Дудкин острит [Юрий Вячеславович Сотник] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Юрий Вячеславович Сотник ДУДКИН ОСТРИТ
Аглая, Дудкин, Брыкины и я были крупными знатоками по части меблировки. Наши семьи одними из первых вселились в новый дом, а после этого мы успели, наверное, раз семьдесят посмотреть, как вселяются другие. Мне кажется, нам были знакомы все фасоны диван-кроватей, шкафов и сервантов, которые выпускает наша промышленность. Но к осени в нашем доме достроили последнюю секцию, стали въезжать новые жильцы, и однажды во двор приехала машина с такой мебелью, какой мы раньше не видели. Почти вся она была сделана из какого-то особого, очень красивого дерева; ножки столов, мягких стульев с овальными спинками были изогнуты и все в резьбе, а на овальной раме большого зеркала лежали два «пацаненка с крылышками» — так Васька Брыкин назвал амуров. Только пианино да шкафы были обыкновенные. Не одних нас заинтересовала эта мебель. Взглянуть на нее подошли несколько взрослых, даже профессор Грабов подошел. — Старина! — вздохнула какая-то женщина. — Старина… а вот не старье, — заметил Дудкин. Действительно, шелковая малиновая обивка на стульях и на диване была новая, а все деревянные завитушки блестели приятным матовым блеском. Профессор Грабов взъерошил Антошкины волосы и сказал: — Молодец! Продолжай в том же духе! Никто из нас не понял, чем понравились профессору Антошкины слова, но мы обратили на это внимание. Нам показалось странным, что хозяева старинных вещей очень уж обыкновенные: бледная востроносенькая женщина в джинсах и здоровенный дяденька в старой майке. Но вот последние вещи втащили на третий этаж, и грузовик с рабочими уехал. Буквально через минуту во двор вкатило такси, и тут нам стало ясно, кому принадлежит старинная мебель. Из машины вышла дородная прямая женщина, с очень пышными седыми волосами и розовым лицом, почти без морщин. Платье на ней было длинное. — Во! Екатерина Вторая! — шепнул Дудкин. Аглая и Зина хихикнули. Женщина и в самом деле походила на Екатерину Вторую, которую мы недавно видели в кино. Вслед за женщиной появилась девочка нашего возраста. — Мама! Мы идем! — крикнул сверху мужчина. — Сами управимся! — ответила «Екатерина Вторая». Она расплатилась с шофером, нагрузила девочку какими-то свертками, сама взяла два больших чемодана и легко пошла с ними к подъезду. — Спасибо, дорогой! — сказала она, когда Дудкин открыл перед нею дверь. Девчонки пошли к управдому раздобывать сведения о новых жильцах и примчались обратно с вытаращенными глазами. Оказалось, что «Екатерина Вторая» — не кто иная, как заслуженная артистка республики Вера Федоровна Двинская. На следующее утро Дудкин уехал с отцом по грибы. Аглая, Зина, Васька и я весь день слонялись по двору, ожидая, что внучка знаменитой артистки выйдет погулять и нам удастся познакомиться с ней. Но она все не выходила. Под вечер начались обычные мучения Сени Ласточкина и его старшего брата Бориса. Дело в том, что они построили кордовую авиамодель и вот уже неделю маялись, стараясь заставить ее взлететь. Сегодня у них тоже что-то не ладилось. Модель трещала бензиновым моторчиком, носилась большими кругами по асфальту, но отрываться от земли не хотела. Вот тут-то и появилась не только внучка Двинской, но и сама Двинская. «Екатерина Вторая» сразу очень заинтересовалась моделью. Она остановилась рядом с нами, сцепила руки перед грудью и стала смотреть во все глаза. — Ты посмотри, как интересно! Ну просто копия самолета! Оля! Да ты только взгляни! А Оля, довольно хорошенькая девочка, смотрела на модель внимательно, однако без всякого выражения на продолговатом бледном лице. — Занятный самолетик, — согласилась она. — Бегает, бегает, а не взлетает! — переживала Двинская. — А почему он не взлетает? Или он не должен взлететь? Вот! Теперь совсем остановился! Моторчик у модели заглох, и конструкторы принялись колдовать над ним. Тут появился Дудкин с кошелкой, полной грибов. — Рожденный ползать — летать не может, — сказал он громко и пошел дальше в свой подъезд. Двинскую он, кажется, не заметил, а та уставилась ему вслед. — Ишь ты какой остряк! Оля, слышала? — Остроумно сказано, — медленно и серьезно проговорила Оля. Двинская посмотрела на нас. — Молодец какой! Он здесь живет? В этом доме? — Здесь, — ответила Зинаида. — Он еще про вашу мебель сказал… Аглая, помнишь? Тогда еще Антона профессор похвалил!.. Аглая кивнула: — Ага. Он про вашу мебель сказал, что она «старина, а не старье». Это Вере Федоровне тоже очень понравилось. — Смотри, Оля, это уже не цитата, это он уже собственную мысль выразил… И как точно! Тут Аглая сообщила Двинской, что Дудкин назвал ее «Екатериной Второй». И это ей понравилось. — Слушай, Оля! Да ведь это просто интересный человек! — Остроумный человек, — согласилась Оля. — Обязательно познакомьте нас с ним, — сказала Вера Федоровна, — Оля! Да ведь с такими острословами ты просто можешь светский салон открыть! — Интересно будет познакомиться, — без всякого выражения проговорила Оля. На следующее утро, сидя за завтраком, я услышал, как Аглая и Зинаида надрываются во дворе: — Антошка! Дудкин! Антошка, выйди скорей! Я появился во дворе в ту минуту, когда туда вышел Антон. Девчонки так и налетели на него. Приплясывая от возбуждения, они рассказывали, какой вчера получился разговор и как понравились Вере Федоровне и ее внучке все Антошкины изречения. — Она знаешь что про тебя сказала? Что ты очень интересный человек! — сообщила Зинаида. — Во как! — Кто сказал? — вертел головой Антон. — Да ну Двинская! — кипятилась Аглая. — Так прямо и говорит: «Это, говорит, наверное, исключительно интересный человек! Мне прямо, говорит, оч-чень, оч-чень хочется с ним познакомиться!» — С кем познакомиться? — Тьфу! Да у тебя в голове мозги или что? С тобой ей хочется познакомиться! С тобой! — Кому? — Господи!.. Ну Двинской! Артистке! Заслуженной! — Глашк! Погоди! — перебила Зинаида. — И Оля эта… она тоже хочет с ним познакомиться. Она так и сказала: «Это очень интересный человек!» — Нет, Зинка, ну что ты путаешь! Она «интересный» не говорила! — Ага! Верно, не говорила! Она сказала, что ты очень… этот… остроумный человек, и потом говорит: «Я тоже… это… я ужасно, с большим удовольствием с ним познакомлюсь». Они из-за тебя какой-то салон даже открывать собираются! — Выставку, что ли!.. — Не… какой-то другой… светский какой-то. — Да ну вас! Дуры психованные! — вдруг обозлился Дудкин и ушел домой. Как видно, он подумал, что его разыгрывают. После этого девчонки, наверное, полчаса завывали у него под окном: «Анто-о-ошка! Ну на мину-у-уточку! Ну вы-ыйди!» Но Дудкин так и не вышел к ним. Зато после обеда он явился ко мне. Вид у него был серьезный, озабоченный. — Ты чего делаешь? Ты один? — Один. А что? — Так… Мы прошли в комнату. Насупив брови, Антон заложил руки за спину и уставился на меня исподлобья. — Слушай!.. Это правда, чего девчонки говорили? — Правда, — ответил я. Антошка еще больше насупился. — И значит, эта Двинская так и сказала, что я… ну, это… ну… остроумный? — Нет, Двинская сказала, что ты интересный человек. — Двинская? — Ага. А Оля сказала, что ты остроумный. Антошка присел на край дивана, подпер подбородок рукой. — Черт! А я думал, я просто так болтаю, безо всякого остроумия… — Он помолчал, потом взглянул на меня снизу вверх. — А по-твоему, я остроумный? Только честно! Я никогда над этим вопросом не задумывался, но из деликатности ответил: — По-моему, остроумный. — И значит, они познакомиться хотят? — Да. Я сам слышал. — Вот черт! — Дудкин вздохнул так сокрушенно, что я спросил, почему его это огорчает. — По-моему, для тебя только лестно, что с тобой хотят познакомиться Двинская и ее внучка. Он поднялся и заходил взад-вперед. — Тебе хорошо говорить — «лестно»! А мне… Они же познакомятся и все время будут думать: вот, мол, интересный пришел, остроумный! Вот, мол, сейчас чего-нибудь такое сострит! А чего я им буду острить, если я сам не знаю, что остроумно, а что нет! Я понял, что положение у Антошки действительно трудноватое, но ничего дельного посоветовать не мог. Антон побыл у меня еще немного, повздыхал и ушел в подавленном настроении. Однако минуты через две снова раздался звонок. Это вернулся Дудкин. — Лешк… — сказал он, стоя в дверях. — А если я им так скажу: «Вы живете на третьем, а я как раз под этим». Это остроумно будет? Я слегка оторопел. — А что это такое: «Я как раз под этим»? — Ну, в том смысле, что я на втором этаже живу. Правда, в другом подъезде… Но ведь все равно же можно сказать, что «как раз под этим»? — По-моему, это все-таки не очень остроумно, — деликатно ответил я. Дудкин помолчал, вздохнул: — Вот я тоже думаю, что не очень… Ладно! Пока! Прошло дня три. Аглая и Зинаида познакомились с Олей, и она прыгала вместе с ними через скакалку и играла в мяч. Антошкой Оля, как видно, не очень интересовалась, зато Аглае с Зинкой ужасно хотелось их познакомить. А Дудкин как раз этого и боялся. Он даже не выходил во двор, когда видел там наших девчонок в обществе Оли. Если же родители посылали его в магазин, он сначала затаивался в подъезде, выбирая подходящий момент, затем выскакивал и летел к воротам с такой скоростью, что не видно было ни пяток его, ни локтей. Глашка с Зинкой все-таки засекали Дудкина и бросались ему наперерез. Погоня каждый раз была упорной, большой двор оглашался воплями: — Антошка, погоди-и-и! — Антошка, чего скажу-у-у! — Да ну ладно вам! — хрипел на бегу Дудкин. — Ну некогда мне! Да ну отстаньте вы! Однажды, когда девчонки вернулись после очередной погони, Оля тихо заметила: — Все-таки он какой-то странный, этот Антон. — Чего — странный? Почему? — насторожилась Зинаида. — Дикий какой-то. — И ничего не дикий! Просто стеснительный немножко! — Ой, Зинка, ну что ты врешь! — возмутилась Аглая. — Вовсе он не стеснительный, просто в нем гордости очень много! А между собой наши девчонки решили: «Влюбился он в эту Ольку. Вот чего!» Они были недалеки от истины. Антону очень хотелось познакомиться с Олей. Но девчонки не знали, что он дни и ночи мучается, стараясь придумать для этого что-нибудь остроумное. В эту Антошкину тайну был посвящен только я. По нескольку раз в день у нас звонил телефон и в трубке слышался усталый голос: — Лешк!.. А вот так остроумно будет: «Эх, Оля, Оля, какая у тебя тяжелая доля»? — А почему «тяжелая доля»? — Ну… ну, может быть, она на что-нибудь пожалуется. Может, скажет, что, мол, в школу, скоро идти… еще что-нибудь… Вот я ей и скажу. — По-моему, не остроумно, — отвечал я и советовал: — Ты зря стихами начал острить. Ведь раньше ты прозой острил, и у тебя получалось. — Знаю, что прозой… А вот сейчас все почему-то в рифму… Ну ладно! Пока! На четвертый день вместе с Олей во двор вышла Вера Федоровна и объявила: — Ну-с, уважаемые!.. С устройством квартиры у нас покончено, на носу начало учебного года, посему приглашаем вас в воскресенье к Оле на новоселье. Шампанского не обещаем, но чай со сладким будет. Я первым догадался сказать «спасибо». Девчонки тоже поблагодарили, сказали, что обязательно придут, потом Аглая спросила: — А Дудкину можно прийти? — Это остроумцу-то вашему? Разумеется! Он будет украшением нашего раута! — Вера Федоровна вдруг подняла указательный палец: — Но одно условие, дорогие: все вы тут люди талантливые, театральной деятельностью занимаетесь… Олины друзья тоже не без дарований. Так что давайте устроим маленький концерт. Пусть каждый выступит хотя бы с одним номером, но уж с таким, чтобы им можно было блеснуть. Это было в четверг. С того же вечера началась подготовка к концерту. Все мы почему-то считали, что Олины друзья должны быть такие же необыкновенные, как мебель ее бабушки, что все они по-настоящему талантливы, не в пример нам, грешным. Ударить в грязь лицом никому не хотелось. Моя мама принялась разучивать со мной стихи Барто «Лешенька, Лешенька…». Аглаина мама призвала на помощь соседку, и та стала обучать Глашку с Зинкой танцу «летка-енка». Проходя мимо раскрытого окна Аглаи, я слышал звуки хриплого магнитофона и видел две подпрыгивающие головы: одну — рыжую, другую — темную. Всех удивил Васька. Он вдруг написал стихи. Никогда в жизни стихов не писал, а тут вдруг взял и выдал. О чем были стихи, Зина дала Ваське слово никому не говорить, но сказала, что стихи — «мировецкие». А вот Антошка ходил как потерянный, и с каким номером выступать в концерте, он не знал. Девчонки ему, конечно, сказали, что он будет «украшением раута». Он так маялся, словно ему не в гости надо было идти, а к зубному врачу. Я однажды ему посоветовал: — Ну что тебе мучиться! Выучи какое-нибудь стихотворение — и все! Он набросился на меня: — «Выучи! Выучи»! Васька Брыкин такой лопух, а и тот собственные стихи прочтет. А я… Они знаешь что скажут? «Тоже мне украшение! Только чужие стихи учить умеет. Это каждый дурак сможет!» На следующее утро, когда я еще лежал в постели, раздался звонок. Через минуту мама заглянула в мою комнату: — Леша! Антон к тебе! Мама скрылась, и вошел Дудкин. Давно я не видел его таким веселым. В руке он почему-то держал бутылку. — Лист бумаги есть? — спросил он. — Давай скорей! — Какой бумаги? — Какой хочешь. Хоть газетной! Я вырвал лист из какого-то старого журнала. Антошка положил лист на стол, поставил на него бутылку и сказал: — Если я дерну за эту бумажку, что будет? — Разобьется бутылка, — сказал я. — Ладно! Теперь гляди! Только внимательно гляди! Заложив руки за спину, Антон стал прохаживаться перед столом, делая вид, что разглядывает потолок моей комнаты и стены. Внезапно он схватил край бумаги, на которой стояла бутылка, и резко дернул за него. Бумага выскочила из-под бутылки, а сама бутылка осталась на столе, даже не шелохнулась. — Видал! Это папин знакомый вчера к нам пришел, меня научил. Тут главное — быстро дернуть. Если забоишься и тихо потянешь — хана! А если пошире какую-нибудь посудину и потяжелей, так можно не то что бумагу, а салфетку выдернуть! С некоторой тревогой в душе я принес небольшой горшок с алоэ, стоящий на тарелочке, подстелил под него носовой платок, и Дудкин этот платок великолепно выдернул. Мы показали этот фокус Зинаиде и Аглае, и они пришли от него в восторг. Зинаида напомнила, что мы приглашены на новоселье, а новоселам полагается делать подарки. Она предложила купить в складчину керамическую вазу для цветов, которая продавалась неподалеку, в художественном салоне, и стоила два рубля. Вазу тут же купили. Аглая принесла салфетку, белую хлопчатобумажную, на которой красными нитками был вышит страховидный котенок. Дудкин несколько раз подряд выдернул салфетку из-под вазы, и все обошлось великолепно. У Антошки словно гора с плеч свалилась. — Мне теперь и острить не нужно! — радовался он, когда мы остались одни. — Я буду молчать, вроде бы совсем дурачок, а потом как подойду и как спрошу: «Что это за салфеточка?» Потом как дерну, и сразу все поймут: «Это он только прикидывался дурачком! А на самом деле он — во какой!» И весь остаток дня он тренировался. Тренировался и у меня дома и у себя. Когда ему надоело выдергивать салфетку из-под вазы, он стал выдергивать ее из-под стакана с водой… Он даже выдернул ее из-под круглого пенала, поставленного на попа. И вот настало воскресенье. В половине пятого мы уже стояли на площадке лестницы перед квартирой Двинских. Васька держал в руках вазу, Аглая — свою салфетку, завернутую в бумагу. Некоторое время мы подталкивали друг друга и шепотом спорили, кому первому входить. Наконец решилась Аглая. Она позвонила. Ей открыла нарядная и очень хорошенькая Оля, и мы все вслед за Аглаей втянулись в переднюю. Из комнаты вышла Вера Федоровна, а из кухни, которая виднелась в конце узкого коридорчика, появились Олины мама и папа и еще несколько взрослых. Вера Федоровна поклонилась нам: — Милости просим, дорогие гости! — И повернулась ко взрослым: — Разрешите вам представить: это — Аглая, это — Зина, это — ее брат Вася, это — Леша, а это, если я не ошибаюсь, сам Антон Дудкин. Некоторые его мо я вам цитировала. При слове «мо» мы все переглянулись, а Дудкин почему-то скривил рот и часто заморгал. Васька и Аглая вручили Оле подарки (взрослых привел в восторг вышитый Аглаей кот). Потом Вера Федоровна объявила: — Ну! Пусть взрослые идут к себе в кухню и нам не мешают. Взрослые очень скучный народ. Из комнаты уже давно выглядывали Олины друзья. Их оказалось только двое: толстый черномазый мальчишка в круглых очках с темной оправой и такая же черномазая девчонка, но тощая и востроносая. Нас познакомили. Мы вошли в комнату, куда Вера Федоровна внесла и нашу вазу. — Куда же его поставить, ваш подарок? Пока сюда поставим. Она поставила вазу на подоконник. Аглая подошла к ней и сказала: — Нет, Вера Федоровна, вот так надо. Она постелила свою салфетку на подоконник, а на нее поставила вазу… — Понятно! — кивнула Вера Федоровна, — Салфетка, оказывается, в комплекте с вазой. Она пригласила нас в смежную комнату и усадила на свои старинные стулья за овальный, накрытый для чая стол. Сначала все, конечно, немного стеснялись, но Вера Федоровна сумела нас расшевелить. Она стала расспрашивать о школе, в которой нам предстояло учиться. Олины друзья стали рассказывать истории о своей школе… Словом, минут через пятнадцать все так перезнакомились, что Аглая с Лялей (черномазой девчонкой) принялись щипать друг друга за бока и очень при этом хохотали, а очкарик, рассмеявшись, так фыркнул чаем на скатерть, что Вера Федоровна похлопала наконец в ладоши и сказала: — Леди и джентльмены! Убедительно прошу вас держаться в рамках элементарных приличий! Молчали только двое. Молчала Оля — просто потому, что она всегда предпочитала слушать, а не говорить. Молчал Антон. Но молчал он не просто так, а, я бы сказал, со значением. Он сидел на своем стуле прямой как жердь, чай отхлебывал из ложечки и поглядывал на разговаривающих так высокомерно, словно за столом сидели не его сверстники, а воспитанники детского сада. Вера Федоровна даже обратила внимание на него: — Слушай! Что это ты такой молчаливый? Быть может, у тебя какая-нибудь печаль на душе? Антошка и тут ничего не сказал. Он только прикрыл глаза и молча пожал плечами. Вера Федоровна посмотрела на него. — Ну, я вижу, ты у нас загадочная натура, — сказала она. Мне показалось, что она шутит, но Дудкин принял это всерьез. Физиономия у него сделалась довольной, щеки порозовели, а уши стали совсем красными. Чай кончился. Вера Федоровна велела перенести стулья в первую комнату. Затем она вышла в коридор и позвала: — Товарищи взрослые, просим на концерт! Взрослые уселись на диване и на трех стульях, поставленных в ряд перед ним. Мы разместились на стульях, расставленных вдоль стен. — Ну! — обратилась к нам Вера Федоровна. — Кто самый храбрый? Кто начнет концерт? Вышел очкарик, расставил пошире ноги, заложил руки за спину и объявил: — Маяковский, отрррывок. — И, сердито уставившись на взрослых, начал: — «Я земной шар чуть не весь обошел, и ж-ж-жизнь хор-р-роша, и жжжить хор-р-рошо». Взрослые сидели ко мне боком, и я видел, как они сдерживаются, чтобы не расхохотаться, но когда очкарик кончил, они хлопали и кричали «браво». Затем набрался храбрости Васька. Перед этим Зинаида сообщила, что он будет читать собственное стихотворение. Он вышел, покраснел как рак и выпалил:1971 г.
Последние комментарии
51 минут 36 секунд назад
8 часов 56 минут назад
9 часов 16 минут назад
9 часов 41 минут назад
9 часов 45 минут назад
19 часов 15 минут назад