Слово короля [Варвара Мадоши] (fb2) читать онлайн

Варвара Мадоши Слово короля

— «У принцессы глаза голубые, как вода в мельничном пруду. Волосы золотые, как спелая пшеница, щеки белые, как первый снег. А вместо сердца у нее пустота чернее сажи. Чтобы добыть сердце настоящее, иди в дальние земли, через огнедышащие горы, мимо волчьезубых великанов и чудовищ о пяти головах, — тогда ты увидишь дуб от земли до неба. У корней дуба хвост змея, туловище змея вокруг ствола дуба, пасть его вершину грызет, никак не может сгрызть. Там сложили головы все рыцари до тебя; там и ты найдешь свой конец!»

Вот что рассказала рыцарю старуха. А рыцарь только засмеялся.

«Со мной мой меч, и я не отступлю!» — воскликнул он. И пустился в путь. Долго ли, коротко ли скакал он…

Кале-сказитель осекся. Вытянул тощую шею в расчесанных ссадинах и укусах, проворно сунул под истрепанный синий плащ лютню, которой позвякивал во время рассказов. Немногие его слушатели — по полуденному времени все больше ребятишки — тоже вытянули шеи, пытаясь рассмотреть, кого это принесло к деревенской харчевне. Да где там! А в это время бродячего сказителя и след простыл. Блестел синевой глаз, ухмылялся белозубо, пальцами струны дергал — и вот, пропал.

Только самый маленький ребенок успел увидеть, как сказитель шагнул прочь, скрылся в тени — вот он был, и вот его не стало.

К харчевне подъехал королевский герольд. Обвисли штандарты от безветрия, пропылилась одежда от долгого пути. Герольд — мелкого роста, по-городскому дородный — приказал подать воды своей лошади и лошадям стражи, а людям — холодного пива.

И вскоре малышня знала не хуже всякого другого в деревне, зачем прибыл герольд и что он будет объявлять через два часа на площади города Миенхолле: королева призывает всех шутов, сказителей, жонглеров и фокусников, чтобы развеселить свою сестру и наследницу и снять с нее порчу.

«Что-то будет? — говорили по этому поводу старики. — Одна королевская сестрица пропала; не иначе, дракон умыкнул. Другая в порче лежит… А ну как война?.. Наследника-то!.. Наследника-то дай королевству!»

«Кабы король был жив, — вздыхали другие. — Тот или этот».

А малышня бегала вокруг харчевни и вопила всякие проклятья, воображая себя то добрыми волшебниками-врачевателями у ложа младшей принцессы, то доблестными защитниками приграничных рубежей, то отважными рыцарями, что поехали в путь за девичьим сердцем.

— Со мной мой меч! И я не отступлю! — вопили мальчишки, размахивая прутиками.

Они знали: Кале вернется через пару дней и расскажет, чем все закончилось.

Длинные ноги Кале-сказителя, Кале-простака, Кале-синеглазого уже несли его по кривой тропке меж клеверных лугов — вперед, к стольному городу Аллетану.

* * *

Толком я ее не помню. Глаза синие — да, как сейчас. У нас у всех такие: у мамы, у меня… у папы тоже, кажется… нет, папу не помню. Как мама умирала, помню — кровь красная, одежда пурпурная!.. Королевские цвета. Папа — нет. Вот, и у нее были, как у мамы. И волосы — да, темные, как земля в саду, у корней вишни.

Она меня взяла за руку и сказала мне: «Ваше величество!» А потом села напротив меня на колени. И там был еще этот старик, епископ Нерамиенский — очень я его тогда не любил. Она мне кубок какой-то в рот совала. Сама из него пила, а потом мне. Это правильно, наш слуга всегда так делал. Еще собаке можно дать попробовать, но собаку жалко…

Ну вот, мы из этого кубка пили, венец ей еще нужно было на голову надеть… тяжелый был. Потом кто-то ворвался. Сапоги помню, очень хорошо. Помню, как мы на коленях ползли, и она меня тянула за руку. Рука у нее была холодная, ледяная просто. А держала цепко, я даже плакал. Бежали каким-то коридором… потом река была, шумная. Она мне лицо умывала куском плаща.

— Не бойся, — говорит, — не обижу.

А сама смеется.

Потом сразу стал монастырь. В монастыре хорошо, тихо. Солнечно, пчелы над цветами жужжат, скворцы на деревьях поют, жаворонок в небе над полями… Стены высокие, поштурмовали-поштурмовали — и ушли. И она ушла вместе с ними — с отрядом атамана Лерувеля. Сказала: «Не скучай, Кале».

Я все думал: она вернется. Ждал ее очень. Отбивался даже, когда отец Иннокентий меня прочь увозил. Говорил: «Меня же Ала тут не найдет!»

«И не найдет, — отвечал добрый отец Иннокентий, — и правильно».

И отвез меня в глухой лесной скит. Елки, как пики; паутина, как решетка.

Отец Иннокентий велел мне ни о чем не рассказывать, что помню. Тихо велел, чтоб никто не слышал. Говорит: «Ты просто Кале. Бастард знатной дамы, плод греховной любви. Подрастешь — мы тебя иноком пристроим. Жив будешь».

Но как это мне в иноки? Бедный отец Иннокентий! Ты и правда добра мне хотел. Очень мне тебя жалко.

Но что толку?.. Не мог я там больше. Ни секунды не мог.

Почему? Бог весть.

Мне и в монастыре нравилось, и в скиту неплохо было. Ума бог не дал, это правда. Меня даже монахи частенько дразнили. Зато я сказки рассказывать любил. Рассказывал — и словно видел: большие дороги, деревья от земли до неба, драконы в облаках, точно птицы, парят…

«Откуда только берешь!» — восклицал отец Иннокентий.

А я как будто знал!

Если сказка в грудь вошла, на языке ее не удержишь. Так и я.

Ушел однажды — и поминай как звали.

Кале. Кале меня зовут. По-настоящему — Карл Пятый Оринахт, но это секрет.

* * *

У королевы Алы была любимая башня. Она высоко вставала над замком, над городом, и сквозь окна во всех шести стенах можно было бросить взгляд куда угодно — хоть на скопление домов и домишек, волнами стекавших с Дворцового холма, хоть на серебристую петлю реки, хоть на крытые соломой хижины предместий. Здесь принимала Ала своих доверенных лиц — среди бордовых занавесей и алых подушек, и сама вся в красном, точно богиня войны. «Королева любит красный, — шептались. — Имя оправдывает».

Закатный свет вливался в башню щедрым потоком, а светильники еще не зажгли, и глаза у королевы синели, как нахмуренное море, распущенные волосы под сеткой — темнели, точно грозовая туча, а серебряные пряди в них — змеились, будто молнии.

— Как вы посмели еще не найти ее, отец Иннокентий? — говорила она своему придворному магу.

А тот только кланялся, пожимал плечами, отходил вбок, снова кланялся. Под рясой у него покрывала спину гусиная кожа, он опускал глаза долу, а сам все гадал: не выберет ли этот момент королева Ала, чтобы казнить его?..

— Она прячется, ваше величество, — отвечал отец Иннокентий. — Сами знаете, ваша родовая магия…

— Да уж как не знать, — хмыкнула королева. — Никак ты только этой магией и мог у меня оправдаться, святой отец… Не то быть бы тебе уже в яме в дальнем скиту, грехи замаливать. Давай, молись получше.

Встала, к окну подошла, на город посмотрела. Красивая она была, королева Ала; хоть лицом, хоть статью. И возраст не портил ее, и заботы не сломили. Куда уж сложнее: королевство в руинах после войны всех против всех, наследников нет, не считая двоюродных сестер, сама сидит на престоле уже скоро двадцать лет и вроде как по праву — по мужу и по рождению — а все равно, не ясно, как крепко, надолго ли.

Отец Иннокентий склонялся низко, ниже, еще ниже — прямо профилю. Страшно ему не было уже; всякий страх со временем выцветает. Королева Ала походила на своего отца сейчас, принца Гаюса, и на деда, короля Карла IV, а к ним он привык. Отец Иннокентий долго верой и правдой служил королевской семье — кроме лет, которые провел в изгнании после смерти старого короля. Да и то… разве и тогда он не служил принцессе Але, единственной законной правительнице?..

А вот бывает страшно, когда они — истинные короли и королевы — смотрят в глаза. В глазах у них — колдовская синь, бурная тьма, дикий водопад. Не отступить в сторону, не солгать, не ослушаться приказа. «Говори правду, святой отец! Спрятать его хотел? Почему и как ты решился на это?» — «Прятал, ваше величество. Но зла не желал, Бог мне свидетель, ни вам, ни ему… Слабоумный он, блаженный, но добрый. Королем такому не быть, пешкой даже не быть в чужих руках… Думал — пусть себе жизнь проживет, как сможет…» — «Жив мальчишка?!» — «Жив», — отвечал он. — «Знаешь, где находится?!» — «Не знаю, ваше величество…» — «А понимаешь ли ты, отец Иннокентий, что по своей доброте подвел страну к новой дворянской войне?.. Стоит ему где-то всплыть… начать трепать языком… Стоит кому-то его узнать… Или если за границу он попадет, к нашим дорогим соседям…»

Давно это было. Простила в тот раз.

Но чувствовалось отцу Иннокентию: он к самому краю подошел, к самой черте, за которой нет спасения. И только взгляд этих синих глаз, черных к зрачку, удерживал его над пропастью.

У мальчишки Кале глаза были совсем не такие. Васильки.

* * *

У королевы Алы была любимая башня, и когда смотрела она из нее на закатный город, то только губы кусала. «Закон о престолонаследии» лежал непринятый. Старшая из ее двоюродных сестер, наследница Асса, сбежала — и скорее всего сбежала с сыном герцога Терека, чтобы выйти за него замуж… а потом герцог со своей армией перейдет Золотую реку.

Герцог Виер, которого только за глаза, зная тяжелый его нрав, зовут королевским фаворитом, утверждает: войну они не проиграют. Но и не выиграют, скорее всего.

Герцог Виер честен и знает свое дело, королева Ала верит ему. Все годы царствования войско и пограничье были первой ее заботой, но работа далека от завершения.

Младшая из сестер, Анна, тяжело больна. Отец Иннокентий говорит — порча. Говорит, только если кто развеселит…

Королева Ала веселье ненавидела.

Вот он, Аллетан, каменный и белый, и река, и крыши — черепица с соломой. Она не как прочие принцессы: жила среди этих людей, ела их пищу, сражалась вместе с ними, ранена была вместе с ними… Тяжел был меч — выучилась стрелять, и до сих пор любила вкладывать стрелы в чужое сердце. Она знала город, знала страну от и до, держала ее в ладони. Знала, какого цвета кровь потечет меж пальцев, если сжать кулак.

Асса другая: принцесска и принцесска, шелковые куклы, парчовые платья, вздохи над веером, сплетни о замужестве — нельзя тебе замуж, сестрица, ни за маркиза Терека, не за пореченского короля… Быть тебе наследницей, милая, после меня, а я долго не протяну, лет десять еще, не больше — грудь болит и хрустальный шар мне туманится. А раз так, то мужа себе ищи не по сердцу, а по стране: из наших, из дворян, и чтобы тебе подчинялся, и чтобы против не злоумышлял, и чтобы с королевской фамилией Оринахтов связан по крови… Да не торопись: не крестьянка — в двадцать лет себя старой девой считать.

Ала умела ждать не хуже, чем вкладывать стрелы.

От мужа нужен только наследник — лучше мальчик. А не то опять начнутся смуты и свары. Если потом принц-консорт начнет много себе позволять, есть много средств.

…У старого короля было три сына. Старший, отец Алы, погиб во цвете лет, упав с лошади. Кто унаследует корону?.. «Дочь принца, — говорили одни, — по праву первородства». «Средний сын короля, — говорили другие, — по праву пола». Король больше слушал голоса вторых. Средний сын, отец Ассы и Анны, зачах за пару месяцев от неизвестной болезни, а вскоре умер и король. «Кто же теперь?» — спрашивали придворные. «Принцесса Ала, больше некому», — отвечали родичи старой королевы. «Должен быть принц Карл, — настаивала партия молодой королевы. — А мать поставим при нем регентшей». И бои продолжались бы долго, когда бы миротворцы из обоих партий не порешили поженить детей: шестнадцатилетнюю красавицу Алу и мальчика Карла, который в свои четыре года собственное имя выговаривал с трудом.

Свадьба состоялась, но в разгар ворвался барон Нойен со своими двумя дружинами — брат жены второго принца, он поддерживал двухлетнюю принцессу Ассу.

Когда коронованная королева Ала, чудом выжившая в том соборе, отвоевала свою страну обратно с помощью мятежного войска дворянского сына Лерувеля, она мучительной казнью казнила барона Нойена с сестрой, а девочек — Ассу и Анну — забрала к себе и объявила своими наследницами.

Но теперь из этого ничего не выйдет, потому что Асса сбежала, хрустальный шар ничего не показывает и слухи просочились в город, а что знает Аллетан, знает и вся страна, и даже если теперь девчонка вернется…

— Я не вижу ее в шаре, — проговорила королева Ала в раздумьях. — До сих пор такого не было. Мало где можно от меня укрыться.

— Есть древние места силы… — начал отец Иннокентий.

— А если она еще в замке?.. — длинные пальцы королевы гладили шнурок от подушки, скручивали, вертели. Как зачарованный следил отец Иннокентий за ее руками, и пот стекал у него по вискам. — Ведь это место помогает своим королям…

— Так ведь Арка…

— Скажите, отец — а если Арку просто облить миртовым маслом, разве будет она плакать хуже?..

— Тогда прикажите замку выдать принцессу, — священник и маг облизнул тонкие губы. — Вам, законной королеве, он не откажет.

Промолчала королева; улыбка скользнула по вишневым губам.

Ала махнула рукой, указывая отцу Иннокентию — он может выйти.

* * *

— Жил-был король, и было у него три сына…

Над площадью звенел праздник: шуты, жонглеры, потешники и актеры стекались в столицу. Разворачивали балаганы, ставили подмостки, натягивали канаты на шестах, дурачились, пели и плясали кто во что горазд — и деньгу сшибали, и силы пробовали перед дворцом…

— …и три дочери. Все три сына были как на подбор: один крив и жаден, другой горбат и труслив, а третий — хром и глуп. Зато дочери одна другой красивее и разумнее. Да только что поделать: нужно было завещать королевство сыну, хоть тресни…

Здесь, за специальными шелковыми ширмами, которыми огородили больную принцессу Анну, за полосой пустого пространства и оцеплением стражи почти не слышалось шума городского праздника, затеянного в ее честь.

Сперва королева Ала повелела позвать жонглеров и потешников во дворец, но принцесса Анна упросила: на воздух, мол, хочу, на площадь.

— Шум, крики… — сказала королева. — Ты же не любишь.

— Так пусть огородят, — принцесса капризно надула губы. — Ты же привыкла нас… за шелковыми занавесями прятать. Ах, как я завидую Ассе! Она-то уже далеко отсюда!

Ничего не ответила королева Ала, ушла прочь.

Но на следующее утро дворцовые слуги установили на площади ширмы из шелковой ткани, принесли для принцессы ложе, разложили подушки. Объявили о торжественном событии: королева и принцесса покидали замок!

Редко такое бывало.

Зачарованы пределы замка еще старыми королями; хранят его стены все королевское семейство, не могут там никому из них причинить никакого вреда. Всякий раз, когда из замка кто-то выходит прочь, Арка старых ворот, что нынче во внутреннем дворе, начинает плакать слезами из священного масла; в галерее реликвий, ходит слух, живут духи прежних королей и королев, у которых можно испросить совета в тяжелые времена. Не каждой династии так повезло!

Но в этот раз и королева, и принцесса покинули родовое гнездо.

— Однажды призвал король к себе старшего сына и старшую дочь и сказал им: «Моя старая кормилица живет в лесной хижине совсем одна, некому о ней позаботится. Возьмите с собой трех слуг и ступайте, отвезите ей еды, одежды и факелов». Нагрузил обоих лакомствами с собственного стола и дорогими одеяниями, да и отправил с тремя доверенными слугами…

Мрачно сидела королева Ала. Что это за сказка?.. Где в ней веселое, где в ней радостное, как она рассмешит? Гнать взашей такого сказителя! Но только Анна слушала, и в глазах у нее плескался интерес, не стылая вода скуки. Анна слушала, и королева Ала не прерывала оборванца. Этот пройдоха умел рассказывать. Легкой рекою растекался его голос, звенел в воздухе, лился в уши.

— Спустя три дня старший принц возвратился, но слуг и сестры при нем не было: он сказал, в лесу их разорвали волки. Самого его нельзя было узнать, так он переменился! Пригож и красив стал, умен и весел; танцевал лучше всех, а охотился так, что ни один зверь не уходил. Прошел год, и король надумал женить старшего сына, а сватом отправить среднего. Но сначала велел он и второму сыну со второй сестрой отправиться к кормилице. Взяли они столько же слуг, столько же нарядов и кушаний…

Мрачно глядела принцесса. Такая уж она была, Анна; хмурая, бледная. Таяла, растворялась в подушках. Чахлый росток, тихое эхо — тень рядом со старшей сестрой. Но слушать-то она умела, ни слова не пропускала.

Нельзя жить рядом с королевой Алой — и ничему не научиться.

— …Посмотрела на своих переменившихся братьев младшая принцесса, и ничего не сказала. Долго она думала и однажды вечером, никому ни слова не сказав, вывела из дворца своего младшего брата, горбуна, который во всем ей доверял… Шли они темным лесом, и тут увидели говорящую сову. Принцесса отрезала свой мизинец и дала сове, и за то сова ей рассказала…

Принцесса Анна слушала, и лицо ее кривилось скукой. «Веселить вы меня пришли? — спрашивали глаза цвета неба. — Так веселите!» Но то ли сказка ее чем-то задела, то ли сам сказитель — тощий, в оборванном плаще, с рассохшейся лютней, немного сутулый. Она слушала, и смотрела на него, прищурившись.

— …Нужно только вытащить сердце принцессы, вложить его в грудь принца, и тогда принц станет таким же красивым и ладным. Да только беда будет, если кто-то до истечения трех лет трижды позовет принца именем сестры: он тотчас упадет замертво, а принцесса встанет, как живая!

Задумалась принцесса. Что же делать?.. И сестер спасти хочется, и самой спастись, и батюшкиной королевской воли не ослушаешься. Села она на сухой пень и заплакала. Тогда сказал ей младший принц, кривой да горбатый: «Не плачь, сестрица! Пойдем с тобою вместе к этой кормилице и упросим ее: пусть возьмет мое сердце и превратит тебя в прекрасного принца! Уж ты-то и с братьями справишься, и королевством будешь править мудро». Только он так сказал, как трижды захлопал крыльями филин, пронесся по лесу ураган, и превратилась младшая принцесса в прекрасного принца, а брат ее стал вороненком и уселся к ней на плечо…

— Стой! — воскликнула принцесса Анна, азартно подавшись вперед. Глаза ее сияли, и вся она как стрела вытянулась к сказителю, стараясь ни слова не пропустить. — Стой, ты, сказочник! Как тебя зовут?

Королева Ала выпрямилась в деревянном кресле.

«Что?» — наклонился к ней герцог Виер. Скажите хоть слово, госпожа — зарублю, разорву; нет никого важнее небесной королевы. Но Ала только жестом остановила — поглядим, что будет дальше.

Сказитель сжался, потупился. Только что говорил спокойно, свободно — и вот уже голос задребезжал, и в глазах какая-то муть…

— Кале я, простаком кличут… ваш-сочество… — протянул он.

Истуканом осталась сидеть королева Ала: она узнала.

* * *

— Зачем тащить всякого оборванца во дворец? — шептались придворные. — Пусть тут расскажет, ни к чему…

Герцог Виер молчал. Двадцать лет назад, когда королева Ала только всходила на трон, он поклялся ей в верности — а все эти мелкие склоки и дрязги его не касались. Он бы и сейчас не торчал тут гвоздем, а гонял отряды на учениях, да только уверен был: лучше его и его личной сотни никто не оборонит королеву и принцессу.

Есть верные войска в центре стольного города Аллетана; есть умелые бойцы среди них, но мало кто может сравниться с Виером: любую опасность он чует за милю не хуже собаки, любую беду отразит его зачарованный еще старым королем меч.

— Пусть его, — сказала королева Ала тихо. — Пусть тащит во дворец кого угодно. Мы дослушаем сказку.

Но что-то было в лице его королевы, что Виер только положил руку на эфес меча. Такое лицо он видел у миледи Алы только однажды, когда она всходила на трон по доске, положенной на трупы мятежников.

Королева Ала знала, зачем Анна велела взять сказителя ко двору: Арка старого Двора не только плачет, когда король покидает замок; лоза на ней распускает цветы, когда кто-то из королей проходит под нею. Анна уловила фамильное сходство, угадала его, хочет насолить сестрице. О, Великие небеса! Как права была Ала, окружая себя только молодыми.

И как хорошо, что нет здесь отца Иннокентия.

* * *

Принцесса Асса толкнулась о железную решетку, протянула сквозь нее руки.

— Есть ли у вас сердце, святой отец?! — воскликнула принцесса.

— А у вас, ваше высочество?.. — священник отпрянул от решетки, отвел связку с ключами подальше. — Где это видано — бежать прочь, чтобы обручиться со злейшим врагом государства!

— Это его отец враг, а не сам он! Он не стал бы нападать! Как вы не понимаете, гнусный, старый…

— Ну-ну. Старика всякий может оскорбить. А вы подумаете вот о чем. Отчего ваш нареченный так уверен, что вы не окажитесь заложницей во дворце его отца, едва прибудете туда?.. Неужто он задумал отравить своего родителя?.. А может быть, его отец знает обо всем? Может быть, это герцог ваше похищение замыслил?

Молчала принцесса Асса. Слезы текли по ее лицу.

— Вам повезло, — проговорил отец Иннокентий весомо, — что ее величество разгадала ваш сговор с ее высочеством Анной. А теперь будьте умницей, скажите мне, где поджидает вас маркиз с друзьями — и возвращайтесь в свои покои, как будто ничего не было. Уж ваша венценосная сестра придумает, как объяснить ваше отсутствие.

— Ах вы лицемерный гриб! — принцесса сжимала прутья, руки ее дрожали. — Так вот вам, вот! Я не собиралась бежать ни с каким маркизом! Я с ним для отвода глаз флиртовала, он даже не знает ничего! Я вообще хотела…

Она осеклась.

— С кем вы хотели бежать? — удивленный, отец Иннокентий подался к решетке ближе — и едва успел уклониться от кулачка принцессы, нацеленного ему в глаз.

— Не скажу, — принцесса Асса надулась.

«Как он смог остановить меня? — думала она зло, оглядывая камеру для почетных гостей: золотая вышивка, пурпур, мягкие подушки… Ее платье служанки было здесь как коричневая заплата в солнечном сне. — Я ведь спрашивала и у шара, и у колодца, и у проточной воды! Для ма… для сестрицы шар туманится, но не для меня же! Все должно было получиться…»

Принцесса Асса умела спрашивать.

* * *

А тем временем, золотым днем, синеглазый оборванец в синем потрепанном плаще прошел под Аркой Королей, Аркой Старых Ворот, что во дворе замка Оринахтов — и лоза осталась пустой. Ни один цветок не распустился.

«Как же так? — думала принцесса Анна, хмуря светлые брови и откидываясь на подушки без сил. — Я ведь была так уверена…»

Она была уверена, когда слушала ласковый, проникающий в самое сердце голос бродяги; такой голос звучал в ее снах; так говорил дед, когда единственный раз брал ее на колени. Слишком молода, чтобы помнить короля как следует — но принцесса Анна была из Оринахтов, а у каждого из Оринахтов есть своя колдовская сила. Принцесса Анна умела слушать.

Королева Ала поджимала губы, глядя на беззаботного бродягу, что вступал в замок своих предков. Королева не сомневалась ни капли, королева была уверена: замок помогает законному королю. Только почему же оборванец не хочет, чтобы его узнали?.. Чьи это происки, что за игра?..

Королева Ала умела видеть — и видела шелковую удавку на своей шее.

Попросить Виера, чтобы один из его людей?.. Нет. Нет. Рано.

* * *

— Итак, рассказывай, — принцесса Анна откинулась на подушки. Губы она кривила устало, всякое оживление ее покинуло. Бродяга, чисто вымытый, в одежде прислуги — скомканный свой синий плащ он держал под мышкой — стоял напротив и тревожно щурил глаза, переминался с ноги на ногу. — Заканчивай сказку.

«И фарс этот закончим,» — подумала принцесса.

— Нельзя так, ваш-ссочество, — бродяга как выпрямился, приосанился.

Шепот пробежал по залу.

Облака расступились за окном, луч послеполуденного солнца упал в малую парадную залу, заиграл красками на одеждах. Немного придворных у королевы Алы, все больше рыцари и боевые начальники да дамы — а все-таки и тут есть, где разгуляться глазу: золотое шитье, кремовый бархат, изумрудное сукно, алый сафьян, самоцветы всех сортов и мастей — алмазы, бирюза, турмалин, рубины, опалы, топазы…

— Нельзя так, ваше-ссочество, — проговорил оборванец. — Одну сказку вы оборвали, теперь уже все, ветер ее унес, сбывается она в других краях, идет лесной тропинкой принц с вороненком… Прикажете другую начинать?

Снова стал голос его легким, приятным, снова понес он ее на волнах… Снова поджала губы королева Ала в резном деревянном кресле.

Утомленно смежила веки принцесса, устав от блеска, от яркости и от красок.

— Начинай, — велела она.

— Далеко-далеко на севере, где солнце видно несколько раз в год, а о скалы бьется серый океан, жил-был посреди болота великан-людоед. И так он был страшен и грязен, что стоило кому увидеть его хоть издали, как падал он замертво. А людоеду только того и надо было: сразу волок он заплутавшего путника в свою землянку, сдирал с него кожу, вешал на крюк, а мясо вялил, солил и ел…

Видит королева Ала, как снова что-то появилось живое в глазах принцессы. Румянец заиграл, спина выпрямилась, пальцы, судорожно сведенные, распрямились, губы чуть вздрагивают.

Молчит королева Ала.

— И вот заговорила как-то одна из шкур: «Что-то у тебя в землянке, людоед, совсем скучно… Сверчка бы ты, что ли, хоть завел, за очаг посадил!» — «Да нет у меня очага, — отмахнулся людоед, — одна лужа в полу!» — «Так лягушку заведи, — говорит шкура, — жалко тебе, что ли!»

Подумал-подумал людоед, пошел на край болота, выбрать себе лягушку поголосистее. Долго выбирал — и тут молвит одна ему человеческим голосом: «Возьми меня, людоед, я тебе пригожусь!»

Кто-то из придворных засмеялся; улыбнулась принцесса, блестя глазами. «Что такого? — подумала королева Ала. — Что ей может тут нравиться? Что за магия скрыта в его голосе? Что за дар ему дан?»

— Долго ли коротко ли, но очень людоед к своей лягушке привязался. И споет она ему, и обед приготовит, и советом поможет… Вспахал людоед делянку у себя за хижиной, давай овощи выращивать, и так ему это дело приглянулось — о человечине даже не помышляет. Зашевелилась тогда вторая шкура на стене и говорит: «Ах, людоед, какие овощи у тебя прекрасные, я когда человеком был — и то такого не ел! Ступай-ка ты продай их на рынок в деревню, большие деньги получишь, обнову себе купишь». Запала эта мысль людоеду в голову. Уж как его только лягушка не отговаривала, а только людоед уж решил — значит, решил. Вот он положил овощи в тачку и отправился в путь. Налетела буря, ураган, и видит — навстречу ему толпа лесорубов. «Ага, — закричали они, — поганый людоед! Небось, ограбил честного крестьянина, да еще и сожрал его!» Накинулись на людоеда и избили его до полусмерти, еле он ноги унес.

— Вернулся людоед домой и плачется лягушке: дескать, слишком я страшный и грязный, даже вода меня отражать не хочет, что уж о людях говорить! Тут зашевелилась на стене третья и последняя шкура и говорит: «Дурак ты людоед, как есть дурак! Ступай в лесную чащу, сруби дерево, сделай лодку, да и плыви на остров Серых Скал, там найдешь ты, что ищешь». «Не ходи, — взмолилась лягушка, — разве плохо нам с тобой тут?» Да только Людоед раз решил — значит решил. Пошел он в лес, срубил дерево, сделал лодку и поплыл на остров Серых Скал.

— А на острове Серых Скал живет король всех тварей морских. Сидит он на каменном троне, на большой скале, горизонт оглядывает. Поклонился ему людоед в ноги и рассказал о своей беде — так и так, больно я страшен и грязен, раньше люди при виде меня замертво падали, теперь бьют; подскажи, что делать! «Нет ничего проще, — зарокотал морской царь. — Живет у тебя в доме племянница моя, дочь речного царя, лягушка. Захочет тебе помочь — превратится в дождь, с небес на землю прольется и смоет с тебя людоедское обличье…»

— Нет!

Такова была сила этого крика, что отшатнулись придворные, вздрогнул герцог Виер, вцепилась в подлокотники королева Ала.

Принцесса Анна упала на подушки; слезы на глазах.

— Нет! — кричала она. — Нет, нет, не заканчивай эту сказку! Не надо! Я все поняла! — и билась, и плакала, и упала с золотых волос жемчужная сетка.

Королева Ала первая оказалась подле нее, первая схватила худые плечи.

— Сказителя — ко мне в башню, — распорядилась она. — Отца Иннокентия сюда, пусть успокаивает принцессу. Вы и вы — позаботьтесь. Прочие — вон отсюда!

* * *

Спустя полчаса дворец все еще бурлил. Шептались по углам люди — и знатные, и слуги — строили догадки, придумывали мотивы… Всякий из них знал, из-за чего кричала принцесса Анна, что она поняла и почему была нечиста ее совесть.

Не знали они только, что увидела принцесса: корону на голове, страну у ног и кровь на руках, долгую жизнь и тяжелую ношу. Замковый гранит на сердце у принцессы, но теперь она спит, успокоенная снотворным мага; снится ей синеглазый сказитель, показывает ей поднебесные чертоги, золотые лучи и великолепные храмы, где колокольчики пробиваются у цоколей, а дикая ежевика оплетает арки прохода.

— Это — мое королевство, — смеется он, протягивая ей горсть ягод на выпачканной соком ладони. — Я богаче тебя, да, ваш-ссочество?

Сам же сказитель стоит перед королевой Алой в ее любимой башне и смотрит на нее так бестрепетно, словно уже начал рассказывать сказку.

* * *

— У Змея, что оплетает древо на краю света, корона на голове, — оборванец глядел Але в глаза.

— Ты — Кале? — волнение дрожало в ее голосе, горло сводило судорогой; нарочито медленно тянула Ала слова. Много лет ждала она этого дня — и боялась.

Ее дядя, ее суженый, ее король — вот он стоит перед ней, и выглядит старше своих двадцати четырех, выглядит ее ровесником. Загорелый; морщины у глаз. Жилка на щеке дергается, шея в расчесанных царапинах.

— Карл Пятый Оринахт, моя королева. Как есть.

— Ты не изменился, — то ли шептала она, то ли вслух говорила. — Что мне с тобой сделать? Убить тебя? Отпустить, чтобы ты насмехался над династией и короной?

— Отпусти себя, королева. Разреши мне сказку тебе рассказать?

— Ну, говори.

И тут сказитель выпрямился, глаза его наполнились силой; бурная река, горный водопад, небо выше облаков. Ала падает и парит, и думает, угасая: «Да, это Карл V Оринахт, и как я могла не дождаться его?..»

Видит Бог, у нее почти не было любовников. Только Лерувель, тогда, давно. Стрела в горле его сразила; Иннокентий говорил — «очень кстати, знатные бароны не пошли бы за вами, ваше величество! А уж герцог Виер…», а она отправила Иннокентия прочь, заботиться о мальчишке. «И никаких удобных случайностей, маг!» — знала, святоша не терпит называться магом….

Но она не ждала своего мужа. Никогда. Только гневалась на судьбу, только искала союзов с сильными королями — и неудача за неудачей.

— Жила-была девушка, дочь кузнеца, который ковал волшебные мечи… Однажды она влюбилась в ученика мага, а тот обещал отвезти ее в царство фей. Но как-то раз кузнец застал их за милованием, и посадил мага в волшебную клетку, а ключ выбросил прочь, и его унес белый голубь… Семь дней и ночей шла бедная девушка…

— Не надо, — прошептала королева. — Я не хочу знать, чем кончилась эта сказка.

— Ты и не узнаешь. Узнает только дочка кузнеца. Королева моя… рассказать тебе, как ты прекрасна?.. — он сделал шаг ближе, протянул руки, словно в мольбе. — Рыцарь пойдет до края света, чтобы змей сбросил шкуру и обернулся девой; ворон улетит за подземную реку и принесет оттуда цветок жизни, чтобы посмотреть, как ты откроешь глаза; грешник кожу сотрет до мяса, чтобы ты только его коснулась… Все королевство я отдам за удар твоего сердца. Отпусти себя, моя королева… Тысячу лет я шел к тебе, только тебя помнил, только о тебе печалился. Отпусти себя со мной, моя королева… В цветущие луга, под голубые небеса…

Отпустить… тишиной шепота, вязью невозможности… Опадают шелковые подушки осенними листьями, танцуют ангелы в ледяной выси небес, пускают к низу отравленные стрелы. Основанием ладоней, выгнутых наружу в экстазе, ласкать его кожу — теплую, горячую, живую… Я ли не королева здесь?.. Королева души моей, тела моего… Так грудь раскроется под его губами, так волосы упадут на лен покрывала, разольются змеями по вышитому узору. Впервые — тело к телу, без памяти, без смысла, ветер уносит прочь, ласкает губы, плечи… Ветер врывается в окно, приносит запах роз и клевера, поет о далеких холмах и несбыточных странах.

— Не улетай! Как же я без тебя теперь…

— Ты сильная, моя королева. А станешь еще сильнее.

…Розовые лепестки на полу и на постели, сломанные стебли, терпкий запах… Спутанные волосы разделяет, трогает озябшими пальцами горячие щеки. Сумерки крадутся в комнату, заметая следы.

— Ваше величество! Ваше величество, откройте! — колотят снаружи.

— По какому праву! — взрывается Ала ледяным гневом.

Это пока ненастоящая ярость, только маска — на один миг, когда солнечная, закатная безмятежность сладкой истомой оседает в мышцах. С маской еще надо срастись, напитать собой изнутри, дать ей плоть — и там, за дверью, чувствуют фальшь и командуют: «Ломайте!». «Конечно, — думает Ала, — это же Виер…»

— Возьми, — Ала снимает с шеи золотой ключ, отдает своему мужу. — Найдешь, где?.. Пусть бежит и не оглядывается.

А он — целует край ее рукава, и щеку, и прижимается виском к ладони, и заглядывает в глаза, отступая в тень.

Виер и его доверенный охранник вышибают дверь.

Ала встает с ложа и гордо выпрямляется под их взглядами. На ней домашняя алая котта поверх тонкой золотистой туники, волосы растрепаны, щеки раскраснелись, губы — как вишни без всякой помады; она знает это. И никого нет в комнате, кроме нее. Ушел, растворился в тенях.

Не знал бы Виер, что она чиста, не видел бы, как она блюдет себя — не служил бы ей. А тут, на его лице, как на море, сменяются страх, гнев, ненависть… холодность.

— Ваше величество! — он опускается на одно колено, жестом останавливая оруженосцев. — Здесь был кто-нибудь?

— Да, Рихтар, — гордо отвечает королева, и ее синий взгляд Оринахтов, которым она бестрепетно встречается с карими глазами своего верного рыцаря, не умеет врать. — Мой законный супруг, король Карл V.

Что на его лице — она не может понять. Страх? Ужас? Восторг?

— Но… как… — и обрывает себя. Ему ли допытываться?

Он верит ей — сразу и безоговорочно.

* * *

Он возник неоткуда, соткался из темноты в углах, из мрачных мыслей, из бессонницы. Снаружи ее камеры — и уже копался в замке.

— Кто ты?! — вскрикнула принцесса.

— Тиш-ше, вассочество, — пробормотал он, поднес к губам тощий палец. — Кале меня зовут, сказитель я.

— Откуда у тебя ключ?

— Голубь принес. Ну, выходите! Сестрица ваша просит передать — бегите и не оглядывайтесь.

На секунду принцесса Асса смотрит ему в глаза — а потом обнимает, резко и порывисто.

* * *

Принцесса Асса бежит закатными переулками, торопится за ускользающим солнцем. Золотые лучи впереди красят края каменных стен, шпили домов. Цветет лоза, плачет миртом каменная арка, звонят колокола, призывая к вечерней молитве — Асса бежит вперед, потому что маг Фиас, племянник отца Иннокентия, ждет ее у с полудня до захода под Мельничной аркой каждый день.

— Ну, — говорит он, когда видит ее, — а дядя сказал, что все раскрыто!

— Но ты же меня дождался?

— Тебя — сколько угодно! — Фиас целует ее пальцы и открывает спрятанную под аркой калитку.

Там, на задах дома старшины цеха хлебопеков, начинается лестница в небо. Камни парят в воздухе, чуть покачиваясь; два камня на каждую ступень. Спираль уходит вверх и теряется в облаках.

— А что там? — с дрожью спрашивает Асса.

— Не знаю, — беспечно отвечает Фиас. — Но я взял фонарь, книгу заклинаний и хрустальный шар для тебя, — он показывает бесформенный мешок.

Они начинают восхождение.

Внизу город уже вступает в ночь, а здесь, наверху, еще солнце. Горят под путниками шпили, будто золотые, сверкает река, будто серебряная, курчавятся деревья, будто изумрудные. Вот он город, видно лучше, чем из башни!

— Прощай! — смеется Асса, пока ветер выбивает у нее из глаз слезы.

* * *

— Он еще вернется, — говорит королева Ала.

И знает, что лжет.