На круги своя...(СИ) [witchdoctor] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Вне круга ==========

***

Припекавшее солнце поднялось высоко, и все утро убегавшая от его лучей тень пугливо спряталась под своим хозяином. Редкие полупрозрачные облака проплывали в небе. По воздуху шел сладкий запах первых цветов, и его отчаянно пытался перебить дурман ладана. Курлыкали сонно голуби неподалеку, пушась перламутровым оперением. Щебеча во все горло, воробьи закапывались в песок и отчаянно дрались за найденные крошки.

Высокий столб, потемневший от времени да от влаги, стоял недвижим и черен. На него не садились птицы, об него не обтирались деревенские коты. Даже собаки обходили его стороной, чувствуя кровь и страдание, исходившие от его деревянной сущности. Гордо возвышаясь над деревней, столб служил напоминанием – смертные грешны, и за грех должны расплачиваться кровью, слезами, жизнью. Поговаривали, что вечерами от него идет шепот, сводящий самых стойких праведников с истинного пути. Поговаривали, что шепчет столб от изнемогающего ожидания Истой Скверны, но ни ведьм, ни еретиков, ни никакой другой нечисти нынче не попадалось.

Над холмами взорвался гулкий звон колоколов. С черепичных крыш близстоящих домов взлетели перепуганные птицы. Открылись тяжелые двери храма, и на улицу вывалила толпа, щебетавшая поболее прикормленных воробьев. Некоторые из прихожан оборачивались назад и, выставив ладонь вперед, описывали круг в воздухе, смиренно склоняя свои головы. Ярко им в ответ блестел на солнце водруженный на шпиль колокольни круг, и ему вторил такой же диск, повешенный над входом в обитель Ожта.

Последним вышел священнослужитель, окруженный светлокурым мальчиком и рыжей как медь девочкой. Они несли витееватые посохи, заканчивавшиеся на конце кругом на подобие ухвата, и, остановившись, позвенели бубенцами, привязанными к посохам. Дородный мужчина, путавшийся в курчавой бороде, остриженной полукругом повелительно выкинул руку вперед. Толпа притихла. Нахмурив брови, подождав пока стихнет гул перезвонов, он заговорил, и его глубокий бас полился над людьми, извиваясь в странных запевных интонациях.

– Да изыдет всякая тварь, подвластная Скверне! Да вернется все на круги своя, светлыя и праведныя. Да будет славен Ожт и те, кто в кругу его! – Провозгласил мужчина, и, как многие другие, прорисовал круг в воздухе, пока дети усердно трясли бубенцами.

Плотная толпа в последний раз повторила слово в слово за своим пастором, и, погодя, стала расходиться, обязательно описав круг перед церковью напоследок. Редевший народ стал приобретать знакомые черты. В глаза то и дело бросались знакомые лица, и разряженные по случаю фигуры обретали имена, звания, профессии. Кивали приветственно головы. Люди стали снимать с себя маски благочестивцев, возвращаясь в обычную жизнь, и отовсюду полились совершенно повседневные речи.

– К чертям эту весну! Молись, не молись. Все померзло, – сплюнул на землю смуглый мужчина. Зло он посмотрел на круг, но тут же, склоня голову в извинениях, зашептал какие-то молитвы.

– Это все происки Скверны и ее приспешников, – с видом знатока сказал подле него более щуплый товарищ, втыкая в расщелину между зубов лучину.

– Ага. Небось та старуха шлет проклятья! – Присоединился к ним третий. – Говорил, что надо было ее сжечь. Ведьмы – вне круга, а то, что не в кругу – Скверна. А Скверна должна гореть в вечных мучениях…

– Я бы устроил ей эти вечные мучения!

– Да ладно, Карл… Старушка небось уже и без тебя копытца отбросила.

– Ладно? Уж какой год нет нормального урожая. То засуха, то заморзки, – Карл не думал успокаиваться. Молитвами ведь сыт не будешь. – Не может быть такого! Точно ведьмина порча.

– Поди теперь ее сыщи.

– Э-э-э! – Развел щуплый руками. – Кто ж знал, что она убежит до суда старост?

– Видать старосты тоже от Скверны.

– А то! Всякая нечисть от Скверны, – говоривший подмигнул. – Может, Карл, ты того? Не в те круги подался? То-то Ожт не шлет тебе своей милости. Смотри, от храма до столба рукой подать, – указал он на столб.

– Да чтобы у тебя язык отсох! – Зло проговорил смуглый на раскатистый смех товарищей, вновь виновато посмотрев на круг.

Гордо неся себя, девушка поглядывала в сторону трех юнцов, болтавшихся без дела. Стройная, высокая. Она отчаянно пыталась вызвать пламенными взглядами внимание одного из них. Тот, оглядывая проклятый столб, на котором обычно казнили самыми разными способами «познавших Скверну», был глух к ее воззваниями.

Нарочно. Голубоглазая Магда должна была стать ему женой в самом скором времени, и от скорой свадьбы Калеб, сын одного из старост, должного восторга и благоговения совсем не испытывал. Магда была не дурна собой. Даже хороша. Ее голубые глаза, обрамленные пшеничными локонами, напоминали парочку сорванных незабудок. Нос ее кривила легкая горбинка, придававшая определенную аристократическую утонченность, но что-то Калебу в ней не нравилось. Наверное, голос, а, может, губы. Она их часто поджимала, считая это верхом изысканности, и две розовых дольки скукоживались в какие-то две недовольные ниточки, рождая по три не менее недовольных морщинки возле губ. Согласно мнению жениха, это придавало ее внешности какой-то старческий привкус, и, слыша это, товарищи не уставали подтрунивать над ним.

Главный недостаток невесты они видели лишь в том, что Магда должна была стать их другу женой – в глазах холостяка даже самая прекрасная дева может подурнеть, стоит ей стать ему невестой.

Устав терпеть на себе настойчивый взгляд, Калеб обернулся. Магда опять поджала свои ниточки, кивнула головой, качнув пшеничной копной, собранной на затылке, и подобно самым ярым прихожанкам поцеловала висевший на шее круглый медальон. Искоса она мягко улыбнулась ему, расслабив свои губы, и в этот момент даже показалась ему красивой. По крайней мере, он пытался так считать. Отец уж очень настаивал на этой свадьбе, и никогда не перечивший ему Калеб почти что смирился. В конце концов, Магда была недурна, хоть и чванлива.

– Ну-ну… – Толкнул его в бок стоявший рядом высокий как каланча паренек. – Прибереги такие страсти до первой ночи.

Калеб толкнулся в ответ. Он тихо выругался, но по-доброму, согласно особенностям мужской дружбы. Подтрунивший ухватил его за нос, прилюдно помотал, вызвав причитания у каких-то старух, и, выпустив пленника, быстрее кинулся бежать. Уязвленный Калеб кинулся за ним, обещая надрать тому уши и не только, и третий, снисходительно вздохнув, поплелся за ними.

– Ожт, вразуми остолопов, с которыми ты связал меня по жизни.

***

– Возможно, тебе повезет больше чем Томми.

Трое друзей шли по лесу, а точнее прятались. Им было о чем поговорить, а здесь было спокойно. Не было нравоучительных проповедей последователей Ожта, а потому можно было без зазрения совести обсуждать вещи греховные и порочные – скверные, одним словом.

– Даже не надейся. Это они до свадьбы, – Томми прижал тыльную сторону ладони ко лбу, и на мгновение уподобился ярмарочному актеру. – Вздыхают, томно смотрят и вот-вот повиснут у тебя на шее, шепча о любви до гроба. Даже могут сказать пару ласковых слов в порыве страсти, а потом, друг мой, ты и сам не заметишь, как она сверлит тебя своими глазенками и порицает на каждом шагу получше пастора Крайса. – Он выставил указательный палец вперед и запел как священнослужитель на службе. – Кайся, и Ожт не исключит тебя из круга своего.

– Ну и на ведьме же ты женился! – Засмеялся Джонни, подобрав с земли старый желудь, и тут же кинул его в спину задумавшегося Калеба.

– А то у тебя не так?

– Ну, – добродушный Джонни помолчал, усмехнулся и понизил тон. – Если бы она не пищала «Ожт, помилуй» каждый раз, когда я ее имею, моя жизнь была бы еще лучше. – Томми расмеялся в голос. Калеб улыбнулся, и Джонни, расскаившись, тут же поспешил добавить. – Агнес неплохая женщина… Хорошая.

– Куда ни глянь везде неплохие женщины, но ни одна из них не сравнится с моей женушкой. – Томми резко остановился от озарившей его мысли и широко улыбнулся. – Может, мне обвинить ее в колдовстве? Сожгут ее – и дело с концом… А впрочем… Куда там ведьмам до моей Присциллы!

– Или до Илле? – заметил Джонни, и широко улыбавшийся Томми посмурнел от испуга, вытаращив глаза. – Я видел тебя вчера.

– Я просто гулял…

– Со спущенными штанами? Хорошая прогулка. Не холодно?

– И? Что? – мужчина стал говорить тише, оправдываясь тихим бубнежом.

– Мне ничего, Томми. Но если в деревне прознают, что ты порой гуляешь у постели молоденькой вдовы… При живой жене, тебя… «Изгонят из круга».

– Закидают камнями, – вспомнив об ужасной казни, Калеб со злости сорвал верхушку прорывавшегося к свету маленького деревца. – Ты же знаешь. За связь с женатыми порят, а женатиков за измену… Даже без суда могут закидать камнями.

– Посмотрю я на тебя, когда в постели с тобой окажется такая святоша. – взорвался Томми, оборачиваясь то на одного друга, то на другого. – А ты кто такой, чтобы меня судить? Твоя тебе дает, готовит и только в пузо не целует. Моя тут же побежала жаловаться священнику, стоило мне…

– Тихо! – хмурившийся Калеб выставил руку, прислушиваясь. – Там кто-то есть.

Друзья затихли. Издалека послышался чей-то голос. Женский. Красивый. Кто-то выводил странную мелодию, аукая после каждой фразы, и Томми махнул рукой. Разгадав его жест, Калеб кивнул головой и приставил палец к губам. Тихо они двинулись на звук, и песня вывела их к лесной речушке.

Из-за упавшего на изгиб реки дерева возникла запруда, обложенная по кайме камнями. На одном из них – большом сером камне, нагретом солнцем, стояла девушка. Наклонив голову на бок, абсолютно нагая она расплетала темные косы, отливавшие каштановой медью от света, и продолжала напевать свою лесную песню. Солнце ласкало ее стройное тугое тельце, светившееся белизной. Бесстыдно розовели небольшие ореолы высокой груди. Как только с волосами было покончено, она свесила ноги с камня, и по воде пошли круги.

– Это же Лешая!

– Тихо! – цыкнул Джон на Томми. Калеб на друзей даже внимания не обратил, наблюдая за каждым движением девушки.

Она все напевала, улыбаясь солнцу. Девушка потянулась и соскользнула с камня, по пояс оказавшись в воде. Крыльями она расставила руки. Едва прогревшаяся вода бодрила, и она, кажется, что-то запричитала на холод. Лешая набрала воды в ладони и плеснула воды на ключицу, омыв одну из грудей. Распушив волосы, она вдруг засмеялась и окунулась с головой. Вода заходила ходуном. Круги наползали с одного на другой и, разрастаясь, доходя до берегов, исчезали, едва коснувшись земли. Вскоре девушка выплыла на поверхность и перевернулась на спину. Над водой холмиками возвысилась ее грудь, предоставив наилучший обзор к удовольствию мужчин. Подняв к небу вытянутую в мыске ногу, она опять повернулась и, будто ошалев, стала плескаться, брызгаться и бить по воде, совершая одной ей ведомый ритуал. В россыпи брызг она ушла под воду. Ее долго не было, и появилась Лешая уже у самого берега. Довольная она вылезла, завораживая внимание приятными изгибами тела. Волосы ее прилипли бобровым хвостом к спине, и она, усевшись на свой камень, зажмурилась и снова запела.

– Ожт помилуй… Да она краше всех девок в деревне!

– Кажись, кто-то не прочь передернуть, – пошутил Том, глядя на остолбеневшего Калеба.

Тот его пошлости не услышал. Он лишь смотрел и боялся лишний раз моргнуть, спугнув тем самым привидевшуюся девушку.

Лешая… Говорили, она страшная, что она уродлива. Что на макушке у нее растут мухоморы, задница ее покрыта древесным мхом, а между ног у нее живут болотные гадюки. Все это было россказнями завистливых старых дев. Она была бледна, видимо, от постоянной тени леса. Нос ее был прямым, едва вздернут, как у лисицы, а губы казались полнее, чем нужно, но ему это нравилось. Грудь девушки была аккуратной и почему-то напомнила ему тугие поднявшиеся колобки теста. Лешая отжимала воду с волос и все пела.

Даже если она и была ведьмой, как о ней говорили, помани она его, он бы пошел не раздумывая, забыв про заветы Ожта, наставления единственного родителя, и, тем более, про помолвку с Магдой. Издалека она все больше и больше казалась самой настоящей красавицей, и Калеб очень жалел, что не может выйти из укрытия, чтобы оказаться подле нее.

Сбоку хрустнула ветка. Джон неосторожно оступился на корточках, и Калеб грозно погрозил ему пальцем.

– Тише ты! – зашипел на него Том. Калеб опять повернулся в сторону реки, но прекрасное видение исчезло. Тот едва не ахнул от разочарования.

– Ушла? – виновато спросил Джонни.

– Конечно, остолоп. Спугнул! Я еще не нагляделся. Может, хоть Калеб кончил…

– Достал, Том…

Калеб замер на полуслове. В ствол дерева, на который он опирался, прилетела стрела, вонзившаяся немногим выше его руки. В ужасе он посмотрел на бурое древко, увенчанное пестрым пером, а затем медленно повернулся в сторону большого камня. На нем стояла она, вооружившись луком. Брови ее зло изогнулись к носу. Ноздри раздулись, и сейчас девушка действительно походила на ведьму. Свирепую взлохмаченную ведьму, но все же красивую.

На плече ее висел колчан со стрелами, и разъяренная Лешая полезла за второй стрелой.

– Бежим, а то… – схватил за плечо друга Джон. Том уже отползал за соседний пень, но Калеб убегать не собирался. Поднявшись, он уверенно вышел из своего укрытия и, пройдя сквозь переплетенные ветви кустов вперед, ступил на тонкую кромку берега, оказавшись лицом к лицу с ней.

Натянув тетиву, Лешая хорошо прицелилась. Один шаг, одно движение непрошеного гостя и он – труп, думала она про себя, но гость так и стоял на своем месте. Высокий, светловолосый. Калеб изучал ее с головы до ног, а она его. Он мягко улыбнулся, и Лешая, видимо, вспомнила о своей наготе. Она покраснела и как-то попыталась прикрыться руками, но удерживать при этом врага на прицеле было не очень-то сподручно. Нахмурившись еще больше, она еще сильней натянула тетиву, но Калеба, казалось, ничто не пугало. Он будто знал, что она ни за что не выстрелит, и от этого девушка злилась пуще прежнего.

В небе над ними, кряхтя, пролетали утки. Подняв лук, девушка выстрелила. Стрела пронзила селезня, и тот камнем упал к ногам Калеба, заставив его отвлечься. Когда он поднял глаза, прекрасной Лешей и след простыл.

– Ты – идиот! – погодя, выбежал на берег Джонни, вспотевший от всего произошедшего. От его добродушия не осталось и следа, а от страха у него выпучились глаза. – А если бы она тебя пристрелила…

– Не пристрелила бы… – Уверенно буркнул Калеб, всматриваясь в зеленые кроны, сгустившиеся за речкой.

– О… Кажется, наш дорогой друг поражен… Поражен до самых штанишек, – вставил из кустов Томми.

– Ты можешь думать о чем-то выше уровня члена?

– А есть предложения получше?

Джонни опять запричитал, уповая на Ожта, но, заметив сраженную птицу у ног Калеба, успокоился. Ведь Лешая никого не пристрелила, кроме несчастной утки, хотя могла, а, значит, нечего было и переживать. Наверное… Хоть кому-то хватило здравомыслия. В конце концов, это они поступили во всех смыслах «скверно», напугав ее, видимо.

– Идем домой, – выдохнул добряк, пытаясь отдышаться от стыда да от страха. – Прихвати утку. Вечером Агнес состряпает славный ужин. Готовит она отменно.

Мужчина вновь расплылся в дружелюбии и даже что-то пошутил. Томми опять зароптал на тяжелую участь женатых, перед которыми то и дело щеголяли прекрасные девы, и то, что произошло, вроде как оказалось позади. Взяв птицу, Калеб пошел за друзьями, напоследок посмотрев на противоположный берег реки. Он надеялся разглядеть там среди деревьев Лешую, но не увидел и досадливо поджал верхнюю губу.

Она там была. Выглянув из-за ствола осины, она слушала, как колотится ее сердце от страха и от странного воодушевления.

Обычно люди не приходили в лес в день, когда звенели колокола. Никогда такого не было, а этот пришел. Она могла пристрелить его, и она бы это сделала! Стреляла она хорошо. Даже очень хорошо, метко и, главное, бесстрашно, но он… Либо был глуп, либо бесстрашен? Он так на нее смотрел… Будто того и ждал. Будто хотел, чтобы именно она его и ранила. Или же он думал, что она не сможет выстрелить в человека? Какой же дурачок!

Люди из деревни не очень умные – Гаэлле ей об этом всегда говорила. Нечего было о них и думать, и как только девушка убедилась, что чужаки ушли, оделась и пошла в глубь чащи, стараясь в песнях забыть обо всем, что случилось.

Вот только получалось у нее не очень хорошо. Слова путались, да и перескакивала она с мотива на мотив, а, смолкая, она то и дело думала о том, как на нее смотрели. Бесстрашно и глупо.

Ну что за дурачок!

========== Лешая ==========

***

В деревне жила семья – плотник и его жена. Долго они не могли разрешиться потомством, и когда поседевший ремесленник уже готов был смириться с отсутствием наследника, жена подарила ему сына. Подросший мальчик только-только стал перенимать ремесло родителя, но будто по неведомому проклятию умерла мать, а вскоре, после тяжелой болезни, и отец.

Осиротевшего юношу быстро женили – постарался сапожник, надеявшийся прибрать к рукам оставшееся хозяйство. Дочь его была славной девушкой, и поговаривали, что молодой муж души не чает в своей жене. Так оно и было. Наивные, молодые и непростительно влюбленные. Они никогда не ругались и всюду ходили вместе. Уж слишком у молодоженов было хорошо, и, погодя, все эти их «телячьи нежности» стали вызывать либо зависть, либо раздражение. Чужое счастье несчастным ненавистно.

Случилась война. Далеко, но даже из этой деревеньки воевать с недругом отправили некоторых юнцов. Там, сын плотника попал в плен. Говорили, что его жестоко пытали, стараясь выведать какую-то страшную тайну. Секрета юноша так и не выдал, но от тяжких пыток повредился рассудком и лишился языка. Домой он вернулся контуженным и молчаливым, почти седым, но с наградой, почетной грамотой и даже с какими-то деньгами.

Общался он лишь мычанием да фигурами, состроенными из трясущихся пальцев, но увечье мужа чувств жены, вопреки деревенским ожиданиям, не уменьшило. Как и прежде она окружила его заботой, и со временем тряска его стала проходить. Выделывать дерево за исключением простых работ ему было сложно, и он приловчился плести корзины. Жить супруги стали скромнее, но с милым и рай в шалаше, а от корзин был какой-никакой но доход. Деньги, принесенные плотником с войны, они расходовали осторожно, и вскоре жизнь их наладилась.

Что тогда произошло, в деревне не знали, только предполагали. Видимо, загорелись ивовые прутья, коих в доме было полно, а, может, смола. Дом потонул в всполохах огня. Жители пытались погасить пламя, но толку от их усилий было мало. Появился хозяин, вернувшийся с другого конца деревни. Плотник со всех ног бросился к толпе, таскавшей ведра. Он мычал, размахивал руками, звал кого-то и едва ли не бросался в огонь, но его лишь утешали – Аниты в доме не должно было быть… Однако среди люда ее тоже не видели.

– Угорела, видать… – Сказал кто-то после поисков, да так безучастно.

К утру от пожара остались лишь остевые столбы, черные, пронизанные углевыми трещинами. Усталая толпа разошлась. Оставшийся погорелец долго сидел среди остывающих углей. Он пытался найти хоть что-то и… Нашел.

Ничего не ев и не пив, он сидел на одном месте, почерневший от сажи и от горя, и на его щеках белели следы от нескончаемых слез. Напрасно его пытались оттащить оттуда, приманивая добрыми словами и едой. Его искренне жалели, предлагая свой кров и хлеб, но, ничего не слыша и не видя, он лишь горько мычал и плакал, плакал, плакал, как беззащитное дитя. Он словно пытался что-то сказать, да вот только понять его было некому.

Спустя время плотника оставили в покое, махнув рукой. Видать, тот просто обезумел от горя, а что возьмешь с юродивого? Погорельцам обычно помогали, но что сделать с таким погорельцем, который помешался окончательно, они не знали, пустив все на самотек. Вокруг творилась своя жизнь, свои проблемы, и им было не до того, кто отвергал их помощь.

Через несколько дней он исчез. Говорили, что его видели в лесу. Там он и поселился, укрывшись от всех своих потерь под кронами деревьев. В деревне плотника Франциска тут же окрестили Лешим. Молва твердила, что он покрылся лишаем, бегает нагим по лесу, или же прикрывшись каким-то балахоном, мыча себе под нос. Многие из них помнили его настоящую историю. Некоторых мучила совесть, а потому о сироте Франциске было проще забыть.

Его было и вовсе вычеркнули из круга, когда он снова появился в деревне. Босой он шел по центральной улице. На нем был одет старый потертый костюмчик, в котором его видели в последний раз. В кармашек был вставлен цветок лесного шиповника, а в руках он нес большую корзину, накрытую белой тканью.

В ней лежал ребенок – девочка, взятая не пойми откуда. Леший долго ходил за священником, мыча что-то на своей тарабарщине, но тот, не понимая, поначалу старался пройти мимо. Молочница пустила слух, что видать ребенок, выброшенный в лес, плод чьей-то порочной любви. Стали грешить на самого пастора Крайса, и к тому времени тот понял, что от него хотели.

Во имя Ожта он ввел в круг жизни новое дитя, окружив по всем правилам.

– А-я, А-я… – мычал постаревший Леший, и священник, устав от несуразного мычания, нарек девочку Айей.

Сумасшедший опять исчез, и некоторые поговаривали, что слышали из лесу то плач, то смех маленького ребенка. А потом все сделали то, что давно пытались сделать – забыли, вспоминая о Лешем и его дочери так. К слову.

***

– Люди никогда не приходили в день колоколов. – сердито сказала Айя, помешивая похлебку в котелке. – И уж тем более не забирали нашего… Это была моя утка! Они забрали мою добычу. – еще недовольней постучала она ложкой по чугунному ободу.

– М-м-м… – подал голос Леший, улыбнувшись, и Айя, сев рядом, прижалась к своему безмолвному родителю.

Годы и горе состарили его. Мужские руки все больше тряслись от старости. До груди опустилась клиновидная борода, а на сухом лбу темнела россыпь пятен. По лицу плелась сеть сухих морщин. Он все еще плел корзины. Работа его стала медленнее, но сухие руки упрямо и туго переплетали ивовые прутья. Иногда старик останавливался и счесывал с облысевшей головы шелушащуюся кожу. Иногда он старался подпеть Айе, выводя дрожащим голосом верную мелодию, а еще он всегда улыбался. Вокруг светлых глаз, познавших горе, кривились лучики добродушия, и девушка знала – на свете не было другого такого родителя. Айя была уверенна в этом. Жаль ей было лишь того, что она не могла с ним поговорить.

В деревне Лешие появлялись, но очень редко и с некоторых пор всегда тайно, навещая лишь хозяина лавки, как правило, чтобы обменять дичь и корзины на что-нибудь необходимое. Зимой Айя выслеживала собольков, а осенью приносила грибы. В хозяйстве Леших была одна единственная коза, выменянная на шкуры, и пара куриц-несушек, но живущим тем, что давал лес, большего было и не надо.

Люди…

Айя боялась их ровно настолько, насколько они казались ей интересными. Скрываясь в зелени, она наблюдала за охотниками, рыбаками и теми, кто проходил лесными тропами, повторяя услышанные незнакомые слова и какие-то жесты. Говорить и считать ее научили в деревне – одна старуха, Гаэлле. Леший приносил женщине ягод и какие-то травы, а она болтала с Айей, пытаясь научить ее штопать, да готовить. Женщина рассказывала ей о женских тайнах, о травах и пела красивые песни, имея мысль оставить ребенка себе. Она попыталась приманить девочку гостинцами да игрушками. Обещала подарить ей красивую куклу, но дикарка, услышав о цене прекрасной жизни, наотрез отказалась покидать лес и отца, грозясь больше никогда не приходить. Гаэлле отступила. Тайно Айя ходила еще какое-то время к ней, а потом старуха исчезла.

– Люди злы и лживы. Никогда не забывай об этом, – сказала она перед тем как пропасть, и Айя помнила.

Люди были злыми… Особенно с теми, кто не мог себя защитить. Видя, как его дитя старается сплести из соломы подобие человеческой фигурки для игры, одним днем Леший вновь обрядился в свой выцветший костюмчик. Обменяв корзины на монеты, он пошел на ярмарку, распугивая народ. Там он купил куклу с красивой головкой, разукрашенной красками, потратив все, что у него было. Неся ее подмышкой, он светился от счастья, и в этот момент толпа детишек забросала Лешего тухлыми яйцами. Прикрываясь рукой, он мычал, прося прекратить, но они продолжали. Когда кончились яйца они кидались землей и дразнились – Леший! Леший!

Никто не остановил их. Кто-то даже подбадривал сорванцов, мол, нечего юродивому нос казать в деревне.

Вернулся старик весь перепачканный, но гордый. Из-под полы заляпанного костюма он достал куклу, светясь от счастья, и Айя горько заплакала, догадавшись, что произошло. Она запретила ходить отцу в деревню, и куклу ту берегла как зеницу ока, повторяя себе как заклинание – люди злы и лживы.

– Если этот еще раз появится у реки, я его закидаю глиной. – уверенно сказала Айя, наливая похлебки отцу. – Даже стрел на него тратить не буду.

– М-м-м…

– Да! Именно так я и сделаю, если он опять придет. Я пойду туда сегодня. – отец попытался ей возразить, но девушка лишь вздернула лисьим носом. – Я пойду. И проверю… А ты, пожалуйста, отдохни.

Взяв колчан и лук, повесив через плечо суму, девушка уверенно пошла к реке, в тайне надеясь встретить кого-нибудь у серого камня.

***

Калеб вошел в лес и, прислонившись к березе, задрал голову. Солнце игралось в ажурной многослойной листве, и глаза слепило от пестроты светло-зеленых пятен. Птицы изощрялись в своих переливах. Подул ветерок, сбивая с него духоту и пыль проселочной дороги. В чаще размеренно аукнула кукушка, и поправив в руке корзинку, юноша оглянулся. Над деревней белела башня храма. Горбились черепичными крышами дома, напоминая чешую ящерицы, и даже отсюда Калеб видел священный круг Ожта, предрекавший от греха и отступничества.

Нынче он был в лесу, и все эти окружные постулаты, раскатные проповеди, казались такими далекими и немощными. Здесь они будто не действовали, и он тут же вдохновился этой свободой.

Он не мог не прийти. Сегодняшним утром Калеб проснулся в твердой уверенности, что должен это сделать. Потому, что хотел. Потому, что надеялся, что придет к лесной реке не один.

Петляя по тропе, Калеб увидел вчерашний желудь. Может, и не вчерашний, но именно отсюда они услышали голос той девушки. Нынче песен Лешей слышно не было, но он, все равно, пошел в сторону реки. Он дошел до нужного берега, и, оступившись, скатился по земляному валу, шумно приземлившись на закруглившуюся от воды гальку. Раздался звук – будто ударились два черенка, и он огляделся, лицом к лицу столкнувшись с Лешей, переходившей павшее дерево.

На мгновение они замерли от неожиданной встречи, на которую оба в тайне и надеялись. Девушка покраснела, но тут же взяла себя в руки и свирепо нахмурилась, грозно сжав в руке лук. Калеб лишь выпрямился, стыдливо поймав себя на том, что раскрыл рот от удивления, как какой-то дурачок. Он улыбнулся и поправил ткань, которым была накрыта корзина.

Лешая выставила ногу вперед, собираясь занять боевую стойку. Вернувшийся чужак не шевелился, обезоруживая своим бездействием, и она, не меняя своего свирепого настроя, с интересом разглядывала его. Калеб едва щурился – от реки отсвечивало солнце, игравшееся в его светло-русых волосах, и он все молчал, ожидая, что девушка первая заговорит.

– Это ты вчера был здесь? – Спросила Айя, едва не прокричав. Калеб усмехнулся, а ее уж очень разозлила эта его добренькая ухмылка.

– Да.

– Ты смотрел, как я купаюсь? – Сжала она лук в руке. – Признавайся.

– Да, – девушка сердито расширила ноздри, но вопреки этому свирепость ее почему-то стала сходить на нет.

– Старуха Гаэлле говорила, что не хорошо, когда мужчина смотрит на голую женщину.

– Извини… – все что выдавил из себя паренек, продолжая улыбаться. Я просто глаз не мог оторвать – едва не ляпнул он, но за такое уж точно мог получить стрелу. Лешая, видимо, ожидала каких-то слов от него, но, не дождавшись, заговорила опять.

– Ты забрал мою утку…

– Ах да. Это была хорошая утка, – Калеб порылся в корзинке. – Я принес твою стрелу, и… Кое-что еще.

– Что?

– Не скажу… Пока ты не опустишь лук.

Она долго колебалась, но все же опустила свое оружие. Калеб приподнял полотенце, укрывавшее корзинку, но тут же его опустил и заулыбался. Айя опять зло раздула ноздри из-за его улыбки, на секунду отвлекшись на свое любопытство. Ей что-то принесли, и ей было безумно интересно и безумно… боязно. Ведь принес этот дар чужак.

– Хм… Все равно, не скажу. – Подразнил девушку паренек, спрятав корзинку за спину. – Придется подойти и посмотреть самой.

– Думаешь, я глупая?! Я – охотница! Я сама расставляю ловушки и силки.

– Я не расставляю тебе ловушку.

– Очень похоже. – В ее голосе послышалась обида, и Калеб подошел поближе, поставив корзину на бревно. Девушка шагнула от него назад.

– Я хотел просто поговорить.

Айя подозрительно огляделась.

– Зачем?

– Просто… Неужели я такой страшный?

Страшным Калеб Айе совершенно не казался, и ей даже очень хотелось с ним поговорить… Вот только…

– Все люди в деревне злые.

– Злые? Я не такой, – удивившись ее заявлению, сказал он, и Айя впервые в жизни усомнилась в заветах старухи Гаэлле. В смотревших на нее глазах не было ни капли лжи, и ей почему-то хотелось верить. Верить именно ему. Ведь не могли же быть злыми абсолютно все люди?

– Если ты только подумаешь о чем-то плохом, я…

– Выстрелишь… Ты же охотница. – улыбнулся Калеб, польстив собеседнице, и Лешая еле сдержала ответную улыбку.

– Что ты мне принес? – Калеб протянул корзинку. Айя повесила лук на плечо, но достала небольшой нож из-за пазухи и медленно подошла к нему, с опаской поглядывая на кусты за его спиной.

Она схватила ручку корзинки, готовясь в случае чего защищаться. Калеб спокойно отдал принесенный гостинец, но, как ей показалось, специально коснулся ее руки. Айя опять отшагнула по своему бревну – мостику между своей жизнью и жизнью других людей, увеличив расстояние, и уж тогда заглянула в корзину. Женское любопытство одолело охотничью осторожность. С головой она погрузилась в утробу плетенки. То, что ей принесли подарок, ей очень понравилось. Вновь ее лицо озарила не опасливая хмурость, а та непосредственная радость, которую Калеб видел вчера, пока она плескалась в воде, и он вовсю разглядывал ее лицо, заметив на правой щеке небольшую родинку, длинные ресницы и то, что у нее светло-карие глаза.

Вспомнив о собеседнике, Айя поймала на себе изучающий взгляд. Она вопросительно выпрямилась, но никак не обозлилась, как-то кокетливо покачав головой.

– Хм… Если хочешь поговорить – приходи завтра, – сказала она, забирая корзинку себе, и развернулась.

– З-завтра? – раскрыв рот от удивления, Калеб пошел за ней, но, обмочив сапог в воде, остановился. Айя уже спрыгнула на свой берег, и в его голосе послышалась досадливая обида. – Но я…

– Мне нужно подоить козу и проверить силки. Волка ноги кормят… – деловито объяснила она, и искоса посмотрела на Калеба. Он явно не хотел ее отпускать, и от этого ей стало еще приятнее. – Приходи завтра… Когда тень будет маленькой.

На том они и расстались. Девушка скрылась за деревьями, а Калеб еще долго дулся с досады, не веря, что так просто упустил… А что он, собственно говоря, упустил? Корзинку с гостинцами? Уж точно не это…

Из чащи полился голос. Ее голос. Айя пела свою песню, будто пытаясь его утешить, и он, вспоминая, о чем было сказано, вновь по-глупому улыбнулся. Заломив руки за голову, юноша пошел в сторону деревни, проклиная и Скверну, и Ожта, что ждать до следующего дня так долго.

========== Песни ==========

***

Он пришел к камню задолго до полудня. Солнце нагрело воду в реке, и над серебрившимся глянцем, замирая в воздухе, тут и там летали лазурные стрекозы. Тень становилась все меньше, и Калеб уже не мог дождаться, вспоминая до мельчайших подробностей их разговор с Лешей. Еще вчера, стоя на поваленном бревне, она грозилась его пристрелить, а затем сама же и позвала. Тогда надо было спросить у нее об имени, но он как-то запамятовал. Ловко она его надурила, умызнув с корзинкой, и он опять вспомнил ее лисий профиль.

Не дождавшись у реки, юноша взобрался на бревно и перешел на другой берег, едва не свалившись в воду. От большого серого камня шел жар, и на его плоскую поверхность повылезали бурые ящерицы. От налетевшего ветра зашелестела листва, шепча о чем-то потаенном. Тень совсем спряталась от солнца, и, услышав треск откуда-то сбоку, он понадеялся, что это она. Нет. Просто белка перепрыгнула с ветки на ветку. Отчасти раздосадованный Калеб осторожно прошел в глубь леса, куда жители деревни старались не захаживать.

Лешую запруду деревенские старались не переходить. Однажды сюда сунулся какой-то охотник, угодив в вырытую яму. Кто-то скинул ему веревку, позволив выбраться, но с тех пор среди желающих прогуляться по лесу существовало правило – не переходить реки. Где именно обитал юродивый с дочкой было не известно, но идти и проверять никто и не рисковал, будучи незнакомым с непролазной чащобой. В конце концов, были и другие места, куда можно было прогуляться, и эту чащу оставили целиком за Лешими.

Калеб вышел на небольшую просеку и уселся под березу. Где-то в зелени противно протрещал фазан. Треск наконец-то умолк, и, опершись головой на ствол, юноша прикрыл глаза, вслушиваясь в несмолкаемые звуки леса.

– Ты должен был ждать там! – Раздался сердитый голос сбоку, и он огляделся. Пришла хозяйка своих леших угодий.

– Ты должна была прийти чуть раньше, – тут же с обидчивой интонацией ввернул он, но, кажется, Калеб догадался о причинах ее задержки.

В корзинку, помимо всяких крендельков и пышек, он положил мешочек с лавандой и пару атласных лент, белых, как парное молоко. Нынче ленты украшали голову Лешей. Она разделила темную копну пробором и, скрутив небольшие косы, вплела в каждую по белой ленте, соединив их жгутом на затылке. Остальные пряди свободно волнились по спине и плечам, отливая золотом на солнце. С лентами Айя промучилась все утро, разглядывая свое отражение в кадке с водой, и, заметив что Калеб пристально смотрит на нее, она нервно убрала небольшой завиток за ухо. Ей хотелось знать, что он о ней сейчас думал, и она, нервничая, пыталась рассмотреть на его лице мало-мальское одобрение своему труду.

Красивое лицо девушки смотрелось как вылезший из грубой проталины подснежник. Именно так подумалось Калебу. Аккуратная головка с вплетенными лентами противопоставлялась мешковатой длинной жилетке из овчины, застегивавшейся на две резные пуговицы. Под ней виднелась самого грубого сукна рубашка с завязками под горло. Почти что мужские штаны, подпоясанные сплетенным жгутом, были заправлены в мягкие сапожки. Руки девушки украшали связанные нарукавники, потрепанные то ли временем, то ли бытностью в лесу, а на поясе под жилетом висел клинок. Колчан и лук в этот раз Лешая, видимо, решила не брать, но в остальном по-прежнему напоминала маленького бойца с лицом сказочной принцессы. Хмурящейся, но принцессы, и Калебу невольно хотелось ее раздеть, чтобы высвободить этот несчастный цветок из грубой и столь неподходящей оболочки. Нагой он ее уже видел, и сейчас смотрел куда-то под одежду, вспоминая каждый изгиб грозной охотницы. Ей бы очень пошло какое-нибудь платье, которое носили девушки в деревне, а, впрочем, можно было и вовсе обойтись без одежды. Вот только клинок девушки, за рукоять которого та гордо уцепилась, отогнал эту мысль подальше.

– Ты смотришь очень странно, – сказала Айя, к досаде не почувствовав столь ожидаемой похвалы.

– Как?

– Не знаю, но… Мне хочется убежать.

– Думаешь, я тебя обижу?

– Как знать.

– Тогда… Зачем ты пришла?

Зачем она пришла? Хороший вопрос. Она и сама старалась дать на него какой-то вразумительный ответ, кривляясь перед кадкой с лентами. Людей она опасалась, это правда, но Калеб вызвал в ней странные противоречия и желания, коих раньше девушка не испытывала. Она не соврала, сказав, что хочет убежать. Но она не сказала всей правды – еще больше ей хочется остаться и поговорить. Ей так этого не хватало. Отец дал ей все, что мог, но звук человеческой речи был для него недосягаемым сокровищем, а ей так хотелось с кем-то поболтать о самых простых вещах, а Калеб к тому же… Он был ее ровесником, и… Она… Путалась, боясь признаться еще в одной вещи. Посади рядом еще десяток чужаков из деревни, она бы хотела поговорить именно с ним, глядя в его лучезарные глаза и слушая его мягкий высокий голос.

– Поговорить, – повторила она за своей мыслью.

– Это хорошо… В деревне говорят, ты – почти что ведьма.

– И? – Айя почувствовала как внутри больно кольнуло. Неужели она напрасно вплела ленточки в волосы! Девушка нахмурилась и надула губы. – Ты тоже так думаешь?

– Если уж и ведьма, то слишком красивая. Впрочем… Как знать. Одно другого не исключает… Да и… Меня это не очень-то пугает.

Калеб простодушно улыбнулся. Еще вчера эта его улыбка вызывала в ней бурю негодования, но сегодня Айя обрадовалась ей. Ее назвали красивой. Щеки девушки тронул стыдливый румянец, и она, убрав руку с клинка, присела на колени перед собеседником.

– У вас в деревне я видела очень красивую девушку.

– Да?

– Да… Она живет в очень большом доме у леса, и по утрам выходит в прекрасном белом платье, чтобы набрать воды. У нее волосы рыжие как беличий хвост. – Айя заговорила с особым вдохновением, видя прекрасную деву наяву, и пригладила прядь своих темно-каштановых волос, будто сожалея, что ее волосы темнее, чем хотелось бы. – Она, наверное, какая-нибудь графиня? – «Графиня». О графинях ей рассказывала Гаэлле, описывая их неземными красавицами, и ей непременно захотелось блеснуть этими своими познаниями.

– Ха-ха-ха… – Вдруг разразился смехом Калеб.

«Графиня» была молодой женой старосты Гувера. По утрам бесстыдница, как ее называла большая часть старых клуш, выходила в ночной рубашке, приспуская ее до груди или же наоборот задирая подол повыше, словно пыталась намеренно совратить кого-нибудь. Староста молодую развратницу порой наказывал, всыпая розг по полной, но той, видимо, это нравилось, ибо на следующее утро она опять выходила за водой в неглиже. Да и… За жалобами на тяжелую жизнь девушка замечена не была.

– Я сказала что-то не то? – Покраснела Айя, видя как Калеб утирает слезу от заливистого смеха.

– Нет. Нет… Что ты, – успокоил он ее, и сам выдохнул иссякшую смешинку. – Она совсем не графиня. Просто жена очень уважаемого человека.

– Хм…

– Так… Ты и вправду живешь в лесу? – Огляделся Калеб, меняя тему.

– Да.

– Не страшно?

– А кого боятся-то? – Спросила она, посмотрев на него искоса. Она бравурно выставила подбородок вперед, заявляя каждому о своей храбрости, а прежде всего ему. – Звери меня не тронут, а люди сюда не суются.

– И не скучно? Неужели не хочется выйти в деревню и…

– Ты сам сказал… Я – ведьма, – не выдержав, Айя все же поудобней плюхнулась на землю. – Однажды я попыталась, – призналась девушка, обняв колени. – Там были какие-то мужчины. Они пели такие хорошие песни. Я таких раньше не слышала. И… Они плясали и играли на дудочке. Мне хотелось послушать, но они меня заметили…

– И?

– Они… Они стали хватать меня за руки, и мне показалось, что они хотят сделать мне больно.

Калеб поджал губы. О том случае он слышал. То были пара неразлучных охотников и горе-дровосек – заядлые пьяницы, но песен они и вправду знали много. После они долго уверяли жителей деревни, что видели деву леса – волшебницу необычайной красоты, но жители все привидевшееся списали на пьяный угар. А после разговора с пастором, те и вовсе умолкли.

– Тебе и вправду лучше держаться от деревни подальше, – тихо проговорил Калеб, догадываясь, что могло произойти с девушкой, будь те трое удальцов чуть трезвее. Вряд ли бы их остановила ее красота или наивность. Законы круга Ожта защищали лишь тех, кто внутри, а принадлежность Айи к деревенской общине оставалась под вопросом.

Айя его будто не услышала, пропустив слова мимо ушей. Уткнувшись подбородком в колено, она с головой погрузилась в свои воспоминания, и лицо ее вновь озарило почти детское благодушие. Она утопала в своих мыслях, и Калеб, теряя собеседницу, решился вытащить ее обратно.

– Лишь кот мяукнет, сова тихо ухнет. На небо взойдет луна, – начал юноша. – И звуки флейты тебя разбудят. Нам ночь отведена…

– А? – глаза у Айи вдруг широко раскрылись, и она сорвалась с места, усаживаясь поближе к Калебу. – А как дальше?

Услышь меня. Взгляни в окно,

И дверцы раскрой скорей.

Для флейты нынче уж темно,

С тобою мнесветлей.

И ночь темна. Льет воск свеча,

И тени танцуют в ответ.

И о любви тебе страстно шепча,

Я рядом встречу рассвет.

Голос у Калеба был приятный, высокий, а когда мелодия спускалась вниз, отдавал медью. Он хорошо выводил мелодию, и воображение Айи живо нарисовало ночь, ухающую сову. В лесу их было очень много, а вот с котами она была знакома не так хорошо. Ей виделась свеча, истекавшая воском, пляшущие от луны тени деревьев, хотя в песне и пелось о совершенно других тенях. Скрытый смысл песни девушкой был не понят, и Калеб, глядя на ее наивный восторг, устыдился сам себе. Из всех песен, которые он знал, он вдруг решил выбрать ту, в которой был не прочь оказаться.

– Спой мне еще…

– После тебя. Какую песню ты пела? Я такой не слышал.

Айя нагнула голову и, выпрямившись, откашлялась, словно от этого ее исполнения многое зависело.

Когда звезды в небе меркнут,

Может, вспомнишь обо мне.

И позволят милосердно

Нам увидятся во сне.

Когда солнце в небе светит,

ты подумай обо мне.

Лишь услышишь – воет ветер,

Это я лечу к тебе.

– Красивая, – заключил Калеб, сам не отдавая себе отчет: говорил он о музыке или об исполнительнице.

– Я сама придумала.

Похваставшись, Айя хорошенько слукавила. Что-то подобное ей напевала Гаэлле, обожая упомянуть в песне и звезды, и солнце, и луну, но мотив, восходящий и в местах хромающий от ритма, действительно всецело принадлежал ей.

– Там был еще куплет, но я его забыла… А ты знаешь другие песни?

– Конечно. Я знаю много песен, – настал черед хвастаться Калебу, и он остался довольным тем восторгом, который озарил лицо Лешей.

– Спой мне… Пожалуйста, – девушка сладко упрашивала, подсев к нему еще ближе. От ее былой грозности не осталось и следа. И всего-то нужно было спеть песню, но он некстати вспомнил, что не может весь день сидеть рядом с ней в лесу.

– Нет. – Калеб почесал над правым виском. – Не сегодня. А то ты больше не придешь.

– Я приду. Обещаю, – взмолилась Айя, но тут же нахмурилась. – Только…

– Только?

– Обещай и ты…

– Что же я должен пообещать?

– Что не сделаешь мне… Ничего плохого.

– Обещаю, – без колебаний ответил Калеб.

Переглянувшись, они оба улыбнулись. Айя подняла руку. На ее ладони сидела божья коровка. Девушка наблюдала за ней, пока та не улетела, и вновь покраснела, поняв, что все это время с нее не сводили глаз. Прежде чем вновь заговорить, они молчали, и то и дело украдкой разглядывали друг-друга.

– Как тебя зовут? – вспомнил Калеб о столь важной вещи. – Или мне звать тебя… Лесной ведьмой?

– Если только я буду звать тебя Деревенским остолопом!

– Заманчивое предложение.

Они вновь улыбнулись.

– Меня зовут Айя. А тебя?

Калеб поднялся с земли. Он вроде как приготовился заговорить, но памятуя вчерашний ее уход, развернулся и небрежно бросил через плечо.

– Завтра скажу…

– Завтра? – Айя вскочила вслед за ним. – Нет! Я сказала тебе, как меня зовут.

– Тебя никто не заставлял.

– Ах ты… Скажи, а то я… Выстрелю в тебя из лука!

– Ты его не взяла… К тому же… Тогда ты точно ничего не узнаешь, – игрался с ней Калеб, и веселился и от своей игры, и от ее напыщенной ярости.

Не зная, как получить свое, девушка так и прошла с ним до самого серого камня. Там она вдруг резко остановилась. Голос ее стал ниже, брови ее насупились, и совершенно искренне она заявила.

– Если ты мне не скажешь… То я не приду. Ни завтра, ни когда либо, – сказала Айя, и эта угроза показалась ему куда весомей.

– Калеб.

– Калеб, – повторила она столь волшебное имя.

Вскочив на свой серый пьедестал, Айя наблюдала, как Калеб переходит на другой берег, вдоволь насмеявшись от того, что юноша едва не свалился с дерева-моста. Он на это ничуть не разозлился. Когда девушка смеялась, задатки грозной фурии исчезали, она забывала о своем оружии, опасливости. Светло-карие глаза светились от радости, и Лешая походила на игравшуюся лисицу, и такой нравилась ему. Очень.

Калеб пошел в деревню, слыша позади себя, как его новая знакомая, усевшись на камне, напевает спетую им песню. Он вспоминал ее слегка вздернутые глаза и родинку на правой щеке. Айя… Странное имя и даже глупое для такой девушки. Слишком простое. Какая странная девушка, страшившаяся людей, а не леса…

Калеб думал, думал и думал.

Наверное, она и вправду была ведьмой, околдовавшей его сознание своей песнью, да вот только зачарованный был не прочь зачароваться еще больше, не понимая, что и сам очаровал.

========== Сплетение ==========

***

По холмам полз туман, заволакивая все белесыми клубами. Размытое солнце едва приподнялось над землей, освещая укутавшуюся в полудрему деревню. Белая в крап коза смачно жевала траву во дворе, пуча глаза в разные стороны. Из открытого окна слышался раскатистый храп. Сонно урчали голуби на крыше, а у цветущего куста жасмина мерно жужжали шмели. Погруженное в сон поселение едва отмирало от сладкого и умиротворяющего сна.

Айя вышла от лавочника. Ей удалось обменять пару кроличьих и бельчачих шкурок с корзинами, которые наплел отец. Теперь ее кошелку оттягивал мешок муки. Еще там лежал кусок масла, и… Мужская шляпа. Темно-коричневая. С пестрым пером. Для отца.

После той истории с куклой, свой костюмчик он отмыл и хранил, как она хранила свою куклу. Он порой надевал его и даже танцевал с дочерью, напевая какую-то веселую мелодию. Это был какой-то странный обряд. Они будто праздновали что-то. Отец в подобные “праздники” часто мычал, с особенным волнением, словно пытаясь о чем-то рассказать. Возможно о прошлом… Добрый наивный старик, которого жизнь совершенно не пощадила.

Айя почувствовала, как глаза пронзила острая боль, и она зажмурилась. После их знакомства с Калебом, отец не спрашивал у нее про частые отлучки от хижины. Ей почему-то за них было немного стыдно, но и ужасно радостно. От этого ей хотелось порадовать и старого родителя. У нее теперь были красивые ленты, подаренные Калебом, а у отца теперь будет шляпа с красивой темно-зеленой лентой и пестрым совиным пером.

Прижав ношу, девушка кралась околицами, как делала не раз. Лавочник, старый друг юродивого Франциска, никогда не рассказывал в деревне о своей особой гостье от греха подальше. Уж слишком часто стали поговаривать о лесной ведьме, насылавшей порчу на урожай и людей. Приходила девушка к нему всегда на заре, трижды стучала в оконце, и после обмена побыстрее, стараясь не попасться кому-то на глаза, проскакивала в лес. Так было каждый раз, и каждый раз Лешей удавалось остаться незамеченной.

Свернув за угол, Айя скрылась в тени какого-то дома. Она тихо проползла под окном, спугнув запищавшую полевку, и из-за ее спины раздался женский стон. Почему-то он заставил ее остановиться. Задерживаться в деревне, среди людей было опасно, но оглянувшись, она присела на корточки и подползла к окну.

За подобранной занавеской на кровати лежала женщина. Пухлые губы ее раскрылись розовым бутоном от частых вздохов, а темные брови то и дело изгибались над прикрытыми глазами. К упругой груди ее льнул мужчина, и она, вскрикнув, пальцами зарылась в его темных кудрях. Он целовал ее в губы, по-орлиному сжимая бедра в своих руках. Их нагие тела, колыхавшиеся будто от ветра, все больше переплетались подобно прутьям корзин, и Айя завороженно смотрела на них, потерявшись в своих мыслях. В сомкнувшихся телах виделись ей совершенно другой мужчина, другая женщина, и она, приоткрыв рот, нежилась в своем воображении, замерев на месте…

На нее смотрели. Айя не знала насколько долго, но предавшиеся страсти перепугано смотрели на нее, а она не менее испуганно смотрела на них. Девушка подхватила свою кошелку и со всех ног бросилась в лес, слыша, как мужчина от отчаяния произносит те слова, которых прежде она никогда не слышала.

***

– Я тебе говорю! Это была она, – несколько дней спустя Томми, боявшийся, что о его похождениях к молодой вдове прознает община, едва ли не пеплом голову посыпал, рассказывая о привидевшейся в окне Лешей. – Какого Ожта она была в деревне. Твоя вина! – обвинил он Калеба, напрочь забывая, что в своих проблемах был целиком виновен сам.

– Даже если она… Если кто-то об этом узнает от нее, то не поверит. – Опершийся на плетень Калеб посмотрел далеко в лес.

Ничего страшного в произошедшем он не видел. Айя не знала, кто такой Томми. Не знала, кто та женщина, да и вряд ли ей в голову пришла бы мысль кому-то о чем-то рассказывать. К тому же сейчас ему было настолько наплевать на опасения друга. Мысли его были далеко за холмами, вблизи лесной реки, и все эти чертыхания он слушал вполуха.

– Чтоб ее Скверна поглотила.

– Калеб прав, – вздохнул Джонни. – Но если в следующий раз тебя увидит не Лешая, а кто-то из деревни…

– Айя…

– Что? – вопросительно посмотрели на него Томас с Джоном.

– А… Я пошел… Наверное, – как-то растерянно огляделся по сторонам Калеб.

– Куда?

– Прогуляюсь до леса.

– Не часто ли ты стал прогуливаться до леса? – подбоченившись, Том дразняще кивнул головой, на что-то намекая. На лице его расплылась задиристая ухмылка, и Калеб почему-то разозлился.

– Тебе то что? Я пока не женатый. Мне многое позволено.

– Иди ты, Калеб! – Взорвался мужчина, вскинув руками. – Поговорим, когда тебя женят на той высехе. Вот тогда не так запоешь, – грозился он, но Калеб уже перепрыгнул через плетень и шел проторенной дорожкой. – И куда его черти носят?!

Джон собирался ответить, но около них появились люди.

– Ах, ни капли с весны. Посохнет все, – запричитал какой-то мужчина, в жилистой руке растирая комья сухой земли. – Скоро будем траву варить. Точно ведьмин навет.

– А я говорила! В лесу та ведьма, – раздался скрипучий голос толстой неприятной бабы.

– Скверна дери всю эту ведьму, – ответил им третий, и, уповая на силу Ожта, причитая, они прошли мимо двух товарищей, глядящих вслед удалявшемуся Калебу.

– Будь осторожней, Том. – Джонни устало поковырялся в ухе. – Мать Калеба не спасло даже то, что его отец в совете старост. Мои родители рассказывали он был первым, кто кинул в нее камень.

– Утешил, блин. И куда он все-таки ходит?

***

Калеб был уже далеко, когда друзья разошлись по домам. Пронизанный особенным воодушевлением он вошел в тень леса. За ним сквозь листву бились лучи солнца, блестя на сплетенных тут и там паутинах. Трещали под ногами сучья. Подальше от тропы пробежала испуганная куропатка. В воздухе стояла летняя согревающая духота, и Калеб, стирая испарину со лба, уверенно шел к лесной реке.

С Айей они виделись почти каждый день, если получалось. Иногда опаздывала она, порой задерживался он. Сперва, опасаясь его, девушка выбирала себе место поодаль, демонстративно кладя или лук, или кинжал на видное место, но… Разговоры их становились все легче и непринужденнее, и Лешая подходила к нему все ближе и ближе, садясь почти что вплотную.

Приходя, он обязательно пел ей какую-нибудь песню, усевшись либо под березой, а то и у раскорячившегося пня. Однажды он даже принес флейту, пытаясь что-то наиграть. Калеб всегда о чем-то рассказывал и расспрашивал, и Айя, улыбаясь, тихо отвечала, млея от его голоса и от его взгляда. Он и сам пьянел от леса и от своей Лешей. Будь его воля, он бы уже давно прижал ее к себе, целовал и нежился под кронами деревьев, уподобившись Томми и его любовнице. Порой ему казалось, что стоило лишь протянуть руку и сорвать этот плод. Даже через силу…

Как-то девушка подкараулила его на переправе и обрызгала с ног до головы. От неожиданности он свалился в самую глубокую часть речушки, а когда промокший до ниточки вылез на берег – погнался за ней. Он был готов поклясться, что она специально дала себя поймать, залившись и смехом, и румянцем.

Как же она была хороша тогда. Даже ее лохматый овчинный жилет показался ему до безобразия мягким и красивым. Она вертелась в его объятиях, визжа от щекотки, и он, поймав себя на желании овладеть ею, скинул девушку с серого камня в воду. От греха подальше. Потом, пытаясь высушить одежду, она пряталась от него в разлапистом орешнике, но он, говоря о чем-то постороннем, все смотрел и смотрел, думая о вещах ужасных…

Она была слабее, чем казалась. Он понял это именно в тот день, когда с легкостью поднял ее на руки. Пусть и грозная охотница, но Айя была женщиной, и он с легкостью мог с ней совладать. Возьми он тогда свое силой, никто бы не узнал. Айя никому не смогла бы рассказать о том, что с ней сотворил один из молодчиков из деревни, а даже если бы и сказала, никто бы ей не поверил.

С тех пор он каждый раз вспоминал об этой своей подленькой мысли, стараясь отбросить ее прочь. Дело того не стоило… Скорее всего, тогда бы они с ней больше не увиделись, а этого он не хотел. К тому же, он дал ей обещание не причинять вреда, и это его останавливало.

Рядом с ней было как-то особенно легко, и ему нравилось быть с ней. Лешая дикарка, свободная и непосредственная, жила согласно своим правилам. Она не верила ни в какого Ожта, не выводила кругов в воздухе и не целовала круглых медальонов. Когда он попытался объяснить ей, что такое Скверна, являющая собой все зло, кто такой Ожт, создатель и повелитель всего живого, она лишь рассмеялась.

– Трава растет, потому что ей хочется расти к солнцу, а не потому что ей кто-то это велит.

В этом была вся Айя. Она делала то, что велело ей ее желание, а не священнослужитель, община или родители. Он ей завидовал и восхищался. Сын старосты был в подчинении отца и общественного мнения, а она была свободной, и эта бившая через край свобода рядом с ней наполняла и его.

– Ты задержался.

– Нужно было уладить пару дел.

– Каких? – каждый раз спрашивала девушка, но Калеб о своей жизни рассказывал ничтожно мало.

– Я принес тебе кое-что.

– Что же?

– Посмотришь потом, – протянул он ей кулек, перетянутый грубой колючей нитью.

– Мне уже нужно идти, – опустив голову, грустно сказала девушка. – Увидимся завтра?

– Завтра?

– Да… – Айя виновато посмотрела на готового обидеться Калеба. – Ты пришел слишком поздно. Сегодня мне нужно побыть с отцом.

– Ты проводишь со мной времени куда меньше, чем с ним.

– Хм… Не говори так.

Они замолчали.

Айя крепко задумалась над мыслью, что прежде даже не возникала в ее голове. Вся ее жизнь протекала в лесу подле отца. Существовали лишь они вдвоем. Заботились друг о друге, и она никогда не представляла, что может быть иначе. Теперь в ее жизни появился Калеб. Ей нравилось быть с ним, нравилось разговаривать с ним. Она ощущала странное воодушевление, от которого была готова вопить во всеуслышание, и порой очень сожалела, что не может остаться и побыть с ним подольше… Для чего?

Порой в ней просыпались странные желания. Ей хотелось обнять его, и если сначала она держалась от него подальше, то в их последние встречи нарочно искала повода прикоснуться к нему. Гаэлле говорила ей, что после того как в храме в круг вводят молодого мужчину и девушку, они становятся неразлучны и могут возлежать на ложе. Прежде она не очень хорошо представляла себе, для чего было нужно лежать в обнимку, зная лишь, что так получаются дети, но недавно…

Ей отчетливо вспомнилась та женщина с изогнутыми бровями и приоткрытыми лепестками алых губ. Вспомнились переплетенные тела, и мужчина, прижимавший ее к себе. Их плавные движения. Искоса она поглядывала на Калеба и, думая об этом сплетении тел, краснела и хмурилась… Может быть… Она могла быть на месте той женщины, а на месте целовавшего ее мужчины… Калеб. От этих мыслей ей становилось страшно, но это не останавливало ее, и она вновь шла к реке для встречи с ним. Голос матери-природы все отчетливее шептал ей о желаниях, обретавших все более четкую форму с каждой последующей встречей. В отважной охотнице просыпалась женщина, слабая и нежная, и она сама не замечала, что начинает двигаться, думать и говорить по-другому.

– Может быть… – буркнула она, стыдливо отвернувшись.

Айя передумала уходить, решив, что с отцом ничего не случится, если она побудет с Калебом чуть подольше, и юноша воспрял духом.

– Ты знаешь загадки? – видя сомнения девушки, Калеб решился удержать ее проверенным способом.

– Загадки?

– Да. – Он уселся под свой пень, хлопнув рукой подле себя, и девушка, погодя, присела напротив, облокотившись на его колено. – Это когда ты говоришь о какой-то вещи, не называя ее, а тот, с кем ты говоришь, должен угадать. Например… Его бьют – он говорит, а висит – молчит.

– Когда кого-то бьют, он кричит.

– Нет. Ты не поняла… В этом спрятана какая-то вещь. Подумай… Что висит без звука, а впрочем… Это колокол, – пояснил он, боясь, что про колокол девушка, живущая в лесу, не догадается. – Когда его бьют, он говорит. – Тут лицо Лешей просияло, и она протяжно выговорила «А». – Но если его не трогают, он висит и молчит. Например… На одной ноге стоит, сто рук имеет. Это дерево…

– Кажется, я поняла.

– Тогда… Твоя очередь.

– Загадка… Когда холодно – голые, когда тепло – одетые.

– Это просто. Деревья. Моя…

– Нет! Дай еще… – Схватила она его за руку и сжала в своей. – Днем спит, а ночью со всеми соглашается.

Калеб почему-то подумал о вдове, к которой наведывался Томми, и это сбило его с верной мысли. Он задумался непростительно долго, и Айя победоносно задрала нос.

– Это Филин! У-гу, у-гу. – Перекривляла девушка ночную птицу, рассмеявшись.

– Теперь моя очередь, но… Если ты не угадаешь, то…

– То?

– То… Сделаю кое-что.

– Кое-что? – девушка подозрительно нахмурила брови.

– Хм-хм… Испугалась? Так и думал…

– Даже не думай… Я ничего не боюсь! Ну. Загадывай свою загадку.

Калеб будто знал, что так она и скажет. В этом была вся она, и он, немного подумав, загадал ту загадку, с которой надеялся взять свой приз.

– Поет, но не птица. Охотится, но не волчица. Крадется, но не кошка. Стреляет, но не ружье.

– Поет… Стреляет. – Айя подумала про свое несменное орудие. Когда она отпускала стрелу, тетива будто пела. – Охотится. Охота! – подтвердила она свою догадку. – Это лук и стрела?

– Нет.

– Погоди… Крадется, охотится. Поет… Стреляет. – Айя перебирала всех лесных зверей, которых знала, но стрелять их них точно никто не мог. Может, этот кто-то был вовсе не из леса? Верно! Красться, петь, охотиться и стрелять мог какой-нибудь охотник из деревни. – Это охотник? Человек?

– Хм… М-м-м… Нет. Но это было близко. – Калеб приблизился к сидевшей перед ним девушке, и еще думающая над верным ответом, она не сразу поняла, что он приобнял ее за талию.

– Дай подумать… – засмеявшись, она попыталась отстраниться, но он лишь покрепче перехватил ее, прижав к себе, и она в миг забыла о загадке. – Калеб?

– Это ты… Закрой глаза.

Он мягко улыбнулся. Взгляд у него стал масляным, и ей вновь захотелось и убежать, и остаться. Впервые он был так близко, и от неведомого испуга она уперлась руками в его плечи. Чего она боялась? Чего хотела? Казалось, девушка потерялась и теперь лишь беспомощно смотрела на своего… Кто он? Кто он ей? Разве сама она не грезила ночами о том, что окажется так близко к нему?

Щеки у нее зарделись. Лицо его было близко-близко, и она видела желтые лучики в его голубых глазах, которые прежде не замечала. Он смотрел на ее губы, и ей казалось, она знает, что сейчас произойдет. Напряжение в ее конечностях спало, и лесная дикарка, томно прикрыв глаза, обмякла в объятиях, позволяя целовать прежде не обласканные уста.

Губы у нее были мягкими и нежными. От нее пахло лесом, хвоей. Пробиравшееся сквозь листву солнце золотило темно-каштановые растрепанные волосы, как и в тот день, когда он впервые ее увидел. Рука его переместилась на девичью талию, задрав мешковатый жилет. От него ее отделяла лишь льняная рубашка, и он чувствовал, как пойманным в силки зверем бьется ее сердце. Поцелуи его стали более пылкими. Рубашка ее задралась, и, обжигая ее шею разгоряченным дыханием, Калеб сжал ее грудь. Она было попыталась одернуть его, но он оказался настойчивей, и она покорно опустила руку.

До чего же нежной ему казалась нетронутая прежде никем кожа, а девушка не сопротивлялась, поддаваясь на его прикосновения. Бесстрашная Лешая, обомлев окончательно, готова была сдаться полностью, и он, до конца не веря, готов был зайти так далеко насколько то было возможным.

В шаге от них зашуршал куст, прервав их ласки, и они испуганно обернулись. На небольшую полянку к ним вышла лисица. Зверь, не ожидавший встречи с человеком, прижался к земле, вылупив большие желтые глаза, и, отскочив в сторону, спешно засеменил в другом направлении, шурша ветвями кустарника.

– Мне пора, – все еще пылая, проговорила девушка и, высвободившись из желанных объятий, быстро поднялась с земли. Она прихватила подарок, небрежно брошенный Калебом на пень, и стремительно побежала вслед за лисой.

– Постой… – Калеб лишь успел как-то глупо встать на колени.

Айя обернулась. Глаза ее светились от счастья. Она часто возбужденно дышала и вдруг расплылась в улыбке. Мужчина ожидал от нее каких-то слов, обещаний, что они опять увидятся, но… Девушка вдруг заливисто рассмеялась и, махнув крылом каштановых волос, убежала в чащобу, оставив его почти что с носом.

Он еще долго стоял на коленях, осознавая, что же случилось.

Так должно было быть. Должно было.

Он понял это в тот момент, когда она, только выстрелив в него из лука, нагая стояла на том сером камне. Понял, когда, не сговариваясь, она на следующий день пришла к реке, в надежде встретиться с ним… Не сдерживая улыбки, Калеб откинулся на пенек, и смахнул муху, ударившуюся об его щеку. Нашедшее в листве брешь солнце осветило его лицо, но он лишь довольно улыбнулся, зажмурился и глубоко вздохнул. Каким же свободным он себя чувствовал.

И хотя ему было жаль не претворившихся желаний, все его тело пронизывало особое воодушевление. Наверное, можно было побежать за ней следом – сетовал он на свою то ли робость, то ли чрезмерную церемонность. С другой стороны, стоило ли торопиться?

Опьяненный набредшей на него эйфорией, он грелся в лучах солнца и небывалой свободы, и, казалось, весь мир его заключался в этом лесу. Жизнь его сплеталась с ее жизнью, и он не переставал от этого улыбаться, чувствуя себя заполненным до краев.

========== Окруженные ==========

***

Калеб резво сбежал по лестнице, на ходу натягивая бархатную жилетку поверх льняной рубашки, завправленной в штаны. С ним поздоровалась молоденькая девчушка, хозяйничавшая по дому, и пропев ей пожелания доброго утра, он, радостный, вошел в кабинет отца.

За большим дубовым столом сидел мужчина, медленно выводивший на листке бумаги чернильные завитки. Головы его едва коснулась седина, продернув сквозь черные как вороново крыло волосы пару серебрянных нитей. Наметились две залысины, притянутые от высокого лба туго скрученным хвостом. Сухие поджатые губы прятались в треугольнике глубоких морщин, терявшихся у широкого, волевого подбородка, но в целом он выглядел даже моложе своих лет. Рихард, сын Клауса, за годы не расстолстел. Заматерел, да и только, не утеряв ни ясности ума, ни хорошо подвешенного языка, за который его особенно ценили в деревне. Глаза у него были почти что черные. Мало кто мог выдержать его тяжелый взгляд, и Рихард, зная за собой подобную особенность, тем бессовестно пользовался, хоть как-то разбавляя эту тяжесть насмешкой и сарказмом.

Услышав постороннего в кабинете, тот медленно поднял чернющие глаза, едва приподняв густые брови.

– Ты хотел меня видеть, отец? – Калеб остановился, где ему было указано. Едва войдя, он уже измнемогал в ожидании минуты, когда покинет эти стены, наводившие на него неподдельный ужас с малолетства.

Для работы Рихард выделил себе самую большую комнату в доме, обставляя ее так, как ему больше нравилось. В небольшом резном шкафу он собирал книги, которые умудрялся добыть, даже находясь в такой глуши. Над простеньким камином висели ветвистые оленьи рога, прибитые на дощечку. По бокам были развешены расписные тарелки с сценами из жизни крестьян. На стене противоположной столу висела пара портретов, отдаленно напоминавших короля и королеву, которых в этой деревне никто никогда и не видел. Над дверью среди всего изобилия висел простой медный круг, неустанно напоминая, что хозяин окружен по всем правилам и законам. Восседал Рихард на кресле с искусно вырезанной химерой на спинке и обитом лосиной кожей. На все это было потрачена уйма меди, но один из старост мог себе такое позволить.

– Я договорился с Готфридом и с пастором о свадьбе, – небрежно бросил мужчина, вернувшись к чернильным завитушкам. – В самом скором времени сможешь попращаться с холостяцкой жизнью. Прими мои… Искренние поздравления.

– Ч-что…Уже?– выпучив глаза, Калеб оторопел от ужасной новости, не найдя других слов.

– Уже? Хм. – Рихард оперся на спинку кресла, откинув в сторону перо. – Что это значит? Ты решил заделаться главным бездельником деревни, с-сынок? Хорошенькое дело… Ты часто отлыниваешь от дел в последнее время. Шляешься не пойми где. – Он тяжело вздохнул. – К великой досаде, я так и не смог научить тебя трудиться. В этом ты определенно пошел… В мать, – вздернул он бровями, растерев в руке свою озлобленность на ту женщину, что некогда звал женой. Калеб сжал кулаки. – Проповеди про великий круг и великий труд тебя тоже ни на что не вдохновили, мое единственное дитя. Поверь мне… Нет большего разочарования родителю, чем знать, что его чадо – бездырь и лентяй.

– И для того чтобы им не быть, мне нужно обязательно жениться?

– Одному из твоих друзей женитьба пошла на пользу, – отец говорил про Джонни. – Чужой пример заразителен.

– И ты хочешь, чтобы я обязательно женился на… Этой… Этой…

– «Эта» – дочь уважаемого человека, – отрезал Рихард, но Калеб, прекрасно знавший, что его ждет, и познавший плод лесной свободы, теперь гордо и упрямо задрал голову, решив стоять на своем.

– А я сын – уважаемого человека.

– В этом, увы, – всковырнув под ногтем, развел руками Рихард. – Вся твоя заслуга.

– Я занимаюсь делами. Я переписал учетные книги, как ты просил. Займусь еще больше. Мне не обязательно жени…

– «Займусь делами»… Давеча я это слышал, – устало потер висок мужчина. – Нет уж, мое дорогое дитя. Я не вечен… Как и твои дурацкие забавы. В деревне неурожай. Крестьяне только и ходят с жалобами, но твоя жизнь уж слишком беззаботна, чтобы все это заметить. – Рихард встал из-за стола. – Пора знакомиться со взрослой жизнью. Авось «эта» славная девушка и женитьба на ней заставят тебя хоть о чем-то задуматься.

– А если я не захочу? – как маленький ребенок капризничал Калеб, и отец тяжело посмотрел на него.

– Что ж… – широко улыбнулся Рихард, не улыбаясь. – Можешь собирать вещи и строиться со своим хозяйством. Мужчина должен уметь отстаивать свои слова и поступки. Хоть в круге. Хоть в квадрате. Хоть с Ожтом, хоть с самой Скверной, – взвинченный Рихард выдал себя. На людях-то он был сверхнабожен, но дома часто позволял себе изречения достаточно богохульные, ненавистно поглядывая при этом на медный круг. – Признаться, я буду только рад такому твоему решению. Хоть в чем-то проявится моя кровь…

Это было последнее. Рихард более ничего не сказал, вернувшись к какой-то писанине. Пыхтя от злости, Калеб вышел из дома и с досады громко хлопнул дверью. Разговоры с отцом всегда заканчивались для него неприятно. Отец находил особенное удовольствие в том, чтобы лишний раз высмеять и унизить его. Возможно, ему стоило сказать, что он готов жениться на любой другой девушке, только не на Магде… Перед глазами немедленно возник образ Айи…

Тут и заключалась вся проблема – он был не готов к такому шагу. Калеб совершенно не хотел сковывать себя какими-то ни было клятвами, и не понимал для чего ему все это нужно. Общества Айи он искал не за этим, да и Лешей это, казалось, было совершенно не нужно. Вся прелесть их общения была в этой свободе, не ограниченной никакими правилами… А если бы он захотел? Узнай отец, что его сын предпочел дочери Готфрида дочь лесного сумасшедшего, то выставил бы его на улицу, и, подумав, Калеб откинул прочь эту чересчур смелую мысль.

Глядевшая на храм старуха благоговейно вывела круг в воздухе, и от нахлынувшего отчаяния Калеб расстегнул рубашку. Ему было тошно. Тошно от этой обязательной помолвки. Тошно от храма и всех этих членов круга Ожта. Он чувствовал себя окружённым со всех сторон. Вдалеке юноша увидел Магду, и еще никогда его невеста не казалась ему столь тошнотворной. В лес. В лес… Ему нужно было бежать в лес, и он, выбрав противоположное от Магды направление сиганул через забор, как какой-то мальчишка. По крайней мере, в лесу он был свободен… От всего.

***

На сером камне лежала ветвь жасмина. На изумрудной упругой листве блестели капли, и на солцне маленькие белые цветы распустились особенно широко. Перейдя запруду, Калеб прикоснулся к ветви, и на него пахнуло сладким и нежным ароматом. От камня вела дорожка, окрапленая белыми цветами, и, улыбнувшись, он пошел по ней, мгновенно позабыв о неприятном разговоре и о насущных проблемах.

Цветы вывели его к знакомой полянке. Айя сидела на пне. Голову ее венчал жасминовый венок с вплетенными в него белыми лентами. Нынче она окончательно преобразилась. Калеб, помнивший ее восторженные отзывы о рыжеволосой жене старосты, щеголявшей в ночной рубашке, купил ей нижнее платье, белое, ажурное, как и нежные цветы, разбросанные повсюду. В деревне женщины одевали поверх него сарафан или другое платье более плотной ткани, но Калеб, имея свои мотивы, да желая угодить Лешей, решил, что так будет лучше… Для всех.

Свое одеяние простоволосая Айя приспустила с плеч, туго стянув кулиску на груди. Она подобрала подол, выставив молочные голени на солнце, и, увидев ее, Калеб зачарованно улыбнулся. Она улыбнулась ему в ответ, продолжая плести в руках еще один венок. Сегодня в ее глазах светился странный лукавый огонек, прежде им невиданный, а она, откинув темную прядь на спину, словно для того чтобы показать ему свои плечи, все молчала и лишь плела свой венок.

Мужчина охотится, женщина рыбачит – говорили в деревне. Мужчина идет на след жертвы, а женщина ее ждет, расставив свои сети, и Калеб уже начинал в них путаться.

– Тебе так очень хорошо… – не выдержал он. На мнговение девушка покраснела, и тут же лукаво посмотрела на него из под изумрудно-белого венца.

– Теперь… Я похожа на ту девушку, – довольно улыбнулась она, поднимаясь с пня.

Айя медленно подошла к Калебу вплотную. Он положил руки ей на талию, и она даже не подумала их убрать. Под тонкой тканью он чувствовал ее тело, ее тепло. Голова его стала тугая. Мысли его в мгновение иссякли, и он завороженно смотрел ей в темно-янтарные глаза, пока она венчала его голову жасминовым венком.

– Ты намного красивее той девушки.

– Хм.

Лешая приподнялась на мысочках, обвивая его шею руками. Она была очень близко. Он потянулся к ее губам за поцелуем, но целовать его Айя не стала. Она ловко вырвалась из его объятий и побежала в чащу.

– Постой.

В этот раз Калеб последовал за ней. Он видел ее. Лешая мелькала белым пятном среди зеленой пестроты леса. Она будто специально подзадоривала его, не убегая далеко, но все же не давала себя поймать. Подобрав подол своего одеяния, Айя ланью перепрыгивала корни деревьев, оборачивалась и смеялась. С ее венка летели белые лепестки. Ленты дрожали от погони. Зацепившись за коряку, Калеб споткнулся и упал. Юноша выругался с досады, но, услышав ее голос рядом, быстро поднялся, позабыв о боли. Она звала его. Голос шел из-за кустов жасмина, окруживших плотным кольцом солнечный просвет, и мужчина пошел туда, раздвигая пахучие кущи.

В окружении белых цветов Айя ждала именно его. Лукавый блеск ее глаз сменился смущением, но она, прикусив нижнюю губу, одним движением ослабила кулиску. Рубашка спала с ее плеч, и обнаженная девушка, перешагнув колечко невесомой ткани, подошла к своему избраннику. Неверивший в происходящее Калеб продолжал стоять на одном месте, зачарованный и околдованный.

Увенчанные венками, мужчина и женщина нынче пребывали в своем лесном кругу, залитом солнечными лучами. Девушка мягко поцеловала его, притягивая мужские руки к своей груди, и Калеб, сын Рихарда, отмер и, позабыв обо всем…

Любил, и был любим.

***

– Скажи, что такое любовь, о которой ты так часто поешь?

– Хм. Это то, что я чувствую к тебе, а ты ко мне, – Айя довольно улыбнулась. Ответ давно был ей известен, но ей хотелось услышать это от Калеба. Она провела рукой по светлым волосам мужчины, провалившегося в полудрему, и устало прижалась к его плечу. – Больно?

– Нет. Не совсем. Судя по тому, как описывала Гаэлле, должно было быть куда больнее.

– Это твоя Гаэлле… Она твоя мать?

– Нет. Она просто… Была из деревни. Мы с отцом носили ей травы. Она их варила и приторговывала. От нее всегда пахло полыньей… Терпеть ее не могу, – поморщила девушка лисий нос. – Потом в один день она сказала, что жить в деревне ей стало опасно.

– Говорят, ее хотели сжечь.

– Сжечь? За что же? – девушка отпрянула от его плеча.

– Поговаривали, что на окраине живет колдунья, погрязшая из-за своих дел вне круга Ожта, порожденная самой Скверной… Ее хотели судить, но она вовремя уехала.

– И за что же ее хотели судить?

– За то, что она – ведьма. А все ведьмы – от Скверны.

– Но она всего лишь варила травы и знала «слово». – Айя задумалась, вспомнив, как Гаэлле пыталась обучить и ее. Девушка до сих пор знала, какая трава хороша для ран, а какая успокаивает боль в животе – самую малость. Что в этом было плохого, ей было не понятно.

– Когда-то Ожт был безгрешен, – вспомнил Калеб одну из проповедей священника, да и сам он читал эту историю не раз. – Он был праведен и каждое дело его было праведно. Скверна не могла пережить этой безгрешности, и долго выдумывала способ, как же вывести Ожта из великого праведного круга…

– И что же она сделала?

– Она посылала ему разные испытания, но Ожт всегда выходил из них чистым и непоколебимым в своей вере. И вот однажды Скверна прибегла к страшному колдовству. Собрав все силы, она создала девушку. Самую красивую девушку, какую можно было себе вообразить. Та околдовала его, и Ожт оступился… В первый и единственный раз.

– Так все женщины… Тоже от Скверны? – Подловила его Айя, но Калеб лишь снисходительно провёл рукой по ее пушистым волосам.

– Нет. Только колдуньи…

– Но…

– Ожт полюбил ее. Он не мог жить вне круга, и, очистив ее огнем, он ввел ту девушку в свой круг. Они стали мужем и женой, и с тех пор в каждом из нас течет их кровь, – Айя задумалась. Все эти истории про Ожта для нее были сродни сказкам. Их было интересно слушать, но она, все равно, не могла поверить, что из-за этих сказок, люди могли сжечь другого человека на костре. Однажды она видела часть леса, сгоревшую в пожаре, и почему-то крепко задумалась о том пепелище. – Все же ты и вправду колдунья. Взяла и околдовала меня, – рассмеялся Калеб.

– Хм… Ты сам пришел ко мне.

– Мужчина охотник, женщина рыбачка. Кто же твоя мать? – спросил он, помолчав.

– Не знаю. Ее нету.

– У всех есть мать.

– А у меня только отец. – девушка села у него под боком, нервно одернув локон. – Где твоя? Живет в деревне?

– Уже нет.

– Почему?

– Говорили, она крутила шашни с пастухом.

– Как это? – Айя стряхнула с распущенных волос белый лепесток.

– Ах… Она… Она была с пастухом… – Стал объяснять юноша. – Как мы с тобой сейчас. Она не должна была, потому что у нее был муж. Она предала моего отца, и в один день это обнаружилось. Их вывели на площадь перед церквью. Мою мать привязали к столбу, – зашептал Калеб, вспоминая день ужасной казни. – Она умоляла помиловать ее, пока люди собирали камни, но ее никто не слушал. А затем… – Юноша замолчал, до побелевших костяшек сжав кулак. – Отец ничего не сделал.

Калеб помрачнел. Отец тогда стоял в стороне, насупив свои черные брови, и крепко держал его за руку, сжимая до боли. Кричавшая от боли, женщина умоляла отпустить ее. Умоляла, как ему казалось, именно своего сына — маленького мальчика. Он рыдал, но под пристальным взглядом отца ничего не сделал.

– Зачем же она так поступила…

– Как?

– С твоим отцом? Он любил ее?

– Не знаю… Раз позволил забить ее камнями, может и нет, – горестно поджал губы Калеб.

– Хм… Мне жаль ее… – Айя ласково погладила его по голове, но вдруг задумалась. – Но мне было бы очень… Горько… Если бы ты был бы с кем-нибудь еще, как со мной.

– Чепуха. Я с тобой… И только с тобой.

Переглянувшись, они улыбнулись и еще долго нежились в лучах закатного солнца.

Пока они оделись, на лес неслышно опустился сумрак. Повеяло ночной прохладой, и они вместе перешли речную переправу. Ухватив Калеба за руку, Айя вела его, видя в сгущавшемся мраке как ночная хищница.

– Покажи мне, где твой дом? – остановились они у последней березы на краю леса. Калеб обнял ее со спины и протянул руку, указывая пальцем на испускавшую дымок точку.

– Видишь тот домик с тремя трубами? Мой рядом.

– Где горят три окошка?

– Да. Покажешь, где живешь ты?

– Нет… Пока нет, – хранила она тайну, готовая на самом деле вот-вот ее раскрыть. – Отец пока не знает… Я ему рассказывала, но не все… Он так обрадуется, – сказала девушка, вновь прижимаясь к нему. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Белея невесомым облаком, Айя, поцеловав его на прощание, затерялась в темноте леса. Калеб пихнул руки в карманы. Вечерняя прохлада то и дело пускала мурашки по коже, но он, опьяненный жасмином, был безумно счастлив. Он нежился в воспоминаниях о желанном теле, путался в каштановых вьющихся прядях.

Как же прекрасна была эта наступающая ночь. Как прекрасен был мир и Айя, принадлежавшая теперь ему, Калебу, всецело. Лесная охотница, не боявшаяся ни волков, ни медведей, порой спрашивала его об очень забавных вещах, но эта наивность заставляла чувствовать себя очень мудрым и возмужалым. Рядом с ней он мог быть собой. Разве можно было променять ее на снобку Магду? Разве можно было променять этот цветок дикого жасмина на огородную маргаритку? Нет. Никогда и ни за что! Он поговорит с отцом. Будет спорить до последнего, если понадобится. Он станет заниматься делами, чтобы тот был им доволен, а если нет, то уйдет из дома. Отец был прав, в конце концов. Мужчина должен отвечать за свои слова. Главное, он ни за что не женится на Магде, пусть будет она трижды дочерью какого-то там важного человека.

Калеб задрал голову. В небе рассыпались звезды, готовые вот-вот обрушиться на него, а ему, счастливцу, было все равно. Он, как никогда, чувствовал плескавшуюся в нем решительность. Самое глубокое море было по колено, и он готов был вырваться из порочного круга, которым его окружили. Билось сердце, готовое вылететь из груди. Свободно и легко ему было, и свободой той веяло из лесу.

***

Вовсю звенел колокол, распугивая птиц. Оголтелые те трепетали крыльями, пытаясь скрыться от гремящей катавасии, и, не найдя подходящего места, так и летали по кругу. Люди расступались от входа в церковь. Они улыбались и перешептывались. Говорили, что невеста неимоверно хороша, и то было чистой правдой. Белое платье, с тугим воротом, мерцало на солнце расшитыми бусинами. Блестел большой круглый медальон, свисавший с шеи на длинной золотой цепочке. Фата ниспадала с головы. Светлые волосы невесты, убранные в косы, были украшены красивой шпилькой с нанизанными жемчужинами. Строго поджатые губы наконец-то разжались от счастья, да и весь снобизм, видимо, развеялся звоном колоколов. Никогда еще Магда не была столь прекрасна, столь нежна и кротка. Женщины со знанием дела обсуждали ее наряд, ее девичью красоту, ее едва ли не святую благодетель. Мужчины подбрадривали жениха, что выглядел смурнее тучи.

– Взбодрись, Калеб! Такая красавица тебе досталась.

– Счастливых лет вам, да детишек побольше.

– Счастья, счастья!

– Какая красавица.

– Улыбнись, увалень. Твое счастье от тебя на растоянии руки, – подначивал его шедший рядом Томми, говоря отнюдь не добро. – Добро пожаловать в мой мир, – чертыхнулся он в бок.

Разодетый Калеб печально посмотрел на птиц, перелатавших с крыш на крыши. Глупые птицы… Были бы у него крылья – он улетел так далеко, как только смог. Вот только желания его были желаниями, утонувшими втечении жизни, и, повинуясь всеобщему движению толпы, мужчина, окруженный безрадостным будущим, прошел в дом со своей женой, нелюбимой и нежеланной.

========== Терзания ==========

***

Притворив за собой дверь, Калеб тихо сбежал из спальни, кое-как натянув штаны. Он быстрее хотел выйти на улицу. Там вновь клубился туман, орошая росой посохшие травы и цветы, и как только юноша вывалился из дома, его обдала утренняя прохлада. Вчера жених, нынче муж подошел к большой бочке и многострадально выдохнул. В водной глади отразилось его великое страдание, потревоженное легкой рябью. С отвращением он вспомнил о пережитой ночи, будто его заставили сношаться с обросшей бородавками жабой.

Магда отнюдь не была жабой. Вчера она и вправду была необыкновенно красива, и, когда к вечеру ее косы распушились, придав очаровательную небрежность ее виду, Калеб даже подумал, что если бы не Айя, он смог бы с ней ужиться. Мысль эта посетила его голову до того, как они остались наедине. Тогда в спальне Магда попросила оставить ее одну, а когда он вошел, она, оставшись в плотной ночнушке, все выводила круги по бокам от кровати да читала заученные молитвы. На брачное ложе девушка легла многострадально, показательно жертвенно, едва раздвинув ноги. Когда Калеб не менее многострадально приготовился исполнить свой супружеский долг и попытался приподнять ее балахон, она чуть ли не зашипела. Вновь у ее губ сложились сердитые набожные морщинки, которые он терпеть не мог. В плотной ночнушке она раскрыла какой-то круглый кармашек, благословенный для благого дела, и он вынужден был будто нитку просовывать в игловое ушко.

Калеб до боли в щеках сжал зубы из-за постыдных воспоминаний о первой ночи молодоженов, казавшихся ему в какой-то степени отвратительными. Перед глазами тут же предстало лицо Магды, поджавшей от боли губы. Как же она неприятно стенала при этом… Как кошка по весне, подумал он, и, стараясь прогнать прочь ненавистные образы, окунулся с головой в бочку.

Айя была совершенно другой. С ней все было совершенно по другому. Как же она обнимала и ласкала его тем днем, словно лишь и была создана Ожтом, а, может, и какими другими богами, чтобы дарить ему свою нежность и любовь. За что же на его голову свалилось это несчастье, в виде столь ненавистной жены и проклятого брака!

Ведь он пытался побороться за свое, споря с отцом накануне свадьбы до хрипоты. Нужно было настоять еще больше и не дать женить себя на Магде, но отец мягко, но от этого не менее грозно, намекал, что Калеб тогда будет предоставлен сам себе, оставшись без отцовских средств. Стоит отдать должное – достаточно проницательный Рихард, наблюдая весь этот спектакль напокорности, даже заподозрил наличие у сына другой избранницы, но Калеб опроверг его догадки, сказав, что просто не хочет обременять себя свадебными клятвами. Признаться об Айе он не решился, но и сдаваться воле отца не собирался. Бравурно юноша было решил бросить все и строить жизнь самому. Впервые в глазах родителя засверкало даже какое-то уважение к своему отпрыску, но спустя несколько часов храброму и гордому Калебу, задумавшемуся о том, с чего бы начать, захотелось есть. Чувство голода становилось все острее, пересиливая желание борьбы, и он вернулся в просторную гостиную к обеду, решив, что в любой другой момент сможет променять блага этой жизни ради свободы и Айи.

Его не было больше недели в лесу. Как она? Скучала она по нему? Он весь изнывал от желания увидеться. Возможно объясниться… Он бы сейчас с радостью подстегнулся и побежал в ту чащу за серым камнем и не вернулся бы. Уж лучше ложе усыпанное жасмином, чем обложенное кругами Ожта, думал он, забывая, что до женитьбы думал похожим образом.

Калеб с тоской посмотрел в сторону леса, и в зарослях ежевики ему встретились знакомые светло-карие глаза. Замерев на месте, он спрева не поверил тому, что увидел, и зажмурился.

Прекрасное видение никуда не исчезло. В зелени действительно сидела Айя, светившаяся от радости. В своем укрытии она прождала Калеба с глубокой ночи. Оглядевшись по сторонам, она встала. Полагаясь на утренний безлюдный час, девушка легко и неслышно пробежала ланью и в мгновение ока повисла на шее у Калеба, обвив его руками. От ее распущенных волнистых волос пахло хвоей, и он, истосковавшись по ней, ее запаху, крепко прижал ее к себе.

Поцелуй их был сладок, но он, вспомнив о том, кем теперь являлся, тут же отринул от нее. С опаской Калеб огляделся по сторонам.

– Тебе опасно здесь находиться.

– Можно подумать, я этого не знаю, – рассмеялась она. – Ты не приходил, вот я и сама пришла. Думала, ты заболел… Слышала, рыбаки говорили, что Калеба, сына Рихарда, можно только поздравить. Поздравляю! – ладошкой девушка нырнула в свою суму и оттуда достала горсть ароматной лесной земляники.

Судя по ее тону, она совершенно не знала причину праздненства, да и поздравлять его было абсолютно не с чем. Он, было, обрадовался ее неосведомленности – ему не хотелось, чтобы она узнала от кого-то чужого, что он женился на другой.

Айя наивно смотрела на него, протягивая спелые ягоды, и Калеб, лишь сейчас осознав, что случилось, едва не затрясся. Что же он наделал… Он лишился своей свободы, а главное… Лишился ее. Ведь теперь он, женатый муж, мог быть только с Магдой. Айе нужно было рассказать об этой горькой безрадостной правде. Объяснить, что он не мог поступить иначе, и от грядущего разговора у Калеба встал рыдальческий ком поперек горла, ведь именно сейчас он понял, что терять ее абсолютно не готов.

– Сюда, – потянул он ее за собой в сарай, где хранили сено для коз и прочую утварь для скота. Плотно закрыв дверь, он едва не спотыкнулся о конскую упряжь, развернулся и, схватив девушку за плечи, повторил. – Тебе нужно уходить.

– Почему? Ты не рад меня видеть? – Калеб замялся. Как же он был рад! Только ее он и хотел видеть подле себя, и, если бы не страх быть заброшенным камнями, он бы покрыл поцелуями свою Лешую с головы до ног, заперся бы с ней в доме и не выходил бы несколько дней подряд, наплевав на деревню и всех ее жителей вместе взятых.

Он подбирал слова. Нервно облизнув пересохшие губы, юноша потупил взгляд в пол, и от долгой тишины что-то в ее лице переменилось. В мгновение ока Айя нахмурилась, напомнив свирепую ведьму, которая однажды едва не пристрелила его из лука.

– Все понятно… – Обиженно проговорила она, будто узнала правду из воздуха. – Гаэлле говорила мне и об этом… Говорила… Мужчинам порой нужно лишь это и… Все.

– Это не так, – поправив суму, Айя засобиралась уходить, и Калеб перегородил ей дорогу. – Мне нужно тебе кое-что сказать…

– Больше не приходи ко мне в лес. Придешь, убью. Выстрелю из лука или зарежу кинжалом, – говорила она сквозь покатившиеся по щекам слезы.

Ее глубокий голос изменился. Грозясь расправой, она попыталась ударить его по рукам. Калеб не давал ей пройти, и она стукнула его кулаком по груди, едва не зарычав.

– Айя… Айя, прекрати! Я люблю тебя.

Калеб сильно сжал ее в своих объятиях. Айя пыталась вырваться, убежать, и пару раз ударила его действительно больно. Ее, все равно, никуда не отпускали, и девушка вдруг расплакалась в голос. Лешая обмякла и прижалась к мужской груди. Ведь она чего только не передумала, пока его не было в лесу. И то, что с ним что-то случилось. И то, что он ее попросту бросил, наигравшись. И то, что у него появилась другая… Калеб все повторял заветные три слова, целуя прижатую к себе темную голову, и она, вроде смертельно обидевшись, тут же простила его.

В сарае стало тихо. Рыдания ее сошли на нет, и Калеб, будучи выше на голову, нагнулся, чтобы поцеловать мокрые от слез щеки, если ему позволят. Успокоившись, больше она на него не злилась.

– Будь со мной… Как тогда в лесу, – сказала девушка, отвечая на его поцелуи, и он, позабыв обо всем, поднял ее на руки и понес к копне сена.

Торопясь, словно ее кто-то вот-вот отнимет у него, Калеб снял с девушки грубый жилет, в спешке оторвав пуговицу. Пара завязок, и ее темная рубашка упала где-то рядом. Айя зарылась в стог, не обращая внимания на коловшее кожу сено, и поочередно вытягивала ноги, пока он стягивал с нее темные кожанные лосины. Улегшись рядом, он целовал ее уж чересчур страстно, истомившись и соскучившись по ней, а Лешая, изогнувшись к нему полубоком, смеялась от мужской нетерпеливости да щекотала ему щеку, попавшимся под руку колоском.

Слезы высохли, уступив место улыбке. Калеб прижал ее бедра к себе, и она подставила длинную шею для поцелуев. Сколько в ней было свободы и желания, способного опьянить каждого… Уткнувшись в ложбинку между грудей, он вошел в нее, и она, выгнувшись в пояснице, томно вздохнула. Сплетенные тела вновь колыхались и сотрясались, сходясь в поцелуях, и Калеб рядом с ней снова почувствовал себя счастливым и… живым.

О Магде он ей скажет, но потом. В конце концов, он любил ее, Айю. Наверное, он понял это именно сейчас. Она была совершенна… В своей дикости, в своей простоте. Он попытается найти способ быть с ней. Ведь Томми так и ходит к своей вдове, и никто пока ничего не заподозрил. Отказаться от нее он не сможет. Уж лучше смерть от камней…

Громко и храбро подумалось ему.

***

Но о Магде он ей так и не рассказал, оставляя сложный разговор на потом. Потом передвигалось на после, а после у него было других дел невпроворот, и откладывание разговора вновь начинало свой круг с самого начала. Вот только проблема никуда не девалась.

– Убежим? – сказал он, одним днем выбравшись в лес.

– Убежим?

– Да. Далеко. В какой-нибудь большой город.

– Город?

– Да! Я слышал города, как большие деревни, – рассказывал Калеб, рассхаживая по жасминовой полянке. – Настолько большие, что на одном конце не знают, что творится на другом. Там нас никто не найдет. Мы поселимся в домике на окраине. Подальше от всех. Подальше от деревни и будем всегда вместе.

– Всегда?

– Всегда.

– Хм-хм-хм… – обнимая колени, Айя мягко улыбнулась. Идея жить вместе и не расставаться ей нравилась, вот только… – Какой же ты забавный, Калеб. А как же мы будем жить? – Задала девушка вопрос неожиданный, но от того не менее насущный. – В городе можно охотиться?

– Нет.

– А собирать травы и ягоды. Там есть дикие пчелы?

– Не… Не думаю. Но их можно найти. В городе есть все… А если не в самом городе, то рядом.

– Хм-м-м-м… Лавочник в деревне всегда предлагает мне какие-то медяки. Он говорит, что на них я могу что-то купить, а не обменять, но я всегда меняю товар на товар. Если я не смогу охотиться, собирать… Как же я буду добывать еду? Что я буду делать? Я ведь… Большего не умею, – призналась она, опасаясь неизвестной новой жизни.

– Ты не понимаешь! – Калеб едва ли не завопил от отчаяния. Деревня становилась ему тюрьмой. Отец был его надзирателем, а теперь кандалами на нем повисла и Магда, твердя про благодетель в круге Ожта. Отсюда нужно было бежать без оглядки. – Главное, что мы будем свободны. Мы будем вместе.

– Как же мой отец?

– Опять ты про него! – от перевополнявшего его раздражения Калеб облизнул губу, и больно сцепил клок волос на виске.

У него самого отношения с единственным родителем не сложились, и, не познав этой родительской любви, он не понимал, что Айя так вцепилась в какого-то сумасшедшего старика. Неужели юродивый был ей дороже чем он? В последнее время юноша часто пенял ей на привязанность к отцу, ревностно припоминая каждую минуту ожидания, если девушка вдруг задерживалась. Подошедшая Айя положила ему руку на щеку, снимая излишнюю злобу, и юноша выдохнул.

В последнее время Калеб был сам не свой. Он приходил к ней взъерошенным и нервным. Внутри него клокотало отчаянное беспокойство. От ее рук и поцелуев он вновь становился прежним, умоляя ее спеть ему или же говорить без умолку. Обняв ее, порой ему даже удавалось уснуть и отдохнуть, как следует, но потом он вновь вскакивал обеспокоенным и вновь начинал говорить о побеге в далекий и мифический город. Он все чаще злился. Таким она его прежде не видела, а он по-прежнему ничего ей не рассказывал.

– От кого ты так хочешь убежать, Калеб? – спросила девушка.

– Ни от кого, – грубо бросил он, опять уходя от ответа, но Айя решила не терзать его еще больше.

– Мы можем уйти в лес, – проговорила она, прижимаясь к нему. – Тут нас тоже никто не найдет. Я смогу нас прокормить. Я научу тебя стрелять из лука. Если я завалю медведя и принесу лавочнику шкуру, лавочник даст мне чего я только не пожелаю. Он мне обещал. И он никому не скажет, что я у него была…

– Ты предлагаешь мне жить в лесу? – вырвался Калеб из сладких объятий. Светлый волос его взлохматился еще больше. От его спокойного доброго нрава почти ничего не осталось. – Нас найдут.

– Даже если найдут. Разве мы сделали что-то плохое?

– Ты не понимаешь!

– Так объясни. Я быстро учусь.

– Нам будет лучше в городе.

– Не знаю, Калеб. – Айя дула губы, не понимая, что все же происходит. – Ты мне что-то не договариваешь.

– Почему ты просто не можешь послушать меня! – вдруг прокричал он, и девушка медленно уязвленно задрала левую бровь. Лешая нахмурилась.

– Ты стал каким-то странным, – шагнула она было прочь из их жасминового круга, и Калеб ухватил ее за руку.

– Постой. Я хочу чтобы мы были вместе. Разве ты не понимаешь? Разве ты не хочешь того же самого?

– Хочу… – долго злиться на него у нее не получалось, но девушка прекрасно понимала жестокую правду жизни. – Но одними желаниями сыт не будешь. Жизнь это не только лежать на солнышке и любить друг друга.

– Думаешь, я не смогу нас обеспечить кровом и едой? – цеплялся он за слова.

– Ты все сможешь, Калеб… Но я не смогу оставить отца, а он не сможет оставить леса. Может, и смо…

– Хорошо… Вот и иди тогда к нему, – чуть ли не прогоняя ее, Калеб опять поддался ревности и размашисто махнул рукой, но тут же опомнился и обнял ее. – Постой… Айя… Не уходи. Я просто хочу, чтобы ты знала. Я очень сильно тебя люблю.

– Я тоже люблю тебя, Калеб, – отвечала она, не в шутку беспокоясь от всех этих разговоров.

Возвращался юноша необычайно угрюмым. Да и была ли радость в его жизни? Хотелось бросить все. Магду, деревню, порой даже Айю, и бежать, куда глаза глядят. Может, стоило сбежать вместе с Айей в лес? Ведь она как-то жила в лесу все эти годы, да и он не безрукий. Сначала он отсидится где-нибудь, а потом станет жить вместе с ней. Она будет его, а он ее, так как им и хотелось, и никто их не найдет. Даже сам Ожт.

И что он будет делать в лесу? Куковать? А как же он будет зимовать зиму? Айя ему рассказала, что отец выстроил небольшую хижинку. Вот только после большого каменного дома ютиться в какой-то холупе Калебу не очень-то хотелось. Да и подумав еще чуток, он вспомнил, что в деревне сын Рихарда был на хорошем счету. Он был сыном уважаемого человека, а кто он будет в лесу? Главным барсуком, среди барсучат да брундуков? А в чудесном городе, в который он так хотел сбежать и о котором он знал так мало? Айя была права, спросив его о том, как они станут там жить. Ему нужны будут деньги. Особенно в первое время. Отец ему точно не поможет. Говорили, старший сын краснодеревщика уехал в город и открыл там свое дело. Даже успешное.

Калеб вздохнул. Он был далек от каких-либо ремесел. Отец поручал ему всякие задания, связанные с делами общины и хозяйства, а так как он быстро читал и писал, то и нашелся на своем месте. На этом его таланты заканчивались. Конечно, он неплохо пел и сочинял песни. Они с Айей могли бы петь дуэтом, переходя из города в город, из деревни в деревню, как бродячие артисты.

Романтическая душа витала на бескрайних просторах различных возможностей. Здравый рассудок бессщадно критиковал любую идею, а неизвестность ставила все новые и новые вопросы, и, ведя внутренний диалог с собой Калеб понимал, что в таком деле лучше не спешить. Пока он расспросит краснодеревщика, да так чтобы никто ничего не заподозрил. Будет откладывать с тех денег, что давал ему в качестве оплаты отец. Еще скажет Айе менять у лавочника дичь на медяки. Авось, что-то и наберется, а пока…

Пока ему было и так хорошо. Они любили друг друга. У них была возможность видеться. А то, что он ходил в лес, никто толком не видел. Ведь он каждый раз шел другой дорогой. Нужно будет попросить Томми и Джонни, чтобы они его прикрыли, если кто-то спросит. Главное, пока не попасться, а там… Что-нибудь и придумается.

На том Калеб и успокоился.

***

– Ваш сын не делит со мной ложа! – поджав губы, выступила недовольная своей брачной жизнью молодая жена. – Наш брак окружен в церкви по всем правилам. Мы благословлены Ожтом, а он почти избегает меня, гер Рихард.

– И? – Рихард оторвался от потертого фолианта, который было взялся перечитать. – Как часто он справляет нужду в горшок? – спросил он, ввернув невестку подобным вопросом в ступор. – Ну… Раз мы заговорили о подробностях.

– Гер Рихард, во имя Ожта вы должны поговорить с ним.

– И что же я ему скажу? – устало вздохнул Рихард, надеясь, что заботы о Калебе с женитьбой хоть отчасти перелягут на другие плечи. – Как именно спать со своей женой? Как жаль, что в книге круга об этом ни слова… Да и с пастором о том не поговорить. А-а-ах, – вздохнув, мужчина потер переносицу, мечтая поскорее остаться одному. –

Я принял предложение твоего отца, переживавшего, что его набожная доченька засидится в старых девах. И? Не прошло и месяца, а ты уже жалуешься на своего мужа? Кажется, ты сама желала брака именно с моим сыном. – Рихард вновь улыбнулся, не улыбаясь. – Мои поздравления – мечты имеют свойство сбываться.

Уязвленная девушка поджала губы. Ее стыдили да так беспощадно, но она не знала, к кому ей еще обратиться.

– Вы не понимаете… Он… Ваш сын…

– Стерпится – слюбится, – добавил Рихард, понимая, что слегка перегнул палку. – Это Калеб. Он всегда таким был. Инфантильным, капризным… Женщины это называют романтичностью, а мужчины безхарактерностью… Горбатого, видать, могила исправит. Эх… А ведь я так надеялся, что дело удастся выправить браком, – добавил он в полголоса, сокрушительно вздохнув. – Прояви терпение. Время стачивает самые острые углы. Калеб рано или поздно повзрослеет и, того глядишь, отнесется… К вашему священному браку с большей ответственностью, – надеясь, что разговор окончен, Рихард вновь взял книгу.

– У меня есть подозрения, что он с кем-то встречается… За моей спиной… Если вы, конечно, понимаете, о чем я говорю.

– Калеб? – Рихард усмехнулся. – Смешно.

– Я нашла это в сарае. – Магда вытянула вперед руку, показывая что-то на ладони, и свекру на мгновение стало не до смеха. Он подошел и, разглядев круглую, резную, деревянную пуговицу, закатил глаза. Женщины!

– Простая пуговица. Может, Гретта потеряла.

– Может, Гретта потеряла не только пуговицу, но и рассудок, а то и невинность, спутавшись с вашим сыном? – прошипела девушка, заставив мужчину задуматься. – Она тут каждый день хозяйничает по дому… Может, вы сами не заметили, что ваш сын… Под вашим носом… При живой жене…

От переполнявших ее чувств Магда не договорила. Рихард долго молчал, взешивая каждое слово невестки. Раньше ему не приходило в голову, что сын, по сути, лет пять как был взрослым мужчиной, и мог за это время заиметь какие-то связи. Это могло бы объяснить его упрямство во вопросах женитьбы, но Калеб… Про другую избранницу Калеб ему ничего не сказал, хотя он и поинтересовался, видя такое лютое упрямство. В конце концов, это было до брака, а для того, чтобы ходить налево – его отпрыск был, в определенном смысле слова, труслив. Он с детства знал, что за проступки перед кругом Ожта нужно платить кровью, а то и жизнью. Он видел казнь собственной матери. Жестокая расплата останавливала многих мужчин от познания чужого тела, и этот факт снимал с Калеба все подобные подозрения.

– Не пойман не вор… – выдавил Рихард из себя, намекая на бездоказательность слов Магды. Уж он знал, что женщины мастерски умеют накрутить себя, раздув из мухи слона, а из потеряной пуговицы целую измену. – Ты знаешь, чем могут окончиться подобные обвинения? Предательство – самый страшный из грехов. Нечестивцев, изменившим мужьям и женам, забивают камнями, – назидательно напомнил он невестке.

– Думаете, я пытаюсь оговорить вашего сына? Я – дочь честного человека, Гер Рихард. И ваш сын, возможно… Вы должны повлиять на него. Если вы честный человек, то…

Невестка просила, видимо, какого-то серьезного разговора, надеясь, что как отец, Рихард сможет что-то растолковать своему сыну, а он не хотел… Что он должен сказать Калебу? Как овладевать своей женой в спальне? Не те у них были отношения, а Магда мастерски подкладывала под одну проблему другую, намекая о возможном предательстве…

Измена… Однажды Рихард на свое несчастье раскрыл тайну своей жены. Пережив тот ужасный день, он более не желал повторения, даже если что-то подобное имело место быть… Калеб все же был его сыном. Единственным сыном. С грустью он посмотрел на Магду, искавшую у свекра защиты. Когда-то он тоже терзался в подозрениях, ревновал… Все же предательство – самый страшный из грехов; повторил он вновь про себя, не зная как лучше поступить. И чего стоило Калебу на ночь целовать свою жену в лоб. Глядишь, та бы и успокоилась.

– В честности нет чести, иногда. – Рихард широко прошелся по комнате и потер мощный подбородок. – Если я – честный человек, я должен поднять этот вопрос на собрании или на службе в церкви. Если будет доказано, что Гретта или какая-то другая девушка в деревне имеет связь с моим сыном, знаешь, что произойдет тогда, моя дорогая честная невестка? – Вновь спросил он и в этот раз повысил голос. – Калеба привяжут к тому столбу, что перед церквью, и забьют камнями, а Гретту, как незамужнюю, выпорят. А ты, Магда, останешься навсегда во вдовах, зато честной и порядочной.

Прикрываясь крайностями, Рихард пытался снять с себя тяжкое бремя возможных обвинений, не веря, что его сын способен на предательство жены, но Магда не сдавалась. Калеб нравился ей. Она была искренне счастлива, когда ее отцу удалось договориться о помолвке именно с ним. С особым упованием она указывала портнихе, как расшить свадебное платье. С особым упованием молилась Ожту, в ожидании дня, когда они войдут в священный круг брака, но мечты о сладком замужестве разбились в пух и прах. Последние дни она все пыталась приблизиться к мужу. Обнять его. Положить голову на плечо, а он, после того, как они второй раз разделили брачное ложе, и вовсе ушел ночевать в сарай и теперь шарахался от нее, стараясь спрятаться за маленькую прислуживавшую в доме Гретту или какие-то выдуманные обязанности. Ничем кроме изменой девушка не могла это объяснить.

– Я этого не хочу… Я просто хочу… Чтобы он был мне мужем…

Ей было больно… Столь горделивая душа терзалась от неразделенных чувств, от попранных семейных устоев, но она ничего не могла поделать. Она не желала зла Калебу. Ей было обидно. То, как он поступал с ней, казалось ей даже жестоким, но она все же любила его и хотела жить с ним по всем законам круга. В крайностях не было необходимости.

– Я люблю вашего сына, гер Рихард.

– Тогда мой тебе совет – оставь все в семье. Если что-то и есть, поговори с ним сама. Либо выжди, – мужчина развел руками и цокнул языком. – Он не хотел жениться. Прости, что я это тебе говорю, но правды не скрыть. Возможно он просто капризничает. Если же это… Интрижка… Любая интрижка имеет свойство заканчиваться. Время и терпение… Терпение и время. Не дай Ожт, об этом прознают в деревне. Народ нынче только и ждет, кого бы линчевать… – попытался Рихард даже поддержать ее, но выглядело так, будто он ее запугивает.

Магда возмутилась… Вместо того, чтобы помочь ей вернуть заблудшую душу на круги своя, Рихард умывал руки, говоря о возможных похождениях сына размеренно и спокойно. Разве так мог вести себя один из старост?

– Видимо, я в вас ошибалась. Ну ничего… Ничего, – едва не плакала Магда, поджав свои губы. – Ожт видит каждого нечестивца. И каждый будет гореть от своей Скверны. Вы – нечестный человек, гер Рихард. – сказала она, глотая слезы, и Рихарда будто подменили.

Насупив брови, он в три шага оказался подле нее. Темные глаза его загорелись от ярости, и, возвысившись над нею, он громко заговорил, уподобившись каркающему ворону.

– Нечестный? Нечестный? – выплюнул он слова. – Следи за языком, девочка. Я женился в свое время на честной девушке, да вот чести в ней не было ни на йоту. Я привел ее в этот дом и дал все, что она пожелала, но ей показалось этого мало, – вновь сверкнул он черными глазами. – Я вырастил ее сына, не задаваясь вопросом, мой он или нет, а в деревне до сих пор пускают слух, что я бросил в нее первый камень, что я обнаружил ее с тем увальнем и потащил за волосы к столбу. Сволочи и сплетники. Им ты хочешь предоставить своего мужа, не будучи даже уверенной в своих подозрениях? – выговорившись, он слегка успокоился и отошел к камину. Рихард взял кочергу и раздраженно пошерудил горевшие в огне чурки. – Нечестный… Я дал клятву защищать ее, и я молчал до последнего…

Вспомнил он о тех днях… Мужчина зло уставился в огонь. В камине вовсю лобызались языки пламени, сжигая его ярость. Дрожали тени на стене, и постепенно Рихард пришел в себя. Он ведь тоже не желал зла своей жене. Все вскрылось как-то само, и он, оправдывая себя, проклиная законы круга, повторял свою молитву: предательство – самый страшный из грехов. И предатели расплачиваются за свой грех даже вопреки желаниям тех, кого они предали.

Магда стояла на месте и плакала, утирая слезы платком, и он вновь заговорил, надеясь, что она его услышит.

– Нет ничего страшнее, чем видеть как тот, кого ты любишь умирает у тебя на глазах… – выдал он свою боль, с которой жил долго и неразлучно. – Мы сами виноваты в том, что случается. Нечего винить других, – окончательно пришел он в себя, и теперь уязвленный уязвлял в ответ. – Нечего пенять на деревенских девок да выискивать черную кошку в темном углу. Прихорошись да принарядись. Да сними этот медальон. Хоть раз побудь женщиной, а не праведной монашкой. Можешь поговорить с женой Гувера. Уж она знает как ублажать мужа. А меня оставьте в покое со всей этой ерундой, – зло откинул он кочергу и вновь уселся в кресло, открывая том книги на заложенной странице. – В конце концов, вы – взрослые люди. В ваших головешках есть ум и язык взрослого человека, а на деле вы все маленькие дети, думающие, что жизнь – детская сказка со счастливым и справедливым концом. А чуть что не по вашему – стоит лишь прибежать и пожаловаться кому-то, и проблема решиться сама собой… Это не так.

– Вашему сыну стоит лишь… Вспомнить… Что у него есть жена.

– Вот пусть и вспоминает… – мужчина тяжело посмотрел на невестку. – Сын мой, а ум у него свой. Я понимаю тебя лучше чем кто-либо в деревне… Уж поверь… Но я не собираюсь до конца жизни смотреть за ним. Калеб сам себе хозяин. Он – взрослый мужчина. – Рихард развел руками. – Конечно, если ты хочешь… Ты всегда можешь поднять вопрос об измене в церкви или на собрании, но я тебя предостерегаю – хорошенько подумай, готова ли ты ради этой честности отдать чужую жизнь дорогого тебе человека.

Большего Рихард не желал ни слушать, ни говорить, в тайне решив все-таки поговорить с сыном. До чего же он устал от чужих проблем. К нему частенько наведывалась вся деревня, чтобы поныть да спросить совета, как быть. Порой он вспоминал юродивого Франциска и искренне завидовал ему. Вряд ли к тому наведывались медведи со своими жалобами на тяжелую жизнь в лесу…

Постояв чуток перед столом, не добившись большего, Магда ушла. Горько ей было от того, что некому было защитить ее. Ожт, не смотря на все свое могущество, оставался глух к ее мольбам. Ночами она слышала, как возвращается муж, как закрывает на засов дверь в сарай, и голубоглазая дочь Готфрида все глотала слезы, терзаясь своей неоцененной благодетелью и любовью. Не пойман не вор… Но она просто чувствовала соперницу и проклинала ее за все свои слезы и страдания.

Это было все, что она могла – изнывать от ревности да страдать от любви.

========== Ведьма ==========

***

Айя погладила пучеглазую козу меж рогов. Кудахтнула одна из куриц, пожелав своей хозяйке доброй ночи, и девушка по обыкновению подперла плетень, служивший загоном для всего лешего скота. Печально она оглядела свой дом – маленькую хижинку да выложенный каменным кругом очаг…

Ночь стрекотала ей со всех концов. Блеклыми огоньками поблескивали светлячки, придавая темноте особое очарование, но обычно бойкой и восторженной Айе было как-то не до этого. Ничего подобного она прежде не чувствовала. На душе было скверно. Руки опускались. Девушка поднимала грустные глаза к небу и вздыхала. Как же ей хотелось расправить руки-крылья и улететь в глубокую синюю мглу, к звездам.

С Калебом они стали видеться реже, но намного дольше, чем прежде. Приходивший юноша ее попросту не отпускал, и если слышал, что ей нужно идти к отцу или на охоту, начинал вопить болотной выпью. Он был очень неспокоен, и его неспокойство передавалось и ей.

Девушка подошла к огню и, подбросив хвороста, уселась погреться…

Калеб ей явно что-то не договаривал. Юноша хотел быть вместе с ней, жить, как те, кто входит в круг Ожта. Но жить он хотел не в лесу и даже не в своей деревне, а где-то далеко, будто хотел спрятаться… Калеб точно чего-то опасался, но чего? С чего бы вдруг Калебу убегать? Неужели кто-то желал ему зла? За что? Уж его-то точно никто не мог заподозрить в колдовстве. Да и он говорил ей, что отец его какой-то значимый в деревне человек. Может, из-за того, что он был с ней? Тут в лесу? Что, если кто-то прознал об этом? Люди в деревне злые. Может, Калебу… Грозила опасность? Из-за нее?

На темную голову снизошло озарение, словно Айя увидела что-то в языках пламени.

Калеб был в опасности! В мгновение ей все стало ясным и очевидным. Видимо, он не хотел ей рассказывать, чтобы она не волновалась, думалось девушке, и от тяжелого открытия у нее заболело сердце. Она должна была помочь ему. Защитить… Девушка едва не вскочила с места, чтобы, подхватив стрелы и лук, бежать вызволять его из неприятностей, но осеклась, тут же вспомнив их разговоры о побеге.

Ей было страшно убегать из лесу. Храброй охотнице еще никогда не было так боязно. Здесь ей все было понятным и знакомым. Она прекрасно знала, как выживать и как кормить свою семью. Кто знал, что ждало ее в том городе, о котором в последнее время Калеб говорил так часто. Как и где они будут жить там, как будут добывать еду? Может, люди там были еще злее. Правда, могло быть в точности и наоборот. Калеб говорил очень убедительно, словно уже успел обо всем побеспокоиться… Может, стоило довериться ему?

Оставить лес… Эта идея никогда бы не пришла ей в голову, если бы не он. Она была здесь счастлива. Среди вековых деревьев она чувствовала себя защищенной, будто лес хранил свою лесную ведьму от всех невзгод. Тут ее вырастил отец… Но ради того, чтобы спасти Калеба, она готова была идти хоть на край света.

– Айя, – появился позади нее старик. В его бороде запутался комар, и он, хлопнув по впалой щеке, убил назойливое насекомое. Медленно Леший уселся рядом. Отцовское сердце почувствовало беспокойство дочери, и, улыбнувшись, он мягко пригладил ее голову. – Айя…

– Отец… Я… – Она задрожала, положив голову ему на плечо. О Калебе девушка рассказала еще тогда, когда юноша подарил ей ленты. Да и сам старик, казалось, все понимал без слов и не мешал. Дело-то молодое, вот только… Каждый раз, когда Айя уходила от хижины, он мычал, умоляя быть ее осторожной. – Я не знаю, что мне делать…

– М-м-м… Айя… М-м-м.

– Уедем из леса? В город? – Вдруг сказала она.

– М-м-м?

– Он так хочет… Он хочет, чтобы я уехала с ним отсюда. Ему грозит опасность, понимаешь? Но я не брошу тебя, – помотав головой, Лешая решительно нахмурила брови. – Уедем все вместе, прошу тебя, – сжала Айя сухую руку отца, прося ласково и тихо, хотя сама сомневалась в каждом своём слове. – Туда, где мы еще не были и никто нас не знает. Мы будет жить не как лешие, а как обычные люди. Там тебя никто не закидает яйцами и грязью!

– М… Айя, – покачал старик головой. Дело было не в этом. – Айя-Айя-Айя…

– Мы поселимся в настоящем домике с оконцами. Заберем нашу козу. Я наконец-то научусь варить сыр, а ты будешь плести корзины на продажу, – девушка печально улыбнулась. – Калеб тоже сможет научиться у тебя… А еще… Мы купим тебе новый костюм и… Мы больше никогда не вернемся в этот лес, – с горечью сказала Айя.

Мужчина покачал головой. Он выставил руки к огню и, погрев ладони, растер тугую пленочку на коже. Думая, он зажевал нижнюю губу. Старик махнул рукой в сторону деревни и о чем-то промычал.

– В деревню мы тоже не вернемся. Люди там злые… Ты сам знаешь. Все они говорят, что я – ведьма…

Юродивый Францсик кинул подвернувшуюся шишку в огонь. Лицо его вдруг стало грустным. Думая, он все прикусывал нижнюю губу. Вдруг он вздохнул, и, видимо, от тяжелых сомнений, почесал шелушившуюся лысину. Айя отчаянно взмолилась к нему.

– Ну, пожалуйста. Ну что нас тут держит? Нас никто не любит там. Они нас чураются, – девушка обняла колени. – А там, куда мы уйдем, может, у нас появятся друзья. Там будет другая жизнь… Калеб обещал, что там хорошо. Прошу тебя, – девушка была в отчаянии. Она заплакала, но даже сквозь слезы продолжала умолять отца. – Вдруг с ним что-то случится… Я его очень люблю. Я тебя очень люблю… Я… Я… Так боюсь…

Старик вновь положил трясущуюся руку на щеку дочери. Леший поцеловал Айю в лоб и прижал к себе свое несчастное разрыдавшееся дитя. Тихо перед ними потрескивал огонь, выплевывая в ночное небо яркие искры. Вокруг них виновато столпились вековые деревья. От ночного ветра они зашептались да закачались словно хотели подойти к Лешим поближе. Из-за облаков вышла луна, и лесной ропот стих. В этой священной тишине старик запел. Старый дребезжащий голос, певший не пойми о чем, убаюкивал отчаяние девушки. Допев песню, Леший улыбнулся, оголив почерневший ряд зубов. По его лицу расползлись добродушные морщины. Бережно он заткнул прядь волос Айи за ухо, и, посмотрев ей в глаза… Кивнул головой.

– Ты… Ты согласен? – переспросила она его, не веря, но вместо ответа старик вдруг вскочил со своего места и убежал в хижину.

Вернувшись, он что-то часто замычал, трясясь и приседая. Ей казалось, она понимает каждое его слово. Из-за пазухи он достал шляпу с пестрым пером, водрузил ее на голову и воткнул большие пальцы подмышками. Красуясь, он прошелся мимо нее.

– Хм-хм-хм… Ты как самый настоящий горожанин, – девушка рассмеялась, растирая по щекам слезы радости и благодарности.

Леший перебрал ногами, пару раз подпрыгнул и выполнил какой-то пируэт. Он все еще помнил те танцы, которые когда-то танцевал со своей Анитой. Он вытянул руки, приглашая дочь присоединиться, и та, улыбаясь, стала танцевать вместе с ним. От счастья девушка позабыла обо всем, и ей впервые за долгое время стало так легко и хорошо.

– Ты даже не представляешь, как мы заживем! – обняла она его особенно крепко, когда танец их закончился. – Мы будем вместе… Ты, я и Калеб. Я скажу ему… Завтра! Завтра я скажу, что ты согласен уйти в город. Как же он обрадуется… Наверное, будет сложно. Я, наверное, не смогу там охотиться, но ничего… Я буду заботиться о тебе во что бы то ни стало! Всегда… А Калеб будет заботиться обо мне…

Уверяла счастливая Айя отца, и тот, слушая ее, кивал головой, поглаживая дочь по спине. Леший Франциск дал своей дочери все, что мог. Готов был отдать и жизнь в лесу. От него не убудет. Лишь бы она была счастлива, а он…

Глядя, как она улыбается, будет счастлив и он. Большего ему и не надо.

***

Трое друзей шли с реки. Утреннее солнце продвигалось к зениту, отбрасывая подрезанную лучами тень. На плечах наперевес лежали удочки, да вот только рыбалки у них совсем не вышло. Болтали товарищи без умолку, распугав всех радужных форелек в округе. Не особо переживая из-за неудачи, Томми столкнул Калеба с крутого берега, и закончили друзья резвыми купаниями. С мокрых волос струйками сбегала вода. Калеб промок до ниточки и теперь дулся на Томми, оставляя на сухом песке после себя россыпь темных точек. Лоснилась кожа от влаги. Перейдя мост, друзья уселись на залежи чьих-то дров. В нос ударил запах сухой древесины, и один из юношей вздохнул.

– Ну и жарища! – Джонни достал из-за подвернутого манжета платочек и вытер лоб.

– Ох ты ж Ожт тебя дери. С каких пор ты подтираешься расшитым в вензелях платочком?

– Это Агнес, – с особой нежностью в голосе проговорил Джонни. – Она вышила… Чтобы часть ее всегда была со мной.

– Все же, женщины – от Скверны, – усмехнулся Томми. – Каждая из них может околдовать…

– Твоя жена тебя не околдовала. Разве нет? – буркнул Калеб, уперевшись локтями в колени.

– И что? Я с ней долго жить не буду. Вот уж дудки, – усмехнувшись, Томми разлохматил еще мокрый чуб на лбу. – Одним днем возьму, да сбегу. Повешу суму на плечо. Вот только меня и видели.

– И оставишь свою Илле? – подтрунивал над ним Джонни.

– Еще чего! Пойдет со мной. Такая корова нужна самому. Она чего в этой дыре забыла? – говорил спокойно Томми, словно дело было давно решенным. Вдруг он нагнулся в сторону и стукнул Калеба локтем в ребро. – Того глядишь, Калеб с нами подастся. Семейная жизнь его вкрай одолела. Только глянь на него – отощал, загрустил, посерел, – потрепал Том его по шее.

– Может, и подамся, – огрызнулся потревоженный от своих дум Калеб. – Тебе-то что?

– Ну и говнюком же ты стал, Калеб. Эх… Найди с кем потрахаться, либо сходи выпей, – посоветовал Томми, со знанием дела ковыряясь в ухе. – Это помогает… Раз уж твоя гордячка тебя не устраивает.

– Иди ты!

– О, как запел! А я ведь говорил. Женитьба и не такое делает.

– Да ладно вам.

– А ты вообще молчи, – махнул рукой на Джонни Том. – Сидишь под юбкой своей жены. Тепло, хорошо и мухи не кусают.

– Вам-то, что мешает?

– Не всем везет как тебе, мой дорогой друг… Если бы можно было жениться на вдовах – никогда бы не женился на той ведьме, которая хозяйничает у меня по дому, – Томми зевнул. – И вот скажи мне, какого Ожта нельзя жениться на овдовевших?

Поднялся ветер, донеся до них странный шум. По улице, торопясь, бежала молодая женщина, поправляя на ходу раздувавшийся парусом передник. За ней, как за матерью-гусыней, бежал выводок детишек. Увидев знакомые лица, женщина остановилась и прокричала.

– Чего расселись! Говорят, там ведьму поймали.

– Ведьму? – переспросил Джонни, и Калеб почувствовал что-то неладное.

– Ведьму! Ведьму! – Довольно заверещали дети.

– О! Может моя Присцилла попалась? Благослови Ожт столь праведное дело! – прокричал радостный Томми, и друзья, переглянувшись, встали и побежали вслед за женщиной.

Бежали они в сторону его дома, и Калеб, предчувствуя что-то нехорошее, отчего-то стал молиться про себя. Он даже думал свернуть и переседеть в лесу, а позже выяснить у друзей о том, что случилось, но Томми крепко ухватил его за рукав, не дав сбежать. Троица выбежала на нужную улицу, и у своего двора юноша увидел толпу, набежавшую почти со всей деревни.

– Ведьма! – раздалось среди людей.

– Сюда! Сюда! – махала рукой женщина, пробираясь в гущу событий.

Плотно толпа окружала скрученную пополам девушку. Сыпались на ее голову проклятья. Кто-то с концов пытался выяснить, что произошло, разглядывая виновницу всей этой кутерьмы. Пленнице удалось разогнуться, и она подняла голову к солнцу.

От ужаса Калеб побелел, не в силах вымолвить и слова.

– Ведьма! – вновь разразилась громом толпа, окружая несчастную священным кругом, и юноша едва не осел наземь.

– Ведьма! Ведьма! – повторили за взрослыми маленькие несмышлёные дети.

========== Скверна ==========

***

Айя… Это точно была она. Двое мужчин держали ее под руки, и девушка кидалась из стороны в сторону, пытаясь высвободиться. Испугавшись не пойми чего, Калеб подумал развернуться и убежать, но позади него плотным кольцом сомкнулись вновь прибывшие на шум, и ему ничего не оставалось как протиснуться вперед.

– Смотрите все! На эту негодяйку… Что же ты делала в моем доме, ведьма!? – услышал он голос неистовавшей Магды.

С другого конца в толпу ворвался вернувшийся от лавочника Рихард. Он и словом не обмолвился. От его яростного вида люди сами расступались по сторонам, давая ему пройти к пойманной девушке.

– Мы поймали ее в вашем доме, гер Рихард, – отчитался, державший руки Айи мужчина.

– Это та Лешая… – побелев, еле слышно промямлил Томми, тут же прячась за спины близстоящих.

Скоро Калеб совсем потерял его из виду. Джонни увидел Агнес, и, пробравшись сквозь толщею людей к ней, тоже оставил его. Кто-то подтолкнул юношу вперед, и он, сделав шаг в сторону центра круга, едва проглотил ком, подступивший к горлу. От страха он покрылся испариной. Между лопаток пробежала капля пота.

– Господин Рихард, эта мерзавка! Она напала на меня! – завопила Магда и едва не кинулась на Айю с кулаками, вцепившись ей в волосы.Скрученная Лешая метко лягнулась ногой, угодив белокурой праведнице в живот. Та скрючилась по пополам, и один из мужчин, державших Лешую, плашмя ударил Айю по спине. Девушка вскрикнула.

– Прекратить! – прокричал Рихард, оглядывая весь честной народ, и люди подле него притихли. Из-под правой руки старосты вдруг заговорил крестьянин Карл.

– Эта лесная ведьма, гер Рихард. Зуб даю! Это из-за нее у нас какой год нет урожая.

– Из-за нее у меня куры подохли! Шельма! – закричала старуха.

Вновь толпа взорвалась от негодования. В воздухе пролетел ком земли, угодившей девушке в лицо. Отряхиваясь, та зашипела то ли от боли, то ли от унижения. Вновь она попыталась освободиться, но ей лишь больнее вывернули руки.

– Тишина! – прокричал Рихард, толкая людей подле себя. – Тишина! – Вновь прокричал он.

Стадо обезумевших баранов послушалось и даже расступилось, позволив ему как следует разглядеть виновницу всей этой шумиху. В круг толпы вошел староста Гувер. За ним появились и другие три старосты деревни. С другого конца в гущу событий протискивался священник, и люди окончательно стихли. Державшие ведьму мужчины нагнули девушку вниз, видимо, пытаясь выразить свое уважение к столь почтенным людям, и Рихард поднял руку, приказывая ее отпустить. Выпустить ее не выпустили, но хватку все же ослабили.

– Что произошло? – грозно спросил Рихард, не менее грозно разглядывая красивую совсем молоденькую девушку, вызвавшую на себя всеобщий гнев.

– Эта негодяйка! Она проникла в дом, – шипела сквозь поджатые губы Магда, тыча в Айю пальцем. – Я услышала, как кто-то звал вашего сына по имени, а потом… Я пошла в сарай, а там она! Кто знает, чего она хотела! Чертовка, отвечай, зачем ты пришла!? – вновь прошипела Магда, и, не имея другой возможности защититься, Айя плюнула в нее.

– Я не чертовка! Ай… – вновь вывернули ей руку, и Лешая зажмурилась от боли.

– Прекратить! – прокричал Рихард. – Отпустите ее.

Наконец-то мужчины выпустили несчастную девушку, и та, испуганно оглядевшись, подняла свои темно-янтарные глаза на Рихарда.

– Кто ты? – спросил он.

– Я… – Лешая потерла болевшую руку. – Айя…

– Это названная дочь Франциска, – из толпы вышел мужчина, седой, с аккуратными подкрученными усами. Это был лавочник. Он обеспокоенно посмотрел на девушку и чуть тише добавил. – Дочь Лешего. Рихард, она точно не хотела ничего пло… – по толпе опять пополз ропот, и Рихард вновь поднял руку, не дав ему договорить.

– Что ты здесь делаешь? – строго спросил он, пытаясь разобраться во всей этой сумятице.

– Что ты делала в моем доме! Отвечай? – кудахтнула из-за его спины невестка.

– Готфрид, уйми свою дочь… – вновь призвал Рихард к порядку.

– Успокойся, Магда.

– Она напала на меня!

– Я не нападала! Я… Я просто искала Калеба, – озираясь по сторонам, прокричала Айя.

Она не сделала ничего плохого, и теперь не понимала, отчего все так грозно смотрят на нее. Айя просто хотела увидеть Калеба, чтобы сказать, что любит его, и что отец согласился уйти вместе с ними в город. Девушка пришла к нему домой. Его там не оказалась, но, томясь от нетерпения рассказать столь радостную новость, она решилась остаться и дождаться его. Она понадеялась на то, что в доме ее любимого ей ничего не угрожает. Любовь отбила прежнюю осторожность, и она, нежась в сладких мечтах о новой жизни, прилегла на сеновал. Очнулась от своего забытьи девушка, когда белокурая сумасшедшая вцепилась ей в лицо, вопя что есть мочи.

– Я ни на кого не нападала! Я не ведьма! Я хотела увидеть Калеба…

– Врешь… Зачем тебе понадобился Калеб? Не бось ты хотела заколдовать его, ведьма? Ожт против колдовства! – крикнула толпе Магда, и ей в ответ раздались согласные возгласы.

– Верно.

– Что за бредни, синьора Магда… – Покачал головой лавочник.

– А может и не бред. Вдруг это она околдовывает скот и мужей деревни! То-то весной все померзло.

– А нынче все сохнет! – зашептался кто-то поблизости.

Раскудахтавшись в причитаниях, люди опять уподобились курам, в чей курятник наведалась лисица. Все это ему было уже знакомым, и Рихард, нахмурив брови, медленно оглядел всех своих соплеменников, остановившись на Лешей. История была странной. В ней нужно было разобраться, и он в какой раз призвал людей к порядку.

– Зачем тебе понадобился мой сын? Зачем тебе нужно было увидеть Калеба? – спокойно спросил Рихард. В колдовство он совершенно не верил, а оттого и ничуть не боялся лесной гостьи. Перед ним стояла напуганная девушка, растрепанная от грубости людей, дочь юродивого – всего-то. Все ополчились против нее, и Рихарду, вспомнившему свою жену в роковой день казни, стало ее искренне жаль. – Отвечай.

– Я…

– Просто ответь…

– Мне нужно было с ним поговорить, – сказала нахмурившаяся Айя. Зло она поглядывала в сторону Магды, ширя ноздри от негодования. Спросивший ее мужчина, видимо, отец Калеба, ждал еще каких-то слов, и она, отчасти покраснев, призналась во всеуслышание. – Мы… Мы… Мы любим друг-друга.

Толпа опять заволновалась. Задние ряды переспрашивали у передних. Люди переливали услышанное изо рта в уши, передавая по кругу, и, слыша странные, порой унизительные себе, пересуды, Магда опять зашипела.

– Она лжет! Лгунья…

– Именем Ожта остынь наконец, – каркнул на нее Рихард, и, посмотрев на него исподлобья, невестка опять смолкла. Запричитали остальные старосты, требуя тишины. Роль допрашивающего они, не сговариваясь, всецело оставили Рихарду, коль уж речь шла о его сыне.

– Так… Ты и мой сын знаете друг-друга?

– Да…

– Кого вы слушаете! – Не унималась молодая жена Калеба.

– И вы с ним любите друг-друга?

– Да…

– Как… – сощурился Рихард, пытаясь узреть зерно истины в громких словах девушки. Он надеялся, что это все какая-то выдумка, но Лешая твердила о своем.

– Как… – Айя подбирала слова, но, выпрямившись, смело заявила. – Как те, кто вошел в круг. Как мужчина и женщина.

– Клевета!

– То-то мальчонка все в лес бегает! – хмыкнул один из стариков, чей дом находился на окраине.

– А говорят, он жениться не хотел. Ну понятно…

– Он на днях-то… Смотрю, как перепрыгнул мой забор, да в лес…

Поджав губы, Рихард тяжело посмотрел на Айю. Взгляда она не отвела, бесстрашно расширив ноздри, но он все равно сомневался, что Лешая говорила правду. Одного совпадения в том, что девушка жила в лесу, и в том, что Калеб туда частенько наведывался, ему, в отличии от всех этих людей, было недостаточным. Уж он прекрасно знал, чем могли закончиться обвинения в связи на стороне от жены. Если она и вправду была любовницей его сына…

Скверна его дернула оглядеть ее с ног до головы. Рихард заметил на дубленом жилете девушки разные пуговицы. Одна была точно такой же, которую Магда недавно нашла в сарае. Круглой и резной. Туда же и пришла Лешая, зная по-видимому, где искать его сына… Медленно он перевел взгляд на невестку. Та, очевидно, тоже сопоставила все это, оттого и бесновалась столь неистово. Встретившись лицом к лицу с соперницей, Магда готова была испепелить Лешую лишь взглядом.

Ну и заварил дурачок Калебу кашу! И надо было девчонке прийти прямо в дом, когда там осталась одна Магда. Уж он, Рихард, точно не стал звать всю эту толпу, решив все по-тихому. Мужчина винил всю эту троицу, поднявшую шумиху. И ведь… Сейчас, даже если он посмотрит своими черными глазами в глаза каждого, кто присутствовал здесь, круг толпы не разомкнется. Пути назад не было. Они услышали слишком много, а потому оставалось лишь идти вперед напролом. Если он попытается замять все, толпа сама найдет виноватых, а он этого не мог допустить, понимая, что судьба Калеба теперь висела на волоске…

За спиной невестки, в толпе, Рихард увидел напуганное бледное лицо сына и до боли стиснул челюсти, сокрушенно понимая, что в жизни его, возможно, был не один роковой день.

– Калеб! Иди сюда, – удрученно прошипел сквозь зубы Рихард, и толпа затолкалась, выплевывая юношу в центр круга. Вновь отцу пришлось поднять руку, чтобы утихомирить рокот. – Знаешь ли ты эту девушку? – жестко спросил он, чувствуя как внутри клокочет сердце.

Метая громы и молнии, Рихард требовал ответа. Никогда в деревне его таким не видели. Калеб испуганно посмотрел на Айю. Она вроде даже обрадовалась, увидев его. Девушка улыбнулась, ожидая, что сейчас Калеб защитит ее от всех этих людишек, сказав всю правду, но он, почти что зелёный от страха, отвернулся. Задрожав от тяжелого взгляда отца, от всей этой шумевшей толпы, жаждавшей знать правду… Калеб, сын Рихарда, еле слышно отрекся.

– Н-нет.

– Калеб?! Калеб! Что ты говоришь? Это я… Айя, – боясь, что он не узнал ее, Айя решилась было подойти к нему, но ее грубо схватили за шкирку, порвав рубашку у ворота. – Калеб!

– Отпустите ее, – через плечо бросил Рихард, надвигаясь на сына. Ее выпустили, но в этот раз лишь потому, что к девушке приблизился священник и, зашептав молитвы, вывел круг подле нее. – Эта девушка говорит, что любит тебя, а ты любишь ее. Как мужчина и женщина. Правда это или нет?

– Я… Я… Отец… Нет, отец… – не знал, что ответить Калеб, бубня себе под нос, и Рихард, презирая всю эту его трусость, все понял.

– Она клевещет. Клевещет! Она ведьма, – подогревала людей очнувшаяся Магда, и кто-то, подцепив увесистый камень с земли, запустил им в Айю. Девушка увернулась в сторону.

– Ведьма!

– Прекратите! – пробасил дородный староста Гувер, бывший куда выше Рихарда, и его послушали.

– Нет! Она – ведьма. Она хотела напасть на меня и околдовать вашего сына, гер Рихард. Кого вы слушаете. Ведьма! – пуще прежнего завопила Магда, не давая никому и слова вставить.

Не вытерпев, Айя что-то сказала ей, и, сорвавшись с места, страдалица Магда вцепилась ей в лицо. В ответ Лешая порядком растрепала ей косы, прежде чем Рихарду удалось их расцепить. Собой он прикрыл дочь Франциска, но Магда, позабыв о своей праведности, все кидалась из-за спины и случайно даже расцарапала ему щеку.

– Калеб, успокой свою жену, – прорычал Рихард, оттаскивая не менее бойкую Лешую в сторону.

– Жену? – тихо переспросила вдруг присмиревшая Айя, цепко вцепившись в грудь Рихарда.

Она недоуменно глядела то на Калеба, то на Магду, и Рихард, услышавший ее тихий беспомощный вопрос, почувствовал как что-то сжалось внутри него. Он лишь взглянул на Лешую. Девичьи глаза заслезились от отчаяния, боли, непонимания. Вцепившись в сукно своей рубашки, Айя сжала кулачок на груди, пытаясь успокоить разрывавшееся на части сердце. Взгляд у неё стал мутным. Она провалилась глубоко внутрь себя и, казалось, стала задыхаться от жестокой правды, которую узнала. Рихард все понял… Проницательности ему было не занимать. Дочь Франциска не просто была любовницей его сына. Она ничего не знала о его жене. Неужели Калеб мог так поступить!? Ведь он знал: предательство – самый страшный из грехов… Со злостью Рихард посмотрел на своего отпрыска, натворившего дел…

Мужчина сжал зубы. Он был зол, но злобой было делу не помочь. В толпе кто-то уже рассказывал, что Калеба часто видели возвращавшимся с Лешей стороны. Кто-то снова говорил о том, что молодой муж не любит свою жену. Над его семьей сгущались тучи, и Рихард в ужасе понял, что все зависит от него и… От нее – Лешей. Раз уж Калеб не нашел в себе смелости сказать правду, возможно нужно было лишь найти силы и смелости, чтобы солгать. Вновь он поднял руку.

– Возможно девушка что-то перепутала, – прокричал он. – Дитя, ты уверена, что была именно с этим мужчиной?

– Д-да, – ответила растерянная Айя, не видя ничего вокруг себя. Толпа опять зароптала, но девушка продолжала говорить сквозь слезы, и люди стали шикать друг на друга, чтобы услышать ее слова. – Калеб… Скажи им. Не молчи… Ты… Ведь говорил, что…

Калеб старался не смотреть на Айю, но не удержался. Заплаканные глаза умоляли его о том, чего он никак не мог сделать. Признаться при всех в том, что он был с ней, означало подписать себе смертный приговор и умереть в ужасных мучениях. Рот его искривился от испуга, и юноша едва сдерживался, чтобы не разрыдаться. Он нервно дернул головой, увидев всю ярость отца и толпы, что вот-вот могла на него обрушиться, и тихо пробубнил себе под нос.

– Э-т-то… Это н-неправда, – уткнулся он в землю, отрекшись от своей любви, от своих слов, сказанных в лесу, в третий раз, и проклятия толпы вновь обрушились на Айю.

– Да? А что ж она тогда тебя по имени акает, – вдруг прокричал лавочник, но его никто не услышал.

В стороне Магда с неподдельной яростью смотрела на какую-то дикарку. Она подмечала каждую мелочь. Теперь ей было понятно, почему в костюме Калеба она находила всякую требуху из леса, будь то кора или маленькие веточки. Пока она ждала его дома, он кувыркался по каким-то кустам с этой… С этой…

Губы ее от тяжелых дум сжались, исчезнув с лица. Она постарела на несколько лет, и теперь лишь зло смотрела на свою соперницу, опозорившую ее, и сдерживалась, чтобы не вцепиться ей в глотку. Она была из уважаемой семьи в отличии от этой сирой девки. Она была набожной и соблюдала все обычаи круга, а кто была эта безродная приблуда!?

Нахалка! Она пришла в сарай, к ее мужу. Бесстыдница. И что же он нашел в этой замарашке? Пойманная девушка была, конечно, красива, отчего ей было особенно больно. Она тоже была красива и одета многим лучше. Как же ей было больно. Чем больше Магда смотрела на чужачку, тем больше не могла поверить, что ее в глазах мужа затмила какая-то бродяжка. Нет. Не могло быть так… Как же она ненавидела ее. Не Калеба, а Айю. Это она околдовала ее мужа. Из-за нее он не делил с ней ложа. Из-за нее он отвернулся от своей законной жены. Ведьма! Ведьма! Ведьма!

– Ты знаешь, кто такой Ожт? – тихо спросил Рихард. Девушка неуверенно кивнула головой. – Знаешь ли ты, что тех, кто совершает страшный грех измены, ждет жестокая казнь? – Айя подумав, опять кивнула головой, не понимая, с чего мужчина заговорил про злого бога деревни. – Подумай хорошо… Ты и вправду была с моим сыном, мужем синьоры Магды, как мужчина и женщина? Подумай, не перепутала ли ты его с кем… Подумай хорошо. Его могут забить камнями, а тебя выпорят за то, что ты была с женатым.

Айя вновь хотела прокричать, что ничего не перепутала, что она любила Калеба, а он любил ее, но… Ей вновь напомнили о жестокости людей, которые могли забить человека камнями, лишь потому что у них так принято. Она в ужасе посмотрела на Калеба, ожидая каких-то слов, объяснений от него… Тот снова отвел взгляд в сторону. Как же больно ей было. Сердце рвалось на части. Ей хотелось убежать в лес, к отцу. Вцепившись в грудь Рихарда, она плакала… Почему. Почему он ничего ей не сказал? Как долго он был женат? Он же говорил, что он с ней. Только с ней… Из-за этого он хотел бежать?

Ее щеки обожгли самые горючие слезы, а голова стала тугой и тяжелой от нахлынувших мыслей. Она вновь посмотрела на стоявшего перед ней Рихарда. Тот не торопил и ждал, всем своим видом давая понять, что Калеб мог умереть только от ее слов. Мужчина мягко кивнул головой, будто подтверждая это, а значит, ей ни в коем случае нельзя было говорить правды… Как бы больно ей не было.

Она долго смотрела в темные глаза Рихарда, словно без слов пыталась все рассказать. Она просто полюбила его сына всей душой, всем сердцем. Она не сделала ничего плохого и… Не хотела ничего плохого. Никому, даже предавшему ее Калебу. Она ведь даже готова была оставить лес ради него, и даже не смотря на его отречение, она все равно готова была спасти его… Ради своей любви.

Сотрясаясь от рыданий, девушка покорно склонила голову.

– Я… обозналась, – всхлипнула Айя, сказав то, что от нее требовали, и, прикрыв глаза, Рихард вздохнул.

Она все поняла. Бедное смелое дитя… Она спасла его сына. Теперь оставалось вытащить ее из рук этой огалтелой толпы. Его охватило чувство небывалой благодарности, но про себя он подумал, что Калеб ничего этого вовсе не заслужил.

– Да простит тебя Ожт за это, – проговорил он во всеуслышание, но Лешая почувствовала, как он сочувственно сжал ее плечи. Хоть кто-то не испытывал к ней злобы, и от этого ей стало незначительно легче. Рихард наконец отошел от нее.

– Тишина! – закричал Рихард на людей. Он готов был сказать своё последнее слово, и люди, знавшие его, как человека честного и благородного смолкли. В живом круге стало неимоверно тихо. Лишь слышались тихие всхлипы Лешей. – Раз все выяснилось… Мое мнение, Айю, дочь Лешего, нужно отпустить, – выполняя роль ведущего, он обратился к стоявшим в стороне другим старостам из совета. Медленно они закивали головами. – Ее отец безумен. Всем известна история несчастного Франциска, – перекрыл Рихард своим голосом поднявшийся шепот. – Видно, дочь отчасти переняла его недуг… Вот и сочинила какую-то небылицу. Может, девушка действительно видела моего сына в лесу, – признавал Рихард. – Он часто ходил туда с друзьями. Франциск был одним из нас. Он никогда не причинял нам вреда…

– Верно…

– Не причинила и его дочь, – продолжал прерванный Рихард. – Ее место в лесу и дело с концом. С согласия жителей деревни ее можно будет допустить на одну из проповедей пастора Крайса, чтобы впредь девушка знала о правилах в круге. Нам стоит помнить, что когда-то Ожт ввел в своей круг дитя Скверны, не побоявшись зла, позволив навсегда остаться сему творению в кругу. По его образу и подобию тоже самое можем сделать и мы. Да прибудет Ожт с нами…

Рихард закончил, и ещё долго над головами летал его железный, строгий голос. Кто-то из них кивал головой. Кто-то вывел круги в воздухе. В словах Рихарда было много правды, и некоторые, перешептываясь о Франциске, были готовы согласиться с тем, чтобы отпустить юродивое дитя восвояси. Правда… Были и несогласные.

– Нет, – зашипела подавшая голос Магда. – Она солгала о моем муже. Она – лгунья!

– Да будет тебе, Магда, – вставил Джонни.

– Будет? Моего мужа могли казнить из-за ее слов, ведь каждый знает, что неверный супруг скверен в своей измене! – нервно она развернулась на пятках и прошлась мимо людей. – А если бы это был твой муж Агнес? Твой Присцилла? Кто знает, что она хотела сделать! Нет большей Скверны, чем ложь! Разве не так написано в книге круга? – обратилась Магда к священнику.

– Верно. Так повелел Ожт.

– Ты преувеличиваешь, Магда, – нахмурив брови, загородил собой Айю Рихард. Лешая, ничего не понимая, казалась совсем потерянной. Все, что она чувствовала, это бездонную и нескончаемую боль, терзавшую ее душу, и ей было все равно, что происходит вокруг. Украдкой она посмотрела на Калеба, но горячие слезы размыли его лицо и силуэт.

– Вы верите ей, гер Рихард? Вы готовы были поверить ей и дать казнить своего единственного сына? – подначивала Магда. – Уж не околдовала ли она вас, пока вы стояли подле этой ведьмы? – в толпе послышался одобрительный шепот. – Кого вы защищаете? Ту, которая пыталась оболгать честного мужа? Мы праведники и живем праведно в кругу, пока кто-то пытается очернить нашу паству! Скверну можно очистить лишь одним способом. Ожт именно для этого свел нас всех сегодня, а не для того, чтобы мы вновь позволили Скверне войти в круг.

– И сжег он всю Скверну, и очистил великий круг… – запричитала какая-то набожная бабка, обратя туманные глаза к небу.

– Она – малое дитя.

– Малое дитя? Выдумавшее такую история? Я требую правосудия за клевету и за колдовство, – подняв указательный палец к небу, Магда мешала все в кучу, собираясь превратить свою соперницу в пыль. Уж не для того, чтобы ее просто отпустить в лес, она пролила столько слез бессонными ночами. – Это она насылает на урожай порчу! Она наслала заморозок и жару! Из-за неё мрет скот, – Магда припоминала все, что слышала. — Если мы ее отпустим, она проберется в каждый дом, околдует каждого мужчину и будет пить кровь наших детей. Она нашлет таких проклятий, от которых мы все погибнем.

– Не стань самой клеветницей, Магда, – грозно процедил Рихард. – Ты обвиняешь другую женщину…

– Женщину? Кто она и кто я? Кому вы поверите, – посмотрев на людей, спросила Магда. – Мне, выросшей среди вас, или этой, пришедшей не известно откуда. – Тыкнула она пальцем в девушку. – Ведьме!

– Она – дочь Франциска, – попытался заступиться лавочник.

– Франциск сам нашел ее в лесу.

– Может, ему это дитя и подкинула какая ведьма?

– Ты хочешь обвинить ее в колдовстве? – пытался обрубить все эти бредни Рихард, но все желали слышать лишь россказни обезумевшего рассудка преданной невестки. – Где твои доказательства? Такое обвинение может вынести лишь суд старост, – прибегнул он к последней защите, стараясь побыстрее свести все это народное вече на нет, но ропот толпы становился лишь сильнее.

– Знаем мы ваш суд старост, – закричали люди, и Рихард почувствовал, как плотнее смыкаются люди вкруг него. – В прошлый раз та старая ведьма убежала.

– Может, кто из вас ей и помог?

– Мы должны защитить себя сами… От того зла, которое несет с собой каждая ведьма. Вы наши старосты, разве не должны нас защищать? Кого защищаете вы, гер Рихард? – бесновалась Магда, сама уподобившись злой колдунье. Рихард пытался призвать к порядку. Он подскочил к Гуверу, прошептав что-то, но тот лишь развел руками. Позади него кто-то дернул Айю за волосы, и Рихард кинулся отгонять людей от нее. – Кого? Деревню или… Ее – ведьму! Да она вас околдовала просто. Что скажете вы, староста Гувер? Староста Мауро? Староста Хаккенбар? Или вы тоже поддались влиянию Скверны? Что скажете вы, пастор Крайс?

Все посмотрели на священника, будто от него одного все и зависело.

– В круге нет места лжи и скверне. Каждая ведьма должна очиститься перед Ожтом, если она – ведьма. Каждый нечестивец должен быть наказан, – мужчина вдруг выставил руки по бокам от себя, и его голос завился от пения. – Да изыдет всякая тварь, подвластная Скверне! Да вернется все на круги своя, светлыя и праведныя. Да будет славен Ожт и те, кто в кругу его!

– Постойте!

Искривший яростью Рихард потерялся. Как и в тот день, когда толпа схватила его жену. Никто его не слушал, и как бы он не сопротивлялся всем этим людям, пытаясь отогнать их от Лешей, он был один. Послушав Магду, толпа вдруг загорелась с большей силой. Остервенело они галтели, проклиная ведьму, и, когда они с Гувером попытались броситься Айе на помощь, люди окончательно потеряли рассудок, кинувшись на девушку.

– Лгунья!

– Ведьма! Сжечь ее.

– Я не ведьма! Пустите! Не трогайте меня!

– Вот кто виноват в неурожае, чертовка!

– Это тебе за наших мужей…

– Ее ложь должна быть наказана. Никто не может лгать против честных людей, – вопили люди.

Рихард пытался пробраться к ней. Ему удалось протиснуться… Ухватив девушку за руку, он потянул Айю к себе, но его негодующей волной отпихнуло в сторону.

Лешую подхватили на руки и потащили в сторону храма. Закричав, она начала брыкаться, но ее лишь крепче и злее сжали. Толпа называла ее ведьмой, и зажмурившийся Рихард, понимая, что ничего не может сделать, до крови закусил нижнюю губу. Более он ничего не мог… Как и в тот день, когда точно такая же толпа казнила его жену.

Обезумевшие от злости люди обтекали его потоком, и среди спешивших вершить правосудие он увидел потерянного напуганного Калеба, смотревшего за тем, как обманутую им девушку вот-вот растерзают.

– Иди-ка сюда, – вдруг сорвался с места Рихард и, ухватив сына за предплечье, потащил его за всеми, рыча под нос страшные ругательства.

Толпа высыпала на площадь перед церквью. Обступив деревянный столб великим кругом, они ждали изгнания Скверны. Священник зычным голосом зачитывал молитвы, пока Айю привязывали к столбу. Слаженно люди подтаскивали хворост и поленницы из соседних домов, обкладывая вкруг нее, и обессилевшая от всего пережитого девушка билась загнанным в угол зверем, пытаясь отбиться. Бестолку. Кто-то ударил ее под дых, чтобы она присмирела.

Застенав, Лешая огляделась сквозь дымку нескончаемых слез… Догадываясь о том, что сейчас произойдет, Айя часто задышала, смотря на окружившее ее скопище таких жестоких людей. Среди них не было ни одного знакомого лица, ни одного, кто бы вступился за нее или пожалел. Того мужчину, отца Калеба, она больше не видела… Перепачканная. Взлохмаченная. Она и Калеба больше не искала. Лицо ее покраснело. Захныкав, Лешая закричала, что есть силы…

– Я не ведьма! – чувствуя как рвется на части сердце от страха, от боли, дергалась на столбе Айя. – Я не ведьма! – вновь повторила она шепотом.

– Да изыдет Скверна из круга. Да прибудет Ожт с нами.

Как околдованные все стали выводить круги по воздуху, повторяя слова за священником. Рьянее всех шипела Магда, прорвавшаяся в первые ряды. Попытавшись добиться поддержки у других старост и не получив ее, недалеко от невестки остановился Рихард с сыном.

– Смотри, что ты наделал, – прошипел он в его уши.

Над головами поднялся факел, и жаркое пламя быстро перелетело из рук в руки до самого столба. Священник зычно обещал ей какое-то прощение, странную милость Ожта, но Айя лишь испуганно смотрела на огонь, приближавшийся к ней. Безучастно факел опустился к куче уложенного у ног Лешей сушняка… Нехотя повалил дым. Глядя, как разгорается огонь, Айя затряслась. Подбородок ее скривился от рыдальческой судороги. Она зажмурилась и, плача, попыталась поднятся на мысочках вверх по столбу, словно так могла убежать. Толпа ликовала…

– Плачь ведьма. Плачь, – грубо крикнул кто-то, запустив в нее камнем, и попал Айе прямо в лоб. Девушка вскрикнула. По светлой коже побежала бордовая струйка крови, и Айя в мольбе задрала голову к самому небу. Толпа стихла, ожидая долгожданных криков от всеочищающего, праведного огня…

– Когда… З-звезды в неб-бе меркнут… – часто задышав, вдруг запела привязанная девушка. Голос ее дрожал и плохо слушался. – М-может, вспомни… обо м-мне.

Девушка опять разрыдалась. Она поежилась. Глотнула дыма и от этого раскашлялась. Айя попыталась отодвинуться от надвигавшегося пламени. Жар становился все больше и нестерпимей. Вдруг Лешая задрала голову и, будто нарочно, сильно ударилась затылком о столб.

– И позволят… Милосердно… Гр-х-х… Ах-х… Увидятся во с-сне.

Айя закричала. Крик ее был истошным, отчаянным. Она вся изогнулась. Рыдания ее стали громче, но она все равно продолжала петь, стараясь заглушить боль песней.

– Когда с-солнце в небе с-светит… Ты… Ты… – Она то вскрикивала, то рычала, стараясь не показывать всем этим злым людишкам боли, но опять срывалась на плачь. – Н-не думай обо мне. Лишь услышишь – воет вет-тер… Это я… П-пою тебе. – Огонь поднялся еще выше, и девушка закричала особенно пронзительно, заставив отступиться людей от столба. – Когда тьма весь мир накроет… – Закричала, что есть силы Айя, будучи не в состоянии терпеть. – Я забуду про тебя. Будешь ты собою проклят… Утешенья не найдя…

Она кричала. Смолкая, часто дышала и все не могла надышаться. Дым поглотил ее почти полностью. Лишь слышался крик и стон. Лешая хотела спеть что-то еще, но все чаще срывалась на глубокий ненасытный кашель. Густой дым, обволакивая, душил ее. В припадках она билась головой о столб. Огонь поднимался все выше и выше. Приподнявшись на мысочках, она широко открыла рот, пытаясь вдохнуть воздуха, а может для того, чтобы закричать, но так и не закричала, закрыв глаза. Вдруг девушка обмякла. Голова ее упала, тряхнув крылом каштановых волос, и Айя повисла на веревках, затерявшись в клубах дыма.

– Кончилась ведьма, – облегченно сказал Карл.

– Да…

– А-а-а-а… – раздался пронзительный жалобный крик, заставив всех обернуться назад.

В своем старом костюме и шляпе с пером на пожиравший Айю огонь смотрел Леший. Рот с потемневшими зубами так и застыл от крика. Из глаз старика прыснули слезы. Сквозь толпу он кинулся к столбу. Франциск о чем-то замычал. Стянув шляпу с лысой макушки, мужчина кричал, хлопал руками. Он бросался в пламя, но из-за жара отступал назад. Кидаясь к людям, он просил вытащить дочь из огня, но от него лишь отмахивались, либо виновато отворачивались. Упав на колени, старик беззвучно зарыдал. Он жалобно позвал свою дочь, и Рихарду показалось, что Айя в последний раз попыталась приподнять голову. Пламя стремилось вверх по столбу, забирая у Лешего все, что он имел, и глядя на него люди вдруг содрогнулись. Дрожавший Калеб попытался убежать, но Рихард, готовый завыть от переполнявшей его злобы на всех этих людей, перехватил его за шкирок как щенка и заставил смотреть до конца.

– Айя, Айя, Айя, – то ли говорил, то ли пел старик. – Айя-я-я-я…

Он мял в руках шляпу. Пестрое перышко сломалось. Огонь полностью закрыл дочь от него, и он выпучил стеклянные глаза, до крови закусив кулак. Он горько завыл, как раненный зверь. Франциск сжал в руке горсть земли и, сотрясаясь от рыданий, растер ее по лицу… Не надолго он окаменел, уткнувшись лбом в землю. Франциск начал драть на себе волосы, царапая лысину до крови. Подняв широко раскрытые глаза к столбу, Леший резко поднялся и в последний раз прокричал имя своей дочери.

Остановить его никто не успел. Закричав от отчаяния, юродивый Франциск, подняв ворох искр, скрылся в огне вслед за своим ребёнком и больше никто его не видел.

Погодя пламя стихло, оставив за собой черный остов от столба. Шипели угли от жара. Медленно клубился дым, стараясь побыстрее улететь вместе с ветром…

От леших ничего не осталось.

Лишь пепел…

Да скверна на душе.

========== На круги своя… ==========

***

Тяжело вздохнув, мужчина отложил перо в сторону. Высыпав мелкого песка на влажную от чернил бумагу, Рихард сдул серую будто пепел пыль и отложил манускрипт в сторону. Устало он пригладил стянутые в тугой хвост волосы и посмотрел на медный круг, который, будь его воля, уже давно переплавил на ночной горшок. Мерно потрескивали дрова в камине. Танцуя, мерцали в темных глазах языки пламени. За окном вовсю сгущался сумрак, и из лесу донеслись первые крики совы.

Скрипнув креслом, все еще староста деревни встал и подошел к небольшому расписному шкафчику, в котором хранил книги. Взяв первый попавшийся том, он готов был спрятаться от всего мира в чтении, но его отвлек шум – с полки упала кукла с красивой резной головкой. Рихард замер… Подняв ее, рассмотрев в какой раз, он усадил ее на свой стол.

После случившегося Калеб едва не повредился рассудком. По крайней мере, в этом его пытались уверить Магда и Гретта, ставшая по случаю свидетельницей всего произошедшего ужаса в доме. Он не выходил из сарая, рыдая без умолку несколько дней и ночей подряд. Калеб пытался уйти в лес. Пытался раз, и два, и три. Каждый раз его возвращали, а когда на него махнули рукой, он вернулся сам, решив, что от его жизни в лесу никому не будет прока. Рихард с сыном не общался. Даже словом не обмолвился, а когда увидел, что тот вернулся в спальню к жене, пришёл в ярость и выставил Магду и Калеба за дверь со всеми их немногочисленными пожитками. Первое время они перебивались у Готфрида, а потом уехали – подальше от людских пересудов. Куда? Ему было все равно…

Рихард стал еще мрачнее. Чернота его глаз стала еще тяжелее, и ночью его можно было принять за мудрого иссиня-чёрного ворона. Поговаривали, что он хотел взять ребенка на воспитание, но слухи остались слухами. Неизвестно почему однажды он задался целью отыскать хижину Франциска. Ему помог один из охотников, бывавший в Лешей чаще, да лавочник. Так он и нашел скромное и тихое пристанище сумасшедшего и его дочери… То, что от него осталось. Там среди всего он увидел куклу, украшенную белыми лентами да высохшими цветами жасмина, и почему-то принес ее к себе.

Теперь она сидела перед ним на столе и недоуменно глядела в одну точку, будто упрекая его в случившемся.

Нахмурившись, мужчина достал из ящика увесистую фляжку. С хлопком он вытащил пробку и поставил рядом маленький стаканчик из серебра с выгравираванным фазаном на нем. Из фляжки полилась прозрачная жидкость, и в комнате запахло хмельной сладостью. Тяжело вздохнув, Рихард прошел к камину. Обернувшись, он посмотрел на принесенную куклу и вспомнил те обращённые к нему светло-карие глаза, обманутые и преданные. Вспоминал он и умоляющие о пощаде глаза жены. Он не спас ни одну, ни другую… Сжимая челюсти, да хмуря брови, он каждый раз корил себя за то, что не смог защитить именно Лешую. Вина жены имела место быть, как бы горько не было это осозновать, а в чем была виновата эта девушка? В том, что полюбила не того человека? Калеб, Калеб, Калеб… Поиграл цветок да бросил. И ведь сын его был не злодей. Добрый да добра не сделал никому… Правильно ли он поступил, защитив сына в обмен на жизни двух несчастных людей. Стоило ли это того?

– Нет греха тяжелее, чем предательство, – горько сказал он, залпом выпивая терпкий напиток. Питье обожгло ему горло, и он зажмурился. – И трусость… Трусость. Будь она проклята.

Постояв с секунду, Рихард опять посмотрел на куклу – единственное напоминание о том, что произошло. Ведь все, казалось, напрочь забыли об Айе, Франциске, Калебе.

Еще до отъезда Калеба из деревни пропал Томми. По странному совпадению, погодя несколько дней, из деревни уехала молодая вдова Илле, и лишь Джонни знал, что случайность эта не случайна. Рихард все сам думал уехать из этой деревни. До осточертения надоели ему проповеди Ожта да безумная фанатичность, с которой люди следовали заповедям круга. Но это означало струсить, а он не привык убегать. Так он и жил, улыбаясь, не улыбаясь. С головой он тонул в работе, и каждый раз, оставаясь наедине с самим собой, доставал маленькую куклу, украшенную белыми лентами, и повторял одни и те же слова, будто оправдывался.

Предательство – самый страшный из грехов.

После смерти Айи зарядил дождь, будто Ожт и вправду остался довольным принесенной ему жертвой. Крестьяне нынче собирали урожай, закопавшись в осенних хлопотах. Люди, не понимая, что они натворили, жили дальше; ходили в церковь, выводили круги в воздухе, страдали, радовались, любили и были любимыми. На площадь перед церквью они водрузили новый столб, позабыв о содеянном, и темневший от дождей он вновь ждал свою Скверну. Запевал Крайс в храме, восславляя Ожта.

Помнили о случившемся лишь он да кукла, а в остальном все стало как прежде… Так ведётся у людей. Они живут в хлопотах и умирают в хлопотах. Верят в богов, жестоких и безучастных. Любят и ненавидят. Рождают новую жизнь и отбирают чужую, умирая в самом конце. Жизнь вращает их по кругу, создавая видимость жизни, а потом все возвращается снова…

На круги своя.