Космо-Натка [Всеволод Зиновьевич Нестайко] (fb2) читать онлайн

Всеволод Зиновьевич Нестайко

Космо-Натка

Нестайко В.З.,

Космо-Натка: Киев, Дитвидав, 1963

Рассказы. На украинском языке.

Художник В. Евдокименко.

СОДЕРЖАНИЕ:

СПУТНИК «ЛИРА-3»

КОСМО-НАТКА

ПОСЛЕДНЯЯ БОМБА

ТАЙНА СТАРОГО СКЛЕПА

1. Загадочное письмо

2. Надо ехать в Кирилловку!

3. Одиннадцть трамвайных билетов.

4. На Захаровской

5. Это было месяц тому назад

6. Неожиданный спор

7. Так вот кто писал записки!

8. Что рассказал Крыса

9. В двенадцать на кладбище

10. Утром

11. «Не буду — и все…»

Всеволод Зиновьевич Нестайко

Космо-Натка

СПУТНИК «ЛИРА-3»

Ленька не любил арифметики. Ленька любил приключения.

Когда он читал задачу про велосипедистов, выехавших из двух городов навстречу друг другу, ему очень хотелось, чтобы эти велосипедисты по дороге переехали учительницу Нину Марковну, которая выводила в Ленькином дневнике жирные хромые двойки по арифметике. Причем он не желал ей зла. Просто, по его мнению, это было единственное, что могло бы спасти его от ненавистного предмета.

Странная и смешная эта Нина Марковна! Она никак не могла понять, что Леньке ни капельки не нужна арифметика, что он хочет стать не бухгалтером, а знаменитым путешественником.

Он прочитал все приключенческие книжки, какие только были в школьной библиотеке. Некоторые знал почти наизусть. Он бредил приключениями. Даже сны ему снились только приключенческие... Но в жизни Леньке очень не везло. За исключением неудачной поездки в Индию (куда, конечно, он не добрался, поскольку милиция задержала его на вокзале), в жизни у Леньки не было ни одного происшествия. Хоть плачь!

А совсем недавно...

Это произошло в тот день, когда Советский Союз запустил третий искусственный спутник, на котором преспокойно мог полететь и человек.

В тот день Ленька твердо решил покинуть Землю, эту скучную, неинтересную планету со всеми ее двойками по арифметике. Ленька задумал построить свой спутник и навсегда улететь в космос. Сначала он думал сделать это сам. Но потом понял, что самому это будет, во-первых, тяжело, во-вторых, неинтересно, и он пригласил в компанию своего закадычного друга и одноклассника Ромку. Ромка, не задумываясь, согласился. У него тоже были все основания расстаться с Землей: накануне он разбил мамину любимую вазу и, незаметно выбросив черепки на помойку, со страхом ждал теперь наказания.

Итак, было решено окончательно — они вдвоем летят на спутнике в межпланетное пространство.

Немало найдется тех, кто в детстве, мечтая, отправлялся в кругосветное путешествие с куском хлеба в кармане, прыгал с отвесной кручи, держа в руках плохонький зонтик, копал землю под старой ивой, ища несуществующий тайный клад. Поэтому не удивляйтесь, что Ленька, а с ним и Ромка искренне поверили в то, что обязательно построят спутник и непременно полетят на нем в космос.

Сидя в темном углу под лестницей, ребята мечтали.

— Ты понимаешь, Ромка, мы будем первыми в мире людьми, которые улетят в межпланетное пространство, — захлебывался Ленька. — Первыми! Понимаешь? Все люди на Земле будут с волнением следить за нашим полетом. Все до одного! Даже футболисты киевского «Динамо». Я уж не говорю о Жорке Цыгане из седьмого «Б»!.. Все газеты мира будут писать о нас огромными буквами.

— О, это будет здорово! — в восторге воскликнул Ромка. — Но как же мы все-таки полетим? Это же механизмы разные сложные надо. Да?

— Глупости. Главное — оторваться от Земли. Я по радио слышал. А там начнем кружить по орбите… И вообще, не перебивай, — с досадой махнул рукой Ленька. — Мы будем долго летать среди звезд и космических лучей — гордые, мужественные и одинокие. А потом мы погибнем, налетев на какой-нибудь метеорит...

Ромка тяжело вздохнул. Ленька взглянул на него и понял, что немного переборщил: еще минута, и Ромка откажется от полета.

— А вообще, кто его знает, наверное, мы все-таки не погибнем, — бодро проговорил Ленька, — сядем на какую-нибудь планету...

— Конечно! Я уверен, что сядем, — с облегчением добавил Ромка. Ему очень не хотелось умирать. Он был глубоко убежден, что жить гораздо интереснее...

Ребята начали спешно готовиться в путь. Для начала они решили запустить несколько небольших пробных спутников. Первым был никелированный бильярдный шар, для запуска которого смастерили катапульту из стальной проволоки и резины от старой калоши.

Запускали рано утром на заднем дворе возле сарая. Метеором блеснув на солнце, шар поднялся высоко в небо, перелетел через сарай и исчез. Несколько минут Ленька и Ромка напряженно вслушивались, пытаясь уловить звук падения шара. Однако ничего не услышали.

Никакого сомнения не было — первый спутник «Лира-1», то есть системы Леонида Ищенко и Романа Андриенко, вышел на орбиту и начал вращаться вокруг Земли...

Со вторым спутником они надеялись послать в небо какое-нибудь животное. Поскольку собаки Лайки у них не было, они решили снарядить в межпланетную экспедицию соседского кота Мордана, рыжего и злого.

Спутником была плетеная корзина, найденная в сарае. Чтобы кот во время путешествия не проголодался, Ленька специально для него принес большой кусок сала.

Сало Мордан съел с удовольствием, а лететь категорически отказался. Он и на Земле прекрасно себя чувствовал. Когда друзья начали запихивать его в спутник, несознательный кот стал вырываться и царапаться, пока не убежал.

— Хватит испытаний, — сердито сказал Ромка, зализывая царапины. — Давай уже лететь. А то через несколько дней вернется из командировки моя мама и... ты же понимаешь! Мне уже можно будет тогда не лететь.

— А я что, против? Давай!

За дровяными сараями простирался пустырь, куда никто никогда не заглядывал. Там, на взгорке, стояла железная бочка, в которой когда-то, еще во время войны держали воду на случай пожара. Теперь воды там, конечно, не было. В этой бочке спокойно могли поместиться и Ленька, и Ромка. Вот только как ее закинуть в небо?! Представляете, сколько может весить железная бочка!

И ребята принялись мастерить катапульту. Это была каторжная, изматывающая работа. Они копали под бочкой траншею, устанавливали пружины, рессоры и рычаги. Особенно помучилися ребята, когда затаскивали на дерево, стоявшее как раз возле бочки, здоровенный камень. Этот камень, упав с высоты, должен был привести в действие механизм.

Наконец все было готово. Поздно вечером ребята разошлись по домам.

Это была их последняя ночь на Земле. На следующий день, ровно в восемь часов вечера, должен был стартовать спутник «Лира-3». На нем навсегда улетали в межпланетное пространство ученики третьего «Б» класса Леонид Ищенко и Роман Андриенко. И никто, никто на всем земном шаре не знал об этом знаменательном событии.

После уроков, наскоро пообедав, Ленька и Ромка стали собираться в дорогу.

Они приладили к бочке крышку от старого бака. Это был «верхний люк». Крышка прекрасно закрывала бочку и прочно крепилась изнутри стальной проволокой. Никакие космические силы не смогли бы ее открыть.

Дно бочки они устлали сеном из старого матраса. Стенки обложили старым стеганым одеялом, которое никому уже не было нужно. Получилось очень мягко, тепло и удобно. К тому же это спасало от ударов в случае столкновения с какой-либо планетой.

Из еды в дорогу взяли: буханку хлеба, купленную на личные сбережения; сто пятьдесят граммов любительской колбасы, которую приобрели на те же средства; восемь холодных вареников с картошкой; три конфеты «Кис-Кис», которые Ленька не съел вчера; две луковицы, одну селедку и бутылку с бывшей газированной водой. Бывшей потому, что пробка была плохой, и газ весь вышел, но Ромка уверял, что она все-таки более питательная, чем обычная вода.

В последний момент Ленька принес надкусанный пирожок с повидлом, беспризорно лежавший на буфете в столовой.

...Без пяти минут восемь. Ленька и Ромка в молчании стояли у спутника «Лира-3». Торжественный момент. Только что написано прощальное письмо и положено под кирпич, к которому прикреплен детский первомайский флажок.

Вот что было в этом письме:

«Всем! Всем! Всем! Сегодня, 30 сентября, ровно в 8 часов вечера, мы, Леонид Ищенко и Роман Андриенко, вылетели на спутнике «Лира-3» в межпланетное пространство. Мы первые хотим доказать, что люди могут летать в этом пространстве, и что для настоящих путешественников нет никаких препятствий.

Поставьте нам памятник на площади Победы.

Прощайте, товарищи, мы летим.

Леонид Ищенко, Роман Андриенко».

Высоко в небе бесчисленными огоньками сияли звезды. Сейчас Ленька и Ромка полетят им навстречу и никогда больше не вернутся на Землю. Истекали последние секунды перед стартом.

— Ну, пошли! — дрожащим голосом сказал Ленька.

Ромка открыл крышку «люка» и уже поднял ногу, чтобы залезть в бочку, но в то же самое мгновение услышал девчачий голос:

— Ребята, а что вы здесь делаете? А?

От неожиданности Роман выпустил крышку из рук, и она больно ударила его по колену.

У Леньки забурчало в животе.

Из-за сарая появилась Таня, Ленькина и Ромкина одноклассница и соседка. Увидев ее, Ленька моментально вернулся к действительности.

— Дуй отсюда! — угрюмо сказал он.

— Что значит «дуй»?! А может, мне интересно, — сказала Таня и подошла к бочке. — Вы во что играете? — Таня заговорщически прошептала: — В пограничников и шпионов? Я тоже хочу.

— Дуй, тебе говорят, — вскипел Ленька, — а то, как дам, и улетишь!

— Очень я тебя испугалась! Вот не пойду и буду мешать вам, раз так!

Вот это номер! Что делать? Неужели все пропало? За несколько секунд до старта из-за какой-то девченки срывалось такое дело!

Казалось, выхода не было.

И тогда Ленька — будь, что будет, — решил все честно ей рассказать и объяснить всемирную важность наступающего события. Она, наверно, поймет, и не будет мешать. В конце концов, это даже неплохо — хоть один человек будет свидетелем их полета и потом всем расскажет...

Услыхав, в чем дело, Таня аж подпрыгнула от восторга.

— Ой, ребята, как это здорово! Возьмите меня с собой. Я тоже хочу лететь!

— Что-о-о?! — Ленька и Ромка переглянулись, лица у них вытянулись от удивления.

— Я тоже полечу с вами!

Ребята беспомощно смотрели друг на друга. Вот те раз! Мало она им нервов на Земле попортила, так ее еще и на небо с собой брать! Нет! Ни в коем случае!.. Но как же от нее избавиться? Ведь если просто так не взять, то она и им не даст улететь. Это точно!

И ребята начали уговаривать Таню.

— Ну, подумай, зачем тебе лететь? Это же навсегда. Ты никогда больше не вернешься на Землю. Никогда не увидишь ни папы, ни мамы.

— Ну и что? Зато интересно! Почему все интересное должны совершать только мальчишки? Я тоже хочу!

— Но мы же не поместимся все в спутнике. Мы на тебя не расчитывали. Для тебя нет места.

— Вот как! Для меня нет места? Тогда вы тоже не никуда полетите! Я сейчас же расскажу все тете Фекле, и она вам уши пообрывает за то, что вы ее бочку без спроса взяли... Тетя Фекла! — вполголоса крикнула Таня.

— Ш-ш!.. Тихо! Замолчи!!.

Делать было нечего.

— Ладно... Залезай! — стиснув зубы, разрешил Ленька и шепнул Ромке на ухо: — В крайнем случае, мы ее высадим по дороге!

Таня моментально залезла в бочку.

— Только запомни: есть мы тебе не дадим. У нас у самих мало! — с отчаянием в голосе крикнул Ленька.

— Хорошо, хорошо, — беззаботно ответила Таня и радостно загудела из бочки: — Ой, как здесь здорово! Залезайте быстрее!

И Ленька с Ромкой полезли.

Сопя и толкаясь, они долго усаживались. Каждый старался побольнее пнуть Таню, но Таня молча терпела. Наконец они уселись. Было тесновато, но ничего — лететь можно, особенно на небо. В торжественном молчании Ленька встал и закрыл «люк», то есть прикрутил его проволокой к бочке. Потом не своим, каким-то слишком писклявым, птичьим голосом сказал:

— Приготовиться! Даю старт!

Ромка и Таня затаили дыхание. Ленька изо всех сил дернул веревку, ко второму концу которой там, на дереве, был привязан здоровенный камень. Послышался треск, что-то глухо стукнуло, загремело и...

Таня ударила Ромку ногой в ухо. В это время Ромка толкнул Леньку локтем в затылок, а Ленька ткнулся носом Тане в живот. Потом Таня села Леньке на голову, Ромка толкнул Таню коленом, а Ленька наступил Ромке на губу.

Какое счастье, что стенки спутника «Лира-3» были устланы одеялом!

Бочка бешено вращалась и подпрыгивала. Восемь холодных вареников с картошкой полетели Ромке за пазуху, селедка очутился у Тани под мышкой, а бывшая газированная вода вся до капельки вылилась Леньке на штаны.

Несмотря на это, Ленька радостно воскликнул:

— Ура! Мы лети...

Он не договорил, потому что как раз в этот миг ему в рот попала луковица.

«Спутник», видимо, летел в верхних слоях атмосферы. Он вращался все медленнее и медленнее. Вдруг обо что-то ударившись, он перестал вращаться.

— Мы вышли на орбиту! — торжественно произнес Ленька.

Несколько секунд ушло на то, чтобы разобраться, где чьи ноги, руки...

В бочке было темно. Пахло селедкой и еще чем-то нехорошим.

— Интересно, где теперь Земля? — тихо и печально спросила Таня. Ей уже хотелось домой, к маме. И Ленька это понял.

— А-а, попалась! — злорадно захихикал он. — Вот не надо было лететь с нами. А теперь — все! Теперь ты никогда не вернешься домой.

Таня ничего не ответила. Она молчала. И Ромка тоже молчал.

Гнетущая тишина воцарилась в спутнике «Лира-3». Ленька, Ромка и Таня сидели и молча прислушивались к космической тишине вселенной.

И вдруг...

Вдруг они услышали громкие шаги и голос. По небу кто-то быстро шел, ругаясь. Во всей вселенной только одному человеку мог принадлежать этот голос — дворнику тете Фекле.

— А черт бы забрал этих песоголовцев. Опять какой-то беды натворили! И до каких пор это будет? Ни днем, ни ночью покоя нет.

Ленька бросился открывать люк...

Спутник «Лира-3» мирно лежал в бурьяне возле дровяного сарая. Над бочкой стояла дворничиха тетя Фекла и воинственно размахивала руками...

Что было потом?

Не стоит спрашивать!

Тане, конечно, хорошо влетело. Но больше всего досталось Леньке и Ромке.

И дело не в том, что после волнующей встречи с родителями они долго еще не могли сесть и стеснялись показываться людям на глаза. И даже не в том, что ребята в школе две недели не давали им покоя и все спрашивали о впечатлениях от космического путешествия.

Выяснилось самое главное: ученику третьего класса для того, чтобы построить спутник, надо знать арифметику. А-риф-ме-ти-ку! И сказал это не кто-нибудь, а сам Жорка Цыган, самый знаменитый человек в школе, чемпион города по плаванию.

Неизвестно, о чем думал Ленька, когда узнал об этом. Неизвестно, какие мысли посещали его, когда он стоял на пригорке за сараями и, печально почесывая штаны, смотрел в небо.

Никто не знает, о чем думал Ленька. Но ходят слухи, что недавно он получил свою первую в жизни четверку по арифметике.

И это похоже на правду.

КОСМО-НАТКА

Натка любила маму, папу, учительницу Глафиру Павловну и вареники с вишней. И терпеть не могла касторку, рыбий жир и своего соседа Котьку Швея. Но если рыбьего жира и касторки еще можно было как-то избежать, то Котьки избежать было невозможно. Потому что они с Котькой не только жили в одной квартире, но еще и учились в одном классе — четвертом «Г».

Котька слыл лихим, отчаянным человеком. Котька-шмотька...

Даром, что все ребята любили его и считали своим атаманом. Но это ничего не значило, поскольку каждый, прежде всего, своей головой думать должен и совесть иметь.

И вообще... Почему, скажите, пожалуйста, Натка должна быть хуже Котьки? Ведь было когда-то время... Тогда они были совсем маленькие, звались просто дети и во всем были равны. Игрушки были общие. Болели одинаковыми болезнями — корь, свинка, скарлатина. Одинаково боялись Бармалея, Серого Волка, но все равно жалели несчастного козлика, от которого остались только рожки да ножки. Ох уж, эти рожки да ножки! Сколько слез пролили из-за них Котька и Натка — дружных, коллективных слез. Натка и Котька тогда дружили, крепко дружили. Как говорится — не разлей вода.

А потом вдруг Котька повзрослел и сказал Натке: «Ты — баба!»

Натка обиделась и сказала: «А ты — дурак!»

Котька врезал Натке кулаком по спине. А Натка треснула Котьку портфелем по голове. Так они перестали быть просто детьми, а стали мальчишкой и девчонкой.

Натка плакала в уборной, чтобы никто не видел. И все время дергала за цепочку, спуская воду, чтобы никто не слышал.

«Какая свинья этот шмотька, — думала она. — Вот я докажу ему, что нисколечко не хуже его. Он у меня увидит, шмотя-баработя!»

Но сделать это было очень трудно, потому что Котька ничего не хотел видеть и знать.

Не обращая на Натку никакого внимания, он играл с ребятами в футбол и был вратарем. Натка шмыгнула носом и тоже захотела стать вратарем — вот увидите: не хуже того шмотьки! Но ей вежливо отказали: «Дуй отсюда! Девчонки не бывают вратарями, тем более такие невзрачные и неказистые».

Натка немедленно ответила: «Зато вы все балбесы и ничтожества. И футбол ваш — тьфу!»

Котьке же сказала отдельно: «А ты самая последняя мокрица. Я помню, как ты плакал, когда тебе укол делали. Пусть все знают!»

Но на Котьку эти слова не произвели никакого впечатления. Он ехидно ухмыльнулся ей прямо в лицо. А через неделю вдруг научился плавать.

Натка стиснула зубы и, не задумываясь, тоже полезла в воду, сразу на глубину. Когда через несколько минут ее вытащили, она уже умела нырять. Правда, выныривать и держаться на воде еще не научилась. На это пришлось потратить две недели и выпить целое ведро мутной речной воды. Но Натка не отступила, и, в конце концов, поплыла. Что, съел, противный зазнайка?!

Сложнее было с велосипедом. У Натки не было собственного велосипеда. Приходилось...

— Милочка, дай покататься немножко.

— Да ну тебя! Ты и так мне вчера четыре спицы погнула и руль скрутила.

— Я больше не буду. Я уже почти умею. Дай, пожалуйста. Я тебе фантики конфетные подарю. Красивые! У тебя таких нет.

— Ладно уж... Тогда и переводную картинку с цветочком тоже...

— Хорошо, — вздохнула Натка, не в состоянии скрыть, как ей жаль переводную картинку.

Зато посмотрели бы вы на Котькино лицо, когда Натка, наконец, промчалась мимо него на велосипеде, абсолютно не держась за руль. Жертвы были не напрасны.

Но недолго торжествовала Натка.

...Это было время, когда человек устремился к звездам. Замечательная эпоха первых космических полетов Юрия Гагарина и Германа Титова. Все люди вокруг радовались и гордились, что пионеры космоса — наши советские космонавты.

Натка тоже радовалась и гордилась.

Однажды она проходила мимо бетономешалки, которая осталась после строительства соседнего дома, и услышала тихий разговор. В бетономешалке сидели Котька и его долговязый друг Борис.

— Когда мы вырастем, межпланетные полеты будут все равно, что сейчас троллейбус, это факт, — убедительно говорил Котька.

— И ты думаешь, всех возьмут, — отмахивался Борис. — Дудки! Все-таки это тебе не троллейбус. Ты же видел, как тренировался Титов, как его испытывали на разных штуковинах, проверяли все на свете.

— Конечно, здоровье должно быть стопроцентное. И подготовка – будь здоров... Это факт.

Вероятно, ребята только посмотрели документальный фильм о Германе Титове «Снова к звездам» и делились впечатлениями. Натка как раз вчера тоже его смотрела.

«Похоже, они воображают, что бетономешалка — это ракета», — презрительно подумала Натка.

— Знаешь что, — тихо и как-то неуверенно произнес Котька. — А что, если уже сейчас начать готовиться?..

На мгновение повисла тишина.

— А что? Через каких-нибудь десять лет знаешь, какие мы будем! — восхищенно воскликнул Борис.

— Все комиссии рты раскроют.

— Конечно, никто ж не подумает, что люди с детства тренировались.

— Вот было бы здорово! Тогда все шансы за нас...

— Правда, сложное это дело — подготовка. Вот скажи — есть у нас хотя бы тренажер какой — ну хоть тот, что одновременно в разные стороны крутится?

— Черта лысого у нас есть, а не тренажер.

— Или испытание тишиной — камера нужна специальная. Или — невесомость. Это, пожалуй, самое главное.

— И все-таки надо попробовать. Это же предварительная подготовка. Можно самим организовать и невесомость, и тишину, и... это самое... в разные стороны.

Тут Натке попал в нос цемент, и она неожиданно громко чихнула.

Мигом, словно чертики на пружинках, из бетономешалки показались две головы.

Шеи вытянутые, глаза выпученные — ну точь-в-точь птенцы из гнезда. Несколько секунд они молчали, потом раскрыли свои клювы и... Натке пришлось заткнуть уши и показать, что бегает она не хуже ребят.

Целый день Натка не находила себе места. Вот это да! Вот это новость! Котька с Борькой готовятся в космонавты!

Натка чесала затылок... Борька упрямый, Котька еще упрямее. Это всем известно. Они оглохнут от тишины, лопнут от невесомости, но подготовятся. Подготовятся и полетят в космос. И побывают на далеких неизвестных планетах. И вернутся на землю героями. Их встретят, как Гагарина и Титова. Выпустят почтовые марки, открытки с их фотографиями. А Натка будет самой обычной скучной бухгалтершей, как Нина Абрамовна из восемнадцатой квартиры. О-о-о! Этого невозможно было перенести! Ну почему на свете такая несправедливость? Почему в космос летают только одни мужчины, то есть бывшие мальчишки? Почему? Почему?

Натка пыталась сама себя успокоить: «А Лайка? А Белка и Стрелка? А Чернушка, в конце концов? Они были... Во всяком случае, они были не чел... не мужского рода».

Но выходило как-то не очень убедительно.

Шли дни...

Да, Котька с Борисом были действительно упрямые люди. Натка, скорчившись, сидела за бочкой возле сарая и смотрела в щель. Там, в сарае, на дровах спинами друг к другу уже четвертый час, заткнув пальцами уши, сидели в темноте Котька и Борис.

Натка успела приготовить уроки, пообедать, покататься на Милочкином велосипеде, а они все сидели.

Это называлось испытание тишиной.

Ведь там, в небе, абсолютное космическое безмолвие, и к этому космонавтам надо было себя приучать. Там не дребезжит трамвай, не чирикают воробьи, не ругается усатый дворник дядя Степа, которому наплевать на тишину, потому что он пьяница, и его все равно не возьмут в космос.

Натке уже надоело смотреть в щель, болел глаз, а они все сидели.

И вдруг послышался грохот — рассыпались поленья, и Котька закричал противным голосом.

Оказывается, космонавт Борька заснув, свалился с дров.

Дверь сарая распахнулась. Из нее, почесывая ушибленный бок, вышел заспанный Борис, а за ним, пошатываясь, измученный тишиной Котька.

У обоих был вид несчастный и жалкий. Казалось, Натке сейчас бы только радоваться и хихикать, но у нее не получалось. Ей почему-то было жалко Котьку и хотелось вместе с ним ругать негодяя Борьку, так коварно заснувшего во время испытаний.

На следующий день Натка сидела в шкафу среди одежды и, обвязав голову маминой юбкой, дышала нафталином. В сарай идти она побоялась — там водились крысы. А в космосе крысы не водятся, и привыкать к ним не обязательно. Испытание тишиной ей даже понравилось: скучно, но не страшно нисколечко — терпеть можно. Тьфу, слабак Борька не выдержал!

Тем временем Котька с Борисом тренировались дальше по программе. Весь день они качались на веревке, привязанной к дереву.

В конце неугомонный Котька сказал:

— Надо катапультироваться. Обязательно надо катапультироваться.

— А как это ка... ка... пу... это самое?

— Ты что, не помнишь, как Титов на тренировках вместе с сиденьем вылетал из кабины, чтобы потом на парашюте спуститься? Это и значит — катапультироваться.

— Да помню, помню... — промямлил Борис, хотя видно было, что он не помнил.

Катапультироваться ребятам в тот день не пришлось.

Котька натер себе руки так, что даже не смог сделать письменные уроки.

Веревка тоже совсем перетерлась: когда Натка вечером сама начала качаться на ней, веревка неожиданно лопнула, и Натка, отлетев метров на пять, упала в отвратительную грязную лужу.

— Кажется, я катапультировалась, — прошептала Натка, выковыривая из уха грязь. — Хорошо, что никто не видел.

Три дня тренировок не было — у Котьки заживали руки.

А на четвертый день была прекрасная солнечная погода. Голубое небо сияло ласково и приветливо, даже не верилось, что где-то там, в вышине, ужасный бесконечный космос.

На чердаке пахло котами, ржавым железом и тем особым запахом, который бывает только на чердаке.

Сквозь слуховое окно, возле которого притаилась Натка, виднелся край крыши и глухая стена соседнего дома.

Между домами пролегала щель шириной примерно с полметра. Там было темно, как в ущелье. Внизу лежал битый кирпич, осколки стекла и разный хлам. На крыше над щелью стояли Котька с Борисом. У каждого к поясу была привязана веревка, второй конец которой тянулся на чердак и крепился к стропилам морским узлом.

— Слушай, а ты уверен, что будет эта самая... невесомость? — нерешительно спросил Борис, с опаской заглядывая в щель.

— Конечно. Невесомость — это и есть, когда человек висит в воздухе, ни за что не держась ни руками, ни ногами. Ну, давай!..

У Натки почему-то сильно заколотилось сердце и онемели ноги.

Ребята вместе легли животами на крышу, свесили ноги в щель и потихоньку начали сползать. При этом они громко сопели.

Вот над крышей стали видны только их головы. Вот уже и головы исчезли, только руки держались за желоб. Раз! — нет уже рук. Веревки натянулись и задрожали, как струны. У Натки что-то оборвалось внутри...

Несколько секунд было тихо. Затем послышался приглушенный Котькин голос:

— Борька, ну как? Чувствуешь невесомость?

— Чувствую... Только пояс, проклятый, сильно давит. Прямо живот перерезает...

Снова воцарилась тишина. Затем вдруг послышался натужный голос Бориса:

— Слушай, я больше не могу! Какая-то неудобная невесомость. Очень уж режет... Н-не могу. Слышишь?

Веревки нервно задергались, и Котькин голос прохрипел:

— Ладно... Вылезай и мне поможешь. А то я до крыши не достаю...

Одна из веревок задергалась еще сильнее. Потом послышался дрожащий голос Бориса:

— Котька! Я не могу вылезти.

— Да ты что? Брось шутить!

— Нет, серьезно! Не могу! Серьезно!

Веревки отчаянно заскрипели.

— Котька! Давай звать на помощь! Я не могу, Котька. Мы сейчас разобьемся!

— Стой! Рано еще! Может...

— Ничего не может...

И тут Натка поняла, что «невесомых» космонавтов надо спасать. Еще мгновение — и они сорвутся и... не надо тогда космоса — на земле тоже можно прекрасно разбиться.

Натка вздохнула и сквозь слуховое окно вылезла на крышу. Крыша была предательски скользкой и покатой. Натка на животе подползла к краю и заглянула вниз.

Котька и Борис болтались на веревках, как два червя. У Бориса пояс поднялся почти до подмышек, а ноги болтались, как у кукольного Петрушки. У Котьки, наоборот, пояс съехал ниже пупа — он висел вниз головой и, как младенец, дрыгал ногами, боясь совсем выпасть из него.

Оба жалобно кряхтели и стонали.

— Ой, мальчики, я сейчас! — запричитала Натка. — Повисите еще немножко! Повисите, мальчики, не падайте! Я сейчас!

И она быстро направилась к слуховому окну.

Натка в отчаянии бегала по чердаку, все время повторяя:

— Повисите, мальчики, я сейчас! Я сейчас!

Хотя отсюда они, конечно, не могли ее слышать.

«Что же делать? Как помочь?» — прыгало в голове.

Вдруг Натка увидела длинный деревянный шест с железным крючком-тройником на конце. Этой штуковиной дворник дядя Степа всегда выковыривал мусор в канализационных колодцах, чтобы не забивало трубы.

Не задумываясь, Натка схватила шест и потащила на крышу.

Осторожно спустив его, она попыталась зацепить Котьку за ногу, но крючок соскакивал и не цеплялся. Тогда она поддела Бориса за штаны.

Зацепив, Натка изо всех сил потянула вверх. От напряжения потемнело в глазах. Все-таки Натка была девочка! Нет, не вытащить ей Бориса — сил не хватает. Вдруг что-то затрещало, брюки порвались, и крючок сорвался.

Натка растерянно соображала, что делать. Наконец сообразила. Опустила шест другим концом, а крючком зацепила его за желоб.

— Хватайся, Борька! Лезь!

Борька пыхнул, как паровоз.

Натка схватила его за шиворот и потянула до боли в пальцах. И — о радость! — наконец-то Борис на крыше.

Уже вдвоем, совместными усилиями, с помощью того же шеста они выловили Котьку.

Котька и Борис стояли перед Наткою. Борька белый, как молоко, Котька красный, как помидор (от прилива крови; попробовали бы вы повисеть вверх ногами!). У обоих дрожали губы, а глаза были большие-большие, совсем не мальчишеские, а просто детские, испуганные.

И тут Натка не выдержала — она все же была девочка...

— Чего плачешь? — тихо и растерянно спросил Котька.

Она не ответила.

Котька переглянулся с Борисом и сказал еще тише:

— Ты молодец, Натка! Ты же просто спасла нас. Без тебя бы мы… Я уж даже и не знаю...

Натка все еще плакала.

Тогда, преодолевая волнение, Котька сказал:

— Слушай, знаешь, а ты тоже готовься с нами, хорошо? Я думаю, потом женщин тоже будут брать в космос. Правда, Борька?

— Ага, — сказал Борис, гладя рукой разодранные штаны.

— И возможно, ты будешь первой в мире космонавткой. Хочешь? Космо-Наткой! — и Котька, засмеявшись от собственного остроумия, добавил: — Я серьезно, совсем не шучу...

Натка улыбнулась сквозь слезы. Ей почему-то вспомнился вдруг сказочный козлик, которого так искренне они оплакивали когда-то вдвоем с Котькою.

ПОСЛЕДНЯЯ БОМБА

Водяная бомба — это, конечно, не водородная. Но все-таки это — бомба.

Я не знаю, кто изобрел водородную, а водяную — Володька Лобода. Как и все гениальное — это очень простая штука. Берется соска, обычная резиновая соска для новорожденных, которая надевается на бутылку с молоком. Эта самая соска в нашем случае надевается не на бутылку, а на водопроводный кран. Затем кран понемногу открывается. Под давлением воды соска растягивается, растягивается и вскоре превращается в огромную колбасу.

Когда вы чувствуете, что она вот-вот лопнет, то немедленно закрываете кран, перевязываете соску ниткой и осторожно снимаете. Бомба готова. Если теперь ее бросить, то от малейшего соприкосновения с головой врага, бомба разрывается, и вашего уважаемого противника заливает водой с головы до ног. Эффект потрясающий! Враг оторопел и, по крайней мере, на полчаса выбыл из строя (пока не высушится или не переоденется).

В случае необходимости водяную бомбу легко можно переделать в автомат-водомет. Для этого на кончике соски прокалывается маленькая дырочка (как это делается при обычном ее применении) и, когда вы сжимаете соску в руках, из этой дырочки тоненькой струйкой брызжет вода, короткими или длинными автоматными очередями, в зависимости от желания и обстоятельств.

За автомат-водомет также прекрасно может сойти детская резиновая клизма-спринцовка.

Когда вы пользуетесь ею, то, кроме всего прочего, противник чувствует себя еще и морально униженным. Так вы добиваетесь двойного результата. Однако использование клизмы довольно рискованно. Потому что некоторые несознательные родители считают это бессовестным хулиганством и активно протестуют против обливания своих детей из этого неприличного предмета.

Но Володька Лобода не был бы Володькой Лободой, если бы обращал на это внимание.

Володька Лобода абсолютно неповторимый и невозможный человек. Он не признает никаких игр, кроме войны.

У Володьки широкое скуластое лицо, приплюснутый, без переносицы, нос и выпяченная вперед нижняя челюсть — как у боксера или американского гангстера. Узкие монгольские Володькины глаза горят безумным огнем, когда он носится по двору и картаво орет — «Угя!» — что по-нормальному значит «ура». Если надо изобразить выстрел, Володька не кричит обычное «пиф», «паф» или «пу». Наставляя пистолетом указательный палец, он противным голосом неистово гнусавит: «Ань-ань! Ань-ань!..» И эти невероятные звуки сеют во вражеских рядах страшную панику.

В целом Володька типичный поджигатель войны. Он дня не может прожить без выстрелов, штурмов, атак. И поскольку он у нас атаман и заводила, нам приходится непрерывно воевать.

В основном воевали мы с ребятами из соседних дворов.

И если даже врага под рукой почему-то не было, если он, например, пошел культпоходом в кино или готовил уроки, Володька все равно не прекращал военных действий. Просто он временно выделял врага из наших рядов и организовывал междоусобную войну. Вражеским командиром назначался — как правило, долговязый флегматик Гриша Половинка из седьмой квартиры.

Потом мы «матались» — то есть по двое, обняв друг друга за плечи, отходили в сторону, шептались, подходили к Грише и Володьке и говорили:

— Мать-бать, что вам дать: яблоко или грушу?

— Грушу, — говорил, например, Володька. И тот, кто был по договоренности «грушей», вливался в Володькино войско. А несчастное «яблоко» немедленно мобилизовывалось во вражеский отряд.

Потом Володькина армия без всякого труда вдребезги разбивала Гришину и в торжественной обстановке под звуки барабана на лобном месте за кособоким сараем фельдмаршал Лобода расстреливал из клизмы генералиссимуса Половинку. Половинка был бездарный полководец и годился только для позорной роли проигравшего. Даже тогда, когда у него были все шансы на победу, он не решался побеждать — настолько сильным был Володькин боевой авторитет.

Войны, которые разжигал и организовывал Володька Лобода, ни в коем случае нельзя было назвать справедливыми, благородными или освободительными. Совсем наоборот. В историю человечества, наряду с войнами Александра Македонского, Батыя и Чингис-Хана, войны Володьки Лободы войдут, как войны несправедливые, захватнические и опустошающие.

Например, разведка доносила, что в соседнем дворе мирные дошколята строят из песка атомную электростанцию и играют в мяч. Володька немедленно трубил поход, устраивалось внезапное нападение, атомная электростанция растаптывалась, а мяч конфисковывался и целый час не отдавался, несмотря на горькие слезы побежденных.

Честно говоря, нам эти непрерывные недостойные войны надоели до чертиков и уже сидели в печенках. Мы очень соскучились по таким милым бескровным играм, как цурки-палки, квач, жмурки и тому подобное. Но ни один из нас не смел первым заговорить об этом. Это было бы не по-мужски.

Существовал неписаный уличный закон, согласно которому считалось, что самая мужская игра — это война. Мы подчинялись этому закону и, терпеливо страдая, воевали.

Война происходила в нашем дворе при любой погоде: в дождь, в слякоть, в мороз, в жару и даже при солнечном затмении. Ничто в мире не могло помешать агрессивным планам Володьки Лободы.

Гриша Половинка высказал предположение, что нам, очевидно, придется воевать в нашем дворе вплоть до глубокой старости, до самой пенсии.

Возможно, так бы оно и было, если бы не одно неожиданное обстоятельство. Это обстоятельство недавно переехало в наш дом. Звали его Леся Мельник.

— О, новая шмакодявка появилась! — презрительно изрек Володька Лобода, когда она впервые вышла во двор. Володька Лобода терпеть не мог девчонок и называл их кратко и выразительно — «шмакодявки». Никто из нас не знал, что означает это таинственное и непереводимое на человеческий язык слово. Но звучало оно, грубое и презрительное, очень обидно.

Леся, совершенно не стесняясь, подошла к нам и сказала:

— Здравствуйте, мальчики. Меня зовут Леся. Я в этом доме теперь буду жить.

Мы стушевались и не знали, что ей ответить. А Володька презрительно усмехнулся и выдал:

— Здравствуйте, я ваша тетя!

Лесю это нисколечко не смутило. Она звонко засмеялась и пожала плечами:

— Вот смешной... Ну хорошо, если не хотите, познакомимся потом.

И пошла к девочкам. А Володька густо покраснел и сказал то, что всегда говорят, когда нечего сказать:

— Подумаешь!

Однако в тот день наш боевой путь чересчур уж часто проходил мимо скамейки, на которой сидели девочки. Это получалось совершенно случайно, как-то само собой. Поверьте, что этого требовали исключительно стратегические военные соображения и ничего больше. Но каждый раз, минуя скамейку, мы почему-то невольно делали очень серьезные задумчивые лица, что, по нашему мнению, придавало нам мужественный воинственный вид. Словно мы проходили перед трибуной. Теперь я думаю, что это выглядело довольно-таки комично. Потому что девочки шепотом хихикали, прикрываясь ладонями. Откровенно смеяться они не решались, потому что хорошо были знакомы с нашим водяным оружием.

Леся же почему-то не хихикала. Она только внимательно смотрела на нас с нескрываемым любопытством. Мы решили, что произвели на нее неизгладимое впечатление и гордо сплевывали через губу. Особенно показал себя, конечно, Володька Лобода. Он скакал, как бешеный козел, сильно потел от напряжения и каким-то потусторонним желудочным голосом лаял свое «Ань-ань!».

Да, захват мирных жителей всегда вдохновлял бравых воинов на боевые подвиги. Понятное дело, даже самим себе мы не осмеливались признаться, что обращаем некое внимание на эту новенькую девочку Лесю. И старательно скрывали это друг от друга.

На следующее утро мы воевали как-то очень уж вяло и неохотно. Если бы это была не междоусобная война, и если бы Гриша Половинка по привычке не признал себя побежденным, в то утро Володька Лобода был бы разбит вдребезги — так он бездарно и некстати командовал.

Леси во дворе не было. Конечно, дело было не в этом. Просто мы были не в настроении.

— Погода какая-то дурацкая, жара, — с досадой сказал Володька, ежась от холодного ветра.

Впрочем, эта «дурацкая погода» не помешала нам буквально через полчаса осуществить потрясающую по своей смелости и красоте военную операцию, во время которой мы друг за другом прошли по узенькому карнизу на цокольном этаже. Только, пожалуйста, не подумайте, что это произошло потому, что во двор вышла Леся. Просто у нас улучшилось настроение.

На этот раз девочки уже не сидели скромно на скамейке и не таращили на нас глаза. Когда мы вернулись из похода на соседский пустырь, то увидели, что Леся с девочками играют в прятки. И наши девчонки забитые и бесправные, которые боялись даже громко разговаривать в нашем присутствии, с пронзительным визгом носятся по всему двору и не обращают на нас никакой внимания.

Мы были очень обижены таким их вызывающим поведением и уже ждали, что Володька сейчас же прикажет разогнать девчонок и смыть их с лица земли. Однако Володька ничего подобного почему-то не приказал, а повел нас расстреливать Гришу Половинку. Мы ушли расстроенные.

Да, погода сегодня была действительно «дурацкая», потому что настроение у нас снова упало.

Мы, молча, расстреливали Гришу Половинку и с тоской в сердце прислушивались к веселой беготне и крикам девчонок. Им было хорошо. Они играли в прятки. Кажется, мы им завидовали. Потому что нам тоже хотелось играть в прятки. Но воинский долг и дисциплина обрекали нас на скучную бесконечную войну.

Наша армия начинала роптать. Каждый сетовал шепотом, себе под нос, чтобы не услышали другие.

А на следующий день произошел небывалый, неслыханный в истории нашего войска случай. Это был случай дезертирства. И дезертиром был расстрелянный Гриша Половинка. Он сделал попытку переметнуться к «шмакодявкам». Правда, он еще не играл с ними в прятки, но все время крутился возле них и категорически отказывался воевать и вообще служить в нашей армии. Он, видите ли, обиделся, что его расстреляли из клизмы. Пентюх несчастный! Сто раз его расстреливали и он ничего, не обижался. А теперь — на тебе!

Лишь колоссальным усилием воли Володьке удалось привести Гришу в чувство. Он хорошенько дал ему по затылку и приказал трижды расстрелять его. Однако Гриша сделал свое черное дело. В наших рядах уже не было прежней сплоченности и монолитности.

Армия разваливалась на глазах. Бойцы расползались, как мухи. На завтра трое не сталипод ружье, оправдываясь тем, что их мать не пустила, двое спрятались за невыученные уроки, а один демобилизовался через насморк. Подумать только — через насморк! И это — солдат.

Леся оказалась очень веселой и компанейской девочкой. Она знала такое множество прекрасных игр, что у нас просто голова шла кругом: «Вожатый, вожатый, подай пионера», «Тише едешь — дальше будешь», «Гигантские шаги», «Гори, гори ясно» и так далее и тому подобное. Целый день девочки визжали от восторга, а мы, темные, как тучи, мрачно и беспросветно воевали.

У нас было одно место, куда девочки никогда ногой не ступали, — наш военный штаб. Это была довольно большая площадка на заднем дворе между сараями — солнечная, уютная, поросшая веселой молоденькой травкой.

Оттуда мы начинали все свои походы, там решали все споры, там в торжественной обстановке награждали друг друга боевыми орденами.

Это было священное место.

И вот однажды мы пришли туда и — окаменели. Мы увидели ужасную, невероятную картину. Вся площадка была перекопана на грядки, и девочки пихали в те грядки какую-то чахлую рассаду.

— Ой! А мы здесь юннатский огородик делаем, — радостно закричала Леся, завидев нас.

Из военного штаба сделали огородик!

У-у-у! Трам-тара-рам!..

Володька задвигал своей гангстерскою челюстью, намереваясь что-то сказать, и только протяжно икнул — он потерял дар речи.

Прошло несколько секунд, во время которых мы копили в себе праведный гнев.

— Пошли! Ань-ань! — наконец выдавил из себя Володька Лобода.

Мы кинулись готовиться к бою — заправляться. По дороге Гриша Половинка неожиданно вспомнил, что ему нужно срочно быть дома. В такой момент! Врал, конечно. Он просто был настоящим дезертиром!

Он не хотел принимать участия в этом благородном бою!

Мы плюнули на него, и он со счастливой улыбкой трусцой отправился домой, а мы поплелись к водопроводному крану — готовить боеприпасы...

И вот мы один на один с врагом. У врага нервно дрожат косички, а самые пугливые уже начали хныкать и вытирать глаза подолами платьиц.

Мы ждем команды, чтобы открыть огонь. Володька высоко над головой поднял огромную водяную бомбу. Еще мгновение и...

И вдруг Леся Мельник решительно пошла прямо на Володьку. Пошла без всякого страха и колебаний.

— Ну что же, бей, если ты дерешься с девочками, Аника-воин! — громко произнесла она, гордо подняв голову. Честное слово, в эту минуту она была похожа на Зою Космодемьянскую.

Вы бы посмотрели на Володькино лицо! У него отвисла губа, и глаза сделались, как у барана. Этого он не ожидал.

— Почему же ты не бьешь? Бей! — повторила Леся.

И тут случилось такое, чего история никогда не забудет. Очевидно, от нервного возбуждения Володьки слишком сильно сжал бомбу в руках. Она вдруг жалобно всхлипнула и... разорвалась у Володьки над головой. Володька только успел шмыгнуть носом — будто у него был насморк. И в носу, конечно, сразу же забулькала вода.

Моментально Володьки стал, как мокрая курица.

Вода, не задерживаясь, стекала по его плоскому носу и жемчужными каплями повисала на выпяченном подбородке. Чернильное пятно, которое еще утром украшало его лицо, наплывало на левый глаз ужасным синяком. Лохматые волосы топорщились в разные стороны мокрыми устрашающими колючками.

Вид у него был жалкий и несчастный. Мы с содроганием смотрели на своего фельдмаршала и со страхом на Лесю Мельник. Конечно, она сейчас начнет смеяться и подшучивать… Надо же было так ему лопухнуться!..

Но не тут-то было. Леся даже не улыбнулась. Она сказала просто и сочувственно:

— Вот видишь, облился весь. Тоже мне еще! Дай я тебе синяк вытру.

Она достала из кармашка свой носовой платок и начала вытирать Володьке глаз. Совсем как сестра. Володька был в таком состоянии, что даже не шелохнулся. А когда синяка уже не было, он глухо сказал: «Я сам». Но самому вытирать было нечего. Володька повернулся и, ни на кого не глядя, пошел.

В скорбном молчании мы разошлись по домам.

Три дня Володька не появлялся во дворе. Он в гордом одиночестве переживал свой позор. Мы тоже переживали, но коллективно. По случаю такого траура войну временно отменили.

На четвертый день мы, как обычно, собрались возле парадного. Володьки не было.

— Дома его тоже нет,— сказал Гриша Половинка. — Я заходил. Бабушка сказала, что он пошел гулять.

Мы отправились искать Володьку. Мы обыскали все дворы, все закоулки и щели. Под конец решили заглянуть в свой бывший штаб, хотя были уверены, что там его, конечно, нет. Слишком трагическое это было место для Володьки.

Мы шли вдоль сарая, за которым была площадка.

И вдруг Гриша Половинка, который шел впереди, отпрянул назад:

— Тссс!..

Толкая друг друга, мы осторожно выглянули из-за угла.

Возле одной из грядок «штабного огорода» на коленях сидела Леся. Рядом стоял Володька. Он держал в руках пузатую водяную бомбу, из которой тоненькой струйкой лилась вода.

Полководец и фельдмаршал Володька Лобода поливал из водяной бомбы тщедушные саженцы помидоров...

...Так впервые в истории человечества бомба была использована в мирных целях.

Мир окончательно победил войну в нашем дворе.

Только что прошла гроза. В воздухе пахнет электричеством и мокрым кожухом. Воркуют голуби.

И вместо воинственного гнусавого «Ань-ань!» по всему двору раздается звонкое и радостное:

— Тра-та-та за Вову, тра-та-та за Лесю!

— Гриша, тебе жмуриться!

И потом:

— Раз-два-три-четыре-пять! Я иду искать! Кто не спрятался, я не виноват!

Как хорошо жить на свете, когда прошла гроза...

ТАЙНА СТАРОГО СКЛЕПА

1. Загадочное письмо

— Алло! Сергей Андрейченко?.. Советую вам немедленно зайти на Главпочтамт. Там вас ждет очень важное письмо до востребования. Торопитесь.

Сережа не успел ничего ответить — послышались отрывистые гудки: тот, кто говорил, уже повесил трубку. У Сережи застучало сердце. Что за глупости? Кто это звонил? Может, кто-то из друзей пошутил? Да нет, голос вроде незнакомый и какой-то слишком басовитый, недетский.

Дома никого не было, и это придавало телефонному звонку еще большую таинственность. Тишина в квартире показалась вдруг Сереже загадочной, страшной.

А что, если это звонили воры, банда какая-нибудь?! Хотят отослать его, чтобы без помех забраться в квартиру? Он когда-то читал про такой случай. У Сережи все похолодело внутри. Он на цыпочках подошел к входной двери, прислушался. Затем осторожно, стараясь не шуметь, запер дверь на засов, на крючок и еще на цепочку. Опуская защелку на французском замке, ему уже даже казалось, что за дверью кто-то стоит.

Нет, он ни за что не уйдет из дома, пока не придет мама. А если что — позвонит в милицию.

Несмотря на страх, Сереже вдруг даже захотелось, чтобы сейчас произошло что-то чрезвычайное, ему уже мерещились заманчивые картины — как врываются в квартиру бандиты, как он звонит в милицию, как лежит затем связанный в углу, а в это время прибегают милиционеры с собакой-ищейкой, и начинается перестрелка.

Но ничего подобного не случилось и в милицию, к сожалению, звонить не пришлось, потому что пришла мама.

— Чего это ты позакрывался на все запоры? И бледный какой-то? Что-нибудь случилось?

— Да нет, что ты. Ничего. Просто так, — бодро улыбнулся Сережа. Он решил пока ничего не говорить маме. Надо сначала сходить на почтамт и все выяснить.

На почтамте, стоя в очереди возле окошечка «До востребования», Сережа волновался так, как не волновался ни перед одним экзаменом в школе. У него что называется «поджилки тряслись». Есть письмо или нет? Есть или нет? Есть? Нет! Если дяденьке в тюбетейке есть, значит, и мне есть. Ох, кажется, нет! Нет, кажется, есть!..

Дело в том, что Сережа никогда в жизни не получал еще писем. Ни от кого. Даже от мамы. Просто в этом как-то не было нужды. Даже когда он бывал в лагере, мама разговаривала с ним по телефону.

— Кто следующий? — девушка нетерпеливо постучала пальцем по стеклу.

Сережа не сразу понял, что подошла его очередь.

— Пожалуйста! — он протянул девушке удостоверение детской спортивной школы — других документов у него не было. Она улыбнулась, но ничего не сказала, раскрыла удостоверение и принялась быстрыми ловкими пальцами перебирать письма.

Сережа затаил дыхание...

Есть!

— Андрейченко? Эс?

— Сергей, — запинаясь, проговорил он.

— Прошу, — она вложила письмо в удостоверение и протянула ему. — Что, с девочкой уже переписываешься? Так, чтобы мать не знала? Не рановато?

— Сдались мне ваши девочки!.. Спасибо! — красный как рак буркнул Сережа и поскорей отошел в сторону, за колонну.

Дрожащими от нетерпения и волнения пальцами он разорвал конверт. В конверте лежал небольшой клочок бумаги — листок из блокнота. Корявым косым почерком на нем было написано:

«Первого августа, ровно в двенадцать ночи, в склепе под часовней на Кирилловском кладбище».

И больше ничего.

2. Надо ехать в Кирилловку!

Маме не говорить. Ни за что! Она только волноваться будет, и все равно ничем не поможет. Отец — тот вообще таких вещей не понимает. Скажет: «Выкинь на помойку эту писульку. Кому-то нечего делать, вот он и дурит тебе голову». А Сережа чувствует, что это никакие не глупости, а очень серьезное дело. Ведь надо узнать, что это за склеп на старом Кирилловском кладбище и что там произошло... Но об этом потом.

— Мама, я поеду к дяде Косте сегодня. Хорошо?

— Сегодня? Чего это вдруг? Ведь мы завтра все вместе хотели поехать. Ты же знаешь. Мы бы поехали сегодня, но отпуск у отца с завтрашнего дня.

— Я уже так давно не видел Павлика. Целый месяц! Какая разница — завтра или сегодня? Все равно ведь поедем.

— Неужели нельзя подождать один день? И вообще, какой ты, однако, — у мамы в голосе упрек, — не успел приехать из лагеря — и уже опять тебя тянет куда-то. Дня не можешь побыть дома.

— Да нет,— насупился Сережа. — Просто мне Павлика поскорее увидеть охота.

Ну как объяснить, что ему необходимо уехать именно сегодня, а не завтра! Ведь сегодня первое августа. Завтра будет поздно.

Но маме не надо было ничего объяснять. На то она и мама, чтобы понимать без слов.

— Ладно! Скажешь тете Марусе, что мы с папой приедем завтра утром. Сахар на варенье я привезу, пусть не волнуется. На, тебе три рубля. На дорогу. Ну, и мороженого себе купишь.

О! Три рубля — это хорошо. Мороженое, конечно, ерунда, можно обойтись. Зато в промтоварном магазине недалеко от дяди Кости есть батарейки для карманного фонарика. В городе их не всегда найдешь. Беда с этими батарейками. Новой Сереже хватает всего на два дня. Карманный фонарик — очередное его увлечение. Он светит фонариком днем и ночью. Мама уже ругается и не хочет покупать батарейки. Так что, три рубля очень кстати. Тем более, сегодня, когда фонарик, очевидно, будет нужен позарез.

Дядя Костя, брат Сережиной мамы, живет за городом в лесу, у реки, в Кирилловской пуще (или, как там еще говорят, «на Кирилловке»), ехать туда на трамвае полтора часа.

Каждое лето Сережа с родителями гостит у дяди Кости. Красота там необыкновенная. Лучше всякой дачи. Дом старенький, деревянный, но очень уютный. Сад, огород, много цветов. Лес — старый, густой, почти дремучий. И река совсем близко.

Дядя Костя — заядлый рыбак. Собственную лодку имеет. И Сережиного отца к этому делу приобщил. Теперь отец в отпуск ни к какому морю не ездит, а только к дяде Косте, и с утра до вечера пропадает с ним на рыбалке. Дядя Костя тоже себе на это время специально отпуск берет.

С дяди Костиным сыном Павликом, своим двоюродным братом, Сережа очень дружит. Павлик прекрасный парень. Как хорошо там, в Кирилловке! Но... Недалеко от дяди Костиного дома, на той же улице, за ржавой решетчатой оградой есть старое Кирилловское кладбище. На нем давно уже не хоронят, оно густо заросло кустами желтой акации и сирени, сквозь которые едва виднеются покосившиеся железные кресты, ангелы с отбитыми крыльями и носами, черные мраморные обелиски. Могил не видно совсем. Пожалуй, кладбище и не производит того зловещего, гнетущего, чисто кладбищенского впечатления. Оно скорее похоже на старый запущенный парк. Это было бы совсем тихое и нестрашное место, если бы не склеп.

Посреди кладбища возвышается серая каменная часовня со стрельчатыми башенками, круглым куполом и узкими решетчатыми оконцами, прорезанными высоко над землей, почти у самого купола. Когда-то оконца были застеклены толстыми цветными стеклами. Но почти все они давно повылетали, и решетки зияют темными дырами. Над дверью, на массивных железных цепях — козырек, тоже решетчатый и когда-то застекленный, а теперь дырявый, как сито. Двери — толстые, железные, с какими-то вензелями и римскими цифрами. Петли намертво приржавели, и вот уже много лет двери полуоткрыты — сдвинуть их с места невозможно.

Внутри часовни, в каменном полу — люк, который ведет в подземный склеп. Это какая-то старинная фамильная усыпальница. Там стоят каменные саркофаги, там сыро, темно и страшно. И именно оттуда они услышали... Нет! Сережа обязательно должен увидеть сегодня Павлика. Обязательно!

3. Одиннадцть трамвайных билетов.

Сережа сидит возле открытого окна, положив голову на локоть и подставив лицо встречному ветру.

Хорошо ехать в трамвае у открытого окна! Особенно когда трамвай, покачиваясь и громыхая, мчится через лес. Мелькают деревья, кусты, поросшие папоротником поляны. Ветви, словно подгоняя, хлещут трамвай по бокам, а порой и до окон достают — успевай только голову убирать. Даже забываешь, что ты в трамвае — словно на крыльях паришь над лесом.

В вагоне пусто — пассажиров почти нет.

Сегодня будний день, да еще и время такое — одиннадцать утра. Вот в субботу и в воскресенье тут в трамвай не сядешь, столько народу. Кирилловская пуща — дачная местность, здесь на каждом шагу дачи, дома отдыха, санатории.

В будни по этой дороге ездят разве только местные жители, да и то лишь утром — на работу в город, и вечером — домой.

Сережа едет «зайцем». Сережа всегда ездит «зайцем». И не из каких-то коммерческих соображений, а так — ради спортивного интереса. Он считает, что это воспитывает храбрость, мужество и выдержку. Когда кондуктор проталкивается по вагону: «Кто еще не взял билет! Берите билеты!» — и приближается к Сереже, он чувствует себя героем — разведчиком во вражеском тылу и в душе гордится собственной смелостью. Правда, иногда бывали и довольно унизительные, неприятные моменты, когда кондуктор останавливала трамвай и высаживала «зайца» на смех многочисленной публике, особенно девочкам, воспитанным и прилизанным. Но Сережа научился так ловко маскироваться, что с ним такие вещи почти не случались. Сережа был профессиональным «зайцем», и так к этому привык, что, когда ему приходилось ехать куда-либо с мамой и мама, конечно, брала ему билет, он чувствовал себя очень неудобно и даже уязвлено.

Сегодня Сережа удивился. За то время, пока он отдыхал в пионерском лагере, в городе произошло одно интересное событие — появились трамваи без кондукторов.

И сейчас Сережа ехал именно в таком трамвае. Возле передних дверей, посередине трамвая и возле задних дверей стояли на треногах железные ящики-кассы: бросай деньги и сам себе отрывай билет. Водитель по радио объявляет остановки. Это Сереже понравилось — он любил передовую технику.

«Но без кондуктора это все-таки ерунда, — решил он. — Кто же теперь будет брать билеты? Теперь все будут «зайцем» ездить».

Однако, несмотря на такой вывод, Сережа сел в конце вагона, у задней двери. На всякий случай — если зайдет контролер (Сережа хорошо изучил коварный характер этих людей, которые всегда заходят с передней площадки, чтобы не дать возможности «зайцам» убежать).

Из леса тянуло грибным запахом и сыростью, и мыслями Сережа переносился туда, в страшное таинственное подземелье, при одном упоминании о котором мороз пробегал по коже. Что же, в конце концов, все это означает? Может, это просто Павлик написал письмо, чтобы разыграть Сережу? Ну, это было бы настоящим свинством — так разыгрывать? Нет, не то! Ведь звонил точно не Павлик!

— У меня проездной.

— Что?! — Сережа вздрогнул и обернулся. Рядом стоял высокий крепкий мужчина в белом парусиновом костюме.

— У меня проездной, говорю. Вот, пожалуйста, — и он вынул из кармана проездной трамвайный билет.

Сережа озадаченно смотрел на него и растерянно хлопал глазами, ничего не понимая.

— Вот чудак! — рассмеялся мужчина. — Это же так положено в трамвае без кондуктора: у кого проездные,— показывать друг другу. А кроме тебя и меня, сейчас в трамвае вроде как никого и нет.

В вагоне, действительно, кроме них, никого не было.

Мужчина сел рядом с Сережей.

В Кирилловской пуще трамвайные остановки распределяются по линиям — первая линия, вторая, третья...

Сереже надо было в самый конец — на пятнадцатую линию. Мужчина сел на седьмой. Расстояния между остановками большие, ехать молча скучно, и мужчине захотелось поговорить. Видно, у него было то хорошее настроение, когда не хочется молчать и все равно кто твой собеседник.

— А все-таки здорово это, правда? — он кивнул на кассу с билетами. — Трамвай без кондуктора! Хорошее дело, давно пора. Большая это сила — доверие к человеку. Чтобы в честность его верить. Вот, ты меня прости, браток, но ты, наверное, не раз раньше «зайцем» ездил... Да ты не красней — я же сам таким был когда-то и тоже «зайцем» ездил. Дело житейское!.. А теперь вот, в таком вагоне, не поехал бы, правда? Перед самим собой как-то неудобно. Ведь никто тебя билет брать не заставляет, никто не спрашивает,— пожалуйста, езжай «зайцем»! И вот именно поэтому не получается, неудобно как-то. Вот что значит доверие. Да и народ сознательный, больше понимать стал... А в Одессе,— я в газете читал, — есть библиотека без библиотекаря. Приходишь, берешь книгу, какую хочешь, и несешь домой. Прочитал, — отнес, поставил на место. И никакого тебе контроля, никакой проверки... И магазины без продавца — клади деньги, бери, что надо, и иди себе... Ну здорово же!.. Вот нет еще якобы коммунизма, а коммунистические отношения, коммунистические люди уже есть. Целые бригады таких людей. И с каждым днем их все больше и больше. А раз есть люди, значит, и коммунизм вот-вот будет... Ты смотри, даже в рифму получилось, — засмеялся мужчина.

— Что не говори — а приближается коммунизм... Ты Льва Кассиля «Про жизнь совсем хорошую» читал? О, прочти, дружище, обязательно! Детская книжка, а я ее с огромным удовольствием прочитал. Очень правильная книга.

Мужчина замолчал.

У Сережи от напряжения стучало в висках. Только бы не зашел сейчас контроллер. Все, что угодно, но только бы не зашел сейчас контроллер! Нет, пусть заходит, пусть штрафует, только не сейчас, только не при этом человеке.

Неужели он будет ехать до конца?!

Нет, лучше самому выйти.

Сережа поднялся.

— Ты что — тоже выходишь на этой остановке?

— Да нет, нет, я дальше,— забормотал Сережа и сел.

— А, ну тогда бывай здоров, — мужчина встал и пошел к выходу...

Трамвай тронулся. Сережа был один в вагоне. Он вздохнул, подошел к кассе, еще раз вздохнул, вынул три рубля, опустил их в кассу и оторвал десять билетов.

Потом вдруг вспомнил, что как-то подбил Павлика проехать «зайцем». Выгреб из кармана все монетки — оказалось тридцать две копейки — бросил их в кассу и оторвал еще один билет.

4. На Захаровской

Ощущение пригорода давало о себе знать сразу — только шагнул из трамвая на песок: не на мостовую, не на асфальт, а на песок, на голую непокрытую землю.

Сережа машинально направился к магазинчику, где продавались батарейки, но тут же спохватился, вспомнил про три рубля и почему-то покраснел. На мгновение его окутала теплая приятная волна гордого довольства собой — так бывает, когда совершаешь поступки для самого себя, поступки, о которых никому нельзя рассказать и о которых никто никогда не узнает.

Пахло горячим песком, трамвайными шпалами и хвоей. Ноги вязли в песке, песок набивался в сандалии, пересыпался между пальцами, давил на стопу. Но, несмотря на это, идти было приятно.

Вот и Захаровская — широкая, как Крещатик, улица-поляна, поросшая пыльно-зеленой травой и подорожником — похожая на старый, протертый во многих местах ковер. Посередине две глубокие неровные колеи, по бокам, на холмах, серыми лентами, скрещиваясь и разбегаясь, вьются плотно утрамбованные тропинки — узенькие, не разойдешься. По этим тропинкам хорошо ездить на велосипеде — куда приятнее и интереснее, чем по асфальту!

В начале улицы, на покатой бетонной площадке, огороженной перилами из толстых железных труб — водоразборная колонка. Отсюда жители Захаровской носят ведрами воду — кто просто в руках, а кто на коромысле. Сережа с гордостью может сказать, что и он теперь умеет носить ведра на коромысле. Ведь это дело не такое простое, как кажется. Поначалу Сережа всю воду расплескивал. И сильно завидовал Павлику. А теперь наловчился и ни капли не проливает — разве что с ноги собьется.

Конечно, у Павлика в таких делах опыта больше: хорошо ему — каждый день хозяйничает. Павлик, молодчина, все умеет: и на огороде возиться, и за кроликами ухаживать, и забор починить, и дров нарубить. Наверно, поэтому и вид у него всегда серьезный, деловитый и взрослая морщина на лбу — будто он все время чем-то озабочен. По этой причине, хотя Сережа на два с половиной месяца и старше Павлика, ему никогда не приходит в голову считать себя старшим братом.

Сережа нажал на щеколду и коленом толкнул калитку. Лохматая рыжая дворняга с визгливым лаем выскочила из-под веранды, потом, припадая на передние лапы, завиляла хвостом.

— Найда, глупая, не узнала? Как живешь, старина?

Тут сверху, с кровли сарая, прозвучало сдержанно-радостное:

— Сережа!

— Привет, Павлик! Не слезай, я сейчас к тебе поднимусь.

Лестница старая, ветхая, ступени скрипят и шатаются, но Сережа смело лезет наверх.

Павлик схватил его за руку, помог ступить на крышу. Кинулись, было, обняться, но сдержались, лишь крепко пожали друг другу руки.

Раньше, когда были поменьше, мама, бывало, говорила: «Сереженька, ну поцелуй Павлика. Вы так давно не виделись!..» А теперь они считали себя взрослыми и даже после долгой разлуки никогда, встречаясь, не целовались — зачем эти нежности!

Нигде и никогда мир не бывает таким большим и просторным, как в детстве на крыше сарая. И куст сирени, до верхушки которого не допрыгнуть с земли, — внизу, под ногами; и недостижимо высокий веник антенны на засохшем тополе — совсем близко; и топор, что лежит на земле, кажется игрушечным, и Найда, задрала вверх голову и виляет хвостом, — невероятно маленькая.

— Чудеса!

А небо, небо какое! С земли на него как-то не обращаешь внимания. Неужели так много в мире воздуха!

Сколько замечательного на крыше! Вон разорванный пополам резиновый мяч. Года два лежит здесь — не меньше. Когда-то был красно-синий. Теперь шершавый и совершенно черный от спрессованной дождем пыли. А вот алюминиевое кольцо прилипло, вросло в толь — не оторвать! — и тоже черное. А было белое-белое.

О! А это целлулоидный пропеллер, который они запускали прошлым летом. Как они искали его тогда! Думали — на дереве застрял. А он вот! Погнулся на солнце, растрескался окончательно. Кажется, еще совсем недавно он был таким новеньким и так здорово летал. Правда, Павлик?!.

И, глядя на этот пропеллер, Сережа вдруг впервые подумал о времени, о том, что оно течет, уплывает. И что-то уже прошло, ушло навсегда...

Но, когда стоишь на крыше сарая и чувствуешь, как много в мире воздуха и неба, такие мысли о времени появляются лишь на мгновение, на одну секунду. И сразу проходят, исчезают бесследно...

Сереже пока не хотелось говорить о том, главном и таинственном, что привело его именно сегодня сюда, в Кирилловку, к Павлику. Он стеснялся признаться себе, что его пугают даже мысли об этом.

И вдруг Павлик сказал:

— Слушай, Сережа, как это здорово, что ты приехал! Знаешь, я же тебе звонил...

— Так это ты?!.

— Да, полчаса назад звонил, и твоя мама сказала, что ты уже уехал к нам... Ты понимаешь, просыпаюсь я сегодня утром, смотрю — у меня на подушке лежит записка...

— Ну?!

— Вот, смотри, — и Павлик вытащил из кармана смятый листок из блокнота.

Сережа, ни слова не говоря, дрожащей рукой вытащил письмо.

Павлик от удивления раскрыл рот.

На обоих листках было написано одно и то же — слово в слово:

«Первого августа, ровно в двенадцать ночи, в склепе под часовней на Кирилловском кладбище».

— Фью-ю-ю-ю, — присвистнул Павлик. — Вот это да!

— Ну, что ты скажешь? — спросил Сережа.

— Не знаю! — пожал плечами Павлик. — Ты помнишь, вот тогда, когда мы игрались на кладбище?..

— Помню, конечно, помню. Неужели...

5. Это было месяц тому назад

Да, это было месяц назад. Они играли на кладбище в пограничников и шпионов — Павлик, Сережа, Гришка Крыса и его младший брат Лесик.

Гришка и Лесик жили по-соседству с Павликом, на той же Захаровской улице.

Крыса — это Гришкино прозвище. Он и вправду был чем-то похож на крысу: лицо узкое, остроносое, вытянутое вперед, зубы мелкие, мышиные. Особенно эта схожесть усиливалась, когда он смеялся, — обнажались десны, оттопыривалась верхняя губа, а на переносице и у рта появлялись лучистые морщинки. При этом он как-то странно фыркал носом.

Лесик, головастик с большими голубыми, вечно удивленными глазами, нисколько не был похож на Гришку — даже не верилось, что они родные братья. Вообще в их семье все были удивительно не похожи друг на друга.

Жили они вчетвером — Гришка, Лесик, мама и бабушка. Мама работала в городе на трикотажной фабрике, поэтому с утра до вечера ее дома не было. Бабушка нигде не работала. Однако кормилицей в семье считалась бабушка, а не мать. Бабушке принадлежал и дом, и большой фруктовый сад, и все хозяйство. Звали бабушку Варвара Петровна, но всей Кирилловке она была известна, как «старая Бейлиха» (фамилия ее — Бейла).

Не было в Кирилловке, протянувшейся на много километров, ни одного человека, который не знал бы «старой Бейлихи». Во-первых, потому что она прожила здесь всю свою жизнь, а, во-вторых, потому, что тот, кто хоть раз видел ее, не мог не запомнить — такая выразительная была у нее внешность. Высокого роста, широкоплечая, она имела незаурядную физическую силу — преспокойно могла нести на плечах полный мешок яблок весом в несколько пудов. Кожа ее, черная от загара, не светлела даже зимой.

Лицо большое, широкое, обвисшие щеки наплывали на толстую морщинистую шею. Она была одноглазая. Левая слепая глазница перекошена, ниже справа — в ней слезился полуприкрытый веком мертвый стеклянный глаз. Взгляд этого глаза был такой страшный, что становилось жутко, и у самого наворачивались слезы.

Старая Бейлиха отличалась довольно крутым нравом: на базаре спорить с ней не решался никто. Она просиживала там ежедневно с самого утра до обеда (конечно, кроме праздников, особенно церковных). Старая Бейлиха была профессиональной базарной торговкой. Она торговала ягодами и фруктами, разными овощами, яйцами, цветами. Но больше всего, конечно, ягодами и фруктами. Этого добра в ее саду было, хоть отбавляй: яблоки — пепин, ренет, антоновка, налив; груши — лимонки, бере; вишни – шпанки, морели; сливы — венгерки; персики, клубника, крыжовник — всего не перечислишь.

В конце лета, когда созревали плоды на большинстве деревьев, и старая Бейлиха сама не справлялась с торговлей, она привлекала к этому делу Гришку. И до самого сентября Крыса становился торговцем.

Сережа сначала не мог поверить — как это так: школьник, пионер и вдруг торгует на базаре яблоками.

Но однажды Павлик повел его на базар, и Сережа воочию убедился в этом. Когда они подошли к прилавку, за которым стоял Крыса, тот как раз торговался с какой-то пожилой женщиной.

— Восемь, хорошо, мальчик? Ну? — ласково говорила она.

— Не пойдет, — металлическим голосом отвечал Крыса. — Только десять, дамочка. Вы посмотрите, какие яблоки! Белый налив. Первый сорт. На всем базаре таких не сыщете.

Завидев Сережу и Павлика, Крыса на мгновение смутился, но сразу взял себя в руки и строго сказал женщине:

— Не хотите — не берите, а торговаться нечего.

Да, Крыса оказался взаправдашным базарным торговцем. Это было нехорошо. Сереже это не нравилось. К тому же кто-то из ребят пустил слух, будто Крыса ест лягушек — посыпает пшеном и ест. Это была, конечно, ложь, но все-таки — брр! — какая гадость, когда о тебе такое говорят!

Вместе с тем Сережа не мог не признать, что в Крысе есть целый ряд весьма положительных качеств. Например, Крыса мог спокойно залезть на телеграфный столб. Свяжет внизу, возле косточек ноги ремешком и по совершенно гладкому столбу лезет, как обезьяна. Сережа и Павлик даже мечтать об этом не могли.

Крыса прыгал в воду с самой верхушки старой вербы (а там метров десять, не меньше!). И не солдатиком, а вниз головой. Крыса прекрасно знал птиц и мог по голосу распознать любую. А самое главное — Крыса беспрекословно соглашался во время игр быть каким угодно врагом — белогвардейцем, разбойником, шпионом и тому подобное...

Да, Крыса был противоречивым человеком.

Крысин брат Лесик таким человеком не был. Он не имел ни недостатков, ни достоинств Крысы. Вообще трудно было определить, какими качествами он обладает, потому, что он в основном молчал. И если раскрывал рот, то только для того, чтобы спросить: «А что? А как? А почему?» В ответ же, соглашаясь, молча кивал головой.

Учился Лесик во втором классе. По малолетству в базарной торговле участия не принимал. Крыса относился к Лесику иронично, но покровительствовал ему и всюду, кроме базара, таскал его с собой.

Так вот, в тот день Сережа, Павлик, Крыса и Лесик играли на кладбище в пограничников и шпионов.

Было утро, дымчатое, еще не жаркое, пахнущее всеми соками земли, нагретой летним солнцем, — травами, цветами, горячим камнем. Небо затянуло белыми прозрачными облаками, и рассеянные солнечные лучи мягкими прикосновениями ласкали лицо. Душу наполняло ощущение особой утренней радости жизни.

Играли с увлечением.

Спасаясь от «пограничников», «шпион» Крыса решил спрятаться в подземном склепе.

Осторожно переползая на животе от могилы к могиле, он приближался к часовне.

Склеп имел два хода. Один был внутри часовни — большая каменная плита, сдвинутая в сторону, открывала продолговатый прямоугольный люк; второй — снаружи: в стене часовни, внизу, у самого фундамента, зиял пролом (он возник, видимо, во время войны от снаряда). Пролом не очень большой, но пролезть можно было свободно, даже взрослому.

Понятное дело, «шпион» решил воспользоваться проломом.

Он спешил — «пограничники» наседали ему на пятки. Он слышал за кустами их шаги.

Крыса просунул в пролом ноги и уже собирался спускаться, как вдруг из глубины подземелья раздался... голос.

— А ну-ка вон отсюда! Чего тревожишь мертвецов! А то заберу в могилу! У-у-у...

Голос был приглушенный, нечеловеческий, замогильный.

Павлик, Сережа и Лесик, которые в этот момент выглянули из-за кустов, вдруг увидели, как Крыса пулей вылетел из пролома и изо всех сил бросился наутек. На лице у него был ужас.

Ребята не слышали голоса, но до них донесся этот страшный воющий звук, шедший из-под земли: — У-у-у...

Охваченные страхом, они рванулись вслед за Крысой.

6. Неожиданный спор

Лишь оказавшись на огороде у старой Бейлихи, ребята остановились и немного отдышались. Они были так напуганы, что им даже показалось, будто кто-то гнался за ними...

— Пху! Их!

— Вот это да!

— Что это было?

У Крысы зуб на зуб не попадал.

— М-мертвец... же-живой мертвец, — еле выговорил он.

— Че-го-о? — у ребят глаза на лоб полезли.

Первым пришел в себя Павлик:

— Не болтай! Разве бывают живые мертвецы?!

— А то! Ты знаешь, что он сказал... — и Крыса передал слова, которые он услышал из склепа.

— Не может быть! Это тебе померещилось.

— Тоже мне — сказанул! — поддержал Павлика Сережа.

— Век отца-матери не видать! — побожился Крыса, чиркнув ногтем о зубы.

Это была святая уличная клятва.

Однако ребята с сомнением посмотрели на него:

— Все-таки это какая-то ерунда. Живой мертвец!

— А что! Может, он воскрес, — неожиданно сказал Лесик (ему хотелось поддержать брата), — бабка говорила, что какого-то Иисуса Христа распяли, он умер, а потом воскрес.

— Ну что ты, Лесик, — снисходительно улыбнулся Сережа. — Это же сказки!

Крыса вдруг взбеленился — его задело то, что ребята ему не верят.

— Сказки! Сказки! Легче всего сказать — сказки. А я вот точно знаю, что в лавре есть святая вода, которой рак лечат. Даже у тех больных, от кого врачи отказались. И говорят, что это не ложь, а точно. И от простуды помогает...

Сережа подозрительно посмотрел на Крысу:

— Ты что же, может, тоже в бога веришь и во все эти чудеса?

Крыса покраснел:

— Что я, старый? Но... много же есть в жизни таинственного и... одним словом, непонятного. Что — нет?

— Конечно, много. А ты хотел, чтобы все было понятно? Тогда и жить было бы неинтересно, — резонно заметил Павлик.

Крыса смерил его презрительным взглядом:

— Тоже мне — объяснил! Мудрец! Ты вот скажи, где кончается воздух, небо, одним словом?

— Как — где? — удивился Павлик. — Нигде не кончается.

— Что значит — нигде?

— А вот то и значит! Или ты думаешь, что небо твердое как... как купол в цирке? Почему же тогда его наши спутники и ракеты не пробили?

— Ничего я не думаю! Но ведь ты тоже не можешь объяснить.

— Я, конечно, не профессор и научно объяснить не могу. Пожди, пока вырасту. Но, по-моему, и так все понятно: если бы был какой-нибудь конец, то за тем концом все равно должно быть еще что-то, а за ним — еще, и так далее. Получается, никакого конца и нет.

— Ничего не скажешь — объяснил! — иронически усмехнулся Крыса. — Ну, хорошо. А скажите, было у вас такое: вот делаешь что-то, и вдруг кажется, что точно, ну точно-точно такое уже с тобой было — будто когда-то давным-давно... А?

— Пх... что-то не припомню... Разве что во сне, может! — с язвительной улыбкой произнес Павлик.

А Сережа вдруг сдвинул брови и тревожно захлопал глазами, вспоминая:

— Погоди... да, было, кажется... А что? Причем тут бог?

— Нипричем, — с ликованием сказал Крыса. — Но я что говорю? Вот объясни, попробуй. Я же...

— Да брось ты глупости выдумывать, — перебил его Павлик, видя, как растерянно смотрит на Крысу Сережа.

— Легче всего сказать — глупости,— огрызнулся Крыса. — Просто вы не думаете над всем этим, а я думаю.

— На базаре что ли? Когда яблоками торгуешь... — ехидно усмехнулся Павлик.

Крыса вспыхнул:

— А хоть бы и на базаре. Тебе то что! Пойдем, Лесик. Нам домой пора. Ну!

И Лесик, ни слова не говоря, покорно пошел за ним, высоко поднимая ноги, чтобы не цепляться за ботву.

— Обиделся! — сказал Павлик, когда они ушли. — А чего он, в самом деле, глупости говорит? Тоже мне философ нашелся.

Павлик был добрым мальчиком, он уже жалел, что обидел Крысу, и хотел как-то оправдать себя. Сережа это понял:

— Не переживай — повоображает и перестанет.

Весь день Сережа и Павлик были под впечатлением случая на кладбище. Долго думали — рассказать взрослым или нет. Потом решили — не стоит. Пусть это останется их тайной. Ведь Павлик верно сказал — если все будет понятно — неинтересно жить. К тому же взрослые, вероятно, все равно бы не поверили, стали бы смеяться: напридумывали каких-то страхов — зайцы пугливые, а не ребята! Среди белого дня голос из могилы! Чудеса, да и только!

Нет, взрослые в этих делах ничего не смыслят.

После обеда Сережа и Павлик не выдержали — тайком пошли на кладбище. Таинственная часовня, как магнит, притягивала их к себе. И боялись они, но ужасно хотелось посмотреть, что там такое. Любопытство сильнее страха!

Тревожно бились сердца ребят, когда они подползали к часовне. Сережа первый заглянул через пролом в склеп. При этом он весь напрягся и был готов в любой момент сорваться и бежать прочь. Но склеп был пуст.

— Ну? — шепотом спросил Павлик, заглядывая Сереже через плечо.

— Никого... — прошептал Сережа. Потом, неожиданно для самого себя, громко крикнул:

— О!

И замер в ожидании.

Только глухое, едва слышное эхо долетело в ответ из подземелья.

Домой ребята уходили успокоенные и почти веселые.

— Это Крыса, похоже, выдумал, — бодрым голосом заметил Павлик.

А на следующий день Сережа поехал в пионерский лагерь. Другие радости и заботы захватили его, и вскоре он совсем забыл о случае на кладбище.

И вот через месяц...

7. Так вот кто писал записки!

— Ну что будем делать? — спросил Павлик.

— А ты как думаешь? — в свою очередь спросил Сережа.

— Кто ж его знает? Может, взрослым все расскажем?

— Да нет. Как-то это... Я своего отца знаю. Он скажет: «Эх ты! А еще в спортшколу ходишь, боксом занимаешься. Какой-то ерунды испугался!»

— Оно, конечно... пожалуй, не стоит. В бога мы не верим — чего нам бояться?

— Конечно. А ночью на кладбище даже Том Сойер с Геком ходили. Помнишь? И все было в порядке. И вообще — чего мы дрейфим? Когда читаем или кино смотрим про подвиги и приключения всякие, то мечтаем — вот бы самому! А как случилось что-то в жизни — сразу в кусты.

— Точно! Пойдем! Вот только бы не проспать...

Они повеселели. Загадочная история с письмами показалась им забавным приключением. Однако ненадолго. Через полчаса беспокойство и сомнения снова охватили их. Правда, теперь они старательно скрывали это друг от друга.

— Может, Крысу и Лесика с собой возьмем? — как бы между прочим, спросил Сережа. — Все-таки веселее будет. Они же к этому тоже немного причастны. Интересно, им пришло письмо?

Но Павлик категорически запротестовал:

— Не надо Крысу. Во-первых, он до сих пор со мной не разговаривает — тогда всерьез обиделся. А, во-вторых, если бы он получил письмо, то уже прибежал бы, ты же знаешь! Нет, не было ему письма. И вообще, все это касается только нас с тобой потому, что мы не верим в разную чертовщину.

У Сережи мурашки пробежали по телу от таких слов. Потом он подумал:

«Да, Павлик говорит правду. С Крысой было бы еще страшнее. Крыса начнет разные мысли высказывать, философствовать — с ума сойдешь».

День тянулся к вечеру невыносимо долго и скучно.

— Может, Найду возьмем с собой? Для интереса, — с фальшивой улыбкой спросил Павлик.

— Да ты что! Лаять начнет. Перебудит всех, и ничего не получится.

— Наверно, ты прав, — вздохнул Павлик.

Наконец стемнело.

Мальчики спали на веранде, на раскладушках. Это было очень удобно — легко уйти, никого не потревожив. Из комнаты слышно, как хрипло, словно простуженные, бьют часы. Это тоже кстати — знаешь, который час.

Долго лежали, перешептывались. Говорили о чем угодно — только не о кладбище. Говорили для того, чтобы не заснуть. Но вскоре поняли — ничего не выйдет, до двенадцати им не дотянуть. Тогда договорились: спать по очереди, по полчаса.

Невыносимо тяжело бороться со сном и считать долгие ночные минуты! Чтобы не заснуть, пытаешься лечь как можно неудобнее, скорчиться, подвернуть руку. И бормотать что-то, но, ни в коем случае, не закрывать глаза, все время протирать их, трогать пальцами веки.

Наконец долгожданное: «Хрр-бом-м... Бомм... Бом...»

— Павлик, Павлик, проснись!

— А?! Что?!

— Твоя очередь.

И сразу засыпаешь, как убитый. Но, кажется, в ту же минуту:

— Сережа, Сережа, проснись...

— Что?!

— Теперь ты...

...Сережа сидел на кровати, обхватив ноги руками и упершись подбородком в колени. Тяжелые свинцовые веки закрывались сами собой. В голове метались сонные, обрывочные мысли...

И вдруг он вздрогнул — сон, как рукой сняло: на перила веранды легли две руки, появилась голова.

Сережа тихо ахнул. Но тут же узнал — Крыса!

— Ой! Что? Чего?

— Ты не спишь? — шепотом спросил Крыса. — А Павлик?

Еще ничего не понимая, Сережа затормошил Павлика. Тот вскочил, сел на кровати и, шатаясь со сна, будто пьяный, обалдело уставился на Крысу.

— Вы получили? — снова зашептал Крыса. — Я вам сейчас все объясню. Только пошли на улицу, а то всех перебудим... Там Лесик ждет. Пошли.

Голос у Крысы был умоляющий и какой-то будто виноватый.

Ребята стали одеваться. Лихорадочно, поспешно, словно бойцы, поднятые по тревоге.

За калиткой на лавочке сидел Лесик. Он ежился и шмыгал носом.

— Ну, чего? — стуча зубами, нетерпеливо спросил Павлик. Его знобило после сна.

— Это я вам написал. И по телефонутебе, Сереженька, я звонил. Басом, чтобы ты не узнал. Вы не сердитесь. Я сейчас все объясню, все расскажу...

Ребята смотрели на него широко раскрытыми от удивления глазами.

А Крыса начал рассказывать.

8. Что рассказал Крыса

Три дня назад вечером Крыса пошел продавать яблоки. Смеркалось, и на базаре уже не было почти никого. Только какой-то пьяненький дедок с табаком-самосадом, незнакомый дядька, клевавший носом на мешках с картошкой, и Крыса. У него осталось с десяток яблок, и он ждал, что, может, удастся их продать — бабка не любила, когда он возвращался домой с «товаром».

Базарная уборщица, сердито ворча, подметала шелуху, огрызки, кочерыжки, другие базарные отходы и вывозила их на большой тачке с одним колесом.

Базарный день походил к концу.

Но жизнь на базаре не замерла.

Вон на прилавках, недалеко от Крысы, уже сидит стая парней в возрасте от пятнадцати до двадцати лет. Это так называемая «Кирилловская банда» — компания бездельников и головорезов, хулиганское соообщество базарной молодежи.

Душа «банды» — Яшка Шнобель, носатый парень в черной рубашке с белыми пуговицами и коротких узеньких брючках, из-под которых выглядывают белоснежные носки — самые настоящие тебе ноги циркового коня.

Яшка — непутевый сын «мадам» Канторович, которая торгует битой птицей. Прожив на свете неполных восемнадцать лет, он уже успел за хулиганство и кражи год просидеть в колонии для несовершеннолетних правонарушителей. Половина товара «мадам» Канторович в тот год пошла на передачи.

Выйдя из колонии, Яшка заверил мать, что «завязал», то есть порвал с преступным миром. Но, ни учиться, ни работать не захотел.

— Яша, что ты себе думаешь, Яша? — с отчаянием спрашивала мать.

— Пусть лошади думают, у них голова большая, — нагло отвечал Яшка. — Я должен отдохнуть от тюрьмы. А если ты будешь цепляться, я снова начну воровать. Слышишь?

Перепуганная мать замолкала, и Яшка, выпросив у нее деньги, шел «развлекаться».

Нехороший был человек Яшка, подлый и грубый. Но «банда» неоспоримо признавала его авторитет. Для них это был Шнобель, овеянный славой воровских подвигов, который уже «чалился», то есть сидел в тюрьме, и который значительно лучше, чем родной язык, знал жаргон уголовников.

А Яшка охотно и щедро делился с друзьями своим «жизненным опытом». Он рассказывал бесконечные истории о знаменитых специалистах-ворах. Завороженная «банда», раскрыв рот, слушала.

И особенным успехом пользовался «душещипательный» и безграмотный тюремный фольклор.

Тихими летними вечерами, когда на столбе посреди пустого базара вспыхивала единственная засиджена мухами лампочка, Яшка Шнобель, опершись на прилавок и неумело, беспорядочно бренча на гитаре, сиплым рыдающим голосом выводил:

Я плакал так, друззя мои,

Что в нашей комнате обои отсырели…

Затем, лихо ударив по струнам, неожиданно переходил на другой, бодрый мотив:

Какой я был тогда дурак, 

Надел ворованный пиджак

И шкары, брат, и шкары, брат, и шкары.

И вот благодаря тому

Обратно я попал в тюрьму

На нары, брат, на нары, брат, на нары! 

И вся «банда», млея от восторга, гнусавыми голосами повторяла припев.

Крыса не раз слышал эти «концерты».

Сначала ему, как это ни странно, даже нравились то надрывные, со слезой, то разудало-залихватские мотивы блатных песен. Вскоре он почти все их знал наизусть и некоторым даже научил Лесика, Павлика и Сергея.

Но впоследствии его увлечение уголовной романтикой исчезло также неожиданно и молниеносно, как и возникло.

Воплощением всех «добродетелей» преступного мира для кирилловских ребят был, конечно, Шнобель. В базарном районе Кирилловки он «боговал¹». Его слово было законом, его действия — вне всякого закона.

Однажды он гулял по базару в сопровождении братии прихвостней — кандидатов в воры.

Шнобелю было скучно.

Медленной вихляющей походкой он подошел к Крысе и меланхолично посмотрел на корзину, стоявшую на скамейке. Верхняя губа Шнобеля была брезгливо оттопырена, из-под нее сверкала «фикса» — золотой зуб. Шнобель так привык показывать свою «фиксу», что верхняя губа его, кажется, навсегда стала такой искривленой, сморщенной.

В корзине Крысы было полно яблок-малиновок, розовых, краснощеких, будто личики кукольных матрешек. Вкусные яблоки. Двенадцать рублей десяток. Крыса только что вынес их продавать.

Не глядя на Крысу, словно совсем не замечая его, Шнобель взял из корзины одно яблоко, надкусил, пожевал немного, поморщился и положил обратно в корзину. Потом взял второе, тоже надкусил, снова скривился и положил в корзину. Взял третье.

«Банда» захихикала. Шнобелевы «молодцы» окружили Крысу, закрывая от посторонних глаз.

Вскоре в корзине было полно надкушенных яблок.

Озадаченный Крыса только молча смотрел на руку, которая брала яблоки, подносила ко рту и клала обратно в корзину.

Наконец он через силу выдавил из себя:

— Ты что делаешь?

— А? Ш-шо? — как будто только теперь увидев Крысу, удивленно поднял брови Шнобель. — Нельзя попробовать? Я пробую.

И, надкусивши последнее яблоко, выплюнул прямо в корзину:

— Нет. Не вкусно. Ерунда.

Кровь бросилась Крысе в лицо, слезы закипели на глазах.

— Ты... ты... — захлебывался он. — На, на тебе все — раз ты такой! Ешь!

И, опрокинув корзину, высыпал яблоки под ноги Шнобелю.

Это стало для Шнобеля сюрпризом. Он не ожидал такой реакции от маленького мальчика, который всегда с нескрываемым восторгом смотрел на него. В глазах Шнобеля промелькнул испуг. Невинная «шутка» могла перерасти в скандал с участием милиции. А это ни как не входило в его планы.

— Ну-ка соберите яблоки! — бросил он своим ребятам. — Быстро, ну!

И, склонившись к Крысе, яростно зашипел:

— Ты шо, несчастья захотел? Сявка!

Через минуту около Крысы уже не было никого. Только корзина с надкушенными яблоками напоминала о том, что все это ему не приснилось.

Так зародилась в Крысе бессильная ненависть к тому, чьими песнями еще совсем недавно он так восхищался.

Он ненавидел и боялся Шнобеля.

Но Крыса был парень с характером. Недаром он мог прыгнуть в воду с самой верхушки старой вербы, а там метров десять, не меньше! И не солдатиком, а вниз головой.

Никто в мире не догадался бы, что он боится Шнобеля. Хотя ничего удивительного в этом не было, потому что Шнобеля боялись все, и он мог одним пальцем свалить Крысу с ног.

Трепещущей льдинкой становилось у Крысы сердце, когда он видел Шнобеля, однако никогда не избегал встречи с ним, не убегал и не показывал, что боится. Может, из-за этого Шнобель и не трогал его больше.

Случай на базаре показал и «благородство» и настоящую «смелость» главаря кирилловской «банды». Крыса отчетливо понял, что Шнобель испугался, когда он высыпал яблоки.

И все-таки Крыса боялся его.

...Вот и сейчас Крыса почувствовал, как противно холодеют у него руки.

Дедок с табаком-самосадом собрался и ушел. Дядька уже храпел на мешках с картошкой, видимо, собирался ночевать на базаре.

Крыса остался один. Надо идти. Вряд ли уже будут покупатели.

Но Шнобель стоит, опершись на прилавок, о чем-то тихо переговаривается с ребятами и внимательно смотрит на Крысу.

У Крысы сжалось сердце, остановилось дыхание. И все-таки — нет, не пойдет он сейчас, еще немного подождет. Упрямый парнишка Крыса, упрямый, как дьявол. Бывают же такие — маленький, слабый, но и перед великаном не отступит.

Крыса слышит обрывки фраз — Шнобель что-то рассказывает.

«...К мине подходит какой-то фрей... я ему гавару: «шо ты хатишь? Ты хатишь пику в бок? Пажялуста!..» «А радом така мамка, така мамка — закачаешься... А Юрка Адьожа — расписной...»

Затем Крыса слышит:

— «...харашо, шо... еще на базаре... Сичас прийдет... Сказал — надо...»

У Крысы выступил холодный пот: «Это про меня! Точно про меня!»

И именно в этот момент на базаре появился покупатель. Завидев его, Шнобель сказал: «Атас!» — и ребята исчезли. А Шнобель пошел навстречу покупателю. Они разминулись, но Крысе показалось, что когда Шнобель проходил мимо покупателя, он ему что-то сказал. Однако тот даже не взглянул на Шнобеля, и направился к Крысе.

Крыса вздрогнул от какого-то тревожного предчувствия.

Покупатель был невысокого роста, приземистый. Круглая широколицая голова его сидела прямо на плечах — без шеи. Жиденькие рыжеватые волосы были зачесаны сзади, с затылка наперед, прикрывая лысину, и выписывали на лбу забавную извилистую закорючку.

Казалось, что человек этот без черепа и костей — из самого мягкого мяса. Что-то отталкивающее, неприятное было в его студенистом, рябом, старательно выбритом и напудреном лице, от которого разило приторно-сладким запахом одеколона.

И рука, которой он молча взял из корзины яблоко, — широкая, с толстыми короткими пальцами, была словно из теста.

— Сколько стоит?

— Да забирайте за пятерку все,— Крысе не терпелось побыстрее продать яблоки и уйти, избавиться от этого неприятного покупателя. Но покупатель не спешил. Он надкусил яблоко и медленно начал жевать, причем губы, щеки, нос и даже уши его странно зашевелились.

Вдруг он спросил:

— Тебя Гришкой звать?

У Крысы задрожали колени:

— А... а откуда... вы знаете?

Покупатель засмеялся тоненьким металлическим смехом.

— Э, дорогой мой, я все знаю... Положено мне знать. Силу такую имею...

И, вдруг сделав страшные глаза, порывисто склонился к Крысе и зловеще зашептал:

— Я даже знаю, как однажды ты был с ребятами на кладбище, возле склепа, и услышал оттуда ужасный загадочный голос. А? Что? И вы об этом никому не сказали. Правда? Я знаю...

Это было так страшно, что у Крысы на голове волосы дыбом стали и мороз по коже прошел.

Широко раскрытыми от ужаса глазами он уставился на незнакомца.

Тот выпрямился и теперь уже спокойным тоном добавил:

— Так вот, дружище, плохое вы себе место для прогулок выбрали — кладбище. Советую там не гулять. Потому как все это может очень плохо кончиться. Страшное место, страшное и опасное. Запомни!

Незнакомец разсовал по карманам яблоки, заплатил деньги и, больше ни слова не говоря, ушел...

...Но это еще не все.

На другой день вечером Крысу послали в гастроном — купить масла. Рядом с гастрономом — ларек, где продают пиво. Крыса вышел из гастронома и вдруг возле киоска наткнулся на... вчерашнего незнакомца.

Тот стоял к нему спиной и пил пиво. Но Крыса его сразу узнал. Рядом стоял высокий, крепкий мужчина в кепке, надвинутой на самые глаза.

И Крыса услышал:

— Так, значит, в пятницу. В двенадцать... Надеюсь, ты мертвецов не боишься? — рябой незнакомец захихикал.

Крыса быстренько, чтобы тот не заметил его, помчался прочь.

Это было в понедельник.

9. В двенадцать на кладбище

Никогда не видели ребята Крысу таким подавленным, растерянным и виноватым. Крыса, наверное, боялся, что они возмутятся тем, что он втравил их в такую загадочную, запутанную, а, может, даже и опасную историю.

— Вы не сердитесь, — снова умоляюще повторил он, когда рассказал все до конца. — Но знаете, я чувствую, что здесь что-то очень, очень серьезное. Ведь тот рябой точно говорил с высоким о кладбище. И «в двенадцать» — ясно, что ночи, а не дня. Меня пугал кладбищем... Не зря это, нет... Я бы сам пошел. Но одному страшно! Ох, если бы вы только знали, как страшно! Я вчера пробовал. И Леську еле упросил сегодня. Боится, ни за что не хочет. Маленький еще. А вы, я верил, что согласитесь. Вместе нам будет совсем не страшно...

Павлик и Сережа молчали, потому что только теперь поняли, как все это жутко и опасно. Некий таинственный рябой незнакомец и тот, второй, высокий, с надвинутой на глаза кепкой. И кладбище, и подземный склеп. И двенадцатый час ночи.

Ох, как хотелось быстренько уйти обратно, лечь в кровать, уснуть и ничего этого не слышать, не видеть!

Но Крыса так умоляюще говорил, с такой надеждой смотрел на них:

— Пошли! — не сказал — решительно выдохнул вдруг Сережа и испытал при этом чувство, будто бросился вниз головой.

— Ага! — одними губами прошептал Павлик.

Ночь лунная, безветренная и очень тихая — ни один листочек не шелохнется. Где-то далеко едва слышно громыхает последний трамвай. Захаровская, залитая лунным светом, безлюдная, с закрытыми ставнями, кажется необычайно застывшей, мертвой.

Шли молча, пригнувшись и все время оглядываясь. Нигде не было видно ни души.

Месяц отражался в полированном мраморе памятников, озаряя кладбище десятками лунных бликов. Длинные тени крестов преломлялись на гранитных могильных плитах, а кружево деревьев разбросало по траве блестящие двадцатикопеечные монетки.

Посеребренная лунным инеем часовня казалась сказочным замком спящей красавицы-царевны. И, несмотря на призрачную красоту, все это было страшно, как только может быть страшно на кладбище ночью.

Ребята легли в густых кустах за могилой с покосившимся крестом и затаились. Отсюда хорошо были видны и вход в часовню и пролом.

Сережа нащупал в кармане электрический фонарик. Вспомнил, что не купил новую батарейку. Потом подумал, что вообще вряд ли нужен сейчас фонарик — так лунно, светло вокруг. И тут вспомнил почему-то трамвай без кондуктора, разговорчивого мужчину-великана и его восторженные слова о коммунистических людях, о коммунизме, о жизни совсем хорошей.

И Сереже вдруг стало невероятно тоскливо, не страшно в этот миг, а именно тоскливо-тоскливо. И такой ненужной, такой чужой, такой ненастоящей показалась ему вся эта история, эти страхи, эти кладбищенские тайны — будто из старой, пожелтевшей, потрепаной книги. Но отступать было поздно. Он был целиком в плену этого приключения.

Сердце, как часы, отстукивало секунды — мерно и звонко в напряженном ожидании.

Сережа теперь понимал, что такое «гробовая тишина». Это была совершенно ужасная, мертвая, немая тишина, когда слышно, как бьется сердце и больше ничего.

Время остановилось. Они не чувствовали его.

И вот — не было ни шороха, ни шагов, ни звука — из-за крестов появились две фигуры. Будто встали из могил и неслышно пошли к часовне. Одна высокая, вторая ниже, шире. Даже не фигуры — бесплотные тени, призраки. Они прятались, обходили освещенные лунным светом места.

Вдруг высокий остановился, застыл. Низкий пошел дальше один.

Все ближе, ближе к часовне.

На мгновение черным призраком мелькнул в светлой полосе и шмыгнул в приоткрытую дверь.

Можно было заметить, что в руках и под мышкой у него были какие-то свертки.

Ребята оцепенели, замерли, боясь пошевелиться.

Сердце бешено колотилось, разгоняя по телу не кровь — холодный колючий ужас.

Через несколько минут из дверей часовни вынырнула тень. И две таинственные фигуры, так же бесшумно и неслышно, исчезли, как и появились — словно могилы снова поглотили их.

Ребята еще долго лежали неподвижно.

Потом осторожно, очень медленно, все время останавливаясь и прислушиваясь, поползли к выходу с кладбища. Даже оказавшись на улице, они все еще ползли, опасаясь вставать.

Первой была хата старой Бейлихи. Только здесь, забившись в угол между забором и сараем, ребята решились заговорить. И то шепотом.

Было решено, что после такой передряги что-то делать сегодня, нечего было и думать. Сначала надо прийти в себя. Договорились встретиться утром.

Домой Павлик и Сережа мчались бегом, не оглядываясь.

Страх все еще крепко держал их в своих объятиях.

10. Утром

Сережа проснулся рано. Павлик еще спал. Сережа не стал его будить и лежал, глядя на деревянный потолок веранды, где по неокрашеннымх потрескавшимся доскам сновали дрожащие солнечные паутинки, отражавшиеся от бочки с водой, стоявшей под водосточной трубой возле веранды. И, тревожные, беспорядочные, роились мысли о событиях кошмарной ночи.

Призраки?! А разве существуют на самом деле призраки?.. Это только в книжках, в сказках. Но чем объяснить тот голос из могилы тогда, месяц назад?.. Нет, призраки, конечно — ерунда. Может это шпионы? И здесь, в склепе, их радиопередатчик?! Или — убийцы? А в тех свертках — порезанные на куски жертвы? Он когда-то слышал о таких нелюдях...

Холодный пот выступал от этих мыслей.

Наконец проснулся Павлик.

Наскоро позавтракав, друзья побежали на улицу.

Крыса с Лесиком уже ждали их возле своего дома. Ни слова не сказав друг другу, ребята отправились на кладбище.

Умытая росой зелень пахла особой утренней свежестью, в чаще разноголосо чирикали беспокойные птицы, и все кладбище имело вполне мирный, даже приветливый вид. Ничто не напоминало о ночных страхах.

Но ребятам было жутко.

Договорились так: Павлик и Лесик будут стоять на страже, Сережа и Крыса полезут в склеп.

Тянули жребий, кому первому лезть. Выпало Сереже. Спускались через пролом. Все же не так страшно, не надо хотя бы в часовню заходить.

Сережа выдохнул, как на старте, и спустился до половины в пролом. Ноги сразу охватил мокрый сырой холод — будто кто-то обнял их противно-скользкими холодными щупальцами. И по мере того, как Сережа спускался, страх снизу, из живота, поднимался к горлу, душил, мешал дышать.

Сережа прыгнул вниз и больно ударился коленом об острый выступ каменного саркофага. На секунду ему показалось, что он здесь один, что ребят наверху нет. Он едва не вскрикнул от испуга, но в тот же миг нога Крысы коснулась его щеки. Сережа подставил плечо и помог Крысе спуститься.

Оба замерли, настороженно прислушиваясь.

Хотя высота склепа и позволяла стоять в полный рост, они пригнулись, сгорбились — могильный мрак угнетал, прижимал к земле. Лишь через пролом просачивался в склеп слабый свет.

Наконец глаза ребят привыкли к полумраку.

Тяжелая гранитная плита, прикрывавшая каменный саркофаг, была немного сдвинута вбок. Ребята хорошо знали, что саркофаг пуст, что в нем давно уже нет ни гроба, ни мертвеца — еще с военных времен, когда в городе хозяйничали фашисты.

И все-таки, когда Крыса сунул руку внутрь, ему показалось, что он вот-вот наткнется на холодное тело. И по спине побежали мурашки.

— Есть! — приглушенно воскликнул Крыса.

Сережа включил карманный фонарик. Кружок желтого света лег на сверток из цветистого платка.

— Маленький, а тяжелый какой! — с усилием вынимая его, прошептал Крыса. Трясущимися пальцами он развязал узел.

Ребята ахнули.

Это было что-то невероятное, сказочное. Браслеты, перстни, кольца, серьги, броши, пудреницы и множество других ценных вещиц...

Ребята онемели, они не верили своим глазам. Будто ожила какая-то удивительная сказка про волшебный клад, а они — герои этой сказки. И таинственные, загадочные встречи, и кладбище, и ночные призраки, и подземелье, и сокровища в саркофаге — нет, это было уже слишком!

Даже у взрослого здравомыслящего человека голова пошла бы кругом от всего этого.

Крыса снова сунул руку в саркофаг и вытащил второй сверток — обернутый плотной бумагой и перевязанный шпагатом.

Они развернули его, и как будто множество маленьких сверчков нарушили могильную тишину подземелья своими тонкими певучими голосами: в пакете были часы, — десятки наручных часов...

Сережин отец внимательно выслушал взволнованный рассказ ребят.

— Это хорошо, что вы оставили все на месте, — сказал он. — Ну-ка пошли, я гляну.

И вот они снова на кладбище. Ребята возбуждены, но страх прошел, уверенность вернулась к ним. Такой уж был человек Сережин отец — от него всегда веяло уверенностью, силой, и он умел эту уверенность вселять в людей.

Как хорошо, что он так вовремя приехал! А то дядя Костя уже на работе, а женщины — разве они разбираются в таких делах?

Сережин отец вылез из склепа, отряхнул колени:

— Да, дело серьезное... Вот что, ребята, вы побудьте здесь, следите, чтобы ничего не пропало, а я пойду, позвоню куда надо. И — рты на замок, никому ни слова. А то еще спугнем — ваших «призраков».

Это было настоящее взрослое задание. Друзья были на страже — ничком лежали в кустах и не сводили глаз с часовни. Гордость распирала их. Минут через десять вернулся Сережин отец. А еще через полчаса на кладбище прибыл высокий худощавый мужчина в гражданском. Внешне он совсем не был похож на работника милиции...

11. «Не буду — и все…»

С тех пор прошло две недели.

Загадочная история с таинственным сокровищем закончилась.

Последние события этой истории происходили уже без участия ребят. Главное участие в них принимали работники милиции, собака-ищейка, судебные эксперты и следователи. Ребята были только свидетелями. И свидетелями им еще предстояло выступить в суде. Потому что «главные герои» истории,— «рябой», «высокий», «Шнобель» и некоторые другие,— скромно отказывались от своей ведущей роли и пытались доказать свою непричастность к описанным событиям. Хотя отказаться было очень трудно, потому что их задержали на кладбище в подземном склепе, когда они через несколько дней, опять же ночью пришли забирать «клад».

И вот сегодня начальник милиции, тот самый худощавый, непохожий на милиционера мужчина, который первым прибыл на кладбище, вызвал к себе Сережу, Павлика, Крысу и Лесика.

— Ну, ребята,— сказал он, — спасибо вам большое. Вы — настоящие молодцы. Вы помогли разоблачить шайку опасных уголовных преступников, которую мы давно ищем. Недавно они ограбили ювелирный магазин и вот решили перепрятать краденое в склепе на кладбище. Они давно уже облюбовали это место для тайника. Действительно очень удобно — никому бы не пришло в голову искать что-то в гробу!.. В тот раз, когда вы играли на кладбище в пограничников и шпионов, рябой — предводитель шайки — как раз осматривал склеп. И как только Гриша полез туда, решил напугать его, чтобы отвадить. Вы им мешали. А потом на базаре снова начал запугивать. Это уже специально. Боялись, что вы можете воспрепятствовать. А оно, видите, как получилось. Не ожидали они, что вы такие отчаянные геройские ребята...

— Молодцы, ну просто молодцы! — в восторге повторил начальник и улыбнулся. — Если вы уже сейчас такие, то, что же будет, когда вы подрастете! Трепещите тогда, воришки!.. А впрочем, мы вылавливаем последних. Когда вы станете взрослыми, не будет уже воров. Как вы думаете? Я думаю, не будет...

Обратно ребята ехали на трамвае. Милиция была на пятой линии, а они, вы уже знаете, жили на пятнадцатой.

Кстати, трамвай был без кондуктора, и ребята с каким-то особым чувством сами себе брали билеты.

Гришка Крыса молча смотрел в окно и о чем-то думал.

И вдруг тихо, но твердо и уверенно сказал:

— Не пойду я больше с яблоками на базар. Не буду торговать, не буду — и все...

Notes

[

←1

]

Жестко насаждал свое мнение, диктовал свои условия, бесчинствовал.