После и вместо (СИ) [Мальвина_Л] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== 1. Финник/Китнисс ==========

Китнисс целится из лука в мишень, ее рука - прямая и натянутая, будто тетива - продолжение оружия, что она уверенно сжимает пальцами. Веко не дернется, рука не дрогнет, слезы не навернутся на глаза. Не потому, что плевать на Хеймитча и Гейла, не потому что смирилась с уходом Пита. Просто потому, что она - боец, лучший воин сопротивления.

У него волосы будто закрученные в спиральки пластинки сусального золота, а в глазах все еще отражается низкое пасмурное небо, которое они видели над разрушенным Дистриктом-12. Он не улыбался с тех пор, как птицы, выкрикивая металлическими голосами имя Энни, рассекали листву, словно выпущенные кем-то пули, что непременно должны найти свою цель.

Они, трибуты, и были той целью. Сломать, уничтожить, швырнуть на колени - Президент Сноу никогда не скрывал, чего хочет. Увидеть их обожженные кости на мертвой земле, засыпанной пеплом.

Но тот внутренний свет, что она заметила в Финнике перед Играми, еще был здесь. Тогда блондин скармливал лошади кусочек сахара с ладошки и шептал что-то, будто успокаивая животное, а из глаз исчез малейший намек на развязность и показушную веселость.

Китнисс закрывает глаза, когда его дыхание с привкусом мятного листочка касается ее щеки.

- Сделай это, детка. - Обволакивающим шепотом в растрепавшуюся от долгой тренировки косу.

Пальцы дрогнут, но стрела все равно найдет цель. Прямо в яблочко.

- Я убиваю сердцем.

Звон от пронзившей мишень стрелы эхом прокатывается по помещению. Китнисс опускает лук и в ту же минуту чувствует ладони на своих плечах. Теплые, мягкие ладони убийцы. Щека скользнет по щеке, электрическими импульсами разбегаясь по коже. Каждая клеточка будто вспыхнет невидимым пламенем. Финник лишь коснется губами оголенного участка плеча, зная, пойди он дальше сейчас - и Китнисс отгородится прозрачным куполом, будто включит силовой невидимый щит.

И лишь когда ночь упадет на Панем рваным одеялом, сквозь прорехи которого, насмешливо перемигиваясь, выглянут звезды, она скользнет к нему в комнату беззвучной тенью, гибкой и осторожной дикой кошкой. Пружина, скрученная так туго, что в любую секунду рванет, распрямляясь, отрывая пальцы к чертовой матери.

Китнисс вцепится в его волосы, когда Финник опрокинет ее в подушки, закроет глаза, подставляя лицо и шею жадным губам. Мед и горькие ягоды. Всхлипнет, выгибая спину навстречу - так мотылек летит к свету, чтобы сгореть в смертоносных лучах искусственного огня.

Потянет вверх ее узкую майку, сомкнет губы на остром розовом соске. Она вскинет руки, обхватывая трибута за плечи. Утром на гладкой коже останутся тонкие красные полоски - следы от ее ноготков. Утром она отдернет ладошку, когда он попытается сжать ее пальцы за завтраком. Утром будет больше света и меньше огня.

Но после сама втолкнет в узкий склад за столовой. Извиваясь всем телом, выскользнет из облегающего тренировочного костюма. Толкнет Финника в стену, впиваясь губами в его губы. Кофе (мягкий, со сливками) и корица. Он сожмет ладонями ее тонкую талию, меняя их местами. Потом сплетет их пальцы, прижимая тонкие руки к стене над головой.

- Ты больше не уйдешь до рассвета, ты слышишь, Китнисс? - На выдохе, раздвигая ее ноги коленом.

Она не ответит, задыхаясь от жара, полыхающего в венах. Она не ответит. Ей нечего возразить.

========== 2. Пит/Китнисс ==========

Ему снятся серые глаза и низкое, хмурое небо над Дистриктом-12. Ему снится растрепанная черная коса и губы, с которых капает черничный сок морника, губы, что на последнем издыхании складываются в одно только слово: «Пит»…

Он просыпается, расцарапывая свое горло ногтями. Весь липкий от пота, запутавшийся в шелковых простынях, как в клубке ядовитых змей. Несколько секунд ему нужно, чтоб сон и реальность поменялись местами, чтобы восстановился баланс. Несколько секунд, чтобы вспомнить.

Рука не потянется ни к телефону на прикроватном столике, ни к початой бутылке скотча, которую забыл пьяный Хеймитч. Босые ноги ступят на ледяной пол, он подойдет к окну, чтоб рассмотреть блёкло-лиловую краюшку луны, ухмыляющуюся в разрыве свинцовых туч на промерзшем, каком-то заиндевевшем небе.

- Это сон, Пит, просто сон… Один и тот же третий месяц подряд. Игры кончились, и Китнисс ушла. И любовь оказалась красивой, сладкой сказочка для Капитолия, инструментом, чтобы выжить…

Тихий голос в пустом доме звучит странно. Он отражается от стен, усиливается, повторяясь, и хочется обхватить себя руками то ли чтобы согреться, то ли, чтобы остановить захлестывающий волной истерический смех, выплескивающийся из горла, как у безумца.

Китнисс Эвердин – жива. Спит, наверное, в соседнем доме, и уже не помнит про ягоды, что они держали в ладонях, глядя друг другу в глаза – ярко-голубое на сером.

- Ни один из нас не вернется домой, мы закончим Игры здесь – ты и я.

- Вместе?

- Только вместе…

И он уже чувствует кисловатый вкус на языке, и горло уже почти перехватывает спазмом, но, все, что волнует Пита Мелларка – рука Китнисс на его ладони и теплое дыхание на лице, и запах лесных трав от ее черных, как ночное небо, волос.

Фикция, мираж, уловка… И жизнь, что обрела было смысл после выкрика распорядителя Игр: «Стойте!», рассыпается пригоршней хрустальных осколков, рассекающих скулы и горло, подбирающихся так близко к сердцу, что ни вздохнуть…

«Это для того, чтобы выжить, я понимаю…», - фразы, застывающие каплями свинца на ресницах.

И ягоды, мягкие, сочные ягоды морника, что он держал на ладони. Опустить голову и слизнуть сизый сок, сбегающий по пальцам. Чтобы не было так пусто и гулко в груди. Чтобы не было уже ничего.

Тихая поступь за спиной кажется реальной не больше, чем эти ягоды, вкус которых осел где-то на нёбе, впитался в кожу…

- Не спишь, я тоже… Холодно очень.

Оливковая кожа и глаза, мерцающие во мраке, как два огонька. Огненная Китнисс.

- Кошмар приснился…

Она остановится рядом и, вглядываясь в кривобокую луну, тонущую в рваных нагромождениях туч, протянет руку, сплетая их пальцы.

Она не скажет, что без него одиноко и грустно, не скажет, что просыпается с воплем каждую ночь, не найдя его рядом. Он гладит взглядом ее скулы и губы, а она лишь тряхнет головой, и черные волосы, распущенные на ночь, рассыплются по спине темным покрывалом.

- Мне тоже снились ягоды, Пит.

Он поймет, что это не новый извращенный кошмар лишь утром, когда увидит, как Китнисс Эвердин сладко спит, завернувшись в его одеяло.

- Вместе?

- Только вместе…

========== 3. Гейл/Китнисс ==========

Трава здесь высокая и сочная, как в прериях, она пахнет солнцем и свежестью, самой жизнью. Гейл пропускает сквозь пальцы длинные изумрудные стебли, забрасывает в рот соломинку. Ручей за спиной радостно журчит, маскируя звук осторожных шагов. Она наваливается со спины, обнимая за шею, хохочет радостно, касаясь щекой щеки, а выбившиеся из косы прядки волос щекочут лицо.

- Ты пахнешь свежим хлебом, Кис-Кис, - шепчет Гейл, зарываясь носом в ее мягкие волосы.

Она привычно сплетает их пальцы, заглядывает в глаза, которые здесь, в этом месте, кажутся отражением бездонного неба – шагни вперед, и утащит высоко-высоко. Туда, где воздух разряжен и свеж, туда, где нет оков и запретов, туда, где не достанет всевидящее око Сноу. Туда, где есть место настоящей свободе.

- Я задержалась, прости. Миротворцы как с цепи сорвались. В Крэе и его ребятах было хоть что-то от людей, а эти, как… как переродки…

У нее стрелы торчат из-за плеча, а в глазах блестят бусинки слез – за всех, кого они потеряли, за всех, кого потерять им еще придется.

- Мы можем уйти в горы, Кис-Кис. Заберем наши семьи. Планолеты никогда не сунутся в Аппалачи, не ради горстки бродяг.

Он не знает, что Сноу следит за ней, вспоминает Китнисс и глубоко вдыхает запах леса и трав, полевых цветов и дикого меда… Пит любит добавлять мед в тесто, всплывает вдруг в голове, и она закусывает губу, чтобы не разреветься.

- А Хеймитч и Пит, их тоже возьмем? И Прим – в горах? Ты как себе это представляешь?

Дело не в Прим, и оба знаю это так же хорошо, как и то, что что-то сломалось между ними после Игр. Что-то хрупкое, трепетное.

- Ты любишь его, Кис-Кис?

Это удар ниже пояса, но Китнисс не упрекает. Маленькая ладошка, усеянная загрубевшими мозолями от лука и стрел, ложится на гладкую кожу щеки. Это не ласка, а словно прощание. Будто она запоминает вот так – впитывает образ глазами и наощупь. Чтобы не забыть никогда.

- Ты ведь моя семья, Гейл…

Лучше бы стрелу выпустила в сердце, чем произнесла это. Зачем в голосе так много вины, котенок? Это не ты, это я, только я…

- Стоило вызваться тогда добровольцем…

- Молчи!

Она не жалеет, и не хочет жалеть. Она поменяла бы все, может быть, но никогда уже не откажется от Пита Мелларка, что всегда будет для Китнисс Эвердин больше, чем просто семья.

Солнце бросает золотистые лучики на ее лицо, и крупные капельки слез дрожат на ресницах, как бусинки из хрусталя, скрывающие в глубине крошечных огненных птиц. Он отдал бы все, что имеет, жизнью пожертвовал бы, чтобы она не плакала уже никогда, чтобы не просыпалась ночами от ужаса в холодном поту, что не рвала свое сердце на части, чтобы не смотрела так… виновато.

Не думая, что делает, тянется пальцами к ее волосам, распускает косу, перебирая густые, тяжелые пряди. Касается кончиком носа щеки, она опускает ресницы, забывая дышать, когда его рот накрывает ее губы. Легонько, будто пробует, будто боится отпора. Скользит языком по сомкнутым губам, они сухие, обветренные. Она пытается отпрянуть, когда Гейл углубляет поцелуй, прижимая к себе так крепко, что больно дышать.

- Один только раз, Кис-Кис. Не удержался, - шепчет сбивчиво, коснувшись лбом ее лба, и дыхание сбито, как после забега сквозь лесную чащу, по кочкам и оврагам.

А она… она просто молчит и лишь облизывает губы, на которых остался вкус ежевики и соли. Поднимается на ноги, отряхивая коленки от налипших листочков, веточек и комочков земли. Перед глазами плывет, а в затылке пульсирует что-то и стучит, и в горле так горячо, и каждый вдох обжигает, как кислотой.

- Я люблю его, Гейл. Прости меня. – И быстро уходит, бежит, скрываясь в сплетенье кустов и деревьев.

Если бы слова убивали… Хотя, он знал это и раньше, ведь так.

- А я люблю тебя, Кис-Кис, - грустная улыбка в спину и тихий шепот, который она никогда не услышит.

Все хорошо, хорошо. Сейчас он поохотится и пойдет домой. У него ведь тоже семья… Сейчас он пойдет. Вот только посидит немного. Небо сегодня синее и высокое… как на картинке.

========== 4. Хеймитч/Эффи ==========

Никак не получалось забыть ее яркие платья и кричащие парики кислотных оттенков, покрытые жидким золотом ресницы с маленькими лазурными бабочками в цвет глаз, а еще губки бантиком, что капризно распахивались каждый раз, когда он тянул руку к бутылке со скотчем.

- Хеймитч Эбернети! Как можно, еще и полудня нет!

Голос тонкий, впивающийся ультразвуком в мозг, высверливающий в нем огромные дыры. Он привык морщиться в ответ на ее замечания и хмыкать, демонстративно закатывая глаза. А потом все равно сделать по-своему под раздраженное бормотание.

- Это красное дерево, Хеймитч! Хеймитч, не смей! Сколько ж в тебя войдет, ты как бездонная бочка!

Опять, опять и опять, как назойливое жужжание комара на заднем дворе.

А еще так забавно было гадать – какого цвета парик и платье выберет изнеженная бабочка сегодня – лаванда, незабудки, коралл, бледно-желтый, как нарциссы из Дистрикта-11, которые он дарил ей перед приемом Сноу… Или, может быть, изумрудный? Или насыщенно-синий, как васильки на лугу сразу за забором Дистрикта-12? Угадать, впрочем, не удалось ни разу. Хеймитчу нравилось пытаться.

А потом, когда небо горело, и камни закипали, как вода на плите, когда планелеты сравнивали с землей Дистрикт-12, он держал ее за руку там, стоя в глубине леса рядом с горсткой уцелевших.

Она не плакала тогда о туфлях, париках и Капитолии, который не увидит уже никогда. Она была сильной женщиной, Эффи Бряк, несмотря на всю свою неприспособленность к этому миру.

- Спасибо, что спас меня, Хеймитч…

И три теплые слезинки упали на его холодные руки. Три теплые слезинки, и огненный смерч, бушующий у их ног

*

С неба падали маленькие пушистые снежинки. Они закручивались спиралями и будто водили хороводы, словно крошечные феи в лучших бальных нарядах. Эффи бы понравилось, думал Хеймитч, ловя ладонью белые звездочки, что тут же таяли от тепла его кожи.

Дверь, замаскированная в камнях, распахнута, и теплый воздух снизу, из глубин Дистрикта-13, схлестываясь с холодными потоками, превращался в пар, в клубящийся туман, утекающий прочь, к морю, в леса…

- Хеймитч, пора. – Крессида просто касается ладонью предплечья, а он вздрагивает, как от удара. Несколько секунд всматривается в глаза, где отражается низкое плачущее небо. Виноградные лозы, вытатуированные на ее голове и шее, кажется, прячутся в черный комбинезон, застегнутый под самым горлом.

Эффи ненавидела эти комбинезоны. Как и те хламиды, которые приходилось носить в бункере Дистрикта-13.

- Никаких красок, Хеймитч. Совсем никаких. Только эта блёклая, выцветшая ткань, такая грубая, что натирает кожу. Где шелк, атлас, кашемир? Я не могу так жить, Хеймитч. И ни одного парика, представь себе, даже самого простенького. А косметика? На кого я похожа в этой робе с половой тряпкой на голове вместо прически? И ресницы такие крошечные, глаза невыразительные…

Он слушал ее часами, пряча улыбку. Он думал, что она стала красивее, чем когда-либо прежде, а отсутствие тонн макияжа делали лицо таким свежим, таким беззащитным… Он отдал бы все, что угодно, лишь бы вновь услышать ее жалобы, упреки. Почувствовать, как слабые кулачки колотят по его широкой груди.

- Тут даже вина нет, Хеймитч. Какая-то сивуха, которую они называют водкой. Как же тут жить?

А он так и не успел. И никогда уже не почувствует вкус ее губ, не скользнет ладонями по узким, покатым плечам…

- Хеймитч, пора…

- Да иду я, иду.

Еще только один взгляд в небо, будто закованное в свинцовый панцирь. Небо, что плачет цинком и золой… И снова назад – в постылые катакомбы, провонявшие порохом и обеззараживающим средством.

- Они тут не пользуются духами, ты представляешь, и так воняют…

Отбой по расписанию и подъем по сигналу тревоги. Это война, все так. И он никогда больше не услышит журчащий смех самой красивой женщины, что была в его жизни. Она не умерла, нет. Просто раз не явилась на завтрак.

- Что это за липкая слизь, они называют это едой? …

Не пришла на завтрак, а комната оказалась пустой. Вещи аккуратно разложены по полочкам, и даже темно-серые туфли без каблуков на своих местах. Камеры наблюдения не показали ничего, ни малейшего намека на то, куда могла деться Эффи Бряк. Но он… он все еще надеялся, что однажды вновь увидит поджатые губы и услышит этот голос: «Хеймитч Эбернети… никуда не годится!».

========== 5. Финник/Китнисс ==========

Ее мутит от аромата роз - сладковато-приторного, как запах разлагающейся плоти. Она не пьет шампанское, больше никогда. И не приезжает в Вашингтон даже сейчас, спустя столько лет.

Они встречаются в маленьких городках Новой Англии или на островах в Индийском океане, где песок на пляжах белый, как рассыпавшиеся в пыль кости.

Они часто молчат, слушая, как океан рокочет, будто раненный зверь, и долго-долго смотрят на звезды, которые тогда, в прошлой жизни, застилало пламя горящих кварталов, а крики людей, что заживо сгинули в захлопнувшейся мышеловке, и сейчас рефреном звучат в их мозгу. Словно это было вчера. Словно эти крики впитались в легкие, в воздух, который они вдыхают.

Они почти не говорят о прошлом, не вспоминают беспорядки, что вспыхнули по всей стране стихийно, как пожар от удара молнии в сухой степи. Они не говорят о друзьях, которых сломали те дни, превратив в тонкие тени, бледные призраки.

- Как Энни? - Спросит все же она, просеивая песок сквозь дрожащие пальцы.

- Уже лучше. Врачи говорят, через пару месяцев смогу забрать ее домой. А Пит?

- Его амнезия необратима, но пытаемся… пытаемся жить дальше…

Она не скажет ему о приступах, что каждую ночь скручивают горло колючей проволокой, сквозь которую пропускают электрический ток.

Он не скажет ей о кошмаре, что приходит опять и опять - сойки-переродки с крыльями черными, будто смоль, рассекающие воздух острыми, словно бритва, крыльями, верещащие на разные голоса. Переродки, сбивающие с ног ее, сойку-пересмешницу. Переродки, вспарывающие ее лицо кривыми блестящими клювами…

Когда Южный крест переместится на небе, клонясь к горизонту, он найдет ее руку, что светится серебристым в холодном свете равнодушно поблескивающих звезд.

- Мы не должны больше видеться, Финник, - прошепчет она, ловя губами стон, срывающийся с его губ.

- Мы пытались, Огненная Китнисс, - выдохнет он, запуская пальцы в ее волосы.

Она не заплетает ту косу, больше никогда.

Утром море холодное, а по песку, переваливаясь с боку на бок, бродят толстые чайки. Ветер полощет исхлестанный непогодой звездно-полосатый флаг на тонкой рее. Она перевернется в его руках, утыкаясь носом в теплую грудь. Он пахнет арахисом и тмином. И ее голове так удобно лежать на широком плече.

- Это неправильно, ты знаешь это, Финник Одэйр.

- Мы не сможем быть порознь, Китнисс Эвердин.

Он не знает, что ее нет здесь и не было никогда, потому что сойка-пересмешница пала в последнем бою за столицу. Упала, зажимая руками рваную рану на груди. Она улыбалась, когда кровь темная, как вишневый сироп, толчками выплескивалась наружу, заливаясь асфальт и ярко-изумрудную траву на лужайке у Белого дома. И когда глаза ее застыли, вглядываясь в черное от истребителей небо, пришло сообщение, что Сноу взят в плен. Китнисс никогда не узнала об этом.

Он не знает, что ее нет здесь и не было никогда, потому что сам погиб днем раньше в наступлении на Вашингтон. Фосфорная мина взорвалась под ногами, превращая Финника в пыль. Китнисс Эвердин не узнала об этом, не услышала даже хриплого всхлипа по рации перед тем, как взрывы, распускающейся огненными цветами там и тут, превратили город в лучшую картину постмодернизма этой эпохи.

Она не знает, что его нет здесь и не было никогда, потому что Финник Одэйер никогда не умирал в ее мире.

В мире бледных теней и соленого ветра, дующего с океана.

========== 6. Финник/Китнисс ==========

Эти зубы белее сахара, которые Финник скармливает с ладони холеному жеребцу и что-то шепчет в нервно подрагивающее ухо, гладит кажущуюся бархатной морду. А потом видит ее, Китнисс, - и в глазах столько нахальства и смеха, что хочется забить их ему в глотку порциями.

Но он лишь закидывает в рот последний кубик сахара, громко хрустя. А она старается не думать, что его волосы - не жидкое золото, они как колосья зрелой пшеницы на ветру. И прямо сейчас даже кажется, будто теплый ветер, что дует с поля, касается кожи, пробирается под гибкий эластичный комбинезон, как его руки ночами…

- К черту иди, - толкает плечом и идет прочь, купая в плещущем из глаз презрении.

Финник Одэйр - красавчик, всеобщий любимчик.

Хохочет, раскатывая языком по небу сладкие крошки, что царапают язык осколками стекла.

- Великолепная Китнисс Эвердин. - И это не звучит как комплимент. Насмешка, ирония, стеб…

*

- Сейчас я вернусь и разобью его смазливое личико, - Пит закипает, он готов рваться в бой, крушить и громить, лишь бы защитить непорочную честь своей леди. Той, которую любил с самого детства. Той, которую не чаял завоевать.

- Не надо, Пит, он этого не стоит. Пойдем лучше, нас Хеймитч ждет.

Он слушается. Она лишь тихонько сжимает его ладонь, и Пит остывает, улыбается смущенно и неловко треплет по плечу.

Ментор и правда ждет, привычно отбрасывая засаленные пряди со лба. Тянется к графину с бренди и немедленно получает по рукам от Эффи, на которой сегодня ярко-розовый парик и золотистые накладные ресницы, такие длинные, что шкрябают по лбу каждый раз, когда она моргает.

Китнисс садится (почти падает) в кресло и закрывает глаза, отгораживаясь от возмущенного голоса Пита, от истеричных причитаний Эффи, от тяжелого взгляда Хеймитча.

А еще так хочется отхлестать себя по щекам за то, что даже сейчас, опуская ресницы, видит насмешливые глаза, отливающие жидким серебром. И бедра непроизвольно стискиваются крепче, потому что жар, разлившийся под кожей от его дыхания на ее шее, он бушует везде, сжигая Огненную Китнисс дотла.

*

Ночью, когда дыхание Пита успокоится, она высвободит руку из его ладони и вернется к себе, чтобы забраться под холодные простыни и долго-долго лежать, глядя на мечущиеся по потолку блики.

А потом, кляня и ругая себя сквозь зубы, сожмет ладонью налившуюся грудь, вторая ладонь скользнет меж плотно сжатых бедер.

“Ненавижу… поверхностный… слащавый…. ненавижу…”

А пальцы двигаются все быстрее, и дыхание учащается, и тихий стон срывается с губ его именем, эхом прокатываясь по спальне.

- Знаешь, я сделаю это лучше.

Китнисс не кричит, когда кажущаяся бесплотной тень отделяется от стены. Она не кричит, когда после секундной паузы тень стягивает футболку и касается пояса штанов. Она не кричит, когда тень опускается сверху, как одеялом накрывая своим совершенным телом.

В свете звезд, сочащемся сквозь окно в потолке, его кожа кажется голубовато-матовой. Но на самом деле он весь золотистый, как ресницы Эффи. И кожа, и волосы, и журчащий смех…

Китнисс не кричит, потому что утром, когда ночь за окном растает, она снова окатит его ледяным презрением и пройдет мимо, не удостоив даже улыбки.

Так было каждую ночь. Так будет каждый день. Пока не начнутся Игры. Пока они не ступят на Арену, чтоб умереть.

========== 7. Пит/Китнисс ==========

- Я не оставлю тебя! Пит, вставай!

Падает, сбивая колени, и обхватывает пальцами лицо. И даже сейчас, когда переродки и миротворцы наступают на пятки, когда вот-вот накроет из миномета, она тонет, погружается в эти глаза цвета осеннего неба над Дистриктом №12.

“Я люблю тебя, идиот! Я не дам тебе умереть!”

- Я опасен, я не контролирую себя, пожалуйста, уходите. Убейте меня!

У него слезы клокочут в горле, а пальцы шкрябают, царапают пол, а кожа бледная и весь он - будто восковая кукла.

“Ты любишь оранжевый цвет, Пит. Теплый такой, как горящее небо во время заката. И сам ты теплый, как свежеиспеченный хлеб…”

Она не замечает, как соленая влага вдруг начинает струиться по лицу, разъедая микроскопические ранки на коже. Она не слышит, как Финник и Гейл в конце коридора кричат что-то, срывая голоса, не слышит, как кто-то начинает стрелять, как пули свистят у затылка.

- Пит, верь мне. Будь со мной. Я прошу.

Он не моргает и, кажется, даже не дышит. А у нее в голове сейчас сойки-переродки орут и завывают, взрывая мозг. Верещат голосом Пита Мелларка: “Это все Китнисс, это она! Мы должны убить ее. Убить-убить-убить. Тогда все будет хорошо. Тогда все закончится!”

Это не Пит. Был не он. Но теперь - как будто разлезлась на лоскуты маска, слезла оболочка, впаянная в него Капитолием.

Его руки больше никогда не сомкнутся на ее шее, чтобы раздробить гортань. Что-то пошло не так, как хотел Сноу. Что-то сломалось, треснуло в плане президента-тирана, как трескается сухая ветка под ногой в лесу.

“Она выберет того, без кого не сможет”

Этот выбор - это как выстрел из лука в мелькающую в кронах деревьев цель в кромешной темноте. Китнисс Эвердин всегда попадала белке точно в глаз. “Мне никогда не надо было выбирать, Пит”

- Послушай меня. - Тихо, почти касаясь губ губами. А руки все еще сжимают упрямую голову, мешая отвернуться. - Мы пойдем вместе до конца. Как и прежде. И будем прикрывать спину друг другу. Ведь мы такие, всегда защищаем - ты меня, а я - тебя, Пит. Пойдем со мной.

Она вдыхает кажущийся мертвым воздух, пропитанный порохом, потом и кровью. И наклоняется лишь на дюйм, чтоб поцеловать, будто в первый раз. Как тогда на Арене, когда Пит умирал, и паника захлестывала с головой, лишая рассудка.

Его губы все еще вкуса пшеницы и хлеба, думает она прежде, чем отстраниться.

- До конца, - шепчет он. - Только вместе, Китнисс.

Капитолий не победит, пока он стоит рядом с ней. Капитолий не сломит их, пока она держит его руку. Того, для кого Китнис Эвердин - не сойка-пересмешница, а девочка с растрепанной косой и печальными глазами цвета ночного тумана.

Они поднимаются вместе, и она касается ладонью руки, сплетая их пальцы. Финник улыбается ярким солнышком, на мгновение освещая сумрак затхлых подземных переходов. Гейл отводит глаза, крепче перехватывая ствол автомата. Ей никогда не надо было выбирать. Сейчас он тоже видит это.

========== 8. Финник/Китнисс ==========

- Финник! - Вскрикивает она, подскакивая на жесткой земле, вырываясь из неглубокого тревожного сна. Промокший от пота комбинезон липнет к груди, а сердце колотится, как кролик в силках. И слезы сами собой текут по щекам, и губам становится мокро и солоно.

- Финник, - уже тише, почти беззвучным выдохом в облаке вырывающегося изо рта пара. Застынет, вслушиваясь в тихие шелесты ночи, будто надеясь расслышать новую стаю переродков, посланных Сноу, чтобы добить последних выживших Победителей.

“Добро пожаловать на 76-ые Голодные Игры”, - шепнул он ей, усмехаясь, когда маленький отряд вступил на разгромленные окраины Капитолия.

“И пусть удача всегда будет с вами”, - добавила она и с усилием улыбнулась в ответ, находя на ощупь его теплые пальцы.

Недолго продлился твой медовый месяц, Финник Одэйр.

“Значит, продолжим уже в Капитолии. Когда победим”, - Он смеялся так заразительно, что Китнисс почти забыла о ноющей боли в груди, падая, погружаясь, проваливаясь в эти глаза, что сейчас блестели не холодной сталью, как это было на Арене, в них отражалось солнце, что бросало золотистые отблески и на его мягкие кудри, которые так хотелось взъерошить рукою. Хотя бы раз.

Лишь бы ты был счастлив Финник. Лишь бы ты опять мог улыбаться.

Но солнечные лучики никогда уже не запутаются в его волосах, отливающих золотом. И она так и не скажет ему все, что не успела.

- Финник…

На рассвете зябко, и она по привычке берет колчан и лук прежде, чем выйти наружу. Морозный воздух холодит щеки, и кожа покрывается инеем, губы синеют, а кончики пальцев покалывает крошечными невидимыми иглами. Он стоит прямо напротив - через улицу. Губы сжаты в тонкую полоску, а глаза смотрят грустно и как-то… осуждающе, может быть?

- Ты должна убить Сноу, Китнисс Эвердин. Это все, о чем ты можешь думать сейчас. Забудь обо мне. Хватит мучиться, Китнисс. Ты ничего не можешь изменить.

- Финник! - Лук падает, громко ударяясь о твердую промерзшую землю, когда она бежит к нему, раскинув в стороны руки. Секунду. Целую бесконечную секунду она верит в досадную ошибку, верит, что его не разорвали на куски переродки, когда он прикрывал ее спину.

Укоризненно наклоняет голову и смотрит из-под бровей так пристально, что она будто спотыкается, осекаясь. И понимает. Понимает, до конца впуская в себя эту рвущую сознание боль. Финник мертв. Его нет здесь и никогда уж не будет.

- Сойка-пересмешница, обещай мне. Обещай, что ты сделаешь это.

Он такой красивый, что дыхание перехватывает. Просто коснуться кончиками пальцев щеки, скользнуть губами вдоль линии скул, запустить пальцы в волосы…

- Я сделаю это. Клянусь тебе, Финник. Твоя… смерть не будет напрасной, - слезы душат сильнее, чем накинутая на шею удавка, и фразы получаются рваными с надрывом. - Зачем ты? Почему?

Это мог быть кто угодно, так почему именно он? Тот, кто единственный из всех них имел шанс на нормальную жизнь. Тот, кого никогда не увидит жена и еще не рожденный малыш.

- Позаботься о них, Огненная Китнисс.

Это так жестоко, его просьба. Это как разрывная села прямо в сердце или ягоды морника под язык.

- Я все сделаю, Финник. Энни и ребенок будут в безопасности. Я позабочусь.

И каждый день буду помнить о том, что посмела возжелать то, чего (кого) никогда не могла получить.

- Спасибо, Китнисс. И помни, всегда помни о том, кто твой настоящий враг.

Светлеющее на востоке небо хмурится все сильнее, и крошечные колючие капли дождя падают сверху, царапая руки, лицо. Одэйр смотрит так пристально, что Китнисс понимает - в это мгновение он знает каждую ее мысль, каждое слово, что таяло на губах, так ни разу не прозвучав.

- Ты умер из-за меня. Прости. Прости меня, Финник.

Она вырвала бы свои глаза, лишь бы не помнить тот момент, когда он рухнул с лестницы вниз, увлекаемый десятками узловатых рук склизких уродов, созданных Капитолием, не помнить, как они рвали его на части, а ей оставалось лишь шептать сдавленно: “Морник, Финник, вспомни про морник”. Когда огненный цветок распустился под ногами, сбивая с ног жаркой волной, Китнисс поняла, что Победитель 65-х Голодных Игр выполнил свой долг до конца.

- Это не так. Ты не виновата, запомни, - ласковый шепот выдергивает девушку из туманных воспоминаний, и прозрачная рука касается растрепанной косы - будто гладит по голове. Она не чувствует прикосновения, но почему-то становится легче. Как если бы он обнял ее, как бывало прежде, тронул губами макушку и шепнул, что все будет хорошо, что он рядом, что он поможет. - Ты справишься, Сойка-пересмешница. Ты справишься, моя милая Китнисс.

Она вздрагивает, когда тяжелая ладонь опускается на плечо и тихий, но кажущийся оглушающим в утренней тишине, голос лейтенанта Боггса раздается прямо над ухом.

- Все в порядке, солдат Эвердин?

Китнисс молча кивает и переводит взгляд на то место, где только что видела Финника. Улица пуста. И только завывающий в трубах ветер гонит по мостовой смятые бумажки и шелестящие упаковки. Яркие и праздничные, как наряды капитолийцев в дни Игр.

========== 9. Финник/Энни ==========

Ему больше не нужно вытягивать себя из ночных кошмаров, бояться проснуться и узнать, что реальность будет хуже фантазий подсознания. Сейчас, когда он держит ее руки и заглядывает - тонет в ярко-зеленых глазах, распахнутых так широко, что на ногах не удержаться, сейчас он верит (знает), что дальше все будет хорошо. Потому что его Энни вернулась к нему. Потому что он снова может касаться волос цвета теплой поздней осени и скользить губами по мраморной коже, снова и снова пытаясь пересчитывать россыпь крошечных веснушек на носу и щеках.

- Я люблю тебя, Энни Креста, - шепнет он одними губами перед самым началом церемонии.

- Финник, мне страшно, - выдохнет она, улыбаясь. И тогда он понимает, что это волнение, предсвадебный мандраж, как дрожь в коленках и мурашки вдоль позвоночника. Он словно накрывается этой улыбкой, отгораживается ею, будто щитом, ото всех армий миротворцев, какие только может выставить Сноу.

“Никто не сможет сомневаться в вашей любви”, - сказала однажды Огненная Китнисс, не думая, что ее слова могут быть расценены как ревность. Ведь она смотрела на Пита Мелларка так, словно больше в мире не существовало никого. Так, словно все исчезли, и остались только они. Финник видел себя в ее отражении. Точно также он смотрел на свою Энни.

И будто время останавливалось, замирая на месте. Вернее, не так. Мир застывал вокруг них, пока он держал ее за руку, целовал мягкие губы и зарывался лицом в рыжие волосы, пахнущие морем, ландышами, … жизнью. Замирал или исчезал, растворялся, как соль растворяется, тает под дождем.

Гости (весь Дистрикт №13, на самом деле, и все беженцы, у которых больше не было дома) затихли, и церемония началась. Пока Энни шептала клятвы вечной любви и верности, Финник чувствовал, что за спиной распускаются крылья. Он думал их давно уже нет, этих крыльев свободы и счастья. Он думал, что две Квартальных Бойни - одна за другой, и манипуляции Сноу, сотни чужих постелей и жадных похотливых рук - он думал, все это вырвало их с корнем, развеяв обрывки перьев по ветру. Может быть, они, эти крылья, отрасли только что, пока Энни Креста брала его в мужья, обещая любить до конца их дней.

“Рука об руку. Только вместе, Финник Одэйр. Навсегда”

Навсегда.

- Я, Финник Одэйер, беру тебя, Энни Креста, в жены, начиная с этого дня… - На секунду переводит дыхание, чувствует, как сдавливает волнением горло. Далеко в толпе гостей он видит Китнисс Эвердин, что кивает, подбадривая. Переводит дыхание. - Вместе и врозь, мы всегда будем одним, одной жизнью, одной целью, одной судьбой.

Он говорит, уже не слыша никого, ничего. Но чей-то голос рассеивает вязкий туман, окутавший жениха и невесту плотным коконом, будто теплым ватным одеялом:

- Теперь вы можете поцеловать невесту.

Он тянется к любимым, влекущим губам. Он пробует их, будто впервые, и кажется, что краски становятся ярче, а звуки - насыщенней. Он знает, что Энни никогда еще не была красивей, а он никогда еще не чувствовал себя таким счастливым болваном. Он хочет запомнить каждый вдох, каждую улыбку, каждый взмах ее ресниц и каждое трепетное касание маленькой ручки. Как играет свет в ее волосах, и как ложатся локоны на плечи, когда она поворачивает голову, как развевается ее подвенечное платье и как невинно и нежно прозрачная фата прикрывает волосы, что, кажется, горят, полыхают изнутри. Он хочет запомнить все черточки и все детали, чтобы потом рассказывать их детям и внукам.

Он не знает, что ему осталось жить лишь десять дней.

*

- Ты уезжаешь так скоро, - шептала на рассвете сонная Энни и, потянувшись, взъерошила его золотистые кудри. - Обещай, что будешь осторожен, любовь моя.

- Это финальный рывок. Мы возьмем Капитолий и продолжим праздновать уже там. А том поедем домой, в Дистрикт №4. Помнишь мачты наших лодок, и как вода отливает серебром, когда мы выходим под парусом в море? Помнишь, как блестит на солнце трезубец и как свистит, рассекая волну? Помнишь, как волны разбиваются о камни, и в воздух взметаются сотни крошечных брызг, переливающихся на солнце всеми цветами радуги?

Финник улыбается, он склоняется, чтоб потереться носом о ее щеку, а потом целует жадно и глубоко. В последний раз. Перед тем, как уйти.

- Я вернусь очень-очень скоро, ты и соскучится не успеешь.

Она будет скучать по нему всю оставшуюся жизнь.

*

- Короткий у вас был медовый месяц. - Китнисс уже не улыбается, да и Финнику как-то не до смеха. Он чувствует ледяное дыхание вечности где-то у затылка, но никак не может заставить себя обернуться, чтобы заглянуть ей в глаза.

- Надеюсь, мы закончим его в Капитолии. После того, как захватим его.

Он не знает, что не дойдет до дворца и не увидит падения Сноу. Он не знает, что отдаст свою жизнь за то, чтобы жила эта потерянная, но такая храбрая девчонка - свой парень, лучший дружище. Жила и смотрела на мир печальными темно-серыми глазами. Девчонка, что всегда будет помнить запах пороха и горящей плоти, что будет просыпаться среди ночи с пронзительным воплем: “Финник!”, а потом тише, уже шепотом: “Морник, Финник, морник…”

Когда ящерицы-переродки наваливаются со всех сторон, раззявливая уродливые, утыканные кривыми клыками пасти, время вновь будто замедляется, и крики Китнисс Эвердин откуда-то сверху растягиваются, глушатся. Финник снова слышит музыку и веселый смех своей Энни, чувствует тепло ее тела и видит изумрудный блеск сияющих глаз. Энни в белом подвенечном платье и ее ладонь, опускающаяся на его лицо. А потом, сразу без перехода, он видит ее на корме большой быстрой лодки, чувствует, как ветер хлещет в лицо, чувствует соленые брызги на коже, находит ее руку и сплетает их пальцы. Она отвечает легким пожатием.

А потом все исчезает.

========== 10. Китнисс/Финник ==========

Комментарий к 10. Китнисс/Финник

https://pp.vk.me/c629308/v629308352/22c8d/a94I45aYwvI.jpg

Это не тот город, где она узнала его, и, кажется, совсем не та жизнь. Она кутается в теплый плащ и натягивает на голову капюшон, почти скрывающий лицо. Сегодня промозгло и зябко, и с Влтавы по мощенным брусчаткой улочкам расползается молочный вязкий туман, что путается в кружевных арках бесчисленных мостиков и мостов, повисает на перилах рваными грязноватыми лоскутами. Прохожие поднимают воротники, пряча зевоту в широких шарфах. Не смотрят друг на друга совсем, будто бестелесные призраки, слоняющиеся по набережной в поисках покоя или прощения.

Он часто говорил ей про Прагу. А она слушала, купаясь в блеске его глаз - голубых и чистых, как детские слезы. Путалась пальцами в мягких кудряшках. Теплых и золотистых - того же оттенка, что солнце.

Финник.

Тот, кто всегда был рядом в те страшные, безумные дни. Тот, кто вытирал с ее лица кровь и слезы. Тот, кто всегда держал ее руку. Тот, благодаря кому она не упала.

Финник Одэйр.

Последний раз она видела его, когда за спиной ширилось и ревело кровавое пламя, когда огонь пожирал квартал за кварталом. Непокорный город, захваченный тираном и узурпатором, не пожелал сдаться, а потому его поглотило пламя - жаркое и беспощадное, как взгляд Сойки-пересмешницы - символа восстания.

“Мы сделали это, Огенная Китнисс”, - Финник улыбался, стирая с лица пот и сажу. Он никогда не был красивее и желаннее, а ее прозвище никогда не было более оправданным. И тогда она взглянула на свои руки - грязные обломанные ногти, глубокие царапины, покрытые коркой. Крови не было, но казалось, она чувствует, как пурпурная жидкость струится вниз, обтягивая руки ярко-алыми перчатками.

“Я сделала это”, - с каким-то ужасом шептала она, пытаясь оттереть руки.

Она уходила, ссутулив плечи, чувствуя, как гудят пальцы, будто все еще пытаясь натянуть стальную тетиву, чтобы выпускать смертоносные разрывные стрелы - одну за другой. Он что-то кричал ей в спину, наверное, но уши заложило от грохота взрывов так, что Китнисс почти оглохла. Или просто боялась услышать его. Единственного в этом проклятом мире, за кого она шагнула бы на костер. Поставила бы лоб под пулю, а шею - под нож.

Китнисс Эвердин не считала дни. Месяцы утекали, как ледяной поток в горной реке, проносились мимо, оставляя ее на берегу. Она уехала в тот же вечер. И не оглянулась ни разу.

“Всегда помни, кто твой настоящий враг”, - шептал Финник в ее голове и будто бы касался длинными невидимыми пальцами, поглаживая косу, как когда-то во время кратких привалов между марш-бросками под изнуряющим солнцем или выстегивающим глаза ливнем.

Как-то уже после отбоя он откинулся на спину, сцепив пальцы в замок, мечтательно уставился вверх, закусывая губу. У нее сердце пропустило удар, потом другой. Финник нашел в темноте ее руку и прошептал одними губами: “Когда все закончится, мы уедем в Европу, Китнисс. Я покажу тебе самый красивый город, ты никогда не захочешь уехать. Там много замков, в которых когда-то жили короли, и узкие улочки с каменными домами, крыши у которых из красной черепицы”.

Финник говорил тогда несколько часов без остановки, а она слушала, как зачарованная, и перед глазами то и дело вспыхивали образы уютного, почти средневекового городка. Он говорил, а она уже знала, что они останутся там навсегда.

В болезни и здравии.

Сейчас, когда часы на башне гулко бьют пять раз, она запахивает плащ поплотнее, а голос Финника в голове делается все громче, отчетливее. Она бежала так долго - все время прочь, прочь, прочь. Бежала, пока ноги (или судьба) не привели в это тихое сонное место. Место из их снов и мечтаний.

Может быть, поэтому она остается на день, на неделю, на месяц. Ходит по улицам, пропитываясь запахом терпкого глинтвейна и старинных книг. Касается пальцами старых каменных стен и позволяет случайной мысли пробраться в голову: может быть, он проходил тут совсем недавно (или очень-очень давно), может быть, он видел эту же реку и эти же часы на башне точно также отсчитывали время ворчливо и как-то рассерженно даже.

Когда его руки обхватывают ее со спины, Китнисс не вздрагивает - одна из фантазий, что кажется слишком живой, слишком реальной.

- Я знал, что ты найдешь меня, Сойка-пересмешница, - шепчет в ухо такой родной (до прокушенной насквозь губы и разъедающих глаза глупых слез) голос, а губы, все те же губы с привкусом яблок и сахарных кубиков (которыми он так любил кормить лошадей) трогают шею за ухом. И это - как взрыв в голове, разрывающий сознание и мысли на мириады осколков, расщепляющий ее на атомы, на частицы.

- Финник. Финник. Финник.

Прячет мокрое лицо в его воротник, а он гладит по волосам, как и прежде. И прижимает так крепко, почти что до боли.

- Явсегда знал, что ты не забудешь. Я ждал тебя, Китнисс Эвердин. Я знал, что ты вернешься, когда придет время.

Язык будто отнялся. Или пластинку заело. Или перемкнуло в голове. Потому что говорить не получается, лишь шептать его имя рвано и влажно и плавиться от бирюзы его глаз, от легких прикосновений, успокаивающих сорвавшееся с привязи сердце.

- Прости, что так долго.

Вместо ответа сожмет ее крепче, прижмется щекой к щеке. Он больше не даст ей уйти.

========== 11. Гейл/Китнисс ==========

Кондиционеры тихо гудят, а приятная прохлада ласково гладит затылок. Она сбрасывает туфли, откидываясь на стуле, и прикрывает глаза. День почти кончился, но город за окном, сплошь затянутый в бетон, пластик и сверкающий хром, все еще дышит расплавляющей мозги жарой, как тот самый дракон - Смауг, засевший в недрах Одинокой горы.

Дверь почти беззвучно открывается, и Китнисс Эвердин машинально распахивает глаза, натягивая на лицо дежурную улыбку. Взгляд моментально цепляется за букет лохматых ромашек - наивный и трогательный, как и Пит Мелларк, что ходит сюда изо дня в день, бросая жалобные взгляды и грустно вздыхая.

- Любуешься букетом, Кис-Кис? - Сталь в голосе Гейла царапает по затылку, уголок рта чуть дергается, опускаясь вниз, как поникший без солнца цветок.

- Ты знаешь, это не по настоящему, - бросает она, ступнями пытаясь нащупать под столом туфли.

- Поцелуй выглядел убедительно, - у него даже скулы напрягаются, а меж бровей залегают две складочки, который хочется стереть ластиком, пальцами, губами.

Нельзя. Не то место, не то время.

- Гейл…

- Все в порядке, малыш. Устал, наверное. … Передашь эти выкладки Сноу? Он говорил, это срочно.

Хлопает пухлой папкой о стол и уходит, не оглянувшись. И даже не тянется, чтобы тронуть губами висок. Китнисс чертыхается сквозь зубы и с силой пихает от себя опостылевшие бумаги. Белоснежные листы, плотно усеянные ровными черными строчками и причудливыми графиками, разлетаются по комнате стайкой дирижаблей, терпящих бедствие.

Черт бы побрал президента Сноу и его любимчика - Пита Мелларка.

Ближе к полуночи она заставляет себя запереть офис и спуститься в гулкий, непривычно пустой холл. Охранник услужливо открывает двери, и Китнисс перешагивает порог, окунаясь в вязкий и душный воздух, что, кажется, насквозь пропитался запахами духов, похоти, денег. Сегодня в постели будет пусто и одиноко.

Как же она устала от этих игр.

*

Едкое солнце напекает макушку и жжет кожу похлеще кислоты. Китнисс вытягивается на шезлонге, опуская на глаза зеркальные очки. Краем глаза она видит, как Гейл - красивый и гибкий, будто дельфин, ныряет с бортика в голубоватую прохладу бассейна. Гейл Хоторн - единственный, кто осмеливается использовать это декоративное украшение по назначению. Другие слишком боятся испортить макияж или прически, вызвать всего лишь тень неодобрения на лице хозяина приема - президента корпорации “Панем” Кориолана Сноу.

Сделав пару кругов под водой, Гейл подтягивается на своих сильных руках, выбираясь из воды. Мышцы перекатываются под кожей, а капельки влаги медленно ползут по загорелому телу. И это, определенно, самое красивое, что Огненная Китнисс видела в своей жизни.

“Огненная Китнисс”, - дебильное прозвище, придуманное прихвостнями Сноу, разлетелось по всему “Панему”, как пожар в степи во время сильного ветра. “Огненная Китнисс”. Ни один из этих заискивающих придурков даже не догадывался, как сильно ей хотелось быть слабой и ранимой. До ломоты в костях и вкуса крови на языке.

- Я принес тебе выпить. Жарко ужасно.

Пит деликатно опускается на самый краешек шезлонга и протягивает запотевший высокий бокал, где среди прозрачных кубиков льда плещется голубоватая жидкость неясного происхождения. Она благодарно забирает коктейль, стараясь не касаться его пальцев. Сноу, наблюдающий за ними с высокого балкона, склоняет голову, будто бы в знак одобрения. Грудь словно перетягивает узкими кожаными ремнями - так, что дышится через раз.

Жалко, не взяла с собой лук, из которого Гейл учил ее стрелять, пока они были детьми. Можно было бы выпустить стрелу прямехонько меж этих ядовитых змеиных глаз. И все вздохнули бы с облегчением.

- Спасибо, Пит. - Она улыбается, подставляя щеку для поцелуя, но Мелларк чмокает куда-то в краешек губ. Гейл ожесточенно растирается полотенцем, а потом быстро уходит, прихватив одежду. - Я побуду одна, хорошо? Очень устала за эти дни.

Президент смотрит на нее очень внимательно, прожигает своими холодными глазами насквозь, когда Пит идет прочь, понуро ссутулив плечи. Наверное, надо сделать что-то - догнать, окликнуть хотя бы. Китнисс Эвердин настолько плевать, что она просто отворачивается, когда Сноу демонстративно отламывает бутон от стебля и мнет иссохшимися пожелтевшими пальцами шелковистые лепестки.

Гори ты в аду, Кориолан Сноу, я не одна из твоих чертовых кукол. Я выхожу из игры.

*

Вечером он захлопывает ногой дверь в ее квартиру. От него пахнет ежевикой и виски. Усиленно отводит глаза, когда она берет его за руку.

- Гейл…

Не даст ей продолжить, прижмет к стене, запуская пальцы в волосы, торопливо расплетая затейливую косу. Зароется лицом в мягкие пряди, вдохнет аромат каштанов и ванили, тронет губами судорожно пульсирующую на шее тонкую жилку, а чуть позже стянет зубами бретельку с плеча.

- Давай притворимся, что мы нормальная пара и не должны прятаться за закрытыми дверями от Сноу и его приближенных. Давай притворимся, что мы только вдвоем, и так будет всегда. Давай притворимся, что он не отдаст тебя за Мелларка. Хотя бы раз, Кис-Кис…

Подставляя губы, шею, ключицы жадным поцелуям-укусам, Китнисс обхватывает его ногами, позволяя унести себя в спальню. Она цепляется за него, как утопающий за спасательный круг. Не так. Она просто знает, что не сможет дышать, если Гейла Хоторна не будет рядом. Потому что Гейл - это не просто потребность важнее, чем воздух. Гейл - это сама жизнь. Не потому, что он был рядом с самого начала. Просто потому, что Гейл и Китнисс всегда были продолжением друг друга.

- Ты меня любишь? - Спросит он потом, разомлевший и усталый. Она спрячет лицо на широкой груди, тихо вздохнет.

- Ты прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь. - Дернется, чтобы, встать. В последний момент обхватит его руками, роняя на себя. - Не уходи. Ну, пожалуйста, Гейл. Останься сегодня. Ты нужен мне, Гейл, только ты.

*

Она открывает глаза, боясь, что он все же ушел. Гейл сидит на краю кровати, глядя на нее печальными серыми глазами. Такого же цвета было небо над их маленьким городком, когда они уезжали в столицу, влюбленные и счастливые, полные планов на будущее. В столицу, что превратилась в мышеловку, захлопнувшуюся смертельной ловушкой.

- Мы могли бы сбежать, Кис-Кис. Ты и я. Не возвращаться домой, конечно, - люди Сноу будут искать там в первую очередь. Мы смогли бы выжить в горах - там есть свежая вода, дичь и растения, чтобы питаться. Мы были бы только вдвоем, как когда-то мечтали. И ты… ты больше не боялась бы сказать, что любишь меня.

Говорит быстро и отчаянно, будто себя уговаривает. Пальцы сжаты в кулаки, а спина напряженная и твердая, как камень.

- Я люблю тебя, Гейл, - просто говорит она и целует легонько в плечо. Ей всегда нравился вкус его кожи - мускат и горькие лесные травы. - Давай сделаем это. Рискнем.

Она улыбается, а Гейл, приготовившийся, наверное, к жалобным отговоркам и слезливым мольбам, изумленно вскидывается.

- Если они найдут нас, отрежут языки, как минимум. - Осторожно напоминает он, пока она большим пальцем выводит невидимые узоры на его запястье.

- Значит, мы сделаем так, чтобы нас не нашли. - Китнисс пожимает плечами и улыбается припухшими от сна и его поцелуев губами.

- Что, если они найдут Прим или моих сестер и братьев? Наших матерей?

Он не пытается отговорить, разубедить. Наверное, ему необходима уверенность в том, что девушка осознает все варианты.

- Мы спрятали их на островах больше двух лет назад. И постарались, чтобы след потерялся в Атлантике, помнишь? Финник и Энни позаботятся о них. - Китнисс садится на колени и обхватывает ладошками изможденное лицо парня. - Я люблю тебя, Гейл Хоторн, и хочу быть только с тобой. В болезни и здравии, богатстве и бедности. Навсегда. Я знаю, чем мы рискуем. Это стоит того.

Наверное, именно так чувствует себя пойманный в западню зверь, понимая, что нежданно освободился. Гейл улыбается ярко и солнечно. Впервые за многие месяцы. Он знает, что им придется бежать. Но знает и то, что она будет держать его за руку. Он знает, что теперь она будет только его. Без всяких “пока”.

========== 12. Пит/Китнисс ==========

Здесь пахнет воском, старыми книгами, сосновой смолой и самую чуточку - пылью. Она переворачивает страницу, задумчиво потирая мизинцем висок. Пит прихлебывает свой напиток, жмурясь от пряного аромата шоколада и ванили, плывущих по комнате. За окном снег валит огромными лохматыми хлопьями, будто где-то наверху перевернулся грузовик с пухом - таким белым, что слепнут глаза.

Где-то за стеллажами на пол с грохотом валится книга, и Китнисс вздрагивает все телом, хватая Пита за руку.

- Эй, ты чего? Просто книга, Китнисс. Все хорошо.

Кофе, который Прим принесла ему несколькими минутами раньше, выплескивается на руку, обжигая. Но он лишь морщится и терпит, поглаживая ее дрожащие пальцы.

- Здесь просто так тихо, что каждый звук - будто разрыв бомбы. - Сконфуженно бормочет она.

- Какие бомбы, если завтра Рождество? - Мелларк улыбается и продолжает поглаживать большим пальцем нежную кожу ее запястья. - Тогда уж рождественские фейерверки и петарды. Малышня еще сделает так, что мы оглохнем и возненавидим эти праздники. Все хорошо, Китнисс, все закончилось, помнишь? И никогда больше не повторится.

Студенческие беспорядки остались в прошлом, жизнь постепенно налаживалась, и сегодня они пришли сюда, чтобы подготовиться к экзамену, который сдают сразу после рождественских праздников. Они везде теперь ходят вместе, и спит он если и не в ее комнате, то всегда неподалеку - в зоне слышимости. Потому что кошмары не хотят уходить. Их, как и липкий страх, с которым они, кажется, уже срослись, не прогонят даже рождественские эльфы, что пакуют подарки для детишек, поминутно сверяясь с тем самым списком Санты.

В этом году никто не умер. Быть может, они вели себя хорошо, и президент Сноу забыл о существовании Китнисс Эвердин и Пита Мелларка? Быть может, однажды они смогут вернуться домой? В свой настоящий дом. Но никогда уже не смогут друг без друга.

Жить. Дышать. Просто быть.

- Мы с Прим украсили елку, на ней есть даже крошечные сверкающие олени, представляешь? Мама решила приготовить на ужин гуся. Ты же придешь, чтобы отпраздновать с нами? Ведь Рождество. Кстати, приедут Хеймитч и Эффи. Он грозится сварить какой-то особенный пунш.

Она берет его руку в ладони и чуть тянет на себя, заглядывает в глаза, будто пытается убедить, уговорить. Будто он собирался отказываться.

- Конечно же я приду. Что это было бы за Рождество без семьи?

И наклоняется, чтобы оставить на щеке легкий, почти невесомый поцелуй. Она вздохнет, обвивая руками за шею, опустит голову ему на плечо.

- Я каждый день благодарю небеса за то, что послали мне тебя, Пит Мелларк.

А он вдохнет полной грудью - запах кофе с корицей, бумаги и липы, которой пахнут ее волосы. Сплетет их пальцы и еще раз скользнет губами по гладкой щеке. Она благодарит небеса, а он просто знает, что без нее его давно бы не было на этом свете. Нашла, вытащила, спасла. Просто дала цель и смысл.

Ее звали Огненной Китнисс и Сойкой-пересмешницей, когда-то она была лицом бунтарей, символом сопротивления. Но он - все эти годы он видел в ней ту девчонку, что, стоя на стульчике, пела “Песнь долины” таким чистым и ясным голоском, что даже птицы за окном умолкли, чтобы послушать. Уже тогда он, Пит Мелларк, знал, что будет любить ее до конца жизни.

У дверей звенят колокольчики, слышатся смешки, когда кто-то, остановившись под веточкой омелы, требует свой законный поцелуй. Пит различает голоса Финника и его Энни, Прим что-то строго выговаривает Гейлу, кажется, пытаясь кокетничать. Снег за окном становится гуще. И, кажется, вдалеке уже раздается звон бубенчиков на санях Санта Клауса и его низкий, добродушный смех.

========== 13. Финник/Китнисс ==========

Красивый.

Это единственное, о чем сейчас может думать она, Китнисс Эвердин, победитель 74-х Голодных Игр, новый ментор дистрикта №12, новая игрушка Капитолия. Это единственное, что стучит в голове, как таймер, отсчитывающий последние секунды перед стартовым залпом на Арене. Это единственное, что остается в мыслях, когда он, Финник Одэйр кланяется насмешливо, представляясь, а потом трогает ее ладонь губами по обычаям это проклятого города.

- Меня зовут Финник, Сойка-Пересмешница. Я счастлив познакомиться с легендой.

Он улыбается, изгибая красиво очерченные губы, но глаза его остаются холодными, они хлещут презрением, брезгливостью, ненавистью даже, и в горле склизким комком застревает обида, мешая нормально дышать.

Почему? И с каких пор тебя, Китнисс Эвердин, волнует мужская красота?

Красивый до боли. До прокушенной губы и спазмов в груди. Красивый.

- Я много слышала о тебе.

И это на самом деле правда. Самый юный Победитель в истории Игр. Красивейший и желаннейший мужчина Капитолия. Тот, перед кем раскрывают двери самые влиятельные люди столицы. Тот, кого приглашает на ужин сам Президент Сноу. Тот, целовать которого считается вышей наградой. Тот, кто мог превратиться в шлюху для высшего света, но стал золотым мальчиком Панема. Тем, кого боготворят, перед кем преклоняются, тем, кому рассказывают все самые страшные и темные тайны в надежде завоевать хоть толику внимания.

И Китнисс всегда чуть-чуть презирала его - светского кутилу и балагура. Пока не споткнулась о равнодушие и насмешку в глазах цвета остывшего пепла на смертном костре.

- Как и я, Огненная Китнисс, как и я.

Он упрямо не хочет звать ее просто по имени, а у нее кончики пальцев зудят, как хочется прикоснуться к его щеке - просто, чтобы проверить: живая плоть или холодное золото? Но Китнисс лучше оторвет себе руку, чем пойдет на поводу у странных желаний и импульсов.

Бред. Красивый, как бред во время предсмертной лихорадки, когда все вокруг кажется идеальным и совершенным, когда ты думаешь, что можешь быть счастливым и умеешь любить.

- Что ты делаешь здесь? - Язык едва шевелится во рту, и так хочется облизать пересохшие обветренные губы, а еще лучше - схватить лук и стрелы и рвануть в чащу, чтоб подстрелить пару-другую глухарей или оленя. Но это - Капитолий, а лес, родной и знакомый с самого детства, остался далеко позади. В дистрикте №12.

- Я здесь живу, наверное. Нет?

Улыбка белая, как сахар, и опасная, как мгновенно убивающий яд. А еще фальшивая, как жемчуг в ожерелье модниц в бедных дистриктах.

Это странный район Капитолия - низкие кирпичные домики с уютными садами, разноцветными клумбами, абрикосовыми деревьями и прудиками с изящными снежными лебедями или кричаще-розовыми фламинго (в тон одного из париков Эффи Бряк). И меньше всего она ждала наткнуться на него на узкой улочке, вымощенной потертой брусчаткой.

- Я тоже. Вон там - через два дома, - зачем-то показывает девушка, а Финник вскидывает брови, и ямочки на его щеках такие милые, что хочется улыбнуться.

- Хочешь пригласить меня на чашечку чая или чего покрепче? Хочешь рассказать мне свои секреты, Китнисс Эвердин? - Он шепчет так тихо и хрипло, что у нее руки мурашками покрываются, а по спине прокатывается волна озноба.

Он наклоняет лицо, почти касаясь губ губами. Так близко, что жар его кожи опаляет, как пламя свечи.

- У м-меня нет секретов… Я… я, как открытая книга, - бормочет Сойка-Пересмешница, чувствуя себя полной дурой.

Финник Одэйр и секреты. Конечно.

А у него глаза смеются, и искры веселого безумия вспыхивают в них каждый раз, когда Финник моргает. Ей кажется, что каждая его ресничка - словно вылепленное из золота произведение искусства.

Отступает на шаг, чтобы вдохнуть прохладный утренний воздух и очистить легкие и голову от дурманящего запаха Финника Одэйра, но лишь впускает в себя еще одну волну пьянящего аромата, и на ногах устоять все труднее, когда колени подгибаются, и ноги будто вылеплены из мягкой, податливой глины…

- Здесь у всех есть секреты, - он смеется уже не таясь, и разум ее обжигает догадка: он знает, чувствует, видит.

- Мне нужно идти.

И это больше похоже на бегство, когда она несется вдоль улицы, чувствуя цепкий внимательный взгляд за спиной.

“Ты знаешь, где я живу, Китнисс Эвердин. Ты не сможешь долго противиться искушению. Я узнаю все твои тайны”

Она знает, что умрет, если не попробует его губы на вкус.

========== 14. Катон/Мирта ==========

- Какого хера ты тут забыл, Катон? Моя комната - все еще мое личное пространство. Проваливай.

Дверь захлопывается, и Мирта закидывает рюкзак в дальний угол. Нисколько не смущаясь, стягивает запылившийся и все еще влажный тренировочный костюм. Взгляд то и дело соскальзывает на красивого мальчишку с насмешливыми глазами, так по-свойски развалившегося сейчас на ее кровати.

- Ты не пришла на тренировку, - пожимает плечами парень и закидывает руки за голову, словно бы всем своим видом демонстрируя: я тут надолго.

- И что? В няньки нанялся?

Мирта щерится, как рассерженный еж, прищуривает глаза. Она всегда делает так, когда злится. И неизменно веселит этим напарника. Парня, с которым она выйдет на Арену 74-х Голодных игр уже так скоро. Парня, которого ей придется постараться убить, чтобы выжить самой. Парня, который умеет улыбаться так красиво, что перехватывает дыхание. Парня, который каждый раз целует так беззаветно, что она забывает обо всем. Плавится в его ладонях, как кусок масла на солнце, и нежность растекается по венам тем самым ядом, который убьет, если она не затормозит. Прямо сейчас.

- До Жатвы меньше месяца, Мирта.

В его вкрадчивом голосе звенит сталь, предупреждая. А ее ярость накрывает с головой, и пальцы уже поглаживают прохладную рукоять ножа, а потом она выпрямляет руку одним плавным движением. Лезвие вонзается в стену в дюйме от его лица.

- Теряешь хватку, трибут, - хмыкает он.

Бросок, и горячая ладонь сжимает горло, вдавливая девчонку в стену. Смешная и такая хрупкая пигалица с глазами убийцы.

- Он вошел бы точно между глаз, если бы захотела, - сипит она и улыбается холодно.

Катон морщится от этой чужой натянутой улыбки. Искусственной, как парики модниц Капитолия или маска из силикона. Мирта - она не такая. Он видел ее настоящую. Видел ее насквозь.

- Ты не доживешь до утра, если я захочу, - предупреждает он, пытаясь не замечать странную досаду, от которой покалывает пальцы и ноет в груди.

Она делает тебя слабым, Катон. Она - не партнер, а соперник. Она должна будет умереть.

- Пошел вон, - шипит девчонка, и если бы взгляд убивал, на парне живого места бы не осталось.

- Заставь меня, - ухмыляется Катон и прижимает ее тонкие руки к стене прежде, чем накрыть губы своими.

Поцелуй больше похож на укус, и Мирта кусает в ответ, чувствуя во рту металлический вкус крови. Это каждый раз как борьба, поединок, столкновение. Необходимость, в которой ни один не может себе отказать.

- Ненавижу! - вцепляясь пальцами в мягкие волосы.

- Стерва, - погружаясь языком в рот, разрывая надвое ее узкую майку.

“Что, если они изменят правила? Что, если удастся победить вместе? Что, если… Мирта, какая ты дура!”

Ноги вязнут в песке, и мелкие острые камешки покалывают ступни. Волны шумят, накатывая на берег, но никак не могут заглушить глупые мысли, стучащие в голове.

“Для него это просто игра, а ты - кукла. И он дергает за ниточки, забавляясь про себя. Катон рожден, чтобы стать Победителем”

Сука, почему же так больно? Больнее, чем вспарывать вену ножом. Мирта знает, она проверяла.

Слабая. Ничтожная. Дура. Какая ты дура!!!

- Прячешься от меня? - руки обхватывают поперек груди и теплое дыхание обжигает шею. - Эй, только зубочисткой своей не размахивай. Я тут просто гуляю.

И почти не кривит душой на самом деле. Почти. Красивый и хищный, как готовящийся к прыжку зверь. Облизывается плотоядно, разглядывая футболку, липнущую к груди. А она фыркает, хохочет в лицо громко, с надрывом.

- Слишком зациклен на себе, Катон. Ты еще не стал всеобщим любимцем Панема.

И уходит вдоль линии прибоя, чувствуя спиной острый, срезающий кожу взгляд. Стараясь не думать о сжимающихся в кулаки пальцах, что умеют быть такими чувственными.

- Я не закончил, - хватает за руку и дергает на себя, явно собираясь заткнуть губы губами.

У него венка пульсирует на виске и грудь вздымается часто-часто, будто только что марафон пробежал.

- Пошел нахуй, Катон. Отъебись, понимаешь? Не ходи за мной, не ищи меня. Мы не партнеры, не союзники даже. Я вскрою твою грудину ножом на Арене, и даже слезинки не пророню. Уебывай.

Почему губы такие влажные и соленые? Почему брызги воды попадают в глаза, мешая нормально смотреть? Почему он стоит там столбом и не догонит, как прежде? Почему под ребрами вдруг стало так пусто? Будто яма. Черный провал.

Завтра - Жатва, а потом роскошный поезд до Капитолия, тренировки и шоу Цезаря. А потом Арена и много-много крови. Не ее крови - других. Пушечного мяса. Тех, что прибудут лишь за одним: умереть красиво у ее, Мирты, ног.

Катон. Мы могли бы… могли отказаться.

Хлещущий насмешкой взгляд всплывает в памяти, как удар по лицу наотмашь.

“Пошел нахуй, Катон. Просто исчезни”, - шепчут губы, как мантру, молитву.

Что, если ты стал слишком дорог? Что, если я не смогу?

========== 15. Китнисс/Финник/Энни ==========

Она красива. Она красива, как ангел, в этом воздушном платье и с глазами, сияющими, как драгоценные камни. Она идеальна для Финника Одэйра, Китнисс знает это также хорошо, как и то, что не должна грустить.

Это день свадьбы - счастливый день. Это день, когда Финник Одэйр берет замуж Энни Кресту. Девчонку с волосами цвета осенней листвы и глазами, в которых расплескалась весенняя зелень. Идеальную и любящую. Любимую.

Финник улыбается, поглаживая кончиками пальцев скулы невесты, и будто вонзает трезубец прямо Китнисс под ребра. Он никогда не улыбался так ей. Он никогда не говорил ей, что любит. Никогда не называл своей.

Не больно. Больно быть не должно. Потому что Финник улыбается. Он улыбается, и будто солнце отражается в его взгляде. Он улыбается, когда касается губами ее губ, когда запускает руки в мягкие волосы цвета лесного пожара.

“Ты будешь счастлив. Ты заслужил. Я так хочу, чтобы ты был счастливым”

И, может быть, получится не вспоминать все, чего не должно было случиться. Может быть удастся списать все на очередной ночной кошмар - липкий и вязкий, как застывающий гудрон. Кошмар, в котором он любит только ее, а потом умирает, раздираемый на части толпой переродков.

*

— Я люблю ее, Китнисс. Я так люблю мою Энни.

Он гладит пальцами древко своего трезубца, будто ласкает. А она глаз не может оторвать, вспоминая… пытаясь забыть, что эти пальцы вытворяли с ней на Арене, когда они надышались ядовитого газа и не понимали, наверное, что творят.

— Твоя Энни - просто сокровище. И знаешь, это будет самый красивый праздник с начала войны. Вы заслужили это, вы с ней.

Слова кажутся вымученными, а улыбка - резиновой. Но Финник сжимает ее руку, словно беззвучно пытается сказать нечто, что не может, не смеет произнести.

— С Питом все будет хорошо.

— Я знаю. Спасибо, Финник.

Он наклонится, трогая губами ее холодную щеку, а она вздрогнет от жара, что волной прокатится по телу. Телу, которое вспоминает, никак не может забыть.

— Тогда на Арене…

Он мнется, не зная, как начать, что сказать, как объяснить. Его волосы цвета спелой пшеницы перебирает ветер, а она так хотела бы запустить в них пальцы. Опять.

— Не надо, прошу тебя. Просто забудь.

В ее голосе мольба, разбавленная тоской и слезами, а он выдыхает будто бы с облегчением, сжимает плечо на прощанье.

— Ты лучший друг из всех, что у меня были.

“Ты тоже, Финник, ты тоже”

*

Жених кружит невесту - уже жену, в первом танце, и она, как хрупкая статуэтка в его руках. Она как нераспустившийся бутон с нежными шелковыми лепестками. Она - само совершенство.

Первый танец подходит к концу, и гости присоединяются к молодоженам, музыка гремит на полную, а веселый смех и шутки раздаются со всех сторон.

Китнисс танцует, не чувствуя ног. В голове - пусто и хочется просто уйти. Забраться с ногами в кровать, обнять подушку и выжечь из сознания память о его губах на ее шее, о его ладонях на ее бедрах.

Ошибка. Обман. Наваждение. Одна из уловок Капитолия, не больше.

— Иди сюда, - худенькие ручонки Прим Эвердин с неожиданной силой сжимают плечи сестры. - Все хорошо, Китнисс. Все будет хорошо. Я чувствую. Понимаю.

“Откуда?”

Радостный журчащий смех Энни за спиной, и взгляд Финника, выжигающий в затылке дыру. И вкус его губ, что до сих пор никуда не делся.

========== 16. Пит/Китнисс ==========

Лучики солнца в взлохмаченных волосах, мука на подбородке и брызги масляной краски всех цветов радуги на щеках. Он пахнет летом и высокими пушистыми облаками, что отсюда, с земли, кажутся мягче, чем самая воздушная перина. У него крапинки света в глазах, и улыбка на губах расцветает, как цветок в летний полдень, когда он греет ладони о кружку цветочного чая, слыша далекие раската грома.

— Может быть, вернешься в дом?

Китнисс выходит на крыльцо почти что беззвучно - давняя привычка еще со времени Игр, о которых сейчас, когда война давно позади, они пытаются не вспоминать. Обнимет мужа со спины, трогая губами ямку за ухом.

— Нужна помощь с булочками? - дразнится Пит, и так хочется замурлыкать от ее близости, ее дыхания на коже, ее сияющих глаз, что больше не вспыхивают страхом во время грозы.

— Сожгу их все к чертовой матери. Это ты у нас сын пекарей, не я.

Он слышит в ее голосе улыбку, хотя сам на мгновение чувствует грусть, вспоминая родителей, что не успели выбраться из Дистрикта, разносимого в пыль планолетами Сноу.

Им бы понравился этот новый мир, что они пытаются строить на руинах старого, думает Пит, чувствуя, как растрепавшаяся коса девушки щекочет его щеку и губы. Им бы понравилась Китнисс. Мама всегда восхищалась ее отвагой и силой.

— Эй, ты все еще здесь? О чем задумался?

Шутливо шлепает его по щеке, но тут же целует, притягивая к себе за воротник. Целует так крепко, перебирая пальцами его светлые волосы - того же оттенка, что зреющий лен, обширные поля которого они видели в Дистрикте-11 во время Тура Победителей.

Как же давно это было.

Теперь Пит печет хлеб, как отец, рисует закат и составляет невероятные композиции из цветов, что выращивает в их саду, копаясь там до темноты. Наверное, это его способ справиться с тем, что они пережили. Постараться забыть все смерти и ужас войны, забыть, как изувечил его рассудок Капитолий, забыть, как пытался убить единственную девушку, которую когда-либо любил.

— Гроза собирается, - Пит показывает куда-то за горизонт и вытирает о штаны краску с пальцев. Он все еще, даже спустя столько лет, смущается, когда Китнисс смотрит так пристально, и в ее глазах по радужке разливается такая нежность, что дышать становится трудно и хочется прижать к себе так крепко чтоб раствориться друг в друге и остаться так навсегда.

В доме тепло и тихо, пахнет тестом, корицей и одуванчиками, которые он собрал для нее у реки. Теплый ветерок шевелит на окнах занавески, а под столом сердито шипит Лютик - грязно-рыжий, ободранный, одноглазый. Настоящее чудище.

— Он все еще ждет, что Прим однажды войдет в эту дверь, - бледно улыбается Китнисс, и будто широкая тень ложится на ее лицо, а плечи чуть опускаются.

— Мне тоже ее не хватает, - Пит зарывается лицом в волосы девушки, что пахнут полем, солнцем и молоком. Печаль не уходит, она навсегда останется с ними, въевшись глубоко в вены, впитавшись в каждую клеточку кожи.

Примроуз была лучиком света, что освещал этот дом даже в самые темные, холодные дни. И Финник. Финник Одэйр, столько раз спасавший их жизни. Финник, что так и погиб - прикрывая их спины. Друг и соратник, брат. Китнисс и сейчас порой просыпается ночами с его именем на губах, просыпается, давясь криком и слезами, зная, что ничего уже не изменить.

— Где-то там, наверху, они смотрят на нас и, может быть, улыбаются. Они хотели, чтобы мы были счастливы, помнишь?

“— Ты любишь меня. Правда или ложь?

— Правда”

========== 17. Финник/Китнисс, Пит/Китнисс ==========

Комментарий к 17. Финник/Китнисс, Пит/Китнисс

https://pp.userapi.com/c633729/v633729352/31c6e/VZzZPPseD4o.jpg

— Ты помогаешь мне, Финник. Зачем?

У Пита взгляд безумца и улыбка больше напоминает треснувшее стекло. Он сам весь - как сломанный хрустальный бокал, выроненный небрежной рукой на каменные плиты Капитолия прямо по ноги Сноу.

— Мы - одна команда. Ты не помнишь, наверное, но на Квартальной Бойне мы заключили союз. Я прикрываю твою спину, а ты мою. И вместе мы делаем все, чтобы она осталась жива.

— Так все дело в ней, в Сойке Пересмешнице? Забавно. Я ищу малейшую возможность, чтобы вцепиться ей в горло, хотя умом понимаю, что все это действие яда и промывка мозгов Капитолия. Я делаю это, а ты рискуешь жизнью, спасая меня. Только чтобы ей не было больно?

Глаза Финника голубые, как небо над дистриктом №4, где Пит Мелларк никогда не был, но столько слышал когда-то в той, прошлой жизни. Пит видит, как взгляд НЕдруга чуть темнеет, меняется, будто легкая рябь бежит по воде от небольшого, незаметного ветра.

Он же любит ее, понимает вдруг Мелларк. Отдаст жизнь за нее, разорвет себе горло своими же руками, лишь бы жила она, лишь бы она улыбалась.

— Она любит меня, так?

— А то ты не знаешь, - фыркает Финник и устало трет лоб. - Знаешь, тогда, на арене, я думал, все это игра. Но когда тебя ударило током от барьера, и сердце твое остановилось. Она кричала страшнее, чем сойки-переродки. Она умерла бы, если бы лишилась тебя. Но Китнисс Эвердин должна жить. Она символ восстания и наша надежда.

— Плевать на восстание, ведь дело не в этом. Ты так смотришь на нее иногда.

— Перерыв окончен, давай поспешим.

И голос сухой, механический, как у бездушной программы-голограммы. И только стиснутые кулаки выдают эмоции, что золотой мальчик прячет глубоко под ребрами, не позволяя и толике их проникнуть на поверхность. Потому что Китнисс не должна узнать. Потому что ей достаточно одной слабости и тревоги. Достаточно Пита.

*

— Ты не отходишь на него ни на шаг, - Сойка ступает беззвучно, будто на охоте крадется по пятам за добычей.

Финник никогда не видел ее на обычной охоте, но так хотел бы скользить рядом меж гибких зеленых ветвей, наполняя легкие запахами леса. Но сейчас воздух пропитывается ее ароматом - свежая трава, голубика и лютики, и у него определенно кружится голова и мурашки бегут от затылка вдоль позвоночника.

Но он оборачивается, беззаботно тряхнув золотистой шевелюрой, и в улыбке его - лишь привязанность к другу, не больше.

— Это все же наш Пит. Тот, кого ты любила. Помнишь тот наш разговор, Китнисс? Помнишь Квартальную Бойню?

— Я думала, что потеряла его, - даже сейчас ни в голосе, ни в лице ее нет страха, Сойка вскидывает подбородок и упрямо стискивает зубы. - Ты понимаешь, что он опасен? Он может напасть в любую минуту.

— Я позабочусь о нем, хорошо? Ты можешь спать спокойно. Помни о том, кто твой настоящий враг.

Эта фраза, словно пароль, Китнисс расслабляет плечи и будто бы выдыхает, стряхивая сковавшую тело тревогу будто цепями. Смыкает руки у него на плечах, и земля качается под ногами, и ее запах просто пьянит, лишает рассудка.

— Китнисс… - голос золотого мальчика, любимца Капитолия странно дрожит, а еще он гулко глотает, чувствуя, как покалывает подушечки пальцев.

— Ты хороший друг, Финник Одэйр, и я всегда буду восхищаться тобой. И никогда не смогу отблагодарить.

“О, ты смогла бы. Но не станешь. Только не ты, не Огненная Китнисс. Не та, которую я никогда не назову своей”

— Мы победим. И на пути к этому, Китнисс Эвердин, просто давай постараемся выжить.

Ее губы на его щеке мягкие, они согревают и заставляют дрогнуть ресницы. Всего на секунду, потом он опять собирает волю в кулак и становится просто другом. Тем, кто нужен был рядом как поддержка, опора и последний шанс.

— Ты же знаешь, что я люблю тебя?

— Конечно, Китнисс. Я тоже…я тоже.

*

Это было в самом конце, он знал, что это конец, когда склизкие переродки разевали зловонные пасти и хрипели, выныривая из мутной воды. Бегите, бегите, скорее. Вода - стихия трибута из дистрикта №4, он плавал как рыба с самого детства, и трезубец его разил даже вслепую.

— Пит, скорее, давай! - выдергивает за шкирку, выдирая из белых, покрытых когтями и слизью лап. - Надо помочь Китнисс, беги, хорошо? Давай, поднажми, прямо наверх, я прикрою.

— Но Финник, как же так? - задыхаясь от бега и ужаса, уже карабкаясь наверх.

И грустная улыбка напоследок:

— Ты главное береги ее, ладно? Сделай так, чтобы она опять улыбалась. После…после всего.

Не слушает всхлипы Мелларка и шарканье его ног вверх по железным, покрывшимся ржавчиной, ступеням, он бросается в самую гущу чудовищ, видя перед собой лишь Китнисс, ее лицо и руку с зажатой стрелой, разящую во все стороны.

— Китнисс, беги, - он выныривает совсем рядом, и трезубец его находит цель чаще, чем он вдыхает спертый и смрадный воздух, чувствуя, все еще чувствуя аромат лютиков и теплого солнца, которое он уже не увидит.

— Вместе, Финник, вместе давай, я прошу.

— Кто-то должен прикрыть твой отход. Вперед, Огненная Китнисс, я догоню.

И короткий теплый поцелуй в мягкие, манящие губы.

— Я всегда буду любить тебя.

Подталкивает вверх и тут же разворачивается, раскидывая налетающих со всех сторон тварей. А потом передышка на пару секунд, и свет маячит там, наверху, и встревоженное мокрое лицо девушки, за которую он всегда отдаст свою жизнь. И он верит, почти верит сейчас, что получится, что он выберется вместе с ней и они отпразднуют победу на развалинах Капитлоия… А потом белесая туша прыгает снизу, обхватывает поперек туловища перепончатыми лапами, и еще один, и еще. Пальцы разжимаются, и он летит вниз ,все еще видя ее расширившиеся от ужаса зрачки, и имя его, что она кричит, срывая горло - последнее, что он слышит прежде, чем пасти начинают рвать его тело.

А потом он нащупывает в кармане гранату. Последнюю из всех.

“Это не больно”, - думает Финник, а клыки все рвут и рвут его тело.

“Ты, главное, живи”, - проносится в голове, и он дергает за чеку.

А потом все исчезает.

========== 18. Финник (кросс с “Бегущим в лабиринте”) ==========

Комментарий к 18. Финник (кросс с “Бегущим в лабиринте”)

Кроссовер с “Бегущим в лабиринте”. Финник. Пейрингов нет, упоминаются вскользь Томас/Ньют.

https://pp.userapi.com/c630228/v630228352/37c6e/mToXUdpmzFk.jpg

Не проходит и недели после взбаламутившего глэйдеров появления Терезы, как лифт вновь утробно скрипит, поднимаясь из глубин неведомого подземелья. Галли матерится сквозь зубы, почесывая подбородок и недобро зыркая на Томаса. Алби хмурится, а Минхо неопределенно передергивает плечами: когда лифт вообще успел опуститься и как сделал это настолько беззвучно, не понял никто.

Они распахивают тяжелые створки и оттуда, как гривер из засады, легко (можно сказать - изящно) выпрыгивает парень. Странный какой-то - мокрый с головы до ног, словно только что из реки вылез, в нелепом обтягивающем костюме, который Чак, тихонько хихикая, назвал “гимнастическим трико”. Незнакомец сжимает в руках какую-то стальную херовину и скалится белозубой улыбкой.

— Привет, ребятки! Чего приуныли? Эй, красотка, полегче, лук опусти. Я вам не враг, - парень поднимает руку, как бы демонстрируя, что не нападает, а другую, с зажатым странным оружием (трезубец это что ли?), отводит назад.

А потом все происходит одновременно - Тереза выпускает стрелу, Чак тонко истошно вопит, зажав уши и глаза пухлыми ладошками, а парень перехватывает стрелу налету, сжав двумя пальцами. Смотрит с интересом, как на диковинное насекомое.

— Недурной выстрел, амазонка. Вот только вряд ли страшен тому, кто вышел живым не только из Голодных Игр, но и умудрился не пасть в Квартальной Бойне.

Он будто говорит на каком-то неведомом языке - слова вроде бы и понятны по отдельности, но вместе складываются в какую-то нелепицу, абсурд, горячечный бред.

— Что этот шнурок кланкоголовый там бормочет? - Галли ни к кому особо не обращается, но поглядывает на новенького, набычившись, явно готовый прыгнуть в любую секунду. - Все пошло наперекосяк, как только тут появился этот ваш Томми, - кривляясь, он выделяет имя особой интонацией, за что немедленно зарабатывает от Ньюта предупреждающий взгляд. - Потом - девчонка, которой даже имя вспоминать не потребовалось. Откуда мы можем знать, что она не одна из тех, что засунули нас в этот гигантский капкан? Блять, да вы на салагу этого мокрого только гляньте, у него же на роже написано все. А ты, Ньюти, поостерегся бы, уведет твоего сахарного мальчика, и останешься ни с чем. И вообще…

— Галли, захлопнись, пока я тебя не захлопнул, - Алби прыгает вперед (ловко, как те переродки-пантеры, думает Финник) и протягивает смуглую ладонь для пожатия. - Я - Алби, вроде как присматриваю за всем этим бардаком здесь. Ты, наверное, не помнишь еще…

— Нет времени, друг. Мое имя - Финник Одэйр, и все вы в смертельной опасности, потому что Кориолан Сноу сотрет Лабиринт с лица земли в ближайшие пару суток. Именно поэтому больше не приходит вакцина и не присылают новых ребят. Именно поэтому стены Лабиринта меняются хаотично, а гриверы ведут себя, как ужаленные. Тереза, - он мягко улыбается, кивая на замершую с приоткрытым ртом девушку, - пыталась помочь, не повезло, потому что память ее сохранилась только частично.

— Ты меня знаешь?

— Что ты несешь?

— Шанк, да тебя нехило так головой приложило в лифте.

— Просто запрем его на всякий случай в Яме…

Они орут все сразу, перебивая друг друга, брызжа слюной, вопя и толкаясь. Финник же с интересом смотрит на загорелого паренька, усыпанного родинками, как ночное небо - звездами, как Арена - ловушками изобретателей Сноу. Томас, кажется, так его назвал самый хмурый из мальчишек. Томас - единственный, кто сейчас не вопит, не паникует, а смотрит на новенького словно бы ожидая чего-то. Томас, а еще щуплый блондин, что, как радар, считывает настроение друга и вперивает в Финника выжидающий взгляд.

— Томми, - тихо, но твердо зовет мальчишка и тянет того за рукав.

— Я думаю, этот парень знает, что говорит. Похоже, у него есть план, как вытащить нас из Лабиринта, - и обращается уже к Одэйру, чуть повышая голос: - Почему ты не потерял память и что здесь вообще происходит?

— Подожди, - Тереза кидается к новенькому, расталкивая глэйдеров руками, хватает (пытается ухватить) за воротник, но пальцы соскальзывают с гладкой ткани, и она просто колотит по твердой груди кулачками. - Откуда ты знаешь меня? Кто ты такой? Откуда ты взялся?

— Тише-тише, сестренка, не устраивай сцену, мальчики не привыкли к твоему взрывному и капризному характеру. Ну же, улыбнись. Ты все вспомнишь сразу, как мы выберемся отсюда. Бити обещал похимичить с какими-то схемами. Я не очень понял, но руки у него золотые. Учитывая, что Вайресс ему помогает и на вашем спасении настаивает Китнисс…

— Послушай, шанк, как там тебя, ты сказал? Финник? Так вот. Мы ни хера не понимаем. Быть может, с начала и по порядку?

И он рассказал. Он говорил долго, не пытаясь испугать притихших мальчишек, но разя каждым словом, как ядом гривера - не неведомого чудовища, отнюдь, всего лишь изощренным механизмом, созданном для развлечения скучающих богатеев. Государство Панем и двенадцать дистриктов, провинции, задыхающиеся от голода и нищеты. И Капитолий - столица, где зажравшаяся публика требует все новых яств, все более изысканных зрелищ. Голодные Игры, собирающие на Арене девчонок и мальчишек, убивающих друг друга, все еще веселили Президента Сноу и его холуев, но капитолийцы требовали чего-то нового, необычного, страшного… И получили Лабиринт,населенный чудовищами, которых практически невозможно убить…

— Но что то вышло из-под контроля, и гриверы могут вырваться в Капитолий. Лабиринт уничтожат вместе со всеми, кто находится здесь. А потом лаборатории ПОРОКа начнут новый виток испытаний.

— Почему мы должны тебе верить?

— Потому что я выведу вас отсюда, рискуя собственной шкурой? И кто-то из вас, возможно, даже поймет, мотивы моих поступков, - добавляет странный парень, косясь в сторону шушукающихся Ньюта и Томаса.

— Ты пришел спасти кого-то из наших парней? - охает Чак, расплываясь в пухлощекой улыбке. - Ты влюблен в одного из них? Возможно, это наш Томас или, может быть, Ньют? Но знаешь, у них вроде как любовь, хоть и скрывают тщательно, но…

— Успокойся, малыш. Не претендую я на ваших парней, просто должен спасти всех вас, вытащить ваши задницы из мышеловки, что скоро зажарится вместе с котом, понимаешь? - Финник улыбается грустно каким-то своим мыслям и задумчиво крутит гладкий золотистый браслет на запястье. - Там, за стенами, есть девушка. Можно сказать, Чаки, я делаю это ради нее. Чтобы она могла жить в мире, где можно засыпать без страха уже не проснуться или проснуться в камере пыток…

Чак всхлипывает, но парень ободряюще треплет его по плечу, а потом взъерошивает мягкие кудри, как бы говоря: “Не бойся, прорвемся”.

— И как мы выберемся? Мы пытались три года, многие - дольше…

— Мы просто пройдем этот чертов Лабиринт до самого выхода.

========== 19. Финник/Китнисс ==========

Комментарий к 19. Финник/Китнисс

https://pp.userapi.com/c630228/v630228352/37cc1/x92DU_6a1wc.jpg

— Огненная Китнисс? Та самая? Надо же, я польщен.

Он смотрит насмешливо, с вызовом, а у нее руки чешутся от желания стереть надменную ухмылку с этого идеально-сладкого лица. Такого приторного, что пересыхает во рту и дико хочется пить, как… как на Арене в тех ее снах.

— Финник Одэйр? Сердцеед и любимец всех старых кошелок Капитолия? Из чьей пропахшей нафталином койки вылез на рассвете, сладенький?

Он не вздрагивает, нет, слишком хорошая выдержка и годы тренировок, но лицо застывает резиновой маской и чуть бледнеет золотистая кожа. Надо же, Китнисс Эвердин, твоя стрела попала в цель.

— Язычок острый, наверное, в дедушку? Должно быть, Сноу очень гордится тобой, возлагает надежды. Не удивлюсь, если именно ты станешь преемником. Новым Президентом.

“Новым тираном Панема”, - не говорит он, но ясно слышит она в своей голове. И картинки сменяются перед глазами, как будто кто-то поставил на ускоренное воспроизведение кадры старой хроники. Бомбы, падающие на цветущие города, горящие заживо люди, обугленные тела женщин, детей, стариков…

Наверное, не удается уследить за мимикой, потому что Финник подмигивает ей радостно и уходит, прищелкнув языком, опалив напоследок горячим дыханием и шепотом, что разливается ядом внутри: “Счастливо, будущая госпожа президент. И помните, я всегда к вашим услугам, у вас есть много разных, самых грязных тайн…”

Финник уходит, а она продолжает неспешную прогулку по саду. соблюсти ритуал, не думать про хама, выскочку-рыбака из четвертого дистрикта. Того, кто победил на Арене всего пару лет назад, но моментально очаровал всех женщин столицы - от младенцев до глубоких старух.

— Что он умеет такого? Что они находят в нем кроме смазливой рожицы? - спрашивала она у лучшей подруги, а Джоанна лишь мечтательно закатывала глаза, облизывая накрашенные ярко-красным губки.

— Это же Финник Одэйр, милая. Он почти как Аполлон. Говорят, в постели он искуснее бога любви…

Не думать.

*

— Я крикну охрану, если не уйдешь. Кажется, ты ошибся калиткой, трибут, выход в северной части сада.

Другой день — не вечер, а жаркий полдень, но он вновь стоит перед ней и сияет на солнце как отлитая из бронзы статуя. Совершенное творение, вероятно, лучшего мастера Панема.

— Я думаю, ошибся в тебе, Китнисс Эвердин. Я назвал не то прозвище. Ты знаешь, что восстание скоро захватит весь Панем? Знаешь, не так ли?

Ни намека на насмешку в голубых, как воды залива, глазах. И, кажется, впервые за долгие месяцы подготовки липкий страх проникает в вены, замедляет кровь, сдавливает колючим шнуром горло, мешая дышать.

— Я не лезу в политику, трибут. Еще не мое время, пока нет, дедушка…

— Дедушка не знает о тебе, так ведь, Сойка-Пересмешница? Символ восстания и главный информатор подполья…

Дыши, дыши, просто дыши. У него не может быть ничего, кроме домыслов, сплетен, догадок…

— Я не обязана слушать твой бред. Охрана…

— Охрана отправит меня прямиком к Сноу. Как думаешь, что он скажет, узнав про шифрованный канал связи из дворца? Когда следующий сеанс? Ах, да, через час после полного обхода территории… Молчишь?

Это не страх и не паника. Какое-то опустошение, быть может? Ей хочется смеяться, просто хохотать, откинув голову. Или вцепиться ногтями в его лицо и рвать на части, пластать на кровавые ленты. Чтобы так просто? Какой-то альфонс разрушил все, к чему готовились долгие годы…

— Не вздумай кричать. Или выкинуть что-то, если не хочешь, чтобы ваши планы были раскрыты, - Одэйр наклоняется, предупреждающе касаясь пальцем мягких губ, и она чувствует вкус сахара и запах ванили. Как если бы он совсем недавно кормил лошадей кубиками сахара, который они так любят.

Что за глупости лезут в голову?

— Ты никогда не докажешь…

— Ты хочешь доводить до этого, Китнисс? У меня есть твой секрет. Секрет - это плата. Сегодня вечером, девочка.

И Финник уходит, мимоходом тронув ее холодные губы губами. Уходит, а у нее в голове звенят натянутые до предела стальные канаты. Тросы, что лопаются один за другим от напряжения, взрывая сознание.

*

Его руки сильные и умелые, его кожа пахнет свежей травой, а дыхание - липовым медом и мятой. Она закрывает глаза, когда он отстраняется, чтобы стянуть свою майку. Оголяет тело, прикоснуться к которому мечтают, за право этого проклинают, продают, предают. В комнате темно и лишь его яркая улыбка рассеивает мрак. И ямочки, что появляются на щеках так неожиданно и… мило?

— Не бойся, - хриплый шепот царапает кожу, и волоски поднимаются на руках.

Китнисс откидывается на подушку, опуская ресницы, пока мягкие губы ласкают ее шею, спускаясь к плечам, а руки стаскивают ночную рубашку.

— Такая скромная, - что-то странно напоминающее восхищение (или нежность?) проскальзывает в голосе, и она даже прекращает жмуриться, смотрит во все глаза, а потом вдруг обнимает за плечи и вовлекает в такой глубокий поцелуй, что Финник охает от неожиданности и моментально оказывается снизу, прижатый ее бедрами к упругому матрасу.

— Я не могу позволить себе быть скромной, мистер Одэйр. И не могу позволить, чтобы ты ушел со всей той информацией, которую ты знаешь.

Одно движение, и вот уже тонкие пальчики выхватывают из-под подушки острый кинжал, прижимают к шее. Финник замирает, потому что острое лезвие взрезает золотистую кожу, и пунцовые капельки крови рассыпанным бисером уже усеивают белоснежные шелковые простыни.

— Ты можешь перерезать мне горло, и никогда не узнаешь, кто сдал тебя, Сойка. Не будешь знать, кто следующий может раскрыть твои планы дедушке Сноу.

Давление лезвия на шею слабеет, и Финник тянет довольную улыбку, а потом чуть двигает вверх бедрами, которые она оседлала, и Китнисс краснеет, как школьница (боже, да просто, как Примроуз), когда чувствует… чувствует… боже.

— Ты скажешь имя, и я не убью тебя.

— Так сделай это, Огненная Китнисс, давай. Бей.

И вскидывается, подставляя горло под нож, она отшатывается в последнюю секунду, отшвыривая лезвие, как ядовитую змею.

— Рехнулся?

— Ты не убийца, Китнисс. Только не ты, - голос обволакивает, как прохлада в жаркий летний зной. И ее тонкий пальчик словно бы сам собой скользит вдоль скулы, обводит линию чувственных губ. Губ, что целовали сотни, тысячи женщин и мужчин.

— Чего ты хочешь?

— Тебя, Китнисс Эвердин. Все, чего я хочу - это ты.

*

Утром спутанные волосы разметались по подушке, исцелованные губы горят, а грудь, шея, бедра - каждое местечко, которого касались губы Финника Одэйра, словно пылает. Огненная Китнисс почти сгорает в огне. Она шевельнется, пытаясь сбросить с себя обвивающие смуглые руки, но он лишь улыбнется - растрепанный, сонный, красивый… Боги, красивый, как божество из старинных легенд.

— Далеко собралась, солнышко?

— Ты получил, что хотел. Теперь уходи.

— Знаешь, я не заметил, что ночью ты была слишком уж против. Скорее наоборот. Трижды. … Хэй, малыш, мы не договаривались, что ты будешь кусаться. Китнис… Китнис, т-с-с-с-с-с. Всегда помни, кто твой настоящий враг, Китнисс Эвердин.

— Что? - замирает резко, как автомат, в котором вдруг в самый разгар боя кончились патроны. - Что ты сказал?

Его улыбка похожа на счастье. Он вытягивается в ее постели - ленивый, разомлевший на солнце дикий кот. Грациозный, опасный.

— Ты все это время?… Ты! Ты, как змея! Ты запугал меня, ты воспользовался… принудил… ты… ты…

— Я никому тебя не отдам. Побьешь меня потом, ладно? Когда победим.

И притягивает к себе, утыкаясь носом куда-то в изгиб ее шеи.

========== 20. Катон/Китнисс ==========

Комментарий к 20. Катон/Китнисс

коротко

https://pp.userapi.com/c840024/v840024997/4647b/gY8DwQYx774.jpg

— Жалеешь, что не умерла тогда, Китнисс?

Он приходит всегда перед рассветом. Стоит там, у стены, где из приоткрытой створки тянет ночным сквозняком, одуряюще сладко пахнет белыми лилиями, которые она ненавидит, а еще колышется занавеска. Тонкая, как кожа у него на висках. До прозрачности.

— Я ни о чем не жалею.

Ее голос сухой, как старая бумага, что займется от малейшей искры и спалит тут все дотла. Ее не зря прозвали “Огненной Китнисс”, ведь это она — та, что несет с собой пламя, дарящее смерть. Всем, кто значит хоть что-то… кто значил.

— Знаешь, а врать ты так и не научилась.

У него глаза синие и глубокие, как океан, которого она не видела никогда. Неподвижные, точно водная гладь перед штормом. У него губы чуть приоткрыты, и, кажется, можно даже почувствовать теплое дыхание. С привкусом липового меда, орехов.

— Это ведь мучает тебя, Китнисс?

В разрывах низких свинцовых туч луна кажется слишком яркой, искусственной, мертвой. На самом деле, так легко поверить, что ты опять на Арене, что все это — уловки распорядителя Игр. Очередная ловушка.

Арена… и столько смертей еще не случилось.

— Мы были в бреду от укусов ос-убийц, Катон. Это были галлюцинации, бред.

— Один на двоих? И что ты называешь бредом? Ту ночь, которую помним мы оба, или мою смерть?

Его ухмылка какая-то непривычно-мягкая, а оттого чудовищная, дикая, невыносимая. Ей бы уши зажать и глаза, ей бы скорчиться на полу и кричать, срывать голос, харкая кровью, ей нестись бы прочь отсюда, вприпрыжку.

Столько лет позади, они уже победили. А он все приходит к ней. Совсем не каждую ночь, но как только на небо выползает вот такая луна, отливающая ярко-красным. Как кровь, что хлестала из его рта перед тем…

— Ты знаешь, мы могли бы родиться в одном дистрикте и никогда не попасть на Арену…

Они не могли, она знает это лучше, чем умеет стрелять.

Они… нет никаких “они”… никогда…

— Я все еще тебя ненавижу.

Молчанье. Гулкое, с привкусом горькой травы, с ноткой обиды, быть может.

Медленно — ладонью к мокрой, такой бледной щеке. Ни холодно, ни тепло… лишь тревожно.

— Катон…

Ямка на подбородке… и солнце, что поднимается, потягиваясь, из-за горизонта слишком уж быстро. Песня сойки-пересмешницы там, за окном, и мираж, рассыпающийся пригоршней атомов в рассеянном свете раннего утра.

Приторный запах лилий и липа…

А еще океан, который она однажды обязательно увидит.

========== 21. Катон/Китнисс ==========

Комментарий к 21. Катон/Китнисс

коротко

https://pp.userapi.com/c840530/v840530489/23d4e/JQlYQfIlj40.jpg

— Ну же, сойка, стреляй. Ты не промахнешься, Китнисс. Ведь ты меня уже убивала.

Симуляция рассыпается пригоршней золотых искр, что жгут, несмотря на фантомность. Несмотря на то, что все это — блеф. Новая иллюзия, созданная шоураннерами Капитолия, послушными марионетками Сноу.

— Ты стреляла лучше всех на той нашей бойне. Я тоже был неплох, согласись. Я почти… почти победил. Но твой женишок…

— Не смей говорить о Пите! Не ты, ты не можешь.

Не может, не может совсем ничего.

А она все еще помнит, как клыки переродков рвали изломанное, окровавленное тело того, кто стал первым и главным врагом на Арене. С того мига, как прозвучал гонг. Черт, нет, еще раньше, наверное, с дурацкого парада колесниц.

— И снова вы на Арене. Вы оба. Ты не спасла его все же, Китнисс. Хоть и убила меня. Это был неплохой выстрел, девочка. Знаешь, Диадема никогда не смогла бы сравниться с тобой.

Это все в голове. Это все в ее голове.

Его голос, печальный.

— Оставь меня, я не хочу, никогда не хотела. Это ты — ты рвался на Игры, не я. Я просто хотела спасти сестру и остаться в живых, я не просила…

— Уверена, что выбор был у меня?

Он даже не бесплотный призрак, не тень, не игра света, не голограмма. Он — это ничто, голос в ее голове, что никак… никак не заткнется. С той ночи. С ночи, когда она пустила стрелу в кишащую, воющую стаю, обступившую человека.

Он не был человеком, он бы не сделал этого для тебя.

— Я никогда не позволил бы тебе попасть на Арену.

— Катон…

— Я победил бы для тебя и вернулся. В какой-то из тех, других жизней, возможно, так и случилось. Знаешь, я ведь…

— Это не ты…

— Это всегда был я, сойка.

Не он, не Катон. Всего лишь голос в ее голове. Только голос.

========== 22. Финник/Китнисс ==========

Комментарий к 22. Финник/Китнисс

https://pp.userapi.com/c841026/v841026342/59687/lTIIOxHD8-o.jpg

Он смотрит по сторонам, озирается с каким-то искренним изумлением ребенка, впервые попавшего в зиму. В его глазах яркими аквамаринами зажигаются звезды. И на какое-то время боль отступает. Китнисс знает, что ненадолго, она знает — как только он склонит голову, стряхивая снежинки с золотистых волос, все вернется. Этот загнанный, потухший взор. Взгляд мертвеца, вынужденного для чего-то продолжать дышать, когда можно было бы закончить так просто.

Уйти вслед за ними.

— Никогда прежде не видел снега?

Откуда бы? Мальчик, который вырос у моря, охотился с трезубцем и с пеленок плавал, как рыба. Соленый ветер в лицо, соленые брызги и соль на губах. И радостный смех с берега — смех единственной девушки, что всегда была рядом.

Его Энни.

— Ненавижу февраль.

Его голос не шелестит, не скрипит даже — скребет. Оставляет под грудью рваные полосы, как следы от когтей переродков.

Китнисс тоже ненавидит февраль, а еще май, июнь и сентябрь. Она каждый месяц давным-давно прокляла. Каждый, забравший у нее тех, кто был так дорог, так нужен. Кто заслужил эту жизнь намного больше нее.

Рута, Цинна, Цеп, Поллукс, Вайресс, Энни, Примроуз, Пит…

Она их видит во сне, они приходят и долго молчат, просто смотрят, не осуждают. Грустят. И даже Катон появляется время от времени, он ухмыляется окровавленным ртом и протягивает горсть морника — раз от раза. А она раз от раза просыпается с криком, потому что не успевает, никак не успевает проглотить ни ягодки. Никогда.

Сейчас очень холодно и свежо. Для разнообразия она не чувствует запах смерти. Ничего не чувствует, если честно. Только пальцы Финника, осторожно касающиеся плеча.

< < Я думал, вы врали с Питом на Играх. Думал, это была такая уловка, чтобы выжить. А потом у него сердце перестало биться, и ты… Был уверен, что ляжешь и умрешь рядом с ним. Хорошо, что он выжил.

< < Жаль, что я тогда осталась жива, потому что сейчас не могу. Не после всего, что они сделали. Не после того, как умерли за то, чтобы мы победили.

чтобы остались в живых.

— Только разве вот это вот жизнь, Китнисс? У нас больше не осталось врагов, но не осталось и тех, кого мы любили. Только снег и февраль. Как же я его ненавижу.

— Мы друг у друга остались. Не видишь?

У нее руки прохладные, а губы с привкусом снега. Волосы под пальцами — ломкие, будто льдом сверху покрыты. Финник знает, что не осталось надежды. Не осталось ничего, никого, кроме Китнисс Эвердин. Сойки-пересмешницы, что еще держит его в этом мире. Не даст, не позволит шагнуть за грань.

Они и не живы оба давно. Твердые, застывшие оболочки, а внутри — пустота и лишь стужа, что поселилась там в день, когда люди Президента Сноу в прямом эфире на весь Капитолий пытали Эни Кресту и Пита Мелларка, и с каждой сломанной их костью ломалось, рушилось что-то внутри. А когда крики стихли… нет, им пришлось остаться в живых, потому что так надо было Сопротивлению, потому что Пит и Энни не могли погибнуть напрасно. Только вот никогда… уже никогда не сумели…

А Китнисс так часто снится зеленый луг и белое платье, маленький мальчик и совсем еще крошечная девочка на руках, теплые ладони мужа и его губы, что пахнут свежим хлебом. “Ты меня любишь. Правда или нет?” — шепчет он, а она подскакивает, вырываясь из сна, задыхаясь, потому что нечто пережимает горло, и она не успевает ответить. Из раза в раз.

— Снова кошмар? Мне тоже снятся, все время. Иди сюда, — Финник обнимет и до рассвета будет гладить ее густые черные волосы. Он не скажет больше ни слова, но тихое дыхание и мерный стук сердца под ухом… наверное, потихоньку латают дыры, что не успевают затягиваться в груди.

Китнисс знает, что ему часто снится синее море и девушка в белых одеждах, что ждет его в волнах прибоя. Ее рыжие волосы треплет ветер, а белые гладкие руки так крепко обхватывают большой, выпирающий живот…

Они никогда не говорят о кошмарах. Иногда ей кажется, они проникают в сны друг друга. Падают вместе в бездну, не разнимая рук, чтобы иметь возможность спасти, снова вызволить друг друга. Зачем-то вытащить с того света.

— Мы никогда не научимся с этим жить, — скажет она, закрывая глаза.

От Финника никогда не пахнет мукой и корицей, глазурью, а губы его никогда не отдают свежим хлебом. Он также немногословен, как и она. И иногда, очень редко, кажется, точно они думаю вместе. На одной волне.

Он не ответит, что все пройдет, будет лучше, что они приспособятся, как и всегда. Он не ответит ей ничего, просто притянет ближе, накрывая губы губами. Не выпивая боль, вовсе нет. Просто деля ее на двоих: и боль, и морозную свежесть, и этот проклятый февраль.

— Я тебя не оставлю.

— Я знаю.

========== 23. Катон/Мирта ==========

— Знаешь, ведь в первый день бойни я так облажалась, Катон. Метнула нож в рюкзак этой сучки, а могла бы — точно меж глаз. Чему меня учили в Дистрикте с трех лет, скажешь ты. Я не знаю, не знаю.

Жить хотелось… так сильно… до скрипа зубов. Я рухнула бы на колени и умоляла, но ты… ты был где-то там, ты смотрел, я не могла показать тебе слабость.

— Я верила и звала. Ты не пришел.

Ты не спас меня, Катон, не спас свою Мирту. Ты никогда не верил им, правда? Про двоих победителей. А потому так было проще.

Вот только Китнисс смогла. Она и ее женишок.

Почему они оказались сильнее? Может, там правда что-то… любовь? Над которой ты смеялся до колик.

— Ты всегда смотрел на нее, все время, я помню. С той минуты, как спрыгнул в Капитолии с колесницы. За презрением прятал желание, что пожаром зажглось в твоих венах — подчинить, обладать. Быть может, даже… любить?

Ты ли это, Катон?

Тот, кто умел только брать и целовал меня в губы так редко.

Чувствовать — значит, быть уязвимым, говорил мне ты каждый раз, когда откатывался в сторону. Утомленный, довольный. Ни капли нежности, Катон. Никогда.

Ты и меня научил этой грубости, научил запирать изнутри на замок, а потом… я верила и сама, что только так жить и надо. Так круто, так сильно, так правильно.

Так о д и н о к о .

— Это было больно — умирать, знаешь? Впрочем, теперь ты знаешь, я видела все — от начала и до конца.

Твою схватку с Цепом, а потом с девчонкой, что сбросила тебя в воющую и скулящую стаю переродков, что рвали тебя кривыми клыками, а ты так страшно кричал. А потом стрела… что оборвала мученья.

Она оказалась милосердной, правда? Китнисс Эвердин, что спутала наши планы, отняла наши жизни, столкнула за грань. Это всегда была только она. А ты… ты и сейчас, Катон… отсюда… смотришь туда, в мир живых… с какой-то странной жадностью… пытливо. Ты будто скучаешь.

— Она никогда тебя не любила. Для нее ты был — из первых врагов, подонок, убийца.

— Знаю. Ты можешь хоть чуть-чуть помолчать? Я просто хочу… посидеть в тишине.

Сидеть здесь днями, неделями, месяцами. Сидеть, наблюдать. Всегда — только за ней.

А я же… люблю тебя.

Дура.