перед Германией. Достаточно того, что мы подарили миру Бетховена. Силы германского народа неисчерпаемы... Германия воспрянет. Уже сегодня можно сказать с уверенностью, что, если бы наша стратегия не шла на поводу у какого-то австрийского дилетантишки, Германия выиграла бы войну». И Франк устами редактора левой социал-демократической газеты присовокупил: «А ведь он даже не нацист и никогда им не был. В частной жизни это добропорядочный человек. Так можно последнюю надежду потерять»^[435]. После войны многие немцы уклонялись давать четкие ответы на беспощадные политические вопросы. Сведения о фашистских зверствах побуждали многих к рассуждениям такого рода: самое важное теперь подвергнуть себя очищающему огню своей совести. Многие искали оправдания в добрых поступках, которые совершили они или их родственники в страшные годы фашизма.

Конечно, никто не может обвинять в фашистских преступлениях весь германский народ. Фашисты пришли к власти вовсе не потому, что за них проголосовало большинство народа. Они пришли к власти в результате зловещего союза крупнейших промышленников и финансистов, агрессивных милитаристских кругов и всех других реакционеров. Если бы германский народ добровольно принял Гитлера и нацистскую программу, то фашистам не понадобились бы штурмовые отряды, не понадобились бы концентрационные лагеря и гестапо, которые были созданы для борьбы с антифашистами сразу же после того, как государственная власть перешла в руки гитлеровцев.

В продолжении всей эпохи жестокого фашистского террора, кровавой расправы с антифашистами сопротивление фашизму жило, борьба с ним продолжалась. «Полмиллиона немецких антифашистов, которые погибли в лагерях смерти или в течение многих лет томились в них, тысячи коммунистов, социал-демократов и противников войны, расстрелянных в «третьем рейхе», гильотинированных в Плетцензее, замученных в казематах гестапо, казненные вожди рабочего класса Эрнст Тельман, Джонни Шеер, Эдгар Андрэ — все они доказали, что и в самые черные часы фашистской ночи, когда погасли огни в оккупированной Европе, даже Гитлер не был в силах задушить немецкую демократию, пробивавшую себе путь к свободе»^[436], — пишет М. Подковиньский. «Им не дано было спасти Германию, они могли лишь умирать ради Германии; счастье сопутствовало не им, а Гитлеру, — сказала известная немецкая писательница Рикарда Хух, когда в 1953 г. вышел в свет сборник писем павших немецких антифашистов. — Но смерть их была не напрасной. Если сегодня мы вспоминаем тех, кто отдал жизнь в борьбе против национал-социализма, мы всего лишь платим долг благодарности. Вспоминая, что принесли они в жертву, мы и сами чувствуем себя легче, ибо можем подняться над нашими собственными несчастьями»^[437].

Носителями революционных традиций антифашистской борьбы были прежде всего передовые рабочие, коммунисты. Как писал Р. Роллан, «сила убеждения проверяется готовностью к жертвам. Коммунизм блестяще выдержал испытания кровью. Под топором Гитлера и его палачей коммунизм породил столько мучеников и героев, сколько никогда не порождала ни одна идея»^[438].

Да, в борьбе с фашизмом, в трактовке его сути коммунисты допускали ошибки. Их допускали как отдельные коммунисты-руководители, так и целые партии и даже Коммунистический Интернационал. Одной из характерных ошибок коммунистов в оценке фашизма было подведение под одну крышу различных форм буржуазных государств: от либеральных государств дофашистского периода до фашистских тоталитарных государств. В известной мере подобная ошибка была объяснима. Широкие слои общественности, народные массы европейских стран были после первой мировой войны преисполнены скептицизма в отношении буржуазной демократии. Этот скептицизм разделяли и коммунисты.

Так, отмечал В. Пик, «в Германии коммунисты довольно долго считали, что... правительство Брюнинга является уже правительством фашистской диктатуры»^[439]. Конечно, это правительство было реакционным и немало сделало, чтобы расчистить дорогу фашизму, но само фашистским не было. С вышеназванной ошибкой была связана и другая. Как отмечал П. Тольятти, ее суть заключалась в «постоянном и прямолинейном утверждении», что «на смену фашистскому деспотизму может прийти лишь режим, который является выражением власти рабочего класса и народа, почти априори исключая возможность демократического строя, который бы продлил срок существования капиталистической системы»^[440].

Подобные ошибки были весьма характерны для итальянских коммунистов. Их лидер А. Бордига был убежден, что фашизм — это орудие всей буржуазии, что фашизм может иметь различные формы, в том числе либеральные и демократические. Он полагал вместе с тем, что фашизм — не что иное, как проявление слабости буржуазии, ее последняя отчаянная попытка удержаться у власти, что наступление фашизма должно лишь упростить борьбу (в соответствии с формулой «чем хуже, тем лучше») за пролетарскую диктатуру и установление Советской власти в Италии. Все это привело коммунистов на сектантские позиции. На своем II съезде (март 1922 г.), т. е. накануне прихода фашистов к власти, они снова заявили, что не видят никакой разницы между буржуазной демократией и фашизмом, что все это формы диктатуры буржуазии и поэтому тактика партии должна оставаться постоянной вне зависимости от изменения обстановки, что никакие соглашения с партиями и группами, не разделяющими программных положений коммунистов, не допускаются, что борьба за диктатуру пролетариата и установление Советской власти в Италии — непосредственная цель революционной борьбы.

Такие установки, конечно же, мешали организации пролетариата, всех народных масс на борьбу против фашизма, в защиту демократии и мира. Однако в определенной степени эти сектантские ошибки коммунистов, подчеркиваем еще раз, были объяснимы. Дело в том, что в своих поисках антитезы фашизму реформисты из Итальянской социалистической партии, как правило, апеллировали к абстрактным идеалам свободы и парламентаризма. В сущности, реформисты противопостазляли фашизму не более как буржуазный либерализм дофашистского периода. Но это был тот самый либерализм, который в своем стремлении предотвратить социалистическую революцию поддержал фашизм в борьбе против революционного пролетариата и содействовал таким образом его приходу к власти. Поэтому бороться против фашизма с идейных позиций этого либерализма было исторически несостоятельно, это было фактическим возвратом к вчерашнему дню. К тому же социалисты, во всяком случае первоначально, не осознавали реальной угрозы фашизма, считали его кратковременной опасностью, которую следует «переждать». Поэтому они, в сущности, не поддержали инициатив коммунистов, которые не раз обращались к социалистам с предложением о совместной борьбе с фашизмом. Больше того, они, по сути, саботировали революционную борьбу трудящихся. Подтверждение тому реальные факты. Так, в 1919—1920 гг. в Италии волна революционных выступлений достигла своего высшего подъема. На выборах в ноябре 1919 г. социалисты оказались сильнейшей партией, они получили 156 мандатов из 508, в то время как Муссолини со своими фашистами не получил ни одного. В результате муниципальных выборов в 1920 г. социалисты завоевали 2 тыс. с лишним муниципалитетов, т. е. одну треть общего их количества. Рабочие держали в своих руках почти все фабрики, Италии. На фабриках действовали рабочие советы и была создана вооруженная охрана. Правительство и предприниматели фактически оказались бессильными. И тем не менее социалистическая революция не наступила. Не было решительного революционного руководства. Революционная активность рабочих исчерпала себя в неорганизованных боях, лишенных общей стратегической цели.

Реформистские лидеры социалистической партии предпочли компромисс; они выдвинули сомнительный лозунг: «Революция не делается, она приходит!». Отказавшись от решительных действий, реформисты заключили с предпринимателями соглашение, согласно которому рабочие должны были очистить фабрики, получив за это компенсацию в виде увеличения заработной платы на 20% и обещания установить рабочий «контроль» в промышленности.

Рабочие освободили фабрики, и с этого момента (сентябрь 1920 г.) революционное движение стало спадать. Как отмечает П. Датт, «то, чего не могли добиться ни предприниматели, ни правительство, ни полиция, ни вооруженные силы, было проведено реформистским руководством: рабочие были удалены с фабрик, и капиталисты получили обратно свои предприятия»^[441].

Победа пролетарской революции не состоялась, хотя в ее возможности не сомневались даже буржуазные теоретики и политики. Либеральный историк Сальвемини писал в этой связи: «Если бы руководители Всеобщей конфедерации труда и социалистической партии хотели нанести решительный удар, то они имели для этого все возможности... Банкиры, крупные промышленники и землевладельцы ожидали социалистической революции, подобно овцам, ожидающим своего заклания... В сентябре 1920 года итальянский народ мог совершить сколько угодно коммунистических революций»^[442]. В том же духе писала влиятельная газета «Corriera della sera»: «Революция не произошла не потому, что ей кто-либо преградил путь, а потому, что Всеобщая конфедерация труда ее не хотела»^[443]. Реформисты оказались не в состоянии и противостоять фашистскому перевороту. Не поняв подлинного лица фашизма, итальянская социалистическая партия заняла выжидательную позицию, более того, в 1921 г. ИСП и ВКТ даже заключили пакт умиротворения с фашистами. Рассматривая фашизм лишь как фракцию буржуазии, борющейся за власть, лидеры социалистов и ВКТ не поняли всей опасности фашистского переворота. Э. Хемингуэй, оценивая близорукую позицию реформистов, разобщенность антифашистских сил в Италии, совершенно справедливо отмечал: «Муссолини, самый хитрый оппортунист нашей эпохи, сумел подняться на той волне разочарования, которая была вызвана анекдотической неспособностью итальянских радикалов к сотрудничеству»^[444]. В.И. Ленин, пристально наблюдавший за событиями в Италии, резко осудил позицию реформистов: «Может быть, нам окажут большие услуги, например, фашисты в Италии, тем, что разъяснят итальянцам, что они еще недостаточно просвещены и что их страна еще не гарантирована от черной сотни. Может быть, это будет очень полезно»^[445].

В полной мере подобные оценки можно отнести и к немецкой социал-демократии. Накануне первой мировой войны СДПГ была одной из самых многочисленных и организованных социал-демократических партий. Международные конгрессы социалистов в Штутгарте (1907), Копенгагене (1910), Базеле (1912) широковещательно декларировали: если возникнет угроза воины, все трудящиеся классы и их парламентские представители обязуются предпринять все самые действенные меры, чтобы помешать началу войны. Но если война все-таки начнется, они обязаны бороться за ее быстрейшее окончание и всеми силами использовать вызванный войной хозяйственный и политический кризис к восстанию народа, чтобы ускорить уничтожение капиталистического классового господства.

Однако еще до начала войны, в 1913 г., при голосовании в рейхстаге за предоставление кредитов на увеличение армии депутаты-социал-демократы, представлявшие самую сильную фракцию рейхстага, дали свое согласие на это и тем самым нарушили решения конгрессов своей партии. Следующий шаг предательства социал-демократические лидеры совершили 4 августа 1914 г., проголосовав после начала первой мировой войны за предоставление буржуазно-юнкерскому правительству военных кредитов.

Более того, германские профсоюзы, руководимые реформистами, решили поддержать все мероприятия правительства по мобилизации. Профсоюзы даже выступили с инициативой немедленно прекратить борьбу за повышение заработной платы, прекратить забастовки, создать центральные «рабочие» органы в помощь правительству. В контексте данной деятельности реформистских лидеров социал-демократии был вполне понятен смысл знаменитой реплики Вильгельма II: «Я не знаю никаких партий, я знаю только немцев». Прусский министр внутренних дел также весьма высоко оценивал позицию социал-демократов. Так, он заявлял 31 декабря 1914 г.: «Поворот в воззрениях социал-демократической массы народа, без сомнения, наступил, и даже его вожди не могут противостоять этому влиянию. Они сами в подавляющем большинстве стоят теперь на радикальной точке зрения. В дальнейшем социал-демократы должны быть допущены к работе в хозяйственной и государственной областях, и необходимо дальше пытаться расколоть их лидеров»^[446].

И позднее буржуазное и мелкобуржуазное влияние помешало рабочему классу Германии идти победоносным революционным путем. В 1918 г. в обстановке, вызванной военным поражением, в Германии вспыхнула революция. Знамя рабочих и солдатских Советов было поднято в Киле, Гамбурге, Лейпциге, Мюнхене, Берлине. Однако в отличие от социалистической революции в России, руководимой твердыми и последовательными революционерами-большевиками, стихийные революционные выступления трудящихся масс в Германии не были возглавлены сплоченной, единой боевой пролетарской партией. Весьма быстро ключевые позиции в Советах были захвачены социал-демократами, стремившимися подменить коренные революционные преобразования капиталистического общества буржуазно-демократическими реформами.

В результате, несмотря на благоприятную обстановку, революция не привела к коренному повороту в истории немецкой нации. Рабочий класс потерпел поражение и не смог довести до конца даже буржуазно-демократическую революцию, не говоря уже о превращении ее в социалистическую. Остались нетронутыми экономические позиции монополистического капитала и феодального юнкерства. Не были уничтожены корни агрессивного германского империализма. Капиталистический государственный аппарат не был сломан^[447]. Более того, такие правые вожди германской социал-демократии, как Эберт и Носке (последний даже откровенно называл себя «кровавой собакой»), развернули жестокие, поистине кровавые репрессии против рабочих. Жертвами контрреволюции пали 15 тыс. лучших представителей немецких трудящихся, в том числе Роза Люксембург и Карл Либкнехт.

Таким образом, из-за предательства лидеров социал-демократии поставленные перед немецкими трудящимися исторические задачи — свержения империализма и милитаризма, создания миролюбивой, демократической и социалистической Германии — оказались невыполненными. Революционная часть рабочего класса поздно порвала с реформистскими прислужниками буржуазии. В период Ноябрьской революции (1918) у германского рабочего класса не оказалось сильной революционной партии, которая бы была способна объединить широкие народные массы в борьбе за коренные революционные преобразования. «А действительно революционной партии у немецких рабочих, — писал В.И. Ленин, — ко времени кризиса не оказалось, вследствие опоздания с расколом, вследствие гнета проклятой традиции «единства» с продажной (Шейдеманы, Легины, Давиды и К°) и бесхарактерной (Каутские, Гильфердинги и К°) бандой лакеев капитала»^[448]. В.И. Ленин подчеркивал: «Пока немецкие рабочие терпят у власти таких же предателей социализма, негодяев и лакеев буржуазии, Шейдеманов и всю их партию, до тех пор о спасении немецкого народа не может быть и речи. До тех пор немецкий народ остается на деле — при всех «социалистических» фразах, при всяческих «демократических» и «республиканских» украшениях — рабом буржуазии и соучастником ее преступлений...»^[449].

Анализируя события Ноябрьской революции, Э. Тельман отмечал, что социал-реформисты сделали все от них зависящее, чтобы буржуазно-демократическая революция в Германии, проведенная в известной мере пролетарскими методами и средствами, не переросла в социалистическую. «Трагедия германской революции 1918 года, — писал он, — ...состояла в противоречии между наличием объективно созревших революционных условий, с одной стороны, и субъективной слабостью германского пролетариата, вызванной отсутствием целеустремленной большевистской партии, — с другой... Ни революционный инстинкт, ни несравненный героизм отдельных вождей «Союза Спартака»... не могли заменить железного авангарда, закаленного как сталь в огне революционного опыта»^[450].

Примечательна оценка уроков Ноябрьской революции и позиции правых лидеров социал-демократии, данная нынешним председателем СДПГ В. Брандтом. В статье «Уроки революции, закончившейся поражением» он пишет, что Эберт и его друзья, получив в свои руки политическую власть, не только не выступили против монополий и кайзеровской военщины, но, напротив, пошли на союз с ними, «все более попадали под влияние тех ценностей и норм поведения, которые преобладали в кайзеровской Германии». Ноябрьская революция предоставила СДПГ «неповторимый шанс», но она им не воспользовалась. «Сейчас не вызывает сомнения тот факт, — подчеркивает В. Брандт, — что если бы социал-демократия была в силах завершить демократическую революцию в Германии, т. е. дать солидную демократическую основу Веймарской республике, то Гитлер не смог бы захватить власть»^[451].

Вожди правой социал-демократии в 20—30-е годы давали совершенно неверное, фальшивое толкование как внутреннего развития капиталистических стран, так и международного развития. Они заявляли, что «передовые капиталистические государства» якобы уже «не стремятся к овладению новыми территориями в Европе», что эти страны находят более выгодным переход к «ультраимпериализму», т. е. к «интернациональному картелированию финансового капитала всех стран»^[452]. Начавшийся мировой экономический кризис 1928—1932 гг. они поспешили объявить «случайным» и в то же время утверждали, что при «ухудшающейся конъюнктуре» невозможно, нецелесообразно «вести наступление на капитал...». Более того, базируясь на концепции «организованного капитализма», реформистские лидеры (К. Каутский, Р. Гильфердинг и др.) утверждали, что в Германии якобы уже достигнута политическая демократия, существует равноправие классов, что теперь задача-де заключается только в том, чтобы осуществить хозяйственную демократию, т. е. добиться равноправия рабочих и предпринимателей на заводах, и социализм будет построен. Внедрять в жизнь хозяйственную демократию, по мнению реформистов, должно было государство, будто бы стоящее над односторонними интересами отдельных классов, выражающее общую волю народа в целом. Не боевая классовая борьба рабочего класса, всех трудящихся, а сотрудничество классов — вот, по мнению оппортунистов, главное средство борьбы за социализм.

Руководствуясь такими концепциями, социал-реформисты не могли понять и не поняли подлинного лица фашизма, не смогли раскрыть его конкретную связь с крупным капиталом.

Одни из них расценивали фашизм только как бонапартизм, лавирующий между классами. Другие объявляли его мелкобуржуазным движением и по своему социальному составу, и по характеру.

Не понимая классовой сути фашизма, реформисты недооценивали и опасность фашизма. Полагали, что фашизм может иметь успех только в таких «мелкобуржуазно-отсталых странах, как Италия», но никак не в Германии, не в других «развитых», «демократических» странах Запада, которые имеют-де полный иммунитет к фашистской угрозе. В сочетании с антикоммунизмом подобные ошибочные оценки и привели лидеров социал-демократии к выводу, будто оградить «демократию» от фашистов можно только путем «конституционной» защиты буржуазно-демократического строя, без массовой борьбы трудящихся и уж тем более без объединения с коммунистами. Во всяком случае лидеры СДПГ, исключая возможность совместных действий с коммунистами, пытались помешать приходу Гитлера к власти путем поддержки «меньшего зла» — создания без участия социал-демократов реакционного буржуазного правительства. Как «меньшее зло» на президентских выборах 1932 г. они поддержали кумира юнкеров и милитаристов Гинденбурга. Они изображали Гинденбурга чуть ли не «прогрессивным» деятелем. Обманывая трудящихся, лидеры СДПГ утверждали, будто Гинденбург принадлежит к той части буржуазии, которая ведет «жесточайшую (!) борьбу против открытого и грубого фашизма». Выдвинув лозунг «Выбирайте Гинденбурга — бейте Гитлера!», реформистское руководство СДПГ с головой выдало массы фашизму^[453]. Гинденбург, став президентом, спустя короткое время назначил Гитлера канцлером. Даже когда летом 1932 г. реакционные правящие круги в нарушение конституции отстранили от власти социал-демократическое правительство Пруссии, руководители СДПГ не приняли действенных мер для его защиты, не обратились к массам, не использовали силу профсоюзов, своих вооруженных отрядов, а все свои надежды возложили на имперский суд и предстоящие выборы. А между тем массы немецких социал-демократов, массы рабочих, особенно когда Гитлер пришел к власти, ждали призыва вступить в борьбу с фашистами.

Сил для противодействия фашизму было еще достаточно, если бы коммунисты и социал-демократы выступили объединенным фронтом, тем более что исторический опыт показал, что, когда коммунисты и социал-демократы выступали вместе, они добивались успеха. Так, в 1920 г. коммунисты вместе с социал-демократами и беспартийными рабочими организовали мощную всеобщую забастовку против капповского путча, в 1922 г. — внушительные выступления протеста против убийства Эрцбергера и Ратенау, летом 1923 г. объединенные силы рабочих организаций успешно провели первый в Германии антифашистский день.

Однако лидеры германской социал-демократии постоянно отклоняли неоднократные предложения коммунистов о создании в национальном масштабе единого фронта борьбы против фашизма. А ведь накануне прихода Гитлера к власти на выборах в рейхстаг, в ноябре 1932 г., общее число голосов, поданных за социал-демократов и коммунистов, достигло 13 241 тыс. против 11 729 тыс. голосов, поданных за фашистов. Именно то, что по сравнению с предыдущими выборами количество голосов, поданных за нацистов, уменьшилось на два миллиона и само существование нацистской партии оказалось под угрозой, и послужило толчком к тому, чтобы господствующий класс поставил у власти Гитлера. Лидеры же реформистов, как германские, так и из II Интернационала, поражение фашистов на ноябрьских выборах 1932 г. близоруко оценили как конец фашистской опасности. Так, руководящий орган II Интернационала «Рабочая газета» писала: «Одно сейчас ясно: Германия не будет фашистской». Лейборист Ласки по случаю поражения фашистов на выборах в Германии также заявил: «Я считаю, что гитлеровское движение уже прошло свой кульминационный пункт и вряд ли оно долго сможет сохранять видимость той мощи, которой оно обладало несколько месяцев назад. Гитлер или кто-либо из его сторонников могут войти в кабинет Папена, но в этом случае их быстро оттеснят силы правых... Прошли те дни, когда они представляли собой серьезную угрозу... От всего его движения остались лишь угрозы, которые он не осмеливается осуществить... Он оказался лидером, лишенным прочной основы»^[454].

Подобная оценка политической ситуации в Германии была опасным заблуждением. Коммунисты решительно предостерегали против иллюзии, будто уже удалось уничтожить фашистскую опасность. Они снова и снова предлагали лидерам социал-демократии объединить усилия в борьбе с фашистской опасностью. Однако реформисты с упорным постоянством отклоняли все предложения коммунистов о совместной борьбе с фашистами. Они отклонили подобное предложение коммунистов в июле 1932 г., сделанное после того, как правительство Папена неконституционным путем отстранило социал-демократическое правительство Брауна — Зеверинга в Пруссии; они отклонили предложение коммунистов совместно бороться против фашистов в январе 1933 г., после того как Гинденбург назначил Гитлера канцлером; они отклонили предложение коммунистов о сотрудничестве в марте 1933 г. — после поджога рейхстага и начала разгула в стране открытого фашистского террора.

Лидеры социал-демократии не только отказывались сотрудничать с коммунистами в борьбе против фашизма, но и запятнали себя позорным подхалимством перед Гитлером. Социал-демократические руководители немецких профсоюзов выразили свою готовность сотрудничать с нацистами. Они заявляли, что нацистская «революция» — это-де триумфальное продолжение идей Ноябрьской революции 1918 г. и что их — профсоюзов и нацистов — общим врагом является коммунизм. 17 мая 1933 г. все депутаты рейхстага от социал-демократической партии, после того как депутаты-коммунисты были лишены своих мандатов и брошены в тюрьмы, голосовали за резолюцию о поддержке правительства Гитлера.

Председатель СДПГ Отто Вельс договорился до того, что на заседании рейхстага 21 марта 1933 г. объявил фашистов представителями... рабочего класса. Несколько позднее Вельс заявил о выходе из состава Исполкома Рабочего Социалистического Интернационала в знак протеста против того, что последний распространяет «сказки о зверствах Гитлера». Подобное низкопоклонство не спасло реформистов. Лейнарты и гроссманы, заявлял Лей, «фюрер» нацистского Трудового фронта, в связи с раболепными выступлениями социал-демократических профсоюзных лидеров, могут твердить о своей верности Гитлеру, но их место — за решеткой. 22 июня 1933 г. вслед за Коммунистической партией Гитлер распустил и социал-демократическую партию Германии; многие ее деятели были брошены в тюрьмы и концентрационные лагеря.

Очевидно, трусость, позорное раболепие немецких лидеров социал-демократии перед Гитлером и нацистами привели к столь же гибельным последствиям для рабочего класса и всех трудящихся, как и предательство ими Ноябрьской революции 1918 г. Секретарь Рабочего Социалистического Интернационала (РСИ) Адлер писал тогда, что все попытки приспособления в Германии, безумная тактика профсоюзов, которая выдала врагу крепости рабочего класса в возможно более сохранном состоянии, безумная тактика одной части парламентской фракции, которая, вместо того чтобы разоблачить Гитлера, прикрыла его, еще больше усилили замешательство в рабочем классе, еще больше подорвали его доверие. В конце концов некоторые лидеры германской социал-демократии сами осознали всю пагубность своей политики относительно империализма и фашизма. В январе 1934 г., спустя год после прихода Гитлера к власти, находившееся тогда уже в эмиграции, в Праге, правление Германской социал-демократической партии опубликовало Манифест, в котором говорилось: став в дни Ноябрьской революции во главе государственной власти, социал-демократия «с самого начала разделила ее с буржуазными партиями, со старой бюрократией, даже с реорганизованным военным аппаратом. То, что она взяла в свои руки старый государственный военный аппарат почти без изменения, было той тяжелой исторической ошибкой, которую совершило дезорганизованное во время войны (первой мировой. — Б.Б.) германское рабочее движение...»^[455].

Лидеры германскойсоциал-демократии вынуждены были признать, что и в борьбе с фашизмом они придерживались несостоятельной тактики «пассивного сопротивления». «Мы делали мало. Если мы оказывали некоторое сопротивление, то оно не было централизованным и организованным»^[456], — подвел итоги деятельности СДПГ в те годы один из ее лидеров К. Зеверинг. Основная масса наших сторонников, вспоминал также другой лидер германской социал-демократии — П. Лёбе, ожидала и требовала активной борьбы, однако руководители были убеждены, что борьба бесполезна. После прихода Гитлера к власти в 1933 г. некоторые видные германские социал-демократы признали необходимость единства рабочего класса, необходимость революционной борьбы с фашизмом. Они поняли, что разногласия в рабочем движении «гасятся» самим противником, что причины раскола становятся ничтожными, что борьба за свержение диктатуры не может вестись иначе, как революционным путем. Однако официальное руководство СДПГ по-прежнему отвергало сотрудничество с коммунистами. Гильфердинг, в частности, твердил, что единый фронт с коммунистами не только не ослабит, но якобы усилит фашизм. По его мнению, целью должен быть не единый фронт, а ликвидация коммунистических партий в Западной и Центральной Европе. В начале 1936 г. пражское правление СДПГ издало циркуляр, требующий от социал-демократических организаций отклонять любую связь с коммунистами, не заключать соглашений и договоров с коммунистическими организациями и их представителями.

Не только германские, но и австрийские, финские, венгерские, французские, итальянские и другие социал-демократы и социалисты не оказали должного отпора фашизму, а нередко заигрывали и сотрудничали с ним. Так, СДП Австрии была влиятельной партией в стране, располагала даже собственными вооруженными силами, однако не оказала серьезного сопротивления фашистам. «...Мы тогда испугались борьбы»^[457], — признал видный лидер австрийских социалистов О. Бауэр. Французские правые социалисты доходили до откровенного угодничества перед фашистами. А. Тома, лидер французских социалистов, выступая в качестве председателя Международного бюро труда в 1928 г. на съезде итальянских фашистских профсоюзов, заявлял, что фашистская Италия является «передовым борцом за справедливость по отношению ко всем рабочим», что у Муссолини «есть лишь одна-единственная страсть: обеспечить рабочих работой, поднять их благосостояние, их моральное и духовное состояние», что опыт фашистов «может быть очень полезным и для других стран»^[458]. Более того, позднее выяснилось, что, в частности, лидеры социал-демократической партии Венгрии в 1921 г. официально подписали секретное соглашение с фашистской диктатурой Хорти, по которому они в обмен на легализацию их партии соглашались сотрудничать и поддерживать «мадьярскую точку зрения» и сообщать полиции сведения о деятельности объявленной вне закона Коммунистической партии Венгрии^[459]. Можно привести и другие факты предательства социал-демократических лидеров. Так, после гитлеровского вторжения в Бельгию выяснилось, что председатель Бельгийской рабочей партии Г. Де Ман являлся агентом нацистов^[460].

Именно грубый, открытый антикоммунизм социал-демократических лидеров в первую очередь сорвал объединение народных масс в борьбе против фашизма, именно антикоммунизм сделал социал-демократов неспособными понять подлинную природу, сущность, лицо фашизма.

Международное коммунистическое движение, Коммунистический Интернационал в противовес лидерам социал-демократии со всей серьезностью относились к проблеме фашизма, глубоко изучали его исторические и социальные корни, анализировали его движущие силы, разоблачали его политические цели. В 1923 г. ИККИ на своем расширенном пленуме специально рассмотрел вопрос о фашизме. Пленум принял резолюцию, в которой следующим образом охарактеризовал фашизм: «Фашизм —... упадочное явление, выражение прогрессирующего развала капиталистического хозяйства и распада буржуазного государства. Его глубочайшие корни лежат в том обстоятельстве, что империалистическая война, ускоренный и усиленный ею развал капиталистического хозяйства разрушили, вопреки лелеямым надеждам, прежние житейские условия и обеспеченность существования широких слоев мелкой и средней буржуазии, мелкого крестьянства, интеллигенции. Разочарования и смутные ожидания некоторой части этих социальных слоев на коренное улучшение общественного строя при содействии реформистского социализма, измена революции со стороны реформистских партийных и профсоюзных вождей... заставили этого рода «сочувствующих» пролетариату разочароваться в самом социализме и его освободительной, обновляющей общество силе. Слабоволие и боязнь борьбы, с которыми подавляющее большинство пролетариата всех стран — за исключением Советской России — терпит это предательство и усердствует под скорпионами капитализма для собственного закабаления и эксплуатации, — отняли у пришедшей было в состояние брожения как мелкой и средней буржуазии, так и «интеллигенции» веру в рабочий класс как в могучего носителя коренного переустройства общества; к ним примкнули и пролетарские элементы, активно настроенные, активности требующие, не удовлетворенные поведением ни одной из политических партий. Далее, к фашизму примыкают разочарованные и деклассированные, оторвавшиеся от почвы представители всех социальных слоев, в частности бывшее офицерство, лишившееся профессии и заработка со времени окончания войны. В особенности это относится к побежденным центральным государствам... Старый, якобы «аполитичный» аппарат буржуазно-государственного насилия обеспечивает ее (буржуазию) недостаточно. Она начинает создавать свои особые классовые боевые отряды для борьбы против пролетариата. Такие классовые боевые отряды поставляет ей фашизм»^[461].

Спустя некоторое время — в резолюции V конгресса Коммунистического Интернационала — было дано более полное объяснение сущности фашизма, подчеркивавшее его связь с устремлениями крупной буржуазии: «Фашизм представляет из себя боевое оружие крупной буржуазии в борьбе с пролетариатом, который она не в силах сломить путем законных государственных мер; он — внелегальное средство борьбы, которым она пользуется для установления и укрепления своей диктатуры»^[462].

На V конгрессе Коммунистического Интернационала были вновь подвергнуты критике ошибочные суждения, А. Бордиги о классовой сущности фашизма. Выступая на конгрессе, он вновь поставил знак равенства между режимом буржуазной демократии и режимом открытой террористической фашистской диктатуры. Он утверждал, что фашизм является естественной стадией развития капиталистического строя, что развитие фашизма в рамках капитализма «непреоборимо» и что можно только «сделать менее тяжелыми и печальными последствия фашистского насилия». Более того, Бордига проводил безоговорочную параллель между фашизмом и социал-демократией, характеризовал их как две стороны одной медали, одного и того же инструмента — диктатуры крупной буржуазии. Вместо того чтобы призвать коммунистов, рабочий класс к борьбе прежде всего с фашизмом, Бордига считал необходимым сосредоточить направление главного удара в первую очередь против социалистов^[463]. Г. Лукач, много сделавший для мобилизации масс, интеллигенции на борьбу с фашизмом, наряду с этим также ошибочно утверждал, что все течения буржуазной политики в Германии, включая и социал-демократию, вылились в широкий поток фашистского движения, что все буржуазные «противники» национал-социализма в последнем, решающем вопросе, в вопросе, об отношениях буржуазии и пролетариата в период кризиса капиталистической системы, находятся с ним на одной почве, на почве фашизма, что отделяют их от него только «фракционные различия, тактические разногласия».

Лукач совершенно не понял значения буржуазно-демократического антифашизма как альтернативы фашизму. Он справедливо возлагал на социал-демократию ответственность за то, что она отрезала социал-демократические массы от революционного движения, удерживала массы от острой классовой борьбы, что она недооценивала опасность фашистской угрозы и т. п., однако сам в духе теории о социал-фашизме необоснованно обвинил социал-демократию в том, что она якобы была лишь одним из «крыльев» фашизма.

Вместе с тем, несмотря, на справедливую критику этих неверных суждений, ряд положений в документах Коммунистического Интернационала в известной мере выражал подобные же ошибки. Прежде всего это относится к определению социал-демократии как лишь левого фланга буржуазии, к трактовке лозунга рабоче-крестьянского правительства, к оговоркам по поводу тактики единого пролетарского фронта и т. д. В документах V конгресса утверждалось, что тактику единого пролетарского фронта нельзя рассматривать как «нечто большее», нежели революционный метод агитации и мобилизации масс; недооценивалась борьба в защиту остатков буржуазной демократии; безоговорочно отвергалась идея создания буржуазно-демократической коалиции; лозунг рабоче-крестьянского правительства рассматривался как средство агитации за непосредственное установление пролетарской диктатуры и т. п.^[464]

В 1928 г. на своем VI конгрессе Коминтерн вновь обращается к анализу фашизма, углубляет, уточняет объяснение происхождения и сущности фашизма. В документе, принятом конгрессом, было подчеркнуто, что фашизм — это специфическая форма буржуазной империалистической реакции, что он наступает при определенных исторических условиях, каковыми являются неустойчивость капиталистических отношений, наличие значительных деклассированных социальных элементов, обнищание широких слоев городской мелкой буржуазии и интеллигенции, недовольство деревенской мелкой буржуазии, наконец, постоянная угроза массовых выступлений пролетариата. Чтобы обеспечить себе большую устойчивость власти, ее твердость и постоянство, буржуазия все более стремится переходить от парламентской системы к независимому от межпартийных отношений и комбинаций фашистскому методу^[465]. «Этот метод есть метод непосредственной диктатуры, идеологически прикрываемой «общенациональной идеей» и представительством «профессий» (а по существу, разнообразных групп господствующих классов), метод использования недовольства мелкобуржуазных, интеллигентских и прочих масс путем своеобразной социальной демагогии (антисемитизм, частичные вылазки против ростовщического капитала, возмущение парламентской «говорильней») и коррупции в виде создания сплоченной и сплачиваемой иерархии фашистских дружин, партийного аппарата и чиновничества; при этом фашизм стремится проникнуть и в рабочую среду, вербуя наиболее отсталые слои рабочих, используя их недовольство, пассивность социал-демократии и т. д. Главной задачей фашизма является разгром революционного рабочего авангарда, т. е. коммунистических слоев пролетариата и их кадрового состава. Комбинация социальной демагогии, коррупции и активного белого террора наряду с крайней империалистической агрессивностью в сфере внешней политики является характерными чертами фашизма. Используя в особо критические для буржуазии периоды антикапиталистическую фразеологию, фашизм, упрочившись у руля государственной власти, все более обнаруживает себя как террористическая диктатура крупного капитала, теряя по дороге свои антикапиталистические побрякушки»^[466].

В резолюции о международном положении, принятой VI конгрессом Коминтерна, еще раз специально подчеркивалось: «Характерная черта фашизма заключается в том, что в связи с потрясением капиталистического хозяйственного порядка и вследствие особых объективных и субъективных обстоятельств буржуазия использует, — дабы преградить путь развитию революции, — недовольство мелкой и средней городской и сельской буржуазии и даже некоторых слоев деклассированного пролетариата с целью создания реакционного массового движения. Фашизм прибегает к методам прямого насилия, чтобы сломить силу рабочих организаций и организаций крестьянской бедноты и приступить к захвату власти. Очутившись у власти, фашизм стремится установить политическое и организационное единство всех господствующих классов капиталистического общества (банки, крупная промышленность, аграрии) и осуществляет их безраздельно открытую и последовательную диктатуру. Он предоставляет в распоряжение господствующих классов вооруженные силы, специально вымуштрованные на предмет гражданской войны, и осуществляет новый тип господства, открыто опирающегося на насилие, принуждение и коррумпирование не только мелкобуржуазных слоев, но и некоторых элементов рабочего класса»^[467].

Однако и в документы VI конгресса Коммунистического Интернационала были включены некоторые спорные положения. В частности, таким был лозунг VI конгресса «Класс против класса», поскольку он вводил революционные массы в заблуждение, толкал их на сектантские позиции, мешал или во всяком случае затруднял создание единого антифашистского фронта. Ошибочным было и употребление термина «социал-фашизм». Этот термин использовался, чтобы провести параллель с ленинским термином «социал-шовинизм», которым В.И. Ленин характеризовал поведение лидеров социал-демократии во время первой мировой войны, отождествляя его с буржуазным шовинизмом.

В 30-е годы, как выше уже было показано, в некоторых странах определенные круги руководства социал-демократии даже пытались заигрывать с фашизмом и уж во всяком случае стремились парализовать активность трудящихся масс в борьбе против фашистской угрозы.

Конечно, в новой исторической обстановке, особенно когда социал-демократы были отстранены от участия в правительстве и оказались в оппозиции, применение этого термина было ошибкой. За социал-демократическими лидерами шли довольно широкие народные массы, и подобные обвинения, конечно же, мешали единству трудящихся в антифашистской борьбе. Однако важно учитывать, что, несмотря на эти ошибки, именно коммунисты первыми распознали опасность фашизма и настойчиво призывали к антифашистскому единству действий.

Особенно большой вклад в анализ классовой природы фашизма, в разработку стратегии и тактики борьбы с ним внес VII конгресс Коммунистического Интернационала (июль — август 1935 г.) Конгресс отверг определение фашизма, данное социал-демократическими лидерами, с точки зрения которых фашизм есть либо форма государственной власти, стоящая над обоими классами — пролетариатом и буржуазией, либо восстание мелкой буржуазии и т. п. Опровергая социал-демократические установки по вопросу о классовой сущности фашизма, Г. Димитров в своем докладе VII конгрессу Коминтерна подчеркнул: «Фашизм — это не форма государственной власти, которая будто бы «стоит над обоими классами — пролетариатом и буржуазией», как утверждал, например, Отто Бауэр. Это не «восставшая мелкая буржуазия, которая захватила государственную машину», как заявляет английский социалист Брейлсфорд. Нет! Фашизм — это не надклассовая власть и не власть мелкой буржуазии или люмпен-пролетариата над финансовым капиталом. Фашизм — это власть самого финансового капитала. Это организация террористической расправы с рабочим классом и революционной частью крестьянства и интеллигенции. Фашизм во внешней политике — это шовинизм самой грубейшей формы, культивирующий зоологическую ненависть против других народов»^[468].

Конгресс в своей резолюции подтвердил этот вывод Г. Димитрова: фашизм есть открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических и наиболее империалистических элементов финансового капитала. Фашизм — это не обыкновенная замена одного буржуазного правительства другим, а смена одной государственной формы классового господства буржуазии, буржуазной демократии, другой его формой — открытой террористической диктатурой. В этой связи конгресс отверг также установки, отождествлявшие фашистскую диктатуру и буржуазную демократию. «В современных условиях, — говорил Г. Димитров на VII конгрессе Коминтерна, — миллионам трудящихся, которые живут в условиях капитализма, приходится определять свое отношение к тем формам, в которые в разных странах облекается господство буржуазии. Мы не анархисты, и нам вовсе не безразлично, какой политический режим существует в данной стране, буржуазная диктатура в форме буржуазной демократии, хотя бы с самыми урезанными демократическими правами и свободами, или буржуазная диктатура в ее открытой, фашистской форме.

Являясь сторонниками советской демократии, мы будем отстаивать каждую пядь демократических завоеваний, которые рабочий класс вырвал годами упорной борьбы, и будем решительно драться за их расширение... Пролетариат всех стран пролил много крови для завоевания буржуазно-демократических свобод, и понятно, что он всеми силами будет бороться за их сохранение»^[469].

В этой связи конгресс сделал принципиально новый и важный вывод о том, что «сейчас трудящимся массам в ряде капиталистических стран приходится выбирать конкретно на сегодняшний день не между пролетарской диктатурой и буржуазной демократией, а между буржуазной демократией и фашизмом»^[470], отвергающим любые формы демократии.

Вместе с тем конгресс подчеркнул, что борьба против фашизма должна развертываться отнюдь не в духе классово-нейтральной борьбы за демократические права, но должна быть направлена против такой основы или сердцевины современного капитализма, как финансовый капитал. Антифашистская ориентация VII конгресса требовала не просто поворота или возврата к буржуазной демократии, но стремления добиться новой демократии, такой, которая позже, со свержением фашистских режимов, развилась в форме народной демократии и антифашистской демократии и которая (в более расширенном смысле) выкристаллизовалась в наши дни в форме антимонополистической демократии как ближайшей цели коммунистических партий и рабочего движения в развитых капиталистических странах. Лозунги борьбы, которые выдвигались коммунистами, основывались, таким образом, на противопоставлении фашизму не просто демократии, но антифашистской демократии как понятия, уже подразумевающего упомянутое выше определение природы фашизма как террористической диктатуры наиболее реакционных кругов империалистической буржуазии.

Конгресс указал также на то, что фашизм — это отнюдь не германский либо итальянский феномен. Устремленность к фашизму в той или иной форме присуща крупной буржуазии всех капиталистических стран, не способной в условиях упадка, кризиса капитализма противостоять рабочему движению ограничиваясь рамками легальности, соблюдая нормы буржуазной демократии. Она повсюду создает «белую гвардию», пытаясь с помощью террора и кровавых расправ сохранить и упрочить свое положение. Но, разумеется, подчеркнул в своем докладе на конгрессе Г. Димитров, «самая реакционная разновидность фашизма — это фашизм германского типа. Он нагло именует себя национал-социализмом, не имея ничего общего с социализмом. Гитлеровской фашизм — это не только буржуазный национализм. Это звериный шовинизм. Это правительственная система политического бандитизма, система провокаций и пыток в отношении рабочего класса и революционных элементов крестьянства, мелкой буржуазии и интеллигенции. Это — средневековое варварство и зверство. Это необузданная агрессия в отношении других народов и стран»^[471].

Обращая внимание на рост фашистской опасности в капиталистических странах, VII конгресс Коминтерна вместе с тем решительно высказался против фаталистического представления о том, что победа фашизма в таких странах, как Италия, Германия, Финляндия и т. д., якобы была неизбежна. Такое абсолютно неверное мнение высказывали многие социал-демократы (Фридрих Адлер, например). Подобная точка зрения была опасной, она вызывала пассивность, тормозила борьбу масс.

Да, в ряде стран фашизм одержал победу, антифашисты проиграли битву. Но почему? Конгресс глубоко проанализировал причины, обусловившие победу фашистов. Во-первых, фашизм был порожден союзом крупных финансистов, промышленников, земельных собственников, государственной и правительственной бюрократии, церковной иерархии и т. д. Уже в результате этого союза создалось неравное соотношение сил между фашистами и антифашистами. Во-вторых (и это главное), рабочий класс вследствие политики классового сотрудничества с буржуазией, проводимой вождями социал-демократии, оказался расколотым, политически и организационно разоруженным. Вследствие того что социал-демократия проводила, по сути дела, антикрестьянскую политику, пролетариат оказался изолированным от своего естественного союзника. Фашизму же, напротив, удалось увлечь за собой массы крестьянства.

Коммунисты самокритично подвергли анализу и собственные ошибки, извлекли уроки из собственных неудач. Серьезной ошибкой было то, что коммунисты (как и многие другие прогрессивные и демократические деятели) в первый момент недооценили опасность фашистского движения, идеологии фашизма, полагали, что в развитых странах, таких, например, как Германия, с организованным рабочим движением фашисты не смогут взять власть и что стихийно пришедшие к ним мелкобуржуазные массы так же быстро повернутся к ним спиной; они считали, что фашистские идеи настолько реакционны, настолько примитивны, что будто бы и не смогут оказать сколько-нибудь значительного влияния на широкие народные массы^[472].

Существенной ошибкой было также то, что многие коммунисты не учитывали в полной мере в своей практической деятельности важное значение национального вопроса. Это в большой степени относится к коммунистам Германии. Конечно, коммунисты понимали всю остроту национального вопроса в Германии после Версаля. КПГ решительно выступала против Версальского договора. Она безусловно правильно выступала также против националистического, шовинистического одурманивания немцев, которое могло привести немецкий народ лишь к новой катастрофе. Коммунисты Германии, подчеркивая, что им глубоко присуще чувство национальной гордости, совершенно справедливо связывали борьбу за национальные интересы немецкого народа с борьбой за социальные требования трудящихся., Э. Тельман, выступая в 1932 г. на митинге перед французским населением, призвал его вместе с немецкими трудящимися вести борьбу против Версальского диктата. Он заявил: французский народ не враг немецкому народу, так же как и немецкий народ не враг французскому народу. Врагом немецкого и французского народов является монополистический капитал обеих стран. Однако в условиях разнузданной националистической, шовинистической истерии, развязанной реакцией и фашистами, КПГ, особенно ее низовые организации, запоздала с практической разработкой программы национального и социального освобождения. Как отмечал на VII конгрессе Коммунистического Интернационала Г. Димитров, «наши товарищи в Германии долго недоучитывали ущемленное национальное чувство и возмущение масс против Версаля, пренебрежительно относились к колебаниям крестьянства и мелкой буржуазии, запоздали с программой социального и национального освобождения, а когда выставили ее, то не сумели применить ее к конкретным потребностям и уровню масс, не сумели даже широко популяризировать ее в массах»^[473].

Далее, одним из недостатков в деятельности коммунистов было их слабое влияние на крупных промышленных предприятиях. Это было обусловлено тем, что в Германии осенью 1932 г. лишь 11% членов КПГ работали на производстве. Большинство же коммунистов были безработными. На VII конгрессе Коминтерна было отмечено также, что коммунисты не учли в должной мере опасного воздействия фашизма, фашистских идей на молодежь. Э. Тельман в 1932 г. справедливо отмечал: «По статистическим данным установлено, что после 1910 года выросло около десяти-двенадцати миллионов молодых людей, целое послевоенное поколение. Эта молодежь не участвовала ни в войне, ни в революции или пережила эти события в детском возрасте. Это поколение было экономически подорвано раньше, чем оно вступило в жизнь. Прямо со школьной или студенческой скамьи они попадают на биржу труда... Надо признать, что национал-социализму удалось одурманить некоторую часть этой молодежи... Мы должны знать, что фашизм при помощи псевдотовариществ, военизированной организации трудовой помощи, военной дисциплины и т. д. втягивает эту молодежь в борьбу против пролетариата, мобилизует ее для империалистической войны»^[474].

На VII конгрессе Коминтерна Г. Димитров по этому поводу сказал следующее: «Говоря о молодежи, мы должны открыто заявить: мы пренебрегали нашей задачей вовлечения масс трудящейся молодежи в борьбу против наступления капитала, против фашизма и угрозы войны... Мы недооценивали огромного значения молодежи в борьбе против фашизма. Мы не всегда учитывали особые экономические, политические и культурные интересы молодежи. Мы не обращали также должного внимания на революционное воспитание молодежи. Все это весьма ловко использовал фашизм, который увлек в некоторых странах... большую часть молодежи на антипролетарский путь... Наши коммунистические союзы молодежи в ряде капиталистических стран все еще являются преимущественно сектантскими, оторванными от масс организациями. Их основная слабость заключается в том, что они все еще стараются копировать коммунистические партии, их формы и методы работы... Они недостаточно учитывают, что это организация со своими особыми задачами. Ее методы и формы работы, воспитания, борьбы должны быть приспособлены к конкретному уровню и запросам молодежи»^[475]. Все это объясняет в значительной степени, почему в те годы не удалось остановить фашизм.

Тем не менее фашизм можно было остановить, можно было предупредить захват власти фашистами. Для этого, указывал Г. Димитров, необходимо было соблюдение следующих условий: боевая активность рабочего класса и сплочение его сил; наличие сильной революционной партии, умело руководящей борьбой трудящихся против фашизма; правильная политика рабочего класса в отношении крестьянства и мелкобуржуазных масс города; бдительность и своевременные действия революционного пролетариата. Важно было не дать фашизму застать себя врасплох, не отдавать ему инициативы, наносить ему решающие удары, когда он не сумел еще собрать своих сил, не позволить ему укрепиться, давать ему отпор на каждом шагу, не допустить завоевания им новых позиций.

Специально говоря о борьбе германского пролетариата, Г. Димитров разъяснял, что он мог бы предотвратить победу фашизма. «...Для этого он должен был добиться установления единого антифашистского пролетарского фронта, заставить вождей социал-демократии прекратить поход против коммунистов и принять неоднократные предложения компартии о единстве действия против фашизма. Он должен был при наступлении фашизма и при постепенной ликвидации буржуазией буржуазно-демократических свобод не удовлетворяться словесными резолюциями социал-демократии, а отвечать подлинной массовой борьбой, затрудняющей осуществление фашистских планов германской буржуазии. Он должен был не допустить запрещения правительством Брауна — Зеверинга Союза красных фронтовиков, а установить между ним и почти миллионным рейхсбаннером боевой контакт и заставить Брауна и Зеверинга вооружить и тот и другой для отпора и разгрома фашистских банд. Он должен был вынудить лидеров социал-демократии, возглавлявших правительство Пруссии, принять меры обороны против фашизма, арестовать фашистских вождей, закрыть их печать, конфисковать их материальные средства и средства капиталистов, субсидировавших фашистское движение, распустить фашистские организации, отнять их оружие и т. д. Далее, он должен был добиться восстановления и расширения всех видов социальной помощи и установления моратория и пособий для крестьян, разоряющихся под влиянием кризисов, за счет обложения банков и трестов и таким образом обеспечить себе поддержку трудящегося крестьянства»^[476], — говорил Г. Димитров.

Конгресс Коминтерна подчеркнул, что даже и в условиях победы фашистского режима в той или иной стране борьба с ним отнюдь не бесперспективна. Рабочий класс может свергнуть фашизм, если будет вести борьбу против него, если осуществит единство и путем своевременного развертывания боевых акций не даст возможности фашизму укрепиться, если при правильном революционном руководстве рабочий класс сумеет объединить вокруг себя широкие слои трудящихся города и деревни.

На конгрессе было подчеркнуто, что фашизм, в сущности, непрочен. В противоположность социал-демократическим концепциям «организованного капитализма» и троцкистской идее о том, что господство финансового капитала и монополий якобы уменьшает неравномерность в развитии капиталистических стран, Коммунистический Интернационал (подобно тому как в свое время В.И. Ленин в полемике против Каутского) подчеркнул, что в условиях государственно-монополистического капитализма конкуренция между монополиями отнюдь не уменьшается, а обостряется и приводит к особенно резким противоречиям и конфликтам. «Фашизм, собиравшийся преодолеть разногласия и противоречия в лагере буржуазии, еще более обостряет эти противоречия. Фашизм старается установить свою политическую монополию, насильственно уничтожая другие политические партии. Но наличие капиталистической системы, существование разных классов и обострение классовых противоречий ведут неизбежно к расшатыванию и взрыву политической монополии фашизма»^[477]. Вот главная причина непрочности фашистской диктатуры, заявлял Г. Димитров.

Считая важнейшей задачей борьбы против фашизма создание широкого Народного антифашистского фронта, VII конгресс Коминтерна обратился ко всем организациям рабочего класса, ко всем трудящимся с призывом объединить все силы на борьбу против главного врага человечества и культуры, демократии и свободы — против фашизма. Коммунистический Интернационал, коммунисты старались всемерно облегчить создание единого антифашистского фронта^[478].

«Трудно найти в послевоенной политической истории другой такой момент, как настоящий, когда интересы рабочего класса, крестьянства, мелкой буржуазии и интеллигенции, когда интересы малых народов, зависимых и колониальных стран, когда интересы культуры и науки, интересы мира и демократии так совпадали бы и шли в общем потоке против злейшего врага человечества — фашизма, — подчеркивал Г. Димитров. — Это вполне реальная основа для создания единого фронта рабочего класса и народов всех стран против фашистского варварства и поджигателей империалистической войны»^[479].

Руководствуясь идеями и решениями Коминтерна, Центральный Комитет КПГ обратился ко всем представителям немецкой оппозиции с призывом объединиться: «Давайте протянем друг другу руки. Давайте заключим союз против общего врага — Гитлера. Социалисты, коммунисты, демократы, люди всех вероисповеданий, давайте действовать совместно, помогать друг другу. Положим конец всяческой разобщенности, которая только на руку Гитлеру. Объединимся в широкий немецкий Народный фронт. Только он может привести и, приведет наш немецкий народ к свержению Гитлера»^[480].

Когда началась вторая мировая война, когда фашисты напали на СССР, когда гитлеровские армии рвались к Москве, Коммунистическая партия Германии вновь обратилась с воззванием к германскому народу и германским войскам. В воззвании говорилось: «Единственное средство для спасения германского народа — это покончить с войной. Но для того, чтобы прекратить войну, надо свергнуть Гитлера. Боритесь за прекращение войны, за спасение Германии! Гитлер — это война без конца! Путь Гитлера ведет к уничтожению нашего народа, к опустошению страны, к катастрофе! Немецкий народ должен избрать другой, свой собственный путь. Этот путь ведет к созданию такой Германии, которая поймет, наконец, что нужно жить в мире со всеми народами...»^[481].

Коммунистическая партия Германии была единственной организованной политической силой в стране, которая никогда не выпускала из рук знамя борьбы против фашизма и войны. Она непрерывно и последовательно разоблачала захватническую империалистическую политику заправил гитлеровской Германии, своевременно предостерегала народ от катастрофы, указывала ему правильный путь избавления от гитлеризма, организовывала движение Сопротивления^[482]. Именно поэтому фашисты видели в Коммунистической партии главную угрозу фашистской диктатуре; именно поэтому кровавый нацистский террор был направлен прежде всего против коммунистов.

В 30-х годах многие представители демократической, прогрессивной интеллигенции взволнованно и страстно призывали к единству в борьбе против фашистского варварства. Так, Клаус Манн, сын Томаса Манна, решительно поддержал идею объединения всех антифашистских сил, призвав отбросить все антикоммунистические предрассудки: «Я не коммунист и никогда не был им; также не могу назвать себя марксистом... Но демократия, которая с самого начала отказывает коммунистам в праве на власть и которая намерена вновь загнать их в оппозицию, вряд ли может называться демократией. Мне известны возражения некоторых социал-демократов против сотрудничества с компартией, знакомы мне и сомнения католиков... Но в сумме эти аргументы все же несравнимо слабее нашего решающего контраргумента: без объединения антифашистских сил невозможно добиться падения Гитлера, без этого объединения немецкому народу надеяться не на что... Сложившаяся обстановка настоятельно требует активных действий, а не перебранки по поводу устаревших недоразумений»^[483].

Разумеется, и в среде социал-демократии происходило расслоение. Большинство социал-демократов несомненно стояло за свержение фашистского режима, выступало за создание единого фронта. Ряд видных функционеров СДПГ заняли честную и принципиальную позицию. Среди них Рудольф Брейтшейд, Отто Гротеволь, Фриц Эберт, Отто Бухвиц и др. Однако, несмотря на это, правые социал-демократические круги во главе с эмиграционным правлением упорствовали в своем отказе от сотрудничества. Они оставались пассивными наблюдателями событий внутри страны и за границей, избегали брать на себя историческую ответственность и, в сущности, стояли в стороне от активной, последовательной антифашистской борьбы.

О том, что победа фашизма отнюдь не была неизбежна, о том, что коммунисты и социал-демократы могли успешно совместно бороться против фашизма, свидетельствуют события, например, во Франции.

Тридцатые годы во Франции (как и в Германии) характеризовались продвижением вперед фашизма. 6 февраля 1934 г. во Франции была предпринята попытка фашистского путча. Фашисты не смогли захватить власть, однако к власти пришло реакционное правительство, в составе которого оказались Петэн и Лаваль. «Но это была пиррова победа, — подчеркивал М. Торез. — Что-то новое рождалось в огне пожаров, зажженных фашистскими бандами. Это новое не было диктатурой Петэна или де ля Рока, это было единство действий пролетариата, это был Народный фронт»^[484].

В 1936 г. на VIII съезде ФКП М. Торез от имени французских коммунистов, обращаясь к трудовому народу, призвал к активной антифашистской солидарности все классы и слои общества, заявив, что коммунисты с чувством признания и уважения обращаются к «крестьянам, пролетариям и интеллигентам, умножившим мощь и славу нашей родины»^[485].

С особым вниманием и тактом коммунисты Франции обращались к деятелям культуры Франции. Они подчеркивали, что, будучи интернационалистами, глубоко чтят и заслуженно гордятся великим прошлым своей родины, своими великими предками — борцами 1793 г., участниками февральских и июньских битв 1848 г., героями Парижской Коммуны. Гордятся и считают себя законными наследниками революционной мысли энциклопедистов XVIII века, философского материализма Дидро, Гельвеция, Гольбаха, всей великой культуры Франции. Деятели культуры горячо откликнулись на призыв коммунистов к совместной антифашистской борьбе. Р. Роллан, во время первой мировой войны эмигрировавший в Швейцарию и ждавший там конца кровавой бури, теперь настойчиво обращается с воззваниями ко всем, кому дороги свобода, сокровища всего человечества, человеческое достоинство. Он заменяет лозунг «над схваткой» требованием сплоченности, единства действий, призывом ко всем, в ком живы человеческие чувства, отказаться жить для одного искусства, спуститься на реальную арену борьбы, занять свое место на линии фронта антифашистской борьбы. При этом он подчеркивал, что главный бастион антифашизма — это социалистический Советский Союз, и заявлял, что взоры потомков, штурмовавших Бастилию, устремлены сегодня к Москве.

Давая ретроспективную оценку событий 30—40-х годов во Франции и политики ФКП в те дни, Жак Дюкло отмечал, что «проблема заключалась в следующем. Выдвигать ли дилемму: фашизм либо коммунизм — или же, исходя из конкретно-исторических условий, поставить перед массами другую дилемму: фашизм или демократия? Наше предложение о создании Народного фронта, в котором сочетались бы отдельные задачи социальной борьбы с задачами антифашистской борьбы, нашло широкий отклик... Мы неразрывно соединили красное знамя социализма с трехцветным знаменем Великой Французской революции, а «Интернационал» — с Марсельезой... Эта политика имела такой огромный успех, что весной 1936 года Народный фронт одержал победу...»^[486].

К сожалению, Народный фронт не смог закрепить свою победу и воспрепятствовать возвращению к власти правых. По вине правых летом 1940 г. Франция оказалась не способной отразить вторжение гитлеровской Германии. Страну охватила паника, которой ловко воспользовались предатели французского народа Петэн и Лаваль.

Однако широкие массы французского народа скоро преодолели свое смятение. 23 августа 1941 г. первый немецкий офицер был убит пулями коммуниста Фабьена. И если генерал де Голль, выступая в конце 1941 г. по Лондонскому радио, в сущности, призывал французов «не убивать больше немцев»^[487], то коммунисты убежденно и страстно звали народ к борьбе. «Мы знали, что для порабощенного народа есть только один способ ведения войны: гнать вон захватчиков. Генерал де Голль призывал нас ждать, пока мы будем освобождены союзными армиями. Мы же утверждали, что Франция должна в боях добиваться своего освобождения»^[488], — писал М. Торез. Сопротивление гитлеровским оккупантам и коллаборационистам быстро приняло массовый характер. Сблизились и стали сотрудничать такие общественные слои, которые в довоенное время были разделены экономическими и политическими противоречиями. Общественные потрясения с особой интенсивностью повлияли на мелкую буржуазию. Мелкая буржуазия стала массовой базой и резервом французских франтиреров и партизан, организованных и руководимых Коммунистической партией.

В немалой степени именно поэтому группы Сопротивления совершенно необъяснимо для гитлеровских оккупантов исчезали в «людской чаще», пользовались повсеместно помощью и поддержкой. Массовые аресты заложников, пытки и физическое уничтожение захваченных партизан, а затем, и заложников сначала ужаснули, затем в высшей степени усилили возмущение и решимость мелкой буржуазии. Мелкая буржуазия, может быть и инстинктивно, почувствовала свою ответственность за пассивность в период мюнхенского предательства. Она поняла, что история доказала правоту коммунистов. Начавшаяся борьба не на жизнь, а на смерть окончилась только в часы освобождения. Французские коммунисты потеряли 75 тыс. своих членов (не считая погибших в концентрационных лагерях), павших в непосредственной борьбе с оккупантами. Ни одна партия не понесла такого количества жертв!

На парламентских выборах 1945 г. ФКП, получившая 5 млн. голосов и 500 депутатских мест, стала первой партией страны. За социалистов было подано 4 млн. голосов. Обе партии располагали в парламенте абсолютным большинством. Коммунисты и рядовые социалисты стремились к единству. Они хотели создания левого правительства для проведения в жизнь программы социалистических преобразований общества. Но лидеры социалистической партии боялись этого единства и снова отказались от него.

Героические события борьбы с фашизмом в Испании также связаны с деятельностью коммунистов, с Народным фронтом, с интернациональной солидарностью антифашистов. Весной 1936 г. в Испании на выборах победил Народный фронт, в который входили коммунисты, социалисты, другие левые партии, левореспубликанская партия и всеобщий рабочий союз. В ответ на это реакционные силы предприняли военный путч, который, однако, не удался. Широкие народные массы поддержали правительство Народного фронта. Героическая милиция сорвала в то время планы военной клики развязать гражданскую войну. Однако спустя некоторое время наиболее привилегированные воинские части, возглавляемые генералом Франко, при поддержке фашистской Италии и Германии подняли антиреспубликанский, фашистский мятеж. В целом войска Франко, гитлеровский авиационный легион «Кондор» и итальянский экспедиционный корпус имели свыше 300 тыс, солдат. К сожалению, единство Народного фронта в Испании не было прочным. Оно не опиралось на единство рабочего класса. К тому же баскские националисты и анархисты, тоже принадлежавшие к республиканскому лагерю, вообще не участвовали в Народном фронте.

Все это обусловливало большие трудности в организации сопротивления фашистам. Главной движущей силой антифашистской борьбы были коммунисты, рабочие и крестьяне. На помощьиспанским братьям пришли патриоты и интернационалисты из 53 стран, Общее число добровольцев-интернационалистов достигло 35 тыс. человек. Около 20 тыс. интернационалистов пали на полях сражений либо были замучены фашистами.

Участниками антифашистской борьбы в Испании были советские военные советники Малиновский и Мерецков, Батов, Родимцев, Воронов и другие, ставшие в годы войны с германским фашизмом выдающимися полководцами; командиры интернациональных бригад, такие, как генерал Лукач (Венгрия), немецкий генерал Гомец, австрийский генерал Клебер, военные комиссары Луиджи Лонго, Франц Далем, Ганц Баймлер, Генрих Рау, Эрнст Бланк; такие коммунисты, как Артур Беккер и многие, многие другие. Следует отметить также, что позднее, после разгрома гитлеровского режима, участники войны в Испании вошли в состав руководящего ядра народных армий многих социалистических стран. К их числу принадлежали, например, 22 генерала Национальной народной армии ГДР во главе с генералом армии Хайнцем Гофманом.

В самих Германии и Италии, где фашисты захватили власть, сопротивление не угасало, оно росло и крепло. Тысячи немцев отнюдь не приняли фашизм как рок, как судьбу. Они боролись, и эта борьба возвышала их нравственно. Годы борьбы против Гитлера в нравственном отношении были благотворной эпохой. Т. Манн писал: «Я не мог бы жить, не мог бы работать, я бы задохся, если бы хоть изредка, как говорят старики, «не изливал душу», если бы время от времени не выражал прямо и недвусмысленно своего отвращения ко всем гнусным речам и гнусным делам, которые наводняли Германию»^[489].

Немцы-патриоты, немцы-антифашисты звали к решительной борьбе с фашизмом. В когорту активных борцов против фашизма входили выдающиеся деятели культуры. Это Вилли Бредель, Бертольд Брехт, Эрнст Буш, Елена Вайгель, Пауль Вестхайм, Людвиг Ренн, Ганс Мархвица, Анна Зегерс, Арнольд Цвейг, Бодь Узе, А. Эйнштейн, Курт Штерн, Рудольф Леонхард, Ганс Альтманн и многие, многие другие. Именно антифашисты были подлинными патриотами Германии. Они сражались с фашизмом за освобождение, за возрождение Германии, за спасение национального достоинства немцев.

В 1942 г. И. Бехер, выступая по Московскому радио, сказал: «Будущее Германии окутано мраком. Преступления, творимые Гитлером, заставляют каждого немца стыдиться того, что он немец. Только наша уверенность в том, что тысячи и тысячи немцев воспринимают этот позор так же остро, как и мы, только уверенность, что настанет день, когда наш народ рассчитается с виновными в этих преступлениях, запятнавшими позором всю немецкую нацию, дает нам силы с верой смотреть в будущее...»^[490].

Коммунисты с полным правом могли «с верой смотреть в будущее»; они сражались, они погибали в борьбе за новую, возрожденную Германию. Они звали к этой борьбе всех патриотов, всех антифашистов.

Немцы-патриоты, немцы-антифашисты — военнопленные и политические эмигранты по призыву коммунистов образовали в июле 1943 г. в СССР Национальный комитет «Свободная Германия»; затем движение «Свободная Германия» и в самой Германии объединило антифашистов из всех слоев населения^[491].

И после разгрома Гитлера единство и сотрудничество всех антифашистских сил было главной составной частью политики коммунистов. Среди социал-демократов также были сильны тенденции к единству, даже к созданию единой партии рабочего класса. В советской зоне такое единство было достигнуто; по предложению КПГ 14 июля 1945 г. был образован блок антифашистских партий, а затем и единая партия рабочего класса Германии — СЕПГ. В западных же зонах предложение об образовании блока антифашистских партий было отклонено правым руководством социал-демократии во главе с Шумахером.

В Италии широкие слои народа, вопреки фашистской демагогии и пропаганде, также отнюдь не были профашистскими, отнюдь не поддерживали режим. Более того, между фашизмом и народными массами, особенно в 1942—1943 гг., образовалась глубокая пропасть. Вот как описывает Роберто Батталья реакцию народа на известие об отставке Муссолини: «Известие застигло народ врасплох, и люди реагировали на него как на неожиданное освобождение от страшного кошмара. Во времена фашистского режима людей неоднократно сгоняли при помощи повесток на площади для инсценировок «искреннего» одобрения мероприятий фашистского правительства, Теперь, впервые после двадцати лет, во всех больших и малых городах Италии происходили действительно искренние, стихийные манифестации, выражавшие радость по поводу падения фашизма. Народная радость была столь велика, столь неудержима, что люди забывали о трагедии, которую переживала. Италия, об угрожающей фразе в обращении короля — «война продолжается», забывали даже о том, можно ли теперь давать выход своему гневу и чувству мести. С яростью срывали со стен домов эмблемы фашистской тирании, громили помещения фашистских организаций, но не трогали виновников. Неожиданно дарованная свобода настолько опьяняла, что первые часы, последовавшие за событиями 25 июля, прошли как во сне, словно порыв сильного ветра унес прочь все воспоминания прошлого»^[492].

И в Италии решающую роль в освобождении страны от фашизма сыграли коммунисты. Первой важнейшей предпосылкой для развития антифашистского Сопротивления была борьба А. Грамши и П. Тольятти против сектантского руководства А. Бордиги, за превращение КПИ (в период с 1921 по 1943 г. ИКП носила название Коммунистическая партия Италии) в партию «нового типа», в марксистско-ленинскую партию, тесно связанную с массами. В 1926 г. у руководства партии итальянских коммунистов встал А. Грамши. Он охарактеризовал фашизм как «генеральный штаб крупных собственников и банкиров». Исходя из этой оценки, партия начала применять правильную тактику борьбы с фашистским режимом, нацеленную на объединение всех антифашистских сил. Для обоснования этой тактики Грамши обратил особое внимание на структуру государства и общества в Италии, которая сложилась в процессе общего для большинства европейских стран исторического развития. «На Западе между государством и гражданским обществом были более или менее упорядоченные взаимоотношения, и если государство начинало шататься, тотчас же выступала наружу прочная структура гражданского общества. Государство было лишь передовой траншеей, позади которой была прочная цепь крепостей и казематов»^[493].

Что всем этим хотел сказать Грамши? Он желал подчеркнуть, что в Италии борьба за социализм не может быть успешной без завоевания рабочим классом прочных позиций и влияния в сфере гражданского общества. В конечном счете это упирается в вопрос о соотношении борьбы за социализм и демократию, ибо только на этом пути можно завоевать гегемонию пролетариата в сфере гражданского общества.

Эти установки Грамши были направлены как против реформистов, односторонне апеллировавших к либерализму и парламентаризму, так и против позиции сектантов, с их противопоставлением фашизму лозунга борьбы за Советскую власть. Грамши подчеркивал, что подлинный антифашизм должен найти себе идейную опору в концепции новой демократии, в которой общедемократические и социалистические задачи будут связаны между собой и с массовой борьбой трудящихся. Подобная тактика коммунистов послужила решающим фактором развертывания движения Сопротивления, его перерастания в годы второй мировой войны в антифашистскую демократическую революцию.

История полностью подтвердила правоту слов А. Грамши, брошенных им в лицо фашистским судьям: «Вы приведете Италик) к гибели, мы, коммунисты, ее спасем!».

Компартия Италии в июне 1940 г. после вступления Италии в войну выступила с Декларацией, в которой характеризовала войну как катастрофу для итальянского народа и указывала, что итальянский народ не хочет быть «ни рабом итальянской фашистской буржуазии, ни вассалом иностранного империализма, ни тюремщиком и угнетателем других народов. Компартия Италии выдвинула требования прекратить военные действия, заключить мир, освободить всех заключенных и ссыльных, восстановить все свободы, арестовать и предать суду фашистских главарей»^[494].

В Декларации подчеркивалось, что «в Италии существует сила, способная объединить весь народ в один прочный сплоченный союз и повести его на борьбу против фашистской диктатуры, против империалистической войны, за свободу. Сила эта — могучая четырехмиллионная армия промышленных рабочих... громадные массы сельскохозяйственных рабочих, гнущих спину на крупных землевладельцев. Эта сила — наш героический рабочий класс»^[495]. Коммунисты, рабочий Класс внесли решающий вклад в спасение, в освобождение Италии от фашизма.

Из 256 тыс. партизан 153 тыс. состояли в 575 бригадах имени Гарибальди, созданных Итальянской коммунистической партией. Из 70 930 погибших в борьбе с фашизмом и нацизмом 42 558 человек потеряли отряды, руководимые коммунистами^[496].

Огромных жертв стоила человечеству победа над фашизмом. Самые тяжелые жертвы понес советский народ, самый решающий вклад в разгром фашизма внес СССР. Стойкость Советского Союза помогала народам порабощенных фашизмом стран держаться и продолжать борьбу, придавала им уверенность и силу.

Выдающийся антифашист, член ЦК Коммунистической партии Чехословакии Юлиус Фучик заявил перед фашистским судом: «Да, я помогал Советскому Союзу, помогал Красной Армии. И это лучшее, что я сделал за сорок лет своей жизни... Сегодня вы зачитаете мне приговор. Я знаю, он гласит — смерть человеку! Но мой приговор вам вынесен уже давно: смерть фашизму! Жизнь — человеку! Будущее — коммунизму!»^[497].

Война СССР с фашистской Германией не была обычной войной; она была не только войной между двумя армиями, она была вместе с тем Великой Отечественной войной всего советского народа против немецко-фашистских захватчиков. Целью этой всенародной войны против фашистских угнетателей было не только освобождение нашей Родины, но и помощь всем народам Европы, их освобождение от ярма фашизма. Именно поэтому борьба советского народа против фашизма была высшей справедливостью, проявлением высшего гуманизма.

Советские люди сражались с фашизмом с глубоким и возвышенным чувством любви к своей Родине. Родина! Что такое родина? Это, писал А. Толстой, «весь народ... Это прошлое народа, настоящее и будущее. Это его своеобразная культура, его язык, его характер...»^[498]. А. Толстой справедливо подчеркивал, что русскому, советскому человеку присуще глубокое и сильное чувство родины.

В первые же месяцы войны в боевой строй защитников Родины влилось около 2 млн. добровольцев. Всего за годы войны добровольно ушли на фронт около 4 млн. советских граждан. В первых рядах защитников социалистической Отчизны были коммунисты. Наша Коммунистическая партия поистине была сражающейся партией. С 1 июня 1941 года по конец 1945 года кандидатами в члены партии стали 5,3 млн. человек, а ее членами — 3,6 млн. Три миллиона членов и кандидатов в члены партии отдали свою жизнь за дело социализма. Авторитет партии был столь велик, что, несмотря на большие потери коммунистов на фронте, численный состав партии увеличился за годы войны на 1,7 млн. человек и к концу войны достиг более 5,5 млн. человек^[499].

«В войне участвовали миллионы, но не безликой массой выступали они в этой небывалой по своим масштабам битве. В их героизме ярко проявились высокие личностные качества воинов Великой Отечественной — от рядового Александра Матросова до маршала Георгия Константиновича Жукова»^[500], — подчеркнул М.С. Горбачев.

Фашистская агрессивная война еще больше закалила дружбу народов СССР, рожденную и скрепленную мирным трудом в своей социалистической Отчизне. Все расчеты фашистов на раздоры и вражду советских народов между собой потерпели позорный крах^[501]. Все народы СССР грудью встали на защиту своей многонациональной Родины. Великая дружба народов СССР ярко проявилась уже в первые дни войны. Среди легендарных защитников Брестской крепости насмерть стояли воины более 30 национальностей — русские и белорусы, украинцы и грузины, казахи и армяне, молдаване и узбеки, азербайджанцы, мордвины, татары и др. Все они защищали, не щадя жизни, этот клочок советской земли, как родной дом. Г.Д. Комков в своей книге «На идеологическом фронте Великой Отечественной...» воспроизводит письмо фронтовикам-казахам, которое послали им их соотечественники; «Воин-казах под Сталинградом, равно как воин-русский, украинец, белорус, узбек, таджик, туркмен, азербайджанец, грузин, обороняет свой очаг, свою семью, свою родную советскую землю... Он не допустит, чтобы его мать, его отец, его жена, его дети стали рабами немецких баронов. Плох тот казах, кто всей силой души и крови не любит Родины своей. Плох тот казах, кто пятится перед фашистскими танками, рвущимися к Сталинграду. Плох тот казах, кто не жаждет пролить немецкой, фашистской крови на донских полях, под Сталинградом. Плох тот казах, кто думает, что Сталинград лишь один из русских городов на берегу Волги. Нет! Сталинград — это сжатая в стальной кулак рука советского народа, которая бьет и перемалывает... фашистские дивизии»^[502]. Морально-политическое единство советского народа явилось одним из важнейших, решающих факторов нашей победы над фашистским врагом. Подтвердились слова великого В.И. Ленина: «Никогда не победят того народа, в котором рабочие и крестьяне в большинстве своем узнали, почувствовали и увидели, что они отстаивают свою, Советскую власть — власть трудящихся, что отстаивают то дело, победа которого им и их детям обеспечит возможность пользоваться всеми благами культуры, всеми созданиями человеческого труда»^[503].

За проявленное мужество и отвагу в боях за социалистическую Родину высокого звания Героя Советского Союза в период войны удостоены 8 166 русских, 2 069 украинцев, 309 белорусов, 161 татарин, 108 евреев, 96 казахов, 90 грузин, 90 армян, 69 узбеков, 61 мордвин, 44 чуваша, 43 азербайджанца, 39 башкир, 32 осетина, 18 туркменов, 15 литовцев, 14 таджиков, 13 латышей, 12 киргизов, 9 эстонцев и представители многих других национальностей^[504].

Советскому человеку была чужда и органически отвратительна война. Но против фашизма он дрался с беспощадным ожесточением и ненавистью. И в самые трудные дни советские люди, движимые любовью к родине и святой ненавистью к врагу, проявляли беззаветную стойкость, огромное нравственное превосходство над врагом. И даже в страшные дни чувство мести не было советчиком советских людей. Советские люди, Советское правительство решительно отклонили проекты Черчилля, который предлагал расчленить Германию и превратить ее в сельскохозяйственную страну. «Было бы неправильно, — заявляло Советское правительство, — ...взять установку на уничтожение Германии как государства или на ее аграризацию с уничтожением ее основных промышленных пунктов. Надо смотреть не назад, а вперед, и нужно заботиться о том, как сделать, чтобы Германия стала демократическим и миролюбивым государством с развитым сельским хозяйством, промышленностью и внешней торговлей, но лишенным возможности вновь возродиться как агрессивная сила»^[505].

В беспощадной битве с фашизмом советский человек проявил свой высочайшие нравственные качества, подчеркнул М.С. Горбачев. «Огромные жертвы, понесенные нами в войне, зверства, чинимые врагом, не замутили его сознание слепой жаждой мести. Войдя в Германию как победитель, советский человек не перенес своей ненависти к фашизму на немецкий народ. Еще гремели бои, а он уже помогал ему налаживать мирную жизнь»^[506].

Советский Союз, советские люди помогли становлению Германской Демократической Республики, которая учла уроки германской истории и встала на путь созидания нового, социалистического общества. Социалистическое немецкое государство, в котором немецкие трудящиеся конституировались как социалистическая нация, показывает народным массам другого немецкого государства — ФРГ, в котором империалистические круги по-прежнему занимают господствующие позиции, а неофашистские силы снова открыто выступают на арену политической жизни, убедительный пример преодоления всех темных сил и тенденций империализма, создания и развития нового, демократического и миролюбивого государства. Опыт истории, прошлый и сегодняшний, показывает, что преодоление всех темных, реакционных, фашистских тенденций империализма требует единства всех прогрессивных, всех демократически настроенных людей. При этом как в прошлом, так и в настоящем антифашисты, демократы черпают свою силу и боевой дух у рабочего класса, у коммунистов. Рабочий класс, коммунисты всегда были и являются самыми последовательными борцами за социальный прогресс и демократию. Народные массы, простые люди во всем мире все более убеждаются, что коммунисты — самые беззаветные борцы за коренные чаяния и интересы трудового народа. Они все глубже понимают, что достигнуть победы над социальной несправедливостью, бедностью, фашизмом и войной можно в конечном счете лишь после того, как из человеческого общества будет навсегда изгнан империализм, порождающий и питающий все реакционное, злое и жестокое в жизни общества.

Глава VII Опасность неофашизма

Исторический опыт показывает, что рожденный империализмом фашизм и после своего сокрушительного разгрома в 1945 г. отнюдь не исчез, не принадлежит прошлому. Об этом свидетельствуют фашистские перевороты в Греции (1967), в Чили (1973), деятельность многочисленных фашистских и полуфашистских организаций во многих странах капиталистического мира. Так, например, в ФРГ активно действует свыше 150 неофашистских, неонацистских организаций и групп^[507]. Они фанатично исповедуют культ фюрера, проповедуют неистовую ненависть к другим народам, жестоко борются против коммунистических и других демократических организаций, чинят расправы над прогрессивными людьми.

Среди неонацистских и реваншистских организаций, по свидетельству западногерманских исследователей Юргена Поморина и Рейнхарда Юнге^[508], прежде всего выделяются следующие:

«Акция Одер/Нейсе (Акон)». Основана в 1962 г. Выступает против границы Польши и ГДР по линии Одер — Нейсе.

«Общество действий за национальную Европу (АНЕ)». Основано в 1977 г. в Нюрнберге. Призывает к объединению всех «национальных» и «конструктивных» сил Европы к борьбе против коммунистов и других «деструктивных» элементов и партий.

«Трудовое сообщество резервистов, солдат и союзов традиций (АРСТ)». Демагогически выступает против «коллективной вины» немецкого народа за преступления гитлеровского режима.

«Рабочий кружок союзов, верных народу (АФФ)». Основан в 1965 г. бывшим фюрером СА и нацистом Г. Бойме. Обвиняет демократические силы за проведение «восточной политики» в «национальной измене», в «распродаже немецких земель», призывает к насилию и расправам с прогрессивными людьми.

«Союз изгнанных» (БФ). Объединяет около 2 млн. членов. Под лозунгом «права на родину» требует отторжения исконных польских и чешских земель.

«Союз молодежи, верной Родине». Основан в 1960 г. Поддерживает традиции гитлеровской молодежи. Почетный член этого союза — бывший гитлеровский полковник авиации Рудель (недавно умер), «боевые подвиги» которого во время второй мировой войны прославляются как «воодушевляющий пример» для сегодняшней немецкой молодежи.

«Инициатива немецких граждан». Эта организация основана в 1972 г. Отрицает преступления нацистов, вообще стремится обелить боссов крупной индустрии, приведших Гитлера к власти. Отвергает демократию, квалифицирует ее как «террор»; прикрываясь демагогическим требованием разрушить «террор секса и культуры», требует «восстановления дисциплины и порядка».

«Немецкая молодежь Востока — немецкая молодежь в Европе». Выступает за возрождение «Великой Германии». Воспитывает молодежь в духе реваншизма, особенно по отношению к социалистическим странам.

«Фронт немецкого народа» (ДФ). Основан в 1977 г. Главной задачей немцев считает борьбу против большевизма.

«Союз немецкого народа» (ДФФ). Основан в «1971 г. Принципы его «программы действий»: Германия для немцев; иностранных рабочих — вон; преступники, коммунисты, анархисты должны быть ликвидированы. Объявляет утверждение об убийстве гитлеровцами б млн. евреев «грязной ложью» и вообще пытается очистить фашизм от всех его преступлений^[509].

«Общество восточнонемецких собственников». Основано в 1970 г. Главный лозунг: восстановление немецкого рейха.

«Общество взаимопомощи бывших солдат СС». Было основано в 1951 г. вопреки тому, что Нюрнбергский военный трибунал в 1946 г. осудил СС как преступную организацию и запретил ее воссоздание в какой-либо форме, а также создание организаций ее последователей, и вопреки тому, что образование подобных союзов и организаций запрещено также и Основным законом ФРГ. Главная задача этого общества: «спасти» честь вооруженных сил СС, доказать, что это были-де «обычные», «нормальные» солдаты, не совершавшие «никаких» преступлений. Их отличие от всех других солдат вермахта — «только» в том, что они свой долг выполняли с чувством большей ответственности, героизма и самопожертвования.

«Боевой Союз немецких солдат» (КДС). Основан в 1975 г. Программа союза: борьба за восстановление немецкого рейха, наказание борцов Сопротивления как изменников народа, освобождение Рудольфа Гесса, разоблачение «лжи» о массовых преступлениях нацистов в Освенциме. Председатель этого союза Эрвин Шенборн откровенно заявляет: «мы были национал-социалистами, мы остались национал-социалистами».

Национал-демократическая партия Германии (НДП). Основана в 1964 г. Оправдывает преступления нацистского режима, требует восстановления «Великогерманского рейха».

В конце 60-х годов НДП была одной из самых влиятельных неофашистских организаций в Западной Германии. В 1968 г. она имела 61 место в ландтагах земель. На выборах в бундестаг в 1969 г. НДП получила 4,3% голосов всех избирателей. И хотя ее представители не прошли в бундестаг (поскольку не преодолели 5%-ный барьер), 4,3% — это немало. И сегодня НДП все еще остается самой влиятельной и самой многочисленной неонацистской организацией.

В ФРГ существует неонацистская организация, название которой даже полностью повторяет название гитлеровской партии — национал-социалистическая немецкая рабочая партия — заграничная организация (НСДАП — АО). Эта неофашистская группировка активно действует в Западной Германии, хотя ее центр — за границей, в США. Она требует отмены запрета НСДАП в ФРГ, исповедует расизм, призывает «не голосовать за еврейские партии». «Наша цель — мы говорим об этом открыто — Гамбург должен стать коричневым», — нагло заявляют нацисты из Гамбургской земельной организации НСДАП. И это провозглашается сегодня, в 70—80-е годы.

В Австрии неофашистский лагерь также насчитывает множество организаций и групп (около пятидесяти). Здесь и «Новые правые», и «Сообщество действий по вопросам политики», «Австрийский солдатский союз», и «Национал-демократическая партия» (НДП). Последняя — самая крупная. Ее отделения имеются во всех землях страны. Партия издает свою газету. Летом 1980 г. председатель этой партии Бургер неожиданно для многих на всеобщих президентских выборах получил 140 тыс. голосов, что составило 3,2% всех австрийских избирателей.

НДП Австрии безоговорочно стоит на позициях пангерманизма. «Германия, пробудись!», «Мы принадлежим к Германии!» — таковы лозунги этой неонацистской партии, отказывающей Австрии в национальной самостоятельности. И это в то время, когда в Государственном договоре, в статье 4, записано, что Австрия не допустит существования, возрождения и деятельности любых организаций, ставящих своей целью политический или экономический союз с Германией, и пангерманскую пропаганду в пользу союза с Германией. И это после того (подчеркнем также и этот факт), как фашисты, поработив Австрию, в течение 7 лет истребили более 500 тыс. австрийцев. Огромная цифра для такой маленькой страны, все население которой составляет 7 млн. человек!

Идеологическая база австрийских неонацистов имеет достаточно прочную материальную опору: в Австрии выходит около 50 крайне правых журналов и газет, на ее территории имеется около 30 летних лагерей, где молодые приверженцы неонацизма проходят военную подготовку.

Бесчинствуют фашисты и в Италии^[510]. Убивают прогрессивных деятелей, сеют страх, творят террор, предпринимают попытки государственных переворотов. Поражает, как мало итальянским фашистам понадобилось времени, чтобы после сокрушительного краха в 1945 г. вновь появиться на арене политической жизни. Уже в 1947 г. в Италии была основана неофашистская партия под названием «Итальянское социальное движение». Ее лидер Альмиранте, начавший свою карьеру еще при Муссолини, не раз открыто заявлял: «Слово «фашист» написано у меня на лбу». О живучести, о возвращении зловещих теней прошлого свидетельствует также наглая деятельность другой неофашистской организации в Италии — «Черный порядок»: «...мы хотим продемонстрировать нации, что в состоянии подкладывать бомбы везде, где пожелаем, в любом месте, в любой час, как нам заблагорассудится. Нацистское знамя не погибло в Берлине в далеком 1945 году; оно продолжает жить во имя великой Италии, фашистской и нацистской... Нацизм вернется и воскреснет для спасения Италии». Это из текста листовки, которую распространяли в Болонье в августе 1947 г. фашисты из этой неофашистской организации. Более того, итальянские неонацисты с откровенным цинизмом снова апеллируют к имени Муссолини, воспевают его как национального вождя, создают отряды действия имени Муссолини и т. д.

Известным влиянием пользуются неофашистские организации и в Японии. Это «Лига смертников по борьбе с коммунизмом», «Якуда» и др.

Об опасности фашизма, реальной опасности, говорят следующие факты: семилетняя диктатура фашистских «черных полковников» в Греции в 1967—1974 гг., фашистские, по сути, диктатуры в Парагвае и Гватемале, режим Пиночета, установленный в Чили в 1973 г., попытки фашистских переворотов в Испании в 1981 г. и т. д. и т. п.

Об опасности фашизма свидетельствуют многочисленные неофашистские организации не только в бывших «фашистских» странах, но и в тех, которые традиционно объявляли себя оплотом «демократии» и «антифашизма». Неофашисты действуют в Англии («Британское движение», «Национальный фронт»), в США («Молодые американцы за свободу», группа «Ведерменов»), во Франции и т. д.^[511] Во Франции о кровавом лице фашизма свидетельствует, например, преступная деятельность оасовцев в 1961—1963 гг.; да и сейчас во Франции действует немало неофашистских организаций («Национальный фронт», «Партия новых сил» и т. п.). Одна из них — «Партия новых сил» — на своем съезде провозгласила, что будет «всеми возможными средствами и методами вести борьбу против правительства левых партий».

Даже в Израиле, большинство населения которого — евреи, подвергшиеся в годы второй мировой войны страшному фашистскому геноциду, фашисты набирают силу. Они объединены прежде всего в группировке «Техия», отколовшейся от ультраправой партии «Ликуд». Конечная цель, провозглашенная этой организацией, — создание «Великого Израиля» от Нила до Евфрата, ближайшая же предусматривает аннексию всех оккупированных Израилем арабских земель. Ведущие деятели «Техии» без стеснения сравнивают свою организацию с европейскими фашистскими организациями.

Другая фашистская организация в Израиле — «Ках» недвусмысленно и откровенно проповедует расизм. Ее программные лозунги: «Арабы — в арабские страны, евреи — на Сион!», «Совместная жизнь арабов и евреев возможна лишь на базе раздельного существования». Явно фашистский характер носят действия организации «Гуш эмуним», объединяющей фанатиков-колонистов на оккупированных территориях. Она открыто угрожает гражданской войной, если правительство, кто бы ни находился у власти, согласится уступить хотя бы пядь захваченных земель. И это не пустая угроза. «Гуш эмуним» имеет свои вооруженные отряды, формирует подпольные группы, создает независимую от оккупационной администрации службу безопасности.

Разумеется, израильские фашисты отвергают обвинения в фашизме. Они скорее признают, что они сионисты. Но что такое сионизм, чем идеология сионизма отличается от фашизма? В сущности, и фашизм, и сионизм основываются на одном и том же постулате об «исключительности избранного народа», что и приводит их к одним и тем же практическим результатам. Не случайно руководители Всемирной сионистской организации и особенно сионистских организаций Германии и Италии начиная с 20-х годов не только солидаризировались с расистскими изречениями фашистов, но и сами утверждали тождественность фашистских и сионистских положений о «чистоте расы», «зове крови» и т. п. Лидеры Всемирной сионистской организации, подобно фашистам, отвергали парламентскую демократию, противодействовали коммунистам^[512]. Воротилы Всемирной сионистской организации вступили на позорный путь сотрудничества с фашистами в надежде заполучить поддержку во имя мифического «возвращения» на «землю обетованную», во имя строительства сионистского государства в Палестине^[513].

Современные сионисты в Израиле полностью унаследовали идеологические и политические принципы сионизма 30—40-х годов. Твердя об «исключительности избранного народа», сионисты предъявляют «исторические права» на Палестину, подавляют, угнетают и изгоняют арабский народ Палестины.

Между тем все прогрессивные мыслители еврейского происхождения, начиная со Спинозы, всегда решительно отвергали исторические мифы о «земле обетованной», безоговорочно отказались от сионистского «этноцентризма», от утверждений об «исключительности избранного народа». Современное Международное сообщество резко осудило сионизм. В резолюции Генеральной Ассамблеи ООН (ноябрь 1975 г.) подчеркивается, что «сионизм представляет собой «угрозу международному миру и безопасности» и является «формой расизма и расовой дискриминации»^[514].

Примечательно, что сегодняшние фашисты, подобно фашистам 30—40-х годов, создавших ось Берлин — Рим — Токио, также стремятся объединить свои усилия. Во всяком случае в печати уже не раз появлялись сообщения о тайном «Черном Интернационале» — международной европейской организации фашистов, ставившей своей целью свержение существующих правительств в странах Западной Европы и создание единого наднационального фашистского государства.

В современных условиях фашизм вышел далеко за пределы стран, являющихся цитаделями Империализма. Фашистские организации действуют в Турции, Бразилии, Аргентине, Уругвае, фашизм все шире расползается по бывшей колониальной и полуколониальной периферии. Причем здесь фашизм «выступает в новой роли зависимого пособника, сателлита империалистических держав, использующих его как одного из основных ударных орудий в борьбе против сил национального освобождения и социального прогресса»^[515]. Именно такую роль зависимого пособника, сателлита империалистических держав сыграла диктатура «черных полковников» в Греции, играют ее и сейчас фашистские диктатуры в Парагвае, Гватемале, фашистский режим Пиночета в Чили и т. д. и т. п.

Почему, например, в 1967 г. утвердился фашистский режим военной хунты р Греции, фактически не имевший никакой массовой базы в стране? Все дело в том, что Греция была важным опорным звеном империалистической политики США против СССР и социалистических стран. Рост демократического движения в Греции был серьезной угрозой империалистическим планам. При этом важно учитывать, что господствующий класс Греции всегда зависел от империализма и экономически, и политически: до второй мировой войны — от английского, после войны — от США и НАТО. Именно на базе совпадения интересов греческих монополистов и политико-стратегических интересов США и НАТО был подготовлен фашистский милитаристский путч; он должен был гарантировать, что Греция и дальше останется опорным пунктом империализма.

Точно так же и в Чили профашистские круги военщины не могли рассчитывать на успех при поддержке только местных реакционных сил. Они пришли к власти с помощью агрессивных империалистических кругов США, став их пособниками в проведении неоколониалистской, империалистической политики.

И конечно, зависимые от внешних империалистических сил фашистские режимы отличаются рядом особенностей. Опираясь на внешнюю поддержку они проявляют большую независимость от социальных сил внутри страны. Их связь с правящим классом собственной страны более опосредована, чем обычно: его интересы играют в определении политической линии порой даже меньшую роль, чем интересы зарубежных империалистических покровителей. Зависимый фашизм может прийти к власти не опираясь на уже существующее политическое движение, имеющее массовую базу и т. д. и т. п.

Так, в ряде стран Латинской Америки, в которых утвердился зависимый фашистский режим, отсутствует национальный монополистический капитал, для них характерен низкий уровень экономического и культурного развития, узкая социальная база фашистских движений, в качестве главной политической силы фашизма выступают наиболее реакционные круги военщины.

Как отмечалось на международном симпозиуме марксистов в 1973 г., в настоящее время «далеко не такими же, как 40—50 лет назад, являются конкретные проявления фашизма. В чем-то изменились и «традиционный фашизм», и пережившие бури второй мировой войны фашистские режимы... Возникли имеющие новые черты тиранические и военно-фашизоидные режимы, в том числе в странах «третьего мира». Поэтому нужен учет, обобщение новых фактов, знание особенностей, национальной специфики развития неофашизма в отдельных странах и районах»^[516].

Однако при всех особенностях содержание и социальная роль фашистских режимов принципиально не изменились. И сегодня полностью сохраняет актуальность та оценка фашизма, которая была дана VII конгрессом Коммунистического Интернационала: фашизм — открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала. К тому же уже в то время Г. Димитров подчеркивал, что несмотря на то, что развитие фашизма и сама фашистская диктатура в разных странах может принимать различные формы, классовая сущность фашизма как ударного кулака международной контрреволюции, действующей в интересах империалистической буржуазии, остается неизменной^[517]. И сегодня фашизм выполняет ту же роль и действует в том же духе, что и классические фашистские режимы. Если взять Европейский континент, то, например, фашистская военная хунта в Греции без сомнения действовала в традиционном фашистском стиле. Конституция страны была упразднена, объявлено военное положение, парламент, политические партии, профсоюзы были распущены, Коммунистическая партия, другие прогрессивные организации были запрещены. В стране свирепствовали террор и произвол; в места заключения, тюрьмы и концентрационные лагеря было брошено около 100 тыс. патриотов. Точно так же фашистские и профашистские режимы в Латинской Америке, несмотря на их специфические особенности, характеризует ярый антикоммунизм, ненависть к странам социализма, террористические методы подавления любых проявлений свободомыслия и т. д. и т. п.

В конечном счете при всех различиях все фашисты — и старые, и новые — во всех странах преследуют одни и те же цели. Ими движет ярая ненависть к демократии, рабочему классу, коммунистам, странам социализма. Все они неистовые националисты, а зачастую и расисты; во многих странах они преследуют агрессивные внешнеполитические цели, хотят создать «Великую Германию», «Великую Италию», «Великую Америку», «Великий Израиль» и т. д. Для всех них основное средство достижения своих планов — террор: террор в период борьбы за власть, террористическая диктатура, когда они уже стоят у власти.

Поэтому, когда сегодня речь идет о фашизме, в сущности, нет большого смысла употреблять перед словом фашизм частицу «нео», ибо она отнюдь не привносит какое-то новое содержание в это понятие. Она свидетельствует не о каком-то качественно новом фашизме, а говорит лишь о том, что в данном случае речь идет не только о фашизме 20—30-х годов. В любом случае, в любой стране, в любое время фашизм выполняет одну и ту же задачу, одну и ту же цель — пресечение в результате государственных переворотов демократических и революционных процессов, предотвращение социалистической революции рабочего класса, обеспечение террористическими средствами господства наиболее реакционных кругов национального либо интернационального монополистического капитализма^[518].

Именно самые реакционные империалистические силы: финансовый и промышленный капитал, крупные землевладельцы, милитаристы, представители реакционной бюрократии — в кризисных для себя ситуациях стремятся фашистскими методами обеспечить свое господство; именно они стоят за спиной фашистов, держат их в резерве, подготавливают и финансируют фашистские организации и движения^[519]. Мы уже показали выше, кто взрастил фашизм, в частности в Германии^[520], кто обеспечил приход фашистов к власти, кто, в сущности, олицетворял фашизм, фашистское господство в этой стране. Это германские монополисты, финансовые и промышленные короли. И весьма примечательно, что сегодня представители тех же самых финансовых и промышленных группировок Германии, которые подготовили и развязали первую мировую войну, взрастили фашизм и ввергли мир в катастрофу второй мировой войны, сохранили свою силу, свое влияние в Западной Германии.

Западногерманский публицист Бернт Энгельман в своей книге «Рейх распался, олигархия жива» (1977), прослеживая происхождение крупнейших состояний в ФРГ, установил, что старые капиталистические династии сумели сохранить свое богатство, свое влияние и власть, несмотря на две проигранные мировые войны, на распад двух империй (кайзеровской и фашистской), особенно же несмотря на «тотальный крах» гитлеровского режима, который они взрастили и активно поддерживали. Энгельман дает список 526 имен, история состояний которых уходит в далекое прошлое. На протяжении веков они олицетворяли земельную, промышленную и финансовую олигархию в Германии. И теперь они — основное ядро финансовой и политической элиты. И теперь им принадлежит в ФРГ подавляющее большинство земель, заводов и фабрик, судоверфей, универсальных магазинов, отелей и ресторанов, транспортных предприятий. По меньшей мере 75% семей, которые являются единоличными хозяевами или главными акционерами крупнейших по обороту компаний, еще до 1914 г. принадлежали к имперской финансовой и политической элите^[521]. Только фирмы наследников шестнадцати богатых прусских промышленных семей времен до 1918 г. имели в 1970 г. в ФРГ суммарный оборот не менее чем в 57,5 млрд. марок, т. е. почти половину бюджетных средств, которые в 1971 г. имело в своем распоряжении правительство ФРГ^[522].

Это колоссальное средоточие экономической мощи. Причем западногерманские монополисты в 70-е годы заняли более сильные экономические позиции, чем их постоянные исторические соперники — капиталисты Англии и Франции. Экономическое могущество предопределяет, естественно, и военное превосходство. Ф. Энгельс писал: «...Насилие не есть просто волевой акт, а требует весьма реальных предпосылок для своего осуществления... победа насилия основывается на производстве оружия, а производство оружия, в свою очередь, основывается на... «экономической силе», на «хозяйственном положении», на материальных средствах, находящихся в распоряжении насилия... Ничто так не зависит от экономических условий, как именно армия и флот»^[523]. ФРГ, занимая сильнейшие экономические позиции в Западной Европе, и в военном отношении также оказывается сильнейшей. И это несмотря на две проигранные мировые войны и сокращение территории господства германского империализма наполовину!

И примечательно, что опять-таки, как и накануне второй мировой войны, именно международные, и прежде всего американские, монополии помогли западногерманским концернам быстро восстановить утраченную после военного разгрома Германии силу и влияние. Джордж Уилер, работавший после войны начальником отдела Американской военной администрации в Германии, разъясняет, какие виды имел на Германию Уолл-стритт: «1. Восстановление монополистического капитала под контролем Уолл-стритта; спасение старых капиталовложений и использование всех возможностей для новых инвестиций. 2. Создание антисоветского военного плацдарма. 3. Создание зоны напряжения для ведения холодной войны»^[524]. Ориентированная именно на эти цели, политика западных держав помогла преступным германским монополиям, взрастившим фашизм, вновь восстановить свои позиции, свое влияние и силу.

Важно отметить, что по воле правящих кругов США и Англии в Федеративной Республике Германии с самого начала руководящее положение вновь заняли многие прежние политики, которые несли полную ответственность за то, что немцы оказались под властью гитлеровского режима. Эти политические деятели с самого начала придали политике ФРГ реакционную, антикоммунистическую направленность во внутриполитической области и реваншистскую, агрессивную — в сфере внешней политики^[525].

Во внутренней политике правящие круги ФРГ при попустительстве американской, английской и французской военной администрации сразу же повели линию на срыв денацификации. До 1977 г., т. е. более чем за 30 лет, прошедших со времени окончания второй мировой войны, в ФРГ за преступления против мираи человечества было наказано лишь около 8 тыс. нацистов, причем многие из них получили либо условное, либо незначительное наказание, в то время как в ГДР справедливую кару сразу же понесло свыше 13 тыс. бывших нацистов^[526].

Одновременно реакционеры начали борьбу против антифашистов, против тех, кто внес свой немалый вклад в свержение фашистской диктатуры. В ход шли самая низкопробная демагогия и бессовестная клевета. Образчиком «борьбы» с антифашистами может служить кампания нападок на Томаса Манна. «Выступления Томаса Манна — это обвинение против Германии. И это обвинение, которое по своей резкости, тяжкости, ужасности превосходило все, что когда бы то ни было с момента катастрофы было сказано на эту тему, исходило из уст человека, который обязан Германии всем: своей культурой, своим образованием, своим языком и отнюдь не в последнюю очередь своими успехами, своим богатством и своим положением в мире (?!). Мысль о том, что такой человек претендует на право быть в США представителем немецкой культуры, т. е. именно той культуры, на которую он так злобно нападает (?!), наполняет наше сердце болью»^[527]. Политическая и духовная атмосфера, складывавшаяся в то время в Западной Германии, была для многих антифашистов сигналом предостережения. Поэтому так и не вернулись на родину ни Томас Манн, ни Генрих Манн; то же относится и ко многим другим писателям-антифашистам: Герману Гессу, Лиону Фейхтвангеру, Эриху Мария Ремарку, Герману Броху, Оскару Мариа Графу, Нелли Закс и многим другим.

Политическое развитие в Западной Германии с самого начала осуществлялось под антикоммунистическими лозунгами. Западные оккупационные власти распустили все антифашистские органы, которые были созданы в апреле — мае 1945 г., препятствовали объединению коммунистов и социал-демократов, в 1946 г. удалили коммунистов из всех органов управления, отказались от традиций политики антигитлеровской коалиции и начали «холодную войну» против СССР. Все это в конечном счете неизбежно вело к тому, что на ключевых позициях в политической жизни Западной Германии закреплялись самые откровенные антикоммунисты. Уже в 50-х годах правительство Аденауэра уволило и запретило в дальнейшем принимать на государственную службу коммунистов, членов демократической федерации молодежи, членов союза лиц, преследовавшихся при нацизме; и на основе закона № 131 от 11 мая 1951 г. оно открыло двери для поступления на государственную службу 150 тыс. бывших фашистских чиновников, которые после разгрома фашизма были отстранены от своих постов.

Естественно, империалистические круги в Западной Германии в первые послевоенные годы стремились скрыть свои реакционные политические устремления. Одной из идеологических опор, под видом которой монополистическая буржуазия ФРГ попыталась скрыть свои реставраторские антинародные, антидемократические устремления, был клерикализм. Почему? Клерикализм оказался в 50-х — начале 60-х годов, в «эру Аденауэра», единственно действенным средством идеологического влияния на широкие народные массы. И это потому, что церковь, несмотря на то что многие ее организации и служители фактически сотрудничали с фашизмом, выдержала его крушение, сумела обелить себя и, более того, предстать даже «мученицей» фашизма. Обладая многовековым опытом социальной демагогии, материальной базой и организацией для идеологического воздействия на массы, она сумела сохранить и даже расширить свое влияние. Именно поэтому империалистическая буржуазия пошла на союз с политическим клерикализмом. «Это было необходимо, — указывает В. Ульбрихт, — потому что нацизм в глазах народов мира и немецкого народа дискредитировал себя и обанкротился из-за своих чудовищных преступлений. Клерикализм для немецкого империализма после 1945 г. был единственной возможностью получить определенный массовый базис»^[528].

Клерикальная демагогия господствующего класса Западной Германии преследовала следующие цели: приняв мнимо антинацистский облик, критикуя нацистскую идеологию, осуждая фашистский террор и т. п., оклеветать вместе с тем коммунизм, провозглашая, будто гитлеровский фашизм и коммунизм идентичны, имеют одну и ту же природу. Тем самым антифашистским настроениям и устремлениям подсовывался в качестве противника совершенно противоположный объект. Антикоммунистическим в конечном счете целям служили также и попытки клерикалов интерпретировать фашизм как следствие материалистической науки, как результат атеистического бунта против бога. Так, в «Программе Христианско-демократического союза британской оккупационной зоны» (1946) было записано: «С эпохой, когда в Германии духовной основой было материалистическое мировоззрение, когда оно господствовало над государством, экономикой и культурой — с этой эпохой должно быть покончено... Место материалистического мировоззрения вновь должно занять мировоззрение христианское...»^[529]

Как отмечал Макс Рейман, «подобно тому как фашисты в борьбе против научного социализма К. Маркса и Ф. Энгельса использовали насквозь лживые теории об «общности народа» и «национал-социализме», так... ХДС, выполняя социальный заказ прежних реакционных сил, проповедуют «христианский социализм» и идеи «новой общности народа»^[530].

Однако по мере восстановления и упрочения своей экономической и политической власти империалистические круги снова стали выдвигать откровенно националистические, шовинистические и антикоммунистические концепции.

Одной из таких концепций, в которой националистические, шовинистические и антикоммунистические убеждения и представления были выражены в наиболее концентрированной форме, была концепция «единого формированного общества». Эта концепция была сформулирована лидерами партии ХДС/ХСС, которые, выражая интересы империалистических кругов ФРГ, ставили своей задачей интеграцию рабочего класса и других слоев трудящихся в системе государственно-монополистического капитализма. Теория «единого формированного общества», в сущности, являла собой поворотный пункт в политической стратегии западногерманского империализма. Она завершала период реставрации и укрепления монополистического капитализма, в котором основная цель реакционных кругов ФРГ сводилась к попыткам добиться «деидеологизации» трудящихся масс; провозглашая «формирование» общества, монополистический капитал выдвигал новую задачу — мобилизацию трудящихся на активную поддержку государственно-монополистической системы.

Эта «переориентация» объяснялась тем, что западногерманский капитализм вступал в новый этап развития, характеризующийся, с одной стороны, усилением его экономического потенциала в капиталистическом мире, а с другой стороны, относительной слабостью его политических позиций в связи с обостряющейся классовой борьбой и укреплением социалистического содружества.

Попытка разрешить это противоречие — сохранить свои позиции и отбросить наступление социализма — делала для монополистической буржуазии теперь уже недостаточным достижение просто более или менее пассивной реакции трудящихся на социальную действительность. Главной целью становится стремление превратить массы в активных участников борьбы за реализацию империалистических планов. В основе «формирования» общества лежит, по утверждению буржуазных идеологов, принцип «общего блага». Суть их рассуждений такова: любой организм может нормально существовать только тогда, когда слаженно функционируют все его органы. Поскольку-де в результате прогрессирующей индустриализации вся страна превратилась сейчас в одно сплошное предприятие, оно также может нормально развиваться только в том случае, если слаженно работают все его звенья. Но западногерманское общество еще будто бы не «сформировалось». Оно еще состоит из двух противостоящих друг другу частей. К первой относятся те группы, которые видят свою высшую задачу в поддержании всех усилий государства; они действуют якобы в направлении «общего блага»; ко второй — трудящиеся, профсоюзы, все слои населения, руководствующиеся якобы лишь своими эгоистическими интересами, игнорирующими «общее благо». Процесс «формирования» — это процесс ликвидации политического влияния второй группы, интеграция ее с группой, ориентирующейся на «общее благо».

Характер этой интеграции очевиден: если отдельные звенья социального организма, говорят идеологи «формирования», будут все-таки выступать в духе своих эгоистических интересов, вопреки «общему благу», то социальный организм в лице «формированного государства», чтобы нормально функционировать, может и должен «железным кулаком» подавлять их эгоистические устремления.

Разумеется, правящие круги, отчетливо сознавая, что политика «железного кулака» явно недостаточна для интеграции всех классов и социальных слоев в «единое формированное общество», наряду с программой устрашения прибегали к широкой идеологической и психологической обработке людей, стремясь привить им «единую» для всего общества идеологию, «единое социальное сознание». Именно «единое социальное сознание», утверждают теоретики «формирования», служит необходимой предпосылкой «интеграции индивидов и групп» в обществе и государстве. Если общество не сцементировано таким сознанием или сцементировано недостаточно, то в критических ситуациях это грозит большими трудностями, а в неблагоприятном случае — даже развалом общества^[531].

В целях создания «единого социального сознания» правящие круги прибегают к широкой системе социальной демагогии, утверждая, что «формированное общество» — это общество, которое не состоит из классов и групп, противопоставляющих друг другу взаимоисключающие цели, а является обществом кооперативным, т. е. основанным на совместных действиях всех групп и интересов. В этом обществе якобы отсутствует эксплуатация, так как оно базируется будто бы на демократическом сотрудничестве всех групп населения, ибо является «демократическим по своей внутренней сути».

В действительности совершенно очевидно, что подобное «формирование» обнаруживает неразрывную связь с фашизмом. Профессор из ФРГ В. Абендрот вполне определенно охарактеризовал политический режим «формированного общества» как «тоталитарное фашистское государство» со всеми теми последствиями, с которыми Германия познакомилась в 1933—1945 гг.

Под лозунгом «сформированного общества» господствующие круги, в сущности, пытаются подчинить весь немецкий народ определенному регламенту и построить его в шеренгу. Они стремятся к сосредоточению всех экономических и общественных сил для осуществления своих политических и военных целей. Политики ХДС/ХСС открыто заявляют, что необходимо создать «иное внутриполитическое качество», ибо только тогда они смогут осуществить свои внешнеполитические и военно-политические цели»^[532], — писал М. Рейман.

Конечно, марксисты не упрощают и не ставят знак равенства между рейхом кайзера Вильгельма, режимом гитлеровского фашизма и политической системой ФРГ. Однако для ФРГ, так же как и для империалистической Германии в прошлом, так же как и для других современных капиталистических государств, характерна реальная тенденция к подавлению демократии. К. Ясперс в своей книге «Куда движется ФРГ?» подчеркивал, что ФРГ идет по пути, в конце которого не будет ни демократии, ни свободного гражданина. «В чем заключаются изменения в структуре Федеративной Республики? — писал Ясперс. — Мне кажется, в переходе от демократии к олигархии партий, от олигархии партий к диктатуре».^[533]. К. Ясперс считает, что правящие круги ФРГ сознательно мешают процессу формирования политической воли народа, не информируют его, не приучают его мыслить. Во время избирательной кампании они действуют в соответствии с принципами рекламной техники, преподносят массам возбуждающие фразы, общие выражения, замысловатые требования морального характера и т. п. Более того, подчеркивает он, правящие круги постоянно лгут народу. «Ложь пронизывает сейчас всю нашу систему... — пишет он. — Ее, пожалуй, можно резюмировать так: немцы, собственно, никогда не были национал-социалистами. Они стали жертвами необъяснимой роковой случайности. Террор, возможно, изменил их образ мышления. Но, в сущности, они всегда оставались порядочными, правдолюбивыми и миролюбивыми; такими они были прежде, такие они и сейчас»^[534].

К. Ясперс со всей определенностью вскрывает антидемократический характер политической системы в ФРГ. У нас есть парламентская форма правления, констатирует он. Однако она скорее затуманивает демократическое сознание, мешает формированию чувства гражданской ответственности; она отнюдь не делает нас гражданами, носителями государства. Во всяком случае нравственно-политическая задача, стоявшая перед немцами в 1945 г.: создать новое, демократическое, государство, — не выполнена. Эта задача, заявляет К. Ясперс, остается в повестке дня и поныне^[535].

В этой связи К. Ясперс решительно разоблачает планы чрезвычайного законодательства, которые лелеют империалистические круги ФРГ. С помощью чрезвычайного законодательства, проницательно подчеркивает он, «может быть создан инструмент, посредством которого в роковой момент одним-единственным актом будет установлена диктатура, ликвидирована конституция, возникнет необратимое состояние отсутствия политической свободы. Больше того: может создаться величайшая угроза миру, а на Западную Германию будет навлечена новая, на сей раз непоправимая беда»^[536].

В сущности, в ФРГ в настоящее время уже существует целая система чрезвычайного законодательства. Так, на основе так называемого указа о «радикалах», «запрета на профессии» и т. п. правящие круги могут подвергнуть гонениям всех тех, кто имеет прогрессивные политические убеждения, кто самоотверженно выступает за демократические права, за мир, против гонки вооружений. Причем речь идет не просто об увольнении с государственной службы, из системы народного образования и высшей школы, хотя при 2 млн. безработных в стране и это само по себе жестокая кара. Человек, подвергшийся «запрету на профессии», практически вообще лишается возможности работать. Так уничтожается материальная основа его существования. К бедственному материальному положению граждан, уволенных с работы на основе указа о «радикалах», прибавляется еще моральное уничтожение людей, заклейменных как «ненадежные элементы», как лица, «враждебные конституции». В ФРГ сейчас уже около 5 тыс. жертв «запрета на профессии». Более 2 млн. человек подвергнуто специальной проверке охранкой.

Повторяем, что сегодня, разумеется, не та политическая ситуация, которая существовала в 20-х годах, не то соотношение сил, что было прежде. Однако в Федеративной Республике Германии и сегодня господствует монополистический капитал; именно он обладает экономической и политической властью, определяя тем самым характер всего общества. Обладая огромной экономической, политической и военной мощью, империалистические круги Западной Германии по-прежнему стремятся к реваншу, питают и поддерживают реваншистские настроения и силы. При этом старые традиционные черты агрессивной милитаристской идеологии, связанные с разнузданным национализмом и расизмом, сегодня в известной степени уступили место более модернистским «идеям»: европеизма, атлантизма и т. п. Оруженосец, крайне правых кругов ФРГ Ф.И. Штраус вполне определенно раскрыл то, для чего германскому империализму необходимы идеи атлантизма, западноевропейской интеграции и т. п. Так, в своей книге «Проект для Европы» он заявил: «Каждый шаг в направлении к единству Европы и тем самым в направлении усиления и автономии Европы будет иметь следствием изменение статус-кво, само собой разумеется, в пользу Запада». Штраус понимает, что сейчас не те времена, когда можно насильственным путем и в короткий срок изменить статус-кво: поглотить ГДР, восстановить германскую империю в границах 1937 г. и т. д. Тем не менее он рассчитывает» что ФРГ может добиться «нового порядка в Европе» (в старом смысле), в которой она благодаря своей мощно развитой экономике должна стать гегемоном. «Объединение Западной Европы должно быть шагом на пути к Соединенным Штатам Европы...», — заявляет Штраус, причисляя к ним также Среднюю и Восточную (!) Европу, т. е. и социалистические государства, которые предполагается путем идеологических диверсий сначала оторвать от СССР, а затем через всю совокупность политических, культурных и экономических мероприятий постепенно присоединить к Западу^[537].

И дело не только в реваншистских устремлениях Штрауса и ему подобных; дело в том, что официальная политика ФРГ и раньше, до 70-х годов, ставила, и ныне, в 80-е годы, ставит, в сущности, под вопрос существующие европейские границы. И Аденауэр, и Кизингер постоянно твердили о том, что ФРГ должна «преодолеть» так называемый статус-кво. Даже в 1979 г. партийная коалиция ХДС/ХСС недвусмысленно заявляла о намерении рассматривать как территорию ГДР, так и часть польской государственной территории в качестве «внутренней земли». Штраус и другие правые со ссылкой на решение федерального конституционного суда и сегодня утверждают, что правовое качество границы между Баварией и Саксонией ничем не отличается от правового качества границы между Баварией и Баден-Вюртембергом^[538].

СДПГ и СвДП, заключив «восточные договоры», считая бессмыслицей попытку лишить ГДР ее государственности (бывший канцлер ФРГ Г. Шмидт, например, заявлял: «Мы давно признали существование второго германского государства»), тем не менее также выдвигают тезис об «открытом германском вопросе».

Ясно, что этот тезис несовместим ни с общими нормами международного права, ни с имеющими международно-правовую силу восточными договорами. Находящаяся у власти в ФРГ коалиция ХДС/ХСС — СвДП, хотя официально и заявила, что признает нынешние границы, которые сложились в Европе после второй мировой войны, тем не менее, в сущности, активно начала поддерживать и стимулировать реваншистские настроения.

Поэтому есть все основания говорить о реваншистских силах, о реваншистских тенденциях в ФРГ. Причем сегодня, как и во времена Гитлера, германские империалисты стремятся к экспансии прежде всего в восточном направлении. Во всяком случае С. Хаффнер совершенно прав, когда заявляет, что после 1945 г. ФРГ, так же как до нее Германская империя, по-прежнему стремилась создать фронт против Востока. Конечно, Аденауэр не был Гитлером, а Федеративная республика — нацистским рейхом. Однако это ничего не меняло в том, что внешнеполитическая концепция Аденауэра была прямым продолжением концепции Гитлера: с Западом против России. Различие состояло лишь в том, что если империя Гитлера хотела играть великолепное соло в сопровождении западного оркестра, то Федеративная республика Аденауэра была вынуждена довольствоваться ролью скрипки в этом оркестре^[539], подчеркивает С. Хаффнер. Но, как видно, и сегодня роль ФРГ в натовском «оркестре» не изменилась. Дав согласие на размещение на территории Западной Германии американских ракет типа «Першинг-II», правительство Коля — Геншера превращает ФРГ в заложника американского империализма в Европе. А ведь в 1945 г. и ХДС, и СвДП в своих документах, посвященных разработке программы будущего развития Германии, «решительно» выступали против реваншизма, за демократизацию, за демонополизацию, квалифицировали крупный капитал, и в особенности индустрию вооружения, как вдохновителей и соучастников фашизма и агрессивной войны, В частности, в первом программном документе ХДС, принятом в Кельне в 1945 г., заявлялось: крупные капиталистические монополии вооружений были тесно связаны с нацизмом и войной. Именно этот зловещий союз привел к войне, которая ввергла Германию во тьму. Поэтому господство крупного капитала, частных монополий и концернов должно быть разрушено. Все это, однако, было быстро забыто. Более того, именно лидеры ХДС внесли свой важный вклад в восстановление капиталистической экономики, в усиление антидемократических тенденций и реваншизма в ФРГ.

Лишь коммунисты помнили и помнят об уроках истории, боролись и последовательно борются против монополистического капитализма, против антидемократических устремлений и шовинизма правящих кругов Западной Германии. Председатель Германской коммунистической партии Г. Мисс отмечал на съезде ГКП в Маннгейме (1978): «Мы ни на минуту не забываем об опасности, исходящей от германского империализма... Его господство было и остается раковой опухолью на теле нашей страны»^[540].

Именно империалистические круги, пытаясь продлить свое господство, в кризисной для себя ситуации делают ставку на фашизм, на террористические методы господства. Конечно, в современных условиях вовсе не обязательно, что империалисты прибегнут к использованию прежних форм и методов осуществления фашистской диктатуры. Формы могут измениться, но существо фашистского господства остается неизменным.

И это обусловлено прежде всего тем, что фашизм в любых условиях, в любой стране — порождение империализма. Как в Германии и Италии финансовая и промышленная олигархия была оплотом фашизма, так и в современных капиталистических странах основная опасность фашизма таится прежде всего в господстве этих же реакционных сил. Именно финансовая и промышленная элита в целях обеспечения своего господства стремится отбросить все конституционные и демократические права и создать, в сущности, полицейское государство. Именно финансовая и промышленная элита стремится к милитаризации страны, к гонке вооружений, к созданию напряженной международной обстановки и в конечном случае даже готова развязать войну, самую страшную и бесчеловечную — термоядерную войну, чтобы отстоять свое господство, свои привилегии и богатства. Особенно опасны милитаристские амбиции США — самой мощной империалистической страны. Только за 1946—1975 гг. США 215 раз прямо или косвенно прибегали к использованию своих вооруженных сил и угрожали другим странам военным вмешательством. 19 раз на повестку дня ставился вопрос о применении ядерного оружия, в том числе и против СССР.

«Мы создали общество, — пишет американский политический деятель У. Фулбрайт, — главным занятием которого является насилие... На протяжении вот уже многих лет мы или воюем, или немедленно готовы начать войну в любом районе мира. Война и военные стали неотъемлемой частью нашего быта, а насилие — самым важным продуктом в нашей стране»^[541]. Не случайно в свое время даже президент США Д. Эйзенхауэр в своем прощальном послании конгрессу отмечал, что страна должна остерегаться установления в высших правительственных органах неоправданного влияния военно-промышленного комплекса, что существует и будет существовать потенциальная опасность пагубного усиления неправильно используемой власти, что нельзя допустить сочетания колоссальных вооруженных сил и крупной военной промышленности, которая может поставить под угрозу свободы и демократические процессы.

Развитие милитаризма и формирование военно-промышленного комплекса в современных условиях весьма тесно и опасно связано с угрозой фашизма. Американский исследователь фашизма Б. Гросс, оценивая настоящее развитие США, отмечал: «Новый деспотизм медленно охватывает всю Америку. Безликие олигархи сидят на командных постах в правительственно-корпоративном комплексе... Они заставляют других страдать от последствий, вызванных их алчностью... Эти последствия включают вмешательство в международные дела путем экономических манипуляций, тайных операций или прямых военных вторжений. В мировом масштабе это уже ведет к возрождению холодной войны и увеличению запасов ядерного и неядерного оружия»^[542].

Б. Гросс предостерегает, что путь, которым придет к власти фашизм в Америке, будет иной, чем тот, каким шли к власти нацисты в Германии, или же тот, какой нарисовал в 1935 г. Синклер Льюис в своем романе «Это не может случиться у нас». В романе Синклера ярый расист, антисемит, демагог, размахивающий американским флагом и пользующийся поддержкой армии, побеждает в 1936 г. на президентских выборах. Став президентом, он начинает создавать американизированный вариант нацистской Германии. Само название книги Синклера — «Это не может случиться у нас» — фактически предостерегало: это может случиться.

Вопреки Синклеру Б. Гросс считает, что в США будет другой фашизм: фашизм «современный», фашизм «с улыбкой», «дружественный фашизм» и т. п.

Может случиться, что, борясь за власть, стремясь получить достаточно широкую социальную базу, фашисты прибегнут к изощренной манипуляции общественным мнением, к «улыбкам» и т. п., чтобы показать фашизм «таким же американским, как Мэдисон-авеню, кредитные карточки и яблочный пирог». Это возможно, и это важно учитывать, чтобы не позволить фашистам замаскировать свою сущность демагогическими, манипуляторскими ухищрениями.

Б. Гросс абсолютно прав, когда считает, что главный источник деспотизма нового типа коренится «не в неистовстве крайне правых — невежд, ку-клукс-клана или явно неофашистских партий, и не в безумстве левых экстремистов. Хотя и те и другие, играя тактическую роль, могут ускорить или подтолкнуть наступление деспотизма»^[543]. Новый порядок, подчеркивает он, вероятно, возникнет скорее как следствие мощных тенденций в самом истэблишменте. Новый порядок возникнет скорее как следствие скрытой логики роста транснациональных монополий капиталистического общества, как следствие поиска ими решений в условиях нарастающего кризиса^[544].

Это правомерный вывод. Уже сейчас транснациональные монополии и корпорации активно сотрудничают в борьбе против профсоюзов, коммунистов, других прогрессивных сил, плетут интриги и организуют заговоры против левых режимов в любых странах, против социалистического содружества. Можно возразить Б. Гроссу в одном: не стоит все же переоценивать «улыбки» и «дружелюбие» современного фашизма. Фашизм, конечно, может прийти к власти и в результате «демократических выборов», может прибегнуть и к косметической маскировке, и к другим хитрым манипуляциям. Но тем не менее цели, которых он добивается, не могут быть достигнуты «с улыбкой» и в «бархатных перчатках». Фашизм неизбежно обнаруживает свое кровавое, преступное лицо.

И не только потому, что его цели и средства бесчеловечны, но и потому, что фашизм ищет себе опору среди самых консервативных слоев. Обыватели — темный, мутный источник сытого эгоизма и жестокости — вот самая массовая социальная опора неофашизма. Бывший генерал бундесвера Герт Бастиан, ныне активно участвующий в антивоенном движении, с большой тревогой указывает на опасную политическую и духовную ситуацию в Западной Германии. Касаясь вопроса об ответственности немецкого народа за преступления нацизма в годы второй мировой войны, он отмечает, что большинство немцев старшего поколения, ослепленных фанатичной верой в Гитлера и безоговорочно повиновавшихся ему, лишь чисто случайно не стали «убийцами в форме», и это отнюдь не их собственная заслуга. К тому же, пишет Бастиан, многие явления современной политической жизни ФРГ заставляют усомниться в том, что «осознание преступлений гитлеровского режима стало достоянием всего населения страны». Сытое равнодушие тех, кто хочет жить только настоящим и забыть прошлое, маниакальный антикоммунизм неофашистских элементов также не способствуют осознанию ошибок и заблуждений отцов. Средства массовой информации замалчивают преступления «третьего рейха». Более того, растет поток «извинительной литературы», в которой умышленно акцентируется внимание на страданиях самих немцев в ходе и в результате проигранной войны^[545].

То, что в капиталистических странах правящие круги сознательно умалчивают о фашизме и его преступлениях, это уже страшно. В школах ФРГ, например, свыше 3000 школьников в сочинениях по теме «Что я слышал об А. Гитлере?» показали поразительное незнание. В США, по данным института Гэллапа, 16% американских студентов не знают, «на чьей стороне» воевал Советский Союз, а 9% студентов полагают, что Советский Союз воевал... на стороне Германии^[546]. Повторяем, это страшно. Но еще страшнее, еще чудовищнее то, что многочисленная «извинительная литература» оправдывает фашизм и, напротив, порочит антифашистов. Западногерманское «общественное мнение» назойливо навязывает немцам мысль о том, что 8 мая 1945 г. — это день поражения, национальной катастрофы, что думать иначе — это отклонение от «нормального» мышления или, того хуже, «измена».

Правящие круги капиталистических стран упорно насаждают антикоммунизм, причем и сегодня зачастую клеветнически отождествляют марксизм и социализм с национал-социализмом. Дж. Сомервилл, прогрессивный американский философ, подчеркивает, что уроки истории со всей очевидностью доказывают, что антикоммунизм — это прямая дорога к фашизму. «В самом деле, — пишет Сомервилл, — то, что усиливает беспокойство европейцев, когда они думают о нынешних тенденциях в нашей внутренней и внешней политике, так это их живой и мучительный опыт последних десятилетий. Они помнят, что как только то или иное правительство, обладающее властью, начинает все больше и больше превращать антикоммунизм в центральный фокус всей своей политики... то эта страна быстро становится оседланной неприкрытым фашистским или нацистским режимом, независимо от того, ожидал ли народ этой страны такого исхода или нет. Так произошло с фашистской Италией и нацистской Германией. «Вы должны терпеть нас», — говорили эти режимы своим народам. «Так вы ведь должны приветствовать нас, потому что мы собираемся освободить вас от коммунистической угрозы. Конечно же, придется принять жесткие меры, но разве мы все не согласны в том, что эта угроза должна быть полностью ликвидирована?». По всей вероятности, продолжает Сомервилл, «народы этих стран достигли той точки, где они с этим согласились или по крайней мере боялись сказать, что они не согласны. И они заплатили цену, которую долгое время не забудут ни они, ни их ближайшие соседи»^[547].

Западногерманский писатель Г. Бёлль также дал весьма резкую отповедь антикоммунистической клевете. По поводу попыток К. Аденауэра^[548] отождествить марксизм с национал-социализмом он написал следующее в своей статье, опубликованной в журнале «Шпигель»: «Когда Аденауэр — столь же обстоятельно, сколь и неубедительно — пытается доказать, что марксизм и национал-социализм вполне можно поставить на одну «материалистическую доску», когда он обвиняет Советский Союз в отсутствии этических основ, он просто-напросто проявляет свою буржуазную слепоту. Ведь именно социально-этическим пафосом объясняется развитие советского народного хозяйства, а безумная расистская идеология (нацистов. — Б.Б.) опирается вовсе не на материализм, а на мутный идеализм». Свою статью Бёлль заключает следующими словами: в книге Аденауэра «много подлости, и нужно было испытать полное презрение к человеку и еще больше к нашему языку, чтобы ее опубликовать»^[549].

Антикоммунизм — опасное средство подавления классового сознания трудящихся. Агрессивный по своей сути антикоммунизм воинственно нападает не только на социализм и коммунизм, но и на самые элементарные демократические, социальные и культурные права трудового народа. Западноберлинский исследователь фашизма и неофашизма Ф. Хауг с полным основанием пишет, что «антикоммунизм — это не только антимарксизм», как думают многие немарксисты, антикоммунизм — не только антисоциализм, как думают многие несоциалистические демократы, антикоммунизм — это всеохватывающий антидемократизм. Антикоммунистический антифашизм, подчеркивает Хауг, — это противоречие; и тот, кто не желает бороться с антикоммунизмом, тот не хочет быть и антифашистом.

Антикоммунистическая, антидемократическая политическая ситуация и духовная атмосфера, царящие в капиталистических странах, являются той самой благоприятной средой, в которой произрастает фашизм и как политическое движение, и как идеология. Военно-промышленный комплекс, даже при сохранении традиционных форм осуществления власти, придает важное значение неофашистским силам.

Наличие неофашистских организаций предоставляет правящим верхам возможность выступать в качестве умеренной, «центристской» силы, некоего «барьера», ограждающего общество от нажима справа. Это как бы оправдывает выдвижение лозунга «равной» опасности справа и слева, дает удобный повод для применения неприкрытой силы как средства упрочения власти, тем более что обычно эта сила используется для подавления левых^[550].

Конечно, современный фашизм и в политическом, и в идеологическом плане выступает более гибко, чем фашизм 30—40-х годов. Неофашисты сегодня, насколько это возможно, пытаются скрыть свое подлинное лицо, нередко отрицают преемственную связь с фашизмом^[551]. Стремясь установить «сильный режим», они одновременно твердят об «уважении» буржуазных парламентских институтов, апеллируют к их «оздоровлению» и т, д. и т. п., более того, они обвиняют в стремлении к диктатуре... социалистов и коммунистов^[552]. Стремясь обеспечить духовное воздействие на массы, они модернизируют обанкротившуюся фашистскую идеологию. И хотя неофашисты — ярые антикоммунисты и шовинисты, расисты и враги прогресса, эти черты их идеологии в современных: условиях приобретают новые специфические характеристики и новые формы проявления.

Сегодня империализм любой страны уже не может претендовать на господство над другими нациями с позиций открытого обоснования своей национальной «миссии». Сегодня монополистическая буржуазия может еще иметь какие-либо иллюзии в отношении своих возможностей только с учетом всеобщих империалистических интересов. Космополитизм нужен сегодня империалистам: для взаимной безопасности, для совместной борьбы против социализма и во имя совместного угнетения «своих» народов. Тенденция к прорыву национальных ограничений, заключенная в конечном счете в характере современных производительных сил, осуществляется империализмом в виде космополитического объединения монополий против народа. Поэтому неофашисты назойливо апеллируют сегодня к защите «европейского единства», «сохранения европейских культурных ценностей», призывают все «конструктивные» силы Европы объединиться в борьбе против коммунистов и других «деструктивных» партий и организаций и т. д. и т. п. Однако это касается прежде всего внешнеполитической сферы.

Для антикоммунистической же мобилизации внутри собственной страны шовинизм и национализм по-прежнему служат эффективным средством. Консервативные, реакционные теоретики ФРГ и сегодня требуют сохранения преемственности исторического развития Германии. Так, Г. Рейн «доказывает»: понятие рейха вмещает для немцев нечто особое наднациональное, а поэтому также надгосударственное, нечто священное, что имело свое начало в христианско-романском универсуме^[553]. Конечно, в наши дни не так часто, как во времена Гитлера, говорят о «народном сообществе», об «арийской расе», о «крови и судьбе», «крови и земле» и т. п.^[554]Теперь больше говорят об «агрессивности» Советского Союза, якобы стремящегося к мировому господству; не говорят уже о «голоде» в ГДР, но ее успехи объясняют не преимуществами социалистического строя, а тем, что здесь, «в зоне», живут и трудятся тоже «ведь немцы». В пропаганде национализма используется даже такой поразительный по своему цинизму аргумент: «Мы не хотим, чтобы обливали грязью и оскорбляли немецкий: народ!». Так демагогически восклицают националисты, неофашисты и им подобные, когда кто-либо напоминает о преступлениях германского фашизма и милитаризма в годы второй мировой войны.

Особенно много спекулируют на пагубной волне идеологии национализма и шовинизма неонацисты. Лозунги Вильгельма II «Я не знаю никаких партий, я знаю только немцев» и Геббельса «Один народ, одно государство, один фюрер», демагогический призыв Штрауса «Мы все в одной лодке» являются ключевыми в националистической пропаганде западногерманских неофашистов. Как и во времена Гитлера, неофашистские круги ФРГ стараются привить немецкому народу убеждения в «идее отечества», в «исключительности» своей немецкой «нации».

И не случайно (и не только по традиции) идеологи неофашизма прибегают к этим паролям, демагогически апеллируя к национальному чувству народа. Это в решающей степени объясняется тем, что идея нации, идея отечества никогда не были для трудящихся масс чуждыми или враждебными. Они соответствуют объективному процессу формирования нации, которая в своей основе имеет реально существующую общность. Нация при капитализме расколота на антагонистические классы, в буржуазном государстве не может быть и речи о единстве нации, но тем не менее по отношению к другим нациям она всегда противостоит как некое относительное единство. Используя это, правящие круги пытаются идею нации противопоставить идее интернационализма, идее класса. И действительно, идея нации в известной мере формируется легче в связи с такими внешне очевидными чертами, как общность языка, территории, в то время как познание классовой общности требует более глубокого проникновения в сущность социальных явлений. Исходя из этого, неофашистские теоретики стремятся классовую борьбу подчинить «национальному интересу», сделать последний интегрирующей основой включения всех слоев в сферу «государственного интереса» и т. п.

Однако, повторяем, наряду с националистическими лозунгами неофашисты весьма часто вполне откровенно выражают свой расистские взгляды. Ни радикальные утопии, ни философские учения о человеке не могут определять политику, «доказывают» теоретики неонацизма. Поскольку человек является частью биологической системы и принадлежит к определенной расе, то решающую роль в истории и политике якобы играют расовые и племенные различия. Так, один из «видных» теоретиков неонацизма Эрнст-Густав Анрих «доказывает», что человеческий род «произрос... не как один совершенно одинаковый вид и одно сообщество, а как подвиды и подсообщества в великих, отделенных друг от друга пространствах, как расы с различными телесными и духовными задатками, стилем самовыражения и распространением»^[555].

Марксисты, коммунисты, разумеется, отвергают подобные расистские «изыскания», обосновывающие и питающие шовинизм, слепое чувство превосходства «своей» нации над другими нациями и народами. Шовинизму империалистических кругов коммунисты противопоставляют интернационалистскую убежденность пролетарских бойцов, в основе которой лежит четкая классовая позиция. Ярким ее выражением служат, в частности, слова Генерального секретаря Коммунистической партии Израиля М. Вильнера, который решительно отверг шовинизм сионистской верхушки: «Я — еврей. Таким я родился. А Бегин? Он что — мой собрат? Мы — сыны одного народа? Нет! ...Наш принцип: делить людей не по национальному, а по классовому, идейно-политическому признаку. Вот с Тафиком Туби (заместитель Генерального секретаря ЦК КПИ, по национальности араб) мы — сыны одного народа!...»^[556]

Трудно поверить, что сегодня — после заката эры нацизма — снова имеют весьма широкое распространение расистские взгляды.

Петер Шютт, прогрессивный западногерманский писатель, пишет, что «начало восьмидесятых годов» в ФРГ «отмечено такой враждебностью к иностранцам, ненавистью к «чужакам», таким расизмом, каких не было с расистских времен». Правые и неонацисты ведут разнузданную кампанию против иностранцев, особенно «гастарбайтеров» — иностранных рабочих. В 1980 г. в западногерманской столице была основана организация «Боннская гражданская инициатива по защите от наплыва азиатов и прочего чужеземного засилья», в Штутгарте — «Гражданская инициатива по прекращению иммиграции», в Вангеле, оплоте ХДС, — «Лига против иностранных бесчинств», НДП проводит свои избирательные кампании под лозунгом «Остановить иностранцев — Германия для немцев». Неонацисты рассылают иностранцам множество угрожающих писем с изображением свастики и знаков СС: «Скоро начнется», «Близок час расплаты», «Если не уберетесь, начнем вас выкуривать сами» и т. п. В Бамберге члены неонацистской организации «Викинги» намалевали в молодежном центре: «Осторожно, газ! Вход только для евреев» — и выпустили листовки с требованием стерилизовать всех черных, имеющих более трех детей. А председатель фракции ХСС в баварском ландтаге Густль Ланг потребовал сооружения для иммигрантов «бараков, обнесенных оградой, со сторожевыми постами». Подобная расистская пропаганда снова приносит свои плоды. Как показывают результаты опроса, проведенного правительственными учреждениями, 18% западногерманских граждан заявили, что видят в иностранцах и «гастарбайтерах» «смертельную опасность для нашего народа». П. Шютт справедливо подчеркивает: «Тот, кто относится к другим как к чужакам, в конечном счете переносит свои предрассудки на всех встречных»; во всех, в том числе и себе подобных, он видит врагов^[557]. Такой озлобленный и вместе с тем всего боящийся обыватель скорее всего идет к фашистам.

Но примечательно, что расистские убеждения присущи не только приверженцам оголтелых, человеконенавистнических неофашистских группировок, а даже многим представителям научных кругов. В этом кроется их наибольшая опасность. Во всяком случае, как отмечает С. Чавкин, в США и сегодня существует немало теорий, в которых при решении, например, проблем преступности наблюдается тенденция обойти социальные корни насилия (неустойчивое состояние экономики, безработицу и т. д.) и сосредоточить внимание на «патологии» (генетической или какой-либо иной)преступника. Увеличение числа черных и лиц латиноамериканского происхождения среди американских заключенных некоторые теоретики объясняют, в частности, наследственными пороками различных этнических групп. При этом даже не предпринимается попытка как-то скрыть откровенный расизм, проглядывающий сквозь подобные высказывания. Так, профессор биофизики Питтсбургского университета Р.А. Макконнел заявил: примерно от 10 до 30% населения США не обладают достаточными генетическими способностями, чтобы самоокупать себя или вносить больший вклад в экономическое развитие современного индустриального общества. По его мнению, в этом и кроется главная причина нынешних социальных недугов^[558].

Совершенно ясно, что главная цель сторонников генетического детерминизма заключается в том, чтобы снять ответственность с существующих буржуазных социально-политических отношений и институтов. Их усилия сконцентрированы главным образом на том, чтобы возложить всю ответственность за антисоциальное поведение на «генетически ущербных индивидов» с якобы нарушенной ответственностью, в то время как истинные причины такого поведения следует искать прежде всего в невыносимых условиях жизни в гетто, в нищете и безработице. Возрождение генетического детерминизма представляет собой безусловно шаг назад к социал-дарвинизму, к периоду, когда Герберт Спенсер доказывал, что мир, в сущности, устроен по принципу: выживает сильнейший.

Английский ученый, лауреат Нобелевской премии П.Б. Медоуэр, разоблачая расистские теории английской элиты, справедливо пишет, что утверждения, будто наследственные свойства человека (его генетический код) всецело предопределяют его способности, дальнейшую судьбу, горести и радости, лежат в основе расизма, фашизма и всех других теорий, пытающихся, как сказал французский философ Кондорсе, «сделать из природы соучастника в преступлении политического неравенства»^[559].

Некоторые реакционные ученые, опираясь на достижения современной генетики, по существу, стремятся установить контроль над разумом и поведением человека в целях принудить его подчиниться тому, кто обладает властью. Так, ученый-бихевиорист Джеймс Макконен, профессор психологии Мичиганского университета, заявляет: «Наступил момент, когда... стало возможным... осуществить очень быстрый и чрезвычайно эффективный вид позитивного «промывания мозгов», что позволит добиться радикального изменения поведения человека и его личности... Мы должны перестроить наше общество так, чтобы с самого дня рождения нас учили хотеть только то, чего хочет от нас общество. Теперь мы уже имеем техническую возможность сделать это... Никто не является хозяином своей личности... То, каким вы стали, от вас совершенно не зависело, поэтому нет никаких оснований считать, что вы должны иметь право отказаться от возможности стать новой личностью, если ваша прежняя была антиобщественной... Современные психологи-бихевиористы являются создателями и инженерами Прекрасного нового Мира»^[560].

Выступая 3 августа 1977 г. на слушаниях в сенате, адмирал Стэнсфильд Тэрнер, бывший в то время директором ЦРУ, признался, что его ведомство проводило и проводит опыты по «промыванию мозгов» бесчисленного множества американцев без их ведома и согласия. Одни из них были заключенными, другие — пациентами психиатрических больниц, третьи — пациентами онкологических лечебниц. Но среди них было и неизвестное число лиц, не находившихся в лечебных учреждениях, которые, ничего при этом не подозревая, стали выполнять роль подопытных кроликов. Подобная явно противозаконная деятельность ЦРУ осуществлялась при участии по меньшей мере 185 ученых и около 80 учреждений: тюрем, фармацевтических компаний, больниц и 44 медицинских колледжей и университетов.

Как видно, списывать в архив истории расистские теории нацистов, а также «медицинские эксперименты» нацистских врачей еще рано. Расизм еще живет, самые реакционные силы по-прежнему цепляются за него. И дело не только в расистских «теориях», более или менее тонких, более или менее коварных. Дело в том, что расисты действуют, список их злодеяний постоянно растет. Расизм глубоко проник в американское общество и заражает его. Расовой дискриминации подвергаются в США 30 млн. чернокожих американцев, а также миллионы других людей: индейцев, мексиканцев, выходцев из стран Центральной и Южной Америки.

На опасную роль расизма в жизни США указывает Г. Холл, подчеркивая, что на основе идеологии расовой дискриминации и сегрегации в стране консолидируется вся ультраправая коалиция: «Маньяки, выступающие за развязывание термоядерной войны, оголтелые ненавистники рабочего класса, антидемократические, профашистские банды — все они сегодня сползают на путь союза с расистами в южных штатах, с ку-клукс-клановцами и подобными им группами. Это поистине кристаллизация реакции, альянс, способный открыть дорогу фашизму»^[561].

При поддержке США увереннее чувствуют себя расисты и в других странах, прежде всего в ЮАР — государстве, которое символизирует собой расовую дискриминацию в современном мире. За последние годы здесь даже усилились позиции крайне правых, наиболее твердолобых приверженцев апартеида. Мутная, волна шовинизма захлестывает Израиль. Расширяется и углубляется пропасть между евреями и арабами — гражданами Израиля. Последние все острее чувствуют себя изгоями общества, построенного на принципах сионизма.

Наряду с националистическими, расистскими концепциями современные фашисты, как и их покровители, исповедуют тоталитаризм, беспрекословное подчинение части целому, индивида государству. Так, один из видных деятелей ХДС Эрнст Альбрехт провозглашает следующие «основы философии государства»: сильное государство не должно быть связано никаким правом или законом; как законодатель и творец права оно может не придерживаться закона, если этого потребуют «чрезвычайные обстоятельства»^[562]. Ясно, что такое «понимание» государства ставит исполнительную власть над законодательной и тем самым служит оправданием тоталитарной фашистской диктатуры.

При этом неонацистский идеолог — Барник, проповедуя интенсивное усиление целого, восхваляет немецкий милитаризм именно за то, что его «этической основой» является сведение на нет личных качеств и особенностей индивида, его нивелирование и растворение в «целом». Для немца, заявляет Барник, «военная служба есть нечто вроде земного искупления, освобождения от персональной обособленности, возвращения к себе домой, в первоначальность»^[563].

Неонацистам с их псевдотеоретическими изысканиями на руку тот факт, что социал-дарвинизм все еще не стал достоянием истории. Антрополог Р. Ардри, последователь Конрада Лоренца, который обосновал тезис о врожденной агрессивности человека, «развил» своего «учителя», выдвинув положение о другом мистически обусловленном инстинкте человека — инстинкте обладания территорией. Созвучие этого «научного открытия» с фашистской теорией «жизненного пространства» самоочевидно. Это, в сущности, прямое оправдание с позиций биологии территориальных захватов и политики неоколониализма^[564]. Характерное для нацистов прославление агрессии и жестокости «нордического» «сверхчеловека» теперь заменено более «спокойным» (но не менее опасным) выводом о вечно агрессивных основах человеческой натуры^[565].

Фашистское принижение личности имеет другой своей стороной принижение народа в целом. Совершенно в духе гитлеровского принципа «фюрерства» неофашисты с презрением относятся к народным массам, противопоставляют им элиту во главе с сильным человеком. Старый гитлеровец, ныне «специалист» по проблемам послевоенной истории Г. Граберт объявляет основой национальной жизни беспрекословное подчинение масс «руководящему Я». При этом, ссылаясь на предысторию и историю «арийских» народов, он утверждает, что подлинно выдающимися руководителями «германского сообщества» издревле всегда были военачальники, а в современной истории Германии — представители «прусско-германского офицерского корпуса»^[566].

В том же духе неонацист А. Молер доказывает, что именно «при встрече превосходящей личности и массы возникает феномен власти». И примечательно, что в качестве «превосходящей личности», лучше других способной «восстановить» в Германии авторитет власти, Молер объявляет Ф.И. Штрауса, лидера реакционных, реваншистских сил в ФРГ^[567].

И если представители официальных правящих кругов, борясь с коммунизмом, стремятся дискредитировать его, противопоставляя ему лозунги: «Свобода вместо социализма», «Свобода вместо коллективизма» — и проводя при этом клеветнические параллели с национал-социализмом, с тоталитарным государством Гитлера и т. п., то неофашисты уже с откровенной ненавистью объявляют коммунизм своим «злейшим врагом», открыто восхваляют «третий рейх», «национал-социализм», воспевают новый, «четвертый рейх» и т. д. и т. п.^[568]

Примечательно то, что как нацисты во времена Гитлера, так и сегодняшние неофашисты, борясь с марксизмом, с научным коммунизмом, апеллируют к псевдосоциалистическим паролям (хотя делают это все же реже, чем нацисты в 20—30 годы, ибо опасаются притягательной силы реального социализма), противопоставляют подлинному социализму либо «национальный», либо (делая поправку на сегодняшний день) «европейский социализм». Так, западногерманские неонацисты в своем «Политическом словаре» откровенно воспевают гитлеровский национал-социализм 1920—1945 гг. Они характеризуют его как выдающуюся попытку объединить в единое созвучие четыре элемента человеческой жизни, а именно: биологический элемент сохранения вида, экономический — обеспечение вида, политический — регулирование совместной жизни, религиозный — окончательное осмысление жизни. Они восхваляют национал-социализм за то, что он, исходя из убеждения, что «каждый народ должен идти к самоутверждению своим собственным путем и находить свою собственную форму социализма, фактически преодолел марксистскую классовую борьбу и, идя дальше, привел к примирению труда и капитала, установил трудовой мир, создающий благосостояние и чувство профессиональной гордости народа»^[569]. В гитлеровском духе и неонацисты демагогически апеллируют к «национальному социализму», требуют «объединить» немецкий народ под эгидой нового, «четвертого рейха» и т. д. и т. п. «Германия, — вещает, например, неонацист Г. Вик, — должна стать сердцем европейского социализма... Европейский социализм не может мыслиться без Германии, а для немецкого народа, объединенного в четвертом рейхе, этот социализм может быть только национальным... Мы должны, — провозглашает он далее, — отвернуться от либерализма, будь это буржуазный, будь это пролетарский либерализм»^[570].

Демагогия и ложь, большая ложь, как и прежде, — основные принципы пропаганды фашистов. Они цинично прославляют Гитлера и других фашистских фюреров, издают книги и «документы», оправдывающие фашизм и восхваляющие вермахт, открыто торгуют фашистскими орденами и символами. Последыши нацизма нагло клевещут на антифашистов, на солдат стран антигитлеровской коалиции, даже на свои жертвы. Они бесстыдно твердят, что, например, бомбардировки гитлеровской авиацией английских городов были не чем иным, как исключительно ударами возмездия; что в концентрационных лагерях никогда (!?)) не было газовых камер, что лагерь уничтожения в Дахау был создан не немцами, а по приказу американцев уже после поражения Германии (с целью «имитировать» зверства гитлеровцев); что нельзя забывать «благотворного воздействия концентрационных лагерей, которые многих демократов и социалистов превратили в «порядочных людей»; что евреи вели «кампанию ненависти» и поэтому карательные акции против них были оправданы, и т. д.^[571] Не было и 20 млн. погибших советских граждан; все это «пропаганда», «происки врагов Германии» и т. д.

Неонацисты лживо изображают гитлеровский рейх как оплот национальных чаяний немцев, как «государство рабочих и крестьян», как воплощение единства духовных и политических интересов «немецкого народа»; они назойливо твердят, что вермахт представлял собой действительно «народную армию рабочих и крестьян без классовых противоречий между офицерами и рядовым составом» и т. д.

Апеллируя к «подвигам» вермахта, реабилитируя гитлеровский рейх, неофашисты требуют «национального возрождения». Манипулируя националистическими лозунгами «Право на родину», «Право на границы 1937 года», жонглируя словами «свобода», «отечество», «порабощенная честь Германии», «сообщество немецкого народа» и т. д. и т. п., профашистские круги ФРГ исподволь стремятся разжечь реваншистские настроения, подвести немцев к мысли о необходимости бороться за «попранные национальные права и достоинство». Они действуют совершенно в духе Гитлера, который демагогически говорил о мире и готовился к войне. Неофашистские круги в ФРГ, мечтая о реванше, также прикрывают свои реваншистские, агрессивные устремления демагогическими рассуждениями о «приверженности к миру».

Ни в чем не уступают своим западногерманским собратьям и итальянские неофашисты. Исходным пунктом их политической и идеологической платформы по-прежнему служат оголтелый антикоммунизм и крайний национализм. Пропагандистская литература неофашистов полна истошных криков об «опасности коммунизма», который якобы угрожает Италии. Спекулируя на страхе собственника перед угрозой социальных потрясений, стимулируемого действиями всякого рода экстремистских группировок, неофашисты выставляют себя наиболее последовательными защитниками «порядка». Лозунг «Родина, семья, порядок» бесконечно повторяется фашистскими ораторами. Во внешнеполитическом плане итальянские неофашисты воспевают военные доблести Италии времен Муссолини, разжигают реваншистские притязания к своим соседям.

В социальной области неофашисты апеллируют к корпоративизму, рассматривая корпоративную систему как панацею от классовой борьбы и средство для упорядочения и подъема экономической жизни. Они с яростью обрушиваются на парламентскую демократию, отвергают всеобщее избирательное право, провозглашают неравенство вечным законом жизни человеческого общества. Как видно, и идеология итальянских неофашистов представляет собой смесь старых, хотя и несколько замаскированных «идей», взятых из идеологического арсенала «классического фашизма», и положений некоторых современных крайне реакционных концепций^[572].

В таком же духе, что и неонацисты в ФРГ и неофашисты в Италии, действуют и рассуждают профашистские и фашистские элементы в других странах. Во Франции, например, фашистские по смыслу идеи распространяют так называемые «новые правые» (Ален де Бенуа, Луи Повель, М. Понятовский и др.) Они требуют предать забвению свободолюбивые идеалы Французской революции 1789 г., Парижской Коммуны, порочат идеи научного коммунизма. Их идеал — это «традиционное общество» языческих, варварских племен кельтов и германцев эпохи до римского завоевания. Они призывают к иерархии, к естественному отбору между людьми и между нациями. Они считают, что твердая, авторитарная власть придает форму и порядок хаосу мира. Они ратуют за «органическую» концепцию общества, где оппозиция между классами преодолена и становится столь же немыслимой, как война органов внутри тела. Идеалом органичности они считают феодальный принцип деления общества на духовенство, знать и третье сословие. Они твердят о ведущей роли индоевропейской расы, насаждают культ сверхчеловека, героя. Новая аристократия будет конструироваться наряду с евгеническим методом селекции путем специального воспитания в особых «монастырях». — Каста «достойных людей» будет господствовать над классом рабов и т. д. и т. п.^[573]

Цивилизованный мир, достойный этого названия, должен с презрением и отвращением отбросить подобные бесчеловечные — «идеи», рождающиеся в самых темных и грязных душах и оправдывающие самую жестокую, самую отвратительную тиранию.

Годы фашистского господства, годы страданий миллионов людей показали, что в черной душе фашистов нет места чести, уважению человеческого достоинства, миролюбию, состраданию и укорам совести. Фашисты доказали, что фашизм и мир, фашизм и свобода, фашизм и достоинство личности так же несовместимы, как ночь и день. Фашистское мракобесие, варварство и террор подтверждают мысль К. Маркса о том, что «цивилизация и справедливость буржуазного строя выступают в своем истинном, зловещем свете, когда, его рабы и угнетенные восстают против господ»^[574]. Тогда эта цивилизация и эта справедливость, подчеркивает К. Маркс, «являются ничем не прикрытым варварством и беззаконной местью. Каждый новый кризис в классовой борьбе производящих богатство против присваивающих его показывает этот факт все с большей яркостью»^[575].

Заключение

Понятно, 1985 год — это не 1933 год. Коммунисты, все демократические, прогрессивные люди решительно выступают против неофашизма, решительно борются против неофашистских, неонацистских банд. И все же... Когда на морское побережье надвигается буря, на маяках принято подавать сигнал о приближающейся опасности. Сигнал политической тревоги должен звучать и сегодня в связи с ростом агрессивности и авантюризма империализма, несущего в себе угрозу войны и фашизма.

В свое время В.И. Ленин подчеркивал, что капитализм, империализм «не умирает сразу и тем более бешено сопротивляется, чем ближе к смерти...»^[576]. Это закон классовой борьбы. Политическая и идеологическая ситуация в современном мире полностью подтверждает правоту и актуальность этих ленинских слов.

Правда состоит в том, что агрессивные круги империализма США и НАТО, уповая на силу оружия, пытаются остановить общественный прогресс, подавить борьбу народов за социальное и национальное освобождение, надеются даже уничтожить мировую социалистическую систему. Об этом открыто говорят руководители американской администрации. Империалисты открыто провозгласили сегодня антикоммунизм ядром своей идеологии и политики. А расстояние от антикоммунизма до фашизма, как отметил Э. Генри, не длиннее одного шага. Вот почему сегодня весьма актуально предостережение, сделанное международным Совещанием представителей коммунистических и рабочих партий в Москве (1969): «Империализм породил фашизм — режим политического террора и лагерей смерти. Всюду, где это ему удается, империализм ведет наступление на демократические права и свободы, ущемляет человеческое достоинство, культивирует расизм». Фашизм «...усиливает свою активность в момент обострения кризиса империализма», именно в этих условиях «возрастает стремление реакции применять методы грубого подавления демократических и революционных сил»^[577].

Конечно, повторяем, сегодня не 1933 год. Однако в капиталистическом мире продолжают действовать факторы, способствующие возникновению фашизма.

В свое время английский исследователь фашизма Мэллали решительно отверг тезис, заключающийся в том, что поскольку-де большинство людей — убежденные антифашисты, постольку всякий рецидив явной или скрытой фашистской деятельности можно спокойно игнорировать. «Но это не довод, — подчеркнул Мэллали, — это шум, который производит страус, зарываясь головой в песок бесконечного благодушия; это та самая политика или, вернее, политическая немощь, которая расчистила путь фашизму в странах Европы, это фатальная логика глупца, оставляющего без внимания септическую язвочку на пальце, потому что в остальном он «совершенно здоров»^[578]. В своей борьбе за власть фашизм отнюдь не делает ставку на большинство или на то расплывчатое и туманное, что зовется общественным мнением, продолжает Мэллали, его война против демократии не имеет ничего общего ни с подсчетом голосов, ни с контролем над прессой. Не надежное большинство, а воинственное меньшинство — вот что ему нужно для достижения власти^[579].

Социально-экономическая ситуация и политический климат во многих капиталистических странах способствуют возрождению фашизма. Миллионы юношей и девушек, еще не начав по-настоящему жить, уже становятся отверженными. Куда они идут? Где ищут защиты? К сожалению, отнюдь не всегда вступают они на путь борьбы с капиталистической системой, отнюдь не всегда вступают они в демократические и прогрессивные организации. Немало молодых людей идет к неофашистам^[580]. Их привлекает воспеваемая ими романтика решительных действий, неофашистский культ фюреров и сильных людей, прославление героической, военизированной жизни, противопоставляемой бесцветному, тусклому существованию в условиях «общества потребления», и т. д. и т. п. К неофашистам идет также немало лиц средних и низших социальных слоев, стремящихся к стабильному, прочному положению в обществе^[581].

Политический климат современных капиталистических стран также способствует возрождению неофашистских тенденций. Манипуляция сознанием масс, слежка за инакомыслящими, «запреты на профессии» (в ФРГ, например), травля коммунистов и других демократов как якобы врагов конституции и даже террористов, привлечение армейских частей для подавления забастовок, социальных выступлений трудящихся (США, Англии и т. д.) — все это делает почву многих капиталистических стран весьма благоприятной для оживления неофашизма. К тому же некоторые ведущие политические деятели Запада открыто выступают за фашизацию своих стран. В частности, лидер Христианско-социального союза, премьер-министр Баварии Ф.И. Штраус не раз говорил о «чилийском феномене» как весьма желательном для ФРГ^[582]. И в Западной Германии, и в других странах сегодня имеются влиятельные силы, которые желали бы с помощью фашистских банд в один день разом покончить с демократией, с коммунистическим и социалистическим движением.

Оживлению фашистских тенденций в немалой степени способствует и отравленная духовная атмосфера капиталистических государств. В последние годы набрали силу духовные наследники фашистов — так называемые новые правые. В духе гитлеровских идеологов они отвергают все гуманистическое наследие духовной культуры человечества. Власть мысли, власть классической философии — вот, по мнению идеологов «новых правых» Алена де Бенуа, Луи Повеля и других, виновница того взрыва насилия и террора, свидетелем которых стал XX век. Поэтому нужно разрушить всю «традиционную культуру»: отбросить учение Платона, наследие Просвещения, классическую немецкую философию, марксизм, отказаться от всей прежней, гуманистической системы воспитания и формирования человека. Чтобы исправить «ошибку истории», надо, твердят «новые правые», восстановить «матрицу культуры», характерную для варварских времен. Надо возродить «дух леса», дух язычества и (многобожия и со всей решительностью изгнать идеологию рационализма и прогресса.

В духе своих фашистских идолов они, откровенные антикоммунисты, проповедуют яростный антидемократизм: сегодня-де настало время перечеркнуть идеалы демократии, поставить на их место принципы аристократии и иерархии, в соответствии с которыми «каждый знает свое место», сильный властвует, слабый подчиняется. «Новые правые» на поверку оказываются такими же шовинистами и расистами, как и гитлеровцы, с той лишь разницей, что наряду с антисемитизмом они исповедуют и возбуждают слепую ненависть к иностранным рабочим, цветным и т. д. и т. п.

Как видно, все основные мотивы, которые звучали в 30—40-е годы в речах фашистских ораторов, сегодня повторяются в выступлениях «новых правых», в выступлениях и действиях неофашистов.

Именно поэтому все честные люди должны быть бдительны. Они всегда должны помнить, что фашизм принес человечеству. Это необходимо не только ради справедливости, не только ради благоговейной памяти о безвинных жертвах фашизма, о героях, которые погибли в борьбе с фашистской чумой; это нужно для живых, для будущего.

Сегодня человечество отказывается следовать опыту, заключенному в афоризме Б. Шоу: «Единственный урок, который можно извлечь из истории, — это тот, что из нее не извлекают уроков». Сегодня люди учатся извлекать уроки из своего прошлого, из своей истории.

Д. Мельников и Л. Черная в своей книге «Преступник номер 1. Нацистский режим и его фюрер» подчеркнули, что память народов не мертвый груз воспоминаний о прошлом, не бесстрастная хроника событий. Смысл исторической памяти — в извлечении уроков из пережитого, в стремлении к тому, чтобы сделать невозможными катастрофы, обрушивавшиеся на человечество в течение многих столетий^[583]. Чингиз Айтматов очень справедливо написал однажды: «Человек без памяти прошлого, поставленный перед необходимостью заново определить свое место в мире, человек, лишенный исторического опыта своего народа и других народов, оказывается вне исторической перспективы и способен жить только сегодняшним днем»^[584].

В свой книге «Буранный полустанок» («И дольше века длится день») Ч. Айтматов нарисовал страшный образ человека-манкурта, у которого враги отбили память, т. е. вырвали «корни того, что пребывает с человеком до последнего вздоха, оставаясь его единственным обретением».

Если мы хотим остаться людьми, обладающими пониманием собственного Я, а не стать манкуртами, лишенными живой памяти, самой сокровенной сути человека, мы должны помнить, помнить все, свою историю, историю своего народа, историю человечества. Мы должны помнить, что принес людям фашизм, самое тяжкое из всех мыслимых и немыслимых злодеяний. Мы должны помнить все это, чтобы злодеяние не повторилось, чтобы человечество не было ввергнуто в кромешный, жестокий ад фашистского варварства, мы должны помнить историю, ибо в этой памяти мы обретаем ответственность за судьбу нашей земли, судьбу человечества, судьбу мира.

В страшные годы фашистского террора голландская девочка Анна Франк, прятавшаяся от фашистских ищеек, записала в своем дневнике: «Не верю., что в войне виноваты только руководящие деятели, только правительства и капиталисты. Нет, и маленькие люди, очевидно, тоже виноваты, иначе целые народы не принимали бы в ней участия». Эти слова звучат как обращение к каждому из нас, потому что от каждого из нас зависит судьба нашей земли, нашего мира.

И тот факт, что народы Европы вот уже 40 лет живут в мире, объясняется не только иным соотношением классовых сил, но и тем, что старые и новые поколения не предали забвению трагический опыт прошлого, не забыли подлую бесчеловечность Бухенвальда и Освенцима, не оскорбили равнодушием память миллионов безвинных мужчин и женщин, стариков и детей, умерщвленных на кровавом алтаре фашизма. Все честные люди сегодня со всей серьезностью воспринимают угрозу фашизма, откуда бы она ни исходила, где бы фашизм ни поднимал свою голову. Помня о прошлом, размышляя о пережитом, люди все с большей отчетливостью понимают, откуда исходит угроза фашизма, угроза миру, какие силы противостояли этой угрозе в прошлом и противостоят сейчас.

Да, на Земле все больше людей знает, что такое фашизм, что такое породивший и порождающий его империализм. Все больше людей знает, какую роль сыграл Советский Союз в разгроме фашизма, какие чрезвычайно глубокие и необратимые изменения вызвала в мире эта великая победа СССР над фашистскими полчищами. Эта «победа выбросила на свалку истории фашизм, расизм, колониализм. Пережитки, остатки этих выродившихся, можно сказать, звериных, форм стали сегодня своего рода экспонатами музея позора империализма, который их породил. И от этого позорного клейма он не может освободиться, как бы шумно ни разглагольствовал о правах человека, о демократии, о свободе»^[585].

Конечно, и сегодня можно уповать на грубую военную силу, на «сверх-сверхсовершенное оружие», на «ограниченную» либо мировую войну, на терроризм и произвол в международной политике, на подавление демократии и социальных прав и свобод, на антикоммунистический и антисоветский психоз во внутренней политике и т. д. и т. п. Все это уже было, все это так похоже на слепую, фанатичную веру фашистов в «блицкриг» и в «чудо-оружие»! Но где сейчас все их былые приверженцы и поклонники? Давно уже на свалке истории. И сколько бы сегодня империалисты ни пытались спасти отживший строй с помощью произвола и террора, с помощью агрессии и войн, с помощью ставки на фашизм, на его человеконенавистническую идеологию и преступную политику, империализму, так же как и фашизму, место на свалке истории.

В текущем году мы отмечаем 40-летие Победы советского народа в Великой Отечественной войне. «Завоеванная победа — это живая победа, наша история и наша современность. Каждое новое поколение, вступающее в жизнь, обращается к ее истокам, ибо гражданская и политическая зрелость неотделима от истории страны, от ее героических страниц»^[586].

Война с первых же дней выявила могучую силу морального духа, рожденного всем укладом жизни социалистического общества, глубокое понимание того, что судьба страны — в руках каждого. Советские люди хорошо понимали, что в этой жесточайшей войне с фашистскими варварами решались судьбы социалистического Отечества — «быть нашим народам свободными или впасть в порабощение, иметь национальную государственность, язык и культуру или лишиться всего, кануть в историческое небытие»^[587]. Смертельная опасность, нависшая над Родиной, подняла всю нашу страну, все ее народы на войну священную, войну народную. В самые трудные времена советских людей не покинула вера в Победу, в торжество нашего правого дела. Советских людей вдохновляли героические страницы истории своей Родины, они черпали силы в великих ленинских идеях, их вела к Победе Коммунистическая партия.

«Долгими и суровыми были для нашего народа четыре года войны, труден был путь к Победе. Велики жертвы, принесенные нашим народом во имя Победы... Никогда не утихнет боль утрат, скорбь по павшим. Но без их героической жизни, отданной Родине, не было бы и Победы»^[588]. Никогда не забудет наш народ бессмертные подвиги тех, «кто первым поднимался в атаку, грудью закрывал амбразуры, шел на воздушный таран, бросался с гранатами: под танки, в матросских бушлатах сходился с врагом врукопашную, кто топил вражеские корабли, пускал под откос эшелоны, мужественно сражался на невидимом фронте, кто стоял насмерть на поле боя, кого не сломили ни пытки, ни фашистские застенки и лагеря»^[589]. Никогда наш народ не забудет трудовой подвиг и доблесть тех, кто сутками стоял у станков, рубил уголь в шахтах, плавил металл, растил хлеб, ковал оружие Победы.

Да, наш народ знает дену войне, и именно поэтому он знает также цену мира. Никто не делает больше, чем СССР, социалистические страны, для мирного сотрудничества между народами, для упрочения чувства взаимного уважения и дружбы.

«Наша приверженность политике мирного сосуществования — это свидетельство силы нового общественного строя, веры в его исторические возможности. Она отвечает интересам всех стран и народов, пронизана духом подлинного гуманизма, идеалами мира и свободы, которые вдохновляли советских людей и в годы минувшей войны.

Отстоять священное право человека на жизнь, обеспечить прочный мир — долг живущих перед миллионами павших за свободу и социальный прогресс, наш общий долг перед нынешним и грядущими поколениями^[590].

Только сплоченные, согласованные и решительные действия всех миролюбивых сил против агрессивного, авантюристического курса империализма могут обеспечить мир, достойное вступление человечества в свой новый, XXI век, дальнейший социальный прогресс, утверждение высоких принципов гуманизма и справедливости, свободу и счастье всех и каждого Человека.

Библиография

Абуш А. Ложный путь одной нации. М., 1962.

Абуш А. Решение нашего столетия. М., 1981.

Алатри П. Происхождение фашизма. М., 1961.

Александров В. Мафия СС. М., 1984.

Александров Г. Фашизм — лютый враг человечества. М., 1941.

Александрович Г.С. Ястребы и саламандры (об ультраправой США). Л., 1971.

Алексеев В.Р. Тень «железной пяты». (О фашистской опасности в Западной Европе). М., 1964.

Амаду Ж. Военный китель, академический мундир, ночная рубашка. —Иностранная литература, 1982, № 8.

Анатомия агрессии. Новые документы о военных целях фашистского германского империализма во второй мировой войне. М., 1975.

Анатомия войны. Новые документы о роли германского монополистического капитала в подготовке и ведении второй мировой войны, М, 1971.

Арисменди Р. VII конгресс Коминтерна и фашизм в Латинской Америке. М., 1977.

Антифашистское движение Сопротивления. М., 1962.

Асмус В. Фашистская фальсификация классической немецкой философии. М., 1942.

Атрошенко А. Социально-экономическая «модель» чилийского фашизма. — Международная жизнь, 1978, № 1, с. 57—65.

Бачо Я. Что происходило за кулисами... Сокр. пер. с венгер. М., 1965.

Барбюс А. Палачи. Правда о белом терроре в Румынии и Болгарии. Сокр. пер. с франц. Свердловск, 1942.

Бахман К. Кем был Гитлер в действительности? Пер. с нем. М., 1981.

Безыменский Л.А. Военный преступник номер 239: Нацистские преступники И их американские покровители. М., 1983.

Безыменский Л.А. Германские генералы — с Гитлером и без него. М., 1964.

Безыменский Л.А. Особая папка «Барбаросса». Документальная повесть. М., 1972.

Безыменский Л.А. Разгаданные загадки третьего рейха. Книга не только о прошлом. В 2-х ч. М., 1984.

Безыменский Л. Метаморфозы западногерманского неонацизма. — Международная жизнь, 1983, № 9.

Безыменский Л. Перевоплощения Мартина Бормана. О неофашистском движении в странах Европы и Америки. — Новый мир, 1964, № 10.

Белоусов Л.С. Формирование фашистской системы идейно-политического подчинения молодежи в Италии. — Вестник Московского университета, 1984, № 5.

Бёлль Г. Бильярд в половине десятого. М., 1961.

Бланк А.С. Адвокаты фашизма. Легенды и мифы реакционной буржуазной историографии о германском фашизме. М., 1974.

Бланк А.С. Из истории раннего фашизма в Германии. Организация, идеология, методы. М., 1978.

Бланк А.С. Легенды и мифы реакционной буржуазной историографии о германском фашизме. М., 1972.

Бланк А.С. Неонацизм — орудие реакции, М., 1979.

Бланк А.С. Старый и новый фашизм. М., 1982.

Бланк А.С., Болдырева Г.Н., Рудой Г.Я. Новые попытки реабилитации германского фашизма в ФРГ. — Новая и новейшая история, 1983, № 6.

Богомолов А.С. Немецкая буржуазная философия после 1865 года. М., 1969, с. 358—391.

Бойков В. Заговор: О деятельности неофашистских организаций в Бельгии. — Новое время, 1983, № 50.

Боркин Дж. Преступление и наказание «ИГ Фарбениндустри». М., 1981. Борьба идей в современном мире. М., 1976, т. 2.

Бредель В. Эрнст Тельман. Политическая биография. М., 1957.

Брежнев Л.И. Великая победа советского народа. М., 1965.

Бродский Е.А. Во имя победы над фашизмом. Антифашистская борьба советских людей в гитлеровской Германии. (1941—1945). М., 1970.

Бродский Е.А. Славная страница пролетарского интернационализма. М., 1980.

Бурдерон Р. Фашизм: идеология и практика. Пер. с франц. М., 1983. Буржуазная историография второй мировой войны: анализ современных тенденций. М., 1985.

Бурцев М.И. Прозрение. М., 1981.

Быховский Б. Фельдфебели в Вольтерах. М., 1983.

Быховский Б. Ницше и фашизм. — Под знаменем марксизма, 1942, № 8, 9.

Варга Е.С. Что такое фашистский «новый порядок» в Европе. М., 1942.

Варга Е. Фашистский «новый порядок» в Европе. М., 1942.

Варга Е. Изменения в экономике капитализма в итоге второй мировой войны. М., 1946.

Василевский А. Дело всей жизни. М., 1978.

Васецкий Г. Гитлеризм — злейший враг демократии. — Под знаменем марксизма, 1942, № 1.

Варнке Г. Очерк истории профсоюзного движения в Германии. М., 1956. Великая Отечественная война.. 1941—1945 гг. М., 1985.

Верт А. Франция 1940—1945. М., 1959.

Веселицкий А.А. Совершенно секретно: заговор против республики. Итальянский неофашизм. М., 1976.

Видер И. Катастрофа на Волге. М., 1965.

Вильями О. Фашизм в Финляндии. — Ленинград — Петрозаводск: Кирья, 1931.

Винцер О. 12 лет борьбы против фашизма и войны. М., 1956.

Виткер А. В чилийских застенках. М., 1978. Враг всего мира. Факты и документы. М., 1962. Вторая мировая война. Краткая история. М., 1984.

Галкин А.А. Германский фашизм. М., 1967.

Галкин А. Неофашизму — бой. — Новое время, 1980, № 48.

Галкин А. Что представляет собой западногерманский неофашизм. — Новое время, 1967, № 15.

Галкин А. Социальные истоки неофашизма. — Международная жизнь, 1968, № 4.

Галкин А. Неофашизм и его социальные корни. — Коммунист, 1968, № 15. Галкин А. Неофашизм — порождение империализма. — Международная жизнь, 1969, № 12.

Галкин А. Современный фашизм: его истоки и характер. — Международная жизнь, 1974, № 9.

Галкин А. Зловещий облик неофашизма. — Международная жизнь, 1979, № 4.

Галкин А.А. Социология неофашизма. М., 1971. Галкин А.А. Фашизм — враг человечества. М., 1962.

Гамшик Д., Пражак И. Бомба для Гейдриха. Документальная повесть. Пер. с чешск. М., 1965.

Гарин Э. Хроника итальянской философии XX в. М., 1964.

Геевский И.А., Тарасова Г.Т. «Ультра» рвутся в Белый дом. М., 1963.

Геевский И.А. Черная сотня Америки. М., 1970.

Гейден Г. Критика немецкой геополитики. М., 1960.

Гейден К. История германского фашизма. Пер. с нем. М.—Л., 1935.

Генри Э. Гитлер над Европой. М., 1933.

Генри Э. Гитлер против СССР. М, 1934.

Генри Э. Они еще есть. Об угрозе неофашизма. Публицистические заметки. — Молодой коммунист, 1976, № 11.

Генри Э. Против терроризма. М., 1981.

Генри Э. Неофашизм подымает голову. — Новый мир, 1980, № 1.

Генри Э. В погоне за люмпен-пролетариатом: За фасадом неофашистов и левацких организаций. — Знамя, 1978, кн. 8.

Генри Э. Есть ли будущее у неофашизма? М., 1962.

Генри Э. Заметки по истории современности. М., 1970.

Генри Э. Новые заметки по истории современности. М., 1979.

Генри Э. Профессиональный антикоммунизм М, 1981. Германский империализм и милитаризм. М., 1965.

Гинцберг Л.И. Советские историки об истории фашизма и антифашистской борьбы в Германии (60-е — 80-е годы). — См.: Новая и новейшая история, 1985, № 2.

Гинцберг Л.Я. Отважные борцы против фашизма. М., 1984.

Голль Ш. де. Военные мемуары. М., 1957.

Горбатенко Д.Д. Коричневые «ястребы». М., 1981.

Грамши А. Избранные произведения. В 3-х т. М., 1958.

Григорьев Е. Наши враги. М., 1942.

Гришаев Я.И., Чибиряев С.А. Режим террора и беззакония: Законодательство и практика чилийской хунты. М., 1979.

Гурин Г. Забвению не подлежит: о недопустимости возрождения фашизма в капиталистических странах. — Коммунист Сов. Латвии, 1984, № 2.

Гус М.С. Безумие свастики. Очерки М., 1973.

Далем Ф. Накануне второй мировой войны. 1938 — август 1939. Воспоминания. М., 1982.

Датт Р.П. Фашизм и социалистическая революция. Авторизованный пер. с англ. М., 1935.

Дашичев В.И. Банкротство стратегии германского фашизма. Ист. очерки, документы и материалы. В 2-х т. М., 1973.

Димитрис Л., Левковский А. Монополии в борьбе за промежуточные классовые силы, правый экстремизм и неофашизм. — Проблемы мира и социализма, 1966, № 11.

Димитров Г.М. Лейпцигский процесс. Речи, письма и документы. М., 1961.

Димитров Г.М. Статьи и речи против фашизма. Уфа, 1980.

Дмитриев Б. США: опасность справа. М., 1963. Дневник посла Додда. М., 1961.

Драбкин Я. С. Становление Веймарской республики. М., 1978.

Дюкло Ж. Коммунистическая партия в политической жизни Франции. — Коммунист, 1975, № 8.

Дюкло Ж. Мемуары. М., 1974.

Ежов В.Д. Происхождение и классовая сущность фашизма. — Новая и новейшая история, 1976, № 5.

Ежов В.Д. Коммунисты в борьбе против неофашистской угрозы. — Вопросы истории КПСС, 1984, № 12.

Еще раз о природа фашизма в Латинской Америке. — Проблемы мира и социализма, 1980, № 1.

Ерусалимский А. Германский империализм. М., 1964.

Ефремов А.Е. Коричневая угроза. М., 1970.

Есасигэ К. Современная философия. Заметки о «духе Ямато». М., 1974.

Жигалов И.И. Неофашизм в Великобритании: истоки, цели, особенности. — Вопросы истории, 1980, № 7.

Жигалов И.И. Фашизм в Англии между мировыми войнами: генезис, характер, специфика. — Вопросы истории, 1984, № 12.

Жигалов И.И. Британский неофашизм: актуальность исследования, историография, периодизация —В кн.: Проблемы британской истории. 1984. М., 1984.

Жилин П.А., Якушевский А.С. Кульков Е.Я. Критика основных концепций буржуазной историографии второй мировой войны. М., 1983.

Жилин Я.А. Авангардная роль коммунистов в борьбе с фашизмом и неонацизм. — Вопросы истории КПСС, 1979, № 9.

Жуков Г.К. Воспоминания и размышления М, 1969.

Жуков Ю.А. Мысли о немыслимом. М, 1978.

Замковой В.И., Филатов М.Я. Философия агрессии. Алма-Ата, 1981.

Замлинский В.А. По велению интернационального долга. Выполнение КПСС, советским народом своего интернационального долга в борьбе против германского фашизма во второй мировой войне 1939—1945 гг. Киев, 1980.

Замойский Л.Я. Тайные пружины международного терроризма. М., 1982.

Зейдевиц Р., Зейдевиц М. Дама с горностаем. Как гитлеровцы грабили художественные сокровища Европы. Пер с нем. М., 1966.

Зивс С. На каких дрожжах взрастает неонацизм. (ФРГ). — Международная жизнь, 1982, № 3.

Зорбалас Ставрос Д. Неофашизм в Греции (1967—1974). Социал.-полит. анализ и выводы. Пер. с греч. М., 1981.

Иванов В. Неофашизм, расизм, реакция. — Партийная жизнь, 1983, № 12.

Иванов В.Г. Со свастикой и без... М., 1981.

Игрицкий Ю. Американские «ультра». (Об активизации реакционных сил в США).—Международная жизнь, 1964, № 6.

Идеология и практика международногосионизма. М., 1978.

Исраэлян В.Л., Кутаков Л.Н. Дипломатия агрессоров. Германо-итало-японский фашистский блок. История, его возникновение и крах. М., 1967.

История второй мировой войны. 1939—1945. В 12-ти т. М., 1973.

История фашизма в Западной Европе. М., 1978.

Источники победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг. М.» 1985.

Истягин Л. Неонацизм с близкого расстояния. — Мировая экономика и международные отношения, 1982, № 3.

Истягин Л. Нацизм 70-х годов. — Мировая экономика и международные отношения, 1979, № 1.

Истягин Л. Фашизм — это война. — Мировая экономика и международные отношения, 1982, № 5.

Кан А. Заговор против мира. Пер с англ. М., 1961.

Каршаи Э. От логова в Бертесхагене до бункера в Берлине. Сокр. пер. с венг. М, 1968.

Кашин Р.Г. Американский вариант «коричневой чумы»: Нацистский опыт на службе реакции. М, 1984.

Кеннеди С. Я был в Ку-клукс-клане. Пер. с англ. М., 1955.

Кин Ц. Блеск и нищета фашизма. (Италия. Публицистические заметки). — Новый мир, 1965, № 5.

Кин Ц.И. Миф, реальность, литература. М., 1968.

Кин Ц.И. Итальянские светотени. М., 1975.

Коваль В.С. «Барбаросса»: истоки и история величайшего преступления империализма. Киев, 1982.

Комков Г. Д. На идеологическом фронте Великой Отечественной... М., 1983.

Коммунистический Интернационал в документах 1919—1932. М., 1933.

Комолова Н.П., Филатова Г.С. Пальмиро Тольятти Очерк жизни и деятельности. М., 1983.

Кондакова Я.Я. Идеологическая победа над фашизмом 1941—1945 гг. М., 1982.

Коньо Ж. Избранный путь. М., 1980.

Корвалан Л.А. Боль и надежда. Пер. с болг. М., 1982.

Корнейчук А. Гитлер — лютый враг украинского народа. Киев, 1941.

Кризис стратегии современного антикоммунизма. М., 1984.

Критика идеологии неофашизма. М., 1976.

Кровавые следы. (Возрождение СС). М, 1983.

Клочков В. Преступная идеология неофашизма. — Агитатор, 1983, № 7.

Колосов Л. Черный след нацизма. (О возрождении неофашизма в Западной Германии и Италии). — Новое время, 1981, № 14.

Кудачкин М.Ф. Чилийская революция: опыт и значение. М, 1977.

Кульбакин В. Д. Очерки новейшей истории Германии. М., 1962.

Кульков Е.И., Ржешевский О.А., Челышев Я.А. Правда и ложь о второй мировой войне. М., 1983.

Курелла А. Димитров против Геринга. По материалам Г. Димитрова о Лейпцигском процесср 1933 г. Пер. с нем. М., 1966.

Лебедев Я.Я. «Железная гвардия», Кароль II и Гитлер. (Из истории румынского фашизма, монархии и ее внешнеполитической «игры на двух столах»), М., 1968.

Лебедев Я.Я. Крах фашизма в Румынии. М, 1983.

Левит Я.Э. Участие фашистской Румынии в агрессии против СССР: Истоки, планы, реализации. (1.IX.1939—19.XI.1942). Кишинев, Штиинца, 1981.

Лежнев Я. Палачи Европы Портреты и памфлеты. М., 1945.

Лонго Л. Уроки антифашистского Сопротивления. М., 1980.

Лопухов Б.Р. История фашистского режима в Италии. М., 1977.

Лопухов Б.Р. Фашизм и рабочее движение в Италии. 1919—1929 гг. М., 1968.

Лоцек Г., Рихтер Р. К критике основных буржуазных теорий фашизма. — В кн.: Ежегодник германской истории 1980. М., 1982.

Мадер Ю. Сокровищу,«черного ордена». Пер. с нем. М., 1965.

Майский Я.М. Воспоминания советского дипломата. М, 1971.

Манн Т. Соч. В 8-ми т. М., 1958.

Манн Т. Собр. соч. В 10-ти т. М., 1958.

Малцужинский К. Преступники не хотят признать своей вины. М., 1979.

Малышев В. За ширмой масонов. М., 1984.

Манчестер У. Оружие Круппа. М., 1971.

Мельников Д.Е., Черная Л.Б. Преступник номер 1: Нацистский режим и его фюрер. М., 1983.

Мерцалов А. Я. Западногерманская буржуазная историография второй мировой войны. М., 1979.

Мехтель А. Другая половина, или утренние беседы с Паулой. — Иностранная литература, 1983, № 1.

Мещеряков М. Испанская фаланга. (О фашистской партии). — Мировая экономика и международные отношения, 1965, № 10.

Молчанов В.Л. Возмездие должно свершиться М., 1981.

Милюкова В. Западногерманские публицисты о «коричневой угрозе» в ФРГ (Обзор работ о неонацизме). — Международная жизнь, 1969, № 4.

Монтес Х. Свет в тучах. Пер. с испан. М., 1982.

Моравиа А. Равнодушные. М., 1976.

Мутный поток: Последние дни венгерского фашизма. Сокр. пер. с венг. М., 1981.

Мэллали Ф. Фашизм в Англии. Сокр. пер. с англ. М., 1947.

Мюллер В. Я нашел подлинную родину. Записки немецкого генерала. М., 1964.

Мюллер Я. Вермахт и оккупация (1941—1944). О роли вермахта и его руководящих органов в осуществлении оккупационного режима на советской территории. Пер с нем. М., 1974.

Немецко-фашистский оккупационный режим. (1941—1944). М., 1965.

Ни давности, ни забвения... По материалам Нюрнбергского процесса. М., 1983.

Новик Ф.И. Неонацизм в ФРГ: подъем и поражения 1949—1974 гг. М., 1976.

Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками. Сборник материалов Т. 1—7. М., 1961.

Норден А. Так делаются войны. М, 1972.

Норден А. Фальсификаторы. М., 1959.

Овсяный И. 1939: последние недели мира. М., 1981.

Оггер Фридрих Флик — мультимиллионер. М., 1976.

Одуев С.Ф. Тропами Заратустры. М., 1971.

Оружие обреченных. (О жертвах фашистских репрессий). — Коммунист, 1979, № 3.

Освободительная война против фашизма. 1939—1945 гг. М., 1983.

Откуда исходит угроза миру. М., 1983.

Парккари Я. Это было в Финляндии. 1940—1944. (Воспоминания). Пер. с фин. Петрозаводск, 1959.

Парраги Д. Фашизм во фраке и мундире. Пер. с венг. М., 1962.

Пезенти А. Университеты жизни. М., 1977.

Пик В. Избранные произведения. М., 1956.

Подковиньский М. В окружении Гитлера: Документальная повесть. М., 198L

Полторак А.Я. От Мюнхена до Нюрнберга. М., 1961.

Поморин Ю., Юнге Р. Неонацисты. Пер. с нем. М., 1980.

Потапенков А.В. Критика советскими философами идеологии и политики фашизма в предвоенный период и в годы Великой Отечественной войны. — Вестник Московского университета, 1985, № 3.

Преступления немецко-фашистских оккупантов в Белоруссии. 1941—1944. Документы и материалы. Минск, 1965.

Преступные цели — преступные средства М., 1968. Проблемы борьбы с идеологией фашизма и неофашизма. М., 1975.

Прокопьев В.Я. Армия и государство в истории Германии. Л., 1982.

Притт Деннис Ноэль. Преградить дорогу неонацизму! Пер. с англ. М., 1969.

Процесс о поджоге рейхстага и Георгий Димитров. Документы. В 3-х т. М., 1981.

Рассел Э. Проклятие свастики. Пер. с англ. М., 1954. Расы и общество. М., 1982.

Ратиани М. Конец Третьей республики во Франции. М., 1964.

Рахшмир П.Ю. Происхождение фашизма. М., 1981.

Рейман М. Избранные статьи и речи. М, 1970.

Ржешевский О.А. Война и история. Буржуазная историография США о второй мировой войне. М., 1976.

Розанов Г.Л. Германия под властью фашизма (1933—1939 гг.). 2-е доп. изд. М, 1964.

Розанов Г.Л. Последние дни Гитлера. М., 1961.

Розанов Г.Л. Крушение фашистской Германии. М., 1963.

Розанов Г.Л. План «Барбаросса». Замыслы и финал. М., 1970.

Роллан Р. Собр. соч. В 14-ти т. М., 1958.

Руге В. Гинденбург. Портрет германского милитариста. М., 1981.

Рюле О. Исцеление в Елабуге. М., 1969.

Рябов А.И. Антикоммунизм и идейный арсенал итальянского неофашизма. — Вопросы философии, 1983, № 2.

Рябов А.И., Филатов М.Н. Фашизм 80-х Алма-Ата, 1983.

Салов В.И. Современная западногерманская буржуазная историография. М., 1968.

Самойлов Д.С. Неофашизм без маски. М., 1979.

Сегалл Я. Авантюристическая политика и идеология германского фашизма. М., 1939.

Седов С. Сионизм: ставка на террор. М., 1984.

Семенов Ю. С. Лицом к лицу. М., 1983.

Скирдо М. Я. Моральный фактор в Великой Отечественной войне. М-, 1959. Современный фашизм и реальность его угрозы. Международный научный симпозиум в Эссене (ФРГ). — Проблемы мира и социализма, 1973, № 4. Современная Испания. М., 1983.

Советский Союз в годы Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. М., 1985.

Современный фашизм и борьба с ним (по странам). — Слово лектора, 1980, № 12. Современный фашизм: его обличие и борьба с ним. Прага, 1975.

Сокольский С. Еврофашизм поднимает голову. — Мировая экономика и международные отношения, 1981, № 5.

Соловьев С.П. Замыслы и планы. Обзор военного планирования немецко-фашистского генштаба. М., 1964.

СС в действии. Документы о преступлениях СС. М., 1969.

Сталин И. Вопросы ленинизма. М., 1938.

Сталин И. О Великой Отечественной войне Советского Союза. М., 1953.

Стржижовский Л.Ф. ФРГ: на правом фланге. М., 1983.

Тельман Э. Избранные статьи и речи. М., 1958, т. 1—2.

Типпельскирх К. История второй мировой войны. М., 1956.

Тольятти П. Итальянская коммунистическая партия. М., 1959.

Тольятти П. Лекции о фашизме. Пер. с итал. М., 1974.

Тольятти П. Лекции о фашизме. 1970. — Проблемы мира и социализма, 1971, № 3.

Торез М. Избранные произведения, т. 1. (1930—1944 годы). М., 1959.

Торез М. Сын народа. М., 1960.

Тосака Д. Японская идеология. М., 1982.

Ульбрихт В. К истории новейшего времени. М., 1957.

Ульбрихт В. Избранные статьи и речи. М, 1961.

Уилер Д. Американская политика в Германии. М., 1960.

Федотов А.В., Филатов М.Н. Критика современных буржуазных интерпретаций фашизма. — Вопросы философии, 1978, № 10.

Федотов А.В., Филатов М.Н. Та же коричневая масть: неофашизм сегодня. М., 1981.

Феньо Б. ОАС. Пер. с венг М, 1962.

Филатов Г.С. Итальянские коммунисты в движении Сопротивления. М., 1964.

Филатов Г.С. Демократические силы Италии против неофашизма. М., 1977.

Филатов Г. Вопросы истории фашизма и современность. — Коммунист, 1976, № 13.

Филатов Г.С. Крах итальянского фашизма. М., 1973.

Филатов Г.С. Фашизм, неофашизм и антифашистская борьба в Италии. М., 1984.

Филатов М.Я. Нацистские мифы вчера и сегодня. Критика литературно-политических спекуляций нацизма и неонацизма. Алма-Ата, 1978.

Филиппов И.Ф. Записки о «третьем рейхе». М, 1970.

Фрадкин И.М. Реставраторы орла и свастики. О неофашистской литературе в ФРГ. М., 1971.

Франк Л. Ученики Иисуса. М., 1957.

Франк А. Дневник Анны Франк. 12 июня 1942 — 1 авг. 1944. (О немецкой фашистской оккупации в Голландии). М., 1960.

Фриснер Г. Проигранные сражения. М., 1966.

Фуллер Дж. Вторая мировая война. 1939—1945 гг. М., 1946.

Фучик Ю. Избранное. М., 1981, кн. 1—2.

Фьори Ч. От Мантеллатэ до Устики. (Женщина в фашистских тюрьмах). Пер. с итал. М., 1968.

Хайзе В. В плену иллюзий М., 1968.

Хальгартен Г. Империализм до 1914 года. М., 1961.

Хаффнер С. Самоубийство Германской империи. М., 1972.

Христозов Н. По следам «без вести пропавших». М., 1976.

Холл Г. Революционное рабочее движение и современный империализм. М., 1974.

Холличер Б. Человек и агрессия. М., 1975.

Холлош Э. Чего они добивались. М., 1969.

Цеткин К. Наступление фашизма и задачи пролетариата. М., 1923.

Чернышев В.П. Призраки Долины павших: неофашизм в Испании после Франко. М., 1983.

Шишов Н.И. В борьбе с фашизмом. М., 1984.

Штайн Г. Неонацизм — серьезный вызов. — Проблемы мира и социализма, 1983, № 7.

Штайнгаус К. Возрождение великой державы? М., 1981.

Шульчинский Л. У аксолотля нет глаз. О возрождении неофашизма в ФРГ.—Новое время, 1966, № 42.

Энгельман Б. Рейх распался, олигархия жива. М., 1977.

Эренбург И. Бешеные волки. М.—Л., 1941.

Эренбург И. Гангстеры. М., 1941.

Ясперс К. Куда движется ФРГ? М., 1969.

Ярославский Е. Борьба славянских народов против германского фашизма. М., 1941.

Ярополов Е. Итальянский неофашизм: попытки возрождения. — Мировая экономика и международные отношения, 1979, № 8.

Abendroth W. (Hrsg). Faschismus und Kapitalismus. Fr. am M., 1967.

Abendroth, Gennes u. a. Wie Faschismus entsteht — und verhindert wird. Fr. am M., 1980.

Adorno Th. W. Negative Dialektik. Fr. am M., 1966.

Adorno Th. W. The autoritarian personality. N. Y., 1950.

Arendt H. Elemente und Vorsprünge totaler Herrschaft. Fr. am M., 1955.

Auf dem Weg ins Dritte Reich: Kräfte, Tendenzen, Strömungen. Hrs. von O. Hirschfeld. Bonn, 1982.

Barnick J. Die deutschen Trümpfe. Stuttgart, 1958.

Bauer O. Zwischen zwei Weltkriegen? Bratislava, 1936.

Bergschicker H. Deutshe Chronik 1923—1945. Ein Zeitbild der faschistischen Diktatur. Berlin, 1981.

Bracher K.D. Die deutsche Diktatur. Köln, 1976.

Bracher K.D. Die Auflösung der Weimarer Republik. Villingen, 1964.

Brenner L. Zionism in the Age of the Dictators. L., 1983.

Broszat M. Der Staat Hitlers. München, 1969.

Buron T., Gauchon P. Les Fascismes. Paris, 1979.

Carlebach E. Hitler war kein Betriebsunfall: hinter den Kulissen der Weimarer Republik: die vorprogrammierte Diktatur. Fr. am M., 1982.

Die Arbeiterbewegung europäischer Länder im Kampf gegen Faschismus und Kriegsgefahr in den zwanziger und dreißiger Jahren. Internationaler Sammelband. Berlin, 1981.

Doerry Th. Antifaschismus in der Bundesrepublik. Fr. am M., 1980.

Dokumenten zur Geschichte der SED. Berlin, 1981.

Elm L. Der «neue» Konservatismus. Berlin, 1974.

Faschismus und Ideologie. Sonderband 1—2. W. — Berlin, 1980.

Faschismus Forschung. Positionen, Probleme, Polemik. Berlin, 1980.

Fest Hitler. Eine Biographie. Fr. am M., 1973.

Flechtheim O. Eine Welt oder keine? Beiträge zur Politik, Politologie und Philosophie. Fr. am M., 1964.

Franz-Willing G. Die Hitlerbewegung. Hamburg, 1962.

Freyer H. Revolution von rechts. Jena, 1931.

Friedrich C.J. Totalitäre Diktatur. Stuttgart, 1957.

Der Führerstaat. Mythos und Realität. (Hrsg), von G. Hirschfeld und L. Kettenacker. Stuttgart, 1981.

Geschichte der deutschen Arbeiterbewegung. Berlin, 1966.

Geschichte der deutschen Gewerkschaftsbewegung. Köln, 1977.

Gossweiler K. Kapital, Reichswehr und NSDAP. Berlin, 1982.

Gossweiler K. Großbanken, Industriemonopole, Staat. Ökonomie und Politik des staatsmonopolistischen Kapitalismus in Deutschland 1914—1932. Berlin, 1971.

Желев Ж. Фашизмьт. София, 1982.

Gross B. Friendly Fascism. The New Face of Power in America. N. Y., 1980.

Günter H. Der Herren eigner Geist. Berlin/Weimar, 1981.

Haug W.F. Der hilflose Antifaschismus. Köln, 1977.

Hofer W. (Hrsg.). Der Nationalsozialismus. Dokumenten 1933—1945. Fr. am M., 1957.

Horkheimer M. Kritische Theorie, Bd. I—II. Fr. am M., 1968.

Jünger E. Der Arbeiter. Herrschaft und Gestalt. Hamburg, 1932.

Jünger E. Der Kampf als inneres Erlebnis. Berlin, 1926.

Jaspers K. Die Schuldfrage. Heidelberg, 1946.

Янков М. За научен, за марксистско-ленински класов анализ на фашизма. — Философска мисъл, 1982, № 12.

Koch Е. Im Kopf ein Paradies. Auf dem Weg zu einem sanften Faschismus. München, 1984.

Kuczynski J. Geschichte des Alltags des deutschen Volkes. Bd. 5. 1918—1945, Berlin, 1982.

Kühnl R. Deutschland zwischen Demokratie und Faschismus. München, 1972.

Kühnl R. Formen bürgerlicher Herrschaft Liberalismus — Faschismus. Hamburg, 1971.

Leske M. Zur Stellung und Demagogie der Naziphilosophie im «Drittep Reich». — Deutsche Zeitschrift für Philosophie, 1983, № 11.

Lozek G., Richter R. Legende der Rechtfertingung? Zur Kritik der Faschismus-Theorien in der bürgerlichen Geschichtsschreibung. Berlin, 1979.

Lukâcs G. Die Zerstörung der Vernunft. Der Weg des Irrationalismus von Schelling zu Hitler. Berlin, 1954.

Lukâcs G. Wie ist die faschistische Philosophie in Deutschland entstanden? Budapest, 1982.

Möhler A. Die konservative Revolution in Deutschland 1918 bis 1932, Darmstadt, 1972.

Moeller van den Bruck A. Das dritte Reich. Berlin, 1923.

Nolte E. Der Faschismus in seiner Epoche. München, 1963.

Nolte E. Die faschistischen Bewegungen. Die Krise des liberalen Systems und die Entwicklung der Faschismus. München, 1977.

Neurohr L.F. Der Mythos vom Dritten Reich. Stuttgart, 1957.

Opitz R. Der große Plan der CDU: die «Formierte Gesellschaft». Sonderdruck aus «Blätter für deutsche und internationale Politik». Heft 9, 1965.

Opitz R. Zur gegenwärtigen Diskussion um Faschismus und Neofaschismus. — Marxistische Blätter, Heft I, 1983.

Petzold J. Die Demagogie der Hitlerfaschismus. Berlin, 1982.

Petzold J. Konservative Theoretiker des deutschen Faschismus. Berlin, 1978.

Petzold J. Faschismus. Regime des Verbrechens. Berlin, 1984.

Plessner H. Die Verspäte Nation. Stuttgart. 1959.

Politische Lexikon der NDP. Hannover, 1966.

Ratz M. Die Justiz und die Nazis. Fr. am M., 1979.

Rauschning H. Die Revolution des Nihilismus. Zürich — N. Y., 1938.

Rauschning H. Gespräche mit Hitler. N. Y., 1940.

Rauschning H. Die konservative Revolution. N. Y., 1941.

Rügemer W. Philosophische Anthropologie in der Epochenkrise. Köln, 1978.

Reich W. Massenpsychologie des Faschismus. Kopenhagen, 1933.

Richard L. Deutscher Faschismus und Kultur. Berlin, 1982.

Röpke W. Die deutsche Frage. Stuttgart, 1948.

Rosenberg A. Der Mythos des 20. Jahrhunderts. München, 1930.

Salm F. Im Schatten des Henkers. Fr. am M., 1979.

Sator K. Großkapital im Faschismus. Fr. am M., 1978.

Schleifstein J. Die «Sozialfaschismus». — These. Zu ihrem geschichtlichen Hintergrund. Fr. am M., 1980.

Scholtis A. Die Zauberkrücke. Berlin, 1948.

Schreiner A. Vom totalen Krieg zur totalen Niederlage Hitlers. Berlin, 1980.

Schwarz H. Nationalsozialistische Weltanschauung. Berlin, 1933.

Shirer W. The Rise and Fall of the Third Reich. L., 1973.

Speer A. Erinnerungen. W. — Berlin, 1969.

Spengler О. Politische Schriften. München, 1933.

Spengler O. Preußentum und Sozialismus. München, 1920.

Strauß F.J. Entwurf für Europa. Stuttgart, 1966.

Straßer O. Hitler und ich. N. Y., 1941.

Studien zur Geschichte des Faschismus und des antifaschistischen Widerstand des. Hrsg. von D. Eichholtz und K. Monnach. Berlin, 1982.

Talos E. (Hrsg.) Austrofaschismus. Wien, 1984.

Tüma J. К některym otázkám ideologie a politiky neofasismu. Praha, 1981.

Vallenilla L. Cesarismo Democrâtico. Caracas, 1952. Vous Aves Dit Fascism? Paris, 1984.

Weißdecker M. Entteufelung der brauen Barbarei. Zu einigen neueren Tendenzen in der Geschichtsschreibung der BRD über Faschismus und faschistischer Führer. Berlin, 1975.

Winkler H.A. Neofaschismus in der BRD. Berlin, 1980.

Winkler H.A. Revolution, Staat, Faschismus. Zur Revision des Historichen Materialismus. Göttingen, 1978.

Woolf S.J. La Naturaleza del Fascismo. México, 1974.

Примечания

1

О 40-летии Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 годов: Постановление ЦК КПСС. — Партийная жизнь, 1984, № 12, с. 3.

(обратно)

2

Там же.

(обратно)

3

См.: Бланк А.С. Старый и новый фашизм. М., 1982, с. 8; см. также: Критика идеологии неофашизма. М., 1976, с. 9.

(обратно)

4

Абуш А. Ложный путь одной нации. М., 1962, с. 259.

(обратно)

5

См.: Проблемы мира и социализма, 1973, № 4, с. 28.

(обратно)

6

Димитров Г. Избранные произведения. В 3-х т. М., 1983, т. 2, с. 64, 65.

(обратно)

7

Там же, с. 65.

(обратно)

8

Димитров Г. Избранные произведения, т. 2, с. 137.

(обратно)

9

Горбачев М.С. Бессмертный подвиг советского народа. Доклад на торжеств. собрании в Кремлевском Дворце съездов, посвящ. 40-летию Победы сов. народа в Великой Отеч. войне 8 мая 1985 г. М.., 1985, с. 27—28.

(обратно)

10

См.: Bracher K.-D. Die Auflosung der Weimarer Republik. Stuttgart, 1955, S. 334; см. там же: Bracher К.-D., Funke M., Jacobsen H.A. (Hrsg.). Nationalsozialistische Diktatur 1933—1945. Koln, 1960, S 154.

(обратно)

11

Kuhnl R. Der deutschen Faschismus in Quellen und Dokumenten. Koln, 1975, S. 6, 7.

(обратно)

12

См.: Rauschning H. Die Zeit des Delirimus. Zurich, 1947.

(обратно)

13

См.: Weiss J. The Fascist Tradition Radical Rightwing Extremism in Moderne Europa. N. Y., 1967, p. X.

(обратно)

14

См.: Meinecke F. Die deutsche Katastrophe. Wiesbaden, 1946; Windisch A. Fuhrer und Verfuhrte. Seebruck am Chiemsee, 1946; Croce B. Scritti e discorsi politici. Bari, 1963, vol. 1.

(обратно)

15

Цит. по: Одуев С.Ф. Критика философии фашизма. — В кн.: Проблемы борьбы с идеологией фашизма и неофашизма. М., 1975, с. 66.

(обратно)

16

См. там же, с. 66—67.

(обратно)

17

Там же, с 67.

(обратно)

18

Цит. по: Кин Ц.И. Италия на рубеже веков. М., 1980, с. 107.

(обратно)

19

См.: Meinecke F. Die deutsche Katastrophe. S. 115—129.

(обратно)

20

Fest J. Das Gesicht des Dritten Reiches. Munchen, 1963, S. 113.

(обратно)

21

См.: Toynbee A. Experiences. L., 1969, p. 227.

(обратно)

22

Абуш А. Ложный путь одной нации, с. 131.

(обратно)

23

Цит. по: Schellenberg W. Memoiren. Koln, 1956, S. 99.

(обратно)

24

Ropke W. Die deutsche Frage. Stuttgart, 1948, S. 17.

(обратно)

25

См.: Freud S. Civilization and Its Discontent. L., 1955, vol. XXI, p. 115.

(обратно)

26

См.: Reich W. Die sexuelle Revolution. Fr. am M., 1966.

(обратно)

27

См.: Reich W. Massenpsychologie des Faschismus. Berlin, 1974, S. 11.

(обратно)

28

См. ebenda, S. 15—16.

(обратно)

29

См.: Fromm Е. The heart of Man. L., 1964; Marcuse H. Der eindimensionale Mensch. Fr. am M., 1967, S. 96.

(обратно)

30

См.: Замковой В.И., Семейко Л.С. Проблема войны и мира в современной идеологической борьбе. М., 1978, с, 23.

(обратно)

31

Baldwin H. The Crucial Years 1939—1941: The World at War. N. Y. 1976 p. 3.

(обратно)

32

См.: Schwarz E. Weltbild und Weltgeschichte. Shuttgart, 1946, S. 216, 240—246.

(обратно)

33

См.: Nolte E. Der Faschismus in seiner Epoche. Munchen, 1963.

(обратно)

34

См.: Fourastie J. Le grand espoir du XX siecles. Progres technique — progres economique — progres sociale. P., 1952.

(обратно)

35

См.: Arendt H. Elemente und Ursprungen totaler Herrschaft. Fr. am M., 1955; Ritter G. Europa und die deutsche Frage. Munchen, 1948.

(обратно)

36

Franz-Willig G. Die Hitlerbewegung.Der Ursprung 1912—1922. Hamburg — Berlin, 1962, S. 5—6.

(обратно)

37

Ebenda.

(обратно)

38

См.: Reichmann E. Die Flucht in dem Ha?. Die Ursachen der deutschen Judenkatastrophe. Fr. am M., o. J., S. 220—221.

Реакционные идеологи, по сути, оправдывают установление фашистских диктатур как средство укротить, нейтрализовать агрессивные, «разрушительные инстинкты» масс (см., например: Vallenilla L. Cesarismo Democratico. Caracas, 1952, p. 151).

(обратно)

39

Mumford L. Faith for Living. L., 1941, p. 118.

(обратно)

40

Мельников Д., Черная Л. Преступник номер 1. Нацистский режим и его фюрер. М, 1981.

(обратно)

41

Бахман К. Кем был Гитлер в действительности? М., 1981, с. 23.

(обратно)

42

Там же, с. 186.

(обратно)

43

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 39, с. 67.

(обратно)

44

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 23, с. 166.

(обратно)

45

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 20, с. 280.

(обратно)

46

См.: Грамши А. Избранные произведения. В 3-х т. М., 1959, т. 3, 377.

(обратно)

47

Термин «фашизм» впервые был применен именно в Италии. Он происходит от названия сицилийских «крестьянских союзов» («фаши сичилиани»), существовавших на этом острове на рубеже XIX и XX вв. (см.: Пезенти А. Университеты жизни. М., 1977, с. 2).

(обратно)

48

См.: Филатов Г.С. Фашизм, неофашизм и антифашистская борьба в Италии. М., 1984.

(обратно)

49

Димитров Г. Избранные произведения. В 3-х т. М., 1983, т. 2, с. 64.

(обратно)

50

См : Правда, 1980, 29 апр.

(обратно)

51

Sommerville J. The Communist Trials and the American Tradition. N. Y., 1978, p. 217.

(обратно)

52

Хаффнер С. Самоубийство Германской империи. М., 1972, с. 135.

(обратно)

53

Димитров Г. Избранные произведения, т. 2, с. 66.

(обратно)

54

Галкин А.А. Социология неофашизма. М., 1971, с 65.

(обратно)

55

Филатов Г.С. Крах итальянского фашизма. М., 1973, с. 5— 6.

(обратно)

56

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 27, с. 388.

(обратно)

57

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 21, с. 84.

(обратно)

58

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 37, с. 351—352.

(обратно)

59

См.: Рейман М. Избранные статьи и речи. М., 1970, с. 44.

(обратно)

60

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 17, с. 272.

(обратно)

61

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 20, с. 144.

(обратно)

62

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. т. 19, с. 28.

(обратно)

63

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 36, с. 337.

(обратно)

64

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 27, с. 310—311.

(обратно)

65

См. подробнее: Кучинский Ю. Очерки истории германского империализма. М., 1952; см. также: Леей Г. Германские монополии. М., 1936.

(обратно)

66

Ленин В.И. Полн. собр. соч.. т. 27, с. 337.

(обратно)

67

Там же.

(обратно)

68

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 16, с. 216.

(обратно)

69

См.: Кучинский Ю. Очерки истории германского империализма, гл. III.

(обратно)

70

См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 23, с. 761.

(обратно)

71

См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч.. т. 27, с. 337, 338.

(обратно)

72

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 32, с. 82.

(обратно)

73

Ленин В.И. Полн. собр. соч. т. 38, с. 157.

(обратно)

74

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 30, с. 219.

(обратно)

75

Там же.

(обратно)

76

См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 22, с. 457.

(обратно)

77

Тольятти П. Лекции о фашизме. М., 1974, с. 181.

(обратно)

78

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 32, с. 83.

(обратно)

79

Цит. по: Манчестер У. Оружие Круппа. М., 1971, с. 211.

(обратно)

80

Цит. по: Германская история. М., 1970, т. 1, с. 436.

(обратно)

81

Там же.

(обратно)

82

См.: Кучинский Ю. Очерки истории германского империализма, т. 1, с. 144.

(обратно)

83

См.: Германский империализм и милитаризм. М., 1965; см. также: История фашизма в Западной Европе. М., 1978, с. 161.

(обратно)

84

См.: Shirer W. The Rise and Fall Third Reich. L., 1973.

(обратно)

85

Бахман К. Кем был Гитлер в действительности? с. 57.

(обратно)

86

Mowrer А. Е. Germany puts the Glock back. L., 1933, p. 17— 19.

(обратно)

87

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 41, с. 352—353.

(обратно)

88

Бахман К. Кем был Гитлер в действительности? с. 85.

(обратно)

89

Цит. по: Бланк А.С. Из истории раннего фашизма в Германии. Организация, идеология, методы. М., 1978, с. 52.

(обратно)

90

Цит. по: Бахман К. Кем был Гитлер в действительности? с. 71.

(обратно)

91

См.: Geschichte der deutschen Arbeiterbewegung. Berlin, 1966, Bd. 5, S. 10.

(обратно)

92

Mowrer A.E. Germany Puts the Glock Back. L., 1933, p. 78.

(обратно)

93

См.: Норден А. Фальсификаторы М., 1959, с. 125.

(обратно)

94

Цит. по: Бахман К. Кем был Гитлер в действительности? с. 83.

(обратно)

95

Цит. по: Бахман К. Кем был Гитлер в действительности? с. 69.

(обратно)

96

Там же, с. 68.

(обратно)

97

Там же.

(обратно)

98

См.: Nolte Е. Die Krise des liberalen System und faschistische Bewegung. Munchen, 1968, S. 126.

(обратно)

99

Примечательно, что во время нацистов Боннский университет решил, что Крупп не просто военный герой. Ученые мужи пришли к выводу, что снаряды «Толстых Берт» способствовали прогрессу человечества, а посему они присвоили Круппу степень почетного доктора философии (см.: Манчестер У. Оружие Крупна, с. 209).

(обратно)

100

См.: Боркин Дж. Преступление и наказание «ИГ Фарбениндустри». М., 1982.

(обратно)

101

Там. же, с. 116.

(обратно)

102

См.: Пик В. Избранные произведения. М., 1956, с. 207; Петрушов А. Аграрные отношения в Германии. М., 1945.

(обратно)

103

См.: Пик В. Избранные произведения, с. 119.

(обратно)

104

См.: Грамши А. Избранные произведения, т. 1, с. 159.

(обратно)

105

Цит. по: Тридцать лет жизни и борьбы Итальянской компартии. М., 1953, с. 92.

(обратно)

106

Mowrer А. В. Immortal Italy, p. 361; См.: также Палм-Датт. Р. Фашизм и социалистическая революция. М., 1935, с. 89, 90.

(обратно)

107

Лопухов Б.Р. Фашизм и рабочее движение в Италии. 1919—1929. М., 1968, с. 43.

(обратно)

108

См. там же, с. 255, 256. Крупнейшими капиталистическими магнатами, владельцами огромного недвижимого имущества становились и фашистские вожаки (см.: Тольятти П. Избранные статьи и речи, т. 1, с. 217).

(обратно)

109

Манцокки Б. Очерки экономической политики Италии. М., 1962, с. 24.

(обратно)

110

Schacht H. Abrechnung mit Hitler. Hamburg, 1948, S. 7—9.

(обратно)

111

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 39, с. 116.

(обратно)

112

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 17, с. 187.

(обратно)

113

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 32, с. 79; см. также с. 281.

(обратно)

114

Там же, с. 80.

(обратно)

115

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 27, с. 417.

(обратно)

116

Руге В. Гинденбург. Портрет германского милитариста. М., 1981, с. 16, 17.

(обратно)

117

Людвиг Э. Последний Гогенцоллерн (Вильгельм II). Л., 1929, с. 103.

(обратно)

118

Bernhardt F. von. Unsere Zukunft: Ein Mahnwort an das deutsche Volk. Stuttgart, 1912, S. 130.

(обратно)

119

Руге В. Гинденбург..., с. 39.

(обратно)

120

Liebknecht К. Militarismus und Antimilitarismus. — Ausgewahlte Reden. В., 1952, S. 46.

(обратно)

121

См. о внешней политике германского империализма: Хальгартен Г. Империализм до 1914 года. М., 1961.

(обратно)

122

Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. М., 1969, с. 313, 314.

(обратно)

123

Жуков Г.К. Воспоминания и размышления, с. 360.

(обратно)

124

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 34, с. 166.

(обратно)

125

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 21, с. 361.

(обратно)

126

См.: Руге В. Гинденбург..., с. 377.

(обратно)

127

Цит. по: Бахман К. Кем был Гитлер в действительности? с. 38; См. также: Der Nurnberger Proze?. Berlin, 1957, Bd. 2, S. 168/169.

(обратно)

128

Fest J. Hitler Eine Biographie. Fr am M., 1973, S. 831.

(обратно)

129

См.: Ибаррури Д. Единственный путь. М., 1962.

(обратно)

130

Было время, когда Б. Муссолини возглавлял левое крыло Итальянской социалистической партии, точнее крайне левое.

(обратно)

131

См.: Тольятти Я. Лекции о фашизме, с. 168—190.

(обратно)

132

Лопухов Б. Р Фашизм и рабочее движение в Италии. 1919—1929. См. его же. Послевоенный кризис и фашистская диктатура в Италии (1919—1929 гг.) — В кн.: История фашизма в Западной Европе. М., 1978, с. 89.

(обратно)

133

Тарле Е. Наполеон. М., 1957, с. 248.

(обратно)

134

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 17, с. 341.

(обратно)

135

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 18, с. 257, 25o.

(обратно)

136

Тольятти П. Лекции о фашизме, с. 9.

(обратно)

137

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 27, с. 334.

(обратно)

138

Ульбрихт В. К истории новейшего времени. М., 1957, с. 37.

(обратно)

139

Тольятти П. Избранные статьи и речи, т. 1, с. 275.

(обратно)

140

Цит. по: Подковиньский М. В окружении Гитлера. М, 1981, с. 86.

(обратно)

141

См.: Германский империализм и милитаризм. М., 1965, с. 22; см. также: История второй мировой войны, 1939—1945. М., 1973, т. 1, с. 20.

(обратно)

142

Цит. по: Бахман К. Кем был Гитлер в действительности? с. 76.

(обратно)

143

Левит Я.Э. Участие фашистской Румынии в агрессии против СССР. Кишинев, 1981, с. 205.

(обратно)

144

Цит. по: Бахман К. Кем был Гитлер в действительности? с. 134.

(обратно)

145

Боркин Дж. Преступление и наказание «ИГ Фарбениндустри». М., 1982, с. 141.

(обратно)

146

См.: Антифашистское движение Сопротивления. М., 1962, с. 336.

(обратно)

147

Мэллали Ф. Фашизм в Англии. М., 1947, с. 84.

(обратно)

148

Там же, с. 113.

(обратно)

149

См. там же, с. 71.

(обратно)

150

См.: Норден А. Так делаются войны М., 1972. По итальянским данным, в испанской войне на стороне Франко участвовало около 150 тыс. солдат Муссолини. О масштабах участия Германии можно судить по тому факту, что гитлеровцы, которые никогда не публиковали сведений о численности направленных в Испанию солдат, наградили 25 тыс. солдат и офицеров всех родов войск особой медалью за заслуги в войне против испанского народа.

(обратно)

151

Далем Ф. Накануне второй мировой войны. 1938 г. — август 1939 г. Воспоминания. М., 1982, т. 1, с. 211.

(обратно)

152

Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. М., 1974, т. 1, с. 178. И примечательно, что уже в то время, когда стало очевидным, как интенсивно готовится немецкий вермахт к войне, к нападению на Бельгию, Францию, Нидерланды, Люксембург, западные державы, ослепленные ненавистью к СССР, вынашивали планы бомбардировки нефтяных районов Северного Кавказа с территорий Ирака и Сирии.

(обратно)

153

Цит. по: История второй мировой войны. 1939—1945. М., 1982, т. 12, с. 19.

(обратно)

154

См.: De Gaulle. Memoires de guerre. P., 1954, vol. 1, p. 66, 67.

(обратно)

155

Торез М. Избранные произведения. М., 1959, т. 1 (1930—1944 годы), с. 552.

(обратно)

156

Дюкло Ж. Избранные произведения. М., 1959, т. II, с. 547.

(обратно)

157

Там же.

(обратно)

158

Aron R. Histoire de Vichy 1940—1944. P., 1954, p. 511.

(обратно)

159

См.: Bracher K.-D. Funke M., Jacobson H.-A. (Hrsg.) National- Sozialistische Diktatur. 1933—1945. Koln, 1960, S. 154.

(обратно)

160

См.: История второй мировой войны, т. 1, с. 56.

(обратно)

161

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 16, с. 31.

(обратно)

162

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 41, с. 14.

(обратно)

163

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 34, с. 128.

(обратно)

164

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 37, с. 352, 351.

(обратно)

165

Либкнехт В. Никаких компромиссов. М.—Л., 1926, с. 80.

(обратно)

166

Neurohr J. Der Mythos vom Dritten Reich. Stuttgart, 1957, S. 38.

(обратно)

167

Манн Г. Соч. М., 1957, т. 3, с. 58, 59.

(обратно)

168

Черный О. Немецкая трагедия. М., 1971, с. 3—4.

(обратно)

169

Вольф Ф. Искусство — оружие. М., 1967, с. 365, 366.

(обратно)

170

Абуш А. Ложный путь одной нации, с. 250, 251.

(обратно)

171

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 8, с. 167—168.

(обратно)

172

Ленин В.И. Полн. собр. соч. т. 35, с. 200, 201.

(обратно)

173

Там же. с. 267.

(обратно)

174

Ленин В.И. Полн. собр. соч.. т. 21, с. 398.

(обратно)

175

Luxemburg R. Gesammelte Werke. Berlin, 1974, Bd. 4, S. 361.

(обратно)

176

См.: XIII Пленум Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала. Стенографический отчет. М., 1934; Палм Датт Р. Фашизм и социалистическая революция. М., 1935.

(обратно)

177

Ульбрихт В. К истории новейшего времени, с. 8.

(обратно)

178

Цит. по: Тридцать лет жизни и борьбы Итальянской коммунистической партии. М., 1953, с. 125.

(обратно)

179

Грамши А. Избранные произведения, т. 1, с. 92.

(обратно)

180

Там же, с. 434, 435.

(обратно)

181

Мэллали Ф. Фашизм в Англии. М., 1947, с. 43, 44.

(обратно)

182

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 8, с. 148.

(обратно)

183

Арисменди Р. VII конгресс Коминтерна и фашизм в Латинской Америке. М., 1977, с. 48.

(обратно)

184

Горбачев М.С. Бессмертный подвиг Советского народа..., с. 22.

(обратно)

185

Цит. по: Richard L. Deutscher Faschismus und Kultur. Berlin, 1982, S. 37.

(обратно)

186

См. Вайнштейн О.Л. Леопольд фон Ранке и современная буржуазная историография. — В кн : Критика новейшей буржуазной историографии. М.—Л., 1961, с. 130.

(обратно)

187

См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 16, с. 9.

(обратно)

188

См.: Германская история, т. 1, с. 397.

(обратно)

189

Цит. по: Richard L. Deutscher Faschismus und Kultur, S. 36.

(обратно)

190

Гарин Э. Хроника итальянской философии XX в. М., 1964, с. 324.

(обратно)

191

Там же.

(обратно)

192

См. об этом: Гарин Э. Хроника итальянской философии XX в., с. 286 и далее; Кин Ц.И. Итальянские светотени. М., 1975.

(обратно)

193

Кин Ц.И. Италия на рубеже веков, с 123.

(обратно)

194

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 27, с. 16.

(обратно)

195

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 28, с. 717.

(обратно)

196

См.: Манифесты итальянского футуризма. М., 1914, с. 7.

(обратно)

197

См.: Лопухов Б.Р., Фашизм и рабочее движение в Италии. 1919—1929 гг. М., 1968.

(обратно)

198

См. там же.

(обратно)

199

Кузнецов В.Н. Французская буржуазная философия XX в. М., 1970, с. 79.

(обратно)

200

Цит. по: Кин Ц.И. Итальянские светотени, с. 247.

(обратно)

201

См.: Манн Т. Собр. соч. М., 1964, т. 10, с. 372.

(обратно)

202

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 23, с. 61.

(обратно)

203

См.: Adorno Th. W. Negative Dialektik. Fr. am M., 1966, S. 357.

(href=#r203>обратно)

204

Цит. по: Richard L. Deutscher Faschismus und Kultur, S. 157.

(обратно)

205

Тольятти П. Лекции о фашизме..., с. 17, 18.

(обратно)

206

Позднее соотечественник Гобино де Ляпуж видоизменил «теорию» Гобино, отождествив «северную» расу с буржуазией.

(обратно)

207

См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 32, с. 546.

(обратно)

208

Термин «геополитика» был введен в обращение шведско-немецким юристом Рудольфом Челленом, который хотел тем самым подчеркнуть связь между географическим пространством и политикой государства.

(обратно)

209

См.: Baumler A. Nitsche — der Philosoph und Politiker. Leipzig, 1931, S. 16.

(обратно)

210

Одуев С.Ф. Тропами Заратустры М., 1971, с. 200.

(обратно)

211

Богомолов А.С. Немецкая буржуазная философия после 1865 года. М., 1969, с. 115.

(обратно)

212

См.: Ницше Ф. Полн. собр. соч. М., 1912, т. 7, с. 235.

(обратно)

213

См.: Ницше Ф. Полн. Собр. соч., т. 2, с. 258.

(обратно)

214

Ницше Ф. Полн. собр. соч., т. 1, с. 38.

(обратно)

215

См.: Бернардинер Б.М. Философия Ницше и фашизм. М.—Л., 1934.

(обратно)

216

Шпенглер О. Пруссачество и социализм. Пг., 1922, с 23.

(обратно)

217

См.: Галкин А. Германский фашизм. М., 1967, с. 312— 316.

(обратно)

218

См.: Spengler О. Der Mensch und die Technik. Munchen, 1932, S. 78.

(обратно)

219

«Вживание, наблюдение, сравнение, непосредственная внутренняя уверенность, точная чувственная фантазия.... таковы средства исторического исследования вообще», — утверждает О. Шпенглер (см.; Закат Европы. М. — Пг., 1923, т. 1, с 25).

(обратно)

220

См.: Spengler О. Politische Schriften. Munchen, 1933.

(обратно)

221

Лебон Г. Психологические законы эволюции народов. СПб., 1906, е. 10.

(обратно)

222

См. там же, с. 27.

(обратно)

223

Лебон Г. Психология социализма. СПб., 1908, с. 384.

(обратно)

224

Лебон Г. Психология народов и масс. Спб., 1896, с 207.

(обратно)

225

См. там же, с. 250.

(обратно)

226

Там же, с. 238.

(обратно)

227

См. там же, с. 253, 255.

(обратно)

228

См. там же, с. 241.

(обратно)

229

См.: Лебон Г. Психологические законы эволюции народов, с. 157, 190.

(обратно)

230

Там же, с. 157.

(обратно)

231

См. там же, с. 36.

(обратно)

232

Следует отметить, что хотя реакционный политический смысл теорий Парето и Моски бесспорен, тем не менее сами Парето и Моска открыто не выдавали свидетельства элитарности фашистским заправилам.

(обратно)

233

См.: Джемс У. Прагматизм. СПб., 1910.

(обратно)

234

См.: Лопухов Б.Р. История фашистского режима в Италии. М., 1977, с. 36.

(обратно)

235

См.: Гарин Э. Хроника итальянской философии XX в., с. 286.

(обратно)

236

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 17, с. 190—191.

(обратно)

237

См.: Moeller van den Bruck A. Das Dritte Reich. Hamburg, 1932, S. 241.

(обратно)

238

Цит по: Галкин А. Социология неофашизма, с. 82.

(обратно)

239

Правда, сам Юнгер от прямого сотрудничества с гитлеровцами уклонился.

(обратно)

240

См.: Junger Е. Der Arbeiter. Herrschaft und Gestalt. Berlin, 1932.

(обратно)

241

См.: Junger E. Der Friede, Hamburg, 1945.

(обратно)

242

Димитров Г. Избранные произведения, т. 2, с. 123.

(обратно)

243

См.: Асмус В. Фашистская фальсификация классической немецкой философии. М., 1942.

(обратно)

244

Fichte I. Beitrag zur Berichtigung der Urteile des Publikums uber die franzosische Revolution. Samtliche Werke. Abt. III, В. 1, H. 2, Kap. IV, S. 183.

(обратно)

245

Fichte I. Reden an die deutsche Nation. Berlin, 1912, S. 234.

(обратно)

246

Cant I. Beantwortung und Frage: Was ist Aufklarung? — Werke, Bd. IV, 1913, S. 169.

(обратно)

247

Кант И. Соч. М., 1940, т. II, с. 242.

(обратно)

248

Kant I. Idee zu einer allgemeinen Geschichte in weltburgerlicher Absicht. Werke, Aufl. Cassirer, Bd. IV, 1933, S. 162, 163.

(обратно)

249

См.: Гейне Г. К истории религии и философии в Германии. М., 1958, т. 6, с. 96—101.

(обратно)

250

Гегель. Философия истории. — Сочинения М.—Л., 1935, т. VIII, с. 65.

(обратно)

251

Там же, т. VII, с. 270.

(обратно)

252

Там же.

(обратно)

253

Гегель. Философия права. — Сочинения, т. VII, с. 270— 273.

(обратно)

254

См.: Митин М. О реакционных социально-политических взглядах Гегеля. — Большевик, 1944, № 12.

(обратно)

255

Гегель. Философия права. — Сочинения, т. VIII, с. 72.

(обратно)

256

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 23, с. 21.

(обратно)

257

См.: Kroner F. Von Kant bis Hegel. Bd. II, S. 271.

(обратно)

258

Гегель. Соч. Т. 1, ч. 1. Логика. М.—Л., 1929, с. 16.

(обратно)

259

Эккерман И.П. Разговоры с Гете. Л., 1934, с. 815.

(обратно)

260

Лукач Г. Борьба гуманизма и варварства. Ташкент, 1943, с. 20.

(обратно)

261

Цит. по: Фишер К. История новой философии. СПб., 1905, т. III, с. 246.

(обратно)

262

См., напр., о фальшивке по поводу «Завещания Петра I»; Павленко Н. Петр Первый. М., 1975, с. 374, 375.

(обратно)

263

Цит. по: Лопухов Б.Р. Антонио Грамши. М., 1963, с. 272.

(обратно)

264

См. там же.

(обратно)

265

Цит. по: Гарин Э. Хроника итальянской философии XX в., с. 49.

(обратно)

266

Croce B. Conversazioni critiche, seria 1. Bari, 1950, p. 305.

(обратно)

267

Цит. по: Аббате М. Философия Бенедетто Кроче и кризис итальянского общества. М., 1959, с. 202.

(обратно)

268

См.: Croce B., Pagine sparse. Napoli, 1943, vol. II, p. 397.

(обратно)

269

Ibid., p. 398.

(обратно)

270

См.: Асмус В. Фашистская фальсификация классической немецкой философии. М., 1942, с. 4.

(обратно)

271

См.: Германская история. М., 1970, т. 2, с 233.

(обратно)

272

См. там же.

(обратно)

273

См.: Leske M. Zur Stellung und Demagogie der Naziphilosophie im «Dritten Reich». — In: Deutsche Zeitschrift fur Philosophie, 1983, N 11, S. 1293—1303.

(обратно)

274

Цит. по: Лопухов Б. Р, Фашизм и рабочее движение в Италии, с. 250.

(обратно)

275

Тольятти Я. Лекции о фашизме, с. 16, 17.

(обратно)

276

См.: Одуев С.Ф. Критика философии фашизма. — В кн.: Проблемы борьбы с идеологией фашизма и неофашизма, с. 68.

(обратно)

277

Цит. по: Гарин Э. Хроника итальянской философии XX в., с. 154.

(обратно)

278

См. там же.

(обратно)

279

Цит. по: Гарин Э. Хроника итальянской философия XX в., с. 291.

(обратно)

280

Там же, с. 152.

(обратно)

281

Там же, с. 151.

(обратно)

282

См.: Der Nationalsozialismus. Dokumente 1933—1945. Hrsg. v. W. Hofer. Fr. am M., 1957, S. 10—15.

(обратно)

283

См.: Rosenberg A. Mythos der XX. Jahrhunderts. Munchen, 1941, S. 480.

(обратно)

284

Ebenda, S. 694, 695.

(обратно)

285

См.: Бланк А.С. Старый и новый фашизм, с. 104—102.

(обратно)

286

См.: Koch Е. Im. Kopf ein Paradies. Auf dem Weg zu einem sanften Faschismus. Munchen, 1984.

(обратно)

287

Цит. по: Чавкин С. Похитители разума. М., 1981, с. 19. В настоящее время многие прогрессивные люди весьма обеспокоены тем, что бихевиористские и психохирургические методы все чаще рассматриваются как средство решения тех проблем, которые в основе своей носят социально-экономический характер и требуют принятия политических решений. Это служит зловещим напоминанием о мрачных временах до и в период нацизма в Германии.

(обратно)

288

См.: Расы и общество. М., 1982, с. 76.

(обратно)

289

Бурдерон Р. Фашизм: идеология и практика. М., 1983, с. 63, 64.

(обратно)

290

Там же, с. 65.

(обратно)

291

Цит. по: Rauschning H. Die Revolution des Nihilismus. N. Y., 1938, S. 78.

(обратно)

292

Цит. по: Левит И.Э. Участие фашистской Румынии в агрессии против СССР. Кишинев, 1981, с. 188.

(обратно)

293

Цит. по: Хаффнер С. Самоубийство Германской империи, с. 75.

(обратно)

294

См.: Есисигэ К. Современная философия. Заметки о «духе Ямато». М., 1974.

(обратно)

295

Разумовский И. О «философии» японского фашизма. — Под знаменем марксизма, 1937, № 6, с. 182.

(обратно)

296

Лебедев Н.Я. Крах фашизма в Румынии. М., 1983, с. 27, 28.

(обратно)

297

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 34, с. 137.

(обратно)

298

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 18, с. 348.

(обратно)

299

См. там же, с. 349.

(обратно)

300

Ludendorf Е. Der totale Krieg. Munchen, 1935, S. 9—10.

(обратно)

301

Цит. по: Ерусалимский А. Германский империализм. М., 1964, с. 352.

(обратно)

302

Цит. по: Палачи Европы. Портреты и памфлеты. М., 1945, с. 55, 59— 60.

(обратно)

303

См.: Бланк А.С. Старый и новый фашизм, с. 103.

(обратно)

304

Цит. по: Rauschning H. Hitler Speaks N.Y., 1940, p. 225.

(обратно)

305

Цит. по: Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками. Сборник материалов. М., 1961, т. 7, с. 331, 343.

(обратно)

306

Цит. по: Бахман К. Кем был Гитлер в действительности? с. 88.

(обратно)

307

См.: Hennig R. Geopolitik. Leipzig, 1928, S. 202. См. также: Ratzel F. Politische Geographie. Munchen, 1923.

(обратно)

308

Цит. по. Сегал Я. Авантюристическая политика и идеология германского фашизма. М., 1939, с. 70.

(обратно)

309

Цит. по: Далем Ф. Накануне второй мировой войны. М., 1982, т. 2, с. 14.

(обратно)

310

Цит. по: Левит И.Э. Участие фашистской Румынии в агрессии против СССР. Кишинев, 1981, с. 205.

(обратно)

311

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с. 546.

(обратно)

312

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 4, с. 472, 475—476.

(обратно)

313

Ульбрихт В. Избранные статьи и речи. М., 1961, с. 55— 56.

(обратно)

314

См.: Анатомия войны. М., 1971.

(обратно)

315

См.: Гальдер Ф. Военный дневник. М, 1969, т. 2, с. 430 и далее.

(обратно)

316

Из протокола записи Совещания Гитлера с руководителями фашистского рейха о целях войны против Советского Союза 16 июня 1941 года. — В кн.: Безымянский Л.А. Германские генералы — с Гитлером и без него. М., 1964, с. 214, 215.

(обратно)

317

Там же, с. 214—215.

(обратно)

318

Цит. по: Бахман К. Кем был Гитлер в действительности? с. 121.

(обратно)

319

Цит. по: Бахман К. Кем был Гитлер в действительности? с. 123.

(обратно)

320

Там же, с. 141.

(обратно)

321

Боркин Дж. Преступление и наказание «ИГ Фарбениндустри», с. 167.

(обратно)

322

Цит. по: Нюрнбергский процесс..., т. 7, с. 394.

(обратно)

323

См.: Боркин Дж. Преступление и наказание «ИГ Фарбениндустри», с. 172.

(обратно)

324

Sator К. Gro?kapital im Faschismus. Fr. am M., 1978, S. 67.

(обратно)

325

Боркин Дж. Преступление и наказание «ИГ. Фарбениндустри», с. 220.

(обратно)

326

Манчестер У. Оружие Круппа, с. 399.

(обратно)

327

Цит. по: Нюрнбергский процесс.., т. 7, с. 382.

(обратно)

328

См.: Комков Г.Д. Идейно-политическая работа КПСС в 1941—1945 гг. М., 1965, с. 10.

(обратно)

329

Цит. по: Нюрнбергский процесс..., т. 5, с. 119.

(обратно)

330

Цит. по: Нюрнбергский процесс..., т. 3, с. 114.

(обратно)

331

Цит. по: Овчинникова Л.В. Крах Веймарской республики в буржуазной историографии ФРГ. М., 1983, с. 111.

(обратно)

332

Гегель. Философия права. М.—Л., 1934, с. 263—264.

(обратно)

333

Как известно, согласно этой концепции, государство никоим образом не должно вмешиваться в частную борьбу интересов, не должно вмешиваться в договорные отношения между предпринимателями и рабочими. Полная свобода конкуренции выгодна всем: если экономическая и социальная борьба будут происходить без всяких стеснений, то каждый лучше всего сумеет отстаивать свою свободу, свою пользу, и таким образом будет достигнута наибольшая свобода и польза для всех.

(обратно)

334

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 35. с. 21.

(обратно)

335

Термины «тоталитаризм» и «тоталитарный» впервые были введены в употребление именно Д. Джентиле, который характеризовал идеологию фашизма как «тотальную концепцию жизни».

(обратно)

336

Торо Генри Дэвид. Уолден, или Жизнь в лесу. М., 1962, с. 206.

(обратно)

337

Цит. по: Лопухов Б.Р. История фашистского режима, с. 111.

(обратно)

338

См.: Political and Social Doctrine оf Fascism. L., 1933.

(обратно)

339

Цит. по: Датт П. Фашизм и социалистическая революция. М., 1935, с. 65.

(обратно)

340

Цит. по: Лопухов Б.Р. Фашизм и рабочее движение в Италии, с. 169.

(обратно)

341

Примечательно, что фашисты, оскорбляя представительные учреждения и буржуазно-демократические свободы, тем не менее весьма широко использовали их в борьбе за власть «Мы идем в рейхстаг, — говорил Геббельс в 1928 г., — чтобы в арсенале демократии вооружиться ее собственным оружием Мы становимся депутатами, чтобы парализовать веймарский дух с его же помощью. Если демократия настолько глупа, что предоставляет нам для этой медвежьей услуги бесплатные билеты и дотации, то это ее дело. Для нас хорош любой легальный способ, чтобы круто повернуть нынешнее положение. Мы приходим как враги! Мы приходим так, как волк врывается в овечье стадо» (НДП — новая нацистская партия. Сборник статей. М., 1968, с. 15).

(обратно)

342

Цит. по: Галкин А. Германский фашизм, с. 346.

(обратно)

343

Рышка Ф. Организация фашистского государства. — В кн : Фашизм и антидемократические режимы в Европе М., 1981, с. 26.

(обратно)

344

Там же.

(обратно)

345

См.: Тольятти П. Лекции о фашизме, с. 46, 78—79.

(обратно)

346

Цит. по: Лопухов Б.Р. История фашистского режима в Италии, с. 37.

(обратно)

347

Там же, с. 77.

(обратно)

348

Там же, с. 79.

(обратно)

349

Цит. по; Датт П. Фашизм и социалистическая революция, с. 173.

(обратно)

350

Гегель. Соч. М.—Л., 1934, т. VII, с. 260, 261.

(обратно)

351

Цит. по: Конституции буржуазных стран. М., 1935, т. 1, с, 161.

(обратно)

352

См.: Schumann H.-G. Nationalsozialismus und Gewerkschaftsbewegung. Hannover, 1958, S. 122.

(обратно)

353

См.: История второй мировой войны, т. 12, с. 124.

(обратно)

354

Против войны. Вопрос о войне на VIII Пленуме Исполкома Коминтерна. М.—Л., 1928, с. 80, 81.

(обратно)

355

См.: Weisenborn G. Der lautlose Aufstand. Hamburg, 1953, S. 14.

(обратно)

356

Хаффнер С. Самоубийство Германской империи, с. 82.

(обратно)

357

Гибсон Я. Гранада 1936 г. Убийство Федерико Гарсиа Лорки. М, 1983, с. 70.

(обратно)

358

См.: Современная Испания. М., 1983, с. 7, 8.

(обратно)

359

VI съезд Коммунистической партии Испании. 28—31 января 1960 года. М., 1960, с. 231.

(обратно)

360

См : Современная Испания, с. 10.

(обратно)

361

Амаду Ж. Военный китель, академический мундир, ночная рубашка. — Иностранная литература, 1982, № 8.

(обратно)

362

Цит. по: Doerry Т. Antifaschismus in der Bundesrepublik. Fr. am M., 1980, S. 17.

(обратно)

363

Абуш А. Ложный путь одной нации, с. 285.

(обратно)

364

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 25, с. 75.

(обратно)

365

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 22, с. 200.

(обратно)

366

См.: Friedrich C.J. Totalitare Diktatur. Stuttgart, 1957, S. 19; Arendt H. Elemente und Ursprunge totaler Herrschaft. Fr. am M., 1960; Ropke W. Die deutsche Frage. Zurich, 1945.

(обратно)

367

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 23, с. 166.

(обратно)

368

См : Кучинский Ю. Так это было в действительности. Обзор двадцатилетней истории Федеративной Республики Германии. М., 1971.

(обратно)

369

Димитров Г. Избранные произведения, т. 2, с. 66.

(обратно)

370

Цит. по: Hindels I. Hitler war kein Zufall. Wien — Zurich, 1962, S. 97.

(обратно)

371

Kriech E. Nationalpolitische Erziehung. Leipzig, 1933, S. 38.

(обратно)

372

Цит. по: Лопухов Б.Р. История фашистского режима в Италии, с. 207.

(обратно)

373

Бурдерон Р. Фашизм: идеология и практика. М., 1983, с. 127.

(обратно)

374

См.: Бланк А.С. Старый и новый фашизм, с. 79.

(обратно)

375

Rauschning G. Gesprache mit Hitler. Zurich, 1940, S. 76.

(обратно)

376

Цит. по: Полторак А.Я. От Мюнхена до Нюрнберга. М., 1961, с. 22.

(обратно)

377

См., напр.: Zetkin C. Ausgewahlte Reden und Schriften. В., 1957, Bd. 1.

(обратно)

378

См.: Бурдерон Р. Фашизм: идеология и практика, с. 130.

(обратно)

379

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 29, с. 108.

(обратно)

380

Haag F. Faschismus und Ideologie. Koln, 1977, S. 155.

(обратно)

381

См.: Вольф Ф. Искусство — оружие. М., 1967.

(обратно)

382

Banse Е. Geographie und Wehrwille. Breslau, 1934, S. 250, 286.

(обратно)

383

Манн Г. Соч. В 8-ми т. М., 1958, т. 8, с. 666.

(обратно)

384

См.: Мэллали Ф. Фашизм в Англии, с. 49.

(обратно)

385

См. там же, с. 46.

(обратно)

386

Алатри П. Происхождение фашизма, с. 29.

(обратно)

387

См. Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 5, с. 74.

(обратно)

388

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 30, с. 176.

(обратно)

389

Strasser О. Hitler and I. Boston, 1940, p. 65.

(обратно)

390

Ebenda, p. 66.

(обратно)

391

Hofer W. Die Diktatur Hitlers bis zum Beginn des Zweiten Weltkrieges. Konstanz, o. J., S. 14.

(обратно)

392

Rauschning H. Die Revolution der Nihilismus, S. 78.

(обратно)

393

См.: Petzold J. Die Demagogie des Hitlerfaschismus. Berlin, 1982.

(обратно)

394

Тельман Э. Избранные статьи и речи. М., 1958, т. II, с. 371.

(обратно)

395

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 118.

(обратно)

396

Димитров Г. Избранные произведения, т. 2, с. 67, 68.

(обратно)

397

См.: Кучинский Ю. Очерки истории германского империализма.

(обратно)

398

Цит. по: Mowrer А. Е. Germany puts the Glock back. L., 1933, p. 150.

(обратно)

399

Тольятти П Лекции о фашизме, с. 133.

(обратно)

400

Цит. по: Датт П. Фашизм и социалистическая революция, с. 179.

(обратно)

401

Лебедев Н.И. Крах фашизма в Румынии. М., 1983, с. 27.

(обратно)

402

Цит. по: Haug F. Faschismus und Ideologie, S. 78.

(обратно)

403

Ebenda, S. 79.

(обратно)

404

Ebenda, S. 107.

(обратно)

405

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 4, с. 453.

(обратно)

406

Там же, с. 452.

(обратно)

407

Цит. по: Хайзе В. В плену иллюзий. Критика буржуазной философии в Германии М., 1968, с. 357.

(обратно)

408

Датт П. Фашизм и социалистическая революция, с. 49.

(обратно)

409

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 17, с. 274.

(обратно)

410

См.: Рахшмир Я.Ю. Происхождение фашизма. М., 1981, с. 97.

(обратно)

411

Генри Э. Заметки по истории современности. М., 1970, с. 150.

(обратно)

412

Бахман К. Кем был Гитлер в действительности? с. 179, 182— 183.

(обратно)

413

См.: Дневник посла Додда 1933—1938. М., 1961.

(обратно)

414

Димитров Г. Избранные произведения, т. 2, с 122.

(обратно)

415

См.: Faschismus. Entstehung und Verniederung. Fr. am M., 1978, S. 36.

(обратно)

416

Ulbricht W. Der faschistische deutsche Imperialismus. 1933—1945. В., 1957, S. 37.

(обратно)

417

Ebenda.

(обратно)

418

См.: Эрколи М. Италия в войне против гитлеровской Германии. М., 1944, с. 5.

(обратно)

419

Цит. по: Хайзе В. В плену иллюзий, с. 417.

(обратно)

420

См.: Варга Е. Изменения в экономике капитализма в итоге второй мировой войны. М., 1946, с. 62, 82; см. также: История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941—1945 гг. М., 1963, т. 1, с. 371—373.

(обратно)

421

Бёлль Г. Бильярд в половине десятого. М., 1961, с. 153.

(обратно)

422

Ульбрихт В. К истории новейшего времени. М., 1957, с. 58.

(обратно)

423

Рюле О. Исцеление в Елабуге. Мемуары. М., 1969, с. 117.

(обратно)

424

Цит. по: Geschichte der deutschen Arbeiterbewegung 1904—1945, S. 568.

(обратно)

425

Цит. по: Бродский Е.А. Славная страница пролетарского интернационализма, М., 1980, с. 89.

(обратно)

426

В 1943 г. Геббельс на совещании редакторов газет и радио цинично заявлял: «Наша пресса не может считаться с фактическим политическим и военным положением. Она должна считаться с образом мышления немецкого народа... По отношению к такому народу государственное руководство не может вести открытой политики. Кожа немецкого народа чрезвычайно тонка и чувствительна. Как только ее начинают раздражать, все раны открываются. Поэтому государственное руководство и руководство прессой о многом умалчивают и начинают обсуждать жгучие проблемы только тогда, когда их нельзя больше не обсуждать» (цит. по: Комков Г.Д. Идейно- политическая работа КПСС в 1941—1945 гг. М., 1965, с. 280).

(обратно)

427

Салов В.И. Современная западногерманская буржуазная историография. М., 1968, с. 36.

(обратно)

428

Видер И. Катастрофа на Волге. М., 1965, с. 216.

(обратно)

429

Малцужинский К. Преступники не хотят признать своей вины. М., 1979, с.

(обратно)

430

Малцужинский К. Преступники не хотят признать своей вины, с. 206, 207.

(обратно)

431

См.: История второй мировой войны. 1939—1945 М., 1982, т. 12, с. 82, 83.

(обратно)

432

См.: Антифашистское движение Сопротивления. М., 1962, с. 29.

(обратно)

433

См.: Ritter G. Karl Goerdeler und die deutsche Widerstandsbewegung. Stuttgart, 1955.

(обратно)

434

См.: Richard L. Deutscher Faschismus und Kultur, S. 43, 44.

(обратно)

435

Франк Л. Ученики Иисуса. М., 1957, с. 24, 132.

(обратно)

436

Подковиньский М. В окружении Гитлера. М., 1981, с. 137.

(обратно)

437

См. там же.

(обратно)

438

Роллан Р. Собр. соч. В 14-ти т. М., 1958, т. 13, с. 460.

(обратно)

439

Пик В. Отчет о деятельности ИККИ. 26 июля 1935 г. М., 1935, с. 30.

(обратно)

440

Тольятти Я. Итальянская коммунистическая партия. М., 1959, с. 51.

(обратно)

441

Датт П. Фашизм и социалистическая революция, с. 86.

(обратно)

442

Там же.

(обратно)

443

Датт П. Фашизм и социалистическая революция, с. 86.

(обратно)

444

Хемингуэй Э. Собр. соч. М., 1968, т. 1, с. 492.

(обратно)

445

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 293.

(обратно)

446

Erdmann К. Die Zeit der Weltkrieges. В., 1961, S. 27.

(обратно)

447

См.: Рейман М. Избранные статьи и речи. М., 1970, с. 571, 572.

(обратно)

448

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 44, с. 89.

(обратно)

449

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 38, с. 379, 380.

(обратно)

450

Тельман Э. Избранные статьи и речи. М., 1958, т. II, с. 9— 10.

(обратно)

451

Brandt W. Die Lehren aus einer verfehlten Revolution. — Vorwarts, 1978, November 9, S. 15, 16.

(обратно)

452

См.: Каутский К. Материалистическое понимание истории. М.—Л., 1931, т. II, с. 137—140.

(обратно)

453

См : Германская история в новое и новейшее время. М., 1970, т. 2, с. 156.

(обратно)

454

Цит. по: Датт П. Фашизм и социалистическая революция, с. 108.

(обратно)

455

Цит. по: Geschichte der deutschen Arbeiterbewegung. Berlin, 1966, Bd. 5, S. 459.

(обратно)

456

Цит. по: Кульбакин В.Д. Германская социал-демократия. 1924—1932 гг. М.. 1978, с. 236.

(обратно)

457

Bauer О. Der Aufstand der osterreichischen Arbeiter. Praga, 1934, S. 25.

(обратно)

458

Цит. по: Тельман Э. Избранные статьи и речи. М., 1957, т. 1, с. 434.

(обратно)

459

См. там же, с. 216.

(обратно)

460

См. там же.

(обратно)

461

Коммунистический Интернационал в документах 1919—1932 гг. М., 1933 с. 379, 380.

(обратно)

462

Там же, с. 448.

(обратно)

463

См.: Пятый Всемирный конгресс Коммунистического Интернационала. Стенографический отчет, ч. II, с. 26, 27.

(обратно)

464

См. там же; см. также: Pieck W. Der neue Weg zum gemeinsamen Kampf fur den Sturz der Hitlerdiktatur. В., 1960.

(обратно)

465

См.: Коммунистический Интернационал в документах 1919—1932 гг., с. 11—12.

(обратно)

466

Там же.

(обратно)

467

Коммунистический Интернационал в документах 1919—1932 гг., с. 777.

(обратно)

468

Димитров Г. Избранные произведения. М., 1957. т. 1. с. 375.

(обратно)

469

Там же, с. 378.

(обратно)

470

Там же, с. 468.

(обратно)

471

Димитров Г. Избранные произведения, т. 2, с. 64—65.

(обратно)

472

См.: Пик В. Отчет о деятельности Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала. 26 июля 1935 г., с. 29, 30.

(обратно)

473

Димитров Г. Избранные произведения, т. 2, с. 76.

(обратно)

474

Цит. по: Бредель В. Эрнст Тельман. Политическая биография. М., 1957, с. 134.

(обратно)

475

Димитров Г. Избранные произведения, т. 2, с. 111, 112.

(обратно)

476

Димитров Г. Избранные произведения, т. 2, с. 73, 74.

(обратно)

477

Димитров Г. Избранные произведения, т 2, с. 78.

(обратно)

478

Коммунистам было чуждо чувство «обиды» на социал-демократов за их слепую антикоммунистическую стратегию и тактику. Для них интересы пролетариата, народных масс были превыше всего Они руководствовались важнейшим положением В. И Ленина, высказанным им в июле 1917 г.: «Глубочайшей ошибкой было бы думать, что революционный пролетариат способен, так сказать, из «мести» эсерам и меньшевикам за их поддержку разгрома большевиков, расстрелов на фронте и разоружение рабочих, «отказаться» поддерживать их против контрреволюции. Такая постановка вопроса была бы, во-первых, перенесением мещанских понятий о морали на пролетариат (ибо для пользы дела пролетариат поддержит всегда не только колеблющуюся мелкую буржуазию, но и крупную буржуазию); она была бы, во-вторых, — и это главное — мещанской попыткой затемнить посредством «морализирования» политическую суть дела» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. т. 34, с. 13).

(обратно)

479

Димитров Г. Избранные произведения, т. 2, с. 350.

(обратно)

480

Далем Ф. Накануне второй мировой войны, т. 1, с. 196.

(обратно)

481

Винцер О. 12 лет борьбы против фашизма и войны. М., 1956, с. 175— 176.

(обратно)

482

См.: Ульбрихт В. К истории новейшего времени. М., 1957, с. 8.

(обратно)

483

Цит. по: Далем Ф. Накануне второй мировой войны, т. 2, с. 99.

(обратно)

484

Торез М. Сын народа. М., 1960, с. 78—79.

(обратно)

485

Там же, с. 123.

(обратно)

486

Дюкло Ж. Коммунистическая партия в политической жизни Франции. — Коммунист, 1975, № 8, с. 93.

(обратно)

487

См.: Антифашистское движение Сопротивления, с. 369.

(обратно)

488

Торез М. Сын народа, с. 169—170.

(обратно)

489

Манн Т. Собр. соч. В 10-ти т, т. 9, с. 313.

(обратно)

490

См.: Geschichte der Sozialistischen Einheitspartei Deutschlands. В., 1978, S. 66.

(обратно)

491

См.: Абуш А. Решение нашего столетия, М., 1981, с. 80.

(обратно)

492

Батталья Р. История итальянского движения Сопротивления. М., 1954, с. 89—90.

(обратно)

493

Грамши А. Тюремные тетради, т. 3, с. 200.

(обратно)

494

Тридцать лет жизни и борьбы Итальянской коммунистической партии, с. 479.

(обратно)

495

Там же, с, 481.

(обратно)

496

См.: Тольятти Я. Итальянская коммунистическая партия, с. 74.

(обратно)

497

Фучик Ю. Избранное. М., 1983, кн. 2, с. 409.

(обратно)

498

Толстой А. Публицистика, М., 1975, с. 183.

(обратно)

499

См.: Советский Союз в годы Великой Отечественной войны, 1941— 1945. М., 1978, с. 51—52; также: История Коммунистической партии Советского Союза. М., 1980, т. 5, кн. 2, с. 35, 36.

(обратно)

500

Горбачев М, С. Бессмертный подвиг советского народа, с. 8.

(обратно)

501

См.: Кондакова Я.Я. Идеологическая победа над фашизмом 1941— 1945 гг. М., 1982.

(обратно)

502

Комков Г.Д. На идеологическом фронте Великой Отечественной... М., 1983, с. 111.

(обратно)

503

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 38, с. 315.

(обратно)

504

См.: Великая Отечественная война Советского Союза, 1941—1945. Краткая историография. 2-е изд. М., 1970, с. 580—581.

(обратно)

505

Внешняя политика Советского Союза. 1946 г. М., 1952, с. 238— 239.

(обратно)

506

Горбачев М.С. Бессмертный подвиг советского народа, с. 8.

(обратно)

507

См.: Бланк А.С., Болдырев Г.Н., Рудой Г.Я. Новые попытки реабилитации германского фашизма в ФРГ. — В кн.: Новая и новейшая история, 1983, № 6, с. 66.

(обратно)

508

См.: Pomorin J., Junge R. Die Neonazis. Dortmund, 1978.

(обратно)

509

В 1977 г. этот союз был запрещен за пропаганду антисемитизма.

(обратно)

510

См.: Генри Э. Есть ли будущее у неофашизма? М., 1962.

(обратно)

511

См.: Генри Э. Против терроризма. М., 1981.

(обратно)

512

Аргументированное и убедительное свидетельство о «кровном» родстве идеологии сионизма и фашизма представлено в интересной публикации Антисионистского комитета советской общественности в разделе «Идеологическая основа сионистского террора» (см.: Седов С. Сионизм: ставка на террор. М., 1984, с. 21—29).

(обратно)

513

См. подробнее об этом. Brenner L.Zionism in the Age of the Dictators. London, 1983.

(обратно)

514

Резолюция Генеральной Ассамблеи ООН по сионизму (10 ноября 1975 г.). — В кн.: Сионизм — правда и вымыслы. М., 1978, с. 244.

(обратно)

515

Проблемы мира и, социализма, 1973, № 4, с. 31.

(обратно)

516

См.: Проблемы мира и социализма, № 4, 1973, с. 30.

(обратно)

517

См.: Димитров Г. Избранные статьи и речи. М., 1972, с. 113.

(обратно)

518

См.: Арисменди Р. VII конгресс Коминтерна и фашизм в Латинской Америке. М., 1977, с. 110.

(обратно)

519

См.: Корвалан Л. Нас ждут новые битвы. Избранные статьи и речи. М., 1978, с 479.

(обратно)

520

Мы постоянно обращаемся к примеру Германии, потому что германский фашизм оставил далеко позади все преступления других фашистских режимов.

(обратно)

521

См.: Энгельман Б. Рейх распался, олигархия жива, с. 128.

(обратно)

522

См. там же, с. 55.

(обратно)

523

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с. 170—171.

(обратно)

524

Уилер Д. Американская политика в Германии. М., 1960, с. 47.

(обратно)

525

См.: Кучинский Ю. Так это было в действительности. М., 1971. В книге дан подробный обзор послевоенной двадцатилетней истории ФРГ, разоблачаются реваншистские и милитаристские цели западногерманского империализма, питающего также и неонацистские тенденции.

(обратно)

526

В Италии политика дефашизации также фактически не была проведена. Здесь из 485 741 служащих фашистского режима были подвергнуты «чистке» 165 254 человека, из этого числа дела только 26 331 человека были переданы судебным органам, 2300 были уволены, некоторые получили незначительные наказания, а 11 102 фашиста были даже оправданы.

(обратно)

527

История литературы ФРГ. М., 1980, с. 31—32.

(обратно)

528

Ulbricht W. Freiheit, Wissenschaft und Sozialismus. Berlin, 1959, S. 61.

(обратно)

529

Хайзе В. В плену иллюзий, М., 1968, с. 352.

(обратно)

530

Рейман М. Избранные статьи и речи. М., 1970, с. 8.

(обратно)

531

Gesellschaftspolitische Kommentare. Bonn. 1966, N 13/14, S. 162.

(обратно)

532

См.: Рейман М. Избранные статьи и речи. М., 1970.

(обратно)

533

Ясперс К. Куда движется ФРГ? М., 1969, с. 27.

(обратно)

534

Ясперс К. Куда движется ФРГ?, с. 68.

(обратно)

535

См. там же, с. 66.

(обратно)

536

Там же, с. 51.

(обратно)

537

См.: Strau? F.J. Entwurf fur Europa. Stuttgart, 1966.

(обратно)

538

См.: Штайнгаус К. Возрождение великой державы? М., 1981. Граница между Баварией и Саксонией — часть государственной границы между ФРГ и ГДР. Граница между Баварией и Баден- Вюртембергом является внутренней границей между землями ФРГ.

(обратно)

539

См.: Хаффнер С. Самоубийство Германской империи.

(обратно)

540

Коммунист, 1979, № 3, с. 87.

(обратно)

541

Цит. по: Откуда исходит угроза миру. М., 1982, с. 76.

(обратно)

542

Gross В. Friendly Fascism. N. Y., 1980, p. 38, 56.

(обратно)

543

Gross В. Friendly Fascism, p. 203.

(обратно)

544

См.: ibid., p. 130.

(обратно)

545

См.: Artzt H. Morder in Uniform. Munchen, 1979, S. 4—5, 11— 18.

(обратно)

546

См.: США, 1982, № 3, с. 42.

(обратно)

547

Sommerville J. The Communist Trials and the American Tradition. N. Y., 1956, p. 16, 17, 20—21.

(обратно)

548

См.: Adenauer K. Erinnerungen 1945—1953. Stuttgart, 1965.

(обратно)

549

См.: Der Spiegel, 1965, H. 52.

(обратно)

550

См.: Галкин А.А. Социология неофашизма. М., 1971.

(обратно)

551

См.: Филатов М.Н., Рябов А.И. Фашизм 80-х. Алма-Ата, 1983.

(обратно)

552

В частности, неонацисты в ФРГ в период, когда социал-демократы стояли у власти, назойливо твердили: «Сегодня у нас нет демократии, мы живем в условиях диктатуры СДПГ».

(обратно)

553

См.: Rein G. Der Deutsche und die Politik. Gottingen, 1974, S. 161.

(обратно)

554

Тем не менее в «Политическом лексиконе НДП» откровенно записано: «Никто не имеет права равнодушно относиться к расовому принципу, он является ключом к мировой истории, и только потому история часто так запутана, что ее писали люди, которые не разбирались в расовом вопросе... Язык и религия не делают расы, ее делает кровь» (см: Politisches Lexikon der NDP. Hannover, 1966).

(обратно)

555

Цит. по: Deutsche Nachrichten. Hannover, 1966, Juni 24, S. 4, 5.

(обратно)

556

Цит. по: Аль-Иттихад, 1981, 3 марта (на арабском языке).

(обратно)

557

См.: Иностранная литература, 1983, № 3, с. 208.

(обратно)

558

См.: Чавкин С. Похитители разума, с. 20—21.

(обратно)

559

Medawar Р. В. Unnatural Science. — New York Review of Books, 1977, February 3.

(обратно)

560

Чавкин С. Похитители разума, с. 27.

(обратно)

561

Холл. Г. Революционное рабочее движение и современный империализм. М.» 1974, с. 108.

(обратно)

562

См.: Albrecht Е. Staat —Idee und Wirklichkeit. Stuttgart, 1976.

(обратно)

563

Barnick J.F. Die deutsche Trumpfe. Stuttgart, 1958, S. 279.

(обратно)

564

См.: Расы и общество. М., 1982, с. 152.

(обратно)

565

См.: Филатов М.Н., Рябов А.Я. Фашизм 80-х, с. 30, 31.

(обратно)

566

См.: Grabert H. Sieger und Besiegte. Tubingen, 1966, S. 204—205. Подробнее см.: Критика идеологии неофашизма, гл. IX и X.

(обратно)

567

См.: Mohler A. Was die Deutsche furchten. Stuttgart, 1966, S. 205, 206.

(обратно)

568

См.: Стеженский В., Черная Л. Литературная борьба в ФРГ. М., 1978.

(обратно)

569

Цит. по кн.: Maier H., Bott H. Die NDP. Munchen, 1968, S. 96— 97.

(обратно)

570

Wiek G. Wandlungen des Marxismus. Lindau, 1963, S. 37—38, 64, 67.

(обратно)

571

См.: Бланк А.С. Адвокаты фашизма. М., 1974.

(обратно)

572

См.: Критика идеологии неофашизма. М., 1976, с. 254— 256.

(обратно)

573

См.: Маньковская Н.Б. К критике философско-эстетических взглядов «новых философов» и «новых правых». — Вопросы философии, 1984, № 4, с. 138—146.

(обратно)

574

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 17, с. 360.

(обратно)

575

Там же.

(обратно)

576

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 36, с. 282.

(обратно)

577

Международное Совещание коммунистических и рабочих партий. Москва, 1969. Прага, 1969, с. 20, 322.

(обратно)

578

Мэллали. Фашизм в Англии, с. 125.

(обратно)

579

См. там же.

(обратно)

580

Среди неонацистов 46% составляют лица моложе 20 лет, 25% — в возрасте от 20 до 30 лет (см.: Новая и новейшая история, 1983, № 6, с. 66).

(обратно)

581

См.: Schmidt G. Hitlers und Maos Sohne. Fr. am M., 1969.

(обратно)

582

См.: Pomorin J., Junge R. Die Neonazis. Dortmund, 1978.

(обратно)

583

СМ.: Мельников Д., Черная Л. Преступник номер 1. Нацистский режим и его фюрер. М., 1981.

(обратно)

584

Айтматов Ч. Буранный полустанок. М., 1981, с. 2.

(обратно)

585

На страже мира и социализма. — Правда, 1983, 13 окт.

(обратно)

586

Горбачев М.С. Живое творчество народа: Доклад на Всесоюз. науч.- практ. конф. «Совершенствование развитого социализма и идеологическая работа партии в свете решений июньского (1983 г.) Пленума ЦК КПСС» 10 дек. 1984 г. М., 1984, с. 45.

(обратно)

587

Горбачев М.С. Бессмертный подвиг советского народа, с. 5.

(обратно)

588

Горбачев М.С. Бессмертный подвиг советского народа, с. 3, 4.

(обратно)

589

Там же, с. 4—5.

(обратно)

590

Там же, с. 30.

(обратно)

Оглавление

Введение

Глава I Несостоятельность буржуазных и мелкобуржуазных трактовок сущности фашизма

Глава II Фашизм — порождение империалистической стадии развития капитализма

  § 1. Фашизм и монополистический капитал

  § 2. Фашизм и милитаризм

  § 3. Фашизм и международная империалистическая буржуазия

  § 4. Мелкобуржуазные и средние слои как массовая социальная база фашизма

Глава III Идейные источники фашистской идеологии

  § 1. Реакционные, антигуманистические идеи империалистической буржуазии — духовный импульс фашизма

  § 2. Несостоятельность фашистских претензий присвоить наследие классической буржуазной философии

Глава IV Бесчеловечная идеология — преступная политика

  § 1. Обскурантизм фашистской идеологии

  § 2. Расизм, антисемитизм, национализм, шовинизм

  § 3. Фашизм — идеология насилия и агрессивной, захватнической войны

  § 4. Фашистское тоталитарное государство. Принцип фюрерства как воплощение фашистской диктатуры

Глава V Ложь и социальная демагогия фашизма

Глава VI Борьба за единство антифашистских сил. Коммунисты — организаторы, самые последовательные борцы движения Сопротивления

Глава VII Опасность неофашизма

Заключение

Библиография

*** Примечания ***