Месть Акулы [Сергей Майоров] (fb2) читать онлайн

Сергей Майоров Месть Акулы

Описанные в книге события и персонажи являются полностью вымышленными, любые совпадения с реальными лицами или фактами, имевшими место в действительности, случайны. Тактика действий и методы работы оперативных служб несколько упрощены, хотя и полностью достоверны.

Пролог

Суббота, 1 апреля 1995 года.

День дураков

Предложение отметить праздник поступило от Ростика. Он хотел оттянуться по полной программе, включающей в себя посещение фешенебельных злачных мест с изысканным спиртным и азартными играми, релаксацию в сауне и возвращение домой ранним утром лишь для того, чтобы малость передохнуть и снова окунуться в кутёж.

— Какой же это праздник? — рассмеялась Она, крепко прижимая мужчину к себе. — Разве мы…

— Именно поэтому и погуляем как следует.

Даже в ботинках на высоком каблуке Ростик едва доставал макушкой до её носа. Комплексами по поводу скромных размеров своего тела он не страдал, компенсируя отсутствие стати и мышечной массы агрессивностью и деньгами.

Высвободившись из объятий, он насмешливо посмотрел на подругу и резко, как достают пистолет, извлёк из бокового кармана пальто пачку валюты, небрежно перехваченную тонкой резинкой ядовито-зелёного цвета.

Проследив за движением руки мужчины, Она обратила внимание, что карман его пальто оттопыривает что-то тяжёлое, неясно и тревожно проступая сквозь плотную ткань. Обратила внимание, — и сразу об этом забыла.

— Разве этого мало? — спросил он с вызовом.

— Я такого не говорила…

Оценить величину суммы с одного взгляда Она не могла. Когда он развернул перед ней веером всю пачку, Она успела заметить не только стодолларовые купюры, но и марки, финские и немецкие, и британские фунты, и ещё какие-то, прежде не виданные банкноты.

Резинка ядовито-зелёного цвета упала с его руки на пол.

— Подними, — приказал он, скатывая деньги в плотный рулончик.

— Когда тебя ждать? — спросила Она, наклоняясь.

Убирая валюту в карман, Ростик ничего не ответил. Могло показаться, что он и сам не представляет, до какого часа продлится важная встреча, на которую его, звонком по сотовому телефону, вызвали минут десять назад. Ещё утром он никаких дел не планировал, а теперь пришлось собираться в бешеном темпе, на ходу жуя бутерброды, глотая чай. Он даже отказался от процедуры бритья. Последнее обстоятельство его особенно раздражало. Он мог пропадать где-то по несколько дней и заявляться без предупреждения голодным, до предела измотанным и пахнущим другими женщинами, опасностями и риском. Мог покинуть дом среди ночи, одним махом оборвав любовные утехи и не поцеловав на прощание. Мог валяться на диване неделю кряду, смотря по телевизору все без разбора и не обращая на подругу внимания, а потом позвать в шикарный ресторан, пригласить в казино, одарить бриллиантовым гарнитуром — и снова исчезнуть, не сообщая ничего о себе и не интересуясь, каково ей приходится жить в неизвестности. Казалось, он умеет приспособиться к любому жизненному ритму, походя преодолевает препятствия, переносит, не моргнув глазом, лишения и удары. Гнёт свою линию, добивается цели, чего бы это ни стоило, — но не может обойтись без ежедневного бритья. Дважды в течение суток, утром и вечером, он тратил по четверти часа на то, чтобы обласкать щеки, полоску кожи над верхней губой и подбородок широким лезвием опасной раскладной бритвы. Эта старомодная бритва была его символом и фетишем. Иногда начинало казаться, что она была и его единственным другом. Кроме неё, Ростик, казалось, больше никому не доверял.

Сегодня этого сделать не удалось, и жёсткая поросль чернела на лице Ростика, торжествуя победу в многолетнем сражении. Злорадствовала над тем, что какие-то обстоятельства вынудили её носителя изменить привычному укладу, поддаться чужому давлению, нервничать и торопиться.

Женщина смотрела в окно, как он идёт к машине, пересекает по диагонали газон, оставляя за собой цепочку маленьких следов на тонком, неверном апрельском снегу. Он всегда бросал джип перед домом, и ещё ни разу воры не посмели на него покуситься. На ходу Ростик несколько раз дёрнул руками, удобнее осаживая пальто на плечах. Полы взметнулись и разошлись, придавая мужчине сходство с грачом…

Какими делами он занимается, женщине не дано было знать. Она предполагала, что он накрепко повязан с криминалом. Других объяснений его поведению не находилось, но и фактов недоставало, оставалось питаться догадками и строить иллюзии, что их отношения продлятся долгое время. Рано или поздно он уйдёт и не вернётся, даже не позвонит ей, чтобы сказать «Прощай!». Она смирится, поплачет, конечно, а потом перевернёт исписанные листы своей жизни, начнёт устраиваться заново и, скорее всего, ничего не узнает о его дальнейшей судьбе.

Кто Она для него?

Лучше не спрашивать. Не задавать такого вопроса даже себе, даже когда поблизости нет посторонних.

Возможно, они пойдут в ночной клуб, а потом просадят тонну баков на рулетке в казино. Вокруг будут мужчины и женщины, кто-то его узнает и обронит приветствие, но Ростик не станет к ним подходить, чтобы обменяться рукопожатием и спросить, как дела. Не представит Её, не пригласит друзей за свой стол и проигнорирует самое назойливое приглашение от других, посетителей клуба или игроков казино. Первое время такое поведение мужчины казалось Ей очень лестным — все внимание он уделял своей женщине, не разменивался, не дешевил в стремлении быть хорошим для всех. Потом пелена спала, и стала видна подоплёка поступков.

Никто Она для него. Ни-кто. Однажды он уйдёт и не вернётся.

Чувства ещё оставались, не могла Она избавиться от них с той лёгкостью, с которой перенесла третий аборт летом прошлого года. Чувства ещё оставались, они тлели, временами вспыхивая с устрашающей силой, но все ощутимее теснились расчётом.

Она надеялась скопить достаточно денег для нового старта прежде, чем Ростислав исчезнет из её жизни. Была уверена: следующий старт станет последним, и надо приложить все усилия, чтобы воспользоваться шансом, как только он подвернётся. Довольно терпеть гримасы и ужимки фортуны, Она достойна счастья не меньше, чем все остальные, кому оно улыбнулось.

Деньги уходили сквозь пальцы. Накопления росли невыносимо медленно.

…Она хотела помыть голову и начать готовиться к предстоящим вечером развлечениям, когда услышала неуверенное треньканье дверного звонка. У Ростислава были ключи, и он никогда не звонил, открывал сам. Любил шутить, что своими внезапными появлениями проверяет Её верность и преданность. Предупреждал, чтобы не пускала в дом нежданных гостей.

Сердце учащённо забилось, подсказывая: за дверью стоит он, ему плохо, он нуждается в помощи. Открыла, позабыв все наставления.

В первый момент показалось, что ничего страшного с её Ростиком не произошло. Стоял, улыбался. Молча шагнул через порог.

Шагнул и потерял равновесие. Чтобы удержаться, отнял от живота правую руку, опёрся на стену.

Не удержался. Медленно осел на пол. Ладонь, скользя по обоям, оставляла за собой бурые полосы, быстро темневшие по мере того, как бумага впитывала кровь.

— Не зови врачей, — пробормотал он, поднимая к Ней заострившееся бледное лицо, и это были последние слова, которые Она смогла разобрать.

Ростик пытался сказать ещё что-то, но можно было только понять, что он перечисляет запреты на какие-то действия, а вот какие именно и почему, расслышать не удавалось. Потом он улыбнулся, в чёрных глазах отразилась тоска, и веки сомкнулись. Грудь продолжала ритмично вздыматься и опускаться, но амплитуда движений становилась все меньше. В углу рта появилась капелька крови, задрожала, налилась, округлилась и скользнула вниз, пересекая щетинистый подбородок.

Она закрыла дверь, заперлась на все три замка. Сдвигая ноги Ростика, которые немного мешали, обратила внимание на отсутствие обуви. Шерстяные носки были покрыты грязью и снегом, из прорехи торчал большой палец с ногтем сизо-розового, совершенно неестественного цвета.

Левая рука Ростика, которую он держал, прижав к животу, расслабилась и стукнулась об пол. Его бордовый свитер пропитался кровью, видимо, вытекающей сразу из нескольких ран, но Она боялась рассматривать их, тем более — пытаться каким-то образом обработать. Стояла и ждала, поражаясь собственному хладнокровию. Решение высветилось в Её голове так отчётливо, как будто данные для его поиска были заложены много суток назад, и всё это время Она могла неспешно перебирать различные варианты, тасовать их, как карты, перемещать и кроить, отсеивая десятки негодных ради одного верного.

Последний, говорите, старт? Последний шанс дать укорот невезению, которое дышало в затылок с момента окончания школы и наступало на пятки, стоило чуть зазеваться?

Ростислав умер тихо. Ни стонов, ни конвульсий. Ни малейшей попытки уцепиться за жизнь, продержаться на этом свете пару лишних секунд. Перестал дышать — и все. Как будто заснул. Ушёл и не вернулся… Только тело осталось в квартире.

Надо было с ним что-то делать.

Дозвонилась с первого раза:

— Приезжай срочно.

— Зачем?

— Я тебе все объясню.

— Послушай, сегодня суббота…

— Мне нужна твоя помощь.

Собеседнику хотелось ответить отказом, чтобы не нарушать свои планы на вечер дня дураков. В то же время он давно дожидался момента, когда Она попросит Его об услуге. Дожидался, рассчитывая на ответную благодарность в плотской валюте. Все на это рассчитывали. Многие дожидались. Но Он был самым нетерпеливым и самым трусливым — следовательно, наиболее подходящим в сложившейся ситуации.

— Еду.

Она расчесала волосы перед зеркалом в спальне. Сменила халат на мини-юбку и блузку, прикрывавшие меньше, чем выставлялось напоказ. Результатом осталась довольна. Вспомнила о деньгах и прошла в коридор, присела перед трупом на корточки. Повезло, пачка валюты наполовину высунулась из кармана пальто. Удалось вытащить её двумя пальцами, не замаравшись в крови. Проверять бумажник не стала, зная, что Ростислав носил в нём только мелочь на карманные расходы. Хотела снять с запястья часы, но помешала брезгливость: швейцарский хронометр был испачкан слишком обильно, да и стекло циферблата оказалось разбито.

— …Что ты наделала!

— Я ни при чём.

— Зачем ты его грохнула?

— Я его пальцем не трогала.

Он смотрел недоверчиво. Было видно, как он проклинает себя за то, что поддался уговорам и приехал.

— Помоги избавиться от трупа.

— Что? Ты представляешь, что говоришь? Это подсудное дело! Если ты его не убивала, то вызывай милицию.

— Там мне никто не поверит.

— Наймёшь хорошего адвоката.

Удобный момент для того, чтобы выскользнуть за дверь и оставить Её с проблемами наедине, был упущен. Она знала: теперь Он не уйдёт.

— Я налью тебе выпить.

— Какая, на х… может быть выпивка!

— Мы оба нервничаем. Это поможет нам успокоиться.

Квартира была однокомнатной. Диван, трехсекционная «стенка», китайская ширма с драконами, мягкие кресла, торшер — спальня, будуар и гостиная одновременно.

В два широких стакана Она напила «Катти Сарк» — любимое виски Ростислава. Распечатала шоколад. Достала початую бутылку содовой, к этикетке которой прилип волос Ростика. Потребовалось четыре попытки, чтобы зацепить волосинку на палец и стряхнуть с пальца на пол.

Он наблюдал за женщиной расширенными глазами. Кажется, был готов высказать комплимент, настолько сильное впечатление произвели Её спокойствие и деловитость. В стаканы было налито поровну до миллиграмма, плитка «Фазера» разломана на одинаковые кусочки.

— Держи. — Она подала виски. — Будешь размешивать или запьёшь?

— Ты невероятная женщина, — покачал Он головой, принимая стакан: в отличие от неё, его руки заметно дрожат.

— Я знаю.

Она пригубила спиртное, а Он так и стоял со стаканом в руке. Улыбаясь, Она подошла. Решительным и плавным движением прикоснулась к его бедру, отчего Он вздрогнул, словно прошитый электрическим разрядом. Вжикнула «молнией» брюк, распустила ремень. Узкая ладонь скользнула под одежду; Она придвинулась ближе к мужчине.

— Теперь я свободна…

В коридоре квартиры стыло мёртвое тело, а в комнате, на расстоянии трёх метров от него, двое имитировали зачатие новой жизни. Она вела в этой партии, задавая тональность и ритм, меняя спектр ролей от шлюхи до королевы, отдаваясь и властвуя.

Когда всё было закончено, Он потянулся к своему пиджаку за сигаретами, достал пачку и уронил её под диван. Она дала ему закурить и не гасила спичку до тех пор, пока слабый огонёк не добрался до пальцев и не опалил кожу. Мужчине показалось, что Она не обратила на боль никакого внимания. Встала и, не одеваясь, подошла к окну. Он, продолжая лежать на спине, любовался её фигурой.

— Преимущества первого этажа, — сказала Она.

— Ты о чём?

— Можно подогнать машину ближе и сбросить тело в окно, чтобы не таскаться с ним по лестнице. Не бойся, он лёгкий, вдвоём мы запросто справимся. Уже достаточно стемнело, и в нашем медвежьем углу никто ничего не заметит. Машина стоит перед парадной, ты её, наверное, видел. Красный трехдверный «паджеро». Смотри не перепутай: у соседа такой же, но длинный. Ключи, наверное, лежат в кармане пальто. Отвези труп в лес. Отсюда, если поехать через дворы, будет около километра.

— Но ведь его станут искать! Друзья, коллеги по работе…

— Эти коллеги, скорее всего, его и пришили, — в стекле отразилось, как Она скривила тонкие губы, подумав о знакомых Ростислава. — Никто не знал, что он здесь бывает. Отвезёшь — и возвращайся. Я буду ждать…

— Ты — необыкновенная женщина, — повторил Он. — Я никогда…

— Теперь у тебя будет много возможностей в этом убедиться.

…Выйдя из подъезда, Он постоял, не давая закрыться двери и боязливо осматриваясь. Двор дома был пуст, как будто все жители сговорились оказать помощь любовникам. Любовникам… Как долго он этого ждал! Красный джип был припаркован небрежно, под углом сорок пять градусов к тротуару, передними колёсами забравшись на поребрик, задней частью кузова перегораживая часть дороги. Кто-то, видимо, не смог его объехать и приложился своей машиной о бампер, помяв его и расколов правый фонарь. Он вспомнил, как отвлёкся на завывания и стоны сигнализации, когда они занимались любовью.

Сев за руль, он не сразу почувствовал, что ногам мешает какой-то предмет. Только запустив дизельный двигатель, наклонился и посмотрел. С удивлением достал один ботинок. Обувь была заляпана грязью, шнурки затянуты тугим узлом, который не сразу распутаешь даже каким-нибудь острым предметом. Рассмотрел и брезгливо отбросил, когда почувствовал запах влажного меха и пота. Подумал: «Мокрой псиной воняет», — и улыбнулся, радуясь недостаткам былого соперника, хотя в нынешних обстоятельствах веселиться следовало в последнюю очередь.

Включив заднюю скорость, Он съехал с поребрика. Чуть не прикусил язык, когда машину тряхнуло. Остановился, вывернул руль. Мысленно попросил небо о помощи и тронулся по дорожке вдоль дома, чтобы подобраться под окна с тыльной стороны и совершить фатальную ошибку, которая, как Он будет впоследствии думать, и определила ход его дальнейшей жизни…

Часть первая Прелюдия убийства

Глава первая

Волгин и Акулов шьют дела. — Убийство Шершавчика. — Безутешная вдова и следователь-убийца. — Бандиты назначили встречу. — Что из этого вышло. — Визит к психоневрологу. — Подлинная история об экспертах, ОЧЕНЬ БОЛЬШОМ ОМОНОВЦЕ и одном драчуне. — С днём рождения!

С понедельника по четверг всё было спокойно, и утро пятницы тоже не предвещало чего-то дурного, но, как только на электронном дисплее настольных часов Сергея Волгина высветилось «15.15», начались неприятности.

Как и положено серьёзным жизненным проблемам, подкатили они втихаря, исподволь накапливая критическую массу и до поры до времени ничем не проявляя себя. О начале перемен известил телефонный звонок.

— Как всегда, в конце недели… — вздохнул, берясь за трубку, Волгин; веря в некоторые приметы, он не закончил фразу, не став лишний раз сотрясать воздух словосочетанием «криминальный труп». Многие старые оперативники, и Волгин в их числе, полагали, что излишне частым употреблением подобных слов можно ускорить наступление нежелательных событий. Сглазить, попросту говоря.

Напарник Сергея, Андрей Акулов, к профессиональным суевериям относился довольно скептически. Кое-что, конечно же, сбывалось — так ведь всегда после случившегося начинаешь замечать мистические совпадения и знаки, предшествовавшие началу истории. Особенно когда их очень хочется заметить, чтобы оправдать собственные близорукость, непрофессионализм и лень.

— Да. Алло. Алло, говорите! — Волгин посмотрел на Андрея и пожал плечами. — Не хотят. Может, мой голос не нравится?

— А кому может нравиться твоё мерзкое меццо-сопрано? Лично я его терплю с трудом, исключительно в силу необходимости. И потом, стал бы ты сам разговаривать с человеком, который так громко кричит?

— Я не кричу, потому что хорошо воспитан и соблюдаю инструкцию о культурном и вежливом обращении с гражданами. А голос у меня хороший, настоящий бархатный баритон. Я мог бы выступать в опере!

— Практически ты и так выступаешь.

Сергей положил трубку, и в течение нескольких минут оба оперативника группы по раскрытию умышленных убийств продолжали заниматься той же рутиной, которой занимались и несколько предшествовавших часов. Писали справки о проделанной работе, зачастую рожая тексты с превеликим трудом, разглядывая потолок и почёсывая затылки, чтобы привести в соответствие мероприятия, продиктованные нормальной милицейской практикой, с постулатами, которыми руководствуются проверяющие из вышестоящих инстанций. Последние, как правило, о «живой» работе знали только понаслышке, но признаваться в этом не любили и отсутствие практических знаний компенсировали теоретическим багажом, который так же соотносился с действительностью, как рекомендации поваренной книги — с полноценным ужином из французского ресторана. Опера писали справки, подшивали их, как и другие документы, в оперативно-поисковые дела по «глухим» убийствам прошлых лет, обсуждали новости, матерились, обнаруживая упорхнувшую под стол бумажку, из-за которой придётся раскурочивать и заново сшивать трехсотстраничный том ОПД — то есть делали все то же, что и прежде, но посторонний наблюдатель мог бы отметить, что теперь они ведут себя несколько нервно.

Когда снова зазвонил телефон, Волгин уколол иголкой мизинец.

— Да, — сказал он, тряся пораненной левой рукой и прижимая трубку плечом; судя по тому, как он морщился, слышимость была отвратительной. — Да! Что? Так… О, бл… Я говорю, понял! Приезжайте, жду.

Закончив разговор, он сказал: «Черт!» — и отвернулся к окну. Выражение его лица Акулов охарактеризовал бы как смесь лёгкой тоски с весьма заметной брезгливостью.

— К нам едет очередная проверка? — спросил Андрей. — На этот раз из Совета Европы?

— Бандиты назначили встречу.

— Тебе?! Здесь?!

— По делу Шершавчика.

— Кого?

Арнольд Михайлович Гладкостенный окончил свой путь в сорокалетнем возрасте на лифтовой площадке многоквартирного дома, скончавшись от множественных огнестрельных ранений, несовместимых с жизнью. Произведя контрольный выстрел в затылок, убийца бросил рядом с трупом орудие убийства и удалился, никем не замеченный, уступив место оперативно-следственной группе, прибывшей по вызову жены потерпевшего… Точнее, уже вдовы.

— Ошибка в объекте, — определил начальник районного управления, который к группе прямого отношения не имел, но в силу должностного положения обязан был выезжать на происшествия, имеющие большой общественный резонанс; о величине резонанса по поводу убийства Гладкостенного судить было преждевременно, но шеф оказался поблизости от места происшествия и решил заглянуть, не дожидаясь особого приглашения. — Ошибка в объекте, — повторил он, издалека разглядывая валенки на резиновом ходу и трикотажные штаны с начёсом, при Советской власти продававшиеся на каждом углу, но за последние годы пропавшие с прилавков. — Ждали барыгу, а попали…

— …В бедолагу, — закончил начальник отдела уголовного розыска Катышев, склоняясь над трупом. — Странно, а ведь, судя по некрологам, дворники бессмертны. Мадам, чем занимался ваш покойный супруг?

Людмила Борисовна Гладкостенная прижимала кулачки к сухим глазам, трясла головой и ничего вразумительного ответить не могла. Поначалу это объясняли шоком от случившегося, потом объяснять перестали — даже спустя несколько месяцев она лишь пожимала плечами, когда её спрашивали о роде занятий, связях и проблемах убитого.

Когда перевернули труп на спину, удивились. Поверх затрёпанного свитера домашней вязки обнаружился золотой крест размером с ладонь. Крест висел на цепи метровой длины, каждое звено которой габаритами мало уступало спичечному коробку.

— Пожалуй, что и не ошибка, — молвил начальник РУВД, удаляясь; сбавив шаг, он приказал руководителю ОУРа: — Анатолий Василич, разберись тут как следует.

Катышев в указаниях шефа, выросшего из участковых инспекторов и никогда не имевшего отношения к раскрытию серьёзных убийств, не нуждался. Все необходимые мероприятия были проведены в срок и добросовестно, но результата не принесли. Обнаружилось, что при зарплате 800 рублей, начисляемой ему как председателю гаражного кооператива, и грошовой пенсии по инвалидности, покойный обладал пятью автомобилями, дачным участком и тремя квартирами, а в деловых операциях с лёгкостью оперировал суммами по 30 — 40 тысяч долларов. До сути деловых операций, правда, так докопаться и не удалось. Вдова хранила молчание, личные записи Гладкостенного ясности в вопрос не внесли, судя по учётам налоговой инспекции и другим официальным базам данных, ни к какому бизнесу он ни малейшего касательства не имел.

Год назад, когда убили Гладкостенного, Волгин был в отпуске, а Акулов и вовсе сидел в тюрьме, дожидаясь суда по обвинению в превышении власти. Отгуляв законный отпуск, Волгин взял больничный, так что на работе отсутствовал два с лишним месяца. Когда он приступил к своим обязанностям, дело числилось в разряде крепких «глухарей», и Катышев посоветовал не забивать себе голову.

Так и сказал:

— Не забивай себе голову, там сам чёрт ногу сломит. Я с парнями перелопатил всё, что мог, — ноль на выходе, никаких перспектив и ни малейшей надежды, что они когда-то появятся. Разве что позвонят из соседнего района и скажут, что кто-то берёт на себя наш «глухарь». Подшей бумаги как следует и занимайся более реальными делами. Пока ты от работы отлынивал, водку жрал и харю плющил, у нас тут словно прорвало!

Совету шефа Сергей последовал не в полной мере. Изучив документы и поговорив с операми, «работавшими по убийству» Гладкостенного, Волгин пришёл к своим выводам и наметил ряд шагов для их проверки. Может, ему и удалось бы если не раскрыть преступление, то хотя бы приблизиться к истине, но вдова сменила место жительства и не оставила нового адреса. Инстанции, в которые Сергей обращался за дополнительной информацией, не отвечали на запросы либо присылали формальные «отписки», а те немногие лица из окружения убитого, которые на первых порах проболтались о чём-то полезном для следствия, пошли в полный отказ. Наиболее деликатные виновато разводили руки и жаловались на склероз, другие приходили с адвокатами и скандалили, когда им предъявляли старые протоколы:

— Я такого никогда не говорил! Здесь все неправильно записано.

— Чего же вы тогда расписались?

— Где?

— В… Вот здесь: «С моих слов записано верно и мною прочитано».

— Я?!

— Вы!

— Моя подпись поддельная…

Конец года выдался действительно на редкость напряжённым. Число насильственных преступлений, совершённых в Северном районе, превысило все показатели прежних лет и продолжало расти, как на дрожжах. Волгину, единственному в РУВД оперу-«убойщику», приходилось разрываться между новыми происшествиями, так что об относительно старых пришлось позабыть. «Дело Гладкостенного» легло на полку. Периодически по почте приходили ответы на какие-то запросы и являлись для допросов свидетели, проигнорировавшие в своё время волгинский вызов, но Сергей был занят другими вещами…

* * *

Перед Восьмым марта Сергея вызвал Катышев.

Лицо начальника было напряжено:

— «Крест и валенки» у нас ещё не раскрыты?

— Не знаю, как у вас, но у меня — «глухарь».

— Садись…

Выслушав шефа, Волгин тоже напрягся. Спросил первое, что явилось на ум:

— Ошибка исключена?

Катышев печально усмехнулся:

— Баллистика — наука точная…

Пистолет, изъятый на месте убийства Гладкостенного, продолжал своё кровавое дело. Вместо того, чтобы, пройдя все необходимые экспертизы, мирно покоиться в сейфе прокуратуры, югославский ТТ оставлял новые трупы. Два «братка» в новогодние праздники, иностранный бизнесмен в конце января, проститутка в канун Дня защитника Отечества.

— Бред какой-то, — покачал головой Волгин, представив двадцатилетнего следователя Риту Тростинкину, разгуливающую по ночному городу со шпалером в руке. — Может, у неё ствол просто спёрли, а она боится признаться?

— Может, и так, — кивнул Катышев, и было видно, что он бы хотел поверить в такую, относительно благопристойную, версию, но готовится к худшему, как человек мудрый, повидавший жизнь и растерявший иллюзии на суровых её поворотах. — А может, и нет. Ты не знаешь, у Риты есть молодой человек?

— Есть, наверное. Девчонка-то симпатичная! А что?

— Помнишь, как следователь Воронцова пронесла в «Кресты» наган для Мадуева? Говорят, сильно полюбила этого бандита…

Волгин послушно представил новую картину: вернувшись с работы, Тростинкина передаёт вещдок своему бой-френду. «Дорогой, только не бросай оружие на месте преступления!» — «Родная, я обязательно его верну. Я ведь знаю, что к утру пестик должен быть в сейфе, ведь у вас так часты внеплановые проверки. Потерпи, скоро мы скопим денег, и я приобрету новый ствол. Я хочу „кольт", дорогая!» — «И я, мой родной!»

В воображении Волгина худенькая Рита протирала затвор пистолета подолом платья, вкладывала его в руку любимого и, привстав на цыпочки, целовала последнего в губы, а он прижимал её к своей широкой груди, — и во внутреннем кармане его куртки хрустела фотография очередной жертвы…

— Да что за бред-то! — снова вырвалось у Волгина, и он посмотрел на начальника, подозревая, что тот просто решил над ним посмеяться и теперь скалит зубы, тешась над легковерием подчинённого, но Катышев глядел сурово и требовательно.

— Сами разрабатывать прокурорских мы не имеем права, — сказал Анатолий Васильевич, — но со мной уже связывались «старшие братья».

— Да кого разрабатывать?! Съездить к Ритке да спросить, что за непонятка получилась!

— Не гоношись под клиентом, салага! Спросить всегда успеем, сперва требуется капитально головой поработать…

Впоследствии Волгин долго переживал, что позволил Бешеному Быку — так в неофициальной обстановке звали Катышева — запудрить себе мозги. Слава Богу, что на Тростинкиной все эти подозрения ни малейшим образом не отразились. Волгин предполагал, что важную роль в урегулировании конфликта сыграл Риткин батяня, занимавший весомую должность в штате городской прокуратуры.

Естественно, девчонка шпалер посторонним не передавала и сама из него никого не мочила. Он как лежал, так и продолжал лежать в её сейфе, а виновником всей суматохи стал стажёр экспертного управления, который по ошибке рассовал часть гильз с убийства Шершавчика в пакеты с вещдоками по другим преступлениям. Подробностей Волгин не знал. То ли стажёр вообще не заметил, что натворил, то ли, допустив какую-то промашку, хотел её, ни с кем не посоветовавшись, исправить, а может, всему виной был переезд в новое здание, который баллистическая лаборатория производила как раз в эти дни. Волгин не знал, как именно случилась ошибка, и не особо стремился это узнать. Для него лично история имела совершенно неожиданное продолжение. «Старшие братья», которые отступили так же незримо, как и вклинились в «Дело о следователе — серийном убийце», неизвестно для чего разыскали гражданку Гладкостенную. Выскочив из неизвестности, как чёрт из табакерки, она в течение вот уже восьми месяцев изводила Сергея: сочинив парочку версий убийства супруга, одна другой смешнее, она требовала отчёта о проделанной работе. Первое время заявлялась в РУВД лично и караулила Сергея возле его кабинета, позже стала доставать по телефону, звоня не реже двух раз в неделю, причём умудрилась раздобыть даже номер его мобильника и не стеснялась им пользоваться. «Вы обязаны информировать меня о принятых мерах!» — заявляла Людмила Борисовна таким визгливым и безапелляционным тоном, что Волгин как-то раз не сдержался и высказал ей всё, что думает по этому поводу.

Людмила Борисовна пробилась на приём к начальнику милицейского главка. Бравый генерал женщину выслушал, ногами затопал и потребовал немедленно доставить гадкого опера в свой кабинет, чтобы лично сорвать с нечестивца погоны. Потом, правда, он немного остыл, так что Сергей отделался лишь строгим выговором. В добавление к этому его лишили и квартальной премии, хотя за один проступок два дисциплинарных взыскания накладывать не полагается.

— Лишение премии — не взыскание, — разъяснил Катышев, которого наказали точно таким же образом за ослабление контроля над личным составом в лице старшего опера Волгина.

— А что это? Новая форма поощрения?

— Нас просто вычеркнули из списка и, если станем трепыхаться, враз докажут, что мы по своим показателям просто недостойны «кварталки». Вот раскроешь Гладкостенного — рублей двести в награду отвалят. Если, конечно, к тому времени «строгач» всё-таки снимут…

С августа Людмила Борисовна в РУВД не появлялась, но бомбардировала районную прокуратуру письмами, в которых высказывала новые соображения о мотивах гибели супруга и возмущалась вялым ходом расследования. Каждое такое послание — а к ноябрю их набралось восемь штук — Рита Тростинкина приобщала к уголовному делу, после чего составляла очередное «Отдельное поручение»^[1], в котором предписывала Волгину проверить новые факты…

— …А какие бандиты назначили встречу? — спросил Акулов, выслушав пояснения Волгина.

— Она говорит, что «тамбовские». Может, и не конкретно те самые, которые Шершавчика замочили, но с ними знакомые.

— А почему Шершавчик?

— У тебя есть другое название для этого бл…? Для этого безобразия? Кроме того, если каждый раз его ФИО полностью выговаривать, то язык поломаешь, а Шершавчик звучит симпатично и образно. Как ещё можно было его фамилию переиначить? В «Нарезной»? Не годится, нарезными бывают стволы и батоны…

— Какой ты всё-таки циник, Серёга. У человека горе, а ты над его фамилией изгаляешься… Что мы станем с этими «тамбовцами» делать?

— Притащим сюда и постараемся заглянуть в душу. Как говорит Бешеный Бык, в нашей стране нет человека, который хотя бы раз в жизни не нарушил какого-нибудь закона. Если правильно задавать нужные вопросы, то что-нибудь непременно раскроем. Главное — не забывать о презумпции виновности: «Каждый человек считается подозреваемым, пока не доказано обратное», и не сбавлять темпа. Тогда они в чем-нибудь да признаются.

— Требуют денег?

— Какой-то старый долг.

— М-да… Я, конечно, люблю свою работу, но… Скажи, в территориальное отделение её нельзя отфутболить? Всё-таки вымогательства — не наш профиль. Да и вымогательством здесь, что-то мне подсказывает, совсем не пахнет.

Волгин отворил дверцу сейфа, достал пухлое ОПД, а из него — стопку «Поручений» Тростинкиной и шмякнул бумагами по столу:

— Нельзя.

* * *

«Стрелка» была «забита» на девятнадцать часов в сквере перед кинотеатром «Максим». Учреждение культуры переживало период упадка, денег на ремонт и обзаведение современной аппаратурой не хватало, репертуар давно устарел, так что на плаву оно удерживалось лишь благодаря дискотекам, по выходным дням проводимым студентами, выходцами с африканского континента. Сегодня, в пятничный вечер, дискотеку почему-то отменили, так что по фойе, в ожидании начала сеанса, слонялись только несколько подростков, зашедшие поглазеть на «Основной инстинкт» с Дугласом и Шерон Стоун.

Волгин и Акулов тоже находились внутри кинотеатра, перед панорамным окном, выходящим во двор, где должны были разыграться основные события. От бездельничающих малолеток, половина из которых, несомненно, успела заправиться героином, оперов отделяла шеренга пальм в высоких кадках. Между декоративными насаждениями оставались широкие промежутки, так что юноши и девушки видели оперов и начинали шептаться, строить догадки об их занятии, но подойти ближе и увериться в правильности предположений мешала тётенька-контролёр. Как только кто-нибудь из юных зрителей проявлял повышенный интерес, женщина отгоняла его взволнованным перефразом из «Бриллиантовой руки»:

— Иди, мальчик, не мешай! Не видишь, здесь милиция работает?!

Руководил операцией Катышев. Прослышав о намечающемся «вымогалове», он воодушевился и разработал несколько планов действий. Основной, три запасных и по четыре дублирующих на каждый из них, не считая общего запасного. Предусмотрено было всё, от неявки бандитов на встречу до их появления при поддержке снайперов и бронетехники, все, кроме того, что произошло на самом деле… Инструктаж Гладкостенной и «группы захвата», которой предстояло вступить в силовой контакт с супостатами и выкрутить им верхние конечности, Анатолий Васильевич провёл лично, в актовом зале управления, изобразив всю диспозицию разноцветными фломастерами на специальной доске.

С «убойщиками» он поговорил отдельно и позже. Начал, повторив Акулова практически дословно:

— «Сто сорок восьмая»^[2] — не ваш профиль. Я не говорю, что вы дров наломаете, но… Короче, на передовой мы обойдёмся без вас. Будете осуществлять связь и фиксировать действия злоумышленников…

Для этого Гладкостенная, вернее Людмила Иванцова — овдовев, она взяла девичью фамилию, — предоставила свою видеокамеру. Роль оператора досталось Акулову, и он, хотя и не имел прежде дела с подобной техникой, освоился быстро. Волгин получил в своё распоряжение радиостанцию «Виола-Н», по которой должен был дать команду группе захвата после того, как бандиты произнесут угрозы в адрес Людмилы Борисовны, а она отдаст им конверт с требуемой суммой. Группа захвата, как ей и положено, расположилась скрытно. Людмила Борисовна встала перед крыльцом кинотеатра. В её сумочке был спрятан диктофон. В дальнейшем, если дойдёт до суда, магнитная запись разговора должна будет послужить основным доказательством, но сейчас, поскольку слышать диалог в режиме реального времени оперативники не могли, после выдачи денег Людмила Борисовна должна была закурить.

— Действие обыденное и вполне мотивированное, — трижды подчеркнул Катышев на инструктаже. — Всем понятно, что женщина волнуется. Не будем изобретать велосипед и ставить оригинальность выше практичности. Старый, добрый, проверенный способ, ещё наши деды им пользовались. И правнукам, наверное, придётся… Вот если б вы не курили, то нам пришлось бы попотеть…

Непринуждённый тон был призван расслабить, успокоить «терпилу». Быть может, наставления Катышева и звучали немного коряво, но старался он вполне искренне, хотя Людмиле Борисовне успокаиваться и не требовалось. И тогда, в актовом зале, и сейчас, на морозе во дворе кинотеатра, она казалась настолько уверенной в себе, что Акулов произнёс с оттенком уважения:

— Просто «железная леди» какая-то…

— Ага. «Железная бледи».

— Да что ты все заладил-то одно и то же! Целый вечер бубнишь после того, как она первый раз позвонила… Ведь это же она звонила, когда не стала с тобой говорить?

— Она. Якобы ничего не было слышно.

— А ты, конечно, не веришь?

— Я слишком хорошо её знаю. Она ничего не делает просто так, даже когда молчит в трубку… Смотри!

Опера приблизились к панорамному окну. Крыльцо кинотеатра было ярко освещено, во дворе тоже горели многочисленные фонари, так что снаружи их разглядеть не могли.

— Кажется, началось… — Сергей нажал клавишу манипулятора радиостанции и сообщил группе: — Внимание, у нас гости…

Чёрный БМВ закатился с проспекта в сквер перед кинотеатром, описал полукруг и остановился в паре метров от Людмилы Борисовны. Стекла автомашины были прозрачными, так что Волгин, приглядевшись, определил: в салоне находились два человека.

Вышли оба.

— Гляди-ка, тачка без номерных знаков! — Одной рукой удерживая видеокамеру, локтем другой Акулов толкнул Сергея.

— Да вижу я, отстань! Кажется, наши клиенты.

— И по приметам, которые жена Шершавчика называла, похожи…

Парням из БМВ было суммарно лет пятьдесят. Выше среднего роста, круглолицые, с короткими стрижками; плотная верхняя одежда не позволяла оценить телосложение, но недостатком веса, что и говорить, они не страдали. Подошли к Людмиле Борисовне, кивнули, встали, держа руки в карманах.

— Стволов там вроде бы нет, — пробормотал Акулов, максимально увеличивая изображение в видеокамере.

— У тебя металлодетектор с собой?

— Карманы мелковаты… Разговаривают.

— Я вижу, что не целуются.

— Разговор у них напряжённый… Чёрт! Ну кто её просил поворачиваться?

Сначала Людмила Борисовна стояла правильно, правым боком к кинотеатру, позволяя операм контролировать висящую на локте сумочку, в которой находились и деньги, и диктофон. Теперь, продолжая что-то обсуждать с приехавшими, повернулась к наблюдателям спиной, так что возможность зафиксировать передачу конверта, если таковая будет иметь место, исчезла.

— Одна надежда, что не забудет знак подать, — прошептал Акулов, перемещаясь вдоль окна в поисках более выигрышной позиции для видеосъемки. — Эх, леди, леди…

— Я же говорил, что она не железная, а дубовая. Оп-па!

Несомненно, Людмила Борисовна что-то извлекла из своей сумочки; передала она это парням или нет, Волгин видеть не мог. А спустя полминуты, снова повернувшись боком к кинотеатру, женщина демонстративно закурила.

— Есть! — крикнул Сергей в микрофон радиостанции. — Захват!

Парни собирались уезжать. Один уже подходил к БМВ, второй, чуть поотстав и повернув назад голову, на ходу договаривал что-то Людмиле Борисовне, когда перед ними возник Бешеный Бык.

Волгину показалось, что начальник появился непосредственно из-под земли, хотя такого быть, конечно, не могло.

Остальных членов группы захвата поблизости не наблюдалось.

— Пошли! — Акулов метнулся к выходу из кинотеатра.

Следом за ним, повалив кадку с пальмой, выскочил Волгин.

— Быстрее! — Акулов уже миновал двери, предупредительно распахнутые тётенькой-контролёром, и заскользил подошвами по обледенелым ступеням крыльца. Снимать на бегу он не стал, видеокамера болталась на его плече, объективом вниз.

Как оказалось впоследствии, он правильно сделал, что не снимал…

Катышеву помощь не требовалась. Он нокаутировал водителя «бомбы» прямым ударом в челюсть и подскочил ко второму бандиту, не тратя времени на махание ксивой и предупредительные крики. Тот обладал хорошей реакцией и сумел нырком уйти от «крюка» правой начальника УР, даже попытался ответить, но не успел. Катышев провёл захват, поднатужился и «прогибом назад» швырнул противника через себя. Тот хрястнулся на лёд с таким звуком, что можно было вызывать «скорую», не тратя время на попытки привести его в чувство самостоятельно. Волгин, по крайней мере, был уверен, что его познаний в медицине для такого случая окажется недостаточно.

— Готовы, — удовлетворённо произнёс Катышев и оглянулся на БМВ; было похоже, он слегка жалеет о том, что в машине нет пассажиров, которых тоже следует задержать.

— Что вы наделали? — спросила Людмила Борисовна голосом более холодным, чем ноябрьский ветер с позёмкой. — Вы же их чуть не убили.

— Чуть-чуть не считается. В камере оживут. — Катышев был доволен завершением рабочей недели; даже если посадить злодеев не удастся, его победу в рукопашной схватке никто не оспорит. — И не таких подлецов оживляли.

— Эти подлецы — мои друзья, — сказала Людмила Борисовна, подходя ближе и придерживая на горле воротник шубы.

— Если они ваши друзья, то кто же вы сами? — Катышев изменил тон: ощущение допущенной ошибки коснулось и его; Волгин, уже начавший понимать, в чём дело, застыл, разглядывая два неподвижных тела. Если травмы окажутся серьёзными, то объясняться в прокуратуре придётся долго и муторно. То, что к нему лично серьёзных претензий возникнуть не может, радости не доставляло. Вместе накосорезили — всем и отвечать.

— Это мои друзья, — сказала Людмила Борисовна, поднимая подбородок; и без того достаточно острый, теперь он казался совсем клиновидным. — Они просто ехали мимо, заметили меня и подъехали, чтобы поговорить.

— Да? А что же вы знак-то подали?

— Я не подавала вам знака, а просто закурила, — ответила «леди».

— Вы же доставали что-то из сумки…

— Сигареты, не деньги.

— А почему у них нет номеров на машине?

— Украли.

Напряжённую паузу, возникшую после этого краткого диалога, прервало появление бойцов «группы захвата».

— У нас рация накрылась, — тяжело дыша, пояснил старший из них. — Пока разглядели, в чём дело… Грузить мясо? Сейчас свою тачку подгоним, там аккумулятор подсел… А можно и на ихней довезти, они, я думаю, не станут препираться…

— Мясо не кантовать. Оказать первую помощь на месте. Оказать де-ли-кат-но…

— А вот и те, кто вам нужен, — перебила Катышева Людмила Борисовна, и все обернулись в сторону проспекта, куда она указала рукой.

У тротуара стоял красный джип. Стекло широкой правой двери было опущено, и в оконном проёме виднелись две хари, аналогичные тем, которыми могли похвастаться задержанные граждане.

«Больше ста метров, — прикинул Волгин. — Добежать не успеем. Остаётся лишь стоять и улыбаться…»

Пассажиры внедорожника, изучив обстановку, без суеты отъехали от бордюра, влились в транспортный поток и вскоре пропали из виду.

— Что же мне теперь делать? — спросила ЛюдмилаБорисовна, и по крайней мере у троих из присутствующих родились энергичные варианты ответов, различные в частностях, но крайне схожие по ключевым направлениям.

Но все промолчали.

* * *

— Повезло Василичу, что эти два жлоба такими крепкими оказались. Ни одного перелома, ни одного СГМ^[3].

— При нокауте сотрясение всегда должно быть, — возразил Акулов.

— Смотря какие мозги. В позапрошлом году меня хорошо шандарахнули. Да и при тебе уже было. — Волгин имел в виду дело, по которому работали в августе: тогда ему пришлось внедряться в «Школу русского уличного боя», и это мероприятие закончилось тем, что ему здорово настучали по голове.

— Ты у нас особый клинический случай.

— Я и сам позавчера это заметил. Проходил медкомиссию, чтобы вовремя свалить в отпуск, и направили меня к психоневрологу.

— Обычная процедура…

— Да, стандартное собеседование. Курите? Злоупотребляете водкой? Часто ли на работе испытываете злость и другие отрицательные эмоции? Как расслабляетесь в быту? Я, естественно, отвечаю, что курю крайне мало, спиртное на дух не переношу, а ко всем нашим клиентам, от свидетелей до обвиняемых, испытываю исключительно тёплые чувства. Тётенька доктор, старенькая такая, вежливая, с седыми волосами и в очках, кивает, записывает что-то в мою карточку. Сам знаешь, какой у врачей бывает почерк, не разобрать ни хрена… Делает отметку, что собеседование я прошёл, шлёпает печать. Сколько себя помню, всегда обалдевал от текста этой колотухи. Что-то типа: «Внешне спокоен, сон здоровый, глюков нет…» Интересно, они всем пациентам поголовно такую штампульку ставят или бывают исключения?.. Прощаемся мы с ней, она желает мне хорошо отдохнуть, я благодарю и топаю к двери, чтобы выйти в коридор. Останавливаюсь, вытираю о половик ноги, стучу в дверь, начинаю её открывать и только тут понимаю, что сделал что-то не то. Оборачиваюсь и вижу, что тётенька смотрит на меня с нарастающим подозрением. Очки медленно сползают на кончик носа, а её рука, такое ощущение, тянется под столом нажать кнопку, чтобы вызвать конвой… В общем, я не стал задерживаться и что-либо объяснять, а слинял как можно скорее.

— Могли бы и госпитализировать.

— Я бы отбился. У меня был с собой пистолет и шестнадцать патронов.

— Всегда поражался, каким психам у нас иногда доверяют оружие…

Оружейная тема для Акулова была актуальной. Отсидев в СИЗО два года, он был освобождён в зале суда по причине недоказанности вины. Уголовное дело отправили в городскую прокуратуру для проведения дополнительного расследования, где оно благополучно и болталось уже третий месяц, кочуя от одного следака к другому в ожидании того, кто осмелится вынести постановление о прекращении производства. Акулов не стал брать длительный отпуск, положенный ему, как бывшему заключённому, и вышел на службу через несколько дней после того, как «откинулся». Считал, что таким образом быстрее сможет реабилитироваться, вернуться к человеческой жизни. Ни денежного довольствия за проведённое в СИЗО время, ни табельного пистолета Андрею не удалось получить до сих пор. В первом случае «динамило» финансово-экономическое управление главка, во втором — районное начальство, опасавшееся, «как бы чего не случилось». Пусть, мол, сперва судейские оправдают Акулова, как положено, тогда и мы рассмотрим вопрос. За выдачу оружия можно было и побороться, но Акулов не стал ходить по инстанциям и унижаться, доказывая, что дело в отношении него сфабриковано, что в заключении у него не съехала «крыша» и что он достоин доверия. Обзаведясь, по случаю, небольшим ножом, который можно было использовать в качестве метательного, Андрей носил «пёрышко» в ножнах на груди и полагал, что в большинстве ситуаций сможет отбиться, воспользовавшись этой железякой. Вопрос, как производить задержания серьёзных преступников, оставался открытым…

— Пока ты сидел, была одна прикольная история, — начал Волгин следующий рассказ.

Время приближалось к полуночи. Последние часы пролетели мгновенно. Пока разобрались с отоваренными Бешеным Быком друзьями Гладкостенной, пока поговорили с ней самой… Неприятностей как будто удалось избежать. Пострадавшие от рук ББ оказались людьми не только физически крепкими, но и обладающими чувством юмора.

— Со всеми, мужики, такое может случиться, — в пятый раз сказали они, покидая стены Северного райуправления, и Волгин, глядя им вслед, грустно заметил:

— «Ошибка в объекте» будет преследовать нас постоянно, пока мы работаем по делу Шершавчика… А пацанов жаль: ведь когда-нибудь их пристрелят или посадят. Хоть и бандиты, а люди довольно приличные, с правильными понятиями.

В принадлежности друзей Людмилы Борисовны к одному из кланов оргпреступности сомнений не было. О водителе «бомбы» доводилось слышать, и не единожды, от конфиденциальных источников, «подсвечивающих» оперативникам деятельность преступных группировок, второй же, как показала быстрая проверка по базе данных ИЦ ГУВД^[4], был судим за разбойное нападение и вышел на свободу только в июне, откуковав за решёткой пять месяцев. Да ребята и сами в беседе род своей деятельности не особо скрывали, понимая, что конкретных обвинений им предъявить никто не сможет, а за абстрактную принадлежность к «мафии» у нас не наказывают.

На своей автомашине Волгин довёз Андрея до дома Маши Ермаковой, и теперь они сидели в нагретом салоне «ауди», пили пиво и болтали, не спеша расставаться, хотя одного давно ждала любимая женщина, а другому не мешало бы как следует отоспаться перед грядущим дежурством по району.

— Ты меня слушаешь? — Своей бутылкой Волгин стукнул по горлышку бутылки Андрея. — Я говорю, с год назад приключилась одна забавная история. В наш экспертный отдел устроился новичок. Старше тридцати лет, бывший инженер какого-то НИИ, пришёл в милицию по идейным соображениям, чтобы людей защищать и по мере сил способствовать ловле злодеев. Как положено, «проставился» за приход. Поскольку стаж его службы в органах равнялся нескольким дням, то пить наравне со старыми зубрами он не умел, захмелел раньше всех и поспешил отправиться домой, дабы не замарать честь мундира недостойным офицера поведением. Желая проветриться и явиться к жене в потребном состоянии, пошёл пешком и, проходя мимо вокзала, увидел двух мужиков, которые плющили друг дружке морды. Поскольку удостоверение «инженеру» выдали, а как вести себя в таких случаях не научили, то он приблизился к драчунам на близкое расстояние, предъявил свой мандат и в интеллигентных выражениях предложил им угомониться, мотивируя требование смешным для них утверждением о своей принадлежности к органам внутренних дел. Мужики посоветовали эксперту убираться подобру-поздорову, но он не убрался, более того, объявил их задержанными и приказал проследовать за ним в пикет милиции. Ему подбили оба глаза, развернули и, пинком придав ускорение, доходчиво растолковали, в каком направлении надлежит поторопиться ему самому, чтобы сохранить в неприкосновенности другие части тела. Вчерашний инженер, ошалев от подобного обращения, добрался до ближайшего таксофона и позвонил в свой отдел. Там ещё гужбанило несколько человек. Они, естественно, возмутились преступным посягательством в отношении собрата по оружию и поспешили на помощь. Добрались так быстро, что успели прихватить одного из драчунов, как раз самого злобного, того, кто первым ударил. Драчун был умеренно пьян, так что воспринимать реальность должен был адекватно, но тем не менее понтовался сверх меры, грозил «сатрапам» разными карами, требовал уважительного отношения к своей личности и соблюдения конституционных прав.

Злодея приволокли в вокзальный пикет, кинули за решётку и стали держать военный совет. Местный постовой куда-то смылся, двух экспертов отправили в магазин, так что в пикете, кроме задержанного, остались начальник отдела, его первый зам и пострадавший. Сидят, разговаривают, а в этот момент дверь открывается от удара ноги и входит ОЧЕНЬ БОЛЬШОЙ ОМОНОВЕЦ.

Петрович мне говорил, что в первый момент, увидев бойца, он вспомнил фильм «Всадник без головы». Там есть эпизод, когда лошадь с трупом идёт по облакам. Тем, кто это не видел, — не объяснить. Омоновец был настолько здоров, что в дверной косяк не помещался. Чтобы войти, ему пришлось наклонить голову, присесть и развернуться боком. Висящий на груди автомат казался игрушечным, а пистолет в закрытой поясной кобуре смотрелся, как пейджер.

— Ты кто? — прогремел боец голосом, услышав который, машинист скорого поезда применил бы экстренное торможение, испугавшись, что по его путям навстречу летит товарняк. — Ты кто? — спросил боец у Петровича, и Петрович ответил:

— Начальник экспертно-криминалистического отдела Северного РУВД…

Заместитель Петровича представился, не дожидаясь вопроса.

— Ага. А это кто? — Омоновец указал на задержанного, который притих и стоял, вцепившись в прутья решётки.

— А это урод, который ударил мента.

— Он ударил мента?!

— Да, вот этого. — Петрович, в подтверждение своих слов, указывает на лицо пострадавшего, уже успевшее заметно оплыть и потемнеть в ушибленных местах, и в этот момент начинается фантасмагория.

Омоновец передёргивает затвор автомата и стреляет в задержанного. Задержанный вскрикивает, хватается за брюхо и падает ничком. Омоновец подходит ближе, тормошит тело ботинком, удовлетворённо говорит:

— Готов, — после чего удаляется так же неспешно, как и появился в пикете.

Немая сцена.

Новичок смотрит ошарашенно, но с оттенком восторга. Вот оно, настоящее милицейское братство! Вот они, «Белая стрела» и «Чёрные эскадроны»! Вот она, борьба с преступностью, не на словах, а на деле… Петрович и заместитель не восторгаются. Они активно трезвеют и подсчитывают, на сколько лет их посадят. Меньше двадцатки — суммарно — не получается. Новичок, скорее всего, отделается условным приговором. Петрович и заместитель сидят, друг на друга не смотрят и молчат… Молчат, пока до Петровича не доходит, что убитый упал как-то странно, на живот, хотя должен был завалиться в противоположную сторону. И крови не видно… Петрович ползёт к «клетке» и начинает ощупывать «мертвеца». Тот, как выясняется, дышит, но глаза открыть опасается. Не веря своему счастью, Петрович переворачивает драчуна на спину и убеждается, что входное отверстие на теле отсутствует, но к одежде прилипла пластмассовая заглушка от холостого патрона…

— ЭТОТ ушёл? — спрашивает мужик загробным голосом, и Петрович шёпотом отвечает: «Ушёл», после чего мужик начинает орать, как пароходная сирена, и замолкает лишь для того, чтобы хлобыстнуть стакан водки, а хлобыстнув, возобновляет концерт. В него заливают обе бутылки, принесённые гонцами из магазина, и только после этого он приходит в транспортабельное состояние, хотя и продолжает беспрерывно щупать живот трясущимися руками.

Выясняется, что мужик живёт рядом с вокзалом, и эксперты всей толпой отправляются его провожать. Переживают, как ты понимаешь, чтобы бедолага не попал опять в какую-нибудь передрягу. Когда до адреса остаётся последняя стометровка, навстречу выруливает машина ГАИ. Заметив проблесковые маячки, мужик вырывается из рук сопровождающих, сигает в кусты и там пережидает потенциальную опасность. Машина проезжает мимо, он выскакивает и с гиканьем несётся к своему подъезду. Никто из наших догнать его так и не смог…

— Хорошая история.

— Главное её достоинство заключается в исключительной достоверности.

— Нет, поучительное начало здесь гораздо сильнее. Может, этот драчун ещё когда-нибудь и станет мочиться на газоны, сквернословить в музее и выгуливать собак без намордника, но бить по лицу офицера ему в голову не придёт. Ни ему, ни его детям до седьмого колена.

Волгин посмотрел на часы и поднял свою бутылку пива, словно фужер:

— Ноль часов одна минута. С днём рождения, Акула!

Глава вторая

Праздник Андрея. — Краткий экскурс во взаимоотношения Акулова и Ермаковой на фоне родственников и друзей. — «Для чего ты работаешь?» — Акулов у себя дома. — Волгину звонят из РУБОПа. — Предупреждение. — Ценный подарок. — Cообщение о шести трупах.

Маше очень не хотелось портить Акулову предпраздничное настроение, но ничего поделать с собой она не могла. Не то чтобы Маша возлагала на эту их встречу какие-то сокровенные надежды или рассчитывала куда-то пойти, нет. Просто договаривались на девятнадцать часов, а увиделись лишь в половине первого ночи. Промолчала, однако Акулов понял её и без слов.

— Я ведь звонил, предупреждал о задержке.

— Что, без тебя там не могли разобраться?

— Могли, наверное. Без меня везде могут разобраться, незаменимых людей не бывает. Но я был там нужен.

— Ты был нужен и здесь. Мне.

— Извини.

— А теперь скажи, положа руку на сердце: без этого было не обойтись? Вы сделали что-то полезное? Спасли кого-то или в последний момент сняли с поезда маньяка, за которым сорок загубленных душ? Ты сделал что-то такое, из-за чего себе — не мне, а себе — можешь сказать, что это было необходимо? Причём необходимо именно сегодня и непременно поздним вечером?

— Маш, ну ты же знаешь нашу работу!

— Вот именно поэтому я так и говорю.

Правоохранительной системе Маша Ермакова отдала несколько лет, добросовестно отпахав следователем в том же Северном райуправлении. Уволилась на гребне лёгкого скандала, раздутого защитниками обвиняемой стороны без всяких на то оснований, и переехала в другой город, чтобы выйти там замуж за своего бывшего однокашника по университетской скамье. Семейная жизнь не заладилась, через год она развелась и вернулась, устроилась адвокатом в одну из лучших юридических консультаций. Её брат, Денис, некогда работал вместе с Андреем. Он был грамотным специалистом, но завязал с уголовным розыском и подался в частные сыщики. Об этом Ермаков как будто не жалел, 364 дня в году преувеличенно бодро хвалился своим нынешним поприщем и посмеивался над «милицейской каторгой», но 5 октября, в День уголовного розыска, неизменно напивался до горизонтального состояния и обещал, что вернётся… Впрочем, точно таким образом себя ведёт добрая половина всех «бывших», оставивших службу на пике карьеры.

В период совместной работы Акулов и Ермаков считались друзьями, хотя назвать их отношения в полной мере дружбой Андрей бы не рискнул. При всех своих положительных качествах Денис был склонен к авантюрам, хитроват и нередко начинал темнить в тех вопросах, в которых между друзьями, особенно работающими в уголовке бок о бок, оставлять пятен не принято. После увольнения Дениса из органов они виделись достаточно редко, но как только Андрея арестовали, Ермаков активно подключился к операции по спасению экс-напарника. На одном из этапов операции в игру вступила Маша, сменившая излишне пассивного и меркантильного адвоката, защищавшего интересы Акулова в начале истории.

Маша была симпатична Андрею ещё со времён её работы в милиции. Он занимал должность заместителя начальника 13-го отдела, она же входила в группу следаков, обслуживающих это подразделение, так что встречаться им доводилось почти каждый день. Андрей к ней долго присматривался, но проявлять инициативу не стал, поскольку к установлению длительных отношений не стремился, тогда как Маша производила впечатление девушки, слишком серьёзной для краткосрочного, не обязывающего к большему романа.

После освобождения Андрея все закрутилось очень быстро… Настолько быстро, что иной раз он задавался вопросом: нужно ли было так торопиться? Ответ мог прийти лишь с течением времени, но некоторые шероховатости были заметны уже сейчас. Они были обусловлены субъективным отношением Андрея к происходящему, в частности, разницей в их материальном положении. Назвать разницу значительной — сказать слишком мягко. Андрей зарабатывал чуть больше прожиточного минимума, необходимого мужчине трудоспособного возраста, в то время как доходы Ермаковой в удачные дни могли исчисляться сотнями долларов, а то и больше. Собственная квартира со всеми мыслимыми удобствами, новая иномарка, кредитные карточки и одежда из фирменных магазинов… Ничего этого Андрею, продолжай он оставаться на государственной оперативной работе, светить не могло. Взяток Акулов не брал, способностей к бизнесу, которым можно было бы обзавестись «на стороне», не имел. Давно усвоил, что относится к породе людей, которым надо работать за твёрдый оклад, а не заниматься предпринимательством, и хотел получать свой оклад именно в уголовном розыске, а не в службах безопасности частных коммерческих фирм или в конторе Дениса, куда при желании легко мог бы устроиться. Некоторые мужчины спокойно относятся к такому положению, когда их жены или подруги зарабатывают больше них самих, но Андрей на подобную роль согласиться не мог. Разорвать отношения с Машей, но остаться честным опером, которому ничего, кроме работы, не нужно? Наступить на горло собственной песне и уволиться, чтобы потом, как Денис, стучать кулаком по столу и орать: «Да таких отношений между коллегами, как в уголовке, нигде больше не встретишь! Имел я в… эти бабки! Знали бы, как хочется восстановиться…»? Уволиться несложно, и место денежное искать придётся не так уж и долго, но что будет с душой? Громкие слова? Может, и громкие: живут ведь люди и без милиции, даже те, кто в недалёком прошлом не мог себя представить вне системы, хотя и костерил её на каждом шагу. Живут и любят повторять, что уже не видят себя в прежнем качестве, демонстрируют нынешнее благополучие — нарочито и в то же время немного стесняясь; оказавшись в своём бывшем кабинете, садятся за бывший свой письменный стол — и поспешно освобождают место, когда входит новый сотрудник, молодой и ничем себя ещё на милицейском поприще не проявивший… Слушая разговоры о текущих делах, оживляются, когда могут сказать: «Мужики, в девяносто пятом году у нас была похожая ситуация. Мы тогда сделали так-то… А этот документ составляется следующим образом…» — и в то же время демонстративно отворачиваются или выходят перекурить, когда при них начинают обсуждать действительно серьёзные вопросы; со слегка болезненной улыбкой слушают, как кто-то другой, например, оставшийся в седле бывший напарник, рассказывает о громких, или прикольных эпизодах прошлых лет, в которых нынешний «гражданский» сыграл главную партию. Волгин побывал в шкуре «бывшего», три года провёл в «народном хозяйстве», заработал деньги и вернулся, чтобы снова пахать за нищенское подаяние, об увеличении которого сейчас даже говорить перестали. Военным и врачам с учителями регулярно что-то обещают, а про ментов — тишина, как будто хотят воплотить в жизнь старый анекдот про новобранца-гаишника, которого распекает начальник: «Ты почему третий месяц зарплату не получаешь? А ну, бегом в бухгалтерию!» — «Какая зарплата? Я думал: выдали пистолет, ксиву и жезл, а там крутись, как умеешь».

* * *

…Готовила Маша неважно, во всяком случае, значительно хуже Андрея, который имел явные способности к кулинарному делу. Будь у него побольше свободного времени, он занимался бы приготовлением пищи регулярно, благо и литературы по этой тематике, и самых разнообразных продуктов продаётся достаточно. Ужин, который она ему предложила, состоял из полуфабрикатов, приобретённых, правда, не в обычном универсаме, а в магазине для состоятельных покупателей. Далеко не всем адвокатам удаётся зарабатывать много и жить на широкую ногу, но Ермаковой везло. С самого начала она получила несколько прибыльных дел, а потом и клиентура соответствующая появилась, так что сейчас Маша могла выбирать, чем заниматься самостоятельно, а какие контракты переадресовать менее удачливым коллегам. Этическую сторону её профессии они ни разу не обсуждали, но Андрею хотелось верить, что она не практикует такие способы защиты, как подкуп свидетелей и судейских, поиск компромата для шантажа потерпевших, оплата нужного результата «независимым экспертам». Хотелось верить, но… Можно ли иметь такие доходы, действуя строго в рамках норм закона и морали? Вот и ещё один непростой аспект их взаимоотношений…

— Ты не передумал по поводу завтрашнего дня? — спросила Маша, когда они заканчивали ужин.

Андрей ответил, немного помедлив, хотя всё было решено давно и изменению не подлежало:

— Я не буду отмечать день рождения в широком кругу.

В принятии решения не последнюю роль сыграл материальный фактор. В двадцать девять лет признавать это было несколько горьковато.

— Да и кто входит в этот широкий круг? За два года многое изменилось. Мать и сестра, ты… Денис… Да ещё старый циник Волгин, с которым мы, наверное, просто раздавим бутылку в нашем кабинете вечером в понедельник.

— Мне казалось, что ещё недавно у тебя с ним возникали какие-то трения.

— А у кого их не было? Разве что у Евы с Адамом, да и то лишь по причине отсутствия опыта и возможности выбора. Ничего, мы притёрлись друг к другу. Иногда это даже бывает приятно.

— Он по-прежнему один?

— Да, холостякует.

— Ему это действительно нравится, или он тоскует по первой жене?

— Она была у него не первая, а единственная… Наверное, просто привык. Превратился в «Неуловимого Джо», которого не могут поймать только потому, что никто и не ловит. Не обращай внимания, я не злорадствую и не пытаюсь за глаза его унизить. По большому счёту, это даже не мои слова, а пересказ его собственных мыслей.

— Мне кажется, он много пьёт.

— Бывает, грешен. Хотя я уже и не помню, когда видел его по-настоящему пьяным в последний раз. Наверное, 5 октября.

— А День милиции вы разве не отмечали?

— Ты разве забыла, что я пришёл практически трезвым? Хотя и получилось это случайно… Странное дело, но сценарий десятого ноября каждый год повторяется. Поначалу все кричат, что это не наш праздник, что наш — только День уголовного розыска, и уверяют друг друга, что пить не будут, разве только символические сто граммов опрокинут, и всё… А потом нажираются, как обычно. Так было бы и сейчас, но пришлось заняться работой. Оторвали от праздничного стола. Ты забыла, как я рассказывал об этом?

— Проверяю, — усмехнулась Маша.

— Напрасная трата времени. Поймать на противоречиях опера сложно, даже адвокату и бывшему следователю.

Маша произнесла сложный тост за здоровье и успехи Андрея. Выпили коньяк, выбранный в качестве компромиссного варианта между водкой, которую предпочитал Андрей, и винами, употребляемыми Ермаковой.

Ставя рюмку на стол, Акулов, оценивая только что услышанный спич в свою честь, в очередной раз отметил Машино умение говорить много, красиво и убеждённо, при этом создавая полное впечатление, что слова идут от самого сердца и никогда прежде она их никому не посвящала. Видимо, сказывается высокий класс адвоката… У самого Андрея с застольными речами возникали постоянные проблемы. Ему казалось, что изобрести что-то качественно новое в такой ситуации практически невозможно, все мыслимые пожелания давно классифицированы и многократно обкатаны, так что он, как правило, отделывался стандартными фразами, чувствуя, что они звучат в его устах до невозможности фальшиво. В некоторой степени это можно было посчитать издержкой производства. Крайне лаконичный в общении на бытовые темы, он раскрывался только на работе, когда требовалось «расколоть» злоумышленника, грамотно расспросить очевидца, выудить из памяти «терпилы» подробности, о которых он сам бы не вспомнил, или вынудить свидетеля дать показания, игнорируя, а то и ломая его активное нежелание оказываться втянутым в официальную орбиту криминальной драмы. Акулов замечал такое не только за собой, но и за многими своими коллегами. Ловкие и предприимчивые на работе, крепкие профессионалы оказывались беззащитными перед простыми житейскими неурядицами, не замечая явных признаков надвигающейся семейной катастрофы, теряя жён и детей, запутываясь в отношениях с друзьями и родственниками.

— Твоя Виктория ещё не собирается замуж? — спросила Маша про младшую сестру Акулова. — Я её видела как-то недавно…

— Думаешь, она поинтересуется моим мнением по этому поводу? Как будто бы пока не собирается. Чёрт, когда меня сажали, ей был двадцать один год, и она казалась мне почти что ребёнком.

— Сейчас она производит впечатление очень даже взрослой особы.

— Не то слово! Трудно поверить, но иногда она ведёт себя так, словно её жизненный опыт и всё, что к нему прилагается, значительно превосходят мой багаж. На редкость самоуверенная и знающая себе цену леди.

— Не самоуверенная, а уверенная в себе.

— Наверное, так оно и есть, и, наверное, это есть правильно. Представляешь, я даже толком не знаю, где она живёт и где работает. Нет, адрес и телефон у меня, конечно, есть; она снимает квартиру. А что касается работы… Где-то танцует — ты ведь знаешь, она с детства танцами занималась, но пригласить нас с матерью на своё выступление категорически отказывается. Утверждает, что будет нас стесняться, что выступать перед незнакомыми людьми ей гораздо проще… Дескать, суд родственников — самый суровый, а она ещё не считает себя настолько хорошей актрисой, чтобы пройти подобное испытание.

— А ты бы согласился, чтобы сестра и мать видели, как ты работаешь? Ты готов выдержать такой экзамен перед ними?

— Это разные веши! — запростестовал Акулов, уверенный в своей правоте, но Ермакова его перебила:

— Внешняя сторона может быть разной, но внутреннее, личное отношение может и совпадать.

Помолчала и, поскольку Андрей не возразил, задала ещё один вопрос, облокотившись на стол и опершись подбородком на сцепленные пальцы:

— Скажи мне, Акулов, а для чего ты вообще работаешь?

— По привычке. — буркнул он, откидываясь на спинку стула и закуривая. — И потому, что податься мне больше некуда.

* * *

Утром Ермакова на машине отвезла Андрея домой.

— Ты свои права не потерял?

— Валяются где-то в столе, — ответил он. — А что?

— Мне казалось, что раньше тебе нравилось водить. Помню, как ты гонял на отделенческой «оперативке»…

— А теперь ни разу не попросил пустить меня за руль? — Андрей пожал плечами. — Просто не было подходящего случая.

На самом деле он просто испытывал зависть к её чёрной «Мазде-323» и не хотел усиливать это чувство, сменив пассажирское место на водительское в машине, которая ему не принадлежала.

— У Волгина есть какие-то старые «Жигули», он предлагал мне ими попользоваться, — добавил Акулов зачем-то.

— Ты отказался? Правильно сделал.

Остановились возле подъезда.

— Ты прямо сейчас в аэропорт?

— Да, осталось два часа до самолёта. Если бы ты переменил своё решение, я могла бы остаться.

— Отметим день рождения позже. Тем более что мы с тобой и вчера неплохо посидели.

Маша улетала на неделю в Москву, где у одного из её постоянных клиентов случились крупные неприятности. Он обещал Ермаковой четыреста долларов «суточных» в день, оплату гостиницы, компенсацию транспортных расходов и услуг связи. Андрей не вдавался в подробности, знал только, что клиенту предъявлено обвинение и его необходимо срочно вытаскивать из-под ареста. Возможности для этого вроде бы имелись. Маше предстояло работать в спарке со столичными коллегами; в случае положительного решения вопроса гонорар, как представлялось Андрею, должен был составить весьма приличную сумму в иностранной валюте. Её брат в своей детективной конторе оперировал значительно меньшими суммами, но тоже не бедствовал. Акулов однажды представил, какую бы деятельность сумел развить он при таком материальном обеспечении. И он, и остальные опера, вынужденные в большинстве случаев раскрывать преступления на голом энтузиазме. Количество «глухарей» по всей стране сократилось бы на несколько порядков, начиная от кражи наволочек с бельевой верёвки и заканчивая «резонансными» убийствами известных людей, за которые падкие до сенсаций газетчики и недалёкие обыватели полощут милицию при любом случае.

Первоначально, когда только стало известно о намечающейся командировке, Маша собиралась поехать в Москву на своей машине. Расстояние было не столь уж большим, дороги — приличными, так что Ермакова рассчитывала добраться часов за восемь-десять, не нарушая скоростной режим и делая остановки для отдыха. Своё желание Маша объясняла необходимостью быть в столице максимально мобильной, что возможно лишь в том случае, когда «тачка» всегда под рукой. Акулов резко воспротивился.

— В тебе говорит вечный мужской шовинизм, или ты заботишься о моей безопасности?

— В дороге всякое может случиться. Одинокой привлекательной женщине не место на трассе, — фраза получилась несколько двусмысленной, но Мария обратила внимание совсем не на то, за что себя мысленно отругал Акулов.

— Значит, я всего лишь привлекательная, и не больше того? — спросила она деланно капризным тоном, разворачиваясь к зеркалу.

В конце концов, вопрос был решён в пользу воздушного транспорта…

— Я буду скучать…

— Я тоже.

Прощальный поцелуй затянулся…

Когда Андрей вошёл в квартиру, мать спала. На кухонном столе остались разложенными газетные вырезки, испещрённые множеством карандашных пометок, и папки с бумагами. Очевидно, работали допоздна, подготавливая передовицу для своего финансового еженедельника. Помимо этой газеты, Ирина Константиновна сотрудничала с ещё несколькими, наиболее влиятельными и популярными, изданиями и подрабатывала на местном телевидении. Криминальной тематики она не касалась, за исключением единственного случая лет шесть назад. Статья получилась настолько безграмотной в юридическом плане и тенденциозной, что Андрей поразился, как могла мать, всю сознательную жизнь связанная с журналистикой, столь сильно проколоться. О причинах он расспрашивать не стал, но своё неудовольствие, в предельно мягкой форме, высказать не преминул, тем более что в публикации затрагивались определённые сферы и некоторые конкретные случаи, напрямую связанные с его служебной деятельностью. Мать огорчилась, что не успела с ним вовремя посоветоваться, и на этом инцидент был исчерпан.

Насколько Андрей мог судить по наброскам готовящейся статьи, она посвящалась скандалу вокруг «Первого кабельного телевидения», которое, фактически обанкротившись из-за неумелого управления и процветавшего в среде руководства безбожного воровства, устроило ряд шумных акций в свою защиту, крича о наступлении на свободу слова и гонениях, которым коллектив подвергся за попытки донести в массы правду о городском руководстве. Верилось в такую версию слабо, но «ПКТ» — Акулов расшифровывал название не иначе как «Помещение камерного типа» — тем не менее сумело перетянуть под свои знамёна нескольких правозащитников, готовых драть глотки за всякого, кто заплатит, десяток человек с неустойчивой психикой и целый табун тех, кому просто нечем больше заняться, кто пытается участием в «борьбе за справедливость» скрасить своё постылое существование. Митинги, пикеты, письма в Государственную думу… Скандал разгорелся нешуточный. В статье, которую готовила мать, раскрывалась финансовая подоплёка случившегося.

В кухню зашла кошка. Потёрлась о ноги Андрея, требовательно посмотрела в его лицо. Вместо мяуканья издала какие-то звуки, напоминавшие скрип. То ли не проснулась ещё толком, то ли ленилась говорить в полный голос, по опыту зная, что её поймут и так. Акулов где-то читал, что люди, с точки зрения кошек, созданы лишь для того, чтобы этих кошек кормить.

— Сейчас, погоди… Я ведь тоже ещё ничего, кроме кофе, не пил…

Кошка села на задние лапы, почесалась и, опять «проскрипев», продемонстрировала скептическое отношение к словам хозяина. То ли не поверила услышанному, то ли давала понять, что кофе её мало интересует. Разве что в виде зёрен, которые, когда люди не уследят, можно разогнать по всей квартире.

После освобождения Андрея из тюрьмы кошка долго его шугалась, очевидно, успев позабыть за два года. Теперь привыкла, не боялась брать корм из рук, давала себя погладить и даже могла прийти в его комнату посреди ночи, чтобы выбрать на кровати приглянувшийся уголок и подремать пару часиков.

Акулов накормил животное, потом приготовил себе яичницу по азербайджанскому рецепту, с зеленью и помидорами, перекусил и покурил. Пока ел, смотрел телевизор, то самое «ПКТ». Шла передача «Магазин для ленивых», целиком состоящая из длительных рекламных роликов. Некоторые были сделаны со вкусом, другие отличались навязчивостью пополам с отсутствием фантазии, и все без исключения вызывали стойкое раздражение. Ничего из предлагаемых товаров купить не хотелось.

На экране появился известный актёр, прославившийся ролями в героических фильмах лет двадцать — тридцать назад. Мужественное лицо сковывала улыбка, свидетельствующая, что актёр чувствует себя крайне неловко и просит извинения за ту белиберду, которую он вынужден говорить:

«Здравствуйте! Вы меня, конечно, узнали. В молодости я был очень хорошо подготовлен физически, активно занимался спортом, да и ритм жизни, который я тогда вёл, автоматически вынуждал меня всегда быть в хорошей форме. Но годы, увы, берут своё! Я стал замечать, что уже не так уверенно чувствую себя на улице, не всегда могу дать отпор зарвавшемуся хулигану, защитить слабого, физически, так сказать, кулаком, постоять за правое дело. Но есть выход…»

Изображение киногероя сменилось заставкой, на которой Акулов разглядел что-то вроде свернувшейся в клубок змеи и мигающего ценника.

«Всего за 98 у.е.,

— бодро возвестил невидимый диктор, —

вы получаете настоящий чёрный пояс по карате! Доставка в любой конец города — пять долларов шестьдесят восемь центов. Звоните круглосуточно, и в течение одного часа настоящий чёрный пояс будет доставлен вам на дом. Первой тысяче покупателей — специальный подарок! Совершенно бесплатно, вместе с поясом вы получите номер телефона сенсея, которому сможете позвонить в любое время при возникновении критических ситуаций, связанных с обладанием нашим поясом! Пояс изготовлен только из экологически чистых материалов, что подтверждено международным сертификатом…»

В конце рекламного ролика на экране снова появился знаменитый артист:

«Конечно, сделав эту покупку, вы не станете сразу мастером восточных единоборств, но у Вас улучшится настроение, вы почувствуете уверенность в собственных силах и, что совсем немаловажно, получите мощный дополнительный стимул для самостоятельных тренировок…»

Акулов переключил телевизор на другой канал, где показывали Телепузиков.

На сытый желудок захотелось спать, он лёг и проснулся только в половине третьего, когда уже пришла сестра.

— Привет! С днём рождения!

— Спасибо.

Он выслушал набор традиционных поздравлений, по глазам видя, что припасён какой-то сюрприз.

Сестра Андрея была красива, чего он, если рассуждать здраво, не мог бы сказать о себе. Натуральная блондинка с мягкими чертами лица и голубыми глазами чистейшего, завораживающего цвета. Выше брата, почти метр девяносто ростом, она обладала великолепной фигурой и двигалась с той грацией и мягкостью, которые достигаются только путём самоотверженных длительных тренировок. За 98 у.е. такого не купишь, тем более — с доставкой на дом. Всегда со вкусом одевалась, отличалась рассудительностью и здравым смыслом, могла поддержать разговор в любой компании и одновременно поставить на место нахала, сколь бы крутым тот себя ни возомнил. Понятно, что близким и любимым людям мы готовы прощать мелкие недостатки, но Андрей, сколько ни пытался взглянуть на Вику критически, мог сказать только одно: парню, за которого она выйдет замуж, чертовски повезёт.

В комнату вошла мать, и Виктория, переглянувшись с ней, объявила о подарке.

Некоторое время Андрей смотрел недоуменно. Потом, осознав, что это не шутка, только и смог сказать:

— Да вы что, все с ума посходили? Я не возьму!

Подарок был слишком ценный.

* * *

Старший оперуполномоченный РУБОП Игорь Фадеев дозвонился до Волгина вскоре после полудня:

— Привет, старый! Как дела?

— До твоего звонка шли прекрасно.

— Ваш дежурный мне сказал, что ты у него сегодня в качестве мальчика для битья.

— Он себе льстит. Сейчас спущусь на первый этаж и надеру ему задницу.

— Не надо, у нас был строго конфиденциальный разговор. Получится, что я рассекретил источник… Слушай, старый, ты собираешься быть на месте или как?

— Хотелось бы быть дома. А ты чего всгоношился? Я думал, что в выходные дни вас на работе с огнём не сыскать.

— Ну да! Пашем, как проклятые.

— Кому-нибудь другому расскажи. Какие у вас нормативы, не напомнишь? Если мне память не изменяет, с одного опера — два раскрытия в год.

— Враньё и сказки завистников. Тем более, что ты сам знаешь: нас мелочёвка не интересует, мы охотимся только на крупную дичь… Короче, Серегин, я к тебе подскочу…

— Зачем? Можешь подскочить и у себя в кабинете. Там потолки немного повыше, чем в нашем захолустье, так что меньше риска ушибить свою головушку, и на дорогу время терять не придётся.

— Есть одна тема, по которой надо перетрещать.

— Ну давай, жду. Можно сказать, что я уже заинтригован.

Проводить субботний день в служебном кабинете никто Волгина не заставлял. Главное — быть всё время «на связи», чтобы дежурный по РУВД мог найти его в любой момент, как только поступит сообщение о совершенном убийстве либо возникнет иная нужда в присутствии опера — специалиста по насильственным смертям. Волгин, тем не менее, приехал. Писать бумаги было неохота, и он развлекался игрой на компьютере. Аппарат был его личной собственностью. Первое время Сергей держал ПК дома, но в нерабочее время и по выходным дням потребность в услугах компьютера возникала очень редко, и Волгин перевёз «машину» в управление. Основную часть памяти жёсткого диска занимала его личная картотека преступного элемента и сочувствующих таковому субъектов, а также всевозможные базы данных, приобретённые на рынке нелегальной продукции. По объёму и разнообразию содержащихся сведений эти ворованные программы зачастую превосходили возможности официальных структур.

Визит Фадеева слегка насторожил Волгина. Они были в хороших отношениях, когда-то работали вместе, и сейчас, оказавшись в разных подразделениях, далеко не всегда настроенных по отношению друг к другу лояльно, продолжали регулярно встречаться и обмениваться информацией, невзирая на межведомственные распри. Ждать от Фадеева подлости не приходилось, но Сергей догадывался, о чём пойдёт речь; говорить на эту тему не хотелось, но и от встречи было не уклониться. Можно, конечно, отсрочить её на день или два, но что в этом толку?

Стучать в дверь Фадеев не стал. Приоткрыл её, просунул в щель наголо обритую крепкую голову, украшенную шрамом на теменной части:

— Начальник, разрешишь зайти?

— Входите, товарищ бандит…

Волгин давно заметил, что основную массу оперативных сотрудников РУБОП по внешнему облику можно разделить на две категории. Одни стараются максимально походить на подопечный контингент, другие прилагают все усилия, что их никто не мог перепутать с потенциальным противником. Первые носят спортивные костюмы и куртки из кожи, золотые цепи и барсетки. Вторые месяцами забывают о парикмахере, могут сочетать кроссовки фабрики «Динамо» с джинсами «Левис» за двести рублей, а для торжественных случаев облачаются в костюм, приобретённый лет десять назад по случаю свадьбы. Сотовые телефоны, впрочем, водятся и у тех, и у других.

Ярко выраженное в середине девяностых годов, такое различие несколько стёрлось на исходе века, но до его полного исчезновения было ещё далеко.

Фадеев, несомненно, принадлежал к первой категории. В чём-то он даже переигрывал, стараясь, «в связи с оперативной необходимостью», походить на представителя организованного криминалитета средней руки. Встретив его на улице, возле каких-нибудь ларьков или рынка, многим обывателям, наверное, хотелось зажмуриться и замотать головой, отгоняя галлюцинацию: в массовом сознании успело закрепиться мнение, что подобного вида «рэкетиры» и «контролёры» исчезли, как вид, и что тех, кто не перешёл на следующую ступень эволюции, давно схоронили или упрятали за решётку на длительный срок.

Относительно целей приезда Фадеева Сергей не ошибся.

— ОПД по трупам на Заповедной улице у тебя?

— У Акулова, а он выходной.

— Сейф-то у вас один на двоих. Дашь полистать?

С формальной точки зрения Волгин мог отказать. Без официального запроса, без санкции руководства выдавать для ознакомления оперативно-поисковое дело, находящееся в производстве другого сотрудника, он права не имел. В то же время дело, на обложке которого стоял гриф «секретно», ничего по-настоящему секретного в себе не содержало, а Фадеева он знал достаточно давно, чтобы придавать значение лишним формальностям.

— Листай.

Фадеев знакомился с делом по-профессиональному быстро, с одного взгляда оценивая степень важности каждого документа и не задерживаясь на тех листах, которые интереса не представляли.

«19 октября, около 23 часов 50 минут, на поляне лесного массива, в 800 метрах от дома 47 по улице Заповедной, были обнаружены трупы пяти мужчин с множественными огнестрельными ранениями. Согласно имеющимся оперативным данным, четверо убитых принадлежали к организованной преступной группировке, возглавляемой Графовым А. А., кличка Дракула, в настоящее время арестованным по обвинению в совершении ряда тяжких преступлений, являлись „бригадой", специализирующейся на силовом решении возникающих у ОПГ проблем с конкурентами как по теневому, так и по легальному бизнесу. Возглавлял „бригаду" один из ближайших помощников Графова по кличке Санитар, полные установочные данные … опознанный в одном из погибших… Пятым убитым является гр-н Шмелёв Антон Иванович, 01.01.69 года рождения, уроженец города Резекне, Латвия, проживавший по адресу: Заповедная улица. 48 — 11, инвалид, бывший прапорщик ВДВ, получивший ранение (травматическая ампутация голени) во время проведения контртеррористической операции на территории Чеченской Республики…»

Фадееву потребовалось двадцать минут, чтобы ознакомиться с делом от корки до корки. Никаких выписок он не делал, копий с документов не снимал.Возвращая ОПД Волгину, резюмировал:

— Туфта полная.

— Ну извини! Как говорится, чем богаты… А тебя это с какого боку интересует?

— Ты чего, забыл, что ли? Это же я, лично я, Дракулу в клетку определял!

— Его определил — пора и за других браться.

— Другие никуда не денутся, дотянемся и до них. Начальство требует, чтобы по этому «пятернику» мы тоже поработали. Дескать, тема откровенно наша, нам, стало быть, и карты в руки.

— Правильно требует. ОПД к себе забрать не хотите? Или вы, как всегда, исподтишка ковырять станете? Если получится — вы герои, если не выгорит — мы виноваты в том, что вам помешали…

— Прекрати. — Фадеев поморщился; такого рода упрёки ему приходилось слышать частенько, и он не мог игнорировать их некоторую справедливость, хотя и привык при посторонних отстаивать честь мундира. — Одно дело делаем, а что Санитара с братвой завалили, так туда им и дорога. Жалко лишь, что они с собой множество «глухарей» в могилу унесли… Между прочим, по нашим данным, именно Санитар задушил Сиволапова^[5].

— Хоть что-то полезное успел в жизни сделать! Глядишь, на том свете ему этот подвиг зачтётся… Мы с Андреем приехали на место первыми, но не застали уже никого, кто мог бы хоть в чём-то признаться. Как, кстати, наш друг Дракула поживает?

— Рассчитывает очень скоро выйти на свободу. Мы предпринимаем нужные шаги, но… Короче говоря, есть информация, что одному судье уже проплачены бабки, и он в начале следующего месяца изменит Графову меру пресечения с ареста на подписку о невыезде. Причина — невероятно пошатнувшееся здоровье авторитета.

— Оно действительно так пошатнулось?

— Спрашиваешь! На десять килограммов поправился. Думаешь, это легко?

— Ужасно…

— Кстати, для тебя есть подарок. — Фадеев достал из полиэтиленового пакета книгу толщиной с половину энциклопедического словаря, такого же формата.

На обложке крупными золотистыми буквами было написано: «Стрелковое оружие», с жирным ударением на первом слоге.

«А. А. Графов. Полный обзор наиболее распространённых типов от 1242 года до наших дней. Издательство „Пресс-хата"».

— Что это?

— Сашутка-Дракула, томясь в заключении, даром времени не терял, — пояснил Фалеев, с удовольствием наблюдая реакцию Волгина. — Проштудировал в тюремной библиотеке историческую литературу и создал свой эпохальный справочник. На днях его адвокат, Венечка Трубоукладчиков, созывал по этому поводу пресс-конференцию.

— Бред какой-то!

— Ты так считаешь? А по-моему, очень даже любопытно. Дракула, в частности, довольно убедительно доказывает, что на Чудском озере Александр Невский, по нашим понятиям, забил немцам «стрелку», и разбирает достоинства и недостатки оружия, которым пользовались ратники. Есть и более актуальные главы: «Копаный тротил», «Реставрированный ППШ», «ТТ из Шанхая»… Если верить Трубоукладчикову, все рисунки в книге Дракула выполнил самостоятельно.

Раскрыв книгу, Сергей вздрогнул. По внутренней стороне обложки, наискось, в четыре строчки, вилась надпись:

«Моим корешам Серёге и Андрюхе на память от братана Сани. Крепитесь, все в наших руках. С наилучшими пожеланиями успехов в трудной и никому не нужной работе — от Дракулы Графова».

— Что?!

Насладившись смятением Волгина, Фадеев ухмыльнулся:

— Не боись, это я нацарапал. Прикольно, да?

— Очень. Я уж подумал, что ты меня таким подарком подставить захотел, что сейчас влетит в окна СОБР, начнёт крутить мне руки и бить в лицо за коррупцию и связь с криминалом.

— Странные у тебя мысли для честного опера. Наводят, можно сказать, на определённые размышления. Если человеку нечего скрывать, то он не боится разоблачения.

Волгин отодвинул книгу на угол стола, побарабанил пальцами по жёсткой обложке:

— А ещё эта «Пресс-хата» что-нибудь выпустила?

— Спрашиваешь! Подробный атлас дыр в заборах России. Второе издание, дополненное последними данными спутниковой фотосъёмки. Я тебе как-нибудь привезу экземплярчик…

— Чего ж сейчас не прихватил?

— Книга пользуется ажиотажным спросом, с прилавков её просто смели. Но мне один человечек обещал раздобыть несколько штук… Нет желания прогуляться?

— С чего бы это вдруг?

— Да надоело здесь сидеть. Пошли, я ведь помню, что здесь неподалёку есть одна забегаловка, угостишь меня пивом.

— В такую погоду?

— Погода, между прочим, замечательная. Плюс пять и безветрие. Ну, давай!

По лицу Фадеева было видно, что пиво его, конечно, интересует, но посещение бара — лишь предлог, чтобы поговорить в нейтральных стенах. То ли опасался подслушивающих устройств, которые могли быть установлены в кабинете, то ли, наоборот, сам хотел записать разговор и для того заманивал Сергея на специально оборудованную для этих целей «точку».

— Между прочим, я сегодня дежурю…

— Мы же не собираемся напиваться.

В заведении, куда пришли опера, посетителей не было. Бармен дремал за стойкой и при их появлении не проявил большого воодушевления. Торопливо обслужил и занял прежнее место на стульчике между холодильником и музыкальным центром.

Разговор опять зашёл о «деле Санитара».

Навалившись грудью на стол, Фадеев обхватил свою кружку обеими руками:

— Значит, слушай внимательно. У одного из наших начальников прошла информация, что Санитар со своими бойцами разыскивал Артура Заварова — того же, за которым гонялись вы с Акулой. В конце концов, они забили «стрелку» на Заповедной, чтобы обменять девчонку Заварова, которую похитил Санитар, на бабки, которые упёр у бандитов бывший десантник. На «стрелке», сам понимаешь, Заварова должны были положить, но всё получилось наоборот. Он подтянул своего бывшего сослуживца, Шмелёва, и вдвоём они раздербанили всех бандитов. Шмелёв, правда, погиб, но Заварову с девчонкой удалось скрыться^[6].

Сергей пожал плечами:

— Ну и что? Мы предполагали это с самого начала. Прокуратура, правда, до сих пор решает, объявлять Заварова в федеральный розыск или для этого нет оснований. Скажу тебе честно, из-за Санитара никто усердствовать не собирается. Завели дело, и хватит. Трупов, конечно, многовато, так что проверками нас будут доставать ещё целый год, но ничего, отмашемся как-нибудь, не впервой. Тем более, что один из тех, кого на Заповедной грохнули, за сутки до этого успел Димку Кузенкова из 13-го отделения ранить и милиционера застрелить.

— Как, кстати, Кузенков?

— Выздоравливает потихоньку. Но из органов, скорее всего, комиссуют.

— Обидно. Хороший парнишка, я его как-то раз видел… — Фадеев придвинулся к Волгину ближе. — А теперь — самое главное. Тот же кадр, который моему шефу про «стрелку» напел, почему-то считает, что ты и Андрей задержали Заварова сразу после стрельбы, но потом его отпустили.

— Этот кадр прямо называл наши фамилии?

— Мне кажется, он знать их не может. А может, и называл — я-то ведь при разговоре не присутствовал. Во всяком случае, мой шеф грешит на вас и считает, что вы поимели с Заварова бабки. Насколько я его знаю, такую информацию он зажимать не станет. Либо сольёт её в ваше Управление собственной безопасности, либо постарается реализовать сам. Наш отдел, как ты знаешь, по ментам не работает, но… На Акулу дело пока ещё не прекратили?

— Городская прокуратура до сих пор ковыряется. После смерти потерпевшего ничего доказать невозможно, тем более что обвинение с самого начала было слеплено на соплях, но им очень не хочется признаваться в ошибке.

— Тем более! Представляешь, как они вцепятся, если появится новая возможность Андрюху арестовать?

И голосом, и выражением лица Фадеев спрашивал другое: «Как же вы, мужики, так подставились?»

— Во всяком случае, с Заварова никто не брал денег, — сказал Волгин, отворачиваясь; сообщать Фадееву другие подробности того, что произошло почти месяц назад на окраине города, он не собирался.

— Неизвестно, что он заявит, когда его поймают.

— Сначала надо поймать.

— Шансов скрыться у него не так уж и много. Особенно с девчонкой. А Дракула, если освободится, всех собак пустит по следу, лишь бы посмотреть на человека, который укокошил его заместителя.

— Сначала нужно поймать, — повторил Волгин, раздумывая о том, что он, похоже, знает человека, который «стучит» начальнику отдела РУБОП. — Спасибо за предупреждение!

— Большое пожалуйста. — Фадеев отхлебнул пиво и посмотрел в окно, за которым шёл снег. — Ладно, проехали…

Какую новую тему собирался затронуть Игорь, осталось неизвестным. У Волгина прозвонил мобильный телефон, и после информации, которую передал дежурный по РУВД, осталось только выругаться и «подорваться» с места, чтобы стремглав лететь на место происшествия.

— Пиши адрес, — дежурный почти кричал, так что не только Волгин, но и Фадеев слышал его слова, не напрягаясь. — Записал? В квартире шесть трупов… Акулову я уже сообщил.

— На черта? Ведь я сегодня дежурю. Тем более, что у него день рождения.

— Да? А чего же он тогда не «проставился»? Ладно, Волгин, давай-ка быстрее, там сейчас весь главк соберётся!

— Может, ничего ещё и не подтвердится.

— Тогда с меня бутылка.

Сергей выключил телефон и посмотрел на Фадеева. Игорь кивнул:

— Поехали. Шесть мертвецов — скорее всего, очередная разборка, наш профиль. Посмотрим, в чём там дело. Хоть проветрюсь и заодно вас, малолеток, поучу, как надо работать «по горячим следам».

* * *

Акулову подарили машину — новенькую «восьмёрку» цвета спелого баклажана, с легкосплавными дисками, затемнёнными стёклами и небольшим «кенгурятником».

— Да вы что… — потрясённо повторял он, разглядывая комплект документов, уже оформленных на его имя, и книжечку талонов на бензин. — Ну разве так можно?

Он представил, сколько это стоит. Даже при заработках матери и сестры получалось очень накладно.

Прочитав мысли сына, Ирина Константиновна сказала:

— Не забудь спасибо Маше сказать. Подарок от всех нас троих, но только благодаря её возможностям…

Акулов кивнул. Действительно, Маша как-то упоминала про свои связи в какой-то фирме — крупном дилере «АвтоВАЗа».

— Ну вы… Чёрт! Ну как я могу это?..

Акулов органически не мог принимать от женщин дорогие подарки. Такие, стоимость которых превышала его собственные финансовые возможности. То есть практически все…

А что теперь делать? Передаривать машину обратно? Срочно продавать и возвращать женщинам деньги? Не станут брать — втихаря подсовывать в карманы и сумочки?

Черт!

Даже лоб намок. Акулов стряхнул капли тыльной стороной кисти, бросил документы на кухонный стол:

— Ну, спасибо!

Рассмеявшись, сестра поцеловала его в щёку. После этого состоялся праздничный обед, который был прерван телефонным звонком дежурного.

— Мне кажется, ты даже рад этому вызову, — заметила Виктория, наблюдая за поспешными сборами брата.

— Конечно! Не терпится похвастаться машиной. С тех пор, как освободился, я временами чувствую себя кем-то вроде альфонса. Одежда, пейджер, теперь вот «колеса»… А сам себя я обеспечить не могу.

— Кто же виноват, что ты выбрал себе такое призвание?

К работе Андрея сестра относилась в целом доброжелательно, но с оттенком снисходительности. Раз уж нравится взрослому мужику развлекаться лотереей «полицейские и воры» вместо того, чтобы зарабатывать деньги, — что ж, пусть побалуется, пока не надоест, не поумнеет, не ощутит потребности жить, а не играть во взрослую жизнь. Потом, наверное, возьмётся за ум. Андрей с ней не спорил, не пытался переубедить. Ни она сама, ни её ближайшие друзья, насколько он знал, с проявлениями открытого криминала ни разу не сталкивались, Бог миловал, так что судить о занятиях брата Виктория могла лишь крайне поверхностно, по газетам, фильмам и чужим рассказам, в которых на один процент правды приходилось девяносто девять вранья.

— Призвание не выбирают, — ответил Акулов. — Ты, кажется, просила тебя подвезти?

— Если у тебя есть время.

— Есть, поехали.

— Позвони, если задержишься, — напутствовала мама, закрывая дверь, а потом, глядя на детей в окно, самой себе сказала: — Как пятнадцать лет назад, когда вместе в школу ходили…

В то время отец уже оставил семью и не напоминал о себе даже алиментами, так что Ирине Константиновне приходилось с утра до позднего вечера пропадать на двух работах, и забота о младшей сестре легла на плечи Андрея. Он как-то справлялся, успевая и за Викой присмотреть, и на свои футбольные тренировки попасть. Учились, правда, оба неважно, только по гуманитарным предметам и физкультуре получали положительные отметки, а с точными науками был полный завал.

Акулов нажал кнопочку на брелоке сигнализации. «Восьмёрка» ответила писком и миганием фар. Распахнул пассажирскую дверцу, помог сестре сесть. Обходя машину со стороны капота, подумал, что эта модель, пожалуй, одно из немногих относительно приличных достижений отечественного автопрома. Кажется, в середине восьмидесятых Горбачёв обещал, что в две тысячи каком-то году мы станем законодателями мировой автомобильной моды. Теперь можно вздохнуть с облегчением, что этого не произошло. Страшно представить, как выглядели бы модели ведущих иностранных фирм, если бы эталоном дизайна и технических решений считался ВАЗ десятого семейства. Мысленно перефразируя рекламный слогам, Андрей усмехнулся: «Ключ к дорогам России. ЛАДА: разбить не жалко!»

— Тебе куда, на работу? — спросил он сестру, устраиваясь за рулём.

— Сначала домой. До первого выступления ещё несколько часов. Поваляюсь на диване, книжку почитаю. Чего ты смеёшься? Пока тебя не было, я привыкла читать…

Сколько Андрей себя помнил, отношения Виктории с литературой складывались напряжённо. Школьную программу она освоила на «четыре», но позабыла все, как только получила аттестат. Начав взрослую жизнь, тоже редко брала в руки что-то серьёзнее программы телепередач или бульварной газеты.

— Не может быть!

— Честно! — В подтверждение своих слов Виктория достала из сумочки растрёпанный томик в мягкой обложке. — Мне Анжелка насоветовала, она в этом классно сечёт.

— Ну-ка, дай посмотреть.

На чёрном фоне были изображены игральные карты, толстая пачка долларов, шампанское и оттопыренный средний палец руки, с обручальным кольцом и ногтем бордового цвета, отражающим световой луч. Лиза Патрикеева, роман «Семидесятый оргазм» из серии «Весь мир бардак».

— Интересно?

— Очень! Потрясающе расписана вся психология…

До многоэтажки, в которой снимала квартиру Виктория, доехали быстро. Андрей с приятным удавлением отметил, что навыков управления не утратил.

То же самое констатировала и сестра:

— Ты классно рулишь, братик!

— Не дрова же везу… Лучше скажи, когда пригласишь на премьеру.

— Тебе так хочется увидеть меня на сцене?

— По-моему, вполне естественное желание. Тебя что-то смущает? После того, как я в детстве видел тебя на горшке, чем-нибудь удивить меня трудно.

— Так считаешь? — Виктория рассмеялась. — Ладно, мы обсудим твоё пожелание.

— Обсудите, а я приведу с собой Волгина. Глядишь, и сосватаем его за тебя.

— Я столько от тебя про него слышала, что пора бы и познакомиться. Да только он уже старый.

— Не старый, а опытный. А потом, ты ведь знаешь…

— Да, приходилось слышать. И видеть. Старый конь борозды не испортит, он в ней просто заснёт. Пока!

Глядя вслед сестре, Акулов улыбался. Когда Виктория, махнув ему рукой, скрылась за дверью подъезда, он перестал улыбаться.

Какая-то фраза, прозвучавшая только что в разговоре, вызвала у него чувство тревоги. Он попытался подробно вспомнить весь диалог… Нет, всё, что приходило на память, звучало невинно. Померещилось? Вполне могло, не каждый день ведь получаешь такие подарки, а непривычное событие всегда выбивает из колеи.

Ладно, будущее покажет. А пока что надо ехать и разбираться с трупами. Сколько их там, шесть?

Глава третья

Девушка по прозвищу Лаки. — Отражение в зеркале. — Отношение Лаки к мужчинам… — …И как мужчины относятся к ней (на конкретном примере). — Жаркие поцелуи и тяжёлые удары. — Крысы бегут с корабля. — Сделка с правосудием

Лаки вышла из ванной комнаты в коридор и хотела пройти дальше, в глубину квартиры, откуда доносились звуки отвязного гульбища, продолжавшегося вторые сутки. Хотела, но не пошла. Перед зеркалом её задержали два обстоятельства. Сначала не смогла отказать в удовольствии полюбоваться на своё отражение, а потом из кухни появился Никита.

Лаки была довольна собственной внешностью. Не идеал, конечно, но много выше среднего уровня. Больше всего Лаки ценила глаза. С одной стороны, ничего особенного они собой не представляли: ну большие, ну тёмно-карие, но таких восемь сотен на каждую тысячу. Но выражение! Ни загадочности фотомодели, ни холодного цинизма женщины-вамп в них отродясь не бывало. Её глаза смотрели на мир открыто и наивно, в постоянном ожидании чуда, в уверенности, что каждый день случается праздник, а проблемы и неприятности бывают лишь у людей, не умеющих за себя постоять и не знающих себе цену. По мнению Лаки, ни один мужчина не мог пройти мимо девушки с таким взглядом. Он непременно должен был попробовать совратить доверчивое существо, для чего следовало расправить плечи и достать кошелёк, так что оставалось лишь присмотреться, годится ли ей такой кавалер и чем он будет полезен. Нельзя сказать, что тёмная сторона жизни никак не затронула Лаки. Про некоторые события детства вспоминать вообще не хотелось, да и позже иной раз доводилось обжечься. Её влекло к мужчинам более старшего возраста, но пока что все романы с ними заканчивались одинаково, после нескольких встреч любовники исчезали, и приходилось довольствоваться сверстниками. Лаки говорила себе, что таким образом она набирается опыта. К восемнадцати годам его скопилось изрядно, в застойные годы не каждая сорокалетняя женщина могла бы похвастаться столь внушительным списком покорённых мужчин. Покорённых или покоривших? Спорный вопрос, но в любом случае Лаки не чувствовала себя обделённой, от каждого мужика, с которым доводилось близко общаться, она умела получать что-то новое если уж не в духовном, то в материальном плане — всегда. От каждого, за исключением самого первого, чтоб ему на том свете вечно гореть в аду. От того, кто в детском возрасте лишил её невинности. Впрочем, столь ранний опыт половой жизни не повлёк за собой расстройства психики и не способствовал возникновению комплексов. Иногда Лаки признавалась себе, что кое-чем даже обязана тому первому мужчине. Может быть, именно благодаря ему она и продолжала смотреть на мир в постоянном внутреннем ожидании праздника, не обращая внимания на любые внешние обстоятельства.

Её нынешний бой-френд Софрон выгодно отличался от других двадцатилетних юнцов, с которыми ей прежде приходилось делить постель или тусоваться на вечеринках. Хорош собой, прилично зарабатывает, не наркоман и не пьяница. По мнению подруг, за него следовало держаться во что бы то ни стало, закрывая глаза на вспышки ревности, которым он был временами подвержен, и определённое скупердяйство, но Лаки он успел надоесть. Не столь сильно, чтобы резко обрывать отношения, но вполне достаточно для того, чтобы обращать на него все меньше внимания, искать потихоньку замену и при случае устроить грандиозный скандал с предъявлением ультиматума, который заведомо не может быть выполнен. Лаки гордилась своим умением уходить от любовников. Такого, что позволяли себе «старики», просто перестававшие звонить или не приезжавшие, без объяснения причин, на свидания, Лаки не вытворяла. Зачем? Можно ведь действовать тоньше, получая дополнительное удовольствие от изощрённой интриги. Никто этому Лаки не обучал, но получалось у неё замечательно. На всех парней, с которыми Лаки расставалась, падало презрение общества, их отлучали от компании, могли поколотить, «поставить на деньги» за то, что грубо обращались с хорошей девчонкой. После каждого подобного случая поклонников у Лаки прибавлялось. Очень многие стремились помочь и утешить, так что ей оставалось лишь выбирать наиболее привлекательного и про себя смеяться над мужским самомнением. Каждый новый бой-френд был уверен, что не повторит судьбу предыдущего, каждый почитал себя за настоящего мачо — и не представлял, какое разочарование ждёт его в будущем. Связываться семейными узами со сверстниками Лаки не собиралась, так что воспринимала поклонников, как расходный материал, призванный поразвлечь, доставить удовольствие и обогатить опыт, не более того.

Лаки ещё покрутилась перед зеркалом, подтянула штанишки, поправила ворот блузки. Если подходить со строгими мерками, то груди, конечно, недоставало объёма, в то время как попе перепало с избытком. Ну и что с того? Какой себя видишь сама, как представляешь — так будут видеть и другие. Вон у Снежаны фигура близка к идеалу, а много с этого толку? До сих пор ревёт по своему ненаглядному, который бросил её полгода назад, и не может закрутить новый роман. Не потому, что любит изменника или боится продешевить, а потому, что выбирать попросту не из кого…

Легка на помине, Снежана вырулила из комнаты, зацепившись плечом за косяк, направилась в ванную. Когда уже взялась за ручку двери, остановилась и пригласила подругу:

— Пойдёшь со мной?

— Ты же знаешь, я не мешаю «снежок» с алкоголем.

— Ну и дура!

Снежана была изрядна пьяна, как и все собравшиеся в этой квартире, и шла «добавиться» кокаином. Ещё совсем недавно наркотики её не волновали, теперь же цены на «коку», каналы приобретения и транспортировки, честные поставщики и кидалы, менты и адвокаты занимали важнейшее место в жизни блондинки с параметрами 90-60-90. Слава Богу, пагубное пристрастие на внешности пока не отразилось, но биографию успело испортить. Месяца не прошло с тех пор, как Снежану замели с «порошком», и теперь она ходила под подпиской о невыезде, строя планы мести барыге, который её подставил под задержание.

Снежана заперлась в ванной, а Лаки, ещё раз поправив одежду так, чтобы полоска животика и пупок со вставленным в него колечком были обнажены ровно настолько, насколько она считала необходимым, отвернулась от зеркала и вознамерилась отправиться в гостиную, когда дорогу ей перегородил Никита, шагнувший в коридор из кухни:

— Ты не меня потеряла?

Как и Софрон, Никита был красив, только относился к другому типу мужчин. Если первый всего добивался самостоятельно, то второй прожигал жизнь за родительский счёт. Ни учиться, ни работать он не хотел, называл себя профессиональным лентяем, был завсегдатаем дискотек и бильярдных, имел массу знакомых и собирал коллекцию лифчиков девушек, с которыми удалось переспать. Говорили, что в этом деле он большой дока, и намётанный глаз Лаки, умевшей определять мужской потенциал по экстерьеру самца, свидетельствовал в пользу подобного утверждения. Жаль, что Никиту именно Софрон привёл в компанию уже после того, как Лаки стала его девушкой. Доведись встретиться раньше — и она не преминула бы получить удовольствие от такой встречи. Впрочем, кто сказал, что сейчас это поздно? На роль бой-френда Ник не потянет, но для одноразового применения может сгодиться…

Никита был пьян, иначе не попытался бы обнять Лаки. Такого натиска она предвидеть не могла. Хотя он ведь неоднократно посмеивался: «Жена моего друга для меня не женщина. Но если она хорошенькая — он мне не друг!»

Целовался он так, что Лаки стало жарко, а пол ушёл из-под ног.

— Не надо, Софрон может заметить, — прошептала она, впиваясь в Никиту губами и обхватывая его шею.

Его руки прошлись по её бёдрам, поднялись к груди. Лаки тихо застонала, Никита запустил пальцы под блузку, оторвавшись на секунду от девушки, хрипло сказал:

— Е…л я в ж… твоего Софрона.

Сказал и усилил напор, придавливая Лаки к стенке.

Она случайно коснулась головой выключателя, в коридоре вспыхнул свет и стал виден Софрон, стоящий в трёх метрах от них, со скрещёнными на груди руками; как он вышел из комнаты и смог бесшумно приблизиться, девушка не поняла.

— Ой! — Она оттолкнула Никиту.

Оказалось, что блузка расстёгнута, а бюстгальтер сполз с груди. Лаки прикрылась локтями, чувствуя себя настолько растерянной, что не могла найти слов и только улыбалась. Не от веселья, а исключительно в силу привычки.

Никита продолжал стоять рядом, вполоборота, будто намеревался при обострении ситуации воспользоваться девушкой, как щитом.

— Мы пошутили, — наконец выдавил он, неуверенно улыбаясь.

— Я понял, — Софрон наклонил голову, и стало понятно, что драки не избежать. Лицо его было спокойно, но внутри, Лаки знала, Софрон бушевал. Она уже видела его в таком состоянии, тоже на вечеринке, когда один гость, нализавшись, стал приставать к чужим женщинам.

— Мальчики… — сказала она, лихорадочно подыскивая слова, способные разрядить ситуацию. — Мальчишки, вы что?

Софрон дёрнул головой, словно уклоняясь от назойливой мухи, и стал приближаться. На лице Ника застыла улыбка. Всем было ясно, что в драке ему не устоять. Будучи, как и Софрон, высокого роста, крепостью телосложения Никита не отличался, навыков борьбы не имел, был изнежен и трусоват.

— Куда, ты говоришь, меня имел? — спросил Софрон.

— Мальчики, вы что?

— Заткнись, шалава.

Снежана с грохотом распахнула дверь ванной и почти вывалилась в коридор. Устояла, вцепившись в притолоку. Кокаин мешал соображать, Снежана смотрела на мужчин и недоумевала, почему один стоит набычившись, а второй, вжав голову в плечи, пятится к кухне. Потом врубилась:

— Кавалеры не могут поделить дам?

Казалось, ей хотелось продолжить: «Какие проблемы? Вот она я, берите!» — но первый же удар Софрона оборвал все попытки решить дело миром.

Ни одна из девушек не успела вмешаться, чтобы остановить драчунов. На всё ушло не больше нескольких секунд. У Никиты из носа брызнула кровь, он приложился затылком об стену и тут же получил каблуком в пах. Лаки показалось, что ботинок Софрона деформировал промежность Ника с таким чавкающим, раздирающим душу звуком, что ни о каких детородных функциях важного органа и речи в дальнейшем не сможет вестись.

— Давно мне это сделать хотелось! — сцепленными в «замок» руками Софрон долбанул согнувшегося противника по позвоночнику, чуть выждал и ударом колена в лицо заставил распрямиться. Снова отбросил на стену и тут же подсечкой уронил на пол.

Снежана взвизгнула и заперлась в ванной.

Ник был уже без сознания, но Софрон продолжал избиение. Как заведённый, молотил ногами неподвижное тело, и при каждом ударе в лицо, черты которого были уже сглажены и залиты кровью, Никита бился затылком об стену.

— Ты же убьёшь его, придурок! — Лаки бросилась на выручку к несостоявшемуся любовнику.

Софрон, развернувшись, переключился на девушку.

— Только не по лицу! — успела крикнуть она, прежде чем апперкот в солнечное сплетение вышиб из груди дух.

Она упала, обрушив на себя вешалку. В глазах потемнело, стало нечем дышать и показалось, что сердце вот-вот остановится, но сознание не угасло, она слышала, как Софрон ищет своё пальто, одевается, путаясь в рукавах и шарфе, и бормочет:

— Суки, я давно чувствовал, что вы за моей спиной любовь крутите… Убил бы обоих! Шалава драная, ну чего тебе не хватало?!

Выходя из квартиры, он ногой со всего маха врезал Лаки по заднице. Она стерпела, не подала виду, что слышит и чувствует.

— Трахайтесь теперь, сколько влезет! Если сможете… — Софрон хлопнул дверью, и Лаки осмелилась встать.

Снежана так и сидела в ванной, другие гости не выходили из комнат. Как они могли не слышать шум?

— Уроды! — всхлипнула Лаки, склоняясь над Ником.

Глаза его были закрыты, на губах пузырилась кровавая пена. Лаки почувствовала дурноту: ей прежде казалось, что такое количество крови бывает только в кино.

— Да помогите же кто-нибудь!

Из ванной высунулась Снежана:

— Он ушёл?

— Ушёл, ушёл!

— Я думала, он и меня…

— Да кому ты нужна, корова облезлая?!

— Сама ты корова, понятно?!

Успокоились так же внезапно, как завелись. Обнялись. Лаки всхлипнула на плече у подруги. Из комнат так никто и не выходил.

— Ужас…

— Кто мог подумать…

Вдвоём затащили Никиту в кухню, влажным полотенцем обтёрли лицо.

— Меня сейчас вытошнит, — простонала Снежана, с ужасом разглядывая повреждения на лице неудачника.

— Все мужики одинаковы. — К чему относилось это замечание, Лаки объяснить бы не смогла. — Наверное, надо позвонить в «скорую»?

— Ты что! — Снежана испугалась, что приехавшие врачи непременно увидят, что она принимала наркотики, и пожалуются в милицию.

— А если он умрёт?

— От этого не умирают…

Никита прожил ещё около часа и скончался, не приходя в сознание. Лаки разрыдалась:

— Кто же знал, что так всё получится?

Снежана подавленно молчала, сидя в углу кухни на кресле. Её трясло.

— Можно было догадаться, — сказал один из гостей, вечный студент медицинского вуза. — Закрытая черепно-мозговая травма, кровоизлияние в мозг. В больнице его могли бы спасти.

— А чего же вы все по норам сидели, когда его тут убивали? Чего никто не вышел, разнять не помог?

— Нам что, больше всех надо?

Впервые общественное мнение не поддержало Лаки, выставляло её виновницей происшедшего, предлагало самостоятельно разобраться с бедой.

— Не надо было давать направо и налево, — не преминула поехидничать подруга студента, очкастая крыса с перхотью на воротнике толстого свитера.

— Пошла ты!

— Значит, так, — студент обнял подругу, — Лаки, мы удаляемся. Надо милицию звать, а мне с ней встречаться нет никакого резона.

— Ты же ведь ни при чём…

— Начнут допрашивать, проверять. А меня, между прочим, военкомат разыскивает. Всё равно мы с Ленкой не видели ни черта…

— Да! — сверкнула линзами крыса и утащила своего благоверного в прихожую одеваться.

Следом за ними потянулись и остальные. Некоторые уходили молча, другие бубнили разные оправдания:

— У меня паспорт не в порядке…

— А мне к десяти в аэропорт надо, батю встречать.

— Это ваше личное дело, так что сами и разбирайтесь…

— Ну и валите все! — крикнула вдогонку Лаки.

Несмотря на то, что трагедия случилась в чужой квартире и никто не приказывал ей оставаться, девушка и не подумала уйти. Запали в душу слова трусоватого медика о том, что в больнице парня могли бы спасти. Хотела ведь позвонить по «03»! Это все подруга виновата, кокаинистка чёртова, зачем она отговорила? Своей вины Лаки не ощущала. Разве что самую малость. Можно ведь было потерпеть и заняться поцелуями чуть позже, когда Софрон отправится на встречу, о важности которой говорил ещё утром.

Стремясь уберечься от эмоциональных перегрузок, Лаки привычно сваливала всю ответственность на других.

Кроме хозяев квартиры, дожидаться милицию решила ещё одна пара, да Снежана продолжала сидеть в кресле, поджав под себя ноги и тупо глядя на стену.

— Громко, — сказала она мёртвым голосом.

— Что?

— Часы идут слишком громко.

— Господи, да где же эти чёртовы менты?!

Первые появились через двадцать минут после вызова. Два сержанта патрульно-постовой службы, в тяжёлых бронежилетах и с автоматами, протиснулись в кухню, постояли над трупом. Очевидно, они готовились к худшему, а теперь, когда выяснилось, что все уже произошло и разбираться с ситуацией придётся другим, облечённым большей властью сотрудникам, немного расслабились:

— «Скорую» вызывали?

— Зачем? И так ведь все видно.

— Порядок есть порядок. Известный гражданин?

— Кто?

— Вот этот, мёртвый.

— Он документы всегда с собой носил. В куртке, наверное.

— С кем он подрался?

— Мы не видели.

Патрульные усмехнулись, выказывая недоверие к услышанному.

Снежана встрепенулась, попыталась спасти положение:

— Он на улицу ходил, за водкой. Вернулся избитый. Сказал, что у ларьков к нему «чёрные» прицепились. Ограбить, наверное, захотели.

— Бывает… А ваши документики, девушка, далеко?

— Зачем они вам?

— Познакомиться.

Снежана пожала плечами. Вставать с кресла ей не хотелось, и она, позабыв осторожность, ответила:

— В прихожей моя сумка лежит. Если надо, можете посмотреть.

Один из милиционеров вышел из кухни. Ему действительно понравилась эта блондинка, и он рассудил, что заиметь её адресок не помешает. С минуты на минуту должны подъехать опера, при них поговорить уже не удастся; чем чёрт не шутит, может, и получится потом созвониться и договориться о встрече? Убранство квартиры свидетельствовало о том, что её обитатели принадлежат к иному, чем он, более обеспеченному кругу сограждан, но ведь не о свадьбе речь идёт, а на то, чтобы посидеть в приличном баре и забуриться после этого в какую-нибудь гостиницу, у него деньги найдутся.

Милиционер принёс сумочку и, поскольку Снежана продолжала безучастно сидеть, сам полез искать документы. Нашёл и присвистнул: в паспорт блондинки был вложен пакетик с каким-то порошком.

— Что это?

Снежана громко охнула и просительно взглянула на мента, надеясь, что он сам подскажет решение. Должен ведь понимать, что нашёл не средство от головной боли, даже если и не видел никогда кокаина.

Мент, казалось, был готов пойти ей навстречу. Стоял, смотрел с интересом, держал находку на открытой ладони. Если быстро вскочить, то не успеет он ничего сделать, можно ударить, рассыпать кокаин по полу; кто его потом соберёт? Но к решительным действиям Снежана была не готова, она могла только сидеть и улыбаться, пытаясь выразить обещание неземных удовольствий, которые достанутся сержанту, если он будет не слишком щепетилен и проявит смекалку…

Договориться они не успели.

Может, и удалось бы Снежане достигнуть консенсуса. Она сделала бы все от неё зависящее, чтобы служивый не думал о службе, а думал только о ней, но в этот момент в квартиру зашли ещё несколько человек, и по тому, как погасла улыбка сержанта, девушка поняла, что появилось начальство.

Начальников приехало трое. Первый оценил ситуацию сходу. Не задавая вопросов, наклонился к ладони сержанта, рассмотрел порошок и удовлетворённо кивнул:

— Сейчас оформим как положено.

Снежана закрыла глаза. Второе «попадалово»… Её арестуют. Про женскую тюрьму она слышала всякие ужасы. Говорили, что в некоторых «хатах» там нравы круче, чем у мужчин. Она просто не выдержит издевательств сокамерниц, которые наверняка позавидуют её яркой внешности и сытой жизни на воле… Надо было драться, рыдать, торговаться за собственную свободу, но Снежана только закрыла глаза и не двинулась с места.

…Первый из новоприбывших не понравился Лаки. С внешностью всё обстояло нормально, можно сказать, он вполне соответствовал её девичьим вкусам. Старше тридцати пяти лет, стройный, выше среднего роста, с цивильной причёской, больше соответствующей образу управляющего компьютерной фирмой или автосалоном, чем милиционера, мотающегося по заявкам. «Мальчики по вызову, круглосуточно, телефон 02…» Нет, ему бы больше подошло принимать гостей в офисе и подписывать договоры, нежели болтаться по городу и разбираться, кто кого убил и почему это случилось. Внешность и одежда — полупальто и тёмно-синий костюм не из самых дешёвых моделей — вполне устраивали Лаки, но то, каким взглядом он окинул собравшуюся на кухне компанию, а потом деловито оценил героин, девушку оттолкнуло. Слишком правильный и самоуверенный, с таким не выйдет договориться. Наверняка начнёт читать мораль, сетовать на падение нравов и не преминет подчеркнуть разницу в возрасте — дескать, ты мне в дочки годишься. Знаем, навидались таких мужиков. Строят из себя праведников, а сами думают то же, что и все остальные.

Разглядывая второго, Лаки вспомнила старого друга, трижды судимого за мелкие прегрешения, а ныне отбывающего срок за разбой. Внешнее сходство отсутствовало. Худощавый милиционер с резкими чертами лица и коротким ёжиком светло-русых волос представлял собой полную противоположность двухметровому разбойнику-культуристу, но что-то ведь вызвало аналогию, и эта причина явно заключалась не в том, что они оба, и её друг, и мент, не носили обручальные кольца…

Взглянув на третьего, Лаки удивилась. Бугай в расстёгнутой кожаной куртке и спортивном костюме держал под мышкой барсетку, а свободной правой рукой крутил чётки, и было странно, что на его запястьях нет милицейских «браслетов» — если вошедший перед ним русоволосый мент напоминал не так давно «откинувшегося» зека, то этот казался воплощением криминального «бригадира» середины девяностых годов. Как будто настоящие менты ехали на заявку и прихватили его по дороге, прицепившись к одному только внешнему виду, причём случилось это лет пять назад… Или, быть может, это актёр, которому в новом сериале предстоит играть милицейскую роль, и, его таскают за собой, чтобы показать живую работу?

— Ну а где остальные пять трупов? — весело поинтересовался «актёр» и при этом так посмотрел на Лаки, что она была вынуждена отвернуться. Подобные взгляды уместны на дискотеке, где люди собираются для того, чтобы в вертикальном положении выразить свои горизонтальные желания, но не здесь же, над телом тёплого ещё Никиты… И зачем он полез? Держал бы руки в карманах — остался бы жив.

— Никаких трупов у нас больше нет, — ответила Лаки, демонстративно обращаясь ко «второму», похожему на бывшего заключённого.

— Уже успели избавиться? — спросил русоволосый мент, присаживаясь возле Никиты на корточки.

— Ни от кого мы не избавлялись!

— Что же они, сами свинтили? Ушли до прибытия?

Последняя фраза была стандартной, используемой в милицейских отчётах по выездам на заявки, и, произнесённая Акуловым, представляла собой не самый удачный образчик профессионального юмора, понятного лишь посвящённым.

— Да, сами! Как вашу машину увидели, так в окно повыпрыгивали!

— Очень смешно.

Девушка отвернулась:

— Телефонистке своей скажите, чтоб она уши прочистила, тогда ошибаться не будет…

Постовые продолжали оставаться на кухне, в то время как троица одетых в гражданское ментов прошлась по квартире. Потом «менеджер» занялся составлением протокола по поводу кокаина, найденного в сумке Снежаны, а «второй» наскоро переговорил с остальными свидетелями преступления, вызывая их поодиночке на лестничную площадку.

— Всё понятно, — резюмировал он, закончив последний опрос. — Никто ничего не знает, что и следовало ожидать.

— Почему? — Снежана отложила протокол, который тщетно силилась прочитать, удерживая бумагу в трясущихся руках. — Я же говорю, что он к ларькам уходил. Там и надо искать…

— Эх, девушка! — Акулов покачал головой. — Уж вам-то следовало бы помолчать в первую очередь. За порошок уже срок имеете, так хотите его удлинить ложными показаниями? Такая статья в Кодексе тоже найдётся. Дают по ней, конечно же, немного, но то, что для судьи кажется «мало», — для подсудимого может обернуться всем… Поверьте мне, я знаю. Короче говоря, мизансцена такая: все едем в отдел. Хозяин квартиры останется здесь, остальные — за мной.

— Зачем?

— Разговоры разговаривать будем. Я не Эркюль Пуаро, чтобы месяц с вами общаться, ловить на мелких противоречиях, а потом собрать всех в одну кучу и высказать свои догадки, не заботясь о том, как их придётся доказывать. Я сделаю проще. В момент убийства все вы здесь были, так что всем вам прекрасно известно, что именно произошло и кто виноват. Вас шесть человек, так что хотя бы один непременно расколется. Я даже догадываюсь, кто именно начнёт каяться первым. Нет людей, которые отказываются отвечать на вопросы, — есть милиционеры, которые не умеют их задавать. Кстати, Серёга, после того, как прокурорский следак отработает, надо будет участкового позвать, пусть оформит на хозяев материал по содержанию притона. По-моему, все признаки налицо: массовая пьянка, убийство, наркотики…

— Наверняка соседи не откажутся дать показания, — поддержал игру напарника Волгин. — Я думаю, их давно достали постоянным шумом.

— Участковый разберётся. Здесь, кажется, Михалыча территория? Он мужик грамотный, так что своего не упустит. Все, граждане подозреваемые, шагом марш на выход!

— И я? — спросила Снежана.

— Вы, милочка, в первую очередь…

Волгин и Фадеев остались в квартире дожидаться приезда следователя, Акулов же вместе с задержанными отбыл в местное отделение. Там он сдал их в дежурную часть, отыскал свободный незапертый кабинет и для начала занялся супругой владельца квартиры.

Толку от неё было немного, даже не всех своих гостей она помнила по именам, а драку и вовсе не видела, но, опасаясь участкового, который мог «оформить притон», она заявила, что весь расклад должны знать Снежана и Лаки. В том же духе высказались ещё двое человек, после чего Акулов сделал перерыв, чтобы выпить кофе и обдумать тактику предстоящего разговора. Могло так случиться, что девушки с экзотическими именами замкнутся и вытащить из них правду не удастся никакими клещами. Женщин всегда тяжелее допрашивать, и гораздо чаще, чем мужчинам, им удаётся обвести оперов вокруг пальца, но Андрей склонялся к мысли, что сумеет добиться успеха.

Начал он с Лаки. Девушка уселась перед столом, положив ногу на ногу, выражение её лица можно было бы назвать вызывающим, если бы Акулов уже не понял, присмотревшись в квартире, что она всегда смотрит на мужчин с лёгким вызовом, словно желает спровоцировать… Спровоцировать на что? На знакомство? Не слишком безопасное занятие. В условиях светского раута игра может пойти по сценарию девушки, но вряд ли она посещает такие мероприятия часто, а на улицах ночного мегаполиса, в развязной атмосфере клуба или кабака подобное поведение, скорее, подвигнет кого-то на совершение изнасилования. Маньяки встречаются не так уж и часто; девять из десяти всех «износов» совершают знакомые потерпевшей, самой разной степени близости, от родственников, одноклассников или отвергнутых почитателей до парня, угостившего шампанским на дискотеке, который искренне считает своим правом требовать определённую благодарность в ответ на любезность.

— Иванцова Лукерья Арнольдовна, родилась шестнадцатого июня восемьдесят первого года, домашний адрес… — ответила девушка на стандартный вопрос Андрея об её установочных данных.

Акулов сделал пометки в блокноте и отложил авторучку:

— Прозвище образовалось отимени?

— Да. Ещё в школе, когда стали изучать английский. Мой папочка постарался, наградил старушечьим «лейблом». Не знаю, о чём он думал, когда его выбирал. Ненавидел, наверное.

— Понятно… У меня к тебе есть предложение не тратить попусту время, ни твоё, ни наше. — Акулов выложил на стол Уголовный кодекс, раскрыл на нужной странице, подчеркнул ногтем статью об ответственности за хранение наркоты и подвинул книгу поближе к девушке: — Почитай. Всё понятно?

Лаки пробежала глазами мелкие строчки:

— Какое отношение это имеет ко мне? Хотите сказать, что и у меня, если начну упираться, отыщите «дурь»?

— Нет. Ни говорить, ни тем более делать такого я не собираюсь. Зачем нарушать правила, если все козыри и так в наших руках?

— Тогда…

— Я предлагаю тебе спасти подругу. Ты мне даёшь весь расклад по убийству — я отмазываю Снежану от кокаина.

— И сколько это будет стоить?

Акулов вздохнул:

— Я беру взятки, но не деньгами. Помощью и информацией. Естественно, и то, и другое должно быть реальным, а не фуфлом. Варианты типа «Вы меня сегодня отпустите — а я вам завтра расскажу, кто убил Старовойтову» не прокатят.

Лаки задумалась. Сидела молча, разглядывала Андрея. Потом обеими руками поправила причёску и уточнила:

— Значит, если я расскажу, с кем подрался Никита, то Снежанку отпустят?

— Сразу после того, как я проверю твои слова. Надеюсь, много времени проверка не займёт.

— А она будет ждать в камере?

— От тебя зависит, как долго это продлится.

Девушке не было жалко Софрона. Придурок ревнивый, нашёл повод распускать руки! Если посадят — туда ему и дорога, всё равно ведь уже задумывалась, как с ним порвать отношения, а теперь лучшего повода и не найти. Получится как всегда — станут сочувствовать ей и поносить Софрона. Плохо лишь, что надо договариваться с ментами. Можно, наверное, и отмолчаться, прикинуться дурочкой, но тогда Снежана влетит по полной программе. Даже если подружку и не арестуют, то до суда она вся изведётся, издёргается так, что впору будет вены резать. Вот уж кого действительно жаль, так это её, на пустом месте девка влетела. И чего она не убежала из квартиры вместе со всеми? Сидела бы сейчас дома, а не в вонючем «обезьяннике»…

— Он ведь не собирался Никиту убивать, — заметила Лаки, подготавливая почву для признательных показаний.

— Возможно. Но если вы все станете молчать, мне будет тяжело об этом судить. Меня ведь там не было, я не видел, как дело происходило. Удары наносились по жизненно важным органам, так что надо было предполагать такой результат… Они сцепились из-за тебя?

— Да, — машинально ответила Лаки, последний раз все обдумывая.

Если кто-нибудь в дальнейшем и обвинит её в стукачестве, то она оправдается тем, что боролась за свободу Снежаны. В конце концов, Софрон с Никитой — здоровые взрослые кабаны, могли бы разобраться между собой так, чтобы не пострадали другие. Идиоты, прожили по полжизни, а силу рассчитывать так и не научились. Одному только дай повод подраться — и ничего больше не нужно, даже в брачную ночь оставит невесту, если под окнами завяжется мордобой, в который можно вписаться. А у второго, наоборот, все здоровье в «корень» ушло, на бицепсы ничего не осталось. Лучше боксу бы научился, а не поцелуям. На фиг к девушке приставать, если не можешь её отстоять? Но целовался он, конечно, кайфово…

Своей вины девушка по-прежнему не ощущала. «Защитная реакция, — подумал Акулов. — Может быть, своего рода шок. Правда, шок когда-нибудь проходит, а вот станет ли Лаки в будущем переживать из-за того, что стравила двух парней, неизвестно».

— Да, — повторила Лукерья и посмотрела на Андрея оценивающе. — А не получится так, что я вам правду расскажу, а Снежана все равно сидеть останется? Какой вам смысл слово держать?

— А какой мне смысл его нарушать?

— Многие нарушают.

— Я — не «многие» и привык себя уважать. Только мне от тебя нужен не просто устный рассказ, нам ещё придётся его записать.

— Я понимаю. И все равно…

— Верить нельзя никому. — кивнул Андрей. — Мне — можно. Так говорил папаша Мюллер из «Семнадцати мгновений…».

Девушка посмотрела непонимающе, и он пояснил:

— Кино такое было. Классика жанра. И книжка, но она мне меньше понравилась.

— Кажется, про шпионов? В школе мы этого не проходили. Или я что-то забыла? — Лаки улыбнулась с оттенком кокетства.

Смотреть на это было неприятно, но Акулов в интересах дела не стал попрекать девушку ролью, которую она сыграла в кровавой истории, и бездушием. Какой смысл читать ей мораль, апеллировать к совести? Раньше этим надо было заниматься, в детстве. Да и не ощущал в себе Андрей способностей педагога. Требовалось получить информацию об убийце, и он применил один способ. Получилось вроде бы результативно. Если бы такой вариант не прошёл, можно было бы сменить тактику, подступиться с другой стороны. Тогда бы и поговорили о совести, о гражданской ответственности, о нравственности и морали. Много бы о чём поговорили, но теперь в этом не было надобности.

— Я и сам из школьной программы помню только роман Льва Толстого «Майна и вира»… — Отвечая на кокетливый взгляд, Акулов сдержанно улыбнулся.

* * *

Волгин и Фадеев приехали в отделение спустя два часа после того, как Акулов закончил оформлять показания последнего из свидетелей.

— Что вы так долго копались? — спросил он Сергея.

— Тростинкина осмотр проводила. Сам знаешь, как с ней обычно бывает. Половину времени она тратит на то, чтобы перегрузить на кого-нибудь свою часть работы, а когда это не получается, то начинает придираться к мелочам и портить окружающим настроение. Сейчас она потребовала, чтобы я притащил понятых с улицы — соседи, дескать, люди заинтересованные, к тому же их потом придётся допрашивать…

— Ну и что? Где написано, что это запрещено?

— Я ей сказал то же самое, да без толку. Она даже отказалась начать осмотр без понятых — а какой нормальный человек, случайно проходивший мимо дома, согласится потратить четыре часа для того, чтобы удовлетворить Ритино самолюбие, а потом поставить закорючку в протоколе?

— Она в тебя просто влюбилась.

— Она? В меня? Не издевайся, для тонких чувств я слишком стар и давно не красив.

— Заканчивай прибедняться, такой старый дуб, как ты, ещё пошумит и борозды не испортит… У меня есть хорошие новости.

— Да я вижу, ты весь просто светишься.

— Будешь обижать меня — ничего не скажу.

— Прости, пупсик. Я забыл, что ты такой нежный. Рассказывай, я буду молчать.

— Никиту забил некий Дима Софронов, семьдесят пятого года рождения.

— Кто такой?

— Временно не судимый.

— Оригинальная формулировка!

— Моё собственное изобретение. Ни по каким нашим учётам парень не значится, работает администратором клуба «Позолоченный ливень». Его смена начинается в двадцать часов, так что скоро можно будет поехать и взять Димона за жабры.

— Если он уже не добежал до канадской границы.

— Вряд ли. Когда он уходил из квартиры, Никита был ещё жив. Разве что позвонил кому-то из знакомых, поинтересовался результатами спарринга. Но я думаю, что он этого не сделал.

— Могли ему позвонить, порадовать «чистой победой».

— Могли… Однако я почему-то уверен, что он появится в клубе. Домой он пока что не приходил, но Лаки меня сразу предупредила, что у него была назначена встреча, о которой он с самого утра вспоминал.

— Не нравится мне в людном месте устраивать заваруху. Хорошо, если он спокойно ручки протянет, а если начнёт быковать?

— Не начнёт, — уверенно вступил в разговор Игорь. — Мне в этом клубе приходилось бывать, так что проблем не возникнет. Директор кое-чем обязан нашей конторе. Лишь бы Софронов пришёл на работу, а уж там не оплошаем.

— Что собой представляет эта забегаловка?

— Забегаловка? Хм! У тебя зарплаты не хватит, чтобы туда «забежать». Кружка российского пива стоит в «Ливне» почти десять баксов, я уж не говорю про горячие блюда. Заведение для молодёжи, которой некуда девать отцовские бабки. Между прочим, пользуется бешеной популярностью. Неужели не слышал? Все заезжие звезды там выступают, даже иностранцы, но у них и своя шоу-программа на высшем уровне. Такие девочки танцуют! Я специально с вами поеду, чтобы на них лишний раз посмотреть.

— Меня смущает название, — усмехнулся Волгин. — Может, не стоит туда соваться? В вопросах секса я консерватор и, если начнут ко мне приставать, могу не сдержаться. Застрелю кого-нибудь, придётся потом извиняться…

— А что такое? — Акулов перевёл недоуменный взгляд с деланно озабоченного Волгина на Фадеева, который понимающе усмехался.

— Андрюхин, ты отстал от жизни. В определённых кругах «Золотым дождём» называют такую разновидность полового акта, при котором один партнёр писает на морду другому, и оба от этого тащатся.

— Тьфу, бл… У нас в тюрьме это называлось иначе. И уж тот, который оказывался внизу, никакого удовольствия не получал.

Волгин сел за стол, подравнял стопку листов, исписанных напарником. Фадеев, оценив её толщину, прокомментировал:

— Сразу заметно, Андрей, что ты по работе соскучился. Я за месяц трачу меньше бумаги, чем ты — за какие-то пару часов.

— Когда вопрос состоит в том, чтобы «приземлить» достойного человека, мне не сложно вспомнить алфавит. Если очень приспичит, я напишу даже стихами. По крайней мере, белыми. Серёга, почитай объяснение Лаки, оцени свежим взглядом: может, я чего упустил.

— Как тебе удалось её разговорить? — спросил Волгин, просматривая шапки документов, чтобы отыскать нужный бланк.

— Элементарно, Ватсон. Хватило двух ударов по почкам.

— А если серьёзно? Ты сам-то ей веришь?

— Проверим — узнаем. Но я не думаю, что она врёт. При виде такого мужчины, как я, ни одна женщина не может устоять. Все говорят правду и ничего кроме правды, а когда деловые вопросы кончаются, начинают молить о свидании.

— Жаль, тебя сейчас не слышит Ермакова. За такие слова она бы тебе глаза вырвала с мясом!

— Садист ты, Волгин. Глаза с мясом! Я бы такого даже придумать не смог, а что касается Маши, то она прекрасно знает специфику моей работы и по пустякам не ревнует… Что такое, котик? Привидение увидел?

Волгин отложил «Объяснение», которое начал читать, и чертыхнулся:

— Да, город тесен!

— Что случилось? Лукерья — твой внебрачный ребёнок? Значит, это ты, сатрап, наградил её таким именем? Столько детей наплодил, что в справочнике нормальных имён уже не осталось, пришлось выбирать из старославянского календаря? Знаешь, Волгин, я давно подозревал в тебе что-то такое, что-то чуждое нашей идеологии. Жаль, не успел написать в партком.

— Лаки — дочка Шершавчика. Если бы ты внимательнее листал ОПД, то наверняка бы это запомнил. С ней разговаривал Катышев, я потом хотел девчонку найти, но не смог — они уже сменили адрес.

— Что? А… как же фамилия?

— Знаешь, пупсик, общение с малолеткой отрицательно сказалось на твоих умственных способностях. Для благозвучия она взяла фамилию матери. Лукерья Гладкостенная! Представляю, какие насмешки одноклассников ей пришлось терпеть в школе. Не удивительно, что она пропускала половину занятий: в слове из четырёх букв делает пять ошибок, мог бы и сам это заметить, если бы ты думал о деле, а не пялился на чужие коленки.

— Свои разглядывать неинтересно. И потом, она же была в брюках…

— Зато у тебя хорошее воображение. Как Людмилу Борисовну звали, не помнишь — Иванцова! Между прочим, и суток не прошло с тех пор, как мы с ней расстались.

— Фамилия слишком распространённая… Чёрт! И что теперь? Я про отца, естественно, ничего и не спрашивал. Позвать девчонку?

Волгин подумал и отрицательно покачал головой:

— Не будем все валить в одну кучу. Как я понимаю, контакт у тебя с ней нормальный? Значит, пообщаемся в другой раз. Кстати, как ты собираешься Снежану отмазывать? Насколько я понимаю, это было одним из условий вашего договора?

— Повесим все на покойника. Согласен, что это не очень этично. Зато дёшево и практично. Никите уже всё равно, а мы человеку поможем. Тюрьма не пойдёт Снежане на пользу… Кроме того, задержим Софрона, а Никите, я думаю, даже с того света будет приятно понаблюдать за этой картиной. Снежана скажет, что Никита дал ей бумажку с порошком, которую она не разворачивала и не интересовалась, что там находится.

— Прокуратуре такая голимая ложь не понравится.

— Куда им деваться? Девчонка скажет, пять свидетелей подтвердят. Пусть думают что хотят, но с точки зрения УПК состав преступления в действиях Снежаны отсутствует.

Почувствовав на себе взгляд Фадеева, Волгин повернулся к нему. Казалось, Игорь молча напоминал о дневном разговоре и снова предупреждал: «Смотрите не заиграйтесь. Решат, что вы опять взяли деньги».

— А что представлял собой Никита?

— Завсегдатай «Позолоченного ливня». Называл себя свободным художником и принципиально отказывался работать. Пару лет назад сам влетел с анашой, но родители договорились и сумели выкупить сына. В нашем районе дело было, до сих пор «глухарь» где-то пылится… Между прочим, уже без четверти восемь. Предлагаю отправиться в клуб.

— Сейчас должна приехать Тростинкина.

— Меня не очень тянет с ней встречаться. Боюсь, не вытерплю её капризов. Здесь пять человек, которых надо допросить, и она наверняка заявит, что ей тяжело это делать. Договоримся с дежурным, он найдёт кого-нибудь, кто не откажется Рите помочь. При её внешности несложно захомутать какого-нибудь простачка, который только обрадуется, если она попросит его что-нибудь сделать. По крайней мере, первый раз такой метод действует на всех безотказно… Погнали, да? Душа Никиты вопиет об отмщении, пепел Клааса стучится в сердца. Сергей Сергеич, не сочтите за труд, нажмите кнопочку у вас за спиной. Спасибо. Надо экономить электроэнергию — забывая её выключать, мы отдаём свои деньги Чубайсу…

Глава четвёртая

Заведение для золотой молодёжи. — Сухопутный пират. — Халява. — Акулов смотрит на посетителей. — Шоу. — Акулову дурно. — Белый танец. — Задержание

Поехали на пятидверной «Ниве» Фадеева — самой вместительной машине из тех, что были в распоряжении оперев.

— Тебе нужен джип посерьёзнее, — заметил Акулов. — Этот не слишком соответствует твоему имиджу,

— На серьёзный я ещё не заработал.

— Своя тачка?

— Служебная.

— Номера у вас какие-то не милицейские. Боитесь народного гнева?

— Маскируемся…

Найт-клуб «Позолоченный ливень» занимал стандартное двухэтажное здание торгового центра и внешним лоском не поражал. Решётки на окнах, обычная неоновая вывеска, тесная парковочная площадка и четыре тусклых светильника-шарика, обозначающих дорожку от этой площадки к входу в увеселительное заведение.

— На первом этаже дискотека и бар, — пояснил Фадеев. — Акустика похуже, цены пониже и никаких особых изысков. Развлечения для простолюдинов, вроде нас с вами. Если ничего не пить и не жрать, то на свою зарплату раз в неделю мы сюда можем наведываться. Но сегодня нам — выше. Видите рекламу?

Над входной дверью была укреплено белое полотнище с изображением двух длинноногих девиц, с удовлетворённым видом обнимающих друг дружку за плечи. Имея хорошо развитое воображение, можно было опознать в красотках актрис Джулию Робертс и Николь Кидман, которых нарисовал художник, своими способностями не сильно превзошедший Остапа Бендера с «натурщиком» Кисой. Надпись под картинкой гласила:

«Только у нас по уикэндам вас ждут самые высокие девушки города! Шоу-балет „Сюрприз"!!!»

В вестибюле оказалось неожиданно многолюдно. Змеилась к гардеробу оживлённая очередь, обнимались возле таксофонных кабинок и перед входом в зал для танцев разгорячённые пары, орлиным взором наблюдал за этим столпотворением дюжий охранник. К нему и подошёл Фадеев:

— Любезный, сообщи-ка своему боссу, что прибыли Игорь Александрович с коллегами. Побыстрее, пожалуйста.

Очевидно, прежние визиты Фадеева остались в памяти охранников клуба. Не переча и не спрашивая дополнительных объяснений, он связался по рации с шефом, хмуро выслушал приказание и указал пальцем на лестницу, покрытую чёрной ковровой дорожкой:

— Подниметесь на второй этаж, потом пройдёте мимо бильярдной…

— Спасибо, я знаю.

К кабинету директора вёл короткий коридор, начинавшийся за неприметной дверью в углу зала, где были установлены игровые автоматы, искусственные пальмы и широкие диваны, на которых отдыхали, вальяжно развалясь и манерно дымя сигаретами, несколько представителей «золотой молодёжи» обоего пола. На появление оперов никто из них внимания не обратил. Акулов, принюхавшись, тихо заметил:

— Марихуаной воняет. Вон те двое пыхают, видите? Ни черта не боятся! Подходи и задерживай тёпленькими.

— Успокойся. Если у всех повыворачивать карманы, то СИЗО переполнится.

— Я думал, охрана борется с наркотой.

— Каким образом? Иногда кого-то, кто слишком сильно зарвался, выставляют за дверь. Наркодилеров стараются отваживать, а что касается потребителей, то… Сам понимаешь, если взяться за них по-настоящему, то очень быстро клуб останется без посетителей. Считается, что за те деньги, которые здесь дерут на входе и в баре, можно позволить определённые вольности. Правда, что из этого причина, а что — следствие, я сказать не берусь.

— Позиция администрации понятна. А вот куда смотрит районный ОБНОН?^[7]

— Там пять человек оперов, которых знает каждая собака. Устраивать постоянные рейды, трясти всех подряд? Никто этого не разрешит. А на то, чтобы проводить нормальные мероприятия — зайти под видом посетителя, спокойно присмотреться и нахлобучить крупного сбытчика в момент продажи товара, нет ни денег, ни прочих возможностей. Я же говорю, обноновцев здесь вмиг просчитают. Та же охрана не побрезгует предупредить, кого следует.

— Многое изменилось, пока я сидел…

— Да нет, не так уж и много. Ты просто кое-что забыл. Нам сюда, мужики.

Фадеев постучал в дверь из полированного крепкого дерева и открыл, не дожидаясь ответа.

— Здорово, Гордеич!

— Игорь Александрович, какая приятная неожиданность!

Директор проворно вскочил из-за стола, оказавшись значительно ниже ростом, чем можно было ожидать. Радушно улыбаясь, на коротеньких ножках просеменил по розовому ковролину навстречу вошедшим, пожал всем троим руки, каждый раз задерживая чужую ладонь в своей чуть дольше, чем требовалось.

— По делу? Или развлечься желаете?

— Развлечёмся по делу, — широко ухмыльнулся Фадеев, плюхаясь в кресло у правой стены, как раз под картиной в японском якобы стиле: два самурая скрестили мечи у подножия Фудзиямы, на фоне рисового поля, крестьян и зарослей сакуры.

Секунду на лице Гордеича царило напряжённое замешательство, но потом он снова расплылся в улыбке и указал визитёрам на свободные кресла:

— Располагайтесь, господа. Может быть, кофе? Или по пятьдесят грамм чего-нибудь более крепкого?

— Успеем.

— Ну, как скажете…

Возвращаясь за стол, Гордеич повернулся к операм спиной и, думая, что никто этого не заметит, перестал изображать доброжелательность на своей бледной лунообразной физиономии, дал возможность проявиться сдерживаемым эмоциям. Директор ошибся: и Акулов, и Волгин обратили внимание на отражение в оконном стекле. Гордеичу, можно было в этом не сомневаться, хотелось как следует отмутузить неожиданных визитёров и собственноручно выкинуть их за порог.

Волгин и Акулов сели на предложенные места. Разговор начинать не спешили, по молчаливому согласию передали инициативу Фадееву, чувствовавшему здесь себя как рыба в воде… Нет, скорее, как слон в известной лавке. Добродушный такой слоник, до поры до времени приветливый. Если всё выйдет, как ему хочется, то хозяин лавки может не беспокоиться за сохранность посуды. А если полюбовному договору состояться не суждено, что ж… У слоника плохое зрение и неважнецкий слух, но при его весе это — чужая беда.

Облокотившись на совершенно пустой письменный стол, Фадеев смотрел на хозяина кабинета и улыбался.

Визуально определить возраст Гордеича можно было лишь приблизительно: около сорока. Внешний облик директора вызывал ассоциации с пиратами и шоу-бизнесом: мешковатый чёрный френч и широкие мятые брюки, серьга в одном ухе, кожаная тёмно-коричневая бандана на голове.

— Может, всё-таки пропустим по рюмашке? — Гордеич не выдержал пристального взгляда оперативника, без нужды похлопал себя по нагрудным карманам, поправил узел косынки и потянулся к дверце бара, установленного так, чтобы его можно было открыть, не выходя из-за стола.

— Я же сказал, позже, — в самый последний момент остановил директора Игорь, — Нам с одним человечком потолковать хочется.

— Из моих? — Директор сдвинул брови.

— К сожалению, из твоих.

— Я его знаю? Извини, глупость сморозил! Какие проблемы? Раз надо — поговорите. Здесь или…

— Нет, нам с собой. Заворачивать не надо, сами управимся, ежели что.

— Какие проблемы… — повторил Гордеич и вздохнул; его пухлые пальцы совершенно неожиданно выбили чечётку на полировке стола. — Что-то серьёзное?

— Ты же знаешь, я шелупонью не занимаюсь.

Слушая фразу Фадеева, Гордеич посмотрел на Акулова, и Андрей, помедлив, кивнул, подтверждая высказывание коллеги.

— Что я могу вам сказать? Если парень чего натворил, сажайте. Лишь бы не получилось, как на прошлой неделе. Два орла, пьяных в дупель, припёрлись ночью поиграть на бильярде. Охрана их не пустила, посоветовала сперва протрезветь, а потом уже приходить в приличное заведение…

— Это у тебя-то приличное? Ну-ну!

— …Эти двое принялись скандалить, неприятностями грозить. Охрана не обращала внимания. Привыкли, что почти каждый, кто не прошёл «фейс-контроль», начинает козырять крутыми связями, от братвы до разведки Генштаба. Как правило, угрозами все и кончается. Эти двое тоже вроде угомонились, ушли куда-то. Как потом выяснилось — ходили звонить. Через пять минут прилетают два «козелка», и менты начинают моим охранникам руки крутить. Дескать, они у тех орлов отобрали какие-то деньги, а потом вышибли с дискотеки.

— Орлы тоже оказались ментами?

— Ага. Стажёры районного батальона постовой службы, в органах — дай Бог неделю, а гонора больше, чем у некоторых генералов. Короче, пока до меня дозвонились, пока я приехал и разобрался — моих бойцов успели уработать. СГМ, трещины в рёбрах, гематомы. Не об их здоровье разговор, ребята перетерпят и вылечатся, в будущем станут умнее, но для репутации заведения это удар. Слишком многие посетители видели потасовку, и какой, ты думаешь, у них остался осадок? Пришлось мне принимать свои меры…

— Гордеич, я твой намёк понял. Мог бы говорить открытым текстом, ни для кого давно не секрет, что администрация района у тебя с руки кушает, а один человек, похожий на прокурора, здесь свадьбу дочери справлял. И за себя, и за своих работников ты постоять сумеешь…

— Я не про то говорю. — Гордеич, пальцем собирая со стола невидимые пылинки, покачал обвязанной банданой головой. — Просто хочется, чтобы всё было по справедливости.

— О справедливости у каждого своё представление. Готов поспорить, что наше сильно отличается от твоего. А что касается этой истории, то опыт мне подсказывает: такого рода конфликты возникают только тогда, когда не правы обе стороны. Я не оправдываю милицейских стажёров и постовых, о которых ты говорил, но и твои бойцы, я уверен, далеки от невинных младенцев.

— У нас частная собственность…

— Право на собственность не отменяет обязанностей. Гордеич, нам нужен Софронов. Вызовешь сюда, или нам пойти и поискать его самим?

— Дима?

— А что, их у тебя несколько? Он сегодня пришёл на работу?

— К восьми часам, как положено. Только сейчас его нет…

— Гордеич, не крути. Куда он делся?

— Надеюсь, ты не думаешь, что я его прячу?

— Могу подумать и так. Где он?

— Уехал за продуктами.

— Что? Вы за мясом в ночной ларёк с авоськами бегаете? Или бодяжная водка в буфете закончилась, потребовалось обновить? Какие, к чёрту, закупки в половине десятого вечера?

— Он будет через час, максимум — полтора. Я его лично отправил. У Димы хорошие отношения с одним из наших поставщиков, они встречаются в любое время, когда им удобно. Нет, я гарантирую, — Гордеич прижал ладонь к груди, — что до одиннадцати он появится. Пока можете посидеть в зале, посмотреть шоу. У нас сегодня «Сюрприз» выступает, одна из лучших групп города.

— Мы будем в зале сидеть, а твои цирики Софрону цинканут, что уголовка здесь ошивается, пасёт неизвестно кого…

Директор поморщился, давая понять, что жаргонная речь ему неприятна, но он вынужден терпеть, не смея перечить обличённым властью гостям, понимая, что оперативная работа накладывает свой отпечаток на образ мыслей и манеру вести диалог.

— Откуда охранникам знать, кого вы тут ищете? Наоборот, увидев вас в зале, все решат, что милиционеры пришли на халяву посмотреть представление. Сколько раз такое бывало! Тем более, Игорь, охрана знает только тебя, эти господа, если мне память не изменяет, у нас прежде не были.

— Не изменяет. — Фадеев поднялся, расправил плечи, навис над директорским столом, зажимая под мышкой барсетку. — Насчёт халявы ты, пожалуй, прав. Глупо будет не воспользоваться таким предложением. К тому же у Андрея Витальевича сегодня день рождения, практически юбилей. А он, вместо того, чтобы за праздничным столом водку пьянствовать, вынужден гоняться по всему городу за твоим уважаемым Димой.

— Стол мы сможем организовать и здесь. Проходите в зал, Инночка покажет, куда сесть. А я сейчас подойду. Саныч! С Софроновым… это серьёзно?

— Более чем. Гордеич, мы знаем друг друга давно…. Не будем ссориться сегодня, хорошо? Когда Дима приедет — отдай его нам. Отдай по-хорошему.

Не дожидаясь ответа директора, Фадеев вышел из кабинета. Акулов и Волгин последовали за ним.

— Слышь, Чапаев, а ты не переборщил? — спросил Сергей, догоняя рубоповца и беря его за локоть.

— Не, в самый раз. Софрона он отдаст, отвечаю. Немного меньжуется, но ссориться с нами не станет. У меня мелькала информация, что через местный кабак проходят ворованные продукты, — похоже, Димон именно за ними и направился. Кстати, его фотографии у нас нет?

— Вот. — Акулов протянул прямоугольничек захватанного пальцами чёрно-белого снимка «три на четыре». — Отобрал у Лаки, она хранила в своём кошельке… Игорь! Ты, конечно, тут все лучше знаешь, но мне затея со столом не очень нравится. Зачем ты ему сказал про мой день рождения?

— Тебя что-то смущает? Перестань! Ты бы знал, сколько Гордеич мне должен! Я столько раз его из петли вытаскивал, что он вовек не рассчитается. От того, что мы здесь сожрём, заведение не разорится. А сидеть, как лохи, за пустым столом — только внимание привлекать. Нам оно надо? Держи! — Рассмотрев, Фадеев вернул фотографию. — Приметная харя, узнаем в полтычка. Мне кажется, я его где-то встречал!

— Здесь и встречал.

Крякнув, Фадеев молчал до тех пор, пока не заметил стройную девушку в чёрном костюме, строго выговаривающую двум молоденьким официанткам.

— Инесса! Здравствуй, радость моя ненаглядная!

К удивлению Волгина, девушка на появление Игоря отреагировала столь же бурно. Поспешила навстречу и хоть и не бросилась на шею, но обхватила Игоря за локти, привстала на носочки и расцеловала — сначала в обе щеки, потом в губы.

— Всего тебя измазала помадой, — заметила она, немного отстраняясь. — Жена из дома прогонит.

— Не прогонит. Она в другой город уехала, к матери.

— Значит, ты холостякуешь?

— Я, Инна, всегда на работе.

— Даже сегодня?

Волгин вдруг испугался, что Фадеев расскажет об истинной причине визита, но Игорь покачал головой:

— Сегодня я с друзьями отдыхаю.

— Есть повод? — Она смотрела только на Игоря, не удостоив его спутников и мимолётным взглядом.

— А как же! Посидишь с нами?

— Не знаю, как получится. Вас устроить где обычно?

— Ага. Поближе к сцене.

Девушка фыркнула и стукнула Игоря по плечу:

— Противный! Тебе бы все на малолеток пялиться!

— Ну почему же только пялиться? А вообще, когда они выступают, я закрываю глаза. Кстати, во сколько начало программы?

Инесса рассмеялась и, взяв Фадеева под руку, повела к столику возле стены, метрах в десяти от полукруглой сцены, по краям и в центре которой были установлены три металлических блестящих пилона.

— У Игорька здесь прочные контакты, — шепнул Акулов Сергею.

Волгин пожал плечами: Фадеев не отличался верностью семейным узам, был безалаберен в отношениях с женщинами, любил и умел погулять, но при этом оставался профессионалом во всём, что касалось работы. Во всяком случае, ему можно было доверить любую горячую информацию и не бояться оставить его за спиной во время переделки.

Зал оказался значительно больше, чем можно было ожидать, глядя на здание клуба снаружи. Отделка стен, освещение, мебель и покрытие пола — все соответствовало очень высокому уровню. Подавляющее большинство столиков было занято, в основном компаниями из четырёх-шести человек, принявших значительные дозы горячительных напитков. В отличие от посетителей, которых Волгину доводилось видеть в заведениях рангом пониже, куда он время от времени водил своих подруг, в «Позолоченном ливне» они не игнорировали горячие блюда в пользу пива, водки и лёгких закусок. Столы ломились от тарелок, по проходам сновали официанты с подносами, заставленными самыми разнообразными яствами, бармены за двумя длинными стойками не знали покоя, выдёргивая стаканы из шейкеров и манипулируя бутылками с экзотическими этикетками.

— Закажете сразу? — спросила Инесса после того, как опера расселись за столиком.

Смотрела она по-прежнему только на Игоря.

— Нет, зайка. Надо немного подумать.

— Тогда я подойду позже. Видишь, сколько у нас сегодня народу?

— А сегодня что, бесплатно наливают?

— Просто суббота. До полуночи для девушек свободный вход и фужер шампанского в подарок.

Акулов пролистал меню, чертыхнулся и, закрыв тяжёлую кожаную папку, посмотрел по сторонам, оценивая окружающих с новой точки зрения:

— Говорят, у нас в России маленькие зарплаты? В таком случае здесь собрались сливки общества со всей страны. Эх, налоговой полиции на них не хватает!

— Акулов, вы — ретроград, — сказал Фадеев. — Причём ретроград красно-коричневый. Именно такие, как вы, не умеющие заработать на кусок копчёного угря и баранину по-провансальски, тянут нашу родину в прошлое.

— Лучше быть красно-коричневым, чем голубым, — ответил Андрей, продолжая разглядывать зал.

Из трёх ближайших столиков заняты были два. За одним расположились девушки, блондинка и рыженькая, с кружками светлого пива и немудрёной — по местным, естественно, меркам — закуской к нему. Они курили длинные сигареты и разговаривали, облокотившись на стол и почти касаясь друг друга головами. Каждого вошедшего в зал провожали заинтересованными взглядами, рассчитывая на знакомство с молодыми — или не очень — людьми, которые оплатят дальнейшие развлечения. Скорее всего, в кошельках юных красавиц оставалось по паре червонцев на то, чтобы добраться домой в случае неудачной охоты на спонсоров, и пиво приходилось экономить. Фужеров из-под бесплатного шампанского на столешнице не было, то ли девицы сидели давно, то ли официанты не пренебрегали своевременным обслуживанием даже таких малоперспективных посетителей и подсуетились прибрать на столике, как только вино было выпито.

По соседству с девчонками всё обстояло иначе. Вожаком шумной компании был долговязый парень лет девятнадцати, одетый в белый костюм и шёлковую рубаху, люминесцирующие при местном освещении. Он занимал место во главе стола в окружении двух парней и четырёх подружек старшего школьного возраста в коротеньких юбчонках, туфлях на шпильках и полупрозрачных блузках. Парни пили текилу и лязгали вилками о тарелки, доедая жареное мясо со сложным гарниром. Они старались выглядеть крутыми и раскрепощёнными, поймавшими удачу за хвост, видавшими пороки и страсти, знающими цену всему в этой жизни. Девчонки, прежде «Ливень», скорее всего, не посещавшие, шушукались между собой, оценивая интерьер зала и внешний вид остальных посетителей, и смотрели в рот вожаку, когда он, самодовольно ухмыляясь, высказывал очередную сальность.

«Пиратствующий» Гордеич подошёл к столу оперов неожиданно, как будто воспользовался какой-то потайной дверью в стене, а не общим входом.

— Объявился Софронов? — В голосе Игоря проскользнуло разочарование — заниматься работой, отказавшись от просмотра программы и дегустации халявного угощения, ему чертовски не хотелось.

— Пока ещё нет. — Гордеич сел за стол, взял одно из четырёх меню, раскрыл, освежая в памяти названия и прикидывая, какие блюда будет выгоднее предложить непрошеным гостям. — Не переживайте, как только он приедет, я сразу вам сообщу.

— Я сильно на это надеюсь, — сказал Фадеев, интонационно выделяя какой-то подтекст — очевидно, был в истории его отношений с директором эпизод, когда последний не выполнил обещание. — Не подведи нас, Гордеич… Чем ты нас хочешь накормить?

— Мы специализируемся на французской кухне, — пояснил директор клуба Андрею с Сергеем. — Наши повара стажировались за границей, так что не ударят в грязь лицом даже перед самыми требовательными клиентами.

— Это про нас, — хохотнул Фадеев, к которому возвратилось хорошее настроение после известия о том, что задержание Софронова откладывается.

— Рекомендую попробовать луковый суп. Во всём городе его готовят только у нас, а это, между прочим, один из символов Парижа. Очень хорош салат «Бон фам». Какое мясо вы предпочитаете? Лично я свинину не ем, но не могу удержаться от того, чтобы не порекомендовать свиные ножки а-ля Сент-Менеуль или морковный рулет со свининой.

— А вот это? — Акулов подчеркнул в меню нужную строчку. — Варёные говяжьи хвосты с гарниром из репы?

Директор почесал правое ухо и вздохнул:

— Субпродукты редко заказывают, так что мы не держим заготовок, невыгодно. Хвосты варятся пять-шесть часов, да и с репой проблемы. Конечно, если вы располагаете временем…

— Обойдёмся. На правах человека, знакомого с местной кухней, принимаю волевое решение. — Фадеев наклонился ближе к Гордеичу и перечислил несколько блюд, каждый раз припечатывая указательный палец к соответствующему названию в длинном списке на трёх языках, французском, русском и английском. — И лягушачьих окорочков под белым соусом, как в прошлый раз. По-моему, довольно скромненько получилось. Само собой, водки и сока, мне — томатный.

Гордеич, демонстрируя хорошую память, повторил весь перечень без запинки и ушёл на кухню распорядиться.

Фадеев закурил и откинулся на спинку стула, зацепившись большими пальцами за проймы своего кожаного жилета. Щурясь от табачного дыма, мечтательно произнёс:

— Я бы не отказался столоваться здесь постоянно. После карпа в красном вине, кролика в коньяке и говядины на пиве ловить жуликов как-то сподручнее. Особенно если за ними не надо ходить дальше первого этажа или директорского кабинета.

— Увольняйся. Увольняйся и иди сюда работать сторожем, — посоветовал Волгин. — Тебя возьмут с радостью, Гордеич похлопочет.

— Не боишься привыкнуть и перестать замечать карпов и кроликов? — спросил Акулов. — Только мент, не один десяток раз отсидевший в засадах по чердакам и подвалам, может оценить всю прелесть задержания в ресторане, где подают обжаренных лягушек. А если всё время ими питаться…

Не договорив, Андрей махнул рукой.

— «Ажаны» в Париже питаются, но работать хуже не стали, — возразил Игорь, перекатывая сигарету из одного угла рта в другой. — Андрюхин, ты чего такой смурной? Даже если Софрона упустим, то хоть погуляем по полной программе. Как говорится, русский человек настолько привык к халяве, что готов за неё платить любые деньги. Успокой совесть тем, что мы рассчитываемся бартерным способом. Нам наливают — мы изолируем душегуба от нормальных людей. Хотя нормальные здесь, наверное, только мы трое. Да ещё, пожалуй, Инесса.

Игорь выразительно посмотрел в сторону соседнего столика, где джентльмен в белом костюме произносил тост в честь обворожительных спутниц. Испытывая трудности с подбором слов, а также для связи разных предложений или выделения деепричастных оборотов внутри одного, он широко использовал ненормативную лексику, в основном ту её часть, которая касается женских половых органов и особенностей поведения отдельных представительниц слабого пола. «Школьницы», слегка зардевшись, с блестящими глазами внимали словам вожака.

Акулов вспомнил Лаки, а Волгин, глядя на костюм джентльмена, подумал: «Как он в таком виде по улице ходит?»

Официантка принесла спиртное и салаты, и вскоре после этого началась шоу-программа.

Ею дирижировал молодой человек с громким голосом, слегка брезгливой улыбкой и взглядом артиста, которому до смерти опротивело разменивать свой драматический дар на потребу бухающей публике. Спортивным телосложением он выгодно отличался от директора клуба, но стремился ему подражать одеждой и головным убором.

Сначала выступили два бармена. Проскакав на шестах с лошадиными головами от своих стоек до сцены, они продемонстрировали неплохой жонглёрский класс, оперируя бутылками и стаканами. На глазах зрителей, не прекращая жонглировать, они смешали несколько коктейлей и удалились на рабочие места, после чего конферансье объявил начало аукционных торгов. Три коктейля купил джентльмен в белом, ещё столько же приобрёл тучный кавказец, рядом с которым сидели две девушки фотомодельного вида. Первый заплатил сотню баксов, второй, значительно обставив конкурентов, раскошелился на сто шестьдесят.

Потом выступила молодая певица, единственные достоинства которой заключались в точёной фигурке и умении выставить ножку из разреза платья леопардовой расцветки. Исполнив несколько хитов из репертуаров известных солистов, она раскланялась и оставила сцену, изящно держа корзинку цветов, преподнесённых человеком с короткой стрижкой, чьи движения выдавали спортивное прошлое, а лексикон и манера держаться свидетельствовали о криминальном настоящем. По тому, как реагировала на него охрана, было ясно, что в клубе он известен и является давним поклонником таланта сексапильной певицы.

После танцевального перерыва, занявшего минут двадцать, последовал номер с участием зрителей. Двое молодых людей встали, расстегнув ремни и верхние пуговицы брюк, втягивая животы, а две девицы, визжа, кидали кубики льда, стараясь навесным броском закинуть их мужчинам в штаны. Зрители веселились и хлопали, конферансье с дежурным сарказмом комментировал происходящее и отпускал советы. После того, как два ведёрка были освобождены ото льда, произвели подсчёт кусков, попавших в цель и не выпавших на пол через штанины. Итоги результативных бросков различались минимально, в один подтаявший кусок, и проигравшая пара разочарованно взвыла и попыталась вытребовать себе какой-нибудь приз, но была освистана публикой. Победитель в мокрых штанах удалился, обнимая помощницу и неся над головой бутылку шампанского, презентованную конферансье.

— Настоящая «Мадам Клико» урожая семьдесят третьего года! — крикнул он вслед счастливчикам, и зрители, сидевшие ближе к сцене, разглядели этикетку местного завода игристых вин.

— Я был уверен, что в таком месте развлекаются по-другому. С каким-то вкусом, что ли. Оригинальнее и… — Не подобрав нужного слова, Акулов замолчал и стал наливать водку. Увиденное вызвало у него только брезгливое раздражение.

Фадеев усмехнулся:

— Думал, сюда приходят небожители? Нет, люди как люди, любят деньги и бывают легкомысленны. В общем, напоминают нормальных, только квартирный вопрос их испортил.

Вольная интерпретация слов Воланда из «Мастера и Маргариты» удивила Сергея, который был уверен, что Игорь очень давно не держал в руках книг, за исключением «Наставления по стрельбе из пистолета Макарова», и может процитировать только дальность полёта пули и вес снаряжённого магазина.

— Давай, Андрюха, выпьем за тебя, — продолжил Фадеев, беря свою рюмку. — Поздравляю и хочу пожелать, чтобы следующие двадцать девять лет ты провёл именно так, как отмечаешь эту дату. В окружении друзей, занимаясь любимой работой и не задумываясь о финансовых вопросах. Прошу прощения за корявый язык, но сказано было от чистого сердца. Ну, будем!

Проглотив водку, Игорь закусил салатом и поморщился:

— Халтурит Гордеич. Придётся вставить ему пистон.

— А по-моему, вкусно.

— Ничего, пусть не расслабляется. Смотрите, самое интересное начинается!

Конферансье с напыщенным видом замер на сцене, разговоры в зале притихли, стал реже стук приборов по тарелкам, повернулись и замерли головы посетителей, замедлилось движение челюстей. Конферансье тянул паузу, и, не выдержав напряжения, в дальнем углу зала истерически расхохоталась юная барышня.

— Видишь дверь в стенке за сценой? — прошептал Фадеев, наклоняясь к Акулову. — Они выйдут оттуда.

— Кто?

— Самые высокие девушки города.

Андрей вдруг ощутил что-то похоже на дурноту.

Конферансье улыбнулся и поднял микрофон:

— Уважаемые дамы и господа! Я счастлив объявить вам, что сегодня в нашем маленьком, но таком элитном клубе специально для вас выступает шоу-балет «Сюррр-пррриз»! Встречайте!

Грянула музыка, громкость которой увеличили раза в два по сравнению с уровнем, который был во время танцев. Мужская часть зала взорвалась аплодисментами. Женщины хлопали тихо, словно боясь отбить ладони, тянулись к спиртному или отвлекали своих спутников вопросами. Спутники, однако, не отвлекались и, даже продолжая говорить, хотя бы одним глазом косились на сцену.

Трое охранников, незаметно просочившиеся в зал, встали так, чтобы оградить танцующих девушек от разгорячённых поклонников.

Дверь в стенке позади сцены начала открываться.

— Встречайте! — рявкнул конферансье, пытаясь перекричать музыку, и первая девушка, ослепительно улыбаясь, выбежала на сцену. — Великолепная Анжелика! Феерическая Виктория! Очаровательная Каролина! Встречайте «Сюрр-прриз»! Bay!!!

Конферансье шлёпнул по попке Каролину, появившуюся последней, и поспешил убраться, освобождая место танцующим.

Посмотреть было на что. Мелодии,ритм, великолепная пластика и отточенные движения, молодость и красота. Зал заходился в восторге, который нарастал по мере того, как танцовщицы, в финале каждой композиции, освобождались от какой-нибудь детали своего туалета, и без того не отличавшегося скромностью. Больше всех усердствовала Каролина, самая высокая и самая молодая девушка в группе, скуластенькая, с пепельными волосами до плеч и трёхцветной татуировкой на правой лопатке. В четвёртой композиции зрители уже могли наблюдать её грудь во всех подробностях. Прозрачная ткань, волнами окутывавшая гибкое тело от шеи до пояса, практически ничего не скрывала, а только усиливала соблазн и вожделение.

— Класс! — выдохнул один из спутников джентльмена в белом костюме, но тот отрицательно покачал головой, со смаком выпил красного вина и лениво ответил:

— Ничего особенного, хотя с пивом потянет. Подожди, сейчас разденется вторая. Вот её за сиськи стоит подёргать!

Андрей смотрел на сестру и радовался, что его лица не видят коллеги, увлёкшиеся зажигательным зрелищем. Ему было жарко, уши горели, воздуха не хватало, во рту ощущалось мерзкое послевкусие выпитой водки, в глазах на миг потемнело от гнева. Сперва — на сестру, нашедшую себе «достойное» занятие. Потом — на окружающих, которые пялились на «Сюрприз» так, словно были на несколько лет отлучены от женщин. Замечание «белокостюмного» о бюсте сестры вызвало желание встать и пойти к его столику. Охрана вряд ли бросится на перехват, а сам «белокостюмный» до последнего момента опасности не почует. Подойти, улыбнуться. Заглянуть в глаза, а потом, удобно взяв за подбородок и затылок, свернуть козлу шею. Его товарищи будут деморализованы и не готовы к сопротивлению, их можно заколоть ножами, взятыми со стола…

Акулов опустил голову, и Фадеев, это заметивший, участливо спросил:

— Андрюхин, тебе плохо?

— Нет. — Акулов сжал зубы.

— Ты какой-то красный…

— Коричневый!

— Хочешь, я поговорю с Гордеичем, и этот сутенёр, — Игорь кивнул в сторону конферансье, потягивающего пиво около стойки, — тебя конкретно поздравит, а девчонки станцуют? Я как-то видел, у них есть специальный номер для именинников.

— Не надо!

— Слышь, Акула, ты меня беспокоишь. У нормального мужика при виде…

— Отъе…сь ты от меня!!!

Сказано было громко. Несмотря на музыку, услышали даже за соседними столиками, а один из охранников, встрепенувшись, прочесал зал пристальным взглядом. Акулов дождался, пока они столкнуться глазами, и выпустил такой заряд злости, что охранник смутился, нервно дёрнул щекой и поспешил отвернуться, сделав вид, что просто разминал шею.

Теперь понятно, почему Виктория скрывала своё место работы. Интересно, мать в курсе? Скорее всего, да. Ирина Константиновна не могла отнестись к занятиям дочери положительно, но всегда придерживалась правила не лезть в дела взрослых детей, даже если они совершали ошибки — кроме тех случаев, когда ошибки были очевидны с самого начала и не имели двоякого толкования. Но и в этой ситуации она ограничивалась только предостережением или советом.

Черт!

Акулов потёр лоб! Он всегда отказывался брать подарки от женщин, а сегодня принял машину, заработанную такой ценой.

Хотя — какой «такой» ценой?

Что, в принципе, предосудительного в работе Виктории? Наверняка ей самой это нравится. Раздеваться на сцене её никто не принуждал. Платят очень прилично. Масса других положительных факторов, в противовес которым — только ретроградские взгляды Андрея, убеждённого, что женщина не должна заниматься такими вещами. Стоп! Не женщина, а его сестра, — когда он несколько раз смотрел выступления других танцовщиц, аналогичных «Сюрпризу» либо даже более откровенных, никакого чувства протеста не возникало. Не жмурился, не отворачивался, не требовал запретить недостойное зрелище. Смотрел с интересом и мог прокомментировать увиденное: «У этой здорово получилось! А эта, с такой-то фигурой, постыдилась бы на людях раздеваться…»

В конце концов, подобного следовало ожидать. Прояви он чуточку больше внимания к своим близким, обрати внимание на их проблемы и устремления — и мог бы догадаться о многом. Этот вариант ещё не самый худший. Андрей представил другие: Вика — наркоманка, Вика — наводчица в шайке квартирных грабителей, Вика — любовница преступного авторитета, специалиста по мокрым делам, у которого руки по локоть в крови… Он полагал, что дома у него всё в порядке, и целиком отдавался работе, дни и ночи вкалывал так, словно хотел наверстать упущенное за два года. Словно, кроме него, преступников ловить некому. Даже Маша говорила об этом, а ведь они поддерживают отношения не так уж и долго, ещё должен длиться тот период, на протяжении которого люди, решившиеся на совместное проживание, закрывают глаза на недостатки друг друга, рассчитывая, что со временем все устаканится и притрётся.

Для последнего танца «Сюрпризу» потребовалась девушка-доброволец из зала. Выбор пал на одиноких соседок оперативников. Блондинка, смеясь, отказалась, но её рыжеволосая подруга, затушив сигарету, последовала вслед за Анжелой на сцену. Номер был с лесбийскими мотивами. Пока Анжела солировала, Виктория и Каролина уложили рыженькую на спину у края сцены. Закрывая девушку от зрителей, повернулись спинами и наклонились, давая возможность оценить объёмы и красоту своих бёдер. Из зала донеслись одобрительные свистки и отрывистые аплодисменты.

Акулов сжал зубы. Фадеев восхищённо прицокнул, а Волгин смотрел с непроницаемым лицом, сидел прямо, будто аршин проглотил, и вызывал ассоциации с британским лордом, по недоразумению оказавшимся в третьеразрядном кафешантане.

— Я бы той козе, которая слева, с удовольствием засадил, — громко поделится мечтами джентльмен в белом костюме.

Акулов судорожными движениями раздвинул воротник своей рубашки. Невольно представилось, как от его удара этот хорёк падает на пол, закрывая разбитую морду локтями, в то время как кровь чёрными пятнами расползается по люминесцируюшему пиджаку.

— Может быть, вместо козы я подойду? — пискнула одна из спутниц «белокостюмного», и подружки одобрительно захихикали.

С последними тактами музыки Вика и Каролина отскочили в стороны, рыжеволосая поднялась со сцены, и стало видно, что с неё, пока она лежала, сняли блузку. Дав полюбоваться грудью, укрытой коричневым в белый горошек бюстгальтером, девушка сошла в зал и, стараясь двигаться как манекенщица на подиуме, проследовала к столу. На её лице играна улыбка, сотканная из лёгкого смущения, чувства превосходства над соперницами, не отважившимися оголиться прилюдно, и надежд на жгучее внимание со стороны отборных представителей сильного пола. Проморгав складку ковровой дорожки, рыженькая споткнулась и подвернула ногу в туфле на огромнейшей шпильке, но виду не подала. Последние метры прошла почти не хромая и села к подруге, воспользовавшись помощью тучного кавказца, победившего на коктейльном аукционе, который успел подскочить, отодвинуть стул и предложить руку. Заняв своё место, полуоголенная красавица кивнула в знак благодарности и не преминула победно взглянуть на спутниц джигита, двух худосочных «фотомоделек».

Кавказец, наклонившись к уху рыжеволосой, что-то страстно шептал, когда от сцены к ним направилась Виктория, неся в руках блузку королевы любительского стриптиза. Следом за ней спешил официант с подносом подарков от клуба: бутылкой дорогого вина, мягкой игрушкой и коробкой женских сигар.

Взгляды брата и сестры пересеклись…

Это длилось пару секунд, потом они равнодушно отвернулись в разные стороны.

— Выпьем! — решительно предложил Игорь и поднял рюмку. — Уф, хорошо пошла, стерва!

Андрей вздрогнул, подумав, что в последней фразе рубоповец говорил о Виктории, но оказалось, что тот восхищается водкой.

Акулов и Волгин проглотили свои дозы с мрачными лицами и закусили изрядно подостывшим горячим. Фадеев истолковал это по-своему:

— Ничего, мужики, через полчаса второе отделение начнётся. Там эти бабы такое откалывают, что… А самый прикол у них бывает в конце. Всем раздают карточки для голосования и сувенирные авторучки. На карточке надо написать имя той девушки, которая тебе понравилась больше всего, и танцовщица, за которую отдали большинство голосов, покажет стриптиз. Но есть одна тонкость. По залу собирают деньги, кто сколько даст. Если сумма окажется маленькой, то девчонка снимет одно только платье. А если соберут много, то она разденется полностью, да ещё и раскорячится, как попросят. Я один раз такое шоу наблюдал! Сегодня публика богатая, так что, если повезёт, мы насмотримся… — Игорь помолчал, улыбаясь приятным воспоминаниям, и закончил рекламную паузу: — У меня этих Якубовских ручек в кабинете штук десять валяется!

Волгин продолжал изображать английского парламентария. Акулов поделился наблюдением, которое давно сложилось у него в голове:

— Видите того урода в белом прикиде? На покойного Никиту как две капли похож.

— Да ну? — Фадеев, не таясь, развернулся, чтобы оценить указанный объект. — А по-моему, ничего общего. Меньше думай о работе… И не пыхти ты так своим «беломором», все настроение праздничное сбиваешь!

Каролина, последняя из троицы «Сюрприза», скрылась за дверью артистической уборной. Конферансье продолжал цедить пиво около стойки, охранники покинули зал, и на танцевальную площадку потянулись любители медленных танцев. «Белый пиджак» пригласил сразу двух «школьниц», пузатый джигит галантно вывел рыжеволосую.

— Пойти, что ли, тоже потоптаться? — вопросил Игорь, оглядываясь в поисках потенциальной партнёрши; задержался взглядом на блондинке, в одиночку распивающей призовое вино, и вздохнул: — Не годится, придётся её потом за стол приглашать. А на хрена она нужна, если мы ещё будем работать?

Закончились две композиции, и конферансье, вынырнув из артистической уборной, объявил «белый» танец.

— Неужели нас никто не позовёт? — Фадеев приосанился. — Да на таких парней, как мы, должны накинуться все местные красотки! Во, одна уже идёт! Черт, как бы от неё потом отделаться, чтобы дала телефончик и не обиделась?

Блондинка подошла к столику оперов, проигнорировала Игоря и пригласила Сергея. Когда они удалились, Фадеев почесал затылок:

— Ни черта не понимаю… Может быть, водки? Никому мы, Андрюхин, с тобой не нужны. Да так оно и лучше. К чёрту этих баб! Никуда они не денутся, а мы когда ещё соберёмся в такой хорошей компании? Бл-лин, ещё одна подкатывает! Да это же… Это же… Она!

— Молодой человек, можно вас ангажировать на медленный танец? — спросила Вика у Андрея, загадочно улыбаясь; ни тени смущения на её лице заметно не было.

— Можно. Если не боитесь, что я отдавлю вам все ноги. — Акулов поднялся, взял сестру под руку, и они отошли от стола, оставив обалдевшего Игоря скучать в одиночестве.

Заняли место среди других танцующих пар. Андрей обнял сестру за талию, она положила руки на его плечи и первой начала разговор:

— Ты меня осуждаешь?

— Догадайся сама.

— Что в этом такого? Они ведь просто смотрят, и ничего больше.

— Так уж и ничего!

— Ничего, — повторила Виктория, и Акулову захотелось ей верить.

Слов не хватало. Высказывать мысли, которые бурлили в нём при виде танцев «Сюрприза», сейчас казалось глупо. Ни одного рационального довода, сплошные эмоции. Может, было бы лучше и дальше оставаться в неведении?

— Почему ты раньше ничего не говорила?

— Потому что знала: моя работа тебе не понравится. Надеялась, что никогда про неё не узнаешь. Кто мог предположить, что ты здесь окажешься? На службу он поехал, как же! Следил за мной или кто-то подсказал, где искать?

Двумя днями позже Акулов, прокручивая этот разговор в голове, долго пытался понять, что же вынудило его сказать следующие фразы, но так и не доискался причины. Она, конечно, была, но логического обоснования не имела. Наверное, какое-то предчувствие, причём того разряда, к которым Андрей всегда относился с большой долей скепсиса: дескать, потом всегда кажется, что звезды предупреждали…

Тщательно подбирая слова и контролируя выражение лица, довольно безразличным тоном он произнёс:

— Надоело слушать твои байки, вот и решил поглядеть, как обстоят дела на самом деле.

— Ну и как они обстоят?

— Бывает и хуже.

— Согласна… Кто тебе сказал адрес клуба?

Акулов хмыкнул:

— Мир не без добрых людей. Установить адрес было легко, не в этом проблема.

— А в чём она? В твоём отношении? Ты перестанешь общаться со мной до тех пор, пока я не перейду работать нянечкой в детский сад? Я бы, может, и пошла, да только денег, которые там платят, мне не хватит даже на косметику.

— Весь вопрос в деньгах?

— Андрюша! Я тебя, конечно, очень люблю, но выслушивать проповеди не собираюсь. Прежде чем осуждать, постарайся хотя бы понять. Тебе не нравится, что я раздеваюсь перед этим зажравшимся быдлом? Так ведь это я их использую, а не они меня. Я! Знаешь, сколько баб в этом городе мне завидуют, сколькие мечтают оказаться на моём месте?

— Что, очень много? — Акулов криво усмехнулся.

— Достаточно! Идти на завод и горбатиться за токарным станком никто не желает…

— Лучше задницей трясти…

— Лучше трясти задницей здесь, чем в каком-нибудь другом месте. Объяснить, почему? Да, вопрос, простите, в деньгах! Я предпочитаю раздеваться и получать достойные деньги, чем за шестьдесят баксов в месяц преподавать алгебру юным придуркам, которые ни о чём, кроме героина, компьютерных игр и щупанья прыщавых одноклассниц, не думают. Шесть уроков расстилаться перед ними, потом лупить по потным рукам директора школы, который считает, что, записав мне пару факультативов, имеет право на горизонтальную благодарность, а вечером питаться макаронами с морковкой и рыдать над порвавшимися колготками. Андрюша, я пробовала — это не для меня. Хватило двух месяцев, чтобы понять. Работая здесь, я чувствую себя человеком. Да, приходится делать то, что тебе не нравится, — но когда я это делаю, вся толпа в моей власти.

— Ещё скажи, что женщине просто необходимо постоянно чувствовать мужское внимание.

— Да, Андрюша, необходимо. Лишившись его, она быстро перестанет быть женщиной. Очень плохо, что ты этого не понимаешь.

— Не всё ещё потеряно. Может быть, когда-нибудь и пойму.

— Скажи мне, пожалуйста…

— Пожалуйста…

— …Ты во всех клубах ведёшь себя так же? Или тебя бесит только то, что мы — родственники, а на других девушек ты можешь глазеть, не смущаясь и не возмущаясь? Не отводи глаза, вопрос серьёзный…

— Мне не нравятся люди, которые крутятся вокруг тебя. Мне не нравятся проблемы, которые они могут создать. Мне не нравятся способы, которыми они их будут решать. Я просто боюсь за тебя… Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: твоя работа может принести серьёзные неприятности, даже если ты будешь просто танцевать, ни на что не обращая внимания и стараясь держаться подальше от всякого рода криминальных историй.

Виктория сбилась с шага и наступила Акулову на ногу.

— Спасибо! — усмехнулся он.

— Вот что… — проговорила сестра медленно, на ходу принимая решение и глядя брату в лицо. — Раз уж так получилось, то… Кто тебе рассказал, где меня можно увидеть?

— Ты уже спрашивала. Какая разница, кто это был? Главное, что рассказали. И про клуб, и про всё остальное.

— Нам надо будет поговорить. Завтра, хорошо? Я сама тебе позвоню. А до моего звонка не надо, пожалуйста, ничего делать. Договорились?

Неуместный вопрос «Что случилось?» чуть не сорвался с языка Андрея. Вовремя остановившись, он, изобразив на лице колебание, кивнул, но поставил условие:

— Ладно. Но только пообещай, что расскажешь все без утайки.

— Обещаю…

Музыка смолкла. В зале раздались аплодисменты.

— Мне пора. — Виктория убрала ладони с плеч Андрея. — Позвоню завтра!

— Сейчас у вас будет стриптиз? — спросил он, не давая сестре отойти.

Она рассмеялась:

— Хочешь на меня посмотреть? Кто бы подумал, что ты любишь инцест! А такой с виду правильный.

— Не хочу.

— Значит, пусть будет по-твоему. Станцует Анжелка, независимо от итогов голосования. Все, отпусти!

Оставив Андрея, Вика торопливо скрылась за дверью позади сцены. Андрей, проводив её взглядом, вернулся к столу, где его ждали Фадеев и Волгин. Блондинки с ними не было.

— Бросил? — спросил он Сергея, усаживаясь.

— Договорились встретиться завтра.

— Поздравляю.

— Между прочим, девушка очень приличная. Работает в школе преподавателем ботаники.

— Хм… За шестьдесят баксов, по вечерам рыдая перед «стрелочкой» на колготках?

— Что?

— Не обращай внимания. Её подруга тоже учитель?

— Ага. Только по математике, в старших классах.

— Это было подстроено…

— Что?

Фадеев, который наблюдал за диалогом с видом несколько ревнивым и недоуменным, постучал ножом по тарелке:

— Мужики, хорош развлекаться! Пока вы там дамочек обнимали, я всю работу за вас провернул.

— Водку, что ли, нашу выжрал?

— Софронов вернулся. Сидит в кабинете Гордеича, можно пойти и забрать.

— Пошли!

— Вам-то хорошо, вы своё получили. А старый и заслуженный майор, как обычно, оказался выкинут на свалку.

— Ничего, Чапаев, тебя Инесса подберёт, отчистит и согреет.

— Если бы! Который год с этим делом «динамит».

Когда опера выходили из зала, «белый костюм» отплясывал твист, а кавказец, присоединив рыжеволосую к субтильным «фотомоделькам», рассказывал что-то залихватское, пыжился и жестикулировал, как пропеллер. «Математичка» смеялась, чувствуя себя победительницей, овладевшей вниманием достойного человека. Одинокая блондинка помахала Волгину рукой…

— Интересно, какую лапшу ты повесил ей на уши? — проворчал Фадеев, боковым зрением уловив прощальный жест девушки.

Глава пятая

Задержание. — Допрос. — О вреде адюльтера, неожиданностях и коллекции бюстгальтеров. — Убийца снимает маску благопристойности с «чужого» покойника. — Волгин думает. — Волгин действует. — Человек, который готовит пельмени. — Акулов и геометрия. — Шутки закончились…

Софронов сидел на стуле в кабинете директора, широко расставив ноги и скрестив на груди руки. Пальто и кепка лежали на коленях. Гордеич, расположившись за столом, щёлкал клавишами калькулятора — как показалось Волгину, он пытался замаскировать своё волнение, а не производил сложные вычисления.

— Дима? — спросил Акулов, останавливаясь перед Софроном.

Тот посмотрел на опера и промолчал.

— Вставай и поехали.

— Куда?

— Туда.

— Станислав Гордеевич! — Софронов повернулся к директору.

Тот, вздохнув, выключил калькулятор.

— Дима, у товарищей из органов к тебе есть несколько вопросов. Отправляйся с ними.

— А кто будет работать?

— Не беспокойся.

Софронов поджал губы. Посидел, глядя в пол. Потом резко поднялся, уронив кепку, и принялся надевать пальто. С двух раз попасть в рукав не получилось, и Акулов помог, подержал тяжёлый реглан, пока преступник, совладав с нервами, не напялил своё одеяние.

— Спасибо…

Когда проходили через вестибюль первого этажа, один из охранников, недоуменно нахмурившись, шагнул им навстречу, но прежде, чем Фадеев успел его отодвинуть, вмешался напарник. Он дёрнул коллегу за локоть и прошептал на ухо несколько слов, от которых лицо молодого секьюрити вытянулось и закаменело.

Как только менты и Софронов скрылись за дверью, он демонстративно сплюнул:

— Ненавижу! Ну чего им дома-то не сидится?! Сначала жрут на халяву, потом права начинают качать. Димон-то при чём, чего он им сделал? Разве что обматюгать мог, если они сильно зарвались.

Около машины Акулов обыскал Софрона. В боковом кармане пальто нашёлся ножик, не относящийся к холодному оружию, но достаточно большой для того, чтобы нанести им проникающее ранение.

— Разве это запрещено? — спросил Софрон, с неприязнью наблюдая за действиями оперативника.

— Тебе он больше не пригодится… — Акулов прикусил язык. Раньше времени предупреждать задержанного о том, что избитый им человек умер, было бы существенной тактической ошибкой.

Повезло, Софронов оценил слова поверхностно, приняв их за обычный милицейский прикол.

— Обойдёмся без наручников?

— Я никуда не убегу.

Сели в «Ниву». Фадеев — за руль, Акулов и Волгин — на задний диван, по бокам от задержанного.

— Может быть, наконец объясните, куда мы едем и какие у вас ко мне претензии?

Трём операм доводилось слышать подобные вопросы не одну сотню раз. Столь же традиционно ответил и Волгин:

— Едем в Северный район. А что касается претензий, то все свои грехи ты знаешь лучше нашего.

— Рассчитываете, что я сдуру в чём-то признаюсь?

— Время покажет. Главное, что от твоего признания — или молчания — нам ни тепло, ни холодно не станет. При таком количестве свидетелей и материальных улик признание обвиняемого нужно лишь для того, чтобы оценить его первоначальный умысел и отношение к содеянному. Никто ведь не знает, какая мысль на самом деле была в твоей дурной башке…

— Оскорбляете?

— Нет. Просто констатирую очевидное.

Софрон замолчал и минут десять грыз ногти, глядя в окно на пролетающие мимо светофоры, дома и мосты. Фадеев увеличил громкость магнитолы:

Как только песня закончилась и ударило из динамиков шипение пустой магнитной плёнки, Софронов спросил дрогнувшим голосом:

— На меня пожаловался Никита?

— Нет. Он про тебя не сказал ни единого слова, — ответил Волгин чистую правду.

— Не верю!

— Тоже мне, Станиславский нашёлся! Придёт время, и убедишься. От слов Никиты сейчас ничего не зависит. Слишком сильно ты его отдубасил, и слишком многие это видели.

— Этот козёл давно нарывался.

— К девушке твоей приставал?

— Даже меня не боялся!

— Значит, причина драки именно в этом? В неуважении к твоей личности?

Софрон подумал и вздохнул:

— Сучка не захочет — кобель не вскочит. Давно надо было другую куклу найти. А я все чего-то тянул, надеялся, что снова будет как раньше…

— Раньше было хорошо?

— Не очень. Здорово я его отмудохал?

— Ты хвалишься, или тебя интересует результат поединка?

— Чем там хвалиться? Этой глисте любой сопляк мог запросто накостылять!

— Девушка — «кукла», соперник — «глиста». Чего же ты, такой сильный и умный, с ними связался? А что касается мордобоя — хватило бы и четверти дозы…

Разговор, начавшись в машине, был завершён в кабинете 13-го отделения. Ни охотничьего азарта, ни ненависти по отношению к душегубу опера не испытывали. Акулов пошёл искать следователя Риту Тростинкину, а Фадеев, вставив в диалог буквально несколько слов, в дальнейшем откровенно скучал. Листал порнографический журнал, завалявшийся в одном из столов, зевал, пробовал играть в «тетрис» на своём сотовом телефоне и даже вздремнул, преклонив голову на стопку книг разного жанра, от комментариев к УПК до женского романа «Стальная эрекция».

Софронов, услышав за спиной тихий храп, развернулся, прочитал название на корешке бестселлера и усмехнулся:

— Представляю, что ему снится.

Словно в подтверждение этого, Фадеев застонал, встрепенулся и, подняв голову, окинул кабинет мутным взглядом. Потом сфокусировался на часах, разобрал положение стрелок и, произведя в уме несложные вычисления, сварливым тоном задал вопрос:

— Вы ещё долго собираетесь ковыряться?

— Заканчиваем.

— Клиент кочевряжится? Давно пора по домам разбегаться… — Игорь Александрович потёр скулу, на которой алели пятна от контакта с жёсткой обложкой «Эрекции», потянулся, отчётливо хрустнув суставами, и отправится, по его собственному выражению, «нашакалить немножечко кофе».

Пока его не было, Волгин дописал показания Софрона. Пробежал глазами получившийся текст, остался доволен и отдал два покрытых плотными строчками листа Дмитрию:

— Читай. Если найдёшь ошибки — ничего не зачёркивай, скажи мне, допишем отдельно.

— Все правильно. Я видел, как вы писали.

— Читай, кому говорят… — Сергей растёр лицо, почувствовал взгляд Софрона и поднял на него покрасневшие глаза: — Что такое?

— Пока никого больше нет… Мы можем как-нибудь договориться? Я зарабатываю не очень много, но…

— Нет.

— Почему?

Сложно ответить на такой простой вопрос. Пускаться в объяснения, вспоминать про нравственность и мораль — значит, провоцировать взяткодателя на словоблудие. Он ведь вполне искренне верит, что все продаётся, и мент, отказываясь от предложенных денег, просто набивает цену. Гораздо проще зарядить в ухо. Законом это запрещено, но действует очень эффективно, отбивая у преступника желание к продолжению аукциона.

— Потому. Я по субботам не принимаю.

— Уже давно воскресенье…

— Постарайся договориться с кем-нибудь другим. А я прослежу за тем, чтобы это не получилось.

Возвратился Фадеев, неся несколько кружек, электрочайник с кипятком и пакетики с заваркой.

— Кофе и сахар есть только у местного зампоура^[8], Борисова. Но он заперся в своём кабинете и не желает ни с кем разговаривать.

— Его сиятельство Александр Маркович бывают подвержены приступам дурного настроения. Особенно плохо ему бывает, когда кому-нибудь другому хорошо, а он не поимел с этого ни копейки.

— Нет, там какая-то семейная драма. Акула расскажет, когда придёт.

— А где он застрял?

— В дежурке. Следачка ваша свалила домой, он пытается до неё дозвониться. Не знаешь, далеко она живёт?

— Неблизко. Придётся кому-нибудь ехать.

— Пускай дежурный разбирается. Или Андрюхин едет, он теперь у нас тоже «лошадный». — Фадеев заварил чай в трёх кружках и с сомнением посмотрел на задержанного: — СПИДом не болеешь? Сифилисом?

— Нет.

— Точно? Тогда держи.

Акулов появился только минут через сорок. Следом за ним вошла Маргарита, как всегда, больше похожая на ветреную студентку, чем на следователя прокуратуры.

— Всем — здрасьте!

Худенькая, немного угловатая, с очень короткой стрижкой неестественно белых волос, в голубых джинсах и куртке цвета хаки, слишком тонкой для ноябрьской погоды. Хлопнула по столу полиэтиленовым пакетом с «дежурной папкой», села, положила подбородок на сомкнутые в «замок» пальцы, долго рассматривала подозреваемого.

— Ты, значит, Софронов?

— Я.

— Паспорт есть? Что он вообще говорит?

Волгин дал Тростинкиной «Объяснение». Любой чужой почерк вызывал у неё раздражение, и волгинский, достаточно разборчивый и крупный, не стал исключением.

— Не понимаю, как это можно читать? Он что, сам писал? Софронов, это твои каракули?

Дмитрий благородно промолчал. Морщась, чтобы лишний раз подчеркнуть обилие трудностей, которые ей приходится преодолевать по вине оперов, Рита начала чтение. Одновременно она пошарила в пакете, достала пачку «вирджинии слимс» и, зажав между пальцами длинную сигарету, демонстративно отставила руку.

Фадеев поднёс огонёк.

— Может быть, чай?

— Позже.

На окнах кабинета были установлены прочные решётки, так что оставлять задержанного и следователя наедине можно было вполне безбоязненно. Убежать не получится, а кидаться на Тростинкину, чтобы её придушить, взять в заложники или разорвать материалы уголовного дела, Софронов, как представлялось Сергею, не станет.

— Пошли, пошепчемся, — предложил он коллегам и первым направился к выходу в коридор.

— Вы куда, мальчики? — крикнула вслед операм Маргарита, стряхивая пепел под стол.

— А она ничего, — одобрительно заметил Фадеев, прикрывая за собой дверь так, чтобы осталась узкая щёлочка, через которую можно было держать Софрона в поле зрения. — И я бы ей отдался. Но сегодня не мой день, так что поеду-ка я домой делать баиньки.

— Я дежурю, мне и сидеть до упора. Надеюсь, она не станет проводить очные ставки. Даже если Софрон сейчас откажется от показаний, оснований для того, чтобы ему выписать «сотку»^[9], хватает, а частности потом доработаем. Софрона в камеру пускай везёт «дежурка», а я подброшу Риту домой.

— Теперь я вижу, что тебя можно здесь оставлять с чистой совестью, — ухмыльнулся Фадеев. — Если бы ты решил по-другому, я бы позвонил психиатру.

— Он ждёт всё время твоего звонка? Нормальные люди будят по ночам своих адвокатов, а ты надоедаешь психиатру? Плохо дело…

— Не повтори ошибку Борисова, — вступил в разговор Акулов и сделал паузу, чтобы продуть папиросу.

— Что он опять отчебучил?

— Завалился в отдел вскоре после того, как мы уехали в клуб. Рита уже здесь сидела, собиралась начать допросы. Сам знаешь, когда ей не хочется чего-то делать, она смотрит на всех такими глазами, как будто готова отдаться любому, кто исполнит её «Отдельное поручение». Борисов и попался на удочку, стал кружить вокруг, как ястреб над добычей. Поскольку допрашивать ему никого не хотелось, он загрузил Тростинкину в том плане, что надо срочно проводить обыск на квартире Никиты. Дескать, хоть он и потерпевший, но кокаин там можно найти, надо только поторопиться, пока родственники не очухались и не выбросили всю наркоту. Представляешь, он добровольно напросился туда поехать и, помимо проведения обыска, огорошить родителей известием о гибели сына.

— А с чего он решил, что кокаин Снежаны «повесят» на убиенного?

— Много ума для этого надо? Он хоть и сволочь, но не дурак, на ходу рубит темы, как можно кого-то отмазать или как кто-то станет отмазываться. Может быть, не зная о моём договоре с бабами, хотел сам выступить в роли защитника, за деньги, естественно… Ритка повелась и обыск выписала, «неотложный», без санкции прокурора. Борисов прихватил своих бойцов и полетел в адрес. Родителей там не застали, они у кого-то на даче гостят, но домработница им открыла. Борисов сунул ей постановление в нос, вызвал соседей и принялся хату на уши ставить. Кокаин, что удивительно, нашли. Прямо в тумбочке покойного, возле кровати. А потом Борисов залез в шкаф и обнаружил там коллекцию лифчиков, больше сотни экземпляров, все — с дарственными надписями. Бойцы дальше шмонают, а Борисов, как руководитель, сидит и бюстгальтеры смотрит. Читает надписи, хихикает. И перестаёт хихикать, узнав руку собственной жены: «Зайчик, ты в тысячу раз лучше моего мужа…» Короче говоря, Александр Маркович вернулся с обыска в состоянии крайнего раздражения. Отрядил кого-то из своих помогать Рите, а сам заперся в кабинете и хлещет горькую. Сейчас, наверное, уже дошёл до кондиции.

— Не поедет сгоряча стрелять жену из табельного пистолета?

— Ты волнуешься из-за того, что они живут в нашем районе и разбираться вызовут тебя?

— Не только. Человек, сумевший сделать гадость Борисову, заслуживает всяческого уважения и защиты.

— Не поедет. Он ведь по расчёту женился, ради денег, так что вынужден терпеть закидоны своей благоверной. Её папаня, то есть Борисова тесть, зашибает в своей нефтяной компании ежемесячно по десятке тысяч баксов. Это официально. И ещё, наверное, столько же — нелегальным путём. Учитывая алчность Александра Марковича, можно предположить, что он будет держать свечку и улыбаться, даже если супруга посреди ночи приведёт любовника в дом и займёт с ним семейное ложе.

Помолчали, куря и прислушиваясь к голосам, доносящимся из кабинета. Затушив сигарету, Волгин решительно объявил:

— Всё, хватит вам тусоваться. Война закончена, всем спасибо, все свободны. Катитесь по домам, а я здесь разгребусь. Проконтролирую, как «оформляют» Софрона, и отредактирую показания девчонок. Лукерья нас не обманула, так что надо держать слово и выгораживать Снежану… — Воспользовавшись тем, что Фадеев отлучился в туалет, Сергей кратко пересказал его предупреждение об информации, имеющейся в распоряжении РУБОП: — Заварова дважды отпустили, теперь эту балерину отмазываем. Нарвёмся, блин, мы со своим благородством на крупные неприятности.

— А ты что предлагаешь?

— Что тут можно предложить? Только вести себя осторожнее…

— Снежану и Лаки я сам освобожу. Хочу сказать им на прощание несколько слов, надо ведь поддерживать контакт, девчонки ещё пригодятся. Особенно Лаки — интересно с ней по поводу папаши пообщаться. Может быть, подскажет что-нибудь дельное? Целый год прошёл, должны были какие-то мысли появиться. А страх, если был первое время, — притупился. Да и в «тамбовском наезде» на её матушку много неясного. Так что сиди с Маргаритой, не отвлекайся, а с наркотой и бабами я сам всё улажу.

На ходу застёгивая ширинку, из уборной вышел Фадеев:

— Все, Андрюхин, поскакали. Серёга, когда будешь сводочку в главк писать, не забудь про меня. До свидания, милая девушка! — Последние слова Игорь адресовал Тростинкиной, просунув голову в кабинет и во весь рот улыбаясь: — Приятно было с вами познакомиться. Надеюсь, у нас ещё будет повод для встреч.

— Вы что, все уезжаете? — обеспокоилась Рита, тыкая сигаретой в металлическую ножку письменного стола; брызнули искры, несколько горящих крошек табака попали на её светлые джинсы. Рита, ойкнув, стряхнула их ладошкой.

— Когда мы собираемся уезжать, не возникает вопроса, куда мы поедем. Возникает только один вопрос: кто остаётся работать? — переиначил Фадеев пивную рекламу. — Сегодня — самый красивый.

— Волгин, что ли? — Раздавив окурок ботиночком, Тростинкина взялась обеими руками за боковины своего стула и посмотрела на Игоря с любопытством.

— Я считаю, по этому вопросу прений быть не может… Дима! Веди себя достойно.

Акулов и Фадеев распрощались, Сергей зашёл в кабинет. Как выяснилось, за короткий период его отсутствия в поведении подозреваемого произошли изменения. Тростинкина сообщила, что Никита скончался, и Софрон, осмыслив эту новость, счёл за лучшее воздержаться от показаний до тех пор, пока ему не будет предоставлен адвокат. Поскольку защитника, с которым был бы ранее заключён договор, у Дмитрия не было, а по телефону, установленному в кабинете, расслышать что-либо не представлялось возможным, Маргарита ушла звонить из дежурной части, надеясь склонить кого-нибудь из городских «Перри Мэйсонов» потрудиться за государственный счёт.

— Только вряд ли найдётся желающий переться сюда в три часа ночи…

Как только мужчины остались вдвоём, Софрон поднял голову и посмотрел на опера:

— Нельзя было мне сразу сказать, что этот педераст умер?

— Можно. Но я не сказал.

— Теперь мне, значит, сидеть…

— Срок тебе в любом случае корячился в полный рост. Даже если бы я вывесил некролог по поводу смерти Никиты на сцене твоего клуба.

— Обидно. Если бы за дело! Париться «червонец» из-за какого-то козла, который ничего путного в жизни не сделал.

— Не забывай, что он умер. Не ты его рожал, не тебе и жизни лишать.

— Я ведь только проучить его хотел, не убивать. Кто знал, что он сдохнет от пары звиздюлин? А как мне нужно было поступить? Вы бы что сделали на моём месте? Просто бы стояли и смотрели?

Сергей вспомнил обезображенное лицо трупа. Возражать Софрону не стал. Пусть говорит всё, что хочет, убеждает самого себя в случайности происшедшего, капает на мозги следователю и адвокату. Показания свидетелей, следы на месте происшествия, капли крови на одежде — от камеры ему не отвертеться. По поводу того, во сколько лет следует оценить его «подвиг», твёрдого мнения у Волгина не было. Тюрьма не сделает Софронова лучше, но и оставлять его на свободе нельзя. Сегодня под руку подвернулся Никита, завтра крутой Дмитрий наваляет кому-нибудь, кто не даст закурить или наступит в автобусе на ногу. Может, конечно, и не случится такого, и до финиша жизни Софронов доживёт смиренно и тихо, но ставить эксперименты «будет — не будет, убьёт — не убьёт» на живых людях нельзя. Будем считать, что кредит доверия, выданный обществом, Софрон в значительной степени исчерпал.

— Я так и думал, что Лаки меня заложит. Когда в машине песню услышал — прямо током ударило!

— А ты что, вор?

— Нет.

— Так и она не наш осведомитель.

— Мне просто не повезло. Могло ведь получиться наоборот, правда? Мог ведь и Никита меня так ударить, что это я сейчас лежал бы в морге… Я вам про Лаки одну вещь расскажу. Я расскажу, а вы поступите, как нужно. Только закурить сперва дайте, мои кончились, а эти, — Софронов кивнул на тонкую пачку «вирджинии», оставленную Ритой на столе, — для меня слишком слабые.

Волгин протянул коробку «житана» — за последнее время он пристрастился к французским сигаретам, благо деньги, заработанные в течение трёхгодичного пребывания «на гражданке», позволяли баловать себя крепким табаком с ароматом Парижа.

— Большое спасибо.

Софронов сделал несколько глубоких затяжек, одновременно с каждой из них бросая на оперативника короткий оценивающий взгляд и опуская глаза, когда выдыхал дым. Пальцы, удерживающие сигарету, заметно дрожали.

— У Лаки в прошлом году убили отца. Вы, наверное, слыхали об этом?

Волгин неопределённо пожал плечами. Едва Дмитрий упомянул про «одну вещь», с которой следует поступить по своему усмотрению, как Сергей понял, о чём пойдёт речь. Сейчас начнёт топить экс-подругу, оперировать домыслами и непроверенными фактами, апеллировать к слухам, многократно завышая их достоверность. Что им движет? Простая злость, обусловленная «предательством» девчонки? Или расчёт, желание поторговаться со следствием в надежде на уступки и послабления? В пробудившуюся гражданскую совесть Софрона Волгин не верил.

— Должны были слышать. Это ведь где-то рядом случилось…

— Было дело. Ты знаешь расклад?

Дмитрий вздохнул тяжело и многозначительно.

— Когда Лаки была совсем малолеткой, отец её изнасиловал. Она сама мне об этом рассказывала. Родители вечно ссорились, мать по несколько дней не приходила домой, проводила время со всякими знакомыми, у неё их было много среди преподавателей, артистов и учёных. В те времена она хорошо зарабатывала, а отец, наоборот, получал какие-то гроши, не мог пристроиться на нормальное место и злился от этого. Пил, конечно. Ребёнка они не хотели, но Людмила Борисовна побоялась делать аборт…

Дальнейший рассказ Софрона был трафаретен для историй подобного рода — если флегматичное слово «трафарет» можно применить к таким диким вещам. В искусстве, видимо, нельзя. В милицейской практике, где эмоции следует контролировать, давая им выход лишь для достижения конкретного служебного результата или по вечерам, за бутылкой сорокаградусной в компании коллег — можно.

Мучимый комплексом неполноценности и одержимый злобой к нежеланному ребёнку, лишённый нормальных отношений с супругой и неспособный найти им замену на стороне, Арнольд Михайлович совратил малолетнюю дочь. Как водится, говорил, что это у него такие ласки, что она должна уважать папу, что рассказывать посторонним, включая маму, об этом нельзя. Дарил конфеты на палочке, водил в кафе поесть мороженого. Всё открылось, когда девчонка перешла в пятый класс. Людмила Борисовна, хоть и была шокирована правдой, больше всего боялась огласки. Скандал потух, не успев как следует разгореться. Значительная часть вины была возложена на Лаки, за пределы квартиры страсти не вышли. В глазах родственников и знакомых семья продолжала оставаться хоть и далёкой от идеала, но вполне прочной, «не хуже всех остальных». Материальное положение заставляло многих завидовать. На волне перестройки Людмила Борисовна успела отметиться в политике. Вершин Олимпа Иванцова не достигла, но связями и знаниями обзавелась, так что сумела, когда начался отлив, зацепиться за выгодное местечко. Приложение способностям Арнольда Михайловича также нашлось. Он бросил пить и лениться, оставил сетования на жизнь, которым в течение многих лет предавался за кухонным столом в окружении таких же бездельников, и окунулся в омут предпринимательства, выбирая наиболее скользкие и сомнительные с любых точек зрения способы обогащения. Что-то изготавливал и перепродавал, крутился в таможенной сфере, занимался арендой недвижимости и квартирными махинациями. Зарабатывал и прогорал, прятался от кредиторов, организовывал наезды на должников, искал дружбы чиновников и преступных авторитетов. Несколько раз, когда от столкновения различных «крыш», с которыми он работал, стоял такой гром, что казалось, небо рухнет на землю, бросал семью и шхерился по неизвестным углам, выжидая, пока буря уляжется. Однажды рассвирепевшие бандиты чуть не взяли Лаки в заложницы, и только случайность оградила девчонку от смертельно опасного приключения, спровоцированного корыстолюбивым папашей. Тем не менее время шло, и все каким-то образом притёрлось и наладилось. Прошлое не беспокоило Арнольда Михайловича. Дочка стала встречаться с мужчинами и жить половой жизнью, а значит, больше не могла угрожать ему разоблачением. Бандиты отстали: сели, погибли в разборках или стали жертвами организованных конкурентами «заказух», эмигрировали, переключились на новые темы… Удивительно, но Гладкостенному удалось разрешить все былые проблемы, сохранив при этом деньги и лицо перед окружением семьи. Последнее обстоятельство волновало Людмилу Борисовну едва ли не больше, чем все прочие, взятые оптом. Она продолжала вертеться в тусовке несостоявшихся политиков и распоряжалась средствами никому не нужного фонда по защите гласности и демократии. Мелькала на телевидении и митингах, имела отношение к каким-то местечковым выборам в органы власти, проталкивала одних кандидатов и поливала ушатами грязи других, одним словом, жила своей жизнью, получая удовлетворение от процесса и не оценивая результаты, которые на поверку оказывались крайне ничтожными. Арнольд Михайлович довольствовался ролью председателя гаражного кооператива, оказывал незначительные услуги одной преступной группировке, парился в баньке с её лидерами, таскался по срамным девкам, поигрывал в преферанс, выпивал и не стремился к чему-то большему, полагая, что жизнь его удалась в полной мере. Иногда подумывал бросить семью, чтобы окончательно развязать себе руки, но дальше разговоров дело не заходило, да и те он затевал только спьяну, когда хотел потешить самолюбие.

После его смерти Людмила Борисовна иЛукерья Арнольдовна только облегчённо вздохнули, хотя и пришлось для поддержания имиджа устроить похороны в гробу из магазина ритуальных принадлежностей «Чикаго-20», стоимостью три тысячи долларов. На поминки явилось сто пятьдесят человек, половина из которых никогда не видела Шершавчика живьём, а половина оставшейся половины тихо радовалась его внезапной кончине.

Дослушав Софрона, Волгин спросил:

— И что из этого следует?

Задержанный подумал, откусил заусенец с ногтя и решился:

— Лаки мне говорила, что у них дома хранилось оружие. Осталось с тех времён, когда её папа имел дело с бандитами.

— Какое оружие? Газовое, боевое? Винтовка, пистолет, охотничий карабин? Ты лично его видел? Держал в руках?

— Кто ж мне покажет! Но Лаки несколько раз повторяла, что всю жизнь мечтала рассчитаться с отцом. Вы проверяли, где она была во время убийства? А вы знаете, какие у неё есть знакомые? Я, конечно, этого сам не видел, но точно знаю, что они занимаются вымогательством.

— Как ты это можешь знать точно?

— Я всё-таки в клубе работаю, навидался всяких людей. Они как-то приходили посмотреть выступление «Сюрприза». Двое, Алик и Шурик. Алик высокий, под метр девяносто наверное, стрижётся наголо. А Шурику ещё нет двадцати лет, он где-то учится. Плотный такой, невысокий. Всё время резинку жуёт. Вы их обязательно проверьте!

Из дежурки вернулась Тростинкина. Бросила на стол записную книжку, села, посмотрела на Софронова строго, что полностью диссонировало с её возрастом и несерьёзным обликом студентки гуманитарного вуза:

— Нету для вас адвоката, Дмитрий Олегович! Никто не соглашается приехать.

— Как же быть?

— Как быть? Да очень просто! Сейчас я оформлю задержание на трое суток, а завтра вас допрошу…

Работать в выходной день Рите не хотелось, что она красноречиво выразила взглядом, обращённым к Сергею.

Непринуждённо мешая в общении с подозреваемым местоимения «ты» и «вы», Тростинкина взялась за бланки протоколов «сотки». Первый экземпляр она запорола, так что вынуждена была в дальнейшем прибегнуть к помощи Волгина. Когда была написана последняя фраза и Рита, высунув кончик языка, поставила свою подпись, длинную, словно в ней умещались фамилия, имя и отчество целиком, Сергей невольно вздохнул. Такого количества ошибок он не позволял себе, даже учась на юрфаке, когда его впервые загнали на практику в одну из районных прокуратур.

— Кажется, все…

Сергей отвёл Софронова в дежурную часть, поручив её работникам честь дальнейшего препровождения задержанного в изолятор временного содержания. После этого Тростинкина долго собирала свои бумаги со стола кабинета и ещё дольше подкрашивала губы перед обколотым настенным зеркалом, не переставая возмущаться злодейской судьбой, вынудившей её перекроить все планы на уик-энд. Возмущалась она, впрочем, без злости и не забывала искоса посматривать на Сергея, который этого не замечал. Стоя перед окном, он курил в открытую форточку, смотрел, как оседают на его машину хлопья снега, и анализировал рассказ Софрона.

Придавать ему чрезмерное значение не стоило. Ключевых моментов было три: отношения в семье, инцест, оружие. Первые два теоретически могли послужить причиной убийства. Как реализовать такую информацию? Быстрых и эффективных способов не существовало, разве что путём грубого физического воздействия на «железную леди» Л.Б. Иванцову. Попытаться отыскать старые меддокументы и говорить с Людмилой Борисовной, имея их на руках в качестве козыря? Слабовато. Ну подтвердит она, прижатая к стенке, что Арнольд Михайлович спал с Лукерьей, в то время как она срывала голос на митингах в поддержку реформ, а что дальше? Дальше, собственно, ничего, за исключением лишнего повода для клерков из главка придраться к состоянию оперативно-поискового дела и настрочить список бездарных рекомендаций. Ни один «глухарь» ещё не был раскрыт благодаря подобным рекомендациям, но за их игнорирование или ненадлежащее исполнение пострадало множество оперов по всей России. Пообщаться с Лукерьей? Общаться, конечно, придётся, и здесь — карты в руки Андрею, который сумел установить с девчонкой психологический контакт, но тоже сомнительно, что из этого выйдет что-то путевое. Если Лаки причастна к гибели папаши, то станет молчать до последнего. Она сама, Сергей был в этом уверен, из пистолета не стреляла, должна была просить кого-то из друзей, которых не сдаст, как ты её ни уговаривай. «Вымогатели» Алик и Шурик? Установить их полные данные возможно: если они не плод воображения Софрона, а реальные люди, имеющие отношение к дочке Шершавчика, то это лишь вопрос времени, не более того. Лаки и не заметит, как её дружбаны окажутся под колпаком. Но опять-таки, что делать дальше? Тащить их в околоток и «колоть»? Затевать длительную разработку, терпеливо «окучивать», рассчитывая выявить другие эпизоды преступной деятельности? С места убийства Гладкостенного не изъяли ни единого отпечатка пальцев или обуви, не отыскали ни одного свидетеля, который мог бы опознать душегуба. Даже если Алик с Шуриком и признаются, никто их на основании этого признания не осудит. А ведь даже нет личной уверенности и отсутствуют какие-либо оперативные данные о том, что парням действительно есть в чём признаваться. Софронов, оказавшись в шкуре подозреваемого, будет городить всё что угодно, надеясь расположить к себе оперов, выхлопотать если не подписку о невыезде вместо ареста, то «хорошую» камеру в следственном изоляторе и, в перспективе, судебный приговор «ниже низшего».

Акулов поступал просто, полагаясь в подобных случаях на свою интуицию. Если он верил человеку, то шёл до конца, преодолевал любые препятствия, чтобы проверить новую версию. Волгин меньше доверял собственным чувствам, особенно когда с информатором доводилось общаться впервые и при обстоятельствах, вынуждающих того к сотрудничеству с ментами. Лучший, наиболее надёжный информатор — это «инициативник» или «идейный борец», но таких попадаются единицы. В основном приходится работать с людьми, тем или иным способом оказавшимися у органов на крючке.

Акулов доверял интуиции, Волгин больше уповал на трезвый расчёт и анализ, на ежедневную пахоту, а не на прилив вдохновения. Дополняя друг друга, они составляли гармоничную и результативную спарку, но имели один общий недостаток. Что Андрей, что Сергей, оба не любили работать по делам, которые начинал раскручивать кто-то другой. Если сам не побывал на месте происшествия, не осмотрел труп, не прикинул с ходу рабочие версии, не участвовал в самых первых мероприятиях по обходу жилмассива и опросу свидетелей, то никакое ОПД, даже самое грамотное и объективное, никакие рассказы коллег не смогут заменить самые первые, зачастую наиболее верные, впечатления, не смогут дать импульс, который определит вектор розыска и ляжет в основу раскрытия.

— Я готова.

— Поехали…

Тростинкина жила на окраине соседнего района. По пустынным улицам долетели за пятнадцать минут, из которых две ушло на то, чтобы объясниться с инспектором ГИБДД, тормознувшим «ауди» с затемнёнными стёклами за превышение скорости и сильно огорчившимся, когда Волгин предъявил служебное удостоверение. Компенсируя потраченное время и упущенную прибыль, молодой незнакомый сержант обращался к Сергею на «ты» и даже вознамерился прочесть нравоучение, суть которого свелась бы к тому, что нарушать правила можно только в целях служебной необходимости, а не когда захочется форсануть перед девушкой, но был лишён и этого самоутверждающего пустяка. Хлопнув дверью, Волгин уехал. Тростинкина, глядя в зеркало на застывшего посреди дороги сержанта, рассмеялась:

— Похоже, ты его чем-то расстроил.

— Пусть радуется, что я его карманы не ошмонал. Интересно, сколько там было «чёрной налички»?

— Надо же и ему как-то жить…

Управление собственной безопасности главка, призванное бороться с мздоимством в милицейской среде, действовало как-то странно. Ловить коррумпированных полковников оно не могло, а размениваться на мелочёвку, вроде сотрудников ДПС, не хотело, о чём так прямо и заявил в своём интервью начальник грозного подразделения. В результате его служба трепала нервы работягам, на которых жаловались преступники, стремящиеся «торпедировать» своё уголовное дело обвинениями сотрудников в злоупотреблении властью, или присасывалась к результату чужого труда — например, когда опера из обычного отделения ловили за руку постового, приторговывающего героином. Крайне широкие полномочия и технические возможности, данные УСБ, по большей части оборачивались стрельбой из пушек по воробьям, ни одного по-настоящему серьёзного дела они до сих пор не раскрутили.

— Сворачивай во двор. Третий подъезд.

Рита жила в пятиэтажном доме «сталинской» постройки. И само здание, и прилегающая к нему территория, насколько можно было разобрать в свете фар, смотрелись очень добротно и респектабельно, подчёркивая социальный статус жильцов и их уверенность в завтрашнем дне.

— Приехали. Будем прощаться, или у тебя есть желание немного компенсировать мне испорченные выходные?

— Каким образом?

Надо признать, вопрос прозвучал по-дурацки, дискредитируя Волгина как мужчину и сотрудника оперативного подразделения.

— Тут неподалёку есть бар, — терпеливо начала объяснять Тростинкина. — Но он в такое время скорее всего закрыт. На параллельной улице расположено кафе, но и там нас вряд ли кто ждёт. Наконец, можно проехаться к ресторану, но только для того, чтобы постучать в закрытые двери и заглянуть на обратном пути в ночной магазин. Спиртное там очень приличное, а всё остальное найдётся в моём холодильнике…

Волгин постарался скрыть усмешку. Много лет назад, в отроческую пору, ему представлялось, что вся жизнь сыщика состоит из таких дней, какой выпал на его долю сегодня. Пистолет в наплечной кобуре, автомашина, загадочный труп, засада во французском ресторане и, под занавес, поздний ужин с очаровательной женщиной, как правило — всякий раз новой. На практике же за всё время службы такой пасьянс сложился впервые, и разрушать его не хотелось. Да что там не хотелось, — это было бы верхом идиотизма!

И Волгин направил машину к выезду со двора, чтобы затариться выпивкой в круглосуточно работающем магазине…

…А наутро ему довелось познакомиться с человеком, который умел невероятно тихо разогревать пельмени в микроволновой печи.

— Я хочу пить. Возьми в холодильнике тоник, — капризно попросила Рита, едва они проснулись.

Сергей встал с кровати и, как был в одних трусах, потягиваясь и почёсываясь, пошлёпал на кухню. Настроение было отличным, и он, вопреки своим привычкам, ни с того ни с сего принялся фальшиво напевать арию цыганского барона.

На кухне его встретил невысокий лысоватый мужчина. Он был одет в синий мундир прокурорского работника с погонами советника юстиции, что соответствовало милицейскому подполковнику. Дождавшись, пока ошарашенный Волгин прекратит пение, мужчина невозмутимо представился:

— Лев Вячеславович, отец Маргариты. Недавно пришёл и снова убегаю на службу. Надеюсь, я вас не разбудил своим грохотом?

— Сергей… Сергеевич. Мы работаем вместе…

— Я догадался. Если вы употребляете на завтрак пельмени, я разогрею ещё одну порцию, а Рита по утрам ест только йогурт…

* * *

Акулов приехал домой, когда мама уже крепко спала. Принял душ, перекусил бутербродами и сел за письменный стол в своей комнате. Подвернулся чистый листок бумаги, и Андрей принялся чёркать по нему отточенным карандашом, несколько штук которых всегда держал на столе, одновременно размышляя об итогах прошедшего дня. Через некоторое время отвлёкся и посмотрел на получившийся рисунок.

Тонкие линии отображали перепады его настроения. Сначала горизонтальная, потом задранная резко вверх, азартная, символизирующая выезд на место происшествия и разговор с Лаки, получение сведений о преступнике и приезд в клуб. Невнятный завиток и две прерывистые черты отвесно вниз напоминали о выступлении шоу-балета «Сюрприз» и упирались в ровный квадрат, который Акулов покрыл диагональными штрихами, тёмными и сильно вдавленными в бумагу наверху и светлеющими в нижней части прямоугольника. Рядом, под углом сорок пять градусов вверх, расположился сильно вытянутый овал, тоже слегка затушёванный, а следом пролегла линия, изломанная наподобие латинской буквы «Z», выполненная одним резким движением, от которого раскрошился грифель твёрдого карандаша. Под нижней перекладиной буквы теснились три вопросительных знака.

Что он скажет сестре? Как нужно отнестись к её работе? Нуждается ли она в его помощи?

Акулов гордился своей интуицией, и основания для этого были. Но то, что помогало распутывать преступления, буксовало при решении семейных вопросов. Или таковых не существует, и он напрасно ломает голову в поисках ответов, которые всем остальным давно известны и почитаются как аксиомы? Интуиция отказывалась помочь, молчала. Посоветоваться, что ли, с Серёгой? Со стороны гораздо проще оценить ситуацию, а кроме того, он, со своим циничным педантизмом, сможет разложить все по полочкам, рассортировать на неотложное и второстепенное, обозначить контуры проблемы. А если Волгин попросту рассмеётся? Нет, конечно, он не станет этого делать, проявит деликатность, посочувствует и совершенно искренне попробует понять, что же тревожит Андрея. Но понять, вполне вероятно, не сможет — его родители умерли в середине восьмидесятых, близких родственников нет, а те, что есть, эмигрировали в Канаду и махнули на Серёгу рукой, как на человека, к жизни не приспособленного, не умеющего искать выгоду и крутиться, по-своему блаженного. Жена оставила его давным-давно, а он так и не нашёл ей замену, потихоньку начал дичать, очерствел от неустроенной личной жизни, являющейся лишь приложением к работе, призванным заполнить вакуум в перерывах между расследованиями.

Под дверью комнаты, оповещая о своём желании войти, мяукнула кошка. Акулов не стал ей помогать, зная, что она прекрасно справится сама. Так и произошло: она подпрыгнула и повисла на дверной ручке, своим весом заставляя её повернуться, а потом оттолкнулась лапкой от косяка и въехала на двери в комнату, строго глядя на Андрея зелёными глазами, при этом левый глаз, как всегда, был открыт шире, чем правый. Спрыгнула на пол, принюхалась, сунулась под шкаф и зашебуршала там полиэтиленовыми пакетами, укрывающими книги, которые Андрей так и не удосужился разобрать после своего освобождения. Ничего интересно не обнаружила и ушла в коридор, на прощание махнув хвостом с белым «фонариком».

Акулов смял разрисованную карандашом бумагу, погасил свет и лёг спать, так ничего и не решив.

Ровно в половине десятого утра он связался с помощником дежурного по РУВД:

— Запиши номер пейджера, я у тебя сегодня главный от «убойной» группы. Если что, звони сперва мне, а не Волгину. Софронов сидит?

— Куда он денется? Хочешь приехать с ним поработать?

— Пока не знаю. Посмотрим, как день сложится.

Позавтракал. Поговорил с матерью на нейтральные темы, подавляя в себе желание спросить, известно ли ей, чем занимается дочка. Посмотрел телевизор, разочаровался в утренних воскресных программах и ушёл в свою комнату, чтобы валяться на диване и читать книгу, не вникая в её содержание.

Позвонил Вике домой, она не ответила. Несколько раз набрал номер мобильника: «Аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети…»

Хотел связаться с Волгиным, но передумал, дал отбой при наборе последней цифры, решив сначала определиться с сестрой. Что она говорила по поводу встречи? Называла какое-то время или обещала позвонить сама? Акулов не помнил.

Лежал, смотрел в книгу. После того, как в пятый раз пришлось вернуться на несколько страниц назад, чтобы разобраться в описываемых событиях и понять, откуда в тексте появились новые герои, чтение прекратил. Встал, прошёлся по комнате. Семь шагов от стенки до стенки, почти что как в камере. Машинально заложил руки за спину — и выругался, когда обратил на это внимание. Отправился на кухню, чтобы выпить кофе, и, забыв об этом, накормил кошку вареной рыбой, а после того, как она, закончив еду, ушла под стол вылизывать задние лапы, принялся мыть её освободившуюся миску…

Что-то должно было случиться. Зудящее предчувствие беды не оставляло Акулова. Ничего конкретного, «синдром тревоги», аналогичный тому, который иной раз возникает на следующий день по окончании обильной затянувшейся пьянки, финал которой покрыт мраком беспамятства.

Дурацкое сравнение!

Акулов уронил кошачью миску в раковину. Поднял, продолжил оттирать губкой боковины пластиковой посудины.

Замедлил движения, вслушался: казалось, на стеллаже в коридоре подал голос телефонный аппарат.

Всего лишь показалось.

В квартире было тихо. Мама выключила телевизор, и только кошка, справив свои дела в туалете, царапала лапой по полу, привлекая внимание человека, чтобы он подошёл и убрал её испражнения.

«Синдром тревоги»! Где-то он читал, что в пустынях иногда бывает такой ветер, который дует несколько дней и, не нанося прямого физического ущерба, постепенно сводит человека с ума…

И всё-таки телефон зазвонил. Андрей сорвал трубку, не дожидаясь паузы между сигналами:

— Да!

— Эт-то старший оп-перативный дежурный Северного районного управления внутренних дел майор мил-лиции Гунтарс.

Пауза. Андрей сильнее вжал трубку в ухо. Было слышно, как в дежурке РУВД, за несколько километров от дома Акуловых, работает радиостанция, передавая в эфир ориентировку на розыск: «…неизвестный преступник, из огнестрельного оружия совершил…».

— Да! Слушаю тебя, Арвидас.

— Сегодня т-ты у нас «главный по трупам»?

— Я же утром сказал…

— А й-я думал, чт-то Волгин. Сначала ему поз-звонил.

— Да что случилось то, бя…?

— Убийство у н-нас…

Майор милиции Гунтарс прослужил в органах без малого двадцать лет и добрых три четверти этого срока, по графику «сутки через трое», занимался тем, что регистрировал заявления граждан о случившихся с ними несчастьях, организовывал работу патрульных нарядов, высылал оперативно-следственные группы на места происшествий, составлял сводки и сообщения, докладывал руководству о преступлениях и принятых в связи с этим мерах, выслушивал указания, зачастую неграмотные, истеричные или противоречащие друг другу либо здравому смыслу…. Всегда, при любых обстоятельствах, он оставался стопроцентно, можно сказать, нечеловечески спокоен. Никто не знал, как поведёт себя Гунтарс на тёмной улице, повстречав двух хулиганов с обрезами, но все соглашались, что место за пультом дежурной части он занимает по праву, олицетворяя собой последний оплот хладнокровия и стабильности. «Синдром тревоги», этот пустынный ветер постоянного ожидания, сжигающий здоровье многих коллег, на майора не действовал, и единственный упрёк, который можно было ему предъявить, кратко формулировался поговоркой: «За двумя прибалтами погонишься — ещё и третьего поймаешь».

— …Полной информации у меня пока нет. Волгин поехал, но ещё не отзванивался. В спортивном зал-ле средней школы ном-мер сто два преступник расстрелял из пистолет-та шоу-группу «Сюрприз». Три труп-па девушек. У них там был-ла трен-нировка…

Часть вторая Месть Акулы

— Сегодня вечером я убью эту тварь, — сказал Акулов, укладываясь на диван; ноги он закинул на боковой валик, а руки сложил под головой и потянулся всем телом, так что рубашка на груди разошлась, открывая спрятанный под ней ножик в пластиковом чехле. — Интересно, что она сможет сказать в своё оправдание? Раньше я был уверен, что в таких случаях надо не разговаривать, а быстро делать дело и уходить. Но теперь мне хочется с ней пообщаться. В последний раз….

— Ты уверен, что надо поступить именно так?

— Да. Какие могут быть варианты?

Глава первая

Место происшествия. — Добрая новость. — Связка ключей. — Автотранспорт. — Появляется независимый журналист. — Викина квартира. — Неожиданность

Сто вторая средняя школа была типовой, построенной лет двадцать назад, в виде буквы «Н». Одно крыло, где располагались учебные классы, состояло из четырёх этажей, другое, предназначенное для административных помещений, спортивного зала, столовой и гардеробов, было значительно ниже.

В спортзал можно было попасть как из главного вестибюля, так и прямо с улицы, поднявшись из внутреннего дворика по обледенелым ступеням к чёрной металлической двери.

Во дворике стояли два раскрашенных милицейских УАЗа, незнакомая Андрею белая «десятка» и «ауди» Волгина. Бросив рядом с ними свою машину, Акулов поспешил к лестнице.

Железную дверь он рванул на себя сильнее, чем следовало. Она легко распахнулась и, ударившись о перила, гулко завибрировала.

Акулов переступил порог.

— Осторожно!

Акулов отдёрнул ногу, чтобы не раздавить валявшиеся на полу гильзы. Две штуки, остальных не было видно. Стреляли с другого места, а эти закатились к самому порогу случайно. Машинально отметил их непривычно маленькую величину, прежде видеть такие не доводилось. Отметил и забыл, когда оторвал взгляд от пола и посмотрел дальше, щурясь от солнца, бившего ему прямо в лицо через забранные металлической сеткой высокие окна.

У противоположной стены спортивного зала лежали две девушки. С первого взгляда было понятно, что они мертвы. Пули сразили их мгновенно, в движении. Стрелявший не дал возможности каким-то образом попытаться избегнуть расправы. Очевидно, он открыл огонь сразу, как приблизился на расстояние выстрела из мелкокалиберного пистолета, не выдвигая условий, за отказ от которых грозился убить. Или же девчонки не испугались вида оружия, не восприняли угрозу всерьёз и продолжали тренироваться, пока убийца не начал стрелять. В таком случае они должны были его хорошо знать. Анжелика и Каролина. Только вчера он их видел живыми и полными сил… Теперь Анжелика замерла на спине, раскинув руки симметрично в стороны от тела и согнув одну ногу в колене, выставив её перед собой, словно пыталась отгородиться от киллера. Каролина лежала вплотную к подруге, на левом боку, обхватив руками живот и касаясь головой, обрамлённой полукружием пепельных волос, её груди. Чуть ниже правой лопатки Андрей различил многоцветное пятно размером с ладошку и с большим опозданием понял, что это татуировка, которая привлекла его внимание минувшей ночью в клубе «Позолоченный ливень». Самая высокая и самая молодая из всех троих, скуластенькая Каролина танцевала задорно и охотно обнажала свою грудь, получая удовольствие от бурной реакции зала. Теперь красоту её тела, которое она холила и тренировала, будет оценивать только патологоанатом.

В дальнем от того места, где находился Акулов, конце спортивного зала, щёлкал фотоаппаратом со вспышкой эксперт, фиксируя повреждения приоткрытой двери тренерской комнаты. Даже с такого расстояния можно было увидеть, что в её стекле имеются пулевые отверстия. Третья убитая девушка могла находиться только там, в этой комнате. Акулов продолжал стоять на месте. Первый раз в жизни он боялся подойти и посмотреть. Проклиная свою нерешительность, стоял и ждал, как будто подобная пауза что-то могла изменить.

— Осторожно, не наступи на гильзы, — снова предупредил постовой, которому полагалось охранять здание школы снаружи; на месте происшествия он был абсолютно не нужен, но зашёл в зал, чтобы отогреться и поглазеть на девичьи трупы.

— Не наступлю.

— Один начальник уже приезжал, натоптал тут, как лошадь…

— Заткнись.

Постовой шмыгнул носом и отвернулся с обиженным видом. Висевшая на его плече рация прохрипела: «Саблино, ответь два-три-восемь… Слушаю тебя, двести тридцать восьмой! …Саблино, я на обед, отключаюсь… Понял тебя, давай. Приятного аппетита!»

За спиной Акулова скрипнули дверные петли. С крыльца в спортзал заглянул Волгин:

— Твоя сестра жива.

— Что?!

— Викторию отправили в больницу.

Акулов сглотнул застрявший в горле комок. Помотал головой и спросил о том, что должно было волновать сейчас меньше всего:

— Как ты узнал… Вы же раньше не виделись?

Следовало поинтересоваться, кто и при каких обстоятельствах обнаружил трупы.

— Догадаться было несложно. Ты ведь называл её имя, а сейчас я успел посмотреть документы. Плюс вспомнил о твоей вчерашней реакции. Тогда я подумал, что на сцене — какая-то твоя подруга.

Сержант ППС, якобы невзначай придвинувшись к операм ближе, откровенно «грел уши».

— Какого хера ты здесь ошиваешься? — шагнул к нему Волгин.

— А что?

— …Через плечо! Тебе нечем заняться?

Постовой бочком шмыгнул за дверь, только рация треснулась о косяк.

— Ещё одного врага заимели, — глядя ему вслед, заметил Акулов.

— Ну и чёрт с ним. Не в задницу же было его целовать!

— Куда повезли?

— В клинику военно-полевой хирургии.

— Давно?

— Уже должны были доехать. Катышев выбил для сопровождения машину ГАИ.

Акулов кивнул.

— Два огнестрельных ранения, — продолжал говорить Волгин, — касательное в голову и проникающее в правый бок, под руку. Стреляли через дверное стекло, а Виктория сидела в тренерской, видимо, облокотилась на стол и разговаривала по своей трубке. Как мне представляется, она была третьей жертвой. Магнитофон, — Волгин указал на здоровенный музыкальный центр с четырьмя колонками, — грохотал во всю мощь, так что первых выстрелов она не слышала. Преступник торопился и не стал заходить в тренерскую. Стекло исказило траектории пуль, да и прицелился он, видимо, плохо…

— Конечно, не каждый день убивать приходится. Тем более трёх человек. Распсиховался, ясное дело! Скорее всего, он рассчитывал застать всех троих в зале. Может быть, подсматривал за ними в окно, выжидая удобный момент. Удобнее всего это делать не со двора, а со стороны центрального входа. Но пока он обходил школу, моя сестра ушла звонить…

Он говорил именно то, что Волгин ожидал бы услышать, если бы дело не касалось Акулова лично. Сейчас такой взвешенный и немного циничный подход к ситуации немного удивлял, но, с другой стороны, не мог не порадовать. Конечно, Волгин не предполагал, что Андрей упадёт на скамейку, закроет голову руками и станет рыдать, вопрошая, за что Бог ниспослал на него столь тяжкие испытания, но ожидать каких-то проявлений непрофессионализма, всплеска эмоций было вполне допустимо.

— Ты смотрел её трубку? — спросил Андрей.

— Был один исходящий звонок на номер 51-0612.

— Получается, она звонила себе домой…

Волгин деликатно промолчал. А может, дело было вовсе не в деликатности — просто знал, что напарник не замкнётся и разовьёт тему дальше в ракурсе, необходимом для расследования.

— В течение последнего полугода Вика снимала однокомнатную квартиру. Было немного жестоко оставить мать одну в то время, пока я сидел, но они как-то договорились. Во всяком случае, при мне никаких споров по этому поводу не возникало, никто претензий не предъявлял. Она говорила, что живёт одна, но было, конечно, понятно, что какой-то парень у неё есть. Немного удивляло, что она его ни разу не показала, даже имени не упомянула ни разу, — прежде такого за ней не водилось, но я считал, что меня это не касается. Так же, как и её работа… Похоже, этому своему приятелю сестра и звонила.

— Тогда почему он до сих пор не здесь? Не расслышал выстрелы, подумал, что разговор просто так оборвался? Не знал, где она тренируется?

— Может, не расслышал или не знал. А может, нет ему резона перед нами светиться…. Или нет вообще никакого парня, и всё это — только наши догадки. Сколько длился разговор?

— Секундомер мобильника показывал пятьдесят девять минут, когда я посмотрел. Но ведь он продолжает отсчитывать время до тех пор, пока не нажмёшь кнопку сброса, даже если второй абонент давно бросил трубку. Главное, чтобы произошло соединение, так что они могли проговорить и десять секунд, и десять минут, — сейчас нам этого не узнать.

— Вика не любила трепаться по телефону, тем более — по сотовому. Кто нашёл трупы?

— Давно бы это спросил! Школьная вахтёрша. Пришла попросить, чтобы они сделали музыку тише. Было это приблизительно за полчаса до моего приезда…

— И, соответственно, через двадцать пять — двадцать семь минут после стрельбы. А что, музыка играла громче обычного?

— Вахтёрша говорит, да. Но я бы не стал на её слова полагаться. Мне кажется, она из породы людей, которые ищут повод для скандала, когда им становится скучно. Сейчас её допрашивают, но это пустая формальность, ничего важного она не заметила. Кроме неё, в школе никого больше не было. Девчонки тренировались трижды в неделю, по вторникам и четвергам с двадцати одного до двадцати трёх, по воскресеньям — в дневное время. Старшей среди них считалась Анжела Мартынова, школьная директриса доверила ей ключ от той двери. — Волгин указал на выход во двор. — Чтобы лишний раз не тревожить вахтёршу. Есть ещё какой-то Феликс Платонович, продюсер или директор «Сюрприза». Именно он договаривался об аренде спортзала, но до него пока что не дозвонились — трубка отключена, а номер домашнего телефона никто не знает. Что ещё?.. Стреляли шесть раз, израсходовали весь магазин. Иностранная «мелкашка», я такой модели раньше не встречал. Убийца бросил её возле трупа Анжелы.

— Почему именно там? Логичнее было бы избавиться от ствола сразу, как отстрелял последний патрон, то есть около двери в тренерскую.

— Откуда я знаю? Спросим, когда поймаем.

— Надо организовать охрану в больнице.

— Катышев уже распорядился.

— Где, кстати, он?

— Ошивается вокруг Ритки Тростинкиной. — На фамилии девушки, с которой он провёл ночь, голос Волгина дрогнул. — Помогает писать протокол осмотра школы снаружи. В зале они ещё не начинали работать, ждут судебного медика.

Акулов не обратил на это внимание, отметил совсем другой факт:

— Она же вчера дежурила!

— Снова запрягли. У прокурорских кто-то заболел, приходится выручать.

— Молодая она. — Андрей покачал головой. — Неопытная.

— Зато энергии — хоть отбавляй. Иногда рядом с ней я начинаю себя чувствовать слишком старым для такой работы.

Акулов, видимо, вспомнив, что ночью Волгин оставался с Тростинкиной и намеревался отвезти её домой, когда закончится работа с Софроном, посмотрел на напарника с интересом.

Впрочем, дальше взгляда дело не пошло. Интерес к личной жизни Сергея сменился актуальными проблемами:

— Ты вещи девчонок смотрел?

— Поверхностно. И времени не было, и экспертов раздражать не хотелось. Не знаю, какие следы они надеются там найти, но пусть попробуют… У всех трёх есть записные книжки, я бегло пролистал — сотни телефонов и адресов.

— Меня интересуют ключи сестры.

— Хочешь…

— Да. Я хочу побывать в её квартире первым. Мне хватит часа, чтобы обернуться. За это время Ритка их не хватится, а потом я их подброшу обратно.

Предлагаемое Андреем было прямым нарушением закона и могло повлечь за собой не только дисциплинарную, но и уголовную ответственность, но отказать ему Волгин не мог.

— Пошли.

Тренерская комната представляла собой прямоугольник размерами три на пять метров, дальняя часть которого была отгорожена книжным шкафом. Образовавшийся позади него закуток использовали для переодевания. На прибитых к стенке крючках висели четыре спортивных костюма и кимоно — очевидно, школьных преподавателей. В коробке из-под телевизора пылилась старая спортивная обувь, на двух жёстких банкетках, составленных буквой «Г», располагались вещи танцовщиц «Сюрприза». Сумки, куртки и свитера, джинсы и две пары брюк, бельё и колготки.

Вещи отражали различия в характерах их владелиц. Одна уложила их в аккуратную стопку, напомнив Андрею казарменный быт, а внизу поставила сапожки, блестящие даже при тусклом свете лампочки под потолком. Пятки вместе, носки — на ширине ружейного приклада, голенища прямые, словно растянутые на проволочном каркасе. Вторая как будто пыталась ей подражать, но у неё не хватило терпения, и один ботиночек валялся, разбросав шнурки, а с банкетки, трёх сантиметров не доставая до пола, свешивалась чёрная лямка бюстгальтера, которой никогда больше не доведётся обвить женскую спину.

Третья девушка не стремилась к порядку. Одежду разбросала как попало, при меньшем количестве вещей заняв гораздо больше места, чем обе её подруги. Вместительный рюкзачок был раскрыт, из него торчали полиэтиленовые пакеты и упаковка гигиенических средств, угол чёрной обложки томика «Семидесятый оргазм», виденного Андреем в субботу.

Связка Викиных ключей нашлась быстро. Андрей положил её во внутренний карман своей куртки, застегнул «молнию». Волгин, наблюдая за его действиями, сказал:

— С Маргаритой я объяснюсь, насчёт этого можешь не волноваться. Но одному, тем более без оружия, тебе в квартиру соваться нельзя. Мне отсюда не отлучиться; можно позвонить Мишке Родионову или тому же Денису Ермакову, никто из них не откажется помочь.

Акулов прищурился:

— По-твоему, там сидит убийца и меня дожидается?

— Всякое может случиться.

— Может. Может, но не случится. Максимум через полтора часа я вернусь. И у меня к тебе ещё одна просьба: проследи, чтобы никто не позвонил моей матери. Я сам ей все расскажу.

— Думаешь, ещё не пора?

— Нет.

Обогнув Волгина, который частично загораживал проход, Акулов вышел из раздевалки, остановился, разглядывая основную часть тренерской комнаты, на которую несколько минут назад, когда шли за ключами, не обратил внимания.

На полках лишённого дверей книжного шкафа стояли кубки и почётные грамоты, электрочайник, кружки с обколотыми краями, лежали мешочки с печеньем «курабье» и сахарным песком, спортивные пособия и газеты. Рядом с ним, вдоль батареи под окном, пристроилась банкетка, на дерматиновом сиденье которой кто-то вырезал, а потом заклеил скотчем зигзагообразный знак Зорро. Напротив неё, у стены, был установлен жёлтый канцелярский стол на облупленных ножках из металлических трубок, накрытый стеклом, под которым лежали ведомости и фотографии. Сверху, дисплеем вниз, лежал сотовый телефон, а в десяти сантиметрах правее него была Викина кровь — в виде засохших мазков, подсыхающих капель и лужи в форме запятой, ещё не начавшей сворачиваться. Кровь была и на полу, рядом с опрокинутым стулом. Цепочка капель протянулась от стола по направлению к двери и обрывалась в том месте, где Вику положили на носилки.

Ничего не говоря, Акулов вышел из тренерской комнаты и замедлил шаг, чтобы его догнал Волгин.

Сергей нёс на ладони ключи от автомашины.

— Видел во дворе «десятку»? — спросил он, поравнявшись с Андреем. — Это тачка Мартыновой. Пойду осмотрю.

Акулова информация оставила равнодушным:

— Дело нужное, но бесполезное.

Дальше, вплоть до выхода из зала, шли молча.

Там Волгин сказал, стараясь придать голосу шутливую интонацию, чтобы скрыть истинное волнение:

— Береги себя. Позвони мне, когда будешь в квартире.

Акулов, машинально кивнув, спросил о том, что занимало сейчас его мысли:

— Как ты думаешь, хотели убить всех троих, или преступнику была нужна только одна, а остальные подвернулись под горячую руку?

* * *

С левого бока машина Анжелы смотрелась как новенькая, можно было подумать, что ещё совсем недавно она красовалась в витрине автосалона, а теперь проходит период обкатки. Визуальное впечатление подтверждалось и документами, из техпаспорта следовало, что белоснежную «десятку» произвели в августе текущего года, а на учёт в ГИБДД поставили месяцем позже.

Взгляд, обращённый на другую сторону транспортного средства, мог вызвать лишь сочувствие к её хозяйке, — хотя сочувствовать теперь было некому. Искорёженное крыло, вмятая дверь, оголившийся металл. Сильный удар пришёлся в переднюю треть кузова, и было не очень понятно, каким образом машину с такими повреждениями продолжали эксплуатировать. То ли Мартынова давно отвыкла ходить пешком и готова была, не заморачиваясь с ремонтом, гонять тачку до тех пор, пока та не рассыплется на ходу, то ли именно сегодня какая-то необходимость вынудила девушку плюнуть на осторожность и воспользоваться аварийными «колёсами».

Сергей уселся на водительское место. Первым, на что он обратил внимание, было то, что сиденье сдвинуто назад до упора, а спинка сильно отклонена. Даже при его отнюдь не маленьком росте тянуться до педалей и рычага коробки передач было крайне неудобно. Он вспомнил рекламу над входом в «Позолоченный ливень», где говорилось про самых высоких девушек города. Вспомнил вчерашнее выступление…. На сцене клуба Анжела казалась значительно выше, чем сейчас, когда он мог во всех подробностях рассмотреть её мёртвое тело. Эффект условий восприятия и контрастного перехода: наблюдая за танцами в «Ливне», Сергей не мог удержаться от разного рода греховных мыслей. По большей части они касались задорной Каролины, но и Мартыновой досталась немалая порция. Теперь оставалось сжимать кулаки и обещать убийце то, что является одним из вариантов расшифровки слова «мент»: мы ещё найдём тебя. Стаж службы в розыске, природный цинизм, усиленный этой же службой, и первоначальные впечатления от осмотра места происшествия советовали воздержаться от такого рода обещаний до тех пор, пока злодей не окажется в клетке. Нераскрываемых преступлений не бывает, убийца или вор всегда оставляют следы, но есть преступления, раскрыть которые не представляется возможным. И далеко не всегда проблема заключается в количестве затраченных усилий или личной заинтересованности сыщика. Разные бывают обстоятельства, и в самом начале расследования можно предусмотреть только наиболее типичные, а остальные возникают в ходе дела.

Вторым, что сразу бросилось в глаза Волгину, была невероятная стерильность салона. Отсутствовало всё, что имеет обыкновение скапливаться в машине. Пыль, пепел, аудиокассеты, мелкие деньги, обёртки жвачек, тряпки, другой хлам, индивидуальный в зависимости от образа жизни и личных пристрастий автовладельца.

Волгин, протянув правую руку, попытался открыть «бардачок», но крышку заклинило. Придвигаясь к нему ближе, чтобы рассмотреть причину неисправности, Сергей зацепил головой зеркало заднего вида. Слабого толчка хватило, чтобы кронштейн зеркала с тихим хрустом сломался, и оно шлёпнулось на пол. Выругавшись, Волгин осмотрел поломку, убедился, что не в силах её починить или как-то замаскировать, и затолкал зеркало под сиденье. Посмотрел в окно: Маргарита и Катышев находились слишком далеко, а постовой грелся в «уазике» и не смотрел в сторону опера.

Сразу после этого крышка «бардачка» податливо открылась, демонстрируя его девственно чистое нутро. Опять-таки, не наблюдалось даже пыли, как будто Мартынова утром протёрла все углы мокрой тряпкой.

Волгин перебрался на заднее сиденье. Ничего не найдя и там, собрался выходить, потянул за ручку правой двери, но вместо того, чтобы открыть дверь, сломал пластиковый крючок. Это было так нелепо, что Сергей просто оторопел. Сидел, смотрел на дурацкий обломок в своей руке и не хотел даже ругаться. «Ну и что будет дальше?» — подумал он, передвигаясь на другую половину дивана, туда, где все пространство для ног пассажира было поглощено сдвинутым водительским креслом.

Покинув машину, Волгин, снова убедившись, что за ним никто не наблюдает, резким движением кисти забросил обломок в сугроб.

Дальше был багажник… Сначала его не удавалось открыть, и пришлось долго отогревать замок пламенем зажигалки. На пятой минуте крышка всё же соизволила подняться, величественно, как театральный занавес. Волгин осмотрел запаску, домкрат и насос, профессиональный набор инструментов, необычный для «женской» машины, приспособления для чистки кузова, автокосметику. Всё было новым, добротным, подобранным со знанием дела. Занималась этим сама? Или имела любовника, который ухаживал за «десяткой»? Волгин почему-то был уверен, что ни Анжела, ни Каролина замужем не состояли…

Закрыть багажник не удалось, замок упрямо отказывался срабатывать. Волгин, потихоньку сатанея и наращивая усилия, раз за разом опускал крышку, а она, поскрипывая пружинами, настырно возвращалась в исходное положение, вызывая ассоциацию с игрушкой ванька-встанька, на которую, видимо, и ориентировались изготовители данной конкретной машины.

Катышев и Тростинкина, оторвавшись от составления протокола, с интересом смотрели на Волгина.

— Ты её хочешь сломать или греешься? — крикнул Бешеный Бык, а Маргарита звонко рассмеялась.

Сергей пробормотал что-то нечленораздельное.

Багажник закрылся в тот момент, когда к школе подъехал ещё один автомобиль, красные «Жигули» пятой модели. Волгин, бросив взгляд на передний номер, убедился, что он ему незнаком, отвернулся, но тут же снова посмотрел в сторону новой машины. За ветровым стеклом, в нижнем левом углу, белел листок с надписью «Пресса».

«Этого ещё не хватало…»

Из «пятёрки» вышел мужчина лет тридцати, рослый, в распахнутой меховой куртке «пилот», чёрных джинсах и ботинках на толстой подошве.

— Олег Сысоев, независимый журналист, — представился он, останавливаясь в метре от Волгина.

— Очень приятно. А независимый от кого? От редакции, которая принимает статьи?

Сысоев пропустил шпильку мимо ушей:

— Как мне сообщили, здесь произошло тройное убийство…

— Кто сообщил?

— Конфиденциальный источник.

Последние слова Сысоев произнёс с видимым удовольствием. С одного взгляда было заметно, что он придерживается крайне высокого мнения о своей персоне как в чисто житейском плане, так и касательно собственной роли в отечественной журналистике. Он не говорил, а вещал, наслаждаясь переливами голоса и потаённым смыслом озвученных фраз, и не могло быть проблем, суть которых оказалась бы ему непонятной, неважно, касалось это военно-морских катастроф, милицейской работы, политики или родовспоможения кошкам. Его фамилию Сергею неоднократно доводилось встречать на страницах различных изданий как откровенно «жёлтого» толка, так и солидных, декларирующих профессиональный подход и независимость, с громким именем и заметными тиражами.

— Видите, вон там стоит девушка? — спросил журналиста Сергей.

— Ну?

— Это следователь прокуратуры. Обратитесь к ней. Если она сочтёт возможным, то предоставит вам какую-нибудь информацию.

Сысоев не спешил отходить. Потоптался рядом соперативником, со скрипом приминая снег рифлёными подошвами ботинок, посмотрел на него исподлобья, оценивающе. Волгин был удивлён. По его мнению, журналист, как и опер, должен уметь разговорить любого человека, в том числе такого, который совершенно не желает общаться, кто скрытен по натуре или в силу каких-то сиюминутных внешних причин, кто, может быть, изначально агрессивно настроен к представителям пишущей братии. Сысоев подобных попыток не предпринимал и, что сильнее всего поражало, казалось, вообще к ним не способен. Как он получает информацию, как он пишет? Высасывает из пальца?

— Может быть, вы всё-таки скажете несколько слов…

— Нет.

Сысоев, повернувшись на каблуках, направился к Тростинкиной.

С Маргаритой ему тоже не повезло. Не успела она выслушать журналиста, как вмешался Бешеный Бык. Для начала он проверил его документы. Потом, взяв под локоть, чуть отвёл в сторону и что-то доходчиво объяснил. При этом он энергично потряхивал свободной левой рукой, то сжимая гиреподобный кулак, то, напротив, широко растопыривая короткие толстые пальцы. Видимо, сказанное начальником УР не допускало двоякого толкования, и журналист пошёл к своей машине, не делая новых попыток разнюхать подробности на месте происшествия. Замедлив шаг, он посмотрел через плечо на Волгина, и в его глазах мелькнул предупреждающий разряд: «Ну смотри, теперь я тебя пропишу!»

Красная «пятёрка» долго не могла уехать, буксовала, забравшись задними колёсами в сугроб. Когда она скрылась за домом, Катышев оставил Тростинкину, чтобы предупредить:

— Серёга, ты ничего ему не говорил?

— Очень надо!

— Правильно, нечего с ним лясы точить. Тот ещё кадр! Считает себя великим экспертом в раскрытии преступлений: что ни статья, так полное ведро помоев на ментов. В лучшем случае — просто бездельники, а в основном — садисты, маньяки, взяточники. И не объяснить ему ничего, никаких аргументов не слушает, гнёт свою линию, хоть ты тресни! Логики нет ни малейшей, все факты передёргивает…

— Кто платит за ужин, тот с девушкой и танцует.

— Наверное… Посмотрим, что он сочинит про сегодняшний случай.

— Думаешь, напишет?

— Обязательно! И все переврёт.

— Может, стоило его не отшивать, а хоть немного пообщаться?

— Бесполезно. Говори не говори — результат не изменится. Ещё увидишь, как он нас всех в дерьме изваляет!

— Если он про Андрюхину сестру…

Катышев сжал зубы. Постоял, глядя, как отражается заходящее солнце в окнах домов. Сплюнул на тропинку и тут же, загребая снег ботинком, засыпал плевок. Вздохнул:

— А что мы сейчас можем? Только ждать остаётся. Андрею пока не говори ничего, не надо лишний раз настроение портить. Может, и пронесёт. Эх, узнать бы, какая падла этому писаке информацию сливает! Какого хрена он сюда припёрся? Кто-то из наших стучит.

— Из наших?

— А ты что, сам не догадался? Конечно, из наших. Из РУВД…

* * *

Дом, в котором снимала однокомнатную квартиру Виктория, протянулся на целый квартал, опоясывая Верхнее озеро. Постройка из красного кирпича была совсем новой, наверняка ещё не полностью заселённой, и состояла из ряда корпусов с разным количеством этажей, с блестящими железными крышами, длинными балконами и сводчатыми арками, через которые можно было попасть во внутренний двор, где располагались автостоянки, вокруг которых вились заснеженные дорожки к пляжу. В летнюю пору вид, открывающийся из окон, должен был радовать взгляд, но сейчас, как посчитал Акулов, замёрзшее озеро выглядело холодным и грязным, а горы строительного мусора и впадины котлованов навевали одну лишь тоску. Пожалуй, будь у него выбор, он не стал бы здесь жить. С другой стороны, никто не предлагал ему жилплощадь ни в этом доме, ни в каком-либо ином, более соответствующем его представлениям о комфорте, микрорайоне. Не предлагал и в обозримом будущем не предложит, так что смело можно было списывать такое брюзжание на зависть по отношению к более удачливым согражданам и нервную встряску, напряжение и злость, вызванные покушением на сестру.

Он старался не думать — сестра. Предпочитал говорить, даже мысленно, дело — и относиться к нему, как к обычной работе. Когда будет виден финал, когда определится, кристаллизуется фигура преступника, когда он будет известен и останется только пойти и взять его, тогда он и подумает об этом как о своём, личном деле, в котором одному ему позволено решать, где и каким образом поставить точку. У всех остальных голос лишь совещательный. У Волгина, у Виктории. Быть может, у матери. Мнение других людей, замешанных в эту историю, его не волнует.

Примерно так думал Акулов, разглядывая из машины дом на берегу озера и пытаясь угадать окна квартиры сестры. Сделать этого, естественно, не удалось. Он помнил подъезд, в который меньше суток назад зашла Вика, но мог лишь приблизительно указать, где расположена квартира с номером 136. Ни параболической антенны, которой в разговоре хвасталась сестра, ни других характерных предметов, которые могли бы иметь к Виктории отношение, не замечалось.

Укрываясь воротником от ледяного ветра, задувающего во двор с замёрзшего озера, Андрей дошёл до телефона-автомата. Набрал номер, совершенно не представляя, что говорить, если кто-то ответит. Был уверен, что такого не случится, и не стал тратить времени на разработку плана.

Выждав дюжину гудков, дал отбой и повторил попытку. Она закончилась так же, и он направился к подъезду, думая о том, что проведение розыскных мероприятий в новых домах имеет свои преимущества, но во много раз чаще приходится сталкиваться с серьёзным недостатком, который состоит в том, что участковый и работники РЭУ не знают жильцов, да и соседи, как правило, незнакомы друг с другом и не могут дать никакой информации.

Ещё в школе, разглядывая найденные ключи, Акулов обратил внимание на их сложную конфигурацию и высокое качество изготовления. Дверь квартиры № 136 также заставила удивиться. Из нескольких листов металла, тяжёлая, обшитая рейками, с отличной шумоизоляцией и сложным «глазком», не оставляющим для визитёра на площадке мёртвых зон и не позволяющим ему определить, смотрят на него или за дверью никого нет. Косяк был сработан добротно и плотно, без щелей, утоплен в стену. Расположение квартиры затрудняло использование специальных средств для вскрытия двери. Плохо, если потеряешь ключи, но очень надёжно, когда требуется выдержать маленькую осаду со стороны незваных гостей. Все пространство до лифтовой площадки просматривается, как на ладони, нет ни одного закутка, где можно было бы спрятаться киллеру или милицейской группе захвата. И это здесь живёт Вика, которая всегда бросала вещи где попало, теряла документы и ценности, а в ответ на советы не забывать об осмотрительности начинала смеяться, говоря, что чему быть, того не миновать? Можно, конечно, предположить, что квартиру укрепили хозяева. Можно, но Акулов почему-то в этом сомневался. Вложили деньги в безопасность, позаботились о незнакомых им жильцах, с которыми, кто знает, в будущем могут возникнуть проблемы, потратились и уехали? Вика упоминала, что сняла жильё на длительный срок и внесла оплату за три месяца вперёд. Какой был смысл хозяевам расходовать всю эту сумму, чтобы защитить чужое, по сути, имущество — ведь если влезут, то не мебель станут выносить, потащат золото и телевизор, — и рисковать тем, что когда-нибудь самим придётся топтаться перед возведённой ими преградой, мечтая повидать квартирантов, затягивающих очередной арендный взнос? Ладно, если б сдавали своим, — но Виктория говорила, что адрес нашла через агентство, перепробовав множество вариантов.

Замки сработали бесшумно. Акулов вошёл, готовый к любому приёму. Пистолет в брюхо, газовая струя в лицо, молотком по затылку…

Ничего не произошло. В квартире никого не было. Убедившись в отсутствии охранной сигнализации, Андрей начал осмотр.

Неудобства от того, что придётся рыться в грязном бельё сестры, он не испытывал. Все равно кому-то надо будет это делать, так пусть лучше он, брат, узнает девичьи секреты, чем какой-нибудь Саня Борисов. Нерешённым, правда, оставался вопрос, как поступить, обнаружив, образно говоря, скелет в шкафу. Первая реакция — перепрятать, убрать, чтобы разобраться самому, не впутывая в семейные дела посторонних. С другой стороны, последствия такого поступка не просчитать, особенно впопыхах. Можно ещё больше все испортить и запутать. Приходится надеяться на здравомыслие сестры и собственные опыт с интуицией. Какой «скелет» она может хранить? Оружие? Наркотики? Чемодан с компроматом? Ничто из этого набора не вязалось с образом Вики, так же, как и до вчерашнего вечера не вязались раскрепощённые клубные пляски с детской мечтой стать балериной.

Квартира была обставлена минимально. В коридоре — ничего, кроме пустой настенной вешалки и полки для обуви — старенькой, самодельной, с облупившейся масляной краской. На полке стояли две пары тапочек, женские и мужские. С первыми всё понятно, а вторые? Для сожителя? Для приходящего любовника? Для гостей?

На кухне гудел холодильник. Пузатый ровесник обувной полки, с чмокающей ручкой рычажного типа. Внутри — море всевозможных продуктов, включая пять бутылок пива и вяленого леща. К рыбе Виктория обычно была равнодушна, ленясь её чистить, но пиво любила, сожалея, что не может себе его позволить так часто, как хочется, из опасений за фигуру и кожу. На столике возле плиты — четыре разнокалиберные чашки, стопка тарелок, вилки и ложки в количествах, не позволяющих определить ежедневное число едоков. И один, и двое, и пятеро. Три табуретки, китайская магнитола, увядающие розы в банке с водой. Пачка рекламных газет, Акулов проглядел — ни одно объявление не было вырезано или отмечено.

Андрею стало ещё более тоскливо и неуютно, чем когда он смотрел из машины на замёрзшее озеро, где качались под ветром тонкие ветки прибрежных кустов и чернели пятна кострищ вокруг холмов строительного хлама.

Какая сила выдернула Викторию из материнского дома и заставила обитать здесь, в мрачной и холодной квартире, меньше всего походящей на гнёздышко молодой жизнерадостной девушки? Лежбище беглого каторжанина, да и только…

Акулов не услышал, а скорее ощутил, как снаружи в дверной замок вошёл ключ.

По-прежнему практически не слыша, но чувствуя каждый его оборот, Андрей бесшумно выскочил в коридор. Куртка была расстёгнута, он сунул правую руку в разрез, нащупал рукоятку ножа, висевшего лезвием вверх в пластмассовом чехле на груди, Остановился, примериваясь. Сделал ещё один шаг вперёд. Теперь нормально. Как только посетитель, закончив поворачивать замок, потянет из скважины ключ, надо ударить в дверь ногой. Плохо, если это явился хозяин квартиры. Чёрт, не хватает буквально секунды, чтобы приникнуть к «глазку» и оценить обстановку! Сколько там человек?

Интуиция говорила — один.

Опыт подсказывал — может быть больше.

Акулов глубоко вдохнул.

Ключ, последний раз провернувшись, замер перед тем, как покинуть железное чрево двери…

Глава вторая

Свидетель Марина. — Волгин в окружении «нимф». — Добрый и ласковый пёсик. — Погоня. — Загадочный блокнот. — Фото в стиле ню. — Марина Викторовна и маньяк

— Вы продаёте пылесосы и телевизоры?

— Нет, мадам. Я работник уголовного розыска и хочу задать вам несколько вопросов. А вы, наверное, очень любите американские детективы?

— Почему?

— Обычно именно в них встречают полицейских такими словами.

— Проходите.

Женщина посторонилась, впуская Сергея в квартиру. Или в коридоре было так узко, или она специально так рассчитала, но протиснуться Волгин не смог и в какой-то момент был вынужден остановиться, держа раскрытое удостоверение в руке на уровне своих ушей. Спиной он касался стены, и касался настолько сильно, что сдвинуться дальше в том направлении не представлялось возможным. Грудью он задевал её бюст, норовящий раздвинуть полы халата и высвободиться.

Бюст был хорош.

— Проходите, — повторила женщина приглашение голосом с хрипотцой, и Волгину показалось, что, если он возьмёт её за талию, по-гусарски придвинет к себе и наградит поцелуем, она только обрадуется такому повороту событий.

Делать этого он, конечно, не стал. Сказал:

— Простите, — улыбнулся и вырвался из ловушки без ущерба для собственной добродетели и женского самомнения. — Я, кажется, не совсем вовремя?

— В самый раз.

За спиной Волгина щёлкнул замок.

По всем признакам выходило, что в квартире идёт развесёлый девичник. Хозяйка, чью очень аппетитную фигуру подчёркивал полупрозрачный халат, была в меру пьяна. Из комнат доносились звуки музыки и застолья, мужских голосов слышно не было. На вешалке в коридоре мужских вещей также не наблюдалось, было несколько дублёнок и плащей с меховыми воротниками, а на полке стояли в ряд небрежно раскрытые сумочки — видимо, хозяйки, немного наклюкавшись, потрошили их в поисках косметики и сигарет, не слишком тяготясь аккуратностью.

— Марина Викторовна. — Женщина протянула руку, и Волгин её пожал.

— Сергей Сергеич.

— А звание?

— Капитан.

— О-бо-жа-ю! Настоящий?

— Милицейский.

— Тогда иди на кухню. В комнате тебя увидит Рудик, а ты ему не понравишься.

Переход на «ты» был встречен Волгиным с пониманием. Он ждал этого намного раньше и даже удивлялся, что Марина Викторовна сумела продержаться в рамках этикета так долго. Рамки эти, впрочем, были у неё довольно своеобразными, что она и продемонстрировала ещё раз следующими вопросами:

— Тебе сколько лет?

— Тридцать девять.

— О! Хорошо сохранился. Угадай, сколько мне.

— Не угадаю.

— Тридцать один.

— Я бы дал меньше.

— Проказник. Сиди, я кое-что принесу.

Волгин подумал, что мог бы записать Марину в свои ровесницы, с оговоркой: уделяет много времени физкультуре и салонам красоты. Для «почти сорока» она смотрелась отлично, для «чуть старше двадцати пяти» казалась склонной к излишествам и злоупотреблению ночным образом жизни. Соврала? Запросто. Пусть врёт по поводу возраста, лишь бы в остальном придерживалась правды.

Думая об этом, Волгин посмотрел на часы. Куда запропастился Андрюха? Прошло уже столько времени, а от него нет никаких известий. Сергей успел обойти четыре десятка квартир в соседних со школой домах, безуспешно пытаясь найти очевидцев убийства, а где застрял Акула?

Со своего мобильного телефона Волгин отправил сообщение на пейджер Андрея:

«Пупсик, сообщи что-нибудь о себе. Я волнуюсь, переживаю, плачу. Твой котик».

Отправил и, чертыхнувшись, подумал: в связи с последними событиями их обычный дурашливый тон не слишком уместен. Как это воспримет Акулов? Посчитает за попытку поддержать, отвлечь от личного на деловое или возмутится толстокожестью напарника?

— Можно было не тратить попусту деньги, а позвонить по этому телефону, — в кухню вошла не Марина Викторовна, а другая девушка, значительно моложе, худенькая, с распущенными чёрными волосами, достигавшими поясницы. Кроме мужской рубашки из белого шёлка и крошечных трусиков на ней ничего не было. В руке она держала сигарету: — Дай прикурить!

Волгин поднёс зажигалку.

— Мерси! Вон там телефон. — Она указала на маленький перламутровый аппарат, висящий на стенке в углу, и удалилась из кухни, манерно дымя и стараясь двигаться максимально грациозно и соблазнительно, словно была стопроцентно уверена, что Волгин не отвернётся, а проглядит все глаза ей вдогонку.

Если честно, уверенность была обоснованной.

В течение последующих четырёх минут Сергея навестила ещё пара нимф, чтобы попросить огонька. Они выглядели почти как и первая, разве что у одной под рубашкой, кажется, вообще ничего не было из белья, а вторая не заморачивалась с пуговицами и не застёгивалась, только запахнула полы белого прозрачного одеяния, которые широко разошлись, когда она подняла руки, чтобы прикрыть ладошками волгинскую зажигалку от возможных порывов шквального ветра.

После её ухода Сергей сел к столу и отстраненно подумал, что ощутить на лице лёгкий бриз сейчас было бы очень приятно.

Обстановка кухни свидетельствовала о высоком достатке хозяев. И мебель, и всевозможная бытовая техника, предназначение части которой было Сергею вообще неизвестно, вышли из рук лучших мировых производителей, но ухаживали за ними спустя рукава. На пластике электроприборов красовались пятна всевозможных напитков, а стол неоднократно прижигали сигаретами. Часть предметов, не используемых ежедневно, покрылась слоем пыли, который начали стирать, да так и не закончили, бросив тряпку, такую же фирменную, как и всё остальное, покупную, а не сделанную из старой футболки, на самом видном месте.

Едва Сергей подумал, что девчонки застоялись, перестали приходить на него посмотреть и себя показать, как в коридоре раздались неторопливые шаги. Волгин удивился: судя по звуку, четвёртая нимфа давно не подстригала ногти, отрастила их до того, что они стали бряцать и скрести по паркету.

Удивление длилось недолго. Вместо девушки появился ротвейлер. Собака была настолько огромной, что, поставь рядом с ней взрослого мужчину на четвереньки, — и мужчина смотрелся бы, как ребёнок. Думать о том, сколько она весит, совсем не хотелось. Ни намордника, ни ошейника с поводком видно не было.

Ротвейлер замер на пороге кухни и посмотрел на человека.

— Привет, Рудик, — сказал ему Сергей, догадавшись.

Собака зарычала.

Волгин подумал, что если она прыгнет, то увернуться он не сможет. «Г»-образный диван стоит неудобно, мешают стол и холодильник. Есть шанс успеть выдернуть пистолет из «наплечки» и выстрелить. Но во-первых, за стрельбу при таких обстоятельствах никто не похвалит. Во-вторых, нет убеждённости, что «макаровская» пуля остановит собаку-убийцу. Тоскливо вспомнились слухи, которые распускали про ротвейлеров их ненавистники. Часто сходят с ума, нападают и на хозяев, даже в здравом уме агрессивны до крайности, черепная коробка выдерживает неоднократное прямое попадание из автомата Калашникова калибра 7,62 мм. Поклонники этой собачьей породы утверждали обратное, и сейчас хотелось верить именно им. Умны, добры, не обидят и мухи, трепещут перед хозяевами и понимают их с полуслова.

Волгин знал, что перед собаками нельзя испытывать страх. Надо чувствовать себя сильнее, не допускать и мысли о возможном нападении и подавлять их силой воли, твёрдой убеждённостью в том, что человек стоит выше их на ступенях развития, а любой акт агрессии сможет пресечь жёстко в самом зародыше.

Волгин это знал, но, уж так получилось, с детства немного побаивался собак. Скорее всего, оттого, что просто их не понимал, но такое объяснение проблемы не делало её разрешимее. С возрастом он научился свой страх скрывать, однако и по-настоящему опасных ситуаций в этой сфере не возникало. Он делал вид, что собак не боится, они делали вид, что этому верят. До сего дня обходилось без кровопролития…

Пёс зарычал и приблизился, вынудив Волгина непроизвольно поджать ноги, чтобы хоть как-то прикрыть свои… хм… причиндалы. Рука непроизвольно изменила положение, чтобы удобнее было нырнуть под пиджак, к пластмассовой рукоятке «макара».

Рудик посмотрел с поощрением: «Ну-ну, попробуй. Думаешь, что-то получится?»

Волгин думал совсем не об этом. Стараясь отвлечься, ругал себя: какого хрена припёрся в эту квартиру? Нет, припёрся-то, конечно, по работе, никуда от этого было не деться. Но какого рожна пялился на голых девок, вместо того, чтобы держать нос по ветру и вовремя почуять опасность? Всем известно, что при подобных поквартирных обходах опасаться надо в первую очередь не притаившегося за дверью чеченского боевика, а пьяных хозяев и бешеных псов. На боевика в их городе ещё никто не нарывался, а вот допившихся до зелёных человечков работяг с двустволками и топорами, осатанелых овчарок и дохлых с виду алкоголичек, бросающихся на ментов со сковородкой и криками: «Не тронь моего мужика, сука!» — хватало.

Опасность не приходит тогда, когда её ждёшь, — она выбирает момент, чтобы подобраться в одеждах обыденности.

Дурацкая ситуация разрешилась с появлением Марины Викторовны.

— Рудик, ты уже здесь? — Она толкнула собаку коленом, прошла к столу и поставила бутылку коньяку, две рюмки и тарелку с дольками лимона. — Наливай, чего смотреть! — по-своему истолковала она взгляд, брошенный Волгиным на этикетку. — Сама торгую, так что знаю — не бодяга.

Пить не хотелось. Волгин недолюбливал коньяк, предпочитая ему и винам, в которых слабо разбирался, привычные водку и пиво. Останавливали и другие обстоятельства. Нарезаться с Мариной в его планы не входило; выпить граммов сто пятьдесят, от которых не запьянеешь, но будешь ходить, дыша на всех перегаром? Не шибко-то интересно…

Сергей налил в одну рюмку, свою отодвинул в сторону.

— О как! Не понял! — Марина села к столу, сложив руки между колен.

— Я на работе.

— Ну и что? Мне тоже завтра рано вставать!

— У меня буквально пара вопросов. Я их задам и уйду, не буду вам мешать отдыхать.

— А кто нам мешает? Это мы всем мешаем! Валька, что ли, с семидесятой квартиры нажаловалась? Так ей завидно просто!

— Я здесь по другому вопросу.

Марина выпила. Закусывать не стала, только подтянула к себе поближе тарелку с лимоном, обмакнула в сок указательный палец и медленно его облизала, не отводя взгляда от Волгина. Усмехнулась:

— Наливай, капитан!

Следовало уйти. Визит, казалось, не мог принести результата, но Сергей взялся за бутылку коньяку и наполнил одну рюмку. Чутьё подсказывало: надо остаться.

Марина подняла рюмку. Прищурившись, посмотрела на опера сквозь стекло и коньяк, поверхность которого колыхалась, оставляя на стенках маслянистые подтёки.

— Ты не по поводу школы?

Волгин кивнул. Она выпила, закрыв глаза. Посидела. Не сумев рассчитать расстояние, громыхнула рюмкой по столу, когда её ставила.

— Я кажусь очень пьяной?

— Есть немного.

— Я только кажусь. Так что у вас случилось в школе?

— А что тебе известно?

— Опять новый маньяк?

Волгин не опроверг и не подтвердил предположение. Сидел и молчал, стараясь придать лицу нейтральное выражение. Ждал, когда женщина продолжит говорить. Бывает, свидетели врут, чтобы специально запутать ментов. Не ради корысти, из убеждений. Бывает, они врут, стремясь оказаться полезными. Компилируют чужие сплетни и свои отрывочные наблюдения, восполняют огрехи памяти воображением, по реакции собеседника корректируют сказанное, довольно искренне при этом полагая, что подобным образом могут оказать реальную помощь. На самом деле просто развлекаются и тешат самолюбие.

Масса бывает вариантов в таких ситуациях.

— Я выгуливаю собаку вокруг школы, — сказала женщина, — А что? Некоторым это не нравится, но… И х… с ними, правда?

Ругательство в её устах звучало так же органично, как и обращение на «ты».

— В четверг вечером и сегодня днём я видела человека, который вертелся около школы. Он заглядывал в окна, а увидев меня, убежал. Молодой парень в коротком чёрном пальто…

* * *

…Ключ, последний раз провернувшись, замер перед тем, как покинуть железное чрево двери.

Акулов переместил центр тяжести, готовясь ударить правой ногой.

Не вынимая ключа, визитёр чуть-чуть, на полсантиметра, приоткрыл дверь. В такую щель он ничего увидеть не мог, но…

Приоткрыл и сразу же захлопнул, налёг плечом и стал запирать, так что в тот момент, когда Акулов ударил, ригель замка уже вошёл под запорную планку. Проскрежетав, он выдвинулся в крайнее положение, вслед за этим металлический стержень чиркнул по скважине, оставляя её, и донеслись шаги убегающего человека.

Андрей приник к «глазку», одновременно отыскивая в кармане связку Виктории. Зацепил пальцами брелок, потянул, почти вытащил, но тоненькая цепочка, соединяющая пластмассового Мишку с общим кольцом, оборвалась.

Неизвестный мужчина скрылся за углом, выскочив из коридора на лифтовую площадку. Андрей успел разглядеть только одежду: вязаную шапочку, тёмную куртку до середины бедра и широкие брюки. Даже оказавшись на какую-то долю секунды боком к двери, он не забыл прикрыть лицо ладонью в чёрной перчатке, кожа которой тускло отразила свет настенной лампы.

Когда Акулов справился с замком и пустился в погоню, шансов у него практически не было. Если бы неизвестный решил воспользоваться лифтом, Андрей бы попытался остановить кабину между этажами. Но такой возможности не представилось, шаги незнакомца грохотали по лестнице, и, как ни старался Андрей сократить расстояние, не получалось.

Акулов выскочил из подъезда. Ветер швырнул ему в лицо пригоршню снежной крупы, заставив на мгновение зажмуриться. Во дворе никого видно не было, от крыльца к выходу со двора протянулась дорожка следов, быстро теряющих глубину и рельеф, превращаясь в бесформенные впадины под слоем снега, Андрей обежал по широкой дуге угол арки, на случай если преследуемый мужчина спрятался там, собираясь напасть. Андрею хотелось, чтоб было так, он был готов схватиться врукопашную с кем угодно и чувствовал, что порвёт его на куски, втопчет в землю и вытрясет правду…

Рвать и топтать никого не пришлось.

Под аркой преследование пришлось прекратить. Остановившись, Акулов в бессильной ярости наблюдал, как человек с ключами от квартиры садится в красные «Жигули» классической модели. Какой именно — с такого расстояния в сумерках было не рассмотреть, как и не прочитать даже цифры госзнака. Мужчина занял место рядом с водителем, машина тронулась и на медленной скорости, словно желая лишний раз подразнить неудачливого преследователя, докатилась до перекрёстка. На светофоре как раз вспыхнул зелёный сигнал, и «Жигули», чуть поведя задницей на сером кашеобразном снегу, ушли налево, к проспекту, где неминуемо должны были затеряться в потоке, плотном даже в такую погоду.

Прыгать в «восьмёрку» и жать на педали Акулов не стал. Бесполезно, он не сможет опознать ни красную машину, ни нужного человека. Те приметы, что он разглядел, за два квартала отсюда будут попадаться у каждого пятого транспортного средства и его пассажиров.

Вернулся в дом. Отпирая дверь, посмотрел вниз и выругался в свой адрес словами, осевшими в памяти с того времени, когда прочитал «Момент истины» В. Богомолова: «кулёма» и «пижон». В детстве он не понимал их значения при употреблении в таких ситуациях. Потом, немного поработав в милиции, понял. Сейчас понял ещё раз.

На бетонном полу виднелось множество мокрых отпечатков ботинок. И акуловских, оставленных при первом заходе в квартиру, и неизвестного мужчины. Именно эти следы предупредили незнакомца о засаде и обратили в бегство.

Акулов вздохнул. Он что, не знал, что нужно вытирать ноги? Знал. Просто забыл. Слишком сильно задумался об особенностях национального дверестроения. Гадал, кто эту чёртову железную дуру поставил. Виктория или хозяин? Хозяин или Виктория? Крайне важный, наверное, вопрос. Ключевой. Что тут можно сказать? Пижон и кулёма. По-другому не скажешь…

Акулов зашёл в ванную комнату. Как и кухня, она была оборудована только самым необходимым, даже занавеска отсутствовала. На крючках висели три полотенца, к стене был прислонён тазик для стирки с отбитой в нескольких местах эмалью, на полочке располагались тюбик зубной пасты, бритвенный станок и электрическая зубная щётка со сменными насадками. Такой можно пользоваться и в одиночку, и, при необходимости, целой семьёй.

В комнате, поперёк застеленной кровати, валялись мужские брюки. Сразу после того, как он их увидел, мужские вещи стали попадаться под руку повсюду. Среди Викториной косметики, многочисленной и очень дорогой, затесались три мужских дезодоранта и одеколон. В шкафу оказались рубашки, костюм и носки, под окном стоял «дипломат» из белого кожзаменителя, пустой и пыльный, а количество нижнего белья, спрессованного в большом полиэтиленовом пакете, могло удовлетворить потребности сразу нескольких представителей сильного пола.

Кроме одежды, Андрей нашёл ещё две вещи, не принадлежащие его сестре. В глубине шкафа, под грудой белья и книг, сваленных так, словно никто их никогда не читал и в будущем намеревался сдать в макулатуру, отыскались пухлый ежедневник и чёрная барсетка с полуоторванной ручкой. Сумочка была заперта, и ознакомление с её содержимым — как он определил на ощупь, там лежало что-то прямоугольное, немного толще и больше колоды карт — Андрей предпринял во вторую очередь.

В ежедневнике было сделано множество записей. Имена, телефоны, названия фирм, бухгалтерские расчёты. Последние поражали величиной сумм: меньше нескольких миллионов рублей в них не фигурировало, а цифры со значком $ начинались от 500 — 700 и достигали сотен тысяч. Автор пользовался собственной системой сокращений, отличной от общепринятой, так что часть пометок расшифровке не поддавалась, типа «М. Проев. рынок» или «Нев. п., 15.00 в ресторане». В первой половине ежедневника попадалось множество семизначных номеров телефонов. Позже их целиком вытеснили местные, из шести цифр, и это позволило Андрею сделать вывод о том, что хозяин делового блокнота эмигрировал в его город из Москвы или Питера, причём здесь, судя по количеству записей, свою активность резко свернул. Вероятно, и непонятные сокращения относились к его связям или периоду жизни в одной из двух столиц. В таком случае «Нев. п.», скорее всего, означало Невский проспект, и значит, неизвестный предприниматель, с лёгкостью оперирующий суммами, из-за которых найдётся множество желающих оторвать ему голову, прибыл из Санкт-Петербурга.

Акулов был, конечно, патриотом своего края, но не мог отрицать того факта, что из Москвы или её северного соседа сюда мало кто переезжает по доброй воле. В основном скрываются от органов, кредиторов и бандитов, а не для того, чтобы инвестировать сбережения в местное производство. То есть тащат с собой груз нерешённых проблем. Если предположить, что Вика не нашла блокнот на улице — в таком случае она не стала бы его хранить, — а близко знакома или, что скорее всего, сожительствует с хозяином, то какая-то из этих «завезённых» проблем могла обернуться расстрелом в спортзале? По крайней мере, именно такой вывод напрашивался в первую очередь. Вот только зачем в неё было стрелять? Предупреждение? Самодеятельность исполнителя, посчитавшего, что каши маслом не испортишь? Устранение свидетеля? В таком случае её друг-бизнесмен уже тоже мёртв, а в квартиру пытался проникнуть киллер. И о чём она хотела посоветоваться, когда они танцевали ночью в клубе? Предчувствовала опасность? Слишком все складно, чтобы быть правдой. Ещё неизвестно, какие проблемы были у Анжелы и Каролины. Да и версию о том, что хотели уничтожить «Сюрприз» как коллектив, отбрасывать преждевременно, хотя она и выглядит самой маловероятной.

Лишь бы врачи не подвели. Оклемавшись, Вика расскажет всю правду, в этом Андрей не сомневался. Но сколько времени займёт процесс её реабилитации? Сутки? Две недели? Месяц? При ранении в голову, пусть даже не очень серьёзном, возможна амнезия. Даже если этого не произойдёт, не сидеть же со сложенными руками до тех пор, пока врачи не разрешат пообщаться.

Ещё раз просмотрев местные телефоны и не найдя знакомых номеров, Акулов собирался захлопнуть ежедневник, но глаз зацепился за какую-то неправильность на одной из последних страниц. Вовремя прервать движение не удалось, пришлось заново открывать и пролистывать книжку в поисках того, что привлекло внимание, в то же время пытаясь понять, что именно это было.

«Неправильность» представляла собой множество углублений, пересекавшихся под разными углами, заметно деформировавших структуру бумаги. Кто-то писал, сильно нажимая на ручку, потом этот лист вырвали, но на соседнем отпечатался рисунок. Рассмотреть его в косо падающих лучах света не удалось, было только понятно, что эта запись отличается от виденных прежде и занимает три четверти страницы.

Отложив ежедневник, Акулов взялся за барсетку. Она была старой, изрядно потёртой на сгибах, и одна из петелек, через которые была пропущена ручка, оторвалась, скорее, из-за износа кожи, чем от сильного рывка.

Перочинным ножом Акулов вскрыл хлипкий замок. В двух отделениях сумочки лежали календарь на 1995 год, таблетки от головной боли в зачуханной бумажной упаковке и пачка «поляроидных» фотографий, шесть штук.

При их просмотре Акулов сжал зубы.

Если не придерживаться норм пуританской морали, то ничего особенного на твёрдых глянцевых карточках изображено не было. Многие баловались подобными съёмками в застойные годы, а после отмены «порнографической» статьи УК такие снимки стали публиковать в открытой печати, показывать по телевизору, помещать на витринах фотоателье и в семейных альбомах. Акулов помнил, как лет пять назад удивлялся тому, что у половины задержанных бандитов при обыске карманов и барсеток, аналогичных той, какую он сейчас держал в руке, обнаруживали фотки обнажённых жён и любовниц. Ракурсы и сюжеты варьировались от почти невинных до предельно откровенных, ассоциирующихся, скорее, с учебными пособиями по курсу гинекологии, чем с эротикой. Мода, что ли, такая была, друг перед другом бахвалиться? Или любили так крепко, что часа не могли прожить без любования на предмет вожделений? А может, хотели вывести ментов из душевного равновесия, заставить истекать слюнями при виде ухоженных тел недоступных им женщин? Если так, то диверсия не удалась. Половина бандитов тех лет сгинула в неизвестности, карточки с обнаженкой встречались все реже, а менты как работали, так и продолжают работать, вовсе не обеспокоенные тем, что на их долю выпадает мало женского внимания.

Акулов догмам пуританской морали не следовал, но отнестись к увиденному с долей иронии заставить себя не мог, хотя и считал, что визит в «Позолоченный ливень» и весть о расстреле сестры подготовили его к хладнокровному восприятию любых неожиданностей. Снимки произвели на него сильное впечатление.

Определить своё состояние одним точным словом он бы не смог, да, слава Богу, никто его об этом и не спрашивал. Андрей покраснел, но были тому виной смущение или ярость, сказать затруднительно. Ясно, что никто не принуждал Вику фотографироваться в таком виде, но чувствовался какой-то стыд за сестру — совершенно, видимо, необоснованный — и желание повстречаться с фотографом, ласково сдавить его глотку и колошматить затылком об стену, время от времени корректируя положение тела противника ударом колена.

Стоп! Буквально то же самое он ощущал меньше суток назад по отношению к субъекту в белом костюме. Шея, стена, душить, колотить. Так недолго и «ософрониться» — Акулов вспомнил ревнивца, ради задержания которого они приехали в клуб.

На обороте одной фотографии, как будто бы рукой Вики, была помечена дата — «27 июля», но весь комплект, по мнению Андрея, был сделан, самое малое, за два приёма. О значительном перерыве между съёмками свидетельствовала разница в величине растительности на «зоне бикини» модели. Фотографировали в этой комнате и на кухне. В последнем случае Вика казалась заметно навеселе, широко улыбалась и сидела на столе с бокалом шампанского, вызывающе протянув ногу в сторону объектива. То ли хотела закрыться от его бесстрастного зрачка, то ли демонстрировала форму и длину конечности. Этот снимок был самым пристойным, остальные представляли собой типичный бандитский набор, про который Андрей вспомнил, как только нашёл в сумке «поляроидные» картинки. Ещё хорошо, что воспользовались этим, обеспечивающим определённую конфиденциальность, аппаратом, а не потащили плёнку в ателье, на потеху работникам, каждый из которых, наверное, собрал дома по обширной коллекции чужой «обнаженки».

В полный рост, на кровати с раздвинутыми ногами, в «коленно-локтевой» позе, во время занятия оральным сексом. В последнем случае фотографу, принявшему участие в съёмках в качестве второй модели, пришлось держать «Поляроид» в максимально отведённой от тела руке. Видимо, сказалось напряжение, и кадр получился нечётким, что вынудило его продублировать. Повторная попытка удалась просто на славу, и качественный снимок, отражающий подлинные динамику и страсть, мог послужить жемчужиной всей экспозиции.

Отложив фотографии, Андрей заметил, как у него подрагивает правое колено.

Закурил. Вспомнив, что нигде в квартире не встретил пепельницы, принёс из кухни щербатое блюдце. Растянулся поперёк кровати, параллельно с чужими штанами, поставил блюдце рядом. Попробовал оценить результаты незаконного обыска.

Первая мысль, которая пришла в голову, к разряду конструктивных не относилась. Мало того, что она была запоздалой, так ещё и не могла быть реализована, додумайся он своевременно, узнай он раньше о занятиях сестры, увидь то, что попалось на глаза только сегодня, — и роковых выстрелов, возможно, удалось бы избежать. С кем бы она ни связалась, как бы ни любила этого мужчину и ни доверяла ему, но к мнению брата прислушалась бы внимательно. Пусть и не согласилась бы со всеми советами, но часть рекомендаций по безопасности стала бы выполнять. Хотя кто это знает? То, что сегодня выглядит очевидным, три дня назад могло вызвать недоверчивый смех.

Итак, результаты. Наложив логику на ощущения, а факты — на предположения, Акулов сделал для себя несколько выводов. Виктория жила с мужчиной, за плечами которого имелись значительные проблемы. Возможно, настолько значительные, что он был вынужден податься в бега с места постоянного проживания в Москве или Санкт-Петербурге. Наверное, его искали и некоторое время назад вышли на след, в связи с чем Виктория хотела обратиться к брату за консультацией. Опасность они недооценивали, и потому с консультацией Вика не торопилась, либо же вообще действовала по собственной инициативе, не поставив в известность сожителя, который, как и все барыги, которые задолжали крупные суммы и прячутся от кредиторов, рассчитывал на авось и свои силы, а милиции не доверял, предполагая использовать её при самой пиковой ситуации и обязательно втёмную. В момент покушения она разговаривала с ним по телефону или пыталась до него дозвониться, полагая, что он находится дома. Теоретически ничто не мешало ему взять пистолет и пойти убивать. С точки зрения практики — незачем городить такой огород, когда есть способы обтяпать дело с меньшим риском. То же относится и к гипотетическому «залётному киллеру», присланному из столицы уконтрапупить должника. Так что, несмотря на всю подозрительность Викиного избранника — подозрительность, честно сказать, больше мнимую, надуманную, нежели фактами обоснованную, — мотивы преступления, видимо, следует искать в прошлом кого-то из двух убитых девиц либо в делах всей компании.

Акулов взялся за ежедневник. Снова раскрыл на странице с тиснёным рисунком, рассмотрел под разными углами. Скорее всего, его делали, держа блокнот в нормальном положении, а не вверх тормашками. Положив ежедневник рядом с собой на кровать, Андрей взял из блюдца щепотку пепла и принялся втирать его в бумагу. Постепенно под пальцем стали проявляться белые линии, но их оказалось больше, чем можно было подумать, и складываться в осмысленное изображение они не желали.

Занятие прервал сигнал пейджера. Прочитав сообщение Волгина, Андрей чертыхнулся по поводу своей забывчивости и потянулся было к телефонному аппарату, стоявшему на полу возле шкафа, но решил сначала закончить с блокнотом. После этого миссию в чужой квартире можно будет считать завершённой. Но вдруг разгаданный рисунок вынудит провести новый, более тщательный обыск жилища или подскажет адрес, проверить который надлежит в первую очередь?

Сдув с бумаги лишние частицы пепла, Акулов посмотрел на результат своих трудов с лёгким разочарованием. Жизнь, конечно, покажет, но, скорее всего, он не стоил истраченного времени и замаранных пальцев.

Ни директив о явках и паролях, ни указаний о местонахождении клада там не было.

Кто-то нарисовал большую, объёмную букву «Р», от нижней точки которой разветвлялись зигзагообразные молнии.

И написал вокруг неё: «Ростик… Ростик… Rostislaff».

* * *

— Я смогу его опознать, — продолжала Марина. — Надо было, конечно, собаку натравить. Ненавижу мужиков, которые крутятся около школ. Рудик бы ему быстро оторвал то, что танцору мешает, но… В четверг я просто затормозила от неожиданности, а сегодня — сам видишь, в каком состоянии. Утром вообще подняться не могла, хорошо, что Рудик дотерпел, не опозорился перед гостями. С пятницы бухаем, остановиться не можем. А что? Иногда нужно расслабиться. Тем более мужики наши подались на рыбалку, к вечеру только заявятся. Может быть, выпьем?

— Попозже. В какие окна заглядывал этот парень?

— Конечно, первого этажа!

— Это я понимаю. В класс, в столовую? Может, он просто компьютер хотел унести?

— По-моему, в спортзал. Я не очень в этом хорошо разбираюсь, но, помню, подумала: ах ты, маньяк! Взрослых баб ему мало, так он зырит, как малолетки переодеваются. Подругу на родительском собрании предупреждали о таких.

— Как он себя вёл?

— Да никак, обычно! Крутился под окнами, место искал, откуда видно получше! Меня увидел и остолбенел. Постоял молчком, а потом в кусты сиганул. Рудик бы, конечно, догнал, да я… — Марина Викторовна махнула рукой.

Ротвейлер глухо зарычал. То ли подтверждал слова хозяйки, то ли намекал, что готов довольствоваться ментом, если не довелось сразиться с маньяком.

Марина истолковала это по-своему:

— Наливай, а то он укусит.

Волгин плеснул коньяк в две рюмки.

— Испугался?

— Ну.

Важность показаний Марины сейчас оценить было трудно. Может, она действительно спугнула мелкого извращенца, но нельзя было исключить и тот факт, что женщине довелось столкнуться с убийцей, подготавливающим преступление. Поведение его выглядело не очень понятным, хотя… Волгин давно убедился, что не бывает ситуаций или человеческих поступков, которые нельзя объяснить. Просто иногда не хватает воображения, специальных познаний или информации. Рассказ Марины, в сочетании с мимикой и общей манерой поведения, звучал правдоподобно, и следовало закрепить психологический контакт, вытянуть подробности, которые она помнит сегодня, но не сможет рассказать завтра, проспавшись после пьянки или застеснявшись присутствия мужа.

Сергей поднял свою рюмку, изготовился сказать короткий тост, который прокачал в уме и счёл подходящим для ситуации. Но Марина снова махнула рукой, повторив жест, которымминуту назад выразила сожаление по поводу своей нерасторопности:

— Чего там говорить, и так всё понятно!

Выпили.

— Здесь курят?

— А как же! — Марина придвинула чашку с засохшим на дне пакетиком чая. — Тряси сюда, все пепельницы заняты.

— Как он выглядел?

— Кто?

— Маньяк.

— Молодой, лет двадцать пять, наверное. Симпатичный, высокий. А… А что ещё надо сказать?

— Телосложение, волосы, форма лица. Одежда.

— Ну, я так не могу! — Марина Викторовна надула губки. — Лицо как лицо, круглое, без усов. Волосы были под шапкой, как их разглядишь? Чёрное пальто, короткое, с накладными карманами. — Она похлопала себя по бюсту и бёдрам: — В этих местах. Шарфик беленький, брючки. Брючки, кажется, с отворотами. И шапочка вязаная, «колпачок».

Волгин посмотрел в окно. Снегопад, начавшийся сразу после того, как он пришёл в этот дом, давно скрыл все следы под окнами школы. Ни собаку пустить, ни слепки не снять, даже если женщина и сможет указать точное место, где он топтался.

Между тем, Марина Викторовна продолжала извлекать из памяти подробности, и вскоре должен был наступить момент, когда она сама себя начнёт запутывать, сомневаясь в том, что разглядела доподлинно, и домысливая детали, на которые не обратила внимания.

Волгин ей не мешал. Слушал, рассчитывая на то, что опыт поможет отделить зерна от плевел.

— Перчатки у него, кажется, были. Точно! Такого же цвета, как и пальто. Мне ещё издалека показалось, что он руки в рукава прячет, а когда подошла, пригляделась — перчатки. Кожаные такие, толстые, на меху. И шапка… Или всё-таки кепка?

Марина задумалась. За поддержкой несколько раз обращалась взором к бутылке, но Волгин не наливал, и женщине приходилось мучиться всухую.

— Да не помню я! — воскликнула она, адресуя Волгину упрёк за свои мучения, но тут же радостно всплеснула руками, отчего халатик разошёлся, открывая грудь, без малого целиком: — Вспомнила! В четверг он был в кепке. Тоже чёрного цвета, с коротким таким козырьком. А сегодня — в вязаной шапке. В четверг ведь потеплее погода была, правда? Вот он и оделся по-разному. А может, хотел меня специально запутать, думал, что не узнаю?

Не торопясь, Марина Викторовна сдвинула полы халата. Волгин подумал, что затруднения с памятью и последовавший вслед за этим всплеск эмоций могли быть сыграны специально.

— А больше я ничего и не знаю, — печально сказала Марина и снова сжала руки коленями.

— Надо будет составить фоторобот. — Слово «попробовать» он умышленно опустил, рассчитывая утвердительной интонацией подавить возможные колебания, но Викторовна не купилась:

— Не, я не смогу. Какой я художник?

— Художник будет наш, специальный. Эксперт.

— Но ему ведь надо будет что-то объяснять, а как я… И Валентину это не понравится, он у меня, — женщина хихикнула, — сидел за растрату. Не, рисовать мы ничего не будем. Ты уж извини меня, капитан. Вот посмотреть на живого, если поймаете, я соглашусь. Только чтобы меня он не видел. Поймаете?

— Постараемся. — Волгин открыл свою папку, достал чистый бланк протокола допроса. — Ну, раз ты отказываешься рисовать, то мне придётся писать.

— Зачем? — Марина Викторовна насторожилась, и Сергей, чтобы разрядить обстановку, налил коньяка.

— Спасибо. Если честно, то я просто не знаю, что бы мы делали…

Выпив, женщина немного смягчилась, но все равно получить согласие на запись разговора удалось только после того, как приняли ещё по сто граммов. Больше всего Волгин боялся, что завалится какая-нибудь «нимфа», разглядит служебные бумаги и закатит скандал, попрекая Викторовну сотрудничеством с ментами. Ситуация, конечно, не тупиковая, есть способы разрубить и не такие узлы, но психологический контакт будет утерян.

Писал Волгин быстро, одновременно не забывая болтать со свидетельницей, поддерживая этот самый контакт и создавая препоны для возможности пойти на попятную, отказаться от сказанного или от подписи в протоколе, из опасений «быть затасканной по судам». Никто из полуголых подруг Марины не вломился, так что, дописывая последние строчки, Сергей стал больше опасаться не их, а какого-нибудь генерала из главка, который мог заявиться на место двойного убийства и, ни бельмеса не понимая в сыске, обозначить участие в раскрытии преступления обнюхиванием ОСГ^[10]. За коньячный выхлоп, конечно, не расстреляют, но объясняться придётся, и не во всех кабинетах ссылки на оперативную необходимость будут восприняты с пониманием. Многие начальники решат: воскресенье, неожиданный вызов на службу, холодная погода — так какая, к чёртовой бабушке, работа со свидетелем? Отговорка, и только.

— Все. — Поставив точку, Волгин придвинул бумаги к Марине, и в это время зазвонил сотовый телефон.

На связь вышел Акулов.

Прослушав его информацию, Сергей высказал своё мнение, одновременно прикидывая, где взять людей, которым можно доверять:

— Нужно ставить засаду. Он вполне может вернуться.

Запускать в квартиру, где живёт сестра друга, первых попавшихся коллег не хотелось. Не в честности коллег вопрос, таких хватало, а в сочетании честности с тактичностью и воздержанным языком. Какие семейные тайны могут стать им известны за долгие часы ожидания? Станут ли они, случись такое, молчать или растреплют по всему управлению?

Оказалось, Акулов уже подумал об этом. Решение было не слишком законным, но рациональным:

— Я договорился с Денисом Ермаковым. Он уже послал трёх человек, которые присмотрят за хатой снаружи. Первое время, пока мы не сможем определиться. Может быть, ночью я сам их сменю.

Вслед за Андреем перезвонил Катышев:

— Где вы с Акулой застряли? Дуйте ко мне, обход и другие доделают.

— Что-то случилось?

— Случится, если ты не пошевелишь своей задницей. Быстро ноги в руки и — сюда! Приехал Феликс Градский, директор этого «Сюрприза». Похоже, он знает, кто мог стрелять…

Глава третья

Феликс Платонович Градский рассказывает. — Бешеный Бык и декоративные рыбки. — Особенности местного шоу-бизнеса. — Васильевич и анаша. — Подводные наркоманы. — Анжелика и горец. — «…У них дома хранится оружие»

— Аромат коньяка и губная помада. Волгин, да ты морально разложился!

Как и любой мужчина в такой ситуации, Сергей правой рукой растёр левую щеку, хотя и знал, что следов женских губ там быть не могло. Когда он покидал гостеприимную квартиру, Марина Викторовна, приглашая захаживать, когда станет поменьше работы, хотела его поцеловать, но Волгин ловко, без обиды для женщины, уклонился.

— На воре и шапка горит, — ухмыльнулся Катышев. — Дёшево ты купился!

— Я продаюсь по демпинговым ценам и получаю прибыль от большого оборота.

Кабинет директора школы, в котором обосновался начальник ОУР для допроса свидетеля, был светлым и очень большим, гораздо большим, чем можно было предполагать, глядя как на здание целиком, так и на скромную дверь, обитую жестью, которая вела в эти хоромы из коридора второго этажа. Глядя на обитые деревом стены, новёхонькую стильную мебель и аквариум, в котором Волгин смог бы принимать водные процедуры, начинало казаться, что находишься не в бюджетной организации, а посетил офис туристической фирмы. Не хватало рекламных буклетов — вместо них на полках, столиках и этажерках были выставлены всевозможные кубки, вымпелы, сувениры и портреты бывших учеников, от групповых до индивидуальных. Последней чести, видимо, удостаивались те, кто выбился в большие начальники и не забывал спонсировать альма-матер. Часть фотографий украшали автографы. Змеевидный росчерк чернел и на снимке, при виде которого Сергей поднял брови от удивления. Точно такие, только качеством хуже, в чёрно-белом ксероксном варианте, были размещены на стендах «Их разыскивает милиция»: выпускник школы подозревался в серии убийств и вот уже два с лишним года успешно скрывался от правосудия. Дата, проставленная под автографом, свидетельствовала о том, что «мокродел» посещал школу уже после того, как было вынесено заочное постановление об аресте.

Хозяйке всего этого великолепия, по причине ЧП вызванной из дома, Бешеный Бык определил место в приёмной, отвечать на звонки и выпроваживать тех, кто вознамерился бы помешать оперативно-розыскному процессу. Дама, шокированная происшедшим, возразить не сумела.

Перехватив взгляд Волгина, устремлённый на фотоснимок преступника, Катышев с досадой поморщился:

— Знакомого увидел? Давай-ка лучше делом займёмся.

Перед директорским столом, с любопытством разглядывая Сергея, сидел незнакомый мужчина. Он был одет в дублёнку и костюм, с дальнего расстояния в глаза бросались белизна сорочки и аккуратный узел полосатого галстука. Шёлковая красно-чёрно-синяя лента выглядела несколько кричащей, дисгармонирующей с общим впечатлением, которое производил незнакомец: партийный функционер.

— Феликс Платонович Градский, — представился он, встав со стула.

Видимо, ему хотелось протянуть для пожатия руку, но он не знал, как такая попытка будет воспринята, и остался стоять, дожидаясь, пока ББ займёт кресло директора, а Волгин расположится на диване у стены.

После этого Феликс Платонович тоже сел, поддёрнув почему-то только одну штанину, левую.

Черты лица Градского были мелкими и усреднёнными. Ни одного штриха, который, как галстук, вызывал бы диссонанс с остальными, не замечалось. Идеальная причёска, идеально выбритая кожа без прыщей, шрамов и родинок. Тёмные брови домиком придавали ему сходство с вечно грустным Пьеро, но желания посочувствовать Феликсу Платоновичу не возникало. Как только он начал говорить, по его голосу, жестам и мимике стало понятно, что этот человек не нуждается в сочувствии, не привык жаловаться и все свои проблемы разрешает сам.

— Феликс, расскажи все сначала, — предложил Катышев, и Волгин подумал, что его шеф возлагает большие надежды на свидетеля с внешностью функционера.

— Пожалуйста. — Градский расправил плечи, прочистил горло и выполнил ещё какие-то неуловимые движения, отчего стал ещё больше похож на человека, привыкшего выступать на трибунах.

Катышев нажал кнопку на селекторе — видимо, пока Волгина не было, он успел освоиться с оргтехникой директрисы.

— Попробую организовать кофе, — пояснил он и, как только директриса ответила, распорядился: — Марья Иванна, нельзя ли нам три чашечки чая?

Ответа с любопытством ждали все мужчины, собравшиеся в кабинете. Даже Бешеный, похоже, сомневался в положительном ответе на нахальную просьбу.

— Сейчас, — голос директора школы донёсся из селектора после значительной паузы.

Катышев откинулся на спинку кресла. Повторно слушать повествование Градского ему не хотелось, и он, посмотрев сначала на подчинённого, потом на свидетеля, решительно встал, чтобы подойти к аквариуму.

— У меня дома такой же, — пояснил Катышев, прежде чем присесть на корточки и постучать по стеклу, привлекая внимание рыбок. Как только две из них приблизились, он улыбнулся, прищёлкнул пальцами и стал выбирать нужный корм среди многочисленных пакетов и баночек, которыми была буквально завалена полка под искусственным водоёмом. — Надо их мальца подкормить, а то, гляди, какие дохлые! Арифметикой сыт не будешь…

Выслушав последний перл ББ, малопонятный людям, незнакомым с его манерой шутить, Градский начал рассказ, адресуя его исключительно Волгину, для чего и повернулся вместе со стулом лицом к оперу:

— Закончив Политехнический институт, я пришёл работать на завод тяжёлого машиностроения, откуда уволился в девяносто первом году по собственному желанию. Думаю, нет нужды объяснять, что собой представляло некогда это предприятие?

Волгин кивнул. Производственные корпуса занимали несколько кварталов на окраине города и в лучшие времена обеспечивали рабочими местами тысячи человек, а выпускаемая продукция славилась по всей стране, да и в странах соцлагеря имела неплохой спрос. В начале девяностых завод начали активно разворовывать, процесс шёл азартно, с выдумкой и огоньком, так что сейчас флагман городской индустрии влачил самое жалкое существование. О былом величии напоминали только руины цехов, выпотрошенные складские помещения да корпус администрации, в котором арендовали помещения однодневные фирмы-мошенницы. Несколько десятков рабочих ещё числились в штате завода, месяцами ожидая грошовой зарплаты и кляня руководство. А руководство пыжилось, клянчило денег у государства и, потихоньку распродавая то, что ещё имело хоть какую-то цену, грезило о стратегических инвесторах, желательно — зарубежных, которые придут и все наладят.

— Мой отец, ныне покойный, при Горбачёве работал в обкоме КПСС, так что трудиться рядовым инженером мне не пришлось. С самого начала я пошёл по комсомольской линии, отвечал на заводе за спорт и художественную самодеятельность. — Градский не кичился прошлым и не стыдился его, просто перечислял факты из биографии, своим видом давая понять, что отрекаться от неё не намерен и время то потерянным не считает. — Наши футбольные, легкоатлетические и стрелковые команды регулярно занимали призовые места на первенствах города, а что касается самодеятельности, то здесь нам просто не было равных. Два танцевальных коллектива, команда КВН, певческий хор… Даже заводская рок-группа была, представляете? Используя закон о кооперативном движении, нам удавалось даже кое-что зарабатывать. Со временем я практически целиком переключился на сферу искусства, стал разбираться в финансовой стороне этой деятельности, оброс нужными связями. Если не ошибаюсь, только в восемьдесят девятом году мы дали порядка сотни концертов, из них шефскими, в воинских частях и колхозах, были не больше двадцати процентов, а все остальные являлись, как было принято тогда говорить, «самоокупаемыми». Если не ошибаюсь, тогда же, в марте восемьдесят девятого года, на завод устроилась Анжелика Мартынова. Попала к нам по распределению, окончив техникум, я не помню какой. Мне кажется, что как молодой специалист она собой ничего не представляла, но в танцах ей не было равных. Отец бросил семью, когда Мартыновой было лет десять, спустя восемь лет умерла мать. Мартынова закончила хореографическое училище, могла бы продолжить образование, но отказалась. Занималась самообразованием, выступала на каких-то дискотеках, ещё где-то… Честно говоря, я не интересовался подробностями, только помню, как она любила повторять, что всего в жизни добивается сама, подарков от судьбы не ждёт и мыслит себе карьеру великой танцовщицы. Мне это казалось смешным, но факт остаётся фактом: в нашем танцевальном коллективе она быстро стала суперзвездой. Даже помню, как на закате своей карьеры договаривался о концертах и люди требовали гарантий, что выступать будет именно Анжелика, а не дублирующий состав.

После разгрома путчистов в августе девяносто первого года я окончательно понял, что демократические преобразования в нашей стране приняли необратимый характер, и подал заявление об увольнении с предприятия…

С подносом, на котором стояли три кружки чая, сахарница и коробка шоколадных конфет, в кабинет вошла Марья Ивановна. Она посмотрела на Катышева, который засыпал в аквариум корм сразу из нескольких коробок, посмотрела на Градского — косвенного виновника сегодняшних неприятностей, на Волгина, с ботинок которого натекла изрядная лужа талого снега, и осталась невозмутима.

— Будьте любезны, — предложила она угощение, сделала паузу, чтобы убедиться в отсутствии других пожеланий гостей, и удалилась, держа спину прямо и вызывая в памяти королеву из литературного произведения, названия которого Волгин, как ни старался, припомнить не смог: «Со мною можно низко поступить, унизить же меня никто не сможет».

Сергей почувствовал стыд за поведение шефа и убрал под диван ноги.

Грязная лужа от этого не стала меньше или незаметней.

Градский продолжал рассказ:

— Я занялся предпринимательством и перепробовал множество сфер приложения своим силам, пока не остановился на шоу-бизнесе. Конечно, для уровня нашего городка такое определение звучит слишком напыщенно, но я буду употреблять его, чтобы было понятнее.

Собираясь с мыслями, Феликс попробовал чай. Напиток был очень горячим, пришлось дуть на ложечку, чтобы сделать с неё первый глоток.

— Несладкий. — Градский бросил два куска сахара, тщательно размешал и, подумав, поставил чашку на стол. — Итак, я занялся шоу-бизнесом. К середине девяностых годов под моим патронажем находилось несколько коллективов. Постепенно их количество сократилось, остались наиболее успешные проекты. Женские шоу-балеты «Сюрприз» и «Каприз», стриптиз «Недотрога», мужское шоу «Кентавры», найт-клуб сексуальных меньшинств «Гей, славяне!» и дуэт «Ставрида». Последние выступали до прошлого года, сейчас находятся в творческом отпуске.

— Видел их, знаю. — Катышев широко ухмыльнулся и, жестом под стать ухмылке, бросил рыбам щедрую порцию корма. — Мальчик и девочка. В КВД они выступали.

— Где? — Сперва Сергей подумал, что ослышался, чуть позже — что отстал от жизни. — Что, там теперь песни поют?

— Поют, да ещё какие прикольные! Только не в диспансере, а в «Кабачке вонючих декадентов». Неужели там не бывал?

— Бог миловал.

— А мне понравилось, только цены — атомные. Дуэт «Ставрида»… Помню-помню! Девочка там чёрненькая, носатенькая. Страшненькая такая, но фигурка хорошая! И песня у них какая-то стремная… — Наморщив лоб, ББ припомнил строчки кабачкового шлягера и пропел, отбивая ритм ладонью по стеклу аквариума:

— В своём творчестве они затрагивали аспекты, касающиеся моральных и этических проблем анального секса, — прокомментировал Градский с достоинством. — Тексты далеки от совершенства с точки зрения классической поэзии, но искренни. В то время это казалось нам актуальным, ведь такую тему никто не брался разрабатывать. А что касается черноволосой солистки, то это — Нина Алфераки, моя будущая жена.

Возникла пауза.

— Красивая, — сказал наконец Катышев с таким видом, как ни в чём не бывало.

Градский кивнул, словно ему принесли извинения, а он их согласился принять. Выпив чай и прожевав конфету, он возобновил повествование:

— Чтобы было понятнее, сразу скажу, что мне принадлежат части акций не только «Гей, славяне!», но и КВД, и «Позолоченного ливня».

— Доходные предприятия? — спросил Сергей.

— На жизнь с маслом хватает… «Сюрприз» был создан около трёх лет назад. Как-то раз мальчики-«кентавры» выступали в одном ночном клубе. Я приехал туда посмотреть на реакцию публики, сидел в зале, и тут ко мне неожиданно подошла Анжелика. После увольнения с завода я её ни разу не видел, так что даже не узнал в первый момент. Она сказала, что я совсем не изменился и что у меня, наверное, дела идут хорошо. Без разрешения села за столик. Я угостил её коктейлем, мы разговорились. Мартынова пожаловалась, что карьера у неё не сложилась. Уволившись с завода, подрабатывала в разных местах, даже за границу ездила на год, но всякий раз что-то случалось и приходилось начинать заново. Надо сказать, что, начав продюсировать танцевальные коллективы, я пытался найти Анжелику, но она к тому времени поменяла квартиру, и я бросил попытки, так ничего и не добившись. В девочках, желающих повертеть попой на сцене, сейчас нет недостатка, и на Мартыновой свет клином не сошёлся, какой бы перспективной она ни казалась мне десять лет тому назад. После окончания выступления один из «кентавров» подошёл ко мне спросить мои впечатления, и Анжелика поняла, какой сферой бизнеса я занимаюсь. Признаться, перед этим в разговоре я был не слишком откровенен, не афишировал перед ней свой род занятий, так как могли последовать всякие просьбы, а я не был уверен, что готов заняться продвижением Мартыновой.

— Минуточку! Тогда, в клубе, Мартынова была одна?

— С какой-то подружкой. Понимаю ваш вопрос, вы хотите, чтобы я рассказал обо всех известных мне мужчинах Анжелики по порядку, так? Боюсь разочаровать: она была лесбиянкой. То есть не то чтобы она вовсе не могла спать с мужчинами, нет. Она это делала, но только для достижения каких-то целей. Чтобы получить работу, например. Или ради ценного подарка. Только, ради Бога, не путайте это с проституцией. У Мартыновой был другой подход. Девушки — для души, мужчины — по необходимости, но отнюдь не ради заработка. Разве что в самые неудачные годы, между заводом и «Сюрпризом». Мне она тоже предлагала себя, но я, конечно, отказался. Хотя до меня и доходили слухи, что наша связь состоялась и даже продолжалась длительное время. Возможно, что эти слухи инициировала она сама. Не знаю!

— А почему «конечно, отказался»?

— Вы имеете в виду её внешность? Да, она умела себя преподнести, хотя по трупу судить об этом, видимо, невозможно. А зачем мне было с ней спать? Поверьте, я не настолько падок до слабого пола, чтобы пользоваться каждой возможностью. В шоу-бизнесе их, поверьте, немало. Чего стоят девчонки, которые приходят на кастинг! Добрая половина, наверное, согласна на все, чтобы получить место. Считают это производственной необходимостью, неписаным законом, обычаем каким-то. Тем более что сама Синди Кроуфорд как-то призналась в интервью, что платила своим телом за выгодные контракты… Нет, мне этого не надо. Я не пуританин и тем более не голубой, но мне хватает женщин и без того, чтобы завязывать служебные романы, а потом ломать голову над тем, как их развязать. Знаете, в своё время попробовал — и зарёкся… Короче говоря, Анжелика уговорила меня ей помочь. Надо сказать, у неё было много готовых к реализации идей, достаточно толковых, и вопрос упирался лишь в финансирование. Я нашёл деньги, но все равно прошло ещё не меньше года, прежде чем «Сюрприз» прочно встал на ноги. Кстати, его концепция — «самые высокие девушки города» — была придумана мной.

Долго возились с подбором остальных танцовщиц. Несколько человек сменились уже в процессе работы. Нынешний состав — я имею в виду Каролину и Вику — собрался где-то в апреле прошлого года.

Каролина Шажкова пришла по объявлению, которое Анжелика давала в газеты. С хореографией у неё было средненько, но зато — яркая внешность, пластичность, раскованность. Знаете, откуда она приехала? Королева красоты 1998 года посёлка Шахта № 6. Я его даже сейчас на карте найти не смогу, а уж тогда… Само название говорит, как там люди живут. Весь посёлок ходил сидеть на рельсах и требовал отставки Ельцина, но им так и не заплатили. Конечно, она была готова на все, лишь бы вырваться из той безнадёги и закрепиться в городе. Работала как одержимая, могла тренироваться буквально круглые сутки, лишь бы не отставать от подруг. Признаться, я был против её утверждения, но Анжелика настояла, и очень быстро я поменял своё мнение. Если бы все трое работали так, как она, нас бы пригласили на Бродвей!

Акулову нашла Анжелика. Каким образом — точно не знаю. Через общих знакомых, наверное. Я посмотрел — мне не очень понравилось. Все вроде бы хорошо, но без души. Как будто всё время думает о чём-то другом или не хочет этим заниматься, стесняется, что ли? А я не понимаю, чего стесняться? Никто ведь за руку не тащил, сама, можно сказать, напросилась. Я так и Анжелике сказал, но она меня уговорила оставить девчонку. Сказала, мы её заменим, как только появится кто-то получше. Но никто лучше так и не появился…

— Серёга! — Неожиданный окрик начальника заставил Волгина вздрогнуть и обернуться.

Градский прервал речь так естественно, словно он был актёром, назубок выучившим роль, согласно которой именно в этот момент другой персонаж должен был подать реплику и перехватить инициативу.

— Что?

— Подойди…

Катышев стоял перед аквариумом, держа в руке пластмассовую баночку со снятой крышкой. Лицо у него было брезгливым и озадаченным.

— Я не разбираюсь в корме.

— Ты только посмотри.

На две трети объёма баночка была заполнена марихуаной. И характерный запах, и внешний вид сухого растительного вещества неопровержимо свидетельствовали, что это — популярный лёгкий наркотик, а не какая-то безобидная смесь, но Волгин всё-таки взял щепотку, поднёс ближе к лицу, рассматривая и принюхиваясь.

Градский деликатно отвернулся от ментов и занялся остывшим чаем.

— Дурацкая ситуация, — пожаловался ББ тихим голосом. — А я уже успел бросить…

На поверхности воды плавала зелёная порошкообразная масса, к которой тянулись широко раскрытыми ртами две полосатые рыбки. Кажется, именно те, которые подплывали к стеклу, когда Катышев стучал по нему, созывая живность на обед.

— Знаешь, Василич… С юридической точки зрения, я бы квалифицировал твои действия, как сбыт в особо крупных размерах. Статья 228, часть первая.

— Пошёл ты! Что теперь делать?

— Вызывать адвоката. С учётом положительных характеристик получишь условно.

— Я тебя спрашиваю на полном серьёзе.

— То ли Наполеон, то ли его начальник полиции говорил, что искусство полицейского заключается в том, чтобы не замечать вещей, которые лучше не замечать. За точность цитаты не поручусь, но смысл, надеюсь, ясен. Какого хрена ты сюда полез?

— Руки чесались! Я что, знал, что ли?

— Зато теперь знаешь. Когда мы с Феликсом закончим, поговори с Марьей Иванной. Вежливо поговори, тактично. Я не думаю, что она дурь своим ученикам продаёт или сама перед родительскими собраниями расслабляется. Наверное, отобрала у кого-нибудь из старшеклассников. Или над ней самой решили подшутить.

— А с этими, — ББ ткнул пальцем в рыб, которые успели сожрать половину отравы, — ничего не будет?

— Считается, что к «травке» нет привыкания. Разве что чисто психологическое. Вот если бы ты героина догадался насыпать, тогда — да! Пришлось бы тебе, Анатолий Василич, каждый день им дозу подтаскивать, чтобы ломки не начались. Представляешь, как бы их колбасило? Они бы били хвостами, выпрыгивали из бассейна и выли белугой.

— Дурак ты, Волгин. Сам, похоже, обкурился, а теперь гонишь. — Катышев закрыл баночку крышкой и поставил её на полку, в ряд к другим посудинам с кормом; потом снова заглянул в аквариум и чертыхнулся: — Прикинь, они все проглотили! О ч-черт!

— Глупо отказываться от халявы. Смотри, засыпают! Какие цветные сны они сейчас будут видеть…

— Ладно, Волгин. Придёт время премии распределять, — я тебе это припомню.

— За что, начальник?

Катышев не удостоил ответом. Собравшись с мыслями, он кивнул на Градского, сидевшего к ним спиной, с чашкой чая и конфетами в руках:

— Сейчас начнётся самое интересное. Послушай, я хочу знать твоё мнение. А пока не буду мешать, пойду с Марьей Иванной перетрещу.

Катышев вышел из кабинета, плотно закрыв за собой дверь. Волгин сел за директорский стол, в кожаное кресло на колёсиках. Хотелось курить, но пепельниц нигде не было видно, да и помещение казалось «некурящим». Бешеный Бык, наверное, не стал бы комплексовать, особенно найдя марихуану, но Волгин по его пути не пошёл. Ограничился тем, что достал сигарету, понюхал ароматный табак и сунул бумажный цилиндрик в рот, не став зажигать.

— Слушаю вас, продолжайте, — сказал он Градскому, как только тот поставил опустевшую чашку на стол.

Феликс не торопился. Обтёр пальцы носовым платком, поправил узел галстука, наклонившись, отряхнул левую брючину, а потом брезгливо осмотрел ладонь и заново протёр её платком, столь же белоснежным и мягким, как шёлковая сорочка.

Когда он, казалось, был готов приступить к третьей части рассказа, за дверью прозвучали быстрые шаги, и в кабинет стремительно вошёл Акулов.

Ограничившись общим кивком, он ничего не стал спрашивать, взял офисный стул на железном каркасе, развернул спинкой вперёд и сел на него верхом, опустив подбородок на сцепленные в «замок» руки.

Градский взглядом спросил у Волгина разрешения. Опер кивнул:

— Продолжайте.

— С преамбулой я покончил. Теперь осталось самое интересное: версии. Ваш начальник долго выпытывал у меня всякие мелочи, я вспомнил даже то, что давно считал утраченным из памяти, но, боюсь, так и не смог оказаться достаточно… э-э-э, полезным.

— Не надо бояться, — посоветовал Акулов, которому свидетель, видимо, не понравился с первого взгляда.

— Я постараюсь, — ответил Градский с тем же достоинством, с которым говорил о песнях на анальные темы, ещё раз поправил яркий галстук, откашлялся и заговорил: — Ровно неделю назад, в прошлое воскресенье, Анжелика ехала на репетицию и попала в дорожно-транспортное происшествие. Она ехала по главной дороге, на нерегулируемом перекрёстке с правой стороны выскочила иномарка с «чёрными» и впилилась ей в бок. Как она мне говорила, там были чеченцы, трое или четверо. Начали на неё «наезжать», угрожали по-всякому, требовали денег, даже хотели затолкать в свою машину и увезти. Обещали посадить в подвале на цепь и заставить… сами знаете, каким местом, долг отрабатывать. Квартиру обещали отобрать, «десятку». В общем, полный джентльменский набор, как будто на дворе не третье тысячелетие, а закат перестройки. Или они не в нашем городе, а у себя в кишлаке. Стукнули её раза два, сотовый телефон отобрали, когда она хотела в милицию позвонить. Неизвестно, чем бы кончилось дело, но мимо проезжала машина ГАИ. Увидев её, «чёрные» прыгнули в свою тачку и скрылись. Гаишники догнать её не пытались, но ДТП оформили, как положено. Репетиция, конечно, была сорвана, да и потом Анжелику два дня трясло, пришлось даже отменить выступление в КВД, которое было запланировано на понедельник.

— Где? — Как и Волгин, Андрей не относился к числу знатоков клубной стороны жизни города. — Там что, перед сифилитиками пляски устраивают?

Вторичная подначка на старую тему заставила Градского на секунду потерять хладнокровие. Проявилось это в том, что он дёрнул правой коленкой и потянул за пуговицу на своей дублёнке, при этом, видимо, мысленно считая до десяти.

Когда счёт был окончен, Феликс Платонович пояснил:

— Это развлекательное заведение, открыто в девяносто шестом году, зал вмещает до трёхсот человек. Полное название звучит следующим образом: «Кабачок вонючих декадентов». Нетрадиционные виды застолья, скандальные шоу-программы, конкурсы любительского стриптиза, постоянно действующая экспозиция фаллических символов и другие эксклюзивные фишки. Многим нравится, хотя встречаются и яростные противники такого вида досуга. Совершенно случайно у меня есть с собой пара пригласительных билетов, я оставлю их вам, чтобы вы могли прийти в удобное время, посмотреть нашу программу и составить собственное мнение.

Градский потянулся к карману дублёнки, выудил две продолговатые картонки, розового и голубого цветов, с ярким золотым текстом, разогнул смятые уголки и положил билеты на стол.

— Буду рад видеть вас в нашем клубе.

Благодарности он не дождался, тихо вздохнул и продолжил:

— Всю неделю Анжелику провожали домой ребята из «Кентавров». «Чёрные» никак себя не проявляли, и мы решили, что продолжения не последует. Я позвонил знакомым в ГАИ, поинтересовался, как идёт розыск машины. Мне ответили, что водитель в городе вообще не прописан, и где его искать, они не знают. Если попадётся — будут с ним разбираться, а больше ничего и не сделать. Примерно такого ответа я ждал и потому не очень расстроился. Порекомендовал Анжелике хороший автосервис, договорился там с мастером. Она должна была поставить машину в ремонт сегодня вечером… — Понурив голову, Градский некоторое время молчал, потом встрепенулся и заговорил чуть быстрее, как будто старался отвлечься, отогнать вставший перед глазами образ убитой: — Так вот! Всё было нормально, сегодня ночью девчонки отработали полную программу в «Позолоченном ливне», примерно в пять утра разъехались по домам, а без четверти шесть мне позвонила Анжелика. Она была просто в истерике, я не сразу понял, что же случилось. Оказалось, что, едва она зашла в квартиру, раздался телефонный звонок. Голос с кавказским акцентом пообещал с ней расправиться за то, что она обратилась в милицию. Прямо так и сказал: убьём. Я предложил ей позвонить в отделение или прислать пару «кентавров», но она ото всего отказалась. Сказала, что немедленно уедет в какое-то надёжное место, где её никто не сможет найти. Я поинтересовался, что это за место, но она не захотела говорить, только пообещала позвонить, когда туда доберётся. Мне показалось, что она заподозрила меня или кого-то из наших, из тех, кто знал про аварию, в дурацком розыгрыше.

— А что, могли быть основания?

— Да кто бы стал так шутить?! Особенно в шесть утра?

— Вам не пришло в голову, что за Мартыновой могли следить, если позвонили сразу, как она вошла в квартиру?

— В точности то же самое я сам ей сказал, но она меня уверила, что никакой слежки не было. Дескать, ехала домой по совершенно пустым улицам и не могла прозевать «хвост».

Акулов пренебрежительно нахмурился, но потом согласно кивнул. Подозревать в кавказских отморозках мастеров скрытого наблюдения было бы легкомысленно. Действительно, если б и стали следить, то без особых ухищрений. Да и к чему заморачиваться? Если хотели убить или похитить, то воспользовались бы первым подвернувшимся случаем, каковых ранним воскресным ноябрьским утром наверняка было предостаточно по всему пути следования Анжелики от клуба до дома.

— Скорее всего, ей названивали всю ночь, — предположил Волгин. — Сидели где-нибудь в кабаке, бухали, бухали, набухались и придумали развлечение.

— Я тоже так думал. До тех пор, пока не случилось вот это… — Градский потупил глаза, а потом кивнул головой вправо и вниз, в том направлении, где располагался спортзал. — Что теперь думать — не знаю. Может быть, они не пьянствовали, а в карты играли, и проигравшего заставили выполнить обещание. Не знаю! Всякое ведь может быть…

— Она позвонила из своего «безопасного места»?

— Да, позвонила. Примерно через сорок минут, я даже заснуть не успел. Я спросил, где она, но она опять не ответила, только сказала, чтобы я не переживал, что она будет на репетиции, а после мы поговорим.

— Вы договорились о встрече?

— Не совсем. Я должен был проводить в аэропорт свою невесту. Она улетала в Афины, рейс 2917 в 14.35, но я опасался, что самолёт задержат из-за погоды, и не мог чётко спланировать распорядок. Сошлись на том, что я сам позвоню Вике на трубку, если освобожусь во время их репетиции, а если не успею, то Анжелика, добравшись до своего надёжного места, будет периодически звонить мне. Я предупредил её, что собираюсь отключить телефон до тех пор, пока Нина не улетит.

— Зачем?

— Видите ли, с тех пор, как она оставила сцену, моя работа её раздражает. Она считает, что я уделяю слишком много времени работе и слишком мало — ей. Плюс ревность… Одним словом, она сильно раздражается, когда мне в выходные дни звонят по всяким дурацким вопросам. Постороннему человеку, наверное, это сложно понять.

— Может быть, ты выключил трубку из-за того, что поверил угрозам? Поверил настолько, что боялся вмешаться, если тебе позвонят и попросят о помощи? — спросил Акулов.

— Нет.

Ответ был настолько поспешен и твёрд, что возникали сомнения в его искренности, Акулов недобро прищурился:

— Тогда объясни мне, пожалуйста, почему ты, зная, что Мартынову обещали убить, не обеспечил охрану зала, никому ничего не сказал и поехал в аэропорт, сделав все, чтобы тебя никто не мог найти?

Вопрос прозвучав как обвинение. Градского это ничуть не смутило.

— Я не поверил в реальность угрозы. Кто станет убивать из-за дурацкого ДТП? Стоимость трубки, которой пользовалась Анжелика, с избытком компенсировала стоимость ремонта иномарки чеченцев.

— А ты видел их машину?

— Анжелика описала их повреждения. А её телефон я сам покупал за четыреста баксов, новая модель со всеми мыслимыми наворотами. Лучше, чем у меня.

— Зачем ей была нужна такая дорогая штуковина? И почему её покупал ты?

— Это был подарок ко дню рождения. У нас в коллективе так принято.

Андрей подумал о своей машине. Феликс Платонович продолжал:

— Никто не знал адрес этого зала. Мы специально держали его в секрете.

— Что, одолевали поклонники?

— Могли возникнуть проблемы. Знаете, на выступления разные люди приходят. Некоторые, например, считают, что за деньги можно купить все, и пристают с дурацкими предложениями. Потанцевать на частной вечеринке, например. А то и вовсе — в какой-нибудь сауне.

— Такие предложения вы отклоняли?

— Конечно! Хотя… — Градский замялся, — Хотя мне приходилось слышать, что Мартынова несколько раз соглашалась.

— От кого?

— Что — от кого?

— Кто говорил об этом?

— Администраторы в «Ливне». В точности никто сказать не мог, но слухи ходили. Как и про то, что я с Мартыновой сплю. Я пытался её расспросить, намекал, что у меня есть точная информация и ей будет лучше признаться, но Анжелика только рассмеялась. Мне показалось, что она врёт, что подобные выступления имели место в действительности, но доказать этого я не мог.

— А что бы было, если бы удалось доказать?

— Сложный вопрос. С одной стороны, такие «халтуры» подрывают нашу репутацию. С другой — не выгонять же её! Попытался бы ещё раз поговорить, пристыдить, что ли, как-то… Не знаю! Иногда мне казалось, что лучше ничего не знать по этому поводу.

Волгину было заметно, что Андрею хочется спросить про сестру, про её отношение к приработкам на стороне, но по какой-то причине он сдерживается.

— Я не воспринял угрозу реально и не принял мер безопасности. Признаю свою вину. — Градский помолчал, склонив голову с чётким белым пробором.

— Когда возвращается Нина?

Феликс Платонович посмотрел на Акулова, задавшего этот вопрос, и усмехнулся:

— Будете проверять моё алиби?

— В первую очередь.

— Боюсь, что для этого вам придётся поехать в Грецию. Пятнадцатого декабря я лечу к Нине, перед Новым годом мы регистрируем брак. Я вернусь в феврале, она — не раньше будущего лета. В аэропорту мы были вдвоём, свою машину я ставил на обычную, неохраняемую стоянку. Документы у меня никто не проверял, я не ссорился с кассиршами и не падал в обморок, так что вряд ли кто-нибудь меня вспомнит. Но в связи с этим хочу сказать, что от смерти девушек мне никакой выгоды нет. Кажется, для раскрытия преступления надо понять мотив, которым руководствовался преступник? У меня не было никакой корысти их убивать. Сплошные убытки. В том числе похороны, которые, видимо, придётся оплачивать мне.

— Конкуренты? Кто-то ведь должен выиграть от того, что «Сюрприз» прекратил существование.

— Я думал об этом. Конечно, есть люди, которые желали нам зла, но до подобных методов никогда не доходило. Здесь не такие доходы, чтобы стоило нанимать киллера… Тем более, нет никаких гарантий, что я, например, стану приглашать на выступления в КВД или «Ливень» коллективы со стороны. Мне кажется, прежде чем стрелять в девчонок, должны были приехать ко мне, попытаться договориться. Но никто ко мне не приезжал, последнее время всё шло, как обычно.

— Проблемы с «крышей»?

Градский отрицательно покачал головой:

— Как таковой, её у нас просто нет. Безопасность клубов обеспечивает охранное предприятие «Шельф». Насколько мне известно, эта фирма существует давно и считается очень приличной. Все вопросы с бандитскими наездами разруливают они, но я даже не помню, когда в последний раз им приходилось этим заниматься. Кажется, года четыре назад было что-то такое, но проблему удалось решить мирно и быстро.

— Чего ж тогда Мартынову охраняли какие-то «Кентавры», а не профессионалы?

— Я же говорю, что мы восприняли ситуацию несколько легкомысленно.

— Феликс Платонович просто зажался, не захотел лишний раз тратиться, — пояснил Акулов напарнику так, словно Градский в кабинете отсутствовал. — Круглосуточный телохранитель для Анжелики встал бы ему в копеечку.

— Думаете, похороны обойдутся дешевле? — Фраза не содержала издёвки. Градский просто отмечал факт, возможно, ускользнувший от чужого внимания, и было видно, что мысль о предстоящих затратах пришла ему в голову не сейчас, что он давно всё обдумал и подсчитал. Может быть, в тот момент, когда ему сообщали о расстреле «Сюрприза».

Волгин подумал, что Акулов может не сдержаться, и поспешил изменить направление разговора:

— С конкурентами и «крышей» всё понятно. Потом, наверное, у нас возникнут новые вопросы, но для начала достаточно. Что вы можете сказать про Каролину?

Феликс Платонович кивнул, будто хотел дать понять: наконец-то занялись делом и бросили дурацкие вопросы.

— Мы обсуждали эту версию с вашим начальником.

— Какую версию?

— Сейчас объясню. Считаю, правда, своим долгом отметить, что лично мне она представляется довольно сомнительной, однако вам, конечно, виднее. Суть такова: немного закрепившись в нашем городе, Каролина «выписала» из родного посёлка своего парня. Некий Миша, фамилия мне неизвестна, её ровесник. Кажется, они учились в одном классе. Абсолютно пустой молодой человек! Приехал сюда и живёт за её счёт, как будто так и положено. Мало того, что Каролина оплачивала квартиру, которую они снимали, и покупала продукты, так он ещё заставлял одевать его и давать какие-то деньги на развлечения.

— Вам доводилось встречаться?

— Видел однажды. И очень много наслышан.

— Охарактеризуйте его поподробнее.

— Дело в том, что о нём совершенно нечего сказать. Довольно приятная внешность, и это его единственная положительная черта. Кропает какие-то вирши, бренчит на гитаре — как я понимаю, в ихнем посёлке многие этим грешили из-за отсутствия других развлечений.

— А конкурсы красоты?

— Его провели один раз и случайно. Кроме Каролины, принимали участие ещё восемь девушек. Победительнице в качестве приза выписали тысячу рублей, которую получить так и не удалось — там все давно живут натуральным хозяйством… Так вот, что касаемо этого Миши: непризнанный гений. На самом деле он, конечно, ничего не умеет, но сумел убедить и себя, и Каролину, что ему просто мешают пробиться. Дескать, истинный талант должен заниматься исключительно творчеством, а не продвижением своего товара на рынке; для такого рода толкотни у него слишком тонкая нервная организация, а потому он будет валяться на диване и ждать, пока появится добрый спонсор.

— Так ему «мешают пробиться», или он даже не пробовал этого сделать? — уточнил Волгин.

Градский развёл руки:

— Можете понимать это, как хотите, но его позиция именнотакова. Однажды я поддался уговорам Каролины и согласился с ним побеседовать. Знаете, уже через десять минут я не знал, куда мне деваться, а пришлось терпеть больше часа. Абсолютно бесперспективная личность! Как в творческом, так и, боюсь, в широком жизненном плане. Я дал ему это понять предельно мягко, посоветовал больше работать над собой и учиться, но он, как мне кажется, затаил на меня злобу. Видимо, решил, что я один из тех, кто его затирает. Позже я слышал, что он делал попытки встретиться с другими продюсерами, но проку из этого не получилось. Кто-то из них даже обращался ко мне, спрашивал мнение, и я не стал кривить душой… В октябре Каролина пришла на репетицию с синяками на руках. Я поинтересовался, в чём дело, но она мне не ответила прямо. Тем не менее я догадался, что это сделал Миша. На моё предложение помочь она ответила категорическим отказом. Настаивать я, понятное дело, не стал. В конце концов, личная жизнь — это личная жизнь, лишь бы на работе не отражалось. Однако от Анжелики мне стало известно, что этот Миша на почве комплекса неполноценности стал выпивать, шляться по злачным местам, завёл знакомства среди подозрительных личностей и неоднократно распускал руки, поколачивая Каролину. Причина старая, как мир: работа. Ему, видите ли, стало неприятно, что она танцует в ночных заведениях. Он, видите ли, стал ревновать. Дело в том, что ни одного выступления «Сюрприза» Миша не видел, Каролина специально его, так сказать, отсекала. Была уверена, что ему не понравится. А кто-то из новых знакомых этого, так сказать, гения донёс, что во время выступлений иногда приходится раздеваться. Наплёл, наверное, и ещё каких-нибудь небылиц, вот Миша и взбеленился: ведь, насколько я понимаю, Каролина говорила ему, что у нас — нечто типа мюзик-холла, в котором фривольнее канкана ничего не бывает.

Феликс Платонович помолчал, готовясь, видимо, сообщить главное. Оперативники ждали, пауза слегка затянулась. Градский кивнул, выражая благодарность за то, что его не понукают, дают возможность собраться с мыслями и найти нужные выражения, и стал говорить, сперва не очень уверенно, словно пробуя ногой тонкий лёд. Постепенно темп речи убыстрился, приобрёл силу:

— Последние недели Миша вёл себя совершенно неадекватно. Каролина много раз плакала, однажды вдруг заявила, что хочет бросить выступления, подыскать себе другую работу. Насколько я понимаю, Михаил её банальным образом шантажировал, угрожал бросить, если она не сумеет подыскать себе пристойной работы. — Слово «пристойной» Градский произнёс так, словно ничего более благонравного и респектабельного, нежели танцы «Сюрприза», покойная Каролина найти б не смогла. — Она жаловалась Анжелике, с которой была довольна близка, что деньги не принесли счастья и, пока не слишком поздно, надо начать жизнь с чистого листа. Каролина боялась, что Михаил решится на что-то более страшное, чем скандал и, так сказать, развод. Когда я прямо спросил Каролину, почему она сама не хочет с ним расстаться, она мне ответила так: старая любовь не ржавеет.

— Что ты имел в виду под «более страшным»? — спросил Акулов.

— Я не удивлюсь, если у них дома хранится оружие…

Глава четвёртая

Обыск. — Поэт и жандармы. — Шурик погорячился. — Смертоносный «улов». — Денис Ермаков и супружеская неверность. — К делу подключаются частные детективы. — Волгин совершает мелкую кражу. — Акулов наезжает на Градского

На обыск отправились вчетвером. К «убойщикам» присоединились Катышев и оперуполномоченный Шура Сазонов, представлявший собой одну из самых ярких достопримечательностей Северного РУВД. Сазонов славился тем, что мог испакостить любое дело, которое ему поручали, — и не только мог, но и пакостил, совершенно не прилагая усилий для подобного результата. Нельзя сказать, что он был непроходимо глуп, ленив или необразован, нет. Всеми этими качествами он обладал, но в процентном выражении они не являлись в его характере доминирующими. Цитируя незабвенную фразу Виктора Черномырдина, Катышев однажды заметил про Шуру:

— Человек из народа! Каждый раз хочет сделать как лучше, а получается как всегда.

От неприятностей Шурика уберегали родственные связи — папа с мамой занимали высокие должности и не жалели усилий, чтобы оказать помощь отпрыску, когда он в очередной раз что-нибудь косорезил. Было несколько странно, что они, располагая возможностями, не пристроили сына на более спокойное и хлебное место, но прошло время, и к Шуре привыкли, относились к нему, как к деревенскому дурачку, который, в принципе, не сделает дурного, если ему не доверять спичек и не оставлять без присмотра. На место происшествия Шурик был вытащен стараниями дежурного Гунтерса, который полагал, что каши маслом не испортишь, и вызывал из дому всех, кто имел неосторожность лично ответить по телефону, вместо того, чтобы предупредить родных: если станут разыскивать со службы, я до понедельника уехал на дачу. Сазонов ответил не сам, подошла его мама, так что можно было безболезненно отвертеться от неурочного вызова, но Шурик добросовестно приехал и вертелся у всех под ногами, пока Катышев не взял его с собой. Бешеный Бык руководствовался принципом «Если нельзя пьянку предотвратить — её нужно возглавить» и посчитал за меньшее зло иметь Шурика под рукой и контролировать его действия, чем позволить проявить инициативу и потом расхлёбывать последствия, которые когда-нибудь окажутся таковы, что их запросто не расхлебаешь. Кроме того, кто-то ведь должен был заполнить протокол обыска, чего традиционно оперативники со стажем не очень-то любят и отбрыкиваются от такой писанины при первой возможности.

Тростинкину посадили в директорском кабинете допрашивать Градского, а на обыск пошли пешком, благо квартира, которую снимали Каролина и Миша, находилась в сотне метров от школы.

Пока шли, Катышев достал из кармана пластмассовую баночку с марихуаной:

— Серёга, ты был прав. Марь Ванна отобрала её у одного десятиклассника.

— А чего нам не позвонила?

— Пожалела парня. Говорит, он из хорошей семьи, прежде наркотиками не баловался. Да и нельзя ему сейчас влетать, он «на подписке» за квартирную кражу.

— Действительно добрый мальчик.

Катышев подозвал к себе отставшего Шурика. В штате РУВД Сазонов занимал должность опера группы по борьбе с преступлениями несовершеннолетних, так что случай с марихуаной касался его в первую очередь, но он в разговор не вникал. Шёл последним, вертел головой вправо-влево, подмигивал девушкам и рассматривал иномарки, припаркованные вдоль домов. Со стороны могло показаться, что Шурик приценивается, как бы ему половчее «дёрнуть» оставленную в тачке магнитолу, на самом же деле он просто любил красивые автомашины и проявлял к ним интерес при каждом удобном случае.

— Гляди, какая фигня. — Сазонов толкнул локтем Андрея, предлагая разделить восторг по поводу кузова новенькой «итальянки», но был вынужден отвлечься на зов ББ:

— Шурик, ко мне!

Волгин поморщился: непосредственность Бешеного в общении с подчинёнными иногда здорово раздражала, но Сазонов не был обидчив, пропустил мимо ушей издевательский тон шефа и весело подбежал:

— Да, шеф! Вызывали?

— Держи, тебе пригодится.

— Что это?

— «Травка». Данные парня я тебе потом скажу, не забудь мне только напомнить. — Катышев имел в виду десятиклассника, у которого директриса отобрала порцию дури. Волгин это понял. Сазонов, видимо, нет. Он бережно опустил банку в боковой карман мехового «пилота», тщательно затянул «молнию» и придал лицу такое серьёзное выражение, что сразу стал походить не на мелкого воришку-«магнитольщика», а на крутого угонщика импортных тачек.

Пришли. Даже не прикладывая к двери ухо, было понятно, что в квартире кто-то есть.

— Шурик, организуй понятых, — велел Катышев, протягивая руку к звонку.

Открыли моментально, даже раньше, чем в квартире стихли раскаты электрического гонга.

На пороге стоял парень в широких брюках и свитере. Выше среднего роста, хорошего телосложения, с лицом смазливым и несколько нервным, словно его обладатель давно ждал от жизни подвоха, хотя и привык вечно пользоваться халявными благами.

— Миша? — спросил ББ.

Парень кивнул, разглядывая визитёров. Дверь оставалась широко распахнутой, он только положил на её торец правую руку, намереваясь, видимо, захлопнуть, как только решит, что не желает общаться с пришедшими. Волгин мысленно пожелал ему этого не делать, представив, чем закончится единоборство Миши, вооружённого дверью, и Катышева. Дверь, может, и устоит. Михаил — вряд ли.

— Милиция, — представился ББ, одновременно показав удостоверение и шагнув через порог.

Мишина правая рука чуть-чуть напряглась.

Катышев широко улыбнулся.

Рука бессильно повисла.

Вслед за начальником вошли опера.

— Уголовный розыск, — уточнил Катышев.

Михаил побледнел.

И Волгин, и Акулов не отрывали взглядов от его лица. В такие минуты, бывает, становится ясно, виноват человек или нет.

Акулов и Волгин смотрели, но понять не могли.

Бледность Михаила достигла крайней степени.

— Что-то случилось с Принцессой? — спросил он севшим голосом, неожиданно для ментов складывая обе руки на своём горле.

— С ней что-то должно было случиться? — мягко и даже участливо осведомился Катышев. — Ты ждал беду?

— Счастье не продолжается вечно… — Михаил начал отступать в глубь коридора, продолжая держать руки так, будто собрался себя задушить. — Она жива?

— Нет.

Прямолинейность начальника не понравилась Волгину, хотя с точки зрения дела она и была обоснована.

Визуальный контроль над поведением Михаила по-прежнему не вносил ясности. Так мог вести себя и убийца, имитирующий «переживания», и непричастный человек, искренне переживающий страшную весть. Если бы хоть немного удалось понаблюдать за ним раньше, в прежние, спокойные дни, увидеть, как он общается с друзьями, посмотреть, каков он пьяный, как общается с любимой и торгуется на рынке, — тогда бы можно было сделать вывод.

— О-о-о… — Михаил обмяк, прислонился спиной к хлипким дверям кладовой, занимавшей нишу в стене, между кухней и комнатой.

Появился Сазонов с супружеской парой из соседней квартиры. Женщина была заметно старше мужа и выглядела властной, самоуверенной дамой даже в халате, тапках и бигуди. Низкорослый супруг походил на типичного подкаблучника. Дама была возмущена тем, что рядом с ней творятся тёмные дела, и с порога устремила на Михаила испепеляющий взор. Мужичок елозил взглядом по стенкам и мебели, больше радуясь возможности посмотреть на чужое бельё, поучаствовать в чём-то, что прежде видел только по «ящику».

— Здравствуйте, — приветствовал их Михаил голосом чахоточного больного.

Женщина ему не ответила, а мужичок нейтрально передёрнул плечами, как бы и здороваясь, и манкируя приличиями одновременно.

— Ну, приступим к делу, — сказал решительно Бешеный Бык.

Сазонов выудил из-под куртки прозрачную папку с бланками и чистой бумагой, отыскал нужное постановление и протянул его Михаилу:

— Вот здесь распишитесь.

Пришлось оторвать руки от горла. Пальцы не слушались, Михаил долго читал, часто моргая, а прочитав, покорно вздохнул:

— Ручку дайте, у меня нет. И зачем это нужно?

— Перед началом обыска предлагаю вам добровольно выдать находящиеся в квартире вещи, добытые заведомо преступным путём либо запрещённые к гражданскому обороту: наркотики, оружие… — произнёс Волгин ритуальную фразу.

— Какое здесь оружие? — Михаил поставил закорючку на нужной строчке бланка.

— Значит, ничего запретного у вас нет?

— Ищите. Что найдёте — все ваше.

— В квартире имеются вещи, не принадлежащие вам или Каролине Шажковой?

— Навалом. — Михаил указал на дверь в конце коридора. — Там хозяйка, когда уезжала, заперла своё барахло. Ключа у нас нет. А всё остальное — моё и Принцессы.

— Кроме мебели, — строго уточнила женщина-понятая, и Михаил кивнул:

— Конечно, мебель тоже не наша.

Начали с коридора. Катышев участия не принимал, стоял, заложив руки за спину, разглядывал поочерёдно то гравюру на стене, то Михаила, который, было похоже, хотел задать много вопросов, но сдерживался. Может, стеснялся соседей или не рассчитывал на откровенность ментов. А может, сам знал все ответы и боялся проколоться, ляпнув что-то такое, чего ему как будто бы знать ещё рано, то, что пока знать может только убийца. Стоял молча, бледный до синевы, подпирая спиной дверь кладовки. Острый кадык на его шее дёргался, губы тряслись, а рукам он так и не смог найти достойного места. Скрещивал их на груди, совал в карманы брюк, складывал на затылке, понуро опустив при этом голову, или принимал позу футболиста перед пенальти. Тяжёлый взгляд соседки он выдерживал в неподвижности меньше минуты, после чего всякий раз шумно вздыхал и менял позу.

«Похоже, парень не при делах, но о чём-то догадывается, — пришёл к выводу Волгин. — Может, и не знает, кто стрелял, но мысли о причинах убийства имеет»,

Вешалку заменяли оленьи рога, прибитые к стенке справа от входа. Акулов молча указал на короткое чёрное пальто, висевшее поверх женской шубки в чехле. На металлической полочке рядом с рогами лежали шапка-«формовка» из тёмного меха, вязаная шапочка и кепка. Присев на корточки, Акулов выбрал из ряда обуви мужские утеплённые ботинки, потрогал, перевернул. Кожа пятки и мыска была влажной, рисунок подошвы в общих чертах совпадал с тем, который остался на снегу возле дома Виктории.

— Ты сегодня куда-нибудь ходил? — спросил Андрей, выпрямляясь.

Михаил заметно промедлил с ответом:

— Час назад вернулся из магазина.

— Что покупал?

— Сигареты.

— Покажи.

— В кармане пальто. — Михаил скрестил руки на груди.

Акулов кивнул и достал пачку красного «Мальборо». Открыл, пересчитал:

— Одна, две, три… Восемь штук! Час назад, говоришь? Ты много куришь.

— А что, это запрещено?

— Врачи предупреждают…

— Минздрав докаркается.

Катышев усмехнулся:

— Готов поспорить, что и окурков мы не найдём. Может быть, пару штук, не больше.

— Меня раздражает их запах, и я стараюсь выбрасывать хабарики сразу.

— В окно?

— В унитаз. Топлю, как котят.

— Ну-ну… Зря ты, Миша, не хочешь с нами по-хорошему говорить.

— С какой стати я должен вам радоваться? Вломились в мой дом с плохими вестями, шарите по карманам…

— Зря, Миша. Потом пожалеешь.

В ванной комнате, туалете и кухне ничего интересного не нашлось. Акулов только отметил, что Каролина и Миша жили побогаче, чем Вика и… И неизвестно кто. А может, просто не считали своё жильё временным, вот и расходовали больше денег на обустройство быта. Проверяя догадку, он спросил:

— Надолго сняли квартиру?

— Заплатили за год вперёд. Хозяйка выехала в Германию на ПМЖ. — Показалось, что Михаил немного вздёрнул подбородок, словно хотел дать понять, что не одна Каролина платила, что и он вложил толику денег в семейное благополучие, — или же, догадываясь, что операм известно о его роли альфонса, пытался показать, что его такое положение дел не смущает, оправдываться он не собирается и насмешками на данную тему его не проймёшь, хоть ты тресни. Поэт выше толпы — следовательно, и альфонс выше ментов.

Сазонов заинтересовался кладовой, к дверям которой прилип Михаил.

— Разрешите…

— Пожалуйста, если вам так интересно. — Непризнанный гений освободил доступ в хранилище.

Кладовая имела размеры метр с четвертью на пятьдесят сантиметров и была жутко захламлена. На самодельных полках теснились коробки с тряпьём, плотно, как шпроты в банке, висела ношеная одежда всевозможных фасонов и размеров, от детской до взрослой, вышедшей из моды лет тридцать назад. Стояли три пары лыж, разломанные санки, радиола модели семидесятых годов, на полу — два фанерных чемодана и коробка с виниловыми пластинками.

— Здесь ничего нашего нет, — брезгливо заявил Михаил. — Кроме вот этого ватника. Я привёз его с родины.

Катышев потянул за рукав пятнистой куртки с нашивкой внутренних войск и лычками сержанта на погонах:

— Служил в армии?

— Делать мне больше нечего! Один приятель отдал.

— Никто в этом и не сомневался.

Михаил поджал губы, чувствуя в голосе Бешеного издёвку. Оставлять за ментом последнее слово поэт не хотел, подумал и не нашёл ничего лучшего, как снисходительно пояснить:

— От службы я отказался по моральным соображениям.

— Боишься брать в руки оружие?

— Я его ненавижу.

— Часом, военкомат не разыскивает? Может, ты в наш город для того и приехал, чтобы отсидеться?

Михаил сложил руки за спиной. Промолчал, не желая спорить с солдафоном.

— Значит, разыскивает. — Катышев удовлетворённо кивнул. — Теперь мы им поможем. Шурик, не сиди сиднем, работай!

Обыскивать тесную кладовую мог только один человек, другие бы только мешали, так что Акулов и Волгин отдали инициативу в руки Сазонова. Сергей хотел предложить одному из понятых пойти вместе с ним, чтобы не терять попусту времени и заняться комнатой, но отказался, рассудив, что шмон закутка займёт не так много времени. Лучше подождать, не рассредоточиваться по квартире и не распылять внимание гражданских лиц, чтобы потом, если удастся что-то найти, не давать адвокату лишнего козыря.

Сергей как в воду глядел.

— Интересно! — протянул Сазонов невинным голосом, извлекая из-под кучи старой одежды знакомую Волгину белую баночку. — Ну-ка, что там? Ага! Товарищи понятые, обратите внимание: сухое растительное вещество зелёного цвета с характерным пряным запахом.

Волгин обомлел. Впервые в жизни он оказался в такой ситуации и не знал, как поступить. Делать вид, что ничего не случилось? Дать Шурику в челюсть, отобрать банку и пинком прогнать за порог? Броситься с наручниками, скрутить и оформить изъятие марихуаны у своего заблудшего коллеги? Спокойным голосом, как ни в чём не бывало, объявить: «Александр, за неспортивное поведение твоё очко переходит зрительному залу. Убери „травку" обратно в карман и начинай искать честно»?

Волгин стоял молча, на лице переживания не отражались, оно оставалось профессионально бесстрастно, но рубашка к спине прилипла. Он посмотрел на Катышева, но начальник, казалось, впал в полный ступор и только через минуту, опомнившись, покачал головой и неуверенно произнёс:

— Может, это ещё и не марихуана.

— Экспертиза покажет, — согласился Сазонов, ловко обвязывая ниткой пакетик, в который он уже успел запаковать свою «находку». — Ну-с, посмотрим, что у нас дальше!

— Вы говорите, марихуана? — Странно, но Михаил не выглядел удивлённым. — Да, одно время Принцесса баловалась этой дрянью. Говорила, что в большом городе так положено. Но я отучил её от этого дела. Наверное, случайно завалялось…

Акулов, который не знал подоплёки происходящего, смотрел на поэта с таким презрением, что тот, почувствовав его взгляд, занервничал и шагнул в сторону. Правда, там спокойнее не стало, теперь он оказался слишком близко к соседке, которая, как и Андрей, своих чувств не скрывала.

ББ кашлянул, привлекая внимание Волгина. Выдержав паузу, чтобы их перемигивание не бросалось в глаза понятым, Сергей повернулся к начальнику. «Не торопись, потом разберёмся», — дал понять Катышев, и Волгин чуть заметно кивнул.

— Больше там ничего не должно быть, — заверил Михаил, когда Сазонов начал поднимать крышку одного из чемоданов, придавленного коробкой с дисками.

— Проверим! — весело отозвался Шурик, засовывая руку в образовавшуюся щель. — Оп-па! А ни хрена себе!

Сначала на свет появился обрез, завёрнутый в промасленную газету.

Мужчинка-понятой громко ойкнул и перекрестился, после чего зажал рот ладонью.

Вслед за обрезом Сазонов вытащил трёхгранный штык, завёрнутый в грязную десантную тельняшку.

Потом он достал картонно-жестяную банку от растворимого кофе советских времён.

Внутри банки перекатывалось что-то железное. Не требовалось сильно развитого воображения, чтобы понять — там патроны.

Волгин и Акулов с двух сторон придвинулись к Михаилу.

Он стоял, не дыша.

Сазонов, обломив ноготь, отковырнул крышку в верхней части банки, и на пол посыпалось её содержимое.

— Оружие, значитца, ненавидишь? — усмехнулся ББ, присаживаясь на корточки. — Так! Эти десять штук — для трёхлинейки, калибр 7,62 миллиметра. В аккурат к обрезу подойдут. А эти… Все, братец, ты приплыл! 6,35 миллиметра, типа «браунинг». Как раз для того ствола, из которого девчонок валили. Сергей Сергеич! Наденьте, пожалуйста, этому гон…ну наручники. По-моему, всё понятно.

В тишине, наступившей после слов Катышева, сухо щёлкнули железные «браслеты».

* * *

Денис Ермаков считал, что есть два вида супружеской неверности: пассивная и активная. С пассивной формой — знакомство, ужин и договорённость о более тесной встрече — было покончено неделю назад, и Денис намеревался приступить к активной стадии, когда ему позвонил Акулов.

Выслушав Андрея, Ермаков тут же спросил, чем он может помочь. Требовались люди для того, чтобы какое-то время присмотреть за квартирой Виктории.

— Скорее всего, никто туда больше не сунется, — высказал предположение Андрей, — но на всякий случай пусть поглядят, если несложно. Хорошо? А ночью мы поставим милицейскую засаду.

— Базара нет. Как Вика?

— Я только что звонил в больницу.

— И что?

— Пока идёт операция.

— Если понадобятся какие-то лекарства, сразу скажи. У меня есть выходы на серьёзных поставщиков. Получится дешевле, да и туфту голимую не впарят.

Выключив мобильник, Денис призадумался. Лучше всего было бы, взяв пару надёжных людей, отправиться к квартире самому. Из милицейского прошлого Ермаков вынес правило, которым постоянно руководствовался в своей новой работе: если нужно сделать что-то действительно важное, то надо это делать самостоятельно, а не перекладывать задачу на подчинённых. Тем более в воскресенье, когда люди настроились отдохнуть и меньше всего хотят менять свои планы.

Но делать как лучше не всегда хочется. Если бы Акулов попросил принять участие в задержании или хотя бы последить за убийцей, Ермаков стремглав помчался бы выручать друга. Активные действия всегда были его стихией. Но сидеть, ждать у моря погоды? К тому же нет гарантии, что кто-то в хату заявится, даже наоборот — практически наверняка ожидание не даст результата.

Семейная жизнь Ермакова вечно складывалась неудачно. В 13-м отделении, где он работал когда-то, это даже стало притчей во языцех. Два первых брака Дениса закончились скандальными разводами. Меньше года назад он сыграл третью свадьбу — и уже успел пожалеть о содеянном. Причины неудач, он был готов это признать, скрывались в нём самом. Ещё с отроческой поры он очень быстро загорался новыми чувствами — и столь же быстро охладевал к очередной пассии. Лицо, неделю назад казавшееся самым прекрасным, не вызывало теперь иных чувств, кроме скуки, а недостатки подруги, которые он в лучшую пору признавал милыми, до крайности раздражали. Казалось, что третий брак должен сложиться удачно, что порочный круг наконец разорвётся. Но сразу после медового месяца отношения стали неумолимо охлаждаться, никакие попытки Дениса исправить положения не могли, идиллия рухнула, пелена с глаз упала, и дело катилось к разводу. Посмотрев правде в лицо, Ермаков был вынужден констатировать, что дни совместной жизни сочтены, и если Новый год они ещё, может быть, встретят вместе, то День защитника Отечества ему придётся отмечать по-холостяцки.

Неделю назад он познакомился с новой девушкой, и коварное сердце в очередной раз шепнуло: «Вот оно, твоё счастье». Ермаков не сопротивлялся, по опыту зная, что это бесполезно. Отдался волнам, они его закрутили, укачали и вынесли к неизвестному берегу. Наступающий вечер должен был внести какую-то ясность, и Денис заблаговременно отправился на квартиру, снимаемую его детективным агентством для конспиративных встреч с осведомителями, чтобы навести там порядок к приезду потенциальной возлюбленной.

Если б задержание или хотя бы слежка! Тогда Ермаков, не раздумывая, сорвал бы перспективное свидание, даже не удосужившись оставить на двери записку для новой подруги. Но просто сидеть караулить запертое помещение? Выбор был сложен…

Чувствуя себя подлецом, Ермаков взялся за трубку.

— Алло, Коля? Нужно одному человеку помочь.

— Хорошему?

— Да уж получше меня… — Ермаков вкратце объяснил ситуацию. Денег за мобильную связь было не жалко, все счета оплачивала фирма, так что он мог звонить даже «горячим девочкам с Гонолулу» и трепаться с ними всю ночь кряду, но батарейка садилась. Как часто бывало, он забыл поставить аппарат на зарядку, и теперь тот, мешая разговору, подавал короткие сигналы, предупреждая о своём намерении вот-вот отключиться. Приходилось опускать нюансы, чтобы успеть сказать главное.

— Сделаем, — уверенно пообещал Коля, когда инструктаж был закончен.

— Возьми с собой Макса.

— Хорошо.

— И Макарыча. Скажи — мой приказ.

— Хорошо.

— Я перезвоню.

Телефон, словно специально дождавшись окончания разговора, выдал на дисплей указание «Зарядить батарею», последний раз пискнул и отключился.

Приехав в квартиру, Ермаков собрал там пустые бутылки, переменил постельное бельё, наскоро смахнул пыль с мебели и посуды. Чувствовал он себя неуютно. Предстоящее свидание не радовало, Денис жалел, что отправил ребят, вместо того, чтобы самому возглавить мероприятие. Посмотрев на пакет со всевозможной жратвой, которой собирался потчевать гостью, Ермаков с трудом удержался от того, чтобы не врезать по нему ногой.

Часом позже он позвонил Николаю:

— Как дела?

— Нормально. Ждём.

— Смотрите там, осторожнее. — Денис повесил трубку. Расспрашивать помощника он побоялся, зная, что квартирный аппарат оборудован «жучком» — руководство агентства таким образом «обкатывало» персонал технического отдела и одновременно осуществляло контроль над тем, как сотрудники используют служебное помещение. Двое, чьи разговоры не понравились боссу, недавно вылетели со службы, и Ермаков не хотел повторить их судьбу. До увольнения, скорее всего, не дойдёт, но неприятности будут.

«Надо было ехать самому, — в который раз попрекнул себя Ермаков. — Ну ничего, как-нибудь обойдётся».

Не обошлось.

Коля обманул его, когда сказал, что у них все нормально.

* * *

— Ты что, мудак, наделал? Тебя кто просил инициативу проявлять? — наехал Волгин на Сазонова.

Шурик искренне недоумевал:

— А что такого? По-моему, никто ничего не заметил. Ловкость рук — и уголовное дело готово.

— Какое, на хрен, дело? Да его на тебя возбуждать надо, придурок чёртов! Ну объясни мне как-нибудь, какого лешего ты в кладовку наркоту сунул? Тебе кто-нибудь говорил это делать?

— А как же!

— Что?!

— Я, по-твоему, совсем идиот? Ясен пень, такие приказы открытым текстом не отдаются. Но понимать-то надо, я же всё-таки опер, а не садовник. Василий дал мне банку, ты это видел.

— Ну…

— Сказал, что фамилию парня потом назовёт. Он, наверное, думал, что в квартире несколько человек будет. А там один оказался! Ясен пень, что у него и надо «травку» изымать.

— Сам ты пень!

Волгин замолчал. Переубедить Сазонова не представлялось возможным. Даже если разложить все по полочкам, на пальцах объяснить, какого он упорол косяка, Шурик вины не признает. Конечно, получилось нескладно, но он-то хотел сделать как лучше,

— А ты не подумал хотя бы о том, что Михаил в квартире не прописан, что любой адвокат обвинение отобьёт, и получится, что ты просто повесил «глухарь» родному 13-му отделению?

Сазонов шмыгнул носом и отвернулся. Немного подумал и ответил в духе всех своих поступков:

— А я там давно уже не работаю! Пусть Саня Борисов расхлёбывает, он у нас умный.

Напакостить лично Борисову Волгин бы мешать не стал. Например, если бы Сазонов решился изъять марихуану из кармана зампоура 13-го отдела. Или из кабинета. Но при чём здесь посторонний человек?

— Не получится «глухаря», — добавил Шурик, которому показалось, что «убойщик» переживает исключительно за деловую, без моральной подоплёки, сторону вопроса. — Ты же помнишь, этот дятел сразу сказал, что наркота — какой-то Принцессы. Найдём Принцессу — и дело в шляпе. Хочешь, я сам этим займусь?

— У тебя, пожалуй, получится…

Разговор происходил по пути в 13-е отделение, где собирались допросить подозреваемого. Волгин и Сазонов ехали в «ауди» Сергея, Михаила взялся доставить патрульный наряд, который вызвал Катышев после того, как был закончен обыск.

Кроме марихуаны и обреза с боеприпасами ничего криминального не нашли. После того, как на запястьях закрылись наручники, Михаил впал в оцепенение и молчал до тех пор, пока ему не предложили залезть в «стакан» патрульного УАЗа. Оказавшись там, он сел на корточки, тоскливо посмотрел в небо и спросил:

— Меня куда, сразу в тюрьму?

— Нет, — ответил Волгин, — постепенно. А ты у нас, часом, не судимый?

— За что?

— Откуда я знаю!

— Нет, даже приводов не было. А с чего вы решили?..

— Сидишь так, в раскорячку, как только зеки и «чёрные» любят сидеть. Скамейка же есть!

— Она, кажется, грязная…

Волгин захлопнул железную дверь с забранным металлической решёткой окошком. Снаружи, ниже скважины для трёхгранного железнодорожного ключа, была прикреплена простая задвижка того типа, какие ставят на дверях комнат, чтобы дети не лазили, куда им не следует.

— Это для чего? — спросил он у водителя.

— Так, на всякий случай.

— Вы бы ещё цепочку догадались привинтить…

Водитель хохотнул и полез за баранку, а Волгин вернулся в дом и поднялся в квартиру, где ещё оставался Акулов.

Андрей стоял посреди жилой комнаты, руки в карманах, и напоследок оглядывал обстановку, проверял, все ли закутки они осмотрели.

— Надо «травку» подменить на что-нибудь безобидное, — сказал ему Волгин.

— У нас это уже становится доброй традицией. Не боишься привыкнуть?

— Лучше так, чем наоборот. В принципе, можно ничего и не трогать, все равно отраву спишут на Каролину… Как и в случае с Никитой… Но мне этого почему-то не хочется.

— Ну да. Девчонка-то, кажется, неплохая была… Закон парных чисел! Дважды ловили Заварова — и дважды его отпускали. Теперь с наркотой будем второй раз мухлевать.

Комната поражала обилием мягких игрушек. Они были везде. На спинке дивана, на шкафу и трюмо, на телевизоре и в тумбочке под ним, на подоконнике. Зайцы, слоники, медвежата и обезьянки всех цветов и размеров. Некоторые были куплены недавно, другие, чувствовалось, Каролина захватила с собой из дома, когда ехала покорять большой город. Осиротевшая живность со всех сторон смотрела на оперов грустными пластиковыми глазами. Что теперь с ними будет?

— Какая сука это сделала? — вздохнул Акулов, отворачиваясь к окну.

— Ты не веришь, что это мог быть Миша?..

— Да, в поэте я сомневаюсь.

— А патроны?

— А наркота?

— Но «винтарь»-то явно не Сазонов подбросил!

— Могли и другие найтись. Хотя как раз таки обрез, мне кажется, Мишин. Ты сейчас куда, в отделение?

— Да. Разберусь с «травой», пока Борисов до неё не добрался, и начну общаться с нашим гением.

— Я позже присоединюсь. Ритка, наверное, ещё допрашивает Градского. Хочу его перехватить, задать пару уточняющих вопросов. Что-то больно уверенно он про оружие говорил…

Прежде чем выйти из комнаты, Волгин прихватил белого зайчика, лежавшего кверху лапками на подушке. Игрушка была старой, изрядно потёртой и загрязнённой, с расколотой пуговкой левого глаза. Скорее всего, она радовала хозяйку с раннего детства. Выслушивала детские мечты, впитывала слезы первой любви, радовалась окончанию школы и поздравляла с победой на конкурсе красоты. Тряслась вместе с ней в вагоне скорого поезда, направляясь из забытого Богом посёлка в новую, яркую жизнь. Жизнь, где сбудутся грёзы. Навстречу двум кусочкам свинца диаметром 6,35 миллиметра…

Волгин спрятал зайца под куртку и покинул квартиру.

Акулов дожидался его на лестничной площадке, позвякивая связкой ключей, отобранных у Михаила.

Посмотрев на выпуклость, появившуюся под одеждой напарника, он, кажется, обо всём догадался.

Ничего не сказал и стал запирать дверь.

* * *

Волгин поспешил забрать «ауди» и отправиться в отделение, но Акулов отпустил его вперёд и пошёл к школе не торопясь, уверенный, что за полтора часа, которые длился обыск, Тростинкина ещё не успела закончить допрос. Андрею хотелось побыть одному, подумать, оценить новые обстоятельства дела. Оказалось, напрасно. Задержись он на пару минут и мог бы опоздать. Освободившийся Градский ходил вокруг своей машины — коричневого минивена «плимут-вояджер» — и щёткой очищал снег со стёкол. Казалось, при этом он что-то напевал, но проверить свою догадку Акулов не смог. Как только он приблизился, Феликс Платонович услышал шаги и обернулся. Прекратив чистку, стоял и смотрел на идущего опера, вертя деревянную щётку в руке, а потом и вертеть перестал, замер, и брови, изогнутые домиком, придавали его лицу выражение глубокой печали.

— Твоя? — Подойдя, Акулов кивнул на «плимут».

Не ожидавший такого вопроса, Градский вздрогнул и ответил с заминкой, словно на дворе стоял год семьдесят пятый и его вызвали в БХСС.

— Моя.

— Вместительная тачка. — Андрей достал папиросы, неторопливо закурил. — Новой её брал?

— В автосалоне.

— Эт-то хорошо.

Градский потоптался на месте, скрипя сапогами из толстой начищенной кожи. Распахнул водительскую дверь, бросил щётку под сиденье. Набравшись решимости, развернулся к оперативнику:

— Следователь мне сказала, что Виктория — ваша сестра.

Акулов промолчал.

— Поверьте, я этого не знал. Она мне ничего не говорила.

— Не знал? А если б знал, то что бы это изменило?

Градский дёрнул кадыком. Видимо, он и сам не очень представлял, что хотел выразить последними словами. Сказалась комсомольская привычка говорить много и пусто, выражать соболезнования, да и поздравления, в обкатанных пространных формулировках, где за частоколом эпитетов скрывается почти полное отсутствие смысла.

— Может быть, я позволил себе сказать что-то лишнее, когда вы со мной разговаривали. Приношу извинения.

— Спасибо. Но я не обидчив.

— Я сейчас хочу поехать в больницу, узнать, как там дела. Может, помощь какая нужна?

— Узнай.

— И наверное, я должен позвонить вашей маме?

— Не должен.

— Понятно.

Градский чувствовал себя крайне неловко, чего, собственно, и добивался Акулов. Кульминацией неловкости стал тот момент, когда Феликс Платонович, не подобрав новых слов, но и не решаясь сесть в машину, чтобы уехать, неожиданно наклонился и принялся энергично отряхивать брюки. Как будто не «плимут» обхаживал, а навоз по дачному огороду раскидывал.

Акулов подождал, пока он выпрямится, и только после этого спросил:

— Ты откуда знал про оружие? — Интонационно к концу фразы очень подошло бы обращение «дядя». Или «дятел»…

Градский это почувствовал.

Внутренняя борьба продолжалась недолго. Заговорил он, криво улыбаясь и торопясь, как если бы от того, сколько времени займёт его признание, зависела дальнейшая судьба:

— Каролина мне сама говорила. У них ведь там, в Шахте, сплошные «чёрные следопыты»! Вся деревня… То есть весь город этим занимается. Кто для себя, кто — на продажу. И Миша тоже… Она говорила, что он и сюда эти железки притащил. Якобы чтобы её защищать, если кто-нибудь напасть попытается. Каролина сказала, что сначала это барахло просто где-то на антресолях валялось, но потом, когда отношения с Мишей испортились, он как-то раз напился и начал её по квартире винтовкой гонять. Она боялась, что он может и выстрелить. Так, мол, и говорил: «Застрелю, если не прекратишь голой жопой перед мужиками вертеть!» Она у меня спрашивала, как ей поступить. И меня спрашивала, и Анжелику. Я сказал, чтобы обращалась в милицию, но она не хотела поэта своего подставлять. Я уговаривал, Кодекс показывал, объяснял, что за добровольную сдачу оружия никакой ответственности нет, даже заплатить могут немного, но она все равно отказалась. Тогда я предложил ей дождаться, пока Миша куда-нибудь уйдёт, и выбросить винтовку на помойку. Или в мусоропровод. Не важно куда, лишь бы убрать из квартиры, а потом по «02» позвонить, анонимно. Сказать: так, мол, и так, в таком-то месте ищите оружие. И все, проблемы нет. Она обещала подумать. Переживала только, что Миша слишком редко из дома уходит, долго придётся случая ждать. Тогда я сказал, что могу его пригласить, якобы на новое прослушивание, а она в это время все и обтяпает. Как раз на этой неделе мы собирались операцию провернуть…

Глава пятая

Разлад в стане коллег. — Утомительное ожидание. — Дождались! — Допрос поэта. — Поэт обличает. — Схватка на лестнице. — Оперативное опознание

С самого начала дело пошло наперекосяк.

Звонить Максиму Коля не стал. Они жили в одном доме, так что Николай просто накинул куртку поверх спортивного костюма, купил в ларьке сигареты, а потом дошёл до соседнего подъезда. Квартира Макса располагалась на первом этаже, он заметил коллегу в окно и открыл ему дверь, не дожидаясь звонка.

— Привет. Случилось чего, или так, пивка выпить?

— Денис халтурой озадачил. Впишешься?

— Куда деваться?

Год назад у Макса родился ребёнок, так что сейчас детектив был готов воспользоваться любым случаем, чтобы лишний раз улизнуть из дома, подальше от криков, сосок и грязных пелёнок. Тем более, когда можно было совместить отдых от семьи и дополнительный заработок.

— Дэник не сказал, сколько заплатит?

— Не обидит, наверное.

Ермаков занимал в фирме пост не то чтобы очень высокий, но значительный во многих отношениях, так что с ним стремились поддерживать хорошие отношения. Тем более, что частыми просьбами он не обременял и всякий раз, когда такое случалось, платил достаточно щедро.

— Если часов шесть отсидим, то по тысчонке, наверное, выйдет, — прикинул Макс возможный доход. — Не Бог весть что, но у меня каждая копейка сейчас на счету. Доктор сказал, что мелкого на массаж надо возить, а там один сеанс полторы сотни стоит. А если этого хрена, в чёрном пальто, мы задержим — тогда, наверное, и премия какая-нибудь прибавится.

— Лучше бы он не пришёл, — попытался остудить пыл напарника Николай, но Макс только рукой махнул:

— Чего нам бояться? Давай звони Макарычу, а я быстренько соберусь.

Оставив Николая в коридоре, Максим ушёл в комнату и плотно затворил дверь, чтобы не было слышно, как он станет объяснять жене причину непредвиденной отлучки.

Макарыч стал выкобениваться. Он был стреляный воробей и с полным основанием считал, что на кривой кобыле его не объедешь. Год назад он уволился из милиции в звании старшего прапора с должности водителя службы наружного наблюдения, которую и занимал практически все двадцать пять лет, которые носил погоны. В оперативной работе он разбирался постольку-поскольку, но город знал назубок, любую машину водил виртуозно и обладал способностью всегда ускользать от внимания, не важно, находился он за рулём своей тачки, в толпе пешеходов или над писсуаром общественного ватерклозета. Долгие месяцы, если не годы, которые он провёл в ожидании «объекта», выработали в Макарыче неистребимую привычку обсуждать руководство, запоминать слухи и анализировать сплетни, шлейф которых неминуемо сопровождает любого начальника. Как следствие этого, у него развился феноменальный нюх на всякие начинания, которые являлись побочной, не связанной с основным видом деятельности, инициативой патрона, преследующего свои корыстные интересы, и на сомнительные, с правовой точки зрения, приказы.

Прямо так он сейчас и сказал:

— Ермаков, говоришь, приказал? Я этого не слышал!

— Он велел мне передать.

— А ты кто, «передаст»?

— Слышь, Макарыч… — Николай удержал готовую вырваться грубость, начал подбирать выражения, чтобы убедить старого пентюха согласиться поехать, но в этой задаче не преуспел. Его словарный запас был значительно более скуден, чем арсенал бросковых приёмов, молчание затянулось, и Николай брякнул то, что ещё больше развеселило водилу: — У Ермакова трубка села, он до тебя дозвониться не смог.

— Ох-хо-хо! — Смех у Макарыча был противный, как кашель. — А что, других телефонов в городе нету?

Помимо нюха на неприятности, который настойчиво рекомендовал остаться дома, Макарыча сдерживало ещё одно обстоятельство. Дело в том, что он не мог воспринимать Дениса в роли начальника. На его взгляд, Ермаков был слишком молод, неопытен и переменчив, чтобы руководить. Ему бы ещё лет десять простым опером отпахать, а он забросил ментовку и командует в частной конторе, изображая матёрого волка. Подчиняться его распоряжениям Макарыч не любил и старался их нарушать, как только представлялась возможность сделать это безнаказанно.

— Короче! — У Николая лопнуло терпение, и он произнёс несколько грубых слов, но Макарыча это не проняло, он ответил похлеще, ядрёнее, и Николаю не осталось ничего другого, как просто спросить: — Так ты едешь?

— Конечно, нет.

— Пшел вон, старый дурак!

Коля громыхнул трубкой по аппарату и только после этого заметил, что Макс давно закончил собираться, вышел из комнаты и с интересом прислушивается к перепалке.

— Извини. — Николай кивнул на телефон. — Довёл меня этот козёл.

— Не умеешь ты с ним говорить.

— С ним не говорить, а морду бить надо.

Максим, будучи более добродушным, чем Николай, рассмеялся и принялся выбирать обувь.

— Там как, очень холодно?

— Одевайся теплее. Нам же придётся на лестнице топтаться, а не в хате кемарить.

— Верно. — Максим отставил зимние кроссовки и взял сапоги на меху. — Да плюнь ты на него! Он бы всё равно в машине отсиживался, во дворе, так что проку с него никакого. Если что, управимся и вдвоём, не переживай. Зато и бабок больше получим…

Собрались ехать на машине Николая, но она, переночевав под окном, упорно не желала заводиться. Вроде и мороза сильного не было, и накануне не барахлила, а тут — ни в какую. Всё верно, коли уж дело не задалось с самого начала, то и в дальнейшем пойдёт сплошная непруха.

— Чёртов Макарыч! — Николай в сердцах хлопнул водительской дверью.

Максим опять лишь засмеялся.

Побежали на проспект ловить частника — время уже поджимало. Пока сторговались, пока доехали…

— Надо былостулья раскладные захватить, — вздохнул Максим, осмотревшись на лестничной площадке, где им предстояло провести несколько ближайших часов. — Чувствую, жильцы на нас скоро коситься начнут, с вопросами приставать.

— Ничего, объяснимся.

Стояли, курили, трепались о ерунде. Когда Денис позвонил, Николай хотел было доложить об упрямстве Макарыча, но передумал — не в его правилах было жаловаться руководству. Чай, не маленькие, сами разберёмся.

— Нормально. Ждём, — сказал он, и Денис отключился.

Убирать трубку Коля не стал, нашёл в меню раздел «Игры», защёлкал кнопками, выбирая нужное развлечение. Максим наблюдал за ним с лёгкой завистью — современными средствами связи он до сих пор не обзавёлся. Сказал:

— Слышал новость? Чувашские хакеры взломали «тетрис».

— Смешно. Сам придумал?

— В КВН рассказали.

Прошёл час-другой. По нижним этажам постоянно сновали жильцы, так что смотреть между маршами лестницы, выглядывать в окно и напрягаться каждый раз, когда кто-нибудь вызывал лифт, частные детективы быстро устали. Просто ждали, уверенные, что легко скрутят в бараний рог визитёра, если тот осмелится заявиться. В глубине души оба рассчитывали, что никто не придёт. Чёрт с ней, с премией за успешное задержание. Хотелось спокойно дождаться, пока их сменит милиция, дерябнуть по пиву и расползтись по домам. Отказ Макарыча и поломка машины подзабылись, не воспринимались больше как предупреждение.

И Николай, и Максим назывались детективами чисто условно. Лицензий никто из них не имел и рассчитывать на её получение не мог по причине отсутствия стажа работы в оперативных подразделениях МВД. В агентство оба попали случайно, каждый своим путём. Николая пристроили знакомые, такие же, как он, отставные спортсмены. Мог податься в криминальную группировку, но такая стезя не прельщала по моральным соображениям, и он пошёл в детективы. Чем плохо? Ещё бы платили чуточку больше… Максим учился в военно-морском училище, был отчислен с третьего курса за регулярные нарушения дисциплины. Долго мыкался без работы, пока один из дальних родственников, знакомый с директором агентства по игре в теннис, не пристроил парня. Максим был доволен. Финансовый вопрос, конечно, стоял ребром, но пока терпеть было можно, а в дальнейшем Макс рассчитывал, не без протекции того же родственника, продвинуться по службе либо уйти в другую коммерческую структуру, которой требуются грамотные специалисты по безопасности.

На самом деле до званий грамотных или даже просто специалистов обоим было ещё шуршать и шуршать, однако ребята этого не понимали. Настоящая жизнь и работа агентства их по большому счёту ни разу ещё не касалась; тот же Макарыч, несмотря на свою крайне узкую специализацию, мог дать обоим сто очков форы, но Коля с Максимкой всерьёз полагали, что достигли определённых высот и могут работать самостоятельно как в качестве консультантов, так и оперативников, которыми, кстати, как раз и командовал Ермаков. То, что до сих пор их, как правило, использовали в качестве своего рода подсобных рабочих, ребят не смущало. Плохо было другое — Ермаков мало того что сам не поехал, так и направил для охраны квартиры не квалифицированных работников, которых, в принципе, пообещал Андрею, а полудилетантов, с которыми было легче договориться.

Совершенно того не желая, Денис подвёл и ребят, и Акулова.

Как часто бывает, причина заключалась в человеческом факторе. Неверно оценил обстановку, не смог отказаться от собственных планов и вдобавок решил немного сэкономить.

Закончив очередную игру, Николай сказал:

— Отлить хочется.

— А ты что, памперсы не захватил?

— Они уже промокли насквозь.

Был только один способ справить малую нужду относительно цивилизованно: в мусоропровод. Плохо, конечно, если в этот момент кто-нибудь выйдет из квартиры, — но ещё хуже оставлять в память о себе подтёки на стенах и жёлтые лужицы по углам.

— Я быстро.

— Дай телефон, я пока поиграю.

Николай протянул трубку, сказал, какие кнопки нажимать, и направился к мусоропроводу, расстёгивая ширинку. За его спиной раздавалось тихое попискивание клавиатуры — Макс быстро освоился и начал гонять по дисплею чёрную змейку, пожирающую неподвижные точки.

Николай пристроился поудобнее. Приступил…

Двери лифта раскрылись, и вышел молодой человек в укороченном чёрном пальто. Не заметив в первый момент детективов, он повернул к квартире Виктории.

Остановился, расслышав шорох одежды Макса, который уже спускался по лестнице, готовясь его окликнуть. Резко, одним движением развернулся и принял бойцовскую стойку.

Максим молча летел по ступеням.

Молодой человек сунул руку за пазуху.

* * *

Тростинкина всё ещё находилась в кабинете директора школы, пила чай с Марьей Ивановной. Они довольно оживлённо разговаривали, и тема разговора, скорее всего, была далека от расследования двойного убийства.

Акулов не стал заходить, только приоткрыл дверь и попросил Риту выйти. Она поднялась из-за стола, оправила свитер и зацокала каблучками по паркетному полу. Вид у неё был такой, словно она хотела сказать: «Я делаю важное дело, а вы мне мешаете. Ну, что ещё надо, господин сыщик? У меня времени мало…»

Вполне возможно, что Рита так вовсе не думала, но Андрей ничего не мог поделать и продолжал относиться к девушке предвзято. Не нравилась она ему, вот и всё. И потому вопрос, который в течение всего дня то и дело задавал себе Акулов, был закономерен, хотя и абсолютно несвоевременен: «Было у Серёги с ней что-нибудь или нет?». Обсуждать такие темы между напарниками было не принято, с самого начала совместной работы они, не сговариваясь, наложили табу на разговоры о личной жизни, по крайней мере о текущей личной жизни… Никто из них не лез в дела другого, не давал советов и не приводил примеры из собственной практики. Считалось: если я доверяю коллеге, то доверяю во всём; он сам разберётся, с кем ему спать и с кем встречаться после работы. Акулов вполне допускал, что Маша Ермакова не вызывает у Сергея восторга, однако он молчит и даже, похоже, не задумывается об этом вопросе, доверяет. Акулов был ему благодарен, но как не мог перебороть неприязнь к Тростинкиной, так и не мог отогнать мысли об её возможной связи с Сергеем. Словно кто-то тянул за язык, так и подмывало сказать: «На фига ты с ней спутался? Не для тебя эта барышня, как ты не видишь? Сейчас ещё не поздно, но потом, если отношения окрепнут, будешь только жалеть». Андрей даже опасался, что ляпнет что-нибудь подобное в самый неподходящий момент, ляпнет и прикусит язык, будет жалеть о вылетевшем слове, но не сможет ничего изменить — после таких разговоров извинения, как правило, принимаются вяло. Впрочем, ближайшие дни, скорее всего, будут представлять собой один сплошной «момент», меньше всего пригодный для серьёзных разговоров о личном.

Но ведь мысли-то в голову лезут…

— Ты один? А где Волгин? — Рита, коснувшись пальчиком локтя Андрея, выглянула из-за него, как будто Волгин мог прятаться от неё, сев на корточки.

— Поехал в тринадцатое. Катышев тебе сообщил результат обыска?

— Да, только что заходил. Вы думаете, это Миша?

— Думаешь у нас ты. А мы только делаем.

Рита поморщилась, не зная, как квалифицировать сказанное Андреем: грубоватый оперской юмор или камень непосредственно в её огород? Решила не обострять отношения и переменить тему:

— А что Градский тут делает? Я же его отпустила.

— Слишком рано.

— Рано? Думаешь, у него тоже надо провести обыск? Не знаю… Мне кажется, нет оснований.

— Он хочет сделать дополнение к протоколу допроса. Важное дополнение. Мы с ним пообщались, и он кое-что вспомнил.

— Да? — Рита искренне удивилась. — А мне казалось, мы все хорошо записали. Феликс Платонович! Что же вы такой забывчивый? Я же у вас подробненько все спрашивала!

Градский стоял от них шагах в сорока, прислонившись к окну в противоположном углу небольшой рекреации. Услышав обращение следователя, встрепенулся и с виноватым видом развёл руки:

— Да как-то из памяти вылетело. От нервов все… От нервов.

— Ничего страшного. Сейчас мы это допишем, и все. Вы только подождите немного, хорошо? Мне с Марьей Иванной надо ещё один вопросик обсудить. Это недолго.

— Весь в вашем распоряжении.

— Ну и чудненько! — Рита посмотрела на Андрея. — Ты со мной останешься?

— Нет, надо Серёге идти помогать.

— Скажи, чтобы он мне позвонил.

— Хорошо, — Просьба девушки Акулову не понравилась, показалось, что она нарочито подчёркивает факт неслужебных отношений с его напарником. — Скажу обязательно. А ты допроси этого дуста как следует…

Кратко объяснив Тростинкиной, каким моментам в новых показаниях Градского следует уделить особое внимание, Акулов ушёл.

— До свидания! — запоздало крикнул ему вслед Феликс Платонович, но Андрей не стал оборачиваться и только кивнул на ходу.

Во дворе школы, около входа в спортзал, стоял жёлтый с синей полосой «пазик» «Спецтранса». Краснели габаритные огоньки, тарахтел двигатель, клубился белесый дым под задним мостом и вокруг выхлопной трубы. Складная боковая дверь была открыта. Оставшийся в автобусе водитель курил и слушал радио, подзабытую композицию «Эйс оф Бэйс» начала девяностых. Кажется, под названием «Счастливая нация». Её часто крутили по разным каналам, когда Андрей только начинал службу в милиции, а Виктория училась в девятом классе, частенько прогуливала занятия и пропадала на дискотеках, для посещения которых всеми правдами и неправдами вымаливала деньги как у матери, так и у брата. Половину его первой зарплаты Вика оставила в клубе «Планетарий», самом популярном ночном заведении того времени, за одно посещение. После этого целый месяц жить было трудновато, но сестрёнка просто светилась от счастья, так что никаких претензий к ней Андрей, естественно, не выдвигал. Теперь эти затраты, можно сказать, окупились — Акулов посмотрел на свою новенькую «восьмёрку» и сглотнул вставший поперёк горла ком.

Андрей не стал дожидаться, пока вынесут трупы. Сел в машину, развернулся. Хотел, не оборачиваясь, ехать в отделение, но всё-таки не выдержал. Придержал педаль сцепления и обернулся. Массив школы с редкими горящими окнами кабинетов и спортзалом, наполненным тревожным зеленовато-жёлтым свечением, напоминал терпящий бедствие лайнер. Ещё немного — и он скроется под холодной водой, а пока в эфир несутся крики о помощи. SOS… Спасите наши души…

Акулов помотал головой, отгоняя навязчивое видение, и отпустил педаль. Машина дёрнулась, передние колёса плюнули ошмётками снега, но потянули.

Вчера был его день рождения. Воскресенье могло стать… Нет, не так! Воскресенье стало вторым днём рождения Вики. Ему исполнилось двадцать девять. Она могла погибнуть в двадцать три…

С холодной, расчётливой яростью Акулов представил, как он поступит с убийцей, когда до него доберётся.

Говорите, на смертную казнь введён мораторий?

Посмотрим…

* * *

Волгин и Михаил сидели в «ничейном» кабинете на втором этаже 13-го отделения. Сазонов околачивался в коридоре — видимо, мешал разговору, и Сергей его выставил. На Андрея Шурик посмотрел глазами отличника, несправедливо выдворенного из класса за проступок соседа по парте. Ожидал, вероятно, что Акулов позовёт его с собой, разрешит принять участие в расколе злодея, но Акулов не позвал. Сперва хотел вообще пройти мимо, не обращая внимания, но передумал и остановился:

— Спустись в дежурную часть, «пробей» задержанного по всем учётам. Катышев не появлялся?

— Был, уехал. Обещал через два часа опять заскочить.

Акулов открыл дверь кабинета.

Одного взгляда хватило на то, чтобы понять: разговора не получилось.

Волгин сидел за столом и курил. Смотрел в окно, до половины прикрытое дырявой розовой шторой, о которую кто-то вытер чёрную краску с ладоней, — очевидно, после дактилоскопирования. Из окна открывался вид на занесённый снегом фундамент долгостроя и унылый дощатый забор, к которому жались, укрываясь от непогоды, редкие пешеходы. Единственный фонарь, освещающий площадку, раскачивался от ветра и скрипел так громко, что это было слышно даже в кабинете, несмотря на доносящуюся из-за стенки трескотню пишущей машинки и крики буйного алкаша из «аквариума» дежурной части.

Судя по выражению лица Сергея, наблюдать за пешеходами и фонарём ему было куда интереснее, чем общаться с задержанным. Лист бумаги, лежащий перед ним, был заполнен меньше чем на треть, хотя обычно Волгин делал множество черновых пометок перед тем, как приступить к писанию процессуальных документов.

— А ну-ка сядь по-нормальному! — рявкнул Акулов на Михаила, делая вид, что намеревается дать ему подзатыльник. — Ты что, забыл, где находишься? У гинеколога так сидеть будешь!

Михаил вздрогнул. Потом сдвинул колени, подтянул задницу к спинке жёсткого деревянного кресла, снял с подлокотников руки. Покосился на Андрея и поджал ноги.

— Вот так-то лучше! — Акулов опустил занесённую руку, но остался стоять позади Михаила; как только тот, занервничав от неизвестности, решил обернуться, опять повысил голос: — Сидеть! Тебе кто головой крутить разрешал? Я тебя спрашиваю, рифмоплёт недоделанный!

Михаил, начиная тихо паниковать, робко посмотрел на Волгина, ожидая защиты, но опер не протянул руку помощи.

— Ты мой вопрос не расслышал? — Меняя тон, Андрей спросил почти ласково, но одновременно опёрся руками на спинку кресла Михаила, придавив и часть пальто; дерево протяжно заскрипело.

— С-слышал…

— Ну и?..

Михаил громко сглотнул. Он бы отдал очень многое, если не все, чтобы оказаться подальше от этого кабинета. Он бы заплатил любую цену, лишь бы уснуть и пробудиться в другом месте. Он продал бы дьяволу душу, если б тот его защитил.

Но ничего этого Миша сделать не мог.

Сидел, потел и трясся, боясь поднять руку, чтобы промокнуть капли пота на лбу.

Больше всего страшила мысль, что за него ещё не брались как следует.

— Я сейчас поговорю с тобой без дураков, — тем же, почти ласковым голосом пообещал Андрей, усиливая нажим на спинку кресла. — Сергей Сергеич! Мне кажется, вы слишком вежливо задавали вопросы.

— Андрей Виталич, у меня свои методы…

— Я всегда говорил, что они не отличаются эффективностью.

— Ну почему ж? А кто тогда маньяка расколол?

— Да если б я его не обработал как следует — он бы хрен что сказал.

— Категорически не согласен!

— Хорошо, проверим! Сколько вы с Мишей общались? И ноль на выходе. Мне потребуется в два раза меньше времени, но я получу весь расклад. Идёт?

— На бутылку коньяку?

— Да хоть на ящик!

— По рукам.

Пари было заключено с самым что ни на есть серьёзным видом, после чего Волгин взял со стола сигареты, положил в боковой карман пиджака лист с черновыми заметками и направился к двери. Проходя мимо Миши, он сочувствующе посмотрел на него и как будто даже хотел потрепать по плечу, но сдержал порыв заметным усилием воли. Оказавшись за его спиной, Волгин шепнул одно слово: «Марина» — и продолжил движение, успев заметить, что напарник информацию понял.

Как только Волгин ушёл, Акулов перестал давить на кресло, потянулся, хрустнув суставами, и уселся на стол. Под его весом столешница заметно прогнулась, что-то щёлкнуло, но и только. Разрушений не произошло, допотопная конструкция, попавшая в отделение неведомыми путями — на её боковине белел алюминиевый шильдик «3-я гор. псих. б-ца», — устояла. Андрей достал «беломор», долго разминал и продувал папиросу, но прежде, чем закурить, снял и положил рядом с собой часы.

— У нас есть примерно сорок минут.

Прикурил, затянулся, выпустил дым в потолок, почти достав струёй блок ламп дневного света. Продолжил говорить:

— Пожалуй, я отдам коллеге коньяк. Зачем лишний раз надрываться? Сорока минут мне хватит за глаза, но попотеть придётся нам обоим. На тебя мне плевать, но своим здоровьем я дорожу. Так что, пожалуй, раскошелюсь на выпивку. Затрата тем более не велика, что бутылку мы приговорим вместе. Ты поедешь в тюрьму, а мы останемся пить…

Миша молчал. Он понимал, что мент, прервав монолог на интригующем месте, ожидает вопросов, заявлений о невиновности, клятв, может быть, всплеска отчаяния. Понимал и потому крепился, не желая принимать навязываемый сценарий, уверяя себя, что происходящее — игра, что никто его и пальцем не тронет и что в СИЗО не повезут, в крайнем случае — посадят на трое суток, а потом адвокат его вытащит. Понимал и крепился, молчал. Молчал, сколько мог. Крепился… Показалось, что долго.

— Всего двадцать секунд, — усмехнулся Андрей после того, как Михаил задал первый вопрос. — Так что ты спросил?

— За что меня сажать? — машинально повторил Миша, глядя, как загипнотизированный, на циферблат часов, которые мент поднял со стола и теперь держал перед его лицом.

— Диспозиция проста. Убиты два человека, и ещё одна девушка лежит в реанимации. Преступление, как ты понимаешь, не рядовое. У тебя был мотив. Была возможность. Есть свидетели, которые тебя опознают. Есть патроны. Может, и на пистолете «пальчики» найдутся, это мы позже проверим. При таком раскладе прокуратура мигом выпишет санкцию на арест. А уж в СИЗО я договорюсь о том, чтобы ты попал в нужную камеру. Поверь, в тюрьме у меня крепкие связи… Переночевав в этой камере, утром ты начнёшь проситься на допрос. У тебя ведь, Миша, нутро все гнилое. Не выдержишь ты. Сломаешься быстро. Тебя не срок будет интересовать, который за двойную мокруху могут отмерить, а состояние собственной задницы. Умолять будешь, чтобы тебя в приличную «хату» перевели. Если есть внутри стержень, то можно и пятнаху запросто отсидеть. А если анус разорвут, то каждый день будет тебе ударной пятилеткой казаться. По ночам, после того, как всю кодлу обслужишь, верёвка будет сниться. Проснёшься, захочешь в петлю влезть — не дадут. Стержня, как я уже говорил, в тебе нет. А условия для того, чтоб паханы через парашу тебя наклонили, я создам… Там зачем мне сейчас напрягаться?

— Вам всё равно, на кого дело повесить?

— Перестань, мы не в кино играем. Я десять лет в розыске, но не припомню ни одного случая, когда бы человека за чужое преступление судили. Не так это просто.

— Можно подумать, что вы бы сказали, если б такой случай вспомнили!

— Может, и не сказал бы. Но вспоминать-то нечего! В моей практике не бывало такого. Зато обратных случаев, когда душегуб от наказания уходил, — сколько угодно. Не один я — любой опер десяток примеров расскажет, не залезая в блокнот.

— Вам, наверное, это удовольствие доставляет.

— Что?

— Параша, камера, анус… Нравится издеваться над человеком, который целиком в вашей власти и ответить не может?

— Нет, не нравится. Что я, на садиста похож? Просто я хочу раскрыть убийство. И раскрою его, будь уверен.

— Но я-то ведь ни при чём!

— Может быть. Но пока я в этом не уверен. Слышал такое правило: «Спасение рядового Райана — дело рук самого Райана»? Оно про тебя.

— Кажется, презумпцию невиновности ещё не отменили.

— Кажется, у тебя нашли патроны. Очень редкие. Точно такие, какими стреляли по девушкам.

— Патроны подбросили.

— Кто? Что молчишь и в сторону смотришь? Что, мы подбросили? И обрез тоже?

Ответ подозреваемого заставил Акулова удивиться. Оказалось, что он неверно оценил Михаила. Парень, конечно, трус и подлец. Но трус в меньшей степени, чем предполагалось.

Вскинув голову, он посмотрел Андрею в лицо:

— Я же видел, как Сазонов, который потом протокол оформлял, банку с «травкой» из своего кармана достал…

* * *

Всё получилось быстро до неприличия.

Макс летел вниз по ступеням и не мог остановиться, несмотря на то, что видел, как незнакомец вытаскивает из-под пальто какое-то оружие.

Николай, с трудом прервав процесс освобождения организма от жидких отходов, не стал застёгивать штаны и бросился вслед за коллегой, чувствуя, что не успевает. Он не понимал, что именно должно произойти, но уже знал, что они нарвались на крупные неприятности. Все, конец! Знал, и тем не менее продолжал бежать, прыгая через две-три ступеньки. Странно, но лестница казалась бесконечной, и парень в чёрном полупальто, доставший из-под мышки нечто короткоствольное, не становился ближе.

Кто просил их действовать настолько топорно? А ведь взрослые люди. Начальству друг на друга не жалуются…

— Стой! — неожиданно рявкнул парень, вскидывая правую руку.

Максу показалось, что противник целится в него распрямлённым указательным пальцем, что в руке ничего нет и что все эти угрожающие телодвижения — не более, чем примитивный финт. Макс воспрянул духом. Какое, на хрен, «Стой»? Да ты сам счас у меня ляжешь, ишак ты бухарский!

Свою ошибку Максим понял слишком поздно. Противник не был безоружен и готовился пустить свою игрушку в ход. Сыграть задний ход Макс не мог, слишком велика была сила инерции. Он крикнул с надрывом: «Н-на, сука!» — и запустил в лоб врага Колькиным сотовым телефоном.

Враг уклонился, и мобильник смачно шмякнулся в стену за его спиной.

Макс хотел закрыть глаза, настолько ему вдруг стало страшно. Хотел, да не успел. Выпрямившись, противник выставил правую руку в направлении его головы и шевельнул пальцем, — Макс успел чётко заметить, что указательный палец у него был всё-таки поджат, а не выпрямлен, и над кулаком выступали металлические детали какого-то механизма.

Сверкнула вспышка, ударил по ушам грохот. Ударил и заметался по лестничной клетке, отражаясь от стен, затихая. Не давая ему окончательно стихнуть, противник ещё дважды нажал спуск, а потом бросился наутёк, при этом поступил как-то странно. Для того, чтобы выбраться на ведущий вниз лестничный марш, он присел на корточки, левым локтем прикрыл лицо и быстро-быстро засеменил к ступеням, продолжая держать правую руку направленной на детективов, вывернутой за спину под неестественным углом, словно его суставы могли складываться и разгибаться во всех направлениях, как трансформер.

Напоследок он ещё раз шмальнул из своего странного пистолета, хотя нужды в этом не было. Оба детектива валялись, умываясь слезами и кашляя, не делая и малейших попыток к продолжению схватки. Потерявший координацию и ослепший Максим скатился по лестнице на пролёт ниже, сильно приложился затылком об стену и на какое-то время затих. Николай, которому досталась меньшая порция газа, уже через пару минут смог подняться, доковылять, держась за стену, до окна и попытаться его открыть. Рама была заколочена, и детектив вышиб стекло кулаком.

Ворвавшийся с улицы студёный ветер принёс некоторое облегчение. Кристаллики снега таяли на лице, смешиваясь со слезами, которые то обильно текли, то вдруг переставали течь из глаз. И было очень обидно…

Как же так получилось?

Когда Максим оклемался, Николай приказал:

— Уходим.

— А если…

— Хочешь ещё раз нарваться? Я удивляюсь, что до сих пор никто не вызвал милицию. — Николай подобрал разломанный сотовый телефон, хотел приладить аккумулятор на место, плюнул и ссыпал все детали в карман. — Пошли!

— Разбился, да? — Макс поднялся, очумело потряс головой. — Я тебе новый куплю.

Они покинули дом незадолго до приезда наряда постовой службы. Два сержанта прочесали подъезд, заметили разбитое окно, учуяли слабый, остаточный запах слезоточивого газа и подобрали стреляные гильзы от спецсредства самозащиты.

— Хрен его знает, чего тут было, — резюмировал старший сержант и связался по рации с отделением.

Выслушав сообщение, дежурный записал в ЖУИ^[11]: «Заявления не поступило, потерпевших нет, все ушли до прибытия…»

Его, в отличие от большинства других участников инцидента, такая развязка очень даже устраивала.

* * *

Отправляясь за Мариной Викторовной, Волгин больше всего боялся, что она уже напилась в стельку и вытащить её из дому не получится даже подъёмным краном.

Догадка подтвердилась лишь отчасти. Свидетельница держалась на ногах твёрдо и говорила свободно, язык не заплетался, и ненормативной лексики проскальзывало не так уж и много, но ехать в отделение она, естественно, не хотела.

Гостей в квартире прибавилось. Дверь Сергею открыл богемного вида седовласый мужчина при галстуке-«бабочке» и шейном платке, с фужером шампанского в правой руке. Открывал долго, очевидно, щёлкая замками одной только левой. Открыв, пропустил в коридор без вопросов и заперся в ванной, предварительно громко крикнув:

— Марина!

Хозяйка узнала Сергея не сразу. С минуту она хмурилась, опершись о стену и покусывая накрашенные губы, а потом всплеснула руками:

— Вернулся мой капитан! — и пригласила на кухню.

Пока они разговаривали, по коридору мимо открытой кухонной двери регулярно дефилировали «нимфы». Те две, которых Волгин имел удовольствие наблюдать ещё днём, и одна новенькая, одетая не менее соблазнительно. Девушки на Сергея косились и, наверное, обсуждали между собой его появление, но знаков внимания не оказывали. То ли стеснялись хозяйки, то ли возложили надежды на представителя богемы. Когда тот покинул ванную и прошёл в комнату, его появление было встречено криком восторга и звоном хрустальных фужеров.

— Нет, я никуда не пойду, — в десятый раз сказала Марина.

— Это займёт совсем мало времени. У меня есть машина, я свожу вас туда и обратно.

— Нет. Можешь меня не уговаривать.

— Мариночка, ведь это — маньяк, — Волгин пытался пустить в ход обаяние. — Я бы не стал просить, если б дело касалось вора-карманника или несчастного наркомана. Но это преступление нешуточное…

— Я говорю: нет!

В разгар спора позвонила Тростинкина:

— Акулов передавал мою просьбу?

— Э-э-э… Да. — Андрей ничего не сказал, видимо, позабыл, но Волгин догадался, о чём идёт речь, и не стал товарища подставлять.

— Наверное, ты очень занят? Ты где, в тринадцатом?

— Не совсем.

— А где?

Волгин почувствовал раздражение. Его бывшая жена, человек гражданский до мозга костей, частенько звонила ему в самое неподходящее время, с ювелирной точностью выбирая моменты, когда он не мог разговаривать на домашние темы. Звонила, задавала вопросы, не принимала односложных ответов и, сколько бы он впоследствии ни объяснял, отказывалась признавать такие поступки ошибкой. В какой-то степени оправдывало Татьяну то обстоятельство, что она была бесконечно далека от милиции и судила о работе супруга только по фильмам и сплетням подруг. Сергей хоть и злился, но в чём-то жену понимал. К Маргарите такой подход не годился. Как бы то ни было, а должна была она представлять, что бывают разные обстоятельства.

— Я занят.

— Занят настолько, что не можешь уделить мне минутку?

— Да.

— Хорошо! Я закончила с вашим Градским. Может быть, ты мне скажешь, что теперь делать?

— Я перезвоню через двадцать минут.

Сергей убрал трубку. Посмотрел на хозяйку квартиры и понял, что она слышала не только его ответы.

— Жена? — спросила Марина Викторовна.

Волгин почувствовал, что лучше дать положительный ответ. Сказал:

— Да, — мысленно прибавив «потенциальная».

— А почему не носишь кольцо?

— Чтобы бандиты, если надумают отомстить, не догадались о моей слабой стороне.

— Оказывается, ты заботливый… — Марина отвернулась от опера и вздохнула: — Поехали, чего уж там. Только мне надо собраться.

— Конечно, я подожду.

Она ушла в комнату, Сергей остался на кухне. Подумав: удивительно, но звонок Риты пришёлся как нельзя кстати. Именно он сыграл решающую роль в том, что свидетельница поддалась уговорам. Вот и пойми женскую душу… Лишь бы она не передумала, поддавшись уговорам «нимф» или советам светского льва. Неизвестно, кто он по профессии, но на роже написано — ментов ненавидит. Такие хуже, чем прямолинейные братки. Маскируются под приличных, но плюют в спину, даже если им не наступать на ноги.

Ещё Сергей беспокоился, что Марина может собираться очень долго. Объяснить компании необходимость отъезда, сменить макияж, одеться. Сколько времени может на это уйти? Не пять минут, точно.

И снова предположения Волгина сбылись ровно наполовину. Марина управилась за четверть часа, решения своего не поменяла, но успела крепко приложиться к стакану. Настолько крепко, что у Волгина, глядя на женщину, возникли сомнения: а стоит ли затевать опознание?

— Поехали! — весело предложила Марина и ударилась плечом о дверной косяк. Ротвейлер, которого она взяла на поводок, дёрнулся и едва не уронил хозяйку. — Рудик! А ну-ка сесть! Вот засранец чёртов… Сидеть, кому говорят!

Собака нехотя подчинилась.

О том, чтобы проводить с Мариной официальные следственные действия, не могло быть и речи. Оставалось два варианта. Либо извиниться и уйти, либо показать свидетельнице Мишу негласно, таким образом, чтобы он этого не заметил. Если Марина его опознает, то можно будет уговорить её повторить процедуру позднее, когда она протрезвеет. С участием следователя, подставных и понятых лиц. Если не опознает — то нечего и заморачиваться с составлением протоколов, время терять. Конечно, такие действия являлись грубейшим нарушением закона, но ни моральная, ни правовая стороны вопроса Сергея не беспокоили. Главное, чтобы Марина, если придётся потом действовать официально, не проговорилась, что видела подозреваемого через замочную скважину. Чтобы она твёрдо настаивала, не поддаваясь на провокации адвоката: молодого человека опознаю по чертам лица и фигуре, видела его два раза около школы и хорошо запомнила, но с тех пор до сегодняшнего дня больше нигде не встречала.

— Поехали! — снова предложила Марина, и ротвейлер поддержал её грозным рычанием.

— Пёсика мы с собой не возьмём, — сказал Волгин, поднимаясь из-за стола.

— Как не возьмём? А почему?

— Пёсик нам будет мешать. Пёсик лишний.

Ротвейлер, догадавшись, что незнакомый мужчина хочет лишить его долгожданной прогулки, натянул поводок.

— Пе-е-сик ли-и-шний? — протянула Марина недоуменно. — Ну, тогда я не знаю. А ну, пшел в комнату, ур-род!

Волгин вздрогнул, настолько резким был переход от капризного тона к командному окрику. Когда Марина отпустила поводок, он пережил несколько волнующих секунд, но нападения не последовало. Поджав уши, пёс выскочил в коридор, и больше его Волгин не видел.

Сев в машину, Марина сначала поиграла кнопкой электрического стеклоподъемника, а потом, не спросив разрешения, открыла «бардачок». На колени ей упала игрушка, взятая Сергеем в квартире покойной Шажковой.

— Твой зверь? — Марина погладила зайчика по голове.

— Угу.

— Его ты тоже спрятал от бандитов? Ещё одно твоё слабое место?

Пока ехали, Марина несколько раз начинала дремать, так что Волгину приходилось её тормошить и развлекать болтовнёй. Усилился снегопад, поэтому Сергей ехал на невысокой скорости. Дорога заняла больше времени, чем он ожидал. На подъезде к отделению его запас анекдотов иссяк, а рассмешить Марину Викторовну так и не удалось. Она сонно кивала и норовила закрыть глаза, как только Сергей умолкал.

Прежде чем покинуть машину, Волгин последний раз проинструктировал женщину: не шуметь, не проявлять эмоций и обо всём позабыть, как только «оперативное опознание» будет закончено. Её состояние было в какой-то степени на руку оперу. Вернувшись домой, наверняка примет ударную дозу спиртного, так что утром сможет вспомнить далеко не всё, что было накануне. Может, и поездку в отделение расценит, как сон. С другой стороны — до какой степени можно доверять подвыпившей женщине? Насколько адекватны её зрительная память и чувство реальности? Не получится ли так, что сегодня она ткнёт в Мишу пальцем, а завтра, при Маргарите и понятых, в недоумении пожмёт плечами и с чистым сердцем заявит, что видит этого молодого человека впервые?

Глядя на Марину, кивающую в подтверждение услышанных инструкций с тем же сонным видом, с каким она кивала и анекдотам, Волгин пожалел, что вытащил женщину из квартиры.

Если бы ему сейчас сказали, как он будет жалеть пятью минутами позже, — он бы в срочном порядке отвёз Марину домой и зарёкся иметь с ней дело. Или, «окольцевав», запер бы в дальнюю камеру и приказал дежурному поливать её из шланга холодной водой. Или…

Но никто ничего такого Волгину не сказал, и он запер машину.

— Ты всё поняла? Тогда пошли.

Через замочную скважину сидящий в деревянном кресле Михаил был виден от макушки до пят.

Марина Викторовна посмотрела поочерёдно обоими глазами и повернулась к Сергею.

— Он… Представляешь, именно он!

— Точно?

— Точнее некуда! Да я на всю жизнь этого гада запомнила. У-у, пид…юга проклятый! И пальто то же самое…

Глава шестая

«Насильственные действия сексуального характера». — Акулов в сомнениях. — Шокирующая форма ответа. — Доклад шефу. — Марина Викторовна и маньяк (окончание). — Акулов уговаривает Машу. — Методы работы Саши Борисова. — Связь времён (тени из прошлого)

Акулов прочитал справку Информационного центра, принесённую Шуриком.

— Любопытно! Уголовное дело номер… Возбуждено 29 августа по статье 132 УК РФ. Мера пресечения — подписка о невыезде. Ну кто бы мог подумать! А такой скромный мальчик. Ай-яй-яй, нехорошо!

Миша опустил голову.

— Стыдно? Вижу, что стыдно. А чего сам не рассказал?

— Вы об этом не спрашивали.

— Так я много о чём не спрашивал. Ну, колись, чего натворил. «Насильственные действия сексуального характера». Кого насиловал, поэт? Свою музу? Она не давала вдохновения добровольно?

Миша покраснел и продолжал молчать. Акулов посмотрел на Сазонова:

— Спасибо. — Подразумевалось: «Можешь идти».

Намёк был Шуриком понят:

— Я пока больше не нужен?

— Пока нет.

— Так, может, поеду? Если что — я на трубке.

— Езжай, дорогой.

Сазонов вышел, и Андрей снова обратился к задержанному:

— Миша, ты же понимаешь прекрасно, что уже завтра утром я прочитаю твоё уголовное дело. Чего ты хочешь добиться молчанием? Меня разозлить? Смотри не переусердствуй. Видишь котлован за окном? Ещё недавно на этом месте стоял дом, в который меня не захотели пускать…

— Это была голимая подстава.

— Да что ты говоришь! Давай-ка с этого места поподробнее. Мне хочется знать твою версию…

Версия Миши не отличалась оригинальностью. Большинство преступников, попавшихся на домогательствах и изнасилованиях, придерживаются подобной канвы, стремясь оправдать свои действия.

В конце августа Михаил бухал в кабаке. Компания состояла из нескольких человек. Не друзья, а так, знакомые из числа местных завсегдатаев. У кого-то из них были деньги, то ли заработанные, то ли украденные, так что все накушались изрядно. Кто-то заснул в туалете, кто-то рухнул под стол. Самые сознательные расползлись по домам, а Миша ощутил зов плоти и свёл знакомство с какой-то девчонкой. Откуда она появилась, Миша не помнил, но вроде бы удалось сговориться. Каролина тогда как раз была на работе и не могла появиться дома раньше утра, так что Миша пригласил новую «музу» заглянуть в гости и полюбоваться коллекцией марок. Она ответила, что из всех марок предпочитает немецкие, номиналом по сотне, и эта фраза Михаила обидела. Обидела, видать, до глубины души, до селезёнки и печени, ибо ничего другого из разговора с девчонкой он не запомнил, даже в имени её теперь сомневался, только помнил, что оно какое-то простое, вроде Анюты. Ещё Миша помнил, что постоянно бегал к стойке бара звонить, проверяя, не появилась ли дома Принцесса — вдруг заболела или выступления раньше закончились. Звонил и корчил бармену рожи, делал большие глаза, предлагая разделить восторг от знакомства с Анютой. Бармен, кажется, фишку не просекал, и Михаила это задевало. Задетый, он выпивал рюмку водки и бежал к столику, где пил пиво, а потом опять вскакивал позвонить, кривлялся и выпивал… Куда и с кем ушла Анюта, осталось неизвестным, а Михаил очухался уже вне стен кафе, бредущим вдоль проспекта с бутылкой «Свинского специального» и лёгким бланшем под глазом. Бланш, конечно, портил настроение, но не так, чтобы сильно — ведь было понятно, что противник Михаила одним синяком не отделался, что он был низвержен и унижен и что пузырь пива, скорее всего, был преподнесён им в знак уважения. Поругав меркантильную Анюту, Миша рассудил, что без неё даже лучше. А вдруг бы Каролина застукала? В кабаке такой поворот казался невероятным, теперь же, слегка протрезвев, поэт был доволен, что не потащил ценительницу дойчмарок в гости.

Прямолинейное движение поэта по проспекту оборвалось в тот момент, когда он сунул руку в карман и обнаружил там сто рублей, которых не было прежде. Деньги придали мыслям новое направление. Разбогатев, Михаил продолжил путь «противолодочными зигзагами», высматривая какую-нибудь свободную жрицу быстрой любви.

Когда не надо — об них спотыкаешься на каждом шагу, но только приспичит — и все они оказываются занятыми или выглядят так, что ни «Виагра», ни алкоголь не помогают.

Наконец он разглядел в кустах свободную «бабочку», подрулил и сделал предложение, от которого она не должна была отказаться.

Странно, но она отказалась и даже предприняла попытку отойти, объясняя, что не работает, а просто ловит такси. Но опытный поэт, конечно же, ей не поверил. Не поверил и стал уговаривать. В процессе уговоров, которые подзатянулись и утомили, Михаил, дабы не терять времени даром, решил прицениться к товару внимательнее, для чего принялся ощупывать вторичные половые признаки, проверяя форму и объём.

В процессе ощупывания как-то так вышло, что Миша и девушка упали в кусты. Возня в партере закончилась тем, что Михаил снял с девушки гольфы. Зачем это ему понадобилось, сказать невозможно, ибо поэт хоть и был сильно пьян, но даже в таком состоянии понимал: главная цель находится значительно выше, а то, что он произвёл, чистой победой не признает никто, и даже «по очкам» такими темпами выиграть невозможно.

Потом арену осветили фары патрульной машины, и Михаил предложил девушке затаиться, переждать, пока мусора не уедут. Но девушка таиться не стала и подняла вой почище корабельной сирены.

Дальше последовала унизительная процедура задержания и доставления в дежурную часть. Задерживали Михаила очень долго, так долго, словно брали не одного рифмоплёта, а большую вооружённую банду. Михаил искренне не понимал, за что его так ненавидят. Желая умиротворить господ полицейских, он стал читать им свои стихи, но солдафоны не понимают поэзии…

Потом трое суток Миша зализывал раны в камере изолятора временного содержания, искренне не понимая, за что ему выпали такие страдания. Крючкотвор, который возбудил дело, объяснял, что потерпевшая — из приличной семьи и проституцией не подрабатывает, но Михаил не поверил. Наверное, просто обслужила все отделение, вот они теперь и стараются. А этот, который следователем назвался, мог бы и войти в положение, понять, как мужик мужика. Ладно б баба! А то ведь свояк, можно сказать, предан…

Каролина наняла хорошего адвоката, заплатила ему немерено бабок и вытащила суженого на подписку. С тех пор он несколько раз был у следователя, относил характеристики и справки. На очной ставке, скрепя сердце, извинился перед терпилой. Следак обещал, что на днях дело закончит и сбагрит в суд. Защитник, как водится, озабоченно качал головой и вздыхал, что положение сложилось тяжёлое, но шансы получить условный срок есть. Для их реализации надо ещё платить и платить, но ведь за свободу сколько ни плати — не переплатишь.

— Ты же мне перед этим полчаса заливал о том, как любишь свою Принцессу! — напомнил Андрей, когда Миша окончил свою скорбную повесть.

— Люблю!

— Что ж ты тогда…

— Хороший «левак» укрепляет каждый брак.

— Так то — хороший. А у тебя — на газоне в кустах. И как Принцесса к этому отнеслась?

— С пониманием.

— Деньги на адвоката она зарабатывала?

Михаил потупил взгляд. Нельзя сказать, чтоб это было вызвано скромностью. Поэту не хотелось метать бисер перед свиньями. Все равно мент ни хрена не понимает в настоящей любви, судит обо всём со своей колокольни с погонами.

Отдельные фрагменты рассказа задержанного вызывали сомнение. Будь все так, как он описал — возбудили бы, скорее всего, «хулиганку», а не 132-ю статью. Но Акулов не счёл нужным колоть его дальше. Он и так примерно представлял, какие нюансы опустил или исказил Миша. Завтра это можно будет проверить, ознакомившись с делом. На текущий момент они, скорее всего, большого интереса не представляют. Есть множество других мелочей, которые следует осветить, а время уже поджимает.

Андрей смотрел на собеседника и думал, что не может составить о нём полновесного впечатления. Симпатий Миша не вызывал. Может быть, в своём кругу, среди друзей и поклонников, если таковые имелись, он вёл себя иначе и казался человеком достойным. Наверное, какие-то положительные качества видела в нём и Принцесса — иначе бы не стала с ним жить. Но сейчас, в ситуации если не экстремальной, то близкой к тому, все хорошее с Миши осыпалось, как мишура. Разглядывая его, анализируя услышанное, Акулов ощущал брезгливость в сочетании с лёгкой злостью. Лёгкой — потому что казалось нелепым растрачивать сильные эмоции на столь ничтожную личность. Андрей невольно вспомнил фразу, прочитанную в каком-то боевике и характеризующую задержанного с большой долей точности: таких, как он, не бьют, а хлещут по щекам.

Все это, тем не менее, не давало ответа на главный вопрос.

Мог Миша совершить преступление?

Вроде бы мог.

Он его совершал?

Вроде бы нет.

Словно угадав мысли сыщика, Михаил поднял голову:

— Да если б я девчонок застрелил — разве стал бы после этого дома сидеть и ждать, когда вы меня заберёте?

— А что бы ты сделал?

— Откуда я знаю? Я ведь не стрелял. Уехал бы, наверное.

— Куда?

— Страна большая…

Больше всего Акулова удивляла реакция Михаила на подброшенную наркоту. Он не понтовался, а действительно видел, как Сазонов сунул в чулан банку с «травой». Видел — и моментально понял, каким образом проще всего отмазаться от ответственности. Не стал терять время на контробвинения в провокациях, не стал взывать к совести оперов и апеллировать к понятым, убеждая их засвидетельствовать его благонадёжность. «Перевёл стрелки» на Каролину, готов был, наверное, и обрез с боеприпасами приписать ей, но остерёгся делать это сразу, боясь попасть под горячую руку. Понимал, как мало людей поверят в сказку о том, что она надыбала трёхлинейку, опасаясь быть изнасилованной в подъезде, и самолично обрезала ствол и приклад.

Понятые, кстати,характеризовали Мишу исключительно с отрицательной стороны. И дама в халате, и муж-подкаблучник иначе, как дармоедом, его не называли. Отмечали пьянство и заносчивость, припомнили ряд эпизодов, когда он лаялся с соседями. Видя, что никто из оппонентов задать ему физическую трёпку не может, что дальше ругани, в которой он и сам был силён, конфликт не зайдёт, Михаил со смаком рекомендовал им подать судебный иск, если кому-то не нравится его поведение. К Шажковой относились теплее. Женщина пожалела её, сетуя, что работящей девчонке достался такой никчёмный супруг. Подкаблучник, отводя глаза, подтвердил, что Каролина вела себя скромно, при встречах здоровалась и всегда старалась угомонить Михаила, если доходило до стычек с соседями по поводу громкой музыки или «протечки» на нижний этаж. О роде деятельности Каролины, а также о том, что с Михаилом она не расписана, понятые не знали и пытались уточнить это у оперов, но Андрей не стал потворствовать их любопытству и отделался общими фразами.

Отвлекшись от мыслей, Акулов обратил внимание, что уже несколько секунд из-за двери доносятся какие-то шорохи. Заподозрив, что это «греет уши» Сазонов, Андрей хотел встать и задать ему взбучку, но вовремя остановился. Шурик, будучи отпущенным домой, не стал бы тратить время на подслушивание вещей, которые ему, по крупному счёту, до фонаря. Андрей решил, что Волгин привёз свидетельницу Марину и втихаря показывает ей Михаила. Зачем напарнику потребовалось идти на столь крупное нарушение, Акулов не понимал — всё равно ведь необходимо будет проводить официальное опознание. Тем не менее, он поспешил ему подыграть, переключая на себя внимание Миши, который тоже услышал подозрительный шум и стал коситься на дверь.

— Значит, сегодня ты из квартиры выходил только за сигаретами?

— Да.

— И ни около школы, ни около озера Верхнего не был?

— Я даже не знаю, где это находится.

— Школа?

— И то, и другое.

— Школу видно из окон квартиры.

— Я не знал, что у них там репетиция. Каролина это скрывала. Говорила, что её подбирает Анжелка — она на машине, — и они вдвоём едут куда-то на другой конец города. Я не уточнял адрес. Какой смысл? Далеко, я не стал бы туда таскаться.

— Напомни мне ещё один момент. У кого вы сняли квартиру?

— Я же уже говорил! Хозяйка выехала в Германию. Я её не видел ни разу. Когда из Шахты приехал — Каролина уже здесь жила. Кажется, адрес ей подсказали в каком-то агентстве.

— Больше похоже, что она снимала жильё у знакомой.

— Не могу точно сказать, хозяйством я не занимался.

— Черт, совсем я забыл, что ты у нас — личность творческая. Платить за квартиру, забивать гвозди и выносить мусор должна была твоя Принцесса. Хорошо устроился! Прямо как в сказке.

Шорохи за дверью утихли, и Акулов уверился в правильности догадки относительно Волгина и Марины.

Интересно, каков результат? Он был равно готов к отрицательному и положительному. Но в положительный верилось чуточку больше.

В следующую секунду он получил ответ на свой вопрос.

Форма ответа была, прямо скажем, шокирующей.

* * *

На то, чтобы связаться с Денисом, ушло много времени.

Его мобильник был по-прежнему отключён, в дежурной части агентства не знали, где он находится. Звонить домой Николай передумал, зная о сложных отношениях Дениса с супругой. Что-то подсказывало, что он уехал от неё, сославшись на дела, и можно подлить масла в огонь, если она догадается, что на работе о Денисе ничего не известно.

С безопасного расстояния Максим приглядывал за домом и сообщал напарнику о действиях постовых:

— Приехал «козелок». Двое вышли…

Чувствуя себя виноватым, Максим на Колю не смотрел.

Николай скармливал прожорливому таксофону всё новые и новые жетоны.

Наконец повезло. Один из детективов агентства, до которого Николаю удалось дозвониться, предположил, что Ермаков может быть на конспиративной квартире:

— Я видел, как он брал в дежурке ключ. У его осведомителя шикарная корма и грудь, параллельная полу. Попробуй, вдруг повезёт! «Прозвон» помнишь? Два гудка, отбой, а потом жди, пока он ответит. Хотя я на его месте к телефону бы не подходил.

Костеря своего шефа, Николай принялся набирать номер «явки». Одновременно, желая поддержать Макса, он произнёс:

— Макарыч — сука.

— Думаешь, с ним бы мы справились?

— Теперь этого не узнаешь… Алло! Денис, у нас проблемы…

Слушая информацию, Ермаков растирал затылок ладонью. Только узнав голос Коли, он догадался, что произошли неприятности. Готовился к худшему — к тому, что кто-то из них всерьёз пострадал или что все загремели в милицию, откуда их придётся вызволять с ущербом как для кармана, так и для репутации предприятия. Выслушав, вздохнул облегчённо: директор агентства ничего не узнает, а с Акуловым он как-нибудь объяснится. Если б не сестра, было бы совсем просто. А так, из-за её отношений с Андреем, всё равно останется неприятный осадок. Даже если десять раз перед ним извинишься и сто раз все исправишь. Хотя исправить тут вряд ли что-то удастся, как профессионал, Ермаков это хорошо понимал.

— Коля, я всё понял. Макарыч, говоришь, отказался? Я с ним потом разберусь. В дом больше не суйтесь. Твоя трубка окончательно накрылась? Тогда перезвони мне минут через пятнадцать, я скажу, что делать дальше.

Прежде чем сделать сообщение на пейджер Андрея, Ермаков созвонился с сестрой.

Вполне возможно, что руководили им самые лучшие побуждения.

* * *

Марина Викторовна распахнула дверь кабинета настолько решительно, что Волгин не успел её удержать. Дело было не в физической силе — он просто не ожидал от подвыпившей женщины такого напора и резкости.

Она ворвалась, как ураган.

— Ах ты, подонок! Думал, я тебя не узнаю? — Оказавшись перед ошарашенным Михаилом, она влепила ему пощёчину. — Педрила вонючий! Что зенки вылупил? Не ты под окнами шарился? На, получи!

Волгин перехватил занесённую правую руку, но Викторовна изловчилась и врезала левой, коротко и точно, как хороший боксёр, только что не кулаком, а раскрытой ладонью. Врезала левой и, прежде чем Волгин её оттащил, лягнула ботинком по голени, от чего Миша вскрикнул и подался вперёд, так что неминуемо нарвался бы на встречный удар, но Сергею удалось справиться с женщиной и оттащить её в коридор.

— Что это было? — спросил Михаил, когда дверь кабинета захлопнулась.

— Возмущённая общественность.

На пальце Марины был перстень, которым она рассекла Мише бровь. Рана неопасная, но кровищи из неё бывает — ведро.

Конечно, в соответствии с законами Мэрфи^[12], так и произошло. Михаил приложил ладонь к лицу, подержал, отнял и ужаснулся:

— Она меня чуть не убила!

— Не переигрывай. — Акулов думал, как поступить.

Официальное опознание сорвано, это раз. Можно попробовать выкрутиться, оформить это по-другому, протоколами допросов, но веры таким бумагам будет немного. Если их и примут в качестве доказательства, то лишь тогда, когда удастся подкрепить обвинение более серьёзными уликами. Михаил состряпает жалобу — это два. Изменился психологический настрой разговора — три, и это самое худшее. Теперь Миша чувствует себя обиженным не по делу, он чувствует себя чуть ли не правым. Теперь он перестанет оправдываться и объясняться, он будет обличать и требовать восстановления попранной справедливости. Акулов и раньше догадывался, а теперь убедился окончательно: Михаил принадлежал к той категории людей, которых больше угнетает не прямое физическое воздействие, а угроза его применения. Стоит нанести первый удар — и они как будто обретают новые силы для противодействия, раскрывают такие черты характера, которые в них трудно было предположить. От Михаила можно было добиться большего хитростью и разговором, а не тумаками.

Марина Викторовна спутала все планы оперативника.

Михаил продолжал размазывать кровь по лицу.

— Мне нужен врач! Вы что, ничего не видите?

— Не голоси. Ты понял, что тебя опознали?

— Кто, эта алкоголичка? Да она дура полная! Я ей как-то замечание сделал, чтобы свою собаку гребаную держала на поводке, вот она и окрысилась. Вы что, неужели ей верите? Я требую своего адвоката!

В кабинет зашёл Волгин. Вид у него был озлобленный, но Акулов видел, что злоба напускная. Волгин переживал за допущенную ошибку; стремясь хоть в чем-нибудь исправить положение, он включился в игру, благо знал напарника и мог представить, какую линию тот избрал после эксцесса подвыпившей дамы.

— Кто тут говорил про адвоката? Ты что, до сих пор не въезжаешь, как сильно ты вляпался? Все, абзац! Приехали! Она тебя помнит, а ты её — нет? Пошевели мозгами…

Дослушать речь Волгина, а говорил он долго и убедительно, Акулову помешал пейджер. Одно за другим пришли два сообщения:

«Срочно перезвони мне по номеру… Денис»

и

«Немедленно позвони мне в Москву. Мария».

Акулов потянулся к телефону, взял трубку. Подумал, что здесь спокойно поговорить не удастся, и вышел из кабинета, мимикой дав Волгину понять, чтобы он сильно не убивался. Случались казусы и похлеще — если не терять голову, то все можно исправить.

Марины Викторовны на этаже не было. Видимо, Сергей спровадил буйную свидетельницу домой. Правильно, свою роль она уже отыграла, оставлять её дальше — нарываться на новый скандал. А всё-таки, чёрт побери, здорово Волгин опростоволосился! Акулов и не помнил, когда его напарник прежде допускал подобный ляп. За четыре месяца, что они отработали в связке, у Сергея, конечно, случались промашки, но назвать их заметными было нельзя. И раньше, сколько Акулов слышал, Волгин действовал исключительно грамотно, выверяя каждый свой шаг и подстилая соломку везде, где потенциально можно было упасть. Что ж его сегодня-то так подкосило? Споткнулся практически на ровном месте, упорол косяк, достойный выпускника школы милиции, а не опера с десятилетним стажем работы. А началось всё с того, что он связался с Тростинкиной…

Часть коридора, где располагались помещения уголовного розыска, была отгорожена фанерной перегородкой с дверью, снабжённой кодовым замком. Акулов присмотрелся к истёртым кнопкам и безошибочно набрал нужную комбинацию. Вошёл.

В распоряжении оперов имелось пять кабинетов. Четыре двери были закрыты и опечатаны, но самая ближняя к фанерной перегородке, по правую руку, открыта. До ареста, в свою бытность заместителем начальника отдела, Акулов занимал эту комнату, а теперь здесь обосновался Борисов. За последний месяц отношения между ними слегка улучшились. Андрей по-прежнему считал Борисова взяточником и карьеристом, которого не прихватили за руку лишь потому, что никто этим всерьёз не занимался. Кроме того, он был уверен, что Александр приложился и к его аресту. Борисов, в свою очередь, посчитал Андрея ретроградом, не желающим идти в ногу с перестроившимся обществом и придерживающимся принципов, которые опасны для окружающих. Умные люди, по мнению Александра, путали государственный карман со своим. Постепенно таких становилось всё больше, но ещё встречались отдельные идиоты, которые поступали наоборот и продолжали пахать за идею, которая давно себя исчерпала, пахать, невзирая на постоянные задержки издевательски малой зарплаты и другие препоны, созданные умными для того, чтобы глупые не мешали им обогащаться.

Несмотря на всю полярность взглядов, Акулов и Борисов последнее время не ссорились. По крайней мере, на людях.

— Я позвоню? — спросил Андрей для проформы, входя в свой бывший кабинет.

Борисов, не отрываясь от дела, кивнул. Ни история с бюстгальтером супруги, ни последовавшая за нею пьянка на лице Борисова не отразились. Он сидел, довольный собой, и пересчитывал деньги в большом многосекционном лопатнике.

— Нет бабок — нет девок. Есть бабки — есть девки. Есть девки — нет бабок… — Закончив считать, Борисов ухмыльнулся и спрятал бумажник в карман. — Работаете?

— Ну.

— Я так слышал, убийцу вы взяли? Что, не можете расколоть?

— Не факт, что он при делах.

— Если что, я в течение часа на месте. Как сеструха?

— На операции.

— Я думаю, всё обойдётся.

Сначала Андрей набрал номер, оставленный Ермаковым. Дожидаясь ответа, разглядывал кабинет — после освобождения бывать в нём ещё не приходилось. От старой обстановки остался только сейф, перекрашенный из зелёного в розовый цвет. Всё остальное оборотистый Борисов заменил. Появилась офисная мебель приличного качества, жалюзи вместо штор, телевизор и видик, ПК последнего поколения. О ведомственной принадлежности помещения напоминали только розыскные ориентировки, пришпиленные на стену, да сляпанный на «компе» плакатик с портретом Дзержинского и приписываемым ему изречением: «Отсутствие у вас судимости — не ваша заслуга, а наша недоработка». Эти слова Андрею приходилось читать во многих оперских кабинетах, и он привык относиться к ним снисходительно, как к беззлобному приколу, но здесь, над головой сытенького Саши Борисова, они воспринимались без всякого юмора, как бывало в обшарпанных, без всяких признаков евростандарта, стенах отделов, где трудились «правильные» менты.

Когда-то и 13-й отдел был таким. Сейчас — давно уже нет.

Денис ответил. В первую очередь он принёс извинения, потом рассказал о случившемся, снова извинился и спросил, что делать дальше. Как бы Ермаков ни маскировался, но по голосу чувствовалось: он сильно жалеет о том, что согласился помочь, и был бы рад отказаться от продолжения.

— Не нужно ничего делать, — решил Андрей, осмыслив случившееся. — В третий раз туда никто не придёт.

— Я тоже так думаю. Значит, снимать ребят, да?

— Снимай.

— Понимаешь, мы-то все думали, что он без оружия будет.

— Понимаю. Спасибо. Маше ты позвонил?

— Кому? А, я! Извини, я думал, что она уже в курсе, вот и проговорился. Ты же не предупредил, что не надо ей ничего говорить!

— Ничего страшного. До свидания.

«Ну и день сегодня! — подумал Акулов, вешая трубку. — Ни у кого ничего не получается». Сообщение Ермакова не удивило, а корявые действия частных сыщиков если и вызвали раздражение, то лишь в первый момент. Было бы глупо ругаться на посторонних после того, как сам упустил неизвестного парня. Прыткий, однако, мальчишечка! Любопытного ухажёра нашла себе Вика… Или это всё-таки не ухажёр дважды пытался прорваться в квартиру?

Звонить Маше Андрей не хотел. Оттягивал разговор, обманывая себя тем, что якобы рассуждает о деле. Стоял, положив руку на телефон, смотрел в окно.

— Я тебе не мешаю? — спросил Борисов.

— Во всяком случае, не помогаешь.

— Мне не впадлу выйти, когда очень надо. — К удивлению Андрея, Борисов запер сейф, встал и, подбрасывая на руке связку ключей, покинул кабинет.

Акулов посмотрел на закрывшуюся за Александром дверь и ничего не понял. Чем-чем, а щепетильностью Борисов прежде не отличался, тем более — по отношению к Андрею. В туалет ему, что ли, приспичило? Или вчерашний лифчик так сильно подействовал, вынудил переоценить ценности и отношение к окружающим?

Андрей набрал номер Машиного мобильника. Он представлял её реакцию и не ошибся в предположениях.

— Акулов, ты в своём уме? Почему я обо всём узнаю последней?

— Извини, но я был очень занят.

— По-твоему, Вика для меня — никто? Да как ты мог!..

— А что изменилось бы, позвони я часом раньше?

— Как — что?

— Маша, постарайся хоть немного успокоиться и начать рассуждать здраво.

— Акулов, я вылетаю к тебе ближайшим же рейсом.

— Твой клиент не будет возражать?

— Плевать я хотела на его возражения!

— Машенька, ты мне здесь ничем не поможешь. Ну посуди ты сама: я же буду сутками пропадать на работе. Нам даже некогда с тобой будет встречаться! И я пока что не представляю, сколько времени это может продлиться. Не мне тебе объяснять, ты же знаешь нашу работу…

— Этой универсальной формулой ты оправдываешь всё что угодно!

Набравшись терпения, Андрей продолжил разговор. Он действительно не хотел, чтобы в ближайшие дни Маша была рядом с ним. В одиночку действовать проще. Ситуация, ставшая кинематографическим штампом, не так уж редко повторяется в жизни: герой и его подруга спасаются от преследователей, либо же догоняют кого-то, и в самый сложный момент она закатывает истерику, чтобы выяснить, любит ли он её, а если любит, то почему так невнимателен, и вместо того, чтобы прыгать на подножку уходящего поезда или заряжать опустошённое оружие, герою приходится целоваться, давать клятвы и объяснения. В кино после этого ещё можно спастись, перо сценариста придержит злодеев на безопасной дистанции, вынудит их заблудиться, подраться между собой или впасть в явный маразм на время, необходимое положительным персонажам для того, чтобы пообниматься, промокнуть сопли и отыскать выход из западни. В жизни такие злодеи встречаются редко, и если начало ситуации может быть сходно с киношным, то её окончание, если герои вместо того, чтобы заняться делом, станут выяснять отношения, обойдётся им дорого. Боксёр выходит на ринг один, без родственников и невесты. Как бы протекал поединок, если бы после каждого пропущенного удара девушка кидалась ему на шею, плакала и умоляла все бросить, а мама охала и падала в обморок? Акулов был готов допустить, что в нём говорит мужской шовинизм, наличием которого так часто попрекает Мария, но менять решение не собирался. Отыскать убийцу представлялось ему важнейшей, первостепенной задачей, и до тех пор, пока дело не прояснится, он бы хотел не отвлекаться на Машу. При всём её понимании оперативной работы она в первую очередь — женщина, и было бы глупо, несправедливо требовать от неё одобрения многих вещей, которые Андрею, возможно, придётся делать, чтобы результативно провести розыск преступника. Обоснованием позиции Андрея служил целый ряд обстоятельств, из которого он мог озвучить лишь три, чтобы не ранить самолюбие Маши. В течение ближайших дней он надеялся определиться по узловым моментам расследования. Именно эти дни Маша, согласно договору с клиентом, должна была провести в Москве. Покинув столицу, она портила свою репутацию, нарушала контракт и провоцировала возникновение других непредсказуемых и наверняка отрицательных последствий, однако не могла при этом ни помочь раненой Вике, ни способствовать изобличению преступника. Её порыв бросить все и приехать был продиктован не логикой, а эмоциями.

На объяснения ушло почти двадцать минут. Тщательно подбирая слова, Акулов снова и снова раскладывал свои аргументы по полочкам, отметал контрдоводы, гасил амбиции и скрыто льстил. В конце концов, Маша сдалась и обещала не торопиться и задержаться в Москве, но при условии, что Андрей будет звонить трижды в день, чтобы отчитаться о здоровье сестры и ходе работы.

— Ты представляешь, как мне будет неудобно перед Ириной Константиновной за то, что я не приехала?

— Маме я все объясню.

Несмотря на то, что все точки были расставлены и соглашение принято, казалось, Маша жалела, что позволила себя уговорить. Достаточно малой искры, чтобы конфликт вспыхнул заново, и она, нарушив данное обещание, приехала в город.

Положив трубку, Акулов вздохнул. Диалог оставил тяжёлый осадок, но он, отмахнувшись, решил: «Позже можно будет объясниться». Сейчас главное — дело. Если он напортачит, отвлекшись от работы на личную жизнь, оператор не выключит камеру, а режиссёр не даст передышки, чтобы Андрей освежил в памяти сценарий и сосредоточился перед вторым дублем. Черновиков нет, все играется набело.

Пока он разговаривал с Машей, в отделение приехала Тростинкина.

Борисов сидел в кабинете и присматривал за Михаилом, а Рита и Волгин курили в коридоре. Когда Акулов приблизился, девушка оборвала себя на полуслове, улыбнулась и помахала перед мужчинами дымящейся сигаретой:

— С понедельника бросаю курить.

— С завтрашнего?

— Ага. Начинаю новую жизнь.

Андрей подумал, что до него они говорили о личном. Судя по виду Тростинкиной, она выражала неудовольствие какими-то поступками Волгина, и Акулов мысленно возмутился: «Да кто она такая, чтоб на него наезжать?» Возмутился и тут же вспомнил, что забыл передать Сергею её просьбу перезвонить. Может, причина разлада именно в этом? Он хотел признать свою ошибку и принести извинения, но сделать этого не успел.

Высокий черноволосый мужчина в кожаном пальто и роскошной меховой шапке «удача грабителя», при «дипломате», поднялся по лестнице и уверенно направился к ним.

— Адвокат Мамаев, — представился он.

— Следователь районной прокуратуры Тростинкина. Это я вам звонила.

— Очень приятно. — Мамаев предъявил документы: удостоверение и ордер на защиту Михаила.

Движения адвоката были нарочито неторопливы, каждый жест выверен. Казалось, что Мамаев одновременно любуется собой со стороны, наслаждается своей значимостью и благополучием. Одна заколка для его галстука стоила больше, чем зарплаты Акулова, Волгина и Маргариты, взятые вместе, а стоимость флакончика туалетной воды, которой он обрызгался перед выездом, была сопоставима с квартальной сметой денежных средств, выделяемых Северному ОУР на оперрасходы.

— Я бы хотел поговорить с Михаилом наедине, — Адвокат убрал свои документы.

— Да, конечно. Сейчас мы вам найдём какое-нибудь помещение. Вы так быстро приехали…

— Я не привык медлить, когда интересы клиента требуют решительных действий. Итак, где мы сможем уединиться?

Андрею хотелось ответить: «На кладбище». Посмотрев на Сергея, он прочитал в его глазах те же мысли. Самоуверенный лощёный адвокат им одинаково не понравился. Вдобавок Акулов кое-что слышал о нём во время нахождения под стражей. В переводе с тюремного на литературный язык Мамаев характеризовался сидельцами как человек беспринципный, жадный и ловкий. Услуги его стоили дорого, но и результата он, как правило, добивался. В случаях, когда клиент оказывался недоволен, от наката его оберегали мощные связи среди братков. Некогда Мамаев служил в милиции, но давно снял погоны и тот период жизни вспоминал неохотно.

Мысли Андрея и Сергея совпали, но оба, естественно, промолчали. Тростинкина, стоявшая лицом к адвокату, обернулась и посмотрела на них, взглядом давая понять: «Не я же буду искать кабинет!»

Помог Борисов. Он приковал задержанного наручниками к батарее и вышел в коридор:

— Можете здесь посидеть. А мы уйдём, чтобы вам не мешать. Когда закончите — позовите.

Доброжелательный тон Борисова насторожил адвоката. Он нахмурился с видом «Знаю я ваши ментовские штучки!», пригладил тонкие усики и зашёл в кабинет, зацепив «дипломатом» дверную коробку.

— Какого чёрта вы его пригласили? — спросил Акулов напарника, хотя и был уверен в ответе: приехала Рита, Миша увидел её, приободрился и вспомнил о своих правах.

Так и оказалось. Опередив Волгина, ответила Рита:

— Мне нужно было его допросить, а он отказался разговаривать без адвоката. Мне пришлось позвонить. Мамаев защищал его ещё по первому делу, договор заключён давно и действует до сих пор, так что формальных поводов для отказа я найти не могла. Хотела бы я знать, откуда деньги на такого защитника?

— А ты догадайся…

— В дежурке как раз была «скорая помощь», — сообщил Волгин. — Я их позвал, так что Мишу успели немного подштопать. Царапина у него пустяковая, но если Мамаев поднимет шум, с нас спросят так, словно мы отымели Мишу в задний проход. Причём отымели неоднократно.

— Он обязательно расшумится, — заверила Маргарита. — У него такой метод работы и много знакомых, от «нужных» врачей и экспертов до тестя.

— А кто его тесть?

— Зампрокурора города. Собутыльник моего папочки, они вместе парятся в бане и ходят играть на бильярде. Так что, если будете со мной дружить, всё обойдётся.

— Да, мир тесен и несправедлив.

— Вы сами-то с Михаилом поговорили? Какой он из себя?

— Гнилой. Клянётся, что любил Каролину до гроба и ничего не знает про убийство. Врёт, но непонятно зачем. Сам, как мне кажется, не при делах.

— Может быть, кого-то прикрывает?

— Непохоже.

Борисов с интересом прислушивался к разговору, одновременно что-то напряжённо обдумывая. Пальцем расколупал плохо заделанную трещину в стене, обтёр ладонь о штаны, оценивающе посмотрел на Тростинкину. Решился:

— Серёга, можно тебя на несколько слов?

— Пошли.

Борисов распахнул дверь с кодовым замком, пропустил вперёд себя Волгина и, приглашая, посмотрел на Андрея. Извинился перед Маргаритой:

— Хочу провернуть одно оперативное мероприятие. Если получится — будем знать, почему этот козёл нам лапшу на уши вешает. Подожди здесь, хорошо? Без обид…

Рита вздёрнула носик и отвернулась. С независимым видом, скрестив на груди руки, пошла по коридору, удаляясь от перегородки, за которой располагались кабинеты уголовного розыска. Борисов проводил её взглядом, в котором мужского было больше, чем профессионального, одобрительно поднял белёсые брови и, вслед за Андреем, перешагнул порог оперского отсека. Несколько раз хлопнул дребезжащей дверью, пока ригель замка не вошёл под запорную планку, выругался:

— Давно пора это дерьмо поменять, да руки никак не доходят. Никакой шумоизоляции! Всё, что мы между собой говорим, на лестнице слышно.

Дверь своего кабинета Борисов закрыл так же тщательно, после чего потёр руку об руку, словно смывал мыльную пену под слабым напором воды. Был у него такой жест, будто позаимствованный у отрицательного персонажа посредственной пьесы. Своего недостатка он не замечал, Волгин же давно отметил, что это выскакивает у Александра в моменты сильного душевного волнения, когда он готовится предпринять что-то не очень законное. Сергей невольно усмехнулся, представляя Борисова во время получения взятки. От переживаний его руки мельтешат, как пропеллер, и заинтересованным лицам приходится изрядно попотеть, чтобы всучить пачечку баксов. Любопытно, что три или четыре года назад, когда Александр пришёл в РУВД юным опером, непуганым и практически честным, хотя морально и готовым продаться, никакого «умывания» рук за ним не наблюдалось. Это потом, точно в насмешку над шумной, но бестолковой антикоррупционной операцией МВД, Борисов пристрастился изображать «чистые руки» перед очередным грязным делом.

Он начал говорить без предисловий, обращаясь в основном к Волгину, с которым поддерживал более ровные отношения:

— Хотите узнать, о чём адвокат шепчется с вашим Мишаней?

— Есть способы?

— Есть. На днях мне презентовали набор шпионской спецтехники. Для проверки я зарядил прослушками неск… именно тот кабинет. Мне включить, или мы станем изображать девственников?

Предлагаемое Александром было незаконно, но эффективно. Как показалось Сергею, Акулов был готов отказаться — не от излишней щепетильности, а по причине нежелания иметь дело с Борисовым. Опережая напарника, Волгин согласился:

— Включай. Первый раз, что ли?

Борисов сел за письменный стол, достал из ящика небольшой приёмник с линейной шкалой:

— Прошлый век, но работает классно. Только, мужики, просьба: молчок. Никому ни полслова, о'кей? Прокуратуры и начальства я не боюсь, но ведь если узнают, то из других отделов налетят, будут упрашивать. Сколько раз такое бывало: одолжишь кому-нибудь, договоришься конкретно, а потом несколько месяцев выцарапываешь обратно. Я уже зарёкся посторонним давать! Кому надо — пожалуйста, приезжайте сюда со своими людьми и слушайте их, сколько влезет.

Ещё раз потерев руки, Борисов настроил приёмник. Слышимость действительно была превосходной.

Как быстро стало понятно, ничего существенного опера не пропустили.

Говорил адвокат:

— Что с бровью? Били?

— Чумовая тётка засветила.

— Следачка, что ли? Эта, в голубых джинсах?

— Не! Другая, старая такая, бухая. Забежала из коридора и врезала мне. По ноге ещё попала, вот сюда. Но там следов не осталось.

— Насчёт этого не переживай, следы мы найдём. Другие синяки есть?

— Откуда? Локоть только разбит, так это я упал неделю назад, когда из кабака возвращался.

— Отлично! Наше дело все написать, а менты пусть отмываются. Итак, Михаил, я тебя слушаю. Что произошло? По телефону я понял, что тебе шьют какое-то убийство?

— Каролину застрелили.

— Что?

— Каролину, говорю, ё…нули!

— Кто?

— А я почём знаю? Я дома сидел.

— Рассказывай по порядку.

— Нечего говорить. В школе их замочили, на репетиции. Каролину и Анжелу наповал, третья в больнице валяется. Менты пришли ко мне, сделали обыск. Обрез нашли, патроны, кинжал и анашу.

— Твои?

— Обрез мой.

— Откуда?

— Из дома привёз.

— Ну и дурак.

— Я его продать хотел…

— Дважды дурак. Продолжай. Патроны твои?

— Херня с ними полная. Толстые — мои, десять штук было, как сейчас помню. Но там ещё другие нашли, мелкие. Откуда?

— Могли подбросить?

— Не, я бы заметил. Они «траву» мне подсунули, в банке.

— Понятые это подтвердят?

— Соседи? Навряд ли. У меня с ними отношения ху…вые. Наоборот, они топить меня станут. Я эту толстуху с её недомерком столько раз строил, что она всё что угодно напишет, лишь бы мне насолить.

— Напрасно ты так себя вёл. Потенциальных понятых надо с самого начала к себе приручать. Трудно, что ли, лишний раз поздороваться или с Восьмым марта поздравить? Теперь расхлёбывай за тебя.

— Кабы помнил, где подстелил, туда бы и шмякнулся. Про «травку» я сразу сказал, что это Каролина заныкала. Мол, баловалась раньше.

— Толково. Как они это восприняли?

— Да как-то странно. Как будто не успели договориться. Один сует, а трое про это не знают. Больше патронами интересовались. Мелкие — те же самые, какими девчонок стреляли.

— Час от часу не легче…

Оперативники услышали скрип отодвигаемого стула и равномерные звуки шагов. Видимо, Мамаев стал прохаживаться по кабинету, разминая длинные ноги и обдумывая бедственное положение, в котором оказался клиент. На самом деле, как прекрасно понимали Акулов и Волгин, он давно оценил перспективы и знал, что Михаилу ничего по-настоящему серьёзное не угрожает, но профессия обязывала делать вид, что проблема значительна и с кондачка её не решить. Надо думать, много-много думать. Например, о том, что единственная кормилица Михаила погибла и отныне платить ему нечем.

Пауза затягивалась. Были слышны только шаги адвоката и бряцанье оков на запястье задержанного.

— Больно? — неожиданно спросил адвокат. — Жмёт?

— Да не, не очень.

— Попробуй затянуть туже, чтобы остались следы от «браслета». Мы это включим в нашу жалобу.

— Не получается.

— Жаль. Опытные, на фиксатор поставили!

Мамаев возобновил хождение.

В кабинете Борисова было значительно теплее, чем в других помещениях отделения, благодаря отопителю, включённому на полную мощность, и качественной заделке щелей оконного переплёта. Акулов сначала расстегнул куртку, а потом и вовсе её снял, положил на банкетку возле стены.

Как только он перестал шуршать курткой, послышался голос Мамаева:

— Результаты обыска я отобью. Можно не пачкать светлое имя Каролины Викентьевны и повесить все на хозяйку квартиры.

— На «винтаре» мои «пальцы», наверное, остались.

— Скверно. В таком случае ничего не попишешь, придётся Шажкову грузить. Тебя за это не привлекут. Ты мог видеть у неё оружие, даже трогать его, но доносить на свою сожительницу не обязан. Если у ментов на тебя ничего больше нет, через трое суток, максимум — десять, будешь свободен.

— Спасибо. Но меня одна тётка заметила.

— Кто такая?

— Та, которая рожу разбила. Чумовая. Я к школе ходил, а она там с собакой гуляла. Запомнила.

— А зачем ты около школы топтался? Таблицу умножения вспомнить хотел?

— Не, Принцессу проверял. Она ведь мне свистела, что они в другом месте репетируют. Я случайно узнал, решил посмотреть, чем они на самом деле занимаются.

— Ревновал, что ли?

— Было маленько. Чего, думаю, она из этого тайну делает?

— Может, не хотела тебя подругам показывать.

— Не такой уж я страшный…

— Когда тебя видели?

— В четверг вечером. И сегодня. Одна и та же сука, с ротвейлером. Он мне чуть задницу не разорвал, еле удалось ноги сделать.

— На твоём месте я бы не стал много думать об этом. Плохие мысли имеют обыкновение материализовываться.

— Значит, меня всё-таки посадят?

— Ходить вокруг школы в нашей стране не запрещено. Видел, как они репетируют? Посторонних никого не было?

— Никого, только бабы. Я вот что думаю… Принцессу мою стрелять было не за что, я уверен. Это у кого-то из других баб заморочки. Про Анжелику она говорила, что та до денег сама не своя.

— Я тоже, прямо скажем, не бессребреник… — Адвокат снова остановился, потом что-то лёгкое упало на пол, прокатилось, и он, видимо, поднял этот предмет, коротко выругавшись сдавленным голосом. — …Но не считаю это недостатком. Продолжай. Говоришь, жадная девка была?

— Очень. За доллар удавиться готова. Подрабатывала всеми способами, все мечтала разбогатеть. Любила взять в долг, а потом динамить с отдачей. Баксов триста — четыреста запросто замылить могла.

— Должников, как правило, не убивают. А что про вторую знаешь, которая живая осталась?

— Я думаю, как раз из-за неё всё и произошло. Она с бандитом жила. Кажется, его зовут Юрой. Каролина как-то сказала, что его уже несколько лет ищут.

— Менты?

— Я не уточнял. Может, и менты, а может, какая другая братва. Я — что? Я — ничего, мне чужие проблемы по барабану. Своей дуре только сказал, чтоб она поменьше с этой Викой общалась. Только Принцесса, по-моему, не послушалась. Она всегда говорила, что Анжелка, мол, жадная, а Виктория — девка хорошая. Домой её к нам приводила. Я так думаю, что мелкие патроны могут быть её. Спёрла у своего бандита и моей принесла, на сохранность отдана.

— На фига это надо?

— А кто знает? Я хоть стихи и пишу, но баб понимать не научился.

— Ну-ну…

Снова что-то упало на пол. Теперь звук был глухой, и упавший предмет не перекатывался.

— Мамай там что, Мишаню героином заправляет? — спросил Волгин, чтобы разрядить обстановку. Борисов заинтересованно слушал, как задержанный характеризует девчонок, Акулов хмурился и играл желваками, смотрел исподлобья, словно уже принял решение и примеривался, как сподручнее выкинуть Александра за дверь. — Сначала «баян» уронил, теперь — «чек» с наркотой.

— Ничего себе доза! Слышал, как она грохнулась? Да в ней веса будет под килограмм, весь наш отдел целый месяц может торчать, а ты говоришь — одному Мише. — Борисов поддержал Волгина, что удивляло: обычно он не избегал конфликтов с коллегами и уж тем более не отличался тактичностью по отношению к их родственникам.

Поднявшись из-за стола, Александр принялся хлопать себя по карманам:

— Черт, куда я дел сигареты?

Волгин молча протянул пачку «житана».

— Спасибо. Но ведь у меня где-то были, покупал, когда ходил на обед… А, точно! Я их в том кабинете оставил…

Борисов закурил, вслед за ним достал «беломор» и Акулов.

Борисов поморщился:

— Тюремный шик? Здесь же дышать нечем будет!

Из динамика снова донеслись голоса:

— Ты мне все рассказал?

— Как на духу!

— Что будешь делать, если отпустят?

— Да я как-то не думал… Принцессы больше нет, а кому я без неё нужен? Работу надо искать, но кто меня на приличное место возьмёт? Вы же знаете эти издательства, они печатают только своих, только тех, кто по блату пробился. А у меня уже три сборника готовы, давно бы мог публиковаться, но они не хотят рисковать. Я думал за свой счёт маленький тираж выпустить, да не успел денег скопить.

— Что, Принцесса мало приносила? — впервые за время беседы в голосе Мамаева открыто прозвучал сарказм; он не питал иллюзий относительно человеческих качеств подзащитного, но сдерживал себя, покуда тот был платежеспособен. — У тебя сейчас вообще денег нет?

Миша цокнул языком и вздохнул:

— Похоронить даже не на что будет. Она в пятницу все бабки родителям отправила, у неё младший брат приболел. Осталось только то, что заплатили за вчерашнее выступление. Может быть, баксов двести и наберётся, если в квартире пошарить. Только менты, наверное, все там подчистили. Я же помню, один оставался, когда меня в машину повели.

— В жалобе укажем, что пропали полторы тысячи, — машинально откорректировал адвокат, думая о другом. — Одним словом, жить тебе не на что?

— Даже не у кого одолжить. Но вы не переживайте, я все отработаю, все вам отдам! Мне бы только отсюда выбраться…

— Увы, Миша, я давно зарёкся что-нибудь делать в кредит. Сегодня я, так уж и быть, отработаю, а в дальнейшем тебе придётся просить бесплатного адвоката.

— Так ведь у нас договор!

— Договор, Миша, предусматривает права и обязанности обеих сторон, а не только мои. Конечно, я не могу его разорвать официально, но, ты же понимаешь, есть всякие способы… Не делай, пожалуйста, обиженное лицо. Лучше послушай.

— Чего теперь слушать? Без вас меня однозначно посадят.

— Я профессионал, и разрыв договора не означает, что последний час я отработаю спустя рукава. Следователю скажешь, что наркота и всё остальное принадлежало Шажковой. Да, ты это у неё видел и предлагал сдать в милицию. Думал, что она так и сделала, но оказалось, что Каролина криминальное барахло лишь перепрятала. Поэтому ты и не выдал его перед началом обыска — не знал, что оно ещё осталось в квартире. Дальше: про других баб повторишь то же, что говорил и мне. Слово в слово! И подробно расскажешь про свидетельницу, которая ворвалась в кабинет и расцарапала твоё рыло! Это надо, чтобы нейтрализовать её показания. Пусть потом говорит всё что угодно, а ты стой на своём. Да, она тебя видела около школы, но ни в какие окна ты не заглядывал, просто шёл мимо. Гулял. Это не вызовет подозрений, потому что школа находится недалеко от твоего дома, а тебе, как человеку умственного труда, необходим ежедневный моцион. Она тебя запомнила потому, что ты сделал ей замечание по поводу собаки, которая была без поводка и намордника и могла напугать детей. Ты сделал замечание, а женщина тебе в ответ нахамила и пригрозила милицией. Сказала, что у неё там есть знакомый участковый, который устроит тебе неприятности.

— Может быть, лучше оперативник?

— Не будем перегибать палку. Дальше…

Выслушав все наставления, Михаил предпринял вторую попытку разжалобить адвоката, но Мамаев остался неумолим. Ответив твёрдым отказом, он скрипнул дверью и крикнул:

— Товарищ следователь! Мы готовы.

Борисов выключил приёмник.

— Ну как?

— Было кое-что интересное, — неопределённо ответил Сергей.

— Кое-что! А я так думаю, что очень много. Тащите батарейки, господа сыщики. Знаете, сколько эта хреновина жрёт электричества? Никакой зарплаты не хватит. — Александр бросил устройство в ящик стола и поднялся. — Пойду заберу свои сигареты.

Протискиваясь к двери между столом и банкеткой, он уронил куртку Акулова.

— А, чёрт! — Борисов не успел её подхватить и рывком поднял с пола.

Из внутреннего кармана высыпались фотографии.

— Что это? — Борисов наклонился, собирая «поляроидные» прямоугольники.

— Дай сюда! — Акулов выхватил из его руки карточки, но Александр успел рассмотреть изображение:

— Клёвая баба. Сам щёлкал? Никогда бы не подумал, что ты этим увлекаешься. Подари штучку, я на стенку повешу…

— Тебя кто просил трогать?

— А ты чего на меня наезжаешь? Не хочешь, чтобы видели — дома держи, а не таскай с собой.

— Без тебя разберусь, где их держать, ясно?

— Не ясно! Ты кто такой, чтобы указывать мне?

— Если руки кривые…

— У тебя у самого кривые, понял? И руки, и ноги! Блин, по-человечески хотел вам помочь, время своё потратил, а ты… Да пошёл ты! — Борисов бросил Акулову куртку.

Волгин напрягся, готовясь разнимать драку, если таковая завяжется. Слишком удобное у Борисова было положение для того, чтобы ударить, и Сергей опасался, что он нарочно отвлёк внимание Акулова, швырнув ему куртку. В прошлом за Александром водились подобные прецеденты. Он мог затеять мордобой, а позже, вне зависимости от исхода рукопашной, сделать так, чтобы об этом стало известно начальству. Миша Родионов, младший опер ОБНОН, чуть не вылетел на пенсию за то, что как-то съездил Александру по роже. Впрочем, это случилось давно, когда был жив ещё полковник Сиволапов по прозвищу Ванька-вор — заместитель начальника управления и покровитель Борисова. С тех пор, как Сиволапов погиб, позиции Борисова заметно пошатнулись. Даже Катышев, несмотря на все свои недостатки, Александра переваривал с трудом и ждал повода, чтобы вытолкнуть его из района в другое подразделение или уволить.

Может, Борисов сам прекрасно знал эти расклады и поэтому был вынужден сдерживаться, а может, повлияли какие-то другие соображения, но он вдруг сбавил обороты. Ни слова больше не говоря, ушёл, оставив дверь открытой.

Андрей надел куртку и убрал фотографии.

— Видел? — спросил он Сергея, не поднимая головы и раздражённо дёргая застёжку «молнии».

— Да.

— Я забрал их в квартире. По-моему, ни к чему, чтобы карточки фигурировали в деле. Ничего не скажешь, постаралась сестрёнка!

Волгин промолчал. Он не видел ничего предосудительного в том, что кто-то фотографируется без одежды. Лишь бы съёмки проходили добровольно и были в радость участникам, а дальше — хоть дома храни, хоть в журналы отправляй, чтобы остальные люди порадовались. В то же время, он мог понять и недовольство Андрея. Понять — да, разделить — вряд ли. Ну побаловалась девчонка, ну и что? О порочности натуры это, по нынешним временам, не свидетельствует. Тем более что она, в конце концов, актриса. Пусть и не самого высокого жанра, но тем не менее человек творческий и раскрепощённый. У каждого своя правда. Андрея возмущали танцы и фотографии, а Виктория, вполне возможно, пришла бы в ужас, доведись ей увидеть, чем иногда занимается братец. Одно прослушивание, которое они только что провели, чего стоит! Совершенно нормальное, рациональное и результативное с точки зрения специалиста, это мероприятие могло шокировать до глубины души свободолюбивого обывателя, желающего, чтобы одновременно и его права были должным образом защищены, и преступников ловили, не снимая белых перчаток и не повышая голоса при задержании.

Так что Волгин промолчал, дожидаясь, пока Акулов справится с «молнией», а после этого они вдвоём покинули кабинет Александра Борисова и прошли в «ничейный».

Михаил готовился дать показания, а Маргарита собралась их записывать, но не могла отыскать своюавторучку. Перебрав содержимое сумочки, рылась теперь в полиэтиленовом пакете, в котором принесла папку с протоколами и вещдоками, изъятыми при осмотре школы.

— Куда же я её дела?

Адвокат Мамаев улыбнулся и протянул чернильный «паркер» с золотым пером. Чёрные рукава его кожаного пальто отразили свет настольной лампы.

— Пожалуйста.

— Благодарю. — Тростинкина улыбнулась. — Но куда же запропастилась моя?

Борисов снял с задержанного наручники. Сказал, обращаясь исключительно к Волгину:

— Если надо — надевайте свои, а я домой поехал. Дай ещё сигарету! Мои, наверное, в машине остались…

Сергей «окольцевал» Михаила и попросил Риту:

— Выйди, пожалуйста, с нами.

Втроём они встали в коридоре, напротив кабинетной двери.

— Я его задержу, — предупреждая вопросы, сообщила Тростинкина. — Звонила прокурору, он сказал выписывать «сотку», а дальше будет видно. Могу вас, мальчики, заверить, что арест он не санкционирует. По крайней мере, при тех доказательствах, которые мы имеем сегодня. От оружия и наркоты он отопрётся, и не прижать его никак — квартира-то чужая…

— Не будет там никакой наркоты, — заверил Волгин.

— Точно?

— Что я, марихуану не отличу от укропа?

Когда заканчивали разговор, мимо них, по направлению к лестнице, прошёл Борисов. Он помахивал ключами от машины и выглядел вполне довольным жизнью. Нарочито вежливо попрощался, но протягивать руку не стал, ограничился пожеланиями «Всем всего хорошего» и слегка загадочным взглядом, обращённым к Акулову.

— Что это он? — спросил удивлённый Андрей, когда Борисов ушёл. — Соблазнить меня хочет?

Тростинкина отправилась продолжать допрос, Волгин и Акулов спустились во двор, отделения.

— Я возьму мать и съезжу в больницу. Хотя смысла в этом нет никакого. Когда я последний раз звонил, мне сказали, что операция прошла успешно, но от наркоза Вика отойдёт только к утру. Как только освобожусь, сразу тебе позвоню. Может, к тому времени узнаешь что-нибудь новое.

— Позвони… Можно смело сказать, что первый день прошёл не напрасно. Мы собрали массу противоречивой информации, совершили несколько должностных преступлений и напортачили в уголовном деле.

— Ты имеешь в виду сорванное опознание?

— А что же ещё? То есть нет, спорить не стану, может, я и ещё где-нибудь накосорезил, но пока что знаю про один этот случай.

Акулов открыт пассажирскую дверь «восьмёрки» и достал из «бардачка» ежедневник, найденный в квартире сестры:

— Полистай.

Волгин добросовестно взялся за дело, но по мере того, как он прочитывал записи, интерес его угасал.

— И что? По-твоему, это старьё может иметь отношение к убийству?

— Старьё?

— Да. А как ты думал? Не берусь утверждать про номера телефонов, но все бухгалтерские проводки… Знаешь, я на них насмотрелся, когда на «гражданку» свалил. Все это писалось до деноминации, в каком-нибудь лохматом девяносто пятом году…

Глава седьмая

Девичья казарма. — Катышев говорит о душе. — «Шестнадцать раз за пятнадцать минут». — Поездка в больницу

На обыск квартиры Мартыновой поехали втроём: Волгин, Катышев и старший участковый инспектор Орлянский, случайно подвернувшийся под руку Бешеному Быку:

— Нам нужен человек в форме. Время позднее, просто так никто дверь не откроет, а понятые нужны. У тебя лицо доброе, так что уломаешь кого-нибудь.

Орлянский был, конечно, недоволен, но виду не подавал и задачу свою выполнил чётко. Этим, впрочем, и ограничился. Пригласив двух мужчин из соседней квартиры, он встал в коридоре и на протяжении полутора часов, которые заняла процедура, кажется, и не шелохнулся.

Жильё Анжелики напоминало номер в хорошей гостинице. Две комнаты были обставлены добротной современной мебелью, полы застланы ковролином, шкафы ломились от одежды, четырехкамерный холодильник — от деликатесов. Нигде ни пылинки, все мелочи — на строго отведённых местах, выбранных с учётом их функционального предназначения. Поражало обилие книг, в подавляющем большинстве — современных отечественных и переводных детективов, от солидных изданий в строгих переплётах до растрёпанных покетбуков. Книги, пожалуй, были единственными вещами, отражающими характер владелицы. Всё остальное, включая одежду, могло принадлежать кому угодно. ББ со вздохом отметил:

— Скучно она жила. Ты посмотри: молодая интересная девка, а устроила из хаты казарму.

— В казарме не бывает кожаных штанов за восемьсот долларов.

— При чём здесь штаны? Я о душе говорю…

Волгин удивился. Ему казалось, он знает начальника достаточно хорошо, чтобы не ожидать от него рассуждений о тонких материях.

За книжными полками оказался тайник, в котором хранились наличные деньги, в рублях и валюте, и две сберегательные книжки. Общая сумма была довольно внушительной.

— Какие же у неё были доходы? — Катышев недоуменно почесал затылок. — Квартиру год назад купила, обставилась. Тачку новую взяла. Телефон за четыре сотни баксов…

— Телефон подарили.

— Всё равно. Столько потратила, а осталось — не меньше. Может, мне тоже пойти танцевать?

— У тебя, Василич, ноги волосатые. Боюсь, аншлага не будет. Забросают тухлыми яйцами.

— Смотри, Волгин, как бы тебя ими не забросали на ближайшем совещании ОУРа.

— Мебель и машину мог подарить спонсор. А что касается квартиры, то она ведь жила где-то до этого, не бомжевала. Если память меня не подводит, прежняя прописка у Анжелики была в районе «сталинской» застройки, так что даже однокомнатную хибару она могла сменять на эту «двушку». Баба-то была оборотистая.

— А сбережения?

— Выгодно вложила свой ваучер.

— Выгоднее всех его вложил я, когда продал за две бутылки водки.

— Напрасно, Василич. Надо было РУВД приватизировать. Или хотя бы пистолет.

— РУВД давно приватизировали покойный Сиволапов с компанией…

В «стенке» гостиной был оборудован небольшой секретер. Волгин откинул крышку: тот же невероятный порядок, что и везде. Аккуратно вскрытая пачка бумаги, письменные принадлежности, тюбики с тремя видами клея, десяток почтовых конвертов без марок.

— Кому это она столько писала? — удивился ББ, стоявший за спиной Волгина.

— Анонимки, наверное, рассылала.

Два фотоальбома и телефонная книжка, заполненная без единой помарки, как будто Мартынова всегда покупала новый блокнот, если требовалось дополнить какую-то запись или вычеркнуть изменившийся номер.

Альбомы пролистал Катышев. Возвращая их Волгину, прокомментировал:

— Ничего интересного. Ни одного мужика, кроме Градского. В основном она сама, портретная съёмка. И все карточки достаточно свежие. У неё что, не было прошлого?

Нашлось несколько счетов оператора сотовой связи. Волгин просмотрел распечатки переговоров и был вынужден отметить, что и здесь ничего интересного нет. Звонила Мартынова мало, и практически все номера были уже известны: домашние Виктории и Каролины, «Позолоченный ливень», директор школы № 102, домашний и мобильный номера Градского. Некоторые данные, почерпнутые из распечатки, нуждались в дополнительной проверке, но Волгин был убеждён, что этот путь займёт много времени и не принесёт им открытий. На кого бы свалить такую бесполезную работу? Кажется, Катышев заикался о создании специальной оперативной группы…

Перешли в спальню. На тумбочке в изголовье кровати стояла чистая пепельница, лежали книга и журнал в красивой глянцевой обложке. Волгин начал с последнего. «Дезертир. Ежемесячное издание для тех, кто не хочет идти служить в армии». Удивлённый, Сергей взял журнал за корешок и попытался определить, на какой странице его последний раз открывали. Может, там какая-нибудь статья, которая заинтересовала Анжелику особо? Ведь спектр проблем, которых касается «Дезертир», вряд ли мог волновать красивую одинокую девушку. Разве что она спуталась с парнем на десять лет моложе себя или воспитывает сына, тайно рождённого в отроческом возрасте… Волгин сумел определить страницу, но это вызвало ещё большее недоумение. Рубрика «Советы бывалых». Длинная, со множеством фотографий и схем статья «Как стать педерастом». Странно. Что же она хотела узнать?

Волгин пролистал журнал от начала до конца, убедился в отсутствии пометок или вырванных листов и взялся за книгу.

Лиза Патрикеева, серия «Весь мир бардак». Бестселлер «Казанова: 16 раз за 15 минут».

«Её произведения никого не оставляют равнодушным. Вас увлекут лихо закрученный сюжет, завораживающая интрига и сложные характеры героев. В романе много жестокостей и убийств, но вместе с тем много юмора и эротики во всех проявлениях. Вы настолько сроднитесь с героями, что будете рыдать и смеяться вместе с ними. Произведения Патрикеевой — это не воспоминания оперативника, не откровения проститутки и не исповедь киллера. Её романы — взгляд на криминальный мир в неожиданном ракурсе, взгляд красивой и избалованной женщины, взгляд изнутри. Милые женщины! Прочтите эту книгу, и вы поймёте, что мужчины вас никогда не поймут! Дорогие мужчины! У вас есть возможность узнать, что весь мир таков, как вы о нём думаете!

У героини было всё. Деньги, машина, ребёнок и вилла. Но её муж, взявшись доставить из Нью-Орлеана в Урюпинск пять миллионов долларов „общака" одной воровской группировки, неожиданно исчезает. Героиня подозревает, что он укрылся в Париже у своей новой любовницы, и хочет свести счёты с неверным супругом, но для того, чтобы осуществить замысел, ей необходимо вырваться из рук группировки, которая, чтобы компенсировать убытки от пропажи „общака", решает продать девушку в гарем ближневосточного падишаха. День и ночь её охраняют тридцать „быков", роковая дата заключения сделки неумолимо приближается, и героиня решается на отчаянный шаг: переспать со всеми охранниками, попытаться разбудить в одном из них нежные чувства, заставить помочь…

Неожиданно появляется агент спецслужб по прозвищу Казанова. Его прозвище не случайно: он удовлетворяет женщин так же быстро, как и расправляется со своими врагами. Шестнадцать раз за пятнадцать минут!

А времени не остаётся…»

Четыреста с лишним страниц плотного текста. Волгин открыл наугад, попробовал прочитать. М-да… Как слышится, так и пишется. Название отражало не только уровень подготовки суперагента, но и стиль автора. На трёх строчках пять раз повторялось слово «был», диалоги занимали всякий раз по три страницы, после каждой фразы героев следовало пояснение: «сказал Вася», «сказал Трёхглавый», «сказала Алена», «сказали хором Бетономешалка и Папуас». Все тридцать быков-охранников были названы по именам, и вообще всем персонажам, мелькавшим на страницах произведения, от главаря группировки до сержанта ГАИ, остановившего джип Казановы, чтобы спросить закурить, неутомимая Патрикеева давала характеристики внешности и приводила анкетные данные. Все мужское поголовье романа вожделело Алену; Алена всех жалела и не могла никому отказать. Но в Париж, судя по всему, не попала. Закрывая книгу, Волгин успел заметить последнюю фразу: «За моей спиной грянули выстрелы, и что-то ударило под лопатку. Я упала и умерла, не дойдя трёх шагов до трапа белого самолёта».

Волгин вздохнул. Невзирая на нехватку свободного времени, он много читал и был убеждён, что развлекательную литературу опускают до уровня произведений третьего сорта подобные авторы, не утруждающиеся тем, чтобы лишний раз открыть словарь синонимов, не знающие предмета, о котором взялись рассказать, и шлёпающие по книжке в месяц, стремясь заработать себе на новые колготки и подержанный «мерседес». Хотя пусть лучше пишут, чем рвут в подъездах сумки у старушек.

— Ты сюда пришёл картинки разглядывать? — Катышев, успевший переворошить гардероб и опрокинуть косметику на трюмо за то время, пока Волгин листал «Дезертира» и «Казанову», ухмыльнулся. — Бедненький, соскучился на работе по женской ласке? У меня в кабинете «Пентхаус» валяется, напомни завтра, я подарю.

* * *

Ирина Константиновна держалась лучше, чем можно было предполагать. Слёз не было, растерянности тоже. Быстро собралась и вслед за Андреем вышла из квартиры.

В машине он рассказал матери то немногое, что ей стоило знать. Выждав, пока она обдумает услышанное и сделает выводы, задал два вопроса, которые интересовали его в первую очередь:

— Ты знала, где Вика работает?

— Даже видела одно выступление. Не могу сказать, что осталась довольна, но не сочла возможным отговаривать или ругать. Ты, наверное, помнишь, как она увольнялась из своей школы? И все остальные места, куда удавалось пристроиться, были немногим лучше. Ни денег, ни интереса, ни перспектив. Так, временные занятия для того, чтобы не умереть с голоду и перекантоваться какое-то время до тех пор, пока не подыщешь чего-то более лучшего. Некоторые вещи тебе, наверное, будет сложно понять, но… Ты ведь до сих пор воспринимаешь её как маленькую девочку, которую нужно оберегать и защищать, чтобы не обижали взрослые дяди, а одноклассники не дёргали за косички. А девочка давным-давно выросла и сама решает, как жить и с кем. Тебе, наверное, кажется, что люди, которые приходили на выступления, её обижали. Но она так не считала! Ты бы видел, как она расцвела, когда работа в «Сюрпризе» наладилась. Для полного счастья не хватало твоего освобождения. После того, как тебя отпустили, она мне говорила, что полностью всем довольна. А я… Я пыталась смотреть на вещи по-современному, идти в ногу со временем.

«Вот и пришли… в ногу со временем», — подумал Акулов, злясь в первую очередь на себя.

Фраза матери про маленькую девочку, которую надо отводить в школу, кормить и заставлять делать уроки, попала в точку. И про зрителей она сказала очень правильно. Пожалуй, главную роль в его отрицательном отношении к способу, которым сестра зарабатывала на жизнь, сыграл эффект неожиданности, да и ситуация, при которой эта неожиданность произошла. Что же касается фотографических карточек, то это — целиком и полностью её личное дело. Её и того парня, который держал «Поляроид».

— Кто такой Юра?

— Её молодой человек.

— Ты его видела?

— Один раз, случайно. Вика заезжала ко мне на работу. Мы поговорили, я пошла её проводить и обратила внимание, что на остановке её дожидается незнакомый мне парень. Потом она назвала его имя, но больше никаких подробностей не рассказывала. Симпатичный, высокий. Наверное, твой ровесник. Короткие чёрные волосы.

— Во что он был одет?

— В белую рубашку и джинсы. Дело-то летом было, ещё до твоего освобождения.

— Почему она его скрывала?

— Мне показалось, что у них серьёзные чувства, и Вика боялась, что ли… Знаешь поговорку про воду и молоко? Так и она! Вспомни, ей же вечно с поклонниками не везло. Дважды собиралась замуж, и оба раза все срывалось в последний момент. А сколько было других, менее серьёзных? Она боялась, наверное, что могут сглазить.

— Кто? Мы?

Ирина Константиновна вздохнула.

— Вика жила вместе с ним?

— Да.

— Интересно, куда же он запропастился? — Андрей уже не сомневался в правильности своих умозаключений. Пятьдесят к одному, что человек, сбежавший от него, а позднее положивший засаду частных детективов — этот таинственный Юра.

— А ты не думаешь, что и его могли…

— Я точно знаю, что с ним ничего не случилось. Разве что в последние три часа он мог попасть под автобус. Но вряд ли попал. Такие не попадают.

— Я боюсь, что в Вику могли стрелять из-за него. Она как-то обмолвилась, что в прошлом у него были неприятности.

— А говорила, что никаких подробностей не знаешь.

— Действительно не знаю. У Вики это сорвалось с языка. Я попыталась уточнить, но она только добавила, что некоторое время назад ему приходилось скрываться, однако теперь проблемы решены, и он может спокойно заняться бизнесом.

— Каким?

— Это связано с торговлей металлами.

— Достойная тема. Немало славных парней сложили буйные головы, когда пытались железо продать. От кого этот деятель прятался?

— Не знаю. Мне показалось, что не от милиции.

— Скажи, а имя Ростик, или Ростислав, тебе не знакомо? Я имею в виду: в связи с Викой и её… хм… женихом.

— Нет. Имя достаточно редкое, я бы запомнила.

— А Юрик — местный? Наш, городской?

Ирина Константиновна задумалась.

— Не могу сказать точно. Мне вообще казалось, что я ничего этого не знаю, а ты из меня вон сколько подробностей выудил! Боюсь ошибиться, но мне кажется, что он откуда-то приехал.

На площадке перед клиникой стоял «плимут» Градского. Андрей припарковал свою машину рядом, помог матери выйти, взял у неё пакет с постельными принадлежностями, одеждой и фруктами, который она наскоро собрала.

— Ты знакома с «Железным Феликсом»?

Ирина Константиновна внимательно посмотрела на минивен и кивнула:

— Когда Вика ещё жила вместе со мной, он несколько раз подвозил её домой. И в клубе, когда ходила смотреть выступление, я его видела.

— Ты была в «Ливне»?

— Нет, в КВД.

Акулов представил мать в заведении, пропагандирующем нетрадиционные виды отдыха и раскованное застолье. Нет, положительно, он отстал от жизни. Или жизнь повернула куда-то налево?

— Лёгок на помине! — Ирина Константиновна раньше сына заметила Градского, быстрым шагом двигающегося им навстречу по асфальтированной дорожке от крыльца клиники к автостоянке.

— Ага. Помяни черта, он и появится… Как Вика о нём отзывалась?

— Говорила, он талантливый продюсер.

— А как человек?

— Не безгрешен.

— Опять без подробностей?

— Почему ж? Собирается жениться по расчёту. Вроде бы он как-то хвастался, что оторвал богатую невесту и собирается уехать из страны. Её отец — из бывших цеховиков, в советские времена отсидел десять лет. Сейчас — один из самых влиятельных предпринимателей города.

— Алфераки? Никогда не слышал такой фамилии.

— При твоей профессии подобное незнание не делает тебе чести. Он старается держаться в тени, но оперирует колоссальными суммами, которым позавидовало бы большинство публичных богатеев. Его дочь, Нина, одно время подвизалась на эстраде; там-то её Градский и зацепил. Говорят, Старый Афёра категорически возражал против брака, однако Нина настояла на своём. Мать умерла рано, отец в то время сидел. Когда освободился, не мог отказать Нине ни в чём, так что она выросла на редкость капризной и своенравной девушкой. Отец готов на что угодно, лишь бы обеспечить её счастье.

— А профинансировать пластическую операцию он не желает?

— Ты это к чему?

— Я слышал, Нина не слишком красива.

— У них это семейное. Может быть, они даже гордятся такой фамильной чертой. Уродиной её не назовёшь, но в целом лицо подкачало. Особенно нос.

— Не знаешь, она сейчас в городе?

— Сегодня днём улетела в Афины.

— Никогда бы не подумал, что ты отслеживаешь светские новости.

— Иногда это бывает полезно. И не слишком сложно. В нашей редакции есть журналист, который только этим и занимается. Ни одна более-менее открытая тусовка высшего общества не обходится без него, он всегда в курсе, кто с кем спит и сколько выпил. А что касается самого Алфераки — он один из тех, кто стоит за скандалом с Первым кабельным телевидением, о котором я сейчас пишу.

— Хочет прикарманить ПКТ?

— Да, в преддверии выборов ему потребовался популярный телеканал. Как и обычно, своими руками он ничего не делает и своей подписи ни на одном документе не ставит…

Она замолчала — Градский подошёл близко и уже мог расслышать слова.

Остановившись, Феликс Платонович поздоровался. Ирина Константиновна ответила, Андрей промолчал.

— Операция прошла успешно, — сообщил Градский. — Сейчас Виктория спит. Я привёз лекарства — мне сказали, какие надо купить. И договорился, чтобы ей уделяли побольше внимания. Её охраняют два милиционера. Андрей Виталич, наверное, это ваша заслуга?

Акулов не ответил.

— Приношу соболезнования… Надеюсь, всё обойдётся. Говорят, здешние хирурги умеют творить чудеса. Если что-нибудь потребуется, сразу звоните. Сейчас я больше не нужен?

— Нет.

— Поеду домой… Господи, как ужасно всё получилось!

На крыльце клиники Акулов обернулся. Градский, облокотившись на открытую левую дверь минивена, отряхивал брюки.

Ничего сверх того, что рассказал Феликс Платонович, Андрею с матерью узнать не удалось. Виктория находилась в палате реанимации, отходила от наркоза. Врач, которого удалось перехватить в коридоре, уклонился от обстоятельного разговора, но сделал осторожный прогноз: если не случится неожиданных осложнений, через два-три дня её переведут на хирургическое отделение. Не меньше, чем состояние здоровья сестры, Акулова интересовало, когда представится возможность с ней поговорить. Доктор советовал не торопиться и привёл множество доводов в пользу своей рекомендации. В частности, упомянул частичную потерю памяти, которой, вполне вероятно, будет подвержена Виктория первое время после того, как придёт в сознание.

Мать задержалась уточнить ещё какие-то вопросы, Андрей же, получив необходимую для уголовного дела справку с уточнённым диагнозом, прошёл в вестибюль, где видел телефон-автомат. Набирая номер мобильника Волгина, тоскливо подумал, что на одну свою зарплату поднять сестру на ноги он бы не смог. Хватило бы на несколько приличных продуктовых передач или чтобы три-четыре раза закупить лекарства, а дальше — хоть на паперть выходи. Впрочем, один чёрт зарплату задерживают…

— Да!

— Серёга?

— Нет, это не я.

— Закончили?

— Практически да. Ничего интересного не нашли, так что можешь к нам не спешить. Минут через десять мы отсюда снимаемся. Я в отдел заеду, посмотрю, как Ритка с Михаилом закончила.

— Знаешь, мне тут мысль в голову пришла. У Борисова пропали сигареты, у Тростинкиной — ручка. Это не адвокат Мамаев по кабинету прошёлся?

Глава восьмая

Создаётся оперативная группа. — Ответственная задача Сазонова. — Появляется Лаки. — Редкий калибр. — Убийство на пустыре. — Фадеев «попал». — Акулов гоняет чаи с малолеткой. — Предупреждение

С кружкой кофе в руке Акулов встал возле окна кабинета.

— Ты представляешь, сколько наших коллег по всему миру делают сейчас то же самое? — спросил он Волгина, сидевшего за столом; перед ним стояли гранёный стакан в металлическом подстаканнике и маленькая чашечка с холодной кипячёной водой. — В Петербурге и на Сахалине. В полицейских участках Чикаго и Сиднея. В парижском комиссариате на набережной Орфевр. В Колумбии и ЮАР…

— А в Гонконге «китайский городовой» ругает чайник тайваньского производства. Он хочет, но не может присоединиться к всемирной акции полицейских — пожирателей кофе. Наверное, завидует нам. Андрей, во всех этих странах разные часовые пояса. Ты не подумал об этом?

— Я имел в виду десять часов утра по местному времени.

Ежедневное совещание, обычно именуемое сотрудниками «сходка» или «развод», начиналось в 09.30 и проводилось Катышевым либо одним из его заместителей. И Волгин, и Акулов опоздали, хотя каждый намеревался прибыть вовремя. Сергей вульгарно проспал, Андрей, отвыкший от поездок по городу в часы пик, много времени потерял в пробках. Он прибыл в РУВД минутой позже и догнал напарника уже в коридоре третьего этажа, когда Волгин подходил к кабинету ББ. Даже через закрытую дверь был слышен голос начальника, распекавшего подчинённых за нерадивость и лень — так происходило практически каждое, утро, вне зависимости от проколов или успехов, достигнутых накануне.

— Привет! Как сестра?

— Со вчерашнего вечера — ничего нового.

— Мать в порядке?

— Да.

— Не стал я вчера с Мишей о Мамаеве говорить. Когда приехал, Ритка уже все закончила. Адвокат давно смылся…

— Ты его хотел обыскать?

— Дурацкая ситуация.

Они вошли в кабинет. Кое-как примостились на одном жёстком стуле, остававшемся незанятым. На «сходняке» присутствовал почти весь ОУР — около двадцати человек.

Катышев строго посмотрел на опоздавших, однако замечаний делать не стал. Захлопнул лежащий перед ним скоросшиватель с металлическими зажимами, придавил картонную обложку кулаком со сбитыми костяшками и объявил:

— Для раскрытия особо тяжкого преступления создаётся оперативная группа. Старшим, назначается Волгин, общий контроль остаётся за мной. Приказ будет подписан сегодня. Кроме Акулова, в группу входят Сазонов и два участковых. Им уже поставлена задача, будут проводить обход домов вокруг школы, доделывать то, что мы вчера не успели. Борисов должен выделить ещё одного опера. У него с людьми сейчас напряжёнка, все или болеют, или учатся, но к обеду он определится и подошлёт человека. Сергей Сергеич, придумайте, чем его будет целесообразно загрузить. Вопросов нет?

— Тринадцатую зарплату дадут? — спросил Шурик Сазонов.

— Ты ещё двенадцатую не получил.

— Обещали до конца месяца…

— По новым сведениям — не раньше июня. Все свободны.

В коридоре Сазонов улыбнулся Акулову:

— Поработаем вместе. Давненько я «мокрухами» не занимался!

— Не стоит и начинать. Вчера ты уже наработал. Может, хотя бы на недельку угомонишься?

— А что такого? Я ведь как лучше хотел…

У Акулова был готов резкий ответ, но Волгин помешал разгореться скандалу.

— Шурик! Вот номер трубки Анжелики. Берёшь в прокуратуре запрос и получаешь распечатку переговоров за последние две недели. Скорее всего, она была выключена, но убедиться в этом не мешает. Если окажется, что зафиксированы какие-то номера — звонишь мне, а я скажу, что делать дальше. Второе: едешь в наше ГАИ и смотришь там материал по ДТП, в которое попала Мартынова. Снимешь копии со всех документов, привезёшь мне. И начинаешь устанавливать чеченца, с которым Анжелика столкнулась.

— Где же я ксерокс найду?

— А у тебя своего нет? Странно. Тогда придётся договариваться. ГАИ не обеднеет, если ты откатаешь десяток листов. После обеда созвонишься с Борисовым и узнаешь, кого он ещё выделяет. Если Саня начнёт быковать и говорить, что у него все заняты, сообщишь мне. Если нет — берёшь этого парня и дальше работаешь вместе с ним. Все понял?

— Чего тут сложного?

— Я тоже так думаю.

Они остановились перед дверью кабинета «убойщиков». Сазонов не уходил, что было для него необычно. Обычно он стремился «нырнуть» при первой возможности, в течение дня на связь не выходил и тратил на простейшее задание времени вдвое больше, чем кто бы то ни было. Доставая ключи, Сергей подумал, что Шурик, наверное, хочет сознаться ещё в какой-нибудь промашке, которую вчера допустил, и мнётся, не зная, как лучше начать.

Оказалось, он хотел не сознаться, а попросить свою долю. Смотрел хитрым взглядом, а когда убедился, что его не совсем понимают, многозначительно изрёк:

— Вместо «травки» оказался сушёный укроп, — и перевёл взгляд с Волгина на потолок.

Шурик искренне полагал, что Акулов и Волгин развели Михаила на бабки. Поимели с парня немалую взятку, обещав отмазать от наркоты. Иного объяснения подмены марихуаны на пищевую приправу Сазонову в голову просто прийти не могло, и теперь он лишь гадал о размере полученного коллегами вознаграждения, прикидывая, какой процент с выручки достанется ему. По всем нормальным понятиям бортануть его не могли, ведь наиболее рискованная часть операции была проведена его, сазоновскими руками. Шурик рассчитывал получить треть, но был готов согласиться и на меньшую сумму в знак уважения к репутации и заслугам «подельников». По большому счёту, дело заключалось не в деньгах, благодаря родителям у него всегда хватало налички, а в признании.

— Об укропе мы поговорим позже. — Волгин решительно выставил Шуру за дверь, опасаясь, что Акулов не сдержится. В лучшем случае Андрей мог поиздеваться и дать Сазонову тридцать копеек. В худшем и наиболее вероятном — просто заехать по морде.

— Напрасно ты его спровадил, — ухмыльнулся Андрей, включая кофеварку. — Недоговорённость обижает человека. Надо было объясниться сейчас, а не оставлять разборки на потом.

— Мне кажется, пока хватит Борисова, с которым ты поцапался ночью.

— Любопытно, какой номер Шурик выкинет на этот раз?

— Ты о чём?

— О телефоне и материале по ДТП,

— По-моему, здесь сложно что-то испортить.

— Ты обратил внимание, с какой лёгкостью он сказал, что ему всё понятно? Скорее всего, он что-нибудь напутает в ГАИ. Вместо материала Анжелики возьмёт какой-нибудь другой и потом будет долго искать человека, который нам совершён но не нужен.

— Пусть лучше занимается этим, чем мешается у нас под ногами…

…Они выпили кофе и обсудили, кто чем займётся в ближайшее время. Акулов собирался навестить Михаила, томящегося в ИВС, и отправиться в больницу, как только врачи разрешат поговорить с сестрой; Волгин — ехать в экспертное управление и просить баллистов побыстрее разобраться с изъятым оружием. Возможности для этого были. С двумя специалистами Сергей познакомился, когда возникло «дело Тростинкиной», и до сих пор поддерживал связь.

— Сколько на тебя смотрю — всё время удивляюсь. Зачем ты запиваешь кофе холодной водой?

— Так лучше чувствуется вкус, — объяснил Волгин. — И у меня слишком чувствительное нёбо. Часто обжигаюсь, А так, вперемежку с водой, вроде и ничего, Ну и привычка, конечно. Лет двадцать так делаю, если не больше… Все, пока! Как будут новости — сразу звони.

В стенном шкафу Сергей хранил две бутылки хорошего коньяку, который ему презентовали некоторое время назад родственники одного убитого гражданина в благодарность за раскрытие преступления. Волгин достал одну из них, сдул пыль и завернул в газету.

— Взятку будешь давать? — спросил Андрей.

— Как же без этого?

— Тогда возьми целый ящик. Если хорошо попросишь, то они, может быть, назовут нам имя убийцы. Говорят, что современная наука может все.

— Вот такие скептики, как вы, Андрей Витальевич, и тормозят развитие прогресса. Привыкли по старинке кулаком и ногами преступления раскрывать…

— Наше оружие — доброта и слово закона.

Спускаясь по лестнице, Сергей встретил Лаки. Девушка поздоровалась первой, Волгин кивнул и спросил:

— Ты к нам?

— Андрей Витальевич просил подойти. Заодно и Софрону передачку принесла.

— Он просил зайти именно сегодня? — Волгин подумал, что Акулов в запарке позабыл о вызове свидетеля.

— Нет, просто говорил, чтоб я пришла. Скажите… Это правда?

— Что?

— Что у него застрелили сестру?

— Откуда ты это знаешь?

* * *

— Редкий калибр. Пять лет работаю — и только второй раз приходится иметь дело с такими патронами. — Эксперт для приличия поотнекивался от коньяка, но потом спрятал бутылку и занялся делом. — 6,35 миллиметра, подходят для некоторых систем «браунинга», нашего «Коровина» и этой вот штучки… Судя по клеймам — патроны немецкого производства. Теперь о пистолете.

Эксперт достал из сейфа оружие, брошенное преступником около трупа Мартыновой, и, давая пояснения Волгину по поводу конструктивных особенностей системы, одновременно их демонстрировал:

— «Ортгас», производился в Германии до Второй мировой войны. Этот экземпляр выпущен в 1931 году. В основном экспортировались в Америку. Представляешь, какой путь по земному шару проделала эта «игрушка»? Кто ей владел шестьдесят лет назад в Нью-Йорке или Чикаго? Полицейский? Бутлегер? Может, его носила в сумочке дама, чтобы защитить свои алмазы от грабителей? Или какой-нибудь частный детектив, в духе романов Хэммета или Чэндлера, отстреливался из него на улицах Гарлема? Как он попал к нам? Во время Великой Отечественной был подарен штатовским офицером кому-то из наших во время встречи на Эльбе? Или привезён уже позже оборотистым моряком, который соблазнился малой ценой и взял подержанную машинку у афроамериканца в порту Сан-Франциско? И сколько трупов оставил за собой этот кусок железа?

Эксперт взволнованно поправил очки. Волгин не удивлялся его манере вести разговор. Специалист любил свою работу и вкладывал в профессию душу, а по вечерам, как иной раз казалось Сергею, сочинял остросюжетные романы. Выпивать с ним, правда, было утомительно. Сергей проделал это дважды и надеялся, что третьего раза не будет. Баллист довольно быстро пьянел и в таком виде начинал философствовать, не обращая внимания на возражения собеседника и так долго подбирая слова, что интерес к разговору пропадал даже у самого терпеливого человека.

Прослушав монолог о пистолете, Волгин внутренне усмехнулся, обратив внимание на совпадение. С утра, во время ставшего ритуальным кофепития, пространно разглагольствовал Акулов, теперь — эксперт. Что это — хороший знак? Или просто ничего не значащее проявление закона парных случаев, на который любит ссылаться Андрей?

Баллист продолжал:

— Особенностью пистолета является устройство автоматического предохранителя. Видишь вот эту пластину? Обхватывая рукоятку, ты надавливаешь на неё и выключаешь предохранитель. Но если давление прекратить, он обратно не включится, для этого необходимо нажать вот эту кнопочку. — Эксперт продемонстрировал деталь, расположенную на корпусе слева. — С её же помощью производится и разборка оружия.

Произведя манипуляции с кнопкой, эксперт слегка сдвинул и приподнял затвор, а потом при движении вперёд отделил его от пистолета. Вслед за этим, после поворота вокруг вертикальной оси на девяносто градусов, отделил ствол и ловко справился с деталями ударно-спускового механизма, разложив их на столе в ровный ряд.

— Ты когда успел потренироваться? — удивился Сергей. — Тебе же все это привезли часа три назад!

— Меньше. Только после твоего звонка я пошёл в канцелярию и попросил, чтобы экспертизу «расписали» на меня. А тренироваться мне не надо… У этой модификации ёмкость магазина составляет шесть патронов. Кроме неё выпускались более крупные по габаритам модели калибра 7,65 и 9 миллиметров. Обрати внимание на внутренние поверхности: ни одного следа ржавчины. Здесь и здесь остались частицы ружейного масла. Видно, что хозяин за пистолетом ухаживал. Выбор оружия меня удивляет. Для серьёзного дела специалист предпочёл бы другой ствол.

— Какой был, таким и воспользовался.

— Из чего следует, что человек оружием владеет уверенно. Не боялся, что шести патронов на троих не хватит.

— У него мог быть запасной магазин. И ТТ на случай, если эта пушка откажет.

— Скорее всего, он раздобыл её случайно. Я бы не стал покупать эту вещь, будь у меня какой-то выбор. Кстати… Убийцей не может быть женщина?

— Пока неизвестно. Но почему бы и нет? Намекаешь…

— Вот именно. Размеры, устройство предохранителя, маленькая отдача…

— Ну не знаю; если бы у нас было разрешено ношение оружия и в магазинах продавалась сотня образцов, тогда… Скорее всего ты прав, пистолет попал к убийце случайно. Посмотришь по картотеке?

— Начну с того случая, о котором уже говорил. Как сейчас помню: второе апреля девяносто пятого года, воскресенье. Моё первое дежурство по городу.

Ждать пришлось значительно дольше, чем Волгин рассчитывал, но результат того стоил. Сияющий эксперт вернулся из помещений пулегильзотеки и пригласил Сергея в свой кабинет.

— Совпало! — Он начал говорить, не дожидаясь, пока Волгин сядет. — Кому рассказать — никто не поверит. Убийство двух неустановленных мужчин. Их нашли, как я и говорил, второго-четвёртого девяносто пятого на пустыре в конце Суздальского проспекта. Насколько мне известно, преступление до сих пор не раскрыто.

— Суздальский? Это у нас какой район получается?

— В местное РУВД можешь не торопиться. Этим делом не так давно интересовались рубоповцы. Не знаю уж, в какой связи, но явно не из праздного любопытства. Фадеев Игорь из пятого отдела. Ты с ним, случайно, не знаком?

* * * 

Игорек выглядел мрачно.

Смотрел на Волгина и, казалось, пропускал большую часть сказанного мимо ушей. Много курил и кивал невпопад, а когда зазвонил телефон, вздрогнул и уставился на дребезжащий аппарат с таким испугом, что и самому ленивому наблюдателю стало бы ясно: у Фадеева серьёзные неприятности.

Спрашивать о них Волгин не стал.

Разговаривали в кабинете РУБОПа. Здание, занимавшее половину квартала в историческом центре города, смотрелось величественно только снаружи. Если смотреть на фасад и не ходить дальше отделанного мрамором вестибюля — цитадель борьбы с оргпреступностью. Стоит увидеть изнанку — обычная ментовка, только что людей в форме поменьше, а гонора и претензий на ФБР — много больше.

— С Андрюхиным-то как получилось, — вздохнул Фадеев после того, как Волгин рассказал все. — Я позавчера и не знал, что это она перед нами плясала. Неловко теперь как-то… Я Гордеича, конечно, запытаю. Он мужик умный и наблюдательный, должен кое-что прояснить. Но мне лично кажется, что с делами клуба убийство не связано.

— Почему?

— А чёрт его знает! Кажется, и все тут. Опыт, наверное. Но я, конечно, проверю. Что касается пистолета, то и здесь тебя порадовать нечем. Проскочила у меня одна информация, вот я и полез старые дела ворошить. Не подтвердилось ничего, наверное, совпадение просто. А может, ещё подтвердится. Надо дождаться ответов из Питера. Направил туда три запроса, а в ответ тишина. Командировку не разрешают, а то бы я прокатился на Невский проспект посмотреть. Люблю путешествовать за государственный счёт, только последнее время от нас никуда, кроме Чечни, не отправляют. Я, наверное, после Нового года поеду. Надо зарабатывать положительные характеристики — глядишь, и на суде пригодятся.

Несколько месяцев назад Фадеев оказался под следствием. Нашли во время обыска множество боеприпасов, но оказалось, что в квартире проживает судья, и ситуация перевернулась с ног на голову. Подозреваемые превратились в потерпевших, менты — в обвиняемых. Чем дело закончится, было неясно, но Игорь все чаше смотрел на будущее без оптимизма. В оправдательный приговор он не верил. Возможности отмести обвинение кончились и результата не принесли. Если не посадят, то непременно уволят. Игорь не сомневался, что легко подыщет новую работу, но оптимизма это прибавляло немного.

— Пять лет назад на пустыре расстреляли двух человек. Их личности до сих пор не установлены, хотя мне и нашептали, что эти ребята, скорее всего, приехали из Петербурга. У одного в руке был «Макаров» с пустым магазином, у второго в кармане — какая-то иностранная пушка. Нашли их в воскресенье, второго апреля, но смерть наступила сутками раньше. На двоих — четыре ранения, и все смертельные. Завалили их, как ты уже догадался, из этого самого «ортгиса». Пятого апреля, в среду, нашли ещё один интересный трупешник. Некто Гмыря Ростислав Ростиславович, шестьдесят второго года рождения, уроженец города Сясьстрой Ленинградской области. В восемьдесят восьмом он был осуждён за разбой, получил шесть лет, срок отбыл целиком. Сидел в нашей колонии, после освобождения нигде не прописался и домой, судя по всему, не поехал. Остался в нашем славном городе. Есть данные, что у себя на родине он входил в одну серьёзную ОПГ и сохранил с нею связь до самого последнего времени. Почему он освободившись, не поехал домой, можно только гадать. Якобы был связан с торговлей каким-то металлом, причём очень крупными партиями. Труп Гмыри пытались сжечь вместе с машиной, «мицубиси-паджеро», которой он пользовался по фальшивой доверенности. Причина смерти — три огнестрельных ранения в живот. Из того самого «макарки», который был в руке первого убитого парня. Машина стояла в лесополосе неподалёку от речного порта, труп лежал в багажном отсеке за задним сиденьем. Что странно — разутый. Один ботинок всё-таки валялся в машине, а второго так и не нашли. По моей информации, у покойного была «стрелка» с питерцами, которые специально приехали, чтобы предъявить ему серьёзные претензии. Скорее всего, по поводу металла, которым он якобы торговал. Очевидно, мирного разговора не получилось. Похоже, там был кто-то четвёртый, который расшлёпал двух чужаков, а потом попытался сжечь труп и машину. Кто он такой и где может находиться сейчас, я не знаю. Может, самого давно закопали. А может, прибрал железную тему к рукам и банкует. Вот, собственно, и все.

— Не так уж плохо.

— А когда я тебя подводил? Надо искать четвёртого, причём искать не около клуба, а в окружении одной из трёх барышень. Скорее всего — в окружении кого-то из убитых, а не Андрюхиной сестры.

Волгин подумал, стоит говорить Игорю о блокноте, который обнаружил Акулов в квартире Виктории, или лучше пока промолчать? Решил не торопиться.

— Что ещё? Связи Гмыри я толком не устанавливал. В девяносто пятом меня эта история не волновала, а сейчас, когда информация проскочила, ничего путевого у меня не получилось. ОПД находятся в районах, где нашли трупы. Можешь их не листать, там ничего нет. В основном трясли владельца «паджеро», но какой с него спрос? Он продал тачку в девяносто втором, и за три года она сменила десяток хозяев. Сам же помнишь, в те времена реальные пацаны на этом свете не слишком задерживались. Был я в колонии, где Гмыря сидел. Тоже ничего интересного. Разработкой его никто не занимался, поэтому и сведений практически никаких. Хвастался своими знакомствами в Петербурге, имена авторитетные называл. Говорил, что сладился на одном эпизоде, хотя таких случаев за ним — целая куча. Постоянно нарушал режим содержания, неоднократно помещался в ШИЗО^[13]. Дали мне список лиц, с которыми он контактировал за колючкой, но я ими даже не занимался. Какой смысл? Столько воды утекло!

В кабинет заглянула симпатичная девушка в форме с лейтенантскими погонами:

— Ты ещё долго? Шеф вызывает. Ты разве забыл?

Схватившись за голову, Фадеев выругался. Потом извинился за ругань и отпустил сотруднице комплимент:

— Тебе очень идёт эта юбка. Только лучше её немного укоротить.

Девушка хихикнула и закрыла дверь. Игорь повернулся к Сергею:

— Скорее всего, это надолго. Подождёшь?

— А есть смысл?

— Да вроде и нет.

— Тогда я поеду. С Гордеичем поговори, хорошо? И что у тебя, в конце концов, такое случилось?

— А-а! Сам догадайся, на чём я мог погореть?

— На бабах?

— Точно. Меня жена с Инессой застукала. Помнишь администраторшу из клуба? Первый раз хотел с ней согрешить — и на тебе! Ну что за день вчера был? У всех одни неприятности…

* * * 

— Откуда ты об этом узнала? — Акулов слово в слово повторил вопрос, который Волгин уже задавал Лаки.

Девушка повторила ответ:

— Вклубе услышала.

— В «Позолоченном ливне»?

— Да. Я там часто бываю. Была и вчера.

— И что говорят?

— А что они могут сказать? Всякие глупости. Думают, что хотели убить Каролину.

— За что?

— Наверное, причина была. Может, из ревности?

— Сейчас не то время, чтоб так ревновать.

— Ну да. — Девушка потупила глаза, несомненно вспомнив о Софроне. — Разные люди бывают. Некоторые хватаются за оружие. Или пускают в ход кулаки. У меня до сих пор грудь болит. — Лаки потёрла не солнечное сплетение, в которое угодил бывший хахаль, а несколько выше. — И жалко Никиту. Я Софрону передачку принесла. В вашей тюрьме прилично кормят?

— У меня такой обед не каждый день бывает.

Андрей смотрел на девушку и размышлял, как бы от неё половчее избавиться. Как сделать так, чтобы она быстрее ушла, не отвлекая его от работы, и не обиделась при этом. Дело было не в этических мотивах, в деловом расчёте. Хотелось, чтобы она внимательно слушала, какие ещё слухи по поводу стрельбы появятся в клубе. И о папеньке необходимо будет поговорить. Не сейчас, конечно, позже.

— Можно кофе?

— Кофе? — От неожиданности Акулов не смог отказать. — Конечно. Сейчас приготовлю.

Пока он кипятил воду, Лаки достала из своего рюкзачка шоколадный торт.

— Вот, по дороге купила. Андрей Виталич, вам такой нравится?

— Н-да… Ничего.

— Я так и подумала. Сама-то я не очень их ем, папа в детстве перекормил. Говорят, в те годы это был дефицит, не то что сейчас. Но за компанию кусочек проглочу.

Папа перекормил! Акулов вспомнил информацию Софрона. Волгин был склонен ей верить, Андрей сомневался. Может быть, потому, что не присутствовал при разговоре, не видел глаз Дмитрия. Судил только по пересказу напарника. Волгин был готов поверить, что Арнольд Гладкостенный изнасиловал дочь, потому что у него давно предвзятое отношение к Шершавчику. Акулов старался анализировать беспристрастно. Глупо было бы недооценивать Софрона. У парня достаточно мозгов для того, чтобы сочинить историю, которая может заинтересовать оперов. Сочинить и начать торговаться. Половина задержанных делает так.

Пока пили кофе, Лаки беспрерывно говорила. Акулов слушал её не очень внимательно, но старался не подавать виду, что считает её болтовню скучной и раздражающей. Продолжал раздумывать над рассказом Софрона. Кивал и поддакивал, когда девушка замолкала, и вовремя повернул диалог в нужное русло.

Лаки все поняла с полуслова:

— Я буду звонить каждый день. А если услышу что-нибудь очень важное, то сброшу сообщение на пейджер.

— Каждый день необязательно.

— А вдруг вы подумаете, что я забыла о просьбе? Мне очень жалко вашу сестру. Я видела её выступления: она талантливая актриса.

Акулов поморщился.

Девушка восприняла его реакцию по-своему:

— Нет, в этом я разбираюсь. Её ждёт большое будущее. На большой сцене. Честное слово!

Когда они почти допили кофе, заглянул Катышев:

— Плюшками балуетесь?

— Присоединяйся, Василич.

— Подойду позже.

Поставив опустевшую чашку, Лаки засобиралась.

— Мне ещё по магазинам надо пробежаться. Мама написала во-от такенный список продуктов!

Акулов не возражал. Встал, чтобы проводить до двери. Кажется, девушка ожидала, что он поможет ей надеть пуховик. Вместо этого Андрей задал вопрос:

— Как, кстати, Людмила Борисовна?

— Жалуется на давление.

— Вымогатели больше не звонили?

Пауза.

Показалось или нет? Руки девушки дрогнули, зацепить «молнию» не получилось. Со второго раза она совладала с застёжкой. Посмотрела на Андрея снизу вверх:

— Вымогатели? Нет, не звонили. Я думаю, что больше они не позвонят.

— Почему?

— Что они, совсем деревянные? Видели же, как вы маминых дружков ухайдокали.

— А ты это что, тоже видела?

— Откуда? Мамочка рассказала. После того, как меня отпустили из отделения. Она, кстати, может вам позвонить по мою душу. Хочет узнать подробности про Софрона с Никитой. Вы ей про меня плохого не говорите, хорошо?

Андрей неопределённо пожал плечами.

— Все, я побежала. Обязательно позвоню!

Лаки постояла перед Андреем, как будто рассчитывала, что он станет её целовать, а выходя из кабинета, помахала рукой. Этот жест тоже, казалось, имел дополнительный смысл. Вполне логичным его продолжением явился бы воздушный поцелуй.

Акулов почесал затылок. Катышев вошёл, как и подобает руководителю, без стука и неожиданно.

— Гоняешь чаи с малолетками?

— Да, мечтаю её соблазнить.

— Чего там соблазнять? Бери да делай! Ты что, Акулов, ослеп? Она в тебя втюрилась по самое не хочу!

— С чего ты решил?

— Ну, брат, ты меня удивляешь! — Катышев включил чайник и тут же, не дожидаясь, пока вода закипит, налил полную чашку и бросил в неё две ложки растворимого кофе. — Видел её глаза? Женщину всегда выдаёт взгляд. А уж такую соплячку — тем более.

— Да она постоянно так смотрит!

— Может, и постоянно. Но не на всех. Секешь разницу? Меня, например, она от стенки не отличает. Эх, Акулов, берегись! Обиженная женщина — это страшно. А обиженная женщина в таком возрасте — это страшно и глупо. Что угодно может сотворить. Не с собой — так с другими.

— Мы говорили о деле.

— Это ты так считаешь. А у неё, зуб даю, на этот счёт другое мнение.

* * * 

Телефонный звонок раздался как раз в тот момент, когда Ирина Константиновна закончила мыть посуду. Не вытирая рук, она схватила трубку с «кухонного» аппарата. Успела подумать: Андрей. Хочет предупредить о том, что задерживается. Или появились новости о Виктории. Хотя она сама говорила с врачом час назад, и доктор сообщил, что общее состояние опасений не вызывает, но общаться с дочерью преждевременно. Днём она на несколько минут приходила в сознание, однако быстро уснула и спит до сих пор. Никто из милиционеров поговорить с Викторией не успел.

— Алло!

Тишина.

— Я вас слушаю, говорите!

Тишина не была абсолютной. Женщина напрягла слух и различила мерное негромкое гудение. Как будто звонивший передумал общаться и положил трубку около работающего компьютера.

— Алло, — повторила она, зная, что никто не отзовётся.

Свободной рукой машинально сжала воротник халата.

— Дурацкие шутки!

Прежде чем Ирина Константиновна успела нажать кнопку отбоя, донеслись короткие гудки. Несколько секунд она прислушивалась к их тревожному ритму. Казалось, что они звучат не как обычно. Громче и заметно быстрее.

Покачав головой, женщина отошла от телефона. Подумала, что надо сдвинуть занавески на окне. Только подняла руку, как что-то привлекло её внимание. Из освещённой кухни наблюдать за улицей было непросто. Ирина Константиновна выключила люстру и снова встала перед стеклом.

Ничего подозрительного.

Но что-то ведь заставило остановиться!

Машина.

Она посмотрела направо.

Расстояние составляло не меньше ста метров, но Ирина Константиновна вдаль видела хорошо. Стоило чуть прищуриться, как стали различимы детали.

На углу, горящими фарами к её дому, стояла машина. Женщина неплохо разбиралась в моделях, как в русских, так и в привозных. Но сейчас не могла определить марку — мешали жёлтые огоньки фар. Чуть позже заметила светящийся «гребешок» таксомотора.

Такси ожидало мужчину, находящегося в телефонной будке. Проносящиеся мимо автомобили выхватывали из темноты его силуэт. Он стоял чуть сгорбившись, видимо, придерживая трубку плечом. Казалось, что он очень высокого роста. Ветер трепал длинные полы пальто.

Ирина Константиновна сама не понимала, что заставляет её наблюдать за неизвестным мужчиной, но взгляд отвести не могла. Почти минуту, затаив дыхание, она следила за местом, где находилась телефонная будка. Периодически картинка погружалась во тьму, но раз за разом машины, летящие по проспекту, высвечивали длинный плоский силуэт незнакомца. Он по-прежнему немного горбился. И не делал ни одного заметного движения.

За тонкой кухонной стенкой загрохотал мусоропровод. Звук был привычный, практически ежедневный. Но казалось, что его тональность сегодня отличается от той, что звучала на прошлой неделе. Или вчера. Как и короткие гудки телефона.

Стоило об этом подумать, как аппарат подал сигнал.

Один, второй, третий… Ирина Константиновна не торопилась подходить. Мыслей о том, что это может быть Андрей или врач из больницы, больше не возникало. Женщина знала — звонит кто-то другой. Тот, кто уже молчал в трубку. Возможно, высокий мужчина, сгорбившийся в таксофонной кабине.

Десятый звонок.

Ирина Константиновна постаралась ответить спокойно:

— Да.

Голос, который услышала женщина, не ассоциировался с человеком. Так мог разговаривать киборг. Или компьютер. Скорее всего — компьютер. Она слышала, что существуют специальные программы, изменяющие человеческую речь настолько, что её становится невозможно привязать к конкретному человеку. Подарок вымогателям и хулиганам третьего тысячелетия.

— Вы написали плохую статью. Не стоило так глубоко вдаваться в дела Первого кабельного телевидения. Вы слишком маленький человек для того, чтобы рассуждать о таких огромных деньгах. Ваша дочь расплатилась за ваше легкомыслие. Не надо ничего больше писать. Вам понятно? Не сделаете правильных выводов — урок будет продолжен. Всего хорошего!

Ирина Константиновна посмотрела в окно. Такси не было видно.

Автомобиль, промчавшийся по проспекту в сторону центра, высветил пустую таксофонную будку.

Глава девятая

Волгин и девушка. — Задержание адвоката. — Разговоры о деле. — Акулов спешит к сестре. — Снайпер. — Акулов говорит с сестрой. — На линии огня.

Ночевали дома у Волгина. После того памятного утра, когда довелось столкнуться с отцом Маргариты, Сергей к ней больше не заходил.

Это было понятно. Удивлял другой факт, на который Волгин обратил внимание только сегодня. Минуло четыре с лишним года после разрыва с женой, а он впервые привёл к себе домой девушку. Все прочие встречи, которых было немало, происходили на «женской» либо на «нейтральной» территории. К себе он никого не приглашал, хотя и были варианты, казавшиеся Сергею серьёзными.

Маргарита была первой, кто оказалась с Волгиным в спальне, которую он обставлял для себя и Татьяны.

Татьяна, кстати, в ней ни разу не ночевала. Они расстались ровно за день до того, как привезли новую мебель. Уже потом, спустя год или больше, она приходила, чтобы забрать какие-то нужные вещи. Посмотрела и сморщила носик: безвкусно.

Сергей видел, что это неправда. Спальня понравилась, но Таня не могла в этом признаться, как не могла признаться и в том, что их развод был ошибкой. Инициатива принадлежала ей, а Волгин не предпринял достаточных усилий, чтобы сохранить брак. Со временем оба поняли, что сделали глупость, но исправить её не могли. Жили порознь, никто не нашёл себе пару. Перебивались скоротечными, связями и делали карьеру. Она — в бизнесе, он — в уголовке, куда вернулся вскоре после развода, перед этим просидев три года на должности юрисконсульта большого частного концерна.

При встречах — первые два года их почти не было, но позже они участились — оба делали вид, что достаточно счастливы. Сидели в ресторане, говорили ни о чём. Смотрели друг на друга только тогда, когда собеседник не мог заметить этого взгляда. Прощались преувеличенно бодро и разъезжались по своим пустым квартирам. Один раз сходили в кино. После каждой встречи, после каждого фальшивого «Будь счастлив, до свидания!» Волгин останавливал «ауди» у магазинчика перед домом и покупал водку, не интересуясь качеством напитка. Утром на работу обычно опаздывал.

Глядя на Маргариту, лежащую рядом с ним, Волгин не мог определиться в собственных чувствах. Все вроде бы хорошо. Но мысль о том, что они поторопились, не покидала.

Почему «они»? Поторопился он, а Рита знала, что делает, и шла к своей цели давно.

Если честно, то Волгин поругивал себя за ту первую ночь, когда остался дома у девушки. При своём опыте он бы нашёл достойный предлог, чтобы уехать, не оскорбляя сё.

Зря не уехал. Разница в возрасте (семнадцать лет!), значительное, как теперь выяснилось, несходство в отношении к жизни и мировоззрениях. Все это, помноженное на его стойкое нежелание связывать себя брачными узами, к заключению которых, как теперь начинало казаться, стремилась Тростинкина, к хорошему финалу привести не могло. Оставалось рассчитывать, что агония отношений не окажется продолжительной. «Ты найдёшь себе кого-нибудь лучше». Во время напряжённых разговоров, когда требовалось объяснить очередной подружке причины, по которым они больше не смогут встречаться, эта банальная фраза регулярно приходила Сергею на ум, но произнести её он так никогда и не смог.

Трёх дней не прошло с момента начала романа, а в голове уже такие мысли.

Есть над чем задуматься, чем испортить своё настроение. Своё и чужое. Своё и того человека, который сейчас лежит рядом.

Уснуть не могли долго. Смотрели ночные телепрограммы. Интересного не было: третьеразрядные фильмы ужасов, блоки новостей, одинаковые по разным каналам, не несущие ни одной положительной вести, да унылые шоу, предназначенные для людей, мечтающих о яркой жизни, но не имеющих возможности раскрасить собственное существование.

Неожиданно, без всякой связи с увиденным, Маргарита спросила:

— Ты ещё помнишь Мамаева?

— Как его можно забыть? Он опять приезжал? Что-то украл?

— Его «закрыли». Не у нас, в соседнем районе.

— Есть правда на свете! Ты знаешь подробности? Я хочу позлорадствовать.

— Он приехал в отделение к какому-то клиенту. Поговорил с ним наедине, дождался окончания следственных действий, Собрался ехать домой. Почему-то был не на машине. Когда шёл к остановке маршрутки, его тормознули патрульные. Буквально за пять минут до этого по рации передали сообщение о грабеже, и Мамаев подходил под приметы преступника. Он, естественно, стал возмущаться и ксивой адвокатской махать, но сержантов это не остановило. То ли патруль был старый и опытный, то ли, наоборот, молодой и непуганый. Ошмонали карманы и нашли пачку сигарет, набитых «травкой». Мамаев заявил, что сигареты принадлежали его подзащитному, и он их машинально прихватил со стола, пока они раз говаривали. Подзащитный, естественно, этого не подтвердил. Сказал, что сроду сигареты такого сорта не курил и знать ничего не знает. Насколько я понимаю, его, притащив в отделение, толком не обыскали. Задержали, кажется, за мошенничество и не подозревали, что он может таскать с собой такой компромат. Парень, наверное, только и ждал удобного момента, чтобы избавиться от анаши, а тут появился Мамаев. Естественно, когда адвокат спёр со стола «заряженную» пачку, мошенник не стал ничего говорить.

— А может, и сам шепнул операм, чтобы Мамаевым на улице поинтересовались.

— Зачем ему это надо?

— Тут можно только гадать. Например, из чувства мести. У этого адвоката непростые отношения с клиентами. От Миши-то он отказался, как только выяснил, что тому нечем платить.

— Откуда ты это знаешь?

— Оперативная информация. — Волгин не говорил Рите о незаконном подслушивании.

— Прокурор не хочет арестовывать Михаила.

Волгин вздохнул. Иного ждать было трудно.

Советник юстиции Воробьёв отличался редкостной боязливостью и десять раз думал, прежде чем поставить свою подпись на самой безобидной бумаге. Качество само по себе неплохое. Когда дело касается судеб людей, надо быть втройне осторожным, но воробьевская осторожность давно приняла патологические формы. Он так боялся обидеть подозреваемых, что начисто забывал о правах потерпевших. Будь его воля — и он бы принял новую статью Уголовно-процессуального кодекса: «Уголовное дело не может быть возбуждено, а возбуждённое уголовное дело подлежит немедленному прекращению, если лицо, подлежащее привлечению в качестве обвиняемого, с этим не согласно».

Ещё одним перлом правозащитной мысли советника Воробьёва было доморощенное правило, с которым он подходил к рассмотрению материалов об аресте подозреваемых. По большому счёту ненаписанная поправка к УПК являлась прямым логическим продолжением юридического канона, изобретённого лично им и вполне успешно применяемого на практике: «Если подозреваемый не сознаётся, то он не виноват. Если он признал свою вину — значит, его избили оперативники».

— Не хочет — не надо.

— Ты считаешь, Михаил не виноват?

— В убийстве — нет. Обрез и часть патронов его, но нам этого не доказать. Ты, кстати, в курсе, что обрез признали огнестрельным оружием? Приклад выполнен кустарным способом, хотя и на очень высоком уровне. Ствол и ударно-спусковой механизм — от трёхлинейки. Видимо, не украденной из музея или какого-нибудь склада, а «копаной». Мне книжку подарили, справочник «Стрелковое оружие», там подробно описана технология реставрации проржавевших частей. Но Миша, я думаю, и без книжки всё это знал… Так что пусть Воробьёв его освобождает, когда захочет. Единственное — нам лучше знать об этом заранее.

— Несколько часов у вас будет в запасе. Хотите за ним последить?

Волгин не ответил определённо. Смысл мимики, жеста свободной левой рукой и многозначительного «Ну…» сводился примерно к следующему: «Мы-то, может, и хотели бы, но ты ведь знаешь наши возможности! Сложно спланировать наперёд такое деликатное дело».

Рита поняла и не стала ничего уточнять. Продолжила разговор на оружейную тему, но при этом умудрилась снова огорошить Сергея:

— Помнишь эпопею с пистолетом, из которого убили Гладкостенного? Это под моего папу копали. Нет, эксперт и в самом деле перепутал бирочки на пакетах, но весь скандал раздули специально. Хотели папу немножко пошантажировать, на нервах его поиграть.

— Для большого шантажа предлог слишком нелепый.

— Так никто и не говорит про большой. Средненький. В меру подлый. — Тростинкина помолчала, глядя, как на экране кривляется телеведущий в пиджаке серебристого цвета, и в третий раз заставила Сергея удивиться.

Сказала равнодушным голосом, продолжая смотреть телевизор, как говорят о том, что надо не забыть купить свежего молока:

— Мне кажется, убийство Гладкостенного скоро раскроется.

* * *

Утром Волгин довёз Маргариту до её дома. Она собиралась переодеться и выйти на работу к двенадцати, тогда как он спешил появиться у Катышева до половины десятого.

— Забыл спросить: Сазонов у тебя вчера появлялся?

— Да, я отпечатала ему запрос в компанию сотовой связи. Проверяешь коллегу?

— Вечером он у нас так и не появился.

— Думаешь, от телефона может быть толк?

— Сомневаюсь. Есть, конечно, шанс, что чеченец трепался по трубке Мартыновой, и тогда удастся вычислить, где он обитает.

— А что, дома он не проживает?

— Прописка, скорее всего, фиктивная.

— Не верю я в эту версию.

— Мы тоже. Только Шурику об этом не говори. Он постоянно обижается, что ему поручают всякую лажу, а к настоящим делам на пушечный выстрел не подпускают.

— Хорошо. — Тростинкина открыла дверь, поставила ногу в остроносом сапожке на заснеженный тротуар. — Я тебя люблю.

Вот те раз!

Не дожидаясь ответа, она вышла из «ауди». Пошла к подъезду, не оборачиваясь. Болтающаяся на плече сумка придавала девушке независимый вид.

Догнать? Попросить не говорить больше глупостей? Признаться в ответных чувствах, успокаивая себя тем, что маленькая ложь иногда может послужить благому делу?

Волгин остался в машине.

По радио транслировали «Мадам Брошкину» Пугачёвой. Он никогда не любил эту песню, а сейчас она показалась просто издевательской.

На «сходняк» он всё-таки опоздал. Всего на полторы минуты, но опоздал, несмотря на то, что доехал быстро и должен был по всем прогнозам успеть. Не удивился. Приходилось замечать: когда неделя начиналась с задержки, то и на все последующие совещания, вплоть до пятничного, явиться вовремя не удавалось.

Катышев так и сказал:

— Волгин! Это у тебя становится системой.

— Сегодня останусь ночевать в кабинете.

— Лучше попросись в камеру. Там, конечно, сквозняки и жёсткие нары, но цирик не позволит проспать. Ладно, не отвлекаемся!

Катышев продолжил чтение сводки о происшествиях за минувшие сутки. Можно сказать, они выдались спокойными. В районе было совершено пять краж из квартир, угон автомашины, два уличных грабежа и хулиганство, отличающееся особым цинизмом: неизвестный преступник поколотил пьяного помощника депутата Госдумы. Поколотил не сильно, но обидно и сумел убежать, несмотря на то, что его преследовал по пятам участковый инспектор.

— На этот случай надо обратить особое внимание. — Катышев оранжевым маркером выделил последнюю информацию и отложил, телетайпную ленту. — Если не раскроем — три шкуры спустят. Ночью уже начался шум. Такие генералы приезжали! Требовали, чтобы я бросил все лучшие силы.

— Бросил или кинул?

— Если я не брошу, то нас так кинут, что останемся без штанов и без премий на весь будущий год. Вопросов нет? Все свободны. Ты, Волгин, останься.

Дождавшись, когда другие сотрудники покинули кабинет, Сергей пересел поближе к столу начальника.

— Подвижки в деле есть?

— Нет. Может быть, сегодня удастся переговорить с Викторией.

— Не стоит рассчитывать на её показания. Если бы всё случилось из-за акуловской сестры, её бы не оставили в живых. Кстати, её квартиру обыскали?

— Да, Андрей вчера оформил.

— Пусто?

— Ничего для нас интересного.

— Передай Андрею, чтобы он поменьше свою фамилию в протоколах писал. Сам знаешь, как адвокаты к этому отнесутся.

— Мы с ним уже говорили. В официальных документах он не фигурирует. Протокол обыска составлен от имени участкового.

— Хорошо… Что думаете делать дальше?

— Не сегодня-завтра могут отпустить Михаила.

— Быстро! Когда у него «сотка» кончается?

— Завтра вечером. Но Воробьёв необязательно станет этого дожидаться. Василич! С «ногами» как-нибудь можно определиться? Нам бы дня два-три за ним посмотреть, чтобы окончательно разобраться.

— Раньше об этом подумать нельзя было? Ладно, я позвоню своим знакомым в главк, попробую договориться. Не вам же слежкой заниматься… Разве что Сазонова отрядить?

— Мишаню хватит кондратий, когда он заметит, что Шурик таскается за ним с утра до ночи. Подумает, мы новую провокацию замышляем.

— Слышь, Волгин, ты такими обвинениями не бросайся. А за укроп я с тобой позже поговорю, когда вся эта катавасия кончится. Ещё есть проблемы?

— С остальным сами справимся..

— Работайте…

Волгин подошёл к своему кабинету и протянул руку к двери, но открыть её не успел. Она распахнулась от сильного удара изнутри, больно шлёпнув Сергея по распрямлённым пальцам. В коридор выскочил Сазонов. Лица его Волгин не видел, но шея Шурика была пунцовой. Не оглядываясь, он почти бегом добрался до лестницы и начал спускаться, скользя по ступеням и бормоча себе что-то под нос.

Акулов разговаривал по телефону, положив перед собой лист бумаги, на котором перьевой ручкой чертил геометрические фигуры. Волгин и прежде замечал за напарником такую привычку, свидетельствующую о том, что он сильно взволнован.

Сергей взял пустой электрочайник и направился в туалет за водой. Выходя из кабинета, ещё раз внимательно посмотрел на Андрея, который перестал говорить и теперь сидел с трубкой около уха в ожидании какой-то информации. Сергей посмотрел и подумал: Акулов нервничает не из-за скандала с Сазоновым.

Когда Волгин вернулся, Акулов уже освободил телефон. Сидел, глядя в окно. Покрытый рисунками лист был скомкан и валялся на полу посреди кабинета.

— Не попал в урну, — пояснил Андрей, поворачиваясь. — Срикошетило от стены.

— Бывает.

Волгин подобрал и бросил в корзину бумагу. Потом включил чайник, снял и убрал в шкаф куртку, повесил на спинку стула пиджак. Закурил, несколько раз глубоко затянулся и только после этого спросил:

— Это ты Шурику задницу наскипидарил?

— А кто же ещё? Я. Из того, что ты ему вчера поручал, он ничего толком не сделал. Только что запрос оттащил, а где пропадал остальное время — одному Богу известно. В ГАИ, говорит, не оказалось на месте какого-то майора. Якобы целый день пришлось ждать его под дверью, но он так и не появился. Врёт, конечно. И даже не старается делать это правдоподобно. А сегодня ему потребовалось к врачу. Дескать, простудился и ушиб руку, когда вчера менял колесо на машине.

— Примерно так я и думал. Что-то случилось ещё?

— Случилось. Моей матери вчера позвонили с угрозами.

— На работу?

— Домой. Посоветовали не писать больше о «ПКТ» и сказали, что покушение на Викторию — это месть за опубликованную статью.

— Ты этому веришь?

— Ни капли. Журнал вышел только вчера. Да и какой смысл стрелять по дочери, если возникли претензии к матери? Вдобавок валить двух неповинных людей. Для чего? Чтобы показать, какие они крутые и серьёзные? Так не делается…

— Может быть, они хотели, чтобы она написала опровержение?

— Нет, даже не заикнулись об этом.

— Говоришь, статья вышла через сутки после убийства. Там действительно есть что-то серьёзное?

— Кое-что есть. Факты, неприятные для «ПКТ».

— Они могли видеть черновики…

— Тогда бы раньше и позвонили, сразу после того, как увидели. Нет, Серёга, тут дело в другом. Кто-то подсовывает нам ложный след. И делает это не очень умело. Начиная с того, что ошибся в числах, и заканчивая тем, что назвал маму на «вы». Ты видел таких вежливых убийц? Он может запросто расстрелять трёх человек, но не может «тыкнуть» тому, на кого наезжает.

— Стрелять и звонить могли разные люди. И потом, нарочитая вежливость — один из способов психологического давления. Тебе ли это не знать?!.

— Всё равно я не верю. Матери показалось, что звонили из таксофона возле нашего дома.

— Ну и?..

— Я только что проверил, у меня одноклассник работает в «Городских таксофонах». Не совпадает. Компьютер зафиксировал звонок из этой будки в это время, но совсем на другой номер. Мама ошиблась. К тому же с ней говорили изменённым голосом. Сомневаюсь, что кому-нибудь пришло бы в голову таскаться с аппаратурой через весь город, чтобы непонятно зачем воспользоваться именно этим телефоном. А если бы я в этот момент случайно проходил мимо?

— Когда был звонок?

— Когда мы с тобой ужинали в кафе. Мама решила, что меня лучше не беспокоить, и рассказала об этом, только когда я пришёл домой.

— Н-да… У меня есть АОН.

— Спасибо, я вчера уже нашёл и поставил. Но на такие трюки сейчас попадаются одни малолетки, которые хотят сорвать в своей школе контрольную.

Вода в чайнике закипела, с громким щелчком электроприбор отключился. Акулов встал, чтобы приготовить кофе.

— Холодная вода кончилась, — сказал он Сергею, показывая пустую пластиковую бутылку.

— Что ж теперь делать? Придётся мучиться и обжигаться.

— Ага. Мыши плакали, но продолжали жрать кактус… Черт, и кофе осталось две ложки! Мы слишком часто угощаем соседей.

— Доживёшь до моих лет — поймёшь, почему это происходит. Второй закон Волгина гласит: чем больше банка растворимого кофе, тем она быстрее кончается.

— А какой первый закон? Тоже какая-нибудь гадость про оперов?

— Конечно! Для любой милицейской пьянки, на которой присутствует свыше двух человек, требуется не меньше трёх литров водки.

Андрей поставил чашку перед Волгиным, изобразил халдейский поклон и сел на своё место.

Едва он пригубил напиток, как телефон подал голос.

— Да! Что, из больницы?.. Очень плохо слышно… Можно приезжать? Хорошо, я буду через двадцать минут. Спасибо!

Акулов вскочил, одновременно бросая трубку и подхватывая свою куртку, которая лежала на «ничейном» стуле в углу кабинета. Посмотрел на Сергея.

— Я всё понял, — кивнул Волгин, продолжая сидеть. — Хочешь поехать один?

— Ты не обидишься?

— Я понимаю.

Дверь за Андреем закрылась неплотно. Волгин подумал, что надо бы встать и поправить.

Красная кружка с почти нетронутым Акуловым кофе осталась стоять у телефонного аппарата.

От кружки поднимался пар. Чёрная поверхность напитка подрагивала.

* * *

Проникнуть в пустующий дом оказалось несложно.

Человек зашёл с чёрного хода, сорвав хилый замок обрезком трубы. При этом раскровянил палец: он не был приучен к физическому труду. По широкой, запорошённой мелом и бетонной крошкой лестнице поднимался с затаённым дыханием. Прислушивался к каждому шороху. Порадовался собственной предусмотрительности: ещё на улице он надел на ноги полиэтиленовые пакеты, и теперь следы, оставляемые на грязных ступенях, идентификации не поддавались. Хотелось надеяться, что и собака ничего не почует.

В том, что через какое-то время здесь будет работать кинолог, человек не сомневался.

Когда в последний раз в условиях крупного города служебная собака помогала раскрыть преступление?

Накануне именно об этом говорили в вечернем ток-шоу «Дилетантское следствие», так что человек знал некоторые данные специальной статистики и мог бы не опасаться. А он всё равно опасался. Защищённые нитяными перчатками руки не оставляли отпечатков на деревянных перилах. Третий этаж.

Человек чуть помедлил, прежде чем зайти в коридор, по обе стороны которого тянулись раскуроченные дверные проёмы. Казалось, дом взялись не ремонтировать, а доломать. Или готовились к съёмкам кино о штурме Грозного.

Пахло строительным мусором и нечистотами. В коридоре он зацепил ногой вскрытую консервную банку, и она противно загромыхала. Человек замер от неожиданности, испугавшись не столько мерзкого звука, сколько панической мысли: жестяной грохот непременно услышат в доме через дорогу.

В доме, где находилась клиника военно-полевой хирургии.

Комната была выбрана точно. Окно нужной палаты просматривалось идеально. Человек напряг зрение, переместился так, чтобы больничное стекло не бликовало. Результат превзошёл ожидания. Человек улыбнулся и потерял осторожность. Снова наступил, куда не надо. Замер и посмотрел вниз, зная уже, какую картину увидит. Угадал на пятьдесят процентов: массивная куча дерьма, чуть прикрытая сбоку газеткой, оказалась раздавленной ровно наполовину.

Человек вспомнил старое поверье домушников. В обворованной квартире надо опорожнить кишечник и забрать кал с собой. До тех пор, пока он останется тёплым, менты не найдут.

Вспомнил и удивился, какие глупости приходят на память в такой сложный момент.

Шагнул подальше от кучи, поскрёб ногой об пол. Полностью отчиститься таким способом не представлялось возможным. Плюнул и стал выбирать огневую позицию.

Для того, чтобы поразить большую мишень на таком смешном расстоянии, стрелку его квалификации никакая оптика не требовалась, но на винтовке стоял штатный диоптрический прицел, и человек не стал его демонтировать перед выездом на операцию.

Операция! Ему нравилось это слово.

Он распаковал винтовку, завёрнутую в несколько слоёв материи и газеты. Произвёл беглый внешний осмотр и остался доволен: при транспортировке ничего не пострадало. Вставил магазин с пятью патронами 7,62x54R и передёрнул затвор.

В отличие от грохота дурацкой жестянки этот звук показался тихим и почти ласковым.

* * *

Акулов никогда не питал иллюзий относительно несения службы постовыми в больницах, но эти двое превзошли все ожидания.

Андрею выдали шлёпанцы и белый халат, который оказался тесноват, так что его пришлось просто накинуть на плечи и не застёгивать. Показали дорогу: от кабинета завотделением до палат следовало идти длинным извилистым коридором с многочисленными боковыми ответвлениями. По пути встретилось множество врачей и медсестёр, но все остались к Акулову равнодушны, никто не остановил, чтобы спросить, чем занят посторонний человек в помещении, куда доступ «с улицы», в общем-то, запрещён.

Коридор заканчивался железной перегородкой, в которой была прорезана невысокая дверь. Сбоку, на подоконнике и на единственном стуле, тащили службу два сержанта. Тот, что постарше, решал кроссворд. Второй читал книгу в мягкой обложке, из которой несколько страниц выпало и лежало на полу под ногами. Как и представителей медперсонала, появление Андрея их нисколько не потревожило. Старший окинул Акулова ленивым взглядом, а его напарник уважительно хмыкнул, видно, прочитав в боевике какое-то смачное место.

Акулов остановился перёд запертой дверью и положил руку на кнопки замка:

— Какой код?

— Три шесть девять. — «Кроссвордист» закинул ногу на ногу, хрустнул глянцевым журналом и спросил: — Не подскажешь? Персонаж произведений Носова. Семь букв, первая «Ш».

— Шпунтик.

— Точно!

Решив разобраться с горе-охранниками на обратном пути, Андрей пошёл к палате, в которой лежала сестра. За его спиной громыхнула тяжёлая дверь, и, словно это было командой, Акулов остановился, назвал себя ослом и хлопнул по лбу. В спешке он не купил сестре никакого гостинца.

Можно было бы вернуться и подобрать что-нибудь подходящее в ближайшем магазине. Хозяева торговых точек, расположенных поблизости от лечебных учреждений, как правило, имеют весь необходимый ассортимент подарков и угощений, так что покупки не отняли бы много времени, но Андрей решил не возвращаться. В конце концов, лучше точно узнать, что именно требуется, и сбегать потом.

Сестра не спала. Лежала на спине, укрытая по горло одеялом, с перебинтованной головой. От двух капельниц к руке тянулись прозрачные шланги. Заметила брата сразу, как он вошёл. Слабо улыбнулась:

— Привет.

— Здравствуй. — Окончание приветствия Андрей не смог произнести, помешал комок в горле. Сглатывая его, он подсел к кровати на табуретку и поправил синее больничное одеяло, хотя оно и без того лежало как надо. — Здравствуй.

— Привет.

Начато диалога получилось оригинальным и многообещающим.

— Как себя чувствуешь?

— Голова болит. И слабость дикая. Как мама?

— Переживает.

— Ругается?

— Вот поправишься — тогда отчитает как следует.

Вика опять улыбнулась. Шевельнула рукой.

— Осторожно! — предупредил Андрей. — Смотри, иголки отвалятся.

— Не отвалятся. У меня плохие вены, да?

— Почему? — Акулов непонимающе посмотрел на голую руку; под «плохими венами» он привык понимать наркотские «дороги», в которых не найдёшь места, куда бы можно было всадить иглу.

— Незаметные. Трудно ставить капельницы.

— Тьфу, бл… Извини. Ты можешь говорить?

— Могу.

— У нас мало времени…

— Я была уверена, что ты скажешь именно это. Сразу, как только очухалась, постаралась вспомнить, как было дело. Но я не видела, кто стрелял! Репетиция началась как обычно. Нас было трое: Анжела, Каролина и я. Собрались все вовремя, Анжелика меня подобрала на половине дороги, она ведь ездила на машине. Приехали, начали репетировать.

— Дверь запирали?

— Которая во двор? Должны были закрыть. Но Каролинка часто забывала это делать. И в тот день она заходила последняя. Вот… Мы немного размялись, а потом я пошла позвонить. В тренерскую пошла, мне надо было договориться с одним человеком о встрече.

— С Юрой?

— Ты уже о нём знаешь?

— Наслышан.

— Но вы ещё не встречались, да? Правильно, с Юрой. Только наоборот, я хотела отменить нашу встречу. Я ведь обещала повидаться с тобой, но его забыла об этом предупредить. Хотела сказать, чтобы он не приезжал за мной к школе.

— Ты ему дозвонилась? Вы говорили?

— Не сразу. Телефон долго был занят, но потом соединили. Я начала говорить… Кажется, сказала всё, что хотела. Собиралась прощаться… А потом ничего не помню. Я за столом сидела, боком к двери. Но я не помню, чтобы кто-нибудь входил. Просто вдруг стало темно, а очнулась я уже здесь. Вчера. Ничего не понимаю, спрашиваю, что случилось. Один врач рассказал. Я, как про девчонок узнала, сразу истерику закатила. — Виктория улыбнулась. — Мне что-то вкололи, и я уснула. Спать было хорошо. И сегодня уже полегче. Только я одного не понимаю: за что их?..

— А тебя?

— Я не знаю.

— Кто такой Юра?

— Мой друг.

— Откуда он взялся?

— Анжелка нас познакомила. Мы с ней были в одном ночном клубе. Просто так, отдыхали. И он был с каким-то приятелем. Они сидели за другим столиком, а потом он подошёл. Оказывается, они когда-то были знакомы с Анжелой. Поговорили. Потом он с приятелем пересел к нам. Так всё и началось… Андрюша!

— Да.

— Я тебя прошу, ты не думай ничего, он хороший!

— Он сам об этом сказал?

Виктория закрыла глаза. Андрей сбавил гон:

— Какие неприятности были у Юры? Ты хотела со мной поговорить по этому поводу?

— Да. Я хотела, чтобы ты узнал, объявлен ли человек в розыск. Это ведь можно?

Настал черёд Андрея немного прикрыть глаза. Хотелось стукнуть кулаком по столу и закричать что-нибудь типа: «Дура, ты с кем связалась?»

Акулов не закричал, но Виктория почувствовала его состояние. Повторила своё утверждение, словно это был факт, не требующий доказательств:

— Он очень хороший.

— Кто его ищет?

— Он думает, что никто. Ему просто раньше наврали, вот он и поверил. А потом догадался, что обманули. Но проверить хотел. На самом деле об этом лучше спросить у него.

— Каким образом? С воскресенья он не появляется дома,

— Боится, наверное. Он думает, что ты его сразу посадишь.

Акулов мысленно выругался,

— Ну и что мне надо сделать, чтобы он соблаговолил со мной встретиться? Встать на колени? Заплакать? Или этого недостаточно? Последнее время я только тем и занимаюсь, что переубеждаю людей, которые думают обо мне плохо. Скоро сам начну верить в то, что я очень хороший. Почти как твой Юра.

— Ты иногда злой…

— Это необходимость. Добро должно быть с кулаками.

— Он передал мне записку.

— Сюда?

— Куда же ещё? Вечером я напишу ответ. Напишу, чтобы он с тобой созвонился. Он и сам хотел это сделать, но решил подождать, пока я немного поправлюсь. Только пообещай, что ты не станешь ничего делать, а спокойно дождёшься его звонка. Завтра он позвонит, я уверена.

Акулов просчитал варианты. Скорее всего, переписка осуществляется через одну из медсестёр. Теоретически можно её просчитать и установить наблюдение, чтобы задержать Юру, когда он придёт за ответом Виктории. А если придёт не он, а какой-то «левый» посыльный? Юра со стороны увидит, как его гонцу крутят руки, и затаится. В большом городе, имея минимальные навыки и трезвую голову, можно прятаться годами. Так что лучше с захватом повременить. Подобные действия хороши после тщательной подготовки, когда привлечено достаточно людей, есть время для разведки на местности и согласование групп. В противном случае серьёзное розыскное мероприятие скатывается до уровня авантюры, чреватой полным провалом с последующими язвительными обвинениями друг друга в профнепригодности.

— Хорошо, я обещаю, что не стану ничего делать и дождусь его звонка. Надеюсь, ему есть что мне сказать. Ты хоть знаешь, как его фамилия и откуда он родом?

— Он приехал из Петербурга. Уже давно, несколько лет здесь живёт. А что касается фамилии… Только не смейся, ага? Его зовут Юрий Борисович Лапсердак.

Акулов не удержатся и хмыкнул.

— Я же просила! Ну вот… Человек от своей фамилии не зависит.

— Извини. Я просто представил, как буду тебя называть, если вы вдруг поженитесь. Виктория Витальевна Лапсердак! Хм… Звучит. Ты уверена, что в тебя не могли стрелять из-за его прошлых дел? Просто так люди не прячутся. И не уезжают из своего города.

— Уверена. Старые проблемы давно решены. Поговоришь с Юрой — сам убедишься. Он ни при чём.

— Хотелось бы верить.

— А сюда он приехал из-за своего бизнеса. Приехал — и остался. Понравилось.

— Торгует железом?

— Сейчас — давно уже нет. А несколько лет назад занимался. Разбогатеть не получилось.

— У него есть оружие? Или, может, патроны?

— Нет. Юра купил газовый пистолет… Или не пистолет, а какую-то такую маленькую штучку, которая стреляет газовыми патронами. Она продаётся без всякой лицензии. Но никогда, по-моему, с собой её не носил. Должна и сейчас валяться где-то в квартире.

— Должна, но не валяется.

— Ты уже все посмотрел?

— Согласись, что лучше это было сделать мне, а не кому-нибудь другому.

— Понимаю.

— Я нашёл старую сумку…

Вика смотрела непонимающе.

— Барсетку с оторванной ручкой. Она стояла в шкафу. Это — Юрино?

— Первый раз слышу. Он никогда не пользовался такими сумками. Говорил, что если бумажник позволяет потерять сразу все деньги, то барсетка — вообще всё, что есть при себе ценного. Документы, ключи, деньги и записную книжку. Всегда пользовался карманами. Может быть, она чужая? Хозяйская?

— Может, и так. Вы снимали квартиру через агентство?

— Да.

Андрей ждал, когда она спросит о фотографиях, но Вика молчала. Забыла об их существовании или не хотела поднимать щекотливый вопрос? Скорее — первое. Сестра, видимо, не считала данный вопрос щекотливым.

А вот с барсеткой — интересно. Действительно не знает или врёт? Андрей довольно свободно замечал ложь в рассказах посторонних людей, но с сестрой не один раз ошибался. В девичьем возрасте она частенько обводила его вокруг пальца и, надо полагать, не утратила навыков до сих пор.

— С оружием понятно. А как с боеприпасами? Ты давала патроны Каролине?

— Ты что говоришь такое!

— Ответь, пожалуйста, прямо.

— Нет. Никаких патронов ни у кого я не видела и никому не давала. Ты доволен?

— Пока что не очень. Расскажи кратенько о девчонках.

— Чего говорить? Каролина приехала из провинции. Притащила за собой этого урода. Всю жизнь он на её горбу выезжал, ни разу не ударил пальцем о палец, чтобы заработать хоть копейку! Она пахала, как проклятая, а он пропивал её деньги. Последнее время стал ревновать. Повода она не давала, можешь поверить!

— Ваша работа сама по себе достаточный повод.

— Не все так считают. Мишка стал её выслеживать. Обещал убить, если застукает с хахалем. Но это, конечно, пустой трёп.

— А если нет?

— Перестань! Ты его видел? Кого такое ничтожество может убить? Правда, руку на неё поднимал. Один или два раза я видела её с синяками. Помню, ещё удивлялась: при её подготовке ничего не стоило накостылять такому дохлику. А она как будто даже не сопротивлялась.

— Других проблем у неё не было?

— Мне неизвестно.

— Понятно. Теперь о Мартыновой.

— С Анжелкой все сложнее. Судьба у неё — не позавидуешь. Здорово жизнь покидала. Занималась танцами с детства, но если б не Градский — ничего бы не получилось. Они давно знакомы,работали вместе на каком-то заводе. Ещё тогда стали любовниками. Она, дура, на что-то рассчитывала, а он попользовался и бросил — уволился с предприятия и пропал на несколько лет. Она после этого с одним парнем жила. Сначала всё было прекрасно, а потом такое началось! Потеряла ребёнка — выкидыш. С горя начала пить, работу забросила. Только взяла себя в руки — сразу новый удар. Парень её удрал вместе с деньгами. Упёр астрономическую сумму, «общак» какой-то воровской группировки. Ему доверили отвезти баксы на Дальний Восток, а он оставил Анжелку в заложницах и сделал ноги. Бандиты были уверены, что она знает, где он отсиживается. Представляешь, что ей довелось пережить? Её держали в загородном доме. Она почти договорилась с одним охранником, тот обещал устроить побег. Сперва пообещал, а потом передумал. Ещё и своим рассказал про её замыслы. Наказали её так, что она до сих пор об этом вспоминать не может… То есть не могла. Господи, да что ж такое случилось?! Извини… — Виктория помолчала, успокаиваясь. — Вроде и привыкла, что их уже нет, а всё равно… Как живые перед глазами стоят. Так вот, Анжелику спас агент ГРУ.

— Кто?!

— Главное разведуправление. «Аквариум». Они проводили какую-то спецоперацию и накрыли всю банду. Анжелка давала подписку о неразглашении, но как-то раз проболталась, что гэрэушники разнесли вдребезги дом, в котором её держали, и ни один вор живым не ушёл. Операция была строго секретная, так что в газеты ничего не попало.

— И ты этому веришь?

— А ты думаешь, у нас обо всём пишут?

— Прости. Тебе, конечно, виднее. В шпионских делах я разбираюсь очень слабо. Это не краденые валенки искать. Прости. Продолжай.

Вика, чуть приподнявшись с подушки, посмотрела на брата с подозрением, но он успел придать лицу серьёзное выражение и даже прижал к сердцу правую руку, слегка поклонился, демонстрируя глубину раскаяния и полную готовность дослушать рассказ, не перебивая.

— Она хотела отыскать своего беглого парня, но этот подонок осел где-то в Европе. А года три назад якобы сдох от передозировки наркотиков. Неизвестно, чем бы всё кончилось, но она встретила Градского. Вцепилась в него мёртвой хваткой и заставила помочь раскрутиться. Андрей! Мне только сейчас пришло в голову: может быть, её убили из-за той старой истории? Правда, лет пять уж прошло…

— Думаешь, ГРУ решило «зачистить» свидетеля?

— А кто знает?

— Мне кажется, они бы сделали это более квалифицированно. Например, взорвали бы всю школу. Или переехали Анжелику трамваем, А ещё лучше — сбили бы китайским рикшей. Страшное ДТП со смертельным исходом. Почерк настоящей «Триады».

— Андрей, откуда в тебе столько злости?

— От нервов. Кстати, о ДТП. Что у неё в последний раз случилось?

— А что случилось? Помяли новую машину, избили. Забрали телефон, который Феликс на день рождения подарил.

— Потом звонили с угрозами?

— Кому? Ей? Первый раз слышу об этом!

— В ночь с субботы на воскресенье. После того выступления, на котором я тебя видел. Не знаешь? А где она ночевала?

— Как это где? Дома, конечно.

— И утром выглядела как обычно?

— Совершенно обычно. Может, была чуточку повеселее. Пока мы ехали, сказала, что в ближайшие дни исполнится её заветное желание.

— Это какое же?

— Она не уточнила. Но мечтала, сколько я её помню, только о деньгах. Любила повторять, что не хочет больше рассчитывать на мужиков, что их надо использовать, как всегда использовали её. Мечтала накопить столько, чтобы можно было свалить за границу и открыть своё дело в какой-нибудь спокойной стране.

— Градский назвал её лесбиянкой.

— На Феликса это похоже! За репутацию свою беспокоится. Он ведь на «Ставриде» жениться собрался, а она — девушка строгая. При малейшем подозрении помолвку разорвёт. Вот он и старался последнее время делать вид, что не имеет с Анжелкой ничего общего. Старые знакомые, и только.

— А что, на самом деле они спали?

— Одно время он из её постели просто не вылезал. Она ведь на вещи почти и не тратилась. Все заработки в банке копила. Обстановка в квартире, машина — все чьи-то подарки. Машину, я точно знаю, оплатил Феликс. Но были у неё и другие спонсоры. О них она не рассказывала.

— Любопытно… У кого были ключи от спортзала?

— Только у Анжелики. Ну и в школе, разумеется. Но я же говорю: Каролина могла забыть закрыть дверь. С ней такое не один раз случалось. Привыкла к тому, что у неё дома, в шахтёрском посёлке, ничего не воруют.

Требовалось обдумать услышанное. Акулов встал, прошёлся по тесной палате и опёрся на подоконник. Ощупал взглядом расселённый дом напротив. Машинально отметил, что там, за несколькими окнами третьего и четвёртого этажей, можно оборудовать прекрасные огневые позиции для обстрела больницы.

Отвлёкся на зов сестры.

— Андрей, Маша про меня знает?

— Да. Рвётся приехать, но я пока запретил.

Как только он повернул голову, первая пуля разбила стекло.

Глава десятая

Рутина. — Под Волгина с Акуловым копают… — «Криминал плюс эротика». — «Выстрел из тёмного прошлого». — Слепой киллер… — …Или синдикат сумасшедших? — Волгин изучает связи чеченца. — Сюрприз

После того, как Акулов уехал, Волгин не торопясь допил кофе и взялся за телефон.

Первый звонок он сделал в бюро судебно-медицинской экспертной службы. С нужным человеком соединили достаточно быстро. Слышимость была отвратительной, что лишний раз подчёркивало принадлежность печального учреждения к бюджетной сфере. Приходилось почти кричать.

— Здравствуйте! Уголовный розыск Северного РУВД беспокоит, моя фамилия Волгин. В канцелярии мне сказали, что это вы производили вскрытие трупов Мартыновой и Шажковой. Хотелось бы кое-что уточнить.

— Минуточку, я только найду свои записи. — Судя по голосу, женщина-эксперт могла быть ровесницей погибших танцовщиц. — Так… Что вы хотели узнать? Четыре огнестрельных ранения, у каждой по два. Все — несовместимые с жизнью. Довольно меткий стрелок… Пульки я уже направила на физико-технику, через месяц получим ответ. У Мартыновой одно ранение нанесено с расстояния в несколько метров, второе — практически в упор. Что называется, контрольный выстрел. У Шажковой — оба ранения причинены примерно с такого же расстояния, как и первое у Мартыновой. Собственно, вот и всё. Вы что-то особенное хотели узнать?

— Наркотики, алкоголь?

— Ничего такого я не заметила. Может быть, дальнейшие экспертизы что-то дадут. У вас есть какие-то данные?

— Нет, я на всякий случай спросил. Скажите, а беременность? Ни у кого из них ничего такого не было?

— «Ничего такого» не было. — Формулировка Волгина позабавила специалиста. — А у одной даже и быть не могло.

— У Мартыновой?

— Правильно догадались. Последствия неудачно проведённого аборта. Что, «глухарь»?

— Пока — да.

— Позвоните мне, если раскроете. Хорошо? Интересно было бы узнать… Или такие преступления не раскрываются?

— Всякое бывает. Но именно это непременно раскроется.

— Мне импонирует ваша уверенность. Давно работаете?

— Да. Но я хорошо сохранился.

— Желаю удачи.

Волгин представил, как их диалог мог быть воспринят со стороны, далёким от милицейско-медицинского цинизма слушателем, хмыкнул и принялся набирать следующий номер.

Следователь, который вёл дело по обвинению Михаила в половых домогательствах, тоже оказался на месте. За пару минут Сергей выяснил всё, что необходимо, Своими глазами читать материалы нужды не возникло, следак попался толковый и на словах досконально осветил вопросы, интересующие оперативника. Как и ожидалось, кое в чём Миша наврал, но в целом сути это не меняло. Ряд нюансов, которые он утаил либо исказил в свою пользу, характеризовал его нравственный облик, но не имел отношения к убийству.

— А что, потерпевшая действительно из «ночных бабочек»? — уточнил Сергей единственный момент, который остался для него непонятным.

— Да не похоже как-то. Я интересовался у нашей «полиции нравов» — они её тоже не знают. Семья нормальная, учится в институте, ни разу ни за что не привлекалась. Единственный тёмный момент — что она делала в такое время в этом месте. Не может этого нормально объяснить. А может, не хочет. У вас-то как, закроете Михаила?

— Завтра уйдёт. Или даже сегодня.

— Тип ещё тот. Гнусная личность. Ты мне справочку какую-нибудь по этому поводу не можешь черкануть? Приобщу её к делу, пусть судья почитает.

— По поводу того, что он гнусный? Да запросто! Перешлю как-нибудь.

— Постарайся по возможности быстрее.

Вскоре после этого разговора позвонила Тростинкина. От неожиданности Волгин не смог придумать достойного предлога, чтоб отказаться, и согласился забрать её из дома и отвезти в прокуратуру.

Выходя из управления, он встретился с Лаки.

— Привет! Опять к нам?

— Андрей Витальевич на месте?

— Нет. Часа через два будет, не раньше. Ему что-нибудь передать?

— Передайте, что я заходила. Просто оказалась рядом, вот и решила заглянуть. А то ещё подумает, что я забыла про его поручение.

— Ладно, скажу…

Девушка улыбнулась и направилась к выходу со двора. Волгин проводил её задумчивым взглядом и подошёл к своей машине. Достал щётку и принялся очищать стекла от снега. Большой нужды в этом не было, но он хотел протянуть время, пока Лаки не отойдёт достаточно далеко. Проехать мимо и не предложить подвезти было бы невежливо, тем более что она обещала что-то узнать для Акулова. Но и подвозить её желания не возникало. Да и вообще, какого лешего она здесь каждый день отирается? Неужто не понимает, что ничего ей от Андрея не светит? Или он дал какие-то основания так о себе думать?

Сергей приехал раньше, чем Тростинкина собралась. В квартире никого больше не было, так что он расположился на кухне, а не стал ожидать девушку, сидя в машине.

— Кофе будешь?

— Только что выпил.

— Тогда сок возьми. Или приготовь чего-нибудь поесть.

— Неужели ты ещё так долго?..

— Я скоренько.

Ритино «скоренько» растянулось на полчаса. Что она делала, Волгин не понял. При её стрижке времени на укладку волос требовалось минимально, косметикой она почти не пользовалась. Тридцать минут для того, чтобы натянуть джинсы и свитер?

Чувствуя, что думает о девушке несправедливо, Волгин постарался себя успокоить.

— Ну что, я долго, да? — Тростинкина остановилась в дверях кухни, явно ожидая отрицательного ответа, уверений в том, что время прошло незаметно.

Волгин ограничился нейтральными фразами.

Доехали быстро. Прощание было коротким, без повторения слов, сказанных девушкой утром.

— Пока! — Рита выскользнула из машины, а Волгин, облегчённо вздохнув, стал разворачиваться, но не закончил манёвр, заметив, как ему машет рукой вышедший на крыльцо прокуратуры парень.

Это был следователь Костя Поперечный. Прежде им немало доводилось работать вместе, но в последние месяцы Константин отошёл от расследования «обычных» убийств и изнасилований. Как одному из наиболее опытных сотрудников — стаж Поперечного в должности составлял три с хвостиком года — ему стали поручать дела, возбуждённые в отношении ментов. Косте такое положение не очень-то нравилось, но руководство продолжало гнуть свою линию, так что Поперечный вполне серьёзно начал подыскивать себе новое место. Увольняться Константин не собирался, присматривался к прокуратурам соседних районов, где всегда имелись вакансии, и к городской, куда его могли взять при поддержке Тростинкина-старшего.

— Привет, Серёга! Подбросишь немного? Буквально три остановки. Холодно трамвая ждать.

— Садись.

Костя занял переднее пассажирское место. Чтобы удобнее было сидеть, он вытащил из бокового кармана сложенный вдвое глянцевый журнал. Волгин, машинально скосив глаза на обложку, прочёл название «Криминал + эротика» и хотел высказать своё мнение по поводу такого рода изданий, но осёкся, когда разглядел помещённый под заголовком коллаж.

Сработано было на славу. Два женских трупа в живописных позах. Лужа крови. Кривой нож с ошмётками бурого цвета на отточенном лезвии. Две иномарки и пара братков, спецназовец в маске и с автоматом. Фото Виктории. И заголовок: «Выстрел из тёмного прошлого».

Обнажённая Вика сидела на столе, с фужером в руке, вытянув одну ногу вперёд, как будто хотела заслониться пяткой от зрачка объектива. Казалось, она немного пьяна. Снимок производил впечатление любительского.

Поперечный перехватил взгляд Сергея:

— Взял, чтобы убить время. В киоске ничего интереснее не было.

— Ну и как?

— Не знаю, ещё не читал. Но на последней странице у них всегда бывает хороший сканворд с картинками.

Застряли в пробке. Светофор не работал, гаишник в жёлтой светоотражающей безрукавке пытался управлять автомобильными потоками, но получалось у него слабо. Очередь автомашин только росла, застрявший на повороте трамвай звенел, пытаясь напугать вставшую перед ним иномарку, та в ответ огрызалась всполохами синего маячка и сиреной.

— Знаешь, почему у гаишников палочки чёрно-белые? — спросил Поперечный. — Потому что у водителей не всегда бывают деньги.

Они продвинулись на три метра и застопорились окончательно.

— Ты ведь знаешь, что я хочу перевестись, — продолжил говорить Костя. — Предлагают место в городской, в отделе по надзору за РУБОПом. Я там недавно услышал один разговор… Только между нами, хорошо? Появились какие-то материалы на тебя и Андрея. Якобы очень серьёзные. В ближайшее время вас станут дёргать, так что готовьтесь. Сам понимаешь, подробности я спрашивать не мог.

— Спасибо. — Волгин мысленно чертыхнулся. В суете последних событий он забыл о предупреждении Фадеева. А ведь собирался этим вопросом заняться, предпринять некоторые превентивные меры защиты.

Регулировщику наконец удалось что-то сделать. Трамвай пошёл по маршруту, несколько машин, в том числе и «ауди» Волгина, вырвались из пробки. По свободной улице до нужного Поперечному дома доехали за пару минут.

Костя попрощался и вышел. Рядом с парадной, куда он зашёл, располагался лоток торговца газетами, однако Волгин поборол соблазн купить «К+Э» и проехал дальше, пока не попался ларёк, отстоящий от дома достаточно далеко. Сергей не хотел, чтобы Поперечный знал о его интересе к журналу. Хотя рано или поздно всей прокуратуре станет известно, чья фотография помещена на обложке издания.

Волгин приобрёл два экземпляра и сел в машину. Статья «Выстрел из тёмного прошлого» занимала третью и четвёртую страницы и была обильно украшена иллюстрациями. Больше снимков с Викторией не было, но зато Волгин увидел себя. Снимок был маленький, не совсем чёткий, но фотограф удачно выбрал момент для съёмки и ракурс. Сергей не забыл, как перед приездом независимого журналиста Сысоева воевал с крышкой «десяточного» багажника, пытаясь её закрыть. При взгляде же на фотографию создавалось впечатление, что он, предварительно отпинав переднее крыло машины, теперь старается эту пресловутую крышку попросту оторвать. Интересно, на самом деле у него было такое лицо или кто-то подретушировал, чтобы придать ему столь остервенелое выражение? Подпись «Злобный мент совершает акт вандализма» смотрелась бы куда гармоничнее той, что имелась под снимком: «Сотрудник уголовного розыска производит осмотр места происшествия».

«Выстрелы прозвучали спокойным воскресным днём в спортивном зале школы №102 Северного района. Пули неизвестного киллера сразили трёх молоденьких девушек, танцовщиц стриптиза ночного клуба „Позолоченный ливень". Две скончались на месте, третья, 24-летняя Виктория А., осталась жива и с тяжёлыми ранениями была госпитализирована в клинику военно-полевой хирургии. Не успел развеяться пороховой дым, как на месте происшествия уже приступила к работе бригада следственных работников прокуратуры. На раскрытие преступления были брошены лучшие силы. Пусть искушённый читатель не удивляется оперативности, с которой взялись за дело наши не отличающиеся поворотливостью представители органов, и качественному составу их „команды". Всё объясняется просто: Виктория А. приходится сестрой одному из офицеров уголовного розыска Северного РУВД.

Следственная машина сходу набрала обороты. На поиски злоумышленника устремились десятки сотрудников, бросившие ради принципа корпоративной солидарности кто семью, с которой намеревался провести воскресный день, кто свои прямые служебные обязанности. В коридорах 13-го отделения, на „земле" которого располагается школа, толпились обычные люди, не имеющие покровителей и родственников в силовых органах. Они пришли, чтобы обратиться за помощью в своих маленьких бедах, но никому не было до них дела. Дежурный, вальяжно сидевший за пультом, успокаивал очередь: „Сегодня у нас тройное убийство. Завтра приходите. Может быть, кто-нибудь вами займётся".

Буквально через час был арестован подозреваемый. Молодой парень, жених одной из погибших девушек. Он приехал с ней из далёкого города, мечтая опубликовать в газетах свои полные юношеского романтизма стихи. Пули убийцы лишили его любимого человека, которому он посвящал свои строки. Не успел он оправиться от удара, как на его запястьях закрылись наручники. При обыске у молодого человека нашли весь „милицейский джентльменский набор": холодное оружие, боеприпасы, наркотики. На допросах молодой человек отрицал все обвинения и приводил доводы в свою защиту, но ему, естественно, никто не поверил. Милиционеры сделали вывод о его причастности к преступлению на простом основании: за несколько дней до убийства обвиняемого кто-то видел около школы. Ничего не скажешь, железная логика!

Проходит совсем мало времени, и в соседнем районе под стражу берётся адвокат, осуществлявший защиту молодого человека. И тоже за хранение наркотиков. Буквально за несколько часов до задержания мне посчастливилось поговорить с правозащитником — кстати, очень известным и авторитетным в своих кругах человеком. Он нимало не сомневался, что арест его подзащитного является прямой и довольно грубо слепленной провокацией и что в ближайшее время милиция предпримет ещё ряд аналогичных шагов.

Опасения адвоката сбылись.

В тот момент мы ещё не знали, к каким открытиям приведёт предпринятое нами расследование, даже не могли предполагать ошарашивающих открытий, которые предстояло нам сделать, но руководствовались простой житейской логикой: такого рода совпадений не бывает.

Мы решили приглядеться к прошлому пострадавших. Анжелика М., Каролина Ш., Виктория А. Молодые, красивые, энергичные. Все люди, с которыми нам удалось поговорить (а таких встреч было немало), характеризовали девушек исключительно с положительной стороны. У нас даже родилась версия, в среде профессионалов именуемая „Ошибка в объекте". Но потом, памятуя о родственной связи Виктории с офицером УГРО и о рвении, проявленном сотрудниками на первых фазах расследования, мы стали наводить справки о нём. Признаемся сразу, никто не рассчитывал на сенсационные разоблачения.

Как выяснилось, зря…

Капитан уголовного розыска Андрей Планктонов (фамилия изменена). 29 лет. В органах милиции служит с января 1992 года. Холост. Прошёл все ступени карьеры оперативника, вплоть до должности заместителя начальника отдела милиции, которую занял в 1997 году. До этого периода его биография кажется безупречной, хотя некоторые его бывшие сослуживцы в конфиденциальных разговорах с нами и признавали, что не всё было гладко в ту пору. Гром прогремел два года назад, когда Планктонов был арестован и помещён в следственный изолятор. Букет обвинений, за которые сел капитан, оказался обширен. Превышение власти, нанесение телесных повреждений, вымогательство, садистские издевательства над задержанными. На следствии всплыли леденящие душу подробности. Используя служебное положение, Планктонов пытался вынудить пожилую супружескую пару Новицких, имевших несчастье проживать на „его" территории, продать свою квартиру рыночной стоимостью порядка ста тысяч долларов. Продать, естественно, за куда меньшую сумму и непременно тому покупателю, которого он укажет. Для достижения своих целей Планктонов не гнушался самыми грязными методами. Как по графику, каждый вечер заваливался он к Новицким домой, ударом ноги раскрывая все двери. Избивал супруга, опасавшегося дать адекватный ответ представителю власти. Издевался над женщиной, вся вина которой заключалась лишь в том, что она не сумела в молодости выйти замуж за кого-то из сильных мира сего. Угрожал и ребёнку: дескать, он находится как раз в таком возрасте, когда вся молодёжь начинает пробовать героин, и, значит, ему ничего не стоит как-нибудь прихватить парня с дозой, достаточной для заведения уголовного дела. Остановить распоясавшегося капитана сумели только сотрудники Управления собственной безопасности, к которым отчаявшиеся Новицкие обратились за помощью.

На короткое время в доме супругов воцарился покой. Слава Богу, сотрудник, принявший у арестованного зампоура дела, оказался человеком порядочным и даже принёс им официальные извинения от лица всей милиции.

В августе этого года Планктонов уже был на свободе. Суд не смог вынести обвинительный приговор. Весной от рук преступников погибла Новицкая, чуть позже был убит её муж. Другие свидетели, на первоначальной стадии следствия давшие показания на капитана, словно воды в рот набрали. Квартира Новицких по фиктивным документам оказалась несколько раз перепродана.

Планктонов получил служебное удостоверение и табельный пистолет и занял свободную должность в группе по раскрытию умышленных убийств. Приступил к оперативной работе…

В самое короткое время после этого произошло множество самых разных событий. Был арестован Вадим Ц., один из новых жильцов „нехорошей квартиры", явно не являющийся тем загадочным покупателем, которого так агрессивно рекомендовал Планктонов два года назад супругам Новицким. Арестован за серию (!) убийств бомжей (скажите, пожалуйста, зачем это надо человеку, чей социальный статус, позволяет пользоваться автомобилями „линкольн" и „лексус" и приобретать жильё за три миллиона рублей?). Арестован, естественно, Планктоновым и его новым напарником, Сергеем Океановым. Трагически погиб полковник милиции И.Т.Сиволапов, заместитель начальника Северного РУВД, один из немногих честных милиционеров, которые в своё время не побоялись вынести сор из избы и дать правдивую, принципиальную оценку „деятельности" капитана Планктонова. Случился ряд других инцидентов, в той или иной степени затрагивающих интересы героев нашего рассказа, — они не столь значительны, чтобы останавливаться на них подробно. Одновременно с этим Планктонов значительно улучшает своё материальное положение, в частности, обзаводится современными средствами мобильной связи и приобретает новый автомобиль ВАЗ-2108. Отмечает на широкую ногу свой день рождения…

Личность Океанова вызывает не меньше вопросов. Отработав в милиции несколько лет, он уволился, а потом, по непонятной причине, снова восстановился. Восстановился как раз перед тем, как Планктонова арестовали. Владеет роскошной квартирой, двумя автомашинами (одна из них — очень популярной немецкой марки), живёт на широкую ногу, словно старается лишний раз подчеркнуть свои побочные источники дохода.

И вот гремят роковые выстрелы!

Непосредственно перед этим Планктонов отправляет свою любовницу в командировку, а потом настоятельно требует, чтобы она оставалась там до тех пор, пока он не решит здесь свои проблемы. Меняется дежурствами с напарником. Как будто чего-то ждёт. Готовится. И оказывается на месте преступления одним из самых первых! И развивает бурную деятельность.

Что это, спросите вы, совпадения?

К сожалению, у нас пока нет ответов.

Мы надеемся, что Виктория А., которой была проведена успешная операция, в ближайшее время сможет дать показания, которые прольют свет на происходящее.

Мы надеемся, что органы следствия сумеют разобраться в непростой ситуации, невзирая на лица.

Мы надеемся, что в самое ближайшее время будет разрешено недоразумение, связанное с поспешными задержаниями известного адвоката и молодого человека, которого мы умышленно не называем, опасаясь быть обвинёнными в давлении на правосудие.

Мы надеемся узнать правду об этой кровавой истории.

Мы надеемся…

Но не можем не задать себе вопроса: не являются ли выстрелы, прозвучавшие средь бела дня в минувшее воскресенье, выстрелами из прошлого? Из тёмного прошлого капитана Планктонова…

Мы будем информировать вас, дорогие читатели, о ходе событий.

P.S. При подготовке данного материала мы пытались получить комментарий у старшего оперуполномоченного Северного РУВД, выведенного нами под фамилией Океанов, однако он, как и следовало ожидать, от общения категорически отказался.

О. С.»

На последней странице был указан телефонный номер редакции. Волгин позвонил. Ответила девушка с приятным голосом:

— Алло! «Криминал плюс эротика» слушает вас, добрый день!

— Здравствуйте. Мне, пожалуйста, господина Сысоева.

— Вообще-то он у нас не работает.

— У меня для него есть очень важная информация. Она касается сотрудников милиции, о которых он написал в своей последней публикации. Вы понимаете, о чём я говорю?

— Одну минуточку. Кажется, я его где-то здесь видела.

Пауза была очень короткой. Скорее всего, Сысоев сидел с приятной девушкой за соседним столом или вообще слушал разговор по параллельному аппарату.

— Да! Сысоев на проводе!

— Олег… Простите, не знаю вашего отчества.

— Зовите просто по имени. Вы хотите мне что-либо рассказать? Если я правильно понял, это касается публикации «Выстрел из тёмного прошлого»?

— Да. Она произвела на меня неизгладимое впечатление, но я должен сказать, что не все факты соответствуют истине.

— Это ещё почему?

— Наверное, потому, что вы напрасно так верите Саше Борисову. Он вас ещё не подставлял? Все впереди! Подставит по полной программе, я гарантирую! Впрочем, и вы хороши, рассекретили его в полный рост. Разве так делается?

— Борисов, Борисов… — Удивление в голосе журналиста было слишком наигранным. — Не понимаю, о чём вы говорите? Может быть, нам лучше встретиться?

— Нет смысла. Я и так узнал всё, что хотел.

— Мне кажется знакомым ваш голос. Где я мог его слышать? Вы…

— Правильно, я — капитан Океанов. Слышь, засранец, ты где фотографию взял для обложки?

Напрасно Волгин задал последний вопрос. Да ещё в такой форме. Ответ был в принципе известен. Сысоев только добавил к нему новый штрих. Ответил, подпустив в голос елея:

— Фотографию для обложки? Ту, где голая девушка на столе? Я её нашёл на одном из сайтов Интернета. Можете проверить, она там с позавчерашнего, что ли, дня появилась. Что, это ваша знакомая? Ай-ай-ай, какое редкое совпадение! Кстати, капитан Океанов, наш разговор с самого начала записывается. Не хотите ничего повторить? Тогда — до свидания. Честь имею!

Не успел Сергей убрать трубку, как она проиграла мелодию вызова.

— Ты где? — В большинстве случаев Катышев начинал разговор с этой фразы.

— Здесь. — Ответ Сергея был таким же традиционным.

— Лети к больнице. Акулова только что обстреляли!

— Как сестра?

— Не пострадала. Мог бы спросить и про меня. Тоже мне, напарник называется!

— Я же вижу, что на тебе — ни царапины.

Они встретились перед крыльцом клиники. Как ни спешил Волгин, но приехал он одним из последних. Вокруг было полно сотрудников местного отделения, а Катышев, отойдя в сторонку, общался с их руководителем. Диалог протекал бурно. Даже не слыша их реплик, опытный человек мог безошибочно угадать: боссы решают, кто будет дальше расхлёбывать кашу.

— Вика лежала в палате одна. Получается, что либо хотели добить её, либо — безадресная «хулиганка», — пояснил Акулов. — Всем понятно, что так не хулиганят. Вот местные и хотят отфутболить дело нам.

— Не получится.

— Попытка — не пытка. Хочешь посмотреть, откуда он стрелял?

Волгин с удивлением отметил, что Андрей находится в хорошем настроении. Гораздо лучшем, чем с утра. Происшествие, что ли, так на него повлияло? Радуется, что не задело сестру?

Они прошли в брошенный дом напротив клиники. В комнате, где орудовал неизвестный стрелок, хозяйничали эксперты. Один искал следы, второй осматривал оружие.

— Толик? — Волгин узнал его. Прежде эксперт работал в Северном управлении и ещё в ту пору славился познаниями в баллистике. Потом куда-то перевёлся, несколько лет Сергей его не встречал. — Привет! Ты, значит, теперь здесь?

Они обменялись рукопожатиями. После нескольких общих фраз о делах и сослуживцах эксперт перешёл к делу:

— Армейская спортивная винтовка АВ калибра 7,62 миллиметра. Создана на основе трёхлинейки Мосина. Выпускалась на Ижмаше в конце шестидесятых годов, если не ошибаюсь, до 1972 года. Специально предназначена для стрелковых соревнований, для дистанций 100 и 300 метров. Диоптрический прицел, спусковой механизм со сниженным усилием, магазин на пять патронов. Все пять штук преступник и расстрелял. Удивительно, что он ни в кого не попал! На таком расстоянии… Вещь-то хорошая, не один рекорд из неё был установлен.

— Может быть, именно у этой дефектный прицел? — спросил Волгин и краем глаза отметил усмешку напарника: похоже, что у Андрея был готовый ответ, но он решил его пока придержать.

— Не похоже. — Эксперт, держа винтовку за ствол, покачал головой. — Конечно, ещё не один раз проверим, но я считаю, что с оружием всё в порядке. «Пальчиков» на ней, конечно, нет. В перчатках работал… Заводской номер сохранился, его даже не пробовали уничтожить. Но я сомневаюсь, что нам это что-нибудь даст. Одному Богу известно, сколько после развала Союза таких игрушек оказалось в странах ближнего зарубежья. Скорее всего, бросили её в каком-нибудь Закавказье или в Чечне, когда наши войска выводили. А ведь вполне возможно, что лет тридцать назад именно с ней брали золотые медали на чемпионатах Европы и мира!

Волгин присел, чтобы рассмотреть гильзы. Попытался вспомнить маркировку боеприпасов, которые нашли у Михаила.

— Не совпадает, — успокоил Акулов, — я уже проверял. Кинолог не возвращался?

— Нет, — ответил эксперт, начиная упаковывать винтовку в полиэтилен и куски картонной коробки.

— Наш стрелок вон туда наступил, — объяснил Акулов для Волгина, показывая кучу экскрементов на полу. — Так что пёсик след взял. Пошли, на улице подождём результата.

Прежде чем выйти, Волгин встал ближе к окну, на то примерно место, откуда велась стрельба. Рассмотрел окно палаты Виктории. Сейчас в нём не осталось стёкол, были отлично видны половина кровати, опрокинутый стул и упавшая стойка для капельниц.

— Занавески там не было. — Акулов второй раз угадал мысли напарника.

— Странно… — Волгин считал себя стрелком довольно посредственным, но не сомневался, что с такой позиции смог бы уверенно поразить цель. Даже с учётом того, что никогда прежде спортивным оружием ему пользоваться не доводилось.

— Вот и я говорю. Пошли?

— Пошли. Спасибо, Толик. Увидимся как-нибудь.

— Надеюсь, не при таких обстоятельствах.

Они спустились на улицу. Волгин хотел рассказать о журнале, но не успел. Из-за угла появились кинолог с овчаркой на поводке и два милиционера. Один, в форме, наверное был участковым. Во втором, одетом в цивильное, безошибочно угадывался оперативник.

— Пусто?

— У него машина была. Метрах в тридцати отсюда стояла. Сел и уехал. Ноги, гад, пакетами обматывал. Сбросил, когда уезжал. Мы их подобрали. — Кинолог указал на участкового, который нёс в далеко отставленной от тела руке какой-то свёрток.

— Я поискал свидетелей, — вступил в разговор оперативник. — Никто ничего толком не видел. Вроде бы стояла там какая-то иномарка. Спортивная, серебристо-голубого цвета. Ни модели, ни номеров не запомнили…

— Машина сочетается с его типом оружия, — усмехнулся Акулов. — Стильный чувак!

Кинолог, присев на корточки, торопливо составлял справку о следе, по которому провела СРС^[14].

— Подождите! — крикнул он вдогонку «убойщикам», которые направились к выходу со двора. — Я сейчас допишу. Это ведь вам, наверное, нужно?

— Нет. Мы вообще из другого района, — отозвался Акулов, и Волгин повторно отметил странное выражение его лица:

— Ты весь прямо светишься. Может, объяснишь мне, в чём дело?

— Ты сам не догадался? Мы где-то рядом с преступником. Он не собирался Викторию добивать. Он хотел подкинуть нам очередной ложный след. Как и вчерашним звонком моей матери. Соображаешь? Что надо делать, когда нашли «расчлененку» или сожжённый труп?

— Трясти родственников и ближайших знакомых.

— Правильно! Так же и здесь.

Волгин скептически покачал головой:

— По-моему, ты упрощаешь. Пошли, я тебе кое-что покажу.

В машине он дал Андрею журнал, опустил боковое стекло и закурил, глядя на улицу. Катышев продолжал объясняться с шефом местной милиции. Кинолог посадил своего друга в главковский микроавтобус и отбыл на базу. Ко входу в приёмный покой подкатил реанимобиль, хлопнули дверцы, и люди в белом потащили носилки с пострадавшим.

Акулов выругался нехорошими словами.

— Прочитал?

— Ага.

— Быстро! Что скажешь?

Акулов выругался опять.

— А поконкретнее?

— Хреново пишет этот Сысоев. Ни сюжета, ни стиля. Где он учился? У меня протоколы допросов и то лучше выходят! Надо бы ему рыло начистить, да времени пока нет. Что тут можно сказать? Борисов, падла, слил информацию. Самое интересное, что, когда я говорил с Машей по телефону, когда уговаривал её не приезжать, он вышел из кабинета.

— Подслушивал?

— Вспомни, как он хвалился, что они раздобыли где-то кучу шпионской техники! Вот и для меня, когда уходил, какого-то «жучка» оставил. Я тогда ещё удивился, чего это он таким деликатным стал… Сам я, конечно, тоже хорош. Догадался, откуда эта карточка, которую тиснули на обложке?

— Одна из тех, которые из твоего кармана упали?

— Скорее всего. Я ведь их после этого не пересчитывал, думал, что все подобрали. Ну, Борисов… Такого я даже от него не ожидал! Дождётся он своего часа.

— Сысоев сказал, что фотку нашёл в Интернете.

— Можешь не сомневаться — теперь она там болтается. Он её сам, наверное, туда и запустил. Для подстраховки. Не хотел, мол, никого обидеть. Случайно совпало. Борисов, кстати, с сегодняшнего дня в учебном отпуске.

— С чего ты взял?

— На разводы надо меньше опаздывать, капитан Океанов. Тогда и новости будете знать. Ладно, разберёмся с ними позже. С обоими. — Акулов снова посмотрел на обложку и хмыкнул. — Ну, Вика! Устроила себе… Знаешь, я сначала сильно переживал. И по поводу работы её, и по поводу этого. — Андрей щёлкнул пальцем по фотографии. — А теперь перестал. Как отрезало! Не моё это дело. Она взрослая, сама должна решать. Мало ли что мне не нравится. Как говорит мама, надо идти в ногу со временем.

Волгину показалось, что Андрей не совсем искренен. Не мысли свои говорит, а убедить пытается, в первую очередь себя, что так думать — правильно. Что-либо уточнять или спорить Волгин не стал. Пусть выговорится. Тем более что сам он относился к проблеме, которая возникла между напарником и сестрой после посещения «Ливня», намного проще. Работа Вики предосудительной ему не казалась, а что касается фотографий, то эту тему он вообще не хотел обсуждать. Каждый волен фотографироваться как угодно, главное — принципы добровольности и удовольствия. Правда, неизвестно, что бы он думал, коснись это его самого непосредственно.

— Ты меня слушаешь?

— Очень внимательно.

— Что я сейчас сказал?

— Что надо идти в ногу со временем. Я согласен.

— Понятно… Так вот, повторяю: скорее всего, воскресная стрельба и сегодняшний случай между собой связаны — иначе остаётся подумать, что мы действительно имели дело с сумасшедшим хулиганом, но я в это совершенно не верю. Что получается? В воскресенье этот человек пользуется мелкокалиберным пистолетом, из которого убить кого-нибудь невероятно трудно — и добивается результата. Сегодня он использует профессиональное оружие — и ни в кого не может попасть, хотя я стоял перед окном, как ростовая мишень, и не зацепить меня можно было только в том случае, если специально целиться выше. Какие могут быть выводы?

— Стреляли разные люди.

— Практически невероятно. По-твоему, мы имеем дело с синдикатом полусумасшедших киллеров?

— Почему — «полу»?

— Потому что у него хватило соображения удрать. Нет, в такое я не верю. Перчатки, пакеты, снайперская винтовка, удачная огневая позиция, подготовленный путь отхода — и такой бездарный результат.

— Кто-то хочет помочь Михаилу. Обеспечивает ему своего рода алиби. Дескать, человек сидит у нас, а в это время истинный преступник разгуливает на свободе и пытается ликвидировать жертву, которая осталась жива после первого покушения.

— Такое было бы возможно, будь Михаил на самом деле виноват. Но я не верю в его причастность. Можно сказать, теперь не верю окончательно. Кроме того, откуда у Миши такие друзья в этом городе? Или это из его Шахты срочно прилетела бригада спасения?

— Он привёз на продажу обрез, так что может иметь связи среди оружейников. А там встречаются серьёзные ребята.

— Ты сам в это веришь?

— Нет.

— Слава Богу. Остаётся третий вариант. Преступник не знал, что Вика — моя сестра. Узнав об этом уже после стрельбы, он начинает нервничать. Человек он культурный, интересуется прессой. Сперва на глаза ему попадается статья про ПКТ, и он звонит моей матери. Потом он встречает этот похабный журнал, в котором сказано, что Вика осталась жива, и указано, где она лечится. Тогда он решает сделать вид, что якобы узнал об этом только из прессы и что Вику ему необходимо добить. Время повторного «покушения», я уверен, было выбрано наугад, и то, что я здесь оказался именно в этот момент — случайность. Наверняка он меня разглядел в свою линзу, но ему было на это плевать. Вполне возможно, принял меня за врача. Или вообще не задавался вопросом, кто я такой. Главное для него было — создать видимость серьёзного покушения. Телефонный звонок и стрельба противоречат друг другу. В сумме они дают перебор. Надо было делать что-то одно, но он не профессионал в таких вещах, хотя и считает себя очень умным. Какой следует вывод?

— Ну и какой, инспектор Планктонов?

— Вика ему не нужна. И не нужна была с самого начала, просто попалась под руку. Он хотел убить кого-то одного, а в остальных стрелял для обставы. Вспомни, что я говорил про «расчлененку»! Причина убийства — в делах Анжелы или Каролины. Скорее всего — Анжелы. Надо ковырять её прошлое. И трясти этот гребаный «Ливень».

Волгин обдумал сказанное Андреем. Хотелось поспорить, и он прицепился к каким-то нюансам, стал возражать, но без азарта, можно сказать — формально.

Потом Акулов пересказал содержание беседы с сестрой. Волгин слушал с нарастающим интересом и перебил, когда Андрей дошёл до истории несчастной любви Анжелики:

— Она осталась в заложницах? Ну-ну! Пыталась соблазнить всех охранников, хотела добраться до изменника, который спрятался с деньгами за границей, а потом пришёл суперагент по прозвищу Казанова и её спас?

— Примерно так. А ты откуда знаешь?

— Книжки надо читать.

Вечером Акулов пораньше уехал домой, а Волгин задержался в кабинете.

— А я думал, уже никого нет. — Сазонов имел привычку входить без стука, но всегда с таким видом, словно извинялся за назойливость и был готов к тому, что на него закричат и прогонят.

В руках Сазонов держал папку из первоклассной кожи, с которой больше подобало бы ходить директору крупного банка, а не госслужащему с грошовой зарплатой. Приблизившись к столу, беззвучно расстегнул «молнию» и выложил пачку бумаг.

Пачка выглядела солидной.

— Никак ты сегодня решил поработать?

— А то! — Сазонов широко улыбнулся. — Это материал из ГАИ. Мне всю плешь проели, пока дали ксерокс. И то пришлось свою бумагу нести. Кроме данных чеченца, ничего там умного нет. Какой-то Ибрагимов Ваха Хамидович, шестьдесят седьмого года рождения. В городе у нас не прописан, тачкой управлял по доверенности. Я заезжал к девчонкам на компьютер, проверил его. Не судимый, только несколько «сто семьдесят восьмых»^[15] у него было. А это — распечатка по трубке.

Шурик выделил из общей стопки пухлый конверт с логотипом оператора сотовой связи.

— Знаешь, сколько там номеров? Я смотреть даже не стал. Тыща, наверное!

Волгин распечатал конверт и тоже не мог сдержать удивление. Получалось, что гордый горец Ваха Хамидович пользовался за последние две недели трофейным телефоном больше двух сотен раз. Впрочем, нет — какая-то часть звонков должна быть сделана ещё Анжеликой. Но ведь она, кажется, отключила телефон после того, как его отобрали? Или нет? От усталости Волгин не мог вспомнить, что говорил по этому поводу Градский.

— Так я пойду? — Сазонов заискивающе улыбнулся. — Я всё равно не в курсе темы. Чего мне эту распечатку смотреть? Потом скажешь, что надо делать, — я все проверю.

— Иди. — Волгину хотелось побыстрее остаться одному и проанализировать свежую информацию.

— Простудился я. — Сазонов, продолжая улыбаться, протянул для пожатия руку. — Надо хоть немного подлечиться. А то сгоришь весь — и никто спасибо не скажет.

— Береги себя. Счастливо.

— Звони, если что. Я сразу приеду.

Волгин был уверен, что Шурик не преминет воспользоваться удобным моментом и снова заведёт разговор о своей доле со взятки, якобы полученной от Михаила, но ошибся. Сазонов ушёл.

Выждав нужное время, Волгин посмотрел в окно. Сазонов торопливо выскочил из дверей управления и прошуровал к своему серебристо-чёрному корейскому джипу. Машина стояла под фонарём, так что Волгин сумел разглядеть двух белокурых девушек и патлатого парня, с бутылками пива в руках ждавших прихода Шурика. Сазонов прыгнул за руль, газанул и вылетел со двора, едва вписавшись в проем двустворчатых ворот.

Сергей вернулся за стол. Снова встал, чтобы приготовить чашку кофе. Приготовил, занял рабочее место, изменил наклон штанги настольной лампы и закурил любимый «житан», предвкушая радость открытий.

Они не заставили опера ждать.

Но перед этим пришлось отвлечься на телефонный звонок.

— Здравствуйте. Андрей Витальевич на месте?

Сергей узнал голос Лаки. Довольно резко ответил «Нет» иположил трубку, не дожидаясь дальнейших расспросов. Ему не терпелось приступить к делу. Он подмигнул игрушке, прихваченной им в квартире Шажковой и занявшей временное место на сейфе, и взялся за распечатку.

Он не стал смотреть первый лист. Он начал с конца. И уже второй телефонный номер заставил его встрепенуться.

Для проверки Волгин открыл сейф и порылся в своих досье. Все точно! Память не подвела.

Номер принадлежал одному из крупнейших в районе торговцев наркотиками. Местный ОБНОН давно точил на него зуб, но подобраться не мог. Барыга всякий раз ускользал, словно заранее знал о засадах и рейдах.

Волгин, приложив к бумаге деревянную линейку, стал продвигаться по столбику цифр наверх. Опять этот барыга… И ещё раз барыга… Незнакомый… Незнакомый… О-о-о!

Приехали!

Поздно вечером в воскресенье Ваха Хамидович звонил на трубку Катышеву.

Разговор длился одну минуту тринадцать секунд.

Видимо, им было, что обсудить.

Линейка в руке Волгина хрустнула.

Глава одиннадцатая

Очная ставка. — Методы работы «гестапо». — О вреде добрых поступков. — Волгин хамит. — Менталитет и харизма. — Всё объясняется просто, или Надо верить коллегам

— Вопрос к свидетелю Губащенко. Скажите, знаете ли вы гражданина, сидящего напротив вас, и если знаете, то в каких отношениях вы с ним находитесь.

Следователь городской прокуратуры, полная женщина лет сорока, говорила профессионально строгим голосом, однако усталости в голосе было значительно больше, чем служебного интереса. Скорее всего, она не верила в перспективность затеянной очной ставки. А может быть, ей вообще надоела такая работа.

— Смелее, Губащенко. Отвечайте.

Свидетель — белобрысый парень неопределённого возраста, тощий и непричёсанный, с траурной каймой под ногтями и в затасканном пальтеце, которое он постеснялся снять, чтобы не демонстрировать ещё более жалкий свитер, затравленно посмотрел на четвёртого человека, находившегося в кабинете.

Смотреть на третьего ему не хотелось. Третьим был Волгин, в отношении которого Губащенко предстояло дать показания.

— Не бойся, говори, — подбодрил свидетеля оперативник УСБ.

Он стоял перед окном с грозным видом, давая однозначно понять: вздумай Волгин напасть на Губащенко, придушить следователя или затеять побег, и Волгину не поздоровится.

На самом деле ничего такого Волгин не думал. Сергею было смешно. Во-первых, веселил чужой расчёт на то, что полудохлый наркоман сможет завалить на «очняке» битого опера. Во-вторых, уровень постановки этой комедии. «Взяли» их с Акуловым утром, сразу после развода. Приехали толпой в пять человек, как будто опасались нарваться на активное сопротивление. Накидали дешёвых понтов. Как водится, понтовался больше всех самый зелёный, отслуживший без году неделя выпускник академии. Устроили шмон кабинета — сотрудники УСБ имеют на это право без всяких разрешений прокурора. Бездарно прошляпили то, к чему действительно могли бы придраться, и докопались до содержимого шкафа. Все перерыли и перевернули, но выудили-таки компромат: бутылку коньяку и затрёпанный журнал с картинками фривольного содержания.

— Что это?

— Голые тёти.

— Откуда?

— Оттуда. — Волгин неопределённо кивнул на соседнюю стену.

Ответ был в принципе правдив. Журнал появился очень давно, бродил по разным кабинетам и осел в шкафу Волгина после какой-то попойки, когда часть страниц была использована для застелания столов. Сергей хотел его выбросить, но сначала как-то руки не дошли, а потом просто забыл.

— Ну и зачем ты здесь это хранишь? — Уэсбэшник держал несчастное издание за угол страницы в вытянутой перед собой руке и имел такой брезгливый вид, что закрадывалось сомнение, не является ли он пассивным гомосексуалистом.

Волгин потупил глаза:

— Понимаете, мне даже стыдно сказать… Сплошные усиления, никаких выходных. Никакой, соответственно, личной жизни. Приходится как-то устраиваться на работе. Иногда ведь хочется расслабиться… Вы меня понимаете?

Уэсбэшник не понял:

— Ты мне тут дурака-то не строй! Знаю я, откуда это берётся. На обыске каком-нибудь нашёл и зажал, да? Что я, не понимаю? Я сам на «земле» до хрена поработал! А водка зачем?

— Странный вопрос. Во-первых, это коньяк. Во-вторых, чтобы пить. Домой купил, на Новый год. Все никак довезти не могу. Вот и убрал подальше от посетителей, чтобы они плохого не думали. Решат ещё, что в милиции работают алкоголики. Некрасиво получится…

Не найдя больше ничего интересного, Волгина и Акулова отвезли в городскую прокуратуру. Отобрать оружие забыли, так что к началу очной ставки у Сергея оставался табельный ПМ, из которого он, возникни такое желание, мог бы запросто пристрелить и свидетеля с уставшим следаком, и набычившегося на фоне окна «гестаповца», а у Андрея, которого пытали в каком-то другом кабинете, — нож, при помощи которого он был способен также натворить немало дел.

— Итак, свидетель Губащенко. Что вы молчите?

Наркоман исподлобья посмотрел на Сергея, сидевшего с самым невозмутимым видом. Парень слабо разбирался во взаимоотношениях отдельных ветвей правоохранительной системы, но понимал, что попал меж двух огней. Следовало выкарабкиваться. Служить тому, кто сильнее. Тому, кого следует больше бояться. Волгина наркот боялся, но не очень. Ничего плохого от опера он по большому счёту не видел. Наоборот: бывало, Волгин выручал из неприятных ситуаций. И деньги мог дать, когда не хватало на дозу. Правда, в обмен требовал информацию.

— Это Сергей Сергеевич Волгин. Я знаком с ним около трёх лет. Личных неприязненных отношений к нему не испытываю.

Волгин уважительно кивнул и показал уэсбэшнику большой палец. В знак уважения: следовало немало попотеть, чтобы заставить наркомана выучить такую сложную формулировку.

— Понятно. Вопрос к свидетелю Волгину… — Предпоследнее слово следователь привычно выделила, как бы намекая: «сейчас свидетель — а завтра можешь стать обвиняемым».

— Это Вася Губащенко, наркоман с улицы Заповедной. Я познакомился с ним в январе девяносто седьмого года, когда он проходил по материалу о краже велосипеда. Если не ошибаюсь, за эту кражу он был осуждён на восемь месяцев лишения свободы. После этого он ещё дважды привлекался к уголовной ответственности по материалам, первичную проверку которых производил я. Один раз получил год условно, а по последнему эпизоду суда ещё не было.

— Свидетель Губащенко, расскажите о событиях в ночь с девятнадцатого на двадцатое октября этого года…

— Ну типа, это…

— Без «типа», пожалуйста. Говорите, я слушаю.

Вася собрался и выдал текст, который его заставил вызубрить уэсбэшник:

— Утром девятнадцатого октября ко мне приехали Волгин и ещё один сотрудник милиции, прежде мне неизвестный. Волгин расспрашивал меня о моём соседе по дому, Антоне Шмелёве. Я рассказал, что видел, как ночью к нему заходил какой-то мужчина, которого мне раньше видеть не приходилось, а рано утром этот человек уехал на автомашине «Ока», принадлежащей Шмелёву. Волгин попросил, чтобы я позвонил ему, если этот мужчина появится снова. Он приехал вечером. Я позвонил Волгину и сообщил об этом. Волгин попросил меня наблюдать и обещал скоро приехать. Приехали он и второй сотрудник милиции минут через тридцать или сорок, я точно не помню. К этому времени Шмелёв и его гость ушли в лес. Я указал Волгину направление. Он и второй сотрудник милиции пошли в том направлении, и в это время в лесу началась стрельба. Выстрелов было очень много. Я испугался и спрятался, но хорошо видел, как Волгин и второй сотрудник милиции задержали мужчину и девушку, которые выходили из леса. Это было через несколько минут после того, как стрельба прекратилась. В мужчине я опознал человека, который приезжал к Шмелёву. Девушку я никогда раньше не видел. Она отошла в сторону, а Волгин и второй сотрудник милиции поговорили с мужчиной. Слов я не слышал. Мне показалось, он им что-то передал, после чего его отпустили. Вскоре приехали другие сотрудники милиции. Позже я узнал, что в лесу погибли Шмелёв и ещё четыре человека.

Волгин слушал рассказ и думал про своего оппонента: «Крепко же на тебя накатили, если ты согласился меня заложить». Губащенко был его карманным осведомителем. Сотрудничество было взаимовыгодным. Наркоман поставлял информацию, Сергей в обмен на это изредка помогал ему избежать мелких трений с законом. Будь они посерьёзнее, соверши Вася что-нибудь более крупное, нежели кража медного провода с электроподстанции, которую и без него давно разворовали, или хранение дозы «герыча», — и Волгин заступаться бы не стал. В лучшем случае похлопотал бы о том, чтобы в изоляторе Васе досталась приличная камера. Но Губащенко за рамки не выходил. То, что он согласился дать показания на своего куратора и благодетеля, говорило о том, что выбора у него не оставалось. Сотрудники УСБ тоже умеют ставить «вилки». Только почему-то делают это не тогда, когда нужно.

Злости к Губащенко Сергей не испытывал. Уже сейчас знал, что не станет мстить, когда эта бодяга закончится.

Следователь, удовлетворённо кивнув, закончила писать рассказ свидетеля.

— Волгин, вы подтверждаете эти показания?

— Частично. До того момента, когда мы с Акуловым якобы кого-то задержали, всё соответствует действительности.

— А дальше?

— А дальше — нет. Когда мы прибыли на место, там были одни только трупы.

— Значит, вы никого не задерживали?

— Если бы мы кого-нибудь задержали, то непременно доставили бы его в дежурную часть местного отдела милиции.

— Свидетель Губащенко! Вы настаиваете на своих показаниях?

Ответ дался Василию нелегко. Короткое слово, казалось, застряло в его горле. Кадык судорожно запрыгал вверх-вниз, лицо налилось краской. Василия затрясло, он обхватил руками колени, чтобы погасить тряску, сгорбился и наконец выдавил, не глядя на Волгина:

— Да.

— Губащенко, вас не слышно!

— Да, настаиваю.

Если бы очная ставка записывалась на видеоплёнку, её бы можно было считать провалившейся. Ни один судья, ни один состав присяжных не воспринял бы лепет наркомана всерьёз. Но на бумаге его слова, лишённые интонаций и пауз, смотрелись пристойно. Следователь довольно заскрипела пером, поставила точку и строго посмотрела на Волгина:

— Чем вы можете объяснить такие противоречия в ваших и Губащенко показаниях?

— Наркотическими галлюцинациями последнего. Мне ещё тогда показалось, что он был немного взбодрившийся. Кстати, хочу вас предостеречь. У геста… хм… у мужчины, — Волгин кивнул на уэсбэшника, — немного другая специфика, и он может не знать простейших вещей. Если вы продержите Васю здесь хотя бы ещё одни сутки, то он подпишет, что и вас видел в лесу вместе с нами. Прошу занести это в протокол.

— Волгин, не юродствуйте, здесь вам не цирк.

— Я могу сделать собственноручное дополнение?

Не ответив, женщина дописала несколько строк.

— У свидетелей есть вопросы друг к другу?

— Нет, — прошептал Вася сухими губами.

— Наверное, нет, — сказал Волгин. — По-моему, и так всё ясно? Как по-твоему, коллега?

Он подмигнул уэсбэшнику. У «гестаповца» перекосилось лицо.

— Распишитесь в тех местах, где стоят галочки.

Василий, не читая текст, поставил свои закорючки. Каждый раз его подпись выглядела как-то по-новому. Следователь обратила на это внимание и сделала замечание. Губащенко постарался и на последней строке вычертил что-то совсем невообразимое. Волгин, наблюдая за его действиями, расхохотался:

— Видите? Чего же вы тогда хотите?

Сам он не преминул тщательно прочитать протокол и сделать ряд замечаний. Два были толковыми, остальные — лишь повод попререкаться.

«Гестаповец» увёл наркомана. Как понял Сергей — в другой кабинет, для очной ставки с Акуловым. Хотел спросить об этом следачку, но передумал. Задал другой вопрос:

— Я могу быть свободен?

— Не беспокойтесь, я вам скажу, когда такая минута настанет. Всё только начинается.

— Неужели станете бить?

Продолжение оказалось для Волгина неожиданным.

Вспомнили совсем «свежий» эпизод — убийство Никиты.

Выступил один из постовых, первыми приехавших в квартиру. Второй, видать, оказался покрепче и на провокации УСБ не поддался. А может, этот был у «гестаповцев» на крючке и не мог отказаться. Как и Губащенко, он оттарабанил текст без запинки. Мешанина из казённых выражений и сложных литературных конструкций свидетельствовала, что его показания корректировали специалисты по собственной безопасности.

Сержант поведал, как он с напарником приехал на заявку и при проверке паспорта Снежаны нашёл кокаин. Она фактически не отрицала, что наркотик принадлежит ей, и делала попытки договориться. Он эти поползновения, конечно, отверг, а позже прибыла группа оперативников, и сидящий напротив него гражданин оформил изъятие порошка.

Волгин рассмеялся:

— Это уже совсем никуда не годится! Она тебе что, в открытую говорила: да, это мой порошок, и я готова заплатить денег, если ты мне поможешь отмазаться? Вспомни, сколько там было свидетелей, парень! Думаешь, они подтвердят твои бредни?

Следователь слушала, кивала и заносила на бумагу все реплики Волгина. Создавалось впечатление, что в рукаве у неё припрятан козырной туз.

Так и оказалось, хотя карта, на которую они с «гестаповцем» сделали ставку, и не тянула на высшую масть.

Вслед за постовым пришёл черёд Снежаны.

В первый момент Волгин девушку не узнал. Выглядела она очень плохо. Бледная, ненакрашенная, с потухшими глазами и грязными спутавшимися волосами. Одетая в какой-то невообразимый полушубок, дырявые джинсы и ботинки с вытертой меховой опушкой. С трясущимися грязными руками, которыми ежеминутно вытирала сопливый нос. Голос тусклый, как и глаза. Говорила, неотрывно глядя в окно за спиной уэсбэшника. Переживает за Никиту или Софрона? Ждёт ломок? Ненавидит себя за то, что пошла на поводу у «гестапо»? Или вообще это не она, а похожая внешне актриса, приглашённая для того, чтобы сломать сопротивление опера? Так, конечно, не делается. Но разве можно настолько сильно измениться за несколько дней?

Первая часть рассказа Снежаны не отличалась от той, которую сочинил для неё Акулов. На вечеринке Никита попросил её сохранить у себя пакетик. Она положила его за обложку паспорта и забыла о нём до тех пор, пока милиционеры не проверили документы. Оказалось, что в пакетике кокаин. С перепугу она признала наркотик своим, но в отделении рассказала чистую правду. Над ней посмеялись и заявили, что говорить теперь можно всё что угодно, однако роли это никакой не сыграет. «Кока» найдена в её паспорте. В протоколе изъятия она расписалась. Прежде привлекалась за наркотики. Кто ей поверит? Никто. Придётся отвечать по всей строгости закона и несколько лет провести в женской колонии, откуда она выйдет некрасивой, больной и ненужной даже родителям. Снежана, ясное дело, расплакалась, и тогда над ней сжалились и предложили помочь. Всего за полторы штуки у.е. решить вопрос с заведением уголовного дела. То есть с незаведением. Снежана разревелась пуще прежнего, поскольку денег таких отродясь в руках не держала и собрать бы их не смогла даже в случае самой острой необходимости. Менты стали думать и на период раздумий отвели её в камеру. Потом, когда она совсем было отчаялась и смирилась с мыслью, что на ближайшее время тюрьма — её дом родной, забрезжил лучик надежды. Менты сказали, что она им глубоко симпатична и по этой причине они готовы поверить в кредит. Сейчас её отпустят, но долг возрастёт до трёх тысяч. Придётся его отрабатывать. Когда — натурой, когда — торговлей героином, которым они её будут снабжать. Припёртая к стенке, несчастная девушка согласилась…

Волгин слушал и диву давался. Он понимал наркомана Губащенко и недоумка-сержанта. По крайней мере, они говорили если не чистую правду, то что-то очень близкое к ней. И мотивы их «добровольного сотрудничества» с УСБ лежали на поверхности. А здесь? Что могло подвигнуть девушку выдать такую голимую ложь? И не похоже, чтобы это «гестаповцы» научили. Сама говорит, своими словами. Более того, и следачка, и бычара возле окна ей вполне искренне верят. Почему? Почему она так поступает?

В душе ворохнулось гнилое чувство недоверия к другу. Андрей ведь беседовал с ней один на один…

Сергей закрыл глаза и опустил голову. Чёрт! Как там говорил Шерлок Холмс? Можно всю жизнь раскрывать преступления, но при этом так и не научиться их грамотно совершать. Так и здесь. Всю жизнь играть с другими людьми в оперативные игры, проводить комбинации и разработки, чувствовать себя в этой среде, словно рыба в воде — и растеряться, оказавшись не на привычном месте, а в кресле подозреваемого.

Слабость прошла. Волгин взял себя в руки, посмотрел на ситуацию с точки зрения профессионала. Акулову он доверяет на все сто процентов. Слова Снежаны — полное фуфло. Можно, конечно, отталкиваясь от них, запереть его с Андрюхой на трое суток, но вряд ли кто на это пойдёт. Слишком хлипкое обвинение, даже если его подкрепить Васиными показаниями. Никакой конкретики, одни голословные обвинения и сомнительные наблюдения двух наркоманов. Человека гражданского при таких доказательствах в камеру никто не отправит. Мента — могут. Двойные стандарты правоохранительной системы в таких ситуациях проявляются, как нигде ярко.

Когда дошла очередь до него, Волгин опроверг слова наркоманки. Снежана не удивилась. Смотрела в окно. Туда, где за широкой спиной уэсбэшника и решёткой валил чистый снег.

— Если у вас есть вопросы друг к другу, вы можете их задать, — оповестила следачка.

— Тебе не стыдно?

Снежана вздрогнула и промолчала. «Гестаповец» кашлянул. Следователь поспешила вмешаться:

— Вопрос отклоняется как не относящийся к делу. Другие вопросы имеются?

— Зачем?

Снежана покачала головой, а минутой позже вышла из кабинета, не попрощавшись.

— Вам самому не стыдно? — спросила женщина оперативника.

— За что?

— Тяжело с вами, Волгин…

— Сам иногда страдаю. Может быть, скажете, чего вы добиваетесь? С какой целью собран весь этот балаган?

— Чего мы добиваемся? Правды. Правды, Волгин. Я надеялась, что вы её скажете.

— Это понятие относительное. Правда у всех своя. А истина всегда где-то рядом. Спектакль закончен? Я могу идти?

— Не можете, Волгин. Сидите и ждите.

Собрав бумаги, женщина вышла. Уэсбэшник остался стоять, скрестив на груди руки и заслоняя спиной заходящее солнце. Сколько они уже здесь? Почти семь часов. Ожидание в коридоре, допросы, очные ставки. Весь день насмарку.

— Я вижу, коллега, вам хлеб тоже непросто даётся. Может быть, сядешь? — предложил Волгин «гестаповцу». — Можешь не бояться, в окно я не прыгну. Как-никак четвёртый этаж.

«Коллега» сурово взглянул на него, но промолчал. Он вообще был молчуном. За всё время высказался только один раз, когда требовалось подбодрить Васю Губащенко. Интересно, где он раньше работал и встречается ли сейчас с бывшими сослуживцами?

Вернулась следачка. На лице её было написано: начальство велело всех отпускать. Женщина выглядела недовольной. Как и Волгину, ей было жаль потерянного времени. Столько наработала — и все псу под хвост. А ведь старалась, готовилась. Костюм строгий надела и помаду неяркую выбрала. Переживала.

— Вы можете идти. Но не забывайте, что вопросы ещё остались. Мы будем вас вызывать.

— Спасибо. Приятно было познакомиться. Надеюсь, вы не в обиде, что не сумели меня посадить? Это все они виноваты. — Большим пальцем правой руки Волгин указал на «гестаповца». — Обленились, привыкли к халяве. Товарищ, надо тщательнее готовить материалы! Оплошали вы, да-а, оплошали…

— Ты вот что… — Уэсбэшник отлепился от подоконника.

— Что?

— Не задавайся. Не получилось сегодня — получится завтра. Пусть это будет для тебя уроком. Может быть, сделаешь верные выводы…

— Слышь, родимый! А ну-ка осади! Я побольше твоего отработал. Так что иди поучи пацанов в школе милиции.

— А ты не боишься? — Уэсбэшник сузил глаза.

— Тебя? Если честно, не очень. Может быть, я чего-то не знаю?

— Не меня. Нас. Я доложу начальнику, и тебя занесут в чёрный спи…

— Что?! Да мы с Акулой в твоём списке должны на первом месте стоять! Золотыми буквами должны быть записаны! Тоже мне, напугал ежа голой задницей!

Скопившееся напряжение требовало выхода. Сергей понимал, что поступает неправильно, по-мальчишески, но удержаться не захотел. Прежде чем хлопнуть дверью, мстительно произнёс:

— И не забудь ко всем своим свидетелям приставить охрану. Вдруг я с ними поквитаться захочу?

В длинном коридоре было пусто. Волгин достал телефон, чтобы отправить сообщение Андрею на пейджер. Передумал. С трубкой в руке пошёл мимо безликих дверей, расположенных по обе стороны в шахматном порядке. Прислушивался к доносившимся голосам. Один раз показалось, что узнал голос Андрея. Заглянул в кабинет: девушка-следователь допрашивала негра в клетчатом пиджаке с перевязанной головой. Негр оборвал себя на полуслове, девушка спросила:

— Что вам нужно, гражданин?

Извиняться Волгин не стал. Отправился дальше, замедлив шаг, чтобы лучше слышать и не повторить ошибки. Со второго раза угадал. Кроме Акулова, в кабинете находились ещё двое. Молодой, на вид — вообще несовершеннолетний парень в форме работника прокуратуры, и толстобрюхий «гестаповец» в расстёгнутой «аляске» и сбитой на затылок меховой шапке.

— Андрей, ты ещё долго? Меня давно отпустили. Давай не рассиживайся, нам ещё работать надо. Жду!

Следователь побледнел и уронил под стол авторучку. Уэсбэшник, напротив, стал наливаться краской с такой интенсивностью, что, казалось, его сейчас хватит удар. Чтобы не видеть печального зрелища, Сергей закрыл дверь. Прислушался: звука упавшего тела не донеслось. Только скрип стула и тонкий голосок юного следака:

— Андрей Витальевич, ну как вы не понимаете, что вам же будет лучше во всём чистосердечно признаться…

Волгин хмыкнул и отошёл от двери.

Акулов освободился минут через пятнадцать. Выходя из кабинета, он улыбался. В руке держал повестку.

— Зачем тебе эта филькина грамота?

— Для коллекции пригодится. Когда-нибудь расскажу сыну, как меня склоняли себе приговор подписать.

— Одной не хватит. Брал бы сразу сотню. Тебя ведь в любом детском саду признают. Не можешь спокойно мимо пройти — половина детей вешается на шею и кричит: «Папа!».

— Правильно. Жизнь нужно прожить так, чтобы хотелось ещё. Но в последнее время я успокоился, ты же знаешь. Стал добропорядочным семьянином. Со службы прямо домой…

— Может быть, по пиву?

— После такого грех не выпить…

Обсуждать последние события не хотелось. К чему понапрасну трепать языком? Им задавали одни и те же вопросы, а они одинаково отвечали. Главное, что этот раунд остался за ними. Позже будет время проанализировать ситуацию и определиться с дальнейшими действиями.

На первом этаже им повстречался адвокат Мамаев. Правозащитник сильно спешил и выглядел чем-то всерьёз озабоченным. Прошёл впритирку к операм, почти толкнув Сергея плечом, но не узнал.

— Хорошо выглядит. — Волгин обернулся, проводил Мамаева взглядом до тех пор, пока тот не скрылся за поворотом лестничного марша. — А мне говорили, что он сидит. Быстро освободился!

— Ты не помнишь, что твоя Рита сказала про его тестя?

Слово «твоя» сорвалось у Акулова с языка случайно. Волгин сделал вид, что этого не заметил.

— Что-то припоминаю. Кажется, он большая шишка в здешнем департаменте? Тогда понятно. Удивительно, что его вообще сумели закрыть! Да, не повезло ребятам. Шкуру с них спустят по полной программе. Слышь, Планктонов, пиво есть в здешнем буфете. И цены смешные. Полный обед обойдётся в червонец. Может, заглянем? Двух зайцев убьём. Сами поедим и «гестаповцев» голодными оставим.

— Пусть травятся. Мне здесь кусок в горло не полезет.

— И напрасно. Тут очень прилично готовят. Хотя уже, конечно, поздновато. Разве что объедки со столов подобрать…

— Сколько времени? Мои остановились…

— Половина седьмого.

На улице их ждала Лаки.

— Андрей Витальевич!

Акулов остановился. Сергей видел, как исказилось его лицо. Разговаривать с девушкой Андрею не хотелось.

— Чего тебе?

— Здравствуйте, Андрей Витальевич! — Лаки подбежала, остановилась. Смотрела на Акулова с тревогой. — У вас все нормально?

— Как видишь.

— Я хочу извиниться за Снежану.

— А ты что, её адвокат? Извинения не принимаются. Можешь ей передать, что ещё никто не заставлял меня так сильно пожалеть о добром поступке. Больше я никого выручать не стану. Ни её, ни кого… Чем лучше вам делаешь — тем больше вы в душу серете.

— Андрей Витальевич! Просто она, оказывается, Софрона любила. Он со мной был, и поэтому она молчала…

— Мне совершенно наплевать, кого она любила и кто её тра… Короче говоря, пусть больше не попадается. Если влетит — получит по полной программе. Без всяких скидок на высокие чувства. Понятно? Можешь ей так и передать. Она сейчас где? За углом где-нибудь прячется?

— Домой поехала.

— Увидишь — передай мои слова. Всего хорошего!

Лаки осталась стоять, растерянно глядя вслед уходящему оперу. Было неясно, на что она надеялась, затевая такой разговор. Хоть бы момент выбрала поудачнее.

Андрей догнал Волгина. Некоторое время шли молча. Их транспорт остался во дворе РУВД, и от городской прокуратуры, расположенной довольно неудачно, предстояло выбираться с несколькими пересадками на автобусах и трамваях.

— Может быть, тачку поймаем? — предложил Волгин. — А то до утра не уедем.

— Побереги деньги. Как-нибудь доберёмся.

Скрипел снег под ногами. Стояло безветрие, так что было довольно тепло.

— Круто ты девчонку отшил.

— А что мне надо было делать? В задницу её целовать?

— Она-то не при делах.

— Все не при делах. Все хорошие. У всех любовь. Одни мы, как два мудака, за всех отдуваемся. Надо было мне Снежану вытаскивать? Да, Лаки нам помогла, сэкономила время. Но, один хрен, мы бы до Софрона и без её показаний добрались! В крайнем случае, можно было не торговаться, а продержать их в камере подольше — и заговорили бы, как миленькие, никуда бы не делись! Наперебой бы щебетали! Тьфу, бл… Скажи, Серёга, почему у нас так получается? Когда обходишься с людьми по-человечески, помочь им пытаешься — они в душу гадят. Чем больше помогаешь — тем больше гадят. А когда без рассусоливаний, без всякой этики и психологии даёшь просто в ухо — все остаются довольны. Никто не жалуется, не выдвигает претензий. Улыбаются и спрашивают: чем могу быть полезен? А? Ты можешь ответить?

— Могу.

— Ответь.

— Харизма у нас такая. Харизма и менталитет.

Выпить пива им не удалось. В одном кабачке не понравилось, в другом не было мест — несмотря на будний день, гуляла свадьба. Как только отыскали ещё одно заведение, Акулову пришло сообщение:

«Весь день не могу до вас дозвониться. Буду пробовать ещё в течение часа по рабочему телефону. Если возможно — ответьте. Нам надо встретиться. Юрий».

— Вот так всегда, — вздохнул Андрей, показывая пейджер Волгину. — Только захочешь расслабиться — так кто-нибудь обязательно рюмку из рук вырывает.

— Как будто ты недоволен.

— Просто сглазить боюсь. Пошли в управление.

Через пять минут они были на месте. Сергей включил свет. После обыска, учинённого ретивыми сотрудниками УСБ, в кабинете царил беспорядок. Злополучный журнал валялся около шкафа, на глянцевой бумаге чернели отпечатки подошв. Бутылка коньяку пропала.

— Суки…

Прибрались достаточно быстро.

— Зато от разного хлама избавились. А то до Нового года бы не собрались. — Волгин взял два пакета с мусором и ненужными бумаги, пошёл выбрасывать в туалет, где стоял специальный контейнер.

Когда вернулся, Андрей как раз начал смотреть документы, которые накануне вечером привёз Сазонов. Быстро пролистал гаишный материал и взялся за телефонную распечатку. Как и Волгин, он отложил первый лист с данными абонента, посчитав его наименее интересным, и перешёл к «сладкому» — к последним звонкам.

Брови Андрея медленно поползли вверх:

— Ни хрена себе!

Номер барыги, на который обратил внимание Волгин, был ему незнаком, но он узнал трубки Катышева, Борисова, ещё кого-то из оперов с двойственной репутацией и застопорился, когда три раза подряд повторился телефон дежурной части.

— Ничего не понимаю…

— Я догадался быстрее.

Не обратив внимания на реплику Сергея, Акулов грязно выругался: «чеченец» имел наглость звонить в районный изолятор временного содержания по прямому городскому, мало кому известному номеру и трепаться целых восемь минут.

— Восемь минут и четыре секунды. — Акулов оторвался от распечатки, посмотрел на Сергея и сказал с болью в голосе: — Да что же это такое творится? Получается, никому верить нельзя…

— Очень ценное замечание. Хочешь, дам второй совет? Не надо быть таким самоуверенным.

— Ты это к чему?

— Посмотри первый лист.

Акулов прочитал данные абонента. Какую-то секунду он имел такой вид, как будто не поверил глазам. Потом облегчённо вздохнул и заулыбался:

— Блин! Это мне «гестаповцы» все мозги высушили. А то бы я раньше сообразил. Ну конечно, и цифры совсем не те. Я же помню трубку Мартыновой! Бл… А как так получилось?

Хозяином мобильного телефона значился Сазонов Александр Александрович.

— Ставлю вам «неуд», инспектор Планктонов. Неужели не догадаться? Этот дурень приехал к Ритке взять запрос. Она была занята, и ему пришлось подождать. Пока сидел, так утомился, что назвал ей свой номер вместо мартыновского.

— Всё гениальное просто. У вас, комиссар Океанов, всегда были хорошо развиты аналитические способности.

— Кроме того, я подкован технически. Умею пользоваться телефоном. Позвонил Тростинкиной и спросил, как было дело. Когда она обрисовала общую картину, домыслить оставалось немного. Одно хорошо: теперь мы знаем, кто предупреждает барыгу о каждой облаве. Надо будет подумать, как это можно использовать.

— Все хорошо, кроме одного. Где же друг Юра?

— Сейчас позвонит.

Ровно через минуту телефон подал голос. Снимая трубку, Акулов уважительно кивнул:

— Да, Серёга, сегодня твой день. Надо было сыграть в «лохотрон» — наверняка бы оторвал главный приз. Алло!

— Андрей Витальевич? Здравствуйте, это Юра. Я так понимаю, что нам нужно встретиться?

— Да уж не помешало бы. Подъезжай, я тебя жду.

— Знаете, мне было бы удобнее на улице. Потом, если вы захотите, можно будет пойти к вам в кабинет. Но начать хотелось бы на какой-нибудь нейтральной территории. Если вы сейчас заняты, я готов встретиться завтра в любое время.

— Нет уж, дружок, давай-ка пообщаемся сегодня. Записывай адрес.

— Говорите, я так запомню.

Акулов назвал перекрёсток, в районе которого хорошо знал проходные дворы, и добавил:

— Через полчаса жду. Успеваешь?

— Могу даже раньше. Я тут совсем рядышком с вами.

— Торопиться не стоит. До встречи!

Положив трубку, он обратился к Сергею:

— Ну, что скажешь?

Волгин слышал только часть разговора, но легко восстановил недостающие фразы.

— Опасается, что с него за ермаковских ребят могут спросить. Он ведь не знает, кто это был. Вполне может думать, что менты. Я его понимаю!

— Дай-то Бог, чтоб он только этого опасался. Прикроешь меня?

— Нет, Планктон, я тебя одного брошу под танки!

— Наверняка с ним кто-нибудь придёт. Мы успеваем выпить кофе?

— Чайник вскипел.

Глава двенадцатая

Симпатичный бывший бандит. — О воскресных событиях. — Максимальное откровение. — Золотые денёчки. — Трудные дни. — Афёра с металлом. — Смерть друга. — Фальшивые документы. — Любовь. — Экс-браток перестаёт быть симпатичным. — «За что тебе нравится эта работа?»

Юра Лапсердак стоял на освещённом месте и по сторонам не смотрел. Ждал, пока подойдут. Рост, телосложение. Брюки, пальто и шапочка. Перчатки. Последние сомнения отпали, Акулов не сомневался, что именно этого человека безуспешно пытался догнать в воскресенье. Именно он приходил тогда в квартиру сестры, а сейчас, договорившись о встрече, не прислал вместо себя подставного.

Рядом с ним никого не было, и вообще улицы казались пустынными. Но наверняка кто-нибудь прятался в одной из тёмных машин, припаркованных вдоль тротуаров, или на лестничной клетке какого-то дома. Волгина Андрей тоже не видел, хотя и знал, что напарник давно выбрал точку для наблюдения и контролирует место встречи.

— Здравствуй, Юра. — Пропетляв по дворам, Акулов вышел из подворотни метрах в пяти от молодого человека.

— Здравствуйте. — Лапсердак повернулся к Андрею, медленно стянул перчатку и подал руку.

Этот жест очень многое значил для Юры. Он напряжённо ждал, ответит ли опер. Когда рукопожатие состоялось, Юра постарался скрыть вздох облегчения.

Он производил приятное впечатление. Правильные черты лица, не слишком выразительные, но в целом довольно мужественные. Уверенный взгляд, без тени защитного хамства или подобострастия, которые можно было бы ждать от человека, оказавшегося в его положении. Спокойные движения. Пожалуй, даже нарочито спокойные, что свидетельствовало о внутреннем напряжении, но заметить это можно было, только зная предысторию встречи. И самое главное, от чего Андрей в первый момент едва не вздрогнул: Юрий выглядел, как старший брат того парня, с которым Вика бегала на дискотеку в «Планетарий» и по кому выплакала все слезы в период обучения в педагогическом лицее. Повторение первой любви. Видимо, куда более удачное повторение.

Они пошли по переулку.

Где-то позади должны были прятаться Волгин и прикрытие Юры. Кто кого раньше заметит?

— Мне говорить самому, или вы будете спрашивать?

— Начинай, я уточню по ходу дела. Давай прямо с воскресенья.

— В тот день я был дома. А, чёрт! Совсем забыл. Вика просила передать вам эту записку.

Акулов развернул клочок бумаги. Почерк сестры он узнал сразу, хотя нынешние каракули и мало походили на её обычные ровные строчки с украшенными завитушками «длинными» буквами:

«Андрюша, пожалуйста, поверь ему. Торопиться не надо. Юра все объяснит. Целую, Виктория».

— Медсестра вынесла?

— Мне бы не хотелось её подводить.

— Я обычно закрываю глаза на то, что видеть не следует. Мы остановились на воскресенье. Итак, ты был дома?..

— Да. Она уехала на репетицию, Анжелка должна была её подхватить по дороге. Я собирался позже подъехать к школе и встретить. Вика мне позвонила и сказала, что встречать её не надо, что она договорилась увидеться с вами и что вы её довезёте до дома. Разговор продолжался не больше минуты, звонила она со своей трубки. Мешала музыка, мне даже пришлось несколько раз переспрашивать. А потом — какой-то грохот, как будто трубка упала на стол, и — все. Только музыка. Тяжело вспоминать… — Юра промокнул лоб. Жест не был демонстративным, у него действительно проступила испарина. — Я сначала думал, что она просто уронила телефон. Ну там, мало ли, упал куда-нибудь под стол, а ей не достать. Ждал. Ничего не было слышно, одна только музыка! Мне стало страшно. Понимаете, мне приходилось терять друзей. Последний раз это было пять лет назад. И я вдруг вспомнил те свои ощущения! Старые, пятилетней давности. Я не очень путано говорю?

— Нет. Я бы сказал, довольно художественно.

— Спасибо. Я учился на журналиста. Видимо, что-то осталось. Мне стало понятно, что случилась беда. Перезвонил несколько раз — всё время «занято». Помчался к школе. Долго добирался, мне не повезло. Никто брать не хотел. Один согласился, но заломил такую цену, что… У меня таких денег попросту не было. В общем, вышло так, что я приехал только минут через сорок. Теперь я думаю, что это и к лучшему. Там уже милиция была, «скорая помощь». Никто не обращал внимания, и я вплотную подошёл к школе. Её как раз выносили. Метрах в пяти от меня пронесли, представляете? Она была без сознания. Я подслушал, о чём говорили врачи. Что делать — не знал. В голове полный туман. Подойти, сказать, что она моя невеста? Честно говоря, испугался. Подумал, что сразу закроют, никто не станет разбираться. Тем более, что у меня уже случались неприятности с милицией. Вика как раз об этом хотела с вами поговорить. Я тоже потом расскажу, она разрешила… Когда уехала «скорая», я подобрался поближе к ментам. Они говорили, что две девчонки убиты. Я ничего не понимал. Кому понадобилось стрелять в Каролину и Анжелику? Решил ехать домой, оттуда звонить в больницу.

— Странно, что мы не встретились около школы.

— Судьба. Домой я добирался долго, на общественном транспорте — не осталось денег, чтобы тормознуть тачку. Открыл дверь квартиры — а там кто-то есть. Это вы были?

— Я. Заметил мокрые следы перед дверью?

— Следы? Нет. Может, они и были, но я не обратил внимания. Почувствовал запах табака. Мы ведь с Викой не курим. У меня очень сильно развито обоняние. Даже если у человека одежда пропахла сигаретами, я это всегда почувствую. Вот и тогда. Побежал инстинктивно. Совсем не думал, кто там, зачем.

— Кто тебя подобрал на машине?

— Вы это видели? Частник какой-то. Наплёл ему с три короба, лишь бы смотаться быстрее. Потом, когда приехали на место, случилась неприятная сцена — мне ведь было нечем расплатиться. Но уладили как-то. Отсиделся у одного парня, знакомого своего. Хороший парнишка, честный. Мне бы не хотелось его впутывать в это дело. Вспомнил, что во дворе видел машину, «восьмёрку». Ну и догадался, что это вы были в квартире. Машину-то Вика без меня покупала, с матерью и Машей какой-то — это ваша девушка, наверное, да? Со мной они не посоветовались. Один раз только показали, издалека. Вот я и не узнал её сразу. А теперь, когда догадался, решил ехать обратно. Решил: может, оно и к лучшему? Сразу поговорим, определимся. Вика всегда о вас хорошо отзывалась. Поехал… Приехал — а там два бугая стоят на лестнице. Я подумал — бандиты какие-то. Пришлось отбиваться.

— Из чего ты стрелял?

— Так это были ваши сотрудники?

— Не мои, но я знаю про ситуацию. Рассказывай.

— Была у меня одна газовая игрушка. В магазине купил. Ещё когда к школе поехал, бросил в карман. Никогда с собой не носил, а тут решил, что может пригодиться. Как в воду глядел! Если б не она — наверное, не унёс бы ног. Может быть, всё-таки скажете, кто это был?

— Попозже. Где эта штука сейчас?

— Выбросил от греха подальше. Отбился, убежал. Понял, что в квартиру мне лучше пока не соваться. Устроился у своего приятеля. Он не в курсе темы, просто так меня пустить согласился. Вы его не трогайте, хорошо? Он безобидный, кроме компьютеров, ничего знать не хочет. Вот… Стал жить у него. Сунулся в больницу — а там не пройти, автоматчики охраняют. Пришлось в обход связь налаживать. Ну и все. Вика написала, чтобы я с вами встретился. Я и позвонил. Вас, конечно, интересует, кто мог в них стрелять?

— А ты это знаешь?

— Откуда? Но могу точно сказать: ни с Викой, ни с Каролиной это не связано. Скорее всего, хотели убить Анжелику. У неё тёмное прошлое…

В кармане Акулова запищал пейджер. Замедлив шаг, Андрей прочитал сообщение. Юра демонстративно отвернулся.

«Платонов, он пришёл один»

Девушка-оператор не разобрала сложную морскую фамилию и отредактировала переданный Волгиным текст.

Убирая пейджер, Акулов зачем-то обернулся. Переулок был пуст, только вдалеке стояла с работающим двигателем какая-то машина. Интересно всё-таки, где спрятался Волгин? Надо признать, маскируется он очень умело.

Андрей подошёл к Юре, слегка тронул за локоть:

— Продолжай. Мы остановились на тёмном прошлом Мартыновой.

— Она была девушкой моего друга.

— Ростика Гмыри?

Юра вздрогнул. На раздумья ему потребовалось несколько секунд. Догадался он правильно:

— Вы нашли его сумку?

— Значит, это была его барсетка?

— Она у вас? Отдайте фотографии.

— Поговорим об этом позднее. Кто, кстати, фотографировал?

— Я. Баловались, когда я одолжил у приятеля «Поляроид». Вика просила уничтожить все карточки. Не надо, чтобы она об этом знала.

Акулов горько усмехнулся. Удружили Борисов с Сысоевым, ничего не скажешь! Ладно, придёт и их час пожалеть о содеянном.

— Сумка была не так уж сильно спрятана. Вы жили вместе — и Вика её ни разу не видела?

— У неё не было привычки обыскивать мои вещи. Так же, как и у меня — её. Мы сразу договорились об этом.

Акулов был удивлён. Никогда бы не подумал, что сестра окажется столь щепетильной в подобных вопросах и сможет преодолеть извечное женское любопытство. Он бы определённо не смог. Правда, его стремление к полной информированности было сугубо профессиональным.

— Вы меня слушаете?

— Извини, немного отвлёкся. Что ты сказал?

— Я сказал, что буду максимально откровенным, как просила Виктория. Не знаю, поможет ли это вам в розыске преступника, но, может быть, вы перестанете подозревать меня. Я родом из Петербурга. Предки до сих пор там живут, но я давно не поддерживаю с ними никаких отношений. Так получилось. В нашей семье была сложная… ситуация. Окончил школу, поступил на журфак. Дядя мой постарался, организовал несколько публикаций в ведомственных газетах, в приёмной комиссии замолвил словечко. Без него б меня, конечно, срезали. Два курса отучился нормально, а потом случилась размолвка с родителями. Пришлось начинать жить отдельно. На стипендию не разгуляешься, за статейки, которые иногда удавалось куда-то пристроить, платили гроши. В то время я серьёзно занимался спортом. Имел первые разряды по гребле и плаванию. Боксировал немного, боролся. Друзья-спортсмены и подсказали выход. Девяносто второй год стоял на дворе, так что сами понимаете, куда меня могли пригласить с такими материальными потребностями и талантами. Я попробовал, посмотрел. На меня посмотрели. Пришёлся ко двору. Назывались мы «малышевскими». В то время эта марка дорого стоила! Денег стало хватать. С родителями рассорился окончательно. Много чего натворить довелось. Но крови на мне нет, это точно. Казалось, что такая жизнь будет вечной. Рисковали, конечно, но наш риск хорошо окупался. Не всем так везло, но я с самого начала попал в крутую бригаду. За неполный год сменил пять тачек, две квартиры. Сколько в кабаках было оставлено — не сосчитать. Я же говорю, думал, что такая лафа никогда не закончится. А она продолжалась всего восемь месяцев. В октябре Александра Ивановича посадили, многих другихавторитетов. И почти всю мою бригаду. Я случайно уцелел, из-за этого потом подозревали, что это я всех вломил. Ну, не всех, конечно, а своих, с кем непосредственно работал. Объяснился я, сняли все подозрения. Но работы не стало. Трудные пошли времена. Слышали поговорку: из грязи — да в князи? В точности про меня, только наоборот. То есть сначала именно так было, как в поговорке, а потом наоборот. Ни машин, ни крыши путевой над головой, ни денег. Учёбу я ещё раньше забросил, не отчисляли только потому, что я бабки засылал кому надо. Как только денег не стало, меня сразу отчислили. Я и не ерепенился, давно понял, что журналистом не стану. В РУОП меня несколько раз дёргали, напрягали на показания. Выкрутился кое-как, хотя крови мне попортили немало. Чем только не приходилось заниматься, чтобы на жизнь заработать! В двух охранных предприятиях балду пинал, с «казанскими» пробовал крутиться. Кое-как перебивался с хлеба на воду. А в начале девяносто четвёртого года нашёл меня один человек. Я могу назвать фамилию, но это мало что даст. Его давно нет в живых, да и не знает его здесь никто, он всю жизнь в Питере прожил. Мы с ним познакомились, когда я у Малышева работал. Он тоже в той структуре состоял, был кем-то типа бригадира, только с особыми полномочиями. Знали мы друг друга немножко, хотя особых дел совместных никогда не было. Он мне почему-то доверял. Так вот, вышел он на меня и предупредил, что меня готовятся арестовать. Якобы скоро у Малышева должен быть суд, и РУОП подчищает все хвосты, сажает тех, до кого в своё время не дошли руки. Некоторых уже оприходовали, теперь настал мой черёд. Показал копии секретных милицейских бумажек, в них везде моя фамилия стояла и многие мои подвиги досконально описаны. Короче говоря, загрузил меня по полной программе. Повёлся я, как полный лох. До того дошло, что я сам начал у него совета просить. Он и ответил, что есть один выход. Не буду подробностями утомлять, там много всякого было, но оказался я в конце концов в вашем городе. Здесь и познакомился с Гмырей.

Поначалу мы не сошлись. Он маленький был, метр пятьдесят восемь ростом, но такой ершистый! Чуть что не по нему — сразу в драку. Зверел до невозможности! Остановить его было нельзя. Только пулей. Не хотел я его старшинство признавать… Потом договорились, распределили обязанности.

В сущности, работы было немного. Я толком не знаю, с чего всё началось. Догадываюсь, что Ростик, когда сидел здесь на зоне, познакомился с авторитетными людьми. В Питере у него тоже серьёзные завязки имелись, он ведь из Ленобласти родом. Детали мне никто не рассказывал, даже Ростик после того, как мы сошлись ближе. Он никому не доверял… Наверное, зря. Может быть, говори он мне чуточку больше, и остался бы жив. Не знаю. Суть дела заключалась в том, что удалось наладить канал продажи стратегического запаса металла, который имелся на Заводе тяжёлого машиностроения. Какие-то подписи получили за крупные взятки, другие документы были фальшивыми от начала и до конца. Точно знаю, что один чиновник в правительстве и какой-то генерал из Министерства обороны имели проценты от прибыли. Хорошие проценты. На них можно было не только детей в Оксфорд или Сорбонну отправить, но и самому слинять на тёплые острова и жить там припеваючи до самой смерти. Ростик, бывало, жаловался, что это он придумал всю махинацию, а имеет смешные копейки. Завод мы раздербанили капитально. Сейчас-то я смотрю на вещи по-другому, а тогда мне это казалось совершенно естественным. Не мы — так нашёлся бы кто-то другой. Зачем упускать свой шанс?

Я был у Ростика на подхвате. Железо мы гнали в Питер. Куда оно дальше девалось — не имею понятия, но заправлял там всем мужик, о котором я уже говорил. Тот, который меня сюда навострил. Он был в Питере координатором, как Ростислав здесь. А я у Ростислава на подхвате. Типа «подай-принеси», только с хорошим окладом. Больше людей и не требовалось, мы ведь действовали наполовину легально. Наши вагоны к армейским эшелонам цепляли. Если надо, военные и отдельный конвой выделяли. Завод в ту пору ещё стоял крепко, никакие местные группировки к нему и близко подойти не решались. Был один прецедент, когда отмороженные пацаны, уж не знаю откуда пронюхав о нашей афёре, попытались на генерального директора наехать. Моментально всех окоротили. ФСБ по прямой команде из Москвы. Представляете уровень? Я думал, жизнь опять повернулась лицом. А она лишь собиралась плюнуть мне в морду.

На заводе Ростик и познакомился с Анжеликой. Она секретаршей у кого-то работала. Он на неё глаз положил, заставил уволиться. Они стали жить вместе. Один раз, после удачной продажи, мы с ним крепко нажрались, и он вдруг рассказал мне про неё. Жаловался, что она на танцах повёрнута и мечтает создать свой балет. Ему это не нравилось. Он считал, что баба должна сидеть у кухонной плиты и ждать мужика.

Ростислав от всех её скрывал. Считал, что она — его слабое место. Кроме меня, никто, наверное, об их связи не знал. Может, кто-то догадывался. Но достоверно знал только я. И даже меня он с ней не познакомил. Помню, увидел их как-то в одном казино. Хотел к ним подойти поздороваться, а он мне знаки втихаря делает: типа мы не знакомы. Мне что? Я отвернулся. Но Анжелику запомнил. И потом ещё несколько раз их встречал в разных клубах. По-моему, он специально выбирал такие места, где его не должны были знать. По большому счёту, его в городе и так никто не знал, кроме нескольких шишек из числа заводских и уголовных авторитетов. Но он всё равно маскировался. У него пунктик был по части конспирации. Всё время проверялся, нет ли «хвоста». Сотовые телефоны менял два раза в месяц, чтобы обмануть «слухачей». Я знал адрес квартиры, которую он в городе снимал для себя. Но когда Ростик оставался ночевать у Анжелики, я мог связаться с ним только по трубке. И если надо было срочно встретиться, он всегда сам назначал место, каждый раз новое, и приезжал туда на машине.

Не могу утверждать точно, но мне кажется, это Анжелика сбила его с панталыку. Он ведь любил её, хотя и старался это скрывать. Считал, что любовь унижает мужчину, делает его слабым. Она мне потом говорила, что он часто вёл себя совершенно по-хамски. Мог исчезнуть на несколько дней, не звонить. Я так понимаю, что этим он пытался сохранить своё «я» — у него были искажённые представления о мужском кодексе чести.

Мне кажется, он решил сорвать большой куш, всех обмануть, а потом убежать с Анжеликой. В другой город или за границу. Наверное, хотел организовать ей не только балет, но и целый балетный театр.

Никто не знает, что произошло на самом деле.

Последний груз мы отправили в Петербург 25 марта. Как сейчас помню — в субботу. В среду должны были получить уведомление о том, что он прибыл по назначению. Не получили, но Ростика это не взволновало. Он мне сказал, что мы опробуем новую схему поставки и возможная задержка предусматривается планом. Я удивился, что он не предупредил меня раньше. Он не стал ничего объяснять.

В четверг он весь день был как на иголках. Со мной вообще не разговаривал. Постоянно звонил в Питер по своей трубке, орал на кого-то. К вечеру неожиданно успокоился. Сказал, что железо доехало.

В пятницу я видел его последний раз. День был спокойный. Часов в пять мы расстались. Я уехал отдыхать в загородный пансионат, он отправился к Анжелике.

На следующий день, 1 апреля, в субботу, он мне позвонил. Слышимость была отвратительной. Я подумал, что он сильно пьян и у него заплетается язык. Ростик говорил, что нас сильно подставили и что мне нужно срочно сматываться в надёжное место. Всё время это повторял: «надёжное место». Потом связь резко оборвалась. Один в один, как в случае с Викой. Позже я догадался, что Ростислав звонил мне уже смертельно раненный и говорил, пока были силы.

Через несколько дней его нашли в сгоревшем джипе. Я узнал об этом случайно. Начал звонить в Питер, позвонил на завод — все вопросы там решал Ростик, но у меня был контакт с одним человеком из администрации. Я понял самое главное: часть нашего груза заменили какой-то дешёвкой и в подмене заподозрили Ростика. Потому, наверное, его и убрали.

Мне стало страшно. Я запаниковал, сменил квартиру и автомашину. Выбросил телефон. Несколько дней ото всех прятался. Потом вылез из подполья и стал наводить справки.

Как ни крути, а получалось, что Ростик во всём виноват. Хотел кинуть остальных, за что и поплатился. Ко мне претензий как будто не было. Краденый груз где-то перехватили, так что ущерба никто не понёс. Но от дела меня отодвинули. Я был доволен, что так легко выкрутился.

У меня никогда не получалось скопить что-то серьёзное, но небольшие сбережения были, так что на какое-то время я был обеспечен. Слетал в Питер, узнал последние новости. Наших ещё не судили. Встретился с мужиком-координатором. Он сказал, что у меня все ещё могут возникнуть проблемы, что РУОП до сих пор мечтает со мной конкретно потолковать, так что если я попадусь под руку — мне не поздоровится. Разговор меня насторожил. Было в нём что-то фальшивое. В тот же вечер я чуть не угодил под машину. Скорее всего, это было случайностью, но я не стал испытывать судьбу и вернулся сюда.

Барсетка с записной книжкой Ростика у меня осталась случайно, я подобрал её в первые дни после убийства, когда «чистил» наш офис — мы снимали две комнатушки на одном предприятии. Не на «Тяжмаше» — на другом. Я хотел её выбросить, но там было столько важных деловых записей, что у меня не поднялась рука. Решил сохранить, и впоследствии не пожалел. Некоторые контакты Ростика пригодились, когда я попытался снова заняться здесь бизнесом. А из других записей я узнал, что в последние месяцы он часто летал в Петербург — он не всегда говорил мне об этом — и, видимо, сговорился со своими старыми знакомыми спереть часть нашего груза. Насколько я понимаю, дело не обошлось без ментов. Ту отправку никто не сопровождал, металл перевозили в обычных вагонах обычного грузового состава. Как я догадываюсь, на сутки их сняли с маршрута и совершили подмену.

Где-то через год я узнал, что питерский мужик-координатор погиб. Взорвался в машине. Одновременно здесь застрелили того единственного человека из руководства «Тяжмаша», с которым мне приходилось общаться. В газетах писали, что прокуратура начала проверку хозяйственной деятельности завода. Я понял, что мне опять надо прятаться.

Время быстро идёт. Я пожил за границей и в девяносто восьмом году вернулся сюда. Как будто бы гроза миновала. Если честно, за границу я выезжал по поддельному паспорту. Удалось оформить через отделение МИДа. Вернулся, стал устраивать дела. Кое-что получалось. Так и жил с фальшивыми документами. Ничего, что я откровенно?

— Можешь не переживать, приходилось слышать и не такое.

— Теперь-то все это в прошлом… Плохо, конечно. Каюсь. Но тогда мне казалось, что другого выхода нет. Коммерцией я занимался через доверенных лиц, никаких фирм на «левую» фамилию не регистрировал. Кому в убыток то, что я таскал в кармане поддельный мандат? Может, я бы и до сих пор с ним ходил, но так получилось, что совершенно случайно встретил Анжелу. Она здорово изменилась, но я её сразу узнал. Подошёл и поздоровался. Напомнил о Ростике. Мне кажется, в первый момент она испугалась. Не ожидала, наверное, что кто-то её может знать. Но ничего, довольно быстро отошла. В тот раз мы мило пообщались, а потом продолжили встречи. Через неё я и познакомился с вашей сестрой. Конечно, после такого рассказа обо мне можно думать всякое, но с прошлым покончено. Навсегда покончено. Вика ещё в сентябре мне сказала, что я должен посоветоваться с вами…

Акулову только и оставалось, что поражаться своей близорукости. Ладно: будучи в тюрьме он не мог, естественно, контролировать ситуацию. Но с момента освобождения прошло больше трёх месяцев — и всё это время он самозабвенно предавался работе, а младшая сестрёнка безмятежно сожительствовала с преступником. Возможно, Юрий не соврал и крови на нём действительно нет. Использование фальшивого документа тоже не самое страшное злодеяние. Но активное участие в питерской ОПГ и афёра с металлом? Там — вымогал и грабил, здесь — помог растащить запас материала для нужд оборонной промышленности. Подумаешь, всего-то! Просто время такое. Все спешили обогатиться. Вот и он не растерялся, зарабатывал первоначальный капитал. Заработал — и стал легальным предпринимателем. С прошлым покончено? Ну-ну… Пожалуй, в названии своей подлой статейки журналюга Сысоев промаха не допустил.

Никогда прежде Акулов не завидовал страусам. А сейчас подумал: как им просто живётся! Спрятал голову — и дышится легче. Лишь бы под ногами не оказался асфальт вместо песка.

И сестрица его хороша. Нашла себе достойного спутника жизни. Эпидемия, что ли, какая-то на женщин напала? Каролина выбрала Мишу, Виктория связалась с Лапсердаком, Анжелика была сожительницей Гмыри. Хм… Гмыря и Лапсердак. Звучит, можно на афишах писать. В город приехала парочка клоунов. Рассмешат на копейку, украдут на миллион.

Ну и что теперь со всем этим делать? Зарыться в песок не получится. Надо решать. Одно хорошо: похоже, что Юрий никуда бежать не собирается. Можно будет определиться с ним позже. Со всеми можно будет определиться позже. Их уже целая очередь выстроилась. Борисов, Сысоев… Теперь ещё этот весельчак к ним в кильватер прибился.

А Лапсердак между тем продолжал свою исповедь:

— Вика мне ультиматум поставила: хватит жить по чужим документам. Скорее всего, говорит, никто тебя давно не ищет. Можешь смело доставать старый паспорт. Я бы к вам ещё в сентябре обратился, но случилась неприятность по финансовой части. Чтобы расплатиться с долгами, мне пришлось продать все ценные вещи. Вы же видели нашу квартиру? А ещё летом она была качественно упакована…

И внешность Юрия, поначалу казавшаяся довольно располагающей, и его манера говорить, тщательно выбирая слова и делая паузы между предложениями, как будто он предварительно «прогонял» их в уме, теперь вызывали у Акулова одно раздражение. Хотелось побыстрее с ним расстаться. Акулов тихонько вздохнул, зная невыполнимость такого желания. В причастность Юрия к убийству он не верил, но отпустить его просто так, после короткой устной беседы, не мог. Впереди предстояло много формальностей. А потом, когда выдастся свободное время, придётся уточнить историю с разворовыванием завода. Слушая вполуха болтовню Юры — тот продолжал заливаться о своих чувствах к Виктории и планах на будущее, — Андрей прикидывал, как можно будет распорядиться информацией, если роль Лапсердака в хищении металла найдёт подтверждение. Путей может быть несколько, но уже сейчас очевидно: Юру от Виктории нужно отодвигать, и чем дальше получится его отодвинуть — тем будет для неё лучше. Любовь, конечно, сильная штука. Но с головой всё-таки надо дружить. И без того девчонка дров наломала…

— Ты что-то говорил о тёмном прошлом Мартыновой. Давай-ка об этом подробнее.

— Боюсь, я не совсем правильно выразился. Слишком сильно сказал. О её прошлом я достоверно знаю только то, что она с детства была увлечена танцами, работала на заводе и жила с Ростиком. Но однажды она проговорилась, что давно перестала рассчитывать на мужчин, что с ними ей хронически не везёт и она решила взять судьбу в свои руки, а не ждать манны небесной. Мне показалось, что она просто помешана на деньгах. Грязных или аморальных способов зарабатывания денег для неё не существовало. Если речь заходила хотя бы о сотне баксов, она была готова на все.

— Ты знаешь примеры?

— Не такие, которые вас могут заинтересовать.

— И реальных предположений о том, кто мог в школе устроить побоище, ты не имеешь?

— Точно знаю, что это не из-за моих или Викиных дел. Каролина с Мишей, я почти уверен, тоже не виноваты. Миша, конечно, тот ещё фрукт. Но стрельба не по его части.

— Понятно. Придётся всё-таки пройти в мой кабинет.

По дороге в управление молчали.

Лапсердак переживал, не совершил ли он ошибку, так много доверив менту. Про завод, пожалуй, наговорил лишнего. Нужно было кое-что утаить. И почему так получилось? Готовился ведь, мысленно репетировал. Определил себе чёткие рамки, за которые лучше не выходить. А тут взял и разболтал такие вещи, которые, казалось, давно похоронил в глубинах памяти. Одна надежда — мент окажется порядочным. Всё-таки Викин брат. Как это он говорил? «Привык не замечать то, чего лучше не видеть?» Дай-то Бог, чтоб было так!

Акулов же думал о том, как оформить показания Юры. Пожалуй, лучше всего составить два протокола, подробный и краткий. Краткий пойдёт в уголовное дело, а подробный он придержит до поры до времени у себя. В дальнейшем станет понятно, как им можно распорядиться с максимальной отдачей. Способ противозаконный, но эффективный. Старый, как сыск. И такой же, наверное, вечный.

* * *

— Волгин, скажи мне, за что тебе нравится эта работа?

— Она мне просто нравится.

— И ты не сможешь от неё отказаться?

— Я не хочу этого делать. Ты же знаешь, я пробовал — у меня не получилось.

— Вот если вспомнить сегодняшний день: сколько часов тебя мурыжили УСБ и прокуратура? А сколько ещё раз такое повторится? Ты согласен терпеть?

— Ничего не поделаешь, накладные расходы. Спи, Рита. Спокойной ночи.

— Ты же знаешь, что я не люблю, когда меня называют кратким именем.

— Спокойной ночи, Маргарита. Уже поздно. Завтра рано вставать.

— Уже сегодня…

Пауза.

— …И вообще, мне не спится. Грустно как-то. Не пойму отчего.

Глава тринадцатая

Утро. — Совещание. — «Кобелирующий» Сазонов. — Лаки признается в содеянном. — Акулов помогает разным преступникам. — Ребята на джипе. — Почтовый вариант. — Провокационный звонок. — Акулов нарушает данное слово. — Ожидание. — Маленький подвиг Сазонова

Утро.

Оба проснулись одновременно. Прежде, чем прозвонил будильник.

Волгин лежал, опасаясь неловким движением потревожить девушку. Думал, что она ещё спит. Потом заметил отражение в зеркале: она внимательно смотрела на его профиль.

— Доброе утро. — Сергей улыбнулся и повернул голову.

Её лицо оставалось серьёзным.

— Волгин, ты меня любишь?

Чтобы выиграть время, Волгин раскрыл пачку сигарет.

Она усмехнулась:

— Это можно расценивать как намёк на предложение руки и сердца? А ты волнуешься! Даже забыл, что с понедельника я не курю.

Позавтракали быстро. Почти не говорили. Грязную посуду Волгин оставил в раковине и пошёл бриться. Времени, чтобы успеть к началу работы, оставалось в обрез. Маргарита, которая тратила на сборы сорок минут против его десяти, молча задержалась на кухне и принялась мыть посуду. Стоя перед зеркалом в ванной, он оценивал этот поступок. Руки почему-то дрожали. Смыв с лица пену, он заметил на подбородке порез.

В машине продолжали молчать. Рита была сосредоточена и напряжена. За ручку двери взялась раньше, чем машина остановилась. Сказала, глядя прямо перед собой:

— Спасибо, Волгин. Не надо мне больше звонить. Так будет лучше.

В лобовом стекле отражалось её лицо. Наклон и кривизна поверхности почему-то не искажали черты. Девушка выглядела старше своего возраста.

— А если я позвоню по работе?

— По работе можешь звонить. Но не надо делать этого слишком часто… Хорошо?

На последнем слове её голос сорвался. Выдал.

Чтобы самому не быть выданным, Волгин молча кивнул.

Она вышла.

Он смотрел, как она поднимается по широким ступеням крыльца.

В дверь она вошла, не обернувшись.

Он достал сигареты и долго хлопал по карманам в поисках зажигалки, не замечая, что держит её в руке.

* * *

«Сходняк» заканчивался.

Катышев негодовал:

— Приезжаю я вчера с проверкой в ИВС. Захожу. Один боец, который мне дверь открывал, выглядит нормально. А второй просто лыка не вяжет. Если от него стенку убрать — упадёт. Спрашиваю, в чём дело. И что, вы думаете, он мне отвечает? «Я, — говорит, — товарищ подполковник, вчера с другом так нажрался, так нажрался, что на службу едва сумел приползти. Всю ночь блевал, но так и не полегчало. Думал, пивом спасусь, — ещё хуже стало». Стоит и лыбится! Вы можете себе это представить?

Представить, да и увидеть, можно было и не такое, но желающих развить щекотливую тему не нашлось.

Бешеный Бык обвёл взглядом присутствующих, в списке личного состава отметил галочками двух оперов, которые по каким-то причинам не подошли до сих пор, и традиционно поинтересовался, нет ли вопросов.

— Есть! Про «тринадцатую» ничего не слышно?

ББ нахмурился:

— Я ведь уже говорил в понедельник — раньше лета не стоит и ждать. Декабрьскую зарплату, кстати, тоже задержат. Но к Новому году обещали дать. Может быть, без «пайковых».

— К старому Новому году?

— Все свободны! Волгин и Акулов, останьтесь.

Кабинет опустел быстро.

— Ну. — Катышев сжал кулаки и навалился грудью на стол. — Рассказывайте, что вчера было. В прокуратуре и вечером. По телефону я не очень-то понял.

Волгин рассказал обстоятельно. Некоторые диалоги передал в лицах. Катышев сочувствующе кивал. В некоторых местах осуждающе цокал языком или возмущённо потряхивал головой. Последнее движение могло бы вызвать ассоциации с рассерженной лошадью, будь Катышев не так коротко стрижен и не столь круглолиц. Своё мнение в устной форме он выразил короткой, но исключительно ёмкой матерной фразой. Потом, мгновенно успокоившись, перешёл к делу:

— Михаила вчера освободили.

— Мы это знаем, Василич.

— Как я и обещал, за ним присмотрят. Пока что удалось договориться только на три дня, но если очень потребуется, я думаю, мы сможем «продлиться». Мне звонили перед разводом — пока что он из дома не выходил. Я дал ребятам ваши координаты, так что, если возникнет горячая ситуация, они с вами свяжутся. А ты, Серёга, запиши телефон ихнего старшего…

— У меня есть этот номер, Василич.

— Хозяин — барин. Знаешь, я всё думаю: а может, вы напрасно этого Лап-сер-как-его-там отпустили?

— Никуда он не денется. Когда понадобится — прибежит, не успеем и крикнуть.

— Ну, смотрите…

В коридоре стояла Лаки.

Вокруг неё увивался Сазонов. Он пытался острить и одновременно то якобы невзначай демонстрировал ремень наплечной кобуры, то перекладывал из кармана в карман сотовый телефон. Не видя приближающихся к нему со спины «убойщиков», Шурик исхитрился выронить ключи от машины.

— Детский сад, — вздохнул Волгин.

— Странно, что на неё это не действует. — Акулов чувствовал долю вины за свою вчерашнюю резкую отповедь, но признать это перед посторонними был не готов и выбрал деланно агрессивный тон в качестве самозащиты.

— Андрей Витальевич! — Лаки шагнула навстречу и наступила на сазоновские ключи.

Шурик едва успел убрать пальцы из-под её каблука.

Акулов остановился. Волгин, предоставляя ему возможность поговорить с девушкой наедине, пошёл дальше. Открывая дверь кабинета, подозвал Шурика:

— Заходи, я тебе объясню, как надо ловить Ваху Хамидовича. Кстати, ты почему один? Где твой напарник?

— Да хрен его знает! В отделе, наверное, свои бумаги списывает. Он вчера утром, после того, как вас увезли, нарисовался и через полчаса слинял. Говорит, что убийство может и подождать, а у него по материалам десятидневные сроки ещё на той неделе вышли, так что надо их срочно сдавать.

Волгин не удивился, ситуация была типичной. Сотрудников, прикомандированных из территориальных подразделений для работы по «громким» преступлениям, никто и никогда не освобождает от основных служебных обязанностей.

Андрей и Лаки остались в коридоре одни.

— Я приехала не извиняться, — сказала девушка.

— Я так и подумал.

— Пожалуйста, дайте мне договорить до конца.

Акулов удивился её решительному настрою.

— Софрон, наверное, вам про меня много всякого наговорил? Про меня и про моих родителей. Я представляю, что он мог сказать. Это все правда.

Из своего кабинета вышел Катышев. Долго запирал дверь, ругая непослушный замок, потом не спеша протопал мимо них и скрылся на лестнице. Всё это время Лаки молчала.

— Мой папа действительно сделал это. А мама не сделала ничего. Ей было не до меня. Она была постоянно занята, так что не обращала внимания на семью. А когда всё стало известно, заботилась только о том, чтобы не получился скандал. Можете представить, как я их ненавидела? Только не надо меня жалеть. Я не жалости прошу. Я хочу, чтобы меня поняли. Вы меня понимаете?

Девушка ждала ответа. Пауза затянулась. Акулов, который поначалу не собирался отвечать, кивнул.

Кивнул и сказал:

— Понимаю.

— Врёте, наверное. Постороннему понять невозможно. Со стороны, наверное, кажется, что я сама сделала что-то неправильно. А что я могла сделать? Я была слишком маленькой. От меня ни чего не зависело.

Я не знаю, кто убил папу. Если бы знала — сама бы заплатила убийце. Может, это и плохой человек, но для меня он сделал хорошее дело. Никто и никогда не делал мне столько хорошего, как он. Хотя, кроме меня, никто об этом не знает. Как и в детстве, взрослые опять решали какие-то свои дела. Но в этот раз я оказалась в выигрыше.

В пятницу к кинотеатру «Максим» должны были приехать мои знакомые. Это я украла у мамы старую долговую расписку и отдала им. Объяснила, что говорить. А после того, как они в первый раз позвонили, капала матушке на мозги, что лучше заплатить, чем связываться с милицией. Я была уверена, что она так и сделает. Один раз это прошло. Но сейчас она меня обманула. Может быть, догадалась о чём-то, меня заподозрила. Она вам ничего не говорила? Хотя — да, она бы не сказала ничего, даже если бы точно знала, что это я заварила всю кашу. Честь семьи превыше всего!

Я понимаю, что мои извинения за вчерашнее вам не нужны. Какой от них прок? Со Снежаной я потом сама разберусь, можете верить, что она пожалеет о сделанном. А сейчас я предлагаю вам сделку. Как вы мне в тот раз. Я могу вам помочь. Поговорите с моими ребятами, они кое-что знают о том, кто мог стрелять в вашу сестру. Мы ведь все — и я, и они — в «Ливне» постоянно тусуемся. Они знают больше меня. Поговорите с ними, Андрей Витальевич. Я думаю, вам это поможет. Только не надо их арестовывать, хорошо? Я не прошу, чтобы вы мне это пообещали. Я просто прошу.

Время для принятия решения Акулову не потребовалось. Усмехнувшись, он сказал девушке:

— Последние дни я занимаюсь исключительно тем, что помогаю разным преступникам уйти от ответственности. Это уже превратилось в традицию.

— Они мои друзья, а не преступники. Очень хорошие ребята. Мы много лет друг друга знаем, и мне будет неудобно, если с ними что-то случится.

— Где они?

— Ждут вас в машине.

За углом управления стоял двухдверный джип «чероки» — не прославленный «гранд», а более старая и дешёвая модель с угловатыми чертами кузова. Акулов сразу его узнал — на нём приезжали в прошлую пятницу на встречу с Людмилой Борисовной вымогатели, которых не удалось задержать.

Лаки молча указала на машину и отошла в сторону. Остановилась, сунула руки в карманы пуховика и отвернулась.

За рулём сидел стриженный наголо парень баскетбольного роста. Место рядом с ним было свободно, сзади, перекатывая во рту жвачку, развалился невысокий крепыш с добродушным лицом. Он выглядел лет на семнадцать, хотя был, видимо, несколько старше. «Алик и Шурик», — Акулов вспомнил рассказ Софрона.

— День добрый, молодые люди. — Акулов сел в машину и хлопнул дверью.

— Хай! — отозвался сзади крепыш.

— Здравствуйте, — серьёзным голосом, в котором хоть и чуть-чуть, но всё-таки проскальзывало напряжение, поприветствовал опера Алик.

Он и стал говорить, в то время как Шурик только щёлкал резинкой и вставлял иногда дурацкие междометия, чем здорово раздражал Андрея.

Разговор получился коротким.

— Мы слышали о вашей проблеме. Лаки просила помочь, да мы бы и без её просьбы собрались… Не знаю, правда, насколько то, что я могу рассказать, окажется важным. Мы с другом часто бываем в «Позолоченном ливере»…

— В «Ливере»?

— Да, так называют этот клуб в нашей компании.

В зеркале Андрей увидел, как Шурик, подтверждая правоту своего старшего компаньона, надул из жвачки пузырь. Пахнуло земляничным ароматом.

— С девчонками из «Сюрприза» мы были знакомы. Не так чтобы сильно дружили, но разговаривать приходилось. Особенно с Анжеликой. У неё как-то были небольшие проблемы, в которых мы ей помогли. А потом, недели три назад, у нас был один разговор. Мы в сауне сидели. Сначала я подумал, что она по пьяни проговорилась. А теперь понимаю, что она просто боялась и хотела как бы подстраховаться.

— В чём же заключалась эта страховка?

— Ну типа, мы знаем, с кого спросить, если её мочканут.

— Понятно. И с кого надо спрашивать?

Алик удручённо развёл длинные, как оглобли, руки.

— Самого главного она не сказала. Анжелка хотела какого-то папика растрясти на солидные бабки. Знала про него что-то такое, чего никому знать не положено. Ну и решила, дура, что он будет платить за молчание. Видать, он и заплатил.

— Может, она хотя бы намекнула, кто этот человек и что она о нём знает? Это какая-то новая история или что-то из прошлого?

Алик повторил жест. Его напарник щёлкнул резинкой.

— Мы бы и сами с ним разобрались… Но, короче, есть один ход. Она написала все на бумаге. Типа, завещание составила. Я говорил, что надо в банк положить, там есть такие маленькие сейфы. А она чего-то зажалась, деньгу стала считать. Типа, невыгодно получается. Ну и решила по-своему. А что? Тоже неплохо. Она этот приём в книжке прочитала какой-то. Заказным письмом стала это себе посылать. Как только получит, сразу в новый конверт — и обратно. Мне понравилось…

— Она получала письмо «до востребования» или абонировала свой ящик?

— Я не знаю…

— А в каком почтовом отделении?

— Которое ближе к дому, наверное. Но конкретно она не говорила.

— Поехали…

На то, чтобы изъять в почтовом отделении письмо, ушёл почти целый день.

Была половина шестого, когда Акулов вошёл в кабинет, ухмыльнулся и положил вскрытый конверт на стол перед Волгиным:

— Читай.

— Интересно?

— Противно.

В конверте лежали три листа формата А-4. Один был чистый, два других покрывали рукописные строчки. В начале текста стояли дата: 01 августа, и время — 17.00.

— На почте её хорошо помнят. Говорят, она почти два года получала такие письма. Иногда случались перерывы на месяц или пару недель. Представляешь, скольких мужиков она выдоила? Ладно, читай, не буду мешать…

Волгин управился быстро. Закончив, аккуратно сложил бумаги обратно в конверт.

— Ну и как?

— Противно. Но ничего удивительного.

— Позвони «наружникам», узнай, где сейчас Миша. По-моему, пришло время его использовать. А то он у нас что-то расслабился.

Сергей связался с главком, задал вопрос и молча выслушал информацию. Положил трубку:

— Угадай, что он делает.

— Проститутку снимает?

— Мимо. Непосредственно в данный момент он занят тем, что выбрасывает на помойку игрушки Каролины.

Сперва Акулов, а потом Волгин посмотрели на сейф, где сидел печальный беленький зайчик. Странно, но «гестапо» не проявило к нему интереса. Не спросило, почему зверёк находится в служебном кабинете, и не растоптало.

— Поехали. — Акулов поднялся. — Я знаю, что ему сказать.

* * *

Михаила пришлось уговаривать долго. Сначала — поехать в милицию, потом — позвонить.

— Да на фига мне это нужно? — отбрыкивался поэт и отталкивал телефон.

— Отомстить за Каролину не хочешь? — Акулов снова придвигал аппарат и продолжал терпеливо увещевать.

Сдержаться стоило ему больших сил. Было понятно, что Михаил не выдержит грубого наезда, испугается и выполнит требуемое, но такой подход не годился: рифмоплёт должен был говорить естественно, так, чтобы в голосе слышалась алчность, а не мешались принуждение и страх.

— Месть грешна. — Миша отвёл взгляд.

— Зато благородна. — Акулов пересел так, чтобы они снова повстречались глазами. — Я не понимаю, ты что, боишься?

— Чего мне боя… Да, боюсь, а что тут такого? Вам хорошо, вас не тронут!

— Тебя день и ночь будут охранять наши люди. А откажешься помогать — я отзову охрану. Каково тебе будет тогда? Про тебя ведь и без всякого звонка могут подумать, что ты много знаешь. Так что давай соглашайся. В первую очередь, ты заботишься о себе и мстишь за Каролину.

Акулов положил около телефона листок с приготовленным заранее текстом, который Михаилу надлежало озвучить.

Поэт взглянул на первые строки. Нахмурился:

— Это слово здесь не годится.

— Можешь заменить своим. Главное — общий смысл.

Михаил покусал губы, что-то в уме подсчитал. Заявил:

— Мне не на что жить!

Прозвучало это так, будто Акулов и Волгин спёрли у него кошелёк с последним червонцем.

— В газетах писали, что вы платите тем, кто вам помогает.

— Конечно! Как позвонишь, я сразу отведу тебя в бухгалтерию.

— Мне много не надо.

— Много и не получишь. Паспорт с собой?

— Остался у следователя.

— Ничего, я буду рядом. Мне поверят. Звони!

— Сначала дайте перекурить… Спасибо! Можно я возьму парочку? Спасибо… Уф! Вы не представляете, как мне тяжело!

— Представляю. Однажды я сам был в твоей роли, только мне пришлось говорить по-немецки. А я в нём ни бельмеса! Текст написали, но трубку взял не тот человек, и пришлось импровизировать. Он меня что-то спрашивает, а я не знаю, что отвечать. Из немецкого только и помню: «фольксваген», «штангенциркуль», «люфтганза» и «шайсон, шайсон — дас ист фантастиш». Ничего, кое-как договорились… Все, покурил? Давай я тебе номерок наберу. Не менжуйся. Наглость — второе счастье. Помни, что этот гад убил Каролину.

Волгин снял трубку параллельного аппарата.

— Алло? Здравствуйте, это Михаил беспокоит…

Начало получилось неважным. Вымогатели — а Миша, согласно сценарию, должен был потребовать деньги за неразглашение той информации, которая содержалась в письме, — таким заискивающим тоном не говорят. Даже начинающие, из самых маленьких и плохо организованных преступных группировок.

— Да… Да, меня отпустили. Я хочу встретиться. Зачем? Каролина мне говорила… — Миша путано, отступая от текста, изложил несколько фактов. — Она узнала об этом от Анжелики. А ещё есть письмо… Нет, в милиции я об этом, естественно, ничего не говорил. Зачем? От вас я хочу получить пятьдесят тысяч. Долларов. Конечно, наличными. Сегодня… Да… Да… Тогда хотя бы часть суммы. Понимаете, мне жить не на что. Поэтому я должен быть уверен… Нет, такое место меня не устраивает. Я хочу встретиться на Северном кладбище… Почему? Зато близко от моего дома… Правильно, я тоже считаю, что ко мне домой приезжать не стоит… Не надо, чтобы нас видели вместе. Да… За мной не следят, я проверял…

Акулов нахмурился: поэт понёс отсебятину.

— А если следят, то на кладбище это будет заметно…

Наконец Миша положил трубку.

Волгин, который слышал реплики обеих сторон от начала и до конца, кивнул Андрею: все нормально, договорились.

Михаил вытер пот со лба. Улыбнулся:

— Никогда бы не подумал, что у вас такая тяжёлая работа. Ну что, пошли?

— Куда?

— Как это куда? За деньгами, конечно!

— Ах да! Идём.

Вышли из кабинета. Акулов двигался первым, Михаил отставал. На лестнице поэт поскользнулся.

— Осторожнее! — Акулов поддержал падающего.

Вышли на улицу, прошли мимо милиционера, присматривающего за двором РУВД.

— Ваша касса находится в другом доме?

— Да. Нельзя держать все яйца в одной корзине. Нам туда.

Как только они оказались за воротами управления, Акулов схватил Михаила за шиворот, протолкнул вперёд себя, одновременно наклоняя, и, когда поэт занял наиболее удобную позицию, мощным пинком под зад отправил в ближайший сугроб.

Удивительно, но поэт не проронил ни слова.

Испугался?

Понравилось?

Или согласился, что с ним обошлись справедливо?

* * *

До встречи оставалось четыре часа, когда Акулов и Волгин на двух машинах уехали с работы домой к Сергею.

— Будем есть пельмени, — сказал Волгин, включая свет в коридоре. — Сейчас поставлю воду.

— Я не голоден.

— Это от нервов. Бери тапочки, пол очень холодный.

Сняли верхнюю одежду. Волгин повернул на кухню, Андрей прошёл в гостиную. Постоял перед «стенкой», разглядывая корешки книг. Отметил малое количество пыли на полках — для холостяцкого жилища квартира содержалась в образцовом порядке. Прочитал телепрограммку: ничего интересного не нашлось. Решил немного вздремнуть, пока есть время. Если всё пойдёт по плану, до утра сомкнуть глаз не придётся. Сбросил свитер, освободился от пейджера и часов.

В комнату вошёл Волгин.

— Ничего, если я покемарю?

— Да хоть жить здесь оставайся. Только сначала поешь.

— Я же говорю, что не хочется.

— Через десять минут всё будет готово.

— Сегодня вечером я убью эту тварь, — сказал Акулов, укладываясь на диван; ноги он закинул на боковой валик, а руки сложил под головой и потянулся всем телом, так что рубашка на груди разошлась, открывая спрятанный под ней ножик в пластиковом чехле. — Интересно, что она сможет сказать в своё оправдание? Раньше я был уверен, что в таких случаях надо не разговаривать, а быстро делать дело и уходить. Но теперь мне хочется с ней пообщаться. В последний раз…

— Ты уверен, что надо поступить именно так?

— Да. Какие могут быть варианты?

— А почему — «она»?

— Потому что слово «тварь» женского рода. По-моему, самое точное определение для этого урода.

— Слишком интеллигентное.

— Ничего, я предоставлю ему возможность удостовериться, что интеллигентность — не синоним мягкотелости.

За едой последний раз обсудили детали своего плана. Он был прост и потому имел много шансов быть выполненным. Хотя когда последний раз подобные ситуации разворачивались строго в соответствии со сценарием?

Волгин занялся мытьём посуды. Вспомнил, как утром это делала Маргарита. Чтобы отогнать ненужные мысли, постарался представить её реакцию, когда посреди ночи ей сообщат о смерти подозреваемого. Одно можно угадать точно: она не обрадуется. А дальше могут быть варианты. Вплоть до камеры.

Акулов позвонил Маше:

— Все нормально, работаем. Новостей пока нет.

— У тебя странный голос.

— Я просто устал.

— Мне кажется, дело не только в усталости.

— Ещё у нас очень холодно.

Прощание вышло не слишком красивым. Акулов старался быстрее закруглить разговор, в то время как Маша, чувствуя неладное, приставала с вопросами. Не выдержала и пригрозила:

— Я завтра приеду.

— Давай.

Поговорив, пришёл на кухню. Стоял, глядя, как Волгин моет посуду. Кисло усмехнувшись, предложил:

— Ватсон, вам помочь?

— Идите, Планктонов, отсюда. Не мешайте работать.

— Я опустил тебя рублей на двадцать.

— Ничего страшного. С получки отдашь пятьдесят.

— У вас высокие проценты.

— Так и я сам немаленького роста.

— Слышишь? По-моему, твой мобильник?

— Не иначе Катышев проснулся.

Сергей вытер руки и поспешил в коридор. Достал из кармана куртки телефон:

— Да.

— Ты где?

Все правильно, Катышев.

Краем уха Акулов прислушивался к разговору. Исключить того, что начальник пронюхал что-то об операции, было нельзя. Иногда Бешеный Бык проявлял чудеса сообразительности и осведомлённости.

— …Так, так. Ни фига себе! Да-а, не ожидал… Нет, мы пока подъехать не сможем. Одну информашку надо проверить. Что? Да кто ж наперёд знает? Может, и подтвердится. Если нам повезёт…

— Что-то случилось? — спросил Андрей, когда Волгин вернулся.

Можно было не спрашивать. По лицу Сергея и так было заметно, что он здорово удивлён и поспешит свежей новостью поделиться:

— Случилось. Никогда не догадаешься, что. Сазонов нашёл чеченца, Ваху Хамидовича.

— Не верю. Шурик не сможет найти даже свою тень в солнечный день.

— Нашёл и геройски задержал.

— Не иначе как в дупель пьяный Ваха упал ему под ноги.

— Он пытался сбить Сазона машиной. Шурик прыгнул на капот и расстрелял колеса. В тачке чечена оказалось много всего интересного. Например, мартыновский телефон. И граната.

— Да-а… Ну что сказать? Мне нечего сказать.

— Плохо, младший инспектор Планктонов. Могли бы поздравить меня.

— С какого перепуга?

— А кто Сазонова инструктировал? Кто ему ставил задачу, пока ты перед девочкой в коридоре расшаркивался? Забыл сказать Василичу, чтобы меня включили в сводку. На первый номер я не претендую, он всегда для главка зарезервирован, но где-нибудь на четвёртой-пятой строчке хотелось бы поместиться. Главное — это организовать работу, а не участвовать в ней. Вот как мы и на сегодняшний вечер задумали…

Глава четырнадцатая

Акулов и кладбище. — «Тварь» не торопится. — «Пенальти». — Детство. — Отрочество. — Глупость. — Настоящее чувство. — «…Он первый начал!» — Шантаж. — Ещё более настоящее чувство. — Хороший стрелок. — Месть Акулы

Милицейскую карьеру Акулов начинал постовым в полку ведомственной милиции — подразделении столь же спокойном, сколь и малоизвестном. Охраняли памятники старины, крупные магазины, мосты и некоторые другие объекты, администрация которых заботилась о сохранности имущества и порядке. К числу последних относилось и Северное кладбище. Андрею довелось отстоять на нём несколько смен. В отличие от старослужащих, которые старались в ночное время не отходить далеко от пикета, ему всё было интересно, и большую часть рабочего времени он проводил на ногах, так что быстро запомнил расположение тропинок, склепов и мемориальных захоронений. Некоторые его тогдашние коллеги, в основном из числа тех, кто на кладбище дежурил давно, спелись с руководством среднего звена и подрабатывали рытьём и окультуриванием могил как во время дежурств, так и после. В финансовом плане выходило неплохо, за три-четыре дня они зарабатывали больше своей месячной заплаты, но Акулов такими доходами брезговал. Он стремился к настоящей работе, считая, что раз надел форму, то не должен отсиживаться в кустах или калымить, используя служебное положение. А настоящей работы как раз таки не было. За два года, проведённых в полку на должностях милиционера и командира отделения, он задержал всего трёх человек. Двух алкашей, приставших прямо к нему с требованием составить компанию и помочь раздавить бутылку портвейна, и одного эксгибициониста, тоже неслабо поддатого. «Трясун» был с приятелем, но тому посчастливилось убежать, пока Андрей конвоировал их к пикету — в то время он был сотрудником молодым и наивным, стремился соблюдать всеинструкции и профессиональные обычаи, сложившиеся в подразделении, где за последние десять лет только однажды табельное оружие применялось на поражение, а предупредительный выстрел в воздух рассматривался как ЧП. Акулов постеснялся надеть на хулиганов наручники, о чём буквально через три месяца, уже переведясь на работу в угрозыск, вспоминал со стыдом. Убежавший задержанный не представлял большой опасности в плане общественной безопасности, но промах больно бил по самолюбию. За этот случай Акулов сам себя прозвал раззявой и в дальнейшем делал все, чтобы прецедент не повторился.

Несмотря на скуку и отсутствие подлинных «милицейских» дел, Андрей не считал время, проведённое в охранном полку, потерянным зря. Начато было неплохим. В двадцатилетнем возрасте жизненные установки и приоритеты ещё не до конца сформированы и оступиться легко даже человеку с положительными задатками. Акулов осмотрелся, привык к власти, которую дают форма и удостоверение, обрёл какой-никакой опыт и наметил дальнейшие цели, счастливо избежав соблазнов и дурного влияния, которыми грешат некоторые «земельные» подразделения патрульно-постовой службы.

В январе 1994 года Акулов перевёлся в угрозыск. Северный ОУР был выбран по двум причинам. Во-первых, хоть и по соседству с домом, но всё-таки не свой район. Андрей опасался, что слишком часто придётся иметь дело с бывшими одноклассниками и знакомыми, выступающими в ролях как потерпевших, так и преступников. Практика показала, что опасение было напрасным, они не придерживались территориального принципа и умудрялись совершать преступления или становиться терпилами где угодно. Во-вторых, в штате уголовного розыска имелись вакансии. Правда, получилась маленькая неувязка. Андрей писал рапорт о переводе с должности командира отделения на должность оперуполномоченного, но был принят только младшим инспектором. Не хватило образования, о чём в своё время его забыла предупредить начальница отдела кадров РУВД. Акулов большой разницы в том, как называться и подписывать документы, не видел и поэтому возмущаться не стал, а в дальнейшем, посмеиваясь, любил повторять, что все великие оперативники начинали с «младших», и в качестве примера приводил собственный опыт.

В девяносто пятом году администрация кладбища в целях экономии денег отказалась от милицейской охраны. Одно время его территорию патрулировали какие-то сомнительные казаки, а потом и они куда-то пропали, так что вандализм и кражи металла стали на кладбище привычным явлением. Работая в 13-м отделении, Андрею приходилось частенько разбираться с такими историями.

…Расчёт строился на том, что убийца не станет забрасывать Михаила гранатами из-за могильного креста, а решит поговорить, чтобы выяснить, какие факты известны поэту и что он намеревается предпринять в случае невыплаты денег. Да и поторговаться не вредно. Если Михаил не располагает компрометирующими документами, то выгоднее заткнуть ему рот небольшой суммой, чем устраивать очередное мочилово. По крайней мере, на первое время. Шантажист редко останавливается на достигнутом, так что когда-нибудь вопрос с Михаилом придётся решать кардинально, но лучше не торопиться, выждать, пока ситуация окончательно не прояснится. Акулов представлял примерный ход мыслей убийцы: получив пару тысчонок — о пятидесяти штуках говорить, конечно же, несерьёзно, — Михаил должен на какое-то время успокоиться. Больших денег он сроду в руках не держал, так что и от этих шестидесяти тонн «деревянными» глаза у него разгорятся. Аппетит приходит во время еды, и очень скоро Миша обрадует новым звонком с пожеланием встретиться. Потом опять… Раз от разу он будет все менее осторожен. Стоит немного выждать и чуточку заплатить, чтобы подготовиться по полной программе, просчитать варианты и расправиться с вымогателем без неприятных для своей шкуры последствий.

Акулов выбрал такое место, чтобы с любой точки, выбранной убийцей для наблюдения, его лицо оставалось в тени, а был виден лишь силуэт. В зимней одежде при отсутствии нормального освещения их с Мишей запросто можно было перепутать. Переключил пейджер на режим вибровызова. Взял у Волгина несколько сигарет, чтобы не отпугнуть убийцу своим «беломором». Тот мог знать, что непризнанный гений избегает курить папиросы, или же, наоборот, запомнить манеру Андрея сплющивать гильзу и держать её не указательным и средним пальцами, а указательным и большим.

Стоял и ждал. Волгин предлагал надеть кевларовый бронежилет, но Андрей отказался. Может быть, напрасно — в нём было бы значительно теплее. Да и от выстрела со средней дистанции он мог уберечь.

Акулов пришёл на встречу на пять минут раньше, воспользовавшись не центральным входом или боковой калиткой, о которой все знали, а одному ему известной тропинкой. Волгин «десантировался» ещё раньше и сейчас должен был находиться в одном из ближайших склепов. Специально выбрали не самый удобный для наблюдения — тот мог облюбовать под своё временное логово убийца. Хотя Акулов, имея представление о его характере, сомневался, что он предпримет такую меру предосторожности. Духа не хватит. Максимум, на что он способен — это, сидя в машине, понаблюдать за центральным входом, рассчитывая догадаться, придёт Миша один или с сопровождением. Но от такой проверки они подстраховались. Конечно, существовала вероятность, что «тварь» — Акулов продолжал так именовать убийцу даже мысленно — подождёт в машине полчасика, никого не увидит и благополучно смоется, посчитав, что Михаил очканул и отказался от встречи. Но такой вариант они с Волгиным предусмотрели и кое-что для него приготовили.

«Тварь» запаздывала. Минули три минуты после оговорённого срока, но широкая аллея, пересекавшая кладбище с востока на запад, от ограды до ограды, оставалась пуста. На окраине, в районе хозсклада и столярной мастерской, стучали топоры и повизгивала время от времени электропила.

Андрей вспомнил старое кладбищенское поверье о том, что в первую ночь после захоронения могила светится. В одно из своих дежурств он специально отправился это проверить. Как раз выдалось полнолуние, за оградой подвывали собаки, и двигаться по тёмным закоулкам было жутковато. Он не убирал руки от пистолета, хотя «макаров» с обычными пулями мог помочь при встрече с бомжами, но не защитил бы от нечисти. Светящуюся могилу Акулов так и не нашёл, но хорошо запомнил тот момент, когда на него вдруг снизошло успокоение. Все страхи разом исчезли. На душе стало так умиротворённо, как не бывало, кажется, никогда. Он застегнул кобуру и до утра не возвращался в пикет, с удовольствием не только гуляя по освещённой центральной аллее, но и сворачивая, когда захочется, на извилистые боковые дорожки или петляя, когда замечал что-нибудь необычное между могил. После того случая Андрею выпадало ещё несколько ночных смен, и каждый раз он чувствовал себя так же комфортно. Кладбищенская романтика его не привлекала, но он был неизменно уверен в себе и спокоен.

От центрального входа к месту встречи направился человек. Он старался двигаться решительно, но постоянно озирался и сбивался с шага. Окружающая обстановка на него явно давила. Он привык к другой обстановке. Светлой, чистой. Праздничной. Яркой. Был хорошо заметён момент, когда он подумал, не повернуть ли обратно. Наверное, только мысль о том, что он уронит себя в глазах слизняка Миши, вынудила его не остановиться. Постепенно шаг стал более упругим, плечи расправились. Руки из карманов короткой куртки он не вынимал.

Акулов сунул руку за пазуху и включил диктофон. Сорокапятиминутная кассета обеспечивала двойной запас времени — так долго трепаться с врагом Андрей не собирался. Запись разговора была нужна на случай, если события развернутся по худшему из вариантов сценария и дело дойдёт до суда. После диктофона Андрей поправил нож, который теперь висел поверх свитера, и проверил спрятанный в левом рукаве выносной микрофон,

Человек приближался. Теперь и он мог видеть Андрея. Как и было рассчитано — один силуэт без лица. Если он обнаружит подмену и попытается скрыться, в игру вступит Волгин. Во всех других случаях Акулов предполагал справиться сам. Почти во всех.

Не обнаружил.

Раз, два… Можно!

Андрей метнулся ему навстречу, как пущенный из пращи камень. Расстояние было кратчайшим, только человек с очень хорошей реакцией мог бы защититься от нападения. Убийца такой реакцией не обладал, а кроме того, настроился на встречу с тюфяком Мишей, заведомо не способным кого-нибудь атаковать.

Андрей не стал мудрить. Ударил в пах, как по футбольному мячу.

Когда убийца свалился, сказал:

— Здравствуй, герцог Синяя Бородавка!

* * *

— Родители меня баловали. Особенно мама. Отец всё время на работе пропадал, а она дома сидела. Собой занималась. Собой и мной. Зря, наверное. Лучше бы я на улице воспитывался. Надо быть сильным, а я вырос избалованным. Дома — король, а в школе любой двоечник мог дать мне по шее и отобрать деньги. Или значок. Я в самой обычной школе учился, хотя отец, конечно, мог бы пристроить меня в какое-нибудь элитное заведение, где были только дети «шишек». Он ведь и сам в те времена был «шишкой» немалой. Но он отдал меня в обычную школу. Решил, наверное, что там у меня воспитается настоящий мужской характер. Такой же, как у него. Отдал, а сам от воспитания отстранился. Со мной мама нянчилась. Охала, когда я приходил с синяком или в разорванной рубашке. И грозилась постоянно, что пойдёт к директору. Но так ни разу и не пошла. Обычно я отговаривал.

Чтобы стать сильным и уметь себя защитить, я пошёл в секцию бокса. На второй тренировке мне разбили нос, и мой бокс закончился. Мама сказала, что никуда больше не пустит. Я уговорил, чтобы разрешила мне попробовать борьбу. Попробовал! Так шваркнули об ковёр, что я неделю за поясницу держался. Мама хотела сходить к тренеру, поругаться. Папа отговорил. Сказал, что все с этого начинали. И он тоже. А больше ничего не сказал. И не сделал.

А потом я увлёкся стрельбой. Это было моё! Я мог не вылезать из тира часами. Там был другой мир. В том мире я был сильный. Сколько раз случалось, что до дверей тира мне приходилось бежать, спасаясь от уличной шпаны. Но за дверью я был король. Почти что как дома. Я стрелял по мишеням и представлял, что расстреливаю своих врагов. У меня все виды оружия шли хорошо. Больше всего мне нравился пистолет. Я мечтал, как пойду с ним по улице. Спрячу, чтобы никто не видел. Буду ждать, пока они подойдут. Буду специально привлекать их внимание. Нарываться. А когда они подойдут, я приставлю ствол ко лбу вожака — и они сделают всё, что я захочу.

Я участвовал в соревнованиях, дошёл до уровня кандидата в мастера спорта. К этому времени жизнь как-то наладилась. Я учился в политехе, нашёл там друзей. Но детские обиды все равно вспоминались.

После института папа пристроил меня на завод. Всё было так, как я раньше рассказывал. Самодеятельность, спорт. В нашей стрелковой команде я считался лучшим. А лучшим среди танцоров была Анжелика. Боже мой, как я её хотел! Чего только не делал, чтобы добиться. Всё бесполезно. Она специально держала меня на расстоянии. С другими спала, а меня даже не целовала. Разве что 23 февраля, когда всех мужчин поздравляли. Мне кажется, она уже тогда знала, как меня можно использовать.

В девяностом году папа вышел на пенсию и через несколько месяцев умер. Сердце. Загнал себя на работе. Не выдержал вынужденного безделья — его ведь выпихнули из аппарата, «ушли». Мама после этого заболела. Я никогда не думал, что она его любит. Думал, просто привыкла. Ей так было удобно. Оказалось — не так. Любила. И вскоре после него умерла. Над её могилой я понял, что детство закончилось.

Я плакал, но знаете, было такое странное чувство, как будто камень с души свалился. Я понял, что детство закончилось. Надо самому что-то делать. Мне стало от этого легче.

Завод потихоньку разваливался, и в девяносто первом году я уволился. Занялся шоу-бизнесом. Это оказалось не так сложно, как выглядит со стороны. Тем более что у меня уже были какие-то связи. И опыт. Конечно, много неприятностей было. И подставляли меня, и кидали. Сколько раз на деньги попадал, не сосчитать! Бандиты меня в лес увозили и… Не хочется вспоминать. Но я закалился. Я выжил. У меня получилось.

С Анжеликой я старался связь не терять. Мы перезванивались, встречались иногда. Она не хотела, чтобы нас видели вместе. Представляете, она уже в то время готовилась к тому, чтобы мной попользоваться. Как… Сами знаете как. Я звал её к себе, предлагал раскрутить. Она почему-то отказывалась. Не хотела от меня зависеть. Хотела, чтобы было наоборот.

Стали разворовывать завод, торговать запасами металла, и она связалась с этим бандитом, Ростиком. Стала жить с ним. Недомерок, ей до пупка не доставал! Я… Я был готов его застрелить. Вы бы видели, в кого он её превратил. В рабыню. Сидела дома и ждала, пока он нагуляется. Без его разрешения она не могла сделать и шагу. Даже со мной боялась встречаться. Если мы говорили по телефону, а он в этот момент приходил, она называла меня каким-нибудь женским именем и бросала трубку. Представляете? Я был готов дать ей все, а она держалась за этого недомерка. Терпела, когда он её бил. А на мою любовь не обращала внимания.

Что?

Да, любовь! Я не боюсь этого слова! У меня было настоящее чувство. Было…

Она мне позвонила первого апреля. В день дураков. Попросила приехать. Суббота была, у меня свои планы на вечер. Пришлось все менять. Я приехал. А Ростик мёртвый лежит. В коридоре. Мелкий такой, как ребёнок. С пулей в животе. Мёртвый. Я подумал, что это она его пришила.

Мы долго тогда говорили. Она мне все рассказала. Запудрила мозги. Начисто запудрила. Я поверил, что она меня тоже любит. Думал — судьба нас специально всё время разводила, чтобы чувства проверить. А теперь решила соединить. Когда я так подумал, то почувствовал себя окрылённым.

Она хотела избавиться от трупа. Я возражал, советовал, если она не при делах, вызвать милицию, но она меня в конечном счёте уговорила. Мы погрузили труп Ростика в его машину — она меня вызвала потому, что не могла справиться одна, — и отвезли в лес неподалёку от дома. Там сожгли. Когда я переносил труп, то обратил внимание, что в кармане пальто лежит что-то тяжёлое. Оказалось, это пистолет. Да, тот самый. Немецкий мелкокалиберный «ортгис». Я взял его себе. Анжелика не видела этого. Потом я купил для пистолета патроны. Вы, наверное, думаете, что я уже тогда планировал кого-то убить? Это неправда. Я просто не мог расстаться с оружием.

Она стала моей любовницей. Я делал все, чтобы её ублажить. Я был счастлив. Да-да, только в те дни я был счастлив по-настоящему. Я не замечал ничего. А потом у меня открылись глаза.

После смерти Ростика она изменилась. Кстати, она мне так и не рассказала, что с ним случилось. Вообще не хотела говорить на эту тему. Наложила табу. Так вот, после его смерти она изменилась. Она стала… жестокой. Она решила, что должна заботиться о себе сама. Она не хотела больше надеяться на мужчин. Ждать, верить, а потом они или бросят, или погибнут. Я говорил, что со мной такого не произойдёт, но она только смеялась. Она меня использовала. Использовала для накопления денег.

Всё-таки танцы были её призванием. Мы организовали «Сюрприз». Я сделал все, чтобы он стал популярным. Обеспечивал такие гонорары! Она ничего не тратила из заработанных денег. Все её расходы оплачивал я. Постоянно вымаливала ценные подарки. Несколько раз сменила квартиру. Но жить со мной не соглашалась. Говорила, что боится потерять свою свободу. Я не понимал, о какой свободе идёт речь? Я же все для неё делал! А она говорила — свобода… Свобода и деньги. Она была мне нужна, я не мог без неё, не верил, что счастье наконец-то досталось, — а ей нужны были деньги. Я был потрясён, когда узнал, что ради подарков и денег она встречается с другими мужчинами. Нашу связь она держала в тайне. Говорила, что если это станет известным, то может повредить ей, как артистке. Я верил. Ведь всё началось в день дураков…

Мы начали ссориться. Все из-за тех же проклятых денег. Её запросы становились всё выше, ей постоянно не хватало. Она стала просто как одержимая! Деньги, деньги… Я бы сумел её обеспечить, но она отказывалась жить со мной. И встречалась с другими мужчинами. Я не мог это терпеть. Но и без неё не мог. Когда мне было плохо, постоянно приходил к ней. Она не прогоняла. Выслушивала. Терпела. Помогала мне. Но не ради любви. Только ради того, чтобы выцыганить очередную подачку. Бывано, я срывался, и мы не встречались по несколько дней. Только на работе. На работе никто не знал о наших чувствах. Не о наших — о моих. Она все скрывала. А мне казалось глупым об этом говорить. Что я мог сказать? Только то, что всё началось в день дураков…

Это было, как наваждение.

А потом я убил Гладкостенного.

Арнольд был неприятный мужик. Он меня тоже использовал.

Мы познакомились году в девяносто втором. Знаете, есть такие люди, которые сразу начинают вести себя, словно ваши лучшие друзья. Он был из их породы. Никогда не замечал, что мешает. Не понимал, когда надо уйти. Сначала он мне нравился. А потом я постарался с ним не общаться. Но всё равно мы иногда встречались. И каждый раз он просил меня что-нибудь сделать. Правда, иногда и сам помогал.

Он знал, что я разбираюсь в оружии. И попросил меня проверить пистолет. Не знаю, где он его раздобыл. ТТ, югославский. Сказал, что приобрёл «машинку» по случаю. Она гарантированно «чистая», но может быть неисправна. Сам продавец предупредил. Но Арнольд купил. Как и Анжелика, он всегда экономил по мелочи. И никогда не отдавал долги.

Из-за этого все и случилось.

Он взял у меня в долг три тысячи долларов. Сказал, что нужно очень срочно, а у него как раз кончилась вся наличка. Понимаете, мне сразу не понравилось, как он попросил. Мы случайно встретились, поговорили минут пять. Я собирался прощаться, а он так небрежно говорит: дай, мол, мне денег. Как будто видел, сколько у меня в кармане лежит. Там три с половиной было. Просит и объясняет про срочность и про наличку. Я-то видел, что он врёт, но не мог отказать. Я никогда не могу отказать в таких ситуациях. Если бы он по телефону просил или там ещё как-то. А то он так сказал, как будто точно знал, что деньги у меня при себе. Я и дал. Уже тогда чувствовал: не вернёт. Но дал. Не смог отказать.

Все сроки вышли, а он не звонит. Я его сам нашёл, напомнил о долге. Так сказал, мимоходом. Чтоб не обидеть. Понимаю, что не забыл, а специально динамит. Но всё равно — вдруг обидится? Он попросил ещё подождать. Я согласился, хотя надо было сразу вопрос ребром ставить.

Так и тянул. Несколько месяцев. То одно, то другое. Один раз сказал, что прямо в офис мне привезёт. Время назначил. Я ждал, а он не приехал. Перезвонил, извинился: якобы в аварию попал. Обещал в ближайшее время отдать и снова пропал. Я специально проверил: никакой аварии не было.

А потом он попросил проверить пистолет. Я не хотел брать, но подумал и взял. Решил, ствол у меня типа залога будет. Он, конечно, дешевле стоит. Но всё равно. Взял, проверил. Все исправно там было. Я на своей даче опробовал: отличная штука. Куда прицелишься, туда и попадает.

Месяца два он о пушке не вспоминал. А потом с претензиями позвонил: типа, сколько ждать можно? Я прямо-таки онемел. Ничего себе наглость! Напомнил ему про должок. Прямо так и сказал: сколько можно? Он помычал чего-то в трубку и говорит: приезжай. Сменяем баш на баш. Баксы на ствол.

Я приехал, хотя мне очень не хотелось через весь город с пистолетом в машине тащиться. Вдруг проверят? Оно мне надо? Но я приехал. Решил, что последний раз ему помогаю. Мы на площадке базарили, на его этаже. Я сразу понял, что денег нет. Он меня лечить начал: друг сейчас привезёт. И ещё что-то такое же. Дай, говорит, пистолет. А я-то понимаю, что если отдам, то вообще никогда своих денег не увижу. Нет, говорю, давай делай, как договорились. Понимаете, что обидно, — ладно б у него действительно ничего не было. Простил бы я ему эти три штуки. Подождал бы, пока он заработает. А у него есть деньги. Есть. Намного больше, чем три. Просто не хочет их отдавать. Думает, что я и так обойдусь.

Мы чуть не подрались. Честное слово, он первый начал. Вы же видели, какой он здоровый? Одно брюхо килограммов сто весит. Припёр меня к стенке и давай лапать, по карманам шмонать. Я вырвался кое-как, пушку достал. Отойди, говорю. Вернёшь баксы — получишь волыну. А он смеётся в ответ. Говорит, что раньше ещё думал, отдавать мне деньги или нет, а теперь и думать нечего: не отдам. Ты, говорит, один хрен не выстрелишь, ты только в тире стрелять умеешь, а я тебе ребра пересчитаю, ствол отберу и спущу вниз головой с лестницы. За борзость накажу. Представляете? Это он мне говорит! Да кто он такой? Дешёвка! Быдло! Плебей!

Извините. Я нервничаю. Просто та сцена до сих пор перед глазами стоит.

Когда он стал ко мне подходить, я предупредил. Стоять, говорю. Не двигаться! А он идёт и смеётся. Тогда я выстрелил. Рефлекс сработал. Прицелился и выстрелил. Даже глаза, по-моему, закрыл. Спортивный рефлекс. Это было бы оскорблением оружия, если бы я ничего не сделал.

Получилось, как в моих детских мечтах. Я стреляю, он падает. Так просто! Кажется, я не один раз выстрелил. Точно не помню. Потом бросил пистолет и ушёл. Меня никто не заметил. Так просто получилось… Я ещё подумал, когда уходил: меня не найдут. Даже не станут допрашивать. Ну кто на меня сможет подумать? Станут бандитов трясти, с которыми он якшался. Или тех, кому он сам одолжил. А кто будет подозревать кредитора?

Я поехал к Анжелике и все ей рассказал. Всё-таки мне было плохо. Три дня я у неё отлёживался. Она ухаживала за мной всё это время. Я думал — искренне переживает. А она все про деньги думала! Подсчитывала, наверное, сколько с меня после этого можно будет содрать. На магнитофон весь мой рассказ записала. Я там подробно все говорю: где стоял, куда целился.

Она выждала какое-то время, пока я приду в себя. Заодно, наверное, в милиции навела какие-то справки. Может, даже узнала, подозревают меня или нет. И поставила ультиматум: или много, но один раз, или каждый месяц по чуть-чуть. У меня во рту пересохло, когда я от неё это услышал. Только спросил: сколько? Она смеётся: толстяк тебе три штуки был должен, а я соглашусь на полторы. Каждый месяц.

Тут у меня окончательно пелена с глаз упала. Знаете, как говорят? От любви до ненависти один шаг. У меня ненависть потом появилась. Позже. А тогда она просто стала мне безразличной. Как можно такого человека любить?

Стал я каждый месяц платить ей полторы штуки. Она делала вид, что ничего не случилось. Но я-то знал: между нами всё кончено. Из-за этих непредвиденных расходов я не смог купить машину, которую хотел. Мне нравился «додж», а пришлось выбрать «плимут». Он такой же, только на несколько тысяч дешевле. Представляете? Все из-за неё!

Один раз повезло. Представился удачный момент, и я украл её магнитофонную запись. Вы не можете себе представить, с каким удовольствием я сначала прослушал её, а потом сжёг!

Я думал, она меня растерзает. Но ничего, смирилась. С тех пор я платил по пятьсот долларов в месяц. За молчание. А она, как потом стало известно, вынашивала новые планы.

Время лечит душевные раны. Я уже давно продюсировал дуэт «Ставрида», но как-то не обращал внимания на Ниночку Алфераки. Мне казалось, что она просто милая девушка. Милая и талантливая, но ничего больше. А потом, в один миг, между нами как будто искра проскочила.

Вот с того момента я и стал ненавидеть Анжелу. Она видела, как мне хорошо с Ниной, и не могла мне этого простить. Она была уверена, что я выбрал Нину только из-за денег её папы. А деньги как раз ни при чём. Я не умею измерять чувства в валюте.

Анжела сказала, что отстанет от меня, если получит сто тысяч долларов отступного. Вы представляете? Она обещала в противном случае рассказать всё, что ей про меня известно, Нине и её отцу. После этого никто из них не стал бы со мной даже здороваться. Отцу бы не понравилась история с Гладкостенным. Кому нужен зять, которого в любой момент могут арестовать? Пусть даже чисто теоретически, но всё равно — могут. А Нина… Дело в том, что я совершил одну роковую ошибку. Уже посте того, как мы с Ниной решили пожениться, я сорвался и переспал с Анжеликой. Не знаю, как это получилось. Какое-то затмение нашло. Я сорвался и переспал. Анжелика сумела бы это доказать.

Что мне оставалось?

Платить? У меня не было столько свободных денег. И где гарантия, что она потом не попросит ещё и ещё?

Нанять киллера? Я не знал, как можно связаться с настоящим профессионалом. А использовать дилетанта — себе дороже обойдётся.

Я принял решение и стал готовиться.

Я несколько раз обыскал квартиру Анжелы и выкрал, как мне казалось, все компрометирующие меня документы. Я сделал дубликаты ключей от квартиры Каролины. Она мне говорила, что Миша привёз из дома обрез. Я подумал, что его могут заподозрить в убийстве, и решил подбросить улики. Когда никого из них не было дома, я пришёл и подложил несколько патронов от «ортгиса». Я не рассчитывал, что смогу найти Мишины боеприпасы. Думал спрятать свои патроны в таком месте, чтобы они случайно на них не наткнулись, а милиция, делая обыск, непременно нашла. Мне повезло, я почти сразу наткнулся на Мишин тайник.

Думаете, мне легко было решиться? Я ненавидел Анжелу, но Вика с Каролиной были не виноваты! И в то же время я понимал, что по-другому нельзя. Если я застрелю только Анжелу, то до меня смогут добраться. А так я рассчитывал сбить вас со следа.

Поверьте, пожалуйста, я не знал, что Вика ваша сестра!

Когда я вошёл, они танцевали. Каролина и Анжелика. Я думал, в спортзале будут все трое. Смотрел перед этим в окно и видел троих. Но пока я обходил школу, Вика пошла позвонить.

Они меня не боялись. Ничего не почувствовали. Подходя к ним, я улыбался. А потом быстро достал пистолет и начал стрелять. Я старался попасть в жизненно важные органы. Я не хотел, чтобы они мучились. Я ведь хороший стрелок.

Девчонки умерли сразу, я это видел. Я пошёл к тренерской, где была Вика. Пока я шёл — испугался. Мне стало казаться, что выстрелы непременно услышали и сейчас здесь будет толпа народа. Я занервничал. Поторопился. Выстрелил через стекло, потому что не мог больше терпеть.

Пистолет я бросил около Анжелики. Мне казалось, что это символично. Ведь это из-за неё все так получилось. Только из-за неё.

Знаете, меня потом двое суток преследовало ощущение, что я испачкал в её крови свои брюки. Даже по ночам просыпался. Видите: она и после смерти не могла оставить меня в покое.

Честное слово, я радовался, когда узнал, что Виктория только ранена. Спросите в больнице, врачи подтвердят, сколько лекарств для неё я передал.

Я хотел пустить вас по ложному следу. Статья вашей матушки о «ПКТ» попалась мне на глаза совершенно случайно. Кто-то из знакомых показал, сказал, что интересно написано. Я прочитал, и мне тоже понравилось.

Я звонил из своего дома. Купил специальную компьютерную программу, которая изменяет голос, и позвонил. После разговора подумал: Господи, какую глупость я сделал! Детский ход. Кого он сможет обмануть?

А потом в газетном киоске я увидел Вику на обложке журнала. Мне чуть плохо не стало, когда я её узнал. Подумал, что схожу с ума. И вдруг понял, что это небо подсказывает мне, как поступить. Ведь если подумают, что Вику решили добить после публикации статьи, то я автоматически буду исключён из числа подозреваемых. Ведь я-то знал о её ранении с первого дня…

Конечно, я не хотел её убивать. Надеюсь, это вы понимаете? С такого расстояния да из такого оружия я бы не промахнулся. Мне хотелось только создать видимость покушения. Образ. Я узнал вас в прицеле и мог бы… Вы понимаете? Но я не стал.

Что?

Да-да-да, сейчас скажу. Но в этой истории ничего интересного. Винтовка стояла у меня дома сотню лет. От бати осталась. Кто-то подарил, когда он работал в горкоме. Я знал, что она нигде не зарегистрирована. Жалко было её бросать, но я подумал, что это тоже своего рода символ. Символ расставания с прошлым.

Я совершил много ошибок. Но могу сказать, положа руку на сердце: за свою любовь я боролся до конца. Может быть, я выбрал не лучшие методы, но я любил. Любил по-настоящему. А что может быть выше этого?

Акулов сильнее прижал нож к горлу Градского.

— Режь, — прохрипел тот. — Чего ты ждёшь?

Ещё какие-то мгновения Андрей колебался:

— Нет, — сказал он, опуская руку с оружием. — Ты останешься жить. Но ты будешь жить так, что смерть покажется тебе избавлением. Я позабочусь об этом. Может быть, тебе дадут десять лет, может быть — двадцать. Но я сделаю так, чтобы ты с ужасом встречал каждое утро. Новый день для тебя будет хуже прошедшего. Все десять или двадцать лет. Я тебе обещаю. А когда ты освободишься, я тебя встречу. Я буду ждать тебя с нетерпением. Если ты не сдохнешь на зоне — я непременно дождусь. И мы ещё что-нибудь придумаем.

Рывком за наручники Акулов поднял Градского с земли. Феликс Платонович вскрикнул.

— Ничего, терпи! Тебе надо привыкать к острой боли. Туда!

Толчком в спину Андрей придал задержанному направление.

— «Плимут» вместо «доджа», — задумчиво произнёс Волгин. — Да, Шекспир отдыхает. Ему такие страсти даже не снились!

Они пошли к выходу с кладбища.

Санкт-Петербург

07.10.01 — 26.12.01

Примечания

1

Процессуальный документ, который содержит указания следователя о проведении оперативно-розыскных и отдельных следственных действий по уголовному делу, находящемуся в его производстве.

(обратно)

2

Статья 148 старого (действовал до 1997 года) УК — «Вымогательство». До сих пор употребляется в разговорах многими сотрудниками уголовного розыска.

(обратно)

3

Сотрясение головного мозга.

(обратно)

4

Информационный центр Главного управления внутренних дел.

(обратно)

5

События описаны в романе «Акула».

(обратно)

6

События описаны в романе «Охота на Санитара».

(обратно)

7

Отдел борьбы с незаконным оборотом наркотиков.

(обратно)

8

Заместитель начальника отдела милиции по уголовному розыску.

(обратно)

9

Задержание подозреваемого на 72 часа в порядке статьи 122 УПК РФ.

(обратно)

10

Оперативно-следственная группа.

(обратно)

11

Журнал учёта информации.

(обратно)

12

Один из них гласит: если дела идут плохо, это означает только то, что в ближайшее время они пойдут ещё хуже.

(обратно)

13

Штрафной изолятор.

(обратно)

14

Служебно-розыскная собака.

(обратно)

15

Нарушение правил регистрации.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть первая Прелюдия убийства

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвёртая

  Глава пятая

Часть вторая Месть Акулы

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвёртая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

*** Примечания ***