Зеркала (СИ) [kozatoreikun] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== От Дениса до Чейни и Генерала ==========


На сыром кафельном полу, липком от мыльных разводов и занесённой с улицы грязи, старший братик прижимал Дениса к груди. За огромной дырой меж его рёбер, угасая, билось ещё живое, но уже ослабевшее сердце. Оно выталкивало кровь из тела и заливало ею пол в грязной разбитой душевой.

На потолке мигала остывающая лампочка, из крана над их головами капала вода. Старший братик с лёгкой улыбкой на губах тихо шептал, ведя пальцами по щеке Дениса, который смотрел на него с непониманием, но всё ещё безумно доверчиво, ведь выпускники в стенах Дома — всё. Выпускники и есть сам Дом.

— Ты станешь сильным, ты обязательно станешь сильным, — говорил слабеющий голос.

— Правда? — воскликнул Денис. — Таким же, как ты?

— Может быть, даже сильнее. И тогда мы обязательно будем вместе.

— Но почему ты уходишь сейчас? Почему мы не можем быть вместе сейчас?

Несмышлёный, не принятый Домом, без клички даже. Что этот мальчишка забыл той ночью здесь, известно только стенам да зеркалам, в своей неприкосновенности держащим последнее слово. Парень в Доме без году неделя, это первый на его памяти выпуск, а, значит, надо было объяснять. А не объяснять нельзя — контакторы любых возрастов должны были знать правду.

— Я должен проложить дорогу остальным, — старший братик наклонился вперёд и прикоснулся губами ко лбу мальчика.

— Я расскажу тебе одну тайну. Сохрани её, прошу.

Денис кивнул, отстранился и приготовился слушать.

— Раз в шесть лет зеркала забирают троих, — прошептал старший братик. — А теперь беги спать. И, смотри, не разболтай никому.

Лампочка на потолке продолжала моргать, вода — капать из крана, а кровь всё лилась и лилась на пол, затекая в стыки разбитой плитки. Братик устал, ему надо отдохнуть, думал Денис, возвращаясь в спальню. В Доме свет на этажах работал с перебоями. Было темно, но не страшно. В Доме нечего было бояться — в окнах звёздным светом отражались коридоры, переполненные людьми.

Воспитатели шастали, встревоженные, шарахались от каждого шороха, собирались под светом работающих ламп, точно караулили кого-то. Они схватили Дениса, ударив по нему светом фонариков, прогоняя из коридора шумящие отражения. Принялись кричать, трясти за плечи, стащили с него футболку. Но мальчик только закрывал рот руками и мотал головой из стороны в сторону.

«Нет». Он ничего вам не расскажет.

На шум высунулись ребята из соседних спален. В коридоре появились старшие, встревоженные ожиданием. Почувствовав назревающее волнение, воспитатели тут же увели Дениса, а остальных разогнали по комнатам и заперли. Но нескольких секунд, проведённых в коридоре, старшим оказалось достоточно: известные своей причастностью стены успели донести до воспитанников Дома радостную весть.

Этой ночью в запертой на ремонт душевой врослые найдут выпускника со вскрытой грудной клеткой.


Младшие лежали в своих спальнях тише воды и ждали проверки. В назначенное время, известное всем и каждому, двери в комнату открылись, в проходе появился воспитатель, который пересчитал всех по головам и ушёл, бормоча недовольно себе под нос. Когда его шаги в коридоре стихли, комната вновь погрузилась в мерное сопение несведущих. Денис высунул голову из-под одеяла и наткнулся на сияющую от нетерпения физиономию Хайда, который нарисовался в нескольких сантиметрах от его лица.

— Я обещал никому не говорить, но тебе расскажу, — шёпотом, чтобы никто не услышал, произнёс Денис. — Раз в шесть лет зеркала забирают троих.

— Это и есть великий секрет Дома? — засомневался Хайд. — Нет. Я верю тебе.

Он кивнул, сияя решительностью, и умчался на свою кровать.

На следующее утро в столовую они шли в сопровождении воспитателей. Всю дорогу Денис ловил на себе взгляды старших и ровесников из второй младшей, которые смотрели на него с завистью и безропотно затыкали свои рты, стоило воспитателю оказаться рядом.

В столовой держалась непривычная этому месту тишина. Она дрожала натянутыми струнами под строгими взглядами надзирателей и стягивалась к столу первой старшей, во главе которой у прохода сидел хозяин Дома.

— Эй, мелкий. Да, ты, без имени. — Его голос, грубый и не терпящий неповиновения, окликнул Дениса, когда тот оказался рядом. Мальчик остановился, а вместе с ним это сделали и остальные, с тревогой, с интересом, с предвкушением не спускающие с хозяина Дома любопытных глаз.

— Ты теперь Чейни. Понял?

— Да! — радостно кивнул теперь уже Чейни. Отовсюду посыпался тихий шелест разлетающихся сплетен.

— Стань сильным, Чейни, — напутственно произнёс выпускник, сидящий по правую руку от хозяина Дома. Его голос был другим, мягким и податливым, и отдавал хитринкой.

— Что вы себе позволяете! — воскликнула воспитательница старшей девчачьей группы, стоящая рядом. Парень, что только что дал новое имя Денису, поднялся из-за стола и плеснул в лицо женщине холодным какао из своего стакана.

Его тяжёлый одинокий смех поминальным словом разнёсся по столовой, а после был подхвачен столами старших — и парней, и девушек, и только после них ликующим перезвоном засмеялись дети.

Брошенные всеми и принятые стенами этого места.

***

О событиях двенадцатилетней давности, о дне, когда он получил своё первое имя, Чейни напомнили шелестящие на тёплом июньском ветру листья невысоких осин. Они росли у самой ограды на внутренней стороне двора, где от калитки к крыльцу вела прямая дорожка разбитого асфальта. Стоя на пороге Дома, Чейни прощался с последним из тех, кто на протяжении этих двенадцати лет разделял с ним тяготы и довольства жизни внутри серых истерзанных временем стен.

Он был всего на каких-то пару месяцев младше, но восемнадцатилетие и выпуск, следующий за ним неизменно, настигли его, как и остальных. За плечами у парня болтался рюкзак с личными вещами, в руках он держал чёрную папку с документами. Из всего выпуска, вышедшего из стен за эти дни, он покидал Дом последним.

Как и было заведено.

— Значит, решил остаться?

Его звали Хайд, лицо его не знало слова «улыбка» и было испещрено шрамами. Но он обнял Чейни и похлопал его по спине так, что у того едва не затрещали кости. Так, что Чейни невольно охнул и долго откашливался, когда Хайд отпустил его. И всё это притом, что сам он был ни на грош не слабее.

— Нужно новое прозвище, — задумался Хайд. В высокой траве вокруг них послышалось шевеление, а к окнам с внутренней стороны припало множество заинтересованных лиц. — Будешь Генералом, — Хайд усмехнулся. — Тебе пойдёт.

— Генерал, Генерал, вы слышали? Надо всем рассказать! — из травы врассыпную бросились маленькие дети, готовые растрезвонить вести по округе.

— Воспитателю не пристало зваться именем воспитанника.

Этим июньским утром Денис-Чейни-Генерал навсегда прощался с Хайдом. Просто с Хайдом, мрачной тенью, чьё настоящее имя знали лишь документы в папке в его руках. Они были сомнительными друзьями, но в стенах Дома это слово ничего не значило, а переступив его порог, Хайд обрывал любую связь с этим местом. Он осмелился сделать так, а Генерал — нет.

Но какими бы причинами они не руководствовались, ясно было одно: с этого дня их пути расходятся.

Хайд был хозяином Дома последние шесть лет. И, уходя, он не оставил после себя человека, который должен был его заменить. Он ничего не сказал по этому поводу, долго сомневался, принимая решение — всё это Чейни-Генерал мог видеть собственными глазами. Дом и его воспитанники решение Хайда примут, пусть это и принесёт неприятности на первых порах. Дом ни к чему не остаётся безучастным. Возвышаясь за спиной Генерала, он тёмными окнами-глазницами отпускал хозяина вслед за остальными.

Чейни-Генерал до последнего хотел поговорить с Хайдом о некоторых неразрешённых вопросах. Именно сейчас, именно отпуская его навсегда, потому что только так можно было освободить его от последствий. Но он так и не смог найти, с чего начать, и не решился поднять эту тему. Ему всё время казалось, что и Хайд не против разъяснить пару моментов, однако и он не заговорил ни об одном из них. Например:

«Почему их не забрали?»

Всё, что они сделали по итогу, это пожали руки, вложив в этот жест все разрешённые и неразрешённые конфликты, попрощались ещё раз, пожелав друг другу удачи саркастически, и разошлись.

Генерал закрыл за Хайдом дверь старой чугунной калитки, молча посмотрел, как парень садится в машину, и вернулся в Дом, не дожидаясь, пока такси сдвинется с места. Небо начинало хмуриться. Поднимался ветер, нагоняющий на город серые облака. Они непроглядной пеленой затягивали солнце, отрезая его от внешнего мира.


Начиная с этого дня их набор официально считался распущенным, а это означало, что и Генерал перестал значиться воспитанником Дома. С этого дня он — воспитатель второй старшей мальчишечьей группы. Тот, кто приглядывает за детьми Дома, кто защищает их и выступает для брошенных ребят в роли если уж не родителя, то старшего брата точно. Уровень доверия к нему у двенадцатилеток гораздо выше, нежели к кому-то кроме — в их памяти ещё свежа та пора, когда Генерал ничем не отличался от них самих. А он всё ещё помнил, что чувствуют и о чём думают дети, которые в считанные дни из тех, кто сам бегал хвостиками за старшими, превратились в свои же примеры для подражаний.

Дети всюду приветствовали Генерала, пока он по лестнице поднимался в учебный кабинет, где перед обедом проходило внеплановое собрание, созванное Директором. Новые клички разносились здесь со скоростью света, думал молодой воспитатель, вспоминая, что от стен и ушей Дома не могло скрыться ничто и никогда.

Подойдя к двери, исписанной маркерами и мелками, как и всё вокруг, Генерал услышал женский недовольный голос, который прервался грубым тоном Директора. У него даже кличка была самая неинтересная, переходящая. Всё это напомнило Генералу о старших товарищах, которые бросались этими кличками направо и налево и не обделили ни приходящих учителей, ни воспитателей.

Генерал вздохнул, постучался дважды и вошёл в кабинет. Внутри сразу же воцарилась гробовая тишина.

Со своего места встал Ресторатор. Воспитатель первой старшей мальчишечьей группы был из всех собравшихся самым молодым, за исключением Генерала, конечно же.

— Я считаю, что это правильное решение. Вы все даже не пытаетесь понять своих воспитанников. И никто не сможет сделать это лучше их самих. У меня всё.

Генерал в их обществе всё ещё чувствовал себя лишним.

Он не мог перестать думать об этом.

***

Всё же они не собирались быть к нему снисходительны.

Страшнее выпуска Чейни и Хайда был лишь предыдущий, тот, когда состав воспитателей мальчишечьих групп сменился почти что полностью. И отлично помнились все гадости, вытворяемые воспитанниками — действительно, мало причин у этих людей относиться к нему с уважением. Да он и сам не каждому в глаза посмотреть мог.

Ресторатор нагнал его уже на лестнице.

— Да не переживай ты так. Они после сам знаешь каких событий на тебя взъелись. Такое непросто принять.

Генерал усмехнулся.

Он понял, конечно же, и оттого тон Рестора показался ему непростительно равнодушным. Так легко мыслить могут только новички, каким он не являлся. Хотя воспитатель первой старшей всегда либо говорил, что думал, либо не говорил вообще. Не умел он быть неискренним, это все в Доме знали.

— А тебе?

— Мне тоже не по себе, но… Я же понимаю, что ты не виноват.

Генерал повёл плечами. Ему было неудобно разговаривать на эту тему, и он неловко пробормотал:

— Спасибо.

— Слушай, я к тебе по делу вообще-то, — сказал Рестор. — Директор напомнил, что должны привести новенького. Только от старых отдохнуть возможность появилась, а тут… А у меня и так все комнаты под завязку.

— Хочешь отдать его мне?

— Ему одиннадцать, в младшую не возьмут.

— Ладно, давай, что там у тебя. — Генерал вздохнул и взял у Ресторатора толстую папку с бумажками. — Вообще странно, знаешь, в июне обычно никого не привозят.

Лестничный пролёт осветила вспышка молнии. Раздался грохот и из столовой в коридоры прорвался смех. Ресторатор поднял взгляд на высокое окно, тянущееся к самому потолку. Из него было видно только небо и верхушки зелёных деревьев, смоченные дождём.

След старших растворился в стенах Дома. Пройдёт неделя-другая, и о них забудут вообще, так происходило всегда. Двенадцатилетки, занявшие их место, освоятся за лето, а к сентябрю будет открыт новый набор, если на то поступит запрос. Генерал бросил мимолётный взгляд на стены. Они по этому поводу ничего не говорили.

Рано, быть может. Дом отходил от расставания раньше, нежели это делали дети, но несколько часов — не тот срок, за который всё будет забыто.

Так, медленно, с одного цикла на другой осуществляются переходы.

За окном стеной лил дождь.

— Новенький, новенький в Доме! — раздавались в отражении неба в зеркалах беззвучные крики.

Вдвоём с Ресторатором они спустились на проходную. Из столовой доносился несмолкающий шум ребятни. В коридоре у директорского кабинета стояли люди. Генерал и Рестор переглянулись, последний обещал сам объяснить всё Директору.

У большой настенной доски, где было размещено расписание занятий, высокий тучный мужчина разговаривал с двумя чужими взрослыми людьми. Позже, вспоминая их, Генерал обратит внимание, что в его голове не отложилась ни одна деталь, будь она важной или нет. Люди как люди, они не пробудут здесь и часа, нет смысла запоминать лица; их присутствие не отложится на стенах, не тронет кого-либо, никому не навредит и вряд ли даже будет кем-то замечено.

А на деревянной скамейке недалеко от них у окна сидел мальчик. Он смотрел безразлично на зеркало перед собой, и словно заглядывал за стекло. Будто бы увидел там нечто, что отрывало его от происходящего здесь. Ресторатор подошёл к родителям мальчика, поприветствовал их. Те наградили его и Генерала хмурыми взглядами, полными недоверия.

Он едва смог сдержать смех. Смех, не злость. Будучи ребёнком, он не раз видел, как приводили других. После того, как эти люди оставляли здесь своих детей, разве могли они вообще осуждать кого-то? Разве не они здесь были единственными, кого стоило осуждать? Генерала едва не покоробило. Но он сдержался.

Пустой, отрешённый взгляд мальчика, рассеянный по поверхности зеркала и собравшийся за ним, сдержал его. Это довольно сложно описать, когда ты видишь такое впервые. И ничего не стоит сделать это, когда переживаешь подобное сам.

В коридоре первого этажа детей кроме этого мальчика не было. Но в отражении резвилась и играла малышня. Они снимали плащи, намокшие от дождя, помогали друг другу шнуровать кроссовки, бегали и смеялись. А после к ним подошёл юноша постарше. Наклонился, сказал что-то и увёл за собой. Ребёнок с лавки проводил всех взглядом, а затем посмотрел на Генерала.

Родители мальчика говорили, что он антисоциален, отстаёт в развитии, и много прочей ерунды, которую все обычно в таких случаях говорят, так что Генерал их не слушал. Вместо этого он думал о том, как в своё время узнал от старших ребят, что Дом иногда подзывает к себе «особенных». До этого дня он не мог представить, как такие могут выглядеть и чем они будут отличаться от остальных. Да и сейчас он представлял лишь смутно. Но стоило взглянуть на новенького, и сомнений не оставалось.

Это оно и есть.

Мальчика звали Славой, но для стен Дома его настоящее имя не имело никакого значения.

***

Дом был непростительно странным. Люди в нём — удивительно наглы, веселы и слишком беспечны для тех, кого бросили и от кого навсегда отказались. Они бегали, радовались и играли, совершенно непохожие на детей внешнего мира. Всё это было ново.

Не нова оказалась лишь их драчливая натура.

Поздним вечером первого же дня Славу в туалете окружила группа мальчиков его возраста.

— Эй, новенький, — сказал самый смелый из них, — сейчас мы будем тебя бить.

Это на его крик прибежал Генерал, который едва не был сметён выбегающими из туалета перепуганными ребятами. Войдя, он увидел лежащего на полу Джубили — известного задиру из второй, теперь уже взрослой. Рядом с ним стоял Слава. Над его губой красовалась ссадина, а в руке он держал большой кусок разбитого стекла, крохотные осколки которого были разбросаны вокруг.

Джубили с криком поднялся, будучи живее всех живых, и пулей вылетел вон. Слава выронил осколок и безразлично посмотрел на свою ладонь. По ней текла кровь.

Воспитатель схватил Славу за руку и хорошенько встряхнул. В дверях за их спинами показался Рестор.

— Разберусь со вторым. — Он усмехнулся и кинул Генералу небольшую красную аптечку. Его голос стих в коридоре предзнаменованием хорошей взбучки:

— Кондратенко, кто это так позорно убегает с драки, которую сам же и затеял?


Генерал перевязывал ладонь, сидя на грязном полу, усыпанном стеклянной крошкой. Слава молчал, стараясь на него не смотреть.

— И как тебе это в голову вообще пришло? — проворчал Генерал, отпуская руку мальчика.

Слава шмыгнул носом.

— Мальчик из зеркала рассказал, — пробормотал он.

В разбросанных по полу осколках виднелись отражения детей, которые пришли сюда умыться перед сном.

— Я никому не говорил, но вам скажу, — неожиданно заговорил Слава. — Мальчик за стеклом сказал, что я должен делать, чтобы попасть сюда. Я нужен здесь. Вы ведь тоже видели, как этот мальчик увёл остальных детей там, внизу. Почему другие его не видят?

Слава говорил негромко и быстро, сбивчиво, будто бы желая выговориться, поделиться этим. Будто бы всё время только и ждал того момента, когда сможет это кому-нибудь рассказать.

Топот несуществующих детских ножек не смолкал. Там, по другую сторону, ребята торопились ко сну. А здесь царила гробовая тишина, и в ней чередой несмолкающих вопросов звенел детский голос.

— А как его зовут? Этот мальчик грустил! Я не хочу, чтобы он грустил…

— А почему вы плачете?


========== Кто такие контакторы. Новый хозяин Дома ==========


— Не носиться тут!

Старуха расхаживал по этажу и во всё горло орал на двенадцатилетних, которые едва не снесли его, огромной толпой забегая с улицы в столовую. Воспитатель поймал мальчишек и выстроил их в ряд к стенке; он собрался уже прочитать лекцию о правилах поведения в общественных местах, но ребята только и делали, что переглядывались между собой и смеялись, абсолютно не вовлечённые в происходящее.

— Не дети, а чёрт знает… Ден! Ден, Денис! А ну иди сюда! — Старуха замахал руками и позвал к себе Генерала, который вместе с Ресторатором как раз проходил мимо этого увлекательного действа. — Вот скажи, как тот, кто ещё вчера носился вместо них. Это когда-нибудь даст должный эффект?

— Никогда, — спокойно ответил Генерал. Дети заулыбались ему и пока Старуха отвлёкся на старших, рванули к разложенным на столах тарелкам.

Шли дни. Генерал всё увереннее чувствовал себя в шкуре воспитателя. Мальчики относились к нему дружелюбно: время, когда он был их старшим товарищем, а не кем-то взрослым, непонятным, всё ещё жило в их памяти. Но новая кличка стирала его. Шли дни, и след «Чейни» исчезал со стен, а вместе с ним уходило и принятие Генерала как «своего человека». Совсем скоро он станет для этих детей чужим. Он знал: это был вопрос времени, на который никто не мог повлиять.

Если копнуть глубже, то таких вопросов в воздухе висело немереное количество. Но для того, чтобы нащупать их, требовалось видеть чуть больше, чем мог видеть обычный человек. Генерал, будучи воспитанником Дома, мог эти вопросы уловить, и даже знал ответы на некоторые из них. Но не на все. Абсолютно всё здесь было известно разве что стенам, тем, кто присматривал за ними, и отражениям в зеркалах, до которых обычному человеку не достучаться.

Поразительная на первый взгляд драчливость мальчишек — это то, что лежит на поверхности. И как бы все не уповали на переходный возраст и отсутствие авторитетов в виде старших ребят, разгоравшиеся после выпусков драки имели под собой одну невидимую подложку. Они были нужны не для того, чтобы показать остальным, кто здесь самый сильный.

Ребята сцеплялись не потому, что хотели этого. Просто так было заведено.


Генерал обрабатывал свежие ссадины на коленках и руках Славы, а тот жаловался ему, что Джуб — дурак и ничего не понимает. А потом спросил:

— Джуб говорит, что станет новым хозяином Дома. Что такое хозяин Дома?

В его вопросе не было ничего странного. В Доме не осталось старших, не осталось лидеров, которые могли бы ему о таком поведать. А из взрослых он мог поговорить только с Генералом — остальные ничего не знали и были на удивление несговорчивы.

Воспитатель ответил ему, чуть помедлив.

— Это главный человек в Доме.

— Не Директор? — удивился Слава.

— Не Директор. — Генерал усмехнулся по-доброму. — Так значит, хозяином Дома будет Джубили?

— Не думаю, — честно сказал Слава. — Он слишком глупый для этого. А почему ты не можешь быть хозяином Дома?

— Потому что я взрослый, а Дом выбирает хозяина из детей.

— Джуб говорил, что ты тоже был ребёнком Дома. И ты сильный. Ты был хозяином?

— Нет. Когда я был ребёнком Дома, его хозяином был человек по кличке Хайд.

— Страшная кличка. Он был страшным?

— Мы часто дрались.

— Расскажи о нём.

Так миновали несколько недель. В летнее время занятий у детей не было, учителя не приходили и воспитанники были предоставлены сами себе. Они проводили время в своих комнатах и в ясную погоду — на улице. Иногда воспитатели придумывали для них спортивные соревнования, показывали им фильмы и приносили настольные игры.

Слава продолжал ругаться с Джубили и таскаться за Генералом. Он никому не объяснял, зачем делал это. И вряд ли смог бы объяснить даже себе. Но было в этом воспитателе что-то, выделяющее его из остальных людей, которых собрала под собой крыша Дома. Например, он видел в зеркалах то, чего не видели другие. Он был таким же, как Слава. Наверняка его кто-то так же позвал сюда, думал мальчик. Он хотел узнать этого человека получше, хотел сблизиться с ним.

Генерал мальчика не отталкивал. И Слава провожал его каждый раз, стоило воспитателю появиться в коридоре, взглядом внимательным, изучающим. Они вдвоём словно разделяли огромную тайну, о которой не знал никто вокруг. Славе казалось, что Генерал всё-всё знает. Вот только почему-то не стремится об этом распространяться. Мысли о том, что кто-то рядом хранит с ним одну тайну на двоих, помогали Славе освоиться в этом месте.

За это время мальчик смог немного изучить Дом. Он был широким, трёхэтажным, тянулся высокими потолками вверх; они держались на огромных стенах, тяжёлых, массивных, исписанных посланиями времён минувших и настоящих. Слава изучал надписи на них и пытался их понять.

Здесь повсюду сновали дети, реже — взрослые и воспитатели. На первом этаже была столовая, кабинет директора, пустой закрытый зал, куда не пускали никого. Над ним — учебные классы и спальни мальчиков и их воспитателей, расположившиеся на втором этаже. На третьем этаже жили и учились девочки. Дом был вытянутым, коридоры — длинными, и дверей в них было куда больше, чем могло показаться на первый взгляд. Дом изгибался буквой «П», обращённый фасадом к городу, а левым и правым крылом огораживал пустой внутренний двор — излюбленное место воспитанников, где они в хорошую погоду проводили всё своё время.

В Доме был медпункт, чердак под скатной крышей, архив в подвале, загадочные кладовки, а так же ещё куча мест, о которых Слава только слышал, но побывать в которых ему так и не удалось. Но Слава и не торопился. Своей недоступностью они создавали в разы меньше тайн, чем делали это возвысившиеся на глазах у всех стены. На них были рисунки, странные слова, бессмысленные каракули мелками, карандашами, ручками, фломастерами. Самые смелые писали красками, иначе откуда вообще этим надписям взяться. У кого бы Слава ни пробовал это узнать, все улыбались загадочно. У воспитанников Дома и стен были свои секреты. Но мальчику казалось почему-то, что всё это мелочи.

Дети и вправду видели в этом необъяснимую тайну, созданную для развлечения. Но всё было отнюдь не так просто. Слава не знал, но чувствовал это. Блуждая по коридорам и рассматривая двери, стены и истёртый грязный линолеум под ногами, Слава вспоминал о том, для чего он вообще появился здесь.


В один из дней он подбежал к Старухе — воспитателю младшей первой группы мальчиков.

Несмотря на свою кличку, придуманную кем-то весьма предприимчивым, Старуха был мужчиной, взрослым, но не старым, хотя и имел бороду и вёл себя как ворчливый пень. Слава был определён во вторую старшую группу, а вторую группу мелких ещё не набрали, поэтому и воспитатель мог бы с чистой совестью отправиться в отпуск. Но он почему-то не уходил. Он Кентервильским привидением бродил по коридорам и вечерами разгонял детей по комнатам, а затем шёл пить к Ресторатору.

Воспитатель первой младшей мог дать ответы на Славины вопросы.

— Скажите, а вы давно здесь? — интересовался мальчик. — Вас зовут «Старухой», а это значит, вы старый.

— Вот ведь, — мужчина цыкнул, нахмурился и заворчал недовольно, — ненавижу эту кличку. Чего тебе, мелкий?

— Я не мелкий, я Слава.

— Слава? Вот так просто? — он хмыкнул, пригладив бородку. — Что, ещё не получил прозвище?

Слава замотал головой.

— Скажите, в доме когда-нибудь жил человек с кличкой «Фаллен»?

Старуха почесал затылок, задумавшись.

— Да тут много кто жил, смысл каждого помнить. Кажется, в моих группах такого не было. Может быть, во второй был? Спроси у Дениса. То есть… у Генерала вашего.

Слава вздохнул. Он уже спрашивал, но так и не получил ответа.

— Я не помню человека с такой кличкой, извини, — сказал ему воспитатель.

Слава ушёл от него расстроенный, но не потерявший надежды.

Дом забывал ушедших. В том, что «Фаллен» не являлся воспитанником, Слава понял очень быстро. Имена и клички живущих в Доме давно перестали быть загадкой. Ему только оставалось выяснить, как давно «Фаллен» ушёл отсюда, а потом — что ему всё-таки следовало предпринять. Он должен сам догадаться? Придумать? Или кто-то поможет ему? Всё это выглядело так запутанно. Почему ему не объяснили с самого начала?

В первых числах июля погода испортилась. Зачастили дожди. Они барабанили в окна и мешали заснуть. Старуха и Рестор разгоняли детей по комнатам. Летом, когда во время отбоя на улице не успевало темнеть, делать это было проблематично.

— Слышал, ты ищешь Фаллена. — Хитрый голос раздался совсем рядом. Слава обернулся. За его спиной стоял Джубили с его неизменно противной миной. Он улыбался гадко и явно готовил какую-то подставу.

— Я знаю, где его можно найти.

***

— Все на своих местах?

Стоило Генералу заглянуть в комнату, как мальчики попрятались с головой под одеяла. В полумраке спальни, свет в которую поступал только из приоткрытой двери, ведущей в коридор, раздались смешки.

— Славы нет! — крикнул кто-то, вызывая новую волну сдавленного хохота.

— В смысле Славы нет? — переспросил Генерал.

— Ну ты как там, долго ещё? — из-за его спины выглянул Рестор, который был точно не в духе, но явно в предвкушении отличной ночки.

И тотчас же все в комнате в мгновение стихли.

— Так, не понял. — Воспитатель первой старшей бегло осмотрел все кровати. — А ещё один где?

Гробовую тишину разбил рокочущий ливень, порывом ветра хлестнувший в окна.

— Так, я не понял! — ударив кулаком о стену, громко крикнул Ресторатор.

— На кладбище, — пискнули с другого конца комнаты.

— Чего?

Воспитатели переглянулись и Генерал готов был поклясться, что никогда ещё не видел, чтобы выражение лица Рестора сменялось с такой скоростью. Тот широким шагом подошёл к кровати Джубили и, скинув одеяло, вздёрнул мальчика.

— Ещё раз, — прошипел он. — Что ты сейчас сказал?

***

Накрываясь от разошедшегося дождя старой курткой, которая была ему велика, Слава пробрался через дыру в заборе за сараем. Отодвинул доски, сваленные в кучу, и прополз по грязной сырой земле, перепачкавшись с головы до ног. Но эту границу между Домом и миром снаружи он всё-таки преодолел. Сделать это, как оказалось, было не так сложно.

Джуб не соврал. И хоть Слава до последнего сомневался в его словах, этот трус, так или иначе, наводку дал верную. А дальше всё оставалось на совести Славы. Может быть, всё это было лишено смысла с самого начала, но теперь уже останавливаться было поздно. Из-за дождя и провальной темноты, облепившей всё вокруг, дорога различалась плохо. Но Джуб сказал идти по ней, и Слава должен был идти по ней. Он стукнул фонариком о широкий ствол дерева и свет заморгал неохотно. Дрожащий ломаный луч осветил дорогу впереди, открывая собой какую-то пару метров, но рассчитывать на другое не приходилось. Слава нырнул в кусты, не сводя взгляда с еле заметной тропинки.

Она петляла между гигантами-деревьями, которые возвысились над мальчиком. Их листья дрожали на ветру. Самые сильные его порывы колотили ветки о соседние стволы, едва не поднимая самого Славу в воздух. Он старался держаться, проклиная себя, что пошёл не в лучший для этого день. Но страшно ему почему-то не было.

Крупные капли падали на землю, месили грязь под ногами, смешивая и без того одинаково чёрные краски ночи. Тёмно-зелёные кроны деревьев, коричневая земля и тёмно-синее небо были черны до безобразия. Ряд размывающихся жёлтых огней дрожал впереди. Слава погасил фонарик, ускоряя шаг, и выбежал на свет. На окраину старого кладбища.

«Кто додумался рядом с таким местом Дом строить?» — вместо того, чтобы испугаться, подумал мальчик. Он шёл между неухоженных могил и вертел головой по сторонам. На него отовсюду взирали лица с гравировок на мраморе и с фотографий, странные имена, цифры двумя ровными рядами. Миновав их, Слава подошёл к ограде, перелез через неё и по утоптанным дорожкам, очищенным от веток и мусора, побежал искать людей. Если здесь и есть то, что он ищет, значит, должны быть и те, кто может знать об этом.

Дождь лил как из ведра и своим шумом заглушал даже мысли. Ровный ряд жёлтых огней, фонарями выросших по ограде, дрожал в мутной пелене летнего ливня. Среди них выделялось белое мерцание, непривычное, холодное. Слава побежал на этот свет и оказался у приземистой сторожки. Дверь в неё была приоткрыта и Слава, долго не раздумывая, заглянул внутрь.

Там, сгорбившись, за столом сидел человек.

— Здравствуйте! — поминая о вежливости (а то ведь и прогнать мог), поздоровался мальчик. — Скажите, а здесь есть человек по имени «Фаллен»?

— Чего? — промычал мужчина. Сторож, в стельку пьяный, поднял красное и опухшее лицо со стола.

— Человек по имени «Фаллен», — повторил Слава. — Мне сказали, я могу его здесь найти.

— А ну… Брысь пошла! — Сторож встрепенулся, закричал и кинул в мальчика пустой гранёный стакан. Слава едва успел захлопнуть дверь перед своим носом. Шагнув назад, он снова выпал под дождь, который уронил его на землю. Маленький потухший фонарик откатился в сторону.

Вода продолжала лить с неба, ко всему безразличная, и Слава сжал зубы от досады. Надувшись, он поднялся, отбросил фонарик в кусты и зашагал прочь. Выходит, помощь от кого-то — это не то, на что он мог здесь рассчитывать. Неужели порядки Дома распространяются и на земли в округе? Странное чувство возникло в его груди. Это место было связано с Домом. Слава обернулся: он был там, за его спиной. В этой непроглядной темноте он его не видел, а чувствовал. Дом горел огнями, спокойный, не торопился отойти ко сну и замер словно, чего-то терпеливо выжидая. «Джуб придурок, — подумал Слава. — Если знал, почему нормально не мог рассказать?» От обиды его губы задрожали.

Хлопушками взрываясь в ночном воздухе, сыром и холодном, на тысячи осколков разлетелись окружившее кладбище жёлтые огни. Со звоном стекляшки падали на землю, погружая ночь в полнейший мрак. Все, кроме одного. Лишь один фонарь остался светить, тусклым светом, дрожащим, неровным, озаряя небольшой участок вдали. Слава поспешил направиться к нему.

Его глазам предстала свежая могила. С даты, на ней указанной, и полугода не прошло. Памятник был дешёвым, новым, искусственные цветы ни развалиться, ни растрепаться не успели. Они были воткнуты в землю под камнем и мокли, склоняя неестественного цвета лепестки к земле. Человека, похороненного здесь, звали Ваня Светло — это Слава смог прочитать в дрожащем угасающем свету. Но это имя не имело смысла, потому что поверх символов на камне кто-то нацарапал «FALLEN». Кто-то провёл чем-то острым, глубоко вонзая в неподатливый материал правильные слова. Слава немного знал английские буквы.

Он перелез через ограду и подобрался к могиле, потянулся дрожащей рукой к памятнику и, восторженно шепча, легко коснулся его.

— Я тебя нашёл! Фаллен — это ты!

Порыв ветра метнул капли дождя ему в лицо, закружил их водоворотом и стих быстро, смывая проливной стеной, ставшей едва ли не привычной, своё присутствие. В стеклянном потоке, лившемся с неба, мелькнула человеческая фигура. Это был взрослый мальчик. Он кивнул, растянул улыбку до ушей и нацепил на нос большие очки с тёмными стёклами. А потом прошептал что-то одними губами.

Поблагодарил.

Слава почувствовал, что усталость валит его с ног. Он вымок до нитки и продрог, но он был счастлив. Не смотря ни на что, он почему-то был счастлив. Взрослый мальчик потрепал его по волосам, после чего кивнул за спину и помахал рукой. Где-то за ним сейчас находился Дом.

Нужно возвращаться, понял Слава.

За его спиной раздались шаги и кто-то сильный схватил его за плечо, резко разворачивая.


Ресторатор втолкнул Славу в сторожку, где пьяный в хлам рыжий и кучерявый мужчина неприятной внешности, трезвея на глазах, оправдывался.

— Да я думал, это белочка! — он бросил возиться со своими драгоценными бутылками и дрожащими руками достал с полки небольшое полотенце, на удивление относительно чистое. Генерал выхватил его из рук побелевшего от ужаса сторожа и накинул Славе на голову.

— Хованский, — Ресторатор схватил сторожа за воротник, принимаясь покрывать его отменной руганью. Генерал сказал ему быть полегче, но Славе было всё равно. Он не слушал, что говорят эти люди. Он не слушал, что происходило вокруг. При виде Генерала сердце сжалось от переполнившей его обиды и злости.

— Ты зачем это сделал? — воспитатель склонился к мальчику, набросил на его плечи свою куртку, большую и тёплую. В его голосе было слепое беспокойство, ни капли укора, но от этого всё становилось только ненастоящим и чужим.

— А ты зачем мне соврал? — дрожащим голосом прошептал Слава. Его плечи опустились, в глазах застыли слёзы, полные горечи и обиды, и Слава закричал.

— Ты сказал, что не знал его! А он из твоего выпуска был, между прочим! Я видел даты! Тупой Генерал, ненавижу тебя!

И изо всех оставшихся сил оттолкнул воспитателя.

***

Рестор вышел из своей комнаты, тихо прикрывая дверь. В коридорах Дома стояла мертвецкая тишина. Даже дождь за окном, разливаясь вовсю, обходил окна и стены Дома стороной. Генерал ждал в коридоре, где уже погасили свет. Он стоял спиной к стенке и смотрел в пол. По его коротким волосам и кофте стекала на пол вода.

— Будет лучше, если он не вернётся сегодня к своим, — сказал Ресторатор. — Он зол на тебя, подавлен и… надо проучить Никиту. Поэтому не рассказывай никому, что Слава нашёлся.

— Они уже сами всё узнали, — вздохнул Генерал. — Мы всегда узнавали о таких событиях первыми.

Он тоже был подавлен и тоже не пытался это скрыть. Но как бы то ни было, это именно на него ложилась вся ответственность. Ему отвечать перед Директором, ему теперь вечно упрекать себя за неосмотрительность.

— Почему ты ему правду о Светло не рассказал? — спросил Ресторатор.

Генерал горько усмехнулся.

— А кто-нибудь вообще здесь знает эту правду?

Старуха отыскал их, подсвечивая коридор телефонным фонариком.

— Нашли? — вздохнул он устало.

— Нашли, — ответил Рестор.

— Значит, мои не соврали и можно идти спать. Кстати, а как вы узнаёте обо всём первыми? — подразумевая детей Дома, Старуха смотрел на Генерала. Ресторатор вытер пот со лба.

— Кость, иди к себе. Все вопросы остаются до завтра.


Когда Ресторатор вернулся в комнату, он обнаружил Славу неспящим. Мальчик лежал на диване с открытыми глазами, красными от слёз и бормотал под нос проклятия.

— Тупой Генерал. Предатель. Ненавижу его.

Ресторатор взъерошил ему волосы.

— Понятия не имею, как, но все здесь обо всём однажды узнают. Так что и ты когда-нибудь поймёшь, почему он так поступил. А пока что, — Ресторатор прописал щелбан непослушному мальчишке, — не смей линять из Дома. Понял?

Слава что-то пробормотал в ответ и тихо всхлипнул.

***

Об этом всюду перешёптывались, но открыто не говорили. За ночь все стены в Доме загадочным образом оказались исписаны странными посланиями.

Генерал, отвыкший от столь неожиданных перемен, молча следил за порядком в столовой и размышлял о событиях минувшей ночи. Стены — это то, что волновало детей Дома. Он посмотрит на них в другой раз, а пока что ему стоило сделать что-нибудь, чтобы перестать бояться прошлого. Он всё ещё тот же слабак, каким был раньше. Не смог спасти старших, не остановил друзей, а теперь ещё и Славу под опасность подводит.

Там, на кладбище, где не должно быть ни души, в темноте за дождём он видел фигуру человека, которого там быть не должно. И это не было бы так страшно, если бы это был Фаллен — Генерал не мог его не узнать, как не мог не узнать каждого из них, и тот силуэт — в особенности.

— Ты станешь сильным, ты обязательно станешь сильным, — говорил ему ослабевший голос. — И тогда мы обязательно будем вместе. Я должен проложить дорогу остальным. Я расскажу тебе одну тайну. Сохрани её, прошу. Раз в шесть лет зеркала забирают троих…

По спине Генерала пробежал неприятный холодок.


Слава пришёл в столовую в компании Ресторатора и с пластырем на лбу. На Генерала он даже не взглянул, прошагав к столу под внимательные взгляды и смешки ровесников. Он ел без особого аппетита, большую часть завтрака смешал в кашу и размалевал по тарелке. А на выходе из столовой и вовсе сцепился с Джубили.

— Ну всё, достал! — закричал он. Слава толкнул его, набросившись на мальчишку с кулаками, и прежде чем Джубили успел упасть на пол, все окна зашлись трещинами и со звоном разнесли осколки разбившегося стекла по столовой. Воздух утонул в девчачьем визге, и все вокруг словно застыли.

А перед глазами Генерала развернулась совершенно иная картина. Хайд с криком летел на Берсерка, роняя его на парту. Пока все разбегались в стороны, Чейни рвался вперёд, чтобы остановить его, но стол под ними уже проломился, уронив тяжёлого Берсерка на пол. А с потолка на Хайда осыпался всполох ярких искр потухших ламп. Одна за другой они вспыхивали, перегорая.

Коридоры и комнаты Дома бесконечно долго погружались во мрак.


Мальчик смотрел на свои наручные часы, кожаным потрескавшимся ремешком перетянувшие запястье. По их стеклу змейкой пробежала трещина. Из столовой на другом конце коридора доносились крики детей и воспитателей, которые изо всех сил безуспешно пытались малышню успокоить.

Освобождённый от общей суеты ребёнок вздохнул и перевёз взгляд со своих часов на стену, исписанную красными посланиями.

— Хорошая работа, — поблагодарил его голос, донёсшийся из-за спины. — Ты отлично постарался.

— Так значит, у Дома появился новый хозяин? — не обрачиваясь, спросил мальчик.

— Это не твоя забота, — оборвал его голос. — Не встречайся с ним. Не дай ему узнать, кто ты такой.

Ребёнок Дома удивился.

— Но он тоже контактор.

— Он другой.

— Тогда для чего он появился здесь?

— Это не важно. Главное, ты должен знать, для чего здесь появился ты.

Мальчик вздохнул, пожимая плечами.

— Да знаю я.

— Вот и чудно.

— А ты уже уходишь?

— Мы не можем находиться здесь постоянно. Уйду я — придут другие. Кто-нибудь из нас постоянно будет присматривать за вами.

— Не скучайте, — тихо попрощался мальчик. — Вы всегда выглядите такими одинокими.

В тишине коридора он услышал удаляющиеся шаги, обернулся, чтобы убедиться, чтоздесь никого не осталось, а потом вернул взгляд на стену. Всё вокруг молча сообщало жителям Дома торжественную весть.


ГНОЙНЫЙ ГНОЙНЫЙ ГНОЙНЫЙ У ДОМА НОВЫЙ ГНОЙНЫЙ ХОЗЯИН ГНОЙНЫЙ ГНОЙНЫЙ ЦИКЛ ГНОЙНЫЙ ГНОЙНЫЙ ГНОЙНЫЙ ОСОБЕННЫЙ ГНОЙНЫЙ ГНОЙНЫЙ ВОЗОБНОВИЛСЯ ГНОЙНЫЙ ГНОЙНЫЙ ГНОЙНЫЙ ГНОЙНЫЙ ГНОЙНЫЙ


========== От Славика до Гнойного и Сони, часть 1 ==========


— Ты слышал? У нас будет новенький.

— В старшей, что ли?

— Чего это они? В июне выпуск, нам год остался.


Гнойный, разгоняя мелочь с лестниц, взбирался по стремянке на чердак Дома. Он ворчал как Старуха, и мысленное сравнение с этим воспитателем вызывало на его губах полуусмешку. В любой другой день он мог бы и улыбнуться даже, пребывая в хорошем настроении, но сегодня с рассвета мир словно обернулся против него. И именно поэтому он полз сюда сам, а не заставлял девчонку спускаться. Если уж Дом и вредничал, то вредничал одинаково в отношении всех. Мелких не трогал обычно, вот и сновали они везде, неразумные, шумели и выводили из себя. Даже Замай с Букером в свои худшие времена раздражали Гнойного меньше, чем эти неразборчивые детские голоса, с какого-то перепугу радостные. В такие дни вообще нельзя быть радостными. Скоро выпуск, а значит приходила пора приучать мелких к порядкам Дома, между делом подумал Гнойный.

Он поддел плечом и откинул наверх квадратную деревянную дверь, больше напоминавшую люк, и сразу же закрыл глаза рукой — на него осыпалось скопище пыли. Парень задержал дыхание и подождал, пока она уляжется. Кашлять было нельзя, привлекать внимание к этому месту — тоже, привлекать внимание воспитателей тем более. Это тайна. И она должна оставаться тайной, и Гнойный приложит все усилия, чтобы ни один человек не нашёл их здесь. Особенно этот докучающий Генерал, который очень любит появляться в неподходящее время в неподходящем месте. Бывший выпускник Дома, чтоб его.

Гнойный и сам без пяти минут выпускник. Более того, он — хозяин Дома, единственный признанный им человек. Старший, обладающий неоспоримым авторитетом, уважением среди всех и каждого (учителей не в счёт). С ним даже воспитатели считались (не в счёт этого Генерала, будь он проклят дважды). Отряхнув пыль с футболки, лица и волос, Гнойный протёр глаза и вскарабкался по лестнице на самый верх.

Под скатной крышей разместилось небольшое чердачное помещение, где было свалено огромное количество мусора и старой бесполезной утвари; в числе последней было очень много зеркал. Даже слишком много. Большие и маленькие, карманные, настенные, огромные прямоугольные, они стояли всюду: у стен, у мешков с мусором, кое-где даже подпирали балки. И в этом беспорядке в углу у маленького окошка, пробитого в наклонной крыше, стояли аккуратный столик, полочка с сервизом, куда были подтянуты провода удлинителя, старые матрасы, осыпающиеся сухими трупиками клопов, и мешки с тряпками. Сидели или на них, или на деревянном голом полу.

Но просто так забравшись на чердак, это место нельзя было увидеть. Если, конечно же, не знать, куда смотреть. Сообразительная хозяйка укромного уголка крайне умно обустроила здесь всё, скрыв своё убежище за бесчисленными фальшивыми отражениями.

— Ты создаёшь много шума, — с укором произнесла она, когда Гнойный опустил дверь-крышку обратно.

— А ты должна чаще спускаться, — бесцеремонно ответил тот, отряхнув руки. — И убираться, — пробормотал парень, рассматривая количество грязи на свой одежде.

— Если буду убираться, они поймут, что здесь кто-то есть.

Гнойный прошёл по зеркальному лабиринту едва ли не с закрытыми глазами. Он знал, что нужно обойти, где надо перешагнуть, где — наклониться, чтобы попасть в единственный уголок, пригодный для времяпровождения. Там, у окна, вглядываясь в октябрьский утренний туман, окруживший Дом, сидела девушка. Миниатюрная, стройная и ловкая, как кошка — иные сюда ни за что бы ни пробрались. Она отличалась особенно дикими повадками, но в присутствии хозяина Дома становилось послушной, какой и полагалось становиться таким, как она.

Девушка расчёсывала волосы старым гребнем, обнаруженным случайно среди этого хлама (как и всё здесь, что создавало относительный уют, пригодный лишь для детей Дома). Сквозь щели в крыше ветер продувал чердак насквозь, дыры эти были заделаны неумело распотрошёнными матрасами и завалены мешками, но здесь всё равно сквозило, а те, кто приходил сюда, всё равно сюда приходили. Гнойный упал на матрас рядом со столиком и широко зевнул. Девушка отложила в сторону гребень.

— Приходил Микки, — сказала она. — Он ищёт Сонечку. Не знаешь, есть в Доме человек с таким именем?

— Знаю, что в Доме нет никого с таким именем.

Девушка ловко перебралась поближе к Гнойному и положила голову ему на колени.

— Каково быть хозяином Дома? — неожиданно спросила она.

— Ничего необычного.

— Но ведь ты знаешь обо всём, что происходит в его стенах.

— Я знаю больше многих, но абсолютно всё неизвестно даже мне.

— Знаешь имена тех, кто уйдёт?

— Нет, но знаю всех контакторов. Только это секрет, и даже тебе я его не скажу.

— А я скажу тебе свой секрет. Микки предупредил, что в этом году это произойдёт раньше обычного.

— Что ж, — Гнойный вздохнул, — тогда нам осталось не так много времени.


В столовой на первом было оживлённо. В отражениях зеркал буднично мелькали люди, не существующие в реальности. Гнойный, грязный, как чёрт, спустился с чердака к обеду и всё время только и ловил на себе недовольные взгляды воспитателей. Впрочем, он давно не видел другого выражения на их лицах, тем более, если речь шла о нём. В общей суматохе кто-то поставил Гнойному подножку, и тот едва не запнулся. Тень, призрачная, неуловимая, шепнула на ухо, чтобы он не задерживался, и исчезла, никем не замеченная.

Все новости за последние часы Гнойный узнал у Букера за пару минут. За столько же времени он пообедал и ушёл из столовой.

— Хозяин Дома весь в делах, — пробормотал Замай, ковыряясь в тарелке. — Совсем скоро так о друзьях забудет, — с усмешкой протянул он.


Они прятали такие места. Чердак. Площадка под лестницей у запасного выхода. Закрытые душевые в конце второго этажа. Разваливающаяся стена старого сарая. Пара кладовок. И ещё с десяток того, чего просто так не перечислишь, потому что даже когда коридоры пустели, они могли заиметь свойства таких мест. Обнаруженные однажды, они качеств своих не утрачивали, обретая их вновь, когда про них забывали. Это был секрет Дома, известный лишь некоторым его воспитанникам. Не страшащимся того, что здесь происходило. Тех, кто стремился к этому, кто сторонился иных возможностей.

— Привет, — раздался сзади весёлый голос и кто-то обнял Гнойного за плечи, повиснув на них.

Прикосновение это ощущалось странно. Непроявившимся полностью — вот как о нём рассказывали. Это чувство одновременной принадлежности чему-то и вместе с тем непринадлежности было известно только таким, как Гнойный. Оно не поддавалось детальному описанию, потому что не было необходимости описывать его кому-то. Стоило заговорить с тем, кто понимает тебя, как нужда в таких словах отпадала, потому что никто из них не разбирался в себе настолько, чтобы понять, на что это чувство всё-таки походило. Гнойный мог ощущать его прикосновения, но он чувствовал их не телом. Для того, кто стоял за его спиной, телесный контакт никогда не имел особенного значения.

— Фаллен, не виси на мне, — недовольно пробормотал Гнойный, остановившийся посреди опустевшего коридора.

— Но я скучал! — раздался полный возмущения голос из-за спины. — Итак, со всеми делами наконец покончено, и теперь я весь твой.

— Тебя не было слишком долго. — Гнойный сложил руки на груди.

— И ты не представляешь, какая это морока — разносить приглашения! — пожаловался Фаллен. — Но, в общем, мы нашли парня, который откликнулся. И теперь все в сборе.

— Значит, это буду я, Хима и тот парень? — Гнойный спиной чувствовал, как Фаллен улыбается своей хитрющей лисьей улыбкой, на которую только он и был способен.

— А вот всё тебе расскажи, — промурлыкал он.

Да куда уж ещё больше секретов, вздохнул хозяин Дома. Он ещё мог понять, почему некоторые вещи прятали от остальных, но зачем их было прятать от него? Между тем что-то в Фаллене изменилось. Его прикосновения стали более… человечными, что ли?

— Проявляешься? — догадался Гнойный.

— Ага, — Фаллен уткнулся носом ему в затылок. — Время приходит. Пока оно есть, нужно пользоваться моментом.

***

Хозяин Дома стоял в конце коридора у открытого окна и смотрел на осень, окутавшую внутренний двор. Уже давно пожелтели и осыпались деревья у ограды, легла к земле трава под ударами первых заморозков. Они пришлись на конец сентября, однажды встретив воспитанников Дома ранним утром искрящимся инеем на замёрзших травинках. Зима в этом году будет холодной, подумали тогда все, и мелких в этот день на улицу не выпустили. Рабочие как раз заканчивали менять стеклопакеты в окнах на первом этаже.

К зиме всё уляжется. Времени у них оставалось не больше месяца, а то и в разы меньше. Чувствовал ли Гнойный что-то особенное? Порывы холодного воздуха сносили любые его мысли: дурные и хорошие, успокаивающие и ободряющие. Свежий воздух опустошал, вымывая из воспоминаний суетливость утра. Гнойный ловким движением запрыгнул на подоконник и достал из кармана пачку сигарет; в ней ещё оставалась пара штук.

Замай нашёл его, когда Гнойный докуривал последнюю, стряхивая пепел в окно. Хозяин Дома сидел на подоконнике, обхватив колени руками и подтянув их к груди. Для остальных он бы и вовсе слился со стенами своим бледным и нездоровым видом. Он продрог до костей, но не слезал, безразлично разглядывая свои владения, растянувшиеся до забора и кое-где — дальше, о чём знали немногие. Его воспоминания об этом тоже были подёрнуты временем, но теплились на уровне интуиции: в ту ночь было слишком темно, разбивался свет и шёл ливень; земля превращалась в кашу под ногами, а он мчался вперёд, уже и не вспомнить, зачем.

— Тебя Директор искал, — предупредил Замай.

— Чего хотел?

— Поговорить.

Директор был тем, кто не признавал хозяина Дома. Его все признавали: старшие, мелкие, воспитатели даже, когда успокоить кого-то требовалось; этим воздух пропитан был, об этом кричали стены, птицы, голосами крошащие холодную ночную тишину, но только не Директор, решивший откуда-то, что у него в этом месте есть какая-то власть. Гнойный закатил глаза, сбрасывая ноги с подоконника. «Ты что, серьёзно?» — так и читалось в его взгляде.

— То есть просил передать, чтобы ты новенького не прессовал, — объяснил Замай. Гнойный фыркнул. С какой это стати Директора вообще стало такое волновать?

— Гной, я серьёзно. Пацан, кажется, того…

— Здесь все «того», — невозмутимо отбросил хозяин Дома.

— Он типа немой.

— О-о. А вот это новость. Молодец.

Парень ухмыльнулся и затушил сигарету о ладонь. Кажется, огонёк веселья загорался в этих умирающих от скуки и уныния коридорах.

— Но, опять же, с какой стати меня должно это волновать? Неужели мы в свой последний год собираемся прерывать традицию, которую прокладывали столь усердно наши старшие товарищи?

— Нет в тебе ни капли сострадания, Гной.

— А где было ваше хвалёное сострадание, когда Джуб из меня мелкого дурь выбивал? — Гнойный с усмешкой потрепал Замая за щёки.

— Это ещё вопрос кто там у кого из вас что выбивал, — отмахнулся тот.


Да, у них было не так много развлечений. Не так много обычаев, которые перетекали из выпуска в выпуск, но именно этот здесь чтили едва ли не охотнее всех. Гнойный и сам прошёл через это, и не раз проводил других. Он и слышать ничего не желал о каких бы то ни было поблажках. Только не в его время. Впрочем, в череде нескончаемого тревожного ожидания такое событие могло скрасить пару-другую дней, которые уж слишком одинаково проходили. Всем вокруг было известно: Гнойный не сделает ни шага назад.

Выбравшаяся с чердака Хима появилась в столовой только на ужине, чем вызвала крайнее возмущение воспитателей женских групп. Впрочем, они не столько её не рады были видеть, сколько негодовали из-за того, что она снова уселась к мальчишкам.

— Эй, ты столики не попутала? — саркастично заметил Букер.

— Цыц, — огрызнулся Гнойный. И все вокруг него покорно замолчали, уткнувшись в тарелки.

— А пускай только прогонят, — болтая ногами, Хима потянулась. — Есть новости, — весело доложила она. — Кличка новенького — Рикки, определён во вторую старшую, то есть к Генералу, то есть к вам.

— О-о-о, — поднялся одобрительный гул со всех сторон.

— Тихо! — рявкнул Гнойный, разгоняя нарастающее волнение. — Что ещё?

— Шестнадцать лет, городская неженка, хотя родился не в городе. Состоит на учёте в дурке. Несколько месяцев назад его изнасиловали. С тех пор не разговаривает.

Над столом повисло неловкое молчание. В лице не изменилась только Хима, наблюдавшая за реакцией остальных, те самые остальные, которые наблюдали за реакцией Гнойного, и Гнойный, который в словах девушки, казалось, не услышал ничего странного.

— Гной, ты всё ещё уверен?.. — начал было Букер, но Гнойный ему даже договорить не дал.

— Несчастные ссыкуны!

Он с шумом поднялся со своего места и вышел из столовой, оставив недоеденный жалкий ужин остывать.

— Да кто против-то? — крикнул Букер ему вслед. Проводив Гнойного взглядом, он повернулся к остальным и развёл руками. Хима пожала плечами, притянув к себе хозяйскую тарелку.

Кем они были в конце концов, чтобы решения того, кого выбрал Дом, оспаривать?

Они ни на что не подписывались, они сами никого не выбирали, но каждый из них будет делать так, как скажет хозяин Дома, а тот в свою очередь в лепёшку расшибётся, но каждого здесь защитит, только дорогу ему не переходите. Дом сам определяет хозяина, но только от хозяина будет зависеть, какой атмосфера в Доме будет в следующие шесть лет. Но никто не пребывает здесь достаточно долго, чтобы сравнить больше двух выпусков.

Предыдущий хозяин Дома, Хайд, рос здесь с раннего детства, и каким он должен был стать, знал не понаслышке. Он сохранил те власть, силу и самоотверженность, характерные предшествующим ему людям. А вот Гнойный стенам этого места был чужд, он предыдущего выпуска не видел. Не был знаком со старшими, не знал, каким ему нужно было становиться. Это только Генерал, быть может, и помнил. Тот, кто ещё предыдущий выпуск видел. Как пылающее пламя сменялось блеском металла, а после — губительным для всего разрушающим одиночеством. Хозяева Дома всегда по грани ходили, держались её осторожно, сохраняли нейтралитет, помогали выбирать уходящих, защищали остающихся, но Гнойный всех их переплюнул. Сильнее его не было за последние выпуски и в то же время не было людей, настолько затянутых в неназванное место.

Хима не знала подробностей. Она смотрела в спину человека, за которым согласилась идти, и думала о том, что он не ту сторону себе выбрал. Нет, ей, вообще-то, было всё равно. Её только собственный путь интересовал, а о себе она давно всё знала. В этом выпуске она после хозяина Дома сильнейшая. А таким одна дорога.

— Вытягивать его надо, — как бы невзначай пробормотала Хима. Но её никто не понял. Девушка оглядела столовую. Ни среди приближённых Гнойного, ни среди всех людей, собравшихся здесь, не было сильных ребят.

— Темнит Гной, — тихо произнёс Букер.

— Так вы его друзья или кто? — упрекнула его Хима. — Вот и придумайте что-нибудь. В крайнем случае, не оставляйте его одного. А то и вправду уйдёт.

— Куда?

Букер и Замай переглянулись. «Не, не эти», — мгновенно сообразила девушка. Слишком просты и точно ничего не знают. Кто же тогда будет третьим?.. «Неужели… — в её голове затесалась шальная мысль. — Тот новенький!»

Хима в спешке доела ужин Гнойного и, провожаемая удивлёнными взглядами, убежала из столовой. Ей нужно было срочно кое-что проверить.


========== От Славика до Гнойного и Сони, часть 2 ==========


Он на их сообразительность и не рассчитывал никогда. На честность и преданность — да, возможно. Но взять того же Джубили — трус трусом, как от такого вообще что-то можно ожидать? Они не пойдут толпой, окей, договорились. Если у остальных вдруг чувство жалости единожды за последние пять лет проснулось, Гнойный сделает всё сам. Это не вопрос его желания или выбора. Он должен был сделать это.

Букер и Замай нашли его ближе к ночи.

— Да, да, — вздохнул первый, — постоим на стрёме. Мало ли.

Но, вообще, это даже лучше, что они идти не хотели. Поговорить с этим парнем с глазу на глаз тоже надо было. О нём говорил Фаллен или нужно было ещё кого-то к зиме ждать? Две-три недели — не такой уж и большой срок, но если этот срок последний, он будет тянуться вечностью. А затягивать причин не было. Да и решать это всё равно не ему. Мыслить трезво мешала взявшаяся из ниоткуда неуверенность, надо было с Химой посоветоваться, подумал Гнойный. А вот раздражительность имела под собой вполне понятную причину. Почему-то они долго не могли найти этого парня, а искать там, где никто не стал бы это делать, смысла не было. Он и дня не пробыл здесь, он просто не мог этого знать.

Но Дом подчинялся лишь выборочным законам логики, и Гнойный уже винил себя за то, что не проверил такие места в первую очередь. Комнаты с большими зеркалами. Закрытую душевую в левом крыле второго этажа. Он щёлкнул пальцами, чтобы Замай и Букер остановились, опустил ручку и толкнул дверь от себя.

Он действительно был здесь. Парень стоял у раковин и смотрел в своё отражение. Он был один и по ту сторону, и по эту. Увидев Гнойного, он с опозданием отпрянул от раковины, одёрнул рукава тёмно-синей толстовки и спрятал руки за спину. Запуганный невзрачный мальчишка. Чужой этим стенам, но смотревшийся в них так естественно, что это могло свести с ума.

— Ну привет, новенький, — Гнойный толкнул парня и прижал его к стенке. — И как же звали тех, кто тебя сюда пригласил?

Рикки — так его, кажется, назвали, — раскрыл рот от испуга, дрожащими губами сделал глоток воздуха, грязного и спёртого, которым не надышишься, даже если очень постараться. Он плотно сомкнул губы и, не моргнув ни разу, смотрел вперёд растерянно. Сквозь Гнойного, сквозь мраморную темноту, рассеянную светом из коридора, отражённым большим зеркалом над раковинами.

— Эй, отвечай, когда с тобой говорят. — Пригрозив, Гнойный одёрнул его за воротник толстовки, оттянул его и глазам парня открылись тёмные пятна синяков, усыпавшие плечи и ключицы. Рикки беззвучно вскрикнул, задыхаясь. Гнойный метнул взгляд к зеркалу, там, в полумраке, всё виделось иначе, и то, что было скрыто по эту сторону, выявляло себя. Рукава толстовки Рикки потемнели.

— Твою мать, — Гнойный схватил парня за руку и задрал рукав вверх. Во всю длину предплечья алели свежие продольные надрезы.

— Живо ведите Генерала! — заорал Гнойный.

Воздух вокруг них замер тишиной.

— Букер, ты чего, оглох?

Топот унёсся из коридора быстрее ветра. Гнойный стащил с сопротивляющегося Рикки толстовку и отбросил её на раковину. Врезал парню мимоходом, когда тот попытался вырваться. Стянул футболку с себя, достал из-под раковины осколок стекла — ему ли, хозяину Дома, не знать всех этих лазеек, — порезал ткань неровно и перетянул Рикки руку выше предплечья, останавливая приток крови.

Только это он и успел сделать. По наитию, скорее, нежели чем-то иным руководствуясь. Даже не сразу понял, почему бросился его останавливать. Лишь когда Рестор оттащил его в сторону, в голове начало проясняться.

Те, кто уходят первыми, должны быть самыми опытными. Этот парень только что чуть всё не испортил. Его ведь и в самом деле могли забрать!

Большое стекло над раковинами разошлось по дальнему углу паутинкой трещин.


Рестор втолкнул Гнойного в свою комнату.

— Да не делал я ему ничего, клянусь, — оправдывался тот. — Ну, ударил для профилактики, когда вырываться начал. Но не я порезал его, не я! А синяки не успели бы появиться за такое короткое время!

— Слава, что за чепуху ты мелешь?

— Не верите — спросите Букера, да я минуты с ним не пробыл! Букер всё время за дверью стоял!

Ресторатор ударил его под дых. Гнойный согнулся и упал на колени. Скалясь, он снизу вверх смотрел на воспитателя первой старшей, на человека, который всем воспитанникам дома был единственно опасным врагом, потому что был сильным и непреклонным, и с какого-то перепуга по-настоящему обо всех беспокоился. Но прогибаться под ним, будучи хозяином Дома, Гнойный не имел права. Поэтому он быстро поднялся, хоть и дышал тяжело и стоять пока ещё трудно было.

— Сядь, — огрызнулся Рестор. — Не можете вы людей равных себе по силе жертвами выбирать?

Рестор был злым. А злой Рестор — один из самых опасных врагов Дома, желал он блага ему при этом или не желал. Это все знали. Попадаться под руку тут кому угодно можно было, но только от воспитателя первой старшей — этого зловредного лысого дядьки — можно было огрести так, как ни от кого в Доме. Его, в общем-то, и не звал никто. Просто Гнойный на мгновение забыл, что почти всё свободное время Генерал и Рестор проводят вместе.

Когда пришёл Генерал, выглядел он ни на йоту не спокойнее. На Гнойного смотрел с упрёком и едва ли не с презрением, которое если и хотел скрыть, то не очень-то и пытался.

— Сидите тихо, — сказал он. — Буду звонить Гевиксману, пусть сам решает, что с тобой делать.

В гробовой тишине он набрал номер. Рестор не сводил с Гнойного испепеляющего взгляда. Тот хотел сказать ему что-нибудь язвительное, но Генерал уловил его намерение.

— Умолкни, — отрезал он. Генерал перевёл разговор в режим громкой связи.

— Здравствуйте, это Денис, — представился он. — Я по поводу новенького. Скажите, у него… По всему телу гематомы. Живого места буквально нет. Почему вы об этом не предупредили?

Было похоже, что звонок Директора вытащил из кровати. К тому же, ночью разговаривать на такие темы не каждый захочет, но Директор не был бы Директором, проигнорируй он это. К тому же, когда подключился Рестор, который сказал, что ему тоже не терпится обо всём узнать.

Гнойный сидел тише воды, ненавидел всё вокруг и слушал вместе с остальными, что говорил Директор. У мальчишки были проблемы в семье. Его избивал отец. Парень Директору приходился каким-то дальним родственником, поэтому и устроить его сюда в последний год удалось. А скандал раздувать не стали. Обращались к врачам, но не в полицию.

Гнойный вспомнил всё, о чём говорила Хима. «Состоит на учёте в дурке. — Из-за попыток суицида, видимо. — Несколько месяцев назад его изнасиловали».

— Почему ты спрашиваешь? Что-то произошло? — поинтересовался Директор.

Генерал ничего скрывать не стал. Не скрыл он и неохоту в своём голосе, с которой произнёс каждое слово.

— Он пытался порезать себе вены. К счастью, Слава с ребятами вовремя его остановили. И это не первая его попытка суицида.

— Вот как. Вы будьте уж с ним помягче. Завтра, как приеду, попробую с ним поговорить.

Генерал прервал звонок. Он убрал телефон в карман и в комнате воцарилось напряжённое молчание.

— Никому не приходится просто, — оскалился Гнойный. — Он здесь не один такой.

— Спасибо, что помог, — сухо произнёс Генерал. — А теперь иди спать и успокой остальных.

Гнойный молча подорвался с места и вылетел из комнаты, громко хлопнув дверью.


Он ненавидел Генерала. Он опасался Рестора. Старуха был прикольным и работу свою спустя рукава делал, поэтому его любили в основном — он закрыть глаза на многое мог. С последними двумя было всё понятно: просты и пусты до безобразия. Но только не воспитатель второй старшей.

С тем, что Генерал его ни во что не ставил, Гнойный давно смирился. Противно было вспоминать, как первое время он считал, что у него с этим человеком было что-то общее, как он симпатию к нему испытывал и тянулся даже. Бред. Он как тогда не верил в него, так и сейчас продолжает настойчиво игнорировать. А ведь он всё знает. Ему известно больше, чем каждому воспитаннику в Доме! Он на своём веку несколько выпусков пережил. Досада и ярость вгрызлись в нутро и поделать ничего с ними было нельзя.

Гнойный шёл по коридору, не различая дороги. Отсюда до спален было рукой подать, поворот всего один сделать, но сегодня стены были бесконечно высокими и бесконечно длинными. Отозвались, потревоженные вмешательством. Это немного успокоило и отрезвило очернённые мысли. Гнойный же вовремя Рикки остановил. Почему тогда?.. Не складывалось что-то. С этой стороны нельзя было соскочить. Правило лишь в одном направлении работало.

Кто-то другой сошёл? Что-то странное произошло в стенах Дома этой ночью. Нет, своими действиями Гнойный не мог никому навредить. Лёгкое головокружение привело его в себя. Парень взглянул в отражения окон. В коридоре медленно и неторопливо проявился ещё один силуэт.

— Я ведь… правильно поступил? — спросил Гнойный.

— Ты молодец. — Фаллен подошёл к нему и остановился рядом. — Ты прав, — он кивнул. — Никому не приходится просто. Но не забывай, кому здесь пришлось тяжелее всех.

Фаллен исчез, когда в коридоре показались фигуры других людей. Букер и Замай подбежали к Гнойному, взъерошенные и перепуганные, как никогда.

— Эй, ты как?

— Мы думали, тебя убьют, — честно признались они. Замай протянул чистую футболку.

— Я тоже так думал, — сказал Гнойный, одеваясь. — Чёрт, жуть как холодно сегодня.

Он повёл плечами. Да, холодно и неуютно. Он, хозяин Дома, не должен был чувствовать это, находясь здесь. Что-то переменилось в Доме этой ночью, понял Гнойный. И это нашло отражение в нём самом. Нужно было у Фаллена спросить. Хотя если бы это было по-настоящему важно, он бы и сам рассказал. Вот только его след простыл, и стоя в коридоре, Гнойный не чувствовал и не видел никого с той стороны.

— Пошли спать, — заключил Букер, — много дерьма для одного дня случилось.

У дверей спальни они остановились, чтобы поднять головы вверх и посмотреть на стены и потолок. Давно такого не было, чтобы надписи забирались настолько высоко. Замай и Букер посветили фонариками наверх.

— Снова несуществующая «Сонечка». Прям легенда местного масштаба.

— Можно подумать, и без неё легенд здесь мало.

— А ты что думаешь, Гной?

— Ага…

Гнойный сглотнул и подавил дрожь, против воли охватившую тело.

Надписи, видимые его глазам, отвратительными неразборчивыми каракулями взывали к тому, о чём он никогда не должен был вспоминать.


СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА СПАСИБО СОНЕЧКА СОНЕЧКА БЛАГОДАРИМ СОНЕЧКА СОНЕЧКА СПАСИБО ТЕБЕ СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА СПАСИБО СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА

***

Утро понедельника принесло с собой споры, суматоху и страшные вести. В столовой царил привычный этому месту тихий гвалт. Те, кто ещё не проснулись, досыпали перед занятиями, которые для всех групп начинались в девять. А небо хмурилось уже с утра. Чёрные тучи набегали на город с севера. Радио предсказывало резкое похолодание, штормовой ветер и в ливне заумных слов предвещало сокрушительное ненастье.

Когда Гнойный, Букер и Замай пришли в столовую, Хима уже ждала их за столом. Новенький сидел в стороне ото всех не поднимая взгляда с нетронутого завтрака.

— Ревную, — улыбнулась Хима, глядя на то, как Гнойный расхаживал в футболке Замая.

— Я бы рассказал, при каких обстоятельствах потерял последнюю чистую футболку, но ты и сама наверняка уже всё знаешь.

Все вокруг гудели важными и неважными новостями, разносящимися по Дому каждое утро. Но сегодня Гнойному было не до них. События минувшей ночи всё ещё тревожили его, не отпуская мысли. Кусок в горло не лез и в тягость было осознавать, бросая взгляд за плечо, что он такой тут не один.

— Великий и ужасный Гной в смятении, — раздался над ухом противный голос Джуба.

— Тебя ещё не хватало, — огрызнулся Гнойный.

— Ну так вот, — усмехнулся Джубили, — пришёл. Что, не дали порезать одного, и решил порезать другого?

— Джуб, иди куда шёл, — развернул его Букер.

Слава вздрогнул, вскочил с места и схватил Джубили за воротник.

— А ну-ка повтори, — прошипел он ему в лицо. Не было настроения слушать эту провоцирующую чушь. Да и Джубили появился здесь очень невовремя. И проучить его следовало давным-давно.

Все вокруг притихли: каждый здесь знал, что нельзя лезть к Гнойному, когда тот не в духе. Окна в столовой задребезжали. Сидящие рядом девочки враз повскакивали со своих мест, мальчики из младших групп без страха отпрыгнули в сторону.

— Слава! — громко крикнул Генерал. — Слава, прекрати.

Он перехватил его руку, вынудив отпустить Джубили. Тот раздражённо вперился в Гнойного взглядом.

— О нет, — испуганно прошептала Хима, прикрыв рот ладошкой.

Она поняла это секундой позже, чем следовало это сделать. Тогда она могла бы увести Гнойного. Тогда, может быть, ещё не исчезла бы возможность предотвратить всё, что последовало дальше.

В столовую быстрым шагом, растолкав всех вокруг, вошёл Директор.

— Саша, поднимись наверх. Денис, Костя, не выпускайте никого из столовой, — раздался его резкий, грубый и громкий голос.

Преподаватели переглянулись, замешкавшись, но быстро взяли себя в руки. За Ресторатором закрылась входная дверь и Старуха встал у неё, разворачивая младших, которые уже собирались уходить.

— Что случилось? — встревоженно спросил Генерал.

— Это у твоих надо спросить, — не меняя неестественно серьёзного выражения лица, зло произнёс Директор. — Что, Карелин, одного было недостаточно?

Гнойный вырвал свою руку из чужой хватки.

— Эй, да о чём вы! — воскликнул он.

Директор сделал по направлению к нему два широких шага, практически сократив расстояние между ними, но путь ему неожиданно преградил Рикки. Он расставил дрожащие руки в стороны, но не позволил Директору и пальцем тронуть хозяина Дома.

— Со… ня… не ви… но… ват, — глотая воздух, дрожащим голосом прошептал он.

Букер, Хима и Замай, а за ними и остальные старшие ребята со всех групп повскакивали со своих мест.

— Эй. Я не Соня, — ошарашено глядя на Рикки, пробормотал Гнойный. — Не называй меня так!

Он побледнел и изменился в лице.

— Не называйте меня так!

Никто особенно и не понял, что произошло дальше. Гнойный закричал, обхватил голову руками, упал на колени. Задрожав, стаканы, тарелки и вся стеклянная посуда лопнула, разлетаясь осколками. Взрывной волной разнеслись по столовой окна. Ручьями по кафелю, застлавшему пол, пробежались трещины. Они поднялись по стенам и затихли, тонкими дорожками тянущиеся к потолку.

Генерал опустился вниз, обнимая дрожащего парня. Подняв взгляд, он посмотрел на Директора, но увидел перед собой только спину Рикки. Он всё ещё стоял между ними, раскинув руки в стороны и защищая их обоих.


========== В этот раз заберут пятерых, часть 1 ==========


Хима сидела на лавочке в коридоре рядом с проходной. Она болтала ножками, держала за руку Рикки и что-то ему рассказывала. В удушающей тишине первого этажа её слова туманным облачком обволакивали компанию собравшихся вокруг ребят, вызванных на «допрос». Они сидели на лавках и на полу или стояли, подпирая собой стены, молчали и слушали, что говорила девушка.

— Да ты не волнуйся. Гной сильный, он справится. — За последние пару часов её голос не приобрёл никакого необычного выражения. Словно и не произошло в Доме ничего странного, страшного или того, что могло бы вывести девушку из равновесия, каким можно было считать привычное состояние, весёлое и беззаботное, непринуждённое, не отягощённое ничем серьёзным, что так беспокоило взрослых. — Я очень хорошо его знаю. Гной — хозяин Дома, а это значит, что нет среди воспитанников человека сильнее. Да ты и сам видел. Вот до Гноя был Хайд. Я тогда ещё совсем маленькая была. Так здесь раз в год перекладывали проводку и часто-часто меняли лампочки, потому что они всегда перегорали. А сейчас раз в год меняют стёкла в окнах, потому что они бьются. Никто не знает, почему, но все знают, что это Гной тому причина. А предъявить ему ничего не могут. Ну как это объяснишь?..

Проходная была единственно аккуратным местом в Доме, непринимаемо чужим, потому что только здесь могли появиться люди из внешнего мира. Здесь тоже повсюду были большие зеркала. Они вытягивались во весь человеческий рост, чтобы неустанно напоминать чужим людям, что в Доме им не место. Воспитанники не любили задерживаться здесь, но сегодня все привычки были спешно отброшены, а тревога за то, что происходило в стенах Дома, неожиданно оказалась сопоставима с чувствами, вскрываемыми мыслями о жизни за стенами — теми, из-за которых воспитанники не сразу принимали не таких.

— Ребята не особенно дружелюбны к новичкам, но это простая осторожность, — объяснила Хима. — Мы же не знаем, что вы собой представляете. Мы всего лишь проверяем вас на прочность, так что не держи на Гноя зла. Он бы ничего тебе не сделал. Ну, поколотил бы малость, и что с того? Вы, мальчики, никогда не узнаете, что делают с новенькими девочками. Тогда ваши проверки показались бы детской шалостью.

Но стоило лишь шаг в сторону сделать — и всё это пропадало; Дом открывался истинный: с его тайнами и секретами, изложенными на стенах, с высокими потолками, зеркалами, прячущими от посторонних глаз всё, что только можно. Место со своими порядками и теми, кто за этими порядками следит. Законченными циклами, не показывая своего лица, не раскрывая своего предназначения — такие были самыми особенными даже среди прочих. И уходили они первыми.

Проводники. Слово, что всегда дрожало на губах, не слетая с них.

— Кем был тот мальчик? Ну… мы лично не были знакомы. Окси много болел, редко появлялся в столовой и на занятиях и ни с кем из Дома не дружил. А, я знаю! Он писал красивые стихи. Их иногда можно было увидеть на стенах. На стенах есть много интересных вещей. Пойдём, я тебе всё-всё покажу.

Хима спрыгнула со скамейки и потянула Рикки на себя.

— Да ты не волнуйся. Я знаю, что сказали никуда не уходить. Мы не будем уходить, на первом этаже тоже много интересного есть.

Они появились как всегда неожиданно, не предупредив никого. Лишь один человек в Доме почувствовал неладное, да и он не смог вовремя всё понять. Остальные же осознали случившееся с опозданием. Непростительным для тех, кто был замешан в этом, и совершенно ничего не значащим для остальных. Но их замешательство было объяснимо: ранняя осень — никогда ещё это не происходило так скоро.

Но кто бы ни сделал эту ставку сроком, обернуть время вспять было невозможно. Приблизилась та самая пора, когда приходило время отдавать Дому должное.

Стены, взывая к воспитанникам, возвестили о ней.


СОНЕЧКА СОНЕЧКА СПАСИБО СОНЕЧКА БЛАГОДАРИМ СОНЕЧКА СОНЕЧКА СПАСИБО ТЕБЕ СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА ПЕРВЫЙ СОНЕЧКА СОНЕЧКА ПЕРВЫЙ УШЁЛ СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА В ЭТОТ РАЗ СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА ЗАБЕРЁТ ПЯТЕРЫХ СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА СОНЕЧКА

***

Старуха спускался по лестнице, его тяжёлые шаги эхом отдавались в непривычно пустых для утра понедельника коридорах: за весь путь ему так никто и не встретился. Где-то наверху ещё остались чужие голоса, но первые этажи Дома утонули в тяжёлом молчании, которое прерывалось постукиваниями молотков и шумом дрели.

Сегодня стены были особенно грязны и невзрачны, темны и унылы. Холодный воздух разлетался по коридору, проникая в него через открытые форточки. Воспитателю пришлось закрывать их; отопление в Доме уже дали, но работало оно с перебоями, как и всегда в суровую осень, отличающуюся отменной непогодой. Давно он не выбирался в город, подумал Старуха. Пришла пора завалиться в какой-нибудь кабак и отдохнуть там хорошенько. Возможно, даже на следующих выходных… Да только кто теперь его отпустит?

Тот мальчик — Мирон — теперь уже навечно склонивший голову над письменным столом в своей комнате, таким в стенах Дома и останется. Он на других воспитанников похож не был. Последние пару лет не покидал стен лазарета на третьем этаже, а в последние месяцы даже на первый в столовую не спускался. Не общался ни с кем, к нему если и приходил кто, то только Саня, в чьей группе он числился. Старуха, вот, не приходил. Ему и своих ребят с головой хватало. А тут ещё и Гнойный со старшими, гораздые на выходки, стали малышню чему попало учить. Годы выпуска — самые противные, с первого дня, стоило только ему оказаться здесь, говорили Старухе. И вот второй раз он лично убеждался в этом.

Это произошло снова. Нет, конечно… Это всё может быть и совпадением. Им очень повезёт, если сейчас всё закончится.

Старуха шёл к Директору и размышлял о том, что постоянно не позволяет детям Дома спокойно покидать его стены, смотрел на эти самые стены и, сколько бы ни бился, не мог увидеть в них ничего, что помогло бы ему дать ответы на его вопросы.

Воспитатели собрались в одном из пустых учебных классов.

— Отправил преподавателей домой. Занятий сегодня не будет, — как раз говорил Директор, когда Старуха, не постучавшись, вошёл в кабинет, сразу же сменяя Директора на посту человека, к которому было обращено всеобщее внимание.

Все знали: Старуха был одним из тех, кто видел место происшествия своими глазами. Его сгорбленная, ссутулившаяся фигура в обносках скорби несла в себе больше, чем тихие всхлипы воспитательниц девчачьих групп, поэтому заговорить с ним никто первым не решился. На Старухе лица не было, но по здешним меркам он всё равно держался неплохо.

— Они все в голос говорят, что это самоубийство, — могильным тоном сообщил воспитатель. — Заводить уголовное дело или нет — это ваше дело, но экспертиза покажет, что это самоубийство. Сейчас они допрашивают Славу, Денис остался с ним. Саня уехал в больницу оформлять бумаги. Мирона похоронят здесь, на кладбище, послезавтра.

— С Сашей всё нормально? — нарочито спокойным будничным тоном спросил Директор. Но в его голосе всё равно не укрылось волнение. Не столько за погибшего или за его семью (говорить с которыми придётся именно Директору), сколько за оставшихся, кому придётся многое сейчас пережить.

— Нет. Не знаю. — Старуха отвёл потяжелевший взгляд в сторону, посмотрел в окно. — Всяч… То есть Лёша Борисов отправился с ним. Если случится что — сообщит мне или Дену.

Погода за окном испортилась в конец. На город надвигалась буря и Дом словно чувствовал её приближение. Капли ледяного дождя уже начали колотить по окнам. Несмотря на ранее время, всё вокруг стемнело, в коридорах и комнатах уже загорелись огни. Старшие разогнали малышей по спальням и сами предусмотрительно не высовывали носа, чтобы не попасться под горячую руку воспитателям. Дети и сами прекрасно всё понимали.

На первом этаже мальчики молча помогали работникам столовой и завхозу заколачивать досками окна. Они подметали пол и собирали в мешки осколки стекла и посуды, сваливали их в кладовку, чтобы выбросить, как только появится возможность выйти на улицу. А такая предвидится теперь нескоро. За окнами расходилась не по-осеннему суровая гроза.


Когда ребят закончили допрашивать, Генерал сказал всем разбредаться по комнатам. Букер и Замай переглянулись, очевидно, ожидая Гнойного, но воспитатель покачал головой: «Потом». Гной вышел из директорского кабинета последним, выглядел он ужасно. И не полиция его таким сделала, понимали все. Генерал положил руку ему на плечо и подтолкнул парня. Ребята безмолвно стояли внизу, глядя, как хозяин Дома уходит вслед за воспитателем, исчезает хрупкой линией, теряясь в настенных повествованиях.

Генерал привёл мальчишку в свою комнату. Сказал сесть на кровать, сам без сил опустился на стул. Долгое время они просто молча сидели, даже не глядя друг на друга; это молчание, да и эта компания в целом были неприятны им обоим. Но Гнойный был слишком подавлен даже для ребёнка Дома, чтобы его просто так отпустить. Что-то в нём словно надломилось там, внизу, и теперь он медленно склеивал себя заново. Генерал хотел помочь, он должен был, обязан был помочь. Но только не знал, как.

Всё это было неправильно. Всё это было неизбежно. Выпуск от выпуска, стоило таким вещам начаться, как их уже ничто не могло остановить. Сидящий перед Генералом парень — хозяин Дома, так сложилось, что их не трогают. Но в этот раз что-то шло не так. Генерал уже не понимал ничего. Он всегда боялся превратиться в пассивного наблюдателя, но и в этот раз, ему казалось, всё идёт по точно такому же сценарию. Он не мог никому помочь. Да он даже поговорить с этим парнем по-человечески не мог — натура ребёнка Дома не позволяла.

Поэтому он просто сидел настуле. Письменный стол стоял в углу небольшой комнаты. Рядом с ним — кровать, расположенная у стены. Комната Генерала угловая, дверь по одну стену с кроватью вела в левое крыло. Напротив письменного стола — окно, откуда открывался вид на внутренний двор. Замечательное место, чтобы следить за играющими на улице воспитанниками. В комнате, кроме прочего, был большой шкаф, груда бесхозного мусора в углу, старая раскладушка и кресло, которое не раскладывалось и из которого торчала пружина. На кресле лежали две подушки.

Таскать в комнату всякий хлам — точно натура ребёнка Дома. Всё это могло быть использовано однажды, но то, что использовалось по назначению постоянно, лежало в местах труднодоступных и спрятанных от любопытных глаз. Эту привычку не искоренить просто так. Слишком уж от многих привычек ему не удалось избавиться. Глядя на Гнойного, Генерал вспоминал Чейни, и пустой бездумный взгляд хозяина Дома говорил о том, что у них не могло быть ничего общего. Генерал бы, может, даже и поверил в это, но только вот Чейни в прошлый раз выглядел точно так же. Тут даже усилий не прикладывай. Одёрнутый воспоминанием, он почувствовал себя плохо.

Внезапно парень вздрогнул. Генерал вскочил со своего места, встревоженный переменами в лице подростка и ещё больше — ощущением присутствия, которое ему не доводилось испытывать уже давно. Гнойный распахнул глаза и в них искрой сверкнул испуг.

Он почувствовал чужое прикосновение, словно кто-то прислонился к его спине, обнял, примяв футболку. В складках проглядывался контур невидимых рук. Парень подался вперёд и замер, не двигаясь. Стиснул зубы и напряжёно выдохнул.

— Кто здесь? — ощутив неладное, произнёс Генерал. — Я тебя чувствую. Проявляй себя. — Ещё немного — и его голос мог сорваться. Настолько забытые пятилетней давностью ощущения казались страшными.

Усмешкой неизвестный выдохнул Гнойному в самое ухо.

— Ты не Фаллен, — прошептал Гнойный.

— Всё верно, Сонечка, я не Фаллен.

Парень дёрнулся, попытался встать, но ему не дали сдвинуться с места. Кто-то одной рукой перехватил горло, сжав его с небывалой силой; красные пятна — следы пальцев — тут же проступили на светлой коже.

— Фаллен слишком печётся о тебе, — продолжил неизвестный. — Чем ты вообще его привлекаешь?..

— Хватит! Отпусти его! — крикнул Генерал.

Он хотел помочь, хотел делать хоть что-то, но понимание собственного бессилия душило леденеющими руками прошлого. Сейчас, что бы он ни сделал, ему не услышать и не коснуться того человека, пока он сам этого не захочет. Защищающая ту сторону недосягаемость, одностороннее свойство, ограничивающее. Единственный, кто мог помочь Гнойному — это он сам. Всё, что мог делать Генерал — это стоять и смотреть. Как и в прошлый раз.

Всё так же бессилен. Бесполезен.

— Что такое? Эй, Со-неч-ка, — чеканил голос по слогам. — Так расстроилась, что не ушла первой? Но не волнуйся, Окси справится не хуже тебя. Он показал всем вам пример. Он проложил для каждого из вас прекрасную дорогу.

Гнойный чувствовал, как неизвестный провёл рукой по подбородку, шее, груди и положил её на талию. Надавил слегка — парень недовольно простонал сквозь сжатые зубы. Тогда неизвестный задрал вверх его футболку, открывая взору Генерала огромный след от ожога. Шрам тянулся со спины и на живот, через весь бок, был огромным, старым и уродливым.

— Фаллен сказал, ты всё ещё тушишь сигареты о ладони? Маленькая глупая Сонечка. Тебе стоит поучиться у старших товарищей тому, как забывать неприятные вещи.

Произнеся это, человек за спиной проявил себя, окончательно переступая черту, отделяющую его от остальных. Генерал ошарашено отпрянул назад. Лицо этого человека он не забыл бы ни при каких обстоятельствах.

— М-микки? — дрогнувшим голосом вспомнил он.

— Давно не виделись, Чейни, — с усмешкой поприветствовал Микки. — Или мне называть тебя Генералом? Можно я не буду этого делать? Впрочем, я всё равно не буду этого делать.

— Н-но ты…

— Умер? Да. Но, как видишь, я вполне живой для того, чтобы сделать Сонечке больно.

Он снова надавил на шрам, и Гнойный, не выдержав, вскрикнул. Микки тут же зажал ему рот рукой.

— Тише-тише, ты же не хочешь, чтобы у твоего дорогого Генерала были проблемы?

В комнату постучали. Микки кивнул на дверь, вновь занеся над шрамом ладонь. Гнойный сидел неподвижно, замерев в его руках. Его грудь едва заметно поднималась и опускалась, вторя слабому дыханию. Сигнал был подан явно для Генерала. Тот, замешкавшись, всё же смог кое-как взять себя в руки. Проявившегося увидит каждый. Воспитателю нельзя было допустить, чтобы Гнойный пострадал, но ребёнку Дома нельзя было раскрывать их секреты никому.

Чейни сделал выбор. Погасив в комнате свет, он прошёл к двери и приоткрыл её. Кто бы ни был там, он не должен был ничего узнать.

В проходе, переминаясь с ноги на ногу, стоял Старуха.

— Вы как, в норме? — спросил он.

Попросить у него помощи? Нет, тут же отверг эту идею Генерал. Бесполезно, неоправданно. Так он только ещё больше навредит. Старуха ничего не знал, он чуждый той стороне человек. Воздух в комнате замер, пока Генерал, наконец, не выдавил из себя ответ.

— Слушай, Слава пока побудет у меня, ладно? Присмотри, чтобы мои дел не натворили.

Он прозвучал убийственно жалко, но Старуха только кивнул и развернулся.

— Ты хороший мальчик, Чейни, и всегда таким был, — улыбнулся Микки, когда за Старухой закрылась дверь.

— Зачем ты это делаешь?

— Чтобы скоротать время. Чтобы не дать вам помешать уйти второй. И потом, наверняка у тебя есть вопросы, на которые ты хочешь узнать ответ, да, Чейни?

— Отпусти его!

Микки едва не засмеялся. Он положил руку Гнойному на живот, задевая шрам, и тот неосознанно прогнулся в спине.

— Почему же, оказавшись здесь, ты забыла, кто ты такая? Почему ты отказалась от себя, Сонечка? Ведь ты с самого начала знала, что дорога всегда будет открыта тебе.

Пока Микки говорил, он ни на секунду не отвёл взгляда с человека, который стоял перед ним.

— Как и тебе она была открыта шесть лет назад.

Соня всхлипнула.

— Прекрати, — дрожащим голосом попросил Чейни.

— Прекрати что? Это?

В руке Микки из ниоткуда появился нож. Движением аккуратным и плавным, уверенным и выверенным, едва ли не механическим, он вонзил лезвие в бок Сони, длинным неглубоким порезом разорвав шрам. Микки зажал её рот ладонью и крик утонул в стенах комнаты.

— Не забывай о том, кто ты такая, — процедил Микки.


Он исчез так же быстро, как и появился. Снимая проявление, оставил после себя едва уловимый след и колотую рану в боку. зажимая её ладонью, Соня упала на кровать. Из раны, заливая постельное бельё, текла кровь. Соня дрожала всем телом, из её глаз сыпали слёзы.

Чейни стоял неподвижно с распахнутыми от ужаса глазами. Они все пронеслись перед ним. Старший братик, чьего имени он и не помнил даже, Саша, Ваня, Юля, Илья, Мирон и вот теперь — Слава. Слава, который мог оставить его у него же на глазах, как и все остальные.

— Слав, твоя рана! Её надо обработать. — Он сам не узнавал свой опущенный голос. Голос, принадлежавший Чейни, тот, что давно уже должен был стать чужим, и тот, который напомнил о себе эгоистично собственной слабостью и беспомощностью. Выбросить его из своих воспоминаний и из себя самого — снова — оказалось не так просто. Будьте прокляты эти игры Дома с человеческими именами!

Соня отмахнулась. Генерал навис над ней, схватил за подбородок и заставил посмотреть на него.

— Гнойный! Приди в себя! Ты меня слышишь?

Соня, глотая воздух, запуганными глазами смотрела вверх.

— Гнойный, ну же! Ты хозяин Дома или кто?

Он бы и сам своим словам не поверил. Но взгляд Гнойного прояснился, хотя его тело всё так же безостановочно дрожало.

— Д-да, — тихо отозвался он.

— Гнойный. Ты — Гнойный. Так тебя назвал Дом, — успокаивал его Генерал. — Всё хорошо, слышишь? Нужно перевязать рану. Вставай. Нужно встать, Слав.

Генерал стащил с него футболку. Это было непросто — парень шарахался от любых его прикосновений, не давая притронуться к ране.

Воспитатель вытащил из-под кровати внушительную аптечку. Она вынималась в завершение всех драк в Доме — мальчишки никогда не жаловали медпункт, предпочитая с синяками и ссадинами приходить к Генералу, который даже вопросов лишних не задавал — нельзя вызывать врача, всегда в такие моменты говорил в нём ребёнок Дома. Какими бы тяжёлыми их порезы или царапины не были.

Он весь день убил на то, чтобы зашить и перевязать рану. Весь день не умолкал, рассказывая Гнойному бесполезную ерунду о временах, когда он был воспитанником Дома. Он рассказывал то, чему его научили старшие товарищи, хотя и сам знал, что Гнойному было известно большинство из этого. Но всё же тишина убивала обоих. Тишина и свет, погашённый сразу же, как только красный ящик отправился обратно под кровать. В них закрались настойчивые мысли.

Что он наделал? Он не думал, правильно было поступать так или неправильно — он просто не мог поступить по-другому. Не мог сделать что-то Микки, не мог позвать на помощь, не мог позволить Славе умереть и… Не мог перестать являться ребёнком дома.

Генерал не мог просто так забыть о Чейни.

Потому что Генерал был по-настоящему бессилен перед ними.


В окно хлестал непрекращающийся дождь. После того, как кровотечение остановилось, Гнойный лежал на кровати, а Генерал сидел с краю, не отходя от парня ни на шаг. Гнойный молчал, не разу ни о чём не попросил, смотрел вперёд, но взглядом не бессильным, а уже собранным, осмысляющим что-то. Хмурился едва ощутимо, приходил в себя, балансируя на опасной грани. Он уснул только под вечер, когда Генерал заставил его выпить лекарство. Никто из них не спустился на ужин. И никто в Доме не поднялся, чтобы узнать, всё ли у них в порядке. Генерал был обязан Старухе, неоплатным долгом обязан.

Близилась ночь. Упаковкой влажных салфеток он вытер руки — не появляться же в таком виде в коридоре; переоделся, зажёг фонарь на столе. В комнату постучали. Осмотрев всё вокруг, взглянув на спящего парня и на себя в маленькое зеркальце, Генерал открыл дверь. В коридоре маячили Замай и Букер. Вздохнув тяжело, воспитатель вышел к ним, закрыв дверь за собой.

— Генерал, а вы Гноя не видели? — спросил Букер.

Он попятился назад. Ещё бы, Генерал стоял перед ним бледный, как смерть, осунувшийся и уставший. И голос у него был как у восставшего из могилы мертвеца.

— Слава спит, — тихо сказал он. — В комнату до отбоя не придёт. Если будет проверка, отправляйте ко мне.

— Он как вообще, в порядке? — Букер и Замай переглянулись. — После того, что утром случилось, он сам не свой был.

— Нет, он не в порядке, — ответил воспитатель. — Я дал ему успокоительного. Кстати, — вспомнил он, — кто-нибудь из вас знает, откуда у него шрам на боку?

— Он у него с самого начала был, — рассказал Замай. — Букер однажды спросил, что это, а Гной его избил так, что он два дня встать не мог.

Букер пихнул Замая под рёбра и развёл руками:

— Он никому не говорил об этом.

— Ясно. Спасибо, Андрей. Возвращайтесь в свою комнату.

Генерал подождал, пока они уйдут, затем отправился умываться и, возвращаясь, запер дверь на замок. Всё это время он продолжал проверять, дышит ли Гнойный.

Воспитатель разобрал себе раскладушку, достав её из-за шкафа. Гроза за окном не прекращалась и он подумал, что выспаться ему не удаться. Но отягощавшая плечи усталость свалила его — как бы ни бодрила нарастающая тревога, с ней ничего нельзя было поделать. Генерал заснул, но сон его был обрывистым.


========== В этот раз заберут пятерых, часть 2 ==========


— Ну, пока! — Хима отправила Рикки воздушный поцелуй и, улыбаясь, скрылась на лестнице, ведущей на верхние этажи.

Каждый вечер она поднималась к себе в комнату, обустраивала свою кровать так, чтобы никто не заподозрил, что по ночам девушка в ней не спит, а затем со спокойной душой скрывалась на чердаке. Но новенькому, да и остальным, этого знать, конечно же, не требовалось. Это был её маленький секрет — её и Гнойного, потому что от хозяина Дома у неё не могло быть секретов, — укромное место, скрытое от посторонних. Его создала не она, но она его нашла и обустроила. Вернее, ей его однажды показали.

Мальчик из зеркала.


Рикки пришёл в себя после утренней встряски и благодаря тому, что неумолкающая весёлая девчонка провела с ним весь день, успел отойти от произошедшего минувшей ночью. А Дом, чужой и неприветливый, в его глазах начинал преображаться. Сглаживались неровные углы, переставали пугать надписи на стенах. Рикки даже казалось, что он начал понимать и чувствовать что-то, недостижимое ему раньше. Это место и вправду было особенным. Тот человек — Фаллен — не соврал.

Стены этим вечером, вовлечённые в темноту грозового фронта, во вспышках молний, освещающих коридоры верхних этажей, были ярки и особенно приветливы. В темноте, когда свет в крыле был погашен, ориентироваться только что появившемуся в Доме человеку было непросто. Наткнувшись на Старуху, проверяющего комнаты на этаже, Рикки спросил у него, где найти ближайший туалет.

Рикки общался с остальными с помощью большого блокнота на спирали, где делал записи, которые после показывал людям.

Старуха проводил его. Воспитатель стоял в дверях и ждал, пока парень закончит умываться. Внимательно следил, чтобы он ни к чему не прикоснулся и ничего с собой не сделал. Но Рикки даже не думал о таких вещах. Он лишь на мгновение замер неестественно, перехватив взглядом движение в зеркалах, но в следующий же миг пришёл в себя, закрыл кран и вышел в коридор. Это было странно, но Старуха ничего не услышал и не увидел. Рикки был согнан злостью настолько сильной, что вместить её тот, другой мир, был уже не в состоянии.


Фаллен швырнул Микки на пол.

— Ты что наделал? — закричал он. — Кто тебя его трогать просил!

Вытирая разбитую губу, Микки — мальчишка, чей облик навечно запечатлел год смерти — зло смотрел на человека, возвышавшегося над ним.

— И не тронул бы, — процедил он, — если бы кое-кто свою работу нормально выполнял!

— Разбирайся со своим Чейни, а Сонечку не трогай! — вспылил Фаллен. — Не умеешь ты как надо! Что раньше, что сейчас — никакого от тебя толку!

Фаллен ещё раз с размаху ударил Микки, развернулся и исчез. Тот попытался встать, но только бессильно рухнул на пол, поскользнувшись в луже собственной крови.


Старуха привёл Рикки в спальню, где остальные расселись на кроватях — сна у них не было ни в одном глазу. Ребята перебрасывались тревожным полушёпотом, будто рассказывали друг другу страшные истории, а вовсе не стали сами участниками одной из них. Эта большая кошмарная сказка, встряхиваемая сильными порывами ветра, бьющего в окна, и раскатами грома, дополнялась вкрадчивыми фразами, осторожными, тихими, норовящими не распугать повисшую в воздухе тайну, а напротив, сокрыть её и сохранить.

— Все на месте? — проворчал воспитатель, с подозрением оглядывая собравшихся. Один из немногих, он знал, что эти дети просто так не стихают никогда.

— Гноя нет, — отозвался Букер.

— Гной у Генерала, — договорил за него Замай.

— Видел. — Ещё раз оглядев собравшихся, Старуха поморщился. — Только попробуйте ночью из комнаты высунуться, — пригрозил он.

— Да кто в своём уме сейчас высунется? — пробормотал из угла Джуб. Навалившись спиной на стенку, он подтянул колени к груди. Обуви на его ногах уже не было.

Рикки молча сел на свою кровать, и за окном вспыхнула молния.

— Вот это зарядило, — проворчал Букер. — Такое если и пережидать, то только заснув.

Но когда Старуха ушёл, все они остались на своих местах, изредка переглядываясь и даже не думая делать что-то кроме.

***

Прерывистый сон Генерала тревожил каждый раскат грома, раздающийся, как ему казалось, совсем рядом. Молнии словно скользили по стенам Дома, вспышками озаряя пространство комнаты через большое окно так, что внутри становилось светло, как днём. Окончательно проснувшись после череды повторяющихся раскатов с больной головой и совершенно разбитый, воспитатель увидел, как Гнойный сел на его кровати.

— Слав, ты в порядке? — он вскочил, едва не теряя равновесия, и, схватившись за край стола, выпрямился.

Парень нахмурился, отмахиваясь. По его виду было понятно, что не всё в порядке — вопрос прозвучал действительно глупый. Да и на разговоры его тоже не тянуло, как не тянуло никого из них.

— Холодно, — только пробормотал он, обхватил правой ладонью левое предплечье. Правая рука закрывала повязку, но не касалась её, и, исходя из того, что Гнойный практически не двигался, Генерал заключил: кроме всего, ему было ещё и нестерпимо больно.

Воспитатель достал ему чёрную толстовку из своего шкафа.

— Давай я сначала сменю повязку, — предложил он.

Гнойный молча терпел, пока Генерал отрывал бинты с налипшей на них кровью, а после накладывал новые. Сидел, стиснув зубы. Было не столько больно, сколько противно, в том числе и от себя самого. В первую очередь за свою слабость, немногим дальше — за непредусмотрительность. Как же глупо и наивно было полагать, что кроме Фаллена никто не сможет проявляться по эту сторону. Тем более, в такое время.

Как же глупо и наивно было полагать, что кроме Фаллена кто-то может желать ему добра.

Когда в руках Гнойного оказалась толстовка, он вытянул её вперёд в дрожащей руке, и попросил бессильно:

— Надень.

Генерал был едва ли крупнее его, но толстовка оказалась велика. Зато в ней Гнойный смог наконец-то хоть немного согреться. Воспитатель надевал её аккуратно, стараясь не только повязки, но и самого парня не касаться. Когда он отстранился, между ними снова возникло то самое напряженное молчание.

— Пойдёшь в комнату? — нарушив его неосторожно, спросил воспитатель.

Парень помедлил немного и кивнул.

— Я провожу.

Свет в коридорах уже погас. Когда они подошли к спальне, то увидели, как Букер, Замай, Рикки и остальные при свете фонариков играли в карты. Они молча переглянулись, заметив Гнойного, и замерли в ожидании.

— Расходитесь по кроватям, — тихо и без злости приказал Генерал. Он постоял немного в проходе, подождав, когда этот кружок любителей полуночничать неслышно расползётся по комнате, а затем закрыл двери. Уходя, он не услышал ничего кроме тишины за своей спиной.

***

Хима красила губы перед зеркальцем в своём укромном гнёздышке на чердаке. В углу она прятала остывающий электрический чайник и два фонарика, освещающие небольшое пространство вокруг. Две чашки на столе дымились, заполненные горячим чаем. Этой холодной ночью они остывали особенно быстро.

В косое окно бил дождь, в щелях завывал ветер. Девушка замёрзла так, что губы её посинели, но не одевалась. Она расчёсывала волосы, проводя по ним старым гребнем, поправляла бантики на короткой ночной сорочке. У стены напротив, насупившись, сидел Микки. Он крутил в руках ножницы и не отражался в зеркалах.

— Ему говорили, что не нужен нам Генерал, что Чейни нужен, а как ещё из Генерала Чейни вытащить? — парень фыркнул обиженно и развёл руками. — С переименованными столько проблем!

— Да ладно тебе, — улыбнулась Хима. — Что сейчас ссориться, если по итогу всё одно? Иди-ка лучше чай пить.

Микки грустно и тяжело вздохнул и подбросил ножницы в воздух. Хоть он и выглядел побитым и вышвырнутым на улицу зверьком, всё же он сделал то, что должен был, теперь оставалось за малым. Сейчас, когда граница так ослабла, у них почти не осталось времени. Фаллен тоже это понимал, оттого и был на взводе. Не было причины винить его за это. Только за нерасторопность. В спешке невозможно всё делать аккуратно. В спешке нужно было действовать решительно.

На четвереньках Микки перебрался поближе к столу, где на столе в темноте шумящей ночи остывал приготовленный ему чай. Дождь за окном постепенно успокаивался.

***

Ночью они завесили все окна покрывалами, потому что Замай сказал, что так дождь будет тише. Дождь действительно стих, но вряд ли им помогло именно это. Полночи все пролежали молча в своих кроватях, а те, кому посчастливилось заснуть под утро, спали до ужаса отвратительно. Гнойный проснулся перед рассветом от ноющей боли в боку. Он встал нехотя, поёжился. Он замёрз даже будучи в толстовке Генерала — так и не снял её вчера, бессильно и молча падая на кровать.

Пошатываясь, он побрёл к выходу, придерживая бок рукой. Запнулся о кроссовки Букера, пинком отправил их под кровать — пусть поищет, размышляя о том, где надо и не надо оставлять обувь. В дверном проходе Гнойный встретил проснувшегося Рикки с красными заплывшим глазами — тоже не от приятных снов.

— Отвали, я к Генералу, — процедил он, и Рикки послушно отошёл в сторону.

Гнойный брёл вдоль стены, опираясь о неё, и продолжал придерживать бок, который разрывало от боли. Эта отрезвляющая суть произошедшего напоминала ему о том, что ничего не закончилось. Верно, произошедшее лишь положило всему начало. То начало, в котором ему отведена особая роль. Её теперь не изменить, даже если ему захочется — откуда ни возьмись, за пониманием этой мысли пришла тревога. Но ведь он знал это с самого начала. Так почему сейчас, когда известное начало претворяться в жизнь, его вдруг охватило беспокойство?

Возможно, оно принадлежало и не ему вовсе? Кто-то из Дома боится? Чувство, охватившее Гнойного, было странным, неизвестным, но почему-то казалось знакомым, будто бы он испытывал его раньше.

Он уже почти что дошёл до комнаты воспитателя, когда его развернули и с силой придавили к стенке. Рестор встретил парня сильным ударом в живот. Тот согнулся и вскрикнул — удар задел рану и был такой силы, каких Гнойный не чувствовал на себе уже давно.

— Называй имена всех контакторов, — прошипел Ресторатор, наклоняясь над ним.

Гнойный усмехнулся, виражируя на грани глупости и нахальства и получил ещё один удар, на этот раз — в лицо.

— Называй имена каждого из них, — повысил голос Рестор. На шум распахнулись двери в комнаты Старухи и Генерала. Они выбежали в коридор и попытались оттащить Ресторатора, но тот вцепился в Гнойного мёртвой хваткой. Парень закашлял и хрипы его неожиданно перешли в смех. Рваный и горький, пропитанный болью и презрением, от которого становилось тошно. А потом он заговорил.

— Я, конечно же. Алфи и Джуб из моей комнаты, новенький из моей комнаты. Абба и Всяч из первой старшей, Син и Медь оттуда же. Окси, вот. Был. Из девчонок — Хима. Волки из второй младшей. Но младших обычно не трогают, так что не волнуйтесь.

Гнойный поднял на Рестора взгляд, пустой и безразличный. Взгляд смирившегося, но не поддавшегося. До сих пор не проигравшего. Будто путь этот и не значил поражения вовсе. Будто проигрывали не те, кто уходил, а те, кто оставались. Этот пустой взгляд был переполнен ненавистью к людям.

Он принадлежал не Гнойному.

— Чего? — ошарашено пробормотал Старуха.

С верхних этажей раздался громкий женский крик.

***

Генерал менял ему повязку молча, не спрашивая ни о чём. Холодные пальцы едва касались его тела, задевали шрам, но парень только и делал, что безразлично смотрел вперёд. Он не видел ничего перед собой. Не хотел видеть, являя своим видом ребёнка Дома, вдруг выдернутого из своей норы и, перепугавшись, зарывшегося в неё ещё сильнее.

И голос он поднял, лишь когда Генерал надел на него толстовку.

— Хима умерла, да? — безынтересно спросил он. Закрыл глаза и неслышно выдохнул.

— Слав, тебе надо к врачу, — обеспокоенно произнёс воспитатель.

— Не надо к врачу, — прошептал парень. Его голос приобрёл спокойный тон. Но Генералу ни за что было не узнать, насколько неприятно было тому принимать от него помощь и насколько неприятно было чувствовать себя благодарным и обязанным.

— Слав, — позвал он.

— Ну подожди пару дней, чего тебе стоит, — усмехнулся юный хозяин Дома.

— Неужели ты уйдёшь вслед за ними? — тон воспитателя сквозил бессилием. Чтобы не видеть его лица, парень не открывал глаз.

— Если скажут уходить, я уйду, — спокойно сказал он.

— Почему?

— Ты придурок? Так надо.

Он продолжал сидеть на кровати в комнате Генерала, но больше не произнёс ни слова.


Около одиннадцати Директор собрал воспитателей в своём кабинете. С небольшой задержкой подошли все, кроме Ресторатора. Кацуба — воспитатель группы, где числилась Хима, — рыдала, утирая лицо платком. Она храбрилась и старалась держаться до последнего, но нервы у всех сдали ещё вчера, поэтому её не пытались ни остановить, ни успокоить.

— Как и Фёдоров, Маша оставила после себя записку, — произнёс Директор. — И три недопитые чашки чая на столе. Пришли результаты предварительной экспертизы по делу Фёдорова. Медицинское обследование подтвердило версию о самоубийстве.

Директор встал из-за своего стола и подошёл к Генералу, который сидел в кресле напротив, сгорбившись и наклонившись вперёд. За ним стоял Старуха, он старался держаться ровно, скрестив руки на груди, но плечи его были бессильно опущены. Оба хмурились, оба были погружены в себя, первый — чуть больше, чем все вокруг. Директор протянул маленькую бумажку, выдранную из блокнота. Генерал узнал, но промолчал. Узнал и Старуха.

— Бумажка из блокнота новенького, — пробормотал он. — Ничего странного, они вчера весь день вместе ходили.

Он, будучи за креслом, наклонился, когда Генерал взял записку в руки, и озвучил надпись:

— «Чаепитие. Ха-ха!» Что это?

— Что, ты думаешь, она хотела этим сказать? — обращаясь к воспитателю второй старшей, спросил Директор.

Его голос ходил по грани высокомерия и презрения, состыковавшихся с необходимостью: как бывший воспитанник, только Генерал мог понять этих детей, и в то же время Директор уже предполагал, что не дождётся ответа.

— Я не знаю, — отчеканил воспитатель.

— Денис, — неизменным тоном продолжил Директор, — почему о некоторых вещах, происходящих в Доме, дети никогда не говорят со взрослыми?

— Я не знаю, — тихо ответил тот в лучших традициях бывшего воспитанника. Именно так — со стороны ребёнка Дома он опять посмотрел на Директора. И, понимая это, неловко улыбнулся.

— Нет здесь ничего смешного.

— Только если вы видите это впервые, — вздохнул Генерал.

— Что это значит?

Директор перевёл взгляд на Старуху. Тот пожал плечами.

— Они всегда были ненормальными, — он покрутил пальцем у виска. — Я вам это говорил.

— Не говорите так о детях! — дрожащим голосом вступилась за воспитанников Кацуба. Старуха уже приготовился спорить, но Директор повысил голос на него:

— Не начинайте балаган!

— А Мирон, стало быть, оставил после себя цифру? — прервав перепалку, неожиданно спросил Генерал. — Тройку?

Все в кабинете устремили на него свои взгляды.

— Мирон оставил после себя цифру, — подтвердил Директор. — Но не тройку. Пятёрку.

Рука воспитателя дёрнулась и он уронил бумажку на пол.

— Пятеро? — еле слышно прошептал он.

— Может быть, вы объясните, что это всё-таки значит?

— Я не знаю, — машинально проронил Генерал. — Что значит пятеро?

— Погодите-ка, — остановил всех Старуха. — С чего вы вообще взяли, что это связано? Они же совершенно не пересекались друг с другом. Они из разных групп! Саня сам говорил, что Мирон ни с кем не общался.

В кабинете Директора поднялся шум. Улавливая обрывки фраз, Генерал пропускал их споры мимо ушей. Почему-то ему стало страшно. То, что выдерживалось здесь десятилетиями, неожиданно дало сбой. И никто, абсолютно никто из собравшихся не имел представления о происходящем. Ни малейшего, и даже не пытались понять. Кто бы ни находился здесь, скольких бы Денис и Чейни не видели за своё время, никто не пытался взглянуть на это с той же стороны, что и дети.

Узнай они правду — ни за что бы и никогда не поверили. Осознание этого всегда маячило негласным законом, защищающим ту, другую сторону, но почему-то именно сейчас решило обернуться мыслью. Никто из собравшихся, желай он этого или не желай, ничем не сможет помочь. И никогда бы не смог — ему бы просто не позволили.

Они не управляли этой жизнью, вернее… не они ей управляли. К тем законам они были гораздо более невосприимчивы, чем кто бы ни было. И Генерал был одним из них. Вот только он никогда не был таким же, как они. Даже переименование не спасло его от участи вовлечённого. Участи того, кому было известно больше, чем остальным.

Участи того, кто не мог сидеть сложа руки, и в то же время не мог сделать ничего, что помогло бы хоть кому-то. И самое страшное в этом то, что он даже поговорить не мог ни с ке…

— Называй имена каждого из них, — крикнул Рестор, прижав хозяина Дома к стенке.

— Во время предыдущего выпуска в последний месяц несколько ребят покончили с собой. Это списали это на стресс в связи с выпуском и нежелание менять своё окружение. В Доме провели несколько проверок, подкорректировали учебную программу и дело замяли…

— Но здесь постоянно что-нибудь происходит! Если каждый раз поднимать из этого трагедию… То есть я не хотел говорить ничего плохого, но взгляните правде в глаза. Эти дети попросту не-нор-маль-ны-е…

Не желая больше слушать эту чушь, Генерал резко поднялся с кресла и выскочил из кабинета.

***

— Сегодня опять нет занятий, — протянул Букер, зевая. — Жаль Химу, хорошая девчонка была. И чего это она так?

Они втроём шли по коридору: Гнойный, Букер и Замай. Отмена занятий радовала, но безделье, свалившееся на их головы неожиданно, утомляло. Гнетущая атмосфера не располагала к веселью, Гной на нервах был, вот и слонялись они по Дому как неприкаянные в поисках того, что могло если бы не развлечь, то хотя бы занять на время.

Однако никаких дел на горизонте не предвиделось. Лишь однажды там замаячил Генерал. Но он совершенно не обратил на них внимания, промчался мимо, уставившись в пол. Ребята проводили его удивлением, переглянувшись между собой.

— Слышь, а чего это Рестор тебя так разукрасил? — неожиданно спросил Букер. — Это ведь он тебя так?

— Да я и сам не понял. — Гнойный пожал плечами. — Прижал к стенке, врезал чуток. Про контакторов спросил каких-то.

— Про кого? — переспросил Замай.

— Вот вы знаете, кто такие контакторы? И я не знаю. — Гнойный смотрел, как воспитатель скрывается за поворотом в другом крыле. — Совсем кукухой поехали старички.


Комната Ресторатора была не заперта. Генерал вошёл, не стучась, и обнаружил воспитателя в компании открытой бутылки водки. Он сидел за столом, смотря на поверхность наполненного гранёного стакана, и неохотно поднял голову, когда дверь приоткрылась.

— О-о, — хрипло засмеялся он, — Генерал пожаловал. Выпьешь?

— Выпью, — согласился гость. Он запер дверь на защёлку и решительно шагнул к столу.


========== Фаллен, Киви и дешёвая подделка, часть 1 ==========


Соня смотрела, как небо за окном одеялом укутывала сумеречная дремота. Поднимался ветер. Светили жёлтыми огнями городские улицы, которые проглядывались сквозь ветви деревьев. Они соприкасались со стенами Дома, давая о себе знать небрежно, но ответа не получали. Соня грела руки в карманах толстовки Генерала, считала огни и убивала час за часом, безразлично всматриваясь в никуда.

Это Соня была во всём виновата. Это она привела сюда каждого из них, сбегая. Да, тогда это их спасло. Но сейчас всё обстояло иначе; и, как старшая, как тот, кто принял это решение, она должна была взять на себя ответственность за каждого из них. За себя, за Гнойного, за Славу. Но всё одно: дряная, ни на что не годная девчонка, бесполезная совершенно, и в этот раз испугалась…

…настолько, что даже удержать себя в этом месте надолго не могла. Ей было страшно пожинать плоды необдуманных решений, но в то же время Соня понимала, что никто кроме неё не должен был пострадать из-за этого. Она всегда была той, кто появлялся, когда ребятам грозила опасность. Она принимала боль на себя.

Соня не знала всего о Доме, но она знала, что никто кроме неё не должен был испытывать эту боль. Поэтому, хотела она того или нет, Соня понимала, что однажды обязательно настанет время, когда ей снова придётся занять их место.

Гнойный потянулся к пачке сигарет, но вспомнил, что они закончились. Без Химы было скучно, на опечатанный чердак никого не пускали, в комнате к нему было приковано слишком много внимания — туда не явишься, вот он и сидел в крыле с учебными кабинетами, куда точно никому в голову не придёт заглянуть. Здесь было неуютно, холодно и тоскливо. Но всё же лучше, чем в шуршащих своей бесполезной жизнью оживлённых уголках Дома. На улицу, где сырой холодный воздух пробирал до костей, а непогода готовилась вот-вот ударить с новой силой, никто даже носа высунуть не посмел бы.

Рикки появился рядом неожиданно, как всегда, со своим блокнотиком в руках и, что удивительно, — с пачкой сигарет. Он протянул её Гнойному, а затем быстро начёркал в блокноте:

«Фаллен просил привезти тебе из города».

Парень прочитал, но никак не отреагировал. Он достал сигарету из пачки, закурил, а Рикки тем временем снова показал ему свой блокнот.

«Фаллен — друг?» — спрашивал он.

— Фаллен — мой лучший друг, — с усмешкой ответил Гнойный. — Мой единственный настоящий друг.

«Я тебе верю, — написал Рикки. — Фаллен сказал идти за тобой. Нужно делать что-то особенное?»

— Ну… Просто не бойся, новичок.

Гнойный протянул руку и погладил Рикки по волосам. Тот сначала вздрогнул и попытался отстраниться, но в конце только покорно опустил взгляд в пол. Это развеселило хозяина Дома.

***

Когда в ход шла вторая бутылка, Ресторатор был уже никакой. Он еле вязал слова и вряд ли вообще понимал, что происходит. Но это только видимость — на самом деле он умел пить, и Генерал знал это. Мог не вязать слова, мог ронять голову на стол, но до последнего его мысли оставались чисты. Когда ты хочешь расслабиться или развлечься, это, может, и неплохо. Но когда ты хочешь забыться, это обязательно сыграет против тебя. Поэтому Рестор пил много.

Генерал пил меньше, ровно настолько, чтобы набраться храбрости и наконец-то хоть кому-то об этом рассказать. Взгляд Ресторатора был затуманен — вряд ли он завтра что-нибудь вообще вспомнит. Этим вечером они были друг для друга идеальными собеседниками.

— Скажи, — медленно и несвязно пробормотал Рестор. — Вы, дети Дома, всё знаете. Ты тоже ребёнок Дома, Ден. Знаешь, что творится. Почему умирают другие. Почему мы не можем ничего сделать.

Он проглотил половину слов, но Генерал всё равно его понял. Понял, что Рестор хотел услышать, что ему недоставало. Понял даже, почему из всего множества вопросов, которые он мог задать, он в первую очередь подумал об этом.

— Об этом не говорят не потому, что кто-то чего-то боится, — медленно проговорил Генерал. — Это секрет Дома и его детей. — То, что так долго оберегалось стенами Дома, и то, что он сейчас собрался раскрыть чужому человеку, пусть и живущему в Доме, но им не принятому. Не контактору. Тому, кто ничего не знал, о той, другой стороне, но почему-то о ней осведомлённому. Но даже сам факт того, что кто-то со стороны пытался понять Дом, узнать его другую сторону — желал он при этом принять её или попытался бы противостоять ей — уже вселял какую-то надежду.

— Что это за секрет. — Рестор говорил без интонации вопроса. Спрашивал утверждениями, требовательными, конкретными. Но не давил, не торопил с ответом.

— Раз в шесть лет зеркала забирают троих.

— И что.

— Трое ребят из выпуска никогда не увидят мир за стенами Дома.

Таких ответов ему наверняка было недостаточно, но Ресторатор был из тех, кто не понаслышке знали несговорчивую натуру Дома, которую просто так не вытащишь наружу. Поэтому он продолжал ждать и продолжал спрашивать.

— Давно… это началось?

Так давно, что он не просто не помнил — не знал. Так давно, что никто не ответил бы датой на этот вопрос. Это появилось здесь до каждого из них, иначе не было бы настолько сильным, огромным и всепоглощающим. И они, быть может, смогли бы даже совладать с этим однажды, перестав являться безвольными соучастниками.

Этой стороне механизм был неизвестен. Только события, свидетелями которых становились люди. Только вспышки-происшествия, которые с определённой периодичность напоминали, что никто здесь ничего не стоил. И Генерал, как никто другой знавший это и ощутивший всё на себе, нашёл силы ответить:

— Это было здесь всегда…

***

Суматоха утра выходного дня вылилась в шум и гам младших, в только лишь им известную игру, стирающуюся однажды из памяти и из желания — в тот миг, когда дети вырастали. В Доме же до самого выпуска старших этого не происходило, и младшим с допущения воспитателей было дозволено всё.

Четверо ребят десяти-двенадцати лет бежали по лестнице, шумели и веселились беззаботно, не зная печали — играли по одним лишь им известным правилам, которые из выпуска в выпуск передавались сказками и претерпевали изменения, становясь всё сложнее и загадочнее, чтобы в итоге превратиться в то, что ни одному воспитателю не будет по силам разгадать. И эти мальчишки, слишком занятые собой и своей игрой, во взбалмошном веселье налетели на группу ребят постарше — разномастных выпускников, которые коротали время у проходной на первом. Они же и схватили младших, готовых без разбора снести всё на своём пути. Выпускники смерили весёлыми взглядами стушевавшихся мелких.

— Хэй, кто вам разрешал здесь носиться? — строго, но без злости заговорил самый страшный из взрослых ребят.

— Да ладно тебе, Топор. — Высоченный лысый парень с болезненным видом, стоящий чуть поодаль от первого, наклонился, подавшись вперёд. — У них осталось не так много времени, чтобы делать это. — Он улыбнулся загадочно, поднимая взгляд на товарища. Тот только фыркнул.

— Тоже мне, нашёлся защитник, — проворчал он. — Не бегать тут, когда я хожу, ясно?

Дети судорожно закивали, и Топор отвесил щелбан самому задиристому из них.

— Эй! — закричал мальчишка, сжимая руки в кулаки. Он бесстрашно вперился взглядом в хозяина Дома, стоящего перед ним, ни на секунду даже в своих мыслях не усомнившись, что он может быть слабее его.

— А ты хорош, — довольно произнёс Топор, встряхивая парня.

— Это кто тут «хорош»? — вспылил тот.

— Хайд! — паренёк за его спиной остановил товарища, схватив его за руку. — Сейчас тебя Директор опять накажет, и нас снова нечётное число будет! Не сыграем больше ведь!

— Хайд, точно! — раздались голоса остальных. Задира притих и хмуро посмотрел снизу вверх на выпускника.

— Мы ещё встретимся, — проворчал он. Мальчишка показал хозяину Дома язык и вместе со всей оравой ринулся дальше по коридору. Выпускники без особой охоты посмотрели им вслед, возвращаясь к своим разговорам, куда более серьёзным, но всё таким же загадочным в их таинственности.

— Так где Дискотека? — спросил хозяин Дома. — Не видел её никто?

Выпускники переглянулись и едва ли не синхронно пожали плечами.

— А чего за неё беспокоиться? — переступая с ноги на ногу, сказал один из них. — Проводник ведь не она.


Пока двенадцатилетний Чейни не особо задумывался об окружающих его вещах и всё свободное время играл с Хайдом и остальными, в Доме витала всецело обволакивающая атмосфера подготовки к чему-то грандиозному. Не почувствовать её было невозможно, вот только никто из младшего набора не мог понять, чего старшие с таким трепетом всё это время ждали. Но все неизменно думали, что это должно было стать великим и торжественным событием. И поэтому дети равнялись на старших, стремились приблизиться к ним, как никогда до этого, но выпускники только отгоняли назойливую малышню, погружённые в себя — срок их обучения порядком Дома вышел, и в последние месяцы старшие были предоставлены только себе и никому больше.

Хозяин Дома — Топор — горделиво расхаживал по этажам вместе со своей неизменной свитой. Рыжая девушка, которую часто можно было увидеть по правую сторону от него, постоянно что-то говорила и время от времени фотографировала зеркала, что-то усиленно высматривая на экране дешёвой камеры.

— А Моззи сказала, что хозяев Дома обычно не забирают, — как-то раз услышали младшие, подобравшиеся слишком близко. — Якобы они нужны для того, чтобы успокоить оставшихся и помянуть память ушедших.

Топор на это только пренебрежительнофыркнул.

— Хотя мне кажется, враки всё это, — договорила девушка. — Если не будет никого достойнее, и хозяина не грех забрать.


— В Доме не существует человека с кличкой Моззи, — рассказал Хайд за завтраком. — Я проверил. О ком говорила Дискотека?

Мальчики посмотрели друг на друга с задумчиво-удивлённым выражением на лицах и принялись вертеть головой по сторонам, высматривая обладателя той странной клички, будто бы это возможно было сделать.

В кругу младших ходил слух, что это Хайд должен принести весть об ушедших. Хайд знал больше всех, Хайд был сильнее всех и авторитет Хайда среди ровесников не подвергался сомнению. По силе с ним мог равняться разве что Берсерк из первой младшей, а по способностям — Чейни из его же спальни. Они дрались по всяким пустякам на регулярной основе, но, вообще-то, были друзьями. Однако именно Чейни оказался тем, кто принёс в спальню второй младшей ту самую новость, откуда уже она и разлетелась по всему Дому.

Всё произошло очень быстро, так, что взрослые даже спохватиться не успели. Вслед за первым мальчиком так же тихо и незаметно ушли Галат и Дискотека, оставив после себя два изрезанных ножами тела и множество странных слухов.

Через десять дней все вокруг забыли о них, а шум и восторженное волнение, несмолкаемо гудевшие в стенах прежде, неожиданно стихли.


Жизнь в Доме никогда не отличалась простотой, и всем было известно неоглашаемое правило: хочешь о чём-то узнать — узнай это сам. Старшие никогда не славились особой отзывчивостью, и в редкие минуты, когда они готовы были кому-то открыться, младших рядом с ними обычно не оказывалось. Быть может, распоряжался этим сам Дом, иначе как ещё объяснить стремления, рождающиеся в детях неумолимо, перетекающие из выпуска в выпуск молчанием и сменой поколений. Не успела прежняя встряска затянуться, как на горизонте появилась новая.

Перед тем, как в числе многих покинуть Дом, Топор долго смотрел на Чейни и на Хайда, которые стояли перед толпой мелких, выбежавших на улицу. Они обманчиво настороженными взглядами провожали выпускников, которые тем дождливым утром навсегда покидали Дом. Если долго не сводить с них взгляда, можно было уследить, как трепет и восхищение в ясных, чистых глазах сменялся коркой темноты полуопущенных век, в которой уже проглядывалась серьёзность. Они были юны и не опытны, но они уже были готовы перенять право считаться старшими в Доме.

Чейни стоял чуть позади, словно прячась за друга, но в его взгляде силы было не меньше. Два юных контактора, оба небывалой силы, смешавшегося авторитета и принятые стенами, как казалось, в мере несуществующе равной. Такое случалось здесь редко. Кому же из них Топор мог доверить судьбу Дома?

Сомнения до последнего не могли привести ни к чему хорошему. И, не имея права на ошибку, Топор предоставил Дому шанс самому сделать этот выбор.

— Дом сам решит, — махнул он рукой на прощание. Мальчишки удивлённо зашептались.


А уже через пару дней в драке с Берсерком Хайд срубил на корню электроснабжение Дома. Так, молча, оставив за страшной тайной право на страшную тайну, Дом выбрал себе нового хозяина.

Его предназначение и отведённую стенами роль, должно быть, можно было понять, только став хозяином Дома. Но подчас даже такие люди, те, кого без прикрас можно было назвать сильнейшими, те, кому другая сторона была открыта в самой полной мере, те, чья власть над Домом была неопровержима и абсолютна, не могли дать толкового объяснения. Иные были недостаточно образованы и начитаны, иные не могли правильно понять свои чувства — никогда они не были одинаковы или хоть немного схожи.

Но выпускники, повзрослев, уходили, выбрав нового хозяина Дома или предоставляя Дому самому сделать этот выбор, и размеренная жизнь ребят продолжалась. Из цикла в цикл совсем скоро они и думать забывали о том, что ещё недавно Дом мог на ушах стоять из-за смертей, неожиданно встревоживших его обитателей. Всё улегалось так же быстро, как и начиналось когда-то. И этот год не стал исключением.

Лишь иногда, собираясь по утрам в туалет, Чейни мог видеть, как Хайд, который чистил зубы, будто бы разговаривал с кем-то в зеркале. Но всегда, когда Чейни подходил к нему, юный хозяин Дома смолкал. Эта игра в молчание продолжалась ровно до тех пор, пока, стоя у соседней раковины, Чейни будто бы невзначай не произнёс:

— Расслабься, я их тоже вижу.

***

Через два года в доме появился Микки, который был на эти же два года младше Чейни или Хайда.

Мальчишка совсем маленький и невзрачный, он смотрел на мир вокруг и на обитателей Дома большими перепуганными глазами и каждому, кто видел чуть больше, чем остальные, становилось ясно — в отражении мальчик давно не видел только себя.

Их первое совместное воспоминание — воспоминание, объединившее их троих, — было огорожено стенами спальней, пропитано разлитым по кровати содержимым маленькой аптечки, стащенной из медпункта, заполнено гулкими пересмешками коридоров и хохотом тяжёлых стен. Микки сидел на своей кровати с разбитой губой. Чейни здесь же перебирал цветастые пузырьки с непонятными надписями, а Хайд с прокушенным носом, царственно вскинув руки, прямо в кроссовках забрался на гору подушек.

— Итак, наконец-то все десять кроватей у нас заполнены! — официально поприветствовал новенького хозяин Дома.

Микки — тихий, послушный мальчик. Умный — куда не просили, не лез; догадливый — знал и замечал больше обычного. Между Хайдом и Чейни выбрал Чейни и почему-то привязался к нему. С тех пор их можно было постоянно увидеть вместе.


— Нет, — ответил Чейни, когда Хайд спросил у него, не надоедает ли ему постоянное общество Микки. — Он довольно… незаметный, знаешь? — Чейни задумался, почесал затылок. — А ещё, я думаю, он — контактор.

Они находились вдвоём, и поэтому Чейни мог позволить себе это спросить. Секретов вообще и тем более секретов такого плана у них давно не было.

— Это точно? — нахмурился Хайд.

— Нет, — Чейни вздохнул. — Я думал, ты знаешь.

Хайд сделал вид, что усердно думает, а потом развёл руками:

— Нет, я так не считаю.


Чтобы выяснить, правда это или нет, они решили проследить за Микки, но в первый же день были пойманы с поличным. Конечно же, два подозрительно спокойных и подозрительно подозрительных хулигана Дома не могли остаться незамеченными.

— Что вы делаете? — подловив их за слежкой, тут же спросил Микки. Чейни и Хайд шарахнулись в сторону, но Чейни нашёлся максимально непринуждённым ответом:

— Эм… А на что ты смотришь?— кивая в сторону зеркала над раковиной в туалете для мальчиков.

— На себя, — нахмурился Микки. — На что ещё смотрят в зеркало?

— А… эм… кого-нибудь кроме себя ты там видишь? — уточнил Хайд.

— Вы что, дураки?


Разняв драку Хайда и Микки, поглазеть на которую во чуть не сбежались все остальные, Чейни, спрятавшись в чулане от воспитателей со своей маленькой аптечкой на коленках молча обрабатывал ссадины Хайда.

— Знаешь, я вот теперь думаю, что я бы тоже так ответил, — сказал тот. — Понимаешь, нельзя же никому рассказывать.

Они действительно никому об этом не рассказывали, но всё равно все здесь друг о друге знали. То, что Микки якобы контактор, они приняли за должное. Но тот случай, казалось бы, вообще не подорвал доверительное отношение Микки к Чейни. Их дружба — сомнительная и явно на соплях держащаяся дружба их троих — даже почти не пострадала. И время шло, сминая детские годы, сминая юность, меняя приоритеты сказками на стенах.

Прошло время, и однажды Хайд задался вопросом:

— Слушай, по-моему, он на тебя запал.

— Чего? — лицо Чейни вытянулось от удивления.

В тот вечер они забрались на чердак, в укромное местечко, скрытое от вездесущих воспитателей, дорогу куда им показала Киви, приглядывающая за очаровательной находкой. Киви поставила кипятиться маленький чайник и разложила на столе небольшой сервиз. Девушка заваривала в чайнике странную траву, собранную на внутреннем дворе поздним летом и засушенную.

И смеялась.

— Чего? — повторил Чейни, обозлившись. — Этого не может быть!

— Если понадобятся советы, обращайся, — подначивающее улыбнулась девушка.

— Я буду твоим шафером на свадьбе. Ну, или его. — Хайд прямо-таки взорвался хохотом и проглядел момент, когда Чейни набросился на него с кулаками.


Шутки. Тупые шутки Хайда. Дружба и преданность — не себе и не друзьям, а порядкам Дома — были здесь превыше всего. Хайд знал и Хайд шутил над этим, воспринимая это как что-то весёлое. А Чейни понимал, что рано или поздно Дом сделает из Микки такого же, как и все они. И что сейчас Микки так тянется к нему — к ним — только потому, что все они — контакторы. А это слишком серьёзно и слишком важно, чтобы быть поводом для смеха.

Они понимали, какого это: знать что-то без возможности это понять. Микки — ещё нет. Когда Чейни и Хайд спустились с чердака, изрядно потрёпанные и побитые, они нашли Микки одного в комнате с книжкой в руках.

— Почему вы подрались? — спросил тот, как только Хайд, обидевшийся на весь мир, упал на свою кровать.

— Потому что, — проворчал Чейни.

— Я не хочу, чтобы ты дрался, — пробормотал Микки. — Это опасно.

— Да здесь даже просто сидеть опасно! — вспылил Чейни. — К тому же… Эй, я не проигрываю, ясно!

Микки с сомнением посмотрел на него, а затем перевёл взгляд на второго незадачливого бойца, который выглядел гораздо увереннее. Не похоже было, что победителем из этой драки вышел именно Чейни.

— Жених и невеста, — фыркнул Хайд, отвернувшись к стенке. Недолго думая, Чейни запустил в него подушкой.


========== Фаллен, Киви и дешёвая подделка, часть 2 ==========


О том, кто такие контакторы, беспричинно не распространялись. Шептались время от времени, находя на стенах непонятные слова, желая разгадать их значение — из выпуска в выпуск это повторялось, Великой Тайной слухами растекаясь между детьми Дома и всё не достигая воспитателей. О том, кто такие контакторы, подчас не знали даже сами контакторы. Только чувствовали неуловимо, не всегда способные чувства эти распознать и правильно объяснить.

Однако каждый раз, стоило только времени приблизиться к выпуску, держать язык за зубами становилось невозможно. Особенно тем, кто был вовлечён в это. Особенно тем, кто знал, что он вовлечен.

Те, кто ещё вчера считались мелкими, уже выросли, и на мир стали смотреть, соответствуя запросам возраста; вокруг выпускников царило загадочное напряжение, и этот выпуск не должен был стать каким-то исключением. Вокруг взрослых ребят поднимался шум, его устраивали они сами, его устраивали младшие, непослушными хвостами вьющиеся вокруг. Они только и делали, что раздражали хозяина Дома, и к Хайду стало наблюдаться повышенное внимание кроме прочего ещё и со стороны воспитателей. Особенно отличался в этом новенький, по прозвищу Ресторатор. Он в Доме был всего пару лет, ещё ни одного выпуска не пережил, никаких законов Дома не знал. И поведением своим — правильным для мира за стенами, но в них абсолютно нелогичным — вызывал настороженность на лицах старших. Его внимание не было ослаблено детьми, как это давно произошло с остальными. Этот воспитатель мог стать настоящей проблемой.

— Надоел, — ворчал Хайд за ужином. На столах был расставлены маленькие ручные фонарики-переноски, работающие от батареек, потому что всё электричество в доме снова отключилось. Однако детей это нисколько не заботило — даже наоборот, они веселились, находя в этом что-то удивительно прекрасное.

— Мешает шпынять мелких? — проворчал Микки, который сидел напротив, безынтересно ковыряясь в тарелке с едой.

— Но, согласитесь, — заметил Чейни как бы невзначай, — новичков в Доме давно не было.

— Новички после выпуска появятся, — Хайд со скучающе грустным видом вздохнул.

— А вы уже решили, куда пойдёте после?

Осторожный вопрос Микки, озвученный взволнованным и едва ли не дрожащим голосом, заставил Чейни и Хайда задуматься. Действительно, путей у них было не так много, размышлял Чейни. У ребят, столь тесно привязанных к жизни в стенах, вне Дома не так много шансов… выжить? Этой темы здесь, как правило, избегали. А если и говорили о ней, то это ни разу не происходило в радостном ключе, но сегодня произнесённый вопрос почему-то раззадорил Хайда. Он ухмыльнулся злобно, а затем, наклонившись над столом, сказал в лицо Микки:

— А ты уверен, что не останешься здесь навсегда?

Перепугавшись, Микки тут же вскочил со своего места. Так неожиданно, что Хайд и сам отпрянул, когда Микки неловким движением руки уронил стакан и компот разлился по столу. Недовольное ворчание и упрёки в сторону Хайда послышались ото всех, кто сидел вокруг, а Микки выскочил из-за стола и быстрым шагом покинул столовую.

— Хайд, придурок! — разозлился Чейни. Он схватил тарелку Микки с недоеденным ужином и перевернул её на голову Хайда, устремившись вслед за Микки в темноту коридоров неработающего электричества.

— Э, я не понял! — крикнул Хайд. Парни за их столом сидели, едва сдерживая смех, кое-кто и вовсе не мог уже это делать.

— Вторая взрослая! — с другого конца столовой Ресторатор сделал им замечание.

— А ну стоять!

Проигнорировав любые слова в свой адрес, Хайд унёсся из столовой вслед за остальными.


Чейни догнал Микки в конце коридора первого этажа.

— Постой! — он остановил его, схватив за плечо. — Хайд не хотел ничего тебе сделать. Он просто…

— А тебе самому не страшно? — прервал его Микки. — Навсегда остаться здесь. В этом месте.

На самом деле Чейни не скрывал, что всегда видел людей в зеркалах. Но вот только они никогда не разговаривали с ним, как с Хайдом. Или, в чём Чейни был убеждён, как с Микки. Чейни тоже был контактором, но он был не таким, как остальные. Каким-то неправильным, слишком слабым, можно сказать (если так, конечно же, вообще можно про них говорить).

Что он мог ему ответить? Если бы они знали, кого именно из них заберут, было бы гораздо легче. Эта неизвестность подчас пугала больше самого факта, что кому-то нужно будет остаться. Вот только Микки боялся как раз обратного. Когда их догнал Хайд, Микки разнял несостоявшуюся драку, не позволив Чейни ответить на выпадку хозяина Дома.

На второй этаж они поднимались втроём, Чейни и Хайд стреляли друг в друга злобными взглядами, Микки шёл впереди, подсвечивая путь фонариком Хайда. Старшие за последние несколько лет все обзавелись фонариками, на случай неожиданных отключений электричества, происходящих в последнее время слишком часто.

Они нашли его в коридоре, когда фонарик заморгал, заставив всех остановиться. Хайд выхватил его из рук Микки и с ворчанием постучал по разъёму для батареек. Они уже тогда должны были заподозрить неладное. Чейни почувствовал, как намокают его старые кроссовки с почти что стёршейся подошвой, как обувь прилипает к полу и при отрывании носка слышится странный хлюпающий звук.

Когда фонарик загорелся вновь, вспышка осветила человека, лежащего посреди коридора в луже собственной крови.

***

Ресторатор был пьян, но понимал всё вплоть до последнего произнесённого Генералом слова. И каждое из этих слов находило в нём отклик, особенно когда речь пошла о событиях не столь отдалённых.

— Откуда ты впервые узнал про контакторов? — спросил Ресторатор. Язык заплетался, едва связывая слова, но Генерал был уверен: тот, кто раньше являлся его воспитателем, а теперь — другом и коллегой, явно знал, о чём Генерал пытался недоговаривать.

— От старших, — ответил он. — Тебя тогда ещё в Доме не было. Об этом всегда мало говоили, но только не в выпускные годы. До своего выпуска я встретил здесь ещё два. Таких, как я, ещё поискать надо. А ты? Тебе-то кто рассказал?

Ресторатор прервался, заканчивал разливать бутылку по стаканам.

— Кондратенко, — по слогам выговорил он. — Подлый трус. Выложил всё на духу, стоило его прижать. Даже Карелин для приличия поломался.

Это было на него не похоже. Почему на самом деле Гнойный так быстро назвал имена всех контакторов, задумался Генерал. Из размышлений, которые так и не обрели результата, его вырвал голос Рестора.

— Я ещё в прошлый раз понял, что здесь что-то не так. Люди умерли, а это как будто мимо остальных прошло. Как будто все привыкли к этому и считают это нормальным. Ну так что было дальше? Нашли вы труп Светло, и?

— А дальше ты и сам знаешь. — Генерал тяжело вздохнул.

— Нет, — возразил Ресторатор. — Расскажи мне, как ты сам всё это видел.

— Микки закричал. Прибежали вы с Кацубой, отправили нас троих в комнату…

***

Гнойный сидел на подоконнике и перебирал в руках браслет-ремешок. Маленьким ножиком парень вырезал в коже ещё одну дырку, потому что браслет растянулся от постоянного одёргивания и теперь спадал с запястья. Замай как-то сказал, что Гнойному надо больше есть, а то скоро с него начнёт спадать и вся одежда, но Гнойный не обратил на его слова внимания.

Фаллен сидел рядом и болтал ногами. В коридоре было темно, тихо и пусто. Если бы Гнойный был здесь один, эта тишина наверняка бы давила на него. Но болтовня Фаллена смягчала острые углы, привносила лёгкость и беззаботность, и всё вокруг становилось таким естественным, что ощущение Дома стиралось вовсе. Гнойный любил такие моменты.

— Ты не держи не него зла, — произнёс Фаллен. — Он так сделал не потому, что хотел.

Гнойный фыркнул.

— Из-за него я теперь хожу со вспоротым животом. Это вы боли не чувствуете, знаете ли.

Фаллен помрачнел.

— Он должен был вытащить из тебя Сонечку, понимаешь? Ты дорог мне. Я бы не смог этого сделать. И ты не смог бы этого сделать.

Гнойному больно было это признавать, но это было правдой. Руки опускались бессильно, когда он видел, как Фаллен говорил об этом с такой простотой. Здесь всё должно происходить вовремя: ни раньше, ни позже. Так и с той поры прошло больше пяти лет — за это время Дом заставил его всё забыть.

Теперь же всё вставало на свои места. И очевидные провалы в памяти, и неприязнь к миру за стенами, и недоговаривающий Фаллен. Во благо, конечно же. Фаллен дружил с Гнойным. Но Гнойный — это не Соня. И он не нужен тому месту; он требовался лишь для того, чтобы защищать Сонечку всё это время. Вместе с Соней пришли воспоминания и осознание: он не мог и не хотел её ненавидеть. Он по-настоящему желал защитить её. Хотел, чтобы она перестала всё это чувствовать. Вот только он всегда был слаб.

Соня старшая из них, самая смелая, самая сильная. Она появлялась, когда Славе грозила опасность. Пока он был маленький, она всегда принимала удар на себя. А потом что-то неожиданно оборвалось. Соня не выдержала — она тоже не была железной — и приняла решение спрятать Славу в Доме, где те люди не смогли бы до него добраться. Гнойный смотрел на неё и отчаянно желал стать таким же, он не мог находиться в стороне и в то же время ему недоставало силы, чтобы занять место Сони. И в тот раз, когда Фаллен разговаривал с Соней, когда она сомневалась, что сможет вытащить его, когда она не смогла сделать этот шаг, потому что боялась не выдержать и исчезнуть, Гнойный впервые сам вышел вперёд. Это Гнойный был тем, кто вернул Фаллена на эту сторону в дождливую ночь. Это воздав к его решительности, Дом сделал Гнойного, а не Соню своим хозяином.

Так всё и произошло. В мире за стенами Сонечка защищала Славу; здесь Слава, уже ставший Гнойным, защищал Сонечку. Но ничего не происходило просто так; близилась пора платить по счетам. И платить они будут оба.

— Я думал, что только ты можешь проявлять себя в этом мире, — признался Гнойный.

Фаллен кивнул.

— Да, до недавнего времени я тоже так думал. Но Микки был изначально самым слабым из нас. Понимаешь ли, он не должен был сюда отправиться. Но так получилось. Ему пришлось потрудиться, чтобы стать сильным, и вот — ему это удалось.

— А Микки, выходит, был знаком с Генералом. То есть, с Чейни?

— Они были друзьями, кажется, — Фаллен задумался. — Не уверен, было ли между ними что-то большее, но Микки ушёл вместо Чейни. Вряд ли это произошло просто так.

Фаллен зевнул и опустил голову Гнойному на плечо.

Когда всё закончится, они станут никому не нужны. Они исчезнут. Но это так же будет означать, что они освободятся ото всех. Что будет ждать их, размышлял Фаллен. Выдернутый из цикла проводник, который не должен был возвращаться, и тот, кто после перехода и разделения навсегда исчезнет. Им обоим не было места ни в том мире, ни в этом. Оставалось надеяться, что кто-то из них найдёт выход из этой петли, прежде чем они исчезнут окончательно.

Но к какому бы выводу Фаллен в результате своих размышлений не приходил, единственная вещь была постоянна. Он будет вместе с Гнойным, а это значит, всё остальное неважно. Они же лучшие друзья, в конце концов. Гнойный ему единственно настоящий друг.

Думая об этом, Фаллен закрыл глаза.

***

В комнате было тихо и не было никого, кроме них. Ребята расселись по своим кроватям и молчали, окружённые гробовой тишиной. Осознание того, что они увидели, глушило любые звуки, доносящиеся из коридора. Лишь единственный раз донельзя побледневший Хайд тихо произнёс:

— Так вот как это происходит? — и, не сменив позы, продолжил бездумно смотреть перед собой. Картина мёртвого парня, лежащего на полу с раскинутыми в стороны руками и с теперь уже навечно застывшей на губах усмешкой, всё не выходила из головы.

— Знаешь его? — едва слышно, будто голос его мог разбить тишину, ставшую им одновременно и смертельным оружием, и защитой, спросил Чейни. Хайд кивнул.

— Фаллен из первой группы. Самый старший из всех. — И тише добавил. — Проводник, значит?

Горько усмехнувшись, он забрался с ногами на кровать и откинулся на подушку, заведя руки за голову.

— Интересно, кто следующий? — вслух задумался он.

Микки вздрогнул. Леденящая кожу волна воспоминанием прошлась по его спине, когда он заговорил.

— Три, — так же тихо, как и Хайд до этого, вспомнил он. — Там, на стене.

— Ага, — согласился Хайд. — Огромная тройка кровью.

Он старался говорить непринуждённо и даже, казалось, храбрился, но напряжение из тихого голоса скрыть ему не удалось. Шутки продолжали быть шутками, но, подойдя к той грани вплотную, мог спасовать даже он.

— Но, вообще, знаете, — сказал Хайд, — я не боюсь.

Кто знал, может быть, это и было правдой.

Этой ночью все ходили, как на иголках: от воспитателей до детей. В комнатах поселились тишина и молчание, для таких ночей привычные, только у малышей изредка раздавались смешки. Воспитатели заглядывали к ним в комнаты и успокаивали тех, кто не мог уснуть. Как и всегда в подобную ночь, взрослые не давали воспитанникам Дома покидать их спален. Взрослые были перепуганы, дети взволнованы, а для Дома, казалось, не произошло ничего необычного.

Микки никак не давался взрослым. Сколько бы те не пытались что-то у него узнать, он только мотал головой, забиваясь всё дальше в угол кровати. В конце концов Хайд накричал на воспитателей и выставил их из спальни. На недовольство хозяина Дома отозвались фонари во дворе, единогласно замерцавшие искрами и погасшие вспышками-салютами один за другим.

Всю ночь Микки провёл на руках у Чейни, тот успокаивал его, а Хайд рассказывал сказки, услышанные им в детстве от старших. Бессмысленные сказки, как для людей за стенами, так и для тех, кто жил в них. Набор кем-то придуманных слов, собранных воедино, потому что нигде им места не нашлось. Дом подбирал отовсюду всё такое ненужное. Особенно ненужное он оставлял в себе навсегда. Сломанные вещи, забывающиеся истории.

Выброшенные люди.

Стоило ли оплакивать тех, кому в мире за стенами не нашлось бы места? От кого и так все на свете уже отказались? Дом давал этим детям единственный шанс на счастливую жизнь, ту жизнь, где у них могли быть друзья и надежда на будущее. Вот только понимание этого приходило слишком поздно. И приходило оно только к остающимся здесь навсегда.

Всю ночь Микки провёл на руках у Чейни, тот успокаивал его, а Хайд рассказывал сказки, услышанные им в детстве от старших. Такими они втроём друг друга и запомнили.

Умирал Микки тоже у него на руках, когда через несколько дней ранним утром Чейни нашёл мальчишку в душевой с исполосованными руками. Микки сидел на полу, усыпанном стеклом разбившихся зеркал. Он уходил последним.

Умирая, Микки тянулся рукой к лицу Чейни.

— Не хочу, чтобы ты уходил, — прошептал он, перешагивая границу.


С той поры Чейни понял две вещи. Во-первых, кто бы там за стенами его не ждал, он ни за что не покинет это место. А, во-вторых, он должен обязательно докопаться до правды. Чейни не знал, что заставило его принять первое решение, но, думая о втором, приходил к выводу, что просто не мог поступить иначе. Это был третий выпуск, который он видел, его выпуск, никто в Доме не пробыл здесь так долго, но даже не это было главным. В тот день, когда Микки умирал на его руках, Чейни вдруг подумал, что забирающий этих детей Дом специально мешает взрослым понять, что происходит здесь на самом деле. Что они не предпринимают ничего, не потому что не пытаются или не хотят, а потому что просто не способны поверить в происходящее. И что если кто и может этому помешать, то только человек, бывший ребёнком Дома.

В тот момент не верилось, что всё это происходило потому, что Дом сам его не отпустил, только другим образом не отпустил, не так, как остальных. И Чейни стал Генералом. А потом появился Слава, который, как и Генерал (теперь уже), мог видеть других людей в зеркалах, который видел, как Микки уводил детей из коридора на первом этаже, будучи даже в Дом не принятым. Он был особенным, ещё не очутившись в этом месте, Слава уже знал о нём больше остальных и, возможно, даже больше Генерала.

Слава был контактором. Тем, кто, находясь по одну из сторон, связывает обычный мир с тем, который виден за зеркалами.

И больше всего на свете Генерал не хотел, чтобы Славу постигла судьба его товарищей. Генерал старался всячески оградить мальчика от прошлого Дома. Но тем самым только потерял его доверие.

***

Соня шла по коридору медленно, шаг за шагом отмеряя поступью секунды: один шаг на две. Она не знала, как его можно было позвать и где его можно было найти, поэтому просто ждала, когда он сам появится здесь. Ночью коридоры были пусты, и пробегающие мимо тени Соню почему-то не трогали.

Тени бегали и в зеркалах, и в коридорах, и будь на её месте тот, другой, они были бы к нему снисходительнее. Но мальчик, который всегда собирал детей, должен был придти и сюда, и он пришёл, стоило только полуночи напомнить о себе, ненаписанными буквами замерев на стенах. Микки опасливо остановился в стороне, не проявляясь полностью. Нахмурился, смерил человека перед собой взглядом.

— Соня.

Девушка в теле парня, та самая, разбитая, не принятая миром за стенами. Та, кто не была хозяином Дома, но была защищаемой им всё это время. Не Гнойный, хоть они и делили одно тело на двоих. Та, кто была нужна Дому, как не нужен был никто за всё время.

Соня, которая знала о том, что всё так закончится, с самого начала.

— Я вытащу Чейни из Генерала, — сказала она. — Не путайся под ногами.

— Не облажайся, — насупившись, пробурчал Микки себе под нос. Он растворился в воздухе, уводя тени за зеркала. Он не хотел доверять ей, но…

…но, кажется, другого выхода у них не осталось.


========== Задержка в летоисчислении. Востребованная смерть ==========


— А Ресторатору хоть бы что, — громогласно заявил Букер. — Ещё вчера он, бухущий в стельку, двух слов связать не мог, а сегодня уже как стёклышко. Мне бы так, — мечтательно произнёс парень, вспоминая вчерашнюю ночь, наполненную прогулками по коридорам и неожиданными встречами. И тут же получил затрещину от объекта своего воздыхания, который в этот момент проходил мимо.

За завтраком в столовой, как обычно, было многолюдно и на удивление шумно, хотя собрались в это утро не все. Казалось, будто Дом возвращался в привычное течение жизни, и не было всех этих событий, изрядно потрепавших нервы воспитателям и детям — удивительная отходчивость. Молчали даже стены, молчали в тревожном ожидании чего-то, известного им одним. Сведущие шептались о третьем, но шёпот этот стихал, не успевая разнестись по Дому.

На первом этаже вчера вечером вставили нормальные окна, так что в столовой было тепло и относительно спокойно. Во всяком случае, порывы ветра не свистели, сметая всё со столов. Дом едва успел оправиться от шума, наведённого непогодой и странными происшествиями, а радио уже вновь объявляло о штормовом предупреждении.

— Да оно неделю об этом предупреждает, — щурясь, проворчал Замай. — Переключите его на что-нибудь уже!

***

Чейни проснулся с жуткой головной болью — разве что желудок на изнанку не выворачивало, и на том спасибо. А воспоминания о минувшей ночи как назло врезались в память и так ясно виделись, что выворачивать едва не начинало уже от них. Чейни разлепил глаза и увидел разложенную на столе открытую аптечку. Гнойный курил, в одних джинсах сидя на подоконнике, и выбрасывал пепел в открытую форточку. За окном ветер шумел и гнул к земле ветви деревьев. Этот гул застилал слух и в нём тонули любые звуки.

— Понравилось? — хмыкнул Гнойный, протягивая руку к толстовке Генерала, висящей на спинке стула. Или к толстовке Чейни, хотя теперь она по праву могла считаться толстовкой Гнойного. В тот день, когда имена должны были быть так важны, они вдруг стали бесполезны и бессмысленны. Ветер трепал волосы, когда Гнойный натягивал толстовку на худые плечи. Повязка на его боку была новой, он сменил её сам этим утром, и вид у парня был болезненный и осунувшийся. Лицо раскраснелось — наверняка поднималась температура.

Сколько он просидел так, пока Чейни не проснулся? Почему не ушёл?

Чейни искал, что ответить, и не нашёл ничего кроме:

— То, что сказал Микки — это правда? — жалкого вопроса, который не годился даже под дешёвое оправдание.

— Правда, — сплюнул Гнойный. — Я оказался в доме по той же причине, что и Рикки. Вас ведь никогда это не интересовало. Пока мы не сделаем что-то из ряда вон выходящее, вы никогда нами не заинтересуетесь.

К горлу подступил горький комок, изнутри прошедшийся по органам колкими иглами, выпускающими с кровью горечь от невозможности что-то сделать и глупости простых мыслей об этом.

— Тебе было одиннадцать.

Чейни закрыл лицо руками.

— Мне было девять.

Гнойный потушил сигарету о ладонь и выбросил её в форточку. Он не соврал, но… В тот раз девять было не ему. Это переживал не он, а Соня. И сегодня ночью в этом теле тоже был не он, а Соня. Она терпела всё это одна, и если раньше Гнойный не мог ей помочь, то сейчас она сама не позволила ему это сделать. Выросла девочка, усмехнулся он, закрывая глаза и слушая, как чужими словами звуки вырываются наружу.

— В одиннадцатый день рождения мы познакомились с Фалленом, — говорила Соня. — Он сказал мне, что надо делать, чтобы попасть сюда.

— Проводники обычно уходят безвозвратно, но Фаллена я вытащил, — продолжил за неё Гнойный. — Он должен был исчезнуть, но хотел исчезать навсегда. И Фаллен вернулся. А третьим забрали не того. Произошла задержка в летоисчислении. И поэтому Окси сказал, что в этот раз заберут пятерых. Всё должно вернуться в цикл. Иначе быть беде.

Чейни слушал его, боясь что-либо спрашивать или вообще прерывать. Едва ли не с трепетом, вперемешку разделённым со страхом. Ресторатор вчера, должно быть, слушал его точно так же. И для него в словах Чейни, как и для Чейни сегодня в словах Гнойного, открывался свой, лежащий под поверхностью смысл.

— Я не назвал Рестору и половины контакторов, — говорил Гнойный. — Назвал лишь самых вероятных. Я не знаю, кто из них уйдёт.

— Я знаю точно, я уйду я, — Соня склонила голову, прикоснувшись горячим лбом к остывшему окну. — Другого не может быть.

Она замолчала и чтобы уничтожить неприятную паузу, Чейни спросил:

— Ты воспринимаешь это как спасение?

— Мне всё равно, со мной будет Фаллен. — Гнойный достал из пачки очередную сигарету, зажал её в зубах и поднёс к другому концу зажигалку. В руках хозяина Дома задрожал огонёк.

— А как же те, что остаются? Почему вы не думаете о них?

Эти слова его рассмешили.

— Ты так сильно хотел забыть то, что произошло шесть лет назад, что остался единственным, кто это не забыл! — воскликнул Гнойный. — Фаллен мне всё рассказал. Про тебя и про Микки. Да, вы не были знакомы, но это не помешало ему всё узнать.

Его речь переменилась холодной усмешкой.

— Хорошая из меня получилась замена, правда? — улыбнулась Соня.

— Что ты такое городишь?

— А что не так? У меня есть опыт. Не ври, что тебе не понравилось. — Её губы озлобленно скривились на мгновение.

Гнойный затушил вторую сигарету о ладонь, не успев сжечь ещё и половины.

— Как хозяин Дома, я знаю всё о том, что происходило в его стенах. А обо всём, что я не знаю, мне рассказывают зеркала. В ту ночь, когда вы все не дали мне поговорить с Фаленом, я был так зол на тебя. А ведь я уже тогда знал, что ты видишь во мне лишь замену тем, кто ушёл в тот день…

— Это не так! — возразил Чейни.

— Тогда какого чёрта после всего ты продолжаешь нежничать со мной!

В окно ударил сильный ветер и Гнойный захлопнул форточку. Мимо, сыпя искрами, на землю рухнул оборвавшийся провод линии электропередач. В комнате Чейни погас свет, погрузились в темноту коридоры и комнаты соседнего крыла. Небо затянуло непроглядными чёрными тучами, тревожно нависшими над городом.

Гнойный сплюнул на подоконник.

— В гробу я видел эту вашу осторожность, — прорычал он.

Стоило ему спрыгнуть с окна и сделать шаг в сторону, как парень оказался прижат к стене. Но это ни разу его не напугало и не вывело из себя. Напротив, он с усмешкой и вызовом продолжал смотреть на воспитателя сверху вниз, не вкладывая в этот взгляд ровным счётом ничего, кроме пустого пренебрежения, и от этого становилось только больнее.

Чейни помнил этот взгляд, его напускную надменность. Так на него смотрел Микки. И Чейни знал, что означал этот взгляд на самом деле. Перед тем, как умереть, как уйти навсегда, эти дети хотели почувствовать себя живыми. Живыми, как никогда. В свои последние часы они искали то, что на протяжении своей жизни не могли найти в стенах Дома. И для этого Гнойный пришёл сюда, но…

«Мы не бесполезные», — говорил он, но…

Рука Чейни дрогнула и ослабла, Гнойный без лишних усилий вырвался.

— Слабак, — бросила Соня за спину, уходя.

***

Ветер сорвал с крыши одного из домов по соседству черепицу. Один отколотый кусочек пронёсся прямо перед носом Фаллена, который сидел на крыльце Дома, подперев подбородок ладонью, и сквозь тёмное стекло больших очков смотрел на поднимающуюся бурю. Ураган спешил вовлечь в воздушный водоворот каждый из укромно спрятанных между большими домами городских двориков. Фаллен думал о том, что на разломе зачастила непогода.

— Сегодня последний день, — глядя на разрастающийся вихрь, произнёс он.

— Ага, — ответил Микки, пристроившийся сзади у стены.

Они ждали, предчувствуя. И воззвавшее к ним тревожное ощущение было не безосновательным. Недосягаемо для урагана и других материальных предметов этой стороны к воротам Дома приближалась девушка. Она шла, не проявившись окончательно, но контролируя проявление лучше, чем кто бы то ни было.

— Какие люди пожаловали! — воскликнул Фаллен, когда она приблизилась к воротам и прошла через них, создавая вокруг себя нематериальную, но видимую оболочку. — Давно не виделись, Дискотека.

— А ты везде поспел, — улыбнулась девушка. — У вас что-то не срослось? Просили же, скорее.

— Всё будет, — клятвенно заверил Фаллен. — Как и обговорено, пятеро!

Дискотека недовольно повела бровью.

— Смотри, не облажайся. Знаешь же, тогда и вас быстро уничтожат.

— А ты, я посмотрю, со всем справляешься? — нахмурился Микки. — Проваливай с чужой территории по добру по здорову.

— Ой, — наигранно испугалась девушка, — боюсь-боюсь. Но, знаешь, ты мне не ровня. Так что помалкивай.

— Ну, хватит, хватит, — Фаллен поднялся и встал между ними. — Повздорили и хватит. Ни у тебя, ни у остальных нет причин сомневаться в нас, Дискотека. Мы ещё никого никогда не подводили.

Девушка нахмурилась и посмотрела на него недоверчиво, перевела взгляд на Микки, не меняя выражения, а после, развернувшись, растаяла в воздухе, стирая свой след. Начал накрапывать дождь. Фаллен с облегчённым вздохом рухнул на траву.

— Сегодня или никогда, — пробормотал он. — Микки, у нас нет права на ошибку. Но ты не беспокойся. С самым проблемным контактором Сонечка уже разобралась. Я же говорил, что моя Сонечка талантлива! А ты всё заладил: бесполезная шлюха.

***

— Такие дела. Мы нашли это место несколько лет назад и с тех пор прятались здесь вместе с Гноем. Он отдыхал от суеты, а я заваривала ему чай. Все рецепты были в этой книжке. Вот, смотри, она с картинками даже.

Хима протянула Окси потрёпанную временем вещицу, и он взял её в руки, провёл по корешку, открыл на первой попавшейся странице и принялся листать. Книжка была больше похожа на личный дневник или блокнот. Все записи были сделаны от руки и сопровождались детальными рисунками растений. А слова сопровождались огромным количеством ошибок. И как только Хима умудрялась их разбирать?

— Это дневник девушки-контактора по кличке Киви, — рассказала тем временем девушка. — Я не знала её, зато она знала множество интересных вещей. Например, про силу, которую Дом даёт хозяину. Слышал о такой?

Окси покачал головой.

— Тогда я тебе расскажу! — радостно воскликнула Хима. — Представляешь, когда-то мальчики и девочки жили в разных корпусах, но хозяин Дома по кличке Топор сжёг один из корпусов. И с тех пор все живут в одном!..

Её рассказ прервался в самом начале, когда из большого зеркала высунулся Фаллен, промокший до нитки. Он потряс головой и, выжимая воду из рубашки, переступил через раму. Стеклянная поверхность разошлась волнами.

— Ой, проходите-проходите! — радостно позвала его Хима. — Будете чай пить?

Вслед за Фалленом из зеркала выбрался Микки, тоже вымокший с головы до ног.

***

Замай и Букер убивали время до ужина за игрой в карты. Уходя из комнаты, Рикки оставил их такими и такими же обнаружил, вернувшись через пару часов — заигравшись, они даже позы не сменили. Рикки остановился в проходе, повертел головой по сторонам, и, найдя Гнойного на своей кровати, уже хотел было подойти к нему, но Букер его остановил.

— Не-не, не трогай, — парень махнул рукой в сторону хозяина Дома, — а то тебе влетит.

— Голодный Гнойный — смертельно опасный Гнойный, — с видом учёного объяснил Замай.

— Я с утра ничего не жрал, — проворчал герой их беседы, уткнувшись лицом в подушку.

— Потому что шляешься невесть где, — Букер со смешком запустил в него коробкой от карт.

— Остальные ушли в библиотеку, — между делом сказал Замай. — В подвале нашли диафильмы.

Вернувшись в коридор, Рикки пересёкся со Старухой, который бесцельно расхаживал по Дому в поисках если не собутыльника, то хотя бы развлечения. Разумеется, не в новеньком его было искать, он шуршал по дому тише воды и от стен шарахался — что с них, неприрученных, взять. Попался бы из воспитателей или из старших кто — Старуха вмиг бы нашёл к чему придраться. Однако все как специально куда-то подевались.

Было скучно. Старуха гулял по коридору взад-вперёд и остановился лишь единожды, завидев брошенную кем-то на подоконнике пачку сигарет. Курили в Доме немногие, поэтому Старуха знал, у кого какие сигареты можно было отобрать.

— Вот это тебе не повезло, Гнойный! — пробормотал он, открывая пачку и закуривая.

***

— Выпьем же за единственную в мире ночь, когда люди и призраки могут свидеться в этом прекрасном месте! — прокричала Хима тост, поднимая над остальными кружечку с травяным чаем.

— Вот это я понимаю, правильный настрой! — задорно подхватил Фаллен.

— Мы не призраки, вообще-то, — проворчал Микки. — И такая ночь вовсе не единственная.

Фаллен сделал глоток и бесцеремонно вылил остатки чая Микки на голову. Тот едва не заскрипел зубами от злости и раздражения. Но Хима была с ними, расстраивать её в этот вечер не хотелось.

— Мне вот интересно, — впервые за всё время их «чаепития» подал голос Окси, — а почему никто в Доме так и не догадался разбить все зеркала? Ну, или просто занавесить их навремя?

— Ты ж наша талантливая зайка, — веселясь, Фаллен чуть не взвизгнул, повиснув у него на шее. — Ты, правда, думаешь, что зеркала — единственный способ, каким мы можем проникнуть в этот мир?

***

На столах расставили маленькие ручные фонарики-переноски, работающие от батареек — электричества в Доме не было. Однако детей это нисколько не заботило — даже наоборот, они веселились, находя в этом что-то удивительно прекрасное. Для кого-то это и вовсе был не первый раз, когда ужинать приходилось без света. Только никогда ещё вперемешку с фонариками не расставляли самые настоящие свечи.

— Кто их тронет — тех сожгут, — декларировал Старуха, расхаживая между усаживающимися за столы детьми. — Тех, кто не будет гореть, прилюдно высекут.

В новые, чистые окна бил сильный ветер и крупный дождь. На всякий случай детей отсадили от них подальше, столы чуть сдвинули в проход, но на большой и просторной столовой это никак особенно не сказалось. Вместе с остальными воспитателями Чейни следил за порядком, и впервые за всё время ощущал себя будто бы не в своей тарелке. Будучи Генералом, он никогда не испытывал такого чувства.

Хозяин Дома пришёл на ужин с опозданием, излучая непередаваемую ауру гнева.

— Снова сигареты потерял, — вздохнул Замай нарастающее за спиной напряжение.

— Эй, ты что-то бледный какой-то, — глядя на Рикки, заметил Букер.

Рикки закашлялся, закрыв рот ладонью.

— Умыться бы сходил, что ли. Проводить?


Соня шла по столовой, с опаской озираясь на горящие свечи. В боку кололо, жгло. Неприятное чувство поднималось вверх, цепляясь за края шрама и будто бы растягивая их. Сквозь головокружение к горлу подступила тошнота.

Огни свечей дрожали неровно. Они толкали Соню в её воспоминания, в те, от которых она сбежала сюда, в те, где была лишь она, где никогда не было ни Славы, ни Гнойного, и их голоса на периферии сознания затихали. Он что-то сказал ей на прощание, но она не разобрала слов. Соня отшатнулась, замерев. Боль, от которой она бежала, снова дала о себе знать. Мерзкое ощущение страха накрыло её с головой. Плечи девушки задрожали, а вместе с ними…

…на столах задрожала посуда.

Рикки рухнул на пол, закашлявшись кровью. Чейни, стоявший рядом, подался вперёд, чтобы помочь ему подняться. Рикки вцепился в его рубашку и, не думая о себе, перевёл взгляд на Соню. Будто знал, что делает. Знал: нельзя дать ему помешать. Его тяжёлое дыхание, влажное, с застывшей в горле кровью, поднявшейся из лёгких, перемежалось с хрипами.

А Соня так и стояла в проходе между столами, обхватив себя за плечи, только теперь — согнувшись, так, что лица её видно не было. А, значит, не виделся в ней страх и сомнение, и усмешка, будто бы неловкая, когда Соня приоткрыла рот, чтобы глотнуть воздуха. Под тёмной толстовкой было не увидеть, как сильно кровоточит вскрытая рана.

С треском разбились стёкла в оконных рамах. Холодный дождь бросился внутрь столовой, заливая пол. Ледяные капли оседали на волосах и одежде, мочили плитку на полу и влажной завесой заполняли воздух. Задыхаясь, Рикки схватился за грудь. Чейни держал его тело в своих руках, и чувствовал, как оно перестаёт дрожать.

Джуб вскрикнул и вскочил из-за стола. Упавшая на пол свеча потухла в воздухе, с шипением обмакивая тлеющий фитиль в растёкшуюся по полу воду. Соня бесшумно опустилась на колени.

— Вот так, Сонечка, — поймал её Фаллен.

Её тело со стуком упало в лужу. Вода под ним заалела.

Рестор отшатнулся назад и спиной налетел на стену. Лишь она не позволила ему упасть.

Чейни с широко раскрытыми глазами смотрел на мальчишку перед собой. Теперь — наверняка мёртвого. И видел, как Фаллен исчезал, забирая Соню. А тело осталось лежать на полу, здесь, по эту сторону. Он увидел всё от начала и до конца. Впервые.

Чьи-то холодный руки коснулись шеи. Дождь не переставая хлестал в разбитые окна. А время вокруг них, казалось, замерло. Девочки вытаскивали крупные осколки стёкол из складок одежды и волос. Чейни не мог пошевелиться, чувствуя, как холодные пальцы пережимают горло, не позволяя повернуть голову или отвести взгляда. Всё, что он мог — только сильнее обнять Рикки, насколько в охватившем его тело бессилии он мог это сделать.

Он смотрел, как перед ними снова появился Фаллен. Как он подошёл к Рикки, пережал шею. Раздался треск и выражение лица проводника стало грустно-безразличным.

Микки резанул по горлу Чейни остро заточенным ножом.

Кровь залила тело Гены и пол перед ними.


========== Возвращение в цикл. Соня, Гаутер и крошка Ти ==========


Пустырь на окраине города обнесён высоким забором и множеством загадочных историй. Ещё год назад здесь стоял дом, а сегодня нет ничего, лишь разровненная бульдозерами земля. Кое-где на ней валяются камни, кое-где прорастает трава. Это место жители соседних домов стараются обходить стороной, странные слухи теснятся над этим пустырём, не распространяясь за его черту.

О судьбе оставшихся никому ничего неизвестно. Спроси любого — и никто даже не вспомнит, когда именно к дому приехали автобусы, забравшие детей. Как стены дома ограждали малышей от внешнего мира, так и тот пустырь ограждал память о них от лжи и искажения.

Зато кладбище за оградой работало, как ни в чём не бывало.

Десятилетние ребята из соседних домов, выбравшиеся в этот день погулять, прокрались через ограду в обход пристанища пьяного сторожа. Там, недалеко, в заборе была небольшая дыра. В аккурат со стороны пустыря, которого местная детвора интуитивно сторонилась. Дети крались меж могил, оглядываясь по сторонам и прячась от сторожа и от случайных прохожих, но в этот солнечный ясный день людей здесь не было. Крошка Ти — самый маленький из ребят — боялся каждого шороха, и Пох вёл его за собой, взяв за руку. Рядом с ними шагали Хэл, Мышь и Гаутер; Гаутер вёл всех, потому что он был единственным, кто знал дорогу.

О могилы к могиле они перебирались, рассматривая надписи и имена, спрятанные в высокой неухоженной траве, пока, наконец, не добрались до другого конца кладбища. Гаутер остановился у одного из памятников с низкой оградой, через которую легко было перебраться даже десятилетнему мальчишке, и гордо сообщил, что они пришли. Ребята завертели головой по сторонам.

— И что здесь интересного? — неодобрительно проворчал Пох. — Могилы как могилы. Ну, изрисовал их кто-то, и что?

На некоторых соседних плитах помимо имён захороненных людей были и другие странные надписи, нацарапанные чем-то острым. Гаутер удивлённо посмотрел на Поха, а затем разочарованно вздохнул.

— Опять твои дурацкие шутки! — возмутился Пох. — Всё, мы уходим! Мы больше никогда не будем играть с тобой!

— Да и больно надо! — обиженно пробубнил Гаутер.

Возмущаясь и ворча, Пох побрёл обратно, жалуясь на бесполезно потраченное утро. Ребята поплелись за ним, и только самый маленький из них не пошёл за остальными.

— Эй, Ти, — позвал Хэл, — идём. — Но крошка Ти не сдвинулся с места.

— Неужели ты останешься с этим неудачником? — крикнул Пох.

Мальчик повернулся к ним и скромно и неуверенно кивнул.

— Тогда с тобой мы тоже не будем играть!

Когда высокая трава и ограды свежих и уже старых могил скрыли ребят из вида, а нехоженые тропинки увели их прочь, крошка Ти перевёл взгляд с исчезающих спин на исчерченный белыми полосами памятник из чёрного камня. Нацарапанные на нём буквы складывались в красивое имя, но его внимание привлекло не это. На самом памятнике, закинув ногу на ногу, сидел взрослый мальчик. Он перебирал в руках кожаный ремешок и, когда уходящие ребята окончательно скрылись из вида, перевёл свой взгляд с них на мальчиков рядом с собой.

— А ты кто? — спросил его Ти.

— О, ты видишь его? — воскликнул Гаутер. — Это Соня. Остальные — неудачники, — фыркнул он, обращаясь к мальчику, сидящему на чёрном расцарапанном памятнике. — Но ты не волнуйся, я найду ещё кого-нибудь, кто может тебя видеть. Тогда ты познакомишь меня со своими друзьями?

— С друзьями? — удивился крошка Ти.

— С призраками! — с гордостью заявил Гаутер.

— Эй, не называй нас призраками, — весёлой расслабленной усмешкой подала голос Соня.

— Но ты так и не рассказал, кто ты такой, — Гаутер задумался. — А, значит, будешь призраком. Ты похож на призрака и взрослые тебя не могут видеть. Эй, а расскажи ещё раз про то, как ты стал призраком.

— А разве твой трусишка-друг не испугается?

— Я-я… не испугаюсь! — сжав руки в кулачки, выпалил крошка Ти.

— Так ты ж не страшный, чего тебя боятся? — Гаутер развёл руками.

— А сторожа? — загадочно протянула Соня. Засмеявшись, Гаутер отмахнулся.

— Да кому этот старый пьяница нужен? Готов поспорить, что его никто никогда не боялся.

— Это точно, — произнесла Соня. — Когда я впервые появился здесь, мне было одиннадцать, а он уже работал сторожем на этом кладбище.

— Правда? — с неподдельным интересом воскликнули ребята.

И Соня принялась рассказывать им свою историю.

— Однажды я убежал из Дома, и он вместе с воспитателями искали меня здесь целую ночь. Он был самым бесполезным. Он даже не знает, кто где на его кладбище похоронен. Впервые мы встретились, когда я искал могилу человека по имени Фаллен. В ту ночь…

В ту ночь, накрываясь от разошедшегося дождя старой курткой, которая была ему велика, мальчик пробрался через дыру в заборе за сараем. Отодвинул доски, сваленные в кучу, и прополз по грязной сырой земле, перепачкавшись с головы до ног. Из-за дождя и провальной темноты, облепившей всё вокруг, дорога различалась плохо. Но ему сказали идти по ней, и он должен был идти по ней. Мальчик стукнул фонариком о широкий ствол дерева и он заморгал неохотно. Дрожащий ломаный луч осветил дорогу впереди, открывая собой какую-то пару метров, и мальчик нырнул в кусты, не сводя взгляда с еле заметной тропинки.

Она петляла между гигантами-деревьями, их листья дрожали на ветру, а самые сильные его порывы колотили ветки о соседние стволы. Крупные капли падали на землю, месили грязь под ногами, смешивая и без того одинаково чёрные краски ночи. Тёмно-зелёные кроны деревьев, коричневая земля и тёмно-синее небо были черны до безобразия. Ряд размывающихся жёлтых огней дрожал впереди. Мальчик погасил фонарик, ускоряя шаг, и выбежал на свет. На окраину старого кладбища…