Рахель [Рахель Блувштейн] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
…Ну, а я – я подруга ночи –
запредельных и звёздных тайн.
Рахель
Наталья Запорожцева (15.03.2013)
Соавтор: Александр Рашковский
Рахель
Вглядываясь в эти, нетипичные по нынешним временам, лица женщин, полные напряженной созерцательности, духовного томления, вы непременно сделаете вывод: они одной крови. До сходства черт. До взгляда, обращенного к звездам и в глубину своей души. На них поэтесса Рахель Блювштейн и Рахиль – библейская легенда, одна из четырех праматерей израильских.
Занесенная судьбой на вятскую землю, поэтесса Рахель всю жизнь стремилась к своим истокам, к земле обетованной в поисках силы и источника творчества. Путешествие духа не обошлось без жертв. «Ты – царь, живи один», - вразумлял Пушкин поэтов, поняв эту непреложную дань таланта. Она не имела семьи, детей, своего угла, страдала туберкулезом. Ее жизнь, повторяя судьбу больших поэтов, стала яркой короткой вспышкой в российской революционной сумятице, отечественной и гражданской войне и израильском строительстве. Лишь перед смертью она была обласкана любовью соотечественников, которые называли ее просто Рахель. Эта простота дорогого стоит. Круг замкнулся: нареченная именем праматери, она слилась с ней воедино в памяти потомков.
Одна из четырех еврейских праматерей Рахель, на иврите — «овечка», в русской традиции - Рахиль — одна из двух родных сестер - жён патриарха Иакова, долго была бесплодной и, наконец, родив Иосифа и Биньямина, умерла при вторых родах. Согласно Торе, Рахиль была «красива станом и красива лицом», и Иаков любил ее.
Образ Рахили воплотили художники (справа налево) Мауриций Готлиб, Абель Панн, Александр Исачев и др. Рахиль - олицетворение трагической судьбы народа Израиля, пережившего изгнание и тяжелые страдания. Гробница Рахили - священное место для христиан, евреев, мусульман. По преданию, молитва, произнесенная у гробницы Рахили, помогает излечиться бездетным парам от бесплодия.
Поэтесса Рахель Блювштейн (Сэла,1890-1931 гг.) родилась в большой традиционной еврейской семье.
В этом стихотворении поэтессы о праматери матерей – истоки рода, духовная связь с той, что дала ей имя:
(пер. Я. Хромченко)
В переписке известного писателя, краеведа и библиофила Е. Д. Петряева с Михаилом Самуиловичем Губергрицем[1] есть письмо от 23 апреля 1966 года, где Евгений Дмитриевич спрашивал: «Не знаете ли Вы некую Рахель Бловштейн (родилась в 1890 году в Вятке)? В «Литературной энциклопедии» (т.3, с.76) пишут, что она видный поэт Израиля, тонкий лирик. Может быть, есть ее русские книги? Писала ли она в Вятке[2].
В некоторых литературных источниках фамилию поэтессы действительно пишут и Бловштейн, и Блувштейн, но правильно, по-видимому, Блювштейн. По крайней мере, во всех архивных документах вятского периода жизни ее семьи именно так писалась эта фамилия.
Рахель Блювштейн, национальная поэтесса Израиля, родилась в Вятке 20 сентября 1890 года[3]. Хотя некоторые источники указывают местом рождения город Саратов.
Родословная
Отца Рахели – Исера-Лейба Блювштейна, сына богатого полтавского купца, торговца мехом – в возрасте восьми лет выкрали в кантонисты, отправили в деревню под Вятку. Он выжил, воспитывался в православной семье, служил в армии, участвовал в обороне Севастополя. Его родители, не вынеся горя, скончались вскоре после кражи ребенка: отец умер от разрыва сердца, мать наложила на себя руки[4].
Два слова вызывали одинаковый ужас у евреев: погром и кантонист. Кантонисты (kantonist – призванный на военную службу) - это еврейские мальчики, силой вырванные из родной среды и отданные в солдаты.
В Российской империи позапрошлого века евреи жили в «черте оседлости», были освобождены от рекрутской повинности и вместо службы платили налог. Император Николай I в 1827 году подписал указ о рекрутской повинности евреев. По этому закону еврейских мальчиков c 12-летнего возраста забирали в армию на 25 лет. В случае «недостачи», брали мальчиков и моложе, начиная с 8 лет. Наёмные агенты кагала, "ловчие" разыскивали их повсюду и хватали, пока не пополнялась цифра набора. Стон стоял на улицах еврейских городов в осенние дни каждого года – дни "приема" и отправки принятых на службу. Взятых на службу и ссылаемых в отдаленные места родные оплакивали, как мертвецов. Так, по замыслу царя, должна была проводиться христианизация евреев. Мальчиков, оторванных навсегда от родины, ссылали в отдаленные губернии — Пермскую, Вятскую, Казанскую, Симбирскую и далее, где не было еврейского населения, чтобы воспитывать их вне национальной среды. Детей-кантонистов сваливали как телят, партиями в телеги и увозили по этапу. «Путешествие» из родного дома на Украине до Урала и Сибири занимало не менее года. Туда добиралась в лучшем случае треть детей, остальные умирали в пути от лихорадки, простуды, вшей, чесотки и крайне плохой пищи. При крещении детям меняли имена на русские. А до этого детей содержали в особых школах кантонистов, где муштрой, непосильным трудом и всевозможными издевательствами понуждали к "добровольному" крещению. Школы кантонистов, в которых царили жестокость, суровые наказания и полная безнаказанность «дядек», прозвали в народе «живодернями». Принявшие христианство евреи получали 25 рублей ассигнациями и ряд льгот. Многие евреи-кантонисты стали героическими участниками Крымской войны и обороны Севастополя. В 1856 г. манифестом императора Александра II институт кантонистов был упразднен. А отставным солдатам-кантонистам было дано право повсеместного жительства в пределах всей Российской Империи вне «черты оседлости». Известные потомки кантонистов в России - Яков Свердлов, поэты И. Сельвинский и Леонид Мартынов, писатель Вениамин Каверин (В.Зильбер).
Когда участник обороны Севастополя Иссер Блювштейн (1833, Полтава – 1923, Тель-Авив) вернулся после службы в царской армии, он был один как перст. Но сумел создать свое дело в Вятке, разбогател, женился, стал отцом двенадцати детей.Он не забыл заповеди еврейской религии и ревностно исполнял их. Иссер Иосифович Блювштейн с сыновьями Давидом, Самуилом, Яковом, Моисеем, Абрамом и внуком Александром Давидовичем указан в числе купцов города Вятки за 1890 и 1893 годы[5]. Дети женского пола в списки купеческих семейств не вносились. Это и дает основание утверждать, что Рахель Блювштейн родилась в Вятке, где в эти годы находилась ее семья, а не в Саратове. Его старший сын, Яаков Блювштейн родился в Вятке в 1880 году.
Брат Рахели, Абрам, родился в Вятке 25 апреля 1887 года и позднее стал известным специалистом по производству эфирных масел, организовав их производство (пихтового и соснового) по всей Вятской губернии, отправляя их на экспорт в больших количествах. Окончил реальное училище, знал три европейских языка. После революции он служил делопроизводителем уполномоченного Всероссийского Главного штаба, чудом избежал революционного трибунала, но в Вятский концентрационный лагерь, созданный еще в 1918 году, все-таки попал. Еще находясь в концлагере, он начал работать в химдревбюро Вятского ГСНХ в отделе экспортных заготовок. Это было сделано по просьбе руководства Совнархоза, так как Абрам Иссерович был единственным специалистом в губернии по производству эфирных масел.
15 февраля 1921 года он был назначен управляющим делами химического отдела Вятского губернского СНХ с одновременным исполнением обязанностей специалиста по выработке эфирных масел.
1 декабря 1921 года он, по личному заявлению, был освобожден от работы по болезни[6]. Позднее Абрам Иссерович уехал на Украину, а потом, возможно, и в Палестину.
Отец Рахели, Иссер Блювштейн, женился в ранней молодости и от первого брака имел двух дочерей – старшую Анну, младшую Мирьям и сына Самуила. Сведений о первой жене Иссера нет. После преждевременной смерти жены он женился во второй раз на Софье Мандельштам.
«Все «русские» Мандельштамы - ветви одного генеалогического древа»,- утверждала вдова поэта Осипа Мандельштама – Надежда Яковлевна.
Мать Рахели – вторая жена Исера-Лейба, Софья Мандельштам, чья родословная восходит, как считается, к самому Раши[7], была женщиной образованной, знала языки, переписывалась с выдающимися деятелями русской культуры, в том числе со Львом Толстым и стала, по его словам, самой активной корреспонденткой писателя. Одно выражение достаточно характеризует уровень ее развития: «Только интеллектуальные революции и есть подлинные революции, только они и способны изменить ситуацию». Дед Софьи – Элиэзер Дилон – был советником царя Александра Iво время войны 1812 года по еврейскому вопросу (Рахель в какой-то момент хотела взять фамилию Дилон). Скульптор Мария Дилон получила в 1905 году царскую награду за работу «Сестра милосердия читает письмо раненому солдату». Дед Рахели со стороны матери был главным раввином Риги, затем Киева. Его брат стал первым еврейским студентом России. Дядя Рахели – Макс Мандельштам – руководил работой пятого сионистского конгресса в Базеле, был знаменитым глазным врачом. У Рахели с детства были слабые легкие, и ее посылали в Крым на лечение. Семья Иссера Блювштейна была многодетной, в ней воспитывались дети от первого и второго браков (четверо – от первого и восемь – от второго). Блювштейн к тому времени торговал бриллиантами, землей, недвижимостью, имел в собственности кинотеатр, был старостой cинагоги.
На рисунке: Раши
Софья Мандельштам была прекрасной воспитательницей детей: они занимались музыкой, рисованием, поэзией, изучением языков, одним из которых был древнееврейский - иврит.
На фото: Рахель
Полтава
Вскоре после рождения Рахели семья переехала в Полтаву, где прошли детство и юность будущей поэтессы. В Полтаве Исера Блювштейна почитали как знатока Писания. Перед смертью Рахель будет вспоминать утопавшую в садах Полтаву, торжественный белоколонный ансамбль вокруг парка, позволивший назвать Полтаву «малым Петербургом», окрестности Полтавы, речку с хрустально звучащим названием Ворскла
Здесь на Украине она под именем Раи Блювштейн окончила еврейскую школу с преподаванием на идиш и русском языке. Ее старшая сестра Лиза училась в русской гимназии в одном классе с дочерью В. Г. Короленко.
Старая Полтава. Александровская улица
«В нашем доме, - вспоминала сестра Рахели Шошана, - бывал писатель Владимир Галактионович Короленко.Благодаря нему была спасена от погрома 1905 года еврейская община Полтавы...» Под влиянием писателя Рахель и ее сестры отказались от материальной поддержки богатого отца и решили жить своим трудом.
О духовной атмосфере дома, где росла Рахель, о ее ранней полтавской юности можно судить из воспоминаний ее сестры, Шошаны (Розы) Блювштейн:
«Десятки лет назад в небольшом красивом украинском городе мы были молоды<…> Редки были в том городе приезды театра или концерты и становились — событием. И немое кино тоже делало там тогда первые шаги. Чем же жила наша душа? Книгами. (Полтава была центром одной из богатейших губерний России, книжным городом и имела очень хорошие библиотеки и читальни – А.Р.). Полными пригоршнями черпали мы из щедрой русской литературы. Каждая книга была Божьим даром. Образы писателей и их героев вошли в круг наших друзей. Они сопровождали нас повседневно. Пушкин, Лермонтов, Надсон. Героини Тургенева: скромница Лиза, Елена... И над всеми — великан русской литературы — Толстой. Мы не только романы его читали, но и статьи, они манили нас, будили наши юные мысли... Беллетристика, публицистика, но превыше всего — поэзия. Мы пропадали на дворе ее Царства. Она всегда была у нас на устах: читаем по книге, заучиваем наизусть... Мы и литературу других народов узнавали на языке государства. «О, великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!» — пел Тургенев в одном из своих «Стихотворений в прозе», так нами любимых. Мы декламировали эти слова — гимн писателя и поэта своему языку (не без легких угрызений совести, ведь мы были еврейками и хорошо знали это). Но русский язык был для нас выходом на общечеловеческий простор, к общечеловеческим ценностям. На обдуваемое ветром поле, где юная мысль парила, упоенная медом слов…<…>. «Пред тобою две дороги, два пути, и невозможно не выбрать одну из них», — вознес свой голос известный русский критик Белинский, учитель нашего поколения. Первый путь: «И возлюби ближнего, как самого себя». Принести себя в жертву отечеству, человечеству в целом. «Возлюби правду и стремись к добру — не ради награды, но ради самой правды и ради самого добра», — призывал второй путь.
Наш дом был религиозно-традиционным. Мама-праведница и справедливый отец воспитали нас в духе Торы. Каждый праздник соблюдался трепетно и с восторгом. В каждом празднике была связь с прекрасным прошлым нашего народа… Мы жили от праздника к празднику. И на фоне праздников возникла связь с национальной историей… Погром в Кишиневе — он тоже был запечатлен в нашем дневнике…
Старшие братья доносят до нас первые вести о сионистском движении. Портрет Теодора Герцля[8] был на стене дома каждой еврейской семьи. Мы, девочки, мечтаем об Обществе любителей древнееврейского языка, а мама противится тому, чтобы дочки уходили из дому, ходили на собрания. Это продолжалось недолго. Может быть, распался тот кружок. Братья уехали. У нас завелась своя компания...»[9].
У Шошаны (Розы) Блювштейн (1888, Саратов – 1974, Тель-Авив) не было семьи, и она любила писать. В разные годы жизни – в детстве, в юности – вела дневники и возила их с собою. Она училась музыке в 1925-1927 годах в Берлине. Впоследствии она стала воспитательницей детского сада, учительницей музыки в Израиле.
С 15 лет Рахель уже писала стихи на русском языке. В одной из дневниковых тетрадей Шошаны вписано по-русски детское стихотворение Рахели, возможно самое раннее из известных ее стихов:
Софья Мандельштам скончалась от чахотки, когда Рахели было 16 лет. Отец заново женился на властной молодой женщине, и семья начала разваливаться. Рахель и ее любимая, неразлучная с ней сестра Шошана уехали в Киев к старшей сестре Лизе.
На фото: Старый Киев.
Способности Рахель к музыке, живописи и поэзии проявились рано, она писала стихи на русском. В Киеве Рахель начала учиться рисованию, а Шошана – литературе и философии. Спустя некоторое время сестры решают поехать в Италию изучать живопись и литературу, а по пути заехать в Палестину – по заветам отца и старшего брата Яакова[10], приохотившего Рахель к сионизму, и благодаря давним разговорам с пылкими еврейскими юношами, приходившими к ним в дом по приглашению покойной матери: Берла Борухова, будущего основателя группы “Поалей Цион” и Ицхака Шимшелевича – будущего второго президента Израиля Ицхака Бен-Цви. Со временем и дети от первого брака стали подумывать о самостоятельной жизни. Старший Самуил решил поискать счастья в Баку. В этом городе не было антисемитизма и сюда приезжало много евреев. Молодой Самуил через некоторое время стал владельцем небольшого гвоздильного завода и самостоятельным человеком. Сестры Самуила приняли его предложение и тоже переехали в Баку. Мириам вышла замуж за работника завода Абеля Гутина, Анна – за предпринимателя Иосифа Шпанина, владельца котельной, и жила в центре Баку на приморском бульваре. Позднее часть семьи переехала в Израиль.
Палестина
Благословенная Палестина – Святая Земля, страна, где совершились важнейшие события библейской истории, где проповедовали пророки, где прошла земная жизнь Иисуса Христа. В Библии Палестина обычно называется Эрец Исраэль, Земля израильская. На право владеть ею претендовали многие народы и завоеватели. Это объясняется ее стратегическим положением на перекрестке дорог, связывающих три континента: Африку, Азию и Европу. Весной 1909 года сестры приезжают в Одессу и через две недели корабль, на котором они плыли, прибывает в Яффу, где романтика морского путешествия быстро заканчивается: в утлой лодчонке, до отказа набитой пассажирами, арабы перевозят девушек на берег, грубо швыряя на пристань их вещи, которые разлетаются в разные стороны... Они снимают комнатку в чистенькой гостинице.
Рахель была в восторге: ”О Боже, что за картина! Небо сливается с землей, став единым целым. Черной мантией окутывает их ночь. Многие тысячи огоньков дрожат тут и там”. Сестры прибывают в страну вместе с волной Второй алии[11], когда с 1904 по 1914 год в Палестину переселились более 40 тысяч человек из России, из которых вскоре выдвинулся ряд выдающихся, блистательных личностей, создавших ту атмосферу, в которой родились пресса на иврите, театр, все то, что назвали еврейской цивилизацией. Уже через день после прибытия Шошана и Рахель оказались в Реховоте, где тогда поселились сотни молодых российских евреев. Многие из них мечтали построить на этой священной земле общество всеобщей справедливости, где идеалы древнееврейских Пророков и идеи Льва Толстого самым причудливым образом переплетались с теориями Карла Маркса.
На фото: Рахель на земле обетованной
Все они молоды и красивы. Вспоминает Шошана: «Рахель была стройной красавицей. Глаза – голубые, бездонные, волосы – золотые. Молодежь Реховота приняла нас с воодушевлением... После рабочего дня молодежь Реховота собиралась на «холме любви», на околице поселения, пели песни. Вскоре присоединилась к нам младшая сестра Бат-Шева. Было ей только семнадцать лет, но она уже училась в консерватории Лейпцига. Отец прислал нам денег, и мы купили рояль. Парни и девушки, возвращаясь с работы на виноградниках, слушали игру Бат-Шевы. Наша комната, которую здесь прозвали «Башней», очень быстро стала культурным центром Реховота и его окрестностей».
Фото Реховота.
В Рахель и Шошану влюбляются множество молодых людей, а они влюбляются в Палестину и, решив остаться здесь навсегда, начинают говорить только на иврите, отведя русскому языку всего лишь час в день. Город Реховот (что на иврите – просторы) расположен в центре Израиля, на Приморской равнине, в 22 км к югу от Тель-Авива, в 50 км от Иерусалима, и примерно в 10 км от Средиземного моря. Первые поселенцы 1880-х годов – молодые парни и девушки первым делом вырыли колодец. Для обработки земли они нанимали всех желающих.
Уже в 1891 году был собран богатый урожай маслин, миндаля и фруктов. К 1899 году в поселении было 293 жителя, 58 жилых домов, 18 коровников и 1 магазин, синагога, театр и баня с парной, от которой бывшие евреи из России, несмотря на жаркий климат, отказываться не желали. В 1904 году была высажена первая плантация цитрусовых.
Это положило начало развитию сельскохозяйственной отрасли, которая, в дальнейшем, приобрела такой размах, что Реховот стали называть "городом цитрусовых", а на городском гербе появилось изображение апельсина. Арабы были ошеломлены образом жизни новых соседей, и через некоторое время начали красть урожаи, уничтожать посевы, жечь леса. В 1913 году произошло крупное кровавое столкновение между евреями, охранявшими виноградники и жителями села Зарнуга. Поселенцы с позором изгнали нападавших. В 1950 году население Реховота достигло 18 тыс. человек, Реховот получил статус города.Сейчас в городе две гимназии, физико-математическая школа "Мофет", научный центр "Хавайеда", где проводится обучение отстающих детей, четыре спортивных комплекса.
Здесь, в Реховоте, Рахель знакомится с Накдимоном Альтшулером. Уроженец Эрец Исраэль, великолепный наездник, неутомимый работник, он становится для Рахели воплощением того здорового духовно и физически «нового еврея», на которого она так хотела бы походить. У них сложились теплые отношения. Оба будут помнить танцы на «холме любви» и бешеные скачки вдвоем на одной лошади... Он проживет долгую жизнь и до конца своих дней сохранит любовь к этой встреченной в юности женщине.
На фото: озеро Кинерет
На склоне лет он будет сожалеть, что не был рядом с ней в дни ее болезни...
С осени 1910 г. Рахель в составе сельскохозяйственной бригады работала вместе с Ханой Майзель – страстной сионисткой и случайной знакомой, с которой она встретилась первой ночью в Палестине в гостинице в Яффе, - на образцово-научных плантациях олив и миндальных деревьев, разведенных агрономом Э. Блюменфельдом на склонах горы Кармел. В апреле 1911 года Хана и Рахель отправляются на озеро Кинерет (Генисаретское озеро) и основывают там сельскохозяйственную школу для женщин, первой ученицей которой становится сама Рахель. Озеро ранее называлось Галилейским морем.Во времена римского правления район озера Кинерет был местом, где Иисус читал свои проповеди. Пресноводное озеро площадью 167 кв. км лежит в глубокой впадине, длина его 21 км, ширина 12 км, глубина до 48 метров. Здесь водится две трети всей рыбы Израиля. Здесь Рахель познакомилась с А. Д. Гордоном, патриархом трудового сионизма, которому поэтесса посвятила первое свое стихотворение, написанное на Кинерете. Аарон Давид Гордон, сионист и последователь учения Льва Толстого оказал сильное влияние на ее формирование, как человека и как поэта. «Я… сброшу с себя эту жизнь в изгнании... С азов начинаю я новую жизнь на нашей земле. Я ничего не меняю, я не исправляю, ибо я все делаю наново! И первое, с чего я начинаю новую жизнь, – это работа! Не труд, чтобы прожить, и не труд, как обязанность, а труд во имя жизни... Физический труд – одно из слагающих жизни, один из самых глубинных жизненных корней!.. И – я тружусь!! Труден путь, что избрал я, многие перешептываются за моей спиной, качают головой и жалеют меня <...> Но я смотрю на дело рук своих, и вот, благодаря моим трудам и усилиям разгорается уголек, становясь источником великого света». Так писал Аарон Давид Гордон.
Рахель встретила друзей, познала радость изучения языка предков, поэзию сельского труда. Дни, прожитые там, оказались самыми прекрасными в ее жизни: «Генисаретское озеро – больше, чем пейзаж, больше, чем фрагмент природы. С его именем слита народная доля. Тысячами глаз глядит там на нас наше прошлое и говорит сердцу тысячами уст...» На самом деле, путешественников здесь, у озера охватывает особое чувство: «Когда я проснулся в Табхе в первое утро и взглянул на Галилейское озеро, я ощутил невыразимый покой и такую отрешенность от мира, что мог вообразить себя Адамом, в изумлении взирающим на Эдемский сад», - так описал свои ощущения известный лондонский журналист и путешественник Генри В. Мортон. Это действительно Святые места.
На Кинерете она встречается с Берлом Каценельсоном, будущим идеологом рабочего движения, создателем газеты “Давар”; Залманом Шазаром, впоследствии президентом Израиля. Молодые, красивые, полные сил люди, построившие эту страну, были влюблены в свою землю, свою молодость и друг в друга. ”И вот отворяются ворота. Со двора с криком и гоготом высыпает стадо гусей, а за гусями – стройная пастушка в белом платье, легкая как серна, прекрасная как Кинерет. В ее устах древний иврит звучит во всей первозданной красоте и силе” - так описывал свою встречу с Рахель Залман Шазар.
“Мы будили зарю. Заря занималась с началом нашего рабочего дня. Нас было одиннадцать. Руки в мозолях, босые ноги, загорелые, в ссадинах. Воздух был наполнен нашими песнями, нашими разговорами и смехом. Мотыги наши поднимались и опускались без передышки” (из очерка Рахели “На берегу Кинерета”, написанного за два года до смерти). В 1913 году по совету Ханы Майзель, Рахель уезжает в Тулузу учиться на агронома, откуда она ездила в Италию брать уроки живописи (в Риме жил тогда ее брат Яаков). Но в августе 1914 года начинается I мировая война. Путь в Палестину закрыт: Рахель, российская подданная, не может вернуться туда, не может получить деньги от отца, перебравшегося к тому времени в Тель-Авив. Чтобы окончить университет, она подрабатывает уроками французского, и получает диплом с отличием.
Пароходом из Марселя Рахель уплывает в Россию, живет в Кременчуге, потом в Киеве, Бердянске, в Саратове, работает учительницей. Революция застает ее в лечебнице на Кавказе. Она едет в Одессу, но просто жить у родных она не может. Вокруг горе, и она ухаживает за детьми еврейских беженцев, занимается переводами, публикует в сионистском еженедельнике «Еврейская мысль» стихи и очерки об Израиле. Во время войны дремлющий с детства туберкулез легких у Рахели обострился, что сократило ее жизнь.
Во время учебы в Тулузе Рахель познакомилась с Марией Шкапской и сблизилась с ней.
Мария Шкапская
Павел Флоренский и Лев Троцкий ставили Марию в один ряд с Ахматовой и Цветаевой. Ленинградские поэты прозвали ее: «Ведьма – Волчица – Вакханка». Критики окрестили «женским Розановым». Она переписывалась со Львом Толстым. Ее поэтическое творчество продолжалось недолго: в 1925 году она прекратила писать стихи.
Поэтесса Мария Михайловна Шкапская (в девичестве – Андреевская) – уроженка Петербурга в четвертом поколении, родилась в 1891 году. Училась в гимназии Мая на Васильевском острове, где был один из самых энергичных кружков самообразования. В 1910 году опубликовала свои первые стихи, через год поступила на медицинский факультет Психоневрологического института, основанного В.М. Бехтеревым. Вышла замуж за сына известного общественного деятеля. За активное участие в политических кружках ее вместе с мужем Глебом Шкапским выслали за границу и приговорили к ссылке в Олонецкую губернию. Но московский купец-филантроп Шахов спас их от ссылки, предложив для всех осужденных стипендии на учебу за границей. Так она уезжает во Францию в г. Тулузу, где занимается уже не медициной, а литературой. В Тулузе Мария Михайловна получила филологическое образование, в Париже она училась в школе восточных языков. Началась война. Стипендия обрывается, и М. Шкапская начинает зарабатывать на жизнь очерками для русских газет. Переезжает в Париж, знакомится с Ильей Эренбургом, с В.Г. Короленко, который тепло отозвался о ее стихах и переслал их в журналы «Северные записки» и «Вестник Европы», где они были напечатаны. В 1921 году вышел первый сборник лирических стихов поэтессы. С конца 1925 года после личной трагедии Мария Михайловна резко оставляет стихотворчество и уходит в журналистику: работает в ленинградской «Красной газете». Знакомится с А.М. Горьким, выступает на Iсъезде советских писателей. В годы Великой Отечественной войны ею написано более 100 очерков. В 1942 году вышла ее книга о зверствах фашистов в Советском Союзе. Она участвовала в подготовке «Черной книги», посвященной трагической истории советских евреев. Заряд ее материнского инстинкта, не растраченный до конца в творчестве и в жизни, дал знать о себе в другой страсти: послевоенная Москва знала ее как умелого собаковода. Умерла Мария Михайловна Шкапская в сентябре 1952 года в Москве. О Петербурге она написала:
12.01.1915. Тулуза
Знакомство Рахели и Шкапской переросло в задушевную дружбу, отголоски которой звучат в переписке двух поэтесс. Вот строки одного из писем Рахели – Марии Шкапской в 1916 году:
«Скоро год уже как я в России. Год … - это бездна жизни, не правда ли? Вначале было невыносимо тяжело, чувствовала себя рыбой на суше…
Такое мироощущение бывает и теперь, но лишь моментами, а не как фон. Обычно же я живу напряженно содержательной жизнью и именно "внутренней", много читаю, много вижу людей, вдумываюсь в вопросы, когда-то мне бывшие чуждыми, и чувствую, как ширятся, "раздаются" мои горизонты. Ведь, в сущности, раньше, не считая общественную подкладку палестинской сельской работы, вся моя жизнь сводилась к сумме эстетических восприятий и узколичных переживаний. Теперь я полезный член общества, а это осмысливает многое…
Впрочем, возможно, что это у меня только полоса такая, что "общественность" во мне - "вкрапление слюды в гранит"… Во мне, но не слито со мной органически. Поэтому я так зажигаюсь, читая Ангел Кей[12]. Она громит нас, нынешних воспитателей, за то, что мы создали плебеев духа, развивая в детях социальные инстинкты.
Зачем я в Бердянске, Вы спросили. Не задумываясь, отвечу: затем, что здесь – море. Ведь, в конце концов, дети, нуждающиеся в моей близости, найдутся везде, а вот море!.. Ох, Мусик, как я море люблю, и как много оно мне дает! И все же скоро расстанусь с ним; общество, в котором я служу, командирует меня в Смоленск, а я горжусь тем, что умею подавлять личное во имя и т.д. Моя фактическая жизнь перегоняет эмоциональную на несколько месяцев».В письмах Рахель упоминает о дорогом ей человеке – Михаиле Борисовиче: «Мы с ним очень сблизились потом перед отъездом… Мне его жалко. Не приходило ли Вам в голову, что жалость страшно деспотическое чувство. Она подавляет все другие и царит безраздельно. Ближе других мне теперь один мой вятский знакомый. У меня к нему интерес человека и нежность женщины, два элемента, из которых слагается "так называемая любовь". Я и любовь, не правда ли комическое соединение?»
О самой большой ее любви известно, что было это в период учебы во Франции, по ее словам, он «вернулся на родину». Михаэль Борисович Бернштейн, 1888 года рождения, с которым Рахель и М. Шкапская познакомились в Тулузе. К нему, в г. Любань Новгородской области, где он учительствовал, обращено стихотворение 1916 года, написанное в Бердянске:
Несомненно, он был источником вдохновения молодой любящей женщины, мечтающей о счастье материнства в родном краю.
Тевет, 5691
В ноябре 1916 ее направляют в санаторий на берег Черного моря. Здесь ее застает революция.
Рахель грезит о возвращении в Палестину, и деньги на билет на пароход “Руслан” собирает на вечере, устроенном в синагоге с разрешения одесского раввина – вечера, где она выступает с рассказами о Палестине. В 1919 году на первом же корабле, отплывавшем после войны из Одессы в Палестину, Рахель покидает Россию, чтобы навсегда вернуться на берега Кинерета.
На “Руслане” плыла и Роза Коэн – в будущем мать Ицхака Рабина. Обе женщины родились в 1890 году, обе были тогда одиноки и горды. По прибытии в страну осенью 1919 года их пути разошлись. На Кинерет Рахель приезжает уже совсем больной, и когда члены группы Дгания-Алеф узнают врачебный приговор - “туберкулез в открытой форме”, то на общем собрании принимается хоть и жестокое решение, но полностью в духе того фанатичного времени: поскольку обеспечить строгую изоляцию ей не могут, Рахель изгоняют.
“Туча, тяжелая черная туча опустилась на меня. Мне хотелось кричать – но я не могла,” - пишет она сестре. Изгнание из Дгании было для Рахели крушением идеалов: она не могла принимать участие в строительстве “нового общества”.
“Изо всех сил я стараюсь быть сильной, но это не удается мне. Я не хочу сдаваться!
Я хотела излить свое горе, но не могу исповедоваться перед людьми и никогда не была в состоянии рассказать кому-либо о себе – уж слишком я горда”. Отцу Рахели – Исеру Блювштейну в то время было 87 лет, и он целиком находился под влиянием своей третьей жены. От его российских богатств после революции не осталось ничего, имущество в Палестине – несколько квартир – перешли по завещанию к жене и сыновьям.
И здесь начинается последний, трагический период жизни Рахель. На остатки сбережений она сняла комнату в Петах-Тикве, начала преподавать там агрономию в женской школе, затем переехала в Иерусалим, преподавала на опытной ферме. Здесь она прожила четыре года в постоянных переездах и поисках заработков. Болезнь ее усугублялась, но при этом она становилась первой еврейской поэтессой.
«Иордан голубеет вдали за кипарисами и белеют первые снега на Хермоне”. Образ горы Нево, с которой Моисей смотрел на Обетованную землю из-за Иордана, зная, что ему не суждено в нее войти, стал сквозным в стихах Рахель, символом несбыточной мечты.
Здесь она пишет последние письма подруге. Рахель – Марии, 1925 год:
«Марусенька родненькая, уж так-то обрадовалась вашему письму! С воспоминанием о вас связаны чудесные часы, молодые, как ваша алая шелковая блузка … Еще до того, как Михаил Борисович о вас немножко рассказал, я ваши стихи видела в одном сборничке берлинского издательства и пришла от них в совершенный восторг. Страшно хочется познакомиться со всеми вашими дочками, посмотреть, узнаю ли в них маму. Меня, Мусенька, вы бы не узнали теперь. Тихая я сделалась. Во всем болезнь виновата; ведь я вот уж два года как больна и не живу, а "дохрамываю жизнь". Но Иерусалим, Иерусалим тысячелетний утешает меня. Здесь невольно живешь "с глазами, обращенными назад" (ваше выражение). Однажды я спросила у трех моих знакомых: за что мы любим прошлое? Один ответил: "Нашу жадность к жизни не может насытить одно настоящее". Второй сказал: "Настоящее слишком печально, сходя в прошлое". Третий сказал: "Мы любим прошлое оттого, что оно никогда не вернется". А вы, Марусенька, что ответили бы? Как бы там ни было, но я поглощена археологией. Это мое почти главное занятие теперь. Кроме того, я перевожу на еврейский язык все, что любила на других языках, главным образом стихи французских поэтов. Мусенька, мне так хочется знать, как теперь живется и пишется в России».
М. Шкапская – Рахели. Ленинград, 11/Х 1926: «Боже мой, Раюшенька, в каком виде мы сталкиваемся опять с Вами – Вы, по-видимому, так больны, что даже жить Вам трудно, а я так измучена и искалечена своим горем, что порой сомневаюсь в своих умственных способностях. Вы знаете, что Гилюша застрелился в прошлом году? И вот уже год, как я медленно истекаю кровью от боли и от отвращения к себе, и если бы не то, что у меня остался от него сынишка – точная с него копия, ничто не удержало бы меня в жизни. Работаю, правда, как окаянная – езжу по всей России специальной корреспонденткой от газеты, пишу очерки и статьи, а со стихами все покончила – это всегда как в воду падает – без ответа, без отклика. Ах, дорогая моя, если бы не эти жестокие пространства, как бы надо было видеться, говорить, выплакаться. Я ничего не знаю о Михаиле Борисовиче и несколько лет уже не видела его, но я сегодня уже отправляю ему письмо с запросом о нем, с Вашим адресом и с просьбой немедленно ответить и Вам, и мне».
Флигелек на улице Невиим с грушевым деревом под окном – этому дереву посвящены знаменитые стихи Рахели, под ним и сегодня любят сидеть поклонники ее поэзии. Большая часть стихотворений Рахели создана в последние шесть лет ее жизни – словно автобиография человека, знающего о приближающейся смерти и подводящего итоги: в них все, что было пережито и перечувствовано, все устремления и разочарования, все, что видят глаза вокруг и к чему рвется стреноженная болезнью душа. Некоторые из стихов Рахели, написанные на русском языке, были впоследствии переведены на иврит и прочно вошли в израильскую поэзию, так что многие и не подозревают об их русском источнике. Она изолирована в небольшой комнате, и большой мир заменяют стихи. Они все чаще появляются в печати, узнаваемы и ожидаемы читателями. Поэтессу все чаще начинают называть просто Рахелью. Именно так она подписывает свои произведения. Ее стихи удивительно лиричны, наполнены любовью к родной земле.
С 1914 года она регулярно публиковала стихи в периодической печати, с 1925 года — главным образом в "Давар", с сотрудниками которого Б. Кацнельсоном, З. Рубашовым (Ш. З. Шазаром), М. Бейлинсоном ее связывала тесная, многолетняя дружба.
Вышли в свет три сборника стихов Рахель. Библейские аллюзии занимают значительное место в поэзии Рахель. В персонажах Библии она видит сестер и братьев по трагической судьбе. Живя в эпоху героических свершений, Рахель в своей поэзии предпочла камерность, подчеркнутую женственность и никогда не впадала в выспреннюю риторику. Помимо стихов, Рахель опубликовала ряд критических очерков, преимущественно на литературные темы, а также переводила на иврит стихи с русского языка (А. Пушкин, А. Ахматова, С. Есенин, М. Шкапская, Ходасевич) и французского (П. Верлен, Ф. Жамм, М. Метерлинк и другие).
Стихи Рахель пользуются огромной популярностью и постоянно переиздаются. Беллетризованная биография Рахели с включенными в нее избранными стихами поэтессы вышла в переводе на русский язык в 1996 году в издательстве "Библиотека-Алия". Многие стихи Рахель стали популярными песнями.
Четыре года полунищенской жизни Иерусалиме обострили болезнь. Полгода Рахель провела в лечебнице в Цфате, после чего некоторое время прожила в Тель-Авиве у своего брата Яакова – создателя первого в Палестине “Народного дома культуры”, но из-за опасений за здоровье его детей Рахель пришлось перебраться в свою последнюю квартиру – комнатушку на улице Бограшов в Тель-Авиве где ей помог устроиться доктор Моше Бейлинсон – врач и публицист, тот самый, имя которого носит одна из крупнейших больниц страны. (Бейлинсон по приезде в страну начал брать у Рахели уроки иврита по рекомендации ее брата Яакова. Именно он во время первого же урока понял, насколько она больна и запретил ей преподавать, а позже стал одним из самых верных ее друзей). Эта комната в мезонине квартиры второго этажа, которую занимали Липман и Рика Левинсон, стала последним пристанищем больной Рахели в1926-1931годах. Дом стоял в новом квартале Нордау на краю города, между кладбищем и морем. Позднее его адрес стал ул. Бограшова, д. 5. Рика Левинсон-Каплан выросла в России в состоятельном еврейском доме, окончила музыкальное училище в Берлине и, обладая приятным сопрано, выступала в 1920-е годы в Тель-Авиве с сольными концертами оперного и романсового репертуара. Ее наставником в Палестине стал композитор Юлий Энгель, произведения которого она также исполняла. Рика очень хотела петь на иврите, но не было переводов на иврит оперных арий и песен, и ей приходится исполнять их по-русски или на других языках. Тогда Рахель стала переводить то, что пела Рика, и записывала текст на бумажках, тетрадочных листках карандашом или чернилами, всегда крупно и разборчиво. Тут же записывала свой перевод еще и русскими буквами, по слогам, проставляя ударение. Так русский язык снова нашел Рахель в ее последние годы и скрасил ее невеселое одиночество.
В это время с ней сближается Сара Мильштейн – ее племянница, в будущем мать военного историка Ури Мильштейна, который издал наиболее полное собрание произведений Рахели.
“Две книги были у нее постоянно под рукой – Библия и русско-ивритский словарь. Когда ей трудно было выразить свою мысль на иврите, она записывал ее по-русски. Рахель часто говорила: не запас слов важен, а то, как ты ими пользуешься. Важны мысли. Если они есть – найдутся и слова”.
Болезнь обостряется. Рахель проводит последниемесяцы в крайней бедности. Весь ее доход, помимо грошовых гонораров за публикации стихов в газете “Давар”, где Каценельсон предлагает платить ей больше, чем принятая ставка, но она отказывается, - это завещанные отцом 5 фунтов в месяц, которые ей выдает главный раввин Большой синагоги после долгих и унизительных ожиданий в приемной. С визитерами она говорит о книгах – и никогда о болезни. Ее слава росла. В 1930 году выходит второй поэтический сборник. А в 1931 году по настоянию Бейлинсона она ложится в частный санаторий для легочных больных в Гедере, уже понимая, что дни ее сочтены. Через некоторое время ее решают перевезти в тель-авивскую больницу “Хадасса”. Денег на автомобиль нет, так что наняли телегу. Свой последний путь Рахель проделала на соломе. На окраине Реховота она попросила остановиться у дома друга ее юности Накдимона Альтшуллера, который вышел навстречу и не узнал ее, пока она не заговорила. Он был последним из друзей, кто видел ее живой. В «Хадассе» ей не нашлось места в палате. Еврейская поэтесса Рахель умерла на рассвете в больничном коридоре Тель-Авива. Похоронили ее на берегу озера Кинерета.
Умерла Рахель в 1931 году в возрасте 41 года. Ее именем названы улицы в Иерусалиме, Петах-Тикве, Ашкелоне, Хайфе, Рамле, Тель-Авиве, а саму ее называют просто по имени, прибавляя — «поэтесса», чтобы отличить от праматери Рахиль. Судьба сплела два этих имени. Еще при жизни Рахель стала легендой для своего народа. Ее стихи вошли в израильскую жизнь наряду с ее переводами Пушкина, Ахматовой и Есенина, переводов с французского. Кроме французского языка, она знала немецкий и итальянский. Русскую литературу, она любила столь же глубоко, как и еврейскую. Свои первые стихи она написала на русском. Позже не раз выбирала эпиграфы из русских поэтов. Стихотворные сборники Рахели переведены на множество языков, в том числе на испанский, русский, украинский, идиш.[13] А когда она умерла и, согласно завещанию, была похоронена в Тверии, рядом с любимым ею озером Кинерет, к ее могиле стали совершаться настоящие паломничества, как и к могиле праматери Рахили. На скамеечку, к которой кто-то цепью приковал томик ее стихов (чтобы больше не уносили!) садились люди и оставляли ей записки, как в Стене Плача... Она оставила нам стихи. Они и сегодня в числе самых любимых в Израиле и России, в них любовь и слезы всех матерей мира. На ее стихи написано множество песен, в свет регулярно выходят музыкальные сборники, а песню Шмулика Крауса на ее стихи ”Услышь мой голос” - Рона Рамон, жена израильского космонавта Илана Рамона, отправила мужу на орбиту. Вот самые светлые строки в череде трагических, исповедальных стихов Рахели:
На фото: могила Рахели
Ушла душа
Последние комментарии
1 час 18 минут назад
8 часов 41 минут назад
14 часов 26 минут назад
15 часов 33 минут назад
16 часов 31 минут назад
16 часов 45 минут назад