Тени [Борис Федорович Лапин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Лапин Борис Федорович ТЕНИ

1
Астронавт проснулся за неделю до приближения к звезде.

Он проснулся и попытался сосредоточиться и вспомнить, кто он и что с ним было раньше, но что-то мешало сосредоточиться и вспомнить.

Он сознавал только, что и в прошлый раз, проснувшись, тоже прежде всего попытался сосредоточиться и вспомнить все это, и тоже в первое время мог вспомнить лишь одно: что и раньше, проснувшись, он уже не раз вспоминал, кто он, откуда он и зачем он, но только в те разы ничего не мешало сосредоточиться, как теперь.

Так и не восстановив в памяти, кто он такой, не ощущая себя, астронавт попробовал определить, что же мешает ему сосредоточиться, - и вдруг понял, что это звук... тонкий, пронзительный, почти одушевленный писк: пи-пи-пи... пипи-пи... пи-пи-пи...

Серии попискиваний повторялись строго периодически, чувствовалось в них что-то упорное, отчаянное, такое, что астронавт сразу отбросил остатки сонливости. Это могли быть сигналы Разумного!

Еще прежде чем вспомнить и осознать себя, он сообразил, что надо делать. Он щелкнул тумблером универсальной радиоантенны, стрелка приемника метнулась вправо, побежала по шкале, дрогнула, остановилась - и в тесную рубку «Скитальца» ворвалась музыка. Музыка, которой астронавт не слышал уже миллионы лет.

Это была грустная музыка, рассказывающая о том, как хорошо было жить, как гармонично был устроен мир и как велик был в этом мире человек, пока исподволь накапливающаяся в царстве благоденствия и справедливости враждебная сила не привела к катастрофе, и тогда гармония сменилась хаосом, в котором не осталось места человеку, лишь разрозненные всплески воспоминаний о прошлом вкрапливались еще время от времени в какофонию хаоса - и таяли, тонули в вечности.

Впервые за свою бесконечно длинную жизнь пожалел астронавт, что не умеет слушать музыку. Слушать просто так, ни о чем не думая, - и плакать. Он же слушал музыку не сердцем, а разумом, он расчленял мелодию на отдельные звуки, созвучия, темы - и анализировал ее, но, разъявши, не мог уже собрать воедино, и душа музыки оставалась для него за семью печатями. И все-таки он почувствовал нечто такое, чего никогда прежде с ним не бывало: будто внутри у него все тает, как хрупкий ледок звонким и прозрачным мартовским утром.

И тогда, не принуждая себя сосредоточиться, он вспомнил все, вернее, все вспомнилось само собою...

Он вспомнил, что зовут его Ольм, что он астронавт и ведет звездный автомат «Скиталец», двенадцатый из серии «Скитальцев». Что он уже много миллионов лет в пути, и впереди еще много миллионов, почти вечность, но девяносто девять и девятьсот девяносто девять тысячных процента этого времени он проспал в специальной камере, пока «Скиталец» скитался от звезды к звезде, а просыпался лишь на короткие мгновения возле планет, особенно интересных с точки зрения автоматики «Скитальца». Он вспомнил, что, пересекая Галактику, посетил окрестности сотен тысяч звезд и лично исследовал пятьдесят две планеты, на которых автоматика заподозрила наличие жизни, - и нигде, ни на одной планете не обнаружил даже самых примитивных форм.

Вселенная была нема, глуха и - мертва.

Ольм понимал, что он обследовал далеко не всю Галактику, только ее часть, пусть и значительную; в других областях Галактики скитались, подобно ему, еще четырнадцать «Скитальцев»; может, им больше повезло.

Миллионы лет назад ученые его родной планеты, прозондировав Ближний Космос в радиусе сотен световых лет и не обнаружив никаких следов не только мыслящего, но и живого, пришли к неутешительному выводу, что Галактика, очевидно, не столь уж густо населена, как полагали раньше, и что разумная жизнь в ней если и не единична, то по крайней мере - весьма редкое и счастливое исключение. И тогда было решено забросить в разные уголки Дальнего Космоса пятнадцать практически бессмертных «Скитальцев» - без надежды возвращения на родную планету. За те миллионы лет, что минули со времени старта, пославшее их человечество давно уже должно было умереть своей естественной смертью, если только раньше не случилось никакой непредвиденной катастрофы - в масштабе ли человечества или в планетарно-звездном масштабе. Поэтому «Скитальцы» были посланы не как разведчики, не как орудия познания, а как своеобразные письма, адресованные какой-то другой цивилизации, которая рано или поздно встретится им в межзвездной пустыне. Чтобы узнала эта счастливая цивилизация, что она не одинока/в Галактике, что где-то в дальних далях, за бездной пространства времени, по ту сторону галактического ядра существовала когда-то другая населенная планета, ее неведомая сестра, пославшая ей из прошлого в будущее свой привет.

«Скитальцы» призваны были наконец-то осуществить Контакт - розовую мечту человечества, ускользающую, недосягаемую мечту. С древнейших времен, едва осознав себя гражданами Вселенной, люди грезили встречей с подобными себе. Сколько легенд и песен, сколько книг и фильмов посвятило Контакту одинокое на своей планете человечество! Но проходили века, сменялись поколения, а Контакт оставался такой же розовой мечтой, как на заре прогресса.

И тогда человек, уже не надеясь на взаимосвязь, решил подарить Контакт другим цивилизациям. Должен же, черт возьми, кто-то обитать в этом звездном нагромождении!

Но долгие миллионолетия скитаний убедили Ольма, что даже самые сдержанные прикидки ученых оказались чересчур оптимистичными. Он уже не надеялся встретить когда-либо носителя разума, а если продолжал выполнение программы, то лишь потому, что у него не было иного выхода: если бы ему и удалось найти дорогу назад, если бы и достало смелости вернуться на родную планету, он знал - и там не обнаружится никаких признаков жизни.

Вот почему так много значила для него эта возникшая среди звезд мелодия. Она перевернула все его существо, все мировосприятие, уже тронутое пессимизмом межзвездного одиночества, - и даже его, не умеющего слушать музыку, заставила таять, как тает ледок в первый весенний день после непомерно затянувшейся зимы.

У звезды было четыре небольших планеты, сигналы исходили от второй, самой крупной из них. Ольм уже различал ее пышную атмосферу, а спектрограф «Скитальца» обнаружил в составе газовой оболочки и воду, и кислород, и азот, и углекислоту. Уже просматривались на экране локатора очертания материков незнакомой планеты, на которых наметанный глаз астронавта скорее угадал, чем различил прямые нити каналов, характерные пятна городов и спутанные нити дорог. Правда, радиофон на планете почему-то отсутствовал Больше того, музыка и писк слышались отлично, пока антенны «Скитальца» работали в режиме самонаведения, но стоило направить их поточнее на цель, как музыка терялась вовсе, а писк едва-едва прослушивался. Если бы планета имела спутник, это было бы понятно, но приборы «Скитальца» не зафиксировали никакого спутника. Создавалось впечатление, что сигналы идут не с планеты, а откуда-то из-за ее спины, из черноты вселенной. Однако эти обстоятельства не встревожили Ольма, он знал: ни одна цивилизация не может быть в точности похожа на другую, так что за дело до частностей, до мелких и сомнительных несоответствий, если столько других обнадеживающих примет перед глазами!

Ольму не терпелось поскорее покинуть рубку. Сколько раз уже высаживался он на неведомые камни и кратеры, и никогда так не волновался. Да и как не волноваться: предстоял первый в истории Галактики Контакт разумных существ разных формаций. И разрезать ленточку межзвездных связей выпило ему, именно ему! Он уже подыскивал слова, какие-то особенные, весомые слова, которые он скажет при встрече этим существам, не похожим на людей и все же людям, слова, выражающие и радость, и достоинство, и высокую честь представлять здесь человечество его планеты.

Наконец «Скиталец» вышел на привычную эллиптическую орбиту, Ольм торопливо втиснул себя в планетарный скафандр и в нужной точке покинул рубку, как покидал ее уже много-много раз.

Вне «Скитальца» он был похож на огромную черепаху с непробиваемым панцирем, в который втягивались при нужде и манипуляторы, заменяющие ему руки, и три пары «ног» с шаровыми колесами на концах, и кургузые крылья, необходимые при движении в атмосфере. В любых условиях, на любой планете он чувствовал себя в этом скафандре удобно и ловко, а гравитационные двигатели позволяли свободно перемещаться как между «Скитальцем» и планетой, так и по ее поверхности. Вероятно, он выглядел не очень-то привлекательно, но до сих пор на него некому было смотреть.

И только теперь, опускаясь на эту долгожданную, благословенную планету, Ольм подумал с тревогой: какое-то впечатление произведет здесь его внешность?

Делая виток за витком и постепенно снижаясь, Ольм все больше убеждался, что планета не только обитаема, но и населена могущественной высокотехничной расой. Мелькнула в разрыве облачного слоя плотина, запрудившая реку. Пролив между двумя морями, слишком прямой и узкий для естественного... Развалины какого-то старинного храма...

Впрочем, такие причудливые образования он встречал и на других планетах, это могли быть просто выветренные скалы... А вот это уж явно дело рук человеческих: что-то металлическое, ячеистое, сверкающее на солнце...

Увлекшись наблюдениями, Ольм вовсе перестал следить за окружающим его околопланетным пространством и хватился лишь в тот моменг, когда в скафандр ворвались вдруг необычайно громкие сигналы - тот же писк, но уже не пронзительно-жалостный, а грохочущий, угрожающий.

Все произошло мгновенно. Ольм глянул вверх - на него неслось что-то гигантское, заслоняющее собой полнеба, что-то расчлененное, уродливое, бесформенное, как разросшаяся колония бактерий. Катастрофа казалась неминуемой, и тогда Ольм отшвырнул себя прочь, как бы оттолкнувшись от уродины, и двигатели планетоскафандра в точности повторили это его движение. Гравитационные силы на миг сплющили его, раздавили, превратили в плоскость, а потом он снова поймал себя, беспорядочно кувыркающегося в верхних слоях атмосферы, и вовремя, потому что температура в скафандре начала стремительно повышаться. Он выровнял полет и, опасаясь за исправность систем скафандра после такого толчка, очень скоро приземлился в том самом месте, где еще раньше приметил какое-то блестящее металлическое сооружение.

Под ногами была достаточно ровная площадка. Видимость оказалась никудышной - только что хлынул проливной дождь. Отыскав за стеной падающей с неба воды свой ориентир, Ольм прежде всего проверил все системы планетоскафандра, нашел их в полном порядке и вздохнул с облегчением. Теперь он мог вздыхать с облегчением: катастрофа миновала, не причинив никакого вреда, если не считать легкого испуга, зато кое-что объяснила ему. Он обнаружил то самое, что издавало сигналы «из-за спины» планеты,- что бы это ни было: орбитальный радиомаяк, искусственный спутник, приставший к планете чужой космический корабль или даже некое живое существо, обитающее на краю атмосферы. А что, очень даже возможно - гигантская крылатая гидра, талантливая тварь, объясняющаяся с товарками при помощи симфонической музыки. Он показался ей мошкой, и она хотела его склюнуть...

Но так или иначе, он еще доберется до этой едва не погубившей его «музыкальной шкатулки», а пока он был на планете, и где-то рядом, совсем рядом находились люди, встречи с которыми миллионы лет ждала умеющая ждать Вселенная.

Это было величественное сооружение из серебристо-белого металла, напоминающее не то схему атома, не то решетку кристалла - в несколько километров диаметром. Исполинские матово отсвечивающие шары и эллипсоиды соединялись длинными трубами, вероятно, переходами, если только этот архитектурный колосс не представлял собой нечто чисто декоративное. Гармоничность, даже изощренность сооружения поразила Ольма, хотя дальние детали едва угадывались за пеленой дождя. Вблизи же это был урод, неимоверное и бессмысленное нагромождение переходящих одна в другую матово-серебристых сфер.

Все подступы к атомиуму, - как назвал его астронавт, заросли кустарником, входа нигде не было видно, и Ольм, несколько раз объехав причудливое сооружение и посигналив на всякий случай, решил уже, что здание необитаемо и ему лучше поискать людей где-нибудь в другом месте, - как вдруг обнаружил на одной из труб у самой земли небольшой с рваными краями пролом. Ольм кое-как протиснулся в него и огляделся. Наверх вела лестница, но ступени ее тут и там обваливались, а те, что еще не рухнули, превращались в прах, стоило до них дотронуться, невредим оставался лишь каркас лестницы, выполненный из того же белого металла.

К счастью, Ольм не нуждался в лестницах, он легко подкинул себя вверх и очутился у входа в одно из помещений, выглядевшее снаружи шаром.

Когда-то это был зал, сплошь уставленный столами-пультами с какими-то сложными приборами за стеклом. Но теперь- словно стадо диких и свирепых зверей буйствовало здесь - все было разбито, искромсано, исковеркано. Из пола торчали изогнутые и скрученные металлические ножки пультов, между ними валялись обломки пластмассы, осколки стекла, сложной конфигурации желтые детали, серебристые стрелки и шкалы приборов, рукояти, приводы и шестерни. И все, что ни было сделано из серебристого металла, при малейшем прикосновении превращалось в пыль.

Всюду бросались в глаза, скрипели под ногами, выкатывались из куч хлама обломки непонятного назначения черных цилиндриков чуть потолще карандаша. Они тоже, как и белый металл, выдержали испытание временем. И хотя стальные манипуляторы Ольма едва переломили эту блестящую черную штучку - ни одного цилиндрика не попадалось целого, только осколки. Видно, пришлось-таки здесь попыхтеть кому-то.

И не только цилиндрики - внутренние стены зала, металлические детали, уцелевшие кое-где в поваленных пультах осколки стекла - все носило следы намеренного варварского уничтожения: вмятины от ударов тупыми предметами.

То же кошмарное зрелище предстало перед Ольмом и в десятках других залов, которые он посетил. Те же последствия буйства разъяренных зверей, те же сохранившиеся металлические части и то же изобилие осколков черных цилиндриков. Только в одном из самых верхних залов, пострадавших чуть меньше других, ему удалось подобрать три случайно уцелевших цилиндрика.

Обследуя атомиум, он обнаружил когда-то действовавшие лифты, системы отопления, освещения, кондиционирования воздуха и еще с десяток каких-то сложных приспособлений- все это было намеренно и неумело разрушено.

Что ж, сомневаться не приходилось: атомиум предназначался для жизни, но вот уже тысячи, если не десятки тысяч лет после погрома сюда не проникало живое существо.

Уже собираясь покинуть это растерзанное святилище, чтобы поискать людей в городах, которые он видел с орбиты, Ольм совершенно случайно наткнулся на незамеченную прежде любопытную деталь. Над входом в одно из помещений просматривался какой-то узор... что-то щемяще знакомое... и чрезвычайно важное. Только сосредоточив все свое внимание, Ольм понял, что это остатки витража из разноцветных стекол, на котором было изображено разумное существо планеты.

Торопливо он заметался от зала к залу, рассматривая узоры над входами, и везде угадывался новый рисунок, новый, но абсолютно неразборчивый, пока не удалось отыскать один более или менее сохранившийся от погрома витраж. Сквозь сетку трещин и выпавших стекол выжидающе смотрел на Ольма человек, очень похожий на людей его планеты. Юный, физически совершенный, с мимолетной думой на челе, он срывал с дерева румяные плоды, напоминающие яблоки.

Ольм еще раз обошел все разрушенные витражи, и на всех просматривался человек за каким-нибудь занятием: то он держал в руках молот, то кисть, го старинный лук, то маленькое пушистое животное, то непонятного назначения прибор. А на одном из витражей астронавт различил контуры прекрасной юной женщины с прильнувшим к ее груди младенцем. И поскольку рисунок ни разу не повторился, Ольм пришел к заключению, что, очевидно, атомиум представлял собой хранилище знаний, своеобразную библиотеку, каждый зал которой был посвящен определенной отрасли знаний или определенной области деятельности человечества загадочной планеты.

Итак, атомиум следовало бы именовать скорее Информаторием - если только предположения астронавта окажутся верными. Насмешка судьбы: Информаторий, где ничего невозможно узнать! Но что же все-таки произошло здесь?

Почему люди покинули возведенный ими храм? Уж не привел ли извилистый путь развития цивилизации к парадоксальному итогу: знания - табу, библиотека - проклятое место и да будет навеки проклят каждый, осмелившийся переступить этот порог? Невероятно! Но чем иначе объяснить, что за столько лет руки тех, кто строил города и прокладывал каналы, не коснулись Информатория? Однако не стоит гадать, если можно спросить.. И Ольм, покинув Информаторий, опустился среди ближайшего города. Жесточайшее разочарование ждало его здесь: город оказался мертв. Он не был разрушен намеренно, он стоял цел и невредим, если не считать следов постепенного воздействия времени и сил природы, но стоило коснуться камня, металла, стекла - все обращалось прахом.

Астронавт перенесся в другой город, на другой материк - та же унылая картина. Только море, вечно живое море размеренно и методично несло свои волны на берег.

Мертвая планета. Планета-кладбище...

Но Ольм еще сохранил крохотный проблеск надежды: на орбите его ждало нечто, подававшее явные признаки жизни. Не там ли сохранились остатки этого нелепо погибшего человечества?

Если бы Ольм умел не верить своим глазам - он не поверил бы им На фоне черного бархатистого неба, сверкающий красноватыми бликами в лучах заходящего солнца, медленно, величественно наплывал на него... все тот же Информаторий. Здесь, в космосе, он казался еще легче, еще совершенней. И это создание человеческого гения, этот эталон прекрасного он принял, едва не столкнувшись с ним на орбите, за бесформенное чудовище!

Только теперь астронавт по-настоящему оценил архитектурный замысел Информатория. Да, шары, эллипсоиды и соединительные трубы казались гигантскими, подавляющими, гипертрофированными, разрушающими цельное впечатление, - если смотреть на них вблизи. Но если взглянуть издали, со стороны, выбрав правильную точку, - конструкция поражала законченностью, совершенством форм, необходимостью каждой детали.

«Не таково ли и Знание? - думал Ольм, не в силах оторвать взгляд от Информатория. - Его отрасли кажутся ненужно раздутыми, обособленными, не связанными между собой, его конструкция напоминает стихийно разросшуюся колонию бактерий. Но стоит найти точку, определить перспективу... Впрочем, не так-то просто охватить единым взглядом Науку. Скорее всего, столкнувшись с нею вплотную, любой непосвященный поступит так же, как поступил я, в страхе ринется прочь. И. ведь по мере накопления знаний, неизбежно ведущих к все более и более узкой специализации, когда даже крупные ученые, работающие в смежных отраслях, перестают понимать друг друга,-таких „непосвященных“, не умеющих схватить перспективу развития Науки, становится все больше. Так что архитектурный символ Информатория - вовсе не выдумка. К сожалению».

На этот раз они сблизились плавно и вполне дружелюбно. Ольм несколько раз облетел сверкающую конструкцию, разыскивая вход. Разумеется, никакого входа не обнаружилось. Вдруг на одном из центральных эллипсоидов вспыхнул зеленый свет, замигал, призывая, Ольм двинулся вперед - и перед ним раскрылся люк.

«Встречают, - обрадовался астронавт. - Значит, они действительно здесь!» Выждав положенное время в переходном тамбуре и вспомнив заготовленные слова приветствия, Ольм шагнул в гостеприимно распахнувшуюся дверь. Его никто не встретил. Обескураженный, он растерянно оглянулся вокруг и пошел дальше. Все здесь было знакомо, все привычно, только потолки излучали мягкий свет да бесшумно работали лифты и эскалаторы. Но так же, как и там, на планете, здесь не было никого. Ни единого живого существа. Лишь теперь Ольм окончательно осознал, что встреча, к которой он готовился, которой втайне гордился, никогда не состоится. Человечество, построившее Информаторий, просто-напросто не дождалось его.

Это был весьма грустный вывод. И тем не менее Ольм обязан был довести свою миссию до конца.

Медленно, как в трауре, обошел он зал за залом. Удивительно: никаких повреждений, все работает, все блестит, словно только вчера здесь смеялись и разговаривали люди, - но пол, как и там, завален осколками черных цилиндриков. И опять - ни одного целого. Те, кто громил этот Информаторий, действовали вполне квалифицированно, они ломали только цилиндрики, стало быть, знали, в чем заключается зло. Какое? Неужели все-таки... знания?

Он тщательно перерыл все осколки и обнаружил еще два уцелевших цилиндрика. Теперь их было пять, предстояло попробовать прочесть, что на них записано. Он отыскал зал без витража - резервный, где, очевидно, предполагалось записывать дальнейшую историю планеты. Не без труда втиснулся в кресло у одного из пультов, приподнял крышку.

Внутри свободно двигалась пластмассовая лента-кассета с вложенными в нее совершенно прозрачными цилиндрикaми.

Ольм вручную прогнал ленту назад, пока не показались пустые гнезда. Так и есть - последний оставшийся цилиндрик оказался наполовину черным!

Полчаса ушло на изучение нехитрого механизма. Ольт вставил в ленту свои цилиндрики, сначала три, найденныx на планете, затем два с Информатория-спутника и, наконец, этот, последний, захлопнул крышку, привел стрелки приборов в среднее положение и нажал клавишу включения. Что-то дрогнуло, зашуршало - и он перенесся в другой мир, который он видел теперь так же ясно и отчетливо, как если бы сам находился в нем.

...Смуглые прокаленные солнцем матросы в белых штанах бросились на реи. Короткие узловатые пальцы раздирали тугие веревочные петли, блеснул пущенный в ход клинок. Парусник бросало с волны на волну, вода перекатывалась через палубу, вдали, на горизонте, вздымались и опускались островерхие заснеженные горы, таинственные, как мираж.

Два человека на капитанском мостике пустились в пляс, восторженно размахивая руками и крича хрипло: «Земля! Земля!» Но третий, капитан. - его отличали колючий взгляд и подзорная труба в руках - не разделял их радости.

Паруса постепенно опадали, но ветер по-прежнему нес корабль к берегу. И вдруг перед глазами из разверзнувшегося моря вырос ощеренный зуб утеса. Ужасающий треск заглушил человеческие вопли. Все захлестнуло волной.

В следующее мгновение из воды показалась чья-то голова и скрылась в пучине...

Ольм тронул клавишу переключателя.

...Немолодой человек со вздернутым носом и большим шишковатым лбом, смущаясь, всходил на алый пьедестал славы. Он останавливался чуть ли не на каждой ступени, словно не решаясь и раздумывая, а вокруг ликовала многотысячная толпа.

Но вот он наверху. Две прекраснейшие девушки увенчали его некрасивую голову венком из алых цветов. Сотни алых капель вместе с криками «Слава, слава, слава!» упали к его ногам.

Юноша с властным взглядом, смотревший в окно из-за портьеры, сказал, ни к кому не обращаясь: «Мы согласны посмотреть его изобретение завтра утром».

Бешеные кони, вздымая пыль копытами, разогнали по полю лёгкую повозку. Наверху ее показался тот, шишколобый. Его руки намертво вцепились в короткие широкие крылья. Человек оттолкнулся от повозки - и взлетел. Некоторое время он парил в воздухе, как большая неуклюжая птица, а потом приземлился, пробежал по земле, выронил крылья и провел рукой по мокрому лбу.

«Ничто тяжелее воздуха не может летать, - изрек юноша с властным взглядом. - Поэтому.... во имя Единой и Непротиворечивой Науки... Вы меня поняли?» Его поняли. Воздухоплаватель стоял, связанный, на высокой поленнице. Алыми цветами расцветало вокруг пламя.

Беснующаяся толпа сыпала проклятия к его ногам...

Переключение.

Какие-то формулы, формулы, формулы...

«Наука, - подумал Ольм. останавливая пульт. - Единая и Непротиворечивая Наука, пережившая своих творцов и никому не нужная теперь. Да, тяжек путь познания, тяжек и крут. Но как похожи люди! И как похожа история! По крайней мере пока Что-то будет дальше?» Волнуясь, он прошелся по залу. Теперь он имел некоторое представление о прошлом планеты и знал печальный конец. Он не спешил. Хотелось подумать и попытаться хотя бы в общих чертах обрисовать себе события, приведшие цивилизацию к гибели. Много догадок пронеслось в мозгу астронавта, прежде чем он снова решился взгромоздиться за пульт, но ни одна не устраивала его: слишком уж мизерными данными он располагал.

Итак, дальше.

...В тени деревьев разместилась на пикник веселая компания. Хрупкие юноши и девушки, резвясь, как дети, гонялись друг за другом, перекидывались мячом, суматошно хлопотали у костра. Это были представители совсем другого времени: изнеженные тела, удлиненные конечности, плавные, лишенные энергии движения. Сходство с коренастыми предками осталось едва уловимое.

В разгар веселья по лицам всех пробежала тень. Глаза стали тупыми, бессмысленными, на губах застыла беспомощная улыбка недоумения. Они сгрудились у костра.

«Поджарить мясо? Что значит - поджарить?» - «На костре?!» - «Что вы мясо на костре! Оно сгорит». - «Но ведь надо как-то поджарить мясо». - «А разве мясо жарят?» - «Как! Ты и этого не помнишь?!»-«Ха, помнить! Пусть помнят плебеи. Зачем загромождать голову?» - «Да бросьте вы спорить, войдите в Центр!» Один из юношей приложил к уху небольшой ящичек, набрал какой-то шифр.

Величественный, сверкающий на солнце предстал перед ними бастион знаний - планетный Информаторий.

Несоразмерно длинные пальцы принялись неумело насаживать на палочку кусочки мяса, водружать палочки над угольями.

И снова - веселье, шалости, беззаботный и беспричинный смех...

...На улицы города, на площади, в скверы и переулки выплеснулась толпа длинноволосых, наряженных в изысканные лохмотья юнцов. Кривляющиеся рожи. Приплясывающие ноги. Вздымающиеся к небу кулаки, «К черту знания!» - орали перекошенные глотки.

«Ваша школа - пожизненная тюрьма!» - орали другие.

«Только идиоты могут до старости сидеть за партой!» - орали третьи.

«Не в науке счастье!» -вопила полураздетая девчонка, подкинутая над толпой руками юнцов.

«До-лой, до-лой!» - скандировала толпа.

Изнеженные пальцы, обрывая ногти, выковыривали камни из мостовой. Толпа с угрожающе поднятыми камнями устремилась к зданию, в окне которого мелькнуло белое лицо пожилого человека с высоким лбом и умными, бесконечно грустными глазами.

Как это просто: положить наклонно один цилиндрик поперек другого, ударить булыжиной и - хрусь!

Тупо, сосредоточенно, молчаливо - на площадях, в зданиях, на цветочных клумбах - молодые и не очень молодые- сидели прямо на земле, орудовали булыжниками. По всей планете только и слышалось: хрусь, хрусь, хрусь.,.

Ольм с трудом оторвался от жуткого видения. «Так вот как это было. Не война, не эпидемия, не голод, не перенаселение, не отравление биосферы отходами промышленности, не истощение энергетических ресурсов перепроизводство знаний! Информационный криз. А все началось с пустяков. Не знали, как поджарить шашлык, пустить станок, посадить дерево. Зачем помнить, если есть Информаторий?! Знание... Знание, которого всегда не хватало, которому посвятили жизнь лучшие из лучших, которое стимулировало развитие цивилизации... Но неужели избыточное Знание, если его не в состоянии освоить за свою короткую жизнь отдельный индивидуум, способно стать причиной гибели общества? Кто бы мог подумать!» Ольм включил последний цилиндрик, заполненный только наполовину.

...Перед ним предстали развалины города, лачуга, пристроенная к стене дворца, человечье гнездо на дереве. Тупые, жалкие, покрытые язвами безволосые обезьяны, сутулясь, бродили по площадям, переворачивали камни, выковыривали из-под них тонкими пальцами каких-то насекомых и жадно поедали...

Все. Пульт остановился.

«Странно, - подумал Ольм, - Этот последний цилиндрик... Кто произвел запись через сотни лет после катастрофы? Или почему-либо сработала автоматика? И кто уничтожил цилиндрики на эталонном, гарантированном от всяких случайностей Информатории-спутнике? Неужели сами обиженные интеллектуалы? Впрочем, все это частности... - Ну что ж, Ольм, вот и свершился твой Контакт! Контакт, которым грезили поколения. Контакт, воспетый в книгах и в фильмах. Розовая мечта твоей планеты... Первый в история Галактики Контакт. Первый и, вероятно, последний. Но не с людьми - с тенями давно погибших людей. С тенью канувшего в Лету человечества».

Уходя, он хотел забрать цилиндрики, но махнул рукой и не взял ничего.

6
Никогда еще, возвратись к себе на «Скиталец», не испытывал он такого гнетущего, опустошающего разочарования и такой миллионнолетней усталости.

В рубке он покинул планетоскафандр, придирчиво осмотрел свои собственные руки и ноги, подтянул гаечным ключом кое-где ослабевшие гайки из серебристо-белого металла на суставах и тяжело опустился в кресло. Впервые пришла ему пронзительно-жестокая мысль: «Тебе ли, Ольм, жалеть о несостоявшемся Контакте? Тебе ли, если ты сам - тоже всего лишь тень? Жалкая, прекрасно запрограммированная тень человечества, давно сошедшего со сцены. А теням не нужен Контакт».

Он вынул из головы черный пластмассовый куб, в котором хранились все знания пославшего его к звездам человечества плюс пять с половиной осколков знаний другой цивилизации, бережно установил его в амортизационную камеру, одним ударом стального кулака вдребезги разбил систему автоматического пробуждения и, нажав красную кнопку, мгновенно погрузил себя в небытие, которое прежде считал сном. «Скиталец-12» отправился дальше в нескончаемое путешествие от звезды к звезде, и черный блестящий куб, бывший еще минуту назад астронавтом Ольмом-214-М-079-П, плавно вжался в пружины амортизатора.

Это произошло примерно в то же время, когда по другую сторону галактического ядра другой автомат той же серии, «Скиталец-3», услышал другую мелодию, обнаружил другую населенную планету и, расшифровав первые перехваченные сигналы, воскликнул; еще не до конца веря в удачу; «Они называют себя - Зeмля!»