Газлайтинг (СИ) [Luda Grant] (fb2) читать онлайн

Открывает глаза, надеясь увидеть что-то новое перед собой. Но вместо этого наблюдает прежнюю локацию: все тот же опустевший двор, опавшие листья, пустые тротуары. И она — по-прежнему сидит на подоконнике, пытается согреться тянущем от окна холодом. Ноябрь агрессивен, ему не нравится нежничать. Вчера было тепло, а сегодня слишком морозно. Тучи. Бледность. Все потеряло краски. Бонни чувствует, как превращается в один из тысячи серых мазков осени. Она превращается в пепел.

Не чувствует пальцы на руках, они онемели от холода. Смотрит на покрасневшие кончики, супится, думает о том, что это, наверное, приятнее того, что она чувствовала в последнее время, когда жила дома. Когда она еще думала, что дом — это человек. Но тот человек оказался не более, чем северной улицей; он был пустым и апатичным, а она — такой славной дурочкой, что это, наверное, его умиляло. Она была такой идеальной куколкой.

В её голове детонация — у неё всплески, истерики, апокалипсис в каждой частичке тела, ей хочется разнести вдребезги всё, сказать, что ебала она это долбаное окружающее мнение, а затем выпасть в окно, чтобы эпично закончить сцену. Вот такой эпилог должен быть в её понимании и представлении. Но, тем не менее, она сидит такая спокойная, молчаливая, невзрачная. Неподвижная.

— Бонни?

Не реагирует. К черту их всех. Ей противны эти голоса, что доходят до её сознания со скоростью замедленной съемки, ей противны эти люди, что каждый чертов день находится на расстоянии вытянутой руки двадцать четыре на семь. Она не нуждается в надзоре, ей не нужны няньки, потому что она, черт возьми, не ребенок. Взрослая девушка. Женщина.

Была ею. Когда-то.

— Тебя пришел навестить муж.

— У меня нет мужа, — легко сжимает руку в кулак, пытаясь почувствовать, как сгибаются пальцы. Но она не чувствует. Холодно.

— Назови свое имя, — голос звучит так умиротворенно, словно колыбельная. Она впервые замечает, что вокруг стало как-то тихо. Может быть, так было и до этого? Не знает. Разжимает кулак, хмурится, и думает о том, куда делся шум.

— Бонни Беннет.

— Нет. Назови свое полное имя.

Поворачивает голову, сталкиваясь с взглядом темно-серых глаз своего доктора. Ей не нравится, как он на неё смотрит: так жалостливо, так безнадежно, словно она безошибочно потеряна. Но она-то знает правду, она-то знает, что не терялась, что она — такая же, какой была всегда. Живая. Настоящая. Просто эта жизнь продавилась под тяжестью препаратов и успокоительных, под тяжестью слов треклятого мужа, который так сильно был обеспокоен её нестабильным состоянием.

Тяжело вздыхает, закрывает глаза.

Будь ты проклят, Кай Паркер.

— Бонни Беннет-Паркер.

У Бонни эмоций через край, она светится необыкновенным сиянием, она улыбается, хохочет, радуется. Словно маленькая девочка несется сквозь коридор прямо к двери, и на заднюю веранду огромного дома. Она почти бежит, только чтобы обнять его. Сказать, как сильно счастлива, что никогда прежде не была такой свободной, безмятежной. Хочет поцеловать, хочет его крепкие руки вокруг своей талии — когда она так сильно мечтала о мужчине? Когда позволяла себе быть слабой? А ей нравилось это её бессилие рядом с ним, чувствовала себя как-то по девчачьи легко.

Хотела его всего: от макушки до мизинца. Он ведь тоже всегда хотел её, и душу, и тело. А она, под едкой вуалью любви, — таким горьким, тяжелым словом, — отдалась ему без остатка. Такая маленькая, наивная, глупая девочка.

Но её трепетное желание оказаться в его объятиях оборвалось, её влечение так быстро затерялось на заднем плане где-то между людьми, утонуло в бокалах шампанского. Руки безвольно упали по швам, в голове и теле — растерянность, вспышка отвращения и яркое чувство предательства.

Он стоял у входа, держа за руку другую, такую милую, светлую, невинную девчонку, как показалось ей. Он улыбался нежно, ласково и, наверное, все-таки влюбленно. Он поцеловал её трепетно, он…

— Кай? — его имя теперь показалось ей терпким, немного горьким, даже гадким. Стояла в нескольких метрах от него, сгорая в нерешительности. Он ведь ударил в самое сердце, в самое его основание. Разбил.

— Бонни? — он, как видно, играет удивление, словно её появление в этих стенах такое уж неожиданное, спонтанное. Отпускает эту неприятную блондинку и так быстро оказывается рядом, что она не успевает создать расстояние, построить барьер, провести границу. Он поднимает руку, чтобы прикоснуться к её щеке, но Беннет в этот раз ловко уклоняется. Ей сложно дышать. — Ты в порядке, детка?

Детка. Это так легко срывается с его губ, что она хочет залепить ему так сильно, насколько способна её маленькая женская ручка. Но не делает этого, не может — её парализует внезапная ненависть вперемешку с ошеломлением. Как он может быть таким мягким и жестоким, когда сзади него стоит олицетворение его предательства, мнимой верности?

— Кто она такая? — её грубость увлекает за собой его нежную улыбку на самое дно пропасти; он выглядит каким-то задумчивым, хмурым и, наверное, удрученным. — Черт возьми, кто? — слабо отталкивает от себя, указывая ему за спину на все еще находящуюся там девушку.

— Она — это кто? — оглядывается назад, а затем также быстро и, кажется, обеспокоенно оборачивается, как-то уж слишком аккуратно прикасаясь к её плечу. — Там никого нет, Бонни.

Бонни снова смотрит за его крепкую фигуру. А ведь этой блондинки и вправду больше нет.

Двери открываются, пропуская сквозняк, и закрываются. Она еще не успела сделать и шагу, как комната тут же пропиталась ядом — этот яд был у неё под кожей, он заполнил её всю до самого основания и не оставил ничего, кроме имени. Бонни Беннет. Она повторяла его всякий раз, как её пытались убедить в нестабильности, когда над ухом пролетало: «у вас наблюдаются отклонения от нормы» и «мы можем вам помочь», повторяла, когда её заставляли глотать таблетки. Сначала она пыталась прятать их под языком, но однажды ей насильно раскрыли рот.

Кай Паркер намекнул, что: «она способна на хитрости».

Бонни Беннет. Девушка, которая есть, но которой по документам больше нет. Есть Беннет-Паркер. Психически нестабильная жена Кая Паркера. Пару недель назад отец сказал ей, что мальчик убивается от горя.

Он убивается от радости: давится своим триумфом, своим превосходством — он ведь достиг желаемого. Бедная больная жена, запертая в клетке, и в скором времени неизмеримое состояние, банковская карточка в один день просто лопнет от поступивших средств, бизнес её отца абсолютно точно теперь переходит ему.

Доктор садит Бонни на стул, отходит к двери, но не выходит из комнаты. Кай Паркер, наверное, опасается, что его любимая бедняжка-жена может сорваться с цепи. Словно бешенная собака. И она бы, если честно, сорвалась. Она бы загрызла его до потери пульса. Но у неё просто не было сил, препараты с каждым днем все больше и больше превращали её в домашнюю зверушку, забирали у неё личность, стирали подлинность. Она боится забыть себя.

Бонни Беннет.

— Детка, я так скучал, — Кай, перестав наблюдать за её бессильными движениями и, наверное, убедившись в её полной беспомощности, подходит, нежно прикасаясь к её щеке. Она морщится, а он, по крайней мере, пытается грустно улыбнуться. Но в его глазах отчетливо пляшет дьявольский огонек. — Как ты себя чувствуешь?

— Без тебя будет намного лучше, — из-за химии в её организме голос звучит без эмоционально, но она бы не только хотела выкрикнуть, она бы еще и плюнула этому подонку в лицо. Она бы запихнула в него все то дерьмо, что сейчас было в ней, и на прощанье вместо поцелуя подарила бы пощечину, так что б звезды полетели и птички запели. Вот, как она любила его.

— Ты… ты ведь узнаешь меня, правда? — прячет выбившуюся прядь ей за ухо, переводит беспокойный взгляд на доктора. — Она ведь узнает меня, доктор?

Руки у неё немного трясутся от волнения, но точно не от стопки текилы и страха. Бояться-то нечего. Она хочет закончить это, она хочет собрать все его вещи и выбросить через окно, или собрать свои и уехать — свалить так далеко, чтобы больше не вспоминать его имя, голос, смыть с себя каждое его прикосновение. Уничтожить фамилию Паркер — за этим именем кроется безумие. Глубокое и вязкое безумие.

— Я хочу развод, Кай, — ей откровенно все равно, как он воспринимает информацию: старается не смотреть ему в лицо. Просто кладет на столешницу сумку и несколько папок, наливает в стакан воды.

— Чего ты хочешь? — перестает жевать, откладывая вилку. — С чего это?

— Я хотела ошибаться на твой счет, но не могу, — делает глоток, отворачиваясь к стене и все еще игнорируя его взгляд. — Хрен с ним, с тем вечером. Помнишь Мексику, наш медовый месяц в Канкуне? — вырывается нервный смех, она и тогда была глупой, её псевдо-любовь была не более, чем покрытием розовых дешевых очков. — Так вот, я вспомнила: эта шлюха ведь тоже там была. Вы были там вместе. Выродок!

Стакан разбивается о стену, осколки разлетаются по плитке. Бонни злится, она психует, она жалеет, что не разбила бокал о его противную рожу. Тогда бы, наверное, было спокойнее.

— Детка! — подрывается с места, бежит за ней в спальню.

— Отвали, — пытается отмахнуться, когда он едва хватает её за руку, но получается плохо. Она почти кричит, чтобы он отпустил её, но вместо этого Кай разворачивает к себе, смотрит в её глаза и тяжело дышит. В его взгляде… растерянность? Она знает его, как облупленного. Это уже не Кай Паркер.

— Бонни, мы никогда не ездили в Канкун, — твердо говорит он.

— Да ты издеваешься надо мной!

Вырывается из его хватки, забегает в спальню и замирает, когда замечает, что над их кроватью больше не висит фотография, сделанная на побережье в свадебном путешествии. Она должна была быть в белом легком платье, а он в белых джинсах и голубой рубашке — они должны были изображать счастье, любовь, беззаботность… Но вместо этого она смотрела на обыкновенное фото, сделанное на фронтальную камеру.

— Бонни…

— Заткнись.

Она опрометью бросается к ноутбуку, открывает папки с фото, листает, листает, листает… Её пальцы трясутся, внутри неё все переворачивается, завтрак вот-вот норовит выбраться наружу. Дышать сложно, каждый вдох она делает громко. Из груди вырывается сдавленный стон, когда она листает фотографии и не находит Канкун. Она… она находит кое-что абсурдное, несуразное, то, что никак не вяжется с её воспоминаниями.

— Где Мексика? — поворачивается к нему, толкает в грудь. — Куда все подевалось? — на её глазах блестят еле заметные слезы.

— Малышка, мы не ездили в Мексику, — он аккуратно подходит к ней и, пока она растеряно смотрит куда-то сквозь него, обнимает. — Мы были в Париже, детка.

Внутри у неё — истерика, но Бонни рыдает тихо, ей кажется, что, выйди она сейчас из-под контроля, он воспользуется этим сполна. Она даже была готова ему поверить, она была готова принять свою неустойчивость, но слишком хорошо помнила побережье, она помнила теплый песок, помнила, как пахнет море. От этого плакать хотелось сильнее. Её руки так и висели, не обняла его в ответ. Было слишком хреново оттого, в чьих руках теперь находилось её тело. Она нашла фото, где было то же платье, но на заднем фоне отчего-то величественно возвышалась Эйфелева башня.

— Я заберу тебя домой, обещаю, — его рука нежно скользит по её бледной щеке, он берет её неподвижную руку, сжимает в ладони холодные пальцы. Это выглядит со стороны как проявление беспокойства, но на деле она чувствует, как ногтями он впивается в кожу, а в его озабоченном взгляде сверкает угроза.

Он заберет её домой. Он заберет её тихой, безучастной, податливой и закроет где-то за городом, в одном из пустых домов, оставит гнить её с нянькой. Она ведь никогда уже не сможет вернуться к прежней жизни, её безумие граничит с шизофренией. Так, по крайней мере, говорят доктора. Бонни думает, что, если он и вынесет её отсюда, то только ногами вперед. По доброй воли больше никогда с ним не пойдет.

— Не хочу, — шепчет она, пытаясь вырвать руку с его нежно-грубой хватки. — Ты — само воплощение ада.

— Мне жаль, — слышится где-то сзади, доктор позволяет себе встрянуть в этот «насыщенный» диалог между мужем-женой, которые таковыми, как оказалось, никогда и не были, — возможно, лечение однажды подействует. Шизофрения…

— Это газлайтинг! — прерывает его Бонни, резко отклоняясь от мужа и даже находя в себе силы встать на ноги. Невыносимо слушать бред, которым её кормили каждый день на завтрак, обед и ужин.

Однажды она подслушала разговор двух стажерок в больнице, они обсуждали газлайтинг. Тогда Бонни убедилась в точности своих воспоминаний, но… «психологические манипуляции не имеют место быть, вашему расхождению с реальностью есть свидетели…». Бонни Беннет знала, что Кай Паркер — ярковыраженный социопат. Кай Паркер должен сидеть на её месте, Кай Паркер, Кай Паркер… он — безумен. Но одной её убежденности было недостаточно. Больше никто ей не верил, для всех она — сумасшедшая. Для всех, кроме себя самой.

Бонни Беннет.

К риску шизофрении ей добавляли киберхондрию.

— Эй, — он делает попытку подойти к ней, он протягивает к ней руку, но она только отходит назад, создавая барьер. Подойди он еще ближе, её стошнит — прямо на его дизайнерские туфли. — Мне так больно видеть её такой, — поворачивается к доктору.

— Ненавижу!

Бонни больше не может терпеть, в Бонни лопнул пузырь, а из него вытекает презрение, ярость, желание убить его и быть свободной. Свободной от Паркера. Она толкает своего псевдо-мужа, бьет его по лицу, кричит, проклинает. Он, на удивление, мужественно терпит истерику и стоит столбом, позволяя лепить себе пощечины. И вот уже через мгновение её держит врач, блокируя её попытки как можно сильнее ударить. Она понимает, что сама себе подписала приговор — это точно так же отображается в глазах Кая — они улыбаются, но улыбаются только для неё одной.

В ней еще много анафем, в ней еще целый словесный поток: хватит не только на Паркера, хватит затопить всю больницу. Но каждое её слово, каждое новое движение отдается непреодолимой слабостью, её тело не подается контролю, оно больше ей не принадлежит; ноги подкашиваются, Кай медленно, но верно блекнет, стены позади него превращаются в размытое грязное пятно. Новое успокоительное — она становится на шаг ближе к забытью, она становится ближе к статусу нестабильной, больной.

Перед тем, как туман застилает глаза, тихо нашептывает, смотря Каю прямо в глаза. «Ненавижу, ненавижу, ненавижу». А он стоит, спрятав руки в карманы своих дорогих брюк с идеальным кроем, и с какой-то брезгливостью оглядывает её больничную пижаму.

Бонни Беннет.

— Милая, несчастная Бонни…