Сын Слэппи [Роберт Лоуренс Стайн] (fb2) читать онлайн

Р. Л. Стайн СЫН СЛЭППИ

Перевод с английского Джека Фроста и Дмитрия Ванюкова

Милости просим, гости дорогие!

Входите же. Я — Р. Л. Стайн. Добро пожаловать в офис Ужастиков.

Обойдите большую дыру в полу. Мы называем ее Бездонной Ямой. Знаете почему?

Потому что это яма, и она бездонна!

Однажды мы запустили в яму аллигаторов. Не сработало. Аллигаторы сбежали и начали глотать людей в офисе.

Терпеть не могу такого — а вы?

Ага, это ноутбук, на котором я пишу «Ужастики». Да, мышка странная. Настоящая крыса.

Эй, руками не трогать! Она, кажется, чумная.

Я смотрю, вы изучаете плакаты «ОСОБО ОПАСНЫ» на стенах. На плакатах самые отвратительные, гнуснейшие, мерзейшие злодеи всех времен. САМЫЕ ОПАСНЫЕ мерзавцы из САМЫХ ОПАСНЫХ «Ужастиков».

Да, я рассказываю о них в САМЫХ ОПАСНЫХ «Ужастиках».

О да, это лицо с широкой, злой усмешкой и пугающим взглядом принадлежит чревовещательскому болванчику. Звать его Слэппи, и, пожалуй, он самый мерзкий злодей в истории «Ужастиков».

Парнишка по имени Джексон Стандер может рассказать о нем.

Джексон жил в двойном кошмаре со Слэппи — и Сыном Слэппи. В своему ужасу, Джексон быстро осознал, что два Слэппи ЕЩЕ хуже одного!

Начнем. Прочтите историю Джексона. Советую включить всюду свет и закрыть все двери.

Вы быстро поймете, почему Слэппи… ОСОБО ОПАСЕН.

1

Меня зовут Джексон Стандер. Мне двенадцать, и я знаю секрет.

Не надо упрашивать, я поделюсь этим секретом, но вы будете надо мной смеяться.

Вот Рэйчел, моя сестра, смеялась. Закатила глаза, и, стеная, назвала «паинькой».

А мне по барабану. Рэйчел постоянно куда-то вляпывается, а я нет. И все благодаря секрету, которым я делюсь с вами:

ПРОЩЕ БЫТЬ ХОРОШИМ, ЧЕМ ПЛОХИМ.

Вот и все. Наверное, вы покачаете головой и воскликните:

«И это все? Вот он, твой безумный секрет?»

Все просто. Позвольте объяснить. Я постоянно стараюсь делать хорошие вещи. Я стараюсь быть добрым со всеми, прилежно учусь, приветлив, пытаюсь помогать всем, чем могу каждому — свой парень, добрый малый.

Это выводит Рэйчел из себя. Она всегда сует два пальца в рот и издает рвотные звуки, когда я делаю или говорю что-то хорошее.

А Рэйчел у нас ехидный источник неприятностей. Она любит спорить с учителями и ввязывается в драки с одноклассниками. Она ненавидит, когда учителя говорят: «Почему ты не можешь быть как твой брат Джексон?»

И как же она зовет меня? Она зовет меня Роботом. Она говорит, что я специальная машина-паинька для добрых дел.

Вы уже наверняка догадались, что мы с Рэйчел не ладим, даром что она всего на год младше меня.

Ну да, а еще мы похожи. Оба полноваты. У обоих прямые каштановые волосы и карие глаза, а еще веснушки на носу и ямочки, когда мы улыбаемся.

Рэйчел терпеть не может свои ямочки и веснушки. По ее словам, ей претит быть похожей на папу, а не на маму. Само собой, папа от этого не в восторге. Он зовет Рэйчел «проблемным ребенком». Мама все время ругает его за это.

Но Рэйчел и есть проблемный ребенок. Вообще, она моя проблема, ведь она все время маячит перед глазами. И она все время достает, доводит меня. Доводит до того, чтобы я взорвался, наорал, начал ссору или драку.

Миссия Рэйчел по жизни — втянуть меня в неприятности с мамой и папой. Она вечно пытается выставить меня в плохом свете, только фига с два. Ей не победить.

Несколько недель назад она делала арт-проект и разлила красную краску по полу. Она побежала к маме и сказала:

— Джексон возился с краской, и посмотри, что он наделал!

Конечно, мама ни на миг ей не поверила. Зачем мне возиться с ее краской?

Вчера вечером перед ужином, Рэйчел помогала маме подавать на стол. Она споткнулась об Искру, нашего кота — и блюдо с цыпленком полетело на пол.

— Джексон толкнул меня! — сказала Рэйчел маме.

Я сидел в другом конце комнаты. Попытка позорная, верно?

Но Рэйчел не сдается.

Не поймите меня неправильно. Я не идеален. Если бы я бы сказал, что идеален, это было бы неправдой. Вообще никто не идеален.

Просто я пытаюсь делать все хорошо. Я правда верю, что так проще.

Это то, что я усвоил еще с пеленок.

А потом что-то случилось.

Что-то случилось, и я стал плохим. Очень плохим. Нет. Если начистоту, я, Джексон Стандер, стал злым.

Моя история об этом.

2

У нас в ЦМ есть две канарейки. Я дал им имена — Пит и Не-Пит. Не сказал бы точно, кто из них кто, но попробовал бы.

После уроков в среду я показывал группе детей, как чистить клетки канареек, держа птичек в руке.

ЦМ значит Центр Молодежи. На самом деле, он называется «Центр Молодежи имени Мортона Эпплгейта-Младшего города Бордервилля», только вот никто не помнит, кто такой этот Мортон Эпплгейт-Младший. И все знают, что название города Бордервилль, так что просто говорят «ЦМ».

Многие ребятишки остаются в ЦМ, пока родители не заберут их после работы. Игровая комната ЦМ очень яркая и веселая. Стены блестящие, красные и желтые, на обоях сплошь забавные коровы и овцы, как будто идет дождь из овец и коров. В комнате есть шкафы, снизу доверху забитые игрушками, книжками, красками, паззлами и прочими восхитительными для маленьких детей вещами. Есть батуты, чтобы на них прыгать. Большой плоский экран для видеоигр. Аквариум, клетки с кроликами и канарейками. Всяческие штуковины, чтобы занять детей, пока родители не приедут за ними с работы.

Мне нравится приходить сюда, когда нет занятий по фортепиано или теннису. Я помогаю с ребятишками, они забавные, и относятся ко мне по-особенному.

А вот и милый, пухленький малыш, которого все зовут Лягушонок за смешной квакающий голос. Лягушонок мой любимец. Он забавный и иногда такое выдаст, что хоть стой, хоть падай. Будь у меня братишка, я бы хотел такого, как Лягушонок.

Лягушонок и еще одна моя любимица — маленькая белокурая девочка по имени Никки — смотрели, как я подхожу к клетке. Никки очень застенчивая и тихая, и говорит тихим голоском, что твой мышиный писк. Большую часть времени она ходит с печальной миной, но я знаю как ее развеселить.

— Действовать нужно очень медленно, — сказал я им. — Если будете торопиться, то напугаете канареек, они будут биться, хлопать крыльями и пищать как сумасшедшие.

Лягушонок, Никки и несколько других детей молча наблюдали, как я открываю дверцу птичьей клетки. Я медленно просунул ладонь в клетку и потянулся к Питу.

— Ш-ш-ш-ш, — прошептал я. — Надо действовать очень тихо и очень осторожно.

Канарейка смотрела на меня с жердочки. Вторая разглядывала меня, сидя на качельках.

— А если сжать слишком сильно, она взорвется? — прошептал Лягушонок. — Я такое в мультике видал.

— У нас не взорвется. — прошептал я в ответ. — Мы осторожно.

Я раскрыл ладонь и потянулся к птичке. Она чирикнула разок, но не шелохнулась. Я затаил дыхание…

И тут кто-то позади меня как гаркнет:

— БУ-У!

Канарейка выпорхнула из моей руки — и шасть в открытую дверцу клетки!

Мое сердце екнуло. Я обернулся и увидел мою сестру, Рэйчел, которая гнусно улыбалась. Угадайте, кто сказал «Бу»?

Канарейка взлетела к потолку, а дети закричали от удивления и бросились в погоню.

Испуганная канарейка выписывала дикие круги по комнате на бреющем полете.

— Поймайте ее! — закричал я. — Кто-нибудь, поймайте!

Руки хватали маленькую желтую птичку, а она взлетала снова. A затем резко направилась к дальней стене. Дети загалдели — и за ней.

— Нет! — вырвался у меня крик. Я видел, куда летела птица. — Скорее, кто-нибудь! Закройте окно!

3

— Не-е-ет! — снова закричал я, когда напуганная птичка полетела прямо к открытому окну.

Миссис Лоусон, руководитель ЦМ, сделала безумный рывок, но не успела вовремя.

Канарейка тюкнулась в закрытую часть стекла, затем отлетела назад. Побалансировала в воздухе, опустилась пониже и пошла на второй заход.

На этот раз миссис Лоусон успела. Она опустила стекло вниз, как раз когда канарейка достигла его и отскочила назад.

Я поднял обе руки как перчатку кэтчера и осторожно поймал птичку.

Ее сердечко гулко билось, канарейка жужжала как пчела. Она коротко чирикнула, пытаясь восстановить дыхание.

Я осторожно перенес ее в клетку и закрыл дверцу. Обернувшись, я увидел встревоженные лица.

— Пит в порядке, — сказал я всем.

Я уставился на свою сестру. Рэйчел не двигалась. Во время всей этой кутерьмы она стояла как статуя, будто и вовсе тут ни причем.

Дети до сих пор носились по кругу, некоторые махали руками и пищали, изображая канарейку.

— Хватит бузить! — закричала миссис Лоусон. Она пыталась рассадить детей обратно.

— И зачем ты это сделала? Зачем кричала? — повернулся я к сестре.

Она ухмыльнулась.

— Дай угадаю. Просто шутка.

— Ха-ха. Смешно. — ответил я.

Она хихикнула:

— Ты так тупо выглядел, когда гонялся за этой канарейкой.

— Рэйчел, дети бы расстроились, если бы канарейка улетела.

Она закатила глаза:

— Зви-ини.

Я взял свой рюкзак, стоявший у стены, и вместе с сестрой направился к выходу из игровой комнаты.

— Так что ты тут делаешь? — спросил я.

— Пришла забрать тебя. Ты что, не получил мамино сообщение?

Я достал телефон из кармана джинсов и увидел сообщение от мамы на экране:

ИДИ ДОМОЙ. ЕСТЬ НОВОСТИ.

— Что за новости?

Рэйчел снова хихикнула:

— А мне почем знать?

Я попрощался с миссис Лоусон и вышел из ЦМ. Стоял теплый весенний день. Оранжевый шар солнц садился за высокими деревьями, что росли по обе стороны улицы.

ЦМ в трех кварталах от нашего дома. Мы шли пешком. Рэйчел начала толкать меня своим рюкзаком, и когда ей удалось спихнуть меня с тротуара, она мерзко захихикала.

— Ты пришла из школы? — спросил я. — А почему так поздно?

— Меня оставили после уроков. Это не моя вина.

— Всегда не твоя вина, — сказал я.

Она тряхнула рюкзаком. Я отступил назад.

— Тебе что надо, Мистер Робот? Мистер Идеальный Робот? — отрезала она. — Ну так вот, я попала в беду.

— Да мне интересно, что там за новости у мамы, — пробормотал я.

— Твои настоящие родители с Марса за тобой прилетают, — сказала Рэйчел.

Я засмеялся. Иногда она такая смешная.

— Джексон, поможешь с заданием по математике? — спросила она.

Мы подождали, пока проедут двое ребят на великах. Деревья дрожали и покачивались на теплом ветру.

— Не могу, — сказал я. — После обеда нужно сходить к Штыку, помочь ему с проектом.

— Как же ты пойдешь к Штыку? — спросила она. — Думаешь, мама и папа отпустят тебя, когда ты не сделал домашку?

— А я сделал. — произнес я. — Я все сделал после уроков, еще в школе.

— А-а-а-а-аргх! — не своим голосом взревела Рэйчел. Схватив обеими руками меня за шею, она начала душить.

— Отпусти! Эй, отпусти! — смеясь, я пытался стряхнуть ее руки с горла.

На лице Рэйчел читалась ярость.

— Самый идеальный, что ли? — Она положила руку мне на макушку и взлохматила волосы. — Ха. Теперь не такой идеальный.

Через несколько минут мы вошли в дом через заднюю дверь. Мама сидела на столе. Она взглянула на нас поверх записной книжки.

— Что так долго?

— Джексон в школе набезобразничал, — сказала Рэйчел. — И его оставили после уроков.

Мама склонила голову:

— Я знаю, ты врешь, Рэйчел. Джексон не безобразничает.

Рэйчел бросила свой рюкзак к стене:

— А я не вру. Я шучу.

— Мам, я видел твое сообщение, — сказал я. — Что случилось?

— Так, у меня для вас новости, — отвечала она. — Я от вас избавляюсь.

4

Мы с Рэйчел засмеялись. Конечно же, мама шутила. Мы к ее чувству юмора уже привыкли, она все время пытается нас подловить.

Мама хотела быть стэнд-ап комиком после колледжа, даже выступала в ночных клубах. Для нас остается загадкой, как она стала банковским служащим. Папа говорит, что она самый веселый банковский служащий в Соединенных Штатах.

— Эй, не смейтесь. Я серьезно, — сказала мама. — Я от вас избавлюсь. На время. Вас пригласил дедушка Уитман.

— Ну не-е-е-е-ет, — заныла Рэйчел. — Он полный чудик. И я не выношу этот его страшный дом с куклами, игрушками и двинутыми коллекциями.

— Дай ему шанс, — сказала мама. — Может, он про тебя тоже думает, что ты двинутая.

— Не смешно, — насупилась Рэйчел. — В его доме все пугает. Ты же знаешь, что он собирает ядовитых пауков?

— Только ради закуски, — пошутила мама.

— А этот его жуткий дворецкий, Эдгар? — сказала Рэйчел. — Ходит по дому в своем черном костюме и говорит медленно. Прям из фильма ужасов сбежал.

Мама хохотнула:

— А ты себя видела утром, пока не причесалась? Жуть полная.

— Мам, не смешно, — огрызнулась Рэйчел. — Ненавижу его дом и все что в нем есть.

Ее передернуло.

— А по-моему дедушкин дом офигенный, — сказал я. — Обожаю его дикие коллекции. Рэйчел, помнишь шкаф с растениями-хищниками?

Ее снова передернуло:

— Дед хотел, что бы я положила руку в растение. Он больной.

— Да он тебя просто испытывал, — сказал я.

— Не просто, — огрызнулась Рэйчел.

Мама склонила голову на бок.

— Рэйчел, потому ты не можешь видеть во всем хорошее, как твой брат?

— Дык я ж человек, не робот, — ответила Рэйчел.

— Он твой дед и он любит тебя, — промолвила мама. — И ему одиноко, у него, поди, кроме Эдгара никого нет. И это всего неделя.

— Я готов! — сказал я. — Пари держу, у него крутые новые коллекции.

— Неделя? — простонала Рэйчел. — Мам, у него нет Wi-Fi. Телефон там плохо ловит. Я изолирована от всех. Отрезана от всего мира. Как я буду общаться с друзьями?

— Дымовыми сигналами? — предложила мама. — Придумала. Я попрошу папу купить почтового голубя. Он будет носить письма туда-сюда. Прямо старомодный Интернет, тебе понравится.

— Знаешь, какая ты смешная? — сказала Рэйчел. — Нифига не смешная.

Да только я видел, что деваться ей некуда. Мама всегда выдавала похожий спич перед поездкой к дедушке Уитману.

И уже через пару дней автобус вез меня и Рэйчел через всю страну к дому дедушки Уитмана.

Рэйчел стучала по телефону, набирая смски друзьям. У меня была моя портативная консоль с играми. Я беру ее повсюду, чтоб не скучать.

Я люблю играть в «Чирикнутых куриц». Сказать по правде, я одержим этой игрой. Люблю пулять курицами в злых кабанчиков. Я обожаю писк куриц и звучные «шлеп», когда они бьют кабанов.

Я прошел уже двенадцатый уровень, так я люблю эту игру. Вот главная причина, почему мне никогда не бывает скучно. Я всегда играю в «Чирикнутых куриц».

Рэйчел убрала телефон, повернулась ко мне и вцепилась мне в плечо. Я чуть игру не выронил.

— Ну что еще? — спросил я. Она уставилась на меня темными глазищами.

— Дом дедушки Уитмена реально жуткий. Что-то плохое случится, — прошептала она. — Я точно знаю.

5

Испуганное выражение на лице Рэйчел заставило меня всего покрыться мурашками, но я выдавил из себя смешок:

— Прекрати корчить «мисс Страх и Ужас». Ты можешь вести себя нормально?

— А ты можешь заткнуться? — Она пихнула меня в бок.

Я уже хотел ткнуть ее в ребра в ответ, но остановился. Смысл? Ей и так паршиво.

Пока автобус подпрыгивал на ухабах, я думал о доме дедушки Уитмана. Этому дому уже больше двух сотен лет. Дед говорил, что всегда хотел иметь большой старый дом с кучей комнат, потому что всю жизнь был коллекционером.

Он начал коллекционировать бейсбольные карточки еще когда был в нашем возрасте. Потом он собирал комиксы. Затем — пугающих кукол и марионеток.

Со временем его коллекции становились все более странными. В последний раз, когда мы с Рэйчел навещали его, он показал нам чулан с сушенными головами. Сушенными ЧЕЛОВЕЧЕСКИМИ головами.

Вид этих высушенных голов расстроил Рэйчел. Она натурально позеленела. Думаю, с тех пор она еще сильнее ненавидит дом дедушки Уитмена. Я знаю, что ей даже снились кошмары после нашей последней поездки.

Автобус зарулил на пустынную дорогу, ведущую к дому дедушки Уитмена. Мы углубились в лес. По обе стороны дороги росли деревья, закрывая солнце и превращая день в ночь.

— Все будет хорошо, — твердил я. — Просто не открывай запертые двери.

— Не волнуйся, не буду я открывать никаких дверей.

— Не могу дождаться, как увижу крокодиловый диван. — сказал я.

У нее отвисла челюсть.

— Шучу, — сказал я.

— Пожалуй, я пересижу это время в своей комнате.

— Ну и глупо, — сказал я. — Пора бы понять, что мама права. Дедушке Уитмену наверняка одиноко. Мы его развлечем. Будь ему другом. А еще, наверное, мы поможем ему с домом, ну там, где он сам не может убрать.

— Паинька, — прошипела Рэйчел. Посмотрев на телефон, вздохнула. — Не ловит. И как только люди живут здесь без сотовых?

Не успел я ответить, как автобус завизжал покрышками, останавливаясь. Я отодвинулся от окна и посмотрел на мощенную гравием длинную дорожку к дому дедушки Уимана.

— Вот и приехали, — прошептал я.

Мы вышли из автобуса, а водитель помог нам с багажом. Я посмотрел, как автобус укатил, после чего зашагал по дорожке.

Наши ботинки скрипели по гравию. Мы пробирались среди высокой травы, росшей по краям дорожки. Дикий бурьян и сорняки простирались по холму до самого дома.

Вскоре впереди показался огромный особняк. Гигантские дубы выстроились перед ним на страже. Они отбрасывали на дом тень, придававшую ему жутковатый синий оттенок. Вороны с криком носились над крышей вокруг двух высоких печных труб.

— Это… это прямо как в ужастике, — пробормотала Рэйчел. — Будто дом с привидениями из ужастика.

— Перестань себя запугивать, — сказал я. — Подумаешь, вороны летают. Эка важность? Ладно хоть не летучие мыши.

— Летучие мыши только по ночам летают, — сказала Рэйчел.

Мой чемодан заметно потяжелел. Я переложил его в другую руку.

Посмотрел на дом. Окна были темные. Сетчатая дверь покосилась. Большая часть серой дранки на стене отсутствовала.

Мы подошли поближе. Отсюда был виден небольшой огородик около торца дома. Высокий бурьян впереди уступал место тщательно подстриженной лужайке. Голенастые розовые птицы — несколько дюжин — заполонили лужайку. Они не двигались. Они были сделаны из пластика и металла.

Дедушка Уитмен коллекционировал садовых фламинго.

Он хвастался, что у него больше фламинго, чем во всех зоопарках мира.

Рэйчел засмеялась.

— Эти птицы такие нелепые. На кой черт ему их столько?

— Он же коллекционер, — сказал я.

Я хотел добавить что-то еще… как вдруг остановился.

Никак там, на крылечке, сидит какой-то мальчишка? Он сидел неподвижно. Его тощие ноги были скрещены. С ног до головы он был одет в красное, на ногах — красные ботинки. Его темные волосы блестели на солнце.

Когда мы подходили к нему, он не двигался с места. Лишь глазел на нас с широкой улыбкой.

— Кто это? — спросила Рэйчел.

Мы приблизились еще на несколько шагов. Я засмеялся. Какой там мальчишка! Это была какая-то большая кукла.

Мы подошли к крыльцу.

— Это чревовещательский болванчик, — сказал я.

— Странно, — пробормотала Рэйчел, глядя на его усмехающееся лицо. — С какой стати он сидит на крыльце?

— Без понятия. — Я постучал кулаком по его макушке. — Здорово, болванчик.

— Оу-у-у! — взвыл тот. — Не надо так!

6

Рэйчел взвизгнула. И схватила меня за руку. Мы аж отпрянули на шаг.

— В чем дело? — проскрипел болванчик тоненьким голоском. Когда он говорил, его губы двигались вверх-вниз. Глаза скользили из стороны в строну.

— Он… живой, — прошептала Рэйчел. — Джексон, он… он двигается сам.

— Не может быть, — ответил я.

— Кто здесь болванчик? — вопросил он.

А потом до меня донесся смех. Из дома.

Подняв глаза, я увидел стоявшего за сетчатой дверью дедушку Уитмена. Он вышел на крыльцо, качая головой, и помахал какой-то черной коробочкой.

— Эй, похоже, я вас околпачил! — воскликнул он. — Не так ли? Напугал маленько? — Он поднял черную коробочку. — Пульт дистанционного управления. Управляет глазами и ртом болванчика, заставляет говорить.

— Ничегошеньки не околпачил, — заявила Рэйчел. — Ни капельки.

Он засмеялся.

— Будет врать. Видел я ваши лица. — Он погладил болванчика по голове. — Это Морти. Симпатяга, правда?

— Не трогай меня! — проскрипел он за болванчика.

Мы все засмеялись. Потом дед стиснул нас с Рэйчел в крепком медвежьем объятии.

— Как же я рад видеть вас обоих. — У него низкий, раскатистый бас. Он никогда не говорит шепотом.

Дедушка Уитмен рослый, грузный мужчина с широченными плечами и солидным животом. У него волнистая седая шевелюра и синие глаза. Одет он всегда в джинсовый комбинезон с нагрудником на несколько размеров больше, чем нужно поверх красной футболки.

Рэйчел попятилась из его объятий. Она показала рукой на болванчика на ступеньке.

— Ты и другие сюрпризы нам припас?

Синие глаза деда засияли. Не успел он ответить, как на крыльцо вышел другой мужчина. Он, как обычно, был одет во все черное — черный костюм поверх черной рубашки. На бледной его лысине играли отблески догорающей вечерней зари, отчего казалось, будто она светится как лампочка.

— Эдгар! Вот и ты, — воскликнул дедушка Уитмен. Он повернулся к нам. — Вы же не забыли Эдгара, нет?

— Нет, конечно, — сказал я. — Привет, Эдгар.

Он церемонно кивнул. Его темные глаза холодно изучали нас с сестрой.

— И снова здравствуйте, — прошептал он.

Эдгар неразговорчив. А если и разговаривает, то исключительно шепотом.

Он заботится о доме и о дедушке Уитмене. «Эдгар большой чудак, — говаривает дедушка. — Но в один прекрасный день вы поймете… что он еще больший чудак!»

Одна из типичных дедовых шуток. Думаю, мама унаследовала свое своеобразное чувство юмора от него.

Эдгар отнес наши чемоданы в дом. К тому времени уже совсем стемнело. Прохладный ветерок колыхал листвой.

— Я хочу показать вам мое новейшее приобретение, — сказал дедушка Уитмен. Он махнул рукой в сторону просторного гаража за домом. В гараже хватило бы места на четыре машины. Однако дедушка Уитмен наполняет его бесконечными коробками со своими коллекциями.

Он скрылся в гараже. Рэйчел повернулась ко мне.

— У меня от этого болванчика мурашки по коже, — прошептала она. — Терпеть не могу эти штуковины. Ой-ей… Что это он несет?

На вид это была обыкновенная свернутая веревка. Но когда дед подошел поближе, я увидел завязанную петлю на конце.

— Это же удавка! — вскричал я. — Дедушка, ты что задумал?

Его глаза сузились. Выражение лица вдруг сделалось суровым и злым.

— Щас увидите, — произнес он. — Щас увидите.

Рэйчел сделала шаг назад. Ее взгляд был прикован к толстому узлу на петле.

Дедушка Уитмен расхохотался.

— Да я просто шучу. — Он помахал веревкой. — На самом деле, это очень ценная удавка. Вот почему я приобрел ее для своей коллекции удавок.

— Коллекция удавок? — Рэйчел недоверчиво покачала головой.

Протянув руку, я пощупал веревку.

— А почему она ценная?

Дедушка Уитмен провел по веревке рукой.

— На этой веревке был повешен Большой Барни Брендивайн, преступник, в Ларамье, в 1836 году, — пояснил он. — Я пытался купить эту удавку годами.

— С чего ради? — сказала Рэйчел. — Это гадко.

Я снова пощупал веревку.

— Ух ты. Можешь себе представить? Кто-то в самом деле был повешен на этой веревке.

— Фу, — скорчила рожу Рэйчел. — Это кошмар. На этой веревке кто-то болтался? И думать не желаю. Уберите ее.

Дедушка Уитмен похлопал меня по плечу.

— Джексон все понимает. Это не просто кусок веревки. Это кусок американской истории.

С этими словами он повернулся и унес веревку обратно в гараж.

Рэйчел от души ткнула меня кулаком под ребра.

— Джексон все понимает… Джексон все понимает… — передразнила она дедушку Уитмена. — Джексон идеальный. Джексон все понимает.

Она попыталась ткнуть меня еще разок, но я отскочил.

— Прекрати, Рэйчел.

— Эта веревка была омерзительна. Но ты же обязан был прикинуться, будто тебе интересно.

— А мне интересно, — возразил я.

Тут к нам пружинистым шагом снова подошел дедушка Уитмен.

— О чем толкуем?

— Об удавке, — сказал я.

Он пригладил рукой седые волосы.

— Если эта веревка показалась вам жуткой, идемте со мной, — проговорил он и направился к дому. — Я покажу вам самое ужасающее создание во всем доме.

7

Отворив парадную дверь, он широким жестом пригласил нас войти. Прихожая была размером чуть ли не с весь наш дом. Стены увешаны портретами старомодно одетых людей. Огромная хрустальная люстра свисала на толстой цепи с высокого потолка.

Я принюхался.

— Шоколадом пахнет…

— Наверное, Эдгар торт печет, — сказал дедушка Уитмен. — В честь вашего приезда.

Я заглянул в темную гостиную. Какие-то маленькие лиловые создания плавали в высоченном стеклянном аквариуме.

— Это мои медузы, — пояснил дедушка Уитмен. — Можете посмотреть их потом.

— А они ядовитые? — спросила Рэйчел.

— Возможно, — отозвался дед. — Прошу за мной.

Он подвел нас к широкой деревянной лестнице. Ковер на ступеньках изрядно поистрепался и местами был порван. Ступеньки скрипели и стонали, когда дедушка Уитмен вел нас на второй этаж.

Мы последовали за ним по длинному, слабо освещенному коридору. Прошли мимо комнаты, набитой старыми радиоприемниками. В другой комнате было полно моделей поездов, установленных на макете маленького городка.

В конце коридора мы остановились. Дедушка Уитмен открыл дверь.

— Смелее. Взгляните, — сказал он.

Мы с Рэйчел шагнули в дверной проем и заглянули в комнату.

Дедушка включил свет — и мы ахнули.

Десятки безобразных, ухмыляющихся лиц смотрели прямо на нас.

— Ух ты, — пробормотал я. — Глазам не верю. Сколько болванчиков!

Комната была битком набита чревовещательскими болванчиками.

Я окинул взглядом с полдюжины старомодных диванов и кресел. Два низких кофейных столика стояли бок о бок. И буквально на каждом предмете мебели помещались ухмыляющиеся болванчики.

Одни расположились на маленьких стульчиках. Другие сидели на полу, прислонившись спиной к стене. Я заметил груду болванчиков у окна, попросту сваленных друг на друга.

Рэйчел покачала головой.

— Не выношу, как они все лыбятся. — Она повернулась к дедушке Уитмену. — Какие они гадкие и страшные… Что ты в них нашел?

Он вошел в комнату и улыбнулся толпе болванчиков:

— Они все мои дети.

Рэйчел закатила глаза.

— Полагаю, у меня есть все знаменитые болванчики в истории, — продолжал дедушка. — Смотри. Вон там Мистер Типпли. — Он показал на болванчика, одетого в черный смокинг и высокий черный цилиндр. — Он снимался в дюжине фильмов.

Он вошел в толпу деревянных кукол.

— Вот это — Чарли-Харли и Фу-Фу. А вон тот, с глупой рожей и весь конопатый — это Плутишка Ронни.

— Жуть, — прошептала Рэйчел.

— Они офигенные! — сказал я. — Полный класс. Все разные, и такие смешные…

— Здесь сплошь теле- и кинозвезды, — сказал дедушка Уитмен. — Одни знаменитости.

— Знаешь что? — сказал я. — Хорошо бы заполучить такого для выступления перед детьми в ЦМ. Я бы забацал шикарное представление. Ну, знаешь, комедийный номер.

Дедушка почесал в затылке.

— Твоя мать всегда мечтала стать комиком. И как ее угораздило стать банкиром? Загадка…

Я переводил взгляд с одного болванчика на другого.

— Ребятам из ЦМ наверняка бы понравился веселый номер с чревовещанием, — сказал я.

— Ага, как зубная боль, — пробурчала Рэйчел.

Дедушка засмеялся.

— Смешная ты, Рэйчел.

— Я серьезно, — буркнула Рэйчел.

Тут мой взгляд приковал болванчик в темном костюме и блестящих черных ботинках. Он примостился в кресле у стены, отдельно от остальных. Что-то в этом болванчике вызвало у меня холодок по спине.

На деревянном его лице застыла зловещая красногубая усмешка. Казалось, он ухмылялся мне персонально. Темные стеклянные глаза болванчика смотрели мне прямо в лицо.

— А этого как звать? — показал я.

— Этого болванчика зовут Слэппи, — отвечал дедушка Уитмен. — Позволь, я расскажу тебе об этом малом. У него весьма интересная история.

Но не успел он начать, как в комнату проскользнул Эдгар. Он преградил нам с Рэйчел путь. Его темные глаза были круглые от страха.

— Держитесь подальше от Слэппи, — просипел Эдгар. — Держитесь от него как можно дальше. Я вас ПРЕДУПРЕЖДАЮ!

8

Дедушка Уитмен побагровел.

— Эдгар, не пугай их, — сказал он. — Пора бы уже успокоиться. Боишься, как дитя малое. Да, история у этого болванчика скверная. Но он совершенно безопасен.

Эдгар попятился. Но встревоженное выражение с его лица никуда не делось.

— Послушайте меня, — прошептал он. — Держитесь от него подальше.

Дедушка Уитмен бесцеремонно отпихнул его с дороги и поднял болванчика с кресла.

— Поздоровайся, Слэппи. — Он помахал нам деревянной рукой болванчика.

— Гадость, — буркнула Рэйчел.

Дедушка Уитмен поднес болванчика к нам.

— Я расскажу вам старую легенду о нем. Легенду, из-за которой Эдгар так издергался.

— Это не легенда, — возразил Эдгар. — Это правда.

Дедушка засмеялся и подмигнул нам с Рэйчел.

— Хотите верьте, хотите нет. По легенде, злой колдун вырезал Слэппи из гробовой доски. И наложил на болванчика заклятие.

Я смотрел на застывшую, красногубую усмешку болванчика.

— Заклятие?

Дедушка Уитмен кивнул.

— Если вслух произнести несколько странных слов, болванчик оживет. Он тут же поработит своего хозяина. И будет всеми силами распространять свое зло повсюду.

Он заставил Слэппи открыть и закрыть рот. Потом запрокинул его голову назад и сквозь зубы издал высокий резкий смех.

— Большинство владельцев Слэппи ждала страшная участь, — произнес он.

— Истинно так. Истинно так, — прошептал Эдгар. Он прижимался спиной к стене. На его лысине поблескивали капли пота.

Рэйчел помяла черную туфлю болванчика. Затем она подняла глаза на дедушку Уитмена.

— А ну как это правда? Зачем ты купил этого болванчика? Зачем покупать нечто, способное оживать и творить всякие ужасы?

Дедушка покачал болванчика на руках.

— Потому что это не Слэппи, — мягко пояснил он.

— Не Слэппи? В смысле? — спросил я.

— Настоящий Слэппи был давным-давно уничтожен, — отвечал он. — А коль скоро он был уничтожен, то и зло должно было умереть вместе с ним. Это всего лишь копия. Я назвал его Сыном Слэппи. Этот болванчик и мухи не обидит.

Рэйчел, нахмурилась.

— А ты уверен?

Дедушка Уитмен кивнул:

— Всего лишь копия.

— Можно подержать? — спросил я.

Он вручил мне болванчика. Тот был тяжелее, чем я думал. Деревянная голова, должно быть, весила фунтов десять!

Я заставил болванчика сесть прямо. Просунув руку ему в спину, я нащупал рычажки, заставляющие его рот открываться и закрываться.

И вдруг болванчик как завопит:

— ОТПУСТИ меня! ОТПУСТИ, не то все зубы повышибаю!

9

Рэйчел разинула рот и потрясенно вскрикнула.

— Дедушка, это ты?

Он покачал головой.

— Нет. Нет, Рэйчел, это не я. — Он поднял правую руку. — Клянусь.

Тут уж настала моя очередь смеяться.

— Это я, — сказал я. — Похоже, я неплохой чревовещатель. Провел вас обоих.

Все это время Эдгар хранил молчание. Внезапно он шагнул вперед и выхватил у меня Слэппи.

— Этот болванчик — зло, — произнес он своим гортанным шепотом. Бледной рукой он обвел комнату. — Они все зло. Держитесь подальше. Держитесь подальше от этой комнаты.

К тому времени, как Эдгар закончил свою речь, он уже задыхался. Его грудь под черным сюртуком судорожно вздымалась.

Дедушка похлопал его по плечу, пытаясь успокоить.

— Эдгара порой посещают странные идеи, — сказал он. — Его легко напугать. — Он перевел взгляд на меня и Рэйчел. — А вас — нет, не правда ли?

Дни пролетали для меня быстро, для Рэйчел медленно. Она даже не пыталась хорошо проводить время. И постоянно пеняла мне на мою излишнюю жизнерадостность.

— Ты что, даже по друзьям не скучаешь? — вопрошала она, потрясая сотовым телефоном. — Он здесь не ловит. Совершенно бесполезен. Друзья меня, небось, уже забыли.

— Рэйчел, ну всего-то четыре дня, — говорил я.

Мне-то было чем занять время. Я резался в «Чирикнутых куриц». И уже достиг пятнадцатого уровня.

Я помогал дедушке Уитмену пропалывать сад. А еще помог смастерить несколько полок для его коллекции автомобильных моделей.

Как-то вечером я разыскал потрясную коллекцию настольных игр. Я отнес их в столовую, разложил на столе и упрашивал сестренку сыграть со мной.

— Ни за что, — отвечала она. — Посмотри на них. Они ж позеленели от плесени. Воняют жутко. Они гниют.

Дедушка Уитмен показал ей свою коллекцию старинных кукол. Некоторым было уже по двести лет.

— Запашок от них, — морщилась Рэйчел, зажимая нос.

Дедушка посмеялся. Но я видел, что он огорчен.

— Ты ранила его чувства, — сказал я после того, как он вышел.

Рэйчел пожала плечами.

— Надо быть честной, разве нет?

Вскоре настало время отъезда. Эдгар вынес наши чемоданы и загрузил в дедушкин старенький микроавтобус.

Мы попрощались с дедушкой на крыльце. Ветерок трепал его седые волосы. Его синие глаза, казалось, потускнели. Он как-то даже постарел с виду. Думаю, ему было грустно, что мы уезжаем.

Он обнял Рэйчел.

— Надеюсь, ты не слишком скучала.

— Скучала? Здесь слишком дико, чтобы заскучать.

Это вызвало у дедушки смех.

Затем настал мой черед обняться с ним на прощание.

— Я потрясно провел время, — сказал я. — Клевые старые настолки, странные журналы и модели автомобилей. Но лучше всех Сын Слэппи. Не могу дождаться, чтобы рассказать ребятам в ЦМ о нем и об остальных чревовещательских куклах.

— Может, вы еще раз навестите меня до начала следующего учебного года, — проговорил дедушка Уитмен. — Обещаю не запугивать вас… слишком сильно. — Он хохотнул.

Снова объятия. Потом мы последовали за Эдгаром в микроавтобус. Поездка до автобусной остановки была недолгой. Эдгар не проронил ни слова. Он включил новостную радиостанцию и слушал ее, не отрывая глаз от дороги.

Несколько минут — и микроавтобус подкатил к остановке. Мы с Рэйчел вылезли из салона.

Эдгар выволок наши чемоданы и поставил на тротуар. Он вытер вспотевшую лысину.

— Пока, Эдгар, — сказал я. — Спасибо, что подвезли нас.

Он не ответил. Его глаза расширились, и он наклонился поближе.

— Я тебя предупреждал, — просипел он. — Я предупреждал тебя. Будь осторожен. Ты сам напросился.

10

Мама с папой встречали нас на автобусной остановке. Они так с нами носились, будто нас не было несколько месяцев.

— Ну как, здорово провели время? — спросил папа.

— Все было круто, — сказал я.

— Здорово, — пробубнила Рэйчел. Она сидела на заднем сиденье рядом со мной с телефоном в руках, лихорадочно набивая сообщения своим друзьям.

— Дедушка пытался вас напугать? — поинтересовалась мама.

— При всяком удобном случае, — отвечал я.

Мама засмеялась.

— Папа у меня с большим прибабахом. Когда я была маленькой, то жила в постоянном страхе. От каждого звука подскакивала. Он любил доводить меня до визга.

— Ну, он продолжает в том же духе, — проворчала Рэйчел, уткнувшись в телефон. — Ужас.

— Нет. По-своему это было забавно, — сказала мама. — В конце концов, я стала платить ему той же монетой. Как-то раз даже подложила тарантула в его постель. Прямо под одеяло. Представляешь?

— И что было? — спросил я.

— Эта тварь тяпнула его за попу. Ему это не показалось смешным.

— У-у, мамочка была проблемной, — обрадовалась Рэйчел. — Не иначе я пошла в тебя, мам.

— Не знаю, в кого ты пошла, — пошутила мама. — Может, в Годзиллу.

— О, премного благодарна! — воскликнула Рэйчел, и ее большие пальцы снова забарабанили по телефону.

Оказавшись в своей комнате, я водрузил чемодан на кровать. Открыл защелки, поднял крышку.

Ухмыляющаяся физиономия воззрилась на меня снизу вверх.

— А? — испуганно вскрикнул я. — Сын Слэппи?!

Я смотрел на болванчика. Его руки и ноги были бережно сложены под моими вещами.

Как он попал ко мне в чемодан?

Внезапно я понял, что у меня за спиной стоит Рэйчел.

— Глазам не верю! — закричала она. — Ты так хотел болванчика, что СТАЩИЛ его!

— Н-нет… — пробормотал я.

— Да! — отрезала она. — Сам говорил, что хочешь его — и таки взял!

— Нет. Ничего подобного! — сказал я. — Слушай… держу пари, его подложил Эдгар. Он страшно хотел от него избавиться.

— Лжец! — закричала Рэйчел. — Лжец! Ты стащил его!

Отвернувшись, она выбежала в коридор.

— Мама! Папа! — вопила она. — Джексон обокрал дедушку Уитмена! Идите сюда! Паинька Джексон украл чужую вещь!

На лестнице послышался топот родителей. Они влетели в комнату с обескураженным видом.

— Что такое? Что за крики? — возмутился папа.

Рэйчел вытащила болванчика из моего чемодана и показала им.

— Смотрите. Джексон не такой идеальный, как вы считаете. Он это украл. Он стащил этого болванчика у дедушки Уитмена.

Папа сурово вперился в меня. Мама ахнула.

— Джексон, это ужасно. Как ты мог обокрасть родного деда?

— Я… я… я… — заикался я. — Ничего подобного…

— Мы в своем доме воров не потерпим, — покачал головою папа. — Джексон, я страшно разочарован в тебе.

— Но…

Я уставился на ухмыляющегося болванчика. Неужели Эдгар был прав на его счет? Неужели болванчик — воплощение зла?

Болванчик уже навлек на мою голову беду.

Вдруг это только начало?

11

На лице у Рэйчел играла гаденькая усмешка. Сестрица буквально наслаждалась моментом. Ей было радостно, что набедокурил я, а не она.

— Я… я не крал болванчика, — бормотал я. — Открываю чемодан, а там…

Мама и папа расхохотались.

— Джексон, не будь так серьезен, — проговорила мама. — Неужто не понял, что мы над тобой подтруниваем?

Папа повернулся к Рэйчел.

— Ты что, Рэйчел? Все мы знаем, что Джексон ни за что не сделает ничего подобного.

Мама покачала головой. Ее зеленые глаза сверкнули.

— Сама мысль, будто Джексон может что-то украсть… Сущий вздор.

Рэйчел пихнула болванчика мне в руки. Его большая деревянная голова больно стукнула меня по носу.

— Ай! — Боль пронзила лицо.

Рэйчел засмеялась.

Потирая нос, я опустил Сына Слэппи на кровать.

— Я говорил дедушке Уитмену, что не прочь получить болванчика для выступления в ЦМ, — сказал я. — Наверное, он решил подарить мне этого.

— Давай позвоним и уточним, — сказала мама.

Я нашел сотовый на комоде. Набрал номер дедушки Уитмена. Гудок следовал за гудком.

— Не отвечает, — сказал я. — А автоответчика нет.

Мама вздохнула.

— Папа никогда не отвечает на звонки. Можно подумать, помрет он, если возьмет трубку.

Папа похлопал маму по плечу:

— Может, отлучился за каким-нибудь экспонатом. А телефона рядом нет.

Я выключил телефон. Папа спустился вниз.

— Я помогу тебе распаковаться, — сказала мама и принялась извлекать из моего чемодана грязные вещи.

Рэйчел плюхнулась на мою кровать. Взяв одну руку болванчика, она изобразила, будто он ковыряет у себя в носу. Остроумно, не правда ли?

— Слушай, ты не заметил на своей постели коробку? — спросила мама.

Обернувшись, я увидел плоскую, прямоугольную коробку, обернутую красно-синей блестящей бумагой. Я потянулся за ней.

— Что это?

— Это тебе загодя подарок на день рождения, — сказала мама. — От тети Ады. Давай. Открывай.

Рэйчел выхватила у меня коробку.

— Дайте я открою. — Она сорвала оберточную бумагу, а обрывки побросала на пол. Затем она открыла коробку и вытащила оттуда серый с черным свитер.

Я пощупал рукав. Мягкий.

— Класс, — сказал я. — Потрясный.

Рэйчел кинула свитер на кровать.

— А мне? — осведомилась она. — Почему мне не досталось подарка? Скоро и у меня день рождения.

— Не огорчайся, — сказала мама. — Тетя Ада сказала, что тебе подарок будет позже.

Рэйчел скривила гримасу.

— Почему Джексон всегда все получает первым?

— Не будь как маленькая, — спокойно ответила мама. Она достала из чемодана пару скатанных носков и закрыла крышку.

Рэйчел слезла с кровати.

— Слу-ушай, мам, я тут кое-что вспомнила. У меня есть подарок для вас с папой.

Она скрылась в своей комнате, через несколько секунд вернулась с большой стеклянной банкой и вручила ее маме.

— Это мед, — сказала она.

Мама разглядывала банку.

— Мед? Откуда?

— Из дедушкиного нового улья. — сказала Рэйчел. — Он мне его дал на дорожку.

— Чудесно, — сказала мама и одарила Рэйчел улыбкой. — Поставлю в кладовку. Завтра утром побалуем себя блинчиками.

— Я не хочу, чтобы хоть один достался Джексону, — сказала Рэйчел.

Мама прищурилась:

— Это почему?

— Потому что ему достался свитер, а мне нет.

— Смешная ты, — сказала мама. Положив руки на плечи Рэйчел, она вывела ее из моей комнаты.

Как только они ушли, я взял болванчика и посадил себе на колено. Пошарил под его темным пиджачком в поисках рычажков для рта и глаз.

Из кармана пиджака выпал квадратик белой бумаги. Может, это записка от дедушки Уитмена, подумал я.

Подобрал, развернул. Нет. Это была не записка от дедушки.

Мои глаза бегали по странным словам на бумаге:

КАРРУ МАРРИ ОДОННА ЛОМА МОЛОНУ КАРРАНО.

Беззвучно шевеля губами, я прочел их про себя. И понял, что это, видимо, те самые слова, что должны были пробудить к жизни настоящего Слэппи.

Клочок бумаги задрожал у меня в руке.

Стоит ли прочесть этислова вслух?

12

Я смотрел на усмехающееся лицо болванчика. Его губы были раскрашены глянцевито-красным. На нижней имелась щербинка. Стеклянные глаза слепо таращились на меня. Я потер рукой его деревянные волосы.

Это не настоящий Слэппи, твердил я себе. Настоящий Слэппи, по словам дедушки Уитмена, был воплощением зла. А этот болванчик — всего лишь копия.

Так что если я прочту странные слова… ничего не будет.

Поднеся листок бумаги поближе к глазам, я начал читать:

— Карру Марри …

Нет.

Я остановился. И почувствовал, как холодок пробежал по спине.

Зачем искать проблем на свою голову?

Я засунул листок в карман пиджачка болванчика. А самого его посадил в угол и переоделся в пижаму, готовясь ко сну.

На следующее утро, в субботу, у нас на завтрак были блинчики с медом.

Мило. Рэйчел ныла, что я почти не оставил ей меда. Совсем сбрендила. В банке оставалось почти до краев.

После завтрака я поднялся в свою комнату, чтобы поработать с Сыном Слэппи. Нужно было разобраться, как действуют его глаза и рот. А еще я хотел придумать для нашего с ним выступления какие-нибудь шутки. Чтобы понравились ребятам из ЦМ.

Я присел на край кровати и посадил болванчика на колено. Найдя управление глазами, я повертел ими из стороны в сторону. Затем я заставил его открыть и закрыть рот. Им было очень легко управлять.

— Как ты себя сегодня чувствуешь, Слэппи? — спросил я.

Сомкнув зубы, я заставил его ответить:

— Так же, как и выгляжу — великолепно!

— Скажи, а почему тебя все называют болванчиком?

— Не знаю. А тебя?

Эй, здорово выходит. У меня отлично получалось говорить, не шевеля губами.

Взгляд зацепился за клочок бумаги в кармане его пиджачка. Я вытащил его и еще раз беззвучно прочел слова.

Искушение было велико. Действительно велико. Искушение прочесть слова вслух. Особенно с учетом того, что передо мной всего лишь копия Слэппи.

Но я все представлял себе испуганное лицо Эдгара. И вспоминал его предостережение — держаться подальше от болванчика.

Я так и сидел с бумажкой в руках, как вдруг на лестнице послышался громовой топот. Через несколько секунд два моих лучших друга — Микки и Майлз — влетели в комнату.

Микки Хаггерти высокий, тощий и прямой, как штык. Так его и прозвали — Штык. У него длинные медно-рыжие волосы и необычные зеленые глаза, как у кота. И я никогда не видел его без улыбки на лице.

Майлз Нейлор чернокожий, ростом пониже нас со Штыком. Впрочем, он качается и выглядит спортивнее нас обоих. У него очень короткие волосы, словно слой пуха на голове, темные карие глаза, придающие ему чересчур серьезный вид, и низкий голос.

Голос у Майлза начал ломаться раньше, чем у всех парней в классе. Послушать его, так это потому, что он взрослее нас всех. Но это несчитово. Он такой же обалдуй, как и все остальные.

Увидев, что я сижу на кровати с болванчиком на колене, они принялись смеяться.

— В куколок играем? — спросил Майлз.

— Ха-ха. Нет. Смотри, — сказал Штык. — Посадил куколку к себе на колени. Это он на будущее тренируется, когда заведет подружку.

Они решили, что это просто умора. Они стукнулись кулаками и заржали.

— Это не кукла, — сказал я. — Это чревовещательский болванчик.

Они сощурились на него.

— Можешь заставить его говорить? — спросил Штык.

— Который из вас болванчик? — спросил Майлз.

Взрыв смеха.

— Его зовут Слэппи, — сказал я. — Я собираюсь провести с ним комедийный номер.

— Да ведь у тебя и чувства юмора нет, — сказал Штык. — Ты так же смешон, как понос.

— Ничего подобного, — вставил Майлз. — Он далеко не так смешон.

— Ну хватит вам, — простонал я. — Я собираюсь придумать кое-какие шутки. Ну, знаете, для детей из ЦМ.

— Ага, конечно. — Майлз закатил глаза. — Ладно тебе, чувак, не стыдись. Мы же твои друзья. Тебе просто нравится играть в куклы.

— Может, вам следует устроить кукольное чаепитие, — пошутил Штык.

— Не смешно, — сказал я. — Вы, парни, начинаете доставать. На рожу его гляньте. Похож он, по-вашему, на хорошенькую куколку?

Я повернул Слэппи так, чтобы он смотрел на них.

Тут уж они заткнулись.

— Видок зловещий, правда? — сказал я. — Ну так вот. Он и впрямь злой.

Меня так утомили подначки друзей, что я решил хорошенько их пугануть. Я поведал им историю Слэппи в тех же словах, что и дедушка Уитмен. Я рассказал им, что он обладает сверхъестественными силами, и что его можно оживить, прочтя несколько странных слов.

А потом я показал им листок с этими самыми словами.

— Ну что, прочитать? — спросил я.

О том, что это не настоящий Слэппи, я, само собой, умолчал. Не сказал, что это всего лишь копия. Я действительно хотел их напугать.

Но знаете что? Они расхохотались.

Штык покачал головой.

— Ты правда веришь в эту байку, Джексон?

— Я это видел в каком-то ужастике, — сказал Майлз. — Только вот дурацкий деревянный болван ожить никак не может.

— Ну все. Сами напросились, — сказал я.

Я поудобнее усадил Слэппи на колене. И поднес бумажку к глазам.

— Карру… марри… одонна…

— Э, э! Минуточку! — Майлз схватил меня за руку. Выражение его лица изменилось. Он выглядел слегка напуганным. — Когда твой дед рассказывал тебе про болванчика, ты считаешь, он просто хотел тебя напугать?

— Нет, — сказал я. — Дедушка Уитмен верит в это. Он клялся, что это правда.

Штык и Майлз молча разглядывали болванчика. Больше они не смеялись и не отпускали острот.

— Он говорит, болванчик просто невероятно злобен, — сказал я.

Мои друзья переглянулись.

— Ну… наверно, не стоит слова читать, — произнес Штык.

— А то мало ли… — добавил Майлз. — Чем черт не шутит.

— Ладно уж… — протянул я. И хотел уже опустить листок.

Но не успел я глазом моргнуть, как в комнату вбежала Рэйчел. Я понял, что она все время торчала под дверью. Она обожает шпионить за мной в надежде устроить мне какую-нибудь подставу.

Она пронеслась через всю комнату, схватила Слэппи и выдернула бумажку у меня из руки.

— Эй, а ну отдай! — закричал я. Вскочив с кровати, я потянулся за листком, но Рэйчел отдернула руку.

И в следующий миг она прокричала слова во всю мощь своих легких:

— Карру марри одонна лома молону каррано!

Откинув голову назад, она расхохоталась.

Штык и Майлз, оцепенев, стояли возле кровати, безмолвно взирая на Рэйчел и болванчика.

— Рэйчел, сколько раз я тебе говорил не соваться в мою комнату, — сказал я. — Неостроумно. Отдай болванчика.

Я протянул к нему руки. Но тут же замер, когда болванчик ЗАШЕВЕЛИЛСЯ.

Медленно, он поднял голову. Он посмотрел на моих друзей. Затем он повернулся ко мне. И подмигнул.

— О нет. О нет, — простонал я. — Рэйчел, что ты наделала?

13

Голова болванчика упала на грудь. Рэйчел прищурилась:

— Что такое, Джексон?

— Он… он шевелился, — выдавил я. — Ты произнесла эти слова, и болванчик зашевелился.

— Совсем, что ли, того? — сказала Рэйчел. — Вовсе он не шевелился.

Я повернулся к друзьям:

— Вы видели это, верно? Вы видели, как болванчик сел и подмигнул мне?

Они покачали головами. Штык прыснул:

— Ты чокнутый, Джексон.

— Он напугать нас хочет, — сказал Майлз. — Вай-вай, боюсь-боюсь.

Они с гоготом повалились на мою кровать.

Я смотрел на болванчика. Он безжизненно обмяк на руках у Рэйчел. Неужели мне только показалось, что он двигался?

Ну конечно, так оно и есть. Все это я себе вообразил. Я лишний раз напомнил себе, что этот болванчик — всего лишь копия.

Рэйчел сунула болванчика мне в руки.

— Забирай. Дурацкий он. И почти такой же гадкий, как ты.

— Ого. Младшая сестренка шпыняет Джексона! — воскликнул Майлз. — Злючка.

Рэйчел выбежала из комнаты. Я взял болванчика и усадил к стене.

— Должен сознаться, — сказал я друзьям, — это не настоящий Слэппи. Это только копия. Дедушка мне его подарил. Он назвал его Сыном Слэппи.

Штык ухмыльнулся:

— Стало быть, этот ожить не может?

— Нет. Этот ожить не может, — сказал я. — Это не зловещий болванчик из легенды. Я просто хотел вас попугать. Только на мгновение сам испугался!

Я взглянул на настенные часы.

— Вот черт. Опаздываю. Я обещал сегодня утром зайти в ЦМ и помочь с детьми. Ребят, мне пора.

Майлз вскочил. Штык погладил болванчика по голове.

— Слышь, Слэппи, — сказал он. — Не слишком запугивай Джексона.

Майлз засмеялся.

— Ага. Джексон боится кукол.

Я закатил глаза.

— Какие вы, парни, веселые. Напомните как-нибудь посмеяться.

Они направились к двери.

— Пока, — в один голос сказали они.

— Пока, — отозвался я.

Они исчезли внизу.

Я переодел рубашку и натянул кроссовки. Засунул в карман джинсов игровой планшет. Иногда дети не прочь поиграть со мной в «Чирикнутых куриц».

Уже в дверях я оглянулся на Слэппи.

Может, прихватить его с собой, показать детям?

Нет, решил я. Подожду, пока не подготовлю номер посмешнее. Тогда и можно будет показать.

Я выключил свет и собирался уже уйти. Как вдруг Слэппи повалился ничком.

— Что? — выдохнул я.

Неужели он двигался? Опять?

Нет. Не может быть. Он просто упал. Вот и все.

Я затворил за собой дверь и направился вниз.

14

В игровой комнате ЦМ я обнаружил около дюжины детей. Большинство из них карабкались на снаряды. Остальные дико гонялись друг за дружкой по комнате. Мой маленький друг Лягушонок сидел в уголке, разглядывая книжку с картинками.

Канарейки щебетали во все свои желтые горлышки.

— Похоже, они голодные, — сказал я. — Кто хочет помочь мне их покормить?

Ребятишки гурьбой бросились ко мне. Лягушонок отложил свою книжку и тоже подбежал.

Я достал из кладовки пакет с зерном. Показал детворе, как вытаскивать из клетки пластмассовую птичью кормушку. Я стал наполнять ее, как вдруг услышал чей-то голос за спиной.

Обернувшись, я увидел стоявшую в дверях миссис Пирсон. Чему был немало удивлен. Миссис Пирсон — директор ЦМ. Но по субботам ее здесь редко встретишь.

Она высокая, стройная женщина с проседью в темных волосах. Она старше моих родителей. Тем не менее, она всегда носит джинсы и яркие футболки.

Обычно она улыбается, но не сегодня. Она с мрачным видом оглядывала полную детишек комнату, закусив губу.

Она подошла к столу миссис Лоусон, чтобы перекинуться с ней парой слов. Я не слышал, о чем они говорили. Миссис Лоусон только головой качала.

Наполнив кормушку, я позволил Лягушонку вернуть ее на место. Канарейки накинулись на еду. Думаю, они и впрямь изрядно проголодались.

Я отвернулся от клетки, услышав, как меня окликнула миссис Пирсон:

— Джексон, можно тебя на пару слов?

Я вышел за ней в коридор. В голове мелькнула мысль: неужели я что-нибудь натворил? Может, она сердится за то, что канарейки чуть не улетели?

У меня чаще забилось сердце.

В коридоре больше никого не было. Ярко-желтые стены блестели в свете ламп. Вывеска на стене гласила: «ОСТАЛОСЬ ВСЕГО ДВА ДНЯ ДЛЯ ЗАПИСИ НА ТУНИР ПО ТЕННИСУ». Кто-то пропустил «р» в слове «турнир». Я очень хорош в правописании. Всегда подмечаю такие ляпы. Одно из моих качеств, которые Рэйчел не выносит. Она-то собственное имя правильно не напишет! Ха-ха.

Мы остановились перед дверью кабинета миссис Пирсон. Я прислонился плечом к стене. Директриса одарила меня мимолетной улыбкой, но взгляд у нее был невеселый.

— Джексон, так мило с твоей стороны, что ты приходишь помогать нам по субботам, — сказала она.

— Э-э… спасибо, — ответил я. — Мне… это нравится.

— Ну, большинство ребят не хотят жертвовать выходными ради возни с малышней. Но ты к ним так добр… Такой заботливый и терпеливый. И дети тебя очень любят.

Я почувствовал, что заливаюсь краской. Ну почему я всегда краснею, когда кто-то нахваливает меня?

— Спасибо, — вымолвил я, не зная, что еще сказать.

— Боюсь, у меня плохие новости, — сказала она и снова закусила губу. — ЦМ в большой беде. Деньги на исходе. А в городском бюджете не хватает средств, чтобы поддержать нас. Боюсь, мы на грани закрытия.

— Это ужасно, — сказал я. Из игровой комнаты доносился беззаботный смех ребятни. — Какая жалость… Детям здесь очень нравится.

Директриса кивнула.

— Мы стараемся свести концы с концами. Раздобыть какие-то деньги. Мы собираемся устроить большую ярмарку и сценическое выступление в зрительном зале. Если хорошо постараться, можно собрать достаточно денег, чтобы ЦМ продержался хотя бы еще год.

Я смотрел на нее. В конце коридора детвора снова взорвалась хохотом.

— Джексон, надеюсь, ты поможешь нам с ярмаркой и выступлением, — проговорила миссис Пирсон. — Ты, наверное, мог бы написать сценку для выступления с детьми?

— Нет проблем, — отвечал я. — Это, должно быть, весело.

— И ты мог бы сам выступить, — продолжала она. — У тебя есть какие-нибудь соображения?

Я засмеялся.

— Мне тут как раз подарили чревовещательского болванчика, — сказал я. — Я собирался разработать с ним комедийный номер. Ну, знаете, для детей.

— Великолепно! — воскликнула миссис Пирсон. — Публике это понравится, Джексон.

Ее лицо посерьезнело. Она положила руку мне на плечо.

— Я на тебя рассчитываю, — сказала она. — Уверена, нам удастся спасти ЦМ — с твоей помощью.

— Да, — сказал я. — Нет проблем.

Три слова. Три коротких слова.

Откуда мне было знать, что эти три слова приведут к невероятному ужасу?

Откуда мне было знать, что эти три слова приведут к худшему дню в моей жизни?

15

— Славный бросок, ас! — крикнул Штык.

Футбольный мяч отскочил от изгороди и угодил в соседний двор.

— Видно, не знаю я собственной силы, — сказал я.

Взяв разбег, я перепрыгнул через изгородь. Волчок, здоровенная немецкая овчарка Штыка, яростно загавкал.

— Ему просто завидно, — сказал я, — сам-то так не умеет.

Подхватив голубой резиновый мяч, я метнул его Штыку. После чего протиснулся через изгородь обратно в его двор.

По асфальтированной дорожке трусцой бежал Майлз. Его распахнутая красная рубашка хлопала на ветру. Его белые кроссовки напоминали мне пару огромных зефирин, колотящих по асфальту.

— Эй, как жисть? — окликнул он.

Штык швырнул ему мяч. Тот пролетел сквозь руки Майлза и отскочил от стены гаража.

— Славно поймал! — заорал Штык.

Майлз подобрал мяч и со всей дури запустил Штыку в живот. Штык с криком увернулся, и мяч отскочил от его плеча.

Типовая игра у нас троих. Всегда начинается с безобидного перекидывания мяча. А потом раз — и мы уже вовсю лупим им друг друга.

Стоял теплый, солнечный воскресный день. Ночью прошел дождь, и трава до сих пор искрилась капельками воды. На небе — ни облачка. То и дело я подставлял лицо солнышку. Его свет был теплым и мягким.

Мы втроем встретились у Штыка на заднем дворе, чтобы обсудить ярмарку в ЦМ. Все школы Бордервилля состязались за то, чтобы испечь лучшее угощение и собрать для ЦМ побольше денег.

Я кинул мяч Майлзу.

— Что приготовим? — спросил я. — Это должно быть что-нибудь сногсшибательное. Понимаете? Что-нибудь, что заткнет за пояс остальные школы.

Майлз послал мяч над головой Штыка. Штык погнался за ним, но Волчок настиг мяч первым. Огромный пес схватил его в зубы и был таков. Мы смотрели, как он галопом мчится за угол дома.

— Эй, как так-то? — возмутился Майлз.

— Волчок не командный игрок, — сказал Штык.

— Ближе к делу, — сказал я. — Что бы нам приготовить?

— Как насчет яблочного пирога? — предложил Майлз. — Яблочные пироги все любят.

— А что в нем особенного? — спросил я.

Он пожал плечами:

— Ну-у… зальем галлоном-другим мороженого.

— Подумаешь, невидаль, — возразил Штык и от души пихнул Майлза плечом. Они принялись бороться на траве.

Я скрестил на груди руки и терпеливо ждал, когда они угомонятся. Но они знай себе катались по лужайке, пихая друг друга локтями, кряхтя и рыча. Остановились они только когда врезались в огромный таз, служивший для кормления Волчка.

— Ау! — вскрикнул Майлз, треснувшись головой о металлический таз.

Штык захохотал:

— Ты его часом башкой не прошиб?

Майлз поднялся на ноги, постанывая и потирая голову.

— Ты только что подал мне идею, — сказал я, пересек двор и поднял большой, круглый таз обеими руками.

— Хочешь выкупать мою псину? — осведомился Штык.

— Заткнись, — сказал я. — Слушай сюда. Это гениально.

— Ах, какой же он скромняга, — произнес Майлз. Он наклонился и помог Штыку встать.

— Мы используем этот таз, — сказал я. — Зальем в него тесто.

— Гений! — вскричал Штык. И хлопнул меня по спине.

— Дайте мне закончить, — попросил я. — Нальем в таз шоколадное тесто. И испечем самый огромный шоколадный кекс в мире. Ну что, гений?

Они посмотрели на таз. Было видно, что они всерьез задумались.

— Дофига глазури понадобится, — произнес Майлз.

Штык кивнул.

— Сколько теста нам нужно? — Он забрал у меня таз и принялся изучать его. — Тут сказано, что он вмещает десять галлонов.

— То есть нам нужно десять галлонов теста? — уточнил Майлз.

— Наверное, — сказал я. — Разве не потрясающе?

— С таким кексом мы попадем в Книгу Рекордов Гиннеса, — сказал Штык. — Я эту книгу читал. Там есть самая большая в мире пицца и мужик с самой длинной бородой. Всякие такие штучки. Мы можем попасть туда с величайшим кексом в истории.

— Давай спросим твою маму, нет ли у нее подходящего рецепта, — сказал я. — Может, она подскажет нам, сколько теста надо залить в таз.

Мы протопали в дом и обнаружили миссис Хаггерти в гостиной с книгой. Она очень высокая и красивая, а ее светлые волосы уложены в высокую прическу. Штык на нее ни капельки не похож. Она всегда говорит, что нашла его в капусте.

Миссис Хаггерти, конечно, не стэнд-ап комик, как моя мама, но тоже за словом в карман не лезет.

— Привет, ребята, — сказала она. — Вы двое останетесь на ужин? Папа Штыка принес домой пару пицц.

— Не получится, — сказал я. — Я обещал маме пойти домой. Но… мы хотели вас кое о чем спросить.

Она закрыла книгу.

— А именно?

— Мы хотим использовать таз Волчка для того, чтобы испечь самый большой в мире кекс, — сказал Штык. — Ну, знаешь, для ярмарки в ЦМ.

— Это важнейшее состязание, — добавил Майлз. — Все школы соревнуются.

— Но величайший в мире кекс точно всех обставит, — закончил Штык.

— Точно, — согласилась его мама. — И чем я вам могу помочь?

— Нам нужно знать, сколько теста налить в таз, — сказал Штык.

Миссис Хаггерти растерянно моргнула. И вдруг как захохочет!

Мы молча стояли и смотрели на нее. Ждали, когда она отсмеется.

— Извините, — проговорила она наконец. — Извините, конечно, но это смешно. Есть один момент, которого вы, мальчики, не учли.

— Что? — досадливо спросил Штык.

— Ну нальете вы теста в таз, а запекать как будете? Он ведь ни в одну духовку не влезет.

У меня отвисла челюсть. Штык закрыл глаза. Майлз застонал. И треснул себя по лбу.

— Дураки мы, дураки!

— Это казалось хорошей идеей, — стал оправдываться я.

— Это была дурацкая идея, — сказал Майлз.

— Дурацкие идеи бывают полезны, — заметила миссис Хаггерти. — Дурацкие идеи могут подстегнуть воображение и навести на дельные.

— Мое воображение не подстегнулось, — заявил Штык. — Я только вообразил себе этот гигантский кекс.

Я взглянул на часы на книжной полке. Я опаздывал к воскресному ужину.

— Давайте еще подумаем, — сказал я. — Уверен, мы сумеем придумать гораздо больше дурацких идей.

Я хотел пошутить, но никто не засмеялся. Я распрощался и трусцой пробежал два квартала к своему дому.

Беды мои начались уже после ужина.

Поднимаясь по лестнице в свою комнату, я все еще размышлял о гигантском кексе. Должен же быть какой-то способ испечь эти десять галлонов теста…

Я вошел в свою комнату, включил свет. Первым, что я увидел, был болванчик Слэппи, сидевший на моей постели, привалившись спиной к стене.

Странно, подумал я. Разве я не оставил его на полу?

А, наверное, Рэйчел с ним играла.

Я сел на кровать и потянулся к нему.

И к моему великому ужасу, он потянулся ко МНЕ!

Его руки взметнулись. Я охнул, когда деревянные пальцы схватили меня за горло.

16

— Ты… ты… — выдавил я. — Ты действительно ЖИВОЙ!

Деревянные пальцы сильнее сжались на моем горле. Я задыхался. Сердце колотилось так сильно, что ломило в груди.

Этого не может быть.

Я пытался вырваться. Но не мог. Боль пронзила меня с ног до головы.

Болванчик опустил свою большую голову мне навстречу. Его рот защелкал, открываясь и закрываясь:

— Будь добр, поблагодари Рэйчел за то, что вернула меня к жизни.

Голос его был высокий и пронзительный. Я подумал о меле, скребущем по классной доске.

Его стеклянные глаза лезли из орбит.

— Эх, теперь пошла потеха! — гаркнул он мне прямо в ухо.

— П-пусти, — пролепетал я. Твердые деревянные пальцы вцеплялись мне в глотку, крепко сдавливая.

Откинув голову назад, он хохотнул, мерзким, пугающим смешком.

— А вот и не пущу! Поди заставь!

— Но… но… — сипел я. — Ты же копия… Ты не настоящий Слэппи…

Он снова хохотнул.

— Кто поверит в эту брехню? Только старый пень навроде твоего деда!

Я схватил его за запястья и пытался оторвать от себя его руки. В то время как мы боролись, страшная слова правды звучали у меня в голове. Это был настоящий Слэппи, со всем его злом. А моя сестрица прокричала слова, вернувшие его к жизни.

— Ах-х-х! — Со сдавленным хрипом я таки оторвал его руки от своего горла. Дав ему по рукам, я вскочил на ноги. Дрожа всем телом, я развернулся ему навстречу.

— Ты Слэппи. Ты настоящий Слэппи, — проговорил я.

Деревянная физиономия ухмыльнулась мне нарисованными алыми губами. Рот защелкал, когда он снова заговорил:

— Да, это я, дружище Джексон. Единственный и неповторимый. Ну да не вешай нос. Твой дедуля не врал. Сын Слэппи действительно существует.

Я смотрел на эту кошмарную тварь, эту деревянную марионетку, которая могла говорить и двигаться, и ухмылялась мне с такой злобой.

— Джексон, — проскрипел он, — неужели ты не хочешь узнать, кто такой Сын Слэппи? Разве тебе не любопытно?

Его круглые темные глаза вперились в мои. И внезапно я почувствовал себя странно. Нахлынула слабость. Мой разум… Я не мог думать. Не мог говорить.

Я чувствовал, как болванчик вторгается в мой разум. Это было так, будто он меня гипнотизировал. Просачивался в мой мозг… в мои мысли.

А я ничего не мог поделать, чтобы не пустить его.

Я чувствовал себя так, будто плыву под водой. Неожиданно я почувствовал, что тону… тону в глубокой темноте.

Я пытался заговорить. Наконец, я выкрикнул:

— Кто?! Скажи мне… Кто такой Сын Слэппи?

— ТЫ! — взвизгнул болванчик. И запрыгал на месте от восторга.

— Что-о?

— Поздравляю, Джексон. Это ты, счастливчик ты наш. ТЫ отныне Сын Слэппи!

Я услышал какой-то звук. Громкий щебет.

Внезапно я ощутил головокружение. Комната закружилась перед глазами. Голова налилась тяжестью.

Болванчик снова откинул голову назад и разинул рот в мерзком, визгливом хохоте.

И, к своему ужасу, я не выдержал.

Моя голова запрокинулась назад — в точности как его — и я захохотал вместе с ним.

17

Следующее, что я помню — я лежал в постели, укутанный одеялом. Я заморгал спросонок. В окно лился свет утреннего солнца.

Сон. Всего лишь сон.

Я потянулся, огляделся вокруг. Взгляд остановился на болванчике. Тот сидел, скорчившись, на полу возле чулана, свесив руки на ковер и вытянув ноги. Стеклянные глаза были устремлены на его ботинки.

— Слэппи? — позвал я сиплым со сна голосом.

Болванчик не шелохнулся.

— Боже. Приснится же такое! — произнес я вслух.

Вся эта история с ожившим Слэппи, сказавшим, что отныне я его сын… по всей видимости была просто дурным сном.

По спине пробежал холодок. Сон был такой яркий, реальный…

Я выбрался из постели, пересек комнату. С мгновение поколебался. А потом пнул болванчика босой ногой в грудь.

Он подскочил, потом завалился назад бесформенной кучкой. Безжизненный.

Болванчик не живой. Какой жуткий, странный кошмар…

За завтраком мама и папа поинтересовались, с чего это я нынче такой веселый.

— Никогда раньше не видела тебя таким радостным по утрам. Нам, наверно, стоит показать тебя врачу, — пошутила мама.

Меня так и подмывало сказать: «Я радуюсь потому, что болванчик не живой». Но, конечно, они сочли бы это бессмыслицей. Так что я сослался на то, что хорошо поспал.

Сидевшая напротив меня Рэйчел все время хмурилась.

— До сих пор не пойму, почему Джеку достался свитер, а мне — шиш с маслом, — ныла она.

— Рэйчел, хватит ныть, — сказал папа. — Мы же тебе говорили. Тетя Ада пришлет тебе подарок позже.

— Она никогда не присылает мне ничего стоящего, — не унималась Рэйчел. — В прошлом году были ярко-зеленые носки. Ну вот зачем зеленые носки присылать? Я их сунула на дно ящика, с глаз долой.

— Рэйчел, забудь про носки. Ты вчера делала задание по математике? — строго спросила мама.

Рэйчел вздохнула.

— Немножко.

— Немножко?!

— Ну, мне написала Алиса, мы заболтались и…

Мама поцокала языком.

— Рэйчел, ты же обещала. Ты обещала выполнить домашнее задание.

Рэйчел ухмыльнулась:

— А я пальцы тогда скрестила.

Говорю же. Она проблемный ребенок.

Позже, на уроке искусств, мы трудились не покладая рук, рисуя плакаты для ярмарки и шоу талантов в ЦМ. Мы сидели за длинными столами, с кисточками и баночками краски, рисовали и раскрашивали.

Мистер Тэллон, учитель искусств, врубил танцевальную музыку, гремевшую из огромного допотопного бумбокса на его столе. Мистер Тэллон утверждает, что художникам всегда лучше работается под музыку.

Бухающие музыкальные ритмы поддерживали заводной настрой. За работой все покачивали головами в такт музыке и хорошо проводили время.

«Танцуй… танцуй… танцуй под музыку…»

Я до сих пор был в приподнятом настроении. Мне нравится запах краски. И я был счастлив, что все мои одноклассники объединились, чтобы помочь ЦМ. Как знать, если мы все хорошенько постараемся, ЦМ не закроется еще хотя бы год.

Я думал о Лягушонке, и Никки, и остальных малышах. Как радостно было им играть там после занятий.

У меня была идея для забавной сценки. О группе ребятишек, которые пытаются ухаживать за парой канареек. И, разумеется, все переворачивают вверх дном.

А еще я не переставая сочинял шутки для своего выступления со Слэппи. Мне действительно хотелось помочь миссис Пирсон и всем остальным. Я знал, что они рассчитывают на меня.

Я склонился над своим плакатом. Я рисовал яркое желтое солнышко и улыбающихся детишек под ним. А внизу собирался написать так: «Сохраним улыбку детям!».

Внезапно музыка оборвалась.

— Давайте устроим десятиминутный перерыв, — сказал мистер Тэллон. — Можете пойти на двор и пять минут отдохнуть. Я с вами.

Заскрежетали отодвигаемые стулья, кисточки были отложены, баночки с краской закупорены. Все галдели и смеялись. Комната мигом опустела.

Я огляделся. Я был единственным, кто не ушел. Мне хотелось раскрасить солнце на моем плакате.

Я ляпнул желтой краской на плакат. Размазал кисточкой. За окном галдели мои одноклассники.

Внезапно я услышал другой звук. Чириканье. Громкое чириканье. А потом снова.

Моя голова… в ней вдруг возникло какое-то странное ощущение. Комната накренилась в одну сторону, потом в другую. Я закрыл глаза, но головокружение не проходило.

А потом послышался другой шум. То был пронзительный хохоток Слэппи. Почему я это слышу? Почему у меня такое чувство, будто он находится в моей голове?

Я поднял кисточку. Совершенно бездумно. Просто поднял ее и окунул в баночку с черной краской.

Так муторно… моя голова … она казалась такой ТЯЖЕЛОЙ.

Я поднял кисточку и размалевал весь свой плакат жирными полосами черной краски. Еще краски. И еще краски. Я лихорадочно работал, пока мой плакат не стал совершенно черным.

Затем я снова окунул кисточку и изгваздал черными мазками соседний плакат. Потянувшись через стол, я уничтожил следующий плакат, нанося на него кисточкой густые черные потеки… и еще… и еще.

Это ВОСХИТИТЕЛЬНО!

Неужели я правда так подумал? Неужели это думал я?!

Да-а-а-а-а! Восхитительно!

Я взял баночку синей краски. Перевернул и облил краской весь стол. Затем я поднялся, нагнулся и раскрасил сиденье своего стула синим. Я раскрасил еще несколько стульев, заляпав их краской. Быстрее… больше краски…

Потрясающе! До чего же это ВОСХИТИТЕЛЬНО!

Я взял баночку с красной краской, опрокинул на бок и позволил ей капать на пол. Потом взял еще одну — фиолетовую — и разбрызгал по стене.

Восхитительно!

Откинув голову назад, я зашелся долгим смехом.

Боже правый! Смех мой был высоким и пронзительным — и таким же злобным, как у Слэппи.

Я хохотал и хохотал. Хохотал, пока не заболело горло. Я не мог остановиться.

Но постойте.

В коридоре послышались голоса. Ребята возвращались в класс.

Я стоял и смотрел на дверь.

Соображай, Джексон. Соображай.

Как же я объясню весь этот разгром?

18

Шаги звучали уже прямо за дверью.

Я взял баночку красной краски и вылил ее себе на футболку. Затем я размазал еще немного краски по лицу.

Едва войдя в класс, ребята в ужасе вскрикнули. Мистер Тэллон побледнел. Он моргал и сглатывал.

Прошло немало времени, прежде чем его взгляд остановился на мне.

Я подбежал к нему с искаженным лицом.

— Это были три собаки! — закричал я. — Три огроменные псины. Они… они запрыгнули через окно! — Я показал на открытое окно.

Я издал сдавленный звук. Я тяжело задышал.

— Успокойся, Джексон, — сказал мистер Тэллон. Он положил руку мне на плечо. — Вдохни поглубже. Ты в порядке?

— С-смотрите, что они сделали! — выдавил я. — Они прыгали по столам и повсюду разлили краску. Я… я пытался их остановить. Но их было три!

— Забавно. Я не слышал никакого лая. — Взгляд мистера Тэллона скользнул по ужасному разгрому на столах, на стенах, на полу.

Я издал несколько судорожных вздохов. Остальные ребята глядели на меня. Никто не говорил, не двигался.

— Они… просто очумели, — проговорил я дрожащим голосом. — Я пытался их схватить, а они рычат и зубами щелкают. Это… это было так страшно… В конце концов, я их выгнал обратно через окно.

Мистер Тэллон подошел к окну и выглянул во двор.

— Что-то я их не вижу.

— Мне… мне так жаль! — воскликнул я. — Правда. Так… жаль…

— Ты не виноват, — произнес мистер Тэллон. — Уверен, в этой пугающей ситуации ты сделал все, что мог. — Он направился к выходу. — Я извещу директора. Возможно, она захочет вызвать полицию.

Я стал вздрагивать плечами. Я старался придать себе как можно более убитый вид.

У двери мистер Тэллон обернулся:

— Джексон, у тебя в шкафчике в спортзале найдется сменная футболка? Можешь переодеться, чтоб домой не идти.

— Хорошо, — тихо отозвался я.

Учитель сверлил меня взглядом.

— Собаки тебя не покусали, нет?

Я покачал головой:

— Нет. Но пытались.

Вслед за ним я вышел из класса. Затем я свернул в другую сторону и спустился по лестнице в спортивную раздевалку.

Само собой, он поверил в мою историю, думал я. Он знает, что Джексон Стандер никогда не лжет. Я самый правдивый ребенок в школе.

Можете что угодно поставить.

Я открыл дверь раздевалки. Меня приветствовал запах пота и грязных носков. Было жарко и душно.

Внезапно я вновь почувствовал себя нормально.

Я с шумом втянул в себя воздух.

— Что же я делаю? — произнес я вслух. Мой голос эхом разнесся среди рядов шкафчиков. — Почему я это делаю?

Внезапно меня озарил ответ.

Это было слишком ужасно. Слишком пугающе. Слишком невероятно. Но я знал, что так оно и есть.

Слэппи. Слэппи проник в мою голову. Слэппи заставил меня уничтожить плакаты и разбрызгать краску по всему классу.

Все мое тело затряс озноб. Я обхватил себя руками. Я не хотел в это верить.

Я был одержим!

Он вторгся в мой разум. Это был не сон. Он был живой — а я был Сыном Слэппи.

— Не-е-ет… — вырвался у меня стон.

Не хотел я быть его сыном. Его рабом. Не хотел нести зло.

Когда я переодевал футболку, руки дрожали. Испачканную футболку я кинул в мусорное ведро.

Мне хотелось пойти домой. Хотелось дать Слэппи отпор. Хотелось сказать ему: «Прекрати! ПРЕКРАТИ — немедленно!»

Мне хотелось крикнуть: «Оставь меня В ПОКОЕ! Прочь из моей ГОЛОВЫ!»

Нет. Этого мало. Я решил избавиться от болванчика. Отправить его обратно к дедушке Уитмену? Нет. Я не поступлю так ужасно с собственным дедом.

Эдгар был прав. Он пытался предостеречь меня. Если б только я его послушал…

Ладно. Я об этом позабочусь. Можно выкинуть болванчика в помойный бак как можно дальше от дома.

При этой мысли мне малость полегчало. До конца занятий оставалось всего три часа. А потом я пойду домой и навсегда распрощаюсь со Слэппи.

Я запер шкафчик, взглянул на часы. Урок искусств подошел к концу. Я направился в свой класс. Мисс Хэтэвей, классной руководительницы, не было за столом.

Я окинул взглядом класс. Ребята читали учебники по естествознанию. Никто не поднял головы, когда я вошел. Даже Штык и Майлз.

Лицо Майлза было скрыто учебником. Иногда он решает немножко вздремнуть, а мисс Хэтэвей и невдомек.

— О! — испуганно вскрикнул я.

Снова послышалось чириканье. Всего лишь тихий щебет, недостаточно громкий, чтобы заставить кого-нибудь из ребят оторваться от чтения.

Я снова оглядел класс. Хотел узнать, что издает этот звук.

Но было уже поздно. Я ощутил покалывание в голове. Будто жужжание. На мгновение комната расплылась перед глазами, потом все снова сделалось четким.

Я прошел мимо стола мисс Хэтэвей. Ее очки в красной оправе лежали поверх классного журнала. Еще там лежала ее коричневая холщовая сумочка. Через спинку ее стула был перекинут бело-голубой шарф.

Тут мой взгляд привлекло кое-что на углу ее стола.

Что это? Я пригляделся. Тест по истории на завтра?

Он просто лежал здесь. Где его мог взять любой.

Я хмыкнул про себя. Я был уверен, что никто не смотрит. Схватив тест, я скатал его в трубочку и отнес на свое место в конце класса.

Я затолкал его в рюкзак. Две секунды спустя в класс вошла мисс Хэтэвей.

Она очень высокая, очень стройная и очень красивая. Белокурая, голубоглазая, с ослепительной улыбкой. Она носит темные свитера и короткие юбки поверх черных колготок. Все считают, что она самая шикарная училка во всей школе.

— Все мирно читают, — сказала она. — Я поражена.

Она присела на стол. Надела очки, а сумочку положила на пол.

Затем она обернулась и посмотрела на свой стол. Пересела на стул. А потом повернулась ко мне.

— Джексон? — окликнула она.

У меня перехватило дух.

О нет. Попался.

19

— Джексон? — повторила она.

Я уставился на свой рюкзак. Может, смогу убедить ее, что взял тест по ошибке.

— Джексон, я понимаю, что ты недавно испытал сильное потрясение, — проговорила мисс Хэтэвей.

— Э-э… да, — пробормотал я.

— Ты хорошо себя чувствуешь? Если хочешь передохнуть в кабинете у медсестры…

Я испустил протяжный вздох. Она не видела, как я взял тест.

— Нет, я в порядке, — сказал я. — Трясет только немножко. Но я в порядке.

Все взгляды теперь были устремлены на меня.

— Мне сегодня, наверное, в кошмарах приснятся эти собаки, — сказал я. — Собаки с большими кисточками в лапах.

Шутка была так себе, но некоторые ребята засмеялись.

Мисс Хэтэвей улыбнулась… но вдруг изменилась в лице. Ее глаза округлились, а рот приоткрылся. Она смотрела на то место, где еще недавно лежал тест по истории.

— Та-а-ак, — протянула она. — Та-а-ак… — Она вскочила. Лицо ее покраснело. Она побарабанила пальцами по столу.

— Тест по истории пропал, — произнесла она сквозь зубы. Я видел, что она пытается держать себя в руках. Но она была зла и расстроена, и не могла этого скрыть.

Ее взгляд обежал комнату, переходя с одного лица на другое.

— Не сомневаюсь, что кто бы ни взял его, он сделал это случайно, — сказала она. — Если вы будете любезны немедленно вернуть его, я не скажу больше об этом ни слова.

Ребята что-то мямлили и перешептывались.

На другой стороне класса Штык пихнул локтем Майлза:

— Давай, Майлз. Верни его, — сказал он.

Все повернулись к ним. Штык поднял руки над головой.

— Шучу! — сказал он. — Просто шучу.

Майлз саданул Штыка под ребра.

— Ну как, смешно тебе?

— Это была скверная шутка, Микки, — нахмурилась мисс Хэтэвей. — Дело серьезное. Стащить тест с учительского стола — это серьезно. Для школы это преступление. За такое могут отчислить.

В комнате снова воцарилась тишина.

В голове у меня гудело. Ощущение было такое, будто я смотрю сквозь облачную пелену.

Мисс Хэтэвей оперлась руками на стол.

— Я спрашиваю еще раз, — сказала она. — Если вы взяли тест, просто принесите его сюда, и на этом вопрос будет исчерпан.

Никто не сдвинулся с места.

Она побарабанила пальцами по столу. А потом повернулась к Клэю Доббсу. Клэй совсем как моя сестрица Рэйчел — постоянно бедокурит. Такие в каждом классе есть.

— Клэй? — произнесла мисс Хэтэвей, смерив его злым взглядом. — Ты мне ничего не хочешь сказать?

Клэй проблеял что-то невразумительное. Точно овца, застрявшая в изгороди. А потом воскликнул:

— Вовсе нет! Что вы на меня-то смотрите?

Мисс Хэтэвей перевела взгляд на Штыка и Майлза.

— Вы, мальчики, просто шутили, верно? На самом деле ты не брал тест, не так ли, Майлз?

Майлз покачал головой.

— Я по истории отличник, — сказал он. — Жульничать мне без надобности.

— Тогда кто его взял? Ну же. Кто-то должен сознаться. — Взгляд мисс Хэтэвей медленно перемещался с одного лица на другое.

На меня она даже не взглянула. Она знала, что Джексон Стандер не мог похитить тест. Она знала, что я хороший, честный малый.

Наблюдая за ней, я не мог сдержать смеха. Ха-ха. Не повезло вам, неудачники. Завтра я с легкостью сдам тест на «отлично». Все верные ответы у меня.

Черт. Постойте-ка. Внезапно я осознал, что все ребята уставились на меня. И мисс Хэтэвей тоже.

О нет. Они смотрели на меня потому, что я гоготал во всю мощь своих легких.

20

После уроков я поспешил домой. Штык и Майлз хотели потусить. Но я отговорился, что мне слишком много задали на дом.

Мой разум пришел в норму. Я хотел решить свою проблему со Слэппи, пока еще чувствую себя самим собой.

В гостиной я услышал голоса, но не остановился, чтобы поздороваться. Взбежав вверх по лестнице, я влетел в свою комнату и закрыл за собой дверь.

Слэппи сидел на моей кровати, где я и оставил его утром. Когда я вошел, он распахнул глаза и склонил свою большую голову мне навстречу.

— Как дела, сынок? — воскликнул он высоким, тоненьким голоском.

— Не называй меня так! — заорал я. — Не смей называть меня сыном!

— Скажи-ка, сынок, ты получил мой сигнал?

Я нахмурился.

— Я получил твой сигнал. Слышал я твое идиотское чириканье. Ты заставил меня испортить все плакаты для ЦМ и разгромить класс. А — еще украсть тест.

Запрокинув голову, он расхохотался.

— И это только начало, сынок!

— Нет, не начало! — закричал я. — Это конец. Я серьезно, Слэппи. Не лезь в мою голову. Больше этот номер не пройдет!

Я пытался говорить сурово, но голос мой дрожал и срывался.

Его глаза закрылись, потом снова открылись.

— Веселье еще не началось, сынок. Это была разминка.

— Не-е-ет! — заорал я и бросился на него. У меня возникло внезапное побуждение схватить его и разорвать на куски.

Но не успел я подлететь к кровати, как вновь услышал этот звук. Громкое чириканье.

Зашатавшись, я остановился. Вдруг нахлынуло головокружение, слишком сильное, чтобы идти. Потолок и пол, казалось, устремились друг другу навстречу.

Я замотал головой, пытаясь стряхнуть это странное чувство.

А потом снизу позвала мама:

— Джексон? Ты дома? Иди вниз и поздоровайся! Приехали тетя Ада, дядя Джош и твой кузен Ноа!

Я застонал. Кузен Ноа? Ему восемь, и ведет он себя так, что хватило бы на двоих. Терпеть не могу ужинать с ним. Вечно у него еда прилипает к зубам. И он все время ноет, ноет, точно маленький.

Но деваться было некуда. Отвернувшись от Слэппи, я направился к двери. И уже шел по коридору, когда до меня донесся его хриплый окрик:

— Желаю приятного ужина, сынок!

21

Я поспешил вниз. Все уже собрались за столом.

Я обнял тетю Аду и пожал руку дяде Джошу. Ноа показал мне язык и издал неприличный звук.

— Ноа, это так ты здороваешься с кузеном? — нахмурилась тетя Ада.

Он засмеялся.

— Да. — И снова издал такой же звук.

Дядя Джош только головой покачал. Они с тетей Адой — полные противоположности. Она худощавая и болтает без умолку. Он же — толстенный и молчаливый. Я всегда думал, что они похожи на соль и перец. Даже волосы у нее черные, а у него седые.

У Ноа круглая детская физиономия, коротко стриженные каштановые волосы, торчащие как пушок на яйце, и торчащие передние зубы, придающие ему сходства с кроликом Багзом Банни. Он всегда носит мешковатые футболки и шорты. Штанов он не жалует.

Я занял место рядом с Рэйчел. Она постукивала ложкой по тарелке, ожидая, когда ей нальют супа. Рэйчел страшно нетерпелива за едой.

Мама разлила суп. Затем она сказала:

— Джексон, расскажи тете Аде, как тебе понравился купленный ею свитер.

Я открыл рот, чтобы сказать… но голова вдруг стала тяжелой. Я почувствовал себя очень странно.

— Шикарный свитер, — сказал я тете. — Я его даже не надеваю. Я использую его вместо носового платка.

— Вместочего?! — распахнула рот тетя Ада.

— Да, я сопли в него высмаркиваю, — сказал я.

Ноа был единственным, кто засмеялся. Папа уронил ложку. Рэйчел вытаращилась на меня, как на невиданного зверя.

Мама прищурилась:

— Джексон! Это была шутка?

— Твой суп шутка, — сказал я. — Я блевал с жратвы и получше!

Ахнув, мама чуть не свалилась со стула. Ноа поперхнулся супом. Тетя Ада хлопнула его по спине.

Я говорил эти чудовищные вещи и ничего не мог с собой поделать.

Слэппи был у меня в голове. Он полностью управлял мной. Это были его ужасные шутки, а он заставлял говорить их меня.

Я не мог остановиться. Я зачерпнул ложку горохового супа.

— В жизни не видывал такого дерьмища, — сообщил я.

И повернулся к дяде Джошу:

— Ты действительно такой жирный? Или кто-то надувает тебя по утрам? Не тебя ли я видел вместо дирижабля на параде в честь Дня Благодарения?

Он нахмурился. Посмотрел на мою мать. Было видно, что он сконфужен.

— Прости, — сказал я. — Ты не жирный. Ты СЛИШКОМ ТОЛСТ, чтобы назвать тебя просто жирным. Где ты шмотками затариваешься? В магазине «Боровок»?

Тетя Ада вскочила. При этом она задела тарелку, и суп забрызгал скатерть.

— Джексон, это совсем на тебя не похоже! — вскричала она. — Не могу поверить, что ты такой грубиян.

— А я не могу поверить, что ты такая уродина, — парировал я. — Ты берешь уроки уродства?

— Ну хватит! — завопила мама. Она тоже вскочила, подлетела ко мне и положила руку мне на лоб. — Ты сам не свой. Тут что-то неладное. Ты заболел?

Я стряхнул ее руку.

— Привыкай, — сказал я. — Привык же я к твоей шимпанзячьей образине. Ты такой родилась, или это тебя машиной шарахнуло?

Я повернулся к папе.

— А ты вообще как из ужастика вылез. Давно в зеркало гляделся?

— Джексон, хватит! — рявкнул он. — Тебя кто-то подбил всех оскорблять?

— А тебя кто-то подбил быть таким кретином? — ответил я. — Тебе вроде бы тридцать шесть, но это твой возраст или уровень интеллекта?

Я погрузил ложку в суп и плеснул им в лицо Ноа. Тот испуганно взвизгнул.

Тут уж все повскакивали на ноги. Мама и папа взяли меня за плечи и вытолкали из столовой.

— Ты что, спятил? — бушевал папа. — Ты в своем уме?

— Может, вызвать врача? — спрашивала мама дрожащим голосом.

— Он плохой. Он стал плохим! — восклицала Рэйчел. Широкая улыбка играла на ее лице.

Папа отвел меня к лестнице.

— Ступай в свою комнату. Сиди там, пока не будешь готов вернуться и попросить прощения?

— Держи карман шире, — сказал я.

Они следили, как я поднимался по лестнице, что-то бормоча и качая головами.

Я ввалился в свою комнату. Голова, казалось, сейчас лопнет. Все кошмарные вещи, что я успел наговорить, так и звучали в ней.

Я поднял глаза на Слэппи, примостившегося на моей кровати.

Он ухмыльнулся мне:

— Как прошел ужин, сынок?

22

Я бросился через всю комнату и сгреб Слэппи за плечи. И затряс, затряс изо всех сил.

Из его открытого рта вырвалось хихиканье.

Я шваркнул его спиной в стену. Моя грудь вздымалась. Я с трудом дышал.

— Не называй меня сыном, — сказал я.

Он снова захихикал.

Как такое может быть? Он же просто кукла. Он сделан из дерева и пластмассы.

Снизу доносились голоса. Все говорили наперебой.

— Послушай их, — сказал я. — Послушай, как они огорчены. Они хотят показать меня врачу. Они знают, что я так себя не веду. Они знают, что я говорил это не от чистого сердца.

— Непруха, — буркнул болванчик.

— Зачем? — закричал я. — Зачем ты заставляешь меня творить такие ужасные вещи?!

Его глаза мигнули.

— Зло — само по себе награда, — произнес он. — Расслабься, сынок. Ты научишься любить его!

— Не-е-е-е-ет! — выкрикнул я. — Нет, не научусь. Ты должен остановиться. Ты должен оставить меня в покое!

— Успокойся, сынок, — сказал болванчик. — Я горжусь тобой. Ты проделал долгий путь. Ты был лучшим, добрейшим, милейшим на свете ребенком. А теперь ты так же жесток и безумен, как я. — Он хохотнул. — Есть чем гордиться!

— Нет. Ни за что… — запротестовал я. — Ты не можешь…

Послышалось чириканье. Комната задрожала.

Сидя на кровати, Слэппи откинул голову назад. Он распахнул свой деревянный рот и расхохотался.

И… и… я ничего не мог с собой поделать. Я не мог владеть собой.

Я тоже откинул голову назад — и захохотал вместе с ним.

Я хохотал и хохотал. Безумным, страшным смехом.

Я не мог остановиться, даже когда увидел, что кто-то возник на пороге.

Рэйчел. Она стояла в дверях. Смотрела на меня во все глаза, руки на поясе — а я смеялся вместе с болванчиком.

Я не мог остановиться, пока она не закричала встревоженно:

— Джексон, что тебя так насмешило?!

23

Я сглотнул. В горле пересохло от смеха.

Я заставил себя отойти от кровати. Я пронесся через всю комнату. Схватив сестру за руку, я выволок ее в коридор.

— Это… это ты виновата! — выкрикнул я задыхаясь.

Она рывком высвободила руку.

— Пусти меня. Ты спятил? Мама хочет позвонить доктору Марксу. Тетя Ада считает, что тебе место в больничке.

— Все ты виновата, — повторил я, пытаясь прочистить мысли.

— Джексон, о чем ты говоришь? — негодовала Рэйчел. — Что я сделала-то?

— Ты прокричала эти слова, — сказал я. — Ты оживила болванчика.

Она вжалась спиною в стену. Моргнула несколько раз, потом посмотрела на меня:

— Ты действительно крышей поехал…

— Нет. Я серьезно. Это правда, — настаивал я.

Я показал на свою комнату:

— Видала его? Видала, как он ржал?

— Я только тебя видела, — сказала она.

— Короче: он живой, — сказал я. — Ты вызвала его к жизни. Он живой, он злой и…

Рэйчел попятилась от меня.

— По-моему, Джексон, я тебя боюсь. Правда.

— Выслушай меня! — закричал я. — Клянусь, я говорю правду. Я не сумасшедший, Рэйчел. Этот болванчик…

— Этот болванчик — копия, — сказала Рэйчел. — Это даже не настоящий Слэппи. Ты же слышал, что сказал дедушка.

— Дедушка ошибался, — возразил я. — Это настоящий Слэппи. Это тот самый злющий болванчик, о котором он нам рассказывал.

Она смотрела на меня и не отвечала. Было видно, что она крепко задумалась.

— Он… он заставляет меня делать все эти безобразия, — пробормотал я. — Он говорит, что я теперь его сын и…

— Его сын?!

Я кивнул.

— Он… он заставляет меня говорить все эти ужасные оскорбления. Он законченный негодяй, и таким же делает меня. Он использует меня, как болванчика.

Рэйчел покачала головой.

— Как? — спросила она. — Как он это делает?

— Он проник в мою голову, — объяснил я. — Я слышу странный звук — и он уже тут как тут. В моем мозгу!

— Честное слово, ты меня пугаешь, — проговорила Рэйчел. — Ты головой, что ли, стукнулся? Упал и треснулся башкой?

Я испустил протяжный вздох.

— Нет, я не стукался головой. Рэйчел, ты же меня знаешь. Я… я не сумасшедший. Я никого не оскорбляю. Никогда. Я не устраиваю розыгрышей, верно? И я всегда говорю правду.

Она изучала мое лицо. Наконец, она сказала:

— Да. Это правда. Ты никогда ничего не выдумывал.

— Так ты мне веришь?

Она схватила меня за руку и потащила к двери спальни.

— Ты никогда раньше не лгал мне. Ни разу. Так что валяй. Покажи мне, Джексон. Докажи мне это. Покажи мне, что он живой.

— Хорошо, — сказал я. И подвел ее к кровати. — Хорошо. Хорошо. Договорились. Держись сзади и смотри.

24

Болванчик сидел на моей кровати, вытянув ноги и привалившись спиной к стене. Голова его упала на грудь, а руки свободно покоились на одеяле.

— Слэппи, подъем, — сказал я. — Объяснись с Рэйчел.

Болванчик не двигался.

— Слэппи, скажи Рэйчел, кто на самом деле Сын Слэппи, — потребовал я.

Болванчик продолжал сутулиться, обмякший и безжизненный.

— Ну же, Слэппи. Я знаю, ты не спишь, — сказал я. — Давай, двигайся.

Нет. Он даже не шелохнулся.

Я поднял его и встряхнул.

— Просыпайся, Слэппи. Хорош прикидываться. Проснись и поговори с Рэйчел.

Его ноги крутились, когда я тряс его. Руки безвольно болтались. Голова завалилась вперед.

— Говори! Говори! Говори! — орал я.

Ладонь Рэйчел легла мне на руку.

— Положи его. Ну же, Джексон. Положи его. Сколько его ни тряси, толку не будет.

С гневным криком я швырнул болванчика на кровать. Он приземлился на спину. Его голова и руки подскочили разок, и он остался неподвижно лежать на одеяле.

Я тяжело дышал. Сердце колотилось.

Рэйчел смотрела на болванчика. Затем перевела взгляд на меня.

— Джексон… я… не понимаю.

Я услышал громкое чириканье.

Рэйчел расплылась перед глазами, словно фото не в фокусе. Затем она постепенно опять приняла явственные черты.

В голове было странное чувство… тяжесть.

— Конечно не понимаешь, — отрезал я. — Чтобы понимать, мозги нужны.

— Джексон…

— Рэйчел, помнишь тест, что ты проходила в школе? Который показал, что твой интеллект не выше, чем у дыни?

Она хлопнула меня по плечу.

— Заткнись. Почему ты такой ужасный?

— Зато дыня посимпатичнее будет, — продолжал я. — У нее кожица гораздо лучше. С такой рожей, как у тебя, я бы предпочел ходить на руках, чтобы все видели меня с лучшей стороны!

Я откинул голову назад и расхохотался холодным, жестоким смехом.

— Просто заткнись. Ты придурок!

Я оттолкнул ее назад.

— Можешь отойти? От твоего дыхания обои скручиваются. Слыхала о такой вещи, как зубная щетка?

— А-а-а-а-ргх! — зарычала она в бешенстве. — Ненавижу тебя. Правда ненавижу. Вот я расскажу маме и папе, как ты со мной обошелся! — Оттолкнув меня, она вихрем понеслась к лестнице.

— Правда глаза колет! — крикнул я ей вслед, откинул голову назад и снова захохотал.

Я все еще смеялся, когда Слэппи вдруг резко ожил. Он поднял голову и выпрямился. Его большая деревянная рука взметнулась и поймала меня за руку.

— Оу-у-у! — взвыл я от боли, когда деревянные пальцы сдавили мое запястье. Сильнее… сильнее… Боль терзала всю правую сторону моего тела.

— Ох-х-х-х-х. Перестань. Отпусти.

Но деревянная рука не ослабляла хватки.

— Ты совершил ужасную ошибку, сынок, — проскрипел болванчик своим мерзким, пронзительным голосом. — Напрасно ты пытался меня заложить.

— Но… но…

Он приблизил свое лицо к моему и гаркнул мне прямо в ухо:

— Меня это ужасно расстраивает, сынок! Ты ведь не хочешь видеть меня расстроенным, не правда ли?

25

На следующее утро мне не хотелось спускаться к завтраку. Я знал, что придется объяснять маме и папе, с чего я так взбеленился за ужином.

Но мог ли я сказать им правду?

Никак нет. Если я стану объяснять про Слэппи, они мне не поверят. Им наверняка захочется потащить меня к врачу. А Слэппи обозлится пуще прежнего.

Он был прав. Мне не хотелось видеть его в гневе. При одной мысли об этом по спине пробегала ледяная дрожь.

— Джексон? — окликнула мама снизу. — Спускайся завтракать. Ты опаздываешь в школу.

Делать нечего. Я медленно спустился по лестнице и вошел в кухню.

Рэйчел сидела за столом, перед ней стояла тарелка глазированных хлопьев. На верхней губе сестры красовались «усы» от апельсинового сока.

На папиной тарелке оставались только крошки да лужица сиропа. Видимо, он уже ушел на работу.

Когда я вошел, мама посмотрела на меня в упор. На ней до сих пор был розовый халат. В руках она держала чашку кофе. И нервно постукивала ногой.

— Джексон?

— Я могу объяснить, — начал я. — Видишь ли, вчера у меня жутко разболелась голова и…

Фиговый я все-таки лжец.

Я привык всегда говорить правду. Я ведь славный малый, помните?

Мама прищурилась.

— Голова, значит? Боюсь, это не объясняет твоего вопиющего хамства.

Я понурился.

— Знаю, — пробормотал я. — Но, понимаешь…

— Ты с какого-то перепугу возомнил себя юмористом? — сказала мама. — Неужели ты думал, что все эти мерзкие оскорбления были смешными?

Я продолжал смотреть в пол.

— Нет.

— Я могу много порассказать тебе о смешном, — все сильней распалялась мама. — В юморе я кой-чего смыслю. И поднимать людей на смех из-за их внешности, раня их чувства…

— Знаю, — повторил я. — Я не хотел. Честное слово, я не смогу объяснить. Я…

— Это было просто ужасно, — сказала мама. Ее рука дрожала, когда она ставила чашку. Глаза блестели. Неужели от слез?

— Прости, — пробормотал я.

— Твои тетя и дядя были просто в ужасе, — продолжала она. — Они ведь знают тебя как хорошего парня. То, что ты им наговорил, Джексон, непростительно. Ты меня слышишь? Непростительно.

Я взглянул на Рэйчел за столом. На ее лице была ухмылка до ушей. Она действительно наслаждалась этим. Действительно была рада хоть раз видеть меня в качестве негодяя.

— Ты вел себя ужасно, — продолжала мама напряженным, сдавленным голосом. — Мы с твоим отцом даже не представляем, как тебя наказать. Но тебя следует проучить, чтоб ты навек зарекся разговаривать с людьми в таком тоне.

— Он и мне нагрубил! — вставила Рэйчел.

Мама закусила губу.

— Да. Потом ты пошел наверх и был груб со своей сестрой. Ты не одумался. Тебе нужно было и ее оскорбить.

Придется сказать ей правду. Выбора не оставалось. Придется сказать ей о том, как меня контролирует Слэппи.

Иначе она решит, что я становлюсь каким-то монстром.

Я сделал глубокий вдох и начал:

— Мам, я должен тебе что-то сказать…

Вот все, что я успел произнести, когда услышал в голове отрывистое чириканье.

Комната накренилась. По кухне заскользили тени. Потом все снова сделалось ярким. В голове появилось какое-то странное чувство…

О НЕТ! Что я сейчас наворочу?

26

Я оцепенел.

Мама смотрела на меня.

— Джексон? Что ты хочешь мне сказать?

— Э-э… — Я замялся. Затем слова сами собой выплыли откуда-то из глубины моего сознания. — Я лишь хотел сказать, что твоя рожа похожа на то, что я выудил из мусоровоза.

— Что? — выдохнула она. Руки ее сжались в кулаки.

— Впрочем, никому нет дела до твоей рожи, потому что от тебя зверски разит, — продолжал я.

Мамины глаза полезли на лоб. Ее рот был открыт, но оттуда не вырывалось ни звука.

— Джексон, заткнись! Что с тобой такое? — вскричала Рэйчел.

Я развернулся к ней.

— Слушай, я сочинил тебе песенку, — сказал я. — Она идеально тебя описывает. — Я набрал в грудь побольше воздуха и захрюкал: — Хрю, хрю, хрю-хрю-хрю! Только не вешай нос, — продолжал я. — Ты не жирная свинья. Ты всего лишь гадкая волосатая свинья.

Откинув голову назад, я зашелся смехом.

— Джексон, прекрати! — завопила мама. — Ничего больше не говори. Я серьезно. Ни слова больше.

Я кивнул. Я сложил пальцы и провел по губам, словно застегивая их на молнию.

— Так-то лучше, — сказала мама. — Нам нужно понять, что с тобой не так. Не уверена, что могу отпустить тебя в школу в таком состоянии.

— Он спятил, — сказала Рэйчел. — Вчера вечером он мне сказал, что это болванчик вынуждает его говорить гадости.

Мама сощурилась на нее:

— Болванчик? Это безумие. Как может болванчик заставлять его говорить такие ужасные вещи?

Рэйчел ухмыльнулась. Она слишком уж наслаждалась происходящим.

— Он говорит, что болванчик живой, — сказала она маме. — Говорю же, он кукушечкой поехал.

Мама издала долгий вздох. Ее руки были по-прежнему сжаты в кулаки. Я видел, как она встревожена.

Но что я мог сделать? Я собой не управлял.

Я подошел к столу и забрал у Рэйчел миску с хлопьями. После чего нахлобучил ей на голову.

Рэйчел завизжала.

Я полюбовался, как густые комки хлопьев сползают по ее волосам и щекам.

Мама схватила меня за плечи.

— Ну все, это была последняя капля! — Она толкнула меня к двери. — Марш в свою комнату, сейчас же. И чтоб оттуда ни ногой. Я звоню твоему отцу. Нам с ним придется поговорить о том, что с тобой делать.

Я направился в коридор. Но в дверях остановился и посмотрел на Рэйчел:

— Хрю-хрю-хрю!

Мама поспешила к столу, чтобы помочь Рэйчел выковырять комки хлопьев из ее волос. Они с Рэйчел не следили за мной, так что я остановился возле кладовки. Взяв привезенную Рэйчел банку с медом, я понес ее наверх.

У себя в комнате я нашел подаренный тетей Адой свитер. Разложил его на постели. Затем откупорил банку и вылил весь мед на свитер.

Что за безобразие.

Я поставил банку на пол. Затем подбежал к лестнице.

— Мама! — крикнул я. — Мама! Не могу поверить! Скорее! Беги сюда! Полюбуйся, что Рэйчел сделала с моим новехоньким свитером!

27

Так вот, знаете что? Мама ни на миг не поверила, что Рэйчел вылила мед мне на свитер.

Она ахнула от ужаса при виде него. Она была так расстроена, что не смогла сдержать слез. Рэйчел стояла в дверях, качая головой. Думаю, даже она огорчалась из-за всего, что я натворил.

Вместо того, чтобы наорать, мама обняла меня.

— В чем дело, Джексон? — тихо проговорила она. — Ты можешь мне сказать, почему ты делаешь и говоришь такие ужасные вещи?

Я заметил Слэппи, примостившегося на кровати с красногубой ухмылкой, застывшей на лице. Мне отчаянно хотелось сказать маме правду. Сказать, что Слэппи живой, что он у меня в голове, заставляет меня делать и говорить пакости против моей воли.

Но кто поверит в такую историю?

Я лишь пожал плечами и не ответил.

Следующие несколько дней выдались довольно безрадостными. Мама и папа возили меня к семейному врачу. Они хотели, чтобы доктор Маркс прописал мне таблеточки для успокоения. Доктор поговорил со мною около часа и решил, что мне просто следует посидеть дома несколько дней и расслабиться.

Иными словами, я оказался под суровым домашним арестом. Мне нельзя было ходить в школу. И я не мог пойти в ЦМ, чтобы помочь ребятам с их выступлением.

Я торчал в комнате, играя в игры на планшете, пока мои большие пальцы не покраснели и разболелись.

Штык каждый день заносил домашку, чтобы я не отставал. Однажды даже заходила мисс Хэтэвей — рассказать, как идут дела в школе.

Всю неделю родители не сводили с меня глаз ни днем, ни ночью. Изучали меня, точно я был пришельцем с другой планеты. Они были так насторожены, что отслеживали каждое мое движенье. Правда. Как-то раз я рыгнул — и они дружно подскочили.

Думаю, они ожидали, что я снова озверею. А я? Я не знал, чего ожидать.

Я отнес Слэппи в стенной шкаф и посадил в уголок. Затем я накрыл его старой простыней. И убедился, что прочно закрыл дверцу шкафа.

Я понимал, что при желании он легко выберется оттуда. Но он не двигался все время, что я был под домашним арестом. К тому же он не лез в мою голову и не заставлял говорить ничего непотребного.

Родители так обрадовались, что я, похоже, опять становлюсь нормальным, что даже разрешили мне пойти в ЦМ и помочь ребятам с их выступлением.

Да, на носу были большая кулинарная ярмарка и выступление. Все рассчитывали на меня. Все было на мази. И я уже пообещал, что проведу комедийный номер со Слэппи.

Но как же я принесу эту злобную тварь в ЦМ?

Я не знал. О таком и думать не хотелось.

Впрочем, у меня теплилась надежда заключить со Слэппи сделку. Пообещать ему что-нибудь, а он взамен будет вести себя прилично. Может, я пообещаю быть ему хорошим сыном, если он не станет гробить вечер.

Мы со Штыком и Майлзом так до сих пор и не решили, что нам испечь на большое кулинарное состязание. Мы собирались провести собрание у Штыка дома, чтобы определиться.

Мама и папа обсудили это. Не хотелось им отпускать меня к Штыку. Они бы предпочли еще подержать меня дома, под надзором.

Но я их все-таки уломал. Сказал, как все рассчитывают, что я помогу ЦМ удержаться на плаву. И напомнил, каким был хорошим прежде.

Наконец, они согласились отпустить меня к Штыку на несколько часов.

— Обещаю не устраивать неприятностей, — сказал я, клятвенно подняв руку. — Обещаю, что буду таким же, как прежде.

Как вы думаете, мог я сдержать это обещание?

28

Был теплый, солнечный денек, лишь несколько пухлых облачков проплывали в вышине. Солнечные лучи приятно грели мое лицо, когда я шел к дому Штыка.

Ночью шел проливной дождь. На тротуаре и улицах еще не просохли глубокие лужи, и трава влажно поблескивала.

Как только я свернул за угол, дорогу мне перебежала черная кошка. Но мне было плевать. Я был так счастлив вырваться из дома, на солнышко. А еще я был рад снова почувствовать себя самим собой.

У нас со Штыком и Майлзом еще оставались проблемы. Мы ведь так и не придумали ничего лучше гигантского кекса. Эта идея была отличной. Но, увы, нереальной.

Я все еще размышлял о печеньках да кексах, когда заметил у обочины какого-то малыша. Лет ему было семь или восемь. У него были вьющиеся светлые волосы и раскрасневшаяся круглая рожица. Его черная футболка свисала почти до колен мешковатых джинсов.

Он склонился над своим велосипедом, дергая за руль и громко кряхтя с каждым рывком.

Я поспешил к нему.

— Тебе помочь? — спросил я. — В чем дело?

— Застрял, — простонал он. — Мой велик. Я опаздываю на урок по теннису. Но мой велик застрял в грязи.

— Отойди, — мягко отодвинул его я. — Я вытащу. Нет проблем.

— О, спасибо, — сказал он. Он тяжело дышал, а лицо его все еще было красным от натуги.

Я взялся за руль и потянул. Но тут послышалось громкое чириканье.

Я отпустил руль. На мгновение небо померкло. И я почувствовал, как задрожала под ногами земля.

Я отвернулся от велосипеда.

— Можно посмотреть твою ракетку? — спросил я.

Мальчик показал на висевшую перед велосипедом корзину. Я достал из нее футляр с ракеткой.

Открыв футляр, я извлек ракетку.

— Неплохая, — сказал я. — Титановая?

Малыш кивнул.

Я размахнулся ракеткой и шмякнул ее в грязь.

— Эй! — вскрикнул мальчик.

Тогда я вытащил велосипед из грязи. Обеими руками я поднял его над головой — и швырнул на проезжую часть.

После этого я окунул руки в грязь. Помахав руками, я забрызгал грязью лицо мальчугана.

Он опять закричал и увернулся.

Я откинул голову назад и разразился протяжным хохотом Слэппи.

Мальчик заревел. От этого я захохотал еще громче.

Затем я бросился бежать. Мои ноги шлепали по тротуару.

Я ахнул, услышав громовой окрик:

— Эй, ты! А ну вернись!

Повернув голову, я увидел мистера Гурвица, нашего соседа.

Он видел меня. Он видел, что я сделал.

И что теперь?

29

— А ну вернись! — орал Гурвиц.

Я развернулся и побежал к ближайшему дому. Распахнув деревянные воротца, я пронесся вдоль гаража на задний двор.

За спиной слышался грузный топот Гурвица. Он гнался за мной.

— Вернись! Стой! Я тебя видел!

Опустив голову, я поднырнул под волейбольную сетку и вбежал в следующий двор. Какой-то мужчина поливал свой садик из длинного шланга. Он стоял ко мне спиной и не видел, как я мчался к следующему дому.

— А ну стоять! — Вопль моего преследователя заставил дяденьку обернуться, и мощная струя воды окатила Гурвица с головы до ног.

Гурвиц в шоке заорал. И прекратил преследование.

Глянув, как он вытирает воду с лица, я повернулся и бросился вдоль стены дома. Я достиг улицы и продолжал бежать.

Гурвица и след простыл. Полагаю, холодный душ остудил его праведный гнев.

Я вновь ощутил себя самим собой, когда перебегал улицу перед кварталом Штыка. Пронеслись на великах двое ребят. Оба были в синих бейсбольных кепках, в ушах наушники. На меня они даже не оглянулись.

Я остановился перевести дух. Мне было ужасно стыдно из-за малыша с теннисной ракеткой. Как мог я совершить такую гнусность?

Интересно, мистер Гурвиц меня узнал? Он видел меня только со спины. Но он мог догадаться, что это я. А стало быть, он может рассказать родителям.

И тогда… мне крышка.

Я пытался не думать об этом, когда Штык встретил меня в дверях.

— Здорово, как жизнь?

— Так себе, — сказал я, представив утопленную в грязи теннисную ракетку. — Чувствую себя нормально. К понедельнику, наверно, смогу в школу вернуться.

С дивана в гостиной вскочил Майлз.

— Нафига? — спросил он. — Ты это сделал, чувак. Можешь сидеть дома весь день. — Он засмеялся.

— Это скука смертная, — возразил я. Взгляд мой упал на циферблат кабельной приставки на телевизоре. — Слушайте, давайте к делу, — сказал я. — Меня отпустили на пару часов. Родители все еще обо мне беспокоятся.

— Это потому, что ты сумасшедший! — сказал Майлз.

— Не смешно, — сказал Штык. — Это нехорошо, Майлз. Джексон не сумасшедший. Он долбанутый.

Они засмеялись. В комнату вошла мама Штыка.

— Над чем это вы, ребята, смеетесь? — спросила она. — Кто-то рыгнул?

— Мама, да ладно, — простонал Штык. — Мы не такие примитивы.

Майлз оглушительно рыгнул, и мы все захохотали.

— Вы трое превратите мою кухню в зону бедствия, — сказала она. — Мне понадобится шланг, когда вы закончите?

Мое сердце оборвалось. Я подумал о том, как мистер Гурвиц получил струю воды в лицо.

— Нет. Мы аккуратненько, — заверил Штык. — Обещаю. Мы все хорошенечко вычистим, как закончим.

— Сперва нужно решить, что печь будем, — сказал Майлз.

— Ваша идея с гигантским кексом была действительно провальной, — заметила миссис Хаггерти.

— Спасибо за поддержку, мама, — закатил глаза Штык.

— Знаю! — воскликнул Майлз, вскочив. — Почему бы не испечь обычные кексы? Можно напечь несколько десятков. Глазурью там покрыть разноцветной. Может, написать что-нибудь сверху глазурью?

— Класс, — сказал я. — Можно написать «Ц» и «М». Поняли? Для ЦМ.

— Ты хорош в правописании, — пошутила миссис Хаггерти. — Ладно, ребятки. Веселитесь. Только постарайтесь, чтобы моя кухня не выглядела как после цунами. Я не шучу.

Мы смотрели, как она вышла из комнаты. После чего прошли на кухню.

Немало времени ушло на то, чтобы найти хороший, простой рецепт приготовления кексов в коллекции кулинарных книг миссис Хаггерти. Потом мы сновали по кухне в поисках ингредиентов для сдобного теста.

— Вы раньше что-нибудь пекли? — спросил я друзей.

Оба покачали головами.

— Я как-то готовил хлопья, — сказал Майлз. — Это все, что я готовил.

— Да тут просто, — сказал Штык, насыпая муку в большую миску для взбивания. — Следуй только инструкции пошагово. Не напортачишь.

Мы свалили в миску кучу ингредиентов. Затем поместили миску под венчик миксера и запустили его.

— Прям волшебство! — воскликнул Майлз. — Как в научной фантастике или типа того. Смотрите. Оно становится шоколадным тестом.

Я понюхал.

— И пахнет как шоколадный торт. Восхитительно.

Штык вытащил из буфета формочки для кексов. Каждая формочка вмещала по шесть штучек.

— Нужно сделать побольше, — сказал Штык. — Никто не оценит, если мы принесем жалких двенадцать кексиков. Надо сотню!

Я покачал головой:

— Не думаю, что нам хватит теста.

Мы втроем заглянули в миску. Густая шоколадная масса выглядела — хоть сейчас на противень.

— Вот оно что, — сказал Штык. — Мы с Майлзом сбегаем в магазин Гаррети на углу. Купим смеси для теста. Пять минут всего. — Он показал на миску. — А ты, Джексон, пока размешивай.

И вот что было дальше. Штык взял кошелек. Они с Майлзом побежали в магазин. Я стоял возле миксера, наблюдая, как он медленно месит шоколадное тесто.

А потом, через несколько мгновений после того, как мои друзья вышли за дверь, я услышал громкое чириканье.

— О не-е-ет, — простонал я.

Комната затряслась. Пол вздыбился, затем опустился.

— Нет. Пожалуйста. Пожалуйста. Нет.

Я сопротивлялся. Я пытался побороть это. Но мне не хватало сил.

Я вынужден был сдаться.

Я Сын Слэппи. Я не могу остановиться!

30

Я отключил миксер и вытащил из-под венчика миску с шоколадным тестом. Я поставил миску на кухонный стол.

Потом, хихикая про себя, я погрузил руку в тесто. Схватил большой, липкий ком шоколадной массы. Затем я пересек кухню и тщательно растер его по желто-белым обоям.

Зачерпнув еще одну пригоршню теста, я размазал ее по стенке холодильника. Потом еще одну. И еще. Я размазывал их по столу, по стене.

Я не мог перестать смеяться. Вот весело-то!

Я схватил ком теста и метнул в потолок. Затем я размазал шоколад по дверцам буфета.

— Да! Да! Красотища! — Долгий, жестокий смех вырвался у меня из горла.

Большая миска практически опустела. Я размазал тесто по всей комнате. Тяжело дыша от возбуждения, я засунул голову в миску и слизал тесто со стенок.

— Да! Вкуснотища! Да!

Слизывая сладкое тесто, я издавал громкие животные звуки. Я зал, что у меня все лицо в шоколаде, но мне было наплевать.

Наконец, я взял миску и метнул ее через всю кухню. Отскочив от раковины, она загремела по полу.

Я стоял посреди кухни, слизывая с губ шоколад и любуясь своей работой. Услышав вздох за спиной, я круто развернулся.

Миссис Хаггерти стояла в дверях, в ужасе разинув рот. Ее взгляд метался по кухне.

— Э-э… долго вы тут стоите? — спросил я.

Она процедила сквозь зубы:

— Достаточно долго. — А потом сорвалась на крик: — С ума сошел? Ты что, больной?!

— Я могу объяснить, — сказал я.

31

— Что? — Она судорожно сглотнула. Ее всю трясло. — Объяснить?

Я кивнул.

— Да. Видите ли, я просто по-новому украсил вашу кухню. Я считаю, это очень важно — а вы?

Откинув голову назад, я захохотал.

Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но не смогла издать ни звука. Наконец, она испустила душераздирающий визг.

— Если вам не нравится, просто скажите, — скромно промолвил я.

После этого события развивались стремительно. Она схватила меня за плечи и вытолкала за дверь. Следующее, что я помню — как сидел позади нее в ее машине.

Потом я оказался дома. Затем миссис Хаггерти встретилась с моей мамой, визжа, вереща и буквально лопаясь от ярости. Она говорила так быстро и на столь повышенных тонах, что мне приходилось зажимать руками уши.

— Джексон, это правда? — без конца повторяла мама. — Это правда? Это правда?

Она сотню раз извинилась перед мамой Штыка. Она вызвалась самолично убрать все это безобразие. Миссис Хаггерти бросила на меня выразительный взгляд. Затем она поспешила прочь, качая головой.

Их слова превратились в гудение в моих ушах. Голова пошла кругом.

Я буквально чувствовал, как Слэппи движется на выход. Покидает мой разум. Я чувствовал, что возвращаюсь в норму. И лишь придя в себя, я наконец осознал, какой ужас натворил. И как чудовищно влип.

Папа пришел с работы пораньше. Лицо его было бледным и мрачным.

— Джексон, мне звонил мистер Гурвиц, — сказал папа. — Он рассказал мне о тебе нечто ужасное. Говорит, что видел, как ты швырял велосипед какого-то маленького мальчика.

Он смотрел на меня, ожидая, что я что-нибудь скажу. Но я не знал, как ответить. Я просто опустил глаза и уставился в ковер.

— Ну, это правда? — потребовал ответа папа. — Это правда, что ты испортил мальчику теннисную ракетку и швырнул его велосипед на дорогу?

— Я… наверное, — пробормотал я.

— Я только что звонила доктору Марксу, — сказала мама, возвращаясь в комнату. — Он сказал, что посмотрит тебя немедленно.

— Но, мама…

— Не спорь, Джексон.

— Давайте сохранять спокойствие, — произнес папа, энергично жестикулируя обеими руками. Он-то явно не был спокоен. — Ты ведешь себя очень странно и сам это понимаешь. То, что ты делаешь, и то, что ты говоришь… это совсем на тебя не похоже, Джексон.

— Не беспокойся. Мы о тебе позаботимся, — сказала мама. — Ты вернешься к нормальной жизни. — Она бросила взгляд на папу. Было видно, что она сама не верит своим словам.

Я хотел рассказать им о Слэппи. Хотел сказать, что если мы избавимся от этого болванчика, он, возможно, больше не сможет вторгаться в мой разум.

Но внезапно я подумал о репетиции в ЦМ.

— Я… я опаздываю на репетицию, — пробормотал я. — Через несколько дней выступление в ЦМ и…

— Сожалею, Джексон, — промолвил папа. — Боюсь, тебе придется пропустить выступление в ЦМ.

32

Итак, мне предстояло пропустить вечер в ЦМ, а прошедшие несколько дней выдались совершенно неинтересными. В основном я слонялся по дому, страдая от жалости к себе.

Доктор Маркс прописал мне какие-то голубые таблеточки для расслабления. Но я лишь притворялся, что принимаю их.

Рэйчел сделалась неожиданно добра ко мне. На самом деле, она была в превосходном настроении. Думаю, она наслаждалась возможностью стать хорошим ребенком в семье.

Она вошла в мою комнату и присела на краешек кровати.

— Мне очень жаль, что ты сегодня пропустишь вечер в ЦМ, — сказала она. — Должно быть, тебе очень грустно.

Я кивнул:

— Да. Очень грустно.

Она окинула взглядом мою комнату.

— А где болванчик?

— Я засунул его в чулан, — сказал я. — Я хотел выступить с ним сегодня в ЦМ. Но раз меня не пустили…

— Но хоть чувствуешь ты себя хорошо, правда?

Я не мог поверить, что она так добра ко мне.

Мне стало стыдно от того, что я лгал ей.

Лгал, что останусь дома и пропущу выступление. Не мог я его пропустить.

Я не мог подвести детей. Не мог подвести миссис Лоусон и работников ЦМ. Я должен быть там. Я должен быть там, помочь ребятам с их выступлением. И провести свой комедийный номер со Слэппи.

Да, я собирался выскользнуть из дома тайком.

Я обдумывал это с того самого момента, как попал под домашний арест. Я планировал выскользнуть из дома и побежать в ЦМ.

А из-за Слэппи я не беспокоился. Не беспокоился, что болванчик проникнет в мой разум и сделает меня злым.

Я наконец сообразил, как его победить. Как не позволить ему превращать меня в болванчика.

Это было до смешного просто.

Все, что надо было сделать — это прекратить его чириканье. Он загипнотизировал меня с этим чириканьем так, что имел возможность брать мой мозг под контроль. Чириканье было сигналом, превращавшим меня в его раба, в его сына.

А откуда исходило это чириканье? Я долго ломал над этим голову. Но, наконец, сообразил, что чириканье исходило из моего игрового планшета. Да-да, игрового планшета, который я всюду носил с собой.

«Чирикнутые курицы». Та самая игра, в которую я постоянно играл. И оттуда-то и исходило чириканье-сигнал.

Так ли уж трудно убрать планшет в ящик комода?

Нет проблем.

И теперь болванчик не имел надо мною власти. Он не мог сигналить мне. А раз он не мог подать мне сигнал, то был бессилен меня контролировать.

Один балл в пользу Джексона!

Я схватил Слэппи и вытащил его из шкафа. Глаза его были стеклянные, безжизненные. Он безвольно болтался у меня в руках.

— Ты надо мной не властен, — сказал я. — Ты не можешь сигналить мне. Ты мне ничегошеньки не сделаешь.

Я закинул его на плечо, вздохнул поглубже… и начал пробираться к выходу.

33

Я бежал всю дорогу до ЦМ и пробрался со служебного входа. Я вошел за кулисы зрительного зала. Свалив Слэппи у стены, я выглянул из-за занавеса.

Ого. В зале яблоку негде было упасть. Прорва народу. С ума сойти!

Выступление уже началось. Играл джазовый оркестр, а высокий белобрысый мальчишка приплясывал, выводя дикие рулады на саксофоне. Золотой раструб сиял в свете прожекторов. Публика начала дружно хлопать в такт.

Миссис Лоусон улыбнулась мне с противоположной стороны сцены. Она собрала всех моих маленьких подопечных, чтобы подготовить их к выступлению. Лягушонок держал обеими руками клетку с канарейками.

Наш номер была о детишках, которые понятия не имеют, как ухаживать за канарейками. Я писал сценку вместе с ребятами и находил ее очень забавной.

Подойдя к детям, я показал им два больших пальца.

— Вы, ребята, будете великолепны, — сказал я. — Идите и сразите всех наповал.

Джазовый ансамбль закончил играть под гром аплодисментов. Я давал «пять» всем ребятишкам, когда они маршировали на сцену.

Чувствовал я себя превосходно. Понятное дело, за побег мне дома влетит по первое число. Но я должен был находиться здесь, чтобы помочь моим друзьям.

Я снова чувствовал себя самим собой. Так здорово было знать, что Слэппи не загубит вечер…

Занавес поднялся. Сценка началась. Я наблюдал из-за кулис. Все проделали восхитительную работу. Публика хохотала до слез.

Лягушонок чуть не уронил клетку с канарейками. Это была ошибка, но публика засмеялась еще сильней.

Сердце мое колотилось. Я беззвучно проговаривал каждое слово вместе с детьми. Я нервничал больше, чем они. Но номер явно пользовался огромным успехом.

Когда он подошел к концу, все в зале вскочили, аплодируя и гикая. От волнения я почти совсем забыл, что сейчас мой черед идти на сцену и выступать со Слэппи.

Я поспешил вглубь сцены и подобрал болванчика. Тот безвольно обмяк на моих руках. Стеклянные глаза смотрели в пол.

— Звиняй, Слэппи, — пробормотал я. — Обойдешься нынче без своих штучек. На этот раз я у руля.

У меня была уйма времени сочинять шутки, пока я пребывал под домашним арестом. И на то, чтобы учиться «перемещать» голос. Конечно, я немного нервничал. Но мне не терпелось выйти на сцену и рассмешить зрителей.

Когда я сел на высокий деревянный стул посреди сцены, в зале воцарилась тишина. Я пристроил болванчика на колено. Засунув руку ему в спину, я нашел управление глазами и ртом.

— Всем привет, — сказал я. — Я хочу познакомить вас с моим другом Слэппи.

Затем я сменил голос на высокий голосок Слэппи.

— Вынь руку у меня из спины, — заставил я сказать его. — Она холодная!

— Но мне надо управлять твоей головой, — возразил я.

Я заставил Слэппи широко раскрыть глаза.

— Вот как? Тогда кто управляет твоей?

Это вызвало громкий смех. Меня немножечко отпустило. Представление шло хорошо.

— Моей головой никто не управляет, — сказал я. — Моя голова не из дерева сделана!

— Не из дерева? — вскричал я за Слэппи. — Тогда откуда у тебя термиты? Или это такая крупная перхоть?

— Перестань, Слэппи, — сказал я. — Зачем так грубо?

— Затем, что кое-кто вкладывает слова мне в рот!

Это снова вызвало смех. Я видел, что всем нравилось мое представление. Стоявшие возле кулис дети тоже смеялись.

— Джексон, ты знаешь разницу между сэндвичем с индейкой и вонючей мусорной кучей?

— Нет, Слэппи, не знаю, — сказал я.

— Что ж, напомни мне никогда не посылать тебя за обедом!

Снова всеобщий смех. Дела шли куда лучше, чем я рассчитывал. Вот бы мама, папа и Рэйчел были здесь…

Но, конечно, это было исключено. Мои родные думают, что я тихонечко сижу у себя в комнате.

— Слэппи, давай-ка расскажем несколько «тук-тук шуток», — сказал я и постучал его по голове кулаком. — Тук-тук.

— Оу-у-у-у-у, — простонал я за него. — Кто там еще?

— Хочешь? — спросил я.

— Что хочу?

— Хочешь послушать еще одну?

— А хочешь в лоб?

Публика снова засмеялась. Получилось и впрямь смешно. Никогда еще я не был так счастлив.

А потом…

А потом…

Я услышал громкое чириканье.

34

У меня перехватило дыхание. Я издал придушенный хрип.

Чирик!

Я снова услышал это.

Оно доносилось откуда-то сзади. Кажется, слева. Я обернулся… и увидел, кто издавал этот звук.

Канарейки в клетке.

Чирик! Снова.

И я почувствовал себя странно. Прожектора потускнели. Зрительный зал погрузился во мрак. Сцена подо мной словно бы начала крениться, готовая сбросить меня в толпу.

Голова внезапно налилась тяжестью.

Я знал, что происходит. Да, конечно же знал. Но не было способа это остановить.

Птицы невольно подавали сигнал. Не было способа помешать Слэппи снова взять верх.

— Какая милая публика! — вскричал он. — Для тех, кому по нраву всякие ужасы! Вы все вдохновляете меня! Вдохновляете хорошо проблеваться!

Публика застонала.

— Послушайте, я этого не говорил… — запротестовал я.

Болванчик говорил сам. Но кто мог в такое поверить?

— Знаете, на что вы все похожи? — прокричал он. — На бородавки, что я сковыривал! Хотя, право же, бородавки смотрелись приятнее!

Еще больше стонов.

Я заметил, как миссис Лоусон за кулисами покачала головой и нахмурилась.

— Не хотелось бы оскорбить вас, люди, — продолжал Слэппи, — но мне доводилось извлекать из носа сопли симпатичнее вас!

Тишина. На некоторых лицах читался шок. В глубине зала недовольно загудели.

Я понял, что пора смываться. Надо подняться и бежать со сцены, пока болванчик не натворил дел.

Я пытался вскочить с высокого стула. Но не мог даже пошевелиться. Слэппи был в моей голове. Он заставлял меня оставаться на месте.

— Мне нужна помощь! — воскликнул я. — Я не заставляю его говорить эти вещи.

Зрители смотрели на меня в молчании. Не могли они мне поверить.

Слэппи наклонился к мужчине в переднем ряду.

— Это рубашка такая, или ты весь заблеванный сидишь?

Я пытался удрать. Но он удерживал меня на месте.

Я в бессилии смотрел, как болванчик вызвал добровольца из зала. Это был маленький мальчик с волнистыми каштановыми волосами и серьезными темными глазами.

— Не стой так близко, — попросил его Слэппи. — У тебя изо рта собачьим дерьмом несет.

Бедный мальчик не знал, смеяться или нет. Он просто стоял и разинув рот таращился на Слэппи. Я видел, что он немного дрожит.

— Не бойся, — сказал Слэппи. — Я не кусаюсь.

А потом наклонился к малышу поближе.

— А впрочем, нет, КУСАЮСЬ! — гаркнул он.

Бедняжка заорал, когда Слэппи вцепился деревянными челюстями в его запястье. Я видел, как Слэппи вонзил зубы в его руку — но не мог ничего сделать, чтобы остановить его.

— Оу-у-у-у-у-у-у! Ты мне делаешь больно! — вопил ребенок.

Люди в зале закричали, загомонили. Я видел, как несколько человек с топотом направились к выходу. Некоторые зрители повскакивали на ноги.

Слэппи вгрызся еще сильнее. Малыш заверещал.

— Прекрати! Больно! Больно! Останови его!

Я обернулся и увидел,что через всю сцену ко мне шагает разгневанная миссис Лоусон. Я лишь беспомощно пожал плечами.

— Джексон, прекрати! — кричала она. — Перестань! Отцепи от него болванчика, немедленно!

Я ничего не мог поделать. Я не управлял собой. Я не мог остановиться.

Я наклонился вперед — и вцепился зубами в запястье миссис Лоусон.

35

Она издала потрясенный вопль. Яростно дергая рукой, она пыталась вырваться.

Но я сомкнул зубы на ее запястье.

— Отпусти меня! Отпусти! Ты с ума сошел?!

Она боролась, выкручивала руку. Но зубы у меня крепкие. Высвободиться она не могла.

Слэппи тоже не отпускал. Мальчик уже рыдал.

Я слышал гневные голоса. Вопли и визг. Люди ломились к сцене.

Я понял, что мне крышка. Во всем обвинят меня. Такого мне никто не простит. И никто не поверит, что все беды — от зловещего болванчика.

Что же мне делать? Что?

Внезапно, я понял. По крайней мере, у меня появилась идея.

Может быть, я сумею снова погрузить Слэппи в сон. Может быть…

Может быть, если я еще раз прочту те странные слова, они вырубят его.

— Отпусти меня! По-хорошему отпусти, Джексон! — визжала миссис Лоусон. — Мне очень больно!

Собрав все свои силы, я заставил себя разжать челюсти.

Высвободив запястье, миссис Лоусон тут же попятилась.

Я отпрянул от нее. Обхватил Слэппи поперек талии. Его деревянные челюсти по-прежнему крепко впивались в руку кричащего мальчугана.

Я запустил руку в карман пиджачка Слэппи.

Пожалуйста, пусть эта бумажка с таинственными словами будет в кармане. ПОЖАЛУЙСТА, пусть она будет там!

Я шарил в кармане…

Да!

Сложенный вдвое листок бумаги. Он был там! Мои пальцы нашарили его.

Рывком я вытащил его из кармана.

Прощай, Слэппи, подумал я. Прощай и скатертью дорожка!

Дрожащей рукой я развернул листок. Я чуть не уронил его. Но сжал покрепче и поднес к глазам.

И в ужасе завопил.

36

Бумага была пуста.

Я повернул его другой стороной. Пусто. Повернул обратно. Пусто. Никаких слов. Никаких тайных слов. Вообще ни словечка.

Бумажка выпорхнула из моей дрожащей руки.

Слэппи наконец отпустил запястье ребенка. Он откинул голову назад, разинул рот и разразился высоким, пронзительным, торжествующим хохотом.

И что мне оставалось делать? В то время, как все смотрели на меня в потрясении и ужасе, я тоже откинул голову назад и захохотал вместе с ним.

Было это несколько недель назад. С тех пор моя жизнь пошла под откос. Я знаю, что она никогда больше не будет нормальной.

Куда бы я ни пошел, все на меня глазеют. А за спиной я слышу перешептывания.

Я знаю, что говорят люди. Они говорят, что я тот самый паренек, который неожиданно слетел с катушек и сорвал выступление в ЦМ.

В ЦМ мне, кстати, отныне вход заказан. Оно и понятно. Тому малышу и миссис Лоусон пришлось наложить бинты.

Мне было ужасно стыдно. Но я никому не мог объяснить, что на самом деле произошло тем вечером.

Мама с папой прямо испереживались. Разумеется, мне влетело за побег. И за все, что произошло потом.

Никаких карманных денег до конца года. Из дому — ни ногой, за исключением нескольких школьных мероприятий. Друзей ко мне не пускают. Вдобавок, мама не печет больше мой любимый шоколадный пирог.

Я попросил родителей выбросить Слэппи. Но они отказались. Сказали, что он принадлежит дедушке Уитмену.

— Вернем болванчика когда в следующий раз поедем к нему, — сказала мама.

Так что я сложил его вдвое и затолкал в старый чемодан. Я тщательно запер чемодан на защелки. После чего спрятал его в подвале под грудой картонных коробок.

Я чувствовал себя в большей безопасности, когда это злобное существо находилось взаперти.

Впрочем, не долго.

Однажды ночью я услышал голоса на другой стороне коридора, в комнате Рэйчел.

Я был уверен, что она говорит не по телефону. С кем же она разговаривает?

Я прокрался через коридор. Ее дверь была чуть приоткрыта. Я ничего не мог разглядеть. Но слышал весь разговор.

— Он был такой хороший мальчик, — говорила Рэйчел. — Такой себе идеальный. Каждый день выставлял меня в дурном свете.

Ого… Это она обо мне?

— Я понимаю, — произнес другой голос. Голос, вызвавший у меня дрожь во всем теле.

Слэппи! Она беседовала со Слэппи!

Я прижался ухом к двери.

— Я должна была показать ему, не так ли? — продолжала Рэйчел. — Показать, что не такой уж он идеальный, правильно?

— Правильно, — согласился Слэппи. А потом захихикал.

— Вот я и прочла эти слова и вызвала тебя к жизни, — сказала Рэйчел. — А дальше ты знаешь.

Они вдвоем захихикали.

— Ты была хорошей дочерью, — сказал болванчик. — Дочерью Слэппи.

У меня заломило в груди. Я понял, что все это время задерживал дыхание.

Голова пошла кругом. Рэйчел. Во всем была виновата Рэйчел. Все это время Рэйчел была сообщницей Слэппи. Она лишь притворялась, будто не понимает, что происходит.

— Так ты надежно спрятала слова? — спросил Слэппи.

— Да. Он никогда не найдет. Не беспокойся. Я спрятала слова, а тебе в карман подсунула пустую бумажку.

— Спасибо, доченька.

Они снова захихикали вместе. Потом повисло долгое молчание.

Затем Рэйчел сказала:

— Джексон, мы знаем, что ты там, за дверью. И мы знаем, что ты подслушиваешь.

Я судорожно сглотнул. Сердце оборвалось.

— И знаешь что? Мы умеем разбираться со шпионами, — проскрипел Слэппи.

А потом я услышал громкое чириканье.

Оглавление

Милости просим, гости дорогие!

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36