Я путешествую по ночам [Роберт Рик МакКаммон] (fb2) читать онлайн

Глава первая

Человек, прибывший в Новый Орлеан на полуденном поезде из Шривпорта, шел по вестибюлю отеля «Святилище» неторопливой походкой, сгибаясь под весом тяжелого бремени.

Тем временем из таинственно укрытого тенью угла, сидя на стуле с высокой спинкой, за ним пристальным взглядом своих слегка прищуренных голубых глаз наблюдал Тревор Лоусон, куривший тонкую черную сигару. Узнать своего клиента ему не составило труда. Вот человек, которому я нужен, подумал Лоусон, едва завидев этого мужчину.

Дэвид Кингсли, так его звали. Из семейства лесопромышленников Кингсли, Шривпорт. Очень богатого и очень влиятельного семейства, имеющего большой вес в политике Луизианы. Но сейчас, в этот самый момент, вечером пятнадцатого июля 1886-го года Дэвид Кингсли понуро сутулил плечи, а взгляд его был затуманен и рассеян, словно хмельной взор слабого нищего.

Лоусон был удивлен, что этот человек прибыл один. Быстрый оценивающий обстановку взгляд лишь утвердил его в этой мысли: Кингсли — худощавый мужчина в черном костюме с белой рубашкой, черным галстуком и в черной шляпе-котелке — вошел в устланный красным ковром вестибюль без сопровождения или охраны, смиренно подчинившись обстоятельствам, вынудившим его прибыть сюда к девяти часам вечера. Пришло время представиться.

Лоусон стряхнул пепел со своей плотно скрученной сигары в зеленую стеклянную пепельницу, стоящую на небольшом столике рядом с ним, после чего поднялся и вытянулся во весь свой внушительный рост, составлявший шесть футов и три дюйма.

— Мистер Кингсли, — окликнул Лоусон, и в голосе его отчетливо звучали отголоски ружейного дыма, подожженного пороха, янтарного виски и пустыни Алабама. — Я здесь.

— Слава Богу! — воскликнул мужчина, увидев перед собой того, кто, он надеялся, был для него лучом света в царстве непроглядной тьмы. Лоусон в знак благодарности слегка улыбнулся в ответ на это отчаянное восклицание и жестом указал Кингсли на кресло с красными узорчатыми подушечками, стоявшее рядом с его собственным стулом.

В омытом дождем Новом Орлеане шипели газовые лампы, бармены предлагали экзотические напитки из бутылок всех форм и мастей, в ресторанах подавали креольскую и каджунскую^[1] еду, что проникала острым жаром в живот, кровь и поясницу. Милые дамы прохаживались и позировали перед юными джентльменами в поисках развлечения на вечер, смех поднимался из тени и снова уходил во тьму. Экипажи, запряженные бывалыми жеребцами, перемещались повсюду без особенной спешки, словно эта ночь не имела ни начала, ни конца. Гитарная и фортепианная музыка лилась на грязные улицы из комнат с золотистым освещением, вневременная река текла, огибая пирсы и волнорезы, а кирпичные стены возвышались над землей царственными идолами и противоборствовали жару солнца, ударам ветра, болотной сырости и разрушительным рукам современных людей.

В эту яркую дождливую ночь у Дэвида Кингсли и Тревора Лоусона должен был состояться срочный приватный разговор, потому что жизнь одной молодой девушки висела на волоске.

Кингсли снял шляпу, и под ней показались темно-каштановые волосы, чуть поседевшие на висках. Усы его тоже были слегка тронуты сединой. Он занял свое место, нервно оглядел вестибюль и особенно заострил взгляд на нескольких недавно прибывших постояльцах, ведущих тихую беседу, после чего прочистил горло, словно сомневаясь, стоит ли начинать говорить.

Лоусон тоже сел и принялся ждать, спокойно докуривая свою сигару. Если он чему и научился за прошедшие годы, так это мастерскому умению сохранять спокойствие и молчание. Его голубые глаза смотрели вокруг ясно и прозорливо. Его пристальный взгляд мог поведать о профессиональном самоконтроле и… об опасности, что исходила от него. Он был сухопарым мужчиной, которому на вид можно было дать около тридцати, хотя возраст для него сейчас ничего не значил. Свои светлые волосы Лоусон зачесывал назад, убирая их с высокого лба, и оставлял свободными и слегка растрепанными на уровне шеи. Лицо его было чисто выбрито, и одним из интересных эффектов его нынешнего состояния был тот факт, что бриться ему не требовалось больше никогда. Другим занятным обстоятельством было его умение направить свой Взор напрямую в человеческую голову и прочесть все секреты собеседника, хотя зачастую в мыслях людей ему попадались лишь тени прошлого и спутанные воспоминания о самых ярких моментах, которые прожила душа, похожие на искаженные сновидения, слишком трудные для расшифровки.

На Лоусоне были черные брюки, кремовое пальто и бледно-голубая рубашка. Его темно-синий галстук и жилет украшали узоры голубой и синей буты^[2]. Из обуви он предпочитал обычные черные ботинки и не изменял своим привычкам. Ботинки, удобно сидевшие на его ногах сейчас, были чуть потертыми от носки в тяжелых обстоятельствах. Слева от него, на обвитом плющом настенном крюке под полотном с изображением Вье Каре^[3] висела его черная фетровая шляпа-стетсон со складкой, украшенная шнуром из змеиной кожи. Этой ночью у него не было при себе своего ремня с привычными двумя кобурами, но под рукой слева от него покоился дерринджер Ремингтон девяноста пятой модели с перламутровой рукоятью, который он прихватил с собой на случай непредвиденных обстоятельств.

— Рассказывайте, — небрежно бросил Лоусон, выпустив облако дыма. Даже сквозь дымку глаза его смотрели пристально.

Письмо от Дэвида Кингсли он получил две недели назад, осмыслил содержимое и отправил в ответ свою визитную карточку. То была обычная белая карточка, содержащая его имя, адрес отеля «Святилище», а также приписку: Все вопросы урегулированы. И еще чуть ниже: Я путешествую по ночам.

Кингсли кивнул. Он выглядел растерянным и нуждался в чем-то явно большем, чем мог дать простой слушатель.

— Я бы выпил виски, — с трудом сказал он.

Лоусон поднял руку, привлекая внимание Толливера — одного из чернокожих официантов, который как раз проходил по вестибюлю. Кингсли заказал порцию виски, а Лоусон попросил свой привычный напиток из ржаной браги, простого сиропа и апельсиновых косточек. Толливер отправился к бару. Лоусон, проводив его глазами, сосредоточил внимание на своем молчаливом визитере и принялся вновь терпеливо ждать рассказа.

Кингсли заерзал на кресле. Лоусону было совершенно без надобности использовать Взор — этот человек готов был вот-вот заговорить.

— Как я уже рассказал в своем письме… я получил… определенное послание после того, как мою дочь похитили. Вот оно, — он сунул руку в карман пальто и извлек оттуда сложенный листок бумаги, испещренный чем-то темным так сильно, что он больше походил на чешую ящерицы. Лоусон принял лист из рук Кингсли, развернул его и изучил написанное. Элегантный каллиграфический почерк сообщал следующее:

Ваша дочь очень красива, мистер Кингсли. Воистину, очень обаятельная девушка. И она стоит ваших денег, я уверен. Сейчас с нею хорошо обращаются. Если хотите вернуть ее, я требую, чтобы вы заплатили выкуп золотыми монетами в количестве шестисот шестидесяти шести долларов. Ее держат в городке Ноктюрн, до которого удобно добраться от деревни Сан-Бенедикта. На карте его не будет. Если вы попытаетесь привлечь к этому делу властей, я боюсь, что ваша прекрасная Ева пострадает. Поэтому мои инструкции для вас таковы: расскажите об этом только одному субъекту и пошлите его с золотом ко мне. Его зовут Тревор Лоусон, он живет в отеле «Святилище» на Конти-Стрит в Новом Орлеане. Он, как вы могли бы счесть, «авантюрист», своего рода. Направьте его ко мне, мистер Кингсли, и ваша дочь будет освобождена целой и невредимой, после чего вернется к вам, став лишь мудрее в мировых вопросах. Я ожидаю встретить мистера Лоусона до конца июля.

Письмо было подписано размашисто: Искренне Ваш, Кристиан Мельхиор.

— Понятно, — протянул Лоусон. Он сложил бумагу и провел пальцами по ее шершавой поверхности. Пятна, похоже, появились от грязной воды. Скорее всего, болотной. Он был уверен, что на карте Луизианы обнаружит поселение Сан-Бенедикта — небольшой городок, чьи рыболовные пирсы канули в мутную неизвестность. А Ноктюрн?.. Ах, да… музыка ночи.

Толливер принес напитки на черном лакированном подносе. Лоусон поощрил его серебряным долларом. Когда Толливер оставил собеседников, Лоусон вытащил из внутреннего кармана небольшую красную бутылочку, откупорил ее и влил порцию густой темно-красной жидкости в свой напиток.

— Мой секретный ингредиент, — пояснил он, заметив любопытный взгляд Кингсли, однако тот больше ничего не сказал. Лоусон вновь закупорил бутылку, убрал ее и приподнял свой стакан. — За то, чтобы дело пошло в руку. И за его успешное завершение.

— Господь да поможет моей дочери, — пробормотал Кингсли и отчаянным движением осушил свой стакан до дна.

— Господь, похоже, отказался от идеи посещать этот вестибюль сегодняшней ночью, — хмыкнул Лоусон, сделав глоток своего эликсира. — Зато здесь есть я, — он чуть размешал свой напиток в стакане, с интересом наблюдая за тем, как на стенках остаются темно-красные узоры причудливых форм. — Вам знакомо это имя? Кристиан Мельхиор.

— Нет. А вам?

— Нет. Но, так или иначе, он, похоже, знает меня.

Разумеется, у них были шпионы повсюду. Они знали, где его найти, для этого даже не пришлось особенно напрягать воображение. В конце концов, в этой игре в «кошки-мышки» Тревор Лоусон скрывался куда как менее тщательно, чем они.

— Вы сказали в своем письме, что ваша дочь была похищена по дороге в театр? Кажется, вы сказали, что в своем экипаже она была одна?

— Да, все верно.

— Похищение состоялось после заката?

— Да. Шериф считает, это произошло около восьми вечера. Ева опаздывала. Она должна была встретиться с двумя своими друзьями в Армитаже.

— Шериф не знает о письмах Кристиана Мельхиора, я правильно понимаю?

— Не знает, — сокрушенно покачал головой Кингсли. — После того, что он написал… я просто не осмелился.

— Хм, — Лоусон сделал еще один глоток красного напитка для укрепления духа. — Это к лучшему, я думаю. Не сомневаюсь, что мисс Ева может попасть… скажем так… в затруднительные обстоятельства, если вы ослушаетесь его инструкций.

— Я не понимаю… — растерянно пробормотал Кингсли, уставившись в пол, и Лоусон догадался, что сейчас услышит, еще до того, как напуганный похищением дочери мужчина заговорил. — То, что какой-то ублюдок — кем бы он ни был — похитил мою дочь… это ужасно, но по-настоящему странно здесь даже не это, а то, что он просит меня добраться до вас и отправить именно вас для уплаты выкупа. И почему именно шестьсот шестьдесят шесть долларов в золоте? Я так понимаю, вы тоже потребуете весьма не иллюзорную плату?

— Мои услуги будут стоить вам две тысячи долларов, — ответил Лоусон.

— Ах! То есть, вы понимаете, отчего мне кажется… простите, если обижу вас… но понимаете, отчего мне кажется, что вы замешаны в этом несколько больше, чем говорите?

— Я понимаю, — Лоусон выдержал паузу, позволив этим словам осесть в течение нескольких секунд, пока делал очередной глоток и затягивался сигарой. С выдохом он выдул дым в сторону газовой лампы.

— Вот, что я вам скажу, сэр, — продолжил Лоусон, спокойно выдерживая взгляд пылающих глаз Кингсли. — Я ничего не знаю о похищении вашей дочери. Единственное, что мне известно, так это… что этот Кристиан Мельхиор жаждет меня, и он использует вашу Еву как средство. А теперь… я мог бы сказать, что не поеду в Ноктюрн — где бы он ни находился — и не повезу туда ваш выкуп, а вместе с ним и себя к некоему подозрительному субъекту, который меня там ждет. Для меня, я полагаю, это было бы безопаснейшим из решений. И тогда, вероятнее всего, вы никогда больше не увидите свою дочь. Но, — он небрежно пожал плечами. — Я, возможно, именно тот, кем меня назвали в этом письме. Авантюрист. А также я страшно любопытен, и, как и любому из нас, мне нужно чем-то оплачивать счета. Поэтому вместо разумных вещей я скажу вам следующее: я поеду в Ноктюрн, доставлю туда ваш выкуп и, более того, сделаю все возможное, чтобы вернуть вашу дочь домой в целости и сохранности.

Для Лоусона было очевидно, что на деле никто не возвращается в целости и сохранности после того, как побывает в лапах Темного Общества, но он пока не хотел озвучивать Кингсли этих мрачных перспектив.

— Я полагаю, у вас с собой портрет Евы, который я просил вас привезти? — он подождал, пока Кингсли кивнет. — Тогда, если вы также принесете необходимую сумму и оставите все здесь для меня утром, завтра после захода солнца я заберу их и отправлюсь в путь.

— Хорошо, — Кингсли все еще выглядел ошеломленным, но, пожалуй, человек, чья младшая девятнадцатилетняя дочь была украдена по пути в театр, мог себе это позволить. — Но я должен спросить… что вы имели в виду, говоря, что этот человек жаждет вас? При том, что вы сказали, будто не знаете его.

— Я знаю его породу, — был ответ.

— И что это за… порода?

— Злая до самых костей, — повел головой Лоусон. — Возвращайтесь в свой отель и отдохните. Судя по вашему виду, вам это необходимо. Принесите то, что я попросил. А затем садитесь на поезд и отправляйтесь домой. Мне сможете заплатить, когда я верну вам Еву.

— Разве вы не хотите получить хотя бы половину оплаты?

— Нет, — глупо было объяснять, что если ему не удастся вернуться из Ноктюрна, эти деньги ему никак не пригодятся. Он поднялся, снял с настенного крюка свою шляпу и надел ее. Одним финальным глотком он прикончил свой напиток. — Я провожу вас, сэр.

На Конти-Стрит в мокром ночном воздухе витали ароматы сассафраса и кофе. Прямо напротив располагалась кофейная лавка Сэма Бордайна, которая в этот час работала активно, перемалывая и обжаривая бобы. Во всех направлениях по улице катили повозки и вагоны. В окнах мелькал свет, на балконах верхних этажей стояли фигуры, наблюдая за дождливым копошением ночной жизни города.

Лоусон с клиентом стояли под красным навесом над парадной дверью отеля «Святилище», глядя на то, как мимо во все стороны снуют люди, лошади и экипажи.

— Спасибо, — выдавил, наконец, Кингсли, протягивая Лоусону руку. Тот пожал ее и заметил, что Кингсли немного вздрогнул. Ночь была теплой, но рука Лоусона казалась очень холодной. Возможно, именно поэтому он постарался как можно быстрее убрать свою ладонь от ладони напуганного человека, чтобы при этом не показаться грубым.

— Возможно, мне не стоило соглашаться на это, — добавил Кингсли, неосознанно начав тереть свою руку, которую только что уколол холодок. — Но разве у меня был выбор?

— Не было, — ответил Лоусон и при этом не солгал.

Кингсли кивнул. Лоусон в еще раз потянул сигару, выпустил дымовое кольцо в воздух и окинул взглядом улицу. Он поймал быстрый взгляд некой фигуры справа, и фигура эта постаралась спешно скрыться за углом на пересечении Конти- и Ройал-Стрит. Это был высокий худощавый человек в шляпе-цилиндре и длинном черном пыльнике. Черты лица незнакомца идентифицировать не удалось.

— Расскажите мне — рискнул спросить Кингсли, и на его лице отпечаталось выражение глубокой личной боли в смеси с профессиональным замешательством. — О вашей визитной карточке. Почему на ней говорилось: «Я путешествую по ночам»?

— Привычка, — это был взвешенный ответ. Взгляд Лоусона обратился за угол и снова наткнулся на фигуру в пыльнике и цилиндре, которая двинулась было вперед, но теперь снова попыталась скрыться.

— Определенное состояние моей кожи не позволяет мне наслаждаться солнечным светом. Я страдаю этим уже не первый год, так что попривыкнуть успел, — он слегка улыбнулся, скрываясь в облаке дыма и понимая, что сейчас кажется чрезвычайно бледным, несмотря на жилистое телосложение, а ажурный узор мелких синих вен на его висках теперь особенно бросается в глаза собеседнику.

— К сожалению, — решил добавить он. — Лечение… мне пока недоступно.

— Мне жаль, — ответил Кингсли, явно решив, что ему пора двигаться в путь. Возможно, в эту минуту он засомневался, что может доверить жизнь своей дочери почти незнакомому человеку со столь холодными руками, прикосновение которых может уколоть холодом. Казалось, этот холод до сих пор взбирается от ладони по его предплечью. — Что ж… тогда, я, пожалуй, пожелаю вам доброй ночи, сэр. То, что вы просили, я принесу к завтрашнему утру.

Уже сделав несколько шагов прочь, он замер и обернулся.

— Я не понимаю, в чем интерес этого Кристиана Мельхиора и почему это затрагивает вас и мою Еву, но… я благодарю вас за помощь. Спасибо, что делаете это для меня.

— Такова моя работа, — хмыкнул Лоусон, добавив про себя: такова моя судьба.

Дэвид Кингсли направился прочь. Он повернул налево, отправившись на северо-восток на Ройал-Стрит. Лоусон провел несколько мгновений, чиркая спичкой, чтобы вновь зажечь сигару, а одновременно проследил за тем, не появится ли из-за угла снова человек в черном пыльнике и цилиндре. Он обнаружил искомую фигуру: незнакомец, поймав быстрый взгляд Лоусона, направился вслед за уходящим Кингсли и пропал из виду.

Так, подумал Лоусон, закурив, их шпион пустился в погоню. Дальше, видимо, и мне предстоит пуститься в погоню, решил он, и тогда я посмотрю, из чего этот шпион сделан.

Он направился на угол Конти- и Ройал-Стрит и повернул налево, стараясь двигаться не слишком быстро, но и не слишком медленно, не теряя при этом шпиона из виду. Он прошел под кольцом желтого света газовой лампы, которая осветила на его лице с тонкими губами улыбку-оскал хищника.

Глава вторая

Тревор Лоусон наблюдал за двумя мужчинами, идущими впереди него по Ройал-Стрит: сначала взгляд его упирался в спину преследователя в цилиндре, а затем уже выхватывал из ночи Дэвида Кингсли в его шляпе-котелке, плечи которого сутулились под грузом волнения. Преследователь шел за Кингсли до его отеля, который — как Лоусону было известно из предыдущего письма — носил гордое имя Святого Романа на Дюмейн-Стрит.

Лоусон полагал, что преследователь, возможно, собирается сообщить кому-то, что у Кингсли сегодня состоялась встреча в отеле «Святилище», а также рассказать, в каком отеле Кингсли остановился. Возможно, сообщать он это будет тому самому неизвестному Кристиану Мельхиору, чтобы тот знал: его «авантюрист» вот-вот отправится в путь.

Лоусон, разумеется, понимал, во что ввязывается. И знал, чего они от него хотят. Рискованное мероприятие, как ни посмотри. Но если это давало возможность выяснить хоть что-то о Ла-Руж… тогда стоило рискнуть.

Проблема состояла не в том, чтобы проникнуть в Ноктюрн. О, нет, они примут его там с распростертыми объятиями. Проблема состояла в том, как оттуда выбраться.

Как говорили в Алабаме, его родном штате, если собираешься прыгнуть на горячую сковороду, убедись, что ты хорошо промаслен.

Он намеревался об этом позаботиться.

Двигался Лоусон неторопливо. У преследователя были длинные ноги, но он также старался сдерживать себя и идти не чересчур быстро, чтобы не подобраться слишком близко к тени Кингсли, которая тянулась за ним в свете газовых ламп Ройал-Стрит.

Когда все трое достигли Старой Площади, сократилось количество движущегося по улице транспорта, как и количество пешеходов. От отеля «Сент-Роман» их теперь отделял всего один квартал.

Лоусон докурил свою сигару почти до конца и, выдержав небольшую паузу, выбросил окурок в собравшуюся от дождя лужу. Последовало мягкое шипение, заставившее преследователя Кингсли с нечеловечески чутким слухом резко обернуться через плечо. Лоусон заметил в его глубоко запавших глазах животный блеск. Мужчина черным вихрем метнулся вбок, на Сент-Энн-Стрит, что уходила на северо-запад в сторону Дофин-Стрит.

Ах! — воскликнул про себя Лоусон, испытывая невольное удовлетворение. — Он хочет поиграть в догонялки!

Будучи джентльменом, Лоусон не мог ответить на такое предложение отказом. Он предусмотрительно привязал свою шляпу к шее кожаным подбородочным ремнем, потому что не собирался терять столь полюбившийся ему головной убор. По части любимых вещей он давно прослыл консерватором.

Чуть ускорив темп, Лоусон двинулся в сторону Сент-Энн-Стрит. То, как он реализовал свое намерение, было для него лишь детской шалостью, но для остальных он сейчас представлял собою лишь призрачную фигуру в размытом пятне одежды, проносящуюся мимо холодным бризом с захватывающей дух скоростью. Он не бежал и не расходовал большого количества энергии — он двигался вместе с ночью, являясь частью ее и используя силу, которую дала ему женщина… вернее будет сказать, которую дало ему это создание тьмы, что теперь являлось предметом его отчаянных поисков.

Лоусон поклялся себе, что пойдет хоть на край земли, чтобы найти Ла-Руж. Он штурмом возьмет врата Ада, чтобы до нее добраться… к тому же эту территорию он успел отлично изучить. Можно сказать, ему приходилось жить в Аду, начиная с апреля 1862-го.

Но пока что Лоусон был полон решимости не допустить, чтобы его добыча ускользнула. Мужчина, мчащийся впереди него, также выглядел, как фантом, и увидеть его можно было лишь по размытому шлейфу темной одежды, но глаза Лоусона, радужка которых теперь налилась зловещей краснотой и сверкала, словно у кошки, отмечала каждое движение преследователя Кингсли. Казалось, он просто в прежнем темпе следует за ним, дыша незнакомцу в затылок, а тот, не прибавляя темпа, прогуливается по улице, в то время как остальные прохожие замерли на месте, будто угодив на дагерротип^[5].

Лоусон увидел, как его добыча резко сворачивает вправо, на Бурбон-Стрит, одной рукой придерживая свой цилиндр, соскальзывающий с головы от такой огромной скорости. Лоусон — как одна тень, преследующая другую — поспел за ним. Они пересекли Бурбон-Стрит и свернули влево, на Дюмейн. На углу они напугали лошадь, тянущую повозку, животное фыркнуло и взбрыкнуло, после чего ошеломленный возница вскрикнул, краем глаза (возможно) уловив движение по Французскому Кварталу двух фантомов, и явно подумал, что этой ночью ему не хватает еще одного стакана рома.

На полпути к Дюмейн-Стрит, где ветви плюща украшали желтые стены, и лампы всех форм и оттенков блестели в чердачных окнах, мужчина в цилиндре резко повернул вправо и одним прыжком перемахнул через семифутовые кованые железные ворота с острыми пиками на конце. Сделано это было мягко и бесшумно, однако серая кошка заметила это движение и тут же зашипела, подняв дыбом свою металлического оттенка шерсть.

Лоусон достиг ворот через три секунды. За ними лежал внутренний двор, в центре которого стоял фонтан. Сверху послышался царапающий шум, и Лоусон резко поднял свои окрашенные красным заревом глаза, тут же вычислив свою цель: мужчина вскарабкался вверх по стене, добравшись до балкона на высоте более двадцати футов над землей, а затем, как паук, ухватился за край крыши и, подтянувшись, выбрался на нее. К этому моменту Лоусон уже перемахнул через ворота плавным прыжком и подоспел к нужному дому. Иногда во время таких действий он цеплялся одеждой за острые пики, коими мастера ковки постоянно снабжают свои шедевры, и куски одежды оставались позади. Что ж, удручающе, но никто не идеален. В этот раз, однако, удалось миновать острые шипы без последствий и оказаться во внутреннем дворе в полной амуниции. Уже в следующий миг он легко вскарабкался по кирпичам здания, ухватился за перила балкона, затем повторил маршрут своей добычи по направлению к крыше.

За оконными шторами вдруг неистово залаяла маленькая собачка. Лоусон уже к тому моменту поднялся на крышу и присел там, как готовый броситься в атаку хищник, стараясь уловить запах, услышать звук или почувствовать движение воздуха вокруг себя.

Он не был рожден таким.

Никто таким не рождается.

Тайна того, кто был первым, и соглашение с каким демоном Ада породило такие условия существования, давно канула в Лету, но, так или иначе, теперь они были легионом.

Лоусону вдруг пришло в голову, что в эти моменты — когда чувства его обострены до предела, черное подобие крови горит в его жилах, глаза наливаются темнотой и становятся красными, горя так, словно в них поместили газовую лампу под алым стеклом — он чувствует себя живее, чем когда-либо! Будучи страстным любовником ночи, он позволял нежной темноте ласкать и лелеять себя. Как человека, его разорвали на части в 1862-м году, а вернулся он, как нечто большее и меньшее, чем человек, одновременно. Ему не приходилось выбирать, кем быть — теперь решение его проблем лежало в другой плоскости, а именно: что делать с собой и с предметом своих поисков? Но даже в самые темные свои минуты, когда он так далеко отдалялся от человеческой сути, продолжая вожделеть человеческого тепла, прикосновения плоти и биения жизни в своем теле… когда он готов был кричать, разрывая свою глотку в вопле, способном поднять мертвецов из их могил, он продолжал думать, что, в сущности, это был дар. Посланный Сатаной, да… но все же дар.

Лоусон страстно желал вернуть эту, как бы выразились картежники, «дикую карту» отправителю.

Он бегло окинул взглядом раскинувшееся перед ним море крыш, лежащее под россыпью звезд на небе, в котором уже рассыпалась на мелкие кусочки последняя дождевая туча. Среди острых плавников пик и вихрей черного дыма, поднимавшегося из дымоходов, не было ни следа преследователя в черном цилиндре, но Лоусон чувствовал, что это существо где-то поблизости, и понимал, что шпион привел его сюда, чтобы скрыться от нежелательных глаз. Похоже, этот ищейка собирался убить его. Для некоторых из них это было делом чести.

Лоусон двинулся вперед — аккуратно и осторожно — вдоль крыши. По Дюмейн-Стрит проехала повозка примерно в шестидесяти футах под ним, и обостренный слух уловил каждый стук копыт лошади, цокающей по камням. Где-то внизу упала и разбилась бутылка. Лоусон подумал, что не отказался бы сейчас выпить что-нибудь покрепче слабого «чая» из своей японской бутыли, в которой, если верить легенде, рассказанной в той лавке, где ее продали, когда-то содержался прах сердца военачальника. Нет, сегодня Лоусон заслуживал более сильного эликсира.

Он миновал вершину одной из крыш и уже продолжил двигаться по второй, пройдя мимо двух темных чердачных окон, выполненных в форме алмазов, когда фигура внезапно возникла из-за кирпично-красной трубы справа от него.

Лоусон остановился. Высокий мужчина в цилиндре стоял, уставившись на него, легкий ветер трепал полы его черного пыльника. Лоусон заметил в глазах незнакомца красный огонек, идентичный его собственному. В каком-то смысле… они были братьями.

— Я полагаю, вы знаете меня, — спокойно кивнул Лоусон. Голос его был расслаблен.

Преследователь не отвечал в течение нескольких долгих секунд. Затем скрежещущим голосом, словно горло его было пересушено, как пески Алабамы, заговорил:

— Я знаю тебя. Знаю, что ты есть. И я скажу тебе, что Кристиан Мельхиор щедро наградит меня за твою смерть.

— Ваша награда, сэр, — отозвался вампир в шляпе-стетсон. — Будет доставлена в ваш персональный котел в Аду.

Незнакомец снял свой цилиндр, под которым показались зачесанные назад черные волосы на голове странно удлиненной и заостренной формы. Стоило ему осклабиться, как наружу показались острые, как у гремучей змеи, клыки.

— Только ты отправишься туда первым, — прошипел он. — И протопчешь дорогу.

Сказав это, шпион решил раскрыть себя во всей красе. Он продолжал скалиться, ноги и руки его удлинились и сделались тоньше. Черный пыльник отлетел прочь от изменяющегося тела, из которого быстро вырастали перепончатые крылья. Плоть потемнела до оттенка жуткого кровоподтека за какую-то пару секунд. Послышался треск ломающихся и перестраивающихся костей. Пульсации боли выстрелом пронеслись по искаженному лицу перевертыша, и скрыть эту боль даже перед врагом он был не в силах, потому что ни одно существо в мире — даже в том мире, которому принадлежало это создание — не рождалось без агонии. Черты лица сплющились, грудь вздулась и увеличилась до размеров могильной плиты, руки обратились в животные лапы с черными когтями, а ноги, вылетев из сапог стали похожими на паучьи лапы. Лицо все еще — хоть и отдаленно — напоминало человеческое, красные глаза сузились в две маленькие щелки. Как только тело выскользнуло из остатков одежды, чернота окутала кожу, и нижняя часть стала еще сильнее походить на паука, челюсть раздалась вширь, вампирские клыки щелкнули по воздуху, готовые разорвать плоть.

Повинуясь инстинктам, лицо Лоусона напряглось, губы поползли вверх, обнажая выскользнувшие из десен клыки. Рука его резким размытым для любого человеческого глаза движением скользнула под пальто за дерринджером, извлекла оружие, взвела курок… и тогда паукообразное существо рванулось вперед, с ужасающим звуком выставив перед собой свои остроконечные отростки. Тварь ухватила Лоусона за предплечье, выбила оружие и отшвырнула его прочь в тот же момент, когда дерринджер выстрелил.

Вспыхнув синим пламенем, пуля улетела вверх, к звездам.

И тогда этот кошмар оказался на нем.

Он окутал Лоусона своими когтистыми лапами, ухватил за спину и поднял над крышей. Острозубый рот на деформированном лице потянулся к горлу жертвы, собираясь добраться до ихора^[6], дающего жизнь после смерти.

Но ночной охотник не спешил стать жертвой: он освободил свой левый локоть и ударил существо в челюсть с силой, от которой у любого обычного человека попросту сломалась бы шея, но этой твари такой атаки было мало — он состоял в Темном Обществе, которое отошло слишком далеко от человеческой природы…

Тем не менее, паукообразное создание растерянно моргнуло и упало, оглушенное. Лоусон успел подобрать дерринджер, но когтистая лапа твари перехватила руку с оружием быстрее, чем удалось снова нажать на курок. Рука Лоусона была зажата в сильнейшей хватке, его тело все еще не повиновалось ему, когда его снова подняли в воздух. С трудом извернувшись, он, вложив всю возможную силу в атаку, вновь врезался кулаком освобожденной руки в перекроенное лицо этого отпрыска Дьявола.

Этого было недостаточно.

Хотя Лоусон и сам был созданием ночи, и некоторые могли бы назвать — и, разумеется, назвали бы — его монстром, он все еще был в достаточной степени человеком, чтобы иметь органы и кости, которые можно было разорвать и сломать. Разумеется, так просто — сбросив с крыши — его не убить, но боль будет мучительной, и до полного восстановления какое-то время он будет ослаблен и почти беспомощен. Да, такое создание тяжело убить, но назвать его неуязвимым было бы большим преувеличением.

Лоусон чувствовал, как когтистые лапы сжимают его тело, и в позвонках начинает звучать ужасающе хрустящая музыка. В ребрах и груди нарастало давление. Пришлось набрать полные легкие горячего воздуха и задержать дыхание — только это он мог противопоставить в качестве защиты от черных сдавливающих клешней, однако скоро и этого будет недостаточно.

Тем временем изуродованная голова снова дернулась. Клыки жадно ухватили воздух, стремясь дотянуться до горла жертвы. Лоусон пнул монстра в место, которое полагал его солнечным сплетением с силой, которая запросто могла опрокинуть экипаж, пресекая намерение существа испить не причитающихся ему жизненных соков. Паукообразный человек попятился к краю крыши над Дюмейн-Стрит, покачнулся, но не упал, продолжая удерживать свою добычу.

Лоусон нанес второй удар в то же место, словно врезаясь ногой в кусок бетона. Они танцевали свой смертельный танец на крыше, угрожающе подаваясь вперед и опасливо пятясь назад, в шестидесяти футах над круговым перекрестком. Лоусон вдруг почувствовал, что японская бутылка в его кармане треснула и раскололась от давления. Жидкость растеклась. Вместе с тем треснули и кости ребер под нечеловеческим натиском, выбив из Лоусона приглушенный стон.

Запах крови из разбитой бутылки был куда более пьянящим, чем запах священного ладана, он сбил паукообразного монстра с толку, существо моргнуло, и его хватка, блокирующая руку с оружием, ослабла. Лоусон не стал терять времени: стиснув зубы от боли, он высвободил руку, взвел дерринджер, прицелился прямо в темный лоб твари и спустил курок.

Голова существа вдруг дернулась назад, челюсти его открылись, и острые вампирские клыки предстали во всей своей красе. Но Тревор Лоусон понимал, что эти зубы больше не испробуют ни крови, ни ихора — никогда.

А паукообразный, похоже, не понял этого до конца. Его сила все еще не угасла, узкие глаза, пылающие красным адским огнем, безотрывно смотрели на Лоусона со странной смесью насмешки и ненависти. Затем он начал преобразовываться снова: лицо раздулось сильнее, два глаза слились в один и почернели, как умирающая комета. Открытый рот ахнул, клыки начали приобретать оттенок золы.

Хватка шпиона ослабла достаточно, чтобы Лоусон, наконец, смог окончательно освободиться от нее. Сломанные кости болели зверски, но сейчас, в пылу схватки, пока враг был еще жив, боль пряталась где-то в дальнем уголке сознания. Он соскочил на крышу, тут же подумав, что те, кто живет на верхнем этаже, вероятно, думают, что над их потолком состоялся парад.

Лоусон добрался до самой вершины крыши, где позволил себе присесть и посмотреть за тем, как извивается в предсмертных судорогах тело существа, принимая свои мучительные предсмертные метаморфозы. Кости твари трескались, как глиняная посуда.

Болезненного вида полоса разошедшейся кожи пересекла чернильно-черную грудь, и из недр страшного тела заструился пульсирующий красный жар, похожий на проблеск за железными воротами Ада. Монстр попытался зажать рану на груди своими клешнями, единственный глаз рассеянно смотрел по сторонам, пытаясь понять, что происходит. Левая лапа постепенно превратилась в горстку серого пепла, глаз окончательно затянула тьма.

С пронзительным визгом, который не мог принадлежать ни одному живому существу, рассыпающееся паукообразное создание потянулось к Лоусону, словно желало получить свой последний кусочек мести, но его членистые ноги предали его и подломились.

Лоусон бесстрастно ударил умирающую тварь, которая ползком почти добралась до него, в треснувшую грудь. Умирающий шпион отшатнулся назад даже не на один, а на два неловких шага, а затем, не сумев сохранить равновесие и уцепиться за воздух, рухнул вниз на камни Дюмейн-Стрит, распадаясь в прах. Уродливый серый ком свалился на дорогу, и все, что останется утренним уборщикам, это хмуриться и гадать, откуда здесь могло оказаться столько пепла и почему среди него лежит два черных носка…

Лоусон наполнил легкие несколькими осторожными вдохами, стараясь восстановить их функцию после жуткого давления. Сломанные кости отозвались резкой болью, заставившей лицо мучительно покривиться.

Несколько секунд ушло на то, чтобы чуть прийти в себя.

Опустошенный дерринджер Лоусон убрал обратно во внутренний карман, а из другого извлек очередную сигару, которая оказалась переломленной пополам. Окончательно разорвав ее на две части, он выбросил ненужную половину, а «выжившую» поджег от спички.

Некоторое время он сидел, пуская дымовые кольца, стараясь дышать неглубоко, и слушая, как воют собаки, словно безуспешно пытаясь повторить жуткий крик паукообразного существа. Лоусон решил, что, пожалуй, не станет сидеть здесь слишком долго. В ближайшее время некоторые окна откроют любопытные хозяева комнат и попытаются понять, откуда шли звуки борьбы. Настало время спускаться и уходить в тень, которая являлась его единственным домом вдали от настоящего.

Лоусон поднялся и прислушался к своим ощущениям. Грудь все еще чувствовала себя, как отбитый кусок мяса, мышцы на обоих плечах пульсировали болью, а реберные кости словно взрывались при каждом вдохе, но уже не настолько мучительно, как было в момент схватки, что также было хорошим знаком. Его кремовое пальто, так или иначе, после того, как разбилась японская бутылка, превратилось в сплошное кровавое бедствие, а ведь у портного на Ройал-Стрит он обошелся Лоусону в кругленькую сумму.

Проклятье, подумал он.

Ворчать ему не нравилось, но сейчас он готов был делать что угодно, лишь бы не концентрироваться на том факте, что этот член Темного Общества ему ранее не встречался, и никого, кто бы обладал подобными способностями, Лоусон никогда не видел. Тем не менее, эта мысль упрямо проскальзывала в сознание, заставляя его беспокойно ворочаться в попытках отстраниться от страшных фактов.

Нет, члены Темного Общества и раньше умели перевоплощаться, но чтобы так…

Лоусону не давал покоя вопрос, что позволило этим тварям так… далеко продвинуться в своем умении менять форму?

Так, с сигарой в зубах и с убранными клыками — ведь настоящий вампир-джентльмен не должен иметь привычки показывать зубы без повода — Лоусон сделал первый шаг, но чуть не упал от боли, которой отозвалось переломанное и избитое тело. Пришлось остановиться и сделать несколько лихорадочных вздохов, пока восстанавливалось помутившееся от боли зрение, а ноги переставали дрожать. Это заняло чуть меньше минуты.

Дальше пришлось озаботиться тем, чтобы найти удобный балкон и обеспечить себе наиболее простой и безопасный спуск вниз.

Он направился прочь отсюда, оставляя за собой клубы дыма, как если бы те были призраками прошлого, преследовавшими его память.

Глава третья

Когда Лоусон достиг деревянных ворот, на которых был вырезан коленопреклоненный Иисус, его рот был полон крови. Кровь бежала по его подбородку, он старался очистить ее с помощью носового платка, но это было бесполезно.

Сила воли покидала его.

Это была битва, в которой он сражался долго и жестоко — каждый день своей проклятой жизни, но он знал, что эта битва — как битва при Шайло^[7] — была обречена на поражение.

Ворота не были заперты, за ними виднелась каменная тропа, ведущая через сад. Сверчки стрекотали в траве, другие насекомые жужжали и тихо напевали свои песни в гуще крон деревьев. Это было местом мира… но в той части души Тревора Лоусона, что еще принадлежала человеку, уже не осталось места для мира.

Он последовал за убегающей вперед тропой мимо белокаменной церкви с высоким шпилем и мимо колокольни, вскоре упершись в небольшой дом неподалеку. Подойдя к его старому крыльцу, бережно укрытому тенью, Лоусон дернул за шнур, заставивший звонкий колокольчик по ту сторону двери нежно запеть.

Он ждал, чувствуя запах крови, окрашивающей его. Желудок сжался в тугой узел, но вены при этом ликовали.

Через несколько мгновений в окнах дома показался перемещающийся теплый свет огня, и фигура в темно-синей рясе, подпоясанной красным шнуром, появилась на пороге. Человек держал в руках подсвечник с парой свечей, свет которых выхватил из тени лицо Лоусона, отмеченное печатью насилия и жестокости.

— Ох… — вздохнул пожилой мужчина, болезненно нахмурившись. Его волосы казались белым облаком, лицо усеивали глубокие морщины, а широкий квадратный подбородок и величественный нос наводили на мысль о том, как хорош Господь в качестве скульптора, раз мог соорудить из плоти столь благородное создание. — Подозреваю, что это не коровья кровь, так ведь?

Лоусон сумел лишь покачать головой, ненавидя себя за то, что сделал.

— Заходи, — вздохнув, пригласил старик. — И старайся не закапать мне весь пол.

— Она почти засохла… — бесцветно отозвался Лоусон, переступая порог. Дверь закрылась за ним, и перед глазами предстала уютная гостиная с несколькими мягкими креслами и коричневым диваном. Над камином висело белое Распятие, от одного вида которого начинало жечь глаза, поэтому Лоусон несколько раз моргнул и отвернулся. Похоже, и с этим дела становились все хуже.

— Ты, — обратился отец Джон Дейл со смесью осуждения и сочувствия. — Выглядишь ужасно.

Никакого комментария не последовало, и старик тяжело вздохнул.

— Что ж, мы тебя, конечно, приведем в порядок, но… о, Господи, твое пальто! Оно безнадежно испорчено. Могу ли я спросить… кто обеспечил тебя обедом сегодня?

Лоусон снял свою шляпу и нервно пробежался рукой по своим чуть растрепанным светлым волосам. Он чувствовал себя столетним старцем, хотя на деле ему было пятьдесят один, а на внешность никто не дал бы ему больше тридцати. Этим награждает новая жизнь — внешний облик сохраняет те черты, которые были у тебя перед перерождением, а Лоусону тогда было двадцать семь.

— На Дофин-Стрит лежал один пьяница, — голос его был упавшим и сокрушенным, взгляд уткнулся в гладкие половицы. — Среднего возраста. Он… спал. Я хотел просто пройти мимо, я пытался!

— Но не слишком успешно, как я погляжу, — отец Дейл оценивающе посмотрел на него, отставив подсвечник на небольшой столик.

Крыть было нечем, и болезненно-отеческое осуждение старика было совершенно справедливо и понятно.

— Нет. Не слишком, — Лоусон повесил свою шляпу на настенный крюк, взгляд его сделался отстраненным и каменным. — Он просто… был там, и он пах бурбоном и дымом. Его кровь была такой свежей. Проклятье! Я старался пройти мимо, клянусь, но…

— Я знаю, — был ответ. Священник и вправду знал.

Кулаки Лоусона отчаянно сжались, а взгляд с мольбой метнулся к святому отцу.

— Да, я почти убил его. Я не понимал, что делаю. Схватил его, утащил в укромное место и выпил его почти досуха, потому что только так живут твари, вроде меня. Такова моя история, не так ли? Она не могла быть иной…

— Твоя история такова, когда Тьма берет верх над тобой, мой друг. Но в твоей власти написать новую.

— Красными чернилами? — по лицу Лоусона пробежала нервная кровавая усмешка, которая могла бы напугать любого в Новом Орлеане, но отец Дейл слишком хорошо его знал. Он поддерживал его, как только мог, потому что, несмотря на свою богопротивную природу, часть отчаявшейся человеческой души Тревора Лоусона все еще тянулась к стороне ангелов и Господа.

— Со временем эти чернила станут синими. И ты станешь писать обыкновенным способом, а не… таким.

Священник взмахнул своей рукой, от возраста покрывшейся пигментными пятнами, перед собственным ртом, делая акцент на области глаз и зубов, которые у него были совершенно нормальными. Человеческими.

— Иди в ванную, приведи себя в порядок.

…Когда дело было сделано, и остатки крови исчезлис лица, отец Дейл заставил своего гостя снять пальто и рубашку, после чего отдал ему одну из своих рубашек цвета индиго. После священник повел Лоусона обратно в гостиную, налил ему стакан Медока, а затем, чуть задумавшись, решил налить и себе.

Лоусон устало и осторожно, стараясь не потревожить еще не восстановившееся от травм тело, опустился в кресло, вспоминая первый раз, когда он постучался в дверь этого человека около двух лет назад примерно в таком же кровавом образе. Но в тот раз он пришел, чтобы пасть к ногам святого отца и слезно молить о прощении.

Священник внял истории обращенного вампира и помолился не только о прощении его бессмертной души, но и о том, чтобы Господь даровал ему силу. Так началась их дружба — даже, в каком-то смысле, сотрудничество — когда отец Дейл стал связным Лоусона в мире дневного времени, стал поддерживать его в минуты скорби, подобные этой, и помогал не потерять надежду, что когда-нибудь его подопечный сумеет сбросить эту тяжкую ношу и найти свой путь назад, к солнцу.

Но, чтобы сделать это, Лоусон должен был найти и убить женщину-вампира, которую знал под именем Ла-Руж. Он уже не раз выходил на ее след и думал, что победа близка, но в самый последний момент она ускользала. Слишком много неудач в поисках не раз заставляли Лоусона опустить руки, но отец Дейл не позволял ему отступиться и сдаться. В минуты, когда человечность засыпала в нем, священник напоминал, что смерть демона ночи по имени Ла-Руж может положить конец страданиям. А ведь ее защищало Темное Общество, считая эту бестию своей бессмертной и прекрасной Королевой.

— Кристиан Мельхиор, — сказал Лоусон после нескольких глотков Медока. — Один из них. Кем бы он ни был, он знает меня. Он держит в плену юную девушку — Еву Кингсли — в некоем городке под названием Ноктюрн. Темное Общество похитило ее и хочет, чтобы я доставил выкуп в их логово.

— Без сомнения, это западня, — усиленно скрывая беспокойство, кивнул священник, располагаясь напротив своего посетителя, и тот невесело усмехнулся, повторив:

— Без сомнения.

— Итак… тогда давай с самого начала и подробно. Расскажи об этом новом деле.

***

— Я должен туда поехать. Должен вмешаться в это… пока не знаю, во что именно, но… я должен, — Лоусон сделал очередной глоток из своего стакана. Это, конечно, не было для него эликсиром жизни, но в целом послужило весьма сносной заменой, как те бутылки коровьей крови, которые отец Дейл приносил ему с бойни, что располагалась через реку. Тамошнему управляющему священник сказал, что это для религиозных целей, и эта наживка была проглочена легко и без сопротивления. Никто не задавал вопросов: за кровь заплатили, и она была отдана.

С помощью коровьей крови Лоусон мог поддерживать свою жизненную силу, но какое-то время спустя его человеческие чувства притуплялись, оставляя место лишь холодному инстинкту хищника, алчущего до человеческой крови. Эта жажда была подобна тому, как привыкший к опиатам наркоман желает новой дозы. И такой голод нельзя было заглушить ничем другим, кроме человеческой крови, которая снова наполняла жизнью перерожденное тело вампира и обостряла чувства до предела.

Самый большой период, в течение которого Лоусону удавалось держать свои клыки подальше от человеческих вен, составлял три месяца, за которые он едва не превратился в пустую ослабленную оболочку.

— Вопрос только в том, сумеешь ли ты оттуда выбраться, — задумчиво проговорил отец Дейл, поднимая свои толстые белые брови. — Ты ведь знаешь, что Темное Общество никогда не позволит человеку уйти от них. Эта девочка… она, скорее всего, уже обращена.

В голосе священника зазвучала плохо скрываемая душевная боль за еще одну потерянную душу.

— Возможно, — Лоусон вновь опустил глаза и заметил кровь, запекшуюся под ногтями своей левой руки. Видимо, он пропустил это, когда приводил себя в порядок. Несколько часов назад один вид этих бурых полосок человеческого эликсира жизни пробудил бы в нем неудержимого хищника, но сейчас он утолил свой голод, поэтому вид крови даже показался ему отталкивающим. Рука его сжалась в кулак.

То, как священник понимал природу Темного Общества, было основано не только на опыте Лоусона. У него и самого состоялась встреча с потусторонними силами, когда он был еще совсем молодым. Это случилось в ныне заброшенном городке Бланкмортан, в западной Луизиане, где долгим жарким летом 1838-го Джон Дейл был свидетелем смертей жителей этого городка от укусов гремучих змей, которые отчего-то предпочитали впиваться своим жертвам в горло и выпивать их кровь. Первые несколько смертей напугали горожан небольшого фермерского общества, следующие — уже заставили всерьез запаниковать и спешно покинуть Бланкмортан, потому что никто не желал сталкиваться с той силой, что поселилась там.

— Кое-что случилось сегодня ночью, — заговорил Лоусон, когда тягучее молчание сильно затянулось.

— Да. Ты почти убил человека.

— Мне не так-то просто об этом забыть, святой отец, — он сверкнул глазами на священника, но в дальнейшую полемику предпочел не вступать, ведь это замечание было горькой правдой. — Рассказать я хотел о другом. У меня состоялась… встреча кое с кем. Точнее будет сказать, кое с чем. С вампиром, да, но… не похожим на других. Я и раньше видел перевертышей, но никогда не сталкивался ни с чем, похожим на это.

Он сделал очередной глоток и отставил стакан в сторону. В противоположном конце комнаты маятниковые часы показывали два.

— Я думаю, с возрастом они становятся все более опытными в этом деле. Я думаю… что-то в их душах… в их природе… является причиной всему этому. Тот, кого я встретил, был очень силен. Если б у меня не было особых пуль, не знаю, сумел бы я выжить, или нет… впрочем, хвала Господу — и вам — они у меня были.

— Рад помочь, — смиренно кивнул старик. — И с какими потерями ты вышел из этой передряги?

— Сам цел, как видите. И пистолет тоже. Но коробка патронов мне еще понадобится.

— Хорошо. Что до твоего дела… как скоро ты намереваешься отправиться? — священник склонил голову. — Отговорить тебя я ведь все равно не смогу?

— Думаю, это будут тщетные попытки, — хмыкнул Лоусон. — Я собираюсь в путь завтра ночью… — он запнулся, мельком взглянув на настенные часы. — Точнее, сегодня ночью, я имел в виду.

— Что ж, тогда все необходимое я подготовлю тебе к закату. Отправить это все посылкой в твой отель?

Лоусон кивнул, понимая, что вопрос был чистой формальностью — обыкновенно отец Дейл так и поступал.

— Я могу еще чем-то тебе помочь?

Лоусон задумался над этим вопросом. Взгляд его невольно обратился к распятию над камином, глаза его снова увлажнились и начали отзываться болезненным жжением. До своего обращения он не мог назвать себя религиозным человеком, но теперь он жаждал целительного прикосновения и милости Господней, потому что уже много лет чувствовал, что оно ему недоступно. Лоусон считал, что это чувство с годами только крепнет: чем больше шагов проделано по пути вампира, тем сильнее святыня жжет глаза темного существа. Возможно, со временем этот голод по Господнему благословению просто перерастает в чистую ярость на все Добро этого мира, и именно поэтому в душе зарождается Тьма?.. Как знать!

Он отвел взгляд от креста.

— Возможно, мне нужна будет кое-какая помощь, — ответил Лоусон, выдержав паузу. — Дайте подумать. Мне придется перебираться через реку. Я напишу вам, что мне понадобится, и дам знать до рассвета.

— Хорошо. Я сделаю все, что смогу.

Это все, о чем Лоусон мог попросить.

Молчание было тяжелым. Оба они знали, что Лоусон может не вернуться из этого логова Темного Общества под названием Ноктюрн, и оба понимали, что отказаться от этой затеи он не смог бы, даже если б захотел.

Лоусон встал и водрузил стетсон на голову.

— Благодарю вас, святой отец, — тихо произнес он. — Как и всегда… я даже не знаю, как выразить то, насколько я ценю вашу помощь и ваши советы. А теперь я, пожалуй, оставлю вас.

Отец Дейл поднялся вслед за посетителем, приблизился к нему и по-отечески положил руку ему на плечо, но почти сразу убрал ее, потому что Лоусон заметно вздрогнул.

— Тебе больно?

— Мне… нет, просто… — он замялся, потому что понял, что скрывать боль от человека, который распознает ее без труда, будет глупо.

— Ты не упоминал, что серьезно пострадал, — обеспокоенно произнес отец Дейл.

— Уже почти прошло, — поморщился он, улыбнувшись, и лишь теперь священник увидел гримасу боли на его лице. — Просто… еще не до конца.

Старик мог лишь тяжело вздохнуть.

Не было смысла оставаться здесь дольше. Лоусон дождался, пока священник откроет ему дверь, и подошел к порогу. В последнюю секунду он бросил еще один взгляд на распятие и постарался не отводить глаз как можно дольше, однако вскоре жжение стало невыносимым, и пришлось посмотреть в пол, сморгнув слезы.

— Спасибо вам, отец Дейл… Джон, — сказал он.

— Я буду молиться за тебя.

— Мне не помогает, — усмехнулся он. — Лучше помолитесь за молодую девушку по имени Ева Кингсли. За ее душу и за ее рассудок. Хорошего вам утра.

Он уже начал выходить, но мысль — точнее, вопрос — заставила его остановиться и обернуться. Он нахмурился, вглядываясь в темно-карие глаза священника.

— Вы думаете, я единственный, кто предпочел дать отпор?

Отец Дейл ответил не сразу. Некоторое время потребовалось ему, чтобы собраться с мыслями.

— Я думаю, — качнул головой он. — Что из тех, кто предпочел дать отпор, ты один умудрился так долго выживать. Вот, почему они так отчаянно хотят тебя уничтожить.

Лоусон переступил порог и вышел на тропу, ведущую через сад в ускользающую ночь. Священнику он на это ничего отвечать не стал, а лишь двинулся в темноту одинокой фигурой, имеющей с человеком в качестве общности сейчас лишь темп походки.

Ночь была его территорией, его миром, его благословением. А вместе с тем она была его горем и его тюрьмой. Вдали от солнечных лучей, которые жалили глаза и обжигали кожу, он наизусть знал все нотки ароматов ночного бриза, досконально изучил спокойствие мрака. Самыми любимыми часами были предрассветные сумерки, когда солнце едва показывалось на горизонте, но еще не было столь болезненным и смертельно опасным. В эти сладкие мгновения он представлял себе, как гуляет по улице, не боясь света дня, и может ловить прикосновение солнца к своей коже. Как бы ему хотелось выйти на улицу в полдень, когда исчезают тени! Но его плоть не смогла бы вынести такого жара даже в пасмурный день. Его режим и привычки теперь были продиктованы тем существом, что жило внутри него. Монстром, которого создала Ла-Руж. Монстром, который захватил его сердце, легкие, кровь и мышцы…

Ночь за ночью Лоусон чувствовал, как его человечность ускользает то него. Когда он задергивал черные шторы своего номера в отеле «Святилище» и ложился на кровать, которую также накрывал черным покрывалом, ему казалось, что он находится в могиле. Стоило попытаться отойти ко сну, как становилось очень холодно. Невыносимо холодно. Отдохнуть по-настоящему не удавалось уже много лет, и от осознания этого даже это сильное тело терзала тяжелая усталость — что уж говорить об истерзанной душе!

Одна часть его существа извечно обвиняла и ненавидела вторую.

Он ловил себя в самый разгар трансформации, понимая, что может навсегда потерять свою человечность и превратиться в кровожадного убийцу, которого не заботит, кого он разорвет на части сегодня.

Его тело изменилось при перерождении и продолжало меняться по сей день. Сила и скорость были сопутствующими атрибутами с самого начала, да, но были и другие детали, сопровождающие становление Монстра внутри него. Он все еще мог пить вино или другие спиртные напитки, но от чистой воды ему становилось плохо. Каждые несколько дней он мочился целым стаканом какой-то мутной коричневой жидкости. От еды его желудок выворачивался наизнанку в прямом смысле.

В своей предыдущей жизни Лоусон никогда бы не поверил, что будет отслеживать, как постепенно, год за годом его организм все больше утягивают лапы вампиризма, и что он будет четко понимать, как это происходит, посредством наблюдения за собственной мочой…

Он, конечно же, умирал. Превращение в одного из них целиком и полностью можно было назвать смертью при жизни. Но сдаваться Лоусон не собирался. Не мог попросту лечь в могилу и позволить им победить. Такое поведение было не в правилах капитана Девятнадцатого Пехотного Полка Алабамы в битве при Шайло. Такое поведение было не в правилах Тревора Лоусона, когда-то бывшего молодым адвокатом в Алабаме, возлюбленным мужем и отцом.

Он продолжал свое шествие сквозь ночь вдоль изгибов Миссисипи. Он шел по тихим улицам в этот предрассветный час и готов был принять свое будущее.

Вернувшись в отель, он подошел к стойке регистрации и написал Гаррисону — ночному клерку — записку, которую следовало передать святому отцу Джону Дейлу в церкви Апостола Св. Симона. К этому моменту солнце уже осветило небо, пронзив его своими лучами из-за еще темных облаков. Лоусон наблюдал за этим с улицы так долго, как только мог, а затем надвинул на глаза свою шляпу, поднялся по лестнице в свою комнату, закрыл дверь на два оборота ключа, занавесил окна плотными черными шторами, снял одежду и опустил свое бледное тело, все еще страдающее от полученных травм, в могилу-кровать.

Переломы постепенно зарастали — намного быстрее, чем у человека, как и всегда.

Он накрылся с головой черным покрывалом и по привычке прикоснулся рукой к черному кожаному ремню Кольта 44-го калибра, который покоился справа от него. Возможно, теперь у него получится уснуть?

Перед тем, как ускользнуть в царство сновидений, которые вновь отправляли его в горячее лето, он заметил, что собственная тень насмешливо шагнула к нему. Лоусон услышал, как кричат первые петухи на Конти-Стрит, а женщина, вышедшая на заработки, музыкально поставленным голосом начала декламировать:

— Яблоки! Сладкие, свежие яблоки! Продаются яблоки!

Лоусон неохотно отпустил от себя дневной мир. Он ускользнул от него, утонул в своей мягкой могиле за черными шторами и забылся.

Глава четвертая

По дороге в Сан-Бенедикта верхом на своем гнедом жеребце по кличке Феникс Лоусон прислушивался к звукам ночи и опасливо вглядывался в лес из-под козырька своего черного стетсона.

На нем был черный костюм, белая рубашка и красный жилет. На талии нашел свое пристанище черный ремень, на котором были закреплены две кобуры с братьями-кольтами 44-го калибра: рукоять правого была сделана из палисандра, а левого — из пожелтевшей слоновой кости. В каждом пистолете было по шесть патронов. В правом содержались обыкновенные свинцовые пули, а в левом… не самые обычные.

Луна белой косой нависала над верхушками деревьев.

Феникс перешел на шаг, и Лоусон заметил еще пару всадников, направляющихся в сторону Сан-Бенедикта. Попутчиков он не жаловал, поэтому предпочел остаться вне их поля зрения.

Если его оценка скорости была верной, рассвет настигнет его примерно через час. Придется озаботиться проблемой укрытия. Эта проблема возникала всегда, и Лоусон множество раз решал ее одним и тем же способом. В его седельной сумке хранилось непроницаемое черное покрывало, достаточно плотное, чтобы полностью защитить от солнечных лучей и обеспечить спокойный сон за пределами отеля. Осталось лишь найти пригодную для укрытия тень, которая не будет сильно перемещаться в течение дня. Обыкновенно по пути находилась свободная комната, которую можно было снять за достаточную плату и оборудовать ее предусмотрительно взятыми с собой непроницаемыми шторами. О безопасности Лоусон не сильно беспокоился: в отличие от других вампиров, он никогда не спал крепко, как мертвец, поэтому, если бы хоть кто-то попытался взломать замок и попасть в его обитель со злыми намерениями, даже в полдень, они бы вышли так же быстро, как вошли.

Он прислушивался к стрекоту, скрежету и шороху ночного леса, пока Феникс продолжал идти по тропе, ведущей на северо-запад, к заболоченному рукаву реки, на котором располагалась искомая деревушка. Лоусон держался одновременно сосредоточенно и расслабленно. В своем умении выживать он был уверен, но при этом испытывать удачу попусту тоже не желал.

Все необходимое у него было с собой — отец Дейл был весьма находчив и решил проблему с ресурсами. Теперь дело было за Лоусоном — разобраться, что к чему в этой странной истории.

Сегодня, перед тем, как покинуть Новый Орлеан, он получил письмо от священника, в котором старик писал, как сильно жаждет помочь своему заблудшему сыну, ведущему борьбу с Тьмой. Письмо вместе со всем необходимым багажом было доставлено в отель «Святилище».

Оно начиналось мягкими завитками букв, написанных синими чернилами каллиграфическим почерком:

Тревор,

Я надеюсь, ты найдешь всему этому хорошее применение.

Но еще больше я надеюсь, что ты вернешься из этого Ада целым и невредимым вместе с молодой девушкой, которую намереваешься спасти. Да защитит Господь ее душу, я буду молиться за ее жизнь. И за твою тоже.

Я хотел бы сказать тебе, следующе…. Я уверен: то, что этой ночью ты явился для исповеди — есть замысел Божий. Я рассказывал тебе о том времени, которое провел в Бланкмортане, когда был женат и работал учителем в местной школе. Я рассказывал тебе о тех людях, которых нашли мертвыми в то далекое лето 1838-го, обескровленных с прокушенными глотками… но есть и кое-что, чего я тебе не говорил. И теперь хочу поведать тебе об этом. После тех четверых убитых, что стали первыми жертвами, последовало еще десять, и среди них была моя жена Эмили. Первые же четверо попросту испарились…

А ночь спустя Эмили появилась в моем окне. Она умоляла меня впустить ее, потому что ей было очень холодно, и я почти послушался… почти. Она выглядела жалкой, грязной, полуголой, а на ее лице темнела запекшаяся кровь.

К тому времени они пировали и в других городах, поэтому я понимал, кем она стала… в кого превратилась. Когда я отказался впускать ее, она прокляла меня. Ни один демон Ада не мог изрыгнуть столько проклятий, сколько обрушилось на меня с ее губ в ту ночь. Никогда прежде я не испытывал подобного ужаса, потому что Эмили ведь была беременна нашим ребенком, а той ночью выглядела, как тонкий, оборванный кошмар.

Я ходил из стороны в сторону, пока не взошло солнце. Днем я собрал вещи и спешно уехал. Теперь я другой человек, но часть того, кем я был, осталась в Бланкмортане и до сих пор сжимает в руках распятие, сорванное со стены. Он — прошлый я — выжил, но до сих пор страдает там, в том маленьком домике, в котором более никто не осмеливается жить.

Я знаю: то, что было моей Эмили, до сих пор бродит по миру. Она, возможно, встретится тебе среди других в Ноктюрне… или, быть может, попадется тебе на пути в этот городок, все еще живя, как монстр.

Я нашел надежду в твоей душе, Тревор, я верю в тебя, и очень хочу найти в своем сердце кусочек веры и для Эмили. Веры в то, что когда-нибудь она вернется ко мне и будет такой, как прежде. Но это вряд ли возможно, ведь так? Ей всегда будет двадцать лет. Не самая ли это ужасная на свете шутка, мой друг? Питаясь кровью и убивая других, она всегда будет молодой. И вечно будет чудовищем…

Но ты, Тревор, ты — не будешь. Моя надежда состоит в том, что ты сумеешь найти свой путь к человечности. А в ее случае я могу лишь надеяться, что ей удастся освободиться от этого жуткого существования и умереть в милости Господней.

Если найдешь ее… если узнаешь ее… я молю тебя освободить ее! Сделай это для меня и для нее, если сможешь. Это станет благословением, а о милости к ее душе я позабочусь молитвой. Во имя всех страждущих, в особенности, нас троих.

Да пребудет с тобой Господь, Тревор. Знаю, ты путешествуешь по ночам. Он — тоже.

И подпись — чуть нервная и подрагивающая: твой друг, Джон.

Феникс продолжал путь. Луна на небе переместилась. Лес полнился импульсами невидимой ночной жизни, хотя для Лоусона она была видимой: он как раз заметил случайную фигуру животного в темноте. Множество других лесных обитателей скрывались в ночной тиши и, завидев опасного хищника под маской человека, старались как можно скорее найти укрытие от его чуткого взгляда.

Земля под копытами жеребца все еще была твердой, не болотистой. Над головой сомкнулись кроны деревьев, укрыв собою сияние звезд. В голове Лоусона хранился образ с портрета Евы Кингсли, написанного два года тому назад, когда ей было семнадцать. Он знал, что тут же узнает ее, если увидит… при условии, что она не очень сильно изменилась за два года.

Вперед…

Пока Феникс упорно прокладывал себе путь в лесу, Лоусон слегка задремал. В нос ему ударил запах сырости в знойном воздухе.

Вперед, Девятнадцатый Полк Алабамы!..

Вот так быстро оно завладело им.

Это была беспорядочная встреча уставших солдат ранним вечером 6-го апреля 1862-го, когда солнце опускалось над кровавым лесом, над полями Шайло и над окрашенным медной краской болотом Оул-Крик.

— Вперед, Девятнадцатый Полк Алабамы! — прозвучал призыв юного капитана конфедератов, который более не был адвокатом, но который готов был выполнять свой долг перед Югом до конца, мобилизованный и подготавливаемый в течение трех месяцев. А затем утром пришел приказ, что серые «должны» напасть на «синих» и оттолкнуть их назад, в объятия болота.

Сражение было долгим и жестоким.

Капитан Лоусон уже получил легкое ранение в правое плечо, а еще одна шальная пуля проделала дыру в его шляпе, чудом не угодив в голову. Маленькие свинцовые смерти, пролетая мимо, жужжали, как шершни, и их жутковатый тихий шум вскоре начинал сопровождаться тяжелыми криками и стонами боли солдат, которых сбивало с ног и сбрасывало с лошадей, а кровь их, вытекающая из ран сильным потоком, наливала землю.

Сквозь деревья плыли волны дыма.

Некоторые солдаты уже сошлись в ближнем бою, а кто-то из них так сильно углубился в лесную темноту, что не сразу мог распознать своего противника по цвету, поэтому, приходилось орудовать не пистолетами, а клинками.

Люди Девятнадцатого Полка шли вперед, не подозревая, что впереди их ждет засада от людей, объединенных синим цветом.

Выстрелы вспыхнули по рваной линии. Огонь и искры полетели в истерзанный воздух. Лоусон выстрелил из своего кольта, а в ответ ему навстречу полетела пуля, едва не поцеловавшая его правую щеку.

Артиллерийский огонь загрохотал в отдалении, кавалерийские лошади вздрагивали и падали, и Лоусон тоже повалился, когда конь под ним рухнул. В следующее мгновение он обнаружил себя практически во внутренностях молодого солдата, которого изрешетило выстрелами. Тот рассеянно смотрел вокруг и работал руками, словно пытаясь собрать красные капли обратно и влить их в свое тело.

— Слева! Всадники, слева! — закричал кто-то.

Лоусон увидел, как приближается вражеская кавалерия из-за деревьев с шашками, рассекающими воздух. Он заставил себя подняться и выстрелить, сразу заметив, как один из вражеских солдат ухватился за горло и свалился с лошади.

Солдат восстания показался в трех футах слева от Лоусона, надеясь снести ему голову ударом шашки, однако Лоусон, забыв о боли в правом плече, сумел выстрелить в него первым и попасть прямо в лицо, так что лошадь, лишившись своего наездника, проскакала мимо.

— Вперед! Вперед! — закричал Лоусон, но понятия не имел, к чему именно ведет своих людей. Вперед, только вперед, ни шагу назад, пока янки не будут по шею сидеть в болоте Оул-Крик. Бой продолжался весь день, и сейчас, когда близился закат, кровавая бойня уже вышла за пределы его воображения. Лоусон совершенно выдохся. С каждым вздохом казалось, что легкие вот-вот вылетят наружу от слишком частого и судорожного дыхания и потянут с собой остальные внутренности… но, по крайней мере, эти внутренности все еще находились в теле.

Прорываясь через огонь ружей, он слышал крики раненых, слышал, как замертво падали его товарищи, как валились с ног лошади под ними… и вдруг со всех сторон начали взметаться языки пламени, а за ними, словно демоническая армия, загремели взрывы. Струи грязи и камней поднялись в воздух.

— Вперед! — отчаянно закричал Лоусон, пытаясь рефлекторно подбодрить своих людей, хотя в глубине души он понимал, что никто его не услышит.

Он продолжал двигаться, возможно, в компании всего дюжины людей, сгруппировавшихся вокруг него, и через несколько шагов им пришлось прорываться через обрушившийся на них град свинца противника.

Слева и справа от Лоусона падали солдаты. Один человек ухватил его за руку, когда начал падать, на губах его выступили кровавые пузыри, он задохнулся криком: пуля пробила легкое…

Лоусон выстрелил в раскинувшуюся перед ним дымовую завесу из кольта. И вдруг резкая вспышка боли в ноге над правым коленом лишила его дыхания. Вторая пуля угодила в левое плечо и оттолкнула его назад. Он завалился на спину и рухнул в заросли лозы и терновника, а вокруг него продолжалась ожесточенная борьба.

Вставай, приказал он себе, сжимая зубы от боли, вставай и возвращайся в бой! Ты еще не сдох, черт тебя подери! Вставай!

Но на это требовалось намного больше сил, чем было в его теле. Пока Лоусон пытался подняться, чье-то тело рухнуло прямо на него и тяжелым валуном прижало его к земле. Он успел увидеть, как мимо проскакало несколько лошадей без всадников.

Где-то вдалеке снова загремели пушки, а затем земля взорвалась.

В этом водовороте смерти и разрушения Тревор Лоусон ускользнул в некое пространство, похожее на яму из черного бархата. Оно явно находилось между явью и сном. Пока он был без сознания, тело его била дрожь.

… Он очнулся в темноте, вокруг него слышались болезненные стоны. Он чувствовал запах крови и серы. Бормотание раненых и умирающих мужчин восставало из леса, как гимны, напеваемые шепотом. Внезапно кто-то заплакал или закричал. Лоусон больше не слышал звуков битвы. Пушки смолкли. Только лягушки скрипели из окровавленной воды, а сверчки стрекотали из омытой насилием травы.

Лоусон попытался пошевелиться, и тут же явилась и его собственная боль. Похоже, пуля сломала ему плечевую кость, потому что пошевелить левой рукой он не мог. При попытке сделать это он едва снова не ускользнул в забытье, такой сильной вспышкой отозвалась рана. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что он все еще с силой сжимает кольт. Оружие, интересно, заряжено? Этого Лоусон не знал. Тело, лежащее поперек него, дрогнуло, и изо рта человека донесся запах виски. Конфедерат или янки — трудно было сказать. Было ясно одно: этот человек еще дышит. А еще было видно, что у этого раненого солдата огромная гордая борода, которую не вычесывали, наверное, целое столетие.

Лоусон понимал, что должен столкнуть этого человека с себя. Или скатить. Сделать что угодно, лишь бы освободиться. С одной рабочей рукой это будет непросто, нервно усмехнувшись и вздрогнув от боли, подумал он.

Раненый что-то пробормотал в своем бреду, и разобрать удалось что-то похожее на «лимоны, Ролли», в ответ на что Лоусону хотелось закричать: Слезь с меня, чертов идиот! но он не стал тратить силы на крик — они должны были ему вскоре понадобиться.

Среди раненых солдат, что лежали повсюду вокруг него, началось какое-то движение.

Света не было. Ни фонаря, ни лампы, ни какого-либо другого огонька не показалось от тех, кто рыскал вокруг и что-то искал. Возможно, это выжившие, которые вернулись ночью и прикатили сюда вагоны для раненых? Возможно, вскоре они помогут, отвезут своих товарищей в госпиталь? Пока было трудно сказать, на что можно рассчитывать. Света все еще не было. Но было движение.

Лоусон, насколько позволяла пульсирующая болью рана, реагирующая на каждое движение, повернул голову налево. Он едва мог дышать под этим бородатым быком, придавившим его. Приходилось делать редкие и короткие вдохи.

Лоусон прищурился, изучая темноту. Да… кто-то перемещался между телами. Похоже, что даже не один. Фигуры были расплывчатыми и двигались, как призраки, хотя духами умерших они явно быть не могли. Лоусон видел, как они приседали рядом с телами, и в эти моменты становилось ясно, что они состоят из плоти, а не сотканы из тени. Он насчитал пятерых, но, возможно, вне поля видимости находилось еще несколько фигур. Возможно, подумал Лоусон, это люди, которые следовали за военным лагерем? Женщины, которые выискивают среди раненых своих любимых? Потому что дрейфующие в темноте силуэты имели женские очертания. Он уже хотел позвать на помощь и прокричать «Я живой!», но перед тем, как отчаянный возглас сорвался с его губ…

… кто-то наклонился и резко дернул голову лежащего на нем бородатого быка назад. Лоусон увидел длинные ногти, похожие на звериные когти, облепленные грязью. Они ухватили бородача за горло, разворачивая его голову странным образом. Глаза раненого раскрылись, он пробудился ото сна и издал болезненный стон. В следующее мгновение рядом возникли две другие фигуры, подоспевшие к солдату с разных сторон. Это были мужчина и женщина — оба в грязных одеждах с растрепанными волосами. На мужчине был перепачканный темный костюм, а на женщине светлое, усеянное пятнами платье с декоративными розами на груди.

Лоусон увидел, как женщина широко открыла свой рот… нечеловечески широко. Что-то хрустнуло в ее голове, нижние зубы словно бы чуть отъехали назад, а на верхней челюсти вдруг вытянулись длинные изогнутые клыки, которые — словно в жесте отчаяния и звериного голода — впились в горло бородатого солдата с одной стороны, а мужчина в грязном костюме вонзился в раненого с другой. Их глаза горели красным огнем, как угольки из самого сердца Ада.

Их тела, слитые в некоем голодном интимном акте, содрогнулись. Глаза бородатого солдата распахнулись и закатились назад, обнажив белки глазных яблок. Лицо исказилось в безмолвной агонии. Два существа продолжали кормиться кровью из его горла, издавая при этом отвратительные сосущие звуки. По их подбородкам побежали ручейки крови. Мужчина, не отрываясь от горла жертвы, вдруг поднял руку и погладил спутанные волосы женщины, и, казалось, это было актом высочайшей любви у этих двух созданий.

Лоусон издал звук. Возможно, то был вздох шока или стон ужаса, он не знал, потому что не успел приказать своему голосу пропасть. В следующее мгновение две пары горящих красных глаз обратились к нему, существа уронили обескровленную жертву обратно на Лоусона, как ненужный мусор, с их клыков начала капать кровавая слюна. Присев на корточки, твари принялись изучать Тревора, словно он был сочным стейком, который они выбрали следующим блюдом для своего банкета.

Обливаясь холодным потом от ужаса, Лоусон, не помня себя, поднял кольт, который все еще держал в правой руке, и нажал на курок, отправляя пулю прямо в лоб мужчине с клыками.

Шум был настолько оглушительным, что несколько созданий ночи дернулись и зашлись в ужасающем вое, напоминавшим крик разрываемой на части банши. Существо, которое только что схватило пулю, смотрело прямо на Лоусона, его красные глаза несколько раз мигнули, а затем на лице растянулась улыбка, словно дымящееся отверстие в его лбу не причинило ему никакого дискомфорта, а было лишь забавным развлечением.

На краю безумия Лоусон выстрелил в лицо женщине. Ее нос разлетелся на куски, разбился, как китайская ваза, голова ее откинулась назад с силой, которая могла бы сломать обычному человеку шею, но она выпрямилась, и ее грязные длинные ногти исследовали дыру, образовавшуюся в лице. Выражение смятения мелькнуло в ее глазах, и она улыбнулась устрашающей улыбкой со своим кровавым макияжем. Повернувшись к своему партнеру, женщина обратилась к нему голосом, напоминающим шелест сухого ветра в мертвых камышах:

— О, Изекииль, он сделал меня уродиной.

Лоусон попытался протолкнуться и как-то сдвинуть тяжелое тело, что лежало на нем. Правое плечо, оцарапанное пулей, почти не болело, а вот нога и левая рука при первом же движении буквально взорвались, утянув его обратно в бассейн, полный боли. Изо рта вырвался стон, превратившийся в напряженное шипение, но сдаваться он не собирался. Пусть в нем сидело две пули, Тревор Лоусон понимал: останься он на месте, и эти демоны выпьют его досуха, и сейчас не было времени размышлять, происходила эта безумная сцена наяву, или была лишь навеяна лихорадочным бредом. Нужно было прорваться, нужно было бороться, любой другой вариант означал смерть, а он хотел и намеревался выжить.

Вложив всю свою силу в отчаянный толчок, он, окунувшись в океан боли с головой, сумел освободиться от придавившего его трупа и постарался подняться, но этого раненая нога сделать не позволила. Лоусон замычал, сдержав крик стиснутыми до скрипа зубами, и начал ползти, пробираясь через раненых, через трупы и через части тел. Позади раздавался высокий, почти истерический смех, но Лоусон не осмеливался обернуться.

Так я далеко не убегу, стучала лихорадочная мысль в его висках.

С усилием, все же выбившим из него тяжелый стон, он сумел подняться на ноги. От боли все тело облилось потом, однако страх прибавил сил, и раненый бросился в изрешеченный пулями подлесок. Удалось набрать удивительно большую скорость… наверное, организм готов работать на нечеловеческих пределах, когда требуется сражаться на жизнь.

Похоже, решив поиграть со своей жертвой, существа отправились в погоню, но предпочли загнать Лоусона до смерти, держась на расстоянии. Смех позади не прекращался. В какой-то момент одна из тварей укусила его за ухо — то был словно острый поцелуй зла.

Они двигались, как тени, материализуясь перед Лоусоном, и снова исчезая. Видимо, им быстро надоела эта игра, потому что на расстоянии они больше не держались. Злая ухмылка женщины мелькала перед глазами, ее платье танцевало перед ним, заставляя его бросаться из стороны в сторону.

Мужчина в официальном костюме, шляпе-цилиндре и белом жилете вдруг возник из ниоткуда. У него была трость с набалдашником в виде собачьей головы. На лице его играла злая усмешка, глаза горели алым адским огнем.

Что-то… безногое вдруг появилось из леса — кошмар в униформе конфедерата полз на руках, ловко перебираясь через пни, глаза его светились красным, а клыки хищно щелкали в воздухе.

Мужчина с тростью не намеревался играть. Он ударил Лоусона набалдашником, опрокинув его на землю и выбив воздух из легких. Раны вновь взорвались болью, о которой на короткое время удалось забыть.

На миг в глазах Лоусона потемнело, его разбудил хищный язык, лизнувший его в щеку. Рука твари погладила свою жертву по волосам, словно то был некий акт нежности. Изо рта существа смердело кровью.

В это мгновение Лоусон понял, что вот-вот окончательно потеряет рассудок.

Они были повсюду. Новые существа все прибывали и прибывали, ковыляя, приползая и подходя со всех сторон. Лоусон мечтал сейчас очнуться, проснуться летним утром в Алабаме под солнечными лучами, которые уже осветили верхушки деревьев, и осознать, что этого — ничего из этого — никогда не было. Он бы пошел на завтрак в свой дом в Монтгомери и встретил бы там двух своих возлюбленных ангелов — Мэри-Элис и Кейси. Это было бы утро, в котором не было войны… даже мыслей о войне, не было этого ужаса, холодного и скользкого.

Но здесь, в лесу Шайло, темной беззвездной ночью Тревор Лоусон был сбит с ног, свален на лежащее на дороге дерево и вынужден ползти по земле, как затравленный раненый зверь. Он полз, как мог. Левое плечо взрывалось болью во время каждого движения. Лоусон чувствовал, что вот-вот потеряет сознание, поэтому развернулся и выстрелил из кольта… затем выстрелил снова, но оружие не издало ни звука, лишь спусковой курок беспомощно щелкнул в темноте.

Все, понял он, это конец.

Был это мужчина, женщина, или двое сразу, он не знал. Кем бы они ни были, они были голодными и очень сильными. Существа тянулись к его горлу, но он старался, забывая о боли, в ужасе отбиваться плечами и грудью. Острые зубы впивались в его тело прямо через униформу. Языки слизывали кровь из его ран, расширяя пулевые отверстия и причиняя невыносимую боль, и тело, стараясь сбежать от пытки, беспомощно выгибалось в своей агонии. Твари атаковали его, как черви яблоко, как муравьи кусок сладкой конфеты… они были повсюду. Лоусон отбивался кольтом, беспорядочно размахивая им из стороны в сторону. Теперь бесполезное оружие можно было использовать только так.

Но пусть он продолжал бороться, он знал, что душа его обречена, потому что эти богопротивные клыки уже отравили его плоть каким-то неизвестным ядом, погрузившись в его горло с двух сторон. Изо рта вырвался тяжелый стон.

… и вдруг кто-то оттянул в сторону сначала одну фигуру, затем другую. Из окровавленных уст вырвался шипящий звук. Масса тварей отползла прочь, втянув головы в плечи, как напуганные собаки.

— Я хочу его, — послышала голос женщины в красном.

Это был почти шепот, но в нем звучало столько скрытой силы.

Она возвысилась над Лоусоном, уставившись на него. Небрежное движение руки откинуло волнистые черные волосы с ее плеч, и Лоусон увидел красивое лицо падшего ангела. Она была величественна в своем зле, оно сквозило в ней, а красное, как кровь, платье струилось по ее восхитительной фигуре. Женщина улыбнулась ему с триумфом, а затем… красным пятном метнулась к его горлу.

Он постарался оттолкнуть ее, постарался ударить ее бесполезным кольтом, но все было тщетно. Лоусон был слаб и истощен… перед его глазами все плыло, становилось похожим на сон. Он чувствовал, как кровь перетекает из его тела в тело прекрасного чудовища. Лоусона била дрожь, под кожу забрался мороз, а существо продолжало пить из него. Разум постепенно угасал, но он понял, что ленивое течение реки смерти уносит его. Сил на сопротивление не осталось. Это был лишь вопрос времени… вопрос времени…

А затем она отклонилась назад, утягивая его с собой, и до угасающего слуха долетели слова «Этот — идет с нами». Удивительно сильная — женщина подобрала его, как тряпичную куклу и понесла, царапая его кожу о шипы и коряги. Перед тем, как потерять свои чувства и ускользнуть в темноту, Лоусон осознал, что настоящий кошмар еще только начинается.

Вперед, подумал он, правя Фениксом на пути в Сан-Бенедикта, и закурил сигару, всегда только вперед. Его спичка вспыхнула в темноте. Дыхание его изменилось. Оно стало резче, плотнее, отрывистее, как если бы его легкие вдруг уменьшились в размерах. Лоусон невольно задумался, если его органы со временем высохнут и превратятся в прах, он, возможно, станет настоящим созданием Темного Общества, потому что ему больше не понадобится дышать, и связь с человеческим миром полностью пресечется.

Такое бы случилось, если бы он питался исключительно человеческой кровью, и только с ее помощью поддерживал свое существование. Но правда состояла в том, что жажда человеческой крови с каждым днем становилась все сильнее внутри него, и, если Лоусон не найдет Ла-Руж и не убьет ее в скором времени… если не выпьет ее черного ихора — крови вампира, текущей по ее венам — он может запросто считать себя навеки проклятым, обреченным провести вечность как монстр.

Впрочем, сейчас он был стрелком и авантюристом, который занимался делами за определенную цену, а легкие его пока что функционировали нормально, чтобы он мог наслаждаться терпким вкусом своих сигар. Он был жив, и большая часть его природы оставалась человеческой. Пока что. А еще у него была работа, которая требовала решения прямо сейчас, и лишь на ней стоило сосредоточиться.

Глава пятая

Лоусон почувствовал, как солнце садится.

Он всегда это чувствовал. У него никогда не получалось объяснить отцу Дейлу, что это было за ощущение. Даже будучи завернутым в покрывало, как мумия, или прячась за шторами отельного номера — а иногда, даже прячась под кроватью или в шкафу — он всегда знал, когда начинается закат. С закрытыми глазами и в состоянии сна, он ощущал, как меняется положение солнца, а затем, когда света на небе практически не оставалось, он моментально приходил в себя и поднимался — жадный до жизни.

Так было и этой ночью по дороге в Сан-Бенедикта.

Мужчина в черном стетсоне, черном костюме с белой рубашкой и красным жилетом, на талии которого крепился ремень с двумя кольтами, вовсе не походил на создание Тьмы, которым являлся. Когда он спускался по лестнице пансионата на грязную улицу — единственную улицу — поселения Сан-Бенедикта, солнце уже было лишь воспоминанием в блестящем от сияния звезд небе. Никто из селян и не подумал, что странный путешественник защитил свою комнату рано утром черными шторами и что он и не подумал ложиться спать на кровать — вместо того он предпочел забраться в заплесневелый шкаф, который показался ему более безопасным перед хитрыми лучами солнца и мог обеспечить более комфортный отдых в незнакомой обстановке.

Вечером его первым напитком стала коровья кровь из небольшой японской бутылочки, идентичной той, которая разбилась и испортила ему пальто во время схватки с перевертышем. Лоусон приобрел шесть одинаковых бутылочек в антикварном магазине на Ройал-Стрит. Ему нравились красивые предметы, особенно, если при этом они были функциональны.

Он направился к салуну — хлипкому деревянному зданию, расположенному в доках. Городок, как и ожидалось, был окружен болотом, служившим его естественной границей. Лесозаготовительные лодки и баржи на ночь были привязаны к пирсу. Лоусон подумал, что чуть позже ему может понадобиться лодка. А сейчас ему нужна была информация, так как управляющая в пансионате — пожилая полная дама с заметным каджунским акцентом — не могла ему рассказать ровным счетом ничего.

Из салуна «Болотный Корень» доносилась тоскливая музыка скрипки. Впереди показалась раскрашенная вывеска, нависающая над входом в заведение. Желтый фонарь над ней почти догорел. Рядом, поддерживаемые своими крепкими женами, собирались порядком перебравшие лесорубы.

По пути Лоусону встретилось еще одно заведение под названием «Дворец Удовольствия», вывеска которого была раскрашена кричащими красными цветами. Похоже, в Сан-Бенедикта наличествовало только два вида развлечений для лесорубов во время отдыха от работы.

Лоусон предпочел не привлекать внимание пьяного грузного мужчины, которому помогала перейти улицу столь же крупная женщина в изрядном подпитии. Успешно миновав столкновения с этими двумя человеческими громадами,Лоусон толкнул дверь «Болотного Корня».

Здесь было людно, дымно и шумно, да и в целом неприятно, но это был единственный бар в городе, так что выбирать не приходилось. Прямо над головой Лоусона в поддерживающий брус было загнано два топора, которые, судя по всему, висели там давно, так как металл уже начал покрываться ржавчиной. Бармен был занят тем, что разливал крепкие напитки и пиво своим нетерпеливым и очень громким посетителям. Скрипач старался изо всех сил, но каждая третья нота походила на жалобный крик кошки, которой наступили на хвост, однако против этого никто не возражал. Женщина в лоскутном платье с перьями в волосах повисла на руках бледнолицего мужчины, который проводил время в компании друзей, у коих явно водились хорошие деньги. Фонари висели на крюках, и свет то и дело играл бликами на сломанных зубах или на звонких монетах. Вот, что увидел Лоусон, когда огляделся.

А еще он понял, что вампиров здесь нет — только люди, испытывающие жажду вечернего развлечения.

Он подошел к барной стойке и привлек внимание бармена, после чего заказал лучший местный виски. Напиток подали в стакане, который даже можно было назвать достаточно чистым.

— Мы не хотим проблем, сэр, — сказал бармен, гулко стукнув донышком стакана о стойку. В голосе его звучали нервные нотки, а левый глаз заметно подергивался.

— Никаких проблем и не предвидится, — ответил Лоусон, попытавшись выдавить из себя ободряющую улыбку. Он знал, что выглядит, как человек, который сам по себе является частью проблем. Может, в его внешности и оставалось много привычного и людского, но на инстинктивном уровне жители любого города предпочитали не сталкиваться с господином, бледное лицо которого наводило на мысли о смерти. А особенно его общества избегали, когда он намеренно выставлял напоказ два своих кольта, прибавляющих любому собеседнику вежливости. Разумеется, в своей меткости и скорости он был уверен, и на деле Лоусону даже не требовалось оружие, чтобы разобраться с задирами из салуна, но ведь с помощью одного вида оружия гораздо проще убедить собеседников более охотно нарушить молчание.

— У меня к вам вопрос, — миролюбиво проговорил Лоусон, положив звонкую монету за напиток на столешницу, хотя и знал, что в голосе его сквозит угроза. — Я ищу городок под названием Ноктюрн, где-то к югу отсюда. Слышали о таком?

— Нет, сэр. Я здесь не так давно…

— Что ж… все равно спасибо, — Лоусон посмотрел на тяжеловесного посетителя по правую руку от себя. — А вы? Часом не слышали о городке под названием Ноктюрн?

— Ничего такого не знаю, — прозвучал довольно резкий ответ от мужчины, который не собирался отрываться от почти опустошенной бутылки какого-то ядовитого пойла, которое он явно поглощал с удовольствием.

Лоусон повторил свою попытку с седобородым мужчиной, который расположился слева от него.

— Сэр, вы, верно, слышали мой вопрос. Я ищу городок Ноктюрн. Говорят, к югу отсюда. Вы не знаете, где это?

— К югу отсюда ни черта нет, — ответил тот таким тоном, словно пытался посрамить своего никчемного слугу или мелкого подчиненного на лесопилке. — Болото, еще болото, и глубокое болото, вот и все.

Он сделал глоток своего мутного темного пива, а затем прищурился и окинул Лоусона оценивающим взглядом.

— Ты ж не отсюда. От тебя за версту разит большим городом. Орлеан, к примеру?

— Угадали, — повел плечами Лоусон, не став рассказывать, как много запахов — не самых приятных — он сам способен учуять здесь. Приятным был лишь один аромат в «Болотном Корне» — кровь, текущая по венам пьяных и насквозь прокуренных посетителей, и этот запах пьянил и манил к себе, как сирена манит моряков…

Впрочем, сильнее здесь все же пахло грязью, дешевой выпивкой и дымом сигар из не самого качественного табака. Иногда сюда примешивался и запах приторных женских духов, когда кто-то из посетительниц проходил мимо.

— А сюда тебя как занесло? — оценив одежду Лоусона, седобородый мужчина с умным видом хмыкнул. — Ты ведь не лесоруб.

— Да, не лесоруб.

— О, я понял! Ты один из них, я прав?

Лоусон напустил на лицо легкую улыбку.

— «Один из них», сэр?

— У тебя там «брат», да? — человек указал большим пальцем, на котором «красовался» жуткий шрам, в сторону задней части салуна. За круглым столиком под светом фонарей сидела группа из шести человек, занятых игрой в карты, и за процессом наблюдала заинтересованная публика из лесорубов и шлюх. «Брат», о котором упоминал посетитель, был широкоплечим господином в песочного цвета костюме и стетсоне в тон, чуть сдвинутом набок. Перед ним на столе возвышалась внушительная гора монет, составляющая весьма солидную сумму денег. Остальные игроки — все, как один — были лесорубами в потрепанных одеждах, которых, очевидно, присоединиться к этой игре заманил искусный…

— Шулер, — произнес человек. — Приходит сюда в день выплат и отбирает конфетку у младенцев. Бесполезно что-то говорить этим тупицам, все равно не послушают.

— Хм, — протянул Лоусон, глядя на то, как шулер кладет на стол руку жестом победителя с удачным раскладом, а остальные с досадливым рычанием бросают свои карты на стол. Двое лесорубов, похоже, поняли, что им в карты сегодня не повезет, и сокрушенно вышли из-за стола, но их места тут же были заняты другими желающими, и игра продолжилась. — То есть, он явился постричь бедных овечек?

— Не так бесхитростно, как ты думаешь, — пожал плечами посетитель, отвечая на вопрос Лоусона. — Он проигрывает достаточное количество раз, чтобы подзадорить остальных. Никогда не перебирает ни с выигрышами, ни с проигрышами. А эти дурни, как дети малые, верят в то, что они встанут из-за стола с деньгами для Моны. Ха! Но слушай-ка, парень, ты разве не из его компании?

— Не из его, — Лоусон одним глотком осушил остаток виски и собрался уходить. — И я не люблю обманщиков, так что, думаю, мне стоит понаблюдать за игрой.

— Я не на все сто уверен, что он шулер, — решил вдруг пойти на попятную посетитель. — Просто… он вооружен и, пожалуй, может убить тебя, если ты его обвинишь, но… может, попробуешь сделать его в игре? Такое чувство, что у тебя может получиться.

Лоусон лишь кивнул в ответ.

Он подумал, что, возможно, этот путь приведет его к тому, чтобы найти человека, которому известна дорога в Ноктюрн. Когда он приблизился к столу, то увидел, как названный шулер окидывает его быстрым взглядом из-за веера своих карт, но быстро возвращается к своему занятию. Лоусон пригляделся к нему в ответ: это был широколицый розовощекий человек с ямочкой на подбородке, над темными, широко посаженными глазами нависали густые рыжие брови. Мужчина казался дружелюбным, спокойным и расслабленным, но в короткий миг, когда их глаза встретились, Лоусон заметил блеск волнения, а также отметил, как напряглись широкие плечи игрока. Такая реакция несла вполне понятное сообщение: трижды подумай, прежде чем приближаться ко мне.

Тревор Лоусон любил вызовы и не собираться пасовать в этот раз. Он снова подошел к стойке, заказал себе порцию виски, и, расплатившись, наградил шулера своей хищной улыбкой.

Заняв позицию недалеко от стола, Лоусон поднес стакан к губам и удостоверился, что с этого места может наблюдать за всеми участниками процесса. Они играли в пятикарточный дро-покер с «дикой картой»^[8]. Шулер поднял ставку до двухсот долларов. На следующей раздаче он был первым. Лоусон наблюдал, как этот мужчина потерял сорок долларов, проигрывая паре десяток и «дикой карте».

Шулер снял шляпу и промокнул лоб платком, после чего водрузил головной убор обратно. В эту самую минуту Лоусон понял, как он отвлекает внимание этим движением, при этом пряча карту в рукаве. Этот человек был действительно быстр и аккуратен, но потягаться в быстроте с острым взглядом вампира он не мог.

В следующем кону шулер выиграл шестьдесят долларов при помощи второй «дикой карты», и один из лесорубов, со злобой швырнув свои карты на стол, решил покинуть игру.

— Можно присоединиться? — спросил Лоусон, и все, кроме шулера, безразлично кивнули. Последний заметно напрягся и предпочел сохранить молчание. — Спасибо.

Лоусон улыбнулся своей хищной улыбкой и занял стул прямо напротив обманщика.

— Нужно пять долларов, чтобы вступить, друг, — наконец, заговорил шулер, стараясь не встречаться с вновь прибывшим игроком взглядом. Этим заявлением Лоусона было не напугать: он извлек деньги, внес их в игру, и процесс возобновился.

Скрипач продолжал пилить свою незамысловатую мелодию. Бармен все так же разливал пиво и виски. Двое мужчин вступили в драку и с шумом вывалились на улицу из дверей салуна, упав в уличную грязь.

Тем временем игра продолжалась: Лоусон поднял ставку еще на двадцать долларов, и все, кроме шулера, поддержали. Это было очень удачное время, чтобы поразмышлять. И настроиться.

В желтом фонарном свете и в парящем повсюду дыму от сигар и трубок, перемешивающемся с туманом, что проникал в салун с улицы, Лоусон знал, что кое-кто еще пришел в «Болотный Корень» и теперь наблюдает за игрой. Он учуял ее раньше, чем увидел. Ей было двадцать четыре… или двадцать пять, не больше. От нее пахло лавандой, кожей, лимонным мылом и горячей кровью.

Когда Лоусон посмотрел в ее глаза, он увидел два кусочка черного угля, не отрывающих от него своего взгляда. Ее полногубый рот наводил на мысль о том, что она легко могла бы откусить голову болотной змее.

Это была высокая девушка статного телосложения, одетая в серую юбку, черный жакет для верховой езды и белую с зеленым блузу; ее каштановые волосы были собраны в высокий конский хвост, а на голове красовалась зеленая шляпа жокея. Подбородок имел квадратную, жесткую форму и был с вызовом приподнят, горделивый нос выглядел хищно, как клюв плотоядной птицы. От взгляда Лоусона не укрылось и то, что на поясе незнакомки висел ремень песочного цвета с кобурой, в которой покоился ремингтон.

— Я Невилл Бранниган, — представился человек, сидящий через стол от Лоусона. — Из Хьюстона, Техас.

Он предложил руку, которая имела идеальные размеры, чтобы вытаскивать карты из рукава.

— А что, есть какой-то другой Хьюстон, кроме того, что в Техасе? — криво улыбнулся Лоусон, пожимая шулеру руку быстрым, твердым и холодным хватом. Глаза Браннигана прищурились. Пришло время представиться. — Тревор Лоусон. Из Нового Орлеана.

Он задумался, уж не решился ли шулер представиться и назвать свое имя сопернику, только чтобы его услышала прекрасная незнакомка с шестизарядным ремингтоном?

— Могу я спросить, что за дела у вас в Сан-Бенедикта?

— Я здесь проездом, — ответил Лоусон и, по сути, не солгал. Еще несколько секунд он выдерживал паузу, прежде чем продолжить. — На самом деле я ищу один городок. Слышали когда-нибудь о месте под названием Ноктюрн?

— Нет. И я вам так скажу, мистер Лоусон, это не самое подходящее место, чтобы останавливаться здесь проездом. Ехать тут некуда на много миль вокруг. Цивилизация еще не добралась сюда.

— Кто-нибудь еще слышал о Ноктюрне? — обратился Лоусон к остальным игрокам за столом, и в ответ получил лишь неловкие передергивания плечами или пустые взгляды. — Что ж, ладно, — вздохнул он. — Похоже, он спрятан. Но я уверен, что найду его.

После он передал колоду человеку слева от него, чтобы тот снял.

— А что такого особенного в этом Ноктюрне вас привлекло, сэр? — Бранниган открыл серебряный портсигар и достал оттуда свежую самокрутку, которую почти сразу поджег.

— У меня там дела. По правде говоря, меня там ожидают. Но… давайте поговорим о вас. Вы здесь осели? Или тоже проездом?

— Я — местное развлечение, — прозвучал мягкий ответ под аккомпанемент выпущенного облака дыма. — Я разъезжаю по городам лесорубов — вроде Сан-Бенедикта — и помогаю этим людям отвлечься от проблем и разрядиться, чтобы не сойти с ума от своей работы. В каком-то смысле я работаю ради Высшего Блага, — он улыбнулся, обнажив золотые передние зубы. Удерживать эту улыбку надолго он не стал, после чего тут же прищурил глаза в выражении любопытства. — Вы очень бледны, сэр. Отчего так?

— У меня есть некоторые… ограничения по части загара, — ответил Лоусон, понимая, что его жертва попалась на крючок любознательности. — А что же вы, мистер Бранниган?.. Я работаю по ночам. Вы, вижу, тоже?

— Совершенно верно, — отозвался шулер, стряхивая пепел на пол.

Когда карты были розданы, Лоусон увидел, что ему досталась дама пик, четверка треф, шестерка треф, туз бубен и туз червей. Бранниган немедленно поднял ставку до пятидесяти долларов, что заставило двух других игроков спасовать. Лоусон поддержал ставку и тоже поднял еще на пятьдесят. Бранниган принял ставку и уставился в свои карты с непроницаемым лицом. Два других лесоруба спасовали.

Бранниган взял карту, Лоусон отбросил свои трефы и взял две. Теперь у него имелся следующий расклад: дама пик, туз бубен, туз червей, десятка червей и семерка пик. Не очень хорошо, подумал он… но, пожалуй, могло быть куда хуже.

— Пятьдесят долларов, — сказал Бранниган.

— Пятьдесят, поднимаю на пятьдесят, — повторил Лоусон.

— Серьезно? — Бранниган улыбнулся, но глаза его оставались холодными. — Что ж… здесь становится жарковато, джентльмены.

Он вскрыл свои карты, взял свой платок из нагрудного кармана и уже собирался снять шляпу, чтобы вытереть лоб, когда…

— Мистер Бранниган? — обратился Лоусон, и его командный голос завладел вниманием шулера. И как только контакт был установлен, в ход пошел Взор вампира.

Лоусон толком не понимал, как это работает, но, когда он этого по-настоящему хотел, стоило просто немного сконцентрироваться. С годами процесс становился все легче — и тем сильнее это приближало Лоусона к природе вампира и отдаляло от человеческой сути, поэтому он старался пользоваться этим как можно реже, но иногда… иногда оно того стоило.

Когда Взор пускался в ход, в воображении Лоусона возникал огненный глаз, который загорался прямо во лбу и проталкивал себя в сознание собеседника, путешествуя на расстояние до пяти футов. Внутрь человека Взор проникал, все еще горя, и искал в мыслях призраков прошлого, духов в коридорах памяти. Эти коридоры могли быть полностью населены фантомами, некоторые из них были очень печальными, а на некоторые было противно даже смотреть.

Горящий глаз перемещался внутри разума Невилла Браннигана, который заметно расслабился, взгляд его стал рассеянным. Рука шулера при том все еще тянулась к шляпе.

Лоусон просмотрел быстро промелькнувшие образы Техасских прерий и ветхих ферм, вокруг которых то и дело мелькало перекати-поле. Он подумал, что это был, скорее, Лаббок, чем Хьюстон, и, возможно, у Браннигана была причина лгать о своем родном городе. Перед Взором предстал дом, объятый огнем, женщина, прижимающая к груди младенца и бегущая сквозь пыль… дальше появилась неясная фигура, тенью продвигающаяся в темной комнате с ножом в руке… с ножом, который вскоре погрузился в шею стоящего на коленях человека… послышалось ржание лошади, зазвучал женский крик, который быстро перешел в предсмертный вопль…

Образы перескакивали. Взор видел карты… сотни карт, множество лиц за столами, он видел маленького мальчика с вьющимися кудрявыми волосами, которого ударили рукоятью пистолета в маленькой промозглой комнатке, где даже свет казался холодным и чужим…

Лоусон не хотел расшифровывать эти видения. Они просто существовали здесь, в памяти этого человека. Методом проб и ошибок, Лоусон выяснил, что Взор служит для того, чтобы подавлять силу воли жертвы. Пока он свободно блуждает в недрах памяти человека, объект влияния превращается в безвольный кусок плоти, принадлежащий вампиру — особенно, если воля его в жизни слаба, и он не пытается противостоять.

— Покажите ваши спрятанные карты, — приказал Лоусон.

Бранниган глуповато улыбался, глаза его начали увлажняться. Он был довольно сильной жертвой, потому что пытался сопротивляться.

— Покажите нам, — строго повторил Лоусон. — Ваши спрятанные карты.

Его голос звучал настойчиво и четко. Взгляд был абсолютно бесстрастным.

— Покажите их. Сейчас же.

Бранниган задрожал. Его рот раскрылся в попытке протестовать, и золотой зуб блеснул в свете фонаря. Но с его губ не сорвалось ни звука, потому что чувства покинули его.

Он потянулся к левому рукаву и извлек оттуда туз пик, который послушно упал на стол из его пальцев. Достигнув правого рукава, он явил на свет двойку треф.

— Будь я проклят! — прорычал один из лесорубов. — Смотрите! Ублюдок нас дурачил!

— Тихо! — сказал Лоусон тихим, но твердым голосом, и все подчинились его команде. — Мистер Бранниган, покажите нам вашу руку.

Похоже, что шулер хотел покачать головой, но шея его твердо зафиксировалась в одном положении. Лицо его обливалось потом. Пальцы задрожали и перевернули карты, среди которых была пятерка треф, пятерка бубен, четверка червей, валет бубен и десятка треф.

Лоусон открыл свои карты и уставился в блестящие глаза Браннигана. Он извлек свой горящий Взор из закоулков памяти жертвы и кивнул:

— Думаю, пара тузов выигрывает этот банк, сэр.

Взор окончательно оставил Браннигана, выйдя наружу из его лба и перелетев через стол обратно, во владения Лоусона. Шулер стал практически таким же бледным, как вампир, контролировавший его секунду назад. Он задрожал и издал тяжелый стон, как будто собирался вывернуть свой желудок наизнанку прямо на стол, карты, деньги и руки игроков.

— Что… случилось? — воскликнул он. Голос его дрожал, нижняя губа дергалась, как в приступе подступающих рыданий. — Господи, что… что это было?..

— Ты обдурил нас, ублюдок!

— Сукин сын! Мы не прощаем мошенников!

Что-то словно щелкнуло в мозгу шулера. Бранниган уставился на Лоусона через стол, затем на кучу денег… а затем зарычал, как разъяренный зверь, и вскочил, резко отбросив свой стул назад. Его правая рука скользнула за оружием.

Лоусон видел его револьвер, и догадывался, что этот человек достаточно быстр, но темной, сверхъестественной быстроте монстра ему было нечего противопоставить. Лоусон уже держал кольт с палисандровой рукоятью, направленный прямо в лицо Браннигана, когда шулер только успел раскрыть кожаную кобуру.

— Давайте не будем слишком распаляться, — тихо и нарочито миролюбиво произнес Лоусон, осклабившись. — Говорят, это вредно для здоровья.

Бранниган оставил идею достать пистолет, пытаясь сохранить видимое спокойствие, хотя его испуганный взгляд был направлен прямо в дуло кольта Лоусона.

В этой перепалке даже скрипач перестал мучить свой инструмент. Все внимание посетителей салуна было привлечено к небольшой драме за карточным столом. Один из лесорубов вдруг встал и закричал.

— Чтоб его, он украл у меня больше сотни долларов! Пусть он за это в петле покачается!

— Да-а! Повесить ублюдка! — поддержал его другой.

— А теперь посмотрите, что вы тут устроили, — тоном наставника обратился Лоусон к незадачливому шулеру. Он тоже поднялся со своего места, заметив при том, что молодая женщина с шестизарядным пистолетом, попятилась назад и исчезла в толпе.

— Погодите! — обратился он к толпе, которая готова была броситься на обманщика и растерзать его. — Возможно, он сможет откупиться от линчевания, как думаете? А иначе… вам предлагают крайне неприятный способ покинуть эту грешную землю, мистер Бранниган. На вашем месте я отдал бы каждый выигранный цент. Положите деньги на стол. Затем положите туда же ваш пистолет, повернитесь и уйдите прочь отсюда. Сядьте на лошадь и проваливайте. Чем скорее, тем лучше.

— Черта с два! — закричал первый лесоруб, который настаивал на повешении. — Он обманывал нас, он заслуживает галстук покойника на шею!

Бранниган уже начал опустошать свои карманы. Монеты и бумаги посыпались на стол, и пистолет последовал за ними.

Лоусон старался контролировать ситуацию, держа свой кольт где-то между Бранниганом и толпой.

— Вы не хотите сегодня никого вешать, джентльмены, я уверен, — с нерушимым спокойствием сказал он. — Ваши деньги здесь. Соберите их, если угодно. Но убить этого человека за то, что он был глуп и жаден? Навлечь на себя гнев закона за самосуд? Нет. Я предлагаю позволить ему уйти.

— Ну… тогда… ноги ему сломаем, вот, что я скажу! — закричал чернобородый бегемот, выглядевший так, словно, чтобы исполнить эту угрозу, ему требовались только собственные руки. А то и всего одна.

— Позвольте ему уйти, — повторил Лоусон, внушительно всматриваясь в свирепые голубые глаза этого здоровяка, позволяя Взору завладеть его сознанием. — Вы ведь хотите, чтобы он немедленно убрался из города? Тогда расступитесь и позвольте ему это сделать. Заберите свои деньги и порадуйтесь, что так легко сумели получить их обратно, — он выдержал паузу, ожидая, что еще кто-то начнет бросать угрозы, но никто не стал этого делать.

Лоусон ненавидел обманщиков, но самосуд ненавидел еще больше. Ненавидел голодную толпу, которая терзает одну жертву… слишком хорошо он знал, каково быть на месте последней.

— Мистер Бранниган, вы видите выход? На вашем месте я бы направился к нему незамедлительно.

Шулер одарил Лоусона взглядом, в котором одновременно читалась чистосердечная благодарность и горячая злость, но ничего высказывать, описывая хоть одно из этих чувств, он не стал. Вместо этого Бранниган медленно начал продвигаться к выходу. Несколько человек заблокировали ему путь и даже не попытались отойти, заставив его протискиваться сквозь них. Около барной стойки в полной тишине кто-то выплеснул пиво ему в лицо, а другой разбил о его щеку яйцо метким броском.

Тем не менее, Бранниган добрался до дверей салуна и вышел. Практически сразу скрипач возобновил свою игру, и шум снова заполнил помещение, после чего Лоусон, наконец, убрал кольт и собрал собственные деньги со стола.

Кто-то возле барной стойки в знак благодарности заказал ему пиво, и Лоусон с удовольствием принял его, хотя на вкус оно было довольно гадким. Сделав пару глотков и окончательно убедившись, что пить эту жидкую смолу просто невозможно, он незаметно отставил кружку в сторону.

Возможно, порция коровьей крови и сделала бы этот напиток пригодным, невесело усмехнулся он, но постарался отбросить эти мысли, иначе они неизменно привели бы его к мучительной жажде, которая разгоралась близ каждого человеческого существа.

Некоторое время он провел, разговаривая с лесорубами о том, как найти Ноктюрн, но никто никогда не слышал об этом месте. Каждый с сожалением лишь пожимал плечами.

— А где я могу арендовать лодку? — решил поинтересоваться Лоусон, когда остальные вопросы завели его в тупик.

— Спросите Мак-Гира в доках, — ответил кто-то.

После Лоусон перекинулся с лесорубами еще несколькими формальными репликами, суть которых не запомнил, и, покинув «Болотный Корень», направился к воде. Темнота болота манила его. Он шел мимо конюшни, когда изображение распятого Иисуса, висящее на стене, вдруг врезалось ему в сознание, заставив содрогнуться и едва не задохнуться.

В нос ударил запах пива, а затем он даже не увидел, а почувствовал, как из темноты выныривает чья-то фигура. Лоусон развернулся со скоростью, на которую не был способен ни один человек и увидел, как Бранниган, стоя позади него, направляет нож ему в шею.

Глава шестая

К тому моменту, как Лоусон только успел задуматься, что нужно делать, его тело уже сделало это: рука в мгновение ока перехватила держащую нож руку шулера, останавливая лезвие, и он приготовился швырнуть этого негодяя в ближайшее окно.

Но прежде, чем он успел осуществить свое намерение, раздался пистолетный выстрел, и лезвие ножа сломалось прямо перед лицом Лоусона. Второй выстрел, совершенный, когда еще не рассеялся пороховой дым после первого, сбил шляпу с головы Браннигана, и та, кружась, улетела в сторону.

Бранниган испуганно застонал, тут же забыв о своих намерениях убить уличившего его в жульничестве врага. Он отчаянно дернулся, чтобы высвободиться из неимоверно сильной хватки вампира, который нырнул вниз, стараясь избежать поцелуя горячего свинца.

Не имея никакого желания возиться с Бранниганом, Лоусон отпустил его. Пусть этот человек сам спасает свою жизнь, это его личное дело. Сам же Лоусон бросился в противоположном направлении, к болоту. Как ни удивительно, но скорость перепуганного шулера, готового сражаться за свою жизнь, в первые секунды была даже почти готова сравняться со скоростью разгоняющегося вампира. Бранниган мчался прочь отсюда, спасаясь в темноте ночи и плача, как потерянный ребенок.

Все еще не решаясь распрямиться, Лоусон достал оба пистолета и устремил взгляд в темноту. Он видел серый пороховой дым, висящий в узком переулке. Настолько быстро, насколько мог, он бросился вперед, к началу переулка, где укрылся за стеной из грубых досок. Никакого движения вокруг он не улавливал, преследования тоже не ощущал. Слышался только шум криков. Люди приближались, чтобы выяснить, кто и зачем стрелял.

Лоусон вновь посмотрел в переулок с обоими револьверами наготове, но его горящие красным светом глаза не обнаружили никакой угрозы.

Проклятье, подумал он, кого пытались застрелить: меня или Браннигана? А даже если целью было не убийство, а демонстрация силы, то кому из нас она предназначалась?

Что ж, кто бы ни спустил курок, он уже ушел, и след его простыл.

Лоусон выскользнул из своего укрытия и слился с темнотой. Пистолеты он предпочел убрать, но все еще глядел в оба. В следующие несколько минут он обошел здание кругом и направился к докам, где покоились привязанные лодки, за которым лежала абсолютная темнота болота. В доках стояла хижина, в окне которой горел свет лампы. Лоусон подошел к двери, постучал и стал ждать.

Как только хижина распахнула свой рот, в лицо ночного посетителя ударил кислый запах виски. Сморщенный старик с тонкой белой бородой и белыми бровями, со злостью поползшими вверх над округленными выпученными глазами, остановился на пороге, держа в руке бутылку виски. Голова его была совершенно лысой, и на коже отчетливо виднелись уродливые пятна солнечных ожогов. Левую щеку уродовал грубый шрам от пореза, тянущийся от уголка рта почти до самого уха. Нос старика, похоже, ломали — и не единожды. На нем был одет старый выцветший комбинезон прямо на голый торс, покрытый белыми, как снег, волосами.

Хозяин хижины превратил свои маленькие темные глаза в две недовольные полоски.

— Тебе чего? — спросил он голосом, который больше походил на звук перекатывающихся камешков.

— Мак-Гир?

— Он самый. А ты кто?

— Тревор Лоусон, из Нового Орлеана. Вы здесь начальник доков?

— Начальник доков? — Мак-Гир неприязненно усмехнулся. — Я присматриваю ночью за лодками. Могу их подлатать, если надо. Веду записи о том, кто и на какое время берет лодку. Это делает меня начальником доков?

— Вообще-то, делает.

— Хм… ну тогда, да, — Мак-Гир безразлично передернул плечами и глотнул прямо из бутылки. — Я начальник.

Его тонкие губы растянулись в притворно-приветливой улыбке, которая не продержалась на лице дольше нескольких секунд.

— Так чего же тебе от меня надо?

— Мне нужна лодка. Небольшой скиф^[9], что-нибудь с двумя веслами. Есть что-нибудь такое?

Мак-Гир замялся, словно не был уверен, правильно ли расслышал своего странного ночного посетителя.

— Скиф, — повторил он. — Ты из Нового Орлеана и явился сюда, в эту выгребную яму, чтобы взять скиф и поплыть прямиком в Ад? Что у тебя за дела тут? Ты из дурдома сбежал?

— Я в своем уме, — терпеливо ответил Лоусон, хотя иногда ему приходилось сомневаться в собственном здравомыслии. — Я ищу городок под названием Ноктюрн.

Мак-Гир рассмеялся, хотя в глазах его не было и намека на веселье.

— Нет, теперь я уверен, что ты безумный идиот! Там нет никакого города под названием Ноктюрн! Я знаю это болото лучше, чем любой из местных. Даже лучше, чем кто-либо хотел бы его знать!

— Нет такого города, говорите? — задумчиво прищурился Лоусон. Этого просто не могло быть, в этом же тогда отсутствовал всякий смысл. — Вы знаете это наверняка?

Начальник доков сделал очередной глоток жидкости, которая, похоже, прибавляла ему и смелости, и гордости.

— Уверен, что его нет сейчас. Ноктюрн был уничтожен шестнадцать лет назад

— Вот как, — луч света, наконец, пробился в это царство вечной полночи. — Как же это случилось?

— Ураган. Пришел из залива и затопил городок. Это было в августе 1870-го.

Лоусон кивнул.

— Я могу войти на несколько минут?

— Нет! — тут же прозвучал ответ. — Это мой дом! Я сюда психов не пускаю. Понял?

Рука, опущенная в карман, извлекла оттуда пятидолларовую золотую монету, чем заставила Мак-Гира остановить руку с бутылкой на полпути ко рту.

— Ладно, заходи, — согласился начальник доков, открывая дверь шире. Золотую плату за вход он принял с радостью, и запер дверь за своим гостем.

Это место было раем отшельника. Вся мебель — стулья, стол, кровать — выглядели так, словно были сколочены рукой одного и того же криворукого человека, имевшего смелость взять молоток и после пары сломанных забитых гвоздей прозвать себя мебельным мастером. На скрипучем полу лежал старый ковер, который, похоже жевала собака, хотя никакой собаки в доме не было. Голые дощатые стены выглядели жалкими и обшарпанными, и даже свет в этом жилище казался грязным и потерянным.

— Мой замок, — хмыкнул Мак-Гир с большой порцией едкого сарказма в голосе. — Добро пожаловать в него.

Лоусон видел места и похуже. Он попадал в места и похуже.

Тем не менее, он решил не присаживаться.

— Итак, Ноктюрн, — лучше было переходить сразу к делу и не задерживаться здесь надолго. — Расскажите мне, где он.

— Там, — Мак-Гир указал корявым большим пальцем в сторону болота. — По главному каналу на запад, примерно в пяти милях по прямой. Но какого черта ты забыл в Ноктюрне? — глаза начальника доков оценивающе скользнули по одежде Лоусона. — Весь из себя джентльмен из Нового Орлеана… но что-то в тебе не так, верно?

— Не сказал бы, — отозвался Лоусон.

— Ты пахнешь забавно. Могильным холодом от тебя тянет.

— Такова уж моя натура, — был ответ, озвученный спокойно и тихо. — Все, кого я спрашивал о Ноктюрне здесь сегодня ночью, сказали, что ничего о нем не знают. Отчего же вы — знаете?

— Я жил там, молодой человек, — Мак-Гир уселся за кривой старый стол. Бутылку он отставил и положил перед собой золотую монету, словно собрался насладиться ее видом. — А у тебя есть еще такие?

— Хватит на скиф с двумя веслами.

— Полагаю, что ты запасся. Выпьешь? — он постучал костяшками пальцев по бутылке.

— Не самая моя любимая марка. Я бы хотел отправиться в Ноктюрн в течение часа.

— Куда отправиться? — нервно хмыкнул Мак-Гир. — Я ведь тебе сказал: этот город стал историей. И вообще… отправляться в Ноктюрн ночью? В город-призрак, окруженный болотом? Святая Мария, может, ты все-таки сбежал из дурдома?

— Я вполне в своем уме, — отозвался Лоусон, никак не среагировав на заговорщицкую улыбку, которую Мак-Гир отправил ему в свете лампы. Хотя вряд ли, подумал он, но озвучивать этого не стал.

— Вы сказали, что Ноктюрн — город-призрак? Теперь из «ничего», которым этот город называли в салуне, я получаю «город-призрак, уничтоженный ураганом». Что еще вы знаете?

Мак-Гир сделал большой глоток и покрутил золотую монетку между пальцами.

— Не все там разрушено. Некоторые здания все еще стоят, но их наполовину сожрало болото. Видишь ли, Ноктюрн был построен на более высокой земле. Ну, она была высокой тогда. Тип, который его строил, был весьма странным. Молодой человек из богатой семьи. Пришел в бизнес по лесозаготовкам, чтобы посоревноваться со своим отцом, у них, вроде как, были очень натянутые отношения. Молодой парень был слегка не в себе, это все лесорубы заметили. Ну… может, даже сильно не в себе. Мы слышали, его отец был жестоким грубияном, который постоянно говорил сыну, что тот ничего не стоит. Поэтому он потратил деньги, время и силы, чтобы построить оперный театр и концертный зал на болоте. Потом построил для себя большой особняк, не обидел и своих партнеров по бизнесу… но они ненадолго там остались, когда увидели, что этот парень делает. Гиблое было дело. Он старался построить там еще один Новый Орлеан, сделать из Ноктюрна порт. Этот парень вложил в это все свои деньги. Чем надо было думать, чтобы пытаться создать город там, где аллигаторы откладывают свои яйца, а змеи сотнями сворачиваются клубками в грязи?..

Мак-Гир вздохнул.

— А потом ударил ураган, — он наклонил монету так, что свет коснулся ее и оставил золотой блик на его неприятном лице. — Ох, Господь Всемогущий… какой это был шторм, — тихо произнес старик. — Настоящий монстр среди ветров. Он налетел со своими черными крыльями посреди ночи. Заставил болотных тварей выбраться на землю и начать заползать прямо в дома рабочих, на склады, в церковь и в школу… даже в оперный театр и концертный зал. И ни одно из этих зданий ураган не пощадил. Все было сдуто, раздавлено и разнесено в щепки. Причал и все оборудование пропало. Это было словно… наказание от Господа за то, что люди зашли слишком далеко. Ты понимаешь, о чем я? — он заглянул в глаза вампира, стараясь найти в них понимание.

— Да, — отозвался Лоусон.

— Так и думал, что понимаешь. За тобой наблюдают.

— Наблюдают? — настороженно склонил голову Лоусон. — И кто же, по-вашему?

— Кто-то, кто был наказан Богом, — сказал Мак-Гир, и его хмельной бред на удивление метко попадал в цель. — Я тоже был наказан. Потерял свою жену и любимого сына в той буре. На закате одного дня мне было пятьдесят, а на закате следующего — бах! — и мне уже восемьдесят. Говорят, время лечит любые раны. Ты в это веришь?

Лоусон предпочел отмолчаться, потому что не знал точно, во что верил.

— Да, — протянул Мак-Гир, снова потянувшись к своей бутылке. — А я все еще хочу в это поверить.

Когда он закончил пить, его рука небрежно пробежалась по лицу, утирая его от непролитых слез, а взгляд уставился в стену на несколько секунд, словно он забыл, что находится не один в своем «замке». А затем он сказал:

— Двадцать долларов. Я дам тебе скиф с двумя веслами. Правда, сегодня ты в Ноктюрн не доберешься. Завтра, возможно, потому что в темноте его не найти. Я дам тебе лодку и даже факел. Соберу тебе все, это поможет. Когда ты, говоришь, хочешь отправиться?

— Не позже, чем через час. Как раз успею кое-что забрать из моей комнаты.

Мак-Гир склонил голову набок, будто пытался таким образом лучше рассмотреть своего посетителя.

— Ну, хорошо. Твои дела — это твои дела… но… будь я проклят, если не выясню, к чему это все!

— Мне просто нужно попасть в Ноктюрн, — Лоусон уже извлекал золотые монеты. — Больше вам ничего знать не требуется. Я верну лодку, как только смогу. А еще, если нетрудно, я попрошу вас нарисовать мне карту, как туда попасть. За это заплачу сверху. О… и еще одно: имя молодого человека, который основал Ноктюрн… было, часом, не Кристиан Мельхиор?

— Верно, — округлил глаза Мак-Гир. — А откуда ты знаешь?

— Я это подозревал. Похоже, мистер Мельхиор слишком предан месту, которое создал. Он хочет дать ему… скажем так, новую жизнь, — Лоусон прошел вперед и положил монеты на стол. — Один час, — напомнил он. — И благодарю вас за помощь.

— Поблагодаришь, когда вернешься назад.

Лоусон покинул дом начальника доков, оставив этот комментарий без ответа. Шел он осторожно, вглядываясь в темноту, руки его готовы были выхватить оружие в любой момент.

В таком напряжении он вернулся в пансион. Много времени на подготовку ему не понадобилось: все необходимое для него собрал отец Дейл и положил в седельные сумки, к которым сам Лоусон добавил только покрывало и шторы.

Он подумал, что покрывало стоит взять, потому что нельзя было исключать возможность, что скрыться где-то до восхода солнца не получится.

Лоусон вышел из пансиона и вернулся в хижину Мак-Гира, где старый лесоруб, познавший Гнев Божий, уже ждал его на крыльце с факелом. Вместе они прошли по докам туда, где было привязано несколько лодок. Мак-Гир расположил факел нужным образом и положил в скиф два весла, после чего вскарабкался обратно, на пристань.

Старик посмотрел вперед, в темноту. Позади него слышалась отдаленная скрипичная музыка, так и не смолкнувшая в «Болотном Корне». Лоусон слышал мужской и женский смех, и ему казалось, что эти люди в салуне живут с ним в разных мирах.

— Уверен, что хочешь это сделать? — спросил Мак-Гир.

— Я уверен, что должен это сделать, — Лоусон повернулся и изучил взглядом вид небольшого грязного городка за своей спиной. Он чувствовал, что за ним наблюдают, сомнений в этом у него не было. Возможно, кто-то из Темного Общества был здесь и проверял, как идут дела?

Лоусон вошел в лодку и опустил внутрь свои седельные сумки вместе со свернутыми черными шторами и покрывалом. Он решил не снимать свое пальто, стетсон и жилет, потому что, несмотря на то, что ночь на болоте была душной и жаркой, его тело уже давно потеряло способность потеть.

Расположившись, Лоусон взялся за весла.

— Удачи, — сказал Мак-Гир, отвязывая скиф и отпуская этого на вид молодого авантюриста из доков.

— Спасибо, сэр, — ответил тот и принялся грести, лавируя между другими рабочими лодками и удаляясь все глубже в жаркую темноту болота. Факел горел у него за спиной, но был ли свет приветственным — это еще вопрос открытый.

Музыка скрипки и голоса горожан вскоре начали угасать. Жужжание и стрекот насекомых, населяющих болота — вот он, настоящий ноктюрн — зазвучали в ночи.

У него была нарисованная Мак-Гиром карта в кармане пальто, и Лоусон уже изучил ее, но на то, чтобы исследовать ее более подробно, у него времени пока не нашлось.

Через несколько минут канал повернул вправо, и последний вид Сан-Бенедикта скрылся с глаз, спрятавшись за запутанными зарослями деревьев. Лоусон позволил лодке дрейфовать и зажег сигару от факела. С глубоким выдохом он выпустил облако дыма.

Вокруг летало множество слепней и москитов, но никто из них не осмеливался укусить Лоусона: на их вкус он был недостаточно теплым и — это он понял со временем — насекомые за версту чуяли от него запах мертвеца.

Мое время, отчетливо понимал он, истекает.

Он продолжил грести, пока болото окутывало его.

Что-то мелькало за деревом слева. Темнота пульсировала.

Лоусон греб вперед, не отвлекаясь ни на что, кроме сигары.

Казалось, из самой ночи выросли фигуры. Они были призраками прошлого. Лоусон увидел свой детский дом в Алабаме и любимого пса, с которым он любил играть. Увидел озеро недалеко от дома, где он часто рыбачил и откуда приносил хороший улов. Вспомнил лесную тропу, ведущую к кладбищу, где покоились его предки, которые, вероятно, не могли даже предположить, что у маленького Тревора есть шанс на вечную жизнь, если только он оставит свою человечность позади и станет членом Темного Общества.

Но это был кошмар, а не жизнь. Даже посмертным существованием это удавалось назвать с большой натяжкой.

После событий под Шайло он два раза приходил навестить свою жену и дочь. Дважды подходил к дому в Монтгомери, скрываясь в ночи, вглядывался в окно, надеясь воссоединиться со своими близкими. В первый раз это было во время грозы, и вспышка молнии выхватила его из тени. Кейси, должно быть, проснулась от грома и заметила его сквозь стекло…

… а потом она закричала так горько и испуганно, что это заставило Лоусона срочно броситься прочь оттуда.

На то, чтобы явиться к родному дому второй раз, у него хватило сил лишь через годы. Это было майской ночью. Он тайком проследил за Мэри-Элис и отметил, что она постарела. Передвигалась она медленно, ничего не боясь. В парке, где светили бумажные фонарики, она повстречалась с молодой женщиной, в которую превратилась Кейси, и дочь Лоусона держала за руку маленькую длинноволосую девочку в розовом платьице.

Пожалуй, это был одновременно самый прекрасный и самый жестокий момент в его посмертной жизни, потому что все они были живы и так счастливы, их мир наполняла любовь и радость, но ему не было доступа в этот мир. Ему приходилось бороться с демонами — как вокруг, так и внутри себя.

Он не стал задерживаться на том фестивале и слишком близко к Мэри-Элис или Кейси себе подойти не позволил. Как и к молодому человеку, за которого вышла замуж его дочь и от которого родила ребенка… его внучку.

Лоусон держался вдалеке, в темноте, ежась от внутреннего могильного холода, который на него нагонял вездесущий аромат теплой человеческой крови, в которой он так нуждался.

Не выдержав, он бегом покинул эту сцену счастья и пытки, думая о том, что где-то на семейном кладбище, наверное, стоит его надгробие, но могила под ней пуста, потому что он так и не был найден после сражения: он стал одним из более трех тысяч пропавших без вести или захваченных в плен солдат в битве при Шайло. Одним из тех, кто никогда не вернется домой.

В ту же ночь он почти досуха выпил бродягу на железнодорожной станции, но убивать его не стал. После этого ему захотелось выяснить, насколько сильным он был и сколько сможет продержаться без человеческой крови, потому что в душе он не был монстром и становиться им не собирался.

… а сейчас Лоусон продолжал грести, а темная вода вокруг него булькала и хихикала, насекомые жужжали и кружили рядом, но не кусали, потому что его ихор был для них слишком горьким вином. Он знал, что это может значить только одно: он настолько приблизился по своей сути к злым созданиям ночи, что даже природа не хочет получать от него ничего для поддержки своего баланса.

Не думай об этом, скомандовал он себе, думай лучше о девушке, которую должен спасти. Ее жизнь висит на волоске. Если б только можно было, я мчался бы за ней без еды и отдыха…

Но он путешествовал по ночам. Так было сказано в его визитной карточке. Он был адвокатом… мужем… отцом… солдатом… а кем он стал теперь? Вампиром, который борется за возможность удержать в себе то человеческое, что в нем осталось, и тем самым подвергая опасности и себя, и людей вокруг, которые нуждались в его помощи. О, да! Он был настоящим авантюристом, как изволил назвать его Мельхиор. И его человеческое сердце еще билось.

Он не готов был сдаться Кристиану Мельхиору или любому другому члену Темного Общества без боя. Потому что покидать эту грешнуюземлю он хотел бы, будучи человеком, а для этого был лишь один путь.

Мрачный и решительный, Лоусон путешествовал через ночь в сторону рассвета.

Глава седьмая

Он услышал, что приближается лодка, еще до того, как она показалась в поле зрения. До чуткого слуха донеслись росчерки весел по зеленой воде, и сопротивление водной глади, отдающееся едва слышными всплесками.

Завернутый в свой черный, непроницаемый для солнечных лучей саван, Лоусон решил дождаться приближения лодки в тени кипарисов. Уже в следующее мгновение после того, как он безопасно разместился в своем укрытии, над гнусными водами болота разнесся аромат лаванды, кожи, лимонного мыла и горячей крови.

Лоусон знал, кто наблюдал за ним прошлой ночью и кто решил последовать за ним сейчас. Он ждал, положив одну руку на кольт с рукоятью из палисандра, пока ее скиф окажется в непосредственной близости.

Тогда все затихло, кроме натужного кваканья миллионов лягушек, разместившихся в болотной тине. Лоусон понимал, что она сидит там и смотрит на него, пытаясь понять, выпадет ей в этой ситуации орел или решка. Он, в свою очередь, лишь немного напрягся, когда услышал, как ее шестизарядный пистолет извлекается из кобуры, и хотел взвести свое оружие в ответ, но движение было замечено.

— Вылезай оттуда! — скомандовала она.

Он лишь зевнул под своим покрывалом. Просто ощущать внешний дневной мир через свой саван было одним делом, а заставить себя окончательно очнуться от столь необходимого дневного сна…

— Ты меня слышал? Вылезай, я сказала!

— У меня это займет минуту или две, — отозвался Лоусон. — Это ведь не заставит вас спустить курок от нетерпения?

— Просто делай, что тебе говорят.

— Есть, мэм. Простите, если я кажусь вам немного… капризным. Просто сейчас для меня не лучшее время…

Она сделал предупредительный выстрел в воздух, заставивший резко разлететься в стороны птиц, притаившихся на деревьях, и спугнувший лягушек.

— … суток, — закончил Лоусон. Он расстегнул ремень, на котором были закреплены его пистолеты, вытянул руки, показал, что они без оружия, и принялся разворачиваться. Хотя он был укрыт в густой тени, отблеск солнца, отраженный в воде, причинил ему сильную боль. Градация ощущений от солнца варьировалась в пределах «укола от иголок или булавок» до «невыносимого прожигания кожи до самой кости», и чем дольше он находился в опасной близости от солнечных лучей, тем более болезненной была реакция. Трудно было представить, какой она станет через минуту…

Тем не менее, он продолжил освобождаться из своего укрытия, медленно и осторожно, потому что от близости солнечного света суставы его заныли, как у древнего старика. Виски и зубы моментально прострелила острая боль, от которой он непроизвольно поморщился. Когда его голова — без шляпы — показалась из-под покрывала, он, глядя через стекла своих затемненных очков, дающих хоть небольшую защиту, увидел, как молодая женщина чуть отстранилась. Впрочем, даже несмотря на затемненные линзы, ему пришлось прищурить глаза из-за яркого и причиняющего боль света солнца: казалось, кто-то насыпал толченого стекла в глазницы.

Лоусон, наконец, высвободил свои руки и плечи. Он сел в своей лодке, которую предусмотрительно привязал к ближайшему кипарису. Пистолет в руке девушки был направлен ему в грудь.

Она была все в той же одежде, в которой Лоусон увидел ее в «Болотном Корне»: серая юбка, черный жакет для верховой езды, белая с зелеными вставками блуза и шляпка. Правда, теперь на одежде виднелись мокрые пятна от пота. Глаза на ее лице, показавшемся Лоусону привлекательным, походили на два куска угля своей чернотой. Руки девушки скрывали кожаные перчатки, которые, по-видимому, защищали кожу ладоней от того, чтобы натереть мозоли во время гребли. Она относилась к предусмотрительному типу женщин, решил Лоусон.

— Что ж, — сказал он, пока перед глазами у него все стремительно расплывалось. — Все готово.

— Да, — только и отозвалась она.

— И все? Вы не собираетесь спрашивать меня, почему я сплю в своей лодке, завернутый в покрывало в… сколько сейчас времени? Часов десять?

— Практически.

— Что ж, раз вы не собираетесь задавать мне вопросов, тогда, позвольте, я их задам. Это ваш выстрел вчера сломал лезвие ножа Браннигана? Шулера. Верно? А затем вы сбили ему шляпу пулей.

Девушка сохранила молчание, и он, кивнув, продолжил:

— Вы очень хороший стрелок. Наверное, настоящий эксперт. Но… зачем вы это сделали? — и снова ответом было молчание. — Потому что решили, что Бранниган собирается убить меня? А вам я зачем-то был нужен живым? Вы остановите меня, если я задаю слишком много вопросов чересчур быстро.

— Ты на верном пути, — только и ответила она.

— Что ж… для более дружественной беседы, может, назовете мне свое имя?

— Энни Ремингтон.

— Хм… — протянул Лоусон. — А в руке у вас армейский пистолет ремингтон. Подозреваю, что это ваше профессиональное имя. Вы демонстрационный стрелок? Путешествуете и показываете, на что способно ваше оружие, для компании?

— Возможно, — не стала отрицать она.

— Может, тогда все-таки скажете свое настоящее имя? Серьезно, я ведь у вас на прицеле. Как вы стреляете, мы знаем оба. Что вам грозит, если просто представитесь мне?

Некоторое время она медлила, размышляя над его словами, но Лоусон уже подозревал, что она собирается сказать. Догадка его быстро подтвердилась.

— Энн Кингсли.

Он кивнул.

— Старшая сестра Евы. Я видел ее портрет. Вы с нею похожи. Ваш отец все вам рассказал? Поэтому вы явились сюда, чтобы удостовериться… в чем?

— Я явилась сюда, — сказала Энн Кингсли, уставившись прямо в стекла темных очков Лоусона. — Чтобы выяснить, что за игру ты ведешь с жизнью моей сестры, — ремингтон в ее руке не дрогнул. — Как ты убедил моего отца — довольно разумного человека — согласиться на подобную авантюру, я понятия не имею. Но глаз с тебя не спущу. И я чертовски не хотела позволить этому шулеру прикончить тебя вчера. Если я пойму, что это стоит сделать, я сделаю это сама.

— Ясно, — только и сумел отозваться Лоусон, чуть приподняв подбородок. — Вы считаете, что я как-то замешан в похищении Евы?

— Я не знаю, что я должна считать. Я просто села тебе на хвост и, поверь, без моего присмотра ты шагу не сделаешь.

— Это осложнение, которое я предпочел бы не иметь…

— Ха! Расскажи чего поинтереснее.

Лоусон обдумал свое положение. Выстрел однозначно ранит и может сломать кость или даже две, но, разумеется, он это переживет, пусть и придется какое-то время страдать от боли. Он мог бы броситься на Энн Кингсли и отобрать у нее пистолет, но солнце сильно снизит его силу и скорость. Возможно, следует отправить в ее сознание Взор и скомандовать бросить пистолет, но, похоже, девушка обладала сильной волей, а сейчас — днем — Лоусон был слишком слаб, чтобы отражать сопротивление сильной жертвы. Возможно, он и победит в конце этой схватки, но все же…

Может, стоит позволить ей насладиться этим куском власти, решил он. Мисс Кингсли может быть полезной до конца этого дела.

Хотя…

— Вы понятия не имеете, с чем имеете дело, — произнес он. И пусть это утверждение было, наверное, самым банальным изречением за всю его жизнь, сейчас оно было пугающе правдивым. — Поверьте, вы очень скоро пожалеете о своем желании следовать за мной. И вам уж точно не захочется ехать в Ноктюрн. Я серьезно.

— Дурачь этими речами кого-нибудь другого, — покачала головой она, и ее верхняя губа презрительно покривилась.

— Вот же черт, — устало покачал головой Лоусон, понимая, что имеет дело с крайне упрямой особой. — Я полагаю, что вы не примете на веру то, что я не имею никакого отношения ко всей этой истории и что я действительно намерен заплатить выкуп, чтобы вернуть вашу сестру целой и невредимой?

Кстати, об этом, подумал он, то, что Ева там видела, могло уже лишить ее рассудка, или… ее могли уже попросту обратить.

— У меня в принципе не очень много веры. Или глупости. Объясни мне, почему из всех людей, которые могли отвезти этот выкуп, выбрали именно тебя? Что в тебе такого?

— Удача, — хмыкнул Лоусон.

— Не думаю, что дело только в ней, — саркастически прищурившись, произнесла Энн Кингсли. — Мне кажется, ты далеко не все рассказал моему отцу и не хочешь рассказывать этого сейчас.

Лоусон потянулся к своей шляпе и водрузил ее на голову, потому что даже в тени солнце пекло ему голову. Кожу мучило неприятное покалывание, которое уже становилось болезненным. Еще немного, и…

— Послушайте, мисс Кингсли, — собирая остатки сил в кулак, сказал он. — Сейчас я сделаю то, что покажется вам весьма странным в моем положении: завернусь снова в покрывало и усну. Понимаю, что это жутко невежливо с моей стороны, но я должен так поступить, поверьте. Если сейчас вы оставите меня, к закату я проснусь, и тогда мы сможем поговорить более подробно. Идет?

— Нет, — ее взгляд изучил черный саван. — Я заметила, что ты совершенно не потеешь. Почему? Ты ведь достаточно тепло одет для такой погоды. И почему ты… спишь днем, завернутый… в это?

— Это долгая история, — едва слышно отозвался он.

— Ничего, время у меня есть. И у тебя тоже.

— Нет. У меня его действительно нет, — он постарался виновато улыбнуться, но вышла лишь кривая гримаса. — Послушайте, я днем не в самой лучшей форме. Я… мне больно. Пока терпимо, но… мне действительно нужно снова укрыться. Дело в моей коже. Она не способна переносить солнечный свет. Чем дольше я остаюсь на солнце — даже в тени оно чувствуется, поверьте — тем хуже мне будет становиться, — он чуть помедлил, чтобы позволить ей осмыслить услышанное. — Поэтому, прошу, проявите немного понимания.

— Трудно проявить понимание к тому, чего не можешь осмыслить, — качнула головой девушка, однако глаза ее чуть смягчились, а рука с шестизарядным оружием опустилась. — Ты очень… странный.

— Странный. Уставший. И нездоровый, — с печальной усмешкой он снял стетсон и принялся снова укутывать себя в черные крылья покрывала. — Прошу, не пытайтесь уплыть далеко отсюда и добраться до Ноктюрна самостоятельно. Вы мне, скорее всего, не поверите, но я нужен вам больше, чем вы думаете.

Он не лукавил. Пусть в Ноктюрне — как он осознал — все жители были обращены и сейчас находились в своих собственных спасительных коконах до заката, в этой местности водится и много других опасных тварей, которые могут схватить дневного посетителя вне зависимости от того, любопытный это лесоруб или дочь политика. А еще там, наверняка, расставлены капканы для слишком любознательных прохожих.

Лоусон поморщился. От одной мысли, что эта волевая привлекательная девушка угодит ногой в острые зубы ловушки, ему становилось нехорошо.

— Поэтому не отправляйтесь туда в одиночку, — настоятельно произнес он. — Поклянитесь.

— Я ни в чем не собираюсь тебе клясться, — она сказала это с жаром, который, похоже, напугал даже ее саму, поэтому на следующей реплике она предпочла чуть сбавить тон. — Я сказала, что не выпущу тебя из виду, и я говорила серьезно.

— Что ж, лучше, чем ничего, — Лоусон уже почти погрузился в покрывало, снаружи осталось только лицо в темных очках. — Надеюсь, вы вдоволь насладитесь борьбой с москитами до заката. Боюсь, других занятий здесь не предвидится. Будь я на вашем месте, я бы вернулся туда, откуда пришел и предоставил остальное дело мне.

— Отличная идея. Но ты не на моем месте, — ухмыльнулась Энн Кингсли. — Так что я останусь. И «вдоволь наслажусь борьбой с москитами».

— В вас не приходится сомневаться. Я бы посоветовал вам попытаться уснуть, если честно. Нам, возможно, предстоит долгая ночь, — не говоря больше ни слова, он полностью укутался в свое покрывало и оставил Энн Кингсли следовать ее замыслу.

Он спал, как все вампиры. Одна часть его разума была погружена в некое подобие транса, набираясь сил перед закатом, но другая была сосредоточена, чувства ее обострялись в страхе перед болью, которую может принести солнечный свет, если проникнет сквозь защитное покрывало, и агония эта будет как физическая, так и моральная. Невозможно описать, что испытывает обращенный в вампира человек от солнечного света. Это боль тела, которое теряет все свои соки, мучительная смерть при жизни… а еще это была боль, с которой свет отрывал жизнь от души вампира. Возможно, человек сильных религиозных убеждений мог бы сказать, что так страдает душа обращенного от стыда за то, чем она стала.

В своем напряженном трансе Лоусон дернулся, как дергается человек, видя кошмарный сон. Его чувства подсказывали ему, что солнце перемещается, а также сообщали, что Энн Кингсли все еще находится рядом, дрейфуя в своем скифе и размахивая руками в перчатках в попытках отогнать от себя назойливых насекомых.

А тем временем в наполненных призраками прошлого закоулках своей памяти Лоусон видел небольшой разрушенный городок, куда его забрали создания ночи после битвы под Шайло. Полусны живо явили фермерский дом, куда его принесли, заволокли в грязный подвал, после чего связали запястья и лодыжки, привязав их к железному каркасу кровати с окровавленным матрасом. Расступившись, существа пропустили вперед злого ангела в красном, и она провела ногтем по контурам подбородка своего пленника, очертаниям носа и щекам, после чего наклонилась вперед и прошептала ему прямо на ухо голосом с заметным французским акцентом, в котором читалась скорая смерть:

— Меня называют Ла-Руж, и я живу на этом свете уже очень… о-о-чень долго. Догадываешься, сколько мне лет?

Разумеется, он не мог ответить. Он был почти полностью обескровлен, его сил не хватало даже на то, чтобы кричать от боли, которую причиняли множественные раны. Лоусон попытался издать слабый стон, но даже этот звук обратился в едва слышный вздох.

— Мне сто сорок один год, — сказала она, хотя на вид ей нельзя было дать больше двадцати. Ее синюшный язык показался изо рта и задрожал, как хвост гремучей змеи, после чего метнулся к его щеке и зашуршал по ней, как наждачная бумага. На этот раз стон боли и отвращения все же вырвался наружу, но, казалось, он лишь доставил удовольствие этому чудовищу. Как только она отстранилась от него, облизав свои покрытые кровавой коркой губы, глаза ее друг загорелись зеленым светом.

— Я много наслаждалась, — полушепотом произнесла она. — Я многих обратила, дала им возможность стать теми, кем они хотели быть, сменить свое жалкое существование на возвышенную жизнь в ночи. О, некоторые сдавались мне сами с радостью. Готовы были позволить мне испить себя досуха за тот дар, что я давала им взамен. А некоторые сопротивлялись. Как ты. Но, видишь ли… эта борьба обречена на провал. Как твое имя, солдат?

Он не мог произнести свое имя и не стал бы этого делать, даже если бы у него были силы говорить.

И тогда он почувствовал, как ее Взор проникает ему в голову и исследует тот особняк, что он воздвиг из своей жизни. Лоусон попытался сжать кулаки, чтобы придать себе сил сопротивляться, но не мог. Тело его начало слабо извиваться в попытках выкинуть Ла-Руж из своей головы, но она была всюду: смотрела каждое его воспоминание, перебирала все испытанные им чувства, вплеталась в его память, как паразит, как будто она всегда жила там, всегда была где-то неподалеку и наблюдала за ним, чтобы потом увести. Она незримо присутствовала при его рождении, смотрела за ним, когда он играл в лесу в детстве, была на его свадьбе, наблюдала, как рождается его дочь, следила за его работой, пока он подписывал юридические документы темными синими чернилами, видела, как он пришел в здание суда, чтобы записаться добровольцем в армию сражаться с северянами во время Гражданской Войны. Она была рядом, когда он написал свое имя на куске пожелтевшей бумаги.

— Тревор Лоусон, — прошептала Ла-Руж, и ее красные губы вновь приблизились к его уху. — Ты очень красивый мужчина. У тебя была прекрасная жизнь, ведь так? Очень достойная жизнь. Что ж, Тревор… я собираюсь сделать тебя моим лучшим творением.

Так началось угасание его человечности и падение в бездонную пропасть, где царила темнота. Непроглядный мрак.

Он не понимал, сколько времени провел там, лежа в полузабытьи почти обескровленным и привязанным к железному каркасу кровати. Каждую ночь Ла-Руж приходила к нему и выпивала успевшую чуть восполнить запасы кровь, оставляя совсем немного, чтобы жертва не умерла. После она ворковала что-то ему на ухо и водила своими ногтями, под которыми запеклась кровь и могильная грязь, по его груди.

— Вот, как это происходит, — сказал капрал Ниббетт, безногий конфедерат, который на самом деле лишился своих конечностей после того, как заразился вампиризмом. Он вышел на поле боя вместе с остальными и переползал от горла к горлу в сгущающихся сумерках… а затем пушки открыли огонь, вылетели и засвистели снаряды…

— И оттяпали мои ноги к чер-ртовой матери, — и в свете свечей его покрытое швами и старыми шрамами лицо исказила уродливая гримаса.

Капрал — бывший кузнец из Джоржии — иногда спускался, соскальзывая с лестницы, и полз по грязному полу, чтобы поговорить с самим собой в обществе капитана из Алабамы.

— Я просто почувствовал жжение… в потом все было кончено. Они не отрастут обратно, а жалко. Если б только можно было… ну, впрочем, ладно! Что сделано, то сделано, я считаю.

В своем состоянии шока от потери крови, господин капитан из Алабамы не мог ничего ответить.

— Как дела у старого Бобби Ли? — спросил Ниббетт. И, получив только молчание, ответил себе сам. — Все еще лижет задницы этим янки? А хотя, знаешь… это уже не так важно теперь. Патрик и Горди — они оба янки. Маленький Присс тоже. Был, знаешь, ну этим… лагерным цветочком. Не-ет, сейчас уже ничто из этого не важно, — он хлопнул себя по обрубку ноги. — Так что, здорово, парень! Мы теперь на одной проклятой стороне, понятно? Сражаемся против них. Ну, ты знаешь. Тех, кто хочет, чтобы мы умерли. О, все в порядке, просто еще одна война. И она будет идти очень долго, но большинство о ней даже не узнает. Мы против них. Как в старые времена, вот, как говорит Ла-Руж. О, ты ей нравишься, кэп. Она была раньше богатой женщиной, много лет назад, — он потянулся вперед, и его красные глаза засияли. — Некоторые из тех, кто старше, называют ее Королевой Ла-Руж. Она говорит по-французски. Наверное, именно на этом языке и должны разговаривать королевы. Проклятье, я проголодался. А ты попался под руку, и придется тебе мне помочь.

Его грязная правая рука, как паук, взобралась по груди Лоусона.

— О, я чувствую, как бьется твое сердце, как кровь движется по твоим венам. Оххх, пахнет, как бекон, который Модди жарила мне по утрам. Кстати, я заметил эти дырочки на твоей шее, кэп. Она уже хорошо над тобой поработала. Но в тебе еще столько жизни, столько чистой крови! Я только сделаю один глоток… только… капельку.

Лоусон не мог сопротивляться.

— Вот, как это происходит, — сказал Ниббетт, подползая к уху своей жертвы. — Ты думаешь, ты просто видишь плохой сон. Ты думаешь, все потеряно. Она пьет из тебя кровь… медленно, медленно, и каждый раз, когда она пьет из тебя, это приближает тебя к нам. О, ты не поверишь, что сможешь сделать, когда она с тобой закончит. Когда обратит тебя. Из кровавого мешка с мясом и костями ты превратишься в быстрое и сильное существо и больше никогда не будешь стареть. Вещи, которые ты познаешь, то, что сможешь увидеть… все это станет для тебя откровением. А теперь посмотри на меня. Сижу здесь без ног. Я должен был быть мертв, но я жив. Я почти не могу умереть. О, я мог бы сейчас подслушать, что говорят старшие за стенкой, но не могу отвлечься от звука твоего пульса, кэп. Ты сильная ездовая лошадка, не так ли? Так что выдержишь, если я сделаю глоток. Если Ла-Руж застанет меня за этим… она, наверное, разорвет меня на куски, и это меня прикончит. Хотя… я считаю, она, скорее, оторвет мне голову. Видишь ли, у нас самих больше нет крови. Такой, как твоя. Старшие называют то, что течет по нашим венам, ихором. Я не понимаю всех этих штук, но это делает нас другими. Лучшими. Скоро ты поймешь. Почувствуешь и узнаешь. Проблема только в том, что… я раньше очень любил утреннее солнце. Любил встречать рассвет, раньше частенько это делал. А теперь, стоит солнцу подняться из-за горизонта, как оно обжигает до костей, — он пожал своими тонкими плечами.

— Хотя с этим, наверное, можно смириться, — завершил Ниббетт свою мысль и впился ему в горло.

В своей тюремной камере, в этом грязном подвале Лоусон спал и просыпался, а затем снова проваливался в забытье. Он знал, что вокруг него толпятся эти существа, с любопытством разглядывают его и смотрят, как человечность покидает его тело. Он даже в бреду чувствовал, как на него вновь взбирается женщина в красном, чувствовал, как она раскрывает рот и впивается острыми клыками в его горло.

— Скоро ты обратишься, — сказал Ниббетт, сидя рядом с бледным, как известка, капитаном во время одного из своих множественных визитов. — Осталось два или три раза, и процесс завершится. Тебя выпьют досуха, чтобы наполнить снова. Ты, наверное, уже чувствуешь, как начинают расти клыки? Они будут выскальзывать из челюсти, когда понадобятся. На охоте, то есть. А в обычной жизни их будет легко прятать. Скоро ты отправишься на охоту, капитан. Тут неподалеку есть, с кем поиграть. Всякие двуногие детишки, например. О, ты втянешься очень быстро. Тебе понравится их страх: они никогда не знают, откуда к ним придет опасность. Ты научишься, кэп. Почувствуешь, каково быть одним из нас, и это станет твоим откровением.

Тревор Лоусон посмотрел прямо в лицо Ниббетту в свете единственной свечи и заставил слова сорваться со своих обескровленных губ.

— Ч-человек. Я когда-нибудь… смогу снова стать… человеком?

— Не мешком с кровью, нет. Только не после того, как обратишься, — Ниббетт нахмурился. — Ну… вообще, я слышал, что способ есть… но тебе не захочется. После того, как почувствуешь свою истинную природу, ты уже не захочешь возвращаться к прошлому.

— Н-нет, — выдохнул Лоусон.

— Это ты сейчас так говоришь. Потом будешь смеяться над тем, что даже помышлял об этом.

— Так расскажи… — из последних сил выдавил Лоусон. — Вместе… посмеемся.

Некоторое время Ниббетт молчал, недоверчиво глядя на бледное лицо привязанного к кровати пленника. Тревор, как мог, старался не показывать мольбу, которая должна была гореть в его глазах, и, видимо, отсутствие сил помогло погасить огонек надежды на исцеление и превратить его в простой вопрос из любопытства.

— Ну ладно, смеха ради… говорят, единственный способ — это выпить ихор того, кто обратил тебя. Выпить полностью. Тогда ты, вроде как, вернешься в то состояние, из которого тебя обратили, и ты состаришься. Черт, некоторые из них превратились бы в пыль, если б такое случилось. Так что лучше не забивай себе этим голову. Все проходит, тоска тоже. Вот увидишь. Доверься нам и восстань, кэп. Как только обратишься… уже не захочешь становиться прежним.

… Лоусон вынырнул из омута своей памяти и из сна. Он почувствовал, как солнце ускользает с горизонта, а мир клонится к ночи. Вот оно, его время.

Выпутавшись из своего покрывала, он нашел Энн Кингсли все еще рядом. Свою лодку девушка также привязала к кипарису. Глаза ее смотрели рассеянно и покраснели от долго сидения на жаре, лицо раскраснелось от укусов насекомых, которых она, возможно, перестала отгонять, когда сон все же сморил ее.

Сейчас девушка вновь держала свой пистолет направленным в грудь Лоусона.

Солнце почти зашло. Звезды начали понемногу появляться на небосводе, и ночные жители болота тоже принялись просыпаться. Лоусон снял свои очки с темными линзами, потянулся и сбросил с себя покрывало полностью.

— Благодарю за ваше понимание, — улыбнулся он. — Теперь можем поговорить. Лучше, правда, делать это на ходу, чтобы не терять времени. Вы, я так понимаю, не передумали ехать в Ноктюрн?

— Не дождешься, — отозвалась Энн Кингсли.

— Этого стоило ожидать. В таком случае… сможете держать тот же темп, что и я?

— Смогу.

Он в этом сомневался, но плыть им, согласно карте Мак-Гира, оставалось не очень долго. Факел уже выгорел, но надобности зажигать его снова не было. Как, впрочем, и прятать свет, потому что они уже знали, что он приближается.

— Ну, хорошо, — вздохнул Лоусон, когда она отвязала свою лодку и поравнялась с ним, с готовностью взявшись за весла. — Следуйте за мной.

Куда? — спрашивал он сам себя. К саморазрушению? К руинам старого города? Еще больше его занимал вопрос, что делать с бесстрашной мисс Кингсли, когда они прибудут в Ноктюрн. Может, стоит отправить Взор на охоту и приказать ей вернуться в Сан-Бенедикта? Если бы это было так просто! Воздействие никогда не длится долго и не работает на расстоянии. Сейчас с помощью Взора отправить Энн Кингсли назад было равносильно тому, чтобы просто бросить ее в темноте на болоте, а Тревор Лоусон этого сделать не мог. Он был теперь в ответе за ее жизнь, и, похоже, этот груз ответственности он принял на себя по собственной инициативе.

— Интересный выбор карьеры вы сделали, — обратился он к девушке. — Как вышло, что дочь влиятельного политика становится демонстрационным стрелком, работающим на Ремингтон?

— Я всегда была хорошим стрелком, — ответила она после недолгой паузы. — Меня не растили быть одной из этих пустоголовых модниц. Меня растили так, чтобы я могла позаботиться о себе, и… действовать быстро и жестоко, если того требуют обстоятельства. Поэтому я здесь. А еще, я полагаю… мне просто нравится принимать вызовы.

— Вызовы, говорите? — невесело усмехнулся Лоусон.

— Но мы должны были говорить не обо мне, — напомнила девушка, в голос ее вернулась прежняя суровость.

Лоусон тяжело вздохнул. Пока он греб чуть впереди лодки своей спутницы, он нахмурился, потому что вдруг подумал, будто обязан ей кое-чем. Она проделала такой большой путь, готовая сражаться за свою сестру. Это была девушка с горячим сердцем, которая приняла Лоусона за соучастника похищения, однако… все же проявила определенное понимание и позволила ему не сгореть на солнце днем, пусть и не знала толком, кому помогает. Определенно, он должен был ей отплатить хотя бы честностью. Пожалуй, именно сейчас стоило нарушить тягучее молчание и сказать ей…

Он позволил лодке дрейфовать и дождался, пока девушка нагонит его. Серп луны поднялся над верхушками деревьев, ветви которых лениво колыхались над водой от легкого ветерка. Шум болота с каждой минутой звучал все громче.

Лоусон закурил сигару. Выпустив облако дыма, он склонил голову, посмотрев на поравнявшуюся с ним спутницу, и решился:

— К вашему сведению, скоро вам предстоит еще один вызов. Я бы даже сказал, это будет вызов вашей вере… Перейду сразу к делу: я вампир, мисс Кингсли, и вы сейчас следуете за мной в город, который много лет назад вымер, а сейчас находится во власти Темного Общества.

Глава восьмая

Мисс Кингсли молчала. Вода чуть пенилась под ее веслами.

— Мисс Кингсли, вы понимаете, что я вам говорю? — спросил Лоусон, подозревая, что она ведь могла никогда не слышать о вампирах, хотя, казалось, мифы о них были известны каждому ребенку. — Понимаете, о ком идет речь? Это существо, которое… перестало быть человеком. Ну, в моем случае, частично перестало. Я цепляюсь за то, кем я был, как только могу. Пью кровь животных вместо человеческой. Я не могу воспринимать другую пищу… почти никакую. Не могу долго находиться на солнце. Вот, почему в дневное время я спал под специальным защитным покрывалом. Это выглядит странно, но иначе никак. Я… — он помедлил, покачав головой. — Застрял между мирами, так сказать. Вы… мисс Кингсли, вы еще слушаете?

Девушка все еще молчала. Оба ее весла были опущены и дрейфовали под рогатой луной.

— Меня ранили на поле боя под Шайло 6-го апреля 1862-го года, — продолжил Лоусон. Он говорил спокойно, словно обсуждал запах дикой жимолости или грязь этого болота. — И после этого меня поймала стая вампиров. Меня забрали в логово, где они жили. Существовали, — исправился он. — Женщина, которая называла себя Ла-Руж, превратила меня в одного из них. Превращала, точнее сказать. Это отняло довольно много времени. И у одного из тех, кто там был, я выяснил, что если удастся выпить ихор — так называется жидкость, которая течет по жилам вампира вместо крови — того самого существа, которое тебя обратило, сможешь вновь стать человеком. Правда это или нет, я не знаю. Тот, кто рассказал мне об этом, тоже не знал наверняка. Его звали Ниббетт, и я отрезал ему голову ножом мясника в том фермерском доме при побеге. Это была не сильно привлекательная сцена, но вспоминать ее мне приятно. Разумеется, они погнались за мной, когда я сбежал. Они были быстрыми. А я был отчаянным и полным решимости, поэтому спрыгнул с моста и нырнул в реку, после чего для них я пропал. После этой ужасной истории… истории голодного создания, которое судорожно пыталось зализать раны и думало только о страшной жажде, началась другая история, где это существо, помнить которое я страстно не желаю, но обязан, чтобы не стать им снова, принялось рвать глотки скота и потрошить несчастных животных. Ниббетт был прав, это было откровение, — Лоусон поднял глаза и посмотрел на верхушки деревьев и на звезды, сияющие в небе. Он видел их горящими и сверкающими, какими они не были доступны ни одному человеческому глазу. Он видел, как извивается вечерний бриз, как фосфоресцирует вода. Он видел лазурный блеск глаз животных, которые смотрели на него из подлеска с обеих сторон канала, и, глядя в лицо Энн Кингсли в лунном свете в объятиях темноты, он мог видеть ее так же ясно, как будто небесное светило перенеслось под ее кожу и сияет оттуда со всей своей торжественностью.

— Мне пришлось стать… кем-то вроде искателя приключений. Авантюриста, если угодно, — продолжил Лоусон. — Я отправляюсь туда, куда меня просят приехать, и выполняю задания, за которые мне платят. Я могу выбирать, на кого работать и зачем. Как вы понимаете, работа ночная. Я обезвредил банду убийц, растерзавших судью в Техасе, поймал стрелка в Вайоминге, который терроризировал городок, вымогая деньги. Однажды мне даже доводилось выслеживать трех беглых каторжников, взявших людей в заложники. Я искал их в снегах Северной Дакоты. Одного хитрого лиса, промышляющего шантажом, я привел прямо в здание суда в Сан-Франциско, а в Чикаго разделался с маньяком, который насиловал юных девушек, а после перерезал им горло опасной бритвой.

Энн Кингсли не говорила ни слова, и взгляд ее не двигался. Лоусон не знал, как воспринимать это молчание, но выносить его сейчас не было сил, поэтому он продолжил свой рассказ:

— И каждый раз, в каждом штате, на каждом задании я искал следы присутствия Темного Общества. Я искал в новостях упоминания об обескровленных жертвах, которые эти твари всегда оставляют после себя, я обыскивал те места, где они могли бы осесть. Несколько раз мне удавалось выйти на их след, и у нас даже случались стычки. Я уже сбился со счета, скольких вампиров Темного Общества отправил на встречу с праотцами, и потерял счет тому, сколько раз они чуть не убили меня. К моменту, когда у нас начались открытые бои, эти твари уже знали, чего я хотел, — Лоусон печально усмехнулся. — Однажды, в марте прошлого года, в Канзас-Сити, я даже нашел Ла-Руж. Она сильно отличалась от того образа, который я запомнил в фермерском доме. Я помнил пусть красивую, но грязную женщину с постоянными следами земли и крови под ногтями, с кровавой коркой на губах… но на этот раз она была чистой и ухоженной… и все такой же красивой. Я подобрался к ней в салуне достаточно близко, чтобы коснуться ее, и она взглянула мне в лицо со страхом. На меня бросились ее охранники и попытались разорвать меня на куски. Мне пришлось забыть о цели, чтобы остаться в живых… ну, то есть, хотя бы остаться в том состоянии, в котором я нахожусь сейчас. С той встречи я уяснил для себя лишь одно: Ла-Руж боится меня, потому что знает, чего я хочу, и знает, что я не сдамся. В этом она совершенно права.

Лоусон помедлил, выпустив облачко сигарного дыма, и немного хищная улыбка блеснула на его губах.

— Могу заверить, что этот Кристиан Мельхиор похитил вашу сестру по команде Ла-Руж, — сказал он. — Чтобы заставить меня явиться на их территорию, заставить играть по их правилам. Они знали, что я приду. И не только потому, что не могу позволить им творить еще с кем-то те ужасы, которые они творили со мной, но и потому, что она может быть там, в Ноктюрне, — он постучал по одной из своих седельных сумок носком ботинка. Энн Кингсли рассеянно посмотрела на выкуп, который этот странный человек (а человек ли?) вез в Ноктюрн от ее отца.

— Число Зверя из Книги Откровений, — с усмешкой кивнул Лоусон, указывая на сумку. — Я полагаю, по их мнению, я — Зверь. Предатель, который желает уничтожить их… поэтому логично, что они потребовали от меня именно такой суммы. Они некоторым образом нуждаются в золоте… а еще им нужен я, мой ихор, моя плоть, мои кости… они собираются разорвать мое тело на тысячи мелких кусочков, а то, что останется, сожгут на утреннем солнце, — он вновь затянулся сигарой и распрямился, глядя на застывшее выражение лица Энн. Кажется, для нее это было слишком.

— Мисс Кингсли, вы еще со мной? — хмыкнул он. — Уверен, у вас есть вопросы, если так.

Энн Кингсли подняла пистолет, взвела курок и прицелилась прямо Лоусону в голову. Ее глаза вдруг стали очень широкими.

Лоусон продолжил курить свою сигару, лишний раз радуясь, что его легкие все еще могут сокращаться, и спокойно наблюдал за реакцией девушки.

— Вы знаете, — озорная улыбка мелькнула в самом уголке его губ. — Зачем я ношу с собой два пистолета?

Она не ответила, но едва заметно качнула головой.

— Кольт на моем правом боку, с палисандровой рукоятью предназначен для самозащиты от людей. В нем обыкновенные пули. Но кольт на левом боку, с рукоятью из слоновой кости… он нужен, чтобы защищаться от существ моей собственной породы. В нем пули из чистого серебра, освященные святой водой. Это сделал один мой близкий друг, он священник. Если такая пуля угодит вампиру в череп, эффектом станет то, что его тело превратится в пепел и развеется по ветру. Почему это так работает, я не знаю, но мой друг посоветовал мне использовать именно эти патроны, опираясь на опыт, который имелся у него самого, — Лоусон пожал плечами. — Могу сказать, что рекомендации были очень дельными: эти патроны работают прекрасно. Перед тем, как покинуть Сан-Бенедикта, я зарядил оба оружия серебряными пулями. У меня также с собой дерринджер с серебряными освященными патронами. С их помощью я смогу одолеть тварей, и мне неважно, почему так — важен сам факт. Без этих пуль я был бы уже мертв.

Он стряхнул пепел в болотную воду, в слабом течении которой дрейфовали их с Энн лодки.

— Полностью мертв, я хотел сказать. А это в мои планы не входит.

Энн Кингсли, наконец, обрела дар речи. Ее голос звучал слабо и надтреснуто.

— Ты безумец.

Лоусон смиренно опустил голову.

— Ваши патроны 44-го калибра их не убьют, но им тоже не нравится получать ранения или ломать кости. На короткое время это выводит их из равновесия и это больно. Человеческая кровь помогает им восстанавливаться очень быстро. Быстрее меня, потому что я, как уже сказал, от человеческой крови себя… ограничиваю. Правда, если вампиры Темного Общества лишатся руки или ноги, отрастить ее заново уже не могут, — добавил он, подумав о Ниббетте. Хотя, если бы он достаточно долго досыта напивался человеческой кровью, у него могло бы из этих обрубков вырасти что-то, вроде ног, правда совершенно уродливой и нечеловеческой формы. — У меня есть дополнительные серебряные патроны в моих седельных сумках. Я могу поделиться с вами, если хотите.

— Безумие, — прошептала Энн.

Он не винил ее: непросто принять такое на веру. Многие люди полагают вампиров страшной сказкой, которой пугают маленьких детей…

… Лоусон почувствовал это до того, как все произошло. Что-то было там, над каналом, чуть выше водной глади. Примерно на высоте человеческого плеча. Он потянулся и прикоснулся к проржавевшей цепи, протянутой над водой от дерева к дереву. Послышался звон небольших колокольчиков — на цепи их висело около шести, и эхо их звона разнеслось над болотом.

Лоусон приподнял цепь над головой, чтобы их с Энн скифы могли проскользнуть по воде беспрепятственно.

— Мы только что объявили о себе, — тихо сказал он. — Послушайте, на сомнения нет времени. То, что я вам сказал — правда от первого до последнего слова. Темное Общество — это теневой мир, мир вампиров и… других существ. Они существуют на земле с незапамятных времен. Пока не поздно, Вам следует вернуться, Энн. Оставьте это дело мне, — он замолчал и внимательно посмотрел на нее, надеясь, что девушка передумает. — Но решать нужно прямо сейчас. Так что вы выбираете?

Несколько непозволительно долгих секунд она не отвечала. Лоусон подумал, что она, возможно, потеряла дар речи, но, собравшись с мыслями, Энн ответила:

— Я собираюсь спасти мою сестру. Может, ты и сошел с ума и придумал себе какой-то теневой мир, но я — нет. Я остаюсь.

— Как знаете, — Лоусон отпустил цепь, удостоверившись, что Энн проплыла под ней.

Он понял, что отговаривать эту отчаянную девушку бессмысленно. Может, просто продемонстрировать ей, что ее ждет? Показать клыки? По правде говоря, запах теплой крови, бегущей по ее венам, заставлял усиленно прятать клыки и не позволять им показаться… боясь потерять контроль над собой, Лоусон решил, что лучше пока ничего не демонстрировать. Если Энн Кингсли так хочет столкнуться с тем, что ей предстоит увидеть в Ноктюрне… что ж, так тому и быть.

— Пора взяться за весла, — кивнул он своей упрямой спутнице и последовал собственному совету. Девушка отложила пистолет в сторону и последовала за Лоусоном.

Через несколько минут вдали послышалась музыка.

Это была музыка скрипок и виолончелей, сопровождающаяся постукиваниями бубна, и звучала она за следующим поворотом канала, где ветви деревьев глубоко уходили в воду, а корни кипарисов страшными корягами торчали из земли. Лоусон продолжал грести, и, к его удивлению, молодая авантюристка не отставала от него.

— Похоже, мы прибыли в Ноктюрн, — произнес Тревор, когда они повернули и увидели, какой пейзаж раскинулся перед ними.

Верхние этажи, особняков, которые когда-то можно было назвать великолепными и царственными, сейчас тоскливо маячили из болота. Остроконечные крыши поросли мхом, толстые каменные колонны опускались в воду. За полуразрушенными и почти полностью утонувшими зданиями показывался острый высокий шпиль церкви — покривившийся от времени, как колпак, надетый набекрень. На самой вершине шпиля все еще стоял крест, но он, казалось, был готов в любое мгновение рухнуть в безвестность, на самую границу отчаяния.

Темные, лишенные стекол окна своими мертвыми глазами наблюдали за ночным миром… однако, приглядевшись, Лоусон и Энн поняли, что не все окна обветшалых затопленных особняков были темными. Одно, возвышающееся на два этажа над поверхностью воды, поросшей кувшинками, испускало слабое свечение, и именно оттуда — единственного, что осталось от былой славы Ноктюрна — доносилась музыка. Как и шпиль церкви, сам дом немного накренился, словно его фундамент согнулся под собственной тяжестью. Трещины в стенах поросли лишайником, и в попытке разрушить это когда-то величественное строение, в каждую трещину, подобно змеям, заползли лианы — толстые и прочные, которые запросто могли послужить этому дому дополнительной опорой.

Несколько лодок — включая одну большую лодку лесорубов, которая, видимо, служила рабочим кораблем — были привязаны к колоннам особняка.

Лоусон подумал, что на этих самых скифах вампиры и привезли сюда Еву Кингсли из Сан-Бенедикта. А жители, которых они подчинили, чтобы переправить суда в Ноктюрн, послужили им обедом…

Веселая музыка все не смолкала. Темное Общество, похоже, решило устроить вечернику сегодня ночью. Лоусон предполагал, что на этой вечеринке ему предстоит стать гвоздем программы и почетным гостем.

Он услышал, как Энн тихо ахнула, и подумал, что она начинает осознавать, во что ввязалась и куда на самом деле попала.

— Я возьму те пули, — тихо сказала она.

Лоусон молча открыл одну из своих седельных сумок, достал коробку освященных серебряных патронов, которые приобрел для него отец Дейл у одного мастера в Западном Новом Орлеане, и передал Энн горсть. Коснувшись освященного серебра руками, он с трудом не выронил пули, но сумел предотвратить это движение, однако болезненно не поморщиться ему не удалось.

— В чем дело? — нахмурилась Энн.

— Ни в чем, — качнул головой он.

— Но тебе как будто опять было больно. А ведь солнца… еще нет, — неуверенно проговорила она, не решив, стоит ли принимать его слова насчет вампиризма на веру, или нет. Вся эта история казалась слишком дикой. — Так что случилось? Если того, кто собирается помочь мне спасти сестру может скрутить какой-то приступ в самый неподходящий момент, я хочу об этом знать.

— Просто серебро жжет пальцы, — передернул плечами он.

Девушка недоверчиво прищурилась.

— Дыма нет, — хмыкнула она.

— Не настолько, — отозвался Лоусон, также криво усмехнувшись.

— Ладно, — отмахнулась Энн, начав перезаряжать свое оружие. Оставшиеся патроны она убрала в кобуру.

— Только не раскатывай губу: я все еще не верю в твою безумную историю, — сурово произнесла она. — Уяснил?

— Ну, разумеется, — ответил он нарочито учтиво.

Лоусон принялся грести снова, и Энн Кингсли последовала за ним. Он направил свою лодку к зарослям кувшинок у особняка, и теперь увидел проход через огромное окно второго этажа. Часть его была разломана настолько, что могла позволить небольшой лодке проплыть. Свет свечей огромной люстры, висящей над головой, отражался от воды, затопившей дом, и Лоусон заметил на стенах темные пятна плесени и узоры гниения. На верхние этажи, поднимаясь из глубин, вела широкая лестница. Проход на третий этаж был освещен горящими светильниками.

Лоусон направил свой скиф к отверстию в особняке, и после небольшой заминки, ушедшей на то, чтобы оценить свое мужество, молодая девушка последовала за своим странным спутником.

Лоусон поднял глаза на лестничный пролет. Наверху виднелась большая комната. Он взял свои седельные сумки, выбрался из лодки ивышел на ближайшую более-менее сухую ступень, которая скрипнула под его весом. Затем он предложил руку Энн и помог ей выбраться из скифа.

Привязав свои лодки к перилам, спутники начали подниматься вверх. Ремингтон в руках Энн едва заметно подрагивал. Лоусон был готов выхватить пистолет в любую секунду.

И вдруг на самой вершине лестницы показалась фигура, держащая двойной канделябр. Она замерла в дверном проеме и, осклабившись, уставилась на вновь прибывших гостей. Это была девочка лет, может, шестнадцати или семнадцати — по крайней мере, с виду — одетая в темно-зеленое платье. У нее были длинные светлые волосы, привлекательное овальное лицо, но весьма хищная улыбка.

— Поднимайтесь, — настойчиво и громко сказала она. — О, ну же, скорее, поднимайтесь!

Лоусон почувствовал, как сбоку от него Энн начинает дрожать. Он посмотрел ей в лицо, и теперь у него ушла пара секунд, чтобы совладать с собой: теплая кровь девушки манила его, он буквально мог слышать ее пульс, мог слышать то, как живительный эликсир течет по ее венам.

— Слушай, — строго и сухо обратился он, потому что теперь на уважительные расшаркивания не было времени. — Держись за мной. Если один из них подберется близко, стреляй в голову… как бы оно ни выглядело: как мужчина, как женщина или как ребенок. Поняла?

— Поднимайтесь сюда сейчас же! — требовательно и капризно крикнула девочка, и раздражительность ее была идеальной для работы на плантации. А затем она обратилась к кому-то, кто находился вне поля зрения Лоусона.

— Эй! Он принес нам вкусности! — нехорошая улыбка осветила лицо девочки.

— О… мой… Бог… — прошептала Энн, не веря своим ушам.

Поздновато для Бога, подумал Лоусон, он уже отошел ко сну, так что взывать к нему чертовски поздно.

Теперь настало время убийце вампиров и его молодой спутнице присоединиться к вечеринке и занять на ней свои места. Лоусон начал подниматься по гниющей лестнице, которая тряслась и скрипела под его весом. Энн с трудом заставила себя двигаться, и вместе они направились туда, где их уже ждали…

Глава девятая

— Мы тебя заждались! — сказала светловолосая девушка с жестокой улыбкой-оскалом, когда Тревор и Энн поднялись на вершину лестницы. На более близком расстоянии ее глаза казались впалыми и блестели красными огоньками в свете свечей, а на темно-зеленом платье спереди виднелись пятна засохшей крови.

Лоусон знал, что Энн тоже заметила эти пятна, потому что пульс ее, стоило ей рассмотреть девочку внимательнее, резко подскочил, пьянящей волной накрыв и его собственное сознание.

Спокойно! — приказал он себе.

Почти в дурмане от манящей человеческой крови, Тревор почувствовал, что Энн отшатнулась назад.

— Спокойно, — повторил он уже вслух, но не был уверен, что на этот раз говорит это только своей спутнице. Они оба забрались далеко от дома…

Музыка становилась все более неистовой и неровной. В комнате, что раскинулась перед ними, на стенах висели бра со светильниками, освещающими фигуры этого демонического фестиваля. Их тени большими монстрами вытягивались на зеленых стенах. Под мелодию музыкантов-вампиров, играющих на двух скрипках, виолончели и паре бубнов, собравшиеся танцевали и кружились в танце по прогнившим доскам. Некоторые при этом перемещались так быстро, что казались лишь призрачными пятнами, которые не мог уловить человеческий глаз.

Согласно беглым подсчетам Лоусона, здесь находилось от тридцати до сорока порождений ночи, отплясывающих свое дьявольское фанданго. Мужчин и женщин было примерно одинаковое количество, при этом их застывшие возрасты сильно разнились, хотя внешность могла быть обманчива: та же молодая девочка, что встретила их с Энн на лестнице, на деле могла жить уже почти сотню лет, а какой-нибудь тридцатипятилетний мужчина мог быть недавно обращенным.

Несколько бледных детей среди этого сборища цеплялись к ногам существ, которые когда-то могли быть их матерями, что незримо указывало на печальную историю этих семей.

Женщины в своих грязных, перепачканных тиной и кровью платьях позволяли своим мужчинам кружить их в танце, почти не касаясь половиц из-за своей чудовищной скорости.

Глаза, которые блестели красным в свете мерцающих свечей, быстро направились в сторону Лоусона и его спутницы, но столь же быстро были отведены.

Молодая светловолосая девочка подалась вперед, намереваясь понюхать волосы Энн. Мисс Кингсли тихо и неприязненно застонала, отшатнувшись назад и приготовившись достать свой ремингтон. Девчонка-вампир рассмеялась, и резким ударом скинула шляпку с головы Энн, тут же нацепив ее на себя. Проведя этот странный ритуал, уже почти не человеческое существо решило присоединиться к танцорам, скорость которых едва не задувала свечи в канделябрах.

— Я забыл тебе рассказать, — бегло произнес Лоусон. — Как они… как мы быстры. Взгляни хорошенько: такое не каждый день увидишь.

Если после этой встречи ты вообще способна будешь что-нибудь увидеть, невесело ухмыльнулся он про себя, хотя на деле понимал, что отчего-то переживает за судьбу этой молодой авантюристки.

Музыка продолжалась, увлекая вампиров в вихрь танца. Пока они вращались по комнате, на стенах которой выросли темно-серые гобелены плесени, уже сделавшиеся частью интерьера, они становились уже настолько неотличимы друг от друга, что для Энн все это сборище вовсе слилось в единое пятно.

Лоусон решил закурить сигару, наблюдая за танцорами. Видит Бог, этой горячей сковороде вот-вот могло не хватить последней искорки. Он знал, что посреди круга танцующих, в самом центре комнаты стоял единственный стул. И к этому стулу было привязано тело девушки, одетой в грязные одежды с черным капюшоном, скрывающим голову. Голова была наклонена вперед, тело расслаблено.

Похоже, сумев пробиться взглядом через расплывчатый круг вампиров, Энн тоже увидела это…

— О, боже, это…

— Не обязательно, — нахмурился Лоусон, памятуя о том, на какие уловки способно Темное Общество.

— Тревор, это Ева?.. — не обращая внимания на первый ответ, спросила Энн дрожащим шепотом. — Она… мертва?

— Я не знаю, — честно ответил Лоусон. Ожидал он худшего. Темно Общество никому не позволяет уйти от них живым. Если только этот живой — уже живой лишь наполовину, почти не человек и способен прогрызть себе путь на свободу через глотки темных тварей.

Светловолосая вампирша, похитившая шляпу Энн, вдруг вышла из кольца танцоров, ухмыляясь, и принялась кружиться вокруг пришельцев, то и дело принюхиваясь к шее и волосам Энн. В следующее мгновение ее рот широко раскрылся, тело сотряс нервный порыв дрожи, и в жуткой жажде крови она рванулась к девушке, обнажив клыки.

Раньше, чем Энн успела среагировать, Лоусон выпустил твари пулю в висок. Шум выстрела заставил музыку резко прекратиться и остановил кольцо танцоров. Светловолосая вампирша рассеянно отшатнулась, но нога, на которую она ступила и перенесла весь вес своего тела, принялась осыпаться пеплом. Пока в немом шоке это существо выгорало изнутри, Лоусон подался вперед и сорвал с ее головы шляпку Энн, после чего почти равнодушно протянул ее хозяйке.

— Готовь ремингтон, но пока не двигайся, — мягко прошептал он. И, пожалуй, теперь этот шепот — единственное, что позволяло Энн не сойти с ума от страха.

Умирающая вампирша тем временем повалилась на стену, волосы ее подхватили пламя и вспыхнули в секунду. Она схватилась за горло, будто не смогла дышать, шея ее вдруг хрустнула, в агонизирующей пародии развернувшись сильнее, чем надо, в следующий миг голова ее начала сохнуть, как виноградина на солнце, глаза запали, после чего девчонка осыпалась на половицы горсткой пепла, издав последний крик ярости. Лоусон уже слышал такой крик раньше, но представлял, что Энн подобный звук должен был сбить с ног.

Повисло молчание.

Нарушено оно было примерно секунды через четыре — кто-то захлопал в ладоши.

— Впечатляет! — произнес человек, выйдя из кольца замерших танцоров. — Я впечатлен!

Он продолжил аплодировать, выходя вперед — спокойно, без страха, отдаляясь от толпы своих соратников.

— Я слышал, что у тебя есть оружие, которое… скажем так… дает тебе преимущество, но это… это было настоящее шоу!

— Благодарю, — ответил Лоусон, стараясь говорить без напряжения в голосе. Он опустил кольт, но второй — с рукоятью из слоновой кости — также уже был готов к атаке, стоило лишь выдернуть его из кобуры. — Хочешь увидеть еще один образец?

— Не нужно! Давай просто назовем это занимательным магическим фокусом, а? — он остановился и раскинул руки в стороны. — Ну, брат Лоусон… как тебе нравится мой город?

— Сыроват, — бросил Тревор, чуть приподнимая подбородок. — Думаю, довольно скоро он полностью уйдет под воду.

— И правда, — ответил Кристиан Мельхиор. Он нахмурился, и мыском ботинка пошевелил оставшееся от его приспешницы темно-зеленое платье, лежащее в горстке праха мертвой вампирши. — Прискорбно, но правда. Однако город уйдет в болото точно не этой ночью. Этой ночью… мы празднуем!

— Празднуете что?

— Твое возвращение домой. Твой шанс воссоединиться со своим племенем, дорогой брат. И посмотри, ты ведь принес нам вещественное предложение мира. Музыканты! — Мельхиор повернулся к ним. — Пожалуйста, продолжайте играть! Все желающие могут продолжать танцевать! Сегодня мы собираемся принять в нашу семью нашего блудного брата Лоусона, поэтому, прошу… помогите ему почувствовать себя дома.

Как только музыканты принялись вновь наигрывать свою мелодию, Мельхиор ухмыльнулся новым гостям.

— Ты все рассказал этому мешку с кровью? Подготовил ее? О, должно быть, это очень значимый момент!

Лоусон ничего не собирался отвечать, он молча курил свою сигару, пытаясь понять, что собою представляет этот Кристиан Мельхиор. Мужчина был высоким и худым, одетым в костюм цвета болотной грязи с темно-синей рубашкой и чуть более светлым жилетом. На вид ему было около двадцати пяти лет, его бледное лицо с широкими скулами, длинным носом и мужественным подбородком выглядело мягким и непроницаемым, гладко выбритым и без единой морщинки. Его черные волосы чуть вились. На вновь пришедших он смотрел хищным и голодным взглядом своих холодных серых глаз из-под темных арок бровей. Глаза его изучали Лоусона и Энн, перемещаясь от одного пришельца к другому.

Некоторые вампиры тем временем продолжили танцевать вокруг привязанной к стулу девушки, но другие наблюдали за этой немой конфронтацией с нервным интересом после внезапного уничтожения светловолосой девчонки-вампира. Казалось, лишь теперь у всех присутствующих появилось осознание собственной смертности, о которой они часто забывали в своем нынешнем состоянии.

— Что ж, — сказал Лоусон, выдув облако дыма в затхлый воздух. — Я пришел заплатить выкуп по твоему запросу. Но сначала я хочу увидеть лицо Евы.

— Брось, Лоусон, разве стоит тратить время на такие пустяки…

— Стоит.

— Я хочу вернуть Еву! — Энн направила свой ремингтон в голову Мельхиора. Пистолет держался в ее руке удивительно твердо, хотя голос девушки такой твердостью не отличался. — Я требую, чтобы ее немедленно развязали!

— Скажи своей красавице, — обратился Мельхиор к Тревору с напускной улыбкой. — Что она здесь приказов не отдает. И пусть опустит пистолет, пока никто не пострадал.

Он настоятельным жестом указал в сторону кого-то из наблюдателей. Тревор проследил за его взглядом: лысый, широкоплечий и мощный вампир в грязной белой рубашке и черных штанах сделал несколько шагов в сторону Евы, вытащил дерринджер из своего кармана и приставил пистолет к правому виску жертвы. Тело на стуле зашевелилось, голова чуть дернулась.

— Ей не причинили вреда. Пока что, — продолжил Мельхиор. — Мы хотим тебя, Лоусон. Разумеется, ты это и так знаешь. Было очень храбро с твоей стороны явиться сюда, но зачем ты привел с собой мешок с кровью?

— Она сестра вашей заложницы. Я не смог ее остановить.

— У тебя не так все гладко с силой убеждения, не так ли? — Мельхиор сделал еще два шага вперед и снова остановился, глядя прямо в дуло ремингтона Энн, не страшась кольтов Лоусона, хотя один все еще был у него в руке, а второй покоился в кобуре и был готов к стрельбе. — Нас здесь тридцать восемь сегодня, — ухмыльнулся он. — О… прошу прощения. Теперь — тридцать семь. А сколько этих волшебных патронов ты припас? Я не думаю, что их хватит на всех. Ты можешь уничтожить некоторых из нас, но… — Мельхиор широко раскрыл рот, демонстрируя большие клыки, словно хищный зверь, обозначающий границы своей территории. — Они — все равно одержат победу.

Он с торжественной усмешкой закрыл рот, клыки его вновь втянулись в десны.

— На самом деле, они одержат верх всегда и во всем.

— Сначала ты построил город, который утонул в грязи. А теперь хочешь построить точно такой же мир? — поморщился Лоусон.

— Мы хотим сохранить свое Общество живым и… здоровым, так сказать. Это значит… впрочем, ты и так знаешь, что это значит.

Лоусон знал. Это значило, что каждую ночь будет устраиваться разрушительная кровавая охота, будут вырезаться фермерские семьи одна за другой… и уничтожаться маленькие города один за другим… а затем больше и больше, пока…. пока что? Когда это прекратится? В конце времен?

Он снова выпустил облако дыма.

— Вот, где различие между нами, — сказал он, оглядев это сборище вампиров, пока музыка продолжала играть, а танцоры — кружить вокруг привязанной к стулу девушки. В одном Мельхиор был прав: здесь их было слишком много, чтобы застрелить каждого… даже такому быстрому стрелку, как он, не убить их всех.

Тревор поморщился и подумал: если ты собираешься прыгнуть на горячую сковороду…

— С города, — пожал плечами Мельхиор. — Может начаться мир. А ты можешь стать его частью, Лоусон. Нет никакой необходимости в твоем сомнительном мероприятии.

— Необходимость — есть.

Мельхиор одарил его быстрой сочувствующей улыбкой, которая быстро испарилась.

— Ты не можешь вернуться назад. Ты можешь двигаться только вперед, в этом твоя суть. Неужели ты этого до сих пор не понимаешь?

— Я понимаю, что за все эти годы так и не стал таким, как вы. И если мне предстоит таким стать, я лучше…

— Пустишь эту волшебную пулю себе в голову? — Мельхиор сделал еще два шага к своим гостям. Лоусон заметил, что два вампира — один постарше, потрепанного вида мужчина, а вторая молодая темноволосая женщина — начали смещаться влево. Справа встали два молодых вампира, также приближаясь. На каждом из них была грязная одежда, испачканная кровью, говорящей о множестве нападений на людей. — Может, тебе сделать это прямо сейчас и не тратить наше время?

— Я подожду, — качнул головой Лоусон. Позади него Энн все еще держала ремингтон направленным прямо в голову Мельхиора, хотя она также заметила, что его прикрывают четыре вампира.

— Мой отец говорил мне когда-то давно, — лицо Мельхиора напряглось, скулы на бледном лице, казалось, пожелтели. — В большом белом доме на реке… он говорил: Кристиан, тебе следует застрелиться прямо сейчас, чтобы не тратить время попусту. Как мило с его стороны, не правда ли? Ну… я показал ему, из чего я сделан. Я возвысился над ним. Можно даже сказать, что делал это множество раз. А когда он сказал, что само мое рождение было ошибкой, и я никогда не стану ничем большим, чем эта ошибка, я сказал, что покажу ему, что могу не только избить его до потери пульса физически, но могу сделать это и в бизнесе. Я заявил, что я могу построить город на земле, на которой это фактически невозможно сделать. Ноктюрн… ночная музыка… мое великое творение, — напряженное лицо постаралось улыбнуться, но получилась лишь кривая полуулыбка, казавшаяся ужасно уродливой.

— Душещипательная история, — нахмурился Тревор.

— Она может считаться нашей общей, Лоусон. Мы семья, и ты вернулся домой. Мы хотим принять тебя в свои объятия.

— О, не сомневаюсь, — хмыкнул Лоусон, наблюдая за тем, как четыре вампира подбираются ближе.

Ждать было больше нельзя. Лоусон застрелил двух молодых мужчин, попав обоим прямо в лоб, и музыка снова остановилась. Толпа замерла и с ужасом принялась смотреть, как двое существ на их глазах превращается в две горстки пепла.

Тот, что выглядел старше всех, ринулся вперед с небывалой скоростью. Энн выстрелила в тварь, но сумела пробить дыру только в дальней стене, потому что монстр стал для нее почти невидимым. Когда он прыгнул на Энн, и клыки выскользнули из его широко разинутого рта, Лоусон выстрелил ему прямо в левый глаз, существо пронзительно завизжало и попятилось назад, а лицо его уже потемнело и начало пульсировать и лопаться.

— Всем сохранять спокойствие! — приказал Кристиан Мельхиор, когда прах разлетелся по комнате, и еще партия грязной, испачканной кровью одежды упала на пол.

Лоусон бросил одну из своих седельных сумок к ногам Мельхиора.

— Вот твоя плата золотом. Пересчитай, если хочешь, все в этой кожаной сумке. Мы забираем Еву Кингсли и уходим.

— Серьезно? Прямо сейчас? — осклабился он.

Тревор стиснул сигару зубами, кольт с рукоятью из слоновой кости скользнул ему в руку.

— Прямо сейчас, — кивнул он. — С дороги!

Мельхиор приподнял руки и отошел в сторону.

— Иди рядом со мной, — тихо обратился Тревор к Энн. — Только не спотыкайся и не падай.

Это был совет, который он мог дать любому, кто угодил в змеиное логово. Он двинулся вперед, и Энн старалась держаться к нему так близко, как только могла.

— Ты зря охотишься на Ла-Руж, — с вызовом произнес Мельхиор, когда они проходили мимо него. — Ей это не нравится. Никому из нас это не нравится, на самом деле. Нас угнетает то, что ты убиваешь себе подобных. Она требует, чтобы ты прекратил свои бессмысленные поиски чудес и, наконец, присоединился к нам. Твое место здесь. Иначе… тебя необходимо уничтожить.

Тревор ничего не сказал. Он и Энн почти подобрались к кругу.

— Дайте им пройти, — сказал Мельхиор, и перед Энн и Лоусоном расступились разномастные и разновозрастные вампиры, пропуская их через свое замкнутое кольцо. Как только они оказались внутри, кольцо снова замкнулось. Большой вампир с дерринджером в руке отошел в сторону, и Лоусон подумал, что этого, возможно, нужно будет убить следующим.

Энн кинулась к сестре. Тело на стуле вздрогнуло, словно в нетерпении.

— Стой! — выкрикнул Лоусон, и его резкая команда остановила Энн от намерения снять черный капюшон с головы. Тревор стал позади заложницы, и когда он занял позицию, фигура на стуле начала медленно вставать и поворачиваться к охотнику за головами лицом, веревки, похоже, были не завязаны, потому что они легко упали на пол, и тонкие руки фигуры поднялись, чтобы снять с себя черный капюшон, и под ним…

… под ним было лицо существа с черными вьющимися волосами, прекрасное лицо падшего ангела. Она была все так же величественна в своем зле… все еще носила маску Тьмы с должной царственностью и гордостью, хотя этой ночью на ней не было красного платья, ее черные глаза горели алым огнем и казались двумя Преисподними, смотрящими в остатки человеческой души Лоусона.

— Здравствуй, Тревор, — прошептала Ла-Руж, слабо улыбаясь и скользя к нему в объятия. — Вот ты и нашел меня.

Глава десятая

Первым порывом Лоусона было поднять свой пистолет и приставить к ее голове… но он этого не сделал. Не смог сделать. Она была его жизнью после смерти, и той самой Смертью, что оборвала его жизнь, и он попросту не мог отправить ей пулю в лоб, превратив ее тем самым в пепел. Нет, по крайней мере, он не сделает этого до тех пор, пока не выпьет ее ихор до последней капли…

— Моя сестра! — голос Энн сорвался. — Где моя сестра?

— Обращена, — безразлично сказал Кристиан Мельхиор. — Она переродилась. Лоусон… ты должен был знать, что мы не собираемся отдавать ее тебе. Ты пришел сюда не за девчонкой, ты пришел, чтобы найти Ла-Руж. Разве это не так? И чего ради? Чтобы ее уничтожить? Или, быть может, чтобы к ней присоединиться?

Лоусон с трудом удерживал равновесие, пока лицо Ла-Руж было так близко к его собственному. Ее рука поднялась и нежно скользнула по его щеке.

— Мой прекрасный мальчик, — прошептала она, сочувственно сдвинув брови и качнув головой. — Ты ни капли не изменился. Все такой же сильный, такой же яростный… вечно молодой. Живой, дикий и свободный. Ты так долго искал меня, но не потому, что хотел убить меня, non, mon cher! — ее пальцы коснулись его губ. — Ты делал это потому, что страстно желаешь меня, — сказала она. — Нет пути назад к тому, кем ты был. Это лишь глупая сказка, она никакого отношения не имеет к твоей настоящей судьбе.

Ее язык — черный, как жало скорпиона — выскользнул изо рта и прошелся по линии его подбородка.

— Твоя судьба быть здесь, с нами, Тревор. Со мной. Я восхищена тем, как долго ты боролся против собственной сути, против того, кем должен стать. Я никогда не видела такой выдержки. Ни у кого, кроме тебя. Но ты был таким… таким непослушным. Таким несносным! Убивал себе подобных и зачем? Ты больше не человек, Тревор. Прими это. Смирись с этим. Так будет лучше для всех.

Лоусон с огромным усилием сумел заговорить.

— Я остался… человеком. Остался.

— Нет, не остался, — снисходительно прошептала она ему на ухо. — Ты гораздо больше, чем человек. И со временем… когда ты дашь себе полную свободу перевоплощения, ты поймешь, что значит быть богом.

Щелкнул пистолет.

Ствол ремингтона поднялся и направился прямо в голову Ла-Руж.

Лоусон, не помня себя — словно создание его пребывало на границе самого ужасного ночного кошмара — потянулся в сторону и оттолкнул ствол.

Ла-Руж улыбнулась.

— Эту мы обратим вместе, — сказала она ему. — Или, может, хочешь убить ее прямо сейчас? Решай сам. Но, прошу, не медли, потому что я очень голодна.

Лоусон чувствовал, как две силы столкнулись внутри него в жестокой схватке. Он ощущал в дыхании Ла-Руж пульсацию веков. Он осознавал, как с каждой секундой все сильнее разрушаются души в этой грязной, заплесневелой могиле. Бог, подумал он, способен жить вечно, сильный и яростный, вечно молодой, по крайней мере, с виду… вечно дикий и свободный.

Она была права, говоря это, и вот она — здесь, прямо напротив, предлагает ему вечность, которую уже успела попробовать на вкус.

Медленным движением руки он расстегнул свое черное пальто.

Затем — столь же медленно — расстегнул свой красный жилет.

Горящим концом сигары он зажег показавшийся кончик фитиля, что был подключен к восьми динамитным шашкам — по четыре с каждой стороны — в небольшом кожаном чехле, закрепленном у него на шее под рубашкой. Именно это он просил отца Дейла раздобыть для него перед тем, как покинуть Новый Орлеан. Он представлял себе, как выглядел священник, покупая восемь взрывоопасных цилиндров у своего поставщика. Но отец Дейл умел быть убедительным, поэтому с легкостью справился с этой задачей и отправил посылку Лоусону в отель «Святилище».

Фитиль вспыхнул и заискрил.

Ла-Руж изумленно посмотрела на неожиданный источник света, глаза ее изумленно округлились. Здесь было достаточно взрывчатки, чтобы взорвать ее и каждую тварь в этой комнате, расщепить их на куски, из которых они никогда не сумеют вновь собраться воедино.

Тревор криво усмехнулся.

— На горячую сковороду надо прыгать хорошо промасленным.

— Что? — выдохнула Ла-Руж, ярость начала резко подниматься в ее голосе.

Тревор оглянулся на Энн, которая, как и все присутствующие, застыла в растерянности и не решалась пошевелиться.

— Беги, — твердо приказал он, быстро отдав ей свой второй кольт. — Ты еще можешь.

А затем Лоусон схватил Ла-Руж, яростно прижав ее руки к бокам, а остальные вампиры ахнули от неожиданности: никто из Темного Общества даже представить себе не мог, что можно выбрать смерть вместо вечной жизни и поступить так.

Тревор спустил с поводка и собственную ярость. Его рот раскрылся, нижняя челюсть выдвинулась, из верхней выскользнули клыки, и он впился в шею Ла-Руж, почувствовав, как черный и тягучий ихор потек в его горло из небольших ранок. Он вкусил ее — это было самое горькое вино, которое он когда-либо пробовал — но продолжал жадными глотками пить. По расчетам Тревора, до взрыва динамита оставалось меньше минуты.

Казалось, великое множество событий произошло в одно мгновение, когда все очнулись от шока.

Ла-Руж была сильна и не собиралась сдаваться, поэтому боролась дико и отчаянно. Она зашипела и начала яростно пытаться сбросить с себя Лоусона, словно двигаясь в ожесточенном танце. Некоторые вампиры попятились назад, не желая стать жертвами взрыва, другие бросились вперед.

Энн застрелила огромного лысого мужчину прямо в голову, прицелилась в Мельхиора, но промахнулась, потому что он резким движением, превратившим его в размытое пятно, метнулся в сторону и попытался атаковать ее. Следующий выстрел тоже не достиг цели — даже с расстояния не более нескольких футов — и Энн бросилась к ближайшему окну. Рука ухватила ее за шею и дернула назад, развернув в противоположную сторону, и, столкнувшись лицом к лицу со своим нападающим, девушка обнаружила, что это не Мельхиор, а совсем юный мальчик, которому на вид было не больше шестнадцати, с песочными спутанными волосами, милым личиком… и хищными красными глазами, горящими адским огнем. На его светло-голубой рубашке запеклась чужая кровь. Клыки мальчишки готовились впиться в горло Энн, и она, не отдавая себе отчета, резко выстрелила ему в голову, приставив ремингтон к его подбородку.

Мельхиор тем временем решил оставить идею броситься на Энн ради более крупной партии.

Он ударил Лоусона с силой локомотива. Однако, несмотря на это, Тревор продолжал удерживать Ла-Руж, как и свой пистолет, и продолжал пить ее ихор, пока фитиль сгорал, и спасительные секунды утекали сквозь пальцы. Отчаянная женщина старалась высвободить руки, чтобы сбросить с себя обезумевшего от ярости хищника или впиться когтями ему в глаза, но попытки ее были тщетны.

Пока вампиры один за другим бросались к Энн с нечеловеческой скоростью, она успела разрядить в них весь свой ремингтон и перейти на кольт, потому что времени перезаряжать пистолет у нее не было. Две твари получили по пуле и начали обращаться в пепел и разваливаться на части, что заставило остальных опасливо отступить. Привыкшие к собственной неуязвимости, они были напуганы и растеряны, видя, как легко освященные патроны превращают их сородичей в прах.

Пепел разлетался в мерцающем желтом свете свечей, но тварей было слишком много.

За спиной Энн было окно, она собиралась выпрыгнуть, но застыла, став свидетельницей трансформации из мира ночных кошмаров.

Кристиан Мельхиор менялся. Цвет его тела потемнел и, словно хамелеон, стал одного оттенка с серым камнем. Кожа начинала трескаться и растягиваться. Лоб выдался вперед, челюсть удлинилась, а руки начали походить на узловатые лапы чудища. Что-то дернулось, хрустнуло и переместилось прямо в его спине под серым пиджаком, корпус раздался в размерах, мгновенно нарастив мускулы. Ткань одежды с треском лопнула, выпустив на свободу эбеново-черные перепончатые крылья. Раскрывшись полностью, они сделали Мельхиора подобием уродливой, деформированной летучей мыши с горой мускулов вместо торса и спины. Голова, казалось, утонула в плечах, а черты лица исказились, преобразившись до очертаний самого страшного и смертоносного хищника на земле. Рот раскрылся, обнажив длинные клыки, с жадностью клацнувшие по воздуху.

Энн, не помня себя от страха, нажала на курок, выпуская на волю серебряного ангела, но промахнулась, потому что монстра уже не было на прежнем месте.

Мельхиор бросился на Лоусона с такой силой, что убийцу вампиров оторвало о земли и отбросило прочь от Ла-Руж, от чего в ее шее остались рваные раны, из которых сочился чернильно-черный ихор. Тревор не удержал в руках пистолет, когда сила броска заставила его прокатиться по гнилым половицам.

Ла-Руж попятилась, когда лапы Мельхиора ухватили Лоусона за плечи, впиваясь прямо в плоть, и с быстротой, на которую только была способна эта трансформированная летучая мышь, монстр взмахнул своими крыльями, рассекая воздух, и выбросил их обоих через окно на другой стороне комнаты, прочь из полуразрушенного особняка, прямо в ночь. Все случилось гораздо быстрее, чем Энн успела среагировать и прицелиться.

Горящие глаза Ла-Руж уставились на Энн Кингсли в ярости.

Девушка подняла кольт, готовая выстрелить. Она знала, что размытые фигуры уже обступают ее со всех сторон и знала, что не сможет сбежать отсюда и застрелить всех, кто намеревается разорвать ее на куски.

В голове ее эхом звучали слова Лоусона, которые, словно, были его молитвой, взывающей к светлой части собственной души: Я остался… человеком. Остался.

Энн повернулась налево и выстрелила в тонкую женщину в рваных грязных тряпках со спутанными серыми волосами, которая вот-вот собиралась наброситься на нее. Женщина издала жалобный вой, в котором звучал ужас, потому что тело ее почти сразу начало распадаться на части. Глаза лопнули, как два нарывающих гнойника, и жгучая, как кислота слюна, под которой плавилась собственная кожа, полилась из ее рта.

У Энн было всего мгновение, чтобы разглядеть Ла-Руж, которая приближалась к ней, улыбаясь жуткой улыбкой самой Смерти.

Я не желаю стать такой, как ты! Не желаю! — поняла девушка. В следующую же секунду она развернулась и выпрыгнула в окно — прямо в болото, что омывало особняк.

В воздухе над Ноктюрном Лоусон мертвой хваткой впивался в крылатого монстра, в которого обратился Кристиан Мельхиор. Фитиль все еще искрился. Возможно, до взрыва оставалось секунд двадцать. Тварь пыталась стряхнуть Лоусона вниз, крылья отчаянно били по воздуху, но тот был упрям и продолжал удерживаться. Они вращались в чудовищном вихре, описав кривой круг вокруг особняка — еще один сумасшедший танец в воздухе. Лоусон попытался взобраться монстру на плечи, но крылья с огромной силой рассекали воздух перед ним, их острые края могли запросто разрезать кожу до самой кости. Это существо было слишком сильным…

Вдруг спина Тревора врезалась во что-то, и удар едва не переломил ему позвоночник. Мельхиор со всех сил впечатал назойливого повстанца в шпиль церкви. Едва державшийся на своем месте крест не выдержал и сорвался вниз с высоты тридцати футов. Мельхиор потянул Лоусона назад и ударил им в шпиль снова с такой силой, что реберные кости Тревора с жутким хрустом переломились, и он не сумел сдержать полный боли стон. Этот звук лишь придал монстру животной ярости, и он в третий раз ударил свою жертву о шпиль, заставляя Лоусона задохнуться от боли и подавиться собственным криком. Перед глазами у него поплыло, на какой-то миг он потерял бдительность, и этого мига Мельхиору хватило, чтобы дотянуться своей уродливой искаженной лапой и затушить почти догоревший фитиль.

Тревор ухватился за шпиль и постарался глотнуть воздуха, от нехватки которого в глазах плясали красные пятна. От боли, сопроводивший вдох, он едва не потерял сознание в тот же миг. В это время похожее на летучую мышь существо в обрывках одежды Мельхиора триумфально заклокотало, размахивая перед поверженным врагом огромными крыльями.

— Мой город, — прозвучал хриплый, потусторонний голос, произведенный на свет искаженными голосовыми связками. — Наш мир.

— Оши… баешься, — выдавил Лоусон, мучительно кривясь от боли. — Ты скоро покинешь… и то… и другое…

Он висел на выступе шпиля, держась за него лишь одной рукой. Второй он выхватил свой дерринджер, который все это время ждал своего часа.

Лоусон выстрелил серебряной пулей прямо в голову монстра и попал ему под правый глаз. Выстрел эхом отозвался в ночи.

Крылья Мельхиора потянули его назад. Пока тело конвульсивно сотрясалось, по нему шли красные трещины, уничтожающие суть вампира, выжигая ее серебром и святой водой. Одно крыло развалилось и осыпалось пеплом, но второе еще продолжало отчаянно молотить по воздуху. Словно в попытке убежать от смерти, Мельхиор описывал круг за кругом, не отлетая от шпиля.

Нужно подтянуться… чтобы выжить, устало подумал Лоусон. Исполнить это волевое намерение было куда труднее: боль сжимала тело острыми безжалостными тисками, однако ему все же удалось, сжав зубы до скрипа, выбраться на выступ и обессиленно лечь на пульсирующую болью спину. Он был измучен. Горький вкус ихора Ла-Руж все еще стоял у него во рту. Тело ныло, словно возвращаясь к жизни, лицо его горело, как в лихорадке, и каждый нерв полыхал.

И все же Тревор не отрывал взгляда от умирающего, сгорающего заживо Кристиана Мельхиора. Он смотрел, как ужасающе выворачивается наизнанку его лицо. Глаза продолжали сосредотачиваться только на нем, и казалось, что они вот-вот выпадут из глазниц и скатятся по изуродованным щекам, как слезы. Рот Мельхиора беззвучно раскрылся от удивления.

Лоусон смотрел, как грудь и руки врага сморщиваются и трансформируются… наблюдал, как крошится в прах второе крыло, а торс изламывается в последней агонии. Уже через секунду все, что осталось от создателя Ноктюрна и спасителя Ла-Руж, рухнуло в болото вместе с обносками его одежды.

Лоусон прислушался.

Музыки больше не было.

Он все еще видел пламя свечей, которое блестело где-то позади особняка. Если Энн забрали…

Нет, он не желал думать об этом. Он не мог сейчас думать.

Отчего-то в голове пронеслась мысль, что в этой драке была утеряна его любимая шляпа, и это заставило его немного разозлиться на секунду, но сил на длительную злость сейчас не было. По крайней мере, он выжил и даже сумел избежать участи быть стертым в порошок о крышу.

В нынешнем состоянии он хотел пробыть какое-то время, но подумал, что, возможно хорошая сигара, как и всегда, успокоит его и отвлечет от бешеной жажды человеческой крови, которая — инстинкты подсказывали — поможет восстановиться быстрее. Лоусон зажег сигару и осторожно закурил: дыхание все еще было болезненным, а движения медленными, но, по крайней мере, он мог двигаться.

А музыка все же была.

Звуки болота достигли его слуха. Кваканье лягушек и стрекот сверчков, пение птиц и тихий шелест воды, где перемещались аллигаторы, звук падающего на водную гладь древесного листа…

Никто не явился за Тревором. Никто не собирался его преследовать. Он лежал, пытаясь восстановить силы на небольшом выступе шпиля, курил сигару и наслаждался редким моментом своей безопасности. Над его головой голубым холодным светом мерцали звезды. Лоусон видел также, что на востоке небо окрасилось в опасные цвета приближающегося рассвета.

На лице его появилась кривая улыбка. Быть пойманным на шпиле церкви с тремя или даже больше сломанными ребрами и почти треснувшим пополам позвоночником? Какая ирония! Отец Дейл, наверное, рассмеялся бы, услышав такое.

Что ж… фитиля, чтобы взорвать себя самого и не сгорать медленно на солнце, было еще достаточно. А в дерринджере оставалась еще одна серебряная пуля. Этим способом тоже можно было уйти из жизни, если бы он решил.

Подумаю об этом позже, решил Тревор устало, докуривая свою сигару. Может, лучше все же остаться и встретить рассвет? Пусть он и выжжет его глаза, но последним, что они увидят, будет красота восхода солнца.

В отдалении послышался голос, зовущий:

— Кристиан? Кристиан?

Это был женский голос, в котором слышался французский акцент. Ее голос.

— Кристиан? — в третий раз позвала она. Но никто не ответил, и Ла-Руж перестала звать. Она слышала выстрел и, должно быть, поняла, что ее приспешник мертв.

Что же теперь? Они покинут вечеринку? Лоусон невольно задавался вопросом, что будут делать вампиры теперь, в этот предрассветный час? Сядут в свои лодки и уплывут? Но куда? Или, может, они спрячутся от дневного света здесь, и покинут Ноктюрн, когда солнце снова закатится? Тревор мог представить их, возвращающихся своей небольшой армадой из этого городка на болоте в большую страну, в некую Обетованную Землю для вампиров, в мир, полный простых смертных, ничего не подозревающих жертв, которые даже не слышали о Темном Обществе. Ничего не слышали о кровопийцах, которые могут подкрасться к ним в ночи.

Спустя немного времени Кристиана позвал мужской голос — снова в отдалении. Затем еще, с небольшой дрожью в голосе:

— Кристиан?

Кристиана нет дома, усмехнулся про себя Тревор, его больше нет среди вас… а я — есть, и я пока не собираюсь уходить.

Лоусон смотрел, как угасают звезды, и как ночь становится румяной на востоке. Он прислушался к своим ощущениям в районе сломанных ребер и ушибленного позвоночника. Было очень больно. Да, разумеется, дня через три-четыре, когда организм вампира полностью излечится, все пройдет, но сейчас эта боль была зверской. Он стиснул зубы, заставив себя терпеть, и напомнил, что боль — извечный спутник и верный друг человека. По крайней мере, этому уроку его научили надсмотрщики в армии. А если Лоусон выучивал какой-то урок, он не давал ему забыться.

Он не хотел умирать здесь, в этом состоянии полужизни, застряв между миром вампиров и людей. Солнечный свет к ним — зовущим себя ему подобными — был куда как более жесток, так что… да, они должны будут укрыться где-то неподалеку и, скорее всего, уже начали готовиться к своему дневному сну.

Скоро и ему предстояло решить, что делать. Время не ждало, солнце все выше поднималось из-за горизонта — красный огненный шар — лучи которого пробивались через кипарисовые деревья и плакучие ивы. Тревор чувствовал раннее тепло в неподвижном парном воздухе. Кожу начинало заметно покалывать. Через час или около того ему будет казаться, что пламенная рука Господа смыкает на нем свою хватку. Ему придется найти какое-нибудь убежище… возможно, залезть в колокольню и свернуться там, придерживая свои сломанные кости, от боли в которых тело начинала колотить мелкая дрожь.

Или то была дрожь страха?

Ночь плавилась, а солнце вступало в свои права.

Шум болота становился все сильнее, армия жуков крепла и тянулась к восстающему огненному шару, полному света и тепла. Лоусон подполз к краю крыши, двигаясь медленно и мучительно, и наклонился.

В нескольких футах внизу располагалось окно без стекол.

Теперь, когда свет становился все живее, глаза начинало неистово жечь.

Давай, соберись, скомандовал он себе. Нужно было переместиться в правильную позицию, чтобы свесить ноги и спрыгнуть, упершись в подоконник. Боль в спине и ребрах воровала его физическую силу и силу его воли. Еще немного, и он не сможет ничего сделать… а солнце набирало жар, лишь усиливая боль. Глаза уже почти ничего не видели. Это будет тяжелый спуск, хотя на деле предстояло преодолеть не более четырех или пяти футов.

Он был готов. Ему нужно было прыгать сейчас, пока боль не стала хуже.

— Лоусон! Лоусон!

Он услышал ее голос, долетевший до него откуда-то слева, и то, что осталось от его сердца, вдруг пустилось вскачь. Она жива! И тоже слышала выстрел дерринджера, где бы ни пряталась. Он не мог ее разглядеть без своих затемненных очков, поэтому крикнул в пространство:

— Я здесь! На шпиле церкви!

Пауза продлилась пару секунд. Затем:

— Я тебя вижу!

Изо всех сил напрягая взгляд, он тоже сумел ее найти. Энн гребла в небольшом скифе прямо под ним, и, похоже, все ее тело облепила серая грязь.

— Ты можешь спуститься сюда? Можешь прыгнуть?

— Может быть… — неуверенно сказал он. Под ним было тридцать футов, и приземление обещало быть страшно болезненным, даже в воду. — Сейчас! Я сброшу кое-что!

С усилием он сумел снять свое пальто и жилет, освободиться от утяжеляющих ремней и динамита, с трудом сняв его через голову.

— Подплыви так, чтобы поймать это и не дать промокнуть. Сможешь?

— Я готова.

Лоусон сбросил свернутое пальто, и тот приземлился в лодку. Затем настала очередь жилета.

— Прошу, сохрани мои сигары сухими! — нервно улыбнулся он. — Я их очень люблю. Они в правом кармане жилета.

Тревор сбросил еще один сверток, и тот тоже попал в лодку. Жаль, что не было веревки, по которой можно было бы спуститься. Возможно, на колокольне она есть, но солнце уже нещадно жгло его, чувства затуманивались, и Лоусон ощущал, как внутри него вместе с этим огненным шаром на небе разгорается паника. Придется прыгать, невзирая на страшную боль, и забираться в лодку. А затем искать убежище.

Тревор лишь сейчас понял, какое облегчение ему принесла весть о том, что Энн не умерла. Но времени на эти размышления не было. Пора.

Лоусон стиснул зубы, повернулся в нужное положение и столкнул себя с крыши.

Это было нестерпимо больно, но солнце обещало еще большие муки. Он поднялся из воды и с помощью Энн сумел вытянуть себя на борт. Выбравшись, он постарался не намочить сброшенные ранее вещи.

— Все хорошо. Ты справился, — заботливо произнесла Энн, прикоснувшись к его плечу.

— Нужно укрыться… — прохрипел он. — Иначе… сгорю.

— Сейчас, — кивнула Энн и принялась грести к ближайшему особняку. Здание было наполовину разрушено, конструкция его накренилась, а крыла почти съехала. Казалось, лишь тугие лианы не давали ей упасть в болото.

— Они погнались за мной, — нервно рассказала Энн по пути. — Трое. Я уплыла. Нырнула в грязь и оставалась там так долго, как только могла. Затем переместилась в другое укрытие в грязи. Они искали меня, но я не двигалась. Очень долго. И они ушли. Я видела их в лодках. Некоторые, похоже, сбежали, но некоторые остались. Они прячутся в этих домах. Моя сестра… — Энн вздрогнула, когда заговорила о ней. — Они превратили Еву в одну из них?

— Да, — слабым голосом отозвался Тревор. Тело его одновременно дрожало и горело.

— Они в этих домах. Вокруг нас. Они спят?

— Да… — снова с трудом выдавил Лоусон.

— Они не проснутся днем?

— Нет. Они не такие, как я. Я могу терпеть… некоторое время быть на солнце. Но совсем недолго, так что, — он испустил сдавленный болезненный вздох. — Прошу, поспеши…

— Стараюсь, как могу, — голос ее чуть подрагивал.

Наконец, они скользнули в прохладную тень разрушенного особняка. Солнечный свет пробивался через окна, но были здесь темные углы, куда лучи не доставали. Там крылась спасительная тьма. И в этих лодках были тела, укрытые защитным материалом, похожим на парусину. Некоторые — как и Лоусон — использовали темные покрывала или непроницаемые шторы. В этой комнате находилось четыре тела,рассредоточившиеся по трем лодкам, и их скифы были связаны между собой и привязаны, чтобы не уплыть.

Лоусон и Энн облегченно вздохнули сев рядом в своей лодке. Он всячески старался не потерять сознание от боли, а она стоически пыталась справиться со своим горем и прийти в себя от шока.

Пальцы в перчатках девушки, заметно подрагивая, принялись заряжать ее пистолет серебряными пулями. Кольт Лоусона с рукоятью из палисандра был облеплен грязью и покоился у нее на поясе.

— Мой пистолет высох, — пояснила она. — Я его очистила от грязи, как только смогла… ты… — девушка помедлила. — Тревор, мне убить их?

— Это лучший выход, — ответил он.

— Ты не хочешь посмотреть на их лица, прежде чем я это сделаю. Та женщина… Ла-Руж. Ты ведь не хочешь, чтобы я убила ее, она нужна тебе, чтобы…

— Ее здесь не будет, — сказал он, чувствуя, как в спасительной тени горящая боль от солнечных лучей чуть отпускает. — Она знает, что Кристиан Мельхиор мертв, поэтому ожидает, что я — жив. Так что, где бы она ни скрывалась… это будет не здесь.

— Ты ведь не сдашься? Не прекратишь искать ее?

— Сдаться? — переспросил Лоусон. Он посмотрел на другие лодки и на спящих в них тварей. — Нет, я никогда не сдамся.

Он заметил, что одно из тел дернулось, словно от кошмара. Может, они чувствуют, что в опасности? Может даже предпринимают попытку подняться ото сна и избежать пули? Что ж, нет, сегодня победу будут праздновать ангелы.

— Я сожалею о твоей сестре… — устало проговорил он. — Сожалею, что ее впутали во все это. Я сожалею… обо всем.

Даже сейчас, говоря об этом, он чувствовал манящий запах крови Энн. Он понимал, что спящие вампиры тоже его чувствуют, и они мечтают восстать и выпить ее досуха. Возможно, им даже снятся сны об Энн прямо сейчас. Может, и он сам… увидит такой сон, потому что в нем куда больше от вампира, чем от человека, несмотря ни на что?..

Может…

— Когда закончатся пули, — пробормотал он. — Можно будет использовать динамит. Я думаю, Ноктюрну пора вернуться в болото. Что скажешь?

— Я скажу, — ее суровые черные глаза на запачканном грязью лице, уставились на него. — Что хочу найти мою сестру, и если она действительно похожа на них… я хочу увидеть, как она освободится. Я едва могу… даже подумать, что Ева станет такой. Но…

На время она замолчала.

— Нам ведь никто не поверит, верно?

— Большинство — нет. Единицы — да, — отозвался Тревор.

— Где ты будешь искать Ла-Руж теперь?

— Думаю, они займут другой город на болоте. Это в их привычках. Я разыщу их. С этого и начну.

Энн зарядила пистолет полностью. Она пожевала нижнюю губу, наблюдая, как некоторые тела извиваются в своих покрывалах.

— Похоже, — тихо произнесла она. — Тебе может понадобиться помощь.

— Я бы никого не посмел просить о такой помощи. Только не так, зная, что они поджидают…

— Похоже, — в глазах Энн зажегся нехороший огонек. — Тебе нужен кто-то, кто может путешествовать днем.

Лоусон молча уставился на девушку, словно она потеряла рассудок. Может, эта встреча с Темным Обществом и впрямь лишила ее разума? Или она была настолько в шоке, что решила бросить себе невыполнимый вызов и поставила задачу погрузиться в мир кошмаров?

— Я уже не стану прежней, — сказала она, глядя на него, и две слезинки сбежали по ее щекам. Лоусон видел на ее лице боль потери. Печаль, которую невозможно скрыть. Это была та боль, которую испытываешь, когда узнаёшь, что зло существует, и наглядно видишь, на что оно способно.

— Энн, — тем не менее, он попытался отговорить ее.

— Ты знаешь, что я не вернусь к тому, что было, — перебила она, поднимая пистолет. — Я умею стрелять. Я могу сражаться. И хочу отомстить за сестру. Прошу… — невыносимо тяжелый вздох вырвался из ее груди. — Ты позволишь мне помочь тебе?

Это была ночная работа, подумал Лоусон. Это всегда было ночной работой, все сводилось к ней, но сегодня… сегодня все было иначе. Сегодняшний рассвет многое изменил.

Тревор не знал, может ли довериться Энн. И может ли позволить ей доверять ему. Да, он все еще цеплялся за остатки человеческого в своей душе, но природа вампира медленно поглощала его… и жажда человеческой крови становилась сильнее.

Я путешествую по ночам, подумал он. Да, девушка была права… ему мог бы понадобиться кто-нибудь, кто свободно может перемещаться в дневном мире. С Энн, возможно, его шансы найти Ла-Руж возрастут. И тогда он снова попытается забрать себе то, что ему причитается… выпить ихор этого прекрасного чудовища до капли и стать человеком, которым когда-то был… если, конечно, предположить, что это действительно возможно, что это не просто миф, придуманный капралом конфедератов для собственной забавы…

Нет! — мучительно застонал он про себя. Каждый раз эта мысль приносила слишком много страданий, и он гнал ее прочь с отчаянной яростью. Шанс должен был быть!

Дыхание его участилось, и боль в сломанных ребрах усилилась, заставив его поморщиться.

— Тревор, — обратилась девушка, ожидая от него ответа. — Ты ведь знаешь, что я нужна тебе.

Сейчас ему нужен был отдых. Нужно было забрать одно из покрывал этих вампиров, после того, как они превратятся в прах, завернуться в него, как в черные крылья ночного создания, и уснуть. Сон притупит боль. После заката станет легче. Они с Энн смогут отправиться в путь в сумерках, когда он чуть окрепнет, а свет уже не будет причинять столько боли.

Тревор знал, что от заветной цели его будет снова отделять множество миль. Он чувствовал, что впереди его будет ждать гораздо больше ужасов, испытаний и невзгод, с которыми придется бороться, чтобы не превратиться в монстра. Он был уверен, что отец Дейл захотел бы встретиться с Энн Кингсли. Им есть, о чем поговорить…

Что ж, если будущее пока очень трудно назвать определенным, пожалуй, одна хорошая новость присутствовала: теперь у него в арсенале есть не просто новое оружие, но и еще один стрелок.

Тем временем Энн ждала ответа — в этой разрушенной комнате, которая хранила равное количество света и тени… жизни и смерти…

Лоусон подумал, что не прочь сейчас закурить. Стоит купить себе коробку сигар, когда он прибудет в Новый Орлеан… через несколько дней, когда его кости окончательно исцелятся, он очень хотел сесть на какой-нибудь крыше, мирно закурить и понаблюдать за звездами. Он был рад, что остался в живых в этом мире, где правило свой бал Темное Общество.

Тревор, ты ведь знаешь, что я нужна тебе.

Энн ждала ответа.

Лоусону выпадало уже множество шансов испытать Судьбу, но никогда не выпадало шанса ей довериться. Быть может, это он — тот самый шанс? Он решил не упускать его и использовать до последней капли.

Убийца вампиров прерывисто вздохнул и внимательно посмотрел на свою бесстрашную спутницу.

Слово, которое он собирался сказать одновременно с благодарностью, сожалением и страхом, несло за собой огромную ответственность и предвещало настоящие ужасы для них обоих, но…

— Да.

Бледное, без кровинки, лицо Боромира или Откровения переводчика

Все (ну или многие), наверняка, помнят старую заметку, которая в свое время гуляла по сети Интернет:

«И Боромир, превозмогая смерть, улыбнулся». (перевод В.Муравьева, А.Кистяковского)

«Уста Боромира тронула слабая улыбка». (перевод М.Каменкович, В.Каррик)

«Тень улыбки промелькнула на бледном, без кровинки, лице Боромира». (перевод Н.Григорьевой, В.Грушецкого)

«Boromir smiled» (оригинал)….

***

И вот здесь я даже не знаю, с чего начать. Наверное, с начала…

Дорогие читатели!

Вашему вниманию был предоставлен любительский (я бы даже сказала, вольный) перевод книги Роберта Рика МакКаммона «I Travel by Night», который всем, кто следил за новостями на моей официальной странице, был известен как «Ночной Ездец». Возможно, многих неприятно удивляло и даже возмущало то, что в этом моем рабочем названии присутствовала заметная издевательская нотка. Что ж, позвольте объясниться.

Ранее мне доводилось переводить две книги Роберта МакКаммона из серии «Мэтью Корбетт» — это «The River of Souls» («Река Духов») «Freedom of the Mask» («Свобода Маски»). Обе книги могут прийтись по вкусу или не по вкусу читателям, однако прописаны они довольно детально, все события, чувства героев, поступки, описания, действия — все это не вызывает вопросов. До меня эту серию переводил довольно известный переводчик М.Б.Левин, и после его переводов мне страшно не хотелось ударить в грязь лицом, чего я, надеюсь, и не сделала.

Но вот мне досталось быть первым переводчиком «Ночного Ездеца», и я поняла, что меня за него линчуют, скорее всего, потому что книга откровенно слабая. Причем, я сейчас не об атмосфере или вкусовых пристрастиях говорю. И, нет, дело не в том, что это книга о вампирах, о которых сказали уже все, что можно (да и что нельзя). Дело в том, что сама книга сухая, как гербарий, при этом периодически в ней путаются данные (например, возраст Тревора Лоусона, которому, на самом деле, идет 52-й год, а на протяжении двух книг этой серии ему то 52, то 51, то 54. А еще всю первую книгу городок Сан-Бенедикта писался как Сан-Бенадикта. Только во второй книге «Last Train from Perdition» МакКаммон решил переделать это название на то, которое изначально звучало правильнее… И поверьте, таких примеров еще много).

Начиная работать с этим текстом, я была несколько удивлена. И не сказать, что приятно. Нет, я после «Мэтью» не зазналась, не забыла английский и не перестала чувствовать автора и его стиль… в том-то и дело: автора я чувствую, сроднилась уже с его стилем, но вижу прекрасно, что эта книга на него не похожа!

Чтобы не быть голословной, просто приведу пример того, как это было на самом деле. Помните сцену встречи Энн Кингсли и Тревора Лоусона на болоте? Вот, как она выглядела в оригинале:

***

Lawson reached for his hat and put it on, because even in the shadow the sun was scorching his head. His skin was prickling, getting painful.

«I’m going to wrap myself up again and go back to sleep. If you’ll leave me alone, I’ll wake up around sundown. Then we’ll talk some more. Agreed?»

«No.» Her gaze studied the black curtains. «Why aren’t you sweating?» she asked. «And why are you…sleeping in the daytime, wrapped up in those?»

«A long story,» was the answer.

«I have time. So do you.»

«No, I really don’t.» He managed a grim smile. «You see, I’m in pain right now. It’s still manageable…but I’ve got to get covered up. My skin. It’s not suited to the sun. The longer I stay exposed-even in this shade-the worse the pain becomes.» He paused to let that sink in. «Will you show me a little understanding?»

«I don’t understand any of this,» Ann said. But then some of the hardness left her eyes and she lowered the six. «You’re very…strange,» she offered.

***

На самом деле, поведение что Лоусона, что Энн кажется здесь… немного странным. Ощущается какая-то недосказанность, она буквально витает в воздухе. Я уж не знаю, то ли редакторы так сильно «порезали» книгу при печати, то ли сам Р. МакКаммон решил, что все и так понятно, главное факты как-то обозначить, а расписывать линии поведения героев и наполнять сцены репликами, чтобы они не выглядели скомканными, не стоит. Переводя, как есть, я получила весьма странный отрывок, который — я четко понимала — мне совсем не нравится и по сравнению с тем же Мэтью смотрится очень и очень обрубленным:

***

Лоусон потянулся к своей шляпе и надел ее, потому что даже в тени солнце напекло ему голову. Покалывание на его коже уже становилось болезненным.

— Я собираюсь снова обернуться в покрывало и отойти ко сну. Если оставите меня в покое, я проснусь к закату. Тогда мы поговорим немного больше. Согласны?

— Нет, — ее взгляд устремился к черному покрывалу. — Почему ты не потеешь? — спросила она. — И почему ты… спишь в дневное время, завернутый в это?

— Долгая история, — был ответ.

— У меня есть время. У тебя тоже.

— Нет. У меня действительно нет, — он вымучил кривую улыбку. — Вы видите сейчас, что мне больно. Пока терпимо… но мне нужно укрыться снова. Моя кожа. Она не приспособлена к солнцу. Чем дольше я остаюсь на свету — даже в тени — тем хуже становится боль. Он сделал паузу, чтобы сказанное было осмысленно. — Так что, может, выкажете мне немного понимания?

— Я не понимаю ничего из этого, — сказала Энн. Но затем жесткость оставила ее взгляд, и она опустила оружие. — Ты очень странный, — закончила она.

***

Сухо, не согласны? Сухо и реально странно. Непохоже на МакКаммона. Причем, буквально нескольких фраз не хватает, как по мне, чтобы эта сцена перестала быть такой… кастрированной. Причем, что от Тревора этой пары фраз не хватало, что от Энн.

И заметьте, я привожу пример не из начала книги, где могла еще просто не понять героя и не осознать, что он собою представляет и как разговаривает. Нет, это пример из второй половины книги, уже ближе к концу. Здесь уже известно, кто такой Тревор Лоусон, уже известно, какая у него моральная драма и какую ожесточенную борьбу он ведет внутри себя. Здесь уже известно, что его не оставляют равнодушными понятия добра и справедливости, которые так близки МакКаммону, и временами Лоусон себя ведет так, что вполне соответствует этим идеалам. А иногда… иногда в книге он прописан чисто схематически, будто на эти идеалы ему плевать с высокой колокольни. И на людей тоже. Хотя повествование всю дорогу открытым текстом напоминает, что это не так. С завидной частотой Тревор говорит, как моралист и как отчаявшийся человек, не позволяющий монстру внутри взять над собой верх, а иногда вдруг теряет свою линию повествования и забывает обо всем: о своей манере речи, о своих столь крепких идеалах (а ведь по идее, только на них он и держится), обо всем — забывает…

Эдакий, знаете, моралист выходного дня. Один день он настоящий герой, который борется со злом (внешним и внутренним), говорит достаточно драматично и выдерживает свой мрачный образ, а в другой день: сейчас я укутаюсь, и спать, и плевать мне на это ваше зло, пусть как-нибудь само там, ага? Знаете, такая идеология «война войной, а обед по расписанию».

И я бы поняла, если бы такое творилось только с Лоусоном. Может, это бы даже подчеркнуло то, как сильно его перерождающуюся натуру кидает из стороны в сторону — от джентльмена к монстру и обратно. Так нет же! С его наставником и другом Джоном Дейлом — та же история. По идее ведь вполне понятно, как он может относиться к Тревору: с одной стороны он видит в нем одного из тех монстров, что сломали ему жизнь, обратили его беременную жену в чудовище и убили множество жителей его родного городка; с другой стороны Тревор — страждущая душа, который все еще пытается побороть внутри себя Тьму, и отец Дейл ему искренне сочувствует, берет над ним некое шефство и становится его опорой и поддержкой в этой борьбе. (Я взяла это не с потолка, об этом было сказано в книге). Но эти оба отношения априори существуют неразделимо друг от друга! А в книге у нас «крылатые качели», которые периодически заносит из крайности в крайность. Странная какая-то политика: Тревор, друг мой, мне же не удастся отговорить тебя поехать в эту ловушку? Но это ведь так опасно! Столкнулся с одним из ее вампиров? Ты сильно пострадал?… А, ну ок. А еще ты человека чуть не загрыз. Сорвался. Слабак, что уж тут. И бутылку сломал. И пальто испортил, горе луковое! Ну, помолюсь я за тебя, может быть…. Патронов взять тебе? А кровушки из-под коровушки?

Нет, я, может, чего-то не понимаю в человеческих отношениях, но как-то это странно.

Можно, конечно, сделать скидку на то, что английский язык намного беднее русского в плане передачи эмоционального окраса — он больше информативный, чем экспрессивный. Но все же… не настолько! И у самого МакКаммона — не такая манера письма обычно. Я уже не одну его книгу прочла, причем, и в переводе, и в оригинале, так что могу это утверждать.

А дальше?..

А что дальше? Не бросать ведь эту затею на полпути! Я начала. Я взялась. Я анонс сделала. Но мне совесть не позволяла выпустить такой вот ненаполненный макет вместо книги, а потом умыть ручки и сказать: «А я что? А я ничего, я только переводила.» Плохо, значит, переводила, раз не сумела сделать конфетку!

И ведь в Треворе Лоусоне — самом по себе — есть что-то. Что-то неуловимо особенное мелькало в те самые моменты текста, когда МакКаммон, я полагаю, становился самим собой и начинал прописывать героя. Назовите меня человеком с огромным самомнением, но я поняла, что МакКаммон хотел из него сделать. Из Тревора. Хотел, но не сделал. Не доделал…

Поэтому доделала я.

Можно линчевать переводчика! Честно — можно. Многие читатели могут бросить мне в лицо свое «фи» и сказать: Не канон! Отсебятина! Вольный перевод!

Да, не канон. Да, отсебятина. Да, вольный перевод.

Вспомните сцену, которую я приводила в пример некоторое время назад, только вспомните ее такой, как видели в переводе. Добавлены реплики, которых нет. Добавлены авторские слова между диалогами. Совсем чуть-чуть, необходимый минимум! Я ни в коем случае не меняла сюжет, не добавляла целых сцен и не строила несуществующих предположений. Только то, что легло бы в основную канву. Каюсь: это было не только в этой сцене, так было в нескольких местах по всей книге.

Думаю, как переводчик, я поступила ужасно неправильно. Кто считает так же… что ж, ваше право считать эту книгу не переводом, а фанфиком под названием «Ночной Ездец» на тему «Я Путешествую по Ночам». Но лично я просто не смогла сделать иначе, и некоторые читатели, которые знали об этом, меня в моей затее поддержали.

И не только я так делала… и не только с МакКаммоном такое проворачивали — известен не один пример переводов такого рода. Взять хотя бы то же «бледное, без кровинки, лицо Боромира»! Что ж, в этой книге я тоже решила пойти по этому пути и готова в этом признаться.

Дорогие читатели, ваше право, разумеется, меня освистать за эту работу, но хочу сказать, что лично мне — она понравилась. Понравилось, что вставленные реплики и слова так стройно вписались в текст, что сложно теперь найти, где оригинал, а где вплетения. И, к слову сказать, процесс перевода «Last Train from Perdition» идет уже совсем по-другому, потому что там такой сухости уже нет. Вторая книжка чуть больше первой, и она явно живее и насыщеннее, так что «отсебятина», которую я тут устроила, отчего-то вполне вписывается в серию! Как будто и «Я путешествую по ночам» изначально должна была быть чуть полнее, но автор то ли спешил, то ли не корректировал, то ли пошел на поводу у издательства, которое книгу решило сократить…

Впрочем, судить не мне.

Надеюсь, нашлись те, кому эта работа пришлась по душе. Так или иначе, МакКаммон стал в моей жизни уже какой-то особой вехой, и его Тревор Лоусон отчего-то запал мне в душу, я очень быстро к нему прониклась и, похоже, поняла его. Будем надеяться, что буду понимать и дальше! Мне тут впереди еще Майкла Галатина в продолжении «Часа Волка», вроде как, предстоит понять…

Спасибо всем за внимание!

Отдельным читателям (они знают, о ком я), спасибо за поддержку!

Всех благ и до новых встреч!

Искренне ваша,

Наталия М.

Примечания

1

Каджуны (от фр. Cadiens — кадьены) — своеобразная по культуре и происхождению субэтническая группа, представленная преимущественно в южной части штата Луизиана, именуемой Акадиана, США. Одна из групп франкоканадцев, депортированных из Акадии в 1755–1763 гг. (Здесь и далее — примечания переводчика).

(обратно)

2

Бута — миндалевидный узор с заостренным загнутым верхним концом. Часто встречается у восточных народов. Используется для декорирования мебели, одежды, архитекрутрых сооружений и др.

(обратно)

3

Вье Каре (или Во Каре) — от фр. Vieux Carre — французский квартал, название которого переводится как «Старая Площадь». Примечание: Также такое название имеет классический алкогольный напиток старой барменской школы Нового Орлеана.

(обратно)

4

Армитаж — название сообщества, расположенного на юго-востоке Пуант-Капе, штат Луизиана, США.

(обратно)

5

Дагерротипия — ранний фотографический процесс, основанный на светочувствительности йодистого серебра. Первая работоспособная технология фотографии, использовавшаяся в конце XIX — начале XX века и позже вытесненная более дешевыми процессами съемки. Получаемые дагерротипы выглядят, не как современные снимки, а напоминают отражение в зеркале, из-за чего дагерротипию часто называли «зеркалом с памятью». Дагерротип мог быть рассмотрен — в зависимости от угла наклона снимка к источнику света — и как позитив, и как негатив.

(обратно)

6

Ихор — (мифол.) нетленная прозрачная кровь богов в греческой мифологии. В данном случае — черная, отдаленно напоминающая кровь жидкость, бегущая по жилам вампира.

(обратно)

7

Шайло — город на юго-западе штата Теннесси, недалеко от Питтсбурга, где проходило одно из главных сражений Гражданской Войны в США (1862 г). В этом сражении северяне добились определенного успеха в войне, отбросив южан от Теннесси. Летом того же года от них был освобожден штат Миссури, и войска Гранта вошли в северные районы Миссисипи и Алабамы.

(обратно)

8

Пятикарточный дро-покер с «дикой картой» — разновидность дро-покера, где «дикой картой» называют «джокера». Чаще всего эта карта может использоваться лишь в качестве туза, либо для построения «стритов» и «флешей». Гораздо более редким является вид правил, при которых «джокер» может принимать значение любой карты.

(обратно)

9

Скиф — небольшая лодка с гладкой обшивкой для академической гребли.

(обратно)

10

Нет, мой дорогой (фр.)

(обратно)

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Бледное, без кровинки, лицо Боромира или Откровения переводчика

*** Примечания ***