На войне Дунайской [Мамсур Аузбиевич Цаллагов] (fb2) читать онлайн

Мамсур Аузбиевич Цаллагов НА ВОЙНЕ ДУНАЙСКОЙ Документальная повесть

Литературная запись Бориса Шелепова

Ой, ой, на Дунай мы идем,

Ой, Осетии сыны отважные,

Туда, на войну Дунайскую,

Осетии нашей сыны, ой тох!^[1]

Песня о Дунайской войне. Подстрочный перевод

ОХОТНИК ДУДАР КАРАЕВ

Улицы небольшого румынского городка Плоешти залиты весенним солнцем. Блестит глянцевая чешуя черепичных крыш. На небе неподвижная стайка похожих на гусей облачков. Ничто не напоминает о близкой войне, хотя в городе скопилось немало всякого рода воинских частей. Солдаты прячутся в тени густых садов, спасаясь от жары.

Ленивую тишину нарушает дробный стук копыт. По пыльному переулку галопом проносится всадник в синей черкеске и высокой косматой папахе. Сильной рукой он осаживает коня возле кирпичного особняка. На воротах этого дома наспех намалеванная на неровном фанерном листе вывеска «100-С».

Всадник легко спрыгивает на землю и привязывает разгоряченного скакуна к столбику с железным колечком.

Дневальные у главного подъезда дома не обращают ни малейшего внимания на гостя. Один солдат с длинной турецкой винтовкой и коротким тесаком на боку, сам чернявый, как уголь, широко зевает, второй — с русской берданкой на плече, равнодушно усаживается на нижнюю ступеньку крыльца и не торопясь отвинчивает флягу с водой.

— Мне к генералу! С рапортом! — сказал молодой джигит так громко, что сидящий на крыльце вздрогнул и приподнялся.

— Их превосходительство не прымають, — скороговоркой ответил он. — Воны сплять после обеду. В это времъя воны завсегда сплять…

— Когда же прийти?

— Приходите завтра в это же времъя…

Гость кивнул головой. На пороге появился поручик в белом кителе, оба дневальных вытянулись в струнку. Не дожидаясь вопроса, офицер, чеканя каждое слово, сказал:

— Генерал занят. Да вы, собственно, от кого?

— С рапортом к его превосходительству.

— Рапорт? О чем, позвольте? Да вы, собственно, сдайте рапорт в штаб: третий дом справа, там вывеска: «100-Р».

— Я из Сербской армии, — проговорил джигит. — Охотником-волонтером к генералу Столетову Николаю Григорьевичу.

— Вы знакомы с ним? Любопытно. А это ваша лошадь? Где вы ее купили? Не продаете? Я, собственно, могу ее купить. Двойную цену… Хотите?

Гость не мог ответить сразу на столько вопросов и только улыбался.

— Ну, что ж, — продолжал словоохотливый поручик, — мы, пожалуй, с вами сойдемся. Вы кавказец? Прошу в кабинет генерала. Охотника примем охотно! — И, довольный собственной остротой, офицер широко распахнул резную дверь.

Генерал и не думал спать. Его огромный стол был завален бумагами. Поодаль сидел за круглым треножником какой-то армейский чиновник и отчаянно скрипел пером. Столетов диктовал:

— Начальнику полевого штаба, генерал-лейтенанту Левицкому. Доношу вашему высокопревосходительству о необходимости выделения дополнительной суммы из казны на предмет выдачи по две холстины на каждого сербского добровольца, кои не имеют исподнего белья за бедностью… Прилагаю строевую записку.

Заметив вошедших, Столетов приподнял свое доброе коротконосое лицо, чуть тронутое морщинами.

— Ко мне? — И генерал протянул руку ладонью вверх. Человек в черкеске подал мелко исписанный листок. От волнения он забыл представиться. Столетов мельком взглянул на записку и отдал ее офицеру.

— Ох, сколько бумаг! Если я когда-нибудь умру, то не от. пули или сабли, а от бумаг. Читайте, поручик.

Офицер прочитал торжественно: «Желая поступить в число охотников вверенных Вашему превосходительству болгарских дружин, имею честь покорнейше просить ходатайства Вашего превосходительства о зачислении меня в число таковых. При сем имею честь присовокупить, что я находился на службе в Сербии, в армии его превосходительства генерала Черняева, о чем свидетельствуют прилагаемые при сем бумаги.

22 апреля, 1877 г. Осетин Николай Караев».

Столетов мельком прочитал бумаги и измерил взглядом статную фигуру Караева.

— В каком чине служил, молодец, в Сербии?

— Подпоручиком по Тимокско-Моравской армии. Я прибыл туда из Осетии с группой добровольцев на помощь славянам Боснии и Герцеговины, восставшим против турецкого ига.

— Награды?

— Серебряная медаль «За храбрость» и орден Такова, Ваше превосходительство.

— Молодец. Жаль, конечно, что указы князя Милана для русской армии — пустой звук. Поэтому — увы! — чин подпоручика Моравии у нас недействителен. Офицерские чины присваивает государь-император.

— Я приехал, — ответил Караев, — поступать рядовым охотником ополчения под командованием Вашего превосходительства.

— Еще раз — молодец! — Генерал пожал руку добровольцу. — Я уверен, что такой орел будет офицером русской армии. Поручик, позаботьтесь об охотнике Караеве.

— Слушаюсь, Ваше превосходительство!

Караев и офицер вышли. Следуя приказанию своего генерала, поручик проводил гостя в буфетную комнату.

— По русско-болгарскому обычаю вы должны. Впрочем, без слов! — офицер налил в походные серебряные бокалы русскую водку и какое-то крепкое болгарское вино из лепестков роз.

— Ну-с, будем знакомы: поручик Петушков Адам.

— Дудар.

— Любопытно. Почему, собственно, Дудар?

— Так меня прозвали еще мальчиком в осетинском селении — Ольгинском.

— Любопытно.

Закусили, разговорились.

Петушков не давал и рта раскрыть Дудару, так что вопросов задавать не пришлось.

Слушая речь поручика, Дудар вполне ознакомился с обстановкой. Он узнал, что на днях штаб армии выедет в район Зимницы через Бухарест, что передовые русские войска спешно продвигаются к Дунаю. Армией командует брат царя — великий князь Николай Николаевич. Начальник штаба — генерал Нипокойчицкий. Начальник полевого штаба — Левицкий. Армия будет разбита на три крупных отряда. Передовой отряд, в основном, составят кавалерийские полки и Болгарское ополчение. Этот отряд пройдет с боями Дунайскую равнину Болгарии и прорвется через Балканские горы.

— Это, разумеется, строго между нами, — говорил быстро, отрывисто, чуть захмелевший Петушков. — Но ведь вы тоже, в своем роде, офицер, хотя и по указу князя Милана. Так вот. Поезда формируются. Наш штаб в любую минуту может двинуться вперед. По всей вероятности, меня назначат начальником одного из эшелонов. Скажу вам по секрету, что я пока без должности. Нахожусь при его превосходительстве по особым поручениям.

— Это хорошо.

— Не жалуюсь. Так вот. Поедем мы — в рифму.

— Как… в рифму? — лицо Дудара вытянулось от удивления.

— Да тут ведь все такие станции — Титилешти, Фитилешти, Торговешти. Все — в рифму. Я, знаете ли, сам тоже поэт. Вот, например: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями…» Впрочем, кажется, это не мое стихотворение. Но слог мой.

Прервав речь, поручик уставился на Дудара своими близко поставленными друг к другу острыми глазами и вдруг спросил:

— Ну как? Продаете лошадь?

Дудар улыбался, не отвечая.

— Чистым золотом! Я, знаете, человек бедный. Но вчера я так срезал тузом пик барона Фибиха, что он до сих пор ходит контуженый. Две тысячи ахнул! Я их штабному казначею отдал на сохранение, чтобы не спустить. Барону пришлют еще. А мне кто пришлет?

Видя, что Дудар не проявляет интереса к деньгам, поручик Петушков решительно предложил поменяться лошадьми.

— У меня «Ягодка», чистая монголка. Цены нет ей! Ловкость ног поразительная. Один недостаток — при посадке норовит укусить за коленку. Ну — по рукам! Даю придачу.

— Нет. — Дудар снова рассмеялся. — Мой Тохдзу — подарок отца. Ни за какие деньги не отдам его. А вам обещаю добыть хорошего коня арабской породы. В бою добуду.

— Ну-с, спасибо и на добром слове. — Поручик тяжко вздохнул. Сам убрав со стола, предложил заняться делом. Он достал из кожаной сумки скрученный в трубку лист бумаги и развернул на столе.

— Прошу прощения. Это на болгарском языке. А вот на обороте по-русски. Читайте пока. Я распоряжусь, чтобы вашего чудесного Тохдзу поставили в конюшню. Ведь сказал его превосходительство: «Позаботьтесь о Караеве». А забота начинается с коня.

— Вы. хороший человек, ваше благородие! — воскликнул Дудар. — Еще раз говорю — добуду вам славного боевого коня.

Когда поручик вышел, Караев углубился в чтение лежащего перед ним документа, утвержденного «высочайше». Это было Положение о формировании Болгарского ополчения. По приказу начальника главного штаба русской армии генерал-адъютанта графа Гейдена, документ этот надлежало довести до всего офицерского корпуса. Поручик Петушков знакомил с Положением каждого офицера, прибывающего на службу в ополчение.

Дудар читал:

«Болгарское ополчение формируется для содействия действующей армии. Оно состоит из пеших дружин и конных сотен, которые соединяются в бригады. Западно-болгарская бригада… Средне-болгарская… Восточно-болгарская…

На сформирование дружин и сотен назначаются офицеры, унтер-офицеры, барабанщики, дружинные горнисты, ротные сигналисты и нестроевые старших званий — из русских и из болгар, служащих в русских войсках.

Поступившие из русских войск на сформирование дружин и сотен и нижние чины пользуются всеми правами, присвоенными тем же чинам русских войск…»

— А как же со мной? — подумал Караев. — Как считать, откуда я? Из русской армии? Я воевал с турками в Сербии, Боснии и Герцеговине. Меня послало туда правительство России с тысячами других добровольцев. Нами командовал русский генерал — тоже волонтер, генерал Черняев. Но Россия не воевала с турками. Кто же я?

После подписи графа Гейдена на листе было написано от руки: «10 апреля. Проверить, отправлены ли 500 высоких папах на склады ополчения из полкового обоза Владикавказско-осетинского полка, в коем оных папах излишки. Доложить генералу Столетову». По-видимому, это Петушков записал приказание генерала, чтобы не забыть. Значит, Владикавказско-осетинский полк здесь. Какая новость! Туда бы надо с рапортом, к землякам. Но теперь поздно. Что скажет Столетов, если забрать рапорт назад? Скажет: несерьезный человек, пустой турецкий барабан. Нет, нельзя прыгать из стороны в сторону, как джук-тур^[2]. Всему свое время.

Так размышлял Дудар, когда вернулся поручик.

— Ну-с, голубчик, вот вам и предписание в штаб. Валяйте прямо к подполковнику Рынкевичу. Он сразу определит вас и поставит на мыльное довольствие.

— Как это?

— Да видите ли, в ополчении те же порядки, как и в армии. На все виды довольствия ставят по одной бумаге, а на мыльное отдельно. Если кого-нибудь из нашего брата офицера выгонят из армии за дебош, мы говорим о нем — снят с мыльного довольствия.

Караев высказал сомнение насчет своих прав в ополчении, как воина русской армии. Поручик развеял эти сомнения, он назубок знал все приказы на этот счет — Дудар будет числиться в кадрах армии и служба его зачтется.

Шагая по пахнувшему старой пылью коридору, Дудар думал: «Если так, при случае я могу поступить во Владикавказско-осетинский полк. Сколько там знакомых лиц, сколько друзей!..» Один звук их голоса напомнит о милой сердцу родине, которую он не видел столько времени.

К начальнику штаба ополчения Дудар попал с ходу. Перед маленьким пакетом со штампом Столетова открывались все двери.

Подполковник Рынкевич внешне походил больше на священника, чем на начальника штаба. Круглая черная борода сливалась с усами и обрамляла все лицо. Массивный нос правильной формы, глаза ясные, как на иконе итальянских мастеров. Ополченская гимнастерка с вышивкой болгарского орнамента, русские погоны, шашка-гурда^[3], какие делали когда-то в Дамасске. На столе лежит высокая шапка с золотым крестом.

Прочитав бумаги, Рынкевич удивленно взглянул на Караева.

— Как же это вы прорвались к его превосходительству?

— Кавалерист везде прорвется, ваше высокоблагородие!

— Не говори «гоп…», впрочем, «гоп» уже был. Ваша служба в Сербии весьма кстати. Вы воевали с турками, а следовательно, будете пользоваться преданностью болгарских ополченцев. Пожалуй, вас следует определить вахмистром конной сотни. Коня получите.

— Конь у меня есть, — горячо подхватил Дудар. — Отличный конь. Я не видел здесь таких даже в свите его высочества.

Подполковник одобрительно рассмеялся, сверкнув чистыми, как жемчуг, зубами.

— Превосходно. Строевые кони, особенно под офицерское седло, здесь на вес золота. Ну-с, даю вам право выбора. Ваше образование и боевой опыт дают мне основание назначить вас старшим адъютантом дружины.

— Нельзя ли, — возразил Караев, — охотником в кавалерийскую сотню?

Рынкевич чуть заметно кивнул.

Когда Дудар вышел в приемную, ему пришлось еще ответить на несколько вопросов личного адъютанта начальника штаба, ротмистра Бельсемесова. Это был высокий, худой офицер с маленьким острым подбородком и носом, похожим на рукоятку горской шашки. Он выразил крайнее удивление, что Караев получил назначение в сотню 3-й дружины не на вербовочном пункте, куда приходят нижние чины, а из рук начальника штаба ополчения.

— Ага, понял! — резюмировал Бельсемесов. — Вы — кавказский князь, вот кто вы. Хе-хе… Гм-м, у вас, должно быть, хорошая лошадь?

«Опять лошадь» — подумал Караев.

— Пойдемте, посмотрю. Она у подъезда?

— В конюшне генерала Столетова.

— Вот так клюква…

Караев решил немедленно ехать в 3-ю дружину ополчения, к подполковнику Калитину, который находился в саду, за южной окраиной города.

Но попасть на генеральскую конюшню с тыла не удалось. Улица была перекрыта русскими кавалергардами. Пришлось ждать, пока они уедут. Дудар прилег на траве в тени дерева, невдалеке от группы солдат, расположившихся в кружок. Молодой унтер проводил занятие с новобранцами. Уткнув свой острый нос в памятку, он запинаясь читал, а от себя вставлял только вводные фразы, вроде — «так вот, братцы», или «мотай на ус, хлопчик». В этом и состояло занятие. Дудар затаил улыбку, видя, что унтер сам еще не раскусил новое наставление.

— Так вот, товарищэчки дорогэнькие, гм-м… Ежели на мушку светит солнце, то надо целиться смотря по тому, откуда оно блестит: ежели справа, то целиться правее, а слева — то левее. А ну, Половников, повтори.

— Колысь солнце блестит с правой руки, надо целиться в солнце, — уныло промямлил изнывающий от жары широколицый детина.

— Мыслей не имеешь… Хряк ты, боле никто.

Под дружный хохот солдат Дудар поднялся и пошел к улице. Она была пуста.

В ограде особняка Караев нашел уже оседланного я до блеска начищенного Тохдзу. Конь встретил хозяина приветливым ржанием.

На заднем крыльце дома появился Петушков.

— Господин охотник, — взволнованно проговорил он, — Калитин только что был здесь. Третья дружина грузится в эшелон. Ради бога, догоняйте, опоздаете к отходу поезда — плохое будет начало.

Дудар уже сидел на коне. Дневальный торопливо открывал ворота. Махнув шапкой поручику, Караев тихо проговорил, склонясь над лукой седла:

— Ну, Тохдзу, друг мой — на войну!

КЛЯТВА

От Бухареста русские войска и дружины Болгарского ополчения двигались по железной дороге почти до Журжево и Зимницы. Конная сотня, в которую попал Дудар, размещалась в одном эшелоне с командованием дружины. На одной из остановок Караев впервые увидел командира дружины Павла Петровича Калитина. Это был стройный молодцеватый подполковник в белой черкеске. Борода, усы и бакенбарды украшали его смуглое лицо. На вид подполковник казался очень строгим, но при каждом удобном случае улыбался, и от внешней строгости ничего не оставалось. За глаза ополченцы называли его просто «Петрович», не боялись его гнева, но всячески старались угодить ему.

В вагонах чистота и порядок, На кратковременных остановках поезда никакой суеты и сутолоки — все тихо и спокойно. Но с первым стуком колес солдаты заводили русские и болгарские песни.

Почти все офицеры и младшие чины дружины были из русской армии. Большинство из них знало болгарский язык. Позднее появились офицеры и унтеры из болгар, отличившиеся в боях.

Дружина спешила в район боевых действий, чтобы занять свое место среди войск русской армии.

Поезд набирал скорость. В пути Караев познакомился с охотником первой сотни младшим унтер-офицером Фомой Тимофеевым. Оказывается, они вместе служили добровольцами в Сербской армии, вместе били турков, но ни разу не встречались прежде. Фома тоже носил серебряную медаль Тимокско-Моравской армии — «За храбрость» — и гордился этой наградой.

Тимофеев был первым балагуром в сотне, несмотря на свое унтер-офицерское звание. Родом из-под Можайска, коренной крестьянский парень, он почему-то редко вспоминал о доме, всегда рвался куда-то вперед, с азартом говорил о делах, которые предстоят. Иногда, лежа на наре и заложив руки под стриженый затылок, он мечтательно рассуждал: «Дудар, а Дудар! Вот бы летучий шар над турками поднять! Прилететь бы к ним и крикнуть сверху: „Вы чего здесь, черти полосатые, делаете, а?..“ А потом бы высыпать им на голову всякого дерьма и улететь».

По просьбе Фомы Караев рассказал ему о Кавказе, о мужественных его народах. Тимофеев только восклицал: «Вот, да-а!» Иногда он бросал две-три фразы: «А что, на летучем шаре можно на Столовую гору залететь? Вот бы, а? Выпить и закусить бы там на славу!»

Когда поезд подошел к какому-то полустанку, Фома спрыгнул с нары, вытянул в струнку свою маленькую жилистую фигуру и объявил по-болгарски:

— Братушки! Сделать вдох с выдохом и сидеть смирно. Из вагона — ни-ни!

Караеву сказал тихо: «Надо подтягивать братушек — фронт близко».

В пути они сидели рядом на попоне, у открытой двери товарняка, свесив ноги вниз.

— Эх, жалко, Дудар, что ваш язык с турецким не схожи.

— Ты шутишь, Фома. Наш язык самый хороший.

— Не об этом речь. Давай так: начнутся бои, поймаем живого турка и заставим его обучать нас по-ихнему балакать. Как только научимся, напялим на себя турецкую форму и зачнем лазить по ихним таборам. Вот это дело, а?

— Дело, — серьезно подтвердил Дудар.

К концу июля вся армия развернулась вереницей палаточных лагерей по левому берегу Дуная. Подтягивались последние колонны войсковых обозов с боеприпасами и провиантом, походные лазареты и госпитали.

Сидя в богато убранном особняке на северной окраине Зимницы, Главнокомандующий ставил свою подпись на приказах о формировании оперативных объединений войск в соответствии с общей диспозицией наступления.

По берегу Дуная сновали конные разъезды казаков, несущие службу охранения, и многочисленные ординарцы с экстренными депешами командирам корпусов, дивизий и бригад.

Третья дружина Болгарского ополчения стояла на самом берегу Дуная, невдалеке от Журжево, где расположились Кубанский казачий и Владикавказско-осетинский полки кавалерийской бригады Тутолмина.

«Вот где догнал я своих земляков, — с волнением думал Дудар Караев. — Но как же пробраться к ним?»

Как-то Дудар увидел среди палаток своего знакомого, поручика Петушкова, и обратился к нему за советом. Петушков по-прежнему находился без определенной должности и числился при генерале Столетове по поручениям. Он поздоровался с Караевым, как со старым приятелем, и прежде всего справился о том, как себя чувствует Тохдзу, забыв, что следовало бы сначала справиться о здоровье хозяина коня.

— Тохдзу рвется в бой, — браво ответил Дудар. — За дорогу поправился. На овес нажимал.

— Это хорошо, — заметил поручик. — Учтите, голубчик, что в боевой обстановке без овса нельзя. На траве лошади слабеют. А ведь придется им, беднягам, мыкаться по этим горам день и ночь. Овес нужен, голубчик, овес.

— Ваше благородие, нельзя ли испросить разрешения начальства побывать в осетинском дивизионе Кавказской бригады? Земляков повидать.

— Без служебной надобности это невозможно, — покачал головой поручик. — Военный режим — никаких отлучек. Тут, представьте себе, все кишит турецкими лазутчиками. И вас, часом, посчитают таковым. Вот в чем дело-то, голубчик. Скандал получится. А у вас какое седло, драгунское или казачье?

— Осетинское.

На этом они и разошлись.

Дудар заглянул в свою палатку. Там лежал Фома Тимофеев. Вторые сутки его лихорадило. Батальонный фельдшер приносил какое-то лекарство — чуть полегчало. Тимофеев как будто выздоравливал. Выслушав жалобу друга, он пообещал все устроить через Калитина. Фома надеялся, что подполковник не откажет в выдаче отпускной записки потому, что охотники пользовались привилегиями. Правда, эти привилегии соблюдались лишь в крупных охотничьих командах. Там была особая «вольница». В мелких же звеньях, входящих в сотню или роту, охотники мало чем отличались от других, только не назначались на работы и носили мягкую обувь.

Но все же начальство считалось с ними. Любой офицер, не задумываясь, поздоровается за руку с охотником, с простым же солдатом не поздоровается— запрещено уставом.

Тимофеев заснул. Дудар пошел на берег Дуная, к которому примыкал лагерь, захватив с собой трофейный бинокль, добытый в Черногории. У солдатских палаток кружками сидели ополченцы на занятиях. Но вот, за линией палаток, четвертая рота выскочила из учебных окопов и с ружьями наперевес устремилась «в атаку» на курган. Офицер махнул саблей вниз и рота залегла. Выстрелов не было, но слышалось дробное клацанье затворов. Впереди виднелись грудные мишени — «турки». Занятия проводились только с новобранцами, многие из них прежде не держали в руках ружья.

«Делом занимаются», — подумал Дудар и, вглядываясь вдаль, увидел, как какие-то люди в гражданской одежде вкапывали в землю высокие шесты и натягивали проволоку. Линия шестов шла от Журжево к Зимнице — штаб-квартире Главнокомандующего.

— Что же это такое? — вслух проговорил Караев. — Ах, да — военный телеграф. Ей-богу, хорошее дело. Меньше будут лошадей гонять от императорской ставки к его высочеству и обратно. Сколько уже лошадей загнали ординарцы.

Вот и Дунай. Величавая река! Сейчас она в разливе, версты три шириной, не меньше. На той стороне белеют каменные стены строений, увенчанных стрелами минаретов. Это город-крепость Рущук. Там турки. Бронированный монитор быстро скользит вниз по Дунаю, прижимаясь к южному берегу. Вот над ним взвилось белое облачко. Дудар понял — это выстрел из пушки. Снаряд не долетел до Журжево и плюхнулся в воду. С нашей стороны раздались один за другим два выстрела. У борта корабля показалась вспышка. Значит граната долетела до цели. Но монитор, как ни в чем не бывало, продолжал плыть вперед. Над ним развевался флаг с каким-то белым пятном посередине — должно быть, полумесяц.

Дудар рассматривал в бинокль укрепления на крепостном валу Рущука. Вдруг послышался стук копыт. По дороге со стороны Журжево мчался всадник, близко пригнувшись к луке седла. Корпус наездника чуть склонился вправо — посадка осетина!

Караев подскочил к дороге, поднял свою шапку с белым крестом, но всадник и не думал сбавлять скорость. Он одарил Дудара пронзительным взглядом, подкрепив этот взгляд оскалом зубов. Караев крикнул ему вслед:

— Эй! Фалау, куш-ма!..^[4]

От этих слов, как от выстрела в спину, джигит неуклюже взмахнул руками, будто падая, но вдруг круто повернул коня и подскакал к дружиннику.

— Ирон да?^[5]

— О!^[6]

Земляки разговорились. Это был ардонский парень, урядник Иналук Гайтов из 2-й сотни осетинского дивизиона. Он вез пакет в штаб-квартиру армии от командира дивизии Скобелева-первого.

— В наряде нахожусь ординарцем при генерале, — виновато говорил он. — Прости, друг, спешу. Завтра всем нашим объявлю, что нашел тебя с поповским крестом на шапке. Перебирайся к нам, Дудар, а то сами украдем тебя из ополчения.

— Прощай, Иналук! Землякам — салам!

Гайтов ускакал, оставляя за собой длинный шлейф пыли. Караев, задумавшись, шагал к лагерю. Там затрубил горнист сотни спешенное построение. Придерживая шашку, Дудар побежал на звук горна.

Дружина выстроилась в виде буквы «П», обратясь загнутыми флангами к Самарскому знамени, которое было укреплено на зарядных ящиках горной батареи. Рядом с древком стоял знаменосец Марченко в парадной форме ополченца. Справа и слева — ассистенты с саблями.

Раздалась команда дежурного офицера. Старший адъютант дружины, низенький, полный капитан в очках, зачитал по-болгарски и по-русски приказ командира ополчения. Это было короткое обращение к воинам о том, что час настал, и Родина надеется на своих сынов, которые призваны до конца выполнить святой долг. Капитан скомандовал «вольно» и продолжал говорить.

Получено «высочайшее» обращение к болгарскому народу. Прежде всего, этот призыв должны услышать ополченцы, чтобы всюду рассказывать населению о целях войны.

Вдруг капитан вытянулся и протяжно скомандовал:

— Сми-и-рна-а! Господа офицеры! — сделав паузу, добавил — Рр-авнение на знамя!..

Дружина замерла. Караев уловил взглядом, что только шеренга его друзей-охотников слегка покачивается. «Ну и разгильдяи», — подумал он.

Перед строем появился подполковник Калитин. Он начал читать обращение к болгарскому народу. Голос подполковника звучал взволнованно:

«Болгаре!

Мои войска перешли Дунай и вступают ныне на землю вашу, где они не раз сражались за облегчение бедственной участи христиан Балканского полуострова…»

Когда Калитин произнес слова о переходе Дуная, Караев легонько толкнул локтем рядом стоящего Тимофеева. Значит, наши солдаты уже на том берегу? Вот новость. Никто еще из воинов ополчения не видел, чтобы суда пересекли реку, служащую границей между Румынией и Болгарией. А это произошло на рассвете 17 июня. Под прикрытием тумана 14-я пехотная дивизия генерала М. И. Драгомирова форсировала Дунай у Зимницы и овладела небольшим плацдармом на том берегу, захватив город Систово.

«Неуклонно следуя древнему историческому преданию, — продолжал читать Калитин, — всегда черпая новые силы в заветном единомыслии… всего русского народа, мои прародители успели в былые годы своим влиянием и оружием последовательно обеспечить участь сербов и румын и вызвали эти народы к новой политической жизни. Время и обстоятельства не изменили того сочувствия, которое Россия питала к единоверцам на Востоке».

Дальше в обращении говорилось о том, что русская армия призвана утвердить за болгарами те священные права, без которых немыслимо мирное и правильное развитие гражданской жизни в стране. Эти права болгарцы приобрели не силой вооруженного отпора, а дорогой ценой вековых страданий и мученической крови.

«Жители болгарского края! — звучал голос командира дружины, — задача России создавать, а не разрушать. Она всевышним промыслом призвана согласить и умиротворить все народности и все исповедания в тех частях Болгарии, где совместно живут люди разного происхождения и разной веры. Отселе русское оружие оградит от всякого насилия каждого… Ни один волос не упадет с его головы, ни одна крупица его имущества не будет похищена без надлежащего возмездия. Но не месть будет руководить нами, а сознание строгой справедливости, стремление создать постепенно право и порядок там, где доселе господствовал лишь дикий произвол…»

В словах, обращенных к мусульманам Болгарии, не было ненависти. Но не были забыты жестокости и преступления, совершенные над беззащитным христианским населением Балканского полуострова.

«Мир не может позабыть этих ужасов, но русская власть не станет вымещать на всех совершенные вашими единоверцами преступления. Справедливому, правильному и беспристрастному суду подвергнутся лишь те немногие злодеи, имена которых известны были и вашему правительству, оставившему их без должного наказания…»

Калитин сделал паузу и продолжал читать. Правительство России заверяло мусульман, что их вера останется неприкосновенной, жизнь и честь их семейств будут свято охраняемы.

«Новые болгарские дружины послужат ядром местной болгарской силы, предназначенной к охранению всеобщего порядка и безопасности…»

Закончив чтение, подполковник сказал от себя бойцам — пусть они не поймут царское слово о роли болгарских дружин превратно. «Охрана всеобщего порядка» совсем не означает, что ополчение пойдет по следам русских солдат и, по мере продвижения их с боями в глубь страны, будет лишь закреплять успехи Дунайской армии, заменяя турецкую власть болгарской.

— Други-ополченцы! Мы будем бить врага плечом к плечу, рядом со своими русскими братьями. Я рад поздравить вас с тем, что все Болгарское ополчение назначено в передовой отряд Дунайской армии!

Раздалось могучее, тысячеголосое «ура!» Воины третьей дружины бросали шапки вверх.

— Поклянемся же исполнить свой священный долг на полях войны! Равнение — на знамя!

— Клянемся! Клянемся! — эхом ответил плотный строй ополченцев.

Калитин приказал выдать каждому на обед по чарке водки. Голосистый горн пропел отбой. Дружина рассыпалась по лагерю — кто в палатку, кто к походным кухням за пшенной кашей для своей команды.

Из разговора офицеров Фома Тимофеев случайно узнал, что в передовом отряде будет целая «туча» русских войск, главным образом, кавалерия, и что туда войдет Кавказская казачья бригада, которую так искал Дудар. Эту новость Фома сообщил Дудару, когда они, сидя на зеленой поляне, обедали в тесном солдатском кругу.

Дудар, вздохнув, сказал задумчиво:

— Это хорошо. Я увижу в бою близких мне людей. О переходе в дивизион пока не может быть и речи. Я только что поклялся воевать под знаменем третьей дружины моих названых братьев-болгар. Прежде я должен выполнить клятву — она священна. Клятва осетина! — Последние слова Караев произнес негромко, но с какой-то затаенной душевной силой.

Он долго смотрел в сторону Журжево, где дымился лагерь Владикавказско-осетинского полка. Там играл горнист, строились джигиты родной осетинской земли.

Дунай весело играл солнечными бликами, как будто неся их на своих могучих волнах в сторону моря. Но над мирной рекой рокотали отзвуки далекого боя. Это на том берегу хлопали орудийные залпы, и порой ветер доносил оттуда глухую пересыпь ружейной пальбы.

Батареи ополченцев подтягивались к лагерю, за ними колесили фуры с тяжелыми зарядными ящиками.

«Утром в поход» — подумал Дудар, поглаживая рукоять шашки.

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

Владикавказско-осетинский полк, вместе с другими войсками передового отряда, 21 июня переправился по понтонному мосту через Дунай и выслал сторожевые разъезды в сторону противника.

С каждым часом приближались значительные события. Штаб-квартира Главнокомандующего переехала на южный берег в Царевицы, императорская ставка расположилась в Зимнице.

Находящийся в очередном наряде Дудар Караев привез из полевого штаба армии приказ Болгарскому ополчению: «Под прикрытием кавалерийских полков передового отряда приступить к разработке проходов через Балканы с тем, чтобы армия могла быть двинута в долину реки Марицы».

В это же время прапорщик Созрыко Хоранов, в сопровождении двух всадников, доставил штабу передового отряда общую диспозицию.

Армия будет наступать в трех направлениях: в восточном — на город-крепость Рущук, в западном — Никополь — Плевна и в южном — на Тырново, с последующим переходом Балканских гор.

В главном направлении — южном, наступает передовой отряд. В приказе оговорено: «При первоначальном наступлении армии Кавказская казачья бригада полковника Тутолмина движется отдельно от отряда — сначала с 35-й пехотной дивизией, а потом с 9-м армейским корпусом. Когда этот корпус займет положение, обеспечивающее правый фланг армии, то часть его, имея Кавказскую бригаду впереди, двинется через Ловчу — за Балканы, чтобы выйти во фланг и тыл тем частям противника, которые будут занимать проходы через горы».

Временно исполняющий обязанности командира отряда генерал О. Е. Раух немедленно послал дежурного офицера сотника Шанаева за Тутолминым, чтобы ознакомить его с приказом.

Полковник Тутолмин уже знал основные контуры диспозиции, потому что на военный Совет в Зимницы, где происходило обсуждение плана войны, приглашались все командиры соединений — до бригады включительно. Но обособленное положение Кавказской бригады для действий по ближним тылам турецкой армии было для него новостью. Прежде все считали, что Кавказская казачья бригада явится наконечником копья, пущенного через гряду Балканских гор, и на самой острой точке копья окажется Владикавказско-осетинский полк, потому что осетины и терцы лучше других ориентируются в горной местности.

Прочитав приказ, Тутолмин сказал Рауху:

— Я понял, Ваше превосходительство.

— Ну и как?

— Весьма доволен. Имея полную самостоятельность действий в тылах неприятеля и на его флангах, я могу оказаться по ту сторону Балкан значительно раньше всей русской армии.

— Ну, с богом! Ах, да! Потрудитесь, полковник, зайти к начальнику штаба: приказание на всеобщее построение отряда. С богом, с богом…

В три часа пополудни 12-тысячный передовой отряд строился на широкой поляне Дунайской равнины, вдоль берега Янтры.

Конная сотня третьей дружины ополчения своим правым плечом примыкала к осетинскому дивизиону, и Дудар Караев имел возможность, пока не раздалось протяжное «смирно», переброситься несколькими фразами с земляками. Урядник Иналук Гайтов и прапорщик Хоранов махали Дудару папахами: давай, мол, к нам в строй. Караев, сняв свою высокую шапку, показывал на белый крест ополченца и пожимал плечами.

Наконец раздалась команда, перед строем появился пожилой сухопарый генерал на высоком ахалтекинце. Времени для пышных речей не было, генерал Раух поздравил войска с получением боевой задачи и, когда прогремело молодецкое «ура», приложил шелковый платочек к глазам. Потом он манежным галопом объехал строй. «Ура!» — нескончаемо перекатывалось от одного полка к другому.

Построение отряда имело и практическую цель. Раух прислал своего адъютанта, молодого гвардейского поручика Козина. С трудом сдерживая красавца-коня, Козин говорил зычно:

— Братцы! На вас смотрит вся Россия. Нам нужно выбрать шестьсот охотников. Кто из вас готов принять мученическую смерть от рук жестокого, неумолимого врага?

Офицер не преувеличивал опасности. Охотника, который шел в разведку к позициям врага, захватывал в плен задремавшего турка или закладывал фугас под неприятельские укрепления, ждала не только смерть, но и страшные пытки.

Наступила тишина. Но это не было минутой растерянности или страха. Глаза воинов горели решимостью и отвагой.

— Желающие в охотники — пять шагов вперед! — скомандовал поручик.

Из строя вышло около шести тысяч человек. Некоторые полки — в полном составе. В этих случаях за солдатами последовали и командиры полков.

Покинул строй отряда Левис-оф-Минар, обрусевший швед с белыми усами, командир Владикавказско-осетинского полка. Лицо Левиса сияло искренней радостью. Рядом с ним стоял и полковник Калитин — вся 3-я дружина пожелала быть в охотниках.

Поручик Козин смутился и поскакал к отрядному генералу за советом — как быть. Через несколько минут он вернулся и объявил, что охотники будут выбраны по жребию.

— Остальных добровольцев, — пояснил поручик, — записать в запас.

Тут же, на поляне, полковые писари начали составлять билетики для жребия. Нужно было из десяти желающих выбрать одного и составить несколько охотничьих команд.

— Господам офицерам в жребии не участвовать! — объявил Козин.

Пока нижние чины вытягивали из касок билетики, пришло новое распоряжение: кто прежде числился в охотниках, в жребии не участвует.

Осетинский дивизион и третья дружина ополчения остались в прежнем составе.

— Это несправедливо! — кричал прапорщик Хоранов в самое лицо ротмистру Есиеву. — Я сюда не отсыпаться приехал, а воевать! Пусть я днем буду водить свой взвод в атаку, а ночью лазить к ложементам турок.

— А если турки шкуру сдерут? — с веселой издевкой спросил Есиев, — Слышал, что говорил адъютант Рауха?

— Шкуру?! — неистово вопил Хоранов. — Плевать я на нее хотел! Она даже на арчита^[7] непригодна.

Рядом происходил такой же спор между урядником Иналуком Гайтовым и сотником Зембатовым.

— Вот билет с крестом, — запальчиво говорил Иналук. — Спрячу его в газырь и уйду ночью к турецкому лагерю. Притащу турка — клади орден на газырь. Спросят, кто послал, а я им билетик в зубы — на, я охотник!

— Да уймитесь вы, дети малые, — добродушно говорил полковой адъютант Андрей Ляпин. — Навоюетесь еще, бог даст.

Гайтов, заметив стоящего невдалеке Караева, воскликнул:

— Хуцауштан^[8], это Дудар из Ольгинского! Эй, Дудар, иди сюда!

Осетинские всадники обступили земляка, спрашивали наперебой — давно ли он из родных мест, какой у него конь, хороша ли шашка и сколько она стоит. Удивлялись, что «поповская» форма ополчения так идет горцу. Дудар только улыбался в ответ. Он лишь успел сказать:

— Форма-то у меня своя, осетинская, вот только шапка с крестом.

И на этот раз не удалось поговорить по душам, вспомнить Осетию, узнать, как там живы-здоровы знакомые и близкие люди. Ведь столько времени не был дома Караев с тех пор, как началась война в Сербии и Черногории.

С разных сторон запели горнисты походное построение. Над равниной замелькали знамена и боевые значки сотен. По ним воины узнавали о месте сбора. Взвилось богатое Самарское знамя ополчения, поднялся на высокой пике голубой восьмиугольный знак Кавказской бригады, доставшийся казакам от дивизии генерала Скобелева-отца.

Длинная лента нескончаемых колонн передового отряда потянулась к югу от Дуная. Зеленая равнина вздрагивала от крепких копыт и тяжелых колес орудий.

22 июня 1877 года бригада кавказцев, двигаясь впереди 35-й пехотной дивизии, подошла к узкому ущелью у села Болгарская Слива. Местные жители рассказывали русским офицерам, что Дели-Сула^[9] занята войсками низама.

Первая осетинская сотня шла в авангарде узкой колонны своего полка в направлении горного ущелья. Вскоре охотники-пластуны донесли: вход в ущелье перекрыт засадой противника.

Для усиления авангарда полковник Левис выслал вперед 2-ю осетинскую сотню, которая разбилась на две части и заняла высоты, стоящие по обе стороны устья ущелья.

Здесь осетинские всадники впервые встретились лицом к лицу с врагом. Турки выехали на поперечный горный кряж и открыли стрельбу по цепи осетин на расстоянии 300 шагов. Противников разделяла глубокая лощина.

Один турок, перестреливаясь с прапорщиком Абисаловым, выкрикивал: «Кто ты?», «Какая у тебя вера?» Ответы пришлись не по вкусу, и турецкие конники послали сотни пуль к осетинам. Завязался отчаянный огневой бой. Черкеска Абисалова оказалась простреленной в нескольких местах, но сам он уцелел.

Аскеры вскоре отошли за кряж, но им еще раз пришлось встретиться с осетинской цепью.

«Никогда не видавши черкесской схватки, — говорит в походном дневнике Тутолмин, — я невольно был очарован открывшимся мне зрелищем. Настоящая боевая джигитовка была в полном разгаре, ружейная стрельба трещала по холмам».

Пока осетины вели бой с фронта, две сотни терцев обошли противника с флангов, и дело было закончено: турки оставили Дели-Сулу, потеряв немало аскеров ранеными и убитыми, в том числе и своего предводителя Ханд-Бея.

Командир Кавказской бригады дал такую оценку боя у Дели-Сулы: «Этот поединок был первой задунайской пробой осетинской верности русскому знамени».

Сами же всадники осетинского дивизиона и терские казаки не считали схватку с турками 22 июня за серьезное дело и ждали настоящего боевого крещения.

Оно произошло ночью с 3 на 4-е июля под Самовидом.

Этому предшествовало взятие Градешти 2 июля, но успех не был закреплен из-за недостатка сил. Терцы и осетины оставили селение. Ушли оттуда и турки. Бой у Градешти не был оценен по достоинству высшим командованием. Многие воины с горечью вспоминали о зря пролитой крови. Только командир бригады кавказцев с восхищением писал о молодецком штурме Градешти: «Как лава с гор, спустились осетины, рвавшиеся в бой, и смешались с красными верхушками кубанских казаков».

С утра 3-го июля войска 9-го армейского корпуса начали движение на Никополь. Командир 5-й пехотной дивизии Шильдер-Шульднер прислал в Кавказскую бригаду распоряжение: «…Вашей бригаде, кроме охранения моего тыла, следует наблюдать дорогу из Никополя и в Никополь». Это означало, что бригада должна перерезать шоссе Никополь — Плевна, единственное сообщение между названными городами.

Шильдер-Шульднер направлял 17-й Архангелогородский полк для овладения Градешти, но надобность в этом отпала: накануне, под ударами казаков и осетин турки очистили это село и не возвращались туда.

Для выполнения приказа командира 5-й дивизии полки Кавказской бригады заняли возвышенность между селами Шамли и Самовид. Из этого пункта можно было хорошо просматривать все окружающее пространство от берегов Осмы до Дуная и прочно удерживать шоссе Никополь — Плевна.

В ночь с 3 на 4 июля полки бригады кавказцев столкнулись с крупной группировкой турецкого низама, пытавшейся прорваться на Плевну.

Командиры полков Левис и Кухаренко, разместив свои части для круговой обороны на случай ночного боя, приняли меры усиленного охранения — во все стороны от расположения бивуака выставили разъезды и секреты. Дежурные орудия были заряжены, остальные наведены на ближний огонь картечными гранатами по шоссе.

Люди были до предела утомлены минувшим боем у Градешти, почти двое суток не отдыхали. Но и эта ночь прошла без сна.

Несмотря на принятые меры предосторожности, турецким аскерам удалось разведать расположение ночного бивуака бригады. Турки облегли кавказцев с трех сторон, сделали несколько ружейных залпов и с пронзительным криком бросились вперед.

Ночь была темная. Турецкие всадники натыкались на повозки и орудия. Несколько конных аскеров, во главе с офицером, наскочили на дежурное орудие урядника Костина. Батарейцы встретили их штыками и пулями. Один только аскер остался в живых — сотник Индрис Шанаев постарался спасти его, как «языка». Этот турок оказался ординарцем убитого на батарее офицера и имел при себеценные бумаги полковой переписки.

Казачья батарея беспрерывно стреляла картечными гранатами по дороге, где могли быть главные силы турок.

Первый приступ отбит. Турки откатились, заняли некоторые высоты и постреливали из винтовок в темноту. Пули пролетали над головами казаков и осетин, не причиняя вреда.

Прорыв на Плевну был для никопольского гарнизона турок вопросом жизни и смерти, поэтому они так отчаянно шли на ночной приступ.

Второй, так же внезапно начавшийся штурм, был снова отбит. Противник притих.

Старшие офицеры бригады посовещались и приняли решение: «Стоять до последнего!»

Прапорщик Хоранов был послан на Осму, к командиру 5-й дивизии. Он вернулся перед второй атакой турок с лаконичным ответом генерала Шильдера-Шульднера: «Держаться!»

Второй гонец, майор Сипягин, выехал на Осму просить подкрепления. Пока Сипягин находился в этой опасной ночной поездке, бригада перегруппировалась для нанесения контрудара.

Перед рассветом подошли две казачьи сотни. Началась атака с двух направлений, а за ней — стремительное преследование турок. Они бежали на равнину между Шамли и Самовидом и попали там под удар засады Кубанского полка.

Вся группировка была уничтожена, за исключением сотни аскеров, которые побросали оружие и сдались в плен. Захвачен был большой обоз и много боевых трофеев.

«В это утро, — писал Тутолмин, — всеми преследовавшими сотнями взято и доставлено на бивуак три знамени, из них два были взяты в бою в одиночных схватках осетинами Бекузаровым и Сокаевым; третье знамя было найдено в обозе».

Перечислив захваченные трофеи, командир бригады далее рассказывает: «Вся эта добыча находилась у нас утром 4 июля. Первая же часть обоза, захваченная осетинами, и знамя, отбитое Бекузаровым, были доставлены на Осму в то время, когда пришло известие о сдаче турками Никополя. Сокаев отнял знамя позднее Бекузарова у пехотинца, сорвавшего полотно с его древка. Турок упорно отстреливался от преследовавших его осетин, но был сражен пулей Сокаева».

Победу у Самовида кавказцы добыли при совершенно незначительных потерях — трое убитых и пять раненых.

О численности турецкого отряда и его потерях свидетельствует в своем дневнике капитан генерального штаба Стромилов, ездивший по делам службы 5-го июля в крепость Никополь. Стромилов слышал от пленных турецких офицеров, в том числе и от офицера турецкого генерального штаба, хорошо говорившего по-французски, следующее: «Отряд, попытавшийся пробиться сквозь линию нашего обложения, состоял из шести рот лучшего низама при двух крупповских орудиях, конвоировавших транспорт с имуществом в Виддин или Плевну, и нескольких батальонов, на которых возложена была задача способствовать благополучному переходу этих шести рот и транспорта за реку Вид. Роты были окончательно уничтожены и рассеяны Кавказской бригадой. Темнота ночи, гром орудий 1-й конно-горной батареи ввели их в заблуждение, несомненно поколебавшее их нравственные силы и ослабившее их сопротивление в день падения Никополя».

В этом же дневнике капитан Стромилов отмечал, что аскеры, бежавшие с места боя в сторону Никополя, принесли преувеличенные сведения о «значительных силах русских».

Турецкий отряд погубила паника. Верным спутником бригады кавказцев была железная выдержка — даже в сумятице ночного рукопашного боя. Лучшим доказательством этого являются захваченные знамена турок.

«В ту ночь, — говорил полковник Левис, — осетины просто утешили меня своим хладнокровием».

Ночным сражением 3–4 июля заканчивалась первая страница боевых действий Кавказской бригады. Закрывая эту славную страницу, командир бригады отдал должное беззаветной храбрости сынов Иристона:

«Осетины в голове Кавказской бригады первыми вступили в бой за Дунаем, и если им приходилось бывать последними, то только при отступлении».

ОСЕТИНСКИЙ ДИВИЗИОН

Осетинский кавалерийский дивизион был сформирован в 1876 году из добровольцев и снаряжен за счет осетинского народа в дар русской армии. Через год он стал составной частью Владикавказско-осетинского полка. И джигиты Иристона^[10] сражались плечом к плечу рядом с лучшими сотнями терских казаков.

Брат художника Василия Васильевича Верещагина, сотник Владикавказско-осетинского полка Александр Васильевич Верещагин, в своих воспоминаниях писал: «В тот же день я побывал в Осетинском дивизионе. Какой весь видный народ осетины — молодец к молодцу, точно на подбор! Весь дивизион состоял из охотников… Что мне в особенности бросилось в глаза у осетин, так это их осанка и походка. Каждый имел походку, точно князь какой: выступал важно, степенно, с чувством собственного достоинства…» А. В. Верещагин рассказывает о добротных лошадях и богатом вооружении осетинских всадников. В воспоминаниях А. В. Верещагина есть такой знаменательный эпизод.

Накануне похода Кавказской бригады за Дунай молодой генерал М. Д. Скобелев (сын генерала Д. И. Скобелева) был еще без определенной должности и рвался в бой.

На той стороне реки, у подножия лесистой горы, занимала небольшой плацдарм 14-я пехотная дивизия генерала Драгомирова. Чтобы расширить участок прорыва, необходима была конница, а она еще не перешла Дунай из-за неготовности моста. Молодой Скобелев приехал к командиру Кавказской казачьей бригады Тутолмину с предложением переправиться через реку вплавь на конях. Тутолмин и Левис наотрез отказались, считая, что такая попытка может окончиться гибелью всей бригады. Дунай был в разливе — шириной до 4-х верст. Скобелев все же набрал охотников и пустился вплавь.

«Несколько осетин бросаются вслед за генералом, — вспоминает А. В. Верещагин. — Один, было, отплыл довольно порядочно, но потом стал тонуть вместе с лошадью; ему поскорей подали лодку».

Генерал М. Д. Скобелев первый из кавалеристов преодолел Дунай.

* * *

Владикавказско-осетинский полк бригады Тутолмина в начале войны входил в состав передового отряда конницы. Но в районе Ловчи — Плевны бригаде пришлось действовать на отшибе, обеспечивая прикрытие пространства между этим отрядом и правым крылом русской армии. Время от времени Кавказская бригада усиливалась другими частями и создавался небольшой подвижный отряд под командованием генерала М. Д. Скобелева.

Михаил Дмитриевич Скобелев прибыл на Дунай в возрасте 34-х лет. За его спиной — Академия Генерального штаба и среднеазиатские походы. М. Д. Скобелев был не только представителем передовой военной культуры, но и человеком высокого боевого темперамента. Солдат он любил по-суворовски, себя не щадил.

Правая рука генерала — полковник Тутолмин, под стать своему начальнику. Этот мыслящий офицер пристально изучал людей, присматривался к стилю каждого эскадрона, полка.

О Владикавказско-осетинском полке Тутолмин писал в своем походном дневнике: «Во всех оттенках этого полка проявлялось строго выдержанное военное щегольство: сухие кровные кони, исправные седла, нарядная сбруя. Изящная отделка шашек и кинжалов выказывала их любовь к боевой обстановке. Они всей душой откликнулись на призыв боя…»

23 июня командование передовым отрядом принял генерал-лейтенант Иосиф Владимирович Гурко. В этот же день он доложил в Главную квартиру о выступлении войск отряда в южном направлении, к Хайнкейскому перевалу Балкан с целью обойти соседний перевал Шипку и поставить находящиеся на нем турецкие войска в положение изоляции от главных сил низама.

Кавказская бригада, как было предусмотрено общей диспозицией, заняла фланговое положение и действовала справа от отряда Гурко. Бригада выполняла две задачи: обеспечивала войска генерала Гурко от возможного просачивания турок по горным долинам на север и в то же время несла службу охранения 35-тысячного Западного отряда Русской армии.

Невероятные трудности этих обязанностей заключались, прежде всего, в том, что бригада кавказцев занимала «островное» положение, никто ее не поддерживал, а между тем она беспрерывно находилась в соприкосновении с крупными силами противника, вела бои с конницей турок и нередко отбивала яростные атаки турецкой пехоты.

В силу своей оторванности от передового отряда Гурко, казаки и осетинские всадники часто оказывались без патронов и продовольствия. 9-й и 11-й армейские корпуса, с которыми имели связь Владикавказско-осетинский и Кубанский полки, уклонялись от материального обеспечения этих частей на том основании, что они не входят в штат корпуса, а приписаны к отряду Гурко. В то же время, командиры названных корпусов западного крыла армии забирали то один, то другой полк у бригады, а иногда — все 8 орудий конно-горной батареи.

Полковник Тутолмин не мог не подчиняться этим командирам потому, что бригада находилась, говоря современным языком, в их оперативном подчинении. Начальники корпусов и дивизий плевненского направления прикрывались, как стальным щитом, с юго-запада осетинскими и кубанскими сотнями, ничуть не помышляя об их нуждах, о непомерной усталости всадников и коней.

К этому следует добавить, что многочисленные начальники (над головой Тутолмина их было четыре степени) настоятельно требовали от Кавказской бригады точных сведений о численности и намерениях противника, находившегося в пространстве от Ловчи до Плевны. В бригаду часто посылались приказания на усиленную рекогносцировку многих пунктов, занимаемых турецкими войсками. На военном языке того времени усиленной рекогносцировкой называлось ни что иное, как разведка боем.

Командир бригады посылал суточные дозорные посты по дорогам, конные разъезды для двухсторонней связи с начальниками крупных соединений, а оставшихся людей бросал на бесконечные рекогносцировки.

О чрезмерном напряжении боевой деятельности бригады можно судить по хронологии походов и схваток Осетинского дивизиона:

22 июня 1877 г. две осетинские сотни приняли неравный бой у Дели-Сулы;

23 июня дивизион отразил нападение неприятеля при овладении Булгарским мостом;

27 июня — вел разведку боем Никополя;

28 июня — разведка боем Плевны;

29 июня — рекогносцировка дороги Никополь— Плевна. При этом осетинские сотни под огнем противника уничтожили его телеграфную линию, а затем отбили у турок обоз и одно крупповское орудие;

1 июля — вели перестрелку на Никопольский дороге;

2 июля — с боем взяли Градешти;

В ночь с 3 на 4 июля — известный бой у Самовида;

7 июля — рекогносцировка Плевны;

8 июля — сражение за Плевну.

В этот тяжелый период, к счастью казаков и осетинских всадников, на горизонте вновь появился генерал М. Д. Скобелев. Он принял в свой отряд Кавказскую бригаду и потребовал от высшего начальства предоставлять отдых людям и коням.

Все боевые приказы М. Д. Скобелева вполне соответствовали тактическим взглядам Тутолмина и нравам казаков. Это сделало Кавказскую бригаду крепким, сработанным боевым коллективом, и она не знала поражений.

Но многосложное управление войсками давало о себе знать, как и прежде.

13 июля из штаба армии пришло приказание: «Кавказская бригада должна выдвинуться вперед и очистить от неприятельских партий все пространство впереди Осмы».

День спустя поступает записка из штаба 9-го армейского корпуса: «Ввиду успешного преследования турок, в случае овладения нами Плевной, командир корпуса поручает вам исследовать местность по дороге из Плевны в Софию».

Первое приказание отпадало потому, что Кавказская бригада уже очистила эту местность от партий турок в дни пребывания на Осме. Теперь перед бригадой стояли не «партии», а усиленные сторожевые посты мощной группировки противника.

Предположение командира 9-го армейского корпуса о взятии Плевны возникло раньше срока примерно на полгода. После неудачного первого штурма этого города турки укрепились в нем, и численность их гарнизона к тому времени достигла 60 тысяч человек, что почти в два раза превышало силы всего Западного отряда русской армии.

Нередко командир Кавказской бригады получал одновременно из 9-го и 11-го армейских корпусов приказание — немедленно прибыть для получения задачи. И полковник Тутолмин ехал по той записке, которая была датирована хотя бы на. 5 минут раньше второй.

Но вот, в ночь на 16 июля в бригаду прибыл генерал-майор М. Д. Скобелев и вывел ее из-под орудийного огня на Ловчинском шоссе.

Скобелев берег солдат и за чрезмерное их рвение к рукопашным схваткам наказывал командиров. Полковник Тутолмин получил несколько выговоров от генерала за излишнюю лихость казаков и осетин.

Михаил Дмитриевич прилагал немало усилий к тому, чтобы избавить кавказцев от ненужных потерь ради того лишь, чтобы выполнить противоречивые корпусные приказы, которые сыпались на голову бригады, как из мешка. С этой целью он лично выезжал к вышестоящим начальникам для «координации» их оперативного творчества.

Вскоре М. Д. Скобелев прислал в бригаду приказание: «По всей вероятности князь Шаховский^[11] выступает в ночь дивизией штурмовать Ловчу, кавказцы — впереди. Прикажите отдохнуть людям и накормить лошадей».

Ловча, расположенная между Сельви и Плевной, растягивала линию фронта бригады и отвлекала большую часть ее сил для сторожевой службы. Командиры ближайших пехотных дивизий — князья и герцоги, почему-то не высылали своих частей на помощь кавказцам, и бригада по-прежнему была единственным щитом боевого охранения правого крыла всей армии.

В ночь на 17 июля к кавказцам приехал Скобелев и известил, что наступательное движение на Ловчу отменяется, а бригада пойдет на рекогносцировку Плевны. Терцы, осетины и кубанцы немедленно выступили к населенному пункту Богот. Скобелев оставил там добрую половину бригады и с четырьмя сотнями Владикавказско-осетинского полка, при двух орудиях горной артиллерии, выступил к Плевно — Ловчинскому шоссе.

Две сотни осетинских всадников по приказу генерала направились к городу Брестовцу — в одном конном переходе южнее Плевны.

Находящиеся при Скобелеве офицеры-чертежники начали наносить на карту местность и турецкие укрепления у стен города.

Перед ними лежали Зеленые горы, а вправо, на северо-восток, открывалась широкая панорама Радищевских и Гривицких высот, которые у самой Плевны подходили к скатам Зеленых гор.

Охраняя рекогносцировочную группу, осетинские всадники рассыпались по высотам, которые еще не имели названий. Никто не знал, что через несколько дней эти высоты, политые кровью русских солдат, получат свои наименования на многие века.

Турецкие кавалеристы выскочили навстречу осетинам и завязали в кустах перестрелку.

Позднее Тутолмин описал в походном дневнике эту схватку: «Осетины бросались за ними, и их едва удалось удержать, чтобы толково осмотреть то, что можно было видеть и без боя. Казаки схватили несколько скрывавшихся в кустах башибузуков, которые показали, что, будучи на сторожевых постах, не успели отступить на Плевну, куда удалось ускакать только верховым. Они-то и подняли тревогу…»

Рекогносцировка прошла успешно. Офицеры рассмотрели с высот большой неприятельский лагерь с более усовершенствованными линиями окопов, чем это было в момент первого сражения за Плевну.

Выполнив задачу, генерал Скобелев приказал отходить тем же путем по Ловчинскому шоссе.

«Но отступить было не совсем легко, — писал И. Тутолмин, — потому что у осетин все более и более разгоралась перестрелка… Осетины, завидев неприятеля, уперлись в виноградники, маячили перед Кришиным и не отступали несмотря на то, что трубач давно уже трубил им сбор.

В это время я подъехал к генералу Скоблеву, только что исполнив его поручение.

— Однако ваши осетины не знают сигналов, — заметил он с той сдерживаемой усмешкой, которая всегда у него обозначала, что пока что он шутит, но недалеко и до настоящего гнева. С точки зрения начальника отряда, который дорожит возможностью достигнуть успеха с наименьшей потерей людей, конечно, нельзя было допустить, чтобы часть вырвалась из его рук. Но хотя и не много еще времени я был с осетинами, а много раз уже видел их в огне и знал, что как только закипит их горячая кровь, то никакая труба не отзовет их назад. К тому же турки, желая ввести нас в обман, умышленно иногда подавали русские сигналы. Поэтому я позволил себе ответить начальнику отряда:

— Большинство из них действительно сигналов не знает, но они завидели неприятеля и по трубе не отступят.

Для того, чтобы укротить воинственный пыл осетинских всадников, полковник предложил послать к ним в цепь кого-нибудь из их земляков, чтобы передать приказ об отходе.

Генерал Скобелев невольно залюбовался боевым азартом лихих джигитов и с удовольствием наблюдал, как они неохотно покидали поле боя, а отдельные группы вновь бросались на противника.

Медленно они отступали, но порывисто бросались в сторону Плевны, готовые при первом поводе завязать общую драку. Велико значение в военном деле предприимчивой и смышленой конницы, какую представляли собой эти охотники — горцы и представители кавказских станиц…»

* * *

Укрепленный лагерь Плевна с его почти 30-тысячным гарнизоном отборного турецкого низама (включая прикрытие Софийского шоссе) представлял серьезную угрозу правому крылу русских войск. Главная квартира. Дунайской армии разрабатывала одну за другой диспозиции для разгрома плевненской фаланги турок.

Наиболее дальновидные военачальники считали, что само по себе взятие Плевны не даст ощутимого тактического успеха: этот город стоит в глубокой котловине. Если овладеть господствующими высотами и держать плевненский лагерь в длительной осаде, то цель будет достигнута, турки не посмеют предпринять наступательное движение с этой стороны. При этом учитывалось, что главное внимание противника будет обращено на стремительное продвижение передового отряда Гурко на юг Болгарии. Генерал Скобелев часто говорил своим офицерам о необходимости создать вокруг Плевны «свою Плевну», которая сможет стать несокрушимой твердыней на западном участке театра военных действий. В сущности, мысли Скобелева воплотились в жизнь, но это произошло накануне завершения войны, после того, как у стен Плевненского укрепленного лагеря пали тысячи русских воинов.

Несколько опережая хронологию событий, приведем высказывание генерала Гурко об открывшихся возможностях передового отряда вскоре после перехода Балканских гор.

И. В. Гурко представил в Главную квартиру смелый план разгрома по частям только что прибывающей из Герцеговины армии Сулеймана-паши:

«Все многочисленные показания, — писал Гурко, — одинаково утверждают, что как в турецких войсках, собранных в долине Марицы, так и среди турецкого населения, царствует еще пока страшная паника. Из Филиппополя все более богатые жители бегут; оставшиеся же на местах долго рассуждали, как поступить им в случае появления наших войск и, наконец, решили покориться без сопротивления и выдать оружие. Настоящее время есть самое благоприятное для нанесения решительного удара. Положительно можно сказать, что мы теперь имеем полную вероятность одержать блестящий успех в случае нашего наступления и что для этого не потребуется больших сил. Можно, пользуясь теперешней обстановкой, разбить всю армию Сулеймана-паши по частям и по мере того, как части эти будут пребывать».

Этот план не получил одобрения Главного командования. Великий князь Николай Николаевич предоставил генералу Гурко действовать по его усмотрению, не дав требуемого усиления боевых сил отряда.

А начальник штаба генерал Никопойчицкий сообщил о тяжелом положении русских войск после неудавшегося второго штурма Плевны.

Можно без преувеличения сказать, что эта инертность Главного командования дорого обошлась России. Неверие в боевые качества передового отряда, в котором воплотилось замечательное содружество русских и болгарских воинов, а также недооценка высказанных генералом Гурко соображений о панике в стане врага привели к тому, что армия Сулеймана спокойно выгрузилась с кораблей и повела контрнаступление. Турки воспряли духом, и завязалась кровопролитная борьба, которая унесла десятки тысяч жизней солдат и офицеров Дунайской армии.

Но вернемся к Западному отряду.

В 6 часов утра 18 июля Кавказская казачья бригада получила общую диспозицию наступления на Плевну. Для ее штурма было сгруппировано большое войско. С артиллерией и конницей эта группа насчитывала 32 тысячи человек.

Командование замышляло «охватить» Плевну с двух сторон, имея в центре резерв для оказания поддержки той или другой стороне. Оконечность левого фланга (юго-западное направление) должен составить отряд генерала Скобелева из 7 казачьих и трех осетинских сотен при двух батареях легких горных орудий. Заметим, что силы наступающих на этом участке, вопреки уставам всех армий мира, были в в два раза меньшими, чем у противника, сидящего за многоярусными укреплениями.

Преимущество турок состояло и в том, что они располагали десятками батарей первоклассной по тому времени артиллерии. Об этом не могли не знать главнокомандующий великий князь Николай и его штаб.

Нет необходимости подробно описывать это неравное сражение.

Русские войска основательно «общипали» укрепленный лагерь Плевны, но общего успеха не добились. К тому же, большие потери в войсках убедили Главную квартиру Дунайской армии, что продолжать штурм бесполезно. Вводить в бой главный резерв было также бессмысленно — это могло привести лишь к захвату высот вокруг города, но удержать их не было сил, так как в Плевне оставался многотысячный гарнизон. Был отдан приказ на отступление.

«Вторая Плевна» явилась еще одним доказательством исключительного мужества и беззаветной отваги русского солдата.

* * *

В этом сражении были десятки штыковых схваток и ударов «в шашки». Всадники Владикавказско-осетинского и Кубанского полков разметали всю турецкую конницу на юго-западных подступах к Плевне. Вместе с другими частями отряда Скобелева они захватили на своем участке все высоты, но этот блистательный успех не был закреплен войсками авангарда князя Шаховского и артиллерией.

Несколько раз отряд Скобелева сбивал противника с его позиций, турки в панике бежали к городу и закреплялись на второй линии обороны. Всадники Кавказской бригады могли легко ворваться в Плевну, но противник, сохраняя за собой высоты на других участках, мог повернуть орудия и расстрелять казаков в городе.

Стойко сражались и пехотные части отряда Скобелева. Один офицер бросился с горсткой стрелков на два табора^[12] турок, сбил их и обратил в бегство. «Как они смели ударить на два табора турок, почему они опрокинули турок, как все это случилось — никому не известно, но верно только то, что это было наяву, а не во сне», — писал Тутолмин.

Войска князя Шаховского давно уже отступили.

Скобелев оставался. Он стоял на возвышенности, окруженный офицерами и ординарцами, и думал вслух:

— Странно все-таки. При отходе войск князя турки не бросились ему вслед. Если бы они выслали 600–700 сабель, у Шаховского половины бы не осталось.

Справа от генерала стоял недавний командир 2-й сотни Осетинского дивизиона, а теперь бригадный адъютант сотник Индрис Шанаев. То и дело он поднимал длинный бинокль и смотрел на цепи батальона Курского полка. Вперемежку с солдатскими шапками там чернели папахи бойцов Осетинского дивизиона. Они вели огонь вместе с курянами. Так приказал Скобелев. Отбитые у турок высоты нельзя было покинуть на глазах неприятеля. И генерал принял решение: батальон Курского полка незаметно исчезнет с позиций под прикрытием огня Осетинского дивизиона. Вот для этого и лежат осетины вперемежку с пехотинцами, палят по туркам.

Шанаев смотрит в бинокль, узнает хорунжего Хоранова, есаула Пржеленского. Рядом с серой смушковой кубанкой ротмистра Есиева — косматая, как у чабана, шапка Татаркана Кайтова. Корнет Дударов стоит под пулями, что-то кричит и машет саблей в сторону ложементов турок. Вдали, справа, чернеет длинная и плотная, как изгородь, цепь аскеров — она в движении. Раздаются выстрелы.

— Извольте, господин сотник, взять на себя командование. — Скобелев махнул перчаткой в сторону высот. — Проследите за скрытным отходом батальона курчан и командуйте огнем Осетинского дивизиона До тех пор, пока лично убедитесь, что все до одного раненые вынесены с поля и отправлены на повозках в тыл.

— Слушаюсь, Ваше превосходительство!

— В помощь вам даю охотника Верещагина.

— Р-р-рад стараться, Ваше превосходительство! — браво воскликнул Сережа Верещагин — добровольный ординарец начальника отряда. Он весь день находился при Скобелеве, выполняя его поручения. Солдаты в цепях уже пригляделись к Сергею, дивились его бесстрашию под огнем турок и называли — «наш статский охотник». Вместо черкески на нем была какая-то серо-зеленая куртка, за поясом — множество длинных револьверов, называемых тогда по старой памяти пистолетами. За 18-е июля Сергей Верещагин уже заработал «Знак отличия военного ордена», но еще ничего не знал об этом.

Сотника Шанаева генерал высоко ценил за точное выполнение любых поручений в бою и за удивительное хладнокровие в самых опасных переплетах. Поэтому и приблизил к себе. Скобелев умел выбирать людей. Теперь он велел прислать хорунжего Хоранова для выполнения обязанностей ординарца, которого генерал лишился с отъездом С. В. Верещагина.

Индрис и Сергей поскакали к высотам. Скобелев приложился к биноклю: у редутов шел огневой бой с наседающей цепью турок. Прошло еще несколько минут, вражеская цепь залегла и медленно попятилась назад.

Генерал постоял с офицерами еще с полчаса. Уже смеркалось. Он заметил, что из окопов отползают солдаты Курского полка — по одному-два человека.

— Молодец Шанаев, — одобрил Михаил Дмитриевич, — он отводит курян мелкими группами и одиночным порядком. Неприятель ничего не заметит.

Шагом ехал генерал на Богот и Телишат: в одном из этих пунктов его ожидал начальник штаба Зеленогорского отряда (так назывался отряд Скобелева) полковник Паренсов.

Скобелев силился подавить в себе гнетущее чувство после событий минувшего дня, хотя лично ему никто не мог предъявить каких-нибудь претензий. Господствующие высоты над Плевной он захватил. Всадники Осетинского дивизиона достигли окраины города. Но город остался в руках неприятеля. А сколько потеряно людей из числа 32-х тысяч! Кто в ответе за жизнь этих чудо-богатырей?

Командующие фланговыми направлениями успокаивали себя тем, что война не может состоять из одних лишь побед. Они покинули подступы к Плевне с полным спокойствием в душе и ретировочным приказом великого князя в кармане.

Первым ушел с поля сражения князь Шаховский. Потом — войска правого фланга под командованием генерала Веньяминова.

Последним, уже поздней ночью, ушел сотник Шанаев во главе всадников Осетинского дивизиона.

* * *

«Свиты его величества генерал-майору Скобелеву.

Великий князь Главнокомандующий приказал, чтобы вверенный вам отряд составлял охрану отряда Святоролка-Мирского и служил бы постоянно связью между означенным отрядом и войсками, собранными против Плевны. Имея в виду, что главное внимание должно быть обращено на охранение правого фланга 8-го корпуса от всех случайностей, великий князь признает наиболее полезным подчинить ваш отряд генерал-адъютанту Святополку-Мирскому и князю Шаховскому. Тому и другому сообщается вместе с сим и из полевого штаба. Постоянное наблюдение за Ловчею и путем из Плевны в Ловчу, а равно и тесная связь с кавалерией, расположенной против Плевны — обязательны.

Кроме донесений на имя князя Мирского, посылайте до 26 июля донесения и в Главную квартиру и сообщайте князю Шаховскому и командиру 4-го корпуса в Дренов.

Начальник штаба генерал-адъютант Непокойчицкий.

22 июля».

Сколько здесь путаницы в отношении подчиненности кавказцев, их отчетности и в многочисленном перечне задач, одновременное выполнение которых не под силу даже кавалерийскому корпусу!

Итак, Главная квартира готовит новое наступление, на этот раз — на Ловчу, второй бастион турок на правом крыле русской армии.

ЭСКИ-ЗАГРА

Передовой отряд генерал-лейтенанта И. В. Гурко пересек Дунайскую равнину, выбил турок из Тырново — древней столицы Болгарии и подошел к подножию Балкан. Выслав вперед подразделения пехоты и инженерные части для разработки проходов в горах, 2 июля отряд преодолел Балканы через трудный Хаинкиойский перевал, чего никак не ожидал противник.

Обойдя с востока занятый турецкими войсками Шипкинский перевал, главные силы отряда спустились в долину Тунджи и с боем овладели городом Казанлык у южных скатов Шипки.

3 июля Гурко сообщил в Главную квартиру о невероятных трудностях этого похода: «Только русский солдат мог пройти в три дня и провести полевые орудия по столь тяжелому ущелью. Справедливость требует сказать, что Болгарское ополчение нисколько не отставало от остальных войск в преодолении трудности движения».

В этот же период восточный отряд Дунайской армии продвинулся за реку Янтра и сковал противника, сосредоточенного в районе города Рущук.

В бою за Казанлык войска передового отряда захватили 400 пленных и несколько орудий, потеряв убитыми 3 и ранеными 11 человек.

В долине реки Тунджи не осталось сколько-нибудь значительных сил противника, турки бежали на Шипку, уже превращенную для них в западню.

Всюду население Болгарии оказывало радушный прием русским войскам. Еще в начале похода жители Гарбово вышли на расчистку шипкинской дороги, соединяющей Дунайскую равнину с Фракией. В Гарбово болгарские женщины создали в бывшем монастыре образцовый госпиталь, снабжали раненых чистым бельем и сами круглые сутки ухаживали за ними.

Наконец, Шипка очищена от неприятеля. На рассвете 7 июля батальон авангарда Орловского полка занял Шипкинский перевал, откуда только что ушли 14 таборов турок, бросив все орудия, множество боеприпасов и продовольствия. Когда батальон входил на высоты, по скатам лежали десятки убитых — русские вперемежку с турками. В палатках лежали брошенные на произвол судьбы раненые аскеры.

9 июля генерал Гурко обратился к своим солдатам с приказом-воззванием: «Войска передового отряда! В течение одной недели, начиная с 30 июня, вы совершили чрезвычайно трудный переход через Балканские горы, и в делах при Ханкиной, Конаре, Орларе, Уфлани, Казанлыке и на высотах Шипкинского перевала разбили и рассеяли 23 турецких батальона, причем взяли 2 знамени, 13 пушек и до 800 человек пленных и тем открыли путь через горы остальным войскам русской армий. Спасибо вам, молодцы, за вашу геройскую службу! Вы показали, что русский штык так же страшен врагу, как и прежде.

Уверен также — вы докажете, что русский солдат пришел сюда не для грабежа и разорения, а для защиты святого дела. Вы покажете всему миру, что мы поражаем только вооруженного врага и щадим жизнь и собственность безоружных…»

В эти дни шли напряженные работы по укреплению позиций на высотах Шипкинского перевала. Рядом с солдатами Орловского пехотного и Донского казачьего полков на рытье траншей и ложементов трудились сотни болгар — жителей Гарбово и окрестных деревень.

Некоторое время отрядом, который занимал Шипку, командовал генерал М. Д. Скобелев. По многим документам видно, что штаб армии направлял этого одаренного и энергичного генерала туда, где требовались ум, воля и настойчивость в выполнении поставленной задачи, всюду, где решались судьбы войны.

14 июля М. Д. Скобелев докладывал начальнику штаба армии о ходе оборонительных работ на Шипке, о необходимости усиления ее артиллерии и т. п. Он считал, что позиция у Шипки чрезвычайно сильна и следует опасаться нечаянного ночного нападения на утомленный продолжительным боем гарнизон.

«Не нахожу слов, чтобы достойно свидетельствовать перед вашим высокопревосходительством о рвении офицеров и нижних чинов во время работ по укреплению позиции на Шипке и исправлению дороги.

…Все болгарское население окрестных деревень, без различия пола и возраста, работало по указаниям Ласковского без устали и ропота».

Отправив рапорт, генерал Скобелев вскоре передал Шипкинский отряд другому офицеру и выехал на правый фланг армии, куда ему было приказано явиться. Он принял командование подвижным отрядом, в который входила Кавказская бригада. Это было вызвано тем, что турецкие войска, находившиеся в Виддине, перешли в наступление, 11 июля заняли Плевну и создали угрозу флангового удара по главным силам русской армии.

С отъездом Скобелева с Шипки там неослабно продолжались оборонительные работы. Подходили свежие части. В дальнейшем сюда должны были прибыть 5 дружин Болгарского ополчения с 9-фунтовой батареей — самой мощной в Дунайской армии, и занять позиции на Шипкинских высотах.

Обстановка резко менялась. Война вступала в новую фазу. Турецкая армия Сулеймана-паши, действовавшая против черногорцев, была перевезена морем в Энос, а оттуда начала движение по железной дороге к Андрианополю.

Благоприятный момент для стремительного удара в глубь страны войсками передового отряда, по замыслу Гурко, был упущен. Как уже говорилось, этот план не нашел поддержки в «верхах». Теперь генерал И. В. Гурко пришел к выводу, что обособленное положение его отряда к югу от горного хребта небезопасно. Гурко отошел на Казанлык — ближе к Шипкинскому перевалу, предварительно разрушив железные дороги Ямболь — Андрианополь и Филиппополь — Андрианополь.

Утром 13 июля турки начали наступление на Ловчу. Это послужило сигналом для командования Дунайской армии о необходимости создания резервов. До середины июля великий князь Николай, опьяненный успехами передового отряда, и не вспоминал о резервах.

Теперь, с каждым часом приближения 40-тысячного войска Сулеймана, находящаяся в Болгарии с начала войны армия турок все больше активизировалась.

14 июля Главнокомандующий приказал генералу Н. Г. Столетову приступить к формированию шести новых дружин Болгарского ополчения.

15 июля Гурко просит разрешения Главкома перейти из узкой долины реки Тунджи на юг, в сторону противника потому, что в долине негде развернуться коннице — отряд прижат к крутым скатам Шипкинского Балкана.

«В случае наступления превосходящих сил противника, — писал Гурко, — всему моему отряду никакого другого выхода, кроме славной смерти, не предстоит».

18 июля почти вся армия Сулеймана-паши перешла в контрнаступление.

* * *

Генерал Столетов не забыл о своей встрече в румынском городе Плоешти с осетином-охотником, прибывшим из Сербской армии в Болгарское ополчение.

Когда до Эски-Загры, где стояли дружины, долетели отзвуки приближения передовых таборов многотысячной турецкой армии, Столетов послал поручика Петушкова в третью дружину. Она занимала позиции вдоль линии огородов на южной окраине города. Всего в Эски-Загре находилось 4 дружины, они составляли две пехотные бригады. На город наступали, как позднее выяснилось, 10 таборов низама и конница мустахфиза^[13]— это почти в три раза больше, чем насчитывалось защитников Эски-Загры.

Поручик Петушков разыскал командира 3-й дружины Калитина и передал ему распоряжение генерала прислать в штаб ополчения охотника Караева с двумя другими дружинниками — по его выбору. Калитин в этот момент дописывал донесение о расположении боевого порядка своих рот — между первой и пятой дружинами.

— Караев будет послан сейчас. Прошу вас, поручик, передайте на словах генералу настоятельную просьбу — передвинуть к нам два орудия конной батареи Уральского полка. Вот, полюбуйтесь. — Павел Петрович взял Петушкова под локоть и вышел с ним из шалаша. — Полюбуйтесь, поручик, какой простор для огня шрапнельными гранатами! Лучшего места для батареи нет. Я полагаю, что главный удар атаки турки направят именно сюда — это самый короткий путь к центру города.

— Весьма возможно, — одобрительно кивнул Петушков. — Однако, господин подполковник, поспешите. Я лечу к генералу.

Они простились. Петушков поскакал на своей «чистой» монголке. Калитин послал вестового за Караевым.

По улице, ведущей к штабу ополчения, сновали конные вестовые, скрипели арбы водовозов, рысью мчались артиллерийские фуры с зарядными ящиками. Поручик не заметил, как его обогнали охотник Караев и унтер-офицер Фома Тимофеев, сопровождаемые коноводом. И когда Петушков влетел в кабинет Столетова с докладом о выполнении приказания, Дудар и Фома уже стояли навытяжку перед генералом.

— Вот так, други-охотники, — говорил Столетов. — Отправляйтесь с богом. Жду вас к рассвету.

Сгущались сумерки, когда Дудар и. Фома скакали на резвых конях в сторону турецкого лагеря. Сзади поспешал коновод Христо Бошков — из ополченцев-болгар. Столетов намеревался составить партию охотников из пяти конников, но Караев решил вести поиск вдвоем с Фомой — чем меньше, тем лучше. Генерал согласился.

В пути они часто останавливались, прислушивались к звукам ночи.

— А знаешь, Дудар, — тихо проговорил Тимофеев, — вот тут бы его и заарканить, учителя.

— Какого учителя? — удивился Караев.

— Турка, который будет нас учить балакать по ихнему. Разве ты забыл наш разговор?

— Не забыл. Но теперь не время. Нам приказано разведать, подошли или нет главные силы Сулеймана-паши. Дать точный ответ его превосходительству. А будем хватать «учителя», прихлопнут нас. Кто доложит генералу о турецкой силе? Скажи.

— Нет, Дудар, не прихлопнут. Сон мне хороший снился.

— Ну и чудак же ты, Фома!

Они шагом продвигались по долине роз, в стороне от большой дороги. Не доезжая версты три до деревни Средец, заметили линию огней — неприятельский лагерь. Эта линия охватывала пространство не менее, чем в десять верст.

— Сулейман здесь, — тихо проговорил Дудар.

Видно было, что турки не приняли особых мер охранения. Охотники совсем близко подошли к лагерю, но ни разу не наткнулись на разъезд или секрет.

Коновода оставили с лошадьми в небольшой впадине, сами пробирались вперед. Фома время от времени вынимал из кармана лоскуток от белой тряпицы и оставлял на земле, придавив камешком. Это — вешки для обозначения обратного пути.

В лагере врага горели костры. Дул слабый ветерок с юга, и до разведчиков доносился острый запах подпеченной на огне баранины. Слышалась протяжная, заунывная песня. Иногда хлопали одиночные выстрелы.

Дудар и Фома подползли к берегу Сюнтлийки — притоку Марицы. Шум говорливых волн сливался с приглушенными голосами.

— Турки, — прошептал Фома. — Эх, и дурак же я! Ведь наш коновод Христо по-турецки балакать горазд. Вот бы и подслушал…

Фома пополз на голоса, вскоре вернулся и доложил: два турка в овраге спорят о чем-то, ругаются. Вблизи больше никого нет.

— Один турок — в тюрбане, — шептал Тимофеев Дудару, — второй высокий, огромадный, должно, башибузук. Ну, как?

Поползли, решив захватить того, кто в тюрбане. Башибузук всем своим видом показывал, что он не из тех, кого берут в плен: плечи — косая сажень, на боку тяжелая сабля, за поясом кривой нож и несколько кремневых пистолетов.

Как только спорящие турки поднимали галдеж, Тимофеев быстро продвигался вперед, вдыхая ароматную пыль алых роз. Острые шипы кололи лица охотников. Дудар приближался к «тюрбану», к полам пестрого халата.

Выстрел. Увесистый английский револьвер Тимофеева работает безотказно, не то что кремневик. С коротким гортанным криком башибузук рухнул навзничь.

Одиночный выстрел не привлек внимания турок. Заунывная песня витала над городом.

Охотники спешили. Дудар вез пленного, как украденную невесту, перевалив его связанное тело через седло. Сильный и резвый Тохдзу шел крупной рысью. Однако вскоре пришлось спешиться и выждать — справа проскакала группа каких-то всадников, потом прошла толпа людей с ружьями через плечо.

Примерно в двух верстах от южной окраины Эски-Загры всадники наткнулись на редкую цепь турок. «Откуда они взялись, — подумал Дудар, — может быть, прошли по дороге?» Аскеры не обратили особого внимания на силуэты всадников в высоких папахах и черкесках — такое же одеяние носили и кавалеристы мустахфиза. К тому же, охотники подошли к цепи не с фронта, а со стороны лагеря. Ясно, что турки с первого взгляда приняли их за своих. Но первый вопрос аскеров мог погубить разведчиков.

Решили прорваться через цепь на скаку.

Прорвались. Турки что-то кричали им вслед, но, не получая ответа, открыли пальбу. Темная ночь спасла смельчаков. Все обошлось хорошо, если не считать, что лошадь Христо Бошкова была ранена в круп. Чуть брезжил рассвет, когда охотники входили в только-то оборудованный блиндаж Столетова.

Доложили обо всем виденном в лагере турок и сдали пленного. Им оказался азанчи^[14] Хаджи-Закир из 14-го табора низама. На допросе у подполковника Рынкевича Хаджи-Закир держался спокойно, он знал о том, что русская армия не расстреливает пленных. Допрос вел адъютант Рынкевича ротмистр Беслемесов. Он тут же переводил ответы азанчи Караеву и Тимофееву.

— Слышали? Этот без пяти минут мулла отвечает, как поэт: «Зеленое знамя доблестного Сулеймана здесь. Улыбка предвкушения скорой победы озаряет его светлый лик». Каково, а? Крепко, подлец, завинчивает.

Хаджи-Закир очень сожалел, что башибузук Джабраил-Хеска не отдал ему половину денег по уговору. Джабраил — убийца турецкой девушки. Тайну этого страшного злодеяния знал один лишь азанчи Закир и за молчание должен был получать половину воинской добычи Джабраила. Он убит— очень хорошо. Туда ему и дорога, собаке!

Азанчи показал: завтра, после утреннего намаза, любимец богоподобного Султана Абдул-Гомида, непобедимый Сулейман-паша поведет своих аскеров на штурм Эски-Загры.

Бой за Эски-Загру был одним из самых кровопролитных за всю кампанию. Он навсегда вошел в историю болгарского народа. На южной и юго-западной окраинах этого древнего города главные силы болгарского ополчения впервые встретились лицом к лицу с полчищами своих исконных врагов и вступили с ними в смертельную схватку.

Более пяти таборов плотной массой атакуют позицию третьей дружины подполковника П. П. Калитина. Эта позиция — ключевая. Овладев ею, турки могут прорваться к центру города и беспрепятственно зайти в тыл к другим дружинам, поставив их в положение полной изоляции от русских войск.

Одну за другой отбивают атакитурок отважные ополченцы. Ими командуют отборные офицеры русской армии. Они поднимают цепи в штыковую контратаку, отбрасывают аскеров от города. Беспрерывная ружейная пальба, крики, взрывы артиллерийских гранат, топот конницы, лязг сабель и стоны гибнущих людей — все слилось в один, сотрясающий землю гул.

Третья дружина стоит насмерть. Павел Петрович Калитин, пренебрегая опасностью, скачет на коне от одного батальона к другому, поднимает дух воинов, сам ведет их в атаку.

Турецкое командование видит, что эту позицию одолеть лобовым штурмом невозможно, и направляет цепи своих таборов на стык между третьей и пятой дружинами. Калитин приказывает третьей роте занять этот участок и поднять над полем сражения боевой стяг ополчения — Самарское знамя.

Помня о недавнем подвиге Дудара Караева и Фомы Тимофеева, Калитин приказывает им быть при знамени. Обратясь к Дудару, он говорит:

— Вы назначаетесь моим ординарцем.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие!

Дудар и Фома скачут на левый фланг дружины.

Знаменосец Марченко поднял священную хоругвь, ополченцы сомкнули строй и с криком «ура» ринулись на врага.

Турки отброшены, угроза прорыва пока миновала.

Но это был бой на уничтожение, и как бы ни были стойки и храбры ополченцы, силы их таяли, а турки лезли, словно саранча. Перед городом стояло 40-тысячное войско Сулеймана-паши, который не жалел резервов для овладения Эски-Загрой.

Около двух часов дня были ранены знаменосец Марченко и занявший его место ополченец болгарин Буланич.

Унтер-офицер Цимбалюк поднимает знамя и в сопровождении охотников Караева и Тимофеева устремляется вперед, навстречу атакующей лавине турок. Завязывается всеобщий рукопашный бой. Орудия молчат. На солнце сверкают сабли, штыки, кинжалы.

Окруженный плотной стеной ополченцев подполковник Калитин едет на коне за знаменем, стреляет из пистолета по аскерам, рвущимся к знамени. Чуть впереди подполковника шагает с саблей в руке командир третьей знаменосной роты штабс-капитан Стессель. Он отдает какие-то команды, но никто не слышит его слов.

Цимбалюк ранен в живот, но продолжает крепко сжимать древко в руке.

— Цимбалюка заменить! — раздается голос Калитина.

Знамя подхватывает ефрейтор Минков.

Живая стена ополченцев движется вперед, окупая каждый свой шаг свежей кровью лучших сынов Болгарии.

Убитый пулей в голову ефрейтор Минков роняет знамя. Вот турки схватились за полотнище, тянут его к себе. Подполковник Калитин бросается вперед и вырывает знамя. Дудар и Фома Тимофеев машут саблями, бьют по красным фескам и чалмам. В правой руке Дудар а — дамасская гурда, в левой — отцовский кинжал.

Какой-то мулла неистово кричит на аскеров, машет руками в сторону Самарского стяга. И десятки пуль прорешечивают полотнище.

Высоко подняв над головой знамя, Калитин, обернувшись, кричит:

— Ребята! Наше знамя с нами, вперед!

Мулла снова неистово вопит, протягивает крючковатую руку в сторону знаменосца-командира. Аскеры направляют ружья туда. Гремят выстрелы. Правый обрез полотнища зияет пробоинами.

— Ребята! — и с этим словом Калитин падает, замертво сраженный двумя пулями.

Турки бросились к знамени. Началась свалка. Караев пробивал дорогу саблей и кинжалом, крича:

— Тох! Тох! — В пылу сражения он забыл, что рядом с ним шагают сыны другой земли, и бросал боевой клич осетин.

Штабс-капитан Стессель ранен. Дудар спешивается, сажает офицера на своего коня, вестовой берет повод и вывозит раненого с поля боя.

Караев увидел впереди своего друга Фому тоже спешенным. Значит, убило коня. Ткнув тесаком в спину турка, уцепившегося руками и зубами в древко, Фома выхватил знамя и, пробиваясь сквозь тела своих и чужих, потянул его в сторону.

За аскерами появились силуэты конницы.

— Спасай знамя, Фома! — прокричал Дудар в самое ухо Тимофеева. — Назад, Фома, назад!

Прикрывая грудью друга, Караев продолжал рубить и колоть.

Вот уже сомкнулись ряды ополченцев за спиной Тимофеева, пробитое полотнище поплыло к ложементам третьей дружины.

Знамя спасено!

А на том месте, где погиб славный командир дружины Павел Калитин, еще сверкала сабля осетина Караева.

Дудар услышал сигнал отбоя. А где же тело Павла Петровича. Его топчут сотни ног аскеров. Ничего не видно на земле.

Перед лицом Дудара появилась белая чалма фанатика-муллы. Это он призывал стрелять в Калитина. Кривая гурда прочертила в воздухе круг, взвилась вверх и чиркнула по жилистой шее муллы.

Голова в тюрбане упала к ногам аскеров.

Кажется, окружают. Пора пробиваться к своим.

* * *

За рукопашным боем наблюдал начальник штаба Болгарского ополчения подполковник Ефим Рынкевич. Когда окончилась война, он так описал этот бой:

«…Перекрестный огонь противника вывел из строя почти половину дружины. Ополченцы не успевали наклоняться, чтобы оказать помощь раненым товарищам, как тут же падали, подкошенные пулями.

Ополченец Дудар Караев — ординарец командира дружины, после смерти последнего, отдал свою лошадь раненному в грудь ротному командиру штабс-капитану Стесселю и, отстреливаясь, продолжал отступать пешком. Турки, увидев человека в черкеске, стрелявшего в них, сразу окружили Дудара, пытаясь взять его в плен живым. Но храбрый воин не растерялся: выхватив саблю и кинжал, он тут же уложил шесть человек и продолжал отступать к своим».

Бой переметнулся на окраины города.

К ополченцам приехал помощник генерала Гурко, О. Е. Раух. Он обскакал позиции и немедленно отослал Гурко записку: «Прибыв к отряду, я застал дело в следующем положении: неприятель в числе 8-10 батальонов сильно напирает с юга и юго-запада, он почти обошел город с юго-западной стороны и вошел уже в сады. Эски-Загру держать необходимо тем более, что она прикрывает проход, в который втянулись все обозы».

17 июля дружины оставили Эски-Загру и отошли в ущелье. Но недолго пришлось хозяйничать туркам в этом городе. Генерал Гурко собрал в кулак войска своего передового отряда и разгромил около 25 батальонов турецкой армии. Победы Гурко под Эски-Загрой и Джуранлы вынудили Сулёйман-пашу отойти к югу.

Отряд генерала И. В. Гурко остался владеть всей долиной Тунджи и выходом из ущелья.

Но эти успехи, как отмечал потом Гурко в своем приказе, достались дорогой ценой. В сражении за Эски-Загру болгарские ополченцы только убитыми потеряли 700 человек.

Генерал О. Е. Раух обратился с просьбой к Гурко о наградах героям-воинам Болгарского ополчения: «Люди дрались геройски, — писал он, — пока, подавляемые численным превосходством, не дрогнули. Такого адского огня, как в последние минуты под Эски-Загрой, я пока еще не видел, а болгары выдержали его спокойно и раз пошли даже в штыки…»

Просимые награды были даны. Генерал-майор Столетов вручил их достойным на высоте Шипкинского перевала, куда перешло Болгарское ополчение.

Отважные охотники Дудар Караев и Фома Тимофеев получили по две награды — за ночной поиск и молодецкую храбрость в бою.

* * *

Итак, прошло 40 дней войны на Балканах.

Отход Сулеймана-паши предвещал накапливание им сил и последующее генеральное наступление турок.

Русские войска укрепляли Шипкинский перевал и другие позиции на рубеже Балканских гор. Передовой отряд расформировывался.

В своем последнем приказе по отряду 31 июля 1877 года генерал-лейтенант Гурко подвел итоги сорокадневных боев.

Это был путь, овеянный славой русского оружия.

Первого августа солдаты поднялись из Шипкинских окопов на построение. Н. Г. Столетов зачитал приказ перед строем опаленных пороховым дымом дружин Болгарского ополчения.

Много теплых слов услышали солдаты о своих делах.

Георгиевские кавалеры Дудар Караев и Фома Тимофеев стояли по обе стороны Самарского знамени.

Генерал Столетов читал строки, в которых говорилось о последнем сражении. И только теперь многие поняли, что все пережитое ими в неравной схватке с неприятелем, все тяготы и испытания не пропали зря, они принесли общему делу неоценимую пользу.

«…Несмотря на такое подавляющее превосходство турецких войск, — читал Столетов, — вы с 8 часов утра до 2 часов пополудни с удивительным мужеством защищали свой родной город и тем дали возможность остальным войскам передового отряда разбить турок при селе Джуранли, вследствие чего было отступление всей армии Сулеймана-паши. В этом деле вы сразу показали себя такими героями, что вся русская армия может гордиться вами».

В заключение генерал Гурко в своем приказе высказывал мысль о будущем: «Вы — ядро будущей Болгарской армии. Пройдут годы, и эта будущая Болгарская армия с гордостью скажет: „Мы — потомки славных защитников Эски-Загры“».

ОСЕТИНСКИЕ ВСАДНИКИ ИДУТ В РАЗВЕДКУ

Пехотные части расформированного передового отряда и ополчение заняли оборонительную позицию на рубеже Шипкинского Балкана. Фланговые отряды русской армии оставались в прежнем положении: восточный — лицом к Рущуку, западный — к Ловче и Плевне. Таким образом, боевой порядок освободительных войск принял форму треугольника, обращенного острием (Шипка) к Фракии и Андрианополю.

Своим основанием «треугольник» опирался на южный берег Дуная с переправами, по которым проходили питающие армию обозы и, незначительные пока, подкрепления.

Небольшой отряд генерала М. Д. Скобелева по-прежнему обеспечивал прикрытие правофланговой группы войск русской армии. Кавалерийская бригада Тутолмина и ее авангард — Владикавказско-осетинский полк, были главной силой в руках Скобелева.

Порой складывалось такое положение, что Скобелев оставался с одним Владикавказско-осетинским полком и двумя-тремя батальонами пехоты, потому что командиры 9 и 10 армейских корпусов часто забирали кубанцев и чугуевских улан для заслона от возможных тактических диверсий турок.

А терские казаки и осетинские всадники, всегда находясь в движении, почти ежедневно натыкались на конницу турецкого мустахфиза и вступали в бой. Сотни постепенно редели и никем не пополнялись. К сожалению, о боевых потерях Владикавказско-осетинского полка не сохранилось полных сведений. До нас дошли лишь имена некоторых офицеров или тех воинов, кто пал, совершив подвиг, ставший достоянием истории. О многих безвестных героях не осталось и следа.

Нужно, однако, сказать, что сотни Кавказской бригады, действуя методами скрытых засад или внезапных ночных налетов на противника, имели сравнительно небольшие потери, что делает честь Скобелеву, Тутолмину и Левису. Их девиз — победа малой кровью! Они всеми силами стремились сохранить каждого человека там, где потери не принесут пользы.

После рекогносцировки Ловчи, 23 июля из отряда Скобелева был взят полк чугуевских уланов и переведен в 11 армейский корпус. По этому поводу полковник И. Тутолмин с горечью в сердце писал: «Подойдут ли к нам, т. е. к Павликанам, прибывшие три полка 4-й дивизии, или опять мы останемся одни, как всегда и везде, одни? А задачи выпадают на нашу долю нелегкие, требующие большого расхода людей, лишающие их необходимого отдыха, и видишь, как тает наша конница…»

24 июля Скобелев произвел усиленную рекогносцировку района Ловчи со стороны Слатино — Ловчинского пути. Утром следующего дня хорунжий Созрыко Хоранов доставил командиру авангарда Западного отряда русских войск князю Шаховскому сведения о противнике. Скобелев доносил: «Все захваченные языки свидетельствуют об отсутствии больших подкреплений со стороны Микре. Ловча занята десятью таборами из Плевны при двух орудиях, под начальством Ахмеда-паши».

От Шаховского Хоранов вернулся к начальнику штаба скобелевского отряда Паренсову с приказом: усилить наблюдение за Ловчинским шоссе.

Начальники конных разъездов Владикавказско-осетинского полка шлют одно за другим донесения о том, что гарнизон турок в Ловче встревожен недавней рекогносцировкой, примыкающие к городу высоты спешно укрепляются. Такие донесения поступили от офицеров Кузьмина, Пржеленского, Шанаева и Дударова. По дорогам, ведущим к штабу авангардного отряда, скачут нарочные с пакетами. Депеши, адресованные в полевой штаб армии, передаются эстафетой почтовых разъездов. За скупыми строками донесений и рапортов таится большая и трудная работа Кавказской бригады.

«Захваченные языки свидетельствуют…» Значит всадники Владикавказско-осетинского полка захватили в Ловче пленных. Кто их захватил, кто отличился в ночных схватках с турками — об этом ни слова не сказано. Офицеры уже привыкли к тому, что подвигами их солдат никто не интересуется.

И вдруг, в ночь на 27 июля, Скобелев получает письмо из Карагача-Болгарского от начальника штаба 11 корпуса: «Командир корпуса не может в настоящую минуту писать лично, но просит передать всему отряду искреннюю благодарность за дело 18-го июля и душевную признательность вашему превосходительству. Просит выслать с ротмистром Оболенским наградные листы лицам, бывшим в вашем отряде в бою под Плевной 18-го июля и вами удостаиваемых».

— Слава всевышнему! — воскликнул Тутолмин, когда узнал об этом письме. — Ордена будут!

Прибывший с разъездом корнет Батырбек Дударов вручил полковнику второй пакет — от генерал-лейтенанта Зотова:

«Полковнику Тутолмину. Пришлите принять 100 пудов сухарей. Приказал отпустить из полков 16-й дивизии. Прилагаемый приказ при прочтении прошу передать генералу Скобелеву. 26-го во Владине будет поставлен батальон с двумя орудиями…»

— Слава аллаху! — и сухари будут! Хоранов, вези пакет Михаилу Дмитриевичу!

До этого дня Кавказская бригада, не имея своих продовольственных учреждений, находилась на правах пасынка у 11 корпуса и снабжалась гостеприимным болгарским населением и за счет отбитых у турок складов и обозов. Что касается наград, то до сего времени георгиевские кресты получили 5 терских казаков, посланных на Главную квартиру с вестью о победе, и осетинский всадник Гуда Бекузаров, которому царь лично вручил орден за знамя, отбитое у турок под Самовидом.

Вечером прибыл из императорской ставки есаул Козлов с поручением передать Кавказской бригаде его сердечное спасибо за службу и за молодецкое ночное дело. Козлов передал бригаде благодарность и от имени Главнокомандующего.

Что же произошло? В бою под Плевной есаул Владикавказско-осетинского полка Козлов был назначен ординарцем командира 9-го корпуса генерала Криденера. Выполняя поручения генерала, Козлов показал себя храбрым и распорядительным офицером. Он объездил все войска крайнего левого фланга, видел, как полки Скобелева захватили командные высоты, как спешенные всадники Осетинского дивизиона, вместе со стрелками Курского полка, прикрывали отход многотысячного отряда князя Шаховского и отбрасывали турок до самых окраин Плевны.

Барон Криденер послал Козлова с донесением в императорскую ставку. Вот там-то, отвечая на многочисленные вопросы царя, и выложил Козлов все виденное им в кровопролитном сражении у Плевны.

Второй причиной резкой перемены отношения к отряду М. Д. Скобелева были изменения в командовании правым крылом русской армии (войска, собранные между Осмой и Видом). Назначенный командующим этого направления генерал Зотов в первом своем приказе объявил о составе Западной группы войск и включении в нее отряда Скобелева. Это побудило Зотова вспомнить о сухарях.

Пользуясь представленным правом писать наградные листы, Тутолмин рассчитывал включить в них не только участников «второй Плевны», но и тех, кто геройски вел себя на поле боя от Дели-Сулы до 25 июля, всех отважных охотников, отличившихся в разведке.

Но пока, по старым добрым законам казачества, нужно было устроить праздник по случаю приезда посланца «свыше» есаула Козлова. Но не было сухарей и водки.

Праздник все-таки состоялся. Свободные от службы казаки и осетинские всадники собрались на поляне за орудиями бригадной артиллерии. За два часа перед этим из Сельвии горожане привезли в подарок генералу Скобелеву бочку болгарского вина. Пользуясь его отсутствием, кавалеристы полностью «освоили» это вино.

Произнося очередной тост, Индрис Шанаев заверил, что ничего не будет за выпитое без спроса вино.

— Поймите, друзья, — говорил он, держа в руке походный рог, — пьем-то мы по такому случаю, что генерал еще бы бочку дал. Хцауштан, кончится война, мы пришлем Михаилу Дмитриевичу такую же бочку баганы^[15], которым восхищался сам князь Потемкин Таврический. Разве прогневается генерал, если я поднимаю этот тост за здоровье Михаила Дмитриевича Скобелева? Пусть наша слава будет его славой. Пусть его печаль будет нашей печалью. За здравие славного русского генерала Скобелева!

* * *

26 июля отряд Скобелева вновь произвел усиленную рекогносцировку Ловчи с юго-восточной и северной сторон. К двум часам дня закончился артиллерийский бой. Выполнив задачу, основные силы отряда отходили на исходное положение. Но Владикавказско-осетинский полк продолжал стоять на занятых им высотах горного кряжа Омаркиой — Павликаны. Терцы и осетинские всадники наблюдали за колонной турецкой пехоты, идущей по дороге София — Ловча. Колонну прикрывал большой отряд конницы мустахфиза.

Сотнику Шанаеву было приказано с отдельным постом осетинских всадников наблюдать подступы к реке Осме, что тянутся в обход Омаркиоя. Такая мера предосторожности объяснялась тем, что колонна низама могла зайти в тыл главным силам отряда Скобелева.

Через некоторое время командир полка Левис признал возможным отход на бивуак, но соблюдая осторожность, приказал начать отступление не всем полком, а посотенно.

Две сотни осетин и одна казачья были пока оставлены на кряже. Они в любую минуту могли отразить нападение турок из-за «Шоссейного перевала».

Турецкая конница только и выжидала момента, когда уйдут главные силы русских, чтобы атаковать их прикрытие. Турки уже научились различать наступление от рекогносцировок, настолько частыми они были, и пользовались неизбежным отходом рекогносцировочных групп.

Улучив удобный момент, часть турецкой конницы завязала перестрелку со второй осетинской сотней. Около 300 всадников бросились на правое крыло второй сотни. Но эта сотня, поддержанная свежими звеньями терских казаков, рванулась в контратаку, опрокинула турок и погнала их до самой колонны таборов низама.

В это же время произошла схватка у Омаркиоя. Индрис Шанаев, оставленный на кряже для наблюдения, заметил, что по кустам подбираются к высотам около полторы сотни турецких всадников, пытаясь обойти гору по левому берегу Осмы. Не давая команды голосом, Шанаев повел 1-ю сотню к опушке леса и ошеломил турок внезапным ружейным огнем. Пока аскеры находились в замешательстве, осетинская сотня обошла их с тыла и загнала в реку Осму.

С большим трудом выбралась по воде эта рассеянная группа турецкой кавалерии на правый берег и попала под огонь 30-го Донского полка.

В дело включились арьергардные подразделения Осетинского дивизиона.

— Тохма! Разма! — прозвучал клич корнета Дударова, который мчался впереди своей сотни.

— Тох! Тох! — эхом отзывался сотник Зембатов Тотрадз.

И весь Осетинский дивизион на своих крепких конях рванулся в сабельную атаку и преследовал турецкую конницу до самых стен Ловчи. Правый берег Осмы покрылся трупами аскеров. Некоторые всадники ловили турецких лошадей, а если они того не стоили, то снимали дорогие седла или подбирали ценное оружие. Но старшины приказали им бросить все и продолжать погоню.

Полковник Левис и офицеры Осетинского дивизиона поняли замысел Махмеда-паши. Выслав вперед несколько таборов низама для удара в тыл отходящих частей рекогносцировочного отряда, Махмед-паша решил отвлечь внимание русских разведчиков маневром конницы в обход горного кряжа. Но хитроумный план паши провалился благодаря бдительности Левиса и боевой инициативы осетинских охотников.

Командир Кавказской бригады с восхищением вспоминал о деле на берегу Осмы 26 июля: «Душою этого осетинского дела была всегдашняя их отвага, но запевалами этой увлекательной отваги были сотенные командиры Дударов и Зембатов».

Узнав о схватке Осетинского дивизиона с турками, Скобелев выслал для поддержки драгун. Но пока они двигались к Осме, дело уже закончилось.

Скобелев горячо поздравлял командира бригады: «Поздравляю вас с молодецким делом на глазах всех. Сердцем поздравляю вас и жду подробного донесения».

Разведка боем установила, что в Ловче находилось до 10 тысяч аскеров. Высоты, окружающие город, укреплены для круговой обороны, на них установлены дальнобойные батареи.

Генерал Скобелев пришел к выводу, что если не последует усиление гарнизона Ловчи, то довольно будет двух пехотных дивизий, усиленных кавалерией, чтобы уничтожить здесь турок.

Скобелев и его офицеры понимали всю важность предстоящего наступления на Ловчу и Плевну. Эти города-крепости, занятые крупными гарнизонами, представляли серьезную угрозу русской армии с запада, так же, как Рущук — с востока. Они занимали фланговое положение против Шипкинского рубежа. Не исключена была возможность того, что плевненская группировка обойдет Шипку с северо-запада. Кроме того, Ловча и Плевна сковывала значительную часть русских сил, необходимых для защиты Шипкинского Балкана, этой ключевой позиции всей кампании, где решалась судьба освободительной войны в Болгарии. Если Сулейману-паше удастся захватить перевалы и закрепиться на господствующих высотах Балкан, это повлечет за собой или поражение русских войск или длительную, многолетнюю войну.

…Скобелев доволен разведкой ловчинского укрепленного лагеря.

Сидя в своей палатке, разбитой рядом с ложементами у Присяки, Михаил Дмитриевич перечитывает данные рекогносцировки: донесения и «кроки» — схемы расположения вражеских батарей. Вспомнив о том, как осетины врубились в турецкую конницу без всякого приказа свыше и тем увенчали успех дела, генерал по-детски рассмеялся.

— Ай, молодцы!

Разбуженный этим возгласом ординарец вскочил с походной кровати.

— Слушаю, ваше превосходительство!

— А, проснулся, Сергей? Весьма кстати. Слетай, голубчик, к Паренсову, передай мою просьбу: послать дежурного офицера в Кавказскую бригаду с устным приказом — всем, не занятым в охранении, спать!

— Есть, спать! — и ординарец Сережа Верещагин, нацепив саблю, побежал к Паренсову.

Скобелев потушил свечи и уронил уставшую голову на стол.

На сторожевых постах Владикавказско-осетинского полка все было тихо и спокойно.

Над Балканами спускалась звездная ночь.

Лагерь по привычке долго не спал. Палатки терских казаков и осетин прикрывали со всех сторон скаты горной лощины. Оседланные кони с расслабленными подпругами неторопливо жевали трофейный овес. Коновязи располагались неподалеку от выезда из лощины. То там, то тут маячили силуэты патрульных.

Солдаты сидели у маленьких костров, вели оживленный разговор о минувших делах, о родном доме, о женах и невестах.

Самый большой круг собрался возле палатки командира бригады. Тут почти вся боевая знать Осетинского дивизиона во главе с ротмистром Есиевым. Это был молодой, но бородатый офицер в добротной серой черкеске. Подражая высшему начальству, он расчесывал бороду по сторонам на две половины.

— Говори, говори, Гуда, — обратился он к Бекузарову.

— Спрашивает царь, как я знамя у турка вырвал. Отвечаю: «Ваше величество! Подошли мы к Самовиду и началась свалка. Дорвался я до знамени и хвать его за полотнище. Турок-знаменосец такой здоровый, ваше величество, как вы примерно. Я перехватил древко и концом-то в турецкие зубы…»

— Это мы знаем, — отмахнулся Есиев. — Ты про царя рассказывай, каков он собой есть?

— Здоровый, как турок, которому я по зубам хватил. Борода у него точно такая, как у вашего благородия, только рыжей масти. Царь как царь. Георгия сам прицепил. — Гуда потрогал блестящий крестик на черкеске.

— Не говори так, Гуда, — серьезным тоном заметил Есиев. — Комплекцию православного монарха с некрещенным туркой сравниваешь! Царская борода имеет цвет, а не масть, это тебе не лошадиная шерсть. Все забываю спросить: отведал царского угощенья?

Гуда смешно сморщил свое узкое, хитрое лицо, взглянул на локоть, ободранный от частого ползания в разведке, и усмехнулся:

— «Отведал». Как вышел за порог, флигель-адъютант хлоп меня по плечу: «Следовайт за минэ, шнель!..» Плохо по-русски знает. Немец. Провел меня в буфетную, налил из серебряного кувшина анисовки. Пей, говорит, в честь царской награды. Я отвечаю: «Р-рад стараться, ваше сиятельство!» Выпил. Смотрю на него вопросительно. А он стоит и думает, что еще водки хочу. Наливает вторую. Спрашивает: «За что пьешь, молодец?» Отвечаю: «За то, чтобы все знамена взять у турецкой армии!»

— Вот за это ты молодец, Гуда. Но как же ты забыл выпить за здравие царя-батюшки.

— Не мог. Немец не дал закусить. Першило.

— К обеду не пригласили?

— Нет. Локтем закусил. — Гуда снова посмотрел на ободранный локоть черкески. — Там, ваше благородие, одних генералов и полковников человек сто. Сколько на них фуража уходит, а тут еще я…

— Фуража? Ты, Гуда, не заговаривайся.

Солдаты смеются. Из палатки выходит Левис с извечной трубкой в зубах.

— Об чем смех? Корнет!

Есиев со всеми подробностями докладывает Левису о рассказе Бекузарова. Полковник с хохотом возвращается в палатку.

— Что там? — спрашивает Тутолмин.

— Солдатские побасенки. Кавалер Бекузаров про царский обед рассказывал.

— Будет у нас сто кавалеров! Потрудитесь, Оскар Александрович, представить мне наградные реляции на осетин и терцев — безотлагательно. Смену дозоров составьте из тех, кто не был вчера в атаке.

— Будет исполнено.

— Не задерживаю вас, полковник.

И снова заскрипело перо командира бригады:

«Много бодрости духа должны были иметь казаки, чтобы выдержать эту бессменную сторожевую службу, находясь всегда в нужде и лишениях, ежечасно под пулею, но, слава богу, день прошел благополучно. Что-то будет ночью?»

Где-то у костра заунывным тенором пел казак:

Полковник отложил перо, вышел из палатки. Песня доносилась из расположения четвертой сотни терцев.

Полковник повторял про себя эти слова, чтобы запомнить. Кончилась казачья песня, и у костра второй осетинской сотни, где сидели Есиев и Гуда, кто-то протяжно, негромко затянул по-осетински:

Голос то мелодично переливался, то переходил в речитативную скороговорку, и протяжное «ой» соединялось с хоровой октавой всех сидящих у костра.

Зачарованный песней осетин, командир бригады не заметил, как к нему подошел дежурный офицер отряда, поручик Рижского драгунского полка. Полковник рассеяно выслушал офицера, передавшего устное приказание: спать!

Тутолмин понял суть приказа, но не решался перебивать такую чудесную песню. Не зная осетинских слов, он все же уловил ее глубокий смысл: горцы принесли в Болгарию тепло своей осетинской земли.

Мелодия внезапно оборвалась. Стало совсем тихо, но не надолго. Из-за крайних палаток послышались голоса:

— Стой! Пропуск?

— Плевна прописк.

— Пароль?

— Палмыр.

— А, это ты Гайтов? Не «Палмыр», а «Пальмира». Повтори пять разов сряду…

— Иды, к чертовой бабушкам.

Иналук Гайтов прибыл не один, а с разъездом Екатеринославского драгунского полка. Начальник разъезда офицер Масленников, посланный из Иглавы в Кавказскую бригаду, взял по дороге Гайтова из «почтового разъезда» в качестве проводника.

Масленников привез важную записку от командира 4-го армейского корпуса генерал-лейтенанта Крылова.

Тутолмин вызвал в палатку всех офицеров и сообщил, что на высоте деревни Кришино обнаружена значительная колонна турецких войск, преимущественно пехота. Она направлялась на шоссе из Плевны в Ловчу.

— Господа офицеры! Возможно, турки подошли уже близко к нам. Дорога каждая минута…

В лагере угасли костры.

Сотни Владикавказско-осетинского полка выступили на разведку неприятельской колонны, имея впереди дозоры пластунов-охотников.

Дивизион осетинских всадников родился под счастливой звездой, ему довелось воевать под командованием талантливых полководцев Скобелева и Гурко, судьба послала им таких блестящих мастеров сложного, ошеломляющего маневра, какими были полковники Тутолмин и Левис-оф-Минар.

Хорошая русская пословица: «Не зная броду, не суйся в воду» многие века бытует в военном мире.

Кавказская казачья бригада разведывала все возможные «броды» для наступления.

Если слаба была глубокая разведка неприятельских сил, то войсковая разведка перед правым флангом русской армии велась всегда активно и с пользой для дела. Владикавказско-осетинский и Кубанский кавалерийские полки, а также уланы и драгуны 9-го и 4-го армейских корпусов, всегда держали турок в поле зрения. Благодаря этому командиры соединений Западного отряда знали о малейших передвижениях турецких войск, и инициатива неизменно оставалась в руках русских военачальников.

Записка генерала Крылова командиру Кавказской бригады о движении значительной колонны низама из Плевны в Ловчу не содержала какого-либо требования или приказа, но смысл ее был ясен: драгуны заметили, а вы идите «пощупайте», что это такое. Командир корпуса был уверен в том, что казаки свою службу сами знают.

И вот, на рассвете 27 июля, передовые сотни Осетинского дивизиона увидели на шоссе огромную колонну турецкой пехоты под прикрытием отряда конницы. Но колонна шла не в Ловчу, как сообщал Крылов, а из Ловчи в Плевну. Значит, это другая колонна, а не та, которую заметили драгуны. В чем тут загадка?

Начальник первой осетинской сотни письменно донес: «Из лагеря выступило турецкое войско и движется в нашу сторону. Кавалерии более 200 человек. Корнет Дударов».

Полковник Левис немедленно выслал к Дударову 2-ю осетинскую сотню и запросил его о численности неприятеля и точном его направлении. Через полчаса Дударов донес: «Из города выступили значительные силы турецкой пехоты с артиллерией и конницей. Точного их числа определить еще нельзя».

На помощь двум осетинским сотням был двинут весь Владикавказско-осетинский полк.

На основании ранее полученной информации от Крылова Тутолмин донес генералу Скобелеву: «Табора 3 прибыло ночью из Плевны в Ловчу; теперь, вероятно, их отсылают обратно».

Как выяснилось позднее, колонна аскеров, идущая к Плевне, была значительно больше той, которую видели ночью. Теперь осетинские всадники насчитали 5 таборов пехоты, 6 орудий и 3–4 сотни конницы. Возникал вопрос: отступление это или демонстрация?

Командир Донского казачьего полка, временно входящего в отряд Скобелева, полковник Орлов разгадал, в чем тут дело. Движение сильной турецкой колонны на запад таило в себе сложный и далеко идущий план начальника ловчинского гарнизона Махмеда-Али-паши.

Кавказская бригада не раз трепала этот гарнизон, захватывала знамена и пленных. Ловча находилась в постоянной опасности от удара русских войск, стоящих за спиной казаков и осетинских всадников. Между тем, этот лагерь был единственной «промежуточной» базой для нападения плевненской группировки на Шипку с северо-запада. Для командующего армией Плевны Османа-паши было чрезвычайно важным захватить передовую позицию кавказцев в районе Омаркиоя.

Полковник Орлов писал Скобелеву: «Движение неприятеля не похоже на отступление…» Это было видно и по отсутствию тяжестей и громоздких обозов у турок. Дальновидный офицер сообщал далее, что турки хотят отвлечь основные силы Скобелева на запад и нанести удар по ослабленной центральной позиции русских, расположенной к северу от Ловчи. По-видимому, Махмед-паша, выполняя приказ своего командующего Османа, хитрого и прозорливого генерала, оставил на скрытом месте сильный резерв, а незначительную часть войск направил на запад, соединив ее с присланной ночью колонной, чтобы создать видимость отхода всего гарнизона Ловчи в Плевну. Но полковник Орлов разгадал его уловку. Маскарад был неполным — тяжестей и обозов не было.

«Это демонстрация, — писал в донесении Орлов, — вызвать наши силы на наш правый фланг, а затем атаковать центральную позицию… Если они пойдут вперед, я с двумя сотнями пойду на подкрепление Тутолмина».

Около 11 часов утра 27 июля командир Кавказской бригады получил записку: «Будь осторожен, чтобы не нарваться на пехоту, которой более 10 рот и два орудия. В лесу есть стрелки и кавалерия. Орлов».

Находясь на высотах правого берега Осмы, Орлов своим «донским орлиным взглядом» бдительно следил за турками и высказывал вполне обоснованные предположения о том, что они «темнят игру».

Тутолмин принял необходимые меры: на угрожаемом участке оставил кубанский полк.

Удар по неприятельской колонне требовал участия в деле нескольких пехотных полков 4-го армейского корпуса. Но престарелый и инертный генерал Крылов не выказывал к этому рвения. Скажем кстати, что начальники корпусов Ериденер и Крылов больше всего заботились о безопасности императорской ставки, а не о разгроме Плевненской группы низамов. Они держали многотысячное войско для усиленной охраны царя и великого князя Николая с его никудышним штабом.

Справятся ли сотни Владикавказско-осетинского полка с дерзкой задачей — сбить турок с шоссе?

Скобелев и Тутолмин являлись достойными учениками суворовской школы, сторонниками победы малой кровью. Они берегли святую кровь русского солдата.

Тутолмин в своих трудах несколько раз высказывался по поводу роли кавалерии в бою, поднимал проблемы ее взаимодействия с пехотой. Он считал, что самостоятельно кавалерия может быть использована для- активной разведки противника, для рейдов по его тылам, внезапных ошеломляющих налетов на врага, ночных засад и сторожевой службы. Разумеется, он имел в виду тактические возможности такого соединения, каким была Кавказская бригада, которая даже не имела штатной артиллерии.

«Если правила военного искусства, — писал он, — должны служить нам указанием, то, руководствуясь ими, следует помнить и то, что никогда ни единое из них не говорило коннице: „Бросайся на готовую к бою пехоту“. Напротив того, оно предостерегало от этого увлечения во все времена и включительно до последней франко-прусской войны (разумеется, кроме тех крайних случаев, когда конница обязана погибнуть для спасения главных сил или, жертвуя собою, вырвать победу, склоняющуюся на сторону противника)».

27 июля перед Кавказской бригадой встала необычная для конницы задача — выполнить роль главной ударной силы для атаки по колонне неприятеля и его резерву, нацеленному на открытый фланг бригады.

Дело началось с того, что две сотни Владикавказско-осетинского дивизиона открыли перестрелку со спешенными турецкими кавалеристами у каменоломен, которые находились на всем протяжении южного склона «наблюдательного кряжа». В огневой бой включился и вражеский резерв, о котором писал Орлов. Одновременно турки открыли орудийную пальбу по второму эшелону Кавказской бригады. Они всеми силами стремились к тому, чтобы приковать казаков к земле и удерживать их на одном месте.

Но осетинские всадники обошли каменоломни и ударили «в шашки». Турецкие конники не выдержали и обратились в бегство на свою пехоту и к окопам Ловчи.

Преследуя врага, всадники увидели, что четыре эскадрона турок повели наступление на открытый левый фланг Кавказской бригады. Сотенные командиры Дударов Батырбек и Зембатов Тотрадз принимают решение — «убить двух зайцев». И вот, при огневой поддержке одной сотни терских казаков, всадники Батырбека и Тотрадза заставляют турок бежать в горы — через лесистые кряжи Каракиойского ущелья.

Но вот, в разгар этой погони, они узнают, что 4 свежие сотни наступают на левое крыло. В это мгновение осетины выполняют тот недосягаемый для обыкновенной конницы прием, который в большинстве таких случаев относится к области отрадных мечтаний. Они, это олицетворение вдохновенных наездников, находясь в пылу опьяняющей погони, не теряют способности оставить полусотню для наблюдения за турками, идущими на Плевну, а с остальными внезапно бросаются в противоположную сторону, во фланг и тыл наступающим к Омаркиою.

Тот, кто действительно служил в коннице и по опыту знает ее сокрушающую силу в бесповоротном, прямолинейном направлении, тот поймет трудность приема, выразившегося в осмысленной удали осетинского народа.

Не успели еще турки развернуться, как осетины насели на них в шашки. Увлекаемые своими начальниками и старшинами, они опрокинули турок и с обычным своим гиком бросились в погоню…

* * *

28 июля в бригаду пришла запоздалая записка командира 4-го корпуса Крылова о том, что он «бросает» в дело два батальона, одну батарею, один эскадрон и сетует на нехватку частей на своем бивуаке. Однако предложенную поддержку использовать не удалось потому, что не с кем было драться: турки бежали в горы.

Так, блестящим маневром двух сотен осетинских всадников была решена трудная боевая задача, к выполнению которой готовился весь 4-й корпус.

Болгарское население вышло на склоны «Наблюдательного кряжа», чтобы захоронить десятки трупов зарубленных турок.

Бежавшие из Ловчи болгары говорили, что аскеры поклялись отомстить казакам за жизнь многих именитых воинов, в том числе офицеров, павших в деле 27 июля.

Предсказания болгар сбылись. Небольшие шайки конных башибузуков выезжали ночами из Ловчи, обстреливали казачьи разъезды. Особенно привлекал турок отдельный пост у Смочина, который можно было легко окружить и вырезать.

Кто-то из охотников Владикавказско-осетинского полка предложил известную во все века военную уловку: смастерить чучело часового и поставить его на видном месте ночью. Так и сделали. Уловка удалась. Ночью башибузуки подобрались к чучелу, чтобы захватить «часового» в плен. Казаки дали залп из засады и с трех сторон окружили турецких охотников, захватив их в плен.

В таких «молодецких схватках» шло время вплоть до 10 августа. Турецкое командование не решалось предпринимать против Кавказской бригады какие-либо действия крупными силами.

Наступившее затишье почти на всех участках При-дунайского театра военных действий таило приближающуюся бурю.

В штабе Западного отряда ожидали важных сообщений из Главной квартиры. Все части оставались на своих местах, никаких передвижений войск не происходило. Терские казаки и осетинские стрелки продолжали вести разведку укрепленного района Ловчи, охраняя подступы к Шипкинскому рубежу с запада.

ШИПКА В ОГНЕ

В ходе летней кампании 1877 года за Дунаем немаловажную роль сыграло письмо военного министра императору Александру II. Это был трезвый голос передовой части русского генералитета, к которой принадлежал и министр Д. А. Милютин.

Генерал Скобелев высказывал идею создания «своей собственной Плевны», то есть прочной блокады крупнейшего укрепленного лагеря турок на западе. Талантливый полководец понимал, что только полное окружение Плевны создаст условия для активных действий на центральном направлении. Но Главнокомандующий, под влиянием начальника штаба Никопойчицкого, метался из стороны в сторону — то отдавал приказ на третий штурм Плевны, то убеждал царя отвести армию за Дунай, то «пугал» всех, что сложит с себя обязанности главкома.

«Третья Плевна» свершилась, о чем будет рассказано впереди. Но так или иначе, идея Скобелева, а затем сложные маневры нового отряда Гурко по окружению плевненской группировки низама восторжествовали.

Толчком к этому послужили исторические события на Шипке, а также письмо Милютина.

21 июля 1877 года военный министр направил императору пространную записку, в которой изложил мысли, подсказанные наиболее одаренными военачальниками. Эти соображения сводились к следующему:

Начав войну с Турцией, командование русской армией имело весьма поверхностное представление о вооруженных силах Османской империи. С помощью Великобритании и других западных держав Турция создала сильную армию. Турецкие аскеры много лет не получали жалованья, но имели хорошее вооружение английского и французского производства, умели быстро окапываться, метко стрелять и проявляли исключительную стойкость при защите своих оборонительных позиций. Турецкие войска имели неограниченный запас патронов и снарядов и близко расположенные базы снабжения, тогда как русская армия испытывала острую нужду в боеприпасах и страдала от того, что ее базы находились далеко в России. Слабо развитый железнодорожный транспорт Румынии не обеспечивал быстрый подвоз всех средств материально-технического обеспечения армии. К тому же великий князь Николай и генерал-адъютант Никопойчицкий дело продовольственного снабжения передали в руки частной кампании «Грегер, Горвиц и Коган». Была создана лазейка для взяток и обогащения темных элементов. Эта сомнительная «кампания» фактически срывала снабжение войск.

Турки находились в более выгодном положении. Они всеми силами стремились к тому, чтобы обескровить русские войска, занять северную гряду Балкан и, получив крупные резервы, сбросить освободительную армию в Дунай.

«Если мы будем по-прежнему, — говорилось в записке Милютина, — всегда рассчитывать на одно беспредельное самоотвержение и храбрость русского солдата, то в короткое время истребим всю нашу великолепную армию».

Далее: «Вторгнувшись быстро в Придунайскую Болгарию и заняв несколько проходов через Балканы, мы разрезали силы противника. Но тот, кто прорывает центр неприятельского фронта, неизбежно сам ставит себя между двух огней, и потому занятое нами центральное положение между тремя разбросанными частями неприятельских сил (западная, восточная и южная) имеет и свои невыгодные стороны».

В выводах указывалось на необходимость иметь в действующей армии за Дунаем сильный стратегический резерв, чтобы попеременно подкреплять то правую, то левую, то переднюю группировку русских сил, что обеспечит постоянное преимущество над противником и возможность для наступления в глубь Болгарии.

«Осенью можно возобновить наступление.Внушить начальникам войск бережливость на русскую кровь!»

Царь не мог не внять голосу здравого рассудка и неумолимой логике этой записки, тем более что сама обстановка на театре военных действий складывалась таким образом: или ждать подкрепление из России, удерживая за собой Балканы, или потерять всю армию.

Командование принимает решение о переходе к активной обороне.

Защита Шипки становится решающим фактором в этот период военных действий за Дунаем.

* * *

8 августа было днем тревожных ожиданий. Кавказская бригада действовала в правобережье реки Осмы, а полк терцев и осетин находился значительно ближе других к Шипкинскому перевалу.

Утром командир Минского пехотного полка Мольский сообщил кавказцам о донесении генерала Столетова с Шипки: 7 августа в 11 ч. 30 м. пополудни с Шипкинского перевала было видно, как 24 табора, 6 орудий и 300 всадников движутся в боевом порядке от Эски-Загры и Манжлины по направлению к Янине. Судя по движению, наступление турок в равной степени возможно на Шипку или на Янинский проход через Балканы.

Но пока это донесение дошло до Кавказской бригады, обстановка на Шипке окончательно прояснилась. Генерал Н. Г. Столетов телеграфировал с Шипки Радецкому: «Доношу безошибочно, что весь корпус Сулеймана-паши, видимый нами как на ладони, выстраивается против нас в 8 верстах от Шипки. Силы неприятеля громадны, говорю это без преувеличения. Будем защищаться до крайности, но подкрепления крайне необходимы».

Тутолмин получил приказание генерала П. Д. Зотова — усилить бдительность на разъездах.

С этого момента началась усиленная перегруппировка русских войск с целью надежного прикрытия Шипки и изоляций плевненской группировки противника.

Для того чтобы избежать излишнего передвижения полков с одного места на другое, принимается решение изменить состав отряда Скобелева. Он получает приказ взять с собой Кавказскую казачью бригаду, выдвинуться ближе к западным скатам Шипкинского перевала и принять в свой отряд находящиеся там части (район западнее Сельви).

Владикавказско-осетинскому полку приказано обеспечить безопасность Типавского ущелья и, как всегда, нести службу боевого охранения войск и проводить разведывательные поиски в угрожаемых направлениях.

Начальником штаба отряда Скобелева был назначен капитан Куропаткин, отрядным адъютантом — сотник Владикавказско-осетинского полка А. В. Верещагин. Дежурными ординарцами Скобелева назначались младшие офицеры Осетинского дивизиона, чаще других — хорунжий Хоранов.

В полдень 10 августа Скобелев получил сообщение о том, что накануне войска Сулеймана-паши дважды атаковали Шипку и оба раза были отбиты; дружинам Болгарского ополчения очень трудно держаться, а поддерживающий их отряд князя Святополк-Мирского находится в опасности. В силу этого, отряду Скобелева в составе Кавказской бригады, Казанского пехотного полка и одного батальона Шуйского полка, было приказано перекрыть шоссе Сельви — Ловча, чтобы предупредить возможный удар ловчинского гарнизона на Шипку и соединение его с главными силами Сулеймана.

Капитан Куропаткин прислал распоряжение в Кавказскую бригаду: «…Начальник отряда просит вас прислать толкового урядника с двумя казаками на Шипку, где урядник должен явиться к генерал-лейтенанту Радецкому и затем оставаться на Шипке до получения письменного приказания относительно нашего отряда».

Таким образом, Владикавказско-осетинскому полку, находящемуся ближе к Шипке, предстояло войти в прямую связь с защитниками перевала, поскольку бригада поступала во временное подчинение Радецкого — командующего отрядом шипкинских высот.

Посланный на перевал разъезд был возглавлен не урядником, а майором Сипяниным. В состав разъезда вошли всадники Осетинского дивизиона Гуда Бекузаров и Татаркан Кайтов.

Разъезд выступил на облегченных от вьюков лошадях с однодневным запасом сухарей и двойным комплектом патронов.

Еще на подходе к Гарбово всадники услышали гул канонады. Это 27 орудий Радецкого вели контрбатарейный огонь. Шипку заволокло пороховым дымом.

Утро 8 августа было прелюдией знаменитой шипкинской эпопеи.

Охотники-наблюдатели Болгарского ополчения, выдвинутые по приказу Столетова на южные скаты перевала, доложили о приближении со стороны Казанлыка огромной колонны турецкой пехоты, прикрытой с трех сторон сильными разъездами конницы.

Произведенный в унтер-офицеры за дело под Эски-Загрой, Дудар Караев почти каждую ночь находился со своей командой охотников в передовых секретах. С самого начала войны он не расставался со своим другом Фомой Тимофеевым. Они теперь были всегда на виду у майора Константина Борисовича Чиляева, который принял дружину после гибели Калитина.

Начальником охотничьих команд был назначен капитан Петушков, произведенный в этот чин за молодецкое поведение в огне Эски-Загры. С некоторых пор унтер-офицеры Караев и Тимофеев оказались в роли помощников Петушкова во всех охотничьих делах. На того и на другого капитан мог положиться как на самого себя.

Воины Шипкинского отряда так пригляделись к начальнику охотников и его помощникам, что стали называть их «святой троицей», а для лаконичности — просто «троицей».

Начальник штаба ополчения Рынкевич нередко отдавал такие приказания ординарцу: «Послать на троицу два ведра воды, небось пропадают от жажды».

Нелегко солдату на Шипке. Брызжет над Балканами огнистое солнце. Жарко. А внизу простирается прохладная долина Тунджи, по праву называемая Долиной роз. Ее зеленый ковер справа и слева от Казанлыка украшен рубинами алых роз и жемчужной россыпью белых.

По этому роскошному ковру ползет огромная пятнистая змея. Это походная колонна турецкого низама. Змея вдруг останавливается, вытягивает голову в сторону Тыжы и Шейнова, подбирает хвост и разворачивает свое гибкое тело боком к перевалу: войска Сулеймана-паши принимают боевой порядок. Кажется, что гадюка расчленяется на несколько обрубков, и они превращаются в сотни маленьких змеят, ползущих к подножию Шипки. Это таборы аскеров.

«Святая троица» притаилась на своем наблюдательном холме, надежно прикрытом каменным выступом от дурной пули со своих позиций и густым кустарником от турецкого глаза.

— Любопытно, — говорит капитан Петушков, глядя в бинокль. — Кто из них Сулейман? Не тот ли вон, в белом тюрбане?

— Никак нет, ваше скородие, — отвечает Фома, — то ихний главнеющий мулла, который муфтий называется. Мы его кажын день видели в Герцеговине. Скажи, Дудар, так?

— Да, это великий муфтий, — подтверждает Караев.

— Над ним — зеленое знамя пророка. А вон там, где сверкают позолоченные шлемы, видите, господин капитан?.. Там паша под боевым знаменем низама.

— Надо полагать, голубчик, что под седлом Сулеймана лучшая в мире лошадь. Вот бы ее зацапать. Ты обещал, Дудар, подарить мне трофейного коня. Не так ли?

Дудар вздыхает:

— Далеко до Сулеймана, ваше благородие. На охране его личности и штаба находятся пять гвардейских таборов. Пока не умрет последний аскер из этого конвоя, никто не притронется к паше.

— Первеющий в мире конь, ваше скородие, находится под Султаном Абдул-Гамидом. Под Сулейманом — второй. А первеющий-то под самим Абдулом.

«Троица» спокойно ведет свою забавную беседу, как будто впереди не многотысячное войско живых: врагов, а картина, висящая в зале Екатерининского! Эрмитажа. Мечтатель Фома с грустью высказывает свое сожаление, что нет здесь царь-пушки, из которой можно бы пальнуть картечью в самую гущу турецкой орды. Петушков бредит чистокровными арабскими конями, а Дудар, в меру своих сил, старается придать беседе более деловой тон.

Так они и беседовали, пока майор Чиляев не прислал вестового с устным приказом капитану Петушкову: всем охотникам немедленно убираться восвояси, под укрытия ложементов второй линии.

* * *

В течение дня турки сосредоточились на исходные рубежи для атаки Шипкинских высот. Вражеские батареи пристреливались к гребню перевала и к артиллерийским позициям русских. Ружейный огонь был только на стыке ополченских рот с отрядом князя Святополка-Мирского, на крайнем левом фланге русских, где колонна аскеров пыталась пробиться в ущелье — в обход Шипки.

Ночь прошла неспокойно. Охотничьи команды ополчения лазили ночью к лагерю низама для наблюдения возможных перемещений войск противника. Но турецкие палатки стояли на месте.

В 10 часов утра 9 августа разразился бой. Главные силы корпуса Сулеймана-паши начали штурм, который не прекращался до 14 августа. Даже ночью не остывали жерла пушек. Когда ружейная стрельба стихала, убирались тела убитых и раненых. С рассветом Шипку снова окутывал дым канонады.

В первый день штурма жаждущий победы Сулейман-паша бросил против Шипки 27 тысяч аскеров, оставив в резерве только три тысячи человек. Как нескончаемая туча красноголовых муравьев лезли турки по крутым скатам Балканских высот, но, встреченные шквальным огнем и грохочущим смерчем камней, откатывались назад, залегали в лощинах, чтобы по первому зову сигнального рожка снова броситься вперед с возгласами «алла-алла!»

К исходу 9 августа пехота низама закрепилась в Ключевом овраге, где находился источник жизни шипкинского отряда — родник.

В полночь майор Чиляев вызвал охотников Караева и Тимофеева к себе в блиндаж.

— Как дела, други? — задал он обычный вопрос. Еще не зная, для чего вызвал их командир дружины, Дудар ответил, что дела плохи и надо любой ценой отбить родник.

— Осмелюсь доложить вашему высокоблагородию свой план захвата Ключевого оврага, — с жаром говорил Караев. — Дозвольте нам с унтер-офицером Тимофеевым набрать отряд охотников в сто пятьдесят человек. Мы хорошо знаем все скрытые подходы.

И Дудар рассказал о своем плане.

За полчаса до рассвета неслышно подойти к оврагу с восточной и западной сторон. К этому времени две роты 3-й дружины выдвинутся на линию ночных секретов. Караев даст сигнал белой ракетой. В этот миг Центральная батарея откроет стрельбу через овраг по основной линии турецких позиций, две роты ополченцев крикнут «ура», а охотники ворвутся в овраг.

— Пусть они, ваше высокоблагородие, как можно злее горланят «ура» и стоят на месте. Остальное мы сами сделаем. Турки побегут на свою главную позицию, уверен. Как выбьем их, даю красную ракету, и тогда две роты займут позиции в Ключе.

Чиляев задумался. Риск немалый! Но оставлять солдат на голодном пайке воды — страшное дело. Вероятно, турки и закрепились там, чтобы уморить жаждой защитников перевала.

Майор был несколько озадачен инициативой охотников. Он вызвал их с другой целью — разведать, не передвигаются ли обозы турок в западном направлении — к Ловче. Но перспектива возврата водного источника заставила отложить пока все прочее. К тому же ополчение ежедневно получало донесения о фланговых движениях турок от Владикавказско-осетинского полка. Для Чиляева, как и всех офицеров отряда Радецкого, на первом плане было создание прочной обороны Шипки.

— Позвольте, — спросил майор, глядя на часы, — когда же вы успеете набрать сто пятьдесят охотников? Уже второй час ночи.

— Они набраны, господин майор. Нужно только ваше разрешение. А насчет «ура» их благородие капитан Петушков уже условился с пятой и шестой ротами.

— Почему капитан не прибыл лично?

— Ваше высокоблагородие, — ответил Фома, — их благородие по приказу вашего высокоблагородия находятся на ночной рекогносцировке.

— Ну, с богом! — ответил командир дружины. — Выбьете турок, считайте, что новые кресты уже висят на вашей груди.

— Р-рады стараться! — молодецки гаркнул Фома за двоих.

Вылазку охотников, громовое «ура» ночью, когда было сравнительно тихо, аскеры приняли за атаку всего Шипкинского отряда и покинули не только Ключевой овраг, но и две соседние с ним высоты. Потери охотников унтер-офицера Караева были ничтожными — четыре легко раненных. Турки оставили в овраге около десяти трупов убитых.

Караев и Тимофеев оставались в овраге до утра 11 августа, вели наблюдение. На рассвете капитан Петушков вызвал их наверх. И когда друзья выбирались из оврага, начался решающий штурм Шипки — «адский приступ».

Турецкая пуля пробила руку Караева. Петушков приказал Дудару следовать с санитарным обозом в Гарбово.

— Я еще держусь на ногах и могу принести пользу, — ответил Караев.

С этого часа он, как унтер-офицер, выполнял различные поручения начальника штаба ополчения — бегал к брянцам, орловцам, на Центральную и «Крылатую» батареи.

Бывая на разных участках обороны, Караев, как никто другой из младших чинов, хорошо знал общую обстановку.

Он видел, как на Шипку прибывали новые роты пехотинцев. Потом какая-то стрелковая часть поднялась на казачьих конях верхом и сразу, с ходу, бросилась в огонь сражения. Это был тот критический момент, когда Шипка держалась на волоске, окруженная с трех сторон лавиной вражеских войск. Генерал Радецкий днем раньше по приказу главного штаба направил свой резерв к Рущукскому отряду, потому что кому-то померещились «главные силы» турок именно там, и личная безопасность принца Александра оказалась «под угрозой».

Только находчивость казаков, посадивших на своих коней стрелков 4-й пехотной бригады, спасла Шипку. Батальон стрелков дружной штыковой атакой выбил турок с наиболее опасного участка, отбросив их к Лесному кургану. К вечеру подтянулась остальная часть 4-й бригады, а через день на перевале появилась 14-я пехотная дивизия генерала Драгомирова.

К ночи 11 августа число защитников Шипкинского Балкана достигло 7 тысяч штыков при 28 орудиях.

На следующий день Сулейман-паша двинул на штурм все свои войска при 48 орудиях и предпринял новую попытку окружить перевал и сломить сопротивление русских и ополченцев Болгарии. Активизировались рущукская и плевненская группировки низама. Это взаимодействие осуществлялось турецким командованием через связных-лазутчиков.

Под покровом ночи 12 августа генерал Ф. Ф. Радецкий сумел подтянуть к Шипке резервы и увеличил силы отряда до 15 тысяч штыков и 36 орудий.

В кровопролитных боях 12 и 13 августа русские войска и ополчение ценою героических усилий отразили все атаки турок, но все же не смогли сбить их с гор. Трудность борьбы заключалась в том, что защитники перевала отбивались от неприятеля, наседавшего с трех сторон: с северо-востока — группировка Вессель-паши, с юго-запада — Расим-паши. С юга наступали главные силы под командованием Сулеймана. Во всех этих направлениях русские войска контратаковали противника, и каждое направление было решающим. А Центральная батарея обеспечивала поддержку контрудара в южном направлении. Сектор обстрела других батарей был ограничен неудобным их расположением. Поэтому на других участках оборону решал ружейный огонь и русский штык.

Дальнейший штурм Шипки многократно превосходящими силами противника мог привести к падению этого главного бастиона Дунайской армии. Каждый приступ уносил сотни жизней русских солдат и воинов Болгарского ополчения.

Радецкий и Столетов решились на рискованный шаг — поднять войска для контрудара во всех направлениях и выбить турок с занимаемых ими высот.

Это был морально-стратегический ход с целью приглушить наступательный порыв аскеров, заставить их перейти к обороне.

До 13 августа включительно русские солдаты и ополченцы отбивали атаки турок, отбрасывали их штыком, а сами оставались на прежних позициях. Теперь предполагалось, после отражения штурмующих цепей турок, стремительным контрударом сбросить их с гор.

До полудня 14 августа шел беспрерывный огневой бой. Воины Шипки не имели возможности выпить глоток воды, хотя и стояла невыносимая жара.

Враг наседал. На головы турок летели камни, бревна и даже трупы аскеров.

Когда взвились знамена бригад, полков и стяг ополчения — Самарское знамя, горнисты заиграли: «Вперед!»

Русско-болгарское «ура» слилось с гортанным турецким «алла» и все покатилось вниз, как горная лавина из живых и мертвых тел.

В этот момент Дудар Караев находился в самой гуще 3-й дружины и был ранен в ногу.

Когда удалился и затих кромешный ад битвы, чьи-то добрые руки подняли Дудара. Он очнулся от беспамятства и увидел перед собой «виноватую» улыбку Фомы Тимофеева. Рядом с Дударом стоял охотник Христо Бошков с флягой холодной ключевой воды.

Караев сделал несколько глотков и опять потерял сознание. Он пришел в себя на перевязочном пункте, в большой белой палатке.

Болгарка, сестра милосердия, перевязывала ему ногу, наложив большой слой корпии на то место, где прошла пуля.

— Есть же люди, которых пуля не берет, — говорила она кому-то, проворно работая руками. Дудар спросил на чистом болгарском языке:

— Кого пуля не берет?

— Вы проснулись? О! Значит долго не пролежите. А пуля не берет нашу Райну, ополченку. Шестой день она воюет на Шипке, во всех атаках была, и не ранена даже. Господь бережет.

— Райна? Слышал. Смелость ее бережет. Чудесная девушка.

— Как это понять? — спросила сестра.

— Солдаты говорили: когда Райна появляется в цепи ополченцев, они идут в штыки и опрокидывают аскеров. Сами понимаете, опрокинутый турок не стреляет, бежит. Потому и пуля Райну не берет.

— Лежи смирно, братушка, Спи.

В палатке появились земляки-всадники разъезда. Как они узнали о ранении Караева, было загадкой для него.

— Откуда вы, дорогие мои? — спросил Дудар, морщась от боли.

Гуда Бекузаров приложил руку к кубанке и доложил:

— С почтовым разъездом от его превосходительства генерала Скобелева при его высокоблагородии майоре Сипягине, ваше благородие!

— Какое я «благородие» — такой же урядник, как вот Иналук.

— Хуцауштан, значит будешь офицером, раз Гуда оговорился: верный признак! — Гайтов Иналук вытер обильный пот со лба Караева. — Говорил я тебе, Николай, иди к нам в дивизион. Еще на Дунае говорил, помнишь? У нас бы служил — живой бы был.

— Я и так живой.

— Полуживой. — Татаркан открыл флягу. — Эх, жалко, нет нашей араки, она от всех болезней… Выпей болгарского, легче будет.

Расставаясь с друзьями, Караев обещал приехать после госпиталя в дивизион осетинских всадников.

— В залог возьмите моего коня Тохдзу. Фома покажет, где он. Берегите Тохдзу, он же мне друг.

Караева провожали многие охотники 3-й дружины. Христо Бошков подал ему флягу с водой.

— Возьми флягу, братушка. В ней наша вода, из Ключевого оврага. Ополченцы спасибо тебе говорят, что воду отбил у турков. Набирают в ведра воду и говорят: «Это родник охотника Дудара». Вот как.

Скрипнула болгарская арба с высоченными колесами, повезла Караева в госпиталь. Хотя свежая рана терзала его, но на душе было легко: турки сбиты с гор, едва ли они еще осмелятся лезть на приступ Шипкинской твердыни. Дудар повстречался с земляками. Тохдзу получит от них уход и ласку.

Не мог знать Караев, что еще четыре месяца будет длиться жестокая борьба за Шипку. Много крови прольется здесь, пока богатыри русского и болгарского народов спустятся с гор, погонят ненавистного врага от Шейново до Константинополя, и молодой бледнолицый Султан Абдул-Меджид подпишет договор о капитуляции.

«ВЫШЕ ВСЯКОЙ ПОХВАЛЫ»

В шестидневных боях на Шипке турки потеряли только убитыми 6,5 тысячи человек, русские и болгары — около 3700.

Сулейман-паша не терял надежды на прорыв через перевал и соединение с рущукской и плевненской группировками; вместе они значительно превышали по численности его корпус, наступающий с юга.

Петербургские и московские газеты в военных сводках сообщали: «На Шипке спокойно», хотя отряд Радецкого постоянно находился под шквальным огнем артиллерии противника и нередко отражал атаки.

Особую активность проявляли турки на путях обхода Шипкинского Балкана с юго-западной стороны, где открывалась возможность соединения с гарнизоном Ловчи, а затем и Плевны.

Почти вся ответственность за обеспечение безопасности этого участка легла на отряд генерала М. Д. Скобелева и прежде всего на кубанцев, терцев и осетинских всадников. Они день и ночь «шныряли» по лесам и долинам рек, перехватывали разъезды турецкой конницы, уничтожали мелкие шайки башибузуков. В отдельных случаях батальоны и полки Скобелева принимали бой с рекогносцировочными отрядами турок, надежно прикрывая перевал через Иметли и все пространство от Сельви до Гарбово.

На Шипке, как и прежде, находился разъезд Владикавказско-осетинского полка в ожидании каких-либо безотлагательно важных распоряжений Радецкого. 30 охотников во главе с сотником Шаровым и хорунжим Шапрынским находились на Иметлийском перевале для наблюдения за действиями левофланговых частей корпуса Сулеймана.

При назначении иметлийского разъезда получилось то же самое, что на правом берегу Дуная, когда генерал Раух создавал отряд из 600 охотников. Идти в разъезд пожелали 150 казаков и осетин, а требовался один взвод. Начались споры — кому идти. Это было в разгар первых шипкинских сражений, и разъезду мог представиться случай участвовать в боях за перевал на его западных скатах. Многие рвались туда. И только брошенный между воинами жребий утихомирил их. На долю осетинских сотен выпало шесть мест.

15 августа всадники Иналук Гайтов и Гуда Бекузаров доставили полковнику Тутолмину записку генерала Радецкого о том, что «после ряда безуспешных попыток овладеть Шипкой последовало затишье, которым турки хотят воспользоваться, чтобы обойти правый фланг русской армии на Зелено-Древо и Иметлийский перевал».

Разведка Иметлийского перевала, возложенная на разъезд казаков и осетин, приобрела весьма важное значение не только на данный момент, но и для будущего. Достаточно сказать, что именно в этом месте в декабре 1877 года отряд генерала Скобелева совершил беспримерный зимний переход через Балканы и отсюда спустился к Шейново, что явилось ошеломляющей неожиданностью для турок.

Выполнив данное поручение, после ряда молодецких схваток с турецкой конницей, разъезд вернулся в отряд. Тутолмин просил Скобелева поблагодарить отважных охотников — они «были замечательно хорошо подготовлены подойти ближе к туркам».

Владикавказско-осетинский полк, помимо разведки, выполнял еще одну важную обязанность. Терцы и осетины должны были ограждать болгарское население от грабежей и разбоя башибузуков, охранять становища бездомных женщин, детей и стариков, спасать остатки их имущества. Кстати сказать, этим пользовались турки, засылая в тыл русской армии своих лазутчиков под личиной беженцев.

Лесистая местность на подступах к Типаве и по южной стороне сельвинского шоссе давала приют — башибузукам. Зная все тропинки в этих местах, они пробирались по ночам в болгарские деревни, грабили население, угоняли скот.

15 и 17 августа под Типавой и 19-го под деревней Острец разъезды Владикавказско-осетинского полка начисто вырубили несколько бандитских шаек, после чего башибузуки не появлялись больше в этих местах.

Между тем Кавказская казачья бригада усиленно готовилась к взятию Ловчи. От предстоящего сражения в немалой степени зависела участь Шипки и безопасность района Селави. «Пока жестокий бой на перевале Шипки не разрешится, — сообщал в Кавказскую бригаду начальник штаба Сельвинского отряда — до тех пор отряд генерала Скобелева должен служить заслоном для Сельви. Из Сельви на Шипку уже взята бригада».

День за днем происходила перегруппировка войск Западного отряда для предстоящего наступления на Ловчинский укрепленный лагерь. Владикавказско-осетинский полк занял свои прежние позиции в районе Омаркиоя на левом берегу Осмы. Такое расположение предвещало полку и всей бригаде быть в роли наконечника копья, пущенного в Ловчу.

Вскоре это подтвердилось. 21 августа начальник штаба Скобелевского отряда, капитан генерального штаба Куропаткин прислал командиру Кавказской бригады распоряжение: «Сегодня в ночь большая часть батарей будет поставлена на позицию. С рассветом начнется артиллерийская подготовка и утром — атака центра позиции Рыжей горы. Эту атаку поручено вести генералу Скобелеву».

Перед рассветом 22 августа Владикавказско-осетинский полк выдвинулся на первую линию боевого порядка бригады — по обе стороны шоссе Ловча — Плевна. В задачу терцев и осетин входило перекрытие шоссе и, следовательно, охрана правого фланга русских войск, наступающих на город (общее командование этой группой было возложено на генерал-майора князя Имеретинского).

В назначенный час приданная полку 8-я Донская батарея горных орудий открыла дружный огонь по северо-западным высотам Ловчи.

Бой начался. Вскоре командир Кавказской бригады получил записку начальника штаба отряда: «Велено передать, что стоите на плевненском шоссе хорошо. Всеми мерами демонстрируйте на Микре^[16]. Непременно стреляйте. Нам необходимо отвлечение, ибо в 11 или 12 часов идем в атаку левым флангом Скобелева. Развязка у нас во многом зависит от вашей энергии. Паренсов.»

Турецкая артиллерия открыла массированный огонь по центру отряда Имеретинского, где наступала бригада генерала Добровольского.

Владикавказцы выкатили вперед орудия и повели стрельбу в упор по флангу вражеской батареи и по ложементам турок, расположенным на высоком кургане. Противник обратил огонь в эту сторону.

Осетинский дивизион и 1-я сотня терцев стояли правее батареи и готовы были к демонстративной атаке на Микре.

Весь полк стоял в досягаемости ружейного огня и нес потери, но он отвлек внимание турок и дал возможность 3-й пехотной бригаде Добровольского двинуться вперед через реку Осму.

Полковник Левис выслал вперед стрелков из 1-й сотни терцев на гребень прилегающего холма, и через час упорной перестрелки турки покинули ложементы. Сотня потеряла несколько человек ранеными.

Владикавказско-осетинский полк двинулся вперед. Пехота Добровольского рассыпалась редкой цепью по берегу. С господствующего кургана раздались выстрелы по русской пехоте, но взвод 8-й батареи вновь приковал к себе внимание турок и вызвал их огонь на себя. Вскоре батарейцы подбили одно турецкое орудие, а через мгновенье на кургане раздался оглушительный взрыв — русский снаряд попал в склад зарядных ящиков.

Сражение переметнулось с высот на долину Ловчи. Полковник Левис выжидал момента, когда турецкая пехота начнет отход на Микре, чтобы ударить «в шашки».

Бой принимал все более ожесточенный характер. Пехотинцы, наступающие слева от владикавказцев, брали один окоп за другим, пулей и штыком выбивая турок из насиженных мест.

Паренсов прислал с офицером записку кавказцам: «Вступаем в город, но тыльный редут еще не взят, — атакуем. Делайте свое дело по усмотрению и войдите в Ловчу, наблюдая за Плевной и Микре».

Чувствовалась близость развязки. Батарейцы продолжали пальбу по большому кургану; там уже началась какая-то подозрительная возня турок.

«А Левис, как орел, выслеживал свою добычу, — вспоминал впоследствии командир бригады. — Отделившись от полка, он и человек пять его оруженосцев не сводили глаз с высокого кургана. Он должен был уловить то мгновенье, когда погнутся турки, и броситься с полком наперерез дороги к Микре».

Наконец над курганом взвилось боевое знамя Скобелева. Цепи русской пехоты устремились под барабанный бой в котловину Ловчи.

— Пора! — воскликнул Левис. Терские казаки и осетины двинулись вперед. Над всадниками пестрели разноцветные боевые значки сотен на длинных пиках. Из-за соседней с курганом деревни появилась густая колонна турецкой пехоты, она стремительно двигалась в общем направлении на Микре — Плевну.

— С богом, други! Шашки вон! — скомандовал Левис.

И как трепетные птицы из рук полковника вырвались и полетели вперед 1-я и 2-я осетинские сотни, 3-я и 4-я — терские.

На пути всадников появилась невидимая прежде преграда — ручей. Сотни приняли клинообразный порядок, преодолевая ручей в удобном месте.

Турецкая колонна открыла ружейный огонь по конникам. Осетины перескочили речушку и ударили «в шашки» с полоборота направо. Две сотни терских казаков развернулись налево.

Началась невероятная сеча.

В самый ее разгар первая сотня терцев, под командой Астахова, врубилась в тыл неприятельской колонны. А с фронта раздавался боевой клич осетин:

— Тох! Тох!

Земля стонала под копытами славной русской конницы. Турки защищались, как могли, но разве можно было вести разумную стрельбу перед лицом этого «терского вихря»!

Голубой с позолотой значок первой сотни осетин плыл навстречу казакам славного есаула Астахова. Гуда и Татаркан прорубались навстречу им. Турки метались по сторонам, чтобы избежать рокового удара кривой кавказской гурды, но приученные к бою кони сами подлетали к ним, чтобы всаднику сподручней было рубить.

— Тох! Тох! Тох!

Осетинская сотня окружила каменные домики, стоящие вдоль ручья. Двое турок из мустахфиза, прижавшись к стене ограды, направили свои длинные штуцеры со штыками в грудь коня Бекузарова. Гуда натянул поводья, конь сделал «свечу» на задних ногах — крен в сторону. Этому его учил отважный наездник.

Гремят пистолетные выстрелы — Дударов и Шанаев, не сбавляя бег коня, в упор сразили двух аскеров со штуцерами.

Гуда прорубается к синему боевому значку Астахова. Шашка прочерчивает круг, и аскер падает вниз. Бекузаров не оглядывается: по тяжести удара он чувствует, что аскер не поднимется и не выстрелит вслед.

Вот и казаки! Гуда летит навстречу есаулу Астахову, машет ему черной шапкой, зажатой в левой руке.

Теперь разрезанная на две части колонна турок рассыплется и покажет спину.

Где-то совсем рядом раздается беспорядочная трескотня винтовочных выстрелов.

Пробитое в грудь тело Гуды падает к ногам аргамака Астахова. Но есаул, бросив стремена, скатывается с коня и ложится рядом с Бекузаровым. Астахов тяжело ранен. Он смотрит в лицо Гуды и узнает в нем героя ночного дела 3 июля у Самовида. Да, это он, осетинский всадник Бекузаров, который захватил турецкое знамя. Есаул не видит признаков жизни на его лице; на левом виске Гуды алеет смертельная рана.

Аргамак есаула похрапывает у тела хозяина. Скакун Бекузарова бьет копытом сухую землю. Слышится его тихое ржание, похожее на плач ребенка.

Друзья уже мечутся по полю, ищут есаула и георгиевского кавалера Гуда. Они нашли их невдалеке от Ловчинского шоссе. Астахова отправили в госпиталь. Бекузарова унесли в лагерь, чтобы проститься с ним навсегда.

* * *

Колонна турецкого гарнизона Ловчи показала спину. Этому способствовало появление на поле боя лейб-гвардейского эскадрона терских казаков под командой ротмистра Кулебякина.

Полки Кавказской бригады и гвардейцы рванулись в погоню.

Турецкая кавалерия, обязанная прикрывать пехоту со всех сторон, мечется вправо и влево от дороги на Микре, чтобы избежать смертоносных ударов русской конницы.

Генерал Паренсов посылает гонца с приказом к командиру бригады: «Начальник отряда свиты его величества генерал-майор Имеретинский ожидает от вас самого настойчивого преследования».

— Того же ожидает и генерал Скобелев и приказал передать это на словах, — добавляет гонец князя.

С каждой верстой погони толпы турок тают, как пороховой дым. А Скобелев присылает новых и новых ординарцев с устным приказом: «Преследовать донельзя».

На северной окраине деревни Микре турки попытались залпами ружейного огня задержать конницу. Получилась заминка. Многие всадники спешились, положили коней и из-за их спин открыли отчаянную стрельбу по цепи аскеров. В этот момент к Левису подскакал на взмыленном коне хорунжий Хоранов.

— Господин полковник! Скобелев передает: «Преследовать до потери сознания!..»

— Передайте генералу: они не уйдут, — спокойно отвечал Левис.

Созрыко Хоранов указал плеткой на поле боя:

— Разрешите, ваше высокоблагородие?

— Разрешаю. Передайте слова Скобелева ротмистру Есиеву. Только не зарывайтесь. Генерал ждет вас.

Серый «Араб» Хоранова рванулся с места в карьер, и Созрыко скрылся за облаком дыма и пыли. А через несколько минут он уже мчался рядом с Есиевым впереди второй сотни осетин в обход турецких стрелков, сидящих за баррикадой из повозок.

Снова началась страшная сеча. Посланный Тутолминым эскадрон лейб-гвардейцев вихрем налетел на табор прикрытия с южной стороны.

У самых повозок началась свалка — дрались за знамя. Турки оторвали его от древка, чтобы спасти, казаки и осетины бросились отнимать. Разодранное и скомканное полотнище летело над головами — осетинские всадники и казаки перебрасывали его, как мяч в игре. Созрыко пробился вперед и подхватил острием шашки зеленое полотнище. Какой-то раздетый до пояса бритоголовый аскер ударил хорунжего тесаком по левой руке. Но Хоранов не чувствовал боли. Круто повернул «Араба», крикнул: «Дорогу! Дорогу!..» и помчался к шоссе. Турки пустили вслед молодцу десятки пуль, одна из них сбила с него шапку, но всадник, пригнувшись к луке, мчался вперед.

Табор прикрытия был изрублен. Казаки и осетины углублялись в горы. Турки завалили дороги в узких местах артиллерийскими фурами, пушками, зарядными ящиками. Но эти препятствия быстро разбирались передовыми группами преследования, и конница стремительно двигалась вперед, оставляя за собой сотни вражеских трупов.

День уходил. Очертания западных Балкан таяли в вечерних сумерках. Никого уже не видно было впереди. Остатки уничтоженного гарнизона Ловчи в одиночку расползлись по скалистым горам, чтобы пробиться на Медевен и Плевну.

Не видя перед собой противника, осетинские сотни, терцы и кубанцы вернулись в освобожденную Ловчу.

* * *

Через два дня князь Имеретинский доложил Главнокомандующему Дунайской армии:

«Взято два знамени. Одно из них представляю, другое хранится в Калужском полку, дерущемся в настоящее время с противником, а потому представить его не могу.

По выступлении моем из Ловчи, генералом Давыдовым в центре и на моем левом фланге позиции неприятеля похоронено 1200 тел. Во время нахождения отряда в Ловче 23 августа похоронено 1000 тел. Во время преследования неприятеля 22 августа Кавказской бригадой и эскадроном собственного его величества конвоя изрублено 4000 человек». Далее в донесении перечислялись трофеи.

Так закончилось дело 22 августа.

Победа у Ловчи была добыта ценой великого ратного труда русских воинов при весьма незначительных потерях. Но потеря и одного боевого товарища, горька и безутешна.

Вечером 24 августа охотники Осетинского дивизиона понесли на высокий холм завернутого в зарамагскую бурку Гуда Бекузарова, за ним шел осиротевший боевой конь. Друзья положили тело героя к братскую могилу — рядом с русскими богатырями, павшими при штурме города и, склонив голову, произнесли тихое слово:

— Рухшаг^[17].

Падение Ловчи перепутало все карты Турецкого командования. Теперь войска корпуса Сулеймана-паши как бы отодвинулись от Плевненского укрепленного лагеря, в котором находилась многотысячная армия Османа-паши. Взятие Ловчи и уничтожение ее гарнизона русскими войсками обеспечивало безопасность Шипки с юго-запада. Этим и объяснялось сравнительное затишье на Шипкинском рубеже.

Но укрепленный лагерь Плевны сковывал значительную часть Дунайской армии на ее правом фланге и, естественно, не давал покоя русскому командованию. Передовая часть офицерства и такие генералы, как Скобелев, утверждали, что только прочная круговая осада Плевны обеспечит безопасность Западного отряда, а следовательно, и удержание Балкан. Блокада требовала большого резерва войск. Они еще формировались в глубине России.

Армия не располагала достаточными силами ни для осады, ни, тем более, для штурма города-крепости Плевны. Но в разгар Ловчинского сражения к Западному отряду генерала Зотова присоединились Румынский корпус и пять кавалерийских полков из бывшего передового отряда Гурко.

Окрыленный солдатской славой ловчинской победы Главнокомандующий великий князь Николай принял решение — наступать. Перед ним лежала прекрасно вычерченная карта укрепленного лагеря. Несколько ярусов глубоких траншей окружают Плевну. Обращенная к русским войскам линия обороны имеет протяжение 15 верст. Это — внешний обвод крепости. Несколько рядов укреплений, связанных между собой лабиринтом ходов сообщения с перекрытиями; на господствующих высотах — свыше 70 орудий. Гарнизон лагеря составил 36 тысяч аскеров низама, не считая конницы башибузуков.

Главнокомандующий и его штаб должны были исходить из опыта предыдущих неудачных сражений у Плевны и разработать глубоко продуманный план, учитывая, что штурм такой твердыни может повлечь за собой огромные потери русских войск.

Но на этот раз, после очередного приступа меланхолии, в штабе Дунайской армии царили «шапкозакидательские» настроения.

Чтобы выиграть «Третью Плевну», нужны были тщательная подготовка к наступлению и выбор удачного момента для штурма. Главнокомандующий пренебрег этими требованиями. Он назначил атаку на день именин Александра II, дал ему многообещающую телеграмму, и 30-тысячная армия двинулась вперед.

Не было осадных орудий. Артиллерийскую стрельбу затрудняла плохая видимость из-за дождливой погоды. Главный удар был направлен именно туда, где противник больше всего ожидал этого — на восточные укрепления лагеря (холмы Омар-Табия). Командир корпуса, наступавшего на центральном участке, Крылов, бросал в бой разрозненные полки и батальоны своих дивизий, не соблюдая элементарный принцип наращивания удара. Действия этого генерала нельзя даже назвать управлением войсками. Как видно из всех оперативных документов, это было преступное расточительство сил в бесплодных лобовых атаках отдельных частей.

Наиболее активно действовала ударная группа войск Имеретинского, наступавшая с юго-востока. Авангардом этой группы был небольшой отряд Скобелева. По приказу главкома отряду Скобелева отводилась второстепенная роль, главным образом, прикрытие русских войск от возможного удара с юга силами корпуса Сулеймана-паши.

Но действия авангарда вышли за рамки поставленной задачи и, при известной поддержке, могли бы решить исход сражения.

Кавказская казачья бригада в начале сражения была на отшибе от войск, она «сидела верхом» на шоссе Ловча — Плевна. С рассвета и до пяти часов вечера 26 августа всадники Владикавказско-осетинского полка наблюдали артиллерийскую канонаду по всему восточному полукружию Плевны. Но они не были сторонними наблюдателями потому, что турецкие гранаты долетали и до расположения полка. Казаки и осетины роптали, стремились вперед. Левис успокаивал их своими шутками: «Не волнуйтесь. Нас выставили здесь напоказ туркам, чтобы отвлекать на себя огонь из пушек…» В 7 часов вечера Тутолмин получил приказ князя Имеретинского: «Одному полку вверенной вам бригады с батареей поступить в распоряжение генерал-майора Скобелева, другому же охранять пространство между плевненским отрядом и Ловчей».

Владикавказско-осетинский полк был назначен к Скобелеву, а Кубанский — остался в боевом охранении.

Группа войск, названная впоследствии Зеленогорским отрядом, под командованием Скобелева пошла в атаку на укрепленные высоты не в 3 часа дня, как предусматривалось диспозицией, а в 11 часов утра, когда еще не рассеялся туман. Части отряда прорвали фронт турок и продвинулись в глубь обороны противника на 7 километров. Горная артиллерия действовала против турецкого редута и впереди лежащих ложементов так хорошо, что дала возможность 7-му пехотному Ревельскому полку с весьма малыми потерями занять редут и ложементы.

Генерал Скобелев вводил свежие полки и отдельные батальоны в прорыв в тот момент, когда находящиеся в бою части еще не потеряли своей боеспособности и, таким образом, натиск на противника усиливался.

Батальоны Калужского пехотного полка захватили две оборонительные линии и закрепились.

Продвигаясь вперед, отряд Скобелева захватил одну за другой господствующие высоты. Осетинские сотни находились на юго-западной половине Зеленых гор, и всякий раз, когда калужцам или ревельцам удавалось сбить турок, всадники бросались в сабельную атаку, чтобы не дать возможность аскерам закрепиться на промежуточном рубеже. Но чаще всего Осетинскому дивизиону приходилось иметь дело с кавалерийскими разъездами турок, которые делали вылазки для завлечения казаков под огонь своей пехоты. Этот прием хорошо был известен кавказцам, и они стремились «перехватить» башибузуков на пол-пути.

На следующий день в 8 часов, утра аскеры повели контрнаступление на отряд Скобелева. «И на этот раз, — писал И. Тутолмин, — осетинские сотни не остались праздными зрителями пехотного боя». Пехота опрокинула турок, и в их ряды врезались с фланга всадники осетинского дивизиона.

Генерал Скобелев с удовлетворением наблюдал эти картины боевого содружества пехоты и кавалерии, любовался лихостью сынов Кавказа. Он умел ценить и беречь их; командиру бригады послал приказание: «Соберите и накормите осетин. Вместо них придвиньте к общему резерву две сотни».

Для начала всеобщего штурма Плевны необходимо было отбить три гребня Зеленых гор. На участке отряда Скобелева третий гребень был настолько укреплен, что, генерал, воздержался от атаки 29 августа, чтобы избежать бессмысленных потерь.

Штурм был назначен на 30 августа. Скобелеву предстояло захватить высоту у деревни Кришино и нанести удар в самый центр плевненского лагеря. Донскому и Владикавказско-осетинскому полкам приказано, в случае успешного хода дел, прорваться к левому берегу реки Вид и совместно с конницей генерала Лошкарева закрыть путь отхода турок на Софию.

После артиллерийской подготовки, примерно в 11 часов утра, Скобелев захватил третий гребень Зеленых гор.

Противник перешел в контрнаступление большими массами пехоты.

Разгорелось кровопролитное сражение.

Имеретинский и Скобелев израсходовали все свои резервы. С последними двумя батальонами Скобелев ворвался в первый городской редут Плевны.

Но свежие таборы турок лавиной сыпали из города.

Дело шло к тому, что отвага должна была покориться силе. В этом огневом аду сгорели сотни лучших подразделений, которые являли собой красу и гордость армии.

При взятии главного, Кришинского редута, был убит командующий вторым эшелоном отряда Имеретинского, генерал Добровольский. Находящийся при нем для поручений капитан Карамышев оказался без должности, и генерал Имеретинский послал егок Главнокомандующему с. просьбой прислать подкрепление. И вот что ответил Николай:

— Во-первых, у вас есть Скобелев, а во-вторых, мне нечего вам дать.

На северном участке наступления, где героически действовал 9-й корпус румын вместе с русскими войсками, 1-я бригада 30-й пехотной дивизии русских бросилась в атаку и овладела передней линией обороны турок, поставив себя под губительный огонь. Геройский порыв этой бригады никем не был поддержан, подкрепление не подошло. Бригада откатилась назад, потеряв половину своего состава и весь офицерский состав.

Такая же печальная участь постигла всех сражающихся под Плевной 30 августа.

Войска Имеретинского и Скобелева, наступавшие со стороны шоссе, выполнили свой долг: к вечеру 30 августа вся их пехота стояла в городских окопах Плевны. Жители города, болгары, впоследствии говорили, что если бы бой продлился еще два часа, турки покинули бы лагерь.

Наступила ночь, и противник пришел в себя. Осман-паша понял, какая опасность грозит его армии после потери главного редута Кришино и Зеленых гор. И он приказал любой ценой вернуть эти позиции.

Скобелев принял меры предосторожности, выслав на ночь передовые посты от Донского и Владикавказско-осетинского полков. В одном из своих донесений Скобелев писал, что, имея впереди себя 50–60 человек из Осетинского дивизиона, он чувствует свое положение более обеспеченным и имеет возможность бросить этих храбрецов в атаку.

Ночью шла беспорядочная перестрелка. Кровавая бойня минувшего дня истощила обе стороны. Но об отдыхе не могло быть и речи.

Утром 31 августа штаб армии еще раз «порадовал» героев «Третьей Плевны». Князь Имеретинский получил депешу от генерал-лейтенанта Зотова, в которой говорилось, что по приказанию Главнокомандующего князю Имеретинскому и генералу Скобелеву необходимо укрепиться и держаться на ныне занимаемых позициях впредь до особого приказания. Подкреплений не ждать — их нет.

Сводные батальоны Скобелева отбивали беспрерывные атаки турок. Большую помощь стрелкам оказывала 8-я батарея. Она вела губительный огонь по флангу наступающих аскеров и по оврагу, где располагались резервы противника.

Только что отбили очередную атаку турок, как перед Скобелевым выросла статная фигура адъютанта Главнокомандующего — полковника Орлова. Он привез приказание, в котором говорилось, что если Скобелев не сможет удержаться на занятых позициях, то ему разрешено медленное отступление к Тученице под прикрытием конницы, но не ранее вечера. Распоряжение от имени Главнокомандующего подписал Зотов потому, что великий князь Николай ставил свою подпись только в торжественных случаях, но не при отступлении. В конце записки Зотова говорилось: «Сообщите это приказание Имеретинскому. Держите все это в великом секрете. Гривицкий редут у нас, но продолжать наступление не с чем».

Скобелев послал самого младшего из своих ординарцев — волонтера Сергея Верещагина к Имеретинскому с запиской Зотова и подозвал Хоранова — дежурного офицера от осетинской сотни.

— Хорунжий! Почему мы не взяли Плевну?

Такой вопрос Скобелева привел бы в смущение каждого младшего офицера. Но Хоранов был одним из тех, кто по завету Героя Отечественной войны Дениса Давыдова держался перед начальством так же смело, как перед противником.

— Осмелюсь спросить, ваше превосходительство?

— Спрашивай.

— Помните ли вы, ваше превосходительство, маленькую сказку, как один храбрый человек поймал вора, но не может его увести куда надо — вор не пускает?

Генерал скорбно усмехнулся:

— Верно, хорунжий. Поймали мы вора в Плевне, но он не отпускает нас. Вырвемся ли?

— Вырвемся, ваше превосходительство!

— Как?

— Надо втянуть голову в себя, вот так. Пригнуться и ударить лбом по турецким зубам. Потом повернуться, лягнуть его в брюхо и, дай, бог, ноги.

— Удивительно! У вас военный талант, хорунжий. Много раз вы были дежурным ординарцем при мне, теперь справляйте эту должность всегда.

— Рад стараться, ваше превосходительство!

Они стояли на кургане, наблюдая за неприятельскими ложементами. Артиллерийские гранаты со свистом и шипением проносились над головой. Иногда турецкие пули плюхались по траверсу хода сообщения, земля сыпалась на золото генеральских эполетов. Скобелев соблюдал нахимовский обычай — иметь щегольский вид в сражении.

— Орлов уехал?

— Так точно, ваше превосходительство. Его чуть не задело гранатой — фуражку снесло. Так и ускакал с непокрытой головой.

— Была бы голова, фуражка найдется. Вот что, хорунжий, выводите сотню осетин из лощины.

— Слушаюсь!

— Турки зашевелились. Сейчас пойдут. Ударить в шашки!

— Слушаюсь, ваше превосходительство — в шашки.

Серый «Араб» понес Хоранова к балке, где стояла готовая к бою сотня осетинских всадников.

В этом районе бой вели батальоны Либавского пехотного полка. Они настолько привыкли к атакам турок, что действовали автоматически.

Скобелев следил за полем боя и, когда надо, высылал последние крохи «резерва» на подмогу.

На этот раз турки были отброшены только после штыкового контрудара. Но они невольно ввязались в рукопашную схватку потому, что задние цепи, не видя ничего впереди, напирали на передних, шли «навалом» — волна за волной. Все перемешалось.

В этот момент Хоранов вывел осетинскую сотню из укрытия. Либавцы отскочили назад, давая дорогу коннице. Часть сотни шла со стороны оврага, другая половина — от окопов.

Не услышал Скобелев протяжного «алла», боевой клич горцев «Тох! Тох!» и русское «ура» либавцев — все слилось в невероятный гул. Диким стадом бросились турки в город. Если бы Плевна стояла на ровном месте, от турецких таборов не осталось бы ничего. Но крутые скаты плевненской котловины ограничили кавалерийскую контратаку.

Одному взводу всадников, под командой Хоранова, удалось перехватить на левом фланге толпу бегущих аскеров. Осетины погнали их вдоль по фронту. В это же время урядник Гайтов повел десяток всадников перед самой линией брошенных противником окопов, пытаясь «столкнуть» турок на главную поляну, к Кришинской дороге. Это ему не удалось, аскеры рассыпались во все стороны, но не миновали удара Хорановского взвода.

Сеча длилась всего несколько минут, но все предполье редутов Скобелева было густо усеяно телами зарубленных аскеров.

— Хватит! — проговорил генерал. И горнист, стоящий на вершине наблюдательного пункта, заиграл «отбой». Это было как нельзя кстати — новая цепь турок подходила из города и могла в любой миг открыть губительный огонь по коннице.

С неохотой покидали осетинские всадники поле боя. Многие по-монгольски тащили на аркане пленных. Кое-кто еще гонялся за аскерами, пока злой окрик сотника Шанаева не заставил их вернуться к оврагу.

Хоранов привез в седле раненого турецкого офицера, сдал его ротмистру Есиеву и направился к генералу.

В этот день на участке главного скобелевского редута турки не решались больше на вылазку. Но их тяжелые батареи открыли шквальную стрельбу по кургану и оврагу — это была месть за дерзкий налет конницы. По приказу Левиса, Есиев перевел всадников в другое место, и гранаты турецких орудий рвались в пустом овраге.

Перед закатом солнца Скобелев сидел в маленькой землянке и писал донесение командиру Западного отряда генерал-лейтенанту Зотову:

«…Деятельное содействие стрелкам и либавцам оказала сотня осетин, рассыпанная мною в цепь, левее цепи стрелков. Вообще поведение Осетинского дивизиона в эту кампанию, по беспримерному самоотвержению и рыцарской храбрости, выше всякой похвалы».

* * *

В ночь на 2-е сентября кавалеристы Владикавказско-осетинского полка, после отправки раненых, подобрали на подступах к скобелевским редутам сотни ружей и сабель, брошенных турками. Сотник Индрис Шанаев отвез эти трофеи в тыл и сдал начальству.

Русские войска ушли с Зеленых гор. Командующий кавалерией генерал Леонтьев приказал трем сотням Владикавказского полка, под начальством войскового старшины Энгельгардта, отступать последними в том случае, если турецкие войска вздумают преследовать отходящую пехоту русских.

В этом случае, — говорил генерал Леонтьев, — Вся конница должна броситься на противника и умереть, если то будет нужно, но не выдать пехоты.

Но турки присмирели и не выходили из окопов.

Обескровленные полки и бригады правого крыла Дунайской армии отступили за Богот.

С грустью простились либавцы и владикавказцы со скобелевскими редутами Кришино, которые были добыты ценою огромных потерь — 7 тысяч убитых из 15 тысяч Зеленогорского отряда Скобелева.

На этих редутах погиб отважный русский генерал Добровольский, умер от контузии генерал Тебякин. Назначенный начальником редутов майор Готалов не отошел без приказа, защищался до последнего вздоха, и только через его тело, пронзенное штыками, турки перешагнули валы редутов.

Пал смертью храбрых и добровольный ординарец Скобелева Сережа Верещагин — младший брат знаменитого художника. Он был убит в тот момент, когда под турецкими пулями делал съемку местности, занимаемой противником.

Нам не известны потери Осетинского дивизиона в «Третьей Плевне». Но они были значительны потому, что здесь конница впервые наносила контрудар противнику перед лицом укрепленных позиций противника, а не в чистом поле.

Погибших приняла политая кровью сынов России многострадальная болгарская земля.

«НА ШИПКЕ ВСЕ СПОКОЙНО»

После августовского штурма Шипкинского рубежа, последующего взятия Ловчи и «Третьей Плевны», на фронтах установилось повсеместное затишье. Наступление русских войск приостановилось. Турки долго не могли оправиться от понесенных потерь.

Шипка и Плевна оставались решающими участками Задунайского театра военных действий. Русское командование рассчитывало на прибытие крупных стратегических резервов. Доживающий последние месяцы старый Султан Абдул-Гамид и его генералитет твердо надеялись, что защитники Шипки в течение зимы вымрут от морозов, болезней и методического огня артиллерии. С началом весенне-летней кампании войска низама намеревались перейти Балканы, активизировать рущукскую и плевненскую группировки и сбросить освободительную армию союзников-славян в Дунай.

О положении гарнизона Шипки весь мир узнал по картинам художника В. В. Верещагина. Эти потрясающие зарисовки с натуры подтверждены воспоминаниями участников событий на Балканах.

«Турки обхватывали нашу позицию полукругом и простреливали ее вдоль и поперек, — писал современник. — У нас не было ни тыла, ни фланга, почти не было и фронта, так как позиции обстреливались и продольно и затыльно».

Метели, морозы и ураганные ветры были страшнее огня турецких батарей. Только героические русские воины и их братья по оружию болгарские ополченцы могли выдержать все испытания зимней обороны Шипки.

Но нельзя было оставить этот рубеж. Командующий южным отрядом генерал Ф. Ф. Радецкий глубоко понимал это.

«…с очищением Шипки турки так приосанятся, что не только Сулейман, но и Осман и Махмед-Али перейдут в наступление, и нам придется отбиваться с юга, с востока и с запада. Пока мы держимся на Шипке — они ни за что на это не решатся».

Генерал Радецкий обращался к великому князю с просьбой выделить один корпус, чтобы обходным маневром нанести удар по осаждавшим Шипку турецким отрядам, но на эти просьбы никто не обратил внимания. Штаб армии перестал интересоваться положением Шипкинского гарнизона, считая наиболее опасным свое собственное положение.

Между тем, число заболеваний плохо одетых и обутых, полуголодных солдат на Шипке в декабрьские дни приняло характер катастрофы. Военный историк П. К. Фортунатов в своем исследовании приводит поразительные примеры: за 17 декабря в трех полках 24-й пехотной дивизии Гершельмана было ранено два человека, а заболело — 140; к 20 декабря число больных в дивизии дошло до 6200 человек; 22 декабря ранен был один солдат, а заболело уже 885.

Офицер Енисейского полка 19 декабря записал в своем дневнике; «Сильный мороз при страшной вьюге; число заболевающих озноблением рук приняло ужасающие размеры; сообщение с „Николаем“ главное укрепление на Шипке) прекращено метелью, огня нигде нельзя разводить. Одежда нижних чинов представляет толстую ледяную кору; сгибать руки почти невозможно; ходьба весьма затруднительна, свалившийся с ног человек без посторонней помощи подняться не в состоянии, в 3–4 минуты его заносит снегом. Шинели так промерзли, что полы не сгибаются, а ломаются. Люди отказываются от пищи, сбиваются в кучи и усиленным движением отогревают друг друга. От мороза и вьюги укрыться негде».

Шипкинский гарнизон погибал. И только декабрьские успехи рейдового отряда Гурко и затем капитуляция Плевны создали предпосылки для спасения героев Шипки.

* * *

Мало-помалу влияние передовой части русских генералов и офицеров одерживало верх над «корпусом» рутенеров прусской школы, и командование Дунайской армии принимало меры для подготовки к решительным действиям. Создавались крупные рейдовые отряды под руководством Гурко, Скобелева, Радецкого. Из Петербурга был вызван герой Севастопольской обороны генерал Тотлебен, которому поручили методическую осаду Плевны, предложенную Скобелевым еще в летний период.

Суровый опыт войны всей своей неумолимой логикой подсказывал царскому генералитету — не мешать перечисленным выше полководцам вести дальше кампанию, а главному штабу заниматься посильным делом — формированием и пополнением войск.

И штаб армии всю свою деятельность подчинил нуждам комплектования частей и соединений.

Русский царь находился со своей Ставкой невдалеке на правом берегу Дуная, поэтому Главнокомандующий всякие запросы о пополнении войск делал от его имени.

Из содержания некоторых документов, подписанных великим князем Николаем, видно, что на него большое влияние оказывали Скобелев и Гурко. Только по просьбе таких полководцев Главком мог послать приводимую ниже телеграмму. Содержание ее изложено в письме начальника штаба Кавказской армии командующему войсками Терской области:

«Его Высочество получил от его Императорского Высочества Главнокомандующего Дунайской армией телеграмму следующего содержания:

„С разрешения Государя пишу тебе просьбу выслать осетин сколько можно с лошадьми. Осетины — герои, каких мало, дай мне их побольше. Прошу выслать как можно скорее. Осетины так работали, что буду просить Георгиевское знамя“.

Государь великий князь Михаил Николаевич поручил мне сообщить вам вышеизложенное; предлагает вам употребить все меры к скорейшему выполнению вышеизложенной просьбы и будет ожидать от вашего превосходительства графического донесения о времени, к которому нужно выслать осетин, если возможно, больше.

Генерал-майор Павлов».

Телеграмма Главнокомандующего его брату была послана в конце сентября, когда генерал-адъютант И. В. Гурко принял от Крылова всю конницу, находящуюся под Плевной на левом берегу реки Вида. В эту подвижную группу входила и Кавказская казачья бригада до выделения из ее состава осетинских сотен в бригаду гвардейцев принца Ольденбургского. По всей вероятности, телеграмма была послана Главкомом на Кавказе по просьбе Гурко.

Причины временного разделения Кавказской бригады и назначения сотен осетинских всадников в бригаду принца Александра Ольденбургского не отражены в документах. Весьма возможно, что такие решения принимались по прихоти высокопоставленных лиц. Примеров таких немало. Одна кавалерийская дивизия, например, была без всякой выгоды для дела разбита на две самостоятельные бригады, чтобы дать генеральские должности двум племянникам царя — герцогам Лейхтенбергским.

Как бы там ни было, но в конце сентября и в октябре Осетинский дивизион участвовал в боях в составе своей бригады, на западе от Плевны у Гурко, в ноябре он очутился в отряде Ольденбургского, под самой Шипкой, а потом вновь вернулся на Софийское направление.

В этот период генерал Скобелев уже готовился к переходу Балкан через Иметлийский перевал, и 27 октября переслал в Главную квартиру последний трофей — турецкое знамя.

Несколько отвлекаясь от новых боевых походов Осетинского дивизиона, приведем письмо М. Д. Скобелева адъютанту Главнокомандующего Д. А. Скало-ну: «Препровождаю к вам турецкое знамя, взятое еще при Ловче, как мы условились с Вами. Сделайте так, чтобы его высочество не остался бы недоволен такою позднею присылкою.

Хорунжий Хоранов, который Вам передаст знамя, с начала дел при Ловче состоит при мне; это образцовый, по деловитости и храбрости, боевой офицер.

За все дела, в которых он со мной участвовал, я даже решился представить его к Владимиру; представление уже удостоилось утверждения начальника Западного отряда.

Не найдете ли возможным удостоить этого разумного молодца вниманием августейшего Главнокомандующего.

Казаки так же все представлены к именным крестам мною и их заслуживают.

Вас уважающий М. Скобелев».

В журнале «Русская старина» (август 1907 г.) к записке Скобелева дано примечание: «Письмо это отчетливо выясняет, как энергично ходатайствует Скобелев о награждении боевых заслуг своих подчиненных. Эти постоянные и настойчивые ходатайства имели большое влияние на популярность Скобелева среди войск. Каждый из его подчиненных знал и несокрушимо верил, что его действительные заслуги никогда не пройдут бесследно».

После того, как Кавказская бригада перешла в правофланговый отряд Гурко, в распоряжении Скобелева осталось несколько всадников и офицеров из осетинского дивизиона, в том числе Созрыко Хоранов. Все они находились при Скобелеве и выполняли его поручения во время боя.

В период пребывания осетинских сотен при гвардейской бригаде Ольденбургского, которая взаимодействовала с войсками Скобелева, на Шипкинском рубеже произошло важное событие. Неожиданно для его защитников была очищена от турок высота «Орлиное гнездо» (гора Острома).

Дело началось с того, что корнет Абисалов пришел с десятью охотниками-осетинами к новому командиру Кавказской бригады Черевину и доложил о своем желании захватить «Орлиное гнездо». Черевин немедленно донес об этом герцогу Ольденбургскому. Почин кавказцев был поддержан. И вот, отряд смельчаков численностью в 110 человек, под командой штабс-капитана Рейтерна, выступил ночью в путь.

Под покровом густого утреннего тумана охотники зашли на сильно укрепленную высоту с тыла. Турки беспечно спали.

Дружный ружейный залп отряда привел в полное смятение аскеров. Побросав оружие, они побежали. Это паническое бегство навело страх и на соседей, занимающих позиции на других высотах перевала. Ближайшие соседи также бросили оборону, но спохватились, видя перед собой не более, как горсть людей, и успели увезти брошенное орудие.

Перевал остался за храбрецами-охотниками.

«С боязливым трепетом ожидали главные силы герцога Ольденбургского развязки дела своих товарищей, — писал современник. — Недоступной казалась им Острома и сулила упорный бой за обладание ею. Поэтому легко представить себе могучее „ура“, которым отряд приветствовал охотников, когда они показались ему из своего уже „Орлиного гнезда“».

В этом, дерзком по замыслу и исполнению, ночном налете на сильно укрепленную высоту противника участвовало всего 11 охотников-осетин: корнет Абисалов и всадники: Татаркан Томаев, Гакка Цомаев, Хадзибатр Бутаев, Дзба Цаллагов, Тего Едзеев, Сахаи Цогоев, Асламурза Тамаев, Фома Елбаев, Дзаххот Муртазов, Биаслан Гагулаев. Совсем маленькая группа. Но дивизиону и не разрешили выставить больше — в ноябре 1877 года от осетинских сотен оставалась почти четвертая часть их полного состава.

Только перед тем, как отряд Гурко начал переход Западных Балкан, дивизион получил прибывшее из Осетии пополнение. Уместно заметить, что до самого конца кампании генерал Гурко держал осетинские сотни при себе и направлял их в сражение только в тех случаях, когда сам шел с ними рядом — в боевых цепях.

Точно также поступал М. Д. Скобелев, имея в своем распоряжении горстку прославленных всадников Осетинского дивизиона.

Их имена мы встретили в летописи Шейновского сражения, которое принесло спасение гарнизону героических защитников Шипки.

Ординарец генерала Скобелева Созрыко Хоранов привозил в любую сторону — в «верх» или в «низ», только хорошие новости. В штабе отряда этого молодого горца называли «добрым вестником» или «веселым гостем». Когда он появлялся в Ставке Главнокомандующего, камердинеры спешили открыть перед ним все двери, зная по опыту, что этот горец прибыл или с турецким знаменем за пазухой черкески, или с донесением об очередном разгроме турок. И каждый раз дело кончалось или угощением из «августейших» рук или даже вручением ордена.

Из штаба Дунайской армии в императорскую квартиру доходили легенды о том, что у Скобелева есть ординарец-осетин, которого пуля не берет. Газетные репортеры доносили эти слухи до Петербурга, жаждущего новых победных новостей из-за Дуная. Так Хоранов и многие другие приближенные к генералу Скобелеву офицеры становились как бы лучами восходящей боевой славы молодого талантливого полководца.

Старые генералы: Зотов, Криденер, Крылов, Циммерман брюзжали, что Скобелеву просто везет в жизни, что судьба помогает ему «схватить победу за хвост», что он всплыл на поверхность в результате слабости противника и т. д.

Но теперь это брюзжание не могло сколько-нибудь повредить Скобелеву; даже такой заплесневелый бюрократ, как Нипокойчицкий, признал новые авторитеты в лицо Гурко, Радецкого, Скобелева, Тотлебена, а Главкому Николаю ничего не оставалось, как приписывать часть их лавров себе.

Звено младших офицеров всегда было недосягаемо для интриг высшего командования. Хоранов, Шанаев, Дударов и Есиев знали цену себе и своим солдатам — они высекали искры военной славы собственной шашкой. Никто не мог заменить их на поле сражения — ни Главком, ни Нипокойчицкий. В то время, как придворные генералы, вроде барона Криденера, не держались даже в седле и их возили на колясках с мягкими рессорами.

Хоранов уже собирался «домой», когда адъютант Главкома Скалон окликнул его — Хорунжий, ко мне! — И вновь ординарец Скобелева предстал перед «гипсовой маской» Нипокойчицкого. Начальник штаба объяснил на словах суть дела; времени для письменной информации в «низ» не было. Штаб гудел, как улей. Составлялось длинное послание государю; просто адъютанты и флигель-адъютанты строчили пространные телеграммы монархам союзных государств, августейшему Главкому Кавказской армии Михаилу, всем, всем…

Телеграф стучал непрерывно, часто повторяя одно слово: Плевна, Плевна, Плевна…

«Добрый вестник» мчался в Брестовец. На пороге дома его встретил Михаил Дмитриевич Скобелев:

— Слушаю, хорунжий…

— Ваше превосходительство: Осман-паша сдал армию в плен! — Хоранов спрыгнул с коня у самых ног генерала.

— Это мне известно, — спокойно ответил Михаил Дмитриевич, помахивая листком телеграммы. — Говори подробности, молодец!

— Говорю, ваше превосходительство: Осман рвался через реку Вид, чтобы выйти на шоссе и уйти в Софию. Девятый гренадерский полк повел лошадей поить. Осман почти прорвался. Но дедушка Тотлебен прислал резервы, и взятые турками позиции были отбиты. Армия Османа потеряла шесть тысяч убитыми и ранеными.

— Дальше.

— Дальше, ваше превосходительство: в два часа дня Осман приказал своей армии положить знамена в ноги дедушке Эдуарду Ивановичу Тотлебену. 34 тысячи пленных и 77 орудий сдал Осман. Наши потери 1700 человек. Плевна наша!

— Спасибо, Созрыко. — Скобелев не мог сдерживать нахлынувшее волнение, он знал: настало время всеобщего наступления. Вот, подойдут только резервы.

Хоранов понял, о чем думает командующий.

— Туда надо идти, ваше превосходительство! — и хорунжий махнул рукой в сторону Балкан.

— Ты помнишь Иметлийский перевал?

— Помню, ваше превосходительство! Пройдем Иметли! Я первый пойду. Авангард сзади пойдет. За два дня весь отряд пройдет перевал, ваше превосходительство…

— Ты уверен в этом?

— Вполне! У нас в горах есть Мамисонский перевал, не лучше Иметли. А Гебский — хуже, страшней. Но мы и там прошли бы, честью клянусь!

* * *

Наступление русских войск на Центральную Болгарию (в общем направлении на Константинополь) началось от Шипкинского Балкана и соседних с ним перевалов. Несколько раньше выступил через Западные Балканы, от Плевны на Софию, отряд Гурко.

Шипкинский отряд генерала Радецкого был разбит на три колонны. Правая колонна, под командованием М. Д. Скобелева, насчитывала 15 500 человек при 14 орудиях. Ее путь лежал через Иметлийский перевал. Командование левой колонны (19 тысяч человек при 24 орудиях) было поручено князю Святополку-Мирскому; эта колонна должна была преодолеть Травненский перевал. Центральную колонну (от Шипки — на юг), в составе 10 тысяч при 48 орудиях, возглавил сам Радецкий.

По замыслу командования, эти три колонны должны были в один и тот же срок совершить труднейший переход через Балканский хребет, напасть на турецкие войска, противостоящие Шипке, разгромить их и в дальнейшем продвигаться к Константинополю.

Одновременно 60-тысячный отряд Гурко выполнял задачу уничтожения остатков армии Османа-паши вдоль Софийского шоссе и, с переходом Западных Балкан, освобождения территории страны от Софии до Родопских гор и далее на восток. На берегах Марицы Гурко должен был соединиться с войсками Скобелева для победного завершения войны.

Итак, три колонны Шипкинского отряда выступили через Балканы по разным перевалам, при различных условиях проходимости маршрута, без какой-либо связи друг с другом. А противник у них один, и силы его численно превосходили каждую из русских колонн в отдельности. В этом заключалась сложность осуществления задуманного плана.

Но пока на первом плане стояли невероятные трудности самого перехода через горы. Местные жители, болгары, в зимнюю пору никогда не отважились переезжать горы по Иметлийскому и Травненскому перевалам. И этот путь должны были преодолеть войска с тяжелыми орудиями и обозами.

Путь отряда Скобелева к долине Тунджи был почти в три раза короче маршрута левой колонны. Но короткий путь значительно круче и опасней.

Генерал Скобелев начал готовиться к походу еще до падения Плевны. Солдатам были выданы телогрейки и рукавицы, портянки из теплого болгарского сукна: суточный рацион мяса был увеличен в три раза. Все эти меры принесли неоценимую пользу в походе.

Болгарское население сделало все возможное, чтобы потеплее одеть и получше накормить солдат генерала Скобелева. Офицеры интендантской службы закупали за наличный расчет золотой валютой скот и фураж у мирных жителей. Но кроме этого, болгары сами привозили целыми обозами продовольствие и предметы зимней одежды в дар русским войскам и дружинам Болгарского ополчения, вошедшим в отряд Скобелева.

Десятки старожилов Балканских гор предложили свои услуги в качестве проводников через перевал.

Скобелев в своем приказе от 24 декабря открыто говорил солдатам о предстоящих испытаниях похода: «Нам предстоит трудный подвиг, достойный испытанной славы русских знамен — сегодня мы начнем переходить через Балканы с артиллерией, без дорог, пробивая себе путь на виду у неприятеля через глубокие снежные сугробы. Нас ожидает в горах турецкая армия Ахмед-Эюба-паши; она дерзает преграждать нам путь. Не забывайте, братцы, что нам вверена честь отечества. От нас ждут победы. Да не смутят вас ни многочисленность, ни стойкость, ни злоба врагов. Наше дело святое».

«Болгары-дружинники! — говорилось далее в приказе. — Вам известно, зачем русские войска вступили в Болгарию. Вы с первых дней формирования болгарского ополчения показали себя достойными участия русского народа. В сражениях в июле и в августе вы заслужили любовь и доверие ваших ратных товарищей — русских солдат. Пусть будет так же и в предстоящих боях!

Вы сражаетесь за освобождение вашего отечества, за неприкосновенность родного очага, за честь ваших матерей, сестер, жен — словом, за все, что на земле есть ценного, святого».

Отряд выступил по маршруту, разведанному терскими казаками и осетинскими всадниками еще в период первых сражений на Шипке.

Авангард был сформирован из отборных частей русской армии и дружин Болгарского ополчения под общим командованием генерала Столетова.

Неожиданные препятствия затянули рейд через Иметлийский Балкан. Проходы оказались занесенными снегом, часто приходилось пробиваться вперед гуськом по одному. Снег обледенел, и зияющая пропасть могла в любую минуту поглотить бойца.

За первые 20 часов отряд продвинулся всего на 10 верст.

Этот поход в снежную метель по узким, покатым карнизам ущелий представлял собой упорную борьбу за жизнь каждого солдата. В некоторых местах, особенно на гребне перевала, засады башибузуков Ахмеда-Эюба открывали неожиданный огонь по колонне войск. Так был ранен начальник штаба отряда полковник А. Н. Куропаткин. Его сменил граф Келлер.

Русские солдаты и ополченцы отстреливались на ходу, продолжая упорно продвигаться вперед. За гребнем перевала оказался крутой 200-метровый спуск. Бойцы катились вниз на «естественных салазках». Невероятные трудности представлял спуск орудий, лошадей и повозок.

На преодоление гор ушло более 90 часов, зато весь отряд, не считая выбывших из строя одиночных солдат, спустился в долину, не утратив своей боеспособности.

Авангард отряда с ходу овладел деревней Иметли, которая стала местом сосредоточения всех войск правой колонны.

Отряд князя Святополка-Мирского вышел в долину примерно на сутки раньше. Самонадеянный князь решил атаковать противника, не дожидаясь подхода Скобелева. Как бы в подражание Криденеру и прочим горе-полководцам Мирский повел тысячи людей на наиболее укрепленные северо-восточные позиции турок, причем без необходимой огневой подготовки. После нескольких неудачных атак отряд Мирского отошел на исходное положение, понеся немалые потери.

Генерал Скобелев подтянул авангард, дал людям отдохнуть.

В 8 часов утра 28 декабря началось наступление на главную группировку армии Весселя-паши, расположенную в Шейновском укрепленном лагере, южнее Шипки.

* * *

С вечера 27 декабря Столетов выслал группу охотников-ополченцов, под командой Ангела Жишева, для разведки южных укреплений Шейново. Под покровом ночного тумана охотники должны были приблизиться к Шейново и, по возможности, рассмотреть есть ли там артиллерийские батареи. Ставя такую задачу, Столетов исходил из предположения, что турки сконцентрировали артиллерию на север — в сторону Шипки и по флангам, а тыл оставили открытым. Это предположение нужно было подтвердить данными разведки, чтобы воспользоваться в ходе боя слабым местом турецкой обороны.

Войник Ангел Жишев благополучно вернулся в деревню Иметли и доложил генералу Столетову далеко не утешительные результаты разведки:

— Ничего не видно, ваше превосходительство: туман белый, снег белый, окопы белые.

— Батарей не видно?

— Не видно ничего. У жителей спросить надо.

Генерал вопросительно посмотрел на потемневшее от морозов и ветров лицо Ангела. Глаза охотника таили какое-то озорное лукавство.

— Что скрываешь, Ангел? Докладывай все.

— Двоих поймали, ваше превосходительство, жителей. Они как раз бежали в нашу сторону.

— А если это турецкие лазутчики?

— Не может быть того потому, что они бегом бежали, а лазутчики шли бы украдкой.

— Так где же они?

— Отвели в роту погреться. Один из них требует хорошую одежду и свидания с вами. Говорит, что он ваш старый друг. А сам оборванный такой.

— Вот как! — Столетов усмехнулся. — Как имя этого «друга»?

— Дудар, ваше превосходительство. По-болгарски говорит не чисто. В Сербии воевал, говорит.

— Дудар… в Сербии… — Столетов задумался. — Вот что, войник Жишев, беги, передай ротному, чтобы одел поприличней этих людей и направил их к графу Келлеру. Я буду у графа через полчаса. Все.

Особо важных пленных и перебежчиков новый начальник штаба Келлер приказал направлять лично к нему. Столетову показалось, что это не простые перебежчики. Дудар… Сербия… — эти два слова смутили генерала. Как будто бы он слышал эти два слова, но где и когда — вспомнить не мог. Направляясь в домик, занимаемый графом, Столетов захватил с собой майора Беслемесова, непременного участника всех допросов и знатока многих европейских и восточных языков.

— Мало толку от этих беглых людей, — говорил майор, шагая рядом. — Что они смыслят в фортификации? Ровным счетом ничего. Турки хитрее нас. Они посылают лазутчиками офицеров в нищенском одеянии. Раскуси поди-ка его, а он все, мерзавец, раскусит.

— Вы правы, господин майор. С разведкой лазутчиками у нас дело хуже, чем у них. Поэтому в трех Плевнах столько народу уложили. Да и Эски-Загра поглотила тысячи. Не зная броду, шли в воду.

— В огонь, ваше превосходительство, осмелюсь доложить.

Столетов невесело усмехнулся.

Граф Келлер почивал, добросовестно выполняя приказ Скобелева — спать перед сражением.

В накуренной комнате бодрствовали казаки Донского полка и дружинники-болгары — охрана штаба. Человек в ватной тужурке и высокой трофейной папахе башибузука о чем-то вел рассказ, перемежая свою речь русскими и болгарскими фразами.

Кто-то подал команду: «Караул — в ружо!» Столетов замахал обеими руками — «не надо, отставить». Человек в папахе вспрыгнул и доложил генералу:

— Ваше превосходительство, охотник Караев прибыл в ваше распоряжение!

Столетов с трудом признал худого и заросшего Дудара.

— Ты же был в госпитале, фельдфебель.

— Был, ваше превосходительство. Теперь здоров вполне.

— Как попал в лагерь Весселя-паши?

— По приказанию его высочества принца Ольденбургского. Вот съемка укреплений лагеря. — Дудар подал генералу листок пергамента.

Опытный глаз Столетова задержался на южной стороне Шейново, где стояло всего два легких орудия.

Караев без лишних слов доложил о своем поиске.

Прибыл из Гарбовского госпиталя в пехотную бригаду герцога Ольденбургского. По дороге встретил старого друга Христо Бошкова — ополченца. Оказывается, лечились вместе, но лежали в разных комнатах. В штабе бригады встретился знакомый по Шипке офицер. Он и доложил герцогу о делах Караева в шестидневных боях на Шипке. Дудара зачислили в личный конвой принца Ольденбургского дежурным ординарцем. Христо Бошков стал коноводом.

Пролежав в госпитале почти четыре месяца, оба рвались в бой, напросились в дальнюю разведку — за перевал. Герцог мало верил в успех этого дела, но награды Караева помогли. Друзья были посланы по Западному Шипкинскому ущелью, через турецкие сторожевые посты. Шли в крестьянской одежде, под видом «болгарских мусульман», разыскивающих свои семьи. Всю дорогу Христо, на всякий случай, обучал Дудара турецким молитвам. С горем пополам добрались до Шейново.

— Как вам удалось осмотреть укрепления? — с любопытством спросил Беслемесов.

— Очень просто, ваше высокоблагородие. Вместе с жителями нас погнали на окопные работы в одно место, в другое, в третье — так и обошли все. Христо выручил.

Войник Бошков выступил вперед и, глядя на одного только генерала, выпалил по-болгарски:

— Старались, ваше превосходительство! Работали на совесть, как истинные мусульмане. Как только подходило время, бросали лопаты и становились на четвереньки лицом к кыбылле^[18]. Один раз только я попался…

Какой-то аскер вздумал проверить, действительно ли Христо из болгар, принявших мусульманскую веру: расстегнул ворот его рубахи и обнаружил крест. Офицер приказал тут же высечь плеткой обманщика, но в это время турки всполошились, потому что заговорили пушки Святополка-Мирского. Это спасло Христо.

Столетов поблагодарил охотников за отличную разведку и приказал быть им, впредь до подхода бригады Ольденбургского, в составе охраны штаба ополчения.

Графа Келлера, а тем более Скобелева, Столетов беспокоить не стал. Съемка укреплений, сделанная Караевым, совпадала с имевшимися данными в Иметлийском отряде. О том, что южная сторона Шейново менее укреплена, командующему будет доложено утром, и он поднимет в обходную атаку донских казаков с большей уверенностью в успех дела.

Дудар и Христо не спали почти до самого утра. Получив разрешение от начальника охраны ополченского штаба, они ходили от одной коновязи к другой, будили обозных ездовых, выбирая для себя коней, оружие и все необходимое для жизни и боя — из трофейного добра, захваченного на перевале и при взятии Иметли.

— Везет нам в делах, Христо, — говорил Караев, рассматривая зубы беспокойного коня при свете сальной коптилки. — А в жизни не везет. Скажи, где мой Тохдзу? В Осетинском дивизионе. А где дивизион, скажи? Были две сотни у герцога, а потом их опять вернули к Гурко. Так мы и не встретились с Тохдзу. Да и жив ли он?

— Конечно, жив, ваше благородие! — весело отвечал Бошков, выводя из сарая облюбованную лошадь.

— Опять «благородие». Ты это брось, Христо. Не до шуток. Тоску ношу в душе по своему верному Тохдзу.

— Найдешь коня своего, не скорби, Дудар. А офицером будешь. Помнишь, твой земляк говорил: есть примета.

— Помню. В госпиталь уезжал с Шипки, Гуда назвал благородием, Гайтов сказал «примета». А знаешь, Христо, кавалер Гуда убит.

— Царство ему небесное! — перекрестился войник.

До сигнала построения они проспали в сене, у самых ног своих новых коней.

* * *

Шипка-Шейновское сражение вошло в историю, как одно из крупных достижений русского военного искусства.

Полководческий талант Скобелева подсказал ему новые тактические приемы: скрытное сближение с противником под покровом утреннего тумана, концентрация артиллерийского огня на главном направлении, короткие перебежки рассредоточенных цепей к укреплениям турок и, наконец, смелый обходный маневр конницы, замкнувший тактическое окружение лагеря армии Весселя-паши.

Скобелев стоял на высоком кургане, вокруг которого рвались артиллерийские гранаты, и говорил своим ординарцам:

— Если меня убьют, слушайтесь графа Келлера, он знает все!

Туман рассеивался. Командующий видел в бинокль, как стрелки Углицкого полка и дружинники-болгары залегли под ураганным огнем турок. К полю боя подходили Казанский, Владимирский и Суздальский полки, только что спустившиеся с перевала.

— Хоранов! Скачи: казанцев — в огонь.

И ординарец помчался к вытянувшейся колонне полка.

Через несколько минут до наблюдательного кургана командующего донеслось раскатистое «ура», а на южной окраине Шейново блеснула саблями лавина донских казаков.

— Граф, — обратился генерал к Келлеру. — Съемка ночных охотников у вас?

— У меня, ваше высокопревосходительство.

— Весь огонь горных батарей — по кургану Весселя-паши!

— Слушаюсь! — Келлер сам помчался на коне к линии батарей, собранных у юго-западной окраины деревни.

Первые залпы четырнадцати орудий сотрясали все вокруг. Турецкие гранаты не рвались больше у наблюдательной высоты Скобелева. Он смахнул с фуражки упавший с деревьев снег и приказал:

— Коня!

Над полем боя поднялось знамя 16-й дивизии Скобелева.

С паническими возгласами: «Ак-паша! Ак-паша!»^[19] турки бросали ружья, убегая в глубь села.

На Шипкинских высотах гремело сражение. Генерал Радецкий сковывал находящиеся там войска низама, чтобы они не обрушились на голову Иметлийского отряда.

Михаил Дмитриевич придержал коня, протянул руку. Хоранов подал ему тяжелый полевой бинокль.

— Вижу белый флаг на кургане Весселя!

— И я вижу, ваше превосходительство! Лопнул Вессель-паша!

В тот момент, когда Вессель-паша, оказавшись в безвыходном положении, окруженный со всех сторон в своем лагере Шейново, выкинул белый флаг, Радецкий продолжал сражаться на высотах. Шипкинский отряд оказался в крайне тяжелом положении. Турки напирали на атакующие цепи Подольского полка.

Перевал заволокло дымом орудийной канонады.

Скобелев позвал ординарца.

— Марш на Орлиное гнездо, передай Радецкому, что Вессель-паша сдался, и скажи там турецкому коменданту, чтобы он тоже сложил оружие. Передай ему, что если я через два с половиной часа не получу ответа, так все они у Магомеда в раю будут.

«Я повернулся и поскакал исполнять приказание, — говорится в воспоминаниях урядника из Осетинского дивизиона. — Передо мной высились от самой подошвы покрытые снегом Балканы, голова Святого Николая была закутана облаком. Не успел еще я доехать до Шипки, как за мной скачет адъютант и передает мне записку Весселя-паши с приказанием сдаться для паши — коменданта шипкинских высот. Я спрятал записку и поскакал через Шипку, по дороге вверх. Вскоре так стало круто, что я слез с коня и повел его в поводу. Я горец, но скажу, что идти было нелегко. На половине горы меня остановили. Один взял коня, другой схватил меня. Я потребовал, чтобы меня вели к паше. Мы стали подниматься вверх, миновали цепь, шли мимо войск, которые мало обращали внимания на меня, одетого в бурку и шапку-папаху. Наконец привели меня к землянке. Один вошел в нее, потом вышел и толкнул меня в дверь. Посередине, стоял громадного роста паша. В углу сидел человек, оказавшийся потом переводчиком. Я дословно передал слова Скобелева и записку.

Этот громадный человек, прочтя записку, опустился на скамью, положил перед собой эту записку и, опершись на локти, горько заплакал.

Потом он встал, оправился и, пригласив меня следовать за собой, пошел из палатки. Не помню, как это вышло, но я схватил его рукой за шашку. Паша остановился, отстегнул шашку от пояса. Я хорошо помню только одно, что он был подпоясан и отдал мне шашку, которую я взял в правую руку. Мы вышли. Паша подошел к брустверу, мы вошли в него. Под бруствером сидели и лежали солдаты и офицеры. Он им начал говорить, что приказано сдаться. Внизу, под нами, слышался страшный гул голосов. Из-за бруствера высунулся до половины тела офицер с горящими глазами и начал что-то дерзко возражать паше. Снизу ему вторили и гудели. Жутко стало.

Паша сверкнул глазами, его за минуту грустное лицо блеснуло гневом, он быстро обернулся ко мне, и не успел я ничего сообразить, как он выхватил эту мою шашку из ножен, взмахнул ею, и дерзивший офицер покатился за бруствер с разрубленным черепом.

Сразу всесмолкло.

Паша далеко отбросил мою шашку на снег, где она проложила кровавую полосу, и энергично отдал приказание.

Все успокоилось. Войска молча стали складывать оружие. Не знаю, как это вышло, но я взял в ножны мою шашку, снова подошел к паше и снова передал приказание Скобелева, прибавив, что я должен еще сообщить о сдаче Радецкому.

Паша молча показал мне рукой на верх горы, и я отправился пешком по дороге. Через несколько минут я был у Радецкого. Он сидел в землянке. Я передал ему о взятии Весселя-паши. Он сначала не верил, а потом спросил: „Где начальник штаба?“

Я выскочил из палатки и закричал начальнику штаба. Собрались офицеры. Вышел Радецкий. Радость была неописуемая. „Ура“ грянуло кругом. Я рассказал происшествие с пашой, а потом подал его шашку.

— Вот оружие паши!

Радецкий взял у меня эту шашку, подержал в руках, осмотрел и потом, возвратив ее мне, сказал:

— Молодой человек (и купил меня Радецкий этим словом на всю жизнь; как отец, дорог он мне), — возьмите эту шашку себе, навряд ли повторится в жизни вашей такой случай, чтобы паша при таких условиях отдал свою шашку.

Я, не помня себя, оставив шашку в чьих-то руках, бросился вниз уведомлять Скобелева. В турецких ложементах уже сложили оружие. Я разыскал в их лагере свою лошадь и поехал вниз. Навстречу мне поднимались с уведомлением к Радецкому Столетов и Хоранов.

— Раньше нас попал! — выругались мне вслед.

Я вернулся к Скобелеву, когда уже стемнело.

Внизу шло ликованье. А наверху, на заоблачных позициях крутила метель, но сквозь свист и вой урагана слышалось радостное могучее „ура“ победителей.

Они знали, что теперь на Шипке все спокойно!»

* * *

Вессель-паша сдал Скобелеву 22 тысячи солдат и офицеров и 93 орудия.

Падение Плевны, Шипка-Шейновская победа и успехи генерал-адъютанта И. В. Гурко на Западных Балканах коренным образом изменили обстановку на войне.

Началось крушение турецкой армии.

РЕЙД НА СОФИЮ

Боевой путь вновь сформированного отряда И. В. Гурко начался с форсирования реки Вид и выхода в тыл плевненской группировки. Осман-паша построил несколько маленьких крепостей вдоль шоссе Плевна— София: Горный Дубняк, Дольний Дубняк, Телиш, Орхание и другие. Эти укрепления были созданы для прикрытия западной коммуникации армии Османа.

13 октября ротмистр Есиев с сотней осетинских всадников подошел к Телишу и завязал перестрелку с подразделением спешенной турецкой кавалерии.

Выполняя приказ командира бригады полковника Черевина, Есиев выслал вперед группу всадников под командой урядника Иналука Гайтова для уничтожения телеграфной линии турок из Телиша в Софию.

На столб полез ловкий, как пантера, Татаркан Томаев. После гибели Гуда Бекузарова Татаркан стал самым близким человеком для Гайтова и постоянно находился при нем.

Взбираясь на столб, Татаркан держал в зубах кривой турецкий кинжал, и когда Гайтов спросил, что видит Томаев, тот только промычал.

Отрезав провод, Томаев приложил его к уху — нет ли каких-либо телеграфных сигналов от турок, но, не услышав ничего, кроме гудения ветра, отрубил второй провод.

— Кругом осмотрись, Татаркан! — приказал урядник.

Томаев взглянул вперед и моментально скатился вниз.

— Турки за перелеском, — тихо доложил он Гайтову.

Друзья посовещались и всем звеном в десять всадников спустились в лощину.

Через полчаса они атаковали засевших в кустах у шоссе башибузуков. Эта атака на первый взгляд не дала ничего — бандиты обратились в бегство, оставив одного раненного в ногу аскера.

Томаев был одним из немногих в сотне, кто знал дюжины две слов по-турецки. Он приставил кривой кинжал к горлу башибузука и потребовал выложить «все». К удивлению разведчиков, пленный ответил на ломаном русском языке:

— Телиш стоит три табыр Шевкет-паша. Ты менэ понималь? Ешо две табыр конны — башибузук называется…

— Сколько пушек? — перебил Гайтов.

— Два длинны пушка. Болша нет. Два маленький пушка. Болша нет.

— Не врешь, башибузукская морда?

— Нэт. Я ваша земляк есть, вират не будэм.

Пленный оказался родом из Черкесии. Когда-то Батал-паша угнал в Турцию десятки тысяч черкесов, в том числе и отца башибузука.

Возиться с «языком» было некогда, убивать жалко — все же земляк…

— Моя отец русски милиция служиль, у Емола-паша служиль.

Пленного отпустили. Томаев даже перевязал ему рану на ноге. — Уж отпускать, так с добром.

— Второй раз не попадайся, ухо резать буду, — добродушно пригрозил Томаев.

Охотники поскакали по шоссе и вскоре встретились с разъездом кубанских охотников под командой есаула Пархоменко. Гайтов доложил о порче телеграфа и добытых сведениях о противнике.

— Скачи, урядник, к князю Кирканову! — распорядился есаул. — Вот тропа, видишь? Передай: я держу шоссе до его подхода.

Не прошло и часа, как Кирканов (новый офицер в Осетинском дивизионе) мчался с двумя сотнями осетинских всадников, чтобы прочно «оседлать» софийскую дорогу и тем самым изолировать крепость Телиш от Софии.

Гайтов стоял перед полковником Черевиным, с трудом понимая все то, что тот показывал ему на карте-двухверстке.

— Привыкай, урядник, к карте, офицером будешь. Значит, здесь полоснули телеграф?

— Здесь, ваше высокоблагородие. Томаев резал.

— Четыре пушки, говоришь? Хорошо. А в какую сторону они стреляют?

— По дороге — туда и сюда.

— Вас не обстреляли?

— Мы оврагом шли, как кошка, ползли…

— Молодцы. Пленного рановато отпустили. Ну да бог с ним. Ранен — пусть Шевкет-паша лечит его, басурмана, сам. У нас своих раненых полно. Едем, урядник!

Черевин в сопровождении охотника Гайтова прибыл в Ставку Гурко. Это было кстати, генерал-адъютант ждал донесения от Кавказской бригады. Выслушав полковника, Гурко сказал:

— Горный Дубняк достался нам дорого. Ахмед-Хивзи и его гарнизон не стоят того. Господа офицеры, (эти слова относились к офицерам штаба отряда) — отныне все маленькие крепости брать только артиллерией. Никаких штурмов и приступов, много чести для них.

Гурко приказал сосредоточить против Телиша 66 орудий и немедленно начать бомбардировку.

Через три часа адского огня этой артиллерийской группы, с дистанцией 400 метров, гарнизон крепости сдался. Эта победа стоила отряду Гурко одного убитого и 15 раненых, тогда как при штурме Горного Дубняка потери гвардейского Измайловского полка составили 3500 человек.

После Телиша Кавказская казачья бригада, при поддержке артиллерии, начала, «как орехи щелкать», маленькие крепости турок.

Тотлебен телеграфировал Главнокомандующему: «В Радомерцах Шевкет-паша с 12 таборами бежал при виде конно-гренадерского разъезда. Мост цел и в наших руках, кавалерия преследует».

Быстрый захват крепостей на линии Софийского шоссе: Правец, Этрополь, Врачеш, Орхание и др. не только послужил полному окружению Плевны и ускорил ее падение, но и явился началом общего наступления отряда Гурко.

Решительными действиями этого отряда, а также румынского корпуса, северо-западная Болгария была почти вся освобождена, население ее избавлено от разбоя и грабежей, так называемого, турецкого ополчения — наемных башибузуков и «самодеятельных» банд, вооружаемых Англией.

Знаменательным событием этого периода войны было появление в западной и центральной Болгарии крупных партизанских отрядов, которые взаимодействовали с русской армией, доставляли ей ценные сведения о противнике, часто сами очищали от турок населенные пункты и даже небольшие крепости.

Иосиф Владимирович Гурко был одним из тех военачальников русской армии, которые глубоко понимали значение национально-освободительной борьбы болгарского народа и видели в ней надежную опору в войне с Турцией. Гурко неоднократно доносил Главкому о необходимости вооружать болгарское население, но эти просьбы не находили поддержки. Пользуясь своей отдаленностью от императорской Ставки, Гурко многие вопросы решал своей властью, передавал трофейное оружие местным органам болгарского самоуправления, а в отдельных случаях брал под свое командование большие партизанские отряды болгар. Так, отряд в 400–500 человек, под командованием национального героя Болгарии Петко-воеводы (Петко Кирякова), находился при Кавказской казачьей бригаде и действовал по приказаниям командира Кубанского полка Кухаренко.

Во всех успехах Западного отряда имела важное значение проводимая генералом Гурко резкая перестройка военной тактики. Приученную к парадам гвардию он превратил в боеспособное современное войско. После урока Горного Дубняка гвардейцы поняли новый принцип: «Чтобы уберечься от шальных пуль, нужно учиться наступать не колоннами, а цепями; передвигаться с места на место не шагом, а бегом. Все это мы ежедневно проделывали, — писал один офицер, — около оставленных (турками — М. Ц.) редутов. Наступали, бросались в штыки, карабкались на насыпи и вообще проделывали все то, что может встретиться в действительном бою».

Гурко широко применял глубокий маневр войск, совершал обходы и охваты группировок противника и в этом деле ведущее место занимала русская конница, в частности, закаленная в боях Кавказская казачья бригада.

23 ноября Кавказская бригада была воссоединена и сосредоточилась под Этрополем. На следующий день Владикавказско-Осетинский и Кубанский полки обошли Этрополь с фланга, и гарнизон этого укрепленного лагеря обратился в паническое бегство.

Командование турецких войск на Западных Балканах, после захвата русскими Этрополя, отказалось от активных действий для спасения осажденной Плевны, и это предрешило ее участь: Осман-паша сдал свою армию. Последовал переход отряда Радецкого тремя колоннами через Центральные Балканы и снятие осады Шипкинского гарнизона, о чем читателю уже известно.

Гурко продвигался в глубь гор в общем направлении на Софию.

Накануне перехода через Западные Балканы, Кавказская казачья бригада вошла в передовую группу отряда. Эту группу возглавил генерал Раух.

Осетинский дивизион получил долгожданное пополнение с Кавказа. Преодоление Западных Балкан войсками генерала Гурко было не менее трудным, чем переход Скобелева через Иметлийский перевал. Достаточно сказать, что захваченный ночью снежной бурей отряд генерала Дандевиля потерял около 900 человек обмороженными, отступил в долину Этрополя и только со второго раза преодолел хребет. Невероятные трудности вынес отряд генерала Карцова в рейде через Троянский перевал. Переход здесь казался невозможным. Солдаты проваливались по пояс в ямы, занесенные снегом; скатывались по оголенным каменным плитам, потом вновь взбирались на скалистые гребни и, преодолев их, катились вниз, как снежная лавина. Но не только в этом дело: группировка Карцова была перехвачена сильным укреплением турок, но мужественный и талантливый генерал разведал обходной путь и вывел войска в Софийскую долину.

16 декабря, вместе с передовыми войсками Западного отряда, Владикавказско-осетинский и Кубанский кавалерийские полки неожиданно для противника спустились с гор на Софийскую дорогу.

1 января 1878 года завязался бой С колонной турецких войск на шоссе под Горным Бугаровым. Колонна, состоящая из многочисленных таборов низама и конницы мустахфиза, представляла собой часть гарнизона Софии. Она вышла для защиты города на более удобных позициях.

Густой перелесок скрывал развернутый для боя Владикавказско-осетинский полк, выполнявший задачу «наблюдения» за шоссе. Но роль пассивных наблюдателей никогда не устраивала удалых терских казаков и осетинских всадников. Полковник Левис послал донесение генералу Черевину о начале «дела», и боевая спутница бригады — 8-я Донская батарея открыла огонь по коннице.

Не дожидаясь, пока турки развернутся в боевой порядок, Левис повел свои сотни в атаку. «Ни единый всадник русской конницы не появлялся прежде в Софийской долине», — говорит летописец Кавказской бригады И. Тутолмин.

Турецкая кавалерия не приняла сабельного боя и ускакала. Прибывший к месту сражения генерал Черевин приказал двум осетинским сотням преследовать конницу башибузуков.

— Тохма! Разма! — раздавались возгласы офицеров и рядовых всадников. Осетинского дивизиона.

Здесь вновь повторилась атака с резким поворотом вправо и влево, куда устремились в своем бегстве башибузуки.

Группа всадников во главе с Иналуком Кайтовым и Татарканом Томаевым врубилась в охрану огромного турецкого обоза. Если в чистом поле аскеры не выдерживали сабельного удара, то у вереницы повозок они стояли крепко, как за ложементами или крепостной стеной.

Заметив, что горстка храбрецов бьется с целым табором турок и может погибнуть в неравном бою, Левис послал терскую сотню есаула Пархоменко на выручку. Но пока казаки прискакали и вступили в бой, на шоссе произошел случай, который спустя несколько дней нашел отражение в Дунайской песне осетин.

Всадник Гаппо Датиев перепрыгнул на коне через «редут» повозок и начал рубить направо и налево оголтелых турок, беспрерывно кричащих «алла-лла» и стреляющих по цепям казаков. Татаркан Томаев поспешил на помощь другу, набросился на группу аскеров, уже окруживших бесстрашного воина.

Турки сбили Датиева с коня, ранив его штыком в левую руку. Татаркан разогнал шашкой скопище аскеров, поднял раненого товарища и положил на седло своего коня. В этот момент какой-то шальной снаряд, выпущенный турецкой батареей, взорвался в самой середине обоза. Конь Томаева рванулся в сторону и понес на себе Датиева к цепям казаков.

Татаркан махал шапкой казакам, чтобы вывезли раненого из огня. Но не заметил Томаев, как подкрались к нему аскеры, как наставили свои штыки.

— Эй, Татаркан, оглянись! — кричал Гайтов и мчался на выручку.

Эх, Татаркан, Татаркан! Не увидишь ты никогда синего неба любимой Осетии, не встретят тебя отец-мать у порога родного хадзара^[20] в ауле Рук. Эх, Татаркан! Ты спас своего друга Гаппо Датиева, но сам не оглянулся вовремя…

С возгласами «алла-лла» турки подняли на штыках легкое тело джигита. Он еще держал шапку в руке, как будто прощаясь с друзьями.

Началась сеча, подобная той, у Ловчи, когда перестало биться прекрасное сердце Гуда Бекузарова. Место Гуда занял Томаев из аула Рук. Теперь и он лежит на снегу, окруженный трупами тех, кто убил его. Жестоко мстят друзья за гибель Татаркана, ведь он не пожалел своей жизни, чтобы спасти раненого Гаппо. И он спас товарища, а сам угас, как свеча на ветру.

Опомнился раненый Гаппо Датиев, узнал об участи Томаева и попросил казаков, чтобы помогли сесть на коня. Перевязали терцы горячую рану, подвели коня — садись, крепче держись в седле, мсти за гибель друга. И помчался Датиев туда, где рубились осетины с табором аскеров.

Когда кончился бой, полковой ординарец Индрис Шанаев докладывал генералу Черевину от имени Левиса:

— Отбито 300 подвод с имуществом и 600 голов скота. Количество зарубленных аскеров уточняется. — Многих занесло снегом. Пленных нет.

— Куда делись пленные? — недоуменно спросил генерал.

— Пленных не брали, ваше превосходительство: мстили за гибель разведчика Томаева…

Генерал промолчал. Что он мог сказать Шанаеву или Есиеву, да и самому Левису? Стрела святой мести рванулась от звонкой тетивы горского сердца — кто остановит ее?

На ночном привале горели костры. Тихо играл фандыр^[21], и чей-то молодой голос то выводил мелодию, то скороговоркой речитатива бросал россыпь непонятных русскому человеку слов, а заключительное «ой» сливалось с торжественно-печальной октавой героической песни:

Горят ночные костры. Искры вздымаются к высоким балканским звездам. Звучит протяжная осетинская песня у белокаменных стен Софии.

Бой под Горным Бугаровым на Софийском шоссе окончился блестящей победой русских войск. Солдаты Пензенского и Тамбовского полков, терцы, кубанцы и дивизион осетинских всадников в сражении под Горным Бугаровым открыли ворота столицы Болгарии. 3 января русские войска вошли в Софию.

Это был большой праздник болгарского народа. Жители города устилали коврами путь победителей. И, хотя стоял зимний морозный день, звучали весенние песни, потому что началась весна новой эры в истории многострадальной Болгарии.

Брошенные турками склады были открыты, на улицах и площадях стояли огромные бочки с вином и яствами. Народ ликовал.

— Здравствуйте, братушки! Пятьсот лет мы ждали вас! — раздавались возгласы горожан.

Но не было времени для пира у русского солдата. Отряд генерала Гурко рвался на юго-восток для соединения с войсками Скобелева. В этом теперь состоял весь смысл военных действий: Сулейман-паша стягивал корпуса низама к берегам Марицы, чтобы задержать дальнейшее продвижение русской армии на юг.

Недаром Гурко так торопил свои войска при переходе Западных Балкан, требовал, «чтобы хоть зубами втащили бы орудия и лезли вперед».

К 6 января был преодолен Троянский перевал, и командующий Западным отрядом Гурко обратился к солдатам с приказом, в котором говорилось: «Окончился переход через Балканы. Не знаешь, чему удивляться больше: храбрости ли и мужеству вашему в боях с неприятелем или же стойкости и терпению в перенесении тяжелых трудов в борьбе с горами, морозами и глубоким снегом. Пройдут годы, и потомки наши, посетив эти дикие горы, с гордостью и торжеством скажут: „Здесь прошли русские войска и воскресили славу суворовских и румянцевских чудо-богатырей“».

Но впереди еще были невероятные трудности — форсированный марш с боями, преодоление вброд рек с ледяной водой, поход без сна и отдыха. Начался период «второго дыхания» войск, после которого могла последовать гибель армии из-за холода и голода. Царское интендантство по-прежнему срывало снабжение, а страну опустошили турки.

Чтобы спасти армию, нужно было кончать войну, а это зависело только от темпов наступления. Сулейман-паша с лихорадочной спешкой приступил к созданию стратегической «Плевны» на берегах Тунджи и Марицы. Если ему удастся задержать на этом рубеже армии союзных славянских государств и затянуть войну, значит можно рассчитывать на вооруженную поддержку Англии и резкий поворот в войне.

Русская армия должна была любой ценой сорвать план Сулеймана-паши, разбить его войска в местах сосредоточения до того, как они успеют укрепиться и пополниться за счет резервов из метрополии.

Борьба за время и пространство решала исход войны. Создалось такое положение на фронтах, когда победа близка, но любой подсчет или неуспех могли резко изменить обстановку. Турецкий султан готов был пожертвовать чем угодно на Кавказском театре военных действий^[22] (Ардаган, Карс, Батум), лишь бы спасти свою «раздутую» империю.

Итак, время и пространство… Генерал Гурко дорожил каждым часом, чтобы завладеть как можно большим пространством от Софии до Филиппополя, куда уже шли с боями отряды Радецкого и Скобелева.

Гурко сам шел впереди войск и лично производил рекогносцировку крупных населенных пунктов.

Боевым прикрытием командующего во всех рекогносцировках служили сотни осетинских всадников. Их же посылал Гурко и для преследования противника, как передовой разведывательный отряд в составе прославленной Кавказской бригады.

В ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД

Остатки разбитого турецкого гарнизона Софии отступили к Базарджику. Кавказская бригада наступила на хвост колонны низама и отбила крупный транспорт, который следовал к Филиппополю.

Обогнав передовые части графа Шувалова у Гевзели-Чевтлика, генерал Гурко с двумя сотнями осетин произвел рекогносцировку Базарджика. В течение двух часов шла перестрелка. Осетины захватили мост через Марицу и удерживали его. Арьергардные таборы стремились во что бы то ни стало отбить мост и уничтожить его. Раньше они не успели сделать этого, и теперь, боясь неумолимого гнева Сулеймана, лезли на рожон.

Всадники рвались в контратаку. Офицеры уверяли Левиса, что опрокинут турок и отгонят подальше от переправы.

— Не могу удержать людей, — докладывал командир дивизиона Есиев. — Закон мести требует…

— Месть… — спокойно отвечал Левис. — Вспомните, господин штаб-ротмистр, слова воззвания — Мы пришли сюда не мстить, а установить справедливость.

— Ваше высокоблагородие! Справедливость требует — в атаку. Люди требуют. Татаркана Томаева турки на штыки подняли.

— Не разрешаю. Гурко ждет барона Криденера и генерала Карцова с севера.

— Кони требуют…

— Что-о?

— Замерзли кони, господин полковник. Погреть бы…

Левис приказал выставить вперед цепь спешенных всадников и вести ружейный огонь. Подумав, он обратился к старшему полковому адъютанту Ляпину:

— Андрей Павлович, два орудия восьмой батареи — на линию огня! А вы прикажите свободным всадникам накрыть бурками лошадей, а самим танцевать лезгинку.

— Слушаюсь, господин полковник. — Есиев круто повернулся на коне и поскакал к сотням отдать веселый приказ Левиса.

К вечеру подошел отряд Карцова. Стрелки заменили спешенных всадников, и Кавказская казачья бригада в полном составе двинулась вперед.

Начался беспрерывный девятисуточный поход казаков и осетинских всадников.

Ночью охотники Иналука Гайтова заметили подозрительное движение турок в Базарджике и начавшийся в городе пожар. Сомнений не было — противник решил прорваться под покровом ночи в Филиппополь. Донесение Гайтова немедленно было передано генералу Гурко, и он отдал приказ графу Шувалову продолжать движение, а сам, в сопровождении осетинских сотен, пошел по пятам турок.

Стремясь не отставать от своего командующего, войска Западного отряда к 13 января подошли к Филиппополю (Пловдив). Наступая по глубокому следу, отряд встретил на своем пути реку Марицу, имеющую здесь до 180 метров ширины при глубине выше пояса: по реке мчались льдины, температура понизилась до 7–8° мороза, дул резкий северный ветер, но все это не остановило русские войска, и они перешли реку вброд.

Начался трехдневный бой под Филиппополем. Гурко применил смелый маневр охвата города с двух сторон и сосредоточил огонь всей наличной артиллерии по главным укреплениям турок. На третий день турки были разбиты.

Теперь дорога на Андрианополь для противника оказалась отрезанной и вся армия Сулеймана-паши — оттесненной в Родопские горы (юго-западная часть Болгарии). Единственным оплотом турок перед их столицей оставался Андрианополь (Эдирне), находящийся на исконной турецкой земле.

Часть разрозненных турецких войск откатывалась на Чирпан — в восточном направлении, другая часть в Родопские горы — на юго-запад. Кавказцы преследовали и добивали их. 28 января Гурко доносил Главнокомандующему: «Из кавалерийских колонн, направленных после боя под Филиппополем для преследования отступающих турок, особенного внимания заслуживает Кавказская бригада свиты его величества генерал-майора Черевина, преследовавшая неприятеля от Филиппополя к Гюмурджику».

В этом стремительном преследовании противника Владикавказско-осетинский полк находился без дневок и часто при полном отсутствии хлеба для людей и корма для лошадей, но всегда — под открытым небом и под огнем турок.

Приказание преследовать неприятеля в южном направлении и не останавливаться перед незначительными силами, «пока не представится упорного сопротивления», повело казаков и осетинских всадников на новое славное дело: они перерезали Родопские горы с севера на юг на всю их глубину и добили остатки кавалерийских таборов Сулеймана-паши.

Продвигаясь узким ущельем по притоку Марицы, сотни Осетинского дивизиона прошли мимо скалистой громадины Галям-Персенк и настигли группу турецкой пехоты, идущую к высокогорному селению Чатак. Полковник Левис выслал две сотни терцев, чтобы преградить путь отхода противника в верховья ущелья, а Осетинскому дивизиону приказал спешиться и атаковать турок в спину.

Это был последний бой всадников Иристона в русско-турецкой войне 1877–1878 годов. Он длился недолго. Заслышав боевой клич осетин, аскеры бросились вверх по ущелью, но, встретив дружный огонь засады терских казаков, сложили оружие. Турецкий офицер принес значок своего табора и передал штаб-ротмистру Есиеву.

— Значок не принимаем, — зло ответил Есиев. — Знамя принимаем.

Офицер низама развел руками и с помощью переводчика объяснил, что знамена брошены на том берегу Марицы, а здесь, в горах, укрылись лишь мелкие части, они не имеют знамен.

Рейд в Родопские горы окончен. Дивизион осетинских всадников-добровольцев прошел славный путь и был удостоен высшей степени воинского отличия — Георгиевского знамени. Гурко поблагодарил Кавказскую казачью бригаду, выдал от имени Главкома на каждую сотню по четыре знака отличия Военного ордена и предоставил терцам, кубанцам и осетинам двухнедельный отдых.

Генерал Гурко имел все основания отдать такой приказ потому, что роль кавказской бригады в этой войне была сыграна до конца — больше преследовать некого.

Подвижная группа отряда М. Д. Скобелева ворвалась в Андрианополь значительно раньше, чем этого ожидали турки — они не успели превратить этот город в новую «Плевну», и войне пришел конец.

Султан Абдул-Муджид слезно запросил перемирия, и оно было подписано 31 января в Андрианополе.

Упорная двадцатидвухмесячная борьба закончилась полной победой русского оружия, вся территория братской Болгарии была очищена от иноземных угнетателей.

Во время отдыха бригады осетины были отчислены от Владикавказского полка и получили приказ присоединиться к дивизиону ингушей, находившемуся в отряде принца Цесаревича. Таким образом, воссоединился Терско-Горский полк, разделенный в начале похода на две отдельные части.

В большом древнем селении Чирпан (восточнее Пловдива) встретились увешанные боевыми орденами ингушские и осетинские всадники. Был устроен земляческий праздник. Командир Терско-Горского полка полковник Панкратов поднял тост за то, что отныне горы Кавказа и их сыны навеки будут родными братьями Балканских гор и их сынов.

Играли фандыры, хлопали крепкие ладони, привыкшие к костяным рукоятям шашек. Летели вверх косматые шапки ингушей и осетин. Радушные хозяева села приносили из своих тайников пенистое болгарское вино.

На земляческий праздник полка приехали три ординарца из частей, расположенных невдалеке от Чирпана: ординарец генерала Скобелева — сотник Хоранов, генерала Столетова — капитан Петушков и принца Ольденбургского — Дудар Караев.

Охотник Иналук Гайтов прежде всего вручил Дудару его боевого коня, который находился в осетинском дивизионе после ранения Караева на Шипке 11 августа минувшего года.

— Бери, Дудар, своего Тохдзу! — громко говорил чуть захмелевший Иналук. — Никто не садился на него без тебя.

Тохдзу тихо заржал и положил голову на плечо хозяина. Дудар поцеловал своего верного коня в теплую, мягкую морду. А того, на котором он приехал, тут же вручил капитану.

— Вот, ваше благородие, обещанный подарок. Чистых арабских кровей конь из-под седла Эрефа-паши.

— Весьма признателен. — Капитан Петушков крепко пожал руку Караева. — Прошу прощения, господа. Обязанности призывают меня покинуть столь славный и богатый пир.

Играли фандыры, хлопали крепкие ладони, пенилось болгарское вино…

Фотоиллюстрации

Генерал Столетов И. Г.

Караев Дудар.

Генерал Скобелев М. Д.

Шанаев Индрис.

Есиев Асламурза.

Гайтов Иналук.

Хоранов Созрыко.

Кайтов Татаркан.

Елбаев Фома.

Гагулаев Биаслан.

Датиев Гаппо.

Участники русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Караев Бекмурза, Гусов Дрис, Тарханов Барысби, Гусов Федор, Гутиев Мысост, Хетагуров Василий, Кайтов Татаркан.

Участники русско-турецкой войны 1877–1878 гг.

Участники русско-турецкой войны 1877–1878 гг.

Цаликов Данилбек, генерал-майор.

Аккалаев Заур, офицер, полный георгиевский кавалер.

* * *

Примечания

1

Тох (осет.) — битва, здесь — военный клич осетин.

(обратно)

2

Джук-тур — горный козел.

(обратно)

3

Шашка-гурда — горская шашка из дамасской стали.

(обратно)

4

Эй! Фалау, куш-ма! (осет.) — Эй! Погоди, послушай!

(обратно)

5

Ирон да? (самоназвание осетин) — Осетин?

(обратно)

6

О! (осет.) — Да!

(обратно)

7

Арчита (осет.) — мягкая сыромятная обувь осетин.

(обратно)

8

Хуцауштан! (осет.) — Ей богу!

(обратно)

9

Дели-Сула — группа турецких деревень.

(обратно)

10

Иристон (осет.) — Осетия,

(обратно)

11

Шаховский — командир авангарда Западного отряда.

(обратно)

12

Табор — батальон турецкой пехоты в 700–750 человек.

(обратно)

13

Мустахфиз — турецкое ополчение, конница.

(обратно)

14

Азанчи — помощник муллы.

(обратно)

15

Баганы — осетинское пиво.

(обратно)

16

Микре — деревня юго-западнее Ловчи.

(обратно)

17

Рухшаг (осет.) — вечная память.

(обратно)

18

Кыбылла — юго-восточная сторона, где находится «Святая Мекка».

(обратно)

19

Ак-паша! — белый генерал. Так называли турки Скобелева еще с летней кампании, когда видели его на ноле боя в белом кавалерийском мундире.

(обратно)

20

Хадзар (осет.) — дом.

(обратно)

21

Фандыр — осетинский музыкальный инструмент.

(обратно)

22

Одновременно шла война и на юге Кавказа.

(обратно)

Оглавление

ОХОТНИК ДУДАР КАРАЕВ

КЛЯТВА

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

ОСЕТИНСКИЙ ДИВИЗИОН

ЭСКИ-ЗАГРА

ОСЕТИНСКИЕ ВСАДНИКИ ИДУТ В РАЗВЕДКУ

ШИПКА В ОГНЕ

«ВЫШЕ ВСЯКОЙ ПОХВАЛЫ»

«НА ШИПКЕ ВСЕ СПОКОЙНО»

РЕЙД НА СОФИЮ

В ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД

Фотоиллюстрации

*** Примечания ***