Мальчик из неизвестно откуда [Владимир Исаевич Круковер] (fb2) читать онлайн
- Мальчик из неизвестно откуда 150 Кб, 33с. скачать: (fb2) - (исправленную) читать: (полностью) - (постранично) - Владимир Исаевич Круковер
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Владимир Исаевич Круковер Мальчик из неизвестно откуда Левос
Для эмигранта пенсионного возраста работа даже за гроши — удача. А то, что это — работа дворника, даже хорошо. Отчасти из–за того, что помогает понять нынешнее положение стариков в нынешней России и за рубежом, а отчасти, из–за возможности пройтись с метлой утречком, по холодку, и весь день наслаждаться свободой. Тиха зарубежная ночь. В смысле — спит народ в четыре утра, одни русские дворники шуршат метлами по асфальту. Хорошо еще, что эти иностранцы в большинстве чистоплотны и умеют пользоваться мусорными ящиками и урнами. Так что, катишь себе детскую коляску, приспособленную для дворницких нужд, подбираешь пустые сигаретные пачки и конфетные обертки, выпрастываешь содержимое урн во вставленную в эту коляску пластиковую бадью и только под деревьями, обильными листвой, иногда шоркаешь метлой. Немногочисленные зрители состоят из собак и кошек, насквозь тебе знакомых на этом участке, ибо не одну метлу ты стер тут до основания. Вот только появление одинокого ребенка в это время весьма неожиданно. Хоть и городок небольшой, но западная общественность давно и безнадежно напугана педофильно–маньячной истерией, так что ночной ребенок из обычаев буржуазной общественности несколько выбивается.ЧАСТЬ 1
1
Я воткнул метлу и совок на длинной ручке в бадью и выжидательно посмотрел на маленькую фигурку, неплохо видимую при свете ночных фонарей. Пацан. Лет десяти. Одет слишком тепло для середины июля: короткие сапоги, плотные брюки, свитер, куртка, блестящая шапка с какими–то крылышками из под которой до плеч спадают светлые волосы. Может, не пацан, а девчонка? В этом возрасте их опознаешь больше по одежде. — Аппроач, тхе славе! — резко сказала фигурка, столь командным тоном, что будь голос погрубей можно было бы ассоциировать его со старшиной из армейской учебки. Живя в чужом краю привыкаешь к разноязычью. И к тому, что разговор, порой, приходится начинать с установлений языкового тождества. — Кан ю спик инглишь? — попробовал я. — Медабер иврит? Парле ву франце? Шпрехен зи дойч? По поляшки разумаешь? Не то, чтоб я знал все эти языки, но связать пару фраз на каждом нынче многие умеют. — Шшецен, — ответил ребенок с такой же интонацией, — шшецен гибет. Потом легко подошел и уселся на коляску, сбросив бак. И конкретным жестом указал вперед, добавив: — Гой. «Я, конечно, гой, — пробормотал я про себя, — но ты вообще чудо в перьях. Что ж, отвезу домой, там разберемся или в полицию позвоню, что ли». Подцепив бак за ручку я покатил коляску, с невозмутимым ребенком. Остановился у подъезда, поймал его вопросительный взгляд и сделал приглашающий жест. Мол, велком, май френд. Дите прошествовало в подъезд, остановилось, пропуская меня вперед, дождалось, пока я открою дверь и вошло следом. И вздрогнуло, когда я щелкнул выключателем, порывисто прикрыв глаза ладонью. Я захлопнул дверь, прошел в комнату, автоматически щелкнул пультом, включая телевизор. Ребенок, застыв у входа, осторожно отвел руку от лица, расширенными глазами осмотрел небогатое убранство, вздрогнул вторично, взглянув на экран телевизора, где танцевали полуодетые девицы. Только теперь я смог рассмотреть его более внимательно, и этот осмотр ничего не прояснил. Вся одежда была непривычного кроя и необычного материала, больше всего напоминая плохо выделанную кожу. А то, что принял за сапожки, были скорей кожаными чулками для ног, отдаленно напоминавшими эскимосские унтайки. Шапка была явно кожаная, но обсыпанная металлическими пластинами медного цвета, две из которых и составляли крылышки. Под курткой на ребенке был широкий ремень, на котором висели широкие и явно не пустые ножны и какая–то черная палка. Я включил чайник и зажег конфорку плиты, собираясь поджарить яичницу. Ребенок оторвал наконец взгляд от телевизора и столь же пораженно смотрел на блестящий, закипающий чайник, на огонь под сковородой. А когда я открыл холодильник, опять слегка вздрогнул. Я взял его за рукав и провел к вешалке за занавеской. В этих европейских квартирах не было прихожей, комната начиналась сразу из подъезда. Да и вообще эти «шикарные трехкомнатные» буржуйские квартирки — с двумя крохотными спальнями и залом — без кухни, без коридоров и чуланов были меньше двухкомнатной хрущевки и, вдобавок, обладали повышенной звукопроницаемостью. А сортир с ванной они размещали плебейски — в середине жилья, так что в одной спаленке можно было слушать плеск воды, а в другой — потуги дефекации. Впрочем, многие эмигранты жили в еще более скверных условиях. Мальчик снял куртку и шапку, тряхнул льняными волосами. Я опять за рукав повел его в ванную, вызвав два вздрагивания: при включения света и при открывании крана. Смешав ему воду и сунув в руки мыло, я вернулся к готовке. Накрыл на стол, добавив к яичнице колбасу и сыр. Вилку, подумав, класть не стал, ограничил сервировку ножом и ложкой. Потом пошел в ванную, показал, как закрывать краны. Для этого просто взял его руку своей. Точно так же научил выключать свет. Кушало сие таинственное дитя неспешно и, даже, с неким аристократическим изяществом. Хотя и руками. Я ж включил комп и попытался продлить языковые контакты. Для этого выписал из словарей несколько переводов слова «понимаешь»: understand, verstehen, comprendre, comprender, розуміти, dispicio. И начал их поочередно озвучивать в словарях гугла. Кое–какая реакция последовала лишь на немецкий — verstehen. Но другие фразы на немецком понимания не принесли. Тем ни менее, таинственное дитя заинтересовалось, прожевало остатки колбасы и встало за моей спиной, взирая на экран. Тогда я запустил картинки по слову «древнегерманцы». Яркая реакция последовало на изображение вервольфа. Тогда я начал озвучивать это слово, и перевод на исландский‑Varúlfur — был воспринят положительно. «Скажи» воспроизвел я при помощи переводчика на исландском: segja. Ребенок пробормотал нечто, похожее на «Male». Поиск обнаружил это слово в латыни — «плохо». — Мале, мале, — сказал я с вопросительной интонацией, — quid, quid (лат. — почему)? Увы, меня опять не поняли. Разговора не получалось. Отчаявшись, я включил ему мультик про черепаху и львенка, уступил кресло и пошел, было, устраивать вторую постель. Странное дите прибежало в спальню за мной и потащило меня за рукав, как я его давече. Ребенок был крайне возбужден. Его жесты недвусмысленно просили повторить демонстрацию фильма, а громкое «гой» натолкнуло на догадку, что сие звукосочетание означает «иди». Есть небольшой контакт с английским go. Как ни вспомнить школьное: i go, you go, he goes — я иду, ты идешь, он идет. — Гоу, — переспросил я, показывая пальцами движение, — гоу? — Ни гоу, — ответили мне, показывая аналогичное движение пальцами, — гой. Что ж, два слова мне уже известны: иди и нет. Я поставил в плеере галочку на непрерывный повтор. Если допустить, что этот дикарь (дикарка?) впервые находится в цивилизованном мире, то огромный респект советским мультипликаторам.2
Несмотря на свое увлечение фантастикой, я все же реально воспринимал этот мир. Так что, единственное, что приходило в голову по поводу необычного ребенка, это отнести его к какому–то племени, коих множество в пустынях Палестины. То, что он сперва мной командовать пытался, тоже подходит к этой версии — у всяких там бедуинов рабовладельчество законно существует, как у многих родово–племенных социумов. Это только на взгляд какого–нибудь обывателя из Лондона мир цивилизован. На самом деле большая часть народа на этой планете пребывает в полудиком состоянии. Многоэтажные дома, автомобили и автоматы Калашникова вовсе не делают цивилизованными арабов, зомбированных теократией; торпедные катера и навигационная электроника не превращают сомалийских пиратов в развитых гуманоидов; мировоззрение израильского раввина, который умеет пользоваться микроволновкой, неизменно со времен Древнего Египта; эвенкийский шаман не перестает быть дикарем после полета на вертолете; голые африканские мужчины, единственное украшение которых — стручок, натянутый на член, незначительно отличаются от католического священника, уверенного, что земля плоская и покоится на слонах… Я надел очки, подошел к малышу и присмотрелся. Вроде, вши на голове не ползали. Но пахло от него не слишком приятно. Это был запах не столько грязи, сколько некоей залежалости, прелой травы, болота. Я похлопал ребенка по плечу, сказал: «гой» и привел в ванну, которая уже наполнялась. Показал на него пальцем, окунул этот палец в воду, снова сказал: «гой». Дите кивнуло (будем надеется, что кивок у этого народа означает согласие) и повторило мой жест: показало пальцем на меня, окунуло палец в воду. Оно явно хотело, чтоб я первым залез в ванну. Что ж, я начал раздеваться. Ребенок — тоже. Я остался в трусах, ребенок — в чем–то, напоминающем набедренную повязку. Вот он ее размотал. Слава аллаху — мальчик. И не обрезанный, что сводит на нет версию о бедуинах. Мальчик поймал мой взгляд на его пах, кивнул и запустил руку мне в трусы. В прошлом у многих народов мальчики не только прислуживали старшим, но и сексуально общались с руководителями семьи, рода. В античности ребенок первые годы жизни рос в окружении использовавших его в сексуальном отношении людей. Детство в Греции или в Риме часто подразумевало использование со стороны мужчин более старшего возраста. Конкретные формы и частота были разные в зависимости от области и времени. На Крите и Коринфе VII в. до н. э. существовал обычай похищения мальчика–подростка взрослым мужчиной, который увозил его на два месяца в горы, где спал с ним и обучал воинскому мастерству. После возвращения домой мальчик начинал носить мужскую одежду и полностью освобождался из–под опеки женщин. В Элиде, кроме обычных воинских состязаний проводились специальные конкурсы красоты между мальчиками. В древних Фивах существовал особый священный отряд из 300 любовников, который считался непобедимым. В битве против македонцев при Херонее (338 г. до н. э.) все эти воины погибли, но ни один из них не сбежал и не отступил. В воинственной Спарте право жениться мужчина получал в 35 лет, сексуальные связи с незамужними женщинами были строго запрещены, и единственным средством сексуальной разрядки были отношения с мальчиками. Каждый достойный мальчик от 12 до 16 лет должен был иметь своего эраста, воинская слава которого распространялась на его эромена. Даже иудеи, которые старались суровыми наказаниями пресекать гомосексуализм среди взрослых, очень снисходительно относились к гомосексуальному использованию маленьких мальчиков. Несмотря на запрет Моисея растлевать детей, только содомия с детьми старше девяти лет предусматривала смертную казнь через побитие камнями, но совокупление с детьми меньшего возраста не считалось половым актом и наказывалось всего лишь поркой «для поддержания общественного порядка». Впрочем, все эти исторические параллели я обдумал потом. А в этот момент просто шарахнулся, воскликнул: «ни», но, заметив выраженный испуг ребенка — будто я его ударил, погладил малыша по голове и сказал мягко: — Не обижайся, у нас это не принято. Голый мальчик схватил мою руку, вновь положил ее себе на голову и, придерживая ее там, встал на колени. И сказал довольно чисто: — Львенок. Потом указал на меня другой рукой и сказал: — Черепаха.3
Худо ль бедно, но с купанием справились. Очень пацана смущали мои трусы, указывая на них он произнес целую речь, полную скрежещущих и фырчащих фонем. Ну никак не удавалось мне идентифицировать лингвистические истоки. Проскакивали, вроде, латынские слова, вроде — из иврита что–то. Впрочем, в любом шуме встречается нечто, похожее на речь. Второй проблемой после трусов была очередность омовения. Мальчик ни в какую не желал заходить в ванну первым. Видимо, в его племени старшинство было важным укладом и не ограничивалось только сексуальными обязанностями. Все же вымылись. Мальчик оказался весьма белокожим, довольно тощим, со стройными ногами и выраженной мускулатурой. Я, признаться, не люблю подробных описаний внешности, как это было принято в романах девятнадцатого века. Так что, для эрудированных привожу сравнение. Пацан был очень похож на мальчишку артиста Ай Ланг Хуанга из классического Гонконговского фильма «Громовой богомол / The Thundering Mantis», выпуска 1979. (Режиссер: Йип Винг Чо / Yip Wing Cho). Только с европейским лицом. Паразитов ни на теле, ни в волосах не было. К шампуню он отнесся спокойно, наверное в его народе омовения с использованием мыльной пены существовали, как и у Древних греков — римлян. Я напялил на него свою рубашку, приволок раскладушку, бросил на нее матрасик, подушку и одеяло. Ребенок недоверчиво потрогал это алюминиевое сооружение, стащил матрас на пол, лег и сразу заснул. Было уже позднее утро, часа четыре прошло с момента неожиданного явления дитя отставному журналисту. Дворник и мальчик — сюжет для фантастического рассказа. И я не нашел ничего лучшего, чем нацедить полстакана коньяка и хряпнуть за все непонятное. Потом приступил к изучению одежды своего гостя. От этого увлекательно занятия меня оторвал голос ребенка. Во сне он с четкой артикуляцией несколько раз произнес: — Ёу нот тхе славе. Ёу аре а год. Я записал эту абракадабру и бросился к компьютеру. Поиск дала множество вариантов, наиболее правильным из которых оказался транслит: «Jou not the slave. Jou are a god». Дрожа от нетерпения я обратился к словарю и получил частичный перевод с английского: «Jou не раб. Jou — бог». Осталось разобраться с «Jou». Вот, что подсказала википедия, открыв нидерландский язык: «jou (je) — ты или я, в зависимости от падежа и контекста. Je (неофициальный, безударный) — ты. Д. — В. jou (je)» Я читал дальше и выяснил, что нидерландский язык происходит от языка береговых франков и является прямым потомком протогерманского языка индоевропейской языковой группы. Ближайшие родственники — древнеанглийский, фризский, нижненемецкий языки. Некоторое количество иммигрантов нидерландского и бельгийского происхождения в США, Канаде, Австралии, Новой Зеландии продолжают использовать нидерландский язык (главным образом в быту). В Индонезии некоторые пожилые люди ещё помнят нидерландский язык. В ЮАР и Намибии распространён африкаанс, который до 1925 года считался диалектом нидерландского. Существовали также креольские языки на основе нидерландского, в настоящее время почти всюду вымершие — в Гайане, Индонезии, Пуэрто — Рико, на Виргинских островах, Шри — Ланке. Я срочно выписал несколько общеупотребительный слов на этом древнем языке и стал ждать пробуждения своего маленького гостя. Он мог оказаться как эмигрантом, так и гостем из ЮАР или Намибии. То, что он принял меня сперва за раба, а потом — за бога, вводило в недоумение лишь частично. Римский патриций дворника тоже отнес бы к рабам. А уж спартанец, увидев меня за столь непрестижной деятельностью, побрезговал общаться. Да и местные нувориши посматривают свысока, хотя и с ними патриции или спартанцы общаться не стали, как с людьми низкими. А вот с богом было не совсем ясно. Несомненно, к такому выводу его привели мои старенькие электронные приборы. А нынче и бедуины не брезгуют мобильниками или ноутбуками. Из какого же невежественного племени этот ребенок? Я посмотрел на пол. Мальчик спал на спине, свободно раскинув руки. Поза «звезда» — поза очень уверенного человека, без комплексов, столь присущих цивильным детишкам. Тех, что сворачиваются клубком (возврат к позе эмбриона), подкладывают ладошки под голову или с пальцем во рту (затянувшееся младенчество), на животе или укрывшись с головой (попытка спрятаться от реалий бытия). Пусть спит. А я пока все же поковыряюсь в его карманах. Одежда не производила впечатление грязной, хотя припахивала тиной или чем–то болотным. Вся она, кроме свитера, была, насколько я понял, из хорошо выделанной кожи, кое–где отделанной полосками золотистого металла. Точно такие же нашивки были и на шапочке. В штанах карманов не было. В куртке было только два внутренних, оба пустых. Зато на широком поясе, кроме ножа и какой–то толстой черной палочки, висели два замшевых мешочка в форме кисета. Первый был заполнен золотистыми металлическими шариками величиной с пинг-понговские с дырками, второй — явно драгоценными камнями. Я с этими самоцветами встречался только в красочных описаниях различных фэнтези и еще видел мамино колечко с маленьким бриллиантиком. Так что, мог лишь предположить, что тут есть зеленые изумруды, золотистые топазы, красные рубины. Кристаллическая радуга сияла на этих драгоценностях. Сколько может стоить изумруд величиной с голубиное яйцо я и представить не мог. На всякий случай набрал на компьютере: «изумруд цена» и нашел любопытную заметку. «Нелегальные сбытчики принесли резкий изумруд для продажи оперативникам, представившимся криминальными ювелирами. Встреча происходила неподалеку от метро «Красные ворота». Камень весил 420 (!) каратов и стоил на мировом рынке не менее $1.5 млн., а на черном рынке за него можно было выручить в два раза больше. Просили за него $200 тыс., затем снизили цену до $150 тыс. Примечательно, что изумруд был не ограненным, видимо, не смогли найти ювелира». Судя по соотношениям, указанным в таблицах интернет–справочника масса бриллианта в три карата имеет диаметр девять миллиметров. Там же написано, что изумруд легче алмаза, а алмаз легче рубина. Это значит, что изумруд в один карат будет выглядеть крупнее алмаза в один карат, а рубин будет выглядеть мельче алмаза. В общем, у этого первобытного ребенка в самодельном мешочке явно находилось несколько миллионов долларов. Да уж, всё чудесатее и чудесатее. Не терпелось задать вопросы, проверить свои филологические раскопки. Да и камни жгли руки — одного бы хватило, чтоб прекратить мою пенсионерскую нищету. Я тронул мальчика за плечо и тут же взлетел в воздух и, приложившись к стене, рухнул на пол. Горло мне жестко зажал сгиб детской руки. Глаза в глаза — и пацан уже на ногах. Кланяется, просит прощения, что не узнал черепаху. В смысле, наверное просит, так как «черепаха» звучит в аккомпанементе скрежета и фырчания. Видя, что я не понимаю его наречия, мальчик подошел ко мне вплотную, задрал мне футболку и присосался к левому соску. Движения и поступки были настолько неожиданны, что я не успел ему помешать и стоял, как дурак, не решаясь даже погладить его по голове. Первая мысль была испуганная — укусит. Это, наверное, больно, когда откусывают сосок! Вторая — поспокойней. Я неожиданно вспомнил, как в одной из моих журналистских командировок в те, далекие времена СССР, я у мингрелов попал на обряд, в котором главенствовал мужчина–усыновитель. После особой молитвы он дал усыновляемому целовать себя в обнаженную грудь, и это послужило символом установления родительских и сыновних отношений. В результате образовывалось родство равносильное кровному и усыновленный превращался в родного сына. Я тогда написал очерк и до сих пор помню, что у первобытных народов была распространена процедура усыновления в виде сосание молока из груди матери. Она применялась как при усыновлении малолетних, так и взрослых. Подобный обряд существовал, например, у черкесов. Глава семейства призывал к себе усыновляемого, в присутствии всех обнажал грудь своей жены и усыновляемый три раза дотрагивался до ее груди. Этим символом глава семейства давал знать присутствующим, что усыновляемый был как бы вскормлен грудью его жены и становится отныне сыном в семействе. Вообще этот обряд имел широкое распространение. Он был известен киргизам, осетинам, кабардинцам, абхазам. А вот у мингрелов целовали мужика. Мои лихорадочные мысли прервал очередной поступок мальчика. И, хоть он был более понятен, но вверг меня в еще большее смущение. Мальчик отклеился наконец от моей груди, пал на колени и приподняв мою ногу, поставил ее себе на голову. — Левос, — сказал он отчетливо, — левос. Наверное это следовало трактовать так: дворник–пенсионер–эмигрант помимо своей воли превратился в отца и господина какого–то непонятного мальчишки. Который, вдобавок, запросто таскает на себе миллионные ценности.4
Потом был поздний завтрак, во время которого мальчик опять демонстрировал элегантность пользования древним столовым прибором — руками. Ну, а потом я безуспешно пытался общаться и все изыскания в старинных языках оказались бесполезными. Лишь на las (производное от lezen — читать) он среагировал, но весьма странно: начертил пару иероглифов. Или рун? Я не нашел ничего лучше, чем вытащить из инета элементарную обучалку русского, ту, где картинки простенькие мультики с соответствующими словами, фразами. Уж если он нехитрый словарный набор черепахи со львенком почти сразу усвоил, то с этим тоже сможет справиться. Говорят, что дикари способны к языкам, их мозг не забит всякой ерундой, как у нас. Мальчик прилип к экрану. С первого показа освоил методику управления остановкой и повтором клавишами, и перестал обращать на меня внимания. Я быстро собрался и пошел за покупками, тщательно заперев входную дверь. Я решил порадовать пацаненка сладостями, которые сам покупал редко. Диабет — проклятие современных стариков! Я шел по выжженному беспощадным солнцем поселку, в котором даже обильные деревья казались не свежими от зелени, а искусственными, с восковыми листьями. Я шел мимо домов, лишенных малейших признаков творческой архитектуры — светло–желтыми коробками из бетона с маленькими окнами и почти без балконов. Основой местного максимализма было желание спрятаться от гневного Солнца. В магазине работал кондиционер, так что можно было не сдерживать дыхание, как на улице. Жара всех приезжих заставляла дышать коротко, экономно. Местные же, не обращали на нее внимание. Рубленая ветчина, нарезки колбас, шпроты (интересно, понравится ли ему этот деликатес), бисквитный торт, апельсиновый сок. И, пожалуй, большую бутылку кагора. Заслужил, после всех этих экстримов. На обратном пути я купил дыню и виноград без косточек. Мальчик, похоже, не обратил особого внимания на мое отсутствие. Тем ни менее, на возвращение среагировал, встал со стула. Светловолосый, стройный он в моей рубахе до пяток, распахнутой на безволосой груди, был похож на девчонку. Эта мысль мелькнула буквально на секунду и волевой разум тут же убрал ее, как извращенную. Но чуткий, будто звереныш, пацан как–то уловил ее и задрал рубашку, демонстрируя эрегированность своего мальчишеского естества. Да уж, мою старческую эректильную дисфункцию, или по «девичьей фамилии» — импотенцию этот дикарь подвергает серьезным испытаниям. Я нахмурился. — Хотеть нет? — сказал парень с неуловимым акцентом. — Хотеть да, когда? Ни фига себе, интеллект! — Потом поговорим, — попытался я уклонится от объяснений. Пацан опустил рубашку и медленно уточнил: — Черепаха хотеть потом? Черепаха сейчас хотеть нет? — Да, да! Сейчас нет хотеть. Потом говорить об хотеть. Всегда сомневался в необходимости коверкать речь с иностранцами, а сейчас и сам не заметил, как перешел на своеобразный пиджин russian. — Говорить? Говорить хорошо. Потом говорить хорошо–хорошо. Черепаха ждать. И он невозмутимо вернулся к компьютеру, не уделив внимания моим покупкам. Воспользовавшись моментом затишья и разложив в холодильнике продукты, я присел за стол и открыл тетрадь с толстым переплетом. Компьютер компьютером, но некоторые мысли, как и стихи, хочется записывать по–старинке, пером. Мальчишеская сексуальность меня смутила, слишком уж это бестыдство выбивалось из рамок бытия. Будь я помоложе, наделал бы ошибок, разрушил только возникающие отношения с тайной. Но тот огромный срок, который я успел пройти по жизни, многому научил. Теперь я отчетливо понимал, что пацан — дитя иной культуры, иных нравственных обычаев. Чем–то, наверное, напоминающих правила поведения Древнего Рима, где эротические игры с дедушкой были столь же невинны, как поглаживание по голове. Его постоянная готовность тоже была объяснима, ведь он признал мой высокий статус, следовательно соблазнить меня, понравиться мне ему крайне важно, престижно. Если ассоциировать его поведение с возможным поведением девушки свободных нравов, оказавшейся в зависимых гостях у какого–нибудь царя, то это поведение сразу становится более чем нормальным. Следовательно, я со своей моралью просто обижаю его. Или — что еще хуже — как бы набиваю себе цену, тем принижая мальчика. А если провести параллель с, например, людоедом, то хорош бы я был, выхватывая из его рук жареную ляжку врага, размахивая руками и крича об всечеловеческих ценностях. Съели бы меня за компанию! Так что, не стоит размахивать руками. Время все расставит по своим местам. — Я хожу, ты хожу, он хожу? — повернулось ко мне «сексуальное чудовище». — Я хожу, ты ходишь, он ходит, — поправил я. Склонения выдумали какие–то неприятные грамотеи, без них жизнь учеников была бы лучше. — Я уметь мало говорить на Вашем языке. Только слова я знаю немного. Я буду учиться все еще. Я быстро учусь. Да уж, что быстро — то быстро. — Скажи, что это? — спросил я, выкладывая на стол все его имущество. — Черепаха, — быстро ответил мальчик, подвигая мне тот, который с камнями, — Черепаха иметь это. — Я не черепаха, меня зовут Роман, Рома. А как тебя зовут? — Мое общий название Левос. Секретный имя для отец, друг, хозяин — Лео. Я уже говорить тебе это, когда склонять голова перед. Скажи ты секретный имя? Ну, точно этот ребенок из очень первобытного племени. Мистическое отношение к именам было распространено в прошлом. А нынче только евреи, пожалуй, верят, что имя дает человеку помощь всех его прежних носителей. Именно по этой причине сложилась традиция давать ребенку два, а то и три имени, при этом обеспечивая ему опеку дедов и прадедов, носивших эти имена. Какое же «секретное» имя ему назвать, что б не разочаровать. Как же — такой крутой дед и без секретного имени! Надеюсь, псевдоним журналистский подойдет. Тоже в своем роде секретное имя, ведь за раскрытие посторонним тайны псевдонима предусмотрено уголовное наказание. — Сорока, — сказал я, — мое секретное имя Сорока. — Хорошо, — мальчик открыл второй кисет и достал оттуда несколько шариков. — Оружие. Показывать? — Оружие! — удивился я. — Не понял? Мальчик достал из–за ворота куртки длинный шнурок, не замеченный мной при обыске, продел в него золотистый шарик, бегло огляделся, сосредоточился на деревянной вешалке на ножках в углу комнаты, резко двинул. Шарик унесся в угол с космической скоростью и тут же вернулся в ладонь, а вешалка с хрустом переломилась в основании. — Ни фига себе! — только и смог сказать я. Мальчик продел в шнурок второй шарик и закрутил эту конструкцию, перебрасывая с руки на руку. Если первая демонстрация напоминала обычный кистень, то сейчас я наблюдал своеобразные нунчаки. Мальчик протянул один шарик мне. Как это я в прошлый осмотр не обратил внимание на его тяжесть. Будто свинцовый, но цвет… Тьфу, похоже, что это золото. Ничего себе оружие. — Металл, какой металл, знаешь? — Мягкий, — ответил мальчик, — мягкий, тяжелый. Удобно. Он взял свою шапочку и показал, как гнутся в пальцах те крылышки, которые я принял за декоративные. Да, золото мягкий металл. Но пальцы для такой демонстрации нужны посильней, чем у меня. Пока я пытался осмыслить, свалившееся на меня чудо, мальчик похлопал длиннущими ресницами и сказал: — Надо работать, хотеть говорить быстро. Могу? — Да, конечно. Занимайся, сколько хочешь. Учись.5
Тут следует сделать небольшое отступление и рассказать о себе. Это поможет понять все то, что случилось потом. Всю жизнь я был фаталистом, жил одним днем, жил на полную катушку. Поэтому и остался на старости лет в одиночестве и почти без средств к существованию. Но я и не рассчитывал дожить до таких лет, иначе отложил бы что–нибудь из тех больших средств, которыми иногда располагал. Последний раз, например, за пару месяцев не только ухитрился растратить больше ста тысяч долларов, но, из–за полнейшей финансовой неграмотности, вложился не в тот банк и потерял семьсот тысяч вместе с фирмой — издательским центром и типографией. Часть оборудования было куплено по лизингу, так что имущество описали. А тут еще грянул очередной дефолт… В общем, жил я жадно, как будто завтра наступит конец света. Перепробовал уйму профессий, ориентируясь не на доходность каждой, а интересность процесса. Собственно, играл… В геолога, в ветеринара, в начальника питомника служебных собак, в грузчика, в радиста на рыболовецком сейнере, в золотоискателя, в охотника за женьшенем, в зоотехника передвижного цирка, в бизнесмена, в стюарда международных авиалиний, в сотрудника уголовного розыска… Сейчас, когда записываю эти профессии, сам удивляюсь, сколь много перепробовал, повидал. И работал на совесть, пока игра не надоедала. Пожалуй, только журналистом и писателем я оставался всегда, так как на любой должности писал в газеты, журналы, в стол… Так же игриво я относился к учебе. Успел поучиться на военного летчика, на зоотехника, на врача; окончил международную школу кинологов, курсы горноспасателей, пять курсов факультета журналистике в престижном университете… Откуда, кстати, ушел перед защитой. Пришел к выводу, что диплом — пустая трата времени, бумажка, нужная кому–то для карьеры. Но не мне. Конечно, я мог сделать ученую карьеру. Например, как филолог. Или — социолог. Но опять–таки, зачем? Вот, несколько лет назад халтурил в инете фрилансером, написал под заказ три кандидатских по филологии и по педагогике и одну докторскую по старославянским языкам. Как бы доказал самому себе, что мог, могу. Но, не интересно. Что еще о себе. Сидел. Три раза, третий — на строгом режиме, пятерик. На зонах почти не работал, хорошо питался, одевался. По первой ходке на Севере под Красноярском был учителем русского языка и литературы. В смысле, числился каким–то рабочим, а сам учил зэков. Во второй «командировке», — тоже в холодных краях, в Заполярье: «Норильсклаг», формально был библиотекарем, а на самом деле писал офицерам курсовые по юриспруденции (они почти все учились заочно). До сих пор помню некоторые аспекты криминалистик, гражданского права, арбитражного процесса, правоведения… В третий раз, когда тюрьма была спровоцирована КГБ — заразился туберкулезом, а в тубзоне и так не работают. Да, чуть не забыл, а то сложится у кого–то неправильное впечатление. За что сидел? Тут вообще малореальные причины, которые у нормальных граждан не случаются. И если одну — за кражу еще можно объяснит происками КГБ, то второе происшествие похоже на злое чудо. Короче, первый раз меня явно посадили за стих (я пишу стихи, говорят — неплохие): прочитал в ресторане со сцены стих о Ленине. Начинался он скромно: Снимите шапки перед мавзолеем, / в котором прах задумчивый лежит. / Лежит спокойно беспокойный Ленин. / У стен Кремля старинного лежит… Ну, а дальше шел текст, для времен СССР излишне наглый.Снимите шапки, не спеша войдите
И этот труп спокойно разглядите,
И этот труп спокойно разглядите,
Чей на портретах радостный оскал.
Как долго он Россией торговал!
Теперь лежит, нахохлился, как кочет,
И над Россией проданной хохочет,
И жалок голый черепа овал.
И скулы Чингис–хана, не ссыхаясь,
Рельефно выступают под глазницы,
И все идет толпа к немой гробнице,
Чтоб поклонится? Или чтоб понять?
Но мертв под желтой кожей мощный череп,
И тягостно обычаю поверить,
Что мертвых неэтично оскорблять.
Его иконы мрачною усмешкой
На мир глядят. Люд молится поспешно,
Вдыхая сладкий смрад от трупов книг.
И — никто, чтоб проколоть гнойник.
Снимите шапки. В этом мавзолее
Лежит, как идол, равнодушный Ленин.
Сквозь узкое окошко виден рот,
На вечную усмешку осужденный,
И, словно на заклание, народ
К нему идет, Свободой угнетенный.
Последние комментарии
6 минут 5 секунд назад
20 минут 28 секунд назад
9 часов 30 минут назад
9 часов 32 минут назад
16 часов 14 минут назад
16 часов 22 минут назад