Возлюбленная Пилата [Гисберт Гэфс] (fb2) читать онлайн

Гисберт Гэфс Возлюбленная Пилата

I КНЯГИНЯ И ВОИН

Закон запрещал мужчинам осквернять себя ношением шелковых одежд.

Гай Корнелий Тацит

…Она предстанет пред тобой в шелковом платьице, почти нагая…

Квинт Гораций Флакк

Ароматная мазь, прикосновение прохладного шелка к телу и понимание, что она долго не сможет позволить себе ни того, ни другого. Запас золотых монет был почти исчерпан. Но на смену этим грустным мыслям приходила убежденность в том, что она снова сможет достать золото, мазь и шелк. Пока еще живы ее душа и тело.

Познав мужчину в тринадцатилетнем возрасте, она боялась, что в двадцать пять превратится в изношенную, покрытую морщинами старуху, похожую на женщин в крестьянских селениях. А теперь, когда ей было двадцать шесть, опасения рассеялись, и сейчас она сожалела лишь о том, что здесь не было настоящей бани. Римской бани, с бассейнами для горячей, теплой и холодной воды, с рабами-банщиками, которые трут, скребут твое тело и втирают в него благовонные масла…

— Так будет хорошо, госпожа?

На голову Клеопатры опустился отделанный блестящим серебром бронзовый венец. Высокая прическа немного напоминала изящную темную пирамиду, а украшенные драгоценными камнями заколки выглядели как приставные лестницы. Хотя к пирамидам обычно ведут ступени. Кому там нужны приставные лестницы? И кто, кроме арабских вшей, захочет залезть на ее прическу?

— Хорошо. Можешь идти.

Глаука наклонила голову. Она бесшумно соскользнула с широкого табурета, на котором стояла на коленях, и пошла к двери. Перед тяжелым кожаным пологом, отделявшим комнату Клеопатры от помещения трех ее служанок, она остановилась и, повернувшись к своей госпоже, спросила:

— У тебя есть еще какие-нибудь желания, княгиня, или я могу сходить прогуляться в порт?

— Скоро придет Таис. Если ты мне понадобишься, она тебя позовет. Так что можешь идти.

Она никак не могла понять, что тянет Глауку в порт. Клеопатра не доверяла морям. Никаким. Ни Римскому морю на севере, ни Красному морю, которое они только что пересекли, ни этому большому морю, раскинувшемуся между Аравией и Индией. Все они были чудовищами, пожиравшими корабли, людей и деньги. Может ли добыча рыбы, раковин и крабов оправдать эти потери? Разве что торговля… Но у нее не было времени предаваться столь бессмысленным раздумьям.

Она поднялась с украшенного резьбой кресла для укладки волос и подошла к окну. Не вплотную, а лишь настолько, чтобы, стоя в тени и оставаясь невидимой снаружи, иметь возможность наблюдать за всем, что происходит за окном.

Людей на площади перед гостиницей было немного. Она намеренно выбрала это время, первые послеполуденные часы, когда большинство горожан сидели дома. Центуриона^[1] наверняка заметят. Об этом будут говорить, поползут слухи. И незначительный эпизод, вполне возможно, превратится в важное событие. Для нее…

Таис придет еще не скоро. Глаука в гавани. Арсиноя в гостях у супруги крупного торговца Башамы, который, казалось, не имеет ни малейших предубеждений против чужеземцев. Таис было поручено спросить у жен рыбаков и моряков в длинной северной бухте, не слышал ли кто-нибудь о кораблях, которые отправляются в Красное море, на север.

— Но мы же прибыли оттуда, — удивилась Таис.

— Это, однако, не означает, что мы должны оставаться здесь вечно.

Клеопатра сжала губы. Таис и Арсиноя догадываются, что она отослала их подальше, чтобы они ничего не видели, и поэтому постараются вернуться быстрее, в надежде что-нибудь разузнать. Глаука, так или иначе, увидит римлянина из гавани, когда он будет входить в гостиницу. По лицу служанки было заметно, что ее мучил вопрос, для кого княгиня посреди дня делала такую шикарную прическу.

— Для себя, — пробормотала Клеопатра. — Для кого же еще?

Наконец появился римлянин. Он остановился перед домом торговцев, потом задержался у храма бога дождя и стал осматривать тыльную сторону гостиницы. Уверенная, что он не мог заметить ее здесь, наверху, она все же отступила на шаг назад.

Женщина еще раз прокрутила в уме план действий. Чего она хочет? Что она ему скажет? О чем лучше промолчать? О чем, якобы против своей воли, нужно проговориться…

«Как легко одурачить мужчину, — подумала она. — И все же нельзя недооценивать этого Валерия Руфуса. Он, должно быть, принадлежит к боковой линии старинного, богатого и знатного рода Валериев». Руфус действительно был образован, обладал чувством юмора. Ни один префект не назначил бы простофилю на такую важную должность в столь отдаленном месте, где он с тремя дюжинами воинов должен был представлять интересы империи. Не простофиля и, конечно, не простой центурион.

В деревянную дверь, отделявшую переднее помещение от темной лестницы, постучали. Клеопатра отодвинула кожаный полог и крикнула:

— Кто там?

Дверь наполовину открылась, и показалась голова хозяина.

— Госпожа, с тобой хочет поговорить какой-то римлянин.

Клеопатра едва удержалась от смеха. В голосе владельца гостиницы звучало почти раболепие. Он произнес слово «римлянин» так, будто речь шла о морском чудовище. Кроме того, улыбку вызывал достаточно странный вид хозяина: голова, повязанная желтым платком, будто парила в проеме двери, а рука, высунувшись из темноты лестницы, нервно теребила бороду.

— Будь так любезен, покажи ему дорогу, — сказала она.

Женщина вдруг вспомнила день своего прибытия месяц назад. Тогда хозяин вел себя совершенно иначе. Он указал на преимущества своей гостиницы, на ее довольно почтенный возраст, на то, что в ней любят останавливаться купцы из дальних стран. Все это, без сомнения, для того, чтобы объявить высокую цену. Не растерявшись, Клеопатра подняла вверх золотую монету, римскую аурею^[2], и заявила, что отдаст ее за проживание в каком-нибудь другом месте. Мол, здание, которому двести лет, может рухнуть в любой момент, и, кроме того, ей хочется покоя, а не общества многочисленных индийцев, персов и арабов. Владелец гостиницы стал утверждать, что здание крепкое и не рухнет в море, а шумных постояльцев из дальних стран сейчас почти нет.

— Тогда, — сказала Клеопатра, — ты, наверное, будешь рад просто видеть нас и предоставишь нам за эту монету две комнаты.

Недолго поторговавшись, они сошлись в цене: одна аурея за одиннадцать дней постоя. Она еще раз подумала о том, как легко обвести вокруг пальца мужчину, в отличие от женщины, и вспомнила мрачное лицо жены хозяина. Услышав тяжелые шаги римлянина, поднимавшегося по лестнице, она оставила свои мысли.

— Рим у ног благородной госпожи, — произнес он, входя в комнату. Но вместо того чтобы опуститься на колени, Руфус лишь слегка склонил голову.

— Рим может подняться из этого неудобного положения. — Она повернулась и пошла в другую комнату.

Руфус последовал за ней. Приблизившись к креслу, в которое села Клеопатра, он быстрым взглядом осмотрел пестрые ковры на стенах, тяжелые темные скамьи и сундуки из черного дерева. И кровать, где на обтянутой кожей раме в живописном беспорядке лежали одеяла и меха. Клеопатра намеренно разбросала их.

— Можешь сесть здесь. — Она указала на табурет. — Или там. — Она кивнула в сторону другого табурета. — Или на кровать.

Руфус улыбнулся:

— Воин, которому княгиня предлагает свою кровать, должен покрепче застегнуть шлем и взяться за рукоятку меча. — Не спуская с нее глаз, он правой ногой пододвинул один из табуретов и сел.

— Моих служанок сейчас нет. Поэтому я не могу предложить тебе выпить.

— Я пришел, чтобы наслаждаться твоими речами. — Он оперся локтями о бедра и положил подбородок на скрещенные пальцы. — Зачем ты просила меня прийти?

— Я думаю, что двое подданных Августа Тиберия, находящиеся почти на краю света, найдут взаимопонимание.

— Взаимопонимание? — На этот раз Руфус криво улыбнулся. Почти двусмысленно. — Как двое знатных людей на чужбине? Или как воры в ночи?

— Скажем, как двое знатных людей, которых, возможно, не совсем просто отличить от разбойников.

Раздумывая, римлянин молчал.

— К чему ты клонишь? — спросил он после недолгой паузы. — У нас что, есть общие цели?

Лицо Клеопатры было бесстрастным. Она старалась ни одним движением не выдать своих чувств. Например, радости по поводу того, что ей быстрее и легче, вопреки ожиданиям, удалось подойти к этому моменту в разговоре. Она опустила взгляд.

— Могу я открыться тебе? — Женщина нашла свой голос убедительным: немного робкий, но не униженный. Княгиня, которая ищет помощи, но не просит о ней.

— Попробуй, — непринужденно сказал Руфус. — Но я не могу тебе ничего обещать, кроме честности. В какой-то мере…

— Честность и порядочность — добродетели римского воина. Не так ли?

— Кто-то однажды сказал, что добродетель это не то, что мешает, а то, что понуждает к действию. Так что действуй.

Клеопатра сделала вид, что колеблется. Потом она глубоко вдохнула и, как бы решаясь, начала:

— Ну, тогда слушай. Я нуждаюсь в помощи, за которую, я надеюсь, смогу заплатить. — И добавила: — При условии, что мне помогут достичь моей цели.

Руфус слегка отклонился назад и скрестил руки.

Она ждала. Но так как реакции не последовало, ей пришлось продолжить:

— Существует кое-что, чего меня бессовестно лишили. Я хочу это вернуть. Тогда я смогу заплатить за любые оказанные услуги, и мне больше никогда не придется обращаться за какой-либо помощью.

— Мы посланы сюда не для того, чтобы заниматься поиском утраченного, — заметил Руфус. — Мы охраняем мир империи. И торговлю.

— Знаю. Но недавно я была в вашем лагере и кое-что слышала. Это дает мне надежду и подсказывает, что у нас общие цели.

— И что же ты слышала?

— Что вы покинете Аден и пойдете на север.

— А, — скривился Руфус. — Опять кто-то не смог удержать язык за зубами.

— Не сердись. — Клеопатра мягко улыбнулась. — Ты же знаешь, как тяжело одинокому воину устоять в разговоре с красивой женщиной.

— Значит, кто-то рассказал об этом одной из твоих служанок? Ты ведь все время была со мной.

— Кстати, мы могли бы продлить это время и провести его более приятно. — По предварительной задумке в этом месте она должна была посмотреть на него широко открытыми глазами, сделать так называемый проникновенный взгляд, но сейчас она решила, что Руфус и так достаточно увлечен, поэтому не стоит изображать из себя волоокую Афродиту. Быть может, он даже не удостоил бы ее ответным взглядом. А в ситуации, когда приходится одновременно соблазнять и отталкивать мужчину, нельзя переигрывать.

— Продлить и приятнее провести? — Руфус слегка усмехнулся, глядя на кровать. Затем снова повернулся к ней: — Скажи мне откровенно, чего ты хочешь?

— Это не так просто.

Руфус кивнул.

— Ну что ж, я слушаю. Говори.

— Я попытаюсь рассказать как можно короче. Часть этой истории касается прокуратора^[3] Иудеи.

— Понтия Пилата? — Руфус удивленно поднял брови. — Что он… Ну ладно, продолжай.

— По пути из Рима в Иудею он на некоторое время задержался в Александрии, о чем ты, наверное, знаешь. Тогда, — она не удержалась и лукаво подмигнула ему, — мы провели вместе приятные часы. Позапрошлой зимой он еще раз приезжал из Кесарии в Александрию, и мы снова повидались. — Она сделала небольшую паузу.

Руфус закрыл глаза. Голосом, в котором Клеопатра почувствовала наигранную скуку, он произнес:

— Значит, ты предлагаешь центуриону роль сводника, который должен способствовать возобновлению любовных свиданий?

— Послушай меня. Сейчас ты узнаешь, что речь идет о большем. О гораздо большем. Пилат попросил меня быть начеку. Если я услышу что-нибудь, что могло бы касаться его, я должна ему сообщить. Как известно, евреи Александрии очень влиятельны, и некоторые из них пользуются авторитетом во всей империи.

— Ты имеешь в виду Филона?

— И его тоже. Но кроме писателей и мыслителей есть и другие. И их тоже много. Я слышала кое-что о заговоре.

— В Александрии?

— В Иерусалиме и в Александрии, против Пилата. Речь идет о храмовых деньгах и водопроводе.

Руфус рассмеялся, но смех его звучал безрадостно.

— Я думаю, что Пилат сделал правильно. А евреи считают его поступок непростительным святотатством.

Клеопатра подняла руку.

— Я недостаточно знаю об этом. Поэтому, может быть, не будем обсуждать?

— Не будем? Прокуратор должен судить. Обеспечение Иерусалима свежей водой входит в его обязанности. И ничего, что он решил строить водопровод на те деньги, которые евреи со всего света присылают в храм. — Руфус ухмыльнулся. — В глазах евреев он хитрец, которому нет прощения. Но скажи мне, как можно управлять империей, если не будешь судить?

— Я вовсе не собираюсь управлять. Это ваша обязанность.

Он что-то тихо проворчал. Потом сказал:

— Продолжай.

— Я услышала об этом по пути в Копт, в мои владения. Видимо, я вела себя легкомысленно. Плывя на корабле по Нилу, я позволила себе сказать лишнее. Прежде чем сообщить обо всем Пилату.

— Такое бывает даже с княгинями.

Она рассказывала быстро, изобретательно и лаконично — о римском торговце из «новых богатых», который давно зарился на ее земли и дома, а теперь вступил в сговор с одним из своих еврейских деловых компаньонов, чтобы ограбить ее и одновременно заставить замолчать; о подкупленных чиновниках в Фивах; о своем поспешном бегстве через пустыню в Беренику; об идущих по пятам преследователях, от которых она спаслась на корабле, как раз выходившем в море.

— А теперь, когда я узнала, что вы скоро отправляетесь на север, — произнесла она просительно, — мне хотелось бы покинуть Аден вместе с вами. Всего лишь четыре женщины…

Руфус кивнул.

— Я предполагаю, ты хочешь предупредить Пилата и, кроме того, попросить его помочь вернуть тебе твои имения?

— И то, и другое. И еще кое-что.

— Что же это?

— Утраченный предмет.

Руфус вздохнул.

— Который, я уверена, ценнее, — медленно сказала Клеопатра, — чем все, что забрали у меня эти два купца. — Она поднялась с кресла и подошла к окну.

— Не говори загадками и не заставляй меня волноваться, госпожа. — Голос римлянина, вопреки его словам, звучал совершенно спокойно.

Арсиноя стояла перед храмом бога дождя, наблюдая за двумя мужчинами, которые мучились с упрямым ослом. Когда Клеопатра положила руку на подоконник, Арсиноя кивнула и неторопливым шагом пошла к гостинице. Клеопатра повернулась к Руфусу.

— Ценнее, — повторила она приглушенным голосом, — чем золото или дорогие мази. — Женщина подошла к нему, и он ощутил тонкий аромат ее тела.

Римлянин как будто встрепенулся. На мгновение ей показалось, что он вот-вот коснется рукой ее бедра.

— Поистине прекрасный аромат, — сдержанно заметил он. — Расскажи мне об этом предмете. — Он посмотрел на нее задумчиво и почесал затылок.

— Месторождение. Изумруды.

Руфус тихо присвистнул.

— И что с ним? Как может потеряться месторождение изумрудов?

— Оно находится в скалистой долине, в пустыне. Когда римляне… Когда Август завоевал Египет, подходы туда были закрыты, а шахты засыпаны. Но дорога и несколько указаний, как все можно восстановить, были зарисованы.

— Подожди. — Руфус поднял руку. — Изумруды… Припоминаю, что слышал что-то об этом. Древние месторождения в каменистых долинах севернее Береники?

— Линии, — объяснила она. — Чтобы найти несметные сокровища, нужны такие линии, как на ладони. Покажи мне руку, римлянин. — Она схватила правую руку Руфуса и стала внимательно рассматривать ладонь.

— Месторождения севернее Береники, — сказал он тихо и, наклонив голову, коснулся кончиком носа волос Клеопатры. Громкий вздох центуриона прозвучал почти как стон.

— Линии, — шептала она. — Хорошие линии. Вот эта, здесь…

В это мгновение появилась Арсиноя. Служанка остановилась в проходе между комнатами, прищелкнула языком и сказала:

— Прошу прощения, госпожа. — Потом еще раз прищелкнула языком и быстро вышла.

Клеопатра подумала: теперь она сможет подтвердить, что римлянин схватил ее за руку. Если это будет нужно. Или что они с Руфусом обменивались подготовительными любовными прикосновениями. Если это понадобится.

— Твоя служанка… — несколько смутившись, произнес Руфус и закашлялся. — Что…

— Это только для проверки. — Клеопатра отпустила его руку и снова села в кресло.

— Для проверки?

— Она время от времени заглядывает ко мне. Чтобы узнать, не нужно ли мне чего-нибудь.

— А…

Клеопатра поймала себя на мысли, что ей не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь произнес «А…» с таким сомнением. Она еле сдержала улыбку.

— Дорога к месторождениям, как я только что сказала, и схема расположения шахт начерчены в двух местах.

— Подожди-ка. Твоя служанка… Ах ладно, оставим это. Но изумруды возле Береники… — Он прищурил глаза и пристально посмотрел на нее.

— Тебя что-то смущает?

— Они принадлежали фараонам. И самой последней была та, имя которой ты носишь.

— Ну и что?

— Как они тогда могли принадлежать тебе или твоей семье, твоим предкам?

— Существует… родство.

— Ты что, состоишь в родстве с ней? — Римлянин внимательно наблюдал за женщиной. — Или все это ложь?

— Княгиня не лжет. — Голос Клеопатры прозвучал уверенно и сурово. — Ты хочешь услышать эту историю или нет?

Он молча кивнул.

— Итак, план дороги к месторождениям изумрудов и схема расположения шахт спрятаны в двух местах. На… нет, под пьедесталом статуи бога Анубиса. И на внутренней стороне перстня с печаткой.

— Где находятся эти указатели?

— Я не хочу говорить об этом громко, — произнесла чуть слышно Клеопатра. — Иногда стены имеют уши. Подойди, я шепну тебе на ухо.

Руфус тихо застонал, однако поднялся с табурета и стал перед ней на колени, так что его правое ухо оказалось на уровне ее губ.

— Статуя бога… — прошептала она и тут же замолчала.

В переднюю комнату бесшумно вошла Таис и остановилась, обращаясь к своей госпоже:

— Княгиня?

Клеопатра подняла левую руку и махнула ею.

— Не мешай мне. Иди к остальным. Когда мы здесь закончим, я спущусь.

Таис наклонила голову, повернулась и вышла.

«Если это будет нужно, она подтвердит, что римлянин стоял передо мной на коленях, — подумала Клеопатра. — Как и Арсиноя, она поможет мне при необходимости доказать что-нибудь другое».

— Так что со статуей бога? — Руфус все еще стоял на коленях.

— Она украдена, — продолжала Клеопатра, — но я знаю, где она. Я могу ее найти. Перстень тоже украден, но о нем я ничего не знаю.

— Где находится эта статуя?

— В одном городе-оазисе, восточнее дороги, ведущей из Петры в Дамаск.

Она не была уверена, но ей показалось, что Руфус слегка вздрогнул. Медленно, почти беззвучно он сказал:

— Ты имеешь в виду Ао Хидис?

Женщина положила руки ему на плечи, немного отстранилась и пристально посмотрела ему в глаза. Она была поражена и не старалась скрыть своего удивления.

— Что ты знаешь про Ао Хидис?

Он пожал плечами.

— Там есть князь, который постоянно раздражает Рим. Но скажи, как статуя попала туда?

— Шестьдесят лет назад отец этого князя остановился в одном из дворцов Клеопатры. Он был другом и почитателем Марка Антония^[4] и привел с собой несколько мужественных воинов, чтобы сражаться против врагов Марка Антония и Клеопатры. Когда все рухнуло… — Она пожала плечами. Наступила многозначительная пауза.

— Он сгреб все, что смог найти, и забрал с собой в качестве вознаграждения, — закончил за нее Руфус и ухмыльнулся. — Это так похоже на нынешнего князя, что не составляет труда предположить, что и прежний был таков же.

— Перстень находился на руке Клеопатры, когда она ждала укуса змеи. Этот перстень не был драгоценностью империи Птолемеев. Поэтому Август, который был тогда еще Октавианом, не оставил его себе. Он отдал его одному знатному человеку, египтянину.

— Египтянину или македонцу?

— Египтянину. Одному из тех, кто помогал римлянам. А тот человек позже уехал в Аравию и погиб. Что стало с перстнем, никто не знает.

Руфус снова сел на табурет.

— В твоей истории есть неточности. — Он криво усмехнулся.

— Какие?

— Если сведения о месторождениях изумрудов были начертаны при крушении империи, то они не могли до этого быть на перстне и под статуей Анубиса.

Клеопатра улыбнулась.

— Какой ты догадливый, — сказала она и, наклонившись, слегка коснулась щеки Руфуса. — Да будет тебе известно, что это самые богатые месторождения, поэтому их засекретили. Ни один человек из тех, кто там работал, не остался в живых. Чертежи были сделаны задолго до крушения империи. На тот случай, если никто больше не будет знать дороги туда.

Некоторое время Руфус молчал. Наконец он сказал:

— Значит, теперь я со своими людьми должен сопроводить тебя в Иудею, чтобы Пилат смог выслушать твои жалобы, уничтожить заговорщиков и помочь тебе вернуть родовые имения. А по пути туда мы заедем в Ао Хидис, чтобы обследовать там пьедестал статуи Анубиса?

— Да, это было бы очень любезно с твоей стороны.

— А если бы я вдруг решил посетить эти места без тебя и срисовать чертеж на заветном пьедестале?

— Тебе бы это ничего не принесло, Руфус. Чтобы истолковать эти знаки, нужны некоторые знания. Линии обозначают путь к изумрудам от определенного места. Я знаю, где находится это место. Ты его не знаешь и не сможешь найти.

Он удовлетворенно кивнул. Эта информация нисколько не удивила его.

— Так, значит, Палестина и Аравия?

— Да.

— А вознаграждение, о котором ты говорила?

— Золото. Как только я снова верну свои имения. Или кто-нибудь, может быть Понтий Пилат, даст мне взаймы. Изумруды. Как только я получу доступ к месторождениям.

— Химеры, — пробурчал Руфус. — Но возможно, бывают осязаемые химеры.

— Кроме того, это длительное путешествие. — Она выскользнула из кресла и грациозно опустилась на колени перед римлянином. — В долгом путешествии мы могли бы сблизиться. Я думаю, моим служанкам понравятся римские воины, если они молоды и хорошо выглядят. А я… — Она замолчала.

— Ты? — Он рассмеялся. — Аромат, который тебя окутывает, побуждает к поиску источника аромата. Источника всех твоих ароматов. Но Пилат значительный мужчина.

— У него есть супруга-римлянка. Я не была девственницей, когда встретилась с ним, и не собираюсь снова стать ею.

— Тем не менее. — Руфус приложил ладони к ее щекам. Его глаза светились желанием. — Римским офицерам не подобает заниматься браконьерством в заповедниках своих начальников.

— В том-то все и дело.

— В чем?

— В том, кто браконьер, а кто хозяин заповедника. Как на это посмотреть.

Он все еще крепко держал ее лицо обеими руками, потом наклонился и коснулся своими губами ее губ.

— Действительно ценный заповедник.

Клеопатра рассмеялась.

— Давай поговорим о путешествии, — предложила она. Схватив Руфуса за запястья, женщина убрала его руки со своих щек и коснулась кончиком языка правой ладони римлянина. — Как и когда ты собираешься ехать?

— Мы получили предписание прибыть в Иудею приблизительно ко дню весеннего равноденствия. Может быть, к этому времени отправится караван, тогда мы присоединимся к нему, а может, мы сами составим караван. Или… — Он пожал плечами. — Мы получим указания, которые заставят нас ускорить или задержать отъезд.

— Итак, отправление в течение следующего месяца? — Она снова села в кресло.

— Приблизительно. — Он вдруг рассмеялся.

— Почему ты смеешься?

— Твои служанки не случайно заходили. Это для того чтобы ты, если мы поссоримся, могла сказать римскому прокуратору, что они видели, как я к тебе приставал?

Клеопатра холодно улыбнулась.

— Любой прокуратор поверит мне и без свидетельств моих служанок.

— Наверное. Но это и не имеет значения. Я не собираюсь с тобой ссориться. И все же ты должна кое над чем поразмыслить.

Она подняла брови и посмотрела на него.

— Мои мужчины. Они искусные воины. Если ты хочешь, чтобы они защищали тебя и твоих женщин, тебе следует расположить их к себе.

— Что ты имеешь в виду?

— Скажем, создать определенную близость отношений. Они будут более надежными и обходительными, если почувствуют, что с ними рядом не какая-то там княгиня со своими служанками, а женщины, которых они хорошо знают.

Клеопатра недовольно скривилась:

— Не хочешь ли ты предложить, чтобы…

Он поднял руку.

— Ничего подобного. Как ты могла такое подумать? Они обязаны вас ценить и уважать, а ни в коем случае не унижать.

— Что я должна делать?

Руфус улыбнулся.

— Скоро будет небольшое соревнование. Ты говорила, у твоих стен есть уши? Наклонись, я шепну тебе на ухо.

Клеопатра с интересом слушала.

— Прекрасно, — согласилась она, когда он закончил. — Это мне нравится. — Потом захлопала в ладоши и громко рассмеялась.

II НА ПОБЕРЕЖЬЕ ЛАДАНА

Страна пряностей делится на четыре части. Такие пряности, как ладан и мирра, растут на деревьях, а кассия также на кустах, но некоторые люди говорят, что кассию привозят из Индии, а самый лучший ладан из Персии.

Согласно иному делению, вся Счастливая Аравия состоит из пяти королевств, в одном из которых живут самые лучшие воины, в другом — крестьяне, снабжающие остальных зерном, в третьем — ремесленники; к тому же есть еще страна мирры и страна ладана. Обе последние поставляют также кассию, корицу и лаванду. Род занятий жителей одной страны не передается жителям другой, а только от отца к сыну. Большая часть вина производится из пальм. Братьев уважают больше, чем детей.

Страбон

Знания, которыми обладают местные ученые, недоступны ни одному купцу или моряку нигде в мире.

Антигон Кархедоний

Не стоит приобретать бесполезных старых рабов, впоследствии говорил себе Деметрий, но иногда нужно делать исключения. Не следует также слепо ставить деньги на скачках: потери можно рассчитать, но никогда не знаешь, что тебя ожидает, если выиграешь. Это было, однако, гораздо позже.

Он заметил старца, потому что тот не двигался: неподвижное пятно на фоне бушующей стихии. С тех пор как они вышли из Красного моря, им приходилось грести против юго-восточного ветра, который вздымал волны и нес хлопья пены, трепал пальмы в бухте Адена и заставлял петь корабельные снасти. Клочья облаков мчались на север, в сторону Аравии, порывы ветра завывали и трепыхались в рифленых парусах, брызги соленой воды обдавали людей с головы до ног. Все были слишком истощены, а потому осторожны, чтобы обогнуть скалистое побережье полуострова и идти в восточную гавань, находящуюся под кратером. Там, покачиваясь на волнах, стояли корабли из Индии. Остров, лежащий перед входом в гавань, надежно защищал их. Моряки из последних сил гребли в сторону дальней западной бухты, а затем вдоль северного побережья полуострова к маленькой гавани перед косой. Туда, где под пальмами стояли жилые дома и складские помещения, а у поваленного дерева сидел старик.

Причал, к которому они собирались пристать, поднимался и опускался между сваями, а бронзовые кольца издавали ужасный скрежещущий звук. На северной стороне бухты, где с палками и досками бегали мужчины, ветер поднял песчаную пыль, и несколько верблюдов на косе старались повернуть назад, чтобы песок не попал им в глаза.

— Вы хорошо помогли нам, господин, — сказал шкипер. Он потряс руками, чтобы расслабить мышцы. — В общем-то, ты заплатил нам не за то, чтобы потом грести самому.

— Умный купец лучше сам приложит руку, чем, бездействуя, станет жертвой ветров. — Деметрий утомленно улыбнулся. Подошвы его ног огрубели от соли и были изранены занозами из досок, в которые им приходилось упираться, потом скользить и снова упираться.

Один из моряков накинул петлю каната на сваю у берега. Шкипер проверил ремни кожаного мешка, удерживающего левое кормовое весло подальше от причала. Потом он снова повернулся к Деметрию.

— Как долго ты хочешь здесь пробыть?

— Я не знаю. Это зависит от того, как пойдут дела. Если все будет хорошо, мы соберем караван и отправимся по суше. Если плохо, то я вряд ли смогу заплатить тебе за обратный путь. — Он подмигнул. — А ты надолго тут задержишься?

— Я тоже не знаю, — шкипер улыбнулся. — Как получится. Сначала я должен вручить несколько писем, а потом будет видно. Может быть, кто-нибудь попросит перевезти груз против ветра в Кану, а может, кому-нибудь нужно будет отправить товары по Красному морю. Посмотрим.

— Если я быстро найду общий язык с благородным Хархаиром, — сказал Деметрий, — то я дам тебе знать. Пойдемте. — Он махнул четверым мужчинам, которые сопровождали его от Египта. Те были рады побыстрее покинуть раскачивающийся корабль.

Только теперь, когда они ступили на твердую землю, Деметрий увидел, что неподвижное пятно у поваленной пальмы — мужчина. Старик. На нем не было ничего, кроме набедренной повязки. По-видимому, он не испытывал никакого неудобства, прислонившись голой спиной к шершавому стволу пальмы. Его грудь и плечи были покрыты шрамами, а подошвы ног мозолями. Вместо левой руки висел обрубок, по которому ползали две мухи.

— Подайте, господин, для умиротворения богов. Как знак благодарности Нептуну, — он протянул купцу ладонь, похожую на потрескавшуюся чашу.

Деметрий не любил латинский язык, но здесь, на южной окраине Аравии, он прозвучал для него почти как родной.

— Римлянин? — Деметрий остановился и посмотрел на старика. — Здесь? И в таком состоянии? — Он приложил указательный палец к шее старика, на которой поблескивала голубоватым светом стальная полоска. Таким образом некоторые рабовладельцы помечали своих рабов.

— Да, господин. А это для того, чтобы паромщик смог меня удержать, если я попытаюсь броситься в Стикс^[5]. — Он ухмыльнулся, и Деметрий увидел три одиноких зуба.

Сзади него откашлялся Мелеагр.

— Может быть, нам лучше поискать пристанище? — Вопрос прозвучал не очень грубо, но с таким пренебрежительным нетерпением, которое едва ли позволительно опытному караванщику по отношению к своему господину.

Деметрий повернулся к своим спутникам. Мелеагр наморщил лоб. Правой рукой он дергал один из несущих ремней большой дорожной сумки, которая висела у него за спиной и доставала до затылка. Прексасп стоял рядом с ним, широко расставив ноги. По лицу перса было видно, что он немного повеселел, несмотря на то что был грязным и усталым после путешествия. Худощавый Леонид переминался с ноги на ногу, а Микинес пытался снять свою тяжелую поклажу.

— Идите вперед, — сказал Деметрий. — Перед самым кратером, недалеко от конца косы, стоит гостиница Рави. Передайте ему привет от Деметрия Преждевременного и постарайтесь снять для нас две комнаты. Я скоро приду.

— Деметрий Преждевременный? Будем надеяться, ты расскажешь нам интересную сказку о том, как получил это прозвище, господин. — Мелеагр поднял руку и махнул остальным.

Деметрий задумчиво смотрел им вслед. Была вторая половина дня, и здесь, на северной стороне полуострова, закрытой грядами острых скал и зданий, стояла невыносимая жара. Только наверху ветер трепал кроны пальм. Между прибрежной кромкой и домами там и сям сидели мужчины. Они беседовали или дремали. Мимо него, в том же направлении, куда пошли спутники Деметрия, прошлепал огромный негр. На нем была только кожаная набедренная повязка, а на левом плече он нес бурдюк из козьей шкуры. Великан плеснул из него в ладонь немного воды, жадно проглотил ее и ухмыльнулся. Деметрий увидел, что у чернокожего остро подпилены клыки. Его волосы были окрашены в рыжий цвет. Неожиданно негр споткнулся обо что-то, то ли о корягу, то ли о собственные ноги, и растянулся на земле. Поднявшись, он с радостной улыбкой покачал бурдюком, который остался невредимым.

— Нубо, Рыжий Балбес, — пояснил старый раб. — Якобы сын одного князя из Куша. А ты Деметрий Преждевременный. Деловой партнер богатого и очень грубого торговца Хархаира, не так ли?

Старик не мог слышать, как Деметрий назвал это имя на борту корабля.

— Откуда ты это знаешь?

— Я видел тебя здесь несколько лет назад. Тогда ты меня, наверное, не заметил, господин, но я тебя помню.

Деметрий посмотрел на изборожденное морщинами лицо старика. Так могла бы выглядеть иссушенная солнцем, безжизненная поверхность земли, долгое время не знавшая дождя.

— Поведай мне свою историю, — попросил Деметрий. — Если она мне понравится, то ты получишь вот это. — Он вытащил из ремня серебряную монету достоинством полдрахмы.

— Дневной заработок свободного человека. Настолько хороша должна быть моя история? — В голосе раба звучала горькая ирония.

Деметрий присел на корточки и еще раз внимательно посмотрел на него.

— Каким образом римлянин мог стать рабом в Адене? Почему раб вынужден попрошайничать? Что ты еще запомнил, кроме моего имени и того, что я приезжал к Хархаиру?

Старик закрыл глаза и монотонным голосом стал рассказывать:

— Мне семьдесят три года. Пятьдесят пять лет назад я был одним из воинов, с которыми Элий Галл отправился на разведку в Аравию. И я один из тех, кто не вернулся из похода. Я был ранен. — Он поднял обрубок левой руки. — Меня взяли в плен. С тех пор я раб. Здесь, там и везде. В Адене я уже двадцать лет. Был рабом караванщика Мухтара, а последние несколько месяцев я раб его сына.

Деметрий перебил его:

— Так старый Мухтар умер? Когда?

— Ранней весной.

— Рано или поздно богам хочется пообщаться с нами в подземном царстве, — заметил Деметрий. — Спрашивается, зачем? Ну да ладно, продолжай.

— Мухтару Младшему я сказал, что, хоть он и унаследовал богатство своего отца, мудрость отца не перешла в его дурную голову. Поэтому теперь я должен попрошайничать, чтобы прокормиться. Если я соберу достаточно денег, я смогу купить себе свободу. Если нет, он прикажет отрубить мне голову. Думаю, мне повезет и я успею умереть от голода раньше, чем это произойдет.

— В какой срок ты должен себя выкупить, чтобы не быть обезглавленным?

— До конца этого месяца.

— Значит, до послезавтра?

Старик кивнул.

— А как велика цена выкупа?

— Она не так уж велика, господин Деметрий. Хороший работоспособный раб стоит сейчас в Адене полторы-две мины, то есть двести драхм. Мухтар требует за бесполезного старого раба всего лишь сто драхм. — Он открыл глаза и посмотрел на Деметрия острым взглядом. Насмешливо подмигнув, старик продолжил, теперь, правда, по-гречески: — Никому не нужный раб, который, между прочим, многое запомнил: пути через пустыню, все колодцы между Аденом и страной набатеев, цены на всевозможные товары, лица важнейших купцов и разбойников. Кроме того, этот раб говорит на всех языках, которые в ходу между Аденом и Сирией.

Деметрий бросил ему полдрахмы и встал.

— Как тебя зовут?

— Опитер Перперна.

— О боги! Твоего имени уже достаточно для того, чтобы тебя обезглавить. Неужели здесь поблизости нет римлян, которые могли бы тебя выкупить?

— Есть. Но зачем им это нужно? — На изможденном лице появилось подобие улыбки. — За имя?

— Я подумаю и расспрошу о тебе. Не торопись умирать от голода, слышишь?

— Так и быть. Я постараюсь не спешить с этим делом.

Собираясь идти дальше, Деметрий посмотрел на противоположный берег. Фигурки людей, сновавших вдоль берега, делали какие-то загадочные движения с жердями, столбами и досками.

— Что там происходит? — спросил он, указывая на них.

Перперна пожал плечами.

— Они готовят беговую дорожку.

— Что за беговая дорожка?

— Перед заходом солнца там состоятся гонки паланкинов. Мои соотечественники, — он медленно перевел взгляд в западный конец бухты, — хотят поучаствовать в соревновании, чтобы арабы для разнообразия могли посмеяться над римлянами, вместо того чтобы все время плакать.

— Ты постоянно смотришь на запад. Я предполагаю, что все местные римляне живут там, за городом.

— А кому понравятся римские воины в городе?

— Воины?

— Чему ты удивляешься? Неужели ты знаешь здесь хоть одно место до самой Индии, где бы не было римских воинов?

Деметрий кивнул.

— Мне известно несколько таких мест, поэтому я думал, что и в Адене их нет.

Из уст Перперны вырвалось что-то вроде хрипа.

— Доверие хорошо, надзор лучше, а после разрушения и разора лучше всего недоверчивый надзор.

Деметрий побрел в сторону косы, бросив старику напоследок:

— Твои земляки, не мои. И кому от этого хорошо?

Рави был родом из большого портового города Муцириса на западном побережье Индии. Тридцать лет назад он сошел на берег в Адене с целью построить гостиницу для купцов и моряков. Властители Адена «позаботились» о том, чтобы он не смог соорудить ее в порту. Благодаря этому Рави теперь стал здесь одним из самых богатых людей, потому что воздвиг свое детище под пальмами, северо-западнее порта и кратера, где находился центр города. Именно там заканчивалась коса, через которую проходили приезжающие и уезжающие купцы. Первое здание, которое они видели, была его гостиница. До нее было легче всего добраться. Кроме того, у Рави были отличные конюшни, замечательный повар, тоже родом из Индии, самые красивые девушки со всех концов света и свежая вода. Все это давало ему преимущество и выгодно отличало его гостиницу от остальных.

На Аденском полуострове были цистерны и три источника, которые обеспечивали жителей водой. Конечно, этого было недостаточно, и Рави долго долбил скальные породы под своим домом, прежде чем нашел воду. Раньше ему приходилось ежедневно покупать несколько бурдюков с водой у водовозов, доставлявших воду с севера на ослах.

На первом этаже гостиницы находилась закусочная. Стены ее были сложены из камней, скрепленных раствором. Помещение достигало в высоту два человеческих роста. Потолок перекрывали мощные балки. На втором этаже находились спальные помещения. Здесь стены были сложены из глиняных кирпичей. Первый этаж украшали два ряда деревянных колонн с красивой резьбой; между ними душа подвергалась очищению, как пояснил Деметрию один испанский торговец, приехавший сюда издалека. С ним Деметрий познакомился, когда был здесь в прошлый раз. Справа от колонн располагались кухня и кладовые.

Прексасп сидел, прислонившись к колонне. В одной руке он держал большой глиняный сосуд, другой рукой делал странные движения. Перед ним стояла девушка, одна из штатных проституток Рави. Ей было около двадцати. Одетая в короткий хитон из светлого льна с широкой светло-розовой лентой на бедрах, она выглядела весьма привлекательно. Черты ее лица напоминали скорее изображения персидских княгинь, чем арабских гетер.

— Она моя землячка, — пояснил Прексасп. — С гор восточнее Вавилона.

Он скрестил пальцы правой руки, делая собеседнице какие-то знаки. Девушка улыбнулась и в ответ стала жестикулировать обеими руками.

— Она немая?

— Глухонемая, господин. И очень гибкая, как она утверждает. В качестве компенсации.

— Я не знал, что ты умеешь общаться с помощью пальцев.

Прексасп пожал плечами.

— По свету поездишь — всему научишься.

В этот момент из глубины задних покоев вынырнул Рави. Издав какие-то нечленораздельные звуки радости, он бросился в объятия Деметрия.

— Тысячу лет я был лишен возможности видеть тебя, — с чувством произнес Рави, когда они закончили обниматься. — Я уже думал, ты не приедешь до того, как я брошу свое ремесло.

Деметрий взглянул в лицо индийца.

— Ты постарел, как и все мы, — грустно сказал он. — И выглядишь хуже.

— Как и все мы, — повторил индиец.

— Не похоже, чтобы ты шутил. Что это значит: «…до того как я брошу свое ремесло»?

— Давай сначала сядем и выпьем, прежде чем говорить о серьезных вещах. Пойдем.

Деметрий последовал за ним к стойке. Большинство столов в помещении были высотой по колено. Вокруг них лежали кожаные подушки для сидения. Возле входа на кухню стояли более высокие столы, табуреты и несколько стульев для гостей, которые привыкли сидеть по-другому.

Рави взял со стойки два глиняных кувшина и две чаши и поставил их на стол. Потом посмотрел в глаза Деметрия.

— Аден умирает, друг мой. Долго и медленно умирает. А мы надеялись, что он выживет.

Деметрий немного помолчал.

— Я заметил, — сказал он, — что в бухте почти нет кораблей, но подумал, что они в восточной гавани.

— Их там не больше десятка.

— А караваны из центральных районов?

— Что им здесь делать? — Рави развел руками. — Забирать товары, которые никто не привез? Или привозить товары, которые никто не заберет?

Деметрий снова внимательно посмотрел на морщинистое лицо человека, которого знал очень давно.

— Не считай годы. — Рави будто прочитал мысли грека. — В любом случае это наши годы. Посчитай лучше годы умирания и скажи, куда мне уехать.

— Туда, где сможет собраться и рассеяться твоя карма. — Деметрий улыбнулся. Египтяне сказали бы «ка» или «ба». Но это одно и то же. Почти.

— А как ты это называешь? Как вы это называете?

— Ты имеешь в виду нас, греков, или властителей мира?

— Они тоже об этом задумываются? — Рави хмыкнул. — И у них есть подходящие слова?

— «Анима», — вспомнил Деметрий. — Или «анимус». С каких пор здесь римские воины?

— Меньше года.

— Зачем они здесь?

— Как зачем? Для надзора. Но давай поговорим не о них, а о нас.

— Куда тебя тянет уехать?

— Думаешь, домой? — Рави покачал головой. — Я слишком давно уехал из дому. Если рассматривать жизнь как путешествие, ведущее к какой-то цели, то никогда нельзя поворачивать назад.

— А ты знаешь эту цель?

— Тогда бы я ее достиг и повернул бы назад, — Рави скривился и потянулся к кувшину с вином.

Деметрий опустошил свою чашу и прикрыл ее рукой, когда индиец собрался подлить ему вина.

— Не сейчас. Мне еще нужна ясная голова. Позже я охотно помогу тебе разбавить вином черный сок уныния.

— У тебя дела? — Рави прищурил глаза. — Интересно, чем ты собираешься заниматься в Адене? Здесь ты не получишь никакой прибыли. Здесь даже нечего терять.

— Терять есть что, — Деметрий скрестил руки. — Жизнь.

— Дешевый товар. Кто заметит потерю?

— Каждый, кто от тебя чего-то хочет. Как дела у старого Хархаира?

Рави выпятил нижнюю губу.

— Он не балует меня своими визитами. Но, насколько я знаю, онтоже страдает от общего упадка.

— Хорошо. Тогда, наверное, с ним можно заключить выгодные сделки.

— Повтори еще раз. Какие сделки ты хочешь заключить в этом городе живых мертвецов?

Деметрий обратил внимание на двоих мужчин, которые, зайдя в закусочную, осмотрели помещение, переглянулись и снова исчезли.

— Это так просто. Это очень просто. — Рави наклонился вперед, будто хотел встать, потом снова откинулся на спинку стула. — Ты и твои люди — первые гости за последние пять дней. Нубо не в счет.

— Этот рослый чернокожий? Почему он не в счет? Неприятный гость?

— Он милый гость. Безобидный дурачок. Но он здесь уже так долго, что почти стал частью обстановки. А кроме него? — Рави вновь развел руками.

— Меня не радуют твои слова, друг мой. Но вернемся к делу. Ты знаешь, у властителей мира временами бывают странные потребности.

— Например, разрушить Аден с помощью своего флота двадцать пять лет назад?

— Это была не потребность — необходимость.

— Ха! — Рави так стукнул кулаком по столу, что пустая чаша Деметрия затанцевала по столешнице. — Необходимость? Для чего это было необходимо?

Деметрий поднял одну бровь.

— А что бы ты сделал на месте Августа?

— Вполне достаточно было просто оккупировать Аден.

Деметрий тут же возразил:

— И каждый год сталкиваться с необходимостью подавлять восстание? Тратить большие деньги на все новые и новые войска и военные корабли?

В ответ индиец что-то пробурчал.

— Я слишком мало знаю. Я не имею понятия, сколько у них воинов на западном побережье, — продолжал Деметрий.

— Два десятка. Может быть, три, — Рави пожал плечами.

— Я предполагаю, что они подчиняются прокуратору Египта и оттуда производится их замена. Вероятно, их задача заключается просто в том, чтобы давать о себе знать. Если люди видят римлян здесь, то не забывают, что в любой момент их может стать больше.

— Тех, кто здесь осуществляет надзор? — Рави ухмыльнулся. — У тебя есть мнение на этот счет?

— Есть. Прежде всего, я думаю, что местные князья, священники и торговцы совершили одну ужасную ошибку. Не преступление. Еще хуже: глупость. Скажем так. — Деметрий помедлил, подыскивая правильные слова. — Ошибка заключается в том, что они оставили за собой монополию на торговлю. Они единственные имеют право торговать пряностями, перевозить на кораблях и верблюдах ладан и мирру, корицу и кассию, перец, шелк, драгоценные камни и все остальные товары. За счет этого жили, возможно, около тысячи человек. Может быть, больше. Если бы они поделились с иностранными торговцами, они бы кое-что потеряли, но выиграли бы гораздо больше. Иностранные купцы, корабли, караваны — все привозят новые товары и новые деньги. Всем нужно жилье, еда, корм для лошадей, вода. Сто заморских кораблей дали бы портовым грузчикам, плотникам, изготовителям парусов и канатов гораздо больше работы, чем пятьдесят местных.

— В этом ты прав. Но привилегия человека состоит в том, чтобы не обдумывать свое будущее и наполнять ошибками настоящее. — Рави тихо вздохнул.

— Давай оставим подобные хитроумные построения. Они ни к чему не приведут. Поговорим лучше о твоих желаниях и о моих намерениях.

— О твоих намерениях? Ба! Ты собираешься заключать сделки, но ты до сих пор еще не рассказал, какого рода эти сделки. — Рави провел по носу тыльной стороной ладони. — Вас пятеро, не так ли? Прибыли на корабле из Береники. Если бы корабль был твой, а ты обязательно упомянул бы об этом, вам не пришлось бы тащить свой багаж сюда. — Он толкнул ногой сумку Деметрия, стоявшую возле ножки стола, и тихо присвистнул.

— Чего ты свистишь?

— Сумка тяжелая. Ее просто так с места не сдвинешь.

— В этом отличие сумки от человека, не так ли?

— Тяжелые сумки означают тяжелое содержимое. Что там может быть? Свинцовый хитон? Вряд ли. Скорее монеты. Много монет.

— Не имеющих абсолютно никакой ценности, — Деметрий прищурил один глаз. — Свинцовые драхмы. Каменные динарии.

— Я думаю, ты не собираешься продавать ничего ценного. Иначе ты остался бы ночевать на корабле. Значит, ты отправился в путь с несколькими надежными людьми, чтобы приобрести вполне определенный товар. Я прав?

— Как я уже говорил, властители мира…

— … к которым принадлежишь и ты…

— …иногда имеют странные желания. Вообще-то я не принадлежу к властителям.

— То, как ты это подчеркиваешь, доказывает противоположное, — на лице Рави наметилось подобие улыбки. — Но ради бога, если ты не хочешь принадлежать к ним, то принадлежи им. Как и полмира.

— Я был рожден римским гражданином, унаследовав от отца право гражданства. И я такой, какой есть. Я не могу ничего изменить. И прекратим эту болтовню, — Деметрий вдруг почувствовал нарастающее раздражение.

Тут в гостиницу вприпрыжку вбежал Нубо. Что-то напевая, он протанцевал через зал закусочной, подбросил бурдюк под самый потолок, хлопнул в ладоши, поймал его на лету и свистнул.

— Он что-то празднует?

— Нет, это просто так, от избытка чувств.

Нубо кивнул, как будто услышал что-то, заслуживающее одобрения, и умчался вверх по лестнице.

Рави вздохнул.

— Может быть, простодушие дураков выше, чем ум мудрецов? Но вернемся к римлянам. О каких странных желаниях, кроме стремления завоевать весь мир, ты говорил?

— Страсть к расточительству, — сказал Деметрий. — У одних сильная, у других не очень. Благородные и богатые мужи, но чаще всего неблагородные и богатые, предаются собирательству бесполезных вещей, если у них нет более важных дел.

— А… Бесполезных? Бессмысленных? Просто красивых?

— Иногда даже и некрасивых. Я знаю одного человека, счастье которого заключается в том, чтобы окружать себя преимущественно отвратительными вещами. Другие коллекционируют прекрасное: произведения искусства, например, или резные украшения. Камни, которые, правда, не являются драгоценными, но в которые заползли странные древние животные, чтобы продолжить жить после смерти и придать этим камням оригинальный вид. Предметы, связанные с какой-нибудь действительно случившейся или выдуманной, но в любом случае захватывающей историей.

Рави захлопал в ладоши.

— Я в восторге.

— Почему в восторге?

— Это определенно свидетельствует об утончении привычек. Может быть, со временем и другие их привычки утратят свою кровожадность.

— На это лучше не рассчитывай. — Деметрий потянулся за кувшином с водой и наполнил свою чашу. — Если кто-то в Риме платит деньги, чтобы поразить своих гостей самым крупным из когда-либо пойманных диких кабанов, то это еще не значит, что Рим откажется от планов завоевать все места, где встречаются дикие кабаны.

— Но ты же не собираешься поразить своих заказчиков тем, что привезешь им диких кабанов из Адена? Здесь они вообще не водятся.

— Это был бы огромный успех — привезти дикого кабана из такой местности, где они раньше никогда не встречались. Такой кабан стоил бы значительно больше, чем все остальные звери.

Рави кивнул.

— Я уже вижу, как ты стоишь в Риме на рынке и предлагаешь свои товары: «Химеры, благородные господа. А тот, кто купит сразу все, бесплатно получит в придачу еще и вот этого очаровательного маленького феникса». Похоже?

— Я вижу, ты понимаешь, чем я хочу заняться. Но не забудь мне наконец-то рассказать и о своих планах.

Некоторое время индиец молчал. Затем, будто сомневаясь, спросил:

— Ты хочешь поговорить откровенно? Но сейчас еще слишком рано. Серьезные разговоры следует вести под покровом ночи, чтобы яркий свет не разоблачил их слабые стороны.

Деметрий наклонился вперед и положил руку на плечо Рави.

— Я хочу позже сходить на ту сторону и посмотреть гонки паланкинов. Всегда приятно понаблюдать за чем-то новеньким. А для этого мне нужен твердый взгляд. Поэтому сейчас никаких излишеств с выпивкой. Дела могут и подождать. Завтра я надеюсь встретиться с Хархаиром и, может быть, еще с кем-нибудь. Но прежде чем я пойду, скажи мне все-таки, чем ты хочешь заняться.

Рави еще раз опустошил свою чашу, но не стал наполнять ее снова.

— Все кончено, мой друг, — сказал он почти беззвучно. — Старые торговые кланы, наверное, и протянут еще какое-то время. У некоторых из них есть лавки, склады и люди в Кане и Мариабе. Все остальные вымрут, если, конечно, не займутся рыбным промыслом или собиранием смолы. Для старых индийцев больше нет места.

— Что ты собираешься делать?

— Я не знаю. В общем-то, у меня осталось немного денег со старых добрых времен. И если тебе нужен кто-нибудь, кто сопровождал бы тебя в твоих путешествиях, не забудь обо мне. Хорошо?

III ИГРА В ПУСТЫНЕ

Вероятную невозможность всегда следует предпочитать невероятной возможности.

Аристотель

Невидимая гармония имеет большую силу, чем видимая.

Гераклеит

От Кафар Нахума он проехал верхом на северо-восток. Потом переправился через реку Иордан, переехал через Голанские высоты и устроил небольшой привал от захода солнца до полуночи. От места привала, почти иссякшего колодца недалеко от безымянной деревни, дорога, проходившая между скалистыми хребтами, а затем между барханами, вела на юго-восток.

Около полудня он добрался до заранее оговоренного места встречи — долины в ничьей стране. Картографам хотелось видеть эту местность по-своему. Они отводили ее набатеям, жившим южнее, или империи Тетрарха Филиппа, как и остальные земли западнее старого торгового пути, ведущего от Тадмора до Петры. Без сомнения, в Риме были умные мужи, которые называли эту страну «Ауранитис» или «Хауран». Но она принадлежала только самой себе — ветер и песок, над ними палящее солнце и холодные звезды. И кочевники-арабы. Там было и несколько городов, представлявших собой горстки жалких лачуг: Каната, Астарот…

Его обязанностью была забота о том, чтобы эта страна оставалась ничьей, чтобы она и дальше принадлежала бедуинам, нескольким львам и множеству скорпионов. Для этого он заехал так далеко. Он предоставлял им эту страну точно так, как отдавал в распоряжение Кафар Нахум местным жителям, если даже теперь они находились под покровительством короля, или ученых мужей, или этого нового проповедника, который питает особую любовь к притчам и рыбам.

Когда он вспомнил о рыбах и воде, долина показалась ему еще более пустынной. Он снял кожаную шляпу, наполнил ее водой и напоил лошадей. Две лошади. Это было разумно. Лошадь могла сломать ногу в пустыне. Что стало бы тогда с всадником? Он сел в тени, сделал несколько глотков и стал смотреть, как лошади общипывают пыльные листья с низкорослого куста.

Он закрыл глаза, пытаясь немного подремать, но его слух был настолько обострен, что воспринимал все: далекий стук копыт, шорох, издаваемый движением скорпиона, царапанье чьих-то когтей. В мыслях он проделывал путь назад — к рыбам, к морю, рыбакам и ремесленникам. К соседям по Кафар Нахуму, людям, рядом с которыми он поселился с тех пор, как не жил больше в крепости. Начальнику центурии царя Ирода Антипы не полагалось жить рядом с простыми воинами.

Центурион… Он тихонько хмыкнул. Терций Агабиан Афер, центурион на службе царя Иудеи. Они обратились к нему четыре года назад, когда он служил во вспомогательных войсках в Мавритании. По правде говоря, он до сих пор не знал, были ли они людьми Августа Тиберия или подданными всемогущего Сейана, прокуратора преторианцев. Но это и не имело значения. Важно было только то, что они дали ему возможность провести семь лет с солдатами царя Иудеи, выполняя определенные дополнительные обязанности, после чего он получит право гражданства и особую свободу. Может быть, в Риме, может быть, в провинции.

Когда он думал об этом, то всегда проклинал своего отца, который умер, не достигнув цели. Он мог бы остаться в Агбии коневодом пунического происхождения по имени Абдсапон и оставить сыну процветающий конный завод или под именем Сапония Агбиана Афера сослужить очень важную службу для империи и получить дома, богатство и право гражданства. Отец отказался от первой цели и не смог достичь второй. Даже имя Терций было не совсем настоящим. Третий ребенок — да, но единственный сын. Никаких перспектив достичь чего-нибудь в империи, только окольными путями. К окольным путям относилась и вставленная в имя буква «а», чтобы не каждый догадался об отдаленном месте в Африке.

Другой окольный путь привел его в Галилею.

Соседи считали его немного ограниченным. Какой римлянин добровольно согласится командовать солдатами Ирода Антипы? Он знал, как к нему относятся, но это его не смущало. Так было лучше.

Ни царь, ни начальники Афера, ни важные горожане не должны были знать ничего о его настоящем задании. Его официальная деятельность вызывала у них ненависть. Заводить дружбу он не имел права. Центурион-язычник не имел права дружить ни с горожанами, ни с крестьянами, ни с рыбаками, ни с ремесленниками. Поэтому среди жителей Иудеи у него было всего лишь несколько знакомых.

Он и остальные солдаты служили царю Иудеи, но на них смотрели как на оккупантов. Они должны были блюсти закон и порядок, защищать таможенников и сборщиков налогов (евреев, состоящих на службе у царя Иудеи, «друга» императора), помогать строить дороги, обеспечивать безопасность караванам, бороться с разбойниками, охранять границу с империей Филиппа… в общем, выполнять самые отвратительные обязанности. Они были ненавистными иноязычными оккупантами в стране, где все говорили на арамейском языке, древнем языке персидских захватчиков, и, кроме того, владели греческим языком войск Александра, а потом селевкидов, завоевателей, которые пришли после персов. Иногда проскальзывали полузабытые слова их собственного языка, но еврейский язык древних письмен не был больше языком в полном смысле этого слова. Он использовался только в ритуальных целях. Даже ученые, владевшие грамотой, излагали свои путаные мысли на арамейском. Во всяком случае, большинство. Находились, конечно, энтузиасты, которые хотели возродить старые законы и обычаи и с помощью главного еврейского божества и его заклинаний прогнать всех захватчиков из Иудеи и Галилеи. Их было немного. Но даже те, которые к этому не стремились, понимая, что мысли бога, изложенные на непонятном языке, не возымеют действия, даже эти разумные люди были частью избранного народа и не имели права осквернять себя тесным общением с представителями других национальностей.

Ученый, которого Афер спас от разбойников, не мог с благодарностью пожать ему руку, войти в его дом или принять его в своем доме. Он накрыл для него и его людей праздничный стол в саду, с особыми блюдами и напитками, в отдельной посуде, которую после пиршества не стали мыть, а просто разбили.

К счастью, он знал и других людей, обычных евреев, которые не особо придерживались строгих предписаний. Они входили в его дом или в крепость, обращаясь за помощью, терпели его присутствие в своих домах. Обычные люди, трудолюбивые и лишенные высокомерия. Они нравились ему, потому что ничем не отличались от него. У них были те же мечты, надежды и опасения. Но и для них он оставался чужеземным надсмотрщиком.

Афер прищурил глаза, всматриваясь вдаль. В ярком полуденном свете показалась голова лошади. Потом послышался ее тихий храп, шум покатившихся под копытами камней. Наконец всадник обогнул выступ скалы и приблизился к Аферу.

Центурион снял руку с рукояти меча и встал.

— Как доехал? — спросил он по-арамейски.

Араб соскользнул со своего темного жеребца.

— Ты оказал мне честь, приехал сам! — он улыбнулся, прикоснулся рукой ко лбу, рту и груди и добавил: — Я думал, мне придется растолковывать малопонятные вещи одному из твоих людей.

— Надеюсь, они не столь малопонятны для меня.

— Посмотрим.

Араб напоил своего коня, связал его передние ноги и сел в тени.

Афер терпеливо ждал, пока тот попил воды и съел несколько сушеных фиников и кусок хлеба. Потом сказал:

— Говори, Нуман. Как обстоят дела в Ао Хидисе?

— Хорошо для тех, кому не нравится прежнее положение вещей. И плохо для тех, кто правит по-старому, — араб широко улыбнулся.

— Это значит, все идет, как я надеялся.

— Да, если таковы были твои надежды.

Афер вздохнул:

— Не играй со мной в глупые игры, приятель. Итак, наш претендент хорошо устроился?

— Лучше, чем мы ожидали.

— А остальные?

— Они тоже последуют за ним. Когда придет время. Через два-три месяца. Приблизительно после весеннего праздника.

Центурион кивнул:

— Это хорошо. Но расскажи поподробнее.

Нуман откинулся назад и закрыл глаза.

— Иногда он меня немного пугает. Он очень похож на князя. Не столько внешне, сколько своей способностью быстро понимать ситуацию и принимать решения.

— Каково его положение при князе?

— Он растет по службе.

Афер скрестил руки на груди.

— Подробнее, друг мой, — повторил он.

Араб открыл глаза и рассмеялся:

— Ты любопытен, не так ли?

— Любознателен. Я же должен знать, продвигается ли наш великий план. Или, быть может, нам придется предпринимать что-нибудь другое.

— План удастся.

После короткой паузы Нуман продолжил свой рассказ монотонным голосом, будто выучил его наизусть. Однако Афер знал араба достаточно хорошо и понимал, что и голос, и интонация были признаками его крайней сосредоточенности, которая помогала вспомнить все важные подробности. Включая те, которые сам Нуман не считал важными, но предполагал, что они могут иметь какое-то значение для Афера. Для Афера и его игры.

Все началось приблизительно год назад. Бельхадад — князь пустыни, властитель львов, сын звезд, король дорог, правитель Ао Хидиса — уже долгое время поддерживал отношения с римлянами. Но одновременно и с их большими врагами, парфянами. Город-оазис находился к востоку от древнего торгового пути из Петры в Дамаск. Там были источники, плодородные долины, деревья и пастбища, а также князь, который по-своему мудро распоряжался всеми этими природными богатствами. Беженцы из империи и ее окраинных областей пользовались безграничным гостеприимством Бельхадада. Если у них было достаточно золота и серебра. Если они обладали хорошими трудовыми навыками или недюжинными знаниями. Купцы, раньше не заезжавшие в оазис (на торговом пути было достаточно колодцев), теперь посещали его, чтобы заключать сделки с князем и его подданными. Но некоторых торговцев приходилось «уговаривать» сделать этот небольшой крюк: на дороге неожиданно появлялись разбойники, требовали серебро за пользование колодцами, которые они якобы охраняли. Кроме того, Бельхададу вдруг захотелось увеличить пошлину на дороге. Двадцать процентов стоимости товара в обмен за сопровождение каравана с целью защиты его от разбойников. Однако тот, кто посещал город-оазис Ао Хидис, чтобы набрать там воды и заключить сделку, ничего не платил за пользование его колодцами и платил «всего лишь» пятнадцать процентов от того, что он привозил в город или вывозил из него.

Кроме финикийских строителей и греческих ремесленников, предпочитавших по различным причинам жить и работать независимо от римского влияния, свобода пустыни и защита со стороны Бельхадада привлекали также тех, чьим ремеслом был кинжал, обеспечивающий им пропитание, которое они добывали под покровом ночи. Если эти люди не делали ничего плохого, правитель не обращал внимания на то, что они натворили раньше. Но если появлялся повод к недовольству ими в Ао Хидисе, то разбойникам приходилось выбирать: либо быстрая смерть, либо долгая служба в войске правителя.

Сначала Бельхадада не замечали, потом присматривались, но не препятствовали ему. Тем временем он распространил свою власть на обширные области пустыни. Говорили, что между побережьем Аравийского моря, в которое впадают Тигр и Евфрат, и границами царства набатеев ничего не происходит без одобрения и участия Бельхадада. Это приносило ему колоссальную выгоду. Когда набатеи на юге, евреи и римляне на западе заметили, что Бельхадад стал значительной силой, то уже ничего не могли против него предпринять. Трудно что-либо диктовать правителю, на службе у которого состоит не пятьдесят убийц, как раньше, а две тысячи головорезов, готовых идти за него в огонь и воду.

Афер знал, что и иудейские цари, и набатеи, и римские прокураторы в Кесарии и Антиохии время от времени вынашивали коварные замыслы в отношении Ао Хидиса. Но дальше этого дело не шло. Чтобы устранить Бельхадада, римлянам пришлось бы задействовать несколько легионов. В Кесарии было всего две когорты^[6] вспомогательных войск, а войска сирийского наместника использовались против пиратов и разбойников в самой Сирии. Если послать один легион^[7] в пустыню, то парфяне могут отважиться напасть на Вавилон, пограничную страну на берегах Евфрата. Гарнизон, находящийся там, не сможет тогда рассчитывать на помощь из Сирии.

Но были и другие возможности. Например, найти одаренного молодого человека, который смог бы быстро продвинуться по служебной лестнице, находясь вблизи правителя, а потом однажды попытался бы кое-что изменить. В том числе очень дружественные отношения, которые Бельхадад поддерживает с парфянскими посланниками и с купцами из городов на Евфрате, оставлявшими в Ао Хидисе больше серебра, чем стоили товары, купленные ими там.

— Между прочим, он собрал много людей, которые недовольны существующим положением вещей, — сказал Нуман.

— Собрал? — Афер прищелкнул языком. — Этого делать не надо.

— Нет, не собрал. Всякие скопления людей бросаются в глаза. Скажем, Хикар установил с ними контакт.

— Как он это делает?

— Очень искусно. — Араб рассмеялся. — У молодого симпатичного начальника охраны правителя есть возможность знакомиться с разными людьми. Ему не нужно убеждать и агитировать. Он может многозначительно молчать, если они, обращаясь к нему, делают какие-то намеки. Во всяком случае, есть несколько человек, в том числе и из окружения правителя, которые, с одной стороны, не стремятся быть друзьями римлян, а с другой, считая, что римляне сильны, богаты и находятся слишком близко, не хотят тесно дружить с парфянами.

— Осторожное отдаление и от тех, и от других? — Афер слегка улыбнулся. — Мудрый подход. Желательно, чтобы он себя оправдал.

— Что касается других вопросов… — медленно произнес Нуман.

— Да. Я слушаю.

— Я не уверен, но слышал, что северная группа разбойников поит здесь своих лошадей. Он наклонился и указательным пальцем нацарапал на песке что-то наподобие карты. — А южная…

IV ВЕРБЛЮДЫ И ПАЛАНКИНЫ

Ты мчишься, чтобы обглодать лавр? Разве тебя не привлекают пышные бедра богини Ники? Или драхмы?

Димас Гераклейский

На втором этаже располагалось пятнадцать комнат. Каждая была рассчитана на троих постояльцев. Или на шестерых, если они не очень требовательно относились к быту. Постояльцам предоставлялись спальные маты, подушки, одеяла, бочка, на которой можно было сидеть, кувшин с водой и тазик для умывания. Когда Деметрий послал своих людей к Рави, он попросил их заказать две комнаты. Но так как, кроме них и негра с выкрашенными в рыжий цвет волосами, в гостинице никто не проживал, индиец предложил им пять комнат по цене двух.

Умываясь, Деметрий раздумывал над положением хозяина. В первый раз он останавливался в гостинице Рави лет десять или одиннадцать назад, когда возвращался из Индии. Упадок Адена начался уже тогда, хотя казалось, что не все еще потеряно: в обеих гаванях качались на волнах многочисленные корабли, приходили и уходили караваны, в гостиницах не хватало мест для гостей. Местные власти надеялись когда-нибудь преодолеть последствия опустошения, вызванного вторжением римлян.

Через пять лет после смерти Клеопатры, последней правительницы из рода Птолемеев, после включения Египта в состав Римской империи, Август^[8] приказал прокуратору Александрии послать войско в Аравию, чтобы, как он выразился, приобрести богатых друзей или уничтожить богатых врагов. Элий Галл^[9] проник в древнее царство сабатеев, но вынужден был прекратить осаду их столицы Мариабы. Тридцать лет спустя римляне из своих портов на Красном море послали флот в Аден, чтобы свергнуть господство тамошних торговых магнатов и открыть римским торговцам доступ на рынки Аравии и Индии.

Правитель расположенной дальше на восток Каны принял разрушение Адена как подарок судьбы и предоставил иностранным торговцам определенные льготы: невысокую пошлину (всего лишь пять процентов стоимости товара) и помощь своих воинов, которые насколько могли обеспечивали безопасность караванных путей внутри страны. Караваны шли из Каны через Мариабу на север, в страну набатеев, и дальше в порт Газа. Некоторые торговцы плыли на кораблях в Аден, а оттуда в Красное море, потому что их целью был Египет. Для всех остальных длинный караванный путь был приятнее, чем плаванье в один из египетских портов, Беренику или Миос Хормос, откуда караваны везли товары до Нила, где их перегружали на речные суда. В Адене можно было лишь набрать воды и устранить мелкие неполадки. От былого великолепия ничего не осталось.

Деметрий подумал, что бессмысленно проливать слезы о прошлом и рассуждать, что могло произойти, если бы правитель и торговцы Адена в свое время договорились с Римом.

Его первый приезд в Аден был случайным. Торговец, помощником которого он тогда был, не захотел ждать караван, так как тот должен был выйти из Каны не ранее, чем через двадцать дней. Поэтому они отправились на корабле дальше, на запад, чтобы набрать в Адене воды и, может быть, прикупить еще какой-нибудь товар. Потом Красное море и Береника. Два дня и две ночи в Адене…

Торговец Николаос иногда брал своего молодого помощника на переговоры с партнерами. Так он познакомил его с Хархаиром и другими. Это днем. А вечер и ночь Деметрий проводил в общении с хозяином гостиницы Рави, обсуждая с индийцем ситуацию, сложившуюся на его родине, и искал образы индийских богов, греческих растений и арабских девушек под зеркальной поверхностью налитого в чашу вина. Но чаши быстро осушались, поверхность исчезала, и не оставалось ничего, кроме пустоты. Тогда они их наполняли, создавая новую зеркальную поверхность, и погружались в недоступную пониманию мистику. Или бессмыслицу, если это не одно и то же. Правда, перед попыткой заняться таинственными опытами Деметрий предавался поиску несколько иных загадок с одной из девушек Рави, после встреч с которыми остается только горькая сладость и сильная усталость.

Второй раз он приезжал в Аден пять лет назад. Тогда Деметрия привели сюда слухи о том, что в землях, лежащих за Аденом, нашли или вырастили новый сорт мирры, который якобы был лучше, чем обычный арабский, и не уступал по качеству более дорогому эритрейскому. Скорее всего, эти слухи были отчаянной попыткой аденцев возродить торговлю. Мирра оказалась не лучше и не хуже, чем обычные арабские сорта. Тогда он на три ночи остановился у Рави и заключил небольшие сделки с Хархаиром и другими торговцами. Он попал в благоприятный для торговли момент и загрузил корабль маслом, платками, мазями и пряностями.

И вот он приехал в третий раз. Возможно, в последний. Если все так плохо, как сказал Рави, то в будущем не стоит ездить в Аден. Он задавал себе вопрос, стоило ли римлянам держать свой гарнизон в этом городе, городе живых мертвецов, как назвал его Рави. Для чего они это делали?

Гостиница уже опустела, когда Деметрий, приведя себя в порядок и облачившись в чистую одежду, спустился на первый этаж. Очевидно, индиец тоже решил не пропускать редкое представление и вместе с Прексаспом и остальными ушел на противоположный берег. Деметрий подумал, что он напрасно так долго занимался своей внешностью. Из-за этого он, наверное, уже кое-что пропустил. Когда за час до захода солнца он пошел по косе на север, туда, где должны были состояться гонки, то увидел довольно большое скопление народа.

Соревнования еще не начались. Здесь присутствовали все влиятельные люди города: Хархаир, Мухтар, Башама, Илацар и другие крупные торговцы, которые были в состоянии пережить упадок Адена, потому что имели представительства в Кане и Мариабе. Рядом с Рави стоял его повар Ашока. Широко улыбнувшись, он поприветствовал Деметрия. Прексасп взял с собой глухонемую персиянку. Микинес и Леонид стояли возле повозки, где разливали вино, а Мелеагр, отчаянно жестикулируя и гримасничая, разговаривал с огромным Нубо. Чернокожий великан теперь был одет в светло-зеленый хитон, гармонировавший с его рыжими волосами.

Большинство людей расположились у стартовой линии, где должны были начаться и закончиться гонки. Беговая дорожка представляла собой размеченный овал, по которому носильщики паланкинов должны были пробежать пятьсот шагов, что по оценке Деметрия равнялось приблизительно трем стадиям^[10]. Немного, сказал он себе, но если учесть, что песок вдали от береговой кромки очень рыхлый, то это убийственное расстояние.

Носильщики паланкинов пока отдыхали. Между ними и громко беседующими зрителями стояли столы, возле которых можно было заключать пари.

Деметрий приблизился к торговым магнатам. Хархаир первым увидел его и махнул ему. Он крепко пожал руку грека.

— Деметрий Преждевременный, — сказал он, — добро пожаловать. Что привело тебя сюда через столько лет?

— Надежда на милость твоей улыбки, властелин, и на выгодные сделки.

Хархаир кивнул.

— Я так и подумал. Но ты же знаешь, что милость моей улыбки тем больше, чем выгоднее сделки для меня и чем убыточнее они для тебя.

Как и остальные, Хархаир был в широкой белой накидке. Голову украшал закрепленный красивыми шнурами головной платок. Покрывало, которое при необходимости могло защитить от ветра, песка и слишком яркого солнца, было поднято за углы, пропущенные сквозь петли шнуров. Деметрий посмотрел на его неприкрытое лицо: поредевшие брови, острый орлиный нос, седая борода, морщины. Взгляд Хархаира был по-прежнему настороженным и недоверчивым, но его пальцы, крепкая хватка которых не ослабела, выглядели как кожа и кости.

«Может быть, власть и богатство у него и остались, — подумал Деметрий, — но парки^[11] собираются оборвать нить его жизни. Богатый, могущественный, а потом мертвый».

Вслух он сказал:

— Без сомнения, нам снова удастся найти равновесие между твоим страданием и моим наслаждением.

Мухтар хмыкнул:

— Здесь никто не собирается помогать чужеземцу, подобному тебе, получить хотя бы малую толику наслаждения.

Деметрий заметил на лицах Хархаира и Башамы легкую тень неодобрения.

— Мне кажется, — совершенно спокойно произнес он, — что твой благородный отец сделал три ошибки, которые, однако, нисколько не омрачают добрую память о нем.

Башама отвернулся, чтобы взять у слуги чашу с фруктовым соком. Он поднял ее, прищурил глаз и сказал:

— Просвети нас, Деметрий. Мухтар, я имею в виду отца, он обладал хорошими качествами. Его достоинства были многочисленны, как песчинки на морском берегу. Но ему были свойственны и недостатки, которых, если черпать их бадьей, хватило было, чтобы осушить море.

Мухтар перебил его:

— Что расширило бы морской берег и безмерно увеличило бы количество песчинок его мудрости. Но давайте прекратим расчеты подобного рода.

— Которые ты в любом случае не смог бы провести, — невозмутимо продолжил Башама. — Какие три ошибки ты заметил? — вновь обратился он к Деметрию.

— Во-первых, отец Мухтара взял свою мудрость с собой для умиротворения богинь подземного царства, вместо того чтобы оставить ее сыну. Во-вторых, он, как и многие другие, пренебрег тем, чтобы в свое время позаботиться о чужеземцах, которые могли бы находить здесь достаточно наслаждения и поэтому не испытывали бы необходимости часто устраивать походы сюда на военных кораблях. И наконец, он забыл предупредить о последствиях этого своего сына.

Хархаир издал хриплый звук, который не выражал ни удовольствия, ни возмущения. Он смотрел на паланкины. Среди носильщиков были и римские воины. Без оружия и доспехов, они отличались от других красными хитонами и сандалиями, шнурки которых были обвязаны вокруг икр.

— Давайте не будем ворошить прошлое, — сказал Хархаир. — Поговорим лучше о гонках. Неужели они думают, что смогут так же быстро пронести паланкин, как наши слуги, которые ничем иным не занимаются? Ты собираешься заключать пари на исход гонок?

— Как может отважиться на это чужеземец, не знающий преимуществ отдельных носильщиков?

Башама тихо рассмеялся.

— Мы можем дать тебе совет. Тебя не удивит, если мы посоветуем тебе противоположное тому, что считаем разумным?

— Иное поразило бы меня, и я не поверил бы своим ушам. — Обращаясь к Хархаиру, Деметрий сказал: — А с другой стороны, тебе выгоднее дать мне хороший совет, чтобы радость легкого выигрыша сделала из меня круглого дурака, с которого ты бы мог завтра живьем содрать шкуру, когда мы будем торговаться.

Хархаир одернул накидку, будто хотел прогнать назойливых мух.

— Ты не получишь от меня совета, Деметрий. Пути вниз, в подземное царство, или вверх, к богам, каждый должен выбирать сам. Только утраты по собственной вине приносят настоящую боль, только самостоятельно завоеванный приз вводит в достаточное заблуждение.

Мухтар криво усмехнулся. С нескрываемой ненавистью он сказал:

— Иногда чужеземец, который осмеливается критиковать наше прошлое, слишком труслив, чтобы принимать решения в настоящем.

Деметрий кивнул.

— Ты прав, о достойнейший. Но уже случалось, что в конце смелого решения не оставалось ничего, кроме миски нищего.

— Нищего? — Араб поискал кого-то глазами. Потом он поднял правую руку и указал на кучку мужчин в потрепанной одежде, стоявших у края беговой дорожки. — Там стоит один такой. Из-за своей дерзости он превратился из раба в нищего. А через два дня он потеряет голову и будет в том состоянии, в котором я желал бы видеть тебя.

Башама прикоснулся рукой к левому плечу Деметрия, тихо вздохнул и отошел к группе хорошо одетых людей. Хархаир повернул голову, укоризненно посмотрел на Мухтара и поучительно произнес:

— Отвращение к империи можно понять, но оно становится глупостью, если мешает деловому партнерству и незаслуженно обижает гостей.

— Я ставлю сто драхм. — Деметрий ущипнул себя за правое ухо и подумал, не совершает ли он глупой ошибки только лишь из-за неприязни к сыну человека, с которым он имел деловые отношения. — Что поставишь ты?

— Нищенствующего раба. — Мухтар хмыкнул. — Если ты поставишь на римлян.

— Дай мне немного подумать.

Мухтар пожал плечами. Хархаир смотрел перед собой неподвижным взглядом.

Все носильщики паланкинов были сильными мужчинами. Семь из восьми команд принадлежали богатым купцам, в том числе Хархаиру, Башаме и Мухтару. Возле длинного стола, где заключались пари, Деметрий узнал, что все хозяева поставили на своих людей. Римляне были первыми претендентами на последнее место.

— Тебе хочется, чтобы я был настолько легкомысленным?

Араб провел пальцем по испещренному письменами папирусу.

— Люди Башамы котируются выше всех… две драхмы против одной, если они победят. Римляне, сейчас посмотрим… девятнадцать против одной.

— Кто-нибудь знает, кто сидит в паланкинах?

— Женщины, — Мухтар прищелкнул языком, — молодые и самые легкие. После гонки они выйдут из паланкинов, и если в паланкине, который одержит победу, окажется ребенок, то победа будет присуждена тому, кто пришел вторым.

— Я еще не решил. — Деметрий поднял руку и пошел дальше.

Он подумал, что мог бы позволить себе проиграть несколько монет. Но с другой стороны, он очень хотел увидеть в роли проигравшего Мухтара. Некоторое время Деметрий раздумывал, не зная, что делать. Потом он обратился к человеку, который тихо переговаривался с римлянами, стоявшими возле паланкина.

— Назови мне свое имя, друг мой, — сказал он на латинском языке.

— Марк Валерий Руфус, — римлянин внимательно посмотрел на него. — Почему ты хочешь это знать? И кто ты?

— Я Деметрий, торговец и римский гражданин. Только что возле стола я услышал, что никто из местных не хочет ставить на вас.

— Возможно, их ошибка заключается в том, что они делают ставки, руководствуясь неприязнью к нам и предпочитая не замечать нашу подготовленность.

На вид мужчине было лет тридцать. Судя по произношению, он происходил из высших кругов. Взгляд его темно-серых глаз был острым.

— Я не знаю, к какому из многочисленных родов Валериев ты принадлежишь…

— Разве это имеет значение? — Римлянин поднял брови. — И что тебе нужно от меня?

— Я хочу поставить на твоих людей. Даже если я буду единственным, кроме тебя.

— Ну и что?

— Насколько хороши твои люди?

— Они достаточно хороши. И сильны. Римляне. Не вспомогательные войска.

— Почему вы решили выставить себя на посмешище?

Неожиданно Руфус наклонился и шепнул ему на ухо:

— Этого я тебе не скажу. Ты можешь нас предать.

— Я хочу на вас поставить. Почему же я должен вас предавать?

— Ну хорошо. Мы уходим. Оставляем Аден через несколько дней. Это наш прощальный жест. Надеюсь, мы победим.

Деметрий посмотрел на четверых мужчин и кивнул.

— Благодарю тебя за откровенность. Ты не возражаешь, если я с ними побеседую?

Римлянин пожал плечами.

— Ради бога.

— Послушайте, друзья, — обратился к ним Деметрий. — Вы прожили здесь долгое время. И вы наверняка знаете некоторых высокомерных местных, которые считают, что все граждане и воины империи слабы на ноги, не так ли?

Два воина никак не отреагировали, один улыбнулся, четвертый сказал:

— Во всяком случае, мы плохо умеем убегать.

Все четверо были широкоплечими мужчинами с крепкими мускулами. Деметрий вспомнил все эти истории про марш-броски с поклажей, которые он слышал. Потом он прикинул размер жалованья легионеров. Обычно рядовой воин получал одну сестерцию в день. Но эти опытные воины здесь, на чужбине, наверное, получали больше. Сколько же? Деметрий подумал, что, вероятно, раза в четыре больше. Четыре сестерции соответствовали одному серебряному динарию или половине драхмы. Сколько им предложить?

Наконец он решился и сказал:

— Я поставил на вас сто драхм. Если вы выиграете, я получу тысячу девятьсот. Скажем так: тысяча вам.

Теперь все четверо широко улыбнулись.

— А как быть с ним? — спросил один, указывая на Марка Валерия Руфуса, который, без сомнения, все слышал и смотрел перед собой подчеркнуто равнодушным взглядом.

— Если вы хотите взять его в долю… — Деметрий поднял брови. — Я надеюсь, женщина в вашем паланкине не слишком тяжела.

— Мы тоже надеемся, — засмеялся другой римлянин.

В это время из паланкина послышался чрезвычайно приятный звук — что-то среднее между хихиканьем и воркованьем. Деметрий улыбнулся.

— Вечером я угощаю вас вином в трактире Рави. Если вам это по вкусу.

— Мы будем стараться изо всех сил. Спасибо, господин.

Деметрий еще раз посмотрел на паланкин. Он был скромный, без украшений, с занавесками из легкого материала. Другие паланкины выглядели массивнее и роскошнее. И тяжелее.

Он пошел назад к длинному столу и у одного из букмекеров поставил сто драхм на победу римлян.

После этого он снова подошел к Мухтару и сказал:

— Сделаем так, как ты предложил.

Мухтар провел языком по нижней губе.

— Я только что предложил еще одно пари, Хархаиру. Если ты проиграешь, он не будет заключать с тобой никаких сделок.

Лицо старого торговца оставалось бесстрастным. Он равнодушно произнес:

— Одно пари ничем не хуже другого.

— А если я выиграю? — спросил Деметрий.

— Мухтар отдаст мне трех превосходных жеребцов.

Деметрий решил больше не думать о сопернике. Отец Мухтара был жестким человеком и, конечно, не питал симпатий к торговцам из империи, были они римлянами или нет. Это, однако, не мешало ему соблюдать общепринятые нормы вежливости по отношению к потенциальным деловым партнерам. Но сын, судя по отношению к нему Башамы и Хархаира, снискал себе дурную славу. А три жеребца? Бессмысленно высокая ставка для такого пари.

С чашей, наполненной вином, фруктовым соком и водой в равных частях, Деметрий отправился на поиски своих людей. Он нашел их и Рави с северной стороны от беговой дорожки, на старте которой наконец начали выстраиваться носильщики. Прислонившись к забору, они пили и разглядывали нескольких верблюдов, которые, повернув назад головы, с высокомерным видом, не торопясь двигали своими челюстями. Казалось, животные пережевывали какие-то философские идеи, которые следовало основательно взвесить, прежде чем их обнародовать.

— Не правда ли, они очень похожи на некоторых местных торговых магнатов? — спросил Рави, когда Деметрий подошел к нему.

— Не только на них. Они напоминают собрание верховных жрецов бога песка, обсуждающих вопрос, как сделать его детей съедобными. — Деметрий поднял чашу, жестом показав, будто чокается с верблюдами, и выпил.

— Если я правильно понял, господин, ты сделал ставку, — сказал Микинес. — На кого?

— Я надеюсь, на победителя.

Рави рассмеялся.

— На это все надеются. Давайте спросим оракула бога песка?

— А как?

Рави посмотрел на верблюдов, которые спокойно продолжали жевать. Время от времени одно из животных издавало булькающие звуки.

— Первые восемь справа, — показал рукой Рави. — Будем считать, что это восемь команд. Первый — это люди Хархаира, второй… — Он назвал имена владельцев. Восьмой верблюд представлял римлян. Потом он наклонился и набрал пригоршню песка.

— Сейчас я начну забрасывать этих верховных жрецов бога песком. Может быть, тогда они сойдут с места. Предсказание будет звучать так: «Выиграет тот паланкин, чей верблюд ближе всех подойдет к нам».

— Согласны?

Никто не возражал. Все улыбались и смотрели, как Рави швырял песок в верблюдов. Некоторые из них, не выдержав столь неуважительного отношения, действительно задвигались — одни пошли в сторону, другие назад. Только один приблизился к забору, будто хотел сказать: «Побольше бы этого вкусного песка!»

— Номер восемь, — подвел итог Микинес. — Я надеюсь, господин, ты поставил на римлян.

— Уже около трехсот лет это довольно надежная ставка, — сказал Леонид. — Я только не знаю, как у них обстоят дела с паланкинами.

— Сейчас начнется. — Прексасп указал в сторону беговой дорожки.

Восемь команд стояли на старте. Деметрий заметил, что приблизительно через сто шагов дорожка сужалась настолько, что только три команды могли бежать параллельно, не задевая друг друга.

— Вон тот даст знак. — Рави указал на огромного мужчину, который только что разговаривал возле стола с желающими заключить пари, а теперь подошел к носильщикам, поднявшись на песчаный холм с южной стороны беговой дорожки. В правой руке мужчина держал кожаный кнут, конец которого был отшлифован песком.

Носильщики, стоявшие возле своих паланкинов, обменивались насмешками и издевками. Все были готовы к состязанию.

— Прекрасное место здесь, наверху. — Деметрий огляделся. — Все хорошо видно, и нет толпы. — Обратившись к Прексаспу, который стоял рядом с персиянкой, делая знаки обеими руками, он спросил: — А таким способом можно подбадривать, кричать?

Прексасп показал ему язык.

Мужчина на старте что-то крикнул. Потом он поднял кнут и щелкнул.

— Паланкины на плечи, — пробормотал Рави.

— Ты тоже что-нибудь поставил?

Рави покачал головой.

— Это настолько глупо, что я решил удовольствоваться созерцанием.

— Кто же это выдумал?

— Я думаю, Башама. Поутру, после того как прокутил всю ночь. Не думаю, чтобы гонки подобного рода проводились где-либо еще.

— Можно было бы провести их в Риме, — сказал Деметрий.

Потом он замолчал, потому что кнут щелкнул во второй раз. Носильщики наклонились немного вперед, держа на плечах свои паланкины. Некоторые приподняли одну ногу, другие опустились на колено.

Прозвучал третий щелчок кнута. Восемь команд пришли в движение, и зрители принялись улюлюкать и хлопать в ладоши. Деметрий не мог похвастаться знанием южноарабского языка. Он не понимал ни слова в неразберихе криков и воплей. Он заметил, что Рави время от времени то улыбался, то качал головой, будто предвидел, чем закончатся гонки.

Раскачиваясь, восемь паланкинов приближались к песчаной возвышенности, на которой стояли Рави и остальные. Деметрий видел ноги носильщиков, их напряженные мускулы, плечи, согнувшиеся под несущими штангами, искаженные от усилий лица. И паланкины — разукрашенные, с парчовыми занавесками и вычурными надстройками в виде носа боевого корабля.

Большинство носильщиков были рабами владельцев паланкинов. Одиннадцать из тридцати двух мужчин — чернокожие. Вероятно, рабам в случае победы пообещали вознаграждение. При другом исходе — удары кнутом.

Деметрий не имел ни малейшего представления, кто бежал рядом с рабами — свободные или, по меньшей мере, слуги — и что было предложено им в качестве вознаграждения. Но прежде чем гонка дошла до середины дистанции, он уже знал, что выиграет. Четверо римлян несли самый скромный и, как он догадывался, самый легкий паланкин. Штанги паланкина плотно лежали на их плечах на кожаных подушечках. Мужчины были почти одинакового роста и бежали рысцой. Тот, который бежал слева впереди, отбивал такт. Перед поворотной точкой дистанции их опередили две команды, но все хорошо видели, что соперники легионеров борются из последних сил и в их беге нет ритма.

После поворота произошла небольшая заминка, которая, однако, не повлияла на исход гонки. Римляне обогнали обе бегущие впереди команды и, непрерывно увеличивая отрыв, без труда достигли финиша.

Рави похлопал Деметрия по спине.

— Ты поставил на них, не так ли? Поздравляю. Не выкупишь ли ты мой трактир за счет своего выигрыша?

— Ты шутишь?

Рави покачал головой и вполне серьезно спросил:

— Когда ты собираешься уезжать? Предупреди меня, чтобы я успел упаковать вещи.

Не было никакого шума, никакого чрезмерного ликования. Благородные торговые магнаты, чувствуя себя оскорбленными, быстро удалились. Остались только некоторые простые аденцы, чтобы допить напитки, утешить проигравших и выразить римлянам что-то наподобие дружеской поддержки и презрительного уважения.

Деметрий подошел к римлянам, которые все еще стояли вокруг закрытого паланкина, и похлопал их по плечам.

— Итак, империя вновь спасена настоящими мужчинами, — торжественно произнес он. — А теперь я с удовольствием посмотрел бы на вашу драгоценную ношу.

— С этим придется еще подождать, — Руфус прикоснулся к его плечу. — Сейчас главный букмекер откроет занавески, чтобы посмотреть, не сидит ли там легкий как перышко карлик.

— Это значит, что сейчас я не смогу получить свой выигрыш, не так ли?

Руфус улыбнулся.

— Успокойся. Я знаю, что в паланкине сидит не карлик и что скоро ты насладишься выигрышем. Но пока мы здесь стоим, я хотел бы спросить тебя кое о чем другом.

— О чем же?

Римлянин почесал затылок.

— Я не знаю, откуда идут эти слухи, но говорят, будто ты собираешься приобрести здесь товар и организовать караван в Газу.

— Это правда. Если, конечно, дела не пойдут так плохо, что товаров хватит всего лишь на один корабль. Тогда придется отправляться морем.

— Я желаю тебе блестящих сделок. Мы получили приказ не ехать сразу назад в Египет, а сначала временно перейти в распоряжение прокуратора в Кесарии.

Деметрий задумался.

— Это Понтий Пилат, не так ли? Вызывающий раздражение в Иудее?

— Как всегда. Только теперь еще больше, — Руфус слегка усмехнулся. — Большим караваном путешествовать лучше. Мы бы с удовольствием присоединились.

— Караван с римскими воинами не порадует пустынных разбойников. Я ничего не имею против.

В это время кто-то негромко откашлялся за спиной Деметрия. Торговец обернулся и увидел старого однорукого раба.

— Мухтар, по кишкам которого, по-видимому, ползают жгучие черви, передал мне, что я теперь принадлежу тебе. — Он смотрел на Деметрия как-то странно. В его взгляде смешались облегчение, озабоченность, покорность, неприятие. А может, еще какие-либо движения души отражались на этом темном, как пергамент, лице?

Деметрий не счел нужным выражать какие-либо эмоции.

— Опитер Перперна? — спросил он. — Я надеюсь, ты сможешь ехать верхом. Караван становится все больше.

— Возможно, он станет еще больше.

К ним подошел Мелеагр вместе с рыжеволосым Нубо.

— Это почему же?

Чернокожий застенчиво улыбнулся.

— Для меня было бы большой честью и удовольствием, — вежливо начал он, — навязать вашей достойнейшей компании свое недостойное общество.

— Еще один? — Деметрий рассмеялся. — Ради бога. Если, конечно, мне не придется чистить всех лошадей и верблюдов. Или покупать их.

Тем временем к паланкину подошел букмекер. Он отодвинул в сторону занавески, заглянул внутрь, выпрямился и сказал:

— Все в порядке. Вы выиграли.

Из паланкина вышла женщина. На вид ей было лет двадцать пять. У нее были аккуратно уложенные черные волосы и блестящие черные глаза, сверкавшие так, что Деметрий сначала не видел ничего другого, кроме этих глаз. Только после того как она пару раз моргнула, он заметил, как солнечные лучи отблескивали в ее волосах красноватым цветом, а из глаз сыпались зеленые искорки.

— О Деметрий, — сказала она голосом, который отозвался в его ушах суровостью и от которого у него по спине побежали мурашки. — Прежде чем ты заберешь свой выигрыш, подумай, не смогли бы к твоему каравану присоединиться княгиня из рода Птолемеев и ее спутницы.

Руфус громко рассмеялся, и Деметрий, неожиданно смутившись, подумал, что у него, в отличие от центуриона, в этот момент было довольно глупое выражение лица.

V ПИСЬМО СЫНА К ОТЦУ

Демокрит отвергает брак и воспитание детей из-за многочисленных неприятностей, которые из этого вытекают… Не существует данного природой отношения между родителями и детьми.

Эпикур

Достопочтенный отец, прекрасный властелин стад и степей!

Как и в моем предыдущем письме, я обращаюсь к тебе с просьбой сообщить мне, как скоро ты избавишь меня от продолжения этого рискованного предприятия. Ибо меня мучает жажда без воды из твоего колодца, а долгими ночами на чужбине мое тело требует удовольствий — ложа в покоях, куда с улыбкой входят молодые женщины и выходят из них с песнями. О аромат, который по утрам приносит ветер из лесов! О великолепие и доброта твоей улыбки! О прекрасный вкус знакомых блюд! Как хочется послушать речи мудрецов или песни бродячих музыкантов, ощутить прохладу гладких камней внутреннего двора под ногами, увидеть игру красок на картинах, украшающих стены родного дома, когда солнце бросает на них свои яркие лучи. Неизмеримо мое желание вновь оказаться в доме, из которого ты меня отослал, властелин, познавать те вещи, которые мы уже давно знаем.

Пойми: то, что я Смог сюда привезти, бесполезно и не имеет никакого смысла, поскольку живущие здесь не испытывают потребности в этих вещах. Так же, как и знания о лечебных растениях, настоях и компрессах, облегчающих страдания. Растения, которые я знаю, здесь не растут, а те, что используются местными жителями, мне незнакомы. Я, опытный охотник, вынужден жить среди земледельцев и скотоводов. Какая польза от моих знаний о жизни и повадках бегемотов и носорогов в стране, где эти животные не водятся? Мне известно, как слоны прокладывают себе тропы к водопоям и озерам, но здесь нет слонов, отец мой, а в песках этой страны, где царит удручающая взгляд пустыня, нет места озерам и прудам.

Люди здесь другие. Они по-другому разговаривают. Им нужны другие наживки для насадки на рыболовный крючок. У меня нет этих наживок. Я даже затрудняюсь сказать, является ли здесь рыболовный крючок всего лишь гвоздем, а наживка червяком. Папирус, который здешние умельцы разглаживают пемзой, требует более тонких пишущих стеблей, а не грубых, вбирающих много чернил. И вообще, ты послал меня в качестве исследователя в страну, где вместо папируса используются каменные диски, и те стебли, которые я научился затачивать и применять, не могут заменить резца, работа с которым мне незнакома и неприятна. Потерялся я на чужбине, о мой властелин и отец.

Я живу здесь не как твой сын, а как жизнерадостный дурачок. Они не обращают внимания на презираемый ими цвет моей кожи, потому что я придал своим волосам такой оттенок, который режет им глаза так же, как звучание порванной струны раздражает твой слух. Неужели твоим намерением, властелин, было сделать так, чтобы твоего сына не уважали? Когда уважают сына, уважают и отца. То же самое касается и презрения. Неужели ты хотел, чтобы над тобой смеялись, потому что твой сын, чтобы выжить, вынужден строить из себя недоумка?

Что же касается сведений, собирать которые ты послал меня, то знай, что во всех тех странах, где мы можем иметь влияние, никто не любит римлян. Тут говорят, что Рим всегда идет напролом и не обращает внимания на то, что будет растоптано, раздавлено, разрушено его поступью. Где Рим, там могущество. Где Рим, там цивилизация: вода, дороги, снабжение зерном, врачи, слуги закона, судьи. Порядок и лучшая жизнь — говорят одни. Утрата свободы — говорят другие. Может быть, действительно лучше, когда существует единое государство, управляемое талантливыми людьми, правитель которых, как я слышал, живет на каком-то Козьем острове и возлагает повседневные обязанности на своих подчиненных?

Но все это мы давно знали. От предков, к которым ты ближе, чем я, от стариков, которые поведали нам, как постепенно увеличивалось и впоследствии уменьшалось государство греческих египтян, как захваченные ими области, принадлежавшие нашим предкам, вновь утрачивались и возвращались нам. Войны и ответные войны, походы и ответные походы… И рассказы, будто Птолемеям не хватало только слонов для их войн. Разве я не знаю, что не существует одной-единственной причины? Разве ты не учил меня этому? Птолемею нужны были боевые слоны, но у него не было возможности получить их из Азии, потому что между Индией и Египтом расположены те страны, с которыми он вел войну. Они не могли допустить, чтобы их противник приобрел обученных боевых животных. Поэтому Птолемей решил получить слонов из наших земель. Но там, где их особенно много, живут люди, которые не ловят слонов, а убивают, чтобы их есть. Поэтому Птолемей затеял войну против нас. Он немного выиграл, его последователи немного проиграли. В конце концов границы установили там, где они были раньше, и у Птолемеев остались только вооруженные торговые порты на море. Оттуда они посылали воинов и охотников.

Но отец мой! Почему они вели войны, для которых им нужны были слоны? Войны против своих македонских братьев, против людей Селевка в Сирии? Потому что ни те, ни другие не довольствовались тем, чем уже обладали. А обладали они странами, которые их божественный властитель Александр отвоевал в походах за добычей. У персов, например, забравших Египет у египтян и Сирию у ассирийцев. А те, в свою очередь, отняли их у других. Всегда и везде был народ, который жил там раньше. А помнишь ли ты, о отец мой, разрушенные стены больших зданий в трех днях пути на юго-запад от твоего дворца? И вопросы, которые я задавал: «Кто это построил?», «Как оно выглядело?», «Куда делись строители?»

Все земли, которыми владеешь ты, или римляне, или арабы, или евреи, или парфяне, принадлежали раньше кому-то другому. Единственное, что не меняется, это образ жизни людей и сами люди.

Итак, если мы давно все это знаем, то зачем ты меня послал сюда? Зачем ты наполнил горькую чашу моего прощания, вместо того чтобы убрать ее от меня? Чтобы я страдал на чужбине, сносил насмешки и унижения и потом мог сообщить тебе, что все действительно так, как и везде?

Или тобой двигало желание узнать мельчайшие подробности и особенности, которые отличают один вид зверства от другого? Так ли важно знать, какой народ сжигает своих врагов сразу, какой предварительно режет их живьем на куски, а какой лишь поджаривает их, чтобы тут же насладиться жарким, приготовленным в собственном соку? Разве недостаточно знать, что каждый убивает каждого по любой причине? Я считаю, что самые высокие цели служат лишь прикрытием того, что лежит в основе истинных причин. Желание убивать. Кто-то скажет, что государства создаются для того, чтобы жизнь была безопаснее. А я думаю, что государства создают условия для того, чтобы быстрее, основательнее и больше убивать.

Так что же такое империя римлян? Организация для постройки водопроводов? Тело, органы которого живут в гармонии друг с другом? А может, это один-единственный воин, который умеет убивать больше, быстрее и более жестоко, чем все, кто был до него?

Но задолго до того, как ты послал меня сюда, отец, мы знали, что римляне превращают сады в пустыню и называют это миром. Нам было известно, что они сильны, так как их порядок позволяет им быстро посылать своих воинов во все концы света. Их боги могущественнее, чем боги всех остальных народов, и поэтому им нет нужды бороться с остальными богами или запрещать почитать их. Нас уже не удивляет, что Рим завоевывает даже богов чужих народов и делает их римскими гражданами.

Быть может, когда-нибудь появится бог, который будет сильнее, чем боги Рима. Я уверен, однажды придет народ, который использует слабости римлян, чтобы покончить с их господством. Но это пока так же далеко в будущем, как рождение твоего прадеда в прошлом. Нам не остается делать ничего другого, кроме того что мы и так делаем: поддерживать дружественные отношения с римлянами, пока они не переходят наши границы; убивать их, если они проникают на нашу территорию; отступать и нападать на них из чащи, если их слишком много; догонять и убивать их, когда они отступают. Так, наверное, когда-нибудь будут делать с нами наши соседи.

Все это мы знали. Ты послал меня сюда, чтобы подтвердить истину, которая не нуждается в подтверждении? Чтобы найти причины не посылать наших воинов следующей зимой на север Ливии, как ты договорился с тем римским посланником? Или чтобы подготовить меня к важному жизненному шагу, когда однажды я должен буду унаследовать твою власть и поэтому обязан знать все, что необходимо для ее осуществления?

Твой ответ не застанет меня, если ты даже попытаешься поучать своего сына, проклинать или звать домой. Здесь, в Адене, я уже больше ничему не смогу научиться и ничего не смогу сделать. С тех пор как римляне захватили гавань и крепость, торговые потоки пошли по другим руслам, а жалкие ручейки, которые еще орошают Аден, скоро, возможно, полностью иссякнут.

В Аден приехал один торговец из империи. Он организует караван, с которым я уеду на север, чтобы еще раз убедиться, что люди везде одинаковы. Его зовут Деметрий. Я думаю, что он уже однажды побывал в нашей стране. В твоей стране, отец и повелитель.

Об Адене и его жителях могу сообщить немного. Их соседи с близлежащего побережья ведут с ними торговлю, когда им выгодно. Я думаю, что и это скоро закончится, так как упадок, в котором пребывает город, уже не остановить. И я не жалею об этом, потому что считаю аденцев недружелюбными. Они брюзгливые и надменные. Намеренно давая много поводов для насмешек, я долго размышлял, чтобы понять, почему они такие.

Аденцы считают себя знатными наследниками древних правителей и торговых магнатов. Они утверждают, что, когда Рим был еще деревней, их правители уже осваивали морские просторы, создавали водохранилища и каналы внутри страны. Учитывая величие предков, сегодня никому не пристало упрекать в ничтожестве потомков. Они злятся на римлян, которые много лет назад свергли господство торговых магнатов, покончили с их монополией на торговлю травами и пряностями и на торговлю с Индией.

Собственно говоря, их злость направлена не на то, что сделали римляне, а на то, что они осмелились это сделать. Даже не осмелились, нет. Чтобы осмелиться, нужно преодолеть страх и опасности. Римляне разбили Аден, как ты бы убил муху, которая села тебе на ногу. Разве это смелость — пришлепнуть муху? Аденцы ворчат и злятся на римлян, потому что те даже не пытались доказать, что Аден потерял могущество. Рим посчитал ненужным что-либо доказывать. Рим просто раздавил назойливую муху. А наследники мухи сожалеют не о том, что она была раздавлена, а о том, что они сами мухи.

Кроме этого, у меня есть еще и другая причина покинуть город и страну. Отсутствие собственной значимости ведет к неприятию всего того, что устроено по-иному. А все могло бы быть гораздо лучше. Или удачнее. Или интереснее. Рим так велик, что ни один из римлян, которых я здесь встречал (центурион и несколько воинов), никого не презирал за то, что тот говорит на другом языке, имеет другой цвет волос или кожи, поклоняется другим богам или по-другому готовит пищу. Сознание собственного могущества и величия позволяет им относиться ко всем с равнодушием. С равнодушием и спокойствием. Потому что все остальные для них имеют не больше значения, чем та муха.

Отец мухи, повелитель многих мух! Эти слова, с которыми я обращаюсь к тебе, на долгое время останутся единственной весточкой от меня. Я надеюсь, ты простишь мне отказ от бремени, которое ты заставляешь меня нести и которое стало для меня ссылкой ради подтверждения давно известных истин. Я надеюсь, что я прощу тебе это непосильное бремя, которое ты взвалил на меня.

VI ТОРГОВЛЯ И РАЗДОРЫ

По вопросу, какие ремесла и профессии считаются достойными, а какие недостойными, я думаю следующее: порочны все виды профессий, которые вызывают ненависть людей. Например, таможенники и ростовщики. Низкими являются также профессии рабочих, труд которых оплачивается не в соответствии с умениями, а только как рабочая сила. Потому что такая зарплата не больше, чем карманные деньги рабов. Недостойным считается также покупать что-то у купцов, чтобы тут же перепродать, потому что такие люди не могут получить никакой выгоды, не солгав, а нет ничего более презренного, чем мошенничество. Также и все ремесленники занимаются грязным делом, потому что в мастерской не развивается возвышенный образ мыслей. Больше всего следует презирать профессии, которые служат чувственным наслаждениям: торговцы рыбой и птицей, мясники, повара. Сюда следует отнести и торговцев мазями, танцоров и актеров. Но такие профессии, которые требуют больших способностей или приносят большую пользу, как врачевание, архитектура и преподавание наук, являются достойными для тех, кому они подходят по рангу. Мелочную торговлю следует считать совершенно недостойным занятием. Однако из всех занятий, приносящих прибыль, нет ничего лучше сельского хозяйства. Нет ничего доходнее и приятнее. Оно более всего приличествует свободному человеку.

Марк Туллий Цицерон

Не следовало сейчас рассказывать о себе все истории. Деметрий знал, что во время долгого путешествия придется много беседовать. Он предвидел также кое-что другое, и Рави подтвердил это, когда около полуночи закусочная опустела.

— Ты подумал о том, что тебе нужен верблюд-вожак?

— Что ты имеешь в виду?

Рави приложил палец к носу.

— Ты же прекрасно знаешь, что я имею в виду. Караван как корабль. Если с самого начала не выяснить, кто будет командовать, отдавая приказы, то лучше вообще не отправляться в плаванье. В пустыне тоже есть рифы.

— Не надо меня пугать рифами, лучше налей еще вина.

Рави заглянул в кувшин, буркнул что-то себе под нос и встал, чтобы снова наполнить его. Деметрий откинулся на спинку стула, пытаясь рассмотреть посетителей в ночном полумраке закусочной. Многих он не знал. Лица некоторых были искажены, потому что те, кому они принадлежали, а может быть, и он сам, слишком много выпили. Под догоравшим факелом, прислонившись спиной к столбу, прямо на полу сидел один из римлян. Из-за чрезмерного количества выпитого вина он, наверное, отправился на свидание к богам. Смола капала ему на голову, образуя надо лбом маленький рог. Его товарищи устроились на подушках и играли в кости, а еще один громко храпел, растянувшись рядом. Руфус давно ушел. Прексаспа с глухонемой персиянкой и Мелеагра тоже не было видно. Микинес и Леонид пытались обсуждать с местными какие-то важные вопросы. В их разговоре, подкрепленном выразительными жестами и гримасами, переплетались обрывки арабских, греческих и латинских фраз. Две из спутниц княгини, то ли служанки, то ли подружки, несмотря на выпитое, оставались свежими и красивыми. А сама княгиня…

— Клеопатра, — сказал Рави, с большим трудом неся полный кувшин и придерживаясь за край стола. — Почему ее зовут именно так?

— Рави, налей мне еще вина.

— Чаши, — пробормотал Рави заплетающимся языком. — Чаши танцуют.

Хотя Деметрий так не считал, он все-таки стал их придерживать. Но Рави удалось наполнить сосуды лишь наполовину, остальное вино вылилось на руки Деметрия.

— Это очень просто.

— Ты, без сомнения, прав. Но не мог бы ты это… немного поточнее…

Тяжело дыша, Рави опустился на свой стул.

— Иногда чаши танцуют, это бывает.

— И что княгинь из рода Птолемеев зовут Клеопатрами, тоже бывает. Даже чаще, чем танцуют чаши в твоем заведении.

Рави сделал глоток.

— Мне было бы интересно посмотреть, — протянул он, — как танцуют в ночи княгини.

Деметрию начинал нравиться этот разговор.

— Как чаши? Или вообще? Или как бы ты хотел? — посмеиваясь над приятелем, спросил он.

Рави глубоко вздохнул и закрыл глаза. Деметрий уже подумал, что индиец заснул, но тот очнулся и сказал:

— Она здесь уже много дней. Она и ее спутницы. Прибыли на корабле, который затем отправился дальше.

— Что ей нужно в Адене?

Рави хмыкнул:

— Она хочет уехать отсюда.

— А что она делала здесь раньше?

— До меня доходили только слухи. Неясные слухи.

Деметрий терпеливо ждал.

— Княгиня и ее спутницы живут в одной гостинице возле гавани. Да, возле гавани. Якобы она любовница одного высокопоставленного римлянина. Еще говорят, будто она собиралась здесь что-то искать. Но я не знаю что. — Он устало протер глаза. — Что я вообще знаю? Некоторые болтают, что она вовсе ничего не искала и вообще не собиралась в Аден. Ей вроде бы просто пришлось быстро покинуть Беренику, а единственный корабль, на который удалось попасть, случайно шел в Аден.

— Другими словами, тебе ничего не известно.

— Как много времени тебе понадобилось, чтобы догадаться об этом!

Деметрий опустошил свою чашу и встал.

— Вежливость, понимаешь ли.

— Не знаю, я ничего не знаю. В том числе и о твоей вежливости, которой ты меня не баловал.

— Я думаю, только вежливость и уважение мешали мне раньше признаться, что я догадывался, что ты ничего не знаешь. Кроме того, я пойду сейчас спать.

— И все?

— Да. Спать. Я слишком много выпил, для того чтобы позволить себе что-то еще.

Рави зевнул.

— Какая жалость, не правда ли, спать в одиночку?

Когда утром Деметрий вышел из гостиницы, он увидел Перперну, сидевшего у подножия пальмы. Старик накинул на плечи дырявое одеяло и оперся левым локтем на котомку. Между колен он держал кожаную флягу, а в правой руке ломоть хлеба, от которого он только что откусил небольшой кусок.

Деметрий подумал о редких зубах старика и удивился, как он мог ими кусать. Потом он почувствовал легкие угрызения совести, потому что накануне вечером забыл позаботиться о своем «выигрыше».

— Да будет твое утро светлым, повелитель. — Несмотря на то что во рту у старика был хлеб, приветствие прозвучало вполне разборчиво. Перперне даже удавалось одновременно жевать, говорить и улыбаться.

— Оно омрачено тем, что я не проявил достаточной заботы о своей собственности. Ты спал здесь?

— Уютно и спокойно. Перспектива не быть обезглавленным в течение ближайших дней дарит приятные сны. — Он подмигнул. — Во всяком случае, я надеюсь на перемены к лучшему.

Деметрий присел на корточки.

— Если ты голоден, зайди в закусочную и попроси, чтобы Рави чем-нибудь накормил тебя.

— Я состоятельный человек. — Перперна постучал культей по своей набедренной повязке. — Твой вчерашний дар еще почти весь цел.

— Хорошо. Все остальное мы выясним позже. — Деметрий поднялся.

— Разрешишь ли один вопрос, повелитель?

— Если это недолго.

Перперна кивнул.

— Ты спешишь по делам?

— Да. А что?

— Благородный Хархаир несколько недель назад перекупил груз одного корабля.

— И что же это за груз?

— Пряности, ткани, мази и камни. Корабль прибыл из Индии и должен был здесь только набрать воды и идти дальше в Миос Хормос. Но он набрал слишком много воды. Произошла поломка, и владельцу пришлось продать груз, чтобы заплатить за новый корабль.

Деметрий наклонился и похлопал старика по плечу.

— Рад это слышать. А еще большую радость ты мок бы доставить мне, если бы знал, когда Хархаиру представится возможность навязать грузы какому-нибудь каравану.

— После зимнего солнцестояния. Не раньше чем через два месяца.

— Благодарю тебя. Когда обладаешь знаниями, то легче торговаться.

Перперна покачал головой.

— Не благодари меня, повелитель. Для старого раба приятнее путешествовать с господином, пребывающим в хорошем настроении. А удачные сделки улучшают настроение.

Как и у всех торговых магнатов Адена, владения Хархаира находились севернее, на твердой земле: обнесенный валом дворец, складские помещения и конюшни. Однако на этот раз он предпочел вести переговоры в доме собраний торговцев — здании из молочно-белого камня, стоявшем посреди города. Деметрий не заметил каких-либо значительных изменений по сравнению со своим последним приездом. Как и в прошлый раз, он обнаружил, что чувствует себя в старом кратере стесненным, будто в ловушке.

Столетиями каменистый полуостров с его крутыми гребнями и острыми отрогами давал защиту от попыток завоевания, а узкий проезд к гавани всегда можно было легко запереть. Но потом пришли римляне, с помощью флота блокировали гавань и направили большую часть кораблей с западной стороны в бухту, к косе, высадив там бойцов и выкатив осадные орудия.

Они разрушили северный край кратера, представлявший собой выстроенную аденцами стену, и городские ворота. Сейчас ворота были открыты. Деметрий беспрепятственно прошел через них и оказался в замкнутом пространстве. Когда он брел по почти безлюдным в это теплое зимнее утро улицам, он спрашивал себя, остался бы он на месте жителей на старом месте или построил бы новый город севернее косы, менее тесный, но и менее защищенный. От кого же защищаться? От римлян и разбойников.

Дом собраний торговцев находился рядом с главным храмом, храмом бога дождя. Хархаир сидел в приемном зале на каменной скамье, покрытой мехами животных. Он поприветствовал Деметрия сухим кивком головы, поднялся и провел его в небольшое помещение. Там были удобные деревянные сиденья, стол и ковры.

После того как слуга принес горячий отвар из трав, Хархаир заговорил о превратностях погоды, о непредсказуемости торговли и о непокорных сыновьях, которые плохо вели его дела в Кане и Мариабе. Деметрий прихлебывал напиток и время от времени делал вежливые замечания.

— Но ты пришел не для того, чтобы выслушивать пространные жалобы старца, — сказал наконец Хархаир.

— Кого же не трогают беды благородного делового партнера? И кроме того, из немногочисленных замечаний мудреца можно узнать больше, чем из длинных речей болтуна.

Хархаир положил на стол костлявые пальцы.

— Тебе приходилось слушать подобные речи?

— Иногда этого не удается избежать.

— Говорил ли болтун о некоем корабле?

Деметрий сдержанно улыбнулся.

— О ветре, песке и звездах. И о кораблях тоже.

— Я старый человек, и мне надоело торговаться. Тебе, по-видимому, сказали, что следующий караван отправится только после солнцестояния, а у меня много неудобств из-за переполненных складов.

— Возможно, не совсем так, но если ты считаешь нужным объяснить…

— Мази, — перебил его Хархаир слабым голосом. — Немного шелка, перец, кассия, корица, несколько разноцветных камней. И излишки ладана и мирры, оставшиеся с осени. Недостаточно для каравана. На двенадцать или тринадцать верблюдов. — Он вздохнул. — Я больше все это не потяну. Может, я умру раньше, чем пойдет следующий караван. А может, поживу еще, но из-за недостатка товаров караван вообще больше не пойдет.

— Я с удовольствием предоставлю свою помощь, чтобы освободить тебя от этого бремени.

— Я надеялся на это. — Хархаир сунул руку под накидку и достал кусок папируса. — Я составил список товаров, готовых к продаже. Цена, которую я прошу за них, заставила бы меня плакать, если бы у меня еще остались слезы.

Деметрий взял папирус и пробежал его глазами. Писарь Хархаира приготовил, по-видимому, еще и второй экземпляр, для арабских торговцев. Этот же список, составленный на греческом языке, чуть было не вызвал у Деметрия те слезы, которых якобы больше не осталось у старого торговца.

— Я не думал, благородный Хархаир, — сказал он, еле сдерживая себя, — что ты решил встретиться со мной, чтобы сыграть такую великолепную шутку.

Фунт ладана стоил в империи от полутора до трех драхм, в зависимости от качества. Это после того как он был привезен с юга Аравии на верблюдах, которых нужно было кормить. В сопровождении погонщиков, которых не только нужно было кормить, но и платить им зарплату. Караваны шли через несколько небольших государств, где, естественно, с них требовали транзитную пошлину. На границе империи оплачивалась еще и ввозная пошлина. Деметрий исходил из того, что Хархаир хранил разные сорта ладана вместе в мешках. Торговцы и специалисты по приготовлению мазей в Газе или дальше в империи определили бы качество отдельных смол и рассортировали бы товар. Хорошо знающие друг друга партнеры обычно полагались на то, что никто не будет паковать отдельно смолу низкого качества. Это была бы попытка подлого надувательства, которая себя нисколько не окупала. За товар среднего качества в Газе без проверки давали две драхмы за фунт, иногда немного больше. Предложение Хархаира купить в Адене ладан по две драхмы за фунт можно было назвать бесстыдством или оскорблением, которое предполагало непроходимую глупость покупателя.

Так же обстояло дело и с другими товарами, приведенными в списке. При этом многие из них требовали тщательной проверки, но даже при наивысшем качестве товаров цены были неоправданно взвинчены.

— Шутки? — Хархаир наморщил лоб и невозмутимо заявил: — Да это подарки. Но никак не шутки!

Деметрий встал.

— Благодарю тебя за время, которое ты пожертвовал мне, — сказал он. — И за чашу с согревающим отваром. Да будут благословенны твои дни.

Хархаир приподнял правую руку. Этим жестом он скорее отмахнулся, чем попрощался. Лицо старого торговца ничего не выражало.

Деметрий ожидал, что Хархаир остановит его или пошлет слугу, чтобы вернуть возможного покупателя. Но, достигнув ворот кратера, понял, что обманулся. Почему? Для чего Хархаир вообще пригласил его в дом собраний торговцев, если он явно не имел ни малейшего намерения заключать сделку? Чтобы рассказать ему о своих старческих недомоганиях и проблемах с непослушными сыновьями?

Только он вышел из ворот, как кто-то окликнул его. Это была женщина. Она обратилась к нему по-гречески.

— Благородный господин Деметрий!

Арсиноя, одна из спутниц княгини из рода Птолемеев, должно быть, бежала, чтобы догнать его. Ее дыхание было прерывистым и учащенным. Поравнявшись с Деметрием, она плотнее запахнула развевающуюся накидку.

— Каково твое желание?

Она улыбнулась. «Приятный взгляд. Гораздо приветливее, чем выражение высохшего лица старого Хархаира», — отметил про себя Деметрий.

— Мое желание? Я могла бы перечислить много желаний, но речь идет не обо мне. Княгиня увидела тебя перед храмом и просит уделить ей немного времени.

— Как я могу отказаться? Веди меня к своей госпоже.

Арсиноя повернулась и пошла в направлении к городу. Деметрий немного отстал от нее, чтобы полюбоваться ее прелестной походкой.

— Почему ты не идешь рядом со мной? — Она оглянулась через левое плечо.

— Потому что наблюдать за твоей походкой доставляет большую радость, чем смотреть на дорогу, лежащую перед нами.

— Если уже моя походка доставляет тебе радость, то что ты скажешь, когда увидишь меня сидящей?

Деметрий прищелкнул языком.

— Это будет зависеть от того, на чем ты будешь сидеть и как будешь одета.

Женщина не ответила. Деметрий сделал несколько быстрых шагов, пока не поравнялся с ней. Потом он спросил:

— Вы действительно путешествуете только вчетвером? Твоя повелительница, ты, Глаука, Таис… Или еще кто-нибудь?

— Больше никого.

— А что привело вас именно в Аден?

Казалось, Арсиноя колеблется. Немного погодя она сказала:

— Я думаю, госпожа ответит на все твои вопросы.

— Я надеюсь. Тем не менее мне хотелось бы услышать твой ответ.

Она покачала головой.

— Мне не пристало опережать княгиню.

— Это звучит так, будто тебе приходится скрывать страшные тайны.

Она искоса посмотрела на него.

— А разве их не бывает всегда и везде?

Клеопатра сидела с обеими другими женщинами на террасе гостиницы. Оттуда открывался хороший вид на гавань. Из высоких чаш, стоявших перед ними на столе, шел пар. Деметрий предположил, что они пьют горячий отвар. Все три женщины закутались в шерстяные накидки, и он подумал, что для людей из душного в любое время года Египта мягкий зимний ветер с аравийского южного моря, должно быть, кажется слишком свежим.

— Благодарю, что ты так быстро пришел. — Княгиня приветствовала его улыбкой и наклоном головы.

— Да снизойдет к вам благоволение бога ветра. Да будет зависть морских демонов брошена к вашим ногам. — Деметрий перевел взгляд от ее завитых пышных волос, украшенных маленькой фигуркой бога ветра с растопыренными пальцами, на Таис и Глауку, приветливо кивнул им и сел на табурет напротив Клеопатры.

— Что я могу сделать для тебя, повелительница?

— Ты мог бы ответить на несколько важных для меня вопросов, касающихся путешествия и времени отправления. Если ты, конечно, за это время решился позволить нам ехать с твоим караваном.

— Глаза караванщиков, привыкшие к песку, камням и верблюдам, без сомнения, вынесут вид прекрасных женщин. Но к настоящему времени я еще не знаю, как мы поедем. Если говорить честно, я даже не знаю, поедем ли мы вообще.

— Почему же нет? — Голос Клеопатры не дрогнул. По ее лицу невозможно было понять, ошеломлена ли она, разочарована или ей все равно.

— До сих пор нет товаров.

— Нет товаров — нет каравана, — она положила обе руки на стол.

«Красивые руки», — подумал Деметрий. Три золотые змеи обвивали тонкие пальцы. В пасти у одной из них был красный камень, у другой зеленый, а у третьей голубой. Аккуратно подпиленные ногти были выкрашены в цвет, гармонирующий с волосами. На вкус Деметрия, возможно, слишком яркий. Но его вкус, понимал он, не имеет здесь никакого значения.

— Вот такие дела. — Он помолчал немного, а потом добавил: — Я надеюсь, что это положение еще изменится.

— Что ты будешь делать, если оно не изменится?

— Об этом я не хочу и думать.

— Я прошу тебя! — Ее голос прозвучал скорее насмешливо, чем умоляюще.

— Корабль, на котором мы прибыли, еще стоит в бухте. Если мы не заключим никаких сделок, то поплывем назад на этом корабле. В Беренику или в Миос Хормос.

Княгиня оперлась локтями о стол, скрестила пальцы и, положив на них подбородок, стала смотреть мимо Деметрия на гавань, остров и море. Арсиноя, сидевшая справа от нее, капризно выпятила нижнюю губу. Две другие женщины растерянно переглянулись.

Деметрий решил не задавать вопросов. Он ждал и с интересом рассматривал красивых женщин. Разумеется, это занятие доставляло ему удовольствие. Расспрашивать новых знакомых об их сомнительных делах и получать не менее сомнительные ответы ему не хотелось.

Все женщины выглядели лет на двадцать пять, и, кроме манеры держаться, ничто не отличало княгиню от ее спутниц. У Таис были черные волосы, разделенные пробором посередине и скрепленные на затылке тяжелой золотой заколкой, черные глаза, тонкие изогнутые черные брови, ногти, выкрашенные в почти черный цвет. Из-под длинных ресниц она то и дело поглядывала на Деметрия. Рядом с броской внешностью Таис Глаука выглядела немного мягче: распущенные до плеч каштановые волосы, томно-карие глаза со странным мерцанием, отсутствие косметики на лице. На ней не было никаких украшений. Все четыре женщины были стройны, но не лишены округлости форм, что придавало им особую привлекательность. Когда Арсиноя, сидевшая ближе всех к нему, шевельнулась, он почувствовал восхитительный аромат изысканных мазей.

«Нет, — подумал он, — сейчас не время допытываться, что привело их в Аден». Четыре женщины, без слуг-мужчин, без телохранителей. Конечно, любопытно, какие причины заставили их поспешно покинуть Беренику, но он не решался нарушить очарование от присутствия этих красивых женщин. Или все-таки спросить?

Клеопатра отвлеклась от созерцания морского пейзажа и стала ощупывать взглядом лицо Деметрия. Ему казалось, что он чувствует прикосновение ее заостренных ногтей.

— Ты, наверное, задаешься вопросом, что мы делаем в Адене и как мы прибыли сюда, — сказала она, холодно усмехнувшись.

Деметрий улыбнулся.

— На самом деле я сейчас подумал, что разглядывать вас приятнее, чем выслушивать ваши, скорее всего неправдивые, ответы на мои назойливые вопросы.

Глаука поморщилась, но ничего не сказала. Таис взглянула на княгиню. Клеопатра тоже молчала. Не выдержав, Таис спросила:

— Почему наши ответы должны быть неправдивыми? А будут ли твои вопросы назойливыми, зависит от тебя. Посмотрим, как ты будешь их задавать.

Деметрий махнул слуге, показавшемуся на входе, и указал на чаши, из которых уже почти не шел пар.

— Мне тоже, пожалуйста. — Потом, обращаясь к женщинам, он сказал: — Пока до меня дошли только слухи. Будто бы вы по каким-то причинам поспешно покинули Беренику на первом попавшемся корабле. Я предполагаю, что корабль заходил в Окелис, чтобы набрать воды. Большинство кораблей заходят туда с этой целью. Тогда почему вы не сошли на берег в Окелисе? Если корабль отсюда пошел дальше в Кану, то зачем вы остались здесь, в Адене? Как удается четырем женщинам, из которых по крайней мере одна носит драгоценные украшения, выжить среди мужчин с разбойничьими наклонностями без вооруженного сопровождения? Если вы приехали из Береники в Аден, то почему вы теперь собираетесь идти с караваном на север, в Газу? Разве у вас не было возможности отправиться на север из Окелиса вдоль побережья с торговцами? Это, я думаю, вполне объяснимый интерес с моей стороны. И едва ли имеет значение, как я задаю свои вопросы.

Клеопатра посмотрела ему в глаза.

— Что еще ты хотел бы узнать?

— Вы отнюдь не бедны, — продолжил Деметрий, — иначе не добрались бы сюда и не смогли бы присоединиться к каравану. Как вам удалось избежать ограбления по дороге в Аден? Как вы собираетесь преодолеть долгий путь в Газу в случае, если кто-нибудь в караване не станет подчиняться приказам начальника? Или если начальник каравана вздумает допускать вольности?

— Это все?

— Нет, но для начала достаточно.

Воцарилось молчание. «Немного похоже на круги по воде, — подумал Деметрий. — Если бросить в пруд грубый камень. Но круги расходятся и тогда, когда камень гладкий».

Клеопатра осушила свою чашу. Потом она откашлялась и равнодушно посмотрела поверх головы Деметрия.

— Быть может, и тебе следовало рассказать, что ты ищешь в Адене.

— Нужно ли мне искусно лгать, чтобы таким образом поощрить вашу правдивость?

Арсиноя снова беспокойно задвигалась, и Деметрий почувствовал, что больше всего ей хочется встать, широко размахнуться и ударить его по лицу. Таис слегка покачала головой, а Глаука закусила верхнюю губу.

— Стоит попытаться. Посмотрим, даст ли эта попытка результат. — Голос Клеопатры прозвучал небрежно.

— Мне нечего скрывать, — сказал Деметрий.

Таис рассмеялась.

— Единственный торговец в пределах и за пределами империи, которому нечего скрывать! — язвительно произнесла она.

— В сущности, ничего такого, что касалось бы нашего разговора.

— Тогда говори откровенно, и мы сумеем найти общий язык, — сказала Клеопатра.

Деметрий кивнул.

— Я попробую. Итак, я ездил далеко на юг, к верховьям Нила, чтобы приобрести определенные вещи для нескольких заказчиков в Риме и в Афинах. Я, вернее, я и мои люди приобрели эти вещи и довезли их до первого порога. Там мы погрузили их на корабль. Часть моих помощников я отправил сопровождать вещи в Александрию. Сделки, которые мы заключили, были удачными, так что у нас осталось ещенемного денег. Поэтому я с четырьмя спутниками добрался через пустыню до Береники, а оттуда прибыл в Аден в надежде и здесь купить какой-нибудь товар. Это все.

Клеопатра подняла бровь.

— А можно немного подробнее?

— С удовольствием, княгиня. Скажи мне, чего не хватает в моем повествовании, и я постараюсь восполнить пробелы.

Клеопатра заметно растерялась. После небольшой паузы она обратилась к своим спутницам:

— Быть может, нам удастся разрядить обстановку и немного проникнуться доверием, если мы будем вдвоем, а не впятером.

Таис, Глаука и Арсиноя беспрекословно встали и ушли. Таис и Арсиноя в свою комнату, а Глаука отправилась вниз, к гавани. Деметрий подумал, действительно ли они послушны или разыгрывают спектакль перед ним. Княгиня попросила как бы между прочим, но ее слова были восприняты как твердый приказ.

— Расскажи мне подробнее о твоих делах, — повторила Клеопатра. — Тогда я поделюсь с тобой своими проблемами.

Она не старалась быть любезной, и тон ее голоса не стал более доверительным. Ему это показалось правильным. И более убедительным, чем любая попытка использовать свою привлекательность или величие.

— Посмотрим, будет ли этого достаточно, княгиня.

На мгновение он закрыл глаза. Теперь он воспринимал многое из того, чего не слышал и не ощущал раньше: крик чаек и скрип кораблей, поднимавшихся и опускавшихся на неспокойной воде гавани, рокот моря вдалеке, возле острова перед входом в гавань, легкое дыхание княгини и исходивший от нее аромат сезамового масла и лаванды. Улыбнувшись, он подумал, что от него вряд ли исходил такой приятный аромат. Этим утром он не удосужился достаточно хорошо привести себя в порядок. Мысль о горячей бане, о рабах-банщиках, которые скребли бы и мяли его, втирая масла, заставила его подумать о нежных пальцах этих македонских египтянок, о том, как они помогают друг дружке ухаживать за своим телом. Опомнившись, Деметрий постарался сосредоточиться на менее сибаритских вещах.

Ничего не скрывая, он говорил о прошедших месяцах. Завершив дела, он поехал из Рима в Капую, чтобы провести там со старыми друзьями несколько спокойных летних дней. Он получил письма от торговых партнеров из Афин, а друзья в Капуе свели его с людьми, у которых была особая страсть — африканские животные. Заказы же афинян касались произведений африканского искусства.

Клеопатра перебила его:

— Животные и произведения искусства? Как македонскую египтянку, меня это удивляет. Ведь животных для арены обеспечивают крупные торговые дома, у которых есть ловцы и специально оборудованные грузовые суда. А произведения искусства? Какие произведения искусства могут быть в тех областях, которые египтяне когда-то называли «убогий Куш»?

— Резьба, — ответил Деметрий. — Поделки ремесленников, самые разные. Страусиные яйца, на которых тонкими лезвиями вырезаны лица демонов бури. Разукрашенные деревянные палочки — женщины в верховьях Нила вставляют их себе в нос или в губу. Богатые афинянки хотели бы застегивать ими свои наряды.

— Понятно. — Клеопатра пожала плечами. — А животные?

— Ловцы обеспечивают пополнение для арены. Но есть богатые люди, которые не желают смотреть бои, а хотят любоваться животными, воспитывать дома молодых зверей, играть с ними и дрессировать их.

— Держать слонят, чтобы они поливали хозяйку дома из своего хобота, когда ей станет слишком жарко на террасе? Или львят, при случае избавляющих рабовладельцев от лишних детей рабов, когда те вздумают пощекотать милых зверушек? — Она криво усмехнулась.

— Даже ядовитых змей, которых македонские княгини в Египте используют для решения определенных проблем.

Клеопатра негромко рассмеялась.

— Хорошо. Дальше.

— Спустя некоторое время я собрал достаточно заказов. Многие люди, пожелавшие иметь определенные вещи, оплатили покупку заранее.

— Они дают деньги вперед?

— Бывают сделки, когда платят заранее. Если инициатива принадлежит исключительно покупателю.

Она кивнула.

— Это мне понятно. Они дали тебе деньги, чтобы ты приобрел для них в убогом Куше вещи, которые необходимы для удовлетворения их особых страстей. Ну а как ты вообще стал заниматься подобными делами? У тебя что, есть представители в разных местах, скажем, в Массилии и в Риме, в Капуе и в Афинах…

— Даже в Таррако, в Томах и в Трапецосе. — Деметрий широко улыбнулся. — Но в Томах мало денег и мало вкуса.

Клеопатра вздохнула:

— Ах, вкус! Редкий товар. А не жил ли в Томах, если это можно назвать жизнью, один известный человек, который ощущал там нехватку вкуса?

— Ты имеешь в виду известного поэта, не так ли? Назона?

— Публий Овидий Назон^[12]. — Она произнесла это имя почти с благоговением.

— Есть люди, которые чувствуют себя хорошо только там, где они знают все. Может быть, поэты нуждаются в привычных вещах, окружении, во всем, что им знакомо. Мне этого мало. Мне нужны перемены.

— Вероятно, поэтому ты торговец, а не поэт. И может быть, по этой причине поэтов больше уважают?

— Ты считаешь, что любители поэзии не нуждаются в переменах и новых впечатлениях, которые пробуждали бы в них творческие силы?

— В определенных случаях.

— Когда-то, — сказал Деметрий, — было золотое время великих героев и королей. После этого пришло время великих поэтов, которые лишь описывали волнующую жизнь героев. Возможно, твой Насон не стал Гомером, потому что ему нечего было описывать?

Она удивленно подняла брови и молчала.

— О нет. Ему было о чем рассказать, вспомни: «Помоги мне, муза, воспеть деяния Юлия Гая^[13]». Или кровавую вражду между Марием^[14] и Суллой^[15], затяжной закат Эллады, страшный, кровавый, гораздо более растянутый во времени, чем падение Трои. Странствия Октавиана, превратившие его в Августа. Многое можно воспеть, правда.

— Ну и почему же он воспевал другое? Как ты считаешь?

Она молчала. Деметрий наклонился вперед.

— Из удобства. Из лености. Из лености духа. Он был не готов, не хотел и не был способен вобрать в себя неизведанное. Искусство любви — да. Превращения. Но что такое превращения в мире богов по сравнению с теми, что происходят в реальном мире? Разве превращение Октавиана в Августа не чудеснее, чем все эти метаморфозы с людьми, когда они становятся деревьями, животными и звездами?

— Леность? — Клеопатра размышляла. — Что такое эта леность? Отказ от перемещения тела в пространстве? А этот отказ, возможно, ведет к большей подвижности духа! — с пафосом заявила она.

— Который потом помогает описывать перемещения героических тел в пространстве? — Деметрий засмеялся. — Мне все это представляется более простым и жалким.

— Жалким? Овидий Назон?

— И другие. Да, они вызывают жалость. Их отказ самостоятельно познавать жизнь, которую они собираются описывать, их презрительное нежелание хотя бы посмотреть на мир, который они стремятся заключить в рамки стихов, на мир, созданный другими людьми, достоин только сожаления.

— Но не был бы мир более приятным местом пребывания для нас, смертных, если бы мы просто оставались дома, вместо того чтобы путешествовать и воевать?

Деметрий посмотрел на нее изучающим взглядом.

— Я не знаю, насколько тесны твои родственные связи с домом Птолемея, но не отправься он в поход вместе с Александром, ты наверняка сидела бы сейчас среди холмов Македонии и пасла коз.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Но разве это так уж плохо?

— Если бы торговцы не привозили из дальних стран лаванду, другие травы, специи для благовоний, ты, как и все пастушки, пахла бы козами.

Клеопатра задумалась.

— Но если бы лаванды и мирры не было бы ни у кого, то я бы и не знала, чего мне не хватает. А это не так уж страшно. Во всяком случае, переносимо.

— Твои любимые поэты могли бы тогда писать тоже только про коз и кустарники. Ничего о золотом руне, за которым Ясон ездил в такую даль, о Трое и Медее, об Антигоне и Федре.

Она посмотрела на свои руки и тихо вздохнула.

— А мои пальцы были бы сильными и мозолистыми, с обкусанными грязными ногтями. Ну ладно. Давай вернемся к твоим торговым путешествиям.

— И к твоему вопросу о том, как я построил свое дело. Я постараюсь быть кратким. Некоторые люди получают от своих отцов в наследство землю и меч, с помощью которого они могут защищать и расширять свои владения. Я же унаследовал от своего отца знания и связи. И деньги. Немного, но достаточно для начала, для того чтобы сохранять связи, приумножать знания и делать так, чтобы денег становилось больше.

Не вдаваясь в подробности, он рассказал о делах отца, который курсировал на корабле между Востоком и Грецией и менял изделия искусных гончаров и опытных кузнецов из Эллады на сезамовое масло, лечебные травы, коренья и пряности. Потом было два корабля, позже три. А когда отец погиб в морских волнах на своем седьмом корабле, Деметрий унаследовал все: корабли, связи, дома и склады. И ответственность за мать и трех младших сестер.

— Я вижу, тебя ни в чем не проведешь, — на лице Клеопатры появилась злая улыбка. — Мать и три сестры. Какая женщина смогла бы одурачить тебя?

— Любая. — Деметрий тоже улыбнулся.

— Ты уверен?

— Сознание, что любая женщина может меня надуть, способствует сохранению повышенной бдительности.

— Вот беда. Но продолжай. Я думаю, ты расширил дело отца?

— Расширил, кое-что изменил. Главный дом по-прежнему в Афинах. Точнее, в Пирее. Где же находиться дому торговца-морехода, как не в порту? Есть еще дома в Византионе, Риме, Александрии и Антиохии.

— У тебя, по-видимому, надежные люди. Такие, которым можно доверять.

Что прозвучало в ее голосе? Тоска? Зависть? Деметрий не смог уловить.

— Общие цели и взаимозависимость, при которой все хорошо зарабатывают, не следует путать с дружбой, — сказал он.

Княгиня покачала головой.

— Кому это лучше знать, как не мне? Значит, ты со своими людьми съездил далеко на юг, чтобы приобрести животных и резные украшения. А сейчас, в Адене?

Деметрий пожал плечами.

— По причинам, о которых я пока не догадываюсь, Хархаир решил обойтись со мной как с глупым мальчишкой. Я знаю, что ему нужно кое-что продать, но цены, предложенные им, мог бы заплатить только слабоумный. Поэтому в ближайшие дни я попытаюсь договориться с другими торговцами. Либо будет сделка и караван в Газу, либо не будет сделки, и тогда останется только корабль в Беренику. Или дальше, в Кану. Посмотрим.

— Если будет караван, мы бы с удовольствием присоединились. Каковы твои условия?

Деметрий осторожно отклонился назад, чтобы не упасть с табурета.

— Как обычно. Вы должны будете взять на себя все расходы, связанные непосредственно с вами. Вам придется либо самим покупать все — верблюдов, провиант, дрова и тому подобное, либо брать все у меня напрокат. Кроме этого, вы возьмете на себя часть расходов, необходимых на защиту от разбойников и для умиротворения таможенников.

— С разбойниками не предвидится больших затрат. Ведь Руфус и его люди хотят пойти с тобой.

— Их присутствие нам бы очень помогло, — Деметрий кивнул. — А теперь давай вернемся к началу нашего разговора. — Стараясь улыбаться не слишком насмешливо, он сказал: — Я до сих пор не знаю, кто вы, чего вы хотите, могу ли я доверять вам.

— Доверять? — Теперь ее голос прозвучал почти иронически. — Кому можно доверять? И для чего тебе нужно нам доверять?

— Мне бы очень хотелось быть уверенным в том, что ночью вы не превратитесь в фурий или в змей, а грудь спящего торговца не станет подходящими ножнами для ваших кинжалов.

Ее глаза превратились в узкие щелочки.

— Если ты считаешь, что княгиня из рода Птолемеев способна на такое… — Женщина говорила довольно спокойно, но он почувствовал, что Клеопатре с трудом удается сдерживать свой гнев.

— Позволь не согласиться. Существует ли на свете хоть одна гнусность, которую не совершили бы дочери и внучки твоего благородного предка со времени его смерти? Я допускаю, что у них были и добродетели. Но кто ты? Кто такие Таис, Глаука и Арсиноя? Что привело вас сюда? Почему вы покинули Египет? Куда вы направляетесь? И что вам там нужно?

— Я веду свое происхождение по боковой линии. — Теперь ее голос снова стал совершенно деловым. — У прадеда великой Клеопатры была сводная сестра. От нее происходит моя часть рода. Основная линия не вымерла, как все мы знаем. С тех пор как Египет путем наследования и войн попал в руки римлян, вопрос об основных и побочных линиях не имеет значения, если это касается власти. Но есть еще и богатства: золото, дворцы, ценные земли. Вот они-то и не дают покоя очень многим.

— И кому же?

Она раскинула руки.

— Спроси лучше — кто к ним равнодушен? Все преследуют свои цели: представители римской администрации, с удовольствием переехавшие бы в один из дворцов; преуспевающие торговцы, которым для полноты своего счастья не хватает только вот этого здания или вон того земельного участка; люди, деды которых были обижены кем-то из моих предков и которые считают, что они должны отыграться на мне за эти обиды во что бы то ни стало.

Княгиня замолчала. Ее лицо оставалось бесстрастным, но Деметрию показалось, будто ее глаза потускнели, а взгляд стал еще более холодным.

— Жизнь среди волков, — констатировал он.

Горький смех вырвался из ее уст.

— В Египте нет волков. И что волки по сравнению с людьми?

— Кто твои спутницы? Служанки? Рабыни?

— Помощницы, — ответила она. — Подчиненные подруги. Если такое бывает.

— Возможно, бывает и такое. Я не знаю, надо ли всегда дружить с равными себе. Это должно происходить само собой. Какая может быть дружба, если она не складывается?

Клеопатра снова посмотрела на него, и Деметрий увидел в ее глазах неподдельный интерес.

— Торговцев часто уличают в том, что они ничего не соображают, кроме их собственных дел, — заметила она.

— А что касается княгинь, — нашелся он, — то у них часто не наблюдается вообще никаких способностей к соображению. Но я надеюсь, что не все княгини одинаковы. И я знаю, что все торговцы разные.

— Прости. У меня сложилось неправильное мнение о тебе, — ответила женщина.

В ее голосе и взгляде была какая-то теплота, которая поразила его.

Ему было о чем подумать, когда он через некоторое время покинул террасу. Он не обращал внимания ни на дорогу, ни на жителей Адена, которые шли по своим повседневным делам. Все рассказанное Клеопатрой казалось ему и правдивой историей, и правдоподобной ложью. Деметрию было трудно выбрать один из этих двух вариантов. Княжеская дочь, с детства привыкшая к угрозам врагов, хорошо воспитанная, обученная защищаться с оружием в руках, ранить словами, убивать голыми руками… Ее спутницы, обладавшие теми же качествами. Преследователи. Бегство. И желание обратиться за помощью к человеку, который сможет устранить совершенную несправедливость и предотвратить грядущую. К Понтию Пилату, прокуратору Иудеи.

По пути из Рима к месту службы Пилат действительно провел некоторое время в Александрии. Там была большая еврейская община, очень влиятельная, которая, возможно, уже тогда немного подготовила прокуратора к испытаниям, выпавшим на его долю. Рассказ Клеопатры был не совсем точен, но Деметрий счел неприличным расспрашивать о подробностях. Однако было ясно, что этот могущественный человек не только нашел убежище в постели Клеопатры, но к тому же получил удовольствие.

По словам княгини, в Александрии ей ничего не угрожало. Но ее имения находились далеко на юге, возле Коптоса, а путь к друзьям и помощникам, к влиянию и защите был перекрыт преследователями. Поэтому из Коптоса ей некуда больше было бежать, кроме как через пустыню в Беренику, на корабль. А единственный корабль, который отправлялся в то время, шел не на север, а на юг, еще дальше от Палестины, от Понтия Пилата и от надежды на помощь.

Так все было по ее словам. В голове Деметрия промелькнула мысль, что за исповедью Клеопатры скрывается что-то другое. Но вспыхнувшая было искорка недоверия тут же погасла. Он решил, что вряд ли она стала бы ссылаться на римского прокуратора, который мог бы опровергнуть ее слова.

Сильные мира сего… Он, как грек, испытывал к римлянам смешанные чувства. Уважение, презрение, восхищение… Деметрий прошел через ворота и, стараясь скрываться от солнца в тени пальм, побрел к гостинице Рави. Был полдень. Здесь, между бухтой и северным краем города, не было видно никого. Только колеблющиеся в раскаленном воздухе точки на песчаной косе. Точки, которые могли быть людьми, или верблюдами, или духами песка.

Уголком глаза он заметил какую-то возню за стволами пальм, и в этот момент на него бросились трое мужчин. Он выхватил из-за пояса нож и с сожалением подумал, что у него нет щита. Кто мог послать этих людей? Хархаир? Мухтар?

В руках напавших Деметрий увидел искривленные кинжалы, их лица были закрыты масками. Он отбил два удара, уклонился от третьего. От четвертого спрятался за ствол пальмы. Следующий удар чуть не пришелся ему в ухо. Но один все-таки достиг цели, оставив кровавый след на левом предплечье.

И вдруг он услышал рев, голоса мужчин, которые оказались не точками на фоне знойного марева, а римлянами. Они бежали к нему с косы. Сквозь красноватую пелену, застилавшую глаза, Деметрий увидел, как блеснуло полуденное солнце на лезвии короткого меча. Блеснуло и погасло, когда мужчина с мечом оказался в тени.

Напавшие на него незнакомцы отошли, постояли какое-то время, а потом бросились бежать. Он опустил правую руку, в которой сжимал нож, посмотрел на левое предплечье в запекшейся крови и услышал голос Руфуса:

— Кажется, ты нажил себе врагов.

VII ПИСЬМО СЕСТРЫ К БРАТУ

…передай Оресту о моем и о его горе: в каких одеждах и в какой грязи я вынужден здесь пребывать, под какой крышей я вынужден здесь жить.

Эврипид

Я не знаю, когда ты получишь это письмо. Я даже не знаю, когда я смогу переслать его с кем-то. С кем-то, кто живет вблизи от твоего дома. Из-за постоянного недоверия к окружающим я не хочу просить кого-либо об этой услуге.

Я очень одинока. И в то же время я никогда не бываю одна. Всегда рядом со мной одна из моих спутниц. Я не знаю — то ли они сговорились, то ли все это происходит случайно. Быть может, кто-то из них думает о том же, что и я, или пишет подобное письмо, передавая кому-то свои мысли обо мне.

Наше путешествие длится уже несколько недель, но мне до сих пор не очень понятно, что же, собственно, является целью этой женщины. Естественно, она стремится в Палестину. Но почему, Каковы ее намерения? Все высказывания по этому поводу, которые я до сих пор слышала, весьма противоречивы и не проясняют ситуацию. Может быть, и нет никакой цели, а просто ей необходимо убежать от невзгод, которые преследовали ее раньше. Разве не может быть целью желание удалиться? Но сумеет ли женщина, одна, без денег, устроить это?

Я надеялась, мой брат, получить от тебя известие здесь, в Аравии, в Эудемоне, который местные жители называют Аден, так как мое письмо из Коптоса уже должно было до тебя дойти. Я не могу сосчитать дни. Наверное, сбилась со счета во время морского путешествия. Потеряла несколько дней по пути из Береники сюда. Удалось ли тебе узнать что-нибудь об этой истории и правду о княгине?

Возможно, она действительно княгиня. Ведет себя как княгиня, обладает знаниями, которые соответствуют ее титулу. Но есть во всем этом что-то странное. Я не вращалась в ее кругах в Александрии. А когда у нее возникла любовная связь с прокуратором Иудеи, я была в Киренах. Позже в Мемфисе. Так что я ничего не могу знать достоверно.

Хуже всего недоверие. Каждый день и каждую ночь, сначала в Египте, потом на корабле, а теперь здесь, на Аравийском побережье, в гостинице. Невыносимо изо дня в день находиться с тремя женщинами, не зная, те ли они, за кого себя выдают. Я постоянно спрашиваю себя, мучаются ли они такими же сомнениями по отношению ко мне. Кажется, я начинаю повторяться.

История княгини тоже повторяется. Каждый раз с небольшими отклонениями, которые меня веселят и одновременно пугают, усиливая мое недоверие. Когда мы покидали Коптос, ей было двадцать девять. Теперь, спустя более двух месяцев, ей двадцать шесть. Когда-то у нее был дом и участок земли недалеко от Коптоса. По дороге она рассказывала о небольшом дворце возле Крокодилон-полиса и своей доле в делах в Наукратисе. Незадолго до того как мы добрались до Береники (часть этого пути мы проделали ночью, спасаясь, с одной стороны, от преследователей, а с другой — от жары, которая вблизи Коптоса невыносима даже осенью), так вот, перед самой Береникой, во время привала у колодца, она долго смотрела на звезды, как это делают мореходы. Потом вздохнула, посмотрела на север и грустно произнесла: «О барханы юности, песчаные пути родины!»

Больше она ничего не захотела говорить, хотя одна из женщин просила ее рассказать подробнее. Позже я обратилась к владельцу одного из питейных заведений, что находится севернее той дороги, и он сообщил мне, что там только старые заброшенные каменоломни и шахты.

Кроме возраста, она изменила некоторые детали повествования. То ли намеренно, чтобы нас запутать, то ли случайно, потому что иногда она не помнит того, что рассказывала раньше. В любом случае она лжет: человек не может так быстро забыть события, если он их действительно пережил. Княгиня делится воспоминаниями о днях своего детства в Александрии, потом о временах в Нумидии, иногда в Мавритании. Как утверждает эта женщина, ее отец был внучатым племянником великой Клеопатры, имя которой она носит. По дороге сюда он постепенно превратился в сына Клеопатры. Между делом она вспоминает о более ранних событиях, но уже в Риме.

Александр Гелий, ребенок Клеопатры и Марка Антония? Его сестра-близнец Клеопатра Селена была отдана Августом в жены Иубе, правителю Мавритании. Девять лет назад Иуба умер, и теперь там правит его сын Птолемей. Получается, что моя княгиня является внучкой великой Клеопатры и Марка Антония? А кто тогда ее мать? И почему она не живет при дворе своего двоюродного брата или хотя бы где-нибудь недалеко от него, в Мавритании?

Я спрашиваю себя и тебя, брат мой, что могло погнать родственницу короля Мавритании назад, в Египет? Дороги детства в пустыне севернее Береники? А что знают остальные две женщины?

Если она действительно княгиня, то наряду с этим возникают еще другие вопросы. Если же нет — и вероятность этого все уменьшается, — то вопросов становится еще больше. Кто она, чего она хочет, к чему это бегство из Коптоса в Беренику и через море в Аравию, в Эудемон? Какие шаги она предпримет дальше? Какова ее истинная цель? Была ли у нее любовная связь с Понтием Пилатом? Если это так, поможет ли он ей? А если этой связи не было, то чего же она хочет от него?

Я боюсь, что наскучила тебе бессмысленными повторами. Такое чувство, будто я разговариваю сама с собой.

Ты можешь себе представить, что значит быть здесь, на юге Аравии, в одиночестве, в качестве македонской египтянки и подданной Августа Тиберия? В одиночестве среди арабов, среди чужих мне женщин? Я не могу даже свободно написать письмо и вынуждена тайком наносить знаки на этот папирус. Мне хотя бы узнать, получил ли ты мое предыдущее письмо! Слышу шаги. Вынуждена прерваться.

Наконец снова могу писать. Прочла то, что написала раньше, и у меня двойственное чувство. Все это звучит как излияния девочки, которая строит из себя взрослую женщину. Жалобы, за которыми едва просматриваются обрывки мыслей.

Я все еще одна, брат, я боюсь, я беспомощна. Женщины рядом со мной могут быть и соловьями, и муренами. И еще: неизвестность пугает не меньше, чем одиночество.

Впрочем, я все-таки знаю, что ожидает нас в ближайшее время. Мы присоединимся к каравану, который идет на север, в Газу. Но с тех пор как я прервала письмо, произошло кое-что, о чем я хочу коротко сообщить. Коротко, потому что подробности ничего не прояснят.

Здесь, в Аравии, в Эудемоне, есть небольшой римский гарнизон. Центурион и тридцать шесть солдат, подчиненные прокуратору Египта. Настоящие римляне, из Италии. Зачем они здесь?

Центурион, некто Валерий Руфус, без сомнения, благородного происхождения. Он превосходно говорит по-гречески, немного по-египетски и довольно бегло по-арабски, если я могу положиться на свои впечатления. Человек, который, успешно продвигаясь по службе, мог бы сделать карьеру в империи, служит простым центурионом. В его подчинении находится даже не когорта, а эти несколько воинов.

Княгиня была у римлян четыре или пять раз. Каждый раз она просила одну из нас сопроводить ее. У меня было ощущение, что оставшиеся дома завидовали тем, кто отправился с ней. Но я не просила, чтобы она взяла меня с собой, поэтому мне неизвестны причины этой зависти.

Как видишь, опять я себе что-то воображаю. Но не странно ли, что только одну из трех приглашают на встречу с легионерами?

Непонятно также, зачем княгиня из рода Птолемеев вызвалась участвовать в сомнительном мероприятии, устроенном аденскими торговцами. По каким-то причинам римляне должны покинуть Эудемон Аравийский. Напоследок они рискнули выставить себя на посмешище, себя и Рим. Неужели Рим так велик и могуществен, что не может стать посмешищем? Как бы там ни было, римляне приняли участие в гонке: несколько команд по четыре человека в каждой несли в паланкине женщину. И римляне несли мою госпожу! К всеобщему изумлению, они выиграли гонку.

Кроме центуриона Руфуса, на римлян поставил только один человек, торговец по имени Деметрий, который прибыл сюда недавно. Именно этот человек организует караван. С ним собираемся ехать не только мы, но и римляне. Деметрий приходил в гостиницу, чтобы поговорить с княгиней. Она сама попросила его об этом. Я присутствовала при разговоре. Беседа Клеопатры с торговцем показалась мне странной. Очевидно, я многое нахожу странным, хотя едва ли ошибаюсь. Я узнала, что Деметрий сначала побывал в верховьях Нила, где приобретал животных и какие-то предметы для богатых римлян и афинян.

Он производит впечатление дружелюбного человека и вызывает симпатию. Во всяком случае, благодаря ему у меня исчезли некоторые вопросы и сомнения, хотя и осталось двойственное впечатление от встречи с ним. Преуспевающий торговец, заключающий сделки с партнерами из дальних стран, дружески расположенный и немного наивный. Но разве открытость и наивность сопутствуют успеху в торговле?

Мы должны отправиться с его караваном на север. Я надеюсь, что мне удастся передать с кем-нибудь это письмо. Возможно, в гавани еще стоит корабль, на котором прибыл Деметрий из Береники. Если это так, то вскоре ты получишь этот свиток.

Говорят, что каравану понадобится восемьдесят дней, чтобы добраться до государства набатеев. Я буду искать весточки от тебя в Леуке Коме. Лучше всего у командующего тамошними римскими пограничными отрядами. Постарайся написать мне и найти ответы на некоторые мои вопросы.

Еще лучше было бы для меня, если бы ты смог где-нибудь раздобыть золота и приехать в Леуке Коме, чтобы встретиться со мной и забрать меня оттуда. Потому что твоя сестра, служанка княгини, не может бежать самостоятельно. А другие средства, которые остаются женщине, противны мне. По крайней мере, до сих пор. Руфуса я бы еще стерпела, но он и княгиня нашли между собой общий язык. Деметрий? Нужно еще посмотреть, каков он на самом деле. Я знаю, ты не станешь презирать меня, если я пойду по такому пути. Вернее, если я сумею осилить такой путь. Я все еще спрашиваю себя, какие беспощадные божества привели меня в Мемфисе на службу к этой княгине, когда я искала работу и крышу над головой. Если бы только наш отец тогда не рискнул и не потерял все! Тогда бы тебе не пришлось присматривать за рабами, занятыми на строительстве дешевых домов. А я бы не оказалась в этой унизительной роли.

А может быть, все к лучшему. Я говорю это сейчас с легкой улыбкой. Я путешествую, подвергаюсь опасностям, вокруг меня все чужое и множество загадок. Насколько это лучше, чем вдали от родного дома рожать детей нелюбимому супругу!

VIII КАРАВАН ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПУТЬ

Первенец наследует как королевскую власть, так и другие почетные должности. Состояние принадлежит всем родственникам вместе, но распоряжается им самый старший. На всех одна жена. Вошедший первым совокупляется с ней, после того как он поставил свой посох перед дверью (обычай таков, что каждый должен ходить с посохом). Ночь она проводит с самым старшим. Дети у них общие. Нарушитель семейных уз карается смертью. Но нарушителем может быть только человек из другого рода. Дочь одного из королей, чудо красоты, имевшая пятнадцать братьев, которые все ее любили и непрерывно друг за другом к ней ходили, так устала, что решила прибегнуть к хитрости. Она сделала посохи, которые походили на посохи ее братьев, и, как только один из них уходил от нее, ставила перед дверью посох, похожий на его, а после этого другой, но при этом следила, чтобы посох пришедшего не был похож на его собственный. Но когда однажды все были на рынке, а один из братьев пошел к ней и увидел, что перед ее дверью стоит посох, он подумал, что у нее кто-то есть. Зная, что все братья на рынке, он заподозрил, что у нее нарушитель семейных уз, и тут же побежал к отцу. Приведя отца, он обнаружил, что зря обвинил сестру в неверности.

Страбон

— Этого верблюда, — сказал Рави, — оседлал Деметрий Преждевременный. — Он подергал за веревки. Несколько тюков отвязались и с глухим звуком упали на песок.

Мелеагр, которому было поручено наблюдать за погрузкой, застонал и стал искать глазами виноватого, одного из погонщиков.

— Я изрежу его на мелкие кусочки, — пробурчал он.

Деметрий неподалеку разговаривал с Руфусом о легионерах и их приспособленности к жизни в пустыне. Он посмотрел через плечо и сказал:

— Это не я. Кроме того, меня трудно порезать на мелкие кусочки.

— Режь тебя или нет, все равно ты несъедобный, — хмыкнул Рави.

— Мы так до сих пор ничего и не знаем о происхождении его прозвища, — заметил Мелеагр, помогая Рави снова закрепить груз. — Насколько он преждевременен?

Мимо прошлепал Микинес с коромыслом на плече.

— Может быть, от него сбежала женщина? — усмехнулся он.

— О его умении обращаться с женщинами мне ничего не известно, — ответил Рави. — Но ему всегда странным образом удавалось появляться в Адене в самый неподходящий момент. Но еще более странно, что этот неподходящий момент всегда оказывался для него самым что ни на есть подходящим. Как ему это удается, просто удивительно.

Мелеагр разочарованно произнес:

— И это все? А я думал, за этим прозвищем кроется какая-то забавная история.

Деметрию, однако, события последних дней показались достаточно интересными: прибытие не ко времени, гонки паланкинов, римляне и египтянки, поведение Хархаира. И тот факт, что Рави все-таки оказался прав, предсказав скорую отправку каравана в путь. С римлянами, египтянками, с Опитером Перперной, которого Деметрий выиграл на гонках, с выгодно купленными товарами. И с еще одним невероятным попутчиком и его свитой.

Он никак не мог понять, почему все так сложилось. После того как на него напали, Руфус и двое его воинов проводили его к Рави.

— Непонятно, кому ты мог помешать, — сказал Леонид, который пытался сообразить, в каких частях нужно смешать пиво и вино, чтобы прийти в относительно нормальное состояние после бурно проведенной ночи. Он хотел сам перевязать Деметрия, но потом поручил это дело одной из девушек Рави. Леонид задавал глупые вопросы, Деметрий не менее глупо отвечал, а девушка хихикала. В это время римлянин и индиец шепотом переговаривались между собой.

Рави принес Деметрию вина, сильно разбавленного водой, «чтобы восполнить потерю крови в необходимой концентрации». Обсудив детали нападения и высказав самые нелепые предположения относительно заказчиков и их мотивов, Деметрий поведал им о своих разговорах с Хархаиром и Клеопатрой.

— С этой женщиной можно договориться, — сказал Руфус. Потом он повернулся к своим воинам: — Нет, никакого вина. Иначе вы после обеда будете не в себе. Что тогда подумают арабы?

— То, что они всегда думают. Что римляне сумасшедшие, — хихикнул Леонид. С чашей, наполненной жуткой смесью напитков, он подсел к легионерам и повторил им на латыни: — «Delirant Romani».

— Ты можешь что-нибудь придумать? — Рави потерся спиной об одну из грубых опор, несущих потолок зала, и посмотрел на римлянина.

— Раз мы хотим ехать с караваном, — ответил Руфус, — то надо что-то решать. Если Деметрий не отправится в путь, мы тоже потеряем время. Но чем бы пригрозить этим местным торговцам?

Рави хмыкнул.

— Скажи им просто, что ты не только останешься здесь, но и позаботишься о том, чтобы римский гарнизон был усилен.

— Я не знаю…

— Я тоже не знаю. — Индиец потер правую щеку. — Но если тебе что-нибудь придет в голову, скажи им заодно, чтобы кто-нибудь выкупил у меня это заведение. Иначе будет опаснее вдвойне.

— Как так случилось, — спросил Деметрий на латыни так громко, чтобы его могли слышать римские воины, — что эта княгиня позволила вам нести себя в паланкине?

Один из легионеров рассмеялся:

— Мы сделали ей комплимент, сказав, какая она красивая и легкая.

— И были очень удивлены, когда она согласилась, — добавил другой.

Руфус подергал себя за мочку уха. Потом принялся объяснять:

— По ее словам, ей, как представительнице рода Птолемеев, было бы приятно, если бы ее подданные несли ее в паланкине. С тех пор как мы, злые римляне, забрали у ее любимых македонцев землю, которую они не хотели отдавать египтянам, ее и ей подобных никто больше не носит в паланкинах. Я думаю, что княгине было просто приятно, что ее несли римляне. В кои-то веки.

— Ты хочешь сказать, что она обладает чувством юмора? — Деметрий наморщил лоб. — Я этого не заметил.

— Как скучна была бы жизнь без сюрпризов!

Руфус еще раз вполголоса обменялся парой слов с Рави. Потом, сделав знак своим людям, ушел с ними. Деметрий не знал, куда отправились римляне, но позже был несказанно удивлен тем, что им удалось сделать.

На следующее утро появился заведующий складами Хархаира. Или один из них. Деметрий предположил, что у Хархаира их было несколько, потому что магнат больше не мог и не хотел сам обо всем заботиться.

До его прихода Рави поставил небольшой стол под пальмами перед своим заведением. Деметрий расположился за столом, пил смесь из холодного отвара трав и сока и слушал фантастические рассказы Прексаспа о парфянских прибрежных землях. Перперна сидел на корточках, прислонясь к пальме. Когда Деметрий попросил его рассказать немного о себе, тот отрицательно покачал головой.

— Если можно, позже, господин. Я твой выигрыш, твой раб и, конечно, не имею права тебе возражать, но…

Из уст Деметрия вырвалось недовольное ворчание:

— Ты можешь работать? В твоем возрасте, с одной рукой?

Перперна кивнул. Слабая улыбка промелькнула на его губах. Деметрию она показалась улыбкой вора, который что-то украл и делает вид, что у него ничего нет.

— Могу, господин. Почему ты спросил об этом?

— Будучи эллином, я невысокого мнения о римлянах. Они хотят быть властителями мира, но они варвары. А как рабы они вообще никто. Ты свободен, «выигрыш». Если будет караван, нам нужны будут погонщики и слуги. А если нет? — Он пожал плечами. — Тогда посмотрим.

Перперна открыл рот, чтобы что-то сказать. Но как раз в этот момент и появился человек от Хархаира, мужчина среднего возраста. Он был одет во все белое. Его сопровождали два белых и два чернокожих раба, которые несли тюки и корзины. В правой руке гость держал посох, который затем прислонил к столу. Из-под левого локтя он достал толстый свиток папируса.

— Благородный Деметрий! — Заведующий складами слегка поклонился. Этот поклон явился едва заметной данью вежливости. Презрение к чужеземцу из ненавистной империи он подчеркнул тем, что в ту же секунду выпрямил спину. — Благосклонный Хархаир поручил мне сообщить тебе цены и принести товары для пробы.

— Можно задать тебе вопрос? — обратился к нему Деметрий, но потом сделал отрицательный жест рукой.

Человек, имени которого он не знал, вряд ли смог бы рассказать ему, почему Хархаир на старости лет стал таким нерешительным и что же скрывалось за разговором между Деметрием и торговцем.

Когда Деметрий развернул свиток, он увидел, что цены, так поразившие его своей неоправданностью в прошлый раз, теперь были более чем приемлемы. Он пробежал глазами список. Некоторые пункты прочел внимательнее, поглядывая время от времени на заведующего складами, который, скрестив руки на груди, смотрел на север, в сторону бухты.

— Если качество товаров так же порадует мое сердце, как этот папирус порадовал мои глаза, то мы, наверное, договоримся, — сказал Деметрий.

С почти пренебрежительной улыбкой заведующий повернулся к рабам и щелкнул пальцами. Те тут же начали развязывать тюки и вытаскивать кульки из корзин.

Деметрий подтолкнул Прексаспа.

— Пойди приведи Микинеса и Леонида. Их тонкое чутье сейчас необходимо.

И они стали проверять товары. Деметрий, Микинес, Леонид и Прексасп. В какой-то момент Деметрий обратил внимание на заинтересованные взгляды Перперны и жестом пригласил его к столу. Ладан и мирра — клейкие сгустки смолы, содержащие ценный аромат. Глиняные горшочки, накрытые кусками ткани, пропитанной воском. А в них мази, приготовленные лучшими мастерами южной Аравии. Другие горшки были наполнены растительными маслами, предназначенными для еды или для ухода за телом. Рыбная приправа, капельки которой достаточно, чтобы сделать любую подливку еще вкуснее. Платки и накидки из мягкой шерсти верблюжат. Странные фигурки, вырезанные из китовой кости. Перец, кассия, корица, имбирь, куркума. А кроме того, сапфиры, рубины и жемчуг. Все из Индии. Шелк из Китая…

— Хорошо, — устало сказал Деметрий.

— А как же, постарались! — Заведующий складами, который все это время неподвижно стоял возле стола, не захотев присесть даже на минуту, выразил некое подобие чувств: в его голосе прозвучало возмущение, смешанное с презрением.

Рабы, сидевшие под пальмами, удивленно посмотрели на него.

— Если остальные товары так же хороши, как и эти образцы, то мы сможем сторговаться.

— Когда ты хочешь их проверить?

— Где они находятся?

— В главном складе, на том берегу. — Заведующий складами взял посох и указал им на север, на противоположный берег бухты.

— Тогда мы придем туда приблизительно через два часа. Могу ли спросить еще кое о чем?

— Спрашивай.

— У тебя есть братья? У них тоже есть такие посохи?

Араб был явно изумлен. Потом, сжав губы, отрицательно покачал головой.

— У меня нет братьев, — сказал он. — А эти истории, которые у вас так популярны, можно было бы рассказывать в пустыне пятьсот лет назад. Но не сегодня и не в городах.

Когда они проверяли товар, выяснилось, что Перперна — сведущий человек с острым обонянием. Тем временем Мелеагр начал выбирать верблюдов и нанимать погонщиков и слуг из числа мужчин Адена, многие из которых искали работу. Лишь через пять дней Деметрий наконец был счастлив, Мелеагр доволен, а Перперна горд собой. Бывший раб, который знал в Адене почти каждого, подсказал Мелеагру, каких людей лучше нанять. Как выяснилось впоследствии, его рекомендации действительно пригодились.

Все это время римляне показывались лишь изредка, в основном по вечерам, у Рави. Деметрий без них не скучал, потому что был занят приготовлениями к дороге. Кроме того, он предполагал, что закрытие небольшой крепости, просуществовавшей двадцать пять лет, тоже требовало каких-то затрат труда и времени.

Однажды вечером, то ли на четвертый, то ли на пятый день, Рави преподнес ему неприятный сюрприз.

Индиец почти демонстративно отказался подсесть к нему за столик, хотя не был сильно занят. Правда, подготовка к отправлению каравана привела к тому, что в его заведение стали заходить не только те, кто собирался в дорогу, но и местные торговцы. Раньше они избегали закусочную чужестранца, каким для них всегда оставался Рави, несмотря на несколько десятков лет, прожитых им в Адене. Теперь же некоторые из них стали у него кое-что покупать, но Деметрий видел, что народу не так уж много, чтобы девушки Рави не могли справиться сами.

Когда большинство посетителей покинули заведение, индиец подошел к Деметрию, и тот понял, что Рави на самом деле его намеренно избегал. Он приблизился как-то странно. Не обычным шагом, а боком, как-то крадучись, будто не хотел, чтобы его видели.

— Как идут дела с подготовкой?

Деметрий допил свою чашу и протянул ее Рави, чтобы тот наполнил ее из кувшина. — Потихоньку все налаживается. Но что с тобой, как у тебя дела с гостиницей?

На лице Рави появилась вымученная улыбка.

— В том-то и дело. Появились некоторые проблемы.

— Говори.

— Не могу решиться.

Деметрий рассмеялся.

— Наверное, что-то страшное, раз тебе так трудно начать? Хочешь меня заранее подготовить к тому, что собираешься взять с собой драконов и крылатых ядовитых змей?

— Хуже. — Рави даже не пытался отреагировать на шутку.

Деметрий ждал, но его приятель молчал, поглядывая то на кувшин, то в свою чашу, то на сновавших мимо стола девушек.

— Ну выкладывай же наконец! Смелее!

— Да, сейчас. — Рави глубоко вздохнул. — Есть две трудности. Об одной тебе, наверное, уже рассказал Руфус.

— Нет. Пока я не догадываюсь, что ты имеешь в виду.

— Римляне не могут купить достаточно верблюдов.

— Почему это вдруг? Их же полно…

— Да, верблюдов полно. Но не все владельцы желают их продавать. Некоторые хотят оставить себе одного или даже двух. — По лицу Рави было видно, что он хорошо понимает неубедительность своих аргументов, несмотря на легкую иронию, сквозившую в его словах.

— Ну и что дальше?

— А дальше… Есть только одна возможность, и она тебе, я уверен, не понравится.

— Если ты будешь ходить вокруг да около, я окажусь в Газе раньше, чем ты договоришь.

Рави согласно кивнул.

— Твой кинжал наготове?

Деметрий взялся за пояс.

— Всегда.

— Будь добр, отложи его в сторону, пока я договорю.

— И не подумаю. — Деметрий вытащил оружие и направил острие клинка на Рави. — Или ты будешь говорить, или я вырежу тебе язык.

Несмотря на шутливый тон Деметрия, ответ Рави прозвучал так печально, будто он сообщал о чьей-то смерти:

— Кое-кто хочет купить мое заведение.

— Тогда тебе следовало бы смеяться, петь и танцевать.

— Ты так считаешь? — Рави погрузился в размышления. — Да, может быть, ты и прав. Но радоваться еще рано. — Сделав паузу, индиец продолжил: — Он хочет купить его не как гостиницу и питейное заведение, а под склад. Еще его привлекают источники воды.

— Уж лучше так, чем никак.

— И он же хочет продать римлянам верблюдов.

— Прекрасно. И почему же ты не поешь от счастья?

— Потому что он сделает все это при условии, если мы возьмем его с собой.

Деметрий сощурил глаза и, внимательно вглядевшись в лицо Рави, медленно произнес:

— Учитывая, с какими муками далось тебе признание, это может быть только особенно дорогой друг. Тут мне никто больше не приходит в голову, кроме Мухтара.

— Так точно, — почти шепотом сказал Рави.

Деметрий криво усмехнулся. После недолгого молчания он решился:

— Ну что ж… Держи его подальше от меня. Окружи его римлянами. Если у меня не будет с ним никаких дел…

У Рави, казалось, гора спала с плеч, но он осторожно предупредил:

— Во время столь длительного путешествия это будет нелегко.

— А ты постарайся.

— Попробую. — Индиец с готовностью кивнул.

— Ты уже позаботился о верблюде-вожаке?

— Позаботился.

Деметрий прищурил один глаз.

— Я думаю, для этой цели лучше всего подходят римляне.

Незадолго до рассвета были увязаны последние тюки. Караван тронулся — Деметрий и четверо его людей, Перперна, Клеопатра и три ее спутницы, Руфус и тридцать шесть воинов, Рави, глухонемая персиянка, которая не захотела оставаться, Нубо, два с половиной десятка погонщиков. И Мухтар с шестью вооруженными слугами.

Рави пристегнул небольшую амфору поверх остальных своих тюков и свертков. Когда Деметрий ее увидел, он громко пошутил, сказав, что там, наверное, особо хорошее вино или таинственная смесь пряностей, но Рави покачал головой и посмотрел на него мрачно и немного укоризненно.

— Урна с прахом моей жены, — смущенно пояснил он. — Я же не могу оставить ее в Адене. Арабы надругались бы над ее могилой.

Деметрий никогда не был знаком с супругой Рави. Она происходила из одной эфиопской народности, проживающей по ту сторону Красного моря, и умерла до того, как он побывал в Адене первый раз.

В первые дни путешествия не произошло ничего, достойного упоминания. Мухтар все время держался подальше от Деметрия, что радовало последнего. Клеопатра, Таис, Глаука и Арсиноя были сами по себе, хотя такое положение вещей Деметрий с удовольствием бы изменил. Правда, он хорошо понимал, что поначалу все были крайне утомлены ездой верхом по раскаленной зимней пустыне, среди скал, которые многократно увеличивали жару и силу солнечных лучей. Люди страдали от палящего солнца, непривычного сидения на верблюдах и постоянной необходимости слезать и идти пешком, чтобы не затекали ноги. Много сил уходило на собирание верблюжьего навоза, который жгли вместо дров. Так обычно делают все, кто вынужден долгое время находиться в пустыне. Дрова у них, конечно, были, но немного, и их надо было беречь на черный день. В начале путешествия даже опытным караванщикам приходилось заново привыкать к трудностям кочевой жизни.

И все-таки первые дни пути оказались самыми простыми. Дороги в королевстве геббанитов и дальше на севере, в древнем царстве сабатеев, были относительно хорошие. Вполне хватало источников воды. Да и постоянно опасаться нападения разбойников не приходилось. Король геббанитов в Томне, правитель в далекой Сабате и его наместники в более мелких городах заботились о безопасности. Это, естественно, обходилось дорого, потому что пошлины нужно было платить не только на границах государств, но и на таможнях отдельных провинций. Последнюю пошлину взимали римские таможенники.

Ладан, купленный со склада Хархаира за четыре обола (две трети драхмы) за фунт, при известной доле везения в Газе можно было продать за две с половиной драхмы, или пять динариев. В среднем на верблюда можно было нагрузить четыреста фунтов смолы. Но грузы распределялись по-другому. Каждый верблюд нес еще воду, дрова, провиант и другие товары, чтобы не случилось так, что заблудившийся и пропавший верблюд увез бы с собой всю мирру или все драгоценные камни.

Четыреста фунтов ладана стоили чуть более двухсот шестидесяти шести драхм в Адене, от девятисот до тысячи драхм в Газе, но в пути нужно было платить людям, кормить животных и потратить почти триста пятьдесят драхм на таможенные сборы за груз среднего качества на одном верблюде. Деметрий оставил много золота в Адене. Серебряные монеты нельзя было унести в необходимом количестве.

Мысли о деньгах, дорогах, таможнях и последующих возможностях сбыта — вот что занимало его в первые дни пути. К тому же каравану, как и любому большому объединению людей, нужно было время, чтобы все определились на своих местах и нашли общий язык друг с другом. Как говорил Деметрий, пришли в состояние гармонии. Он благодарил судьбу за то, что с ними шли дисциплинированные римляне. Руфус распределил их отдельными группами так, что они обеспечивали охрану, следили за порядком и устраняли мелкие трудности прежде, чем Деметрий начинал этим заниматься.

Остальное он откладывал на потом. Сложившееся положение вещей его устраивало, и ему не очень хотелось задаваться некоторыми вопросами. По крайней мере, не сейчас. Позже, к концу путешествия, если все будет хорошо, он собирался выяснить некоторые подробности. Поверив в историю Клеопатры только частично, он хотел узнать, что действительно было у нее на уме. Каким образом Валерий Руфус повлиял на Хархаира, чтобы тот продал товар? Что побудило Мухтара отправиться с ненавистными ему людьми из империи, которую он ненавидел ничуть не меньше, так далеко на север, в эту самую империю?

На третий день пути ноги Деметрия стали уставать меньше, и он вновь почувствовал себя опытным наездником. Вечером у костра из верблюжьего навоза он был достаточно бодрым, чтобы расспрашивать Перперну о подробностях его долгой подневольной жизни.

На этот раз старик не отказался отвечать на вопросы. Он прислонился боком к седлу, снятому с верблюда, левой рукой загреб пригоршню песка и стал медленно высыпать его сквозь пальцы.

— По песчинке за каждый потерянный день неприкаянной жизни, — сказал он с грустной улыбкой.

— Расскажи о своих потерях, — попросил Деметрий. — Но не забудь и про выигрыши.

— С чего начать? — Перперна огляделся вокруг. Микинес и Прексасп тоже устроились у костра. Леонид и Мелеагр прогуливались по лагерю. Одна из женщин стояла, прислонившись к скале, и, казалось, прислушивалась. В полумраке Деметрий не мог точно рассмотреть, кто это, но ему показалось, что это была Глаука.

От другого костра приближалась чья-то фигура. По осанке и уверенному шагу он узнал одного из римских воинов. Тот обратился к Деметрию:

— Господин, тебе нужен Руфус?

— Не нужен. Лучше передай ему, что Перперна сейчас будет рассказывать о приключениях римлянина в Аравии.

— Я скажу ему. — Легионер приложил руку к груди и удалился.

Долина, в которой караван остановился на привал, была узкая и длинная. В ней был колодец с солоноватой водой. Свет костров, разведенных довольно далеко друг от друга, не мешал наблюдать мерцание звезд над скалами.

— Может быть, еще кто-нибудь захочет послушать, — произнес Прексасп.

— Кто, например? — Перперна посмотрел на перса.

— Леонид и Мелеагр. Может быть, благородные женщины из Египта. — Прексасп усмехнулся. — Или даже Мухтар.

— Если ты так заботишься о них, — сказал Деметрий, — то я разрешаю тебе сходить к другим кострам и спросить.

Прексасп поднял руки, изобразив притворное отчаяние, и встал. Женщина, которую Деметрий принял за Глауку, ушла в темноту.

Рави поднялся.

— Я знаю все эти истории. — Он грустно улыбнулся. — Не хочется слушать их в тридцать четвертый раз.

— Ты преувеличиваешь, — поправил его Перперна. — В тридцать третий.

— Почему ты не сказал этого раньше? — Микинес указал на темную долину. — Раз ты все равно уходишь, то мог бы пройтись вместо Прексаспа.

— Кто захочет это слушать? — Рави покачал головой и медленно побрел от костра. Улыбался он или нет, никто не увидел.

Через некоторое время у костра появилось еще несколько любителей послушать. Деметрий видел не все лица, но, насколько он смог различить, пришли около десяти римлян с Руфусом, две египтянки, Леонид, Нубо и некоторые погонщики, понимавшие латинский язык.

Перперне явно льстило такое количество слушателей.

— И все это из интереса к моей ничтожной личности! — воскликнул он, театрально взмахнув здоровой рукой.

— Громче, ты, ничтожная личность! — крикнул кто-то.

Старик закряхтел, неторопливо поднялся и взобрался на камень высотой почти в человеческий рост.

— Так лучше? С чего же мне начать? Жизнь маленького мальчика в Риме никого не интересует. Даже если он сын знатного человека.

Кто-то откашлялся.

— Знатное происхождение не умаляет достоинств человека, — раздался грубоватый голос Руфуса.

— Это правда. Но оно мешает человеку делать полезные дела. Можно стать легатом или даже прокуратором. Как, например, Элий Галл, один из самых бесполезных людей, которых когда-либо произвел на свет Рим.

Опять послышался голос Руфуса, на этот раз без тени иронии:

— Придержи язык. Подумай, кого ты оскорбляешь.

— Болвана, — глухо рассмеялся Перперна. — Вы убедитесь в этом, выслушав мой рассказ. Более пятидесяти лет назад меня с учебной когортой послали в Египет. Едва я приехал туда, нас отправили еще дальше.

— Довольно поспешное решение. И куда же тебя отправили? — спросил Леонид.

— Представьте себе, в эти места. В походе, который Элий Галл предпринял против арабов, мы должны были исследовать особенности страны или, вернее сказать, многих арабских стран. Поэтому мне довелось узнать гораздо больше, чем я когда-либо мечтал.

— В связи с чем был организован поход на самом деле? — хриплый мужской голос был незнаком Деметрию. Возможно, это был один из погонщиков.

— Император Август послал Элия Галла, чтобы тот исследовал арабские и эфиопские земли. Как большинство людей, которым приходится выполнять за других грязную работу, я почти ничего не знал об истинной цели похода.

— Иначе бы ты по-другому рассказывал. — Казалось, Руфус хотел добавить что-то еще, но только недовольно пробурчал и умолк.

— Возможно. Я ведь не такой утонченный человек, как ты и этот болван Галл. Но вернемся к Августу. Он знал, что африканское побережье, южнее и юго-восточнее Египта называемое берегом троглодитов, простирается далеко на юг. Море, отделяющее арабов от троглодитов, там очень узкое.

— Это знал не только Август, — заметила одна из египтянок. — Мы, египетские македонцы, давно вели торговлю с жителями этих мест.

Женщина положила что-то в рот и жевала. Поэтому Деметрий не разобрал, которая из них вступила в разговор.

— Египтяне торговали задолго до вас, — возразил Перперна. — Но не будем об этом. Август, благородный властелин мира, имел намерение либо сделать эти народы друзьями и союзниками, либо покорить их. Ему, разумеется, было совсем не важно, что они всегда слыли богатыми, — язвительно произнес старик.

Руфус застонал.

— Пожалуйста, только не пытайся быть ироничным. Ты можешь говорить прямо?

Перперна протестующе замахал рукой.

— Если меня будут постоянно перебивать, то я не смогу толком ничего рассказать.

Он подождал, но Руфус ничего не ответил. Слушатели стали переговариваться вполголоса, некоторые перешептывались. Перперна откашлялся.

— Ладно, слушайте дальше. Повторяю: они слыли богатыми. Август исходил из того, что эти народы меняли свои пряности и драгоценные камни на золото и серебро и все монеты оседали у них. И никто, кроме тамошних купцов и мореходов, не имел права перевозить их товары. Итак, Август хотел либо приобрести богатых друзей, либо победить богатых врагов. Но как сделать другом того, кто явно не желает твоей дружбы?

— Спроси у римлян, — вмешался Деметрий. — Они называют это «умиротворением».

— Там, где раньше в цветущей стране жили и трудились люди, они создают пустыню, усеянную костьми, и называют это миром.

— Кто это сказал? — Руфус резко привстал и начал вертеть головой, ища женщину, которая произнесла эти смелые и справедливые, по мнению Деметрия, слова.

Никто не ответил. Наступила тишина.

— Жаль. — Руфус недовольно хмыкнул. — Хорошая фраза. Я бы с удовольствием ее процитировал, если бы снова оказался в Риме. Чтобы предупредить: «Нас раскусили».

— Ну да, — с сомнением произнес Перперна.

— Пожалуйста, продолжай, — послышались голоса мужчин и женщин.

— Хорошо, продолжаю. Август возлагал большие надежды на набатеев, своих друзей, которые пообещали во всем поддерживать его. Он послал в поход Элия Галла, который для дружеского визита был слишком хорошо вооружен, а для ведения войны слишком плохо управляем.

— Если ты не уверен, что тебе откроет сосед, то возьми с собой таран, — сказал со смехом Микинес.

— Силлейос — на латинском языке Силлеус — наместник короля набатеев в областях, которые находятся в Аравии, пообещал, что он проведет римлян. Проведет, обеспечит провиантом и водой, покажет дороги через пустыню. На этих условиях Галл предпринял поход. Но Силлеус нас бессовестно обманул.

— Но ведь он показал вам обещанные пути, не так ли? — спросил какой-то мужчина. — Иначе ты не попал бы в Аден.

— А разве мы собирались в Аден?

— Несколько римлян пришли туда даже на веслах. Чуть позже.

— Вернемся к Силлеусу. Эта черная набатейская свинья… Но он получил по заслугам.

— Откуда ты знаешь? — спросил Деметрий. — Ты же все это время был в Аравии.

— Слухом земля полнится. Кроме того, не забывай про моих дорогих земляков, которые, хоть и не захотели меня выкупить, время от времени делились со мной разными историями.

— Если твои россказни казались нам слишком уж невероятными, — проворчал один из легионеров. — Необходимая оборона.

— Ладно. Этот набатей Силлеус изощрялся в своем коварстве. Он не показал нам ни надежного морского пути вдоль побережья, ни верных сухопутных дорог. Он водил нас вдоль и поперек по пустыне непроходимыми тропами через пески и скалы, по голым скалистым берегам с рифами и отмелями, где не было портов.

— Вы что, на рифы пешком взбирались? Интересно было бы посмотреть…

Перперна буркнул что-то себе под нос.

— Нет, но… Первую ошибку совершил Элий Галл. Ему ни в коем случае нельзя было доверяться Силлеусу.

— Это была вторая ошибка, — возразила Глаука (или Таис?). — Первой ошибкой было то, что он использовал наши старые сухопутные и морские карты.

— Может быть. Но об этом я ничего не знаю. Третьей ошибкой Галла стал приказ построить большие корабли. Боевые корабли. А ведь война на море не была запланирована, да и не могла состояться. Мухтар здесь?

Кто-то из дальнего ряда сказал:

— К счастью, нет. А почему ты спрашиваешь?

— Я хотел напомнить, что у противника вообще не было боевых кораблей. Кроме того, арабы, а значит и Мухтар, даже на суше не воины, а прежде всего торговцы, не говоря уже о море.

— Мирных народов должно быть больше.

— Мирных? Если бы вы знали, как они обращаются с пленными римлянами.

— … которые пришли к ним с очень мирными целями, — с иронией произнес Деметрий, щелкнув языком. — Но продолжай.

— Итак, корабли. Элий Галл велел построить не менее восьмидесяти галер по двое и по трое гребцов на весло, а также барки. На это ушло немало времени. Несколько человек пытались отговорить его от этой затеи, но, как всегда, знатные римляне, хозяева мира, все знают лучше. Потом он понял, что совершил ошибку, и приказал построить сто тридцать грузовых судов. На них мы…

— Кто это «мы» и сколько вас было? — спросил, перебив его, Леонид.

— Десять тысяч солдат, римляне из Египта и союзных государств, в том числе пятьсот иудеев, посланных царем Иродом, и тысяча набатеев под предводительством Силлеуса. На этих кораблях мы вышли в море. Римлян сильно рвало от качки. Море штормило. А набатейские штурманы, как мы позже сообразили, посреди Красного моря повернули сначала на юг, а потом обратно, вместо того чтобы просто пересечь море. После всех страданий и бедствий на пятнадцатый день мы добрались до Леуке, крупного торгового центра в стране набатеев.

— Который мы все знаем, — вставил Деметрий. — Но… пятнадцать дней по морю? Чтобы добраться из Египта до Леуке? Это уж слишком.

— И при этом, — в голосе Перперны неожиданно прозвучало странное удовлетворение, — мы еще потеряли несколько кораблей вместе с экипажами. Только из-за штормов и рифов, а не из-за столкновений с врагами.

— И кто был виноват? — спросил Руфус и тут же сам ответил: — Силлеус! Коварство Силлеуса!

— Глупость Галла, который положился на Силлеуса. Этот высокопоставленный болван поверил ему, что войска не пройдут до Леуке по суше. А между тем купцы на верблюдах целыми караванами спокойно ходят из Леуке в Петру и обратно.

— Мы тоже надеемся пройти из Адена до Леуке, а потом дальше, — сказал мужчина, стоявший у края круга слушателей. А потом добавил: — Наверное, нам лучше не перебивать тебя своими репликами.

— А тебе, — посоветовал Перперне кто-то из погонщиков, — не стоит на них отвечать.

Старика действительно больше не перебивали. Время от времени слышался чей-то кашель. Иногда раздавался общий смех. Некоторые из слушателей уходили по своим делам. Кто-то отправлялся спать, так как интерес к рассказу уступал место желанию отдохнуть. Деметрий слушал Перперну и наблюдал, как одни люди сменяли других. Он заметил, что несколько человек после недолгого отсутствия возвратились к костру.

Перперна сопровождал свой рассказ выразительными жестами. Камень, на котором он сидел, находился достаточно близко от костра, так что его было хорошо видно всем.

Все эти козни Силлеуса, по словам Перперны, стали возможны, потому что король набатеев Ободас мало интересовался иностранными делами. Меньше всего внимания он уделял военным проблемам, что, по мнению рассказчика, стало «общей ошибкой всех арабских королей». Всеми делами заправлял наместник. Используя хитрость, коварство, подлость, ложь и обман (в этом месте кто-то закряхтел и сделал замечание по поводу бессмысленного употребления похожих слов, которые только мешают понять смысл рассказа), он чувствовал себя хозяином положения.

Перперна предположил, что Силлеус намеревался разведать страну и с помощью римлян завоевать некоторые аравийские города и народы, а позже, когда римские воины погибнут от голода, жажды, лишений, бедствий, болезней и прочих напастей, стать правителем этих завоеванных мест.

— Когда Галл высадился в Леуке, его войско уже страдало от язвенного стоматита и воспаления бедренных суставов — болезней, очень распространенных в тех краях.

— Язвенный стоматит? — переспросил Леонид. — А не приводит ли он с годами к словесному поносу?

Не обратив внимания на его слова, Перперна продолжал рассказывать о том, что у некоторых воинов из-за воды и трав был частичный паралич рта или бедер. Поэтому Элию Галлу пришлось провести в Леуке лето и зиму, чтобы вылечить больных.

— У нас, римлян, так заведено: у кого отменное здоровье, тот имеет право погибнуть в бою. Остальным суждено выжить, потому что их пока не ждут в подземном царстве.

Деметрий ожидал очередной реплики со стороны Руфуса, но тот промолчал.

— Из Леуке, — продолжал старик, — товары должны были переправляться в Петру, оттуда в Газу или в финикийские города. Если бы делами заправляли не Элий Галл и набатейские штурманы, то их можно было бы перевозить и через море, в Египет. Как это и происходит сейчас с товарами из Аравии и Индии: сначала в Миос Хормос по морю, потом по суше в Коптос, а оттуда вверх по течению Нила в Фивы или вниз по течению в Александрию.

— Спасибо, что просветил. Только я проделал этот путь уже раз семь или восемь, — фыркнул Микинес.

— Не все используют это преимущество, — сказал Перперна. — Если это вообще преимущество. Ты не можешь себе представить, сколько людей разменивают свой опыт на глупость.

— Ладно, продолжай!

— Из Леуке Галл с войском, «надежно» ведомый коварными проводниками, пошел по настолько «изобильным» местностям, что даже воду приходилось везти с собой на верблюдах. Поэтому лишь через много дней они попали в страну Аретаса, родственника короля Ободаса. Правда, Аретас дружелюбно принял Галла и сделал ему подарки. Но Силлеусу с помощью изощренно хитрых уловок удалось представить и эту страну почти недоступной из-за дорог. Он и его приспешники нашли труднопроходимые окольные пути, которыми давно никто не пользовался. В то время как современные дороги пролегали через плодородные местности, изобилующие маслом, фруктами и зерном, римляне пробирались там, где можно было достать лишь спельту, немного фиников и масла. Этот поход занял тридцать дней.

— Почему же вы так медленно шли? — спросил какой-то шутник.

— Что за глупый вопрос? — В голосе Перперны прозвучала обида.

— Вы бы тогда быстрее достигли своей цели.

— Кто в жару быстро бегает, тот раньше умирает, — поучительно заметил старик и продолжил: — Следующая страна, в которую пришло войско, была населена пастухами-кочевниками, то есть большей частью безлюдна. Она называлась Арарене, а князя звали Сабос. Не знаю, какой смысл быть князем пастухов-кочевников в пустыне. Наверное, даже философам пришлось бы хорошенько поломать голову, прежде чем высказаться по этому поводу.

Эту страну мы тоже прошли окольными путями, затратив на это пятьдесят дней. Наконец, мы добрались до города Неграна и попали в мирную и плодородную страну. Правитель бежал, а город был взят с первой атаки.

— Римляне! — крикнул кто-то. — Мирную и плодородную страну! Завоевали! Ну и ну!

— Оттуда через шесть дней мы достигли реки, такой мелководной, что ее название если и не ушло в песок, то просочилось из моей памяти. Там мы встретились с варварами.

— С кем? Ах, с нами! Это могли быть только мы.

— С их стороны погибли десять тысяч человек, а с нашей только двое, потому что эти люди совсем не умели воевать. Их обращение с оружием вызывало смех. У них были какие-то старинные луки, кривые копья, зазубренные мечи и никудышные пращи. Все, правда, прихватили с собой обоюдоострые топоры, которыми они махали налево и направо, но таким оружием можно было только заставить нас смеяться, как от щекотки.

Вскоре после этого войско завоевало также покинутый правителем город Аска. Оттуда мы пошли дальше, к городу Атрула. После того как Галл взял его без боя, он оставил там гарнизон и позаботился о пополнении запасов зерна и фиников. Далее мы достигли города Мариаба.

Он принадлежит народу рамманитов. Тогда им правил король Илазарус. Вероятно, это была столица древнего царства сабатеев. Мы атаковали и осаждали город шесть дней, но потом начали страдать от нехватки воды и вынуждены были прекратить осаду.

Хотя Деметрий и дал себе слово больше не перебивать Перперну, тут он не выдержал: — От нехватки воды? В Мариабе? Там, где было создано одно из величайших чудес света, огромное водохранилище и широко разветвленная сеть оросительных каналов?

Перперна махнул рукой, будто отгонял назойливую муху.

— Сегодня я это знаю, — пробурчал он. — Но тогда не знал. А если бы и знал, то от этого не было бы никакого толку. Элий Болван все еще полагался на этих свиней, набатейских проводников. Вероятно, им было известно о существовании водохранилища, но они преднамеренно ввели нас в заблуждение. Причина этого могла заключаться в следующем…

Деметрий ждал, но Перперна молчал.

Кто-то слева взмолился:

— Не томи нас. Расскажи наконец, что же это за причина.

Перперна откашлялся.

— Может быть, Силлеус и не хотел ничего плохого. Наверное, набатеи рассуждали так: «Римляне пришли и ушли, а арабы как были, так и останутся. С ними нам еще долго придется общаться».

— Он мог ошибаться, — сказал один из римлян.

— Возможно. Но вернемся к Элию. Он был тогда в двух днях пути от страны пряностей, как позже стало известно от пленных. Но тогда он этого не знал. Никто из нас не знал этого. Мы опять пошли плутать по пустыне, переходя из одной скалистой долины в следующую.

В этих блужданиях мы провели шесть месяцев. Только на обратном пути Галл понял, что мы стали жертвой заговора, и решил идти другой дорогой.

— Но… Без меня. — Из уст Перперны вырвался громкий вздох. — Я был ранен в небольшом сражении и попал в плен. Потом я все эти годы по крупицам собирал из воспоминаний очевидцев оставшуюся часть истории этого похода.

На девятый день войско снова оказалось в Негране, которую ранее взяли без боя, а оттуда на одиннадцатый день подошло к Семи Колодцам. Дальше путь лежал через мирную страну, где было достаточно пастбищ, садов и источников воды, к городу Эгра. Он находился уже в стране Ободаса и был расположен недалеко от моря.

На весь обратный путь им понадобилось всего шестьдесят дней, тогда как на дорогу туда они потратили шесть месяцев. Из Эгры войско за одиннадцать дней переправилось в Миос Хормос. Потом через пустыню в Коптос. С теми, кто остался в живых, Галл спустился по Нилу к Александрии. Многие умерли. Не от рук врагов, а от болезней, лишений, голода и плохих дорог. В боях погибли только семеро.

— Неужели так мало?

— Так говорят. — Перперна вздохнул. — Мне рассказывали, что кто-то так записал. Я знаю, что пали шестеро. Седьмой — это я.

— А что стало с этим предателем? — спросил один из погонщиков. — С Силлеусом или как его там?

— Он завел в пустыню десять тысяч римлян, — ответил Перперна, и в голосе его была слышна гордость. — Он надеялся, что они там пропадут. Но десять тысяч римских воинов не так-то легко погубить. Если нам приказывают тащить на себе свою долю съестных припасов и воды и при этом проходить по сорок миль в день, то мы это делаем. Некоторые не выдерживают нагрузки и умирают. Бывает и такое. Но ведь большинство людей умирает в постели. Так стоит ли из-за этого отказываться ложиться спать?

— Рассказывай про Силлеуса! — крикнул кто-то.

— Ах да… Он хотел нас погубить. Его доставили в Рим и обезглавили. Я считаю, что слишком быстро. Надо было уготовить ему медленную смерть, чтобы он разлагался живьем.

Где-то далеко, в верхней части долины, послышались голоса. Никто не обратил на это внимания.

— Что касается моих испытаний… — продолжил Перперна.

Вдруг один из воинов перебил его:

— Там что-то происходит.

Все насторожились, прислушиваясь к голосам людей, говоривших наперебой, но смысл слов нельзя было разобрать. Спотыкаясь и пыхтя, кто-то бежал к их костру. В свете пламени все увидели, что это Рави.

— Пойдем со мной, начальник каравана. — Его дыхание было учащенным и тяжелым. Лицо искажала гримаса отчаяния и страха.

Деметрий поднялся. Медленно, с таким ощущением, будто на его плечи давит груз во столько фунтов, сколько звезд в далеком неподвижном небе.

— Что случилось? — спросил он.

— В верхнем конце долины я обо что-то споткнулся в темноте. Пойдем. Возьми факел.

Леонид выдернул из костра полено и побежал впереди.

Возле скального выступа они нашли трупы Прексаспа и глухонемой персиянки. У него было перерезано горло, а ее, очевидно, задушили удавкой.

IX ДЕЯНИЯ И МЕЧТЫ АФЕРА

Если кто-то считает, что это требует больших затрат, усердия и труда, то он, безусловно, прав. Однако если он подумает о последствиях, которые угрожают городу, если он не захочет этого делать, то он обнаружит, что добровольное исполнение наших обязанностей имеет свои преимущества.

Демосфен

Возвращаясь назад, Афер выбрал другую дорогу, немного южнее. Пустыня там была такой же каменистой, но она принадлежала Десятиградью, государству десяти городов. Его более восьмидесяти лет назад создал Помпей, чтобы освободить жителей неиудейского происхождения, которых там было большинство, от владычества иудейских правителей и священнослужителей. И чтобы крепче привязать эту местность к Риму.

Сначала центурион ехал по песчаным пустошам, долинам и полным камней ущельям, по которым когда-то в незапамятные времена текли ручьи. Полагаясь на интуицию и сведения из карт, оставшиеся в памяти, он придерживался границы, утвержденной политиками и отрешенными от мира сего комнатными географами. Это была линия, существовавшая только на папирусе и в головах людей, придумавших ее. Мнимая граница, которой на практике ничего не соответствовало. Но она отделяла эллинизированные области от царства Филиппа на севере и от королевства набатеев на юге. Последние, однако, не признавали ее границей.

Сидя на лошади, которая несла его дальше, Афер размышлял о странных отношениях между правителями разных государств. Иудейские государственные мужи ревностно заботились о том, чтобы ни один из них не стал слишком могущественным. Они следили друг за другом, так что Риму не было нужды вмешиваться непосредственно. У набатеев были постоянные трения с арабами. С Римом они оказались так тесно связаны, что вынуждены были терпеть присутствие римского гарнизона и таможенников в своей важнейшей гавани, Леуке Коме. В обмен на гостеприимство римляне закрывали глаза на то, что деревни на юге Десятиградья вдруг становились набатейскими. Пусть лучше так, чем если бы они попали в руки тех, кто не принадлежал к империи. Например, арабов, которые были удачливыми торговцами, великолепными караванщиками, а также превосходными разбойниками.

Из всех людей, которые жили между Сирией и Египтом на границе империи, Аферу больше всего нравились жители Десятиградья. Они были самыми слабыми и не могли противостоять напору набатеев. Десять городов и многочисленные деревни Десятиградья не имели правителя, который мог бы послать своих подданных на войну. У них не было верховных жрецов^[16], которые обычно подстрекали своих верующих к убийству людей, поклоняющихся другим, но таким же, как и у всех, невидимым богам. Городские собрания этого не совсем обычного государства издавали законы, переняв и видоизменив афинское или римское право. Десять городов, в каждом из которых жили более тридцати тысяч человек, имели своих служителей закона, судей и пожарных. Как и повсюду, там случались поджоги, ссоры и убийства.

Их отличие состояло в том, что у них не было воинов и они не нападали на соседей. Практически беззащитные перед внешними врагами, жители Десятиградья постоянно подвергались риску быть уничтоженными. Кроме того, там нашли приют люди, которых не стали бы терпеть ни в одном государстве. Нигде Афер не видел столько провокаторов, беглых каторжников и разыскиваемых убийц, сколько их было в этой местности.

Мерно раскачиваясь в седле, Афер незаметно погрузился в приятную дрему, но мысли о таких вещах, как отсутствие правителя или наличие беспорядка, не оставляли его. В Десятиградье римские и парфянские шпионы могли обмениваться информацией, арабские и египетские конские барышники беспрепятственно соревновались в умении надуть покупателя. А если и были такие места, где Гектор и Ахилл^[17] могли бы мирно и спокойно посидеть в перерыве между боями, так это в каком-нибудь трактире в Гадаре или в публичном доме в Герасе.

Другой берег реки Иордан. Когда-то давно к нему относились иначе. Придя сюда из Египта после долгих странствий, евреи услышали из уст своего предводителя, что «по ту сторону реки Иордан» лежит Земля Обетованная. Позже, как рассказывали Аферу, это выражение стало обозначать рай, и тех, кто переходил Иордан, считали возвратившимися в лоно господне.

Теперь же, когда люди в Иудее говорили: «Он перешел через Иордан», все понимали, что речь идет о человеке, который променял послушание и добропорядочность на свободу беззакония. Через Иордан, в Десятиградье. И не имело значения, что часть этой страны находилась на западном берегу реки Иордан, что совет и судьи старались строго следить за соблюдением законов в городах. Кто туда уходил, тот становился мертвым и больше не существовал для тех, кто не мыслил себе жизни вне общины.

Вечером первого дня Афер из каменистой пустыни въехал в долину, покрытую зарослями искривленных колючих кустарников. Немного южнее от нее начиналась обработанная земля. Там лежали поля, пастбища и деревни Десятиградья. Но Афер предпочел остаться в одиночестве, решив не проводить ночь в гостинице или в каком-нибудь крестьянском сарае. Напоив и накормив лошадей, он снова связал им передние ноги и лег отдыхать в кустарнике. Он съел немного хлеба и вяленого мяса, попил воды и стал считать звезды. Их было неизмеримо больше, чем тех форм государственного устройства, которые ему были известны. Звезды были далеки и величественны и, вероятно, очень холодны. Афер подумал, что если существовали боги, то эти недосягаемые фонари были созданы ими. В отличие от государств, созданных людьми. Ушедшая в прошлое римская республика, принципат, древняя афинская демократия, деспотия восточных правителей, чудовищная, на его взгляд, жизнь со множеством ограничений под властью иудейских грамотеев и прочих теократов. Все это нагромождение всевозможных и невероятных форм совместного проживания в условиях жары и взаимного отвращения…

У него не оставалось ничего, кроме надежды, что после выполнения своего долга его повысят по службе. Переведут куда-нибудь в более высокие слои все той же жаркой, бурлящей, убийственной суеты. Продвижение и притеснение. Служба для Рима или для Ирода Антипы. И только после этого, возможно, служба в Риме. Но действительно ли Рим лучше, чем пустыня, Десятиградье, иудейское царство или — почему бы и нет — римская провинция Иудея?

Он спал очень тревожно и не мог понять причину своего беспокойства. Стояла тишина. Не было слышно ни шороха ночных насекомых, ни громких криков животных. На месте, которое он выбрал для сна, не было острых камней. Тем не менее он все время просыпался, смотрел на освещенные лунным светом кустарники и погружался в мрачную бездну своих мыслей.

Его сон был как одеяло с заплатами и прорехами. Забравшись под него и глядя в одну из дыр, он видел обрывки странных снов. В череде коротких сновидений появилось лицо женщины, и Афер едва успел узнать ее, потому что и этот сон был столь же мимолетен, как и другие. Женщина из Магдалы.

В последний раз он проезжал через эту покрытую кустарником долину приблизительно полтора года назад. Она находилась восточнее озера, которое Ирод Антипа и другие друзья римлян называли Тибериас, в честь императора. Остальным оно было известно как озеро Геннесар.

В одной из гостиниц неподалеку от Гиппоса он решил провести ночь. Людей было мало, никаких караванов, только несколько торговцев со своими помощниками. Хозяин, которого он знал давно, не показывался. Раб, две проститутки и еще одна женщина обслуживали постояльцев. Эта женщина, здешняя повариха, приготовила простое, но очень вкусное блюдо из пшена, лука, чечевицы и кусочков жареного мяса. Афер поел, выпил жидкого кисловатого пива, перебросился парой слов с рабом о погоде, о времени года, о последнем караване и вежливо отклонил предложение одной из проституток провести с ней время.

Он устал, но спать не хотелось. Афер решил записать свои наблюдения, сделанные в поездке, чтобы потом ничего не забыть в своих отчетах. То есть заняться скучным делом, чтобы легче было заснуть.

По его просьбе раб принес ему большую масляную лампу, потому что свет факелов на стенах был слишком тусклым, чтобы при нем можно было писать. Железным штифтом он выцарапывал на своих покрытых воском табличках непонятные для окружающих каракули. Афер отвлекся от своего занятия, когда один из гостей, торговец из Герасы, громко свистнул и на греческом языке сказал что-то насчет жарких бедер ночи.

Эти слова подвыпивший гость адресовал женщине, которая вышла из кухни. Как показалось Аферу, в ее ответной улыбке была легкая презрительность. Она скрестила на груди руки и сказала:

— Работа у кухонного огня достаточно жаркая, для того чтобы из любой степи сделать болото, будь то бедра или что иное. Вы хотите еще есть? — Она бегло говорила по-гречески, однако, по-видимому, ее родным языком был арамейский.

— Мы не хотим есть, мы хотим в твое болото.

— Ты из него не выберешься и утонешь. — Она кивнула торговцам и через все помещение направилась к Аферу.

Он смотрел на женщину, восхищаясь ее роскошными черными волосами и думая о том, что она делает в этой гостинице.

— Ты сыт? — спросила она, остановившись возле его стола.

— Кто бывает когда-либо сытым? Но я уже и не голоден. — Он улыбнулся и указал на свою чашу. — Могу ли я пригласить тебя на прохладительный напиток?

Она посмотрела на него оценивающим взглядом, и в это мгновение в ее темных глазах он увидел боль. А может быть, ему это только показалось. «Боль, — подумал он, — глубокая боль, она сидит в ней как заноза, как крючок». На смену этой мысли пришла другая: «Какое мне дело до этой женщины?» И все же он протянул руку и тихо сказал по-арамейски:

— Ты хочешь вернуться домой, не так ли? Куда?

Женщина внимательно посмотрела на него. В глазах ее стояли слезы. Она хотела что-то ответить, но опустила голову и провела рукой по лицу.

Когда Афер снова увидел ее глаза, они были сухие и настороженные.

— Кто ты? — спросила она.

— Один из тех, кто научился видеть человека насквозь, — пошутил он.

Она опустила веки и замерла, будто прислушиваясь к себе.

— Твой арамейский… Ты римлянин? — Потом она взмахнула кистями рук, как маленькая птичка, стряхивающая с крыльев воду и пытающаяся взлететь. — Римлянин или нет, — продолжала она, — человек и сын человека. — Женщина опустилась на табурет и положила руки на стол ладонями кверху, слегка согнув пальцы.

Теперь, незадолго до рассвета, когда было еще темно, он лежал в этом кустарнике на границе и вспоминал свой сон. Лицо женщины и… руки на столе. Во сне они превратились в когти птицы. Но не в острые когти хищной птицы. Когда он расположил обрывки сна в правильном порядке, то оказалось, что это ласковые когти раненой птицы, которая хотела бы взлететь, но у нее не было сил для первого взмаха. Для начала полета домой.

— Как тебе пришло в голову, что я хочу вернуться домой? — спросила она.

— Я увидел это в твоих глазах.

— Чтобы увидеть чужую боль, нужно быть очень зорким. Или пережить то же самое. А может, ты сам хочешь вернуться домой?

Вероятно, он улыбнулся. Сейчас он этого уже не помнил. В памяти осталось только то, что заговорил он не сразу, а подождал, пока раб принес две чаши освежающего пива и удалился.

— Разве все мы не хотим вернуться домой?

— Если у нас есть родина. — Она сделала глоток…

Он встрепенулся и открыл глаза, стараясь не засыпать. Нахлынувшие воспоминания о недавнем прошлом заставили его вновь пережить их. Казалось, будто все произошло только вчера. Кое-что отозвалось болью. Ему не хотелось это вспоминать.

— У вас, кажется, есть пословица, — сказала она. — Или поговорка. Где тебе хорошо, там и твой дом.

— Ubi bene, ibi patria. Да, но где нам хорошо?

— Там, где человек себя хорошо чувствует.

— А где человек чувствует себя хорошо? Что для этого нужно?

Пока чаши не были пусты, они беседовали о жизни, о том, что у разных людей разные потребности.

— Я из Магдалы.

Он закрыл глаза и снова как наяву услышал странное звучание ее голоса, когда она произносила название своего родного города.

— Это твоя родина?

— Родина там, куда человек стремится. Магдала — это место, откуда я сбежала.

Строгие родители, которые рано умерли, и еще более строгие родственники. Она стала нечистой из-за прикосновения одного чужеземца, воина. Грек, направлявшийся в какой-то римский опорный пункт, по пути чуть не умер от жажды в летнюю жару. Он хотел напиться из солоноватого озера, но она дала ему пресной воды. Его дыхание коснулось ее, его пальцы коснулись ее руки. Прикосновение к нечистому, к язычнику. Чтобы не подвергаться длительным и унизительным церемониям очищения, она сбежала.

— В моем теле было семь демонов. Шестерых из них я… отработала. — На ее лице появилась ироническая и в то же время печальная улыбка. То ли она сожалела о том, что демонов больше нет, то ли о том, что когда-то они завладели ею.

— А седьмой?

— Седьмого демона я хочу пока оставить при себе. Я думаю, он покинет меня, когда кое-что произойдет.

— Что же? То, что его прогонит?

— Что-то достаточно большое, хорошее и важное. Оно сможет занять его место, да и место остальных шестерых.

Афер смеялся, слушая ее объяснение.

— Ты ждешь, что тебя посетит бог? Или придет старость и все грехи забудутся? Не так ли?

— Поговорим о тебе. Где твоя родина?

— У меня нет родины. Дома, где я вырос, больше нет. Нового я еще не нашел.

— Нет жены? Нет детей?

— Разве воины, которыми командуешь, это дети? Разве дом, где живешь с одним слугой, это дом? Разве случайная проститутка — жена?

— Женщина, но не жена.

Он все еще не был уверен, что ему хочется иметь семью, жену, свой дом. О детях он вообще не думал. И если бы его через несколько лет действительно перевели в Рим, то жить там с римлянкой, местной, было бы, без сомнения, проще.

Первые предвестники утра появились на восточном горизонте. Афер накормил и напоил лошадей, съел остатки черствого хлеба и выпил немного воды. Он не выспался и чувствовал себя скверно. Головная боль напоминала о неприятных ночных размышлениях.

Его давно не посещали воспоминания о женщине из Магдалы. Он не хотел о ней думать. Тогда утром она ушла с ним. Последнего демона она надеялась победить на новом месте, и Кафар Нахум показался ей вполне подходящим для этого. Кроме того, ему нужна была повариха. Вернее, он убедил себя, что ему нужна повариха. В действительности же он просто воспылал страстью к этой красивой, самостоятельной, восстающей против всего еврейке. Дальше страсти дело не пошло. Через два дня после прибытия в Кафар Нахум она покинула его с сыном плотника, раввином Йегошуа.

Он поехал дальше через холмы на запад, к озеру, все время возвращаясь в мыслях к своим путаным снам. Почему именно в эту ночь ему приснилась женщина из Магдалы? Какова ее дальнейшая судьба? Раввин Йегошуа обычно останавливался поблизости от Кафар Нахума, но еврейские проповедники не входили в круг интересов и задач Афера. Кроме тех случаев, когда они подстрекалик беспорядкам, настраивали людей против царя или против римлян. Йегошуа этого не делал. Он вступал в споры с еврейскими учителями и священниками, но не был важной фигурой для Афера. Поэтому центурион не обращал внимания на него и его сторонников.

Продолжая свой путь, он решил думать о тех вещах, о которых ему положено было думать. О том, что происходит в крепости-оазисе Ао Хидис, о юном Хикаре и о старых князьях, о заботах Ирода Антипы, касающихся козней царя Филиппа… Но его мысли все время путались и возвращались к женщине, которую он желал, но которой никогда не обладал. Усмехнувшись про себя, он вдруг подумал, что она, возможно, овладела им и один из ее демонов посетил его этой ночью, чтобы напомнить ему об этом.

В Вифсаиде он решил немного отдохнуть. Хозяин гостиницы, который иногда поставлял ему сведения, ничего нового не сообщил. На северном берегу озера центурион перебросился парой слов с пограничниками Филиппа. Они знали друг друга, но им ничего не было известно ни о службе Афера, ни о его задачах, ни даже откуда он. Кафар Нахум находился недалеко отсюда. Афер достаточно часто пересекал границу, чтобы выпить с одним из военачальников Филиппа и обменяться сведениями о зачинщиках беспорядков, опасных для обеих сторон. Пограничники, наверное, думали, что он пересекал границу, когда на дежурстве была другая смена. В Кафар Нахуме он сначала поехал в крепость, чтобы оставить лошадей и разузнать, не произошло ли чего-нибудь важного в его отсутствие.

— Ничего значительного, — доложил Ксантипп. Долговязый сухощавый спартанец, заместитель Афера, как раз торговался с купцом, который привез слитки железа для крепостной оружейной кузницы. — Ничего, кроме этого пса, который хочет получить хорошее серебро за свое плохое железо.

Афер окинул взглядом повозку и сложенные на ней железные слитки.

— Пусть оружейный мастер проверит качество, — приказал он.

Ксантипп уперся руками в бедра.

— Как ты думаешь, что там сейчас происходит? — Он указал подбородком в сторону крепостной кузницы. Зловонный столб дыма поднимался над каменным зданием и портил вид вечернего неба.

— Чего ты тогда причитаешь?

— Я не причитаю. Я пытаюсь уговорить торговца быть терпеливым и подождать.

— Господин, — обратился к Аферу торговец. — Уже поздно, а у меня еще нет места для ночлега. Я не хочу стоять здесь и ждать, пока ваш кузнец соизволит что-то сказать.

— У нас есть место?

Ксантипп пожал плечами.

— За небольшую скидку мы могли бы разместить его в конюшне.

— Позаботься об этом. — Афер собрался уходить. — Если другого выхода нет…

— Подожди. — Ксантипп задержал его. — Тебя ждет посланец царя.

— Кто это?

— А ты как думаешь?

Афер вздохнул. Так как Ксантипп не стал называть имя гостя, он понял, что явился Никиас, старый критянин, отвечавший за сбор посланий и новостей, которые не должны были передаваться дальше.

— Где он?

— Сегодня его можно найти только в какой-нибудь пивной. Я думаю, ты можешь подождать до завтра.

— Ты знаешь, о чем идет речь?

Ксантипп сморщил нос.

— Слышишь, ты, — позвал он торговца железом. — Веди свою лошадь с телегой вон туда. — Он указал в сторону конюшни, рядом с которой с внутренней стороны крепостной стены стояли сараи и другие помещения.

Когда торговец с повозкой удалился, спартанец тихо сказал:

— Я думаю, древесина и то, что из нее получается. И можно ли сжечь результаты.

Афер втянул воздух через передние зубы.

— Может, поговорить с ним сейчас? Нет… лучше завтра.

Он сделал крюк, чтобы не идти мимо одной из пивных, которую особенно любил Никиас. Он снова размышлял о своих странных снах, о женщине из Магдалы и ее учителе.

Может быть, это был пророческий сон… «Древесиной» и «тем, что из нее получается» они называли сына плотника и его проповеди. «Сжечь результаты»?..

Он тихо присвистнул. Насколько он знал, Ирод Антипа находился в данный момент в крепости Махерос, восточнее Мертвого моря, где год назад он приказал обезглавить крестителя Иоанна. Как поговаривали в народе, для удовольствия своей дочери и, как хорошо знал Афер, на радость священникам и грамотеям. Если Никиас приехал по этому делу, то вполне возможно, что фарисеи^[18] снова сильно досаждали царю, требуя очередной казни непокорного. Например, бродячего проповедника, который несколько иначе толковал слова их бога. Йегошуа говорил, что суббота существует для людей, а не люди для субботы. Это было кощунством для тех, кто претендовал на монополию в толковании Священного писания. Афер подумал, что Йегошуа вполне может сказать, что бог существует для людей, а не люди для бога. Еще более страшное кощунство.

— О боги, — пробормотал он, почти подъезжая к своему дому. — Не могли бы вы избавить нас от богов?

«Еще более страшное кощунство», — повторил он про себя. В этой стране, как, впрочем, и в других областях империи, уже многие были казнены за гораздо меньшие провинности. Забиты камнями, посажены на кол, распяты на кресте, просверлены копьями.

Он был немного удивлен, что его не приветствует слуга. Тисхахар, с которым он дружил, хотя тот и был рабом, отличался хорошим слухом. Он сразу узнавал шаги Афера. Сейчас он должен был бы стоять в дверях и принимать его с влажным полотенцем и чашей, наполненной наполовину водой, наполовину вином. После этого принести тазик с водой для пыльных и измученных ног.

Афер вошел в дом. Пахло… по-другому. Это был запах болезни. Он позвал Тисхахара. В ответ послышался стон.

Его раб и друг, человек, которому он доверял, лежал во второй комнате на циновке, на полу. Даже не прикоснувшись к нему, Афер понял, что у вавилонца высокая температура.

— Господин, — чуть слышно пробормотал больной. — Я не могу двигаться.

X СЛЕДЫ НА ПЕСКЕ

Ибо никто ни в малейшей степени… не заботится об истинности в этих вещах, а только о вероятности. А это есть видимость.

Платон

В эту ночь почти никто не спал. До восхода солнца невозможно было серьезно заниматься поиском следов, но все оставались сидеть у костров, разговаривая и высказывая предположения.

Сначала Деметрия охватил ужас. На смену ему пришла печаль. Он горевал о друге, партнере, спутнике. О человеке, которому он доверял многие тайны. О смерти девушки он сожалел. Но он ее не знал, и поэтому чувства к ней не могли быть глубокими.

Он понимал, что поиск следов днем тоже мало что даст. Все-таки на месте убийства топтались почти все люди каравана, с факелами и без факелов. Какие следы можно было там теперь найти?

Он сидел, прислонившись спиной к скале, жевал тонкую веточку, наблюдал за костром и пытался сосчитать мелькавшие перед ним тени людей. Если в течение ночи в долину не прокрался чужой, то по меньшей мере одна из этих теней была тенью убийцы. А может быть, их даже несколько. Подобные мысли, по-видимому, должны были прийти в голову многим. Кто теперь спокойно мог лечь спать, зная, что среди них находится по меньшей мере один убийца? Кто, кроме самого убийцы, ответит, какова была причина убийства Прексаспа и девушки? Или кто-то убил их без причины, просто из удовольствия? А если он попытается в течение ночи убить еще кого-нибудь?

Что толкнуло убийцу на преступление? Деметрий снова и снова возвращался к этому вопросу. Может быть, Прексасп и персиянка застали кого-то за каким-то занятием? И что это было за важное занятие, если оно привело к страшному злодеянию? Попытка изнасиловать девушку? Она ведь не могла закричать. Случайно оказавшийся рядом Прексасп бросился защищать ее, и его остановили ударом кинжала, помешав что-либо предпринять. Но разве в этом случае перс не мог позвать на помощь, хотя бы крикнув, и тогда его крик разнесся бы по всей долине? Ведь Перперна рассказывал свои истории не очень громко.

Если, однако, Прексасп был убит первым и не успел при этом издать ни звука, то почему тогда убили и девушку? Была ли она с ним? Пыталась ли убежать?

Он тяжело вздохнул. Это было ужасно, нелепо и очень горько. Все вопросы, которые он себе задавал, скорее всего останутся без ответа. Как сейчас, так и утром. Если, конечно, не найдутся следы. Не затоптанные людьми и не уничтоженные преднамеренно.

Среди его печальных мыслей вдруг мелькнула одна, как ему показалось, вполне разумная. Единственным, кто мог быть уверен, что его во сне не убьет какой-нибудь сумасшедший убийца, был сам убийца. Он один мог спокойно спать. А что, если ходить всю ночь из одного конца долины в другой и проверять, кто спит? Нет. Могли спать и невиновные, просто заснувшие от усталости. А убийца, возбужденный своим деянием, будет бодрствовать или делать вид, что спит. Деметрий представил, как он бродит вдоль привала, толкая всех лежащих, и из предосторожности убивает каждого, кто не вскакивает сразу.

Ночная ночь, пустынная пустыня… Песчаный песок, ветреный ветер, морское море. Почему поэты говорят о бездне ночи? Вот она нависла над ним и не засасывает его, а скорее давит. Почему они говорят — бесконечная пустыня, море из песка? На самом деле она вот такая: пустынная, безлюдная, убийственная. Море цвета вина. Коварное, спокойное, волнующееся, пенящееся, убаюкивающее, разрушающее, сохраняющее жизнь, убивающее, богатое рыбой, богатое водорослями, соленое. Тысячи признаков, которые важнее, чем цвет. А бесчисленные цвета, которые не имеют ничего общего с вином? Темное, как вино, — таким море бывает только тогда, когда над ним собирается разразиться шторм. Значит, тогда оно угрожающее. А когда вино было угрожающим?

Так он сидел, погруженный в свои мысли, которые были, возможно, и разумны, но бесполезны, жевал свою веточку, всматривался в ночь цвета вина и прислушивался к застывшему прибою пустыни. На небе, на том его участке, который позволяли видеть скалы, обрамляющие долину, плыли своим привычным курсом звезды или, быть может, брели по пустыне, никогда не ошибаясь. Четыре из пяти костров погасли, пятый тоже догорал. Деметрий все отчетливее видел очертания сидящих и лежащих людей, камней, поклажи, сброшенной на землю. Чуть подальше в утренней дымке стали проступать контуры горбов спящих верблюдов. Время от времени он слышал тихий звук камешков или песка, осыпающихся с остывших скал, крик ночной птицы, отдаленное рычание льва, шорох маленьких грызунов, крупных насекомых или крадущейся змеи. Он ощущал хорошо знакомые запахи людей и верблюдов, пота и металла, хлеба и золы.

Круговорот мыслей. Начало сцеплено с концом. Никакого выхода и никакого решения. Кто, почему, когда, как? Погасла улыбка персиянки, умолкли ее красноречивые жесты, нет больше прелестной походки молодой женщины. Походки цвета вина, жестов розовых пальцев-лепестков, улыбки, играющей на ее устах.

Прексасп. Как много лет, дел, миль, кораблей, плаваний, тайн… Сколько ссор и смеха. Делили хлеб, проституток, вино. Грузы на кораблях и на повозках, на верблюдах и на рабах… Они дрались спина к спине, последний раз в нищем Куше, в верхнем течении Нила, когда разбойники хотели забрать у них товары и жизнь. Добрый совет, грубые шутки. Кто заменит друга? Кто заменит опытного партнера? И как отомстить за него? Конечно же, найти убийцу и предать его медленной и мучительной смерти.

Как только рассвело, Деметрий обследовал почву на месте убийства. Мелеагр помог ему уложить оба трупа на плоский камень. Они еще не успели закончить, когда появились другие люди из каравана. Деметрий повернул голову и крикнул:

— Подождите! Стойте! Не затопчите следы!

За ближайшей скалой показалась голова Руфуса.

— Слушаем и повинуемся. — Голос римлянина прозвучал слегка насмешливо.

— Что они там делают? — Женский голос. Возможно, голос Клеопатры.

Деметрий опустил на камень ноги Прексаспа, выпрямился и сказал:

— Мы делаем то, что мы сейчас еще можем сделать, хотя и немного.

Действительно, рядом с Руфусом появилась Клеопатра. Ее волосы ярко вспыхнули в свете восходящего солнца.

— Ты думаешь, вы найдете еще что-нибудь? — спросила она.

Деметрий пожал плечами.

— Нужно попытаться. Кто не пытается, тот не потерпит героического поражения.

Руфус скривился. На лице Клеопатры появилась легкая улыбка.

— Героическое поражение — одно из любимых занятий Деметрия Преждевременного. К Руфусу и Клеопатре присоединился Рави. Рядом с ним вынырнул Перперна.

— Скоро здесь будет весь караван, — сказал Деметрий. — Может быть, вы приведете сюда еще несколько гиен, львов и даманов?

За его спиной тихо присвистнул Мелеагр.

— Смотри-ка.

Деметрий подошел к нему.

— Что там?

Мелеагр показал на песчаную почву у выхода из долины.

— Выглядит так, как будто что-то волокли, — сказал Деметрий.

Осторожно, почти на цыпочках, Мелеагр шел рядом с едва видимыми бороздами. Они закончились через несколько шагов у выхода из долины. Там поверхность была истоптана и изборождена, а песок с комочками темного цвета.

— Повезло, — Деметрий уперся руками в бедра и огляделся вокруг.

Из долины можно было выйти только в одном месте. Караван, который вошел в долину, должен был выйти из нее тем же путем. Другой дороги не было. Именно здесь, среди широкого потока следов людей и верблюдов, Мелеагр обнаружил едва заметную борозду. «Поток, который влился в долину из застывшего моря пустыни, — подумал Деметрий. — Песчаная зыбь, каменная пена, гравиевый отлив, неподвижный поток до горизонта».

— Есть еще несколько следов животных. — Мелеагр тоже посмотрел вокруг. Он указал на едва видимые черные полосы.

Деметрий опустился на колени, пытаясь извлечь из следов какую-либо информацию.

— Ты не знаешь, умеет ли кто-нибудь из наших погонщиков читать следы?

Мелеагр пожал плечами.

— Я спрошу их, но… — Он подошел к скале, возле которой стояли Руфус, Клеопатра и остальные. Деметрий готов был поклясться, что Руфус сдерживал еще несколько человек, которых он не видел, так как они были закрыты выступом скалы.

— Разреши мне взглянуть, — попросил Перперна.

Деметрий кивнул.

— Но только осторожно. Остальные пусть останутся на месте.

Руфус поднял брови, но ничего не сказал. Он повернулся в сторону долины, расставил руки и снова стал наблюдать за их действиями.

Согнувшись, мелкими шажками Перперна медленно продвигался от скалы до истоптанной поверхности. Вскоре к нему присоединился погонщик, которого привел Мелеагр. Погонщик опустился на четвереньки и двигался быстрее, чем Перперна.

Деметрий терпеливо ждал, всматриваясь в лица следопытов. Руфус потер нос указательным пальцем правой руки. Он тихо разговаривал с Клеопатрой. На египтянке был скромный хитон до колен, а поверх него серая дорожная накидка. Она только что развязала ленту, которая стягивала накидку на шее. В тени долины пока сохранялась прохлада. Но там, где они стояли, становилось, должно быть, жарко. Лучи солнца, превратившие ее волосы в сверкающую корону, освещали теперь большую часть площадки, на которой с нетерпением топтались люди. Деметрий не слышал, что говорил ей Руфус. Ее ответа он тоже не разобрал. Но на мгновение ему захотелось, чтобы ее улыбка была предназначена ему, а не римлянину.

Перперна выпрямился.

— Ну, что ты думаешь? — обратился он к погонщику верблюдов.

Погонщик, все еще стоя на четвереньках, что-то тихо бормотал. Потом он встал, вытер руки об одежду и сказал:

— Два человека пришли из долины. Остановились. Здесь. Двое, может быть, трое подошли оттуда. — Он указал на точку, находившуюся на расстоянии десяти шагов от потока следов, оставленных караваном. — Подошли быстро. Потом борьба. И оттащили к скале. — Он указал большим пальцем назад через правое плечо.

— А каково твое мнение? — спросил Деметрий.

Перперна сделал несколько шагов в сторону широкого следа каравана, опустился на колени, что-то начертил пальцем на песке и встал.

— Ты прав, — сказал он погонщику. — Я думаю, их было трое. Один босой, двое в сандалиях. Здесь все так истоптано, что трудно сказать точно. Но, вероятно, один задушил девушку, другой схватил Прексаспа спереди за руки, а третий сзади подошел с ножом. — Концом сандалии он коснулся одного из темных комков в песке.

Через два часа они тронулись. Убитых похоронили среди скал. Больше они ничего не могли сделать. Никаких следов, кроме тех, что уже нашли, обнаружено не было. Нубо, заявивший, что тоже умеет читать следы, осмотрел место происшествия и подтвердил слова Перперны и погонщика.

Деметрий ехал на своем верблюде чуть левее от каравана. Он хотел подумать, попытаться восстановить в памяти события этой ночи. Кто и когда был у костра, кто слушал историю Перперны, кто время от времени уходил?

Однако вскоре Деметрий понял, что пытаться все вспомнить бесполезно. Даже если бы ему удалось восстановить в памяти каждый взгляд, шорох, запах и заново пережить ночь со всеми своими ощущениями, это не дало бы представления о том, что случилось. Долина была слишком узкой, для того чтобы устроить в ней лагерь с одним костром. Слушатели Перперны постоянно менялись. Как подтвердить присутствие каждого отдельного человека у одного из пяти костров? Даже если бы это удалось, толку в подобных подсчетах было мало. В течение ночи каждый мог встать, чтобы размять ноги, попить воды, сходить по нужде, проверить верблюдов, подойти к другому костру или просто завернуться где-нибудь в одеяло и заснуть подальше от костра и мешающих спать голосов.

И все же… Если исключить хотя бы несколько человек, тем самым уменьшив количество потенциальных убийц, задача немного облегчалась. Но кроме него самого и Перперны были еще только два человека, о которых Деметрий мог с уверенностью сказать, что они не совершали убийства, — сами жертвы. Все остальные могли это сделать. Их либо не было среди слушателей, либо они время от времени отходили от костра. Невероятно, но он не мог исключить даже Леонида, Микинеса и Мелеагра.

Нубо? Он решил вечером провести с рыжеволосым негром обстоятельную беседу. После того что он слышал о нем в Адене, у Деметрия сложилось впечатление, что Нубо считают дружелюбным дурачком. Но до сих пор он не нашел в нем ничего смешного, и его личное мнение о Нубо, мягко говоря, не совпадало с высказываниями аденцев.

Руфус? Римлянин бросал реплики, возражал, но иногда молчал. То ли он просто молча слушал, то ли тихо уходил. Женщины? Две из них были у костра. Но какие? Одни и те же или к костру подходили другие?

Деметрий надвинул кожаную шляпу на лицо, пытаясь загнуть поля вниз. Если бы его ум был таким же ясным, как это слепящее глаза солнце пустыни. Но тогда он бы ослеп от собственного ума. Он подумал, что можно опьянеть от похвалы самому себе. Нарцисс был влюблен в собственное отражение в зеркале. Деметрий знал людей, которые до одурения восхищались своим интеллектом. Можно оказаться в темноте из-за собственного света. Совершенство имеет пределы. Глупость же и бестолковость стремятся к бесконечности. Утешительная мысль, что хотя бы в этом человек равен совершенным богам или даже превосходит их. В совершенно безупречном слабоумии.

Однако утешение от этих умозаключений не приходило. Слишком яркое солнце, полуденная жара и навалившаяся усталость. Размеренный шаг верблюда убаюкивал Деметрия, как в колыбели, сплетенной из его мыслей.

Вскоре стало ясно, что не он один дремлет. Еще несколько всадников, судя по их позам, готовы были заснуть. Караван сильно растянулся. По его оценке, приблизительно через три часа холмистая песчаная равнина должна была смениться рядом неровных каменистых долин. Там кое-где будет тень, и вечером, еще до того как они достигнут таможенного поста местного княжества, люди смогут отдохнуть от палящего солнца.

По эту сторону гор, словно чудовища, вырезанные из папируса, парили несколько коршунов. Неужели среди стервятников пошли слухи, что кто-то в этом караване время от времени готовит для них корм? Может быть, и на следующем привале история повторится?

Деметрий цокнул языком. Остановку предполагалось сделать на караванной площадке небольшого города, название которого он не смог вспомнить. Там были таможенники, наместник правителя, служители закона, торговцы и проститутки. Скорее всего, убийца подождет до очередного привала в пустыне, чтобы совершить свое злодеяние. Если он вообще собирается его совершить.

Все эти рассуждения казались теперь Деметрию бесполезными и неубедительными. До тех пор, пока никто не знал, из-за чего были убиты Прексасп и девушка, никто не мог сказать, существует ли причина для дальнейших убийств. Но даже на этот вопрос невозможно было ответить однозначно. Кто-то вышел из долины, чтобы поговорить без посторонних. С кем? С другим человеком, вышедшим из долины? Или даже с несколькими людьми из каравана? Или с людьми, которые не принадлежали к каравану? Каким образом эти люди попали в долину? Договорились заранее? Но кто, кроме людей из каравана, мог знать, что этим вечером караван расположится на ночлег именно здесь? Может быть, кто-нибудь из Адена следовал за ними? Или кто-то из соседней местности просто ждал поблизости, зная, что караван рано или поздно будет здесь проходить?

Более вероятным он считал предположение, что эти люди были из каравана и вышли из долины, чтобы обсудить свои дела без посторонних глаз и ушей, а им помешали. Но что могло быть таким важным и опасным, таким дорогим и таинственным, чтобы привести к смерти двух человек?

«Все, — ответил на свой вопрос Деметрий. — Даже один верблюд для жителя пустыни, без сомнения, представляет собой большую ценность, чем жизнь двух чужаков». Но кто будет ночью тайно беседовать о верблюде? Об осле? О деньгах? Об убийстве правителя? О продаже или разграблении целого каравана?

Чем больше он думал, тем меньше понимал. Все, что поначалу казалось ему логичным и важным, при дальнейшем рассмотрении становилось незначительным или просто наваждением. Только две вещи были ясны: кто-то, по меньшей мере три человека, находился возле выхода из долины с определенной целью. И эти трое убили Прексаспа и персиянку. Но Деметрий не мог ответить, почему они это сделали. Он не мог также сказать, что там нужно было Прексаспу и девушке. Хотели ли они уединиться и побродить ночью по пустыне, любуясь звездами? Или, быть может, его друг и глухонемая персиянка были частью какого-то дела, заговора, а потом стали для кого-то обузой и их пришлось заставить замолчать навеки?

Он огляделся вокруг, посмотрел на длинную цепь животных и людей. Потом подогнал своего верблюда к остальным, остановил его и подождал, пока его догнали женщины, ехавшие далеко сзади.

— Как чувствует себя княгиня? — спросил он, когда с ним поравнялась Глаука.

— Хорошо, насколько это возможно без паланкина в пустыне.

— А с паланкином было бы лучше?

Глаука рассмеялась.

— Наверное, жарче. Тогда было бы больше оснований для плохого настроения.

Деметрий мельком посмотрел на нее. Хотел было отвести глаза, но задержал взгляд надолго. На молодой женщине был хитон и светлая накидка, а на голове что-то наподобие перевернутого винного кувшина. С этой шляпы свисал платок, закрывавший затылок и уши. При желании из него можно было также сделать вуаль для лица. Хитон был достаточно длинным и закрывал от солнца ноги до середины икр.

— Что ты так пристально разглядываешь меня? — спросила она.

— Пристально? — Деметрий цокнул языком. — Вид красивых женских ног приятен не только в пустыне. Мое внимание объясняется исключительно заботой о твоей внешности. Не сочти за навязчивость, я хотел удостовериться, что твоя красота не будет сожжена солнцем.

— О, какой ты заботливый!

— Да, я так заботлив, — сказал он, — что меня непрестанно мучает мысль о том, что тебе или кому-нибудь из вас может быть причинено зло во время ваших ночных прогулок по лагерю.

— Как тем двоим прошедшей ночью?

— Так точно.

Она сморщила нос.

— Тем, кто подвергает себя опасности… Но я не бродила по лагерю и не собираюсь делать этого впредь.

— Даже для того чтобы послушать захватывающие истории, которые рассказывают люди, побывавшие в дальних странах?

— Для этого уж точно нет.

Деметрий усмехнулся.

— Но две из вас приходили к костру послушать Перперну.

Она пожала плечами.

— Возможно, но это была не я. Я спала.

— И твои спутницы ничего об этом не рассказали? Об истории Перперны или о найденных трупах?

Казалось, Глаука раздумывает.

— Рассказали, но не сразу. Конечно, мы говорили сегодня утром об этом происшествии. Княгиня видела, как ты с другими мужчинами осматривал место, где произошло убийство.

— И ни слова о занимательной истории Перперны? Старик будет разочарован.

— Ну и пусть. — Она тихо рассмеялась. — Ночное убийство важнее. Я ничего не знаю о приключениях старого раба. Даже не знаю, слушал ли его кто-нибудь из нас.

Таис подогнала своего верблюда и поравнялась с Глаукой.

— Беседуете об умных и важных вещах?

— Только об убийстве и рассказах у костра.

Таис кивнула.

— Перперна не самый великий из всех рассказчиков. А убийство сделало путешествие интереснее. Хотя лучше бы его не было.

До вечера Деметрий частью осторожными, частью неожиданными расспросами установил, что Глаука и Клеопатра спали, а Таис и Арсиноя время от времени подходили послушать рассказ Перперны. Так же, как и Рави, Микинес, Леонид, Нубо и Руфус. Но это ему ничего не дало. Все могли незаметно вставать и уходить. Как слушатели, так и спящие. Свидетелей, что они спали, тоже не было. Это касалось любого погонщика, любого римского воина, не говоря уже о Мухтаре и его людях.

Город был выстроен в скалах. Крепость наместника возвышалась над всем остальным. У подножия гор раскинулись пастбища и протекал небольшой искусственный водный поток. Там паслись не только животные, принадлежащие жителям города, но также ослы, лошади и верблюды, на которых ездили воины. Здесь же расположились склады с запасами продуктов. Рядом с ними находилась небольшая гостиница для чужестранцев.

Чтобы попасть в город, они должны были проехать через узкие ворота, которые охраняли воины наместника.

— Хозяин каравана, — сказал один из стражей, — ты приобрел все свои товары в Адене, который подчиняется нашему князю. Но князь далеко. Он принимает римских посланников и получает от них подарки. А его наместник здесь, и его задача взимать пошлину.

— За товары из его собственной страны? — Деметрий говорил намеренно громко и сердито. Он знал, что со взиманием пошлины здесь так заведено. Но опыт общения с арабскими воинами и таможенниками научил его избегать малейшего проявления уступчивости. Того, кто перед ними прогибался, они вдавливали в землю, и он радовался, если его вообще не сложили пополам. Целесообразнее было изображать словесный поединок с шутками и прибаутками, в конце которого можно было уступить, посмеиваясь или вежливо улыбаясь.

— И за них тоже. Откуда нам знать, купил ли ты их у порядочного человека, который с радостью платит налоги?

— Покажи мне человека, — сказал Деметрий, — который с радостью платит налоги вооруженному разбойнику, и я скажу тебе, что он болван. Разве я похож на болвана?

Стражник тихо рассмеялся.

— Болванами я называю тех, кто торчит в тесной долине, вместо того чтобы заплатить небольшую сумму и наслаждаться радостями зеленых пастбищ и роскошными бедрами наших проституток.

— Проституток? — Деметрий фыркнул. — Ты имеешь в виду тех многочисленных старух, которых вы подвергаете опасности умереть под слишком толстыми чужеземцами, потому что больше не хотите их кормить? Или ты говоришь о своей вшивой дочери, которая сначала одурманивает чужестранца своим запахом, а потом обкрадывает его? А может, речь идет о твоей собственной сестре, сын бешеного хромого шакала? От кого ты унаследовал такую жадность, которую выставляешь как боевой знак? — Деметрий скрестил руки и ухмыльнулся. — Мои добропорядочные родители однажды приняли как гостя человека из этого печального города, — продолжал он. — В знак благодарности за это он обокрал их и не оставил на память ничего, кроме своих обносков. Возможно, в этом кроется причина моей осторожности.

Стражник усмехнулся.

— Тебе ничего не поможет. Даже если ты будешь утверждать, что состоишь с нами в родстве.

— Ну, тогда мы повернем назад и переночуем в западной боковой долине. Там есть колодец. И дорога через горы. Мне искренне жаль тебя, но… — Он вздохнул.

— С чего это вдруг?

— Наместник, твой хозяин, прикажет содрать с тебя шкуру, когда услышит, что от него ушел великолепный жеребец, которого я хотел преподнести ему в подарок.

Охранник сморщил нос и посмотрел вдоль ряда верблюдов.

— Жеребец? Может быть, старый верблюд, страдающий недержанием мочи, который зальет ею весь город?

Деметрий повернулся и поднял руку. По его знаку Микинес должен был вывести вперед одного из жеребцов, недавно принадлежавших Мухтару. Сначала они стали предметом пари, а потом странной торговли с Хархаиром. Но Микинес не появился. Вместо него на прекрасном белом жеребце перед ожидающим караваном выехал Мухтар.

Деметрий схватился за рукоятку кинжала, но, прежде чем успел что-то сказать или вытащить оружие, вдруг, не веря своим глазам, увидел, что Мухтар подмигивает ему. Вслед за этим он услышал властный голос своего недоброжелателя. Мухтар почти зарычал:

— Прочь с дороги, вы, бесхвостые скорпионы! Прочь, вы, сироты хомяка, умершего при вашем зачатии! Благородный Мухтар по поручению хозяина каравана введет этого жеребца в крепость. И вы не осмелитесь отказать даже в стебле травы последнему верблюду!

Явно ошеломленные, стражники пропустили его. В это время рядом с Деметрием вынырнул Руфус и прошептал:

— Не волнуйся. Мы договорились. Ты должен воспользоваться тем, что ворота открыты.

Леонид, который сидел на первом верблюде, спрыгнул, посмотрел на Деметрия, взялся за поводья, свисавшие с головы верблюда, и потянул его за собой. Стражники, так и не успевшие сообразить, что происходит, не препятствовали ему и только недоуменно смотрели на тронувшийся с места караван.

XI ЧИСТОТА НАМЕРЕНИЙ

Курица нашла змеиные яйца и стала их высиживать. Ласточка сказала ей: «Что ты там себе высиживаешь? Когда оно вырастет, оно начнет свои злодеяния с тебя».

Эзоп

Комната была обшарпанная и душная. В одном углу лежало несколько мешков, набитых соломой, а поверх них кожаное покрывало. Это была постель. На шатающемся столике рядом с двумя крохотными масляными лампами стояли кувшин и тазик. Глаука наполнила кувшин водой из колодца и принесла его наверх. Оконный проем, у которого находилась убогая постель, был почти наглухо закрыт кожаной занавеской.

Клеопатра налила в тазик воды, разделась и помылась. Мытье показалось ей таким же убогим, как и постель, комната и вся гостиница. Потом она мысленно добавила: «И вся страна». Песок и камни, песок и жара, песок и горы, песок и верблюды, горячие камни, песок в пище… и плохое общество. По сравнению с обществом верблюды казались обходительными, а камни плодородными.

Женщина погасила одну из ламп. Обнаженная, она подошла к оконному проему, подняла кожаный занавес, выглянула в ночь и стала обсыхать, наслаждаясь прохладным воздухом. Вдалеке она увидела несколько огней и очертания крепости на фоне звездного неба. Загон, в котором находились животные и грузы, был с другой стороны здания. Клеопатра пыталась убедить себя, что должна быть довольна представившейся возможностью хоть немного расслабиться и отдохнуть, пусть даже в таких условиях. Но все было бесполезно.

Она старалась думать об Александрии, Мемфисе, о просторных прохладных помещениях и роскошных банях. О мраморных стенах. И быть может, о последних она вспоминала слишком настойчиво, потому что ее мысли соскальзывали, как с мраморной поверхности, к тем событиям, о которых она не хотела думать. Притеснения, ложь и поражения. С огромным трудом она оторвалась от прошлого, стараясь переключиться на светлые мечты о будущем. Но настоящее мешало ей. Гостиница, песок, верблюды, усталость. И стук в дверь, скорее похожий на царапанье кончиками пальцев. Она подумала, что это Арсиноя хочет ей о чем-то сообщить, или Глаука, или Таис. Она подошла к двери и сняла запор с бронзового крючка.

Вошел Руфус.

— Отличный прием, — сказал он, окинув ее взглядом. Потом ухмыльнулся и запер дверь.

Клеопатра подошла к столу, взяла накидку и завернулась в нее.

— Что тебе нужно?

— Жаль, что ты так быстро лишила меня возможности лицезреть твои прелести. Хотя при тусклом свете этой лампы их трудно рассмотреть. Но мы можем поменяться. Мои скромные прелести в обмен на твои плохо различимые при таком освещении. — Он подошел к столу и начал раздеваться.

Клеопатра села на кожаное покрывало постели. Она прислонилась к стене под окном и нащупала одну из своих дорожных сумок.

— Что тебе нужно? — повторила она. — Что это все значит?

— Вместо того чтобы мыться внизу в корыте, я хочу помыться здесь, у тебя. И для тебя.

— Ты мог бы спросить, хочу ли я этого.

Руфус рассмеялся.

— Я должен тебе кое-что напомнить. И тогда мой вопрос по поводу твоих желаний покажется излишним. Поэтому с моей стороны было бы глупо вообще задавать его.

Он быстро разделся, облил водой лицо и верхнюю часть туловища. Не стесняясь, помыл свое мужское достоинство.

— Твоя чистоплотность была бы похвальной, если бы ты проявил ее где-нибудь в другом месте.

— Приводить себя в порядок рядом с прекрасной женщиной доставляет больше радости, чем в присутствии грубых мужчин. — Он взял полотенце. — Я помню обещания, которые ты давала мне, когда мы были в Адене, смею тебя заверить.

Клеопатра тихо вздохнула.

— О чем ты говоришь?

— Я имею в виду обещания, данные кончиком твоего языка на моей ладони, и о том, что их можно было бы перенести на другие части тела.

— Взаимные услуги или плата за то, что еще не сделано.

Руфус приблизился к постели. Со смешанным чувством неловкости и сладострастия она рассматривала поднимающийся член перед своим лицом. Руфус был, конечно, видный мужчина, а от ее последнего любовника ее отделяли месяцы и моря. Но она устала. Кроме того, если бы ей пришлось выбирать среди мужчин каравана, то Руфус был бы далеко не первым.

— Ты говорила о возможностях долгого путешествия. Не я. А так как мы должны поговорить о продолжении путешествия, то нам бы следовало насладиться этими возможностями.

— Что значит — насчет продолжения путешествия?

Руфус протянул руку и хотел положить ее на голову Клеопатры. Она уклонилась и отодвинулась дальше в угол.

— Все идет слишком медленно, — протянул Руфус. — И у нас с тобой, и наше путешествие.

— Как ты хочешь его ускорить?

— Можно было бы отделиться от каравана и с меньшим количеством верблюдов и грузов быстрее идти дальше.

— Ты, твои люди, мои спутницы, я. И кто еще?

Руфус уперся руками в бедра и склонил голову набок.

— А зачем кто-то еще?

— После того что произошло сегодня ночью, я поручила Арсиное немного позаботиться о Деметрии. Постараться улучшить его настроение. Разузнать, как ему нравится путешествие, чем он не совсем доволен, есть ли у него дополнительные сведения, касающиеся убитых.

Руфус улыбнулся.

— Не беспокойся, она сообщит тебе. Но мы еще не выяснили оба наших вопроса.

— Хорошо. Кто еще?

— Повторяю: зачем еще кто-нибудь?

— Деметрий — хозяин каравана. Это его товары и большей частью его верблюды.

— У Мухтара тоже есть верблюды и грузы.

— Ты с ним говорил?

Руфус пожал плечами.

— Мы все хорошо знаем, как он любит чужестранцев. Хоть Деметрия, хоть меня. Он будет поступать так, как выгодно ему.

Клеопатра колебалась. Она знала, что должна принять какое-то решение, потому что от нее тоже кое-что зависело.

— Твое тело кажется чище, чем твои намерения. Что касается каравана…

— Эту часть разговора мы можем отложить на потом, — сказал Руфус вполголоса, — а сначала давай уладим другую.

— Какую — другую?

— Я хотел порадовать твои уши и насладиться твоими устами. — Руфус наклонился вперед и погрузил пальцы своей правой руки в ее волосы. — И доставить наслаждение тебе.

— Отпусти меня, — сказала она не особенно настойчиво.

— Не хотелось бы. Скорее наоборот.

— Не стоит преждевременно требовать выполнения обещаний. И не следует насиловать македонских княгинь.

— Иногда насилие доставляет удовольствие. — Он притянул ее голову ближе к своему члену.

Клеопатра что-то искала в своей дорожной сумке.

— Без насилия, — повторила она. — Македонские княгини никогда не бывают безоружными.

Руфус отпрянул и отпустил ее голову, когда почувствовал прикосновение холодного клинка к своему телу.

— Ты… — зарычал он, и ей не потребовалось много воображения, чтобы понять: следующее слово отнюдь не было бы лестью.

— Уходи. И больше не приставай ко мне.

Медленно, с видимой неохотой он подошел к столу и сгреб свою одежду.

— Никогда больше? Ни во время долгого путешествия, ни после него?

Она постаралась придать своим словам более-менее дружелюбный тон:

— Я позову тебя, когда буду готова.

Руфус отпер дверь и бросил через плечо:

— Что касается меня, то тогда, возможно, будет поздно.

— Я буду проливать горькие слезы, если это случится.

— А как насчет более быстрого путешествия?

— Это было бы непорядочно. И я не настолько спешу.

XII ЗАГОН И ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Все, что уготовано судьбой и не зависит от нас, благородный человек должен переносить мужественно.

Менандр

У Микинеса был смущенный вид. Он старался не смотреть в глаза Деметрию и повернулся в сторону погонщиков, которые загоняли верблюдов и лошадей за ограду и снимали с них тюки.

— Я считаю, это была хорошая идея, — сказал он, оправдываясь. — Если уж Мухтар решился, пусть и наполовину, сделать что-то по-дружески…

— А кто хозяин каравана? — перебил его Деметрий.

Микинес резко оторвал взгляд от загона и большими от удивления глазами посмотрел на Деметрия.

— Слушай, какие тут могут быть вопросы?!

— В дальнейшем ты будешь выполнять указания хозяина каравана, и только. И будешь спрашивать его, прежде чем что-то менять.

— Но… — Микинес замахал руками, будто отгонял мух. — Но разве это плохо, если вместо чужестранцев, таких, как ты или я, с арабами ведет переговоры араб?

Деметрий схватил своего старого товарища за плечо и потряс его.

— Указания дает хозяин каравана, — сказал он ровным голосом. — Если он однажды этого не сделает, то, возможно, на следующий день кому-то придет в голову мысль, что вообще нет необходимости слушаться и спрашивать его. А теперь скажи: кто это придумал? Мухтар? Или кто-то еще?

— Руфус, — пробормотал Микинес. — Они это обсуждали с княгиней.

— Клеопатра тоже? — Деметрий молчал. После недолгой паузы он тихо произнес: — Никогда больше, ты слышишь?

Микинес кивнул.

— Но объясни, пожалуйста, — попросил он Деметрия, облегченно вздохнув, — что тебе в этом не нравится, кроме неуважения к хозяину каравана?

— Во-первых, этого уже достаточно. Во-вторых, Мухтар может быть старым врагом наместника, а последствия этой выходки будем расхлебывать мы. Или старым другом, с которым наместник договорился о чем-нибудь нам во вред.

— Ты прав, господин, — сказал Микинес подавленно. — Об этом я не подумал.

Оглянувшись, Деметрий увидел Руфуса, который пересек караванную площадку, направляясь к пивной. С ним были двое его воинов, а также Глаука и Клеопатра. Руфус заметил его, поднял руку и улыбнулся. Потом он что-то шепнул княгине, которая посмотрела на Деметрия задумчивым взглядом, прежде чем войти в пивную.

Микинес продолжал стоять возле Деметрия. Было заметно, что он искренне переживает свою оплошность.

— Возможно, — смущенно произнес он, — я что-то проглядел. Придется внимательнее смотреть вокруг. И слушать. Я все еще в твоей милости?

Деметрий рассмеялся и похлопал его по плечу.

— Моя милость и твоя надежность ничего бы не стоили, если бы римлянин, араб и македонка могли нам навредить.

Мухтар появился снова только после захода солнца. Отложив все необходимые разговоры, Деметрий решил немного подождать и понаблюдать за своими спутниками. Вместе с Мелеагром и Леонидом он осматривал грузы, чтобы убедиться, все ли на месте, проверял, насколько аккуратно погонщики уложили тюки с товарами, надежна ли охрана. Тут он увидел Мухтара, стоявшего возле большого костра перед пивной.

— Животных я уже проверил, — отчитался Мелеагр. Подавив смешок, он добавил: — По привычке, Деметрий. Не потому, что это предложил Руфус.

— А он предложил?

— Еще нет.

Деметрий остановился, прислонясь к столбу.

— Ночь быстро становится холодной, — сказал он. — Я ее сейчас немного… подогрею.

Леонид с шумом втянул в себя воздух.

— Глупо со стороны Микинеса, — проговорил он вполголоса. — И со стороны Руфуса. Хорошо, что римляне обеспечивают безопасность каравана, но…

Деметрий кивнул.

— Вот именно. Но.

Когда он подходил к костру, Мухтар повернулся ему навстречу.

— Можно тебя на пару слов, хозяин каравана?

Деметрий прислушался к интонации, но не заметил ни насмешки, ни той ненависти, которая обычно сквозила в его словах в Адене.

— Я слушаю.

— Наместник — старый друг моего отца, — объяснил Мухтар. — Поэтому я подумал, что для всех было бы лучше, если с ним поговорю я.

— Почему ты, не предупредив заранее меня, берешь жеребца, за которого я заплатил Хархаиру?

Мухтар пожал плечами.

— Как сказал твой слуга, он был предназначен именно для этой цели.

Деметрий прищурил глаза.

— Чем закончились переговоры?

— Дружескими словами и добрыми пожеланиями каравану. Пошлину платить не нужно.

— Звучит так, будто есть еще что-то.

Мухтар кивнул.

— Налог с продажи. Торговый налог, как он его назвал.

— Этого следовало ожидать. Сколько?

— Десять процентов. — Мухтар приложил правый указательный палец к носу. — Завтра утром, когда придут купцы посмотреть и поторговаться, будет присутствовать и представитель наместника со своим писарем.

— Нормально. — В своем последнем путешествии Деметрий заплатил тоже десять процентов, так что хвалить Мухтара было особенно не за что. — Тем не менее, — добавил он, — если тебе, Руфусу или кому-нибудь еще придет в голову нечто подобное, я хочу, чтобы сначала спросили меня.

— Так и будет, —согласился Мухтар и повернулся, собираясь уйти.

Деметрий удержал его за рукав.

— Почему вдруг такая перемена? В Адене ты готов был съесть меня живьем.

— Не живьем. — Мухтар посмотрел на рукав. Деметрий отпустил его. — Я бы тебя поджарил, может быть, с острой подливкой, которая перебила бы твой вкус.

— А теперь?

Глаза Мухтара забегали.

— Теперь мы едем вместе. Я погрешил бы против здравого смысла, если бы не делал все, что было бы на пользу тебе, а следовательно, и мне. До конца путешествия.

— Скажи, почему ты вообще отправился в путешествие в такой разношерстной компании?

— Почему это тебя заботит?

— Знание никогда не помешает. Я хозяин каравана, поэтому хотел бы знать, на что мне рассчитывать дальше.

— На помощь с моей стороны, пока мы едем вместе. — Он отвернулся, бросив через плечо: — Моя цель — Ао Хидис. Если тебе это о чем-то говорит. До того как я попаду туда или до момента, когда мы расстанемся, я буду делать все на пользу тебе и себе.

При пивной было большое спальное помещение на двадцать человек и семь маленьких покоев для благородных, более чувствительных к бытовым условиям, а значит, состоятельных путешественников. Когда Деметрий говорил с хозяином о ценах на еду и прочее, он узнал, что четыре комнаты уже заняты: в двух из них остановилась Клеопатра со своими служанками, а в двух других Руфус и Мухтар.

— Римлянин предупредил, чтобы я оставил одну комнату для тебя, господин, — хозяин услужливо посмотрел на него, ожидая ответа.

— Очень любезно со стороны Руфуса и с твоей стороны, но мне придется отказаться.

— Благородное недоверие или неблагородная жадность, господин?

Деметрий улыбнулся:

— И то, и другое, друг мой. Откуда мне знать, не захочет ли ночью какой-нибудь сборщик налогов с длинными пальцами проверить наши тюки с товаром? И не начнут ли пояса и сумки моих людей ночью гулять по твоему несомненно приятному заведению, а потом не вернутся на место?

Погонщики и воины Руфуса ели у большого костра блюда собственного приготовления. Деметрий сел на плоский камень перед пивной и попросил одну из служанок хозяина принести ему жаркое и свежий хлеб, а также кружку прохладного пива с приятным кисловатым вкусом. Во время еды он смотрел на костер, который полыхал не более чем в двадцати шагах от него, вновь погружаясь в свои неутешительные мысли.

Не успел он доесть жаркое, как за его спиной послышался голос:

— У тебя есть особые желания относительно охраны?

Деметрий не повернул головы.

— Я должен их высказать или поручить все тебе? Ты ведь теперь заботишься о лошадях и пошлинах.

— Признаю свою ошибку. Следовало спросить тебя. — В голосе Руфуса, однако, не было и следа раскаяния. Он продолжал в шутливом тоне: — И все же мы сделали правильно, посадив Мухтара на жеребца.

Деметрий не стал с ним спорить и, показав подбородком на костер, спокойно спросил:

— Наверное, твои люди сегодня ночью будут выполнять свои обязанности вполсилы?

Руфус хмыкнул.

— Конечно, из-за красивых проституток, которые всегда есть в таких городах, появятся некоторые проблемы, но их не так уж трудно решить. Треть моих подопечных будет охранять, треть — спать, треть — заниматься любовью. Так пойдет?

— Я не смог бы придумать лучше.

Руфус резко свистнул, потом насмешливо сказал:

— Ты смог бы. Но это ничего бы не изменило.

Деметрий подождал, пока римлянин начнет отдавать распоряжения командирам отделений. После первых фраз Руфуса он поднялся с камня и отнес деревянную тарелку и кружку назад в пивную.

Мелеагр и Микинес сидели с тремя спутницами Клеопатры за невысоким столиком. Самой Клеопатры не было видно. Наверное, она уже пошла спать. В помещении находились также Мухтар и двое его людей.

— Где Леонид? — спросил Деметрий.

Мелеагр посмотрел на него.

— Он присматривает за загоном.

— Пусть Микинес сменит его.

— Хорошо, господин. — Казалось, Микинес только этого и ждал. — Я постараюсь снова подняться в твоих глазах.

Глаука криво усмехнулась. Таис не проявила никаких эмоций. Арсиноя резким движением головы отбросила назад волосы и язвительно спросила:

— Наказание за непослушание?

— Забота о животных и грузах. Жители этого города известны ловкостью рук и жадностью глаз.

— Может быть, ты присядешь рядом со мной, если уж ты его отослал?

Деметрий внимательно посмотрел на женщину, стараясь не показывать своего удивления.

— Я не мог представить себе ничего более приятного, — ответил он. — Но долг, понимаешь ли. — Он слегка поклонился и вышел с Микинесом.

Через некоторое время, взяв одеяло и сумку с наиболее ценными вещами, Деметрий отправился к постам, занятым римлянами.

— Я вам не помешаю, если расположусь на ночлег неподалеку от вас?

Некоторые из воинов засмеялись. Кто-то сказал:

— Ты окажешь нам честь, отдыхая рядом с нами.

Один постовой вернулся, обойдя загон. На смену ему пошел Другой.

— Где вы будете спать, когда закончится вахта?

— Вон там. — Римлянин указал на груду небольших камней, между которыми уже лежали их вещи.

— Я очень рад, что вы идете вместе с караваном, — сказал Деметрий. — Этот долгий путь усеян костьми легкомысленных людей и их животных.

— Мы, возможно, добавим к ним кости некоторых легкомысленных разбойников.

— Ты один из тех, кто нес паланкин, не так ли? Как тебя зовут?

— Постумус. Луциус Постумус.

— Я предполагаю, что там, где вы будете нести службу в дальнейшем, вам придется носить не паланкины, а кое-что другое.

— Не знаю. Я вообще не знаю, куда мы направляемся. — Постумус усмехнулся. В свете небольшого костра блеснули его зубы. — Может быть, ты и прав. Но если тебе хочется знать больше, то задавай вопросы центуриону.

Деметрий улыбнулся.

— Он вас предупредил?

— Он проинструктировал нас, чтобы мы не болтали лишнего.

Римляне разделились по двое, обходя загон, в котором находились животные и большая часть грузов. С внешней стороны, наиболее удаленной от гостиницы и города, на большом камне у костра сидел Микинес. Он наблюдал за площадкой загона сквозь желтые языки пламени.

— Лучше посматривай по сторонам, — сказал Деметрий. — Враг почти всегда приходит из темноты.

Микинес напрягся.

— Какой враг? Ты ждешь нападения?

— Кто его знает. Будь начеку и старайся быть осторожнее.

— Хорошо. Меня сменит Леонид, а потом разбудит Мелеагр. Последняя вахта моя. — Он, наверное, где-то там торчит. — Микинес попытался улыбнуться, но улыбка получилась невеселой.

Деметрий подумал, что, вероятно, он все еще переживает из-за своей бестолковости и выезда Мухтара к таможенникам.

— Может быть, в пивной, с женщинами? А вон Арсиноя. Она, по-моему, кого-то ищет.

— Сейчас не время развлекаться. — Деметрий похлопал его по плечу и пошел дальше.

С другой стороны загона, у костра, Арсиноя действительно кого-то искала. Она разговаривала с одним из дежуривших там римлян и все время оглядывалась по сторонам.

Деметрий с досадой покачал головой. Ему не хотелось, чтобы она его нашла. «Может быть, она разыскивает вовсе не меня», — подумал он, хотя приглашение, услышанное от нее в пивной, было, как ему показалось, с кем-то заранее оговорено. С кем?

Скорее всего, с Клеопатрой. От кого еще Арсиноя могла получить такой приказ? А может, ей просто хотелось общения, а с другими попутчиками было скучно? Но скорее всего, решил он, это желание оказать любезность хозяину каравана.

— Как бы там ни было, — пробормотал он, — для меня сейчас есть вещи поважнее. — В неярком свете медленно догорающего костра он как мог пересчитал горбы верблюдов и тюки с товаром. Вроде бы ничего не пропало, во всяком случае, ничего крупного.

Загон представлял собой пятиугольник. Возле первого угла горел костер. У третьего сидел Микинес. Четвертый угол упирался в стену колючего кустарника. Вдруг из кустарника раздался чей-то голос. Деметрий вздрогнул и выхватил из ножен короткий меч.

— Хотите побыть в одиночестве или следите за имуществом, господин?

Это был Нубо. Деметрий вложил меч в ножны и перевел дыхание.

— Ты спрятался, чтобы до смерти пугать путешественников?

В кромешной тьме он различал только блестящие белки глаз Нубо. Больше ничего не было видно.

— В ночной темноте, — сказал Нубо и улыбнулся, — все черное становится невидимым. — Я боялся, что ночь проглотит меня, и решил спрятаться от нее в этом кустарнике.

Деметрий прислонился к столбу и скрестил руки на груди.

— Это что, одна из шуток, с которыми ты выступал в Адене? Но говоришь ты вполне серьезно.

Нубо вздохнул.

— Ты тоже чужой среди арабов. Только тебя они ненавидят, а меня презирают. Как мне это пережить?

— Поэтому ты разыгрывал из себя дурачка? Чтобы они смеялись над дурачком и не замечали Нубо?

— Ты умный, хозяин каравана. И ты прав. Видимый дурак — невидимый настоящий Нубо. А здесь только кустарник… и никакого Нубо.

Деметрий отстранился от столба.

— Пойдем, — предложил он. — Поговорим немного у костра или в пивной. Ты уже поужинал?

— Я хотел съесть что-нибудь темное, чтобы во мне его не было видно. Но ничего такого не нашлось. — Нубо наконец вылез из кустов. Отблески костра осветили его рыжие волосы.

— Может быть, нам удастся найти что-нибудь темное.

— Подгорелое мясо? — спросил Нубо, следуя за Деметрием. — Черный хлеб? Темное, как ночь, вино?

— И мрачные разговоры в придачу.

— Я уже достаточно отблагодарил тебя за разрешение ехать с тобой?

Деметрий хмыкнул.

— Я не знаю, что ты подразумеваешь под словом «достаточно».

Они дошли до пятого угла. Освещенный костром камень, на котором до этого сидел Деметрий, хорошо был виден. Теперь на нем устроилась Арсиноя.

Положив руки на колени, она теребила подол своего хитона. Женщина увидела Деметрия и приветливо заулыбалась. Но тут же, заметив рядом с ним Нубо, она поникла, не сумев скрыть досады.

— Ты греешь ночь своей красотой? — спросил он.

— Я грею ее надеждой увидеть тебя, хозяин каравана. — На ее лице снова появилась улыбка.

— Мы с Нубо решили поговорить о темных вещах. Если хочешь, можешь присоединиться к нам.

— О темных вещах? — В ее голосе не было ни любопытства, ни радости.

— Можем начать с твоих волос, прежде чем перейти к обычным темным вещам. — Деметрий указал подбородком в сторону пивной.

Арсиноя медленно встала.

— Я надеялась немного поговорить с тобой, — сказала она почти шепотом. И добавила: — Наедине.

— Это делает мне честь. — Деметрий улыбнулся ей. — Но хозяин каравана никогда не бывает один.

Арсиноя последовала за ним в пивную. Нубо вошел последним. Почти все столы были заняты. Очевидно, это питейное заведение служило своего рода местом встречи всех жителей города. По крайней мере, когда приходил караван.

Деметрий увидел, что Мелеагр и Леонид предпочли пообщаться с женщинами, а не с теми людьми, которые завтра могли бы у них что-нибудь купить или предложить товар на продажу.

На всех столах стояли масляные лампы. На стенах и опорах были укреплены факелы. В помещении царил полумрак. Воздух был душным и вязким.

Недалеко от входа встали со своих мест несколько мужчин, очевидно местных. Нубо сразу же плюхнулся на освободившийся табурет. На другой оперся левой рукой, а на третий положил ногу.

— Музыка, — сказал он, когда Деметрий пододвинул его ногу, чтобы сесть на табурет.

— Что?

— Нет музыки. Я думаю, что здесь нет никого, кто мог бы сделать музыку. — Он наклонился вперед и начал ритмично отбивать такт по столешнице. Звук легких ударов то затихал, то снова нарастал.

Арсиноя села на табурет, с которого Нубо убрал свою руку.

— Под твой аккомпанемент можно танцевать, — сказала она. — Если бы сейчас еще несколько струн и флейту или сильный голос…

— А где княгиня? — спросил Деметрий. — Я что-то ее не вижу.

— Она устала и уже давно пошла спать.

— Тогда нам следует сдерживаться и не петь громко. Или вообще не петь.

Арсиноя надула губы, но ничего не сказала.

Нубо прекратил барабанить.

— Копыта буйволов в степи, — говорил он без остановки, — оглушительный рев львов, плеск крови в сумерках. Крик луны, жужжание бегемотов.

Арсиноя громко рассмеялась.

— Твой греческий ужасен! — Она захлебывалась от смеха. — Ведь бегемоты не жужжат!

— А что они, по-твоему, делают?

— Они топают, хрюкают, плещутся, фыркают, ревут, стучат зубами…

— Да ты их никогда по-настоящему не слышала! — Нубо посмотрел ей прямо в лицо, будто хотел взглядом заставить ее опустить веки. — Закрой глаза, о прекрасная, и представь! По ночам, когда река покидает свое русло и превращается в дымку, окутывающую все вокруг… Когда вдалеке среди ветвей раскачиваются газели, вспоминая, как они были стрелами Великого Охотника и мчались по равнине… тогда бегемоты становятся на передние ноги, поднимают зад и начинают вертеть хвостом, пока он не зажужжит. А уши? Ты знаешь, как они умеют хлопать и вертеть ушами!

Слуга принес три чаши.

— Пиво, вода, сок, вино?

— А что у вас за вино? — спросил Деметрий.

— Змеиная моча, — вставил Нубо. — Или еще хуже.

— Здесь и змеи-то почти не водятся. — Слуга ухмыльнулся. — Если бы их было много, тогда, может быть…

— Пиво, — сказал Деметрий.

— Разумное решение. — Арсиноя положила руку на его плечо. — Я недавно выпила глоток вина. Оно ужасно. Не забывай, вино забирает у мужчин то, что в них больше всего ценят женщины.

Нубо хихикнул.

— А пиво?

— Пиво тоже. Но медленнее.

Деметрий вставил в рот два пальца и громко свистнул. Леонид поднял глаза. Деметрий жестом подозвал его, указывая на соседний стол, где молча сидели Рави и Перперна.

— Каково твое желание, господин? — спросил Леонид, подойдя к Деметрию. Следом за ним подошли Рави и Перперна, которых он подтолкнул, проходя мимо.

— Смени Микинеса. И скажи Мелеагру, что последняя вахта моя.

Леонид приложил ладонь к груди.

— Слушаю и повинуюсь. Да будет благословенна твоя ночь, господин, — сказал он и вышел.

— Ты должен нести вахту? — спросила Арсиноя. — Я думаю, хозяин каравана мог бы отдохнуть. Или развлечься.

Но по ее взгляду он понял, что она уже не рассчитывает на взаимность. Если она вообще чего-то хотела добиться.

— Перперна, Рави, не хотите ли присесть к нам?

— А мы не помешаем? — спросил индиец. — Это было бы невежливо, не так ли?

— Вы нисколько не помешаете. Мы хотели бы выпить пива, которое, я надеюсь, скоро принесут, и поговорить о темных волосах Арсинои и пищеварительных соках ночи.

Перперна рассмеялся.

— Это хорошая тема! — Он выставил свою культю, будто хотел проделать отверстие для дыхания в душном воздухе пивной. — Пищеварительные соки ночи! Надо же!

Деметрию показалось, что он только что заснул, когда его разбудили громкие голоса и звон оружия. Он хотел вскочить, но крепкие руки придавили его к земле. Он видел, как вокруг бегали мужчины с факелами и мечами, слышал разъяренные крики, глухой звук ударов кулаками. Кто-то рядом с ним застонал, потом издалека донесся предсмертный крик.

Мужчины, которые удерживали Деметрия, теперь резко подняли его. Это были арабы, возможно, слуги наместника. Он увидел, что у столба стоит Руфус, скрестив руки на груди. Какие-то люди, то ли воины, то ли стражи порядка, тащили Опитера Перперну и дико барахтающегося и упирающегося Нубо.

Деметрий набрал в легкие побольше воздуха и крикнул:

— Луциус Постумус!

Краем глаза он заметил какую-то возню недалеко от загона. В этот момент Руфус разнял скрещенные руки, и Деметрий почувствовал сокрушительную силу удара, обрушившегося на его голову, и вслед за этим невыносимую тупую боль. Больше он уже ничего не видел, как будто провалившись в преисподнюю.

Когда Деметрий наконец пришел в себя, то оказалось, что он лежит на холодном влажном полу. Откуда-то сверху просачивался свет и растекался по каменным стенам подземелья. Возле двери, сделанной из толстых, тяжелых досок, стояли две бочки. На полу была разбросана солома. В помещении находились несколько человек.

Он со стоном приподнялся. Голову распирало от жуткой боли. Кто-то положил руку на его плечо, пытаясь поддержать.

— Хорошо, что ты снова с нами, господин. — Это был голос Леонида.

Деметрий протер глаза. Слабым голосом, который ему самому показался чужим, он спросил:

— Что произошло?

— Руфус и Мухтар решили ехать дальше без нас.

— Без нас, но с моими деньгами. — Рави опустился на колени перед Деметрием. — Вероятно, и с твоими тоже.

Деметрий несколько раз глубоко вздохнул. Постепенно пелена перед глазами исчезла. Когда он попытался повернуться и оглядеться, исчезло даже головокружение.

— Если бы я не прожил так долго вдалеке от моих земляков, то должен был бы за них извиниться. — На лице Перперны, прислонившегося к дальней от них стене, появилась слабая улыбка.

Перперна. Нубо. Леонид. Мелеагр. Рави. Глаука. Арсиноя. Таис.

И Клеопатра, которая медленно подошла к нему, присела на корточки и сказала:

— Я не знаю, доволен ли ты таким обществом.

— Где Микинес? И что они сделали с погонщиками?

— Микинес, наверное, пытался остановить их, — печально сказал Леонид. — Он защищался, и они его убили. Погонщики? Я не знаю. Думаю, что их прогнали или они ушли с Руфусом и Мухтаром.

Деметрий был слишком слаб и не пришел в себя окончательно, чтобы оплакивать потерю еще одного старого товарища. Он посмотрел на Клеопатру, и ему показалось, что из ее глаз он черпает какую-то силу.

— Общество не всегда приходится выбирать, — тихо произнес он. — Бывает и хуже.

Клеопатра улыбнулась.

— Надеюсь, что с вами мне будет надежнее, чем с Руфусом и Мухтаром. Но лучше бы при других обстоятельствах.

XIII ЙЕГОШУА

…Дело со мной зашло уже так далеко, что я вынужден бояться того, у кого самые добрые помыслы.

Публий Терентий Афер

Из-за слабости и болей Тисхахара почти не было слышно. Аферу пришлось наклониться, так что его ухо почти коснулось рта раба.

— Лихорадка, господин… Я свалился с лихорадкой. Теперь я не могу двигаться.

Лоб Тисхахара пылал. Тело было мокрым от пота. Он мочился прямо на одеяла, потому что не в силах был встать с постели.

Афер высек огонь и зажег несколько ламп. Взяв в кухне чашу и тазик, он наполнил их водой. Потом приподнял голову Тисхахара и дал ему глотнуть воды. Раздев слугу, Афер помыл его, переодел и уложил на мешки с соломой, покрытые свежими одеялами. Тисхахар был слишком слаб и ничего не мог сказать, кроме «господин», «нет», «ты».

Не теряя времени, Афер отправился на поиски лекаря, который служил в крепости. Он знал, что этого человека, родом из Дамаска, в столь позднее время можно было найти только в одной из многочисленных пивных города. Отец лекаря, сирийский грек, кроме имени Адонис оставил сыну в наследство невысокий рост, горб и кривые ноги.

Афер обошел стороной квартал, где жили ортодоксальные иудеи, которые могли бы под покровом ночи забить его камнями за осквернение их переулков. Сначала он поискал лекаря на берегу озера. Там, вблизи небольшого порта, было несколько рыбацких забегаловок, где сидели несколько человек из числа последователей бродячего проповедника Йегошуа, но лекаря там не было. Наконец он нашел его севернее крепости, в районе, где обитали в основном торговцы, воины, арабы и жители приграничных земель из самых разных областей.

Аферу понадобилось немало усилий, чтобы вытащить пьяного Адониса из темной вонючей пивной на улицу. Лекарь, по-видимому, провел большую часть второй половины дня за поглощением винных запасов местных кабаков. Солнце давно зашло, когда они добрались до крепости. Афер послал одного из воинов, чтобы тот привел помощника лекаря. Тем временем с помощью одного из слуг, четырнадцатилетнего араба, он то и дело окунал Адониса в бочку с холодной водой.

— Хватит, хватит! — лекарь шатался и размахивал руками. — Ты хочешь меня протрезвить или утопить?

— Протрезвить настолько, чтобы ты смог позаботиться о моем слуге. Но мне придется тебя утопить, если ты ему не поможешь.

Адонис протер глаза.

— Что с ним?

— Лихорадка и паралич.

Лекарь кивнул и повернулся к своему помощнику, которого только что привел воин. Он велел ему упаковать в сумку разные мешочки и баночки.

Когда они покинули крепость, то увидели идущего им навстречу Никиаса.

— Нам нужно поговорить, — сказал он.

— Как только я улажу это дело, — сказал Афер, — тут же вернусь. Где тебя найти?

— В спальных покоях за твоей канцелярией. Как долго ты будешь заниматься своими делами?

— Это будет зависеть от лекаря — насколько хорошо он будет лечить моего слугу. Но в любом случае я вернусь до полуночи.

— Посмотрим, поможет ли это. — Адонис коснулся плеча Тисхахара указательным пальцем. Больной слабо улыбнулся. — Возможно, завтра нужно будет повторить.

Афер посмотрел на живот раба. Вероятно, у него были парализованы и внутренние органы. Запах у порошка, предложенного лекарем, был такой, что Афера чуть не стошнило.

Он оставил с Тисхахаром подростка и приказал ему поить больного водой, охлаждать его тело и мыть.

— Благодарю тебя, мой друг, — сказал Афер, когда они снова вышли на улицу.

Адонис отмахнулся.

— Это я должен тебя благодарить.

— За что?

Адонис хихикнул.

— Ты меня протрезвил. Теперь я могу спокойно пить дальше.

Афер проводил лекаря до крепости. Тот опять подался в сторону пивной. Афер и помощник лекаря прошли через ворота, которые охранял сонный часовой.

Никиас еще не спал. Он сидел в канцелярии Афера и занимался папирусными свитками. Две масляные лампы давали тусклый свет.

Афер налил себе в чашу вина из кувшина, стоявшего на столе, и спросил:

— Не слишком здесь темно?

— Некоторые вещи настолько безрадостны, что лучше всего их не видеть. — Никиас криво усмехнулся.

— Какие новости могут быть такими срочными, что нужно успеть обсудить их еще сегодня ночью?

Никиас отложил перо.

— Речь идет о проповеднике нового учения, бродячем раввине.

— Йегошуа?

Никиас кивнул.

— Царь озабочен. От него требуют казнить этого человека. Но царю не понравилась и предыдущая казнь.

— Ты говоришь об этом крестителе? Об Иоанне^[19]?

Никиас тихо вздохнул.

— О нем. И на царя давят все те же люди.

— Его дочь? — Афер поднял брови. — Или священники?

— Иерусалим. Они говорят, что он бунтовщик, что он хочет свергнуть царя и изгнать римлян.

Афер пододвинул к столу табурет и сел.

— А я скажу тебе, что он хороший человек. Он уважает царя. И вообще, какой глупец вздумает восстать против империи?

— Каждый, кто одержим исключительно своим богом, своей верой.

— Он не одержим. Насколько я знаю, он хочет смягчить каноны, заменить некоторые положения учения другими.

Никиас скривился.

— Иначе говоря, он хочет очистить храм.

Афер сделал глоток.

— Я не знаю, — сказал он. — Маленький раввин из Галилеи и большой храм в Иерусалиме? Может быть, он и хотел бы, но я сомневаюсь, что раввин на это решится. Для достижения цели ему понадобилось бы больше сторонников.

— Даже больше, чем их у него будет через год? Если, как говорят, он и дальше будет исцелять больных и творить чудеса?

— Ясновидящие и целители были всегда. А что будет через год? Я не умею читать по звездам.

— Никиас кивнул.

— В этой крепости нет астрологов. Мы давно догадались, на кого ты работаешь…

— На царя.

— Не прикидывайся дурачком. — Слова Никиаса прозвучали почти презрительно. — Конечно же, ты служишь царю, но ты служишь и Риму.

После небольшой паузы Афер спросил:

— Это так важно?

Никиас провел ладонью по столу.

— Это важно. По многим причинам. — Он поднял глаза и посмотрел на Афера. — Тот, кто платит своим солдатам, должен быть готов к тому, что кто-то другой сделает им более заманчивое предложение. Если мы уверены, что человек работает на Рим, то мы можем на него положиться. Кто же осмелится предать Рим? А если осмелится, то Рим его покарает. Кроме того, царь на стороне Рима. Что на пользу Риму, не повредит и царю.

— С какого времени ты знаешь об этом?

— С самого начала. Но вернемся к Йегошуа. Ты уверен, что он не настраивает людей против Рима?

Афер пожал плечами.

— Кто может быть уверен в том, что происходит в душе человека? Я уверен лишь настолько, насколько я его знаю. И насколько я слышал о нем.

— Ирод весной поедет в Иерусалим. Он будет жить во дворце и праздновать со своими подданными пасху.

— Со своими подданными? — Афер тихо рассмеялся. — Чтобы поехать в Иерусалим, ему нужно будет разрешение Пилата. Царь милостью Рима с визитом в римскую провинцию Иудея. Будут ли рады его подданные? Высокое духовенство — точно нет.

— Это будет тяжело. Чтобы усугубить ситуацию, Пилат, наверное, тоже проведет это время в Иерусалиме. Теперь ты понимаешь, что мы все знаем и должны быть уверены?

— Я думаю, — медленно произнес Афер, — что Йегошуа больше заботится о людях и о том, что он считает истинной верой. А не о покушениях во время празднования пасхи.

Никиас выпятил нижнюю губу.

— Это было бы исключением из правил.

— Что ты имеешь в виду?

— Почти каждый, кто заботится о людях, стремится ими руководить. А тот, кто печется о вере, рвется с ее помощью завоевать власть над людьми. И я должен тебе поверить, что Йегошуа не нужна власть?

Афер молча кивнул.

Никиас внимательно посмотрел на него.

— Твое молчание убеждает меня больше, чем длинные речи.

— Как долго ты пробудешь здесь?

— До завтрашнего вечера. Мне было бы приятно, если бы ты до этого времени побольше разузнал о проповеднике и его приверженцах.

— Я постараюсь, — Афер поднялся.

Никиас указал на табурет:

— Присядь. Мы еще не закончили.

— Что еще?

— Я хотел бы знать, известно ли тебе, на кого ты работаешь в Риме?

Афер вздохнул:

— Неужели это важно? Разве требования в Риме так отличаются от ваших, что вы с Иродом об этом задумываетесь?

— Ты не настолько глуп, — Никиас постучал по столу. — Не оскорбляй меня своим притворством.

— Я не знаю.

— Чего ты не знаешь?

— На кого я работаю. Люди, которые послали меня сюда, не сказали мне об этом.

— Но ты же должен знать, кому ты шлешь доклады!

— Конечно, я знаю, кому шлю доклады. Но я не знаю, на кого он работает.

— Я в это не верю. — Никиас стал указательным пальцем правой руки загибать пальцы левой. — Во-первых, тайная служба всемогущего Сейана, который не очень доволен, что преторианцами руководит официально, а империей лишь тайком. Во-вторых, Август Тиберий, известный тем, что уже несколько лет предается своим отнюдь не возвышенным страстям на острове Капри. Он переложил все дела на Сейана, но у него все еще есть преданные люди в легионах. В-третьих, шпионы, долгое время работавшие на Ливию, мать Тиберия. Мы не знаем, кому они сейчас служат, но не Сейану. В-четвертых, есть группа влиятельных людей, богатых торговцев, которые содержат собственных информаторов, чтобы не зависеть в своих делах от кого бы то ни было.

— Какая длинная речь. — Афер допил свое вино. — Пока я ее слушал, на меня напала жажда. Но я действительно не знаю, на кого я работаю.

— Кому ты шлешь доклады?

Афер покачал головой.

— Этого я тебе сказать не могу.

— О добродетельная невинность! — Никиас фыркнул. — Ты шлешь доклады в Кесарию, достопочтенному Пармениду. Он работает на легионы, значит, на императора, а может быть, и на крупных торговцев.

— Ты знаешь больше, чем я, — тихо произнес Афер.

— Поэтому мне и платят больше, чем тебе. — Никиас на мгновение закрыл глаза. Потом снова открыл их и сказал: — Но хватит об этом. Хочет ли Сейан действительно сам стать императором, кто в Риме какой нож против кого точит — все это только слухи. Лучше займись другими слухами. Завтра после обеда мне доложишь.

Утром температура у Тисхахара немного спала, но он все еще был настолько слаб, что мог лишь пошевелить пальцами. Слуга, приставленный к нему Афером, пододвинул под него плоский тазик, чтобы больной мог справить нужду. После этого он его помыл и дал немного воды. В это время Афер размешал в чаше назначенное Адонисом лекарство — воду с чайной ложкой отвратительно пахнущего порошка.

Свой завтрак — хлеб, холодное жаркое и отвар из трав, подслащенный медом, — он съел в крепости, во время утреннего обсуждения дел с командующим. Гамалиэль, еврей, вернувшийся домой из Бизанта, во всех важных делах обычно полагался на Афера и Ксантиппа, но иногда у него вдруг появлялось желание выслушать доклад или получить ответы на вопросы, которые он редко задавал. На этот раз, кроме Гамалиэля, Афера и Ксантиппа, в совещании принимал участие и Никиас.

Когда они выяснили все, что касалось дел в крепости, а Афер закончил свой завтрак, к нему обратился Гамалиэль.

— Никиас уже разговаривал с тобой?

— Ты имеешь в виду что-то определенное, господин?

Гамалиэль поднял кустистые брови.

— Советник царя, — сказал он своим мягким, слегка вкрадчивым голосом, — хотел бы, чтобы ты до второй половины дня узнал побольше об этом раввине. Что ты будешь делать, чтобы раздобыть сведения о нем?

Афер посмотрел на Никиаса, но тот только многозначительно подмигнул. Гамалиэль был явно в курсе их разговора, состоявшегося накануне. Афера это немного озадачило. До сих пор он полагал, что начальник крепости предпочитает не задавать лишних вопросов и держаться подальше от важных сведений.

— Я хочу попробовать, — сказал Афер, — поговорить с некоторыми людьми из города. С теми, кто его знает или что-нибудь слышал о нем от его последователей.

На лице Гамалиэля появилась странная улыбка. То ли снисходительная, то ли сочувствующая, то ли скучающая.

— Сходи к дому этого рыбака, Симона. Ты знаешь его? Высокий крепкий мужчина с лицом, словно высеченным из скалы.

— Я знаю, кого ты имеешь в виду, господин.

Гамалиэль кивнул.

— Еще что-нибудь?

Симона не было дома. Афер понял это, когда не увидел его лодку на берегу за домом. Большинство рыбаков обычно выходили на промысел еще до восхода солнца. Афер не стал высматривать лодку Симона на озере. Он остановился перед входом в дом, почесал затылок и тихо вздохнул. По мнению Афера, Симон не принадлежал к ортодоксам. Вероятно, он не возражал бы против общения с язычником и пригласил бы его в дом. Но входить без приглашения было нельзя, а слуг или рабов, которые стояли бы возле двери и выполняли поручения, у рыбаков Кафар Нахума не было.

Ему показалось, что из внутреннего двора доносятся голоса. Афер опять вздохнул и громко хлопнул в ладоши. Голоса умолкли, и он услышал приближающиеся шаги. Дверь открылась, из нее с удивленным возгласом вышла женщина из Магдалы.

Она почти не изменилась. Только ее темные глаза стали излучать какой-то странный свет.

— Афер! Ты ищешь меня?

— Рад видеть тебя, Мириам. — Он поперхнулся, и ему пришлось откашляться. — Но я не знал, что ты здесь.

— Тебе нужен Симон? Он на озере.

Афер почувствовал себя неловко. Мысленно оправдывая свое смущение, он постарался убедить себя, что это часть его работы.

— Я не знаю, кто мне нужен, — ответил он.

Она рассматривала его, прищурив глаза. Потом с легкой улыбкой на губах спросила:

— Тебя ведь послали собирать сведения, не так ли? О нем. О Йегошуа.

Афер прислушался к звуку ее голоса и заметил, как он изменился, когда она произнесла это имя. Он кивнул, подтверждая ее слова.

— Ты его любишь, не правда ли?

— Мы все его любим. — Потом она тихо добавила: — Он и я… мы собираемся пожениться.

Афер задумался, пытаясь разобраться в своих противоречивых чувствах. Сожаление, немного зависти, чувство утраты, но также теплота и расположение.

— Он обуздал твоего седьмого демона?

Она кивнула. Ее улыбка была осторожной, почти недоверчивой.

— Тогда я желаю тебе и ему счастья и долгих лет жизни, — сказал он. — Ты же знаешь, что я всегда желал тебе только добра. А он добрый человек, насколько мне известно.

— А что тебе от него нужно?

— Мне от него ничего не нужно. Это другим нужно кое-что от меня. Им хочется, чтобы я разузнал, следует ли бояться Йегошуа или нет.

— Никому не нужно его бояться. — На мгновенье она замолчала в нерешительности, потом добавила: — Ни царю, ни прокуратору, ни высокому духовенству.

Афер показался себе навязчивым и довольно глупым. Развернуться и уйти, не говоря больше ни слова? Так нельзя. Он искал способ преодолеть свое смущение. Единственное, что пришло ему в голову, был вопрос:

— Где состоится ваше бракосочетание? — Поспешно, еще более теряясь, он добавил: — Чтобы я знал, куда послать подарок. Если это удобно.

Она улыбнулась.

— Ты тоже хороший человек, Афер. Это удобно. Но свадьба состоится далеко. Через несколько дней мы пойдем на запад, в Кану. Там, в доме друзей… — Она вдруг остановилась, посмотрела мимо него, будто искала другого собеседника, и сказала: — Твой слуга болен, не так ли?

— Откуда ты это знаешь? — спросил он удивленно.

— Ты был добр ко мне. Поэтому я интересуюсь тем, что о тебе рассказывают.

Афер немного растерялся. Потом, беспомощно разведя руками, пояснил:

— Да, он болен. Лихорадка и паралич.

Он не успел договорить, как из дому вышел мужчина и остановился позади Мириам.

Афер сразу узнал его. Это был Йегошуа. В первый раз Афер увидел так близко его тонкие черты, пронзительные, но одновременно теплые темные глаза, уста, произносившие слова, к которым многие прислушивались. Йегошуа улыбнулся, и Афер понял, что улыбаться для него проще и естественнее, чем оскорблять или проклинать.

— А я гадаю, кто тебя так долго удерживает? — Он положил руку на плечо Мириам. — Афер, не так ли? Справедливый человек, как я слышал.

Афер посмотрел на его тонкие, но сильные пальцы, когда-то хорошо справлявшиеся с работой плотника. Пытаясь оценить мягкость и силу голоса Йегошуа, он неожиданно для себя услышал свой собственный, смешной и невыразительный:

— Кто это справедливый?

— Тот, кто задал этот вопрос, знает начало пути. Но все мы несовершенны и больны. Как, например, твой слуга. Мириам говорила, что он также твой друг.

Афер с трудом выдавил:

— Да.

Четверо или пятеро мужчин, наверное соратники Йегошуа, вышли из дому, остановились и стали недоверчиво рассматривать Афера, будто хотели запугать его своими взглядами.

— У меня много работы, — сказал Йегошуа. — Но ты был добр к Мириам и вообще ты добрый человек, поэтому я приду к тебе и посмотрю твоего слугу.

Один из мужчин поднял руку и открыл было рот, но не успел ничего сказать. Афер опередил его:

— Господин, ты иудей, а я язычник. Ты осквернишь себя, если войдешь в мой дом. Я не достоин такой жертвы. Мой слуга тоже.

Другой мужчина кивнул. Аферу показалось, что в его глазах промелькнуло что-то вроде одобрения.

Но Йегошуа покачал головой.

— Законы существуют для людей или люди для законов?

Афер повернул руки ладонями вверх.

— Мы все подчиняемся законам и должны придерживаться их. Если мой царь говорит: «Иди туда и установи, является ли этот бродячий раввин бунтовщиком или праведником», я иду и делаю это. Если я говорю одному из моих воинов: «Подойди ко мне», он подходит. Мне не пристало судить о ваших законах. Но если ты руководствуешься добрыми помыслами и испытываешь желание помочь моему слуге, то я буду тебе только благодарен.

Мириам, прикрыв глаза, прислонилась к плечу Йегошуа. Один из мужчин что-то тихо сказал на арамейском. Слишком тихо для Афера.

Йегошуа покачал головой и, посмотрев на мужчину с осуждением, так же тихо ответил ему. Аферу показалось, что он услышал слова «вера» и «Израиль».

Затем Йегошуа обратился к центуриону:

— Иди домой, Афер. Пусть твой слуга выздоровеет.

Немного растерянный, центурион приложил правую руку к груди, наклонил голову, повернулся и ушел.

В течение первой половины дня он переговорил с несколькими людьми, которые сообщили кое-какие сведения о Йегошуа. Прежде чем снова отправиться в крепость на встречу с Никиасом, он зашел домой, чтобы подкрепиться и посмотреть, как дела у Тисхахара.

Молодой слуга лежал в ногах у больного и спал. Когда Афер вошел в комнату, Тисхахар поднялся, поднял обе руки и сказал:

— Ужасный порошок помог, мой господин.

По дороге к крепости Афер размышлял, следует ли спросить у Тисхахара, когда точно наступило улучшение, но решил не делать этого.

Никиас разговаривал с Гамалиэлем во внутреннем дворе крепости. Спутники Никиаса готовили лошадей и повозки.

— Как дела? — спросил он Афера.

Афер набрал побольше воздуха и решился:

— Скажи царю, что этот человек праведник. Никакой не бунтовщик. Не выступает ни против царя, ни против Рима. Если Ирод хочет кого-нибудь казнить, то пусть лучше казнит своих священников.

Он немного удивился, когда Гамалиэль улыбнулся и кивнул.

Никиас ухмыльнулся.

— Мне кажется, это решило бы больше проблем, чем их у нас имеется.

XIV В ТЕМНИЦЕ

Лучше обмениваться анекдотами в хорошем обществе в темнице, чем под властью князей и высокопоставленных убийц исполнять государственные обязанности.

Фрагмент из критской надписи

Десять мучительно долгих дней провели они в подземелье. Разговаривали, дремали, спали, прохаживались, опять разговаривали. Близость Клеопатры при других обстоятельствах послужила бы для Деметрия стимулом, чтобы показать свои лучшие душевные качества и добиться взаимного доверия и более тесного общения. Но македонка с самого начала предупредила возможное развитие событий. Обращаясь к своим спутницам, Клеопатра говорила достаточно жестко и громко, чтобы все могли ее услышать:

— Четыре женщины и шестеро мужчин — очень плохое соотношение. Если вы будете вести себя как суки во время течки, скоро здесь все будет как в собачьей конуре: нечистоты, рычание и лязг зубов.

Глаука обиженно фыркнула, Таис слегка улыбнулась, Арсиноя посмотрела в потолок. Смотреть там особо было не на что. Подземелье было размером приблизительно десять на десять шагов, высотой в два человеческих роста. На двух стенах вверху были щели для доступа воздуха и света. Тяжелая дверь и бочки были единственными предметами, на которых мог задержаться взгляд, скользивший по гладким камням.

Дверь, бочки и люди. По мере того как проходили дни и ночи, стебли соломы, пыль, грязь и вонь делали всех все более неприглядными. В конце концов Деметрий понял, что приятнее смотреть на неизменно отвратительную внешность Перперны, чем наблюдать, как опускаются княгиня и ее спутницы.

Вскоре после того, как он проснулся, открылось окошко в двери. На оклик охранника к двери подошел Мелеагр и взял четыре лепешки и два кувшина с водой.

— На какой срок? — спросил он.

— Завтра будет больше. Если я буду в хорошем настроении. — Стражник хрипло рассмеялся и закрыл окошко.

— Разделяй и властвуй, как говорят мои земляки. — Перперна криво усмехнулся.

— Учись разделять, не властвуя, — сказал Нубо.

Леонид засмеялся, но его смех прозвучал не очень весело.

— Этому должны учиться властители мира.

— Одному из властителей мира мы обязаны тем, что сидим здесь. — Деметрий в который раз окинул взглядом темницу. — Кто меня сюда принес?

— Леонид и Мелеагр, — сказал Перперна и пояснил: — У меня ведь только одна рука, а эти стражи порядка хотели тащить тебя волоком.

— Спасибо, друзья. Так, значит, Микинес мертв. Боюсь, что у нас будет достаточно времени, чтобы оплакать его. Вы что-нибудь еще видели?

Но никто не мог сообщить ничего существенного. Пришли стражники, римляне только наблюдали. Нубо показалось, что он видел с ними одного из людей Мухтара.

— Среди ночи нас, спящих, выволокли из комнат, — вступила в разговор Таис. — Я не уверена, но кажется, римляне и несколько арабов из города в это время занимались животными и грузами.

Деметрий посмотрел в угол, где сидел Рави. Старый индиец держал в зубах соломинку и неподвижно смотрел перед собой.

— О чем молчишь, друг?

Рави поднял глаза. Не вынимая соломинку изо рта, он тихо произнес:

— О прахе моей супруги.

От непривычного безделья они принялись подробно обсуждать происшедшее: визит Мухтара к наместнику, ночь, поведение стражников и римлян. И что стало с товарами.

— Они продадут все, — с горечью произнес Мелеагр.

— Если уже не продали. — Деметрий потер затылок, который все еще болел. — Вероятно, даже вьючных животных.

Глаза Глауки округлились от удивления.

— А зачем животных? Им же нужно на чем-то ехать.

Клеопатра покачала головой.

— На беговых верблюдах они поедут быстрее. — Ее голос прозвучал немного раздраженно.

Деметрий подумал, что если ее покинет терпение, единственное полезное в данных обстоятельствах качество, то она останется в подземелье, и все остальные вместе с ней.

— А что с нашими личными вещами? — спросил он.

— Они отобрали их позже, когда затолкали нас сюда, — проворчал Перперна. — Даже то, что было хорошо спрятано.

— Да уж, обыскивали они основательно. — Арсиноя сморщила нос.

Таис хихикнула.

— Но нашу надежно спрятанную невинность они все-таки не нашли.

— Вашу что? — переспросил Нубо. — Если мы когда-нибудь выйдем отсюда, я с удовольствием… — Он не стал договаривать, а усмехнулся, взглянув вверх, в сторону одной из щелей в стене.

У Деметрия забрали сумку и нож. У других тоже не осталось ни денег, ни оружия.

— Беговые верблюды, — сказал Мелеагр, — и наши личные вещи теперь у стражников. Все, что было в тюках на верблюдах, теперь у Мухтара и Руфуса. Во всяком случае, монеты. Я думаю, они быстро продали все, что можно было продать, а вьючных животных и часть монет отдали за беговых верблюдов. Но для чего?

Перперна фыркнул:

— Чтобы без нас быстрее и с хорошими деньгами добраться до своей цели.

— А какова их цель? — спросил Леонид. — И… почему они нас не убили? Или не велели убить?

Никто не мог вразумительно ответить на эти вопросы. Руфус и его люди, как утверждал сам центурион, должны были прибыть в распоряжение прокуратора Иудеи. Какая цель была у Мухтара, не знал никто.

— Может быть, Руфус рассчитывает, что ты когда-нибудь появишься у Пилата. — Деметрий посмотрел на Клеопатру. — Тогда, при известной доле везения, он сможет оправдаться. Если бы он тебя убил и это когда-нибудь выплыло бы наружу, то ему не помогли бы никакие оправдания.

— А как бы этовыплыло? — спросила Арсиноя. — Ты забыл, где мы находимся? Арабская пустыня не сулит ничего хорошего.

— Рано или поздно любая новость находит дорогу в Рим. Какой-нибудь торговец что-нибудь услышит, какой-нибудь погонщик что-нибудь расскажет… Или властители мира решат, что их империи не хватает песка, которого полно между Дамаском и Аденом. — Перперна посмотрел на свою культю. — И по пути туда они найдут мою руку.

Время тянулось однообразно. Они засыпали и просыпались, ели хлеб, пили воду, беседовали. Каждый день им давали четыре лепешки и два кувшина с водой. Каждый второй день раб в сопровождении троих хорошо вооруженных стражников выносил бочки и возвращал их пустыми.

Что касалось будущего, то были одни лишь вопросы. Как долго они пробудут здесь? Что произойдет потом? Где искать Руфуса и Мухтара, если представится возможность их когда-нибудь разыскать?

В своих разговорах пленники чаще возвращались к прошлому, совсем недавнему и более отдаленному. Деметрий пытался найти объяснение некоторым загадкам. Среди них были и такие, которые раньше загадками не казались. К ним относились события в Адене и его сделки.

Почему Хархаир сначала отказался с ним торговаться, но потом все-таки согласился? Почему именно Мухтар купил гостиницу Рави? Мухтар, который никогда не занимался и не мог заниматься подобным делом, да к тому же ненавидел всех иностранцев? Возможно, он почуял выгодную сделку и решил сдать гостиницу в аренду или перепродать ее. Но что ему нужно было на севере? И кто были те люди, которые напали на Деметрия, когда он шел от Клеопатры к Рави?

На второй или третий день (все остальные дни в подземелье были похожи один на другой) он поговорил об этом с Рави, который, находясь в постоянном унынии, все время озлобленно молчал.

— Мои сбережения, деньги за гостиницу — все это не так важно, — объяснил тот, когда Деметрий спросил его о причинах молчания. — Я могу голодать, попрошайничать, работать. Но прах моей супруги… А что касается другого, то ты упускаешь из виду одну очевидную вещь.

— А именно?

— Властители мира.

Деметрий несколько мгновений молчал. Потом осторожно спросил:

— Ты считаешь, что за всем стоит Руфус?

Рави кивнул. Бросив красноречивый взгляд в противоположный угол, где Клеопатра на повышенных тонах разговаривала с Нубо, он сказал:

— Я считаю, тебе следует поговорить с княгиней. Она часто общалась с Руфусом.

— Возможно. Но вернемся к нему. Для чего ему все это?

— Вы, люди с запада, удивляете меня. Иногда вы недоверчивы и грубы там, где не нужно. Иногда непостижимо глупы, как, например, сейчас ты.

Деметрий рассмеялся.

— Просвети меня, о мудрый человек.

— Властители мира хотят владеть всем. То, чем не удается владеть полностью, они стремятся хотя бы контролировать, охранять, как они говорят. Руфус и его люди должны ехать на север. Княгине и ее спутницам нужно туда же. Может быть, дела пойдут лучше и быстрее, если организовать большой караван? А не поговорить ли мне, Руфусу, с хозяином каравана, глупым Деметрием? Деметрий милостиво разрешит мне ехать с его караваном. Чтобы быть уверенным в отправке каравана, надо ускорить дела торговца, помочь побыстрее их закончить. Кроме того, я хотел бы, чтобы он был мне благодарен и в последний момент не передумал брать меня с собой. Поэтому я вынуждаю одного старого торгового магната быстро заключить с ним сделку. Нанимаю парочку мордоворотов и разыгрываю спектакль: они нападают на глупого Деметрия Преждевременного, а я его спасаю. Теперь он будет мне доверять. Мало того, он поручит мне и моим людям охранять караван.

Деметрий сверкнул глазами.

— Может быть, и так. Но почему этот неожиданный поворот, нападение?

— Мне (я все еще Руфус) нужно несколько дней, чтобы убедиться в моем умении обращаться с верблюдами и знать, что без товаров можно двигаться быстрее. Потом я освобождаюсь от лишних грузов и лишних людей и еду дальше без них, но с их деньгами.

— Наверное, он все взвесил заранее. А также сказал Мухтару, чтобы тот купил у этого недалекого индийца гостиницу. Все равно, мол, скоро он получит деньги назад.

— Недалекий индиец вынужден, к сожалению, с тобой согласиться.

Чтобы убить время, такое невыносимо медленное и тоскливое, они рассказывали друг другу небылицы, развлекали себя песнями и стихами, играли в словесные игры, обменивались придуманными воспоминаниями. Конечно, Деметрий догадывался, что рассказы многих не отличались правдивостью, как, впрочем, и его собственные, и что он был не единственным, кто не хотел рассказывать о себе всю правду.

Самыми поучительными были истории Перперны: о службе в легионах полвека назад, о ничтожных достоинствах и многочисленных недостатках Элия Галла, о походах по пустыням Аравии, о бесконечном времени, проведенном им в рабстве, о прихотях его хозяев, о забавных происшествиях в женских покоях и о своей убежденности в том, что боги не считают необходимым заботиться о жизни смертных, чтобы построить ее на основе разума и справедливости.

— Поначалу я был иного мнения, — заявил Перперна и выставил вперед свою культю. — Где-то чуть севернее этих мест мы, то есть моя центурия, отделились от основного войска, чтобы поискать воду. Мы нашли источник, но князь, которому он принадлежал, не захотел дать нам напиться. Произошла небольшая стычка, и после этого князя больше никогда не мучила жажда. Я был тем, кто освободил его от жажды, поэтому мне можно было освободить его и от других вещей. На нем было ценное кольцо, которое никак не слезало с пальца. Тогда я отрезал палец и без труда снял кольцо. — Он похлопал по едва заметному бугорку на своей одежде. — Все эти годы кольцо было со мной. Кольцо и несколько монет. Это все, что у меня есть. Если не считать моей головы и историй.

— А какое отношение это имеет к твоим взглядам на жизнь? — спросила Глаука.

— Когда я потерял руку, я сначала подумал, что это справедливая плата за отрезанный палец. Но затем я посчитал, что со стороны богов это несправедливо — руку за палец. Причем я знаю, что они ничего не взвешивают и не вымеряют. Иначе мне полагалось бы сейчас еще лет пятьдесят жизни на свободе, в качестве рабовладельца.

Деметрий слушал пространный рассказ старика рассеянно. В мыслях он снова перебирал происшествия, связанные с караваном, наблюдая при этом за поведением княгини. Когда он смотрел на Клеопатру, его настроение чуточку улучшалось, во всяком случае, в первые дни, пока еще не было столько грязи. После того как старик закончил свой рассказ, Деметрий отвел его в сторону.

— Мы не боги, — сказал он. — Но давай попробуем немного взвесить и измерить.

Перперна усмехнулся:

— Ты что, хочешь подарить мне эти пятьдесят лет, господин? Это было бы уж слишком. Ты и так дал мне свободу. А рабы мне ни к чему.

— Здесь, в подземелье, мы все одинаково свободны. Но я имел в виду кое-что другое. — Он прищурил глаза и пристально посмотрел на Перперну. — Прексаспа и девушку.

На лице старика появилась неуверенность и даже, как показалось Деметрию, какая-то виноватость.

— Что ты имеешь в виду, кроме того, что они мертвы?

— Прексаспа убили кинжалом или мечом. Девушку, как выяснилось, задушили.

Перперна кивнул.

— Да, это так.

— Ты видел следы. В том числе следы двоих мужчин в сандалиях.

— Ты внимателен… — Перперна криво усмехнулся. — Но наверное, уже поздно говорить об этом.

— Я тоже так думаю. Мне нужно было внимательнее осмотреть девушку.

Перперна закрыл глаза.

— Что бы это изменило? Все равно они были мертвы.

— Конечно, — согласился Деметрий, — но это заставило бы меня быть более осторожным.

— Чего ты хочешь?

— Теперь, когда твои земляки оказались негодяями, я хочу знать, что ты на самом деле видел. Без оглядки на то, что один римлянин чем-то обязан другим римлянам.

Перперна тихо проворчал.

— Некоторые арабы Мухтара тоже были в сандалиях. Погонщики — босиком. Но…

Он вздохнул и покачал головой:

— И что это даст? Римские сандалии. Без особых примет. Правда, я думаю, что одним из мужчин был Руфус.

— Я не смотрел, как хоронили убитых. Ты не заметил какую-нибудь особенность на трупе девушки?

— Ее голова была подвижной. — Перперна посмотрел в глаза Деметрия. — Настолько, насколько может быть подвижной голова мертвеца, которому кто-то проломил затылок.

— Особый курс обучения ближнему бою голыми руками… Сначала проломили голову, а затем задушили, чтобы оставить следы на горле? Для того чтобы глупый Деметрий не присматривался и остался в неведении.

— В мое время, — сказал Перперна, — такому обучали только телохранителей Августа Октавиана.

— Сегодня это умеют и преторианцы.

— Теперь я спокоен. — Перперна улыбнулся. В его голосе прозвучало почти облегчение. — Собственно, ничего нового я тебе не сказал. Ты и сам обо всем догадался.

— Мне думается, тебя следовало бы отлупить.

— Разве это что-нибудь изменило бы?

— Мы все были бы осторожнее.

Перперна хмыкнул, резонно заметив:

— Тогда они не стали бы просить стражников бросить нас в подземелье. Они убили бы нас где-нибудь в пустыне.

Изнемогая от вынужденного безделья, Деметрий снова принялся сопоставлять обрывки происшедших событий и факты. Общая картина почти не изменилась. Теперь он мог с уверенностью сказать, что в ту ночь Руфус и Мухтар вышли из долины, чтобы поговорить без посторонних. Прексасп и девушка, вероятно в поисках уединенного места, случайно натолкнулись на них.

Однако относительно целей Руфуса и Мухтара у него до сих пор не было определенного мнения. Без сомнения, Руфус командовал особой группой самых лучших, самых сильных воинов. Но Деметрий не мог установить никакой связи между событиями, которые коснулись его, и поездкой римлян на север, к Пилату.

В один из этих безрадостных дней Нубо тоже попытался сложить в единое целое все, что он видел и слышал. Он подошел очень близко к той схеме развития событий, которую Деметрий считал наиболее вероятной. Почти все пленники, даже Рави, постепенно избавлявшийся от подавленности, принимали участие в дискуссии, высказывая свои соображения. Деметрий больше молчал и наблюдал за Клеопатрой, которая время от времени что-то подтверждала или отрицала, но в основном слушала.

— А теперь, — сказал вдруг Нубо, обращаясь к Арсиное, — расскажи-ка нам, почему ты в тот вечер так настойчиво хотела остаться наедине с Деметрием.

— Разве женщине нужна какая-то определенная причина, чтобы пожелать остаться наедине с мужчиной?

— Конечно нет. — Нубо постарался изобразить на лице печаль, но на самом деле был настороже. — Мне просто стало очень жаль.

Арсиноя подняла брови.

— Чего же?

— Жаль вдвойне, — пояснил Нубо. — Во-первых, потому, что я помешал вам. И во-вторых, потому, что я сам не против оказать тебе внимание.

Македонка рассматривала его, будто видела в первый раз.

— Ты?

— Это трудно представить?

Она улыбнулась.

— Нет, не трудно. Но только это так неожиданно.

Мелеагр откашлялся.

— Я надеюсь, рано или поздно мы все-таки выйдем из этого подземелья. Может, в следующем году, а может, и раньше. Вот тогда вы и побеседуете на эту тему вдвоем, без посторонних. А сейчас я вспомнил кое-что другое.

— Что именно? — спросил Деметрий, обратив внимание, как выразительно Мелеагр посмотрел на Клеопатру.

— Княгиня рано пошла спать. В тот вечер я не все время находился в пивной. Поэтому точно не знаю… Но хорошо помню, что в какой-то момент Руфус поднимался по лестнице.

— Он снимал одно из спальных помещений, — вставила Таис.

— Но он скоро снова спустился, — сказал Мелеагр.

Леонид кивнул.

— Да. Он выглядел озлобленным, будто какое-то желание выскользнуло у него из рук.

Деметрий рассмеялся.

— Как могут желания выскальзывать из рук?

— Это происходит, когда их так категорично отвергают, что человеку после этого просто не хочется больше их проявлять.

Клеопатра пожала плечами.

— Если вам нужно непременно знать, я скажу: он был у меня. И прежде чем вы зададите второй вопрос, я на него отвечу: он хотел удовлетворить свою похоть и спрашивал моего согласия бросить вас всех, отделившись от каравана.

— Я предполагаю, что ты отказала ему и в том, и в другом, — сказал Рави. — А теперь сожалеешь об этом?

Клеопатра гордо откинула голову. Холодно, ни на кого не глядя, она произнесла:

— Я бы очень хотела оказаться где-нибудь в другом месте.

Позже, когда почти все остальные спали, Деметрий бесшумно подошел к Клеопатре. Лучи солнца уже не проникали в подземелье, и теперь он скорее угадывал очертания ее фигуры. Женщина не лежала, а сидела, прислонясь к стене. Он присел перед ней на корточки.

— Я не сплю. Что тебе нужно? — прошептала она.

— Поговорить с тобой.

Она едва слышно вздохнула.

— Это так необходимо?

— Есть некоторые вещи, которые я должен был бы знать. Чтобы принимать определенные решения, если мы когда-нибудь выберемся отсюда.

— Что именно?

— Руфус говорил что-нибудь о своих целях?

— Почему он должен был говорить со мной об этом?

Деметрий покачал головой.

— Давай не будем играть в прятки, княгиня. Если он спрашивал тебя, не хотела бы ты продолжать свой путь с ним, то вы, так или иначе, должны были коснуться цели его поездки, не правда ли?

— Иудея, — ответила она. — Иерусалим или Кесария, в зависимости от того, где в тот момент будет находиться Пилат.

Деметрий несколько мгновений обдумывал ее слова. Потом сказал:

— Вчера я разговаривал с Перперной и выяснил некоторые подробности, позволившие мне сделать вывод, что Руфус и его люди преторианцы. Ты знаешь что-нибудь о них?

— Сильные мужчины, которые находятся в подчинении всемогущего Сейана. Ну и что?

— Сейан содержит шпионов. Преторианцы не отвечают за то, что происходит далеко от Рима. Их задача — охранять императора.

— Тиберий Август, — произнесла она с явным презрением, — сидит на Капри, где он насилует маленьких детей и пытает рабов. Если кому и нужна защита, то не ему, а остальному миру.

— Меня в данный момент волнует не император, а вопрос, что делает Руфус по поручению Сейана в Аравии. Или должен делать. Может быть, даже в Иудее.

— И что бы это могло быть?

— Я надеялся на твою помощь, если он тебе что-нибудь говорил.

Клеопатра промолчала.

— Ты действительно ничего не знаешь, — прошептал Деметрий, — или не хочешь мне признаться?

Клеопатра протянула руку и коснулась его подбородка кончиком своего указательного пальца. — Не мешало бы помыться, — заметила она. — И оказаться в каком-нибудь более приличном месте, вместо того чтобы торчать в этой темнице.

Деметрий беззвучно рассмеялся.

— Чтобы меня отвлечь, ты намекаешь на удовольствия, о которых тебя понапрасну просил Руфус? А потом и меня постигнет та же участь?

— Посмотрим, как мы поладим друг с другом. Все будет зависеть от места.

— Назови мне это место. И скажи, какие отношения представляются тебе приемлемыми.

Клеопатра молчала. Деметрий ждал. Наконец она сказала:

— Я слышала об одном оазисе, который находится далеко на севере. Где-то восточнее дороги, ведущей из Петры в Дамаск. Будто бы там стоит статуя, изображающая бога. Мои предки говорили, что у подножия этой статуи любовники назначают друг другу свидания.

Деметрий пытался разглядеть выражение ее лица, но было слишком темно.

— А что касается отношений, то я предпочитаю тактичность и сдержанность.

Не скрывая иронии, он заявил:

— А когда я тактично и сдержанно приведу тебя в этот оазис, ты милостиво разрешишь мне понаблюдать, как в тени этой статуи вы с Пилатом будете заниматься любовью?

— Я подумаю, — спокойно ответила женщина.

Теперь Деметрий знал, что у него в колчане есть еще одна стрела. Он догадывался, откуда взялась его уверенность. Скорее всего, виной тому далекая статуя бога. Недолго сомневаясь, он решил выпустить стрелу.

— Вопрос лишь в том, — прошептал он, — как мы сумеем привезти прокуратора Понтия Пилата туда, в Ао Хидис.

Княгиня вздрогнула. Деметрий готов был поклясться, что она поражена. Но в ее голосе не было слышно ни малейшего удивления, когда она спросила:

— Как ты узнал, что это Ао Хидис?

Он хмыкнул.

— О благородная и милостивая княгиня, восторг моей души, предполагаемая радость моего тела! Когда ты скажешь, откуда тебе известно про Ао Хидис и что связано со статуей, тогда я открою, как догадался, что речь идет именно о нем.

Он хотел встать, но она положила руку ему на плечо.

— Сейан не единственный, кто располагает отважными добытчиками информации, — прошептала она. — У Тиберия все еще остаются верные сторонники в легионах, не правда ли? И у воинов тоже есть тайные службы.

— Удивительно, что македонские княгини все это знают.

— Удивительно, что некоторые торговцы остаются невозмутимыми, когда им рассказывают подобные вещи.

— Ты задержала меня, чтобы поболтать о тайных службах Рима?

Клеопатра сдавила его плечо.

— Говорят, что у Ливии Августы везде были собственные шпионы, которые продолжали работать на нее и после смерти Августа. Злая вдова, смертельная паучиха, в чьих сетях умирали все, кто мог бы помешать ее сыну Тиберию взойти на трон… Что произошло с ее сетью?

— Ею ловит кое-кто другой.

— Кто этот другой?

Деметрий тихо цокнул языком.

— Есть только слухи. К чему ты клонишь?

— Может быть, существует еще четвертая служба, — прошептала она. — Служба информации богатых и влиятельных людей, не желающих зависеть от отвратительного императора или от беспринципных преторианских прокураторов. Еще в те времена, когда Ливия не была божественной, они хотели знать, где и какие товары им приобретать, на каких рынках они смогут их продавать. Четвертая служба, которая посылает своих людей в дальние страны. Что ты, собственно, делал в Африке?

Деметрий повел плечом, на котором все еще лежала рука Клеопатры. Он поцеловал кончики ее пальцев прежде, чем она успела их отдернуть.

— Я думаю, у нас впереди еще много захватывающих разговоров. Если, конечно, мы когда-нибудь выберемся из этого подземелья.

На следующее утро открылось не окошко, как обычно, а массивная дверь. Вошли четыре вооруженных охранника, а за ними полный мужчина среднего возраста.

— От имени наместника мне поручено поприветствовать благородных гостей. В отсутствие князя были сделаны ошибки, достойные сожаления. Лишь сегодня утром мне доложили об этом досадном происшествии. Прошу следовать за мной!

Их проводили (мужчин и женщин отдельно) в помещения, где они могли помыться. Там были приготовлены большие тазы, чистые полотенца и горы свежего нательного белья. После этого бывших пленников привели в зал, где молчаливые слуги подали им тарелки с хлебом, холодным жареным мясом, овощами и фруктами. Кроме того, было светлое пиво, вода, соки и отвары из трав.

Пока они ели, другие слуги внесли их оружие, сумки, дорожные накидки и взгромоздили все это на стол возле входа.

Уполномоченный наместника больше не показывался. От слуг они не смогли добиться ничего конкретного. После того как они подкрепились и разобрали свое имущество, дюжина вооруженных охранников мягко, но настойчиво выпроводила их за пределы крепости.

Коротко посовещавшись и осознав свое бедственное положение, они пересчитали монеты, оставшиеся в их сумках. У одного торговца в нижнем городе, недалеко от загона, они купили в складчину десять ездовых верблюдов и три вьючных. У них осталось еще достаточно денег на продовольствие, чтобы сделать запас на сорок-пятьдесят дней пути. Покидая злополучный город, Перперна обернулся, сплюнул и сказал:

— Чего же им пожелать, землетрясения или пожара?

Деметрий покачал головой.

— Орду преторианцев, опьяненных победой и получивших разрешение грабить. Но прежде нам нужна кое-какая информация.

Клеопатра, ехавшая впереди, резко обернулась. Деметрий не рассмотрел, что было на ее лице, улыбка или гримаса, когда она сказала:

— Информацию следует требовать только тогда, когда знаешь, как ее использовать.

XV ИГРА НАЧИНАЕТСЯ

Одна волна накатывается оттуда, другая отсюда; но мы идем вперед на мрачном корабле.

Алкей

Зима в Кафар Нахуме прошла спокойно. Аферу пришлось лишь три раза выезжать с воинами, чтобы навести порядок в Тивериаде и окрестностях. Город, основанный старым царем Иродом Великим и названный в честь императора, был населен людьми, которые съехались из самых разных мест, и представлял собой вечный источник беспокойства. Здесь постоянно происходили стычки между городскими жителями, столкновения с евреями Галилеи, нападения на таможенников и сборщиков налогов. Кроме того, глупость некоторых людей, уклоняющихся от римских или иудейских законов, привела их в Тивериаду, потому что они считали ее таким же надежным местом, как Десятиградье и другие области на восточном берегу реки Иордан.

— Чтобы жить вне закона, нужно быть честным. И умным, — сказал Гамалиэль, когда в очередной раз разговаривал с Афером и Ксантиппом об одном человеке, находящемся в розыске. — Кто из вас поедет за этим дураком?

Ксантипп указал на Афера.

— Его очередь. Я не хочу два раза подряд.

Афер выехал с небольшим отрядом в двадцать человек. Двое должны схватить и заковать разыскиваемого. А остальные восемнадцать примут участие в подавлении обычных волнений в Тивериаде. По дороге туда и назад они проезжали через Магдалу. Афер оба раза с легкой грустью думал о женщине, которая не захотела жить с ним, а предпочла раввина Йегошуа, с которым они, наверное, уже поженились.

Этой зимой он неожиданно для себя понял, что привык к этой стране и ее жителям и начал их уважать. Не толкователей священного письма, стремившихся устроить весь мир так, чтобы все соответствовало непогрешимым откровениям религиозного учения, которые были записаны много столетий назад и выдавались за слова Единого Бога. Не глубоко набожных узколобых последователей этих проповедников, готовых убить и умереть, отстаивая каноны священного письма. А простых людей, каких было большинство среди евреев: добродетельных, но не фанатичных, соблюдающих законы, но не слепо повинующихся, своенравных, но лишенных ненависти к другим людям. Рыбаков, крестьян, торговцев, их жен и детей. Ему нравились их шутки, теплота, трудолюбие. Он признавался, что охранять их покой не самая худшая обязанность.

В течение нескольких недель одна сирийская гречанка делила с ним кров, постель и пищу. В качестве писаря она сопровождала караван одного торгового дома из Лаодикии и должна была распутать и разорвать старые торговые связи и завести новые. Чтобы подольше побыть с Афером, она затягивала свою работу, пока за ней не явился посланец, специально откомандированный на ее поиски. А в остальном все шло как обычно: он придумывал задания, чтобы поддерживать воинов в форме, проверял состояние оружия, давал распоряжения по уходу за лошадьми и ремонту крепости. Долгие вечера, с вином и разговорами, Афер проводил чаще всего с Адонисом, Ксантиппом и Гамалиэлем. Иногда встречался с торговцами из северной части города или с рыбаками и крестьянами в одной из пивных на берегу озера.

Время от времени приходили курьеры, нарушая своим появлением повседневное однообразие жизни. Действуя по какой-нибудь легенде, они приносили новости, указания и вопросы. Тогда весь Кафар Нахум некоторое время говорил о «людях полумрака», мастерах халтуры, которые занимались тайными делами. Жители города судачили о том, где свергнут король, кому удалось обойти закон, какая очередная бессмыслица будет выдумана. Афер, становясь тогда предметом насмешек, которые ему приходилось выслушивать в забегаловках, с удовольствием принимал участие в распространении слухов и укреплял таким образом дружбу, которая связывала его с некоторыми из жителей Кафар Нахума.

Однако, хотя эти порученцы и были замечены, им все же удавалось держать в тайне те новости, которые они приносили. Во всяком случае, Афер не слышал в пивных ничего, что имело бы отношение к действительно происходившим событиям.

Посланцы прибывали из Лаодикии и Антиохии, из Кесарии и Иерусалима, из Вифарампты и Махероса, из Петры и из пустыни. Это были курьеры из римских провинций Сирии и Иудеи, из «ничьей» страны и из государства набатеев, посланцы Ирода Антипы, который лишь изредка останавливался в неспокойной новой столице Тивериаде. Афер не знал Вифарампту, где в основном находился Ирод. А крепость Махерос напоминала ему удручающую картину: лабиринт из камней, валов и подземелий, которую он не хотел больше видеть. Он два раза недолго был там, и ему показалось, что это место создали в незапамятные времена какие-то жестокие боги специально для того, чтобы пытать и казнить Терция Агабиана Афера. Он понимал, что все это ерунда, но неприязнь к Махеросу не становилась меньше. Проповедник Иоанн, которого называли Крестителем, был казнен именно там. А значит, по ночам в этой крепости можно было видеть жуткие вещи.

Новости многое проясняли, хотя он мог обсуждать их с Ксантиппом и Гамалиэлем лишь частично. Из города-оазиса Ао Хидиса приходили известия, что юный Хикар продолжает продвигаться по службе, что скоро он, возможно, примет командование личной охраной князя Бельхадада и что он любимец воинов и народа. Один из слухов побудил Афера на несколько дней отправиться в пустыню, чтобы переговорить со своим осведомителем. Говорили, что Бельхадад тяжело болен и передал ведение разбойничьих дел одному доверенному лицу.

— Ничего подобного, — возразил Нуман, с которым на этот раз Афер встретился немного севернее того места, где состоялась их прошлая встреча. — Старый лев решил немножко отдохнуть. Но это касается только государственных дел. Говорят, три из его жен беременны.

— Это меня не успокаивает. — Афер ухмыльнулся. — Ты знаешь историю про старого князя, который вечером пошел по любовным делам и в своем саду повстречался со львом?

— Не знаю. Но с удовольствием послушаю эту притчу.

— Начинается она так. Один старый князь в разговоре с другом воздавал хвалу богам, за то что они, несмотря на его почтенный возраст, позволили ему сделать беременной красивую молодую жену. В ответ его друг, тоже старик, рассказал князю, как однажды вечером он вышел безоружный и в сумерках натолкнулся на льва. Сумев взять себя в руки, он подумал, что боги способны творить чудеса, а чудесные вещи, если в них по-настоящему верить, иногда становятся действительностью. Тогда он взял посох, на который опирался, в левую руку и вытянул ее вперед, представляя, будто посох был луком. Правой рукой он вынул несуществующую стрелу из колчана, которого не было на его плече, и сделал вид, что натягивает тетиву. Губами он издал звук, с которым стрела летит к своей цели. И царь пустыни с жутким хрипом испустил дух. В его сердце торчала стрела. Тут князь спросил: «Что ты хочешь мне этим сказать?» — «Только это, — ответил друг. — Когда я обернулся, позади меня стоял один из моих воинов с настоящим луком. Такое же случается и с беременностями».

Нуман рассмеялся.

— Если это так, то я желаю смельчаку, который стоял или лежал сзади Бельхадада, найти себе самого быстрого жеребца. А еще лучше — боевого коня. Потому что месть Бельхадада быстрее, чем ветер, и страшнее, чем песчаная буря. А его рука простирается дальше, чем слава о нем, охватившая всю Аравию.

Бельхадада и Хикара касались и вести из римской Сирии, доставленные другим курьером. В определенное время весной прокуратор Вителлий должен послать небольшую группу воинов пустынными дорогами в восточную часть Десятиградья. То же самое собирался сделать прокуратор Иудеи и Самарии Понтий Пилат. Афер же обязан позаботиться о том, чтобы обе эти группы встретились с некоей третьей для выполнения общего задания. Как стало известно, посланники парфянского царя Артабана проводят зиму не там, где они должны ее проводить. Если весной они еще будут там, то их трогать не надо, но следует четко дать им понять, чтобы они убирались восвояси.

— Что это за третья группа, с которой я должен объединить те две? — спросил Афер, когда посланец закончил говорить.

— Я не знаю. Мне поручили передать только это. И еще я должен порекомендовать тебе поговорить об этом деле с твоим царем и его советниками.

Афер велел накормить курьера и разместить его на ночь в крепости. Он приказал ему ни с кем не обсуждать эти новости.

— Ты мог бы не говорить мне об этом, господин! — с обидой в голосе сказал мужчина.

— Я знаю, друг мой. Но я знаю также, что многие люди склонны к тому, чтобы скрасить разговорами ночное одиночество. Я сам грешу такой привычкой.

Не только для того чтобы избавиться от одиночества, но и получить совет, Афер после захода солнца отправился к Гамалиэлю. Начальник крепости после смерти супруги жил с одной из своих рабынь, критянкой по происхождению, которая была чуть моложе его. Она превосходно вела домашнее хозяйство.

— Разделишь с нами хлеб и вино? — спросила она, когда Афер вошел.

— Если я не помешаю вашему ужину… — Афер пододвинул табурет и подсел к ним.

Ирена зажгла третью масляную лампу.

— Чтобы ты смог отличить нож от фруктов. Воины, как известно, глупы. Как и все мужчины. — Она улыбнулась и наполнила его чашу разбавленным вином.

— Меня привела сюда глупость, — сказал Афер. — И надежда, что Гамалиэль поможет мне избавиться от нее.

Старый воин посмотрел на него испытующе: казалось, будто он ощупывает его взглядом.

— Курьер, очевидно, принес не только инструкции, но и загадки.

— Да, это так, господин. Но может быть, не стоит разгадывать их за ужином?

Ирена засмеялась.

— Так говорит глупый мужчина, который, желая казаться умным, стесняется сказать вслух, что старая рабыня должна поскорее удалиться.

— Если будет трудно, — заявил Гамалиэль, — старая рабыня сможет нам помочь. У меня нет никаких тайн от Ирены. В своей жизни ей пришлось распутывать больше интриг, чем могут сплести все князья Аравии, вместе взятые.

Афер немного растерялся, но тут же подумал, что не его дело устанавливать правила в доме Гамалиэля. Не называя имен, мест и точного времени, он рассказал о полученном задании.

Гамалиэль и Ирена внимательно выслушали его. Потом они обменялись взглядами, и Гамалиэль кивнул рабыне.

— Твоя осторожность делает тебе честь, — сказала она с насмешливой улыбкой. — Если я тебя правильно понимаю, вы хотите наконец предпринять что-то против Бельхадада, предводителя разбойников, не так ли? Для этого прокураторы Сирии и Иудеи должны тайно выделить воинов, которых ты должен свести с какой-то третьей группой.

Афер наигранно застонал и раскинул руки.

— От умной женщины невозможно скрыть тайну.

Гамалиэль ухмыльнулся.

— Ну вот, ты уже кое-что понял.

Критянка спокойно продолжала:

— Судя по твоему рассказу, в этом деле будет принимать участие Ирод Антипа. Я предполагаю, что от него или от Никиаса ты узнаешь больше о третьей группе. Но тебе следует учесть кое-что другое.

— Что именно?

— Аретас, царь набатеев, владеет землями по ту сторону реки Иордан, от Красного моря до Дамаска. На западе с ним граничат царства Ирода и Филиппа, а также Десятиградье, которое он то и дело старается укусить. На востоке его ограничивает только бесконечность Аравии. Тебе ничего не приходит в голову?

Афер почесал затылок.

— Разбойничье царство Бельхадада… У Аретаса есть наместник в Дамаске, а сам он сидит в Петре. Бельхадад находится между Петрой и Дамаском. Ты это имеешь в виду?

Гамалиэль откашлялся.

— У Бельхадада много воинов, и на него трудно напасть в пустыне. Поэтому его все терпят или терпели до сих пор. Так это выглядит.

— Ты хочешь сказать, что это впечатление обманчиво? — Афер покачал головой. — Но… — Он не договорил.

— Набатеи, — снова вмешалась Ирена, — хорошие союзники Рима. И такие надежные, что один из их князей много лет назад сумел потерять в пустыне воинов Элия Галла. Такие гостеприимные, что вынуждены терпеть римских воинов и таможенников в Леуке Коме. А что произошло бы, если бы Аретас начал переговоры с парфянами о том, что Рим для них слишком могущественная держава?

— Тогда империя послала бы легионы, а Аретаса пригвоздили бы к кресту. И была бы создана набатейская провинция.

Гамалиэль кивнул.

— Я вижу, ты понимаешь, — сказала Ирена. — Но будем рассуждать дальше. Из Петры в Дамаск идет караван. Не важно, откуда он. При пересечении границы царства Аретаса торговцы заплатили пошлину. Будет ли Аретас волноваться о том, что Бельхадад потребует с каравана пошлину за проход по дороге? Набатеи ведь ничего не теряют.

— Они даже выигрывают, — вставил Гамалиэль. — Бельхадад оберегает их от других арабов. Поэтому Аретас дает ему полную свободу действий. Может быть, он даже получает половину от сборов Бельхадада.

Афер молчал, не решаясь что-либо говорить. Наконец он пробормотал:

— Так значит, Бельхадад не делает ничего без ведома Аретаса? Ведет от его имени переговоры с парфянами? А мы…

— Ты еще не осознал все до конца, — сказала Ирена. — Рим далек, но Рим всемогущ. Такие же догадки, как и у нас, уже появились и в Риме. Что произойдет, если мы завоюем Ао Хидис? То есть вы, потому что я всего лишь рабыня. Если вам действительно удастся победить воинов Бельхадада?

— Если удастся, мы позаботимся о том, чтобы в Ао Хидисе сидел князь, дружественно настроенный по отношению к нам. — Афер подумал о юном Хикаре, но воздержался от пояснений в этой части большой игры.

— Князь, который, возможно, будет опираться на нескольких римских воинов. Римская крепость посреди царства набатеев, между Петрой и Дамаском. Тогда парфянам не с кем будет вести дружественные переговоры.

— Значит, то, что мне представляется тайной зачисткой, является, скорее всего, частью хорошо разработанного плана? — Афер рассмеялся. — Плана, предусматривающего осторожность. Чтобы все это не выглядело как завоевание. Чтобы не разозлить ни парфян, ни набатеев. И чтобы это не стоило так дорого, как настоящий военный поход? — Он покачал головой, потом улыбнулся. — Это мне нравится. Но кто мог такое придумать?

— Вот мы и подошли к сути дела, — сказал Гамалиэль. — Два года назад я бы сказал, что только Ливия Августа может так изощренно мыслить. Но эта старая ведьма умерла два года назад. Кроме того, она мало интересовалась чужими странами. Ее шпионская сеть наверняка не была распущена и продолжает кому-то служить. Правда, я не думаю, что она играет здесь какую-то роль.

На несколько мгновений Афер задумался о «старой ведьме». Ливия умерла в возрасте восьмидесяти семи лет и пережила Августа почти на пятнадцать лет. Те, кто верил в случайность, могли благодарить богов за их заботу о том, чтобы все потомки Августа погибли. Кто в бою, кто из-за болезни, кто по другим причинам. Те, кто не верил в случайность, приписывали это не милости богов, а скорее козням Ливии. Бывало, что иная рана, полученная в бою, оказывалась нанесенной в спину, а симптомы болезни порой нельзя было отличить от действия того или иного яда. Внимательные свидетели, которых недоверчивые люди называли шпионами, сообщали Ливии о высказываниях и подробностях образа жизни знатных римлян, в том числе многих родственников Августа. В результате этих доносов, о которых Ливия ставила в известность императора, тому приходилось учинять расправу над своими друзьями и родственниками. Некоторых он приговаривал к ссылке, других к смертной казни. Даже в далеких провинциях знали, что если кто-то о чем-то подумал или сказал, то это обязательно дойдет до Ливии. Когда наконец умер Август, остался только один наследник трона — Тиберий, сын Ливии от ее первого брака с Тиберием Клавдием Нероном.

Афер очнулся, отбросив в сторону кошмарные мысли.

— Ливия мертва, — произнес он. — Не зная, кто унаследовал ее сеть, мы не сможем ответить на вопрос, какое значение эти тенета имеют сейчас.

Ирена подняла брови и бросила на него острый взгляд.

— Ливия интересовалась в основном своей личной властью, мыслями и делами важных людей Рима. Но не военными играми на границе. Ее шпионская сеть, кто бы ее ни унаследовал, не предназначена для этого.

— Значит, император или Сейан?

Гамалиэль откашлялся.

— Я служу царю Ироду Антипе, — сказал он. — Он друг императора. Оба прокуратора, которые должны весной послать своих воинов, тоже служат Тиберию Августу. Мы чтим его и повинуемся ему. — Он слегка улыбнулся.

— Это вовсе не означает, — возразила Ирена, — что Тиберий обо всем заботится. Говорят, что на острове Капри он занимается удовлетворением своей любовной страсти к детям, рабам и козам.

Афер вздохнул.

— Значит, вы считаете, что этот план разработал Сейан, всемогущий начальник преторианцев? — спросил он.

— Я предполагаю, что руководитель третьей группы, которую ты должен свести с двумя другими, человек Сейана, и именно он будет руководить всей операцией. — Гамалиэль закрыл глаза. — Если я смею дать тебе совет, мой друг, то я пожелал бы тебе не только защищать свою грудь от оружия воинов Бельхадада, но и спину. От оружия других.

— Я охотно последую совету друга. — Афер согласно кивнул. — Но что скажет мой командир, начальник крепости?

— Ничего. — Ирена плотно сжала губы. — Начальник крепости служит Ироду Антипе. Ему не пристало вмешиваться в компетенцию Сейана. В компетенцию империи.

Однажды весенним вечером прибыл долгожданный курьер из Сирии. Он сообщил Аферу, что в пустыню отправился большой караван без товаров, который возглавляют бородатые мужчины. Кроме того, несколько групп паломников, не отличающихся излишней набожностью, скоро прибудут в Иерусалим. Афер догадывался, что все эти люди вместо товаров и религиозных принадлежностей имеют при себе оружие. На какой-то миг он даже развеселился, представив, как выглядят настоящие римляне, воины римского легиона, с отросшими бородами.

На следующее утро Афер передал свои полномочия Ксантиппу и попрощался с Иреной и Гамалиэлем. Своего молодого слугу он оставил в крепости. Его сопровождал только Тисхахар.

— Мне действительно придется ехать, господин? — спросил раб, когда они по узким переулкам Кафар Нахума вели за поводья двух ездовых лошадей и одну вьючную.

— Если тебе это не нравится, ты можешь встать на четвереньки и нести лошадь на себе.

Пограничники Филиппа приветствовали их со смешанным чувством. Их лица выражали любопытство и почтение. Один из них не удержался и спросил:

— Начальник разведчиков, ты собираешься в пустыню на великие дела?

— Я хочу приучить моего слугу к верховой езде, — ответил Афер. — Плохие дороги вашей страны как нельзя лучше подходят для этого. — И тут же подумал, что какая-то часть его планов уже успела достичь ушей тех, кто ни за что на свете не должен был получить доступ к информации.

Посреди холмов восточнее озера Геннесар на второй день поездки он встретился с Нуманом. Араб уверял, что все идет хорошо и приготовления более или менее завершены. Афер дал ему последние указания и назначил несколько возможных мест встречи.

Через два дня на окраине Суккофа посланец Ирода сообщил ему, что в Вифании его ожидает советник царя. На следующий день, ближе к полудню, Афер оставил Тисхахара с лошадьми у колодца и отправился в город, где встретился с Никиасом. В конце беседы он сказал:

— Господин, было бы лучше, если бы я знал, как зовут того человека, которому я должен все передать.

— Охотно верю. — Никиас покачал головой. Сожаление в его голосе казалось неподдельным. — Но мне ничего больше не известно.

— И нет никого поблизости, у кого можно было бы спросить? Ни одного человека Сейана? — спросил Афер наугад.

Никиас прищурил один глаз.

— Я не знаю.

Тисхахар и Афер провели ночь на восточном берегу Иордана. На следующее утро они нашли брод и перешли через реку. На западном берегу, как будто случайно, их ожидал римский центурион с восемью воинами, которые, вернее всего, были из Самарии. Центурион передал Аферу, что в Иерусалиме тот сразу же должен идти в крепость.

До пасхи оставалось десять дней. В Иерусалим стекались многочисленные потоки иудеев из отдаленных местностей, которые хотели провести праздник несоленого хлеба в священном городе, возле храма. Афер предполагал, что они, пользуясь случаем, надеялись также повидаться со старыми друзьями и родственниками. Когда паломники приближались к городу, то набожные евреи приветствовали их возгласом: «Хвала тому, кто пришел сюда во имя Господа» — и вручали пальмовые ветви. Один бородатый мужчина протянул пальмовые метелки Аферу и Тисхахару, но другой, более строгий и внимательный, потребовал вернуть их обратно: «Не для язычников!»

В городе было столько народу, что Афер и его слуга с трудом продвигались вперед. Из вежливости и боязни кого-нибудь толкнуть и тем самым спровоцировать беспорядки Афер вскоре спешился и велел Тисхахару сделать то же самое. Они повели лошадей за поводья. Афер вздохнул с облегчением, когда им наконец удалось добраться до крепости.

Передав животных конюху, они проследовали за адъютантом одного из офицеров, который проводил их в комнату на втором этаже. Ее дверь выходила в открытый коридор, опоясывающий второй внутренний двор.

— Скромные покои, — как бы оправдываясь, сказал адъютант и указал на стол с кувшином и тазиком и мешки с соломой, покрытые кожаными одеялами. — Приходится размещать много гостей. Поэтому, к сожалению, лучших помещений нет.

Афер встал на цыпочки и выглянул из окна. Они находились на северной стороне. Город спускался далеко вниз к стене.

— Это лучше, чем жаркая южная сторона с видом на храм, — сказал он. Из соседнего помещения Афер вдруг услышал громкие, но приятные женские голоса. — Кто это?

Адъютант облизнул губы.

— Красивые женщины, — ответил он. — Только что прибыли. Македонская княгиня из Египта со спутницами.

— Как ее зовут?

— Княгиню зовут Клеопатра. — Он рассмеялся. — Как еще могут звать македонских княгинь из Египта?

XVI ПУТЬ В ИЕРУСАЛИМ

Роковое начало!

Ни жертвоприношения, ни кровь священного быка не умилостивили богов.

Гай Валерий Катулл

В памяти Деметрия осталась долгая, тяжелая, безрадостная езда. Разговаривали немного. По утрам они чаще всего были слишком уставшими. Позаботиться о животных, развести костер, поесть и приготовиться ко сну — вот все, на что еще хватало сил. Онвспоминал редкие встречи с пастухами-кочевниками или с таможенниками, от которых они узнавали, что караван, идущий впереди, неизменно имеет десять дней преимущества.

Ветер, песок и звезды. Жажда и боль в мышцах. Когда в горле пересыхало, разговаривать не хотелось. К тому же Клеопатра предложила мужчинам и женщинам разделиться, чтобы избежать излишних недоразумений. Деметрий одобрил это предложение, остальные тоже согласились. Верблюды переносили трудности лучше, чем люди, и спокойно шли по пустыне двумя группами.

Самые лучшие беговые верблюды Аравии стоили в сто раз больше, чем обычные вьючные животные. Деметрий не имел представления, какие деньги могли выложить за них Руфус и Мухтар. Иногда он в душе ругал себя за то, что не спросил об этом, когда они выезжали из города. Наверняка ему сказали бы, насколько хороши верблюды у его врагов. Деметрий догадывался, что ему его спутникам пришлось довольствоваться более дешевыми беговыми верблюдами.

Через две недели отставание увеличилось до одиннадцати дней, если можно было доверять пограничникам и пастухам. Когда они добрались до Леуке Коме, то узнали, что несколько римлян и арабов останавливались там за тринадцать дней до них. Одна из женщин осведомилась у римского служащего в порту насчет писем, но никаких писем для нее не передавали. Деметрий не счел нужным еще раз спрашивать самому.

Другие сведения, о которых ему очень хотелось бы знать больше, оставались недоступными. Клеопатра молчала. Это было молчание, о природе которого у него в голове рождались самые разные, в том числе и нелепые предположения. Дружелюбное, почти доверительное молчание? Или высокомерное молчание? А может быть, смиренное молчание, выжидающее, предусмотрительное, отвергающее, оборонительное, коварное, смущенное, ироническое? И еще несколько сот видов… Молчание Клеопатры он воспринимал чаще всего как молчание по взаимному согласию. Они ведь сошлись на том, что не будут сообщать друг другу ничего существенного.

К теме, на которую все из добрых побуждений старались не говорить, принадлежали отношения между мужчинами и женщинами. При других обстоятельствах… Глаука и Леонид обменивались время от времени парой слов, когда они случайно или намеренно скакали рядом друг с другом. Мелеагр, казалось, лучше справлялся с собственной усталостью, когда помогал Арсиное, беря на себя некоторые ее дела: принести воды, покормить верблюда, уложить седло. Между Таис и Нубо установилась молчаливая договоренность. Рави все время молчал. Два или три раза Деметрий пытался заговорить с ним о прахе его супруги, но это ему не удалось. Индиец был просто подавлен, потерян в просторах пустыни, оглушен отсутствием всего, что было ему знакомо, что так долго составляло его жизнь. Он был озабочен будущим. Печалился о прошедшем. И заблудился в настоящем. Но Деметрий подозревал, что за этим скрывалось что-то еще. Что-то, связанное с индийскими богами или с тем, как следует поступать с прахом усопших.

А Перперна почти все время посмеивался про себя, без повода и, по всей видимости, неосознанно. Старик, который после десятилетий рабства ощутил свободу? Человек, остатки жизненных сил которого слишком быстро иссякают под воздействием трудностей и опасностей? Однако, несмотря на, казалось бы, скудный запас сил и энергии, он вполне справлялся с тем, что нужно было делать, а когда Деметрий наконец решился спросить о причине его смеха, старик сказал:

— Волнуешься, да? Глупый старик сходит с ума? Ухмыляется, бормочет, смеется про себя. Думаешь, скоро тебе придется заворачивать его в пеленки или давать ему подзатыльник, а?

— Со стороны так и кажется.

— Ах, молодой человек. Извини, я хотел сказать — благородный господин Деметрий. Не волнуйся. Если я смеюсь, то, значит, вспоминаю смешные происшествия. А чем еще более интересным я могу заниматься во время этой тупой скачки на верблюдах, как не вспоминать прошлое? А бывает, что я смеюсь, глядя на молодых людей.

— И что же в них такого смешного?

— Как они стараются молча дать друг другу понять, что сейчас, конечно же, ничего не получится, но если бы все было по-другому, то они сразу же легли бы друг на друга за ближайшим барханом.

— Но ведь это скорее печально. Или тебе нравится, что все обстоит именно так?

— Действительно, мой господин. Так печально, что я готов прыснуть от смеха. — Перперна обнажил свои редкие зубы. — Может быть, мне смешно, потому что я старик и у меня уже нет подобных забот.

— На твоем месте я бы плакал, оттого что больше не приходится волноваться по поводу любовных утех.

Перперна выпятил нижнюю губу и с огорченным видом вздохнул.

— У меня есть время подумать, господин. Может быть, ты прав, и тогда я зальюсь горючими слезами. Буду плакать, в том числе по тебе и княгине, не правда ли?

Клеопатра… Теплая дистанция и прохладная близость. Деметрий воспринимал это именно так. Конечно же, он был не настолько истощен, чтобы не испытывать благоговения или влечения. В конце долгого перехода, длившегося от заката до рассвета, когда перед глазами все время стояли скалы, барханы и песок, было приятно видеть прежде всего женщин. Засыпая в каком-нибудь тенистом месте, где они проводили самые жаркие часы, он с удовольствием перебрасывался двумя-тремя фразами с княгиней. Ее присутствия и короткой беседы бывало достаточно, чтобы из благоговения рождалась пылкая страсть.

А потом приходилось в течение нескольких часов подавлять в себе эти чувства. Все было тщетно и опасно. Благоговение и страсть, удовольствие, получаемое от разговора с образованной женщиной и от ее вида, заставляли Деметрия не забывать об опасности. Восхищение от общения с Клеопатрой было, однако, немного преувеличенным, так как вряд ли нужно хорошее образование для того, чтобы сказать несколько слов о поездке, еде и скалах.

Опасность, о которой он всегда помнил, не давала ему расслабиться даже в часы отдыха. Отправляясь в очередной этап путешествия, он все время спрашивал себя, кем в действительности являлась Клеопатра и что ей было известно о Руфусе и его целях в Ао Хидисе.

Деметрий был уверен, что княгиня знала больше, чем готова была рассказать. Все подробности об этой женщине, которые ему удалось узнать, давали весьма расплывчатую, все время меняющуюся картину. Может быть, она действительно была македонской княгиней, и, вероятно, у нее была любовная связь с прокуратором Иудеи и Самарии, когда тот по пути из Рима в Кесарию останавливался в Александрии. Для нее было бы опасно безосновательно утверждать что-либо подобное, так как кто-нибудь рано или поздно мог бы приехать в Палестину и в случае необходимости осведомиться у Понтия Пилата. Но все остальное звучало так, будто за этим скрывалось что-то еще, какая-то другая причина, другая история, другие цели.

Что касается Руфуса и Мухтара, то по крайней мере о Руфусе она знала больше. Вполне возможно, что Клеопатра действительно не имела представления о роли и намерениях арабского торгового магната, но она часто бывала в обществе римлянина и его людей, и уже один тот факт, что ей известно название Ао Хидис, вызывал недоверие Деметрия к ней.

Кто такой Руфус, прибывший из Египта в Аден с тремя дюжинами отборных воинов и теперь направляющийся в Ао Хидис? Офицер преторианцев? Вероятно, офицер на службе в тайной разведывательной сети. Человек, способный убить бесшумно, голыми руками, ни минуты не колеблясь. Что ему нужно в Ао Хидисе? Для чего он взял с собой этого отвратительного Мухтара? Речь должна идти о чем-то важном, что нужно уладить к определенному моменту. Пустую спешку без веских причин Деметрий исключил. В таком случае Руфус просто торопил бы их. Эти размышления не привели ни к чему новому. Деметрий по-прежнему не мог понять причин происшедшего. Почему десять дней? Почему подземелье, а не смерть?

Только спустя несколько дней, когда в полуденную жару он лежал на песке в тени нависающей скалы, Деметрий вдруг понял и причину поведения Руфуса, и к какому сроку тот должен был прибыть на место.

Может быть, это была одна из причин. Возлюбленную прокуратора, которую нельзя было взять с собой (или не захотевшую с ним ехать), конечно же, нельзя было убивать. Это было ясно давно. Нет, была другая причина, и Деметрий так разозлился на себя за медлительность своего мышления, что его усталость как рукой сняло.

Руфус его раскусил, но он не нужен был Руфусу. Во всяком случае, сейчас. Деметрию понадобилось слишком много времени, чтобы распознать в римлянине преторианца, человека всемогущего Сейана. Руфус явно думал быстрее, даже быстрее, чем Клеопатра. Женщина, высказав подозрение по поводу его самого, не получила от Деметрия ни подтверждения, ни отрицания.

В какой-то степени они с Руфусом были братьями по оружию. Римские торговцы, подданные императора, нуждались в информации для процветания своего дела. И поскольку тайные службы императора и преторианцы не давали им никаких сведений, они организовали собственную разведывательную сеть. Наряду с первоочередными проблемами, такими, как рынки, товары, цены, потребности, они старались разузнать обо всем, что касалось или могло касаться торговли, могло повлиять на торговые отношения между народами.

Другими словами, они собирали информацию обо всем. О том, какие князья к чему питают особую страсть; в каких оазисах римским купцам лучше торговать не самим, а через посредников; какой правитель крошечного государства в пустыне, в горах или в лесах готовит военный поход против соседей и собирается либо покупать оружие, либо ограбить и уничтожить ближайший караван. Какие ткани предпочитают в настоящее время жены индийских князей, какими клинками хотели бы размахивать хозяева арабских гаваней, какими украшениями хотели бы снабдить свои корабли богатые речные торговцы на реке Тигр. Какой парфянский караванщик по какой цене их предлагает, возможно, обещая при этом дружеское расположение парфянского царя в обмен на уступки в цене.

И Деметрий в мыслях назвал себя болваном. Потом поправился и решил, что он еще и самоуверенный болван. Это надо же! Предположить, что выполняющий особую миссию, наделенный соответствующими знаниями офицер из знатного рода Валериев, совершенно очевидно не являющийся простым центурионом, примет его за простого торговца.

Может быть, Руфусу нужно было, чтобы Деметрий его преследовал? Руфус забрал у него деньги и товары, оставил жизнь и позаботился о том, чтобы его и остальных задержали на десять дней. Потому что Руфус точно знал, что Деметрий будет стараться отомстить, вернуть свои деньги и стоимость своих товаров.

Если Руфус хотел, чтобы его преследовали, то зачем? И в каком направлении? Вероятно, по пути в Ао Хидис. В царство князя-разбойника Бельхадада. На вопрос, что Руфусу там было нужно, ответить было нелегко. Речь идет о серьезном деле. Может быть, люди Сейана что-то проведали о направленных против Рима планах Бельхадада. Но чтобы произвести впечатление на Бельхадада или пресечь его козни, трех дюжин воинов было недостаточно. Существовала ли договоренность с другими? С другими офицерами, с другими войсками? Чем дольше Деметрий об этом думал, тем вероятнее представлялось ему такое положение вещей. Договоренность с определенной целью, на определенное время. Этим можно было объяснить спешку. Но не заточение в подземелье. Очевидно, Руфус предложил Клеопатре ехать дальше быстрее, а она отклонила его предложение. Несмотря на это, Руфус все-таки поехал, потому что причины, заставившие его так поступить, были весомее, чем все уважение, которое должен был испытывать римский офицер к симпатиям и антипатиям такого могущественного человека, как Понтий Пилат. Устранить Деметрия и его людей было бы… Это было исключено, если исходить из того, что Руфус признал его как «брата по оружию».

В итоге он запутался в хитросплетениях собственных мыслей. Усталость одолела его, и он заснул неспокойным, тяжелым сном. Ему снились грузы, которые он взваливал на плечи, а они тут же растворялись; звери, казавшиеся ручными, а потом нападавшие на него сзади. Он видел канатчика, который пытался сделать канат из песка, а позже он сам оказался этим отчаявшимся канатчиком. Деметрию снились темные мерцающие волосы Клеопатры, пряди, которые превращались в оковы, в неосязаемые, но связывающие звенья.

В последующие дни, во время езды и на привалах, Деметрий старался распутать клубок своих мыслей. Постепенно он пришел к выводу, что недостающим звеном в цепи загадок является Мухтар. Пока он не узнает, почему араб поехал с Руфусом, настоящей ясности в этом деле не будет. Остальные части загадки он то и дело сопоставлял в разных вариантах, как в детской игре, где деревянная картинка распиливается на части, чтобы ребенок попытался снова собрать ее.

Наиболее убедительным было следующее построение: Руфус и его люди являются частью какого-то мероприятия, направленного против Бельхадада. Чтобы провести это мероприятие, они должны встретиться с другими воинами в заранее оговоренное время. Чтобы успеть к сроку, им необходимо двигаться быстрее, чем каравану Деметрия. Деметрий, возможно «брат по оружию» из другой тайной службы, со своей немногочисленной командой помочь делу не в силах. А вот деньги его могут пригодиться для приобретения быстрых и дорогих беговых верблюдов и для других целей. Так как деньги Деметрий добровольно не отдаст, то их нужно у него забрать. После странного заточения в подземелье он, как полагается, сопроводит Клеопатру к Пилату. Он и узнает от него больше, и, если повезет, получит назад свои деньги из государственной казны.

Или его с усиленным отрядом пошлют на помощь Руфусу? При условии, что… Все оставалось под вопросом, пока у Деметрия не было новых сведений. О Мухтаре, об Ао Хидисе, о Бельхададе.

Много раз он пытался поговорить с Клеопатрой, когда они случайно ехали рядом и никто другой не мог слышать их разговора. Но Клеопатра утверждала, что об Ао Хидисе она не знает ничего, кроме названия, а о намерениях Руфуса ей вообще ничего не известно.

* * *

Когда она время от времени задумывалась о Руфусе и его делах в Ао Хидисе, то испытывала смешанное чувство уважения и отвращения. Он не говорил ничего конкретного, но она знала достаточно, чтобы представить, что ждало центуриона во владениях Бельхадада. И это вызывало уважение. Отвращение… Возможно, это слово было чересчур сильным. Самоуверенность, с которой он разделся и приблизился к ней, не произвела на нее никакого впечатления, как и все остальное, что происходило в ее комнате, в той ужасной гостинице. Убитые? Она не знала ни Микинеса, ни Прексаспа, ни глухонемую персиянку. К тому времени, когда цель будет достигнута, убитых станет еще больше.

«Не было необходимости бросать нас в это подземелье, — подумала она. — Деметрия и его людей… может быть, и имело смысл. Но нас, женщин, он мог бы спокойно отпустить, и мы поехали бы одни. Неужели он всерьез боялся, что я постараюсь побыстрее освободить Деметрия из подземелья?»

Позже она решила, что Руфус хотел иметь полную уверенность в отсутствии преследователей и сделал это намеренно. А может быть, как офицер из знатного рода, он не мог оставить четырех женщин одних в арабской пустыне… И что бы она сделала, если бы Руфус попросил ее остаться в гостинице, а через десять дней предпринять что-нибудь для освобождения пленных?

В ее голове все время всплывали картины из прошлого: тесные комнаты, переполненные помещения, зловонные бочки, дурно пахнущие тела. Это были воспоминания о несчастливом детстве в убогом доме. Узкие коридоры, низкие потолки, один-единственный туалет на триста-четыреста человек. Приходилось пользоваться бочками, которые нужно было опорожнять и мыть. Обязанность рабов, которых не было, или маленьких девочек. Светлые дни во дворце. Она называла его «городским домом». Он был скромный. Больше свитков папируса, чем мебели. Семья, которая узнала о ее жизни, о ее происхождении и приняла ее. Потом опять, очень скоро, притеснения: грязный, вонючий переполненный корабль и переулки Канопоса, увеселительного района в Александрии, и длинная петляющая дорога наверх, к богатым домам, к лучшим городским кварталам.

Отвращение. Наверное, громко сказано, а может быть, не очень громко. Немного ненависти, и… да, жажда мести. Валерий Руфус унизил ее, заставив провести десять дней со столькими людьми в тесной смрадной темнице. Она найдет достойный способ отмщения. И если она не осуществит свою месть, то придумает ее обязательно. А до этого придется наслаждаться прекрасными просторами пустыни, ее бесконечностью и величием. Если бы только верблюд своей раскачивающейся походкой не напоминал ей тот переполненный, танцующий на волнах корабль.

Клеопатра наблюдала и молчала. Ей казалось, что Деметрий немного глуповат. Во всяком случае, не настолько хитер, чтобы тягаться с такими людьми, как Руфус и Мухтар. Но он приличный человек и заботится о своих людях. Он даже не забывает о ней и ее спутницах. Приличный… Давно она не употребляла это слово. Она подумала, что в последнее время никто не давал ей повода вспоминать это слово и то, к чему оно обязывает.

— Приличия и добродетель, — говорил раб. Грек, которому было поручено обучать детей в том городском доме, похожем на дворец. — Давайте сейчас попробуем найти несколько примеров того, что мы под этим понимаем.

Потом он рассказывал истории, которые казались ей тогда волнующими. О самообладании юного спартанца, который спрятал под одеждой лису и даже не скривился, когда животное начало кусать его. О человеке по имени Муций Сцевола, который сунул руку в огонь, чтобы покарать себя за бесчестный поступок. О мужчинах и женщинах, готовых пожертвовать собой, ставивших справедливость и верность закону выше собственного благополучия, а если нужно, то и выше собственной жизни. С легкой улыбкой на губах Клеопатра вспомнила, как она позже увидела своеобразное применение этого понятия на практике, когда одна спартанская проститутка в Канопосе попросила: «Сестричка, если будешь в Спарте, скажи, что ты видела, как добросовестно я выполняю свои обязанности перед клиентом».

Приличный Деметрий. Что он предпримет? Найдет Руфуса, вернет свои деньги, отомстит за смерть своих старых товарищей?

Но для этого он был слишком порядочным, слишком мягким. Руфус воткнет ему в живот меч и для большего удовольствия еще разок провернет его. Она предвидела его конец и в какой-то мере сожалела об этом, потому что торговец ей нравился. Он был на несколько лет старше ее, но ненамного. Он достаточно читал и путешествовал и иногда в разговоре проявлял завидное чувство юмора. И выглядел он, с ее точки зрения, неплохо. Его движения привлекали спокойствием и самообладанием. Она подумала, что поступила правильно, когда уже в подземелье запретила своим женщинам искать близкого общения с мужчинами. Запрет, которого и она, конечно же, должна была придерживаться. «Я бы уже давно спряталась с ним между барханами. А кто бы тогда сохранял ясную голову?»

Иногда Клеопатра задавалась вопросом, о чем она будет вспоминать позже, когда все будет позади и цели будут достигнуты. И отвечала себе, что произойдет еще много непредсказуемого, о чем она, возможно, будет думать чаще и напряженнее, чем обо всем, происшедшем до сих пор. Барханы, верблюды, их странный запах и необычные булькающие звуки, которые они издавали, с важностью передвигаясь по пустыне. Ритмичное раскачивание, напоминавшее ей катание в лодке на волнах. Молчаливая доверительность, установившаяся между ними всеми. И истории. Еще в подземелье они начали рассказывать друг другу необыкновенные истории о своем происхождении и о своей жизни. Большинству из них было о чем умалчивать, поэтому они придумывали что-нибудь необычное. А те, кому нечего было скрывать, заражались всеобщей страстью к выдумкам. В дороге они не рассказывали так много историй. Во время езды трудно было вести разговор, а на привалах, в самую жару, все были слишком уставшими.

Они вышли из Леуке Коме. Через день пути на север от портового города все рассказанное и услышанное сменилось реальными событиями.

Почти сто пятьдесят римских миль дорога проходила через пустыню, потом по иссушенным солнцем долинам и предгорьям страны Мадиан, пока наконец возле Анкале не вывела их к длинному морскому заливу. Утром было не так жарко, как прежде. Поэтому они ехали дольше, без остановок. Потом разбили лагерь среди холмов. На самодельной карте, которую Деметрий раздобыл в Леуке Коме, он пытался определить это место.

— Слишком неточная, — сказал Деметрий после напрасных усилий что-либо понять и свернул папирус. — В любом случае каравану необходимо отдохнуть.

— Хорошо, когда рядом есть сведущий человек, который всегда может сказать, что нужно делать в данный момент. — Перперна засмеялся и расстелил свое кожаное одеяло с северо-западной стороны холма. — Не правда ли, эта гора похожа на горб изголодавшегося верблюда?

Клеопатра устало улыбнулась и пошла к остальным женщинам, которые уже завернулись в свои одеяла.

Мелеагр связал передние ноги своего верблюда и неожиданно пронзительно свистнул.

— Там кто-то едет! — крикнул он.

Даже если бы они выставили дюжину охранников, подумала Клеопатра, все равно их застигли бы врасплох. Всадники выехали со стороны долины. Они заметили их, когда было уже слишком поздно.

Тридцать мужчин на лошадях. Некоторые отстали, ведя на поводу вьючных и запасных лошадей. Остальные окружили их и направили на них копья.

— Кто вы? — Один из всадников подогнал свою лошадь ближе, туда, где стояли Деметрий и Рави.

Он говорил по-гречески, но пары слов было достаточно, чтобы определить, что он араб. На нем была накидка, которая давно утратила свою белизну. У седла висел короткий меч, а острие копья он приставил к груди Деметрия.

— Те, кто выжил после ограбления нашего каравана, — ответил Деметрий. Его голос прозвучал хрипло. То ли от усталости, то ли от подавляемого гнева, то ли от беспомощности.

— Беда. — Араб рассмеялся.

Клеопатра заметила ослепительно белые зубы, блеснувшие сквозь его лохматую черную бороду.

— Беда, что мы выжили?

— Что вас уже один раз ограбили. Но это мы еще проверим.

Он повернул голову и скороговоркой отдал приказы. Несколько человек слезли с лошадей. Остальные держали наготове копья, чтобы никому не взбрело в голову оказать сопротивление из глупых или героических побуждений.

Проверка была проведена быстро и четко. Разбойники отобрали у них оружие и беспорядочно свалили в кучу. А все кошельки и украшения, найденные в багаже, отнесли предводителю.

— Действительно, ограблены. — Не опуская копья, он соскользнул с седла и осмотрел содержимое кошельков, кольца, браслеты и другие украшения.

Клеопатра потирала палец, который болел, после того как один из разбойников содрал с него кольцо.

— Мы не собираемся вас убивать, — сказал араб. На лице его промелькнула ухмылка. — Мы только заберем украшения и три четверти монет. С тем, что у вас останется, вы сможете выжить и двигаться дальше. Эй, ты! — Он указал подбородком на Рави. — Откуда ты? Из Индии?

Рави обреченно кивнул.

— Это развлечет нашего князя. Ты поедешь с нами.

Два человека схватили Рави и оттащили его в сторону.

— Кто хозяин каравана?

Деметрий прошипел что-то сквозь зубы. Клеопатре показалось, что она услышала слова «сын суки и скорпиона», но не была уверена.

— Мы будем признательны, если ты последуешь за нами. — Предводитель разбойников рассмеялся. — За хозяина каравана кто-нибудь может заплатить выкуп. Взять его. И… вон ту. — Он указал копьем на Глауку. — Старику нужно только самое красивое свежее мясо.

Внезапный кошмарный сон. Клеопатре хотелось проснуться. Неподвижно, молча, не в силах что-либо сделать, они вынуждены были смотреть, как трех жертв повели к запасным лошадям. Через несколько мгновений их окутала пыль, которую подняли лошади разбойников. Когда пыль улеглась, арабов и их пленников уже не было видно.

Таис и Арсиноя закрыли лица руками. Перперна резко поднял культю в воздух, будто хотел побить богов за это нападение. Потом он опустил руку, покачал головой и сел на свое одеяло. Нубо посмотрел на Леонида, который медленно пошел к куче оружия и кошельков. Мелеагр уперся руками в бедра, прикусил нижнюю губу и обратился к Клеопатре.

— Что будем делать теперь, княгиня?

Она подняла руки, неожиданно оказавшиеся удивительно тяжелыми. Как свинцовые слитки.

— Почему ты спрашиваешь меня? — Женщина едва узнала собственный голос.

— Кто должен давать указания? — небрежно спросил Мелеагр.

— Давайте отдохнем. А потом посовещаемся.

Постепенно они немного успокоились. Клеопатра чувствовала себя не в своей тарелке, нежданно-негаданно став начальницей каравана. Но, к ее счастью, ей не приходилось принимать много решений. Поиск подходящих мест для привала она поручила опытным караванщикам. Монет, которые им оставили разбойники, должно было хватить только на питание, корм для животных и две ночевки в гостинице.

— У Деметрия было больше денег, — сказал Мелеагр, когда они советовались по пути. — Разбойники не все нашли. Он спрятал монеты на себе. Но теперь, когда он у них в руках, они, конечно, все заберут. Пусть боги утопят их в свинячьем дерьме!

— Что же нам делать? — спросила Клеопатра. — Попрошайничать?

Нубо указал на верблюдов.

— Как только они нам будут не нужны, мы сможем продать их.

— А когда они нам будут не нужны? — спросила Таис. — Мы же не можем ехать до конца ойкумены…

— Мы не поедем до конца ойкумены. Только до Иерусалима. Я надеюсь найти там помощь.

Мелеагр посмотрел на Клеопатру, прищурив глаза.

— Ты, может быть, и найдешь. Если прокуратор соблаговолит вспомнить тебя. Но что делать нам?

— А что вы собираетесь предпринять?

Мелеагр и Леонид молча обменялись взглядами.

— Мы будем искать Деметрия, — твердо сказал Леонид.

— Где? Как?

Перперна откашлялся.

— О княгиня, у торговцев есть свои способы ведения поисков. Тот, кто захочет получить выкуп за Деметрия, когда-нибудь объявится. А ты? Ты ничего не сделаешь, чтобы спасти свою Глауку?

Клеопатра пожала плечами.

— Ты считаешь, что ее еще можно спасти? И каким образом можно организовать это спасение?

Конечно же, она, как и все, мучилась бесполезными вопросами, сознавая свою беспомощность. Может быть, надо было схватиться за оружие, которое у них отобрали, чтобы выступить против тридцати воинственных разбойников? Четыре женщины и шестеро мужчин? Или ей нужно было сказать, что она княгиня, за которую кто-нибудь заплатит выкуп? Чтобы они забрали ее и отпустили Глауку? Только кто заплатил бы за нее? Прокуратор? Пилат мог бы вспомнить, если бы увидел перед собой ее лицо. Одно имя, даже при упоминании, что они познакомились в Александрии, вряд ли обеспечило бы его помощь. В Египте живет множество Клеопатр. Кроме того, римские прокураторы, как правило, не платят выкупов. Не дают шантажировать себя и государство. Они либо посылают войска, что в ее случае исключено, либо быстро и основательно забывают похищенного. Если речь не идет о важных государственных делах… Если бы, например, парфяне захватили важного военачальника, то начались бы переговоры. А кто для них женщина, захваченная арабскими разбойниками?

Она ни с кем не делилась своими мыслями. Да и не нужно было много говорить, чтобы понять: всех их терзают подобные размышления. Леонида и Мелеагра уж точно. В этом несчастливом путешествии они потеряли уже двоих друзей, Микинеса и Прексаспа. И Деметрий был для них не только начальником, но и старым другом. Нубо тоже приуныл, погрузившись в себя. На него напала тоска, и он все больше молчал.

— Ты будешь что-нибудь предпринимать? — спросил чернокожего Леонид, когда вечером они остановились в последний раз в гостинице перед въездом в Иерусалим.

— Я? Предпринимать? Что? Зачем? — Нубо широко открыл глаза и растерянно смотрел на него. Как плохой комедиант, он отчаянно пытался показать, что удивлен этим вопросом, поскольку все происшедшее не касается ни его, ни кого-либо другого.

— Все-таки Деметрий взял тебя с собой. Ты бы мог оставаться с достойными любви жителями Адена.

— Ах вот как! А откуда ты знаешь?

— Не только я. Он тоже. — Леонид указал подбородком на Мелеагра, который смотрел в свою чашку и молчал. — Мы подумали, что ты не откажешься помочь, если нам придет что-нибудь дельное в голову. Кажется, ты не очень рад потерям.

Нубо усмехнулся.

— Мне жаль, что мои красивые рыжие волосы стали отвратительными.

Мелеагр посмотрел на него.

— Они просто выросли, — сказал он. — Твои черные курчавые волосы с рыжими кончиками… выглядят как голова Медузы Горгоны^[20], которая заменила своих змей сгнившими червями. Давай пострижем тебя налысо?

— Мои боги не хотят этого. — Нубо сжал губы. — Они живут в облаках. И когда они смотрят вниз, они хотели бы видеть мир, а не свое отражение в моей лысине.

Таис и Арсиноя были подавлены, но держали себя в руках. Из коротких разговоров, скорее обрывков фраз, Клеопатра поняла, что они мало огорчены потерей Глауки и совсем не тронуты потерей Деметрия и Рави.

— У нас нет денег, — заявила вскоре Таис, когда ехала рядом с Клеопатрой. — У тебя тоже их нет, госпожа. Зато в Иерусалиме есть мужчины. — Она подняла брови.

— Подожди лучше до Кесарии, — сказала Клеопатра. — Насколько мне известно, правоверные иудеи не имеют права прикасаться к женщинам нееврейской национальности.

— Дурацкая вера. И для нас совсем бесполезная.

Единственный, кто совершенно не изменился, был Перперна. Он пел себе под нос, шутил, пытался рассказывать истории и намекал, что после десятилетий рабства и неприкаянной жизни среди арабов возможность умереть свободным человеком — это уже удовольствие.

— И мне радостно видеть, о княгиня, как другие попадают в рабство.

— Что я могу на это сказать? Злобный старикашка.

— О нет. Не говори так грубо. — Он рассмеялся. — Как и все старики, я хочу передать свой опыт, поделиться своими знаниями, открыв источник моего опыта для тех, кто не знает настоящего горя. Заставить их прислушаться к моим словам. Но всем известно, как порой пренебрегают советами стариков, поэтому арабский плен — единственная возможность получить жизненный опыт. Я рад, что Деметрий и остальные станут умнее, ощутив на собственной шкуре прелести рабской жизни.

Перед самым Иерусалимом, когда уже виден был город и потоки паломников, собирающихся к храму на празднование пасхи, Мелеагр заметил целый лагерь из шатров, разбитый приезжими, и направил туда своего верблюда. Клеопатра сделала знак остальным следовать за ним. За прошедшие дни Мелеагр несколько раз повторял, что если повезет, то они найдут одного торговца, старого друга Деметрия, по имени Бошмун.

Они действительно нашли его, толстого лысого финикийца. Он потеребил свою засаленную одежду, потянулся за остроконечной, почти конусообразной шапкой, надел ее и поднялся. Стол, к которому прислонился торговец, был завален свитками папируса и всевозможными предметами, которые представляли собой украшения, предназначенные для людей с необычными вкусами: страусиные яйца, которые были покрыты тончайшей резьбой, изображающей мужчин и женщин, предающихся извращенным удовольствиям; кувшин для вина, выполненный в форме стоящего на передних лапах носорога, из огромного детородного органа которого можно наливать вино; ряд маленьких осликов из темно-зеленого камня, причем все животные имели какой-нибудь недостаток: только одно ухо, три ноги, горб…

— Ну вот, теперь моя голова покрыта, — сказал Бошмун, — и я могу принимать гостей. Мелеагр и… Леонид, не так ли? И благородные женщины. А где же застрял Деметрий?

— Хозяева пустыни забрали его с собой, а нами пренебрегли.

Бошмун хлопнул в ладоши. Появилась молодая стройная рабыня и молча поклонилась.

— Табуреты, — приказал Бошмун, — и вина. Вы хотите есть?

— Долгое путешествие вызывает усталость и голод.

— Это дело поправимое.

Нубо и Перперна остались с верблюдами. Бошмун послал к ним раба, который помог им загнать животных в загон. Когда все сидели на табуретах в самом большом из шатров и наслаждались свежим хлебом и вином, финикиец попросил вкратце изложить грустную историю.

— Если можно, поменьше ярких подробностей, — сказал он вкрадчивым голосом. — Чтобы я проникся невзгодами, выпавшими на вашу долю, но не был бы раздавлен ими.

Мелеагр и Леонид рассказывали и ели по очереди. Когда они закончили и Бошмун в общих чертах понял, что произошло с его гостями в пути, он внимательно посмотрел на каждого. Клеопатра подумала, что она, возможно, недооценила людей Деметрия. Мелеагру и Леониду удалось рассказать захватывающую историю, не говоря ничего конкретного о египтянках и о роли центуриона-злодея в их невеселом приключении. У нее, однако, было такое ощущение, будто Бошмун сумел услышать за произнесенными словами другие, недосказанные. И поэтому она была рада, когда толстый торговец перевел свои пронизывающие маленькие глазки с нее на сидящую рядом Таис.

— Действительно печально, — мягко произнес он. — А вами пренебрегли? Да, иногда приятно не быть избранными. Что вы собираетесь делать?

Мелеагр посмотрел на Клеопатру.

— Госпожа знакома с прокуратором, — пояснил он. — Она надеется найти Пилата в Иерусалиме и рассчитывает на помощь с его стороны.

Бошмун поднял руки над головой и снова опустил их.

— Понтий Пилат в Иерусалиме. Но понравится ли ему напоминание о прошлом?

— А почему ему это не понравится? — нервно спросила Клеопатра.

Бошмун лукаво подмигнул.

— Я не знаю, насколько ваше давнее знакомство может порадовать прокуратора. Особенно в присутствии его добродетельной супруги.

Клеопатра старалась не терять самообладания. Что-то холодное медленно ползло вдоль ее позвоночника. Отчаянная надежда, которую она так долго лелеяла, постепенно превращалась в лед. Придя в себя, женщина сдержанно промолвила:

— Почти обо всем можно рассказать так, чтобы никто не обиделся.

Бошмун кивнул.

— Подобные искренние рассказы вызывают у добродетельных римлянок недоверие. Но… — Он раскинул руки. — Умным языкам, возможно, удается достичь большего, чем может себе представить глупый торговец.

— У нас нет денег, — прямо заявил Мелеагр. — Рано или поздно ты все равно узнаешь об этом. Так почему не сказать сразу?

— Деньги. Небольшая беда или большая помеха. Все зависит от наличия их у человека. — Бошмун на мгновение закрыл глаза. — Деньги чтобы выжить, не так ли? И… вы хотите что-то предпринять? — Он снова открыл глаза и посмотрел на Мелеагра, потом на Леонида и Клеопатру.

— Для Деметрия? Да, если мы сможем придумать какой-то выход.

— Но мы пришли не попрошайничать, — добавил Нубо. — Мы кое-что предлагаем.

— Предлагать лучше, чем попрошайничать. — Бошмун почесал затылок. — Попробую угадать. Последнюю часть пути к Пилату вы собираетесь проделать пешком, а своих верблюдов продать мне?

— Да, — сказал Мелеагр. — И попросить тебя быть начеку и прислушиваться, когда кто-нибудь будет рассказывать об арабских князьях-разбойниках и плененных торговцах.

Бошмун снял свою островерхую шапку, посмотрел на нее, будто это была священная фигурка бога, и снова надел. Потом он многозначительно потеребил мочку уха.

— Как бы я выжил без ушей? Открытых ушей, которые далеко слышат? Хозяева храма не терпят присутствия чужеземных торговцев в городе, но желают иметь их товары. Поскольку я нахожусь за чертой города, мне приходится хорошо и далеко слышать, чтобы улавливать шепот спроса. Так же, как и далекий топот тех, кто несет бремя предложения и не знает, где и кому продать свои товары.

Торговец замолчал и наморщил лоб. После небольшой паузы он вздохнул.

— Так вот. Мы не будем торговаться. Ваши животные… У меня нет большой потребности в ездовых верблюдах, но я заплачу вам за них как за хороших вьючных верблюдов. И даже немного больше, потому что речь идет о моем старом друге Деметрии. Несколько лет назад он мне помог, когда я собрался организовать этот перевалочный пункт и у меня не было необходимых средств. Было бы непорядочно ничего не сделать для него и его людей.

Клеопатра хмыкнула.

— Глядя на тебя, не скажешь, что ты еще веришь в порядочность в этом мире, — сказала она.

— Умная женщина. — Бошмун опять подмигнул ей. — Поэтому я возьму у вас, если хотите, ваших истощавших ездовых верблюдов по цене упитанных вьючных. Разница между тем, что теряете вы, и тем, что приобретаю я, огромна. Без моих денег вы бы голодали, а я без ваших верблюдов мог бы ехать и дальше.

— Мы в твоей власти, — скромно произнес Мелеагр.

— Но учти, — добавил Леонид, — что времена могут измениться.

— Это соображение повлияет на цену. А что касается Деметрия… — Бошмун потер нос. — Ходят кое-какие слухи.

— Про Деметрия? — Мелеагр придвинулся к торговцу. — Так быстро?

— Да нет. Про властителей мира и про одного князя-разбойника в пустыне.

— В пустыне есть много князей-разбойников, — заметила Клеопатра. Она почувствовала, что ее сердце заколотилось сильнее, и разозлилась на себя, потому что не видела для этого никакой причины. — Ты имеешь в виду, что Деметрий может находиться у каждого из них?

— Деметрий один. Поэтому он может быть только у одного из этих князей. Я лишь хотел сказать, что если римляне что-то затевают, то они о многом знают. И река этих знаний может принести другие сообщения и слухи. Нужно найти кого-нибудь, кто может пролить свет на эту ситуацию.

— Где его следует искать? — спросил Мелеагр.

— Я хотел бы над этим немного поразмыслить. Пусть один из вас подойдет ко мне, скажем так, через три дня. К этому времени я попробую что-нибудь разузнать. — Он встал. — Ну а теперь давайте посмотрим ваших верблюдов. Люблю рассматривать верблюдов. Особенно тех, которые скоро будут принадлежать мне.

Клеопатра еще какое-то время продолжала сидеть, после того как остальные поднялись с табуретов и вышли вместе с Бошмуном. Торговаться и продавать верблюдов не входило в ее обязанности. Это могли сделать Мелеагр и Леонид. Она попыталась привести свои мысли в порядок, а думать в пустом шатре было намного легче, чем среди людей и верблюдов.

Пилат, Бошмун, Деметрий… Эти трое, в той или иной последовательности. Прокуратор, представитель императора, защитник интересов империи и римских законов. В том числе и римских законов о браке. Финикиец, который занимается своими делами за пределами священного города, торгуя всем чем угодно и со всеми подряд. Торговец, приличный и, следовательно, беспомощный человек, оказавшийся во власти арабского князя. А среди них, за ними, рядом с ними… нет, если быть честной, то перед ними Клеопатра и ее судьба.

А потому какое ей дело до законов империи, до дел финикийца, до выживания Деметрия? Ей нужна была помощь от Пилата. Может быть, письмо, совет, поддержка при попытке вернуть свое утраченное имение в Египте. Если рядом с ним находится добропорядочная супруга, то Клеопатре нельзя напоминать ему о сладостных ночах в Александрии. У нее нет возможности обратиться к прокуратору как к человеку. Остается только просьба подданной к могущественному представителю императора о помощи восстановить справедливость.

Деметрий… Ах да, Деметрий. Наверное, было бы неплохо побыть с ним вдвоем при других обстоятельствах, в покоях, расположенных недалеко от бань и кухонь, без верблюдов, песка и всего остального. Она бы попыталась поставить в известность определенных людей в Риме, как только она будет в состоянии это сделать. Но возможно, ее порывы излишни. Его собственные люди, торговцы и их разведывательная сеть должны о нем позаботиться.

Только сейчас она вдруг вспомнила о Глауке и сразу решила не думать больше о ней, потому что почти не знала эту женщину. И разве госпожа, оставшаяся без средств к существованию, должна заботиться об отсутствующей служанке, которая ей больше не служит?

Оставался финикиец. Эллины и финикийцы всегда плохо переносили друг друга. Клеопатра подумала, что ее антипатия к Бошмуну тоже связана с наследственностью. Возможно, кровь воинственных македонских князей в ее жилах пробуждала в ней ненависть и презрение к этому толстому торговцу, и она была бессильна что-либо изменить. Или хотела быть бессильной. Она считала неопрятного Бошмуна с его масляными глазками и ласковыми словами, за которыми скрывались жесткость и холодность, просто отвратительным. И как человек, и как мужчина он вызывал в ней отвращение. Клеопатра была уверена, что торговец заплатит за верблюдов не больше чем пятую часть их стоимости. Она скорее согласилась бы стать служанкой арабского разбойника, чем этой жабы.

Клеопатра вздрогнула. В шатер вошла стройная рабыня, чтобы забрать посуду и остатки хлеба. «Она красива, — подумала Клеопатра. — Судя по чертам лица и по оттенку кожи, эта женщина, наверное, гречанка». Клеопатре стало жаль ее. Не потому, что она рабыня. Рабов хватало везде, как и ремесленников, воинов, торговцев и князей. Но быть рабыней этого страшилища…

Очевидно, Клеопатра на этот раз не сумела скрыть своих чувств. Рабыня что-то поняла по выражению ее лица или по глазам. Потянувшись за пустым кувшином, она улыбнулась и сказала вполголоса:

— Не беспокойся. Он хороший хозяин. И днем, и ночью. Он меня никогда не бьет.

Клеопатра испугалась, что позволила незнакомой женщине прочитать свои мысли, и с легким удивлением почувствовала, что краснеет. Она не могла вспомнить, когда это случилось с ней в последний раз. Откашлявшись, она спросила:

— Ему можно доверять?

— Он редко дает свое слово, но если дает, то никогда не забирает назад.

— Звучит так добродетельно, что…

Рабыня покачала головой. Что-то презрительное было в ее голосе, когда она ответила.

— Ты ошибаешься, госпожа. Это не добродетель. Необходимость. Кто стал бы иметь с ним дело во второй раз?

Клеопатра подняла брови, ничего не сказала и вышла, ощущая на себе снисходительный взгляд рабыни.

Сделка, по всей видимости, была уже заключена. Бошмун как раз передавал Мелеагру сумку с деньгами.

— Благодарю тебя, господин и друг моего господина. — Мелеагр поклонился. — В следующий раз мы выпьем вина за твое здоровье. Пусть твои верблюды бегают вечно, а твои дела никогда не будут убыточными.

— Верблюды не должны бегать слишком быстро. — Бошмун широко улыбнулся. — Иначе они растеряют поклажу хозяина.

Они взвалили на себя то немногое, что у них осталось: мешки, одеяла, оружие, одежду. Клеопатра неспешила паковать вещи и незаметно оказалась последней. Все остальные уже выходили на улицу, когда она обратилась к финикийцу, который, скрестив на груди руки, стоял между загоном и первым шатром и поглядывал то на верблюдов, то на улицу.

— Еще одно слово, господин торговец, — произнесла она тихо.

Он посмотрел на нее совершенно бесстрастно.

— Благородная македонка?

Она сделала вид, что не услышала насмешки в его голосе.

— Ты говорил о князьях-разбойниках.

— Да, а что?

— Нападение произошло в стране набатеев. Сколько князей-разбойников терпит царь набатеев? И кто из этих князей может послать в поход тридцать вооруженных людей?

Бошмун поднял одну бровь.

— Ну что ж… Умные вопросы. Чего ты хочешь?

— Я хочу выжить. Для этого мне нужны определенные сведения.

Бошмун рассмеялся.

— Тебе следовало бы заняться торговлей. У тебя бы это хорошо получилось.

— Может быть. Но вернемся к вопросам. Что ты думаешь об Ао Хидисе?

Бошмун прищурился.

— Это надо обдумать. У Бельхадада длинная рука, и говорят, набатеи не огорчаются по этому поводу.

Когда Клеопатра догнала остальных, они были уже перед воротами города. Мелеагр обменялся парой слов с вооруженным стражником и вернулся назад.

— Город переполнен, — сказал он. — Будет трудно устроиться на ночлег.

— Прокуратор здесь?

Мелеагр кивнул.

— Да, княгиня. Но… обычно он останавливается во дворце Ирода. На этот раз там сам Ирод Антипа, который приехал, чтобы провести праздник в храме. Поэтому Пилат и его люди расположились в крепости. В Антонии.

— Тогда идем туда.

— Ты считаешь, нас примут? — Мелеагр криво усмехнулся. — Я думаю, нам лучше проводить вас, женщин, туда, а самим искать другое место.

— Сначала попытаемся пройти в крепость.

Крепость, построенная Иродом Великим и названная им Антонией в честь своего друга Марка Антония, охранялась воинами. Мелеагр, бросив взгляд на Клеопатру, указал подбородком на часового. Клеопатра пошла вперед. Позади стражников, в конце прохода, она увидела внутренний двор крепости, в котором стояли шатры, предназначенные для воинов. Недалеко от них пожилой мужчина и две женщины о чем-то спорили.

— Клеопатра, — представилась она, — княгиня из Египта. Прокуратор был гостем в моем доме в Александрии и приглашал меня с ответным визитом.

Один из стражников ухмыльнулся.

— Ты не выглядишь как приглашенная княгиня, — заметил он.

— В этом виноваты арабские разбойники. — Она сомневалась одно мгновение, а потом решилась. — Помимо старой дружбы новые известия могут побудить прокуратора принять нас.

— Известия о чем?

— Об Ао Хидисе и Бельхададе.

Она увидела, как напряглись лица ее спутников, и одновременно удивилась, что эти слова не особенно тронули стражника. Он покачал головой и открыл было рот, чтобы ответить ей, но ему не пришлось говорить, потому что стоявшие во дворе мужчина и одна из женщин, услышав слова Клеопатры, подошли к воротам.

— Что там насчет Бельхадада? — спросил мужчина.

— Эта женщина, — доложил стражник, — утверждает, что прокуратор был гостем в ее доме в Александрии. И она хочет рассказать что-то об арабских разбойниках.

— Как тебя зовут? — спросил мужчина.

— Клеопатра.

Мужчина рассмеялся.

— Как еще могут звать княгиню из Египта? А что с Бельхададом?

— Мы что, на улице будем об этом говорить?

Женщина, которая до этого молчала, положила руку на плечо мужчины. Она посмотрела на Клеопатру ясными светло-карими глазами и, как и остальные, заговорила по-гречески. Правда, в ее речи явно был слышен римский акцент.

— Клеопатра из Александрии? Известия об Ао Хидисе? Это следует обсуждать не здесь.

Она окинула спутников Клеопатры быстрым оценивающим взглядом. «Умная, сильная женщина, — подумала Клеопатра, — с чертами лица и осанкой знатной римлянки. Что она делает здесь, среди воинов?»

— Эй, ты, — обратилась римлянка к одному из стражников. — Проводи женщину и остальных к Тарквинию. Пусть разместит их. — Потом она внимательно посмотрела на Клеопатру и почти равнодушно произнесла: — Я слышала о тебе. Поэтому… Ладно, посмотрим. — С этими словами она повернулась и вместе с пожилым мужчиной пошла назад во внутренний двор.

Стражник отдал свое копье другому и сказал:

— Следуйте за мной.

— Кто эта женщина? — спросила Клеопатра.

— Клавдия Прокула.

— Кто такая Клавдия Прокула?

— Супруга прокуратора.

XVII ПЛЕННИКИ БЕЛЬХАДАДА

Да воздадим хвалу непостижимым решениям бессмертных, которым захотелось отдать нас, страдающих от голода, жажды, болей, обмороков и зуда, еще и во власть князей.

Надгробная надпись, автор неизвестен

Они ехали восемь дней, почти все время на север. Предводитель, Дидхама, кроме своего имени, не сообщил больше ничего. Можно было только догадываться о конечной цели путешествия. По ночам отдыхали, а днем ехали. Деметрий понял, что такому передвижению способствовали две причины. Во-первых, дороги, по которым едва ли можно было ехать в темноте. А во-вторых, привычки разбойников: весенние дни для них были прохладными. Жара в пустыне начнет им докучать только через два месяца.

С пленниками обращались хорошо. Или, точнее, вообще никак. Следили за тем, чтобы они не ехали рядом и не могли общаться. На ночь их заковывали в кандалы и держали как можно дальше друг от друга, опасаясь, очевидно, что пленники могут о чем-нибудь договориться. В кандалах было неудобно, но и не очень мучительно, как показалось сначала. Они служили только для острастки.

Постепенно у Деметрия не осталось никаких сомнений относительно их путешествия и похитителей. Когда он увидел, что они постоянно придерживаются северного направления, то понял, где закончится их вояж. На юге царство набатеев граничило с несколькими небольшими княжествами, которые время от времени грабили караваны. Но ни одно из них не в состоянии было послать тридцать вооруженных человек. Царь набатеев Аретас предпринял бы в этом случае вполне определенные меры против них. А вот дальше на север находился Ао Хидис, княжество Бельхадада.

Дорога, по которой они ехали, проходила, вероятно, восточнее старых торговых путей. Пустыня, песчаные равнины, каменистые долины. На их пути то и дело попадались закрытые колодцы. Здесь почти не было видно лошадиных следов и верблюжьего навоза. «Один из тайных путей разбойников», — подумал Деметрий.

Потом его посетила другая мысль. Тридцать сильных молодых мужчин, отличных наездников, обладающих опытом обращения с оружием и прекрасно приспособленных к жизни в пустыне, оказываются в четырехстах милях от своего дома… И они не делают ничего, кроме того что везут его и двух других пленников на север. Бельхадад послал их, чтобы они взяли трех пленников и немного денег? Почему не тридцать и не триста пленников, которых можно было бы ограбить и убить за ненадобностью?

Напрашивалось только одно объяснение. Эти люди были посланы для выполнения определенного задания. Теперь, когда оно было выполнено, они возвращались домой. Неужели их задание заключалось в том, чтобы захватить Деметрия, Рави и Глауку?

Почему именно Глауку? Или Рави? Или Деметрия? Чем дольше он над этим размышлял — а для размышлений у него было целых восемь дней и ночей, — тем больше он убеждался, что целью был он сам, а остальные были взяты в придачу. Красивая молодая женщина, старый индиец? Каждый разбойник знал, что делать с молодой женщиной. Но если уж похищать женщину с целью получения выкупа, то разумнее было бы захватить Клеопатру. Но разбойники даже не попытались узнать имя, титул, происхождение. Странно для тех, кто собирается получить выкуп. Глаука в придачу? Вероятно. Может быть, чтобы завуалировать основную цель. Рави? Старый индиец, который долгое время держал гостиницу в Адене, мог хранить в памяти тысячу вещей, о которых с удовольствием хотели бы узнать другие. Но и у Рави они не спросили имени, лишь поинтересовались: «Индиец?» Оставался только он сам, торговец, караванщик, член римской гильдии торговли с дальними странами, обладающий связями и знаниями.

Но откуда они узнали о нем? Говорят, Бельхададу известно все. Чтобы знать все или по крайней мере многое, нужны источники, из которых можно черпать информацию. Откуда у Бельхадада сведения, что в это время некий Деметрий будет проезжать севернее Леуке Коме?

Известия подобны самому быстрому всаднику. Он мог назвать двух из них: Руфус и Мухтар. С Деметрием их разделяло расстояние в тринадцать дней. Но… восемь дней до Ао Хидиса, по его оценке, и восемь дней оттуда назад, до Леуке Коме, — всего шестнадцать дней, а не тринадцать. У них уже могло быть даже четырнадцать дней преимущества, но никак не шестнадцать. Значит, в пути они кого-то встретили, может быть Дидхаму, и предупредили, что за ними едут другие люди. Если бы их схватили и начали пытать, то обязательно было бы упомянуто имя Клеопатры. И ее, без сомнения, взяли бы в плен, чтобы потребовать выкуп или при необходимости оказывать давление на римского прокуратора, шантажируя его связью с княгиней в какой-нибудь политической интриге.

Какая разница? Когда они добрались до Ао Хидиса, Деметрий был уверен, что Дидхаме было поручено захватить его. А это означает, что Руфус и Мухтар, если они не расстались врагами, действуют заодно с Бельхададом. Учитывая все, что Деметрий знал о Бельхададе и интересах римлян, этот вывод был таким абсурдным, что Деметрию надоело думать, и он провел последние часы поездки в полудреме.

Раньше Ао Хидис состоял из ряда небольших оазисов. Бельхадад и его предшественники превратили его в единый большой плодородный оазис, представляющий собой протянувшуюся с запада на восток долину длиной почти тридцать миль и шириной до семи миль, окруженную каменными грядами и песчаными холмами. С севера и с юга отвесные скалы делали любое нападение невозможным, если туда вообще смог бы добраться кто-нибудь через барханы и пропасти. На востоке долина заканчивалась скалистым желобом, в котором несколько лучников могли бы держать оборону против целого войска.

Все это сообщил Дидхама, когда они добрались до Ао Хидиса и въехали в долину с запада, где она была ограждена высокой стеной, около трехсот шагов в длину. Наверху Деметрий увидел острые зубцы и многочисленных охранников, вооруженных до зубов. В стене были двухстворчатые ворота из дерева и железа. Когда всадники проехали через ворота, угрюмую молчаливость разбойников как рукой сняло. Перед ними раскинулись владения князя Бельхадада.

— Я мог бы тебе все давно рассказать, но в пустыне всегда есть возможность совершить побег. Кроме того, мы могли повстречаться с сильными врагами, и ты рассказал бы им о том, чего никто не должен знать. — Дидхама снял накидку, которая защищала его лицо от ветра и песка.

— Я и сам давно догадался, что мы едем в Ао Хидис, — сказал Деметрий. — Зачем такая таинственность?

Дидхама ухмыльнулся.

— Кто не умеет хранить молчание, тот в случае опасности будет болтать, как песчаный бархан.

— Ваши барханы болтают?

Дидхама промолчал, а Деметрий и не ждал ответа на бессмысленный вопрос. Он стал оглядываться вокруг, стараясь как можно полнее и точнее запомнить все, что видел: расположение жилищ, цвета, звуки, запахи.

Он смотрел на шатры, большие и маленькие, скромные и разукрашенные. Целый город шатров между уходящими вдаль скалистыми стенами на севере и юге. Темные пятна на скалах оказались занавешенными входами в пещеры. К скалам были приставлены лестницы, по которым часовые могли взбираться на созданные природой защитные валы, чтобы осуществлять обзор. В середине долины растительности было больше: пастбища, сады, поля. Очевидно, из разрозненных водоемов была создана единая система прудов и оросительных каналов. По мере продвижения на восток Деметрий все чаще замечал среди шатров дома, сложенные из камней.

И людей. Мужчин, женщин, детей, стариков. Они пасли лошадей, верблюдов и коров. Вероятно, где-то были козы и овцы. Жители работали на полях, в садах и в мастерских. Деметрий видел кожевников и канатчиков, плотников (интересно, откуда они завозили древесину?) и кузнецов. На лотках продавались овощи, фрукты и другая снедь. В амфорах, по-видимому, было вино, пиво и масло. Воды в середине долины было предостаточно, и, скорее всего, за нее не требовалось платить.

— Тридцать тысяч? — неожиданно спросил он.

— Чего? Лошадей? — Дидхама поднял руку, чтобы поприветствовать какого-то человека, стоявшего у края дороги.

— Людей.

— Десять тысяч боеспособных мужчин. — Голос Дидхамы звучал гордо. Казалось, он сам поразился числу, которое назвал. — И еще дети, старики и женщины.

Деметрий решил немного осадить Дидхаму.

— И с этой горсткой людей вы собираетесь бросить вызов империи? — спросил он. — Неужели вы забыли, насколько могуществен Рим?

— Могущество Рима велико. — Дидхама хмыкнул. — Но Рим далеко.

Вскоре они приблизились к искусственному озеру в середине долины. Деметрий увидел, что драгоценная вода была ограждена забором. «Вероятно, чтобы люди и животные не бултыхались в ней, — подумал он. — Чистоплотность. Но как они поят животных?»

Приглядевшись, он заметил, что из-под заборов выходят желоба, на концах которых находятся своего рода шлюзы — деревянные рамы с передвижными досками, которые можно было поднимать и опускать, чтобы регулировать подачу воды. Какой-то бородатый мужчина подвел свою лошадь к одному из таких встроенных в землю корыт. Он поднял глаза, посмотрел на Деметрия и тут же отвернулся.

Движение бородача было таким быстрым, почти резким, что Деметрий немного растерялся. Действительно ли он узнал этого человека? Если люди Руфуса перестали бриться, сняли свои римские доспехи и выдавали себя за арабов, то это мог быть только Луциус Постумус, воин, с которым Деметрий разговаривал в тот роковой вечер, когда стражники арабского князя заточили его и остальных в подземелье.

Деметрий задумался, насколько это вероятно, но у Дидхамы решил не спрашивать. Если это на самом деле Постумус, то он узнал Деметрия. Но поскольку римлянин ничего не сказал, даже не подмигнул, то явно не хотел, чтобы его узнали. Было только одно разумное объяснение его поведению: Постумус участвовал в загадочной игре, которую Руфус собирался вести в Ао Хидисе.

Эта игра стала для Деметрия еще более непонятной, когда они приблизительно через три мили подъехали к зданию, похожему на крепость, и перед его входом пленники увидели Руфуса, который разговаривал с пожилым арабом.

Руфус посмотрел в их сторону, услышав стук копыт по выложенной камнями дороге, ведущей к крепостным воротам. Он улыбнулся. «Неприятная улыбка», — подумал Деметрий.

— Поздновато вы приехали, но лучше поздно, чем никогда, — сказал, ухмыляясь, Руфус.

Прежде чем Деметрий успел что-либо ответить, Дидхама подогнал свою лошадь к Руфусу и поднял руку в приветствии.

— Надеюсь, мы привезли тех, кого нужно, римлянин?

Руфус посмотрел вдоль ряда всадников. Рави находился посередине. Глаука довольно далеко сзади.

— Да, мой друг, почти, — сказал Руфус. — Отведите их в крепость. Я думаю, князь скоро захочет с ними поговорить.

— И много ты знаешь о желаниях князя, римлянин? — спросил Деметрий. Он начинал чувствовать себя актером, играющим второстепенную роль в запутанной комедии. Актером, который не знает, как он попал в пьесу, кого или что он должен играть. Он не знает, чем закончится спектакль. Не превратится ли комедия в кровавую трагедию?

— Столько, сколько он мне доверил, — холодно ответил Руфус.

Пожилой мужчина откашлялся.

— Может быть, позвать Хикара?

— Не мешало бы. Сходи поищи его.

Араб приложил руку к груди и исчез в крепости.

— Значит, тебе удалось то, — насмешливо произнес Деметрий, — чего не смогли достичь ни прокураторы, ни сам император? Командовать арабами?

Руфус рассмеялся.

— Слезай. Скоро ты получишь больше ответов, чем в твоей голове может поместиться вопросов. Вы тоже, Рави и Глаука.

— Что вы… Что ты собираешься с нами делать?

Руфус не ответил. Дидхама повернулся на лошади и что-то крикнул, указывая на Рави и Глауку. Пленники с трудом спешились. Глаука скорее упала, чем слезла. Люди Дидхамы тут же схватили их за руки и повели к воротам крепости.

За это время Деметрий успел рассмотреть здание. Нижний этаж был сложен из тесаного камня. Сверху лежали толстые балки, а над ними по меньшей мере еще один этаж из глиняных кирпичей. Запрокинув голову, он опять подумал, откуда здесь древесина и глина. Из внутреннего двора доносился запах дыма. Если его не обманывало обоняние, горели дрова и сушеный верблюжий навоз. Опять дерево.

Сдавленный хрип заставил Деметрия обернуться. Сзади него была Глаука. Ее вели два араба, поддерживая под руки. Во время изнурительного путешествия он видел ее только издалека, не имея возможности с ней поговорить. Так же, как и с Рави. Теперь, когда он увидел Глауку вблизи, то испугался. Бледно-серое лицо молодой женщины, все в царапинах, было покрыто пылью. Но не в этом крылась причина бледности. Ее глаза лихорадочно блестели. Она смотрела на Деметрия неестественно горящим и в то же время отсутствующим взглядом.

— Что с тобой? — спросил он.

Дидхама в нетерпении крикнул:

— Иди! Поговорить сможете позже.

Рави тоже изменился. Только сейчас Деметрий заметил, как осунулся и постарел его товарищ. Но прежде чем он успел что-либо сказать или спросить, их протолкнули мимо часовых в крепость правителя разбойников.

Внутренний двор размером приблизительно сорок на пятьдесят шагов. Со всех сторон возвышались стены из тесаного камня. Над ними были надстроены, как он теперь увидел, два этажа из глиняных кирпичей, опирающиеся на балки. В стенах были оконные проемы, высоко вверху зубцы, а по углам возвышения, похожие на башни. На них он заметил часовых. Пленников затолкали в один из входов в северной стене, потом, поднявшись с ними по лестнице на второй этаж, завели в маленькую пустую комнату.

Руфус последовал за ними. Он остановился в дверях и наблюдал, как другие мужчины, слуги или рабы, расстилали на каменном полу циновки и приносили кувшины с водой, тазики и чаши.

— Располагайтесь, — сказал он, когда те ушли. — Князь пошлет за вами, как только у него появится время и желание с вами поговорить. До этого времени… отдыхайте.

Он вышел. Два человека Дидхамы закрыли дверь. Деметрий услышал, как снаружи задвинули засов. Потом послышался звук удаляющихся шагов.

Деметрий повернулся к Рави и Глауке. Глаука в изнеможении упала на одну из циновок и закрыла глаза. Рави медленно подошел к оконному проему, который находился довольно высоко, встал на цыпочки, выглянул наружу и, повернувшись, сказал хриплым голосом:

— Внизу внутренний двор. Наверное, самый лучший выход — выброситься из окна.

— Не говори ерунду. — Деметрий подошел к индийцу и схватил его за плечи. — Дружище, что с тобой? И с тобой, Глаука? Вы выглядите как ваши отражения в старом почерневшем зеркале.

Рави пошевелил бескровными губами. Они потрескались, и ему было больно говорить.

— Эта бесконечная езда, — произнесла Глаука еле слышно. Она приоткрыла глаза. — Непрерывная спешка. Никаких вестей, постоянное молчание. Что с нами будет?

Рави молча кивнул.

И вдруг Деметрий понял, что их обоих охватила паника. Страх и ужас перед неизвестностью. Он прислушался к себе, своим чувствам и с удивлением обнаружил только озлобленность, досаду и недоумение. Никакого страха. Или нет… чуть-чуть страха, но больше злости. В пути он не задумывался о состоянии Глауки и Рави. Но даже если бы он догадался о том, что творится в душах его товарищей, у него не было возможности поддержать их. Конечно, в другой ситуации он попытался бы успокоить Рави и Глауку, сказав им, что рассчитывает на переговоры с арабами, которые обязательно будут расспрашивать его о планах римлян, что он надеется каким-нибудь образом просчитать наперед ходы Руфуса. И так же неожиданно Деметрий понял, что все это не помогло бы ни Рави, ни Глауке.

В отличие от него они не были посвящены ни в какие тайны. Они не могли надеяться на то, что их знания будут востребованы. Возможно, их будут пытать, а потом убьют или обменяют. Никакой надежды на спасение. Для Глауки и Рави не оставалось ничего, кроме неизвестности и отчаяния перед лицом совершенно непонятного, бессмысленного развития событий. На что они могли рассчитывать? Глауке грозила участь многих женщин и девушек: она будет рабыней, игрушкой могущественного мужчины, а после того как он ею вдоволь натешится, ее выбросят в пустыне, и она умрет там. Или ее сделают игрушкой для многих мужчин. А для Рави, возможно, не оставалось ничего, кроме пыток и смерти. И вопроса: «Почему?»

— Я… — начал Деметрий и замолчал.

— Ты тоже ничего не знаешь, не так ли? — перебил его Рави.

— Ничего. Кроме того, что они, возможно, попытаются выведать у нас какие-то сведения. Но какие?

Несколько мгновений он сомневался. Должен ли он что-то рассказать им, доверить? С одной стороны, они представляли бы тогда мало-мальский интерес для Бельхадада. Но с другой, если они ничего не знают, ничего не могут рассказать и люди Бельхадада это поймут, то, может быть, их участь будет менее суровой? Более милостивой? Он не знал. Он только надеялся избавить их от лишних страданий.

— Над вами издевались? — Собственный голос показался ему чужим и неестественным, а вопрос пустым.

Глаука покачала головой.

Рави устало ответил:

— Мы только ехали. Как и ты. Больше ничего.

— И вам тоже ничего не говорили?

В этот момент в коридоре послышались шаги. Дверь открылась. Вошел мужчина, которого Деметрий до этого не видел, поднял руку и, указав на него, приказал:

— Ты. Пойдем со мной.

— А мы? — спросил Рави.

Мужчина пожал плечами.

— Насладитесь друг другом, пока есть время. У вас его почти не осталось.

Он повел Деметрия вниз по лестнице, потом через внутренний двор, где стояли, скучая от безделья, несколько воинов. На противоположной стороне двора они поднялись по лестнице и вошли в просторное помещение, устеленное коврами. Там были деревянные сундуки, на которых стояли большие масляные лампы, и низкий стол. Возле стола, на груде больших подушек, сидел властелин пустыни Бельхадад.

«Старый человек, — сразу подумал Деметрий. — Могущественный и хитрый». Возможно, на голове у него не было волос. Искусно повязанный вокруг головы белый платок, конец которого через левое ухо спадал на плечо, оставлял открытым только высокий, изборожденный морщинами лоб. Кустистые седые брови, седая борода, длинная белая накидка, воздушные складки которой, казалось, сейчас воспарят и с легкостью поднимут этого тяжелого человека выше всех. Потом Деметрий обратил внимание на жилистые сильные руки, игравшие деревянными бусами и кинжалом, и въедливые темные глаза.

— Можешь стоять или сидеть. Как тебе будет угодно, — сказал Бельхадад. Он говорил на безупречном греческом языке. Его голос звучал так, будто доносился из глубокого подземелья, беспрепятственно проникая сквозь толстые стены крепости.

— Как я могу, грязный и неопрятный после долгого путешествия, сидеть в присутствии князя?

Бельхадад кивнул.

— Действительно, как ты можешь? Да просто садишься своей задницей на ковер. Это же очень легко. Даже римляне должны это уметь. Что такое пыль пустыни? Ничего, если сравнивать ее с мраком в душе.

Деметрий сел.

— Моя душа, — спокойно произнес он, — светлеет от удовольствия лицезреть тебя. Хотя приглашение насладиться твоим гостеприимством не отличалось особой любезностью.

Бельхадад посмотрел мимо него. Через дверь, возле которой стояли охранники, вошли еще двое мужчин. Они поклонились князю и сели справа от Деметрия, прислонившись спинами к сундуку. Одним из них был Валерий Руфус, на которого Деметрий посмотрел бесстрастно и холодно. Второй был молодой человек не старше двадцати лет, с пышной черной бородой и открытыми чертами лица.

— Руфуса ты знаешь, — сказал Бельхадад. — Рядом с ним Хикар. Он командует охранниками и оберегает мою жизнь. С ним ты познакомишься поближе, если попытаешься избежать нашего гостеприимства.

Деметрий постарался изобразить некое подобие дружелюбной улыбки.

— Гостеприимством, которое делает мне честь и так неожиданно выпало на мою долю, я не хотел бы долго злоупотреблять. В мое отсутствие могут пострадать мои дела.

— Гостеприимство закончится только тогда, когда мы разделим друг с другом хлеб и соль. А это произойдет только в том случае, когда я буду уверен в твоей дружбе. И в дружбе твоего народа.

Бельхадад кивнул римлянину, и Руфус вступил в разговор:

— Давай прекратим вежливо ходить вокруг да около. Я бросил твой караван, чтобы продвигаться быстрее. Потом я отослал своих воинов в Кесарию и приехал сюда с Мухтаром и его людьми, несмотря на всю связанную с этим опасность, чтобы предупредить благородного Бельхадада.

— О чем?

Бельхадад закрыл глаза. Играя, он направил острие своего кинжала в сторону Деметрия. Уголки рта Хикара дрогнули, а Руфус вздохнул и продолжил.

— Плохое начало. Ты знаешь, что я человек Сейана. Я знаю, что ты принадлежишь к разведывательной сети торговцев, которые ведут дела с дальними странами. Мы оба знаем, что существуют еще две тайные службы: войсковая разведка и шпионская сеть, когда-то работавшая на Ливию Августу. Мне известно, что Сейан готовится предпринять что-то против Бельхадада. Вероятно, в этом участвуют и другие службы. Что известно тебе?

— Мало. Почти ничего.

— Мы в это не верим, — вставил Хикар.

— Я много месяцев путешествовал, — сказал Деметрий. — Из Рима в Александрию, оттуда вверх по Нилу, много дней пути на юг от Мероэ, а оттуда в Аден. Где я мог во время этой поездки узнать что-то новое о планах в Риме?

— Может быть, нам достаточно услышать старое. То, что ты знал уже раньше. — Бельхадад открыл глаза и немного приподнял кинжал, приставив острие прямо к груди Деметрия.

— Мои знания, а их совсем немного, принадлежат тем, кому я служу. Если бы я их предал, то чего бы тогда стоили слова предателя? Кто был бы уверен, что я говорю правду?

— Речь идет не о предательстве по отношению к Риму, — сказал Руфус. — А лишь о том, чтобы уберечь Рим от страшной ошибки.

Деметрий с горечью посмотрел на центуриона и рассмеялся.

— Ты пытаешься оправдать себя за то, что оставил своих людей и предал Рим? И о какой ошибке ты говоришь?

Его мысли путались и вертелись, будто в заколдованном круге. Ему нужно было время, чтобы расставить все по местам. Как разобраться в том, что сказал ему Руфус? Воины, отосланные в Кесарию. А Постумус в Ао Хидисе. Упоминание о Мухтаре и о тайных службах.

— Речь идет о сотнях людей, наших братьях по оружию, которые должны бессмысленно погибнуть. Ты видел Ао Хидис. Как ты думаешь, его легко завоевать? А если бы его удалось завоевать, если бы благородный Бельхадад и его люди больше не стояли между Римом, парфянами и набатеями, кто помешал бы тогда парфянам вместе с набатеями захватить всю Аравию и Вавилонию и превратить весь восток империи в огромную кровоточащую рану?

— Твой начальник, всемогущий Сейан, наградит тебя за это.

— Я боюсь, что мой начальник, великий Сейан, получил от других служб недостоверную информацию. Если мы убережем его от совершения грубой ошибки и откроем ему глаза, сообщив, кто предоставил ложные сведения о Бельхададе, то не только он отметит нас наградой, но и благородный Бельхадад.

Деметрий молчал.

Хикар обратился к Бельхададу.

— Повелитель, — сказал он. — Мне кажется, наш гость в растерянности.

— Существуют разные средства, чтобы помочь избавиться от нее.

— Да, они есть. Острые и тупые, горячие и холодные. Но у нас еще достаточно времени. Я не думаю, что мы сделаем ошибку, разрешив ему немного подумать. В одиночестве.

Бельхадад поднял одну бровь и посмотрел на Руфуса.

— Что ты думаешь по этому поводу?

— Не знаю. Мы играем в опасную игру. Мы ползем по канату, раскачивающемуся над остриями копий. Куда бы мы ни упали, мы погибнем. Нам нужно добраться до конца каната. Возможно, Хикар прав. Если бы Деметрий одумался, он смог бы нам помочь натянуть канат. Ну а если нет, то тогда остаются другие средства.

Бельхадад кивнул.

— Дайте ему возможность подумать до завтра. В одиночестве. Уведите его. — Потом, повернувшись к пленнику, он добавил: — О мой невольный гость Деметрий, прими во внимание жизнь твоих друзей.

Руфус и Хикар встали.

— Пойдем, — сказал Хикар. — Или тебя вести насильно?

Деметрий покачал головой и поднялся.

Они отвели его не к Рави и Глауке, а в подземелье, в холодную камеру, вырубленную в скале под внутренним двором крепости. Из щели в стене, под самым потолком, просачивался скудный свет. Тюремщик принес ему чан из обожженной глины, скатанную циновку, хлеб и кувшин с водой.

Хикар и Руфус молча подождали, пока мужчина поставил все в угол. После этого Хикар сказал:

— Я рекомендую тебе основательно подумать. Бездумное поведение часто приводит к мучительной смерти.

— И поскольку ты не римлянин, а грек, — добавил Руфус, — то не пытайся строить из себя Регула наоборот. Вспомни лучше Эфиальта из Фракии.

Хикар заморгал.

— А кто это?

— Я расскажу, когда мы выйдем.

Тюремщик закрыл дверь и задвинул засов. Деметрий раскатал циновку. Потом он сел, отломил кусок хлеба, выпил глоток воды и начал жевать. Он думал о консуле Регуле и фракийце Эфиальте. Первый, будучи военнопленным, дал карфагенянам честное слово, что поговорит в Риме о заключении мира и вернется в плен, но по прибытии в Рим потребовал продолжения войны, а после возвращения в Карфаген бросился на меч. Что такое «Регул наоборот»? А Эфиальт? При Термопилах он провел персов в тыл защитников Спарты под предводительством Леонида. Что хотел сказать ему Руфус? И причем тут жизнь его друзей?

Здесь было над чем поразмыслить, не говоря уже обо всем остальном. Деметрий чувствовал себя юношей из Аттики^[21], который попал в лабиринт Минотавра^[22] и не до конца убежден в том, что тот действительно существует. Он вздохнул и закрыл глаза. Может быть, так лучше будет думать.

XVIII ПОНТИЙ ПИЛАТ

И если он прикоснется к нечистому человеку… то он будет виновен… Тогда он должен за… свой грех, который он совершил, принести господу… овцу или козу в жертву во искупление греха, а священник должен отпустить ему его грех.

Третья книга Моисеева, глава 5

Незадолго до захода солнца писарь сообщил Аферу, что прокуратор примет его к четырем часам на следующее утро. После этого они с Тисхахаром отправились в город, чтобы где-нибудь перекусить.

— Тебе не по вкусу стряпня поваров когорты, господин? — спросил слуга, когда они вышли из крепости.

— Если бы это можно было есть, мы бы довольствовались тем, что нам предложили. Но разве это еда?

Тисхахар рассмеялся.

— Я бы с удовольствием тебе что-нибудь приготовил, но наверху не разрешают разводить огонь.

— Ладно. Мы что-нибудь найдем.

Однако очень скоро Афер понял, что переоценил возможности закусочных Иерусалима. Город кишел местными и паломниками. К ним добавились воины Ирода Антипы и обе когорты из Кесарии, почти полностью переброшенные в Иерусалим. Пивные были переполнены, а на площадях, возле немногочисленных мест для разведения костров, толпились голодные люди. С трудом они нашли два места за столиком, стоявшим перед закусочной, но хозяин недружелюбно предупредил их, что эти места приготовлены для других гостей, которые вот-вот должны подойти.

— Кроме того, прошу прощения, господин, здесь едят только правоверные.

— Но мы ведь не входим внутрь помещения, значит, не оскверняем воздух, которым они дышат.

— Достаточно вашего присутствия здесь, чтобы сделать для них все нечистым.

Афер кивнул.

— Для тебя тоже?

Мужчина развел руками.

— Нет, господин. Я не отношусь к ортодоксам. Но согласно предписаниям, я должен очиститься, если меня коснется твоя рука или твое дыхание. Тогда я не смогу прикоснуться ни к еде, ни к посуде, чтобы обслужить других гостей.

— А они бы это заметили?

Хозяин вымученно улыбнулся.

— Есть правоверные, господин, которые косо смотрят даже на осла, который несколько дней назад получил корм из рук язычника. Попробуйте все-таки поискать что-нибудь перед воротами города. Там есть пивные и закусочные для иностранцев.

Обычно после захода солнца ворота закрывались, но Афер надеялся, что он, как командующий воинами Ирода Антипы, в случае необходимости мог приказать открыть их. Оказалось, что в эти дни ворота все время стояли открытыми.

Далеко за пределами города, по другую сторону от шатров, в которых жили паломники, они наконец нашли несколько деревянных заведений, в которых готовили еду для приезжих. В одной из них эллин из Тарента обслуживал несколько человек из первой когорты прокуратора. Все они были греками. Другая закусочная, которую содержал перс, была забита купцами и погонщиками из разных провинций Востока. Кроме них, были сирийские, арабские, даже иллирийские закусочные. Афер предпочел отдаленную и поэтому более свободную забегаловку, которая принадлежала выходцу с острова Родос. Они ели жаркое из мяса молодого барашка, капусту, хлеб и фрукты и запивали родосским вином.

Под конец трапезы Тисхахар вдруг спросил:

— Как долго ты пробудешь в Иерусалиме, господин?

— Точно не знаю. Это будет зависеть от приказа, который я получу от прокуратора и царя. А почему ты спрашиваешь?

— Недалеко отсюда, почти сразу за Эммаусом…

— Догадываюсь. Твой брат, не так ли?

— Он выкупил себя и работает там на одного критского торговца лошадьми. Я бы с удовольствием его повидал.

Афер наморщил лоб.

— В общем-то, в ближайшие дни ты мне не нужен. Если меня пошлют в длительное путешествие, я тебя с собой не возьму.

— Ты знаешь, я твой раб.

— Прежде всего ты мой друг. Сколько тебе понадобится времени, чтобы проведать брата?

— День туда, день назад, десять дней там. Или это слишком много?

Афер покачал головой.

— Пойдет. Вероятно, я буду уже не здесь. Возьмешь свою лошадь и поедешь из Эммауса прямо в Кафар Нахум. Когда ты собираешься выезжать?

— Завтра утром, если тебя это устроит.

— Хорошо.

Четвертый час уже давно начался, а Афер все еще сидел вместе с двумя дюжинами других мужчин на каменной скамье в небольшом помещении, которое служило приемной прокуратора. Писарь, устроившийся за столом, записал на папирусе их имена, указав, по каким делам они пришли. Среди присутствующих были просители, жалобщики, торговцы. Большинство говорили с писарем так тихо, что из-за болтовни остальных и шума, доносившегося со двора крепости, можно было разобрать лишь обрывки фраз. К моменту появления Афера в приемной уже было по меньшей мере пятнадцать человек. Когда другой писарь, или помощник, вне очереди вызвал его к прокуратору, остальные проводили его злыми взглядами.

Понтий Пилат сидел в кресле на небольшом подиуме. Перед ним стоял стол, на котором было полно свитков и табличек. Слева от него пристроился писарь, державший на коленях пульт, а справа пожилой мужчина. Аферу пришлось перебрать в памяти несколько имен, прежде чем он вспомнил его: Публий Квинктилий Колумелла, главный советник прокуратора. Человек, с которым Никиас обсуждал все важные вопросы, которые следовало согласовывать между службами царя и прокуратора.

— Аве Сагабиане Афер, — сказал Пилат. Потом кивнул ему, слегка улыбнувшись, и указал на стул перед подиумом. — Садись. Я надеюсь, ты в добром здравии.

Афер ответил на приветствие и прижал правую руку к груди, прежде чем сесть.

— Давай без предисловий о богах и здоровье императора, а перейдем сразу к делу. К нескольким делам. — Пилат бросил в сторону один свиток, внимательно посмотрел на какую-то табличку, отодвинул и ее, взял другой папирус и, развернув его, пробормотал: — Мелочи. Это все ты можешь обсудить с Колумеллой, позже. Может быть, сегодня вечером? — Он повернулся к советнику.

Колумелла скривился.

— Лучше завтра. Это срочно?

— Как всегда. Но завтра, вероятно, еще будет не поздно. — Пилат сухо улыбнулся. — Мы с тобой должны обсудить две проблемы, Афер. Этот бродячий проповедник, всем известный Йегошуа, и, конечно же, наши неспокойные друзья в пустыне.

— С чего ты хотел бы начать, господин?

— С Йегошуа. Наверное, это будет быстрее.

Афер кивнул.

— Он праведник, господин, — сказал он. — Я наблюдал за Йегошуа и говорил с ним и его единомышленниками. Ничего, что могло бы касаться Рима или беспокоить Рим.

Лицо Пилата оставалось бесстрастным.

— Дай-ка я еще раз прочту, — пробормотал он, — что тут пишет Кайафа.

Пока прокуратор перечитывал папирус, Афер обменялся взглядами с Колумеллой. Советник заморгал, опустил глаза и стал разглядывать свои ногти. Афер подавил улыбку, снова посмотрел на прокуратора и стал ждать.

Пилат почти не изменился с прошлого года. Его крепкую коренастую фигуру плотно облегала туника^[23]. На правом плече был все тот же серебряный браслет. Пурпурная кайма прокураторской тоги^[24] немного поблекла. «Слишком часто стирают», — подумал Афер. Он, как и прежде, не придавал никакого значения своему внешнему виду. У Колумеллы был золотой браслет с небольшими драгоценными камнями, а пурпурная кайма тоги была свежей и яркой.

Читая, Пилат так шевелил губами, будто беззвучно жевал слова. Мощный подбородок со шрамом двигался вверх-вниз.

Прокуратор принадлежал к высшему сословию. Афер знал, что он прошел обычный карьерный путь: служил в храмах, администрации, легионах. Пятьдесят три года назад один из его предков, верховный главнокомандующий самнитов, победил римлян и заставил их подписать Каудиумский договор. Другой Понтий был другом Цицерона^[25]. «Старинное семейство воинов и администраторов, — подумал Афер, — которые привыкли утверждать мечом римское влияние и в случае необходимости отстаивать с мечом римское право. В том числе и против евреев». Афер не знал, как бы он повел себя, если бы стал прокуратором. Может быть, он воздержался бы от изображений Тиберия во дворце Ирода, потому что иудеи, вернее фанатичные верующие среди них, не терпят изображений людей вообще. После многодневного противостояния Пилату пришлось убрать их из дворца, и он, должно быть, воспринимал это как поражение, тогда как иудеи считали это победой своего всемогущего бога.

На следующий год прокуратор предпринял меры, к которым Афер относился одобрительно. Чтобы построить водопровод, который должен был наконец обеспечить Иерусалим необходимым количеством чистой питьевой воды, Пилат приказал конфисковать деньги. Те самые серебряные монеты без изображения, которые иудеи со всей ойкумены собирали раз в год и отправляли в храм на религиозные нужды. Последовавшие волнения Пилат потопил в крови. После двух лет строительства водопровод в прошлом году был готов, и, насколько Аферу было известно, жители Иерусалима отнюдь не отказывались пользоваться этой водой.

Но с самого начала отношения между прокуратором и первосвященником Кайафой были натянутыми, неприятными для обоих. Когда Пилат приезжал в Иерусалим, его всегда сопровождали две когорты, более тысячи человек, эллины и самаритяне, возглавляемые римскими центурионами. Афер думал о том, как бы он чувствовал себя, если бы на него была возложена задача руководить провинцией, жители которой в большинстве своем были враждебно настроены к империи? Руководить так, чтобы сохранялся пусть и хрупкий, но мир. Чтобы Рим не посылал деньги и воинов, а собирал бы налоги.

Пилат свернул папирус и оперся подбородком на сложенные руки.

— Я ненавижу их, — негромко произнес он. — Они ненавидят меня. А эти послания Кайафы про Йегошуа… Либо он считает меня легковерным болваном, либо он действительно верит, что этот проповедник намеревается свергнуть империю.

Афер молчал. Он решил, что реплики с его стороны в данной ситуации неуместны.

— Пусть ненавидят, пока боятся. — Пилат поморщился. — Но ведь у них даже нет страха. Или у нас создается впечатление, что они боятся? Императора, империи, легионов, меня, чего там еще?

— Они боятся только своего бога, — сказал Колумелла. — Может быть, перейдем к делу?

— Мы и так говорим о деле. — Голос прокуратора прозвучал жестко. — Единственный бог, которого даже нельзя называть по имени… Разве это не ужасно? В Риме, Афинах, Александрии, даже в былые времена в таких исчезнувших городах, как Персеполис и древний Вавилон, в Карфагене — везде и всегда были талантливые люди, мудрецы. Они издавали законы и толковали их. Они наблюдали за природой, изучали мир и людей. Они писали стихи и трагедии. Они рисовали картины и создавали статуи, строили дома. А что делают эти? Стихов они не пишут. Городов не строят. Новые земли не исследуют. Кто ничего не делает, тот здесь считается мудрецом. Он только толкует старинные писания. А потом его последователь толкует его высказывания. А еще один возражает против объяснения этого толкования. И все. Они строят дороги? Они производят что-нибудь, чем стоило бы торговать? Если у них запрещены картины, то есть ли у них хотя бы музыка? И я должен ими управлять?

Афер осмелился слегка улыбнуться.

— Строгие ортодоксы сейчас, наверное, сказали бы, что ты этого делать не должен. Ими управляют слова их бога, которые несколько столетий назад записал какой-то человек. Пусть же римляне уходят домой, им здесь делать нечего.

Колумелла ухмыльнулся.

— А потом?! — воскликнул Пилат. — Они были слугами египтян, ассирийцев и персов, после этого македонцев и селевкидов. А когда стали свободными, то воспользовались свободой, чтобы нападать друг на друга. А чем занимаемся мы? Мы защищаем их от внешних врагов. Мы строим дороги и водопроводы. Мы заботимся о том, чтобы они даже в годы шаббата, когда им, согласно предписаниям их бога, нельзя сеять, не страдали от голода. Мы привозим в страну врачей, перерезаем глотки уличным грабителям и обеспечиваем им свободный проезд отсюда до Галлии и обратно, чтобы они не натыкались через каждые две мили на новый закон и новую таможню. При этом мы уважаем их обычаи и воздерживаемся входить в их храмы. А если Кайафа желает со мной поговорить, то я встречаюсь с ним не в его доме, который я осквернил бы. Я, представитель ТиберияАвгуста! И не в моем доме, в котором он чувствует себя оскверненным. Мы встречаемся под открытым небом и стоим достаточно далеко друг от друга, чтобы мое дыхание не сделало его нечистым. И он ведет себя со мной так, будто я… червь, недочеловек, клочок пены. В то время как я уважаю его предписания и толкования, а также требования относительно чистоты и осквернения. Я даже не имею права в моем зале, в моей крепости установить алтарь для поклонения Юпитеру^[26] или портрет императора! Я уже говорил, что я их ненавижу?

— Говорил. — Колумелла тяжело вздохнул. — Но ты не должен забывать, что строгие ортодоксы — это еще не весь народ.

— Но они определяют все!

— Если существует только один бог и он охватывает все, то все ему и принадлежит. А что ему не принадлежит, например римляне, то не представляет собой никакой ценности, то есть хуже, чем дерьмо. Вернее… является просто ничем. И сегодня мы ничего изменить не можем. У нас есть только один выход: молить всех богов, чтобы они позаботились об обществе, где никому больше не придет в голову мысль, что существует только один-единственный бог, которому все принадлежит. А сейчас нам следует заботиться о людях.

Пилат вдруг рассмеялся.

— А ведь ты прав. У нас много работы. Но все это взаимосвязано. Кайафа пишет ерунду. С одной стороны, он утверждает, что Йегошуа хочет стать царем евреев и прогнать римлян. С другой, он пишет, что Йегошуа нарушает спокойствие тем, что порочит иудейскую веру. Вот, где это было? — Он снова развернул папирус, нашел нужное место, фыркнул и прочел вслух: «Чтобы его испытать, ему показали динарий с изображением Тиберия, который благоверному иудею нельзя даже рассматривать, а не то что прикасаться к нему. Он взял его в руку и сказал, что на нем изображение императора и что его следует использовать для уплаты налогов императору. Мол, кесарю кесарево, а богу богово. Но если такое отношение утвердится, то священники и толкователи потеряют все свое влияние. А если я, Кайафа, потеряю все свое влияние, то я не смогу больше обеспечивать мир и спокойствие». — Пилат снова свернул папирус. — Поскольку все принадлежит богу, то ничто не должно принадлежать человеку. И тем более божественному Августу, спокойствие которого он может охранять только в том случае, когда объявит его дерьмом. Вот уж когда мне трудно провести грань между тем, кто одержим богом, и обычным сумасшедшим.

Колумелла откашлялся.

— Мне доставляет удовольствие слушать твои понятные и разумные высказывания, друг мой. Но Афер здесь с другой целью, а в приемной много посетителей…

Пилат поднял руку.

— Ладно, хорошо. Больше не отклоняемся. Афер, что там с Йегошуа?

— Как я уже сказал, он праведник. — Афер покачал головой. — Я даже не знаю, как описать Йегошуа и охарактеризовать его… его учение. Он проповедует любовь, взаимопонимание…

— Один из этих мечтателей, — пробурчал Пилат.

— … и братство. Но не мятеж. История с монетой, о которой ты только что прочитал, напомнила мне одну его фразу. Он ведь лечит больных и делает это даже по субботам.

— А, — с досадой произнес Пилат, — и у него ничего не получается, не так ли? Лучше умереть, чем быть вылеченным в субботу? Лучше загнуться, чем разрешить прикоснуться к себе языческому врачу, осквернить себя?

— Когда его стали упрекать, он ответил приблизительно следующее: «Суббота существует для людей или люди для субботы?»

— Это не похоже на призыв к великому восстанию против Рима. — Пилат скрестил руки на затылке и уставился в потолок зала. — Я, конечно, вижу, что он мешает священникам и толкователям писания. Должен мешать. Они претендуют на полноту власти, почти царской власти, при толковании слова божьего. И если кто-то осмеливается преподносить людям божьи откровения по-иному, то он угрожает их власти. Так?

— Я думаю, что так.

— Значит, ты не считаешь его бунтовщиком? Одним из тех людей с кинжалами, которые все время приходят из Галилеи? Или одним из тех, кто может накликать бурю, как этот… как его там звали, которого Антипа в прошлом году велел казнить? Ио… Иоанн?

— Креститель? — Афер сделал губы трубочкой. — Йегошуа тоже крестит, но он не накличет бурю. Нет, господин. Я не считаю его бунтовщиком. Он праведник, который хочет обновить иудейскую веру, чтобы она служила людям, а не толкователям писания.

Пилат посмотрел на Колумеллу.

— Каково твое мнение?

— Я думаю, Афер прав. — Колумелла указал на заваленный свитками стол прокуратора. — Некоторые из твоих людей сообщили подобные сведения. Они пишут также, что количество его последователей невелико.

— Ну ладно. — Пилат отодвинул свиток на край стола. Я не верю в любовь и братство между мной и первосвященником. Вся эта история выглядит так, будто они делают из мухи слона, чтобы иметь возможность пожаловаться, что им угрожают. Перейдем к действительно важным вещам. — Он повернулся к писарю. — Ты пока свободен. Иди в соседнюю комнату и напиши ответ первосвященнику. Как обычно: почтение, сожаление, дружба, ожидание и тому подобное. Ты знаешь.

Писарь взял пульт, поклонился и пошел к маленькой двери, за которой через мгновение скрылся.

— Ао Хидис. — Пилат нахмурил брови. — Как обстоят дела с подготовкой?

— Люди из Сирии уже в пути. — Афер коротко рассказал о передвижениях в пустыне и о сообщениях своих разведчиков. Потом доложил: — Молодой человек, которого мы нашли и продвигаем, стал уже начальником личной охраны Бельхадада и, значит, его заместителем по военным вопросам. Не хватает только двух вещей. Твоей когорты, господин, и имени человека, которого я должен встретить и все ему передать.

Пилат внимательно посмотрел на него и вполголоса спросил:

— И ты считаешь, что все удастся как запланировано? А если столица Бельхадада слишком сильно укреплена?

— Если брать ее штурмом, то все получится. Долговременная осада была бы трудной.

— Почему? Из-за подвоза продовольствия?

Афер наморщил лоб.

— Да, и это, наверное, тоже. Но прежде всего из-за обеспечения водой. В Ао Хидисе есть вода, а за его пределами нет. Бельхадад может выставить десять тысяч бойцов…

— Больше, — сказал Колумелла.

— Как? Откуда ты это знаешь? — Пилат был поражен.

— Если у него десять тысяч воинов, то у них десять тысяч жен. Насколько я знаю арабов, их женщины в случае крайней опасности берутся за оружие. И поверь, они умеют обращаться с оружием так же хорошо, как и мужчины. Добавь сюда еще боеспособных подростков и крепких стариков.

— Значит, двадцать тысяч, а может, и больше?

— Предположительно.

— Это что-нибудь меняет, Афер?

— Если план удастся, то это ничего не меняет. Если он провалится, это тоже ничего не меняет. — Он мрачно улыбнулся и пояснил: — Тогда все мы погибнем. Все участники. А для мертвых не важно, были ли они убиты десятью или двадцатью тысячами врагов.

— Если дойдет до этого, — сказал Колумелла, — лучше проткните себя своими мечами. Говорят, что их женщины получают удовольствие, когда медленно разрезают пленных. Очень медленно.

— Давайте не будем говорить о провале. — Пилат наклонился вперед и потер подбородок. — На окраине империи нельзя допускать провалов. Что касается остального — ты получишь первую когорту, греков. Люди из Самарии нужны мне здесь. Они очень любят евреев, и их лучше принимают в Иерусалиме. И мне спокойнее, когда они рядом. Для выступления первой когорты все подготовлено?

Колумелла закрыл глаза. Монотонным голосом, будто считывая слова с внутренней стороны век, он сказал:

— Как только ты отдашь приказ, люди отправятся в путь. На лошадях. Небольшими группами, чтобы это не бросалось в глаза. Нам известны три или четыре шпиона Бельхадада. Вероятно, их еще больше.

— Скоро их обезвредят.

— Это будет потом, но не сейчас. Мы не хотим, чтобы они что-нибудь заметили. Поэтому воины будут покидать город постепенно. Они соберутся на востоке Десятиградья, северо-восточнее Адраа. Там есть долина с источниками.

— И ее легко запереть, господин. — Афер поднял руку. — Люди из Сирии уже совсем близко.

— Что делает Ирод Антипа? Если он вообще для разнообразия что-нибудь делает? — спросил Пилат.

— Мы пообещали ему, что он получит несколько лакомых кусочков того, что когда-то было южным Десятиградьем, а теперь является северной частью страны набатеев. — Колумелла скорчил гримасу. — В знак благодарности за это он не будет мешать Ники-асу послать туда тысячу воинов. Точнее, взять их с собой. Никиас хочет сам командовать ими. Они позаботятся о том, чтобы Аретас сидел тихо. Иначе набатеи подумают, что они должны помочь Бельхададу.

— Это все, что они должны сделать? — спросил Афер.

— Нет. Они окажут вам поддержку и привезут с собой немного осадных приспособлений. Но есть еще кое-что.

Пилат вздохнул.

— Разве этого мало? Что еще?

— Ты разговаривал с Клавдией?

— Мы ехали вместе. Я не видел ее со вчерашнего утра. А что?

Колумелла криво усмехнулся.

— Я думал, она сама скажет тебе об этом. Поэтому до сих пор молчал.

— О чем, во имя богов Гадеса^[27]?

— Вчера прибыла одна женщина с несколькими спутниками. Она говорит, что у нее есть важные новости об Ао Хидисе.

— Может быть, позовем ее на наше совещание? — Пилат ухмыльнулся.

— Это мы сделаем позже. И пригласим Афера. Если, конечно, ты не захочешь поговорить с ней наедине.

Пилат с недоумением посмотрел на советника.

— Почему это вдруг у меня появится желание поговорить с ней наедине? Кто она такая?

— Она представилась мне и твоей супруге как Клеопатра из Александрии.

— А… — Пилат закатил глаза. Потом на его лице появилась сдержанная улыбка, будто он был охвачен приятными воспоминаниями. — Ну и как? — спросил он. — Это действительно она?

— Если судить по тому, как ты ее описал, то это, наверное, она.

— А Клавдия была в восторге?

— Она вела себя… официально.

— Хорошо. Как и подобает супруге прокуратора. Значит, Клеопатра… Мы пригласим ее сюда позже. Когда отпустим всех остальных, кто еще ждет в приемной. Афер, ты должен быть под рукой.

— Да, господин. Но…

— Что такое?

— Где я встречусь с человеком, который должен всем руководить? И как его зовут?

— Ах да! — Пилат кивнул. — Мы чуть не забыли. Он присоединится к вам с группой отборных убийц в Адраа. Люди Сейана, из специального отряда. А зовут его Валерий Руфус.

XIX ВСТРЕЧА С ПРОКУРОРОМ

Нечистоты вовремя, совет не вовремя, навозная жижа для праздника и пение струн для удобрения почвы. Если боги это поощряют, то это благополучно потерпит провал.

Димас из Гераклеи

Вскоре после того, как они заняли две комнаты на верхнем этаже крепости, появился слуга. Он искал Клеопатру и сначала попал в другое помещение, где расположились мужчины. Мелеагр — она услышала его голос в коридоре — указал ему на соседнюю комнату.

Слуга сообщил, что Клавдия Прокула приказала предоставить Клеопатре и ее спутникам все удобства крепости. К ним относится и баня прокуратора. Сам Пилат находится за пределами города. После обеда он собирается встретиться с торговцами, а вечером проверить ход строительства дорожных работ в Иерусалиме. В крепость он вернется на следующий день и утром будет принимать просителей и жалобщиков. А Клеопатру вызовут к нему после обеда. Поэтому сейчас они могут наслаждаться предоставленными услугами.

— А как же Клавдия Прокула? Ведь это и ее баня?

Слуга улыбнулся.

— Да, конечно, княгиня. Но Клавдия проведет вечер и ночь у друзей, римских торговцев, в загородном доме. Он поприличнее, чем крепость Антония.

— Почему бы и мне не провести это время в приятном ожидании и не поплескаться в теплой воде? Отведи меня в баню.

Он пошла в сопровождении Таис и Арсинои. По римским и египетским меркам баня была скромной, но для крепости достаточно хорошей. Для Клеопатры и ее спутниц, изведавших все трудности долгого путешествия по пустыне, возможность искупаться в бассейнах с горячей, чуть теплой и холодной водой превратилась в праздник души и тела. Толстая рабыня из Галлии с сильными мягкими руками и со множеством масел и благовоний помогла им вернуть ощущение молодости. А свежее нательное белье и чистая верхняя одежда (из запасов прислуги, но не госпожи) стали последним аккордом к возвращению в нормальную жизнь. Правда, после бани им предложили ужасно невкусную еду из полевой кухни на крепостном дворе.

— Размазня, — недовольно сказал Мелеагр, когда они вместе с Леонидом, Нубо и Перперной быстро помылись вслед за женщинами. — Студень из какого-то больного барана, пюре из бобов, которые древний Катон забыл на своем огороде… А этот уксус, который они называют вином! Княгиня, в любом другом городе я бы предложил сходить в закусочную, но здесь, в Иерусалиме, нам придется довольствоваться этим. Другого выхода нет.

— Неужели евреи так невкусно питаются?

Леонид пожал плечами.

— Да нет, они умеют вкусно готовить. Во всяком случае, у них больше пряностей, чем у этого горе-кашевара, который отравляет своими блюдами всю когорту. Но в городе полно людей, пивные переполнены, и далеко не везде обслуживают иностранцев.

Перперна причмокнул.

— По сравнению с тем, что мы ели в пути, это очень даже неплохо.

На следующий день после обеда за ней пришел слуга прокуратора. Клеопатру охватило сомнение. Но потом, посоветовавшись с Мелеагром, она немного успокоилась и решила взять его с собой. В любом случае, если речь зайдет о Деметрии и его делах, Мелеагр знал об этом больше, чем она.

Пилат приказал поставить кресла вокруг подиума, на котором он обычно принимал посетителей. Кроме прокуратора, в комнате было еще двое мужчин, но Клеопатра смотрела только на него.

Она нашла, что он почти не изменился. Более усталый, чем тогда, в Александрии, четыре года назад, и два года спустя, когда они были вместе в последний раз. Она вспомнила его крепкое тело, которое тогда состояло из сплошной мышечной массы, и едва сдержала улыбку, подумав о том, что можно было бы спросить у Клавдии Прокулы, не превратились ли его мускулы в жир.

Пилат вышел навстречу Клеопатре, протянул обе руки и прижался щекой к ее щеке. Она обнаружила, что от него пахнет все так же, как и тогда. И этот запах немного шире приоткрыл дверь воспоминаний. Приобняв ее, Пилат тут же слегка отстранил женщину от себя и посмотрел ей в лицо.

— Мужчины стареют, — произнес он твердым, немного хриплым голосом, который когда-то возбуждал ее. Она прислушалась к своим чувствам, но на этот раз не ощутила никакого возбуждения. — А женщины становятся еще красивее. Я восхищен тем, что ты соответствуешь этому правилу. Заходи, садись. А кто твой спутник?

— Мелеагр, — представила она. — Торговец, друг и компаньон хозяина каравана, с которым я ехала.

— Он должен принять участие в нашем разговоре?

— Я думаю, что он будет нам нужен.

Пилат кивнул и указал на одно из кресел.

— Присаживайся, Мелеагр. Это Колумелла, мой самый главный советник. А это Афер, человек, который разбирается во всем, что связано с Ао Хидисом. Ты ведь об этом хотела поговорить, не так ли?

Клеопатра немного растерялась. Несмотря на объятия, она была разочарована. Или удивлена? Она не могла определить точно. Может быть, и то, и другое. Неожиданно ею овладело смущение. Она надеялась в присутствии молчаливого, почти незаметного Мелеагра поболтать с Пилатом, оживить воспоминания (безобидные, касающиеся людей и событий), создать определенную доверительную атмосферу, чтобы потом поговорить о своем деле, о своей просьбе о помощи, а только после этого перейти к Ао Хидису, Деметрию, Руфусу и всему остальному. Вместо этого они сидели здесь как на государственном совещании. На какое-то мгновение ей захотелось рискнуть, попытаться использовать шантаж: «Тебя, Пилат, волнует Ао Хидис, а меня волнуют другие вещи. Давай сначала обсудим их, а потом…» Но разве она могла говорить об этом в присутствии Колумеллы, которого она видела накануне с Клавдией Прокулой, и этого Афера?

Резкая складка, появившаяся на лице Пилата, и насупленные брови поторопили ее.

— Я не буду попусту забирать ваше время, — быстро сказала Клеопатра. — У меня два дела. Одно из них Ао Хидис, другое касается событий в Египте.

Складка исчезла с лица Пилата.

— Египетские вопросы мы с тобой обсудим позже. Что там насчет Ао Хидиса?

— А у тебя позже будет время для вопросов?

Клеопатра посмотрела ему прямо в глаза. И вдруг ей стало ясно, что она совершенно не знает этого человека. Понтий Пилат, назначенный прокуратором, который прервал свою поездку и остановился в Александрии, который привез последние сплетни из Рима и участвовал в праздниках, предаваясь радостям вкусной еды и наслаждениям совместного ложа. Понтий Пилат, который сбежал от своих обязанностей в Иерусалиме и Кесарии, чтобы расслабиться в веселом, коварном, плетущем козни обществе Александрии. А теперь Пилат — представитель императора, важный сановник, воплощение мощи империи, римских законов, долга, обязанностей. Человек, только внешне похожий на прежнего Пилата: тот же голос, наверное, то же тело, тот же запах. Но глаза того Пилата были теплыми, готовыми к сочувствию и веселью. Глаза прокуратора были холодными, отталкивающими, пронизывающими. Она постаралась не обращать внимания на легкий холодок, который пробежал у нее по спине.

— У меня будет время. Не очень много, но, надеюсь, его хватит. А теперь говори.

Клеопатра собралась с мыслями, отодвинув в сторону собственные дела.

— Разреши мне начать с Адена, — сказала она. — По причинам, о которых мы с тобой поговорим позже, я бежала в Аден с тремя спутницами. Там был небольшой римский гарнизон, три дюжины воинов под командованием человека по имени Валерий Руфус.

Стараясь не отступать от истины, опуская подробности, она рассказала о прибытии торговца Деметрия и его людей, об организации каравана, о решении Руфуса и Мухтара присоединиться к каравану, о первых днях путешествия, об убийствах, о пребывании в подземелье, о продолжении путешествия и, наконец, о нападении и захвате Деметрия, Рави и Глауки.

— Я не знаю, — сказала она в заключение, — может быть, я ошибаюсь, но мне думается, что эти люди были из Ао Хидиса и у них было задание захватить Деметрия. Все другие объяснения кажутся бессмысленными. Но если это так, то, значит, Руфус должен был принимать в этом участие. А отсюда следует, что он уже находится в Ао Хидисе.

Все молчали. Со двора доносились команды центуриона своим воинам. Где-то рядом, в коридоре, слышны были чьи-то шаги.

Клеопатра посмотрела на мужчин, пытаясь понять, какое впечатление произвел на них ее рассказ. Кресла были расположены в виде незамкнутого круга. Справа от нее сидел Мелеагр. Слева, вполоборота к ней, Пилат. Рядом с ним Колумелла. А возле Колумеллы, повернувшись левым боком к Мелеагру, сидел человек, который якобы знал все об Ао Хидисе, Афер. Судя по имени, цвету кожи и чертам лица, она решила, что он нумидиец или мавританец. Афер бросил на нее ответный взгляд, показавшийся ей открытым и спокойным. Кроме внимательности с небольшой долей сочувствия, лицо его больше ничего не выражало. Колумелла сморщил нос и смотрел застывшим взглядом в одну точку над головой Мелеагра. Пилат, откинувшись на спинку кресла, сложил руки на коленях и наблюдал за Клеопатрой сквозь щелочки полузакрытых глаз.

Колумелла наконец очнулся и обратился к Пилату.

— Можно мне?

Пилат кивнул.

— Ты, э… Мелеагр, — спросил Колумелла, — можешь что-нибудь добавить к этой истории?

Мелеагр откашлялся.

— Нет, господин. Во всяком случае, ничего существенного. Все было так, как рассказала княгиня.

Пилат оторвался от спинки кресла. Для Клеопатры не было неожиданностью, когда она увидела, как на его лице мелькнувшее удивление сменилось чем-то вроде иронии.

— Княгиня? — Он хмыкнул. — Ну ладно, княгиня. Сейчас важнее установить взаимосвязь между событиями, которые с вами произошли. Ты слышал что-нибудь об Ао Хидисе, Бельхададе, его намерениях и приготовлениях? Пусть даже что-нибудь второстепенное?

— Нет, господин. — Мелеагр наклонился вперед. — Я караванщик и разбираюсь в животных и товарах. Мой господин и друг Деметрий делился своими тайнами с другим помощником. Это был Прексасп, но он мертв.

— В общем-то, мертвый парфянин — хороший парфянин, но в этом случае… — Пилат вздохнул. — Что это могли быть за тайны?

— Этого я тоже не знаю. — Тут Мелеагр искоса взглянул на Клеопатру. Как ей показалось, вопросительно.

— Если тебе что-то известно, говори, — сказала она.

— Хорошо. Я не уверен, поможет ли это, но перед нашим отбытием Деметрий, сначала в Риме, а потом в Байе, вел долгие переговоры с одним торговцем по имени Саторнилос.

— Тот самый Саторнилос? — спросил Колумелла.

— Его называют еще Критянином или Миносом. Ты его имеешь в виду? — Голос Пилата прозвучал настолько подчеркнуто небрежно, что Клеопатра почувствовала его заинтересованность.

— Про Миноса я ничего не слышал, но он действительно критянин.

Пилат и Колумелла обменялись взглядами. Потом прокуратор сказал:

— Мне нужно об этом подумать.

— Можно мне спросить о результате этих раздумий? — осторожно спросила Клеопатра.

— Позже. — Пилат поднял руку. — Давайте поговорим еще немного о ваших спутниках. Мог ли кто-нибудь из них, в том числе женщины, обладать какими-нибудь сведениями? Возможно, они что-нибудь слышали?

— Мне кажется, Глаука, — неуверенно сказала Клеопатра. — Она недавно присоединилась к нам и не доверяла мне своих тайн. Таис и Арсиноя рассказали бы мне обо всем, что им бросилось в глаза или показалось непонятным.

— А из мужчин?

— Леонид знает не больше и не меньше, чем я. — Мелеагр медленно покачал головой. — То есть практически ничего. Нубо? Он не глуп, иногда весел, иногда печален. Он долгое время жил в Адене, где разыгрывал из себя дурачка, чтобы выжить. Но я не думаю, что ему известно что-нибудь.

— А Перперна? Какое труднопроизносимое имя… — Колумелла скривился.

— Маловероятно, — ответила Клеопатра.

Мелеагр кивнул.

— Мне тоже так кажется. Он почти пятьдесят пять лет был рабом. Время от времени у него бывают просветления, но в основном… В основном его мысли путаются или он полностью погружается в свои воспоминания.

— Где они оба? Нубо и Перперна? — спросил Пилат.

— Вышли. — Мелеагр развел руками. — Сказали, что недалеко и ненадолго. Они собирались только прогуляться и подышать воздухом за пределами Антонии.

— Можно подумать, что воздух за крепостью лучше, — пробурчал Колумелла.

— Найди их и приведи сюда, обоих, — приказал Пилат. — Если считаешь нужным, захвати с собой своего друга Леонида. Как можно быстрее. Если вы не застанете нас здесь, пройдете в мои покои.

Мелеагр поднялся и приложил руку к груди. Клеопатре показалось, что он нисколько не опечален тем, что ему придется покинуть это собрание. «Слишком много высокопоставленных римлян для простого караванщика», — подумала она.

Когда Мелеагр вышел из зала, Пилат обратился к Аферу.

— Что ты думаешь об этой истории?

Мавританец пожал плечами.

— Признаюсь, я запутался, — сказал он. — Из всего этого трудно что-то понять. Разве что…

— Подожди. — Колумелла посмотрел сначала на Афера, потом на Клеопатру. Затем обратился к Пилату: — Я считаю, что с предположениями следует подождать, пока мы не поговорим с двумя остальными. Слишком много предположений, надежд и подозрений.

— Надежды, господин? — спросил Афер. — Какие надежды? Скорее обеспокоенность.

Когда Афер заговорил, Клеопатра закрыла глаза. У него был низкий, слегка огрубевший голос. Как ткань, из которой делают хорошее нижнее белье. Как рука, которая скользнула под это белье… Женщина вздрогнула. «Какая ерунда, — подумала она. — Просто у тебя давно не было мужчины. И какой бы там ни был голос у Афера, не забывай о деле».

Пилат повторил что-то насчет надежд. Она как раз вовремя отвлеклась от своих мыслей, посмотрела на него и услышала вопрос:

— Может, пока они не пришли, поговорим о твоих проблемах? — Он насмешливо улыбнулся и добавил: — Княгиня.

— Я опущу некоторые… подробности, которые не стоит здесь обсуждать?

— Конечно.

Колумелла встал.

— Я думаю, мне необязательно присутствовать при этом, тем более что еще нужно уладить кое-какие мелочи.

Пилат кивнул.

— Иди, мой друг. Среди этих мелочей есть что-нибудь важное?

— Разное. — Колумелла вдруг рассмеялся. — Ах да, есть одно, что может тебя заинтересовать. Твои предусмотрительные сотрудники… Астианас, ты знаешь его, математик, некоторое время назад рассчитал, что здесь скоро произойдет небольшое солнечное затмение. Около полудня за день до праздника пасхи. Я не знаю, важно ли это для евреев, но для суеверных воинов мы должны организовать небольшую просветительскую лекцию, чтобы они не убежали с воплями из города. Вот такие мелочи. Я буду рядом. С писарями. Позовете меня, когда придут эти мужчины.

Пилат кивнул.

— Хорошо. Говори, Клеопатра.

Афер откашлялся.

— Прошу прощения, но, возможно, и мне следует пока унести свои уши подальше.

Клеопатра посмотрела на него и улыбнулась.

— Останься. Я не буду говорить о том, что могло бы поранить твои уши. Речь пойдет о сделках и воровстве, об обмане и кознях.

С наигранным отчаянием прокуратор поднял вверх руки.

— Отчет о политических буднях в Александрии?

— От него я тебя избавлю. Нет, дела обстоят иначе. Поскольку все мы стареем…

— Неужели и ты тоже? — Пилат посмотрел на нее с легкой улыбкой. — Но увядание еще не началось. Говори дальше, о прекраснейший цветок садов Канопоса.

— Благодарю тебя за добрые слова. Ты льешь мед в мои уши, но… По воле богов ко всем нам приходит старость и увядание, и я решила немного обеспечить свое будущее. Мне удалось по невысокой цене купить участок хорошей пахотной земли у одного из моих старых друзей, который собрался покинуть Египет, чтобы умереть в Риме.

— Если такая возможность появляется, то упускать ее нельзя. Где находится этот участок?

— Ты не знаешь эту местность, но, наверное, слышал о ней. На восточном берегу Нила, наносные земли. Южнее Коптоса, севернее Фив.

Пилат тихо свистнул.

— Далеко от Александрии, не так ли?

— Пятьсот миль по реке. Достаточно далеко, чтобы при случае основательно забыть Александрию и все, что с ней связано, — грустно произнесла Клеопатра. — Но не так далеко, чтобы нельзя было время от времени навещать друзей, которых ценишь, или приглашать их в гости. Земля сдана в аренду нескольким небогатым земледельцам. Доходы небольшие, но все-таки достаточные для того, чтобы не впустить в дом голод, когда он начнет стучаться в дверь.

Не глядя на Афера, она почувствовала, что тот улыбнулся.

— Мило, — сказал Пилат. — А где находится эта дверь?

— Я как раз собираюсь о ней рассказать. Когда я обзавелась землей, то обратилась к нескольким людям, которые хорошо знают эту местность, и стала искать дом. Мне хотелось, чтобы дом был в городе. Лучше в Коптосе, чем в Фивах. Я писала письма и получала ответы, предложения. Потом я отправилась вверх по реке…

— Одна?

— Неужели ты думаешь, что я такая легкомысленная? Нет, с Арсиноей и Таис, а также с двумя сильными рабами, в надежности которых я не сомневалась. Кроме того, я взяла с собой золотые монеты, чтобы купить приличный дом.

Афер задумчиво кивнул, будто хотел сказать, что подозревает, чем все закончилось.

— Догадываюсь, что было дальше. — Пилат нахмурился. — Продолжай.

— По пути я на несколько дней остановилась в Мемфисе и услышала о молодой образованной женщине, которая обеднела, пережив длинную цепь несчастий и смертей. Она искала работу. Это была Глаука. У Арсинои и Таис… были свои планы, и они, как и я, не хотели надолго покидать Александрию, поэтому я решила нанять экономку. Мне пришлось взять Глауку с собой, чтобы посмотреть, на что она годится. Я думаю, она могла бы стать хорошей экономкой, и с ней приятно общаться, но… Ну ладно. Мы прибыли в Коптос и посмотрели несколько домов. Один мне сразу понравился. Он находится на окраине города, в большом зеленом саду с источником. Я могла купить его вместе со всей обстановкой.

— Попробую угадать, — сказал Пилат. — Ты решила его купить и сразу вселилась, еще до того как заплатила. А хозяин понял, что деньги с тобой. Так?

— Приблизительно так. — Она провела рукой по глазам и как бы случайно посмотрела на Афера. Внимательный взгляд центуриона свидетельствовал о том, что теперь его привлекали не только ее слова. — Я сказала, что покупаю дом, и спросила, как нам это оформить. С кем нужно поговорить, у кого зарегистрировать домовладение, как скоро я должна заплатить налог с покупки и все прочее. Продавец ответил, что знает соответствующих людей в администрации и что проще всего было бы, если бы он вечером пришел ко мне в дом с одним надежным служащим. Потом он спросил, приводить ли ему с собой людей для переноски мелких серебряных монет или я выпишу ему платежное поручение в один из находящихся в Фивах банков. Я пояснила, что буду платить золотом.

— Клеопатра, — сказал Пилат, и в его интонации было больше досады и порицания, чем сочувствия, — как можно быть такой опрометчивой?

— С тех пор я часто себя укоряю за это. Но слезами горю не поможешь. Продавец пришел вечером с другим мужчиной, якобы писарем из окружной администрации…

— Не городской? — уточнил Пилат.

— Дом находится за городской чертой.

— Хорошо. И что было дальше?

— С ними пришли еще двое или трое мужчин, которые ждали на улице. У одного из моих рабов возникли подозрения, и он попытался с ними заговорить. В ответ они набросились на него с ножами. Мы в доме как раз собирались подписать договор. Папирус, три экземпляра, и золото лежали на столе. Раб вбежал в дом, обливаясь кровью, и что-то крикнул. Я не смогла разобрать. Прибежал второй раб. Продавец и «писарь» вскочили, выхватили кинжалы и хотели на нас напасть. Ты же знаешь, я не бываю безоружна…

Пилат улыбнулся.

— Дикая кошка, — сказал он тихо.

Она поняла, что он вспомнил о некоторых событиях в Александрии, и тоже улыбнулась. Но лишь мимолетно. Стараясь быть серьезной, она продолжила:

— Прибежали мужчины, которые были снаружи. Завязалась рукопашная схватка с ножами, криками и перевернутыми столами. Я ранила одного из нападавших. Мой второй раб ранил «писаря», прежде чем его самого достали мечом. Каким-то образом нам с Арсиноей удалось выскочить в соседнюю комнату и пододвинуть к двери сундук. Потом мы перебрались в следующее помещение, где к нам присоединились Таис и Глаука. Мы хотели убежать из дома в город и помчались к лошадям. Я успела захватить с собой сумку, в которой осталось несколько монет и документ на землю. Когда мы ринулись к загону, вдруг появились преследователи на лошадях и с факелами в руках. Они перекрыли улицу, и нам остался только один путь — бежать в пустыню. Вернее, через пустыню, Пилат. С большим трудом мы оказались у дороги, ведущей из Коптоса в Беренику. И все время они гнались за нами.

— Через пустыню до Береники? Четыре женщины на лошадях? Очень смело. Кто бы еще мог такое сделать, как не ты? — сказал Пилат. — А из Береники в Аден? Другого корабля не было?

— В тот момент не было. Нам удалось оторваться от бандитов, но мы помнили, что они могут появиться в любую минуту.

— Аден. Потом арабская пустыня. А теперь ты в Иерусалиме. Невероятная история. Ты знаешь их имена? Продавца и его помощника, этого «писаря»?

Клеопатра кивнула.

— Что ты собираешься делать?

— Я думала, ты смог бы одолжить мне немного денег на дорогу. И дал бы мне с собой письмо влиятельному человеку в Александрии.

Пилат закусил нижнюю губу.

— Деньги — это не проблема. Конечно же, я помогу тебе. Письмо… но кому? Лучше всего прокуратору, не так ли?

Афер поднял руку.

— Прошу прощения, господин. Княгиня, я думаю, ты чего-то не договариваешь. Правда?

— Ты проницателен, Афер, — сказала Клеопатра.

— Что еще? — Пилат смотрел то на него, то на нее.

— Продавца зовут Эмилий Приск, Квинт Эмилий Приск. Родственник прокуратора Египта. Родной или двоюродный брат его жены. Я не была знакома с ним раньше, но слышала о нем. В Александрии он присвоил государственные деньги, и, говорят, прокуратор дал ему уйти от ответственности.

— Над этим надо подумать. — Пилат сложил ладони вместе и кончиками средних пальцев коснулся носа. — Итак, дело становится не только захватывающим, но и более трудным.

— Фивский легион? — спросил Афер.

— Нужно узнать, кто там командует. Я поговорю об этом с Колумеллой. Надо же! Самый глупый римский мошенник нашел свое счастье в провинции. — Потом он хлопнул в ладоши. — Мне хочется пить. Что вам принести? Вино с водой? Соки?

Только они начали пить разбавленное вино и более непринужденно беседовать, как вошел Мелеагр. Он привел с собой Нубо и Перперну. Оба низко поклонились прокуратору и сели на табуреты только после его повторного приглашения. Еще раз хлопнув в ладоши, Пилат вызвал слугу и велел ему позвать Колумеллу. Затем прокуратор сказал:

— Мелеагр, я думаю, ты мне сегодня оказал достаточно услуг, поэтому можешь идти. — Он повернулся к Нубо: — Начнем с тебя, княжеский сын.

Нубо поднял руки, растопырив пальцы.

— Он меня породил, но я от него отказался. Я ничей сын, и здесь это не имеет никакого значения.

— Ао Хидис. — Голос Пилата прозвучал подчеркнуто скучающе. — Может быть, ты слышал, видел, знал, думал о чем-нибудь, связанном с этим городом? Или с князем Бельхададом?

Нубо надул щеки.

— В последние дни мы много говорили об этом. С тех пор как захватили Деметрия, Рави и Глауку. Говорили, гадали. Раньше? Раньше я только пару раз слышал это название, в Адене.

Пока Нубо говорил, Пилат рассматривал его голову, покрытую черными курчавыми волосами с рыжими кончиками.

— Что с твоими волосами? — спросил он. — Это болезнь? И что ты слышал в Адене?

— Это не болезнь, господин. Я крашу волосы и давно уже не был у цирюльника. А в Адене я слышал, что есть такое место, где правит могущественный князь, образец для всех, кто не любит империю. И что Мухтар по каким-то причинам, о которых я ничего не знаю, хотел поехать туда. Или должен был поехать.

Пилат задал еще несколько вопросов, но даже Клеопатре стало ясно, что Нубо ничего больше не знает.

Перперна все время сидел рядом с ним с безучастным видом. Иногда он улыбался, посмеивался про себя без явного повода. Потом снова смотрел в потолок или дул на свою культю.

— Перейдем к тебе, старик, — сказал Пилат. — Тебе что-нибудь известно?

Перперна снова засмеялся.

— Господин, некоторые люди знают много маленьких вещей и не видят, как из них складывается что-то большое. Другим знакома большая вещь, но они не догадываются, что она состоит из маленьких.

— Совершенно верно. — Пилат чуть было не зевнул. — А что знаешь ты?

Клеопатра беззвучно вздохнула. Она считала, что нет никакого смысла расспрашивать старика. Может быть, он и не сумасшедший, но продолжительное пребывание в рабстве наверняка наложило на него отпечаток и ослабило его разум. Она была уверена, что все эти умозаключения Перперны вряд ли могли принести какую-нибудь пользу.

— Я знаю много маленьких вещей, господин. И несколько больших, которые состоят из маленьких. Я мог бы, например, поведать тебе о военном походе Элия Галла. О дружеских чувствах, которые испытывают набатеи к Риму. О том, что говорят князья, торговцы и рабы Аравии об империи…

Пилат застонал.

— Ты знаешь что-нибудь, что нам может помочь? Об Ао Хидисе?

Перперна указал культей на маленькую дверь в стене зала.

— Что знает муха, которая там сидит, о том, что мы сейчас обсуждаем?

— Так. Ладно. — Пилат посмотрел на Колумеллу. — Я думаю, это бесполезно.

— Прошу прощения, господин. — Афер слушал Перперну с закрытыми глазами. Теперь он открыл их и наклонился вперед. — Можно мне задать пару вопросов?

Пилат пожал плечами.

— Почтенный старец, — предельно вежливо обратился к нему Афер, — на протяжении своей долгой жизни ты был только на юге, в Адене, или и в других местах страны ладана?

— Я был везде, где есть песок, кнут и жажда.

Афер улыбнулся, встал и наполнил чашу вином с водой. Он подал ее Перперне, опустился на правое колено и сказал:

— Пусть этот напиток усладит твое горло и освежит твою память, достопочтенный.

Клеопатра с трудом подавила улыбку. Она не могла понять, чего хочет добиться Афер этим… спектаклем. Видно было, что Пилат и Колумелла считают все это бессмысленной тратой времени.

Перперна взял чашу, прикоснулся к ней лбом, потом выпил и сказал:

— Благодарю тебя, сын мой.

— Тебя презирали и над тобой издевались, не так ли? Ты отправился в поход, будучи воином Августа, и попал в рабство. Я не знаю, предоставляет ли империя компенсацию в таких случаях…

— Есть возможности, — буркнул Пилат. — Я точно не знаю, но надо подумать.

— Ты возьмешься за это дело, господин? — Афер обратился к прокуратору. Клеопатра, которая не видела его лица, была почти уверена, что он не подмигивает.

— Возьмусь. — Глаза Пилата превратились в щелки. — А что нужно?

— Прощение, господин, и немного терпения. — Афер снова повернулся к Перперне, на лице которого застыла странная настороженная улыбка. — Разве плохо, что ты наконец свободен?

— Что значит свободен? — Перперна скривился. — У меня есть свобода провести мои последние старческие годы в качестве нищего в империи. Это хорошо?

— Лучше хлеб, чем кнут, — заметил Афер. — Кто отпустил тебя на волю или освободил? Деметрий?

— На гонках паланкинов он поставил деньги на римлян и выиграл меня. — Перперна засмеялся. — Большой выигрыш.

Клеопатра вдруг почувствовала, что Афер на правильном пути, хотя даже не догадывалась, чем все это может закончиться.

— Он предложил тебе деньги и работу, не так ли? — уточнила она.

— Его деньги и мою работу украли.

— Украденное можно вернуть. — Она замолчала, посмотрев на Афера, и тот ответил ей спокойным одобрительным взглядом. — У меня тоже кое-что украли, — с грустью продолжила женщина. — Дом и землю. В Египте. И много денег. Прокуратор поможет мне вернуть все это. Помоги нам найти Деметрия и разгадать загадку Ао Хидиса, а я предоставлю тебе до конца твоих дней крышу над головой, легкую работу, пропитание и одежду. В Египте.

Афер едва заметно кивнул. Пилат смотрел на нее широко раскрытыми глазами, а Колумелла провел правой рукой по рту, будто пытаясь стереть улыбку.

— А немного денег на вино, княгиня? — спросил Перперна.

— И это тоже.

Перперна кивнул.

— Это хорошо. — Он посмотрел на Афера. — Мухтар в родстве с Бельхададом, — сказал он. — Его дед был братом Бельхадада. Отец Мухтара задолжал Бельхададу деньги и перед смертью обязал сына поскорее возместить этот долг. Поэтому он отправился в путешествие. — И неожиданно добавил: — А я один раз был там, в Ао Хидисе, с отцом Мухтара.

Все удивленно молчали. После довольно длительной паузы Афер спросил:

— Ты помнишь Ао Хидис?

— Ао Хидис тех времен. Когда большая защитная стена еще не была достроена.

— Ты хочешь еще раз поехать туда? Посмотреть, как она будет разрушена?

XX В АО ХИДИСЕ

Иные места привлекают своей отдаленностью, некоторые люди своим непереносимым характером, а произведения искусства своей недоступностью. Так не стоит ли всегда ценить своеобразное?

Анонимный отчет о путешествии

Деметрий вскочил с циновки, когда открылась дверь и тюремщик с факелом в руках вошел в подземелье. За ним сквозь пляшущие языки пламени виднелись фигуры двух вооруженных мужчин.

— Выходи. Пойдем наверх, — сказал тюремщик.

Деметрий протер глаза. Он не знал, сколько времени длился его сон в эту ночь. Вспоминались обрывки кошмарных видений, крик во внутреннем дворе крепости, долгие бесплодные раздумья, то и дело прерываемые забытьем. Он то засыпал, то резко вскакивал, то дремал, вздрагивая от каждого шороха. Размышляя над тем, что с ним произошло, он так и не пришел к более или менее убедительному выводу.

Поднимаясь по крутой лестнице вслед за тюремщиком между двумя вооруженными охранниками, он старался взбодриться. Понимая, что это неспроста, что наверху его что-то ожидает, Деметрий сказал себе: что бы там ни было, нужно быть внимательным. Если только это не смерть, подумал он с горькой усмешкой. Смерть требует только телесного присутствия, но не остроты ума.

Руфус… Деметрий никак не мог понять, какова его роль в этой игре. Человек Сейана стал предателем, перебежчиком во вражеский стан? Трудно представить. Но кто же он тогда? Решил ехать быстрее, чтобы поскорее попасть в Ао Хидис, внедриться там, втереться в доверие? Его люди, которых он якобы оставил, всегда гладко выбритые римские воины, теперь превратились в бородатых погонщиков? Зачем? Есть ли у них в Ао Хидисе союзники против Бельхадада? Или они заодно с Бельхададом?

Как ему вести себя? Сколько вопросов! Ничего, кроме вопросов, на которые нет ответа. Почему они взяли в плен его, Рави и Глауку? Это могло быть сделано только по указанию Руфуса. Центуриону не хватило бы времени доехать до Ао Хидиса и оттуда послать Дидхаму. Значит, он встретился с ним по дороге. Случайно? Или они договорились? Что им нужно от него?

Намек на Эфиальта ничего конкретного не дал. Деметрий подумал о нем, рассмотрел со всех сторон, как игрушку, которую нужно сравнить с другой игрушкой. Предатель из Фракии, имя которого в переводе означает «кошмарный сон», провел войска Ксеркса козьими тропами через горы в тыл позиций спартанцев, и те пали, честно выполнив свой долг. А что значит Эфиальт наоборот? Не намек ли это, что Руфус только играет роль предателя, чтобы при нападении римлян на Ао Хидис открыть ворота своим? Видимо, не только Постумус, но и остальные воины не поехали в Кесарию, а отрастили бороды и болтались теперь по Ао Хидису. «Хороший спектакль, — подумал Деметрий. — Три дюжины воинов, которые умеют бесшумно убивать, в лагере противника». Но три дюжины против десяти тысяч?

И все-таки не было ничего существенного, что дало бы ему полную ясность. Он понимал, что против Бельхадада затевалось нечто серьезное. Но как это будет выглядеть? Атака нескольких легионов? Откуда и когда она начнется? Деметрий не исключал, что за долгое время, которое он провел в долинах на берегу Нила, а потом в Аравии, могли быть приняты важные решения, в том числепо поводу дополнительной отправки Тиберием двух или трех легионов в Сирию и Палестину. Но о передвижениях такого большого количества войск уже говорили бы везде. В порту Адена он узнал бы о готовящемся походе еще до того, как первый легионер сошел бы с корабля в Кесарии или в Антиохии.

Что бы там ни планировали, ему ничего не было известно, и с этим приходилось мириться. Руфус вел игру, а Деметрий был только пешкой на игровой доске. Теперь он понимал это. Он знал также, что Руфус убил, собственноручно или чужими руками, Прексаспа, девушку-персиянку, Микинеса. Убил, ограбил караван, бросил своих спутников в подземелье, потом приказал напасть на них и захватить в плен Деметрия, Глауку и Рави… Какая бы там ни была игра, для Деметрия Руфус стал врагом и предателем. И такое отношение к римлянину он считал единственно правильным.

«Удивительно, — подумал он, — как быстро человек умеет мыслить, когда не остается выхода». Чтобы обдумать ситуацию, ему потребовалось полночи, а теперь все так быстро промелькнуло у него в голове, будто в калейдоскопе. И это пока они поднимались из подземелья во внутренний двор. Как странно устроен человек!

Вопреки ожиданию, его не повели к Бельхададу. Во дворе крепости стояли Руфус и Хикар, разговаривая с седобородым мужчиной, у которого на поясе висели два кривых меча. Римлянин посмотрел на Деметрия. У него был недовольный вид.

— Я надеюсь, ты провел ночь, полную раздумий, — сказал он. — И мысли твои были плодотворными.

Деметрий предпочел не отвечать. Он стоял между двумя охранниками, которые привели его из подземелья, и вдыхал свежий утренний воздух. Тюремщик тем временем удалился. По двору сновали туда-сюда несколько слуг, таская еду и отбросы. Откуда-то с восточной стороны крепости доносился женский голос. Женщина пела под аккомпанемент какого-то струнного инструмента. Ее голос то затихал, то звучал громче. Скоро весеннее солнце прогреет двор крепости, но пока в воздухе еще была свежесть и прохлада. Сухая прохлада, совсем не та, что в сыром подземелье. Деметрий, казалось, пил воздух, как человек, который долго испытывал жажду и наконец добрался до колодца.

Хикар рассматривал его испытующе, но не враждебно. Потом он обратился к седобородому.

— Это, благородный Харун, торговец Деметрий, от которого мы надеемся узнать, как работают римские разведчики и каковы их намерения.

Харун положил руки на скрещенные перед его животом рукоятки кривых мечей.

— Некоторые знания что гнойники, которые приходится вырезать из больного тела, — произнес он низким скрипучим голосом. Мужчина говорил по-гречески. — Другие же нужно гладить и ласкать, чтобы они расцвели тебе на пользу. Какого сорта твои знания, торговец?

— Я черпаю свои знания, свободно путешествуя по свету, — ответил Деметрий. — Поэтому и я, и мои знания лучше всего чувствуют себя на воле и в движении.

Руфус скривился.

— Видно, ты недостаточно долго посидел взаперти, раз так говоришь.

Во двор вышли двое вооруженных мужчин. За ними показались Рави и Глаука. Когда они приблизились, Деметрий заметил, что их лица не так измождены, как накануне. Однако отпечаток озабоченности и страха на них остался.

Хикар хлопнул в ладоши.

— Хватит разговаривать, — сказал он. — Благодаря милосердию и мудрости светлейшего Бельхадада были приняты некоторые решения. Ни сомневаться, ни оспаривать их ты, римлянин, не вправе.

Руфус пожал плечами и отвернулся.

— Харун, повелитель копий и мечей нашего государства, не доверяет предателям. Но он не доверяет и тому, кто скажет что-то под принуждением.

— Что было бы без принуждения со всеми князьями, военачальниками и священниками? Они были бы не нужны, — пробурчал Руфус.

Глаука повернулась к индийцу, схватила Рави за руку и расплакалась.

— Что с нами будет? — спросила она, громко всхлипывая. — О каком принуждении вы говорите?

Рави был растерян не меньше ее. Но он ничего не сказал, а только ласково погладил Глауку по плечу.

— Принуждение и насилие помогают в спешке, — сказал Харун, не убирая рук с рукояток мечей. — Но нам спешить некуда. Нет никакого вражеского войска на подходе. Поэтому наш князь приказал сначала не применять принуждения. Вы сможете передвигаться по Ао Хидису под надзором. Хикар и его люди отвечают за вас своими головами. Мы будем за вами наблюдать. Вам нельзя покидать город и долину. Об этом мы позаботимся. Возможно, вы что-то знаете, а возможно, и нет. Посмотрим, как вы поведете себя, когда произойдет что-нибудь непредвиденное. И тогда мы сможем понять больше, чем… из слов, сказанных вами под принуждением. Медленно резать одного из вас и смотреть, как начнут развязываться ваши языки, мы успеем всегда.

За пределами крепости, приблизительно в ста метрах на запад, у подножия скальной стены стояло несколько хижин и шатров, а рядом был огороженный выгон, где паслись лошади. Здесь располагалась часть личной охраны князя. Эти люди несли службу вне крепости Бельхадада. Хикар повел пленников туда.

— Моим подчиненным приказано заботиться о вас и охранять, — сказал он. — Вы будете питаться вместе с ними и получите от них одеяла и все, что вам нужно. Но сначала… — Он указал на стоявшую в стороне хижину, над крышей которой поднимался дым.

— Что это такое? — спросил Деметрий. — Ты хочешь поставить на нас клеймо?

— Зачем зря портить кожу? — Хикар покачал головой. — Один из наших кузнецов немного ограничит свободу вашего перемещения.

Очевидно, кузнец уже получил соответствующие указания. А может быть, подобные «ограничения» производились очень часто. Как бы там ни было, но все необходимые детали были у него под рукой. Всем троим надели на ноги, чуть повыше щиколотки, бронзовые кольца. Цепь была достаточно длинной, чтобы делать небольшие шаги и даже подниматься по обычной лестнице, но любую мысль о побеге можно было оставить.

Когда цепи были прикреплены, Хикар передал пленников одному из своих младших командиров.

— Ты отвечаешь за них своей головой, — предупредил он. — И моей. Обращайся с ними так, чтобы они не потребовали отрубить тебе голову, если вдруг окажется, что они друзья князя. И так, чтобы они не плакали, расставаясь с тобой, когда их будут убивать как врагов.

— Как прикажешь, командир.

Он подождал, пока Хикар ушел, и обратился к пленникам:

— Меня зовут Барадхия. Я надеюсь, мне не придется обращаться с вами как с врагами. Это было бы тяжело и для меня, и для вас. Вы уже позавтракали?

Деметрий отрицательно покачал головой.

— Бурчание в наших желудках скоро заглушит грохот цепей, — сказал он.

На лице Барадхии промелькнула усмешка.

— Этому можно помочь.

Он позвал одного из своих людей. Вскоре после этого тот появился в сопровождении раба-кладовщика. Они принесли сосуды с горячим отваром из трав, хлеб и полоски сушеного мяса. Пока пленники ели, усевшись на песчаный пригорок между хижинами, Барадхия позаботился обо всем остальном.

Деметрий украдкой наблюдал за ним. Он был еще молод. Моложе, чем его командир. Движения Барадхии отличались такой же силой и грацией, как и у Хикара. «Приятное лицо», — подумал Деметрий. Уголки его рта, обрамленные небольшими черными усами, казались приподнятыми, будто Барадхия все время улыбался. В живых блестящих глазах не было и следа озлобленности. Но Деметрий решил, что молодого человека нельзя недооценивать. Хикар относился к нему как к своему заместителю и доверил ему пленников, за которых сам мог поплатиться головой. Поэтому было бы весьма легкомысленно считать молодого доброжелательного человека таким уж безобидным. Личную охрану Бельхадада составляли отборные воины. И насколько Деметрий мог видеть, они уважали Барадхию и беспрекословно слушались его.

Глаука и Рави молча ели. После завтрака у Рави вырвалась тихая отрыжка. Глаука рассмеялась.

— Я уже не думала, что когда-нибудь буду есть. И смеяться, — сказала она. — Деметрий, что они с тобой сделали?

— Засунули в подземелье, чтобы мне лучше думалось.

— Ну и как? К чему привели твои раздумья?

— Ни к чему особенному. — Он посмотрел на Глауку, потом на индийца. — Я знаю не больше, чем вы. А чего от нас хотят здесь добиться, я вообще не догадываюсь.

Рави шумно втянул в себя воздух.

— Но ты же должен хоть что-нибудь знать. Например, почему они отделили тебя от нас.

— С вами что-нибудь делали? Что-нибудь говорили?

— Ничего, — ответил Рави.

— Они просто забыли про нас, — сказала Глаука. — Они забрали тебя, потом заперли нашу дверь. И только сегодня утром охранники вывели нас во двор.

— Боюсь, что я стал невольным виновником всего, что произошло. — Деметрий рассматривал свою цепь. Она была не очень тяжелая, бронзовые кольца не слишком тесные. Тем не менее он чувствовал себя скованно.

— Что ты имеешь в виду? — Рави прищурил глаза.

— Я думаю, что им нужен был я, а вас они прихватили просто за компанию.

— Но зачем ты им нужен?

— В Риме действуют различные силы, и у всех есть тайные разведывательные сети. У Сейана, у императора или у его армии, у торговцев, которые ведут дела с иностранцами…

— А… — Глаука широко раскрыла глаза. — А теперь они схватили торговца Деметрия и хотят, чтобы он рассказал им что-нибудь о планах римлян? Или… — Сомневаясь, она добавила: — Я иногда слышала обрывки разговоров, которые ты вел с Клеопатрой и Мелеагром. Рим собирается выступить против Ао Хидиса, не так ли? Поскольку Бельхадад вместе с парфянами, или с набатеями, или с теми и другими, то… — Она замолчала.

— Приблизительно так. Очевидно, в Ао Хидисе знают об угрозе. Скорее всего, Руфус поделился с Бельхададом своими сведениями. Он человек Сейана. А теперь они надеются добиться чего-нибудь от меня. Но я ничего не знаю.

— Тогда нас взяли в плен совершенно напрасно? — Рави цокнул языком. — Как говорят мудрецы в Индии, это нормальное состояние человека, который еще привязан к колесу жизни.

— Или заблудился в политике. — Деметрий хмыкнул. — Боюсь, нам не остается ничего, кроме надежды и ожидания.

Пока они ели и разговаривали, до них доносились звуки, похожие на приглушенный стон. Деметрий поднялся, чтобы размять ноги и посмотреть, откуда слышны эти звуки.

Тут же рядом с ним появился Барадхия.

— Что ты хочешь сделать?

— Посмотреть, откуда доносятся эти звуки.

— Ну что ж, это может быть поучительно. — Странное выражение появилось на лице молодого командира. — Для вас всех. Пойдемте.

Рави и Глаука тоже встали. Они прошли вслед за Барадхией между хижинами, через площадку и оказались на небольшом пустыре. Там стояли лишь несколько столбов, которые, видимо, были предусмотрены для наказаний.

Присмотревшись, Деметрий увидел на земле между столбами две головы. Точнее, в земле. Головы двоих мужчин с потрескавшимися губами и выпученными глазами. Один из них приглушенно стонал.

— Вчера они выли громче, — с отвращением сказал Барадхия.

— В чем их вина?

— Они украли воду. Взяли больше, чем положено. За это их закопали.

Глаука сдавленно вскрикнула и прикрыла рот рукой.

— Значит, телохранители князя приводят в исполнение наказания, которые он назначил? — спросил Деметрий.

— Да. — По голосу Барадхии не чувствовалось, чтобы подобные поручения доставляли ему удовольствие. — Кто-нибудь должен это делать, — добавил он вполголоса. — Умереть от жажды на солнце не самое страшное наказание. Есть еще много других, которые страшнее, чем это.

— Еще страшнее? — тихо спросила Глаука. — Какие?

Барадхия посмотрел на нее оценивающе. Или пренебрежительно. Деметрий не был уверен.

— Предательство наказывается по-другому, — продолжал пояснять Барадхия. — Черви, которые питаются падалью, не могут проникнуть в здоровое тело. Им нужно отверстие, рана. Предателей секут кнутом до крови, а потом привязывают к трупу человека или животного. Через некоторое время черви начинают пожирать их.

Как только они пытались сделать хотя бы несколько шагов, тут же рядом с ними появлялись несколько воинов. Но цепи мешали движению, и им не очень-то и хотелось двигаться. И Рави, и Глаука, и Деметрий часто забывали, что цепь позволяла делать только короткие шаги. Если шаг был шире, то кольца впивались в щиколотки, стирая кожу до крови. К тому же цепи, волочившиеся по земле, застревали в камнях и растениях, вынуждая пленников спотыкаться.

Вскоре Деметрий заметил, что Барадхия и остальные охранники особенно внимательно следили за тем, чтобы пленники держались подальше от пещер, входы в которые были закрыты кожаными и меховыми занавесками. Деметрий предположил, что там находятся небольшие помещения для хранения оружия или съестных припасов. А может быть, это была целая система пещер, соединенных ходами. Узнать, что там на самом деле, ему не удалось. Когда он заговорил об этом с Барадхией, тот лишь улыбнулся и посоветовал Деметрию спросить о чем-нибудь другом.

— Ну хорошо, — согласился Деметрий, — тогда скажи мне: вы здесь все из Ао Хидиса?

Тем временем наступил вечер. На площадке между хижинами горел небольшой костер. Тлеющий древесный уголь и верблюжий навоз давали тепло, окутывая сидящих возле костра людей легкой прозрачной дымкой. Языков пламени не было. Днем приходил Хикар и предупредил, что пленники останутся у воинов и будут у них ночевать.

Барадхия сидел между Деметрием и Рави на маленькой кожаной подушке. Роскошь, которую мог себе позволить только офицер, — отметил про себя Деметрий. Все остальные сидели или лежали на земле. Глаука примостилась слева от Деметрия и, полностью погрузившись в свои мысли, смотрела на раскаленные угли.

— Мы все из народа харран, — сказал Барадхия, — но не все из Ао Хидиса. Слава благородного Бельхадада привела нас на эту землю. Многие бросили свои семьи и стада и предпочли блеск и удачу под его властью.

Деметрию послышалась ирония в голосе Барадхии.

— И дело, которому вы служите, процветает?

— А разве иначе ты был бы здесь?

Перед Барадхией встал на колено молодой раб, или слуга, и протянул ему чашу. Барадхия выпил и облизал усы.

— Хорошо. — Он причмокнул и протянул чашу Деметрию. — Хочешь попробовать?

— Что это?

— Перебродившее молоко кобылицы. Вино пустыни.

Деметрий рассмеялся.

— Насколько я знаю, это вкусно. Мне часто приходилось пить его, но, к сожалению, кислое молоко выворачивает мои кишки.

— Оно освежает и очищает тело. Что в этом плохого?

— С этой цепью я не смогу добежать до ближайшего туалета.

Барадхия отхлебнул еще глоток и отдал чашу рабу, чтобы тот передал ее другим.

— А что касается процветания нашего дела, — продолжил он, — то я участвую в нем уже десять лет. Я родом из-под Дамаска.

— А остальные? Хикар, например, или Харун?

— Харун — младший двоюродный брат князя. Он родом отсюда. Хикар — мой двоюродный брат. И мой начальник здесь. Мы с ним десять лет на службе у князя.

— Все время в Ао Хидисе?

Барадхия рассмеялся.

— Ты что, думаешь, так легко попасть в личную охрану князя? Нет. Мы начинали издалека. Сначала пасли стада. Потом были охотниками, потом воинами.

— А где вы так хорошо научились говорить по-гречески?

— Это общепринятый язык. На нем можно говорить и с римлянином, и с парфянином.

— А что, здесь бывает много парфян?

Барадхия искоса посмотрел на него.

— Я их не считал.

Деметрий молчал. У него не было больше вопросов. Он старался понять, насколько Барадхия верен Бельхададу.

Рави бросил в огонь несколько песчинок.

— Вы сожжете всех, — сказал он тихим голосом.

— Кто? — Барадхия хмыкнул. — И как? Как песок, который ты бросаешь в огонь? Песок не горит.

— А люди горят. В огне, который разжег Бельхададад, вы уничтожите всех вместе с ним самим. Я иностранец, долгие годы проживший в Аравии. Но, даже будучи иностранцем, я понимаю, почему империя не собирается вас больше терпеть.

— Нетерпимость римлян не удивляет. — Барадхия погладил свои ухоженные усы. — Рим растопчет и сломает все, что устроено не так, как Рим. Но мы не сломаемся и не станем такими, как Рим.

— У вас нет другого выхода. Бельхадад это знает. Ты, очевидно, этого еще не понял, — сказал Деметрий.

— Что ты имеешь в виду?

— Чтобы противостоять империи, вы должны быть такими же сильными, как империя. Здесь, на Востоке, вы должны иметь огромное влияние, чтобы не подчиняться Риму. Ты что, думаешь, если Бельхадад заключит союз с парфянами против Рима, то потом за это ничем не будет расплачиваться?

Барадхия тихо засмеялся.

— Ты считаешь, что они придут, помогут нам и больше не уйдут? Как персы несколько сот лет назад?

— Я считаю, — сказал Деметрий, — что вы уже давно Рим.

— Мы не Рим. Мы свободные арабы.

— Свободные арабы кочуют по пустыне, а вы построили город. Рим в пустыне. Вам следовало бы скорее заключить союз с Римом, а не с парфянами.

Барадхия повернул голову и шепнул на ухо Деметрию:

— Ты говоришь как человек, которого я однажды встречал. — И, немного помолчав, добавил: — Его зовут Афер. Ты его знаешь?

Стараясь говорить как можно тише, Деметрий ответил:

— Я его не знаю, но слышал о нем. — Его сердце застучало сильнее. Он вспомнил один разговор в Байе, перед отъездом.

Критянин Саторнилос, которого называли также Миносом, провожал его до пристани. Долгая беседа о делах и планах торговли с дальними странами была закончена. Последнее, о чем они говорили, было положение в Аравии и проблемы, с которыми Деметрий мог столкнуться на обратном пути.

— Мы в этом, конечно, тоже участвуем, — сказал Саторнилос. — Но в этих местах мы готовы отступить. Между нами, и арабами, и парфянами… между тремя жерновами неосторожные пальцы могут быть раздавлены. Это скорее задача для легионов. И для Сейана, если он, конечно, думает о чем-нибудь кроме своего могущества в Риме.

— Что я должен делать? И нужно ли мне принимать в этом участие?

Саторнилос покачал головой. Он вдруг напомнил Деметрию быка. Печального загнанного быка Минотавра, вынужденного питаться зерном и овощным соком. Может быть, отсюда пошло его прозвище?

— Возможно, тебе придется что-то предпринять. Для себя, для нас, для Рима. Наверное, концы нитей находятся в руках прокураторов Сирии и Иудеи. У Ирода Антипы этим занимается старый эллин Никиас. И еще есть один человек, который должен связать эти концы. Мавританец по имени Афер, центурион Ирода. Он служит в городишке под названием Кафар Нахум.

Деметрий вдруг отчетливо вспомнил разговор с Саторнилосом на пристани в Байе. И имя, которое тот прошептал…

— Мне пора, — сказал Барадхия и встал. — Пойду проверю, как несут службу охранники. Уступаю место своему начальнику.

Из темноты к костру вышел Хикар. Он кивнул своему заместителю и присел на корточки. Барадхия удалился.

— Было бы излишне вежливо спрашивать вас, довольны ли вы проживанием и питанием, — сказал он, обращаясь к пленникам. — И все же: вам чего-нибудь не хватает?

— Свободы передвижения, — пробурчал Рави.

К удивлению Деметрия, Глаука вдруг очнулась и негромко произнесла:

— Да. И немного чистоты.

Хикар посмотрел на нее и рассмеялся.

— Я забыл, что ты родом из тех стран, где баня не роскошь, а необходимость. Баню я тебе предоставить не могу, а тазик вполне. Пойдем. — Он протянул руку.

Глаука растерялась. Потом нерешительно взялась за руку Хикара, и он помог ей встать.

— А вы?

Рави потянулся.

— Я начинаю верить, что выживу. Пойду сейчас в отведенную нам хижину, завалюсь со своей гремящей цепью и попробую помечтать о будущем.

— Могу ли я в твое отсутствие задавать Барадхии вопросы, касающиеся тебя? — спросил Деметрий.

Хикар мигнул, уставившись на него широко раскрытыми глазами, потом тихо ответил:

— Мы почти всегда придерживаемся одного и того же мнения. Особенно в отношении жителей отдаленных стран: Рима, Парфии, Мавритании. Он отвечает за свои слова, как и за мои.

Деметрий смотрел вслед Хикару и Глауке, пока они не скрылись из виду. Потом он прислушивался к позвякиванию цепей Рави, который побрел в хижину. После этого ему оставалось только слушать шорох ветра по верхнему краю скальной стены и монотонное потрескивание костра. Шаги охранников. Бормотание воинов, которым еще не хотелось спать. Жужжание и стрекотню ночных насекомых. Ему показалось, что вдалеке, в середине долины, журчит вода. Но может быть, это было всего лишь воспоминание о пристани в Байе. Пытаясь разобрать едва слышимые звуки и вглядываясь в темноту ночи, он сидел возле угасающего костра и думал о том, что еще несколько часов назад казалось ему совершенно немыслимым.

— Можно к тебе на несколько минут подсядет Эфиальт?

От неожиданности Деметрий вздрогнул.

— Если он принесет с собой мои деньги.

Руфус тихо рассмеялся.

— Этого он не сделает. Но сделает кое-что другое. — Он опустился на корточки рядом с Деметрием и внимательно посмотрел на него. — Ты сейчас немного яснее видишь? Ночь хороша для этого. Посмотри наверх.

Деметрий запрокинул голову. Высоко над ним сверкали далекие звезды.

— Как украшения Афродиты, не правда ли? — спросил Руфус. — Еще тише, почти шепотом он добавил: — Или Клеопатры.

Деметрий услышал какое-то шуршание и нащупал между собой и Руфусом что-то шершавое. Папирус?

— Если ты ляжешь на бок, лицом ко мне, ты сможешь прочесть. — Голос Руфуса был еле слышен.

— Что это?

— Тише! В Леуке Коме, в порту, было письмо для Глауки. Я захватил его с собой. Я же не знал, что вы там будете проезжать.

— Почему ты не отдал письмо ей?

— Сначала ты должен его прочесть. Чтобы ты знал, что представляет собой княгиня. Может, тогда твое недоверие ко мне станет меньше.

— Как стало меньше моих товарищей, верблюдов и денег?

— Просто прочти.

Деметрий вытянулся, опершись на локоть. Света звезд, луны, только что выглянувшей из-за кромки долины, и затухающего костра хватило, чтобы разобрать крупные знаки на папирусе.

Закончив читать, он посмотрел на Руфуса, который все еще сидел перед ним на корточках.

— И что теперь?

Руфус взял папирус. Быстрым движением он бросил его на тлеющие угли. Вспыхнули языки пламени — письмо сгорело.

— Теперь ничего. — Руфус встал. — Слишком опасно. Но в ближайшие дни нам придется поговорить о причинах и поводах. И об Афере. — Последнее слово он произнес шепотом.

XXI СВЕТЛАЯ НОЧЬ

Если божество доставляет смертному радость, то сначала оно потрясает его сердце мрачным страданием.

Пиндарос

Внимание Афера стало ослабевать, после того как Пилат снова начал свои пространные рассуждения по поводу евреев. Колумелла уставился в потолок, а центурион рассматривал женщину. Речи Пилата превратились в словесный водопад, и Афер подумал, что он мог бы днями так сидеть и наблюдать за Клеопатрой. Ее темные волосы, в которых вспыхивал темно-красный огонь, когда на них через окно падал солнечный луч. Ее темные глаза, в которых тот же солнечный луч зажигал зеленые искорки. И губы, затаившие страсть и веселье… И хитрость. Без особой грубости и бестактности она умудрилась прервать Пилата каким-то вопросом, отвлечь его от наболевшей темы. Они заговорили о семьях в Риме, о знатных родах, общих знакомых, а взгляд Колумеллы резко упал с потолка и мощно полоснул Афера.

— Я думаю, что обо всем этом мы могли бы побеседовать, не утруждая присутствием центуриона, — сказал Колумелла.

Пилат скрестил руки на груди.

— Ты, конечно, прав. Афер, мы все выяснили, не так ли? Предположения насчет Руфуса и твои дальнейшие шаги. Когорта получила приказ? — Он обратился к Колумелле.

— Писарь все выполнил.

Афер поднялся.

— Тогда я, с вашего разрешения, хотел бы поговорить с центурионами. И еще об одном, господин. Верховное командование должен осуществлять Руфус.

— А так как он вне пределов нашей досягаемости… — Пилат пристально посмотрел на него. — Мы объявим другой приказ и передадим права командования тебе.

У Афера перехватило дыхание.

— Но, господин…

— Так не годится, — вмешался Колумелла. — Он служит центурионом у царя. Мы же не можем римских воинов…

— Можем. — Пилат улыбнулся. — Это не военный поход. В экспедиции принимают участие несколько групп воинов, которые случайно оказались в этой местности. И ты, мой друг, будешь сопровождать их и Афера. Ему нужен совет. В случае, если придется вести переговоры.

Оцепеневший, почти оглушенный, Афер стоял под сводами внутреннего двора крепости. Колумелла его советник, а он сам в роли стратега? Центурион, в одно мгновение ставший легатом^[28]… Если все удастся, то ему можно не беспокоиться о своем будущем. А если нет? Тогда все равно, потому что неудача — это кровавое поражение. А при таком исходе никто не вернется домой.

Центурионы уже получили приказ. Если они и чувствовали недоверие или сомнение, то Аферу этого не показывали. Во всяком случае, у него создалось впечатление, что все горят желанием что-то предпринять. Все что угодно, даже поход в пустыню, лишь бы не сидеть здесь, в Иерусалиме.

Обсуждать особо было нечего. Греки, солдаты империи, сами лучше других знали, что нужно было делать. Прежде всего незаметно покинуть город. Через десять миль взять у торговцев, с которыми договорились заранее, подготовленных лошадей. А затем двигаться на северо-восток, но не навстречу паломникам, направляющимся в Иерусалим, а тихими окольными дорогами. С оружием и съестными припасами подождать в одной из долин остальных. Позже, в другой долине, встретиться и договориться с воинами из Сирии. Не показываться, пока не прибудет Афер и не отдаст приказ к выступлению.

Разговаривая с воинами, Афер время от времени поглядывал в сторону выхода из зала. Клеопатра все еще была у Пилата. Когда же она наконец появится? Не спуская глаз с дверей, он продолжал беседовать с центурионами. Его не оставляла мысль, сможет ли он выполнить столь ответственное задание.

Эта мысль, целый рой мыслей, заставляла его сердце учащенно биться. Казалось, его лихорадило, и теплый воздух, вместо того чтобы согревать, холодил его щеки. Аферу хотелось кричать, бегать, залезть на дерево, спрятаться в нору, закрыть лицо руками, завыть… Но он всеми силами сдерживал себя, стараясь скрыть будоражащие его чувства, и ему удалось не показать своего напряжения. Он спокойно ходил между шатрами, разговаривал с мужчинами, давал советы и указания.

Потом он постоял возле часовых, охранявших ворота, раздумывая, уйти ли ему или продолжать наблюдать за выходом, чтобы не пропустить Клеопатру.

«Как хочется вина, — подумал он, — и свежего хлеба. Не того, что пекут из плохо перемолотого зерна и кормят им воинов, а теплого мягкого хлеба. И не того уксуса, которым жадные повара поят когорту, выдавая его за вино, а настоящего вина. А потом думать, пить и есть… Всю ночь. На следующее утро покинуть город. Или нет… Сначала к царю, к Никиасу, а потом в пустыню, в свое будущее».

Скромно покрыв платками головы, Таис и Арсиноя, видимо, прогуливались по городу. Теперь они возвращались через сводчатый проход крепости, смеясь и болтая.

— Можно вас на одно слово? — спросил он.

— Почему только на одно? — Таис улыбнулась. — Княгиня все еще у прокуратора?

— Да, в том-то все и дело. Мне необходимо с ней поговорить, когда она освободится. Но сейчас мне нужно кое-что купить. Вы не могли бы ее попросить, чтобы после захода солнца она подождала меня в крепости? У себя или в коридоре.

Арсиноя развязала концы платка и распустила свои темные длинные волосы.

— Мы ей передадим. Речь идет о каких-то тайнах?

— Об ужасных тайнах. — Афер рассмеялся. — Увидимся позже.

Облегченно вздохнув, он вышел из крепости. Почти выбежал. Быстрым шагом он шел по улицам, почти ничего не видя, не слыша и не чувствуя. По пути он нечаянно задел нескольких прохожих, но даже не заметил этого. Настолько он был погружен в пенящийся поток своих мыслей.

— Мой дорогой закадычный друг, — произнес вдруг кто-то рядом с ним. — Что привело тебя, язычника, в священный город?

На мгновение у него закружилась голова. Он почувствовал, будто его вырвали из бешеной гонки и резко остановили. Как бы ища помощи, он схватился за руку окликнувшего его человека, едва не толкнув того.

— Элеазар! — воскликнул он. — Ты здесь? Я думал, ты в Александрии.

— Ты сломаешь мне руку.

— Прости. Это я от радости, что вижу тебя.

— Ну да. Скорее похоже на попытку раздавить меня. — Элеазар усмехнулся и поправил свою длинную накидку. — Но скажи, что ты здесь делаешь?

— У тебя сейчас срочные дела?

— А что такое?

— Составь мне компанию. Давай выпьем вина и поболтаем.

— Ах вот как! Тяжелая задача, нечего сказать. И где, например?

— Пойдем. Я хочу купить хорошего вина и свежего хлеба. А потом в крепости…

— В крепости? — Элеазар покачал головой. — Ты с людьми прокуратора? Они же не пропустят еврея.

— Если ты пойдешь со мной, они тебя пропустят.

Элеазару было чуть больше тридцати. По собственной оценке, он был «хорошим врачом и еще лучшим бродягой». Он происходил из семьи толкователя священного писания. Его отец, глубокоуважаемый в Иерусалиме фарисей, был еще жив, но они с сыном, по утверждению Элеазара, друг для друга не существовали. Элеазар хотел повидать мир, побывать за пределами Иерусалима и его окрестностей. Он стремился узнать больше, чем предписывали религиозные каноны, какими бы священными они ни были. Родственники матери из еврейской общины в Александрии обеспечили молодому человеку возможность учиться у лучших эллинских врачей города. После окончания учебы он путешествовал по империи, предпочитая места, где проживали евреи.

— Евреи тоже болеют, — говорил он, — но из-за своих глупых предрассудков не хотят лечиться у языческих врачей, а среди евреев хороших медиков пока не так уж много. Кроме того, всем известно, что римские и эллинские врачи не всегда хотят лечить евреев.

Где только не побывал Элеазар! Кирены, Лептис, Утика, Сига, Волубилис, Тингис… Через море он отправился в Иберию, посетив Гадес, Кордубу, Новый Карфаген, Таррако. Галлия и Италия, древние города Великой Греции. Потом из Сиракуз молодой врач поехал в Коринф и Афины… Три года назад случай привел его в Кафар Нахум, где он обменивался знаниями и жизненным опытом с Адонисом. Там он и познакомился с Афером. С тех пор Элеазар еще раз приезжал в Кафар Нахум и однажды в Магдалу, где Афер сам его навещал. Год назад они встречались в Иерусалиме и дважды Афер бывал у него в Кесарии. Тогда Элеазар утешал богатую молодую вдову, лечил моряков и смотрел на море.

Для Элеазара не было проблемой купить самое лучшее вино. Он настоял на том, что платить будет он.

— Ты знаешь, — произнес он с усталой улыбкой, — вдова хотела снова выйти замуж, а так как я для этого не гожусь…

— Почему это не годишься?

— Ах, это затрудняет путешествия. Короче говоря, она сделала мне роскошный прощальный подарок и вышла замуж за одного судовладельца, у которого есть не только десять кораблей, но и три дома. Я думаю, прощальный подарок должен был поспособствовать моему скорейшему исчезновению с ее горизонта.

— Я знаю многих, кому бы заплатили, чтобы они испарились. Но ведь не у каждого есть столько денег.

— Вот в том-то и беда.

Элеазар заплатил не только за хорошее сирийское вино, но и за слугу, которого торговец послал отнести тяжелую амфору в крепость.

Незадолго перед заходом солнца они нашли Клеопатру, Таис, Арсиною, Мелеагра и Леонида в одной из отведенных им комнат. Они сидели, пили воду, ели фрукты и беседовали. Их разговоры крутились вокруг Деметрия, событий в Иерусалиме и пустыне. Они болтали об особенностях верблюдов и причудах богатых александрийцев.

— А где Нубо и Перперна? — спросил Афер, после того как представил остальным Элеазара.

— За городом, — ответил Леонид. — Его лицо слегка помрачнело.

— Что им нужно за городом?

— Они хотят переночевать в шатре вблизи склада Бошмуна и закупить у финикийца и других торговцев все самое необходимое.

Элеазар почесал затылок.

— Судя по вашему виду, вам нужно обсудить что-то важное, не так ли?

— Очевидно. — Афер колебался. Затем он попросил врача подождать немного в соседней комнате.

— Почему у вас такие мрачные лица? — спросил он, когда Элеазар вышел.

Не церемонясь, Мелеагр грубо схватил его за плечи.

— Нам никто ничего не говорит, — сказал он озлобленно. — По крайней мере, ничего конкретного. Но все выглядит так, будто ты, Нубо и старик собираетесь завтра что-то делать, не считаясь с нами, хотя это касается нас и Деметрия.

— Послушай, отпусти меня! Да, мы собираемся кое-что предпринять, но об этом мы поговорим только тогда, когда будем далеко отсюда.

— «Мы»? Кто это «мы»? — спросил Леонид. — Если дело касается Деметрия, то я настаиваю, чтобы Мелеагр и я входили в их число.

Мелеагр кивнул.

Афер бросил взгляд на Клеопатру, как бы ища помощи.

— Что ты успела им рассказать? — спросил он. — И о чем догадался Мелеагр?

— Ничего и все, но никаких подробностей. — Она мягко улыбнулась. — Ты не запретишь им поступать так, как они хотят. Деметрий их друг, а не только господин.

— Вы не знаете, во что вы собираетесь ввязаться.

— Я когда-то был хорошим лучником, — сказал Мелеагр. — Нужно, конечно, немного потренироваться, но… А Леонид с пятидесяти шагов попадает в пятно на шкуре убегающей антилопы.

— Он говорит правду, — подтвердил Леонид, широко улыбнувшись.

— Вы можете ухаживать за лошадьми и промывать раны, если уж на то пошло, — пробурчал Афер. — Я вас ненавижу. — При этом на его лице не было никакого недовольства.

— Нам доставать лошадей?

— Ни вам, ни тем двоим этого делать не нужно. А почему вы вообще не с ними?

— Мы хотели сначала поговорить с тобой.

— Завтра утром мне необходимо еще кое-что уладить. Я думаю, где-то около четырех мы можем отправляться. Пешком. Лошадей и все остальное, что нам понадобится, мы получим за городом. Нубо и Перперна сказали, что они собираются делать дальше?

— С утра они будут ждать тебя здесь, — ответил Леонид. — Что еще нам нужно знать?

— Обо всем остальном вы узнаете по дороге. — Афер тихо вздохнул. — Мы с моим старым приятелем собрались выпить вина, поговорить… Не хотите ли вы к нам присоединиться? Только держите языки за зубами. Ни слова о наших планах, делах и тому подобном.

— Мы привыкли не болтать лишнего, — смеясь, заявила Таис.

— И умеем прозрачно намекнуть, если нельзя сказать прямо, — хихикнула Арсиноя.

— Хватит! — Голос Клеопатры прозвучал довольно резко, и Арсиноя театрально приложила руку ко рту.

Афер пошел в свою комнату. Элеазар стоял у окна, вглядываясь в надвигающуюся ночь.

— Не думал, что все так выйдет, — сказал Афер извиняющимся тоном.

Элеазар повернулся. В сгустившейся темноте не было видно его лица, но голос прозвучал весело:

— Все всегда бывает иначе, чем намечается. Не переживай. Будут пить все присутствующие? Но учти: на каждого придется меньше. Я боюсь, мой дорогой, что ты останешься ужасно трезвым.

Когда они, прихватив амфору и хлеб, присоединились к остальным, в комнате уже горели масляные лампы. Мелеагра не было. Таис объяснила, что его отправили к воинам за чашами.

Клеопатра отвела Афера в сторону.

— Послушай, — сказала она. — Нам нужно позже еще немного поговорить, наедине.

Женщина наклонилась к его уху, и он почувствовал легкий аромат ее волос.

— Нет ничего приятнее, чем это, — прошептал он, коснувшись кончиком языка мочки ее уха.

Афер не знал, осудит ли она его, промолчит или вообще не обратит на это внимания. К своему удивлению, он почувствовал ее руку, на какой-то миг задержавшуюся на его бедре.

Постепенно они утратили интерес к общему разговору, хотя в амфоре оставалось еще больше половины вина. Таис, Арсиноя и Клеопатра обменивались красноречивыми взглядами, но Афер не мог понять эти бессловесные намеки.

Элеазар поднял чашу, только что наполненную Афером.

— Когда я ее допью, то покину вас, дорогие друзья. Мне надо еще уладить кое-какие дела.

Клеопатра повернулась к Элеазару.

— Но ты же еще хотел нам рассказать о своих соотечественниках.

— Ах, что там о них много рассказывать? Я могу понять, почему прокуратор не любит первосвященника и высшее духовенство.

— Он их ненавидит, — вставил Афер. — Не любит! Это слишком мягко сказано.

— Я их тоже ненавижу. — Элеазар смотрел в свою чашу. — В том числе и моего отца и всех его единомышленников. Иногда я спрашиваю себя: а не лучше было бы не иметь отца?

— Смотря какой отец. — Клеопатра прикоснулась кончиком пальца к колену Афера. — А ты любишь своего отца? Или тоже жалеешь о его существовании?

— Мы что, должны сейчас говорить об отцах?

Элеазар хмыкнул.

— Вот так всегда бывает с разговорами под вино. Они всегда перескакивают с одной лозы на другую и никогда не доходят до виноградного пресса.

— А ты не чувствуешь себя оскорбленным, когда Пилат изливает свое отвращение и ненависть к евреям? — спросила Клеопатра.

— Может быть, и почувствовал бы, если бы присутствовал при этом. Но меня при его откровениях не было, а в Кесарии он такого не говорит.

— А ты его там слышал?

— Слышал, видел и говорил с ним. — Он сделал небольшой глоток. — Я думаю, он ненавидит не евреев вообще, а только некоторых из них. Весь народ нельзя ненавидеть. Ненависть — это что-то очень личное. Как любовь. Для нее нужен осязаемый объект, определенный человек. Я так считаю.

— Кого же он ненавидит, по-твоему? — спросил Афер, хотя в голове у него вертелись другие вопросы. Почему, например, прикосновение Клеопатры к его колену не вызвало в нем никакого желания.

— Если ты честен, мой друг, то у тебя такие же антипатии, как и у него. Не против рыбака Якуба, который добросовестно занимается повседневным трудом, любит свою жену, воспитывает детей и оказывает гостеприимство чужеземцам. Не против Эсфири, муж которой умер от болезни и которая старается заработать, чтобы прокормить своих детей, шитьем одежды для богатых людей. Не против Даниеля, который изготовляет обувь и уздечки, а по субботам не ходит никуда дальше ближайшей синагоги. Не против всех порядочных, богобоязненных, скромных людей, которые живут так, чтобы это было приятно и для них, и для соседей, и Богу угодно. — Он наклонился вперед и заговорил громче, проникновеннее. — Те, кого ненавидит Пилат, те, кого не любишь ты, те, к кому я испытываю отвращение, настолько сильнее, что я бежал от них в империю. Они вызывают нашу ненависть, потому что стараются своей богобоязнью внушить страх всем окружающим. Смысл их жизни заключается в том, чтобы, насаждая свое богоугодничество, сделать жизнь людей невыносимой. Жизнь не по промыслу божьему, а по отдельным канонам священного письма, которые, возможно, порядочный, а возможно, и заблуждающийся человек записал несколько сотен лет назад. Я допускаю, что это могли быть и мысли Бога, и чьи-то кошмарные измышления. Подобная ситуация характерна не только для евреев, друзья. Такое встречается везде, где кто-нибудь выискивает из множества возможных истин одну-единственную и так настойчиво ее отстаивает, что все остальные представляются ему низкосортными, и он объявляет их неполноценными.

— Не только для евреев? — переспросила Клеопатра. — А где же еще такое есть?

Элеазар сухо рассмеялся.

— Когда Александр Македонский своих воинов, все войско, переженил с персиянками, а потом умер, что сказали тогда его стратеги? Твой славный предок Птолемей, княгиня? Они оттолкнули своих персидских жен, потому что те были варварками и недостойны были жить рядом с благородными македонцами. Что посоветовал Александру великий мудрый Аристотель? Обращаться с варварами как со скотом. Ухаживать за ними, чтобы они приносили пользу, но все-таки не забывать о неполноценности варваров и не воспринимать их как равных себе людей. А Рим? Свое предназначение он видит в мировом господстве, не правда ли? А все остальные народы существуют для служения ему. Они, конечно, могут возвыситься, если примут римскую сущность, станут римлянами.

— Ты когда-нибудь слышал, — перебил его Афер, — чтобы служитель Юпитера вынужден был проходить очищение, когда его коснулось дыхание человека, который не почитает Юпитера? И ты совершенно правильно говоришь, что только тот, кто принял римскую сущность, может быть действительно свободным в империи. А могу ли я принять еврейскую сущность? Разве я не должен быть рожден от еврейской матери? Разве ваш бог всех остальных, всех нас, не обрек навечно быть неполноценными и осквернять вас нашим дыханием?

Элеазар допил свою чашу двумя большими глотками.

— И да, и нет, — ответил он. — Так считают первосвященники и ортодоксы. Но наряду с ними существуют обычные евреи, которые были для Аристотеля варварами, скотом. Тебе разве не приходилось бывать, друг мой, в домах богобоязненных евреев, которые не чувствовали себя оскверненными твоим приходом? Пилат ненавидит верховных жрецов, первосвященников, бесполезных для общества толкователей священного писания, от которых меньше проку, чем от самой тощей коровы. Он ненавидит их так, как тысячи людей ненавидели римских консулов, сенаторов, для которых другие жители ойкумены, будь то римляне или нет, были просто накипью. — Он встал.

— Подожди. Мы еще не договорились, где увидимся завтра, а может быть, через несколько месяцев.

Элеазар покачал головой.

— Завтра я уезжаю из города. Мне здесь слишком тесно, душно и набожно, со всеми этими паломниками.

— Для чего ты вообще сюда приезжал?

— Мне нужно было кое о чем поговорить с царем и его советниками. Речь шла об одной услуге и деньгах. — Он рассмеялся. — О деньгах, которые я заплатил за вино.

Афер тоже поднялся.

— Я провожу тебя до ворот. Чтобы какой-нибудь эллин или самаритянин не принял тебя за накипь.

— Княгиня, — произнес Элеазар, склонив голову перед Клеопатрой, — и остальные. Пусть ваша ночь будет приятной. Я надеюсь, мы сможем еще когда-нибудь поболтать.

Афер взял его под руку, и они вышли. Через несколько шагов он вполголоса сказал:

— Были некоторые… обстоятельства, которые не дали нам поговорить, мой друг.

Элеазар похлопал его по руке.

— Такие обстоятельства мне знакомы. Это хорошо. Но все-таки жаль.

— Может быть, завтра утром? Чашу вина или сока с отваром из трав перед дорогой?

— Ты разрываешь мое сердце, но я отправляюсь очень рано.

— Куда?

— На северо-восток отсюда. В Десятиградье. Навестить друзей.

Афер остановился как вкопанный.

— Я выезжаю немногопозже, но в том же направлении. Мы не могли бы часть пути проехать вместе?

— С удовольствием. — Элеазар с готовностью кивнул. — По пути я заеду еще в одно место, а завтра вечером буду ждать тебя у брода через Иордан.

— Итак, завтра вечером у брода через Иордан. Или завтра ночью, если я опоздаю.

— Договорились.

Когда Афер вернулся на верхний этаж, двери комнат, в которых остановились женщины, были закрыты. Через приоткрытую дверь в его комнату пробивался матовый свет.

Клеопатра стояла у окна, опершись о подоконник, и смотрела на пламя маленькой масляной лампы, которую Афер поставил на пол возле циновки.

Он закрыл за собой дверь, но не запер на засов.

— Где остальные, княгиня? — спросил он.

— Говори тише и глубже. Мне нравится твой голос.

— Хорошо. Вот так? — Афер перешел на шепот.

Она улыбнулась.

— Да, наверное. Пока. Таис и Леонид в первой комнате, Арсиноя и Мелеагр рядом. Так уж получилось.

— Я вижу, ты принесла две чаши и амфору.

— Тише, Афер. Я хотела поговорить с тобой кое о чем.

Он наклонился, наполнил чаши и протянул ей одну. Пальцы Клеопатры прикоснулись к его руке и слегка задержались на ней.

— И о чем же? — спросил он.

Она сделала маленький глоток, задержала вино во рту, потом проглотила и сказала:

— Вино прогоняет пресный вкус дня. Но вернемся к нашему разговору. Значит, вы считаете, что Руфус поехал в Ао Хидис, чтобы открыть ворота и устроить там резню, когда вы подойдете?

— Это единственное разумное объяснение. Все остальное было бы… ужасно.

— Если бы у тебя было десять динариев, то сколько бы ты поставил на удачное возвращение из пустыни?

— Четыре на то, что вернутся немногие, — сказал он, не колеблясь ни секунды. — И шесть на то, что вернутся многие.

— Включая тебя?

— Это будет беспощадная борьба. — Афер сдавленно засмеялся. — А я из многих или немногих?

Она сделала полшага вперед, придвинулась к нему вплотную и провела кончиком указательного пальца вокруг его рта. «Мягко, ласково, но как-то слишком решительно», — подумал он.

— Здесь и сейчас, — проговорила она, — ты не из многих. Ты всё. Настоящий мужчина, которого я больше никогда не увижу. Хороший мужчина…

— А что ты обо мне знаешь? Хороший мужчина…

— Ты не хотел бы запереть дверь?

Он кивнул и повернулся к двери. Ему казалось, будто она гладит своими словами его спину.

— Настоящий мужчина, — повторила Клеопатра. — Иначе Пилат не доверил бы тебе своих воинов. И грустный, с печальными глазами… Одинокий среди чужих. Ты хотел бы оказаться где-нибудь в другом месте, не правда ли? С женой и… да, с детьми. Ты был бы хорошим отцом, хотя и не готов им стать.

Он задвинул засов и вернулся к ней. Ему не удалось подавить удивление в голосе.

— Откуда… Ах, какая разница! Но откуда ты знаешь, что у меня нет жены и детей?

Она протянула левую руку к правому плечу и расстегнула застежку, которая скрепляла ее накидку. С тихим шорохом ткань соскользнула на пол.

— Оттуда же, откуда ты знаешь кое-что обо мне, — тихо ответила она. — Завтра ты отправляешься на битву, и, если вернешься, тебе не следует меня искать. Я буду далеко отсюда, в Египте. Так что давай говорить друг другу правду. Нам нечего скрывать. Что тебе известно обо мне? — Она взялась за подол хитона и, скрестив руки, стала тащить его вверх.

— Ты княгиня ночи, — сказал он приглушенно. — «Цветок Канопоса», как называл тебя Пилат. Кем бы ни был твой отец….

— Я знаю, кем был мой отец. Кем он является, — прервала его Клеопатра, уткнувшись в льняную ткань хитона. — Дальше.

Афер глубоко дышал. Ему приходилось глубоко дышать, чтобы голос звучал спокойно, без дрожи.

— Самая лучшая, самая дорогая, самая умная гетера Канопоса, — продолжал он. — Где живут самые лучшие фокусники, маги, заклинатели змей… и гетеры Александрии. А потом… Потом у тебя, вероятно, появилась дорого обставленная квартира в самой Александрии. И лучшие друзья. Таис и Арсиноя были уже тогда при тебе, не правда ли?

Она сняла хитон и повернулась к нему спиной.

— Давай перейдем ближе к делу. Ты мне не поможешь?

Широкая шелковая лента поддерживала ее грудь. Крючочки и ушки находились между лопатками. Ночной воздух все еще был душным, но, когда он прикоснулся к ее коже, на какой-то момент его пробрала дрожь. А его руки… его пальцы, наоборот, горели. «Кожа как… Лихорадка слоновой кости», — подумал он и удивился, как такое сравнение могло прийти ему в голову.

Когда лента была расстегнута, женщина схватила его ладони и прижала к своей груди. Он поцеловал ее в затылок, и она, прислонившись к нему, сказала:

— Слишком много одежды, центурион. Разденься.

Он рассмеялся и отпустил ее, чтобы раздеться. В это время она снимала нижнюю юбку, и в свете масляной лампы он увидел густые вьющиеся волосы между ее бедер. Афер вдруг почувствовал, что весь его холод улетучился, а тело охватила мощная, жаркая и бесконечная страсть. И сознание того, что эта бесконечность слишком скоро закончится.

— Я родом из города, — сказала она, — где женщины выщипывают волосы. А я этого не делаю. Ты живешь среди обрезанных, но ты не обрезан. Выходит, дома мы как чужие? — Мягкими пальцами она обхватила его член и опустилась на циновку.

— Княгиня, — пробормотал он, пораженный и смущенный тем, что его голос прозвучал жалобно. — Река слишком долго была запружена. Дамба скоро лопнет.

— Пусть лопается. Мы постепенно снова запрудим реку.

Разговор, который Аферу на следующее утро пришлось провести с доверенным лицом Никиаса, стоил ему больших усилий, потому что все его мысли остались в ночи с Клеопатрой. Только под вечер, когда отряд уже приближался к Иордану, у него появилось ощущение, что он пришел в себя и снова может сосредоточиться и связно мыслить. Афер проверил выполнение решений и указаний, данных им накануне, и понял, что все не так уж мрачно. Колумелла, который подоспел с группой эллинских воинов, не мог его ни в чем упрекнуть.

Смех Перперны, громкий и пронзительный, оторвал Афера от размышлений. Он не понял, что сказал или услышал старик. Все остальные ехали чуть позади него. А дальше впереди, на берегу, он увидел знакомую фигуру Элеазара в длинной белой накидке.

— Сегодня нашему разговору ничто не помешает, друг мой, — сказал он, когда они обменялись приветствиями.

— И о чем разговор? Может, сначала разведем костер?

— Этим займусь я. — Мелеагр спешился, собираясь связать ноги своему коню. — Вы просто разговаривайте. А мне нужно подвигаться. Ноги совсем занемели от езды.

— Что тебе, собственно, нужно в Десятиградье?

Элеазар выразительно посмотрел на него. Слишком выразительно, как показалось Аферу.

— Я же тебе говорил. Речь идет об одном поручении царя. И о деньгах.

— С каких пор царь тратит деньги в Десятиградье? Он бы его с большим удовольствием завоевал, если бы не было римлян и набатеев.

— А… — Элеазар провел рукавом по лицу. — Вот как? Ты же знаешь, я всего лишь глупый врач, без малейшего представления о политике.

— Тогда, о глупый врач, скажи мне, какие неполитические услуги ты должен оказать царю, который не имеет там никакого влияния?

Элеазар наклонился вперед и тихо сказал:

— Но только если это останется между нами, хорошо?

— Я буду молчать, как тысячелетняя черепаха, которая давно забыла, что она вообще никогда не умела говорить.

— Хорошо, хорошо. Ирод Антипа послал своих воинов в пустыню, чтобы наказать какого-то князя-разбойника. Я должен сопровождать их в качестве врача. А что ты находишь в этом такого смешного?

XXII ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ И ПОТЕРИ

Мы, однако, приходим в ужас,

когда видим, как умирает кто-то другой.

Когда Сократ был совсем при смерти,

он глубоко заснул, так что его лишь с трудом

удалось пробудить… И нападки своей жены

он воспринял с кротостью.

Телес

Какие-то звуки, вкусовые ощущения, чувства. Она не могла подобрать нужного слова, уловить ускользающую мысль. Афер ушел, но его присутствие все еще давало о себе знать. Как след на примятой траве, прежде чем стебли снова выпрямились; как дыхание на стекле, пока влага не испарилась. Осталось только приятное воспоминание, без сожаления и ожидания, что все повторится.

У Клеопатры не было времени для долгих раздумий, даже если бы ей захотелось поразмышлять. Когда она с Таис и Арсиноей утром спускалась во внутренний двор, чтобы купить кое-что в городе — продукты, вино, мази, — то встретила на лестнице слугу, который попросил ее последовать за ним к Клавдии Прокуле.

— Я сейчас приду.

Она протянула сумку Таис.

— Все, как мы решили? Или чего-то не нужно покупать, княгиня? — спросила Арсиноя.

— Как договорились. Встретимся позже наверху.

Клавдия Прокуда ждала ее в небольшой комнате, не такой просторной, но и не такой скромной, как тот зал, в котором она встречалась с Пилатом. Здесь были мягкие кресла и кушетки, на стенах висели римские и греческие ковры с изображениями богов и людей, а на почетном месте стоял алтарь Августа, явное свидетельство того, что супруга прокуратора не собиралась принимать у себя ортодоксальных иудеев.

Прокула сидела за маленьким, украшенным резьбой столом из темного дерева. Она указала на стоящий перед ним табурет.

— Садись.

Клеопатра предпочла бы сесть в кресло, однако выбирать не приходилось.

— Я пригласила тебя сюда, чтобы выяснить некоторые вопросы, — сказала Клавдия Прокула. Она сложила руки на столе и пристально посмотрела на Клеопатру. «Холодная и высокомерная, — подумала Клеопатра, — как и подобает знатной римлянке по отношению к македонской гетере».

— Меня не касается, как ведет себя прокуратор, когда он долго находится в одиночестве, в дороге, без меня, — произнесла Прокула ровным голосом. — Но я не хочу тебя и других… подобных знакомых видеть в моем доме.

— Без нужды я не приехала бы, госпожа. Я могла бы более приятно провести время.

— В этом я не сомневаюсь. Какая же нужда пригнала тебя сюда?

— Твой супруг не разговаривал с тобой?

— Он занят.

Клеопатра кивнула.

— Да, конечно. Но мою историю долго рассказывать.

— Постарайся как можно короче.

Пока Клеопатра рассказывала, на лице супруги прокуратора не было ничего, кроме холодного величия.

— Неприятно, — констатировала Прокула. — Но я поняла, зачем ты сюда приехала. Что Пилат собирается для тебя сделать?

— Он еще ничего не решил, госпожа. Письмо к прокуратору Египта было бы целесообразным, если бы этот Приск не состоял с ним в родстве.

— Каждый с кем-то в родстве, — заметила Прокула. — И у каждого есть враги, которых он может направить против него.

— Ты имеешь в виду конкретного человека?

— Почему я должна тебе об этом говорить?

Клеопатра скрестила руки. Она подумала, стоит ли ей подавить улыбку, но потом все же улыбнулась.

— «Потому что каждый с кем-то в родстве», — повторила она слова Клавдии.

— Как прикажешь это понимать?

— Девятнадцать лет назад… ты взяла меня на руки и приласкала, госпожа.

Прокула не потеряла самообладания, но ее глаза расширились.

— Я, тебя? Где это было?

— Припоминаешь девятилетнюю девочку, которая сумела жонглировать тремя, а потом четырьмя глиняными куклами? Одна упала и разбилась, а я заплакала.

Прокула смотрела на нее, явно пораженная.

— Я… я помню девочку, — сказала она запинаясь. — Где это было? В загородном доме… в Антонии?

— Недалеко от Тускулума, госпожа.

Прокула оперлась подбородком на правую руку, а левой указала на Клеопатру. — Как ты попала… в Антонию?

— Она… Как назвать дочь моего деда от другой женщины? Сводная сестра моего отца? Тетя?

— Этого не может быть. — Прокула откинулась на спинку кресла и покачала головой. — Этого не может быть. Ты дочь… Александра?

— Которого вы называли Александром Гелием, Солнцем, а его сестру-близнеца Клеопатру Селену Луной. Дети Марка Антония и Великой Клеопатры. — Она произнесла это спокойным голосом, даже расслабленно. В ее голосе не было торжества, потому что она не собиралась претендовать на место, занимаемое Клавдией Прокулой.

Супруга Пилата еще больше откинулась назад. «Если бы у кресла не было спинки, — подумала Клеопатра, — то она сейчас упала бы навзничь на пол».

— Дай мне это осмыслить, — сказала Прокула. — Ты дочь Александра. Внучка Клеопатры и Марка Антония. После победы, после смерти твоих деда и бабушки, Октавиан Август, возвращаясь с триумфом в Рим, забрал вас с собой. Ах нет, не вас. Твоего отца и его сестру. И передал их законной римской супруге Марка Антония, своей собственной сестре Октавии. Клеопатру Селену выдали замуж за мавританца Иубу. У них есть сын Птолемей, не так ли? Он уже… девять лет правитель, сначала два года был соправителем, а сейчас уже семь лет как король Мавритании.

— Два года после смерти Иубы мой отец… помогал своей сестре и племяннику, — сказала Клеопатра. — Точнее, обогащался. С тех пор, как я слышала, он живет под охраной на острове у побережья Мавритании.

— Дай мне еще подумать. — Прокула, прикрыв глаза, стала водить по столу указательным пальцем, рисуя воображаемые линии, от которых шли родственные ответвления.

— Октавия, сестра Августа… От Марка Антония у нее две дочери, обеих зовут Антониями. Младшая вышла замуж за Друза и родила от него Германика, Ливиллу и Клаудия. После смерти Друза она больше не выходила замуж, а посвятила себя семье. Она приняла на себя заботу и о других детях Марка, не так ли? Клеопатра Селена была при Октавии, пока Август не выдал ее замуж за Иубу. Александр Гелий… — Она замолчала.

— Александр Гелий, — продолжила Клеопатра, — тоже был при Октавии, а потом жил у Антонии как сводный брат и гость. Говорят, Друз его не любил. Вскоре он уехал в Мавританию, к своей сестре и ее мужу. Но перед этим от него забеременела одна из служанок Антонии. Она умерла при родах, и моя добродетельная тетя Антония взяла меня к себе. Она, как всегда, заботилась обо всей семье.

На лице Прокулы появилось подобие улыбки.

— Колонна храма, — пробормотала она, — matrona patriae. Если бы Катон^[29], защитник республиканских добродетелей, родился бы женщиной, то мы знали бы, кем была Антония в своей прежней жизни. А ты… как получилось, что ты при том воспитании, которое она тебе, несомненно…

— …дала, — сказала Клеопатра. — Но, получив такое воспитание, я могла быть только весталкой^[30] или проституткой. Тогда я бежала. Лучше быть проституткой в Канопосе, чем весталкой в Риме. Прежде всего я хотела избавиться от… того окружения, где за всеми следили, в котором каждое сказанное слово передавалось Ливии Августе.

— Это было действительно так ужасно? — Теперь Прокула уже не говорила ледяным голосом. Напротив, ее голос звучал почти сочувствующе.

— Да, для тех, кто был в непосредственном окружении императора, это было невыносимо. Тем более что Антония не была любимицей Ливии.

— Я знаю, и боги это тоже знают. — Кривая улыбка исказила лицо Клавдии. — Друз, блестящий и любимый брат мрачного Тиберия… Любимец Августа. А потом, получив ранение, он слег… И умер, после того как Ливия прислала к нему своего лечащего врача. Так поговаривали, ведь Ливия хотела видеть императором своего старшего сына Тиберия. После этого Август мечтал усыновить Германика, сына Друза, такого же блестящего, как и отец. Я слышала, будто Ливия убедила его, чтобы он заставил Тиберия усыновить своего собственного внука, и Тиберий стал императором… Знаешь ли ты кого-нибудь в пределах ойкумены, у кого есть больше оснований ненавидеть Ливию до смерти?

Клеопатра на мгновение застыла, пораженная. Потом медленно, подбирая слова, ответила:

— Одна из добродетелей Антонии — неумение ненавидеть.

— Однако вернемся к тебе. Я почти могу тебя понять. Побег? О да, прочь от Ливии, этой черной паучихи-убийцы, которая высосала все соки из Рима, чтобы сделать своего сына императором.

— Теперь ты мне веришь, что я не появилась бы здесь без нужды? Что у меня нет намерения становиться между тобой и прокуратором?

Клавдия кивнула. «Нерешительно и как-то неуверенно. Странно для такой женщины, как Прокула», — подумала Клеопатра.

— Поговорим о тебе, — сказала она.

— Обо мне? Почему?

— Ты Прокула Скрибония, не правда ли? Твой дед был двоюродным братом первой жены Августа Октавиана, Скрибонии. Разве это не свидетельствует о нашем с тобой родстве, пусть и очень дальнем?

Прокула громко рассмеялась.

— Чтобы пересчитать звенья цепи, которые лежат между нами, не хватило бы пальцев на двух руках. Но я понимаю, что ты имеешь в виду.

Она встала, обошла вокруг стола, протянула руку и помогла Клеопатре подняться с табурета.

— Давай сядем рядом и продолжим беседу, — сказала она. — Пятиюродная сестра? Семиюродная племянница?

— Это звучит так, будто и то, и другое тебя удивляет.

Прокула опустилась в кресло, постучав по спинке другого. Клеопатра села.

— Я была удивлена тем, — сказала Прокула, — что в самых узких кругах так много ужасного.

— Ты думала, Август имел влияние на Антонию?

— Мы очень мало знали об этом. Поэтому…

Вполголоса, будто опасаясь, что ее кто-то подслушает, Клеопатра сказала:

— Говорят даже, что Ливия отравила Августа, чтобы быть уверенной, что в случае его смерти у Германика не будет возможности. Чтобы Тиберий…

— Мы не входили в высшее общество, — перебила ее Клавдия. — Женитьба Октавиана, который тогда еще не был Августом, на Скрибонии была чисто политическим мероприятием. Брак продлился недолго, и, кроме дочери Юлии, от него ничего не осталось. — Прокула замолчала. Когда Клеопатра попыталась ей ответить, она подняла руку.

— Дай мне подумать. Ваш караван. Ао Хидис и этот князь-разбойник Бельхадад. Руфус, которого ты считаешь человеком Сейана…

— Я не считаю его человеком Сейана. Он мне об этом сам сказал. Однозначно намекнул. К чему ты клонишь?

— Антония…

— А… — Клеопатра почувствовала, будто холодная рука сжимает ее сердце. Это был леденящий душу страх, связанный с воспоминаниями о добродетели и опасениями, что ее прошлое вновь неожиданно всплывет.

— Ты все еще поддерживаешь связь с ней?

— С Антонией? Ты считаешь, что она захотела бы… знать что-либо о такой, как я? — спросила Клеопатра запинаясь, будто что-то мешало ей говорить.

— Она добродетельное зеркальное отражение дьяволицы Ливии, — задумчиво произнесла Прокула. — Во всех подробностях.

Клеопатра промолчала, внутренне сжавшись. Она боялась того, что Прокула скажет дальше.

— Что касается влияния. Ты знаешь, кому Пилат обязан своей должностью прокуратора?

— Антонии?

— Антонии. Она обладает властью благодаря знаниям, приобретенным ею, и пользуется ими, потому что привыкла делать добро. Это значит, что свинья на козьем острове… император боится ее. По твоему делу можно было бы обратиться к Антонии.

Хриплым голосом Клеопатра медленно сказала:

— Если бы я была тогда в Александрии, я бы, возможно, попробовала бы. Но из Береники или из Адена…

— Но ты же поддерживаешь связь с ней, — голос Прокулы звучал утвердительно, — и знаешь, как она понимает долг, не правда ли? В том числе и долг, касающийся заботы о дочери одной из ее служанок.

Клеопатра молча кивнула.

— Судя по твоему рассказу, этот торговец, Деметрий, для тебя действительно что-то значит. Хотя… — Она искоса посмотрела на Клеопатру и со злостью добавила: — После событий прошедшей ночи я в этом сомневаюсь.

Клеопатра, выдержав паузу, осмелилась спросить лишь о том, что Прокула могла бы ей посоветовать в сложившейся ситуации.

— Ты обязана позаботиться о своей служанке, Глауке. Без тебя она бы не очутилась там, где она сейчас находится, — холодно заявила Клавдия.

— И что мне теперь делать? Женщине, оказавшейся среди хищников пустыни?

— Среди хищников Александрии ты хорошо выживала. Через несколько дней поедет Колумелла. С ним ты будешь в безопасности и сможешь добраться до Ао Хидиса. И возможно, у тебя что-то получится. Колумелла спокойный и надежный. Он человек войска и императора. Обе сопровождающие тебя женщины останутся пока здесь. После этого попытаемся написать письмо Антонии.

Пилата и Колумеллы в крепости не было. Кто-то сказал, что они отправились во дворец царя, чтобы побеседовать и отобедать с Иродом Антипой.

Когда Клеопатра поднялась на верхний этаж в отведенную ей комнату, Таис и Арсиноя еще не вернулись.

— Ну хорошо, — почти простонала она и медленно подошла к своей постели, покрытой двумя толстыми одеялами. Ей хотелось броситься на нее, закусить край шерстяного одеяла, зарыться в него лицом и сжать веки так, чтобы через них не проникал свет, а только вытекали слезы.

Вместо этого она прислонилась к прохладной стене, впившись пальцами в каменную кладку, и невидящим взглядом смотрела в окно.

— Как мне быть? Как мне быть? — непрерывно повторяя один и тот же вопрос, она не находила на него ответа. Ее поймали и заставляют делать то, чего она не хочет, шантажируют. На пару минут ей пришла в голову бредовая идея спастись с помощью встречного шантажа. Поехать в Кесарию и выкрасть троих детей Прокулы и Пилата? Полная бессмыслица. Как ей удастся проникнуть в хорошо охраняемый дворец и покинуть его с детьми, которые уже далеко не младенцы? В Иерусалим Пилат взял с собой когорты. Но в Кесарии, в его доме, остались не только слуги. На римских боевых кораблях, стоявших там у причала, находились сотни воинов. И несомненно, прокуратор принял меры… В общем, думать об этом было бесполезно.

Прокула держала ее в своих руках. Таис и Арсиноя оказались заложницами. Письмо, на которое рассчитывала Клеопатра, и помощь в возврате ее владений в Египте она, возможно, и получит, но только по возвращении из пустыни. Искать Глауку, которую, вероятно, тем временем сотни раз изнасиловали арабские воины и которая, скорее всего, просто мертва, бесполезно. Если там вообще можно просто умереть. Деметрий… Ах, Деметрий! Почему она во время долгого путешествия не отменила объявленный ею же самой запрет на общение с мужчинами? Чтобы соблюсти приличия, как подобает княгине и ее спутницам? Княгиня… Лучше быть блудливой сукой в знойной пустыне, чем добродетельной княгиней в холодных мраморных залах дворца. Она с горечью понимала, что сейчас бессмысленно думать и об Афере, и о Деметрии. Деметрий, наверное, давно мертв. Его убили или замучили до смерти. Афер тоже скоро последует за ним в подземное царство. Там они смогут обменяться впечатлениями о ней, если эти впечатления еще сохранились в их памяти. А она, устроившись на каком-нибудь бархане, вероятно, избежит гибели, потому что ее будут защищать и охранять воины Колумеллы. Правда, до этого она успеет насмотреться такого, что потом долго будет просыпаться по ночам с криками, стараясь забыть свои сны. Ей придется насладиться прелестями бегства, поспешного отступления, пережить немало тревожных дней, пока наконец все это не канет в Лету. Клеопатре не нужно было доказывать, что в безопасности можно чувствовать себя только рядом с политиком, который держится на достаточно большом расстоянии от людей, которых он послал на верную гибель.

Вдруг она услышала чьи-то шаркающие по коридору шаги, которые затихли у двери в ее комнату. Женщина открыла дверь и увидела одного из слуг Прокулы, который с бесстрастным выражением лица сообщил ей, что госпожа и прокуратор считают целесообразным, чтобы до начала выполнения своих обязанностей она больше не подвергала себя опасности, выходя в город. Охранники у ворот получили соответствующие инструкции. То же касается и двух других женщин, как только они вернутся в крепость.

Только два дня спустя она поняла истинную причину холодного отношения к ней Клавдии Прокулы. Благородную римлянку нисколько не интересовало, что произошло несколько лет назад в Канопосе и в Александрии. Она не мстила за это. Пилат стал отцом ее детей, сделал карьеру, получив должность, соответствующую или по крайней мере приемлемую для нее и ее семьи. А чем он там занимался вне дома и вне брака, Прокулу не волновало. Она не мстила и за то, что Клеопатра вынужденно или без нужды осмелилась навестить прокуратора, а значит, и ее, Прокулу.

Нет, все это не имело значения. Клеопатра должна была свыкнуться с мыслью, что она для супруги прокуратора никто. Для римлянки из рода Скрибониев македонка или египтянка могла быть только накипью, букашкой. Чем-то в этом роде. Может быть, Клеопатра даже могла осквернять своим присутствием покои высокородной госпожи. Как дыхание нееврея оскверняло ортодокса… Хотя нет, оскверняющий все-таки имеет какую-то степень важности. Но для Клавдии Прокулы Скрибонии Клеопатра была не важнее, чем скифская пастушка, армянская кухарка, проститутка, рыба, кусок дерева.

Клеопатра допустила одну ужасную ошибку. Ошибку, которой она сначала гордилась. Она заявила Клавдии Прокуле, что она равна с ней по рождению. Как будто македонская египтянка может быть ровней римлянке. Тем более что она была незаконнорожденной дочерью сына Марка Антония. А сын Марка Антония, состоявшего в браке с Октавией, сестрой будущего императора Августа, был в свою очередь незаконно зачат Марком с длинноносой македонской египтянкой, которая уже до этого успела стать любовницей собственного брата и Гая Юлия Цезаря…

Это была ужасная ошибка, непростительный шаг. Претендовать на равенство и на родство! С кем! За это ее и наказали соответствующим образом, посылая в пустыню.

Таис и Арсиноя сдержанно высказывались по поводу своего нового статуса заложниц. Что лучше — счастье не ехать в пустыню или несчастье быть заложницами? Клеопатра не знала этого и вскоре перестала их расспрашивать. Так как никто не запрещал разговаривать с женщинами, то они время от времени слышали от слуг, которым приходилось теперь снабжать их питанием, более или менее искаженные сведения о событиях, происходящих за пределами крепости. Незадолго до праздника пасхи в Иерусалим, который и до этого казался переполненным гостями, прибыли еще несколько тысяч паломников. Становилось неспокойно. Среди жаждущих провести пасху в Иерусалиме были и такие, которые хотели использовать праздник в своих целях. Исполнив долг по отношению к богу и собственному народу, они собирались дать римлянам понять, что представители могущественной империи здесь нежелательны, ненавидимы, что они враги и захватчики.

— А что по этому поводу говорит прокуратор? — спросила однажды Таис, когда речь снова зашла о подстрекательствах и проповедниках, которые призывали к восстанию.

— Его это не волнует, — ответил слуга, принесший миски с жидким супом, едва ли имевшим съедобный вид.

— Но ведь подстрекательства всегда приносили только раздоры.

— А для чего здесь когорта? Самаритяне презирают евреев, потому что они вызывают у самаритян отвращение. Если будет смута, то можно рассчитывать, что их когорта будет биться сильнее и отважнее, чем это делали бы римские или эллинские воины.

— А как реагирует Кайафа? — спросила Клеопатра.

— Первосвященник? Ах, он слишком умен, чтобы что-либо делать. Он старается успокоить своих людей. У него ведь нет никакого выбора.

— Почему? Ведь он мог бы… — начала Арсиноя.

Но слуга перебил ее:

— Вряд ли он мог бы. Он знает, что Рим слишком могуществен, что прибудут легионы, если действительно произойдет крупное восстание. Он стал бы тогда первым, кого император приказал бы казнить. Поэтому Кайафа старается поддерживать мир. А если без его участия разразится восстание, то оно будет направлено и против него, потому что он поддерживает мир с римлянами. В любом случае, — ухмыльнувшись, заметил слуга, — вам, женщинам, безопаснее находиться здесь, в крепости.

Клеопатра за эти дни несколько раз пыталась пробиться к Пилату или хотя бы к Колумелле. Но каждый раз слуги, охранники или писари отклоняли ее просьбу: высокие господа якобы слишком заняты. «Заняты важными делами, — думала она с горечью. — Нет времени для накипи из Александрии. Для недостойной внимания букашки».

На утро шестого дня после неприятного разговора с Прокулой писарь Колумеллы пригласил ее к нему. Советник прокуратора принял Клеопатру в маленьком помещении, скорее всего в писарской комнате, где он отдавал приказы нескольким мужчинам и диктовал служебные письма.

— Продолжайте работать сами, — сказал он. — Я скоро вернусь.

Он привел Клеопатру в соседнее, еще более тесное помещение, в котором стояли только стол и несколько табуретов. Она подумала, что эта комната, очевидно, предназначена для охранников.

— Завтра мы выступаем в поход, — устало произнес Колумелла. — Ты готова?

— Как я могу быть готова? Я даже не знаю, что я должна взять из одежды, пропитания или… оружия.

— Не волнуйся. Ты будешь в составе группы воинов, которые будут ехать очень быстро. Так что тебе не придется брать с собой много продуктов и вещей. Хитон, пенула^[31], шляпа…

— У меня нет ни плаща, ни шляпы — ничего такого, что я могла бы надеть в военный поход.

— Тебе все принесут. Я сейчас распоряжусь об этом. Если ничто не помешает, мы выступим через три часа после восхода солнца. Смотри, чтобы ты была готова к этому времени.

— А прокуратор знает, что я…

— Ничего не происходит без ведома и одобрения прокуратора.

Она кивнула.

— Я так и предполагала. Но скажи, господин, почему мы выезжаем завтра? Почему не вчера или не послезавтра? Есть какие-то причины?

Колумелла потер глаза. Он действительно выглядел уставшим. «Слишком много читает папирусов, — подумала Клеопатра, — слишком много ответственности. От ответственности за меня я бы с удовольствием его освободила».

— Нужно было уладить кое-какие дела, — ответил Колумелла. — Дольше ждать мы не можем. Кампания против Ао Хидиса должна начаться в определенный день. Поэтому мы выезжаем завтра. — Он сделал небольшую паузу. Потом продолжил: — Я очень рад, кстати, что мы покидаем город завтра.

— Почему? Ты любишь пустыню, копья и смерть?

Он рассмеялся.

— Лучше умереть на лезвии меча или на острие копья, чем от камня, который в тебя бросят из темноты. Завтра день отдыха, как они его здесь называют. Вернее, по еврейскому обычаю он начинается сегодня вечером. Сумерки ворона, вечерние сумерки, — это начало суток. Сумерки голубя — это рассвет. Или наоборот. Ах, это все равно. В любом случае для евреев сегодня вечером начинается день отдыха, подготовка к празднику Пасхи. И в этот вечер они настроены выпить по меньшей мере по три чаши вина. Сегодня в каждой еврейской семье ожидается праздничный ужин. А завтра утром, для нас это будет завтра, а для них все тот же день отдыха, все они после ночи будут не совсем трезвые и начнут готовиться к Пасхе. В это время, как показывает опыт, у них нет охоты буянить. Если и будут какие-нибудь заварушки, то только сегодня. А с завтрашнего утра я прокуратору больше не нужен.

— А разве не бывает часто, что волнения начинаются именно тогда, когда люди хорошо выпьют?

Колумелла зевнул и попытался улыбнуться.

— Да, бывает. Но ты забываешь, что люди, которые должны выпить за своего бога три чаши, часто растягивают удовольствие и выпивают как минимум еще три чаши. После этого мир кажется им полным благоденствия, а римляне милыми людьми. Даже самаритяне не заслуживают того, чтобы пренебречь несколькими часами лишнего сна. А теперь иди. Увидимся завтра утром.

Таис и Арсиноя обняли Клеопатру на прощанье, не преминув при этом сделать колкие замечания насчет грубой ткани ее воинского обмундирования и ужасной шляпы.

— Нам тебя проводить? — спросила Таис.

— Лучше оставайтесь здесь, наверху. Я не знаю, что еще будет на крепостном дворе. Может быть, мне придется ждать. А может быть, мы сразу тронемся. Какой смысл толкаться там в суете?

— Я бы предпочла другую суету, — засмеялась Арсиноя. — Но мы будем вести себя примерно. Ничего другого нам не остается.

— Передать приветы Мелеагру и Леониду, если я их увижу?

Таис хмыкнула.

— А зачем? Они очень милые ребята, но пришли нам лучше парочку новеньких. Мы не любим однообразия.

Когда Клеопатра вышла во внутренний двор, то увидела каких-то людей, собравшихся у ворот. За воротами, перед крепостью, стояли несколько мужчин и кричали что-то охранникам. Часовые громко отвечали им. Было впечатление, что вот-вот раздастся звон оружия. Какой-то центурион — римлянин, который командовал самаритянами, — прошелся, явно скучая, к сводчатому выходу из крепости. Присмотревшись, Клеопатра отметила, что сборище не такое уж многолюдное и шумное. Если бы было что-то серьезное, то центурион, наверное, ускорил бы свой шаг. А он перешел к головной стороне внутреннего двора и сел на каменную скамью недалеко от входа в приемный зал Пилата.

Однако вскоре скучающий центурион появился во дворе снова. Теперь он шел быстрее. За ним следовали двое из его воинов, а между ними, подгоняемый древками копий, брел длинноволосый бородатый мужчина. На нем была накидка, достававшая до лодыжек.

Клеопатра вспомнила высказывания Колумеллы о вине и волнениях. Мужчина, как показалось ей, был евреем, но он совершенно не походил на бунтовщика. Она подумала: «А как же должны выглядеть бунтовщики?» Когда он, подталкиваемый охранниками, остановился в нескольких шагах от Клеопатры, она не почувствовала от него запаха вина.

Женщина внимательно наблюдала за ним со стороны, и мужчина, почувствовав ее взгляд, повернул к ней голову. «Приятное лицо, — подумала она. — Мягкое, но полное силы». Она обратила внимание на его руки и увидела, что это были руки ремесленника, жилистые и крепкие, не руки писаря. «Может быть, плотник, — предположила она, — или канатчик». Затем снова окинула взглядом его лицо, глаза, фигуру.

Через пару мгновений, не больше, он отвернулся и посмотрел на дверь приемной Пилата. Но за этот короткий промежуток времени она почувствовала, что он как будто просверлил ее взглядом насквозь, вывернул душу наизнанку. И одновременно, совершенно непонятным образом, она ощутила теплоту, принесшую долгожданное утешение. Казалось, что ее душа открылась перед ней самой, обнажилась перед этим незнакомым человеком и перед огромным миром. Весь позор, все поражения, все ничтожные победы, смелость и трусость, правда и ложь, самоуверенность и раскаяние, печали и радости, все сказанное и недосказанное. Он увидел ее и понял. Обнажил и снова прикрыл. И она почувствовала себя бессильной и одновременно полной сил, порицаемой и прощенной. «Разложил на части и снова собрал, — подумала она, оглушенная своим открытием. — Собрал по-новому и лучше. Кто этот человек?»

Дверь открылась, и прокуратор с раздражением произнес:

— Кто и почему мешает мне сейчас? У меня много дел.

— Господин, — обратился к нему центурион, — этого человека привели стражники Кайафы. Говорят, что он провозгласил себя царем евреев и проповедует восстание против Рима.

— Восстание? Царь? Ничего себе. — Послышался звук задвигаемых стульев. Потом из зала вышел Пилат и остановился в нескольких шагах от предполагаемого бунтовщика. Бросив резкий взгляд на Клеопатру, он снова повернулся к центуриону.

— Стражники Кайафы, говоришь? Где они его поймали?

— В саду, ночью. Они сказали, что Кайафа допрашивал его несколько часов.

— Как его зовут?

— Йегошуа.

— Тот самый Йегошуа? Из Галилеи?

Теперь Пилат смотрел на мужчину, а не на центуриона. Клеопатре показалось, что Йегошуа кивнул.

— И что мне с ним делать? — Пилат скрестил руки на груди. Вдруг, осененный какой-то мыслью, он мрачно улыбнулся. — Царь евреев? А… Тогда ведите его во дворец, к Ироду Антипе. Пусть царь разбирается с царем.

При этих словах он повернулся и снова вошел в зал.

Центурион вздохнул.

— Ну хорошо, во дворец, — пробурчал он. — Пойдем, Йегошуа, или как там тебя зовут. Поведем тебя во дворец.

По пути к воротам центурион отдал несколько команд, вероятно касающихся смены караула, потому что двоих человек он забрал с собой в качестве сопровождения. Но Клеопатра их не слушала.

Она все еще сосредоточенно собиралась с мыслями, чтобы отгородиться от внешнего мира, спрятавшись в свою скорлупу. И в то же время ей приходилось бороться с чувством, суть которого она осознавала постепенно, очень медленно, пока не поняла, что это — ужас. Потому что точно так же, как она почувствовала себя понятой этим человеком, ей показалось, что она сумела понять все о нем. Добрый, мягкий, способный любить, очень сильный… Нет. Сильный — это слишком слабо сказано. Мощный. От него исходило своего рода величие, смиренное величие. Потом эта мысль сменилась другой, более важной: «В глазах этого человека бесконечная печаль. И бесконечная решимость. Он хочет умереть и знает, что скоро умрет».

На какой-то момент она растерялась, в страхе и отчаянии прикрыв правой рукой рот. Что-то подобное, только гораздо слабее, гораздо… мельче, она видела несколько лет назад в Канопосе в глазах одного мужчины, который посреди праздничной толпы размахивал мечом направо и налево, выкрикивая имя какого-то бога или богини. Она как будто утонула в его глазах на несколько мгновений, пока они не погасли, пока копья напавших на него воинов не продырявили его тело.

Как только центурион, Йегошуа и оба охранника удалились, в воротах появился вооруженный мужчина и, пройдя через двор, что-то сказал слуге, стоявшему у входа в зал.

— Прокуратор будет очень рад, — пробурчал слуга, открыв мужчине дверь.

Через несколько секунд Клеопатра услышала возмущенный голос Пилата. Пытаясь сдержать ярость и негодование, он с глухим раздражением говорил:

— Этот глупый старик, дерьмо… Где он?

— Перед воротами, господин. Ты же знаешь… — сказал охранник.

— Я знаю, я знаю! — Пилат поднял руки и опустил их, потом вышел во внутренний двор и быстрым шагом направился к воротам. — Я знаю. Отсутствие святости в этом языческом месте осквернит Кайафу. А я, кусок отбросов и представитель императора, должен разговаривать с этой собакой на улице. Я знаю… — Он продолжал еще что-то говорить, но ушел уже далеко, и Клеопатра не услышала больше ни слова.

Она попыталась забыть взгляд того человека. «Нет, — сказала она себе. — Не нужно забывать. Такой взгляд нужно сохранить. Или, быть может, не нужно?»

Она все еще сомневалась, когда из зала вышел Колумелла, осмотрелся и, увидев Клеопатру, приблизился к ней.

— Это продлится еще долго. Все эти перерывы, — сказал он. — Здесь тебе неудобно. Может быть, ты поедешь с частью людей и будешь ждать за городом? Там лошади. Хочешь глоток вина?

Она почувствовала что-то вроде благодарности.

— С удовольствием, господин, — ответила она. — Это лучше, чем сидеть здесь… и на все это смотреть.

Колумелла кивнул.

— Понимаю. Он произвел на тебя впечатление, этот Йегошуа?

— Да, произвел.

— Говорят, он праведник. — Советник потеребил мочку уха. — Не волнуйся, с ним ничего не случится. Пилат вообще не знает, что с ним делать и почему Кайафа его сюда посылает. Я думаю, что царь хочет его отпустить.

Клеопатра вышла с двенадцатью эллинами. Один из мужчин нес кожаную сумку с ее припасами. На улице, за воротами, на расстоянии трех шагов друг от друга стояли Пилат и первосвященник Кайафа. Клеопатра с любопытством разглядывала его, и то, что она увидела, не особенно впечатлило ее: старый мужчина, с седой бородой и пейсами, в длинной черной накидке, с острым, умным и одновременно злым взглядом. А может быть, не злым. Но каким, она не смогла понять.

— Значит, ты выдвигаешь официальное обвинение против этого праведника? — Услышала она голос Пилата.

— Да, выдвигаю. И никакой он не праведник. Он хочет свергнуть порядок, установленный господом. И римлянами. — Первосвященник говорил грубо и озлобленно. От жары, от раздраженности, от неприязни.

— Порядок, установленный богом? Это меня не касается. — Пилат отвечал ему с легкой иронией. — И кроме того, я думаю, ты имеешь в виду порядок вещей, который дает власть тебе и твоим людям, не правда ли? Насчет порядка римлян… Хорошо, я его допрошу. Ведь это моя обязанность, если ты действительно выдвигаешь обвинение.

— Да, я настаиваю.

— У меня сейчас есть более важные дела. И я скажу тебе, что твои требования, вынуждающие меня это сделать, никоим образом не укрепят нашу дружбу.

— То, что ты называешь «нашей дружбой», не является моей главной задачей, — язвительно произнес Кайафа.

По дороге к городским воротам им пришлось протискиваться сквозь плотную толпу людей. Клеопатра была рада этому, потому что в этих условиях почти невозможно было разговаривать и она могла сосредоточиться на своих мыслях.

Кайафа. Какой острый, хитрый взгляд; взгляд человека, осознающего свою власть… Но может быть, все-таки злой? Нет, скорее он выглядел как человек, одержимый демонами.

Она беззвучно рассмеялась. «Того, кто одержим демонами, называют больным, — подумала она. — И пытаются демонов изгнать. Кайафа одержим своим богом. Не исполнен верой в бога, не ведом этой верой, а именно одержим. Можно ли его назвать действительно верующим, его и ему подобных? Или его следует называть одержимым и постараться изгнать этого особенно опасного демона?»

Прошло более трех часов, прежде чем Колумелла с остальными двенадцатью воинами появился возле гостиницы. Он выглядел уставшим и немного подавленным. Даже не присев, он выпил глоток разбавленного вина, съел кусок хлеба и приказал:

— Поехали, ребята, вперед, вперед! Нам нельзя терять времени!

Когда они тронулись в путь, он отдал еще несколько указаний. Клеопатра подождала, пока он разобрался со своими младшими офицерами, а потом подогнала свою лошадь поближе к нему.

— Что так долго держало тебя, господин?

Советник посмотрел на нее искоса и с мрачным выражением на лице произнес:

— Йегошуа. Кто же еще?

— А что произошло?

Колумелла ответил не сразу. Его челюсти двигались так, будто он разжевывал коренными зубами твердое как камень зерно. Наконец, он сказал, не глядя на Клеопатру:

— Сейчас его как раз распинают на кресте. — Потом он протянул руку и схватил ее за плечо. — Не упади с лошади!

У женщины перехватило дыхание. Она была потрясена до глубины души и почувствовала, что ее глаза наполняются слезами.

— Распинают на кресте? Но… вы же говорили, что он праведник!

— Он и есть праведник, но он… глуп. Нет, он не глуп, но он исполняет какую-то миссию. Я не знаю. У меня создалось впечатление, что он хочет умереть.

— Но почему?! — Ее голос сорвался накрик.

Колумелла приложил палец ко рту.

— Не так громко. Кайафа выдвинул обвинение, и Пилат вынужден был начать судебный процесс. Ускоренный процесс, согласно нашему праву. Если бы царь отпустил Йегошуа… Но даже тогда. Ирод Антипа не имеет никакой власти в Иерусалиме.

— Но если Йегошуа праведник и все, что Кайафа против него выдвигает, сплошная бессмыслица…

— Я согласен с тобой. Но для Кайафы и остальных очень важно сохранить свое положение, власть, влияние. А Йегошуа угрожает им, потому что он по-другому излагает их веру. Он хотел, чтобы люди могли жить со своим богом без толкователей святого писания и без первосвященника. В любви, а не в страхе. Мечтатель.

Он замолчал. А Клеопатра, ощущая свою беспомощность, повторила вновь:

— Но если он праведник…

— Ирод отослал его назад, к Пилату, — спокойно пояснил Колумелла. — С замечанием: «Мне не в чем его упрекнуть». Пилат сказал то же самое. Он хотел быстро провести процесс, формально, а потом отпустить его. Но… Йегошуа не дал ему этого сделать.

Клеопатра закрыла глаза. Она вспомнила взгляд. Взгляд человека, который хочет умереть.

— Каким образом? — спросила она слабым голосом.

— Пилат задал ему вопрос, скорее в шутку: «Ты царь евреев?» На это Йегошуа ответил: «Это сказал ты». Пилат спрашивает дальше, как предусмотрено законом: «Имя, происхождение…» и так далее.

— И что дальше?

Колумелла пожал плечами.

— А дальше ничего. Йегошуа больше ничего не сказал. Ни одного слова.

— Совсем ничего? — Клеопатра не узнала своего голоса. Как и все образованные жители империи, она знала, что означало это молчание. Она посмотрела в сторону, как будто в кустарнике у края дороги можно было найти утешение. «Утешительные розы, — подумала она. — И неутешительные шипы».

— Прокуратор представляет императора, — сказал Колумелла. — Кто не отвечает императору, тот совершает страшное преступление, а именно… — Он подыскивал подходящее греческое слово и, очевидно не найдя его, использовал латинское понятие: — Contumacia. Ты понимаешь?

— Строптивость, — ответила она. — Непослушание. Неповиновение.

— Спасибо за подсказку. Неповиновение Августу, которого представляет прокуратор, карается бичеванием и последующим распятием на кресте. Если бы он хоть что-нибудь сказал!

— И что теперь? — произнесла она почти беззвучно.

— Теперь он несет перекладину к месту казни, туда, где стоят столбы для крестов. Скоро все будет кончено. — Он бросил взгляд на небо, на солнце. — Скоро произойдет еще кое-что.

— Что же?

— Наш математик, Астианас, рассчитал, что сегодня около полудня или чуть позже произойдет солнечное затмение. Смотри, видишь? — Он подмигнул и посмотрел на небо, где как раз диск луны начал надвигаться на солнце.

Клеопатра подумала, что полумрак, на короткое время спустившийся на землю, хорошо подходит к ее мрачному настроению. Вдруг ее лошадь споткнулась. И не только ее.

— Что это было? — обеспокоенно спросил Колумелла. — Подземный толчок? А… Вот уже и светлеет.

— Господин, почему люди делают это? Почему некоторые люди хотят умереть?

Из уст Колумеллы вырвался неприятный смех.

— Существует много причин. Некоторые надеются достичь таким образом чего-нибудь, чего они никогда не достигли бы при жизни. Может быть, другие будут ими восхищаться или завидовать им. Некоторые умирают, отстаивая закон или принцип, который для них более свят, чем их собственная жизнь. Есть люди, которые умирают, чтобы быстрее попасть в потустороннюю жизнь. Это глупо, потому что никто не знает, что нас там ожидает. И не забывай: через пару дней несколько тысяч человек будут готовы умереть в бою, потому что двое других прикажут им это сделать.

— А что это за люди, которые прикажут?

— Бельхадад, — сказал Колумелла. — И я. Или император. Но в этом случае это одно и то же. — Он вздохнул. — Давай поговорим о чем-нибудь другом, слышишь? Очень грустно, когда хороший человек просто так хочет умереть. И печально, когда умирает праведник. Но все мы рано или поздно должны умереть, и эта смерть Йегошуа не имеет особого значения. Ни для нас, ни для государства. — Он хмыкнул. — Разве что для веры или суеверия здешних людей. Об этом уж позаботится Кайафа. Давай поговорим о более важных вещах. Например, об Ао Хидисе.

Четыре дня спустя, после долгой изнурительной езды, они незадолго до захода солнца добрались до места.

— Здесь нас вроде бы должны ждать остальные, — неуверенно произнес Колумелла. Он подозвал к себе одного из младших офицеров. — Мне кажется, я тебе уже вчера говорил, что мы слишком далеко заехали на восток. Скажи, мы попали в нужное место? Хотя бы приблизительно?

— Я… — начал тот и замолчал.

Потом он поднял руку и показал вперед.

Несколько сотен всадников спускались в долину с обрывистых склонов близлежащего холма.

Эллины защищались храбро, но у них не было шансов выиграть бой. В живых остались только трое воинов, Колумелла и Клеопатра. Их окружили всадники, направив на них острия копий. Лица врагов были закрыты покрывалами.

— Готовься к смерти, — сдавленно сказал Колумелла. — Может быть, ты сейчас получишь более вразумительные ответы на свои вопросы.

— Колумелла, советник прокуратора Иудеи и Самарии? — спросил один из окруживших их воинов. — И княгиня Клеопатра, не так ли? — Он поднял покрывало с лица, закинул его за голову, и Клеопатра увидела, что это тот самый араб, который захватил в плен Деметрия, Глауку и Рави.

— Вы поедете с нами, — сказал он. — Остальных убейте.

XXIII ПОПЫТКА БЕГСТВА

Меня мучает страх, что я согрешил перед богами и тем самым обрел славу среди людей.

Ибикос

У Деметрия было ощущение нереальности происходящего. Сады и поля посреди пустыни. Длинная долина-оазис, превращенная в город. Люди, с равнодушием ожидающие нападения римлян. Князь, который не показывается. Пленница, снискавшая расположение предводителя личной охраны князя. Римлянин, либо предавший собственных людей, либо придумавший запутанную двойную игру. Пленники, которым угрожали пытками, чтобы выведать у них что-нибудь, и до которых теперь, кажется, никому нет дела… И старый индиец, оказавшийся вместе с греком в арабском оазисе и желающий как можно больше узнать о Риме.

— Зачем тебе это? Зачем здесь и сейчас?

Рави посмотрел на песчинки на своей ладони.

— Затем, — упрямо настаивал он.

— Это связано с твоей рукой? С песком?

— Мы песчинки. Ты и я. Маленькая рука подняла нас, рука Бельхадада и его людей. Скоро они, являющиеся, собственно, тоже лишь песчинками, окажутся в другой руке, руке Рима. А Рим, более крупная песчинка, находится в руках богов. О них я знаю немного. В юности я поклонялся индийским богам, а позже не поклонялся вообще никаким. Арабские боги меня особенно не привлекали, а о римских я почти ничего не слышал. Я песчинка. А та, которая разделила со мной жизнь, превратилась в пепел. И исчезла. Руку, в которой я нахожусь, я знаю. Немного. Теперь я хотел бы узнать побольше о более крупной руке, которая нас скоро схватит и, возможно, сотрет в пыль.

Деметрий некоторое время молчал.

— Нелегкие мысли, — тихо произнес он. — Я не знаю, прав ли ты насчет руки Рима. Я и сейчас не могу представить себе, как они собираются захватить Ао Хидис. И смогут ли они это сделать. Я думаю, они будут разбиты. Поэтому… нет особого смысла рассуждать о руке Рима. Как говорят финикийцы, «Не чеши там, где пока не чешется».

— А у меня чешется. — Рави улыбнулся. — Расскажи мне о Риме.

— О чем ты хочешь узнать? О городе, об обычаях, о зданиях, о людях? Или об истории?

— Обо всем. Я встречал нескольких римлян, воинов и торговцев. Без сомнения, они хорошие воины и преуспевающие торговцы. Но в общем… они показались мне заносчивыми. Заносчивыми, не имеющими ни малейшего представления о нравах и обычаях других народов и не стремящимися приобрести какие-то знания. Если это не касается повседневной жизни и торговли.

— Ты говоришь о властителях мира, — заметил Деметрий. — Первоначально они жили в деревне, на болотистом берегу реки. Чтобы вылезти из болота, они поднялись на семь холмов. Потом они были подданными чужих царей, живших по соседству. А когда им удалось сбросить господство иноземцев, они несколько столетий довольствовались тем, что сами нападали на всех соседей и захватывали их земли, пока наконец в Италии нечего больше было захватывать. После этого римляне стали отправляться в походы за моря и горы и принимать в свою семью других соседей. Насильно. Или истреблять их. Сейчас, кажется, они достигли своих пределов. По крайней мере тех, которые их устраивают. Болота, пустыни, леса, моря и горы стали теперь границами. То, что они еще не завоевали, либо находится слишком далеко, либо не представляет экономического интереса. Либо, как в случае с парфянами, трудно завоевать. Этого тебе достаточно или ты хочешь узнать больше?

— Так возникают империи. — Рави несколько раз кивнул головой. — И в Индии то же самое. Но империи сохраняются только тогда, когда завоеватели что-то дают завоеванным. Что дают римляне?

— Когда они покоряют кого-то, они обеспечивают защиту от покорения другими. После того как они убьют тысячи тысяч, они дают выжившим защиту от других убийц. Они строят дороги, чтобы их воины могли быстрее передвигаться с места на место. Этими дорогами пользуются и торговцы, перевозя свои товары. Врачи, знания, продовольствие — все это дает Рим. — Он вздохнул. — Мои предки, эллины, создали прекрасные произведения искусства, но они никогда не были едины и предпочитали воевать друг с другом даже тогда, когда единство могло бы принести им свободу от Рима.

— Что сделали римляне с греческими произведениями искусства?

— Некоторые они взяли с собой, а другие скопировали. Они забрали с собой в Рим даже богов тех народов, которые они завоевали, и построили им храмы на своей земле. Боги, произведения искусства, люди, золото — все привлекало их внимание.

Рави помолчал некоторое время, а потом сказал:

— Ты любишь их, не правда ли? И не любишь.

— Насколько это возможно в одно и то же время. Я люблю отдельных римлян, но не властителей мира. Я путешествую по их дорогам и благодарен им за то, что я могу проехать много миль и меня не будут вынуждать платить пошлину тысячам мелких князьков. Мне не придется нарушать тысячи неизвестных тайных законов. Я не против, если бы существовало множество различных государств. Беда в том, что они все равно воевали бы друг с другом, как это было всегда. Поэтому, возможно, лучше, что есть только одна мощная империя. Но это, друг мой, запутанный вопрос. Возможно, люди…

Внезапно перед ними появился Барадхия.

— Глубокомысленные разговоры, как я слышу, — сказал он. — Мне жаль прерывать вашу беседу, но вас желает видеть князь.

— А ты не знаешь, чего он… желает? — спросил Деметрий. Он встал и помог подняться Рави.

Барадхия прищурил один глаз.

— Волнуетесь? Я не думаю, что он устроит вам серьезный допрос. Для этого он пригласил бы вас не в храм, а в особую камеру.

— Ты говоришь так, будто ты не особенно любишь эту камеру.

Барадхия рассмеялся.

— Любить? Я люблю женщин. В камерах я провожу одну-другую ночь. Камеры, не приспособленные для того, чтобы в них спать, меня отталкивают, а не привлекают. Пойдемте.

Они последовали за ним к крепости настолько быстро, насколько им позволяли звенящие, волочащиеся по земле цепи. Но в крепость они не вошли. Им пришлось идти дальше на восток, вокруг наружных стен крепости, к сооружению, которое, казалось, выросло из отвесной южной скальной стены долины. Изящные, покрытые спиральными бороздами колонны из красноватого камня поддерживали плоскую крышу. На ней не было никаких украшений. Они оказались в зале со статуями. Это были не изображения богов, а статуи воинов, у которых почему-то отсутствовали лица: большие фигуры в накидках, доспехах и шлемах. Некоторые держали копья или опирались на длинные прямые мечи, но у всех были пустые плоскости вместо лиц. Не было видно никакого намека на рот или нос.

— Что это с ними? — спросил Рави.

— Они охраняют вход. — Барадхия пошел к отверстию в скале.

Если это был старый вход в пещеру, то сейчас он был искусно отшлифован и расширен. За ним находился широкий зал, в котором горело несколько факелов.

— Как они могут охранять вход, если ничего не видят? — с насмешкой спросил Деметрий.

— Они чувствуют, — вполне серьезно ответил Барадхия. — Богам и демонам не нужны глаза, чтобы видеть, не нужны уши, чтобы слышать, не нужны уста, чтобы говорить.

Он вошел в пещеру. Звеня цепями, Рави и Деметрий последовали за ним. Когда глаза Деметрия привыкли к полумраку, он присвистнул от удивления.

Необычный пещерный зал был заполнен богами. Без видимого порядка, которого, очевидно, не было и на небесах, здесь стояли самые разные статуи. Деметрий увидел египетские статуи Тота, Анубиса, Осириса, Хатора, Хоруса. Между ними он заметил Афродиту из мрамора, Зевса из золота, Аполлона из молочно-белого камня, серебряную Афину с серебряными совами, обожествленного Александра с черепом барана на голове, железного Ваала, несколько странных, почти забытых в империи иберийских богов ветра, арабских богов дождя, алтари разного рода и формы. Тут же находились и боги с бесчисленными руками, несколькими головами и слоновьей кожей — индийские боги, к которым Рави припал, как жаждущий к источнику.

— Каждому свое, — произнес кто-то позади них. — Руфус вообще собирался заползти под Анубиса. Я не знаю, почему римский воин так любит этого египетского собачьего бога.

Бельхадад прислонился к высеченной из мрамора статуе Геракла с булавой и в львиной шкуре. Князь заложил большие пальцы рук за пояс и посмотрел на Рави сверху вниз. Рядом с ним стояли две наполовину готовые скульптуры. Деметрий, который сначала предположил, что все эти произведения искусства являются трофеями, теперь задумался, а не работают ли в Ао Хидисе талантливые гончары и каменотесы.

— Иди сюда. И ты тоже, когда закончишь свои молитвы, — сказал Бельхадад. — Я хочу вам кое-что показать.

Деметрий, которому мешали цепи, неловко подошел к князю. Тот смотрел на него с многозначительной улыбкой.

— Смотри. Что ты видишь? — Он постучал по незаконченной статуе слева.

Деметрий пытался в слабом свете факелов рассмотреть ее получше. И вдруг почувствовал, что бледнеет.

Статуя, на которую указал князь, отнюдь не была незаконченной. Она представляла собой деревянную фигуру высотой в человеческий рост и состояла из двух половин, соединенных между собой штифтами. Не имело значения, какого бога она изображала. Главное, что на обеих ее половинах, обращенных другу к другу, были укреплены лезвия и гвозди.

— Представь себе, — сказал Бельхадад тоном гурмана, описывающего любимое блюдо, — ты лежишь между половинами. Можешь и стоять. Но начнем с лежачего положения, не правда ли? Ты лежишь на одной половине, а другая надвигается на тебя. Лезвия касаются твоего тела. Ты заметил, что особенно тонкие гвозди направлены на глаза? А вот еще. Обе половины охвачены ремнями, а на верхней стороне ремни закреплены колышками. Их можно поворачивать. Можно медленнее, можно быстрее. Один человек — точно не помню, кажется, это был сириец, который мне за хорошие деньги решил продать несколько плохих лошадей, — испытал это на себе всего три дня назад.

Деметрий ничего не ответил. Он смотрел прямо в глаза князя. «Глаза хищной птицы, — думал он, — вырезанные окровавленным ножом из обсидиана».

— Для чего ты рассказываешь нам это, господин? — Рави оторвался от созерцания индийских богов и подошел к ним. — Для того чтобы доставить нам удовольствие, а себе огорчение? Или чтобы мы правдиво поведали тебе о мощи империи?

Бельхадад поморщился и подозвал Барадхию.

— Тонкие ножи и щипцы, сын мой, — сказал он.

Лицо Барадхии осталось невозмутимым. Он пошел налево, к большому сундуку, открыл его, вынул что-то и принес Бельхададу.

Князь вытащил большие пальцы из-за пояса и взял предметы. Он поднес их к свету ближайшего факела.

— Вот этим, — пояснил он, показывая гибкий нож с зазубринами, изготовленный, по-видимому, из серебра, — делается небольшой извилистый надрез на коже. Только на коже, плоть не затрагивается. А этими щипцами, — продолжал Бельхадад, подняв другую руку, — удобно хватать кожу и отрывать ее узкими полосками. Чем аккуратнее и уже полоска, тем дольше длится удовольствие.

— Еще раз, князь, — повторил Рави. Его голос немного дрожал. — Тебе рассказать о всемогуществе империи?

Бельхадад передал Барадхии инструменты пыток.

— У нас есть еще и другие приспособления. Некоторые из них мы испробуем завтра вечером. На ком? Я еще не решил, но ждать осталось недолго. После этого вы мне быстро расскажете все, что вам известно. Я узнаю о ваших тайных желаниях, самых низменных страстях, про намерения Рима — про все. А теперь уходите отсюда.

Они молча повернулись и вышли под навес, где стояли безликие статуи.

— Ты знаешь, что он собирается делать завтра? — спросил Деметрий хриплым голосом.

Барадхия покачал головой. Деметрий увидел мелкие капли пота на лбу молодого воина.

— Я не знаю. Может быть, он займется вами. Может быть, другими. У нас еще много пленников. Есть осужденные преступники, люди из Ао Хидиса, которые должны быть казнены тем или иным способом.

Рави мелкими шагами подошел к одной из колонн и оттолкнулся от нее.

— Все, что я понял, — негромко произнес он, — скажу тебе прямо сейчас. Твои речи о других пленниках и преступниках звучат как… плохое утешение, как дружеская ложь.

У Деметрия еще больше усилилось ощущение нереальности происходящего после спектакля, который устроил для них Бельхадад в пещере, называемой «храмом». Деметрий все время спрашивал себя, какой смысл скрывался за всем этим. В храме-пещере с алтарями, которыми не пользовались (он достаточно близко подошел к ним, чтобы увидеть слой пыли), среди статуй всевозможных богов, которые, вероятно, десятилетиями свозились сюда после разграбления чужих святилищ, князь решил навести на них ужас? Леденящие душу подробности об изуверствах. Была ли это действительно угроза? Кого собираются пытать? Почему сейчас? Почему в храме, если эта пещера действительно храм?

Эти вопросы вновь и вновь возвращали его к прежним размышлениям. Почему взяли в плен его, Рави и Глауку? Что за игру вел Руфус, который якобы хотел залезть под статую Анубиса? Кстати, зачем? Ни намеки Бельхадада, ни странная экскурсия в храм не помогали Деметрию раскрыть суть происходящего.

Он опять провел почти бессонную ночь. Глауки не было. Она, видимо, убежала к Хикару, легла к нему в постель. Прислушиваясь к звукам ночи, к крикам животных и шуму ветра, к тяжелому дыханию Рави и его тихим вскрикиваниям, навеянным кошмарными снами, он пытался хотя бы понять Глауку. Деметрий решил, что если одним вопросом станет меньше, то будет больше времени подумать об остальных.

Но сколько он ни думал, так и не смог до конца ее понять. Он догадывался, что в результате длинной цепи жизненных неудач и несчастий в душе молодой женщины что-то надломилось. Бегство в Беренику, оттуда через море в Аден, поход с караваном, который был неожиданно прерван заточением в арабском подземелье, продолжение тяжелого путешествия и, наконец, нападение и взятие в плен. Страх смерти, страх перед неизвестностью — все это настолько отличалось от привычной жизни… Он подумал, что, возможно, она, неожиданно попав в бурный поток непредвиденных событий, ухватилась за первый попавшийся куст вблизи берега, который давал надежду на спасение. Если бы ей удалось таким способом выбраться на берег, то она бы, наверное, постаралась избавиться от этого куста и вернуться домой. Или остаться с кустом. В какой-то момент ему приснился Хикар с ветками и листьями. На одной из нижних веток, которая выступала из воды, висела цепь Глауки.

Потом он снова проснулся и мучился мыслями о Рави. Почему старый индиец именно сейчас начал задавать себе и ему вопросы об империи? Хотел ли он знать, насколько реальны перспективы нападения римлян на Ао Хидис? И насколько велика вероятность успеха? Все это не имеет значения. Если операция захвата города и состоится, то она, скорее всего, потерпит крах. У Рима во всей Сирии и Палестине не было такого количества людей, чтобы взять защищаемый десятью тысячами воинов город-оазис. А если бы даже они и смогли… Пленники вряд ли дожили бы до конца битвы.

Под утро он погрузился в неспокойный сон. Скорее обрывки сна, которые окутывали его, будто одеяло с прорехами. Как сквозь дырявое одеяло пробирается прохлада, так в его сон проникала реальность. Если, конечно, все, что окружало его в плену, было действительно реальностью, а не жуткой комедией с кривыми зеркалами и превращениями. Комедией, разыгрываемой неизвестными богами, которые во что бы то ни стало хотели ввести его в заблуждение. В этих обрывках неспокойного сна ему чудились крики и ругань, шаги, звон оружия или цепей. Но он был настолько истощен, что не мог до конца проснуться, чтобы понять, было ли все это во сне или наяву.

Когда Деметрия наконец разбудил отдаленный шум, мир вокруг изменился. Мужчины в шлемах, с копьями и щитами, лучники, среди которых были и женщины, подростки, помогающие нести связки копий, — все быстро шли на запад, туда, где долину защищала большая стена. Деметрий услышал голоса высоко над своей головой. Посмотрев вверх, он увидел, что по краю южной скальной стены ходят часовые в шлемах, со щитами и копьями, хотя накануне они не были вооружены.

Между хижинами никого не было видно. Только у входов в пещеры стояли часовые, но не те, что раньше. Теперь входы охраняли два подростка, лица которых были суровы, как лица взрослых мужчин, исполненных сознания своей ответственности.

Деметрий улыбнулся, но потом вспомнил, в каком он положении. Скованный цепью, он поднялся и вышел на площадку перед хижинами. Теперь ему было видно движение во всей долине. В загонах седлали лошадей. На северной стороне, на другом берегу каналов и прудов, появились отряды бойцов, идущих на запад, на скальной стене заняли посты часовые. Он наблюдал за мужчинами в шляпах и женщинами в платках, которые продолжали трудиться на полях, в садах, у оросительных каналов.

Слева вынырнул Рави. Видимо, он ходил в туалет, находящийся за хижинами.

— Началось, — сказал он. — Наконец-то началось. — Индиец хлопнул в ладоши, а потом расплакался.

— Что началось? Ты что-нибудь слышал?

Рави вытер слезы со щек.

— Барадхия собрал своих людей, — ответил он. — Все говорят, что римляне на подходе. Возможно, уже перед воротами.

Деметрий сначала ощутил страх, холод, а потом вдруг странное безразличие. Ожиданию пришел конец. Теперь будет только ужас.

— Пойдем посмотрим, удастся ли нам позавтракать, — предложил он товарищу.

— Позавтракать? — удивился Рави. — Неужели у тебя есть аппетит? В таком положении?

— А что, будет лучше и умнее умереть с бурчащим желудком?

Так как строительная древесина и дрова были дорогими, в Ао Хидисе организовали общинные кухни. Кухней охраны заведовал кузнец-оружейник, огонь которого служил двум целям. Когда Деметрий, гремя цепью, зашел в кузницу, тот стоял у огня и что-то мешал в котле.

— А где все остальные? — спросил Деметрий.

— Некоторые у князя, в крепости. Другие пошли к стене, — ответил кузнец, не оборачиваясь.

Деметрий потянул носом воздух. Пахло слегка подгоревшей пшеничной кашей, в которую был добавлен мед и, возможно, немного корицы.

— Тебе не запретили кормить нас?

Кузнец повернул голову и ухмыльнулся.

— Об этом пока никто ничего не говорил. Берите ваши миски. — Он снова посмотрел на варево, помешал его и отодвинул котел на камни, ограждавшие огонь.

— А тебе не надо идти воевать?

— Я не могу воевать. У меня одна нога не сгибается. — Мужчина похлопал правой рукой по бедру. — Падение с лошади. Много лет назад.

Разговаривая, Деметрий медленно подошел к огню. Со стола, представлявшего собой неровную плиту, лежавшую на больших камнях, Деметрий взял меч, к которому кузнец приделывал новую рукоятку. Эфеса, правда, не было, но это не помешало Деметрию. Обоюдоострое лезвие было хорошо заточено.

— А теперь, — сказал он, — большие щипцы. — Левой рукой он схватил кузнеца за плечо, рывком повернул его и приставил острие меча к его горлу.

— Если я закричу, — пробурчал араб, — прибегут остальные и убьют вас.

— Если ты закричишь, то будешь мертв.

Дрожащими руками Рави схватил щипцы, уронил их, снова поднял и опустился на колени перед Деметрием. Кузнец закрыл глаза, прислушиваясь к царапанью инструмента по металлу. Рави пришлось сделать несколько попыток, прежде чем он смог перекусить первое кольцо.

— Вы же меня все равно убьете. — В голосе кузнеца звучал вопрос. — Почему же мне не закричать?

— Молчи. Тогда мы оставим тебя в живых.

— Испортили такой хороший металл. — Кузнец открыл глаза и скривился, будто от боли, глядя, как Рави орудует щипцами.

— Почему вы хотите оставить мне жизнь? — удивленно спросил мужчина.

— Я торговец, а не убийца, — сказал Деметрий. — Мне нужно освободиться от оков, чтобы бежать отсюда. Если я встречу Бельхадада, я его убью. А ты мне ничего не сделал, поэтому… — Он замолчал.

— Удивительно. — Кузнец закатил глаза. — Если бы по этой причине не убивали, то на земле было бы гораздо больше людей.

— Помолчи. — Деметрий слегка придвинул меч. Тонкая струйка крови потекла по шее мужчины.

На второе кольцо Рави понадобилось вдвое меньше времени, чем на первое. Освободив Деметрия, он сел на землю и принялся за свою цепь.

Снаружи было тихо. «Нереально, — снова подумал Деметрий, — как и все остальное. Мои вопросы, отсутствие ответов, долина — все нереально. Неправильно. Что мы сейчас делаем?»

Неожиданно Деметрий рассмеялся.

— Я знаю, — твердо заявил он.

— Что ты знаешь? — Рави наконец разорвал и разогнул свои кольца. — О чем ты говоришь?

— Я думал вслух. — Деметрий осмотрел помещение. — Вон там лежат кожаные шнуры. Сейчас мы его свяжем и заткнем рот кляпом.

Руки Рави успокоились. Не торопясь, без дрожи он связал руки кузнеца за спиной, засунул ему в рот почти чистую тряпку и завязал платком глаза.

— Ложись. — Деметрий подтолкнул кузнеца и взял шнуры.

Он связал мужчине ноги и привязал его к одному из больших камней, поддерживавших стол. Потом они вспомнили, что собирались поесть, и хотели наполнить миски из котла, но оказалось, что кузнец мешал в нем клей. А холодная каша была только в одной миске на маленьком столике.

— Быстро, — сказал Деметрий с полным ртом. — Тут еще немного хлеба. Забирай. Пойдем.

— Куда?

— Наружу.

Заметив на столе нож, он отдал его Рави. Потом они вышли из хижины.

— Идем медленно, — прошептал Деметрий, когда Рави рванулся было вперед. — Мы находимся здесь и спешить нам некуда.

— А куда ты хочешь идти?

— Здесь все нереально, — пробурчал Деметрий. — Так что сбежим в нереальность.

— Что? Куда?

— В храм, друг мой.

Юные часовые были настолько заняты своей важной задачей, что не обратили внимания на двоих мужчин, шедших в другую сторону.

Перед крепостью стояли настоящие часовые, взрослые мужчины, но и они были слишком заняты. В этот момент из крепости послышались крики, громкие команды, шум повозок и лошадей.

— Просто не верится, — пробормотал Рави, когда они наполовину обогнули крепость. — Боги с нами.

— Мы скоро будем с богами, — хмыкнул Деметрий. — А если нам повезет…

Им повезло. В храме никого не было. Безликие статуи показались Деметрию старыми друзьями. В пещере горел только один факел. Он торчал в вылепленном из обожженной глины кулаке, укрепленном на стене.

— Возьми факел, — сказал Деметрий. — Посмотри, нет ли здесь кого-нибудь еще.

Рави кивнул и исчез с факелом в глубине пещеры. А Деметрий принялся обследовать статуи. Закрыть храм было невозможно. Не было двери, не было крупной мебели. Некоторые из статуй можно было сдвинуть с места. Другие были слишком тяжелы. Их могли бы сдвинуть несколько человек с инструментами.

Рави вернулся.

— Там в глубине есть какие-то ходы, но, по-моему, их никто не охраняет.

— Хорошо. Пойдем. Берись.

— Что ты собрался… А, понятно.

Александра с черепом барана на голове они передвинули довольно легко и без особого шума оттащили его ко входу. Следующим был один из иберийских богов воздуха. Деметрию стало смешно, когда он подумал, что такого сочетания еще не бывало — македонец с иберийцем.

— Этого не хватит, — пропыхтел Рави, когда они установили на входе вторую статую. — Нужно что-то еще.

Третьим немым часовым послужила римская Минерва. Наконец они передвинули собакоголового Анубиса, опрокинули его, разбили и использовали куски, чтобы заклинить ими просветы между статуями. Деметрий поднял круглый цоколь и с размаху бросил его на пол.

— На тысячу кусочков, — сказал он. — Руфус больше не сможет под него залезть. — Осколками цоколя они заделали последние дыры.

Постепенно факел догорел. Время от времени откуда-то издалека доносились голоса. Похоже, никто не собирался входить в храм. Деметрий задремал, потом встряхнулся, отгоняя сон, и снова заснул. Рави ходил туда-сюда, бормоча молитвы перед статуями индийских богов. Причем особенно усердно он молился слоноголовому богу.

— Бог счастливого начала, — пояснил он.

— Я знаю. — Деметрий зевнул. — Но мне бы сейчас больше пришелся по душе бог счастливого конца.

— Положимся на одну богиню, которой здесь нет. — Рави засмеялся. — На богиню Рому.

Они поели хлеба. Деметрий ругал себя за то, что не подумал про воду. Но как бы они донесли ее сюда?

По его расчетам, уже прошла большая половина дня. Но по слабому свету, который все еще пробивался через щели, трудно было определить точно. Под навесом, находившимся над входом, было темнее, чем под открытым небом.

Вдруг они услышали шаги и голоса. В темноте Деметрий почувствовал, как Рави вздрогнул и прошептал:

— Это… из глубины пещеры.

Потом в храме появился свет. Свет многочисленных факелов. Дюжина воинов во главе с Дидхамой вышли из глубины храма. Рави и Деметрий были окружены, прежде чем успели вынуть бесполезное теперь оружие.

— Откройте вход, — приказал Дидхама.

Его люди стали разламывать стену из богов мечами и древками копий. Дидхама и остальные молча стояли рядом с пленниками. Связывать их вроде не собирались.

Деметрий подумал, что даже в полностью безвыходной ситуации лучше быть несвязанным и все видеть собственными глазами. Из глубины храма снова послышались голоса. Дидхама окинул Деметрия неприязненным взглядом и, как показалось, беспричинно ухмыльнулся.

— Я приготовил для вас сюрприз, — сказал араб. — Порадуйтесь ему, прежде чем вас поведут на стену к князю. — Он указал большим пальцем себе за спину.

Деметрий повернулся и увидел группу людей, вышедших из загадочных ходов в глубине пещеры. У него вырвался возглас удивления и страха.

Сопровождаемый арабскими воинами, из темноты появился какой-то римлянин. А рядом с ним шла Клеопатра.

XXIV КРОВАВЫЙ ОАЗИС

Пока я жив, все, живущие в пустыне, должны пасть, сраженные мечом, а тех, кто останется лежать на поле, я отдам на съедение зверям.

Иезекииль

Три очень старых индийских слона с больными ногами. Два из них почти слепые. Дюжина паршивых верблюдов со сморщенными горбами. Запряженные быками повозки с глиняными сосудами. Около ста более-менее подходящих лошадей. Тысяча человек с продовольственными запасами, оружием и одеялами. И переполненные туалеты…

Афер не знал, как обстоят дела в находящейся на расстоянии нескольких миль другой долине, где остановились воины из Сирии. Их предводитель, седоволосый центурион Элиодор, старался успокоить его и ободрить.

— По сравнению с вами мы живем в райских полях, — сказал он. — Во всяком случае, не нужно постоянно затыкать нос. Нас ведь всего пятьсот.

Никиас засмеялся. Старик сидел на седле от верблюда и что-то царапал на папирусе. — Кто мечтает о великих делах, должен сначала пострадать.

— Главное, чтобы он смог потом совершить свои подвиги. — Афер сделал глоток воды и скривился. Пресная застоявшаяся жидкость, впитавшая в себя ароматы туалетов и верблюдов, вызывала отвращение. А может быть, это ему только казалось.

— Ты сомневаешься? — Никиас опустил папирус. — Прекрасный вечер, хороший воздух. Песка у нас больше, чем мы можем съесть. Так что же тебе мешает? Ты не доверяешь нашим воинам?

— Нет. Как раз они — единственное, что настраивает меня на оптимистический лад.

Тысяча человек из войска Ирода Антипы. Из Галилеи и Перайи, из таких мест, как Кана, Эндор, Магдала, Тивериада, Суккоф, Вифабара, Гилеад, с берегов Геннесара, Иордана и Мертвого моря. Шестьсот опытных, преданных своему царю евреев. Скромные люди, набожные, но не ортодоксы. Евреи, которых он знал и ценил, которые берегли свои обычаи, не унижая других. Которые почитали своего бога, не оскорбляя других богов. Плюс четыреста наемников: арабы, набатеи, эллинизированные арабы, несколько финикийцев, греков. Сицилийские эллины, критяне, каппадокийцы. Наемники с Кипра, с островов Родос и Самос. И несколько железных седых центурионов. Эти римляне, прослужив двадцать пять лет в легионах, предпочитали служить чужому князю, а не вести скучную жизнь обычных граждан.

— Нет, — повторил он. — Люди выполнят свое дело хорошо. Я только спрашиваю себя, на то ли дело они идут.

Элиодор сплюнул на песок перед своими ногами.

— Ты можешь объяснить подробнее?

— Эти воины, — Афер поднял руку, будто хотел охватить всю долину, — и твои люди, Элиодор, и когорта Пилата… Все они отважные бойцы и без колебаний сдвинули бы холм. Но нам предстоит устранить гору.

— Понятно. — Никиас встал со своего седла и остановился, скрестив руки, перед Афером. — Ты считаешь, что нас слишком мало, а их слишком много, не так ли? Что бы ты сделал, если бы ты был Бельхададом?

— Посмотрел бы, сколько осаждающих. Понял бы, что их до смешного мало. Посадил бы своих воинов на коней и совершил бы вылазку десятью тысячами против двух тысяч.

— Вот именно. — Никиас мрачно улыбнулся. — На это мы и рассчитываем. Все давно обсуждено.

— Да, план неплохой, придумано хитро, — пробормотал Элиодор. — Если это удастся, нас никто не похвалит, потому что никто об этой операции не должен слышать. Парфяне обидятся, сенат будет ворчать, защитники римской казны будут дрожать. А кроме того, некоторые прокураторы придут в ярость, не говоря уже о короле набатеев и тысячах арабских князей. А если не удастся? Тогда никто нас не осудит, потому что никто об этом ничего не узнает. А нам уже будет все равно, потому что мертвые не могут возмущаться тем, что их осудили. Так говорят.

— Мертвые могут возмущаться, сколько они хотят, но их возмущение не тронет живых. Положись на это. — Кривая улыбка исчезла с лица Никиаса, и он обратился к Аферу:

— У нас есть три человека, на которых мы должны положиться, а остальное мы уладим сами, не так ли?

Афер кивнул.

Элиодор потер средним пальцем нос, тихо застонав.

— Руфус, Хикар, Перперна. На доверии можно и пруд переплыть на ряске.

— Здесь нет прудов. Только в Ао Хидисе. — Афер все еще пытался превозмочь свое подавленное настроение. — На Руфуса, Хикара и Перперну мы, так или иначе, должны рассчитывать.

— Скорее наоборот, — возразил Элиодор.

Никиас захлопал в ладоши.

— Никаких разговоров о поражении! Боги могут вас услышать и принять ваши речи за ваше желание. Руфус — человек Сейана, человек, которому всемогущий предводитель преторианцев поручает особые задания. Он вне сомнения. По-видимому, он отправился в Ао Хидис, чтобы в момент нападения нанести наибольший вред Бельхададу. А Хикар? — Он посмотрел на Афера. — Его, как известно, ты завербовал сам.

— Я. Он продвинулся по службе до руководителя личной охраны князя и очень популярен. В какой-то момент, который он сам сочтет благоприятным, он убьет князя и возьмет все командование на себя. Мне доложили, что он может опереться на воинов из охраны и еще на многих других людей, готовых его поддержать. Даже на некоторых женщин, которые, кстати, умеют неплохо обращаться с ножом.

— Твоя надежда, если не брать во внимание личные качества этого Хикара, основывается, конечно же, на том, что жители Ао Хидиса, увидев приближение римского или другого войска, скажут: «Всю эту кашу заварил Бельхадад. Почему мы должны ее расхлебывать?» — Элиодор глянул на быстро заходящее солнце. — Такое вполне возможно. Но что, если наше нападение приведет к еще большему сплочению вокруг Бельхадада?

Афер пожал плечами.

— Будем надеяться на наши расчеты, а там посмотрим.

— Остается Перперна. — Никиас наморщил лоб. — Из всех он кажется мне самой подозрительной личностью. У старика не все в порядке с головой, а он утверждает, что знает тайные ходы.

— Утверждает, — ухмыльнулся Афер. — Есть другая возможность, господин. Перенести нападение на следующее десятилетие и вернуться домой. Вы можете отдать приказ.

Никиас внимательно посмотрел на него, довольно холодно, как показалось Аферу. Потом твердо сказал:

— Нет.

Только Афер лег спать, как его разбудил какой-то воин.

— Что случилось? — Он сел. Вокруг была темная ночь.

— Плохие новости, господин. Пойдем.

Афер с трудом встал и последовал за воином к небольшому костру.

Там сидели Никиас и Элиодор. Рядом с ними стояли двое мужчин в римских доспехах.

— Из греческой когорты из Иерусалима, — сказал Никиас.

Афер кивнул. Он так и подумал.

— Мы наткнулись на побоище в одной долине дальше на восток, — доложил старший из воинов. — Трупы. Двадцать четыре. Все наши люди, поехавшие с Колумеллой.

— Все мертвы? — У Афера было ощущение, будто в темноте кто-то притаился и подслушивает их разговор. Его охватило тревожное предчувствие.

— Все. Но двое отсутствуют.

— Кто?

— Колумелла и женщина.

Афер застонал.

— Какую женщину Колумелла потащил с собой?

— Ее зовут Клеопатра.

Не говоря ни слова, Афер опустился на холодный песок возле костра.

— Это что-то меняет? — спросил Элиодор. — В наших планах и в нашей решимости?

— Если они захватили Колумеллу, — подытожил Никиас, — то они знают о наших намерениях. Поэтому мы должны их изменить.

«Клеопатра… Ночной ветер. Ночной костер. Глаза в ночи. О боги. Что мне делать?» — думал Афер. Потом, с трудом овладев голосом, он сказал:

— Я думаю, мы можем исключить, что это сделали набатеи или кто-нибудь еще, кроме людей Бельхадада, не так ли?

Никиас кивнул.

— Ты довольно спокойно говоришь веселые вещи, — пробурчал Элиодор.

— Если они взяли Колумеллу, то попытаются выбить из него все, что ему известно о плане операции. Вероятно, это им удастся.

— Ты недооцениваешь стойкость римлян.

— Я высокого мнения о ней, Никиас. Но я хорошо наслышан об изобретательности Бельхадада, который обожает пытать врагов. Мы обязаны изменить план.

— Этого мы не можем сделать. А как же тогда Руфус и Хикар?

Афер перебил советника Ирода.

— Слушайте. Нам теперь надо быстрее продвигаться вперед и отвлечь людей в Ао Хидисе. Атаковать не послезавтра на восходе солнца, а завтра днем или вечером. Бельхадад не будет рассчитывать на это. Если Руфус и Хикар вообще делают то, чего мы от них ожидаем, то они поймут, что уже началось.

— Возможно… — Никиас сложил губы трубочкой. — Как ты это себе представляешь?

* * *

После резни в долине они некоторое время ехали ночью. Потом поспали до рассвета. Несмотря на изнеможение, Клеопатра так и не смогла заснуть. Наконец во второй половине дня всадники добрались до Ао Хидиса. Они заранее изменили маршрут, чтобы въезжать не через ворота города, а через черный ход, как приказал предводитель.

В конце пути, который вел через пустыню, а потом через незаметный снаружи, строго охраняемый вход под скалистой горной цепью, Клеопатра, конечно же, надеялась на встречу с Деметрием. Женщина растерялась, увидев его, подавленного и, как ей показалось, потерявшего всякую надежду. Она заметила, что Рави, который был рядом с Деметрием, за несколько дней плена превратился в глубокого старца.

По пути она не могла поговорить с Колумеллой, а теперь у нее не было возможности хотя бы парой слов перекинуться с Деметрием. Разбойники расчистили проход, который заложили пленники, и погнали их всех в долину.

Оставались взгляды. Они были настолько красноречивыми, что Клеопатра поняла — Деметрий совершил неудачную попытку побега, но уже снова строит какие-то планы. Наблюдая за ним, она увидела, как постепенно исчезает его подавленность и он вновь превращается в опытного, хитрого торговца. Он смотрел вокруг, подмигивал ей, ободряюще улыбался.

Совсем иначе вел себя Рави. Старый индиец едва мог передвигаться. Его подталкивали древками копий, он спотыкался, падал, с трудом поднимался на ноги.

А она? Она пыталась разобраться в своем состоянии. В пустыне она чувствовала только злость и отчаяние, горечь от гибели бессмысленно убитых воинов. Молодые люди, некоторые чуть постарше. С многими из них она по пути перешучивалась. Здесь, в крепости князя-разбойника Бельхадада, она испытывала другие чувства. Она предполагала, что с ней и остальными может произойти нечто ужасное. Но она видела и много нового, воспринимая краски, запахи, звуки. Она смотрела, как с полей, от каналов идут люди к своим хижинам или шатрам, а другие жители направляются на запад, туда, где высокая стена защищала долину. Туда, где уже, возможно, началась атака.

Они шли все быстрее, почти бежали. Мысли Клеопатры стали перескакивать с одного на другое. Она думала о том, как проведут лошадей, оставленных перед тайным входом в долину. А может, их оставят снаружи и покормят там? Представляла, как было бы приятно лежать с Деметрием в зеленом кустарнике у пруда. Или с Афером. Ее мысли занимал Рави, который пошатнулся и упал и его просто бросили лежать. Сумеет ли он подняться и догнать их?

Слева, на южном конце стены высотой в четыре человеческих роста, возвышалась огромная башня. К ней вели лестницы, и их погнали по этим лестницам наверх. На верхней площадке башни стояли воины и смотрели на запад. Клеопатра оглянулась назад, всматриваясь в долину, на которую опускались длинные вечерние тени. Везде были кучи факелов, которые позже собирались раздать и зажечь. Ау подножия стены уже горели три костра.

На западе, на расстоянии трехсот-четырехсот шагов, на возвышенности белели шатры. Она не была уверена, но ей показалось, что там не только песок, но и камни, которые могли бы служить в качестве укреплений. На песчаной равнине между стеной и возвышенностью она увидела длинные ряды воинов, пеших и конных. И повозки, запряженные огромными быками. Как их провели по пустыне, чем поили, кормили? Что было на повозках? Запасы продовольствия? Нет-нет, вряд ли провиант подвезли бы так близко. Его, без сомнения, оставили в лагере. А повозки уже почти подъехали к стене.

Раскачивающиеся темно-серые холмы в свете заходящего солнца. Может быть, это слоны? А позади них верблюды?

Потом она услышала позади себя хорошо знакомый голос. Это был Руфус.

— Как я рад видеть тебя здесь, самый дорогой цветок Канопоса, — сказал он.

Откуда он узнал?.. Но теперь это было не столь важно. А что теперь было важно, кроме людей снаружи, атакующих крепость, и защитников города внутри ее? Слоны? Для чего они?

В любом случае важным был крупный коренастый мужчина в светлой накидке, который расположился у бруствера и смотрел вниз. Он повернулся.

— Добро пожаловать и спасибо, что последовали моему приглашению.

Колумелла, стоявший наискосок позади нее, откашлялся и сделал шаг вперед.

— Приглашение было абсолютно невежливым, — заявил он. — Поэтому не будем много говорить. Для тебя есть две возможности, Бельхадад. Август Тиберий примет тебя как младшего брата и союзника, возвысит тебя, если ты сложишь оружие и откроешь ворота.

Бельхадад сделал знак нескольким своим воинам.

— Эй, вы! Готовьтесь, — крикнул он. — А вторая возможность?

— Твоя смерть и смерть всех твоих людей. — Колумелла указал в сторону пустыни. — Там твой конец. Позорный конец. Здесь не останется камня на камне.

— Ты не выражаешь почтения властелину пустыни, римлянин, — произнес кто-то за его спиной. — Начнем, господин?

Бельхадад пробурчал в ответ что-то непонятное, потом сказал:

— Подготовьте факелы, чтобы мы могли увидеть самое главное. И на стене тоже. Что они собрались делать со своими слонами? Да, Гарун, начинайте.

На башне и на стене зажгли первые факелы. Кроме Клеопатры, Колумеллы и Бельхадада на площадке размером примерно двадцать на двадцать шагов толпились, наверное, еще полторы дюжины воинов. Возле бруствера, обращенного в сторону долины, лежало оружие: копья, мечи, несколько луков и колчанов, а также связки факелов и глиняные горшки, в которых, вероятно, было что-то легко воспламеняющееся. Смола или нефть, которые можно было лить на головы нападавших.

Рядом с копьями лежал какой-то тяжелый предмет. Двое воинов подтащили его. Это был деревянный крест. Они остановились возле Колумеллы. Человек, которого Бельхадад назвал Гаруном, пожилой седобородый воин, отдал какой-то приказ двум другим воинам, но так тихо, что ничего нельзя было разобрать.

— Почтение, римлянин, — сказал Гарун. — Стань на колени перед властелином пустыни.

— Я становлюсь на колени только перед Августом и перед богами, — гордо ответил Колумелла.

Потом он вскрикнул, пораженный, не успев подавить крик боли, потому что один из воинов схватил его, а другой перерезал ему подколенные сухожилия. Колумелла осел. Клеопатра зажала рот рукой и увидела, как римлянин закусил от боли нижнюю губу.

— Он становится на колени, господин, — подобострастно доложил Гарун.

Бельхадад кивнул.

— Я доволен. Привяжите его к кресту и выставьте его вон там.

Клеопатра закрыла глаза. Когда она их открыла, то увидела, что Колумелла висит на кресте: руки и ноги привязаны к перекладинам. Основание креста зажато между каменными блоками.

— Теперь они могут тебя видеть, и ты их тоже, — сказал Бельхадад и добавил: — Они будут атаковать самое позднее завтра утром. Сколько их, как ты думаешь?

Гарун прикрыл глаза, защищая их от яркого пламени многочисленных факелов.

— Трудно сказать, господин. Тысяча или больше. Пока. Но из-за той возвышенности могут прийти еще больше.

Бельхадад кивнул.

— Колумелла, сколько воинов вы привели?

Римлянин произнес проклятие сквозь зубы и нашел в себе силы ответить:

— Достаточно, чтобы тебя и всех здесь разорвать на куски.

— Ты сможешь ночью пересчитать. — Бельхадад сплюнул через бруствер. — Они будут атаковать рано утром, как всегда. Подождем, пока начнется атака, или устроим вылазку и сразу покончим с ними?

— Скорее всего, так и сделаем. — Гарун провел рукой по голове. — Но может быть, стоит подождать с вылазкой, пока мы не узнаем, что они собираются делать.

— Хорошо. Люди расставлены?

— Как ты приказал. В течение ночи мы подгоним лошадей. К восходу солнца все будет готово.

— Хорошо. Пора ужинать, друзья. Но… что они собираются делать со слонами?

Бельхадад стоял рядом с крестом и смотрел вниз, на пространство перед стеной. К нему подошел Гарун, окруженный воинами. Руфус снял шлем и играл ремнями. По его лицу ничего нельзя было понять. Деметрий прислонился к брустверу между двумя арабами, которые стояли с мечами наготове.

По лестнице поднимались люди, но Клеопатра не смотрела туда. Она смотрела на запад.

Огромные слоны стояли у стен крепости. Это были индийские слоны. На них громоздились странные надстройки в виде больших корзин, совсем не похожие на обычные башни для лучников или метателей копий. Животные были покрыты кожаными покрывалами с металлическими шайбами. Броня. На затылке первого слона была перевернутая корзина меньшего размера. Клеопатра предположила, что там сидит погонщик, защищенный таким образом.

Со стены летели стрелы и копья, но они отскакивали от брони животного. Спотыкающаяся гора из мяса достигла середины стены — двухстворчатых ворот.

Внезапно слон остановился, пошатнулся, издал жалобный крик и рухнул.

— Что они делают? Что это такое? — крикнул Бельхадад.

Сзади него кто-то сказал спокойным голосом:

— Индиец, погонщик, вогнал слону в мозг кол.

Клеопатра обернулась. Рядом с Руфусом стоял молодой араб в кожаных доспехах и шлеме. На плече у него был знак. Она решила, что это не простое украшение.

— Я знаю, как называются эти животные! — крикнул Бельхадад. — Но что все это значит?

Теперь к первому слону подошел второй. Погонщик, видимо, попытался заставить его стать передними ногами на мертвое животное. Слон издал громкие трубные звуки, поставил одну ногу на заднюю часть мертвого слона. Потом он тоже рухнул, как молнией пораженный.

— Наверное, старые бесполезные животные, — сказал молодой офицер.

— У Ирода Антипы было три слона, — вставил Гарун. — Может быть, это они.

Молодой офицер кивнул.

— Может быть. Но интересно, что там в корзинах.

— Скажи мне лучше, что все это значит, Хикар? — Бельхадад угрюмо посмотрел на него.

Третий слон прошел мимо двух первых, развернулся перед самыми воротами и поставил ноги между туловищем и передними ногами первого слона. Потом он упал, как и остальные, убитый своим погонщиком.

— Три огромных трупа, которые должны помешать нам открыть ворота и сделать вылазку, — объяснил наконец Хикар. Он ощупал свои доспехи и медленно опустил руку к рукоятке меча.

За стеной, возле ворот, вспыхнул огонь. Клеопатра могла поклясться, что среди мужчин, которые там стояли, были двое из людей Руфуса, но в арабских накидках и с бородами. Двое других, которые только что поднялись на площадку башни и подошли к Руфусу, старались не смотреть на нее. Деметрий взглянул на них и стал медленно, боком приближаться к Клеопатре. При этом он постарался обойти Хикара.

— Что будем делать? — В голосе Бельхадада звучала скорее ярость, чем озабоченность. — Как нам убрать их от ворот?

По лестнице поднялись Глаука и Мухтар. Глаука открыла рот и попыталась крикнуть:

— Кле…

Араб ударил ее, и она упала ничком.

К воротам подбежали верблюды, осыпаемые стрелами. Бельхадад закричал:

— Не стрелять!

Кто-то крикнул:

— Почему?

Защищенные доспехами всадники подогнали верблюдов к трупам слонов, соскочили на землю и все, как по команде, перерезали верблюдам горло. На повозках, запряженных быками, которые приближались к стене, были установлены небольшие сооружения. Из них начали вылетать непонятные темные предметы.

— Катапульта! — закричал кто-то справа на стене ниже башни. Упали и разбились первые снаряды — горшки, наполненные ядовитыми змеями, скорпионами и…

— Проклятье! — крикнул кто-то. — Они наполнили их дерьмом из туалетов… Крик закончился стоном. Что-то темное скользнуло по правой ноге воина и исчезло под его накидкой.

Ни один из снарядов не долетел до башни. Но на стене и за стеной один за другим разбивались горшки. Воины кричали, беспорядочно бегали, покидали свои посты. Бельхадад изрыгал приказы, которые внизу никто не слышал. Когда он на какое-то мгновение замолчал, Клеопатра услышала спокойный голос Хикара:

— Они завалили ворота трупами и обстреливают нас ядом и дерьмом. Что будем делать, господин?

Бельхадад повернулся к нему. В это же время Руфус сделал шаг вперед и крикнул:

— Властелин пустыни! Прежде чем решать, что делать, давай разберемся вот с этим. — Он указал на Хикара. — Начальник твоей личной охраны — предатель. Он откроет римлянам ворота.

Клеопатра увидела, как Хикар вынул меч из ножен и попытался зарубить Руфуса. Двое бородатых схватили его за руки. Охранники, которые сопровождали Хикара, тоже вытащили оружие и хотели броситься на Руфуса и зарубить тех двоих или, может быть, Гаруна, который с поднятым мечом возник между ними и Бельхададом.

Деметрий смотрел на Руфуса с выражением бесконечного удивления и беспомощности на лице. Глаука медленно поднялась и сделала шаг в сторону, чтобы избежать ударов мечей. Но стрела, выпущенная одним из людей Хикара, вероятно предназначавшаяся Руфусу, попала в горло Глауки. Клеопатра пригнулась, оттолкнула нескольких человек, подбежала к Деметрию и ухватилась за его руку.

* * *

— Кто это придумал? Может быть, его связать? — пробормотал один из греческих наемников, стоявший рядом с Афером.

Нубо, который находился в нескольких шагах впереди, повернул голову и усмехнулся.

— Теперь ты понимаешь, почему Леонид и Мелеагр предпочли остаться с остальными?

— А ты? — спросил Афер. — Почему ты предпочел положить здесь свою жизнь вместе с нами?

Темнокожий великан ухмыльнулся и указал на связку ломов, кирок и лопат, которую он нес.

— Кроме меня, этого никто бы не смог сделать.

Афер взял с собой сто эллинов из когорты. Две группы по пятьдесят человек должны были попытаться проникнуть в долину через другие «черные» ходы или хотя бы уничтожить находящихся там охранников. С остальными тремястами воинами он собирался осуществить штурм защитной стены Ао Хидиса. Незадолго до захода солнца. Если все пойдет, как запланировано, как они надеялись, то можно рассчитывать на успех. Он пытался еще раз хорошо продумать детали, но это было невозможно.

Старый Перперна постоянно что-то болтал. Они скатывались с барханов, бежали между ними, стараясь, чтобы их не заметили часовые на башне. А Перперна говорил и говорил, размахивая левой рукой, на культе которой блестело приспособление из кожи и железа, изготовленное, по предположению Афера, оружейником, приговоренным к смерти: что-то вроде сумки, прикрепленной ремнями к руке. А там, где должна была быть кисть, торчал острый клинок. Перед началом операции Перперна снял с него ножны и выбросил их. А теперь у него ни на минуту не закрывался рот…

Он рассказывал об ошибках Элия Галла, о лицах рабынь, о вони, исходившей от верблюдов, страдавших поносом, вспоминал особо противных хозяев. Иногда он прерывал свои рассказы мудрыми изречениями вроде «Лошадь знает всадника лучше, чем всадник лошадь», «Раб знает хозяина лучше, чем хозяин раба» и тому подобными.

Когда они забрались на очередной бархан, один из греков простонал:

— Если ты сейчас не заткнешься… — И повторил: — Может быть, его связать?

Перперна, который без устали бежал наравне с молодыми сильными мужчинами, усмехнулся, глядя на него.

— И что? Ты выбьешь мне последние зубы? А кто тогда проведет вас к тайным черным ходам, сынок? Как я уже говорил, это нелегкий путь. И кто его не знает, тот его не найдет. Я даже думаю, что из тех, кто когда-то знал о тайных ходах, только немногие смогут найти их сейчас. А я, бывший тогда среди рабов, которых считал своими братьями, не только знаю, где вход. О нет, я мог бы его найти, даже если бы не знал, где он. Вот так-то. А вот и он.

Он неожиданно замолчал и указал на сухой куст перед скальной стеной.

— Мне нравится твое молчание, — сказал Афер. — Но я вижу только сухой куст.

— Отодвинь его, — посоветовал Перперна. — Или выбери воина, который лучше всех умеет дуть. Пусть он дунет, и куст отлетит.

Мечами они изрубили куст на мелкие кусочки и смотрели на скалу. Она была покрыта лишайниками и зарослями других мелких растений.

Снисходительно улыбнувшись, Перперна подошел, наклонился и, посмотрев вокруг, молча начал работать своим клинком. Несколькими быстрыми движениями он взрыхлил довольно большую площадь, а потом правой рукой сорвал слой растений.

Под ним открылись очертания входа в пещеру, загроможденного камнями, дровами и даже несколькими изогнутыми кусками металла.

— Ты молодец, — похвалил старика центурион. — Но теперь все-таки помолчи, прошу тебя.

Нубо снял с плеча тяжелый лом и засунул его в одну из самых больших щелей. Остальные ждали, пока не начали выпадать первые камни. Потом они стали помогать мечами и древками копий. Один из самых сильных воинов схватил кирку.

Когда они освободили вход, один из воинов высек огонь. С тремя факелами, один впереди, один посередине и один сзади, они проникли в подземный мир Ао Хидиса.

На их пути оказалось много поворотов и залов с какими-то фантастическими фигурами. Неожиданные подъемы, на которые они взбирались кряхтя, сменялись темными лабиринтами. Потом они заметили, что дорога стала спускаться вниз, к новым пещерам. Появился ручеек, омывающий голубоватые камни.

И наконец, выход, заваленный мусором и камнями. Они вошли в пещеру, где стояли подставки для копий скульптур. Потом коридор, в конце которого была навалена куча из разбитых амфор. Афер поднял один из осколков.

— Сезамовое масло. Идем дальше. И да будут с нами боги.

* * *

Деметрий старался оторвать пальцы Клеопатры, судорожно вцепившиеся в его руку. Ему пришла в голову безумная в данной ситуации мысль, и он тут же произнес ее вслух:

— Я давно мечтал о твоем прикосновении, но надеялся, что оно будет нежнее.

Через несколько секунд он заметил, что Клеопатра расслабилась. Звенело оружие, кто-то испустил предсмертный крик, а сзади них прогремел жесткий властный голос Бельхадада:

— Я знаю, кто он. А кто ты, Руфус?

— Ты знаешь? Что Хикар предатель?

Деметрий повернулся. Хикар стоял перед князем, без оружия. Труп Барадхии повис через бруствер. Люди Гаруна били быстро и жестко. Неизвестно, что происходило внизу, за стеной. А здесь, наверху, на башне, были люди Хикара, молодые бойцы личной охраны князя, тоже безоружные. Они уворачивались от ударов других воинов или лежали в крови.

— Ты это знаешь? — повторил Руфус.

Деметрий впервые увидел на лице человека, якобы работающего на Сейана, крайнее изумление.

— Умный князь знает, что всегда есть недовольные, — пояснил Бельхадад. Он вытащил кинжал и рассматривал отблески света факелов на лезвии. — Поэтому он приставляет к ним человека, который способен обуздать это недовольство. Человека, который когда-нибудь сменит его. Человека, вокруг которого объединяются местные жители. Таким образом он может за ними наблюдать. Или поручить кому-нибудь это наблюдение, не правда ли, Гарун?

Седобородый воин широко улыбнулся.

— И то, и другое, мой князь, — сказал он, почтительно поклонившись.

— Но Хикар не знает кое-чего другого, — медленно произнес Бельхадад. — В его роду, под Дамаском, есть люди, преданные мне. Когда римляне искали человека, который будет выполнять их грязную работу, эти верные мне люди предложили Хикара. Потому что он подходит. Потому что он похож на меня. Потому что двадцать пять лет назад я спал с его матерью.

Хикар уставился на князя. Деметрию показалось, что глаза молодого офицера вот-вот выскочат из орбит.

— Ты… мой отец?

— Я твой отец. И так как я произвел тебя на свет, я теперь хочу сделать следующий шаг. Третий. Вторым моим шагом было решение сделать из тебя того, кем ты являешься сейчас. Делая третий шаг, я заберу у тебя все. Убей его.

Приказ был отдан Гаруну. Но седобородого отвлекли. На стене, среди скорпионов и змей, бились между собой люди из Ао Хидиса. Одни были на стороне Бельхадада, другие на стороне Хикара. Очевидно, всем стало ясно, что происходит на башне. Воины, стоявшие поближе, все видели, а может быть, и слышали. Только что зажженные факелы падали на землю вместе с теми, кто их держал, сраженные мечами или стрелами. Быстро спускавшаяся ночь, мечущиеся в неразберихе люди, пылающие на земле факелы, огонь за стеной и крики раненых смешались с запахом крови и дерьма. «Адская ночь», — подумал Деметрий. Потом он рывком уложил Клеопатру на пол, когда на башню обрушился град стрел.

Снаружи, перед городской стеной, толпились воины, забирались на трупы слонов и верблюдов, приставляли лестницы и начинали лезть на стену. Защитники стены дрогнули. Приказов почти не было слышно. Порядок нарушился.

Но Деметрий не тешил себя ложными надеждами. Слишком много защитников, слишком мало атакующих. Если он не ошибался. Пройдет некоторое время, пока люди, верные Бельхададу и Гаруну, пробьются. И они пробьются. Они были в большинстве.

Один из подчиненных Руфуса хотел прорваться к Гаруну, но на его пути стоял воин, защищавший седобородого, и обнаженным мечом угрожал ему. Бородатый римлянин схватил воина за подбородок и затылок, повернул его голову слегка влево, а потом резким рывком вправо — и свернул ему шею.

Гарун протянул руку, чтобы взять кинжал у Бельхадада. Кинжал отца, который должен был убить сына. Свободной рукой Бельхадад выхватил свой меч, рванул к себе Клеопатру и, удерживая ее, прошел вперед, к кресту, на котором висел Колумелла.

— Есть ли внизу кто-нибудь, кто хочет вести переговоры? — рявкнул он своим громким грубым голосом. Острие меча было приставлено к горлу Клеопатры.

Мухтар сказал:

— Благородный отец, этот человек мне в Адене… — И тут же замолчал, потому что Руфус ударил его мечом по затылку.

Гарун приставил кинжал к глотке Хикара. Деметрий вырвал из рук воина, который стоял, как парализованный, копье и воткнул его в спину Гаруна.

На площадке толпились темные фигуры людей, незаметно пробравшихся по лестнице на башню. Один человек, судя по цвету кожи и чертам лица мавританец, глянул Деметрию в лицо, прорвался между бьющимися воинами, пронырнул под взмахами мечей, схватил правую руку Бельхадада и отогнул ее назад, от горла Клеопатры. Деметрий услышал, как Клеопатра вскрикнула: «Афер! О боги…» Деметрий вырвал копье из спины Гаруна, метнул его в Бельхадада и не попал.

Со стены спускались люди Гаруна, теснимые наступавшими, залезавшими на стену по приставным лестницам. Оставшиеся в живых люди из отряда Хи кара, преследуя отступавшего противника, смешались с эллинами, сирийцами и евреями. С диким воплем со стены в костер упал один из воинов.

Несколько людей Гаруна пробивались к Бельхададу, чтобы защитить своего князя. Деметрий подобрал валявшийся на площадке башни меч и воткнул его в живот араба, который хотел напасть на Хикара. Он увидел, как Хикар прыгнул, выхватил меч у другого воина, побежал к Бельхададу, но споткнулся о валявшийся труп. Бельхадад пытался удержаться за основание креста, на котором висел Колумелла. Афер, по-видимому так звали мавританца, прижал его к брустверу, а один из людей Руфуса уклонился от удара меча и воткнул нападавшему на него воину пальцы в глаза.

Появилась огромная черная фигура, размахивающая длинным ломом. Деметрий понял, что это Нубо. Крепко удерживая в руках тяжелый железный лом, Нубо крутился с огромной скоростью. Деметрий слышал тупые удары, хруст костей, видел, как слетают с голов шлемы.

На него самого наседал крупный араб, заставляя его под ударами меча отступать все дальше назад, и Деметрий, из многочисленных ран которого текла кровь, никак не мог выбить меч из его руки. Вдруг он услышал странный смешок и увидел Перперну, у которого на левой руке был укреплен клинок. Перперна крутился как волчок, постоянно бормоча что-то непонятное. Он перерезал горло араба, который как раз занес меч над Деметрием, чтобы сделать смертельный удар. Потом Перперна повернулся и воткнул клинок в грудь человека, вынырнувшего рядом с ним. Это оказался Руфус. Из уст Клеопатры вырвался пронзительный крик, когда рука Бельхадада соскользнула с основания креста и князь разбойников, властелин пустыни, потерял равновесие и перевалился через бруствер, утащив за собой Афера.

Деметрий хотел пробиться к Клеопатре, но между ними было слишком много сражающихся, размахивающих мечами и кричащих воинов. Он схватил меч, без устали поднимая и опуская его, колол, рубил. Он почувствовал вкус крови, жажду крови, ни с чем не сравнимую радость от присутствия в этом огромном скоплении убивающих и умирающих воинов.

XXV УМИРОТВОРЕНИЕ

Принеси мне воды и вина, мой мальчик, и принеси нам венцы: я хочу победить в кулачном бою против Эроса.

Анакреон

Потом она наблюдала за подробностями битвы, которая продолжалась до утра. Решающими, как оказалось, были трупы животных, нагроможденные перед воротами, сделавшие невозможной вылазку превосходящих сил Бельхадада. Другие говорили, что главную роль сыграли змеи и скорпионы, а также содержимое туалетов.

— Неизвестно, чем бы все закончилось, — сказал Луциус Постумус, — если бы в нужный момент Руфус не спровоцировал беспорядок и недоверие.

Но Клеопатра подумала, что главным могло быть и падение со стены Афера и Бельхадада, и проникновение группы Афера через забытый, закрытый несколько десятилетий назад вход, и память Перперны, который вспомнил именно этот вход. А возможно, все вместе.

Но эти мысли пришли к ней позже. Тогда речь шла о выживании. Выжить было трудно, по крайней мере вначале. Может быть, это длилось не так уж долго. Но для Клеопатры прошла целая вечность, пока после падения Афера и Бельхадада сражение на башне не закончилось. Дрались еще более десятка воинов, после того как пали князь и Гарун. А после этого… после этого наступила долгая ночь, во время которой отбивались постоянные атаки на стену.

В какой-то момент перед ней оказался Деметрий с залитыми кровью глазами и мутным взглядом. Меч, который он держал в руках, был обагрен кровью от самой рукоятки.

— Приди в себя! Все кончено! Ты слышишь?

Постепенно его взгляд прояснился. У нее было чувство, что он очнулся от долгого кошмарного сна или вышел из непонятного для нее оцепенения.

— Кончено? — спросил он слабым голосом, пытаясь задержать взгляд на ее лице. Но взгляд беспомощно соскользнул вниз по ее фигуре к отражению ближайшего факела в луже крови, к концу его меча.

— Кончено, Деметрий. Если ты Деметрий.

Он улыбнулся, но даже улыбка ненадолго задержалась на его лице, исчезнув в душной ночи.

— Ты слышишь меня, Деметрий?

Он покачал головой.

— Когда-то был торговец по имени Деметрий. Теперь убийца. Поцелуй меня.

Потом он пошатнулся и уронил меч. Она подхватила его, еле удержав от падения. Его голова лежала на ее правом плече. Она подумала, что ей станет плохо от вида израненного тела, от запаха крови, вытекавшей из небольших ран, от забрызганного кровью лица. В этот момент этот чужой в общем-то человек, торговец, чужеземец, начал приходить в себя, и, прежде чем она успела что-либо сообразить, он поднял голову и нашел губами ее губы. На его губах был вкус крови, страсти и силы, не отталкивающий, не чужой, а очень знакомый. Ей показалось, что она уже однажды держала его тело в своих руках или хотела держать. Они долго целовались, пока кто-то не толкнул их.

— В сторонку. Это, конечно, приятно. Но сейчас есть более важные вещи.

Колумеллу сняли с креста и уложили на быстро принесенные куски ткани и накидки рядом с другими ранеными. Почти все, кто участвовал в бою на башне, были ранены. Легкораненые помогали промывать раны тяжелораненым и перевязывать их. А те, кто чудом остался цел и невредим, сначала сбросили через бруствер все трупы, а потом снова взялись за оружие. Погребальные костры и жертвы богам отложили на завтра. Сейчас предстояло решать более срочные дела.

Подразделение каппадокийских лучников заняло часть башни, обращенную к долине. Вместе с воинами, уже находившимися на стене и с внутренней ее стороны, в Ао Хидисе, они отражали контратаки людей Бельхадада. Хикар и его люди, оставшиеся в живых, проникли в долину, чтобы продолжать сражаться и поднимать других на восстание. Клеопатра заметила также, что со стены исчезли бородатые римляне. Она содрогнулась при мысли о тайных нападениях в темноте и почувствовала острую боль в затылке.

Руфус лежал недалеко от Колумеллы. Сначала его посчитали мертвым и хотели выбросить через бруствер. Потом кто-то из воинов заметил, что центурион дышит, хотя и очень слабо. Рана, нанесенная ему Перперной, была глубока, и он потерял много крови.

Клеопатра встала перед ним на колени. Руфус открыл глаза.

— Цветок Канопоса, — прошептал он.

— Молчи. Ты слишком слаб. — Она обмыла его лицо и попыталась оторвать его правую руку от пропитанного засохшей кровью куска ткани, покрывавшего его грудь и живот.

— Не надо. Как закончился бой?

Она посмотрела в ночь. Были слышны крики и звон оружия.

— Он еще продолжается.

— Мы… — Он застонал, потрогал рукой живот и отдернул ее. — Мы победим?

— Все зависит от того, кто для тебя «мы», — с неприязнью сказал Деметрий. До этого он помогал перевязывать раненых в десяти шагах от них, а теперь незаметно подошел к Клеопатре. Она посмотрела на него и увидела на его лице выражение угрюмого отвращения, с которым он рассматривал Руфуса.

— Он может говорить? — Голос Колумеллы был твердым, но чувствовалось, что он с трудом превозмогает боль. — Тогда положите его рядом со мной, или наоборот, и оставьте нас одних.

— Прежде чем он умрет, я хотел бы узнать, почему он убил моих друзей и ограбил меня.

— Деметрий, — перебил его Колумелла, — есть вещи поважнее. Принесите центуриона ко мне.

К ним подошел лекарь, заботившийся о тяжелораненых. Он наклонился над Руфусом, который с усилием что-то прошептал.

— Этого человека нельзя передвигать, — сказал лекарь. — Ему недолго осталось жить.

— Тогда перенесите меня к нему. — В голосе Колумеллы прозвучала злость. — И все уйдите.

— Кто ты такой, чтобы здесь приказывать? — спросил лекарь.

— Колумелла. Он представляет прокуратора и императора, — пояснил центурион, который в данный момент командовал на башне. — Сделайте, что он сказал.

Два человека схватили одеяло, на котором лежал Руфус, и, не очень-то стараясь быть осторожными, перенесли его к Колумелле.

Лекарь почесал затылок и тихо вздохнул. Потом он обратился к Клеопатре.

— Здравствуй… княгиня, — сказал он. — Я Элеазар. Помнишь меня? Афер был моим другом. По пути сюда мы говорили о тебе.

— Обсудим это на обратном пути, Элеазар. — Клеопатра тяжело вздохнула. — Здесь достаточно других дел. И у меня разрывается сердце от крови и ужаса.

— Ты права. И я нужен им, — врач кивнул в сторону раненых и, устало улыбнувшись, пошел к ступеням, ведущим к спуску на стену.

Постепенно оказали помощь всем раненым, которых еще можно было спасти. Немногочисленные лекари и санитары последовали за удаляющимся боем, шум которого становился все слабее, уходя от городской стены вглубь долины. На башне остались только раненые и несколько часовых.

Деметрий достал кожаную флягу.

— Вода с вином, — сказал он. — После всей этой крови. Выпей, Цветок Канопоса.

Клеопатра прополоскала рот и выпила медленными глотками. Она вернула ему флягу и посмотрела на него. В неясном свете факелов он выглядел не таким, как раньше. И все же таким. «Тот же самый Деметрий, — подумала она, — и я та же самая Клеопатра, только в другой жизни».

— Откуда ты это знаешь? — спросила она.

— Было одно письмо, которое я не должен был читать.

— Что за письмо?

— Глаука написала из Адена своему брату в Египет, попросив его разузнать о тебе. Он послал ответ в Леуке Коме, а Руфус перехватил письмо.

Она повернулась и посмотрела туда, где лежали Колумелла и Руфус. Их разговор был уже закончен. Колумелла, лежа на спине, смотрел в ночное небо, а лицо Руфуса кто-то накрыл платком.

— Его мы уже не спросим, почему он так поступил, — с грустью сказала Клеопатра. — И Глауку… — Она пожала плечами. — Несмотря на все, что он сделал, я не могу его ненавидеть. Но мне бы очень хотелось узнать, что за этим стоит.

Деметрий взял ее за руку и кивнул головой в сторону запада.

— Пойдем, посмотрим на пустыню. Она так же убийственна, как и эти запутанные планы, но немного яснее.

Он подвел ее к брустверу. Их плечи соприкасались. Опершись на камни, Деметрий крепко держал ее руку в своей.

Перед ними в призрачном свете неполной луны простирались серо-коричневые застывшие барханы, а белые шатры на возвышенности выглядели как паруса кораблей. «Кораблей, — подумала она, — которые подняты огромной волной и сейчас рухнут в долину и разобьются. Если я наклонюсь, я увижу обломки. Трупы слонов. И… Афера».

Помолчав немного, она спросила:

— И что было в письме?

— Ничего особенного. Кое-что о княгине Клеопатре и ее спутницах, Таис и Арсиное, о саде наслаждений в Канопосе и о небольшом дворце в Александрии.

Она тихо вздохнула.

— Иногда приходится солгать, чтобы приблизиться к истине.

— К истине?

— А разве осуществление собственных желаний не является таким же истинным, как и препятствия, которые приходится при этом преодолевать?

— Я не знаю, что по этому поводу сказал бы Сократ, но аплодисменты софистов ты бы заслужила.

Она искоса взглянула на него.

— Ты рассердился? Тебе кажется, что я высказалась об истине не так, как ее обычно понимают?

— Да нет. Что касается тебя и твоих желаний, твоего родства с великой Клеопатрой, то мне вполне понятно. Но ты могла бы избавить нас от многих ненужных усилий, если бы раньше рассказала кое-что из того, что ты знаешь. Об Ао Хидисе, например.

— Я немногое могла бы рассказать. — Она тихо засмеялась. — Но если ты рассержен, мне нужно постараться тебя успокоить.

Деметрий кивнул.

— Я что-нибудь придумаю. Когда все здесь закончится. И если мы останемся живы.

Через три часа после восхода солнца закончились бои. У Клеопатры не было желания смотреть на результаты кровопролитного сражения.

— Первая группа будет составлена уже сегодня, — сказал Элеазар. Врач работал до изнеможения, но, к удивлению многих, не был рад приказу присоединиться к тем, кто должен отправиться домой в ближайшие часы. — Еще так много работы… Но когда приказывают высокие господа, нужно подчиняться.

— Кто приказал? — спросила Клеопатра, вглядываясь через плечо Элеазара в долину и пытаясь глазами отыскать Деметрия.

— Колумелла. Кто же еще? А Никиас не возражал.

— Я думаю, ему нужен самый лучший врач.

Элеазар протер глаза.

— Может быть, есть врачи получше, чем я. Тогда пусть возьмет другого. А если я самый лучший, то мне нужно остаться здесь. Но что наши мысли против приказов? — он поднял руки и опустил их. Это было жестом бессилия.

Вышла первая колонна, состоявшая из раненых и тех, кто ухаживал за ними. Ее сопровождал конвой, который также должен был прикрывать обоз с добычей — первую часть сокровищ, награбленных Бельхададом и его предками в последние десятилетия. Ценности погрузили на оставшихся верблюдов и повозки, запряженные быками.

От воинов, которые обеспечивали прикрытие, Клеопатра слышала жуткие рассказы о боях в долине и совершенно неправдоподобные истории о горах монет и драгоценных камней, которые они должны были охранять.

Она хотела остаться. Нужно было еще кое-что выяснить. Но Деметрий позаботился о том, чтобы она отправилась с первой группой.

— Что тебе еще нужно в долине? — спросил он. — Пересчитать трупы? Посмотреть, как сносят крепость Бельхадада?

— Где-то там должна быть статуя, на цоколе которой высечена надпись. Статуя бога.

— Бога? Какого бога?

— Анубиса.

— Я ее разрушил. Цоколь тоже, чтобы заложить вход…

— Что? — У нее перехватило дыхание. — Как? — В голосе звучала безнадежность.

— Бельхадад говорил, что Руфус пытался рассмотреть цоколь снизу. Что он хотел там увидеть?

— Потом. Я расскажу тебе позже.

Элеазар предложил остановиться на постоялом дворе, который принадлежал эллинизированному вавилонянину. Он находился на окраине Гадары, в Десятиградье. Там, говорил лекарь, есть вкусная еда, роскошные бани, просторные покои, аркады и внутренние дворы, в которых журчали фонтаны, цвели ароматные цветы, а при луне пели прекрасные птицы. Решили, что Клеопатра будет ждать его там. Его и всех остальных, кто выжил. А прежде чем они придут, она хотела написать письмо.

Когда они тронулись в путь, она не знала, кто выжил. Она хотела это выяснить и в то же время боялась услышать имена тех, кто больше никогда не вернется.

Чего ей не хотелось особенно, так это видеть разрушения. Ей рассказали, что слоны несли на себе сосуды с нефтью и смолой. И верблюды тоже. Теперь воинам приказали эти сосуды открыть, собрать в кучу мертвых животных и людей, деревянные части ворот и все, что могло гореть, и поджечь. Стена и башня должны были быть разрушены. А также крепость в долине. Хикар с частью людей останется там, в маленькой незащищенной долине, как союзник Рима и друг набатеев, которые об этом еще не знают. Жители Ао Хидиса будут отданы в рабство.

Все это — пожар, разрушения, порабощение — было уже позади нее. Поскольку все животные использовались для перевозки раненых и добычи, она шла пешком, вместе с Элеазаром, иногда рядом с паланкином, сооруженным для Колумеллы, который несли несколько сильных мужчин. Еще ночью эти воины сражались на стороне Бельхадада, и на их плечах были кровавые полосы.

Хозяина постоялого двора звали Аристид. Он был в полтора раза выше обычного человека и в два раза толще.

— Остро приправленные колбасы из ослиного мяса, — перечислял он, — жирные барашки, жаренные на вертеле, вкуснейшая рыба из наших рек и прудов, поросята для тех, кому вера не запрещает есть свинину, крупная и мелкая птица, запеченная в корочке из меда и сезама, свежее молоко, вино из Сирии и с островов Эллады. К тому же пение соловьев. И, если ты пожелаешь, услуги крепкого раба-банщика, у которого нежные пальцы и хорошие мази.

Клеопатра осмотрела просторное помещение, куда ее привел хозяин. Окно, выходившее во второй из двух внутренних дворов, можно было закрыть рамкой, обтянутой тонкой кожей. Выглянув в него, она увидела цветы и фонтаны. В комнате находилось широкое ложе с подушками и одеялами, на котором не было насекомых, крепкий стол, кувшин, тазик и две лампы.

— О повелитель всей этой роскоши, — шутливо произнесла Клеопатра. — Вероятно, по пути в Иерусалим мне придется попрошайничать, но против этого я не могу устоять.

Аристид широко улыбнулся.

— Попрошайничать? Кто говорит о том, чтобы попрошайничать! Ты подруга Элеазара, знания которого спасли мою дочь и улучшили мое пищеварение. Для друзей моих друзей цены гораздо ниже. А если ты не в состоянии больше платить… — Он пожал плечами. — Всегда есть какая-то работа. Например, на кухне. И конечно, есть мужчины, которые готовы платить за другие услуги.

— Я подумаю об этом.

Но когда Аристид ушел, она отмела эту мысль в сторону. Не здесь, не сейчас. Нет. Пока есть другие возможности.

После долгих месяцев, проведенных на кораблях, в жалких арабских гостиницах, в пустыне, на верблюдах и, наконец, в Ао Хидисе («Баню Клавдии Прокулы я предала бы богам забвения», — подумала она), Клеопатра насладилась хорошей просторной баней с бассейнами горячей, чуть теплой и холодной воды. Перед этим ее оттерли, помыли, а после сделали массаж с благовонными мазями. У раба-банщика были тонкие опытные пальцы. И он доставил ей ни с чем не сравнимое удовольствие, усердно массируя ее уставшее тело.

Какое счастье — лежать перед заходом солнца в мягкой постели под аркадами внутреннего двора, есть мелкую жареную дичь, свежие фрукты, хороший ароматный хлеб, пить вкусное вино и не вспоминать об Ао Хидисе!

Но конечно же, она сразу стала думать о разрушенном городе-оазисе. Услышав тихие шаги, Клеопатра встрепенулась. В сумерках она разглядела приближающегося воина с кривым кинжалом.

Но это оказался Элеазар, который в полдень ушел дальше с Колумеллой. Он притронулся к плечу женщины, забрал у нее чашу и осушил ее. После этого он вздохнул и сел на край ее постели.

— Как ты оказался здесь? — спросила она. — Я думала, что ты должен сопровождать Колумеллу до Иерусалима.

— Я тоже так думал. — Элеазар улыбнулся. — Но случилось по-другому. Господа из Гадары решили оказать услугу своему дорогому другу, благородному римлянину. И чтобы он рассказал об этом народу, сенату и императору, они осыпали его подарками, предоставили ему повозку на рессорах, лошадей, врачей и массажистов. И во всей этой суете никто, конечно, не обратил внимания на врача-еврея, оказавшегося лишним.

— Добро пожаловать, ты, лишний. Хочешь есть?

Элеазар кивнул.

— Аристид уже знает, что у меня ужасно бурчит желудок. Разреши, я сначала помоюсь, а потом предстану перед твоими очами.

Ни о каком насилии или шантаже не могло быть и речи. Элеазар был чрезвычайно приятным собеседником, образованным, обладавшим богатым опытом. В течение последующих дней они обнаружили, что у них много общих, хотя и мимолетных, знакомых. Конечно же, они говорили и об Афере, о гибели которого искренно сожалели.

— Мне хотелось бы, чтобы он нашел себя на каком-нибудь другом поприще, — сказала как-то Клеопатра. — Я думаю, он мог бы стать хорошим отцом семейства.

Уголки рта Элеазара опустились.

— Ты настраиваешь меня на скептический лад. Он никогда особенно не думал о детях.

— У некоторых мужчин это отношение меняется, как только у них появляются собственные дети.

— Кроме того, у него не было подходящей женщины. Но он бы ее, вероятно, нашел. Где-нибудь в другом месте. — Из его уст вырвалось что-то среднее между смехом и вздохом. — Но не среди моих соотечественниц.

Клеопатра смотрела на него через колеблющееся пламя масляной лампы.

— А ты не любишь своих соотечественников?

Щеки Элеазара покраснели.

— Это не так. Я думаю, у Афера был трезвый взгляд на вещи. И острый ум. Он однажды сказал: «Среди вас есть прекрасные люди, но есть и бестии, как и везде. Не страшно даже, что вы возомнили себя избранными. Когда-нибудь вы поймете, что и другие, которых вы считаете неизбранными, — нормальные, полноценные люди. И тогда вам удастся заткнуть пасть вашим мрачным проповедникам и заставить толкователей священного писания по-настоящему зарабатывать себе на жизнь, вместо того чтобы раскладывать слова на знаки и переосмысливать эти знаки». Что-то в этом роде. Вообще, у него была одна женщина, которую он полюбил. Но у них ничего не вышло.

— Почему? Ваши люди этого не допустили?

— Она воздержалась… от всего этого. А потом она встретилась с этим бродячим проповедником обновленной веры, Йегошуа, и вышла за него замуж. Ее зовут Мириам. Красивая, умная женщина.

— Йегошуа?

— Ты говоришь так, будто ты его встречала.

— Да. Я думаю, он был праведником. Добрый человек. Они распяли его на кресте.

— Ах! — Элеазар был поражен. — Афер хорошо о нем отзывался. Когда это произошло?

— В тот день, когда я с Колумеллой покинула Иерусалим. — Она рассказала о том, что знала, и поняла, что хотела бы знать больше.

— Проклятые мракобесы, — пробурчал Элеазар. — А если бы Пилат приложил усилия… Но теперь все уже бесполезно. Давай лучше вернемся к Аферу. Мы говорили о том, что желали бы ему другого конца.

— Чего бы ты желал?

— Он нашел хороший конец. Один из тех, о которых он думал. В расцвете сил, не от болезни. В борьбе против сильного врага. Прекрасная смерть для воина. Я бы только хотел, чтобы его смерть была воспринята более достойно.

— Разве это не так?

Элеазар хмыкнул.

— Неизвестная война в пустыне, о которой никто не будет говорить, о которой никто не узнает? И доблестный воин, опутанный интригами, которые сплел Рим? Скажи, ты тоскуешь о нем?

Клеопатра прислушалась к своему сердцу, прежде чем ответить.

— Как о человеке — да. Но не как о мужчине. Нам обоим было хорошо. Но все прошло. И продолжения не было бы. А почему ты спрашиваешь?

Элеазар наклонился вперед и положил кончики пальцев своей правой руки на ее плечо. На ее взгляд, это было удивительно скромное прикосновение.

— Ты умна, образованна и обладаешь жизненным опытом, — произнес он вполголоса. — И без сомнения, ты самая красивая женщина между Геркулесовыми столпами и Вавилоном. Но если ты тоскуешь по Аферу, то я вряд ли имею право тебя утешить. Нет, я был бы недостоин этого.

Клеопатра рассмеялась, соскользнула с постели, обхватила его лицо руками и поцеловала в губы.

— Красивые слова. Речь, которая подразумевает опровержение. — Она отпустила его и встала на колени.

Элеазар с трудом сдерживал лукавую улыбку.

— Можно, правда, попробовать, — сказал он. — Я жду твоего большого «но».

— Маленького, друг мой. Мне не нужно утешение. И я жду человека, который, я надеюсь, все-таки даст мне его.

— Кто же он? Кто осчастливит и утешит тебя? Смею ли я спросить?

— Деметрий. Ты его видел на башне.

Элеазар кивнул.

— Я так и подумал. Княгиня, я не останусь у тебя надолго. Возможно, меня ищет кое-кто из римлян.

— Куда ты поедешь?

— Я еще не знаю. Может быть, в Александрию.

— Возле Коптоса, далеко на юге, — сказала она, — если все сложится, как я хочу, у меня будет гостеприимный дом. Если когда-нибудь твой путь приведет тебя туда…

— Как я могу отказаться от такого приглашения?

Через три дня приехал Деметрий. С ним был Рави, который каким-то образом пережил резню и хаос той ночи, а также Нубо, Перперна и Мелеагр.

— А где Леонид? — спросила Клеопатра, хотя уже предвидела,какой получит ответ.

— Он доблестно сражался, как спартанец, носивший много лет назад это имя. Он принял достойную смерть. И мы в его честь воздали хвалу всем богам, в которых он не верил, — ответил Мелеагр.

Деметрий осмотрелся в большой пивной, где они все еще стояли и разговаривали. Он обратился к Аристиду.

— Предоставь моим товарищам комнаты, — попросил он. — Отдельные или совместные — как они захотят. Свои желания я выскажу позже.

— У тебя есть желания? — спросила Клеопатра. С легким недоумением она обнаружила, что ее сердце бьется сильнее, чем обычно. Потом она решила, что все-таки это приятно.

Деметрий наклонился над тяжелой дорожной сумкой.

— У меня есть желания, княгиня.

— Цветок Канопоса. — Она улыбнулась.

— Могу я в дальнейшем называть тебя княгиней?

— Как ты пожелаешь.

— Я хочу тебе кое-что показать.

— Твою коллекцию бюстов поэтов? Ах, ах, ах! Этим ты меня хочешь приманить?

Он рассмеялся.

— Их я не стал тащить через пустыню. Нет, кое-что другое. Но не здесь.

— Пойдем.

Она пошла впереди, вверх по лестнице, наслаждаясь тем, что его взгляды догоняли ее быстрее, чем он сам, и привела его в свою комнату.

— Здесь лучше, чем в некоторых гостиницах, — сказал он, быстро оглядевшись вокруг. — Княгиня, вооружайся.

— Я безоружна, — смеясь, ответила она.

— Надеюсь. — Он усмехнулся. Но не обнял ее, а достал из дорожной сумки маленький мешочек, развязал его и высыпал содержимое на стол: монеты, золотые слитки, драгоценные камни.

— Это в три раза больше того, что мы потеряли. Мы все, вместе взятые, — уточнил он. — И у остальных есть кое-что, — он потрогал свой пояс, будто подтверждая свои слова.

— Распределение добычи?

— Можно сказать и так. — Он положил руки на ее плечи. — После того как уехал Колумелла, всем распоряжался Никиас. Он не римлянин, как ты знаешь. Так что он не так принципиален при дележе трофеев. Ссор не было. Если тебя это успокаивает.

Она кивнула, но ничего не ответила, только пристально посмотрела на него.

— Твои глаза светятся, — пробормотал он. — Сегодня утром я помылся. А сейчас я опять грязный после путешествия.

Она рассмеялась.

— Чистых мужчин здесь полно. Но я ждала грязного Деметрия.

— Ждала? А я собирался тебя… завоевывать.

Она покачала головой и расстегнула его пояс.

— Одурманить?

Она схватила нижний край его хитона. Деметрий поднял руки, чтобы она могла снять одежду через его голову.

— Подкупить?

Она раздела его.

Деметрий сбросил с ног сандалии.

— Пыль, — заметила она, — только пыль, никакой грязи. — Она стала снимать хитон и почувствовала мягкую ткань на своей голове и его руки, обнимавшие ее талию.

— Освободить? — Он встал на колени и посмотрел на нее снизу вверх. — Как освобождают… Ах, какой от тебя аромат. От тебя и от твоих джунглей, — он засунул руку между ее бедер и зарылся лицом в ее густых волосах.

— Неправильно. — Она поставила левую ногу на спинку кровати. — Умиротворить. Вот так будет правильно. Но я сама собиралась тебя умиротворить. Иди ко мне, — она медленно опустилась на постель.

В последующие дни они старались сопоставить отдельные детали загадки. Деметрий сумел выведать у сопротивлявшегося Луциуса Постумуса кое-какую скудную информацию, подробности сложного замысла. Маловато, чтобы предпринять какие-то действия и послать доклад в Рим, но все-таки вполне достаточно, чтобы немного яснее понять, частью какой игры все они оказались. Некоторые подробности сообщили Нубо и Перперна. В итоге полной картины так и не получилось, но все-таки им удалось с помощью догадок представить себе что-то более-менее правдоподобное.

Марк Валерий Руфус был доверенным лицом всемогущего Сейана. Одним из многих. Были и другие, например те послы, которые посетили отца Нубо и попросили его предоставить воинов, которые поздней осенью должны были отправиться в северную Ливию и там, в случае необходимости, нейтрализовать римские войска. Имелось в виду, если они воспротивятся полной передаче власти Сейану. Подобное, видимо, было предусмотрено и в Ао Хидисе. В начале осады Руфус должен был позаботиться о том, чтобы возникла неразбериха. И в конце концов власть должна была перейти к Хикару, который заключил бы мир с осаждавшими. А позже предполагалось задействовать римские соединения в Сирии и Палестине. На воспоминания Перперны и ударный отряд Афера никто не рассчитывал. Но делались скидки и на возможность неудачи. В этом случае Руфус и его люди действовали бы как истинные римляне и способствовали победе осаждающих. А поздней осенью были бы использованы другие возможности, если бы ослабленный, но все еще достаточно сильный Хикар выступил против войск, верных императору.

— Он хорошо перестраховался, — сказал Мелеагр.

— Кто? Руфус? — Перперна, на удивление молчаливый в этот раз, поднял голову.

— Да нет. Сейан. В любом случае вопрос с Ао Хидисом решен. А если что-то и просочится, Сейан может сказать: «Чего вы хотите? Мы устранили опасность. Все остальное наглая клевета».

— Мухтар был своего рода страховкой, — продолжил Деметрий. — Он родственник Бельхадада, не так ли? Сначала Мухтар по настоянию своего отца должен был ввести Руфуса в Ао Хидис и поручиться за него. Позже, если что-либо пошло бы не так, его, как родственника Бельхадада, сделали бы новым князем вместо Хикара. Очень хитро.

— А все эти козни в Адене? — спросила Клеопатра. — Все только для того, чтобы быстрее добраться до цели?

Деметрий наморщил лоб.

— Я не знаю. Предполагаю, что он получил приказы. Может быть, слишком поздно. Он рассчитал, что вовремя попадет в Ао Хидис только на лучших беговых верблюдах. Но у него не было достаточно денег, чтобы купить их. Значит… Об этом можно только догадываться, но, я думаю, так могло быть. Значит, он позаботился о том, чтобы мой караван отправился как можно быстрее.

— Как? — Нубо покачал головой. — Как он мог это сделать?

— Он представлял там Рим, не так ли? У него были воины и влияние. И за то время, которое Руфус провел в Адене, он наверняка мог услышать о многом, что можно было использовать для шантажа. Может быть, он и не шантажировал, а просто угрожал римским оружием. Он нажал на Хархаира, чтобы тот сначала отказал мне, а потом любезно согласился продать свой товар. Руфус также позаботился о том, чтобы я был счастлив и не задавал лишних вопросов. Он нанял пару бандитов, которые напали на меня, а сам оказался поблизости со своими людьми, чтобы тут же спасти незадачливого торговца. В любом случае мне пришлось бы взять его с собой. Все слишком запутано, но если человек начинает подобные игры… Возможно, он сказал Мухтару: «Играй на моей стороне, иначе мои тридцать шесть человек навестят следующей ночью твой склад и все там перебьют». Мухтар, на которого умирающий отец и без того возложил обязанность возместить долги в Ао Хидисе, согласился на это. Вынужден был согласиться. Зная, как он любил чужеземцев, можно представить, что это не было для него большим удовольствием. Так был организован караван. Мы тронулись в путь, и при первой же возможности Руфус бросил всех, кто не на его стороне, в подземелье, продал караван и все товары, купил быстрых верблюдов — и вперед, на север.

— А Прексасп? И девушка? — спросил Мелеагр.

— Они просто гуляли ночью. Девушка была не только нема, но и глуха. Поэтому слушать рассказы Перперны ей не было смысла.

— Ха! — сказал старик. — Еще раз ха! Продолжай!

— Я думаю, Прексаспу было приятно с ней. Или ему надоела болтовня Перперны…

— И еще раз ха!

— Так как почти все завороженно слушали твой рассказ, Руфус и Мухтар воспользовались этим, чтобы выйти из долины и еще раз обсудить детали. Точно распределить, кто что должен делать, когда будет наилучшая возможность осуществить задуманное. Прексасп и персиянка случайно проходили мимо, и пришлось заставить их замолчать.

— А последующие захваты пленников? Ты, Рави, Глаука, после этого Колумелла и я? — спросила Клеопатра.

— Трудно сказать. — Деметрий как будто не решался говорить, и у Клеопатры создалось впечатление, что он раздумывал, что он может сказать, а что нет. Она спрашивала себя, действительно ли он знает все.

— Трудно сказать, — повторил он. — С Колумеллой все ясно. Заполучить командира противника… Это само собой разумеется. Человека, с которым можно вести переговоры, через которого, если все обернется по-другому, легче наладить контакты с Римом. Руфус, вероятно, не рассчитывал, что Бельхадад будет так обращаться с Колумеллой, но… Ну да ладно. Глауку Дидхама взял по ошибке. Я с неохотой это говорю, княгиня, но, вероятно, Руфус сказал арабу, чтобы тот взял самую красивую женщину из группы. Для Руфуса это была Клеопатра, а для Дидхамы самая молодая, Глаука. Рави? Я не знаю. Возможно, потому, что он из Индии, чужеземец. Поэтому и представляет интерес. Или потому, что он в своей пивной многое мог слышать. А меня, я думаю, он захватил потому, что я сотрудник разведывательной сети торговцев с дальними странами.

Мелеагр оказался единственным, кто счел нужным высказаться по этому поводу.

— Я уже давно это подозревал, господин… А Прексасп?

— Он один знал об этом. Но я не думаю, что Руфус догадался, что Прексасп в курсе моих дел.

— А не может ли быть, — спросила Клеопатра, — что одной из его целей было в ходе операции раскрыть… людей, которые работают на другие тайные службы римлян? Которые могли бы что-то предпринять против Сейана? Раскрыть и устранить?

— Включая таинственную четвертую службу? Возможно. — Деметрий поморщился. — Все очень запутано. И так закручено, что при любом исходе Сейан выиграл бы. А… — Он вдруг рассмеялся. — Еще две вещи. Во-первых, все было, видимо, направлено на то, чтобы предотвратить союз между Бельхададом и парфянами. Во всем Ао Хидисе не нашлось ни одного парфянина. А второе касается тебя, Перперна.

Старик закрыл глаза.

— Меня там тоже нет.

— Ты размахивал своим острым клинком и случайно, в суете, попал в Руфуса. Так это выглядело. А на самом деле? Может, ты решил отомстить за караван, за убитых, за ограбление? Или… ты уже раньше обдумал то, о чем мы сейчас говорим?

Перперна медленно открыл глаза и выпрямился.

— Я не знаю, о чем ты говоришь. Я вам, кажется, рассказывал о времени, проведенном мною в стране Азир?

— Положи мне все это на живот, — попросила Клеопатра, когда Деметрий в сладком изнеможении сидел на краю ее постели и сквозь пальцы опускал монеты в сумку.

— Все? Но… оно же холодное.

— Ничего страшного. Жара, знаешь ли…

— Еще и какая! Трудно с ней бороться.

— Страдаешь? — Клеопатра засмеялась. — Умиротворен?

— Да… — Деметрий высыпал содержимое мешочка на живот Клеопатры. Она наслаждалась тяжестью драгоценностей. Большинство из них скатились влево и вправо на простыню.

— Тут есть еще кое-что, — сказал он.

— Что же это?

Он наклонился к своей одежде, которая лежала на полу.

— Перперна говорит, что он когда-то слышал, как ты с Руфусом или еще с кем-то разговаривала о статуе и перстне. Статую Анубиса я разрушил. Этот перстень, — произнес он, подняв его вверх, так что он засверкал в свете лампы золотым и зеленоватым цветами, — Перперна, еще не будучи рабом, снял с руки одного араба вместе с пальцем. Он говорит, что если перстень понравится княгине, то пусть она его возьмет. За то, что она ему обещала. Что ты ему обещала?

— Что он, если я получу назад мое имение, сможет провести там свои последние дни. Покажи.

Он протянул ей перстень. Она поднесла его к свету и почувствовала, как ее сердце учащенно забилось.

— Может быть, — сказала она. — Чтобы это узнать, я должна его разрушить.

— Перперна говорит, что если его обломки сделают тебя счастливой, он будет доволен.

— Умиротворен?

— Этого он не сказал. Я думаю, для этого он слишком стар.

— А ты не боишься старости?

— Это будет зависеть от обстоятельств. И от того, кто будет рядом. Так что это за перстень?

— Если это он, — почти прошептала она, — то на внутренней стороне вправленного в него камня есть чертеж. Он подскажет мне, как попасть к древним каменоломням севернее Береники. Там есть изумруды.

Деметрий молчал. Потом он, как ей показалось, почти благоговейно сказал:

— Изумруды Птолемеев… И они действительно принадлежат тебе?

— Мой нос не похож на нос моей бабушки, но вообще-то да. — Она колебалась. Медлила. Взвешивала. Потом решилась.

— Я должна тебе еще кое-что сказать. Если… — Она остановилась.

— Если что?

— Торговец и разведчик Деметрий… Будет ли он и дальше торговать и заниматься разведкой? Или он сможет заняться поиском изумрудов, если это тот перстень? Искать изумруды, а при случае заниматься умиротворением?

— Есть обязательства, от которых можно отказаться. Я все время путешествовал и подолгу не был дома. Почему не продолжить? — Он начал сгребать монеты, камни и золотые слитки в сумку. — Этим предметам я могу найти лучшее применение. А почему ты спрашиваешь?

— Никакого брака, — шутливо заявила она. — Только умиротворение, пока оно будет длиться?

— Почему никакого брака? — Он наклонился, и она почувствовала кончик его языка на своем пупке. — Браки могут быть расторгнуты, когда умиротворение больше не действует.

Она дотронулась до его головы, взъерошила пальцами его волосы.

— Тогда не будет никаких тайн, не правда ли?

— Какие тайны, княгиня цветов Канопоса?

— На столе лежит папирус, — сказала она. — Не поднимай голову. Пусть он лежит там, где лежит. Хорошо. Я написала длинное письмо. И сделала копию. Письмо должно скоро попасть в Рим.

Деметрий поднял голову и посмотрел на нее.

— Руфус, — пояснила она, — был человеком Сейана. Ты разведчик торговцев с дальними странами. Колумелла и Афер работали на императора и на легионы.

Деметрий кивнул.

— Я должен на тебя смотреть, когда ты говоришь важные вещи. И мои пальцы, прежде всего вот этот, не должны отвлекать меня.

— Не должны? Нет, не должны. О чем я хочу сказать…

— … кроме умиротворения…

— То, что ты сейчас услышишь, ты не должен никому рассказывать. Могу я рассчитывать на твое молчание?

— А зачем болтать? — он улыбнулся. — Для губ и языка есть лучшее применение.

— Нет… Посмотри на меня. Речь идет о четвертой тайной службе.

— Шпионы Ливии Августы? — он выпрямился.

С сожалением она почувствовала, что его внимание полностью переключилось на ее откровения.

— Ливия была олицетворением порока и корысти. Кто должен был унаследовать и преобразовать эту сеть пауков-убийц, как не добродетель?

У Деметрия отвисла челюсть.

— Ты имеешь в виду?..

Клеопатра рассмеялась.

— У тебя потрясающе глупый вид. Я люблю тебя. Разбуди свой палец, тогда я буду говорить дальше.

— Слушаю и повинуюсь, княгиня.

— Хорошо. Когда Ливия Августа отправилась к богам, в Риме остались тысячи глаз и ушей, которые не знали, за кем им теперь следить, и тысячи языков, которые не знали, кому им теперь доносить. Так как порок умер, они обратились к добродетели. И добродетель взяла их под свое крыло, продолжая использовать их возможности. Использовать по-новому.

— Я тебя правильно понимаю?

— Антония, младшая дочь Марка Антония… Моя приемная тетя, если так можно выразиться. Она стала наследницей Ливии. Чего никто не знает и не должен знать, слышишь?

Он кивнул.

— В этой сети порочные люди. Добродетель использует порок, чтобы поощрять добродетель. Она воспитывала меня, пока я не сбежала, потому что добродетель меня душила. Но я ей благодарна. В определенной мере. И поэтому я все эти годы сообщала ей обо всем, что считала важным.

— И об определенных пальцах?

Она рассмеялась.

— Это бы ее не испугало. Ей это было безразлично, пока пальцы не рылись в государственных делах. Папирус на столе предназначен для Антонии. О том, что ты сказал и я подумала… Понимаешь? Этого недостаточно для римского судьи, для сената, для императора. Но Антония знает многое, и, может быть, то, что я ей написала, она сумеет сопоставить с другими вещами. Я также рассчитываю на ее помощь в возврате моей собственности, если Пилат не в состоянии этого сделать.

* * *

Арсиноя и Таис заботились об имении на окраине Коптоса, которое давало хорошие доходы. Там бывали высшие чины окружной администрации, командиры фивского легиона, деловые люди, поэты, музыканты.

Нубо отправился мириться со своим отцом или лишить его власти.

— Отцы, — говорил он на прощанье, — менее предсказуемы, чем матери. И кроме того, надоедливы. Разве не у всех нас трудности с нашими отцами? У тебя, Клеопатра? У тебя, Деметрий? У Мухтара, которого коршуны разрывают на части на том свете? Разве проповедник Йегошуа не умер только из-за своего отца, или ради него, или по его приказу? А Афер, после всего что ты рассказала. Отцы… Сначала они необходимы, а потом становятся надоедливыми. Ладно, посмотрим.

Перперна присматривал за домом в Коптосе. Мелеагр руководил рабочими во вновь открытых каменоломнях, где добывали изумруды. Иногда туда приезжали Клеопатра и Деметрий, чтобы проконтролировать ход работ.

Через несколько месяцев после возобновления добычи изумрудов они, как и вся империя, узнали, что в Риме пал всемогущий Сейан. Говорили, что Антония передала императору сведения, которые решили его участь. На семнадцатом году своего правления, в теплый октябрьский день, Тиберий, сын Ливии Августы, приемный сын и наследник Августа, покинул остров Капри и отправился в Рим. Несколько дней спустя прокуратор и преторианец Сейан был смещен и вскоре после этого казнен.

«Самый красивый цветок Канопоса», — так называл свою возлюбленную прокуратор Иудеи Понтий Пилат. «Княгиня ночи, самая дорогая и умная гетера Александрии», — говорил о ней другой мужчина, римский центурион Афер. Вся жизнь Клеопатры, незаконнорожденной внучки знаменитой царицы Египта и римского диктатора Марка Антония, — это цепь необыкновенных приключений. Умная, расчетливая и обольстительная, она бросила вызов всем: своей судьбе, сильным мира сего и тем невероятным обстоятельствам, которые преследовали ее всю жизнь. Опасный переход через пустыню, томительные дни в подземелье, поиск карты забытых каменоломен, в которых добывали когда-то изумруды, и захват неприступного города-оазиса — далеко не все, что выпало на долю героев этого авантюрно-исторического романа.

— Подожди, — Руфус поднял руку. — Изумруды… Припоминаю, что слышал что-то об этом. Древние месторождения в каменистых долинах севернее Береники?

— Линии, — объяснила она. — Чтобы найти несметные сокровища, нужны такие линии, как на ладони. Покажи мне руку, римлянин. — Она схватила правую руку Руфуса и стала внимательно рассматривать ладонь.

— Месторождения севернее Береники, — сказал он тихо и, наклонив голову, коснулся кончиком носа волос Клеопатры. Громкий вздох центуриона прозвучал почти как стон.

— Линии, — шептала она. — Хорошие линии. Вот эта, здесь…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Центурион — начальник центурии, войскового подразделения в римской армии, численностью около ста человек.

(обратно)

2

Аурея — золотая монета, равная ста сестерциям.

(обратно)

3

Прокуратор — лицо, осуществляющее надзор за исполнением государственных законов в Римской империи.

(обратно)

4

Марк Антоний (I в. до н. э.) — полководец и государственный деятель Римской империи.

(обратно)

5

Стикс (греч.) — река в царстве мертвых.

(обратно)

6

Когорта — войсковое подразделение в римской армии, численностью от пятисот до шестисот человек.

(обратно)

7

Легион — крупнейшее войсковое соединение в римской армии, численностью от пяти до шести тысяч человек.

(обратно)

8

Октавиан Август (63–14 гг. до н. э.) — двоюродный племянник Юлия Цезаря, усыновленный им. В результате гражданской войны захватил верховную власть в Риме, уничтожил республиканский строй и установил монархию.

(обратно)

9

Элий Галл (I в. до н. э.) — римский полководец.

(обратно)

10

Стадий — греческая мера длины, равная 184,97 м.

(обратно)

11

Парки (лат.) — богини человеческой судьбы, прядущие нить жизни.

(обратно)

12

Публий Овидий Назон (43 г. до н. э. — 17 г. н. э.) — знаменитый римский поэт. Крупнейшее произведение Овидия — «Метаморфозы».

(обратно)

13

Гай Юлий Цезарь (род. в 100 г. до н. э.) — выдающийся римский полководец и государственный деятель. Получил пожизненное диктаторство и цензорство в Риме. Замечательный писатель древнего Рима. Самый важный труд Цезаря — «Записки о галльской войне» и «Записки о гражданской войне». Убит в Риме заговорщиками-сенаторами.

(обратно)

14

Гай Марий (II в. до н. э.) — глава демократической партии, римский полководец.

(обратно)

15

Луций Корнелий Сулла Счастливый (138—78 гг. до н. э.) — глава аристократической группировки. Диктатор Рима (82–79 гг. до н. э.).

(обратно)

16

Верховный жрец — возглавлял коллегию понтификов, состоявшую из восьми, а потом из пятнадцати человек и ведавшую всеми вопросами культа.

(обратно)

17

Гектор и Ахилл — герои греческой мифологии.

(обратно)

18

Фарисеи — представители древнееврейской религиозно-политической секты, много внимания обращавшие на внешние проявления благочестия. Стали синонимом ханжей, лицемеров.

(обратно)

19

Иоанн Креститель (или Предтеча) — по Евангелию, пророк, предсказавший появление Христа и крестивший многих евреев, в том числе и самого Иисуса.

(обратно)

20

Медуза Горгона (греч.) — женщина-чудовище, голова которой обращала всех смотревших на нее в камень. На ее голове вместо волос извивались змеи.

(обратно)

21

Юноша из Аттики, Тесей (греч.) — античный герой, сын афинского царя Эгея. Убил Минотавра, избавив Афины от страшного чудовища.

(обратно)

22

Минотавр (греч.) — чудовище с туловищем человека и головой быка. Был помещен в построенный для него лабиринт, где пожирал преступников и посылаемых в качестве дани юношей и девушек.

(обратно)

23

Туника — в Др. Риме род длинной рубашки у мужчин и женщин.

(обратно)

24

Тога — римская верхняя одежда, обычно белая. Тогу с пурпурной каймой носили дети полноправных граждан и высшие сановники.

(обратно)

25

Цицерон (I в. до н. э.) — знаменитый философ, оратор и поэт Др. Рима.

(обратно)

26

Юпитер (лат.) — римский бог неба, света, грома и молнии, царь богов, отождествляемый с греческим Зевсом.

(обратно)

27

Гадес (Аид) (греч.) — 1. Владыка подземельного мира и царства мертвых. 2. Преисподняя, царство мертвых.

(обратно)

28

Легат — в Древнем Риме наместник императора в провинции.

(обратно)

29

Марк Порций Катон (95–46 гг. до н. э.) — государственный деятель консервативного направления, позже примкнувший к республиканцам.

(обратно)

30

Весталки — жрицы богини домашнего очага Весты. Они были связаны обетом целомудрия и безбрачия; обязаны были поддерживать неугасимый огонь в храме Весты.

(обратно)

31

Пенула — верхнее дорожное платье, теплый плащ с капюшоном.

(обратно)

Оглавление

I КНЯГИНЯ И ВОИН

II НА ПОБЕРЕЖЬЕ ЛАДАНА

III ИГРА В ПУСТЫНЕ

IV ВЕРБЛЮДЫ И ПАЛАНКИНЫ

V ПИСЬМО СЫНА К ОТЦУ

VI ТОРГОВЛЯ И РАЗДОРЫ

VII ПИСЬМО СЕСТРЫ К БРАТУ

VIII КАРАВАН ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПУТЬ

IX ДЕЯНИЯ И МЕЧТЫ АФЕРА

X СЛЕДЫ НА ПЕСКЕ

XI ЧИСТОТА НАМЕРЕНИЙ

XII ЗАГОН И ПОДЗЕМЕЛЬЕ

XIII ЙЕГОШУА

XIV В ТЕМНИЦЕ

XV ИГРА НАЧИНАЕТСЯ

XVI ПУТЬ В ИЕРУСАЛИМ

XVII ПЛЕННИКИ БЕЛЬХАДАДА

XVIII ПОНТИЙ ПИЛАТ

XIX ВСТРЕЧА С ПРОКУРОРОМ

XX В АО ХИДИСЕ

XXI СВЕТЛАЯ НОЧЬ

XXII ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ И ПОТЕРИ

XXIII ПОПЫТКА БЕГСТВА

XXIV КРОВАВЫЙ ОАЗИС

XXV УМИРОТВОРЕНИЕ

*** Примечания ***