Лабиринт зеркал (СИ) [Bad_Day_48] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Пытаясь спрятаться, натягиваю на голову одеяло. Старая, местами прогнившая шерсть пахнет плесенью и как водится, унынием. Возможно, сама плесень и есть уныние. Его символ. Его показатель. Его источник.


В моей комнате, когда я еще жила с родителями, на стене весел постер. Я не помню того, кто на нем был – все мужчины давно смешались в моей голове, но вид идеального мужского тела странным образом меня успокаивал, внушал уверенность в будущем. Как будто достаточно было знать, что в мире есть совершенство. Глядя при тусклом свете ночной лампы на постер, осознавая совершенство, впитывая красоту мироздания, я становилась радостной и живой.


До того момента, когда перед сном мне пришлось смотреть на плакат с надписью вроде «ты сильная, борись». И прочую воодушевляющую хрень. Это был плакат в моей комнате в кризисном центре. В комнате с белыми стенами и тусклым светом луны в окне. И уж точно никаких мужчин и восхищенных охов по поводу красивых ягодиц и рельефных прессов. Я лишь спрашивала себя: «Твою мать, будь мы сильными и умей бороться, разве мы оказались бы в этом центре?»


И все-таки даже маленькая унылая комната лучше, чем голые мрачные стены, что окружают меня теперь. Грубо обтесанный камень. Плесень под потолком. Сырость, как голодная собака, вгрызается в кости, и я еще выше натягиваю тонкое одеяло. Мы оба – я и сырость – знаем, что вытертая шерсть не поможет. Но игра – это игра и нужно соблюдать правила. Хищник делает выпад, жертва защищается.

Сон не приходит. Не желает спасти мой разум от кошмарной действительности. Ворочаясь с боку на бок, я пробую вспомнить, что украшало стены в нашем с Джейкобом жилище. В нашей спальне. Какого вообще цвета там были стены? Однако стоит мне подумать о Джейке или о нашем доме, как в голове вновь щелкает выключатель и мысли погружаются в вязкую темноту. Виктория, мой тюремный психолог, называла это защитной реакцией психики. Но что еще она могла сказать? За те жалкие деньги, которые ей платило государство, она разрывалась между жалостью к нам, потерянным душам, и отвращением. Готова поклясться, глядя в мои пустые глаза, она больше думала о своей маленькой дочери. Я однажды стащила ее потрепанный бумажник и между квитанциями и смятыми купюрами нашла фотографию. С затертого снимка смотрело веселое детское лицо. Голубые глаза и шелковые золотистые волосы. Еще от фотографии веяло унынием. Как будто все, что осталось на снимке, давно исчезло. Я была уверена, что больше дочь Виктории так не улыбается. Возможно, я отождествляла ее с собой. Я-то точно не улыбалась. В тюрьме моя улыбка стала похожа на оскал. А я сама с каждым часом все больше превращалась в злобного зверя. Животное, у которого есть одно стремление – защитить себя и свою территорию.

***

У меня мерзнут ноги. Высоко над головой шуршит листьями старый клен. Забираясь в дом, я его не видела, но в моей голове навсегда отпечатался образ. Я могу с закрытыми глазами сказать, где лежат камни и сидят деревья. Впрочем, это было больше десяти лет назад, теперь многое изменилось.

Но те картины и ощущения, тот первый раз, когда я увидела замок Теней, до сих пор не ушли из памяти, они все еще довольно сильные. Мы с Элис стояли у дыры в стене, и она нервно дергала рукав своего слишком большого свитера.


- Что, сдрейфила? - ветер ерошил длинные волосы Элис. Ее слова вместе с холодными каплями пота стекали вдоль моего позвоночника. Впереди, как одинокий громадный утес в море лунного света, плыл замок. Он был похож на старый больной зуб. Залитые лунным сиянием мрачные стены казались мраморными, но даже с большого расстояния было видно, в каком плачевном они состоянии. Как поиздевалось над ними время. Про замок Теней много рассказывали. Кто-то говорил, что ночью на вершине северной башни видел одетую в одну только рубаху ведьму. Она смеялась как умалишенная или рыдала, а с обтрепанных рукавов стекала кровь. Еще говорили о танцующих вокруг наружных стен скелетах, воюющих волках с белой густой шерстью и светящихся окнах. Даже о плавающих в замковом рве чудовищных пятиглазых рыбинах с золотыми плавниками.


Элис крепко стиснула мою руку, и я почувствовала, как бешено бьется ее сердце. Но я так хотела купить матери на день рождения подарок. Я уже присмотрела прекрасные винтажные серьги из медной проволоки с бирюзой и перышками – продавец сказал, что бирюза отгоняет злых духов и успокаивает. Самый подходящий комплект для Рене, хоть ее бессонница и издерганные нервы были целиком на моей совести, и амулеты тут были бессильны. Ради подарка я все лето полола чужие газоны, красила заборы, мыла полы и гуляла с собаками. Элис обещала мне десять баксов, если я продержусь внутри замка хотя бы три часа.


Но моя подруга и сама испугалась. Прерывающимся шепотом она сказала: «Пойдем отсюда. Я дам тебе денег. Будем считать, что ты выиграла. Я не хочу, чтобы они тебя сожрали и повесили твою голову над камином».


Элис была из богатой семьи. Деньги для нее не значили ничего. Впрочем, для меня тоже. Но я слишком уважала свою гордость. Я не хотела победы со словами «будем считать». Вырвав руку, я сделала первый шаг в темноту.


Старая дверь давно сгнила, перед черным провалом входа в двух треснутых вазонах торчали сухие стебли сорняков. Из самого провала пахло плесенью и горем. «Ты не пойдешь туда», - пискнула Элис, но я уже переступила черту. Я не могла вернуться, меня, как рыбу, пронзенную крючком, тянуло вперед.


Первое, что я вижу утром, дикий виноград. Мощный упругий побег еще противится зиме, не понимая, что его попытки безнадежны. Однако мне нравится упрямство, с которым заостренные красные листья жадно ловят редкие лучи тусклого осеннего солнца. Последнее, о чем я вчера думала, это Элис. И, словно сон – лишь пауза между предложениями, едва подняв веки, я вспоминаю о ней снова.

Большие глаза. С коричневыми крапинками. Цвета всемогущей августовской зелени. Запах земляники. Элис пахла, как свежая банка земляничного варенья. От всех, кого я знала, отчетливо разило либо подгоревшими тостами, либо потом. От Фила, моего отчима, воняло несвежим бельем и иногда, после победы его баскетбольной команды, виски. От Рене пахло отбеливателем и все тем же старым маслом – запах отчаянья и отсутствия перемен в жизни. Элис была среди этого моря вони земляничной полянкой.


А что ты хочешь, я ведь подкидыш. Меня оставили эльфы. Такова была Элис. Ни слова правды. Еще она говорила: «Не открывай свою душу. Как только ты откроешь душу, они обязательно в нее насрут». Правда, это была уже другая Элис. С трубками от капельниц. С жесткой складкой между бровей. Она больше не пахла вареньем. Она пахла лекарством и смертью – два новых запаха для меня, ведь до той поры я никогда не сталкивалась с больницами и врачами.


Элис больше не жила рядом с нами. Она больше не была соседской девчонкой. Но она оставалась моей подругой. Каждое утро я с ужасом открывала дверь в ее палату. Прогуливая уроки, часами сидела возле кровати с откидной спинкой и каким-то чудесным матрасом, от которого у Элис не должны были появиться пролежни. Мы болтали о парнях и сливочном креме. Иногда она просила, чтобы я что-нибудь нарисовала для нее в одном из больничных блокнотов. Просто на память. Тогда я этого не понимала. Не понимала, как можно кого-то забыть. Но чем больше врачи кололи в мою подругу лекарств, тем бледнее становился ее образ. Он таял вместе с тощеньким телом Элис. Исчезал вместе с граммами плоти. Ее сознание тоже стало чаще уплывать от меня. Посреди разговора Элис могла уйти в отключку или, просто забыв, о чем только что говорила, замолчать. Она была как сломанный граммофон. Еще читала пластинки, но больше портила. И игла беседы бессильно скребла по пустым дорожкам.


Но она четко сказала мне не отворять душу. Оставить себе хотя бы такую малость. Я обещала. Всю жизнь я четко придерживалась данной клятвы. Я нарушила ее лишь дважды. Первый раз – открывшись Джейкобу. Второй – в тюрьме, когда записала нашу историю. Так получилось. Делать в четырех стенах нечего, и многие заключенные от зеленой скуки или, желая развлечься, записываются на разнообразные курсы.


Благодаря чудаковатому мистеру Волтури самым популярным был курс писательского мастерства. Кучка побитых жизнью людей тратила вторники на то, чтобы поупражняться в сочинении историй. Историй, в которых было либо насилие, либо фальшивое сожаление. Одни пытались выглядеть сильнее, чем они есть. Другие, надеясь на уменьшение срока, всеми силами создавали куда более благостный образ, чем являли в натуре. Таня Денали – эта блондинистая шлюха с высокими скулами и ногами, созданными для порноиндустрии, каждый раз зачитывала нам свои опусы о любви. Приторные, как упавшие яблоки, и такие же гнилые внутри. Все должны были видеть, как она переменилась, стала другой личностью, постигла смысл бытия. Все должны были верить в ее чистые невинные слезы. Чтобы она не пырнула меня заточкой, я предпочитала держать свое мнение при себе и притворяться растроганной. Но я ни на секунду не поверила этой твари. Она ведь убила собственную дочь. Какое могло быть прощение для нее?


Сама я писала о прошлом. Об Элис. Я подумала, что так, наверное, смогу продлить ее недолгую жизнь. Получилось, что я смогла продлить только свои, и без того ушедшие в необозримое будущее, страдания.

Мои жалкие записки и тетради, исписанные неровными растянутыми буквами, были тем немногим, что мне разрешили взять с собой из тюрьмы. Единственным, кроме паршивых воспоминаний. Все, что я нажила за два года. Я и не стремилась прихватить какой-нибудь сувенир, тюрьма – это не то, что можно забыть как страшный сон или годовщину свадьбы. Но было обидно смотреть на тощий рюкзак, в котором вместе с потрепанными листами оказались мечты и целых два года. Обидно и, с другой стороны, противно от осознания собственной ничтожности. Я даже представить не могла, что сказала бы Элис, глядя на меня: мои выцветшие оранжевые брюки, старую футболку с Багзом Банни1, стоптанные кроссовки. Что бы она сказала, узнав, какое неприлично отталкивающее белье скрыто этим скромным нарядом. В чем дело, Белла?


Элис никогда не вешала трусы на веревку во дворе. Я сначала предполагала, что она не носит белья. Но оказалось, она не знает, что белье можно надевать повторно. Что это не как салфетки и тампоны – вещи, которые после использования сразу выбрасывают.


На мой последний день рождения – нормальный, до тюрьмы и Джейкоба, до унылой жизни, которая вмещается в рюкзак вместе с дезодорантом и пачкой затвердевшего печенья, Элис всучила мне сверток с кружевами и завязками от Victoria’s Secret2. То есть всучила бы, будь это прежняя Элис. Другая Элис, занявшая место моей любимой подруги, вялой рукой подвинула сверток ко мне. Упаковочная бумага жалобно зашуршала, цепляясь за складки на больничном одеяле. Как будто это были горы или иной сложный рельеф. Самый печальный день рождения. Еще хуже, чем в тюрьме, если честно.

***

Выплюнув холодную воду, провожу пальцами по губам. Не думаю, что еще хотя бы раз захочу чистить зубы. Если я намерена поддерживать себя в порядке, мне придется найти место, где есть водопровод и ванна. В смысле такие, чтобы работали. Ибо и то и другое я нашла в замке. Старые трубы в потеках ржавчины с лохмотьями лиан и огромную, похожую на утробу чудовища, чугунную ванную. Ножки, сделанные в форме львиных лап, обвивали побеги сухой травы, а внутри скопилась мутная коричневая жижа. Плюнув в самый центр зловонного болотца, я безучастно смотрела, как слюна дрейфует по темной поверхности воды. Неожиданно мне представились монстры, вылезающие оттуда. Обтянутые черной шершавой, как у крокодилов, кожей пальцы, хватающиеся за широкий покрытый грязью бортик. Тихие всплески и горящие жестокой жаждой глаза.


Тряхнув головой и прогнав наваждение, я спускаюсь по лестнице и набираю во внутреннем дворе кувшин воды. Я узнала о колодце из легенд, которые читала в тюрьме. В легендах это был волшебный родник, над которым основатель замка, человек по фамилии Каллен, соорудил колодец. На деле колодец оказался на месте, но вот родник был самым обычным источником. Либо я не сообразила, в чем кроется волшебство. Но так всегда в моей жизни. Есть знамения, предпосылки, а волшебства не получается.


Когда я в поисках сухих дров и подходящей посуды захожу на кухню, в дальнем углу, там, где дремлет древний холодильник, я замечаю какое-то движение. Объятый паникой мозг говорит: «Это он пришел за тобой». Закрыв глаза, пячусь к стене, пока спина не упирается в шершавые камни.

«Я же говорил, что найду тебя, тварь. Вырежу твое сердце, разбросаю кишки по всей округе. Ты не убежишь».

Нет, тебя здесь нет. Это не ты, Джейкоб. Ты не мог меня отыскать.

***

Когда вода закипает, бросаю в кастрюлю кукурузную крупу, купленную несколько дней назад, и немного сухих грибов. Не самое лучшее сочетание. Прямо как мы с Элис. Два почти несовместимых ингредиента.

Я, как правило, торчала рядом с дверью. Она сидела за лучшим столиком в столовой. С лучшими девчонками. Но для Элис они были все равно недостаточно хороши. Однако ей тоже выбирать не приходилось. В Форксе всегда была только одна школа, и мы все варились вместе, как в большом котле. Наши мысли бурлили, кипели и выливались через край.


Она первая заговорила со мной. Сказала:

- Ты так странно на меня смотришь.


- Шутишь, на тебя ведь все странно смотрят.

- Они смотрят на меня, как на королеву, а ты как будто готова принести мне жертву.

- Если будет нужно, - я скромно опустила глаза.


- Сделаешь это для меня?

На следующий день я стащила из раздевалки вещи Джес Стенли и позвала парней. После этого пошли слухи, что Джес шлюха и спит с каждым. Можно сказать, это была первая моя медиа кампания. В тот же день Элис пригласила меня в гости. Подарила старый розовый свитер, который ей надоел, и обещала записать к приличной маникюрше. В обед она оставила своих «золотых» подруг и поставила свой бокс с салатом, обезжиренным йогуртом и кусочком лимонного пирога на мой стол. Кажется, в тот день несколько сотен человек разучились дышать. А потом разом выдохнули.

***

Время как поток. Время словно ручей, и я позволяю дням утекать куда-то вперед. Бездумно впитываться в иссохшую почву рутины. Я не делаю ничего. Не пытаюсь улучшить свою жизнь. Или хотя бы что-нибудь изменить. В замке много часов, но ни одни не показывают время. Заряд в телефоне нужно беречь. Может быть, в этих стенах живут призраки, но розеток точно нет. Ближайшая находится в городе. Туда я выбираюсь раз в две недели. Сажусь на украденный велосипед и несколько часов в сосредоточенном молчании налегаю на педали. В такие моменты я чувствую себя еще одним чудовищем, обитающим в замке. В отличие от остальных, способным покидать место заточения, но таким же брошенным и забытым.


Тело действует без подсказок и усилий, мне не нужно включать голову для того, чтобы не врезаться в дерево или потеряться. Дорога одна, она прямая и безлюдная. Такая же, как я ее запомнила. Обрывок черной ленты, брошенный между старых деревьев, покрытых мхом, и коричневых полей.

Прожив месяц в замке, я забываю, что в мире существуют другие цвета. Что-то, кроме темных приглушенных тонов. Самый яркий – это цвет моей старой майки. Бордовый. Такой же, как цвет последних виноградных листьев, которые я изредка нахожу по углам. Они добивают треснувшие стены и гнилую мебель.


Когда холода усиливаются, я приступаю к растопке камина. Не того, что открыл гигантскую пасть в центральном зале, я начинаю с камина в одной из спален. Он не такой устрашающий, и я уверена, что справлюсь. Если какое-нибудь животное не нашло последний приют в дымоходе.

В ответ на мое страстное желание серые щупальца дыма послушно исчезают в покрытой копотью трубе. Однако проходит почти целый день, прежде чем воздух прогревается, и холод медленно перетекает за порог, прячясь в непроглядном мраке пустых комнат.

Глядя на рыжие и золотые всполохи, смакуя ощущение тепла на коже, пытаюсь почувствовать себя счастливой. Но, кроме отупляющей слабости в покрасневших ногах, ничего нет. Тело, как комок разбухшей бумаги, идет на дно и от неосторожного прикосновения может расползтись. Сжав пальцами плечи, снова думаю о днях до тюрьмы. Джейк.

***

Красивый подонок, как назвала его Элис. Он появился в ее больничной палате, и даже мне было очевидно, насколько он вызывающе здоров и силен для пропитанного немощью воздуха. Мне было стыдно за Джейка. Я уже не хотела знакомить его с Элис. Я мечтала схватить огромную руку, обвить, стиснуть похолодевшими пальцами и позорно сбежать. Но Элис подняла набухшие веки, улыбнулась, села на кровати – и пути к отступлению были отрезаны.


В тот день я ее не узнавала. Она говорила о прогнозах. О хороших результатах, новых методиках и о том, что верит в свое выздоровление. Но даже на то, чтобы сказать слово, ей приходилось, как рыбе, оказавшейся на берегу, хватать ртом воздух и копить силы. Было очевидно, что никто: ни врачи, ни Элис в это не верит. Тем не менее она не сказала, что умрет и не говорила, какое платье мне надеть, когда гроб с ее телом будут опускать в землю. Не говорила про Египет. Про камеры пирамид и культ солнца. Про вечную жизнь фараонов. А ведь это был стержень любого нашего разговора. Джейкоб своим присутствием надломил его, уничтожил привычный уклад. Я не понимала Элис, а еще не сознавала, что Джейкобу нравится разрушать.


Странно, что я не знала о нем таких вещей. Я познакомилась с его отцом. Была на могиле матери. Видела грузовик, который Джейкоб гонял от штата к штату. С вытертыми чехлами на сиденьях, бутылкой воды и старыми открытками, пришпиленными к крыше. Красный, словно залитый кровью, Гранд-Каньон, побережье Калифорнии, Голден Гейт3 в полосах белого тумана. Он казался милым. Джейк казался милым. Мощным, но безвредным и хорошо управляемым.


Элис сказала: «Хищника нельзя приручить, а если он тебя не кусает, то всего лишь выжидает. Пока он присматривается, у тебя есть время сбежать». Я не поняла, к чему она клонит. Мне показалось это бредом, побочным действием какого-нибудь лекарства. Я запомнила ее высказывание только потому, что больше Элис ничего не успела мне сказать. Через сутки она умерла. Мне хотелось бы думать, что, как и рассчитывала, она теперь катается на золотой колеснице вместе с фараонами. Но в тот осенний день я ни о чем думать не могла, в моей голове не было успокоительных мыслей.


Похороны прошли тихо. Они стали трагедией, до которой никому не было дела. И лишь я по-настоящему плакала. Мать Элис стояла с суровым спокойным лицом. Ее темно-синее платье было в пятнах от соуса и пахло сигаретами. К тому времени она уже сошла с ума и не понимала, что происходит. Отец, притиснутый к стене грузом проблем – больная дочь, слетевшая с катушек жена – нашел выход попроще. Собрал вещи в два чемодана и ушел. Он понимал, что ничем не сможет помочь и не хотел мешать. А еще меньше хотел, чтобы мешали ему. Судя по всему, его новая двадцатилетняя жена и двое их детей его не обременяли.


«Золотые» девочки и парни, с которыми у Элис были отношения, не пришли. Не знаю, было ли это результатом проводимой акции, последним ударом в спину той, кого они не могли задеть при жизни, или лишь стечением обстоятельств. Я была одна. Единственная из всех под низким стальным небом, кому исполнилось шестнадцать. Джейкобу было двадцать пять. И он тяжелым темным взглядом задумчиво смотрел на сухие комья серой земли. Он даже бросил горсть в черную глотку свежей могилы, и я слышала, как шуршат мелкие камни по полированной крышке. На этом закончилась жизнь Элис. Мне потребовалось несколько лет на то, чтобы осознать случившееся. Впрочем, я до сих пор так часто о ней вспоминаю, что она кажется живой.


Бродя по темным комнатам замка, я начинаю с ней разговаривать. После стольких лет тишины мне есть что сказать. Мои слова, как раненные птицы, мечутся под высокими сводами холодных коридоров и гостиных. Виснут на ржавых люстрах среди потеков воска и путаются в пыльных складках штор. Сидят на полусгнившей мебели. Но когда я рассказываю Элис о годах, прошедших после ее смерти, мне становится легче. Ее хрупкая фигурка, лишенная волос, плывет рядом, звук моего голоса раскатами грозы разносится по комнатам.

***

В конце второго месяца осени я нахожу несколько сундуков, набитых старой одеждой. Платья и пышные юбки. Блузы устаревших фасонов. Судя по всему, последний раз все это носили задолго до того времени, как я родилась. Блестки и жемчуг. Шелк и бархат. Чулки, что кажутся ужасно пошлыми, и целомудренное нижнее белье – вышитые панталоны с кружевами и хлопковые сорочки. Мои вещи испачкались, я их кое-как постирала две недели назад, в последний солнечный день, но лучше они не стали. Впрочем, теперь и такую убогую стирку придется отложить до весны. Не раздумывая, я забираю часть вещей из сундука и приступаю к примерке. Почти все моего размера, разве что юбки немного длинны и путаются в ногах.


На следующий день я, еще больше похожая на призрак, хожу по комнатам в «новой» одежде. Превращаюсь в кого-то еще. В девушку, что жила больше века назад. Мне хочется сменить личность. Белла, эта милая обманщица, с самой чудесной из лживых улыбок, стоявшая за отличными рекламными роликами, себя не оправдала. Она была как те товары, что продавала своим зрителям. Дерьмо в красивой яркой упаковке. Громкий привлекательный слоган, натянутый над пропастью, полной отчаянья.


Но никто не смотрит, что там за этими буквами. Под ними. Люди – такой же товар, и чувства мало кого волнуют. Теперь я понимаю, что Элис была единственной живой из тех, кого я знала. Без всякой жажды себя продать. Она ни с кем не считала нужным торговаться. Она пила жизнь. Все ее маски были не для того, чтобы казаться лучше или скрывать изъяны. Это были детали маскарадных костюмов. Ей скучно было оставаться одной и той же. Элис не хватало своей жизни. Она хотела схватить больше. Быть примерной ученицей, стервой, кокеткой, сестрой милосердия. Лучшей в каждом из воплощений. Но все, что ей доставалось, это не овации, а злобный шепот за спиной. Не яркие атласные ленты, а лишь обрывки, клочки из которых сплелись в хиленькое покрывальце короткой жизни. Не золото, а раскрошившийся слой дешевой фольги.


Меня всегда привлекали такие люди. Те, что не продавались. И еще я считала, что вижу других насквозь. Возможно, так и было. Возможно, я смотрела сквозь и не видела дрейфующего на поверхности мусора. Возможно, мой взгляд проходил через Джейкоба в закрытую розовым туманом романтики даль.


Я пропустила тот момент, когда надо мной сомкнулись черные тучи. Обычное утро. Завтрак. Стакан сока. А потом пахнущие апельсином осколки, словно гроздья кристаллов, торчащие из моей ладони. Первая мысль была, что кровь теплая и ее тонкие струйки приятно щекочут кожу. Мне захотелось смеяться. Но вместо смеха брызнули слезы. После слез извинения. Детка, это случайно, у меня тяжелый день, они отклонили мое заявление. Нежные объятия. Жаркие поцелуи, от которых горит лицо и немеют ноги. Мелодия счастья, за которой почти не слышны ноты боли, зазвучала с новой силой. Но временами, стоило мне прикоснуться к Джейкобу, как рана вновь открывалась, звеня страданием. Увы, я прислушивалась к нему, а не к своим внутренним ощущениям.


Я не хочу вспоминать. Все, что было связано с Джейкобом, заперто в моей голове, как я сама часто бывала заперта за дверью нашей спальни. Стоит представить эту простую дверь из дерева, холодную стеклянную ручку и скрежет ключа в замке, как для меня опускается черный занавес. Я впадаю в ступор и больше ничего не вижу. Образы на всех картинах окрашиваются черным. Иногда я этому рада. Иногда мне не хватает прошлого. Отчасти поэтому я и не могу идти в будущее. Я иду, но огромная дыра в моих воспоминаниях заставляет постоянно оборачиваться. Она притягивает меня к себе. Хочет засосать в свое чрево. Между ней и мной прочная нить, постоянно натянутая и завязанная вокруг моей грудной клетки. Ночами, когда натяжение особенно сильное, нить мешает легким дышать, а сердцу перекачивать кровь. И сколько бы я ни делала глубоких вдохов и ни ворочалась, легче мне не становится. Оковы не ослабевают.

***

В ноябре выпадает снег. Утром на тонком белом покрове я вижу черные следы от колес. Три грузовика и внедорожник. Я стою за зубцом замковой стены, а подо мной суетливо бегают люди. Их резкие крики рвут тишину, нарушая казавшийся твердым, как цемент, покой старого здания. Их смех напоминает о целом мире, что остался за толстыми стенами, покрытыми лишайником и плесенью. Внезапно испугавшись, как ведьма, которая заметила инквизиторов, бегу в другую комнату. Путаясь в юбках вульгарно-алого платья и потея под не менее пошлой меховой накидкой.


Я проношусь подобно ветру сквозь заваленные хламом безлюдные комнаты. Спрятаться негде. Исчерпав силы, бегу к единственной уцелевшей башне. Там есть небольшая комната под самой крышей. Вероятно, до нее они доберутся не скоро, если вообще смогут. Возможно, это просто туристы разглядывают достопримечательности. Возможно, к вечеру они и сами уберутся из моего пристанища.

Странную комнату почти без мебели, с низким потолком и древними рунами на полу я нашла случайно. В нее вела потайная дверь. Механизм, отпирающий замок, приводила в движение комбинация нажатий на камни в одной из стен. Когда я нажала на первый, мне показалось, что еще один камень едва заметно выдвинулся вперед. Ошибаясь и не каждый раз успевая заметить следующий камень, я за неделю сумела подобрать правильную последовательность. Помимо хождения по коридорам в образе призрака, это было моим основным занятием. Больше делать я ничего не могла. Не хотела. И не делала. Глядя на тупые мертвые камни, которые тем не менее умудрялись со мной говорить на своем непонятном языке, я не думала об Элис и Джейкобе. Я отбросила мысли и сосредоточилась на том, чтобы услышать голоса давно погибших людей, оставивших после себя головоломную загадку.

Увы, моя находка оказалась лишь маленькой комнатой и заодно огромным разочарованием. Кроме непонятных знаков на полу, не похожих на те, что я встречала раньше, в ней не было ничего интересного. Да и знаки, хоть и выглядели мистическими, оставались нанесенными на мрамор линиями. Золото и индиго по периметру и ярко-красные в центре. Как спелые помидоры или клубника. Я не хотела думать о цвете крови. Это вызывало в памяти Джейкоба. Его жестокую улыбку и сильные пальцы. От мелькающих перед глазами картинок начинала кружиться голова, и я проваливалась в знакомый колодец из не-воспоминаний. Из того, что должна была помнить, но мозг тщательно от меня прятал.


Я нашла только руны и пыль. Не знаю, что я искала, но явно не линии в камне. Или же линии, только я опять не могла понять, о чем говорит со мной судьба. Впрочем, в момент, когда за моей спиной со стоном закрылась дверь, я меньше всего думала о древней магии и разной мистерии. У меня с собой нет ни продуктов, ни теплого одеяла. Позже придется вернуться и перетащить свои вещи.

Недостаток нового убежища в том, что здесь нет окон, а толстые стены не пропускают звуки с улицы. Я стою в плотной тишине и слушаю звук дыхания – тяжелого и глубокого после бега по лестнице. По меньшей мере придется ждать ночи. И тут меня словно осеняет. В каморке нет окон, но здесь и на лестнице светло. Я привыкла, что в остальных помещениях свет свободно льется сквозь разбитые витражи. К тому же в свои прошлые визиты в башню я была поглощена подбором правильной комбинации. Я не замечала очевидного. И вот оно, словно молот на наковальню, опускается на мои мозги.


В немом изумлении я касаюсь рукой стены. Вздрагиваю, ощутив под пальцами вместо привычного холода ласковое тепло. Может ли камень испускать свет и нагреваться сам по себе? Или виной всему скрытая проводка? Мой немного оттаявший разум издает злой смешок. В старом разваливающемся замке, где нет ни одной розетки и негде постирать трусы. Где приходится растапливать камины. Никто не стал бы делать подобное в каморке под крышей, да здесь и не было никого. Еще в моем детстве замок был необитаем. Нужно искать иное объяснение. Объяснение, которого не существует в природе.

Стены светятся и при этом еще и нагреваются? Может быть, редкая порода камня. В теплые дни накапливает солнечное излучение, а в холода его отдает. Что-то такое используют для ванн и полов. Камень, удерживающий тепло, по которому запросто можно ходить босиком. Вероятно, во времена постройки поблизости от замка были карьеры, и строители использовали этот специфический камень.

В магию я не верю. Не могу верить после смерти Элис и после того, как в моем мозгу возник проклятый черный колодец с запертыми мыслями. Ни одна дебильная волшебная фея не допустила бы того, что со мной случилось.


Я несколько минут глажу стену. Прикосновение к теплой, слегка шершавой поверхности успокаивает – сливочного цвета камень приятен не только визуально, но и на ощупь. В этой башне среди тишины и рун можно медитировать. Может, для этого ее и построили. Судя по отсутствию дыр в крыше и отличию использованных для отделки материалов, построили позже, чем остальной замок.


Обойдя комнату, сажусь в дальнем углу. Платье загадочно шуршит по каменному полу. В голове всплывают образы изящных дам, исполняющих кадрили и паваны4. Я, конечно, ходила в танцевальную студию, но только ничего из этого не вышло, моя неуклюжесть не только не улетучилась, а, наоборот, усилилась и приобрела размеры не простой мелкой неприятности, а катастрофы. Это уже не было неудобством и синяками, танцы обернулись переломами и сотрясением.


Забыв неудачный опыт прошлого, я встаю и делаю пару неуверенных шагов к центру небольшой комнаты. Развернуться негде и, будь у меня партнер, мы оттоптали бы друг другу ноги. К счастью, мой кавалер – это фантом, плод воображения, и стены для него ничего не значат. Делаю, как мне кажется, изящный взмах рукой, слегка наклоняю голову и улыбаюсь. Я не танцевала больше десяти лет, но тело помнит движения, безошибочно подсказывая, как и куда ставить ноги, отклонять корпус и поворачивать голову.


Легкая, как снежинки, которые вчера падали с неба, я кружусь по пустой комнате так увлеченно, что не сразу понимаю – музыка звучит не только в моей голове, она слышится на самом деле. А линии на мраморном полу вспыхивают ярким светом в такт. Испуганно замерев, смотрю на непонятные узоры. Они кажутся живыми, словно дышат. Словно ощущают мое присутствие и общаются со мной. Еще чуть-чуть – и я пойму их язык, разберу, о чем они говорят. Но музыка обрывается и наваждение проходит. Правда, руны продолжают светиться, бросая на стены цветные пятна.


Первое, что приходит в голову – я уснула, дожидаясь момента, когда можно будет выйти и перетащить вещи в башню. Второе – я сошла с ума от долгого одиночества. Не считая стремительных вылазок в город, я уже несколько месяцев не видела людей и ни с кем не говорила. Кто знает, к какому фокусу на этот раз мог прибегнуть мой изворотливый мозг. Третья версия – я надышалась чем-то, ведь в старых помещениях воздух бывает отравлен. Как в какой-нибудь гробнице. Тем более окон в комнате нет и дверь плотно запечатывает единственный проход. Кто мне скажет, что случается с людьми, дышащими тем же воздухом, которым в последний раз дышали век назад. Или у меня вообще кислородное голодание? От избытка вариантов подкатывает мигрень. В любом случае я могу или открыть дверь и убежать, рискуя попасться на глаза незнакомым парням и за проникновение в границы частных владений снова загреметь за решетку, или оставаться в башне. За решетку я не спешу, поэтому решаю остаться. Может быть, то, что я увидела, все-таки окажется страшным сном, моей дикой фантазией. Пытаясь убедить себя, я ложусь на пол, позволяя пышной юбке разметаться поверх древних непонятных рун, и опускаю веки. Но ощущения сна, того, которое знакомо, нет и в помине. Я безостановочно прокручиваю в мыслях свои видения: волшебное свечение и музыку, звучащую из стен.


Ночью, ведомая по извилистым коридорам лишь лунным светом, я переношу в свое убежище рюкзак, ковшик, несколько одеял, одежду, обувь, чашки и дрова. Наполняю водой в колодце несколько тазов и, обливаясь потом, втаскиваю их по узкой лестнице. Теперь можно не выходить неделю.

Но меня угнетает любопытство. Я хочу знать, кто эти люди, вторгшиеся в границы замка. Каковы их планы? Насколько они задержатся? Загнанная бесконечными вопросами в тупик, на второй день я выхожу из комнаты и осторожно спускаюсь по лестнице, покидая башню.

В замке стоит прохладная утренняя тишина. Она толстым слоем лежит на полу и тихо вздрагивает от каждого моего движения. Я прохожу по длинной галерее с частично разрушенной крышей в главное здание. Обхожу этаж за этажом, заглядывая в темные комнаты, надеясь найти там признаки чужого пребывания. Но, кроме знакомых сырых мрачных стен и лишайников, сломанной мебели и дырявых ковров, мне ничего не попадается. Возможно, люди, как и музыка, плод воображения. А может быть, осмотрев замок и наверняка разочаровавшись от его заброшенного вида, они уехали. Но что-то внутри – скорее всего, воспоминания об уверенном поведении чужаков и грузовиках во дворе – не дает мне покоя.


Длинные юбки тихо шуршат, касаясь пола. Я специально не стала менять наряд. При случайной встрече лучше всего притворяться призраком. Это единственная возможность сохранить свое пребывание в тайне. Идея несколько абсурдная, но мне она нравится. Меня привлекает роль могущественного духа. Разве не этим я занималась до тюрьмы – обманывала, говорила о том, чего нет и в помине. Купите и будете счастливы. В этом суть рекламы, которая обещает лучшую жизнь и предлагает осуществление мечты. Быть властелином чужих мыслей. Мой маскарад – очередной шаг на знакомой тропинке.


Белое платье цвета слоновой кости, украшенное мелкими белыми жемчужинами, еще нитка жемчуга на шее и серьги – вот та броня, что защитит меня от лишних проблем и ненужных объяснений. Я хозяйка этих комнат и галерей. Просторных холлов и залов со стрельчатыми арками и разрушенными колоннами. Злой растревоженный дух. Впервые за много недель я позволяю легкой улыбке проснуться, прорваться сквозь маску сосредоточенности. Внезапно вспыхнувшая игривость придает легкость шагам, и я скольжу по старым вытертым плиткам как настоящий призрак. Осталась для полноты образа научиться воспроизводить безумный хохот.


Однако пустые комнаты, двери и бледный свет, сочащийся сквозь разбитые витражные окна, подрывают мой настрой. Боевой дух испаряется. Я думаю вернуться в башню, когда под одной из дверей замечаю яркую полоску электрического света и слышу трудолюбивое пыхтение генератора. Осторожно повернув ручку, захожу в комнату, бывшую библиотекой. Уходящие в темноту ряды стеллажей, заставленные пухлыми томами – некоторые в красивых старинных переплетах. Кладбище для рукописей. Морг для книг. Как заключенные, они томятся в неволе, ожидая того дня, когда их снова коснутся ласковые руки, и тогда хрупкие страницы оживут, впитав человеческое тепло.

На старом диване, накрывшись пледом, спят двое молодых парней. Еще один устроился прямо на полу, соорудив себе постель из надувного матраса и пыльных шкур. Все трое громко храпят, и этот звук прекрасно маскирует звук моих шагов. Незримая и неслышимая, я крадусь между полок, пытаюсь прочитать парочку названий древних манускриптов – что-нибудь можно будет захватить с собой на продажу. Но ни одного знакомого слова. То ли латынь, то ли хрен знает что. Многие буквы потемнели или стерлись. Золотое тиснение на корешках облезло. В общем-то, то же самое время делает и с людьми. Медленно стирает наши судьбы. И пока наши кости переваривают гнилостные бактерии в земле, то же самое с нашими личностями делают микробы времени. Время – самое свирепое чудовище. У него крепкие челюсти и стальные зубы. Впрочем, мне не на что жаловаться. Меня-то слишком хорошо помнят. И даже времени потребуется приложить изрядные усилия, чтобы пережевать и проглотить кусок пирога по имени Белла – надеюсь, он не будет вкусным и полезным.


Чтобы было удобнее продолжать свои поиски, я беру лежащий рядом с диваном фонарь. В библиотеку можно вернуться позже, а пока я хочу разведать обстановку и хотя бы немного понять, что происходит. Неужели кто-то купил замок? Эта мысль впервые приходит мне в голову, и от нее делается неуютно. Я не планировала остаться здесь на несколько лет, но мне нужно время до весны. По крайней мере, раньше весна всегда вдыхала новые силы не только в холодную землю, но и в мою промерзшую душу. Я жду этого ежегодного чуда. Своего праздника обновления. Я надеюсь, хотя в глубине души уже знаю, что ничего не поможет. Сколько бы солнце ни светило, во мне – пусть в самом уголке – останется мрак, и он будет отравлять мне жизнь до тех пор, пока я не изгоню Джейкоба из мыслей. Как бы ни старался мозг заблокировать страшные картинки из прошлого, они навсегда останутся внутри и будут искажать поступки и чувства. Возможно, лучше всего мне стать печальным призраком. Поселиться в башне, сойти с ума, пугать новых владельцев, воровать на кухне булочки и всякие мелочи из шкафов, передвигать вазы и издавать жалобные стоны.


В следующей комнате со столом и похожим на трон креслом спит еще один мужчина. Сон свалил его неожиданно. Лохматая голова лежит на открытой книге, и золотисто-рыжие волосы кажутся особенно яркими на фоне белой бумаги – как будто это огонь, пожирающий страницы. Рука небрежно откинута в сторону, из расслабленных пальцев выпала ручка. Вторая рука покоится на старинной каменной чернильнице. Незнакомец, словно в порыве страсти или вдохновения, обнимает громадный стол. Свечи, установленные в настенных креплениях, почти прогорели, но дают достаточно света, я выключаю свой фонарь. Мне трудно понять, чего я жду, почему нерешительно замираю на пороге. Я просто очень давно не видела красивых парней. В женской тюрьме, ясное дело, никогда не наблюдалось их избытка. А позже я и сама избегала любого общества. Я отвыкла от красоты. Над моей кроватью больше не висят плакаты с актерами и мужчинами-моделями.


От внезапно нахлынувших чувств начинает кружиться голова и теперь, даже если бы я и захотела убежать, то не смогла – ноги превращаются в дрожащее желе. Я, того и гляди, растекусь по каменному полу. Резко вдыхаю, неестественно громкий звук испуганно мечется между стен, рождает гулкое эхо и будит мужчину. Подняв голову, он обводит кабинет туманным взглядом, однако, стоит ему заметить меня, как остатки сна мгновенно испаряются.


Я срываюсь с места. Желе неприятно перекатывается под кожей. Путаясь в древних юбках, преодолеваю длинные коридоры и лестницу. Когда я наконец закрываю дверь в своей башне, сердце готово остановиться от слишком большой нагрузки. Перед глазами стоят розовые круги, все тело сотрясает дрожь. Обессилев, падаю прямо на жесткий пол. Исходящее от золотистых камней тепло постепенно успокаивает. Я словно купаюсь в мощных морских волнах. Незаметно для меня самой сознание, избавленное от тревог, затихает и погружается в сон.


Утро начинается с новой эмоции. Утро окрашено в пурпурный и белый цвет стыда. Кровь то прилипает к коже, и я чувствую, как горят щеки, то словно покидает капилляры. Будь в башне зеркало, в такие мгновения я могла бы увидеть свое бледное лицо. Меловые губы и бегающий взгляд. Мне стыдно потому, что я впервые уснула с мыслями о ком-то другом. И проснулась с мыслями о незнакомом мужчине. Мне стыдно за то, что я позволила чужаку поселиться в моей голове, вытеснив Элис. Стыдно за то, что отдала мысли мужчине. Что происходит? Это не в моих правилах. После истории с Джейком мужчины разом были перенесены неведомой силой в параллельную вселенную. Я их вычеркнула из жизни. Старательно не обращала внимания. В том, чтобы теперь предать собственную сущность, тоже есть нечто постыдное.


Стоит напомнить себе одно простое правило – никаких отношений больше. Отличное правило. Вместе с тем я понимаю, что во мне даже после тюрьмы остался главный мой недостаток – слабость перед прекрасным. А этот мужчина из кабинета действительно красивый. Четкие контуры его лица напоминают античные статуи. Как будто Творец тщательно думал над каждым изгибом и линией, создавая свое идеальное творение. Широко распахнутые зеленые глаза и спутанные золистые волосы. Даже воспоминания о них вызывают желание запустить в них, как в волны, пальцы, ощутить мягкость и шелковистую прохладу.


Мне говорили, что я, выйдя на волю, скорее всего, начну бросаться на мужчин. Этот голод снесет мне крышу. Но я-то считала себя защищенной и не видела подобной опасности. До тех пор, пока не встретила незнакомого красавчика в замке, мысли о мужчинах меня не посещали. Если не считать мыслей о Джейкобе. Но он вряд ли может считаться мужчиной. Он мой кошмар, монстр, который приходит по ночам, и только потом симпатичный парень. Первое – его суть, второе – лишь красивая декорация, яркая картинка с нарисованным на ней пламенем, приманивающая глупых девочек. Идиоток вроде меня. Нет, его пламя не обжигает. Просто ты инстинктивно тянешь руки к теплу, а в результате из бездны выскакивает чудовище и утягивает тебя в царство кошмаров, ломает и твои кисти, и твою судьбу.

***

Кое-как умывшись и расчесав спутанные после сна на полу волосы, я переодеваюсь в современную одежду. Ощущение скользкой синтетики на коже кажется странным. За несколько недель я успела отвыкнуть.


Я хочу развести костер и приготовить себезавтрак. Или умереть, надышавшись дымом. Вытяжки или вентиляции я в комнате не вижу. Так что процесс приготовления каши может стать смертельно опасным. Узнать, способен ли завтрак убивать, не получается. К своему удивлению, я замечаю в стене небольшое углубление – уверена, раньше его не было. Но если подумать логически, не могло не быть. В самом деле, не побывала же в башне волшебная фея и не соорудила для меня печку. Сунув кастрюлю внутрь, я еще раз обхожу небольшое помещение, на этот раз пытаясь быть особо внимательной и понять, что еще пропустила во время предыдущего осмотра. Недалеко от печи обнаруживается тоненькая трубочка. Не могу сказать, из какого металла она сделана: почти золотистая, но не золото и не латунь, гораздо более светлая, цвета сливочного крема, с матовым блеском, так что ее едва можно обнаружить на фоне светлой стены. Когда я подношу к трубке руку, начинает литься вода. Убираю руку, и поток обрывается. Неужели в этой башне есть не только скрытые в стенах светильники, но и фотодатчики? Я не могу поверить в подобное. Замок давно заброшен, и его грозная красота изрядно подпорчена клыками времени. Никто на моей памяти не занимался здесь ремонтными работами и даже не пытался проникнуть внутрь. Замок Теней долгие десятилетия никого не интересовал. Все, что в нем есть, могло быть сделано сто лет назад. Остается спросить себя, могло ли быть изготовлено такое в прошлом веке.


Вода теплая и очень чистая, я никогда не пила такой. Известная мне вода из крана разила ржавчиной или непонятной химией. Вода в башне пахнет грозовым фронтом, влажной травой и летним солнцем. Это не запах, скорее, ощущения и образы, которые она вызывает. Это удивительная вода. Она словно бы не только утоляет жажду, но и очищает мысли от черного налета сажи. Стыд и страх почти исчезают, уменьшаются в размерах, тают, как лед на огне.


Покончив с завтраком, я думаю, чем себя занять. Впереди целый день. И теперь, когда свобода моего передвижения ограничена, я не могу покидать башню до наступления темноты. Нужно будет хотя бы притащить побольше книг из библиотеки. А еще лучше – найти какие-нибудь настольные игры. Шахматы, возможно. Или что-нибудь такое, во что люди могли играть в прошлом веке. Ведь как-то же они себя развлекали. Даже несмотря на строгие правила и жесткую мораль, не думаю, чтобы они сидели, как я, и смотрели на свои ноги, так как больше смотреть им было не на что.

Тоска наваливается такая плотная и тяжелая, как будто она сделана из стали или кирпичей. Она прижимает к полу. Мне кажется, я начинаю задыхаться в своем убежище. Я не могу. Слишком много мистического происходит в этих стенах. Мне хочется быть подальше от них, несмотря на то, что ласковое свечение успокаивает и затормаживает. Я сознательно противлюсь его усыпляющему действию.


Распахнув дверь, осторожно высовываюсь наружу, вглядываюсь в разбавленную слабым светом темноту лестничного колодца. Излишняя предосторожность. Рабочие еще нескоро доберутся до башни, она находится в самом дальнем конце замкового двора. Тем не менее любой звук, будь то шорох сухих листьев, скрип дерева или трепет обрывков портьер, заставляют меня надолго замирать, а мое сердце, наоборот, бешено биться.


Оказавшись у основания башни, я вытираю выступивший на лбу пот. Самый непростой путь в моей жизни, не считая той ночи, когда я убегала от Джейка. Но тогда было все иначе. Тогда меня не смогло бы остановить ничто, а в моих руках был окровавленный кухонный нож.


1 Багз Банни (букв. Кролик Багз) — герой мультфильмов и комиксов; находчивый, бесстрашный и немного нахальный кролик. Знаменит приключениями, в которых легко побеждает любых врагов, а также бруклинским акцентом и фразой «В чём дело, Док?».

2 Victoria’s Secret (с англ.?—?«Секрет Виктории») — одна из наиболее известных в мире компаний по продаже женского белья.

3 англ. the Golden Gate Bridge — висячий мост через пролив Золотые Ворота. Он соединяет город Сан-Франциско на севере полуострова Сан-Франциско и южную часть округа Марин, рядом с пригородом Саусалито.

4 Павана — торжественный медленный танец, распространённый в Европе XVI века.


Странно, что я не пришла к этому раньше. Жизнь меняется, крутится, как безумный танцор во времена пронумерованного Людовика, выделывает замысловатые, а порой лишенные изящества па. Если не успеваешь повернуться, то сегодня еще смотришь жизни в лицо, а завтра любуешься на обвислый мало аппетитный зад.


После смерти Элис моя жизнь сорвалась с поводка и начала исполнять резвую кадриль. Джейк, тюрьма. Как будто не так много событий. Но тут как с расстоянием в горах. Когда просто стоишь и смотришь, то легко увидеть конечную цель. Однако стоит тронуться в путь, как попадешь в ловушку бесконечных подъемов и спусков. Жизнь не движется по прямой. Жизнь петляет по крутым скальным лабиринтам.


Краткая передышка в тюрьме – и я вновь на негостеприимных опасных склонах, цепляюсь разбитыми пальцами за трещины в камне и ищу, куда бы в следующий момент поставить ногу. Покой, который я так рассчитывала получить в замке, трещит по швам. Как и сам замок. Древние стены сотрясают современные стальные механизмы. Даже ночью их звериные челюсти без устали пережевывают тонны камня. Перетирают, выдирают и уничтожают. Монотонная мелодия машин дополняется голосами сотен рабочих. Они роют траншеи, расчищают сад, разбирают завалы, вывозят из комнат всякую рухлядь. Как будто вырезают опухоль и ее метастазы. В итоге остаются только здоровые крепкие стены и перекрытия. Все, что хотя бы немного поражено страшной болезнью времени, ликвидируется.

При этом башня с моим убежищем остается нетронутой. Она словно маяк в море. Сколько бы вокруг ни бушевала стихия, она стоит там же, где и была. Внутри царят уют и спокойствие. Потайную дверь не нашли и вряд ли найдут. Но меня все больше волнуют не угрозы внешнего мира, а то, что каждый день происходит внутри стен из непонятного камня.


Проснувшись утром, я нахожу то, чего еще вчера не было. Ниши, ступени и выступы. Однажды на рассвете меня будят лучи холодного света, пробивающиеся сквозь окно, прорубленное в том месте, где всего девять часов назад мои пальцы касались теплого гладкого камня. Я точно помню, как стоя возле стены, воображала, какой бы вид мог открываться с такой высоты. На самом деле вид оказался еще более невероятным. Одетые в пурпур, золото и яркий оранжевый деревья выглядят так, словно их достали проветриться на несколько дней из сокровищницы короля и скоро уберут обратно. На фоне неба, чей цвет будит воспоминания о спокойных волнах моего любимого Атлантического океана ясным днем, пышное увядание осени становилось еще более контрастным, заметным и как будто агрессивным. Осень обрушивает потоки цвета и света, набрасывается, гоня перед собой сотни запахов – сырой земли, сладкой гнили яблок, горечи дыма и прелых листьев. Не в силах победить, осень заманивает в сети тоски и меланхолии, хочет поработить до следующего прихода.


Восторженно глядя в окно, я даже забываю о том, каким образом оно появилось. Далеко не первая осень в моей жизни. Просто впервые меня и природу ничто не разделяет. Не возникает никаких преград между нами. Ни тюремных стен, ни боли. Только мое лишенное брони сердце. На глаза наворачиваются слезы, и я спешу уйти вглубь башни. Целую неделю я строю гипотезы, прикидываю так и этак. Пытаюсь найти разумное объяснение происходящему. Самым логичным кажется сумасшествие. От долгой изоляции я просто тронулась умом. Поэтому часть того, что я вижу и кажется мне реальным, на самом деле является порождением добитого одиночеством мозга. Для того чтобы развеять сомнения, мне нужен другой человек. Который либо подтвердит наличие окна, либо нет. Однако, хоть рядом много людей, обратиться я к ним не могу. Возвращение в тюрьму ни с какой стороны не выглядит привлекательным.


Мысль о проверке засела в голове крепко. В глубине своего сердца я знаю, что хочу привести в башню не первого встречного работника, а красавчика, спавшего в кабинете. Он как недостающая деталь в собранной из кусочков картине. Золотистые стены, прекрасный вид из окна, мое старинное платье. Принцесса в башне, не хватает только принца. И в моем мозгу постепенно зарождается план.

***

Торопливо причесавшись, убираю волосы под украденную пару дней назад каску. Поправляю куртку с названием строительной фирмы и светоотражающими полосами на рукавах. Она немного широка в плечах, а штаны спадают с моей изрядно похудевшей талии, но выбирать было некогда. Я и так рисковала, пробираясь в прачечную и копаясь в ящиках с постиранными вещами. Мне нравится моя новая роль, которую я до конца еще не понимаю. Наверное, что-то вроде смелой искательницы приключений, преодолевающей препятствия и решающей сложные задачки.


Выбравшись из комнаты, осторожно спускаюсь по лестнице и, преодолев череду голых, очищенных от мусора и поломанной мебели комнат, с самым уверенным видом выхожу наружу. Рядом, чуть не задев плечом, быстро проходят двое рабочих. Они тащат на носилках мешки с цементом. С разных концов огромного двора доносятся крики, скрип механизмов, удары молотков, гул строительной техники, какая-то восточная музыка и иногда смех. Я как будто попадаю в ад. Навязчивая, громкая смесь звуков вклинивается между извилинами, вызывая боль. Для того чтобы справиться с собой, закрываю глаза и делаю пару глубоких вдохов. Я давно не оказывалась среди подобного хаоса. Слишком привыкла к уединению и одиноким дням в тюрьме и в замке Теней. Для меня люди, их речь как удары ножом. Каждый – нежеланное вторжение внутрь закрытой территории.


- Хватит уже отдыхать, - крепкого вида мужик в такой же, как у меня, форменной куртке и штанах сует мне в руки ведро краски и валик. От неожиданности я чуть его не роняю на землю. Ведро весит как живой носорог. - Давай проваливай. Твоя группа сейчас в восточном крыле, красит комнаты третьего этажа, - он быстро сверяется с пометками в планшете и идет дальше.


Когда я хочу поставить ведро, спрятав его за ближайшей кучей гранитной крошки, крепыш оборачивается и посылает мне раздраженный взгляд. Не зная, как лучше выкрутиться из этой ситуации, я послушно разворачиваюсь и иду туда, где «моя группа» красит стены. По пути принимаю решение. Лучше не прятаться за другими рабочими и не ходить, изображая видимость активной деятельности, а попытаться интегрироваться. Это проще и так я вызову меньше подозрений.

Руководителю «синей группы» - разделение на группы определяется по нашивкам на левом рукаве – я говорю, что новенькая. Его мое появление не удивляет. Вчера по счастливому стечению обстоятельств один из рабочих ушел. Видимо, работа оказалась не такой привлекательной. Я называю свое имя и использую фамилию Джейка. Когда мои губы вновь произносят это сочетание – Изабелла Блэк, по телу пробегает дрожь. Я словно возвращаюсь в прошлое. Низкое осеннее небо за вновь застекленными окнами становится еще более темным и зловещим. За фасадом из пухлых туч таится уснувший кошмар.

Следующие четыре часа, до времени, когда рабочие отправляются на обед, я старательно и сосредоточенно вожу валиком по слою свежей, еще пахнущей сыростью и песком, штукатурки. Полосы нежного розового цвета стремительно вытесняют унылую серость голых стен. Как наступление жизни и красоты на смерть и уродство.


Доктор Волтури на собраниях нашего литературного кружка говорил, что как бы нам ни казалось, а добро побеждает. Сомнительное утверждение, оно всегда вызывало во мне неприятие. Я-то видела, что на самом деле побеждает. И это было уж точно не добро. Устав от внутренних противоречий, я сказала доку, что он сильно ошибается. На что получила ответ – каждый понимает под добром свое. То, что кажется мне плохим, другим покажется хорошим. То, что для меня зло, для вселенной может являться добром. Но я была далека от того, чтобы так легко сдавать позиции. Мне думалось, мои укрепления надежны и я смогу выиграть бой. Я с легкостью пустила в ход один из главных аргументов – кому стало лучше оттого, что я сижу на нарах. Разве я поступила плохо, защищая свою жизнь? А Джейкоб, значит, был прав, избивая меня? Таким вселенная видит добро? В образе избитой девушки, над которой с ножом стоит безумный, жаждущий крови монстр. Волтури сказал, что я должна смотреть глубже. Должна «понять» ситуацию. Каждый наш поступок отражается в сотне зеркал, не нужно пристально вглядываться в одно отражение, упорно игнорируя остальные девяносто девять. Но с какой стороны я не вглядывалась в прошлое, я не видела ничего иного. В любом из зеркал были кровь и тьма. Все сто отражений казались вариациями на тему одного, того, что я хорошо успела изучить и принять за непогрешимую истину. Тогда я попробовала глянуть глазами вселенной на смерть Элис. Я спросила себя, с какой стороны это могло бы выглядеть хорошо. Какое добро заложено в смерти девушки, и кому она принесла счастье. Вопросы вместе с запахом хлорки и тюремной еды повисли в воздухе.


Глядя на стену с нежно-розовыми полосами, я снова вспоминаю свои попытки дойти до истины, примириться с дерьмом в своей жизни. Катая валик вверх-вниз, я опять спрашиваю – была ли смерть Элис нужна вселенной. Да и что такое добро.


Добро – это тонкий слой краски, иллюзия, обман, который каждый для себя выбирает. Под краской цемент - все, что нужно скрыть и убрать. Под краской зло. А еще глубже – старая каменная стена, такая, какая она есть. Суть: предмет или явление сами по себе, вне категорий и норм. Стена ведь не нуждается ни в том, чтобы ее считали неприглядной, ни в том, чтобы вызывать восхищение. Ей все равно, красива она или уродлива. Стена спальни или стена пыточной комнаты. Совсем как равнодушные стены нашего с Джейком дома. Они легко отражали и его смех, и мои крики. Добро – маска, ложь это суть.

***

В обед я сижу за столом с тремя девушками из своей группы. Энн, Ливия и Анжелес. Они решили немного подработать. Скоро Рождество и деньги лишними не будут. Я соглашаюсь и говорю, что тоже спущу заработанное на распродажах в торговых центрах. Придумываю список модных вещей, которые хотела бы купить и существующие лишь в моем воображении. Мое умение сочинять на высоте. То, чем я когда-то неплохо зарабатывала, и теперь мне помогает. Иногда я думаю, что моя фантазия – единственное, дающее мне сил жить. Что только создавая другие миры и плетя из тонких нитей лжи прочную паутину иной реальности, я бываю счастлива. Побеждает не добро, побеждает красота, вот что я поняла.


К вечеру я чувствую усталость. Рука с валиком двигается все медленнее и иногда замирает. Перед глазами рябит от розового цвета, а от запаха краски кружится голова. Я хочу оказаться в своей башне, из незримого источника выпить сладкой теплой воды, прикоснуться к камням цвета сливочного крема и ощутить, как их тепло перетекает в меня, пусть природа этого излучения для меня загадочная и пугающая.


Но я остаюсь. Моя цель не достигнута. За день я неплохо интегрировалась, но не видела того, ради кого затеяла авантюру. Ни в отдалении, ни из окон комнаты я не замечала его огненной шевелюры.

Несколько часов в одном из залов, где после работы собираются все желающие развлечься доступными способами, выглядят многообещающе. С надеждой, что наконец встречу своего красивого незнакомца, я вместе с Энн и Ливией усаживаюсь на покрытый лоскутами от старого ковра ящик. Уцелевшие остатки мебели и пустые ящики составляют основное убранство того, что в прошлой жизни я назвала бы зоной рекреации. Центром является сбитый из досок и старого буфета бар. Монстр из темного полированного дерева и новых половых досок, кое-как закрашенных коричневой краской. Над баром укреплен принесенный кем-то потертый зеркальный шар. За баром – полки с десятком пыльных бутылок. Несмотря на явную разруху в зале царит приятная атмосфера. Общий упадок добавляет нотки горечи в теплый и яркий коктейль, не давая ему превратиться в ядовито-приторный напиток.


Энн приносит три бутылки пива, тарелку с начос и острым соусом. Меня мучает голод, но чтобы съесть что-нибудь более серьезное и полезное, нужно идти в северное крыло, где есть генератор, микроволновки и замороженные бургеры, супы, каши и салаты, которые привозят с ближайшего завода, занимающегося изготовлением комплексных обедов. Все это имеет весьма поганый вкус, точнее, щеголяет полным его отсутствием, но после тяжелой работы можно съесть даже лотки, в которые упакованы замерзшие, покрытые ледяной коростой комки мяса и брокколи.


- Представляете, как здесь было раньше? Нас бы не просто паршиво кормили, но и заставили работать бесплатно, – вторя моим мыслям, замечает Энн.


- Да здравствует демократия! - Ливия поднимает свою бутылку, делая шутливый салют.

- Этот замок – довольно мрачное место, - продолжает Энн. - Даже спустя века он продолжает жить в прошлом. Это как дурной характер у людей. Его не изменить.


- Зачем тогда ты сюда устроилась? Бывают подработки и повеселее.

Энн говорит, что помимо этой работы она еще пишет статьи в дешевые газеты – тарелки с Марса, чудовища, живущие в старых заброшенных городках, призраки мертвых невест, выданных насильно замуж, и прочие мистические истории. В общем, пашет на двух работах в поте лица, а в будущем надеется написать книгу. В замке она собирает материал для статей и своего романа.


- Есть много легенд, связанных с этим местом. Самая загадочная из них – легенда про зеркальную комнату.


Ливия скептически хмыкает, давая понять, что в старые сказки она не верит. Я тоже изображаю недоверие на своем лице, хотя после того, что происходит в башне, мне трудно не верить в любые странности.


- И что там такого особенного? - между глотками пива интересуюсь у Энн. В книгах из тюремной библиотеки ничего подобного мне не встречалось. Но этот замок, словно бездонный колодец – в своих темных глубинах он прячет множество неразгаданных тайн.


- В общем-то, ничего. Точно никто ничего не знает. Нет сведений от людей, бывших в комнате и вернувшихся обратно. Известно только, что комната небольшая, целиком отделана зеркалами, откуда и пошло название. Я думаю, оказавшись внутри, человек испытывает странные ощущения – нечто сродни погружению внутрь сознания. Только вообрази – тысячи отражений и неизвестно, где искать выход. Где правда, а где морок. Здорово!


- Я считаю, ее сделали для того, чтобы устранять врагов. Изящное решение. Сначала свести человека с ума, а потом дать ему погибнуть от жажды, блуждая в мире иллюзий и обмана, - я ставлю пустую бутылку на пол. Внутри зреет чувство, что эта комната на самом деле не так проста. Что у нее есть иное предназначение, кроме как быть склепом.


Но расспросить Энн и продолжить дискуссию я не успеваю. К нам подходит веселая компания. У одной из девушек в руке приличного размера косяк, чей сладкий дым приятно щекочет легкие. Я думаю, что наркотики запрещены для рабочих, но, с другой стороны, понимаю – после тяжелого дня людям необходимо немного расслабиться. Шумная компания утягивает Энн за собой.

Пока ее нет, разговор переходит на более банальные темы – обсуждение тряпок, парней и количества калорий. Хотя все, что я хочу, это знать подробности о зеркальной комнате. Как ее найти, есть ли хоть малейшие указания на этот счет?


Однако вернувшаяся обкуренная Энн едва стоит на ногах и только прыскает в сжатый кулачок. Ни о каких тайнах она говорить не в состоянии. Вместе с Ливией мы буквально втаскиваем отяжелевшее тело девушки в спальню.


- Я в душ, - утирая лоб, говорит Ливия.


Я бы тоже воспользовалась душем для рабочих. Хлипкая кабина с пластиковой ширмой и кусок дешевого мыла – это значительно лучше моих попыток мыться в помятом оловянном тазу куском тряпки. Но я пропустила утреннюю раздачу жетонов на воду. Пока полностью не восстановлен водопровод и воду привозят в огромных цистернах, а после греют с помощью двух электрических бойлеров, ее расход под строгим учетом. Каждому рабочему выдается по два жетона в день. Один жетон – пять минут под душем. О ванной с душистой пеной тут можно позабыть.


Вернувшись в башню, я замечаю очередную перемену – теперь они происходят значительно чаще. Между появлением трубки с водой и окна прошла почти неделя, а между окном и перегородкой – меньше суток. Еще даже не осмотрев новой стены и спрятанного за ней, я начинаю догадываться о том, что меня ждет. Сняв одежду, огибаю препятствие. Спустя пару секунд первые теплые капли достигают моей кожи, шумно ударяются о плиты под ногами. Проворные струйки воды сначала просто оставляют светлые дорожки на грязной коже, а потом мощный поток смывает с меня всю пыль и пот.

Приняв душ, я позволяю влаге самой высохнуть на коже. В это время беру с выступа, служащего столом, книгу – сборник легенд о замке Теней, и не спеша листаю, надеясь найти упоминания о зеркальной комнате или волшебном лабиринте. Но ни одного намека, ни одной строчки. В основном речь идет о замученных женах и несчастных дочерях, пропавших при странных обстоятельствах сестрах и просто умерших гостях. Похоже, ни одна женщина не могла быть счастлива в этих стенах. Замок намеренно их изводит. Уж не ревность ли это? Предположение не такое глупое, как кажется. Самая первая сказка в книге говорит о молодой женщине Бри, которая была убита. А ее тело положили под один из камней фундамента главной башни. Таким образом, невинная душа была обречена стать хранителем замка.


Отложив книгу и переодевшись в чистое платье, я совершаю ночную вылазку в библиотеку. Меня интересуют любые предания, связанные с замком. Его история. Все вплоть до догадок и смелых теорий. Отобрав несколько книг, чьи страницы, как мне кажется, могут помочь в поисках зеркального лабиринта, я направляюсь к двери. Сумка с тяжелыми фолиантами больно врезается в плечо и после каждого шага ударяет по бедру, отчего острые, обитые железом уголки одной из книг едва не протыкают кожу. Несмотря на нетерпение, приходится замедлить шаг. Я ползу по темному проходу между стеллажами, как раненная гусыня. Свеча, которую я взяла с собой, почти прогорела, и теперь часть обратного пути мне придется проделать в темноте. Луны из-за грустных дождевых облаков не видно. Сегодня ночью замок выглядит особенно одиноким и озлобленным. Как девушка, которую увидели без макияжа и подходящего наряда.


Странные и мрачные мысли заставляют меня замедлить и без того неспешное продвижение к двери. Откуда они взялись в моей голове? Возможно, я подпала под влияние прочитанной легенды о Бри. Еще немного – и мне станет мерещиться ее голос, я начну слышать, как душа девушки говорит со мной. Нужно избавиться от странного наваждения. Но как это сделать, я не представляю. Так и в истории с Джейком: стоило ему лишь закричать или занести руку для удара, как я терялась. Впадала в оцепенение. Не могла сопротивляться. Понадобилось несколько лет для того, чтобы разбить этот ледяной панцирь.

- Кто ты?


Звук чужого голоса окончательно выбивает меня из равновесия. С протяжным выдохом, как древний паровоз, я останавливаюсь. Прекрасный незнакомец стоит, положив руку на тяжелую медную ручку. В его потемневших глазах смешаны любопытство и недоверие. Как будто он отказывается верить собственным глазам.


Даже не сдавливай мое горло рука паники, я бы вряд ли нашла, что ему сказать. Я ждала нашей встречи, но только не при таких обстоятельствах. Не в образе девушки-призрака, застывшей между уходящими в темноту книжными полками. Вряд ли в такой ситуации достаточно просто сказать «привет» или представиться. Нужно объяснять, кто я и что здесь делаю. Но на это уйдет слишком много времени. Вряд ли он меня захочет слушать.


Наконец испуг придает импульс застывшим мышцам. Вцепившись в ремень сумки, я бросаюсь в облако спасительной тьмы. Мой рывок неожиданный, и мужчина, потеряв драгоценные мгновения, начинает погоню слишком поздно. Я успеваю спрятаться в небольшой нише в одной из стен. Я становлюсь тем, что должно было здесь находиться – статуей или каким-то иным украшением. Я полностью неподвижна. Холодные пальцы прижаты к губам, чтобы умерить звуки хриплого дыхания. Красавчик проходит совсем близко, круг света от фонаря едва не касается края платья. В моей голове снова возникает «чужая» мысль о том, что мне помогает сам замок, его наполненные неизвестной магией стены.


Вернувшись в башню, я, чтобы не думать о незнакомце, открываю первую из отобранных книг. О том, чтобы лечь спать, не может быть и речи. В крови бурлит адреналин и куча остальных гормонов. Думается, их, пока я бежала по темным коридорам и поднималась по лестнице, выработалось пару ведер.


Возбужденно покусывая губу и перелистывая страницы, я ищу те легенды, которые не только помогут найти зеркальную комнату, но и объяснят мне, что происходит вокруг. Я имею в виду не грандиозную перестройку замка, а то, что идет параллельно ей и затрагивает по неизвестной причине только меня. В общем-то, пока замок мне помогает, а башня стала настоящим домом, но любая сила природы, которой ты не знаешь, с легкостью может причинить вред. Этот урок я усвоила, живя с Джейком. Он отпечатался в мозгу даже раньше, чем сошли с кожи синяки в форме отпечатков пальцев моего любимого. Можно принимать щедрые дары, но нельзя терять бдительности.

***

Когда я погружаюсь в сон, на той стороне ждет мертвая подруга. Элис смотрит на меня и смеется. Рядом пылают под солнечными лучами воды круглого озера. Посмотрев в его гладь, я понимаю, что и во сне на мне старинное платье. С пышными оборками и высоким воротником. Разумеется, мой вид вызывает приступ веселья у Элис. Я тоже начинаю смеяться. Но мой смех звучит жалко, почти жалобно, как будто я умоляю ее проявить жалость. Или сострадание. Хотя уж мне-то известно, что ни того ни другого Элис никогда не признавала. Отсмеявшись, подруга подходит ближе. Теперь становится понятно, что она явно на меня обижена. Ее губы сложены в скорбную линию. Они сжаты так плотно, что не дыши Элис через нос, она бы задохнулась.


- Нашла кем меня заменить. Этой белой выскочкой. А у нее, знаешь ли, хорошие волосы, впрочем, блондинки никогда мне не нравились. И ноздри вполне успешной кокаинщицы.


Если сон – это порождение разума и преломление дневных событий, то как такое может быть. Я вообще не думала о ноздрях Энн. И тем более о том, что они подошли бы для втягивания дорожек. Впрочем, я слишком хорошо знаю, как втягивают дорожки и как выглядят подходящие ноздри. Мои плохо годились. Слишком слабая слизистая и как результат – частые носовые кровотечения. Кровь на платке и длинных рукавах офисных рубашек, на пальцах и на кожаном сиденье моего «вольво».

- Ты была последней, кто меня еще не предавал.


По щеке Элис катится слеза. Смахивая ее кончиками пальцев, я прикасаюсь к гладкой коже, блестящей на солнце. Под моими пальцами как будто кусок льда, и он не хочет таять.

Просыпаюсь я с головной болью и сухостью во рту. От первого принимаю таблетку аспирина, от второго – стакан воды. Однако вялость и тягостное чувство в сердце никуда не уходят. С этим бесполезно бороться.


В своей серой форме я вливаюсь в общий поток. Завтракаю. Кажется, то, что я ем, это пудинг и булочка с повидлом. Кофе едва теплый, но я выпиваю свою кружку за пару глотков. Меня больше, чем мерзкий вкус не растворившегося кофе и холодного молока, занимает последний сон.


Я как-то не замечала, что после Элис у меня не было подруг. Джейкоб поместил меня в защитный круг своей заботы. Он не подпускал ко мне ни коллег, ни случайных знакомых, ни даже подружек своих знакомых. Но Джейкоба было так много, что мне и самой было не найти места для кого-нибудь еще.

В тюрьме заводить близкие отношения также было не с кем. На нарах сидели в основном лицемерные суки. Хотя именно они меня и раньше окружали. Если подумать, то Таня ничем не выделялась бы на фоне прежних коллег по рекламному бизнесу. Люди, которых я встречала в залах для конференций и лобби отелей, не отличались от тех, что поднимали штангу в тюремном дворике. Разница была лишь в том, что последние хуже себя контролировали и легче являли миру истинные чувства, поэтому многие из них уже или кого-то убили, или покалечили. С ними нужно было держать дистанцию.


Так странно понимать, что Элис была для меня словно остров. Сначала я долго добиралась до него, а после того как твердь поглотили морские волны, для меня не нашлось другого клочка суши. Это мое проклятье – тащиться по жизни одной. Тем более странно, что ни замкнутой, ни злобной я никогда не была. Циничной. Но не более, чем того требуют правила выживания. Я умею хорошо лгать и менять лица, но подруг у меня нет.

***

Ни в одной из книг нет упоминания о зеркальном лабиринте. Вполне может быть, что это просто красивая выдумка. Смешение правды и вымысла. С другой стороны, наследный замок семейства Калленов – это явно не объект поклонения туристов. И никому, его прежним владельцам в том числе, он неинтересен в той мере, чтобы тратить время на сочинение подобных бредней. А раз нет причины лгать, значит, эта комната, выложенная зеркалами, существует в реальности. Скорее всего. Вероятно. Но все же не точно. Либо же мне не удастся ее найти.


Проводя дни за монотонным трудом, нанося раствор на стены и краску на цемент, ночами я с головой зарываюсь в книги. Мои набеги на библиотеку становятся более продуманными, а поведение – осторожным. Для большей достоверности я посыпаю волосы украденной в магазине мукой. Теперь, когда в замке появилась кухня и я могу получать там хоть и невкусный, но зато горячий завтрак и обед, частью собственных продовольственных запасов можно пожертвовать ради маскировки.

Маленький фонарик, также ворованный, я прячу в широком рукаве платья, отделанном богатым кружевом. Эта одежда в равной степени похожа и на платье, и на погребальный саван. На случай встречи с рабочими у меня приготовлено несколько жутких воплей, а еще леденящий душу смех. Я долго отрабатывала их в своей башне. Надо сказать, жалобные стоны, десятки раз отразившиеся от голых стен, способны свести с ума. Поэтому тренировки пришлось оставить. Пока я лишь притворяюсь безумной, но не хочу ею быть.


В один из дней я буквально налетаю на красивого незнакомца в коридоре. В руках у меня грязная тряпка, которой я вытираю пятна, и открытое ведро с красной краской. Слишком похоже на кровь: при взгляде на маслянистую поверхность к горлу подкатывает тошнота. От резкого толчка краска выплескивается на одежду мужчины. Я даже «твою мать» сказать не успеваю. Красные брызги покрывают светлые джинсы, ботинки. Их узор, как нанесенные кровью письмена дикарей, поднимается до самого выреза футболки. Несколько капель долетает до лица.


Сколько раз повторяли эту истину – загадывая желания, уточняй все до мелочей. Если хочешь встречи с мужчиной, о котором думаешь последние дни, то лучше оговори отсутствие случаев травматизма. А еще попроси не лишать себя в момент этой встречи последних крупиц рассудка. Ничем иным, кроме отсутствия разума, я не могу объяснить свои действия. Грязной тряпкой я пытаюсь стереть пятна краски с брюк и светлой футболки. Незнакомец настолько поражен внезапной яростной атакой на себя, что послушно позволяет мне творить любой беспредел. И лишь когда грязная тряпка, пропахшая краской, утыкается ему под нос, он осторожно перехватывает мою руку и говорит, что, пожалуй, уже хватит. Не могу с ним не согласиться. Но по инерции еще пару минут продолжаю махать рукой. Тряпка, как тропическая птица, расправившая крылья, летает по воздуху. Я не представляю, что дальше. Что должно быть после моей оплошности. Смущенная улыбка, россыпь извинений, невнятное бормотание? Вместо этого, протягиваю свободную руку и громким четким голосом представляюсь – как рядовой во время смотра.


- Белла, - моя рука разрубает холодный воздух. Я не хочу называть имя полностью. Боюсь, оно до сих пор лежит в памяти у многих. Слишком уж моя история понравилась журналистам. Поэтому я Белла и больше никто. За моими плечами пустота. Нет никаких связей, кровных уз и кровавых подробностей. Я стираю прошлое одним взмахом. Оставляю его далеко. Впрочем, оно все равно в моем мозгу, пятнает мысли и искажает действия.


- Эдвард, - он потрясен, но не против новых правил игры. От легкого пожатия его широкой руки по коже бегут мурашки. Такое чувство, будто я без одежды вышла на пронизывающий ветер и его дыхание забирается в самую душу.


- Может, я могу вам помочь? - он указывает на упавшее ведро и лужу краски на полу. Я уверенно трясу головой. Помощь такого рода мне не требуется. Это всего лишь грязь и я могу ее убрать. Помочь в остальном мне сможет лишь психиатр.


- Возможно, это странно и страшно банально, но мне кажется, мы уже встречались, - он вопросительно смотрит на меня. Ждет подсказки, но я, напротив, пытаюсь увести разговор от опасной границы.


- Ничего удивительного. Здесь много людей, всегда на кого-нибудь натыкаешься, кто-нибудь проходит мимо, - равнодушно пожимаю плечами. Так, чтобы не выдать своего волнения. Я ведь знаю, что поводов для узнавания у него куда больше. Не знаю только, что хуже – если он угадает в моем лице черты девушки-призрака или признает фоторобот скандальной «дамы с ножом», порезавшей своего парня. Либо воровка и нарушительница прав частной собственности, либо жестокая психопатка.

Нет, я не убийца, но прочитав газеты, слишком просто составить обо мне ошибочное представление. И зачем спорить, кровавые убийцы - о да, эти девочки в платьях с пышными юбками в пятнах крови, с окровавленными ножами, жаждой кровавой резни в глазах – привлекают читающего газету обывателя больше, чем очередная жертва насилия. Дошло до того, что насилие само по себе перестало возбуждать. Теперь даже оно должно быть должным образом упаковано и желательно перевязано красивой ленточкой с пышным бантом. В общем, Белла-убийца больше подходила для газетчиков, чем Белла-жертва. А фото с безумным взглядом в футболке, густо покрытой засохшей кровью несчастного парня, больше подходило для первых страниц, чем, скажем, снимок с выпускного. Тот, где у нее милая застенчивая улыбка и вид потерянной странницы, словно она, дожив до семнадцати лет, так и не поняла, каким образом оказалась на планете Земля. Судя по виду и более чем дешевому платью, она была с Марса или с планеты Вечная-Скорбь-По-Элис.


Если кандидат на роль сказочного принца читал хотя бы одну статью, посвященную моей истории, то мои нынешние дела плохи. У меня нет шансов оправдаться. Несмотря на умение лгать, не уступающее умению журналистов искажать правду и извращать истину умелым замалчиванием и расстановкой акцентов. Для них история – это не застывшая в камне вечность, а живая плоть, которую можно привязать к секционному столу и вонзить скальпель. В любом случае их много и им доверяют, а я одна и лишилась права быть услышанной. Все, на что я еще могу надеяться, это отрицание, которое глухой стеной огораживает от прошлого.


- Я точно тебя видел. Прости, но твое лицо не из тех, что мужчины легко забывают.

Нет, лицо мое как раз из таких. Лишенное явных недостатков, оно в той же степени лишено какой бы то ни было уникальности, чего-нибудь, за что, как за соскользнувшую со строчки букву, может зацепиться взгляд. Округлое, с бледным кожным покровом, так мне всегда говорила Элис. Когда речь шла обо мне, она часто употребляла слова, которым самое место в отчете криминалиста. Глазные впадины – глубокие, конечности – длинные и форма черепа – шар. Как будто я была для нее предметом исследования, и она не просто делала замечания, а делилась со мной результатами научных трудов. В то время как мой взгляд был искажен мистической пеленой тумана, пропущен через призму фэнтезийных историй и обмазан толстым слоем романтичных грез. Это лишь подчеркивало разницу, что всегда была между нами.


- Вероятно, в прошлой жизни? - слова не так далеки от истины. Не в плане кармической связи всех душ, а во вполне реальной связи, но существовавшей в тот период прошлого, что превратился для меня в другую жизнь.


Эдвард принимает мои слова в буквальном их значении, не видя или не желая видеть подтекста и двойного дна, под которым прячется истина. Он едва заметно и смущенно улыбается. Словно мы говорили о религии, и он не хочет задевать моих чувств. Видимо, в его глазах я теперь последовательница буддизма. На самом деле о буддизме я знаю не так много и никогда не задумывались даже над посещением ашрама1.

- Значит, ты веришь в прошлые жизни?


- Тогда придется сказать, что я верю в судьбу и признать неслучайность нашей встречи. В ней есть смысл, причем гораздо более великий, чем мы себе можем представить.

- Вполне может быть. Я не очень люблю случайности, они привносят хаос.


- Но если все предопределено и в нашей встрече есть смысл, то не так много вариантов дальнейшего развития событий. Мы должны будем пару месяцев или лет встречаться, при определенном везении заключим брак и воспитаем как минимум троих детей.


Эдвард едва сдерживает рвущийся наружу смех. Его красивые губы дрожат.

- Почему так много?


- Разве станут высшие силы растрачивать энергию по пустякам? Если уж смысл есть, то он должен быть значимым. Согласись, свести двух человек для того, чтобы они выпили по чашечке кофе и разбежались, это же безумие.

- Тем более что кофе в столовой отвратительный.


- Зато бриоши вкусные. То есть мне нравятся. Но мужчины ведь не питают таких сильных чувств к сладостям.


- Увы, я прискорбное исключение.

- Прискорбно, что к этому времени у них не осталось бриошей.

- Думаю, я смогу выпросить несколько. В этом преимущество лицемерного подонка.

- А я не заметила, что говорю с подонком. Теперь я хотя бы поняла, почему ты столь восторженно отозвался о моей внешности. Стоило отнести это насчет лицемерия.

Его лицо внезапно утрачивает всякую несерьезность, и говорит он уже не как хороший славный парень, а как проповедник со своей кафедры.


- В этом я только и был честен. Не обижайся, но я считаю, что девушка либо красивая, либо запоминающаяся.

- Значит ли, что красивая девушка всегда будет предана забвенью?


- Ну представь себе цветочную поляну. Каждый цветок на ней идеален и, несомненно, красив, но как отличить один от другого? Только тот бутон, что имеет изъян, выделяется из всего разнотравья.

- Но будет ли он красив, обретя уникальность? Или станет всего лишь изгоем, досадной помаркой природы, оскорблением для взыскательного эстетичного взгляда?


Моим идеалом, моим стремлением всегда была и остается красота цельная. Не имеющая дефектов и даже не подозревающая о несовершенстве. Самая мысль о чем-то подобном ей оскорбительна. Поэтому на стенах моей спальни висели плакаты с идеально прекрасными телами кумиров. Поэтому я служила Элис. Поэтому в меру своих сил врала, создавая изо лжи и долларов красивые рекламные баннеры, ролики и картинки. Красота, которой я поклоняюсь, не может иметь пятен и трещин.


Я точно не забуду той красоты. Или я уже забыла?

Я осознаю, что не помню лиц, окружавших меня столько лет и смотревших со стен на течение моей жизни. Они превратились в размытый отпечаток, в мысль о прекрасном, в чувство. Элис уже не такая. Она превратилась в пораженную болезнью самозванку, в тень подруги, укравшую вместе с телом воспоминания. А мои проспекты и баннеры, давно ставшие мусором, слились в яркое пятно, засевшее где-то глубоко в мозгу. Неужели, если красота идеальна, то она не оставляет отпечатков своего существования? Как будто лишить ее изъяна – все равно, что лишить человека рук и ног.

Я бросаю «на стол» последний аргумент. Помимо всего прочего, это неплохой шанс намекнуть на мои чувства.


- Ты же сам красив как бог, без единого изъяна.

- У меня есть изъяны, - он, словно разочаровавшийся в жизни глубокий старик, печально качает головой. - Помимо всего прочего, именно поэтому я такой подлец. Нужно ведь выделяться.

- Надо признать, подлецы притягивают женское внимание.


В столовой Эдвард, пользуясь своей подлостью, а также щедро приправляя просьбы лицемерными комплиментами, выпрашивает десять пирожных и целый термос с какао. Какао я не пила с раннего детства, и у него навсегда остался вкус неторопливых, наполненных тишиной утренних часов. Бледные солнечные лучи – Форкс не был щедр на ясные дни – полосы света, лежавшие на вытертом ковре у дивана. Мягкие подушки, пахнувшие лавандой и пылью. А еще теплом. Мои поджатые босые ноги, укрытые пледом, и расслабленно-приятные мысли в голове. Интересно, были бы они такими же расслабленными, знай я, что в следующий раз буду пить какао с красивым, как античная статуя, мужчиной в старом замке, куда проникла незаконно после освобождения из тюрьмы. Была бы я вообще спокойна, зная, что придется отсидеть несколько лет? Навряд ли, но и менять бы я ничего не стала. Даже Джейкоба. Потому что, несмотря на его дикий нрав, он был частью моей жизни, еще одним фрагментом красоты. Бликом, отраженным от ее зеркальной поверхности и осветившим мои дни именно тогда, когда это было необходимо. Без его помощи я вряд ли смогла бы выбраться из черной ямы, в которую толкнула меня смерть Элис. Равно как и не оказалась бы в другой, не менее холодной и темной, яме.


Вспоминать Джейкоба, глядя на то, как Эдвард слукавой улыбкой ставит на стол поднос с булочками, не хочется. Я изгоняю ненужные образы из головы и улыбаюсь в ответ. Вспоминаю одну из лучших улыбок прошлого. Из тех времен, когда важнее всего было угодить клиенту и продать не только товар, но в первую очередь себя и свои услуги. Она в нужных пропорциях соединяет обаяние, загадку и намек на большее. Людям нравится, когда их обманывают.

Но Эдварда я обманывать не хочу. Однако, правда, сказанная в первые же минуты знакомства, может убить все то, на что я надеюсь. Она, как острое стальное лезвие, разрубит возникшие между нами нити симпатии. Вместо правды, у меня есть моя коммерческая улыбка. И я готова поставить последние сто долларов на то, что она делает столовую светлее, освещает унылые стены, разгоняет затаившуюся в углах тоску.


- С моей одержимостью сладким стоило стать поваром или кондитером.

- Почему же ты выбрал другую профессию?

- Выбирая их двух страстей, я предпочел ту, что была сильнее. Я избрал музыку.

- Ты музыкант?


Это открытие немного меня удивляет. Возможно, потому что в моем представлении музыканты – это уже немолодые мужчины с печатью усталости и отвращения на лице. В застиранных футболках и стоптанных ботинках. Именно такие за пару сотен писали заставки для рекламных роликов. Глядя на них, можно было подумать, будто они потеряли в жизни все, что только возможно. Эдвард – абсолютная противоположность этих неудачников. Для начала у него слишком белая футболка. И чересчур приятный смех, такой просто не может быть у человека с пустотой в душе или с черным колодцем в мозгу. Его смех словно рожден в эдемских садах.


- Только не думай, что раз я такой симпатичный, то выступаю с группой таких же заламинированных мальчиков и пою сладенькие песенки о неразделенной любви.


Хотя мысль о попсовых певцах не пришла мне в голову, я ясно осознаю, что именно эту нишу Эдвард мог бы занять. У него вполне коммерческая внешность. А то, как его футболка обтягивает широкие плечи и крепкий торс, могло обеспечить неплохие продажи альбомам. Я сама, будучи подростком, сходила с ума от сексуальных мальчиков из телевизора. Их сладкие голоса обещали рай, и я всеми силами пыталась пробраться за прутья золотой решетки. Я хорошо понимаю новое поколение девочек, при виде кумиров срывающих с себя белье и готовых отдать последние деньги за билет на концерт. Это тоже часть жизни, часть мира красивого обмана и лживых обещаний. Ты никогда не станешь женой ни одного из этих красавчиков. В глубине души ты понимаешь, что тебе нужен кто-то более практичный. Но главное – красота. Идеал, которому можно поклоняться. Твои мечты, как безумно дорогое платье, которое одеваешь только на праздник, для всех остальных дней у тебя найдется одежда попроще. Как нежный шелк, касания мечты ласкают душу, дарят удивительные ощущения, иногда просто помогают выдержать. Тяга к красоте – это и твоя слабость, и твоя сила. Источник и цель. А мальчики из телевизора, сколь бы наиграно не было их поведение и отретушированы лица, это современный вариант служителей культа. Их яркие, вызывающие, порой откровенные, порой нарушающие приличия одежды – это облачения жрецов богини Красоты. Богини Лжи.


Я вижу, что Эдвард мог бы быть одним из них. Не вызывает сомнения, что он отмечен особой печатью богини. Каждую секунду, что мне удается любоваться четкой линией его скул или плавными очертаниями рук, замечать золотистые, похожие на пыльцу, крапинки на радужке и едва заметный румянец на чистой как снег коже, я ощущаю растущий теплый комок в животе. Внутри меня возникает собственное маленькое солнце. Общаясь с Элис, я купалась в лунном озере, а сейчас меня омывают волны тепла и жара.


Я отнюдь не сентиментальна и не склонна давать себе раскисать, но в присутствии Эдварда со мной творится нечто странное. Я поняла это еще во время нашей первой встречи, убегая из кабинета. Спящий прекрасный принц после пробуждения оказался королем. Великолепно! Сердце мое не знает, как ему правильно биться. То ли взмыть вверх, то ли рухнуть в пятки. В смятении оно силится исполнить забытую мелодию счастья. С удивлением замечаю, что мои руки дрожат. Я быстро прячу их под стол.


- Еще маленьким я услышал, как один из пациентов отца, приглашенный на обед, играет на стоящем в гостиной рояле. До этого он казался мне нелепой огромной грудой дерева, мешавшей бегать и играть. На моих глазах бесполезный жалкий инструмент преобразился. Я словно увидел исходящие от него магические волны. Этого не описать словами, но мне как будто дали испить из источника истинного зрения, и я наконец-то взглянул на мир другими глазами. Увидел под серым слоем обыденности яркую, играющую красками изнанку. Я находился под впечатлением несколько дней, в течение которых, можно сказать, и решилась моя судьба. Еще ребенком я сделал свой выбор, хотя ни отец, ни мать меня не поддержали. Отец хотел, чтобы я продолжил традицию и как все мои предки, стал врачом. Лечить людей – это призвание, и оно у нас в крови, говорил отец. Но в моей крови было совершенно иное предназначение. Я чувствовал это каждую секунду, когда кровь наполняла сердце, – он вдруг обрывает рассказ. - Я, должно быть, мелю чепуху. Какой кошмар, вместо того чтобы соблазнять симпатичную девушку, я говорю о себе. Так, теперь ты узнала второй мой недостаток – запущенное самолюбие.


- Мне интересно тебя слушать. И пока что ты не сказал ничего такого, чтобы розовый туман в моей голове рассеялся. Ты по-прежнему идеален.

Он комично вздыхает и, словно в приступе горькой задумчивости, подпирает щеку.

- Что же мне сказать такого, чтобы ты могла увидеть истинную мою сущность? В такие моменты я жалею, что никого не убил. Или бандиты еще больше привлекают девушек?


- Музыкант-бандит, м-м-м звучит офигенно заманчиво. Запретный плод сладок.

- Но, как часто замечал мой отец, сладкое вредит здоровью.

- Я точно не из тех, кто бережет свое здоровье. Иначе сидела бы на строгой безуглеводной диете.

- Такая бывает?


- Моя подруга сидела на ней. Никаких пирожных, хлеба и даже фруктов. Только мясо, белки и рыбий жир.

- Жуткое меню, кого угодно убьет.

- К сожалению, она умерла не от диет.

Сама удивляюсь тому, как легко я говорю ему про Элис. И про ее смерть. Горечь, которая обычно поднимается в моей душе, стоит вспомнить прошлое, в этот раз не кажется черной и липкой как битум. Это, скорее, светлая грусть. Словно бы я не тащу прошлое, подобно узнику, несущему свои кандалы, а отпустила его и примирилась с собой. Такая перемена немного пугает. Я привыкла к тому, что иду по болоту, а под ногами хлюпает грязь. Твердая почва кажется непривычной, я не могу понять, как двигаться по ней, я забыла.


1 Ашрам – обитель мудрецов и отшельников в древней Индии, которая обычно располагалась в отдалённой местности. В контексте современного индуизма термин часто используется для обозначения духовной или религиозной общины, куда человек приходит для медитации, молитвы, совершения ритуала и духовного обновления.


Ночью я лежу с открытыми глазами и смотрю на мерцающий огонек свечи. Свет такой слабый, что его невозможно заметить, даже если вглядывался в окно башни. Да и у кого возникнет потребность гулять ночью. Всякие прогулки при лунном свете хороши только на экране ящика, в жизни гораздо более вероятный финал – это не страстная сцена объятий, а перелом ноги и порванная одежда. В густых зарослях, окружающих замок, даже днем непросто передвигаться. Отправляться туда ночью отважится разве что законченный идиот. Или человек, решивший покончить жизнь самоубийством.


Интересно, Элис, будь у нее такая возможность, рискнула бы. Она не верила в рай и ад, для нее было лишь вечное возвращение к источнику энергии, к истоку, из которого мы произошли. Свое тело она рассматривала как телефон с садящейся батарейкой. Когда заряд выйдет совсем, нужно только поставить на зарядку. Поэтому Элис не запрещала ни себе, ни другим разговоров о самоубийстве. Хотя, конечно, кто, кроме нее самой, мог бы говорить в больничной палате о взрезанных венах – вдоль, а не поперек, правило, которое теперь знает каждый, и о кубке с ядом, выпитом каком-то греческим философом.


Но пошла бы Элис одна ночью в глухой лес, где полно ям, вырванных с корнем деревьев и хрен знает каких диких зверей? Тот единственный раз, когда мы вместе пришли в замок Теней, она дрожала. Ее хрупкое тело излучало вполне ощутимые волны паники. Я помню иррациональный страх в глазах и длинные паузы между словами. Помню, как мне хотелось поделиться своей уверенностью. Всю оставшуюся жизнь я пыталась быть сильной за двоих.


В ту ночь, более десяти лет назад, я впервые переступила порог замка Теней – так его прозвали обыватели. Хотя, по моему разумению, тени он давал немногим больше, чем должны давать прочие сооружения подобного размера. Разумеется, замок был мрачен, в его пустых коридорах гуляли сквозняки, а под ногами шуршали прелые листья, истлевшие клочья гобеленов и разный хлам – понять, чем это было раньше, не получалось. Вероятно, осколки богатства прежних владельцев замка. Ни золота, ни бриллиантов мы не нашли. Только холод и тишину. Они засели в каждом уголке, таращились из каждой комнаты, прятались за уцелевшей мебелью. Элис тяжело дышала. Ее ноги в фирменных «адидас» неуверенно ступали по камню. От каждого шага моя подруга вздрагивала, а если нечаянно задевала рукой мраморную вазу или натыкалась на неожиданное препятствие, начинала кричать.


Я делала вид, что не боюсь и мне все по фигу, и меня не пугают ни тьма, ни таинственные шорохи. Я залезла в огромный камин в главном зале. Такой большой, что я могла стоять внутри в полный рост. Как циркач, я развела руки в стороны и поклонилась дрожащей Элис. Она назвала меня глупой и неразумной. Что, в общем-то, значило одно и то же, но я не стала затевать спора. После моего подвига адреналин бурлил в крови, заставляя ощущать себя повелительницей мира и испытывать снисходительность к прочим смертным.


Элис не была бы Элис, не стремись она во всем быть первой, к тому же питая слабость к разного рода эффектам и постановкам. Желая затмить мой триумф, она настояла на том, чтобы забраться на крышу. Это был риск. Лестницы в замке в основном были вытесаны из огромных каменных монолитов, но те, которыми пользовались реже и располагавшиеся далеко от парадных залов, сделали из дерева. После десятков лет забвения перила отвалились, а ступени сгнили и едва выдерживали наш с Элис вес. И все же упрямства подруге было не занимать.


Обливаясь потом и чуть не плача от напряжения и страха, мы выбрались на вершину центральной башни. Элис погасила фонарик, и на нас обрушилось черное небо. Никогда еще звезды не казались мне такими близкими и яркими. Их холодный блеск проникал прямо в душу, замораживая кровь. Звезды говорили, но я была не в силах понять их языка. Те, кто мог получить их послания, давно умерли, а живущим после оставалось лишь слушать тихий неразборчивый шепот. Ветер быстро высушил влажную кожу и пробрался под тонкую куртку. Обхватив себя руками, я дрожала и пыталась понять, что делаю глухой ночью в этом проклятом людьми и высшими силами месте. Меня одолело странное чувство вселенского одиночества, гораздо больше того, что может вынести любой человек. Я была не просто песчинкой (даже в пустыне есть еще миллиарды таких же), я ощущала себя изгоем. Как будто меня внезапно прогнали с праздника, выставили из теплой комнаты на улицу. Я была какая-то потерянная и еще более несчастная, оттого что понимала – искать меня никто не собирается. У человека есть только он сам. Если я умру, то навсегда и окончательно. Это будет так, как будто меня не было. Мысль, как тупое лезвие, засела в мозгу, и любая попытка от нее избавиться вызывала волны боли.


Я подошла к обнесенному парапетом краю. Старые камни изрядно раскрошилась – когда я забралась на ограждение, то ощущала глубокие трещины под своими подошвами. На миг меня обдало ужасом. Что ты делаешь, закричал мой рассудок и тут же умолк. Я по-прежнему почти ничего не слышала и не видела – света от луны было слишком мало для того, чтобы побороть эту первобытную тьму. Я даже забыла об Элис. Я была на крыше одна. Моя душа отчаянно рвалась на свободу.


Я оторвала одну ногу и перенесла вперед. Странное чувство, когда у тебя осталась одна общая точка с жизнью, только фут поверхности, что твердой уверенностью упирался в подошву. Один шаг – и ты будешь мертва. В тот раз на краю меня удержала красота. Я не понимала ни жизни, ни ее сложности, ни того, что глупо вот так от всего отказываться. Я смотрела на черный бархат небес перед собой, и в сердце подобно цветку распускалось незнакомое нежное и тревожное чувство. Чувство любви к этому небу и разрушенному замку, к деревьям, чьи верхушки я едва могла различить в плотном сумраке.

Я не знаю, что в этот момент ощутила Элис, но спустя несколько мгновений услышала ее звонкий, полный торжества голос.


- Если в этой старой развалине в самом деле живут духи, пусть они покажутся. Пусть, если осмелятся, накажут меня за то, что вторглась на их территорию.


Через месяц Элис прошла свое первое обследование на томографе. В его результаты уже нельзя было не поверить. Все было более чем реально. Так же, как тошнота, головные боли, усталость и приступы бессилия. Говорить Элис о проклятье духов было бессмысленно. Она бы не поверила, а я до странности крепко вцепилась в идею о мести злых призраков. Это могло быть совпадением. Могло быть неудачным стечением обстоятельств. Чем угодно могло бы быть. Врачи говорили, что болезнь появилась недавно, однако темпы, с которыми она отвоевывала новые ткани и органы, поражала.

Элис не плакала. Она не была бы Элис, не сохраняй до последнего веру в себя и свои силы. Элис не просто играла роль стойкой девочки ради родителей и меня, она думала, что опять победит. Она знала, что дети не умирают, и нагло говорила о самоубийстве. Не верила в смерть. Снова и снова она пыталась поразить меня и сиделок своей смелостью и бесстрашием. Этот адский коктейль она нагло вливала в нас баррелями. Меня уже от него тошнило. Я ведь знала, что Элис боится, я не так давно видела ее страх и помнила его отчетливый резкий запах – запах прелых листьев и пыли, смешанный с морозным воздухом.

***

В моей жизни вновь есть упорядоченность. Почти как во время тюремного срока. Подъем в одно время, прием весьма однообразный и плохо прогретой пищи, нехитрый труд, предоставляющий сколько угодно времени для размышлений, снова столовая, прогулка, несколько часов свободного времени, которое я тратила либо на посещение курсов писательского мастерства, либо на выполнение заданий Волтури. Вроде такого – опишите комнату. Не так это просто, как кажется. Тюремная камера – это четыре стены, кровать с жестким матрасом и белый умывальник в углу. Все прочие комнаты для меня были расплывчатыми, их очертания потеряли ясность. Я не могла припомнить деталей, и чтобы составить десять предложений, приходилось описывать пятна на стенах, сколы, царапины и вмятины на матрасе. Как старые пружины больно впиваются в задницу, и какой яркий рыжий цвет у струи воды из крана. Но это хотя бы помогало разогнать скуку и вытеснить мысли о прошлом. Заглушить образ Джейкоба, стереть его пылающий злобой взгляд.


Водя одноразовой вилкой по тарелке с кашей, я снова вспоминаю его. Свое проклятье? Свою судьбу? Своего единственного парня. Красивого и уверенного. В голове вспышками фейерверка взрываются его слова. «Я убью тебя, сволочь, заставлю страдать, ты никогда не будешь в безопасности». Возможно, но за каменными стенами замка Теней я чувствую себя защищенной. Я уверена, что сюда Джейкоб не сунется. Уж точно не теперь, когда замок куплен и реставрируется.

- Каша совершенно гадкая. Я принес тебе нечто повкуснее.


Эдвард выкладывает передо мной завернутый в салфетку кусок торта. Отвернув край, вдыхаю густой шоколадный аромат. Рот наполняется слюной. Боюсь, я смотрю на этот кусок выпечки, как дикарь на туземца.

- Мистер волшебник, откуда ты его взял?


- О, я пек его всю ночь.

Я думаю, что он шутит, но посмотрев в серьезные зеленые глаза, понимаю – до шуток тут далеко. Теперь моя челюсть не просто наполнена слюной, она готова отвалиться и пробить пластиковую столешницу.

- Испек торт? Для меня?


Он пожимает плечами, как будто речь идет не о чем-то особенном. Как будто испечь торт среди замковых руин не то же самое, что отправиться за Граалем или найти лохнесское чудовище. Эдвард выглядит уверенно, как именитый повар на своей кухне, набитой всеми необходимыми приспособлениями, хотя вряд ли у него было что-то, кроме ложки и пары кастрюль.

- Если я ставлю цель, то привык добиваться своего. Главное – иметь желание, а проблемы можно решить.


С этим легко поспорить. Потому как я не единственная, у кого есть желания, но при этом безумно далека от их осуществления и отнюдь не из-за отсутствия усердия или потраченных сил. Видеть цель – условие, но не залог успеха.

- Твоя цель – превратить меня в толстушку?


- Боюсь, для этого потребуется слишком много тортов, больше, чем я смогу испечь.

Что и говорить, тюрьма не сделала меня красивее, а мое тело крепче. Да и воздух Форкса мало способствовал поправке здоровья. И без того слабые мышцы пропали, стали совершенно не заметными. Я превратилась в живой скелет. Впрочем, увидев торт, испеченный Эдвардом, любая потеряет голову. Пышные рассыпчатые коржи с какао, посыпка из тертого горького шоколада и тающий маслянистый крем, имеющий вкус кофе. Они обещали райское наслаждение. Я расправилась с огромным куском торта меньше чем за пять минут. На смятой салфетке осталось лишь несколько крошек. По телу разливается тяжелое тепло. Сраженный шоколадной атакой мозг погружается в блаженное оцепенение.


- Я ведь говорил, десерты – моя вторая страсть.

- Как тебе удалось уговорить повара открыть кухню для чужака, да еще ночью?

- Я обещал отдать половину того, что приготовлю.


- Значит, у тебя больше не осталось торта?

Огорчение в моем голосе неподдельное. Мне как будто сообщили о скором конце света.

- Завтра принесу еще. А сейчас приглашаю тебя после плотного завтрака на прогулку.

Я думала, что мы ограничимся дорожками примыкающего к замку Теней парка, которые успели немного расчистить и посыпать свежим гравием. Однако Эдвард ведет меня дальше, за ворота, с которых сняли ржавую решетку.


Прохладный воздух конца осени пахнет свежестью и чистотой. Утро едва началось, и солнечные лучи вязнут в туманном мареве, как ложка в гороховом супе. Старые деревья на белом фоне похожи на иероглифы, нанесенные черной тушью на чистый лист. В сплетении их ветвей чудится спрятанный смысл. Эдвард, кажется, знает все их виды и разновидности. По знакам, ведомым одному ему, он без проблем опознает и называет мне дубы, ясени, клены. Среди тесного строя осин находится даже скорченная рябина. Ее слабый ствол вызывает не самые веселые ассоциации.


Однако стоит Эдварду взять меня за руку, причем выходит это естественно и легко, как мысли снова окрашиваются в светлые тона. Мне становится тепло от его прикосновения, ничуть не хуже, чем от его торта. Я сама себе напоминаю наевшегося сметаны кота. Странно, но именно сытость – физическая и эмоциональная – вызывает во мне ощущение счастья. Я с удивлением слышу свой смех в ответ на шутку Эдварда. В тюрьме я смеялась, но это был смех сильного над слабыми. Сейчас же это яркий, как солнечный луч, звук, исходящий из глубины души.


- Мне бы очень хотелось услышать, как ты играешь, - остановившись возле огромной ели, я обращаюсь к Эдварду. Мне кажется, что его музыка должна быть такой же волшебной, как его слова и смех. Вероятно, она поможет мне лучше его понять, потому что несмотря на открытость и искренность его слов я вижу в Эдварде какую-то тайну. Нечто, что он осторожно прячет от меня. Так взрослые прячут от детей ножи и спички. Но я сама поступаю не лучше. Я не произношу ни единой фразы о тюрьме, также умалчиваю о Джейкобе и той ночи между нами – о боли в избитом теле, о ярости и пятнах крови на своих вещах, на стенах… Они были везде. Мне кажется, в наполненном сиянием дне нет места давним страхам и преступлениям.


- Здесь чудесные виды, а в замке полно ценных реликвий, книг и старых приспособлений, которых не найти в других местах, но ни одного рояля.

- Мы могли бы выбраться в город, хотя сомневаюсь, что в его единственном ресторане мы найдем нужное нам.


- Как только появится время, на зиму все равно часть работ будет свернута, я мог бы пригласить тебя в гости, в свой чикагский дом.

Да, Чикаго всегда был моим любимым городом. Да, Эдвард мне нравится. Но я не уверена, что могу принять его приглашение, по крайней мере, до тех пор, пока не расскажу ему правды. Зачем строить отношения дальше, если знаешь, что не заложила под них довольно прочный фундамент. Возможно, после того как откроется мое истинное лицо, Эдвард не захочет меня ни видеть, ни слышать. Все, что я вправе себе позволить, это несколько недель бегства от страшной действительности в красивую сказку. Как будто я пришла в картинную галерею и на миг остановилась полюбоваться совершенно удивительным полотном. Второй путь – продолжать врать. Кажется, я должна буду сделать выбор. Сказать правду или промолчать.

***

Придя вечером в свою комнату, я с открытым ртом замираю на пороге. Рядом с моей постелью, вернее, той кучей шкур и тряпок, на которой я сплю, стоит рояль. Чтобы убедиться в том, что это не мираж, я протягиваю руку, пальцы касаются прохладной твердой поверхности. Никакого разумного объяснения этому быть не может. Никто не смог бы притащить за столь короткое время в башню рояль. Да и лестница слишком узкая, чтобы его поднять. Зачем вообще кому-то ставить в башне музыкальный инструмент? Однако это было ответом на мои мысли. Я хотела услышать игру Эдварда, я желала рояль для него.


Сбитая с толку, делаю несколько кругов по комнате. Постоянно прикасаюсь к роялю и задаю себе вопрос – кто его принес. Тут замешана магия? Добрые или злые силы так играют? И чем я должна буду расплачиваться за сделанные одолжения?


Как бы там ни было, утром рояль не исчезает, и после завтрака – на этот раз меня ждал восхитительный венский рулет с яблоками, орехами и корицей – я веду Эдварда в башню. Преодолев несколько пролетов, он замечает, что не видел этой лестницы на планах. Он высказывает предположение о том, что ее сделали после постройки замка, а часть документов или потеряли, или не посчитали нужным вносить в них изменения.


Но его мысли о чертежах и лестницах исчезают в тот момент, когда я открываю потайную дверь. Эдвард выглядит потрясенным, как и я прошлым вечером. Он в молчании смотрит на рояль. Я немного боялась, что все исчезнет или окажется результатом игры моего воображения. Однако потрясенное выражение на лице мужчины говорит само за себя. Рояль есть, он реален, его вижу не только я, и, судя по всему, с моим разумом не произошло ничего страшного.

- Если это совпадение, то самое невероятное в моей жизни.


- Я нашла эту комнату несколько дней назад. Правда, она была пустой, и я приходила сюда полюбоваться видом из окна.


Говорить, что я тут сплю и никакого окна вначале не было, я не собираюсь. Моя история и без того вызывает много вопросов, на которые не существует ответов. По крайней мере, в мире, где правит логика, в которую верят разумные люди.


- Я хотела показать этот вид тебе. Пришла вчера вечером и обнаружила рояль. Я не знаю, как это можно объяснить.

Мне даже не приходится изображать изумление и беспомощность. И то, и другое льется из меня потоком.


- Ты хочешь сказать, он появился здесь просто так… возник как бы из… из воздуха, да? - Эдвард садится на низкий стульчик возле рояля, проводит пальцами по клавишам. - Но так не бывает.

- Никто не смог бы втащить его по лестнице, она слишком узкая, а другого входа в эту комнату нет.

- Вероятно, ты его не нашла. Дверь, через которую мы вошли, тоже не каждый бы нашел и открыл.

- На нем нет пыли. Постой он здесь десятки лет, уверена, что его состояние было бы куда хуже.

- Ты права, - Эдвард осторожно нажимает на клавиши. - Он как будто только вчера от настройщика.

Не зная, что сказать и как объяснить происходящее, я говорю:

- Сыграй, пожалуйста.


Эдвард кивает. Несколько минут обдумывает мою просьбу, подбирает мелодию. Молча, не говоря названия, начинает игру. Первые звуки похожи на первые капли дождя на стекле. Как непрошеные пришельцы, они робко заявляют о себе. Постепенно напор усиливается, и капли образуют сначала едва заметные тонкие ручейки, а после – широкие потоки. Они омывают мою душу со всех сторон. Поднимают на гребнях волн ввысь и неожиданно опускают. В них совершенно нет тепла, но их кристальная чистота и ясность, их прозрачность и сверкающие грани прекрасны. Они создают красоту, которую нельзя увидеть, но можно почувствовать. Эта красота не снаружи, она рождается внутри и постепенно заполняет каждый уголок тела. Звонкие ледяные потоки вымывают грязь и мусор. Внутри наступает весна, и сквозь взломанный на реке лед хлещет вода.


Я прикрываю глаза. Сначала я вижу пустоту, а потом под веками начинают сменять друг друга картинки. Они мелькают так быстро, что я почти ничего не успеваю разглядеть. Вижу девушку с бледным, но полным решимости лицом. На ее голове красивое кружевное покрывало. Затем выхватываю фрагменты кровавой битвы. Могучий рыцарь с черным мечом, летящая в сторону голова, брызги крови на осенней траве и хрипящая лошадь с пробитым стрелой глазом. Смеющаяся женщина. Пухлые губы, покрытые красной помадой, произносят: «Любая из тех, кого вы предпочли мне, будет проклята». Танцующие вокруг потухшего костра тени. Двенадцать девушек в алых одеждах. Их волосы распущены, а глаза пусты как колодец. Рушащаяся стена, погребающая под собой мужчину. Он в последний момент пытается спастись, но не успевает, его красивое лицо, искаженное мукой, скрывается под кучей кирпичей и земли. Я вижу колодец во дворе. Вода в нем почему-то грязная, в ней плавает разлагающееся тело собаки. Наконец, я вижу сотни и сотни зеркал. На одну секунду передо мной предстает зеркальный лабиринт и тут же гаснет. Видения проходят, слетают с меня тонким шелковым полотном.


Открыв глаза, я понимаю, что стою, прижавшись к стене, мои пальцы сжаты в кулаки, а прокушенная губа болит. Эдвард продолжает играть, он не может видеть моего лица. Моей изломанной позы, как у той бедной рябины, что мы видели вчера утром.

***

Весь день и вечер мной владеет странное настроение. Я бы назвала его мистическим флером. Из головы упорно не уходят образы рыцарей и бедных девушек. Стоит закрыть глаза, как я вижу кровь, много крови.


Ночью, после долгого перерыва, я возвращаюсь к чтению старинных легенд. Я уже поняла, что не смогу найти в них ответа, но меня привлекает их красота и слог. Эти отголоски прошлого способны заглушать звуки настоящего. На несколько часов я проваливаюсь лет на пятьсот назад. В красивую, местами страшную фантазию. Несмотря на происходящие вокруг странности, я отказываюсь верить в реальность колдовства, существование ведьм и духов. Осененная внезапной догадкой, закрываю книгу и, чувствуя себя тупицей, говорю, обращаясь к стенам своей башни.

- Хорошо, духи, если вы есть, то покажите мне зеркальный лабиринт. Докажите, что вы обладаете силой и можете влиять на события.

***

Проснувшись, я нахожу привязанную к ноге тонкую нитку. Ее яркий желтый цвет, с одной стороны, кажется неуместным, равно как и сама шутка с ниткой, с другой – наводит на мысли о свете и солнце.

Второй конец нитки уходит за дверь. Сначала я пытаюсь развязать узел, потом, когда он не поддается, хочу разорвать столь странные и невесомые оковы. Но тонкая на ощупь нитка не поддается: ни руками, ни зубами порвать ее невозможно. Мне не остается ничего другого, как открыть дверь, спуститься по лестнице и, следуя за желтой мерцающей линией, двинуться сквозь наполненные утренней тишиной комнаты и галереи.


Очень скоро нить выводит меня на улицу, под ногами хрустит скованная морозом трава. Лишившиеся за ночь последних листьев деревья смотрятся еще более уродливыми и старыми. Их черные ветки тянутся ко мне в надежде схватить за край теплого пледа или вцепиться в распущенные волосы.

Нить петляет между стволами, делает несколько неожиданных поворотов и приводит к запертой на замок хозяйственной постройке. Время и влажность сделали свое дело – металлическая дужка покрылась ржавчиной и от первого же прикосновения рассыпается горсткой рыжих хлопьев.

Толкнув дверь, захожу внутрь. Золотая нить убегает в неизвестную темноту. Осмотревшись, я подбираю у стены старый фонарь, но он разбит и в нем нет масла. На что он годится, так это огреть кого-нибудь по голове. В темноте чувствуется враждебная холодность, и поэтому возникает потребность защитить себя. Стиснув ледяными пальцами ручку и ощущая, как отстают от старого металла куски ржавчины, я делаю свой первый шаг. Внутри все сжимается от ужаса.

Передо мной не просто пустая комната. Передо мной дверь в доме Джейкоба. В нашем доме. Дверь спальни. Дверь моей личной пыточной камеры. Дальше стены, которые видели мою беспомощность и унижение. Я долго от них скрывалась, но сейчас понимаю, настало время поднять глаза и взглянуть на свои страхи.


Я двигаюсь, но поскольку вокруг ничего не меняется и только темнота обжигает кожу холодным дыханием, можно решить, что я стою на месте. Раскинув руки, пытаюсь нащупать стены, обрести опору среди пустоты и запахов старения и умирания. Внезапно впереди золотыми искрами вспыхивает тонкая нить, и я, не думая о том, что могу сломать шею или проткнуть ногу, бросаюсь вперед, к слабому дрожащему бутону света.


Но сколько бы я ни бежала, он остается так же далек. Я начинаю задыхаться, легкие, словно кузнечными клещами, разрывает изнутри, по горлу стекает вязкая слизь. Понятно, что мне не хватит сил достичь цели, но я предпочту погибнуть, чем остановиться. Что-то острое и невидимое в темноте царапает за бок, вырывая кусок пледа и разрывая платье. Возможно, я ранена, но боли не чувствую, просто чуть ниже ребер разливается тяжесть. Прижав ладонь к телу, пытаюсь понять, идет ли кровь. К счастью, под пальцами только гладкая и чуть влажная от пота кожа.

Следующий удар приходится в плечо. Вскрикнув, я теряю равновесие, но вместо того, чтобы ощутить боль от падения на каменный пол, начинаю проваливаться сквозь него. Впереди, мигнув последний раз, исчезает нить. Полет длится несколько минут, достаточно, чтобы понять – приземление будет летальным. Мое тело и мысли одновременно погружаются в бездну. Последний урок, преподнесенный жизнью, - не заигрывай с бездной, держи свое темное прошлое под замком, если не хочешь, чтобы оно тебя поглотило.


Внезапно падение замедляется. Свободные юбки платья опускаются, окутывают ноги, волосы падают на плечи. Меня в один миг подхватывают невидимые руки и бережно ставят на пол. Я даже чувствую себя немного обманутой. Не то чтобы меня сильно расстраивали мысли о неудавшейся смерти, просто я не ожидала, что буду жива. Я запечатала свой разум и приготовилась отдать его в камеру хранения до нового рождения. Приходится быстро тормошить оцепеневший рассудок.

Я подпрыгиваю, трясу головой и бью себя по щекам, пока удары не начинают отдаваться жгучей болью. К тому моменту, как я решаю закончить реанимационную программу, непроглядная чернота ночи сменяется плотным сумраком. Сквозь серую пелену можно различить стены небольшой комнаты и низкий сводчатый потолок. Я стою между трех колонн, а мои босые ступни касаются выбитого в камне сложного рисунка. Я не знаю, что значат символы под ногами, но чем дальше буду от них, тем лучше.

Отойдя к стене, я ищу выход «или вход», как злорадно замечает голос внутри, когда глаза наталкиваются на аккуратную арку. По сторонам стоят статуи. Справа – мужчина в свободном облачении, слева – нагая до пояса женщина. Они вытесаны из белого и черного камня. Когда я разглядываю их более пристально, то кажется, что под твердой матовой поверхностью пульсирует жизнь, заставляя камень отсвечивать чуть заметным розовым цветом. Кроме того, складки одежд сделаны так искусно, что возникает эффект движения. Как будто статуи облачены в ткань, которая колышется на ветру.


Мне кажется, это символы добра и зла. Глаза женщины завязаны, и это как нельзя лучше подходит к тому, что случилось со мной. Я зло, и слепое добро восторжествовало. Я вспоминаю суд, своего защитника. Как и бесплатный психолог, он был бесполезен. Вспоминаю мать. Как она теребит ворот свободной рубахи, а ее короткие пальцы перебирают крупные жемчужины бус. И жемчуг, и сожаление в глазах матери искусственные. Бросив на меня умоляющий взгляд, она признает, что я всегда была неловкой, часто падала, от этого на теле у меня было много царапин и синяков. Я ломала ногу, поскользнувшись у крыльца, вывихнула кисть в балетной студии и чуть не попала под машину на практически пустой улице. Она вываливает всю историю моей жизни. Историю травм и болезней. Моя мать верит, что говорить неправду – это грех. О том, что она думает по поводу предательства, я ее не спрашивала. Конечно, и без нее было много свидетелей, подтвердивших, что я неуклюжая и хрупкая. Были приложены справки из больницы. Но мне было бы легче, пойди мать против истины и поддержи меня.


Я замкнулась, пряча слезы обиды. Даже моя ненависть к Джейкобу уступала по силе тому, что я испытывала к своей матери. Она отвернулась от меня в тот день, когда мне больше всего требовалась ее помощь. Ее бегающий взгляд и напряженные плечи значили больше, чем презрение всего мира. Будь жив Чарли, он бы не отдал меня на растерзание. Он боролся бы до последнего. Фил, мой отчим, в этом смысле сильно проигрывал. Он ободряюще хлопал меня по плечу, натянуто улыбался и бурчал что-то невнятное про то, что все наладится, жизнь может сбиться с курса и не нужно бояться исправить ошибки. Я хотела сказать, что это для него все наладится, причем уже завтра, когда самолет унесет его и мать в Калифорнию. Когда я буду есть своей первый тюремный завтрак.

Я не вспоминала о суде несколько лет. За это время боль и обида не стали меньше, хоть они уже и не ослепляли. Пройдя через то, что я прошла, я обрела способность смотреть на поведение своей матери более трезво. Разумеется, речь не о прощении, но я хотя бы добралась до стадии понимания. Она не хотела подавать плохого примера. Не хотела, чтобы я думала, будто ложь все упрощает. По-своему она была права, но только по-своему. Но ложь хотя бы красива, а красота обманчива. И то и другое утешает, смягчает раны, нанесенные правдой и уродством.


Подумав о красоте, я вспоминаю Эдварда. Вряд ли я еще раз его увижу. Если то, что происходит, не галлюцинация, и я не умерла, я вряд ли смогу выбраться обратно.

За аркой следуют пустые комнаты. Как поставленные в ряд кубики. Череда переходов и порогов. Голые стены: светло-желтые и синие. Ни единой статуи или других украшений. Гладкие полы и потолки без ламп. Разбираться, откуда исходит свет, нет никакого желания. Вероятно, у него тот же источник и та же природа, что у света в моей башне. Вероятно, этому нет объяснения.

В новой комнате стоят три зеркала. Можно пойти дальше, в стене справа видна арка, но я уверена, что впереди меня не ждет ничего, кроме пустых стен. Зеркала же вызывают бурление в голове, какое-то копошение средь нервных клеток, как будто я о подобном читала, или видела, или мне об этом рассказывали.


Зеркала одинаковые. По виду не очень новые – блеск тяжелых медных рам нарушают пятна потертостей и царапины. Я внимательно разглядываю сначала одно, потом другое, подхожу к последнему. Понимая, что терять нечего, прокусываю палец и даю капле крови упасть на блестящую, как лезвие клинка, поверхность. В сказках это срабатывает. В сериалах тоже. В жизни результата нет. Если не считать за таковой боль в раненой руке. Кровь некрасивым пятном растекается по зеркалу. Стекает вдоль длинной стороны. Проходят минуты, я напряженно вглядываюсь в глаза отражению. Но зеркальному двойнику мне нечего сказать.


- Ты подлая сволочь, - кричу я.

С силой хватаюсь за раму и опрокидываю стоящее рядом зеркало. Потом второе. Звон осколков звучит как музыка. Он наполняет мертвые скучные стены жизнью. Десятки ярких бликов разбегаются в стороны. Последнее зеркало, когда я подхожу вплотную и протягиваю руки, внезапно оказывается мутным. В нем стою я и не в полной мере я. Сквозь густую пелену тумана на меня таращится состарившаяся копия Беллы. У нее седина в волосах и обвисшая кожа на шее. В скрюченных руках старуха держит книгу. Поймав мой взгляд, она понимающе кивает. Ее глаза улыбаются, на щеках проступают ямочки. Больно наблюдать за тем, как твоя собственная улыбка расцветает на морщинистом, едва узнаваемом лице. Показав ряд истончившихся, но все еще неплохих зубов, старуха швыряет в меня свою книгу. Вообще-то, я понимаю, что отражение не может причинить вреда, поэтому не делаю попыток пригнуться. За свою беспечность я получаю ощутимый удар по голове. Книга звонко падает на пол. Держась за разбитый лоб, я в недоумении смотрю на старуху. Она смеется уже во всю силу, из выцветших глаз текут слезы, а потом туман в зеркале рассеивается и абсолютно чистая поверхность снова отражает мои грязные руки, рваное платье и удивленную физиономию.


Нагнувшись, подбираю книгу. Это дневник в приятной на ощупь кожаной обложке. Первая запись датирована завтрашним днем. И сделана она моей рукой или тем, кто подделал мой почерк. Буквы имеют хорошо знакомые особенности: чуть корявые и рыхлые. Психолог, изучившая мои записи, со знанием дела называла меня несобранной и нерешительной. Поскольку я не хотела с ней общаться, ей приходилось вытягивать сведения из букв и моей манеры одеваться. И что бы она сказала сейчас? Что ее пациентка сошла с ума? Что вновь хочет причинить себе вред, разбивая зеркала? Что придумывает несуществующих людей и предметы? Шла бы она на хрен.


Усевшись на свободное от осколков место, я читаю дневник. В нем нет ни слова о том, что происходит со мной сейчас. Я просто проснулась следующим утром. В своей вроде-как-кровати в башне. Проглотила невкусный завтрак в столовой и с наслаждением съела три шоколадных кекса, покрытых слоем крошащейся малиновой глазури, которые принес Эдвард. Через неделю он узнал правду. Вспомнил мое лицо по увиденной в газете заметке. Наши трагедии оказались рядом. С одной стороны страницы – репортаж о судебном процессе, с другой – некролог, посвященный его матери. Он часто смотрел на эту вырезку, носил в кошельке так, что сгибы пожелтели и изорвались. Порой переворачивал. Но скорее машинально, чем осознанно. Он не видел лица девушки, обвиненной в нанесении увечий своему парню. Это лицо было размытым, существовало за гранью его жизни и интересов. До нашей встречи. Наконец-то он меня узнал. Прочитал те немногие слова, которые еще сохранились и их можно было разобрать. Но хватило бы и огромного заголовка. Вторая Батори . Довольно банальное, но весьма говорящее название для статьи. В отличие от журналистов Эдвард дал мне шанс, он не стал делать выводов сразу, а позволил мне рассказать обо всем самой. Он сидел и смотрел в мои глаза, в их черную глубину. Проживал со мной тот вечер, когда, устав терпеть побои, я схватилась за нож.


Вокруг ничего не происходит. Тишина и обманчивое спокойствие против воли вводят разум в полусонное состояние. Веки сами собой опускаются. Мне кажется, будто мир лишь на секунду погружается во мрак и когда я открою глаза, то ничего не изменится. Однако после пробуждения меня ждет не пустая комната с усеянным осколками полом, а тот самый зеркальный лабиринт, что я так долго искала. В первое мгновение я считаю происходящее продолжением грез. Но чем больше проясняется рассудок, тем отчетливее становится осознание реальности и тем больше растет в сердце страх. И одновременно с ним восхищение.


Тысячи отражений словно плывут в океане серебряного света. Некоторые из отражений окружены туманом и их почти не видно, другие, наоборот, такие четкие, как фотографии с повышенной резкостью. Именно так я представляла себе жизнь. Обман и реальность сплетаются вместе настолько плотно, что их невозможно разделить. Как невозможно разделить себя на части, разорвать минуты и секунды. Время – сплошной поток. Правда и ложь произрастают из общего корня. Как добро и зло. Причем обман – это не всегда плохо, а правда не гарантирует счастливого будущего.

Я творила обман, но мои намерения были чисты. Я лишь хотела внести красоту в серые жизни других, иногда в свою.

Моя мать говорила правду и нанесла ужасный удар по мне и моей вере в людей, ее поступок был злодеянием.


Элис сочиняла сказки, жила фантазиями – это был для нее единственный путь к спасению.

Джейкоб притворялся тем, кем он не был, выглядел милым и добрым парнем, тогда как внутри него жило чудовище.


Каждый использует оба инструмента и сам решает, из каких нитей плести судьбу. Не стоит судить других за их выбор. Глядя в глаза отражениям, я прощаю мать, принимаю ее право быть честной, хоть это и непросто. Я нахожу в себе силы проститьДжейкоба. Мне стоило быть внимательнее и сразу заглянуть за красивую оболочку. Мне следует быть осторожнее с тем, что кажется красивым. Я не должна слепо возносить себя на алтарь красоты и служить ей как моему богу. Мне требуется принять не только красоту, но и уродство, как я принимаю не только правду, но и ложь.


Я знаю, что передо мной два пути. Сказать Эдварду правду и долго вымаливать прощение. Не прочитав дневник до конца, я не знаю, не отвернется ли он от меня несмотря на приложенные усилия. Но теперь я могу украсть его бумажник и сжечь газетную вырезку. Предать огню его прошлое и его боль. Сжечь свое прежнее лицо и уничтожить страдания. Моя история почти забылась, и с годами она будет звучать все менее громко, волны, порожденные ей, утихнут. Скорее всего, Эдвард никогда не узнает правды, особенно если мы будем жить в глуши. Я смогу быть счастлива, стоит лишь довериться лжи. Сделать свое прошлое менее отталкивающим.


Что я выиграю, сказав правду? Я лишь потеряю Эдварда и смогу считать себя честной. Но в том, чтобы считать себя честной, нет никакого наслаждения и пользы. И я уже знаю, что выберу другую тропинку. Сверну на дорогу обмана. Она всегда была мне ближе. Я хорошо научилась врать и создавать иллюзии.

Сотни отражений следят за мной. Каждое, как острое лезвие, сдирает новый слой. Моя душа обнажается, и я без страха смотрю на свои несовершенства и признаю пороки так же, как добродетели. Я не идеальна и не стремлюсь к этому. Все, что мне нужно, это моя жизнь и любимый мужчина рядом. Ради себя я готова идти на сделки с совестью и совершать преступления. Если нужно будет защищаться, я не остановлюсь, мои руки помнят, как держать нож. Но я не чудовище, я не причиняю другим боль ни ради забавы, ни во имя придуманных давно чужих моральных принципов. Мне плевать на подсказки и осуждающий шепот. Я бы ради своей дочери солгала.


Словно подхватив мои мысли, чужой голос повторяет «твоей дочери». В одном из зеркал появляется девочка. Прекрасная, нежная, как цветок розы, но такая же колючая, как шиповник. Выращенная среди восхитительных мелодий, прекрасных сказок, потоков любви. Среди ароматов шоколадного печенья и теплого молока. В надежных, но отнюдь не мрачных стенах. Она с детства видит красоту природы – яростный напор весны и мудрую грусть осени. Беззаботность лета и серьезное лицо зимы. Я подарю ей оба мира – и мир прекрасного, где правит король Обман, и суровую реальность, подвластную строгой мадам Правде – слепой и неулыбчивой, чьи тонкие губы лишь изредка трогает улыбка. И чей строгий лик пугает. Я научу свою дочь не бояться. Любить и принимать все, что может дать жизнь, идти посередине улицы, а не прижиматься к одному краю. Я не хочу, чтобы она, как я сама, оторвалась от истины и позволила себе жить иллюзиями, не замечая того, что происходит вокруг. Но я не хочу лишать ее той красоты, что может подарить ложь.


- Здесь каждый встречается с самим собой.

Прямо передо мной, перекрывая одно из отражений, стоит парень. Его круглое простоватое лицо не выражает никаких эмоций.

- Приятно познакомиться. Давно сюда никто не заглядывал. Вы первая, - он достает из воздуха почерневший свиток и делает вид, что внимательно изучает то, что там написано, - ага, первая за тридцать лет. Но, вообще-то, последний мой посетитель был скучным. Святоша, знаете ли. Принял меня за ангела и все время плакал, сидя на коленях и вознося молитвы.

- Если честно, то я не уверена, что ты не галлюцинация.


- Обидно слышать. К сожалению, средств убедить вас у меня нет. Мое могущество осталось в прошлом, и мои силы за последнюю тысячу лет изрядно ослабели. Ах, я ведь должен сказать спасибо за вашу кровь. Эта капля меня взбодрила. А ваша судьба, что открылась мне, взволновала.

- Давай по порядку, дружище.


- Что ж, в этом случае нас ждет долгая беседа. Я осмелюсь предложить перенести нас в более приятное место. В этом лабиринте хорошо познавать себя, но он изрядно мешает сосредоточиться на всем остальном. Человек углубляется в свои мысли и становится невосприимчив к внешним раздражителям.


Я пожимаю плечами. Я не уверена, что смогу самостоятельно выйти из этой комнаты, и если странный парень выведет нас наружу, буду только благодарна. Бросив на меня пристальный взгляд, незнакомец разводит руки, и в следующую секунду без переходов, дрожания воздуха и сияния мы оказываемся в башне. В хорошо знакомой мне комнате, где я завтра и проснусь. Должна буду проснуться.

У окна стоят два громадных кресла, между ними – стол, где на серебряных тарелочках разложены закуски, торчит ваза с фруктами и пять или шесть бутылок с вином.

- Познание себя отнимает много сил, подкрепитесь. Эти вина, - он ласково проводит рукой по пыльной бутылке, - из погребов замка. Замка Теней, вам наверняка известно это его название. Хотя вы вряд ли слышали другие. Например, замок Истины или замок Правды.

- Я не голодна.


- И стоит добавить, что вы не любите истину? - парень лукаво усмехается.

- Возможно, но узнать имя собеседника я не против. Как и то, кто же он на самом деле.

Незнакомец пожимает плечами. Повторяет то самое движение, что недавно проделала я сама.

- У меня нет имени, я не человек. Я могу принять любой облик.

Передо мной вместо парня появляется Элис. В ужасе я отшатываюсь. Я никогда не думала, что смогу увидеть умершую подругу. Но даже готовься я к нашей встрече, вряд ли бы повела себя иначе. Элис такая, какой была много лет назад: молодая, прекрасная. Ее гибкое тело пахнет земляникой и прогретой травой, оно еще не затронуто болезнью.


- Поганая тварь, мерзкое чудовище, - схватив бутылку, я бросаюсь на лже-Элис, намереваясь если не убить, то хотя бы причинить вред неизвестному существу. С какой бы радостью я выпустила ему всю кровь до последней капли, заставила корчиться в муках, сдохнуть, но даже сквозь пелену ярости осознаю свою беспомощность. То, что прожило сотни лет, не победить одной лишь силой своей ненависти и бутылкой вина.


- Видите ли, прекрасная дама, я живу в этих стенах не один, нас тут двое, и второй не так великодушен и смирен, как я. Вы бы назвали его демоном.

Сбитая с толку, я обрушиваю удар на голову существа. Красные струйки вина смачивают короткие волосы Элис, стекают по бледной коже, пачкают ее легкое платье с рисунком из крупных цветов и тонким белым поясом.


Передо мной снова стоит молодой мужчина. Я уверена, что не нанесла повреждений существу и огромная рана на голове – это лишь уловка, способ пробудить во мне жалость.

- Неужели нет других мест?

- Территория, на которой я могу находиться, ограничена. Разумеется, ничто не мешает мне жить в лесу, но наблюдать за деревьями и насекомыми – это, как вы говорите, скука.

- Неужели такие существа способны испытывать человеческие чувства?

- Не совсем, но нечто похожее. Простите, в смерти Элис повинен не я, но я вам сочувствую.

- Это ведь ложь.


- Ложь, - мой собеседник кивает и, наполнив огромный железный кубок вином, долго и жадно пьет. Рана на голове зарастает. – Но вам ведь больше по вкусу ложь. Зачем тогда вы хотите, чтобы я говорил правду? - он злорадно улыбается, довольный тем, что заманил меня в ловушку.

- Значит, возможно, Элис все же убил ты?

- Да. Но это не было актом злости. Таким, как я, чужды понятия добра и зла. Ваша подруга чувствовала себя плохо в этом мире, она хотела уйти. И не глупый вызов, а лишь ее желание подтолкнуло кого-то из нас вмешаться.


Схватившись за голову, я отворачиваюсь от чудовища. Глубоко дышу, подхожу к окну. За стеклом уже начинает подниматься рассвет. Тонкая бледная полоса висит над самой линией горизонта. Черные оголенные стволы деревьев и пышные елки, как никогда, похожи в этот час на армию, боязливо ждущую нападения.


- Вы сделали свой выбор, но, возможно, теперь заходите его изменить, - не вопрос, скорее просьба. Мягкие, почти ласковые интонации в голосе незнакомца заставляют прислушаться, согласиться, отказаться от выбранного пути. - Если выберете ложь, то наверняка будете вместе с Эдвардом Калленом.

Сквозь стену боли и информации, свалившейся на меня, я едва понимаю, о чем говорит чудовище. Мне почти все равно, что я влюблена не в обычного работника со стройки, а во владельца замка Теней. Это не имеет особого значения. Хотя и является важным аргументом к тому, чтобы скрывать правду. Богатые готовы мириться с разными вещами, но не с тюремным прошлым невесты.


- Если выберете правду, останетесь одна. И все же, неужели тот, кого вы любите, не заслужил откровенности. Вы правда хотите, чтобы он бродил во мраке? Вы ведь изначально не желали ему врать.

Я хочу ответить чудовищу, но еще до того, как сознание начинает уплывать, понимаю, что мой ответ духу не нужен. Я знаю ответ, и он его знает. Знает мой выбор.

***

Девушка валится на пол. Несколько синяков, но это она сможет пережить. Странное творение природы, у которого нет названия, ибо никто ему его не давал, перед тем, как исчезнуть, достает из кармана пиджака дневник. Тонкие страницы сами открываются там, где между ними заложен исчерченный каракулями листок. Среди толстых цветных линий можно разобрать надпись. «Мама и папа, люблю». Но Белла Свон должна сделать свой выбор, не зная ни о листке, ни о той, что его разрисовала. Иначе она станет винить себя всю жизнь.