Расколотый Мир [Феликс Гилман] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Феликс Гилман Расколотый Мир

ПРОЛОГ

КАК ПОГИБАЛ ГЕНЕРАЛ (1878)
Генерал лежал на спине, раскинув руки, и смотрел на звезды.

Камешек впился ему в крестец. Падая, он ударился головой и подвернул лодыжку, но именно камень причинял ему сильнейшую боль. Другие ощущения исчезли, но чертов камень давил беспрестанно. Генерал был не в силах пошевелиться. Его волю и тело разъединило оглушительным грохотом.

На мгновение темное облако надвинулось на звезды и скрыло их свет, но вскоре они опять засияли, так же холодно, как прежде. Он смотрел в ночное небо над горами — оно горело и кружилось, шипело и плясало, сотрясалось и падало.

Генерал терял рассудок.

Вокруг него не было ни сосенки. Он лежал в голой расщелине на высокой каменистой равнине. До этого они отступали — Генерал и двадцать два самых верных его солдата. Позади оставались войска Линии, впереди зияла пропасть, но враг настиг их именно здесь.

Найди Генерал в себе силы повернуть голову, он увидел бы вершину горы — мрачную, раздвоенную, подобную руке, сложенной в жесте благословения. Он должен был добраться туда, и добрался бы, если б не это... это злополучное вмешательство. «Лучше умереть, глядя на гору, чем на эти бестолковые звезды», — думал он.

Все кончилось без единого выстрела, без всяких предупреждений. Смертоносный снаряд линейных со свистом обрушился с ночного неба прямо под под ноги лейтенанту Дирфилду. Бедняга Дирфилд, совсем еще мальчик, побледнел, глаза его расширились. Он обернулся к Генералу, чтобы сказать ему что-то напоследок, и тут раздался грохот, безумный, жуткий грохот. Большие глаза лейтенанта наполнились кровью и страхом. Он повалился в одну сторону, Генерал — в другую, и теперь оба лежали там, где упали.

Снаряд затих, быстро израсходовав запас топлива, но ужасный грохот все еще раздавался эхом в голове Генерала. Грохот расколол его разум на две, на четыре, затем на множество разрозненных частей. Эхо снова и снова перемалывало разум в порошок. Было больно и страшно.

Генерал был человеком выдающимся. Разве не он создал из ничего Республику Красной Долины? Он защитил ее от всех врагов и невзгод. Без него слова философов и политиков оставались бы пустыми тирадами — это он ковал мир, придавая ему заданную ими форму. Грохот беспорядочными раскатами метался в его голове, но Генерал крепко вцепился в свою гордость; это могло замедлить, хотя уж точно не остановить процесс распада его сознания.

Двадцать лет Республика процветала, и то был прекраснейший период в Истории Запада, ведь страну организовали согласно лучшим теориям политического устройства. Изгнав беспрестанно враждовавших линейных и Стволов, они создали островок мира и благодати. И все это оказалось разрушено шпионами и шантажистами Стволов, раздавлено колесами Линии еще десять лет назад — и никогда больше не восстановится. Впрочем, времени хватило для того, чтобы целое поколение юношей и девушек получило достойное воспитание, и Генералу хотелось сейчас передать им какие-нибудь благородные, вдохновляющие прощальные слова. Однако воспаленный рассудок рождал лишь обрывки старых сказок, брань, сальности и бессмыслицу. Генерал подумал, что плачет, хотя не был в этом уверен.

Он смутно понимал, что рядом, среди мертвых тел, ходят линейные, даже видел краем глаза этих приземистых солдатиков в черно-серой форме, бесцеремонно шагавших по трупам героев. Иногда они останавливались, чтобы тупым засапожным ножом перерезать хрипящее горло. И, точно деловитые доктора, переходили от одного пациента к другому. Солдаты Генерала лежали беззащитные, как младенцы. Незавидный конец. Совсем незавидный.

Заметят линейные, что Генерал еще дышит? Возможно. В любом случае, он уже никак не может им помешать.

Еще одна часть его разума рассыпалась в пыль, и Генерал на мгновение совершенно забыл, кто он такой, и тут же попытался вспомнить. Был ли он командиром? Он оказался в этих проклятых, холодных и мерзких горах по зову какого-то последнего великого долга, вот только забыл какого именно, а вместо этого почему-то вспомнил сказку, которую когда-то, давным-давно, в зеленом городке Глен-Лили графства Ульвер ему рассказывала няня. Сказку о принце, который покинул красный замок своего отца и, не взяв с собой ничего, кроме меча и... совы, отправился на поиски принцессы... нет, чтобы передать принцессе послание... а принцесса, закованная в цепи, томилась пленницей в башне... прекрасная, с белоснежной кожей, черными волосами до пояса и совершенно нагая...

Через него перешагнул линейный — черные сапоги на мгновение заслонили звездное небо. Черное галифе перепачкано серой пылью. Линейный что-то прокричал — Генерал не разобрал что именно — и пошел дальше, не глянув вниз.

Генерал снова вцепился в рассеивающиеся крохи своего разума и вспомнил, что уже не впервые лежит вот так, ночью под звездами, среди трупов, истекая кровью и умирая. Та, самая первая ночь закалила его характер. Когда он был юным солдатом, в битве при А... сражении при... на поле, поросшем утесником и вереском, у каменного моста, противнику удалось ранить его в плечо. Войско отступило, бросив его на верную смерть, и он всю ночь пролежал среди трупов, не в состоянии подняться. Сил тогда хватило только на то, чтобы крепко прижать шинель к плечу, молиться, чтобы кровь перестала сочиться из раны, и смотреть на холодные звезды. Он был еще очень молод. В ту, самую первую ночь он научился всей душой стремиться к благой цели, сверять путь по далекой звезде. Он научился быть героем и не бояться смерти. Так он рассказывал многим поколениям желторотых новобранцев.

В последние годы новобранцы уже не были такими желторотыми, да и после всех ужасов долины Блэккэп, после того сокрушительного поражения, их осталось совсем немного. Тогда Линия разогнала их по холмам, лесам и подворотням, словно бандитов. Армии Республики, от былого величия которой осталась лишь горстка, яростные, отчаянные ошметки, приходилось тайком собираться, маскироваться, устраивать схроны, организовывать полуночные взрывы, общаться с помощью знаков и кодовых слов. Он помнил! Да, он помнил шифровки, но забыл, для чего они. За повседневной домашней перепиской скрывались вопросы чрезвычайной важности. «Дети растут большими и сильными» означало «оружие к передаче готово» — он с трудом припоминал все эти коды и символы...

Он вспомнил, что послания они зашифровывали, среди прочего, в детских сказках, в письмах любимым чадам, которые остались дома в безопасности. Вспомнил, как писал: «Однажды птичий царь оглядел с вершины горы свое царство и опечалился». Слова эти содержали какую-то тайну, возможно, хорошую новость, но, скорее всего, плохую. Какую именно — он забыл, но все новости вот уже десять лет подряд были плохими.

Он попробовал вспомнить имена своих солдат, многие из которых — возможно, все — лежат сейчас с ним рядом на горном склоне и так же, как он, теряют рассудок. Ни одного имени в памяти не всплыло. Вместо этого привиделись лица трех президентов, которым он подчинялся: бородача Беллоу, что когда-то служил мэром Моргана и составил текст Хартии, маленького жилистого смышленого Ирделла, первым подписавшего Хартию в Красной долине, и глуповатого крепыша Киллбука, который теперь казался первым вестником стремительного упадка Республики.

Но, возможно, он все перепутал, и вместо Беллоу вспомнил короля из книги сказок с картинками, которую ему когда-то читала няня.

В голове снова загрохотало, и Генерал забыл про Беллоу навсегда. Грохот пулей отскакивал от стенок черепа. Самое ужасное в грохоте — его абсолютная бессмысленность. Генерал забыл, как выглядит полковое знамя. Он вспомнил конюшни в Глен-Лили, где научился читать, ездить верхом и владеть клинком, но и те быстро стерлись из памяти. Линия давно уже сровняла их с землей. Внезапно он с горечью осознал, что у него есть дочь, которую он не видел уже много лет. Эти годы он провел в изнурительных походах, прячась в горах и совершая набеги, изнуряющие противника. Он писал ей письма, и она ждала, что он вернется домой. Только он уже не вернется.

Последнее письмо дочери он отправил всего несколько дней назад, когда войско стояло у подножия гор. В нем он писал что-то очень важное, но сейчас не мог вспомнить что именно. Что-то об этих горах и камнях, на которых сейчас лежал, истекая кровью и теряя сознание. Он вспомнил, с какой безрассудной решимостью подписал и запечатал письмо. Отбросив долгие годы молчания в сторону, он рассказал дочери то, о чем опасно говорить. Он помнил свое решение: «Больше ни к чему хранить тайны. Если мы победим, земля содрогнется». Он забыл почему.

Пугающе живо встал в памяти смрад, стоявший в долине Блэк-кэп после сражения, грязь и мерзкие черные цветы, лоснившиеся от алой крови. Там погиб один из его сыновей. Где скончался другой, он уже не помнил.

Через него снова перешагнул линейный, задел голову и сдвинул ее набок — теперь Генерал больше не видел звезд, а различал лишь шаркающие ноги и тело лейтенанта Дирфилда. Дирфилд! Славный был парень. Вместо старенького мундира носил охотничьи шкуры — времена парадных алых мундиров давно прошли. А сам лейтенант мертв и бледен.

Поодаль от Дирфилда Генерал заметил тело Кан-Кука, заклинателя камней, холмовика — своего холмовика, своего союзника из Первого Племени. В последнем из писем Генерал раскрыл множество тайн Кан-Кука, но теперь все позабыл.

Белое, точно кость, голое тело Кан-Кука билось и трепыхалось, как бьется выброшенная на берег рыба. Длинные тощие руки метались, словно обнаженные ветки деревьев в бурю. Хватая себя за волосы, Кан-Кук выдирал из буйной гривы засаленные черные клочья. Это показалось Генералу странным. Он был совершенно уверен, что сам-то лежит тихо, очень тихо. Возможно, психобомбы действовали на всех по-разному. А может быть, Генерал, сам того не зная, сейчас тоже кричал, бился, размахивал руками? Он больше не мог ручаться за свое онемевшее тело.

Генерал подумал, что Кан-Кук наверняка еще сможет встать. Поговаривали, что когда кто-то из Племени умирает и его предают земле, в должное время он воскресает вновь. По легенде, Племя бессмертно, как песня или сон, как вожди Стволов и Линии. Но если Кан-Кука похоронить, вернется ли к нему рассудок, когда он воскреснет, или его странный, проницательный и сумасбродный разум теперь уничтожен?

В этот последний безрассудный поход Генерал отправился по просьбе Кан-Кука. Таков был их уговор. Люди много лет говорили, что Генерал свихнулся, если держит при себе холмовика, и, возможно, они были правы. Генерал вспомнил, что обещал ему Кан-Кук. Он сказал, что у Племени есть Тайна. Кан-Кук называл ее Песнью, но Генерал был уверен, что это оружие. Оружие, которое принесет людям мир. Союз ради мира и процветания — древнейшая мечта. В старости Генерал, наверное, возился бы в саду, выращивая розы. Народ Кан-Кука был готов раскрыть свою Тайну — и наконец всех простить. В алой сердцевине мира есть пещера, где гремит барабанный бой, и Город Первого Племени сокрыт там, ибо Племя потеряло свое былое величие. Там, шептал Кан-Кук, их ждут испытания на мужество, добродетель и...

Теперь в голове Генерала звучала песня. Не умиротворяющая, не целительная — стремительная лавина безумного грохота. Кан-Кук! Генерал снова вспомнил о нем, а потом забыл навсегда. И Кан-Кука, и Дирфилда. Еще вспомнились какие-то Патнэм и Холмс. Шум усиливался, голову раскалывал мерный топот копыт. Из глубин меркнущего сознания всплыли имена Холли и Оранжа, и Генерал припомнил, что Оранж когда-то служил в двадцать третьем полку Третьей Армии Республики — той самой, которую разгромили в долине Блэккэп. Топот копыт раздирал Генерала на части, но на секунду напомнил ему о возможности побега Генерал представил, что эти лошади скачут прочь, а стук их копыт предвещает надежду. Он мог бы снова сбежать, перегруппировать... Перегруппировать что? Он забыл.

В шаге от него остановились черные сапоги линейного. Грохот перестал быть ритмичным — лошади, мчавшиеся в голове Генерала, спотыкались, падали и хрипели. Жуткая, бессмысленная аритмия расколола вдребезги его душу, обратила хрупкую конструкцию разума в кровоточащие руины. Генерал вспомнил и вновь забыл имена: Холмс, Мейсон, Дарк. Линейный нагнулся, схватил Кан-Кука за бороду, откинул назад его голову на неестественно тонкой белой шее и перерезал горло засапожным ножом (воскреснет ли он вновь?). Размеренный грохот из шумового устройства линейного был, конечно, не стуком копыт — разве он мог быть чем-либо столь натуральным? Так шумели Локомотивы. Линейные, и без того сумасшедшие, привыкли к этому звуку, но у Генерала от него мутился рассудок, что куда хуже смерти. Генерал вспомнил, что на знамени его первого полка были изображены два орла. После Блэккэпской битвы он сделал его стягом этого отчаянного охвостья Армии Республики. Орел — благородная птица. Генерал вспомнил сказку о принце, который покинул отцовский замок из красного камня и отправился в горы, взяв с собой лишь орла. Принц не знал дороги и следовал за орлом, рассекавшим черными крыльями голубое небо. Генерал не мог вспомнить, зачем принцу понадобилось идти в горы, и это его огорчало. Начнем сначала: «Однажды я в последний раз отправился в горы, чтобы найти...»


— Еще один.

— Где?

— Вон там.

— Ага. Вижу.

Рядовой третьего ранга Портер, солдат Линии из Первой Армии Локомотива Глорианы, подошел к телу старика и пнул его. Старик был изможденным, смуглым, с внушительной серебристо-белой бородой. Он смотрел прямо на Портера неподвижными темно-зелеными глазами, и солдата это раздражало. Зрачки мужчины сузились до размера булавочной головки. Распространенный эффект воздействия психобомб. Портер пнул старика под ребро, затем ткнул голову скользким от крови сапогом. Тот не реагировал.

Еще дышит — еле-еле, но рассудок уже потерял. Портер так долго шел через горы, преследуя врага, что у него ныла спина.

Нагибаться, чтобы прикончить старика, совсем не хотелось.

— Сдох уже, — соврал он.

Рядовой первого ранга Коппер оглянулся по сторонам. Долина была усеяна трупами.

— Отлично. Значит, всех прикончили. Напоследок можно и дикарю глотку заткнуть. Эй, Соуп!

Рядовой второго ранга Соуп вытащил нож, схватил за бороду бьющегося в конвульсиях, вопящего холмовика и выполнил приказ.

Портер еще раз пнул старика:

— Кто они, по-вашему?

Коппер пожал плечами:

— Какая разница? Все равно все уже сдохли.

— Интересно, что они делали здесь?

— Совались, куда не следует, — сказал Коппер.

— Странный какой-то сброд.

— Заткнись, — буркнул Коппер. — Не наше дело — вопросы задавать.

— Да, сэр. Виноват, сэр.

— Долгая выдалась ночка. Я на боковую. А этих идиотов оставьте воронам, — сказал Коппер.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ НА КРАЙ СВЕТА

1. ОТЪЕЗД (1889)

Погожим весенним вечером, когда в садах Кенигсвальдской академии розы цвели, лужайки зеленели изумрудом, река сверкала сапфиром, а в экспериментальных оранжереях пробуждались странные формы жизни, преподаватели факультета психологии собрались в роскошно обставленной библиотеке на верхнем этаже старинного Август-холла и, потягивая херес, прощались с коллегой. Доктор Лисвет Альверхайзен (для друзей просто Лив) собиралась, вопреки разумным предостережениям, отправиться на Запад.

— Вы же отстанете от науки, доктор Альверхайзен! — печально качал головой доктор Зейдель. — Это отрицательно скажется на вашей работе. На Западе нет исследовательских институтов. Во всяком случае, ни одного, достойного так называться. Умеют ли там вообще читать? У вас не будет доступа к научным журналам!

— Да, — ответила Лив. — Полагаю, там умеют читать.

— Зейдель преувеличивает, — сказал доктор Науманн. — Он вообще любит преувеличивать, это всем известно. Не так ли, Зейдель? Но иногда он все же бывает прав. Вы действительно отстанете от науки. Оторветесь от груди вскормившего вас научного сообщества

Он расхохотался, чтобы показать, что и на самом деле думал о научном сообществе. Статный смуглолицый доктор Науманн был самым молодым из преподавателей факультета и мнил себя в каком-то смысле радикалом. Он изучал сексуальные патологии и считал, что половое влечение лежит в основе всех человеческих деяний и убеждений.

Лив вежливо улыбнулась:

— Надеюсь, вы будете мне писать, господа. Через горы ходят почтовые кареты, а Линия обеспечивает доставку почты по всему Западу.

— Ха! — Доктор Науманн закатил глаза. — Я же видел карту! Вы на край света отправляетесь, доктор Альверхайзен. С тем же успехом можно почту отправлять на Луну или на дно морское. Может, и на Луну почтовые кареты ходят?

— Там опасно. Война идет. — Доктор Зейдель нервно повертел в руках бокал.

— Да, я слышала, — согласилась Лив.

— На холмах живут дикари, чья принадлежность к человеческому роду весьма сомнительна. Я видел одного из них на рисунке и не боюсь признаться, он снился мне потом в кошмарных снах. Волосатый, костлявый, бледный как смерть, разрисованный самым жутким образом!

— Я не собираюсь на холмы, доктор.

— Да и так называемые «цивилизованные» там немногим лучше. Совершеннейшие безумцы! И это не скоропалительный диагноз. Четыреста лет непрерывной войны — очередное тому свидетельство. Насколько мне известно, главные стороны разгоревшегося там конфликта — даже не политические формирования, а религиозные секты, и объединяет их не столько религия, сколько общая форма психического расстройства. Я говорю о катексисе [Катексис (удержание, задержание, греч.) — психоаналитическое понятие, обозначающее направленность психической энергии (либидо) на объект и фиксацию на нем. В качестве объекта может выступать реальный предмет, идея, форма поведения. — Здесь и далее примеч. ред.], патологическом переносе ответственности с себя на предметы, которые...

— Да-да, — сказала Айв. — Возможно, вам стоит опубликовать об этом статью.

Она больше не могла слушать пронзительный голос доктора Зейделя и рисковала в любую секунду потерять самообладание.

— Прошу прощения, коллеги! — Она метнулась прочь и ловко укрылась от Зейделя за спиною доктора Мистлера.

В библиотеке было душно и пыльно. Лив подошла ближе к окнам. Легким ветерком до нее доносило едва уловимый запах цветущего сада. У окна стояла ее близкая подруга Агата с математического факультета и пыталась поддерживать беседу с доктором Дальстремом с факультета метафизики, но он ей смертельно наскучил. Заметив Лив, Агата помахала ей из-за плеча доктора Дальстрема, глаза ее молили: «Помоги!» Лив поспешила к ней, обходя стороной доктора Лея, но ее задержал доктор Экштайн, глава ее факультета, похожий на огромный каменный замок с раскидистой бородой. Он сжал ее руки в своих сильных, перепачканных чернилами ладонях и сказал:

— Доктор Альверхайзен... Позволь мне обойтись без формальностей, Лив! С тобой все будет в порядке? Ты будешь осторожна? Твой покойный муж, земля ему пухом, никогда не простил бы мне, если б я позволил...

Доктор Экштайн слегка перебрал хереса, и глаза его увлажнились. Он посвятил жизнь разработке психологической теории, гласившей, что в сознании противоборствуют два начала: тезис и антитезис, — в беспрестанной борьбе которых рождается мирный синтез. Лив эта теория казалась неправдоподобной и механистичной.

— Я уже приняла решение, доктор, — напомнила ему она. — Со мной ничего не случится. Дом Скорби находится на нейтральной территории, вдали от боевых действий.

— Бедняга Бернард, — сказал доктор Экштайн. — Его призрак не даст мне покоя, если с тобой что-нибудь случится. Я уверен, что все обойдется, но вдруг...

— Призраки? — вклинился доктор Науманн. — Здесь? Боюсь, вы пропустите все самое интересное, доктор Альверхайзен.

Экштайн сердито посмотрел на Науманна, но тот не умолкал.

— С другой стороны, вам уж точно не будет скучно, я обещаю. Ни одна территория не остается нейтральной надолго. Как бы далеко ни располагалось ваше рабочее место, рано или поздно к вам в дверь постучится сами знаете что.

— Боюсь, что не понимаю вас, доктор Науманн. Я знаю, что там сейчас бушует война. Простите, я должна...

— Бушует! Отличное слово! Заглянув в сознание убийцы или насильника, мы увидим, как оно «бушует». Я имею в виду войска Линии.

— Да? — Она осторожно пыталась разглядеть Агату за тушей доктора Экштайна. — Но разве это не к лучшему? Разве Линия не стоит на стороне порядка и науки?

Доктор Науманн удивленно посмотрел на Лив, и это вызвало у нее раздражение.

— Да что вы? — воскликнул он. — Вспомните Логроун, спаленный ими только потому, что там укрывались агенты Стволов! Или завоевание Мейсона, когда...

Он на одном дыхании выпалил длинную череду названий битв и кровавых эпизодов войны.

— Похоже, вы многое знаете об этой войне, — удивилась Лив.

Науманн пожал плечами:

— Я интересуюсь положением дел. Можно сказать, это профессиональный интерес.

— Признаюсь, я не слежу за политикой, доктор Науманн.

— Еще будете, еще будете... — Он наклонился к ней и прошептал: — Они еще начнут вас преследовать, Лив.

— Может, вам самому стоит туда отправиться, Филипп? — прошептала она в ответ.

— Ни при каких обстоятельствах!

Науманн выпрямился и посмотрел на часы:

— Опаздываю на вечерние занятия!

Он поставил бокал на полку и спустился по южной лестнице.

— Нездоровые интересы — сказал Экштайн, глядя на Лив. — Весьма нездоровые, весьма...

— Простите, доктор Экштайн.

Отойдя от него, она обменялась пожеланиями удачи с седовласой женщиной, имени которой не помнила; прошла сквозь струю прохладного ветерка в столпе пыльного вечернего света, проникавшего в зал через эркерное окно; услышала крики павлинов на лужайке; в последний, возможно, раз насладилась этими звуками — и, ловко поймав за руку Агату, избавила ее от монотонных речей профессора Дальстрема. К несчастью, Агата оказалась слишком пьяна и слишком слезлива, чтобы разделить нервное возбуждение подруги. Моргая заплаканными глазами, она крепко сжала запястье Лив влажной ладонью и сказала:

— Ох, Лив... Обещай, что вернешься.

Та неопределенно махнула рукой:

— Ну, конечно вернусь, Агата.

— Ты должна вернуться как можно скорее!

На самом деле Лив совершенно не задумывалась над тем, когда вернется, и требования подруги ее несколько раздражали.

— Разумеется, я буду тебе писать, — сказала она.

В этот момент, к облегчению Айв, доктор Экштайн постучал по бокалу, требуя тишины, и немедленно добился своего: собравшимся не терпелось вернуться к прерванной работе. Он произнес короткую речь, в которой не упомянул, куда и зачем уезжает Лив. Все выглядело так, будто ее провожают на пенсию по возрасту, ка к было заведено на факультете. Наконец он вручил ей подарок от Академии: золотые карманные часы — массивные, богато украшенные, расписанные видами Кенигсвальдских гор, сосновых лесов, садов и узких высоких домиков с остроконечными крышами. Торжественное событие подошло к концу, и гости потянулись прочь: кто к выходу, кто — в книгохранилища.


Академия располагалась у излучины реки в нескольких милях от городка Лоденштейн, одного из самых красивых и богатых городов Кенигсвальда — страны, которая сама по себе являлась старейшим и богатейшим из государств Старого Востока.

Шесть месяцев назад в Академию пришло письмо с самого дальнего Запада. Конверт был истрепан, перепачкан красной пылью, в пятнах пота и керосина. Надпись на нем гласила: «В Академию — в Кенигсвальд — Одному из Семи». Кенигсвальдская почта работала исправно, и письмо быстро попало в Лоденштейн. Что подразумевалось под словами «Один из Семи», долго оставалось неясным — до тех пор, пока доктор Науманн не вспомнил, что четыреста лет назад Кенигсвальд, ввязавшись в совершенно немыслимую для этой страны авантюру, стал членом Совета Семи Государств, посылавшего первые экспедиции на Запад, за Крайнюю Гряду, в еще неисследованные тогда земли. Возможно, для жителей Запада этот эпизод истории еще что-то значил; в Кенигсвельде же о нем совсем забыли.

Строго говоря, письмо адресовалось не Лив, а «господину доктору Бернарду Альверхайзену». Так звали недавно скончавшегос я супруга Лив, но он был доктором естественной истории, автор письма просил помощи доктора патопсихологии. Лив куда лучше подходила под это требование и потому решила вскрыть письмо.

«Любезный доктор Альверхайзен, надеюсь, это письмо застанет Вас в добром здравии. Уверен, Вы удивитесь, получив его, ведь в наше время связи между Старым и Новым Светом довольно слабы. Мы с Вами не знакомы, и мне не посчастливилось ознакомиться с Вашими трудами, но все же доводилось слышать много хорошего о Вашей Академии. Мой дом находится в отдаленном уголке мира, отсюда трудно следить за последними достижениями науки. Поэтому я и пишу Вам. Я попечитель Дома Скорби. Дом этот, основанный моим покойным отцом, ныне передан мне. Он стоит далеко на западе, на Краю Мира, среди Кремниевых Холмов, к северо-западу от города Гринбэнк, о котором, я уверен, вы слышите впервые. К западу от нас мир еще не завершен, и в ясную погоду из окон верхних этажей наших домов открывается исключительный вид на Незавершенное. Живет ли в Вас страсть к приключениям, доктор Альверхайзен? Дом Скорби — госпиталь для тех, кто был ранен в сражениях Великой Войны. Наши двери открыты не только для получивших физические увечья, но и для пострадавших рассудком. Для нас все равны. Мы находимся на ничьей земле и сохраняем нейтралитет. Линия еще не дотянулась до нас, а посланцам их злобных противников здесь не рады. Мы принимаем всех страждущих и стараемся облегчить их страдания. У нас есть опытные военные врачи и костоправы, мы умеем лечить ожоги и пулевые ранения, приводить в порядок легкие, изъеденные отравляющим газом. Но сознание остается для нас тайной. Мы не осведомлены о последних достижениях науки. Среди нашихпациентов есть душевнобольные, но мы почти ничего не можем сделать для них. Поможете ли Вы нам, доктор Альверхайзен? Окажете ли своей ученостью честь нашему Дому? Я понимаю, что, если Вы дадите согласие, Вам предстоит долгое путешествие, совершить которое отважится не каждый. Но даже если Вас не трогает судьба наших пациентов, примите во внимание, что здесь есть множество душевнобольных, получивших невиданные для жителей мирного Севера травмы, не в последнюю очередь — те несчастные, кого свели с ума ужасные шумовые бомбы Линии; а также то, что пребывание в доме, где Вам будет предоставлен богатый материал для изучения, немало поспособствует вашим исследованиям. Вели же и это не привлечет Вас, знайте, что Ком весьма состоятелен. Мой отец владел серебряными рудниками. К письму я прилагаю вексель, который покроет дорогу экипажем, речным судном или Локомотивом Линии, а также карту и рекомендательные письма кучерам и проводникам этой части мира — на случай, если их услуги Вам понадобятся.

С наилучшими пожеланиями, Ваш собрат Хауэлл-младший, попечитель Дома Скорби».

Лив показала письмо коллегам, но те сочли его розыгрышем. Ответное письмо с просьбой сообщить необходимые подробности она написала скорее из чистого упрямства. Всю зиму она была занята: преподавала, занималась исследованиями и прочими делами. Ответа не последовало, но Лив на это и не рассчитывала. Однако в первый день весны, к своему удивлению, отправила в Дом Скорби еще одно письмо, в котором сообщала, что приняла решение отправиться на Запад при первой же возможности.

Ей не спалось. У кровати громко тикали золотые часы, а в голове роились мысли о дальней дороге и скорости. Лив никогда не видела Локомотивов Линии и не представляла, как они выглядят, но в прошлом году ходила на выставку картин, где любовалась бескрайними просторами Запада, широкими равнинами, подобными морю или небесам. Должно быть, это было не год, а два назад — Бернард тогда был еще жив. Картины были огромными, во всю стену: горы, реки и необъятные небеса, иногда ясные, иногда предвещавшие бурю, леса и долины. Панорамы — вот что рисовали на Западе. Это было безудержное буйство ландшафтов. На нескольких картинах изображались кровавые побоища. Та, что называлась «Падение Красной Республики», была особенно ужасна: тяжелые гибельные грозовые тучи, тысячи солдат, бьющихся насмерть в черной долине, втоптанные в грязь знамена. Там, на Западе, постоянно из-за чего-то воевали. Полдюжины картин посвящались тому, как Линия покоряла природу: высокие металлические арочные мосты, обуздавшие горы, железные дороги, рассекающие леса Пятна темной краски — те самые Локомотивы, — казалось, двигались по холсту, приковывая взгляд. Нашлось даже несколько видов Крайнего Запада — тех мест, где мир оставался еще не завершен и полон диких огней и молний. Земля там вздымалась, подобно морю, и во мраке рождались странные, причудливые демоны... Лив вспомнила, как Агата вздрагивала и ежилась, а Бернард, одетый в тяжелое твидовое пальто, держал ее за руку и что-то бубнил о делах факультета, не давая сгинуть в бездонных глубинах картин.

Воспоминания эти проносились в голове, теряя четкость и уступая место мыслям о скорости и дальней дороге. От Дома Скорби ее отделял целый мир. Она не могла представить, как путешествует на Локомотиве Линии, но вообразила, что покидает город в экипаже: колеса вдруг приходят в движение, их уже не остановить; лошади встают на дыбы, экипаж кренится, и вся ее привычная, размеренная жизнь рассыпается ворохом бумаг и старых платьев.

Ощущение не то чтобы неприятное: оно столь же волновало, сколь и пугало ее. Но ей нужно было заснуть, и потому она развела м стакане воды две капли успокоительного средства ядовито-зеленого цвета. По телу разлилось привычное приятное оцепенение.


Лив привела в порядок дела. Ее съемные комнаты принадлежали факультету, поэтому она позаботилась о том, чтобы в ее отсутствие там смогли селиться бедные студенты. Проконсультировалась с юристом по поводу своих вложений. Стала почти каждый вечер обедать с Агатой и ее семьей. Отменила подписку на научные журналы. Неожиданной проблемой обернулись золотые часы: на одежде Лив не было карманов, в которых поместилась бы такая тяжелая вещь, но она дорожила подарком и не могла не взять его с собой — и в конце концов решила повесить часы на цепочку как кулон, чтобы тикали возле сердца.

Навестив своих пациентов, она отдала распоряжения насчет их будущего. Девицу Андресен передала в попечение доктору Экштайну, надеясь, что грубый весельчак хорошо подействует на бедную, болезненную девушку и излечит ее от неврастении. Юношу Фасселя завещала доктору Науманну — того могли заинтересовать частые непроизвольные всплески полового влечения. Росчерком пера разлучила близняшек фон Мейер, страдавших от выморочных романтических кошмаров, и осталась весьма довольна собой. Почему она не подумала об этом раньше? Это была превосходная идея. Находясь рядом, сестры лишь усугубляли болезнь друг друга. Теперь же одна девочка попала под присмотр доктора Экштайна, другая — доктора Ленкмана. Графиня Ромсдаль казалась ей совершенно здоровой, если только не считать болезнью чрезмерные богатство, праздность и самолюбие, поэтому Лив решила, что графиню хотя бы немного развлечет доктор .Чейдель. Вильгельма и мальчишку Оландена, впавшего в кататонический ступор, отдала доктору Бергману. Милую, миниатюрную Бернарду, боявшуюся свечек, теней и собственного мужа, отправила на горный курорт. А Магфрид...

Магфрид вломился в ее кабинет поздно вечером. Он так и не научился стучать в дверь. От испуга она пролила на стол чернила. Магфрид расплакался:

— Доктор... Вы уезжаете?

Она отложила перо и вздохнула:

— Магфрид, я тебе еще на прошлой неделе говорила, что уезжаю. И на позапрошлой — тоже.

— Мне сказали, что вы уезжаете!

— Я сама тебе об этом сказала. Забыл?

На мгновение он безмолвно замер, а потом бросился оттирать стол рукавом. Чтобы остановить его, Лив накрыла его ладонь своею.

Магфрид — почти великан. Его огромные руки покрыты царапинами из-за беспрестанных мелких происшествий, он не способен должным образом заботиться о себе. Хотя многие посторонние и напугались бы при его виде, на самом деле Магфрид, ее первый пациент, если так можно выразиться, самый старый ее друг, добрый и верный как пес.

Заболевание у Магфрида врожденное. Его предала собственная кровь. От рождения бесплодный, он стал последним в роду слабоумных. Лив нашла его, когда он подметал полы в институте Туборрхена, где она сама провела несколько лет в палате с белыми стенами и высоким потолком, тяжело переживая смерть матери. Тогда он был добр к ней. Позже, когда она окрепла, он стал ее первым подопытным. Магфрид всегда прост и старается угодить. Сморщив от напряжения лоб, он готов часами отвечать на вопросы и даже тщательные медосмотры сносил совершенно безропотно. Его лысую голову уродовали три безобразных шрама и ожог от неисправного электрода, но его это ничуть не волновало. Она быстро поняла, что Магфрид неизлечим и ему ничем не помочь, но его случаю было посвящено несколько удачных монографий, и в знак благодарности Лив пристроила его подметать полы в Август-холле.

— Доктор...

— С тобой все будет хорошо. Теперь я тебе не так уж нужна.

Он снова начал оттирать чернила.

— Магфрид, постой...

Она не могла его остановить и лишь смотрела, как он работал. Он тер с необычайным усердием. Ей казалось — можно встать, уйти, закрыть кабинет, а он так и останется там, в темноте, упорно продолжая оттирать стол. Эта мысль печалила ее. А кроме того, ей нужен телохранитель, носилыцик, способный таскать ее вещи. Свежий воздух, приключения и смена обстановки могли бы пойти Магфриду на пользу. Она нашла того, кто ей нужен.

Она снова положила руку на его ладонь:

— Магфрид, ты никогда не мечтал путешествовать?

Лишь минуту спустя его большое бледное лицо расплылось в улыбке. Он подхватил ее на руки и закружил по комнате как ребенка, пока Лив, смеясь, не попросила опустить ее, когда все поплыло перед глазами.


Последний день в Академии Лив провела у реки. Расстелив покрывало, они с Агатой сидели на берегу, кормили лебедей и обсуждали форму облаков. Беседа становилась несколько натянутой и вскоре сошла на нет, о чем Лив совсем не жалела. Какое-то время они молчали.

— Ты должна купить пистолет, — вдруг сказала Агата.

Ошарашенная таким предложением, Лив обернулась и увидела озорную улыбку Агаты.

— Купить пистолет и научиться ездить верхом.

— Я вернусь вся в боевых шрамах, — улыбнулась Лив в ответ.

— С ужасными историями.

— Которых никому не расскажу.

— Зато, когда напьешься, начнешь вспоминать о том, как в одиночку отбивалась от дюжины диких разбойников-холмовиков.

— Двух дюжин! А что? Я не против!

— И ни один студент больше не посмеет тебя ослушаться.

— Буду прихрамывать, как бывалый вояка.

— О, да...

Агата замолчала. Затем полезла в сумочку, вытащила красную брошюрку и торжественно вручила Лив.

Судя по обложке, это была «История Запада для детей», изданная в городке Моргантаун в 1856 году.

Страницы пожелтели и крошились. Неудивительно — книга была на несколько лет старше Лив. Черно-белая гравюра на титульном листе изображала сурового джентльмена в военной форме, смуглого, с опрятной бородой и носом, которым можно колоть дрова. Его взгляд почему-то казался одновременно и свирепым, и грустным. Вероятно, это и был генерал Орлан Энвер — военачальник Республики Красной Долины, написавший «Историю Запада». Никогда раньше Лив о нем не слышала.

— Это единственная книга, в которой хоть что-то написано о том месте, куда ты едешь. Ничего другого я не нашла.

— Она же библиотечная.

— Так стащи ее, — пожала плечами Агата.

— Агата!

— Не беспокойся об этом, Лив. Возьми! Она тебе пригодится. В самом деле, не отпустим же мы тебя в дорогу ни с чем... кроме этих нелепых часов!

Агата поднялась.

— Береги себя.

— Постараюсь.

Агата быстро повернулась и ушла.


Крякнув от усилия, Магфрид подхватил тяжелые чемоданы Лив и взгромоздил их на запятки экипажа. Лошади фыркали, выдувая из ноздрей холодный утренний воздух, били копытами по гравию но дворе Август-холла. Факультет еще спал — вокруг не было никого, кроме лошадей, кучера да пары любопытных павлинов. Лив и Агата обнялись на прощание; кучер курил, стоя рядом. Лив и не заметила, как забралась в экипаж; перед отъездом она приняла четыре капли успокоительного, чтобы побороть страх, и была слегка заторможена.

Кучер щелкнул кнутом, и лошади тронулись. Жребий брошен. Сердце Лив бешено заколотилось. На коленях лежали «История Запада для детей» и последний номер «Мессенбургского Королевского психологического вестника», на груди тикали нелепые золотые часы. Она обнаружила, что эта троица неплохо успокаивает. Магфрид, с застывшей на лице улыбкой, сидел рядом. Гравий хрустел, липы уносились прочь, высокие железные ворота факультета высились впереди, словно горы. Агата подобрала юбки и какое-то время бежала следом за экипажем. Лив помахала ей рукой и нечаянно выронила журнал из окна. Ветер подхватил его, унес, и он упал на дорогу позади экипажа. Кучер хотел остановиться, но Лив приказала ему:

— Гони, гони!


2. ПРАЗДНЫЙ ГОСПОДИН

Рассекая мрак, пароход шел из Гумбольдта на юг по нейтральной акватории через красный тростник. По берегам важно вышагивали длинноногие цапли. Судно ревущим захватчиком вторглось в их тихий илистый мирок. Сверкающая золотом черная громада, из чьих окон неслись бурные фортепианные раскаты, вспугивает птиц, и те взвиваются в воздух, как если бы прогремел выстрел... Но это всего лишь частное плавучее казино, зафрахтованное в Барониях Дельты; с тремя палубами музыки, выпивки, шлюх, жуликов, бизнесменов, бездельников — и без единой пушки.

Лопасти огромного гребного колеса с грохотом и плеском обрушиваются в воду (холмовиков, его крутивших, заперли внизу). Пурпурно-голубой раскраски пароход с медной обшивкой и гирляндами развевающихся флажков смотрится в свете факелов весьма эффектно. Юноша в полосатом костюме перегибается через борт; пока его рвет, подруга, улучив момент, пытается обчистить его карманы. Шесть белобрысых зажиточных фермеров рука об руку выходят из бара, пошатываясь и горланя песню о войне. Полбара блестит разбитым стеклом и пролитым виски. Пароход качается, пьяный хоровод мужчин и женщин вьется вокруг рулетки, игорных столов. Игроки крепко вцепились в свои карты, перед ними небольшие кучки монет да помятые, пропотевшие банкноты.

Повсюду громко разговаривают о сексе, бизнесе, преступлениях, о войне и планах на послевоенное время — эта тема неизменно вызывает смех. Человек с острым умом и хорошим слухом собрал бы здесь немало бесценной информации, а Кридмур соображает неплохо и слышит, как лиса. Но, по счастью, он уже на пенсии и поэтому пропускает всю эту болтовню мимо ушей. Ему нравится находиться среди людей, он любит шум и запах толпы. Здесь не найти покоя. Покоя нет и не будет никогда. Но он довольствуется и этим.

Кридмур сидит в полутемном углу и играет в карты с незнакомцами. Спиной к стене, на всякий случай.

Они играют в Старую Игру. Колодой, какие бытовали в городах Дельты: ружья, лопаты, волки, кости. Здесь все решают хитрость и блеф. Кридмур в этом преуспел. Один из игроков носит очки и зеленый галстук и кажется богачом, другой, лысый мужчина в коричневом костюме, с виду небогат. Третий — глуповатый паренек по имени Баффо, севший на пароход этим утром в захолустном городишке Лезард. Башмаки его перепачканы кровью, но при нем мешок звонких золотых монет. Вопросов никто не задает. На коленях у Баффо — черноволосая зеленоглазая девица, которой, похоже, нравится, как Кридмур ей улыбается. Вечер изрядно истощил карманы всех, кроме Кридмура и девушки — та в игре не участвует.

Кридмур взошел на борт два дня назад в Гумбольдте, где его выследили старые враги. Он сидел на крашеной скамейке набережной, наблюдая за гуляющими девушками в синих и зеленых летних платьицах, когда пахнуло дымом и его покой нарушил звук Локомотивов. Он почуял, как черная служебная машина подъехала по грунтовой дороге за спиной, даже раньше, чем увидел ее. Аинвйные. Он вскочил, быстрым шагом невозмутимо прошел по причалу и купил билет на первый же пароход. В прежние времена он остался бы и дал врагу бой, но теперь устал от сражений. В любом случае, в Гумбольдте он оказался проездом, объезжая Холмы Сорокопута. В последний раз он бывал в тех краях тридцать лет назад, когда холмы устилало множество сонных деревушек. Теперь же, к великой его досаде, холмы сровняла и застроила Линия: на месте ферм встали заводы, леса повырубили, а в холмах открыли рудники, где добывалась пища, призванная утолить ненасытный и священный голод Локомотивов.

На корабле он вполне счастлив. В любом случае, особой цели в его путешествии нет. В последний раз он слышал Зов шесть лет назад. От хозяев невозможно сбежать или скрыться, но он приложил все усилия, чтобы казаться ленивым и бесполезным человеком, отжившим свое. Пока у него получалось неплохо. Он считал себя пускай на время, но свободным.

Деньги продолжали переходить из рук в руки. Богато одетый господин в галстуке печально улыбнулся и подбросил в воздухе последние смятые банкноты. Кридмур ловко их подхватил.

— Да вы сам дьявол, сэр!

— Не сегодня, — улыбается Кридмур.

Каштановые волосы Кридмура уже начали седеть и редеть, а лицо — краснеть, морщиниться и грубеть. Он похож на выходца из ландройских крестьян, и это впечатление соответствует истине. Увидев его улыбку, можно решить, что он еще довольно молод; застав же его в минуты, когда он уверен, что рядом никого, — счесть столетним старцем Быстро теряющая деньги троица за его столом видела перед собой обычного старика Кридмур не сомневался, что по меньшей мере двое из них были бы не прочь наставить на него пистолет, но надеялся, что у них хватит ума не делать этого.

Рядом росла гора монет и купюр — большая, блестящая и красивая. Богато одетый господин пьяным шагом вышел вон, проклиная всех и вся, а зеленоглазая брюнетка перебралась на колени Кридмура.

Баффо презрительно ухмыльнулся и сплюнул на пол.

— Я попросил бы так больше не делать, — сказал Кридмур. — Это неприлично.

Налитые кровью глаза Баффо сузились, нога начала подергиваться. Похоже, он не спал несколько суток. Пялясь в карты, он бормочет: «Старый дурак», «Шлюха» — последнее, конечно, относится к девушке. Он повторяет: «Шлюха,шлюха, шлюха!» Девица весело и звонко смеется. Кридмуру она нравится, несмотря на уродливый черный жировик на губе, и он с удовольствием обнимает ее.


На следующее утро, когда он проснулся в своей каюте, голова болела так невыносимо, что он подумал, что его призывают прежние хозяева. Они обычно так и заявляли о своем присутствии: болью, шумом, запахами гари и крови. Кридмур стал оправдываться, просить прощения, но в ответ не услышал ни звука и вскоре понял, что это просто похмелье.

Судно накренилось. Девица рядом на койке сжалась в комок, ее рука с нежным темным пушком легла на его исполосованную шрамами грудь. Зеленые глаза смотрели с любопытством, и Кридмур понадеялся, что ничего не высказал вслух.


Он провел целый день на палубе, читая в шезлонге любовный роман. Надвинув шляпу на глаза, грелся на солнце, точно старый аллигатор. Река белела позади и сверкала синим впереди; выжженные солнцем широкие бурые равнины окаймлялись вдали темными соснами и голубыми горами. Несколько деревень и ни единого города. Ни следа Линии — пока еще ни следа. Подернутое дымкой пустое пространство, необитаемая земля, огромная и неуловимо прекрасная, еще не тронутая, не вытворенная из чьей-либо мечты или кошмара.

Он не обедал. Иногда просто забывал об этом.

Чья-то тень упала на него, и он проснулся. Рыжую дымку вечернего солнца закрыла фигура девицы. Та выглядела нервной и бледной, и Кридмур успел забыть, что в ней нашел. Он даже имени ее не помнил.

— Джон, я тут подумала...

Джон — его настоящее имя. Он не помнил, чтобы сообщал его девице, но в последнее время не просыхал и ручаться не мог. По правде говоря, он не понимал, какое право она имеет так к нему обращаться. Кридмур нахмурился.

— Судно останавливается в Эреле, — продолжила она. — А оттуда, если на север, недалеко до Китона и даже до Джаспера. Там можно подработать на сцене, а все говорят, что я довольно мила. И знаю, у тебя есть деньги. Не знаю, откуда ты их берешь, но вижу, что это не твоя постоянная работа. И еще ты умен — умнее всех здешних парней. Я вот о чем: если хочешь, поедем вместе...

— Я не собираюсь ни в Китон, ни в Джаспер.

— Куда угодно. Мне надоело работать на судне. Джон, я хочу увидеть мир!

— Мир — чертовски отвратительное место. Лучше этой посудины ничего нет.

Он снова надвинул шляпу на глаза, чтобы не видеть ее обиженного лица.

Как только расстроенная девица ушла, Кридмур вернулся к роману. Он чувствовал, что там все закончится хеппи-эндом, хотя в подобный финал и не верилось, хоть убей.

В шезлонге он задремал. Проснулся под вечер, встревоженный далеким воем птицелетов. Все мышцы его стареющего тела напряглись, во рту появился кислый привкус страха. Он не двинулся с места, лишь чуть приподнял шляпу, чтоб оглядеть алеющее вечернее небо. Вскоре в нескольких милях вдали показалось шесть черных точек, летевших строем высоко над равнинами. Передовой дозор Линии. Они чадили, перечеркивая небо черными полосами. Вой перешел в гул, а когда дозорные пролетали над головой — в стрекот железных крыльев. Кридмур невозмутимо надвинул шляпу на глаза. Гул затих, и он снова расслабился.

Ел он один в каюте, зубами отдирая от кости куски вареного мяса.


Вечером Баффо устроил в баре целое представление. Юноша зализал назад волосы, выгладил костюм, отчистил ботинки от крови и выглядел вполне нарядно. Он навалился на барную стойку и кричал, стараясь перекрыть шум парохода. Брюнетка снова вернулась к нему. Баффо сорил деньгами и хвастал тем, как; их получил. Он пьянел, пошатывался все сильнее, и рассказ его менялся: сначала он, дескать, был знаменитым игроком; потом стал настаивать, что сколотил состояние, снабжая ружьями осажденные города на плато Элмо и пробиваясь сквозь баррикады Линии; затем уверял, что ограбил банк в Джаспере; дальше хвалился, что изобрел чудодейственное средство от головной боли, но один маленький пронырливый северянин надул его с патентом.

Насколько Кридмур мог судить, в этих россказнях не было ни слова правды, но слушателей у Баффо только прибавлялось. Кридмур пил в одиночестве. Иногда Баффо ловил его недоверчивый взгляд и хмурился; когда Кридмур улыбался, Баффо напряженно скалил зубы и терял нить повествования. Девица, казалось, тоже злилась на Кридмура. А летуны в облаках изрядно портили всем настроение.

Баффо начал новый рассказ:

— Где же это было-то... тем летом, после... ну, вы помните, после того, как я ограбил банк в Китоне, то есть в Джаспере, и... Я могу вам доверять? Подойдите поближе, вам можно доверить тайну? Черт побери, после всей выпивки, которой я вас угощал, могу же я вам довериться... Так вот, там я получил вот это...

Он пьяно зашарил под пиджаком. Вытащил маленький дешевый револьвер, зацепился им за галстук и уронил его на пол. Наконец поднял и швырнул на стол.

— О, да...

Слушатели нервно отпрянули.

— Это именно то, о чем вы подумали. — Он ослабил галстук. — Сейчас все узнаете, дайте сказать. Кого попало они не вербуют. Агентами Стволов становятся только самые отчаянные храбрецы. На меня они давно глаз положили, еще в тот день, когда я ограбил банк в Шропмарке, а может, когда я сбежал из тюрьмы Белополья или после перестрелки в... но это уже другая история. Пушку эту не трогайте. Даже не смотрите на нее. Там внутри демон сидит. Бог. Во мне. Вот как дело было: я сидел себе в баре в том городишке, тихонько сидел, потому что, видите ли, после того, как ограбишь банк, нужно сидеть и не высовываться. У кого котелок варит, тот понимает, что нельзя сразу бросаться и тратить деньги, нужно казаться еще незаметней и невинней, чем если бы ты и правда был ни в чем не виноват. И тут, значит, явился мне во мраке незнакомец — весь в черном, даже шляпа черная, а глаза красные. Говорят, их только по глазам от обычных людей и отличишь, ведь они — не обычные люди. Мы — не обычные люди. Так вот, подсел он ко мне и говорит: «У меня для вас предложение». Что бы вы на это ответили? Что бы вы ответили на моем месте? На самом деле никого из вас, конечно, не спросят — они выбирают только опасных людей. Только негодяи. Худшие из худших, то есть лучшие из них. Грабители, убийцы и анархисты. Я был с... Я их всех знаю: Льва Аббана, Боха Кровь-и-Молнию, Франта Фэншоу, Черную Каску, Рыжую Молли, с ней я даже покувыркался, — всех легенд знаю, все истории! Какая сила им дана! Можешь жить вечно... или, по крайней мере, никогда не останешься забыт после смерти. Но эта Война... Послушайте, Линия подмяла под себя пол-мира! И продолжает разрастаться. У нее есть Локомотивы, летуны, бомбы и чертова прорва солдат. А все, что есть у Стволов, — это мы. Герои. Стоит ли становиться одним из них? Ведь они не победят. Они не смогут победить. В конце концов Линия их всех уничтожит. Вот почему... вот почему я здесь. Видите ли, у меня есть боевое задание. Поручение от Стволов. Я — часть всего этого. Часть Великой Войны. Я бы сказал, это стоит того. И сказал бы «да», если б они...

Баффо быстро окинул взглядом зал. Его слушатели потихоньку рассосались. Брюнетка нашла себе другое занятие. Он этого даже не заметил.

— Да, черт возьми, оно того стоит! — Он снова грохнул оружием по столу. Потом вдруг вскочил, покачнулся, рванул рубашку на груди и обнажил крепкую грудь. — Вы не сможете убить меня. Они сделали меня сильным. Я больше не такой, как вы. Стреляйте в меня. Стреляйте или ударьте ножом, если посмеете!

Никто не принял его вызова. Он не сказал больше ни слова и вскоре вышел, забрав деньги, но забыв на столе свой дешевенький револьвер. Кридмур направился следом.

Он подождал, пока Баффо закончит мочиться за борт, и произнес:

— Опасные байки травишь.

Парень развернулся и налетел на поручень. Лицо его оставалось в темноте, но руки и фигуру исполосовало светом иллюминаторов. За его спиной мелькали во мраке огромные округлые лопасти колеса, а в ночном небе нависали чернильно-черные облака.

— Отсюда до станций Линии далеко, — добавил Кридмур, подходя ближе. — Да ты бы и сам узнал линейного, окажись он на борту. Их легко распознать, потому что они бледные, чахлые и воняют. Они растут в тесноте огромных городов и пропахли нефтью и угольной гарью. К тому же они нигде не появляются без своих аппаратов, машин и Локомотивов. Но все же, все же... Слухи путешествуют быстрее птиц и даже Локомотивов...

Баффо выпрямился, опершись на поручень.

— Я не боюсь Линии! — заявил он.

Кридмур выдержал паузу и покачал головой:

— Я слышал, агенты Стволов не отличаются от обычных мужчин. Или женщин. Если не считать того, что все они носят оружие, в котором живет демон, оседлавший их, отдающий приказы и придающий им силу. Так? Но как их опознать? Ведь сейчас у всякого при себе оружие. Да и разве любое оружие, в каком-то смысле, не скрывает в себе чудовище? К счастью, этих агентов не так много, и они разбросаны по миру — ты прав, Стволы вербуют только самых отпетых негодяев. Окажись такой на борту — ему вряд ли бы понравились твои россказни. Баффо пожал плечами.

— Сейчас мы пересекаем нейтральные воды, — продолжил Кридмур. — А все эти люди — дельцы и фермеры, торгующие на базаре. Конечно, по ночам, вдали от жен, они могут воображать себя негодяями, но даже им не по душе агенты Стволов. Рано или поздно Великая Война придет и к ним, они не смогут вечно оставаться в стороне: Линия слишком жадна, а Стволы — чересчур беспощадны. Но сейчас все эти люди еще могут сохранять нейтралитет и рады этому. Кто-нибудь из них может ночью перерезать тебе горло.

— Мне плевать, что они думают! — Баффо небрежно махнул рукой и чуть не свалился за борт.

— А им, если на то пошло, плевать на грабителей банков после того, как рассказ подходит к концу. Кстати, где ты на самом деле раздобыл эти деньги? Кого прикончил? Мне интересно.

Баффо сплюнул под ноги Кридмуру.

— Понятно. — Чем ближе Кридмур подходил к раскачивающемуся Баффо, тем тише говорил. — А вот если бы на борту находился солдат, вернувшийся с Великой Войны, ему бы не понравились твои басни. Ты привлек бы ненужное внимание. Потревожил бы его покой, разбудил неприятные воспоминания, а своей ложью опорочил славную память. Такой человек вежливо попросил бы тебя замолчать и сойти в ближайшем городе, покуда целы твои деньги и шея. Что скажешь?

Баффо толкнул Кридмура в плечо:

— Отвяжись, дед!

Кридмур со вздохом отпихнул его руку, приподнял брыкающегося сопляка за шиворот и, обратившись к темным глубинам своей души, где таилась дикая, нечеловеческая сила, с размаху швырнул Баффо за борт, в ночь, туда, где за гребным колесом бурлила вода. Руки и ноги парня замелькали в воздухе, из карманов посыпались монеты. Он плюхнулся в сорока футах за кормой, в темной излучине реки.

Кридмур огляделся. Похоже, никто не заметил их драки и не услышал всплеска вдали. Крошечная фигурка Баффо вынырнула из воды, крича и размахивая руками, но музыка заглушила крики, и судно ушло, оставив его позади.

Кридмур заметил, что мальчишка выронил на палубу горсть купюр. Спина чуть заныла, когда он наклонился их подобрать.

Зеленоглазая девица этим вечером обслуживала столик Кридмура. Она тревожно оглядывалась, словно пытаясь понять, куда подевался ее дурачок. Кридмур оставил ей щедрые чаевые.

В полдень он резко вскочил и сел в кровати. Боль пронзила голову будто ножом, и Кридмур проковылял к иллюминатору, за которым палило раскаленное солнце. От вони стоячей речной воды его замутило. Боль, запах крови и пороха в ноздрях. На этот раз ошибки быть не могло. Он забыл — забыл, как это больно, когда слышен их Зов. Шесть лет Кридмур бездельничал и принадлежал самому себе. Он надежно упрятал все воспоминания, раны затянулись. Теперь же он чувствовал, как Хозяин ломится в двери, призывая. Мир словно замер; лопасти колеса за иллюминатором проворачивались так же медленно, как тянулись долгие столетия Великой Войны; муха еле ползла по костяшкам пальцев. Засыпал он в одежде, и теперь воротник внезапно сдавил шею. Револьвер — храм из металла, дерева и смертоносного пороха, хранящий в себе дух Хозяина, лежал на полу, источая тьму. Кридмур не находил в себе сил посмотреть на него.

Ему почудилось, будто каюта вращается. И в голове скрежетом металла, шипением горящего пороха и щелчками стального барабана прозвучал голос:

— Кридмур, ты снова нужен.


3. ЧЕРНЫЙ СПИСОК

Утром первого дня третьего месяца 1889 года (269-го по летосчислению Линии) младший смотрящий третьего ранга Лаури сидел в тесном, тускло освещенном кабинете и заполнял бланки. Высокие часы с круглым циферблатом за его спиной серией настойчивых щелчков и свистков только что сообщили, что сейчас 14:00. Двадцать два года из своих тридцати двух Лаури прослужил солдатом, но от звука часов его бросало в дрожь до сих пор. Он не спал уже двое суток. Мешки под глазами напоминали два больших черных ноля, а заросший щетиной подбородок попирал все приличия. Чтобы не уснуть, он каждый час принимал одну из темносерых бодрящих таблеток, которые ни в коем случае не следовало путать со светло-серыми, подавляющими аппетит, или меловатобелыми, угнетающими либидо, или черными, стимулирующими умственную деятельность. У него еще много работы.

Единственное окно в кабинете, маленькое и квадратное, располагалось слишком высоко, чтобы вид из него мог отвлечь, — в нем виднелись только свинцовые тучи. Этот вид был всегда неизменен. В промышленном тумане, окутывавшем станцию Ангелус, все казалось серым. Лаури знал, что небо за пеленою смога бывает голубым, белым или еще какого-нибудь кошмарного цвета, но здесь оно всегда оставалось спокойно-серым.

Стрекот пишущей машинки в кабинете вторил лязгу механизмов снаррки. Станция Ангелус готовилась к возвращению, дозаправке и перевооружению своего Локомотива. Эта важнейшая процедура проводилась каждые тринадцать дней. Не дозволялось никаких задержек. Все механизмы и процессы станции работали на полную мощность. Лаури медленно тыкал в клавиши одним пальцем, мучительно составляя отчет, от которого могла зависеть его карьера

Мало того что его кабинет был тесен, вдоль стен на высоте человеческого роста тянулись спутанные кабеля и трубы, по которым из одной части станции в другую доставлялось топливо и жидкости для нагрева и охлаждения. Трубы лязгали и испускали пар, изредка роняя за шиворот Лаури раздражающие капли теплой воды. Человек, не знакомый с порядками Линии, по здешней обстановке мог бы заключить, что Лаури занимает низкую должность, и он бы ошибся. На самом деле Лаури занимал положение где-то в середине верхней части управленческой структуры станции Ангелус е ее сотнями тысяч военного и гражданского персонала — иерархии почти столь же запутанной, как станционные коммуникации. Однако, чем большая ответственность возлагалась на служащих, тем скромнее предпочитала содержать их Линия. Младшие смотрящие первого и второго рангов ютились в кабинетах еще теснее, чем у Лаури. Старший смотрящий, насколько было известно Лаури, вообще не имел кабинета и, вполне возможно, существовал только в виде подписи на некоторых официальных документах. Высшие ранги и гражданские чиновники оставались для Лаури загадкой; впрочем, разбираться в этом ему и не полагалось.


Три одинаковых черно-серых мундира висели на трубах за его спиной, из-за чего Лаури чудилось, будто за ним следит чей-то недобрый взгляд. Он списал это на недосып, поскольку богатым воображением не отличался.

Единственным украшением кабинета была копия благодарственного письма, выданная его подразделению Второй Армии Локомотива «Ангелус» за участие в захвате и ликвидации агентов Лайама «Волка Юга» Синклера и Матушки Сэл. Это случилось шестнадцать лет назад.

На полке над рабочим столом стояла копия Черного Списка — самое ценное из вверенного ему имущества. Двенадцать толстых черных томов, каждая страница которых содержит сведения строгой секретности о злейших врагах Линии — агентах Стволов. Доступ к Списку ограничен. Лаури прошел шестимесячную проверку, прежде чем ему разрешили ознакомиться с ним. После двух лет дальнейших проверок ему разрешили снять копию.

Он написал научную работу об этих агентах и в данной области считал себя почти экспертом. Он пылал к ним ненавистью, необычной даже по меркам офицеров Линии. Без особых на то причин. Просто не выносил их, и все. Лаури был человеком не сложным.

Волк Юга и Матушка Сэл тоже числились в Черном Списке, в разделе «ЛИКВИДИРОВАНЫ». Поскольку их трупы сожгли, Лаури считал местом их погребения Черный Список. Шесть лет назад он служил консультантом операции, в ходе которой ценой жизней всего сорока шести линейных был уничтожен Морли Кровь-и-Прах, благодаря чему он, Лаури, удостоился упоминания в сноске в Черном Списке. Сейчас же он занимался составлением отчета о недавней ликвидации Рыжей Энн Стрихнин. Работа весьма деликатная. В случае успеха он мог бы заслужить вторую сноску, но малейшее подозрение в тщеславии или чрезмерных амбициях могло опозорить его и повлечь за собой понижение в должности. Ни тщеславия, ни амбиций своих служащих Линия не одобряла.


РАПОРТ

Первая совместная операция сил Локомотива «Ангелус» и Локомотива «Драйден» со времени разрушения Логтауна в 267 году увенчалась, по всей видимости, полным триумфом. Проведено объединение командных структур в целях формирования иерархии, обеспечивающей полное подчинение войск командованию. В то же время для быстрого и результативного ведения действий была сохранена оперативная автономность подразделений. Потери незначительны. Атаку на вражеские позиции вели силы Локомотива «Драйден», им по праву причитается значительная часть заслуг при проведении ликвидации. Однако на успех операции значительно повлияли и разведданные, предоставленные младшим смотрящим III ранга Армии Локомотива «Ангелус» Лаури. Вместе с тем необходимо отметить, что удачному исходу операции немало поспособствовала разведдеятельность. Эффективный обмен информацией — решающий фактор в дальнейшем продвижении Линии, и, хотя личные амбиции не принципиальны в деле Прогресса, существует объективная необходимость представить полный отчет. Младшим смотрящим III ранга Локомотива «Ангелус» Лаури спланирована разведывательная операция, в которой... Младший смотрящий III ранга Локомотива «Ангелус» Лаури участвовал в разведывательной операции, в которой... Локомотив «Ангелус» поручил своему персоналу контроль за выполнением разведывательной операции, позволившей отследить агента Рыжую Энн Стрихнин, она же Энн Стрихнин, она же Рыжая Стрихнин, см. Х.22.7, Р. 251.13 до города Корби к северо-востоку от Гибсона, см. К. 124.21. На основании математического анализа характера нападений было установлено, что агент находится в окрестностях Корби. Допрос местных жителей позволил выявить ее точное местонахождение. В числе многочисленного персонала, принимавшего участие в операции, младший смотрящий III ранга Лаури...

Дописав наконец отчет (не слишком его удовлетворивший, но не дающий повода ни для каких подозрений на его счет), он отнес его к пневмопочте в дальнем конце коридора и решительно, словно вонзая штык в чьи-то потроха, протолкнул внутрь. Затем, пошатываясь, направился в свою комнату общежития через замусоренный, многолюдный и задымленный Вестибюль. Похолодало — наверное, наступила ночь, он проглотил горсть снотворного и сразу же отключился.

Во сне он снова увидел Рыжую Энн. Высокую, гораздо выше его, чернокожую, с бритой головой и золотыми кольцами в ушах. Многие сочли бы ее невероятно красивой, но Лаури таких женщин не любил. Настоящая надменная сучка. В Корби она скрывалась среди сторонников на чердаке сарая, точно животное, но осталась все такой же высокомерной и, как и прежде, нападала на грузовой транспорт Линии на реках и дорогах. Войска Локомотива «Драйден» окружили город, запустили ракеты с отравляющим газом и перешли в наступление. Лаури наблюдал с безопасного расстояния в телескоп, как загнанная в ловушку женщина, рыча и смеясь, прорывалась сквозь пламя, кровь и ослепляющие клубы смертоносного газа, убивая вновь и вновь, пока наконец не упала на землю, изнуренная глубокими ранами, исцелить которые Хозяину было уже не под силу.

Но во сне Лаури шагнул через визир телескопа и ступил на поле боя гордо и непоколебимо, словно агентом был сам.

— Расступитесь, парни, я покажу, как это делается.

Он схватил ее за длинную тонкую шею и швырнул об стену. Энн застонала. Лаури рванул из ее ушей золотые кольца, и она закричала.

— Видите, парни? Все просто. Всего лишь вопрос авторитета.

Он ударил ее, разбил нос и заставил безмолвно просить пощады.

— Просто покажите, кто здесь главный.

Обычно Лаури не видел снов, если только не ошибался при дозировке стандартных стимуляторов, поэтому впечатления от увиденного были чрезвычайно яркими, и он испытал небывалое удовольствие.


Проснулся он с паническим чувством вины. В одиночестве — трое соседей по комнатенке проснулись, собрались и ушли. Узкое окно выходило на Главный Вестибюль, и по грохоту машин и шуму толпы Лаури сразу догадался, что вернулся Локомотив. Никто не кричал, не ругался, даже не разговаривал; с прибытием Локомотива персонал станции работал практически молча — то ли из уважения, то ли из страха, то ли от благоговейного трепета.

Лаури родился и вырос в подвальных уровнях Ангелуса и привык к шуму механизмов и людей, насколько это возможно.

Сам Локомотив ждал внизу, его запотевшие металлические бока, охлаждаясь, издавали низкий гул — он все понимал, и оттого у Лаури тряслись поджилки.

Быстрый подсчет: он проспал чуть больше шестнадцати часов. Прибыть в штаб Локомотива нужно было еще два-три часа назад.

Он оделся, выскочил в коридор, в ужасе кинулся вниз по бетонной лестнице общежития, продолжая теребить очки, и вышел в переполненный Вестибюль, где под надзором властей был обязан идти неспешно и демонстрировать должное безразличие к собственной участи.

Два громадных переполненных зала с крышами из железных балок и грязно-зеленых стекол обыскивали персонал и пассажиров Локомотива Один зал предназначался для гражданских и посторонних, купивших билет; другой — для военных. Лаури втравился в последний — и в мучительном ожидании, под неодобрительным взглядом циферблата, отстоял очередь, растянувшуюся по скользкой плитке пола тем же зигзагом, каким Линия тянется через континент. И наконец, просунув бумаги в окошко, представился:

— Докладывает младший смотрящий третьего ранга Лаури.

За конторкой сидела женщина с длинным острым носом и отсутствующим взглядом, ее стального цвета волосы были собраны в тугой пучок. Она изучила рулон отпечатанных бумаг и произнесла:

— Нет.

— Что?

— Нет.

— Женщина, я сказал: «Лаури». У меня приказ ехать на восток до Свода. Видите? — Он ткнул пальцем в документы.

— Видите? — Женщина указала на свои бумаги. Под литерой «С» (Смотрящие младшие, III ранг) его имени явно не значилось. Ее палец с обкусанным ногтем был неряшливо перепачкан черными чернилами.

— Наверное, это какая-то ошибка...

Разумеется, такого быть не могло: Линия никогда не ошибалась.

— То есть это я, должно быть, ошибся, — поправился он на случай, если услышит кто-нибудь из начальства.

Она пожала плечами и уткнулась в свои бумаги. Из ее волос на затылке торчало три стальных пера, одно из них протекло; перья эти походили на оборванные провода или клапаны каких-то внутренних механизмов ее черепа.

Он впечатал лицо в решетку окошка и прошептал:

— Пожалуйста...

Она подняла голову, вздохнула с немым презрением и стала ждать, когда он уйдет, что Лаури и сделал, прождав впустую, как ему показалось, несколько часов кряду.

Он проталкивался сквозь толпу, нервно расступавшуюся перед ним. Часть его разума пыталась понять, что же произошло. Его отстранили от службы за опоздание? Рапорт о Рыжей Энн, несмотря на все его усилия, содержал недопустимые признаки тщеславия? Он богохульствовал во сне? Или, сам того не сознавая, ослушался кого-то из начальства? Другая часть разума пыталась просчитать последствия. Следует ли ему опасаться лишь за карьеру — или под угрозой теперь и жизнь? Оставшаяся часть разума была пуста.

— Сэр?

Он не услышал.

— Сэр!

Седовласая звала его обратно.

Он поковылял назад, равнодушно ожидая дальнейшего унижения.

— Сэр! — Голос звучал тревожно и на удивление примирительно, что заставило его выпрямиться.

Лаури наклонился вперед и рявкнул:

— Что?!

Она передала ему короткую телеграмму:

— Сэр, извините, я...

— Замолчите.

Он прочел телеграмму. Это не заняло много времени и окончательно сбило его с толку.

— Кингстон, — пробормотал Лаури. — Дальний Запад...

Более того, самый западный форпост Линии. Минимум две недели пути. Локомотив «Ангелус» идет на восток, значит, придется дождаться Локомотива Свода, который довезет его до Харроу, откуда, может быть, Локомотивом «Харроу» можно будет добраться до...

— Приношу свои извинения, сэр, — повторила женщина, — во всей этой суматохе я совершенно забыла...

Он улыбнулся, обнажив тщательно отбеленные зубы:

— Как вас зовут, женщина?

Телеграмма гласила:

«МЛАДШЕМУ СМОТРЯЩЕМУ III РАНГА АРМИИ ЛОКОМОТИВА „АНГЕЛУС“ ЛАУРИ: СТАНЦИЯ КИНГСТОН. ОТСТАВИТЬ ВСЕ ПРОЧИЕ ДЕЛА. БЕЗОТЛАГАТЕЛЬНО».

Подпись отсутствовала.

4. ДАВНЕЕ ПРОШЛОЕ

Кридмур покинул судно той же ночью. Спрыгнул с кормы и приземлился среди камышей, черепах, жаб и змей, провалившись по колено в прибрежную грязь. Усмехнулся и подумал: «Вот тебе и служба. Во всем ее великолепии».

Да, Кридмур, — услышал он голос Хозяина. — Нашем великолепии. Иди на север. Туда, за горы, за лес.

— У нас там дела? Хотите, чтобы я кого-то прикончил?

— Не обязательно. Нам нужен очаг, Кридмур. Ложа пылает неугасимо, и ты должен услыиатъ об этом от нас всех.

— Я помню. К чему такая спешка?

— Ты слишком долго сидел без дела. Ступай на север.

Огни судна медленно удалялись вниз по реке, оставляя Кридмура в ночи одного. Вздохнув, он моргнул и продолжал моргать, пока не привык к темноте. На глаза опустилась серая пелена: детали окружения стали болезненно четкими и резкими, каждый шорох камыша резал слух, как ножом. Ночное зрение — особенность Стволов. За шесть лет, проведенных среди огней и людской толпы, Кридмур почти забыл, каким видят мир Стволы.

Жабы и змеи! Он упорно продирался через камыши и грязь. Лягушки урчали, а черные зимородки с пронзительным криком разлетались из-под ног.

Туда, Кридмур.

Голос отдавался в голове болью — резал, царапал и обжигал.

Пистолет, служивший жилищем Хозяину, пульсировал на бедре, точно рана, только боль становилась снова привычной.

Он взобрался по берегу на пригорок и обернулся, но от судна уже не осталось и следа.

Когда хозяева зовут, отказывать им нельзя. Кридмур об этом прекрасно знал.


Тем, кто только начинает служить Стволам, хозяева обещают силу, свободу и славу — невозможно даже представить, что когда-то захочется сказать им «нет». Первый десяток лет человек и оружие сосуществуют в диком, возбуждающем единстве. Так случилось и с Кридмуром. Стволы нашли его, когда он запутался и потерял цель в жизни — уже немолод, но все еще неприкаян: ни семьи, ни приличной работы, а кредиторов больше, чем друзей.

Пробовал прибиться к освободительному движению, к Рыцарям Труда, к церкви Дев Белого Града, даже к треклятым Улыбчивым, но все оказалось напрасно. Он уже раздумывал над тем, чтобы где-нибудь осесть и всецело посвятить себя вдумчивому изучению алкоголизма и отчаяния. Стволы вернули его к жизни и сделали особенным. Десять лет он сражался за них на всех фронтах Великой Войны: плел интриги, убивал, подкупал, соблазнял, шантажировал ради них — и был этим счастлив.

Но непокорные агенты Стволов обязательно начинали бунтовать против своих поработителей. И тогда хозяева прибегали к Кнуту. Рано или поздно это случалось с каждым. Похоже, хозяева подучали от этого некое удовольствие. Иногда Кнут требовалось применить дважды или трижды; больше случалось редко.

Весь вечер Кридмур провел в баре, напиваясь, как приговоренный к смерти, и напропалую флиртуя с официантками. Когда же спустилась ночь, Хозяин велел:

— Иди.

И он пошел. Получать Кнута не хотелось.


Кридмур шагал на север через темные эвкалиптовые рощи, пробираясь между стройными, белыми, как кость, стволами, напоминавшими ему холмовиков. Сапоги увязали в грязи. Кваканье лягушек-быков [Лягушка-бык, или лягушка-вол (лат. Lithobates catesbeianus) — один из самых крупных видов лягушек. В длину достигает 15—25 см, вес взрослых особей — до 600 г. Спина окрашена в оливково-бурый цвет с темными разводами.] действовало на нервы. Галстук он выбросил, пиджак изорвался. Поднявшись по крутому взгорью, он вырвался из зарослей на заболоченную равнину.

— Туда, Кридмур.

— Что вам от меня нужно? Объясните.

— Ты должен услышать это от всех нас. Мы должны посетить Ложу.

— И это — важное задание? Какая честь!

— Все наши задания важны. Тебе действительно оказана честь.

Болота уступили место лугам. Он в одиночестве брел под полной луной, вдыхая прохладный воздух. Как все это нелепо! Но нельзя отрицать, что к нему вернулся былой задор. Таким молодым и полным сил он не чувствовал себя уже очень давно. Ноги не ведали усталости. Пистолет ритмично стучал по бедру, и Хозяин сказал:

— Туда... Чему ты улыбаешься?

— Будь у меня выбор, я бы вам не служил, но если уж пришлось, попробую получать от этого удовольствие.

— Хорошо, Кридмур. Нам нравится, когда слуги довольны.

Он поднялся на гребень невысокого холма, перепрыгнул через изгородь из досок и проволоки и оказался на пастбище — заметил козьи следы и помет. Вдалеке, на склоне холма, виднелись четкие очертания фермы.

— Туда.

— На ферму?

— Да.

— Попросим яиц?

Ответа не последовало. Он побежал трусцой в гору. Истоптанная каменная дорожка вела к ферме — ветхой хижине из бревен и грязного рифленого железа. На крыше торчал флюгер в виде

Птицы — должно быть, герб здешнего барона. На двери красовались перевернутая подкова. Простолюдины верили, что железо отпугивает диких холмовиков, напоминая им о кандалах плененных собратьев. Кридмур усомнился, что такой оберег способен остановить жителей холмов, не говоря уж о нем самом.

Хозяин сказал:

— Да. Сюда. Годится. У них есть огонь.

В доме и правда горел огонь — из трубы поднимался дым. Две собаки, прикованные к столбу снаружи, заскулили и залаяли. Собакам Кридмур не нравился. Они чуяли пленившего его демона.

— Встречаемся в очаге. Сначала убей жильцов.

Кридмур со вздохом постучал в дверь.


Хижина была завалена горшками, кастрюлями, шкурами, копытами и костями животных, изношенными деревянными фермерскими инструментами: двузубые вилы, старая сломанная мотыга. Маслобойка? Он не был уверен в назначении половины предметов. С тех пор как Кридмур отслужил свое подмастерьем печатника в Ландрое, он ни дня не прожил, занимаясь честным трудом.

Слабый огонь тлел в углу. В хижине жил лишь один обитатель — козлобородый, жилистый, скорченный, как рыболовный крючок, старик по имени Осия.

Кридмур не стал его убивать. Наоборот, зная, что это не понравится Хозяину — именно поэтому — он решил со стариком выпить.

Осия хранил в деревянном бочонке мерзкое пойло, которое потягивал из черпака. Открывая дверь Кридмуру, старик уже еле стоял на ногах.

— Заходи, заходи, у меня больше нечего взять. Единственная дочка сбежала в Джаспер с каким-то смуглым молодцом, вздумала стать актрисой. Так что и ее тебе не украсть. Садись! Выпей!

— Пожалуй, не откажусь.

Кридмур присел, из осторожности отказался от пойла Осии — даже у сил, которые человеку давали Хозяева, были свои пределы, — и хлебнул из бутылки, которую утащил с судна. Заметив на стене старую винтовку и несколько потрепанных знамен, поинтересовался, не доводилось ли старику воевать, и вскоре они разболтались о давно забытых сражениях.

— Кридмур, убей его и покончим с этим.

— Не вижу необходимости.

Голос обиженно брюзжал в голове, но Кридмур не обращал внимания.

Тридцать лет назад Осия сражался за Баронии Дельты на севере, в битве, которая, как он до сих пор верил, должна была поддержать их союз с молодой Республикой Красной Долины. Кридмур знал, что на самом деле местный барон действовал в интересах Стволов, но переубеждать старика не стал. Просто наврал ему с три короба о собственных ратных подвигах. Старик охотно верил россказням, пил и трепался без устали. «Как же здесь, наверное, одиноко», — подумал Кридмур.


Когда мертвецки пьяный старик наконец свалился с ног, Кридмур вынес его на улицу, положил рядом с лающими собаками, вернулся в дом, закрыл ставни и запер дверь.

— Мы приказали убить его, Кридмур.

— Я не видел необходимости. Не волнуйся, мой кровожадный друг. Уверен, убивать мне еще придется.

— Жертва. Кровь. Чтобы Ложа пришла сюда.

Кридмур вздохнул и потер седеющие виски. Он отпер дверь, вышел наружу и пристрелил одну из собак. Снова заперев дверь, он сказал:

— Этого достаточно.

— Собака. Недостойная жертва.

— Знаю я, что ты предпочитаешь. Накажешь меня? Время уходит.

— Тогда подбрось дров в огонь.

— Хорошо.

— Мы это припомним.

— Разумеется.

Он подбросил в огонь дров и шкур, полил все это сивухой, и вскоре хижину заволокло дымом. Дым застилал ему взор, но краем глаза он видел высоко вздымающиеся языки пламени; огонь ревел, горящие поленья трещали пистолетными выстрелами в сумасшедшем, неистовом ритме. Это была Песнь Стволов, отзвуки хора их чудовищных голосов.

Хозяин произнес:

— Вслушайся...


Хозяина Кридмура звали Мармион. Хотя едва ли это имело значение — все Стволы одинаковы.

Сколько всего Стволов, Кридмур точно не знал. У некоторых было множество имен, у других не было вовсе — они пользовались именами своих агентов. Они — бессмертные духи, явившиеся в этот мир в форме оружия из дерева, металла, слоновой кости и пороха. Иногда, когда агенты погибали или разрушалось обиталище, Хозяева исчезали из мира на десятки лет, зализывая раны в Ложе, а иногда возвращались сразу, жаждая мести. Некоторые Стволы носили знаменитые генералы и воины, другие предпочитали шпионов, шантажистов и убийц, чьих имен история не сохранила. Пожалуй, Стволов не меньше трех дюжин, но едва ли больше сотни.

Мармиона носил до Кридмура мошенник по имени Улыбчивый Джо Портис, которого линейные схватили в Гибсоне, оттащили до Харроу-Кросса и там повесили. В прошлом веке Мармиона носила женщина по имени Ленора ван Вельде, она же Ленора Белая, остановившая продвижение Линии вдоль реки Стоу, притворившись кухаркой и запустив в их лагеря чумных крыс. Вполне возможно, что Мармиона носил легендарный Одноглазый Бек, который взорвал мост над Таппанским ущельем снарядом с дымным порохом, отправив ревущий Локомотив Свода обратно в ад, откуда тот вновь восстал два века назад. Это все, что Кридмур знал о прошлом своего Хозяина. Вероятно, ему было не меньше четырехсот лет, и он застал времена Основания и первых поселений. До того как люди пробудили Мармиона и придали ему форму, тот спал в земле. Или в огне. Или среди звезд. Или где-то еще. Сложно сказать.

Вражеских богов сосчитать легче. Их прямые и неизменные пути видны на картах. Всего в мире существовало ровно тридцать восемь Локомотивов.

От дыма закружилась голова, и Кридмур на мгновение погрузился в дремоту. Голос огня с треском и шипением отдалился. Его пробудил голос из глубины разума:

— Кридмур! Слушай.

Это был не его Хозяин — кто-то другой. Голос как будто бы тот, но все же иной. Кто это? Бельфегор? Барбас? Наамур? Горгон?

— Кридмур! У нас к тебе поручение.

— Кридмур! Ты избран из многих.

— Кридмур! Ты должен отправиться на запад, на Край Мира.

Слышались и другие голоса — более отстраненные и чуждые:

Гул, щелчки, беспорядочная пальба. Одни Стволы явились в этот мир и перекликались друг с другом через весь континент далекими отзвуками насилия. Другие постоянно пребывали в Ложе, которая находилась... где? В подземном пламени? В межзвездном мраке? Этого Кридмур не знал.

Стен хижины старого Осии больше не было видно. Комнату заполнили дым, огонь и смрад. Кридмур не понимал, да и не стремился понять всю эту метафизику, но сейчас он находился в месте, которое можно назвать Преддверием Ложи, и, как выяснилось, там его ждали.

— Здорово, Кридмур! Хорошо погулял в отставке? Нет для грешников покоя, а?

— Кридмур, трусливый пес! А я-то думал, ты сдох. Сдох или отправился в Безымянный Город. Гонялся за юбками, пока мы сражались?

— Привет, Джон! Дурные вести! Салаги забывают тебя. Когда-то всякий знал о твоих подвигах, но на днях я упомянул о тебе в разговоре с одним подающим надежды парнем, и он спросил: «Кто это?» Ни манер, ни уважения!

Это доносились издали, сквозь огонь, голоса его соратников. Его товарищей — агентов, разбросанных по всему континенту. Каждый из них сейчас, без сомнения, смотрел в свой собственный очаг в сопровождении своего Хозяина. Джен из «Парящего Мира», Лев Аббан, Франт Фэншоу... Столько лет прошло с тех пор, как он слышал их голоса. Кроме них, были и другие. Кридмур узнал Хаднелла-младшего, Кейт Лайковые Перчатки и Большого Фейна. Он закрыл глаза, чтобы прояснить сознание, и спросил:

— Все собрались? Какая редкая встреча. Я польщен.

Мармион ответил:

— Многие из нас здесь. Ты пойдешь один, но остальные присмотрят за тобой.

— Пойду? Куда?

— На Краю Мира есть госпиталь.

— Да?

— К западу отсюда. На север от Гринбэнка, к северо-западу от Клоана. К востоку от мест, где сотворение не завершено, у дальнего моря. Он называется Дом Скорби.

— И?

— Тише, Кридмур. Слушай. Там есть один человек. Мы надеемся, что он там. Но пока не знаем. Мы собирали слухи по темным закоулкам, гадали и разнюхивали.

— Они имеют виду, что мои шпионки собирали слухи! Мои девочки... Вечно они присваивают себе все заслуги! Клянусь, Стволы так же отвратительны, как и люди.

Голос принадлежал огневолосой Джен, Джен из «Парящего Мира». Шесть лет прошло с тех пор, как Кридмур видел ее последний раз; шесть лет с тех пор, как он в последний раз почтил присутствием ее бордель «Парящий Мир», и правда паривший среди холмов над Джаспером, как прекрасная, но непристойная мечта; шесть лет с тех пор, как ее алые губы нашептывали ему тайны. Сейчас она небось сидит у себя в кабинете, в окружении нефрита, кожи, красного дерева и чувственных изгибов резных скульптур... или скорее возлежит на диване перед камином. Он подумал — не исчезла ли теперь ее красота? Могли Стволы сохранить ей юность? Захотели бы? Должны были сохранить. Невозможно представить ее старухой.

Голос Стволов:

Этот Дом — госпиталь для раненых в сражениях Великой Войны.. Они нейтральны — принимают и тех, кто сражался на нашей стороне и тех, кто воевал на стороне врага. И калек, и безумцев.

— Похвально.

— Отвратительно. Слушай, Кридмур. Дом защищен.

— Это всего лишь госпиталь. У него есть охрана?

— На Краю Мира, вблизи от Края Света, сущности еще не устоялись. Там буйствуют неуправляемые силы. Мелкие боги. Один из них защищает Дом.

— Какой-нибудь горный упырь, демон Первого Племени, дух просохшей реки? Полтергейст? Пыльный дьявол с непомерными амбициями?

— Он стар, силен и хорошо накормлен.

— Сильнее вас?

— Слушай, Кридмур. Человек, которого мы ищем, там, в больничной палате. Если не ошиблись наши разведчики.

Джен с насмешливым негодованием перебила:

— Мои разведчицы никогда не ошибаются.

— Да ну? — отозвался Кридмур. — Видимо, кто-то другой отправил нас с Каской в ту западню в Немии в шестьдесят третьем. Так кто там у вас?

— Старик. Когда-то он был генералом, но теперь стал безумцем. Грохот бомб Линии повредил ему рассудок. Ни он сам, ин врачи не знают, кто он такой.

— И?

— Больше тебе ничего не нужно знать. Приведи его к нам.

Секреты? Кридмур почувствовал, как Стволы самодовольно загудели. Как же они любят свои секреты!

— Иногда они ведут себя так театрально, правда, дорогуша?

Так растягивать слова мог только Франт Фэншоу — напомаженная, разодетая в шелка «королева» Гибсона. Фэншоу вел себя вызывающе и был таким сибаритом, что никто и не подозревал, что этот первоклассный шпион некогда укокошил дюжину линейных одной лишь тростью-шпагой из черного дерева да голыми зубами. Именно он привел Кридмура на службу к Стволам. Тогда Кридмур был еще молод, а Фэншоу — не так ужасающе стар, как сейчас. Они повстречались в Гибсоне, в курильне опия. Франт Фэншоу возлежал на шелковых подушках, и его пальцы в нефритовых кольцах небрежно касались бедра какого-то юноши. Ногти были накрашены. В клубах дыма, застивших свет канделябров, он смотрелся бесплотным и таинственным. «Милый мальчик! — сказал он тогда. — Мы давно положили на тебя глаз...»

Кридмур вспомнил былые времена и улыбнулся:

— Безусловно, старина.

— Они шушукаются, как скрытные девчонки. Даже мне ничего не сказали. Никто из нас не удостоился их доверия...

Кридмур тут же заподозрил, что Фэншоу на самом деле знает, что происходит, но промолчал, потому что дюжина металлических голосов хором произнесла:

— Довольно!

Кридмур мотнул головой. От дыма ему стало дурно. Он не видел ничего, кроме серого тумана, в котором, словно воспоминания, появлялись и исчезали призрачные фигуры. Внезапно он разозлился:

— Старый безумный генерал. Старый враг? Один из бесчисленного множества наших врагов. Хотите, чтобы я убил его? Хотите отомстить? В чем тут смысл?

— Мы хотим, чтобы ты привел его к нам. Он дороже золота. Ты не должен его убивать. Ни при каких обстоятельствах нельзя ни убивать его, ни допустить, чтоб его убили. Лобовая атака не поможет. Дух Дома силен и не потерпит никакого насилия в стенах госпиталя. Он ответит насилием на насилие. Если нападем мы, Генерал может погибнуть.

— Боже! Когда убийство — не вариант, мы оказываемся в затруднительном положении, не так ли?

— Молчи. Тебя выбрали, потому что ты обаятелен, Кридмур. Ты способен очаровать. Проникни внутрь, минуй Духа, проскочи мимо охраны. Вотрись в доверие. Вели понадобится, наймись к ним на работу. Притворись обычным человеке м.

— Я всегда говорил, что ты не герой, Кридмур. Но из тебя вышел бы неплохой уборщик.

— Ха! Ну тебя к черту, Лев.

Очередной голос принадлежал Льву Аббану. Как иКридмур, Аббан был не с запада, но если Кридмур происходил из сырого, гуманного Ландроя и был склонен к брюзжанию и ревматизму, то смуглый Аббан, обладатель орлиного носа, родился в песках Дхрава и был вспыльчив. Он воображал себя воином, отращивал длинные черные волосы, одевался во все черное, а иногда и доходил до того, что пользовался мечом. Сейчас, вероятно, он смотрел в походный костер где-нибудь далеко в горах, окруженный телами врагов. Он сказал:

— Я буду позади тебя, Кридмур. На холмах. Хочешь ты того ИЛИ нет. Я буду наблюдать. Ты не останешься один.

Снова Фэншоу:

— Я тоже пойду с тобой. Как в старые добрые времена, Кридмур.

— Не уверен, что смогу доверить тебе прикрывать мою задницу, Фэншоу.

— Отлично, дорогой, раньше я от тебя такого не слышал.

Голос Джен:

— Меня с вами не будет, господа. Желаю удачи на Краю Мира. Мои шпионки поработают на вас в Джаспере. Найдете меня в «Парящем Мире», когда закончите.

— Тебе стоит больше путешествовать, Джен. Раньше ты всюду бывала. Скажи, ты все еще молода?

Джен рассмеялась. Аббан сказал:

— Не вздумай предать нас, Кридмур. Не рассчитывай, что о тебе забудут, если опять сбежишь.

— Иди к дьяволу, Лев.

Извивающийся в дыму серый силуэт, очень похожий на лезвие кривого меча, метнулся к шее Кридмура. Тот пригнулся и понял, что его дурачат.

— Слушайте, к чему все это? Зачем нам понадобился этот старый Генерал? В мире полно других генералов!

Мармион ответил:

— Он попал под бомбы Аинии — те, что грохотом разрушают разум, перемешивая его с ужасом. Генерал потерял рассудок. Он лежит среди таких же безумцев, гниющих в палатах Дома скорби. Никто не знает, кто он. Но его разум скрывает Тайну.

— Какую еще тайну?

— Приведи его к нам.

— Что это за тайна?

— А ты как думаешь, Кридмур? Оружие. Что же еще!

— Оружие?

— Да.

— Что за оружие?

— Нечто созданное Первым Племенем. То, что может принести победу.

— Окончить войну? Принести мир?

— Не мир. Победу.

— И что за оружие? Что оно делает? Что это за генерал? Кем он был? И при чем тут холмовики?

— Ты узнал достаточно. Ты ненадежен, Кридмур. Все наши слуги ненадежны. Приведи его к нам.

— Хм. Фэншоу?

— Да?

— Салаги действительно позабыли меня?

— Боюсь, что так, дорогуша.

— Служи нам хорошо, и тебя никогда не забудут. Обрати внимание на...

Всe начали обсуждать тактику и снабжение. Голоса постоянно перебивали друг друга, спорили по поводу точного времени, препирались, язвили. Стволы никогда не приходили в согласие надолго — постоянно устраивали словесные засады, атаки и контратаки друг на друга.

Дым густел. Клубы перемещались по комнате, словно атакующие кавалерийские отряды. Обрывки споров отражались и накладывались друг на друга. Кридмура всегда раздражало, что голоса у Хозяев были разными и в то же время совершенно одинаковыми. Они звучали в голове его же собственным голосом, лишь изредка превращаясь в жалкое подобие говора Аббана, веселого голоска Джен, протяжной речи Фэншоу или отзвуков грохота стволов. Это действовало на нервы и могло заставить кого угодно усомниться в трезвости своего рассудка.

Кридмур распахнул дверь и выпустил дым наружу. Близилось утро. Осия что-то бормотал во сне. Кридмур быстро зашагал прочь, пока его Хозяин не решил, что старика все же нужно убить.

5. УЛЫБАЙТЕСЬ НЕВЗГОДАМ ВОПРЕКИ

Экипаж с доктором Лисвет Альверхайзен поехал на запад, через Поля Кенигсвальда, пересек границу с Соммерлендом и поднялся по горной дороге, откуда открывался вид на бескрайний серый Северный Океан, затем двинулся на юг через вересковые пустоши к сосновым лесам. Другие пассажиры садились и сходили — деловые люди, вдовы, студенты, врачи, курьеры, путешествующие праздные богачи. Иногда завязывалась приятная беседа; иногда Магфрид сидел в глубоком молчании, а Лив читала или смотрела на проплывавшие мимо облака. Загружали и выгружали почту. Экипаж, сотрясаясь, катился меж высокими темными стенами сосен по узким грунтовым дорогам, прорезавшим лес. Среди безмятежных зеленых просторов встретилось лишь несколько поселений лесорубов да постоялых дворов. Чем выше они поднимались, тем холоднее становилось вокруг.

Они дважды меняли экипаж, и оба раза Лив боялась, что потеряла что-то важное из багажа, хотя не могла точно сказать что именно: ей стало казаться, что она набрала в дорогу бесполезных вещей. Она попробовала распустить волосы и осталась довольна.

В экипажах царил веселый, декадентский дух товарищества. Лив проводила вечера у камина в продуваемом сквозняками бревенчатом постоялом дворе, попивая вино с молодыми дельцами и пылким юным студентом натурфилософии, направлявшимся на симпозиум. В такие вечера Магфрид сидел рядом, охраняя ее, оставался у лошадей или уходил гулять меж деревьев. Лив начала писать письмо Агате: «Милая Агата, я стала совсем бесстрашной. видела бы ты меня...» Но экипаж подбросило, и Лив пролила чернила на бумагу, а затем решила, что подобные мысли лучше держать при себе. Иногда, оставаясь наедине с Магфридом, она писала дневник — скрипело перо, стучали копыта и тикали золотые часы, отсчитывая время.

Дорога бежала на юго-запад, извиваясь среди гор, чьи иссиня-белые пики стенами вздымались по сторонам, точно призрачные великаны, которых Бог поставил на Краю Света, поручив охранять границы Его творения.

Эти горы все еще назывались Крайней Грядой, хотя вот уже четыреста лет за ними простирался другой мир. Однажды вечером экипаж повернул, деревья расступились, и Лив увидела золотые равнины, тянувшиеся на западе до самого горизонта. Она изумленно ахала, различая леса, озера и даже маленькие, словно игрушечные, города, а далеко на севере — резкие черные полосы, почерк Линии. Высоко в небе парил орел. От безудержного восторга сердце Лив забилось быстрее. Магфрид внезапно перегнулся через нее, по плечи высунулся из окна и издал радостный клич, эхом отразившийся в горах. Экипаж покачнулся на краю крутого обрыва, и Лив, смеясь, кое-как втащила своего спутника обратно.


Почтовый экипаж высадил их в форте Слотен — крошечной станции в предгорьях Края Мира. Отсюда всадники развозили почту по крутым тропам на север, юг и запад.

По одной из таких троп Лив и Магфрид отправились пешком и форт Блу. Перед отъездом Лив предусмотрительно посоветовалась с профессором Вохом из Ботанического института, заядлым альпинистом, и потому сейчас на ней были отлично подогнанные сапоги. Но даже это не помогло — она быстро стерла ноги, те начали болеть. Она попросила Магфрида отломить ветку покрепче, воспользовалась ею как тростью и осталась довольна своей находчивостью.

Из форта Блу они спустились по реке в Баррен-хилл на барже с целой грудой выбеленных костей животных, из которой торчали оленьи рога, похожие на чьи-то обглоданные пальцы. Лив отвернулась, чтобы не смотреть на ужасный груз, и, сложив руки на коленях, наблюдала, как Крайняя Гряда растворяется вдалеке.

В Баррен-хилл они прибыли поздно вечером. Приграничный городок — низкие дощатые домики спускались вереницей по склону холма к берегу широкой, бурой от ила реки. Баржа пришвартовалась к обветшалому доку, и Магфрид помог Лив сойти на берег.

На холме над городишком высился внушительный частокол форта. Лив никогда раньше не видела такого количества вооруженных людей. Здесь кипела работа: группы голых по пояс рабочих рыли окопы, возводили новые укрепления. Их спины обгорели докрасна, и они шатались среди окопов и укреплений, словно тысячи красных цветов в грязном саду. Некоторые работники были скованы друг с другом цепями. Лив опознала в костлявых фигурах холмовиков и удивилась, как те еще не сварились под своими гривами. Солнце здесь пекло все жарче и яростней.

Попечитель Хауэлл в своем письме уверял, что из Баррен-хилла на запад регулярно ходят суда, и обеспечил ее рекомендательным письмом к некоему капитану Канину. Она показала письмо группе обгоревших на солнце докеров, и те уставились на него с такими отвращением и растерянностью, словно увидели ордер на свой арест.

— С вашего позволения, у меня рекомендательное письмо для капитана Канина, и я буду очень благодарна, если вы поможете мне найти... — сказала она.

— Помер он, — ответил бригадир.

— Прошу прощения?

— Уже полгода как помер, а то и больше. Его прирезали, груз забрали, а судно сожгли.

Она в ужасе прикрыла рот рукой:

— Какой кошмар! Кто это сделал?

Он пожал обгоревшими плечами:

— Бандиты? Холмовики? Стволы? Кто его знает? Вниз по реке уже никто не ходит.

— Никто? Мне нужно ниже.

— Теперь не получится.

— Но почему?

— За последние полгода мы потеряли три судна всего лишь в нескольких милях к западу от города. Баржи сожгли, а матросам перерезали глотки, их трупы всплыли в городах ниже по течению. Что-то затаилось в этих холмах...

Бригадир произнес «что-то затаилось в этих холмах» с таким же безразличием, с каким фермеры Севера ворчат на плохую погоду. По коже Лив побежали мурашки. С другой стороны, они наверняка врут. Все идет к тому, что они попросят у нее денег. Если дело в этом, пускай будет так.

— Я приплачу.

— Что ж, удачи вам, мэм! —- Бригадир поднял ящик с костями и вразвалку ушел.

— Не волнуйся, Магфрид, — сказала она, хотя тот молчал.

Лив нашла номер в единственной гостинице Баррен-хилла, двухэтажном деревянном здании, ютившемся под стенами форта, лабиринте из крохотных комнатушек. Она провела ночь на одной кровати с Магфридом, и тепло его огромного тела не давало ей уснуть. Кожа уже чесалась от зноя и мошкары. Впервые за долгие годы ей вспомнилась безумная, неживая ухмылка человека, убившего ее мать, всплыла отчего-то в памяти, и у Лив перехватило дыхание. Она растворила в чашке несколько капель снотворного, от которого вода сделалась успокаивающе-зеленой, как мирные сады Севера.


Беда, как известно, не приходит одна, и Лив в этом лишний раз убедилась.

Утром она подошла к представителям местных властей, которых узнала по белым сорочкам, а молодого мужчину, мистера Харрисона, — по костюму.

Харрисон показался Лив странным. У него были длинные засаленные волосы бедняка, и в то же время манеры если не аристократа, то популярного и успешного управляющего. Он сидел на склоне холма в тени брезента, наблюдая за рытьем канав и строительством стен внизу, сверялся с картами и чертежами, раздавал приказы посыльным и казался очень занятым. Он пил воду с лимоном («Полезно для здоровья, доктор. В здоровом теле — здоро-

вый дух»), и ему явно нравилось беседовать с образованной путешественницей с Севера, хотя хороших новостей от него Лив не услышала

— Сейчас никто не ходит вниз по течению, доктор. Это слишком рискованно. Баржи слишком дороги, чтобы их терять.

— На реке нет полиции?

Он засмеялся.

— Полиции нет, только охранные отряды, которые можно собрать из местных жителей. В Баррене живут отважные люди, но не солдаты. А на холмах могут скрываться агенты или холмовики. Кто знает?

— Агенты, мистер Харрисон?

— Слуги Стволов, доктор. Мы пытаемся сохранять нейтралитет, но агенты Стволов проникли всюду. Разве с этим можно что-либо сделать? Остается только ждать, пока они уйдут.

— Я слышала, агенты Стволов опасны. Но они всего лишь люди, разве не так? Почему вы не можете противостоять им?

Харрисон улыбнулся и сказал:

— Вы не смогли как следует разузнать об этих местах до отъезда, не так ли? Первое правило делового человека — знай страну, по которой путешествуешь.

— Тогда просветите меня, пожалуйста.

— Это земля духов, доктор. Их сила намного превосходит человеческую.

Она нахмурилась. Он называл себя деловым человеком, но говорил как мистик или безумец. В более благоприятных обстоятельствах она бы заинтересовалась его случаем, но сейчас это ее лишь раздосадовало.

Он указал на лабиринты канав, рвы и фундаменты:

— Здесь не так плохо. Баррен-хилл основан лет двести тридцать назад. Наша земля стара и тверда. Но когда нам приходится рыться в ней, я до сих пор боюсь того, что мы можем выкопать. И того, что можем пробудить. Что угодно. И Стволы, и Линия должны были где-то родиться, правильно? В каком-нибудь городке, который просто жил своей жизнью. И чем дальше на запад — тем будет хуже.

— Как мне отсюда попасть на запад, мистер Харрисон?

— Это ваш главный вопрос, не так ли? Вопрос на десять тысяч долларов. Возможно, кто-нибудь согласится продать вам лошадь, но я не советую вам ехать верхом в одиночку. Река перекрыта, караваны идут медленно и обходятся чертовски дорого, груз гниет на складах, и вкладчики недовольны. Это все, безусловно, пройдет — нужно только не терять веры. Но как, скажите мне, доктор. Как видите, мы возводим оборонительные сооружения, но помогут ли они? Хотите, я пошлю мальчика принести вам воды?

— Мне велели добраться до города под названием Глориана, откуда Линия может доставить меня на запад.

— Глориана — это станция, а не город.

— Да, город Линии. Есть разница?

— Увидите — почувствуете разницу. Если увидите. Глориана находится в землях Линии, а здесь нейтральная территория. Никто не захочет везти вас туда.

— Ясно... — только и ответила Лив.

Большая часть сказанного Харрисоном показалась ей вздором, ома даже захотела задать ему пару ехидных вопросов, но побоялась задеть его. Горизонт затянула красная дымка. Лив раздраженно отгоняла мух, пока Харрисон пил воду.

— Трудности закаляют нас, доктор.

— Да? — огрызнулась она. — Хотелось бы увидеть доказательства!

— Я занимаюсь бизнесом уже десять лет и до сих пор преуспешно — вот мое доказательство, доктор.

— Извините, мистер Харрисон. Я не привыкла к здешней жаре.

— Вы из Улыбчивых, доктор?

— Боюсь, это еще один непонятный для меня вопрос.

— Это новое учение, доктор. Оно служит большим подспорьем в тяжелые времена. Позволите мне приказать служке принести вам брошюру?

— Спасибо, мистер Харрисон. Спасибо. Не откажусь.

Он встал, неожиданно грубо позвал слугу и снова сел, явно довольный происходящим:

— Вот что я вам скажу, доктор. Поговорите с человеком по имени Бонд. Он собирает отряд. Торговый караван. Они идут не к Глориане, но остановятся неподалеку. Возможно, им понадобится доктор. Как знать? Мир полон проклятий, но также полон и благ. Нужно только продолжать улыбаться.


Ужинала она в гостинице, в темном обеденном зале, на стенах которого висели головы рогатых животных. В лесах Кенигсвальда тоже водились олени, но рога здешних оленей казались больше, ветвистее рогов их собратьев из цивилизованного мира. Олени здесь рогаты сверх меры, подумалось ей.

Она попыталась объяснить ситуацию Магфриду, но тот запутался.

Дважды он вдруг вскакивал и предлагал просто пойти пешком на запад, уверяя, что защитит ее от любых опасностей, которые встретятся им на пути.

В те дни он был энергичен и неутомим. Лив не знала, хорошо это или плохо. По пути из форта Слотен она пыталась объяснить ему, как ходить с тростью, но он не сразу понял, в чем суть, и при каждом шаге стучал палкой о землю так, словно пытался сровнять с землей гору.

Чтобы его успокоить, она сыграла с ним в простейшую карточную игру. Затем отправилась в свою комнату прилечь и почитать. Она слишком устала, чтобы читать взятые в дорогу научные журналы, поэтому впервые открыла «Историю Запада для детей».

Автором «Истории Запада для детей» был некий генерал Орлий Энвер из Республики Красной Долины, суровый мужчина в мундире, смотревший с титульного листа. Книга была написана сухо и пафосно. Описания бесконечных битв, утомлявшие Лив, перемежались с еще более скучными наставлениями о гигиене и зарядке. Лив сочла книгу явной пропагандой, пускай и написанной из добрых побуждений. В нетерпении пролистав учебник, она открыла заключительную главу и прочла, что в Республике Красной Долины навечно установлены мир, свобода и демократия; что последние приверженцы иррационализма, угнетения и порока вскоре исправятся, следуя примеру добродетельных и порядочных юношей и девушек; что смутные времена недосотворенного мира закончились; что Запад теперь един и готов встать в ряды цивилизованных стран.

Она напомнила себе, что при взгляде из будущего все кажется немного нелепым (вот и ее собственные работы наверняка покажутся смешными следующим поколениям), и попыталась осилить начальную главу, «Основание первой колонии», но быстро уснула.


Проснувшись, она умылась водой из кувшина. Зеркала в комнате не было, поэтому она взглянула в окно, чтобы увидеть свое отражение, и закричала. Кувшин упал и разбился, поранив босую ногу, но она не заметила этого, потому что к стеклу внезапно прижалось бледное...

На мгновение это лицо напомнило ей безумца, продиравшегося через ивы, — одно из самых страшных детских воспоминаний. Но виновник ее кошмаров был полноватым, потным и носил очки, а этот — худой, с резкими чертами и ярко-рубиновыми глазами. Лицо убийцы из ее детства тоже было бледным, но не шло ни в какое сравнение с мертвецки белесым ликом в окне, ликом, скрытым не зелеными ветвями ив, а грязной черной копной волос.

Она поняла: это и есть холмовик, один из аборигенов Запада, обитавших в этих землях, еще когда те были бесформенны и незавершенны.

Он стоял неподвижно и, не мигая, смотрел на нее.

Она перевела дух. Ноги начали затекать.

Лив стояла в нижнем белье, и ей показалось глупым держаться приличий.

— Добрый день, — сказала она.

Он вытянул руку и застучал по стеклу черным ногтем. Рука оказалась необычной — длинной и тонкой, как палка. Пальцы напоминали костяные бусы.

Разобрать выражение его лица было сложно — оно одеревенело, точно лик истукана. Но теперь Лив разглядела, что его челюсти и кадык шевелятся, будто от чрезвычайного возбуждения. Ей стало интересно, может ли он говорить.

Черный ноготь отбивал ритм по стеклу. Похоже, это был не просто стук, а странный ритм — то ли язык, то ли ритуал. Он ускорялся, становился все более сложным; вот подключился второй ноготь, создав удивительную полиритмию. Незваный гость то переставал стучать, то принимался вновь. Красные глаза неустанно смотрели на нее. Несмолкаемый ритм притягивал странной красотой. Лив шагнула к окну. Но тут палец ударил с особой силой — и стекло треснуло.

Она вскрикнула и отшатнулась. Откуда-то возник крупный мужчина в белой рубашке и огрел холмовика палкой по спине.

— А ну, пошел! Живее! Оставь ее в покое!

Дернув дикаря за цепь, мужчина грубо оттащил его от окна.

— Извините, мэм! — Он приподнял шляпу. — Больше такого не повторится.

Они отошли, взгляду Лив открылось еще c полдюжины холмовиков, скованных одной цепью, и она тут же потеряла из виду того, что подходил к окну.

Чего он хотел от нее?

Золотые карманные часы тихо тикали на столике у кровати, на «Истории Запада», возле флакона с успокоительным. Лив взяла их — скорее чтобы просто успокоиться — и поразилась, увидев, что вся эта странная встреча заняла считаные минуты. Ей же казалось, что прошло несколько часов.


Переговоры с мистером Бондом закончились неудачей.

Это был агрессивный здоровяк с обгоревшей на солнце лысиной и телом боксера, втиснутым в потную рубаху на подтяжках. Заполняя бухгалтерские отчеты в своем маленьком складском кабинете, он выглядел совершенно нелепо, но именно там Лив и нашла его.

— Пассажиров не берем! — пролаял он. — Дорога будет тяжелой. Вы вообще понимаете, где находитесь?!

— Да, мистер Бонд, я осведомлена о том, что путешествие будет опасным. Я могу заплатить.

Цену он загнул просто возмутительную, а когда Лив расстроилась, расхохотался:

— Говорят, вы доктор... Смыслите в лошадях?

— Нет.

— Сможете хотя бы вправить сломанную кость?

— Я не такой доктор, мистер Бонд.

— Тогда вы нам не походите.

Магфрид ждал снаружи у склада. Он так расстроился, увидев ее лицо, что она рассмеялась и порывисто обняла его:

— Улыбнись, Магфрид! Мистер Харрисон сказал, что хорошее случается с теми, кто улыбается.

Брошюру Харрисона Лив прочла накануне вечером в номере. Это не заняло много времени — шрифт был крупным, а мысли — простыми и бесцветными, как вода. Она называлась «Записки Самсона Смайлса, или Книга Нового Мышления». На титульном листе красовалось черно-белое изображение самого мистера Смайлса — нарядно одетого, с бакенбардами и священным спокойствием на лице. Его «Записки» содержали короткие, постоянно повторяющиеся максимы о вере в собственные силы, об упорстве, самосовершенствовании и добродетели. «Надежда — мать успеха; тот, чья надежда сильна, хранит в себе дар чуда». Фраза показалась Лив идиотской. «Улыбнитесь, и мир улыбнется в ответ!» И это считается размышлениями? «Лови момент!» Это считается религией? «Мы сами творим мир вокруг себя».

Она подумала над тем, что ответить мистеру Харрисону, если тот спросит, понравилась ли ей книга, и решила ограничиться вежливым «Мило!».

Она шла с Магфридом по городу, наблюдая за группами рабочих, менявших направление улиц, рывших канавы и возводивших стены; все они были потными и красно-коричневыми от грязи. Она подумала: «Мы сами творим мир вокруг себя!» Эта мысль одновременно пугала и вдохновляла.

— Улыбнись, Магфрид! Мы найдем выход.

Она спустилась к излучине реки, где полдюжины рабочих махали кирками в канавах, по пояс в грязной воде. Река текла мирно и сонно. Не верилось, что она таила опасность. «Она кажется такой спокойной, — подумала Лив. — Такой...»

— Чего лыбишься, дамочка?

Она вздрогнула.

Один из рабочих, опустив кирку, пялился на Лив со злобной ухмылкой:

— Хочешь спуститься к нам? Любишь там, где мокренько?

Другой рабочий загоготал и крикнул:

— Харрисон прислал нам шлюху! Давай прыгай сюда!

Остальные подхватили:

— Харрисон прислал нам шлюху! Харрисон...

Она развернулась:

— Магфрид, пойдем. Вернемся в гостиницу.

Магфрид яростно взревел и спрыгнул в канаву. Всплеснулась грязная вода, и рабочие в ужасе отпрянули от него. Он дотянулся до того, кто заговорил первым, и сильно ударил его по голове. Вырвал кирку у второго и ударил его в живот так, что тот согнулся пополам. Схватился с третьим и четвертым; расшвырял их по сторонам и оставил валяться в грязи. Черенок лопаты, гулко ухнув, огрел его по спине, но Магфрид, казалось, этого даже не заметил. Зарычав, он схватил рабочего за голову...

— Магфрид! Магфрид! Прекрати сейчас же. Магфрид, пожалуйста!

Услышав голос Лив, Магфрид остановился и повернулся к ней, неуверенно улыбаясь.

— Магфрид, хватит.

Она протянула руку и помогла грязному и мокрому Магфриду выбраться из канавы. Рабочие со стонами расползались прочь.

— Ах, Магфрид. Ты же не злой. Наверное, не стоило брать тебя с собой. Магфрид. Ох...

Сзади раздались медленные хлопки. Она повернулась и увидела мистера Бонда в рубашке с закатанными рукавами. Он быстро спускался по склону холма, хлопая в ладоши. За ним шли двое рабочих.

— Он с вами, доктор?

— Да, мистер Бонд. Это мой друг и пациент. Примите мои извинения за нанесенные увечья, если это ваши люди, но они...

— Черт с ними. Не мои. Харрисона. Как зовут вашего большого друга?

— Его зовут Магфрид.

— Все в порядке, они получили по заслугам. На это стоило посмотреть. Ваш друг — настоящий боец.

— Он не боец, мистер Бонд.

— Сильный и свирепый. Такие бойцы пригодились бы мне в дороге.

Она покачала головой:

— Он не боец, мистер Бонд.

Он мог стать бойцом. Настоящим чудовищем. Она замечала за ним склонность к приступам ярости, когда только нашла его. Но годы ее работы сделали его спокойным.

Бонд смерил Магфрида взглядом:

— Почему бы не дать ему решить самому?

Магфрид встретил озабоченный взгляд Лив и отвернулся. Потом широко улыбнулся и кивнул огромной головой.

— Магфрид, ты...

— Конечно, он уверен, — сказал Бонд. — Замечательно.

Бонд хлопнул Магфрида по плечу. Он и сам был здоровяком, но Магфрид возвышался над ним, словно башня. Белое луноподобное лицо Магфрида расплылось в широкой подобострастной улыбке. Лив стало не по себе, но она не видела другого выхода.

Бонд потер руки:

— Ну что, доктор! Обсудим плату за проезд?

— Сначала поговорим о том, сколько вы заплатите моему другу, мистер Бонд.

— Вот это другой разговор, доктор. Пойдемте обсудим дела.

6. КИНГСТОН

За всю поездку на запад от Харроу-Кросса до Кингстона Лаури выглянул в окно лишь однажды — и тут же об этом пожалел. Он привык к юго-востоку и окрестностям Ангелуса, где хватка Линии была крепче всего, где ландшафт давно и тщательно преобразован под нужды промышленности. Здесь же, у самых западных рубежей Линии, на сотни миль равнин и покатых рыжих холмов не было ничего, кроме бессмысленного пустого неба и грязи. Нетронутая земля ждала своего преображения. По обрывистым склонам холма бежала стая тощих, как спички, холмовиков; когда Локомотив проносился мимо, они поднимали головы... Кошмар. Лаури вздрогнул и задернул штору.

Заняться было нечем. Локомотив работал на всех парах, а Лаури был не нужен. Бездельничал, точно какой-нибудь штатский, во мраке пассажирского вагона. А безделья Лаури терпеть не мог. Дважды за час его мысли метались то к нервной надежде, от которой потели ладони (ведь он, возможно, ехал навстречу какому-то неожиданному, невероятному повышению по службе), то к отчаянию (с тем же успехом его мог ждать трибунал за любое из бесчисленных нарушений, в которых он, без сомнения, будет виновен).

Через некоторое время Лаури вытащил из чемодана один из томов Черного Списка и принялся изучать его: имена, лица, образ действий и длинный перечень преступлений врагов всего цивилизованного человечества... Он убеждал себя, что это нужно для дела, но на самом деле просто обнаружил, что праведная ненависть, охватывающая его, стоит лишь открыть Черный Список, успокаивает нервы.

На станции Кингстон Лаури прежде никогда не бывал. Тем не менее с виду она почти ничем не отличалась от станции Ангелус, и ее управленческая структура была точно такой же — не удивительно, ведь обе станции строились по одному и тому же принципу эффективности и порядка. Станции, хоть и находились за тысячи миль друг от друга, на глаз отличались только тем, что Кингстон окружало еще больше колючей проволоки, чем Ангелус, и защищало еще больше пулеметов, но в диком, незаселенном краю это вполне естественно.

Лаури быстро отыскал нужный отдел, где ему выделили комнату и временный кабинет, который оказался точной копией того, что он оставил в Ангелусе.

Он ждал, когда его вызовут.


За ним пришли в полночь. Двое рядовых Армии Локомотива «Кингстон» постучали в дверь, вырвав Лаури из сна без сновидений. Когда он открыл, они четко развернулись на каблуках и исчезли в неосвещенном коридоре, жестом приказав следовать за собой. Он повиновался. Стук ботинок глухим эхом отдавался в бетонных переходах.

Полночные вызовы почти наверняка означали трибунал или, что чаще, наказание без формального процесса, поэтому Лаури даже не пытался докучать конвоирам расспросами о том, куда его ведут. Скорее всего, они и сами этого не знали. Он плелся в унылом молчании, готовясь к худшему и напоминая себе, что мудрость Линии намного превосходит его собственную.

Его завели в комнату без окон и оставили там одного.

Пол покрывала серая плитка. В дальнем конце комнаты стоял стальной стол, за ним — три стула и электрическая лампа. Позади виднелась еще одна дверь. Вскоре через нее вошли трое в мундирах и сели за стол. Двое мужчин и одна, как показалось Лаури, женщина. Свет, бивший из-за их спин, не позволял разобрать званий и знаков отличия. В их внешности он не заметил ничего примечательного, кроме разве того, что у одного из мужчин отсутствовало ухо. Лица их были бесстрастны.

Лаури сложил руки за спиной, унимая дрожь.

— Присаживайтесь, Лаури, — произнес один из «мундиров».

Он огляделся, но не нашел ничего, на что можно сесть.

— Сядьте, Лаури.

Медленно, сомневаясь в правильности своего решения, он уселся прямо на холодный кафель, скрестив ноги.

— Знаете, почему вы здесь, младший смотрящий третьего ранга Лаури?

Он безучастно уставился на плитки пола:

— Я отдаю себя на суд Линии.

— То есть вы не знаете, зачем вы здесь.

— Уверен, что для этого есть причины. Мне о них не сообщили.

Один из них хмыкнул и сделал запись на листе бумаги.

Та, которую Лаури счел женщиной, сказала:

— У вас длинный послужной список, Лаури.

Гордость изжогой поднялась из глубины души, и он ответил:

— Уверен, у меня достойный послужной список.

— Приемлемый, — сказала она. — Не более.

Влез одноухий:

— Неоднократные проявления гордыни.

— Неуместные симпатии, — продолжил второй глубоким бесцветным голосом.

— Грубые ошибки, — закончила женщина, — ведущие к потере солдат, боевой техники и замедляющие прогресс

— Да, — согласился Лаури.

Он не знал, на какие именно факты они ссылаются, но ни секунды не сомневался в их правоте. Лицо его вспыхнуло, и он продолжил, уставившись в пол:

— Сожалею о своих промахах.

— Очень хорошо. — Одноухий снова что-то записал.

Заговорила женщина:

— Не отчаивайтесь, Лаури. Отчаяние непродуктивно. Ваше досье не постыдно. К примеру, вы пережили необычайно много встреч с агентами наших врагов. Насколько мне известно, вы специально изучали их поведение. Что вы испытываете к ним?

— Испытываю? — Лаури мотнул головой. — Собаки. Подонки. Отребье. Преступники. Не знаю. Я выполняю свою работу. Их нужно уничтожать.

— Почему?

Он не смог найти нужных слов и предпочел промолчать.

— Что вам известно об их хозяевах?

Он пожал плечами:

— Чудовища. Или просто выдумка.

— Вы ими не интересовались?

— Нет, мэм. Исходя из своего опыта, скажу, совершенно не важно, какому демону они служат или утверждают, что служат. Чтобы узнать их характерные повадки или особенности, достаточно взглянуть на самого мужчину. Или женщину. Для выполнения работы этого хватает.

— Их хозяева реальны. Они не плод воображения. Сами агенты не важны. Это преступный сброд. Любой безумец может стать агентом. Их хозяева — вот наши враги, это они представляют опасность.

Лаури снова пожал плечами.

— Их хозяева бессмертны, — продолжила женщина. — Убийство агента, или уничтожение вместилища, всего лишь ненадолго отправляет их в Ложу. Вам знаком этот термин?

— Я читал об этом.

Да, об этом упоминалось в протоколах допросов на страницах Черного Списка.

— Бессмертны, как и Локомотивы, которым служим мы. Сравнение было настолько шокирующим, таким вопиюще мерзким, что Лаури невольно скривился.

Женщина сделала пометку. Пока она писала, заговорил мужчина слева:

— Вы когда-нибудь сталкивались с Первым Племенем, Лаури? Гримаса исчезла с лица Лаури. В глубоком замешательстве он поднял взгляд. Вопрос был странным.

Очевидно, это не обычный дисциплинарный процесс. Он постарался не выказывать надежды.

— Вы говорите о холмовиках? Нет, сэр.

— Нет?

— Нет... Виноват. Да. Я забыл. Да. Десять лет назад, когда мы разрушили Немию. У них было логово на холмах, которое пришлось зачистить. Они мешали снабжению. Не знаю зачем. На самом деле, большая глупость с их стороны.

— Полагаю, вы участвовали в этом лично?

— Так точно. На поверхности мы использовали шумогенераторы, а потом пустили газ в тоннели, но потом пришлось спускаться и зачищать оставшихся.

— В тоннелях? Вам не было страшно?

Лаури перевел взгляд с одного лица на другое:

— Нет, они всего лишь дикари.

— Вы лишены воображения, Лаури. Это к лучшему.

— Сэр...

Одноухий перебил:

— Вы изучали историю, Лаури?

— Нет.

— Сколько вам лет?

— Тридцать два.

— Помните Республику Красной Долины?

— Да, сэр. Смутно. Враги.

— Что о них знаете?

— Я участвовал в битве в долине Блэккэп, сэр.

— И?

Лаури поежился, вспоминая. В последние дни войны Линии против Республики Локомотивы в своей безграничной мудрости решили, что пришло время нанести последний, решающий удар, покончить с Республикой и освободить силы для действий на Западном фронте против истинного врага. Это потребовало мобилизации всего наличного состава. Детей из трущоб под станцией Ангелус собрали, загнали в запертые вагоны, не объясняя ничего, перевезли во чреве Локомотива на другой конец света и сунули в самое пекло. Лаури попал в отряд, натягивавший колючую проволоку под покровом ночи, под огнем, в черной скользкой грязи. Тогда ему было десять лет.

— Я выполнял свою работу, сэр.

— Хорошо, хорошо. — Мужчина указал на шрам на месте левого уха. — Я тоже там был. Вам о чем-нибудь говорит имя генерала Энвера?

— Он был одним из их главарей, верно? Полагаю, он мертв.

— Нет. Подождите немного.

Офицеры сдвинули головы и начали совещаться. Лаури ждал. Не похоже, что его собирались наказывать; тогда что им нужно?

— Лаури, — сказала женщина. — Для выполнения этого задания вместо вас могли выбрать любого из тысяч других людей.

— Вас понял, мэм.

— Вы подходите. Вот и все.

— Вас понял, мэм.

— Следует соблюдать строжайшую секретность.

— Так точно.

— Утром вы отправитесь отсюда на север. Будете сопровождать экспедицию Бэнкса, проводника Локомотива «Кингстон», и во всем содействовать ему. В рамках испытательного срока можете считать себя младшим смотрящим второго ранга и действовать в соответствии с принятыми полномочиями. Необходимые документы передадут позже.

— Вас понял, мэм, но кто наделил меня этими полномочиями?

— Мы говорим от имени самих Локомотивов.

Одноухий постучал ручкой по столу:

— Послушайте, Лаури. Генерал Энвер не погиб. Он исчез после нападения Республики и представлял собой опасность в течение еще десяти лет, пока наконец его не утихомирил шумогенератор. Когда и где — точно не известно. Записей не осталось. Вероятно, он, к своему несчастью, выжил, если это можно назвать жизнью. Его подобрали на склоне горы, где он должен был умереть, и возили по госпиталям, где ни у кого не хватило сообразительности перестать его кормить. Затем мы потеряли его след, но несколько лет наазад до нас дошли слухи о том, что его видели далеко на Крайнем Западе, в маленьком госпитале под названием Дом Скорби, днях в четырех езды от этой станции. Он совсем обезумел. Что-то слышали об этом?

— Нет. Значит, он выжил. И мы отправимся убить его.

— Нет, — сказал одноухий. — Все не так просто. Прочтите досье. Госпиталь защищен, Штучки холмовиков. Слушайте, Лаури. Генерал должен быть любой ценой захвачен живым.

— Почему?

— Правильный вопрос: «Почему сейчас?» А ответ таков: месяц назад силы Локомотива «Драйден» далеко на востоке заняли Брэйзенвуд.

— Под Брэйзенвудом залегает месторождение нефти, — вставила женщина. — Разработка планировалась на протяжении многих десятилетий. Поэтому все, что мы говорим вам, Лаури, не результат случайного стечения обстоятельств, а неостановимое шествие прогресса. Понятно?

Лаури молча кивнул. Так казалось безопаснее.

— Один из местных, — продолжал одноухий, — владелец ломбарда, в поисках расположения попытался продать одному из командовавших офицеров письмо. Оказалось, что это последнее письмо Генерала дочери и внучке. Как оно попало в ломбард — пока не ясно. Семья погибла. В письме содержатся сведения чрезвычайной важности. Мы думали, что Генерал не представляет для нас интереса. Мы ошибались. Его необходимо допросить.

— Да, сэр. О чем?

— Это вас не касается, — сказала женщина.

— Как выяснилось, — добавил одноухий, — чертов дурак, владелец ломбарда, годами хранил у себя письмо, и в его интересах было никогда его никому не показывать; разумеется, его пришлось расстрелять. Но, как ни жаль, несмотря на все принятые меры предосторожности, есть основания полагать, что агенты врага располагают той же информацией, что и мы. Если это так, вам окажут противодействие. Как уже говорилось, вы должны консультировать проводника Бэнкса и содействовать ему во всем.

— Сам госпиталь, — сказал второй, — представляет дополнительную стратегическую сложность. Слушайте внимательно, Лаури...

7. ДОЛГАЯ ДОРОГА НА ЗАПАД

Солнце нещадно палило круглые сутки, жара не ослабевала, и Лив радовалась своей широкополой шляпке, даром что та была белой в цветочек и казалась совсем неуместной в этих пыльных краях.

Караван полз по каменистым холмам, Лив ехала рядом.

— Верхом ездить умеете? — первое, что спросил у нее мистер.

Она, в некотором роде, умела: в детстве у нее была лошадь, и она часто каталась верхом в лесу за Академией. Все изменилось после гибели матери, но эту печальную историю Лив рассказывать Бонду не собиралась. На этот раз она предпочла передвигаться верхом, а не сидеть в фургоне. Караван шел медленно, лошадь ей досталась смирная, но Лив все равно была вся в синяках.

— Шить, готовить умеете?

Куда менее приятные вопросы. Лив ответила «нет». Она — ученый, а не домохозяйка. У нее всегда была прислуга. Ее мать, почетный профессор психологии, обладала множеством достоинств, но домоводство в их число не входило.

— Хм... — Бонд покачал головой. — И замуж тоже не собираетесь?

— Я была замужем, мистер Бонд. За доктором математики из Кенигсвальда. Он умер от сердечного приступа два года назад. Он был одного с вами возраста и похожего телосложения.

— Мда. Готовить не умеете, шить не умеете, верхом ездите плохо. Вы ведь ученый? Считать-то способны?

— Разумеется, мистер Бонд.

— Я тут пользовался услугами юриста, но он схлопотал пулю на дуэли. Контракт прочесть сможете?

— Полагаю, что смогу. И от пули на дуэли уж как-нибудь уберегусь.

Так они с Бондом бок о бок въехали в Монро, а через неделю и в Баррет, где Лив, участвуя в сделках по продаже серебра, звериных шкур и костей, покупке провизии и воды, помогала выбить выгодный кредит. В тесных, прокуренных комнатах они договаривались с местными торговцами — усачами в потертых цилиндрах и поношенных жилетках. Бонд ярился, кричал и стучал по столу огромными кулаками; Лив всегда оставалась спокойной и учтивой. Похоже, этот контраст сбивал с толку противную сторону. Бонд заявил, что она приносит удачу. Он предложил заплатить — она отказалась. Тогда он втиснулся в костюм и повел ее в лучший ресторан, где заказал великолепный стейк и самое приличное из предлагаемых в городе вин.

— Деловой ужин. За успехи в делах и плодотворное сотрудничество! — сказал он и сжал в огромной руке бокал, словно собираясь раздавить его.

Проведя неделю в Баррете они заключили весьма выгодную сделку, и он повел ее смотреть местные достопримечательности: боксерский ринг, стрелковый тир, несколько огромных, явно породистых гнедых лошадей... А потом, через два дня после отъезда из Баррета, когда караван взошел на вершину очередного безымянного холма и перед ними во всей суровой красоте раскинулись бескрайние пыльные равнины, он подошел и сказал:

— Будет жаль расставаться с вами.

Она опустила веер и удивленно взглянула на него:

— Мы же еще не на месте, мистер Бонд. Разве не так?

Он указал на запад, вниз по долине извилистой речушки:

— До Конанта остался день пути. Видите?

Она не видела, куда он указал. Все в этих краях для нее выглядело одинаково.

— Конант! — В его грубом голосе послышались извиняющиеся мотки. — Последняя остановка. Оттуда мы повернем обратно.

— А мы с Магфридом отправимся в Глориану.

Бонд сплюнул:

— Чертова Линия.

Он оглянулся на Магфрида, который не умел ездить верхом и сидел в задней части фургона, прикрыв глаза и сонно склонив голову на грудь.

— С ним тоже будет жаль расставаться. Он честно отработал свое.

Магфрида люди Бонда поначалу не приняли — одни дразнили его, другие считали, что он навлечет несчастья. Но после того, как здоровяк отличился в защите каравана от нападения холмовиков, его зауважали; самые суеверные жали ему руку на удачу, а он считал это забавной игрой.

Нападение произошло на второй день пути из Монро, когда караван спустился в глубокую лощину, не только заросшую ежевикой и загроможденную валунами, что неприятно само по себе, но еще и заваленную мотками старой и ржавой колючей проволоки, разбросанной повсюду, словно пучки нелепых растений.

— Проволока, — сказал Бонд. — Осталась от Линии. Лет тридцать назад, когда здесь шли бои, линейные обносили этой штукой свои лагеря. А теперь все это валяется тут и ржавеет.

— Тридцать лет назад. Значит, во время войны Линии с Республикой Красной Долины?

«История Запада для детей» так и пестрела подробными описаниями битв Республики с Линией — по словам генерала Энвера, Республика одержала череду таких легких и славных побед,что Лив засомневалась в правдоподобности его рассказа. Детали этой истории никак не складывались для нее воедино.

Бонд покачал головой:

— То было к югу и к западу от этих мест. Республика никогда не пробиралась так далеко, как мы. А здесь просто случилась дурацкая стычка местного значения. Конант поддержал Стволов, а Линия пришла и объяснила им, какие у этого бывают последствия. Тогда они только-только построили Глориану.

— И кто победил?

— А вы как думаете? Линия всегда побеждает.

Чтобы караван смог беспрепятственно проехать дальше, пришлось вооружиться веревками да шестами и расчищать дорогу от проволочных мотков, которые всякий раз медленно, но упорно откатывались на прежнее место, словно в них продолжала жить частица непреклонной воли Локомотивов. Работа на жаре изнуряла. Стрелки золотых часов Лив едва ползли.

Холмовики напали на закате, когда люди еще работали.

С полдюжины высоких угловатых фигур возникли на вершине холма и ринулись вниз беспорядочной ордой; их длинные ноги пружинили и сгибались под невообразимыми углами. Жители холмов не разговаривали и не перекликались, а трещали и стрекотали. Их черные бороды и гривы развевались на бегу. Они метали камни и пугали лошадей. Один из людей Бонда с криком повалился назад и упал на колючую проволоку.

— Стройся, стройся! Просыпайтесь, разрази вас гром! — закричал Бонд, вытащил пистолет и выстрелил.

Лив сжалась в комок под фургоном и наблюдала. Холмовики окружили караван в мгновение ока. Казалось, они совершенно не боятся пистолета Бонда. Большинство его людей, вооруженных лопатами, кольями и кирками, яростно схватились с нападающими, чьи худощавые, белые, как кости, тела походили на пружины; они отскакивали, кружились иуворачивались от ударов. Тень от фургона скрывала сражающихся, а поднятая пыль застила Лив обзор. Она видела, как длинные белые руки вырывали кирки из рук людей; как тонкие бледные пальцы сомкнулись на пистолете Бонда, вырвали его и отбросили прочь. Тела атакующих покрывали странные кроваво-красные узоры — спирали и вихри: то ли рисунки, то ли татуировки. Холмовики сбивали путников с ног, толкали и швыряли в грязь. Один из них присел перед убежищем Лив, подогнув паучьи ноги, и, как зачарованный, уставился на нее глубокими немигающими красными глазами.

Она замерла. Ниже красных глаз торчал под странным углом длинный нос, словно не сломанный, а вылепленный с неким особым умыслом. Широкий рот распахнулся, будто в попытке что-то произнести. Казалось, его сообщение было настолько важным, что каждое слово приходилось подбирать как можно тщательней, чтобы не совершить непоправимой ошибки.

С диким ревом за плечами дикаря возник Магфрид. Он схватил врага за гриву, оттащил прочь, замахнулся лопатой, как битой, и размозжил ему голову.

Не переставая рычать, Магфрид бросился в толпу атакующих. Те отпрянули. Ухватив одного за локоть, он сломал ему кость, а другому раздробил коленную чашечку.

Жители холмов разбежались так же быстро и беззвучно, как и появились, а Магфрид продолжал ходить кругами, беззвучно разевая рот и крепко сжимая окровавленную лопату.

Лив подошла к нему и отобрала инструмент, нашептывая успокаивающие слова. За исключением бедняги, упавшего в колючую проволоку, никто из людей серьезно не пострадал.

Один из нападавших лежал замертво в кустах ежевики. Тот самый, кого огрел по голове Магфрид и который, казалось, чуть не заговорил с Лив. Она опустилась на колени, чтобы рассмотреть его, и отметила, что мозг у него такой же, как у любого человека.

— Это ненадолго, — сказал Бонд. Его рубашка порвалась, а широкое лицо покраснело от гнева и напряжения.

— Что?

— Они возвращаются. Оживают.

— Я слышала об этом. Хотелось бы это увидеть.

— Я здесь торчать не намерен.

Тело убитого казалось почти невесомым. Длинные конечности напоминали связку прутьев. Это показалось Лив чрезвычайно трогательным, и слезы навернулись ей на глаза.

— Они никого не ранили. У них даже не было оружия.

— Иногда бывает и так. А иногда они орудуют копьями и убивают всех, кто окажет сопротивление, а остальных пытают по несколько дней. Иногда устраивают подлые трюки с ветром и камнями. Но с другой стороны, я знаю человека, готового поклясться душой своей матери, что, когда стая холмовиков нашла его покалеченным на тропе, они принесли воду, вправили ногу и доставили его домой.

— Зачем?

— Они не такие, как мы, доктор. Они делают вещи, не подвластные здравому смыслу. Иногда насылают наводнения, ураганы и пыльные бури. Можете считать меня суеверным, но это так. Они появились здесь первыми и, по-моему, просто ждут, когда мы уберемся отсюда ко всем чертям, а пока что просто развлекаются.

— Мне показалось, он вот-вот заговорит со мной.

— Они не разговаривают. Да и взгляните на него — даже если бы он заговорил, как бы вы его поняли? — Он наконец заметил жалость на ее лице, и его голос смягчился: — Случаются вещи и похуже. Да и что я вообще могу знать? Я просто делец.

— Понимаю, мистер Бонд. — Она отвернулась и трясущимися руками достала из сумки успокоительное.

Он крикнул, уже вдогонку:

— Эй! А ваш большой друг был хорош. Отлично поработал.

Она посмотрела, куда он указывал. Магфрид ходил взад-вперед, обхватив голову руками.


В «Истории Запада для детей» о холмовиках не говорилось почти ни слова. На одной выцветшей вклейке изображались сцепы из жизни Запада: дремлющий на рельсах Локомотив, причудливо изрезанные ветром скалы и житель холмов с обсидиановым копьем на вершине скалистого утеса. Также о них упоминалось в первой главе — рассказе о первых поселениях в период Основания. Совсем коротко: «Отношения между первым губернатором Сэмюэлем Селфом и местным Лесным Племенем были сложными и не всегда достойными». В остальном Первое Племя просто вычеркнули из истории этого края. «Вот если бы они чаще сражались...» — подумала Лив.

Большинство людей Бонда не знало грамоты. Однажды вечером один из них спросил у Лив, что она читает, и вскоре она уже читала им вслух. Это были грубые бородатые детины с желтыми зубами и переломанными носами, но слушали они, как дети. Большая часть из них знала об истории своего мира еще меньше, чем Лив.

Главы со второй по двадцать вторую представляли собой перечень битв и несчастий. Первая колония оказалась заброшена, виной тому — долгие годы суровых зим, чумы и дурных знамений. Колонисты расселились на юг и на запад. На юге возникла Линия — колонисты обнаружили нефть и построили первые Локомотивы, чтобы путешествовать между городами, разбросанными I ю засушливым равнинам. Люди быстро поняли, что создали нечто ужасное, нечто выше человеческого понимания, нечто, обладающее собственным разумом и волей к завоеваниям. Первые Стволы появились на диком Западе среди изгоев, бродяг и преступников, бежавших от правосудия. Они сразу же возненавидели друг друга. Взаимная ненависть стала смыслом их существования. Линия неуклонно расширялась при помощи Локомотивов, механизмов, скорости и людской массы. Стволы плели интриги, жульничали, травили, шантажировали и устраивали засады, собирали армии наемников и толпы обманутых крестьян... И все-таки — Бонд был прав — Стволы всегда проигрывали. Триста лет горьких поражений. Почему же они продолжают сопротивляться?

«История Запада» клеймила Линию как тиранию, а Стволов — как анархию, и торжественно восхваляла добродетели Республики Красной Долины (чьим департаментом всеобщего образования она и была издана). К добродетелям относились: Демократия, Здравомыслие, Самоуправление, Право собственности и Упорядоченная свобода. Каждой из них посвящалась краткая назидательная глава.

Республика возникла как новая идея там, где некогда был Край Мира. Непрочный альянс свободных городов и приграничных стран превратился в Союз, потом в Федерацию, а потом, после подписания Хартии на берегу Реки Красной Долины около сорока лет назад, в Республику. Была в книге и картинка: несколько дюжин солидных пожилых мужчин, стоя на берегу, размахивают бумагами, перьями и произносят речи. Сама Хартия представляла собой нечто среднее между гражданским кодексом и священным текстом; на картинке ее озарял столп света, падавший с небес.

Затем следовал, рассказ об истории войн Республики — славных и победоносных, как против армий Линии, так и против пиратов и слуг Стволов. Республика не признавала ни богов, ни хозяев.

На пятый вечер после отъезда из Монро, когда все были заняты починкой сломанных осей и порванных палаток, а Лив сидела в одиночестве на камне на краю лагеря и читала, Бонд, державшийся в стороне, когда она читала вслух его людям, подошел с важным видом и заглянул ей через плечо.

— Он мертв. — Бонд показал на изображение генерала Энвера, собиравшего войско во время какого-то сражения. — Погиб, — добавил Бонд, будто желая поразить Лив этой новостью. — И он, и вся его Республика. Они выигрывали сражения до тех пор, пока однажды не проиграли, вот и все. Мертвы, исчезли, забыты.

— Я об этом слышала.

— Книги хороши для ведения учета. Много вы из них не узнаете. Мир меняется быстрее, чем пишутся слова.

— Прошлое не меняется.

— Говорят, генерал Энвер дружил с холмовиками. Якобы у него был советник, заклинатель камней, с чьей помощью он и выигрывал сражения. Я слыхал, генерал даже взял одну из них в жены, но сам в это не верю. Об этом там ничего не сказано?

— Это всего лишь простенькая детская книжка, мистер Бонд.

— Гм. Да, для детей книжки в самый раз.

Лив раздраженно захлопнула книгу:

— Огромное спасибо за ваше мнение, мистер Бонд.

Бонд покраснел и смутился.

— Прошу прощения, мистер Бонд.

— Я вовсе не обижен, мэм.

— Это все жара и поздний час, мистер Бонд...

Она почувствовала странную привязанность к глупой маленькой книжке. Лив дорожила ей, как вещью из родного дома.

— Говорят... — Голос Бонда стал вдруг тихим и задумчивым. — То есть я слыхал разговоры о том, что Война будет длиться, пока не поглотит весь мир. Республика пыталась это предотвратить, но судите сами, что с ними стало. Всюду, где есть нефть, обоснуется Линия, а где плохие парни — Стволы. И так будет вечно.

— Ужасная мысль!

— Я слышал, холмовики знают, как прекратить все это. Они появились первыми и знают этот мир, понимают, чему в нем место, а чему нет, и, не сомневаюсь, могут одолеть и Линию, и Стволов, если только захотят. Вам так не кажется?

— Мне кажется, разумного в этой мысли немного, мистер Бонд.

— Один мой друг говорил, что если надежда на мир до сих пор есть, то эта надежда — в них, а не в нас.

— Если он прав — для нас это позор!

— Он умер. Кто-то застрелил его. Не важно кто. Я не знаю. Не знаю... Здесь есть над чем поразмыслить, правда? Я не глупец, доктор.

— Разумеется, мистер Бонд.


Бонд был похож на ее мужа, покойного профессора естественной истории доктора Бернарда Альверхайзена. Под жирком Бонда скрывались мускулы, а у Бердарда они были неразвитыми, Бонд был загорелым, Бернард — бледным; Бонд был силен и ловок, а Бернард — неуклюж, то есть сходство между ними было, в сущности, совсем незначительным. Так почему же Бонд напоминал ей Бернарда? Может, именно потому, что ее муж был совсем не похож на знакомых ей мужчин Кенигсвальда, и она, оказавшись одна в чужом краю, искала вокруг хоть малейшие следы чего-то привычного?

Высокомерием, грубоватостью и самоуверенностью Бонд тоже походил на Бернарда. Еще — склонностью поучать. В Баррен-хилле он казался неразговорчивым, но в дороге, на безмолвном просторе, выяснилось, что он большой охотник поговорить о чем угодно: о растениях, погоде, бизнесе, о том, как нужно ездить верхом или чинить фургон. Оказалось, он весьма интересуется тем производством, для которого предназначался груз костей, который они везли, и хорошо о нем осведомлен. А ее Бернард любил пофилософствовать.

Бахвальство скрывало романтическую жилку в глубине его души; была ли она у Бонда?

Она сказала Бонду правду. Бернард умер два года назад от сердечного приступа прямо за обеденным столом, когда подавали первое. В момент смерти он горячо возмущался положением дел на факультете.

Он был намного старше ее Они познакомились почти сразу после того, как она выписалась из института Туборрхена, где провела большую часть юности, лечась от травмы, вызванной гибелью матери, и сопутствующих неврозов, но это обсуждать с Бондом она уж точно не собиралась. Лив тогда была тщедушным комнатным созданием, не нашедшим своего места в мире, и нуждалась в опеке, а Бернард слыл крупным авторитетом в своей области. И находил ее милой.

Она любила его, хотя и отстранено, и до сих пор помнила все, что ее в нем раздражало.

Отходила положенное время в трауре, но после уже тосковала по нему нечасто.

Лив никогда не лгала себе по поводу своих чувств и гордилась этим, считая профессиональным достоинством.

Однажды вечером, когда они проезжали под кронами кедров, Бонд озвучил эти чувства. Он смотрел на дорогу перед собой, а потом заговорил, умудряясь казаться одновременно грубым и стеснительным.

— В этом вашем госпитале вы не найдете себе мужа, доктор.

— Я сейчас и не ищу нового мужа, мистер Бонд.

— Никто из нас не может ждать вечно.

Это слегка задело ее.

— Мир огромен, мистер Бонд. Иногда кажется, что у нас впереди вечность.

Он надолго замолчал.

— Да. Бывает.

Остаток вечера они проговорили об истории и политике.

— Вот и Конант! — объявил Бонд.

Они спустились по крутому склону холма, отбрасывая длинные тени из-за палившего за спиной солнца. На излучине реки раскинулся небольшой городок. Его белые стены сверкали как россыпь бриллиантов. Природа вокруг окрасилась в яркие, буйные цвета: деревья были медными, река — тускло-золотой, небо — ярко-фиолетовым.

— Так себе городишко, но здесь вы со своим большим другом сможете взять лошадь и найти кого-нибудь, кто знает дорогу до Глорианы.

— Думаю, я и сама знаю дорогу. — Она прикрыла глаза от солнца и посмотрела на юг.

— Что ж, хорошо.

Луга раскинулись на многие мили вокруг. Лив никогда ничего подобного не видела, но никаких сомнений быть не могло. Черные шпили, дым. Глориана — самая восточная станция Линии.

— Берегите себя, доктор. Есть вещи куда странней и ужаснее, чем холмовики.

8. СЕТЬ

На следующее утро началась отнюдь не маленькая тайная вылазка из Кингстона в глубь вражеской территории, как ожидал Лаури. Экспедиционные силы проводника Бэнкса насчитывали четыреста двадцать человек плюс соответствующее количество армейских грузовиков и штабных машин; семь винтолетов — как с вращающимися крыльями, так и легковооруженных разведывательных птицелетов; восемь броненосцев; два грузовика с оборудованием для беспроводного телеграфа (второй — на случай непредвиденной ситуации); один грузовик с пятью стационарными орудиями; один грузовик с минометами, ракетами, шумовыми устройствами, газом; три грузовика с топливом и провизиеи; еще шесть — с брезентом, цементом, проволокой и другими материалами для обустройства передового лагеря, не говоря уже об авангарде бульдозеров и экскаваторов, расчищавших не предназначенную для Линии узкую дорогу от оползней и камнепадов. Окутанная пылью и шумом, экспедиция вгрызалась в холмы как цепная пила. Шум успокаивал Лаури. Когда он смотрел не на линию горизонта, а вниз, ему представлялось, что он еще дома.

До отбытия он встретился с интендантом Бэнксом лишь однажды, когда экспедиция собралась на просторной бетонированной площадке сразу за линией укреплений Кингстона. Лаури приблизился к окну служебной машины Бэнкса и терпеливо дожидался, пока стекло не опустилось и его собственное отражение не сменилось физиономией Бэнкса. Бэнкс оказался примерно того же сложения, что и Лаури, с таким же невыразительнобледным лицом в очках. Разве что усталость и нервное напряжение — отличительная черта всех, кто занимает в иерархии Линии высокие посты, — у Лаури никогда не проявлялись так отчетливо.

На коленях Бэнкса громоздилась куча отчетов, которые он изучал, напялив очки для чтения. Солидная часть текста была вымарана.

— Да?

— Младший смотрящий второго ранга Лаури, сэр.

— Да-да. Один из советников. Эксперт. Разведчик... — Бэнкс снял очки и потер усталые веки. — В курсе, что мы тут делаем, Лаури?

— Нет, сэр.

— Нет, сэр. Нет, сэр. Черт побери, ну конечно же не в курсе. Если уж я этого не знаю, с какой стати знать вам? В какой области им специализируетесь, Лаури?

— Враг, сэр. А...

— Кто из нас не разбирается во врагах, будь они прокляты? Что мы тут, по-вашему, делаем круглые сутки? Посмотрим... Можете разговаривать с отрядами связи?

— Да, сэр. Я работал со связистами...

— Хорошо, а то я не разбираю, что они говорят. Артиллеристов понимаю, транспортников, снабженцев, строителей, а этих поди разбери. Доложите младшему смотрящему первого ранга Морнингсайду, он тоже вроде как эксперт, прибыл из самого Свода. Отвечает за разведку и в отсутствие ясных приказов служит моим заместителем. Помогите ему со связистами.

— Да, сэр.

— Послушайте, Лаури...

Лаури нагнулся к нему:

— Вы здесь, чтобы шпионить за мной?

— Нет, сэр. Мне приказано помогать вам во всех...

— Четыреста двадцать человек. И еще две тысячи идут следом, но нет времени ждать, нет времени собраться как следует. Действовать нужно стремительно. Захватить и контролировать каждый чертов городок на этом клочке красной пустыни. Создать сеть, круг. Зачем? Нет ответа. Но это нужно сделать незамедлительно. Стремительные действия. Я тридцать лет служу и никогда раньше не сталкивался со стремительными действиями. Рассудительность — наше второе имя, Лаури, рассудительность и контроль. Кто-то где-то паникует. Чей-то промах? Может быть. Но не мой. Не мой, Лаури. Я выполняю свой долг. Движение вперед, прогресс! Куда — не мое дело. Прямиком в пустынные земли, если понадобится. Не мой промах. Я не жалуюсь. Так им и передайте, Лаури.

То, что его приняли за шпиона руководства, могло поспособствовать карьере Лаури, но лгать было опасно. Поэтому он промолчал.

— Приступайте к работе, Лаури.

И Бэнкс крякнул от усилия, закрывая окно.

Младший смотрящий первого ранга отправил Лаури в кузов второго грузовика службы связи — того, что вез запасное телеграфное оборудование и старших офицеров связи Экспедиционных Сил. Младший офицер всучил Лаури стопку папок.

Документы собирались в спешке. Все оборудование было с иголочки. Латунные телеграфные аппараты, медная проволока и колбы вакуумных трубок всё еще сияли и блестели. Бесчисленные ряды телеграфных ключей задорно бренчали, пока грузовик, подпрыгивая, катил по грунтовым дорогам.

Старших связистов звали Скейл, Дитч, Бенсон, Кольер и Портер. Лаури коротко представился, сел в тишине на жесткую деревянную скамью и принялся изучать документы.


ДОМ СКОРБИ: ОПИСАНИЕ

Согласно донесениям за 292 год, Генерал (подробнее см. В.140.1 — В.140.310) находится в госпитале на северо-западном Крае Мира, известном как Дом Скорби, он же Кукольный Домик (в дальнейшем — госпиталь, см. С. 12.21. 1У-х). Достоверность отчетов в ряде случаев под вопросом, но в целом они убедительны, (см. С.12.34.111) Следующий отчет по госпиталю подготовлен в спешке и достаточно сомнителен. Госпиталь основан в 281 году бывшим жителем Гринбэнка Уинстоном Хауэллом II. В настоящее время попечителем госпиталя является его сын (см. Г.160.7). Госпиталь неплохо обеспечен, в первую очередь благодаря состоянию, оставленному самим Хауэллом: семья его владела серебряными рудниками вдоль западного Края Мира. Название госпиталя, вероятнее всего, несущественно и восходит к романтической поэме, популярной в южных барониях. В своей биографии, выпущенной в 285 году, Хауэлл II писал, что основал госпиталь после того, как ему во сне привиделись холмовики. Они пришли в его офис в Гринбэнке и проводили его на то место среди холмов, где в дальнейшем был построен Дом Скорби, (см. ниже стр. 4). Подтвердить достоверность этой истории не представляется возможным (см. ниже, стр. 5). Госпиталь принимает раненных в сражениях, ведущихся на большей части Западного Края. Дополнительное обеспечение получает в виде пожертвований, которые ряд юрисдикций выплачивает за его заботу о раненых. Госпиталь придерживается строгого нейтралитета и отказывается коллаборационировать как с нами, так и с врагом. Медицинская квалификация персонала в целом невысока. Однако утверждается, что госпиталь расположен в священном месте обитания духа Первого Племени, обладающего целительными способностями. Дух этот, по-видимому, действительно существует, но наличие у него целительных способностей не может быть подтверждено. Скорее всего, Дух — мелкая аномалия, характерная для Западного Края, где человеческие поселения молоды, а процесс сотворения не завершен (ср. «Красный равнинный пыльный дьявол», N.7.1, «Белый скалистый вервольф», N.7.3 и «Плачущий ангел реки Логрис», N.7.4). Как и эти аномалии, данное явление, вероятно, вскоре рассеется под давлением внутренних противоречий. Однако в настоящее время Дух способен проявить значительную силу при обороне территории, персонала и пациентов госпиталя. По сообщениям очевидцев (см. далее п. 10), он пребывает в спящем состоянии до тех пор, пока в зону его влияния не попадет нарушитель, на которого Дух обрушивается с сокрушительной силой. Кроме того, сообщается что персонал госпиталя весьма озабочен собственной безопасностью и соблюдением нейтралитета, и несмотря на то, что значительного физического сопротивления сотрудники госпиталя оказать не могут, их иррациональное мировоззрение может усложнить попытки ведения переговоров и проникновение внутрь госпиталя (см. далее п.п. 6—7). В случае необходимости ликвидации Генерала (или иного пациента) рекомендована бомбардировка с воздуха. Захват такого лица живым в случае необходимости рекомендуется осуществлять мирными методами, как бы сложно это ни оказалось (см. далее п. 8).

Силы Экспедиции разбили временный лагерь в двух милях к югу от Гринбэнка на просторной, грязной каменистой равнине. Над лагерем нависали причудливые скальные образования, похожие на огромные красные цветы; они укрывали лагерь от беспрестанно палящего солнца и служили удобными наблюдательными пунктами, но выглядели при этом так безобразно, что Лаури с удовольствием взорвал бы их к чертям и сровнял с землей.

Грузовики поставили в круг, а птицелеты отправили на разведку по широкому радиусу. Выгрузили и установили стационарные орудия и телеграфные аппараты, которые немедленно начали жужжать и выщелкивать сообщения, суть которых сводилась к одному.

«БЫСТРЕЕ. БЫСТРЕЕ. СТЯГИВАЙТЕ СЕТЬ!»

Младший смотрящий первого ранга Морнингсайд, оказавшийся невыносимым болваном, поручил Лаури организовать распределение связистов и подслушивающих устройств по городам, окружающим госпиталь.

— Если в городе появятся чужаки, — сказал Морнингсайд, — мы должны узнать об этом первыми.

Как будто это не было очевидно.

— Да, сэр.

— Нужно организовать прослушку. Займись этим.

— Слушаюсь, сэр.

Четверых Лаури отправил в Гринбэнк, двоих в Гузнэк, троих в Фэйрсмит и троих — в Край-Свет.


Городок Клоан удостоился в официальных документах двух строк и выцветшей старой фотографии. На ней изображалась улица из унылых домишек, с крыш которых свисали потрепанные флаги. Лаури охватила смутная тревога, и он отправил в Клоан дюжину человек, удостоверившись, что все они вооружены до зубов.

9. КЛОАН

Кридмур скакал на запад от Бароний Дельты во весь опор — через холодные перевалы Опалов севернее Джаспера, сквозь прерии по густой зеленой траве, перелетая через ручьи и изгороди. Он загнал лошадь, но другая уже ждала наготове, привязанная к столбу в городишке южнее Гибсона, названия которого он так и не успел узнать, потому что голос Мармиона тотчас же скомандовал:

— Гони.

Новая лошадь тоже выдохлась. Кридмуру казалось, что он и сам умирает; его старое сердце сдало и трепыхалось, как крыса в пасти терьера Каждая мышца, каждый сустав ныли как проклятые.

А линейные преодолевали подобные расстояния на мягких сиденьях в чревах Локомотивов. Неудивительно, что они такие толстые! Но агент Стволов, разумеется, не может путешествовать дорогами Линии, его моментально вычислят — какой-нибудь мерзкий аппарат, или сыщик, или еще кто-нибудь. Остается путешествовать старым способом — по проселочным дорогам и холмам, день за днем, ночь за ночью. Он мельком увидел свое отражение в пыльном окне, промчавшись по главной улице невесть какого города, разгоняя детей и женщин, и поразился тому, как он постарел, как покраснело и сморщилось его лицо, как поседели волосы, как он одичал и истрепался. Это ранило его самолюбие, а он всегда был тщеславен.

— Ты угробишь меня, дружище. Клянусь, ты меня загонишь.

— Пока еще нет. Шевелись.


Хотя это и продлило его путешествие на целых два дня, Кридмур сделал большой крюк и обогнул станцию Кингстон с севера, в конец измотанный, он особенно остерегался прожекторов, патрулей и застав и потому приблизился к Кукольному Домику с востока, чуть севернее Клоана, сразу же заметив плакаты, прибитые к деревьям у обочин через каждые полмили дороги из города на север. Под жарким солнцем они выгорели и напоминали пожухлые сине-зеленые цветы, но по-прежнему бодро извещали о прибытии в Клоан «ПЕРЕДВИЖНОЙ ЛАВКИ ПАТЕНТОВАННЫХ ЛЕКАРСТВ ДОКТОРА СЛУПА», почетным гостем которой «только сегодня» станет «ПРОФЕССОР ГАРРИ РЭНСОМ СО СВОИМ УДИВИТЕЛЬНЫМ ЭЛЕКТРИЧЕСКИМ СВЕТОВЫМ АППАРАТОМ».

— Лекарства. Снадобья. Огни и развлечения. Ярмарка. Выпивка. Танцовщицы...

— Нет времени, Кридмур! Проезжай мимо.

— Еще час без отдыха — и я сдохну.

— Нет, Кридмур, это слишком опасно. Враг где-то поблизости. Ты. можешь привлечь внимание.

— К черту врага. Мне нужно лекарство. Выпивка, я имею в виду. Хотите — бейте меня Кнутом.

— Только час, Кридмур!

— Не дольше. Обещаю.

— Мы это запомним.


На этом, недосотворенном, краю континента городов было мало. Ни одного поселения старше двадцати лет. Гринбэнк, расположенный к юго-западу от Клоана, был самым большим и богатым из них. Там, если только хозяева не соврали, его должен ждать Франт Фэншоу, затерявшись среди завсегдатаев баров и борделей. Лев Аббан, Пьяница Каффи, Кин и Уошбёрн Вздерни-Их-Повыше разведают холмы к югу от Гринбэнка. Эта пятерка агентов — могучая сила — будет готова встретить Кридмура сразу же, как только он выберется из Дома, и сопроводить их с Генералом на восток.

К западу находился заштатный Гузнэк, в котором, однако, имелся банк; к северо-западу — Край-Свет, тошнотворный и запустелый, но зато с шахтой.

А еще был Клоан — ничего примечательного, кроме доктора Слупа с его лекарствами да «профессора» Рэнсома и его аппарата.

В Клоане было несколько длинных прямых грунтовых дорог, на пыльных перекрестках которых маячили постоялый двор, магазин и тому подобные заведения. Их окружало множество маленьких строений, наспех сколоченных из досок и жести. На рыночной площади стояло шаткое подобие сцены — самое притягательное место на многие мили окрест. То был городок тихий, скучный, сонный и пьяный.

Улыбаясь и кивая, Кридмур неспешно въехал в город. Он оставил лошадь у коновязи и отправился шататься по рынку.

Захолустный Клоан оказался увешан линялыми флагами, свисавшими с карнизов больших домов и приколоченными над входом в дома поскромнее. Разукрашенный, как юбки шлюх. Однако сей наряд по случаю ярмарки оставался все же в меру неброским и прелестным Это говорило о том, что женщины играли большую роль в управлении делами города. Кридмура это обнадежило. Праздная толпа состояла в основном из крестьян, но среди них I юпадались и хорошенькие женщины. Он повернулся к милашке, стоявшей рядом, подмигнул и широко улыбнулся. Та покраснела и прикрыла веером симпатичное личико.

— Неплохо для начала!

— Нет, Кридмур. Только один час.


Клоан колыхался, точно обломок дерева в море бурых, унылых полей. В полях стояла тишь, но они не пустовали. Их обрабатывали холмовики; скованные между собой за лодыжки цепями, они еле передвигались под тяжестью собственных черных грив и бород. Надсмотрщики, скорее всего, затерялись в толпе среди молодежи или валялись пьяными на земле. Миловидная девушка держала под локоть коротко стриженного здоровяка с бицепсами кузнеца, который, судя по всему, умел орудовать плетью.

— Знаете, первый человек, которого я убил, был рабовладетелем. Еще до того, как я начал служить вам.

— Знаем.

— Давно, когда я был молод и горяч, у меня были свои взгляды на этот счет. Я маршировал и выступал за освободительное движение. Конечно, до этого меня уже успели вышвырнуть из Рыцарей Труда.

— Забудь о нем, Кридмур. Оставь его в покое.

На сцене скакал и кривлялся доктор Слуп. Даже в безумную клоанскую жару он носил фрак и цилиндр, лицо его покраснело, рубашка промокла, а с кончиков длинных усов капал пот. Один его глаз был из раскрашенного стекла и, казалось, вращался, свирепо вглядываясь то в раскаленное синее небо, то в пыль под ногами.

— Не волнуйся, дружок. Мне давно уже плевать.

Слуп ловко скатил по руке свой цилиндр, передал его пышногрудой помощнице, засучил рукава и распустил свою крашеную черную шевелюру.

— Перейдем к делу, дамы и господа! Взгляните на «Тонизирующее средство доктора Слупа». Оно излечит любую боль. У кого что болит? Оно придаст вам сил. Здесь есть силачи? Знаю, знаю, мужчины Клоана сильны, я отнюдь не слепец! Но кто из вас откажется стать еще сильнее? Это средство сохранит вам молодость. Красавицы Клоана, кто позволит таким прекрасным цветам завянуть?

— Кридмур, долго еще нам терпеть эту чушь?

— Пропадет мое здоровье, пропадет молодость и сила — вы еще пожалеете. В один прекрасный день мое зрение затуманится, а сердце остановится в этой пыли.

— Здоровье твое не пропадет. Мы этого не допустим. В крайнем случае, тебе можно его заменить.

— Друзья мои, а вдруг я человеческой науке доверяю больше, чем вашим способностям?

— Вздор.

Толпа заполнила примерно половину площади: женщины с веерами и зонтиками, краснолицые потные мужчины в рубашках с подтяжками. На краю площади огромный баобаб простер свои сухие раскидистые ветви, давая людям немного тени. Это дерево было самой впечатляющей достопримечательностью Клоана Среди многочисленных непристойных посланий, вырезанных на его коре, было и такое: «Будь проклят мистер Хауэлл, притащивший нас сюда. Верзила Джон, 1875». Кридмуру эта надпись показалась величайшим культурным достижением Клоана.

Кридмур выделялся над толпою на полголовы — жители Клоана не отличались высоким ростом. Молодежь города, изрядно набравшись, либо развалилась на земле с бутылками и кувшинами, либо сидела на ветвях баобаба и улюлюкала.

— Нет смысла, Кридмур.


Позади и чуть в стороне от сцены Слупа молодой, ученый с виду чернокожий парень в перепачканном белом костюме возился со сложным аппаратом из трубочек цветного стекла, катушек медной проволоки, каких-то тарелок и некоего приспособления, похожего на органные трубы. Кридмур решил, что это и есть «профессор» Гарри Рэнсом. Время от времени «профессор» останавливался, чесал в затылке и озадаченно смотрел на строптивый аппарат, не желавший работать как надо.

— Кридмур, ты жалок.

— Слушайте, сейчас я что-нибудь выведаю. Тогда вы заткнетесь?

— Осторожнее, Кридмур.

— Будем считать, что ответ — «да».

В тени баобаба стояла длинная бревенчатая скамья, на которой сидели рядком городские старики. Крякнув, Кридмур присел рядом и присоединился к брюзжанию. Он согласился, что погода прекасна, цены возмутительны, а Слуп — посредственность, не то что аптекари старых добрых времен. Последнее было правдой, фабричные лекарства Линии давно наводнили рынок центральных районов, вытеснив большинство вдохновенных и предприимчивых фармацевтов, одним из которых, как надеялся Кридмур, и был Слуп.

Старики ворчали о войне. «Чума на обе стороны», — таковым было единодушное мнение.

Кридмур осторожно подвел разговор к Дому Скорби:

— Когда-нибудь слыхали о нем?

— А то как же! — Сморщенный старик на лавочке рядом с Кридмуром закатил глаза, словно говоря: «Чего я только не видал за долгую жизнь в Клоане!» — Я и сам там бывал. Недалеко, к северу отсюда, в месте, западнее которого люди в своем уме не ходят. Вообще говоря, там мой друг помер. Только вы-то с виду здоровы, сэр, зачем вам туда?

— Что, если я просто ищу работу?

— Абы кого они не возьмут. Не слишком-то они приветливы для докторов. Времена нынче опасные, их можно понять.

— Жаль.

— Они говорят, что их охраняет Сила. Дескать, она миролюбива и ненавидит войну. И если там на кого руку поднимут, Сила тут же ударит в ответ.

— А она заботливая, эта Сила. И кто ж такое рассказывает?

— Все. Они сами.

— Вы их знаете?

— Они иногда бывают здесь.

— Кто?

— Люди из Дома. Они ходят по стране, ищут раненых и сумасшедших. Их можно встретить на дорогах — дюжина калек и безумцев бродит за человеком из Дома от города к городу, а потом они возвращаются обратно в Дом. Города часто платят, чтобы избавиться от сумасшедших. Или от стариков. Наверное, и мой черед скоро настанет!

И старик залился хриплым смехом.

— Я кое-что придумал, — сказал Кридмур.

— Что, Кридмур?

— Способ попасть внутрь Дома. Маскировку.

— Ясно...

— Ну, довольны, что мы заглянули в Клоан? На сегодня с работой покончено. Пора мне принять лекарство.


Когда Кридмур вернулся в толпу, приглянувшаяся ему красотка уже перебралась ближе к сцене, а ее дружок приобнял ее. Кридмур тихо стоял позади и любовался этой сладкой парочкой.

Таинственный аппарат профессора Рэнсома все еще отказывался слушаться хозяина, но доктор Слуп, шарманщик и разодетая в перья танцовщица устроили представление, и им вполне удавалось удерживать внимание клоанцев. Они вышагивали, хлопали в ладоши, кричали и тряслись на дощатой сцене фургона. Задником служил большой холст, изображавший облачное небо, вздымающиеся горы и дремучие леса, раскинувшиеся от горизонта до горизонта. Клоан стоял на равнине, плоской, точно выгоны между фермами и скотными рынками, и эта панорама наверняка была самым замечательным зрелищем, которое когда-либо видели в городе. Танцовщица двигалась на фоне панорамы, как прекрасная великанша. Слуп заставил толпу хлопать, топать и улюлюкать, как обезьяны. А затем вывел на сцену силача.

Кривоногий детина пяти футов пяти дюймов роста с волосатой грудью, одетый в медвежью шкуру вышагивал по сцене, подпрыгивал и поднимал две огромные наковальни, которые наверняка были полыми внутри.

— Дамы и господа Клоана! — прокричал Слуп. — Перед вами пример чудесного действия тонизирующего средства Слупа!

Мужчины в толпе захлопали, а женщины начали вздыхать и падать в обморок.

— Глупцы!

— Они прекрасно знают, что все это чушь, дружище. Просто им скучно, вот и развлекаются как могут.

Слуп схватил силача за волосатое запястье и вскинул вверх его руку, но аплодисменты поредели и вскоре совсем утихли. Слишком долго верзила находился на сцене, и толпа потеряла к нему интерес.

А Кридмур громко хлопал и кричал, одаряя Слупа широкой ободряющей улыбкой. Краем глаза Кридмур заметил, что милашка обратила на него внимание, а ее здоровенный спутник-блондин стоит рядом с видом собственника и сердито пялится на него. Он улыбнулся им обоим.

— Вот вы, сэр! — Слуп указал на Кридмура. — Вы, житель Кло-а на, не хотите подняться сюда и помериться силами с моим другом? Не хотите ли убедиться сами, какую силу дарует тонизирующее средство Слупа?

— Нет, Кридмур! Не привлекай внимания.

Но красотка с интересом и любопытством улыбалась, желая посмотреть, что он будет делать дальше, а тупой животный взгляд ее спутника был настолько забавен, что Кридмур засмеялся и шагнул на сцену. Он заметил, как Слуп резко взглянул здоровым глазом на его пояс и блестящую рукоятку Мармиона, и подумал, что совершает ошибку, но отступать было уже поздно.

Со сцены Кридмур увидел весь Клоан и плоские равнины, раскинувшиеся до самой дымки нетодворного Запада.

Коренастый силач склонился прямо к носу Кридмура. От него несло виски и потом. Покрасовавшись перед толпой своим бугристым телом, он сжал ладонь Кридмура и они начали бороться на руках.

— Ух... Не поможете?

— Конечно нет, Кридмур.

Силач почти сразу же прижал руку Кридмура книзу. Тот улыбнулся и охотно признал поражение.

— Он не из Клоана! — Белобрысый здоровяк оказался пьянее, чем выглядел. Его красное, потное лицо стало почти фиолетовым, вены на шее вздулись. — Этот старый бродяга не из наших! Почему бы тебе не испытать настоящего мужика, Слуп?

Кридмур одарил толпу простодушной, заискивающей улыбкой. Толпа смотрела на него и карабкающегося на сцену блондина беззлобно, со скучающим любопытством.

— Смотри, Кридмур.

— Что?

— Там, в дверях ночлежки, человек в рубашке и в очках.

— Вижу.

Невысокий полный человек стоял на дальнем конце рынка у дверей гостиницы. Бледнокожий, но обгоревший, с мягкими чертами лица, в грязно-серой рубашке. Его мигающие серые глаза остановились на Кридмуре, на его поясе, на Мармионе.

Как только его взгляд метнулся вверх и встретился со взглядом Кридмура, человек дернулся и быстро скрылся за дверью гостиницы.

— Линейный.

— Но он в штатском.

— И все же. Как мы и говорили, враг здесь.

— На дальнем западе? Ни один Локомотив не ходит в такую глушь. Он далеко от своего начальства.

— Мы же сказали: враг здесь. Лев и Фэншоу докладывали о перемещениях противника к югу от Гринбэнка. Они были правы.

— Они идут по тому же следу, что и мы?

— Нам неведомы планы Локомотивов. Они безумны, Кридмур! Где один линейный, там и остальные. Действуй.

Кридмур улыбнулся и подошел к краю сцены:

— Прошу прощения, доктор Слуп и уважаемые дамы и господа Клоана, вечер был прекрасен, но я должен...

Но тут на сцену выскочил белобрысый олух и сжал его руку пьяной хваткой, явно не собираясь отпускать. Кридмур заглянул в тупые глазки дурня и понял, что спорить бесполезно. Тогда он послал прощальную ослепительную улыбку его красотке, распахнувшей свои огромные голубые глаза под сенью зеленого зонтика, и скрутил придурку руку — кровь вскипела, в ноздрях запахло серой и порохом; темная сила Мармиона заструилась по венам; он скрутил руку здоровяка так, что тот закружился по сцене, словно балерина, и шлепнулся на спину с чавкающим звуком, отбросив искалеченную руку.

Кридмур пожал плечами и спрыгнул со сцены. Девушка снова встретилась с ним взглядом и отшатнулась; теперь в его глазах плескались кровь и тьма — и он больше не улыбался, о нет.

Дружки олуха протиснулись к нему сквозь толпу, и один тут же получил большим пальцем в глаз, а второй рухнул на колени, зажимая сломанный нос.

Позади него Слуп, танцовщица и силач лихорадочно пытались убрать от греха подальше запасы тонизирующего средства, гремя и расплескивая снадобье, а Рэнсом спешно разбирал свой аппарат.

Толпа перед Кридмуром расступилась, и он рванул к ночлежке, вздымая ботинками клубы пыли.

Когда дверь распахнулась, он выстрелил в голову первому, кто шагнул в дверной проем, но поверх упавшего тут же встали еще двое, оба безжизненные, бледные, одутловатые, с остекленевшими глазами — типичная солдатня Линии. Оконные стекла слева и справа от выхода разлетелись вдребезги, и оттуда высунулись уродливые дула пулеметов. Кридмур подался вперед, развернулся на каблуках и кинулся обратно в толпу, пока оружие готовилось к бою: сперва зажужжал механизм, потом заклекотала пулеметная лента — шумом Локомотивов, звуком надвигающейся бури. «МАРМИОН!» — закричал он, и волна темной крови захлестнула его. Мир стал серым, а он завертелся, уворачиваясь от пуль, медленно и величественно проплывавших мимо. Одна из них царапнула ногу, порвав штаны, и от боли в мозг ударила новая струя черной крови, но Мармион сумел заживить царапину на бегу. Кридмур бежал и думал: «Чтобы в Доме Скорби выглядеть подобающе, понадобятся нитка и иголка». Затем он нырнул в толпу, собравшуюся на рынке Клоана, и укрылся там.

Безобразные механизмы взбаламутили всю толпу. Клоан — мирный городок. Здесь, на Крайнем Западе, вдали от войн, люди еще не приобрели полезной привычки падать наземь, и поэтому послужили Кридмуру отличным щитом. Протиснувшись между старушкой в кружевном платье, что оседала на землю, разбрызгивая кровь, и парнишкой-фермером, по-девчачьи визжавшим, когда в него попадали пули, Кридмур сделал единственный выстрел — и попал одному из пулеметчиков промеж глаз; страшный механизм вывалился из окна, продолжая биться, как железная змея, и стрелять автоматически, пока не опустела лента.

Вне всякого сомнения, это линейные — ни у кого другого не было доступа к таким чудовищным механизмам.

Один из линейных в дверях ночлежки припал на колено, щелкнул хромированными застежками черного кофра, вытащил темный кусок металла размером с кулак и швырнул его в толпу, в сторону Кридмура. Тот выскочил из-за спин девушек, кричащих, как стая гусынь, в забрызганных кровью платьях, одним точным выстрелом попал в летящий предмет (время остановилось; мир стал серым, холодным и четким, Мармион направлял его руку) — и отправил его обратно в открытую дверь ночлежки, словно бильярдный шар.

Гостиницу вмиг поглотило пламя. Занавески взметнулись вверх, стекла разлетелись мелкими брызгами, из окон повалил дым. Стрельба стихла.

— Зажигательная? Необычное для Линии оружие.

— Вспомни Логтаун. Они его сожгли.

— Разве такое забудешь...

— Это могла быть шумовая бомба. Или газовая. Ты просто подбил ее, и она загорелась — не важно, какого действия.

— «Если оно горит — не все ли равно, зачем еще оно нужно?» Подходящие слова для твоего девиза. Я вырежу их на твоей рукояти. Гляди, как пылает! Это отвлечет их на какое-то время.

— Поблизости может оказаться кто-то еще.

— Как думаешь, что они здесь делали?

— Шпионили. Устанавливали устройства слежения. Пытал ись прибрать к рукам территорию, которая им не принадлежит.

Двое низкорослых солдат, корчась, воя и кашляя, выбрались из огня; из их ртов и от потрепанных черных мундиров валил дым; уродливые короткоствольные ружья с грохотом вывалились на землю из нетвердых рук.

— Прикончи их. Уничтожь механизмы. Ну же!


Кридмур вышел из гостиницы, стирая с лица пепел, пыль и кровь чьим-то шейным платком, его одежда местами обуглилась. Он остановился возле сцены и того, что осталось от шоу доктора Слупа. Толпа с площади давно разбежалась; даже по-коровьи медлительные клоанцы разобрались, что к чему. Слуп погиб от ранения в грудь. Рядом с ним лежал силач с развороченным затылком. «Профессор» Гарри Рэнсом раскладывал и отмывал их тела, но, завидев Кридмура, убежал. Белый костюм «профессора» был безнадежно испорчен, с его аппаратом дела обстояли не лучше — всю сцену усеивали осколки стекла и обрывки проволоки.

— Теперь мне никогда не узнать, зачем был нужен этот аппарат. Досадно...

Танцовщица стояла на коленях и рыдала, ее боа из перьев волочилось по крови и битому стеклу. Кридмур заплатил ей сколько посчитал нужным за две бутылки тонизирующего средства погибшего работодателя.

— Хлебный спирт и порошок карри. Я это чувствую. Тебе повезет, если не ослепнешь.

— Все равно...

Девушка дрожащими пальцами свернула банкноты пополам.

— Ваша одежда неплохо выглядит, — сказал Кридмур. — Учитывая, по каким диким местам вы путешествовали. Не найдется иголки с ниткой?

Крона баобаба полыхала зловещим знамением.

Половина жителей Клоана, в основном женщины, передавали ведра с водой от колодца к горящей ночлежке. Их труд был напрасен. Огонь распространялся от дома к дому, а многие из мужчин Клоана злобно и нервно смотрели на Кридмура — на этого чужака, принесшего ужас в их жизнь, пособника демонов, агента Стволов. У некоторых в руках были вилы, ножи и топоры, у других — старые мушкеты, у одного или двух — охотничьи луки.

Он мог бы перебитьих всех. Но зачем? Клоан был милым городком. Кроме того, его тоже могли прикончить одним удачным выстрелом. Такое, к сожалению, случалось даже с агентами Стволов — только в прошлом году так погибла Рыжая Молли. Хотя она, скорей всего, была пьяна в стельку.

Мертвая лошадь Кридмура истекала кровью у коновязи, где он ее оставил. Животные рядом в панике ржали и рвались с привязи, натягивая поводья. Он выбрал себе лошадь на противоположной стороне площади.

Клоанцы надвигались на него, явно собираясь убить. Кридмур оглядел их с седла.

— Ваш город горит. Смотрите, женщины пытаются спасти его. Помогите им, олухи.

Он пришпорил коня и умчался из города прежде, чем жители Клоана (уже не простодушные и миролюбивые) успели открыть стрельбу.

Рано или поздно Война все равно бы пришла в Клоан. Но Кридмур чувствовал себя отвратительно из-за того, что сам принес ее сюда, и теперь ехал в угрюмом молчании. Хозяин, почувствовав его настроение, не преминул еще сильнее испортить его:

— Мы предупреждали тебя. Ты пошел нам наперекор.

— Да.

— Не делай так больше, Кридмур. Ослушаешься нас еще раз — получишь Кнута. Ты на задании.

Он направлялся на запад по холмистой, неровной, но все еще нетронутой Войной земле. За час оставил позади добрую пару миль, и дыма стало не видно.

Вдали он увидел спешащего всадника — вздымая клубы пыли, тот мчался из Клоана на юго-восток почти параллельно Кридмуру.

— Не подведи нас, Кридмур. Эта история не должна попасть в газеты.

Понадобился всего лишь небольшой крюк, чтобы всадник оказался в пределах досягаемости Мармиона — Кридмур не промахнулся. Он никогда не промахивался.

Щелк. Всадник тихо упал в пыль.

Кридмур покачал головой:

— Чертов дурень. И чего ему дома не сиделось?

— Линия знает, что мы здесь. За работу, Кридмур.

Кридмур начал рыскать по тропам и проселкам среди холмов.

И через сутки напал на след процессии — почуял ее по запаху. Группа мужчин и женщин, идут пешком, медленно, некоторые ранены: пахнет гноем, бинтами и йодом.

— Люди госпиталя. И раненые, способные ходить. Урожай больных и безумцев для Дома Скорби.

— Да. Сгодится. Теперь можно и начинать. Быстрее, Кридмур.

10. ГЛОРИАНА

Все, кто входил на станцию Глориана, оставляли привычный мир за спиной и оказывались в царстве шума, грохота и смрада, где даже освещение было иным — на станции не было солнечного света, лишь холодный блеск прожекторов и мерцание производственных огней, а те немногие лучи солнца, что все же пробивались сквозь грязные окна и пыльный воздух, истощались, не достигая цели. Кто спускался в Главный Вестибюль по широкой черной железной лестнице, попадал в недра Земли, а кто шагал по белым плитам Вестибюля — под высокой арочной крышей, в свете карбидных прожекторов, — уподоблялся гуляющему по Луне. Лив крепко схватилась за руку Магфрида, глубоко вздохнула и, сжимая в руке билет, ступила в обитель Локомотива...


Глориана оказалась самым необычным сооружением из всех, когда-либо виденных ею. Здание вздымалось на горизонте, точно гора. Лив въехала в тень станции, которая была, пожалуй, в четыре-пять раз выше самого высокого корпуса Академии. Слева и справа — ангары и склады: мешанина жести, бетона и арматуры. Поршни и шестерни размером с ветряную мельницу громоздятся над кучами щебня. Дымят трубы. Снаружи станцию подпирают серые угловатые башни — у одних не было окон, другие глядели вдаль множеством пустых глазниц. Черные арки взмывали ввысь под немыслимыми углами, словно далекие горные пики, напоминая Лив собор, а еще — стервятников, что сидят по обочинам дороги, вжав голову в уродливые плечи.

Но все это еще и двигалось. Издалека так и чудилось, будто станция пульсирует. Только подъехав ближе, Лив увидела, что над постройками возвышается скопление кранов, размеренно вертящихся от башни к башне, а также мириады гигантских шестеркой, монорельсов, лифтов и...


За станцией находился город, где жили слуги Локомотива: улей, лабиринт шпилей и башен. Все население Баррен-хилла, Монро, Баррета и Конанта едва ли заполнило бы его и на половину.

Черная громада возвышалась над просторными лугами, гремя, чадя и отбрасывая на равнину зазубренную тень, похожую на огромные солнечные часы. Казалось, она появилась здесь по воле случая или просто упала с небес. Что-то в ней наводило на мысль о полном пренебрежении к природе. Куда бы Лив ни бросила взгляд, всюду голубело небо, и только саму станцию окутывали клубы дыма.

Глориана — крайний северо-восточный форпост в опутавшей континент сети Линии. Единственная дорога отсюда шла от задней стороны станции по высокому железному мосту, исчезая в холмах.

Всего в мире тридцать восемь бессмертных Локомотивов. Линия — огромная нервная система, объединившая их по всему континенту. У каждого Локомотива — собственная станция и безымянная масса людей и механизмов. Раз в несколько десятилетий рождается новый Локомотив — еще один демон восстает из-под земли, дабы облачиться в одеяния из угля и стали. Глориана — одна из самых маленьких станций, а Локомотив «Глориана» — младший из себе подобных.

Чтобы попасть на станцию, пришлось отстоять в очереди несколько часов.

Лив и Магфрид шли из Конанта на юг в сопровождении местного проводника. Когда до станции оставалось еще полдня пути, они вышли на дорогу. Она была черной, широкой и прямой, чтобы проложить ее, окрестные холмы явно, пришлось выровнять. На дороге они были не одни. По мере приближения к станции на дороге становилось все больше всадников, телег и пешеходов, у некоторых из которых на спинах были корзины с товаром. Время от времени раздавались громкие хриплые гудки и рев мотора, и мимо пролетали служебные машины или армейские грузовики, ощетинившиеся винтовками со штыками и набитые бледными «линейными» в черном; Лив приходилось всякий раз оттаскивать Магфрида в сторону, когда тот застывал посреди дороги.

В тени самой станции бурлила толпа. К воротам, их было несколько, вели разные дороги. Невысокие люди кричали, управляя движением: «Туда! А вы — туда!» Лив вклинилась в толпу, потянув Магфрида за собой. И очутилась в длинной очереди, дальний конец которой медленно продвигался через арочные ворота в южной стене. Она спросила: «Что мы..?» Человек перед ней что-то промычал в ответ и пожал плечами. Кто-то сунул ей в руку пронумерованный билет. Она сказала: «Извините...», на нее грубо зашикали. Раньше она никогда не оказывалась в таком скоплении народу, и это выбивало ее из колеи; медленно продвигавшаяся вперед толпа почти насильно тащила ее за собой. Она молчала и смотрела под ноги. Казалось, эта очередь тянется часами. Лив так вымоталась, что, добравшись до границы Линии, даже не нашла в себе сил пререкаться, когда клерк в маленькой будке у ворот начал хамски расспрашивать, кто она такая и с какой целью путешествует. Лишь попав в здание станции и дойдя до сравнительно пустого коридора, она повернулась к Магфриду и прошептала: «Это самые отвратительные люди в мире». Но его лицо помертвело от ужаса.


Шум! Грохот машин на станции не затихал. Ревели огромные топки, клацали замысловатые шестереночные механизмы. Неудивительно, что все линейные выглядят такими бледными и изможденными! Неудивительно, что у них такие пустые глаза! Часа в таких условиях хватило, чтобы довести Лив до слез; Магфрид тоже расплакался. Она не знала, окажет ли грохот какое-то долговременное влияние на их психику, но не сомневалась, что эффект будет неблагоприятным.

Линейные были низкорослыми измотанными людьми с серыми лицами. Они суетились в коридорах, повинуясь ходу вездесущих часов, так, будто сами были частями громадной машины. Их отвратительные голоса из громкоговорителей разносило гулкое эхо. Они толкались, хмурились, ругались. И вели себя омерзительно — слишком заняты, чтобы соблюдать приличия.

Золотые часы Лив начали врать. Она подозревала, что все дело в лязге, запыленном воздухе и постоянной вибрации окружающих машин. Утонченное и хрупкое кенигсвальдское устройство просто не выдержало чудовищного ритма Линии. А что он творит с разумом человека? С душой?

Все вокруг провоняло углем, нефтью и дымом Во всей станции не нашлось бы ничего естественного, кроме крыс. Это была экосистема для машин. Где-то в сердце этой структуры жил Локомотив «Глориана», чьи механические мечты создавали окружающий его мир.


Лив запуталась в указателях, но случайно вышла к билетным кассам, откуда ее направили в темную комнату с низким потолком, рядом деревянных скамеек и потрескивающей электрической лампой. Она села ждать рядом с будущими попутчиками: одинокая старушка тихо плакала в окружении черных кожаных чемоданов, молодая парочка уставилась в пол, сцепив руки, три толстые монашки в белых одеяниях склонили головы в молитве да четверо линейных со скучающим видом пялились в пустоту. Тиканье высоких, похожих на гроб часов заполняло комнату и отбивало всякое желание общаться.

Прошел час. Затем последовали очередные долгие и унизительные процедуры проверки, перепроверки и переперепроверки билетов, установления личности и расспросов о намерениях Лив. Спрашивающие ни разу не посмотрели ей в глаза; они постоянно черкали в своих планшетах и говорили скучающими монотонно-презрительным голосами. Снова и снова изучали вексель Академии, которым она оплачивала проезд. Лив не привыкла к такому обращению. Она прикусывала язык, но щеки горели предательски.

Глаза у всех линейных были серыми и пустыми. В зале стояло какое-то дребезжащее и мигающее устройство, похожее на... Лив не знала, с чем его сравнить, — разве что с валиком для отжима белья? С помощью этого агрегата линейные каким-то образом получали точные копии всех ее документов. Одну из копий они обнюхали особо тщательно, засунули в трубу пневмопочты и с громким хлопком отправили на верхние ярусы машины. Остальные же дубликаты небрежно распихали по ящикам и лоткам. Один из линейных сунул в руку Лив билет и сказал:

— Три дня. Приходите через три дня. В девятнадцать часов. Не опаздывайте.

Гостиница Глорианы занимала шесть этажей на южной сторонe станции и снаружи походила на бетонную коробку. Номер же, к удивлению Лив, оказался даже слишком роскошным. Все горизонтальные поверхности ломились от еды и напитков; в каждом углу по скульптуре; на стенах, отделанных бронзой и дубом, — картины и гобелены. Повсюду яркий электрический свет. Целый легион слуг, казалось, менял постельное белье ежечасно. Кондиционеры с тихим гулом, очищая воздух от смога, нагревали или охлаждали номера. Не могли они избавить только от одного — от вездесущего шума станции, из-за которого Лив то и дело хваталась за голову и тянулась к снотворному.

Днем, когда Лив попыталась выйти в город, ее развернули обратно на вахте. Половину гостиничных коридоров блокировали железные ворота. Глориана хранила свои секреты. Но и увиденного оказалось достаточно, чтобы понять: линейные живут, как тоннельные крысы, в грязи и нищете, повинуясь часам, звонкам и громкоговорителям Роскошь гостиницы была показной: для чужаков, для проезжих путешественников. Может, это приманка? Лив воспринимала роскошь гостиницы как угрозу, все вокруг словно говорило ей: «Смотри, сколько всего могут произвести наши заводы. Мы можем купить вас..»

— Он удушает. Вам так не кажется?

Толстые женщины в белом оказались на удивление осведомлены. Это были аббатисы Дев Белого Города, они ежегодно мотались туда-сюда на Локомотиве Линии по делам своей церкви и не были чужими в Глориане. Лив встретилась с ними в гостиничном вестибюле, отделанном дубом, под огромной покачивающейся люстрой. Они наклонились к ней и прошептали:

— Запах... Ваша одежда пропахнет так, что от этого так просто не избавишься!

— Запах я еще смогу стерпеть, но этот грохот...

— Вы еще сам Локомотив не видали, милочка! Увидите — не пугайтесь. Помните, поездка будет недолгой. Куда направляетесь?

— На работу в госпиталь.

— Богоугодное занятие, дорогая. Богоугодное. Что за госпиталь?

— Дом Скорби, тут недалеко...

— Да... — Монашки покачали головами. — Этот всем известен. Говорят, за ним присматривает какой-то демон. Будьте осторожны, помните: здешние демоны — не от Бога.

— Кажется, здесь поклоняются Локомотивам?

— Так и есть.

— Как-то мне это не нравится. Так и чувствую, что за мной следят, сестра. Следят повсюду, куда бы я ни пошла.

— Следят. Они всегда следят, дорогая. К этому просто надо привыкнуть. На каждого пассажира заведено дело. Все на своем месте. К счастью, их не слишком заботят люди. Постарайтесь выглядеть безобидной.

— Я врач. Что может быть безобиднее? Но они со всеми обращаются как с преступниками. Постоянно спрашивают, куда я еду, что делаю, кто я, какова цель поездки, словно все мои слова—ложь...

— Вы уехали далеко от дома. Позвольте спросить: зачем вы здесь, доктор?

Перекрывая обычный шум автокаров и кранов, с улицы раздались крики толпы, а громкоговорители в коридорах возвестили об очередной победе над Стволами в Барониях Дельты, и Лив так и не смогла придумать, что ответить. Просто не знала, как следует отвечать на этот вопрос. Но толстая маленькая монашка продолжала бесстрастно улыбаться, и Лив произнесла;

— Ах...

Вторая монахиня коснулась ее плеча:

— Ох, дорогая! — Она указала на коридор за стеклянными дверями. — Не ваш ли это большой слуга? Похоже, он попал в беду.

Это действительно был Магфрид. Он стоял снаружи, окруженный полудюжиной наседавших на него линейных, и кричал. Лив побежала, и ее каблучки зацокали по полу вестибюля. Нельзя было оставлять его там одного. Он не понимает, зачем нужно отвечать на вопросы или показывать документы. Эти линейные инстинктивно невзлюбили его, такого огромного и ущербного, думала Лив. Если бы не шум и не нервозность, она бы не выпустила его из виду.

Лив налегла на медленно вращающуюся дверь и закричала:

— Стойте! Прошу вас! Подождите!

И в этот миг Магфрид размахнулся и ударом кулака отправил одного из линейных в полет. Тут же заверещали свистки, и откуда ни возьмись набежало еще несколько дюжин «черных мундиров».


11. РАССЛЕДУЕТ МЛАДШИМ СМОТРЯЩИМ ЛАУРИ: КЛОАН ПОСЛЕ ПОЖАРА

Лаури отследил телеграфные донесения, поступавшие от тайных агентов из Гринбэнка, Клоана, Гузнэка, Фэйрсмита, Край-Света. Ничего интересного. Узнал множество подробностей о каждом городском попрошайке или заезжем купце. Разведал, чем занимается персонал Дома Скорби: рыщет по свету, собирает раненых, безумцев и умирающих и доставляет в госпиталь гнить, словно страдания несчастных — ценное топливо, которое можно продать, или пища для голодного Духа Дома Скорби... Но так и не нашел ничего полезного. Никаких признаков врага.

Передовой лагерь ждал, не понимая, как действовать дальше. До Лаури дошли слухи о том, что проводник Бэнкс написал в госпиталь, требуя, чтобы силам Линии предоставили полный доступ на территорию Дома Скорби, в ответ на что ему недвусмысленно пожелали сдохнуть. Тогда Лаури вручил Бэнксу меморандум, в котором призывал перейти к полномасштабной осаде госпиталя.

Младший смотрящий первого ранга Морнингсайд оказался против — насколько понимал Лаури, чисто из личной к нему неприязни. Бэнкс колебался. Он сказал Лаури:

— Поспешные действия хуже бездействия. Незачем спешить. Мы не имеем права на ошибку.

— Но, сэр, агенты не будут ждать. Они...

— Не заставляйте меня доносить на вас, Лаури.

Лаури отправил телеграмму со своим предложением в Кингстон. Ответа не последовало.

На всякий случай он телеграфировал в Кингстон и Ангелус, запросив список всех пассажиров Линии, направлявшихся на запад и заявивших о своем намерении посетить госпиталь. К его радости, всего пару часов спустя он получил в ответ длинный перечень имен и пунктов назначения: мистер Джозеф Д’Авиньон Третий, финансист, транзитом из Харроу-Кросса, направляется в Гринбэнк по делам; преподобный Эд Кирни, миссионер Улыбчивых; доктор Лисвет Альверхайзен, транзитом из Глорианы...

Лаури телеграфировал на станции точные инструкции того, как поступить с каждым пассажиром.

Подождал, надеясь получить в ответ похвалу за сообразительность.

Но вскоре один из стрелочников, рядовой первого класса Портис, заметил, что телеграф в Клоане подозрительно долго молчит.

— Твою же мать! — выругался Лаури.


Через несколько часов Клоан уже просто кишел линейными. Над городом, взбивая пепел, кружили, словно стервятники, два птицелета. Территорию охраняли люди Морнингсайда. В кабинет мэра Лаури ворвался без предупреждения и выпалил:

— Примите наши соболезнования в связи с произошедшей трагедией. Надеемся, вы окажете нам полное содействие.

Мэр Клоана отличался недюжинной силой, но только не большим умом. Он был главным землевладельцем города, хозяином гостиницы, юристом, судьей и проповедником. С обязанностями последнего он справлялся из рук вон плохо.

Население Клоана принадлежало к Улыбчивым. То была самая многочисленная и стойкая из всех сект, распространенных в небольших городах. Сторонники ее стремились к самосовершенствованию, уверяли в необходимости веры в собственные силы и жили по принципу «помоги себе сам». Лаури считал такие взгляды в лучшем случае чепухой, в худшем — богохульством и проявлением гордыни. Он представлял, как мэр, этот олух-здоровяк, понукаемый строптивой женой, каждые несколько месяцев выставляет себя на посмешище, собирая Кружок Самосовершенствования под своим руководством. Человек с сильным рукопожатием и обаятельной улыбкой мог здесь много чего достичь; в землях же Линии мэра сочли бы простофилей, которому даже уголь грести не доверишь.

Всех, кто не принадлежал к рядам Линии, Лаури в принципе ценил невысоко, но именно о мэре его мнение было особенно доблестным.

Лаури ничего не сказал. Он просто смотрел на сидевшего за столом напротив него непокорного болвана, даже позволил мэру повторить:

— Как я уже сказал, мы не находимся под вашей юрисдикцией, мистер Лаури. На нашу долю и так выпало достаточно страданий.

Лаури позволил идиоту начать эту чертову фразу в третий раз, а затем прервал его: наклонился вперед в кресле, щелкнул пальцами и сказал:

— Начальство считает, что в вашем прекрасном городке укрывается злодей. Человек Стволов. Такого их мнение, господин мэр. Когда дело доходит до нас, они не делают различий. Я говорил им, что в Клоане такого случиться не может, что этот человек просто оказался в городе проездом. Но они скептики, господин мэр. Если позволите провести небольшое расследование, возможно, мы сможем найти то, что уладит дело. Вы не считаете, что это было бы к лучшему?

Голубые глаза мэра дернулись. С толстой шеей, загорелый, он был вдвое крупнее худосочного бледного очкарика Лаури, но тушевался под суровым взглядом его светло-серых глаз.

Причина этого крылась не в самом Лаури — испытав гордыню, он быстро напомнил себе о том, что она неуместна. Дело в том, что стояло за его спиной. А за спиной его стояла сама Судьба.

По меркам маленьких городов Западного Края, мэр был важным человеком со связями — заключал крупные сделки, подписывал важные документы. Но все это однажды будет погребено под весом того, что стояло за спиной Лаури. И все присутствовавшие в маленьком кабинете это понимали.

Чтобы чем-то занять руки, мэр принялся перемещать по столу нож для бумаг. Через открытые окна в комнату залетали мухи; пахло горелым деревом.

На стенах висели головы местных паршивых зверей. Шерсть их вылиняла, они привлекали мух. О да, Лаури знал людей, подобных мэру. Жить бы такому типу в хижине посреди прерий, рыбачить полупьяным да властвовать над зверьем. Он не создан для того, чтобы сидеть в кабинете и пытаться думать. Но именно эгим он занимался, а приказы начальства не позволяли Лаури проявлять к таким неудачникам жалость.

— Тогда мы продолжим, сэр, большое спасибо. Начальство хочет уведомить вас, что в случае, если вы не укрывали агента Стволов намеренно, они сожалеют о любых потерях людей и имущества, вызванных в каком-то смысле чрезмерной горячностью наших людей при исполнении своих полномочий. Мы надеемся, что в будущем вы не будете возражать против присутствия наших людей в вашем городе. И поэтому конечно же выплатим репарации...

Мэр поднял голову в надежде.

— Скоро прибудут люди, которые окажут вам помощь в восстановлении города и возместят издержки...

Надежда еще не исчезла с лица мэра. Вот же тупица, клянусь Линией!

— ...и проследят за тем, чтобы дела здесь велись надлежащим образом, — закончил Лаури.

Это сработало: мэр издал тихий звук — так скулит пес, которого пнули.

Лаури подождал, пока мэр выдавит «спасибо», надел черную широкополую шляпу, резко кивнул и вышел на улицу Клоана (точнее, на то, что осталось от нее после пожара).


Морнингсайд со своими людьми ждал снаружи на площади. Четыре аккуратных шеренги по пять человек. В Клоане было тепло и влажно, и люди Морнингсайда потели под униформой, явно не подходящей к такой погоде, но Морнингсайд, как и Лаури заодно с вышестоящим начальством, не верил в допустимость отклонения от протокола

— Все прошло гладко? — сказал Морнингсайд.

— Гладко.

— А возились вы долго.

— Сэр...

— Ну, ладно. — Морнингсайд обернулся к своим людям. — Эй, вы! Прочешите город. Разорвите его на части. Изучите каждую волосинку, каждый след. Если найдете в Клоане дерево, на которое помочился этот вонючий шакал, разрубите и уложите в пакеты. Вы знаете, что делать. Лаури?

— Сэр?

— Опросите свидетелей.


Девчонку звали Сьюзен. Лаури аккуратно записал ее имя печатными буквами в большом черном гроссбухе. До нее был юноша — так называемый «профессор Гарри Рэнсом», — враждебно настроенный и угрюмый, считавший себя умнее Лаури. В обоих случаях пришлось прибегнуть к небольшой демонстрации жестокости. Сьюзен, по счастью, держалась тихо и покорно. Насколько Лаури мог судить, она была красива, хотя и бледна, а глаза ее покраснели от слез. В присутствии Лаури она нервничала, и это ему нравилось.

— Он с тобой не разговаривал?

— Нет, сэр. Ни слова не сказал. Только улыбался.

— Любил улыбаться, говоришь? Счастливый человек?

— Да...

— Везунчик. Твой парень, ныне покойный — ну, перестань, девчонка, — твой парень с ним разговаривал?

— Нет, сэр.

— А имени он не называл?

— Кто?

— А ты как думаешь, девчонка? Твой дружок-идиот? По-твоему, я здесь из-за него? Нет же. Тот незнакомец. Убийца. Преступник.

— Сэр, он не был... Казалось, что это не...

— Казалось, что это не человек? Ты это хотела сказать, девочка?

— Да, сэр...

— Лучше. Быстрее. Сильнее. Храбрее. Бьет без промаха. Красавец, верно?

— Пожалуй...

— Ну конечно. Высокий, да? Бесстрашный. В бою наверняка стоит двадцати солдат. Как герой из книги. Небось, когда он улыбался, у тебя коленки тряслись?

— Сэр...

— Какие жуткие преступления! Наверняка он ограбил пару банков, но это не считается. Наверняка ему раз десять удалось пробраться на территории Линии, перелезть через колючую проволоку, проскользнуть, как лисе, под забором. Два, три, четыре — может, пять раз подорвать казармы, но и это тоже не считается. Подумаешь, какие-то солдаты. Уроды вроде меня. Уверен, ты сбежала бы с ним, стоило лишь подмигнуть.

— Сэр, прошу вас...

— Сколько мужчин он, по-твоему, убил? Нет, спрошу по-другому. Сколько женщин? Юных милашек вроде тебя. Наверняка немало. Судя по статистике. Одну уж точно прикончил. Не очень романтично, не правда ли?

— Сэр, я не...

— И все ради чего? Какой в этом смысл? Они проигрывают. Они всегда проигрывают. Они — это прошлое, а мы — будущее. Но они хотят, чтобы их поражение произошло как можно болезненней, потому что они безумны, больны... Ладно. Не обращай внимания. Не хнычь. Опиши мне его еще раз. С самого начала.

Девочка заикалась. Лаури записывал за ней.

Мужчина — белый, высокий, голубоглазый, смуглый; под это описание подходит половина агентов. Возраст — не меньше пятидесяти. Значит, старый боец, матерый. Стволы, как правило, — если вообще можно сказать, что у Стволов есть правила, — вербуют молодых, и живут их агенты недолго. Старый — это плохо. Седина, залысины на лбу. Улыбается. Похож на Резерфорда — но того вычислили на юге, он нападал на линии снабжения, травил колодцы. Люк Один-Выстрел? Судя по донесениям, мертв.

Лаури вздохнул и принялся перелистывать Черный Список, несколько томов которого лежали раскрытыми на столе мэра; с каждой страницы на него смотрели холодные глаза грабителей и убийц. Взмахом руки он велел девчонке продолжать.

Джон Кридмур? Говорят, большой охотник до женщин. Кридмур — враг серьезный, от его досье так и разит порохом и кровью. Но, судя по донесению младшего проводника Второй Армии Локомотива Харроу-Кросса, некого мистера Гормли, Джон Кридмур мертв. Нужно телеграфировать Гормли и узнать подробности, подумал Лаури.

— Ты еще здесь, девчонка? Вот... Шрам у него был? Вот такой? Нет?

Шрама не было — значит, не Слейтер. Франт Фэншоу? Этот не стал бы строить глазки девушкам. Box Громокров? Кантор? Джек Красные Шпоры? Черт, одного прикончишь — двое новых вылазит! Сассекс Прямая Стрела? Торп, обративший на себя внимание Стволов после ужасов битвы при Вазелее, причиной которых сам во многом и послужил? Но это было десятки лет назад, и сейчас Торпу должно быть около восьмидесяти. Если еще жив, то крепкий орешек. Лаури листал дальше. Как же их много. Временами ему казалось, работе Линии не будет конца никогда.

— Ступай, девчонка. Брысь отсюда! Приглашайте следующую.


Он составил словесный портрет убийцы для передачи всем патрулям и винтолетам. Затем вышел на улицу, прислонился к обугленной коновязи у дома мэра и стал наблюдать за тем, как работают люди Морнингсайда.

Болела голова. Она часто болит от Черного Списка. Нет в этом Списке порядка — он полон предположений, неточностей, утверждений, подтвердить которые невозможно, фактов, не встраивающихся в общую картину, мифов и небылиц, отвратительнейших фантазий. Агенты Стволов отправляют туда все, до чего дотянутся, даже сверхсекретные документы Линии.

От гостиницы остались обугленные руины. От окружающих зданий — тоже. Вместо стен — только балки с распорками, которые торчали под случайными углами, да и те то и дело обрушивались. Лаури смотрел, как люди Морнингсайда работают там, где до пожара были гостиничные номера и туалеты. Странно. В Черном Списке говорилось, что некоторые агенты могли видеть сквозь стены, из-за чего их очень сложно убить...

Люди Морнингсайда выносили из руин остатки скарба и складывали на улице для изучения. Куски мебели, рога, латунную гарнитуру, погнутые и обугленные рамы от картин. Вдоль периметра же развалин стояли хмурые жители Клоана. «Профессор» Гарри Рэнсом с окровавленным носом тащился по главной улице с потрепанными чемоданами в руках, но Лаури было не до него.

Бедные клоанцы, подумал Лаури, они же ни в чем не виноваты. Все свое презрение он истратил на мэра, и теперь позволил себе испытывать жалость.

Но случилось то, чему случиться было суждено.

Он глубоко вздохнул. В рот набился пепел, и Лаури закашлялся, з вскоре уже согнулся в три погибели и кашлял, как всякий линейный, наглотавшийся угольной пыли. Некоторые из людей Морнингсайда с лопатами в руках обеспокоенно уставились на младшего смотрящего. Раздраженным взмахом руки он велел им возвращаться к работе.

Из глубины руин гостиницы раздался крик одного из людей Морнингсайда:

— Он здесь! Я нашел телеграф, сэр! Он сильно...

Морнингсайд ступил в руины, перешагивая через кучи пепла и деревянные балки:

— Ясно. Посмотрим. Есть последнее сообщ...

Споткнувшись, он невольно прислонился к обугленному брусу, и тот рухнул под его весом. Между брусьями был зажат черный чемоданчик. Видимо, при пожаре его уронили на уровне сгоревшего первого этажа, и теперь он доделал оставшуюся часть пути до земли. Падая, чемоданчик издал тихий щелчок, и из него выпало оружие покойного стрелочника. Из двух бомб сработала лишь одна. За миг до того, как младшего смотрящего первого ранга Морнингсайда смело волной смертоносного шума, у Лаури хватило сообразительности не только сорваться с места и отбежать на безопасное расстояние, но и опустить голову в подвернувшееся корыто, крепко зажав уши руками. Он лишь ненадолго потерял сознание, и когда очнулся слегка не в себе, узнал, что его снова повысили.

12. ПОЕЗДКА

Путь с гор через Баррен-Хилл на запад до Конанта и Глорианы занял несколько недель и сильно отразился на самочувствии Айв. Она загорела, волосы стали жесткими и посветлели, мышцы казались чужими и все время ныли. Она уже не так строго следила за гигиеной. Ей стали сниться новые кошмары. Лив столкнулась с жестокостью. Научилась ездить верхом, кричать на людей и торговаться.

И за все этот время они прошли лишь малую часть дистанции от Глорианы до Дома Скорби — расстояния, которое Локомотив проходил за считаные дни. Для Линии мир был крошечным.

Вагон оказался тесным и темным. Снаружи, в величественном Вестибюле станции, высокие стальные арки отбрасывали угловатые тени, и усердные линейные в темных костюмах, бродившие среди этих теней в дыму, казались микроскопическими. Территория Линии охватывала много пустого, бесчеловечного, темного пространства, наполненного лишь отзвуками грохота машин.

Магфрид закинул сумки Лив на полку для багажа. Двигался он плохо. Линейные сильно избили его, а кроме того, он нервничал из-за Локомотива. Лив тоже было не по себе. Они находились во чреве чудовища, точно в какой-нибудь страшной сказке.

Она похлопала Магфрида по широкой спине и сказала, что все хорошо. Здоровяк благодарно взвизгнул, как малый ребенок. Она села, подобрала юбки и жестом велела ему сесть напротив. Затем, опустив жалюзи, облегченно вздохнула.

В поезде было холодно, словно в огромном черном коробе для льда, кожа сидений туго скрипела. Лив слышала, что в Локомотивах всегда холодно. Она укутала плечи шалью, вздрогнула. Дернула за тонкую цепочку у окна, и вагон наполнился холодным электрическим светом. Достала дневник и начала писать.

— Не смотри, Магфрид. Ложись спать. Нам еще долго ехать.


После драки в отеле она удивилась, что их не бросили в какую-нибудь тесную и затхлую тюрьму Линии. Одному линейному Магфрид сломал нос, другого зашвырнул в кучу ржавого мусора. Чтобы усмирить такого верзилу, понадобились усилия семерых. Они держали и пинали его, а Лив стояла рядом и умоляла их прекратить. Пыталась вычислить старшего офицера, но все линейные были для нее на одно лицо. Они нацепили на Магфрида наручники и потащили его куда-то; она последовала за ними и не удивилась, когда сама оказалась в наручниках. Ее усадили в тесную кабинку с цементными стенами, начали светить в глаза фонарем и потребовали — снова! — объяснить, кто она такая.

— Мой друг болен. Умственно отсталый, можно сказать, — объяснила она. — Он не понял ваших вопросов и не хотел причинить вреда. Я могу заплатить.

Они конфисковали ее вещи, включая золотые часы, и она понятия не имела, сколько просидела в кабинке одна.

Затем они вошли снова, заставили ее подписать новые формы. И опять оставили одну.

Ей стало интересно, обсуждают ли они ее дело. Возможно, советуются по ее поводу с самим Локомотивом. Или просто убрали дело в архив и забыли о ней? Бог его знает.

Следят ли они за ней?

Стоит ли написать в Академию? Вряд ли. Все ее нутро противилось тому, чтобы просить о помощи. Она приехала сюда одна, и сама будет решать свои проблемы. Не за этим ли она здесь?

В кабинке не было окон, и линейные не кормили ее. Минуты тянулись, как часы. Локомотив отправится без нее — наверное, уже отправился. У нее закружилась голова, а потом она разозлилась. Да как они смеют, как они только смеют? Эти линейные безобразны, отвратительно воспитаны, омерзительны, только и поклоняются, что своим нелепым железным богам. Она резко встала, попыталась открыть дверь. Но та, конечно, была закрыта. Казалось, вся станция состоит из запертых железных ворот — замок людоеда, вставший у нее на пути. Как они смеют преграждать ей дорогу на Запад?

Ее злость была искренней — и в то же время просчитанной. Чтобы переспорить этих людей, освободить Магфрида и выбраться отсюда, нужно быть злой. С линейными нужно быть властной и высокомерной, заключила она. Они раболепны от природы. Она же гораздо выше ростом и крепче здоровьем, чем обычный линейный. Ей предстоит первое большое испытание на пути, и она не желает сдаваться! Она подготовилась, сделала глубокий вдох и подняла руку, намереваясь громко ударить по двери.

К ее удивлению, дверь с грохотом распахнулась. Один из тысяч, бледных, сутулых линейных швырнул ей часы и объявил:

— Доктор Альверхайзен? Вы свободны. На вас нет вины. Можете идти.

— Как вы... Я... — Она собралась с духом. — Но я не уйду без моего друга.


Лив отпустили. Она не осмелилась спросить, почему. Возможно, кто-то за ней присматривал. Магфрида ей вернули, словно вещь из ее багажа. Она заполнила за него бланки.

— Распишитесь здесь и здесь, мэм. Спасибо. Можете идти.

Все разрешилось слишком легко. Вместе с облегчением она испытывала разочарование. «Еще не время, — думала она. — Главное испытание еще впереди».

Лив заспешила по коридорам. Судя по часам, она просидела в кабинке почти целый день. Уже вечер, Локомотив вернулся, и скоро опять отправится. В стенах станции ощущалось напряженное ожидание. Она пробежала через Вестибюль. Груженный сумками Магфрид плелся за ней. Загудел свисток, заскрежетали шестерни, сбежались люди, и она успела лишь краем глаза увидеть Локомотив прежде, чем сесть в него. Да, может, это и к лучшему.


Записка, прилепленная к окну вагона, гласила: «ОСТАВАЙТЕСЬ НА МЕСТАХ, ПОКА ЛОКОМОТИВ НЕ ТРОНЕТСЯ». От красного шрифта становилось не по себе. Лив подумала, что это требование почтения — такое же, как запрет заходить в церковь с покрытой головой. Она села.

Сиденья были изготовлены из какого-то черного материала, напоминавшего кожу, и при свете лампы неприятно лоснились. Они предназначались для людей ростом ниже ее. Магфриду пришлось лечь на бок и поджать ноги, отчего он выглядел особенно жалко.

Казалось, Локомотив не трогался с места часами. Лив сидела, сцепляя и расцепляя руки.

— Не волнуйся, Магфрид. Все будет хорошо. Тысячи, десятки тысяч обычных людей постоянно делают это.

Судя по виду Мафрида, ее слова не убедили его.

Локомотив не бездействует, понимала Лив, он готов к рывку, как свернувшаяся кольцами змея, заряжен мощнейшим потенциалом.

Она сидела в напряжении, готовясь к неожиданному толчку, от которого можно свалиться с сиденья. Под ногами нагнеталось давление. Приглушенный грохот, шипение, низкий беспрестанный стук молоточков — Локомотив набирал силу.

— Жди, Магфрид, не вставай. Все будет хорошо.

Нервным движением она отодвинула дверь; та сопротивлялась.

Лив вышла в узкий коридор — центральную артерию Локомотива. Дверь закрылась за ней, и она услышала, как Магфрид застонал. Но, прежде чем она смогла вернуться к нему, проходивший мимо линейный едва не сбил ее с ног, а еще один, спешивший в другую сторону, столкнулся с ней и заставил развернуться. Она уловила ничего для нее не значащие обрывки разговора: «РэйвенбрукдозаправкаКаури — Рорк — Усердие». Двое линейных трусили по коридору бок о бок и грозились вот-вот растоптать ее, но в последний момент обежали ее с обеих сторон, презрительно бубня что-то себе под нос.

— Простите. Извините, сэр. Пожалуйста. Не подскажете, когда мы отправляемся?

Линейный шагнул влево, потом вправо, пытаясь уйти от нее, но она ему не позволила. Он со вздохом поднял глаза.

— Сэр, когда мы...

— Уже двадцать четыре минуты в пути. Возвращайтесь на свое место.

И, оттолкнув ее плечом, он прошел мимо.

Она доковыляла до своего сиденья. Ей показалось, что пол под ногами ходит ходуном. Она приоткрыла жалюзи. За окном стремительно проносились холмы, сливаясь в жидкое пятно, и от этого кружилась голова.

Значит, вот как они видят нас? Таким они видят наш мир?

Рельсы позади уходили вниз, на север, и краем глаза Лив увидела станцию. Та удалялась, как тень, но все еще оставалась огромной, сложной, укутанной дымом громадой, похожей на двигатель внутреннего сгорания или электромотор огромных размеров; станция словно отражала то, что происходит внутри нее, а мир, творимый Локомотивами, был отражением их станций; размер и расстояние для Локомотивов, казалось, не значили ничего.

Белый свет захлестнула волна густого черного дыма и пыли из пасти Локомотива.

Их кипящая черная кровь, их дыхание!

Угольная пыль кружилась на электрическом свету из окна. Лив опустила жалюзи и попыталась снова занять себя головоломкой.


Магфрид паниковал. Он смертельно боялся Локомотива. Глаза его бегали, он словно ожидал нападения. Лив проклинала себя за то, что оставила его одного, не говоря уже о том, что вообще взяла с собой.

— Магфрид. Ну же, Магфрид! Давай сыграем в игру.

Лив больше не изучала его заболевание, давно смирившись с тем, что оно врожденное и неизлечимое. Но процедура анализа — игральные карты, вопросы — по-прежнему успокаивала его. На вопросы Лив он отвечал с чрезвычайной серьезностью, словно был занят чем-то необычайно важным.

Почему бы и нет? Способ убить время...

Магфрид достал из отсека маленькую аптечку. Под шинами и флаконами с разноцветной сывороткой лежали игральные карты.

Аппарат для электротерапии находился в большом черном футляре над головой, завернутый в лохмотья и старые занавески. Игольчатые аппликаторы, электроды и шпатель для отдавливания языка, без которого использовать аппарат было небезопасно, хранились в мешочке поменьше.

Она перетасовала карты, сняла первую сверху. Та была изготовлена из жесткого картона пшеничного цвета, и на ней красовался сложный черный рисунок.

— Что ты здесь видишь, Магфрид?

— Собаку...

— Очень хорошо. А здесь?

— Дом...

— Отлично. Помнишь, как назывался город, который мы покинули этим утром?

— Глориана, Магфрид. Не важно. Не печалься. Давай посмотрим на карту снова.

Время шло, за окном вагона вечерело, хотя электрическое освещение светило, как прежде. Наконец, Магфрид утомился и заснул. Лив развела три капли дымчато-зеленого успокоительного в стакане воды, приняла его и тоже уснула. Ее выгоревшие волосы рассыпались по черной спинке сиденья.


Локомотив несся вперед, не останавливаясь, и, казалось, не сворачивал с прямого пути, хотя по географическим картам Лив знала, что он бежит по широкой дуге на юг и юго-запад по владениям Линии, а потом на запад в необитаемые земли. Зеленые холмы сменились шалфеем и ржаво-красной землей. Если верить рассказам, впереди меж темных диких холмов ждали в сумерках агенты Стволов. Лив не знала, стоит ли их бояться, — ей казалось, ни один человек не сумеет напасть на ужасный Локомотив или замедлить его ход, какие бы духи и демоны ни стояли на его стороне.

Локомотив пожирал пространство, как безобразное морское чудовище, превращая твердую землю в легкое неземное марево и прошивая его насквозь.

Шум то усиливался, то затихал, но ни на секунду не прекращался. Стук поршней и молоточков, низкий печальный стон стали под нагрузкой, скрежет шестерней, шипение пара. Песнь Локомотивов. О чем они поют? Без сомнения, передают друг другу приказы и планы. Планы громадного масштаба. Вот о чем их песнь, оглашающая весь континент.

Время от времени Лив бросала взгляд на свои золотые часы. Те стояли — остановились вскоре после того, как она села в вагон. Ориентироваться во времени стало теперь невозможно.

Подняв жалюзи, она увидела, что поезд несется вдоль подножья серых гор, белоснежные вершины которых виднелись высоко вдали; мчится между темными соснами. Она опустила жалюзи, а когда подняла их снова — час, а может, два спустя, — никаких гор за окном уже не было.


Лив писала в дневник.

Магфрид, закрыв глаза, слушал, как перо шелестит по бумаге. Это его успокаивало. Он трогательно любил тишину. Его бровь чуть подергивалась.

«Я в Локомотиве „Глориана“, купе 317С. Иногда мне слишком тревожно, чтобы читать, иногда нестерпимо скучно. Никто из пассажиров не приходит поговорить со мной. Здесь нет дружеской атмосферы каравана мистера Бонда или плаванья по морю. Заходить к попутчикам я не смею. Это почему-то кажется кощунством. Еда здесь отвратительная. По вкусу как пепел, уголь и пыль. Как выглядит Локомотив? Я видела его только в тени и уже плохо помню увиденное. Словами этого не описать. Я могла бы нарисовать Локомотив, как уже рисовала на этих страницах нейрон, мозжечок, гипофиз, но это не передаст главного. Могу лишь сказать, что он длинный, очень длинный, в четыре-пять раз выше человеческого роста-, чернее черного и испускает дым. Весь покрыт выдавленными надписями, решетками и железными шипами. Возможно, это броня, а может, просто корпус машины, но он кажется грубым, ассиметричным, отвратительным. Чем-то напоминает тесты профессора Колера с применением чернильных клякс. Чем-то — грозовую тучу. Капот Локомотива — причудливой формы, на нем расположены два фонаря, светящие сквозь мрак и дым Вестибюля. Свет их — серый, точно крылья моли или старый грязный лед. За Локомотивом вдаль тянется вереница вагонов, исчезая в тенях и дыме Вестибюля. Я не смогла их сосчитать. Целая миля вагонов, если не больше. Каждый раз, отправляясь в путь, Кокомотив везет туда и обратно через весь континент столько пассажиров, сколько жителей в Коденштайне. Локомотиву „Глориана“ уже больше сотни лет. Он играл решающую роль в стародавних сражениях, о которых повествует генерал Энвер в своей „Истории Запада для детей“. Его физическое воплощение уже было однажды уничтожено силами врага, случилось это примерно в 1800 году. Он вернулся. Черная угольная пыль, скопившаяся в его углах, пыль, которую я вдыхаю, когда пишу эти слова, — это мысль из глубины веков. Все эти годы машина ходила туда и обратно по своим рельсам, преодолевая бесчисленные мили. Разве может сравниться с этим путь, который пришлось преодолеть мне?»

Свет потускнел. Сиденья, скрипнув ржавым железом, вдруг растянулись и превратились в койки. Лив закрыла дневник. В наступившей темноте из коридора послышался топот сапог линейных. Сколько же их? И все одинаковые. Собираются, на войну или для выполнения какого-нибудь таинственного ритуала? Из подслушанногоразговора в коридоре она поняла, что многие из них будут высажены в Рэйвенбруке, выпущены из чрева Локомотива на твердую землю, в залитый солнцем мир...


Свет утреннего солнца струился сквозь щели жалюзи, подсвечивая пыль и медленно оседающую в воздухе черную сажу.

Лив подняла жалюзи. За окном проносились белые соляные равнины, блестевшие, как зеркала. Локомотив чертил на свежей бумаге равнин свою черную линию, а его дым был походил на пролитые чернила.

Вдали опять показались горы. Сколько же здесь простора! Они продвигались на запад, и мир снаружи постепенно становился необитаемым, диким, незавершенным — они приближались к .Западному Морю, где, как поговаривают, бесформенная земля превращается в туман, бурные воды, огонь и тьму...

Мир превратился в дымку, и Лив, к своему удивлению, вдруг ощутила восторг.

Ее прежняя жизнь — Кенигсвальд, Академия — осталась в десятках тысяч миль отсюда, а мир растаял в тумане, превратился в сон, но так и остался незавершен. Все было возможно. Разве не ради этого она сюда приехала? Ей не терпелось выйти наружу и начать изменять белый свет.

Среди соляных равнин она заметила городок из лачуг. Маленькие черные точки — шахтеры, сгорбившиеся в соляных карьерах? — промелькнули неподалеку и тут же остались позади. Возможно, грохот то и дело проходящего Локомотива давно разрушил тот городок, подумала Лив. Она снова опустила жалюзи — свет резал ей глаза. Она поморгала во тьме вагона, но перед глазами все еще стояли яркие, грубые силуэты внешнего мира.

Не прошло и часа, как соляные равнины остались позади.


Локомотив мчал неумолимо, не оставляя ни шанса сойти и подышать свежим воздухом. Восторг то вновь охватывал Лив, то исчезал. Иногда она выходила в коридор, но работавшие там линейные смотрели на нее с такими раздражением и неприязнью, что приходилось возвращаться назад в купе. Спина и ноги одеревенели — она слишком мало двигалась. Неудивительно, что все линейные были такими сутулыми.

На третью ночь в их купе кто-то вошел — ее разбудил яркий свет фонаря в лицо. Ей снился пожар. Очнувшись, она медленно моргнула и различила в свете фонаря размытый силуэт человека в черном. Кроме круглых очков с зеркальными линзами и широкополой шляпы, все на нем было черным. Магфрид спал, свернувшись в клубок в темном углу, и сама Лив еще до конца не проснулась. Безо всяких эмоций она отметила, что ее запястье колют длинной блестящей иглой.

— Миссис Альверхайзен? Простите за беспокойство, мэм.

Неприятный, хриплый голос линейного. Непрошеный визитер качнул головой и прижал грубую руку к ее щеке, чтобы Лив не двигалась и смотрела прямо на резко бьющий в глаза фонарь. Ногти у него были очень грязными.

— Не шевелитесь, мэм У Линии к вам вопросы. Касательно того, куда вы едете. Мне сообщили, вы доктор и направляетесь на запад.

Ее рука немела и холодела. К своему удивлению, Лив кивнула, хотя совершенно не собиралась этого делать. С бесстрастным интересом она задумалась над тем, что же ей вкололи.

Линейный говорил медленно и терпеливо. Лив подумала, что сама иногда так разговаривает с Магфридом, и это ей не нравилось, но возмутиться она не смогла.

— Вы направляетесь в Кингстон. А оттуда — куда?

Вместо собственного голоса Лив услышала какое-то слабое жужжание. Она не знала, что именно ответила, но, по-видимому, ее ответ ему понравился, поскольку он одарил ее неприятной улыбкой:

— Хорошо, хорошо. Я так и думал.

Его лицо расплывалось перед глазами.

— Не спите, мэм! — Он ущипнул ее за руку. — Опасное место. Вы направляетесь туда в одиночку?

Лив обернулась к Магфриду — тот все так же недвижно горбился на сиденье. И поняла, что даже если бы и могла позвать его — а она, похоже, не может,— то не стала бы будить своего питомца, дабы уберечь от вида этого ужасного человека.

— Ясно. Он — умственно отсталый. В документах есть упоминание о нем. Отвратительно. А еще кто-нибудь? Кто-нибудь похуже? Вас кто-нибудь встречает? Какой-нибудь симпатичный мужчина, уговоривший честную наивную молодую девушку помочь ему с чем-либо подозрительным? Понимаете, о чем я? Нет? Нет... Ладно.

Она уронила голову на бок.

Он щелкнул пальцами у нее перед носом:

— Что за дела у вас в госпитале? Интересует какой-то конкретный пациент?

Она снова заснула. Он ударил ее и добился ответа.

По-видимому, прошло какое-то время: сгорбившись над сумками Лив, он уже копался в ее вещах. Понюхал успокоительное, презрительно хмыкнул:

— Любительница опия. Ненадежна Ну, что ж...

Он оставил грязные отпечатки пальцев на ее дневнике, помял страницы «Истории Запада».

Поднял на свет золотые часы, встряхнул их:

— Так. Ясно.

В купе вошли еще люди. Двое или больше — сосчитать она не могла. Серые, черные, неотличимые друг от друга. Они открыли чемоданы, достав сложные металлические инструменты, щипцы, катушки медной проволоки.

— Она за нами наблюдает?

— Да. Спите, доктор!

Чья-то рука надавила на иглу, вонзенную в ее предплечье. По венам заструилось что-то холодное и смертоносное, и она провалилась во мрак и тишину. Громоздкое воющее черное чудище, которому служили эти мерзавцы, несло их сквозь сумерки на запад по серебряной паутине Линии...


Утром Лив уже почти ничего не помнила. Осталось лишь смутное воспоминание, как линейные разбудили ее и вели себя очень грубо. Тело онемело, но Лив посчитала, что причина в том, что она долго находилась без движения на жестком сиденье. Она заставила себя пройтись по коридору, чтобы восстановить нормальное кровообращение; линейные возмущались, но терпели.

В Харроу-Кроссе они совершили пересадку, а тремя днями позже прибыли в Кингстон — на конечную западную станцию Линии. Затем им пришлось ехать по пыльным дорогам в повозке, запряженной лошадями, потом пересесть на ослов и, наконец, следовать за местным проводником своими ногами. Часы Лив опять заработали, и она могла отслеживать, как нестерпимо медленно шагали они через эти изломанные красные холмы. Они двигались на запад, к Краю Мира. В небе кружили вороны — и еще кое-что страннее ворон. Вдалеке Лив впервые увидела тяжелые железные винтолеты Линии — чадящие, гудящие, зависшие в воздухе, точно ястребы. На кого они охотятся?

По узкой и скользкой тропинке они спустились в тенистый каньон — широкий, как река, протекавшая рядом с Академией, и такой глубокий, что Лив даже не нашла, с чем это сравнить.

Тут на горизонте появилось темное облако дыма, и Лив подумала о войне. В безопасности ли Дом Скорби? Конечно нет. Конечно же нет! Она пришла сюда не за тем, чтобы бежать от опасности. Тело ее ныло, она устала, но чувствовала себя уверенной и полной сил.

— Вон там! — указал рукой проводник.

Через весь каньон тянулся забор с воротами и сторожкой, за которым в тени каньона громоздился Дом Скорби — это мог быть только он. Огромный пятиэтажный особняк; голубая краска на стенах давно выцвела и покрылась пятнами тусклой белизны. От угла до угла тянулись широкие карнизы, напоминавшие седые брови на лице старика. Окна нижних этажей скрывала тень, в окнах верхних этажей горел свет. Вокруг госпиталя раскинулись сады, тут же рядом стояли уборные, а где-то вдали мелькали фигурки людей, очевидно, выполнявших какие-то физические упражнения.

У ворот стояли стражи в белых мундирах. Завидев Лив, они выпрямили спины и потянулись к ружьям.

Каньон огласило эхо шагов. Обернувшись, Лив увидела небольшую группу людей. Некоторые были одеты в лохмотья, у большинства были густые нечесаные бороды и пустые глаза. Они следовали за приятным седовласым господином. Посетители? А может, пациенты? Судя по виду, им явно пришлось проделать нелегкий путь. Ей стало интересно, какова их история. Хотя наверняка не настолько странная, как история самой Лив!

13. КРИДМУР ЗА РАБОТОЙ

После того как Кридмур покинул Клоан при довольно неприятных обстоятельствах, ему потребовалось двадцать четыре часа, чтобы найти подходящую группу, к которой можно примкнуть. Пешую процессию раненых, безумных, слепых, хромых — в основном, безумных. Их вел через глубокое ущелье загорелый человек с ружьем на спине, одетый в пыльную белую рубаху. На правую руку он намотал веревку, которой были связаны шедшие за ним люди. Они направлялись к Дому Скорби, к докторам и таинственному Духу, обладавшему целительной силой, в которую Кридмур не верил.

Сначала он учуял их по запаху. Безумцы плохо следили за гигиеной. Он тайно преследовал их. Укрылся за красным камнем над долиной и наблюдал, как они бредут по дороге внизу.

— Черт, ты только посмотри на этих людей. Только глянь! Такого жалкого сброда ты в жизни не видел! Бредут по пыли в жару, разинув рты! Стонут, бормочут. Погляди на их лица! Разве это жизнь? Интересно, на чьей стороне они сражались до того, как лишились рассудка? Может, вообще ни на чьей? Невинные жертвы, угодившие в мясорубку войны. Какой страшный урок всем нам! Каждый из них — жертва, которой нет оправдания!

— Они проиграли, потому что были слабы., Кридмур. Теперь они — всего лишь вещи, которые нужно использовать.

— Можно и так сказать...

Подобное притворное согласие, так раздражавшее Мармиона, для Кридмура было одним из немногих способов получать удовольствие от работы.

Другим способом был табак. Он присел за красным камнем, открыл проржавевшую табакерку, свернул самокрутку. Зажег спичку так, чтобы идущие внизу люди не увидели огня, прикрывая пламя руками, хотя было безветренно. Выкинул горелую спичку в колючий кустарник.

— Только посмотри на этого, впереди! На его пустые коровьи глаза, на слабый подбородок рожденного от инцеста, на кривые зубы, на заплетающуюся походку! Взгляни на тупую старую каргу позади него — волосы спутаны, вся в лохмотьях, беззубый рот всасывает воздух, как леденец. А один из них, гляди, даже улыбается! Безумный пропащий сброд! Какие жалкие ничтожества...

— Забудь о безумцах. Наблюдай за вожаком. Он вооружен и держит ухо востро.

— Да, конечно, он в этой компании хуже всех. Смотри, какой гордый! Благодетель человечества. Решил небось, что творит добро, ведя свой жалкий отряд через эту глушь, держа их за руки да подтирая им задницы. Хочет довести их до госпиталя, чтоб они там сгнили? Никто не поблагодарит его. Было бы милосерднее их просто убить.

— Они нам еще нужны. Убить их ты сможешь позже.

— Я шучу, мой кровожадный друг без чувства юмора.

— Шутишь? Хорошо. Нам нравится, когда у слуг хорошее настроение.

Кридмур закурил. Несвежий табак не приносил удовольствия. Внизу в ущелье один из безумцев споткнулся, упал, потянул за собой соседей, и поводырь пытался помочь им подняться.

— Неприятная работенка. Что да, то да.

— Мы не выносим жалости, Кридмур. За дело.

— Минуту.

— За дело.

— Минуту!

— Ты проявляешь неуважение, Кридмур.

— Знаешь что, друг мой? Говорят, Локомотивы нашего заклятого врага общаются со своими подданными только с помощью телеграфа, электрических кабелей. Их песнь слишком страшна. Любой, кто услышит ее, окажется в том же положении, что эти бедняги внизу. А ты пилишь меня, как сварливая женушка. Думаешь, раз мы так легко находим общий язык с кровопийцами вроде вас, о нас можно сказать что-нибудь хорошее? Как бы не так. А что хорошего можно сказать о вас?

Мармион не ответил. Обиделся, решил Кридмур. Стволы чрезвычайно обидчивы. Их гордость так легко уязвить. Иногда жуткая Ложа Стволов представлялась Кридмуру домом престарелых без окон; там сидят злобные старики, шамкают беззубыми ртами и без конца вспоминают былые обиды, нелепые ссоры и упреки далекого прошлого.

Хозяин молчал и мрачно пульсировал в сознании Кридмура до тех пор, пока в укрытии за камнем не стало неудобно и тесно. Запахло серой — этот запах, казалось, ощущался на слух, будто вокруг роились осы. Процессия шла внизу своим путем, уже готовясь скрыться из виду. Кридмур в последний раз затянулся сигаретой, вдохнул горький дым, снова надел шляпу, похлопал себя по карманам длинного серого пальто и вышел из укрытия:

— Доброго вам дня, сэр. Ну же, опустите ружье! Я не бандит. Стал бы бандит выходить к вам в одиночку, средь бела дня и без оружия? Хотя ваша осторожность похвальна, ведь бандит постарался бы напасть на вас именно здесь, в узком ущелье, среди камней. Времена нынче опасные. Конечно, ваша воля как верить мне, так и не верить. Отдаюсь на вашу волю, сэр, полагаюсь на ваше знание человеческой природы. Не верю, что такой человек, как вы, пристрелит невинного. Я подожду, а вы решайтесь.

Раненые плелись робко, как скот. Их лодыжки соединяла длинная веревка, обмотанная вокруг руки поводыря, в которой тот держал ружье.

Поводырь оказался невысоким, чуть лысеющим загорелым парнем в пыльной белой рубахе. Он подозрительно осмотрел незнакомца, неумело наставив на него ружье.

Ружье было дешевым и не представляло особой угрозы.

В небе тихо пролетели три черные птицы. Три отвратительных черных ворона долго кружили в воздухе за красным камнем под лучами палящего солнца.

— Думаете, вороны охотятся? Стаями, как собаки... или как мы, люди тоже? Они ведь хищники, верно? Считаешь ли ты их с воими братьями, друг мой?

— Не спускай с него глаз, Кридмур. Если он моргнет, будь готов его...

Один из сумасшедших разрыдался, нарушив тишину. Он громко всхлипывал и пускал сопли в спутанную бороду. Поводырь жалкого отряда опустил ружье, обернулся к рыдающему бородачу и тихо сказал:

— Успокойся, Вильям. Этот человек нас не обидит. — Он снова обернулся к незнакомцу и пожал плечами. — Что вам нужно, мистер? Это раненые и контуженные из Хомбурга и Монктона. Я веду их в госпиталь, в Дом Скорби. Раненые, понимаете? В Войне мы не участвуем, угрозы не представляем. И денег у нас нет.

— А у кого они есть? У кого они нынче есть?

— Хороший у вас пистолет для бедняка.

— Этот?

Кридмур медленно положил руку на бедро и взял пистолет — не за темную рукоять, а за кожаную кобуру. Другой рукой расстегнул пояс и швырнул извивающийся ремень на землю. Серебряные и золотые вставки и полированная темная древесина Ствола блеснули на солнце.

Кридмур пнул Ствол, и тот ударился об камни. Голову, царапая стенки черепа, заполнил вопль Мармиона. Кридмур сжал зубы и проигнорировал, его. Здесь жара, кругом мухи — никто не заметит того, что он сделал.

— Всем нам приходится терпеть унижение ради общего дела. Заткнись, а? Заткнись...

Поводырь смягчился. Он опустил ружье, прислонив его к камню.

— Успокойся, Вильям, — повторил он.

Безумец перестал рыдать и выжидающе посмотрел на незнакомца.

— Глаза яркие и пустые, как у птицы, — пронеслось у Кридмура в голове. — Посмотрите на него. Посмотрите, что творится!

— Как ты смеешь!?

— Кончай ныть, а?

Кридмур протянул пустые ладони и улыбнулся.

-— Оружие — просто мера предосторожности, сэр. Я не бандит, но они встречаются в этих холмах. Здесь могут встретиться даже агенты Стволов, я наслышан о темных делах их хозяев, и все путешественники предупреждали меня, что холмовики здесь особенно дикие.

— Здешние холмовики в чужие дела не лезут, незнакомец, мы об этом позаботились. И агентам здесь делать нечего. Меня волнуют обычные бандиты.

«Видишь, друг мой? — подумал Кридмур. — Мы беседуем с глазу на глаз. Так ведут себя приличные люди. Можно все решить миром. Нет нужды пугать утренних пташек».

— Давайте знакомиться! Я путешественник, у меня есть рекомендательные письма. А вы, как я понял, врач. Мы оба — цивилизованные люди, вот и представимся, как подобает. Меня зовут Джон. А вас?

Шум летевшего птицелета эхом огласил холмы с юго-запада. В раскаленном воздухе звук распространялся странно — клекот звучал неподалеку от головы Кридмура. Скр-скр-скр... — свиристело в ушах. Все, кто мог слышать, подняли глаза в небо. Кридмур различил на горизонте дымное пятнышко. В голове раздался крик Мярмиона:

— Линия! Слышишь? Линия! Они у нас на хвосте! Подними меня! Готовься! Готовься!

— Да не шуми ты. Главный здесь я.

Поводырь мотнул головой, будто стараясь развеять последние отзвуки пролетавшего вдали птицелета. Приложил руку к бровям, прищурившись от солнца и мух. Сделал шаг вперед, протянул руку и представился:

— Элгин.

Кридмур улыбнулся, хотя почти не слушал его. Имя не имело значения. Важны безумцы, а не их поводырь. Главное, выманить поводыря поближе, туда, где не видят его подопечные.

— Я пришел из Гринбэнка, Элгин. Вы направляетесь в госпиталь? Я знаю дорогу, по которой предстоит пройти вам, а вы — ту, по которой идти мне. Присядьте со мной в тени этого камня. Поделимся друг с другом историями!


Никто не увидел их в тени камней. Кридмур покончил с ним быстро.

Безумцы разбрелись, но лодыжки у них были связаны, и Кридмур быстро собрал их вместе.

Вильям, рыдающий бородач, оказался самым смышленым из всех. Способности его можно было сравнить с умом глупого, по любопытного ребенка, и болтал он без умолку. Все время спрашивал, куда они все идут и что случилось с мистером Элгином.

— Дался ему этот Элгин. Совсем, что ли, сбрендил?

— Видимо, так, Кридмур.

Жертвы психобомб Линии, с которыми приходилось сталкиваться Кридмуру, обычно не были разговорчивыми. Возможно, Вильяма лишь слегка задело взрывной волной. А может быть, он был медицинским феноменом? Врачей Дома Скорби он заинтересовал бы, но Кридмуру ужасно досаждал.

Кридмур посмотрел ему прямо в слезящиеся глаза:

— Тише, Вильям, тише. Мистер Элгин передал тебя мне. Ты же помнишь, он был очень болен. Забыл? Помнишь, как он наступил на змею? Помнишь, как у него распухла и почернела нога? Да, Вильям, вижу, ты побледнел, но в этих холмах водятся змеи. Гремучие змеи, Вильям. Перестань шаркать, друг мой. Можешь наступать левой ногой на правую, а правой — на левую, но не одновременно. Земное притяжение тебе не позволит. Нужно рискнуть и ступить хотя бы одной ногой на землю.

— Они верят всему, что им говоришь.

В металлическом голосе Хозяина слышалось что-то вроде любопытства, некий интерес. Человеческие слабости оставались для них тайной. Кридмур ответил:

— Да. — И дотронулся до дрожащего плеча Вильяма. — Бедняге пришлось вернуться в город, помнишь? Хорошо, что вам подвернулся я. Ты смог бы извлечь яд из его раны, Вильям? Смог бы стать поводырем? Вести этих людей через холмы, ущелья, канавы, зияющие каньоны со змеями, пока в воздухе кружат огромные железные птицы Линии? Смог бы, Вильям? Ну, не плачь. Я поведу вас.

Мутные пустые глаза. Оплывшее лицо Вильяма все еще сохраняло остатки былого величия. Человеческое лицо прекрасно даже когда от него почти ничего не осталось, подумал Кридмур. Крепкий костяной остов. В глазах Вильяма и в клочьях бороды скопилась желтая слизь. В бороде вьются мухи, но тот и не думает их отгонять. От него несет мочой — он давно обделался. Как, впрочем, и все остальные.

Психобомбы, лишившие этих людей рассудка, не самое жестокое оружие Линии. Не самое бесчеловечное из применявшихся на этой войне. Кридмуру самому приходилось — и еще наверняка придется — прибегать к куда большим жестокостям. И тем не менее кое-что в их безумии пугало особенно.

Страшный грохот психобомб сначала приводит жертву в ужас, потом в отчаяние, затем лишает рассудка, и тогда пострадавшего уже едва можно назвать человеком. Из всех членов этого маленького отряда именно Вильяму, большому ребенку, повезло больше всего. Другие оглохли, превратились в марионеток. Старуха, ковылявшая сзади, походила на злобную обезьянку шарманщика.

Никто из них не мог связать и двух слов. Что-то в этих беспомощных уродцах трогало Кридмура, и он злился. Глаза Вильяма бегали то вверх, то вниз — он внимательно и недоуменно изучал лицо Кридмура, словно пытаясь усмотреть какой-то смысл в морщинах и шрамах. Кридмур не знал, как реагировать. Голос в сознании громыхнул решительно, как удар молотка:

— Ты теряешъ время.

— Ладно, ладно. Как скажешь...

— Леди и джентльмены! — произнес Кридмур. — Возьмитесь за веревку. Начнем сначала. Знаю, знаю, здесь жарко, мы все устали, здесь кругом змеи. Не отбивайтесь от группы и берегитесь ползучих гадов. Но в конце пути нас ожидает отдых! Нас ждет Дом Скорби. Вперед, леди и джентльмены. Шаг за шагом!

Они шагали по каменистому ущелью. Земля истрескалась, точно фарфоровое блюдце, разбитое в ярости женщиной. Они выходили из прохладной тени на солнце и снова ступали в тень, опять и опять. В жарком ущелье ветра не было, в воздухе вились мухи. Камни над головой обтесали горячие пыльные ветры. Красное солнце садилось, на горизонте показались крутые изгибы скал. К ридмур вышел вперед и крепче обмотал правую руку веревкой. Когда подопечные начинали разбредаться, он дергал за нее — резко, хотя и беззлобно. Но они упирались и ползли как черепахи. Командир — даже такого отряда полоумных больных, — конечно, из него никудышний. Опустились сумерки, но отряд его все плелся вперед.


Ущелье кишело пещерами, и в одной из них они разбили лагерь. В глубине ее лежали груды старых пожелтевших костей, но те, кто жил здесь — волки или медведи, а может, и кто поопаснее, — давно оставили эти места. На камнях красовались выцветшие синие рисунки: олени, медведи, люди, солнце, козы, змеи, мантикоры — свидетели того, что холмовики когда-то жили в этой пещере, но давно покинули ее.

У входа росли сучковатые деревья и кустарники — укрыться в них от линейных жалкому отряду Кридмура не удалось бы. Но линейные и не стали бы исследовать ущелье, заглядывать в пещеры, продираться сквозь заросли; знай они, где Кридмур, — просто заполнили бы все ущелье ядовитым газом или забросали шумовыми бомбами со смертоносным громом Локомотивов.

Кридмур обвязал веревку вокруг каменной иглы в глубине пещеры и оставил своих подопечных во тьме, а сам сел на плоский валун у входа, где посвежее. Расстегнул пояс, положил Мармиона на землю рядом. И позволил подопечным рыдать во тьме до тех пор, пока всхлипы не стали слишком громкими. Когда один паренек начал приставать к женщинам, Кридмур ударил кулаком по камню и закричал. Он кричал, пока все не разрыдались в голос, но в итоге это их утихомирило, и вскоре они уснули.

Сам Кридмур уснуть не мог. Не позволял голос Мармиона. Он смотрел на звезды и слушал этот скрипучий, дрожащий голос. Стволы в Ложе говорили о войне, и отголоски их беседы доносились до Кридмура — неразборчивые фрагменты, бессмысленный шепот о смерти, поражении, мести, славе. По всему континенту грохот Стволов возвещал об этом. Нескончаемая пальба была шифром, их отвратительным гимном. Когда-то, много лет назад, она Кридмура вдохновляла.

— Хаднэлл погиб.

— Который?

— Старший. Меньше двух часов назад фаланга Линии загнала его в угол в Лэннонтауне. Оцепили главную улицу с двух сторон, окружили его и убили.

— Бедняга Хаднэлл...

— Он хорошо служил нам.

— Ну, что поделаешь. Кто же его заменит?

— Кто-нибудь вызовется.

— У вас всегда кто-нибудь найдется, не так ли?

Кридмур достал из рюкзака тоненькую книгу и раскрыл потертые страницы романа там, где проложил закладку. Прекрасная рыжеволосая крестьянка с туманных лугов старых земель встречала своего возлюбленного, вернувшегося с войны, — раненного, но все такого же красавца.

Кридмуру чем-то нравились любовные романы.

Он читал книгу при слабом свете звезд. Ночное зрение было одним из даров, которыми награждали Стволы.

— Уэллс погиб.

— Кто?

— Молодой агент. Новобранец. Ты его не знал и уже не узнаешь.

— Ночка сегодня не задалась...

— Перед смертью ему удалось уничтожить дамбу в ущелье Редбилл, но его самого по глупости смыло волной.

— Ясно. Значит, есть и хорошие новости, и плохие. Мир полон хорошего и плохого. И это чудесно, не так ли?


Вильям сел рядом с Кридмуром, как верный пес. Тот решил не обращать на него внимания, пока хватит терпения.

— Мистер Кридмур?

— Ложись спать, Вильям.

— Куда мы идем, мистер Кридмур?

— В Дом Скорби. Какое романтичное название! Кажется, оно взято из песни. Но я, так и быть, петь не стану. В Кукольный Домик, Вильям. В дом, где исцеляют. И однажды, возможно, смогут исцелить и тебя.

— Но почему нас ведете туда вы, мистер Кридмур?

— Потому что я — добрый пастырь, Вильям. Я не выношу несправедливости и страданий.

— Вы напуганы. Вас преследуют?

— Вполне возможно, Вильям.

— С вами кто-то говорит?

— Все мы слышим голос совести, Вильям.


Он вел их на запад через холмы. На пятый день пути они вышли на проторенную дорожку, которая извивалась и вела вниз, в каньон из красного камня. Каньон был глубоким, как океан, и просторным, как самая широкая улица Моргана. Когда-то здесь пролегало русло давно иссохшей реки. На грубых, зазубренных каменных стенах красовались рисунки и резьба холмовиков. Осмотреть их как следует Кридмур не успел, потому что его Хозяин сказал:

— Скорее. Скорее. Мы слышим, как над нами стрекочут крылья врага.

К вечеру они свернули за гору — и перед ними распахнулся уютный каньон с упрятанным в нем Домом Скорби, причудливым и огромным светло-голубым строением.

Вход в каньон оказался перегорожен высоким проволочным забором, сразу за которым и находился госпиталь. Внутри сторожки, она была чуть левее середины забора, поблескивал медный колокол тревоги. На заборе расселось шесть ленивых ворон.

У забора разгуливала небольшая группа людей. Среди них Кридмур заметил людей в белой форме с ружьями в руках. Вероятно, охрана госпиталя. И конечно же никаких следов таинственного Духа. Кое-кто из гулявших, похоже, прибыл в госпиталь недавно — здоровенный детина с лицом простака и чертовски привлекательная, умная на вид женщина в белом платье и с волосами, собранными в узел. С собой у них было множество чемоданов.

На секунду Кридмур решил, что эта парочка — его союзники; в таком случае, ему совершенно не нравилось, что его заставили мчаться через полмира на подмогу какой-то сволочи. Но, приблизившись к воротам, он заглянул женщине в глаза и сразу понял, что она ни при чем, ее невинность казалась почти трогательной.

Он улыбнулся ей. Стражи быстро окинули его взглядом и подняли ружья.

14. СТРАЖ У ВОРОТ

— Не волнуйтесь, господа, не волнуйтесь!

Кридмур широко развел руки, его пыльное пальто распахнулось. Вытянув пальцы, пошевелил ими на манер фокусника, разве что не стал вытаскивать кролика из-под полы; он ничего оттуда не вытащил — руки его были пусты. И на поясе не было ничего, кроме маленького откидного ножа на серебряном зажиме.

— Меня зовут Джон Кокль! Выслушайте меня.

Стражи у ворот немного расслабились, но их ружья все так же грубо целились в Кридмура.

Их было четверо. Во всем белом: белые рубашки, белые широкие брюки, на поясах — белые ремни. Аккуратно зачесанные волосы, чистые зубы. У каждого — какое-нибудь увечье: горб, выбитый глаз, оторванное ухо, культя вместо ноги. Лица их блестели от пота — Кридмур представил, как ребятки весь день изнемогают от зноя, сходя с ума от скуки в душной сторожке, и дружелюбно им улыбнулся.

Затем он подмигнул блондинке в белом платье с тяжелыми чемоданами в руках. Конечно, Кридмуру нравились девушки помоложе, румяные, пухлощекие, но в таком странном месте ему не мешало бы завести друзей. Девушка скептически приподняла бровь.

Стражи спросили:

— Кто ты такой?

И еще:

— Почему с тобой эти люди?

И еще:

— Мы не ждем никакого Джона Кокая.

И еще:

— Что тебе нужно?

Он снова обернулся к ним и еще шире распростер руки:

— Я понимаю вашу осторожность, господа. Более того, она похвальна. Неосторожный человек в наши дни имеет все шансы быстро расстаться с жизнью. Такая судьба, например, постигла и бедолагу, который вел сюда этих людей через дикие земли в надежде дать им исцеление. Он осматривался кругом, остерегаясь бандитов, холмовиков и кровожадных агентов, но не посмотрел себе под ноги, и змея укусила его за лодыжку. Когда я нашел его, он сидел, прислонившись спиной к красному камню, и был уже в предсмертном бреду.

Услыхав это, стражи долго плевались, ругались в небеса и в сердцах пинали камни под ногами, поднимая пыль.

— Кто-то из наших?! Вот же дьявол!! Кто?!

— Мистер Элгин! Я нагнулся к нему, чтобы выслушать его последние слова, он схватил меня за руку и назвал свое имя. Бедняга.

Как распухла его лодыжка, как почернела, какой запах шел от нее! А повсюду вились мухи, и стервятники кружили над его головой.

Он экспрессивно взмахнул руками, изображая кружащих стервятников, и стражи побледнели.

— Еще издали завидев этих кошмарных птиц, я понял, что мне предстоит столкнуться с чем-то ужасным. Я не ошибся. Но я не доктор, и спасти беднягу мне бы не удалось. — Он заметил, что стражей заинтересовало пятно крови на его рубашке — рану он получил в Клоане, — и предусмотрительно опустил руку, указывая на него: — Я пустил ему кровь, но боюсь, что это только ускорило его кончину. Лучше обойтись без доктора, чем связываться с таким невеждой в этом деле, как я. Мое уважение к вашей профессии не знает границ, господа. Но все же, если вы не против, я хотел бы попросить вас опустить ружья.

Они были не против.

— Вот!

Кридмур медленно вытащил из пальто бумаги покойного и размахивал ими, пока один из мужчин в белом не вырвал их у него из рук.

— Он схватил меня за руку и сказал: «Сбереги их. Пообещай, что сбережешь». Я выполнил обещание. Совесть не позволила мне оставить этих бедняг умирать среди пустоши. Это было бы бесчеловечно. Мне ничего не оставалось, кроме как подхватить веревку и привести их сюда.

Стражи настороженно зашептались.

— Где умер Элгин? — наконец спросили они.

Он сказал им.

— Что занесло вас в такую глушь?

— Разве по мне не видно, господа? Я странствующий поэт. Песни, шутки, веселье и все такое. Можете называть меня клоуном. Если б я не боялся, что вы меня пристрелите, мог бы и пожонгли-ровать для вас. А поскольку язык у меня подвешен как надо, я немного подрабатываю юристом и адвокатом — могу составить контракт или защитить в суде, если вам понадобятся мои услуги. Вы наверняка слышали о докторе Слупе. Я путешествовал с его передвижной лавкой, пока доктор не повздорил с профессором Гарри Рэнсомом, изобретателем электрического аппарата, из-за милой танцовщицы, и мне пришлось продолжать путь по незнакомым землям в одиночку. И скажу вам честно, господа, я заблудился, как последний...

— Что тебе нужно?

— Перейду к делу, если позволите. Я надеюсь получить вознаграждение за свои старания. Если б не я, ваши будущие пациенты околели бы в этой пустыне! Я не молод, но мне пришлось много дней провести на ногах. Не могли бы вы хотя бы предоставить мне ночлег в благодарность за то, что я сделал для вас?

Лив стояла рядом с Магфридом. Незнакомец казался ей чрезвычайно странным. Он был немолод, но по-своему дьявольски красив. От его вида ей становилось не по себе. Кожа его обгорела на солнце и обветрилась, одежда превратилась в грязные лохмотья. В Кенигсвальде его приняли бы за нищего и поместили в ночлежку. Но здесь все по-другому, да и откуда ей знать, кто он такой? Держится уверенно, как аристократ, весело щурится. Лив заметила, что ее проводник не нервничает и вообще не проявляет интереса к происходящему. Молча стоит рядом с ослами, дымит едкой сигаретой и лениво пересчитывает деньги, которые она ему заплатила. А вот стражи у ворот начеку — к ней они тоже отнеслись с подозрением. Здесь, в Доме Скорби, все соблюдают осторожность.

Кокль ухмыльнулся ей; Лив вежливо, но сдержанно кивнула.

Она понаблюдала за тем, как стражи пререкаются из-за денег для Кокля. Затем вежливо кашлянула и спросила, нельзя ли ей войти — ее документы они уже видели... Кокль взмахнул руками и сказал, что не имеет ни малейшего желания задерживать даму; он уверил всех присутствующих в своих благородных намерениях и, еще раз выразив желание получить вознаграждение, сказал, что ничуть не желает оскорбить стражей, просто хотел бы обсудить сей вопрос с их начальством...

Лив вздохнула и отошла Ее платье тут же извозилось в пыли и порвалось об острый камень. Лив чуть не выругалась. Она берегла это белое платье, ей хотелось прибыть в госпиталь в подобающем виде, а теперь оно порвалось! Столько недель в пути, а тут еще и это...

Кокль не умолкал. Стражи уже смеялись над его шутками. Голос его звенел и отдавался эхом. Некоторые сумасшедшие, с которыми Лив доводилось общаться, могли так же весело и долго болтать без умолку, не говоря при этом ничего осмысленного.

Она переключила внимание на несчастных, которых привел с собой Кокль. На своих будущих пациентов — подопытных, которых ей предстоит изучать. Те казались изголодавшимися, кожа их шелушилась на солнце, но один из них одарил ее кривой улыбкой.

— Меня зовут Вильям, мэм! — сказал он.

Она протянула ему руку, но он тупо уставился на нее, а потом повторил ее жест безвольно висящей рукой, похожей на мертвую рыбу. Она представилась, и он с присвистом усмехнулся.

— Вильям, ты знаешь, где сейчас находишься?

— Возле Кукольного Домика, мэм.

— Что с тобой случилось, Вильям?

— Мэм?

— Как ты попал сюда?

— Человек привел.

— Почему ты здесь, Вильям?

— Говорят, что я нездоров.

— Почему ты решил, что ты нездоров, Вильям?

Лив настолько увлеклась разговором, что не услышала приближающегося птицелета. Даже Вильям заметил его раньше; она проследила за его нервными, опухшими глазами, и лишь тогда увидела нависшую в небе машину из железа и латуни. Существование машины противоречило здравому смыслу, гравитация была не властна над ней. Внутри аппарата, словно огромный плод в стеклянной матке, свернулся человек в черном. Огромные жуткие лопасти поднимали в воздух облака пыли, от которой у Лив начали слезиться глаза. Охрана подняла крик.

Кридмур умолк, анализируя ситуацию.

Аппарат завис над краем долины, стрекот лопастей и грохот моторов отражался от скал на другой ее стороне. Черный угольный дым, испускаемый двигателями, взвивался в небо над каньоном.

Пилот наклонился вперед, высунулся из стеклянно-латунного пузыря и осмотрел землю в подзорную трубу.

Кридмур пригнул голову и притворился напуганным. Что говорить, ему и правда стало немного не по себе.

Он инстинктивно потянулся к поясу, но оружия там конечно же не было — Кридмур передал его Вильяму, тот хранил его на поясе под лохмотьями; какой охранник стал бы тратить время на обыск Вильяма? В этом и заключалась задумка Кридмура, а теперь лопасти этого чертова птицелета не оставили от нее и следа, как от унесенной ветром листвы. Что же ему делать дальше?

Он даже не сомневался: забери он свое оружие — смог бы выстрелом сбить птицелет; но тогда охрана госпиталя поняла бы, кто он, и, если верить инструкциям, его бы уничтожил Дух госпиталя, не терпящий насилия.

Птицелет завис в воздухе с той же нерешительностью, какая мучила Кридмура.

Кридмур рискнул краем глаза взглянуть на пилота. Что он намерен делать? Знает ли, кто такой Кридмур? Преследовал ли его от самого Клоана — или встретил здесь случайно? Гадать смысла нет. Кридмур всегда плохо понимал, о чем думают линейные, если те вообще способны думать.

Он обернулся к охране и крикнул:

— Занятой у вас сегодня денек!

Те нервно улыбнулись.

Пилот не станет открывать огонь, это уж точно, подумал Кридмур. Люди Линии ничуть не глупее агентуры Стволов и прекрасно понимают, что случится с тем, кто прибегнет к насилию в присутствии Духа Госпиталя. Если птицелет здесь случайно, он скоро улетит. Если же пилоту известно, кто такой Кридмур, и если он, конечно, не дурак (линейные не отличаются сообразительностью, но дураками их тоже не назовешь), вызовет подмогу, и вскоре Кридмур будет окружен...

Пулемет под кабиной птицелета издал высокий протяжный свист и затарахтел — пилот открыл огонь без всякого предупреждения. Оружие, похожее на окровавленное жало москита, сыпало свинцом, как проклятиями. Охрана укрылась в сторожке, Вильям и остальные безумцы в панике кинулись врассыпную; веревка, связывающая их лодыжки, перепуталась. Пули раздробили камни, и в воздух поднялась красная пыль. Лив упала на землю, и Магфрид, тяжелой ношей обрушившись сверху, накрыл ее своим телом.

Аппарат вел огонь по земле в тридцати — сорока футах от госпиталя. Это было предупреждение.

Из динамиков птицелета раздался искаженный, громыхающий голос, эхом отражавшийся от стен каньона:

— ОТДАЙТЕ АГЕНТА! ОТДАЙТЕ АГЕНТА! ОТДАЙТЕ ПАРШИВОГО АГЕНТА!!

Кридмур бросился за камень, в укрытие. Сердце его колотилось, он чувствовал себя старым, слабым и очень ранимым.

— ОТДАЙТЕ АГЕНТА!

Голос гремел, а Хозяин Кридмура кричал ему:

— Теперь они ищут агента. Охрана госпиталя встревожена, зря ты медлил, Кридмур!

— Заткнись. Дай подумать.

Голос гремел:

— Я ВИЖУ ЕГО! ОТДАЙТЕ УБЛЮДКА!

Птицелет снова открыл огонь. Рев плюющегося свинцом пулемета огласил каньон, эхом отражаясь от его высоких стен, но никто не пострадал. Это была бессмысленная, гневная демонстрация силы. Один из безумцев закричал, а возможно, и сразу несколько. Кридмур откупорил бутылку с тоником доктора Слупа, глотнул едкого зелья и с любопытством подождал, проверяя, успокоит ли оно его нервы. Но зелье не действовало.

Каньон огласило свистом — сперва негромким, затем пронзительным. Ставни на окнах госпиталя захлопали, то открываясь, то закрываясь. Даже шум птицелета не смог заглушить этих свиста и стука. В воздух поднялось облако красной пыли.

Кридмур ощутил сильное давление. Сначала пощипывало кожу, затем заболели виски и глаза, заныли зубы. Кровь сгустилась, вены на лбу и шее вздулись, сердце сжалось и потяжелело.

Так вот каков Дух в действии! Кридмур чувствовал, как Дух набирает силу. Ничего подобного он встретить не ожидал — напротив, изо всех сил надеялся этого избежать. Но нельзя было отрицать, что ему любопытно. Придерживая шляпу, он высунул голову из-за камня.

Вокруг птицелета закружились маленькие вихри пыли — казалось, к нему потянулись чьи-то красные пальцы. Машина отпрянула, как напуганная лошадь, и зависла в воздухе; пулемет на мгновение смолк, и у Кридмура появилась возможность рассмотреть аппарат вблизи. Тот напоминал насекомое — те же противогазы из резины, стекла и стали, которые иногда носят линейные. Вращавшиеся над кабиной лопасти сливались в большое смутное пятно.

Стрекочущий лопастями птицелет развернулся вокруг своей оси и медленно поднялся из каньона. Но было поздно.

В воздухе закрутилась пыль, свист превратился в вой и пронесся мимо ушей так, что Кридмур, чуть не упав, надвинул на уши шляпу.

Пыль в небе собралась собралась в огромный кулак и обрушилась на птицелет. Лопасти с жутким треском прогнулись. Облако пыли вокруг взорвалось и, потеряв мнимую форму и плотность, рассеялось в голубом небе. Аппарат обрушился на край каньона, и его металлические обломки запылали. Брюхо аппарата лопнуло, обнажив механические кишки. Зубчатые колеса и раскаленные докрасна шестерни высыпались на землю.

Облака над каньоном, казалось, приняли форму исполина, взгромоздившегося над госпиталем, дабы защитить его: покатые плечи, тяжелая грудь, огромные свисающие складки сала. Как же он жирен, подумал Кридмур, как стар — и как ненасытен...

А потом исполин взорвался. На обломки птицелета обрушился дождь из острых камней, поднятых ветром и словно брошенных чьей-то рукой.

Стражи ворот загалдели:

— Кто это сделал?

— Машина Линии?!

— Зачем Линии нападать на нас?

— Мы же нейтральны. Что им нужно?

— Они говорили о каком-то агенте...

И Кридмур подумал:

«Им нужен агент. Они не успокоятся, пока не найдут его. Ну что же, я им помогу...»

Он выскочил из-за камня, закричал:

— Вон он! Я вижу его!

И бросился сквозь пыль и воющий ветер туда, где сбились в кучку напуганные, все еще связанные друг с другом безумцы. Одна из них, старуха, лежала мертвой в луже крови: ее убило пулей из падающего птицелета.

— Это все ты виноват, Дух! Ты, а не я... — пробормотал Кридмур.

Он схватил Вильяма за плечо. Бедняга обернулся и облегченно вздохнул, увидев стоявшего за ним Кридмура. Тот достал откидной нож и пырнул беднягу Вильяма под ребро.

Он отвернулся, чтобы не смотреть Вильяму в глаза, и заметил, что разгневанный Дух медленно успокаивается. Великан, возвышавшийся над каньоном, исчез. Пыль осела. Ветер утих.

Кридмур на мгновение напрягся, ожидая, что Дух нанесет по нему удар. Но удара не последовало. Казалось, исполин устал, насытился или отвлекся...

Охрана снова подняла ружья. Кридмур сунул руку в лохмотья Вильяма и вытащил сверкающее, серебристо-черное оружие — Мармиона. Он поднял его и закричал:

— Я его видел! Я знал, что не ошибся! Это же Ствол! Из-за этого агента сюда явилось механическое чудовище!

Стражи опустили ружья и удивленно покачали головами.

— Агент... Чертов агент!

— Пытался пробраться в госпиталь...

— Он мертв. Агент мертв!

Кридмур размахнулся и зашвырнул оружие в камни:

— Поганый ствол!

А потом он притворно расплакался, изображая, что ему стало плохо. Блондинка с умным лицом, чье белое платье изорвалось и запылилось на ветру, встала рядом и попросила его сделать глубокий вдох. Он несколько раз громко всхлипнул и сказал ей:

— Я никогда... никогда... Ах, что же я наделал? Я убил этого человека!

Она похлопала его по плечу и уверила в том, что он поступил правильно, отважно, так поступил бы на его месте любой порядочный человек, и ему нечего стыдиться. Он сказал ей, что она очень добра.

Ветер утих, в каньоне воцарилась тишина.

Стражи бросились искать оружие, но ничего не нашли.


В тот вечер Кридмур побрился и принял душ. Его чествовали, подбадривали и хлопали по спине все мужчины госпиталя, а женщины аплодировали и восхищались им, ведь он спас госпиталь от вторжения чужака, совершив то, чем могли похвастаться немногие: убил агента Стволов! Кридмур отвечал, что ему просто посчастливилось, повезло. Уснул он захмелевшим, на узкой кровати, которую выделили ему в тесной комнатке с белыми стенами на чердаке. Проснулся от боли в голове, услышав знакомый голос. Приподнялся на руке, перегнулся через плечо симпатичной молоденькой медсестры, спавшей рядом. На маленькой прикроватной тумбочке, под прикрытым фонарем, лежал его Хозяин, сверкая серебром в лунном свете. Кридмур посмотрел прямо в зияющее черное дуло Мармиона, протянул руку над спящей девушкой, взял оружие. Оно было тяжелым, и рука тут же заныла.

— Хорошо сработано, Кридмур! Вот и мы.

Да.

— Мы довольны тобой.

— Грязная работенка...

— О чем ты, Кридмур?

— Убийство. Грязное.

— Нет! Смелое. Хитроумное. Рискованное. Беспощадное. Ты должен гордиться собой, Кридмур. Нам нравится, когда у наших слуг хорошее настроение.

Девушка забормотала во сне. Он нежно поцеловал ее в плечо:

— Не обращай внимания.

— Забудем. Ты прощен, Кридмур. Мы довольны тобой.

— От Духа следует ждать беды. Вы его видели?

— Он силен, но мы хитры. Разве не так? Сначала убей Духа. Потом завладей Генералом. И тем, что он знает, Кридмур, тем, что он видел! Оружие! Оружие, которое принесет победу!

— Мир?

— Победу.

— Что оно делает?

— Оно может положить конец Линии. Уничтожить их всех. Проткнуть, как мыльный пузырь. Мы очнемся от этого кошмарного сна и вскоре забудем о нем.

— Да? А вас? Вас оно может убить?

— Замолчи, Кридмур. Ложись спать. Завтра приступим к делу.

15. ЛАУРИ

Землю, на которой стояла гостиница Клоана, расчистили. Теперь там стояли две серые палатки — большая и маленькая.

В большой палатке проводник Бэнкс устраивал совещания высших чинов. В маленькой находилось телеграфное оборудование. Все соседние здания — дом мэра, зал, где проходили встречи Улыбчивых, и офис небольшой транспортной компании — были заняты Линией и переоборудованы под казармы. В город прибыли черные грузовики, которые передвигались по главной улице, точно огромные первобытные рептилии.

Лаури работал в телеграфной палатке со связистами. Раньше они подчинялись Морнингсайду, а теперь — Лаури. Было жарко, тесно, шумно и темно. Телеграфы трещали — поступали сигналы. Связисты исправно расшифровывали их и предоставляли донесения Лаури, который либо передавал информацию Бэнксу, либо сам давал необходимый ответ от имени Бэнкса и Локомотивов.

Сигналы поступали от устройства, помещенного в золотые часы доктора Лив. Теоретически, оно должно было передавать им каждое слово, произнесенное в ее присутствии. Но мир был еще не завершен и пока не достиг того совершенства, каким должен обладать в теории. Сигналы были слабыми и прерывистыми. Многое терялось при передаче. Связистам потребовалось несколько часов, чтобы расшифровать сигналы, поступившие сквозь эфир на дрожащие медные приемники телеграфного оборудования, напечатать текст и передать ее в руки Лаури. Поэтому лишь на следующий день после случившегося, ранним утром во время бритья Лаури узнал, что: а) один из бесценных птицелетов потерян из-за преступной халатности и глупости пилота и б) человек, описание которого совпадает с описанием агента, устроившего резню в Клоане, проник внутрь госпиталя.

И Лаури отправил два рапорта: один — Бэнксу, другой — в Кингстон.

Бэнкс не ответил.

Вечером, когда Лаури в одиночестве ужинал за длинным столом в доме, где раньше жил мэр Клоана, его прервал младший офицер Тернстрем:

— Сэр!

— Что у вас, младший офицер?

— Сигнал, сэр. Срочный.

Лаури вздохнул, поднялся из-за стола и проследовал за Тернстремом в палатку телеграфистов, где младший офицер Драм показал ему небольшое напечатанное сообщение. Начиналось оно так:

«ТОЛЬКО ДЛЯ ГЛАЗ МОРНИНГСАЙДА. ТОЛЬКО ДЛЯ ГЛАЗ МОРНИНГСАЙДА...»

— Сэр?

— Морнингсайд мертв, не так ли? Теперь я — Морнингсайд.

II осмотрим, что там дальше.

«...ТОЛЬКО ДЛЯ ГЛАЗ МОРНИНГСАЙДА. ВРАГ ПРОНИК В ГОСПИТАЛЬ. ЭТО ВОЗМУТИТЕЛЬНО. ПРОВОДНИК

БЭНКС ПРОЯВИЛ НЕЭФФЕКТИВНОСТЬ И БУДЕТ ОТСТРАНЕН ОТ ДОЛЖНОСТИ. ПРИНИМАЙТЕ КОМАНДОВАНИЕ НА СЕБЯ.»

— Сообщение поступило на устройство, доступ к которому ограничен, сэр.

— Я знаю.

— Оно от Локомотивов, сэр.

— Да.

Сообщение завершалось чрезвычайно длинной подписью, в которой были перечислены имена всех тридцати восьми Локомотивов:

АНГЕЛУС. СВОД. АРКЛИ. АРСЕНАЛ. БАРКИНГ. КОЛЛЬЕР-ХИЛЛ. ДРАЙДЕН. ИСТОЧНИК. ГЕОРГИАНА. ГЛОРИАНА. ХАРРОУ-КРОСС...

У Лаури затряслись руки. За многие десятилетия службы он еще ни разу не получал указаний напрямую от Локомотивов. То, что эти указания предназначались для Морнингсайда, а он получил их по чистой случайности, лишь слегка уязвило гордость Лаури, но ничуть не ослабило его ужаса.

— Тернстрем!

— Да, сэр.

— Телеграфируй в ответ:

«МОРНИНГСАЙД ПОГИБ В РЕЗУЛЬТАТЕ НЕСЧАСТНОГО СЛУЧАЯ НА ПЕРЕДНЕЙ ЛИНИИ ФРОНТА. ПРИЧИНОЙ ПОСЛУЖИЛА ЕГО СОБСТВЕННАЯ ХАЛАТНОСТЬ. КОМАНДОВАНИЕ ПРИНЯЛ НА СЕБЯ МЛАДШИЙ СМОТРЯЩИЙ II РАНГА ЛАУРИ. СЛЕДУЮ ВАШИМ УКАЗАНИЯМ. ЛАУРИ».

Ответа не было три часа кряду. Лаури ждал у телеграфа, двигаясь, лишь когда у него сдавали нервы, и его начинало тошнить, из-за чего приходилось выйти на воздух.

Наконец, пришел ответ:

«ТОЛЬКО ДЛЯ ЛАУРИ. ТОЛЬКО ДЛЯ ЛАУРИ. ПРИНИМАЙТЕ КОМАНДОВАНИЕ НА СЕБЯ. ВЫ НИЧУТЬ НЕ МЕНЕЕ ПРИГОДНЫ ДЛЯ ЭТОЙ ЗАДАЧИ, ЧЕМ МОРНИНГСАЙД. БЭНКС ДОЛЖЕН УЙТИ. ДЕЙСТВУЙТЕ С НАШЕГО РАЗРЕШЕНИЯ. АНГЕЛУС. СВОД. АРКЛИ...»


ЧАСТЬ ВТОРАЯ КУКОЛЬНЫЙ ДОМИК

16. ПЕРВЫЕ ДНИ

Попечитель Дома скорби выделил Лив комнату на пятом этаже восточного крыла. Магфрид с двумя носильщиками занес наверх ее чемоданы. У одного из носильщиков не было уха и глаза. Другого судьба сберегла от увечий, но лишила уже почти всех зубов. Лив горячо поблагодарила их и попросила проводить Магфрида в общую комнату на втором этаже западного крыла, где ему выделили кровать. И распорядилась, чтобы ей принесли ужин. В следующие два дня она почти не выходила из комнаты.

Дом ужасал ее.

— Это происшествие с... как они называются?.. агентом, этот летающий аппарат у ворот... все это сильно подействовало мне на нервы, — сказала она попечителю.

Он отнесся к этому с пониманием.

Но правда заключалась в том, что она не могла выносить вида своих новых пациентов. Их было слишком много. Их уродства, физические и душевные, были слишком ужасны, слишком многообразны. Она не могла отличить пациентов от докторов — у всех были одинаково неживые, скорбные лица. Докторами служили в основном старые раненые солдаты. В Доме постоянно раздавались всхлипы. Ей казалось, что доктора действуют совершенно неорганизованно. А под землей — или, может, даже в стенах самого здания — дремал Демон...

Ей чудилось, будто к ней вернулась депрессия молодости — мрачного периода, наступившего после смерти матери. Она ненавидела себя за это.

На третий день она проснулась поутру, приняла три капли успокоительного, и это ей весьма помогло. Час посвятила дыхательной гимнастике, медленным глубоким вдохам-выдохам. Несколько минут смотрелась в зеркало, критически оценивая свои недостатки, слабость, эгоизм. Еще несколько минут тренировалась уверенно и спокойно улыбаться. Затем положила в сумочку золотые часы, тиканье которых ее так успокаивало, и отправилась на встречу с попечителем Хауэллом в его кабинете.

Кабинет попечителя находился в задней части дома, на третьем этаже, из окон открывался вид на сады, после нескольких десятилетий упорного труда чудом ставшие зелеными. Кабинет, белый и чистый, заливали солнечные лучи. В садах внизу дюжина безумцев с растрепанными грязными волосами неподвижно сидела у дорожек, напоминая мертвые деревья.

Сам попечитель был низкорослым темнокожим мужчиной с аккуратной черной бородкой, добродушной улыбкой и круглыми очками в золотой оправе. Когда Лив вошла, он поднялся с кресла с явным беспокойством на лице.

— Доброе утро, попечитель!

— Доктор Альверхайзен, вы уверены, что все хорошо?

— Ну, конечно! — улыбнулась она — Разумеется! Здесь так много работы, совершенно некогда терять время, не так ли? Я собираюсь начать с изучения жертв психобомб, шумовых устройств Линии. Это terra incognita — неисследованная наукой область, и именно здесь я могу принести наибольшую пользу. Мы должны сделать все возможное, вы согласны, господин попечитель?

— Свежо мыслите, доктор Альверхайзен. Рад это слышать!

В западном крыле обитали пациенты с увечьями преимущественно физическими, а в восточном — с преимущественно душевными. Жертвы психобомб находились на втором и третьем этажах восточного крыла. Лив обошла палаты вместе с попечителем и выбрала двух первых подопытных. Она открыла их дела, где они именовались Д. и Г.

«Д. — женщина двадцати с небольшим лет. Судя по бледному веснушчатому лицу с выдающимся лбом, я бы сочла ее потомком ландройских поселенцев. Зрачки неестественно расширены, что создает впечатление (видимо, ложное), будто все увиденное удивляет и интересует ее. В ней сто пятьдесят семь сантиметров роста, и она страдает от легкого ожирения, хотя физически гораздо активнее, чем это свойственно пострадавшим от бомб. Часто бегает по коридорам госпиталя или близлежащим садам, не обращая внимания на окружающих. На теле множество ушибов и царапин. Все время что-то напевает, чаще всего — песни о любви или особенно раздражающую нелепицу под названием „Милая Дэйзи“. Говорят, это сочинение кого-то из модных композиторов с Улицы Свинга в далеком Джаспере. Из-за этого доктора прозвали ее Дэйзи. На самом деле ее зовут Колла Барбер. Она — единственная дочь богатого барона Дельты, крупного мецената госпиталя. Четыре года назад, катаясь верхом вместе с юношей, случайно попала на забытое минное поле. Она снова и снова возвращается к одним и тем же песням. По моим наблюдениям, это типично для пострадавших от бомб. Большинство из них помнят только одну-две случайные фразы, несколько случайных фактов. Это можно сравнить с тем, что происходит (как я узнала из „Истории Зачада для детей“) при ракетной бомбардировке Линией древних городов: целые районы обращаются в руины, но иногда целой и невредимой остается единственная старая церквушка. В остальном ее реакции на попытки общения (слова, жесты, прикосновения) кажутся почти случайными. Тем не менее она активнее других пациентов и менее оторвана от мира. У меня есть информация о ее жизни до несчастного случая, жизни же большинства пациентов остаются для нас загадкой. Предлагаю начать курс разговорной терапии.

О возрасте Г. судить трудно, но с уверенностью можно сказать, что он уже очень стар. Это мужчина смешанных кровей, доминирует дхравийская. В нем около двух метров роста, и он чрезвычайно худ; подозревая, что персонал госпиталя совсем не кормил его, я отдала указания на этот счет, и теперь это прекратится. Когда я впервые увидела его, у него была длинная грязная белая борода, которую я отрезала. Для человека своего возраста он обладает завидным здоровьем. Возможно, полуживые пострадавшие от бомб стареют медленнее, чем мы? Как он попал в госпиталь — не ясно. Здесь он уже не меньше семи лет, и никаких записей о его прибытии сюда не велось, что вполне типично. Когда он стал жертвой бомбы, теперь определить невозможно. Говорит он нечасто, когда же это делает, произносит только искаженные, бессмысленные обрывки сказок, что заставляет меня думать, что пострадал он еще в детстве. Доктора без видимой на то причины прозвали его Генералом — возможно, за его величественную осанку, напоминающую о военной выправке, и свирепый взгляд. Не думаю, что он был офицером или даже простым солдатом. Такую же кличку доктора по разным пустяковым причинам дали по меньшей мере семи другим пациентам. (Здесь лежат четыре „барона“ и бесчисленное количество „принцесс“). Сначала мне казалось, что Г. безнадежен. Он ни на что не реагирует и почти не двигается. Но глаза у него умные и печальные. В случае, когда нам ничего не известно, нам следует это признать и довериться интуиции. Предлагаю начать курс электротерапии».


Она вывела Дэйзи-Коллу (звали ее Коллой, но было очень сложно удержаться от того, чтобы не называть ее Дэйзи) на прогулку в сад. Трава здесь пустынная, острая на ощупь, цветы — резких расцветок, помятые, пыльные, сад полон красных камней. Но девушке здесь, однако нравилось.

Осторожным движением Лив велела ей сесть.

— Хорошо на свежем воздухе, правда, Колла?

Огромные глаза девушки метнулись к полоске голубого неба меж возвышающихся стен каньона.

— Тебе нравится ездить верхом, да, Колла?

Глаза пристально посмотрели на Лив, а затем снова метнулись в сторону.

— Колла?

— Моя милая Дейзи... Если б было угодно судьбе... Написал бы я стих о твоих волосах и духах, и тогда б не страдал по тебе...

— Да, Колла. Интересно, где ты впервые услышала эту песню? Кто-то пел ее тебе? Юноша? Ты...

Дэйзи внезапно вскочила с места. Не прекращая петь, она стремглав побежала по дорожке, упала, рассекла лоб об камень — и так и лежала, вся в крови, свернувшись как ребенок, улыбаясь и продолжая петь.

К досаде Лив, за ними наблюдал доктор Хамза, который курил, прислонившись к задней стене госпиталя.

— Браво. Триумф современной науки. Что бы мы без вас делали! — съязвил он.

В западном крыле госпиталя работало несколько докторов и хирургов. Профессионалами их назвать было трудно. Почти все они были военными и относились к болезням и увечьям как к врагу, которого нужно было уничтожить или подчинить. Им нравилось, когда их называли «док» или «костоправ», и Лив никак не могла запомнить их по именам.

Граница между хирургами, стражами, носилыциками и разнорабочими была нечеткой, казалось, все зависело от того, имелась ли при себе пила у того, кто вступал на территорию госпиталя. То, что здесь не погибали люди, несомненно, заслуга Духа и его целительных сил.

В восточном крыле, где находились умалишенные, работало только двое докторов, не считая Лив. Один — мистер Блум, строго говоря, вовсе не доктор, а Улыбчивый, который то и дело досаждал пациентам: норовил всучить им брошюры, собирал кружок самосовершенствования и советовал «не вешать нос». Другим был доктор Хамза, с гордостью заявлявший о том, что учился в Университете Варситтарта в Джаспере. Лив только краем уха слышала об этом учебном заведении. Если все его выпускники были такими, как Хамза, ничего хорошего о нем она сказать не могла.

Она подозревала, что его оттуда исключили. Хамза был небритым, ленивым, нездоровым. Некоторые лекарства принимал только потому, что получал удовольствие от их эффекта. Он считал, что душа, как и тело, состоит из плоти, и придерживался простой и строгой теории психологических соответствий, согласно которой каждое душевное увечье пациента — зеркальное отражение полученной когда-то телесной раны, поэтому афазия — признак ранения челюсти, истерия конечно же результат поражения матки, а мания — почему-то — последствие ранения рук. Когда он впервые рассказал об этой теории Лив, она осторожно привела несколько очевидных контрпримеров. Этого он ей так и не простил.

Оба они считали жертв психобомб неизлечимыми.

— Причина проста, — соглашалась Лив. — Это сделали Локомотивы. Шум поражает одновременно душу и тело, затрагивая каждый их уголок, не оставляя после себя ничего. Вот почему даже Дух не в силах исцелить их, ведь исцелять уже нечего. Как бы ни был силен Дух, Локомотивы сильнее его. Умнее. Я знаю, вы считаете себя умнее нас, но умнее ли вы их?

— Не вешайте нос! Есть вещи, которым суждено произойти. Главное, продолжать улыбаться, — сказал Блум.


Магфрид помог Лив перенести Генерала (Г.) из палаты в ее кабинет.

Сам Магфрид теперь носил белую форму сотрудника госпиталя, и ему это нравилось, хотя форма была ему не по размеру — жала в плечах, а воротник отказывался опоясывать шею, как следует. Сотрудники госпиталя уже полюбили Магфрида куда сильнее, чем саму Лив. За добродушие и за то, что он мог поднять и унести в три раза больше, чем обычный человек.

Генерала он нес на руках, как малыша.

Кабинет Лив располагался на первом этаже, в передней части госпиталя. Несмотря на все ее жалобы, он все еще был недостроен, и в нем пахло опилками. Но пара стульев там все же стояла. На один из них Магфрид и усадил Генерала.

Старик тут же выпрямил спину, вцепился костлявыми руками в подлокотники и принялся пристально и свирепо смотреть в окно на каменистый ландшафт и проволочное заграждение, будто там, за окном, находилось что-то чрезвычайно важное.

Магфрид прислонился к полусобранному книжному шкафу и с любопытством наблюдал за тем, как Лив извлекает из кожаного чехла аппарат для электротерапии, состоящий из кожаных ремней, медных пластин, проволочных катушек да деревянного ящика с круговыми шкалами и двумя столбиками ртути. Это был самый сложный и экспериментальный аппарат в распоряжении Лоденштайнской Академии, и можно не сомневаться: ничего подобного ему не нашлось бы и за тысячу миль в округе.

Генерал бросил взгляд на аппарат, потом отвернулся.

— Однажды к прекрасному костяному дворцу подошел торговец с волшебным ящиком. В ящике лежали все перья мира, — чрезвычайно мрачно сказал он.

Добавить ему, по всей видимости, было нечего.

За окном стоял старинный маленький портативный генератор, единственный источник электричества в Доме. Изготовила его Линия, а принес сюда один из пациентов, утверждавший, что это военный трофей, доставшийся ему в сражении, где он воевал за Свободный Город, а значит, сам того не зная, на стороне Стволов. Хотя ему удалось заполучить ценное устройство, в том сражении он потерял руку.

— Магфрид, пожалуйста, включи генератор, — попросила Лив.

Магфрид полез наружу через окно.

— Выйди через дверь! В другом конце комнаты.

Ожидая, пока Магфрид сориентируется, Лив изучала Генерала. Теперь, когда тот был чист и ухожен, он казался ей знакомым Старик смутно напоминал дряхлых профессоров Академии — тех, что состарились еще при жизни матери, когда сама Лив была девочкой.

— Да! Да! Вот так! — вскричал Магфрид.

— Как я тебя учила, Магфрид?

Он наклонился вперед и всем телом налег на ржавый генератор. Тот загудел и задымился.

Она прикрепила аппарат ко лбу Генерала. Кожа старика была тонкой как бумага.

— Возможно, будет немного больно. Если есть, чему болеть. Но аппарат может вдохнуть в вас новую жизнь, может наладить новые связи, может... Ну, ладно.

Лив повернула ручку.

Ничего не произошло.

— Причина проста, — соглашалась Лив. — Это сделали Локомотивы. Шум поражает одновременно душу и тело, затрагивая каждый их уголок, не оставляя после себя ничего. Вот почему даже Дух не в силах исцелить их, ведь исцелять уже нечего. Как бы ни был силен Дух, Докомотивы сильнее его. Умнее. Я знаю, вы считаете себя умнее нас, но умнее ли вы их?

— Не вешайте нос! Есть вещи, которым суждено произойти. Главное, продолжать улыбаться, — сказал Блум.

Магфрид помог Лив перенести Генерала (Г.) из палаты в ее кабинет.

Сам Магфрид теперь носил белую форму сотрудника госпиталя, и ему это нравилось, хотя форма была ему не по размеру — жала в плечах, а воротник отказывался опоясывать шею, как следует. Сотрудники госпиталя уже полюбили Магфрида куда сильнее, чем саму Лив. За добродушие и за то, что он мог поднять и унести в три раза больше, чем обычный человек.

Генерала он нес на руках, как малыша.

Кабинет Лив располагался на первом этаже, в передней части госпиталя. Несмотря на все ее жалобы, он все еще был недостро-ен, и в нем пахло опилками. Но пара стульев там все же стояла. На один из них Магфрид и усадил Генерала.

Старик тут же выпрямил спину, вцепился костлявыми руками в подлокотники и принялся пристально и свирепо смотреть в окно на каменистый ландшафт и проволочное заграждение, будто там, за окном, находилось что-то чрезвычайно важное.

Магфрид прислонился к полусобранному книжному шкафу и с любопытством наблюдал за тем, как Лив извлекает из кожаного чехла аппарат для электротерапии, состоящий из кожаных ремней, медных пластин, проволочных катушек да деревянного ящика с круговыми шкалами и двумя столбиками ртути. Это был самый сложный и экспериментальный аппарат в распоряжении

Лоденштайнской Академии, и можно не сомневаться: ничего подобного ему не нашлось бы и за тысячу миль в округе.

Генерал бросил взгляд на аппарат, потом отвернулся.

— Однажды к прекрасному костяному дворцу подошел торговец с волшебным ящиком. В ящике лежали все перья мира, — чрезвычайно мрачно сказал он.

Добавить ему, по всей видимости, было нечего.

За окном стоял старинный маленький портативный генератор, единственный источник электричества в Доме. Изготовила его Линия, а принес сюда один из пациентов, утверждавший, что это военный трофей, доставшийся ему в сражении, где он воевал за (Свободный Город, а значит, сам того не зная, на стороне Стволов. Хотя ему удалось заполучить ценное устройство, в том сражении он потерялруку.

— Магфрид, пожалуйста, включи генератор, — попросила Лив.

Магфрид полез наружу через окно.

— Выйди через дверь! В другом конце комнаты.

Ожидая, пока Магфрид сориентируется, Лив изучала Генерала. ' I ’еперь, когда тот был чист и ухожен, он казался ей знакомым. Старик смутно напоминал дряхлых профессоров Академии — тех, что состарились еще при жизни матери, когда сама Лив была девочкой.

— Да! Да! Вот так! — вскричал Магфрид.

— Как я тебя учила, Магфрид?

Он наклонился вперед и всем телом налег на ржавый генератор. Тот загудел и задымился.

Она прикрепила аппарат ко лбу Генерала. Кожа старика была 'гонкой как бумага.

— Возможно, будет немного больно. Если есть, чему болеть. Но аппарат может вдохнуть в вас новую жизнь, может наладить новые связи, может... Ну, ладно.

Лив повернула ручку.

Ничего не произошло.

Она выкрутила ручку чуть дальше, и веко Генерала дернулось.

Он продолжал безмолвно смотреть в окно.

— Достаточно, Магфрид.

Она вздохнула. Конечно, она не ожидала чуда, но отчасти надеялась...

Она сделала пометку в бумагах Г.:

«Результаты не многообещающие».


Лив вышла на прогулку.

Она не только изучала жертв психобомб, но и взяла на себя ответственность за несколько других несчастных, получивших обычные контузии и страдавших от депрессий, стрессов и травм. Изучение жертв психобомб не приносило результатов, и, переключаясь на других пациентов, Лив испытывала облегчение.

Линейных среди пациентов не было. Некоторые потеряли глаз, конечность или что-нибудь еще, сражаясь за какое-нибудь приграничное государство, присягнувшее в верности Линии, но настоящих линейных, родившихся в шахтах и тоннелях Харроу-Кросса, Драйдена, Кингстона или Глорианы, не было вообще. По словам попечителя, на этот счет не существовало никаких запретов — двери госпиталя были открыты для всех нуждающихся, при условии, что те не будут нарушать покоя. Но вот раненые линейные сюда почему-то не попадали. Ходили слухи, что в рядах Линии — свои хирурги, способные проводить самые противоестественные операции.

Точно так же здесь не было ни одного агента Стволов. Много солдат попало сюда из руин Логтауна, Крепости Шарпа и других мест, чьи обитатели оказались втянуты в войну на стороне Стволов, но ни одного агента. Не удивительно: агенты Стволов не получают ранений. Они сражаются до смерти.

На четвертом этаже лежал однорукий мужчина, который утверждал, что сражался за Республику Красной Долины много десятилетии назад, в дни ее недолгого, но славного расцвета, и держался в стороне от обычных солдат, воевавших за страны поменьше. Некоторые не давали присяги никому, а просто защищали свои маленькие дома от обеих великих враждующих армий. Было двое солдат, воевавших за разные стороны в золотых рудниках под Горой Харкера: один за Золотодобывающую компанию Жижека, другой — за «Джаред Лимитед». Оба потеряли ноги, когда обвалился один из тоннелей, и теперь стали лучшими друзьями.

Несмотря на всю разницу своих судеб, пациенты никогда не ссорились и даже оскорбляли друг друга лишь изредка. Уж не причиной ли этому страх перед Духом, дремавшим под госпиталем, гадала Лив.

В палате мистера Рута Басроу на четвертом этаже она задержалась. Мистер Басроу действовал на нее не так угнетающе, нежели другие пациенты. Он не получил ранений и физически был вполне здоров, не рыдал, не рвал на себе волосы. В его обществе было приятно. Единственной его особенностью было то, что он считал мир вокруг плодом своего воображения, а Линию и Стволов — противоположными полюсами собственного больного разума.

— Мне ужасно стыдно за это. Но это не моя вина. Я нездоров, — оправдывался он.

— Не беспокойтесь, мистер Басроу, вас никто ни винит.

— Конечно, вы ничем не можете мне помочь, доктор, ведь вы тоже плод моего воображения. Моего больного воображения...

— Что ж, мы оба постараемся сделать все возможное.

— Мне нравится, что вы меня навещаете.

После Басроу она навестила девушку по имени Белла. Семья Беллы погибла, а сама она потеряла ногу из-за шальной ракеты и находилась (не в первый раз) на грани самоубийства. Когда Лив разговаривала с Беллой, с улицы вошел доктор Хамза с одним из охранников, которого, если Лив правильно помнила, звали Ренато. Они что-то мрачно говорили о новостях — о клоанской резне, агентах, многочисленных жертвах и ускользнувших зачинщиках. У Лив кровь стыла в жилах. А Белла просто мрачно уставилась на собственные ноги и пожала плечами, будто говоря: «Ну, вот видите!»


На обратном пути Лив заблудилась. Первое время в госпитале это случалось с ней постоянно. Узкие, плохо освещенные коридоры казались бесконечно длинными и словно являли собой лабиринт — одинаковые, выкрашенные в мертвенно бледный или светло-голубой. Иногда это успокаивало, а иногда угнетало. Они никогда не пустовали, но все, кто ей встречался, еще хуже, чем Лив, понимали, где находятся.

Завернув за угол, она столкнулась с Джоном Коклем. Похоже, он менял петли на двери одной из палат.

Джон весело помахал ей рукой.

— Скрипит! — объяснил он. — Это не дело, правда? Малышам будут сниться кошмары.

— Добрый вечер, мистер Кокль.

— И вам добрый вечер, док.

— Разве вы не должны заниматься обустройством моего кабинета?

— Об этом я не забываю ни на секунду. Как закончу с этими петлями, сделаю вам кабинет лучше, чем у любых докторов на свете. Ваши друзья с востока специально приедут, чтобы на него посмотреть. Сам я не местный, из Ландроя, так что понимаю, каково это — быть вдали от дома.

— Что ж, здесь вы, я вижу, чувствуете себя как дома, мистер Кокль?

Он ухмыльнулся.

Человек этот казался вездесущим, с ним можно было столкнуться где угодно, только не там, где ему следовало находиться. После героического поступка у ворот его быстро приняли в ряды персонала госпиталя. Плотник из него неважный, да и работник ненадежный, но создавалось впечатление, что он хочет трудиться на благо госпиталя и действительно работает изо всех сил. Он сдружился со всеми, и особенно с теми докторами, которые больше всего невзлюбили Лив, — они считали Кридмура своим человеком.

Лив он нервировал.

— Прощайте, мистер Кокль.

— Зовите меня Джон. Иначе мне непривычно. Если ищете лестницу, док, поверните два раза налево, а потом — не забудьте! — направо.


В «Истории Запада» говорилось:

«В худшем, что есть на вооружении у Линии, не всякий признает оружие. Это шум. Да, как это ни странно, шум! Шум Локомотивов, внушающий страх и подчиняющий волю. Любой, кто услышит его, чувствует себя малым и беспомощным. Вот почему обитатели ужасающих, насквозь прокоптившихся станций так отвратительно сутулы и малы ростом. Хитроумная и злобная находка Линии состоит в том, чтобы пользоваться шумом как оружием. Бомбы их сооружены из молоточков, пистонов, пластин и усилителей. Те немногие, кто слышал этот шум и сохранил рассудок, называют его бессмысленным и безумным. Он разрушает рассудок. Разрушенное им восстановить уже невозможно. Это хороший урок: уничтоженного уже не вернуть. Вот почему следует стремиться к тому, чтобы созидать, а не разрушать».

«Уже не восстановить...» Две недели работы с Д. и Г. прошли безрезультатно. Лив очень утомилась и каждый вечер перед сном должна была принимать две капли успокоительного. Ей нравилось наблюдать, как дымчато-зеленая жидкость клубится и растворяется в воде.

В полдень Лив пила чай с попечителем. Они сидели в плетеных креслах под зонтиками в саду, где росли лекарственные травы. По дорожкам сада с безучастным видом бродили несколько пациентов. У одного на лице была рана, похожая на... Лив старалась на него не смотреть. Вместо этого она наблюдала, как опутывает и поглощает печенье аккуратная черная борода попечителя.

— Возможно, вы надеялись, что я сообщу вам о каких-то выдающихся успехах? Боюсь, придется вас разочаровать, — сказала она.

— Еще рано, доктор Альверхайзен, — ответил он и аккуратно отряхнул крошки с бороды кружевной салфеткой. — Рано. Дом стоит здесь уже много лет. Он пережил моего отца и, думаю, переживет и меня, и моих сыновей. Мы делаем все что можем, но и не больше. Покуда идет война, забот у Дома Скорби всегда будет хватать.

— Несомненно, вы правы, господин попечитель.

— Зовите меня Ричард.

— Конечно же вы правы, Ричард. Но я так рисковала, приехав сюда. Мне кажется, это отчасти безумный поступок. Иногда меня охватывает странное чувство. Признаюсь, я надеялась, что смогу совершить чудо...

Ее рука дрогнула, она пролила чай. Попечитель обеспокоенно посмотрел на нее. Лив слегка покраснела и промокнула платье салфеткой, бормоча:

— Да, вы правы, еще рано... Наверное, я кажусь вам совершенной глупышкой, господин попечитель. Я просто устала. И разумеется, глупо и высокомерно с моей стороны думать, что я за столь короткий срок смогла бы добиться того, чего не смогли другие.

— Дорогая! Разве можно представить нашу жизнь без глупости и высокомерия? — Глаза попечителя заблестели, и он вновь окунул печенье в чай. — Тот, кому предстоит упорный труд, не должен терять надежды. Наш дом — солидный дом, скорбный дом, но кроме того, дом, где совершаются чудеса! — Он поднял палец, словно не давая ей вставить слово. — Думаю, вам следует отдохнуть, доктор Альверхайзен. Отдохните. Увидимся завтра. Я хочу вам кое-что показать.

17. ТЕЛЕГРАФНЫЕ СООБЩЕНИЯ

Проводник Бэнкс весь день отказывался выходить из штабной палатки и принимать донесения — даже после того, как Лаури отключил в палатке электричество. Лаури пришлось собрать десятерых связистов и отправиться к нему самолично.

— Отойдите. Я действую по распоряжению Локомотивов, — сказал он стражам палатки.

Те посмотрели ему под ноги, ничуть не удивляясь.

Первым он послал младшего офицера Тернстрема, на случай, если отчаявшийся и униженный Бэнкс совершит преступный поступок. Кто знает, чего ожидать от человека, которому стало известно (а Бэнкс уже знает), что Локомотивы отстранили его от должности?

— Он безобиден, сэр, — сказал Тернстрем.

Внутри палатки теснились тени в униформе. Бэнкс сидел за стольным столом и печатал.

— Минуту, Морнингсайд!

— Лаури. Морнингсайд погиб.

Бэнкс поднял взгляд. Глаза его были залиты кровью.

— Ясно. Минуту, Лаури.

Лаури посмотрел на стол Бэнкса. Похоже, проводник Бэнкс печатал длинное оправдание своих действий — или своего бездействия. Рассуждая, вероятно, о том, что задуманное Локомотивами свершится в любом случае, какие бы ошибки их подданные ни совершили.

— Достаточно, Бэнкс.

— Минуту, Лаури.

— До всего этого никому нет дела, Бэнкс.

— Это для отчетности, Лаури.

Рядом с пишущей машинкой стояла пустая кружка и лежал пистолет Бэнкса.

— Тернстрем, — сказал Лаури

— Да, сэр?

— Наблюдайте за ним. Пусть закончит. Дайте ему время до вечера.


Несколько часов спустя Бэнкс застрелился за своим столом на глазах у Тернстрема, и Лаури официально принял командование на себя. В душе Лаури благодарил Бэнкса за эти несколько часов. Его уже завалили рапортами, запросами, требованиями, проблемами. Он стоял, гордо выпрямив спину. Внимание Локомотивов — на него.

Первым делом он приказал мобилизовать жителей Клоана. Его раздражали эти жалкие бездельники, слонявшиеся по окрестностям передового лагеря. Некоторые из них уже начали попрошайничать. Лаури велел занять их строительством и другой низкоквалифицированной работой. Освободившихся солдат он мог бы направить в патрульные отряды или поручить им осаду госпиталя. Ожидаемое подкрепление из Кингстона еще не прибыло, и людей не хватало.

— Кроме того, это пойдет им на пользу. Эта земля теперь принадлежит Линии, и пора им к этому привыкать, — сказал он Тернстрему.

После того как Бэнкс застрелился, Лаури приказал группе клоанцев, среди которой, к его удивлению, оказался и бывший мэр, убрать тело из палатки, вычистить ее и уничтожить бессмысленный рапорт Бэнкса. После чего занял палатку сам.

В полночь он телеграфировал в Кингстон:

«И.О. ПРОВОДНИКА ПЕРЕДОВОГО ЛАГЕРЯ В КЛОАНЕ ЛАУРИ ПРИНЯЛ ПОЛНОМОЧИЯ ПОКОЙНОГО БЭНКСА. ПРОБЛЕМА. НЕ ИЗВЕСТНО, ЗАЩИЩЕН ЛИ ГОСПИТАЛЬ. НЕ ИЗВЕСТНО БЕЗОПАСНОЕ РАССТОЯНИЕ ОТ НЕГО. ПОЛОЖЕНИЕ ОСЛОЖНЯЕТСЯ ТЕМ, ЧТО ИЗ-ЗА ХАЛАТНОСТИ БЭНКСА В ГОСПИТАЛЬ ПРОНИК АГЕНТ К...»

Палец Лаури навис над буквой К. Он хотел написать «КАК Я И ПРЕДЧУВСТВОВАЛ», но передумал.

«ПРИСУТСТВИЕ АГЕНТА МОЖЕТ СТАТЬ ПРИЧИНОЙ КОНФЛИКТА И ПРИВЕСТИ К ПОТЕРЕ ЦЕЛИ. СРАЗУ НАЧИНАТЬ ОСАДУ ОПАСНО. РЕКОМЕНДУЮ СОЗДАТЬ ШИРОКУЮ НЕПЛОТНУЮ СЕТЬ НЕ МЕНЕЕ ЧЕМ В ПАРЕ МИЛЬ ОТ ГОСПИТАЛЯ. ПЕРЕКРЫТЬ ДОРОГИ. ОБЫСКИВАТЬ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ. МЫ ОЖИДАЕМ СОДЕЙСТВИЯ СО СТОРОНЫ ГРИНБЭНКА, ГУЗНЭКА, ФЭЙРСМИТА И КРАЙ-СВЕТА. СЕТЬ НЕОБХОДИМО СТЯГИВАТЬ ПО МЕРЕ ПРИБЫТИЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫХ СИЛ. ЖДУ УКАЗАНИЙ».

Устройство заурчало, заискрилось, и сообщение ушло адресату, возмущая эфир. Лаури отпустил телеграфиста, откинулся в кресле и сделал глубокий вдох. Тяжелый телеграф бездействовал. Локомотивы ждали его сообщения. Вскоре они получат его. В ритме работы их пистонов и колес произойдут перемены, незаметные для людей, но реальные — и разум Локомотивов, их Песнь обратится к нему. К Лаури. И тогда они изъявят свою волю, их приказы понесутся по проводам через весь континент, телеграф оживет, и палатку огласит Песнь Линии.

Младший офицер Драм принес Лаури холодного кофе в жестяной кружке, и он с благодарностью пригубил. Работать предстояло до утра.

18. ПРИЯТНОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ

Кридмур стоял у вершины второй лестницы восточного крыла. Его окружали ведра голубой краски, а белую спецовку покрывали голубые пятна. Весело и широко размахивая кистью, Кридмур красил стену, насвистывая и улыбаясь каждому, кто проходил мимо.

— Этой ночью, — сказал он себе, — я общался с премиленькой медсестричкой.

— Мы знаем, Кридмур. Мы были рядом.

— Она много чего рассказывает. После всего стала такой разговорчивой!

— Мы знаем все, что известно тебе.

— Жаль, что не наоборот. Так что за человека вы ищете?

— Генерала. Враг лишил его разума.

— Это я знаю. Вы уже говорили. Теперь имя скажите. Здешние врачи с полдюжины пациентов «генералами» кличут. А тех, у кого вообще имен нет, — во много раз больше. Давайте начистоту. Мы ищем черного или белого? Толстого или худого?

— Кожа темнее, чем у тебя. Старый. Для нас все люди на одно лицо, Кридмур.

— Очень помогли, ничего не скажешь. Да тут темнокожих стариков пруд пруди!

— Кридмур, искать старика пока бессмысленно. Сперва нужно найти способ устранить Духа, который его стережет.

— Убийство подождет. А медсестричка тем временем рассказывает, что эта Альверхайзен, докторша с севера, взяла под опеку смуглого бородатого старика. А сама владеет какими-то жуткими северными премудростями — гипнозом, целебным электричеством, лекарствами... Может, это он нам нужен?

— Возможно. Если это он и ей удастся выведать тайны, которые хранит его память, ее придется убить.

— Посмотрим. Но с моим везением, чую, мы этого генерала найдем только в самый последний момент.

— Неправда. Тебе всегда везло, Кридмур. Поэтому мы тебя так долго терпим.

Кридмур сделал последний широкий взмах кистью, покрывая стену свежей голубой краской:

— Ладно. По-моему, мне стоит передохнуть.

Он присоединился к компании игроков в карты. Не только из желания отдохнуть — игравшие были важными людьми в госпитале.

Сичел — главный повар, Ренато пятнадцать лет бродил по северо-западу континента в поисках пациентов для госпиталя, а теперь охраняет южный забор. Хамза — доктор, один из немногих с медицинским образованием, закончил университет Варситтарта в Джаспере. Заведение, насколько известно Кридмуру, довольно престижное.

Спускаясь вниз, он остановился у дверей палаты на втором этаже:

— Я кое-что придумал.

На кровати у окна лежал одноногий юноша. Правая сторона его лица была ослепительно красива, а левая оплыла, как мороженое. Единственным оставшимся глазом он буравил трубу на крыше — так, словно хотел, чтобы она лопнула от его взгляда.

Кридмур прислонился к окну:

— Эй, Малыш!

— Пошел ты...

Все в госпитале звали его Малыш, так было записано в книге учета, и никто не знал, было ли у него другое имя, — откликался он только на Малыша. Он вообще редко на что-либо откликался. Прибыл он с последней группой пациентов, через три дня после Кридмура. Малыш был чем-то жутко недоволен — видимо, полученными увечьями. Вставал с постели редко, а встав, принимался ковылять по коридорам, кричать, огрызаться и угрожать медсестрам. Всем казалось, что он вот-вот натворит нечто такое, отчего Дух уничтожит его раз и навсегда, и будет ему поделом.

— Эй, Малыш. В карты играешь?

— Как тебя звать, придурок? Какль, так ведь?

— Кокль. Но лучше зови меня Джон. Так играешь в карты или нет?

— А какой в этом толк?

— А какой вообще в жизни толк?

Малыш повернул голову и уставился на Кридмура.

Кридмур пожал плечами:

— Можно было бы распотрошить карманы местных придурков. Но если ты занят...

— Зачем, Кридмур?

— Он мне нравится. Напоминает меня в его годы.

— Он увечный. Бесполезный. Мы его не примем.

— Не бесполезный. Вовсе нет. Мы просто еще не знаем, когда он нам пригодится.


Играли они в пустой операционной в подвале восточного крыла. Вечером там было прохладно. На влажных стенах быстро появлялась плесень, которую приходилось отскабливать. Сичел принес из кухни виски. Они сидели на жестких деревянных стульях, расставленных вокруг операционного стола

— Из Клоана дурные вести, — сказал Сичел.

— Трагедия, — кивнул Кридмур. — По мне, виновата Линия. Немотивированная агрессия. Но не будем менять тему. Сичел, друг мой, что у тебя?

Сичел нахмурился, словно подмигнул пустой, скрытой шрамом глазницей. Он швырнул карты на стол. Одни Локомотивы — карты скверные.

— Будь проклят тот день, когда ты сюда явился, Кокль.

— Не кипятись. Это гостеприимный дом. Дух прощает всех, даже тех, кому везет в картах.

Кридмур напомнил себе, что сейчас ему лучше проигрывать. Когда соперники думали, что выигрывают, они становились разговорчивыми.

— Так и есть, — согласился Ренато, раздавая карты, — он все прощает.

Серьезный, как всегда, Ренато глотал слова — у него была раздроблена челюсть, и он прикрывал ее красным платком. Карты ему выпали хорошие, подумал Кридмур, в основном Стволы.

— Да, это верно, — сказал Сичел.

— Вздор, — сказал Малыш, сидевший в одиночестве на дальнем конце стола.

— Ну, ну, — покачал головой Ренато. — Ему нужно просто дать время. Ляг, расслабься, позволь Духу делать свое дело, и...

— Не нужно мне ничего прощать. Пусть прощения просят те уроды, которые все это со мной сотворили. А я их прощать не хочу. И сидеть здесь и гнить, как последний трус, тоже не собираюсь. Я собираюсь...

— Вот доиграешься и помрешь где-нибудь, — сказал Сичел.

— И что?

— Ты ведь солдатом был, так? Значит, тебе есть за что просить прощения. Не важно, на чьей ты воевал стороне. Дай я тебе одну историю расскажу. Двадцать лет назад... — начал Ренато.

Дальше Кридмур уже не слушал. Двадцать лет назад Ренато сражался на стороне богатого южного барона-выродка, присягнувшего в верности Стволам. Теперь его земли и, что главное, нефтяные скважины принадлежали Линии. Ренато был ходячей энциклопедией баек и притч о войне. Каждую из них венчала мораль о прощении, исцелении и, что важнее всего, о важности обращения к Духу, способному переложить ношу с плеч человека на свои метафизические плечи и унести ее прочь...

Кридмур обратил на себя внимание Малыша и закатил глаза.

Сичел начал свой собственный рассказ, что-то о женщине, которая последовала за армией и погибла в битве при Габбард-Хилле.

Доктор Хамза прервал его признанием в том, что в бытность студентом в Джаспере он любил заложить за воротник. Старых вояк его рассказ не впечатлил, но возмущаться они не стали.

Чтоб не терять сноровки, Кридмур ввернул пару небылиц о собственных солдатских подвигах. Притворился, что раскаивается в неких неназванных и несуществующих грехах, которые совершил в битвах у пролива Печин и Мельницы Хуки. Ренато и Сичел слушали с серьезными лицами.

Попечитель Дома Скорби принадлежал к Улыбчивым. Он горячо верил в пользу доверительных откровенных бесед и исповеди, и, хотя от персонала госпиталя не требовалось разделять его воззрения, они перенимали его привычки. Иногда весь дом напоминал собрание какого-то общества. Кругом все только и делали, что разговаривали друг с другом. «Меня зовут Джон Кридмур, и я хочу сознаться в своих преступлениях. Надеюсь, на этой неделе вы никуда не собираетесь...»

Он пригласил сюда Малыша в надежде, что остальные захотят поучать его. Так оно и вышло, но разговор затягивался, а у Кридмура была назначена встреча с симпатичной медсестрой.

— Иногда я все еще вижу их лица. Но Дух забрал у меня эту боль, так же, как забрал боль от потерянной руки, и теперь... — продолжил Сичел.

— Вранье, — прервал его Кридмур, надеясь перевести разговор на интересовавшую его тему, а интересовал его только Дух.

— Малыш, я не понимаю, о чем говорят эти люди. Я человек простой. Мой опыт подсказывает мне, что только время лечит раны. Со временем все можно забыть. Если же это не работает, попробуй выпивку, — сказал он.

Ренато терпеливо покачал головой:

— Если ты ищешь исцеления, Кокль, ты найдешь его здесь.

— Слыхал о Безымянном Городе?

— Еще бы, Кокль. О нем бродяги рассказывают. Да и старые солдаты тоже.

— Там с неба льет виски, женщины доступны, и работать никому не нужно, и агнец, и лев, и даже старый агент Стволов могут обрести покой.

Он взял со стола карту. Локомотивы. Для него бесполезна. Безымянный Город! Он не вспоминал о нем уже много лет!

— Так я к чему — по-моему, это все тоже брехня. Нет такого города. Поверить в него можно только от отчаяния.

Разве это не правда?

Но Ренато стоял на своем.

— Ты просто Духа невидел! Он существует!

— Я видел, как он ударил по тому летуну в небе. Я видел, что он охраняет наши ворота. Я признаю, что он существует. А вот насчет целительной силы не знаю. Где доказательства?

Ренато пожал плечами:

— Это нужно чувствовать.

Малыш фыркнул и бросил карты на стол. Локомотивы, Стволы, Племя, Женщины...

— С меня хватит, — сказал он. Но вставать с места не стал.

— Вот не знаю, чувствую я это или нет. Скажи мне, зачем он это делает? Какая ему от этого выгода? — сказал Кридмур.

— Не у всего есть причины, — сказал Ренато с раздражающей серьезностью проповедника.

— Я тоже всё! — признался Ситчел.

Хамза встал:

— Мне нужно идти к пациентам.

— Причины есть у всего, — сказал Кридмур.

— Может быть, — сказал Ренато. — А может, и нет.

Больше Кридмур не выдавил из них ничего. Вскоре он тоже выбыл из игры, и Ренато, забрав выигрыш, вернулся на пост.

Кридмур с Малышом остались вдвоем по разные стороны освещенного свечами стола.

— Ну что? — сказал Кридмур.

— Да пошел ты, — сказал Малыш и, хромая, ушел прочь.


В Доме было немало медсестер. Большинство из них — из близлежащих городов, в основном из Гринбэнка. Многие из них были красивы. Попечителю явно нравились симпатичные медсестры.

— Я согласен остаться здесь навсегда. Мне нравится здесь работать.

— Большинство мужчин здесь — калеки. Неудивительно, что медсестрам ты нравишься. Тебе нечем гордиться, Кридмур.

— Мне нравится общество медсестер. Я стар, обо мне нужно заботится.

— Скоро тебе это надоест.

— Никогда!

— А ты допроси их.

С Ханной он встречался заполдень в кустах за травяным садом; с Эллой — по вечерам в северной башне. С другими девушками — нерегулярно, но и не редко. Он очаровывал их рассказами о городах мира. Животная энергия, наполнявшая Кридмура, в Доме большая редкость, за которую его здесь ценили. Он даже умудрился пока не нажить себе ни одного врага.

— Дух охраняет нас. Это все, что я знаю. Это хорошо. Что бы я делала одна с дурным стариком вроде вас? — спросила его Ханна.

— А о духе я говорить не люблю. Грустная тема. Я не за этим сюда пришла, — сказала Элла.

О пациентах они говорили куда охотнее — о чем еще им сплетничать?

Ханна поведала ему о свирепом старике в закрытой палате на четвертом этаже, бредившем о битве у пролива Печин. Элла рассказала о старике на третьем этаже, который ничего не говорил, но воровал монетки и бутылочные крышки и мастерил из них себе медали. Звучало это многообещающе, поэтому Кридмур украл ключи Эллы, пока она спала, и отправился на разведку; но когда он пробрался в каждую из палат и взглянул на их лица, Мармион оба раза сказал:

— Это не он.

— Ну, что ж...

Элла, казалось, немного боялась доктора Альверхайзен, и не хотела ничего о ней говорить, как ни намекал, как ни допытывался Кридмур; Ханна же с радостью поделилась слухами о чопорной дуре с севера и ее безумных экспериментах над простушкой Дэйзи и бедным старым Генералом...


Вечером снова играли в карты. Кридмур, Ренато, Сичел, Малыш. Их выигрыши теперь обходились Кридмуру недешево.

В тот вечер Кридмур решил поспорить. И похоже, не прогадал.

— Слушай, Ренато, я много путешествовал по Краю Мира. Видел дюжину мелких духов в мелких городишках — духов пшеницы, духов дождя. Они встречаются так же часто, как двухголовые телята и бородатые женщины. Каждый — не ярче свечки. И большинство из них — проделки фокусников. А те, что и правда существуют, с радостью принимают приношения, но не очень-то любят приносить пользу. В Доме полно увечных людей. Что-то я не вижу, чтобы их кто-нибудь исцелял.

— Дух исцеляет, — сказал Ренато.

— Вранье, — прыснул Малыш.

Малыш никому не нравился, но ему было все равно; прогнать его не могли — в Доме так поступать не полагалось.

— Я этого не видел, — повторил Кридмур.

— Для всего нужно время, — сказал Ренато. Он с неким почтением дотронулся до своих шрамов. — Я, знаешь, долго злился. Раньше я был красавцем. Почему Дух не избавил меня от этих шрамов? Ну, ты понимаешь.

Сичел мрачно кивнул. Кридмур сохранил скептическое выражение лица. И Ренато продолжил. Из-за ран и платка голос его звучал глухо, но говорил он увлеченно и страстно.

— Но Дух не избавляет от ран! Он избавляет от боли. Дает возможность продолжать жить. Успокаивает. Помогает вынести мучения. Это чудесно!

Ренато прервался на глоток виски.

Сичел хмыкнул:

— Те волосатые ублюдки, холмовитяне, что селились здесь до нас, такого не заслуживают.

— Холмовики? — заинтересовался Кридмур. — Здесь жили холмовики?

— Весь каньон был их огромной норой.

— И что с ними стало? Отец попечителя их прогнал?

— Черта с два! — мотнул головой Ренато. — Ты же сам видел, как Дух реагирует на любое насилие.

Сичел наклонился вперед и прошептал:

— Как-то в восточном крыле я встретил санитара, который ухаживал за умалишенным. Псих ему весь день житья не давал, крыл на все лады и его самого, и его матушку. И тогда этот санитар, звали его Грегор, взял да и сорвался — нацепил на безумца наручники. Мы все ему закричали: «Не надо!» Но было поздно — раздался жуткий грохот, окна заходили ходуном, что-то жуткое вылезло из-под пола прямо у наших ног и — бац...

Сичел захлопал в ладоши. Малыш вздрогнул — его было легко напугать.

— Грегор вылетел из окна. С третьего этажа Одним санитаром меньше, одним пациентом больше... Нет, друг мой Кокль, здесь с насилием лучше не шутить. Вот почему все эти годы госпиталю не причинили вреда ни бандиты, ни холмовики, ни бароны мелких пограничных штатов, ни сама Линия. Никакого насилия, даже против свиней и кур. Почему, по-твоему, мы здесь питаемся одной травой, как кролики?

— Жаловаться невежливо, но, признаюсь честно, этот вопрос меня беспокоил.

— Мы даже свинье не можем глотку перерезать! Никакого насилия. Даже против холмовиков... Нет, он заплатил деньги кому надо — и они отсюда убрались. Застроил их пещеры. Медленно, постепенно. Наполнил каньон шумом и железом. Они ведь этого не выносят, так? Но и убить его они тоже не могли. Он громоздил магистрали прямо поверх их рисунков, курганов и всего остального, так что они просто сдались и ушли.

— Бедные холмовики... И теперь... — Кридмур широко улыбнулся.

И тут заговорил Малыш:

— Я слыхал, это вампир, — он вперил взгляд в свои карты, — который питается болью. Нас предупреждали: «Не ходите в Дом Скорби. Лучше сдохнуть». Дух лишит вас достоинства, говорили нам. Ему нужно, чтобы вы страдали, оставались слабы и беспомощны, как куклы, навечно. Он же этим питается.

Ренато посмотрел на Малыша:

— Не будь дураком.

— Отсюда никто не выходит живым, так ведь? Вы же все просто сидите, покрываетесь коростой и гниете заживо!

Ренато тяжело вздохнул:

— Мы тут доброе дело делаем. Куда нам еще идти? Ты сюда по собственной воле пришел. Тебя никто не заставлял. Ты знаешь, что поступил правильно. Зря ты так враждебно настроен! Может быть, кому-то стоило посидеть с тобой у воды, показать тебе Духа? Тогда бы ты по-другому запел...

— Наверное, стоило бы так и сделать. Скажите, когда и как можно увидеть Духа? — спросил Кридмур.

— Когда попечитель разрешит.

— А когда это?

— Всему свое время.


В тот вечер Кридмур вошел в кабинет доктора Альверхайзен с инструментами в руке — так, словно кабинет принадлежал ему.

— Добрый вечер, доктор! — сказал он и, прежде чем она смогла ответить, заколотил по шатким полусобранным полкам в углу.

Она сидела за письменным столом и при свете единственной свечи читала вслух маленькую зеленую книжку, переплет которой обвивала нарисованная ветка плюща. Дэйзи сидела на полу, скрестив ноги, и качалась из стороны в сторону, а Генерал, прямой как штык, сидел в кресле напротив нее. Остолоп по имени Магфрид, сопровождавший доктора, громоздился у окна, точно шкаф.

— Не обращайте на меня внимания.

— Странное время вы выбрали для работы, мистер Кокль.

— Странное место. Странное время. Странный мир...

Коклю стоило признать, что работал он из рук вон плохо. Заниматься честным трудом ему давно надоело.

Она продолжала читать вполголоса, пока он колотил молотком.

— Да, сказал волк, ваша мама здесь. И сыновья дровосека переглянулись, посмотрели на волка, подумали о том, как они устали, как долго им пришлось идти через лес, и совершили очень глупый поступок — вошли вслед за волком в маленький домик на краю леса.

— Сказки... Когда я был мальчиком и рос на востоке, в Ландрое, мама читала мне сказки

— Ну конечно, мистер Кокль.

— Мой отец тогда был еще жив. После того как он умер, жизнь моя изменилась безвозвратно.

На самом деле, насколько знал Кридмур, отец его был жив. И конечно, пребывал в добром здравии, когда влепил юному Джону Кридмуру затрещину и вышвырнул его из дома. Кридмур решил соврать — ему показалось, будто в жизни доктора оставило свой отпечаток нечто подобное. Видимо, он угадал: глаза ее заблестели.

— Сказки, — повторил он.

— Да. Это книга попечителя Хауэлла. Генерал, насколько я могу судить, любит сказки, если, конечно, речь его не поток случайных слов, а отражение мыслительных процессов. Кто знает, может, мне удастся привлечь его внимание. А Дэйзи не против послушать.

— Я тоже не против, — сказал Магфрид.

— И Магфрид, конечно, тоже.

— Хорошо, Магфрид! Я тоже не против. Результат есть?

— Ни малейшего.

— Тяжело вам, наверное, — сказал Кридмур. — А про себя подумал: «Ну? Это он?»

— Возможно, Кридмур. Он достаточно стар.

Он заметил маленькую бутылочку зеленого успокоительного рядом со стаканом воды и улыбнулся. Ха! Старый Франт Фэншоу тоже был большим любителем опия.

— Да, мистер Кокль?

— Ничего, доктор. Просто сказка нравится. Я постараюсь работать потише.

— Шумите, если нужно, мистер Кокль. Они меня все равно не слышат.

— Осмотри его поближе, Кридмур.

— Вы, кажется, устали. Если хотите, я могу почитать.

— Это очень мило с вашей стороны, мистер Кокль.

— Мне нравятся интересные истории, доктор.

Он сел на край ее письменного стола, рядом со стариком:

— Магфрид, дружище, подойди сюда. Присоединяйся!

Он окинул скучающим взглядом стопку ее книг. В основном научные труды. Взгляд его упал на красную книжечку, не похожую на остальные. Он взял ее, раскрыл и увидел, что называлась она «История Запада для детей». Благочестивая пропаганда, сохранившаяся со времен старой Красной Республики. Как тогда любили поучать детей! Кридмур с любопытством пролистал высокопарные порицания порочной агентуры Стволов. Он пролистал обратно...

— О, нет!

Он остановился на переднем форзаце, где был изображен остроносый суровый мужчина в роскошном красном мундире. Смуглая кожа, седые волосы.

— Нет. Не может быть. Так мы его ищем?

— Не исключено, Кридмур.

— Но он погиб!

— Может, и нет.

— Он ли это — не могу сказать точно. Возможно. Книга отпечатана тридцать лет назад, портрет ему явно льстит, и состарился он недостаточно, но сходство есть. Это он?

— Мы не уверены. Возможно.

— Доктор не знает.

— Глупая женщина.

— Говорят, он умер в долине Блэккэп. Я слышал, он стал бандитом и погиб от рук Линии через десять лет после Блэккэпской битвы. Но никто никогда не говорил, что он выжил, потерял рассудок и лежит в госпитале. Так это правда он? Ха! Вы послали меня сюда, чтобы найти генерала Энвера? Но зачем? Что вам от него нужно? Выдайте ваши тайны — я все равно все узнаю. Я ведь везучий!

Они ужалили его — легкий удар Кнутом. Выражение недовольства. Он их раздражал. Один его глаз налился кровью, а в висках запульсировала боль.

— Вы в порядке, мистер Кокль?

— В полном порядке, доктор.

Она протянула ему зеленую книгу сказок:

— Вы собирались почитать пациентам.

— Да. Конечно, конечно...

Он отложил «Историю Запада» и принялся читать вслух сказки

Он читал им сказку о письме в бутылке, а голос в его голове все шептал:

— Послушай, Кридмур. Мы доверяем тебе. Не вздумай нас предать.

— Ну, что вы. Как можно!

В конце прошлого года Линия захватила Брэйзенвуд и пробурила там нефтяные скважины. В руинах городского ломбарда, среди страниц девичьего альбома, украшенных завитушками и цветочками, они обнаружили последнее письмо генерала Энвера своей внучке — та уже мертва. В письме Генерал описывал свой последний поход в горы. Какие именно горы ? Мы не знаем. Линии это тоже неизвестно, как донесли нам наши шпионы. В письме говорится о Первом Племени — и об Оружии, спрятанном неведомо где...

19. ДУХ

Утром, когда Лив вошла в кабинет попечителя, тот заполнял журнал. Но тут же отложил его, встал для приветствия и с места продолжил беседу так, словно та и не прерывалась:

— Так вот! Я должен кое-что показать вам, доктор.

Он надел твидовый пиджак и спрятал очки в карман.

— Да, вы говорили. За этим я и пришла.

— Превосходно. Кажется, вы ни разу не спросили меня о нашем Страже. Нашем Духе. Нашем Гении Места. Нашем Хранителе. Нашем Эгрегоре [Эгрегор (др.-греч.; страж) — в оккультных и нетрадиционных религиозных движениях — душа вещи, «ментальный конденсат», порождаемый мыслями и эмоциями людей и обретающий самостоятельное бытие. По мнению приверженцев учения, эгрегорами обладают реликвии, памятные вещи и прочие предметы, которые якобы помогают им либо, наоборот, несут проклятие. Сила и долговечность эгрегора зависит от согласованности и численности группы. Современная наука существования эгрегоров не признает]. Называйте его как хотите.

— Кажется, не спрашивала. Мне хватило того, что я видела.

— Ну да, вы же с севера. Из Старого Света Там уважают науку и разум. Там творят и упорядочивают вещи. Там мужчины — и женщины, конечно, — правят своими подданными. Такие создания, как наш Страж, должно быть, кажутся вам странными. Возможно, почти дикими. Нет-нет, это ничего... Возьмете меня под руку?

— Конечно, попечитель.

— Идемте.

Они прошли по коридорам западного крыла и спустились вниз.

— Мой отец, — продолжал попечитель, — по образованию был доктором, владельцем рудников благодаря своему наследству и антропологом по призванию. Как и доктор Хамза, он получил образование в Джаспере. А однажды ему посчастливилось посетить и вашу alma mater на далеком севере. Вы знали об этом, доктор?

— Нет, — призналась она.

— Я слышал, это прекрасное место. Как-нибудь вечером мы о нем поговорим. — Он улыбнулся.

Она вспомнила, что он не женат и, наверное, очень одинок, но не нашла вежливого предлога отпустить его руку.

Они прошли через кухню.

Он прочистил горло.

— Так вот, доктор, вы не встречали в этих краях так называемых жителей холмов?

— Первое Племя? — Ей не хотелось обсуждать нападение на караван Бонда. — Встречала. Я видела рабов-холмовиков, работающих в поле. Еще холмовики наблюдали с холмов, когда наш экипаж проезжал мимо. Худые, волосатые, косматые, разрисованы с ног до головы яркой красной краской. Они напомнили мне троллей из сказок.

— Красные отметины — признак мудрости и старшинства. А это немало значит, если учесть, что холмовики бессмертны. Так вы говорите, это были свободные холмовики? Без цепей? Если вы их видели, значит, они сами так захотели. Кстати, эти красные отметины сделаны не краской. Точно не известно, чем именно. Под микроскопом материал вмиг обращается в пыль. Думаю, это паста из цветков индиго.

Они покинули кухню и прошли по лабиринту из коридоров с низкими потолками.

— Так вы их изучали? -— спросила Лив.

— Этим занимался мой отец. Больше всего в жизни, не считая поездки в вашу страну, он гордился тем, что однажды ему удалось уговорить кого-то из Первого Племени впустить его в их тоннели, где ему удалось осмотреть рисунки. Я узнал об этом из его дневников, в которых он часто... Извините.

Из коридора вышла пациентка.

Попечитель отпустил руку Лив, крепко сжал руку девушки, посмотрел в ее широко расставленные опухшие глаза и сказал:

— Ты хорошо себя чувствуешь? Расскажи мне. Расскажи мне все.

Девушка казалась напуганной.

— Всему свое время. — Он отпустил ее руку, тут же снова подхватил руку Лив, будто сменяя партнершу в танце, и закружил ее по бледно-голубым коридорам. — Конечно, Первое Племя обитало в этих землях до нас. До того, как появились наши города и государства, они жили в западном Краю Света, странном и незавершенном. Для них эта земля священна. Для них в этом краю находится Пуп Земли: здесь, в земле, рождаются духи и оживают сновидения. Говорят, жители холмов сами незавершены, и потому бессмертны. Если это так — к худшему ли это? Возможно, цивилизация не обеднила их так, как обеднила нас?

— Да вы романтик, господин попечитель.

— А вы нет, доктор? Вы проделали долгий путь, чтобы приехать сюда. — Он неожиданно развернулся и вынул из кармана связку ключей. — Мой отец изучал их обычаи. Их ритуалы. Опубликовал несколько монографий и книгу мемуаров. Нам сюда.

Он открыл дверь и шагнул во тьму.

— Их обычаи гораздо сложнее, чем вы можете себе представить! — послышался его голос.

Попечитель чиркнул спичкой. Он стоял в коротком коридоре, в конце которого была лестница, ведущая в подвал.

Взял с полки газовую лампу, зажег ее:

— Спускаемся.

Лив последовала за ним в тоннель.

— Правда в том, что они впустили моего отца к себе. Правда в том — об этом я рассказываю не всем, но вам доверяю, — что они явились к нему во сне, он писал об этом. А затем пробрались в город, позвали его сюда и показали ему то, что я собираюсь показать вам. Конечно, многие больные шизофренией убеждены, что к ним во сне является кто-то из Первого Племени, но уверяю вас, мой отец не был болен. Такое случается. Они способны делать то, чего не можем мы. Они живут по другим, в каком-то смысле менее строгим правилам.

Она вспомнила, как Бонд говорил: «Они способны вызывать бурю».

— Так вот. О существовании того, что я вам покажу, никто не знал. Оно принадлежало холмовикам, а потом стало принадлежать отцу. У него конечно же были деньги, в отличие от них. Предвидели они, что случится? Он писал, что да. Они сами пожелали, чтобы это случилось. Но с какой целью? — Он неожиданно передал ей лампу: — Возьмите. Здесь крутая лестница. Осторожнее.

Он спускался во тьму так, будто знал, где находится каждая ступенька.

Когда она догнала его в конце лестницы, он снова улыбнулся:

— Итак, доктор. О чем мы? Или, точнее, где мы? Очень близко к западному Краю Мира. Западнее нас Гузнэк, возможно, еще несколько ферм и больше ничего, что можно назвать по имени.

Нетронутая земля. Госпиталю нет и двадцати лет, Гринбэнк немногим старше, а до того здесь также ничего не было.

— Мне казалось, госпиталь старше. Что он был здесь всегда.

— Я вас понимаю.

Он придержал ее за плечо, помогая спуститься.

— Говорят, если зайти достаточно далеко, границы между землей, водой, воздухом и огнем стираются и остается своего рода бушующее море, из которого могут родиться необычайные вещи, неслыханные для обитателей сотворенного мира, но здесь... Мой отец называл таких духов эгрегорами, адаптировав, полагаю, для нашего слуха какое-то непроизносимое слово Первого Племени. — Попечитель вдруг сгорбился, принял угрожающе дикий вид и пролаял: — Эк-Эк-Кор! Кек-Рек-Гок! — А затем выпрямился, поправил галстук и легко улыбнулся. — Ну, или что-то в этом роде. Это техническое обозначение для того, у чего техническая сторона отсутствует.

Он открыл еще одну дверь и вступил в еще более глубокие и прохладные тоннели. В конце коридора показалась очередная дверь, запертая на тяжелый засов. Попечитель отпер и ее. За ней был тоннель из грубого красного камня.

— Это тоннели естественного происхождения. Они уходят далеко вглубь, — сказал он.

Камень под ногами стал истертым и гладким. По стенам тянулись красные прожилки — работа Первого Племени. Абстрактные рисунки: спирали, вихри, острые углы. Сложные, прекрасные, завораживающие. Попечитель не умолкал и шел быстрым шагом, не оставляя Лив времени их как следует рассмотреть.

— Мой отец был первым человеком без волос, которому позволили пройти сюда.

— Без волос?

— Ах, да! — Он погладил короткую жесткую бороду. — Полагаю, Племя воспринимает нас как людей без волос. Разумно, не правда ли? Даже ваши прекрасные длинные волосы — ничто по сравнению с буйными гривами холмовиков. Наша жизнь слишком коротка, чтобы отрастить такие гривы, не так ли? Мы умираем. Они возвращаются. Снова и снова. Представьте, они наверняка видят нас маленькими, глупыми, капризными, голыми безволосыми детьми.

— Не знаю, господин попечитель. Возможно.

— Возможно? Но это факт! И это разумно. Холмовик считается взрослым лишь после того, как он хоть однажды умер и воскрес. Вез этого таланта нам никогда не заслужить их уважения. — Он остановился, положив руку на дверь. — А отца они уважали. Он был странным, холодным человеком, сблизиться с ним мне так и не удалось. Но так он писал в дневнике: его привели сюда холмовики. Их было трое. Звали их, если это имеет значение, Кек-Кек, Кур-Кур и Кона-Кона Они показали ему то, что покажу вам я, и он почувствовал то, что ощутите вы. Он сел у воды и полоснул руку каменным ножом Кек-Кека от локтя до запястья. Какая сила воли! Отец был рисковым человеком, разве он мог знать, что это сработает? Не знал. Только верил. Он писал, что народ уважал его за способность выносить боль. Они уважали выносливость. Уважали волю и веру. Он перевязал рану рубашкой и спал в пещере семь дней. Рана не загноилась. Кровь сгустилась и не текла. Через семь дней он исцелился. Остался ужасный шрам, и к нему так и не вернулась беглость пальцев, но он доказал то, что хотел доказать. Позже он вернулся сюда с железом. Он понял, что Первому Племени здесь больше не место. Сила пропадает зря, говорил он. На него снизошло Видение, и он построил Дом. — Попечитель открыл дверь. — Мою мать ранила шальная пуля. Дух не смог поставить ее на ноги, но облегчил ее страдания. Конечно, она давно умерла.

— Ах, я...

Он болезненно улыбнулся:

— Мне очень интересно, Лив, считаете ли вы, что мой отец поступил правильно?

— Господин попечитель, я...

— Как человек со стороны, что вы думаете? Сам я не знаю. Не отвечайте сразу.

Он задул лампу. Пещера впереди сияла теплым красным светом.

Попечитель отошел в тень, пропуская Лив вперед.

Пещера была глубокая и темная, как женская утроба, а земля — гладкая и сырая. В самом конце покатого склона мерцал тихий водоем, окруженный высокими камнями, похожими на женщин, стирающих белье, молящихся или готовых принять обряд инициации, как требовала от них какая-то древняя религия, подумала Лив.

Вода светилась мягким красным сиянием.

Стены пещеры, покрытые необычайно изящными рисунками, в туманном полумраке напоминали ветви ив над рекой у Академии.

Лив осторожно села на землю, скрестив ноги.

Вода светилась из глубины. Так свет и тепло проходят сквозь ладонь, если держать руку над свечой, — вот на что это похоже, подумала Лив.

— Очень красивый свет, — сказала она.

Она почувствовала, что ей жарко, и обмахнулась рукавом. В пещере было на удивление тепло.

— Попечитель?

Она огляделась и с удивлением обнаружила, что его нет. Пещера оказалась просторней, чем она думала, глубины ее были сокрыты мраком, и лишь красные отметины на стенах сияли, как путеводные звезды.

Лив обернулась. Что-то огромное и невидимое поднялось из воды, схватило ее, и она вскрикнула. Пахло землей, кровью, слезами. Больше она уже ничего не увидела. В нее проникло нечто ненасытное и где-то неглубоко под кожей нащупало узел самолюбия, уязвленного неудачами с Д. и Г., жилку одиночества, беззащитности и обиды на врачей госпиталя за холодное отношение к ней. Все это будто вырвалось из нее, и Лив затаила дыхание. Нечто забрало у нее свою добычу, проглотило ее, и она облегченно вздохнула. Долгие годы она принимала успокоительное, как ей теперь казалось, неимоверно долго, но лекарство никогда не действовало так быстро, так сильно и решительно.

Нечто отыскало и тут же поглотило ее кошмарный сон о пти-целете Линии, его отвратительном пулемете, похожем на жало насекомого. Но и это не утолило его голода. Оно проникало все глубже и глубже в поисках самых глубоких ран.

20. РАНА (1871)

Фасад Август-Холла Кенигсвальдской Академии, демонстрируемый внешнему миру, выглядел величественно, горделиво и строго, точно суровый лик из серого камня. За ним квадратная форма медленно уступала место хаосу арок и контрфорсов, оголенных труб, парников, тенистых веранд и крытых галерей, экспериментальных оранжерей, бесчисленного множества гаргулий [Гаргулья {фр. gargouille) — драконовидная змея, согласно легенде, обитавшая во Франции, в реке Сене. Она с огромной силой извергала воду, переворачивая рыбацкие лодки и затопляя дома. Св. Роман, архиепископ Руана, заманил ее, усмирил с помощью креста и отвел в город, где она была убита горожанами. Впоследствии мастера вырезали изображения гаргулий на водостоках. В фортификационных сооружениях, таких как замки, каменные изваяния этих чудищ были призваны охранять от врагов. Скульптуры в виде гаргулий (наряду со скульптурами химер) украшают храмы, построенные в готическом архитектурном стиле.], нескольких сараев с инструментами, возле которых в любое время суток — но не сегодня — курили бледные студенты, и козий загона доктора Бэя. Дальше простирались лужайки.

За лужайками ухаживали старики в котелках. Лив знала их всех по имени и, выйдя наружу, поприветствовала словами «Доброе утро, господин такой-то» так же, как делала это каждое утро. Старики один за другим улыбнулись и сняли перед нею шляпы.

Одета она была в простое белое платье и под мышкой, как обычно, сжимала книгу. Когда она вышла на улицу, на ней была шляпа от солнца, но она повесила ее на забор — ей нравилось, как летнее солнце припекает лицо и плечи.

«Солнечный свет необходим растущему ребенку. В здоровом теле — здоровый дух», — часто повторяла ее мать на странном мертвом языке, который Лив еще не начала учить. Мать распорядилась, чтобы учителя дочери каждый день выводили ее гулять по меньшей мере на два часа. Лив была книжным ребенком.

Ее мать была почетным профессором психологии. Учителей у Лив хватало, потому что студентам хотелось добиться благосклонности ее матери, а отца «уже не было с нами». Лив не вполне понимала, что это значит, но так говорилось всегда, сколько она себя помнила.

Она миновала поле для крокета. Ворота на нем проржавели и заросли паутиной, а шары покрылись травой и комьями земли. Лив прошла по берегу пруда, пожелала доброго утра доктору Цумвальду, ихтиологу, который вел свои наблюдения, склоняясь над водой и делая записи. Рыбы в пруду — экзотические, ярко-голубые — сверкали среди водорослей, как горячие молодые звезды. Она прошла по розовому саду, где доктор Бауэр срезала образцы. Там, где лужайки кончались, стоял знаменитый дуб, на чьей заскорузлой коре менее развитый ребенок, наверное, увидел бы лица. За дубом начинался пологий спуск к реке, заросший буйной, не кошенной травой.

И Лив побежала, задыхаясь и перескакивая через спутанные корни дуба, а затем исчезла в фиолетовой листве диких палисандровых деревьев. Приближаясь к дубу, она всегда пускалась бежать. Старики следили за ней.

Да, возле дуба она всегда переходила на бег, но в тот день у нее были на то свои причины — книгу, которую Лив сжимала под мышкой, она украла, и теперь под сенью раскидистого дуба ей послышался рассерженный окрик матери. Хотя на самом деле это были всего лишь два студента факультета метафизики, громко споривших по поводу логической необходимости иных миров.

Правила ее матери чрезвычайно ясны: для книг, хранившихся в северной части библиотеки, Лив еще чересчур мала Криминальная и девиантная психология — главные сферы ее собственной научной деятельности — слишком нездоровые интересы для ребенка

Книгой, которую стащила Лив, была «Психология преступника» Гросса, третье издание. Лив села на любимое бревно у воды, раскрыла книгу, но та быстро ей наскучила. Запутавшись в тексте, она с ухмылкой отложила учебник в сторону.

Академию построили на излучине реки. Пруд на этой опушке Лив и считала самой рекой, хотя на самом деле сюда впадал лишь маленький ее приток. Полноводная же река текла в полумиле отсюда, огибая мост и дорогу, через город к столице, а оттуда — на юг, к княжествам Мессена, о которых Лив не знала ничего, но однажды ее заворожила странная таблица княжеских геральдических знаков: орлов, львов и грифонов — полуорлов-полульвов...

По реке плавало много барж, проводились шумные регаты. Вдоль ее вымощенных берегов сновали повозки и ломовые лошади. Для Лив же река была здесь, на этой тихой опушке.

Зеленая водная гладь, как всегда, оставалась недвижной. Над ней нависали ивы. Ночью прошел дождь, и замшелое бревно, на котором она сидела, намокло и разбухло. Лив уже успела запачкать грязью свое белое платье.

Она закрыла глаза и некоторое время слушала, как капает вода и растут дикие травы. Затем вдруг решительно открыла книгу на случайной странице и начала читать вслух:

«Проблема тоски по дому чрезвычайно важна, ее не следует недооценивать. В ходе изучения проблемы было выяснено, что от тоски по дому страдают дети в период полового созревания (об этом Лив не знала ничего, лишь однажды изучала таблицу физиологических изменений), слабоумные и слабовольные люди, пытающиеся избавиться от чувства подавленности с помощью сильных раздражителей органов чувств».

Лив остановилась, чтобы подумать над этим. Ей трудно было представить, что такое тоска по дому, — она никогда не удалялась от Академии на расстояние больше двух дней пути.

«Поэтому они весьма склонны к преступлениям, особенно к поджигательству. Утверждается, что малообразованные люди в изолированных удаленных регионах — на вершинах гор, в прибрежных регионах, в вересковых пустошах и красных пустынных равнинах Запада особенно подвержены ностальгии».

Преступления, поджигательства...

Лив произнесла эти слова с дьявольским упоением. И, опять закрыв книгу, погрузилась в мысли о пустынных равнинах, горных вершинах и дикарях.


«Психические патологии преступников» Лив утащила из личной библиотеки матери. Библиотека эта располагалась на верхних этажах Август-Холла, под низким арочным потолком, вниз по коридору от кабинета, где мать принимала пациентов. Мать считала, что свет и простор верхних этажей благотворно действует на их психику: просто-таки сдувает с их душ паутину.

В то утро, когда Лив украла книгу, мать принимала пациента. Она всегда просила пациентов садиться у двери и держала ее открытой. Однажды Лив спросила, почему. Мать объяснила:

— Так бедняги не чувствуют себя взаперти. Никому не нравится чувствовать себя взаперти, а им — особенно. Это не дает им совершить поступки, о которых они потом могут пожалеть.

— Что, например?

— Скажем, повысить голос. Выставить себя на посмешище.

Вследствие своей неприятной привычки мать видела, что происходит в коридоре, и Лив пришлось пробираться в библиотеку украдкой. Поэтому она ждала в конце коридора, пока мать не погрузится в работу. Слушала, как взволнованный пациент начинает говорить дрожащим высоким голосом, всхлипывая: «Я не знаю, как долго я смогу... Это все сны, понимаете... Я не знаю, как долго я еще смогу!» Она услышала глубокий спокойный голос матери: «Успокойтесь. Возьмите себя в руки. Начните снова». Она воспользовалась моментом и бросилась бежать...

И вот — пыльная тишь библиотеки. Лив в безопасности. Ни звука, кроме ее собственного тяжелого дыхания. В воздухе еще слышится легкий, приятный запах сигарет матери и ее пациентов.

Все стены уставлены книгами. Лив проводит пальцем по пыльным корешкам, задерживая взгляд на исследованиях: «Воры»! «Поджигатели»! «Женщины легкого поведения» (что это значит, Лив понимала смутно)! И даже — «Убийцы»! А вот и тонкая книжка, исследование, со слов очевидцев, некоего агента Стволов, которого Лив представила небывалым чудовищем с Дальнего Запада, где мир еще незавершен и граница между реальностью и кошмаром размыта. Что-то вроде вампира? А на нижней полке — исследование безумия самих Локомотивов, написанное на пожелтевшей бумаге от руки! Библиотека напоминает пещеру из сказки, полную мрачных, ужасных и чудесных сокровищ.

С чрезвычайно решительным видом пройдя мимо этого легкомысленного чтива, Лив остановилась на «Психических патологиях» Даймонда.

Пациент в кабинете матери затих, поэтому Лив ненадолго отложила побег из библиотеки. И начала листать книгу в поисках слова «вор».

«Честь преступника, — прочла она, — вещь чрезвычайно любопытная. То, что прилично для вора, может считаться недостойным грабителя. Взломщик оскорбится, если его посчитают карманником. Я помню, как один взломщик чрезвычайно расстроился, когда в газетах написали, что он не унес из дома, в который вломился, большую сумму денег. Это свидетельствует о том, что и у преступников есть профессиональные амбиции — они хотят прославиться как мастера своего дела».

Только очень глупый вор захочет прославиться своими преступлениями, думает Лив. Затем сует книгу под мышку и пробегает мимо кабинета матери через лабораторию, столы которой уставлены стеклянными колбами. В растворах приятных расцветок плавают мозги преступников, падших женщин, обезьян — и уже совсем миниатюрные, сложные, похожие на драгоценные камни извилины крыс.

Ива качалась под внезапно поднявшимся ветром, и капли дождевой воды падали, оставляя круги на зеленой глади пруда. Задремавшая Лив вскочила.

Что-то шуршало среди деревьев. Раздался треск. Здесь обитали олени и павлины, и Лив обернулась, надеясь увидеть озадаченную птицу с роскошным пурпурным хвостом. Но увидела мужчину, который ВЫХОДИЛ из кустов, продираясь сквозь ветки.

Он часто и тяжело дышал, его бледное лицо блестело от пота.

Заметив Лив, он застыл на месте и принялся быстро моргать, очевидно весьма удивленный тем, что увидел.

Лив легко различала взрослых разных возрастов — все-таки среди них она проводила большую часть своих дней. Незваного гостя она сочла юношей, совсем еще мальчиком, сверстником

младшекурсников. Одет в старый костюм с чересчур короткими рукавами и потрепанный красный галстук. Довольно упитан.

Зрачки у него были микроскопические, отчего он выглядел очень странно; Лив не знала, что и думать.

Он промокнул галстуком пот на лбу.

Она отложила книгу и встала, уперев руки в бока. Он был низкорослым, чуть выше Лив. Его вторжение ей совсем не понравилось.

— Ты студент? — спросила она.

Он поднял палец, словно желая показать, что услышал вопрос, но не ответил. Его странные глаза метались, осматривая опушку. А палец дрожал.

— Моя мама — доктор Хоффман. Она здесь профессор. Занимает высокую должность. Ты студент?

При упоминании имени матери странный юноша дернулся.

— Во снах я видел это дерево. Эту воду. И эту опушку, — сказал он, нахмурив бледный лоб.

— Не думаю, что это были они. Уверена, ты здесь раньше никогда не был. Сюда прихожу только я.

— Здесь хорошо. Очень спокойно. Если бы...

Он замолчал и опустил палец.

— Мама говорит, что никто на самом деле во снах ничего не видит. А все только думают, что видят. Она говорит, что если у людей слабый ум, то они из-за этого думают, что с ними разговаривает Вселенная. Как будто они особенные. А тебе часто что-нибудь снится?

Казалось, юноша впервые обратил внимание на Лив.

— В моих снах тебя здесь не было. Никаких девочек мне не снилось.

— Но я здесь. Видишь? Это не то место, которое ты видел во сне. И я предпочитаю бывать здесь одна.

Он моргнул, глядя на нее.

— Ты чей-то пациент? Тогда ты тем более не должен быть здесь.

Он подошел ближе к воде. Лив заметила, что на его костюме темнело какое-то пятно. Многие пациенты (а ей все сильнее казалось, что он чей-то пациент) часто пачкались. Ухаживать за собой как следует они не могли.

Он оглянулся на нее, окинув взглядом сверху вниз. В его влажных глазах виднелось какое-то отчаяние.

— Ты меня не боишься?

— Нет, а что?

— Большинство людей меня боятся. Хоть чуточку, но боятся. Меня считают странным.

Нарастающая паника в его голосе была знакома, Лив поняла, что он и есть тот пациент, с которым мать проговорила все утро.

— Ты просто нездоров, вот и все.

Он начал плакать — сначала потекли тонкие ручейки слез, потом он принялся громко всхлипывать, а глотка его ходила ходуном, будто его тошнило.

В кармане Лив был кружевной платок с ее инициалами. Она думала над тем, стоит ли предложить его юноше.

Из-за деревьев снова раздался треск. Гораздо громче прежнего. И вдруг послышались крики людей и пронзительный свист свистков.

Лив охватил страх. Сначала она не поняла, почему, но вскоре осознала. Из кустов, держа в руках котелки, появились мркчины, оголенные блестящие лысины расцарапаны шипами диких растений; с ними было несколько студентов и работник кухни в заляпанных белых брюках, сжимавший в руке деревянную палку, точно дубину. Все они закричали: «Вот он! Держи его! Держите мерзавца!» — и, накинувшись на рыдающего юношу, повалили его в грязь. Но даже в этом шуме и гвалте сердце Лив стучало так громко, что больше она не слышала ничего.

Один из стариков с заплаканными красными глазами подошел к ней и что-то сказал, но она не стала слушать. Она побежала.

Пронеслась по подлеску, по спутанным корням, пригибаясь под ветками с острыми колючими шипами. Выбежала на лужайку. Там было множество людей, вся Академия высыпала сюда, словно объявили пожарную тревогу или отмечался какой-нибудь праздник. Собравшиеся смотрели, как она бежит, точно множество высоких безликих статуй. Некоторые протягивали руки, пытаясь поймать ее, но она уворачивалась. Пробежала по крытой галерее, хлюпая ногами по сырому серому камню, через коридоры, часовню, аудитории, общую библиотеку, экспериментальные залы, жилые комнаты, вихрем промчалась вверх по железной спиральной лестнице — мимо лаборатории, в которой кто кто-то неосторожный перебил все колбы, и хранившиеся в них мозги умерли и усохли. Наконец один из стариков поймал ее за дрожащее плечо прямо у кабинета матери. Прежде чем он прижал ее к своей пыльной груди, Лив успела увидеть мать, безвольно осевшую в зеленом кожаном кресле с головою, склоненной набок. Ее грудь, блуза, колени были залиты кровью, растянувшейся темной струйкой по седым волосам от самой макушки черепа, на форму которого Лив никогда не обращала внимания. Она никогда не думала о матери как о теле. Но в черепе ее теперь зияла вмятина, и зрелище это было таким же странным, жутким и жалким, как дыра на месте зуба в чьем-нибудь рту.

После этого мир утратил для нее смысл, став скоплением нелепых фигур и ломаных силуэтов, движущихся в пустом пространстве.

Когда полгода спустя стало ясно, что в таком состоянии она останется еще надолго, по ходатайству Академии Лив поместили в городской Институт, где ей выделили чистую белую палату, выдали книги и прописали курс успокоительного. Соседом ее был милый юноша по имени Магфрид, у которого была врожденная патология мозга. Лив медленно выздоравливала. Книги помогали. Через некоторое время она смогла снова вести дневник, который стал хроникой ее исцеления, холодным и точным исследованием ее заболевания в соответствии с теориями ее отца, а затем и ее собственными. Наконец доктора вынесли вердикт о ее выздоровлении, и она была рада с этим согласиться. А вскоре один из докторов счел ее достаточно здоровой и для того, чтобы познакомить со своим другом, профессором естественной истории Бернардом Альверхайзеном, искавшим себе жену. Но иногда Лив казалось, что ее выздоровление началось лишь незадолго до того, как пришло письмо попечителя Хауэлла с приглашением на Запад. А возможно, не началось и тогда.

21. СЛАБОСТЬ

Свет от воды тускнел, и скоро в пещере стало уже почти ничего не различить. Похолодало. Лив встала и оглянулась по сторонам.

Попечитель покинул ее. Она не заметила, как он ушел.

У входа в пещеру стояла скамейка с тремя газовыми лампами, одна из которых работала. Взяв ее, Лив в одиночку побрела по тоннелю обратно.

Удивительное облегчение охватило ее. Тело казалось легким и полым. Сначала проявились симптомы легкой эйфории: сердце забилось быстрее, руки задрожали, на лице заиграла улыбка. Эйфория эта напоминала посткоитальную — нечто подобное она испытывала и после приема успокоительного. Но это состояние быстро прошло, оставив устойчивое ощущение тихой радости, которое Лив не могла ни описать, ни сравнить с чем-либо пережитым ранее.

Она провела с Духом два часа — и опоздала на все назначенные утром приемы.

Пообедала с Магфридом, а вечером снова встретилась с Дэйзи. Она пробовала описать им, что с нею проделал Дух, но они, конечно, не смогли ничего понять.

Во время приема Дэйзи внезапно протянула руку и обняла ее. Такого она раньше не делала, и, возможно, этот поступок означал что-то очень серьезное.


В этом новом состоянии Лив провела два дня. А потом к ней начали возвращаться тени. Безжизненное, потное и бледное лицо пациента на мгновение напомнило ей о том самом лице, внезапно разбередив старую рану. Боль уютно расположилась внутри нее, точно жаба. Все остальные раны тоже вернулись. Где-то в самом основании души образовалась трещина, и все, что держалось на нем, пошатнулось. Перед сном она приняла успокоительное, но ей все равно снились кошмары — еще ужасней, чем раньше.

Утром она снова встретилась с попечителем.

— Ну, доктор, как вам?..

— Еще рано говорить, господин попечитель. В любом случае, было... интересно. Эффективно или нет — другой вопрос. Думаю, мне стоит туда вернуться.

Он с сожалением улыбнулся и передал ей ключи.

— Тогда мне придется отменить назначенные на утро встречи с пациентами, — добавила Лив.

Он пожал плечами:

— Дэйзи будет не против, я уверен.

Она спустилась в пещеру.

Через два дня она спустилась туда снова, на третий и четвертый день — еще и еще.


Еще через день, когда она вошла в кабинет попечителя, тот стоял у окна со строгим и отрешенным видом, заложив руки за спину.

— Нет, доктор, — произнес он. — Мне очень жаль, но я вынужден сказать «нет».

Она была поражена.

Он не смог сохранить строгое выражение лица, не удержался и от извиняющейся улыбки и принялся то складывать руки на груди, то ронять их, будто не представляя, что с ними делать.

Лив решила поговорить начистоту:

— Попечитель Хауэлл, я только начала изучение этого феномена. Он еще не исследован и не понят — уверена, вы же сами первый это признаете. Для чего же еще вы пригласили меня сюда? Нужно оценить риски. Преимущества. Его потенциал. Действительно ли он исцеляет или это только видимость...

— Лив. Доктор. Мой ответ: «Нет». Я вынужден настоять на своем

— Но почему?

— Силы Духа не безграничны. Это нам точно известно, это мы понимаем. Он слишком много берет на себя. В мире слишком много страдания. Он нужен другим. Нашей главной заботой должны быть наши пациенты. — Он сложил короткие коричневые пальцы клином у подбородка и с тревогой посмотрел на нее: — Вы меня понимаете?

Она выдержала паузу.

— Ну конечно, господин попечитель. Разумеется, я понимаю.

— Хорошо. Очень хорошо.

Театральным жестом он снял ключи от дверей в пещеру с крюка и запер их в ящике письменного стола. А ключи от ящичка спрятал в карман своей белой льняной рубахи.

Еще одна соболезнующая улыбка. Эти улыбки раздражали ее.

— Честно говоря, попечитель, мои наблюдения позволяют мне заключить, что весь этот госпиталь и все то, ради чего жертвуете собой вы, ваш отец и еще несколько сотен несчастных людей, абсолютно бессмысленно, совершенно отвратительно и, по всей вероятности, безумно.

Его лицо вытянулось. Она обернулась и вышла из кабинета, едва не столкнувшись с мистером Джоном Коклем, который стоял в коридоре у самой двери и мыл окно.

— Все в порядке, мэм?

Она не стала утруждать себя ответом и прошла в свой кабинет, где приняла четыре капли успокоительного. Заснула она в кресле, и ей снился тяжелый, гнетущий сон о Доме, стены которого сжимались вокруг нее. Ей снились сырость, печаль, духота, темные подземные пещеры чужого Племени, пустые холмы снаружи и война.


В ту ночь Кридмур тихо проскользнул в комнату попечителя. На людях попечитель был опрятен, и в кабинете его царил полный порядок, но в жилой комнате буйствовал хаос, говоривший о каком-то душевном страдании, до которого Кридмуру не было никакого дела. Он отыскал льняную рубаху — накинута на спинку стула — и вынул из кармана ключи.

В кабинет попечителя он проник через открытое окно, отпер ящик письменного стола найденными ключами. Внутри обнаружилась еще одна связка ключей — солидная, старая и увесистая. Это были ключи от тоннелей.

Он спустился в пещеру, не взяв с собой фонаря. Он и в темноте видел хорошо.

— Это рисунки Племени.

— Здесь один из их духов. Слабый.

— Достаточно силен...

Он подошел к сверкающему озерцу, наклонился к воде, провел по ней пальцами и ощутил покалывание. Вода была теплой. Он лениво плеснул водою во мрак.

Прислонившись к раскрашенному камню, он задумался над своей проблемой.

— Никакого насилия? Для человека моей профессии это ужасное ограничение.

Кридмур вгляделся в воду, и та ответил ему равнодушным сиянием.

Краем глаза он увидел, что красные линии на стенах едва заметно дрожат и изгибаются в полумраке, точно полосы крадущихся кошек из джунглей дальнего Востока.

— Он глуп, Кридмур. Иначе давно бы уже убил тебя.

— У него непритязательный вкус...

Кридмур хотел зажечь сигарету, но передумал. Лучше не оставлять следов.

— Он упивается слабостью, болью и страданием. Он отвратителен, Кридмур.

— Мы создали его из наших страданий. Так же, как создали вас из нашей ненависти, а врагов — из нашего страха.

— Осторожней, Кридмур.

Он снова коснулся воды. Влага стекала со стен, капли тихо и сонно стучали по земле, и эхо кругами расходилось по глади озера.

— Как предлагаете его убить?

— Дух бессмертен. Его нельзя убить.

— Неужели только потерянное чудо-оружие Генерала способно убить и вас, и врагов, и, по-видимому, эту несчастную тварь?

— Вероятно.

Вода охватила пальцы Кридмура.

— У него есть предел. Когда я убил беднягу Вильяма у ворот, он отвлекся.

— Тебе повезло.

— Его нельзя убить. Но я знаю, как можно это обойти.

— Да. Мы знаем.

— Он питается болью. Что, если он подавится?

22. ПЕРЕДОВОЙ ЛАГЕРЬ В КЛОАН

Лаури запил три горькие серые таблетки стаканом воды. Из-за них он раскашлялся, на глаза навернулись слезы. Вцепившись побелевшими пальцами в край стола, он подождал прилива энергии, которая должна была оживить его изможденное тело. Он не спал... черт знает, как долго. Возможно, всю жизнь. Слишком много дел. Лишь наука и воля Локомотивов заставляла его двигаться вперед.

Вот он. Да...


— Тернстрем. Драм. Никель. Слейт. Ко мне!

Он выбежал из палатки под нещадное полуденное солнце. Снаружи, среди гвалта и дыма, царил тщательно упорядоченный хаос — Передовой Лагерь в Клоане готовился к наступлению.

— Ну же. Ну же. Мы теряем время. Действуйте быстрее. Никаких раздумий. Назад дороги нет. За мной!

Он погрузился в толпу, и они последовали за ним.

От старого Клоана теперь уже не осталось почти ничего. Бедный старый Клоан, подумал Лаури. Уже слишком поздно. Линия сделала с Клоаном то же, что делала со всем, до чего дотягивалась.

Вокруг Лаури на руинах Клоана раскинулся городок из серых и черных палаток. Солдаты в черных униформах с ружьями наготове и болтающимися на шеях противогазами, уставившись прямо перед собой, строились в шеренги, из которых формировались колонны. Лаури протискивался сквозь толпу.

— Да. Да... Драм, что не так с этими идиотами?

Драм остановился и прикрикнул на шеренгу растерявшихся солдат:

— Шевелитесь, шевелитесь, идиоты!

Лаури продолжил путь сквозь толпу.

За последний месяц в лагерь прибыл почти полный дивизион войск Линии. Они пришли из Кингстона, Ангелуса, Глорианы, Харроу-Кросса, Свода и других. Они ворчали, ругались, моргали от слепящего солнца. Они были вдали от знакомых мест — и ненавидели бескрайнее небо, голую землю и сухой воздух, совсем не похожий на воздух станций, густо насыщенный дыханием Локомотивов. Поэтому Клоан перестраивали для них. Сначала разбили палатки, потом палаточный городок, затем наскоро построили железные бараки и бункеры, дымящие трубы, литейные, кузни. Линия оставалась мобильной. Промышленность перевезли сюда в грузовиках и развернули на месте за считаные дни...

Ошибка. Лаури резко остановился и обернулся:

— Слэйт? Почему у этих солдат нет противогазов?

— Не знаю, сэр.

Выстроившиеся в шеренгу линейные без противогазов тупо пялились в пространство, избегая взгляда разъяренных красных глаз Лаури.

— Где их противогазы, мать вашу? Кто в этом виноват? Мистер Слейт? А? Без противогазов они сдохнут. Так им и надо. Разберитесь с этим, мистер Слейт!

Он зашагал дальше по гладким лужицам нефти, мимо рядов пульсирующих механизмов. Он понятия не имел, для чего они нужны. Прошел мимо палатки связистов, куда недавно привезли несколько новых блестящих телеграфов, едва справляющихся с наплывом сообщений.

Из палатки вышел связист. Увидев Лаури, он подбежал к нему с расшифровкой телеграммы в руке:

— Сэр, и. о. проводника, сэр. Женщина опять разговаривала с целью. На этот раз устройство зафиксировало разговор с большей точностью, сэр, почти двадцатипроцентной...

— С возможной целью, связист. Не делайте лишних предположений. Есть что-то новое?

— Не ясно, сэр. Как вам известно, он по-прежнему разговаривает обрывками сказок, и мы не знаем, как их расшифровать...

— Сейчас нет времени. Идет подготовка к наступлению. Никель, ступай с ним.

Лаури и Тернстрем двинулись дальше. Жители старого Клоана под надзором линейных грузили в кузова машин новенькие, сверкающие газовые ракеты. Лаури одобрительно кивнул. Клоанцы теперь выглядели бледными и измотанными, на них плохо сказалась перемена воздуха, но под должным надзором работали они вполне усердно.

Лаури положил руку на плечо клоанского мальчика:

— Пойдем со мной. Остальные — занимайтесь своим делом.

Лаури протискивался сквозь ряды линейных, с трудом державших тяжелые пулеметы, — на каждый приходилось по двое человек, а ящик с патронами держал третий. Судя по знакам отличия, эти были из Глорианы. Когда он проходил мимо, они отошли в сторону и покорно склонили головы.

— Видишь, мальчик. Они ведут себя по уставу.

— Да, сэр.

С тех пор как Лаури занял место Бэнкса, число войск под его командованием удвоилось. Ожидалось прибытие новых отрядов. Но враг теперь бесчинствовал и на юге, и на востоке. Агенты уничтожали рельсы, подстрекали население к бунтам, травили и жгли, занимались саботажем и террором. Это добрый знак — знак того, что враг боится. Это также значит, что подкрепление прибудет позже, чем ожидалось, но Лаури готов довольствоваться тем, что есть.

От командования его пока не отстранили, но он даже не сомневался в том, что за ним наблюдают.

Над его головой работали краны. Они поднимали бетонные блоки из кузовов грузовиков и медленно опускали их на землю вокруг Лаури, Тернстрема и мальчика. Казалось, по городу проходит взрывная волна, только не разрушающая его, а восстанавливающая. Лаури сжал плечо мальчика:

— Небось такого ты в старом Клоане не видел? Чудо, согласен? Прогресс!

Он прошел мимо шеренги линейных, согнувшихся над внутренностями черных мотоциклов. Настроение его улучшалось благодаря суете вокруг, страху и уважению со стороны солдат, не говоря уже о пилюлях, бодрящий эффект которых теперь проявился в полную силу.

— Хорошая работа. Отлично. Будут готовы в срок?

Линейные вытянулись по стойке «смирно»:

— Да, сэр!

— Хорошо. Хорошо.

Образцом для подражания, у которого Лаури заимствовал свою добродушную манеру, ему послужил мистер Клэй, бывший начальник Станции Ангелус, каким Лаури помнил его по кадрам старых кинофильмов. Когда Лаури был мальчиком, детей станции Ангелус загоняли в кинозалы, где во всем великолепии чернобелого кино рассказывали о Целях Линии. Там-то маленький Лаури и увидел Клэя: дергающийся на экране призрак с бакенбардами в длинном черном фраке, шествующий по мрачным коридорам станции вдоль грохочущих машин и приветствующий добрым словом каждого перемазанного копотью рабочего.

«МОЛОДЕЦ, МОЛОДЕЦ! — плясала надпись на экране. — УДАРНИК ПРОМЫШЛЕННОСТИ!»

Яркие белые печатные буквы на чернильном фоне.

Разумеется, Клэя давно отстранили, запретив даже упоминать его имя, а фильмы, по всей видимости, сожгли — и поделом. Такая популярность была неподобающей для простого человека, даже такого, как Клэй. Но Лаури по-прежнему украдкой вспоминал о нем. У Клэя было, чему поучиться. «Молодец, молодец, сильная хватка! Работай, работай!» — говорил Лаури, как повторял когда-то Клэй.

Подбежавший связист развеял грезы Лаури:

— Сэр!

— Что? Молодец. Что?

— Разведчики докладывают, что они движутся, сэр.

— Они в курсе, что мы знаем, где они?

— Не известно, сэр.

— В каком направлении движутся?

— На северо-восток параллельно дороге.

— Хорошо. Отлично. Тогда, считай, они в наших руках.


Лаури осознал, что до сих пор держит за плечо клоанского мальчика. Тот дрожал и смотрел на собственные ноги.

— Эй... Эй, мальчик. Выше голову!

— Сэр.

— Знаешь, что здесь скоро случится?

— Сэр.

— Мы убьем пару-тройку врагов. Но к тебе это отношения не имеет. Давай, лучше я объясню тебе, что скоро случится с Клоаном.


...Потому что, объяснил Лаури, сам он — всего лишь старший смотрящий. Таковы порядки Линии. Военные отряды разведывают путь, зачищают его от врагов. За ними подтягиваются фабрики. Дымовые трубы, литейные. Так было и так будет всегда. Сотни, а затем и тысячи безмолвных, покрытых сажей рабочих будут корпеть в литейных, башни из железа и цемента начнут громоздиться все выше, а буры — проникать все глубже в неустанном поиске всего, что пахнет, как нефть.

Вместе с фабриками придут и седовласые женщины за сборочными конвейерами которые станут бесперебойно перемалывать землю и выплевывать в людские массы товары и предметы первой необходимости.

— Это случится, мальчик. Это должно случиться. Линия делает свое дело. После солдат они пришлют торговцев, адвокатов...

На самом деле торговцы уже прибыли — так оперативно, словно все это время ждали под землей, а пришедшая Линия просто выплюнула их, как шлак на поверхность. Торговцы эти делились на классы и ранги, подобно деталям Локомотива. Некоторые — низкорослые нервные типы в залатанных поношенных пальто — торговали некачественным и порченным товаром прямо из своих потертых чемоданов. Таких отправят в Гузнэк или на фермы в окрестностях Фэйрсмита, где местная деревенщина возрадуется даже помятому оловянному чайнику, плугу поострей или чему-нибудь в том же духе. Подробностей Лаури не знал. А некоторые серьезные люди в серых костюмах уже разгуливают по улицам Клоана с командами инженеров и геодезистов, намечая места, где в будущем встанут заводы и фабрики. Кое-кто из торговцев даже не лишен экстравагантности. Как ни странно, Линии иногда приходилось производить экстравагантные, цветные товары — деревенским жителям это нравилось. Поэтому кое-кто из торговцев носит шелковые галстуки, высокие черные цилиндры и пурпурно-золотые жилеты. Они привозят с собой пестрые стайки танцовщиц. Отправляются в Гринбэнк или Край-Свет, где с песнями и танцами продают лекарства, часы, монокли или предметы роскоши фабричного изготовления: сигареты, шоколадные плитки, сахарную вату и мороженое ненатурально ярких цветов — золотое, кадмиево-красное, кобальтово-голубое, — все, что только производится в башнях станций Ангелус или Арсенал.

— Ну, мальчик, как тебе? Нравится? Фабрики еще не построены. Всему свое время. Сейчас товары завозят сюда на Локомотиве и на грузовиках. Оптом. Дешево. Так дешево, как мы захотим. Самая маленькая и молодая станция Линии производит на своих фабриках больше товаров в час по ошибке, нежели Клоан, Грин-бэнк или Гузнэк изготовят за десять или даже за двадцать лет. Вы с ними не сравнитесь! Вы для нас — то же, что для вас холмовики. Там, где ты стоишь, мальчик, будет подземный кинотеатр. Я лично выбрал это место. Ты станешь свидетелем того, чего и представить себе не можешь. — Лаури нагнулся, чтобы взглянуть мальчику в глаза. — Пришло время решать, мальчик, встанешь ты у нас на пути и будешь сметён — или же двинешься с нами вперед. Присоединяйся к нам! Подумай об этом. Тебе придется выбирать, мальчик, придется выбирать....

Мальчик вырвался из рук Лаури и убежал в поля.

Глаза Лаури заволокло серой пеленой.

Тернстрем кашлянул.

Лаури выпрямился:

— Чего мы ждем? Вперед!

Он зашагал по полям. Злаки были мертвы. На полях Клоана теперь вздымались металлические громады: грузовики и грузовые платформы, бульдозеры, птицелеты, броненосцы различных типов и длинные дула тяжелых мортир.

Лаури забрался в грузовик. Тернстрем последовал за ним. Он постучал по борту:

— Поехали, поехали.


Он наблюдал за ходом наступления в телескоп с возвышенности, на безопасном расстоянии, под усиленной охраной.

Днем раньше пилот одного из птицелетов доложил о лагере, замеченном на холмах в нескольких милях к югу от Гринбэнка. По меньшей мере два мужчины и одна женщина. От невооруженных глаз их скрывали высокая цепь камней и сосновая роща, но с воздуха обнаружить несложно. Все трое вооружены. У них нет ни скота, ни груза, ни прочих признаков, по которым их можно причислись к честным труженикам.

В том, что это агенты врага, Лаури не усомнился ни на секунду.

Он приказал не приближаться к ним и не предпринимать никаких действий, которые могли бы их спугнуть. Велел отрядам пехоты и броненосцам перекрыть дороги по всем направлениям на расстоянии мили от лагеря, а птицелетам расположиться на местах, откуда они смогут быстро атаковать любую цель в радиусе мили от лагеря. Распорядился заготовить мины, колючую проволоку и привести в боевую готовность мортиры.

Теперь цели двигались на северо-восток по открытой местности, и Лаури наблюдал за ними. Они казались точками на бескрайнем пустом красно-буром ландшафте, пока Лаури, сфокусировав телескоп, с отвращением и наслаждением не разглядел их вблизи — теперь он мог разглядеть даже пятна пота на их одежде.

Они ни о чем не подозревали и беспечно шагали по холмам, будто выбрались отдыхать на природу. Их было четверо. Двоих Лаури узнал по фотографиям в Черном Списке. Высокий надменный дхравиец с крючковатым носом — агент по имени Лев Аббан. Худая девушка с волосами, собранными в шипы, — Кин, просто Кин. Сопровождали их удивительно тучный мужчина с длинными засаленными светлыми кудрями, одетый в коричневый двубортный костюм, и жилистый, злобного вида парень в потертых голубых джинсах; голова его была обрита, и только сзади свисали длинные тонкие белые пряди волос. Кин шагала под руку с тучным мужчиной и смеялась.

— Начинайте, — сказал Лаури.

Первыми тронулись с места птицелеты. Четыре машины, две с севера, две с юга, ринулись к месту нахождения врага. Они летели на полной скорости и ревели, оставляя в небе огромные черные следы дыма. Агенты конечно же услышали их, развернулись и открыли огонь. Два аппарата они сбили прежде, чем те успели выпустить свои шумогенераторы, — машины рухнули на склоны холмов и запылали. Еще двум птицелетам удалось подобраться достаточно близко и сбросить наряды, после чего они развернулись и начали отступление, но лишь один из них успел отлететь на безопасное расстояние.

Когда шумогенераторы упали на землю, агенты побежали. Лаури заметил, что у женщины, Кин, из носа сильно течет кровь. Она зажала уши руками, а потом подпрыгнула прямо вверх, и он потерял ее из виду...

— Один мертв, сэр. Вон там.

Он не сразу обнаружил тело. Тучный агент лежал в грязи бездыханным.

— Отлично. Надеюсь, кто-нибудь знает, где остальные? Я понятия не имею.

На склонах красных холмов виднелись три точки, двигавшиеся на запад, восток и север с такой скоростью, что позади них вздымались облака пыли. Мортиры выстрелили новыми шумогенераторами, но те были сбиты в воздухе или приземлились далеко позади агентов, не причинив им вреда.

Мортиры выстрелили снарядами с ядовитым газом. Шумогенераторы падали на землю, как брошенные камни. Газовые снаряды устроены сложнее, и Лаури они нравились больше. Они взмывали в небо с резким пронзительным звуком, пока запас топлива не подходил к концу, а затем использовали оставшийся запал для того, чтоб бесшумно взорваться, перечеркнув землю под собой беспорядочными белыми полосами смертоносной пыли.

Вскоре стало казаться, что над холмами стелется белый предрассветный туман.

— Смотрите, сэр!

Лаури с радостью увидел Кин, стоящую на четвереньках в облаке белого газа. Ее окружили черные грузовики, откуда выпрыгивали дюжины линейных в темных масках.

Она с трудом поднялась на ноги.

Лаури на мгновение стало плохо от ужаса, и он безо всякой разумной на то причины опустил телескоп, словно тот делал его для Кин уязвимее. Когда он взял себя в руки и снова направил телескоп в ту же точку, там уже не было ничего, кроме горящих грузовиков, трупов линейных да нескольких выживших, которые окружили нечто, лежавшее на земле, и беспрестанно втыкали туда штыки.

Доносившиеся издалека артиллерийские залпы и дым на горизонте сообщали о том, что кто-то — то ли Аббан, то ли бритоголовый в джинсах — столкнулся с одним из заградотрядов. Наблюдать за этим сражением Лаури удовольствия не имел.

В итоге нашли и доставили в лагерь трупы всех четверых.

23. ГЕНЕРАЛ В ОТСТАВКЕ

Кридмур и Ренато стояли в грязи среди камней к югу от южного забора, опершись на лопаты, тяжело дышали и потели. Они копали могилы.

— Да у тебя талант, Кокль!

— Я много практиковался.

— То-то я вижу. И еще придется. Времена нынче тяжелые.

За последние два дня в Доме умерло пять пациентов. В восточном крыле свирепствовала инфекция. Ренато вызвался выкопать могилы. По-видимому, он считал это покаянием за грехи. Кридмур предложил ему свою помощь.

Готовый в любой момент сделать решительный шаг, он раздумывал, нельзя ли обустроить все так, чтобы ему не пришлось убивать Ренато — тот ему нравился. Но без крови обойтись вряд ли получится.

— Видал я и потяжелее, — сказал Кридмур.

— Не в этих краях. То, что случилось в Клоане...

Вести о клоанской резне достигли госпиталя несколько дней назад. По счастью, внятного описания Кридмура среди этих сведений не было. Дом послал в Клоан отряды для сбора раненых, но линейные отослали их назад. Ходили слухи, что Линия полностью поглотила Клоан. Хуже того, говорили, что Линия установила контроль над Гринбэнком и другими населенными пунктами в окрестностях Дома и что войска Линии патрулируют дороги, обыскивая и атакуя путников, направляющихся к Дому или из Дома.

— Всюду, где есть Линия, неподалеку скрывается ее враг. Война придет и сюда, — сказал Ренато.

— И пройдет мимо. Мы с тобой такое уже переживали. Дом выстоит.

Кридмур знал наверняка, что в данный момент на краю каньона по крайней мере один линейный. Прячется среди камней, глядя на них в длинную подзорную трубу. Они знают, что он следит за ними, а он знает о том, что это известно им. Он не может убить их, а они не могут прикончить его, хотя лопатки так и чешутся в ожидании пули снайпера...

Кридмур засмеялся:

— Дурные времена. Славные времена. Кому и славные времена — дурные. Ты где научился могилы копать?

Ренато на секунду задумался. Он потер красный платок, скрывавший раненную челюсть.

— У хребта Хоуси, — ответил он.

— А я — при осаде Мельницы Хуки, — соврал Кридмур. — Я тогда не был солдатом, вообще бросил воинскую службу. Меня туда по личным делам занесло. Но когда пришли армии, всем пришлось выбирать сторону. Из отхожих мест расползалась зараза — темное смердящее облако. Мне дали выбор: ружье или лопата. Копай могилы или наполняй их. Я выбрал лопату.

Ренато кивнул:

— Да... А мы преследовали отряд из гарнизона Форта Хоуси, а они выслеживали банду какого-то агента, гнавшуюся за одной из армий старой Красной Республики, которая занялась разбоем после блэккэпской битвы, а те преследовали бог знает кого. Я уже сам не помню. И вот поднялись мы в горы...

Кридмур перестал слушать.

В четыре руки они опустили в могилы трупы, завернутые в белую ткань. Кридмур держал ноги.

— Вот и дело сделано. Следующей, сдается мне, преставится старуха Фрэкшен из южного крыла.

Почему улыбнулся Ренато, было неясно, но во взгляде его чувствовалось любопытство.

— Которая кашляет? Не знаю. Держу пари, старый Рут Басроу проснется однажды утром и обнаружит, что исчез и покинул мир, придуманный им самим.

— Басроу — это тот господин, который уверяет нас, что все мы персонажи его снов? Возмутительно. Помяни мое слово, Ренато, его пристрелят прежде, чем он научится исчезать.

— Держи карман шире, Кокль. Этому возмутительному типу Дух шкуру спасет. Вот, пожалуйста: спорим, что Малыш застрелится до конца года? Если выиграю, тебе неделю стиркой заниматься.

— Ха. Вполне возможно. Вполне возможно. А что скажешь...

— Кридмур.

— Что скажешь о старом генерале? Ему уж точно пора в отставку.

— Мир стал бы лучше, если б в нем вовсе не было генералов. Ты какого имеешь в виду, Кокль? Уточни.

— Ну, ты же понимаешь, о ком я... О старом...

— Кридмур.

— Что?

— Лев Аббан погиб.

— Что?

— Кокль? Что случилось?

— Лев Аббан мертв.

— Не может быть!

— Аббан погиб. Кин мертва.

— Какая еще Кин?

— Ее уже нет. Она была с Аббаном, они готовились....

— Я знаю, кто она. Одна из новеньких. Была... Совсем ребенок. Я знал Аббана тридцать лет, мы с ним вместе многое пережили...

— Он мертв. Кин мертва. Уошберн Вздерни-Их-Повыше выжил, но потерял рассудок из-за шумогенераторов. Пьяница Каффи мертв. Аббан отправил на тот свет больше всего врагов. Пьянице Каффи почти удалось сбежать...

— Кокль? Ты слушаешь? Тебе плохо?

— Какая мне разница, скольких он убил? Они должны были защищать нас на обратном пути. Теперь нам придется идти одним!

— Ты не выживешь один, если возьмешь с собой Генерала. Войска Линии здесь очень сильны. Они двигаются быстрее, чем мы ожидали. Ты слишком долго медлил, Кридмур.

— Я долго медлил? Да пошли вы. Пошли вы все!

— Фэншоу еще жив, он в Гринбэнке. Неподалеку отсюда есть и другие агенты,. Сегодня с наступлением сумерек они отправятся в путь и скоро встретятся с Фэншоу. Наберись терпения.

— Вы мне советуете набраться терпения? Что?!

— Кокль!

— Да! Да... Это все жара. Извини. Я немного...

Он отпустил ноги трупа и зашагал обратно в дом.


А правда заключалась в том, что в Доме он действительно бездельничал, чувствовал себя слишком вольготно, действовал слишком медленно, наслаждался хитроумной загадкой, играми в карты, враньем и симпатичными простушками-медсестрами, а теперь мышеловка захлопнулась. И Кридмур не мог смириться с тем, что в нее угодил.

Он бесшумно прошел по коридорам дома в кухню, взял с полки две бутылки виски.

— Кокль, ты чего это? — удивился повар Сичел.

— Запиши на мой счет. И уйди с дороги.

Ему хотелось отгрызть повару ногу.

Он направился на крышу.

По пути столкнулся с медсестрой Ханной, которая в испуге прижала руку к губам и вскричала:

— Джон, что случилось?

Он окинул ее оценивающим взглядом сверху вниз. Она больше не казалась ему такой красивой и приятной, как раньше. Он прошел мимо, не сказав ни слова.

В коридорах верхних этажей он наткнулся на Магфрида, ручного безумца доктора Альверхайзен, который встал у него на пути, казалось, в таком замешательстве, что не мог отойти в сторону. Кридмуру пришлось собрать все свои силы, чтобы сдержаться и не убить остолопа.

— Прости, — сказал он.

Он вылез через окно на крышу и начал пить.

Линейные наблюдали за ним в подзорные трубы с края каньона. Они прятались среди камней и муравейников. Обычный человек не смог бы их увидеть, но Кридмур видел.

— Они могут начать стрелять в тебя. Возвращайся внутрь.

— Они не рискнут. Если начать здесь битву, можно разбудить Духа или убить Генерала.

— Мы бы рискнули.

— Они — не мы.

— Нет.

Он пил и наблюдал за тем, как солнце медленно алеет и садится.

— С Аббаном меня познакомила Черная Каска. Это было в Гибсоне тридцать лет назад.

— Мы помним.

— Тогда я любил ее. Что с ней случилось?

— Она погибла, Кридмур. Когда была уничтожена тильденская верфь. Много лет назад.

— Так вы мне сказали. Меня там не было. Тогда мы уже были врагами.

— Она погибла. Когда-нибудь умрешь и ты.

— Она любила Аббана, и поэтому я терпел его.

— Он был сильнее тебя, Кридмур.

— Наверное. Все равно он уже мертв... Помню, мы вместе бежали к Южным болотам, к Черной речке, году в шестьдесят третьем — шестьдесят четвертом. Кипарисы, слизь, тени, черная грязь и вонь. Мы спрятались в полусгнившей хижине, которая, могу поклясться, когда-то принадлежала ведьме. Почему мы там оказались? Да. Да... Вспомнил. Мы укрывали письмо. Спрыснутое духами письмо, с помощью которого можно было шантажировать богатого Улыбчивого из Джаспера. За нами охотились птицелеты. Шел теплый сырой дождь. Кругом аллигаторы.

Мы ели змей. Аббан, пустынник... все это терпеть не мог. Не могу сказать, что я сам получал от этого большое удовольствие. Две недели вместе. Мы не убили друг друга. Это почти дружба, не так ли?

— Мы это знаем, Кридмур. Мы были там.

— Ваши слуги для вас слишком хороши.

— Ты пьян, Кридмур.

— Да.

Было темно.

Он встал и сбросил бутылки с крыши:

— Я пьян. Поддержите меня...

Он неуклюже упал с крыши, вцепился в водосточную трубу и некоторое время болтался на ней. Что-то теплое окутало его в ночном воздухе и помогло встать на ноги.

— Спасибо.


В кабинет Лив он пробрался через окно.

Опустился в ее кресло и принялся рыться в ее бумагах. Папка с делом Генерала была одной из самых толстых.

— А она не теряла времени зря! Посмотрите-ка. Что все это значит?

— Мы не знаем.

— И собой не дурна. Не женское это дело...

Записи вполне могли быть зашифрованы. Возможно, это и был шифр. День 17-Карта A-З; «церковный шпиль» (отец? ср. Карта Г-2, День 9). Бред! День 20-постоянно по оси 1, оси 2. Гипотеза Науманна? Жаргон! День 22 — 3 разряда п. тока по 5 = мин. захв. гов. пр. «лошади» (ср 9, 12). Бессмыслица!

— Пожалуйста, доктор А, — сказал он, — я простой пьянчуга, нельзя ли писать попроще? Лишь благодаря огромному усилию воли и шипению Мармиона в голове...

— Держи себя в руках, Кридмур.

Кридмур смог удержаться от того, чтобы разорвать бессмысленные записи и раздраженно разметать их по комнате.

Он увидел себя в маленьком гладком настольном зеркале и понял, что теряет привлекательность. Заправил потные волосы за уши и глубоко вздохнул.

Выкрав из столика Лив ключи, он прошел по пустым коридорам к палатам пациентов, открыл дверь в палату Генерала и вошел внутрь.

Старик не спал — сидел в кресле в углу, выпрямив спину и сложив на коленях покрытые пятнами руки в ярком свете луны. Он не отрывал от Кридмура взгляда серо-зеленых глаз. Тот тихо закрыл за собой дверь и, тяжело дыша, уставился на Генерала.

— Ну? — сказал он.

Генерал не ответил.

Кридмур медленно осознал, что взгляд Генерала направлен не на него, а куда-то левее — скорей, на дверную ручку.

— Хотите отсюда выбраться, старина? Все возможно. Может, скоро и выберетесь. Но сначала поговорим. Поговорим о вас. Смотрите на меня. На меня!

Кридмур перелетел через комнату, крепко стиснул в руке генеральскую челюсть и повернул лицо старика так, что теперь мог смотреть прямо в его пустые глаза.

Старик заговорил хриплым голосом, торжественно, будто обращался к аудитории:

— Давным-давно жил да был...

Кридмур зажал ладонью его рот, старясь действовать медленно и осторожно. Он не забывал о том, что все здесь окружено липким, удушающим материнским вниманием Духа.

— Сегодня никаких сказок. Давайте-ка лучше я расскажу вам историю из прошлого, старина Давным-давно жил да был человек, которого все звали Генералом, потому что он, мать его, и был генералом, великим человеком, не чета вам, сэр, безвольно гниющему в этой выгребной яме сутки напролет. Да вы и задницу себе подтереть не можете, не то что войском командовать!

Он разжал рот старика. Тот больше не издавал ни звука.

— Хорошо. Тот Генерал... Я не о вас. Не хочу оскорблять его сравнением с вами. Тот, другой Генерал командовал войсками Республики Красной Долины. Кучки провинций и свободных городов, вдохновившихся грандиозными идеями. Это было очень давно. Наверное, несколько десятилетий назад. Я сам тогда был почти еще мальчишкой.

Кридмур попробовал спьяну считать на пальцах.

Генерал наблюдал за ним.

— Да... Мальчишкой. Только недавно прибыл на Запад из Ландроя. Я не участвовал в ваших сражениях. Честно говоря, я тогда был пацифистом, изредка агитировал за Братство Бессребреников, или Освободительное движение, или...

Он снова умолк. О времени, проведенном в Освободительном движении, впоминать не хотелось.

— Да. Тогда я был другим человеком. Я читал в газетах о вашем кровавом завоевательном походе на юг, недоверчиво щелкал языком, мотал головой и говорил: «Какие дураки! Насилием ничего не решить!» Теперь я понимаю, что ошибался. Такой умный человек, как вы, сэр, должен оценить всю иронию ситуации... — Он пододвинул себе кресло, сел лицом к генералу. — Вы были великолепны, сэр! — Он наклонился к нему. — За что вы там сражались-то? За независимость от Стволов, Линии и всех деспотических сил? За конституционного самоуправление и разделение власти? За права свободных землевладельцев? За добычу и трофеи? За добродетели? За просвещение? За женщин и вино? Или за искусства ради искусства? Я забыл. Разве это важно? Если это важно, можете ответить на мой вопрос сэр. Сегодня погибли мои друзья, и причина их смерти мне не известна, если у нее вообще была причина. Говорите!

Он принялся считать на пальцах, держа руку перед лицом Генерала.

— Сперва вы завоевали Морган, потом Ашер, потом Лудтаун, а потом...

Пальцев не хватило.

— А потом все земли между Морганом и Дельтой. Кажется, вы сражались за Президента. Или за Парламент, или что-то подобное, не подскажете за что именно? Я больше не слежу за политикой, да и на детали у меня память слаба. Все это теперь прах, сэр, как и вся ваша Республика.

Генерал отвернулся к окну.

Кридмур схватил его за подбородок и развернул обратно:

— К черту политику! Сражения я помню лучше. Ваш старший сын погиб на холме Хекмана от ранения в живот, погиб прежде, чем подошло подкрепление. Не зря ли он погиб? Не зря? От Глорианы до Победы и Харроу-Кросса по земле продвигалась Линия. И крались во мраке Стволы. Ваша маленькая республика, сэр, не могла устоять перед двумя могучими силами, меж которых оказалась зажата. Но потом было ваше последнее великое сражение. В долине Блэккэп вам удалось сдержать натиск Линии. Вы загнали три дивизиона линейных в эту ядовитую ловушку, полную грязи, мерзких смертоносных цветов, источающих сладкий запах, и залили долину кровью. Вы сполна напоили долину кровью! Разве вы не гордитесь этим? Говорят, если бы у вас были лошади, вы смогли бы выбраться даже оттуда и спасли бы ваше войско. Но никто не прислал вам на помощь кавалерию, поэтому ваша мечта утонула в крови. Там погиб ваш старший сын, верно? Отвечайте, черт возьми, а не то я сверну вашу тонкую стариковскую шею! В той долине сочилась кровь, хлюпала грязь и стонали смертельно раненные. Мне очень интересно узнать, как вы оттуда выбрались. Если бы вам удалось спасти свое войско — вероятно, вы смогли бы повторить этот фокус снова и снова. Кто знает? Возможно, вам удалось бы сдержать Линию. Теперь в Красной Долине станция. Аркели. Молодая, но свирепая. Это вас не печалит? — Кридмур давно отпустил лицо генерала. Глаза старика бесцельно блуждали. — Вы жили, чтобы сражаться и побеждать, а потом проиграли раз, второй и, наконец, пав жертвой психобомб, оказались здесь и превратились в животное. Зачем вы понадобились моим хозяевам — я не могу даже представить. Что вам известно? Что вы знаете? Мы планировали доставить вас в наше укрытие, где вас смогли бы спокойно допросить девочки из «Парящего Мира». Вам бы это понравилось. Но теперь мы в осаде. Без вас я еще мог бы сбежать. Я стар, но быстр. Но с вами... это невозможно. Я здесь застрял. Я в ловушке. А вы знаете, как я ненавижу попадать в ловушки? Я просто сойду с ума. Такие дела...

Он в гневе расстегнул спецовку, вытащил Мармиона и наставил тяжелое дуло ствола на широкий лоб старика.

— Выдайте мне вашу тайну, или я уничтожу вас на месте, — прошипел он.

— Я не стану стрелять, Кридмур.

— Я воспользуюсь руками.

— Если он погибнет, ты умрешь от Кнута, Кридмур.

— Скажите, что вам от него нужно! Что вам известно? Почему они умерли?

— Так ты просишь нас о том, чтобы мы тебе доверяли ? Нет, Кридмур.

Кридмур наблюдал за тем, как блуждают глаза Генерала. Как они уставились в черное дуло Ствола и снова метнулись прочь. О да, подумал он, это ты знаешь. И стиснул оружие покрепче.

Генерал смотрел все ниже и ниже, а потом уставился прямо в глаза Кридмура Старое, похожее на палку горло Генерала затряслось, он зашевелил губами и плюнул Кридмуру прямо в лицо.

Кридмур засмеялся, опустил оружие, утерся:

— Все он помнит. Он нас отлично помнит. Что-то у него в голове осталось. Надо было мне в доктора пойти.

— Никогда так больше не делай, Кридмур. Он в десять тысяч раз ценнее, чем ты.

Генерал отвернулся, а затем снова отрешенно уставился в какую-то точку на дальней стене.

— Давным-давно, — сказал он, — жил да был...

Кридмур нахмурился.

В коридоре послышались шаги.

— Эта проблема тебе не по силам, Кридмур. А теперь беги.

Нельзя, чтобы тебя здесь обнаружили. Он вылез через окно.

24. СНЯТИЕ МАСКИРОВКИ

— Черный Рот.

— Простите?

— Черный Рот, Кридмур. Стивен Саттер. И Мэри Кинжал.

— Что это еще за люди? Зачем вы меня разбудили?

— Не теряй контроль, Кридмур. Твой страх начинает нас раздражать. Это твои братья и сестры.

— Впервые слышу эти имена.

— Зато их хорошо знаем мы. Через два дня они прибудут, в Гринбэнк и присоединятся к Фэншоу.

— Фэншоу! Фэншоу я знаю. Значит, их четверо? И доверяю я только одному. Они нам помогут? Отведут нас в безопасное место?

— Мы. не знаем. Линия очень сильна. Но сила их только растет. Это наш последний и самый верный шанс.

— Значит, вы тоже боитесь?

— Вставай с постели, Кридмур. Берись за дело. Ты начинаешь вызывать подозрения. Готовься уходить.


На следующий день умерла Дэйзи. Умерла в присутствии медсестер, которые подняли крик, и пораженного доктора.

Это случилось во время утреннего визита Лив. Дэйзи внезапно перебила Лив и сказала:

— Ах, я так устала от вопросов!

Лив была поражена и обрадована.

— Дэйзи-Колла, то есть, Колла, ты со мной разговариваешь?

Дэйзи не ответила. Вместо этого она глубоко вдохнула и задержала дыхание. Надолго. Ее простое круглое лицо покраснело, потом стало фиолетовым, а потом синим. Взгляд ее оставался спокойным и ясным. Потом она упала со стула, и Лив позвонила в звонок и вызвала медсестер, которые силой открыли рот Дэйзи, но, даже массируя грудь, не смогли заставить ее дышать. Взгляд бедняжки оставался чистым до тех пор, пока — очень долгое время спустя — Дэйзи не испустила дух.

Лив приняла три капли успокоительного и, ощутив, что пришла в себя, отправилась в кабинет попечителя.

— Это совершенно невероятно, — сказала она.

Попечитель печально улыбнулся:

— И все же это случилось.

— Совершенно невероятно, господин попечитель, чтобы человек мог нанести себе вред таким способом. Иначе так поступил бы всякий обиженный ребенок на свете. Рассудок препятствует этому.

— Их рассудок поврежден. Возможно, отказал какой-то механизм, отвечающий за самосохранение.

— Это совершенно невозможно.

— Я вижу, вы расстроены. Пожалуйста, не думайте, что в этом ваша вина.

— Доктор Хамза уже сказал, что считает меня виноватой.

— Не обращайте внимания. Это не должно препятствовать вашей работе.

Дэйзи похоронили следующим вечером. На похоронах собрался весь персонал госпиталя, все были в черном. Никто не знал точно, какого Дэйзи вероисповедания и верила ли во что-либо вообще. Поэтому похоронили ее по скромному обряду Улыбчивых, без пышных церемоний. Попечитель, в черном с ног до головы, не считая очков в золотой оправе и элегантной золотой булавки для галстука, выступил с длиннющей речью о том, как печальна жизнь, как неизбежна смерть, как важно вопреки всему сохранять оптимизм, и вспомнил о том, как искренне Дэйзи любила простые песенки. Магфрид расплакался, как ребенок, и Лив пришлось увести его незаметно для остальных.


— Говорите о Дэйзи что хотите, а дух она испустила вовремя.

— Быстрее, Кридмур. Пока все заняты. Время действовать.

— Незачем повторять.

Он побежал на второй этаж западного крыла и подозвал Малыша.

В доверие к Малышу Кридмур начал втираться давно. Еще когда они впервые сыграли в карты, Кридмур проследовал за Малышом, который хромал по коридорам, огрызаясь и ругая медсестер, до его палаты, прислонился к дверному проему и позвал:

— Малыш?

Малыш лежал на кровати и читал книгу, шевеля губами.

— Эй! Эй, Малыш...

— У меня есть имя, дед.

— Да, но ты никому его не называешь.

— Не хочу я ни с кем разговаривать.

— Ну, и правильно. А меня зовут Джон Кокль.

— Знаю.

— Ну, и здорово.

Кридмур вошел в палату и сел напротив него. Малыш отложил книжку — дешевое скандальное описание (большей частью в картинках) обычаев половой жизни холмовиков, в котором не было ни слова правды. Он смотрел высокомерно, и Кридмур счел это забавным.

— По правде говоря, нет у тебя имени, Малыш!

— Что ты несешь, дед?

— Только не здесь. Здесь имена не имеют значения. Здесь ты только число. Строчка в книге учета. Пациент. Жертва. Никому нет дела до твоего имени, Малыш...

Малыш презрительно усмехнулся. Кридмур должен был признать, что усмешка была первосортной. Конечно, выразительности ей добавляли шрамы, покрывавшие лицо Малыша, но тем не менее парень с характером. Наверняка дослужился до какого-нибудь немалого чина, когда служил.

— Волк заслуживает лучшего, чем сидеть здесь вместе с баранами. Конечно, ничего лучшего он не получит, но все равно.

— Убирайся отсюда, Кокль.

— Заставь меня.

— Заставил бы, если бы эта чертова тварь не наблюдала за нами.

— Нет, не заставил бы.

Он наклонился вперед и приблизился к лицу Малыша.

— Ты не смог бы, и ты сам это понимаешь. Разве что раньше, когда ты еще был здоров и молод. Но не сейчас.

— Да что с тобой стряслось, Кокль?

Кридмур рассмеялся и встал:

— Ничего. Просто говорю. Я понимаю, что ты чувствуешь, Малыш. Ты один. Заперт в ловушке. Некуда идти. Надежды нет. Что ж, мужчина должен стоять на своих двоих — я не имею в виду твою беду, Малыш, это риторическая фигура. Мужчина должен уметь постоять за себя, сражаться за себя, должен идти куда хочет.

Так? Если бы я снова стал молод, как ты, и оказался бы здесь — можешь быть уверен, Малыш, я чувствовал бы себя так же паршиво. А возможно, я уже переживал нечто подобное...

Он поднялся и ушел прежде, чем Малыш смог ответить.

Следующим вечером они снова говорили, через день встретились опять. Роберт, сказал Малыш, меня зовут Роберт, а Кридмур ответил ему, что иногда имя нужно еще заслужить.

— Я не хочу, чтобы со мной произошло то, что произошло с остальными. Не хочу, чтобы эта тварь питалась мной. Не хочу гнить здесь, Кокль.

— Не Кокль. Кридмур.

— Чего?

— Позволь мне кое-что тебе показать, Малыш. — Кридмур достал оружие из белой спецодежды. — Это именно то, о чем ты подумал, Малыш.

Взгляд Малыша стал сначала жадным, потом испуганным, потом пристыженным, потом гордым. Кридмур позволил Малышу провести пальцем по серебряным вставкам Мармиона.

— Вот что исцелит тебя по-настоящему, Малыш. Вот что вернет тебе силу. Снова сделает тебя опасным. Я женился на этой красотке, когда был немногим старше тебя. Многие из нас были калеками, когда начали служить Стволам. Мы исцеляемся. Подумай об этом, Малыш. Подумай об этом.

— Да.

— Подумай об этом.

— Да.

— Мне понадобится твоя помощь. Но эта работа тебе понравится.

— Он нам тоже нравится, Кридмур. Он умеет ненавидеть. Но мы не берем на службу калек. Это бедный глупый мальчик. Что,если он нас выдаст?

— Не выдаст.

— Слишком уж быстро он согласился.

— Нас легко совратить. Таким наш брат рождается.

— Что, если он передумает ?

— Ты переоцениваешь способности нашего брата.

Ко времени похорон Дэйзи Малыш уже окончательно перешел на сторону Кридмура и был готов ко всему.


Магфрид был безутешен. Очевидно, Дэйзи ему нравилась, и он не мог вынести похорон. Он рыдал в своей комнате, а Лив сидела рядом с ним и пыталась успокоить. Она принесла из своего кабинета «Историю Запада для детей» и читала ему рассказы о сражениях. Иногда они развлекали его, но не теперь. В конце концов она набрала стакан воды из-под крана в конце коридора и развела в нем пять капель успокоительного — этого было достаточно, чтобы усыпить Магфрида наверняка.

Она сверилась с нелепыми и шумными золотыми часами: попечитель будет говорить еще долго. У нее было время, чтобы навестить пациентов и понаблюдать за ходом эксперимента.

С помощью Ренато, человека сильного, отменной крепости духа и способного обращаться с пилой, в ночь перед похоронами Лив извлекла мозг Дэйзи из черепной коробки. Хоронили ее пустую оболочку. Самая важная часть тела Дэйзи хранилась внизу, в кабинете Лив, в кувшине с физиологическим раствором. Ей не терпелось тщательно изучить ее мозг. Она уже нашла среди извилин необычную травму. Бедняжка Дэйзи! Возможно, ее трагедия могла бы послужить на благо остальным...

Лив покинула Магфрида, когда тот захрапел, осев горой на кровати, и вышла в тихие коридоры. «Историю Запада» она сунула в карман черной куртки, которую одолжила для похорон.

В коридорах было до странного тихо. Сначала Лив списала это на то, что в такой день все в трауре, но позже, когда она прошла по коридорам и спустилась по лестнице — комната Магфрида находилась на четвертом этаже, — ей стало не по себе. Так много пустых комнат. Куда же все подевались? Не могли же все выйти в сад. Может, все собрались в одной из общих комнат? Но тогда почему так тихо?

Безногий светловолосый мальчик в палате «320» растерянно катался на своем кресле от двери до окна и обратно. Он мотнул головой и сказал ей, что не знает, куда все подевались. Она оставила его в покое.

Его сосед знал немного больше. «Внизу, мэм. Сходите на нижний этаж». Он отказался говорить что-то еще, но и в обычный день был столь же неразговорчив, поэтому она больше не стала его тревожить.

Лив спустилась по лестнице на второй этаж и вышла в коридор, как раз когда из дверей палаты Генерала показался Джон Коклъ, ведущий старика за собой. Кокль держал старика за плечо и осторожно подталкивал его, помогая идти вперед на слабых ногах. За плечом у Кокля был тяжелый мешок. Он встретился глазами с Лив, и на мгновение его взор страшно похолодел, но затем он улыбнулся:

— Вывожу старика погулять, док. Свежий воздух полезен для легких.

Воцарилась напряженная атмосфера, и это показалось Лив странным.

— Ему сейчас не следует гулять, мистер Кокль. Мы не хотим, чтобы он напрягался.

Генерал слегка улыбнулся. Улыбка на лице Кокля стала неестественной. Бернард, покойный муж Лив, увлекался изготовлением чучел. Улыбка на лице Кокля теперь напоминала блеск стеклянных глаз одной из лис Бернарда.

— Пожалуйста, верните его в палату, мистер Кокль.

— Неужели вы хотите лишить старика солнечного света и свежего воздуха, доктор Альверхайзен? В этот день, когда нам снова напомнила о себе тень нависшей над всеми нами смерти, неужели вы откажете ему в этом? Между прочим, он тяжелый. Не поможете?

— Нет, мистер Кокль. Пожалуйста, верните его в палату.

— Нет, доктор.

— Я позову на помощь.

Кокль театрально вздохнул. В следующую секунду — она не заметила, чтобы Кокль двигался, — Генерал уже сидел, прислонившись к дверному проему, а Кокль наставил на нее какое-то устройство. Она не сразу поняла, что это пистолет.

— Подойдите сюда, доктор Альверхайзен.

Лив подумала над тем, как поступить. И отказалась.

Кокль нахмурился.

— Вы не понимаете, что делаете, мистер Кокль. Полагаю, вы сошли с ума. Но вы не испугаете меня этим оружием. Вы не сможете причинить мне вреда. Дух дома не позволит вам.

— Я бы не стал на это надеяться, мэм.

Она сделала маленький шаг назад. Кокль, казалось, на секунду задумался. Потом он ринулся к ней. Он невероятно быстро пробежал по коридору и зажал ее рот грубой рукой, так что она еле успела вскрикнуть.

— Ты должен был убить ее, Кридмур. Она подняла тревогу. Теперь прольется кровь.

— Если честно, я и сам удивлен. Что на меня нашло?

— Тогда убей сейчас.

— Нет, не стоит. Она может нам пригодиться.

Он перевязал ей рот хирургическим жгутом и потащил за руку. Когда она стала вырываться и попыталась кричать, он вынул из кармана маленький пузырек хлороформа и потряс им перед ее глазами. Вырываться она перестала.

Кридмур вел Лив и Генерала по коридору, как пастух ведет непослушное стадо, то подталкивая их в спины, то волоча за руки.

Из примыкающего коридора вышел сгорбленный мистер Басроу, преградил Кридмуру дорогу и взглянул на него печальными глазами. Басроу, казалось, не был ни удивлен, ни испуган. Кридмур жестом приказал ему уйти с дороги, и он покорно отошел в сторону.

Кридмур остановился:

— Если я пристрелю тебя, Басроу, что со мной случится? А со всем остальным в твоей голове? Где мы будем жить, если я лишу нас пристанища?

Басроу пожал плечами:

— Уничтожить мир? Заманчивое предложение...

— Хочешь убить его — убей сейчас, Кридмур. У нас есть дела.

— Ступай, Басроу. Береги себя, ради всех нас Пойдемте, доктор.

Басроу зашагал прочь, а Кридмур потащил Лив и Генерала вниз по лестнице и по коридору к конюшням.


Чу! Послышались быстрые шаги, а затем на другом конце коридора показалась дюжина людей. Кто-то из них бежал, а кто-то хромал.

Во главе толпы был Ренато. Он был неглуп и быстро понял, что к чему. Кридмур вспомнил, что Ренато — старый солдат, которой и сам в свое время не раз тащил женщину за руку прочь от дома.

— Кокль, ты сбрендил? Отпусти ее! И старика отпусти.

— А что будет, если я ослушаюсь, Ренато? Я вооружен, а ты безоружен. Тебе меня не остановить.

О, как Ренато расстроился! Или Кридмуру только так показалось? Из-за шрамов на лице и красного платка, скрывавшего изуродованный рот, ни в чем нельзя быть уверенным. Но Кридмур хорошо знал, как выглядят расстроенные люди.

Ренато сложил руки на груди и встал посреди коридора. Его спутники встали рядом с ним. Те, у кого было две руки, последовали его примеру и тоже сложили их на груди. Они стояли спокойно, перегородив коридор.

Ренато вздохнул:

— Ты рехнулся, Кокль. Но ты не дурак. Ты знаешь правила. Ты знаешь, что случится, если ты выстрелишь. И не станешь стрелять. Сложи оружие. Давай поговорим.

— Убей его.

— Это обязательно?

— Конечно. Он опасен.

Раздался выстрел, и большая часть головы Ренато отлетела к стене, заляпав ее кровью.

— Это сделал я — или ты сам?

— Не важно, Кридмур.

Спутники Ренато упали на пол, обхватив головы руками в ожидании: когда же ударит Дух?

Но ничего не произошло.

А ничего не произошло благодаря тому, что Малыш сделал чуть более часа назад.

Кридмур вручил ему ключи от пещер Дома Скорби:

— Из кабинета самого попечителя! Тебе выпала большая честь. А теперь ступай. Сделай то, о чем мы договаривались. Живее.

— А ты?

— Раскурочу их ружья. Дам лошадям транквилизаторы. И так далее. И так далее. Это работа для двоих. Быстрей, быстрей! Не вечно же они будут хоронить бедняжку Дэйзи. Всеми любимый овощ умирает не каждый день. Беги! Если так можно сказать, конечно. Ступай...

Чертыхаясь и тяжело дыша, Малыш заковылял от палаты к палате, упрашивая обитателей выйти. Ключи придавали ему авторитета. Да и пациентов не пришлось долго убеждать. Они всегда рады увидеть Духа.

Некоторых депрессивных и кататоников пришлось силой вытаскивать из палат и чуть не пинками отправлять вниз по коридору, но Малыш действовал решительно — ему во что бы то ни стало хотелось показать Кридмуру, на что он способен.

Ему удалось собрать тридцать — сорок человек. Кридмур сказал, что этого более чем достаточно.

Малыш провел их по коридорам, спустился с ними в подвал, а затем в пещеры. Колясочников пришлось поднять и нести на плечах другим пациентам.

Когда они приблизились к пещере Духа, самые нетерпеливые побежали или, прихрамывая, поковыляли вперед.

Малыш ненавидел их — эти искалеченные тела, эти ненасытные нужды, эти трусость и уродство.

Они толпой прошли мимо него и вошли в пещеру Духа. В почтительном молчании расселись вокруг озерца. Их души купались в мягком красном свечении и тихом плеске воды.

Прикосновение Духа Малыш ощутил, как приятное ощущение в животе, спокойствие ума, приятный зуд шрамов и культи; он противился этому — не желал, чтобы неведомая тварь питалась им, зализывала его раны, отнимала у него злобу. Он стиснул зубы так крепко, что швы на лице разошлись и закровоточили. Он стоял у входа в пещеру, опираясь на палку, хмурился, готовясь загнать пациентов обратно силой, если те вдруг вознамерятся уйти. Но они не уходили, а по-прежнему сидели у пруда. Глаза большинства были закрыты. Всех озаряло сияние.

— Ступайте в воду, — предложил он.

Пациенты выглядели взволнованными.

— Ступайте в воду. Окунитесь! Почему бы и нет? Вам никто не помешает...

Они окунулись. Сначала двое, потом еще один, и еще, и вот уже целая орава ринулась в озеро. Смеясь и охая, они плескались в воде.

Через какое-то время Малышу стало казаться, что свет тускнеет, истончается, засыпает. Нескончаемая капель сперва утратила ритмичность, а затем прекратилась совсем.

Стало темно. Дух насытился. Он уснул. Малыш обернулся и заковылял обратно как можно быстрее.


— Убей остальных.

— Нет.

Кридмур шагал прямо по телам людей Ренато и мимо них. Одной рукой тянул за собой Генерала, а другой толкал идущую впереди него Лив.

— Не заставляй нас так поступать, Кридмур.

Конюшни были недалеко, нужно было только дважды свернуть налево.

— Верхом ездить умеете?

Лив мотнула головой, а затем, с ужаом взглянув в холодные глаза Кридмура, казалось, передумала и кивнула Да Кридмур не знал, как это понимать, и в любом случае, в Доме осталась только одна лошадь, не накачанная транквилизаторами. Другие дрожали, стоя в полусне, поэтому пришлось оседлать одну огромную лошадь на троих. Кридмур приютился посередке, крепко сжав коленями тощее, костлявое тело сидевшего впереди Генерала; Лив села сзади, крепко вцепившись в Кридмура Так нелепо рассевшись — усидеть так долго было невозможно, — они выехали в сад, распугав тех, кто собрался на похороны. При виде маленького отряда Кридмура персонал госпиталя бросился в укрытие. Один или двое попытались стрелять — их оружие издало тупой щелчок и ничего не произошло.

Кридмур обратил внимание на цветущий у забора фиолетовый куст. Из куста торчала пара дорогих начищенных ботинок, которые могли принадлежать только попечителю Хауэллу.

— Господин попечитель, сэр... Да, вы! Вылезайте из куста, сэр. Вы очки обронили, поднимите их. Вот... Вот так. Встаньте. И сделайте милость, господин попечитель, откройте ворота.

Кридмур швырнул ему ключи. Попечитель не сумел их поймать и подобрал с земли. Терновый куст, в котором он прятался, исцарапал ему лицо, изодрал опрятный костюм. Он сгорбился, опасаясь ствола Кридмура — не зря, не зря! — поплелся к садовым воротам, задним воротам из Дома Скорби, отпер щеколду и попятился в сторону, точно краб. Кридмур раздумывал, не пристрелить ли его: казалось несправедливым, что у человека, построившего карьеру на Доме Скорби, нет ни одного шрама.

А Мармион все подзуживал:

— Убей его. Он может собрать отряд и преследовать нас.

И Кридмур с огромным удовольствием не подчинился.

Так Кридмур выехал из садов Дома Скорби, а впереди и позади за него и за лошадь цеплялись Генерал и Лив. Издалека доносились хриплые отчаянные крики Малыша: тот плелся за ним, опираясь на свою клюку, и вопил: «Ты обещал! Возьми меня с собой! Ты же обещал!».

Кридмур выехал в каменистый и пыльный каньон. Из-за женщины и старика он двигался не так быстро, как ему хотелось, но в минуты хорошего настроения все равно чуть пришпоривал лошадь. Лив ахала, но не осмеливалась его отпустить.

В спину начал дуть ветер, поднималась пыль, нагнеталось давление. Возможно, Дух очнулся из сытого оцепенения — и, вновь проголодавшись, жаждал боли, жаждал печали?


Лив оглянулась. В еще недавно ясном небе над Домом теперь сгустились серые тучи. Казалось, они приняли форму плеч, жировых складок, огромных раскачивающихся рук, что отчаянно к ним тянулись. Печальный великан. Сбитый с толку Бог. Волосами ему служила кружившая в небе стайка птиц, глазами — отблески солнца. Великан тянулся к ним и плакал солнечными лучами.

Он так старается, думала Лив. Она чувствовала, как он слабо пытается достучаться до нее, и душа ее отзывалась. Он старается, но не может исцелить и защитить всех и каждого в этом ужасном мире. Лошадь под ней дернулась. Он не может исцелить мир... Кридмур что-то прокричал. Мы пробудили его! Мы создали Стволов из нашей злобы, Линию — из нашего страха, а несчастного Духа — из нашей печали! Лив очень боялась за свою жизнь, но на какое-то мгновение, понадеявшись, что Дух дотянется до нее и спасет, испытала к нему острую жалость.

Однако они отъехали уже чересчур далеко, дотянуться до них было сложно, и Дух, позволив им уйти, вернулся в свое логово. Тучи рассеялись. Птицы улетели. Серый силуэт растаял. А перегруженная лошадь взобралась по склону каньона на красные равнины. Небо было широким, голубым и безоблачным, золотое солнце висело высоко, будто бросая Кридмуру вызов себя украсть. Он глубоко вдохнул пыльный воздух.

— Давным-давно, — сказал генерал, — в высокой башне жила-была девушка, к которой прилетали белые птицы. Она...

Кридмур усмехнулся и позволил старику продолжать.

К холмам вели две дороги. С запада доносился приближающийся рев двигателей. Шум колес, крики людей, готовящих к бою неуклюжие орудия. Не удивительно — конечно же они наблюдали за ними и ждали своего часа.

Кридмур почувствовал в крови жгучую мрачную силу Мармиона; мир вокруг замедлился, стал холодным и хрупким, а сам он с каждой секундой становился жарче, быстрей и сильней.

— Два грузовика. Не более двадцати солдат и двух тяжелых пулеметов. Прибудет подкрепление, но пока только два.

— Силы равны.

— Прибудет подкрепление.

— Честный бой.

— Если тебе угодно.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ К ЗАПАДУ ОТ ЗАПАДНОГО КРАЯ

25. ПОБЕГ

Лив зажмурилась. Она с тоской вспомнила об успокоительном, оставшемся позади, возможно, очень далеко позади — она не знала, как давно они ехали. Ее мотало из стороны в сторону. Она крепко, точно испуганный ребенок, цеплялась за спину Кридмура, ненавидела его, боялась, не понимала. Спина, плечи и руки мучительно болели. Кляп мешал дышать, голова кружилась. Копыта лошади грохотали бешено и бессмысленно. Сзади доносился рев моторов, крики людей. Кокль обернулся, рассмеялся — и тут раздался новый шум, прямо над ее ухом, самый громкий из всех, что ей доводилось слышать — такой, что на мгновение лишил ее чувств. Она ощутила, что беспомощно плывет во мраке, покинув тело с его болью и ужасами; бесцельно дрейфует на темных волнах в прохладном небытии. Нечто подобное она испытывала, когда засыпала.

Малая, пока еще ясная часть ее разума говорила: это погружение в дисассоциативное состояние, вызванное шоком и травмой. Ты сходишь сума, Лив. Опять.

Она не согласна! Это мир оказался слишком сумасбродным — миром изломанных форм, бессмысленной тревоги, ужаса и хаоса, скрытых за фасадом рациональности .

Другая часть ее разума анализировала ситуацию. Это политическое событие. Веха истории. Кокль — агент Стволов. Значит, люди, преследующие его, слуги Линии. Или наоборот. Ты не важна. Стало быть, важен Генерал. Исполняется чей-то замысел. Ох, Лив, на твоих глазах творится сама История.

Она не согласна. Ситуация лишена всякой логики.

Но еще одна часть ее сознания молчала, ибо давно покинула ее тело, погрузившись в мечты об Истории, — плыла по красным равнинам Запада, наблюдала его войны, его горькие предания, терялась среди крови, битв, уничтожения и сумасшествия. Ложь «Истории Запада для детей» — прогресс, благие цели, добродетель — раскрылась, явив миру ужас. Четыреста лет Великой Войны. Лив ныряла все глубже в поисках смысла — минуя политику, минуя кровавое падение Республики, минуя битву там-то, сражение сям-то и четыреста лет жестокости к Первому Племени, а порой и жестокости самого Племени, — и вернулась в первую колонию при Основании, которая теперь казалась ошибкой: испуганную колонию, укрывшуюся за своими стенами от враждебных лесов, диких, мрачных и шевелящихся...

Кокль снял ее с лошади, поставил на землю. Ноги Лив подкосились, и она осела в жидкую грязь. Открыла глаза. Холодная ночь и сосны кругом. Острые иглы впивались в ладони. Она не знала, где находится, и сколько времени уже миновало.

Вырвав кляп изо рта, Лив закашлялась и сдерживала рвоту, пока изо рта тонкой струйкой не побежала слюна.

Лошадь огромной тенью нависала над краем соснового леса. В нескольких метрах от нее неподвижно сидел Генерал, привалившись к сосне. Кокль стоял над нею и улыбался. Он протянул РУКУ:

— С вами все в порядке, доктор?

Она посмотрела ему в глаза. Он продолжал улыбаться.

Она поклялась себе, что не станет никого умолять.

И взмолилась:

— Прошу вас, мистер Кокль, отпустите меня! Я ничего не знаю. У меня ничего нет. Я не могу вам помочь и только задержу вас. Я не местная и...

— Доктор.

— И никто не заплатит вам за мое освобождение. Отпустите меня, мистер Кокль, я скажу вашим преследователям все, что...

— Доктор!

-— Пожалуйста, мистер Кокль.

— Зовите меня Кридмур. Кокль был хорошим парнем, но его больше нет. Вставайте.

— Значит, нет?

Он опустил руку и печально мотнул головой:

— Если бы вас поймали наши преследователи, вы бы не стали им врать. Не сочтите, что я вам не доверяю или сомневаюсь в ваших добрых намерениях. Но им никто не соврет. Их способы ведения допроса куда методичнее наших. И то, что останется от вас после допроса, к сожалению, уже нельзя будет назвать вами, доктор. Так что все это теперь — наше с вами общее дело.

— Какое дело, мистер Ко... Кридмур? Какое?

Он махнул рукой неизвестно куда:

— Вот это все! Великая Война. Теперь мы сообщники, доктор. Вы конечно же поняли, на чьей стороне оказались, — я слишком симпатичен и галантен для линейного. — Он сел лицом к ней, прислонившись спиной к дереву, и принялся сворачивать самокрутку. Посмотрел на нее и улыбнулся: — Свои пороки я привез с собой. Извините, что забрал вас с собой без предупреждения. Видимо, вам не хватает вашего успокоительного? Не волнуйтесь! В Гринбэнке мы встретимся с моим старинным другом Франтом Фэншоу, и он предоставит вам столько опия, сколько нужно, чтобы перенестись с нами обратно на Восток, если вы того пожелаете. Вот вам еще один повод остаться со мной.

— Успокоительное — это лекарство, Кридмур...

— Как скажете.

Он прикурил, затянулся и тут же затушил окурок пальцами:

— Сегодня, увы, никакого света или огня.

— Зачем я здесь, Кридмур?

— А зачем все мы здесь? Мне тоже не все сообщают, доктор. Хотя перед тем, как начать службу Делу, всякий думает, что его посветят во все тайны мира. — Он указал на Генерала, который тихо бормотал что-то бессмысленное, уставившись на свои ноги: — Старый дурак хранит тайну. Он что-то видел, что-то делал, где-то бывал. Он знает, что существует некое Оружие. Больше я ничего сказать не могу. Тайна похоронена под руинами, в которые враг превратил его разум. — Он похлопал по пистолету на бедре: — Привычные мне методы ведения допроса здесь неэффективны. Вот я и подумал: «Доктор А. — умная женщина». Я читал ваши записи. Ни черта не понял, но такому простаку, как я, они показались весьма разумными. И потому я хочу, чтобы вы его исцелили, Доктор. Логичное желание, не так ли?

— Я не знаю, как его исцелить, Кридмур.

— Попробуйте.

— Я не знаю, как.

— Я верю в вас.

Генерал неожиданно вздрогнул.

— Холодно сегодня, — сказал Кридмур.

Он подошел к своему мешку, вытащил грубое шерстяное одеяло, взятое из Дома Скорби, и обернул им плечи старика:

— Простите, доктор. Я захватил только одно одеяло. Не очень благородно с моей стороны, но уверен, вы согласитесь, что пациент важнее всего.

Он вытащил из мешка веревку и привязал лодыжку Генерала к дереву.

— Чтобы не потерялся, — ухмыльнулся он. — С вами поступать подобным образом, конечно, нужды нет. Я оскорблю вас, если решу сделать что-либо подобное. Но учтите: у меня чуткий сон.

Он лег на спину и заложил руки за голову.

— Ложитесь спать, Кридмур? А как же...

Он приподнял голову:

— Линия, Доктор. Произнесите это слово вслух, ничего страшного не случится. Или, по крайней мере, ничего, чего не случилось бы и без вас.

— Линия, Кридмур. Разве они не...

— В Гринбэнке мы встретимся с моими друзьями в отеле «Гранд Хауэлл». За всех ручаться не могу, но Франт Фэншоу — по-своему хороший человек. Однако мы не можем въехать в Гринбэнк вот так, втроем на одной лошади. К тому же на вас траурное платье. К югу, за краем обрыва, куда я вам ночью ходить не советую, есть фермы. Утром пополним там запасы. Спите, пока можете, доктор.

Он опустил голову и тут же захрапел.

Лив никогда не видела, чтобы кто-то засыпал так глубоко и быстро. Неужели у него нет разума? Впрочем, Ствол на бедре под его рукой не спит...

Не спала и Лив. Она сидела, прислонившись к дереву и обняв колени. Прислушивалась к звукам погони. Холодало.

Успокоительное у нее все-таки оказалось с собой: на три четверти опустевший флакончик, который она всегда носила на шее — не дай бог что случится с пациентами или с нею самой.

Развести лекарство не было воды, поэтому она позволила густой капле медленно опуститься на кончик пальца и быстро слизнула ее. Под приторным лекарством ее палец хранил на себе вкусы пота, земли и хвои. Язык зачесался, потом онемел. Разум оцепенел.

Она еще никогда не принимала успокоительное неразведенным. Мир накрыло зеленой волной безмятежности. Она спала.


— Проснитесь... — Кридмур тряс ее за плечо. — Просыпайтесь!

Была еще ночь. Вокруг по-прежнему вздымались сосны.

— Вы это слышите?

— Я ничего не слышу, Кридмур.

— Да... Вы и не услышите. Но они близко. — Он вглядывался в что-то невидимое вдали. — Они уже близко. Идем.

Они двинулись в путь в ночи. Куда и зачем — она понятия не имела.


Утром они вошли в деревню — безымянную россыпь домишек и ферм у подножия бурого каменистого холма.

— Они на время потеряли нас, доктор. Но мы должны быть осторожны. Помните, доктор: если нас поймают — я умру, а вас захватит Линия, и вскоре вы тоже умрете. В голове старого Генерала их машины просверлят дыру и добудут из нее все тайны. Мне ужасно хочется жить и быть свободным. А вам?

Она кивнула.

Он улыбнулся:

— Отлично. Значит, я могу доверять вам, и когда мы войдем в деревню, вы не станете поднимать тревогу. Если начнутся беспорядки, мне придется прибегнуть к насилию и принести людям несчастье. Тогда это будет ваша вина, доктор. —- Он оглядел ее с ног до головы. — Мы можем представиться мужем и женой, Лив. Я могу называть вас Лив? А Генерал — ваш старенький дедушка по той линии, где меньше блондинов. Подробности придумаю на месте. Идемте.

Прежде чем они отправились в путь, она приняла еще каплю успокоительного.


На одной из ферм в долине Кридмур купил лошадь, седло, рюкзак, одеяло, помятый чайник, гнутую сковороду и оловянную тарелку. Жена фермера была ростом с Лив, и Кридмур выторговал у нее приличную деревенскую одежду — красный фланелевый костюм со штанами, — пока Лив молча сидела в углу. Неразбавленное успокоительное затуманило ее взор и рассудок, поэтому и фермер с его женой, и лошадь, и чайник казались ей бесконечно далекими от нее игрушками.

Лошадь была гнедой.

— Неплохая кобылка, Лив.

— Если вы так говорите, Кридмур...

— Я знаю толк в лошадях. Умеете ездить верхом?

— Да.

— А где научились? Дома, в Старом Свете, в Кенигсвальде? Дайте угадаю: Академия верховой езды. Зеленые лужайки, цветы. Пони? Неубедительно.

— Чего вы ожидали, Кридмур?

— Итак, школа верховой езды профессора Кридмура открывает свои двери. Вперед!

Кридмур гнал так сильно, что Лив пришла в ужас; ее тело покрылось синяками и так болело, что, когда наконец оба спешились, она подумала, что уже никогда не сможет ходить. Кридмур крепко держал Генерала, старик бубнил и бормотал. Весь день Лив думала только о том, как бы не свалиться с лошади. Она с трудом понимала, куда они держат свой извилистый путь — на северо-запад, потом на северо-восток, на восток, затем на юго-восток. Вечер близился, солнце опускалось по голубому небу. Остановились они лишь к ночи — всего на несколько часов, сказал Кридмур, — и ее страхи вернулся к ней.

Она сидела, прислонившись к камню, и дрожала, а Кридмур курил, окидывая взглядом темные холмы.

— Завтра будем в Гринбэнке, — сказал он.

26. ГРИНБЭНК

Младший офицер обошел броненосец и постучал в дверцу, давая сигнал, что все спокойно и Лаури может выходить. Лаури сделал последний глоток холодного кофе с песчаным осадком, прополоскал рот и выплюнул половину обратно в кружку. Поправил воротник, снял очки. Потом надел тяжелый резиновый противогаз, крепко стянул ремень, закрепил на голове круглые очки, сделанные словно из бутылочного стекла. Теоретически газ уже рассеялся, но Лаури не любил рисковать. Завершив подготовку, он открыл дверцу и сошел на главную улицу Гринбэнка.

Стояло раннее утро с безжизненным серым небом. Город окутало дымом. От отеля «Гранд-Хауэлл», банка «Хауэлл» и еще половины зданий на главной улице остались сплошные руины. Тут и там все еще тлели пожарища.

На пепельной дорожке Лаури поскользнулся и чуть не упал. Но отмахнулся от руки помощи, протянутой младшим офицером, и, переступая через трупы, зашагал по главной улице к эшафоту, который возвели на площади его люди.

На эшафоте висели три тела, связанных веревками, точно фазаны в лавке мясника.

Двое были мертвы. Одну женщину Лаури помнил по Черному Списку: Мэри Кинжал. Вторая — тоже жещина. Рыжая. Ничего больше сказать о ней было уже нельзя. Живыми их взять не удалось. Женщины — опаснейшие из агентов. Чаще всего.

Третьим был старик. Его холеное лицо теперь обезобразили шрамы. Длинные седые волосы растрепались и покрылись запекшейся кровью. Усы обгорели. Утром, когда началась операция, он был одет в элегантный красно-коричневый шелковый костюм. Но когда его наконец повалили на землю, с него содрали окровавленные лохмотья. Он висел голым, и веревки впивались в тело. Торс покрыт рваными ранами. Обычный человек давно бы уже околел. Старик был смешон и отвратителен.

Был с ними и четвертый агент. Имя неизвестно. Он сбежал. Его еще предстоит найти.

— Фэншоу, так? Вы назвались Франтом Фэншоу.

Старик поднял голову и ухмыльнулся. Его левый глаз был залит кровью. Правый презрительно смотрел на Лаури.

— Так и есть. Я был знаменит, и это имя не забудут. А у тебя есть имя, линейный? Его будут помнить?

Попытка психопата сохранить собственное достоинство. Лаури ничего не ответил.

Агент засмеялся. Лаури был рад, что его глаза скрыты защитными стеклами противогаза; он не хотел, чтобы враг видел, как его передернуло от отвращения.

За спиной Лаури его люди убирали трупы.

Немногие жители Гринбэнка выжили после атаки. Лаури предпочел бы предупредить население о необходимости эвакуации, если бы мог это сделать, не привлекая внимания врага.

— Это вы виноваты. Из-за вас пришлось это сделать. Вы прятались среди невинных людей.

Агент закатил правый глаз:

— Да брось, линейный...

Рана на левом глазу агента уже начала затягиваться. Мерзкая сила его Хозяина все еще струилась по его венам, исцеляя плоть. Лаури видел, как под кожей старика двигались и срастались сломанные кости. Через пару часов он будет силен, как прежде.

— Покажи мне лицо, линейный. Ты уродлив? Конечно, все линейные уродливы, но насколько уродлив ты? Для меня это важно. Покажи лицо. Ты боишься меня? До сих пор?

Лаури боялся. Никогда еще он не подходил к агенту так близко. Тяжелый ком страха ворочался в животе, по коже бежали мурашки. Он убрал руки за спину, чтобы те перестали дрожать. Глаза под маской пристально изучали агента.

Скольких убил Фэншоу? Младшие офицеры еще подсчитывали потери, но потеряли они немало. Войско Лаури значительно поредело. Повсюду, куда ни глянь, дымящиеся птицелеты, броненосцы, грузовики. Улицы усеяны трупами — в основном это жители Гринбэнка, но тел в черной униформе Линии куда больше, чем того хотелось Лаури. От рук Фэншоу пали дюжины, не говоря уж о том, сколько пало от рук женщин.

— Я не стану спрашивать, как тебя зовут, линейный. Это не имеет значения. У таких, как ты, нет имен.

— Лаури.

— Ты мне надоел, линейный. Ты отвратительный и ничтожный тип.

— У нас есть на тебя досье, Фэншоу.

— Кто бы сомневался! Чтение моего досье скрашивает твою унылую жизнь? Думаю, да. Я мог бы многое тебе рассказать, линейный.

— Мужеложец. И куритель опия.

— И что стого?

— Кридмур выдал нам твое месторасположение, Фэншоу.

Отчасти это было правдой. Кридмур произнес свое имя, имя Фэншоу и название отеля в Гринбэнке, когда подслушивающее устройство было рядом. Пятью часами позже связисты расшифровали информацию и немедленно предоставили ее Лаури.

Фэншоу иронично поднял бровь и промолчал. Лаури ожидал другой реакции.

— Куда сейчас направляется Кридмур, Фэншоу?

Лаури надеялся поймать Кридмура вместе с остальными. Ему не повезло. Агент не спешил в Гринбэнк. Лаури нанес удар слишком рано. Он еще не знал, накажут ли его за эту ошибку. Скорее всего, да.

— Понятия не имею, линейный. Мы с Кридмуром уже много лет не общались с глазу на глаз. Хочешь узнать о нас все сплетни? Разнюхать наши тайны?

Расположение подслушивающего устройства можно засечь, но лишь с точностью до пары миль, в зависимости от обстоятельств — плохая погода или близость к большим скоплениям Первого Племени мешают передаче сигнала. В Доме Скорби сигнал был отвратительным. И конечно же для того, чтобы получить и расшифровать сигнал, требуется немалое время. Пять часов назад Кридмур и цель были в нескольких милях к северо-западу от Гринбэнка. Где же они сейчас?

Фэншоу мигнул левым глазом. Отек уже почти сошел.

— Ты девственник, линейный? Твои хозяева разрешили тебе спариваться? Они считают тебя достойным произвести потомство?

Лаури хлопнул ладонями в перчатках, и его помощники поднесли низкий складной металлический столик. На столике были аккуратно разложены три Ствола — рукоятями к Лаури, смертоносными дулами в сторону.

Помощник протянул Лаури чугунный молот, который ему пришлось держать обеими руками. Он поднял его над головой и обрушил на лежавшее слева оружие. Стол зазвенел, как треснувший колокол, и сталь заискрилась. Среди звона Лаури услышал едва различимый крик. Он молотил снова и снова, пока не вспотел, лицо его покраснело.

Наконец он сорвал противогаз и перевел дух.

Стол и землю вокруг усеяли яркие серебряные пружины и черные деревянные обломки Стволов. Тонким слоем рассыпался сернистый порох — кровь демонических тварей.

— Значит, их все-таки можно убить. — Лаури отбросил молот и глотнул воздух. — Твой Хозяин покинул этот мир, Фэншоу. Вернулся в Ложу. Оставил тебя одного. Я знаю, он вернется и найдет себе нового слугу. Но ты уже не воскреснешь.

Лаури с удовольствием отметил, что агент переменился. Теперь, когда Хозяин покинул его, он казался беспомощным, испуганным, старым и слабым. Его раны почернели, а из левого глаза снова полилась кровь.

— Снимите его оттуда. Теперь он не опасен, да и гонору у него поубавилось. Ладно. Займемся делами.

27. ЧЕРЕЗ ГРАНИЦУ

Они ехали на юг к Гринбэнку по открытой местности. Светало, небо исполосовали красные и серые сполохи. Вдали виднелись черные силуэты деревьев.

Они ехали по краю крутого каменистого спуска. Далеко внизу, у его подножья, белели речные пороги; за ними простирались на запад пустынные земли.

Генерал ехал с Кридмуром; тот грубо привязал его к своей спине. Кридмур рассказывал истории:

— ...тогда я входил в круг Фэншоу в Гибсоне. Я был молод и только начал служить Делу. Мы были самыми завидными парнями в городе. Все модники и модницы Гибсона старались нам угодить!

Лив не реагировала на его рассказ. Она терпеть не могла его голос.

— Все банки должны были платить нам оброк. Наверное, деньги уходили на финансирование сражений на каком-нибудь фронте. Не знаю. Стратегом у нас был Фэншоу. И вот, Лив, в один прекрасный день мы с Фэншоу и Каской... Ах, Каска! Мрачная красавица! Ее мы выловили из реки еле живой — она решила покончить с жизнью, обрядившись в черное платье. Тогда-то мы и завербовали ее в наши ряды...

Лив держала руки на поводьях. Она ощутила покалывание. Вырваться и сбежать хотелось так сильно, что она едва сдерживалась. Ее пальцы непроизвольно дернулись.

— Ну и вот, мы с Фэншоу и Каской навестили управляющего одного банка, который отказывался нам платить, и Фэншоу, невозмутимый, как всегда...

Пристрелит ли он ее? Может, да, а может, и нет. Но попробуй она сбеги — непременно найдет и, скорее всего, утащит с собой, перекинув через плечо... Терпеть такое унижение она не хотела.

— А в другой раз, помню, Фэншоу...

Лив вцепилась в поводья. Сейчас или никогда, подумала она. Пока он погружен в свои отвратительные воспоминания...

Кридмур умолк.

В следующую минуту он дернул поводья так сильно, что лошадь встала на дыбы, и закричал. Не будь Генерал привязан, он бы свалился наземь, скатился по склону и утонул в бурлящей внизу реке.

Лив оцепенела и задержала дыхание.

Лицо Кридмура покраснело, вены на шее вздулись. Он выхватил Ствол и несколько раз выстрелил по камням, пока не раскрошил их в кроваво-красную пыль; он кричал от ярости, и Ствол вторил ему по-своему — сейчас она не могла понять, кто из них кем управляет.

Внезапно все стихло.

— Что нам делать, что делать? Они погибли! Фэншоу мертв! Сначала Аббан, теперь Фэншоу! И Кин, и все, как их там, остальные! Они должны были проводить нас в безопасное место. Что же нам делать теперь?!

В той части разума Кридмура, где он разговаривал с Хозяином, снова воцарилось мрачное спокойствие. Там пахло порохом, раздавалось гулкое эхо, тьма пульсировала кровью, но ярость утихла. Он услышал голос:

— Мы думаем.

— Подумать, друг мой, вы должны были задолго до того, как мы взялись за это дело. Что вы предлагаете?

— Мы думаем. Это трудно. В Ложе... шумно. Разбиты, тела наших собратьев. Белфегора, Хозяина Фэншоу. Иблиса, Хозяина Мэри. Торгоны, Хозяйки Черного Рта. Их духи покинули мир в агонии. Ты не можешь представить, как мы переживаем боль, духи вернулись к нам, теперь они должны переродиться заново. Перерождение — это больно и шумно. Все наши мысли — только об отмщении. Пламя вздымается.

Кридмур ждал.

— Стивен Саттер сбежал из Гринбэнка. Он отказывался вернуться и вступить в бой. Мы ударили его Кнутом, и он у мер в канаве. Нам было больно, мы злились. Это был глупый поступок.

— Мне плевать. Мне нет никакого дела до того, что случилось с Саттером. Что случится со мной?

— Мы все еще думаем. Сейчас ты должен бежать.

— Линейные окружили меня со всех сторон! Время на исходе!

— Ты должен бежать на запад.

— К западу отсюда ничего нет.

— Мы знаем. Ты должен бежать в неизведанные земли. Безымянные, незаселенные, незавершенные земли. Это будет странный ход.

— Нет.

— Они этого не ожидают.

— А если ожидают? Если последуют за нами? Мы все дальше и дальше от союзников.

— И они тоже. Они последуют за тобой, но в западных землях их силы быстро иссякнут. Тебе будет тяжело, но им — еще тяжелее. Ты еще не скоро вернешься домой. У нас нет выбора. Мы приняли решение.

— К западу отсюда — незавершенные земли, ублюдок. Огни, море, бури, дикие земли, кошмары, чудовища. Я сойду с ума Я туда не пойду.

— Конечно пойдешь, Кридмур. Это единственный способ выбраться из ловушки. Ступай.

— Ты кусок дерьма, Мармион. Все вы — дерьмо. Я молюсь, чтобы Линия уничтожила всех вас и поглотила, но лишь после того, как я мирно слягу в могилу. Ладно, на запад так на запад.


Когда началась стрельба, лошадь Лив отбежала. Недалеко. Теперь она ждала, и Лив ждала вместе с ней.

Она увидела, как Кридмур опустил Ствол. Схватившись рукой за голову, он медленно и глубоко дышал — его грудь вздымалась и опускалась.

Она не смела пошевелиться.

Наконец он поднял голову и повернулся к Лив:

— Лив? Вы все еще здесь? Хорошо. Планы изменились. Мы не отправимся в Гринбэнк к старым друзьям. Не поедем и на восток к цивилизации — теплым ваннам, сменной одежде и советам старших. Мы поедем на запад, в неизведанные, незавершенные земли. Мы станем пионерами.

Он торжественно махнул рукой в сторону распростертой под ними долины — на запад, как поняла Лив. И улыбнулся — так, словно пытался продать ей то, на что показал.

Река внизу — широкая, бурная. Берега каменистые, воду разрезают острые черные валуны. Сердце Лив сжалось при мысли, что им придется ее пересечь. За рекой — песчаные равнины с желтой травой, мрачный лес переплетающихся дубов, сосновый бор и холмы — мили, мили острых холмов, похожих на сломанные зубы, в знойной дымке и облаках; белоснежные пики голубых гор... А еще зубы Кридмура, оскаленные в ухмылке, бесцветные и неровные, и его глаза, налитые кровью.

— Отпустите меня, Кридмур.

— Нет.


Лаури ничего не добился от Фэншоу. Он допрашивал его, но старик лишь смеялся, скаля сломанные окровавленные зубы. Удовлетворение от работы у Лаури быстро прошло, а ему еще предстоял мучительно долгий трудовой вечер среди пепла и руин Гринбэнка. Когда возня со стариком вконец осточертела, он поручил ее профессионалам В отличие от агентов, он не был извращенным садистом и не получал удовольствия от бессмысленной жестокости.

Он вернулся в Клоан, в теплую, шумную и полутемную палатку связистов.

Он задумался над черновиком сообщения, которое собирался отправить в Ангелус и Кингстон.

«ТРИ АГЕНТА ВРАГА КАЗНЕНЫ В ГРИНБЭНКЕ. ФЭНШОУ ВЗЯТ ЖИВЫМ. ЦЕЛЬ — В РУКАХ ЧЕТВЕРТОГО АГЕНТА, ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО ДЖОНА КРИДМУРА. ЕГО МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ НЕИЗВЕСТНО».

Они накажут его за то, что он упустил Кридмура. Придет сообщение, адресованное не ему, а кому-то из подчиненных, возможно, Тернстрему. Прикажут поступить с ним так же, как поступили с Бэнксом.

Надеясь спасти себе жизнь, он дописал:

«ДОКТОР АЛЬВЕРХАЙЗЕН ПО-ПРЕЖНЕМУ С АГЕНТОМ И ЦЕЛЬЮ. СИГНАЛЬНОЕ УСТРОЙСТВО ПОЗВОЛЯЕТ НАМ ПРЕСЛЕДОВАТЬ ЦЕЛЬ. УСТРОЙСТВО БЫЛО УСТАНОВЛЕНО ПО ПРЕДЛОЖЕНИЮ И.О. ПРОВОДНИКА ЛАУРИ».

Ему несказанно повезло, что агент взял ее с собой. Иначе Лаури давно бы застрелился, чтобы Локомотивы не утруждали себя отсылкой телеграммы.

Он задумался, как, не прибегая к прямой лжи, намекнуть, что идея вынудить агента взять с собой докторшу была частью его плана с самого начала.

— Сэр.

— Что у вас, Тернстрем?

— Протокол допроса готов.

— Фэншоу. Да. И что же?

— Вкратце, сэр: два месяца назад в Гибсоне он получил распоряжения...

— Не то. Где Кридмур? Куда он направляется? Это ему известно?

— На юго-восток. Он должен был сопроводить Кридмура и цель в Китон, в место под названием...

— Уничтожьте его. Это в тысяче миль отсюда. Куда он направляется сейчас?

— Неизвестно.

— Казните его.

— Сэр...

— Казните его. Нам некому доверить наблюдение за ним. Я уже проставил на бланках печати.

Он проставил печати на бланках с распоряжением о сожжении тел трех агентов. Потом — на бланках с распоряжением о выплате городу компенсации за понесенный ущерб и потери среди населения в обмен на обязательство администрация города отныне и впредь представлять интересы Линии.

Затем ему пришлось иметь дело с донесениями младших офицеров о том, как велики их потери: сколько пгицелетов они потеряли, сколько солдат, сколько броненосцев... Весь вечер он трудился на износ, проставляя печати на огромной куче бланков.

На следующий день он реорганизовал патрульные отряды, учитывая сократившуюся численность войск. Он рассеял их так, чтобы они покрывали всю территорию к юго-востоку от Гринбэнка.

Никаких следов Кридмура не обнаружили.

Связисты доложили, что устройство работает плохо; Кридмур мог находиться где угодно в радиусе тридцати миль.

Приказов об отстранении его от командования в тот день не поступило.

На следующий — тоже.


Снова вбежал Тернстрем. Был вечер третьего дня после происшествия в Гринбэнке.

— Что у вас, Тернстрем?

— Связисты, сэр. Устройство снова работает. Какое-то время были помехи, но теперь точность сигнала удовлетворительная.

— И что?

— Точное местоположение неизвестно. Но он уходит на запад.

— На запад?

— Строго на запад. И быстро.

— К западу отсюда ничего нет. Да что там — даже здесь ничего нет. Куда же он направляется?

— На запад, сэр. Он обошел нас на несколько дней пути. Он пройдет мимо самых крайних поселений и двинется в неисследованные земли.

— Тогда мы последуем за ним.

— Сэр? Для подобной экспедиции у нас недостаточно людей. Условия будут неблагоприятными...

— Мы последуем за ним. И немедленно. Ждать подкрепления времени нет. Мобилизуйте всех имеющихся солдат и технику. Ступайте. Убирайтесь, Тернстрем. Сегодня нас ожидает бессонная ночь.

Тернстрем вышел. Лаури сидел в полумраке, обхватив голову руками.

Запад. Незавершенные земли. Он боялся, боялся до тошноты, и в то же время — испытывал такое облегчение, что его болезненное лицо готово было расплыться в улыбке... Если ему отвратительны пустое небо и жуткие холмы Западного Края, то неизведанные земли, наверное, покажутся чистым кошмаром. С другой стороны, Лаури не собирался сидеть в Клоане и ждать, пока его отстранят от командования, как только подвернется подходящая кандидатура. Значит, придется идти на запад.

28. ДОЖДИ

К западу от Западного Края первым делом испортилась погода.Десять треклятых дней шел дождь, и грузовики Лаури вязли в грязи. Птицелеты не могли подняться в воздух. Даже палатки смывало лавинами грязи, и несколько дюжин солдат Лаури умудрились утонуть — утонуть, ко всем чертям, за тысячу миль от любой реки или моря, в грязи! Этой грязищи тут столько, что даже Локомотивы могли бы сгинуть в ее пучинах. Тугие струи дождя барабанили по черепу Лаури, а в паре метров от его носа ливень уничтожал мир. Сигнал от устройства в золотых часах, которые носила с собой женщина, едва улавливался: слабая вибрация миниатюрных молоточков и стержней терялась из-за беспрестанного ливня — и тоже тонула, будь она проклята. В грязи уже потонули три артиллерийских орудия и две самоходные пушки. Несмотря на все попытки защитить их от воды, вышли из строя два телеграфа и два усилителя. Патрули возвращались с задержкой в несколько дней — или не возвращались вовсе, словно их унесло водой. Оружие заклинивало, и то, что они не могли догнать агента, было только к лучшему; он бы их всех перебил. Они ползли медленно, с каждым пройденным футом возвращаясь на шесть дюймов назад.

А через десять дней дождь прекратился — внезапно, не предупредив и не извинившись. Тучи разошлись, на небо выкатилось палящее солнце, и уже через несколько минут линейные поджаривались в промокших от пота мундирах. Некоторые из солдат подняли головы и задрали бледные физиономии к солнцу.

— Ну же, пошевеливайтесь! Не стоять! Вперед, живо, живо! — ревел Лаури.

К черту здешнюю погоду. Нелепую, наглую погоду за гранью завершенного мира. Как же хотелось Лаури покорить эти земли, навести здесь порядок!


Небеса внезапно разгневались — безоблачное разразилось дождем. На них хлынули потоки воды и грязи. Сначала они потеряли лошадей. Одну из них захлестнуло потоком, и она сломала ногу. Другая убежала и скрылась из виду. Кридмуру и Лив пришлось тащиться пешком от укрытия к укрытию, прятаться в пещерах, которые вода заливала одну за другой. Вскоре прятаться стало негде.

— На холмы! Туда, где повыше! — крикнул Кридмур.

Он перекинул тщедушное тело Генерала через плечо. Лив ковыляла позади, поскальзываясь в грязи; иногда Кридмуру приходилось нести и ее. Казалось, ливень хлестал долгие годы, целую вечность. Грохот дождя не давал Лив думать ни о чем, кроме выживания. Вскоре она потеряла способность думать даже об этом, и ей оставалось лишь плестись за Кридмуром след в след. Время от времени он заговаривал с ней, но она не слышала слов. В сером аду дождя она лишь едва различала, как шевелятся его губы.

Лив приняла последние капли успокоительного; прикрыла бутылочку рукой, чтобы не попала вода, сглотнула загустевший осадок. Она рисковала получить передозировку, но уже не надеялась пережить этот ливень. На какой-то блаженный промежуток времени она перестала что-либо чувствовать. Догадывалась, что вроде бы следует за Кридмуром, но уже не так уверенно; дождь падал мягкими каплями, и у каждой из них была своя четкая разумная цель.

Но вскоре это ощущение прошло, суставы заныли, а голову обожгла боль; Лив лежала в пещере, снаружи хлестал дождь, а последние капли сладкого яда покидали ее тело с испариной. По телу бежали мурашки. Кридмур, по-видимому, стоял над нею и отирал пот с ее лба. Ей казалось, что ее мать тоже рядом, шепчет что-то, упрекает за слабость. Добрая подруга Агата с факультета метафизики предложила ей чашечку зеленого чая, подмешав туда яду грязным ножом. На стенах пещеры сияли красные письмена холмовиков, и ей казалось, что из покрытой мраком глубины пещеры за ней следят любопытные глаза на мертвенно-бледном лице, скрытом черными космами. Она думала, что скоро умрет, но смерть все не приходила за ней.

Когда Лив пришла в себя, она была уже не в пещере, а возможно, никогда там и не была; она плелась по грязи, а Кридмур тащил ее вперед, перекинув руку через плечо, подталкивал Генерала и кричал:

— Быстрее, Лив! Они приближаются!

А дождь все хлестал, не прекращаясь ни на секунду.

На них наткнулся патруль Линии.


Они плелись в поисках укрытия по колено в грязи, конца которой, как и дождю, не предвиделось. Кридмур упрямо шагал вперед, сутулясь, с Генералом на руках. Лив, ковылявшая вслед за ним, закричала:

— Кридмур!

— Не останавливайтесь! — крикнул он ей в ответ. Из-за дождя приходилось кричать, чтобы слышать друг друга.

— Куда мы идем, Кридмур?

— Откуда мне знать? Вперед... На запад, на восток или назад. Где чертово солнце? День сейчас или ночь? Откуда мне знать? Просто...

Патруль вынырнул перед ними из завесы грохочущего дождя. Больше дюжины линейных в черной, прилипшей к телам униформе. Они маршировали, опустив головы, и при виде Кридмура распахнули рты от усталости и удивления. Кридмур, похоже, поразился не меньше — казалось, даже его хищное чутье притупилось от ливня.

Он спихнул Генерала на руки Лив. Линейные подняли ружья, сражаясь с дождевыми потоками. Лив уложила Генерала в грязь и легла на живот рядом с ним.

Когда она подняла голову, Кридмура уже рядом не было. Она услышала выстрел Ствола, затем еще один, различила в пелене дождя красную вспышку и движущийся силуэт. Линейные в панике кричали.

Она видела, как падали на землю тела в черном — одно, другое, третье, четвертое — все, сколько их там было. Грязь почернела и залоснилась от крови, которую вскоре смыло дождем. Генерал пытался встать. Он выкрикивал бессмысленные приказы:

— Ко мне! Вперед, за Республику! Атакуйте с фланга их чертову пушку!

Лив какое-то время пыталась удержать его, потом отпустила. Он упал в скользкую кровавую грязь и, лежа на спине, выкрикивал в небо приказы. Выстрелы линейных казались глухой трескотней в сравнении с раскатистым грохотом Ствола Кридмура. Но вскоре он прекратился.

Лив расплакалась. Дождь смывал с ее лица грязь и слезы.

Кридмур поднял ее, поставил на ноги.

— Идемте.


Дождь прекратился внезапно. Тучи разошлись, мир осветило солнце. Все вокруг сияло так ярко, словно вот-вот загорится.

Они шли по широкой, глубокой лощине. Впереди вздымался огромный холм, поросший зелено-коричневыми кустами, похожий на женщину, лежащую на боку, а солнце над ним прожигало белые облака. Под ногами Лив грязь уже высыхала, краснела и трескалась.

Кридмур приставил ладонь козырьком к глазам и огляделся. Воздух чист, и на многие мили вокруг — ни следа линейных.

— На запад! — сказал он. — Скоро по солнцу ориентироваться будет уже нельзя, но пока что ясно, что запад — там. Так что вперед.

Он поднял Генерала на руки и начал взбираться по склону холма.


Они снова стояли среди сосен и цикуты, на холме, откуда открывался вид на долину. Каменистый склон спускался к пересохшему устью реки. Почему это устье осталось сухим после стольких дождей? Очень странное место.

Дно устья было усеяно чем-то сверкающим — возможно, золотом или алмазами.

На другой стороне долины простирался густой темный лес. Лив не знала, как называются эти деревья. Она смертельно устала и проголодалась, ей казалось, у нее жар.

Кридмур окинул взглядом лес вдалеке, одной рукой прикрывая глаза от солнца, а другую держа на Стволе.

— Говорят, если долго идти на запад, дойдешь до моря. Так сообщалось в донесениях той горстки безумцев, которой удалось туда добраться. Море... Такое же, как те старые моря, что ласкают и охлаждают водами древний дальний Восток, — заметил он, надеясь начать разговор.

Кридмур не устал, не заболел и не проголодался; такого с ним никогда не случалось.

— Но Западное Море — бурное, неистовое. Те немногие, кто его видел, говорят, что там трудно различить, где кончается земля и начинается море — слишком там все изменчиво, туманно, заболочено и отвратительно; слишком часто случаются грозы, дует страшный ветер, и ледники напоминают формой морские волны. А небо, говорят, пульсирует, и по нему ходят сине-зеленые волны звездного света. Само море холодное, испускает пар и бушует, как огонь. Я думаю, там должны обитать духи. Там, где мир незавершен, рождаются демоны. На самом краю мир разворачивается, точно скатерть. Но нам, по счастью, не нужно заходить так далеко. Наши преследовали сильно от нас отстали, и вскоре... Ага!

Он вытащил Ствол и выстрелил в дальний склон холма. Затем обернулся к Лив и улыбнулся.

— Олень. Теперь, Лив, у нас снова много еды! Оставайтесь здесь с нашим пожилым другом. Поговорите с ним. Помните о своем призвании, Лив: мы хотим, чтобы несчастный старик снова поправился и раскрыл нам свои тайны.

— Я не могу, Кридмур.

— Лив. Послушайте. Именно за этим вы здесь. Вполне возможно, что вы и рождены для этого. Генералу известно то, что может прекратить Великую Войну. Принести мир, Лив. Вам будут ставить памятники.

— Я не понимаю, о чем вы, Кридмур.

— Отлично. Славно, что мы разобрались. Беритесь за работу. Я скоро вернусь.

Он взял рюкзак и принялся искать в нем нож и веревку.

— Олень в нескольких милях отсюда. Что, если его съест другое животное?

Лив не нравилось отчаяние в своем голосе, но желудок сводило от голода.

А он ухмыльнулся:

— Какое животное осмелится это сделать?

Придерживая шляпу, он скатился по щебню с холма — так быстро и безрассудно, словно был гораздо моложе своих лет.

Когда Кридмур удалился — не настолько далеко, чтобы не видеть ее, но она надеялась, что он на нее не смотрит, — Лив принялась искать на земле острые камни. Затем отломила от ближайшего дерева сухую ветку. Дерево было крепким, и Лив ужаснулась тому, как ослабла. Она села на землю спиной к долине и попыталась заострить ветку и сделать из нее оружие. Ветка сломалась в ее руках. На то, чтоб расплакаться, уже не осталось сил.

Лив взяла себя в руки.

Она села перед Генералом, скрестив ноги, осторожно, но крепко взяла его за челюсть и повернула голову так, чтобы он смотрел на нее:

— Тайны, говорит Кридмур. Вытянуть ваши тайны? Что им нужно от вас, бедный старик?

Он снова отвел от нее взгляд, и она со вздохом отпустила его.

— Наверно, вы были великим генералом, если так им нужны.

Лив сидела, не зная, что делать дальше.

— Когда шел дождь, вы отдавали приказы.

Он начал бормотать бессмыслицу.

— Тише. Послушайте. Что вы помните? Где вы побывали? Что по-прежнему хранится там?

Он не прекращал бормотать.

Испытывая некоторую неловкость, она выпрямила спину, расправила тонкие плечи и спросила таким низким голосом, каким только могла: «Какие будут приказы, сэр?»

Искорка в его глазах — признак интереса? Он что-то вспомнил?

Но Генерал начал мочиться.


Кридмур с шумом поднялся по каменистому склону, перекинув оленя через плечо. Шкура зверя была полосатой, красночерной, и хотя Лив не слишком разбиралась в оленях, она сочла это необычным. Кридмур сбросил оленя на землю и радостно потер окровавленные руки.

— Чего добились от нашего друга, Лив? Он сказал вам что-нибудь интересное?

— Нет, мистер Кридмур. Вы ожидаете результатов через час?

— Зовите меня просто Кридмур. И вы совершенно правы, еще рано.

Кридмур развел костер. Он взглянул в отекшие глаза Генерала, пошарил в рюкзаке и вытащил бутылочку — Лив узнала в ней лекарство от жара, украденное из Дома Скорби. Дал Генералу несколько капель, затем, немного подумав, предложил бутылочку Лив. Она взяла ее дрожащими руками и приняла дозу.

Кридмур вытащил из сапога нож.

— Ну, что? — Он махнул рукой в сторону деревьев. — Собирайте хворост!

И, вонзив нож в тушу, принялся снимать с оленя шкуру.

Лив отправилась к деревьям за хворостом. Занятие это было странное, неприятное, и она так устала, что путались мысли.

Она принесла сухие ветки и разложила их крест-накрест, как было велено.

Кридмур свежевал зверя на ее глазах. При виде этого кровавого зрелища у Лив потекли слюнки. Кридмур мягко и непринужденно объяснял ей, как что делается. Нарезав мясо на тонкие ломтики, часть развесил сушиться на колючих ветках дерева у края склона, а часть поджарил на костре.

— За друзей, которых с нами нет! — сказал он, жуя мясо. — Все мои друзья — чудовища, их давно пора было вздернуть. Но я все равно скорблю о них. Не потому, что они этого заслуживают — я и сам этого не заслуживаю, — но надеюсь, они будут скорбеть по мне, когда я умру. — Он склонил голову. — Итак, Черный Рот, Мэри Кинжал, Стивен Саттер, Уошберн Вздерни-Их-Повыше, Пьяница Каффи, Лев Аббан... Франт Фэншоу.

На последнем имени его голос дрогнул. Он поднял голову и подмигнул. Сентиментальное настроение улетучилось так же быстро, как и пришло.

— С другой стороны, ну их всех к черту; они мертвы, а я жив. — Он рассмеялся. — Друзья, которых с нами нет!

И тут Лив ахнула и прикрыла рот рукой. Она поняла, что совсем забыла о Магфриде, который наверняка ужасно перепугался, когда она исчезла...


Когда они поели, Кридмур сел в тени и вытащил из рюкзака тонкий роман в мягкой обложке. Он осторожно открыл книгу; капли дождя просочились в рюкзак, страницы вздулись. «Историю Запада» постигла та же судьба.

— Кто-нибудь должен отгонять мух от мяса, пока оно сушится. Вы не против пойти первой, Лив?

Остаток вечера Лив провела стоя на краю крутого склона и отгоняя мух сосновой веткой. Она неловко переминалась с ноги на ногу — ступни покрылись волдырями. Нервы были на пределе, из-за тупой боли она не могла думать ни о чем, кроме своего успокоительного. Пока они держат путь на запад, раздобыть его нет никакой надежды. Из некоторых трав можно получить заменитель, но Лив очень смутно представляла, как. В любом случае, странные растения, росшие на Краю Света, ей не знакомы. Казалось, они противоречат разуму, не вписываясь в известную ботаническую классификацию.

Например, среди деревьев, с которых она срезала хворост для костра, рос зеленовато-черный кустарник. Лив нагнулась, чтобы рассмотреть его поближе, и поразилась: вокруг листьев и лепестков шевелились черные сегментные ножки, словно мушиные или пчелиные, как если бы в этих краях не существовало четкой границы между флорой и фауной. И ей совсем не понравилось, как эти зеленые цветы-насекомые потянулись к ней.

Будь сильной, велела себе Лив. Сохраняй ясность ума усилием воли, если требуется. Она помахала веткой, наблюдая за лениво летающими мухами, и вскоре забылась.

Кридмур дремал за книгой. Дважды он вскакивал, стрелял в кусты и убивал животных. Первым оказался белый кролик, второе больше смахивало на собаку с кроличьими ушами. Обоих он вычистил и освежевал.

Прежде чем уснуть в третий раз, он поднял взгляд и помахал Лив рукой.

— Да, мистер Кридмур?

— Я забыл вам сказать. Старый безумец, обмочивший вас этим вечером, не кто иной, как генерал Орлан Энвер, основатель и герой Республики Красной Долины, величайший из великих людей в истории Запада.

Он широко улыбнулся, и его глаза засверкали. Казалось, он очень доволен тем, что раскрыл эту тайну.

Потом он лег, уснул и захрапел, как Локомотив.

Генерал тоже спал. Лив изумленно смотрела на него.

Показались звезды. Здесь они были другими. Над западным Краем Мира нависла паутина звездного света. Одна яркая звезда вспыхнула и погасла, за ней другая, третья, и паутина растворилась во мраке.

Утром они спустились в долину.

29. ДОЛИНА

— Кридмур.

— Да?

— Ты слишком много разговариваешь с этой женщиной. Ты не должен был сообщать ей, кто такой Генерал. Мы приказывали тебе.

— Уже поздно. Да и как иначе она смогла бы выполнить свою работу?

— Ты позволил ей копаться в голове Генерала. Если она добьется успеха, тебе придется убить ее. Ты сам это понимаешь.

— Я понял вашу точку зрения.

— Рано или поздно тебе придется убить ее.

— А если я откажусь? Я не говорю, что отказываюсь. Но если откажусь. Что тогда?

— Ты становишься все грубей и заносчивей. Нам следует научить тебя уважать своих хозяев.

— Но я нужен вам живым, здоровым и быстроногим.

— Мы вынуждены, покинуть тебя на время, Кридмур. В Ложе идет дискуссия. Мы разрабатываем запасные планы. На случай, если ты потерпишь неудачу. Это... сложно. Больно. Страшно. Это требует нашего внимания. Ты силен, но мы покидаем тебя, и ты не сможешь обратиться к нашей мудрости.

— В таком случае, попытаюсь обойтись без вашей мудрости.

— Выполняй приказы.. Беги на запад. Не думай, что мы не следим за тобой.

Кридмур вдруг повернул голову и улыбнулся ей:

— Мужайтесь, Лив. Все будет хорошо. Мы продолжим путь без надзирателей.

Они шагали по пересохшему руслу реки. Шел их второй день в долине. Узкий коридор тянулся меж холмов, уходя за горизонт. Лив научилась ориентироваться по солнцу и знала, что движутся они примерно на запад.

— Больше всего я жалею, что мы потеряли лошадей, — сказал Кридмур. — Благородные животные. Но важно то, что здесь нет дорог, и мы будем сторониться равнин, так что транспорт наших преследователей окажется бесполезным. Линейные не могут ездить верхом, Лив, они боятся лошадей, их мускулов, глаз и зубов, их необузданности. А короткие тонкие ножки и почерневшие легкие линейных не позволяют им двигаться быстро. У нас внушительное преимущество. Я настроен оптимистично.

Солнце все еще палило, но вчера вечером село так рано, будто пришла зима. Кридмур пожал плечами и велел Лив не беспокоиться: чем дальше на запад они уйдут, тем больше вокруг будет странностей.

Весь день страшный ветер поднимал камни со дна русла в воздух и обрушивал их обратно на землю. Путники укрылись в гроте, вырезанном водами реки, и слушали стук падающих валунов. И лишь вечером двинулись дальше по растрескавшейся красной глине речного русла.


Около полудня, когда солнце залило русло волной нестерпимого жара, они снова укрылись под каменным навесом, вытесанным рекой, протекавшей здесь много веков назад. Под ним был водяной источник, и Кридмур объявил, что вода пригодна для питья. Он наполнил ею бурдюк, достал из рюкзака вяленое мясо, и они поели.

Заставлять Генерала есть было трудно. Он стонал, ерзал и отказывался глотать пищу, которую ему клали в рот. Он обделался, и Лив постаралась обтереть его как можно чище. Она очень жалела о том, что рядом нет медсестер.

— Было бы неблагородно с моей стороны взвалить на вас всю заботу о старике. Напомните мне, когда придет моя очередь, — сказал Кридмур.

Насвистывая, он с явным удовольствием принялся за чтение романа.

Лив подсела к Генералу.

— Генерал Энвер, — сказала она.

Тот даже не взглянул на нее.

Она чувствовала себя глупо: читала старику сказки, разговаривала с ним как с умалишенным, пичкала лекарствами, досаждала электротерапией.

— Рядом с нами историческая личность, — заметил Кридмур. Лив не обратила на него внимания.

— Генерал, я читала вашу книгу, — сказала она. Она знала, что Генерал был важной фигурой в полной потрясений истории Запада, но не придавала этому большого значения. Несчастный калека, сидевший рядом, для нее был прежде всего автором «Истории Запада для детей».

Он был гордым, немного самодовольным, во многом ограниченным и лишенным чувства юмора. Над его рассуждениями о приличиях, честности, демократии и нравственной чистоте иногда невольно хотелось смеяться. Его система добродетелей (семь личных, шесть гражданских, пять военных) была ближе к безумию, чем к философии. И все же... В «Истории Запада» неоднократно подчеркивалось, что сам Генерал был «обычным трудолюбивым и исполняющим свой долг гражданином, таким же, как вы», но все понимали, что это не так, — и прежде всего, он сам. Он был Провидцем.

В первые дни Республики, когда та существовала лишь в мыслях ученых и аристократов-идеалистов на верхних этажах таверн Моргантауна, он был одним из них. Но оказался единственным, кто осмелился воплотить их философию в реальность. Он освободил Моргантаун, Ашер и Лудтаун. Превратил Лигу Красной Долины, непрочный торговый союз бароний, городов-государств и торговых компаний, в военный союз, затем в движение, затем в религию, затем в авангард армии, которая завоевала юг, запад, восток, покорило мелкие государства и города, самопровозглашенные герцогства и баронаты, и заставило их правителей (пригрозив оружием, если требовалось) собираться в огромном каменном зале заседаний в Красной Долине, где они, недовольно ворча, проводили голосования и управляли новосозданным демократическим содружеством народов, которое назвали Республикой. Он изгнал со своих земель агентуру Стволов и сдержал войска Линии. Лив плохо разбиралась в политике и ничего не понимала в тактике, но ей было ясно, что этот человек — гений.

Он присутствовал на берегах Красной Реки во время подписания Хартии, но сам не подписал ее, настояв на том, что он — всего лишь простой солдат. Подписание Хартии — забота сенаторов, президентов и им подобных, решил он.

Лив вынула «Историю Запада» из кармана своей мешковатой красной фланелевой рубашки. От дождя и ее собственного пота книга распухла, искривилась и покоробилась так, что страницы напоминали пластинки под шляпкой гриба; многое уже нельзя было прочесть, но книга не рассыпалась. Ее сделали на совесть.

— Вы помните эту книгу, Генерал?

Он молчал.

— Ну, хорошо.

Она открыла ее и принялась читать с начала:

— «Зимой 1482 года представители государств и торговых компаний Востока собрались, чтобы обсудить новость о проходе, обнаруженном в Крайней Гряде, доселе считавшейся непроходимой. Действительно, тогда многие и ученые, и простолюдины сходились во мнении, что непроходимость — главная причина, по которой эти горы были возведены Богом. Возможно, Его помыслы переменились. Первооткрыватели, побывавшие по ту сторону гряды, доложили о бескрайних темных лесах. По-видимому, Творение Божье намного больше, чем представлялось. Некоторые недалекие священники, усмотрев в этом не надежду на продвижение вперед, а знамение упадка, впали в отчаяние. Более смелые и прогрессивно мыслящие люди обсуждают возможность исследования открытых территорий. Результатом этих дискуссий стало решение о собрании знаменитого Совета Семи Государств: Мессенских княжеств, Дхрава, Юддеи, провинций Киса, крохотного Кенигсвальда...»

Генерал не проявлял интереса.

— Попробуйте прибегнуть к насилию, — вмешался Кридмур. — Я добился своего, угрожая ему.

— Вы отвратительны, Кридмур!

Лив внезапно разозлилась, и слова эти сорвались у нее с языка. Она бросила на него нервный взгляд, но он лишь улыбнулся.

— Стало прохладнее. Можно сказать, наступили холода. Пора в путь.


Весь день и вечер они шли по долине на запад. Солнце, казалось, не столько село, сколько пошло на убыль, медленно уменьшилось и ослабло, словно отступая в межзвездные глубины, чтобы в итоге стать лишь одной из бессчетных неярких звезд. Луна же, сначала желтая, затем красноватая, напротив, росла, становилась все больше, пока Лив уже не могла на нее смотреть.

Отведя взгляд от обезумевших небес, она заметила, что Кридмур внимательно осматривает темные склоны долины и прислушивается.

Он поднес палец к губам.

Она тоже прислушалась, и вскоре услышала далекие звуки — какие-то движения, хрипы и нечто похожее на лай.

Затем послышался вой.

— Это не линейные, — прошептала она.

Кридмур мотнул головой:

— Нет. Те от нас в нескольких днях пути. Как я уже говорил, ноги у них коротки. Я их едва слышу, и это к лучшему — разговоры их скучны, — прошептал он.

— Тогда что это?

— Понятия не имею. Может быть что угодно. Не обращайте внимания.

Они продолжили путь.


Следующий день выдался прохладным и приятным. На небе не происходило ничего необычного, вокруг не слышалось никаких странных звуков. Они остановились, чтобы поесть и отдохнуть под открытым небом, на легком ветерке, шелестящем в ивах на берегу реки. Кридмур вытащил из рюкзака мятую жестяную кружку, развел костер. Затем торжественно достал пакет темных листьев и заварил чай. Лив содрогнулась от такого расточительства воды. (Раньше ей и в голову бы не пришло экономить воду.)

Но листья отсырели, и чай вышел невкусным.

— Попытка не пытка, — заявил Кридмур, допивая горькое пойло. — Как представитель цивилизованного народа, вы должны это понять, Лив. Сядьте, отдохните. Побеседуйте с Генералом.

Сказав так, он убежал прочь по лесистому склону непонятно куда. Раздобыть еды? Шпионить за преследователями? Лив не знала.

Она села под ивами, стараясь не обращать внимания на зеленые ветки, гнувшиеся и ласкавшие воздух, словно в попытке стать чьими-то пальцами...

Она сверилась с золотыми карманными часами. Часы сломались несколько дней назад и до сих пор не пришли в норму. Они по-прежнему мерно тикали, но стрелки иногда не двигались, а иногда крутились так быстро, что механизм дрожал, порой же шли в обратном направлении — земля здесь еще была не готова к тому, чтобы на ней установилось нормальное течение времени. Хотя часы теперь были бесполезны, Лив не решалась их выбросить — ее печалила мысль о том, что их никто никогда не найдет.

Она попробовала поискать оружие и была поражена, когда нашла среди плоских круглых камней у реки острый каменный наконечник. Она не знала, принадлежал ли он копью или стреле, но ей было все равно. Вскоре она нашла еще несколько таких же предметов.

Следы холмовиков. Это было так очевидно, что она уже могла себе их представить — конечно же здесь, на Дальнем Западе, им незачем прятаться. Свежие ли это следы? Кридмур, несомненно, заметил их гораздо раньше, но почему он оставил ее одну с этим оружием? Может быть, наблюдал за тем, что она с ним сделает?

Это было безумием, паранойей, умственным параличом: Лив запретила себе и думать об этом. Но выбрала самый легкий и острый из наконечников и спрятала под тяжелым поясом, которым подпоясывала бесформенные красные фланелевые штаны, купленные Кридмуром у жены фермера в окрестностях Клоана; к этому поясу она до сих пор не привыкла.

Как же ей было неприятно носить одежду, которую он то ли купил, то ли украл для нее!

Лив знала, что в таким незавидном положении, как у нее, люди часто привязываются к своим захватчикам.

Промелькнула мысль о том, что строить планы против Кридмура — предательство. Она не хотела, чтобы дело зашло чересчур далеко. Она видела, как он убил человека, — не стоит забывать об этом.


Кридмур поднялся по песчаному склону. Он был счастлив. Уже то, что он просто шел на запад, приносило ему радость. Свежий воздух и физические упражнения — лучшее лекарство, Генерал и доктор Альверхайзен согласились бы с этим Но что еще важнее — прошло много дней с тех пор, как голос Хозяев в последний раз звучал в его голове, много дней, за которые он ни разу не совершил ничего мерзкого или ужасного. Можно даже сказать, теперь он занят благим делом — ведет несчастного старика и молодую женщину в безопасное место, уберегая их от Линии... Мысль об этом забавляла его.

Он встал на высокий камень, приложил к уху ладонь и различил еле слышные звуки, издаваемые линейными. Тихим эхом вдали разносился топот их тяжелых сапог. Далеко. За несколько дней пути до них.

Он нашел ручей с пресной водой, наполнил бурдюк.

В железной склянке он уберег от дождя несколько сигарет. Самое время насладиться одной из них. Он присел у камня, закурил и стал слушать журчание ручья.

На камнях у воды виднелись завитки алой краски. Кобальтовые и красные чешуйки и грани блестели на солнце, пробивавшемся сквозь деревья. Водный поток образовывал меж камней небольшую запруду. Кридмур заметил движение в воде и нагнулся, чтобы присмотреться.

Из речной глубины к нему тянулись руки. Бледные руки утопленников. Тонкие, почти бесплотные пальцы безжизненно колыхались в воде, точно водоросли. Он мог сосчитать их — три, четыре, десять, но это было бессмысленно. Единственный сломанный ноготь прорвал натяжение водной глади — шокирующая нелепость, словно утром во время бритья ему подмигнуло собственное отражение в зеркале. Мертвая плоть под ногтями была красной от крови. Тонкие линии этих рук убегали ко дну, точно спутанные белые корни; вода была глубокой и темной, как память. Кридмур вспомнил своих утопленников. Убитых мужчин. И женщин тоже — в основном ему приходилось убивать мужчин, но неизбежно попадались и женщины: убийство — наука неточная. Погружаясь в воду, все они слабо размахивали руками. Некоторые звали на помощь.

Птицы, свистевшие с деревьев вокруг него, и лягушки, квакавшие в зарослях тростника, умолкли. Это фокусы Первого Племени. Зачем все это нужно? Чтобы пригрозить ему или предупредить? Развлечь — или сообщить о чем-то? Кто их знает, этих холмовиков? Но Кридмуру это казалось недружелюбным.

Зрелище не из приятных, но он видал кое-что и похуже. Каждый день, когда он закрывал глаза, а во тьме раздавался шепот Мармиона, — это было ужасно. Если это — худшее, с чем можно столкнуться в этой долине и на Крайнем Западе вообще, то ему, можно считать, повезло. Он смотрел в воду, пока жуткое видение не исчезло, пока руки утопленников не превратились обратно в цветы лилий и белую пену. Птицы и лягушки вновь заголосили, словно пианист в баре, продолжающий игру, как только стихает толпа.


Генерал встал и попытался уйти. Лив удержала его. Он слабо пытался вырваться, но она оказалась сильнее. Усадила его на высохшее речное русло и села рядом.

Какой абсурд! Лив едва не рассмеялась, хотя, пожалуй, и стоило бы. Кридмур думал, что она способна излечить Генерала за считаные дни, пока они суматошно бежали на пустынный Запад. Наверное, перепутал ее с феей-крестной или ведьмой из сказок. Она все же рассмеялась, затем обернулась к Генералу и спросила:

— Сэр, а вы не знаете сказок о фее-крестной? Чего-нибудь, чтобы развеять скуку?

Генерал ничего не ответил. Он дрожал. Она прижала его к себе. Он неровно дышал, и ее сердце затрепетало. Она погладила его по костлявому плечу и почувствовала сильную и нелепую любовь к нему. На секунду ей показалось, что она вот-вот расплачется.

Она заметила, что зрачки Генерала расширились, пока он неотрывно глядел на долину перед собой.

В двадцати футах от них долина сужалась, ее перегородили два стоявших рядом огромных валуна. А в промежутке между ними стояло... что это?

Похоже на козла, но слишком для него велико. Бычий торс, но козлиные рога и ноги. И шерсть. Черная шерсть. В его ужасных диких глазах застыла немая боль. Животное рыло землю копытом, как могильщик лопатой. Оно храпело и ржало. Оно пахло... водорослями? Стоячей водой? Суглинком? Запах стоял премерзкий.

— Однажды, — произнес Генерал, — в стране, где правили три королевы, были горы, среди гор стоял лес, в лесу текла река, через реку вел мост, а под тем мостом жил козел. Зимой, когда река замерзла и сияла, как бриллиантовое ожерелье, к мосту подошел путник. Он не хотел переходить через мост, но искал его, искал границу, ибо было ему предсказано...

Ни животное, ни Лив не двигались. Она крепко сжала острый наконечник и ждала.

Ей стало стыдно, что она так отчаянно ждет возвращения Кридмура

Шерсть животного была черной, длинная грязная грива свисала с шеи, покрытой коркой грязи. Глаза ярко-красные. Бока— огромные и распухшие.

— Путешественником двигала любовь к женщине. Но козел не уходил оттуда из-за безмолвной любви к мосту, под которым жил. Когда моста еще не было, на его месте была гора, а когда не было горы, был великий город Первого Племени, а до него там не было ничего.

Лив хотела заставить старика замолчать, но не смела пошевелиться. Они с животным глядели друг на друга в упор. Она отвела глаза — ей показалось, зверь может подумать, что своим взглядом она бросает ему вызов. Когда же решила снова взглянуть, его уже не было. Там, где оно стояло, не осталось ничего, кроме темного замшелого камня с начертанными на нем двумя красными кругами и зарослей камыша.

— Козел, — взволнованно воскликнул Генерал (никогда еще Лив не видала его таким разговорчивым), — пытался объясниться перед нерешительным путешественником. Было убийство, смена костюма. Козел? О Сэме Селфе, губернаторе Основания, первой колонии, говорили, что он умеет превращаться в волка. Смерть уносит с собой тайны, каждая смерть. Ничего нельзя искупить, но ошибки можно исправить, а болезнь — излечить. Мораль этой сказки ясна. Она учит...

Он надолго задержал дыхание. Прервавшись на полуслове, начал задыхаться и повалился вперед, но Лив подхватила его, откинула его голову назад и держала так, пока он снова не набрал в легкие воздуха.

— Генерал Энвер?

Во взгляде Генерала читался ужас. Она поцеловала его в морщинистый лоб, чтобы успокоить.

Весь день он молчал.

Когда вернулся Кридмур, она не рассказала ему, что случилось.

30. ЛАУРИ В ПОХОДЕ

Линейные вышли за пределы зоны, в которой возможна дозаправка птицелетов, — те жрали топливо в огромных количествах, что считалось знаком их духовного совершенства. Моторизированный транспорт пришлось оставить позади — тот увяз в грязи во время ливня, и в любом случае он бесполезен на этих необитаемых холмах и в долинах, где нет дорог. Бросить пришлось и тяжелую артиллерию. Осталось лишь три самоходных орудия, одно из которых вышло из строя, но его еще можно было починить, и две легкие пушки. Требовалось полдюжины линейных, чтобы тянуть и толкать каждое из этих огромных колесных орудий по неровной земле. Остальные маршировали в двух колоннах по 160 человек — по крайней мере, такая цифра значилась на бумаге. Из-за медведей, лихорадки, лавин и не вернувшихся патрулей подлинное число линейных было гораздо меньшим. Их униформа гнила, они стали похожи на диких оборванцев, бродячих сапожников. Они маршировали по высокой траве, и стебли, выпрямившись и держа строй, следовали за ними, корни скользили и хрустели, словно насмехаясь над солдатами...

Один из стрелков убил кролика со стеклянными глазками, похожими на линзы микроскопа, с длинными челюстями паука, чья кровь была черной, а кишки, смердели нефтью...

Прошлой ночью Лаури проснулся от того, что от плохих воды и пищи у него скрутило живот, и он едва добежал до дерева, где его с болью пронесло. Луна сияла в беззвездном небе зеркалом, в желтом круге которого отражалось грязное, отвратительное лицо смотрящего, выпучившего от натуги глаза...

А эта тишина! Пустое небо поглощало звук — даже когда Лаури кричал, раздавался лишь шепот. Отчетливо слышалось лишь чавканье сапог по грязи и вой ветра среди деревьев.

Да, и вот что еще! Лаури никогда не любил деревьев, но среди здешних царил такой хаос, что все это походило на злую, глупую шутку. Некоторые деревья явно противоречили здравому смыслу своими размерами — то в пять раз выше обычных, то едва доставали Лаури до пояса. Странность других была менее заметна: форма ветвей была неправильной, слишком сложной, созданной по неизвестным в завершенном мире принципам. Лаури мог часами глядеть на них, но так и не смог объяснить себе этой странности, которая не давала ему спать по ночам.

Для Локомотивов они теперь недосягаемы. Ушли так далеко от самой дальней станции Линии, что Песнь Локомотивов им уже не слышна. Никогда еще Лаури не проводил столько времени там, где не слышится Песнь.


Они отправились в поход с тремя телеграфами (два из них запасные). Несли их трое линейных. Каждый мог нести по одному телеграфу, привязав его к спине, но, согнувшись под весом в три погибели, вся троица плелась позади. К вечеру после долгих переходов казалось, будто к ним присосались огромные паразиты, и они скоро умрут. Худшая доля досталась разве только бедняге, который горбился под усилителем Лаури.

Два телеграфа испортил дождь. Третий уцелел, но вскоре стал бесполезен.

В первый день похода Лаури телеграфировал:

«АГЕНТ БЕЖИТ НА ЗАПАД ВМЕСТЕ С ЦЕЛЬЮ. ВСЕ НАЛИЧНЫЕ ВОЙСКА ПРЕСЛЕДУЮТ ЕГО. КОМАНДУЕТ ЛАУРИ».

Ответа не было почти двадцать четыре часа, и Лаури боялся, что не угодил Локомотивам. Но повернуть назад он боялся еще больше, и поэтому шел вперед. Тогда в их распоряжении еще были грузовики, в одном из которых он сидел у телеграфа в ожидании ответа Локомотивов. Рядом с ним был связист-расшифровщик. Лаури сидел с пистолетом в руке и думал, убьет ли он себя, расшифровщика или совершит двойное убийство, если Локомотивы осудят его. Наконец, ранним вечером, когда конвой разворачивался, взбираясь по каменистому крутому склону, пришла весть:

«ЗА ВАМИ ИДЕТ ПОДКРЕПЛЕНИЕ. НЕ МЕДЛИТЬ. НЕ ДОПУСКАТЬ НЕУДАЧИ. ЗАХВАТИТЬ ЦЕЛЬ ЖИВЫМ — ЭТО ЦЕНА ПОБЕДЫ. НЕ ПОДВЕДИТЕ НАС».

Потом начался ливень, оказавшийся непроницаемым для сигналов. Когда он кончился, Лаури воспользовался уцелевшим телеграфом, чтобы отправить сообщение:

«ПРОДВИГАЕМСЯ ВПЕРЕД ВОПРЕКИ НЕВЗГОДАМ».

Шесть часов спустя, телеграф внезапно принялся трещать, от чего несчастный линейный, несший его, упал на колени. Треск прекратился почти мгновенно. Сообщение было простым: «ЛАУРИ». Через два часа пришло еще одно сообщение: «ЛАУРИ». Через час — еще одно: «ЛАУРИ». Через полчаса — еще одно: «ЛАУРИ». И снова. И снова. «ЛАУРИ. ЛУРАИ. ЛАУУУРИ. ЛАА-УУУИРИ. ЛАу. ИРУАЛ. ЛАУ. УЛ.»

Потом это прекратилось. И больше сообщений не поступало.

Лаури попытался скрыть это от солдат, но не смог — поползла молва. Они остались одни. Полдюжины солдат грозили дезертировать, бежать назад; одного пришлось пристрелить. Лаури ожидал худшего.

Но нет худа без добра! Была и хорошая новость. Здесь, на чистом воздухе, в тишине, ничто не мешало сигналу устройства, которое несла на себе женщина, и он был ясным, как никогда.

Двое связистов тащили тяжелое принимающее устройство, то и дело останавливаясь и снимая показания. В таких отчаянных обстоятельствах устройство приводилось в работу ножным колесом, и для этого приходилось попотеть.

Расшифровки приносили Лаури, и ему приходилось признать: они были превосходны. Доходило почти каждое слово, произнесенное женщиной, мерзким агентом и Генералом. От большинства сказанного толку не было никакого. Генерал бредил, да и слова женщины походили на бред не меньше.

Но это! Он держал расшифровку в трясущихся загорелых пальцах с растресканной кожей. Среди бреда генерала было: «...Унести с собой тайну... Ошибки можно будет исправить, а болезнь — излечить...»

— Это все?

Связист кивнул:

— После этого он замолчал.

— Что за тайна?

— Не знаю, сэр.

— Кто такой Сэм Селф? Он существует на самом деле?

— Не знаю, сэр.

— Н-да... Ладно, проваливай.

Если этот Селф существует на самом деле — в тысяче миль отсюда, на востоке, у Локомотивов должно быть на него досье. Но какая в том сейчас польза для Лаури?

Лаури на мгновение задумался, потом подозвал младшего офицера Тернстрема.

— Передайте всем офицерам — мы замедляем ход. На некоторое время. Ясно? Мы продолжим идти по следу этого ублюдка, но не станем его прижимать. Посмотрим, как все сложится.

— Но, сэр, нам приказано не медлить...

— Вы за мной шпионите, Тернстрем?

— Никак нет, сэр.

— Цель может заговорить. Возможно, женщина не так уж и бесполезна. Возможно, она ему нравится. Мы не можем рисковать и вступать в конфронтацию. Мы подождем. Послушаем.

— Сэр...

— Агент разговаривает с женщиной; мы узнаем о его планах. Узнаем его тайны. Не попадайтесь ему на глаза, Тернстрем. Он этого не ждет. Посмотрим, кто из нас умнее.

— Сэр, наши запасы продовольствия истекут через четыре дня. Мы многое потеряли во время ливня, помните, сэр.

— Помню.

— После этого продовольствия не хватит, чтобы вернуться.

— Я понимаю. Это наша общая беда, не так ли?

— Но у нас приказ!

— На сей счет приказа не поступало. У Локомотивов нет доступа к этой информации.

Тернстрем впал в шок. Да и Лаури поразился не меньше его. То, что он произнес, было неслыханным богохульством.

— Выполняйте приказы, Тернстрем.

Лаури проследил, как младший офицер уходит. Он и сам не понимал, почему решил переждать. Он боялся этих диких мест, но его странным образом влекло к тому, чтобы наблюдать и шпионить; проявил ли он эгоизм? Действовал ли из гордости и худших побуждений? Как он оправдается, если его спросят? Его вдруг охватил ужас. Вот Тернстрем передает приказ Слэйту и Драму, и все трое теперь жестикулируют, оглядываясь на Лаури. Он повернулся к ним спиной, чтобы они не видели, как у него зеленеет лицо, и уставился на холмы, на неровные очертания леса, горы и синевато-багровый закат; в небе, кружа, выискивал что-то орел. Внезапно он нырнул вниз. С виду эта тварь похожа на орла, но кто знает, каким чудовищем она окажется, если заглянуть внутрь. Птица нырнула вниз, и у Лаури опустились руки. Он почувствовал себя жалким, разбитым и одиноким.

31. ИГРЫ

Посреди ночи Лив встала — руки дрожали от ужаса перед тем, что она замыслила, — стиснула каменный наконечник, точно кинжал, и тихонько подкралась к спящему Кридмуру.

Кридмур лежал на спине и храпел. Веревку, привязанную к лодыжке Генерала, он закрепил другим концом у себя на поясе. Он лежал, скрестив ноги-руки и положив голову на горку из сухой глины, которую слепил себе вместо подушки.

Лив стояла над ним. В лунном свете она могла пересчитать мелкие белые шрамы на его лице, видела, как тонки его соломенные волосы. Сейчас они выглядели седыми, а Кридмур казался стариком. Но она все же занесла каменное лезвие над его горлом.

Он лениво открыл глаза и улыбнулся ей:

— Нет, дорогая. Не сегодня. Возможно, завтра.

Выронив оружие, она в ужасе отпрянула.

— Я не обижаюсь. Такая у меня судьба — быть гонимым отовсюду, где я ненадолго обретаю покой. За мной, как за диким зверем, идет охота. Я сам избрал эту судьбу и давно с ней смирился.

Кридмур вздохнул, дружелюбно подмигнул ей, перевернулся и тут же опять захрапел.


Она подумала, что в ту ночь уже не заснет, но ошиблась.

Утром Кридмур инстинктивно решил протрясти сапоги. И действительно, в пятке левого сапога (или, как сказал он Лив, зловещего сапога) притаился скорпион — тяжелый, блестящий, бело-красный, свернувшийся, точно кишки мертвого зверя.

— Мир полон предательства, — сказал Кридмур.

Лив вздрогнула, и он улыбкой дал ей понять, что не обижается.

Скорпионы напоминали Кридмуру о юности, которую он провел в захолустном Гэйси, где примкнул к культу укротителей скорпионов (согласно их ритуалу, требовалось напиться до такой степени, чтобы скорпионам стало противно к тебе прикасаться). Теперь при виде этих маленьких тварей он испытывал не страх или отвращение, а скорее симпатию и чувство стыда. Хотя именно эту тварь он все-таки придавил.

* * *
Пересохшее русло реки убегало к горизонту, и они шагали по нему весь день. Сухая грязь сменилась рыхлым зыбучим песком. Долина сузилась изаострилась. За их спинами встало солнце, и все утро по земле перед ними тянулись длинные черные тени.

Холмы по обе стороны долины окрасились лиловым от шалфея и вереска. Круглые валуны странной оплывшей формы — остатки древних пожаров и извержений — вздымались над лиловым вереском, будто армия троллей из мифов старого Кенигсвальда.

Утром Кридмур, будучи в хорошей форме, велел сделать остановку. Две царственные птицы с белыми грудками и золотыми гребешками кружили над долиной. Кридмур сказал, что хочет немного, самую малость, понаблюдать за ними. Казалось, он говорил искренне. К удивлению Лив, он не стал убивать их. Сначала она скептически смотрела на Кридмура, но потом и сама загляделась на птиц.

Опустив наконец взгляд, Лив закричала от ужаса — и тут же прикрыла рот руками.

У камней по обе стороны реки были лица. На нее холодно смотрели сверкающие красные глаза. Шею и плечи скрывали длинные черные волосы, ниспадавшие до самой земли. Под волосами виднелась кожа, бледная, словно кость. Сутулясь и горбясь, они напирали вперед в гуще вереска. Ноги их выглядели слишком длинными, а суставы чересчур выпирали — казалось, они должны шагать неуклюже, но это было не так. Руки сжимали копья и каменные топоры.

Их было сто, а возможно, и больше — шеренги тянулись к далеким холмам.

Кридмур положил руку на плечо Лив и сказал:

— Спокойно.

Он вытащил оружие. Лив дернулась, чтобы прикрыть ладонями уши, но стрелять он не стал. Вместо этого он перехватил адскую машинку за ствол и поднял ее на вытянутой руке, словно талисман.

А потом Кридмур закричал — и ей все-таки пришлось закрыть уши, потому что голос Кридмура звучал невероятно, нечеловечески громко:

— Мы не оспариваем ваше владычество над этой долиной! Мы не хотим бросать вызов ее духам и не хотим причинять вреда! Мы идем своей дорогой. Но если вы попытаетесь остановить нас, мы вас уничтожим. Мой демон сильнее любого из ваших.

Голос становился все оглушительней и гремел, как гроза, эхом отражаясь от камней.

Затем он заговорил на другом языке, горловом, хрипящем. Потом понизил голос и повторил на еще одном, резком — Лив узнала дхравийский, — а дальше опять прокричал слова на гнусавом наречии Киса.

Лив отвернулась, не отнимая рук от ушей, и закрыла глаза.

Когда она открыла их вновь, камни снова стали камнями, в долине царили тишина и покой, дул ветер и птицы кружили в небе.

Кридмур угрюмо смотрел в одну точку перед собой.

— Они действительно были здесь, или это мираж? Позволят ли они нам пройти?

Он не ответил.

Лив осторожно подошла к нему:

— Кридмур. Позволят ли они нам пройти? Если не позволят, мы должны обойти их, мы не можем вести Генерала в...

Кридмур вздрогнул, и его взгляд прояснился. Улыбнувшись, он добродушно похлопал ее по плечу и сказал:

— Они просто играют с нами в игру. Не стоит волноваться.


— Первое Племя. Эти земли все еще принадлежат ему, а не нам. Я никогда не видел столько свободных и диких холмовиков. Если они решат враждовать с нами, это может для нас плохо кончиться. Здесь, на незавершенной территории, их сила велика. Сама земля будет служить им.

Ответа не было.

— Послушайте. Если они сочтут нас врагами, а я бы на их месте так и поступил, тогда мы скорее всего погибнем — опять же, если нам повезет. Я слышал, когда они пытают людей, то могут даровать вечную жизнь — только сперва пронзят живот копьем; им интересно, как мы устроены. Они жаждут мести. Я знаю, вы понимаете, что такое месть. Они утащат нас под толщу красного камня, где нет смерти, где время остановилось. Позади нас — Линия, впереди — холмовики. Что нам делать?

Он подождал.

— Вы не можете слишком долго взвешивать свое решение или уделить все ваше внимание чему-то другому. Это вам не свойственно. Вы солгали мне. На этой земле вы бессильны. Или просто бросили меня?

Он был один в собственной голове.

— Ну, что ж...

И он напомнил себе, что всегда любил одиночество.


В тот день, как и в следующий, больше не было происшествий. Шалфей сменился пепельно-белыми тополями без листьев, затем густым темным лесом каких-то могучих вечнозеленых деревьев, названия которых они не знали. Русло реки тянулось дальше на запад, расширялось, потом снова сужалось. Из-за холмов на юге слышался громкий шум каких-то бурных вод, но русло, вдоль которого они шли, по-прежнему оставалось сухим. В первый день солнце село рано, а луна разбухла так, словно собралась столкнуться с землей. На следующий вечер казалось, что солнце вообще не сядет, но хотя небо еще оставалось жарким и голубым, краем глаза в нем уже можно было заметить скопившиеся в нетерпении звезды.

Несмотря на все усилия Лив, Генерал за весь день не произнес ни слова. Она читала ему «Историю Запада», расспрашивала о его системе добродетелей и политических теориях, критиковала тактику, пробовала беседовать с ним на отвлеченные темы — он не реагировал.

Во времени они больше не ориентировались. Золотые часы Лив по-прежнему не работали; Кридмур привык определять время по солнцу, но здесь этот способ не работал. Поэтому останавливались они, когда были вынуждены, то есть когда у Генерала кончались силы. Обычно Лив приходилось напоминать Кридмуру о хрупком здоровье старика. Кридмур ворчал, но доверял ее знаниям.

Вода в долине то появлялась, то исчезала, Лив не могла усмотреть в этом никакой закономерности. Иногда склоны долины блестели яркой паутиной ручейков, а под ногами хлюпали лужи. Иногда долина становилась сухой, точно старые кости, а земля под ногами твердой, как булыжник. Иногда им приходилось мучиться жаждой, и Лив делилась несколькими точно отмеренными глотками застоявшейся воды с Генералом, которому делалось плохо... Кридмура же, казалось, питал демон, с которым он заключил договор: он мог не пить несколько суток, но это никак не отражалось на нем, лишь день на третий краснели и дергались зрачки, а кожа темнела, приобретая оттенок запекшейся крови. Но они шли вперед, и снова появлялось вдоволь воды, попадались съедобные растения, иногда какой-нибудь кролик или нечто более-менее похожее на него. Под землей пульсировали тайные протоки, иногда слабые, иногда бурные. Само время текло то неспешно, то бурно — луна над их головами была то полной и голубоватой, как океан, то сужалась в тонкую полоску льда; точно так же и пересохшее устье охватывали то воспоминания о днях его юности, то старческая озлобленность. Иногда оно становилось другом, иногда — врагом. Сделать с этим ничего было нельзя, оставалось лишь идти вперед и надеяться на лучшее.


— Любопытно, — заметил Кридмур.

Красное солнце взошло рано и висело вызывающе низко, освещая долину. Навстречу им вытянулись длинные тени гор. Пересохшее устье пылало, как раскаленная медь, а трещины в грунте складывались в замысловатую паутину черных теней. Даже Кридмуру, который в обычных обстоятельствах мог смотреть на солнце до заката, приходилось прикрывать ладонью глаза, чтобы всматриваться вперед.

— Любопытно, — повторил он.

Лив прикрыла глаза, опустила взгляд и ничего не ответила. Кридмур, слегка раздраженный этим, умолк.

Лишь через час пути Лив увидела их. Сначала они казались четырьмя тенями — длинными и черными полосами, что тянулись к ним по земле. Потом четырьмя белыми палками, торчавшими из грязи посреди долины. Затем, когда путники были уже почти над ними, оказались грубыми деревянными надгробьями.

То были обструганные и ободранные добела ветки толщиной с запястье. Три из них стояли прямо. Одна покосилась. Еще одна, упавшая, наполовину была засыпана пылью. Под каждой из пяти веток зияло по просевшему кургану из глины и грязи.

Три ветки украшены медалями, большинство из которых упало на землю, когда у них сгнили ленты. На одной медали выбиты слова: «МАТЬ, ЖЕНА, ДОЧЬ, УЧИТЕЛЬ»; она была обвита серебряным ожерельем, закрепленным на ветке ржавой проволокой. Под четвертой веткой — старая желтая книга, почти рассыпавшаяся в прах.

— Эти могилы выкопали не холмовики.

— Верно, Лив! Из вас еще выйдет хороший исследователь. Жители холмов не хоронят умерших, как мы, а уносят их глубоко в свои пещеры под землей. Что происходит дальше, я не знаю. Мне приходилось иметь с ними дело, но посторонним наблюдать Возрождение не дозволено. — Он снял с одной из веток медаль, подкинул ее в воздух и поймал. — Это могилы жителей Республики Красной Долины. Несколько дней назад мы прошли мимо еще одного захоронения, но там не было надгробий, и я не захотел докучать вам мыслями о смерти. Думаю, люди, захороненные здесь, принадлежали к тому же отряду. Мы не первые исследователи этой долины.

— Вы правы, мистер Кридмур. Но что они здесь делали?

— Дезертиры, наверное. Хотя в армии Республики дезертиров было немного. Думаю, для них — так же, как и для нас, — эта долина была прямой дорогой на запад, прочь от мира, в котором бушуют войны.

— Может, это беженцы, пришедшие сюда после того, как пала Республика?

— Возможно. После падения Республики устраивались чистки. На их месте я бы тоже пустился в бегство.

— Когда они прошли здесь?

— Десять, может, двадцать лет назад.

— Вы уверены? Так давно?

— Да, Лив. Я их чую. Еле-еле, но чую. Прошло много лет. Мы здесь одни. Не бойтесь.

Он улыбнулся.

Генерал шаркающей походкой подошел к могилам. Скрипя суставами, встал на колени и протянул дрожащий палец к лежавшей на могиле книге. Древние страницы рассыпались в пыль от его прикосновения. Он застонал.

Кридмур подошел к нему и встал рядом. Он принялся тереть медаль, взятую с могилы, о свою рубашку, и тер до тех пор, пока медь не засияла вновь.

— Давай поговорим, старик. Скучаешь по своему народу?

Кридмур поднес сверкающую медаль к глазам Генерала. Тот вздрогнул, но не отпрянул.

— Скучаешь по своей былой империи? Жива ли в твоем разрушенном разуме память о ее падении? Больно ли тебе?

Лив вдруг стало дурно. Ей захотелось защитить своего подопечного, ударить Кридмура по ухмыляющейся физиономии... Она с горечью сдержалась, сказав лишь:

— Пожалуйста, оставьте его, мистер Кридмур. Мучениями его не излечишь.

Кридмур пожал плечами, покрутил медаль в пальцах и убрал в карман:

— Конечно, мэм. Здесь вы эксперт.

Три дня спустя Лив увидела слова «СТО ДНЕЙ ПУТИ» и дату 1870, вырезанные на белом каменном клыке в русле реки. Больше ничего, никаких признаков жизни. Кридмур лишь пожал плечами.


Кридмур без конца насвистывал одну и ту же песню. Мелодия приятная, но свистел он не ахти.

— Вы любите петь, Лив?

— Нет, мистер Кридмур.

— А стихи наизусть прочитать смогли бы?

— Думаю, нет.

— Что же, дикая природа в вас ничего не пробуждает? Никаких инстинктов? Разве не вспоминаются слова, которые были вам дороги в детстве? Какая-нибудь песенка?

— Если вы похитили меня ради моих музыкальных способностей, вам стоит меня отпустить.

— Назад дороги нет, Лив; это наше общее Дело. Но если петь придется мне одному, наш путь будет дольше.

Лив споткнулась о сухой корень, утопавший в грязи, и чуть не вывихнула бедро. Кридмур щедро объявил, что можно устроить привал пораньше. Они смотрели, как солнце садится за горы, наполняя долину красными тенями.

— Знаете такую игру, Лив, «Угадай, кто я»? Допустим, я знаменитый человек. Мое имя начинается с Р. Угадайте, кто я? Задавайте мне вопросы, быстро угадаете.

Р. оказался Ричардом Рыжим Лисом — знаменитым картежником — вероятно, мифическим. Лив о нем никогда раньше не слышала. Не нашлось ни одного знаменитого человека, о котором знали бы и Лив, и Кридмур. Плуты, убийцы, искатели приключений, чудовища и генералы из мира Кридмура для Лив ничего не значили; на Кридмура же имена политиков, ученых и философов старого Севера наводили сплошную скуку. Кридмур заключил, что это неудивительно. Огромный мир был полон самых неожиданных знаменитостей.

— Так случилось, Лив, что я и сам отчасти знаменит. Вырезки из газет о себе я не собираю, это было бы вульгарно, но заметил упоминания о себе в сводках о битве при Эйкли. Старые вояки все еще рассказывают...

Солнце уже клонилось к закату. Все истории, которые рассказывал Кридмур, были отвратительны: битвы, преступления, убийства, обман и ложь. Лив не обращала внимания на то, что он говорил, но прислушивалась к тону, неопределенному, колеблющемуся, исполненному стыда и гордости, сентиментальности и цинизма. Он играл роль; для нее или для себя — она понять не могла.


— Кридмур?

— Есть одна вещь, которую мне никогда не ставили в заслугу. О том, как китонская банда обвела вокруг пальца представителей закона, писали все газеты, но обо мне упоминалось лишь как о Джоне Цирке — тогда я пользовался этим псевдонимом...

— Кридмур.

— Да, Лив?

— Почему я должна вам помогать? Я не могу исцелить Генерала, но предположим, что могла бы. Зачем мне это делать? Что вы сделаете с ним?

— Вы исцелите его потому, что я вам велю, Лив.

— А если я откажусь?

Он выглядел по-настоящему заинтригованным:

— Кто знает, на что я способен...

— Я не верю, что вы сможете причинить мне вред.

— Не знаю, с чего вы так решили, но здесь вы эксперт. Вы ставите мне такой диагноз?

— Да, Кридмур.

Она говорила спокойно, хотя и не знала, что может вытворить Кридмур. Просто надеялась, что его можно убедить — или, по крайней мере, запутать. Похоже, он колебался.

— Что ж, доктор. Простите, но я не могу вам за это заплатить. Давайте так: с угрозами или без угроз, вы исцелите старика, потому что вы доктор. И хороший или, по крайней мере, совестливый человек.

— И что вы сделаете с ним после этого, Кридмур?

— Так вы не станете лечить его? Вы холодная и черствая. Я в вас ошибался.

— Во что вы меня впутываете? Что вы с ним сделаете?

— Я с ним ничего не сделаю. Передам Хозяевам, умою руки, пойду напьюсь. Я не стратег.

— И будет война?

— Война будет всегда.

— Но вы надеетесь, что он сделает вас сильнее. Вы приложили огромные усилия, чтобы похитить его. Почему? Он что-то знает? Вы считаете, он может вас к чему-то привести? К чему? Вы соберете новую армию? Опять пойдете в наступление? Снова вторгнетесь на территорию Линии?

— Мы проигрываем, Лив... — Кридмур дернулся, будто ожидая удара, но его не последовало. И он продолжил: — Мы отступаем по всем фронтам Мы всегда отступали. Мы отступали даже тогда, когда я, — он похлопал по рукояти оружия, — начал служить Стволам. В тот год Линия разрушила Логтаун, наш форпост. Его барона, еще живого, приковали распластанным к черному капоту Локомотива, заставив дышать ядовитым дымом, и отвезли в Харроу-Кросс. Это было впечатляюще, поверьте. Все газеты писали об этом Поэтому я не думаю, что мы снова пойдем в наступление. По-видимому, этот человек, — он кивнул на Генерала, — видел или слышал что-то важное, он что-то знает. Некую тайну. Мир полон тайн! Возможно, — возможно! — то, что ему известно, сможет помочь нам замедлить наступление Линии. Но не остановить ее. Это все, на что мы смеем надеяться. Мы пришли на службу Стволам не потому, что хотели насладиться победой, а потому, что хотели потерпеть славное поражение.

Кридмур посмотрел на старика — тот спал, поджав костлявые ноги с веревкой вокруг лодыжки, и казался еще более тощим и хрупким, чем в день, когда они покидали госпиталь. Он покачал головой.

— С другой стороны, все это может оказаться бессмысленным. Мои Хозяева не впервые поручают мне бессмысленное задание.

Лив удивленно посмотрела на Кридмура.

Он пожал плечами:

— Стволы безумны, Лив. — Сказав это, он вздрогнул.

Лив стало любопытно.

— Совершенно безумны, насколько это вообще возможно, да пребудет с ними благословение. Куда безумнее Линии — у той, по крайней мере, есть ясная цель. Безумны, как змеи.

— Тогда почему вы им служите, мистер Кридмур?

— Простите?

— Почему вы им служите?

— Потому что если я не буду повиноваться, меня ударят Кнутом, а вы и представить себе не можете, Лив, каково это.

— Нет, мистер Кридмур. Я не о том...

— Я понимаю, о чем вы, Лив. — Он вздохнул. — Они сказали мне, что тайна Генерала — это оружие, способное уничтожить Линию. Оружие холмовиков, способное убить бессмертных духов. Например таких, как Локомотивы, которым мы строим козни, которых мы взрываем, уничтожаем и отправляем в ад уже четыре столетия, а они всякий раз возвращаются лет через пять или десять, еще ненасытней и злее, чем прежде.

— Оружие?

— Что-то вроде того. Что-то связанное с Первым Племенем.

— Магия. Суеверие. Бред. Ваши проблемы нельзя решить так просто. Ваши хозяева — это безумие, нельзя избавиться от него, просто пожелав этого.

— А может быть, это лекарство. Лекарство от безумия.

— Возможно. А от ваших хозяев? Оно способно избавить мир от них?

Он пожал плечами:

— Может, да. Может, нет. Кроме того, они наверняка мне просто врут.

Его лицо оставалось непроницаемым Говорил ли он это всерьез?

— Сколько вам было лет, когда вы начали служить Стволам, Кридмур?

Кридмур долго и пристально смотрел на нее, а потом подмигнул:

— О, нет, доктор! В эту игру мы играть не станем. Я в совершенно здравом рассудке. Или же настолько травмирован, что исцелить меня вам не под силу. Либо одно, либо другое. В любом случае, полагаю, нам пора на покой.

Он лег, повернувшись к ней спиной.


Генерал скулил на холоде. Она присела рядом с ним.

Его старческие руки, тонкие как ветки, неловко заломились. Она обняла его и помогла успокоиться.

Он посмотрел в небо — так свирепо, словно бросал вызов звездам.

— Слишком хорош для этого мира, — сказала она к собственному удивлению, а затем повторила это. — Да...

К спутанной бороде Генерала присохла грязь.

— Это безумный мир, — сказала она.

Генерал что-то пробормотал, она не разобрала слов.

— Какой великой державой, наверное, была эта ваша Республика. Жаль, что вы не можете рассказать мне о ней.

Она открыла «Историю Запада» на главе, повествующей об основании Республики. Многое из написанного уже не читалось — страницы распухли и покрылись пятнами из-за дождя, а теперь еще и черной плесенью, но она смогла разобрать:

«Подписание Хартии прошло без помпы и ритуалов. Содержание Хартии, как вы уже знаете, основывалось на простом здравом смысле. Ее не благословлял ни властитель, ни принц, ни священник. Стороны, которым предстояло подписать документ, встретились на берегах Красной Реки, среди камышей, в обычный летний полдень, при свете дня, в 46-м году. „Хороший денек для такого события!“ — засмеялся президент Беллоу, когда слуга протянул ему перо...»

Генерал уснул.

Он дрожал. Лив легла рядом с ним, чтобы согреть его.



На следующее утро с южного склона послышался оглушительный треск. Деревья дрожали, ломались, ходили ходуном. Птицы в ужасе взвились с веток. Из леса с ревом вышли три огромных медведя; пасть у каждого была в пене — густой, колыхающейся и блестящей, как свадебная фата. Глаза горели красным. Когти походили на каменные наконечники копий. Длинная черная маслянистая шерсть топорщилась и моталась из стороны в сторону.

Не считая Локомотива, на котором Лив доехала до Запада, это были самые огромные и самые ужасные создания, каких ей только доводилось видеть в жизни. Природа не могла создать их естественным образом.

Она выпрямила спину, намереваясь прогнать еще одно наваждение, еще один отвратительный мираж этой мерзкой долины...

Кридмур выстрелил трижды.

Первая пуля угодила одному из медведей в огромную голову; череп раздробило; черная туша пошатнулась, содрогнулась — и кровавая струя залила мех. Вторая пуля попала другому медведю в бок, обнажив содержимое его грудины; Лив увидела окровавленные ребра и еще работающие поршни внутренних органов. Зверь пробежал вперед несколько ярдов и с грохотом рухнул наземь. Третьей пулей — Кридмур приложил ровно столько сил, сколько требовалось, чтобы сделать все выстрелы за долю секунды; он попал исполину в левый глаз, и дикий красный шар взорвался, забрызгав все вокруг кровью, а затем туша последнего медведя свалилась на землю.

Все кончилось прежде, чем Лив успела закричать, поэтому она просто сделала глубокий вдох и осела в грязь.

Кридмур убрал оружие в кобуру.

Туши медведей никуда не исчезли. Не растворились бесследно среди камней да зыбких теней. Они никак не заявляли о своей призрачности. Напротив — лежали, источая кровь и зловоние и кровь, а вскоре вокруг них начали виться мухи.

Эта игра мне уже не кажется такой увлекательной, — произнес Кридмур-

32. ОСВОБОЖДЕНИЕ

На следующую ночь ударили жуткие холода. Кридмур разложил ветки с камнями, развел костер, похожий на погребальный, какой он разводил для погибших товарищей, и пристально смотрел на огонь, надвинув шляпу на глаза.

Лив уже давно не думала об успокоительном. Лишь однажды вспомнила его сладковатый металлический запах — видно, навеяло дымом костра — и на мгновение ощутила глубокую тоску по нему. Но тоска эта быстро прошла. Лив прогнала ее. Как ни странно, нервы ее были в полном порядке.

Днем, когда возвращалось тепло, Генерал был в хорошей форме. Чем дальше на запад они продвигались, тем разговорчивей он становился; Лив полагала, что свежий воздух и ходьба идут ему на пользу. Он даже реагировал на некоторые из ее вопросов — правда, в ответ лишь складывал из ее слов какую-нибудь бессмысленную сказку (о птице, о двух поссорившихся братьях, о долгой зимней дороге). От этого Лив улыбалась, смеялась и обнимала его, а он сопел — казалось, от счастья. Кридмур весь день держался отстраненно, погруженный в свои мысли, и Лив с Генералом, оставаясь наедине, были почти счастливы. Но потом внезапно похолодало, и Генерал замолчал. Холод причинял ему боль, он сворачивался в комок, как животное, и скулил. От прикосновений Лив он вздрагивал, и у нее разбивалось сердце. Она отходила от него и ежилась у костра, растирая ноги, ставшие худыми и жилистыми, как у человека, чья жизнь тяжелее той, для которой он предназначен.

Это ведь тоже ловушка, думала Лив. Ее растущая привязанность к бедному старику была иррациональной. Причины очевидны: одиночество и страх, а кроме того, чувство вины за то, что она невольно бросила Магфрида, причинив ему боль. Это чувство не давало сбежать и приковывало ее к Кридмуру. Она не могла ему противиться.

Она сидела у красного пульсирующего костра и пыталась сдержать свои чувства.

Когда Кридмур заговорил, она вздрогнула.

— Вы когда-нибудь слышали о Безымянном Городе, Лив?

— Безымянном Городе? Нет, никогда.

— Ну да... — Он поворошил костер. — Все верно, откуда вам о нем знать.

Он умолк. Лив ждала продолжения.

— Вы спросили, когда я пришел к Стволам, — сказал он. — Как я поступил к ним на службу. Рассказывать тут нечего — был пьян, и точка. Лучше я вам расскажу другую историю, случившуюся, когда я был еще молод и невинен; тогда я впервые увидел агента Стволов, и тогда же, насколько мне известно, Стволы положили глаз на меня. Хотя кто их знает? Может, они следили за мной еще в утробе матери. Их пути неисповедимы...

Лив сидела тихо.

Глядя в огонь, Кридмур рассказывал дальше.

— Это было в городе Кривой Корень, далеко на восток отсюда, на самом севере Дельты, за снежным хребтом Опаловых гор, где я когда-то чуть не умер. В мире едва ли найдется дикое место, где мне бы не довелось оказаться на волосок от смерти. Это было тридцать с лишним лет назад, в моем возрасте уже начинаешь путаться. Тридцать два года назад. Я оказался там по поручению...


Освободительное движение. Тогда он состоял в их рядах. Боролся за освобождение от гнета и рабства жителей Первого Племени, которое не хотело благодарить своих освободителей за оказанное внимание, но добродетель никак не воздавалась, а тщетность усилий лишь подталкивала на новые жертвы...

Коренастый юноша-очкарик с бледным лицом и лохматыми черными волосами, он все еще говорил с акцентом паренька из далекого дождливого Ландроя, откуда когда-то сбежал. Он стоял на перевернутом ящике на рыночной площади Кривого Корня и ломающимся голоском нараспев оглашал шумный рынок вестью об Освобождении.

Было жаркое лето, вечерело. Солнце клонилось к закату, окрашивая мир в оттенки свежего мяса. На рынке шумели коровы, козы, торговцы; с полдюжины кузнецов ковали что-то; изредка раздавались выстрелы — оружейники демонстрировали свой товар; а сквозь толпу протискивались всадники, среди которых были даже солдаты в красных мундирах. И как жужжали мухи!

Джон Кридмур проповедовал Освобождение. Холмовики, которых он хотел облагодетельствовать, молча стояли в своей клетке, белые как кость, с черными космами до пят и одеревенелые, будто сосны. Их лодыжки были скованы цепями. Железными цепями. Камень в руках холмовиков становился мягким и податливым, как вода, но железо причиняло им боль. Железо превращало их в товар, в инструменты.

Горбатый старик на пне в десяти футах от него нахваливал дешевые романы в желтых обложках, баллады и иллюстрированные книжицы о приключениях Генри Стила, Славоя Людоеда, Салли Ножик из Лудтауна и прочих грабителей, мошенников, убийц и служителей Стволов. Рабовладелец, маленький, похожий на крысу человечек в поношенной меховой шапке и потертом костюме, стоял возле клетки с холмовиками и превозносил свой товар до небес.

Кридмур снова подал голос — и раскидал по толпе пачку газет «Разорванные цепи», печатного органа Освободительного движения. Их никто не поднял. Фермеры Кривого Корня смотрели на них с безучастной брезгливостью.

— Ступай домой, мальчик! — раздался мужской голос, беззлобный, но скучающий. Это уязвило Кридмура. Он был из тех, кто предпочитает, чтоб его скорее ненавидели, чем не замечали.

И он зачитал текст из двадцать второго номера «Разорванных цепей» — отрывок речи, которую недавно прочитал мистер Онслоу Филлипс в мраморном здании мэрии Бичера:

«Дамы и господа, не бойтесь правды, не бойтесь посмотреть прямо в глаза тому чудовищу, что зовется рабством! Не будьте слепы к тому, как вы жестоки к собственным братьям, к простому народу, которому когда-то принадлежала эта земля. Не удивительно, что наша страна породила таких чудовищ, как Стволы и Линия, которые жаждут править нами, ведь мы каждый час поливаем ее кровью из ран, нанесенных невинным жертвам ударами наших кнутов...»

К Освободительному движению Кридмур присоединился совсем недавно. Еще шесть месяцев назад ему бы и в голову не пришло волноваться о благополучии холмовиков. Год назад он был набожным бритоголовым последователем Дев Белого Града, а за год до того — сторонником свободной любви и Объединенных Рыцарей Труда. Он примыкал к рядам одного движения за другим, и неизменно разочаровывался. Еще несколько месяцев назад он терял время на Самосовершенствование, посещал кружок Улыбчивых в Бичере. Меня зовут &жон Кридмур, и я могу посмотреть в лицо своим страхам и своему своенравию... И тому подобное дерьмо. В кружке состояло два пекаря, колесный мастер, три банковских клерка и помощник цирюльника; Кридмуру до сих пор было стыдно за это нелепое сборище. Он ни на секунду не задумывался о Первом Племени, пока однажды утром не пропустил заседание кружка и не зашел спьяну, по ошибке в здание мэрии Бичера, где выступал с речью мистер Онслоу Филлипс. Торжественная речь, суровое, решительное пение, эхом отражавшееся от стропил, — все это возбуждало! Но еще больше возбуждало то, что Филлипса, благородного седого старика, стащили со сцены и избили до крови громилы из какого-то рабовладельческого треста. Кридмур ринулся в драку, размахивая кулаками, и сломал одному из рабовладельцев нос.

Шесть месяцев спустя он оказался совсем один в захолустном Кривом Корне, где его то шпыняли, то игнорировали тупоголовые фермеры.

Очередной голос закричал «Ступай домой!», затем еще один, и толпа начала улюлюкать, а Кридмур пытался сохранять достоинство.

Работорговец Коллинз расслабился, оперся на шест и наблюдал за происходящим с печальной улыбкой.

Вот уже две недели Кридмур шел по пятам за этим работорговцем из города в город. Когда они впервые повстречались в Фарпеке, у Коллинза было двадцать шесть холмовиков. В Кривой Корень он привел десятерых. Дела шли в гору. От того, что Кридмур узнавал Коллинза ближе, ненависть к нему не ослабевала. Колинз же, напротив, проявлял дружелюбие, разговаривал с юношей как с другом, соперником, партнером по жестокой игре. Заметив, что Кридмур взглянул на него, Коллинз пожал плечами, словно говоря: «Жизнь — игра! То выигрыши, то поражения...»

Кридмур продолжал свою проповедь.

— Как замечательно, что у городских юношей так много свободного времени, что в них зарождаются нежные чувства к этим тупым дикарям! — прокричал Коллинз. — Но кто будет работать за вас? Эти белоручки?

Кридмур продолжил проповедь. Улюлюкавшая толпа теперь рассерженно загудела, и вскоре в него полетел первый камень. Он попал ему в плечо, и хотя Кридмур этого ждал, он все же выронил брошюры. Когда он нагнулся, чтобы поднять их, толпа рассмеялась. В него полетел еще один камень, затем пригоршня грязи, затем град из грязи и камней. Кридмур кричал еще громче, толпаосвистыв ала его, а окрестные собаки залаяли. Еще один камень угодил Кридмуру в лоб, он пошатнулся, деревянный ящик под ним перевернулся, и он упал в грязь, потом встал на четвереньки и принялся искать свои очки.


Его спас офицер Республики Красной Долины.

Кридмура накрыла чья-то тень. Он поднял глаза и увидел воина на коне. Всадник в красном мундире смотрел на него.

Толпа отступила.

Красный мундир был роскошным — такие носили офицеры Республики. На плечах у всадника красовались золотые нашивки, на груди — россыпь медалей, за спиной — ружье, на поясе — меч; у него были гордые черные усы и длинные черные волосы до плеч.

В те дни Республика была в зените славы. Под руководством президента Ирделла и великого генерала Энвера она одержала серию сокрушительных побед и подписала ряд важнейших соглашений. В самом сердце Запада рождалась империя. Она отказывалась подчиняться даже нечеловеческим силам и воевала с легионами Линии на одном фронте и с наемниками Стволов — на другом. Кридмуру никогда не хотелось примкнуть к рядам войск Республики — ее солдаты казались ему скучными и самовлюбленными. Романтику сражения за Республику он почуял лишь несколько лет спустя, когда Республика потерпела сокрушительное поражение в долине Блэккэп и ее войска были обречены. Но тогда было уже слишком поздно...

Офицер протянул руку, чтобы помочь Кридмуру встать.

— Ты далеко от дома, сынок.

Кридмур встал, не приняв руки помощи.

Офицер пожал плечами, улыбнулся; снова положил руку на поводья:

— Судя по акценту и внешности, ты коренной ландроец. Очень, очень далеко от дома.

Позади него ждала и наблюдала толпа.

— Вы и сами далеко от дома, офицер. Что здесь делают солдаты Республики?

— Не твое дело, сынок.

С переметных сумок офицера свешивались диковинными уродами три черные железные канистры — цилиндрические, покрытые острыми зубцами, шестеренками, колесиками и молоточками. Бомбы. Оружие Линии, производимое на фабриках, как и вооруженные ими линейные. Наверно, то был боевой трофей.

Офицер был ненамного старше Кридмура. Кридмур завидовал ому, презирал его — и в то же время хотел заслужить его уважение. Но прежде чем он успел что-то сказать, офицер наклонился к нему и невыразительным шепотом сказал:

— А теперь ступай домой. Если этим фермерам взбредет в голову задать тебе тумаков, я тебе не помощник. — Он снова выпрямился в седле. — Прости, сынок, но мне не велено учинять здесь беспорядки. Ступай домой.

Домой? Куда? Остаток дня Кридмур провел прячась под деревом в поле — он вспотел и был сам себе гадок. Вечером он прокрался обратно в город. Рынок опустел.

В Кривом Корне была только одна главная улица и два бара: «У Кеннерли» и «Двадцать четыре». В «У Кеннерли» стояли игорные столы, подавались вина из Юддеи и самого дальнего востока; в «Двадцать четыре» воняло, как в отхожем месте, а пол был усыпан опилками. Кридмур одиноко сидел в полумраке последнего и пил без конца, дрожа от злости и с опаской поглядывая на дверь — не дай бог, заявятся фермеры с рынка.

За соседним столом играли в карты. Он старался не смотреть игрокам в глаза.

Он пил самое дешевое пойло — с деньгами было туго. Его брошюры втоптала в грязь толпа. Он сам заплатил за то, чтобы их напечатали, и оплатить второй тираж уже не мог. По правде говоря, деньги, которыми он расплатился, были крадеными — он взял их в долг у доверчивого клерка из кружка Улыбчивых в Бичере. Тому очень хотелось инвестировать в новый бизнес Кридмура — бизнес, которого на самом деле не существовало. Врал Кридмур очаровательно и убедительно — неприятности начинались, когда он пытался говорить правду. Он сказал себе, что израсходовал деньги на благое дело, и это было правдой, но теперь все это осталось в прошлом.

Впрочем, никто из нападавших на него фермеров не вошел в дверь. Шлюха, работавшая в баре, подошла к нему, шелестя подолом юбки, увидела выражение его глаз и быстро метнулась прочь. Подсела к игрокам в карты и принялась хохотать с ними. За соседним столом сидели двое мужчин со сломанными зубами, похожие на могильщиков, и молча смотрели друг другу за спину. Старый путешественник в длинном черном пальто и широкополой тттляпе сидел в самом мрачном, дальнем углу недвижно и тихо — лишь каждые пару минут бормотал что-то себе под нос. Бармен, медленно шевеля губами и водя пальцем по странице, читал дешевый роман, купленный у рыночного торговца: «О кровавых деяниях Генри Стила, владевшего молотом и Стволом, и его бесславной смерти под колесами Локомотива».

Когда дверной проем заслонила фигура рабовладельца Коллинза, Кридмур застыл.

Коллинз был один. Он покачивался, улыбался и был уже пьян — видно, заключил хорошую сделку и ему оказали радушный прием «У Кеннерли», подумал Кридмур.

Глаза Коллинза загорелись, когда он увидел Кридмура. Он подмигнул и засмеялся: «Я не в обиде, сынок», а потом подсел к картежникам, положил руку на пышную юбку шлюхи и принялся ждать, когда ему раздадут карты. Кридмур привстал и пьяно прокричал:

— Коллинз, Коллинз, меня тошнит от тебя!

Бармен отложил книженцию и сунул руку под барную стойку. Путешественник в длинном пальто в углу что-то пробормотал себе под нос. Мужчины, похожие на могильщиков, внимательно наблюдали за происходящим — это мог быть профессиональный интерес.

Коллинз спокойно повернулся к Кридмуру:

— Ты молод, сынок. Жизнь тебя еще многому научит.

И вернулся к игре.

Кридмур схватил бутылку за горлышко и перемахнул через стол. Соприкоснувшись с затылком Коллинза, бутылка с шумом взорвалась, разнося повсюду осколки, расплескивая виски, и руку Кридмура словно пронзило током. Каждый его нерв был натянут, как струна. Стол был усеян осколками стекла и залит виски, как и все, кто сидел за ним. Коллинз свалился со стула. Кридмур держал в руке окровавленное горлышко разбитой бутыли. Кровь потекла на пол. При свечах она казалась густой и лоснилась, как нефть. Она быстро впитывалась в опилки, оставляя после себя неровное темное сжимающееся пятно. Бороздка, оставленная в пыли ножкой стула, превратилась в кровавый ручей. И только трещины меж половиц проступали в этом ручье длинными темными полосами. Кридмур завороженно следил за тем, как у ног разворачивается схема его преступления. Он онемел, окоченел и обессилел так, словно это его собственная кровь растекалась по полу. Он заметил, что за спинами дюжины пораженных и возмущенных людей стоит старик в длинном черном пальто и внимательно смотрит на него с легкой улыбкой на лице, смотрит цепкими голубыми глазами — и подмигивает.

— Что? — спросил Кридмур.

Взгляд старика казался таким странным'и знакомым, что Кридмур не обратил внимания на крики толпы и чьи-то руки на

своих плечах — они скрутили его, ударили в спину, по почкам, в живот, и он согнулся вдвое; затем его потащили прочь, а он безучастно смотрел в потолок.


Толпа оттащила его на рыночную площадь, где уже готовилась виселица. Пьяные люди рыскали по округе в поисках веревки. Были среди них и бармен, и могильщики, и картежники, и шлюха. Долгие годы Кридмур представлял, каково это — быть повешенным, ему хотелось дерзко плюнуть в лицо палачу, громко рассмеяться и произнести речь, от которой толпа разрыдалась бы. Теперь же, когда его собирались повесить наяву, он был слишком поражен, чтобы произнести хоть слово. Он давно уже воровал, но стал убийцей неожиданно для себя. Двое мужчин грубо прислонили его к шесту и орали прямо в уши, но ему было все равно. Они накинули ему на шею веревку, взгромоздили его на ящик. Он не сопротивлялся. Кридмур заметил, что, хотя веревка и была перекинута через поперечную балку, его палачи не знали, как ее натянуть, и они забыли связать ему руки — скорей всего, по недосмотру, но уж точно не по доброте душевной. Они продолжали кричать ему в ухо что-то бессмысленное. Он поискал глазами человека в длинном черном пальто...

А тот неспешно шагал по улице и вышел на покрытую красной пылью рыночную площадь. Теперь, когда старик шагал в полный рост, было ясно, что он очень высок. Казалось, он ведет веселую беседу с ночным воздухом: кивает головой, пожимает плечами, двигает всем телом, смеется. Одной рукой сняв шляпу, он разметал по плечам длинные седые волосы, а другой вынул из-под пальто самый красивый пистолет, какой доводилось видеть Кридмуру — серебристо-черный, тяжелый и резной, точно икона. От одного вида этого оружия захватывало дух. Волна страха захлестнула толпу, которая вдруг превратилась в жалкую кучку низкорослых мужчин и женщин, что стоят в коровьем на-

позе на полупустой рыночной площади и теребят размочаленную веревку.

— Этот юноша подает надежды!

Человек в длинном черном плаще был доволен, он говорил громовым командирским голосом, словно актер.

— Очень везучий молодой человек! Должно быть, у него за плечом высшая сила, которая его бережет, — сказал он, наклонив голову к плечу, словно обращаясь к оружию у себя в руке.

Раздался выстрел, хотя Кридмур не заметил, как поднялась рука стрелявшего. Он упал назад. Веревка была перебита. Толпа рассеялась, кто-то перешагивал через него. Кто-то оказался настолько глуп, чтобы схватиться за оружие. Раздался еще выстрел, и пролилась кровь.

Затрещали новые выстрелы. Человек в длинном черном пальто, казалось, отмахивался от пуль, как от мух. Легкой походкой он подошел к самодельной виселице, одобрительно взглянул на Крид-мура, по-прежнему валявшегося в грязи, и сказал:

— Пускай не сейчас, но из тебя может что-нибудь выйти. Возможно, чуть позже.

Когда он подошел, стало видно, что он пьян.

Старик зашагал дальше; из дверей «Кеннерли» высыпали офицеры в красных мундирах и стали стрелять в него, но он прошел мимо — и пинком вышиб дверь маленького банка Кривого Корня.

Кридмур поднялся и побежал. За спиной загремели выстрелы, но он ни разу не обернулся.

Так Кридмур впервые убил человека, и на него впервые обратили внимание Стволы.


— Я так и не узнал, как звали того агента, что спас меня. Наверно, он умер. За нами такое водится. Но два года спустя, полный отчаяния, решимости и гонора, я зашел в опиумный притон в Гибсоне, завсегдатаем которого был некий Франт Фэншоу. Я был зол и пьян, хоть это и плохое оправдание, и...

Кридмур надолго умолк. Лив спросила первой:

— И?

Он настороженно поднял глаза:

— И? И ничего. Дальше случилось неизбежное.

— Вы были идеалистом.

Он кивнул, и лицо его скрылось под полами шляпы.

— Несчастным идеалистом.

— Но как же ваша служба Стволам?

— Лив, вы хорошо слушаете. Полагаю, это профессиональное умение. А я слишком люблю разглагольствовать. Я тщеславный человек, я это знаю. Это не самый мелкий мой недостаток. Здесь не слышно Стволов, Лив, отзвуки их Песни не долетают до нас. Теперь у меня много времени, чтобы погружаться в свои мысли, вот я и...

Он поднял голову и неожиданно открыто ей ухмыльнулся:

— Даже думать о таком опасно. Спокойной ночи, Лив.

— Кридмур...

— Спокойной ночи. Кажется, Генерала не мешало бы обтереть.

33. СЛУЖЕНИЕ ВЕЛИКОЙ ЦЕЛИ

Судя по данным сигнального устройства, агент двигался на запад по низине. В незавершенном мире верить нельзя почти ничему, но Лаури еще не потерял веру в устройства, созданные Линией. И кроме того, их показания казались верными. Агент нашел долину, расщелину, сточную канаву — и теперь полз по ней к Западному Морю, точно жалкий червяк. Омерзительно.

Лаури избрал путь повыше — провел своих солдат по вершинам утесов над долиной, надеясь остаться неслышным для волчьего уха и незаметным для зрения агента. От солдат это потребовало немалых жертв: на такой высоте свирепствовали лютые ветры — морозили, жалили, обжигали. А иногда приносили неожиданные запахи — соли, пряностей, машинного масла, гари, чего-то еще, что Лаури не мог опознать, — все это будило в нем сильную тоску по дому, хотя на самом деле было бессмысленным — рассеянные по ветру клочки завершенных вещей и дел.

Лаури тащился вперед — левой, правой, левой, — а ветер продувал насквозь его голову и вздымал вокруг пыль, принимавшую форму нелепых бесплотных фигур.

Сил у Лаури почти не осталось. У его солдат — тоже.

Несколько дней назад к Лаури подошел младший офицер Кольер и шепотом сообщил ему, что возврата нет — если они двинутся дальше, провианта на обратную дорогу не хватит.

— У нас приказ, Кольер, — сказал Лаури. — Если понадобится, будем охотиться.

— Чей приказ, сэр?

— Не важно, Кольер. Приказ.

Возврата нет. Последняя капля, последняя чертова капля. Это подкосило каждого из них, как пить дать.

Вскоре после этого младший офицер Тернстрем подошел к нему и сообщил:

— Солдаты боятся, сэр.

И Лаури сказал:

— Ну, что ж... Я тоже.

Младший офицер Кольер придумал план: если часть из них встанет на привал, а другие будут посменно ходить добывать припасы, можно устроить нечто вроде цепочки снабжения — и тогда, вероятно, у них получится вернутся назад. Лаури хмыкнул, нахмурился и отмахнулся от него. Два дня спустя Кольер вернулся с новым планом, исправленным с учетом того, что было добыто на пройденном за это время пути. В обычных условиях Лаури проникся бы тайным уважением к Кольеру за его механическое упорство, пунктуальность и бережливость, но теперь с радостью отослал бы любые рапорты, лишь бы этого выскочку разжаловали или арестовали. Назад никто не пойдет. Сейчас же Лаури просто плелся вперед, сгорбленный ипогруженный в свои серые и мрачные мысли.

Солдаты распускают язык у него за спиной. Дисциплина войска под угрозой. Сколько солдат еще сохраняет ее, а сколько превратилось в неисправные и разболтанные детали? Этого Лаури не знает. Он больше не доверял младшим офицерам составление рапортов о настроениях солдат. Кольер преследует свой тайный интерес. Тернстрем разговаривает сам с собой. К вечно потному и возбужденному Гиббу — вообще никакого доверия. С каким удовольствием Лаури расстрелял бы всех младших офицеров, но позволить себе этого не мог.

Солдатам повезло больше — над ними, по крайней мере, их командующий, Лаури. Над Лаури же нет никого, он остался один и не может вынести дикого факта, что Песнь Локомотивов здесь не слышна...

Он даже не осознавал, что весь день бормочет себе под нос.


Единственным развлечением Лаури было чтение показаний подслушивающего устройства. Каждую ночь они вставали на привал в палатках, которые ни черта не защищали от ветра, и Лаури читал все это в холодном мраке при тусклом красноватом свете фонаря.

Печатные машинки давно забросили. Связисты расшифровывали от руки, скорописью, не оставляя полей, чтобы экономить бумагу, запасы которой угрожающе таяли, о чем с готовностью уведомил всех Кольер. Каждый день они получали целую кипу расшифровок. Агент не собирался умолкать, если вообще был на это способен. Рано или поздно он вытащит на свет каждую грязную деталь своей мерзкой жизни. Он изливал душу, обнажался, как извращенец. Его первое убийство в городе под названием Кривой Корень. Приключения в роли торговца опием и члена китонской банды. Его закадычный друг Лев Аббан — бесстрашный и мрачный романтичный красавец, убивший, насколько знал Лаури, более сотни человек. Бесшабашная молодость Кридмура до поступления на службу Стволам, когда в поисках себя он примыкал к нелепейшим религиозным сектам и провел месяц в подвале с Рыцарями Труда, готовя взрывчатку, чтобы взорвать банк в Бичере. Первое убийство по поручению Стволов — убийство, из-за которого снова вспыхнула вражда между Брэнхэмом и Ольмсбруком, в обоих городах воцарилась смута, и в итоге к власти легко пришли новые мэры, подчинявшиеся Стволам. Джен из «Парящего мира» — женщина, которая стоит того, чтоб ее узнать...

Лаури представлял, что слышит голоса доктора, агента и Генерала. Голос Лив казался ему высоким, пронзительным и властным, а когда напугана — мягким и довольно трогательным. Голос агента — низким, театральным, злорадным и пленительно отталкивающим. Генерал же разговаривал как мальчишка-недоросток.

Лично он, Лаури, давно утратил всякий интерес к словам Генерала — его внимание было приковано к Кридмуру. Так близко узнать агента ему не удавалось еще никогда. Каким будет следующее мерзкое откровение? Еще гаже прежнего?

Лаури смущало, что Кридмур как будто колеблется между гордостью и неким чувством стыда за совершенные преступления. Он частенько отпускал дерзкие шпильки в адрес своих Хозяев, в шутку намекая, что вовсе не предан им. Замышляет ли он измену? Черт его разберет. Видимо, Кридмур просто тщеславен и хочет, чтобы им восхищались как за верность, так и за неверность Хозяевам, а также за мучительные метания между этими полюсами, хотя и возможность предательства не исключает. Есть ли у агента тайные союзники здесь?

А эта женщина? Она в основном молчит, иногда задает колкие вопросы. Разделяет ли она интерес и ненависть Лаури к агенту? Возможно. Коробят ли ее байки Кридмура? Или, наоборот, впечатляют? Может, она в него влюблена? Возможно. Лаури плохо понимал женщин. Признаков того, что они вступали в половую связь, вроде бы нет, но разве поймешь, какие взгляды они бросают друг на друга, по бесстрастным каракулям расшифровки?

Все это было увлекательней любого кино.


Шагая вперед в холодном утреннем тумане, Лаури думал о том, что в долине внизу, где почему-то было тепло, агент и женщина разговаривают друг с другом. И питал к ним сильную неприязнь.

Никто никогда не спрашивал Лаури о его жизни. Он ясно понимал, что его истории никого не интересуют. За них никто не даст и ломаного гроша. Слишком мало он отличается от остальных линейных, разве нет? Компетентен, но без особых талантов. Родился и вырос в Ангелусе. Об отце никаких сведений, личность матери не имеет значения. Самоучка, образования не получил. Детство провел в тоннелях, среди пыли, ржавчины и копоти. Сутулый и бледный, с опухшими глазами, склонен к приступам кашля. Такие же бледные девчонки смеялись над ним Лаури-Шмаури. Развратен, но позже научился подавлять свою похоть не столько усилием воли, сколько постоянной изнурительной работой. Когда впервые увидел Локомотив, еще в Вестибюле, обмочился от страха — не самая увлекательная история, верно? Первый мундир, плохо сидевший на тщедушном мальчишеском теле, долгие ночи в долине Блэккэп, среди грязи и крови — опыт ужасный, но вовсе не уникальный. Один из нескольких сражавшихся в той битве мальчиков, один из нескольких сотен выживших. Первая командировка в Глориану. Обнаруживает две особых склонности — к жестокости и к математике. Третьим талантом можно считать организационные способности, четвертым — талант поесть и поспать. Солдат Локомотива «Ангелус» — модель несовершенная, но дешевая и эффективная. Идеален для массового производства. Не способен к неповиновению — нужных для этого деталей у него просто нет.


Лаури шагал сквозь серый густой туман. Его солдаты мелькали расплывчатыми темными пятнами перед глазами. Когда он устал жалеть себя и поднял голову, увиденное напомнило ему ожившее кино. Мир стал серым — нет, черно-белым, зернистым и расфокусированным, и марширующие солдаты нелепо дергались и шатались.

Детей в Ангелусе время от времени собирали по тоннелям и вели в бункер, оборудованный под кинотеатр. В бункере было темно, гулко, холодно, пахло потом и протекшим топливом. Лаури все еще помнил, как попал туда впервые: двести мальчиков затолкали туда, будто уголь в топку, заперли за ними двери, и те, что помладше, писались и ныли, но потом затихли. Даже сам Лаури сперва боялся, что это ловушка, — но это была не ловушка. В ловушку он попал через несколько лет, когда его загнали в последний, неосвещенный и переполненный вагон Локомотива «Ангелус», который повез их на поле боя, в долину Блэккэп, где на самом-то деле его и ждало самое замечательное зрелище в его жизни, хотя видеть ему довелось не так уж много.

Огромный экран мягко светился, мерцал, а затем как будто растрескался: по нему побежали дрожащие черные полосы и хаотичные чернильные пятна, а потом все они растворились в облаке темного дыма, застелившего экран, и вот наконец — ш-ш-ш! — вороненый Локомотив рассек клубы дыма и увлек его за собой вдаль по рельсам, а камера, отдалившись, показывала бескрайнее серое небо, серые равнины, мир, созданный из теней — такую устрашающую пустоту, что Лаури чуть не обмочился; а затем на экране возникли белые печатные буквы на черном фоне:

«ЛОКОМОТИВ „ЛИВИНГСТОН“ ПАТРУЛИРУЕТ СЕВЕРНУЮ ГРАНИЦУ. ЦИВИЛИЗАЦИЯ ЕЩЕ НЕ КОСНУЛАСЬ ЭТОГО КРАЯ, НО ЛОКОМОТИВ „ЛИВИНГСТОН“ СЛУЖИТ ВЕЛИКОЙ ЦЕЛИ!»

Или что-то в этом роде. Бункер был полон грохота и галдежа, Лаури упал на колени...

Он шагал сквозь туман, как ему казалось, вот уже несколько дней. Земля была неровной — он то и дело спотыкался о миниатюрные каменные препятствия. Вокруг безмолвно вились тени его солдат. Поначалу он не находил в том ничего странного — говорить все равно не о чем; но скоро их молчание все же стало его пугать. Он уже сомневался в том, что они настоящие. Может, в ночи, в тумане их подменили враждебными отражениями? Он сплюнул и выругался. Не будь таким жалким трусом, велел он себе.

— Кольер!

— Сэр?

— Вот вы где...

— Да, сэр!

— Я вас потерял...

— Да, сэр. Я знаю.

— Тернстрем!

Тернстрем откликнулся не сразу, и Лаури, громко топая и отмахиваясь от вьющихся у лица струй тумана, подошел к кучке солдат, среди которых надеялся увидеть Тернстрема, но его там не было. Отвернувшись от них, Лаури сграбастал за плечо первого, кого увидел перед собой. Но рука его ухватила не мундир, а копну грязных черных волос. Неведомое существо развернулось, и к мертвенно-бледному лицу Лаури на миг прижалось другое лицо — нечеловеческое, угловатое, с красными глазами. Затем незнакомец дернулся — и без усилий высвободил шевелюру из захвата. Лаури споткнулся, а чужак из Первого Племени скрылся в тумане.

Раздался крик. Лаури достал пистолет.

34. КУ КОИРИК

Холодный туман заполнил долину, скрыв от глаз ее скалистые границы. Он вился и колыхался, как сигаретный дым, оседая мокрыми разводами у Лив на лице — густой белый кисель со зловещим красным оттенком. Кридмур уверенно шагал сквозь этот туман, и тот обволакивал его фигуру, то и дело сливаясь в цельное полотно и протягивая зыбкие пальцы к Лив, которая плелась позади, поддерживая сгорбленного и дрожащего Генерала.

— Уже близко. Крепитесь, — сказал ей Кридмур.

— Я думала, мы идем к Краю Света.

— Надеюсь, что нет! Искренне надеюсь. Наши враги отстали от нас. Иногда я их почти не слышу. Скоро путь их вымотает. Они не так крепки, как мы.

— И что тогда?

Он пожал плечами:

— Совьем гнездышко посреди этих земель. Я построю дом и буду добывать пропитание, а вы будете заботиться о малыше. Кстати, как он сегодня?

— Он замерзает, Кридмур. Если вы так уверены, что Линия отстала от нас, нужно остановиться и развести костер.

— Посмотрим...

Кридмур начал было насвистывать, но забыл мелодию.

— Простите, что привел вас сюда, Лив, — добавил он. — Но так бывает. За наши души борются две великие силы, таща вперед наши безвольные тела. Чего вы ожидали, отправляясь на Запад? Может, вы сами этого хотели?

Хотела ли? Она уж не помнила. Только слушала, как бессмысленно тикают ее золотые часы и не находила ответа.

— У вас нет детей... так, Лив?

— Нет, мистер Кридмур, детей у меня нет.

— Завидное положение. Не замужем, не связана обязательствами. Свободна, как птица. Но вы ведь были замужем, так? Знаю, мне следовало задать эти вопросы раньше.

Фигура Кридмура еле виднелась в густом тумане, а голос звучал приглушенно. Ей впервые не хотелось, чтобы он замолкал. Как бы он ни был невыносим, призрачная белая тишина еще нестерпимее.

— У меня был муж, — сказала она.

— Умер?

— Да.

— Я так и думал. Ни один мужчина в здравом уме не отпустит вас, если только смерть не разлучит его с вами.

— О, я вас умоляю, мистер Кридмур...

— Старая привычка, уж простите. Позволите спросить, от чего он умер?

— От инфаркта. Он, э-э... нарезал жаркое за званым обедом для декана факультета математики с супругой, епископа Лоденштейна и других гостей. Наверное, перестарался, перенервничал из-за торжественности случая. Грудь его вздулась под рубашкой, и сердце не выдержало. Он умер с перепачканными подливкой усами.

Кридмур засмеялся, и Лив стало стыдно.

— Он был старше вас, Лив?

— Примерно ваших лет, мистер Кридмур.

— Ну, я-то поддерживаю себя в форме благодаря здоровому образу жизни. А у вас не было родителей, за которыми нужно ухаживать? Пожилого отца, которого приходилось кормить? Бедной старушки матери?

— Нет, Кридмур. Ничего такого.

— Когда же умер этот бедняга?

— Три года назад. Три с половиной.

— Уже три с половиной года одинока и ничем не обременена. Представляю, как рухнула ваша счастливая, старательно организованная, приличная жизнь, когда вы остались одни. Эта зеленая жидкость, успокоительное, как вы его называли... Кажется, когда мы познакомились, вы принимали его каждый день. У вас и при муже была такая привычка? Ваш супруг представляется мне занудным, напыщенным и суетливым седым лентяем. Или я ошибаюсь? Сдается мне, ради счастливой и полноценной жизни вам пришлось пожертвовать своим здоровьем Я прав? Поправьте меня, если я ошибаюсь, Лив.

Лив не ответила.

— Некоторые из нас не созданы для домашней жизни, — продолжал он. — Некоторые из нас, хотя и пытаются с этим бороться, не созданы для того, чтобы сохранить здравый ум. Нам приходится мириться с безумием. Нас нельзя винить за наши недостатки. Таков мой диагноз. Думаю, вам суждено было оказаться на Крайнем Западе. Я помню, как впервые очутился здесь сам. Я был мальчишкой из Ландроя — наверное, я вам об этом рассказывал, — мальчишкой, выросшим среди туманов и болот, и песен, Лив, отвратительных песен...

Снова взвыл ветер, и расслышать Кридмура становилось все труднее. Внезапный порыв ветра заглушил его слова, швырнул им в лицо пыль и сырые листья, развеял туман и явил взору небо — серое, как грифельная доска. Долина чудесным образом преобразилась.

* * *
Пересохшее речное русло расширилось, теперь посреди него высились заостренные каменные столбы высотой с приличное дерево, меж которых витали последние клочья тумана. Холмы по обе руки от устья стали еще круче, чем прежде, — каменистые, красные, без единого деревца и такие отвесные, что даже горный козел не осмелился бы на них взобраться. Но помимо этого — не удивительно, что Кридмур остановился, глянул вверх и стянул с головы шляпу, — из двух таких холмов кто-то высек исполинские статуи.

Масштаб работы был грандиозным, варварским, совершенно нечеловеческим. Гигантские поясные фигуры по обе стороны долины. Они тянулись в небо на несколько сотен футов — так, что голов почти не различить. Тела наклонились вперед, словно фигуры поднимались из воды или вылезали из укрытия. Два огромных холмовика, один на южном склоне, другой — на северном. Позади них крутыми каменными скатами струились косматые шевелюры. Протянув друг к другу пустые руки, статуи соприкасаясь кончиками многосуставных пальцев. В пустых глазницах гнездились орлы.

Склоны позади статуй были украшены ярко-красными завитками, арабесками, орнаментом с острыми углами. Каждый из этих мудреных завитков, прикинула Лив, примерно пять футов в ширину, а между ними — должно быть, футов двадцать.

Никогда в жизни она не видела ничего красивей и абсурднее. Это зрелище одновременно и ужасало, и возбуждало ее.

Кридмур бодро расхаживал взад-вперед между двух великанов. Размахивал шляпой, бил ею об колено, вытряхивая пыль, и смеялся.

Неожиданно Лив осознала, что у Кридмура теперь косматая борода. В Доме Скорби он был чисто выбрит и ухожен, но здесь стал близок к тому, чтобы превратиться в дикаря.

— Какие чудесные штуковины! Просто чудовищные! Кто бы мог подумать, что мы увидим такое! Посмотрите на них, Лив!

Взгляни на них, Мармион? Ты видишь их? В этой жизни мы с тобой чего только неперевидали, но это?

Мармион, подумала Лив. Значит, у него есть имя...

Она сразу поняла, кому оно принадлежит, и теперь боялась крошечного развеселившегося Кридмура куда сильней, чем угрюмых каменных великанов.

— Это святыня. Всем святыням святыня! Не удивительно, что они пытались нас отпугнуть! Кто станет их винить? Представь, Мармион, что какие-то чужаки случайно вторглись в вашу священную Ложу, — как бы вы с ними поступили? Уж куда безжалостней, чем духи этого места поступили с нами.

— Кридмур.

— Уж куда беспощаднее... Так вы вернулись?

— Да, Кридмур. Мы нашли дорогу к тебе. Это было сложно. Это место еще не готово к нашему приходу.

— И как они только без вас обходятся? Вы только взгляните на это!

— Заткнись, Кридмур.

Голову Кридмура наполнили боль, страх, запах гари, пота и пороха. Раскаленные пальцы погружались ему в голову, прощупывали его воспоминания.

— Ты не знаешь, как мы страдали, Кридмур. Тебе неведома агония страха, боль неуверенности и стенания Ложи... Ты столько недель в пустоте. Мы боялись, что ты потерпишь неудачу... Но что это, Кридмур ?

— А что такое?

— Что ты наговорил этой женщине? Какую ложь о нас? Как ты посмел? Ты оскверняешь наши тайны своей болтовней. Ты выдаешь их. Ты...

— Здесь так одиноко. Я не хотел ничего...

— Ты хочешь предать нас.

— Неправда!

— Мы знаем тебя лучше, чем ты сам, Кридмур. Ты трус. Тебя нужно заставить повиноваться.

Кридмур умолк. Его лицо покраснело, он вдруг схватился за лоб и захрипел от боли. А потом застыл, прижав руку ко лбу и уронив шляпу на пыльную землю.

На мгновение Лив захотелось подойти к нему, спросить, все ли в порядке и чем она может помочь, словно он совсем не чудовище... Но вместо этого она взяла Генерала за руку и стала наблюдать за происходящим.

Кридмур сделал два неуверенных шага вперед, затем полшага назад. Помотал головой, застонал.

Лив нащупала в одежде наконечник стрелы, крепко сжала его и задумалась.

Ее отвлекло холодное прикосновение — что-то грубое и мокрое скребло оголенную ногу.

Ноги окутывал туман. Он сгущался, делался плотным и скользким. Из-за камня в нескольких футах от нее (растерявшись, Лив отпустила руку Генерала) вильнул белый клок тумана, похожий на рыбий хвост.

Еще один такой же клок выскользнул из-за спины, коснулся ее ноги, и Лив отчетливо поняла, что он мокрый, покрыт чешуей и, более того, он шевелится.

Вскрикнув, она развернулась и увидела, как клок прошмыгнул мимо нее над сухой землей, взметнулся вверх, как лосось на нересте, на секунду блеснул и умчался прочь.

Она осмотрелась (Генерал снова что-то говорил, но она не разбирала слов) — и ясно увидела: все, что они миновали за два дня пути, всю долину на многие мили до места, где река огибала вдали оползневую дамбу, затянуло стелющимся по земле туманом, в котором она стояла сейчас по колено. Туман быстро струился мимо нее, то и дело взвивался вверх и буквально кишел странной, призрачной живностью. Он сгущался, мерцал, извивался; некоторые его клочья были крошечными и юркими, некоторые — плотными и длинными, с ее руку от плеча до ладони. И почти все клочья были белоснежными, если не считать каких-то бледно-голубых глаз, что проносились туда-сюда стремительно, как метеоры.

Волна тумана уже захлестнула ее по пояс, и клочья все еще взвивались вверх — один прошмыгнул у ее уха; она смогла разглядеть сложный, правильный узор чешуи и затаила дыхание. Что это? Призраки живых существ, некогда населявших реку? Они были полупрозрачны и невесомы. Лив споткнулась и едва не упала.

А потом все клочья исчезли, промчавшись мимо. Лив с ужасом заметила, что ноги ее в крови. Она не знала, виновата ли в том грубая чешуя или острые, как иголки, зубы призраков, но по ее икрам бежали тонкие струйки крови.

Боли она не чувствовала.

Кровь стекала в ботинки, канала на дно русла, где сухая красная растрескавшаяся земля теперь превратилась в жидкую грязь, в которой ноги вязли по щиколотку. Из-под земли проступала вода, мешаясь с ее кровью. У ног Лив и повсюду вокруг возникали чистые блестящие лужицы. Лужицы переполнялись, образуя крохотные ручейки; они струились по грязи и сливались в ажурный узор, который вскоре стало смывать нахлынувшим водным потоком. Послышались свист, бурление, нечто похожее на барабанный бой, и внезапно вокруг Лив поднялась река. Сперва в дюйм глубиной, затем в два. Речные камни дали волю своим воспоминаниям о воде.

Лив закричала и, поскальзываясь в грязи, попыталась дойти до ближайшего берега. Она почти добралась — оставалось лишь уцепиться рукой за камень и подтянуться, — но подумала, что нужно вернуться за Генералом.

Глубина воды достигла фута. Вода была неподвижной, но тут и там виднелись завитки белой пены. Генерал, согнувшись, стоял на коленях, сложив ладони в форме чаши, и не то пил, не то мыл лицо, а его длинная борода колыхалась в воде.

— Кридмур! — закричала Лив, но без толку — тот застыл футах в сорока от нее, прислонившись к камню, закрыв руками лицо, и омерзительно хрипел. — Кридмур! В кои-то веки нужна ваша помощь, а вы чем заняты?!

Лив двинулась обратно в воде — теперь уже такой глубокой, что с каждым тяжелым шагом в воздух фонтанами взметались брызги. Схватив упавшего Генерала за костлявое плечо, она попыталась поднять его на ноги, но он вырывался, и через несколько мгновений Лив поскользнулась и тоже упала. Голова ее долго находилась под водой, и все вокруг было безмолвным, голубым и спокойным.

Затем она вынырнула, расплескивая воду, и судорожно вдохнула.

Ей пришлось сложней, чем она рассчитывала. Тяжелой, ленивой воды уже было по грудь — начался прилив.

Она схватила Генерала за бороду и вытащила его голову из воды. Он безмятежно улыбался.

Она двигалась к берегу, таща его собой, и вода нещадно хлестала ее по лицу.


— Довольно, Кридмур. Ты прощен. Помни, что боль, которую мы тебе причинили, ничтожна. Помни, что это только начало. А теперь спасай свою шкуру, Кридмур. Мы надеемся, что ты это сделаешь.

Кридмур закричал. Обернувшись, Лив увидела, как он отнял от лица крепко стиснутые кулаки и огляделся вокруг налитыми кровью глазами.

Она все еще шла в воде к берегу, когда глаза их встретились, и на пару секунд Кридмур показался ей старым, потерянным, испуганным и безумным. Но он быстро взял себя в руки и опять улыбнулся.

— Это же святыня! — крикнул ей Кридмур — Не удивительно, что они злятся. Но у нас — своя святая цель, верно? О да, наша цель, без сомненья, священна и благородна...

Он вынул оружие, расплескав воду широким веером. Поднял его к серому небу — и направил на голову исполинской статуи на южном склоне. На мгновение снова обернулся к Лив, подмигнул ей, а затем выстрелил.

По долине прокатился грохот.

На вершине холма взметнулось облако пыли и щебня.

Огромное лицо великана медленно, очень медленно раскололось, и левая половина каменной челюсти медленно осела вниз.

Это напомнило Лив судороги жертвы инсульта. Затем, все быстрей и быстрей, с оглушительными грохотом и скрежетом исполинская статуя начала разваливаться, осыпаться лавиной пыли и обломков. Плечо великана подалось в сторону, треснуло и отвалилось, потянув за собой вытянутую руку и разрушив то, что, как поняла теперь Лив, служило когда-то мостом через широкую, быструю полноводную реку...

Вскрикнув, она едва успела закрыть руками глаза себе и Генералу, как вся громада развалилась на мелкие части.

Вокруг них падали камни. Тяжелый осколок раскровил ей плечо, вызвав дикую боль. Она кричала, зажав уши руками, и ждала, когда же все стихнет. Но, открыв глаза, застонала, потому что безумие заканчиваться не собиралось.

Река ревела, как раненный зверь, мгновенно поднявшись от бедер Лив до груди. Напор становился все сильнее, вода прибывала неумолимо. На дне у ног Лив плавали темные тяжелые силуэты. Что-то скользкое и извилистое проплыло мимо, и Лив едва устояла на ногах.

Добраться до берега ей было уже не под силу.

— Помогите нам, Кридмур!

Над головой гремел гром, а с холмов доносился барабанный бой.

Кридмур, лицо которого стало серым от каменной пыли, нацелил ствол на северного великана и расхохотался. Затем вернул ствол в залитую водой кобуру, закатал рукава и крадучись двинулся к Лив. Он прошел мимо, даже не взглянув на нее — его взгляд не отрывался от воды. Вот он прокрался влево, затем снова вправо, явно что-то ища, — и вдруг резко опустил руки в воду.

То, что он поймал, скользило и извивалось в глубине. Лив различала только темную тень, бьющуюся у него в руках. Кридмур выпрямился, не отпуская рук, и, как фермер, тянущий за задние ноги теленка во время отела, вытащил пойманное существо на воздух.

Он держал за горло нечто скользкое, длинное и покрытое черной шерстью. В первую секунду Лив приняла это за выдру или большую собаку. Но когда вода стекла, под длинными черными космами проступила кожа — белая как мел, раскрашенная красной краской. Существо размахивало костлявыми руками, то царапая лицо Кридмура когтями, то хватая его длинными пальцами за горло.

Кто-то из Первого Племени. Крошечный, тощий, бледный, извивающийся. Древний и сморщенный. По красным знакам под волосами Лив догадалась, что это самка.

Мокрая холмовичиха сомкнула длинные белые корневидные пальцы на шее Кридмура, а он, сжав ей горло левой рукой, правой приставил к голове Ствол.

Воцарилась напряженная тишина. Даже шум воды утих, подумала Лив. Генерал куда-то пропал. Рыдая, она двинулась к безопасному северному берегу.

За ее спиной молча сцепились Кридмур и странное существо.


«Чудовище...»

— Для вас — Джон Кридмур, мэм! Что вы делаете в моей голове?

«Таким, как ты, здесь не рады. Не тебе смотреть на эту землю, не тебе давать имена этим вещам, и мой тебе совет — не твори из них то, чем они не являются».

У холмовичихи не было голоса, она говорила молча: одно лишь ощущение звука — и, миг спустя, воспоминание о смысле сказанного.

— Убей ее, Кридмур.

Голос Хозяина звучал шумом падающей гильотины и хрустом ломаемых шей.

— Много же здесь народу... И много боли. Но вам, конечно, все равно...

«Как ты посмел притащить сюда эту тварь?» — Кридмур понял, что она говорит об оружии, о точнее, о демоне, сидящем в Стволе.

— Убей ее, Кридмур. Убей немедленно.

«Падшая тварь. Сломленная тварь. Безумная тварь. Отравленная тварь. Мы жалеем тебя. Но тебе здесь не место. Еще нет. Уходи».

— Убей ее и покончим с этим, Кридмур. Она издевается над нами...

«Уходи!»

— Мармион?

«Твой Хозяин оставил тебя».

— Навсегда?

«Нет. Он еще найдет, как вернуться».

— Насколько же он ушел?

«Надолго».

— Уж не знаю, расцеловать тебя, убить — или броситься наутек...

Кридмур медленно убрал Ствол от виска холмовичихи и направил его на долину. Вода теперь бурлила у самой его груди.

Та отняла длинные пальцы от горла Кридмура.

— Что теперь, мэм?

«Ступай прочь, чудовище. Не смотри на эти вещи, не...»

— Как вас зовут, мэм?

«Нам больно говорить с тобой. Больно, когда ты произносишь наши имена».

— Я назвал тебе свое имя.

«Ку Койрик. Зови меня только так».

— Это кличка или ругательство? Что это значит?

«Сторожевая собака границы».

— Какой границы?

«С нашей землей. Незавершенной. Падшей. Свободной».

— Позволь нам пройти.

«Нет».

— Прошу тебя.

«Что?»

— Я прошу тебя.

«Ты странный».

— Я говорю искренне. Не вижу повода для конфликта. Кридмур отпустил холмовичиху. Она метнулась по воде к ближайшему камню, взобралась на него, сжалась, задрав костлявые ноги, точно блоха, и уставилась на него. Кридмур убрал оружие в кобуру и встал в прибывающей воде, вскинув вверх пустые руки.

«Мы искалечили себя, чтобы явиться к тебе».

— Да? Как? В любом случае, примите мои извинения. Это место священно для вас, и...

«Это твои слова. Не наши».

— Простите.

«Слова...»

— Я слишком болтлив, я знаю. Я тщеславен, и это не самый меньший мой грех. На вашем месте я бы тоже был себе не рад. А как же старик? Он, если вы заметили, тонет.

Взгляд ее красных глаза метнулся к воде.

— Это генерал Энвер. Вам знакомо его имя? Как утверждают самые скандальные и недостоверные книги по истории, когда-то он был другом одного из ваших, имя которого вертится у меня на языке... Кан-Кук, верно? И он знает одну из ваших тайн, которая, я полагаю...

«Нам это известно. Таков был наш план. Мы выбрали его. Он обещал помочь и взял на себя эту ношу».

— Он заключил сделку со стариной Кан-Куком, так? Должен был взять ваше оружие, спасти свою Республику и уничтожить врагов, ваших общих врагов. Так?

«Не лезь не в свое дело, чудовище».

— Это вы в моей голове, мэм. И почему бы вам...?

«Он может пройти. Возможно, вместе с женщиной. Она в здравом уме, и мы сможем спасти ее. Но не тебя».

— Без меня они погибнут. Я ужасен, вы правы, мэм, и сам себе иногда противен, но те, кто гонится за мной, еще хуже. Это линейные, слуги Локомотивов. Только я могу уберечь от них старика и доктора Лив. Без меня Линия узнает тайну, которую хранит старик, и тогда — это я могу сказать точно — их уже будет не остановить: они придут сюда с дымом и грохотом, раздробят ваши камни, сроют ваши пещеры. Кстати, могу я узнать, кто создал эти чудесные статуи?

«Ты верен своим Хозяевам?»

— Не так уж и верен, мэм. Есть предложение получше?

«Мы не знаем, пропускать ли тебя».

— Я пытаюсь договориться. Мне кажется, мы плохо понимаем друг друга.

«Мы достаточно хорошо понимаем тебя, чудовище».

— А если я начну умолять, это поможет?

«Нет. Это будет омерзительно... Что ж, проходи. На этот раз. Но мы будем следить за тобой».

Не добавив больше ни слова, она развернулась, нырнула в воду и поплыла прочь. Ее грива тянулась за ней, как длинные водоросли.


Лив отчаянно пыталась выбраться на берег, царапая ноги о скользкие камни. Когда ей это наконец это удалось, она обернулась и увидела, что Кридмур стоит в воде один, озираясь по сторонам.

Вода доходила ему до груди, но теперь стремительно убывала. Через пару секунд поток доставал ему лишь до пояса. Он шагнул вперед — вода была ему уже по колено — и нагнулся, чтобы вытащить безвольное тело Генерала. А через несколько мгновений вода ушла окончательно. Одежда Лив, разбухшая от влаги, вдруг снова стала сухой и пыльной.

Генерал, ворочаясь у Кридмура на руках, бормотал что-то сквозь высохшую бороденку. Он спал.

Кридмур кивком подозвал Лив. Облегченно смеясь и плача одновременно, она подошла и приняла из его рук старика.

Через час после того, как они оставили великанов позади, долина резко свернула на юг, и те пропали из виду.

Солнце перед ними садилось, заливая долину красным сиянием. Приставив ладонь ко лбу, Кридмур окинул взглядом русло, бежавшее на юг, и зубчатые, поросшие деревьями склоны на западе.

— Куда двинемся, Лив? Дальше на юг по этой долине, где мы так славно повеселились, или на запад — к вершинам, лесам и бог весть чему?

Она стояла позади него. Генерал безвольно висел на ее плече.

— Откуда мне знать, Кридмур? — Лив покачала головой, от усталости мысли путались — А где же линейные? Может, их и вовсе не было?

— Я давно уже не вру вам, Лив. Они все еще в нескольких днях пути до нас, чуть южнее.

Она пожала плечами:

— Тогда на запад.

— Согласен. На запад так на запад. К ночи будем уже на вершине. Нашего друга я возьму.

— Забирайте. — Она передала ему Генерала, точно мешок с мукой.

— Двинулись?

— Что же там случилось, Кридмур? Почему они позволили нам пройти?

— Должно быть, мы нарушили какие-то законы местных жителей. Я поговорил с их представительницей. Сказал ей: «Я Джон Кридмур, как ты смеешь стоять у меня на пути!» — и она убежала, поджав хвост.

— Да что вы говорите! А что случилось до этого? Когда вы схватились за голову и...

— Мой Хозяин ушел. — Он резко произнес эти слова и умолк, словно ожидая удара, которого не последовало. — На время, — добавил он.

— Кридмур...

Он неотрывно смотрел на запад.

— Поговорим позже. — Он обернулся и взглянул на нее. — Мне нужно подумать.

Выйдя на каменистый берег, он стал подниматься по склону в лес с Генералом на закорках. Врет он или нет о том, что его Хозяин ушел, понять невозможно. Одно было ясно — его потрясающих сил и сноровки ничуть не убавилось, и Лив приходилось стараться, чтобы за ним поспевать.

35. ТЕНИ

Вдохнув поглубже в морозном тумане, Лаури вцепился в свое оружие такой хваткой, будто ехал снаружи громады Локомотива, огибавшего высокий горный хребет...

Он пересчитал тени вокруг себя:

— Кольер?

— Да, сэр. Сэр, я...

— Кого из наших нет?

— Не знаю, сэр.

— Будьте рядом, не отходите далеко.

В тумане кто-то двигался. Черные и серые тела размахивали конечностями и качали расплывчатыми головами. Игра теней. Лаури снова вспомнил кино. «Мы вносим лепту», потрясающие сцены в литейных Харроу-Кросса, когда экран покрывала пелена движущихся монохромных теней — пять тысяч крошечных, черных от копоти человечков мельтешили в клубах дыма, точно поршни...

Из тумана выбежало пятеро. Рядовые, которых Лаури не знал, — позорно грязные и небритые, хотя в данной ситуации даже их появление радовало глаз.

— Солдаты, за мной! Далеко не отходить! — скомандовал Лаури.

Он вспомнил «Победу при Логтауне» — смотрел картину лет двадцать назад, но до сих пор отчетливо помнил батальные сцены, зернистые, мерцающие тени, в которых скрывалась тысяча наемников Стволов, чьи роли играли такие же порядочные линейные, как и Лаури, только преображенные тенями в кошмарных, гнусных и злобных дикарей.

Он шагал вперед. Из тумана ему навстречу вышло еще двое — один махал рукой, разгоняя туман, другой плелся на шаг позади.

Первым оказался младший офицер Тернстрем. Опустив руку, он взглянул на Лаури с явным облегчением.

— Сэр... Вот вы где, сэр! В этом тумане некоторые солдаты...

Стоявший позади Тернстрема шагнул вперед — и словно повлек туман за собой: под черным капюшоном вместо лица честного линейного лишь мельтешила какая-то серая пыль.

Остолбенев от ужаса, Лаури наблюдал за тем, как эта жуткая фигура протянула руку, выхватила у Тернстрема из-за пояса нож — и в момент, когда тот говорил «Некоторые солдаты пропали...», всадила лезвие в спину младшего офицера. Тернстрем содрогнулся, резко подался вперед, и изо рта его хлынула добрая четверть ужасающе яркой красной крови.

Лаури выстрелил твари в голову. Та упала на землю и растворилась в пыли. Тело Тернстрема рухнуло рядом.

— Кольер! Солдаты! — Лаури развернулся и вгляделся в побледневшие лица. — Вы солдаты? Ладно. Ладно. Сгодитесь. Встать плечом к плечу! За мной.

Теперь он понял, где находится. На поле боя. Это нападение врага. Кто это был — холмовик, сама земля или ужасная ловушка, расставленной для них агентом, — теперь не имело значения. Поле боя всегда одинаково, различаются лишь расстановка сил, расположение укреплений, направление атаки. Детали разнятся, но проблема одна и та же.

Две фигуры на пути Лаури боролись, сцепившись руками. Мгновенно смекнув, что к чему, Кольер прострелил фигуре, похожей на призрака, ногу, и бесформенное, незавершенное существо рассыпалось в прах. Его соперник — рядовой третьего ранга Пламб — тяжело дышал, благодарный своему спасителю.

Еще через пару секунд Кольер споткнулся о труп очередного линейного и свалился на четвереньки. Из тумана выскочила фигура, оказавшаяся в последний момент безликой, и огрела Кольера по затылку чьим-то пистолетом, точно дубиной. Пламб всадил в нее штык. Кольер поднялся на ноги — запорошенный красновато-серой пылью, но невредимый.

Лаури выкрикивал приказы, жестикулировал как безумный. Но дисциплина восстанавливалась сама собой. Солдаты Линии вставали на свои места автоматически, без приказа. Долгие недели изнурительного похода, отчаяния и замешательства сдуло ветром, как пыль, обнажив скрывавшуюся под ними сталь. Когда взвод Лаури вышел из тумана, обнаружилось, что младший офицер Слейт уже построил сотню солдат в шеренгу, по пятьдесят человек на фланг. Тени и песчаные вихри так и вились вокруг нее, но рассыпались, не причиняя вреда. Медленным, уверенным шагом шеренга Слейта прошла мимо солдат, и взвод Лаури беззвучно влился в нее.

Лаури ненадолго отстал. Он смотрел, как шеренга уходит в туман — туда, где сверкали вспышки сигнальных ракет, намечая дальнейший путь. Грохотали ружья. Больше никто не кричал.

Туман вблизи Лаури колыхнулся. Резкий крошечный вихрь поднял с земли пыль, песок, щебень — и, точно заправский гончар, вылепил из них человекоподобную фигуру. Уничтожив ее одним выстрелом, Лаури поспешил за шеренгой Слейта.

Позже он написал неуклюжим почерком рапорт, который счел нужным составить, даже зная, что его никто никогда не прочтет.

«Столкновение длилось около двух часов. Противник застал нас врасплох, и в первые минуты от замешательства мы потеряли сто десять солдат. Однако дисциплина Линии не была сломлена, и в следующие два часа погибло лишь шесть солдат — в основном от случайного огня по своим же. Очевидно, нас атаковало Первое Племя, считающее эти земли своими. Их тактика всегда неэффективна против дисциплины, выучки и воли солдат Линии. В строю осталось двести девятнадцать солдат, включая меня. Среди погибших -— младшие офицеры Тернстрем и Драм, а также первый связист Синклер. Гаудж и Миллз повышены в звании и заменяют Тернстрема и Драма. Среди техники и артиллерии потерь нет. Но под удар наших снарядов случайно попало сигнальное устройство. Поэтому замену первому связисту Синклеру искать не требуется. Мы больше не в состоянии отслеживать перемещения агента и подслушивать его разговоры. Действуем без приказов и всякой надежды на успех. Боевой дух низок. Однако мы продолжаем движение на запад».


ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ЗЕМЛЯ, ДОСТОЙНАЯ ГЕРОЕВ

36. РОЗА

Сидя на тихой солнечной опушке, Лив изучала розу.

Мягкую землю устилали палые листья, вокруг там и сям топорщились гребни травы. Размерами опушка напоминала бальный зал. Одной ее границей служил ручей, другой — древний упавший дуб, замшелый, полусгнивший и оттого потерявший всякую форму. В самом центре опушки высился небольшой холмик, на котором росла одинокая роза. Кроме нее, все пестрело зеленым, коричневым или голубым, как бескрайнее небо над головой. Не удивительно, что именно роза привлекла внимание Лив.

Трудно сказать, какого она была цвета. На первый взгляд — ярко-красная, как восходящее солнце. Заинтригованная, Лив подошла ближе, и лепестки залились пурпурной краской смущения. Когда же Лив присела перед цветком, тот уже пульсировал густолиловым. Казалось, стоит лишь отвернуться — и роза опять сменит цвет.

На самом деле это была не роза, но из всего, что было в завершенном мире, это больше всего напоминало цветок, а из всех цветков, известных Лив, именно розу. Вернее, некий набросок

розы, сделанный художником, никогда не видевшим ее. А может, процессы, которые в завершенном мире неизбежно явили бы на свет розу, здесь развивались по-другому.

Лепестки цветка слагались в венчик, но многослойный, с завитками внутри завитков — обычная ботаника сочла бы такую конструкцию невозможной. Венчик был не просто спиральным, в его узоре прослеживались закономерности, противоречия и повторяющиеся мотивы, описать которые Лив не смогла бы. Цветок уместился бы у нее на ладони, но словно заключал в себе бесконечность звездных глубин. Лив чувствовала, что в любой миг он может начать плавно вращаться вокруг своей оси.

От него пахло электричеством и, едва уловимо, машинным маслом; а в чашечке, где у цветка, скроенного по обычным лекалам, мягкие пыльники и волоски, обнаружилось тонкое сплетение золотистых проводков, опутывающих нечто крошечное, мягкое и пульсирующее. И с каждым ударом пульса лепестки трепетали, словно от ветерка.

Растение это пугало, смешило и привлекало одновременно, и в то же время не претендовало ни на одну из этих ролей. Оно не предназначалось для Лив, и ее мнение о нем ничего не значило. Любые попытки классифицировать его были бы напрасны и оскорбительны; оно не являлось ни розой, ни каким-либо родственным розе цветком. Возможно, это была потенциальная роза, или альтернативная роза, или нечто из совсем другой системы координат...

Меж дубов бродили хрупкие животные. Не олени, но очень похожие, и потому она называла их так.

— Ничего не называйте! — предупредил ее Кридмур. — Давать вещам имена здесь — дурной тон.

В его словах Лив нашла здравое зерно.

Опушку окружали тихие высокие дубы. Сквозь их листву струился золотистый свет. Куда ни глянь — везде можно найти что-нибудь не менее странное и прекрасное, нежели то, о чем она старательно пыталась не думать как о розе.


Дубы оказались на удивление тихими. Уходя с Кридмуром и Генералом от долины на запад, Лив ожидала, что столкнется с нарастающими жутью и хаосом. Действительно, случались и страшные дни, когда им приходилось карабкаться по изломанным холмам, между которыми бежали расщелины и канавы, заполненные жидкостью с видом желчи и запахом крови; продираться сквозь заросли желтой травы, где таились огромные клещи, пульсирующие, как черные сердца; блуждать в дебрях бамбука, мангров и огромных безымянных деревьев, чьи кроны, точно небоскребы огромного мегаполиса, кишели гнездами золотистых обезьян, которых Кридмур назвал «отличной едой» — когда он подстреливал их, они кричали, как дети; им встречались деревья с дуплами, мясистыми, как вульвы; они взбирались по холодным склонам на ветреные горные пики, устраивали привал и наблюдали за тем, как звезды падали, кружили и растворялись в зеленых и голубых небесных волнах, что перекатывались, как в море.

— Западное Сияние, — сказал Кридмур, — или Западное Море, к которому мы направляемся. Море, небо и земля, день и ночь там неотличимы, поскольку не отделены друг от друга. Там начинается Сотворение, а возможно, еще и не началось. Скольким путешественникам удалось зайти так далеко? Не знаю. Однажды мы выйдем на берег и дадим бой Линии в безумном сиянии моря. О нас стоило бы сочинить поэму.

Потом Лив с генералом подцепили лихорадку, и Кридмур неохотно разрешил им остановиться на три дня. Лив думала, что умрет, но этого не случилось. Когда силы вернулись к ним, они снова углубились в лес и вскоре очутились в прекрасной дубовой чаще — недвижной, спокойной и тихой, как библиотека; они шли день за днем, но чаща это все никак не кончалась — и, возможно, тянулась так до самого Океана. Природа Запада все больше отличалась от того, что ожидала увидеть Лив.


Кридмур вернулся с оленеподобной тушей на спине. Сбросил ее на траву недалеко от места, где, свернувшись клубочком, спал Генерал, сел на упавший дуб у края опушки и принялся играть с ножом.

Лепестки псевдорозы сомкнулись. Лив выпрямилась:

— Отлично, Кридмур! Дайте нож, я его оботру.

— Спасибо, Лив...

Он не двинулся с места.

— Мы все еще одни? — спросила она.

Кридмур неопределенно махнул рукой:

— Да, конечно. Наши друзья линейные все еще далеко позади.

Лив показалось, что он врет; она подозревала, что они оторвались от преследователей много дней, а может быть, недель назад. Кридмур, сам того не замечая, уже не так спешил на запад, и теперь они чуть ли не буксовали на одном месте. Он часами сидел безмолвно, погрузившись в себя, или уходил один в лес — на охоту, на разведку или просто подумать. Казалось, он вспоминал о преследователях и необходимости спешить, лишь когда не хотел общаться.

— А эта ненасытная тварь? Чудовище, я имею в виду?

Он пожал плечами:

— Знаки. Следы. Все как обычно. Ничего особенного.

Дубы вовсе не казались Кридмуру умиротворяющими, и Лив считала это признаком его душевного нездоровья. Даже Генерал под сенью дубов чувствовал себя лучше, но только не Кридмур. Тишина ипокой нервировали его. Сначала он даже настаивал на том, что дубы — это центр циклона, и спустя несколько дней на их месте возникнут огненные озера, ядовитые болота или чтонибудь еще ужаснее. Когда же этого не случилось, он постепенно уверился в том, что в дубовой чаще обитает некое хищное чудовище. Он пришел к такому выводу, когда заметил следы когтей на дубах, ни о чем не говорившие Лив, почуял едва уловимый запах мочи, которого Лив не улавливала, и увидел пожелтевшие кости оленеподобных животных.

-— А как насчет...

— Мой Хозяин пока не нашел ко мне дорогу, Лив.

Он продолжал играть с ножом. Похоже, ему страшно хотелось курить.

— А как дела у вас?

— Генерал себя чувствует неплохо. Говорит, но ничего вразумительного. Сегодня я предложила, чтобы он попробовал ходить без моей помощи.

— Получилось?

— Нет. Он упал.

— Ясно... — Кридмур убрал нож в чехол на поясе. И вроде собрался встать, но не сделал этого.

В последние несколько дней Генералу действительно стало лучше — по крайней мере, он изменился. Успокоился, трясся уже не так часто, как раньше, не закатывал глаза. Понемногу разговорился. Конечно, смысла в его словах не было, но сама речь и есть свидетельство его мыслительной активности; голос и движения стали уверенней. Он сильнее сопротивлялся, когда Лив кормила и обтирала его, — это утомляло, но и вселяло надежду. Иногда он, не отрываясь, смотрел на Лив и будто бы силился произнести что-то осмысленное. Лив нравилось думать, что это происходит благодаря ее усилиям, но, скорее всего, подозревала она, причиной тому было спокойствие, царившее среди дубов, или, возможно, частые отлучки Кридмура.

Ничего этого Кридмур не замечал. Он утопал в собственных мыслях. И Лив не стала ему ни о чем рассказывать.

— Лив, — сказал он. — А может, вы способны заставить Генерала выдать свою тайну, но просто не хотите этого делать?

— Вы меня переоцениваете.

— Или, может, пока я отлучался на прогулку или охоту, он говорил с вами, но вы утаили это от меня?

— У вас паранойя, Кридмур.

— Вы правы. С другой стороны, вы уже однажды пытались меня убить.

— Это было давно. — Она подошла к Генералу, который тяжело дышал, села рядом и положила руку ему на плечо. — Хотите меня в этом обвинить?

В обычной ситуации он бы засмеялся, чтобы показать, что не держит обиды. Сейчас же он просто продолжил говорить:

— Если бы Генерал заговорил с вами, если бы выдал вам свою тайну, вы сказали бы об этом мне?

— Да, Кридмур. Конечно.

— Почему?

— Что еще за вопрос, Кридмур? Потому что я — ваша пленница, потому что...

— Не стоит.

Она не знала, что сказать, и поэтому промолчала.

— Куда смелее с вашей стороны, — сказал он, — было бы отказаться, бежать или, если потребуется, даже прирезать Генерала, чем позволить мне узнать его тайну. Почему вы так не поступите? На самом деле ваша вина, в каком-то смысле, больше нашей. Вы вольны делать выбор, не то что мы... — Он снова умолк и собрался с мыслями. — Да, если Стволы узнают Тайну, это замедлит продвижение Линии. По крайней мере, они мне так сказали. Но кто знает, какие еще у этого будут последствия? И на что будут способны Стволы, когда лишатся врагов? Война, идущая сейчас, ужасна, но не будет ли хуже?

Генерал что-то забубнил, но Лив велела ему не мешать.

— А если я пообещаю не раскрывать эту Тайну своим хозяевам, Лив? Что, если мы доверим ее человеку, не преданному ни Линии, ни Стволам? Или продадим ее на открытом рынке? Или опубликуем в газете, в разделе писем? Или начнем голосить о ней на улицах Джаспера? Или просто останемся здесь, в этой пустыне, как в Безымянном Городе, где до нас никому нет дела, и будем наслаждаться безобидным фактом того, что Тайна известна лишь нам одним?.. Не знаю, что порекомендуете вы. Но в любом случае, тогда бы вы мне помогли?

— Если б я могла исцелить Генерала, я бы сделала это, Кридмур.

— Значит, мое обещание что-нибудь изменило бы?

— Думаю, вы бы меня обманули.

Он нахмурился:

— Я, конечно, привык, что мне не доверяют...

— Перестаньте жалеть себя, Кридмур.

— Осторожней с огнем, Лив...

Она указала на Ствол на поясе:

— Вы все еще носите его с собой. Возможно, он молчит, а может, и нет. Если вы хотите, чтобы я поверила, что вы больше ему не верны...

— Я никогда не был ему верен. Я что, собака?

— Тогда уничтожьте его.

— Я? — Кридмур будто впал в шок. Его зрачки расширились. Сама мысль об этом ужасала его.

Лив впервые подумала, что Кридмур не притворяется.

Она резко встала.

— Уничтожьте его, — сказала она. — Выбросьте. — Это будет по-настоящему смелый поступок. И тогда, возможно...

Его глаза вдруг сузились, а лицо окаменело..

— Слышите, Лив?

— Нет...

— Линия! Я слышу, как неподалеку маршируют солдаты. Ревут моторы. Нам нужно идти вперед.

— Кридмур...

— Мы должны идти. Позаботьтесь о Генерале.

Кридмур продвигался по лесу широким шагом, пригнув голову, инстинктивно держа руку на оружии. Отставая от него шагов на двадцать, Лив тащила за руку спотыкающегося Генерала, как непослушную собаку. Под ногами шелестели листья и трещали ветки.

— Кридмур, помедленнее! Генерал едва...

— Нет времени. Нет времени.

Дубовые кроны плыли над их головами густым навесом. Иногда Лив забредала в тень, а Кридмура озарял столп солнечных лучей; иногда Лив, моргая от слепившего солнца, теряла из вида Кридмура, погруженного в тень, и шла только на шум, с которым он продирался сквозь чащу. Они шли так несколько часов подряд, чуть ли не по колено утопая в листьях, точно в сугробах. Солнце плавно садилось — а может, просто листва над ними сгущалась: свет пробивался сквозь кроны уже совсем редко, и лес затопило мягкими сумерками. Было прохладно, безветренно, сухо и душно. Наконец Кридмур приказал:

— Стойте.

Он встал у подножия дуба и глянул вверх. Вытянул руку, предупреждая Лив, чтобы не подходила. Но затем передумал и подозвал ее.

— Ждите здесь! — сказала она, отпуская руку Генерала.

Она сделала несколько шагов навстречу Кридмуру и ощутила неприятный запах, становившийся тем сильнее, чем ближе она подходила. Когда она подошла к дубу, ее лицо побледнело, и она прикрыла его грязным рукавом. Воняло гнилью, пометом и чем-то еще — маслянистым, металлическим и горелым.

Над их головами висело с полдюжины окровавленных и распотрошенных трупов. Сломанные спины перекинуты через ветви, кровь стекала в дупла по ветвям и стволу.

Сперва Лив решила, что трупы человеческие, но потом заметила обглоданную ногу с тройным, точно клевер, копытом, разодранную шею и запрокинутую голову с остекленевшим глазом — хрупкие черты представителя местной фауны, так похожего на оленя. Она отвернулась, и ее вырвало.

— Ну и дела, — сказал Кридмур. — Теперь чуете?

— Да, Кридмур, конечно, да.

Она доковыляла до ближайшего ствола и прислонилась к нему, чтобы не упасть.

— Я имею в виду его метки, Лив. Его мочу. Оно метит своих жертв, понимаете? Масла, кислоты... Это не обычное животное, а нечто очень странное, каприз природы.

Он зашагал туда-сюда под оскверненным деревом, теребя бороду.

— Когти похожи на медвежьи. Повадки горного барса. Оно убивает ради удовольствия, видите? Разделывает трупы, как мясник, но не съедает их. Вас это не интригует, Лив?

— Спасибо, Кридмур, но чудовищами я не интересуюсь.

— Неужели?

Он присел и указал на густой покров из опавших листьев:

— Оно ползает, Лив! Ползает. Двигается не как кошка, а скорее как змея.

Она заметила, что листья вокруг дуба разворошены. Но можно ли по ним однозначно судить о способе, которым это существо передвигалось?

— Могу допустить, что это угорь, — продолжал Кридмур. — Тварь, выползшая из Западного Моря на безумный берег, нечто бесплотное, мимолетная мысль, химера, один из кошмаров этого мира, рожденный от чьего-то несварения желудка... Чудовище.

Он вскочил на ноги:

— Змий. Змий в раю! Разве я не говорил вам о нем?

— Говорили, Кридмур.

Он достал оружие и неприятно ухмыльнулся:

— Теперь их двое...

От задумчивого, нерешительного Кридмура, каким он казался поутру, не осталось и следа. Глаза его стали хитрыми и подлыми, ухмылка — уверенной, радостной и плотоядной. Казалось, его возбуждала мысль о том, что скоро прольется кровь.

— О, нет, Кридмур. Нет.

— Что нет, доктор?

— Вы собираетесь охотиться на него.

— Собираюсь. Несомненно. — Он крутанул Ствол на пальце.

Генерал подошел к ним, волоча ноги по листьям, и она взяла его за плечо, чтобы остановить.

— Или вы предпочли бы дождаться, когда это чудовище начнет охоту на нас?

— Я предпочла бы держаться от него как можно дальше.

— И ваше желание сбудется. Женщинам и старикам тут заняться будет нечем — разве я могу вас в это втягивать? Мы найдем вам укрытие, где вы подождете, пока я не вернусь с рассказом о подвигах Джона Кридмура, победителя Змия. Даже если это будет последняя история, которую расскажут обо мне, все равно неплохо...

Оставив дуб с жертвами чудовища позади, они шагали дальше до заката, пока не вышли к крутому, высотой футов двадцать, обрыву, чей каменистый склон сплошь опутывали корневища. Небольшой ручей сбегал вниз водопадом в глубокое чистое озерцо. Сбоку от водопада, под сенью сплетенных корней скрывался вход в небольшую пещеру. Внизу, под обрывом, дубовая чаща продолжалась докуда хватало глаз, а ручей вился дальше, исчезая из виду.

— Отлично. Здесь вам будет уютно, — сказал Кридмур.

Он наполнил бурдюк водой, а все рюкзаки и еду передал Лив.

— От голода чувства обостряются. Учтите, Лив, я превосходный следопыт, — сказал он.

— Куда же я убегу отсюда, Кридмур?

— Вот именно. Заботьтесь о старике. Берегите себя. Линейные отстали от нас, но эти сволочи не сдаются, они опять нас найдут. Удачи.

Он развернулся и побежал туда, откуда они пришли, оставив ее среди дубов наедине с Генералом, который смотрел в озерцо и тихо разговаривал со своим отражением:

— Давным-давно жил да был...

37. ИЗ ДУБОВОЙ ЧАЩИ

Утром Лив напилась, умылась, постирала белье и недолго посидела на камнях у озера, греясь на солнце. А когда обсохла, оделась и вернулась в пещеру.

Прошлым вечером Генерал был полон сил — прохаживался, спотыкался, жестикулировал, будто отдавая приказы, поэтому она привязала его за ногу к извилистому корню. К выполнению сей процедуры она уже привыкла — чтобы вспомнить, насколько это нелепо, понадобилось бы отдельное усилие.

Генерал сидел на полу пещеры и разговаривал с извилистым корнем ученым тоном:

— Жили-были скаредные муж и жена, детей у них не было, и заботились они только о змеях, что ползали среди веток и костей на церковном кладбище. И вот однажды пришел к ним бедняк...

Она села рядом, открыла ему рот — теперь он мог только булькать горлом вместо болтовни — и запихнула ломтик вяленого мяса.

После недолгих уговоров он прожевал еду, затем проглотил. Она напоила старика водой и вытерла досуха его бороду:

— Вы хорошо себя чувствуете, Генерал?

Он промолчал.

— Дубы хорошо на вас действуют. Вы стали разговорчивей, а разве это плохо? Кридмур ушел. Мы одни. Поговорим?

Он посмотрел на нее властно, будто собирался отдать приказ о ее казни или заставить ее готовить орудие к бою. Но в глазах его не читалось ни единой мысли.

Вздохнув, Лив развязала его. Потом закинула на плечо рюкзак и отвела старика к озеру, где начала его раздевать.

Он стал брыкаться. Она подняла его тонкие дергающиеся руки и натянула рубаху ему на голову:

— Знаете, Генерал, сравнительное изучение таких, как вы, способно пролить свет на то, как работает мозг. Если повреждения вашего мозга не тотальны, если часть рассудка сохранилась, тогда, сравнивая различия в отклонениях с другими пациентами, можно узнать много интересного...

Она сняла с него рубаху, оголив впалую грудь — коричневую и волосатую.

— Этим я занимаюсь на досуге, Генерал.

Она расстегнула его пояс. Штаны его запачкались, ему явно не мешало вымыться.

— Кридмур считает, мне лучше убить вас, чем допускать риск того, что вы попадете в руки его Хозяев. Кажется, у него на все один ответ — убийство. Джон Кридмур, рассуждающий о морали, столь же отвратителен и жалок, как собачка, танцующая на задних лапах, или кошка, читающая проповедь. Но при этом он вполне может быть прав...

Говоря все это, она стаскивала с Генерала потертые, растрескавшиеся сапоги. Он остался совсем голым, и она мягким жестом велела ему окунуться в озеро. Он встал по грудь в воде и начал покачиваться в ее слабом течении и дрожать, несмотря на палящее солнце.

— Это было бы просто, — продолжала Лив, — и, наверное, даже не жестоко. Я могла бы заморить вас голодом или просто утопить. Похоже, он надеется, что именно так я и поступлю. Тогда я избавила бы его от необходимости принимать решение. Он побежал бы к своим мерзким Хозяевам и сказал бы им: «Во всем виновата женщина, это сделала она». И возможно, они даже простили бы его, и дали ему новое поручение, и мир на веки вечные остался бы прежним... — Она сидела на камне, сложив руки на коленях. — Но я этого не сделаю.

Генерал стоял в воде и бесстрастно взирал на нее.

— Правильное ли это решение, Генерал? Что бы вы сказали, если бы могли сказать что-то осмысленное? Я читала вашу книгу. С одной стороны, вы были беспощадны. Сжигали города и поля. Казнили предателей. Внушали десяткам тысячам юношей, что погибнуть в бою — это благородно, и они с готовностью гибли. Вы были готовы на эти жертвы, если нужно...

Он даже не мигнул.

— С другой стороны, вы были оптимистом. Считали, что мир можно изменить. Наверняка бы сказали: найди это загадочное Оружие и воспользуйся им. Пускай оно может попасть в руки Линии или Стволов — рискни. Оно того стоит. Я не верю, что Кридмур и вправду решил ослушаться своих Хозяев, но вдруг ему все же можно доверять? — Она кивнула и улыбнулась. — Я понимаю, почему Кридмур предпочел бы избежать необходимости делать выбор. Мне и самой хотелось бы этого избежать. Я не должна отвечать за чье-то безумие. Ни один разумный человек не способен даже подумать об этом без смеха. Ведь вы — великий человек, Генерал, вы — легенда. Вот кто должен...

Он ничего не сказал.

— Я просто не хочу оставаться здесь одна. Вот и все. В остальное я не верю.

По-прежнему никакой реакции. Она вздохнула и, помедлив, достала из рюкзака «Историю Запада» — вернее, то, что от нее осталось.

Книга не пережила дождя. Корешок покоробился и растрескался, обложка истрепалась и подгнила, страницы высохли, затвердели и выпадали одна за другой, покрытые черной зернистой плесенью. Ни о стодвадцатилетнем периоде между пробуждением первого Локомотива в Харроу-Кроссе (тогда еще городе, а не станции), ни о заключении Союза Трех Городов между Джаспером, Гибсоном и Джунипером Лив не знала ничего — и теперь уже узнать не могла. Дюжину раз она читала Генералу главы о подписании Хартии, об основании Республики, о ее первых сражениях, а также главу с диаграммами, описывающими политическое устройство страны и систему демократических добродетелей. Читала о спорах вокруг тарифной реформы, о принципе Обнуления и Проблеме Общественной Земли, а еще — длинное отступление о раннем детстве президента Беллоу, его честности, мужестве и снисхождении к бедному рабу, который то ли был, то ли не был холмовиком (по тому, что осталось от книги, не разберешь), и о случае с освобождением Бичера, и... Но Генерал ни на что не реагировал. Лив не знала даже, слушает он или нет.

Перебирая выпавшие страницы, перепачканные, истрепанные и заплесневелые, она остановила взгляд на одной из них. Как она поняла позже, отскоблив черную плесень, это было начало главы «Основание первой колонии». Она принялась читать, и ее голос ясно зазвучал в тишине:

«Существует знаменитый портрет губернатора Сэма Селфа. Наверняка, вы его уже видели или еще увидите — он висит в Музее Республики в Моргантауне. На нем изображен очень тучный человек с оплывшими, будто свечи, щеками и золотыми кольцами на пальцах, подписывающий приказ. Окно за его спиной открыто, в нем видны молодые поля времен Основания. Вдалеке секут распятого человека. За ним — темные и бескрайние древние леса. Художник сделал глаза Селфа почти желтыми, как у волка, — и, возможно, именно эта картина послужила причиной для некоторых весьма живучих слухов, достоверность которых для нас сомнительна (даже когда мир недолго был очень молод и незавершен и некоторые вещи в нем не являлись чем-то конкретным, граница между волком и человеком определялась очень четко). Вы наверняка слышали, что о губернаторе отзываются как о тиране, что колонией он управлял жестоко, был известен своим кнутом, виселицей и топором палача; что он плохо обращался с Лесным Племенем. Все это правда. Но несмотря на это, таково было начало нашего мира, и...»

Она услышала плеск, но не подняла головы. Поэтому, когда Генерал вдруг вытащил руку из воды и схватил ее за талию, она вскрикнула и от удивления выронила горстку страниц. Те рассеялись по поверхности озерца и унеслись по течению.

Стоя по пояс в воде, Генерал балансировал на камнях и свирепо смотрел на Лив. Никогда раньше он не дотрагивался до нее по своей воле. Рот его двигался так, будто он жевал или собирался выплюнуть что-то отвратительное.

Лив посмотрела ему в глаза в ожидании, что дальше. Затем взяла его за руку и кивнула.

— Давным-давно... — начал он.

Вздохнув, она отпустила руку.

— ...старый безумный король на быстроногом коне с мечом, флагами и трубами, как в сказках, которые нам рассказывали в детстве, когда нас учили быть смелыми... Жил-был старый король, и королевство его пало, и мудрый советник, очень старый и мудрый, который разговаривал с камнями, птицами и ветром, и звали его Кан-Кук, мэм, Кан-кук, спасший меня, когда я лежал под звездами и умирал среди пепла, пепла, пепла, и мы дали друг другу клятву о помощи, потому что ни один из нас не мог спастись в одиночку, он вышел из-за камней и поднял меня на руки, и его красные израненные глаза были печальны, когда он сказал мне: «Все началось при Основании первой...»

Имя «Кан-Кук» заставило его содрогнуться — оба раза оно будто выстрелило из его горла; на слове же «Основание» Генерал поскользнулся на камне, выпустил Лив и с головой ушел под воду.

Лив ступила в озерцо и нагнулась за ним.

Генерал задергался, чуть не сбив ее с ног, но скоро утих. Она подняла его за голову из воды, вытащила на камни. По счастью, он был почти невесом и, по счастью же, сам начал дышать — к великому облегчению Лив, которая понятия не имела, как помогать утопающим.

Он снова замолчал. Она вздохнула и отвернулась.


Лив сидела под солнцем и ждала. Генерал молчал.

Минуту спустя она сверилась с золотыми часами — как она и подозревала, те все еще не работали. В этой пустыне ход времени непредсказуем. Она спрятала их в рюкзак.

Подняла голову и ахнула от ужаса.

Под сенью дубов, меньше чем в тридцати футах от озера, стояли трое мужчин.

Они были скрыты тенью, и сначала Лив не могла толком различить ни их лиц, ни одежды. Они могли оказаться как линейными, так и холмовиками, хотя для первых были слишком высоки, а для вторых — чересчур низкорослы, но их поведение говорило о том, что они также не ожидали увидеть ее, а значит, ни линейными, ни холмовиками быть никак не могли. Зато вполне могли оказаться галлюцинацией, вызванной одиночеством.

Они приближались — медленно и неуверенно, почти робко.

Двигались они бесшумно, как холмовики, но были чисто выбриты, загорелы, одеты в яркую одежду и держали в руках металлическое оружие, а значит, были людьми.

Она потянулась рукой к рюкзаку, в котором лежал нож. Не слишком быстро, потому что люди уже нацелили на нее луки, натянули тетиву... Луки! Словно эльфы из сказок. Значит, все-таки не линейные?

Двое из них — по пояс голые. Самый старший, высокий и тощий, в красном мундире с выцветшими золотыми эполетами, на котором осталось всего несколько черных пуговиц. Мундир на голую грудь, штаны из грубой оленьей кожи. На поясе кавалерийская сабля. Узкое старческое лицо и длинные седые волосы, зализанные назад.

Двое других — моложе. Низкорослые, с мощными плечами. Волосы у одного светлые, у другого темные. У темноволосого возле носа — огромная бородавка, поросшая волосами. Лицо некрасивое, но отнюдь не лицо чужака. Они не могут быть плодом ее воображения, подумала Лив — такой бородавки ей просто не выдумать.

Все трое медленно подошли и уставились на Лив с таким изумлением, что она не смогла их как следует испугаться, даже несмотря на луки в руках.

Лив стояла с разведенными руками. Они уже опустили оружие.

— Мы не одни, — сказала она им.

Седой мужчина в красном мундире, из-под которого выбивались волосы на впалой груди, отдал ей салют.

Он поприветствовал ее: «Мэм!» — и кивнул генералу, который, казалось, уснул: «Сэр!» А затем повернулся к своим спутникам и начал с ними шептаться.

Лив была так рада увидеть кого-либо помимо Кридмура и Генерала, что едва удержалась от соблазна подбежать, обнять их и расплакаться.

— Вы кажетесь цивилизованными людьми, — прервала она их беседу. — Вот уж не ожидала встретить на Крайнем Западе цивилизованных людей.

Человек в красном мундире повернулся к ней.

— Мы и сами не думали, что когда-нибудь увидим так называемого цивилизованного человека. Тем более женщину. Особенно женщину, которая пришла сюда в одиночку, как вы, да еще и с дряхлым стариком на руках...

— Мы не одни.

Человек в красном мундире расправил плечи и положил руку на эфес своей сабли:

— Мэм. Вы с вашим спутником должны пойти с нами. Эти леса небезопасны.

— Кто вы, сэр?

— Капитан Уильям Мортон, мэм, из города Новый Замысел — самого западного форпоста человечества и последнего убежища изгнанников из Республики Красной Долины. Если у вас есть новости из мира на востоке, я буду рад их услышать. Интересно, помнят ли они нас? Могу я узнать ваше имя? А ваш друг... или, возможно, дедушка — кто он?

38. ОХОТА

Кридмур притаился в сорняках. Их листья были толстыми, темными и колючими. Крошечные цветы напоминали золотистые кончики писчих перьев. Змий раздавил их, когда проползал здесь, извиваясь и хлестая жирным хвостом, — раздавил, возможно лишь потому, что получал удовольствие от разрушения. Случилось это совсем недавно — изувеченные растения все еще кровоточили чернилами.

Сорняки эти росли в тени валунов, между которыми и прополз зверь. В каменной крошке, соскребанной им с камней, блестело несколько упавших с него чешуек. Над валунами росли дубы, у которых чудовище либо оставило узнаваемый след двух когтей на коре, либо ободрало ветки — как подозревал Кридмур, зубами. Земля поднималась круто вверх. Меж дубов встречались валуны или деревья поменьше, незнакомые Кридмуру, но похожие на сосны.

— Он ищет, где повыше...

Ответа не последовало.

Кридмур поднял одну из чешуек Змия. Та оказалась не больше его большого пальца, покрытая мягкими шипами, которые он осторожно пригнул, опасаясь яда. Поверхность под шипами переливалась неопределенным цветом, смотря как падал на нее луч солнца: то жемчужно-белая, то темно-лиловая, точно синяк, меняла цвет, как лужица моторного масла.

— Только представь, дружище. Вообрази, как он выглядит. Ты пожалеешь, что упустил такое...

Кридмур подождал. Ответа не было. Он помолчал и улыбнулся:

— Хорошо. Просто хотел удостовериться.

Он перескочил через валуны и бросился в чащу.


Уничтожить Ствол?! Да эта докторша не представляла, о чем просит! Уничтожить, или, что еще хуже, бросить оружие здесь, словно он делец из Джаспера, забывший в почтовой карете, как ненужную безделицу, свой зонтик? Нет, Лив определенно сошла с ума!

Если он сломает Ствол, ему конец. Договор будет расторгнут, сделка аннулируется. Он лишится своей силы. Он слышал, что такое случалось с агентами, захваченными Линией врасплох, — теми, кто оказался пьян или уязвим. Оружие можно легко сломать, и тогда дух лишается пристанища и отправляется зализывать раны в Ложу, а агент снова становился обычным человеком — слабым, беспомощным. Кридмур понимал, какая аналогия здесь напрашивается. Он не сомневался: попытайся он объяснить это доктору, она бы посмотрела на него взглядом всезнайки и сказала: «Ага! Вы боитесь старости, боитесь импотенции, боитесь потерять свой...» Что ж, да, он всего этого боялся. Но, оставшись без оружия, он бы столкнулся с реальной проблемой. Без Ствола он остался бы стариком — без жилья, семьи, друзей и земли, без карьеры, перспектив или гордости, — не достигшим за последние тридцать лет ничего. Без Ствола он не бежал бы сейчас по темному лесу, перепрыгивая с камня на камень с животной радостью на лице, будто бы и не стегали его колючие ветви...


Он вскарабкался на крутую скалу. Змий был здесь совсем недавно — прополз по трещине раза в два шире человеческой груди, роняя чешую и оставляя следы черной крови.

Теперь он не сомневался: чудовище знало, что Кридмур его преследует. Оно уползало прочь — и вело его за собой.

На вершине скалы он оглянулся и посмотрел туда, откуда пришел. Они со Змием забрались высоко — дубы внизу колыхались зеленым морем. Где-то в его пучинах, невидимые для глаз, плыли докторша и Генерал. Солнце в вышине слепило глаза, в небе — ни облачка.

— Хороший сегодня денек. Как там у вас дела?

Нет ответа. Так не могло продолжаться дальше — рано или поздно они найдут дорогу к нему, обязательно найдут, ему удастся вернуться из этой пустыни — и снова придется служить им. Женщина права. Нужно уничтожить Ствол. Сбросить со скалы. Стать увечным, но свободным.

И все-таки он не делает этого. Просто не подымается рука. Может, после того, как чудовище сдохнет? Может, тогда...

Он повернулся и побежал среди камней вдоль ползучего следа, от которого смердило кислотой, нефтью и кровью.


Склон задирался все круче в гору, где слепящее солнце превращало серые камни в белоснежные истуканы. Чудовище выползало на свет. Кридмур бежал за ним.

Полжизни Кридмур провел в горах, а другую половину — в наихудших притонах мерзейших городов на самых унылых и плоских равнинах. Полжизни он атаковал или отступал по приказу своих Хозяев, выслеживая кого-то, отыскивая проходы и лазейки, тайные тропы от станции к станции — в роли охотника ли, жертвы ли, он пролил немало крови на горный снег. Утонченный и одинокий, он наблюдал, как парят средь белых вершин орлы и ощущал с ними некое родство, что было, конечно, нелепо — сам он возвышенностью духа особо не отличался. И все-таки горы для Кридмура — дом родной. На него нахлынули воспоминания: когда-то все горы казались ему одинаковыми, равно возвышенными над материальным миром; и на вершинах гор обитали призраки. Например, та девочка...


Ей было девять — такую маленькую он мог без труда пронести на руках сквозь расщелины по толще снега. Кость у девочки была тонкая, аристократическая — такая ноша совсем не тяготила его. Ее тонкие ручки так доверчиво обнимали его за шею, она так отчаянно прижималась к нему... Впрочем, ничего удивительного, если вспомнить, кто их преследовал.

Лет шесть назад... Семь? Неужели действительно так давно?

Ее звали Роуз. Он похитил ее. А горы, по которым они убегали, тянулись далеко на юго-востоке — Опаловые горы над маленьким торговым городишком Рокер. Теперь на месте Рокера раскинулась станция Бакстер, и кристально чистый горный снег наверняка отравлен шлаком из рудников, величественные вершины превратились в зазубренные обрубки, а сверкавшие некогда облака почернели и набухли от дыма Локомотивов. Но тогда они были прекрасны, и отпечатки сапог Кридмура — следы первого появившегося там человека — тянулись цепочкой все выше и выше по заснеженной дикой горе.

Но, конечно, какими бы белыми, девственно-чистыми ни казались эти горы, какое бы безмолвие меж них ни царило, они все-таки были обитаемы. В спину Кридмуру дышали жители холмов. А если точнее — жители гор, думал он.

От холмовиков бесснежного мира они отличались. Другая почва, иная порода. Наверно, такими их сделали горные сны — по крайней мере, насколько чудилось Кридмуру. Их густые белые гривы походили на длинные шкуры, плечи напоминали медвежьи, а двигались они бесшумно и резко — угрюмая тишина взрывалась воющей лавиной насилия совершенно внезапно. Судя по всему, они людоеды. Зубы их явно для этого приспособлены.

Кридмур мог бы остановиться, принять бой и даже победить —знай он, сколько их там, мог бы даже определить вероятность победы; но они толпились на краю поля зрения за камнями и сугробами, и число врагов могло быть как десять, так и тысяча.

Здесь была их святыня, а может, просто дом, а он заявился сюда чужаком самого ненавистного сорта. Кридмур мог их понять: для них он действительно отвратителен, а его Хозяин — и того хуже. Он предпочел бы не убивать их и не рисковать своей жизнью. Куда разумнее просто бежать. Кроме того, ему нужно заботиться о безопасности девочки — хрупкой, нежной, невинной. Ее тонкая бледная кожа обветрилась, светлые волосы огрубели и покрылись инеем, она жалась к руке, которой он сжимал оружие, лишая его силы... Он никому не позволит ее обидеть.

Ее звали Роуз. В горах она молчала, почти как немая. Скорее всего, от страха, хотя Кридмуру нравилось воображать, что немела она от восхищения красотой гор.

В материальном мире грязи, дыма, шума и торга эта девочка росла не по годам развитой маленькой болтушкой — молено сказать, избалованной. Отцом ее был Альфред Тириас из Транспортного треста Тириасов, крупнейшего в мире концерна по перевозке мяса. Роуз была наследницей, но возраст еще не позволял ей понять, что это значит. Всю свою жизнь она провела в бетонном здании треста, где ей угождал не только отец, не чаявшей в ней души, но также иссохшие малодушные старики и амбициозные молодые подхалимы — все, кто находился у Тириаса в подчинении; она же с детской наивностью считала это совершенно нормальным.

Угождал ей и Джон Кридмур, вошедший в дом под именем учителя письма и красноречия Джона Кэддена.

Одним из талантов Кридмура всегда была способность проникать в общество добропорядочных, приличных, уважаемых людей. Среди бандитов, служивших Стволам, сей талант редок. Ему же все давалось легко, ибо, как ему нравилось думать, он равнодушен к сотворению Зла; чтобы стать настоящим чудовищем, ему не хватало энтузиазма.

И еще он умел нравиться детям. Хотя он, как и все агенты Стволов, был бесплоден, ему легко удавалось войти в контакт с этими маленькими незавершенными существами. Вскоре Роуз уже обожала его. Он забавлял ее, даром что преподавал из рук вон плохо.

Роуз не противилась, когда Кридмур забрал ее посреди ночи, пронес мимо охраны, от которой избавился, не пролив ни капли крови, чтобы уберечь невинные детские глаза, и вынес ее по крышам за ограду, в заросли дикого кустарника, в чащу леса. Она думала, что это приключение. Или даже какой-то сон. Она хохотала.

Решение похитить девочку Стволы приняли из-за ее отца, который, согласно перехваченной переписке, подумывал вложить свое состояние в Линию. Папаша Альфред, размышлявший лишь о долларах и центах, недальновидно решил, что раз уж Линия проникла на его территорию, он, по крайней мере, сможет арендовать места на Локомотивах, распрощаться с командами погонщиков и перепоручить транспортировку скота машинам, что было бы эффективно и экономично. Но это оказалось только началом, первым вторжением Линии на эту нетронутую территорию. То был лишь первый толчок землетрясения, призванного расплющить и проглотить мир папаши Альфреда, превратив магната в ничтожество...

По крайней мере, так рассказывали Кридмуру хозяева. Хотя, признаться, за те недели, что он потратил, стараясь с помощью поклонов и обаяния пробиться в круг семьи и завоевать любовь ребенка, Кридмур не заметил ни малейших признаков упомянутых намерений со стороны папаши Альфреда и задумался, а нет ли у Стволов каких-либо тайных планов, в которые его, Кридмура, не посвятили, ведь Стволы всегда предпочитают нападать, а не защищаться. Впрочем, на их грандиозные планы Кридмуру всегда было плевать.

Он забрал девочку ночью из постели. И смог бы уйти незамеченным, если бы с гор за домом не наблюдали в телескоп линейные, если бы весь лес не усеяли минами, растяжками и сигнализациями, если бы отряды Линии не поджидали его на мосту.

В итоге путь к мосту ему отрезали, и он двинулся не на юг, где его ждали, а на север, где линейные — жирные, медлительные твари с почерневшими легкими — завязли бы в снегах и отстали, и да, он был бы свободен, не наткнись он на пещеры, которые жители гор называли домом.

— Прогони их! Не дай им меня сцапать! — кричала Роуз, уткнувшись ему в грудь. Тогда у нее еще хватало сил разговаривать.

Он обещал, что убережет ее — и будет беречь всегда...

— Ты не сможешь выполнить это обещание, Кридмур.

— Могу и сдержу.

— Не забывай, кто ты, Кридмур. Ты — непорядочный человек.

Жители гор гнались за Кридмуром несколько суток. Они выли и били, барабанили длинными руками по льду от ярости и ненависти. Ночь сменяла день, день сменял ночь; иногда Роуз спала у него на руках. Он не был уверен, спит она или нет — дрожала она всегда одинаково, а спустя несколько дней перестала разговаривать. Он выбрался из тени камней на просторную ледяную равнину — море льда, блестевшее в лучах холодного белого солнца так ярко, что казалось, он бежит по воздуху. Жители гор шли за ним по пятам. От жуткого холода притупились все чувства, кроме самых чистых и возвышенных — любви, радости, жалости, изумления. Постепенно Кридмур разделся почти догола, чтобы как можно теплее укутать своей одеждой Роуз, и она превратилась в бесформенный комок из кожи, льняной и хлопчатобумажной ткани. Мороз и солнце изуродовали голое тело Кридмура, кожа воспалилась, и он стал таким же диким и странным на вид, как преследовавшие его жители гор. Лишь энергия Мармиона уберегала Кридмура от смерти. Он пересек равнину и двинулся вверх по склону квадратной крутой скалы, похожей на церковную башню. Все выше и выше... Сапог он снимать не стал, и на ногах держался уверенно. И потому сумел перепрыгнуть через расщелину — глубокую, черную и такую широкую, что для прыжка ему потребовалось воззвать ко всей оставшейся у Мармиона силе. Он завис в воздухе над пропастью так надолго, что казалось, падал или парил. Но в итоге оставил разъяренных жителей гор позади — и мог спокойно двигаться дальше по горному миру. Но вскоре, за несколько дней до возвращения в теплый мир внизу, девочка все-таки умерла От холода, голода или ужаса — кто знает? Возможно, виной тому разреженный воздух, почти не пригодный для дыхания, — в отличии от Кридмура, маленькая Роуз не могла не дышать. Просто в какой-то миг он почувствовал, как ее тельце потяжелело, точно камень, опустившийся ему на сердце.

Хотя так оно, конечно, и к лучшему. Ее душа воспарила к горному солнцу, и ему не пришлось тащить ее с собой вниз и передавать Хозяевам. Возможно, перед смертью она страдала, но, по крайней мере, осталась чиста.

От этой ужасной мысли Кридмуру стало не по себе: он вспомнил, кто он на самом деле.

Он разрыхлил снег, чтобы закопать в него тело — похоронить ее голыми руками в промерзлой земле у него не хватало сил, а Хозяин не стал помогать ему. Мармион лишь сказал:

— Ты подвел нас, Кридмур. Девочка была ценной.

Затем он лег в снег рядом с ней и принялся ждать своей смерти. Ждать, когда Мармион устанет от него, перестанет защищать, и холод прикончит его.

— Мы не бросим тебя, Кридмур.

— Отпустите меня.

— Ты не вправе расходовать зря свою жизнь.

Его конечности одеревенели, но обморожения не было. Кожа примерзла ко льду, и лишь когда воля вернулась к нему, он отодрал примерзшую руку, превозмогая дикую боль.

В конце концов его доконала скука. Он мог лежать в снегу и ждать смерти лишь до тех пор, пока скука не перевесила чувство вины. Пока он не почувствовать себя глупо.

— Жалкое зрелище, Кридмур.

— Да уж. Еще бы...

Смерть бедняжки Роуз — лишь еще один факт, с которым он вынужден будет смириться. Выпивка, наркотики или женщины заглушат душевную боль.

Он встал и спустился с гор в одних сапогах:

— Больше меня не зовите.

— Позовем, если захотим. И ты подчинишься.

Они не звали его еще целых шесть лет — до этого чертова задания с Генералом, Кукольным Домиком и бедняжкой Лив, которое он выполнял сейчас. До последнего погружения с головой в пучину позора и бесчестья.

С другой стороны, семь лет назад у Хребта Дьявола он одержал бесспорный успех, и даже когда он был там в последний раз, местные жители все еще пели баллады о его смелости и хитрости, разве что перепутали имя...


Очередной схрон трупов чудовище устроило в канаве между четырьмя острыми валунами. В основном там были кости, рога и немного протухшего красного мяса. Большинство костей принадлежало оленеподобным, но внимание Кридмура привлек относительно свежий труп мужчины, красный мундир которого был окровавлен, разодран, и залатан мехом в десяти местах, но все еще оставался формой офицера Республики Красной Долины.

— Ну-ну. И что же из этого следует?

По-прежнему никакого ответа.

39. ДОЛГ ЛАУРИ

Лаури бродил меж дубов. Где он сам, где враг — одному дьяволу известно. Все, что он видел, — тени и солнце, все, что слышал, — ненавистный и нескончаемый шелест палых листьев под ногами, да в последние полчаса нытье младшего офицера Кольера:

— Сэр. Исполняющий обязанности проводника Лаури! Сэр...

Лаури шел вперед, а Кольер следовал за ним и жаловался. Особенно подчеркивая слова «исполняющий обязанности». Сначала это показалось Лаури оскорбительным, но потом он перестал обращать внимание.

— Сэр. У нас нет цели, сэр... Это все без толку.

Лаури ничем не мог на это ответить, и поэтому просто промолчал. Это была правда. Они заблудились. Они больше не могли идти по следу врага. Провизии на обратный путь не хватит, да и если бы хватило — все равно: обратной дороги они не знали и кружили на одном месте.

— Сэр, — терпеливо сказал Кольер, — мы ходим кругами.

Что ж, это правда. Меж этих дубов невозможно определить, куда именно двигаешься. Солнце видно лишь изредка — оно не садилось, похоже, вот уже несколько суток, и доверять ему нельзя. Два или три «световых ночлега» назад младшего офицера Гауджа осенила идея оставлять зарубки на деревьях, дабы подтвердить то, что они ходят кругами; но зарубки исчезли, а следы их сапог в мягкой грязи — нет. Если это шутка, то очень глупая — каверза ради каверзы. И эти дубы хотят, чтобы Лаури оценил ее. Он знал, что деревья его ненавидят. А потому приказал установить на стволе древнего, замшелого дуба взрывчатку и взорвал эту мерзкую тварь, дав ужа-сающему грохоту и тяжести разнести чертово дерево в щепки и разметать его испуганные листья по земле. В чаще образовалась дыра, которая очень быстро зарастала. Чтобы прокладывать путь, взрывчатки у них недостаточно. У них ничего не достаточно.

— Сэр, младший офицер Гаудж дезертировал.

Лаури остановился и взглянул на бородатое грязное лицо Кольера:

— Да? — Он был весьма удивлен.

— Так точно, сэр. Я не уверен, когда именно. Он взял с собой десятерых солдат — они уже давно отстали, и...

Лаури пожал плечами и зашагал дальше. Гаудж не первый дезертир, не он и последний. Лаури уже не знал точно, сколько людей под его командованием. Около ста пятидесяти. Кроме дезертиров, были и самоубийцы.

— Сэр, я настаиваю на том, чтобы мы повернули назад. За нами идет подкрепление, сэр, мы можем влиться... — сказал Кольер.

— Нет, — отрезал Лаури.

— Но, сэр...

— Мы выполняем долг. Верность врага своим Хозяевам может быть некрепкой, но наша — тверда. Мы устроены по-другому. У нас нет запасных деталей. Нам хотелось бы их иметь, но их нет. Мы продолжим путь.

— Сэр...

— Мы продолжим путь.

Лаури не был суеверен и не отличался богатым воображением, но среди неподвластных времени дубов было трудно удержаться от мыслей о собственной смерти — он представлял, как падает наземь среди гонимой ветром листвы, умирающий от голода и лихорадки; представлял, как вывихнул или подвернул ногу, споткнувшись о корень, из-за чего его пришлось пристрелить; или, например... Объединяло все эти фантазии то, что смерть его была бессмысленной, и все быстро о нем забывали. Поэтому сейчас для него было крайне важно выполнить свой долг.

— Сэр. Я настаиваю: мы должны повернуть назад.

Еще одним возможным исходом ему представлялся бунт, на который наконец мог решиться Кольер, — и тогда последним, что услышал бы Лаури, был бы хруст штыка, вонзающегося ему в спину, а Кольер стал бы Лаури — ведь они взаимозаменяемы, одинаково пригодны или непригодны к выполнению тех или иных заданий. А тот, кто упал бы от усталости среди листьев, стал бы Кольером...

— Сэр...

— Делайте что задумали, Кольер, мое разрешение вам не требуется.

— Сэр. Там что-то горит...

Лаури поднял глаза и мигнул. Снял очки, протер, надел снова.

Они шагали в ногу по краю склона. Там, куда указывал Кольер, земля круто уходила вниз, и над кронами медленно колышущихся дубов неподалеку можно было различить едва заметную струйку черного дыма.

— Это костер. Там лагерь, сэр. Это наверняка агент.

— Да. Да...

Лаури ощупал пояс, пытаясь найти телескоп, но вспомнил, что прибор сломался, и он выбросил его еще несколько дней, а то и пару недель назад. Он снова принялся протирать очки. Стоит отдать должное его дисциплинированности — всего минута ушла на то, чтобы он собрался, отбросил в сторону грезы о смерти и приказал Кольеру разделить оставшихся солдат на четыре равные группы и оцепить лагерь врага.


С опушки в дубовой чаще поднимался дым. Войско Лаури окружило объект подозрительно легко — либо чувства агента в этом чертовом месте притупились, либо это ловушка, подумал Лаури. А возможно, он просто слишком высокомерен, и ему все равно, что его окружат.

В обычной ситуации Лаури приказал бы атаковать удаленно — мортирами, ракетами и бомбами, но сейчас конечно же этого сделать нельзя — они могут убить Генерала. Единственная альтернатива — ринуться в атаку и захлестнуть противника волнами солдат. С первой волной Лаури отправил Кольера, надеясь, что того убьют, и ему, Лаури, не придется больше подавлять склонность младшего офицера к бунту. В итоге агента на опушке не оказалось, но с Кольером, тем не менее, разобрались.


На опушке было двое мужчин. Они стояли по обе стороны костра, на котором жарился один из местных уродцев-оленей.

Когда они услышали приближающихся линейных, было поздно бежать — времени хватило лишь на то, чтобы достать оружие. Они были вооружены луками, как воины древности, и казались бы смехотворными, если б не выпустили две быстрых смертоносных стрелы, одна из которых пронзила Кольеру горло, а другая вонзилась Шаттлу в плечо.

Прежде чем они успели выстрелить снова, линейные открыли огонь.

Один из них выжил.

Ему прострелили ногу, и он потерял сознание. Лаури приказал, чтобы пленного перебинтовали, связали и привели в чувство ударами по физиономии.

— Представьтесь, — сказал Лаури.

Пленник в испуге и замешательстве поднял глаза. Посмотрел сначала на Лаури, потом на его солдат. Внимательно разглядел их униформы. Его глаза расширились от ужаса.

— Линейные...

— Да, — подтвердил Лаури.

Пленник оказался юношей — высоким, жилистым, худощавым. Он носил оленьи шкуры и мех. Его погибший спутник, возрастом лет сорок или больше, был одет в залатанные лохмотья — остатки красного мундира, что наполняло Лаури ненавистью и ужасом. Хотя мундир старый и выцветший, в нем нельзя не узнать униформу солдата Республики Красной Долины. К Лаури вернулись жуткие детские воспоминания о сражении в долине Блэккэп. К черту все это.

— Представьтесь, — повторил он.

— Я... Линейные? — Юноша скривил лицо, стараясь изобразить мужество и упорство. — Вам я ничего не скажу...

Лаури ударил его, и он застонал.

— Прошу вас, сэр. Я не...

— Кто вы? Дезертиры? Беженцы?

— Мы сбежали. Сбежали после...

— После поражения. После того как мы изгнали вас из внешнего мира. Вы обратились в бегство, боясь быть раздавленными нашими колесами. Это понятно. Но так поступили не вы одни, не так ли? Не только вы со стариком. Не лги мне, это очевидно. Что еще ты хотел бы от меня утаить? Рано или поздно ты мне все расскажешь.

— Пожалуйста, мы...

— Боец из тебя никудышний. Я этого не ожидал. Помнится, когда я был ребенком, вы, сволочи, одержали победу.

Он снова взглянул на мертвеца. Этот мундир! Лаури содрогнулся, вспоминая ночи в долине Блэккэп, когда ему пришлось ползти по смердящим канавам, прокладывая колючую проволоку под огнем ружей Республики, зная, что в любой момент может примчаться кавалерия Республики. Они считали себя несущими благо, что не мешало им давить копытами детей Линии...

— Вы пришли сюда на встречу с агентом?

— С кем?

— С агентом Стволов, — сказал Лаури. — Кридмуром. И вашим Генералом. Кридмур работает на вас?

— Кто? Что? Я не...

— Заткнись. Кридмур работает на вас. Либо он предал своих Хозяев, либо вы с ним сговорились. И вернули своего Генерала. И скоро завладеете его оружием. Теперь вам хочется снова заварить эту кашу, хотя нам в прошлый раз и пришлось помучиться, чтобы вас приструнить. Так или нет? Не лги мне. Где он? Куда вы его отвели?

40. МАШИНА, РАБОТАЮЩАЯ САМА ПО СЕБЕ

Новые знакомые Лив назвали свои имена, ибо превратились, как выразился их главарь в красном мундире, из захватчиков в друзей. Главаря звали Уильям Мортон. Солдаты обращались к нему как к капитану Мортону. Обнажив в улыбке желтые зубы и по-стариковски, с трудом поклонившись, он позволил прекрасной даме с Востока называть себя просто Уильямом.

Двух других звали Блиссет и Синглтон, и они были родственниками. Синглтон взял в жены сестру Блиссета, которую звали Мэри. Капитан Мортон заверил Лив, что она еще встретится с Мэри в городе. Блиссет блондин, Синглтон брюнет — хотя, возможно, и наоборот. Лив так радовалась встрече с людьми, что ей было даже не важно, о чем они говорили, она пропускала их слова мимо ушей. Ей ужасно хотелось рассказать им о своих опытах или спросить, не в курсе ли они последних слухов с факультета.

— Что это за город, Уильям?

— Мэри, знаете ли, прекрасная женщина, столп нашего общества. Простите, мэм, мы здесь редко видим чужестранцев. А если честно, вообще никогда не встречаем Наш город называется Новый Замысел, мэм. У нас есть библиотека, высокие стены, исправно работающие мельницы, просторные поля и водяное колесо на реке — все вырезано из дуба в соответствии с чертежами людей поумней меня. Это в двух днях пути пешком к северо-западу отсюда, если вы с другом готовы к такому путешествию. Вы одни здесь?

— И да и нет. Вы из Республики Красной Долины?

— Полагаю, и да, и нет. Республики больше не существует. Мы бежали сюда двадцать лет назад, после поражения в долине Блэккэп — прежде чем Линия смогла уничтожить последних из нас. Мы оставили внешний мир, взяв с собой лишь то, что казалось нам самым ценным. Господа Блиссет и Синглтон были тогда еще мальчишками, да и я помоложе, и нас не страшил долгий путь. А пройти нам, сами знаете, пришлось немало.

— Удивительно. Я знаю о вас только из учебников истории. Встреча с вами, капитан Мортон, похожа на встречу с персонажем из сказок. Эльфом или троллем.

— Зовите меня Уильям, мэм.

— Мой друг... Взгляните на его лицо, Уильям.

Мортон вежливо улыбнулся и сел на корточки рядом с Генералом.

— Он очень стар, — сказал он. — Хотя я и сам немолод. Он болен?

— Да. Вы узнаете его? Представьте его с постриженной бородой, на двадцать лет моложе...

Мортон вгляделся и подпрыгнул на месте. Синглтон и Блиссет схватились за оружие, но капитан махнул им рукой и сказал:

— Нет! Нет... Спокойно. Так это же... — По щекам его текли слезы. Он приготовился отдавать честь, но потом обернулся к Лив и спросил: — Это он? Он?

— Так мне сказали. Я уже начинала сомневаться.

— Что с ним случилось?

— Шумогенераторы Линии лишили его рассудка. Много лет назад, полагаю. Я его лечащий врач.

— Вы вернули его нам...

— Еще пять минут назад я и не подозревала о вашем существовании. Я пришла сюда не по своей воле, он тоже. Нас похитил агент Стволов, и мы бежали сюда. Нас преследует войско Линии.

Мортон сжимал и разжимал кулаки. Синглтон и Блиссет медленно подошли к Генералу и преклонили колени, как перед алтарем. Взгляд Генерала метался по всей поляне, и его совершенно не интересовало происходящее.

— Даже здесь. Даже двадцать лет спустя... враг настиг нас. — сказал Мортон.

— Сколько жителей в Новом Замысле, капитан?

— Хватает, мэм. Хватает. Синглтон, Блиссет!

Молодые люди беззвучно взяли Генерала под руки с обеих сторон. Генерал положил голову на плечо Блиссета и пустил слюни. Выражение лица Блиссета осталось бесстрастным.

— Вы под нашей защитой, мэм.

— За ним придут. Сначала Кридмур, потом Линия. Пока мы укрылись от них, но они нас найдут. Вы уверены в своих действиях, капитан Мортон?

— Абсолютно, мэм.

— Тогда ведите нас.

Генерал скулил, протяжно и пронзительно, как комар, стон его то усиливался, то угасал. Мортон выдавил улыбку, похожую на складку на старом холсте, и, не придумав ничего лучше, повернулся к Генералу и отдал ему честь.

Блиссет и Синглтон понесли Генерала под сенью дубов. Лив с Мортоном последовали за ними.


Название «Новый Замысел» отсылает нас к древности, объяснил Мортон. Термин этот принадлежит одному из великих философов. Лив даже сделала собеседнику комплимент: «Солдат и мудрец! Теперь таких людей редко встретишь...» Чтобы построить новый город среди пустынных земель, нужно быть и солдатом, и ученым, ответил Мортон — и тут же признался, что, впрочем, не знает, кому именно принадлежит это словосочетание. Лив подсказала ему. Она многое ему рассказала — они говорили о новостях, о философии, о Новом Замысле, о погоде. Она старалась сильно не раскрываться, хранить тайны, контролировать себя, но ей это не удавалось — возможность снова пообщаться с более-менее приличным собеседником вскружила ей голову. Забыв об осторожности, она выбалтывала все, что приходило ей в голову; Мортон простодушно слушал ее, кивал головой и с радостной гордостью за свой затерянный городок делился с ней новостями Нового Замысла.

Маленький отряд Мортона выполнял разведывательную миссию. Чудовище, жившее в лесу, по ночам отправлялось на север и нападало на скот Нового Замысла.

Фальшивые олени и псевдоиндейки — лучшее, что тут можно найти. Сколько бы Мортон отдал за приличный кусок баранины!

В этом году Зверь убил трех пастухов и охранника. В прошлом — двух мальчиков и учительницу. В позапрошлом...

Очевидцы утверждали, что Чудовище напоминает оживший дуб с когтями вместо листьев, и питается оно кровью, что это — огромный змей, или медведь, или человек, или машина Наверное, оно приползло сюда с самого дальнего Запада, оттуда, где форма вещей пока еще неустойчива. Это все, что Мортон мог рассказать о нем Лив.

В задачу отряда Мортона — а к востоку и к западу отсюда в лесу были и другие отряды разведчиков — входило найти по следу Зверя его логово. Атаковать его они не планировали — после того как логово обнаружат, туда отправятся все боеспособные мужчины Нового Замысла с факелами, луками и даже несколькими ружьями.

У ручья отряд Мортона остановился, чтобы наполнить бурдюки водой. Кроме того, они надеялись, что Зверь ходит сюда на водопой и они смогут взять его след. Увидев Лив у озерца, они сначала приняли ее за свою, заблудившуюся женщину из Нового Замысла. Потом они задумались, не оборотень ли она — наяда или сильфида. Потому и держали луки наготове. За это Мортон извинился.

— Кридмур тоже охотится за вашим змеем, — сказала Лив.

— Тогда, возможно, он сделает за нас наше дело. А возможно, Зверь расправится с ним. Так или иначе, нам лучше пойти домой.

Лив не приходило в голову, что кто-то может победить Кридмура, и ее вдруг охватила волнующая жажда мести.


Они шли три дня. Лес ничуть не менялся. Дубы оставались все такими же безмятежными. Их отряд наткнулся еще на несколько распотрошенных оленей, на расцарапанные деревья, но то были старые следы, а трупы давно сгнили, и они поспешили мимо.

В Новый Замысел они прибыли к полудню.

Город окружали высокие бревенчатые стены из крепкого дуба, выкрашенные красной смолой. Перед стенами тянулся широкий черный ров без воды, над которым высились деревянные сторожевые башни. За стенами раскинулся городок из низких бревенчатых хижин. Дым из труб поднимался тонкими струйками в небо. По грязным улочкам бродили индюшки, оленеподобный скот беспокойно скулил и блеял в загонах.

Мужчины и женщины Нового Замысла носили меха, оленьи шкуры, простые поношенные рубахи — или же лохмотья древних мундиров, когда одевались как честные граждане.

Ни один из домов не возвышался над другими; кроме сторожевых башен, здесь не было ничего выше первого этажа. Никаких украшений. Город производил впечатление сурового и аскетичного демократического сообщества, хотя позже Лив пришло в голову, что отсутствие лестниц скорее объяснялось дефицитом металла, гвоздей и умелых плотников.

— Новый Замысел, — объявил Мортон. И указал на ворота впереди. — Повернувшись к Генералу, он заглянул в его пустые глаза: — Мы построили город в вашу честь, сэр. И то, что вы наконец видите его в таком состоянии...

Он зарыдал.. Синглтон и Блиссет, бледные и неуклюжие, стояли рядом. Жители постепенно подходили к ним, пересекая деревянный мост, перекинутый через ров.

— Кто это? Мортон, что происходит? — вопрошали они, и Лив старалась держаться поближе к Синглтону и Блиссету.

Взяв себя в руки, Синглтон захлопал в ладоши, привлекая внимание, и закричал:

— Эй! Эй! Отойдите! Проявите уважение! Это он! Это генерал Энвер! Клянусь! Клянусь чертовой Хартией! Не напирайте!


— Вы понимаете, кого привели к нам, мэм? Не понимаете?

Лив призналась, что находится в некотором замешательстве и не понимает. Мэр прочистил горло и попробовал объяснить...

После битвы в долине Блэккэп многие выжившие солдаты Республики дезертировали. Многие, но не истинно верующие. Истинно верующие продолжали сражаться против Линии, даже зная, что обречены. И в каждом следующем сражении оказывались разгромлены. Вскоре они уже не могли участвовать в боях, им оставалось только совершать набеги из лесов и полей, подобно бандитам; но истинно верующие не прекратили сражаться с врагом, ибо Республика — это не малое государство, не вольный город и не королевство. Это не орган власти, а воплощение Идеи. Так объяснил Лив мистер Хобарт, мэр городка, а заодно и президент Республики, когда она сидела на голом деревянном стуле в его голом деревянном кабинете. Идея эта разумна. Она собирает вокруг себя новых сторонников. Она гораздо живучей обычных смертных. Это — машина, которая работает сама по себе.

В чем именно заключалась Идея, Хобарт велел Лив справиться в Хартии, которую она могла прочитать, предварительно записавшись и дав обещание бережно обращаться с древней бумагой. Заводов по производству бумаги в городе не было.

Как и все прочее в Новом Замысле, кабинет мэра и президента был сделан из нелакированного дуба, местами отполированного долгими годами, местами по-прежнему грубого и шершавого. Одну из стен занимали старые книги — труды по военной истории и политической философии. На других висели флаги и боевые знамена — алый стяг Республики с изображением восходящего солнца и кроваво-черное знамя тех, кто продолжил сражаться с врагом после поражения в долине Блэккэп. Все изъедены молью, обожжены, истрепаны и теперь, двадцать лет спустя, стали просто линялыми украшениями.

Мэр, а заодно и президент Республики — пускай в масштабах единственного городка, но с огромным, по его словам, историческим и нравственным значением — оказался неожиданно молод. Красив, высок, ясноглаз. С кустистой черной бородой на волевом подбородке. Он носил костюм. Других горожан в костюмах Лив не заметила. Возможно, костюм мэра был единственным на сотни миль окрест — вполне опрятный, хотя и немодный, очень старый и местами поизносившийся. С коротковатыми брюками. Здесь эта обычная мужская одежда казалась таким же величественным символом власти, как королевский скипетр.

— Я не философ, — признался ей Хобарт. — Есть у нас тут такие. Философы, я имею в виду. Не хуже, чем где-либо, а может, и лучше. Прекрасные люди. Но я человек практичный, а сейчас требуется именно это. Насколько я понимаю, практичность — основополагающий принцип Хартии. Но не мне вам это объяснять. Как не мне рассуждать о таких глубоких вещах.

Хобарт носил золотые карманные часы, похожие на те, что Лив носила на шее. Его часы тоже остановились, их стрелки застыли, но, в отличие от часов Лив, они не издавали ни звука.

— Истинно верующие! — Хобарт хлопнул кулаком по столу. — Мой отец, мир его праху, был среди них... — Он указал на окно. В южной части города раскинулось кладбище, где меж дубов торчали голые деревянные палки. — Истинно верующие не прекратили борьбы. Генерал Энвер не прекратил борьбы. И совершал набеги на Линию при любой возможности. Мой отец был с ним. В битве при Волчьем проливе он потерял ногу и руку. Мой отец. Ему повезло больше других, дальше он не сражался. Вернулся домой к матери в кровавых бинтах, одноногий, и принес с собой окровавленное знамя.

Президент осторожно сжал пальцами полотнище алого стяга. Историю эту он явно рассказывал уже не раз. Его звонкий голос звучал одновременно доверительно и театрально; оратор хоть куда. Когда Лив водили по улицам Нового Замысла, кто-то указал ей на два широких дубовых пня на центральной площади: Уголок Оратора и Позорный столб. Она легко представила себе президента вещающим в Уголке Оратора о боевых знаменах, крови и благородных предках.

Хобарт ощупал потрепанную ткань знамени — и внезапно сбился с убежденного тона. На мгновение показалось, что ему... стыдно. Он обернулся к Лив, и лицо его стало угрюмым и решительным.

— А Генерал? Он продолжил сражаться, уходил глубже в леса, прятался, наносил удары, когда только мог. Хотя мой отец остался калекой, он мечтал вернуться к нему. Я и сам мечтал об этом, хотя был еще ребенком. Но плохие новости доходили до нас. Генерал побеждал все реже. Все меньше солдат оставалось в живых. А однажды новости приходить перестали, и мы поняли, что Генерал погиб. Затерялся где-то в горах — и погиб вместе со своими последними солдатами. Так нам показалось. Но выходит, что мы ошибались. Совсем ошибались, хоть и верили в его смерть до этих самых пор. Не думаю, что это было глупо. Нельзя сражаться вечно. Нельзя жить только ради борьбы. Человек должен созидать. Но где в мире нашлось бы место для нас? Наши земли захватила Линия, над холмами громоздились уродливые черные станции. Многие из нас стали разбойниками, поддавшись искушению Стволов.

Республика держалась на определенных принципах, миссис Альверхайзен. Не знаю, понимают ли эти принципы далеко на северо-востоке, в э-э...

— В Кенигсвальде.

— Именно! Там, на старом Севере, мир давно уже завершен и упорядочен, и вы, возможно, воспринимаете это как должное. — Он мрачно нахмурился, дабы показать, что об этом думает. — Но здесь мы должны оставаться верны нашим принципам. А принципы наши позволяют нам процветать лишь в таком мире, где люди сильны, мудры и свободны; они бессильны во время войны, когда испуганны и порочны. Увы! Мест без войн в большом мире уже не осталось. Поэтому мы ушли сюда, куда не смогла добраться даже Линия. Чтобы созидать. Те из нас, в ком еще была жива вера. Те, кто читал Хартию и убедился в ее мудрости. И конечно же их дети — такие, как я. В том, что мы с матерью оказались здесь, нет моих заслуг. Это заслуга моего отца. Я был всего лишь ребенком, но помню опасности, с которыми нам пришлось столкнуться. Помню условные сигналы, по которым мы находили друг друга еще в Старом Свете, когда приходилось скрываться. Мой отец был секретарем тайного общества, которое планировало наш исход. Закупало провизию. Выбирало дорогу. Заботилось о том, как мы будем жить. Вы же понимаете, все они были солдатами, им нужно было найти людей, которые могли бы построить город. Создать сообщество тех, кто разделяет их взгляды. Как незаметно увести избранных в пустынные земли? Я помню, какие нас ждали опасности... Не сомневаюсь, вам тоже есть, о чем рассказать, миссис Альверхайзен.

— Да. Но моя история не похожа на вашу. Меня сюда привел агент Стволов. С ним дорога казалась сравнительно легкой. Мистер Хобарт...

— Президент, если позволите. Или мэр.

— Президент Хобарт...

— Мистер Президент.

— Ваше присутствие здесь — больше не тайна. Стволы скоро будут здесь. Я предупредила капитана Мортона. Мистер Кридмур придет за нами. Генерал представляет большую ценность для его Хозяев. Думаю, ему известно что-то очень важное для них. А по пятам Кридмура следуют солдаты Линии.

— Мы готовы к встрече с агентом Стволов, миссис Альверхай-зен, ведь он один. Не волнуйтесь. Неужели вы думаете, что за долгие годы, проведенные здесь, мы ничего не построили?

— Вы — всего лишь люди, а он — нечто большее. Мистер президент...

Хобарт стоял, наклонившись вперед и опираясь на стол костяшками пальцев. Его глаза сверкали.

— Наши люди способны на многое, мэм. Мы возвели великие сооружения. И среди нас есть люди, которые полагают, что мы уже слишком долго таимся здесь. Те, кто говорит — созидайте в мире, но если потребуется, готовьтесь к войне. Те, кто говорит, что мы последние хранители Хартии. Что мы не созданы для того, чтобы сгинуть в неизвестности. Что мы — маяк, освещающий мир. Я принадлежу к этим людям, мэм. А теперь вы вернули нам нашего Генерала. Что это, если не знак? — Хобарт снова сел, хитро улыбнулся и побарабанил пальцами по столу. — Мы готовы к встрече с маленьким лакеем Стволов. Разберемся с ним, а там посмотрим. Там посмотрим.

— Его Хозяева больше не говорят с ним, мистер президент. Их голоса не долетают досюда. От этого он не становится менее опасным, но, возможно, с ним можно договориться. Он не предан своим Хозяевам и не хочет снова служить им. Возможно, мы сможем воззвать к его тщеславию, заключить договор...

Лицо Хобарта так потемнело от ярости, что Лив, растерявшись, потеряла нить своей мысли.

— Мы не вступим в сговор со Стволами.

— Не со Стволами, господин президент, а с Джоном Кридму-ром, который...

— Мы не заключаем сделок. Это порочный путь. Если он явится сюда, мы убьем его.

— Но...

— Вопрос закрыт.

Она всмотрелась в его лицо. Он явно принял решение и был в шаге от того, чтобы выставить ее из кабинета. И возможно, был прав.

— Хорошо. Где Генерал? Могу я его увидеть?

— Нет.

— Почему?

— Решение принято.

— Мистер президент, я полагаю, мне удалось улучшить состояние Генерала. Скорее, благодаря слепой удаче и терпению, нежели каким-то особенным открытиям с моей стороны, да, но все же мы с ним движемся вперед. Между нами установилась связь, мистер президент, Генерал доверяет мне. Нуждается во мне. Что-то живое в нем тянется ко мне. Таков мой анализ. Понимаете? Это не пустые слова. Повторяю: я уверена, он помнит, знает или нашел то, что пугает и Стволов, и Линию одновременного, что может представлять для них опасность. Оружие Первого Племени, способное уничтожить духов, сводящих мир с ума. Положить конец Великой Войне. И потому чрезвычайно важно, чтобы мы...

— Войне в этом мире нет конца, мадам. — Президент произнес это совершенно спокойно. Лив покраснела и взмокла. Его тон удивил ее. Она почти забыла, как говорить с кем-либо, кроме Крид-мура. — Почему вы так считаете, что ей можно положить конец?

— Я... Мне так сказал Кридмур. Но...

— Вот именно, мэм. Я скажу прямо — нет ничего удивительного в том, что мы не доверяем вам до конца. Пожалуйста, не обижайтесь — мы очень благодарны вам за то, что вы для нас

сделали. Вы и представить себе не можете, насколько. В городе вас называют посланницей Провидения. И вы совершенно точно чья-то посланница. Теперь Генерал находится там, где следует, и мы о нем позаботимся. И сейчас крайне важно, чтобы вы нам помогли. Показали, что желаете нам помочь. Понимаете? Чтобы вы рассказали нам все об агенте, с которым путешествовали. Не спешите, соберитесь с мыслями. Готовьтесь рассказать нам все. Выдать все свои грязные тайны.

Презрительная ухмылка исказила лицо президента. Но тут же вновь сменилась любезной улыбкой, и он спокойно посмотрел на нее. Лишь глаза выдавали то, что спокойствие это — иллюзия.

— Я хочу, чтобы это услышали мои офицеры, мой военный советник и мои стратеги. Все они — люди достойные.

На столе Хобарта стоял тяжелый медный колокольчик. Он позвонил в него. Из коридора послышался топот приближающихся сапог.

41. ЗА УЖИНОМ В ГОСТЯХ

Комнату для Лив выделили в доме капитана Мортона. Его первая жена умерла — не от заразной болезни, а прожив долгую и плодотворную жизнь, заверил он Лив; комнату он оставил пустой, отстроив новой жене новую спальню.

Дом Мортона был просторнее большинства других домов Нового Замысла. Мортон уверял, что это результат его собственного ручного труда, никак не связанный с тем, что он одним из первых двинулся в эти земли и получил множество боевых наград.

— Вы, конечно, не можете этого знать, но в Новом Замысле не выдают наград. Здесь ничего не прибавляют к тому, чего граждане добились честным трудом, и ничего не отнимают. Это основной принцип мудрого управления государством.

— Да? Спасибо, капитан.

Лив с трудом могла назвать эту комнату спальней. То был маленький грот из грубых бревен, квадратный и темный, больше всего походивший на кладовую военного лагеря. Здесь хранилось несколько памятных для капитана вещей. На дощатом столе — серебряный гребень и серебряное же зеркальце. Рядом с ними — стеклянный флакон духов с давно высохшим содержимым. Каждый из предметов покрыт толстым слоем пыли. На полке у противоположной стены — семь пожелтевших брошюр, две книги религиозных наставлений и трактат о важности разделения власти для развития промышленности (иллюстрированный машинами, маятниками, ульями, сердечными клапанами). А также четыре любовных романа, один из которых — тот самый, что взял с собой Кридмур. Она отбросила его, как змею, и лишь потом с виноватым видом вернула на полку.

Она лежала на кровати и смотрела в потолок. Кровать — из обтянутого шкурой дерева. Несколько месяцев назад Лив сочла бы ее никудышней, теперь же это ложе казалось ей просто райским. Не в силах удержаться, она провалилась в сон.


Тем же вечером Лив обедала с капитаном Мортоном и его новой женой. Вторая миссис Мортон, которую звали Салли, была намного моложе капитана. Судя по всему, в Новый Замысел она попала еще ребенком. Какой странный жизненный путь, подумала Лив. Салли казалась не просто иностранкой, но чужой. Миниатюрная и смуглая, говорила она тихо, почти не смотрела в глаза и казалась постоянно погруженной в собственные мысли — на ее лице проступала то ли стеснительность, то ли тайная, невы-

разимая словами уверенность в себе. Она была на последних месяцах беременности. Мортон весь вечер сиял от гордости, а его жена тихо улыбалась и смотрела то в тарелку, то на свой живот, лишь иногда поднимая глаза, чтобы оглядеться.

Все важные лица города собрались поглазеть на странную нежданную гостью Мортонов. За длинным деревянным столом теснились, среди прочих, двое мрачных судей городского Верховного суда (седовласый судья Вудбери и лысый судья Ратледж); доктор Брэдли — низкорослый, горбатый, хромой, с растрепанной шевелюрой, пялившийся на Лив подозрительными глазами-бусинками; мистер Уэйт, председательствовавший на собраниях местных Улыбчивых — молодой, симпатичный и честный, как и подобает человеку его должности; и суровый мистер Пекхэм, управляющий городскими фермами, к которому все вокруг обращались как к секретарю, квартирмейстеру или начальнику. Разумеется, присутствовали там и их жены, каждая из которых представилась председательницей или руководительницей какого-нибудь добровольного общества, образовательной ассоциации или оргкомитета, да порой и не одного.

Все эти судьи, доктора и председатели выглядели совершенно нелепо в мехах и шкурах. Лив подумала, что и сама она выглядит не менее дико. Выглядеть хорошо здесь было нелегко: в Новом Замысле не нашлось ни одного приличного зеркала. Наверное, к лучшему.

Они ели квазиоленину и зеленые листья, тушеные с какой-то неизвестной травой. «Оленина» по вкусу слегка напоминала рыбу.

Мортон поднял тост за Новый Замысел, за Республику и за возвращение Генерала. Собравшиеся мужчины одобрительно взревели. Женщины улыбнулись и кивнули.

— Говорят, что его вернуло нам Провидение. Мы благодарим вас как руку Провидения, миссис Альверхайзен, — сказал судья Ратледж.

— Благодарю, ваша честь.

— Все это весьма парадоксально, если вспомнить, что Генерал, сражаясь за Республику, учил нас презирать властей предержащих и Провидение, учил созидать, созидать собственными руками. Менять мир по своему замыслу. Если его и вправду вернуло к нам сверхъестественное Провидение, то это превосходный парадокс! — заявил судья Вудбери.

Он улыбнулся, и коллега Ратледж наградил его вежливым смешком и мрачным кивком головы.

— Как Генерал себя чувствует? Долгий путь в эти земли дался ему тяжело. Вернулись ли к нему силы? Кто за ним ухаживает? — спросила Лив.

Воцарилась неловкая тишина. Никто не хотел встречаться с Лив взглядом.

Мортон прокашлялся и заговорил:

— Ах, Генерал! Сколько историй я мог бы рассказать! Помню, однажды мы разбили лагерь на равнинах Сарфа. Вы были с нами, Ратледж, не так ли? Наше войско двигалось на юго-запад из Брэнхама, это было в шестьдесят четвертом или шестьдесят пятом. Мы опережали линейных всего на шаг... — Он откинулся назад и принялся широкими жестами изображать пейзаж. — Равнина была просторной, трава — чистое золото. Мы видели в телескопы, как работают позади нас линейные. Они строили Линию прямо по мере продвижения, мы видели, как у них все чадит. Как многим известно, на равнинах Сарфа пасутся огромные стада бизонов, и эти величественные животные обезумели от страха, услышав грохот Линии. Она разгоняла их, словно метла мышей. Всегда оставалась опасность того, что они бросятся в бегство. Мы шли по равнинам лишь на шаг впереди Линии. Ночью нападали, днем отступали. Весь путь в тысячу миль по равнинам Сарфа мы проделали, играя в эту игру. Мы шли по широкой дуге, похожей на лук. Натянутые, как тетива. Вы можете подумать, что это невозможно, но чтобы догнать нас, Линии всегда оставался лишь день работы. Их ужасные

машины могли сравнять с землей холм и проложить там рельсы так же легко, как мы с вами перепиливаем бревно. Не думаю, что мы могли хоть как-то замедлить их продвижение. Локомотив — кажется, это был Локомотив «Драйден», но как можно быть уверенным? — двигался вперед в авангарде Линии, подобный капле яда на кончике копья. Видите ли, миссис Альверхайзен, в Брэнхаме мы нанесли им сокрушительное поражение, и они жаждали мести... — Мортон был слегка пьян. Он прервался, чтобы сделать глоток. — Но в тот вечер, когда я принес в палатку Генерала зеркало для бритья, он был спокоен. Совершенно спокоен. Половина лагеря еще только просыпалась после первого краткого сна за многие дни отчаянного бегства. Половина уже работала в поте лица. Весь тот жаркий вечер мы проспали, а ночью собирались продолжить путь. Генерал в своей командирской палатке невозмутимо подстригал усы тонкими золочеными ножницами. Блага цивилизации очень важны, сказал он мне. В жизни всегда должно оставаться место для комфорта. Тогда я был еще юн, миссис Альверхайзен. Даже когда враги наступают, мы не должны становиться такими же бесчеловечными и порочными, как они. Представьте себе, в командной палатке Генерала нашлось место для бледных оборвышей, которых мы подобрали на улицах Брэнхама! Для злобных мальчишек из города, похожего на крысиное гнездо, которых мы, к великому сожалению, оставили без отцов. Потому что Брэнхам встал на сторону Линии. Разве у нас был выбор? Но там осталось много выживших, которые шли к нам с мольбами. Взрослых Генерал прогонял — они сделали свой выбор. Избрали Линию, и должны были пожинать плоды своего решения. Но эти сироты, эти мальчики! И девочки, наверное, тоже, я точно не помню. У Генерала было доброе сердце. Некоторые из нас держали зуб на этих детей за злодеяния их отцов, но Генерал взял их под свое крыло. Они были как собаки у его ног. Таились и огрызались из углов его палатки. Любой другой человек бросил бы их на произвол судьбы — наше бегство и без них было полно испытаний. Но генерал платил по счетам. Всегда платил по счетам. Он держал при себе старого холмовика... Ратледж, не помните, как его звали? Ка-Ка-Ка, Ку-Ку-Ку? Что-то в этом роде. Жилистое старое чудовище, бледнее трупа и скрюченный, ходил шаркающей походкой и гремел костями. Ни дать ни взять — восставший из гроба мертвец, размалеванный красной краской. Никто другой к нему подходить не осмеливался, но Генерал держал его при себе. Говорил, что уважает его за мудрость. Таков он был — не брезговал открывать наши кладовые для убогих нищих и мерзких холмовиков, но не позволял себе ходить небритым, даже когда Локомотивы гнались за нами по пятам!

Сидящие за столом одобрительно загудели.

— Кан-Кук... — сказала Лив. — Жителя холмов звали Кан...

— Вроде того. Это неважно, — отмахнулся Мортон. — Он наклонился вперед и продолжил: — «Говори, сынок, говори!» — сказал мне Генерал. Видите ли, пока он брился, я ждал. А он слышал, как у его палатки собираются люди. Он слышал, как они ворчат, стонут и срутся между собой — уж простите за грубость, дамы. Он понял — что-то случилось. «У меня для вас печальные новости, сэр», — сказал я. Помню, он тогда не отвел глаз от зеркала и продолжил стричь усы. Какие острые у него были глаза! Я помню, как этот жуткий холмовик плотоядно смотрел на меня из-под копны своих грязных волос. Будто заранее знал, что все так обернется, и это его забавляло. Помню, как мальчишки таились и двигались в тени. Стояла зима, и к вечеру быстро темнело. И я сказал: «Простите, сэр, но люди рассержены». Он спросил меня, не собралась ли снаружи разъяренная толпа. Мне кажется, он знал. Мне пришлось сказать ему об этом. Поймите, мадам, мы были голодны и напуганы. Мы старались быть достойными, образцовыми людьми прекрасного будущего, но нас доконали усталость, голод и страх. Кроме того, были свидетели. Один из мальчишек, которых мы подобрали в Брэнхаме, повадился воровать еду из наших кладовых. Мы приютили их по доброте душевной, кормили, как родных детей, а они обкрадывали нас! Какая низость. Люди были вне себя. Какая дикая неблагодарность! Порок, как вы понимаете, распространяется изнутри. Все это я, запинаясь, изложил генералу. Он поднял глаза от зеркала и очень тихо сказал: «Люди требуют казни?»

Салли подняла глаза, и на мгновение Лив почудилось, будто жене Мортона неприятно от того, что история принимает столь вульгарный и неуместный оборот.

Однако ее муж стоял далеко и, глядя в камин, продолжал рассказ:

— Он протянул мне обратно ножницы и зеркало, и пока я убирал их в футляр, вышел наружу. В одних кальсонах. Я последовал за ним. Снаружи нас ждала целая толпа. С почтением, разумеется. Но Генерал не ошибся насчет их требований. Многие принесли веревки. Не знаю, где они собирались найти дерево среди пустоши. «Если вы настаиваете, — сказал Генерал, — мы осудим его». Все было решено. С Генералом никто не спорил. Он провел нас к краю лагеря, где мы увидели дым приближающейся Линии в лучах закатного солнца. Расстояние между нею и нами стремительно сокращалось. Генерал приказал привести мальчишку. Тот сопротивлялся, но по приказу Генерала ему не чинили вреда. Мы кинули жребий и выбрали присяжных. У кого-то в рюкзаке нашлись «Комментарии к закону наших отцов» — не у вас ли, Ратледж, нет? — и мы руководствовались ими. Понимаете, преступления в наших лагерях совершались нечасто. Весьма нечасто. Мы рассадили присяжных на мешках с кормом. Вынесли факелы и масляные лампы, при свете которых Генерал мог читать «Комментарии». Быть судьей он наотрез отказался — ему не хотелось самому решать судьбу мальчугана. Поэтому судью мы тоже выбрали с помощью жребия. Кажется, им стал капеллан. Может, тогда и началась ваша карьера судьи, а, Ратледж? Я помню лицо мальчика в свете факелов. Мы допросили его и узнали, что он уже достаточно взрослый, чтобы предстать перед судом. Только так истощен, что многие принимали его за ребенка. Солнце клонилось к закату, а мы смотрели, как приближается дым. Мы видели, как из лагеря Линии в красное небо поднялись три черные точки, наблюдали, как они приближаются, потом услышали грохот лопастей — и поняли, что нас атакуют птицелеты. Но все же под пристальным взглядом Генерала мы продолжили суд. Выслушали свидетельские показания. Не было никаких сомнений в том, вправе ли мы судить мальчика. Даже в минуты, когда Линия наступала на нас, мы обязаны были это делать. Из принципа. Таким человеком был Генерал... Что случилось с мальчиком — если честно, я уже не припомню. Но как яростно сражался Генерал, когда заявились птицелеты! Когда наступило время забыть о законе и здравомыслии и взяться за ружье! Когда на нас обрушился свинец, газ и оглушительный грохот! И вот тут...

Но никто уже давно не слушал Мортона. Очевидно, все собравшиеся за столом, кроме Лив, уже много раз слышали эту историю. Мортон бубнил, погрузившись в воспоминания, а его молодая жена перегнулась через стол и забросала Лив вопросами: как выглядят дома внешнего мира? Каково это — жить в доме из камня или стекла? Каково это — носить шелк?

— А Улыбчивые? — встрял Уэйт. — Все так же занимаются своим благим делом?

— Полагаю, да, — ответила Лив. — Я о них слышала. Но я недолго пробыла в тех местах..

Уэйт кивнул и самодовольно улыбнулся.

— Что ж, если что узнаете — расскажите. А пока буду надеяться, что у наших все хорошо.

Мортон и Ратледж одобрительно зашептали, словно Уэйт сказал нечто чрезвычайно умное или смелое.

Доктор Брэдли расспрашивал Лив о медицине. У него обнаружилось абсолютно ложное представление о человеческом мозге, чему Лив ничуть не удивилась. Но он, несомненно, был прекрасным полевым врачом. Лив старалась не ставить его в неловкое положение, но ей это не вполне удавалось, и усач хмурился. Правая сторона его лица была сильно обожжена, отчего покраснела, вспухла и лоснилась. Глаза его были умными и пронзительно голубыми.

Молодая жена капитана Мортона налила гостям крепкой настойки с горьким вкусом полыни, наполнив ею гнутые жестяные кружкиргри рюмки и фарфоровую чашку со сбитыми краями — остальная посуда была сделана из полированного резного дерева. Алкоголь пили только мужчины — их жены, как и Лив, обходились водой. А вот Брэдли, пожалуй, употреблял не в меру.

— Генерал теперь под вашей опекой, доктор Брэдли?

Он не ответил. Лив говорила для него слишком быстро.

— Могу я увидеть его, Доктор Брэдли? Полагаю, мне удалось улучшить его состояние. Ему известно нечто очень важное, что-то в его воспоминаниях пугает Стволов. Возможно, нам удастся воспользоваться этим, чтобы защитить ваш город, доктор?

— Этот город не нуждается в помощи чужаков! — пролаял Брэдли.

На несколько секунд за столом воцарилась неловкая тишина, поэтому капитан Мортон предложил поднять еще один тост за Генерала, за его героизм, непоколебимое мужество, и, по-видимому, бессмертие. Ведь он так же бессмертен, как идеи, которые он отстаивал — о нет, по-прежнему отстаивает!

— Хотя, к сожалению, он уже не так велик, — вставил Пек-хэм. — Как и его идеи, от которых здесь никакого толку. Надеюсь, былая сила еще возвратится к ним.

Брэдли кивнул и пробормотал:

— Слушайте его. Он дело говорит.

Ратледж нахмурился.

Все мужчины выпили, кроме Уэйта, который, как и все Улыбчивые, был трезвенником.

И наконец, лишь после очередного тоста, Лив задали главный вопрос. Это сделал судья Ратледж:

— Ну, как там война? Докуда продвинулась Линия?

— До Кингстона, — ответила Лив. — Кингстон — самая западная станция. Но войска у них есть даже в Клоане.

— Где находится Кингстон, мэм? Где это -— Клоан?

Лив рассказала, прочертив руками на столе путь, который прошли они с Кридмуром.

Гости умолкли.

Улыбка на лице Уэйта застыла. Брэдли издал горький смешок, похожий на собачье тявканье. Жена Мортона прикрыла рот ладонью от изумления.

— Ясно, — сказал капитан. — Мы тоже шли сюда очень долго. Много месяцев. Почти год. От западной границы обитаемого мира до тихих плодородных дубов, среди которых и построили Новый Замысел. Теперь этот путь вчетверо короче. Мир сжимается, -— сказал капитан.

Лив продолжила:

— Меня преследует войско Линии. Они могут быть всего в нескольких днях пути отсюда. Господа, мы можем заключить союз с Джоном Кридмуром, который...

— Никогда! — Брэдли ударил кружкой по столу. — Нам снова придется сражаться. Наконец-то.


Гости ушли, и Мортон отправился спать. Салли пыталась отказаться от любой помощи с уборкой, но Лив ее не слушала. Она взяла метлу и принялась за дело.

Они разговорились. Лив задавала девушке осторожные вопросы, стараясь ее не напугать, и узнала, что Салли родилась в пути, и Новый Замысел — первое, что она помнит; что ее брат, подающий надежду молодой охранник, отлично стреляет из ружья и лука; что капитан Мортон очень добр; что Салли — учительница; что скоро будут танцы, такие же, как в прошлом году; и что...

— Доктор Брэдли показался мне злым, — сказала Лив.

Салли опустила темные глаза.

— Не знаю...

— Некоторые из вас хотят войны. Некоторые хотят вернуться во внешний мир и сражаться там.

— Не знаю, мэм.

— Сколько здесь солдат?

— Не знаю, мэм.

— На чьей стороне капитан Мортон?

— Я не знаю, мэм!

— Я не хотела тебя расстраивать. Я понимаю, Салли. Для того, кто провел здесь всю жизнь, растил детей в покое и одиночестве, все это кажется очень странным. Не дай бог все изменится. Старшим мужчинам, наверное, легче, они привыкли к войне. Доктору Брэдли и мистеру Пэкхэму, похоже, не терпится сразится и с Линией, и с Кридмуром — да и президенту Хобарту тоже, хотя он слишком молод, чтобы помнить войну. Судья Ратледж наверняка другого мнения. А что думает капитан Мортон?

Девушка мотнула головой и отвернулась.

— Простите, мэм. Мне не следует говорить о таких вещах.

Ее голос звучал безжизненно. Она нервно поглаживала свой округлый живот.

— Салли, а что, если найдется способ прекратить войну? Что, если существует тайна, которая положит конец и Стволам, и Линии, и вернет нам мир?

— Не знаю, мэм. Я не должна об этом говорить...

42. ЗМИЙ

Оставив дубы за спиной, Кридмур зашагал по голому камню. Перед ним, подобно копью, пронзавшему солнце, вставала гора. Солнце слепило так, что он едва мог смотреть. Камни плавились и сверкали. Зверь вел его по следу из крови и сброшенных чешуек, но в первую очередь — по электро-масляно-кислотному запаху мочи.

— Допустим, я отдам Генерала Рыцарям Труда. Они умеют постоять за себя в драке, и филиалы у них повсюду. Они ненавидят Линию так же, как любых начальников, — и они ненавидят вас, разбойников и лоботрясов. А заодно и меня, после того случая в Бичере. Хотя, возможно, они забудут старые обиды, если я доверю им тайну, способную изменить мир. Что скажете?

Ответа не было. Свобода думать о подобных вещах до сих пор возбуждала и ужасала его.

— Наверное, мы смогли бы все вместе укрыться в Безымянном Городе. Но кто знает, существует ли он вообще, и если да, то где? Да и, в любом случае, — что толку прятаться?

Он остановился, чтобы осмотреть камень, о который Зверь точил когти.

— Лично я в последние годы только и путаю, какие бароны, мэры и шерифы втайне на нашей стороне, а какие — втайне на стороне врага. И остались ли вообще те, которые открыто служат тому, кому служат. Так что политикам Генерала отдавать не стоит...

Края отметин, оставленных когтями Зверя, были зазубренными. Куда больше это напоминало царапины от дрели или циркулярной пилы, чем следы животного.

— ...равно как и Освободительному движению. Эти молодцы нынче не в моде — уж больно честные, хотя вообще-то ребята неплохие. Вопрос, воспользуются ли они Оружием — или просто начнут толкать о нем речи, запугивая весь белый свет?

Краем глаза он заметил выше по склону какое-то шевеление. Среди камней двигалась тень. Будь небо пасмурным, он принял бы ее за тень от облака. Но облаков не было, поэтому он вскочил и побежал за ней.

— А как насчет Республики? Кто он, тот бедолага в красном мундире — дезертир-одиночка? Или таких здесь много? Останься я с ними еще тогда, в юности, я бы погиб смертью храбрых в Блэккэпе или Ашере. Но, может, еще не поздно? Я мог бы принести им голову Змия в знак примирения!

Он перескочил через прогалину, затем прыгнул еще раз, уцепился за край каменного выступа, подтянулся, взобрался на очередной уровень ипобежал дальше. Впереди меж камней что-то снова задвигалось. Сначала дернулись лапы, потом заходил из стороны в сторону длинный хвост, на котором угадывались шипы. Зверь оказался гораздо больше, чем думал Кридмур.

— Об этом еще напишут в газетах... Еще напишут!

Ночь наступила внезапно, и Кридмуру пришлось блуждать во тьме. Камни тенями нависли над ним. Он мотнул головой и протер глаза:

— Подсветите, пожалуйста...

Он прищурился. Впереди простиралась лишь беззвездная тьма.

— Ну, ладно.

Он на ощупь добрался до массивного валуна, грубого и все еще теплого. Достал оружие и укрылся за камнем.

Сердце вдруг забилось как бешеное, стало трудно дышать. Он лишился ночного зрения и едва различал ладонь, поднесенную к лицу. Мало того, его пальцы дрожали. В последний раз он боялся темноты лет тридцать с лишним назад.

Он утратил все дары Стволов.

Он попробовал вспомнить, как взбирался на эту гору. Тогда он был еще силен. Силен и быстр — так же, как в обитаемом мире? Может, да, а может, и нет. Он начал считать вспышки боли в ногах и спине. Может, так это все и случается: сначала уходил голос Хозяина, потом ночное зрение, потом., что же дальше? Черт его знает.

Если он получит рану, затянется ли она тут же сама? Регенерация — величайший дар, которым наделяют Стволы. Не будь ее — разве он осмелился бы на безрассудство, которого требуют Хозяева?

Он потянулся к ножу, собираясь порезать ладонь, но вспомнил, что оставил его Лив. А достаточно острого камня поблизости не нашлось.

— Проверка отменяется, доктор.


Ночь была тихой. Чудовище терпеливо ждало его. Кридмур не мог не признать его благородства.

Он подумывал над тем, чтобы убежать, сползти вниз по склону и, может быть, сломать шею. Убегать, поджав хвост, ему было не впервой, да и вернувшись, он мог бы наврать Лив что угодно. Вот только Чудовище, почуяв слабость врага, конечно, погналось бы за ним

Он направил оружие в темноту, ожидая, что разъяренный Зверь тут же бросится на него. Но ничего не произошло.

Способен ли его Ствол еще стрелять? Он задумчиво осмотрел оружие. За все тридцать лет Кридмур ни разу не озаботился тем, чтобы зарядить эту чертову железяку. Он не знал, каким образом Стволы обеспечивают ее работоспособность, и до этого момента ему было все равно. Однако раз он уже утратил ночное зрение — не откажет ли теперь и оружие? Он вытянул руку и, морща лоб от волнения, попробовал собраться и нажать на спусковой крючок. Ему это не удалось. При одной лишь мысли, что сейчас он упрется в худший из возможных исходов, рука тряслась и потела.

— Черт... Черт!

Битый час он просидел, прислонив голову к остывающему камню и уставившись в темноту, пока страх не выпарился из него окончательно. И тогда он улыбнулся.

— Ладно! Посмотрим, как все повернется. Я всегда говорил, что вы мне не нужны.

Он крался вперед во мраке, нащупывая дорогу левой рукой и держа оружие в поднятой правой. Под ногами что-то хрустело и перекатывалось. Он взбирался по склону холма — это все, что ему оставалось. Казалось, уже не один час он провел в абсолютной тьме.

Стало ясно: то, что перекатывалось и с ружейным треском хрустело под ногами, — это кости. Несметное множество. Чтобы понять это, не нужно было их видеть. Едкий запах мочи Зверя усиливался, а к нему примешивался запах гниющего мяса.


Он поднимался все выше, и когда из-за гор показался желтый ломоть луны, для него словно открылась дверь. Луна высветила детали, выявила силуэты в пустынной тьме. Он действительно шел по ковру из скелетов — какие-то принадлежали животным, какие-то — людям, а некоторые выглядели так уродливо, что и не скажешь чьи. Кости лежали в широком круге, образованном дюжиной острых, похожих на огромные зубы, камней. Темное пятно, которое сначала казалось огромной щербатой скалой, повело плечами, развернулось к Кридмуру и распахнуло два громадных глаза, похожих на огни Локомотива.

Оно попыталось схватить его чем-то темно-серым — это могла быть когтистая лапа или длинная зубастая челюсть, — но он уже с криком отпрыгнул назад.

— Черт!

Он споткнулся, с треском раздавив грудную клетку какого-то бедняги, и свалился на груду костей. Еще одна лапа — на этот раз явно лапа — рассекла воздух там, где только что находилась его

голова. Чудовище взмахнуло толстым блестящим хвостом, разметав скелеты вокруг Кридмура, и ударило в бок с силой разорвавшейся ракеты. Его отбросило. Он потерял шляпу и, что важнее, Ствол. Приземлился на ноги, тяжело дыша:

— Черт... Черт! Я передумал.

Дикая боль скрутила его, но он был не мертв и даже не покалечен, и какие-то силы в нем еще оставались. Насколько их хватит?

Он схватил чью-то берцовую кость и стиснул ее, как оружие.

Чудовище стояло футах в пятидесяти от него. Его огромное тело заслоняло собой луну, поэтому разглядеть его как следует было невозможно. Замерев в стойке кобры, оно опиралось на толстый, как ствол дерева, хвост; помимо хвоста, Кридмур различил на змеевидном туловище несметное количество двигающихся членистых ножек, похожих на лапки насекомого или на ветки дерева. Было не ясно, могло ли существо на них опираться. Глаза Зверя были огромными, желтыми и пустыми, спина шипастой. За спиной простиралось некое подобие крыльев — прозрачных и довольно потрепанных. Левое крыло заметно крупнее правого. Кридмур не придавал значения крыльям, но усердно, хотя и безуспешно, старался подсчитать, сколько у твари когтей. Чешуя чудовища казалась не столько серой, сколько бесцветной, словно ее создатель растратил всю свою извращенную фантазию на шипы, когти и зубы, а на такой пустяк, как цвет чешуи, его уже не хватило. Глаза болели уже от одного взгляда на эту тварь.

Чудовище развернулось вокруг своей оси, как кошмарная каллиопа [Каллиопа (др.-грен. красноречивая) в древнегреческой мифологии — муза эпической поэзии, науки и философии. Ее именем назван музыкальный инструмент, а также паровой орган, использующий локомотивные или пароходные гудки], и его пасть — или нечто подобное пасти — разверзлась и издала крик, какой могла бы издать только насмерть перепуганная женщина. Звук, который Кридмур всю жизнь ненавидел.

Затем Зверь ринулся вперед. Кридмур выбежал ему навстречу. Он подпрыгнул и всадил берцовую кость в глаз твари — глаз треснул, словно стекло, и тут же погас. Один из когтей Чудовища разодрал ногу Кридмура до кости. Зубастая пасть распахнулась над ним, но он успел откатиться по костям в сторону и теперь лежал на спине. Пошарив среди костей, он нащупал Ствол.

— Спасибо...

Тот выстрелил.

— Спасибо, спасибо, мать вашу, спасибо.

На торсе Чудовища осталось две рваные раны навылет. Желтый свет луны струился из них. Кровь не текла.— возможно, это был дым, а возможно, желтый свет.

Чудовище застыло на месте. Кридмур выстрелил снова, и второй глаз потух, голова оплыла. Он нажал на спусковой крючок в четвертый раз, но безрезультатно.

Тварь кинулась вперед, и Кридмур отпрянул — увы, слишком медленно. Чудовище схватило его когтистой лапой за левое плечо, подняло в воздух и сомкнуло челюсти на другом плече. Зубы работали, точно иглы швейной машинки, терзая плоть и ломая кости. Плечо Кридмура пронзила адская боль, и он перестал ощущать свою правую руку. Он понял, что Ствол в руке снова стрелял, лишь потому, что услышал грохот и увидел, как лунный свет заструился сквозь три новых отверстия на теле Зверя. Выронив Ствол, он попятился назад, но спохватился и скользкой от крови левой рукой подобрал оружие.

Он выстрелил еще и еще — в самый центр безобразного туловища. Одно из крыльев переломилось и опало на землю. Тварь издала очередной дикий вопль. Кридмур выстрелил снова, и Чудовище стало медленно оседать на землю, содрогаясь от напряжения. Членистые ножки разметались в разные стороны; Чудовище кричало и металось, но уже совсем беспомощно. Кридмур еще дважды прострелил Зверю голову, и жуткий крик наконец оборвался.

Кридмура снова огрело хвостом, еще сильнее, чем раньше; он взмыл в холодный ночной воздух, пролетел, размахивая конечностями, над зазубренными камнями и приземлился точно в центр костяного круга. На мгновение его сознание помутилось, но глаза успели заметить, как Чудовище бьется в агонии, издыхая среди костей. Когда же он опомнился, его тело уже скользило, бежало и прыгало вниз по крутому каменистому склону.

Он упал в холодную грязь, чтобы отдышаться, лишь когда добежал до кустарника со стреловидными листьями неподалеку от соснового бора. С ног до головы в крови, он больше не мог стоять. Онемевшее тело не ощущало боли. Даже если дар регенерации его не покинул, этого будет явно не достаточно.

— Черт...

И в этот миг в небесах наконец-то решили зажечься звезды.

43. ЧУЖАЯ В ГОРОДЕ

Лив разрешили свободно гулять по городу.

Уже следующим утром на площади она увидела юношу, привязанного к позорному столбу, которого хлестали кнутом по спине. Он был то ли пьян, то ли просто глуп — и в процессе порки издавал жалобные стоны, от которых у Лив разрывалось сердце.

— Тунеядец!

— Простите?

Вокруг не собирались зеваки. Новый Замысел — городок занятой. Кроме облаченных в капюшоны палача и его помощника, рядом стоял только мистер Пэкхэм.

— Печальная история, — пояснил он. — Известный тунеядец. Мы все должны работать вместе. И большинство из нас это понимают. Наш город — хорошее место для жизни. Но кое-кого даже безупречно организованная Республика не может приучить к труду без кнута. Одной лишь учебой таких не исправить...

Еще два удара, еще два вопля. Затем рыдающего юношу отпустили, и он упал на окровавленную землю. Мистер Пэкхэм кивнул.

— Печальный долг. Скорбная необходимость. Хотите взглянуть на нашу лесопилку, миссис Альверхайзен?

Она отвела глаза от позорного столба:

— Да, идемте.

На лесопилке работало десять человек. Лив стояла на пыльном, пахнущим деревом полу и наблюдала за ними. Пэкхэм отошел, но она не двинулась с места. Эти люди гордились своей работой. Некоторые из них казались куда моложе ржавых пил в собственных руках. Что же они будут делать, подумала Лив, когда инструменты вконец износятся?

В клетке жили псевдоиндейки. Покорные, тихие, жирные. Лив наблюдала за ними, а они смотрели на нее. Глаза их очень странно походили на человеческие, а когтистые лапы старательно скребли грязь, будто стараясь нацарапать послание на чужом языке. Еще одна странность Края Света? Или все индейки на белом свете такие же? Лив мало что знала об индейках, но дала себе слово не есть в этом городе птицу — и пошла дальше.

Ближе к центру города стоял колодец. Облицованный грубым голубовато-серым камнем, какого Лив не встречала в дубовом лесу; очевидно, привезли издалека. Над колодцем нависал огромный насос — деревянные колеса и шестерни ходили ходуном и скрипели. Лишь несколько семей хранили воду в цистернах и баках, большинство обходилось деревянными бочками. И еще был вот этот колодец. Лив редко доводилось видеть что-либо столь же примитивное и лишенное современных удобств. Но вода — по крайней мере, на первый взгляд — казалась прозрачной и чистой.

Все утро Лив просидела у колодца. Вокруг на грязной, истоптанной копытами земле в беспорядке стояли деревянные лохани. Все утро к колодцу подходили девочки с ближайших ферм, пасшие квазиоленей, приносили ведра к колодцу и уносили обратно. Они смотрели на Лив настороженно и напоминали ей робких студенток. Лив решила улыбаться этим девочкам. Некоторые улыбались ей в ответ.

Они не были крестьянками, хотя одевались порой куда хуже. Мортон и его жена Салли хвалились уровнем образования, которое получают дети Нового Замысла. И правда, учебный план впечатлял. Утром — основы математики и классическая литература, вечером — строгое воспитание личных добродетелей. Учительница Салли бойко перечислила все добродетели, а капитан Мортон вставил комментарий насчет воинского мужества. Оба прониклись, когда Лив сказала, что уже знает о добродетелях — читала о них в написанной генералом «Истории Запада для детей». Салли захлопала в ладоши.

Одну стеснительную черноволосую девочку Лив остановила и предложила ей свою помощь. Девочка молча согласилась. Они носили ведра туда-сюда меж лоханей. Квазиолени лакали воду длинными и блестящими черными языками.

— Мы работаем на фермах, мэм, — ответила ей черноволосая девочка. — А мальчики идут в солдаты.

— Они так забавны в своих мундирах, правда? — улыбнулась Лив, надеясь рассмешить девочку и подружиться с ней, но та нахмурилась. Казалось, слова Лив ее ошарашили.

— Нет, мэм! Они очень храбры.

— Ну, конечно. Конечно. Я не хотела никого обидеть, — сказала Айв.

Вскоре девочка молча ушла.

Ближе к полудню прозвенел школьный звонок. Мимо Лив понеслась малышня, пугая кур и останавливаясь у колодца, чтобы попить, набрав воду в ладони. Как девочки, так и мальчики носили шкуры, точно маленькие дикари.

Некоторые особенно смелые задавали ей вопросы. Как выглядит внешний мир? Видела ли она бизонов? На что похоже море? На что похож снег? Правда ли, что в больших городах стоит ужасная вонь, как говорят старики? Она отвечала серьезным голосом, каким всегда общалась с детьми: попытка завязать шутливую беседу закончилась неудачей, и она решила больше не изменять своей обычной манере.

Поняв, что Лив безобидна, все больше детей засыпали ее вопросами. Была ли она в театре? На что похожи лошади?

Видела ли она когда-нибудь Локомотив?

Участвовала ли в сражении?

Встречала ли Чудище из дубовой чащи?

— Ну, хватит! Ступайте! Принимайтесь за учебу! Оставьте ее в покое! — Суровый голос Брэдли напугал детей так же, как они всполошили кур.

Ребятня разбежалась, и Лив присела на край деревянного корыта. Брэдли сурово смотрел на нее.

Полевой доктор стоял, опираясь на тяжелую деревянную палку. Его левая нога окостенела — мышцы и сухожилия повредились в каком-то давнем бою. Он тяжело дышал сквозь длинные усы. Его грязные волосы совсем растрепались. Он был низкорослым, толстым и носил тот же черный сюртук, в котором сидел за столом. Несколько медных пуговиц еще сохранилось на своих местах, но сам сюртук истрепался покрылся пятнами и был залатан где тканью, где мехом, отчего его владелец казался похожим на оборотня. Он пристально смотрел на нее — Лив уже догадалась, так он смотрел не на нее одну, а на всех вокруг — и напоминал сторожевого пса, злобного, полного сил и зверевшего от безделья.

Радом с ним стояли двое молодых мужчин. По их выправке, ножам и лукам в них можно было узнать солдат Нового Замысла. Сердито рыкнув, Брэдли прогнал их выразительным жестом, и они тут же исчезли.

Лив натянуто улыбнулась. Она понимала: чтобы получить доступ к Генералу, нужно завоевать расположение Брэдли.

— Так вы врач или командир, доктор Брэдли?

— Черт возьми, женщина! Конечно же и командир, и врач.

— Ваш тон коробит меня, доктор.

— Тогда не задавайте глупых вопросов. Идемте со мной. Так и быть, приношу свои извинения. Идемте. Поговорим о том, чем вы можете нам пригодиться.

Он затопал прочь, и Лив поспешила за ним.

Шагал Брэдли быстро — его костыль мотало вверх-вниз, словно поршень миниатюрного Локомотива.

— Так где, говорите, вы его нашли? В какой-то больнице?

— В Доме Скорби. Это что-то вроде госпиталя, — сказала Лив.

— Для сумасшедших?

— Для всех. Дом находится под защитой Духа, обладающего целительной силой. Двери госпиталя открыты для всех нуждающихся.

— Какой позор, что Генерал оказался среди безумцев! Он не был ни трусом, ни дезертиром. Это все бомбы! Если б не чертовы бомбы, он и сейчас держал бы клинок в руках...

— Вы правы, — согласилась Лив. — Но ему не повезло.

— Кто привел его туда?

— Не знаю.

— А что от него нужно вашему другу, холую Стволов?

— Он не мой друг, мистер Брэдли. Он думает, что Генерал знает что-то важное. Что его знание — это оружие.

Брэдли остановился как вкопанный. Задумавшись, уставился в точку перед собой. Его напряженный лоб — там, где кожа не пострадала от ожога, — вспотел от ходьбы, что давалась не без усилий. Наконец он вытер лоб рукавом, мотнул подбородком, хмыкнул. И, указав своей тростью куда-то на юг, резко тронулся с места

— Что же такого мог узнать Генерал? Из-за чего он так нужен Стволам? — спросила Айв.

— Понятия не имею.

— Вы хорошо его знали? Вы знали, что холмови...

— У великих свои причуды. Не суйте нос, куда не следует, женщина.

— Приношу свои извинения. Но...

— Не знаю, и знать не хочу. В войне побеждает мужество. Мужество и добродетель — помимо денег и численности войск. Это реальные вещи. Если в старости Генерал от отчаяния вбил себе в голову какие-то глупости, это еще не повод, чтобы...

Брэдли снова остановился и пристально посмотрел на нее.

— Впрочем, ладно. Так чем же вы можете быть нам полезны? Травмы наши жители получают редко, хотя и такое случается. Охотники иногда ломают ноги. Здесь, как вы знаете, водятся опасные животные, но их жертвам обычно уже ничем не помочь. Умеете принимать роды? Куда чаще болеют олени. Вы сможете принять роды у оленихи? Старики умирают здесь, как и везде. Но только наши старики помнят славное прошлое, помнят, зачем мы построили этот город. Многие из нас искалечены на всю жизнь. Во внешнем мире еще не обнаружили лекарство от рака?

— Я не сильна в этом, доктор Брэдли. Я изучаю проблемы сознания.

— Как те шарлатаны из больших городов? Те, что обдирают как липку молодых лоботрясов и богатеньких домохозяек, выслушивая их болтовню о пустых жизнях, несчастливых семьях и прочем вздоре? О нет, здесь не сходят с ума. Мы не можем позволить себе такой роскоши. У нас есть Цель. И мы работаем ради Цели. Чем же вы можете нам пригодиться?

— Я уже пригодилась вам. На вашем месте я бы этого не забывала. Чтоб добраться до вас, я уехала из комфортного и безопасного Кенигсвальда, проделала путь в тысячу миль сквозь пустынные и приграничные земли, оказалась в эпицентре Великой Войны, доктор Брэдли. И я не позволю недооценивать себя. Я прибыла сюда, чтобы изучить, как ужасные орудия Линии травмируют людям сознание, и исцелить их жертв. В частности, исцелить и вашего драгоценного Генерала! Так что не разговаривайте со мной, словно...

— И какая же нам от этого польза?

— Словно с какой-то...

Лив ткнула пальцем почти в самый нос Брэдли. Тот вытянул вперед голову. Вены на его бычьей шее вздулись.

За их перебранкой наблюдала небольшая толпа. Сдержав ярость, Лив взяла себя в руки и попыталась улыбнуться наблюдающим. В толпе стояла жена Мортона, Салли. Не решаясь взглянуть Лив в глаза, она смотрела в землю и защищала руками живот.

Не считая нужным успокоиться, чтобы успокаиваться, Брэдли сердито спросил:

— Знаете, от чего меня тошнит? Знаете?

Лив слушала его с тенью улыбки на лице.

— Я проходил обучение в старом Лэнноне. Это крупный город на Южном Море. У нас там было несколько психотерапевтов, тративших свое время на избалованных девиц, дочерей глав судоходных концернов. Я же обучался врачебному искусству в большом черном каменном зале, практикуясь на трупах преступников, казненных через повешение. Теперь, наверно, Лэннона уже нет. Или его покорила Линия. Мне все равно. Они хотели сохранить нейтралитет, вот и остались в дураках. Получив диплом, я сразу уехал из города. Ехал верхом целый месяц, прибился к отряду Республики в Колтере. Так с ними и остался. Всю жизнь отпиливаю развороченные бомбами конечности, вправляю сломанные кости да заживляю всю эту красоту... — Он провел пальцем по гладкому ожогу на лице. — Я покинул их, лишь когда собственные раны уже не позволяли мне работать, и Генерал велел унести меня на носилках. А я умолял, чтобы не уносили. Одно время я был у них лучшим хирургом. После того как шумовые бомбы превратили доктора Уллерхема в... растение, я управлял всеми полевыми госпиталями Армии. Огромные подевые госпитали — и целое войско под моим крылом; врачи, орудующие пилами, точно маленькие эльфы. Потом, после Блэккэпа, когда мы бросились в бега, я часто оставался один. Наедине с разорванной плотью. И скажу вам, что за все это время я ни разу не молил какого-нибудь чертова Духа, чтобы тот сделал за меня мою работу. Мне это было не нужно. Мне было бы стыдно. Какая нелепость! Меня тошнит от одной лишь мысли о том, что над ранами Генерала будет колдовать какая-нибудь гнусная вампирская тварь. Будь он в здравом уме — предпочел бы умереть, чем терпеть такой позор. Вы читали нашу Хартию, мэм?

— Нет.

— Почему?

— Мне сказали, что ее нельзя трогать без разрешения. Но мне ведь некуда спешить, не так ли, доктор Брэдли? Не думаю, что скоро уеду отсюда.

— Я бы вас не отпускал. Думаю, вы знаете больше, чем рассказываете. Скажу честно — полагаю, с этим агентом Стволов вы в сговоре.

— С Кридмуром я не в сговоре, доктор. Лишь один человек на свете вызывал у меня большее отвращение. Но тот человек был повешен за убийство, и это был справедливый приговор... Просто Хозяева Кридмура покинули его. Его преданность Стволам колеблется, и он хочет восстать против них. Он не меньше нашего против того, чтобы Генерал попал к ним в руки. Но он слишком слаб, чтобы решиться на бунт в одиночку. Если мы предложим ему союз, и если...

— Ему уже не помочь. А вы, мягко выражаясь, глупая женщина. Мы не боимся Линии.

— Почему же вы тогда прячетесь на Краю Света? — спросила Лив.

Но Брэдли уже принял решение:

-— Лучше бы вам работать учительницей, мадам. Мне от вас никакой пользы нет.

Он резко развернулся и заковылял прочь.

Лив стояла в растерянности. Неужели она и вправду сказала, что Кридмура нужно спасать? Возможно, она и правда глупее, чем думает о себе.


Хотя учительницей Лив не стала, вокруг нее постоянно толпились дети.

Казалось, она провела в Новом Замысле уже много недель, месяцев, даже лет, медленно врастая в разорванную ткань города, хотя на самом деле с ее появления здесь прошло каких-то пять дней. На эти мысли ее наводил сонный городской дым и вид окрестных дубов. Какая разница, как течет время во внешнем мире? Ведь сама она — здесь. Дети прибегают и убегают, а ей все мерещится, будто здешние младенцы всего за сутки становятся мальчиками, а уже на следующий день превращаются в юношей...

На самом деле она, конечно, просто не отличала этих детей друг от друга. Для нее все они выглядели одинаково. Беззаботные, уверенные в себе, равно как и в системе добродетелей Нового Замысла, которая никем еще не подтверждена. На третьи сутки дети привыкли к ней. Они по-прежнему задавали ей вопросы о внешнем мире — но, как выяснилось, не столько из любопытства, сколько из желания рассказать Лив о заблуждениях его жителей и расписать все преимущества Нового Замысла.

Маленькие мальчики с нежной кожей и легкой ухмылкой. Тихие, самодовольные...

В тиши дубов и негромком гуле Нового Замысла дни казались неделями — раз за разом она вела одни и те же беседы. Город все больше напоминал ей сложную, изысканную машину, чьи колеса крутились без остановки. Возможно, время здесь и правда текло по-другому. Может быть, этот город — на Краю Света, вдали от войн — разорвал связь со временем и избавился от скрежета его шестеренок? Ведь и в самом деле кажется, что Мортон, Брэдли, Вудбери и все прочие не стареют, что они застыли во времени, точно статуи. Хотя все, что они делают, проникнуто ожиданием будущего, предвосхищением того, что однажды им снова придется взяться за дело, — Лив чувствовала, что на самом деле они не верят, просто не могут представить, чтобы их грубо вернули в мир, где течение времени неумолимо, чтобы их драгоценные, совершенные дети получали в бою такие же шрамы, какие получили их отцы и матери. Война для них оставалась скорее идеей, нежели реальностью, и они смело размышляли о ней, убежденные, что никогда больше с ней не столкнутся...

Но конечно же совсем скоро им предстояло столкнуться с войной. Лив пыталась их предупредить — но они лишь улыбались в ответ и уверяли, что волноваться не стоит.

44. ПОВИНОВЕНИЕ

«Чудовище...»

Веки Кридмура стали тяжелыми и жесткими, как парусина, но он пересилил себя и открыл глаза. В небе светили все те же звезды. Он закрыл глаза, чтобы не искать в этом смысла. Даже если пора умирать — он уже слишком стар, чтобы вновь забивать голову религией.

«Чудовище...»

Он повернул голову, отчего плечо запульсировало от боли. Кто-то смотрел на него. Красные глаза на лице, окруженном какой-то тенью.

Эта тень оказалась черной косматой шевелюрой, плавно колыхавшейся на ветру. К лицу подтянуты костлявые колени. Холмовичиха. Сидит на камне футах в десяти выше по склону, с которого он скатился.

— Нет, мэм. Чудовище я убил.

«Бедная тварь... Сломленная тварь. Красные создали ее из своих страхов. Наверное, когда они пришли сюда, нам следовало прогнать их. Но они казались слишком слабыми и беспомощными».

— Не понимаю, о чем вы, мэм.

«Не понимаешь...»

— Вы — Ку Койрик? — Голос в голове казался знакомым.

«Да. Зови меня так».

— И что я могу для вас сделать?

«Каково это — умирать?»

— Не рекомендую вам пробовать... Послушайте, мэм, в прошлый раз наш разговор прервали, и прежде чем вы уйдете, мне бы хотелось получит ответы на некоторые вопросы. Итак, вы знаете господина по имени Кан-Кук? Он был похож на вас и дружил со старым Генералом.

«Конечно. Можешь считать его моим мужем».

— Да?

«Или братом».

— Я человек широких взглядов, мэм, все в порядке. А что он обещал Генералу?

«Нет. Не скажу. Я тебе не доверяю».

— А если мы заключим такую же сделку, какую Генерал заключил с Кан-Куком?

«Не с тобой».

— Или даже сделку получше? Ведь вы хотите уничтожить моих Хозяев, ваших врагов? Что ж, я тоже этого хочу. Даже если бы вы хотели уничтожить с ними весь мир, я бы не стал вас винить и не сказал бы вам «нет». Вот уж поистине великая цель, за которую стоит умереть!

«Не с тобой».

— Почему не со мной? Чем я хуже старика?

«Ты сломлен. Ты принадлежишь к сломленным. Мы не сможем сражаться с ними ради тебя».

Кридмур медленно обернулся, взглянул на звезды и подумал о том, как ноет его тело. Через некоторое время он сказал;

— Вы все еще здесь?

«Да».

— Почему?

«Некуда больше идти. Я схожу с ума».

— Вы собираетесь убить меня? Если так, то поторапливайтесь.

«Не знаю. Может, мне так и следует поступить. Но тогда умрет и женщина, и Генерал, и придется начинать все сначала. И снова терпеть неудачу. Продлится и наша, и ваша агония. И с каждым разом начинать будет все сложнее».

— Женщина? Лив? Черт... Но как?

«С нашей последней встречи я ослабла. Здесь нам труднее действовать и сложнее планировать».

— Где Лив? Как она умрет?

«Ваши враги приближаются. Их слишком много, их не остановить».

— Линейные?

«Да».

— Ч-черт!

«Твои Хозяева тоже приближаются».

— Да? Отошли их назад.

Ответа не было.

— Отправь их назад! Пожалуйста...

Он стиснул зубы от боли и вновь повернул к ней голову. Но она ушла.


Звезды ползли по небу. Метеоров было много даже для небосвода Крайнего Запада. Кридмур не чувствовал ничего ниже шеи, все его тело плыло в мутном облаке боли. Проходили часы. Он не умер, но и не исцелялся. Ему повезло — голова не болела. До тех самых пор, пока на задворках его сознания не возник голос...

— Кридмур.

...и голова набухла кровью, обжигая болью виски.

— Кридмур.

— Уйдите прочь.

— Мы преодолели бездну безмолвия, чтобы найти тебя, Кридмур. Наши голоса не звучат здесь, мы слепы и потеряны. Мы страдали. Но пришли сюда, чтобы спасти тебя.

— Прочь.

— Мы знаем, о чем ты думал. Слуги Линии верны, почему же наши так неблагодарны ? Но мы все равно прощаем тебя. Ты всегда нам нравился, Кридмур.

— Правда?

— Конечно, Кридмур. Разве мы плохо с тобой обращались? Разве мы не...

— Вам страшно, я угадал? Вы в отчаянии. Ваши слова нелепы. У ж не собираетесь ли вы хныкать?

Небо прояснилось и посерело. Звезды утонули в его глубине. Левая нога Кридмура зачесалась и заныла от боли. Другая боль пронзила позвоночник, но Хозяин тут же уверенно вправил нерв.

— Ты всегда был нашим любимым слугой, Кридмур. Не умирай. Не страдай без нужды. Больше мы тебя никогда не оставим.

Его плечо встало в сустав, и все тело тряхнуло. Переломанные кости сомкнулись и тут же срослись.

— В жизни не был ничьим любимчиком. Даже родная мать считала меня постыдной ошибкой.

— Ты был хитер, Кридмур. И смел. И смертоносен. И горд. И свиреп. И...

— Я просто вам нужен.

— Да, Кридмур. Ты нам нужен. Больше здесь никого нет. Бели Линия получит Тенерала и его тайну, мы умрем.. Подумай обо всем, что мы дали тебе.

— Не нужны мне ваши дары.

— Это неправда.

Его правая лодыжка вернулась на место, ногу пронзила резкая боль, и он закричал.

— Встань.

Он медленно встал. Ноги дрожали. Правая рука еще оставалась слабой и тяжелой, как из свинца.

— Вот так. Молодец, Кридмур.

— Да пошли вы...

— Мы обещаем, что простим тебе дерзость, когда ты вернешь Генерала. Клянемся честью.

Кридмур поднял правую руку левой и растер пальцы.

— Без нас в твоей голове роились глупые мысли. Но теперь этому конец. У тебя нет выбора, и никогда не было.

— Возможно...

— Спаси Генерала, Кридмур.

— И женщину, безусловно!

— Если захочешь.

45. ТАНЦЫ

На четвертый день капитан Мортон представил Лив молодому человеку — впрочем, не слишком молодому: его песчаные волосы уже редели, обнажая загорелую голову, и он понемногу склонялся к свойственной среднему возрасту полноте, хотя и оставался при этом обаятельно тих и застенчив.

— Его зовут Уильям Уоррен-второй, в честь славного отца, сражавшегося в битве при... Но это сейчас не важно, правда? Билл-младший и сам по себе парень не плохой. Почитай, лучший плотник города...

Все это время Уоррен стоял на пороге дома Мортона, шевеля мозолистыми толстыми пальцами.

— Он прибыл сюда совсем младенцем. Не так ли, мистер Уоррен? Во всем городе не найдется здания, к которому он не приложил бы руки. Хотите узнать что-нибудь о Новом Замысле — спросите у него. Я же должен ненадолго отлучиться по делам, мэм, ну, вы понимаете... Входите, входите!

Уоррен пожал плечами, улыбнулся ей, протянул руку и сказал:

— Может, вы предпочли бы прогуляться, мэм?

Даже после того, как они обошли город рука об руку и Уоррен несколько раз, запинаясь, попытался начать беседу, Лив по-прежнему не понимала, чего он от нее хочет.

— А это, — Уоррен похлопал по дереву очередной хижины, — было построено капитаном Преттом в девятый год от основания Нового Замысла, и служило жильем для...

Так продолжалось все время, пока они блуждали по грязным улочкам, а солнце на западе опускалось за горы, к буйному морю. Лицо Уоррена просто светилось от любви к каждому неотесанному бревну в городе. Казалось, у него просто нет других тем для разговора. Он вежливо расспрашивал Лив о внешнем мире, но делал это без энтузиазма, не вдумываясь в ее ответы.

К концу вечера Лив решила: каковы бы ни были истинные намерения Уоррена — ей все равно. Либо его приставили к ней, чтобы шпионить, а значит, вся его неуклюжесть — сплошная уловка, и в таком случае она не собирается облегчать ему задачу; либо он вот так, по-простецки, пытается за ней приударить, и тогда она не стала бы отрицать, что на короткое время готова была поддаться искушению, но он держался совсем как юноша, хотя был старше ее всего на несколько лет. Годы, проведенные в Новом Замысле, совершенно не отразились на Уоррене, и Лив не могла воспринимать его как реального мужчину — ей казалось жестоким и постыдным нарушать его безмятежное существование. Поэтому она осторожно пожала его руку, отпустила ее и сказала ему, что, к сожалению, очень устала, а разболевшаяся голова мешает ей продолжать разговор. Она оставила его стоять в одиночестве с выражением покинутого на простодушном лице, в грязи и растущей тени лесопилки на западной окраине города.

* * *
На следующий день горожане устроили танцы, и она снова встретила Уоррена

Танцы здесь, похоже, устраивались каждую неделю, на не вспаханном поле к северу от города, и горожане относились к этому мероприятию с чрезвычайной серьезностью и нарочитой веселостью. Старики медленно танцевали в центре, а молодежь вертелась вокруг них. Хореография была изощренной — математически и топологически выверенной работой мыслителей, у которых слишком много свободного времени. Мортон объяснял, что танец, как спорт или война, укрепляет тела молодых, сплачивает их, учит уважать друг друга и соблюдать правила, а кольца... кольца что-то символизируют... Лив отвлеклась. Она снова увидела Уоррена в дымке фонарей и факелов, он хохотал с другими мужчинами на другом конце поля, и ей пришлось признать, что он весьма привлекателен. Но потом его заслонила группа краснолицых подростков, идущих под руку, хохоча, а когда они сгинули, на том месте его уже не было.

Возможно, он ушел танцевать. Мортон осторожно подталкивал к этому и Лив. Она попробовала танцевать, но у нее не вышло. Танец был незнакомым, энергичным и атлетичным, она едва не упала. Устав, она подсела к молодой жене Мортона, Салли, которая тоже не могла танцевать — ребенок внутри нее шевелился, и ее подташнивало. Лив не могла ей ничего посоветовать, но девушка расстраивалась, ее хотелось утешить. Держа руку Салли и приговаривая «ну, ну», Лив искала глазами Уоррена, но больше его не видела


На пятый день они провели референдум.

Мужчины и женщины Нового Замысла расселись на длинных жестких скамьях Зала заседаний. Крыша зала казалась кружевом из деревянных балок, меж которых виднелось небо. В полдень в городе пошел холодный дождь со снегом. Никто из жителей даже не вздрогнул. Они сидели, выпрямив спины, и слушали скучнейшую речь старейшины Мерилла, пока дождь приглаживал им волосы, придавая им черный оттенок.

Мерилл говорил о налогообложении и собственности, о моральных нормах, касавшихся этих вопросов, — хотя, насколько было известно Лив, никакой частной собственности в Новом Замысле не было. Здесь она вообще не видела денег и полагала, что в городе царит коммунизм, который предсказывали еще пророки в древних текстах. Она решила, что экономика Мерилла скорей утопическая, чем практическая. Этот старейшина смахивал на тихого мечтателя.

Закончив, Мерилл под сдержанные аплодисменты прошел по грязному полу к своей скамейке. На кафедру взошел старейшина Полк, и горожане слушали его с тем же серьезным видом. Он носил очки, одно стекло у которых треснуло, а другое давно уже выпало, но держался с достоинством. Лив не смогла понять, о чем он говорил.

Старейшины города были так же членами Ассамблеи Республики и выступали в обоих качествах. Это Лив объяснил и серьезный молодой человек, сидевший слева, и серьезный пожилой человек, сидевший справа.

Мистер Уэйт, молодой человек из Улыбчивых, выступил с краткой импровизированной речью на тему «О чем говорит наша способность провести эту встречу перед лицом новостей, которые, согласитесь, кажутся тревожными? (Да, только кажутся, ведь мы не из тех, кто тревожится, и должны гордиться этим!)». Дождь пригладил его роскошные светлые волосы, и они потемнели. Чем дольше он говорил, тем шире становилась его улыбка, и тем больше он напоминал Лив куклу чревовещателя. На свое место он вернулся под аплодисменты, и министр мер и дел начал ответственную часть собрания.

Повестка дня была такой: стоит ли продолжать охоту на Зверя — или необходимо сменить тактику? Кроме того, необходимо снова обеспечить ирригацию южных полей. Салли Мортон встала и, запинаясь, произнесла речь о важности дошкольного образования, которую закончила, так и не раскрыв главной мысли. Предложение мистера Дилворта о поправках к закону о прекращении парламентских прений было отклонено так решительно, словно он предложил что-то неприличное, и Дилворт сошел с кафедры под сердитыми взглядами аудитории.

В последнюю очередь решили обсудить, как поступить с Генералом и что предпринять в связи со слухами о приближающихся врагах. Толпа беспокойно всколыхнулась, и на кафедру поднялся президент Хобарт. Юноша, сидевший слева от Лив, вскочил и энергично захлопал. Пожилой человек справа настороженно молчал.

Капитан Мортон сидел на два ряда впереди Лив, выделяясь в своем красном мундире меж серо-коричневых соседей, как павлин среди кур. Он не хлопал и сидел неподвижно. Салли, склонившись к мужу, держала его за руку.

Лив встала. Вокруг нее воцарилась тишина.

— Президент Хобарт. Линия скоро будет здесь. Кридмур найдет нас. Вы должны эвакуировать женщин и детей. Вы забыли, что такое Линия, каким она владеет оружием. Вы должны заключить союз с Кримуром против Линии — ради...

Толпа с отвращением взревела, заглушив ее голос.

Лив всматривалась в лицо президента, а президент, вытянув руки и обхватив трибуну, вглядывался в толпу. Он улыбался своим гражданам и ждал, когда те успокоятся.

Президент Хобарт встретился глазами с Лив. Он наклонился к своему помощнику и что-то шепнул ему на ухо.

— Президент Хобарт, я предлагаю...

Юноша осторожно положил ладонь ей на руку и сказал:

— Мэм.


Вскоре Лив вежливо вывели из зала Помощник сопроводил ее на другой конец города молча, словно желая извиниться, а затем покинул — придерживая шляпу, помчался обратно в Зал заседаний, и его спина скрылась в пелене дождя.

Лив осталась одна, да и к лучшему: вряд ли она смогла бы сейчас говорить. Она впала в шок. Столько недель читать об истории Республики, грезить о ней, разговаривать с ее падшим Генералом, чтобы в итоге обнаружить, что Республика — всего лишь экспонат в музее, из которого Лив теперь выгнали! Эго не укладывалось в голове.

Они отказались от ее помощи. Не выслушали ее советов. Она была не нужна им — и никак не могла повлиять на свою судьбу. Ее безопасность всецело зависела от президента Хобарта и его мудрости, которую Лив, увы, оценивала невысоко.

Она побродила по городу, иногда качая головой, иногда улыбаясь. Направилась на запад, быстро дошла до городских стен, рва и сторожевых башен. Помахала пареньку на башне, державшему ружье. Тот помахал ей в ответ. Он носил ярко-красный кивер офицера. Отцовский?

По другую сторону рва высились дубы. Прохладная, манящая тьма Лив хотелось убежать туда Бросить Генерала Может, Крид-мур уже не станет ее искать? К западу за лесом вздымались остроконечные пурпурные горы. Солнце клонилось к закату, превращая снег на вершинах в блестящую медную кайму. По-прежнему шел дождь, и тонкие холодные капли светились в косых лучах.

Лив сделала еще пару шагов к мосту, и путь ей преградил юноша. Лив узнала его по уродливой ведьминой бородавке на носу. Вот только кто это — Блиссет или Синглтон? Она не видела обоих с тех пор, как они нашли ее в лесу. А он, конечно, ее помнил. И покачал головой, стараясь не смотреть ей в глаза.

— Вы совершенно правы, сэр, — сказала она. — Для прогулок в лесу уже слишком поздно. Я могу заблудиться.

— Совершенно верно, мэм.

— Вы очень добры к гостям.

Лив повернула обратно. Она шла по грязным улицам Нового Замысла. Вместе все эти улицы образовывали кропотливо спланированное колесо — Лив не могла не признать, что такая планировка города изящна и рациональна. Как объяснял Мортон, в ней воплотился некий принцип организации и порядка, ценимый в Республике чуть ли не превыше всего.

Свет из окон домов струился золотой пеленой в вечернем дожде. Новый Замысел представлялся Лив колесом, которое отвалилось от огромного сверкающего часового механизма, долго катилось куда-то в одиночестве и, наконец, упало здесь, в этой канаве, в этой грязи. Оно все еще вертелось, цепляясь зубцами за жизни этих маленьких людей. Генерал умел строить на совесть...

А ведь этот город — настоящее чудо! Лив вдруг ощутила внезапный прилив любви к городу. Потрепанное, усталое чудо. Люди в нем стали незаметными, потому что привыкли к устоявшемуся укладу жизни; но это — последний осколок чего-то прекрасного. Величие касается каждого, кто здесь обитает. Жители Нового Замысла видят другой, прекрасный мир.

Бесцельно бродя по дождливым улочкам, Лив мечтала о том, чтобы спасти этих несчастных. Может, выступить с речью? Разработать план, какую-то хитроумную стратегию, которая заставила бы Линию повернуть назад? Или каким-то образом повести горожан еще дальше на запад, в безопасное место?

Они должны выжить. Ради Генерала.

Они должны выжить ради всего остального мира. Даже если они никогда не вернутся отсюда, даже если мир никогда не узнает о них. Неважно. Эта мечта делала мир прекраснее одним лишь фактом своего существования.

Лив прошла мимо дома доктора Брэдли. Тут же рядом тулилась низенькая длинная хижина, где стояли больничные кровати. Капитан Мортон уже показывал ее Лив. Полное подобие полевого госпиталя. За занавешенным брезентом дверью бездельничали трое охранников с копьями и саблями. У двоих были ружья.

Смеркалось. Лив стояла на улице напротив них. Волосы и одежда насквозь промокли, но ей было все равно. Холод еще не убил ее. Темноволосый юноша с отменной винтовкой, искусно отделанной серебром, обратил на нее внимание, но тут же выпрямил голову и сделал вид, что никого не заметил.

Генерал конечно же содержался внутри. Тайно, взаперти — как сокровище, которым город не знал, как распорядиться. Она вспомнила сказки, в которых чужестранец приносит нечто чудесное — сундук с золотом, гусыню, несущую золотые яйца, машину, ткущую невидимую пряжу, или духа, отвечающего на любой вопрос и знающего любые тайны, — в простую деревушку, не готовую к вторжению чего-либо столь волшебного и важного; в таких сказках крестьяне, возжелав странного сокровища, становятся ленивыми и злобными, поднимают друг на друга руку, жены отравляют мужей, сыновья убивают отцов в пустынных полях, и глава города, мэр или священник, наконец запирает сокровище в укромном месте или хоронит в холмах, надеясь вернуть мир. Иногда ему это удается, иногда — нет.

Лив подумала, не навещает ли президент Генерала — тайно, под покровом ночи? Не всматривается ли в его пустое старческое лицо? Кто же тогда посвящен в эту тайну — Вудбери? Мортон? Пэкхэм? Уоррен?

Лив не могла винить их за то, что они скрывали от нее свои планы. Да, она вернула этим людям их героя — но не ради них, не по какой-то объяснимой причине. Она привела его беспомощным. Появившись из ниоткуда. И, что ужасней всего, в компании агента Стволов. Знакомство с Кридмуром запятнало ее. Лив не могла винить их за подобныемысли — ей и самой иногда думалось так же.

Но куда подевался Кридмур? Может, его сожрало Чудовище или уничтожила Линия? Или вновь поработили Хозяева? Одиночество накрыло ее с головой.

46. КРИДМУР СРЕДИ ТЕНЕЙ

— Они ушли.

— Тебе не следовало оставлять их одних. Но мы простим тебе это, если ты снова найдешь старика.

Кридмур бежал, чертыхаясь и ломая ветки, хлеставшие его по лицу и раздиравшие окровавленную одежду.

Уже в полумиле от опушки, где он оставил Лив, он понял: она ушла, забрав с собой старика. Их запах стал затхлым, и он учуял чужаков.

— Это не линейные. Я знаю их запах. Это красные.

— Кто, Кридмур ?

— Так их называла холмовичиха.

— Мы прощаем тебе разговоры с нею, Кридмур. Найди Генерала, остальное не имеет значения! Беги скорей!

Голос в его голове был на грани истерики. В якобы спокойном и размеренном тоне слышались визгливые нотки. Не корчись Кридмур от боли, он даже счел бы это смешным.

Он выбежал на пустую поляну.

— Ониушли, Кридмур. Ты отправился на охоту за трофеями и бросил своего подопечного.

— Я оставил его с Лив.

— Женщина предала нас. Тебе следовало убить ее...

— Возможно.

— Если мы найдем их, тебе придется ее убить.

— Посмотрим...

Кридмур оставил опушку позади.

— Быстрее. Забирайся наверх.

Он взобрался на высокую крону ближайшего дуба, перепрыгивая в прохладной листве с ветки на ветку, и наконец встал на самую верхнюю — зеленую, узкую, толщиной с запястье. Надеясь, что та его выдержит, он обернулся на восток, откуда пришел, и окинул взглядом зеленый мир.

— Они приближаются. Все быстрей.

— Да, Кридмур.

— Когда началась охота на Чудовище, они отставали от нас на целую неделю. Как им удалось подойти так близко?

Он еще не видел линейных и не чуял их вони — запахов копоти, застарелого пота, угольной пыли, страха и стыда, — но уже мог их слышать: топот плоских стоп, сипение жирных глоток, глухое дребезжание ружей и бомб. Кроны деревьев дрожали, когда солдаты проходили под ними.

— Пока ты бездельничал, Кридмур, пока ты искал приключений, они настигли нас.

— Мы снова от них оторвемся.

— Враги окружают нас. Мир на краю сужается. Мы можем попасть в ловушку, Кридмур.

— Линейные слишком глупы, чтобы устраивать ловушки. Слишком глупы без своих Локомотивов. Простое невезение — наш единственный враг.

— Невезение сопровождает нас, Кридмур.


Кридмур достиг линейных перед закатом. Они шли сквозь сумерки с жужжащими электрическими факелами, катили свои тяжелые пушки, склонив головы, безмолвно и угрюмо. Карабкаясь по веткам, как обезьяна, он наблюдал за ними — с безопасного расстояния, конечно. Линейные, как правило, не смотрят вверх — они боятся неба. Но у них есть специальные устройства, и потому к ним все-таки лучше не приближаться.

Сколько их — понять было трудно: они рассеялись среди дубов группками по двое-трое. Что для них совершенно нехарактерно. Обычно они маршируют колоннами, как требует их Устав.

— С дисциплиной тут беда...

— Они далеко от своих хозяев, Кридмур.

— Они становятся похожими на нас.

— Это сброд. Машины, которые вот-вот сломаются. Не позволяй себе сочувствовать им.

— Не волнуйтесь. Ненавидеть я еще не разучился. Быстро же они идут! Никогда не видел, чтобы они передвигались так быстро без помощи техники.

— Они преданны своим хозяевам, Кридмур.

— Они знают, куда идут. Но почему?

— Мы не знаем. Благодаря машине?

— Наверное. Сколько их? Сто пятьдесят?

— Их число сокращается. Но по-прежнему слишком много, чтобы гарантировать твою победу в бою. Все зависит от того, чем они вооружены.

— Кто из них главный? Я мог бы его убить.

— Его место займет другой. А ты можешь умереть.

— Трусость вам не к лицу.

— Иди, Кридмур. Найди Генерала.

— Найду. Но не для вас.

— Посмотрим. Беги, Кридмур. Держись впереди них.


Он так и карабкался по кронам деревьев. И через час почувствовал запах, который не спутать ни с чем — запах распиленной древесины, очага, скота и домашней птицы, железа, женщин и детей.

Вскоре он подобрался к краю дубовых зарослей и взглянул сквозь занавесу из листьев на высокие стены по ту сторону широкого пустого рва. За стенами виднелись низкие бревенчатые крыши Нового Замысла, Огни в домах потухли, город дремал в лунном свете.

— Милый городишко! Уютней, чем я думал.

— Этот город — недоразумение, Кридмур. Его жители принадлежат прошлому. Найди Тенерала, а их оставь гнить дальше.


Стражи. Стоят на постах около рва. Сидят в сторожке на краю моста. Караулят на улицах, прислонившись к бревенчатым стенам и прикрывая ладонями свечи. Для затерянного городка, отдаленного во времени и пространстве от жестокого мира, Новый Замысел очень истово радел о собственной безопасности. Что ни говори, а от старых привычек избавиться трудно.

Кридмур проскользнул мимо стражи без единого звука.

— Вот самый большой из здешних домов, верно, дружище? Я так долго шатался по лесам, что даже этот сарай теперь кажется дворцом. Держу пари, там сидит их главарь. Что скажете?

— Мы здесь только затем, чтобы вернуть Генерала, Кридмур.

— Ох, как давно не был в городе, даже в таком. Хочется порезвиться, друг мой.

— Нет. Ты забыл о Клоане? И...

— Ну, так остановите меня.

— Торопись, Кридмур.


Внимание Кридмура привлекла старая ржавая щеколда на дверях маленького, размером с сарай, домишки неподалеку от центра города. Стены домика образовывали восьмигранник. Что это — церковь? Гробница? Тюрьма?

Он переломил щеколду пальцами и выкинул обломки в грязь.

Пыль, затхлый воздух с запахом пота, старая бумага — ничего движущегося и живого. Но Кридмур все же осторожно вошел. Во мраке зрачки его расширились и стали похожи на зияющие ружейные отверстия. Но он оказался всего лишь в библиотеке. Каждая из восьми стен была исполосована кривыми линиями грубо сколоченных стеллажей. На полках стояли гроссбухи и книги, лежали стопки старых брошюр и газет.

Кридмур провел пальцем по пыльным кожаным корешкам трудов — политическая философия, военная история, духовные наставления. Какое трогательное и жалкое зрелище: целая полка, отведенная пафосным трактатам и притчам Улыбчивых. Трудно представить, кому эта никчемная писанина могла показаться сокровищем, достойным того, чтоб тащить ее на Край Света. Нашлась здесь даже заплесневелая, рассыпающаяся стопка выпусков «Разорванных цепей» — печатного органа Освободительного движения. Сколько лет прошло с тех пор, как он видел эти страницы, эти убийственно серьезные и пылкие религиозные воззвания? Ему было стыдно на них смотреть.

— Это бессмысленно, Кридмур. Двигайся дальше.

— Минутку. Мне любопытно. Это странный городок.

— Выполняй приказ, Кридмур.

Большинство полок оказалось завалено дельными, умными книгами о высоком, о морали и политике — и только в самом низу, ближе к полу, нашлась полка с любовными романами и детскими приключенческими историями. Бумага была почти такой же старой, как сам Кридмур, хотя истории, скрытые под этими обложками, он мог купить и в прошлом году где-нибудь на рынке Китона

— Ничего не меняется, правда? Все стареет и изнашивается, но часто ли появляются новые идеи?

— Кридмур.

— Я, конечно, не утверждаю, что это — новая идея...

— Нет. Ты повторяешься. Вперед.

В центре комнаты стоял пюпитр, на котором, словно историческая реликвия, покоилась толстая книга с гладкими страницами.

Осторожно проведя по ней пальцем, Кридмур оставил след грязи и пота.

— Хартия! Как ностальгично... Вы-то хоть помните?

— Кридмур, двигайся дальше.

— Конечно! Вы никогда не были ни мыслителями, ни строителями. А это — их Священное Писание. С его помощью они регулировали общественный порядок. Но какое вам дело до общественного порядка?

— двигайся дальше, Кридмур.

Он стоял, переворачивая страницы, и качал седой головой.

— О ней сейчас почти не слышно в наших краях. Если и вспоминают, то лишь в насмешку. Как же легко над ней насмехаться. Как благочестивы эти наставления. Как наивны надежды. Какими мудрыми они себя мнили! С такими, как вы, они не считались, правда, дружище?

— Аиния сломила Республику. Аиния изгнала их из мира. Мы. могли заключить с ними союз.

— И это привело бы их к гибели: ваше прикосновение ядовито, мой друг. Но гляди-ка! Признаюсь, что я уже настолько стар, сентиментален, что даже нахожу этих людей симпатичными. Помнишь их вербовщиков, что разгуливали по улицам в красных мундирах? Они презирали грязные притоны, где таился я! Все могло бы повернуться по-другому, если б я тогда протрезвел, расплатился по счетам, вышел бы, моргая, на свет и присоединился к ним! Уж я-то примыкал и к куда более глупым движениям, это уж точно. Но эти... слишком напоминали овец. А мне хотелось быть волком. И почему-то с ними мне было противно. Вот и девушки у них — пускай приличные и добрые, но совсем не красавицы... Да и я был совсем еще молод.

— Сейчас ты для них бесполезен, Кридмур.

— К их чести! К их чести!

— Ты сам знаешь, кто ты.

— Ты сделал меня таким, мой друг.

— Ты сам пришел к нам, Кридмур.

— Да? Не припомню такого.

— Они прогнали бы тебя, как бешеного пса. А мы тебя любим, Кридмур. двигайся дальше, а не то мы снова ударим Кнутом.


В городе прошел холодный дождь. Два охранника шлепали ногами по грязи, и фонари их оставляли в ночи мягкий и дымчатый золотистый след. Застыв, Кридмур подождал, пока они пройдут. И повернул на восток. А чуть погодя остановился и втянул носом воздух.

— Я его чую.

— Да, Кридмур. Генерал здесь...

— О нем неплохо позаботились, благослови их Бог.

— Он наш.

— Это вы так говорите... Там, в том здании, я чую кровь и запах лекарств... Это госпиталь?

— Мы слишком много времени проводим в госпиталях.

— Ваша правда. Война больше не свежа и не юна.

— Тогда ступай и верни его.

— Еще рано. Я также чую нашу общую подругу-докторшу, молодую миссис Альверхайзен. Бедняжка Лив там, недалеко...

— Да, Кридмур. Мы знаем. Нам она больше не нужна.

— Полагаю, мы должны навестить ее и предупредить...

— Ты обезумел? Она может поднять тревогу. Иди к Генералу.

— Нет. Не сейчас.

— Кридмур, выполняй приказ.

— Нет.

— Ты забыл, что такое Кнут, Кридмур?

— Я не забыл, что такое Кнут, и не простил вам его удары. Но я его не боюсь, и не только сейчас. Я вам нужен. Больше у вас никого нет. Вы не посмеете меня тронуть. Я буду делать, что захочу. Теперь вы — всего лишь голос в моей голове. Всего лишь пассажиры. Всего лишь голос дурной совести, а на голос совести я уже давно привык не обращать внимания.

— Если не будешь нам служить, ты окажешься бесполезен для нас, и мы тебя уничтожим.

— Знаю. И поэтому я буду служить вам. Но не сейчас. Сейчас женщина важнее.

— Однажды все изменится.

— Однажды все изменится. Однажды умрете даже вы...

— Осторожней, Кридмур.

...Весь этот диалог произошел в одну секунду между падениями двух дождевых капель. Одинокая черная туча проплыла мимо луны. Лунный свет снова упал на морщинистое лицо Кридмура. Дождь иссякал, становился робким. Порыв ветра пронес мимо Кридмура холодные брызги воды, и на этом все закончилось.

— Но не сегодня и не от моей руки. Однажды это сделает кто-нибудь лучше, чем я.


ЧАСТЬ ПЯТАЯ БИТВА ПРИ НОВОМ ЗАМЫСЛЕ

47. ТРЕВОГА

Лив села в постели, прислонилась спиной к холодной деревянной стене и поджала колени под тонким стареньким покрывалом. Она слышала, как Мортоны занимаются любовью в своей спальне, и эти приглушенные, страстные и временами пронзительные звуки мешали ей спать. Она увидела, как Кридмур бесшумно лезет в окно, и лишь на мгновение удивилась.

Он прижал палец к губам, кивнул в сторону спальни Мортонов и улыбнулся.

— Добрый вечер, мистер Кридмур, — сказала она.

— Здравствуйте, Лив.

— А я уж думала, куда вы подевались. И что же дальше?

Он отошел от окна и прислонился к стене. Она заметила, что одежда его окровавлена и изорвана, а в волосах запеклась кровь. Он выглядел страшно усталым, и от него разило машинным маслом, кровью и кислотой.

— Кого вы убили, Кридмур?

— Отвратительное Чудовище, Лив. Горожан я не трогал. Кстати, как вы сюда попали? Они с вами плохо обошлись?

— Как вы смеете спрашивать меня об этом, Кридмур?

Он пожал плечами.

— Я говорила с их президентом, Кридмур, — продолжала Лив. — Предложила ему заключить союз с вами против Линии. Сказала, что с вами можно договориться. Они мне не поверили. Я была права?

Он покачал головой, вздохнул и потер морщинистый лоб большим и указательным пальцами левой руки. А потом улыбнулся ей — хитро-загадочно и в то же время натянуто-отстраненно, словно сказочный отравитель, слишком поздно сообразивший, что выпил не из того бокала, что коварство его обернулась против него же, что время его сочтено и выбора вдруг не осталось, что хитрость уже не спасет, и потому он наконец совершенно свободен.

Ей стало дурно, и она едва не разревелась:

— Вы вернулись к своим Хозяевам, Кридмур. Так?

— Они сами нашли меня, Лив. Выбора не было. Выбора не было никогда, мы — те, кто мы есть. В каком-то смысле это приносит облегчение.

— Вы трус, Кридмур.

— Да. В любом случае, я пришел, чтобы предупредить вас. Линия в каких-то двух часах хода отсюда. Они знают, где этот город, и прибудут сюда еще до рассвета. Признаюсь, что худшая часть меня ждет этого. Я не знаю, какое оружие у них с собой. Не меньше двух самоходных и двух легких пушек. Возможно, огневики и землетрясы, шумовые бомбы, ядовитый газ, колючая проволока, насылатели кошмаров. Я подумал, вы заслуживаете большего, чем смерть во сне. Предлагаю вам бежать. Или оповестить город. Или следовать за мной, если захотите. Вы знаете, куда я направляюсь.

Он исчез через окно.

К моменту, когда Лив оделась, взяла часы, охотничий нож и вышла на улицу, его уже след простыл.


— Теперь к Генералу, Кридмур.

— Похоже, я разочаровал ее. Она надеялась, что я окажусь благороднее.

— Тогда это глупо с ее стороны. Нет времени жалеть себя, Кридмур. Ступай к Генералу.

— Да.

Лив стояла на улице и прислушивалась. Кридмур ушел. Город пустынен и тих. Моросит легкий шепчущий дождик. Тепло, земля под ногами совсем размякла.

Он отправился на юг, поняла Лив. Мимо дома судьи Вудбери, мимо маленького восьмигранного книгохранилища, через грязное квадратное поле, где проводились судебные заседания и форумы, мимо Уголка оратора — к длинному низкому зданию, которое доктор Брэдли называет госпиталем, туда, где город тайно держит Генерала. Там, как и везде, было тихо, но Кридмур, похоже, не настроен никого убивать. Возможно, он украдет Генерала и ускользнет, не пролив ни капли крови.

В тишине ей показалась, что она чует линейных — слышит, как глухо чавкают и скользят по грязи их сапоги, — но то был всего лишь дождь.

Ей отчаянно хотелось последовать за Кридмуром — так сильно, что она с тоской смотрела на юг, во мрак, в дождь, в даль за домом судьи Вудбери, из чьих окон лился золотой свет, — она слышала, что Вудбери просыпался засветло и садился за свои трактаты по юриспруденции, — и не только потому, что она нужна Генералу (забота о нем вполне разумна), но и по какому-то странному, безрассудному капризу, анализировать который ей сейчас совсем не хотелось...

Вместо этого она поступила разумно — развернулась и решительно зашагала на север, к дому президента.

— Здесь что-то не так, Кридмур.

— Здесь все не так.

Из госпиталя не доносилось ни звука — ни криков, ни стонов, ни надсадного хрипа умирающих. Совсем не похоже на госпиталь.

Возможно, все изменится, когда Линия доберется до города. Края занавешенных окон озаряло тусклое мерцанье свечей. Видимо, даже здесь кому-то страшно спать в темноте...

— Я его чую. А вы? Или что там у вас вместо обоняния?

— Да. Кридмур, здесъ что-то не так.

— С каких это пор вы стали такими трусами?

— Не зарывайся, Кридмур. Кроме запахов, есть много всего другого — тонкие вибрации, точки сгущения и разреженности — мы чувствуем, эти вещи. Вся земля и вся Ложа полнятся криками нашей родни. Она кричит на нас. Мы не можем допустить ошибки.

— Посмотрим, куда все повернется. Согласны?

Двери не было — лишь черная дыра, занавешенная брезентом. Кридмур отодвинул занавес и вошел.

Комната тянулась вправо и влево, причем слева изгибалась под прямым углом. Все пространство было заставлено кроватями — ржавыми проволочными каркасами, раскладушками или перинами на тяжелых дубовых каркасах, — разделено бесчисленными занавесками из шелка, холста, ткани, овечьих шкур или плетеного тростника и освещалось лампами под абажуром да парой мерцающих свечей. Все постели, кроме одной, пустовали.

— Вот он. На кровати в дальнем углу.

— Кридмур, здесъ есть другие, они вооружены и не спят.

— Да, я их слышу. Ну, что ж...

— Они знают, что мы здесъ. Они слышат, что мы говорим.

Кридмур развернулся, сжимая Ствол в вытянутой руке, и вгляделся во тьму позади него. Но уже в следующую секунду вскрикнул от злости и прикрыл рукой пульсирующие глаза — комнату внезапно озарил ослепительный свет. То был не газовый свет, не свет костра, а холодный, белый свет жутких машин Линии.

Он поморгал, пытаясь унять резь в глазах. Черные силуэты превратились в три — нет, в четыре фигуры, которые наблюдали за ним из дальнего конца длинной комнаты, футах в тридцати от него, наставив на него ружья, словно пальцы, обвиняющие Крид-мура в преступлении. Ружья и сияющие ручные фонари. Ноздри Кридмура раздулись, будто стараясь подменить слабеющие глаза. Что бы эти люди ни держали в руках, Линией от них не пахло. Но он вдруг рассвирепел, и ему стало все равно. Они окружили его, захотели поймать в ловушку...

Кридмур поднял Ствол. Косматый человек в длинном фраке, что стоял в центре шеренги, опираясь левой рукою на трость, поднял правую кисть. На лице его — сером, одутловатом, рябом и морщинистом — лоснился след большого ожога. Человек был стар, но свиреп. Кридмур увидел, как напряглись тонкие пальцы, сжимавшие палку, когда косматый поднял правую руку. Открыв изуродованный шрамами рот, старик сказал:

— Стой! Убьешь меня — погибнут все.

На миг застыв, Кридмур заметил, что чертов старик сжимаетв пальцах очередную мерзкую игрушку Линии. Если Кридмур не ошибается насчет изящных молоточков, пластин, тарелочек и камер проклятого устройства, в руках у косматого — бомба.


Охрана задержала Лив в тридцати ярдах от дома президента. Сильные руки в мехах вдруг протянулись из тени, схватили ее и зажали рот.

Они много лет укрывались в холмах от Линии и Стволов, подумала Лив, — ну конечно же они умеют прятаться и знают, как наносить удар из тени.

Один из охранников наклонился к ее плечу. Его борода царапала Лив лицо, у него дурно пахло изо рта.

— Что вам здесь нужно? — прошептал он.

Она ответила, также шепотом:

— Линия здесь! В часе ходьбы отсюда. Я пришла, чтобы предупредить президента.

— Откуда вам это известно?

— Вы должны эвакуировать население. По крайней мере, детей. Вы должны спасти Генерала. Вы должны...

— Идемте с нами.


Заложив руки за спину, Лаури наблюдал, как молодой рядовой Карр лезет на дерево. Очень неуклюже. Карр пыхтел, тяжело дышал и ругался. Рядовые Карпентер, Даггер и еще какой-то солдат улюлюкали и свистели, подбадривая его:

— Давай же, Карр! Выше, выше!

Нога Карра соскользнула с ветки, и он едва не упал, но в последний момент успел плотно прижаться скулой к стволу и в отчаянии уцепиться за листья. Он закричал.

— Только не свались! — крикнул Лаури. — Не смей падать, Карр!

— Нет, сэр. Нет, сэр. Спасибо, сэр. Нет, сэр...

— У тебя единственный исправный телескоп, Карр. Не вздумай упасть!

Выполняя свой долг, Карр лез выше и выше, растворяясь в листве, пока его голос стало почти не слышно. Наконец он добрался до самой высокой ветки и растянулся на ней, обхватив ее правой рукой. Левую же руку он медленно протянул к поясу и достал ценный телескоп. Осторожно растянул его одной рукой, отчего ветка затряслась, роняя листья, и навел прибор на Новый Замысел.

Солдаты ждали. В отряде царило приподнятое настроение. У линейных снова появились цель и реальный враг; теперь они стояли прямее, держали ухо востро и больше не помышляли о предательстве. Они тщательно, снова и снова перепроверяли свое оружие, хотя большинство соглашались с младшим офицером Миллзом в том, что их враги «уже трупы». Никто не верил, что Новый Замысел окажет им серьезное сопротивление.

Утром Лаури подумал, что теперь, когда Тернстрем с Кольером погибли, а Гаудж дезертировал и так далее, он наверняка остался самым старшим в дивизионе. И уж точно единственным, кому доводилось сражаться с Республикой; в блэккэпской битве он, конечно, воевал совсем мальчишкой, но был смышленым, достаточно смышленым, чтобы выжить там, где гибли тысячи, и он понимал, что, хотя солдаты Республики много говорят о чести, достоинстве и добродетели, сражаются они грязно, подло и коварно...

Лаури схватил пленника за ворот рубахи из шкур и дернул, веля ему встать. Мальчика звали Хэйворт.

— Хватит хныкать, парень. Скажи еще раз, сколько у них пушек?


— Мистер президент, Линия... — начала было Лив.

— Да, мэм. Мы в курсе.

Хобарт сидел за письменным столом. Глаза у него покраснели, лицо перекосилось от напряжения и усталости. Одет он был в старую, потертую и залатанную ночную рубаху с колпаком и закутан в старое одеяло. Вытащив руку из-под одеяла, он взял кружку отвратительного кофе из древесной коры с кореньями, какой варили в Новом Замысле. Он давно не спал, но его усталые глаза светились от возбуждения.

— Мы знаем, мэм. Знаем. Неужели вы думаете, что за все эти годы, что мы укрываемся от Линии, мы ничего не узнали о войне? Вы считаете, что мы все забыли? Что мы настолько отошли от добродетели наших отцов?

— Но...

— У нас есть разведчики и связисты. Мы знаем эти леса. К сожалению, судя по рапортам, они держат пленника. — Он покачал головой. — Скажите, мэм, а откуда вы узнали, что Линия близко?

— Кридмур здесь, сэр. Он сказал мне об этом. Вы должны...

— Кридмур?

Помощник наклонился к уху президента и пробормотал:

— Агент Стволов.

— Да! — выпалил Хорбарт. — Да, я знаю. Впрочем, какая разница, как его зовут? Они животные. Хуже собак. Собака откликается на имя, в отличии от змеи или крысы. Не много ли чести называть их по именам?

— Сэр, -— сказала Лив, — он здесь. Прошел мимо вашей охраны.

— С этим мы разберемся. Он хочет, чтобы мы знали, что Линия близко? Хочет, чтобы мы сразились с ней за него, так?

— Не знаю... Не знаю, зачем он сообщил мне об этом. Но сказал, что считает своим долгом предупредить меня. Сэр, вы должны эвакуировать город.

— Так советует Кридмур, да?

— Так советую я, господин президент. Кридмур собирается похитить Генерала, и вы еще можете его остановить...

— Мы знаем, что делать с Кридмуром.

— Вы слишком долго пробыли здесь и забыли, на что способны Стволы и Линия. Хобарт, вы должны спасти то, что можете...

Он наклонился вперед и посмотрел ей прямо в глаза

— Я ждал этого дня с тех пор, как занял эту должность, — произнес он сухо и крайне спокойно. — Все мои предшественники ждали этого дня. У меня с ними свои разногласия, но в одном мы все солидарны: в Новом Замысле не найдется ни одного человека, который не ждал бы скорейшего возвращения во внешний мир. Но сегодня внешний мир сам пришел к нам. Мы воспитывали наших юношей и девушек так, чтобы в этот день они оказались сильны. Сегодня, мэм, нам предстоит испытание. Сегодня мы покажем, что достойны наших отцов. Покажем, что готовы вернуться в мир и возродить великое государство.

— Вы должны спасти Генерала. Кридмур...

— Генерал в полной безопасности.

— Нужно эвакуировать его! Приставьте к нему десятерых человек, пусть бегут в лес. Я пойду с ними и...

— Нет. Кроме всего прочего, это плохо скажется на всеобщем боевом духе. Ему лучше остаться здесь и наблюдать за нашей победой.

— Вы глупец, Хобарт. Недальновидное напыщенное чудовище. Вам предстоит не славная победа, а еще одна бессмысленная бойня, каких в истории было достаточно. Эвакуируйте хотя бы женщин и детей. Линия здесь не затем, чтобы завоевать вас или изгнать отсюда О вас забыли! Если вы позволите женщинам и детям укрыться среди дубов, их не тронут, и вы сможете отстроить заново...

— Нет. Нет, мадам. Нет. В этот раз мы не станем отступать. Искра добродетели и мужества жива в нас. Мы примем бой.

— Вы забыли о порядках покинутого вами мира. Добродетель вас не спасет — вы забыли, каким оружием владеют они.

— Я слышу, объявляется тревога. Так? — сказал Хобарт. Его помощник кивнул. — Слышите этот тревожный сигнал?

И действительно, с улицы послышались крики толпы, глухой и далекий звон колоколов, топот ног, барабанный бой, визг старых гнутых медных свистков, а затем — так близко, что Лив вздрогнула в своем кресле, — торопливый грохот ружейного огня: три выстрела — пауза — и затем еще три.

— В этот раз мы не станем отступать. Мы смоем пятно поражения с нашего великого государства. Вы увидите, на что мы способны, мадам. Мистер Халгинс, отведите ее куда-нибудь, чтобы не мешала. У нас впереди много дел.

48. УСИЛИТЕЛЬ

Кридмур закатал рукава, вытянул руки ладонями вверх. И загнул пальцы, словно пижон из большого города, проверяющий, не грязные ли у него ногти, как это делал старый щеголь Фэншоу. Ногти и правда оказались очень грязными; он давно не следил за ними. Уже много недель Кридмур не бывал в обществе каких-либо дам, кроме Лив, которую он в расчет не брал, и о гигиене ногтей не задумывался. Он вспомнил, как пес его отца, большой косматый дружелюбный зверь, прибегал из полей мокрым от грязи и шумно отряхивался, забрызгивая черной жижей камни и хворост. Отряхнуться примерно так же хотелось теперь самому.

Вместо этого Кридмур улыбнулся и разогнул пальцы:

— Видите? Мои руки пусты, сэр. Грязноваты, конечно, но путь сюда выдался нелегким. Не могли бы ваши люди опустить ружья? Поговорим как цивилизованные люди!

Стрелки даже не пошевельнулись. Косматый старец в центре шеренги смотрел все так же сурово, глаза его пылали ненавистью. Он чуть заметно подергивался — стоять неподвижно ему было трудно. Кридмуру показалось, что больше всего старцу хочется бегать кругами, размахивать руками и разглагольствовать.

Безобразное устройство в руке старика притягивало к себе взгляды. Маленький железный курок завис над спусковой пластиной, и только палец старика, чуть дрожа, удерживал его от удара.

— Руки у тебя проворные, — сказал старик. — Снимай ремень.

— Нет.

— Знаешь, что у меня в руке?

— У меня спадут штаны. Это будет нелепо в такой торжественный момент. Два противника, достойных друг друга, наконец-то встретились! Меня зовут Джон Кридмур. А вас, сэр? Вы новый доктор Генерала? С виду вы ученый человек.

— Я его врач, Кридмур. И его верный офицер. Тебе не забрать его из-под моей опеки. Ты не достойный враг: такие, как ты, — зверье. Вампиры, крысы. Мне противно, когда подобные твари разгуливают по нашим улицам.

— Я здесь ненадолго, доктор.

— Меня зовут Брэдли. Запомни имя того, кто поймал тебя, Кридмур. Того, который получит награду за твое убийство. Твой хвост послужит мне трофеем, зверюга.

— Злобный он, этот доктор, — подумал Кридмур. — И не умеет держать язык за зубами.

— Да, Кридмур, но помни об устройстве в его руке. Он опасен.

— Полагаю, я бегаю быстрее, чем звуки из его глотки. Я окажусь в дверях прежде, чем старик отпустит курок.

— Генерал в этой комнате, Кридмур. Ты сможешь также быстро увести его с собой? Нет, не сможешь. И не смей даже думать о том, чтобы бросить его, Кридмур. Мы знаем, как устроен твой разум.

— Ты ранишь меня, мой друг. Не уязвляй моих чувств слишком жестоко, я могу закапризничать вам назло. На самом деле я сомневаюсь, что смогу убежать от взрывной волны. Глядите, как пляшет палец доктора на курке.

— Да, Кридмур.

— Я мог бы уйти. Он блефует. Если я повернусь и уйду, он не исполнит своей угрозы, поскольку не осмелится убить своего драгоценного Генерала — солнце Республики, вернувшееся с того света.

— Посмотри ему в глаза, Кридмур. Почувствуй его ненависть и страх. Он не очень рационален. И очень стар, его смерть близка. Мы не можем предвидеть, каким будет его следующий шаг. И не можем рисковать.

— Что же нам, стоять здесь, застыв от страха друг перед другом? Как долго? Пока не остынет солнце? Или пока сюда не заявится Линия и мы не останемся стоять на грязных дымных улицах, окруженные безликой толпой? Или пока нас не захлестнет Западное Море и мы не утонем или не застынем, как кораллы? Как нелепо. Как утомительно.

— Да, Кридмур.

— Какой же он смелый, если вот так по-глупому противостоит. Не думаю, что у него есть хоть малейший шанс дожить до утра. Как по-вашему, он знает об этом?

— Ты никогда не был таким, как он, Кридмур...


Доктор сплюнул. Его растрепанные волосы колыхались, как на стылом ветру.

— Снимай ремень, черт бы тебя побрал!

— Я предпочел бы этого не делать. Тогда вы перестанете меня бояться, и равенство между нами пошатнется. Можно спросить, как вы узнали, что я здесь? Вы ждали меня. Это для меня сюрприз. Я вел себя очень тихо.

— Думаешь, мы столько лет сражались с Линией и ничему за это время у них не научились? Ничего не переняли?

— Ах...

— Я лично участвовал в уничтожении трех Локомотивов.

— Превосходно!

— Мы подбирали с поля боя все, что могли. Изучали все их тайны. У них есть машина, которая умеет засекать таких, как ты. Чуять ваш запах. Мы были предупреждены о твоем появлении.

— Да, да, знаю. Черная коробка примерно вот такого размера? Внутри — медные проволочки, дыхательные трубки, барабанные перепонки? Царапающая иголка? Когда мы разговариваем с Хозяевами, их голоса доносятся из глубин мрачной Ложи — или, можно сказать, они низвергаются из тьмы в ореоле огня, точно метеоры. Ткань оболочки мира рвется, на ней остаются шрамы, эфир возмущается — и эти коробочки сотрясаются. Современные действуют в радиусе полумили, но у вас, разумеется, старая модель. Спрятаться от них можно, просто я никак не ожидал увидеть такую машинку здесь! Подумать только, а ведь я уже думал, что голоса слышны только в моей бедовой башке, что это просто голоса темных сторон моего «я». Спасибо, что напомнили мне об истинном положении вещей, доктор. Если это безумие — по крайней мере, безумен не только я. Рад общению, док. И кстати, где вы получили это ранение?

— Расстегни ремень, Кридмур. Ты в ловушке. Ты не позволишь ему умереть. Твои Хозяева этого не допустят. Они кинут тебя, Кридмур.

— А вы? Вы не кинете? Или вы способны укокошить своего Генерала, док?

— Иногда приходится идти на жертвы. Если понадобится его убить — я это сделаю, и память о нем останется в наших дальнейших подвигах.

— Какая одержимость. Как жестоко. Как негуманно. Подумайте вот о чем, док: возможно, мои хозяева хотят заполучить Генерала не для себя. Возможно, они просто не хотят допустить, чтобы он попал в руки Линии? Ведь он — ключ к завершению Великой Войны. Вы слышали об этом? Вам это известно? Но зачем же моим Хозяевам прекращать войну? Они питаются кровью, огнем и горечью поражения. Мы с вами хотим мира, потому что мы — разумные люди. Так, может, они лишь обрадуются, если Генерал умрет? Тогда вам нечем мне пригрозить доктор, смерть вас и ваших людей предрешена. Я не угрожаю вам, просто перебираю варианты, чтобы убить время. Что вы об этом думаете?

— Снимай ремень и вставай на колени.

— Нет.


Лаури попробовал договориться:

— В последний раз спрашиваю, Хэйворт. Где они держат Генерала?

Пленник задрожал и отвернулся. Младший офицер Миллз замахнулся, чтобы ударить его, но Лаури жестом остановил его:

— Где, Хэйворт? Мы хотим взять его живым. Вы понимаете? Мы хотим обойтись без жертв.

— Не знаю. Не понимаю, о чем вы. Генерал мертв, он умер...

— Хэйворт. Мы завоюем твой город. Это неизбежно, понимаешь? Мы не можем допустить, чтобы вы здесь строили против нас свои козни. Мы знаем, что Генерал с агентом у вас, и мы их получим. Но если ты скажешь, где они, мы обойдемся без жертв.

Хэйворт прикусил окровавленную губу и промолчал.

— Чему они учат этих мальчишек? — сказал Лаури. — Чему они их учат?

Он снова толкнул Хэйворта, чтобы тот упал на колени, и отошел, подозвав к себе Миллза.

— Ладно, Миллз. Отдайте приказ к действию. Начинаем осаду.

Линейные выстроились в три колонны, солдат по пятьдесят в

каждой. Впереди они катили пушки и самоходные орудия, как муравьи, волокущие палые листья. Они вышли из-под сени дубов и двинулись по полю к стенам и рву Нового Замысла, где Лаури готовился спокойно и решительно умереть.

— Я хотел обойтись без жертв... Миллз, тащите усилитель.


Мистер Халгинс вывел Лив во двор и встал рядом в неловком молчании.

Они смотрели, как улицы осветились факелами, свечами и масляными лампами. Небо медленно серело, ночные звезды гасли. Они наблюдали, как бегают туда-сюда люди — сначала звонари и барабанщики, а потом и сбитые с толку, спотыкающиеся разбуженные горожане в ночных рубашках, шкурах или голышом. Вскоре их стало больше; одни мрачно молчали, другие испуганно бормотали, третьи радостно кричали, и у всех были копья, луки, ружья, мотыги, грабли, или ведра, или доски, или свертки, назначения которых Лив распознать не могла. Дождь потихоньку прекратился — она даже не заметила, когда именно.

Мистер Халгинс оказался простодушным здоровяком, медлительным и порядочным. Во внешнем мире он мог бы держать лавку, мясную или скобяную, скорее всего, унаследованную от более расчетливого отца или полученную благодаря женитьбе на сметливой женщине, — зарабатывал бы немного, но зато пользовался бы любовью соседей; возможно, отдал бы помещение лавки под залог, но наверняка ковылял бы по жизни вполне беспечно. Вот для какой жизни предназначен мистер Халгинс, подумала Лив. Здесь он явно не на своем месте. Такой человек не должен умирать за Новый Замысел.

Халгинс заметил, что Лив внимательно смотрит на него. Он постарался свирепо нахмуриться, но его веки и подбородок дрожали. Лив улыбнулась ему.

Во дворе перед ними десяток солдат Нового Замысла проводили внеплановые строевые учения — маршировали то влево, то вправо, крутили и скрещивали ружья, насаживали штыки, выкрикивали приказы и условные команды, топая сапогами. А потом, словно даже не завершив этого действа, рассеялись по городу на все четыре стороны света. Некоторые ушли, отдавая салют, некоторые — держась друг друга. Лив надеялась, что этот шум и суета вселяют в них уверенность.

— Это не сама Линия, — сказала Лив бедняге Халгинсу, — а лишь ее тихое, далекое эхо. Они пришли не воевать. Они преследовали одного человека и давно устали. Кридмур сказал, что техники у них с собой нет. Ни птицелетов. Ни Локомотивов. Они почти что обычные люди. Все совсем не безнадежно, мистер Халгинс...

Халгинс смотрел во двор. Он медленно покачал головой. Лив не поняла, что именно он отрицал.

— Вы женаты, мистер Халгинс?

Он по-прежнему не замечал ее.

Раздался странный шум. Лив не сразу заметила, как он выделился из общего гула просыпавшегося города, но именно этот звук вскоре перекрыл все остальные. Он был похож на скрежет мела по доске, на зуд огромного москита, заявляющего о своих вампирских аппетитах; на звон, о котором рассказывают жертвы с пораженным мозгом (те, у которых пострадали доля Ингвира или зона Вернера); на таинственную тревогу, от которой страдают некоторые шизофреники... Вой, шипение, треск — хаос звуков нарастал, а затем стих, уступив место громоподобному голосу, который отражался от городских стены взмывал в небеса:

— ...ЛАУРИ! МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ НОВОГО ЗАМЫСЛА, ЭТО ГОВОРИТ МЛАДШИЙ ПРОВОДНИК ЛОКОМОТИВА АНГЕЛУС ЛАУРИ. Я ПОВТОРЯЮ: МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ НОВОГО ЗАМЫСЛА...

Халгинс, Лив, трое-четверо оставшихся во дворе солдат, только что выбежавшая из хижины девушка — все подняли взоры к небу, словно решив, что голос гремит из-за туч, но небо все еще оставалось серым, безоблачным и спокойным.

Хотя сам голос звучал невероятно громко и искаженно, за помехами и воем электричества ясно слышался унылый, неживой голос линейного, которому будто смертельно наскучило то, что он собирался сказать.

— СЛЫШИТЕ МЕНЯ? СЛЫШИТЕ? ДА? ВЫ ЗНАЕТЕ, ЧТО ЭТО ОЗНАЧАЕТ, НЕ ТАК ЛИ? ЛИНИЯ ЗДЕСЬ!

Голос бубнил и тянулся, становясь неразборчивым. Он пробормотал куда-то в сторону то, что прозвучало грохотом далекой лавины: «Вы же знали, что однажды это случится. Мы проникаем всюду».

Лаури, повторила про себя Лив. Значит, того, кто все это время ее преследовал, зовут Лаури. Отвратительное имя, омерзительный голос.

Она вспомнила, как стояла в Вестибюле станции Глориана в тени громады из ржавого железа, служившей вокзалу крышей, слушала грохот и гул голосовых усилителей, которые передают приказы Локомотивов, отмеряют часы и внушают страх, как и велят им Локомотивы. Но в Глориане таких устройств — несколько дюжин, поэтому их отзвук отражается десятки раз, и шум заполняет каждый уголок разума. Лаури же не сумел дотащить до Нового Замысла больше одного устройства, и этого явно недостаточно. Голос звучит отовсюду, но не глубокий. Это визг, который издает машина, работающая на пределе и уже готовая выдать сбой. Она воет, гудит, слова становятся неразборчивыми. Он раздавался эхом. Лив молилась о том, чтобы машина сломалась.

— СЛУШАЙТЕ, ЖИТЕЛИ НОВОГО ЗАМЫСЛА. У МЕНЯ ЗДЕСЬ ПЛЕННИК. ОДИН ИЗ РАЗВЕДЧИКОВ. ГОВОРИТ, ЕГО ЗОВУТ ХЭЙВОРТ. ВОТ, ПОСЛУШАЙТЕ.

Раздался другой голос, он кричал и молил о пощаде, становясь все пронзительней, — и скоро эти крики было уже не отличить от грохота машины — точнее, от его отголосков, все еще слышных на улицах города.

И вдруг воцарилась тишина.

Халгинс взглянул на небо. Поднял дрожащие руки к голове — но отчаянно удерживался, чтобы не поддаться панике и не зажать ладонями уши. Лив потянулась к нему, чтобы успокоить, но передумала и отступила на шаг. Он ничего не заметил.

— СЛЫШИТЕ? ОН РАСКРЫЛ МНЕ ВСЕ ВАШИ СЛАБОСТИ, ЭТОТ ХЭЙВОРТ. МЫ ЗНАЕМ, ЧЕМ ВЫ РАСПОЛАГАЕТЕ, — И ПОЧЕМУ НЕ СМОЖЕТЕ НАМ ПРОТИВОСТОЯТЬ. ОДНАЖДЫ ВЫ УЖЕ СБЕЖАЛИ ОТ НАС. ВЫВЕДИТЕ СТАРИКА, И МЫ ОСТАВИМ ВАС В ПОКОЕ. ПОВТОРЯЮ, ОТДАЙТЕ СТАРИКА, И МЫ УЙДЕМ! — Лив отступила от Халгинса еще на шаг. — ВОТ ЧТО МЫ СДЕЛАЕМ, ЕСЛИ ЕГО НЕ БУДЕТ ЗДЕСЬ ЧЕРЕЗ ПОЛЧАСА...

Раздался кашель — оглушительный, как удар грома. Голос снова заговорил, но невнятно — теперь он бормотал, разражался пространными тирадами и выл, то отдаляясь от мембраны усилителя, то приближаясь к ней вплотную, словно этого Лаури шатало от нервного напряжения.


Лаури отвернулся от усилителя и прикрыл мембрану рукой, пытаясь придумать, какой именно ужас должен грозить Новому Замыслу. Не отличаясь богатым воображением, он просто снова вспомнил, как впервые столкнулся с войском Республики. Перед глазами проплыли образы долины Блэккэп — колючая проволока, грязь, ядовитые цветы, которых там просто не счесть. Он вспомнил, как полз по грязи, а снайперы Республики отстреливали мальчишек вокруг него, одного за другим, словно дети Линии были ничтожнее муравьев, — руки стрелков ни разу не дрогнули, а ясные глаза смотрели пристально и беспощадно. Воспоминание это на миг возбудило его.

И он начал снова.

— Сначала мы снесем ваши стены, — пробормотал он, придвинувшись ближе к мембране, отчего голос его вознесся под облака, и предупреждение зазвучало словно с самих Небес. — Сровняем с землей ваши дома. Уничтожим все, что вы сотворили, и оставим лишь грязь. Мы похороним вас, потому что таков наш долг, да и чем нам еще заняться? Вот увидите. Мы пошлем дым и грохот — ваши старики еще помнят, они расскажут вам, каково это. И умрут первыми. Старики всегда умирают первыми. Или дети. Детям приходится тяжелее всего. Они задыхаются от черной пыли. Истекают кровью из глаз и ушей. Старики сходят с ума. Дети же перед смертью сморщиваются и становятся седыми, словно им тысяча лет. Я совсем не хочу этого. Хотя, если честно, мне все равно. Никакого удовольствия я от этого не получаю. Это моя работа. Но потом я пошлю к вам своих солдат. Вы будете на коленях молить их о пощаде, когда они станут резать вам глотки. Там, где проходим мы, становится тихо, ровно и чисто. Тем, кто приходит после нас, легко. Но вы же понимаете, каково нам здесь, на Краю Света, где приходится убивать и быть убитым. На этом чертовом краю. Если кто-то из вас еще будет на ногах, когда мы придем, будет немного сложнее, хотя и не... О, ч-черт!

Из усилителя посыпались искры, и раскаленная мембрана отскочила и порезала Лаури щеку.

Затрещали электрические разряды, что-то звонко щелкнуло, давление упало — и грозовое эхо медленно угасло в воцарившейся тишине.


Голос умолк.

Лив уже давно не понимала, что он говорил. Она не слушала. При первых же раскатах голоса Халгинс окаменел от ужаса, зажмурился и забормотал вдохновительные афоризмы Улыбчивых. Улучив момент, Лив медленно отошла от него — и, поняв, что он ничего не заметил, побежала прочь.

У водяного насоса она увидела мистера Уэйта, тоже из Улыбчивых. Он возглавлял группу мальчишек — решительных, гордых и бесстрашных. У них не было ружей, они вооружились копьями, луками и ножами. Их тела под шкурами напряглись и дрожали.

Да и сам Уэйт показался Лив мальчишкой: он наверняка принадлежал к тому поколению, которое не помнило Старого Света, которое оказалось за пределами времени и истории, отчего так и не повзрослело. Широкая самоуверенная ухмылка на его лице казалась совсем не к месту. Лив вспомнила улыбавшихся манекенов из витрин магазинов в больших городах Кенигсвальда, которые она посещала, еще когда жизнь ее была тихой и не столь безумной. Улыбка Уэйта -— такая же восковая и незатейливая попытка что-нибудь продать. Она улыбнулась ему в ответ, кивнула и перешла на шаг. Уэйт и мальчишки наблюдали, как она проходит мимо. Она сделала вид, что торопится по делам, хотя и понятия не имела, куда идет.

Рука Брэдли устала, и он опустил бомбу. Теперь он держал ее сбоку и, осклабясь, теребил молоточек. Лицо его дергалось.

— Он чувствует себя глупо, Кридмур. Ты выставил его на посмешище перед его же людьми. Он ожидал героическогопоединка. Все это ожидание — просто фарс.

— Ты всегда чувствуешь наши слабости, дружище.

— От этого он становится только опасней. Он способен на глупость и желает эффектной смерти. Его старые пальцы дрожат.

— Ты слышишь это? Эти грохот и дрожь, взрывающие эфир? Наши преследователи прочищают глотки своих мерзких машин. Готовятся исполнить свою мерзкую песню. Интересно, они сразу начнут его убивать — или сперва поговорят?

— Каждый звук, который издает Линия, убивает душу или тело. Истинную жизнь предлагаем только мы.

— Вот как вы это называете?

— Следи за Брэдли. Как только он отвлечется, убей его.


Голос Лаури, монотонный и гнусавый, нависал над городом, как мерзкий дождь, просачиваясь в занавешенные окна госпиталя:

— ПОВТОРЯЮ: ВЫВЕДИТЕ СТАРИКА, И МЫ УЙДЕМ. ВОТ ЧТО МЫ СДЕЛАЕМ, ЕСЛИ ЕГО НЕ БУДЕТ ЗДЕСЬ ЧЕРЕЗ ПОЛЧАСА...

Солдаты Брэдли побледнели от страха, и ружья их задрожали, но Брэдли оказался храбрее. Хотя его покрасневшие глаза уже слезились, он ни на секунду не отвел взгляда от пальцев Кридмура, зависших над Стволом.

Перекрикивая грохот, Кридмур повысил голос.

— Он врет, док, и вы это знаете. Линия ничего не оставляет нетронутым. Он не уведет так просто своих солдат. Он уничтожит вас. Еще задолго до его прихода сюда вы уже опоздали. Знаете, когда все решилось? Когда они склонились над своими картами, прочертили линию продвижения, и вы оказались у них на пути. Они даже не держат на вас какой-либо злобы. Вы умрете, доктор. Но кое-что еще можно спасти. Позвольте мне увести Генерала.

Глаза Брэдли расширились, и он усмехнулся.

— Я знаю, что у вас на уме, док, — продолжал Кридмур. — Генерал стар, старше нас с вами, и совершенно безумен. Разве он стоит того, чтоб его спасать? Но послушайте меня внимательно, док. У Генерала есть тайна. Моя подруга Лив вам не сказала? И мне эта Тайна известна. Я посвящен в нее. Это — Оружие. У Первого Племени есть Оружие. Или даже не столько само Оружие, сколько идея, мечта — нечто, для чего в нашем языке не найдется слов. Они предложили это Генералу.

Кридмур повернулся к стрелкам Брэдли.

— Вы молоды, — сказал он. — Слыхали, что Генерал водил дружбу с холмовиком — заклинателем камней, шаманом или кем-то вроде? Хотите верьте, хотите нет, но я как-то пообщался с его женой. Насколько я понял, у Генерала с холмовиками был уговор. Они построили для него Республику, а он за это...

Брэдли сплюнул:

— Заткнись, чудовище.

— Не нравятся такие разговоры, а, док? Мистический вздор? Пятно на вашем славном, разумном и благородном происхождении? Но послушай: они обещали ему Оружие. Оружие, уничтожающее духов, доктор Брэдли. Навсегда! Но известно ли вам, что вы истребляли не сами Локомотивы, не самих Стволов, а только их вместилища? И те, и другие возвращались — всегда возвращались, как кошмары, как Первое Племя, как неизлечимая болезнь. И до сих пор они не познали страха.

— Зачем ты ему это рассказываешь, Кридмур?

За спиной Кридмура раздался шум: Генерал ворочался в кровати, скулил, бормотал. Кое-кто из солдат отвлекся на него.

— Видишь? Где-то в руинах его разума память об этом жива. Он нащупал это воспоминание. Перед последним походом он отправил письмо домой. А потом исчез. Линия настигла его. Скорее всего, по ошибке; они разбрасывают эти мерзкие бомбы бесцельно, словно игрушки. Кто-то помог ему спуститься с горы, и поверь, нам хотелось бы знать, кто именно. Но каким-то образом он оказался в маленьком странном госпитале на Краю Мира, к востоку отсюда — до него не так уж много недель пути. Что, если он до сих пор хранит Тайну? Что, если он до сих пор знает, где найти Оружие — или как его изготовить? Что, если оно уже у него? Жить ему уже недолго осталось. Ваш город, ваша Республика, ваш мир — мертвы. Этого Оружия вы уже не получите никогда. Но что, если его получу я? Мы могли бы уничтожить Локомотивы. Научить их бояться. Я отомстил бы за вас. Подумайте об этом.

Брэдли снова поднял бомбу — так, словно намеревался огреть ею Кидмура по голове.

— Мы не вступаем в сговор с такими, как ты, чудовище. Вы оскверняете все, к чему прикасаетесь. Я видел, перед вами пало слишком много народов. Но мы выстоим и в одиночку.

Кридмур заметил, что солдаты по обе стороны доктора Брэдли насторожились. Впрочем, они как раз не важны. Кридмур не сомневался, что бегает быстрее, чем они жмут на спусковые крючки, чем летают их пули — да и рану переживет, если потребуется.

— Предположим, я встану на вашу сторону, доктор. Если вы обезвредите свою бомбу, я даю слово, что буду сдерживать линейных как можно дольше. Вы ведь знаете, вашим людям с ними не справиться. Удачного исхода не обещаю, но думаю, что смогу сравнять силы. Возможно, вы все даже выживете. У вас есть дети? Или, может, молодая жена?

— Не твое дело, Кридмур.

— Вы делаете хорошую мину при плохой игре, док. Возможно, вы спасете своих людей. Вам стоит с гордостью принять мою помощь.

— Твое слово ничего не стоит, Кридмур. Мы не станем вступать с тобой в сговор.

— А ведь раньше вы не были таким заскорузлыми, док. В старые времена, в мире, оставшемся позади. Ах, ваш Генерал, ваши хартии, разглагольствующие вояки в цилиндрах и увешанные медалями. «Стоять на своих ногах и не якшаться с дьяволом», «власть закона, а не правительства» и все такое прочее. Я помню эти речи, доктор. Но даже тогда вы не могли помешать таким, как я. Ваши сыновья и дочери грезили о нас. Когда ваши предводители давали слабину, они впускали нас к себе. В Вульверхэмптоне, в Жестяном Холме, в Сайме и в дюжине других мест они призывали нас на помощь. Об этом не написано в учебниках истории, но все, кому это интересно, знают об этом. Вы не станете первым, кто пошел на уступки.

— Это было в Старом Свете, Кридмур. Здесь наши люди чище. Наших сыновей и дочерей учат добродетели. Никаких сговоров.

— Ну вас к черту, док.

Кридмур вытащил Ствол и выстрелил, нарушив тишину, повисшую пару минут назад, когда прекратила выть машина Лаури.

Солдаты затаили дыхание. Вмиг одеревеневшее тело доктора Брэдли повалилось назад, фалды черного фрака разъехались. Он выпустил трость, та секунду побалансировала на стальном наконечнике, а затем упала вперед. Старик разжал пальцы, и бомба с тяжким стуком упала на землю. Молоточек сдвинулся к спусковой пластине. Послышался тихий скрип разжимающихся пружин, дребезжание и скрежет металла.

Кридмур уже бежал. Он пересек комнату за доли секунды, перепрыгнув через кровати на пути, — их деревянные рамы под его ногами загремели, как барабаны. Каждый медленно возникающий звук он слышал с мучительной ясностью. Спрыгнув с последней кровати, он резко развернулся в воздухе. Его старые кости хрустнули, мышцы чуть не порвались. Он собрал волю в кулак — только плоть могла остановить его — и, с силой ударившись спиною об пол, заскользил по утрамбованной грязи. Бомба, клацнув, легла в его протянутую руку. Ему оставалось просунуть большой палец между спусковой пластиной и опускавшимся молоточком. Острый молоточек впился в кончик пальца Показалась крошечная бусинка крови.

— Ч-черт! — выругался Кридмур, но его замысел сработал: бомба затихла.

— Ты безумец, Кридмур. Ты дурак. А если бы неуспех?

— Помер бы, или что похуже. А вы бы завыли, вернулись в свою мрачную Ложу и проклинали бы мое имя.

Трое стрелков стояли с идиотскими лицами, направив ружья туда, где еще полсекунды назад стоял агент Стволов. Кридмур вскочил и быстро, по очереди, перестрелял одного за другим.

Он не знал, как обезвредить устройство, а потому просто оторвал молоточек и зашвырнул его в угол комнаты, отодрав на всякий случай и спусковую пластину. Судя по всему, это сработало. То, что осталось от бомбы, он пинком загнал под кровать.

Снаружи раздался далекий грохот, похожий на отзвуки выстрелов Кридмура. Будто именно теперь, когда он начал убивать, все и вышло из под контроля. Будто он, Кридмур, опять во всем виноват.

49. ОБОРОНА НОВОГО ЗАМЫСЛА

Рассвело. Солнце, скрытое густыми темными тучами, взошло на востоке.

Лаури наблюдал за стенами Нового Замысла. Никто не вышел сдаваться, не поднял белый флаг.

Рядом стоял младший офицер Миллз.

— Пора, сэр.

— Разве?

— Думаю, да, сэр.

— Хм.

Загвоздка в том, что ни у кого из солдат Лаури не работали часы. Те, что не залило дождем и не растрескало в походе, остановились по загадочным причинам. Их стрелки либо почти не двигались — либо крутились без всякой логики. Время здесь было еще не готово к тому, чтоб его измерять. Потому Лаури и выжидал в нерешительности, как ему казалось, вот уже дольше получаса. Он ждал приказов. Ждал, что откуда-то поступит сигнал. Ждал и слушал, как стонет и молится пленный, как нервно бормочут солдаты, ждал капитуляции Нового Замысла. Ждал все так же, когда издалека, из-за стен города, раздался тихий глухой звук, в воздух взвилась струя дыма и показался снаряд. Он упал, не долетев до войска Лаури, и никого не убил.

Но секунду спустя за ним прилетел второй и лишил жизни шестерых солдат.


Солдаты Нового Замысла выкатили пушки на свекольное поле неподалеку от центра города.

Квазиоленей из соседнего хозяйства разогнали. Некоторые из животных убежали, другие стояли поблизости, нервно осматривались и тихо ржали.

Лив наблюдала, как пушки волокут через улицу. Она выглядывала из-за угла библиотеки, замок которой сорвали, а притаившиеся в полумраке квазиолени обгладывали книги на полках.

Пушек было две. Два длинных металлических стебля, каждый из которых вырастал из пары тяжелых колес, месивших грязь свекольного поля. Моделями они различались — та, что поменьше, напоминала Лив конечность, ссохшуюся от полиомиелита. Обе блестели металлом в лучах зари. За ними тщательно ухаживали.

Пушки тащили на веревках люди. Земля была мягкой, и на каждое орудие потребовалось по десять человек. Их вел капитан Мортон. Когда пришла пора заряжать, он оттолкнул молодых солдат и, опустившись в грязь на колени, занялся этим сам.

Солдаты работали быстро и слаженно — их хорошо муштровали. Пушки заняли свои места задолго до того, как истекли полчаса, отпущенные городу Лаури — даже если считать с начала его разглагольствований, а не с момента, когда усилитель закоротило и на город обрушилась тишина. Так, по крайней мере, казалось Лив — от ее золотых часов по-прежнему не было толку.

Мортон смотрел на восток за свекольное поле. Вдали что-то тускло светилось. Не костер — в лагере Лаури зажгли что-то холодное и электрическое.

Сигнала «Заряжай!» Лив не слышала, но Мортон снова опустился на колени у пушки поздоровее. Солдат помоложе, пристроившись у колес малой пушки, повторил движения Мортона. Затем оба мужчины отбежали подальше.

Оба орудия громыхнули.

Лив прикрыла глаза от вспышки — и лишь краем глаза заметила толстые черные линии, прочеркнувшие небо цвета ружейной стали. Пригнувшись, она бросилась бежать и не увидела ни вспышек на месте падения снарядов, ни взметнувшихся столбиков дыма.

Лаури не замедлил с ответным ударом. Лив услышала свист над головой, но взгляда не подняла. Снаряд подлетал с нелепорадостным свистом. Она уже перебежала на другой конец улицы и укрылась в грязном закоулке меж домов, когда устройство упало — с глухим и безжизненным шмяканьем, с каким падает с моста тело самоубийцы. Это шмяканье повторялось снова и снова, становясь резче и громче, но только не ритмичнее, пока не превратилось в настойчиво-маниакальную, давящую долбежку. В этой какофонии не было никакой системы; она просто обрушивалась на любую структуру и раскурочивала ее, сокрушая снова и снова. То был рваный пульс мышц в предсмертной агонии — или последних мгновений жизни пораженного мозга. Лив припала к стогу сена у мокрого деревянного забора и зажала уши.

Шум накрыл ее страшной волной и затих. Ее глаза опухли, а из носа текла кровь.

Снаряд угодил туда, где раньше стоял капитан Мортон. Пушки Нового Замысла умолкли. Оглядываться Лив не стала.

Она плелась на юг. Вокруг нее, спотыкаясь, бегали взад-вперед мужчины и мальчики с луками, копьями, ружьями. С севера, а затем с запада, снова раздался свист, и безумный гул и грохот орудий Линии накрыли город.

Ни один из снарядов не упал в смертельной близости от Лив, но даже от приглушенных отзвуков ее живот стянуло, словно при выкидыше. Она остановилась у лохани, ожидая, что ее вырвет. Но исторгла наружу лишь затхлый воздух, сползла к корыту и прижалась щекой к холодному дереву.

Она смотрела, как двое мужчин тащат третьего. На теле у него не было ран, но ноги его дергались и голова была свернута набок. Он завывал — бессмысленно, как сломавшийся двигатель. Она видела, как четвертый мужчина, шатаясь, вышел из-за конюшни, проделал двадцать шагов, упал в грязь и начал дергаться. Лив подошла к нему. Он закатил глаза и, по-видимому, закусил язык. На перекошенных улыбкой губах пузырилась кровавая пена. Она не смогла заставить себя прикоснуться к нему. Услышала топот бегущей толпы — и отошла, уступая дорогу. Тридцать мужчин и мальчиков с оружием, будто одолженным у ростовщика, пробежали мимо, не останавливаясь.

С востока раздались звуки выстрелов, и Лив обрадовалась — смерть от пули показалась ей куда чище.


— Довольно! — приказал Лаури. — Хватит!

Он подбежал к ближайшей пушке, задыхаясь в дыму, перекрывая криком топот и гвалт солдат, заряжающих пушки шумо-генераторами и ядовитым газом...

— Хватит! Вы же убьете Генерала, тупицы, пустоголовые идиоты, у нас есть долг! Все это бессмысленно, если мы не выполним долг!

Воцарилась тишина. Солдаты пытались собраться с духом.

— Мы войдем в город, — продолжал Лаури. — Пушки на мосты! А мы пойдем за ними, улица за улицей.

Он не сразу понял, что умолкла лишь одна пушка из двух. Вторая — в двух сотнях футов от Лаури, позади войска — все еще продолжала стрелять.


Прикончив доктора Брэдли и обезвредив отнятое у него устройство, Кридмур поднял Генерала с кровати. Старик не желал двигаться по собственной воле (или по ее остаткам) и предпочитал неподвижно лежать на жестком ложе, свернувшись калачиком, как дитя на коленях у матери. Кридмур заметил, что Генерала опрятно причесали, одели в белую рубаху и темное гофрированное галифе, которое даже с пятнами и прорехами на коленях оставалось самой нарядной одеждой во всем городишке. На ржавом крюке у кровати висел красный мундир с золотистыми кисточками и целой гроздью медалей. Кридмур набросил его Генералу на плечи. Эффект поразил его.

— В лучшие годы вы, наверное, были красавцем, сэр. Ну, тише, тише...

Генерал вырывался из рук Кридмура, отчаянно шевеля губами.

— Вижу, что вы полны сил, сэр, но нам нужно идти.

В конце концов Кридмуру пришлось вытаскивать Генерала наружу на руках, как выносят через порог не угодившую дому невесту. Из-за чего сразу же возникли проблемы — двое местных накинулись на него с дубинами и метательными топориками, и пристрелить их, уберегая и стараясь не уронить Генерала, потребовало усилий. Хотя земля теперь размякла от дождя и тряслась — лужицы рябило от рокота приближающихся машин, — Генерал был так уязвим и хрупок, что мог бы сломать себе что-нибудь, даже упав на пуховую перину.

— Веселая же предстоит работенка...

— Прекрати ныть, Кридмур. Беги на запад.

Пробегая мимо окон Мортонов, Лив заметила, что дом больше не темен и не тих. Салли была уже на ногах. Вместе с тремя другими женщинами — двумя такими же молоденькими и третьей, что годилась им в бабушки, хозяйка готовила за обеденным столом перевязки и припарки из трав и листьев.

Все они на мгновение подняли глаза, когда Лив вошла, но тут же вернулись к работе. В их движениях ощущалась нечто строгое — не спокойствие, но близкое к этому. Дисциплина.

— Ну же, доктор, — позвала ее старуха. — Помогите нам.

Лив ничего не ответила.

Ей хотелось сказать: «Бегите! Сражаться с Линией бесполезно». Но они бы ее не послушали.

Салли оторвала взгляд от стола и подняла голову.

— Доктор?

Но Лив развернулась и вышла.

Снаружи постепенно светало. Издалека доносились звуки сражения — холодные и отчетливые. Глубоко вздохнув, Лив учуяла запах гари.

Она направилась на юг, к госпиталю и — если они все еще там — к Кридмуру и Генералу. Она не знала, чем им помочь, но должна была сделать хоть что-нибудь.


Кридмур бежал вприпрыжку по городу с Генералом на руках. Город пустел, как песочные часы, — жители уходили сражаться на восток. Еще двое напали на него, и он пристрелил их, с трудом жонглируя ношей. Когда одна из психобомб пролетала прямо над головой, он поставил Генерала ногами в грязь и сбил ее выстрелом с левой. Генерал махал руками и тянулся к нему, словно пытаясь заговорить.

— Старик — больше не легкая ноша. Он сопротивляется. Он полон животной силы. Время, проведенное здесь, пошло ему на пользу. Для одного агента совладать с ним — нелегкий труд.

— Мы с тобой, Кридмур.

— Мне нужна помощь. Попутчик, с которым можно разделить ношу. И знаете — кажется, у меня кризис совести.

— Ничего подобного, Кридмур. Немедленно отправляйся на запад.

— И что вы сделаете, если я ослушаюсь? Мы это уже обсуждали, мой друг. Я отправлюсь на запад, но не один.

Он втянул носом воздух и уловил ее запах:

— Глядите, она идет сюда. Знает, что только мы спасем ее от врага...


Проходя мимо дома судьи Вудбери, Лив снова услышала над головой развеселый свист и пустилась по грязным улицам бегом — вслепую, задрав подол, спотыкаясь и оглядываясь через плечо, опасаясь бомб, линейных и бог знает чего еще. Она не видела, как Кридмур вышел из тени, ведя за собой Генерала. Не видела, что он стоит у нее на пути, вытянув руки и весело улыбаясь, пока не налетела на него.

Едва переведя дух, она взглянула ему в лицо и отпрянула.

Он ухмыльнулся:

— Живы-здоровы? Вам передалась моя удача, Лив. А я уж боялся, что вы умерли. Просто камень с души! Не окажете ли услугу? Вы нужны моему пациенту, мэм. И вы нужны мне. Уверен, вам неохота умереть здесь вместе с этими идиотами.

Кридмур отпустил руку Генерала, и старик пошатнулся. Лив рванулась, чтобы поддержать. Молча, не глядя на Кридмура.

Но Генерал не мог стоять, а у Лив не хватало сил тащить старика против его воли (которая у него, судя по всему, теперь появилась). Он дергался, трясся. И вырывался — слабо, но решительно. Лив дергала его вверх, точно сорняк за корни, но он раз за разом падал, сворачивался клубком и прижимал лицо к земле.

— Он сопротивляется, Кридмур! Почему он не хочет идти?

— Лив! Он что, сопротивляется? Почему он не хочет идти?

Она присела на колени и наклонилась к Генералу. Старик молчал.

— Вы его доктор, Лив. Он согласится с вами поговорить? Может, хотя бы расскажет одну из своих сказок, над которой можно поломать голову?

— Мистер Кридмур, а зачем ему говорить? Для чего? Разве это не ясно? Он не уйдет отсюда. Никто из этих людей не уйдет отсюда. Это последний осколок мира, который они создали. Генерал не бросит своих людей.

— Ну и ну... Сумасшедшие.

— Сумасшедшие? А кто же тогда вы, мистер Кридмур?

— Справедливо. Справедливо... Значит, вы считаете, чтобы забрать Генерала, нам придется спасти весь город? Так?

— Нет, Кридмур! Нам плевать, что станет с этими людьми. уводите Тенерала и бросьте их всех умирать!

Она внимательно посмотрела на него, пытаясь понять его мотивы. Это лишь заставило его улыбнуться.

— Да, — вздохнула она. — Да, Кридмур. Вы должны спасти город.

— Слыхали, друзья мои? Вот что нам доктор прописал.

— Нет, Кридмур. Возьми его на руки и неси.

— Да будет вам. Враг уже близко. Неужели в вас не проснулась жажда крови?

— Нет, Кридмур.

— Жаль. А то я не прочь погеройствовать.

— Что вы собираетесь делать, Кридмур?

— Займусь делом. Найдите укрытие, Лив. И присматривайте за пациентом. Я за вами вернусь.

Той части войска, которая еще подчинялась ему, Лаури приказал атаковать мосты города — восточный и юго-восточный. Это требовало предварительного размещения самоходных орудий, для чего вперед были посланы небольшие отряды из пяти человек, медленно зачищавшие территорию, пока за ними катили пушки. Лаури крался и бежал позади.

Внезапно за его спиной послышались крики, свист стрел, грохот выстрелов — и он понял, что солдаты Нового Замысла атаковали его войско с тыла, из леса Теперь он уже не мог предпринять ничего, поскольку на мост перед ним с оглушительным ревом ри-

нулись молодые жители Нового Замысла. Они размахивали мечами и знаменами и кричали какой-то вздор, но что именно — Лаури не расслышал, ибо пушки линейных тут же начали обстрел.


Усевшись на вершину городской стены, точно ворон, Кридмур наблюдал за ходом боя:

— Бесполезно...

— Да. Все эти люди безумны, Кридмур.

Главным фронтом боевых действий стала восточная часть города. Солдаты Нового Замысла защищали восточный мост от столпившихся за рвом линейных. Но пустой неглубокий ров — скорее символический, чем настоящий, просто длинный овраг в песке — не представлял никакой угрозы для линейных, которые могли с равным успехом напасть откуда угодно, пробить своими пушками брешь в стене, окружить город со всех сторон, как муравьи, раздирающие труп, если б только захотели... Хотя, конечно, барьеры и границы они старались не нарушать.

Линейные сражались без энтузиазма, с явным презрением к противнику. В сущности, они едва шевелились. Когда юноши и несколько женщин Нового Замысла ринулись через мост, размахивая старыми саблями, дубинами и заостренными копьями, линейные лениво привели в действие свои мерзкие скрежещущие пулеметы и превратили их всех в кровавое решето. Это повторилось снова. Казалось, линейные, довольствовались тем, что силы Нового Замысла таяли в бесплодных попытках нападения.

— Зачем мы тратим время, Кридмур ? Эти люди безнадежны.

— Не все. Смотрите...

Лучники и стрелки, укрывшиеся в лесу, попытались атаковать линейных с фланга, но те просто выпустили ядовитый газ, черные клубы дыма, песка и холодной, удушающей смерти, и лес снова затих. У солдат Нового Замысла были мортиры и взрывчатка, но этот хлам двадцатилетием давности не работал, давал осечки. На мосту со стороны города валялись обломки трех установленных на треножники орудий Линии — старой модели, явно украденных у Линии много десятилетий назад. Линейные расстреляли их в первую очередь, задолго до того, как Кридмур принялся наблюдать за сражением.

— Смелая попытка.

— Это ничего не изменит, Кридмур.

— Но все равно по-своему величественно. Я не видел смысла в Республике, когда они побеждали, но погибают они достойно.

Защитники Нового Замысла дрогнули. Линейные двинулись вперед, смяли их ряды и разметали противника по городу.

— Подключаемся?

— Мы не простим тебе этого, Кридмур.

— Ну, что ж...

Кридмур поднялся и вытащил Ствол. Первым он пристрелил наводчика в черном мундире у ближайшего орудия с той стороны моста. Затем развернулся — и уложил двух наводчиков второго орудия, а также одного из паливших из пушки артиллеристов — второго не смог взять на прицел. Убил и солдат, подбежавших на смену погибшим. Взорвал тремя пулями перегретый механизм одного из орудий — по всей округе разлетелись осколки искореженного металла. Загорланив, линейные нацелили на Кридмура ружья, но он, смеясь, развернулся и спрыгнул со стены на улицу города, уже кишевшего линейными и их безобразными орудиями.

Пройдя по мосту, Лаури вошел в город с отрядом из пятнадцати солдат (всего пятнадцати! как же мало осталось!). Прокладывая дорогу шумогенераторами и гранатами с ядовитым газом, те неустанно шагали за ним по бьющимся в агонии обезумевшим полутрупам, проворно орудуя штыками.

Местные жители сдаваться не собирались. Несколько девиц в окне дома на пути обстреляли их из луков и пращей — и это допотопное оружие в очередной раз оказалось на удивление эффективным. Одна из стрел пробила стекло противогаза рядового Карра, и тот упал замертво. Всех девиц уложил гранатой младший офицер Миллз.

Лаури шагал все дальше вперед, ожидая, что в любую секунду ему меж лопаток вонзится стрела, или упадет на голову ракета, или местные тупицы выстрелят в него из своей пушки, или...

Наконец он подошел к неожиданно крупному зданию — солидному с виду, приземистому, как и все постройки в Новом Замысле, но очень просторному. Снаружи его охраняло полдюжины человек — их солдаты Лаури перестреляли прежде, чем получили на то приказ. Внутри здания обнаружился лабиринт коридоров и кабинет, в котором сидел человек в коричневом костюме. С чопорным видом он поднялся из-за стола и произнес:

— Мы никогда не сдадимся, линейные. Мы будем сражаться.

Миллз пристрелил и его. Генерала и след простыл, но за огромной, крепко запертой дверью обнаружился целый арсенал трофейного оружия Линии — ракет, усилителей, моторов, генераторов, дрелей, телеграфов, проекторов, дуговых ламп — старых, ржавых или разбитых, но частично еще исправных.


Новый Замысел погибал. Пожаров не было, по крайней мере сначала. Линия не пользуется огнем. Огонь выходит из-под контроля и горит слишком ярко. Куда больше Линия любит применять страх, безумие, отчаяние, шум и удушающий газ. Кридмур, напротив, при виде огня всегда радовался, как поросенок в хлеву, и потому подпалил соломенные крыши и занавески у пары-тройки домов. Это успокоило его самого — и создало повод для беспокойства линейным. Пока он с боем прокладывал себе дорогу по улицам, за его спиной полыхало пламя. Участие в битве веселило его уже потому, что не входило в его обязанности, а Мармион все равно придавал ему силы, хотя и весьма неохотно...

— Убей их, Кридмур. Быстрее.

— Видишь? Я знал, что тебе понравится!

Мальчишки Нового Замысла, ютившиеся в руинах дома, спаленного и потушенного холодным черным газом линейных, наблюдали за ним во все глаза. Даже оружие выпустили из рук. Один из них был ранен в голову и истекал кровью. Проходя мимо, Кридмур приподнял шляпу и подмигнул им.

— Привет! Передайте всем, что здесь был Кридмур. Если Республика выстоит, пускай все знают, что ее спас Джон Кридмур. Да, не забудьте уточнить: он сделал это по собственной воле!

Одни ребятишки глядели на Кридмура жалобно и с надеждой. Другие же — с ненавистью, желая ему скорее погибнуть и избавить их от позора быть спасенными таким, как он...

— Они никогда не простят тебя, Кридмур. Только мы.

— Знаю, знаю...

Он истреблял линейных по одиночке. Те передвигались по городу группами от пяти до десяти солдат. Сперва Кридмур отстреливал издали тех, кто казался главарем или легкой мишенью. Остальные тут же в панике разбегались кто куда. Неожиданное нападение Кридмура вывело их военную машину из строя, ее разболтавшиеся детали теперь вращались каждая сама по себе. Город наполнился дымом и черным газом, поэтому лица линейных скрывали противогазы, отчего они казались одинаковыми вещами, но не людьми. Но даже различай Кридмур их лица — это ничего не меняло бы; разве что было бы легче опознать главарей да выделить из общей массы этого Лаури.

Сквозь облако газа Кридмур прошел, задержав дыхание. Увидев безопасное место, остановился, радостно набрал в легкие свежего воздуха и подумал:

— Вот для чего мы созданы, друг мой. К чему это отрицать?

— У тебя за спиной еще солдаты, Кридмур. Быстрее.

— Кто-нибудь смыслит в сигнальных устройствах?


Лаури оглядел тринадцать оставшихся. Лица солдат скрывали противогазы, но он различал их по нашивкам на униформе. Один из оказался связистом второго ранга.

— Эй, связист, как там тебя! — Он обтер пыль с помятого передатчика давно устаревшей модели. — Это еще можно починить?

Связист молча принялся за работу. Кончиком ножа отвинтил болты, снял кожух, осмотрел ржавые внутренности. Противогаз скрывал выражение его лица. Беспорядочные и никчемные выстрелы, раздавшиеся снаружи, последней каплей ударили по нервам Лаури.

— Ну?

Связист принялся нажимать на рычаги, открывать клапаны, изучать трепещущие иглы и стрелки циферблатов.

— Ну, что?!

— Да, сэр. Мы снова ловим сигнал, пусть и слабый. Женщина, очевидно, по-прежнему носит устройство с собой — оно здесь, в городе.

— Возьмите это с собой, — велел Лаури. — Вы и вы — несите приемник. А вы трое — прикрывайте их. Следуйте за сигналом.

Развернувшись, он вынул пистолет, вышел по коридорам на крыльцо — и увидел того, кто мог быть только самим Джоном Кридмуром. Перепачканный кровью, тот шел мимо, смеясь и жестикулируя, словно разговаривал сам с собой, — ничего не боясь, ни о чем не заботясь и получая огромное удовольствие, — и Лаури стало так дурно от зависти, что пришлось на мгновение прислониться к дверному косяку, чтобы не упасть.


— Вот он, Кридмур.

Кридмур оглянулся и увидел низкорослого линейного, прислонившегося к дверному косяку с необычным выражением на лице (если так можно сказать о человеке в противогазе). Кридмур убил его одним выстрелом, затем пристрелил и линейного позади него, а потом ему показалось, что в темный коридор высыпали еще солдаты, и каждый был готов занять место очередного убитого. Бесконечный конвейер...

— Слишком много. Солдаты Республики на подходе. Беги.

— Да.

Он развернулся и побежал.


Лив спряталась в недрах конюшни среди тюков сена. Охотничьим ножом, что оставил ей Кридмур, исполосовала рубашку на спине мертвого горожанина и лоскутами перевязала уши себе и Генералу, стерев с его щек пепел и слезы, розовые от крови. А затем, бережно прижала к груди его голову и зашептала:

— Тише, тише, тише...

Генерал был чисто выбрит, впервые за много недель. Но при этом пугающе худ и так горяч, словно заболел лихорадкой. Все движения давались ему с каким-то нездоровым усилием. Долго так продолжаться не могло. Лив боялась, что он умирает. Она все обнимала старика и шептала ему на ухо. Пока не сообразила, что сверху доносится мерный стук — словно камнем долбят по дереву. Она подняла голову.

Из тьмы над стропилами на нее смотрели красные глаза.

— Я помню тебя, — сказала Лив.

Вслед за глазами из мрака вынырнул белый, как кость, силуэт. Призрачное существо медленно сползало со стропил головой вниз, уцепившись за них когтистыми ногами. Вскоре пальцы рук заелозили по укрытой соломой земле, а косматая голова, вывернутая под невозможным углом, все смотрела на Лив равнодушными красными глазами.

Потом существо село рядом, скрестив ноги, и длинная черная шевелюра скрыла белую кожу и рубиновые рисунки на теле. Женщина. Лив узнала ее. Ку Койрик, сторожевая собака границы.

— Что тебе нужно? — спросила Лив.

Ответа не последовало. Лив ослабила повязку на ушах, но по-прежнему ничего не услышала. Холмовичиха молча смотрела на нее.

— Это ты сделала? — Лив жестом указала на двери, за которыми слышались выстрелы: где-то совсем недалеко от конюшни завязалась жестокая перестрелка. — Ты привела сюда Линию?

Женщина с любопытством подняла голову.

— Ты позволила им пройти? Зачем же тогда позволила нам?

Красные глаза по-прежнему изучали ее.

— Что за Тайну хранит генерал? Есть ли у него тайна? Это тебе известно? Что тебе от него нужно? Что ты...

В ее сознании всплыли слова, произнесенные спокойным, уверенным голосом; так говорила она сама, когда была полна сил:

«Тише. Ты задаешь слишком много вопросов. Слушай».

— Чего ты хочешь?

«Слушай. Есть...»

Раздался оглушительный треск. Шальная пуля с улицы, пробив деревянную стену, впустила в конюшню струю дневного света, впилась в косматую голову холмовичихи и, раздробив ей череп, окропила солому кровью цвета индиго. Ку Койрик повалилась вперед и упала замертво. Ее длинные кости громыхнули об пол глухо и безнадежно — словно их бросила предсказательница судьбы, но они так ничего и предсказали.

Еще несколько пуль, просыпавшись коротким градом, бестолково расстреляли тюки сена. Бой снаружи не прекращался.

Пахло дымом. Откуда-то неподалеку.

Пригибаясь, Лив потащила Генерала к полуоткрытым задним дверям в дальнем конце конюшни. Вытолкнув старика в уличную грязь, на мгновение обернулась. Земляной пол конюшни был все так же залит кровью. Тело холмовичихи, припорошенное сеном, оставалось недвижно.

Новый Замысел пылал.

Лив увидела, как полдюжины линейных, окруженных клубами черного дыма, вышли из просвета между конюшнями. В противогазах, защитных очках и шумоподавителях эти существа показались ей такими же чуждыми, как холмовики или насекомые. По крыше ближайшей к линейным конюшни прокатилась волна огня, и здание рухнуло, похоронив их всех под лавиной горящих бревен. Прекрасно...

Она увидела дюжину горожан, убегавших по свекольному полю. Затем у их ног разорвалась шумовая бомба, и они упали на колени, зажимая ладонями уши и дрожа, а потом застыли, и Лив подумала о том, какими разными способами люди подчиняют себе людей.

Еще дюжина линейных вывернула из-за угла. Трое из них несли какую-то большую покореженную машину. Один из них поднял голову, ткнул пальцем в сторону Лив и что-то крикнул. Что именно — ей не удалось разобрать из-за его противогаза.

Лив побежала, таща за собой Генерала. Он сопротивлялся, стонал и чуть не сбивал ее с ног, но она держала равновесие и бежала дальше. За их спиной свистели стрелы, грохотали ружья и слышались крики — линейные столкнулись с отрядом городских солдат, неожиданно для обеих сторон.


Выйдя из переулка, Кридмур прострелил трем Линейным спины, прошагал дальше и свернул в очередной переулок сразу за большим зданием. Будь то обычный город, в таком здании располагался бы бар или бордель, но здесь, похоже, размещалось какое-то серьезное учреждение вроде Зала собраний. От вездесущих, тошнотворных запахов крови и пороха раскалывалась голова Недавно какой-то очередной неблагодарный идиот всадил Кридмуру в плечо стрелу, и Мармион исцелил рану, но не избавил Кридмура от головной боли — вероятно, назло. Настроение портилось.

— Хватит, Кридмур.

Он вышел из тени здания на широкую грязную улицу, в дальнем конце которой группа местных жителей с вилами и кавалерийскими саблями теснила небольшой отряд вооруженных штыками Линейных.

— Хватит, Кридмур. Все закончилось. То, что осталось от города, выживет. Забирай Генерала и уходи.

— Мне никогда не удается увидеть, чем все закончилось, вот беда...

— Они не станут благодарить тебя за спасение.

— Мне этого и не нужно.

— Ты доказал свою правоту. Ты ослушался нас, но мы понимаем и прощаем тебя.

— Еще бы, куда вы денетесь.

— Но теперь ты должен повиноваться.


На западной окраине высилась круглая башня амбара. Лив затащила за нее Генерала. Тот затрясся, вырвался из ее запотевших рук и упал в грязь у подножия башни.

Лив присела рядом, взяла старика за руки и взглянула в его дикие испуганные глаза:

— Генерал. Генерал! Послушайте. Вы верите мне? Верите или нет?

Его взгляд стал спокойнее. Дыхание унялось.

— Нам нужно бежать, — продолжала Лив. — Вам больше нечего делать в Новом Замысле. Нельзя, чтобы вы достались Линии или хозяевам Кридмура. Не знаю, существует ли Тайна или все это — бред хозяев Кридмура, но я в любом случае не допущу, чтобы вы попали к ним в руки. Вы не должны сопротивляться мне.

Глаза Генерала снова забегали, взор затуманился. Он перестал дрожать. Возможно, он отчасти понял ее, возможно — нет; а может, им просто двигали хаотичные обрывки погибшего разума, но как бы там ни было — он покорно встал и позволил Лив вести себя на запад, к мосту.

В западной части города было тихо — все сражения шли на востоке. Мост через западный ров не охранялся, за ним простиралась широкая пустая равнина. Лив тащила Генерала по широкой улице под слепыми взглядами опустевших окон и уже приближалась к мосту, когдау слышала шаги за спиной. Не успела она опомниться, как Кридмур уже подхватил Генерала на руки и зашагал рядом с ней.

— Спасибо, что уберегли его, Лив.

Она вгляделась в лицо Кридмура. Тот уставился себе под ноги, пряча глаза; лицо его казалось угрюмым и неживым.

— Что с линейными, Кридмур?

— Те, кто выжил, долго не протянут. Уцелевшие горожане сплотились. Они соберут всех линейных, осудят, заклеймят в пафосных речах и казнят их, если захотят. Так что нам, увы, придется пропустить самое интересное...

Генерал застонал и задергался. Кридмур сжал его крепче:

— Тише, тише.

— Кридмур...

— Мы победили, Лив. Гип-гип-ура. Осталось лишь доставить Генерала домой.

— Кридмур, послушайте: вы же можете не подчиняться своим хозяевам. Вы можете...

— Не могу, Лив.

С брыкающимся Генералом на руках он зашагал по мосту. А чуть погодя поднял голову и взглянул на Лив. Его темные глаза были налиты кровью.

— Возвращайтесь, Лив. Оставайтесь в городе. Считайте, что я вас отпустил, и примите мои глубочайшие извинения за то, что я взял вас с собой. Это было жестоко и необдуманно.

Она продолжала шагать с ним рядом, но больше он не сказал ни слова. А вскоре опустил свою ношу и позволил Лив вести Генерала за руку — так старику было явно спокойнее.

50. УБИЙСТВО

Река притекала к городу с западных холмов. Еще вчера она крутила колеса городских мельниц, а теперь уносила на восток их обгорелые обломки. Кридмур с Лив брели по берегу на запад — по обе руки от Генерала, словно два пастуха. Отыскав брод, они перенесли старика на другой берег и уже по траве продолжили путь на северо-запад. Солнце за их спинами словно застыло в нерешительности, а красное небо темнело, все больше напоминая цветом гнилое мясо. Лив то и дело оборачивалась, принимая зарю за отблески пожаров Нового Замысла.

— Не оглядывайтесь, Лив. Вы сделали свой выбор.

Генерал вдруг промолвил:

— Когда же он обернулся, чтобы посмотреть, идет ли принцесса за ним по костяной лестнице, то увидел лишь, как она исчезает, словно шутка, повторенная слишком много раз. Исчезает — и обращается в камень в недрах пещеры. Ничто из Волшебного Мира, из Подземного Мира, из Внутренних Лож, не выносит человеческого взгляда, оно меняется...

— Видите, Лив? Генерал знает. Стоило нам покинуть этот унылый городишко, старик оживился, вам не кажется? Вперед, старина!

Трава сменялась камнями, сорняками, невысоким кустарником, сухой пепельной равниной. Собиравшиеся тучи быстро темнели, но дождя пока не было. Да и укрыться от него негде. Кридмур призывал эти тучи бежать быстрее — к холмам, всегда остающимся в дали. Он забормотал, погрузившись в свои мысли, словно во сне. И, потерев лоб проворчал:

— Быстрей, старина, быстрей...

— Кридмур...

— Нет, Лив.

— Кридмур, послушайте. Я знаю, что вы не хотите отдавать его своим Хозяевам...

— Вы пытаетесь воззвать к моей совести, Лив?

— Конечно же нет, Кридмур. Я взываю к вашей гордости. Это ваш последний шанс освободиться от них.

— Это невозможно, Лив.


— Кридмур...

— Они слышат все, что говорите вы, Лив, и все, что думаю я. И они велят мне убить вас. Двигайтесь быстрее. Некоторые линейные выжили после битвы в Новом Замысле. Они все еще преследуют нас.

— Кридмур.

— Я пытаюсь думать.

— Да. Мы точно знаем, о чем ты думаешь.

— Да я знаю, что вы знаете. Вот так вот.

— Кридмур. Прекрати. Поверни назад. Вас преследует лишь пол-дюжины линейных — усталых, потрепанных и сбитых с толку.

— Но разве мы не такие же? И как они нас преследуют?

— Ты легко сможешь убить их. Поверни назад. Вернись домой.

— А может, я хочу идти дальше на запад? К диким берегам. Возьму Генерала и уйду с ним к морю на Краю Света. Мы вместе растворимся в нем. И вы никогда не получите его Тайну. Как вы меня остановите?

— Кнутом, Кридмур.

— Не теперь, когда нас преследует Линия.

— Это бессмысленно, Кридмур. Так не может продолжаться долго. Рано или поздно тебе придется сделать выбор. И этот выбор предрешен.

— Я мог бы сломать старику шею. Конечно, вы можете убить меня чертовым Кнутом прежде, чем я это успею, но вряд ли — ведь тогда он достанется Линии.

— Да. Мы бы отомстили тебе позже, когда захотели бы. И твое имя было бы забыто. Но ты не сделаешь этого. Ты труслив и непорядочен.

— Верно.

— Возвращайся домой, Кридмур. Все наши агенты, непокорны, и мы любим вас за это.


Они шагали дальше. Пепельная равнина, простираясь на запад, становилась все выше. Ноги Лив одеревенели. За их спинами палило солнце. Они шли в тишине — любые попытки поговорить Кридмур игнорировал, Генерал молчал. К полудню Новый Замысел остался далеко позади. Небо заволокли чернильные кляксы вихревых облаков.

Их преследовали шестеро линейных. На расстоянии — не смели подходить слишком близко. Но на этих широких равнинах не было ни единого деревца, и Лив иногда могла разглядеть горстку черных точек на горизонте. В очередной такой раз Кридмур внезапно развернулся и выстрелил, и преследователей осталось пятеро. Кридмур молча убрал оружие в кобуру и зашагал дальше.

— Какой в этом смысл, Кридмур? Зачем они преследуют нас? Их слишком мало, чтобы справиться с вами, они должны это понимать.

Он пожал плечами:

— Смысла нет. Они выполняют долг.

Он улыбнулся ей своей мерзкой циничной улыбкой, и она сразу же отчетливо поняла, что должна сделать.

Ее ладони вспотели, живот скрутило от страха. Но она продолжала идти за Кридмуром, и он, судя по всему, не заметил перемен — ни в ее походке, ни в выражении лица, ни в запахе; во всяком случае, он просто шагал дальше — спиною к ней, низко наклонив голову.

Поздно вечером они увидели на горизонте огни — за холмами, в грозовых тучах на западном горизонте. Огни эти нельзя было нельзя назвать ни цветными, ни бесцветными; Лив они казались либо густо-зелеными, как ивы, либо красными, точно кровь. Увидеть их можно было лишь краем глаза или различить на мгновение, подняв взгляд от земли. Они плясали в воздухе — так, словно стремились затянуть весь мир за собой в грозовые тучи.

Линейные за спиной подкрадывались все ближе. Кридмур не обращал на них внимания.

К вечеру плоскость равнины нарушили дюны — из чего-то похожего на пепел или песок; сначала по колено высотой, точно оспинки, затем волнами, словно застывшее море, и вскоре Генерала уже приходилось тащить на пепельные гребни, вздымавшиеся выше Кридмура и Лив, вместе взятых, отчего идти приходилось все медленней.

Когда сумерки почти накрыли их, они с трудом взобрались на особенно высокую дюну, таща ослабевшего Генерала чуть не волоком — Кридмур все ругался, поскальзываясь и увязая в пепле, — и тут Лив поняла, что лучшего момента не найти иначала действовать.

— Я так больше не могу! — вскрикнула она, выпустила руку Генерала и упала на колени.

Генерал, разумеется, тоже упал — безвольно, как тряпичная кукла, — и Кридмур едва не последовал за ними. Он раздраженно хмыкнул, пытаясь удержать старика и сохранить равновесие на зыбком пепельном склоне. Генерал в его руках дернулся, и Кридмур отшатнулся, широко расставив ноги и соскальзывая назад

— Простите, Кридмур, я так устала, — сказала Лив, подходя к нему сзади. Одну руку она положила ему на спину, словно придерживая его от падения, а другой рукой вонзила в него нож.

Он не удивился и не издал ни звука.

Лив вогнала ему нож в мышцы спины, под ребра. Это оказалось на удивление легко. Он со вздохом повалился назад, на нож, и собственным весом вогнал его в спину по самую рукоятку. Генерала он отпустил, и старик клубком перепутанных конечностей скатился по пепельному склону лицом вперед. Кровь из раны Кридмура стекала по рукаву Лив. Его рука дернулась в поисках Ствола на бедре, и тогда она повернула нож — и рванула на себя, рассекая мышцы, сухожилия и окровавленный жир.

Уже когда она резала, плоть начала жадно смыкалась вокруг лезвия — демон Кридмура принялся исцелять его. Лив знала, что это случится. Да, она онемела от удивления, но увиденное не остановило ее. Ухватив Кридмура за взмокший от пота воротник, она принялась расширять рану, чтобы не зарастала. Хирургом Лив не была, но в студенчестве практиковалась на трупах, и хотя в мастерстве этом не преуспела — понимала, как обращаться с ножом Она старалась вспомнить лекции из далекого прошлого и особо не думать о том, что делает; чужая кровь заливала ее.

Пальцы Кридмура дотянулись таки до Ствола и достали его из кобуры, поэтому она снова вытащила нож из раны, вогнала ему под мышку и разрезала сухожилия, стараясь отодрать дряблое мясо от кости. Ствол, тихо клацнув, свалился в пепел, а потом раздался внезапный гулкий грохот — оружие бесцельно выстрелило в воздух, но Лив этого почти не заметила: все звуки заглушил удивленный крик Кридмура. Тяжелый Ствол скатился по склону, пропахав борозду, какую оставляет змея на пустынном песке.

Лив рассмеялась, сама не зная чему, и в приливе вдохновения вспомнила, как филигранно устроены сухожилия ног — вспомнила и аккуратно перерезала их, дважды полоснув ножом взад-вперед. Уже слабеющей, дрожащей рукой, вонзила нож меж его ребер — раз, другой, а потом и третий. А затем, смеясь и рыдая одновременно, положила руки на окровавленную спину Кридмура и столкнула его со склона.


Кридмур лежал в расползающейся луже собственной крови. Умереть он не успел, и раны уже затягивались. Он поднялся на локтях и попытался ползти, но снова упал, по-прежнему не издав ни звука. На лицо Лив упал взмокший от пота локон; убирая его, она перепачкала волосы кровью, и это ужаснуло ее. Она схватила нож и принялась кромсать окровавленные волосы, отсекая локон за локоном — до тех пор, пока сама не поразилась нелепости своих действий. Отшвырнув нож, она рассмеялась, потом зарыдала — и наконец с огромным трудом взяла себя в руки. Она не могла расправить ни волос, ни одежды — ее руки, по локоть в крови, болтались по бокам без цели и толку. Она попробовала остановить их, и ей это почти удалось.

Кридмур за ее спиной стремительно исцелялся, но желание резать его и дальше уже прошло. Она больше не могла и не хотела заниматься этим снова. Сердце колотилось, ноги едва держали ее. Она спустилась по склону, чтобы забрать с собой Генерала.

Генерал лежал, свернувшись в клубок, на мокром пепле. В разорванной и окровавленной рубахе. В боку виднелась крошечная, аккуратная дырка от пули. Он тяжело дышал, а глаза его наливались кровью.

— Как же так? — поразилась Лив, но тут же вспомнила, что оружие выстрелило при падении, просто она не обратила на это внимания.

Сам Ствол валялся неподалеку.

Кридмур застонал., вправил на место переломанную, искромсанную руку и удовлетворенно вздохнул. Поднял к лицу ладонь, проверяя работу пальцев. Их свело судорогой. Он попробовал сесть, но не смог и откашлялся кровью.

— Простите, Лив, но чего вы ожидали? Чего вы ожидали от моего Хозяина? Если Генерал не достанется нам, он не достанется никому, — сказал он.

— Он еще не умер, мистер Кридмур. Пуля прошла насквозь. Он еще может выжить.

Кридмур повернул голову, взглянул на лежащее тело:

— Не выживет. — Он отвернулся и посмотрел на небо. — Жаль...

Он опять попробовал сесть. Но, похоже, какие-то важные мышцы то ли спины, то ли живота у него еще не исцелились, поскольку он лишь ворочался, падал и глотал пепел.

Лив присела рядом с Генералом. Погладила старика по голове, оставив на его лбу кровавый след.

Кридмур выплюнул пепел.

— Убийство было эффектным, Лив, — сказал он.

— Спасибо, мистер Кридмур.

— Но вы еще не закончили.

— Я уже потеряла к этому вкус. Не смогу и не стану делать этого снова. Я отказываюсь. Разве вам сейчас не мучительно больно, мистер Кридмур?

— Я к этому привык... — засмеялся он, булькая кровью. — Ах, Лив, я конечно же вру. Мой хозяин избавляет меня от боли. Я ужасный трус.

— Знаю.

Генерал смотрел в затянутое тучами небо. Он громко и мучительно дышал, словно пытаясь что-то сказать.

Кридмур снова заговорил:

— И каков же ваш план, Лив, позвольте спросить?

— Я надеялась убить вас, Кридмур, и забрать с собой Генерала. Возможно, мы нашли бы выживших в Новом Замысле, которые помогли бы нам вернуться домой, на восток. Мы могли бы донести туда его Тайну, если такая вообще была, и... кажется, я вообразила себя героиней.

— Я знаю, каково это, Лив.

— А если бы вернуться не удалось, мы пошли бы на запад, к морю, и погибли там вместе. И Генерал не достался бы никому — ни вам, ни Линии.

— Хороший план. Лучше прочих. Простой, решительный, мудрый. Иногда самоубийство и правда лучший выход. Вы не поверите, как я вам сочувствую. Но генеральская Тайна действительно не достанется никому, потому что он мертв.

— Еще нет.

— Скоро умрет. Что же вы собираетесь делать дальше?

— Я не настолько смела, чтобы отправиться к морю одна, мистер Кридмур. А что собираетесь делать вы?

— Не знаю. Я исцеляюсь, а значит, Хозяева решили пока не избавляться от меня, несмотря на фиаско. Возможно, они удалились в Ложу и обсуждают, какие бы муки на меня наслать.

Он крякнул, вправляя левую ногу на место, и потрогал разорванные под коленями сухожилия. Странная смесь отчаяния, боли и облегчения проступила на его лице.

— Скорее всего, они простят меня. Теперь, когда погибли Фэншоу и Аббан, нас, старых псов, осталось немного. Наверное, я вернусь домой. И снова примусь за работу. Я и сам корчил из себя героя и думал, что смогу освободиться. Но теперь все кончено...

С края дюны послышался топот и шум скользящих ног, крики, ворчание, грохот оружия, рюкзаков и банок.

— А может, и нет! — добавил Кридмур. — Может, и нет...

Шаги приближались. В пустом ночном воздухе раздавались голоса линейных.

— Ствол, Лив, — сказал Кридмур, пытаясь встать и падая. — подайте мне, пожалуйста, Ствол.

Но Лив уже неслась прочь по дюнам.


Лив упала на живот — в бегущую линейным было бы легче целиться. Припадая к земле, она ползла по пеплу между дюнами. От Кридмура и Генерала было уже далеко. Не вставая, она осторожно подняла голову над гребнем дюны и огляделась.

Линейные приближались.

Пятеро. Это было ясно сразу, хотя Лив различала лишь крошечные силуэты в лучах неправильно восходящего солнца. Приземистые и тяжелые, не бегут, а неуклюже шагают, наклонив головы. Солдаты, похожие издали на цепочку деревенских домишек с печными трубами, взобрались на вершину пепельной дюны, перешли через нее и скрылись из виду. Затем вынырнули снова, теперь гораздо крупнее — она уже различала черную униформу и дула их ружий. Двое несли какой-то тяжелый ящик, обхватив с обеих сторон. Приблизившись к Лив, они отбросили его и перешли на бег.

Когда стали отчетливо видны противогазы, будто удлинявшие их челюсти, она вдруг ускользнула у них из виду. Пепел зашуршал под ее животом, она застыла, потом подалась вперед и застыла вновь. Она ползла ужасающе медленно, когда услышала выстрелы.

Кридмур полз по зыбучему пеплу на вершину дюны — туда, где лежал его Ствол. Добраться до гребня было непросто, тело все время скользило вниз. Позади хрипели линейные, которым приходилось в проклятом пепле ничуть не легче.

— Генерал еще не умер, Кридмур.

— Скоро умрет.

— Но пока еще нет. Сражайся, Кридмур.

Его вены наполнились пламенем. Он рванулся, схватил Ствол и перевернулся на спину. Он выстрелил дважды и убил двоих, но раны тормозили его движения, и он не успел добить их прежде, чем оставшиеся трое линейных вскинули ружья. Их механизмы лязгали и кашляли, и Кридмур закричал, когда пуля вонзилась ему в бедро, а затем снова, когда Мармион сказал: «Нет!» — и принялся грубо, кое-как соединять его переломанные кости.

Затем линейные набросились на него. Запинали сапогами, вырвали из пальцев Ствол, отшвырнули ногой в сторону — и продолжали пинать и давить Кридмура с новой силой.

— Ты заслужил это, Кридмур.

— Да...


Лив слушала, как Кридмур ревет, орет непристойности, хохочет и насмехается над своими палачами — так, словно за всю свою жизнь, полную злобы и ненависти, никогда еще не был так счастлив. Почему она не убежала? Бог ее знает. Она убеждала себя, что безопаснее сидеть тихо и не шевелиться. Говорила себе, что еще может каким-то образом спасти Генерала. Но правда заключалась в том, что ей, как ни странно, не хотелось покидать Кридмура.

Она надеялась, что они убьют его.

Но не хотела, чтобы он умирал в одиночестве.

Что, если ее услышат? От собственного дыхания завывало в ушах. Тиканье карманных часов отдавалось бешеным эхом. Сейчас Лив услышала его словно впервые. Эти неравномерные бой, стрекотанье и клекот — такие громкие, что заглушали даже рычание Кридмура, — показались ей пугающе знакомыми. Она хорошо знала это клацанье, этот ритм. Она поднесла часы к уху. И угадала отзвуки Песни Линии — Песни, разносившейся в грохоте Локомотивов по всему континенту. Она держала часы в руке и смотрела на золоченый циферблат. Слишком тяжелые. Теперь Лив знала наверняка, что если отвинтит позолоченную крышку, то среди блестящих шестеренок обнаружит маслянисто-черного металлического паразита. Неудивительно, что линейные никогда не теряли ее следа. Сколько же они шпионили за ней? Рылись ли в ее вещах, когда она ехала на Локомотиве на запад?

Она выругалась, швырнула часы на землю и вдавила в пепел рукой. Закопала поглубже — и медленно отползла в сторону.


Трое оставшихся линейных, окружив Кридмура, пинали его сапогами, вминали в пепел, плевали на него, наблюдали, как затягиваются его раны и наносили новые; Кридмур плевался в ответ и выкрикивал в их адрес все грязные ругательства, какие только мог вспомнить на известных ему языках; так, наверное, продолжалось бы вечно, если бы линейные наконец не устали.

Наступила ночь. Без луны, да и звезд — раз-два и обчелся. Только молнии далекой грозы чуть заметно подсвечивали западную часть горизонта. Линейные разбрелись во мраке, ища среди пепла оружие Кридмура

— Вот оно!

— Где?

— Я вижу его. Мистер Миллз, сэр?

— Вижу... Выглядит так безобидно, а?

— Не знаю, сэр. Как нам от него избавиться?

— Взрывчатка подойдет. Что у нас осталось?

Они нагнулись, установили среди пепла свои устройства и отбежали на безопасное расстояние.

— Нет. Сражайся, Кридмур, встань и сражайся с ними.

— Смотри, агент!.. Карпентер, подними ему голову. Только зубов берегись...

Кридмур засмеялся и сплюнул:

— Карпентер? Да пошел ты, Карпентер! Я...

Раздался оглушительный грохот, словно с огромной высоты наземь свалилось что-то огромное; взрыв полыхнул павлиньим хвостом из огня, пепла и жуткого черного дыма, смердевшего порохом и кровью. Воздух так потяжелел, что даже звезды, казалось, выдавило куда-то с неба. И затем воцарилась долгая глубокая тишина.

Кридмур охнул и обмяк от нечеловеческой боли за все причиненные ему увечья. Сил больше не осталось.

— Мармион?

Нет ответа.

Взрыв поднял в воздух раскаленную пластину от спускового механизма, впечатал ее прямо в лоб младшему офицеру Миллзу и убил его наповал. Это был последний поступок, который совершил Хозяин Кридмура в материальном мире, с воплем падая обратно в Ложу.

Двое оставшихся линейных не знали, что делать дальше. Карпентер отпустил голову Кридмура, перешагнул через него, и оба солдата в замешательстве встали рядом.


По грохоту взрыва, вони пороха с кровью и везапно потяжелевшему воздуху Лив догадалась: Хозяин Кридмура ушел. Слишком поздно, увы, — но проклятая тварь убралась-таки восвояси. Ее вместилище наконец-то разлетелось на куски, и она с воплями упала — а может, и вознеслась — в то, что Кридмур называл Ложей.

Поразмыслив немного, Лив поползла назад.

Кридмур лежал недвижно на склоне пепельной дюны. Его руки были связаны за спиной. На другом склоне лежал Генерал. Оба — в лужах собственной крови и с виду мертвы.

Двое из пяти линейных выжили. Сидели на корточках спинами к ней, занятые каким-то делом. Лишь чуть погодя Лив сообразила, что они пытаются похоронить убитых. Ковыряют пепел штыками и голыми руками, но у них ничего не получается. Каждую вырытую ямку сразу же засыпает вновь.

Она слышала, что линейные не хоронят своих мертвецов, а скармливают Локомотивам. Наверное, то была пропаганда, но ей стало интересно чья: самих линейных или их врагов?

Внезапно она ощутила к ним нечто вроде сочувствия. Которое, впрочем, тут же прошло. Эти насекомые работают по велению холодного бессознательного инстинкта. Все они — лишь скрежещущие детали Локомотива; в их действиях нет ни чувств, ни доброты. То, чем они сейчас заняты, — это даже не исполнение долга, а всего лишь привычка...

Кридмур повернул окровавленную голову и увидел, как Лив подползает во тьме. Он выдавил гротескную улыбку. Лив отвернулась.

Ружье одного из убитых линейных валялось в пепле. Лив подползла и взяла его. Она понятия не имела, как стрелять из такого чудовищно сложного механизма или даже обращаться с ним бесшумно; колоть же штыком она не решилась, а поэтому взяла ружье, как дубину, подползла к ближайшему Линейному и огрела его сзади по основанию черепа.

Рука ее заныла от боли. Линейный рухнул в скверно выкопанную им же могилу, точно мешок с углем Второй вояка медленно повернулся. Она ударила его по лицу, выбила зубы и сломала челюсть, а возможно, и шею, ибо он тут же свалился и больше не встал.

А не один ли из них — тот офицер с мегафоном? — подумала Лив. Как его звали? Лаури... Впрочем, этого ей лучше не знать.

Отшвырнув ружье, она заковыляла туда, где лежал и скалился Кридмур.

Лицо Кридмура, все в крови и синяках, выглядело бледным и старым. Связанные руки распухли и покраснели. Лив заметила, что у него сломан нос и порвана щека. Он казался хрупким и словно бы стал меньше ростом.

— Отличная работа, Лив! Я думал, вы поклялись никогда больше этого не делать, но я лучше, чем кто-либо другой знаю, что с каждым разом становится только легче. Предлагаю вам прекратить убивать, пока это не вошло у вас в привычку, и развязать меня.

— Зачем мне это, Кридмур?

— Мой Хозяин ушел.

— Знаю. Он вернется?

— Не ко мне. По крайней мере, я так думаю. Нечасто бывает так, что наших Хозяев ломают, а мы остаемся в живых. Эти линейные, честь им и хвала, смогли то, чего не смог я...

— Вы истекаете кровью, Кридмур.

— Рана не такая страшная, как кажется. Успела частично затянуться. Развяжите меня и перетяните ее.

— Лучше я оставлю вас здесь умирать, Кридмур.

— Мой хозяин ушел, Лив!

— Это не оправдание.

Она оставила его и подошла к Генералу. Кридмур больше не произнес ни слова.

Генерал, как и Кридмур, лежал на спине, раскинув руки. Кровь окружала его странной бесформенной тенью. Сначала Лив решила, что он мертв, но когда приблизилась, он тяжело, неровно вздохнул. Изо рта его хлынула кровь и залила бороду и усы, так заботливо подстриженные докторами Нового Замысла. После этого он задышал — мелко, быстро и непрерывно.

Лив осторожно дотронулась до раны. Плоть по ее краям стала жесткой и почернела, словно от яда. Генерал что-то тихо бормотал. Его лицо казалось ужасающе бледным. Она взяла его руку — та оказалась совсем холодной. Не мигая, старик разглядывал темное небо с горсткой резко светящихся, будто фосфорных звезд. Не в силах ничем помочь, Лив держала его руку и ждала, когда он умрет. Взгляд его был суров, но бесцелен.

Голос же его постепенно становился все громче и отчетливей, раздаваясь словно откуда-то издалека. Он сжал руку Лив, будто знал, что она здесь, и отчаянно хотел, чтобы она оставалась рядом.

— Опять... — сказал он. — Опять умираю под звездами один. Мы всегда проигрываем. Проигрываем все битвы, одну за другой.

Лив захотела достать ручку и блокнот. Но вместо этого стиснула в ответ его руку — уже напряженную и горячую, словно от лихорадки, и наклонилась к нему как можно ближе.

— Каждый раз я присягаю в верности Республике, звездам, будущему. Спускаюсь с горы все более холодным и все менее человечным. Я почти не знаю своей дочери и своей жены. Все меняется в такие ночи. Как же это трудно — жить дальше...

Казалось, он повторяет речь, которую когда-то уже произносил, словно наконец давая волю словам, что копил в себе долгие годы.

Кридмур подполз к ним поближе. Лив подняла руку, и тот замер на расстоянии.

— Смерть и возрождение, — продолжал старик. — Я думал, тот раз наконец-то будет последним. Тот раз, когда я поднялся на гору...

51. ГЕНЕРАЛ ГОВОРИТ (1878)

Генерал поднялся на гору ранней весной, когда стаял снег. Березы и сосны вдохнули в холмы прохладу и жизнь. Под ногами валялись ярко-пурпурные сосновые шишки. Жирные робкие перепелки свистели в кустах, поигрывая хохолками. Солнце светило ярко и холодно. Обо всем этом он рассказывал Иодреллу, который распластал лист бумаги на ржавом ящике с патронами и записывал за ним. Генерал, выпрямив спину, восседал на раскладном табурете; Иодрелл сидел рядом на корточках.

— Этого не записывай, Иодрелл, не нужно.

Юноша не обращал внимания на шишки и сосны; это беспокоило Генерала. Человек должен ценить природу и красоту. В эти последние, отчаянные дни Республики так легко лишиться всего человеческого. Постоянно нападая из тени и хоронясь в подворотнях, уцелевшие солдаты великой Республики могли превратиться в чудовищ. На голой вершине горы, над беспокойной и мрачной бездной так легко об этом забыть...

Генералу потребовался час, чтоб закончить диктовку письма. Он адресовал его дочери и внучке, которой никогда не видел. Он не мог написать жене — не хватало смелости, — но надеялся, что одного письма для них всех будет достаточно. Он пообещал им: это последний раз. Действительно последний. Конец близок. Ибо там, в залах народа Кан-Кука... Сам Кан-Кук недвижно стоял меж деревьев в двадцати футах от них — стройный, словно сосна, и шишковато-белый, точно береза. Глядя на Генерала неодобрительно и оставаясь безмолвным, как камень. Тайну не должен знать никто, кроме Генерала Он — их конфиденциальный агент. Генерал содрогнулся под взглядом его глаз — алых, точно заря, и передумал.

— Ну, довольно, Иодрелл Убери письмо и ступай за мной. К чему писать им письма, если мы и так их скоро увидим?

Но на следующее утро, шагая за Кан-Куком по голой каменистой земле, они углубились в горы, где было значительно холоднее. И Генерал, вновь подозвав мальчишку Иодрелла, отправил его вниз по склону горы с письмом, другими бумагами и деньгами, которых хватило бы, чтобы начать новую жизнь.

— И еще, Иодрелл. Скажи моей жене, что если мы вернемся, то принесем надежду. Если же мы не вернемся — надежды нет. Этот мир продолжит пожирать себя, как и всегда. Велите ей покинуть его вместе с нашими людьми. Пусть уходят на запад. Она поймет.

Возможно, Кан-Кук и заметил отсутствие Иодрелла, а возможно, и нет. Генерал не знал, различает ли Кан-Кук солдат. В любом случае, тот ничего не сказал.

Позже, когда они с трудом перебирались через рукав реки, Генерал подумал, что письмо стоило написать более личным, послать дочери слова любви. Но тогда он об этом не подумал, а лишиться еще одного солдата он уже позволить себе не мог.


Их было двадцать четыре, не считая Кан-Кука. Небольшой отряд. До того как поступить на службу в армию Республики, Дирфилд и Дарк занимались охотой. Мейсон разбойничал. Теперь, когда последним остаткам их войска приходилось скрываться в горах, даже такие люди считались своими.

Остальным солдатам Генерал приказал разбить лагерь в Броуд-Киллз и ожидать его возвращения, а если он не вернется — готовиться к уходу. Этот же отряд из двадцати четырех человек отделился от них в Дунхейне и ушел на юг, скрываясь днем и передвигаясь ночью по землям, на которые легла тень Линии. Они прошли много миль по холмам, глядя на рельсы, наблюдая, как Локомотивы «Драйден», «Глориана» и «Аркли» проносятся мимо — снова и снова, с ужасающей регулярностью, с презрительной и чудовищной легкостью пересекая бескрайние равнины... Они поднялись на холмы, где смельчаки когда-то искали золото. Теперь эти холмы грызли, сравнивали с землей и сжигали ненасытные добывающие машины Линии. Они отправились в поход без мундиров, в одних лишь оленьих шкурах; патрули Линии, наблюдавшие, как они ползут по выжженной черной равнине в тени станции Драйден, принимали отличных солдат за обычных бандитов и падали жертвами самоуверенности. Из этих ребят Генерал потерял лишь двоих: Буна и Колдуэлла. Одно время их преследовал крупный отряд противника, но они укрылись от него в горах и продолжили путь лишь тогда, когда убедились, что преследователи потеряли к ним интерес. Они прошли на юго-восток и покинули земли Линии без происшествий.

Они пересекли замерзшую реку Шейл.

Зиму они провели в Хантсвилле, мэр которого симпатизировал уцелевшим солдатам Республики. Конечно, они не открыли ему Тайну Кан-Кука, а Генерал не раскрыл ему ни своего настоящего имени, ни звания, назвавшись портным и капитаном запаса, который теперь надеется мирно уйти в отставку.

Линейные рыскали по улицам города, как голодные черные волки, и мэр вместе со всеми горожанами врали им в лицо: мол, чужаков здесь нет. В конце концов линейные ушли. Это был храбрый жест солидарности. В одиночестве, в своей каморке на чердаке, Генерал давал волю чувствам, и глаза его слезились от того, как добродетелен простой народ.

Кан-Кук покинул их тогда — Первому Племени в городе были не рады. Возможно, зарылся на зиму в землю, а может, бродил по утесам сквозь ветер и снег. Этого Генерал не знал. Шли недели, и он уже начинал сомневаться, существовал ли вообще Кан-Кук, являлся ли Генералу, словно призрак, с темных холмов, чтобы прогреметь прямо в лицо: «Ты избран!» Действительно ли он, Генерал, покинул усеянное трупами и снарядами поле боя и пошел за Кан-Куком, точно во сне, до самых холмов над Ашером, где, как говорили в народе, обитают призраки? Спускался ли он в пещеры и видел ли в их глубине древние прекрасные города, где белые лица и тощие долговязые тела, чья кожа словно в прожилках мрамора, окружали, щупали, впитывали его своими нечеловеческими, теплыми, будто кровь, глазами, постукивали по нему, словно пытаясь узнать, не полый ли он внутри, и шептали ему свои тайны резкими и неприятными голосами сказочных людоедов? А ведь он, признаться, уже начал входить в ритм жизни Хантсвилля, стал забывать о тяжелом бремени своей Судьбы — и снова считать себя простым человеком среди простых людей...

Но весной Кан-Кук снова призвал его. Однажды в полночь Генерал проснулся от стука. Это стучал Кан-Кук по речному камню за границей Хантсвилля. И тогда он собрал своих солдат. Снайпер

Сэм Харт, потерявший глаз в битве при Онахе, остался в городе с местной женщиной, и генерал, усмирив свою печаль, гордость и зависть, благословил их обоих.


«Пойдем, Генерал».

— Уже пора?

«Да».

— Ты помнишь, когда впервые пришел ко мне?

«Лишь несколько мгновений назад, Генерал».

— Для меня прошло сорок лет. Даже больше. Долгая жизнь. За это время могла бы возникнуть и прийти в упадок целая цивилизация.

«Я помню».

— Я лежал на поле боя после битвы при Ашере. Противнику повезло — он ранил меня в плечо, и я истекал кровью под звездами, среди камыша и вереска у моста. Наше первое поражение. Все могло им и закончиться. Республика умерла бы, не родившись. Но я сказал себе, что этому не бывать. Собрал всю волю в кулак и... А потом ты пришел ко мне. Сначала я решил, что сошел с ума.

«Ты действительно по-своему безумен. Поэтому мы и выбрали тебя».

— В глубине ваших пещер был город. Я не забыл. И мы заключили договор.

«Да. Я отдал тебе все силы. Я помог тебе изменить мир».

— Это так.

«Я предупреждал тебя, что этого будет недостаточно».

— Хватило на сорок прекрасных лет. Или около того.

«Время пришло, Генерал. Ты должен оказать нам услугу. Мы долго этого ждали».

— Слишком долго, я знаю.

«Возвращайся домой».

— Почему я?

«Ты знаешь, почему».

— Вы дадите мне Оружие?

«Не Оружие».

— А что же?

«Увидишь».


Оставив Хантсвилль, они прошли сквозь древние леса всего в нескольких милях от руин, некогда бывших Первой Колонией. А затем поднялись на холмы к северу в поисках мрачной горбатой горы, называвшейся горою Селфа.

«Это там. И под горой».

— Я стар.

«Ты обещал. Мы дали тебе сорок лет».

   — Я помню о своих обещаниях. Но я стар и напуган.

   — 

Они взбирались все выше. День провели, охотясь у золотистокоричневого утеса. Солнце освещало утес, и его пещеры с орлиными гнездами отбрасывали резкие тени, отчего склоны покрывались изощренным орнаментом, напоминая стены храма. Утес был квадратным, точно здание банка в каком-нибудь мегаполисе. Птицы над ним прилетали и улетали, словно клерки или прихожане. Это было последнее уютное место на горе. Они взобрались по пустынной, словно луна, каменистой осыпи, а оттуда спустились в пропасть поистине океанической глубины, которая рассекала гору под неестественно острым углом. Кан-Кук неизменно шел впереди, широко шагая, озираясь на отряд красными, точно солнце, глазами, то и дело понукая их. Они наткнулись на стаю волков, голодных и ошалевших от долгой зимы, и потеряли молодого Мартина Хьюма. Все сошлись на том, что если это самые свирепые стражи, с которыми придется столкнуться, то им повезло, и похоронили Хьюма. Кан-Кук; сказал:

«Мы уже близко. Слышишь?»

— Нет. Но не сомневаюсь в этом, мой старый друг, совсем не сомневаюсь.

«Ты должен будешь пройти испытание».

— Разумеется. Разумеется.

— Сэр. Мы здесь не одни, сэр.

Генерал поднялся за Дирфилдом на откос с подветренной стороны, где они устроили короткий привал. Следуя жесту Дирфилда, генерал укрылся меж замшелых камней. Дирфилд указал на долину внизу. По откосу поднимались черные муравьи...

— Подайте телескоп, мистер Дирфилд.

— Да, сэр. Сэр, я насчитал двадцать два солдата.

— Да, Дирфилд. Точно. Двадцать два солдата Линии. Без техники. Без птицелетов.

— Думаю, мы справимся, сэр. Я за наблюдал за ними. Они явно кого-то ищут. Похоже, они следовали за нами из Хантсвилля, сэр. Но они еще не знают, где мы. Если мы атакуем первыми, то справимся с ними прежде, чем они успеют применить бомбы, газ и так далее.

Обычно инстинкт Дирфилда не подводил, но как охотник он не был способен на решения более дальновидные, чем немедленное убийство.

Он не понимал, что стоит на кону, не осознавал, как велик груз ответственности на старых плечах Генерала. Рисковать они сейчас не могли...

Генерал с приятным щелчком сложил телескоп. Решение принято.

— Нет, мистер Дирфилд. Сейчас стоит быть осмотрительней. Осторожность, как говорится, прежде всего. Мы ускользнем от них. Они не знают, что мы здесь. Никто, кроме нас, не знает об этом. Нам просто немного не повезло. Они думают, что мы обычные бандиты или республиканский сброд. Скоро они забудут о нас.

* * *
Они шагали вперед во мраке и холоде, пробираясь по снегу меж сосен, колючих, словно штыки. Линейные взяли их след — это было ясно — и неуклонно приближались. Они обменялись выстрелами — скорее для вида, нежели с какими-то серьезными намерениями; бестолковые пули впивались в деревья либо исчезали во мраке. Линейные были еще далеко, но приближались. Они светились... Солдаты Генерала кутались в густые шкуры. Линейные же боролись с холодом с помощью электрических обогревателей, чьи нити накала жужжали и светились сердитым красным огнем. Это все, что Генерал мог разглядеть во тьме среди сосен. Враг подходил все ближе, и вскоре послышались едва уловимые жужжание и шипение.

Наконец Генерал подошел к краю соснового леса. Перед ним простиралась ровная лощина, усыпанная голыми плоскими камнями; укрыться негде. Там их ждал Кан-Кук. С тихим смирением — или безразличием? — Кан-Кук примкнул к их небольшому отряду. И они побежали сломя голову по голым камням, спасая себя. Топот сапог и шум сбивающегося дыханья заглушило свистом падающих бомб... А потом раздался этот ужасный грохот, и разум Генерала разнесло на куски.

52. ЛИВ ДЕЛАЕТ ВЫБОР

Голос Генерала стихал. Ему больше не хватало дыхания, и каждое новое слово давалось все тяжелей. Лив наклонялась уже так близко, что ее ухо чуть не касалось губ старика, а голова почти лежала на его вздымающейся груди.

— ...Разлетаюсь на куски. Истекаю кровью. Снова умираю и жду, чтобы, возродиться — и снова и снова начать борьбу, как только скроются звезды и наступит утро. Каждый раз...

Его губы слабо, с трудом шевельнулись, но в итоге с них сорвался лишь тихий шорох дыхания: вздох — и затем тишина.

— Ха... Если это все, для чего требовалось заставить его открыть рот, стоило пристрелить его еще много недель назад.

— Замолчите, Кридмур. Замолчите. Скажете хоть слово — клянусь, я вас убью.

Лив долго ждала слез, но их не было. В глазах и во рту стояла сухая пепельная горечь. Она подумала, что плакать, наверное, не сможет уже никогда.

Наконец она встала. Набрала пригоршню пепла и бросила на старика. Потом еще. Две пригоршни, чтобы прикрыть лицо, третья и четвертая — на грудь. Пепел набился в его приоткрытый рот, затуманил темно-зеленые глаза и блеск полированных медалей на мундире.

Нужно было закрыть ему глаза и рот...

Она посмотрела на грозовые тучи над Западным Морем, затем опять на восток. Ни малейшего признака рассвета.

— Не Оружие, — сказала она. — Лекарство.

— Лив. Лив, развяжите меня.

Но Лив и ухом не повела. Прикрыв рот, она с чувством отвращения к самой себе принялась искать провизию в поклаже убитых линейных.

— Лив, куда вы?

— Обратно в Новый Замысел, мистер Кридмур. Искать тех, кто выжил.

— Те, кто выжил, не примут вас с распростертыми объятиями, Лив. Вы привели к ним Линию — и привели меня. Позволили умереть их Генералу. Вас осудят и повесят.

— Возможно, так все и будет.

У двоих из линейных обнаружились рюкзаки. Один рюкзак был изрешечен пулями Кридмура — Мармиона. Она подняла второй и обнаружила, что может его нести.

— Уж простите, — добавил Кридмур.

— Тогда я, наверное, отправлюсь на восток. Пересеку Крайнюю Гряду и вернусь домой. Остановлюсь кое-где, чтобы забрать своего друга Магфрида. Думаю, имеем полное право вернуться домой — никто не может нас за это винить.

Она перерезала на линейном ремень, осмотрела его карманы. Небольшой нож, кусачки, немного белого пороха и что-то тяжелое, зубчатое, при ударе рождавшее небольшое голубое пламя.

Кридмур попробовал сесть. Но, охнув от боли, повалился назад. Лив обернулась понаблюдать за ним:

— Если я вас развяжу, вы сможете ходить?

Он смотрел на нее долго и пристально. Затем кивнул:

— Смогу, но с трудом. Вы меня сильно ранили, Лив. Раны не успели исцелиться до конца, прежде чем...

Она изучала его лицо, пока он не закрыл глаза, а потом отвернулась.

У каждого линейного была при себе стальная фляга. Лив по очереди открыла каждую из них, но все они оказались пусты.

— Гора Селфа, — сказал Кридмур.

— Да.

— Гора Селфа. Так сказал старик. Он бормотал и говорил загадками, но это я расслышал ясно. Когда они настигли его, он направлялся к Горе Селфа.

— Я тоже его слышала, Кридмур. Вашим хозяевам это известно?

— Нет.

— Вы уверены?

— Будь им это известно, они послали бы меня туда, а не сюда.

— Тогда, кроме нас, об этом не знает никто на свете.

— Вполне возможно, Лив.

— Кроме Первого Племени, конечно. Это Оружие, Кридмур, — что это?

— Я не знаю, честное слово. Если бы знал — сказал бы.

У двух линейных были тяжелые металлические аппараты, которые, если нажать на медную пластину, святились тусклым красным светом и слабо нагревались. Готовить на них было нельзя, но они могли согреть в холодную ночь и не дать замерзнуть. Лив взяла один из них.

— Вы заслуживаете того, чтобы умереть здесь, Кридмур.

— Это правда.

— Генерал говорил о лекарстве. Гора Селфа — где это?

— Далеко. У подножия Крайней Гряды, в старых землях, в землях Линии.

— Тогда вы знаете, где это. Наверное, ее можно и на карте отыскать?

— Думаю, можно...

Ножи линейных были лучше, чем у нее. Она взяла себе один.

— Она на территории Линии, Лив. Линия властвует на той земле уже две сотни лет, если не больше. — Он повернулся на бок и сплюнул кровью. — В тени Драйдена, прямо в чертовой тени.

— Но они не знают, что она там Если я правильно понимаю, — сказала Лив.

— Они копают всюду. Ничто нельзя схоронить так, чтобы они не смогли найти. Всего лишь вопрос времени. Они найдут ее, Лив, и тогда их будет уже не остановить...

— Сомневаюсь, что смогу вернуться обратно одна, Кридмур.

— Обратно в Новый Замысел? Может быть.

— Обратно в мир.

Он покачал головой:

— Скорее всего, нет.

— Итак... — Она присела рядом с ним, хотя и не слишком близко.

-— Итак, — сказал он.

Его запястья сочились кровью — он пытался разорвать лохмотья, которыми связан.

Она провела ножом линейного по пеплу. Кридмур пристально смотрел на нож, затем поднял взгляд и сказал:

— Мы должны найти ее. Прежде чем это сделает Линия.

— «Мы», Кридмур?

— Одна вы не справитесь, Лив, сами же говорите. Нужно много месяцев идти через пустынные земли, чтобы...

— Тогда вы передадите Тайну своим хозяевам.

— Нет. Нет. Не им. Они ушли, Лив. Мы можем сохранить ее. Использовать против Стволов и Линии. Окончить войну. Подумайте о том, какая нас ждет слава, Лив.

— Мне не нужна слава, Кридмур. И я не хочу участвовать в этом... безумии. Посмотрите, что с вами стало.

— У меня есть друзья, даже сейчас. У меня есть связи. Я могу найти союзников. Могу взять Оружие старика и воспользоваться им. Если мы этого не сделаем, сила Линии будет расти, она завоюет и поглотит Стволов, а пожрав Запад, пожрет и Восток вместе с вашими домом и Академией. Ее не остановить, Лив. Она...

— Может, да, а может, и нет. Вашим словам нельзя верить.

— Да... Но это правда.

— Ваши руки перетянули слишком крепко. Возможно, вы потеряете способность ими управлять.

В его глазах застыл страх. Настоящий страх — и неподдельное отчаяние.

— Даже если все обойдется, ходить без посторонней помощи вы сможете не сразу. В одиночку вам не вернуться.

— И это правда. — Он энергично закивал. — Я понимаю.

— Я вам не верю, но полагаю, вы знаете толк в самосохранении.

— Вы тоже не сможете вернуться одна, Лив. Вы и сами это понимаете.

— Тише, Кридмур. Я думаю.

Лив взобралась на вершину дюны и взглянула на восток. В ночи она не увидела ничего, кроме дюн. Горизонт был удушающе близок.

— Вы еще следите за мной? — сказала она.

— Отсюда я вас не вижу, Лив. Чтобы я вас увидел, вам пришлось бы меня развязать...

— Я говорю не с вами, Кридмур. Не болтайте, а то разбередите раны.

Она посмотрела на запад. Вдали клубились безумные облака, то сияя, то собираясь, то рассеиваясь. Она вспомнила слова Генерала: «В глубине пещер были прекрасные и древние города»...

— Ку Койрик. Ты позволила нам пройти. Зачем? Ты хотела, чтобы все так и произошло? Чтобы Тайна Генерала попала в мои руки? Случайно ли это? Или таков твой план? Что же мне делать дальше?

Ответа не последовало.

Она встала на колени, слегка смущаясь. Вытянулась и прижала ухо к земле, внезапно ощутив правильность и разумность своего поступка. Но, даже проведя так несколько минут, она слышала лишь собственный пульс, отдававшийся в голове. Никакого послания для нее не было.

Будь у нее монетка, она подбросила бы ее, но без монетки пришлось решать все самой.

Лив приняла решение и тут же принялась за дело. Соскользнула по пепельному склону туда, где лежал Кридмур, и опустилась на колени, чтобы перерезать замасленные лохмотья, впивавшиеся в его руки.

Он долго молчал, затем вздохнул и сказал:

— Спасибо, Лив. — Он сел, вытянул опухшие занемевшие пальцы и поморщился: — Когда были связаны, болели меньше. Как прикажете это понимать?

— Не шевелитесь, Кридмур. Дайте мне осмотреть вашу ногу.

— Ах, доктор, доктор. Вы очень мудрая женщина.

— Не забывайте об этом, Кридмур.


ЭПИЛОГ

ОДИН: ПЕСНЬ ЛОКОМОТИВОВ (ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ СПУСТЯ)

Локомотивы грохочут, проносясь через весь континент по шрамам рельсов, располосовавших равнины, по отвратительным кособоким каньонам, вырезанным или пробитым взрывами в холмах. Они мчат по тоннелям, и Песнь их гулким эхом оглашает мрак, барабанным боем гремит под землей и громом вырывается на белый свет из жерла тоннеля. Прокладываются новые рельсы, открываются новые пути. Из Гумбольдта в Глориану — по заболоченным землям; из Антрима в Драйден — уничтожая местные холмы и деревни; из Фирта в Коффи. Сеть уплотняется. Линии пересекаются. Рельсы подобны заборам: никто не смеет их пересекать. Дети выходят из городов вблизи новых железных дорог и смотрят с благоговением на эти полосы, тянущиеся вдаль, на будущее, которое ждет их там. В ясные ночи Песнь Локомотивов гулом и грохотом оглашает прерии. Ее слышат все. Все люди повсюду знают, что приближается к ним — непреклонно и неумолимо...

Но в Песни этой появился теперь новый звук. Что-то неправильное. Сбой ритма. Крошечная, едва уловимая фальшь. Ни одно человеческое ухо не способно различить ее в те краткие мгновения, за которые Локомотив с воем возникает на востоке и уносится на запад, — но она неизменно слышна. Невозможная погрешность. Линейные беспокойно ерзают на постах. Они не спят ночами и кажутся еще более серыми, чем обычно. Их руки трясутся. Строительство новых башен в Харроу-Кроссе и Своде приостанавливается. Из-за проблем с электропроводкой неправильно заполнены документы. Виновных наказывают палками, но морального духа это не повышает.

Локомотивы поют друг другу: Лаури потерпел неудачу. Лаури потерпел неудачу. Проходят месяцы, а он не возвращается. Лаури потерпел неудачу. След потерян. Что придет с востока? Что придет? Фальшивая нота — это страх, незнание того, когда наступит конец. И от этой единственной ноты содрогается континент.

ДВА: ДЖЕН ИЗ «ПАРЯЩЕГО МИРА»

«Парящий Мир» стоит на утесе над Джаспером Днем он невидим среди деревьев. Ночью на ветвях развешивают бумажные фонари, газовый свет в комнатах девушек горит за малиновыми шелковыми занавесками, и «Парящий Мир» нависает над деловым и чопорным Джаспером, как непристойный сон.

Незнакомцы приходят сюда и уходят под покровом ночи. Девушки из «Парящего Мира» знамениты повсюду, хотя не все посетители здесь ради них. В «Парящем Мире» занимаются не только одним, сами знаете каким делом. Всем в Джаспере это известно, как известно и то, что нужно держать рот на замке: излишнее любопытство по поводу этих странников может оказаться смертельным...

Кнолл приходит после полуночи, с шумом распахивает дверь, впуская холод, затем захлопывает — так, что фонари дребезжат, а девушки вздрагивают и бросаются врассыпную. Посетители смотрят себе под ноги и ускользают из зала. Шкуры Кнолла смердят. Он огромен, как медведь, и грязен, как боров. На поясе у него болтаются черные клочья волос. Это бороды жителей холмов.

Он их коллекционирует. Сейчас он служит Стволам — это ясно уже потому, что за спиной его висит чудовищная винтовка размером с кувалду, оседлавшая его, как тупую скотину, — но его Хозяева не запрещают ему отдыхать таким образом, доколе он выполняет все, что они прикажут, когда прозвучит их Зов.

Дженни — рыжая Дженни, улыбающаяся Дженни, Джен для тех, кто хорошо ее знает, владелица и содержательница «Парящего Мира» — приветствует его у очага. Она хлопает в ладоши, и девушки бросаются врассыпную, оставляя хозяйку наедине с Кноллом. Он громоздится над ней, как людоед из сказок. Неловко переминается в своих сапожищах, похожих на выкорчеванные пни. Ему место в пещере, думает Джен. И смеется, а он наклоняется, чтобы поцеловать ее руку в перчатке; она продолжает смеяться, а он стоит, неуклюже сутулясь. Под пунцовыми юбками на ее бедре висит Ствол, серебристый и острый, как игла. Джен из «Парящего Мира» думает.

— Кнолл.

— Мэм.

— Ты изменился.

— Я никогда вас раньше не видел, мэм. Меня в такие места не впускают.

— Я так и думала. Но я имела в виду не тебя, а твое оружие. Или то, что в нем обитает. Оно принадлежало моему другу.

— Да? Он сдох. Теперь оно мое.

— А ты груб. Многие юноши грубы. Такие теперь времена. Я слышала, ты следопыт?

— Да.

— У нас есть работа для тебя. Ложа близко, она уже здесь. Всмотрись в огонь, Кнолл. Прислушайся. Они говорят с нами из пламени.

Кнолл становится на колени у огня, и языки пламени вздымаются к потолку. В их пульсирующей сердцевине видна кровавая тьма. Издалека раздается голос, одновременно знакомый и бесконечно чужой.

— Кнолл.

— Хозяин?

— Это не твой Хозяин. Можешь звать меня Мармионом. Теперь я бесплотно пылаю в Ложе. Последнего, кто носил меня в твоем мире, звали Кридмуром.

— И кто он был, этот Кридмур?

— Он не умер, Кнолл. Мы бы это почуяли. Он служил нам тридцать лет, порой исправно, хотя никогда не был верен. Мы бы это почуяли. Он не мертв, но прошло много месяцев, а он не вернулся.

Джен думает:

«Он был обязан прийти сюда, Кнолл. Я была связной. Он пришел бы сюда, если бы вернулся к нам».

— Кто такой Кридмур? Никогда о нем не слышал.

— Он не вернулся к нам. Он предал нас. Эта женщина сбила его с пути.

Кноллнахмурил бровь:

— Хозяин?

Назвавшийся Мармионом сказал:

— Нам нужен охотник, Кнолл. Обычный человек.

— Я сгожусь.

— Я пойду с тобой. Я очень зла, Кнолл.

ТРИ: ВОЗРОЖДЕНИЕ

Вера мистера Уэйта, лидера Улыбчивых в городе, который когда-то назывался Новым Замыслом, а теперь — Нео-Новым Замыслом, в честь позитивного взгляда на жизнь, — в эти дни подвергается суровому испытанию. Сам Уэйт никогда не подходил на роль лидера, но в ужасные холодные месяцы после Битвы горстка уцелевших жителей города повернулась к нему — сначала чтобы он поднимал им настроение песнями и вдохновляющими проповедями, а затем, когда лучшего кандидата не нашлось, и для того, чтобы назначить его своим президентом. Нет-нет, говорил он, мы должны разделяупъ светскую власть и церковь; но ему напомнили, что население Республики теперь составляло 233 человека, и эти люди давно уже не заботятся о соблюдении Принципов, — как он мог отказаться?

А с приходом зимы их осталось ровно две сотни. Быть лидером в подобные времена — тяжелая ноша.

Он женился на Салли Мортон, чтобы у ребенка, которого она носила, появился отец. Младенца еще в утробе изувечили бомбы Линии — он родился худым, серым, безмолвным, дрожащим и всего боялся. Салли ждала второго ребенка, и Уэйт питал осторожную надежду на более удачный результат.

Лицо Уэйта больше не гладкое и мальчишеское. Лидерство закалило его. Теперь он похож на старого генерала Энвера — такой же худой и суровый. Улыбается он, лишь когда на то есть веская причина.

Нео-Новый Замысел построили в долине реки, в паре миль к востоку от руин старого города. Уцелевшие горожане зимовали там в пещерах. А теперь Уэйт раз в неделю ходит к руинам на прогулку. Это стало для него частью нового распорядка дня.

Он говорит своим гражданам, что ходит к руинам, дабы питаться мудростью их погибших товарищей и искать полезные инструменты. На самом же деле он ходит туда скорее лишь для того, чтобы побыть в одиночестве.

Он останавливается у разрушенных конюшен на западной стороне руин, чтобы вспомнить, каким богатым был Новый Замысел, как безупречно было устроено общество, каким благородным и выдающимся достижением был город! А затем думает о том, что одному Богу известно, как создать нечто подобное Ему самому, а потом опускается на груду обугленных обломков и сидит, обхватив голову руками.

Нео-Новый Замысел строится дальше. Весна. Поднимаются новые дома из свежих бревен. Детям, которых в городе девяносто восемь, дают образование. Школу построили в первую очередь. Задача Уэйта — отстроить мир заново. Так что не удивительно, что иногда ему хочется побыть одному.

Он наблюдает за тем, как птицы садятся на стропила.

На обгорелом полу под грудой обломков валяется скелет линейного — в обожженном противогазе и в гладком сером пальто, которое не гниет.

Уэйт снимает противогаз и пинает его со всей силы, как мяч. А силы ему не занимать — он превосходный атлет. Противогаз, размахивая ремнями, пролетает над развалинами конюшни покойного бедняги мистера Дигби и звонко шлепается в затопленную водой воронку от взрыва.

Словно в ответ на это, земля под ногами Уэйта трещит. Он вскакивает и хватается за пистолет.

Треск повторяется. Словно камни под ногами долбят снизу молотками. Или сквозь них прорастают корни? Треск повторяется снова. Словно кто-то снова и снова хрустит костяшками пальцев. Чем-то похоже на лай или смех. Земля содрогается.

Уэйта бросает и в жар, и в холод одновременно. Он начинает смеяться.

Смех застревает у него в горле, когда земля там, где раньше стояла конюшня мистера Дигби, вздымается и на поверхность прорывается белая рука. Чрезвычайно длинная и тонкая рука, похожая на белый, как кость, росток. Она тянется из земли, и за ней появляется и встает на ноги, отряхиваясь от земли и хихикая, косматая женщина из Первого Племени, только что воскресшая из мертвых.


Оглавление

  • ПРОЛОГ
  • ЧАСТЬ ПЕРВАЯ НА КРАЙ СВЕТА
  •   1. ОТЪЕЗД (1889)
  •   2. ПРАЗДНЫЙ ГОСПОДИН
  •   3. ЧЕРНЫЙ СПИСОК
  •   4. ДАВНЕЕ ПРОШЛОЕ
  •   5. УЛЫБАЙТЕСЬ НЕВЗГОДАМ ВОПРЕКИ
  •   6. КИНГСТОН
  •   7. ДОЛГАЯ ДОРОГА НА ЗАПАД
  •   8. СЕТЬ
  •   9. КЛОАН
  •   10. ГЛОРИАНА
  •   11. РАССЛЕДУЕТ МЛАДШИМ СМОТРЯЩИМ ЛАУРИ: КЛОАН ПОСЛЕ ПОЖАРА
  •   12. ПОЕЗДКА
  •   13. КРИДМУР ЗА РАБОТОЙ
  •   14. СТРАЖ У ВОРОТ
  •   15. ЛАУРИ
  • ЧАСТЬ ВТОРАЯ КУКОЛЬНЫЙ ДОМИК
  •   16. ПЕРВЫЕ ДНИ
  •   17. ТЕЛЕГРАФНЫЕ СООБЩЕНИЯ
  •   18. ПРИЯТНОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ
  •   19. ДУХ
  •   20. РАНА (1871)
  •   21. СЛАБОСТЬ
  •   22. ПЕРЕДОВОЙ ЛАГЕРЬ В КЛОАН
  •   23. ГЕНЕРАЛ В ОТСТАВКЕ
  •   24. СНЯТИЕ МАСКИРОВКИ
  • ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ К ЗАПАДУ ОТ ЗАПАДНОГО КРАЯ
  •   25. ПОБЕГ
  •   26. ГРИНБЭНК
  •   27. ЧЕРЕЗ ГРАНИЦУ
  •   28. ДОЖДИ
  •   29. ДОЛИНА
  •   30. ЛАУРИ В ПОХОДЕ
  •   31. ИГРЫ
  •   32. ОСВОБОЖДЕНИЕ
  •   33. СЛУЖЕНИЕ ВЕЛИКОЙ ЦЕЛИ
  •   34. КУ КОИРИК
  •   35. ТЕНИ
  • ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ЗЕМЛЯ, ДОСТОЙНАЯ ГЕРОЕВ
  •   36. РОЗА
  •   37. ИЗ ДУБОВОЙ ЧАЩИ
  •   38. ОХОТА
  •   39. ДОЛГ ЛАУРИ
  •   40. МАШИНА, РАБОТАЮЩАЯ САМА ПО СЕБЕ
  •   41. ЗА УЖИНОМ В ГОСТЯХ
  •   42. ЗМИЙ
  •   43. ЧУЖАЯ В ГОРОДЕ
  •   44. ПОВИНОВЕНИЕ
  •   45. ТАНЦЫ
  •   46. КРИДМУР СРЕДИ ТЕНЕЙ
  • ЧАСТЬ ПЯТАЯ БИТВА ПРИ НОВОМ ЗАМЫСЛЕ
  •   47. ТРЕВОГА
  •   48. УСИЛИТЕЛЬ
  •   49. ОБОРОНА НОВОГО ЗАМЫСЛА
  •   50. УБИЙСТВО
  •   51. ГЕНЕРАЛ ГОВОРИТ (1878)
  •   52. ЛИВ ДЕЛАЕТ ВЫБОР
  • ЭПИЛОГ
  •   ОДИН: ПЕСНЬ ЛОКОМОТИВОВ (ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ СПУСТЯ)
  •   ДВА: ДЖЕН ИЗ «ПАРЯЩЕГО МИРА»
  •   ТРИ: ВОЗРОЖДЕНИЕ