Искатели клада. Рассказы [Уильям Уаймарк Джейкобс] (fb2) читать онлайн

В. В. Джекобс Искатели клада. Рассказы Собрание сочинений в 2-х томах. Том 2

Искатели клада роман

I.

Мистер Эдуард Тредгольд сидел в частной конторе нотариуса "Тредгольд и сын", глядя из окна с проволочными жалюзи на Большую улицу города Винчестера. Тредгольд-старший, находивший, что работа полезна для молодежи, рано ушел из конторы, а Тредгольд-сын, разделяя взгляды отца, засадил за работу клерка, бывшего моложе его на один месяц.

"Винчестер становится все скучнее и скучнее, — подумал м-р Тредгольд. — За эти пять минут по улице прошли счетом двое стариков, сумрачная нянька с еще более сумрачным младенцем и пробежали три собаки… Эге! Это что такое?"

Он положил перо и следил глазами за перешедшей через улицу девушкой, очевидно, искавшей какой-то дом.

"Приезжая, должно быть, — решил про себя м-р Тредгольд, — такие барышни бывают здесь только проездом и уезжают с первым же поездом… Но она направляется сюда. За какими-нибудь справками, вероятно?

Он сел за стол и, взяв перо, принялся с озабоченным видом его рассматривать. Клерк доложил о посетительнице. М-р Тредгольд встал и вежливо придвинул ей стул.

— Я зашла за ключом от коттеджа в долине Солнечных Часов, — сказала девушка, не садясь, — дядя мой, капитан Бауэрс еще не приехал, а я слышала, что вы — хозяин.

М-р Тредгольд поклонился и, взглянув на расписание, объяснил, что капитан, вероятно, приедет со следующим — шестичасовым поездом. Он заезжал в понедельник узнать насчет мебели. Приезжая, вероятно — мисс Дрюит?

— Да, если вы будете так добры и дадите мне ключ, я пройду домой и подожду его там.

М-р Тредгольд достал ключ из ящика и, осмотрев его, пробормотал что-то о том, что замок плохо отпирается и потому мисс Дрюит, быт может, позволит ему проводить ее? О, нет, это не причинит ему ни малейшего беспокойства. Они обязаны заботиться об удобствах своих жильцов…

Дорогою он указал приезжей на некоторые местные достопримечательности и выразил опасение, что она найдет Винчестер слишком тихим, сонным городом, на что мисс Дрюит ответила, что она любит тишину.

Ей понравились старомодные коттеджи в долине Солнечных Часов, крылечки из кирпича, узкие оконца. Остановившись у последнего домика, м-р Тредгольд вложил ключ в замок наружной двери и без всякого труда повернул его.

— Кажется, все в порядке, и я напрасно побеспокоила вас, — заметила девушка, серьезно взглянув на него.

М-р Тредгольд покачал головой и заметил, что тут все же нужна особая сноровка. В ответ на это мисс Дрюит, в свою очередь, несколько раз открыла и закрыла дверь — без всякого труда.

— Ну, вы сразу приноровились, — проговорил он невозмутимо.

— Благодарю вас, — сказала она, давая ему понять, что он может удалиться.

Но упрямство было одной из основных черт его характера, и молодой человек, объявив, что он обещал капитану Бауэрсу поверить, как отремонтированы петли и крючки, принялся осматривать оконные задвижки и дверные ручки, между тем как она, усевшись в кресле у камина, наблюдала за ним, очевидно, забавляясь на его счет, что не могло не злить заботливого хозяина. Он объяснил, что капитан велел сделать в этой комнате панели и выдвижные ящики, чтобы она напоминала ему каюту. Он зовет погреб — трюмом, кухню — кают-компанией, и устроил в саду фок-мачту с площадкой для вахтенного. Оттуда открывается чудный вид — до самого моря.

Мисс Дрюит почти машинально последовала за ним в тенистый старый сад, в конце которого возвышалась мачта. М-р Тредгольд осведомился, довольна ли она меблировкой дома и, услышав данный холодным тоном утвердительный ответ, облегченно вздохнул. Ведь он ездил с капитаном в Толлминстер и помогал ему выбирать вещи. Больше всего им пришлось повозиться с ее комнатой.

— С моей комнатой? — проговорила пораженная девушка.

— Это настоящая мечта в нежно-алых и бледно-зеленых тонах, — сказал м-р Тредгольд скромно, — две-три старинных вещицы, капитан был против них, но я настоял на своем…

— Разве покупка мебели также входит в круг ваших занятий? — спросила она, изумленно раскрывая глаза.

— О, нет, я делал это для развлечения. Я выбирал, а капитан платил, это — совершенно новое ощущение. Может быть, вы пожелаете взглянуть на вашу комнату? Она там наверху, над кухней.

Мисс Дрюит согласилась — не без злорадной задней мысли. Быть может, все окажется никуда не годным? Вскоре она вернулась.

— Очень хорошо, — сказала она нелюбезно, — но я решительно не понимаю: из-за чего вам было хлопотать?

— Вы бы поняли, если бы увидели, что хотел купить капитан. Он выбрал обои с рисунком, изображавшим неведомый куст в цвету, наверху которого сидит певчая птица, пожирающая мотылька. Самый простой расчет подсказал мне, что каждое утро, раскрыв глаза, вы увидите пятьдесят семь совершенно одинаковых певчих птиц, пожирающих пятьдесят семь мотыльков. Занавеси же, выбранные им, были красного цвета, усеянные маленькими желтыми тиграми…

— Выбор дяди, без сомнения, удовлетворил бы меня, — проговорила мисс Дрюит с достоинством.

Положение становилось натянутым, но тут в дому подкатил кабриолет, и из него вышел пожилой господин с красным, загрубевшим от загара лицом, обросшим седою бородой. Он остановился с некоторым замешательством на пороге.

— Это… Да неужели это Пруденс? — проговорил он наконец, протягивая девушке руку.

— Да, дядя, это я.

Они пожали друг другу руки, и затем капитан, взяв из экипажа клетку с попугаем, всю дорогу просившим извозчика поцеловать его, отдал вознице деньги и снова вошел в дом, приветливо поздоровавшись с Тредгольдом.

— Я опоздал на поезд, — сказал капитан, — я… я надеюсь, что тебе будет здесь хорошо? — обратился он с тою же застенчивостью в девушке.

— Благодарю вас, дядя.

— Ты очень похожа на свою мать.

— Надеюсь, — проговорила Пруденс и, подойдя к капитану, поцеловала его в щеку. В ту же минуту она почувствовала себя в его добродушных медвежьих объятиях. Лицо его просияло.

— Черт меня побери, если я знал сначала, какого курса мне с тобою держаться! Маленькие девочки — одно, а когда они превратятся в красивых чинных барышень — не знаешь, с какой стороны и подойти к ним. Ведь мы десять лет не видались.

Он снова поцеловал ее в лоб и радостно подмигнул м-ру Тредгольду, который из деликатности смотрел в окно. Затем он объявил, что нанял слугу, — с ним меньше возни, чем со служанкой. Кажется, человек подходящий.

— Быть может, он хитер и скрывает свои недостатки? — заметил м-р Тредгольд.

— Покуда он скрывает их, не к чему придраться, — заявил капитан, — лучший повар, какого я когда-либо имел на корабле, был беглый каторжник.

— Насколько мне известно, Таскер никогда не был на каторге, — сказал Тредгольд, — во всяком случае, я уверен, что он не бежал оттуда: он слишком для этого глуп.

В эту минуту вошел нагруженный свертками тот, о ком шла речь; он застенчиво прошел на цыпочках на кухню, где сейчас же принялся возиться с устройством новоселья, а Тредгольд, отказавшись от приглашения капитана попить чая, простился с хозяевами.

— Славный малый, — сказал капитан, проводив его, — у него еще немножко ветер в голове, но с годами это пройдет.

Он уселся в кресло и окинул довольным взглядом свои владения.

— Чуть ли не впервые за сорок пять лет мне приходится жить в собственном доме. Надеюсь, что ты почувствуешь себя здесь счастливой, и уж не я буду виноват, если этого не случится.

II.

Менее чем за неделю капитан Бауэрс окончательно устроился в своем доме. В "кают-компании" были вывешены "правила", сообразно которым Джозеф Таскер должен был распоряжаться своим временем и, боясь случайно нарушить какое-нибудь из них, он старательно заучивал их по складам. Местные хозяйки очень интересовались деятельностью м-ра Таскера, но оказалось, что он держит дом в образцовом порядке, что капитан не замедлил приписать благодетельному влиянию "правил". Однако, дело не обошлось без их нарушения, и это привело в неожиданному знакомству.

Однажды после полудня послышался резкий стук в дверь, и в ответ на возглас капитана: войдите! — в комнату вбежал взволнованный, небольшого роста человек.

— Мое имя Чок! — проговорил он, запыхавшись.

— Приятель м-ра Тредгольда-отца? Я слышал о вас, сэр, — отозвался капитан.

Гость пропустил фразу мимо ушей.

— Жена моя желает знать: неужели ей придется ежедневно одеваться впотьмах до конца ее жизни? — продолжал он гневным, но дрожащим голосом.

— Одеваться впотьмах? — повторил изумленный капитан.

— С опущенной шторой, — пояснил гость, нервно теребя кончики рыжеватых усов. — Как бы вам самим понравилось, — продолжал он, уже смягчаясь, — если бы на вас навели в упор подзорную трубу?

— Джозеф! — рявкнул капитан, срываясь с места и подбегая к окну, из которого виднелась пресловутая мачта.

— Что прикажете, сэр? — спросил, перевешиваясь через перила, Таскер, в руке у которого оказался вышеупомянутый инструмент.

— Что вы делаете там с подзорной трубой? Как смеете вы глазеть на чужие окна?

— Я не глазею на окна, сэр, — возразил м-р Таскер тоном оскорбленной невинности, — мне даже в голову не могло прийти ничто подобное.

— Вы наводите трубу прямо на окно спальни, — закричал м-р Чок, выйдя вслед за капитаном в сад, — и это уже не в первый раз.

— Право же нет, сэр, — протестовал слуга, обращаясь в своему хозяину, — я смотрел на зябликов, они свили себе гнездо под карнизом. Притом я видел, что вы всегда спускаете штору, как только меня увидите, — обернулся он уже к посетителю, — и потому думал, что я не мешаю…

— Я крайне сожалею, — проговорил капитан и приказал Джозефу, все еще продолжавшему оправдываться, немедленно слезть, и приготовить чай.

— Я готов верить, что он не имел дурного умысла, — проговорил смягчившийся м-р Чок, между тем как смущенный Джозеф ретировался. — Надеюсь, сэр, что я не сказал ничего лишнего? Жена так настаивала, чтобы я пошел к вам.

— Вы были совершенно правы, и я благодарю вас за то, что вы пришли.

— Мне думается, — сказал м-р Чок, с большим интересом разглядывая сооружение, — мне думается, что оттуда должен быть прекрасный вид? Нечто в роде корабля в саду. Оно наводит на мысль о полюсе, бурях, северном сиянии…

Пять минут спустя Таскер, выглянув из окна кают-компании, увидел м-ра Чока поднимающимся с бесконечными предосторожностями на мачту. Шляпа его была нахлобучена на глаза, и он крепко прижимал в себе телескоп.

Когда Таскер вошел в сад доложить о том, что чай готов, м-р Чок все еще занимал свой возвышенный пост, и для находившихся внизу было ясно, что он опасается трудностей спуска, но слишком горд для того, чтобы в этом сознаться.

— Славный вид отсюда! — крикнул капитан.

— И… и… прекрасный! — отозвался м-р Чок, бледность которого была очень заметна.

Чай остывал и капитан, поднявшись, наконец, до платформы, предложил м-ру Чоку освободить его от телескопа, что было принято с благодарностью.

— Я… у меня затекла нога! — пробормотал он.

— Вот как! В таком случае спускайтесь осторожнее!

Благодаря соединенным усилиям капитана и слуги, м-ру Чоку удалось благополучно встать на землю, и он принял приглашение на чашку чая, причем вид комнаты привел его в искренний восторг. Настоящая каюта! Можно вообразить себя на корабле.

— А вы любите море? — спросил капитан.

— Очень люблю! — с жаром воскликнул м-р Чок, — я еще мальчиком желал уйти в море, а вместо этого пришлось заменить отца в его деле, к которому у меня никогда не лежала душа. Некоторые люди любят домашнюю жизнь, а я всегда стремился в приключениям. Воображаю, сколько вам пришлось пережить их, капитан. Эдуард Тредгольд мне кое-что порассказал…

— Когда проплаваешь сорок пять лет — на многое насмотришься. Ведь это — целая жизнь.

— А вот мне пятьдесят первый год, — мрачно проговорил м-р Чок, — а я только и видел на своем веку, как человек остановил взбесившуюся лошадь.

Когда Пруденс через полчаса вошла в комнату, она увидела м-ра Чока, прислушивающегося с напряженным вниманием к морским рассказам капитана.

За этим визитом последовали многие другие; иногда Чок приводил м-ра Тредгольда, а иногда м-р Тредгольд приводил его. М-р Чок освоился с трудностями восхождения на мачту и, взобравшись туда, осматривал окрестности с видом путешественника, обозревающего чужую враждебную страну. Это служило обыкновенно прелюдией к рассказам капитана, переносившим слушателей то на поросшие пальмами острова южного океана, то в Китай или Японию. М-р Чок освоился с морскими терминами и как-то раз заявил, что он намерен предпринять в скором времени морское путешествие. Он еще не решил — куда.

— Я подговариваю и вашего отца, — обратился он к Тредгольду.

— Непременно возьмите его с собою, — поддакнул почтительный сын, — это принесет ему пользу и мне — тоже.

— Да, но он сказал, что отправился бы лишь в том случае, если бы понадобилось поднять из воды затонувшее с золотым грузом судно. Ведь такие случаи бывали, капитан?

— Дно океана вымощено такими судами, — проговорил Тредгольд, следуя за мисс Дрюит в сад, где она собиралась сеять семена.

М-р Чок скова закурил трубку; он смотрел в окно, но перед его умственным взором расстилались синие моря.

— Вам не случалось слышать о подобных находках, капитан?

— Насколько могу припомнить — нет, хотя странно, что мы подумали одновременно об одном и том же.

— Почему — странно? — осведомился м-р Чок, осторожно кладя трубку на стол.

— Да так! — ответил капитан и отрывисто засмеялся, между тем как м-р Чок завертелся на месте.

— Вы знаете что-нибудь о затонувшем кладе?

— О затонувшем — нет.

— В таком случае, о кладе, зарытом в земле?

Бледно-голубые глаза м-ра Чока раскрылись во всю их ширину.

Капитан покачал головою. В сущности он не имеет права об этом говорить. Это — чужая тайна.

— Ведь я не спрашиваю у вас подробностей, — настаивал м-р Чок, — мне просто хотелось бы знать, в чем дело.

— Пожалуй, не будет особенной беды, если я и скажу вам, — проговорил капитан после долгого раздумья, — клад зарыт на одном из островов Тихого океана.

— Вы видели его?

— Я сам его зарыл.

М-р Чок откинулся назад, пораженный священным ужасом, между тем как капитан, улыбаясь, набил трубку.

— Да, — повторил он, — я сам вырыл яму обломком весла и похоронил в ней клад вместе с мертвецом.

Трубка едва не выпала из рук слушателя. Любопытство его не знало границ, и, наконец, уступая его просьбам, капитан рассказал ему историю клада. Шхуна, которой он командовал, потерпела крушение во время бури; спаслись, пристав в острову, только он сам и пассажир, называвший себя дон Диего, который всего больше заботился о сохранении бывшей на нем сумки, наполненной драгоценными камнями — алмазами, рубинами; некоторые из них были величиною с птичье яйцо. Он исчислял стоимость их в полмиллиона. Дон Диего заболел и перед смертью просил своего спутника похоронить вместе с ним и драгоценную сумку. Капитан исполнил его желание и, месяц спустя, был подобран проходившим мимо кораблем и доставлен в Сидней.

— И вы могли бы найти эти драгоценности? — осведомился м-р Чок.

— Почему же нет? Я начертил карту острова и узнал на корабле, в каких местах он находится.

— Значит, вы могли бы найти их и теперь?

— Если только остров не убежал! — ответил капитан с отрывистым смехом и, выбив пепел из трубки, предложил гостю пройти по саду, но от продолжения разговора уклонился.

III.

М-р Чок, под впечатлением удивительного рассказа, вернулся домой словно во сне. На дворе стояла весна, и запах сирени перенес его к давно прошедшим временам, когда он был одиннадцатилетним мальчиком и мечтал о морских путешествиях. Мысли его еще были всецело в прошлом, и м-сс Чок, дама представительной наружности, сидевшая за шитьем у окна, окинула его проницательным взглядом.

— Я-таки заполучила ее, — сказала она тоном торжества.

— А! — отозвался м-р Чок.

— Сначала она не соглашалась. Она обещала поступить к мисс Моррис… М-сс Моррис слышала о ней от Гарриса, бакалейщика, который один знал, что она случайно осталась без места.

М-р Чок рассеянно выслушал длинный рассказ, который, если бы только изменить имена и место действия, мог бы сойти за рассказ о борьбе между ловким рыбаком и упорной рыбкой.

— Но вы не слушаете! — воскликнула она наконец, — не говорите мне: нет, милая! На чем я остановилась?

— Ты сказала, — медленно проговорил м-р Чок, — что удивляешься, как могла приличная девушка прослужить там столько времени…

— Хорошо, а что я говорила еще? — продолжала, прикусив губу, м-сс Чок.

— Что нужно вычистить весь дом, с чердака и до подвала…

— Превосходно! Продолжайте, пожалуйста!

— Еще ты сказала, что тебе жаль мужа, — закончил задумчиво м-р Чок.

М-сс Чок поднялась с места и встала перед ним.

— Я никогда не говорила ничего подобного! Как вам не стыдно? Я сказала, что ее хозяин, м-р Уильсон, умер и семья переехала в Лондон. Что тут похожего?

— Мысли мои были далеко отсюда, — сознался м-р Чок, — я думал о море.

— Опять эти бредни! — воскликнула м-сс Чок, с достоинством выплывая из комнаты, и м-р Чок вернулся в своему острову.

С этого дня он стал бредить морским путешествием, и капитан, сначала забавлявшийся его энтузиазмом, уже начинал сердиться, когда речь заходила об острове, и упорно отказывался показать карту. История острова дошла и до Тредгольда, заинтересовавшегося ею, судя по частым его посещениям, не менее самого м-ра Чока.

Вероятно, карта так бы и осталась не показанной, если бы Тредгольд не побился об заклад на два золотых соверена, что Чоку не видать ее, как своих ушей, а мисс Дрюит, из чувства противоречия, не употребила своего влияния на дядю в пользу м-ра Чока. В один прекрасный вечер на столе появилась пожелтевшая от времени, местами протершаяся карта, набросанная карандашом. Остров был овальной формы, изрезанный мысами и бухтами. М-р Чок уставился на нее с благоговением созерцающего реликвию пилигрима и с жадностью читал названия: "Мыс Сильвио", "Бухта Бауэрса", "Одинокая гора".

— А вот это, не могила ли? — осведомился он, указывая на точку в северо-восточном углу.

— Нет, — сказал капитан, — подробный план на обороте.

Но вместо того, чтобы перевернуть карту, он скатал ее в трубку и бросил в ящик стола, к великому разочарованию м-ра Чока.

— Вы проиграли, — обратилась мисс Дрюит в Тредгольду.

— Я знаю, — ответил он с выражением лица, которое может быть лишь у разорившегося вконец игрока. Сначала он полез рукою в левый карман и достал оттуда горсть монет — преимущественно медных, к ним присоединились несколько серебряных монет из жилетного кармана, и, наконец, после нескольких минут мрачного размышления, он пошарил в правом кармане…

— Одиннадцать шиллингов, десять пенсов, — сосчитал он машинально.

— Пожалуйста, не беспокойтесь… Отдадите потом… — смутился м-р Чок.

— Да выпишите вы ему чек! — воскликнул нетерпеливо капитан, которому наскучила эта процедура.

— Нет, нет, лучше уж сразу расплатиться, — бормотал тот, роясь по своим карманам. — Мисс Дрюит правду сказала, что тот, кто бьется об заклад, должен быть готов к проигрышу. Но я был слишком самонадеян, как оказалось.

Наступила пауза, во время которой покрасневшая мисс Дрюит чувствовала себя очень неловко, и неловкость эта еще усилилась, когда м-р Тредгольд, найдя в кармане несколько банковых билетов и золотых монет, выразил по этому поводу свое удовольствие. Простодушный капитан и м-р Чок ощутили облегчение, а светлые серые глаза мисс Дрюит отлично заметили подозрительные подергивания в углах рта м-ра Тредгольда, хотя она и смотрела через его голову.

После ухода гостей капитан уселся у окна и погрузился в задумчивость, как вдруг до него явственно донесся из кухни шепот. Послышался резкий женский смех. Капитан позвонил и спросил у появившегося на звонок Джозефа: не сам ли он с собою разговаривает? М-р Таскер казался сконфуженным, но не отвечал. В то же время дверь тихо приотворилась.

— Я не желаю этого, — проговорил капитан, — можете разговаривать с собою в другом месте. И что за смех? Точно кашель простуженной старухи!

Он коварно улыбался в темноте, но тут из кухни снова послышался вызывающий кашель, а затем визгливый женский голос затянул песню.

— Что?! — загремел капитан с хорошо разыгранным изумлением, — да вы никак привели кого-то в мою кают-компанию? Принесите-ка сюда "правила!"

М-р Таскер вылетел вон, а затем в кухне поднялся спор, причем резкий женский голос звучал все настойчивее, и лицо капитана выразило недоумение, когда в комнату неожиданно влетела тонкая женская фигура.

— Вот ваши "правила!" — воскликнула вошедшая, — но вы бы лучше зажгли лампу, а то впотьмах вам все равно их не прочесть!

Негодующий взор капитана пропал во мраке даром. Он с достоинством зажег лампу и при свете ее обнаружил присутствие в комнате рыжеватой тоненькой девицы, очевидно ничуть не устрашенной его величественным видом.

— Кто вы? — спросил он резко.

— Мое имя Виккерс. Селина Виккерс. Я слышала, что вы говорили моему Джозефу. Можете, если желаете, повторить это мне в лицо.

— Что вы делаете в моей кают-компании? — продолжал капитан, взгляд которого мисс Виккерс спокойно выдержала, не опуская своих зеленоватых глав.

— Я пришла к вам на кухню, — подчеркнула она, — в гости в моему жениху.

— Но этого делать нельзя, — возразил капитан с кротостью, удивившей его самого, — одно из правил…

— Я их знаю вдоль и поперек, — нетерпеливо прервала мисс Виккерс, — не убудет от этого вашей кухни. Пожалуйста, не становитесь между мною и моим Джозефом, — я этого не допущу. Сами вы не женаты, по-этому не хотите, чтобы женились и другие люди. Почему бы мне не говорить и не смеяться? Язык мне дан Богом не только для того, что бы его показывать.

— Послушайте, моя милая, — начал было капитан, но он был бессилен остановить новый поток ее речей.

— Пожалуйста не называйте меня вашею милой! Слава Богу, я — не ваша милая. А если бы вы побольше знали девушек, вы бы поняли, что нельзя их разлучать с их милыми. И ни одна девушка…

Капитан для проформы сделал вид, что желает позвонить в колокольчик. Мисс Виккерс осталась невозмутимой.

— Я решила, что лучше всего объясниться с вами начистоту. Я всегда говорила Джозефу, что вы не так страшны, как кажетесь. Решительно не понимаю: почему он так боится вас? Одна нервность и больше ничего… Добрый вечер!

Она тряхнула головой и удалилась на кухню, заперев за собою дверь. Капитан Бауэрс, все еще ошеломленный, снова уселся в кресло и, взглянув на лежавшие на столе "правила", усмехнулся себе в бороду.

IV.

Скрывать про себя какую-нибудь тайну было решительно не под силу м-ру Чоку, и намеки, делаемые им его ближайшим друзьям — Тредгольду старшему и подрядчику, м-ру Роберту Стобеллю, — вселили в них некоторое сомнение относительно его умственных способностей.

— Он забегает ко мне в самое горячее время, — жаловался этот последний, — говорит что-то несуразное о полумиллионном деле… Он вскакивает и выскакивает из моей конторы, как фигурка на часах с музыкой.

Кончилось тем, что м-р Чок во всем признался приятелям, и все выразили свое изумление по поводу образа действий капитана. Но, может быть, у него нет денег для снаряжения экспедиции? Не предложить ли ему долю в предприятии, которое они могут оборудовать втроем, причем каждый внесет равную долю издержек; добыча также должна быть разделена на равные части.

— Соединить приятное с полезным… — фантазировал Тредгольд-отец, — я проветрюсь, а Эдуарду будет полезно поработать одному…

— Если вы соедините приятное с полезным, то и платить вам следует больше, — ввернул неумолимо практический м-р Стобелль, окинув приятеля сумрачным взором.

— Чок поедет ради удовольствия, — продолжал Тредгольд-отец.

— Значит и ему следует внести большую долю расходов, — дополнил м-р Стобелль.

— Ну, это мы решим впоследствии, а пока нужно переговорить с капитаном, — предложил нотариус.

Но ожидания союзников оказались тщетными. Капитан остался глух ко всем намекам, а когда с ним заговорили напрямик, пытаясь соблазнить его перспективой сделаться благодетелем всего Винчестера и богатейшим его гражданином, он заявил, что не может нарушить данного им слова. Карту он показал, но план на ее оборотной стороне решительно отказался показать.

— А если бы нам вздумалось поискать клад за наш собственный страх и счет, вы дали бы нам разрешение? — деловито осведомился нотариус.

— Конечно, — засмеялся капитан, — охотно даю вам разрешение перерыть все острова Тихого океана, — их, кстати, очень много, и все они похожи друг на друга. Попытайтесь!

— Вы во всяком случае получите вашу долю! — заметил Тредгольд-отец, и компания чокнулась за успех предприятия. В эту минуту м-р Чок приложил палец к губам и указал глазами по направлению к двери, за которой мелькнул женский силуэт в большой шляпке.

— Нас подслушали… Чего доброго, состоится другая экспедиция! Вам бы лучше отплыть сегодня же ночью, господа! — засмеялся капитан, откидываясь назад в своем кресле и окидывая общество веселым взглядом.

По уходе гостей капитан позвал Таскера, вторично нарушившего дисциплину, и осведомился: ушла ли "та женщина"? Да? В таком случае м-р Таскер, может быть, объяснит ему: что, наконец, все это значит?

— Я не виноват, сэр, — ответил виновный с тоской, — по мне, хоть бы она и не приходила.

— Как? Что за вздор вы говорите? Зачем же она ходит?

— Потому что ей вздумалось, сэр, а если уж она заберет себе что-нибудь в голову, не нам с вами помешать ей в этом, сэр.

— Что за, вздор! Но ведь вы же пригласили ее?

— Пригласил? Ее незачем было и приглашать, сэр. Сама пришла. Мы как-то встретились недели три тому назад, и я прошел с нею часть дороги, затем я увидел ее у Гарриса, бакалейщика, и она проводила меня до дому, а потом и повадилась сюда… Сегодня она уже и обручальное кольцо надела мне на палец, и взяла с меня первый шиллинг для уплаты. Кольцо куплено в рассрочку.

— На кой черт вы покупали кольцо, если она вам не нравится? — воскликнул капитан, глядя на него с неподдельным состраданием.

— Легко вам говорить, сэр! — воскликнул несчастный, — видать, что вы не знаете Селины. Она сама принесла кольцо. Она с семнадцати лет всем домом командует, недавно отца родного выгнала на улицу в одной рубашке и жилетке за то, что он хлебнул малую толику. Она и трактирщиков так запугала, что ему нелегко бывает достать водки. Вот она какой сахар!

— Ну… скажи ей просто, что я не желаю пускать ее сюда.

— Не раз говорил, сэр, но она и ухом не ведет.

Капитан, сдвинув брови, погрузился в раздумье, и м-р Таскер при мысли о том, что он держал когда-то в повиновении и страхе свой экипаж, безмолвно взирал на него в трепетном ожидании, сквозь которое просвечивал луч надежды.

— Ну? — спросил вдруг капитан, заметив его присутствие, — чего ты ждешь?

— Я… я думал, сэр, вы, может быть, придумаете что-нибудь такое, чтобы ее отвадить, сэр. Мне, видите ли, приглянулась другая девица…

Капитан в ответ на это заявление только гневно сверкнул глазами, и м-р Таскер поспешил убраться восвояси.

Экспедиция м-ра Чока послужила для капитана предметом неистощимых шуток; он постоянно осведомлялся о том, как идут приготовления, и однажды так вывел м-ра Чока из терпения, что тот надулся и недели две не показывался в коттедже, предоставив капитана обществу м-ра Тредгольда-младшего. К последнему капитан чувствовал большую симпатию, — молодой человек забавлял его своим добродушным юмором; к сожалению, мисс Дрюит не разделяла симпатии дяди. Если капитан хвалил ум и деловитость Эдуарда, она замечала, что не любит молодых людей, ушедших с головою в наживу.

— Я только хотел сказать, что он не ленится… — оправдывался капитан.

— Приходить сюда, — докончила мисс Дрюит: — он интересуется вашими рассказами…

— И кое-чем еще… — пробовал-было закинуть удочку капитан, но строгое лицо племянницы обескуражило его.

— Чем?

— Вышкой на мачте! — вывернулся капитан, — он очень любит подниматься туда.

— Да, у них с Джозефом одинаковые вкусы, — спокойно заметила мисс Дрюит. — Вообще я нахожу, что между ними есть сходство.

— Сходство?! — воскликнул пораженный капитан: — сходство между Эдуардом Тредгольдом и Джозефом? Ни одной похожей черты! У тебя, душа моя, просто неладно с глазами…

— Не думаю, — серьезно ответила мисс Дрюит.

Дня два спустя м-ру Тредгольду пришлось пожать плоды этого разговора. Зайдя к капитану и довольно долго прождав его, он собирался уже уходить, когда мисс Дрюит, наконец, вышла в нему. Он выразил надежду, что капитан скоро вернется.

— Может быть, и не скоро, — ответила девушка.

— Ну, я во всяком случае рад, что подождал. Я очень утомился, и отдых полезен мне. Иногда мне кажется, что я слишком заработался.

— В таком случае я рада, что вы отдохнули, — сказала мисс Дрюит, слегка приподняв брови в знак изумления.

— Благодарю вас, — сказал серьезно м-р Тредгольд. — Я пришел поговорить с капитаном относительно столика времен королевы Анны, который мне случайно удалось открыть. Он как-раз подошел бы для вашей комнаты. Это — настоящая редкость.

— Вы очень добры, — сказала мисс Дрюит холодно, — но в моей комнате уже нет места для каких бы то ни было вещей. Почему вы не оставите его для себя?

— У меня нет денег. Вы забываете, что, благодаря вашим стараниям, я проиграл Чоку целых два фунта.

Возвратившийся капитан обрадовался, застав их вместе, и пригласил Тредгольда к чаю, во время которого произошла забавная сцена. При появлении Таскера, с чаем капитан с помощью различных знаков и подмигиваний старался обратить внимание племянницы на полнейшее отсутствие сходства между Таскером и гостем. В конце концов заметивший эти маневры Тредгольд осведомился: не в саже ли у него нос?

Уже стемнело, и пришлось зажечь лампу, когда за окном вдруг послышался тонкий голос м-ра Чока, который о чем-то спорил, очевидно, с медведем, так как в ответ на его доводы слышалось сердитое ворчание. Вслед затем в дверь постучали, и явился м-р Чок в сопровождении сумрачного м-ра Стобелля, молча опустившегося в кресло. М-р Чок казался сконфуженным.

— Я так и думал, что найду вас здесь, — обратился он к Тредгольду.

— Почему? — откликнулся тот с резкостью, по-видимому неоправдываемой обстоятельствами.

— Ну, потому… потому что вы всегда здесь! — попытался тот объясниться, за что и был вознагражден свирепым взглядом.

— Стобелль хотел непременно повидать вас, — обернулся м-р Чок в капитану, — это все по поводу острова, он не может говорить ни о чем другом…

Капитан чуть не застонал, а Тредгольд попытался, но безуспешно, обменяться взглядом с мисс Дрюит.

— Он интересуется им, как ребенок, которого повели впервые смотреть пантомиму, — продолжал Чок, но сразу осекся — так свирепо было выражение лица Стобелля и его вытаращенные глаза.

— Вы говорили о пантомиме, — напомнил Тредгольд.

— Да, да… Мой друг просто не может спать по ночам, — подхватил Чок, умоляюще глядя на упорно молчащего союзника.

— А он не пробовал, закрыв глаза, считать овец, прыгающих через изгородь? — сочувственно посоветовал Тредгольд.

— И не намерен пробовать! — вдруг разразился Стобелль из своего угла, но Чок поспешил заявить, что они, более, чем прежде, — заняты мыслью о путешествии, и просили бы капитана показать им еще раз "для освежения памяти" набросанную им карту. Можно взглянуть на нее?

— Нет, — сухо отрезал капитан.

— Не особенно приятно отказывать друзьям, — заговорил он мягче, подливая виски в стаканы гостей, — между тем я связан словом и потому предпочел устранить искушение…

— Каким образом? — осведомился м-р Чок.

— Я сжег ее, — ответил капитан с улыбкою.

— Сожгли?! — задохнулся м-р Чок: — вы сожгли карту?

— Да, вчера поутру, раскуривая трубку, я поднес спичку к "Мысу Сильвио" и вскоре "Одинокая гора" превратилась в вулкан!

Он громко расхохотался, но смех его не нашел отклика. Стобелль шумно поставил свой стакан на стол и нахмурился.

— Ничего тут нет смешного! — проворчал он, — весь город могли облагодетельствовать!

— Ну, теперь все равно дела не поправишь, — развел руками капитан. — Как? Вы уже уходите?

— Ухожу, — мрачно проговорил Стобелль и, молча простившись, вышел из коттеджа, с такою силой захлопнув входную дверь, что напугал проходившую мимо старушонку.

V.

После ухода посетителей мисс Дрюит сидела некоторое время у себя, поглядывая неблагосклонно на некоторые редкости, приобретенные для нее дядей, благодаря навязчивости м-ра Тредгольда; затем, вспомнив, что она оставила внизу на камине ключ от часов, девушка сошла в приемную, где застала капитана нагнувшимся над раскрытым ящиком бюро. Он с несвойственною ему лихорадочной поспешностью перерывал бумаги и, очевидно, чего-то не находил.

— Пропала! — проговорил он, пораженный.

— Что такое пропало?

— Карта! — воскликнул капитан, теребя свою бороду. — Я сунул ее прошлый раз вот в это отделение и с тех пор не дотрагивался до нее, а теперь ее нет, нигде нет.

— Но ведь вы сожгли ее! — изумилась Пруденс. — Вы сказали, что мыс Сильвио превратился в вулкан.

— Вернее сказать: я собирался ее сжечь, а вулкан — это я так: для красного словца! — объяснил сконфуженный капитан, чувствуя легкий укор в ее голосе. — Ты знаешь, Чок все время приставал ко мне, и я не знал, как ему отказать…

— А может быть, вы сожгли ее и забыли?

— Я точно знаю, что не сжег! — рассердился капитан. — Надо спросить у Джозефа.

— Вы сказали при нем, что сожгли ее, — остановила его мисс Дрюит.

— Правда. Но значит, кто-нибудь ее стащил. Великий Боже! А вдруг они все же отправятся?

— Это уже будет не ваша вина, — спокойно ответила мисс Дрюит.

Капитан продолжал ерошить свои волосы, покуда они не встали у него ершом. На лице его отражались волновавшие его чувства.

— Кто-то ее стащил, — повторил он, — а если карта украдена, они, пожалуй, отправятся на поиски клада.

— Но, может быть, ничего не найдут?

— Может быть, и не найдут, — проворчал он, встав и зашагав по комнате. Пруденс, пораженная внезапною мыслью, подошла в нему.

— Эдуард Тредгольд один оставался здесь сегодня.

— Нет! нет! — воскликнул капитан: — кто бы ни взял ее, это наверно был не Тредгольд. По всему городу уже трезвонили о ней.

— Он вздрогнул, когда вы сказали, что сожгли ее, — настаивала мисс Дрюит, — я убеждена, что в скором времени отец его с Чоком и Стобеллем отправятся в далекое плавание. Покойной ночи!

Между тем союзники возвращались по домам разочарованные. Полмиллиона уплыло из-под носа, по выражению м-ра Стобелля.

Мисс Виккерс, узнав от Джозефа о сожжении карты, была так поражена, что даже отказалась поверить "своим собственным ушам".

— Почему? — осведомился ее нареченный.

— Потому… ну, потому, что это было бы слишком глупо! Ну-ка, повторите еще раз, как все это было… Ничего не разберу.

М-р Таскер покорно повторял, выразив при этом убеждение, что все очень просто.

— Да, все, чего мы не понимаем, кажется простым! — неопределенно заметила мисс Виккерс.

Она задумчиво вернулась домой и дня два-три продолжала находиться в этом состоянии, к удивлению ее семьи. Шестилетний Джордж Виккерс, претерпев операцию умывания трижды за одно утро, едва не сошел с ума, между тем как Марта и Чарльс не были подвергнуты этой процедуре ни разу. Рассеянность мисс Виккерс продолжалась, однако не долее трех дней; на четвертый она, окончив свой дневную работу, оделась с необычайном старанием и вышла из дома.

М-р Чок работал у себя в саду, соединяя приятное с полезным, как вдруг в противоположном конце сада ему послышался тихий продолжительный свист. Он машинально повернул голову в ту сторону и едва не выронил лопату, заметив возвышавшуюся над забором женскую шляпку, показавшуюся ему странно знакомой. Взглянув в другую сторону, он увидел у окна бывшую очевидно настороже м-сс Чок.

Свист все усиливался, и м-р Чок, отерев лоб, внезапно покрывшийся потом, с удвоенною силою принялся за работу; проведя языком по слегка запекшимся губам, он принялся насвистывать в свою очередь, но этот прием оказался неудачным: таинственный свист усилился, и — как это ни странно — принял какой-то оттенок мольбы. Побледневший м-р Чок не в силах был выносить долее это испытание.

— Ну, кажется, на сегодня хватит! — проговорил он громко и весело, втыкая лопату в землю и надевая жакетку, висевшую тут же на кусте. Когда он проходил мимо окна гостиной, повелительный голос окликнул его.

— Что, милая? — отозвался м-р Чок.

— Там какой-то приятель вызывает вас свистом, — проговорила м-сс Чок деланно спокойным голосом.

— Свистом? — повторил м-р Чок, продолжая по мере сил разыгрывать роль глухого, — я думал, что это птица свистит.

— Птица? — едва не задохнулась м-сс Чок: — взгляните сюда! Вы называете это птицей?

М-р Чок взглянул и испустил восклицание изумления.

— Вероятно, он вызывает кого-нибудь из слуг? Я должен буду поговорить с ними.

— Поговорите лучше с нею! — произнесла м-сс Чок с величественным презрением.

— Я этого не сделаю.

— Почему?

— Потому что ты станешь меня расспрашивать и все равно не поверишь мне, что бы я ни сказал.

— Итак, ты отказываешься идти? — спросила она дрогнувшим голосом.

— Отказываюсь. Почему бы тебе не пойти самой?

М-сс Чок смотрела на него несколько секунд в гневном безмолвии, затем, подобрав юбки, величественно выплыла в сад, и м-р Чок вздохнул с облегчением, услышав, что свист прекратился. Но когда она возвратилась, лицо ее выражало такое негодование, что м-р Чок, не смея ее расспрашивать, окаменел на месте.

На следующий день за завтраком м-ру Чоку пришлось плохо. Выказывать сочувствие м-сс Чок, сумрачно разливавшей кофе, и разыгрывать роль человека, ни о чем не догадывающегося, — было выше его сил. Он старался делать как можно менее шума, разбивая яйцо, но, тем не менее, все время чувствовал за себе ее укоризненный взгляд, между тем как она демонстративно отставила от своего прибора поджаренный хлеб и яйца.

— Ты ничего не кушаешь, моя милая, — сказал м-р Чок.

— Я не в состоянии проглотить ни кусочка, — было ответом.

Принимая из рук супруги вторую чашку кофе, м-р Чок ощутил угрызение совести, а когда он взял другой кусочек поджаренного хлеба, она только вздохнула, возведя глаза к потолку.

— Ты не похожа на себя, — заметил заботливый супруг, — это огорчает меня.

— Конечно, я не молодею, — согласилась м-сс Чок, — но это еще не может служить извинением для ваших поступков. Вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать. Вчера, когда эта особа высвистывала вас из-за забора, не сказали ли вы, что это — птица?

— Да, я сказал, — ответил м-р Чок.

Лицо м-сс Чок запылало.

— Какого сорта птица? — спросила она вызывающе.

— Певчая птица, — проговорил он с пытаясь пошутить.

М-сс Чок вышла из комнаты.

М-р Чок грустно окончил завтрак; мысли его невольно обратились в вчерашней незнакомке, — он даже перебрал в уме имена винчестерских красавиц и бросил мимоходом взгляд в зеркало. После завтрака он вздумал пройтись по городу и заглянул от нечего делать к Тредгольду-старшему, который, против обыкновения, любезно принял его и объявил, что он ждет их обоих со Стобеллем сегодня в восемь часов вечера; Эдуарда он нарочно отослал с поручением.

В назначенный час м-р Чок входил в контору; при его появлении, худощавая фигура, сидевшая в большом кресле, обернулась к нему, и он с изумлением узнал выразительные черты мисс Селины Виккерс. Насупротив нее помещался м-р Стобелль.

— Моя новая клиентка! — отрекомендовал ее нотариус.

— Я хотела потолковать с вами вчера вечером, — обратилась к м-ру Чок клиентка, — я свистела целые десять минут… Удивляюсь, как вы не слышали!

— Что это вам вздумалось? — осведомился м-р Чок не без некоторого разочарования.

— Нужно было потолковать о деле, — спокойно заявила мисс Виккерс, — но я все равно обратилась в м-ру Тредгольду по делу о…

— О земле, с которою связаны ее интересы, — деловито пояснил нотариус.

— Об острове! — докончила мисс Виккерс.

— Как? Еще остров? — вырвалось у м-ра Чока.

Тредгольд кашлянул.

— Моя доверительница не имеет состояния, — начал было он, но Стобелль прервал его.

— Да будет вам с этими фокусами! Она еще не так станет ломаться.

— Но у нее есть собственность, — вмешался м-р Тредгольд, предупреждая возможность стычки между м-ром Стобеллем и мисс Виккерс, — дело — деликатное, и все вы должны дать сперва обет молчания. Это — непременная ее воля.

Когда м-р Чок произнес условную формулу, Тредгольд пошептался со своей доверительницей и затем мисс Виккерс вынула из-за корсажа документ, в котором все узнали исчезнувшую карту.

— Но ведь капитан сказал, что сжег ее! — воскликнул м-р Чок, — значит, это — другая карта?

— Возможно! — коротко отрезала мисс Виккерс.

— Мы не можем не верить капитану Бауэрсу, следовательно, у нас в руках дубликат, — холодно резюмировал нотариус. — Моя доверительница не сообщила, каким образом удалось ей приобрести его…

— И не намерена сообщать, — бесстрастно заявила мисс Виккерс.

— Достаточно того, что он — у нас в руках, — продолжал нотариус. — Итак, мы намерены снарядить экспедицию на паевых началах: равные расходы и равные доли.

— А как же относительно капитана? — осведомился м-р Ток.

— Он тоже получит свой пай — без всяких расходов с его стороны к тому же, — выразительно объявив Тредгольд.

— И вы получите пять тысяч фунтов, Селина! — сказал м-р Стобелль с благосклонной улыбкой.

Мисс Виккерс обратила в нему лицо, дышавшее чувством собственного достоинства, и только прищурила один глаз.

— Не называйте меня Селиной, если не желаете, чтобы я звала вас Боби.

Восклицание м-ра Тредгольда заглушило ругательство, сорвавшееся с уст м-ра Стобелля.

— Я не обращаю внимания! — пожала плечами мисс Виккерс: — сожалею только, что согласилась на его участие в деле. Один из его писцов говорил, что он —джентльмен только наполовину, но и этой половины он никогда не видел.

М-р Стобелль, не доверяя своему самообладанию, подошел в окну и высунулся из него.

— Итак, мы, кажется, обо всем условились? — спросил м-р Тредгольд, оглядывая присутствующих.

— Одну секунду! — остановила его мисс Виккерс: — прежде чем подпишу бумагу и отдам карту, я желаю получить двадцать фунтов.

М-р Тредгольд омрачился, м-р Чок замычал, а м-р Стобелль отошел от окна.

— Двадцать фунтов! — проворчал он.

— Двадцать фунтов, — повторила мисс Виккерс, или четыреста шиллингов, если вы это предпочитаете.

М-р Тредгольд попытался поторговаться с нею, но — напрасно.

— Таковы мои условия, — заявила мисс Виккерс, — даю вам пять минут на размышление, м-ру Стобеллю — шесть, потому что мозги у него тяжелее поворачиваются.

Разумеется, до истечения срока условия ее были приняты, и м-р Тредгольд составил бумагу, а затем джентльмены, опорожнив свои карманы, собрали необходимую сумму, которая и была вручена мисс Виккерс в обмен за карту.

Она пожелала им доброго вечера, но, дойдя до двери, положила руку на дверную ручку и задумалась.

— Мне кажется, я правильно поступила, — проговорила она несколько нервно, — деньги эти — ничьи, и они лежали без пользы. Ведь я ничего не украла…

— Нет, нет! — поспешно произнес нотариус.

— Теперь они пойдут на пользу людям. Я отдам часть моих денег бедным. Надо бы приписать это в бумаге.

— Мы и так сделаем все по совести, — успокоительно заметил м-р Чок.

Мисс Виккерс милостиво улыбнулась ему.

— Вы-то сделаете и м-р Тредгольд — также, а вот…

— Закройте дверь, — холодно прервал м-р Стобелль, — вы делаете такой сквозняк, что он может голову снести с плеч.

Мисс Виккерс гневно окинула его взглядом и, не найдя достаточно сокрушительного ответа, молча скрылась, захлопнув за собою дверь.

Счастливые обладатели карты нагнулись над нею втроем.

— Удивительно! — говорил м-р Чок, — я поклялся бы перед судом, что это — та самая.

— Нечего ломать над этим голову! — посоветовал м-р Стобелль.

— Желание ваше исполнилось, — проговорил Тредгольд, — а вы еще о чем-то рассуждаете.

— Кстати, по поводу путешествия, — вдруг испугался м-р Чок, — как же нам быть с м-сс Чок? Ведь она захочет с нами поехать?

— И м-сс Стобелль захочет, но не поедет! — заявил супруг этой дамы.

М-р Тредгольд объявил, что дамы до последней минуты ничего не должны знать, да и вообще болтать не годятся. В среду необходимо отправиться в Биддлькомб и осмотреться. Лучше всего приобрести небольшое, солидное парусное судно, набрать экипаж и отплыть в как можно быстрее.

Лицо м-р Чока просияло. Они заберут с собою бусы, зеркала — для торговли с дикарями. Необходимо оружие, всевозможные инструменты… Право, это все похоже на сказку. Но только как быть с женой?

— У меня тоже есть жена, — фыркнул м-р Стоббель, — однако я не тревожусь.

— Да, — вырвалось у м-ра Чока в порыве необычной откровенности, — но у меня — жена, а у м-сс Стобелль — муж. Вот в чем разница.

М-р Стобелль пережевывал это замечание во время всего обратного пути и, наконец, пришел к заключению, что события этого дня повредили мозги м-ра Чока.

VI.

До самой среды, покуда он со своими собратьями, искателями клада, не очутился на платформе станции в Биддлькомбе, м-р Чок находился в состоянии восторженной мечтательности, еще более подтвердившей подозрения его жены. Еще сидя в вагоне, он усиленно втягивал воздух носом, уверяя, что уже чувствует запах моря.

Для небольшого порта Биддлькомб оказался хорошо снабженным судами, и сердце м-ра Чока усиленно билось, между тем как взор его перебегал от стройной шхуны к грязным угольщикам и миниатюрным яхтам. Не зная, как приступить к переговорам, они задумчиво бродили по набережной и, наконец, почувствовав аппетит, проследовали в гостиницу, где м-р Стобелль, поколебавшись в выборе между ростбифом и бараньей котлеткой, заказал то и другое.

Единственным кроме них посетителем столовой был приземистый, краснолицый, гладко выбритый человек, потягивавший виски за столом у окна. М-р Чок почуял в нем моряка и немедленно почувствовал в нему симпатию, невзирая на маленькие бегающие глазки и неприятный рот незнакомца.

— Добрый день, джентльмен, — сказал тот, приветливо кивая м-ру Чоку.

Завязался разговор о погоде, затем незнакомец, которого подававший ему виски служитель назвал капитаном Брискетом, осведомился у друзей: впервые ли они здесь?

— Много раз бывали, — ответил м-р Чок, — я очень люблю море.

Капитан Брискет кивнул и, взяв свой стакан, подсел к их столу.

— Плохи дела в Биддлькомбе, — сказал он, — половина судов не зафрахтована, да и вообще игра свеч не стоит.

М-р Тредгольд переглянулся с товарищами и поиграл вилкой.

— А мы именно высматривали себе судно.

— Вы желаете отплыть на нем в качестве пассажиров?

— Нет, мы желали бы приобрести его в собственность.

Капитан Брискет, сильно заинтересованный, придвинулся еще ближе.

— Вы желаете купить новое судно?

— Да, если бы удалось приобрести его по недорогой цене, — объяснил Тредгольд, — мы намерены отправиться в Тихий океан — ради удовольствия. Может быть, займемся немного торговлей. Я думаю, что какую-нибудь подержанную шхуну можно купить за грош?

— На ловца и зверь бежит! — воскликнул капитан Брискет с громким смехом: — я знаю шхуну в двести сорок тонн, которая, как нельзя лучше, подошла бы вам. Судно почти новое и целехонькое, как колокол. Вы сами примете командование?

— Нет, он не примет, — ответил м-р Стобелль.

— Значит, вам нужен шкипер? — воскликнул капитан Брискет с возрастающим возбуждением: — не говорите мне, что вы уже с кем-нибудь порешили.

— Почему же нет? — проворчал Стобелль, продолжая резать сыр.

— Потому что, джентльмены, лучше Билля Брискета вам никого не найти! — воскликнул моряк, стукнув кулаком по столу с такой силой, что расплескал половину виски из своего стакана.

Это поразительное сообщение было, однако, принято с таким недостатком энтузиазма, что капитан Брискет, с целью скрыть то, что всякий другой назвал бы смущением, позвонил слугу, приказав ему подать полный стакан.

— Мы не можем ничего решить в пять минут, — проговорил, наконец, м-р Тредгольд после долгой неловкой паузы, — прежде всего нам нужен корабль.

— Подходящее для вас судно стоит в том конце гавани, — ответил капитан Брискет, — пойдемте вместе осмотреть его или ступайте одни. Билль Брискет не такой человек, чтобы напортить кому-нибудь, получит он от этого пользу или нет…

— Стойте, — проговорил м-р Стобелль, подняв руку, — сколько может стоить такое судно?

— Это зависит, — ответил Брискет, — разумеется, если куплю я…

М-р Стобелль вторично поднял руку.

— Зависит от того: купите ли вы его для нас, или продадите нам от имени владельца судна?

Брискет вскочил и, к ужасу м-ра Чока, крепко хлопнул м-ра Стобелля по спине. М-р Стобелль, сжав кулак величиною с баранью ногу, оттолкнул стул и приготовился встать.

— Вы — молодец! — воскликнул капитан Брискет тоном искреннего уважения, — вот что вы такое, сэр!

М-р Стобелль снова опустился на место и впервые на губах его заиграла улыбка.

— Разрешите мне вступить в переговоры с Тоддом и дайте мне один фунт из каждых десяти, которые я выторгую для вас, — убедительно проговорил Брискет.

М-р Тредгольд взглянул на товарищей.

— Если мы на это согласимся, — обратился он в капитану, — вам будет выгодно купить корабль во что бы то ни стало. А почему мы будем знать: годен ли он для плавания?

— В этом-то и суть! — засмеялся Брискет: — если останетесь довольны моими рекомендациями, вы возьмете меня в капитаны, и здравый смысл подскажет вам, что я не стану рисковать своей шкурой, купив для вас гнилое судно.

Расплатившись в гостинице, они вышли на улицу, и Брискет указал товарищам на шхуну, носившую имя "Красавицы Эмилии": пусть они предварительно переговорят со старым Тоддом, а он подождет их в гостинице.

— Не предлагайте ему слишком много для начала.

— Я думаю предложить ему фунтов сто! — сказал Тредгольд.

Капитан вытаращил глава, но сдержался и проговорил серьезно:

— Нет, давайте ему семьдесят. Желаю успеха.

Он вернулся в гостиницу, проводив их загадочною улыбкой, и там, снова усевшись у окна, принялся терпеливо ожидать их возвращения.

Прошло полчаса. Капитан выкурил одну трубку и принялся за другую. Он взглянул на часы, висевшие над прилавком, и у него мелькнула неприятная мысль, что торг все же, быть может, состоялся без его участия. Но тут до слуха его донесся недалека шум, и лицо его смягчилось.

— Это что же такое? — спросил какой-то посетитель.

Просматривавший газету хозяин опустил ее и прислушался, а затем, выразив мнение, что это буянит старый Тодд, подошел к дверям.

Шум делался все слышнее.

— Да, это Тодд! — сказал другой посетитель и, поспешно допив свое пиво, также двинулся к выходу; за ним последовал с небрежным видом и капитан Брискет, с тем, чтобы из-за спины других насладиться зрелищем предстоящего скандала.

Три его патрона, тщетно старавшиеся делать вид, что это ничуть их не касается, шли серединою улицы, а за ними следовал почтенный седобородый человек, которого всего передергивало от гнева. Подходя к гостинице, они ускорили шаг и почти вбежали в подъезд, причем мрачный, как туча, Стобелль один приостановился в дверях.

— Подать их сюда! — рычал старик. — Дайте мне этого — с рыжими усами, и я покажу ему!!

— В чем дело, м-р Тодд? — спросил хозяин, становясь в дверях и загораживая проход своей особой от старика, пытавшегося проникнуть в дом. — Что он вам сделал?

— Сделал?.. — повторил возбужденный до крайности м-р Тодд. — Он имел наглость… Нет! Подайте мне его сюда! Я сниму с него живого шкуру… Боится, небось?

— Что вы ему сделали? — обратился капитан Брискет в побледневшему м-ру Чоку.

— Ничего, — последовал ответ.

— Выйдет ли он, наконец? — повторял грозный голос. — Я переломаю ему все ребра…

М-р Стобелль стоял в недоумении, но когда взор его упал на улыбающиеся лица сограждан м-ра Тодда, его собственные черты прояснились.

— Он — старик, — проговорил он медленно, — но если кто-нибудь из вас пожелает стать на его место, пусть он скажет одно словечко… Я готов разделаться с ним.

В виду того, что никто не отозвался на это приглашение, он отвернулся и, войдя в столовую, сел рядом с негодующим Тредгольдом. М-р Тодд, истощенный последней вспышкой, сразу осел и, хотя не без сопротивления, но дозволил себя увести.

— Вы предложили ему семьдесят фунтов? — обратился Брискет к м-ру Чоку.

— Предложил, — жалобно ответил тот.

— Ах, — сказал капитан, задумчиво глядя на него, — быть может, вам следовало дать ему восемьдесят. Насколько я понял, он желает получить за нее восемьсот.

Услышав о такой сумме, м-р Тредгольд объявил, что он знать ничего не хочет обо всем деле, но под влиянием трубки и стакана вина мало-помалу смягчился, и кончалось тем, что друзья оставили капитану Брискету доверенность на приобретение "Красавицы Эмилии".

VII.

Колокола звонили к обедне, когда м-р Виккерс вернулся с прогулки к завтраку. Против обыкновения, кухня и общая комната были пусты, а завтрак, за исключением хвоста от селедки и остатков чая в чайнике, был убран.

— Знаю я людей, — с горечью прошептал м-р Виккерс, — которые мазнули бы ее по лицу этою самою селедкою за непочтительность.

Он отрезал себе ломоть хлеба, налил стакан остывшего чаю и принялся за еду, с удивлением прислушиваясь в стуку наверху, походившему на скрип новых сапог, хотя м-ру Виккерсу, в качестве умудренного опытом человека, и показалась подобная мысль неправдоподобной.

Дверь отворилась, и м-р Виккерс не донес ломоть до рта, который он невольно раскрыл при появлении юного Чарльза Виккерса, одетого в первый раз в жизни во все новое с ног до головы. Отец не успел задать ни одного вопроса, так как вслед за Чарльзом появились и остальные дети, также одетые во все новое, а за ними — Селина.

— Что это такое? — спросил м-р Виккерс хриплым от изумления голосом.

Мисс Виккерс, натягивавшая перчатку, на которой было больше пуговиц, чем на его куртке, хладнокровно подняла на него глаза и пояснила:

— Это — новое платье; давно уже пора было приодеться.

— Новое платье? — повторил он, пораженный, — откуда же оно взялось?

— Из лавки! — ответила коротко мисс Виккерс.

М-р Виккерс поднялся и, подойдя к своей дочери, осмотрел ее с таким же любопытством, как он осмотрел бы восковую фигуру. Некоторая неподвижность позы и стеклянный взгляд ее довершали иллюзию. Но, прежде чем он успел выразить волновавшие его чувства, послышался скрип еще более громкий, чем другие, и перед м-ром Виккерсом предстала его супруга, имевшая несколько сконфуженный вид. Он взирал с гневным изумлением на ее синее шерстяное платье и черную бархатную с пряжками, столь возмутительно новую шляпу, что она совсем не согласовалась с обычным стилем прически м-сс Виккерс.

— Продолжайте! Продолжайте! — возопил он. — Не обращайте на меня внимания! Неужели у вас хватит духу пойти в церковь?

М-сс Виккерс взглянула на свой, тоже новый, молитвенник и вздрогнула.

— А почему бы нам и не идти в церковь? — отозвалась Селина.

— Откуда у вас деньги?

— Я скопила их, — ответила дочь, невольно покраснев.

— Скопила? — повторил он с негодованием. — Скопила из заработанных мною же денег, из моего пота-крови, из денег, которые должны были бы идти на еду?.. Но я этого не желаю, не желаю, слышите ли вы? У меня есть права…

— Не шумите, — прервала его дочь, наклоняясь, чтобы помочь матери расстегнуть ботинок. — Я говорила вам, мама, что следовало взять четырнадцатый номер…

— Я прежде всегда носила тринадцатый…

— Полагаю, что и для меня приготовлена новая пара и с пол-дюжины крахмальных рубашек там наверху? — съязвил м-р Виккерс.

— Конечно, вот вы и полюбуйтесь ими покуда, — ответила почтительно дочь.

— Мое собственное потомство грабило меня годами! — продолжал м-р Виккерс. — Родные дети вынимают у меня хлеб изо рта и покупают себе сапоги…

Но никто не слушал его жалоб. Мисс Виккерс скомандовала: "Налево кругом!" — и отряд ее двинулся в путь, причем глаза ее сверкали удовольствием при виде возбуждаемой ими сенсации. Мгновенно воцарившееся по всей улице молчание свидетельствовало о впечатлении, произведенном этим парадным "выходом". Дети шли с надутыми важными лицами, но поклоны и улыбки мисс Виккерс, которыми она обменивалась со встречавшимися ей по пути знакомыми, были так изящны, что некоторые чересчур неряшливые матроны предпочли скрыться в глубине своих жилищ, чтобы там, свободно излить волновавшие их чувства.

— Вороны в павлиньих перьях! — пробормотал м-р Виккерс вслед своему семейству.

Тем не менее, изумление соседей пробудило в нем новое чувство — тщеславие. Сосед в полосатых плисовых штанах и одной подтяжке перешел через улицу и приблизился к нему.

— Что это значит? — проговорил он, указывая пальцем на удаляющихся, — кто-нибудь помер и оставил вам наследство?

— Насколько мне известно — нет. Но почему вы спрашиваете?

— Почему? Все вырядились в обновки. Никогда не видывал ничего подобного.

М-р Виккерс взглянул на него с видом превосходства.

— Не идти же им в воскресенье в церковь оборванцами — в рваных штанах и рубашках?

— Да ведь раньше-то они ходили!

М-р Виккерс не нашелся что ответить, и, во избежание щекотливых расспросов, скрылся у себя, пытаясь высчитать стоимость новых платьев и разрешить вопрос о том: откуда взялись на них деньги? Внезапно ему вспомнился м-р Таскер и те безумства, на которые способны влюбленные молодые люди. Когда-то он сам тратился по глупости на будущую м-сс Виккерс, и он пришел в заключению, что Джозеф еще глупее его.

Придя к такому выводу, он успокоился, выбил пепел из трубки и умылся.

— Если он не одолжит безделицы своему будущему тестю, — говорил он себе, усердно растирая лицо грубым полотенцем, — я так и скажу ему, что не жениться ему на Селине. Надо повидать его раньше, чем она успела все от него повытянуть.

Он отправился прямо в долину Солнечных Часов и вошел в коттедж с заднего крыльца, радостно улыбаясь изумленному Таскеру.

— Ты, кажется, занят, сынок? — осведомился он.

— Что вам нужно? — спросил м-р Таскер, лицо которого раскраснелось от стряпни.

М-р Виккерс вошел в кухню, запер за собою дверь и опустился на стул.

— Не тревожься, сынок, — проговорил он, — с Селиной ничего не случилось.

— Что вам нужно? — повторил Таскер. — Кто позволил вам приходить сюда?

— Полагаю, что отец может навестить своего будущего сына, — сказал тот с достоинством, — я не желаю мешать тебе, Джозеф, я только зашел сказать, как они все принарядились. Не понимаю, откуда ты взял столько денег?

— Выжили вы, что ли, из ума? — спросил Таскер, старательно протирая соусник. — Кто принарядился?

М-р Виккерс качнул головой и широко улыбнулся.

— Кто? Говорю тебе: моему родительскому сердцу приятно было видеть их в обновках, вот я и зашел тебя поблагодарить.

— Ступайте, — воскликнул м-р Таскер, со стуком поставив соусник, — если вы не можете говорить простым английским языком, то лучше убирайтесь вон. Вообще-то я не желаю вас видеть здесь, а слушать ваш дурацкий бред — прямо свыше сил моих.

— Следовательно, не ты дал Селине денег на покупку новых платьев для нее и для матери? Не ты одел малышей с ног до головы?

— Да что вы, за сумасшедшего меня принимаете, что ли? — воскликнул Таскер: — с какой стати я вздумаю одевать малышей? Это ваша обязанность. И Селине я ничего не дарил, кроме кольца, да и то она одолжила мне на него деньги. Не думаете ли вы, что я — денежный мешок?

— Ну, хорошо, хорошо, Джозеф! — прервал м-р Виккерс, мысленно выходя из себя. — Но у меня в горле пересохло от разговоров… Нет ли у вас глоточка чего-нибудь?..

Игнорируя взгляд тестя, устремленный на приютившийся в углу кухни симпатичного вида бочонок, м-р Таскер нацедил и поднес ему стакан воды, из которого тот отпил глоток. Затем он заговорил обиняками о паре фунтов, из которых — обладай он ими — он через неделю сделал бы пять.

— Так что же вам мешает! — рассеянно спросил Таскер, занятый растопкой печи.

М-р Виккерс заговорил определеннее. Если бы он был молодым человеком и ухаживал за девицей, он никогда не отказался бы ссудить своего тестя парою фунтов.

— В самом деле? — рассеянно проговорил Таскер, измеряя собственной рукой температуру печи.

М-р Виккерсу показалось, что в нем сейчас что-то лопнет — настолько преисполнился он негодованием.

— Ну, так я вам скажу без обиняков, сэр, намерены ли вы одолжить пару фунтов честному труженику и вашему будущему отцу?

М-р Таскер расхохотался, прибавив, что если бы у него и была за душой пара фунтов, он нашел бы для нее любое другое, но только не это применение.

М-р Виккерс встал и оглядел его с невыразимым презрением.

— И подобный человек желает жениться на моей дочери, войти в семью? Если я что-нибудь презираю, так именно скряжничество. И моя дочь, моя бедная дочь не знает, с кем она имеет дело! Но я открою ей глаза! Ты у меня подожди… Я тебе…

Он вдруг осекся. В дверях показался капитан Бауэрс.

— Что это за шум, Джозеф? — осведомился капитан резко.

М-р Таскер попробовал дать объяснение, но так как оно существенно расходилось со взглядом на тот же предмет м-ра Виккерса, последний прервал его. К изумлению Джозефа, капитан терпеливо выслушал его рассказ.

— Вы купили все эти вещи, Джозеф? — спросил он, когда м-р Виккерс сделал передышку.

— Конечно, нет, сэр. Откуда бы у меня взялись деньги?

Капитан молча смотрел на него. Странное исчезновение карты, вслед за которым прекратились визиты м-ра Чока, получило неожиданную связь с этим рассказом о свалившемся с неба богатстве.

— А вы за последнее время ничего не продали? — проговорил он сурово.

— Мне нечего было продать, сэр, — ответил Таскер с искренним изумлением. — Мне думается, что весь шум был поднят м-ром Виккерсом из-за пары сапог, остальное ему пригрезилось.

М-р Виккерс вздумал громко запротестовать, но капитан осадил его.

— Довольно! Как вы смеете буянить в моем доме? Относительно обновок — все верно, я сам видел их на пути в церковь, — обратился он к Джозефу, — и вы, действительно, ничего об этом не знаете?

Изумление Таскера было слишком искренне для того, чтобы можно было в нем усомниться, и подозрения капитана обратились на другой предмет. М-р Виккерс поймал его взгляд и попробовал улыбнуться.

— В горле что-то пересохло, сэр, — мягко заметил он.

— У нас есть пиво, Джозеф? — осведомился капитан: — Ну, так я вам советую приглядеть за ним.

Разочарованный и негодующий м-р Виккерс ретировался.

VIII.

Покуда шли переговоры о покупке "Красавицы Эмилии", м-р Чок ходил, как маятник, между конторами м-ра Тредгольда и Стобелля, хозяева которых по мере сил и возможности скрывались от него. Послушный наставлениям друзей, дороживших сохранением приличий, он трижды направлялся к капитану и трижды возвращался с пол-дороги. У него не хватало мужества показаться ему на глаза. Капитан Бауэрс, желавший в свою очередь повидать и кое-о-чем порасспросить его, кончил тем, что сам отправился к нему. М-р Чок вскочил смущенный при его входе и пододвинул ему стул, уже занятый рабочею корзинкою м-сс Чок. Капитан взял себе другой стул и, выслушав весьма бессвязное замечание о погоде, укоризненно покачал головою.

— А я думал, что с вами что-нибудь случилось? Я не видел вас более месяца.

— Более месяца? — встрепенулась м-сс Чок: — да он третьего дня ходил к вам.

— Да, — проговорил, запинаясь, м-р Чок, — но мне в башмак попал гвоздь, и я должен был вернуться с полдороги домой.

— Домой? Но вы были в отсутствии два часа тридцать пять минут?

— Я так наколол ногу, что едва добрался до дома, — пояснил м-р Чок, между тем как капитан изумился столь основательному счету времени.

— Однако, вы ничего об этом не сказали? — продолжала допытываться м-сс Чок.

— Не хотел тревожить тебя, мой друг.

— Я много проиграл, оставшись холостым, — заметил капитан, — как приятно, если кто-нибудь считает часы и минуты до вашего возвращения!

Супруги не без подозрительности обернулись в нему, но его чистосердечие было очевидно.

— Очень жаль, что вы не женились, капитан Бауэрс, — медленно произнесла м-сс Чок, — большинство мужчин предпочитает скрывать правду от жен…

Она закончила сентенцию выразительным взглядом по адресу мужа, и положение дел сразу стало ясно для капитана. Он заметил, что не видит также ни Тредгольда, ни Стобелля.

— Они… они о вас спрашивали, — прервал м-р Чок, — а как здоровье мисс Дрюит?

— Благодарю вас. Я уже начал думать, не отправились ли вы все втроем в дальнее плавание?

М-р Чок смущенно засмеялся и заметил, что Джозеф показался ему прошлый раз нездоровым.

— Нет, Джозеф здоров, и попугай также, — проговорил капитан.

— Джозеф — славный попугай, — окончательно зарапортовался м-р Чок, — т. е. попугай — славный малый, хочу я сказать…

— Томас! Что с тобой? — воскликнула м-сс Чок.

— Джозеф — славный малый, — поправился, овладев собой, м-р Чок, — и я думал часто…

Он не докончил фразы: послышался громкий звонок, а затем — знакомый хриплый голос в прихожей, при звуке которого м-р Чок, бросив испуганный взгляд в сторону капитана, беспомощно откинулся на спинку кресла.

— Капитан Брискет, — доложила горничная.

Брискет вошел бодрым шагом, с жаром пожал руку м-ру Чоку и, раскланявшись с м-сс Чок и гостем, уселся на вытяжку, радостно улыбаясь м-ру Чоку.

— Я с хорошими вестями, — проговорил он хрипло, — наконец-то нам удалось заполучить ее.

М-сс Чок насторожилась.

— Да, пришлось-таки походить вокруг да около! — весело продолжал Брискет: — старик Тодд не хотел расставаться с нею, но теперь все улажено: "Красавица Эмилия" — ваша, сэр.

— Какая такая красавица? — грозно воскликнула м-сс Чок, — какая Эмилия? Что это за Эмилия?

Брискет с недоумением посмотрел на нее и растерялся.

— Молчите! — отчаянно воскликнул м-р Чок, — это — секрет.

— Это секрет! — повторил Брискет, успокоительно кивая м-сс Чок.

— Секрет? — повторила негодующая супруга, между тем как м-р Чок, находясь между нею и капитаном Бауэрсом, как между двух огней, вспоминал христианских мучеников. — Как вы смеете отвечать мне таким образом?

— Я сказал бы тебе, — ответил м-р Чок, — но это не моя тайна.

— Это не его тайна, — подтвердил Брискет.

— Уж это не та ли самая Эмилия, которая свистала за забором? — обратилась м-сс Чок к Брискету, который, уловив отчаянный взор своего патрона, ответил наугад:

— Нет, не та, она — совсем другого сорта особа.

— Какие же у нее дела с моим мужем? — спросила м-сс Чок, невольно возвышая голос.

— Я вот именно это и хочу объяснить, — ответил Брискеть, уставясь глазами в пол и отчаянно ломая себе голову, — м-р Чок нашел для нее новое место, ей… ей было нехорошо на прежнем, и м-р Чок по доброте сердечной…

Его смущал взгляд м-сс Чок, смотревшей на него во все глаза, как птица на боа констриктора.^[1]

— Но вы сказали, вы сказали мужу: красавица Эмилия — ваша!

— Сказал и не отрицаю, — путался Брискет, — я хотел этим сказать, что она прибудет сюда.

— Вот как? Она сюда прибудет?

— Т. е. в том случае, если мать ее отпустит. Старая леди прихворнула и не может без нее обойтись.

М-р Чок уже не делал никаких попыток к спасению с этой стороны. Он желал одного: скрыть истину от капитана Бауэрса.

Но сам капитан Бауэрс неожиданно прервал молчание.

— Какая у нее вместимость? — отрывисто проговорил он, обернувшись к Брискету.

— Двести сорок тонн! — последовал быстрый ответ.

— "Красавица Эмилия" — судно! — сказал капитан Бауэрс, обращаясь к м-сс Чок и тщетно пытаясь уловить взгляд м-ра Чока.

— Судно? — повторила она пораженная. — Судно с больною матерью, — судно — нуждающееся в новом месте, о котором хлопочет мой муж! Или и вы тоже пытаетесь выгородить его?

— Это судно, — сурово повторил капитан, — вместимостью в двести сорок тонн, но, по какой-то особенной причине, м-р Чок считает необходимым это скрывать…

— Это правда, Томас? — спросила м-сс Чок.

— Правда, моя дорогая.

— Почему же ты плел все эти несообразности?

— Я… хотел сделать тебе сюрприз, — проговорил м-р Чок, бросив робкий взгляд на капитана Бауэрса, — видишь ли, я купил долю в этом судне, намереваясь предпринять для удовольствия маленькое путешествие…

— Фирма: Тредгольд, Стобелль и Чок! — отчетливо проговорил капитан Бауэрс.

— Я ждал, покуда его выкрасят и приведут в порядок, но неожиданное появление капитана Брискета испортило сюрприз, — продолжал м-р Чок.

— Да, это я виноват, сударыня, — смиренно покаялся виновник переполоха.

Но м-сс Чок уже не слушала. Для нее каждое судно было яхтой, и она, увлекшись мыслью о путешествии, принялась обсуждать подробности увеселительной поездки, причем в течение четверти часа "Красавица Эмилия" превратилась в одну из роскошнейших "собственных" яхт. Сердце у м-ра Чока упало при мысли о том, что скажут его товарищи.

Капитан Бауэрс, узнав более, чем ожидал, простился. По дороге он бросил долгий взгляд на окна конторы нотариуса. Местопребывание пропавшей карты выяснилось для него, и он подумал не без ужаса о готовящейся экспедиции.

Пруденс, сидевшая с книгой у окна, встретила его улыбкой и сообщила, что в нему заходил Эдуард Тредгольд.

— Почему же он не мог подождать? — спросил капитан.

— Не знаю. Я не выходила в нему. Я послала сказать, что у меня болит голова.

Несмотря на свои шестьдесят лет, капитан слегка покраснел от досады.

— Но, кажется, теперь тебе лучше?

— Да. Странно, что она сразу разболелась после вашего ухода. Это у нас семейное.

К облегчению капитана, она взялась за книгу и читала до тех пор, покуда Джозеф не подал чай. Капитан задумчиво пил чашку за чашкой и, уже покончив с чаем и закурив трубку, сообщил о событиях нынешнего вечера.

— Ну, вот! Что я вам говорила? — воскликнула Пруденс, глава которой засверкали от негодования. — Не говорила ли я, что они все трое в скором времени отправятся в плавание? И после этого м-р Тредгольд еще осмеливается являться сюда!

— Об ничего не знает об их планах, — протестовал капитан.

— Посмотрим! — мисс Дрюит упрямо покачала головой. — Не бесчестно ли это: отправиться на поиски клада, который запрещено было трогать?

— Может быть, они и не найдут его, — ответил капитан, окружив себя облаком дыма.

— Найдут. Капитан Брискет отыщет остров. Остальное — пустяки.

— А может и не отыскать, — изрек капитан из своего облака, совершенно скрывшего его лицо. — Некоторые маленькие острова обладают свойством неожиданно исчезать… Явление чисто вулканического характера… Чему ты смеешься?

— Я сейчас подумала, — проговорила мисс Дрюит, с улыбкой обхватив руками колени, — я подумала: вот было бы странно, если бы остров исчез как раз в то время, как они высадятся на берег!

IX.

За завтраком м-ру Чоку было очень тяжело выслушивать восторженные речи жены по поводу предстоящего путешествия, так как накануне он получил от компаньонов строгий приказ: объявить м-сс Чок, что ее пребывание на шхуне совершенно нежелательно.

После завтрака она разослала с полдюжины записок и объявила, что в пять часов они отправятся к Стобеллям, так как ей нужно поговорить с ним самим. Бедная м-сс Стобелль пишет, что он не желает брать ее.

— Хотела бы я, чтобы он был моим мужем! — заключила она угрожающим тоном.

Они застали Стобеллей за чаем. Дамы поцеловались.

— Какой милый сюрприз! — проговорила м-с Стобелль, усаживая гостей, причем м-сс Чок поместилась напротив м-ра Стобелля.

— Ну, что, вы слышали, конечно, о поездке? — громко начала м-сс Чок, принимая из рук хозяйки чашку чая.

— О какой поездке? — проговорила м-сс Стобелль, трепетавшая перед своим супругом.

— О поездке на яхте, разумеется. Она принесет вам громадную пользу и подрумянит немного ваши щеки, моя милая, — ласково проговорила м-сс Чок.

М-сс Стобелль вспыхнула. Это была маленькая, поблекшая женщина. Глаза, волосы, щеки — все в ней словно поблекло. Носились слухи, что и ее любовь к м-ру Стобеллю начинает блекнуть.

— Я думаю, — начал дипломатически м-р Чок, терзаясь мыслью, что он еще не исполнил возложенного на него поручения: объявить м-сс Чок ультиматум, — я полагаю, что м-сс Стобелль освоится со временем с морскою болезнью, а также с бурями, циклонами, туманами и столкновениями…

— Если вы перенесете их, то перенесет и она! — сердито прервала его м-сс Чок.

— Я не понимаю, о чем идет речь, — вопросил м-р Стобелль, сдвинув свои тяжелые брови и принимаясь за второй ломоть хлеба с маслом.

М-сс Чок объяснила, и м-сс Стобелль заметила, что, может быть, действительно, поездка по морю принесет ей пользу, — она уже перепробовала много средств.

— М-ру Стобеллю давно следовало об этом подумать, душечка, но лучше поздно, чем никогда, — заметила м-сс Чок.

— Дело в том, — начал снова м-р Чок, — что если бы море оказалось не полезным для м-сс Стобелль, ей уже нельзя было бы вернуться. А без сомнения, такая поездка сильно потрясет ее нервы.

— Нет, не потрясет, — изрек м-р Стобелль, отирая усы.

— Разве она хорошо переносит море? — осведомился м-р Чок, дивясь такому замечанию.

— Не знаю, но эта поездка не потрясет ее нервы: она не поедет, — заключил м-р Стобелль, передавая свою чашку.

М-сс Чок вскрикнула и обменялась с м-сс Стобелль взглядом, полным огорчения, а хозяин, объяснив положение дела, принялся за еду.

— Разве вы не думаете, что поездка может принести ей пользу? — выговорила наконец м-сс Чок.

— Может принести, а может и не принести.

— Но ведь можно попробовать, — настаивала м-сс Чок, — наконец, это избавляет вас от массы расходов… Я, например, рассчитываю запереть дом и распустить слуг, их содержание так дорого стоит… А главное — подумайте о ее здоровье! Она так изменилась после этого бронхита. Подумайте, что бы вы стали делать, как упрекать себя, если бы с нею что-нибудь случилось! Вы не вернете ее, если она уйдет…

— Куда? — довольно невнимательно осведомился м-р Стобелль.

— Я хочу сказать: если она умрет.

— Все мы умрем со временем, — философски заметил супруг, — а ей сорок шесть лет.

— Исполнится в сентябре, Роберт, — довольно решительно поправила кроткая м-сс Стобелль.

— Не очень приятно быть погребенным в море, — заметил м-р Чок, причем глава м-сс Стобелль расширились от ужаса, а м-сс Чок метнула своему мужу угрожающий взгляд.

— Мы желаем ехать в качестве троих веселых холостяков, — заметил бесчувственный Стобелль, открыто подмигивая Чоку.

— В самом деле? — воскликнула, выпрямляясь, м-сс Чок. — Но вы забываете, что еду я!

— Ну, будет двое веселых холостяков.

— Нет, — возразила м-сс Чок, — я не поеду одна; если м-сс Стобелль не едет, я тоже остаюсь дома.

Лицо м-ра Стобелля прояснилось, выражение рта смягчилось, и мрачные глаза сделались почти добрыми.

— Это, самое лучшее место для дам, — проговорил он любезно, — вы можете каждый день навещать друг друга, можете даже иногда и заночевать одна у другой.

Он взял кусочек пирога и в припадке любезности предложил его и м-сс Чок, но та нетерпеливо отмахнулась, заявив, что она решила не ехать без м-сс Стобелль.

— А он, — продолжала она, сурово кивнув в сторону мужа, — не поедет без меня. Не отпущу его ни на шаг!

При таком заявлении Чок едва не лишился чувств, а Стобелль, сделав страшные глаза, оперся обеими руками за стол.

— Мне кажется… — начал-было он.

— Знаю, что вам кажется, но вот как оно есть на самом деле. Если вы желаете иметь спутником моего мужа, то должны взять и меня, а если вы желаете иметь меня, то должны взять и свою жену…

— Еще кого? — с большою горечью спросил Стобелль.

— Мой муж не может быть счастлив без меня, — объявила она, игнорируя дерзкий вопрос, — не правда ли, Томас?

— Нет, — поперхнулся м-р Чок.

— Мы едем очень далеко, — сказал м-р Стобелль.

— Чем дальше, тем лучше.

— В страны, населенные дикарями, людоедами…

— Они не съедят ее, — возразила м-сс Чок, оглядев хрупкую фигурку своей, приятельницы, — при вас, по крайней мере.

— Я не желаю подвергать ее опасности, — заговорил Стобелль, — да она и сама не пожелает ехать.

— Я хочу разделить с тобой опасности, Роберт, — отозвалась м-сс Стобелль.

— Скажи без уверток: хочешь ты ехать или нет? — скомандовал он, заметив как она переглянулась с м-сс Чок.

М-сс Стобелль затрепетала.

— Она не желает, чтобы из-за нее остался м-р Чок и…

— Оставь это, — прервал Стобелль. — Ты хочешь ехать?

— Да!

С секунду он глядел на нее, не веря своим ушам, а затем крикнул голосом, от которого дрогнули и задребезжали чашки:

— Хорошо, ты поедешь!

Торжествующая м-сс Чок заговорила о новых платьях и покупках для поездки, и взбешенный Стобелль, не будучи в состоянии этого выносить, встал из-за стола, предложив Чоку выкурить трубку в саду, от чего тот благоразумно уклонился во избежание жестокой нотации.

Нотацию ему все же пришлось выслушать на следующий день по пути в Биддлькомб, и только вид заново выкрашенной шхуны и ожидавшего их у лестницы капитана Брискета вернул ему хорошее настроение.

— Нам посчастливилось, джентльмены, — сказал капитан, провожая их наверх, — видите этого человека? — он указал на худощавого, сумрачного малого, ожидавшего их на палубе: — это Питер Деккет. Как он управляется с командою — описать невозможно, как правит кораблем — вообразить нельзя.

— Это хозяева, Питер, — обратился он в сумрачному субъекту, который, сняв колпак, прочистил горло и заметил, что погода прекрасная.

— Не очень разговорчив, но зато на дело — первый человек, — шепнул веселый Брискет, а теперь не угодно ли вам, джентльмены, осмотреть судно?

На борте "Красавицы Эмилии" все оказалось в образцовом порядке. Взор м-ра Чока мгновенно приобрел блеск, походка его — эластичность. Он носился с бака в каюту, из каюты в камбуз и, наконец, в качестве человека, довольно напрактиковавшегося в лазании на вышку, взобрался на самую верхушку грот-мачты, откуда приветствовал изумленных друзей.

После внимательного осмотра джентльмены отбыли на берег, в гостиницу, куда к ним должен был присоединиться и капитан Брискет для обсуждения разных подробностей.

Вернувшись на корабль, капитан Брискет посоветовал ожидавшему его Питеру Деккету "поменьше болтать об этой поездке" и вербовать матросов — предпочтительнее не из числа уроженцев Биддлькомба.

— Почему? — спросил боцман.

— Потому что тут что-то кроется, — заметил Брискет, понижая голос, — не такие они люди, — за исключением Чока, разумеется, — чтобы крейсировать среди островов для собственного удовольствия. Понял?

М-р Деккет с хитрым видом кивнул головой, но промолчал.

— Ладно. Уж навербуем экипаж, какой полагается. Ни одного здешнего. Они ненадежны. Ну, а как же насчет виски, о котором ты так много толковал?

X.

Хранить в тайне план путешествия — оказывалось бесполезным, и м-р Тредгольд-старший, старавшийся держать себя как можно непринужденнее, принялся открыто обсуждать его. Он заговорил с изумленным Эдуардом в трогательном тоне о своем желании повидать свет, покуда преклонный возраст и связанные с ним недуги не сделали этого невозможным. Встретившись с капитаном Бауэрсом на Главной улице, он заговорил об этом предмете с видом человека, которому решительно нечего скрывать. Если бы ему была предоставлена свобода выбора, он предпочел бы отправиться по направлению к Северной Америке.

— Вы могли бы сделать худший выбор, — мрачно ответил капитан.

— Что касается Чока, — задумчиво продолжал нотариус, — его больше привлекает юг. Он все еще находится под впечатлением ваших рассказов об островах…

— Если вы намерены отыскать остров, о котором я говорил, — нетерпеливо прервал капитан, — предупреждаю вас, что вы даром потратите и время, и деньги. Если бы я знал о вашем путешествии, я заблаговременно предупредил бы вас. Послушайтесь меня: продайте вашу шхуну и оставайтесь дома.

М-р Тредгольд засмеялся и сказал, что Чок уже приобрел заступ на случай находки клада, — он склонен к романтическим предчувствиям.

— Прекрасно. Только не обвиняйте меня, если с вами случится беда. Помните, что я предостерегал вас.

Он взмахнул своею палкою и зашагал по дороге. М-р Тредгольд посмотрел ему вслед со снисходительной улыбкой и задал себе вопрос: возьмет ли он, в случае удачи, свою долю?

Волнение мисс Виккерс было чрезвычайно сильным, а ее желание поговорить об экспедиции — так непреодолимо, что, решившись подстеречь однажды м-ра Стобелля, она, невзирая за отсутствие всякого поощрения с его стороны, прошла с ним часть пути.

М-р Чок проводил время среди приготовлений к путешествию, закупая, между прочим, всевозможное оружие, с которым он упражнялся в стрельбе в саду. Большинство стрелков уменьшают постепенно размер мишени, но м-р Чов поступил наоборот, и, начав с бутылки, поставленной на расстоянии ста шагов, он закончил беседкою, находившейся всего в пятнадцати. Когда же точное измерение показало, что пуля попала в цель на расстоянии шести вершков от м-сс Чок, подвязывавшей поблизости куст герани, стрельбище было закрыто. К тому времени, когда закончились все приготовления на "Красавице Эмилии", лето уже было на исходе, и лишь 20-го августа будущие мореплаватели встретились на винчестерском дебаркадере.

М-сс Чок, в нарядном яхтенном костюме, в остроконечной белой шапочке, стояла возле груды багажа, окруженная восхищенными друзьями, явившимися проводить ее. Она заперла дом, рассчитала своих служанок, и чувство сострадания по отношению в м-сс Стобелль, которой муж не позволил сделать то же самое, послужило ей подходящей и приятной темой для разговора.

М-сс Стобелль сэкономила совсем на другом, и м-сс Чок взглянула с негодованием на сундучок и дорожный сак, заключавшие в себе гардероб м-сс Стобелль.

— Ей незачем рядиться на корабле, — сказал м-р Стобелль.

М-сс Чок оглядела костюм своей приятельницы — простую суконную юбку и кофточку, сшитые еще позапрошлой весной.

— Если мы пробудем в плавании целый год, вы останетесь в лохмотьях, — проговорила она решительно.

Когда подошел поезд, м-р Чок, показавшись из-за груды багажа, за которой он спрятался при виде узкого, встревоженного лица мисс Виккерс, поспешно вскочил в вагон, весело посылая из окна приветствия друзьям. Ему и жене его показалось, что, по случаю их прибытия, Биддлькомбь принял праздничный вид. Они с самодовольной улыбкой проследовали на паром, и костюм м-сс Чок произвел такую сенсацию, что остальная часть общества остановилась, чтобы подождать Эдуарда Тредгольда, у которого развязался башмак. Для перевозки багажа на шхуну понадобились две лодки, причем они оказались до того нагружены, что часть его пришлось положить одному из гребцов на колени. К несчастью, уста его остались незакрытыми. М-р Чок не мог удержаться от возгласа восхищения: палуба "Красавицы Эмилии" блистала чистотой, металлические части судна горели огнем. Здоровый запах смолы дополнял его удовольствие; грудь его расширилась, вдыхая свежий морской воздух, и он с легким раскачиванием прошелся по палубе. Капитан Брискет осведомился: которая из двух леди займет его каюту, а которая — каюту помощника?

М-сс Чок вздрогнула; ей казалось делом решенным, что капитанская каюта достанется ей, и она тревожно взглянула на приятельницу.

— В каюте помощника больше воздуха, и она, кажется, ближе к лестнице? — Это удобно на случай какой-нибудь опасности, — проговорила м-сс Стобелль.

— Возьмите ее, душечка, — нежно ответила м-сс Чок, — я не труслива.

— Но вы любите свежий воздух, — возразила м-сс Стобелль, поглядывая на капитанскую каюту, — я не хочу быть эгоисткой.

— Мы кинем жребий, — прервал с некоторым нетерпением м-р Стобелль.

Он бросил на воздух монету, и когда оказалось, что капитанская каюта досталась м-сс Стобелль, м-ру Чоку стоило больших трудов убедить свою жену в преимуществахкаюты помощника.

— Когда мы снимаемся с якоря? — осведомился Тредгольд-старший.

— В четыре часа, сэр, — ответил Брискет.

М-р Стобелль, суровые черты которого были озарены необычной для него улыбкой, обернулся к обществу, заявив, что он заказал в гостинице в половине первого прощальный завтрак. Они вернутся на судно в половине четвертого.

Капитан поклонился, и общество собралось в обратный путь, как вдруг явилось неожиданное препятствие со стороны м-сс Чок, все еще не примирившейся с положением дел. Она заявила в самых ясных выражениях, что не желает завтракать и останется на корабле. Ее мрачное настроение угнетающим образом подействовало на остальных, и м-сс Стобелль с удивлением заметила, что более всех огорченным казался ее муж.

— Вы все испортите своим отказом, — проговорил он с неуклюжей застенчивостью, — я для вас-то главным образок и хлопотал… Это будет нашим последним завтраком на суше.

М-сс Чок ответила, что она часто завтракала на суше, а потому может и пропустить один завтрак, и м-р Стобелль, окинув ее свирепым взглядом, противоречившим его любезным словам, отвел свою жену в сторону и пошептал ей что-то на ухо.

— Я тоже не поеду без м-сс Чок, — заявила м-сс Стобелль, — эта душная каюта лишила меня всякого аппетита.

Лицо м-сс Чок просветлело.

— Вам не нравится там, дорогая? — спросила она ласково. — Поменяемся, если хотите. Что за глупое бросание жребия!

М-сс Стобелль согласилась, и Тредгольд-старший, выдержав паузу, снова предложил дамам принять участие в завтраке. Не будучи в состоянии долее противиться, м-сс Чок уступила, и лодка, управляемая опытными гребцами, принадлежавшими к экипажу, мигом доставила общество на берег.

Завтрак был накрыт в лучшей комнате; на столе красовались цветы и шампанское.

Лакей, ради такого исключительного случая, служил с особенною торжественностью, и даже сама хозяйка порою заглядывала в залу, чтобы убедиться, все ли в порядке.

— Пью за наш следующий обед на берегу! — сказал м-р Чок, чокаясь с Эдуардом.

— Дайте скорее о себе весточку, — ответил тот.

— Через шесть-семь месяцев сообщим по кабелю из Сиднея, — сказал Тредгольд-старший.

— Не тратьтесь на ласковые слова, — пошутил сын, — много придется заплатить, — но если, вернувшись домой, вы найдете меня умершим от переутомления…

— Но я откажусь выдать в том свидетельство! — воскликнул отец, чувствовавший себя в каком-то легкомысленном настроении.

— Как-то мы заснем сегодня ночью? — проговорила с дрожью м-сс Стобелль: — подумайте только, что дощатая перегородка отделяет нас от воды!

— Ну, это не лишит меня сна, — сказала м-сс Чок решительно; — но я бы целую ночь не сомкнула глаз, если бы я, как вы, оставила весь дом на служанок.

— Но вы оставили ваш дом без надзора, — возразила ей приятельница.

— Дом не убежит, все ценности я отослала в банк, ковры выколочены и снесены в кладовую. Не понимаю, о чем думал м-р Стобелль, не позволив сделать вам то же самое.

— Многим было бы интересно узнать, о чем я думаю, — самодовольно проговорил м-р Стобелль.

М-сс Чок презрительно взглянула на него, но, вспомнив, что она у него в гостях, воздержалась от замечаний, которые она могла бы сделать по этому поводу.

Разговор, тактично направляемый Эдуардом Тредгольдом, вращался преимущественно вокруг кораблекрушений, пожаров на море и прочих утешительных для обитателей суши сюжетов; м-р Чок угостил всех рассказом о гигантском осьминоге, почерпнутым из сборника морских приключений капитана Бауэрса, причем глаза м-сс Стобелль расширились от ужаса.

— Ты не увидишь осьминогов, — заметил ее супруг, — нечего тебе тревожиться из-за них.

Он встал из-за стола и остановился у окна, сложив руки за спиною и держа во рту сигару.

— А здесь в гостинице недурные сигары, — проговорил он, вынув сигару изо рта и разглядывая ее с видом знатока: — я думаю взять с собою ящика два.

— Мне тоже это пришло в голову, — подхватил Тредгольд-старший; — пройдем в буфет к хозяину.

М-р Стобелль медленно последовал за ним, предоставив занимать дам м-ру Чоку и Эдуарду. Первый — в летнем сереньком костюме, в рубашке с отложным воротником и в галстуке узлом — благодушно попыхивал местною сигарой, заслужившей одобрение его друзей, и уже собирался подлить себе шампанского, когда появившийся в дверях м-р Стобелль позвал его помочь им в выборе сигар.

— Они — разных сортов, а ведь вы — знаток по этой части.

М-р Чок встал и сошел за ними вниз, где, к большому его удивлению, м-р Тредгольд схватил его за руку и увлек за собою в выходу.

— Что-нибудь случилось? — спросил м-р Чок.

— Мы сейчас должны ехать на судно, — проговорил нотариус тревожным шепотом: — команда… — он не докончил.

М-р Чок хлопнул себя по голове и хотел вернуться за шляпою.

— Бросьте! — нетерпеливо прервал Стобелль, — мы тоже без шляп.

Он подхватил его под руку, и все трое быстро направились в берегу.

— Но в чем дело? — вопрошал м-р Чок, поворачиваясь от одного в другому.

— Капитан прислал за нами; если мы не прибудем немедленно, он не отвечает за последствия, — взволнованным шепотом пояснял Тредгольд; — главным образом он рассчитывал для усмирения команды на м-ра Чока…

М-р Чок смертельно побледнел.

— Бунт? — пробормотал он дрожащим голосом: — уже бунт?

— Что-то в этом роде, — подтвердил Стобелль.

Невзирая на большую физическую силу своего приятеля, м-р Чок заставил его приостановиться и заговорил о полиции.

— Не надо нам полиции, — резко прервал Тредгольд: — если вы боитесь, Чок, оставайтесь с дамами, покуда мы не уладим дела.

М-р Чок вспыхнул и, выпрямившись, замолчал. Питер Деккет с другим гребцом ожидали их у пристани и, едва дав им время спрыгнуть в лодку, быстро принялись грести по направлению в шхуне. Сердце у м-ра Чока упало при виде толпившихся на палубе людей; когда он поднимался на борт, его последнею мыслью была мысль о его жене.

В счастливом неведении событий, м-сс Чок, надев тем временем шапочку и натянув перчатки, терпеливо ждала возвращения мужчин. Она даже провела параллель между выбором шляпок и сигар, заметив благодушным тоном, что то и другое требует немало времени.

— Еще успеем, — ответила она встревожившейся м-сс Стобелль: — теперь всего три часа, а мы снимаемся с якоря в четыре. Но что это за несносный шум и лязг?

— Какая-нибудь яхта поднимает якорь, — сказал Эдуард, подходя к окну и высовываясь из него. — Стой! Что это такое?.. Эй!

— Что случилось? — разом воскликнули дамы.

Эдуард в полном недоумении обернулся к ним.

— Это "Красавица Эмилия", — медленно проговорил он: — она распускает паруса!

— Вероятно, хочет испробовать, как действует машина? Муж говорил, что капитан Брискет — очень предусмотрительный человек, — предположила м-сс Чок.

Эдуард Тредгольд не отвечал. Он поглядел на три, стоявших рядом, шляпы, затем — на подошедших к окну и доверчиво смотревших из него дам. На их глазах шхуна сделала медленный оборот, открыв таким образом нагруженную багажом лодку, которую она до сих пор заслоняла собою. М-сс Чок, пораженная, глядела на нее.

— Не может быть, чтобы это была наша! — воскликнула она, задыхаясь: — они, они никогда не… Они, они…

С секунду она стояла, глядя на шляпы, а затем сбежала вниз с быстротой, изумительной для дамы ее лет и ее фигуры. М-сс Стобелль, поддерживаемая Эдуардом, старалась, как могла, поспевать за нею, но м-сс Чок, опередив ее, тяжело спрыгнула в лодку, приказывая перевозчику догнать, во что бы то ни стало, быстро удалявшуюся шхуну.

— Невозможно, сударыня, — ответил тот, — у нас нет крыльев.

— Гребите сильней! — энергично воскликнула м-сс Чок.

Гребец, не любивший лишних слов, указал большим пальцем на "Красавицу Эмилию", уже выходившую в открытое море.

— Влезьте вот на ту скалу и помахайте им! — проговорил он неспешно: — махайте сильней!

М-сс Чок с секунду колебалась, но затем, выйдя из лодки, продолжала преследование сухим путем. Минут через десять, она, запыхавшись, достигла скал, и там, смело стоя на краю утеса, она, к большому удовольствию небольшой толпы, — разыграла роль живого семафора.

Шкуна, все увеличивавшая свою скорость, не подавала вначале признаков жизни, но затем собравшаяся у руля группа людей замахала ей шляпами и платками на прощанье.

XI.

М-сс Чок следила за шхуною, покуда та не стала белым пятнышком на горизонте; ее удерживала здесь слабая надежда на то, что за ними вернутся. Принужденная, однако, примириться с неизбежным, она с пылающим лицом поднялась с травы, на которой сидела, и принялась громить мужей вообще и своего собственного — в особенности.

— Это все устроил мой муж, — сказала м-сс Стобелль, бросив на костюм своей приятельницы взгляд, не чуждый, легкого злорадства: — теперь я понимаю, почему он не желал, чтобы я сделала себе яхтный костюм…

М-сс Чок поглядела на нее презрительно-гневными глазами.

— И вот почему он велел мне взять с собою всего один сундук и не позволил запереть дом, — продолжала м-сс Стобелль с видом человека, которому внезапно открылась истина. — Подумайте, что было бы со мною! Я должна сказать, что он выказал в этом случае заботливость…

— Заботливость! — воскликнула м-сс Чок, задыхаясь.

— И как это я ничего не подозревала? А он еще поцеловал меня сегодня поутру! На прощание, конечно… Я должна была бы знать, что Роберт всегда настоит на своем.

— Если бы вы не убедили меня отправиться на этот злосчастный завтрак, ничего бы не случилось, — проговорила м-сс Чок глухим голосом.

— Почем же я знала? Помните, Роберт еще сказал, что он, главным образом, хлопотал для вас? Мне показалось, что вы были немножечко польщены, но я, по правде говоря, удивилась.

Дрожавшая от гнева, м-сс Чок не находила ответа.

— Ну, нечего тут сидеть, — философски продолжала м-сс Стобелль, — лучше нам отправиться домой.

— Домой! — воскликнула м-сс Чок, вспомнив о своих комнатах без ковров и драпировок: — как только я подумаю об этих людях, угощавших нас шампанским и говоривших о долгих вечерах на море, — я не знаю, что я готова сделать! И ваш отец был одним из них!.. — набросилась, она на Эдуарда, который даже не попытался защитить своего заблуждающегося родителя.

Когда они вернулись в гостиницу, где лакей вручил м-сс Чок письмо, лицо ее и осанка были так выразительны, что податель письма поспешил ретироваться.

Оно было от м-ра Стобелля и заключало в себе лишь несколько строк. М-р Стобелль извещал, что м-р Чок был заманен на судно обманом, и заканчивал замечанием, что женщинам, вообще, не место на корабле. Эту фразу, по мнению м-сс Стобелль, следовало считать за нечто вроде извинения.

М-сс Чок прочла извещение, погруженная в каменное молчание; она отказалась от чая и прямо отправилась со своим багажом на станцию; во время переезда до Винчестера, она продолжала безмолвствовать и, по прибытия туда, поехала домой в кэбе, несмотря на убедительные просьбы м-сс Стобелль погостить у нее, покуда ее собственный дом не будет приведен в порядок.

М-р Тредгольд почувствовал истинное облегчение, расставшись с дамами. Все это путешествие казалось ему загадочным, а сегодняшние события еще усилили его таинственность. Он слегка закусил, но тишина в доме угнетала его, и он решил прогуляться. Лавки уже были закрыты, на улицах — пусто, и он задал себе вопрос: не слишком ли поздно зайти к капитану, чтобы потолковать с ним о случившемся? Занятый решением этого вопроса, он, незаметно для самого себя, очутился близ коттеджа.

Соседние дома были погружены во мрак, но в окне гостиной капитана светился сквозь драпировку гостеприимный огонек. После некоторого колебания, Тредгольд постучал. Дверь отворилась, и он увидел приветливое лицо м-ра Таскера.

— Капитан Бауэрс уехал в Лондон, сэр.

Тредгольд, уже занесший было ногу за порог, отступил, но в то же время попытался заглянуть внутрь дома.

— Мы ожидаем его с минуты на минуту, — сказал ободряющим тоном м-р Таскер.

Эдуард снова занес ногу за порог. Конечно, уже поздно, но ему очень необходимо повидать сегодня капитана:

— Мисс Дрюит в саду, — объявил Таскер.

М-р Тредгольд подозрительно взглянул на него, но черты Таскера выражали свойственное им простодушие, и он успокоился.

— Не пройти ли и мне в сад? — проговорил он.

— Я прошел бы туда, будь я на вашем месте, сэр. В саду прохладнее.

Луны не было, небо закрылось тучами, и м-р Тредгольд очутился в полной темноте, чем можно было объяснить его непостижимую вежливость по отношению в стройному молодому кипарису, находившемуся в углу лужайки. Он поспешил надеть шляпу, и его извинение по поводу позднего визита — так и осталось недоконченным. Несколько сконфуженный, он прошел по саду раза два, не находя того, чего искал, как вдруг раздавшийся над его головою легкий шум — открыл ему истинное положение дел. Благоразумие и чувство приличия подсказали ему, что он должен уйти домой, но сердечное влечение склоняло его к тому, чтобы сесть на скамью у подножия мачты и подождать дальнейших событий.

Прислонившись к спинке, он закурил сигару, чутко прислушиваясь в малейшему шуму. Но пленница на вышке не подавала признаков жизни. В теплом воздухе чувствовалось благоухание цветов, и ничто не шевелилось, за исключением тени м-ра Таскера на кухонной шторе.

Часы соседней церкви пробили три четверти, а затем — и десять часов. Сигара была докурена, и м-р Тредгольд принялся серьезно обдумывать свое положение:

— М-р Тредгольд! — послышался сверху резкий голос.

М-р Тредгольд поспешно вскочил и устремил глаза вверх.

— Мисс Дрюит! — воскликнул он тоном невыразимого изумления.

— Я спускаюсь, — послышался голос.

— Пожалуйста, будьте осторожнее. Очень темно… Могу я помочь вам?

— Можете — войдя в дом.

Тон ее был так решителен и резок, что ему оставалось лишь повиноваться. Он сконфуженно шагал по гостиной, когда вошла мисс Дрюит с раскрасневшимся лицом.

— Я зашел к капитану — начал он поспешно, — Джозеф сказал мне, что вы в саду, но я не нашел вас, а потому взял на себя смелость посидеть и подождать капитана…

— Вы знали, что я на вышке? — нетерпеливо спросила мисс Дрюит.

— Джозеф ничего мне об этом не сказал, а, не видя вас в темноте, я подумал, что он ошибся.

— Вы знали, что я на вышке? — повторила она с грозною настойчивостью.

— Я… такая мысль приходила мне в голову, — сознался обвиняемый.

— Знали вы, что я там?

— Да, — проговорил он медленно, видя невозможность дальнейшего отпирательства.

— Благодарю вас, — проговорила она презрительно, — вы знали, что я там, и держали меня в плену. Истинно джентльменский поступок. Я вижу, что я верно оценила ваш характер.

— Это — чистейшая случайность, — попытался он оправдаться: — я провел очень неприятный день в Бидлькомбе, зашел сюда, и услышав, что вы сидите там наверху, не устоял против искушения. Но если бы я мог подозревать, как вы меня отчитаете, я, конечно, не позволил бы себе…

Мисс Дрюит, уже положившая руку на ручку двери в знак того, что аудиенция окончена, не смогла удержать взрыв негодования.

— Ваш отец и друзья его отправились за кладом, принадлежащим моему дяде, а вы, проводив их, являетесь сюда! Или вы думаете, что его долготерпению не будет конца?

— Клад? — воскликнул со смехом Тредгольд: — но ведь все их планы рушились, как только капитан сжег карту.

— Нечего смеяться, — прервала она: — дядя, действительно, собирался сжечь карту, и был очень поражен, удостоверившись, что она исчезла.

— Исчезла? — повторил Тредгольд тоном, не допускавшим сомнения в его правдивости: — да разве капитан не сжег ее? Он сказал, что она сожжена.

— Он намеревался сжечь ее, — отвечала она, наблюдая за ним, — но кто-то взял ее из бюро.

— Взял ее? Когда? — воскликнул он, и история дальнего плавания вмиг предстала перед ним в истинном свете.

— В тот самый вечер, когда вы ожидали здесь дядю.

— В тот вечер, в тот вечер, когда я… — повторил машинально м-р Тредгольд, и вдруг, выпрямившись, посмотрел на нее гневными глазами: — вы, кажется, думаете, что я взял ее?

— Не все ли равно, что я думаю? Вы не будете отрицать, что она — в руках у ваших друзей?

— Да, но вы сказали, что я в тот вечер был здесь.

Мисс Дрюит с негодованием взглянула на него. Кающийся грешник исчез, и вместо него перед нею стоял громко требовавший объяснения дерзкий молодой человек.

— Вы кричите на меня! — сказала она сухо.

Он извинился, но продолжал настаивать. Он ответил на ее вопрос, и просит ее, в свою очередь, ответить ему. Думает ли она, что он взял карту?

— Вы, кажется, приказываете мне? — воскликнула она высокомерно.

— Я хочу, чтобы все было на чистоту. Ответ за ответ. Вы это думаете?

Мисс Дрюит посмотрела на него; она с секунду колебалась, но затем неохотно сказала: — Нет.

Лицо его прояснилось и глаза смягчились.

— Но она — у вашего отца. Каким образом он достал ее?

М-р Тредгольд, покачав головою, заявил, что если эти три взрослых младенца найдут клад, он готов дать навеки обет безбрачия. На это мисс Дрюнтт сказала, что она ответила на его вопрос, имея в виду также предложить ему вопрос: верит ли он рассказу ее дяди о схороненном в земле кладе?

М-р Тредгольд попытался вначале увернуться от прямого ответа, — история показалась ему слишком похожей на роман, — но в конце концов сознался, что не верит.

Девушка перевела дух; во взоре ее отразилась смесь гнева и торжества, но она сухо выразила свое удивление по поводу того, что он продолжает посещать человека, способного говорить ложь. Она не преминет передать дяде мнение о нем м-ра Тредгольда, а пока желает ему спокойной ночи.

Прощаясь, он попробовал смягчить ее и извинился за свое поведение в саду, на что она спокойно ответила, что ничуть не была удивлена. М-р Тредгольд тотчас увидел, что он сделал ошибку.

— Разумеется, войдя в сад, я не мог предположить, что вы находитесь в таком неподходящем месте, — проговорил он с доброй улыбкой; — будем надеяться, что это уже не повторится.

Такое заявление до того ошеломило мисс Дрюит, что она не могла выговорить ни слова, и когда капитан вернулся домой, он застал ее сидящею у окна в застывшей и неудобной позе.

Он так устал после поездки в город, что она дала ему спокойно поужинать и только тогда приступила в изложению многочисленных преступлений м-ра Тредгольда, причем она тщетно ожидала выражений сочувствия со стороны капитана.

— Я говорил тебе, что он не брал карты; а что касается этих безмозглых идиотов…

— Но он не верит вам, — воскликнула она, сверкая глазами; — я дала, ему понять, что ему немыслимо являться в дом, хозяина которого он считает способным на обман.

Капитан хладнокровно выбил пепел из трубки и заявил, что они живут в свободной стране, где каждый может иметь свое суждение, а что касается этого клада — он не желает больше слышать о нем! И без того он натворил немало бед.

XII.

Едва м-р Чок ступил на палубу, как м-р Тредгольд схватил его за руку и потащил в каюту, шепнув, чтобы он достал свое оружие, а затем шел наверх. Трепещущий м-р Чок прислушался к шуму, топоту и лязгу, происходившим над его головою, а затем с решимостью отчаяния принялся собирать и заряжать свое оружие. Но тут он услышал, как щелкнул замок его двери, и от страха выронил ружье: он был в плену. Лязг прекратился, но слышалось топанье ног в тяжелых сапогах и хриплый голос капитана Брискета. М-р Чок тщетно пытался собраться с мыслями; Тредгольда и Стобелля совсем не было слышно, даже капитан смолк, а вскоре легкий скрип и покачивание судна дали ему понять, что "Красавица Эмилия" уже в пути. Ожидание становилось нестерпимым; он вскочил на ноги и принялся стучать в дверь, но она была из прочного дерева. Тогда у него мелькнула блестящая мысль, — он прицелился в замок и выстрелил.

Шум выстрела в маленькой каюте был оглушительный; крик ужаса был на него ответом; кто-то стремглав взбежал по лестнице, и м-р Чок, держа дымящееся ружье в руках, старался разглядеть в образовавшееся отверстие: не попал ли он в кого-нибудь? Увидев чье-то лицо, он снова прицелился, и это лицо, весьма походившее на лицо м-ра Стобелля, мгновенно скрылось.

— Он едва не прострелил ему голову! — сказал Брикет, когда м-р Стобелль отскочил назад.

— Совсем взбесился! — воскликнул, дрожа, Тредгольд. — Скажите ему, что все успокоилось, Стобелль.

— Скажите сами! — последовал ответ.

Раздался гул. М-р Чок вторично — и на этот раз успешно — выстрелил в замок. Капитан Брискет едва успел вскрикнуть, как м-р Чок, с ружьем в одной руке и с револьвером в другой, появился на палубе. Крик капитана нашел себе отклик среди матросов, и трое из команды с необыкновенной быстротой кинулись на форкастель^[2]. Юнга и двое других влетели в камбуз, перепугав повара; там же нашли себе убежище Тредгольд, Стобелль и Брискет, оставив на палубе пораженного м-ра Чока в обществе м-ра Деккета, присевшего за рулем. Они молча со страхом глядели друг на друга, как вдруг тяжелые шаги заставили м-ра Чока обернуться. М-р Стобелль, подкрадывавшийся, чтобы обезоружить его, поспешно ретировался за грот-мачту.

— Стобелль! — тихим голосом окликнул его м-р Чок.

— Все улажено, — ответил тот, — опасность миновала.

— Чего же вы прячетесь за мачтой? — спросил Чок, направляясь в нему.

Стобелль, не отвечая, снова кинулся к камбузу, с быстротою, весьма удивительной при его телосложении.

Все окружающее начало казаться м-ру Чоку необычайно странным. Он даже спросил себя; не видит ли он все это во сне? Он обернулся и поглядел на Питера Деккета, а Деккет, стараясь успокоить его улыбкой, скорчил такую рожу, что Чок в испуге отскочил. Он осмотрелся и увидал, что они уже шли открытым морем. Тишина и таинственность становились невыносимыми, и он, держа палец на курке, стал осторожно спускаться в камбуз, но Стобелль и другие, заметив его, кинулись опрометью задним выходом на палубу.

— Да что они все — с ума, что-ли, сошли? — осведомился м-р Чок у Деккета.

— Нет, сэр, только вы один, — ответил тот с величайшею вежливостью.

М-р Чок, увидав на лестнице три или четыре всклокоченных головы, чуть не выронил ружье; инстинктивно он сделал шаг к Питеру Деккету, и не менее инстинктивно этот долготерпеливый человек воздел руки, умоляя его не стрелять. Бледный и дрожащий м-р Чок напрасно старался успокоить его.

— Но вы направляете на меня дуло, сэр, и держите палец у курка! — воскликнул помощник капитана.

М-р Чок извинился и спросил: почему убежали Стобелль и Тредгольд, на что Деккет ответил, что, по всей вероятности, вид огнестрельного оружия действует им, как и ему самому, на нервы. После долгих переговоров и объяснений, экипаж судна, вместе с м-ром Стобеллем во главе, появился на палубе.

— Все улажено, опасность миновала! — заявил Тредгольд.

— Люди стали смирными, как ягнята, — сказал Брискет, осторожно завладевая ружьем, между тем как Стобелль отбирал у друга револьвер.

М-р Чок слабо улыбнулся и был очень смущен, увидев, с каким ужасом таращат на него глаза матросы и упорно держатся поодаль, невзирая на приказание капитана: "По местам!" Взявшись сам за рулевое колесо, Брискет шепотом объяснил, что, в сущности, бунта не было, Деккет — нервный и склонный к преувеличению человек, но он, Брискет, просит пощадить чувства товарища и более не упоминать об этом прискорбном инциденте.

— Кто-то запер меня, однако, в каюте, — настаивал м-р Чок.

Капитан удивился. Вероятно, это случилось по ошибке. Ряд невероятных случайностей… Но поразительнее всего было появление м-ра Чока на палубе — и его решимость.

— Изумительно! — прошептал Тредгольд.

— Я не знал его до сих пор, — заметил Стобелль, с живейшим интересом оглядывая своего друга.

— Как же нам, однако, быть с дамами? — воскликнул м-р Чок, замерев на месте, при виде появившейся на скале фигуры, отчаянно махавшей платком: — мы должны вернуться за ними!

— При таком-то ветре, сэр? — снисходительно посмеиваясь, заметил Брискет: — вы сами настолько опытный моряк, сэр, что понимаете, насколько это невозможно.

— А их багаж? — вспомнил м-р Чок, между тем как Стобелль советовал ему "примириться с постигшим их разочарованием".

— Когда начались беспорядки, Деккет отослал его на берег, — пояснил Брискет, — и, ввиду всего случившегося, я не скажу, чтобы он был неправ, сэр.

— Вы впервые выказали себя в истинном свете, Чок, — сказал Тредгольд.

— Да он меня напугал, меня! — воскликнул Брискет, — вы, сэр, просто герой!

И при взгляде на расщепленную дверь, а также вечером, когда повар, при виде его, едва не опрокинул котелок с супом, — м-р Чок, действительно, почувствовал себя героем.

На следующий день, геройства у него, однако, поубавилось. Ветер за ночь усилился, и покуда м-р Чок умывался, пол каюты неприятно качался под его ногами. Было душно, спасти стонали и скрипели, а сапоги и другие предметы шаловливо катались по полу.

Свежий, прохладный воздух оживил его, но на палубе было сыро, уныло. Земля исчезла из виду, и ему представилось свинцовое небо и бесконечное пространство серых волн. Тем не менее, он объявил, что не стоит уходить в каюту ради завтрака, и удовольствовался чашкою чая и сухарем на палубе. Звон чашек и запах жаркого доносились снизу, и когда Стобелль с Тредгольдом, плотно позавтракавшие, тоже вышли наверх, солнце появилось из-за туч, и море из серого сразу сделалось синим. Новые паруса белели в лучах солнца, реи приятно поскрипывали, и друзья, выбрав удобное местечко, наслаждались морем.

— Чудное утро, сэр, — сказал Брискет, — такое ясное и спокойное.

— Да, — коротко ответил м-р Чок, с отвращением смотревший на бриг, видный со штирборта^[3], который то поднимался в небесам, то исчезал из виду. Тредгольд предложил приятелю сигару, но тот отказался, и он закурил сам с помощью фитиля, отравившего атмосферу.

— Кажется, никто из нас не страдает морскою болезнью, — заметил он.

— Морская болезнь — одно воображение, сэр, — подхватил капитан Брискет, — от нее есть верное средство.

— Средство? — осведомился м-р Чок, взглянув на него оживившимися глазами.

— Да, сэр, — продолжал Брискет, подмигнув Стобеллю, который широко осклабился, — старое, но верное: свинина. Возьмите кусочек свинины — и непременно с жирком, и пусть повар воткнет его на вертел и поджарит при вас — так, чтобы жир шипел и брызгал во все стороны… А всего лучше — сделайте это сами. Тут главное — запах…

М-р Чок с трудом поднялся и, едва волоча ноги, спустился в каюту.

— Это на всех действует, — сказал Брискет, улыбаясь Стобеллю, все еще продолжавшему посмеиваться: — если человеку уже не по себе, этот рассказ доконает его. Не только свинины, он и поджаренной ветчины не перенесет.

— Воображение, — спокойно отозвался Тредгольд, продолжая курить.

— Разумеется, нужно рассказать умеючи. Заметили вы его глаза, когда я стал говорить о том, как она шипит и брызжет на огне?

— Заметил, — сказал м-р Стобелль, отложив свою трубку.

— Некоторые дополняют этот рассказ подробностями, но, по моему, и одного описания стряпни достаточно.

— Вполне, — сказал Стобелль и предложил Тредгольду спичку, когда тот вздумал закурить сигару.

— Благодарю, — я предпочитаю трут.

Стобелль положил коробку в карман и сидел с застывшим лицом, устремив глаза в одну точку.

— Говоря о свинине, — начал снова Брискеть, но Стобелль мрачно уставился на него.

— Опять свинина?… Бедный Чок не виноват, если он не переносит…

— Конечно, нет.

— Люди не виноваты, если они заболевают морскою болезнью…

— Разумеется, нет, сэр.

— И тут ничего нет позорного, — продолжал Стобелль с необычным красноречием, — и… ничего забавного тоже нет…

— Без сомнения, сэр, — сказал удивленный капитан:- я именно хотел сказать вам, раз уже зашла речь о свинине…

— Знаю, — загремел Стобелль, тяжело поднимаясь с места, — или вы думаете, что я глух? Болтаете вы, болтаете, бол…

Он исчез внизу, а капитан, обменявшись улыбкою с Тредгольдом, заложил руки за спину и принялся шагать по палубе, раздумывая о том, насколько внешность бывает порою обманчива.

Через день-два, мореплаватели оправились, и наступила обычная монотонная жизнь на корабле. Неделя за неделей они видели только море и небо, и жаждавший перемен м-р Чок мечтал о поросших пальмами островах архипелага Фиджи, к которым они держали курс. Тем временем капитан и м-р Деккет келейно обсуждали между собой причины, по которым была предпринята эта экспедиция.

XIII.

— Пробовал ли я? — воскликнул капитан Бауэрс с негодованием: — все средства были пущены мною в ход.

— Значит, нужно придумать что-нибудь другое, — ответил невозмутимый Эдуард. — Можно вам дать еще ростбифа?

Капитан передал ему свою тарелку и продолжал. — Вы бы только посмотрели на ее лицо, когда я сказал, что иду к вам ужинать! Она, буквально, зашипела, и шипит постоянно, как только я упомяну ваше имя.

М-р Тредгольд положил нож и вилку, которыми собирался нарезать мясо для капитана, и продолжал задумчиво есть сам. Капитан, тщетно ожидавший ростбифа, обеспокоился.

— Вам не мешает моя тарелка? — осведомился он наконец.

— Нисколько.

— В таком случае, вы, быть может, передадите ее мне?

Впавший в рассеянность молодой человек повиновался, выразив сожаление, что капитан не желает взять еще кусочек.

— Люди большого роста — плохие едоки. Почему бы это?

— Может быть, потому, что им иногда не дают есть.

М-р Тредгольд заметил, что и это случается; сознание вернулось к нему лишь тогда, когда голодный капитан встал сам, чтобы отрезать себе кусок.

— Простите! — воскликнул Эдуард, расхохотавшись: — я думал о другом. Не разрешите ли вы мне воспользоваться вашей вышкой на день или два? В окрестностях есть местечко, которое я желал бы не терять из виду.

— Ничего не имею против этого, — ответил капитан, не без труда сохраняя серьезность.

Два дня спустя, мисс Дрюит, осторожно выглянув из окна спальни, увидела м-ра Тредгольда, занявшего, с телескопом в руке, обсервационный пост на вышке. Был холодный, морозный январский день, и она приятно улыбнулась при мысли, как там должно быть холодно.

День за днем м-р Тредгольд храбро влезал на мачту и направлял трубу на заброшенный коровник, находившийся в трех милях от дома. На четвертый день, когда капитана не было дома, мисс Дрюит, случайно выглянув из окна кухни, пожала плечами и вернулась в гостиную.

— М-р Тредгольд, должно быть, очень озяб, мисс, — сказал почтительно м-р Таскер, принесший ей чай: — он похлопывает себя по груди и дует на пальцы.

Мисс Дрюит сказала: — А! — и, придвинув столик к креслу, отложила книгу и налила себе чашку чаю по вкусу: с двумя кусками сахара и большим количеством сливок. В эту минуту в дверь постучали, и в ответ на возглас мисс Дрюит: "Войдите!" — ее негодующим взорам предстал м-р Тредгольд.

Уши и нос его были ярко-красного цвета и глаза слезились от холода. Она вопросительно смотрела на него.

— Добрый день! — проговорил он, кланяясь.

Мисс Дрюит ответила на приветствие.

— Разве капитана Бауэрса нет дома? — осведомился м-р Тредгольд, оглядываясь вокруг с несколько разочарованным видом.

— Нет.

— Я хотел попросить его дать мне чашку чая, — сказал м-р Тредгольд, вздрагивая от озноба: — я почти замерз, и боюсь, что схватил простуду.

Мисс Дрюит едва не выронила ложку — так она была поражена его нахальством. Без сомнения, он очень прозяб, нос его был иссиня-красный. Она оглядела уютную комнату, в которую из открытой двери врывалась холодная струя, и повторила, что дяди нет дома.

— Благодарю вас, — сказал он кротко, — прощайте.

В нем было столько смирения, что ей сделалось неловко. За что он благодарит ее? Притом, из двери сильно дуло.

— Я могу вам дать чашку чая, если желаете, — сказала она, вздрогнув, — только, пожалуйста, скорее заприте дверь.

М-р Тредгольд вошел и поспешил закрыть дверь. Он сел по другую сторону камина и, отогревая свои окоченевшие пальцы у огня, горячо поблагодарил ее.

— Вы очень добры, — сказал он, принимая из ее рук чашку чая, — я продрог до костей.

— Вам лучше было бы пройтись скорым шагом домой для того, чтобы согреться.

— Меня напоили бы там тепловатым чаем, — сказал он, грустно покачав головой: — никто не заботится обо мне.

Он заговорил о катании на коньках, и по мере того, как лицо его принимало нормальную окраску, а черты — свойственное им веселое выражение, сострадание мисс Дрюит начало испаряться, и она осведомилась, лучше ли он чувствует себя теперь.

— Немного лучше, — ответил он, но лицо его вдруг выразило беспокойство, и он слегка похлопал себя со стороны левого легкого, в котором он ощущал какое-то покалывание.

— Надеюсь, что я не заболею здесь, — сказал он серьезно.

— Надеюсь, что нет! — резко воскликнула мисс Дрюит, считавшая его способным на все.

— Я никогда бы себе этого не простил.

Мисс Дрюит тревожно посмотрела на него и не только сама налила ему третью чашку, но даже разрешила закурить папиросу. Опасаясь худшего, она вступила с ним в разговор и даже поймала себя на том, что выразила ему сочувствие по поводу его беспокойства об отце.

— М-сс Чок и м-сс Стобелль также очень тревожатся, — сказал он: — это — далекий путь для такого маленького судна…

— А в конце-концов они и клада не найдут, — заметила мисс Дрюит с женским добродушием.

М-р Тредгольд, украдкой взглянув на нее, спокойно сказал, что он и не думал отрицать существование клада, имеющегося во владении капитана.

— Вот видите, и вы поверили в его существование! — воскликнула она с торжеством.

— Конечно, я верю в то, что капитан обладает сокровищем.

— Ценой в полмиллиона?

— Даже более… Оно бесценно, — проговорил он, продолжая глядеть на огонь.

Мисс Дрюит выпрямилась в кресле и затем откинулась назад. Лицо ее сделалось алым, и она молила небо, чтобы земля разверзлась и поглотила ее — в случае, если м-р Тредгольд вздумает обернуться. Она начала смутно сознавать, что если не случится чуда, она никогда не избавится от него.

— Да, оно — бесценно, — повторил он вызывающим тоном.

Мисс Дрюит молчала. Отвечать было опасно, но и молчать — рискованно. Она нервно позвонила, приказала Таскеру убрать чайный прибор, размешать угли в камине и перевесить две картины, и лишь после всего этого, отчасти восстановив свое душевное равновесие, заговорила о живущих с ними по соседству мальчиках.

XIV.

Месяц за месяцем "Красавица Эмилия" медленно продвигалась по направлению к югу, и вместо Большой Медведицы мореходы могли любоваться созвездием Южного Креста. М-р Чок уже сменил свое джерси и морские сапоги на полотняный костюм, шляпу-панаму и полное отсутствие сапог, и в этом виде он был единственным на корабле предметом, доставлявшим некоторое развлечение Стобеллю, настроение которого очень страдало от вынужденного бездействия. Его отзывы о море настолько противоречили мысли о путешествии ради удовольствия, что Тредгольд уже не раз читал ему по этому поводу наставления. Капитан Брискет тоже выражал Питеру Деккету свое недоумение.

— Неужели вы ничего не можете выведать от м-ра Чока? — спрашивал помощник.

— Прячется, как устрица в раковину, едва я вздумаю об этом заговорить. Твердит, что Тредгольд изучает образование островов и собирается написать о них книгу.

— И мне м-р Тредгольд говорил то же самое, даже спрашивал, как назвать ее.

— Я знаю, как бы я назвал его самого! — проворчал Брискет.

М-р Чок становился все беспокойнее по мере приближения к цели. Он проехал тысячу миль, и не видел ничего, кроме летающих рыб и альбатросов. Прогуливаясь как-то поздно вечером с капитаном Брискетом, он выразил желание увидеть что-нибудь новое, интересное.

— Вы жаждете приключений, сэр, — отозвался тот, покачивая головой; — с полдюжиной таких людей, как вы, я повел бы это судно куда угодно. Вы родились моряком. Питер Деккет верить не хочет, что вы мальчиком не были на море.

— Я всегда думал, что полюблю море, — скромно сказал м-р Чок.

— Полюбите? — повторил капитан: — вы моряк по природе, и у вас в крови буйный дух, который так и рвется наружу. И это беспокоит меня и Питера Деккета — также.

— Беспокоит? — повторил м-р Чок.

— Видите ли, — капитан глубоко вздохнул, — нам не по сердцу тайна, она тяготит нас.

— Почему? — проговорил после некоторой паузы м-р Чок.

— Мы не знаем, на какое отчаянное приключение вы нас ведете? Конечно, мы последуем за вами, но согласитесь, что вы не совсем справедливо поступаете по отношению к нам.

— Тут нет ни малейшей опасности, — убедительно произвел м-р Чок.

— Но тайна есть? Вы не станете этого отрицать. Вы таитесь от меня? — проговорил капитан тоном укора, в котором слышалась непритворная "слеза". Он отошел и прислонился в борту, закрыв лицо руками. М-р Чок подошел и положил руку ему на плечо.

— Вы мне не доверяете! — глухо сказал капитан.

— Это не моя тайна; будь она моей, я охотно открылся бы вам.

— Что делать, сэр? В первый раз в жизни, сэр, Билль Брискет является не заслуживающим доверия человеком. И я особенно огорчен тем, что это исходит от вас.

М-р Чок молча стоял возле него в горестном недоумении.

— А я доверил вам тайну, от которой зависит моя жизнь! — продолжал капитан с резким смехом: — вы единственный человек, знающий, что я убил Веселого Питта в Сан-Франциско.

— Но ведь вы убили его, защищаясь?

— Не все ли равно? Доказательств у меня нет. По одному вашему слову меня вздернут на виселицу. И это еще не все. Команда начинает догадываться, а я, в качестве капитана, отвечаю за их жизнь. Понимаете ли вы, какой я подвергаюсь ответственности?

— Команда догадывается! — воскликнул пораженный м-р Чок.

Понизив голос, капитан сообщил, что на днях вечером он застал матроса заглядывающим в окно, находящееся в потолке каюты. Отослав матроса вниз, он сам заглянул в окно, и увидел Стобелля, Тредгольда и м-ра Чока наклонившимися над какой-то бумагой. Он не желал шпионить, но капитан корабля должен наблюдать за порядком.

— Это ваше право, — твердо сказал м-р Чок.

Капитан не без волнения поблагодарил его и, стоя с ним у борта, принялся восхищаться красотой моря и созвездий. Под впечатлением разговора и чар южной ночи, он дал волю своим чувствам и со странной смесью резкости и робости заговорил о своей престарелой матери, об одиночестве и печальной доле моряка, о бесценном сокровище истинной дружбы. Он обнажил всю свою душу перед сочувствующим слушателем; но когда из какого-то замечания м-ра Чока он понял, что тот намеревается открыть ему тайну, он отказался выслушать его по той причине, что его считают за "грубого матроса, которому невозможно довериться". М-ру Чоку, горячо опровергнувшему такое предположение, удалось, наконец, убедить капитана в том, что он ошибается, и тогда успокоенный Брискет заявил о своей готовности выслушать то, чего м-р Чок совершенно не намеревался сообщать ему.

— Но, помните, — тоном предостережения проговорил капитан, — не надо никого в это посвящать, даже Питера Деккета.

М-р Чок, так неожиданно для себя попавшийся в ловушку, не видя никаких путей отступления, отвел капитана как можно далее от рулевого и шопотом сообщил ему о цели плавания. Когда они расстались перед отходом во сну, капитан Брискет был осведомлен обо всем не менее самих членов экспедиции, но он успокоил совесть м-ра Чока, сознавшись ему, что, в сущности, он с самого начала уже догадывался о правде.

Через несколько дней он с большим интересом выслушал из уст м-ра Тредгольда инструкцию относительно острова капитана Бауэрса, положение которого нотариус попытался определить с возможною точностью. Этот остров предполагалось посетить первым, и потому зашла речь о вулканическом образовании островов и коралловых рифов.

Они шли теперь среди островов. Два из них остались вдали, но мимо третьего — простой скалы с немногими растущими на ней пальмами — корабль прошел совсем близко, и м-р Чок, после внимательного рассматривания острова в свой бинокль, объявил его необитаемым.

Через два дня, со стороны штирборта показался четвертый остров, — узкая серая полоса земли, — и капитан, с большим интересом наблюдавший за ней, со стуком закрыл свою подзорную трубку и подошел к Тредгольду.

— Ваш остров, сэр! — проговорил он, видимо довольный.

Сидевший за чаем, м-р Тредгольд поднялся с места, выказывая некоторый интерес; за ним последовал м-р Стобелль, и оба с нескрываемым негодованием смотрели на носившегося по палубе м-ра Чока.

Тредгольд вооружился капитанской трубою, Стобелль — старым полевым биноклем.

— Уверены ли вы, Брискет, что это — тот самый остров? — небрежно спросил Тредгольд.

— Без сомнения, сэр, — сказал несколько удивленный капитан.

— Не похож он на тот, что на карте, — шепотом сказал Стобелль: — где же гора?

— Может быть, она — в глубине? Кажется, почва повышается в середине. Притом, там сказано: пригорок, а не гора, — заявил Тредгольд после продолжительного обзора.

Капитан, отошедший из деликатности в сторону, снова приблизился.

— Не помню, чтобы я ранее видел этот остров, но он — тот самый, на который вы приказали мне держать курс. Их тут — около двухсот. Если же вы полагаете, что ошиблись, можно попытать счастья с другими.

— Нет, — проговорил Тредгольд, — должно быть все верно.

М-р Чок спустился вниз, — в глазах его светилась чистейшая радость.

— Далеко ли мы от острова?

— В двух, а может быть — и в трех часах, — ответил капитан.

Приятели стали совещаться. М-р Чок признал сомнения Тредгольда неосновательными. Когда, по мере приближения, ему стали указывать на несоответствие между внешним видом острова и очертаниями его на карте, он возразил, что картография — целая наука, и неспециалисту легко допустить при чертеже большие неточности.

— Вот ваш пункт, — указал он пальцем, причем взбешенный Стобелль хлопнул его по руке, — мы переночуем в палатке, а завтра с зарей примемся за поиски.

Когда "Красавица Эмилия", под осторожным управлением капитана Брискета, пристала к обетованному острову, оказалось, что размеры его не превышают трех четвертей мили в длину и двух с чем-то — в ширину. Песчаный берег круто спускался в морю; в глубине виднелись кокосовые деревья и другая растительность, чтосоставляло в общем картину, на которую м-р Чок взирал с благоговением пилигрима, увидевшего святыню.

Как только бросили якорь, он сошел вниз и появился на палубе, обремененный оружием.

В лодку положили небольшую палатку, одеяла, провизию, колья, заступ и кирку, и, отдав указания капитану, трое другей отчалили. Сидевший у руля, Питер Деккет ввел лодку в небольшую бухту, откуда удобно было высадиться. Нос лодки врезался в песок.

— Хорошее местечко, джентльмены, — проговорил он, — не думаю, чтобы здесь были люди.

— Мы обойдем остров, чтобы в этом удостовериться, — сказал Стоббель, — вылезайте, Чок.

Захватив ружья, они отправились на рекогносцировку; матросы, по приказанию Деккета, разбили палатку, вынули съестные припасы и ко времени их возвращения — уже сидели в лодке, готовые вернуться на корабль.

Странное чувство одиночества охватило м-ра Чока, когда он следил за удалявшеюся от берега лодкой. Шхуна под всеми парусами, стоявшая на якоре в полумиле от берега, имела какой-то унылый, нежилой вид. Ему пришло в голову: через сколько времени преданный Брискет успел бы оказать им, в случае надобности, помощь, и он упрекнул себя, что не догадался захватить с собой сигнальных ракет. Задолго до наступления вечера перспектива ночлега на берегу утратила всю свою прелесть.

— Один из нас должен караулить, — сказал он, когда Стобелль, после сытного ужина и трубки, закутался в одеяло, готовясь заснуть.

Стобелль ответил ворчаньем, вскоре перешедшим в храп. Примеру его последовал Тредгольд, между тем как, томимый смутным предчувствием, м-р Чок продолжал бодрствовать, сжимая в руке револьвер.

Новизна впечатлений, меланхолический гул прибоя об утесы и неопределенный слабый шум — все мешало ему заснуть. Ему мерещились тяжелые шаги; перекликавшиеся под пальмами, тихие гортанные голоса… Дважды он будил друзей и дважды был проклинаем ими.

— Чем это вы толкнули меня в бок? Чуть рёбра не переломали? — спросил Стобелль, нежно потирая пострадавшее место.

— Мне что-то послышалось, — ответил м-р Чок; — я бы выстрелил, но побоялся задеть вас.

— Выстрелили? — повторил Стобелль: — уж не дулом ли вашего проклятого револьвера вы ткнули мне в рёбра? Револьвер заряжен, а он тычет им в людей! Еще о дикарях толкуете!

Он зажег свечу и, прежде чем Чок успел угадать его намерение, выхватил у него из рук револьвер. Затем, подняв полу палатки, он вышвырнул револьвер и, вспомнив кстати о ружьях, выбросил и их; покончив со всем этим, он потушил свечу, а через минуту снова погрузился в сон.

Прошел час, и м-ра Чока, невзирая на его опасения, начало клонить ко сну. Он прилег было и натянул на себя одеяло, но сейчас же снова сел, очнувшись от дремоты. На этот раз уже нельзя было сомневаться в том, что он слышит чьи-то шаги.

М-р Чок протянул руку и принялся расталкивать Стобелля. Чьи-то руки шарили у палатки, — он готов был в этом поклясться.

— А? — промычал Стобелль спросонья.

М-р Чок снова принялся расталкивать его. Тот сердито приподнялся, но, прежде чем он успел заговорить, дикий крик раздался в воздухе, палатка мгновенно рухнула на них, и они, полузадушенные, отчаянно барахтались в ее складках.

XV.

М-р Стобелль выкарабкался первый и вытянул холст из-под своих товарищей. М-р Чок, вскочив на ноги и заметив стоявшую неподалеку темную фигуру, испустил дикий крик и кинулся бежать в глубину острова, а вслед за ним — и другие. Пущенные им вдогонку обломки кораллов — еще усилили их прыть. Наконец, запыхавшийся м-р Стобелль догнал Чока и остановил его, опустив ему руку на плечо.

— Подождем Тредгольда! — проговорил он, едва переводя дух.

— А где же он? — через силу произнес м-р Чок.

— Они… они, должно быть, схватили его… С вами ваши пистолеты?

— Ведь вы их выбросили… При мне только нож.

Он дрожащими пальцами шарил за поясом; Стобелль, отстранив его руку, вытащил нож из футляра и кинулся обратно по направлению к палатке; м-р Чок следовал за ним несколько поодаль.

— Смотрите! — крикнул он вдруг, заметив впереди фигуру человека. Стобелль, с ножом в руках, бросился к ней, но его окликнули по имени. Фигура оказалась м-ром Тредгольдом. Не говоря больше ни слова, они продолжали бежать, покуда не достигли противоположной части острова.

— Они догоняли меня дважды, — отрывисто говорил Тредгольд, — сорвали с меня сюртук… Как я вырвался от них — и сам не знаю…

Он кинулся на песок и с трудом переводил дыхание; Стобелль чутко прислушивался к малейшему шуму и всматривался в темноту. М-ру Чоку показалось, что ночи этой не будет конца. Когда рассвело, он увидел Тредгольда в порванной рубашке и панталонах, а возле него — спящего крепким сном Стобелля.

— Надо подать сигнал на корабль. В этом — наше единственное спасение! — сказал он хриплым шепотом.

Тредгольд кивнул головой и разбудил Стобелля; царило удручающее молчание. Они поднялись и направились в морю, но тут у всех троих вырвался громкий крик…

"Красавица Эмилия" исчезла!

Стобелль протер глаза и выругался; Тредгольд и Чок смотрели в безнадежном отчаянии на расстилавшуюся перед ними необозримую сверкающую морскую даль.

— Должно быть, дикари напали врасплох и на них, — вот почему они не явились выручить нас.

Но тут Стобелль сделал открытие: в бухте оказалась лодка, из чего они заключили, что кто-нибудь из команды спасся на берег. Друзья осторожно двинулись в месту стоянки, но, после самых тщательных поисков, они никого не нашли на острове; зато в оставленной кем-то лодке оказалось два бочонка пресной воды, два ящика с сухарями и кое-какие припасы, а также выброшенное Стобеллем оружие, два топора и куча одежды; поверх всего этого лежали немного порванные жилет и сюртук, за которые с громким восклицанием схватился Тредгольд. Он вынул из кармана объемистый бумажник и дрожащими пальцами принялся рыться в нем.

— Нет карты! — воскликнул он, между тем как другие тупо смотрели на него. — Брискет удрал с кораблем! На нас напала ночью команда с нашей собственной шхуны.

Стобелль молча кивнул головою.

— Они исчезли вместе с кладом! — прошептал Чок.

— Итак, это не остров Бауэрса, — проговорил с хладнокровием отчаяния Тредгольд. — Но как могли они узнать? Кто-нибудь разоткровенничался с этим честным моряком?

Две пары обвиняющих глаз устремились на любезного, но склонного в заблуждениям м-ра Чока, который, однако, выдержал искус. Полчаса тому назад, он рисковал быть убитым и съеденным; теперь на небе сияло солнце, он успокоился, а двадцать пять лет супружеской жизни с м-сс Чок — дали ему некоторый опыт в благородном деле самозащиты.

— А! Так вот насчет чего Брискет подъезжал во мне недели две тому назад! — проговорил он, и рассказал, как капитан видел их разглядывающими карту: — это было очень неосторожно с вашей стороны, Тредгольд, — прибавил он, радуясь тому, что укоризненный взор Стобелля обратился теперь в сторону Тредгольда.

— И еще я должен сказать, что Брискету казалось очень подозрительным поведение Стобелля, все время проклинавшего поездку, предпринятую им, будто бы, для удовольствия, — продолжал Чок. Настал черед Тредгольда — поглядеть с укоризною на оплошавшего приятеля, и они чуть не сцепились между собою, но лукавый м-р Чок, довольный результатами своей дипломатии, поспешил произвести диверсию, посоветовав им перенести на берег припасы и заняться приведением в порядок палатки.

День за днем они ждали появления паруса на горизонте, но — тщетно. Кокосовые орехи, застреленные м-ром Стобеллем птицы и кое-какая ловившаяся в заливе рыба — разнообразили их стол. Они научились управлять лодкой и порою выезжали довольно далеко в море. Как-то раз, в дождливую погоду, м-р Стобелль с чувством вспомнил о своей жене — до такой степени жизнь на берегу казалась ему скучной. Он проводил время, строя адские планы мести Брискету, но однажды Тредгольд разбил его надежды, заявив, что если они спасутся сами и найдут его, то и тогда они ничего с ним не сделают. Во-первых, карта им не принадлежала, и они не имели ровно никаких прав на клад; а во-вторых, они послужили бы посмешищем для всего Винчестера, если бы там узнали историю с перепугавшими их до смерти лже-дикарями.

— Он похитил наш корабль, — проворчал Стобелль, — за это мы могли бы привлечь его к суду.

— Бунт в открытом море! — поддержал Чок.

— И правда немедленно бы обнаружилась, — резво сказал Тредгольд, — а вердикт был бы таков: и поделом! Если бы мы добыли клад, мы могли бы выделить капитану Бауэрсу его долю, и все уладилось бы; теперь же никто не должен знать, зачем мы ездили.

М-р Стобелль свирепо зашагал взад и вперед, — он не мог говорить.

— Но если мы спасемся, правда, все равно, обнаружится, — заметил Чок.

— Мы можем сочинить что угодно, — сказал Тредгольд: — скажем, что корабль сел ночью на мель и разбился в щепки, а мы спаслись в лодке. У нас достаточно времени для того, чтобы сочинить историю, и никто не станет ее опровергать.

Стобелль остановился перед ним и задумчиво нахмурился.

— Я думаю, что вы правы; но если этот негодяй когда-нибудь встретится мне, — пусть он побережется.

Для препровождения времени, они выстроили хижину у самой бухты и соорудили из дерева мачту, на вершине которой развевался флаг. Материалом для него послужили старые рубашки, весело развевавшиеся по ветру, и потерпевшие крушение мореходы надеялись, что он привлечет внимание какого-нибудь проходящего мимо корабля.

XVI.

Тем временем тайна, столь тщательно охраняемая друзьями, уже сделалась достоянием едва ли не всего Винчестера, и случилось это очень просто. Следуя тому правилу, что дети не должны иметь секретов от родителей, а дочь его, несомненно, что-то от него скрывает, м-р Виккерс подобрал однажды, в ее отсутствие, ключ от ее сундука и нашел в нем документ, содержание которого так и осталось бы для него тайною, при малом его знакомстве с грамотою. К счастью, в лице друга его и собутыльника, м-ра Уильяма Ресселя, судьба послала ему помощника; благодаря учености этого джентльмена, они кое-как добрались до сути, изложенной в бумаге, и это открытие совершенно ошеломило их. Селина станет богатой, и если в мире существует какая-нибудь справедливость, то ее родному отцу не придется работать на старости лет. Конечно, сенсационное известие не замедлило перейти из дома м-ра Виккерса в окрестные пивные, где с жаром обсуждались те шансы на успех, которые имеются у отважных искателей клада.

Но прошел почти год, а от мореплавателей не было известий; из Сиднея сообщили по кабелю, что никто ничего не знает о судьбе "Красавицы Эмилии", и многие уже начали считать ее погибшей. Один лишь капитан Бауэрс, более опытный в этом отношении, еще надеялся на счастливый исход.

Зато, судя по тону, каким говорила о своем супруге м-сс Чок, приписывавшая ему всевозможные ангельские свойства, можно было понять, что она уже не надеется видеть его в живых. М-р Стобелль также являлся перед отуманенными слезою глазами своей жены человеком бесконечной кротости, способным на величайшее самопожертвование.

— За все годы нашего супружества, я ни разу не сказала ему дурного слова, — говорила она, изливая свою душу перед нетерпеливо слушавшей ее м-сс Чок; — он ничего для меня не жалел, я могла просить чего угодно.

— Почему же вы ничего не просили? — не выдержала м-сс Чок.

М-сс Стобелль поглядела на нее с негодованием.

— Покуда он был со мною, мне не нужно было ничего другого. Он не мог жить без меня. Однажды я поехала погостить к бедной маме, — так он прислал три телеграммы подряд, приказывая мне вернуться домой.

— Томас не был эгоистом, — прошептала м-сс Чок: — однажды я прогостила у моей матери шесть недель, и он ни слова не сказал мне. Уже позднее он сознавался, что никогда не переживал подобного времени.

— Я думаю, — проговорила с несколько загадочным выражением м-сс Стобелль.

Сам капитан Бауэрс уже начал терять надежду и с мрачным видом шагал по своему коттеджу, но в это время произошло одно обстоятельство, давшее отчасти другое направление его мыслям. М-р Таскер ухитрился, занимаясь распиливанием дров, поранить себе топором ногу, и так основательно, что его пришлось временно отправить домой. Его отвезли в десять часов утра, а в десять с четвертью Селина Виккерс, в большом переднике и с засученными до локтя рукавами, уже растапливала печь, бросая через плечо отрывистые реплики капитану Бауэрсу, протестовавшему против ее появления.

— Я обещала Джозефу и всегда держу свои обещания. Он беспокоился о том, как вы останетесь одни, и я обещала придти.

— Я отлично и сам справлюсь, — повторял капитан, беспомощно глядя на нее.

— И отрубите себе ногу? Мужчины — мастера на этот счет.

— В отсутствие мисс Дрюит я мало бываю дома.

— Тем лучше, — сказала мисс Виккерс, шумно раздувая уголья, — вы не будете мне мешать.

— Когда вы окончите ваше дело… — начал снова капитан, но она прервала его:

— Уж я сама знаю, что мне делать! Идите к себе и занимайтесь своим делом. Вам совсем не следует приходить на кухню. Положим, мне все равно, что люди скажут, но все-таки…

Капитан хотел сначала телеграфировать Пруденс, отправиться в контору для прислуги, но затем примирился с положением дел.

Мисс Виккерс чистила, скребла, стряпала — на полной воле, и когда, по возвращении, капитан нашел гостиную перевернутой вверх дном, он отнесся к этому так благодушно, что она сочла нужным объяснить свой образ действий. Гостиная давно нуждалась в полной чистке, — она совсем не для удовольствия это делает. Досадно, что пошел дождь. Она думала, что капитан посидит покуда в саду.

Капитан ответил, что это ничего не значит, и мисс Виккерс, выжимая мокрую тряпку над ведром, сообщила, что нога у Джозефа, вероятно, не скоро заживет, на что капитан, уже стоявший у дверей в кухню, ответил, что ему очень жаль это слышать.

— Конечно, бывают вещи и похуже, — продолжала мисс Виккерс, намыливая щетку: — гибель на море, например? — И не получая ответа, она прибавила: — Вероятно, эти джентльмены утонули?

Пользуясь тем, что она стоит к нему спиною, капитан окинул ее гневным взглядом.

Наглость этой девушки превосходила все границы. Тут взор его упал на бюро, и, при виде торчащего в ящике ключа, он ощутил потребность дать ей урок, в котором она давно нуждалась. Он перешагнул через ведро, шумно повернул ключ в замке и демонстративно опустил его в свой карман. Селина мгновенно изменилась в лице, из чего он заключил, что маневр его удался.

— Вы боитесь, что я украду что-нибудь? — спросила она пылко, видя, что он уходит.

— Нет, — поспешно проговорил смутившийся капитан, — но у меня взяли из этого ящика бумагу, и с тех пор я всегда держу его на запоре.

Мисс Виккерс уронила щетку в ведро и, медленно поднявшись на ноги, обтерла руки о передник. Лицо у нее пошло пятнами, и капитан приготовился "отчаливать".

— Уходите из моей кухни! — проговорила она глухо и, пройдя мимо него, захлопнула дверь.

Капитан остался один в разоренной гостиной и, глядя в окно на дождь, закурил с горя трубку. Затем, сняв маленький стул, стоявший вверх ножками на большом, он занял его место, глядя безутешно на мокрые пятна на полу и общий беспорядок. По истечении часа, он украдкой заглянул на кухню; Селина Виккерс сидела задом к двери, — вероятно, она опасалась встретить его взор, и он порадовался этому признаку раскаяния. Чтобы не смущать ее, он прошел наверх. Там он оставил дверь открытою, но внизу ничто не шевелилось. К концу второго часа его тревожное состояние перешло в отчаяние. Дом был безмолвен, как могила, в гостиной царил хаос, а сверх того — здоровый аппетит некстати напоминал об обеде. Насвистывая веселый мотив, он сошел вниз и просунул голову в дверь кухни. Селина сидела в том же положении.

— Как насчет обеда? — спросил он голосом, которому попытался придать беззаботную интонацию.

— Уходите! — проворчала Селина: — я не хочу обедать.

— Но я хочу!

— Ну и стряпайте сами! — ответила мисс Виккерс, не поворачивая головы: — я могу украсть картофелину…

— Не говорите вздора.

— Я не воровка, — продолжала мисс Виккерс, — я работаю более чем кто-либо в Винчестере и не поживилась чужим фартингом. Я бедна, но честна.

— Все это знают, — поспешил поддакнуть капитан.

— Вы сказали, что бумага вам не нужна! — воскликнула она наконец, обернувшись к нему. — Я слышала это моими собственными ушами, — иначе я не взяла бы ее. Если они вернутся, вы получите вашу долю. Вы и сами не воспользовались кладом, и другим не давали воспользоваться. Да он — и не ваш, — я слышала, как вы сами это говорили…

— Хорошо, не станем больше об этом говорить! — прервал капитан. — Если вас спросят, можете сказать, что я знал о том, что бумага у вас. Теперь ступайте и вложите ключ.

Он бросил ключ на стол, и после недолгого колебания мисс Виккерс с довольной улыбкой взяла его, и в течение следующего часа капитан слышал, как она вихрем летала из столовой на кухню и — обратно.

Неделю спустя, она была счастливейшим человеком в Винчестере. Эдуард Тредгольд получил сообщение по кабелю из Окленда: "Все живы, возвращаемся домой", и она, наравне с м-сс Чок и Стобелль, также выслушивала сердечные поздравления многочисленных друзей. Одно отравило ее радость: лихорадочное состояние м-ра Таскера при получении этого известия.

XVII.

К счастью для состояния их духа, м-р Чок с друзьями, возвращавшиеся домой на судне "Серебряная Звезда", не имели понятия о том, что тайна их сделалась общественным достоянием. Мисс Дрюит с оттенком презрения говорила об искателях клада и очень подчеркивала то обстоятельство, что дядя ее не возьмет ни гроша из этих денег: он не похож "на других".

— Отец мой и Стобелль поддались уговорам Чока, жаждавшего приключений, — сказал Тредгольд однажды, гуляя с нею по саду.

— А вы будете от этого в выгоде.

М-р Тредгольд выпрямился с достоинством, противоречившим лукавому выражению его глаз.

— Я не возьму ни пенни из этих денег, — я стараюсь во всем походить на капитана.

— Результатов этого старания до сих пор не заметно.

— Вы мне льстите! — скромно улыбнулся м-р Тредгольд.

— Льщу вам? — возмутилась девушка.

— По поводу моего уменья скрывать свои чувства. Я таюсь до тех пор, покуда не сделаюсь на него похожим, как две капли воды, — вы, прямо, не отличите нас друг от друга. Я часто завидовал ему в том, что у него такая племянница. Когда сходство сделается полным, тогда…

— Что тогда? — прервала нетерпеливо мисс Дрюит.

— У вас будет… двое дядей вместо одного.

— Долго ли вы будете говорить такие бессмысленные вещи? — спросила она, останавливаясь на середине аллеи.

— Я предпочел бы говорить вещи, имеющие смысл.

— Попробуйте.

— Только это очень трудно, — проговорил Эдуард задумчиво, — трудно — с вами.

Мисс Дрюит снова остановилась.

— Для меня, — поспешил он добавить.

— Я тоже так думала, но для всего нужна практика.

— Уверяю вас, у меня — масса здравого смысла, но я не имею возможности проявить его. Прежде всего, раз уже речь зашла о дядях, позвольте мне сказать, что я за все сокровища мира не согласился бы сделаться вашим дядей… Куда же вы?

— В дом.

— Одну секунду… Вы видите, я только-что начал здраво рассуждать.

— Я подожду, покуда вы напрактикуетесь.

— Вы не даете мне возможности для этого, — сказал Эдуард, следуя за ней, — я хотел бы сказать вам нечто по секрету, вам одной. Неужели вам не любопытно?

— Нет, — ответила она, глядя прямо перед собою.

— Что-ж? Я могу сказать это и в доме, — прошептал он, покоряясь своей участи.

— Там у вас будет больше слушателей: дядя — дома, — сказала девушка, вздохнув свободнее, когда они поднялись на крыльцо.

Она так быстро вошла в гостиную, что читавший у окна книгу капитан взглянул на нее с удивлением. От него не ускользнуло выражение мрачной решимости на лице м-ра Тредгольда.

— М-р Тредгольд пришел сюда для того, чтобы говорить о вещах, имеющих смысл, — скромно сказала девушка.

— Как так? — изумился капитан.

— Он сам так выразился, — отвечала мисс Дрюит, садясь на низенький стул возле капитана и с чувством полнейшей безопасности взирая на пришельца; — я сказала ему, что вам будет интересно его выслушать…

Она отвернулась, чтобы скрыть улыбку, а м-р Тредгольд и капитан обменялись многозначительными взглядами. Когда она обернулась, лица их были по-прежнему непроницаемы, но все-же она инстинктивно придвинулась ближе в капитану и положила руку, на его колено.

— Надеюсь, что речь пойдет не обо мне? — заметил капитан после неловкой паузы.

— М-р Тредгольд говорил именно о дядях, — лукаво сказала Пруденс.

— Но он не говорил ничего дурного, надеюсь? — спросил капитан с притворной тревогой.

— Я просто заявил мисс Дрюит, что она счастлива, имея такого дядю, и собирался сказать ей о том, как я был счастлив, если бы он был и моим дядею, как вдруг она неожиданно повернула домой. Вероятно, она желала, чтобы вы это слышали?

Мисс Дрюит вспыхнула от такой недостойной вылазки.

— Я сам хотел бы этого, мой милый, — сказал капитан, глядя на него с восхищением.

— Это была бы счастливейшая минута в моей жизни! — уверенно проговорил Эдуард.

— И в моей тоже, — храбро поддержал его капитан.

— Благодарю вас.

Мисс Дрюит беспомощно присутствовала при этом обмене любезностей, спрашивая себя, скоро ли они кончат.

— Вы… вы, кажется, обещали показать мне фотографию вашего первого корабля, — сказал после некоторого молчании м-р Тредгольд, — но если она наверху, пожалуйста не трудитесь.

— Это совсем нетрудно, — поспешил ответить капитан, поднимаясь с места, причем лежавшая на его колене рука Пруденс беспомощно опустилась. Она повернулась в м-ру Тредгольду с серьезным, бледным лицом, при виде которого мужество его поколебалось и он не находил слов. От отчаяния он заметил, что часы тикают сегодня необычайно громко.

— Нет, кажется, так же, как и всегда.

Часы продолжали тикать среди полной тишины. Наверху капитан благородным образом исполнял свою роль. Он с шумом выдвигал и задвигал ящики, хлопал дверцами шкафов и крышками сундуков. Комизм положения становился нестерпимым, и, несмотря на свое негодование по поводу обращения с нею, мисс Дрюит чувствовала сильное желание рассмеяться. Она отвернулась к окну, и в ту же минуту Тредгольд подошел и занял место капитана.

— Позвать его? — спросил он тихим голосом.

— Позвать? — повторила она холодно, но все еще не поворачивая головы: — да, если вы…

Громкий треск прервал ее слова. В усердии своем капитан слишком сильно потянул на себя тяжело нагруженный ящик и, очевидно, не только опрокинул его, но полетел вместе с ним. Слышно было, как он начал чиститься щеткою, и мисс Дрюит с величайшим трудом сохраняла свою серьезность. Ободренный этим обстоятельством, молодой человек взял ее руку.

— М-р Тредгольд!

Несмотря на постигшее его бедствие, неутомимый капитан снова принялся за свое, и, в виду шума наверху, Пруденс Дрюит не решалась произнести ни слова. Она сидела, по-прежнему отвернувшись, но Эдуард находил некоторое утешение в том факте, что она забыла отнять у него свою руку.

— Господь с ним! — воскликнул он несколько позднее, когда на лестнице послышалось топанье капитана: — не думает ли он, что мы оглохли?

XVIII.

К удивлению друзей, не ожидавших их ранее ноября или декабря, искатели клада прислали в конце сентября телеграмму с извещением, что они высадились и прибудут с первым поездом. М-сс Чок решила, что, найдя клад, они спешат вернуться домой по железной дороге, но капитан Бауэрс был другого мнения. Он отправился на станцию, желая видеть, как будут держать себя путешественники; он рассчитывал занять наблюдательный пост где-нибудь в углу платформы, но, к изумлению его, она оказалась запруженною народом. Весть о возвращении распространилась в Винчестере подобно огню, и половина города явилось на вокзал — встретить сограждан и поздравить их со сказочно приобретенным богатством.

Поезд с грохотом подкатил к станции; вагон с нашими путешественниками остановился напротив того места, где стоял капитан, и их смущение и неудовольствие — при виде собравшейся толпы народа — было слишком очевидно. Они имели здоровый, загорелый вид и, после кратких приветствий по адресу м-сс Чок и м-сс Стобелль, поспешили к выходу. Толпа хлынула вслед за ними, и расспросы о кладе и приблизительной ценности его мучительно отдавались в голове осатаневшего Стобелля. Он самым бесцеремонным образом растолкал осаждавших его многолетних приятелей и предоставил м-ру Чоку сообщить любопытствующим о постигшем их кораблекрушении.

Капитан Бауэрс узнал его подробности на следующий день. Теперь роли переменились, и м-р Чок, внимавший здесь когда-то рассказам капитана, преисполнился гордостью, заметив, с каким глубоким интересом слушает его, в свою очередь, капитан. Рассказ о самом кораблекрушении был, в сущности, пустяком. Он передал в нескольких словах о том, как в середине ночи "Красавица Эмилия" наткнулась на риф, как им удалось втроем спастись в лодке, как во тьме слышались какие-то крики, а минуту спустя — шхуна со всей командой пошла ко дну.

— Я был, прямо, потрясен, — обратился он к внимательно слушавшей его мисс Дрюит.

— Уверены ли вы, что она пошла во дну? — спросил капитан: — быть может, она просто исчезла в темноте?

— Пошла во дну, как камень. Нашу лодку едва не вовлекло в водоворот. К счастью, море было спокойное, и когда рассвело, мы увидели островок милях в трех от нас, с наветренной стороны.

— Где? — осведомился Эдуард, заглянувший сюда по дороге в контору. — Вы рассказываете гораздо лучше, чем мой отец, — продолжал он: — судя по его словам, остров чуть ли не был у вас на носу.

М-р Чок нервно вздрогнул; он повторил, что остров был с наветренной стороны, небо ясное и море спокойное. Они усердно гребли и через час достигли берега.

— Кто греб? — осведомился Эдуард мимоходом.

М-р Чок вздрогнул и старался припомнить версию м-ра Тредгольда. Нужно поскорее повидать его и условиться относительно деталей.

— Гребли многие, — ответил он уклончиво. — А те, кто отдыхал, поощряли гребцов.

— Многие?… — воскликнул капитан. — А те, кто не греб?… Да сколько же вас?..

— События этой ночи представляются мне как бы в тумане, — поспешно прервал м-р Чок: — неожиданность катастрофы, гибель товарищей…

— Удивляюсь, что вы и это помните! — сказал Эдуард, бросив в сторону капитана предостерегающий взгляд, не замеченный м-ром Чоком.

По достижении берега, рассказ пошел как по маслу. Он описал их жизнь на острове — до того самого дня, как их подобрал торговый австралийский корабль, с которым они крейсировали три месяца среди островов. Он с видом знатока говорил о миссионерах, и даже упомянул о красавицах островов Фиджи, прелести которых сильно преувеличены молвою. Выслушав, как они взяли места на "Серебряной Звезде", совершавшей рейсы между Лондоном и Оклендом, Эдуард простился.

Мисс Виккерс, узнав о крушении своих надежд, провела бессонную ночь; поутру она приказала отцу умыться и приодеться. Она отправляется к "этим трем", и ей нужен свидетель. М-р Виккерс повиновался — насколько это было в его силах, и они отправились в м-ру Стобеллю.

— Это что такое? Что вам нужно? — воскликнул м-р Стобелль, появляясь на пороге столовой.

— Я пришла получить мою долю.

— Долю? Ведь вам известно, что мы потерпели крушение?

— Быть может, вы известили меня об этом в мое отсутствие? — возразила мисс Виккерс дрожащим, но саркастическим голосом: — я хочу слышать подробности. За этим я и пришла.

Она прошла мимо него в столовую, сопровождаемая родителем. После некоторого размышления, м-р Стобелль занял свое место за столом и отрывистым, сердитым тоном передал ей о судьбе "Красавицы Эмилии". Мисс Виккерс молча выслушала его до конца.

— В котором часу корабль сел на мель? — осведомилась сна.

— В одиннадцать, — проворчал Стобелль, вытаращив на нее глаза.

Мисс Виккерс сделала отметку в своей записной книжке.

— Кто первым сел в лодку? — спросила она.

М-р Стобелль слабо усмехнулся и ответил, что, кажется, Чок.

Обратив на этот факт внимание свидетеля, мисс Виккерс сделала другую отметку.

— Далеко ли была лодка от корабля, когда он пошел ко дну?

— Послушайте, однако!.. — начал было негодующий Стобелль.

— На каком расстоянии от корабля находилась лодка? Мы желаем это знать! — строго вмешался свидетель, но дочь, посоветовав ему "попридержать язык", повторила вопрос.

— На расстоянии четырех сажень. А если вам нужны подробности, — обратитесь к Чоку. Я нездоров, и мне надоела вся эта история. Вы не имели права распространять ее.

— У меня есть бумага за вашею подписью, и я хочу знать правду. Велик ли этот остров?

— А какого цвета были островитяне? — снова вмешался с нескромным любопытством м-р Виккерс.

— Убирайтесь вон! — загремел Стобелль, поднимаясь, и м-р Виккерс довольно поспешно двинулся в выходу; за ним медленно последовала его дочь, но у двери она обернулась.

— Я вам не верю, — резко проговорила она; — я не верю, что корабль потерпел крушение.

— Как? Что такое? — вытаращил на нее глаза Стобелль.

— Да, я не верю! Вы завладели кладом, и желаете лишить меня моей доли, но я этого так не оставлю. Подождите. Вы еще обо мне услышите.

М-р Тредгольд собирался в контору, но, признавая права мисс Виккерс, он сообщил ей свою версию о крушения, несколько отличающуюся от рассказа м-ра Стобелля, и ему было не по себе, когда она, вынув карандаш, записала его показания. Он посоветовал ей обратиться за подробностями в м-ру Стобеллю.

— Мы только-что от него, — ответила мисс Виккерс, и глава ее зловеще блеснули: — вы говорите, что лодка находилась в минуту крушения в двух или трехстах саженях от корабля?…

— Более или менее, — осторожно сказал м-р Тредгольд.

— Я поняла из рассказа м-ра Стобелля, что это было в полумиле.

— Весьма может быть.

— М-р Стобелль сказал, что она была в четырех саженях!.. — воскликнула Селина возбужденно. — Я все записала. Вы потерпели такое же крушение, как и я сама.

— Мы потерпели большее крушение, — вмешался неугомонный м-р Виккерс.

Допрос м-ра Чока еще более усилил подозрения мисс Виккерс, и, приведя в порядок показания подсудимых, она не замедлила огласить их перед всем Винчестером. Она громко кричала, что ее ограбили, и даже подкарауливала наших мореходов на улице, требуя от них своих денег. Одного только они не могут отнять у нее: Джозефа, ее лучшее сокровище.

И м-р Таскер глубоко вздыхал при такой высокой оценке своей особы.

XIX.

Месяц спустя, в чудный осенний вечер, капитан Брискет с Питером Деккетом сидели на балконе гостиницы в Хольмуте, приморском городке, милях в сорока от Биддлькомба. Деккет имел мрачный вид, но капитан Брискет с упованием поглядывал в сторону покачивавшейся на волнах, "Красавицы Эмилии".

— Нам следовало проехать прямо в Биддлькомб, — проговорил Питер.

— И наделать переполоху? Лучше мы подготовимся. Повтори-ка историю еще разок.

— Я уже повторял ее три раза, и всякий раз она кажется мне еще неправдоподобнее.

— Пустяки, — возразил, покуривая, Брискет: — мы возвращаем им корабль и карту. Чего же еще?

— А вот узнаете! Интересно, отправятся ли они снова за кладом, когда получат карту?

— Я бы послал за ним этого капитана Бауэрса! — нахмурился Брискет: — без его дурацкой выдумки, мы бы не пошли на такое дело. Мало повесить его!

— Я полагаю, для них лучше — не знать о том, что подобного острова совсем не существует?

— Конечно. Мы возвращаем им карту, стоящую полмиллиона. Ну, а как же с рассказом?

Осушив кружку с пивом, м-р Деккет, деревянным голосом, приступил к изложению "фактов".

Узнав о существовании клада, команда связала их во время сна и, поутру, угрозами принудила их вести корабль к острову, на котором находится клад. Матрос Сем Бетс знал, что остров, на который съехали джентльмены — не тот, так как он слышал вечером, как Брискет сознался Деккету, что ошибся в вычислениях, и собирался утром на берег — предупредить владельцев. Они долго крейсировали среди островов и, наконец, однажды ночью, воспользовавшись тем, что матросы перепились на берегу, взяли троих туземцев и поспешили на остров, на котором остались хозяева, — но уже не нашли их там. Старые подтяжки и сапог м-ра Стобелля служат вещественным доказательством.

— Надо завернуть их в газету, — сказал Брискет, вытаскивая эти реликвии из-под стола.

— Пускай-ка они опровергнут это! Команда разбрелась… Кстати, как узнала команда о существовании клада?

— От м-ра Чока. Ведь сказал же он вам.

По дороге в Винчестер, Питер Деккет снова принялся убеждать своего шефа — сбежать.

— И околеть с голоду? — перебил его Брискет. — А мое морское свидетельство? А твое?

Они прямо отправились к м-ру Чоку, но, узнав, что он находится в коттедже "Солнечных Часов", поспешили туда. Старые дома казались очень живописными при лунном свете, и приятели даже приостановились у крыльца.

— Так вот где живет этот старый пират! — проговорил Брискет. — Ну, подтянись, старина!

Он громко постучал кулаком в дверь.

Внутри дома гул голосов мгновенно смолк, кто-то крикнул: "Войдите!" — и, вступив в комнату, Брискет увидел всех трех своих жертв, играющих в вист с капитаном Бауэрсом.

Тредгольд и Чок приподнялись; Стобелль, опершись обеими руками на стол, смотрел на него с разинутым ртом.

— Добрый вечер, джентльмены! — проговорил задушевным голосом Брискет и, схватив руку м-ра Чока, потряс ее. — Рад видеть вас, сэр. Погляди-ка на него, Питер!

Но м-р Деккет, конфузливо улыбаясь, жался у двери.

— Это он! — воскликнул Стобелль, переведя дух: — это Брискет! Это Брискет! Поверните-ка ключ в замке, Чок! А теперь я должен сказать вам пару слов. Я не видел вашу безобразную рожу со времени…

— Катастрофы! — громко и поспешно прервал Тредгольд.

— Со времени…

Сознание вернулось к м-ру Стобеллю. С секунду он колебался, а затем, с искаженным от гнева лицом, бессильно опустился на место. Месть ускользала из его рук.

— Мы с Питером высадились только сегодня и поспешили сюда, — сказал Брискет.

— Знаю, знаю, — сказал Тредгольд, вставая я подавая ему руку; — мы очень рады, что вы спаслись.

Он не без труда пожал руку Деккета, так как этот джентльмен, побуждаемый смутным опасением, пытался выдернуть у него руку, и сам Брискет поглядел на него подозрительно, опасаясь ловушки.

— Значит, вы не пошли ко дну вместе с кораблем? — спросил очень заинтересованный капитан Бауэрс.

Брискет онемел от изумления, но Тредгольд, стоявший спиной к другим, выразительно подмигнув ему, проговорил, что если капитан Брискет и не потонул, то он, без сомнения, был последним, покинувшим корабль, а м-р Деккет — предпоследним.

М-р Деккет, не доверяя этим любезностям, с тоскою поглядывал на дверь, и Брискет начинал подумывать, что над ними потешаются.

— Расскажите, как вы спаслись, — продолжал Тредгольд, — или, быть может, вы желаете знать сначала, как спаслись мы?

— Пожалуй, так будет лучше, — произнес недоумевающий Брискет.

М-р Тредгольд поспешно передал обстоятельства, при которых произошло крушение "Красавицы Эмилии". Ни один мускул не дрогнул в лице капитана Брискета, но перемена в лице м-ра Деккета и его мимика были так поразительны, что рассказчик терял по временам нить повествования.

— Ну, конечно, вы спаслись в другой лодке и не заметили вас в темноте? — нервно заключил м-р Тредгольд, косясь в сторону Джозефа, подавшего виски и медлившего у дверей.

Мозги Брискета усиленно заработали в указанном ему направлении. Он развязно сел, скрестил ноги и широко улыбнулся.

— Вы правы, сэр, я не заметил вас в темноте.

— Славный вы капитан, нечего сказать! — воскликнул негодующий капитан Бауэрс: — бросаете корабль и предоставляете пассажирам спасаться, как хотят!

— Я держу ответ только пред моими хозяевами, — ответил Брискет. — Имеете ли вы ко мне какие-нибудь претензии, джентльмены?

Тредгольд и Чок поспешили успокоить его, и капитан Брискет, после некоторого колебания, проговорил, что им с Деккетом было бы очень приятно получить часть жалованья.

— Жалованья?.. — повторил пораженный Тредгольд.

Брискет выразительно подмигнул в сторону капитана Бауэрса и ответил, что они удовольствовались бы двадцатью фунтами — в счет жалованья.

Тредгольд, переглянувшись с друзьями, предложил Брискету зайти завтра для переговоров, но Брискет настаивал на немедленной уплате двадцати фунтов. Остальное можно выслать. Они уезжают сегодня же.

— Но нам необходимо о многом переговорить, — сказал Тредгольд, думая о шхуне: — я хотел кое-что узнать о… о корабле.

— Я готов сообщить вам все, что угодно, сейчас же, — некстати согласился Брискет, — только позвольте нам сперва деньги.

К счастью или в несчастью, Тредгольд побывал сегодня в банке, и, не слушая убеждений капитана Бауэрса и брани Стобелля, он, посоветовавшись с Чоком, вынул бумажник и, отсчитав деньги, передал их Брискету.

— А вот вам чек на остальные, — сказал он, пытаясь улыбнуться, и написал несколько слов на лоскутке бумаги.

Брискет взял его с довольною улыбкою, и Диккет прочел через его плечо: "Где "Красавица Эмилия"?"

— Не дадите ли вы мне расписку? — многозначительно спросил Тредгольд, подвигая к нему бумагу и карандаш.

Капитан Брискет подумал, пососал карандаш, затем стал писать и, окончив, заставил подписаться и Деккета.

М-р Тредгольд улыбнулся такой предусмотрительности, но улыбка мгновенно исчезла с его губ, когда он взял в руки бумагу — простую расписку в получении двадцати фунтов. О "Красавице Эмилии" — ни слова.

— Да, тяжелое время мы пережили, — сказал Брискет, укладывая деньги в бумажник и глядя прямо в глаза Тредгольду: — когда корабль сел на мель, я пошел во дну вместе с ним. Не помню, как я выплыл, — Питер вытащил меня за волосы — спасибо ему. К несчастью, сэр, нас отнесло течением в другую сторону; через шесть дней нас подобрал корабль, направлявшийся в Мельбурн. Там матросы все разбрелись, кто куда, и мы с Питером остались вдвоем. С тех пор мы не расставались…

— И не расстанемся, — сказал с волнением м-р Деккет, выразительно поглядывая на оттопырившийся грудной карман капитана.

— Как только я подумаю об этой чудной маленькой шхуне, лежащей теперь на дне морском, сердце у меня надрывается! — сказал Брискет, по-прежнему глядя прямо в глаза м-ру Тредгольду. — Ну, а теперь — мое почтение, джентльмены!

— Мы еще увидимся завтра, — поспешно сказал Тредгольд.

Брискет покачал головою. Они с Питером очень торопятся. Они намерены пустить в ход свои небольшие сбережения и приобрести шхуну…

— Шхуну? — со странным взглядом проговорил Тредгольд.

— Да, прехорошенькую маленькую шхуну, и если вы, джентльмены, ничего против этого не имеете, мы с Питером желали бы назвать ее "Красавицей Эмилией". Питер немного сентиментален, но я не осуждаю его за это… Покойной ночи!

Он медленно открыл дверь, и сентиментальный Деккет, все еще державший сверток с сапогом м-ра Стобелля, радостно проскользнул в нее. Капитан последовал за ним, но затем приостановился и просунул в комнату свое красное лицо.

— Еще одно, — проговорил он лукаво:- она необыкновенно похожа на нашу погибшую "Красавицу Эмилию". Доброй ночи!

Дверь захлопнулась, но Тредгольд и Чок не шевелились. Они тупо уставились на дверь, и их неподвижность обеспокоила даже м-ра Стобелля, отличавшегося тугим соображением.

— Случилось что-нибудь неприятное? — спросил капитан Бауэрс.

Ответа не было. Стобелль, тяжело поднявшись с места, двинулся к выходу. Тредгольд и Чок машинально последовали за ним и, остановившись в дверях, безмолвно смотрели на дорогу, ведшую к долине "Солнечных Часов".

Капитан Брискет и его верный помощник исчезли.

Перевод с англ. О. Ч., под редакцией Сем. Г.

Рассказы

Сынок

День уже клонился к вечеру, когда изрядно проголодавшийся Джонс брел потихоньку по Альдгету, зорко высматривая в уличном сору или в сточных желобах чего-нибудь такого, что могло-бы пригодиться ему на ужин. Он искренно сожалел, что не приберег ничего от своего обеда, состоявшего из куска черствого хлеба и прелого яблока.

Альдгет оказался бесплодным, и он повернул в более спокойные края, по Минорной улице, искусно избежал подзатыльника, почти машинально преподнесенного ему стоявшим на углу полицейским, и погрузился в созерцание отчаянных усилий, производимых какой-то бродячей дворняжкой, чтобы втереться в милость к избранному ею прохожему. Намеченная жертва сначала ругалась, потом замахнулась на собачонку, наконец, даже бросилась за ней с палкой — ничто не помогло! В конце-концов прохожий, человек, по-видимому, очень добродушный, имел слабость погладить по голове робкого искателя его милости, который отвечал ему страстным лизанием руки и усиленным маханием хвоста. Это решило его участь; прохожий взял собачонку на руки и понес ее, очевидно, к себе домой.

Билли Джонс следил за происходившим с возрастающим интересом, к которому примешивалась и доля зависти. Отчего он не собака? Сердобольный прохожий уходил со своей ношей, которая с радостным визгом старалась лизнуть его в ухо.

— Ну, ей-то хорошо, — проговорил мальчик тоскливо. — И полицейские теперь не тронут, и еды будет вволю. Хотелось-бы мне быть собакой!

Он подвязал свои сползавшие панталоны обрывком веревки, которая валялась на тротуаре и, освободив таким образом руки, засунул их в две прорехи, изображавшие карманы, и засвистал. Мальчик он был не гордый и охотно готов был воспользоваться уроком, данным ему бессловесной тварью. Ведь, в самом деле, не хуже-же он собаки?

Мысль эта промелькнула у него как раз в ту минуту, когда мимо него проходил коренастый, добродушного вида матрос с двумя товарищами. Лицо у него было доброе и веселое. Минута колебания, и Джонс с храбростью, порожденной отчаянием, побежал за ним и дернул его за рукав.

— Вот-те на! — проговорил мистер Самуэль Броун, оглядываясь. — Что тебе надо?

— Вас, папаша, — сказал Джонс.

Лицо веселого моряка осветилось улыбкой, так же как и лица его товарищей.

— Ноя тебе не отец, приятель, — сказал он добродушно.

— Нет, отец, — с решимостью отчаянья произнес Билли. — Вы знаете, что отец.

— Ты ошибся, мальчик, — сказал мистер Броун, все еще улыбаясь. — На, вот тебе и проваливай.

Он пошарил у себя в кармане и вытащил пенни. Это был подарок, а не подкуп, но он далеко не произвел того впечатления, на которое рассчитывал дающий. Билли Джонс, теперь вполне убежденный в том, что не ошибся в выборе себе отца, только отстал немного, продолжая, однако, следовать за ним в нескольких шагах.

— Слушай ты, мальчик, — вскричал мистер Броун, подзадоренный улыбкой, которой украдкой обменялись между собой мистер Чарльз Ледж и мистер Гарри Грин: — ступай-ка ты лучше домой!

— А где вы теперь живете? — тревожно осведомился Билли.

Мистер Грин, отбросив всякое притворство, хлопнул мистера Леджа по спине и громко расхохотался, ласково поглядывая на Джонса.

— Ты не должен за мной следовать, — строго сказал Самуэль: — слышишь ты?

— Хорошо, папаша, — покорно отвечал мальчик.

— И не смей называть меня папашей! — загремел мистер Броун.

— Отчего-же? — наивно спросил ребенок.

Мистер Ледж вдруг остановился и, схватив мистера Грина за плечо, объявил, что не в силах идти далее. Мистер Грин, похлопывая его по спине, отвечал, что вполне понимает их чувства, потому что и сам испытывает тоже самое и, обратившись к Самуэлю, заявил, что он уморит их обоих.

— Если ты сейчас-же не уберешься, — резко крикнул Броун, обращаясь к мальчику: — я тебе задам хорошую взбучку!

— Куда-же мне убираться? — проговорил Джонс, всхлипывая и старательно увертываясь от Броуна.

— Отправляйся домой, — сказал Сам.

— Да я туда и иду, — возразил Джонс, продолжая идти.

— Слушай-ка, Сам, — проговорил мистер Ледж таинственным шепотом: — лучше удрать от него потихоньку, хотя это будет довольно-таки бессердечной штукой.

— Бессердечной? Что ты хочешь этим сказать? — воскликнул его несчастный приятель. — Почему бессердечной?

— Ну, если ты принимаешь это таким образом, то не стоит тебе и советовать, Сам, — коротко отрезал мистер Ледж. — Любишь кататься, люби и саночки возить!

— Давно-ли ты его видел, приятель? — спросил мистер Грин.

— Не знаю. Нет, не очень давно, — осторожно отвечал мальчик.

— А изменился он с тех пор? — продолжал самозванный защитник, делая знак мистеру Броуну потерпеть.

— Нет, — твердо отвечал Билли: — ничуть не изменился.

— А как тебя зовут?

— Билли, — был ответ.

— Билли, а дальше?

— Билли Джонс.

Лицо мистера Грина прояснилось, и он обратился к товарищам с веселой улыбкой. Лицо Сама отразило то-же впечатление, но Чарли Ледж все еще хмурился.

— Нельзя-же предполагать, чтобы Сам женился дважды под одним и тем же именем, — сказал он внушительно. — Подумай, Гарри, разве ты-бы так сделал?

— Слушайте вы! — завопил взбешенный мистер Броун. — Не вмешивайтесь-ка лучше в мои дела! Ты — крокодил, Чарльз, вот ты кто! А ты, маленький чертенок, убирайся-ка лучше проворнее отсюда, пока цел!

И он быстро двинулся вперед, в сопровождении обоих приятелей, делая вид, что смотрит только прямо перед собой, пример, который, однако, не подействовал на его товарищей.

— А, ведь, он все идет за тобой, Сам, — сказал мистер Ледж.

— Пристал, как пиявка, — подтвердил мистер Грин: — и, ведь, мальчуган-то ничего, хорошенький!

— Похож на мать, — пояснил мстительный мистер Ледж.

Несчастный Сам не сказал ни слова, но продолжал шагать, словно преследуемый привидением, вдоль Найтингель-Лена и по Верхней улице Ваппинга, и дальше до самой шхуны "Нанси-Бель", стоявшей на якоре у пристани Шримпет. Он молча взошел на палубу и только когда повернулся, чтобы сойти по лестнице на бак, перед глазами у него опять мелькнул образ маленького оборванца, одиноко стоявшего на пристани.

— Эй ты, мальчик, что тебе здесь надо? — закричал шкипер, заметив его.

— Я пришел к отцу, сэр, к Саму, — отвечал многообещающий юноша, не проронивший ни слова из того, что говорилось между приятелями.

Шкипер встал со своего места и начал с любопытством его разглядывать. Чарли и Гарри, подойдя к нему, объяснили в чем дело. Нужно сказать, что шкипер был человек вообще светский, а Самуэль Броун, во время своего пребывания на берегу, играл на каком-то духовом инструменте в оркестре "армии спасения". Шкипер ласково взглянул на мальчика и участливо заговорил с ним.

— Ты не убегай, — сказал он заботливо.

— О, нет, ни в каком случае, сэр, — отвечал Джонс, очарованный таким обращением и следя, затаив дыхание, за тем, как шкипер подошел к лестнице и, заглядывая вниз, на бак, громко позвал Сама.

— Иду, сэр, — отвечал недовольный голос.

— Тебя твой сын спрашивает, — сказал шкипер, улыбаясь во весь рот.

— Это не мой сын, сэр, — пробормотал Броун сквозь стиснутые зубы.

— Ну, все-же тебе лучше подняться сюда и взглянуть на него, — продолжал шкипер. — А уверен-ли ты, что он тебе не сын, Сам?

Мистер Броун не отвечал, но, взобравшись на палубу, встретил заискивающую улыбку Джонса самым холодным и отталкивающим взглядом. Он судорожно вздрогнул, когда шкипер сделал мальчику знак перейти на борт шхуны.

— Какой-же у него заброшенный вид, Сам, — сказал шкипер, покачивая головой.

— Какое-же мне-то до этого дело? — с ожесточением проговорил Сам. — Говорю вам, что я его и в глаза никогда не видал до нынешнего дня.

— Ты слышишь, что говорит твой отец? — сказал шкипер. — (Попридержи язык, Сам). А где твоя мать, мальчик?

— Умерла, сэр, — прохныкал Билли. — У меня никого нет, кроме него!

Шкипер был добрый человек и с состраданием глядел на стоявшую перед ним маленькую несчастную фигурку. Кроме того, Сам славился на корабле своим образцовым поведением, а в Димпорте, откуда все они были родом, изображал даже из себя, в некотором роде, светоч добродетели.

— А хотел-бы ты идти в море с отцом? — спросил вдруг шкипер.

Выражение неописанного восторга, с каким Джонс выслушал это предложение, было достаточным ответом.

— Я не для всякого согласился-бы это сделать, — продолжал шкипер, строго оглядываясь на своего помощника, который прыснул со смеху: — но тебя, Сам, я готов наградить. Пусть он едет.

— Наградить? — повторил мистер Броун, едва выговаривая слова сквозь стиснутые зубы. — Меня наградить? Не хочу я вашей награды!

— Ну, ну, — прервал шкипер: — можешь не благодарить, не нужно. Бери его к себе и дай ему чего-нибудь поесть. Он полумертв от голода, несчастный мальчишка!

Шкипер повернулся спиной к Саму и ушел в каюту, между тем, как повар, которого мистер Броун не далее, как накануне, публично обличил в различных прегрешениях, отвел мальчика в кухню и накормил его вволю. Вслед затем Чарли вымыл его, а Гарри отправился на берег и выпросил там у знакомого торговца подержанную куртку и панталоны, которые пришлись мальчику почти впору. Кроме того, тот-же торговец просил передать Броуну, что он удивляется его поведению.

В этот вечер, когда Джонс заснул, разговор на баке перешел на двоеженство, но мистер Броун усиленно прохрапел все время, хотя высказанное мистером Леджем замечание, что происшествие этого дня разъясняет для него многие, доселе смущавшие его особенности в обращении Сама, — едва-едва не разбудило его.

В шесть часов утра "Нанси-Бель" снялась с якоря, и мальчик чуть не сошел с ума от восторга, когда она развертывала парус за парусом и с помощью сильного попутного ветра быстро удалялась из Лондона. Мистер Броун старательно игнорировал его, но зато остальные матросы носились с Джонсом, как с игрушкой, и даже начальство проявило заботу, выразившуюся тем, что шкипер не раз в течение дня призывал к себе Сама и делал ему замечания насчет поведения его сынка.

— Я не могу допустить такого кувырканья на моем корабле, Сам, — говорил он, покачивая головой. — Здесь ему не место.

— Удивляюсь, что ты учишь его таким вещам, — прибавил помощник с серьезным осуждением.

— Я?.. — проговорил злосчастный Сам, дрожа от негодования.

— Наверно, он видел, как ты это делаешь, — продолжал помощник, окидывая взглядом плотную фигуру Сама. — Ты, очевидно, вел двойственную жизнь, Сам!

— Ну, это до нас не касается, — нетерпеливо прервал шкипер. — Пусть Сам целый день ходит колесом, если это его забавляет, мне до этого нет дела, лишь бы они не проделывали того-же самого здесь, вот и все. Нечего тебе стоять истуканом и дуться, Сам; как я сказал, так и будет.

Он отошел, а мистер Броун, недоумевая, что-же, наконец, случилось: с ума он сошел, или пьян, или и то и другое вместе, забрался на нос шкуны и долго, неутешно глядел на море. За его спиной товарищи потешались с Джонсом, и, однажды, взглянув украдкой в ту сторону, он увидал, что сам шкипер учит мальчишку управлять рулем.

Все это до того расстроило Сама, что на следующий день, когда они пристали в маленьком, прибрежном городке Визерси, чтобы сдать часть своего груза, он сказался больным и выпросил позволение остаться внизу на койке. Работа была исполнена без него, и в девять часов вечера они двинулись дальше, и проплыли уже мили две по направлению к Димпорту, когда Чарли вдруг выскочил на палубу с известием, что Сам пропал!

— Не говори глупостей, — сказал шкипер, пришедший снизу, из каюты, по зову помощника.

— Но это факт, сэр, — отвечал мистер Ледж.

— Что-же мы будем делать с мальчиком? — в недоумении проговорил помощник.

— Броун плут, негодный старый плут! — с жаром воскликнул шкипер. — Оставить у нас на руках мальчишку таким образом? Удивляюсь я ему! Не ожидал я этого от него. Сам — дезертир.

— Вот, должно быть, потешается он теперь, сэр, — заметил мистер Ледж.

— Убирайся ты, — резко сказал шкипер. — Убирайся сию минуту, слышишь?..

— Но что-же нам делать с мальчиком, желал-бы я знать? — повторил помощник.

— Что-же можно с ним сделать, по вашему? — заревел шкипер благим матом. — Не выбросить-же нам его за борт, как вы думаете?

— Я хотел сказать, когда придем в Димпорт, — проворчал помощник.

— Ну, люди там разболтают, — отвечал шкипер, успокаиваясь немного: — и может быть жена Сама придет и возьмет мальчишку. Если-же нет, ему, вероятно, придется отправиться в работный дом. Во всяком случае, это уж будет не мое дело; я умываю руки во всей этой истории.

И он снова ушел вниз, оставив помощника на руле. Неясный говор доносился с бака, где экипаж обсуждал поведение своего недавнего товарища.

Огорченный Джонс, с лицом, измазанным слезами, поглядывал со своей койки.

— Что-ж ты теперь будешь делать, Билли? — спросил повар.

— Не знаю… — тоскливо отвечал мальчик.

Он долго сидел на койке в глубоком раздумье, окидывая время от времени то того, то другого из людей своими острыми, маленькими глазенками. Затем, с последним всхлипыванием, посвященным памяти исчезнувшего родителя, он улегся спать и немедленно заснул.

На утро, со свойственным детям легкомыслием, он уже забыл свое горе и по-прежнему весело бегал по шхуне. Вскоре после полудня показалась вдали гавань Димпорта; мистер Ледж, составивший себе довольно высокое понятие о мозгах, скрытых в этой маленькой головенке, указал мальчику на приближавшийся город и с любопытством ожидал, что он скажет.

— Вижу, — коротко отрезал Джонс.

— Там живет Сам, — сказал его приятель с ударением.

— Да, — отвечал мальчик, кивая головой. — Вы все тут живете, кажется?

Замечание было совершенно невинно и сделано в простоте души, но в глазах Джонса было что-то, заставившее мистера Леджа поспешно отойти от него и поглядывать на него с некоторым беспокойством с противоположного конца шхуны. Мальчик, не подозревая всеобщего интереса, возбужденного его движениями, тревожно шагал по палубе.

— Малый волнуется, — сказал шкипер в сторону, обращаясь к помощнику. — Ничего, утешься, сынок.

Билли взглянул на него и улыбнулся; мрачное облако грусти, затуманивавшее его лицо, пока он думал о бессердечном побеге мистера Броуна, сменилось выражением спокойного довольства.

— Что-то он замышляет такое? — шепотом проговорил помощник.

— Это уж не наша забота, — сказал шкипер. — Предоставьте событиям совершаться, как они знают; вот мой девиз.

И он взял колесо из рук Гарри. Маленький городок приближался; дома раздвинулись, между ними показались улицы, и мальчик увидел с некоторым разочарованием, что церковь стоит сама по себе, на земле, а не на крыше большого, красного дома, как он сначала предполагал. Он выбежал на нос, когда они уже почти подошли к пристани, и внимательно разглядывал набережную, не увидит-ли где пропавшего Сама.

Шкипер запер каюту и, приказав одному из людей присматривать за баком, оставил его открытым для удобства маленького пассажира. Гарри, Чарли и повар отпросились в город. Шкипер и его помощник собрались вслед за ними, и последний, оглянувшись назад уже с берега, обратил внимание своего патрона на маленькую фигурку, одиноко и уныло сидевшую подле люка.

— Ну, я думаю, что с ним ничего не случится, — сказал шкипер. — На баке есть постель, и пища ему оставлена. Вы могли бы, впрочем, заглянуть на шхуну вечером и убедиться в его безопасности. Нам придется, по всей вероятности, отвезти его с собой обратно в Лондон.

Они повернули в небольшой переулок, по направлению к своему кварталу, и продолжали путь молча, до тех пор, пока помощник, оглянувшись, не вскрикнул от удивления. Шкипер обернулся, и маленькая фигурка, которая только-что перед этим стрелой вылетела из-за угла, остановилась на пол-пути и стала осторожно присматриваться к ним. Мужчины обменялись тревожными взглядами.

— Отец! — закричал звонкий, детский голос.

— Он… он кажется теперь вас признает за отца, — сказал шкипер хриплым голосом.

— Или вас? — возразил помощник. — Я не обращал на него особенного внимания.

Он опять оглянулся. Джонс проворно следовал за ними, саженях в десяти расстояния, а сажень на двадцать еще дальше виднелся весь экипаж шхуны. Люди видели, как мальчик сошел на берег и последовали за ним, с очевидным намерением присутствовать при развязке.

— Отец, — закричал опять мальчик: — подожди меня!

Прохожие с удивлением оглянулись, и помощник начал с беспокойством подумывать о том, что находится в небезопасном обществе.

— Разойдемся, — проворчал он; — и посмотрим, за кем из нас он последует.

Шкипер схватил его за руку.

— Крикните ему вернуться на шхуну, — проговорил он.

— Он за вами идет, говорят же вам, — сказал помощник. — Кого тебе нужно, Билли?

— Мне нужно моего отца, — крикнул юноша и, во избежание всякого недоразумения, указал пальцем на взбешенного шкипера.

— Кого тебе нужно? — заревел последний страшным голосом.

— Тебя, отец, — проворковал Джонс.

Гнев и тревога поочередно выражались на лице шкипера, пока он мысленно решал, как ему лучше поступить: стереть-ли мистера Джонса с лица земли, или спокойно продолжать свой путь, в сознании своей невинности. Он избрал последнее и пошел дальше, держась прямее и достойнее обыкновенного, пока не увидал вдали своего дома и жены, стоявшей у открытой двери.

— Вы войдите со мной, Джем, и объясните, — шепнул он помощнику. Потом он обернулся и крикнул людям подойти. Экипаж, польщенный тем, что ему предлагали первый ряд кресел в комедии, быстро приблизился.

— Что такое? В чем дело? — спросила мистрисс Гунт, с изумлением глядя на толпу, собравшуюся вокруг ее крыльца.

— Ничего решительно, — беззаботно отвечал ей муж.

— Кто этот мальчик?

— Это бедный, сумасшедший мальчик, — сказал шкипер. — Он пришел на шхуну…

— Я вовсе не сумасшедший, отец, — прервал Джонс.

— Бедный, сумасшедший мальчик, — поспешно продолжал шкипер: — который пришел на шхуну в Лондоне и сказал, что старик Сам Броун его отец.

— Нет, — ты мой отец! — закричал мальчик пронзительно.

— Он каждого называет отцом, — сказал шкипер с тоскливой улыбкой. — Такова форма его помешательства. Он вот и Джема называл отцом…

— Нет, не называл, — отрывисто произнес помощник.

— А потом он думал, что Чарли ему отец…

— Нет, сэр, — возразил Ледж с почтительной твердостью.

— Ну, во всяком случае Сама Броуна он звал отцом, — сказал шкипер.

— Да, сэр, это верно, — подтвердил экипаж.

— Где-же Сам? — спросила мистрисс Гунт, оглядываясь.

— Он сбежал со шхуны в Визерси, — отвечал ей муж.

— Вижу, — сказала мистрисс Гунт с горькой улыбкой. — И все эти люди пришли сюда, готовые поклясться, что мальчик называл Сама отцом? Не так-ли?

— Так точно, сударыня, — хором отвечал весь экипаж, в восторге, что его так скоро поняли.

Мистрисс Гунт посмотрела через дорогу на поля, расстилавшиеся перед ней. Потом она вдруг перевела свой взор на мужа и, глядя на него пристально, произнесла только два слова:

— Ах, Джо!..

— Но спроси-же у помощника! — вскричал шкипер в исступлении.

— Да, я знаю, что скажет помощник, — сказала мистрисс Гунт. — Мне незачем его спрашивать.

— Чарли и Гарри были с Самом, когда мальчишка подошел к нему, — все еще не сдавался шкипер.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, — отвечала жена его. — Ах, Джо, Джо, Джо!..

Последовало неловкое молчание, во время которого люди, переминаясь с ноги на ногу, в своем участии к затруднительному положению начальства, подталкивали один другого в бок, тщетно стараясь придумать, что-бы такое сказать, чтобы очистить репутацию человека, которого все они уважали.

— Неблагодарный ты чертенок! — разразился наконец мистер Ледж. — После того, как капитан был с тобой так добр, а ты…

— А очень он был добр с ним? — осведомилась жена капитана.

— Как от… как дядя, сударыня! — сказал неосторожный мистер Ледж. — Позволил ему остаться на корабле и просто баловал его. Мы все удивлялись, что он так с ним возится, не правда-ли, Гарри?

Он обернулся к своему приятелю, но прочел на лице мистера Грина столько презрения и негодующей насмешки, что невольно осекся и опешил. Он взглянул на шкипера и почти испугался его вида.

Положение разрешилось тем, что мистрисс Гунт вошла обратно в дом, захлопнув за собой дверь с шумом, не предвещавшим ничего доброго. Люди медленно разошлись, и сконфуженный мистер Ледж впереди всех; помощник, проговорив вполголоса несколько ободрительных слов шкиперу, также отправился восвояси. Капитан Гунт взглянул сначала на маленького виновника всех его бедствий, который благоразумно удалился на некоторое расстояние, потом на свой негостеприимный дом. Наконец, с жестом, полным решимости, он повернул ручку двери и вошел. Жена его, сидевшая в кресле, с глазами устремленными в пол, не двинулась.

— Слушай, Полли… — начал он.

— Не говори со мной, — был ответ. — Я удивляюсь только, что ты еще можешь глядеть мне в глаза!

Шкипер заскрежетал зубами, всячески стараясь сохранить хладнокровие.

— Если-б ты была рассудительна… — заметил он строго.

— Я давно думала, что ты от меня скрываешь что-то, — сказала мистрисс Гунг. — Я часто смотрела на тебя, когда ты сидел в этом кресле с озабоченным лицом, и недоумевала, в чем дело. Но никогда я не предполагала, что твоя тайна так ужасна! Я должна сказать, что никогда и не помышляла о чем-либо подобном… Что?.. Что ты сказал?..

— Я сказал: "черт побери!" — неудержимо выпалил шкипер.

— Да, конечно, — свирепо возразила его жена. — Ты думаешь, что накричишь, нашумишь и будешь прав! Но меня ты не испугаешь, голубчик. Я не из тех робких и смиренных женщин, которые мирятся с чем угодно! Я не из тех…

— Да говорю же тебе, — прервал шкипер: — что мальчишка каждого величает отцом. Наверно теперь он уже пристал еще к кому-нибудь.

Но пока он еще говорил, ручка двери шевельнулась, дверь медленно начала отворяться, и в образовавшееся отверстие выглянуло встревоженное лицо Джонса. Мистрисс Гунт, уловив взгляд шкипера, указала на него безмолвным от избытка гнева и негодования жестом. Последовала минута трепетного молчания, нарушенная наконец мальчиком.

— Мама… — проговорил он потихоньку.

Мистрисс Гунт так и застыла в своем кресле. От изумления у нее опустились руки, и она не могла произнести ни слова. Джонс, растворив дверь немного пошире, осторожно просунул в отверстие свою тщедушную фигурку. Шкипер бросил быстрый взгляд на жену и тотчас же, поспешно отвернувшись, закрыл рот рукой и стал пристально смотреть в окно.

— Мама, могу я войти? — сказал мальчик.

— Ах, Полли… — вздохнул шкипер.

Мистрисс Гунт тщетно старалась обрести дар слова, которого лишило ее изумление.

— Я?!. Что такое?.. Джо… не будь глуп!

— Да, конечно, — произнес шкипер трагическим тоном. — Ах, Полли, Полли, Полли!..

Он опять закрыл рот рукой, смеясь втихомолку, пока жена, подойдя к нему сзади, не схватила его за плечи и не начала трясти изо всех сил.

— Так вот, — проговорил шкипер задыхающимся голосом: — вот о чем… ты тревожилась… Вот та тайна, которая…

Он внезапно остановился, так как жена втолкнула его в кресло и, стоя над ним со свирепым лицом, как-бы вызывала его произнести хоть слово. Потом она обратилась к мальчику.

— Что это значит? Ты называешь меня матерью? — спросила она. — Я тебе не мать.

— Нет, ты моя мать, — сказал Джонс.

Мистрисс Гунт посмотрела на него совершенно озадаченная, но когда новый взрыв хохота, раздавшийся с кресла, занятого шкипером, возвратил ее к сознанию действительности, она обернулась к этому легкомысленному человеку и принялась усердно колотить его, в надежде привести в более серьезное настроение. Не достигнув, однако, своей цели, она села рядом с ним и, после короткой, неудачной борьбы с собой, начала смеяться и сама, и притом смеяться так искренне, что Джонс, сочувственно улыбаясь, затворил за собой дверь и смело вошел в комнату.

* * *

Всеобщее предположение, что капитан Гунт и жена его усыновили мальчика — неверно: шкипер объясняет постоянное пребывание мальчика в их доме тем простым фактом, что он усыновился у них. И объяснение это, если не кому-либо другому, то уж во всяком случае мистеру Самуэлю Броуну кажется весьма понятным и правдоподобным.

Все трое — капитаны

— Каждый матрос ворчит на море, — задумчиво сказал ночной сторож. — Ворчать в людской натуре, и я предполагаю, что они ворчат и остаются на море, потому что им иначе; нечего и делать. На берегу моря мало мест, годных для моряков, а те должности, которые годятся для них (как, например, обязанность ночного сторожа), требуют такого хорошего характера, что не может найтись много людей, способных занимать их.

Иногда они находят дело на берегу. Я знал одного, который поступил на бойню и работал хорошо, пока полиция его не взяла. Другой бросил море, чтобы жениться на прачке, и они обвенчались за шесть месяцев до ее смерти; тогда бедняге пришлось опять отправиться в море.

Ужасно ворчал на море старый Сэм Смоль; я недавно говорил вам о нем. Было просто страшно слушать, как он бранил море, после того, как в две недели растряс деньги, собранные им в течение пяти месяцев. Смоль, бывало, часто спрашивал нас, что будет с ним на старости лет; и когда мы отвечали, что вряд ли он доживет до старости, если не станет больше заботиться о себе, Сэм впадал в бешенство и бранил нас всячески, как только умел.

Раз, когда он был на берегу вместе с Петером Руссетом и Джинджером Диком, он как бы взялся за ум. Сэм начал заботиться о деньгах, не тратил их в течение трех месяцев, ежедневно покупал газеты и читал объявления, чтобы видеть, не найдется ли хорошего местечка для сильного доброго малого, не любящего работы. Он нашел было место и, по его словам, если бы туда же, не явилось семидесяти девяти других кандидатов, мог бы получить его. Однако, Сэм получил только синяк под глазом за то, что хотел оттолкнуть одного человека, и два дня ходил таким унылым, что совсем не был подходящим товарищем для Дика и Петера.

Дня четыре он держался вдали от них, а потом, внезапно Джинджер Дик и Петер начали подмечать в нем большую перемену. Он казался бодрым и счастливым. Когда они заговорили с ним, он им отвечал весело, а раз ночью, лежа в постели, свистел комические песенки, пока Джинджер и Петер Руссет не вскочили и не подбежали к нему. Когда он купил себе новый шарф и щегольскую фуражку и дважды вымылся в один день, они стали спрашивать друг друга, что с ним случилось, и обратились к нему с этим же вопросом.

— Случилось? — сказал Сэм. — Ничего не случилось.

— Он влюблен, — заметил Петер Руссет.

— Ты лжешь, — не поворачиваясь, сказал Сэм.

— Это было бы дурно для него его лет, — заметил Джинджер.

Сэм ничего не ответил, но продолжал суетиться, точно у него что-то было на уме. Он посмотрел из окна и замурлыкал песенку, наконец, глядя на товарищей бешеными глазами, схватил завернутую в бумагу зубную щетку, которая лежала у него в кармане, к принялся чистить себе зубы.

— Он влюблен, — сказал Джинджер, как только нашел силу говорить.

— Или же сошел с ума, — прибавил Петер, глядя на него. — Что из двух, Сэм?

Сэм сделал вид, будто он не может отвечать из-за зубной щетки; не успел он вычистить зубы, как у него сделалась такая страшная зубная боль, что он сел в уголок, схватившись за щеку и представляя собой картину несчастья. Они не могли вытянуть из него ни слова, пока не предложили ему выйти вместе с ними; тогда он ответил, что ляжет в постель. Через двадцать минут Джинджер Дик вернулся за трубкой и увидел, что Сэм ушел.

На следующий вечер он попытался сделать ту же штуку, но приятели не пожелали вторично попасться на удочку; они так долго оставались дома, что Сэм потерял всякое терпение и, сказал: "О чем только могли думать отец и мать Джинджера?", а потом, заметив, что, по его мнению, при рождении Петера Руссета его подменили обезьяной, больной морской болезнью, надел фуражку и вышел. Товарищи пошли было за ним, но когда он привел их в залу миссии и вошел в нее, они его оставили и отправились по своим делам.

Они много толковали об этой ночи и на следующий вечер ушли рано и спрятались за углом. Через десять минут появился старый Сэм; он шел такой походкой, точно хотел поспеть на поезд, и улыбался при мысли, что отделался от приятелей. Остановившись на углу Торговой улицы, он купил цветок в петличку, И Джинджер до того изумился, что ущипнул Петера, желая увидеть, не грезит ли он.

Старый Сэм быстро шел, посвистывал и время от времени посматривал вниз на свой цветок; наконец, он повернул в улицу направо и вошел в маленькую лавку. Джинджер Дик и Петер ждали его на углу, но он так долго оставался в лавке, что им, наконец, надоело ждать; они подкрались к окну и заглянули в него.

Приятели увидели табачную лавочку с газетами, игрушками ценой в пенни и тому подобными вещами, но насколько Джинджер мог ее осмотреть сквозь пространство между двумя рядами выстроенных трубок и повешенными листками "Полицейских Ведомостей", в ней не было никого. Они стояли прижавшись носами к стеклу и раздумывали, что могло случиться с Сэмом; но вскоре в лавку вошел маленький мальчик, и тогда они начали понимать, какую игру вел Сэм.

Когда прозвучал дверной звонок, дверка в задней части лавки открылась, и оттуда показалась полная, необыкновенно красивая женщина лет сорока. Ее голова раздвинула листы "Полицейских Ведомостей", а ее рука взяла игрушку, выставленную в окне. Джинджер хорошо ее рассмотрел, поглядывая на нее одним глазом, в то время как другим как бы любовался табаком. Когда мальчик ушел, он и Петер Руссет вошли в лавку.

— Мне нужна трубка, — сказал Джинджер, улыбаясь лавочнице, — пожалуйста дайте мне глиняную трубку, да получше.

Женщина подала ему целый ящик, чтобы он сам выбрал трубку, и как раз в эту минуту Петер, который смотрел в полуоткрытую дверь в глубине, увидел там плохо зашнурованный башмак, вздрогнул и вскрикнул:

— Как? Эй!

— Что случилось? — сказала женщина, смотря на него.

— Я знаю эту ногу, — сказал Петер, все еще глядя на башмак; но едва он произнес эти слова, как нога отодвинулась и спряталась под стул. — Неправда ли, это мой дорогой старый друг Сэм Смоль?

— Вы знаете капитана? — спросила женщина, улыбаясь ему.

— Кап…? — произнес Петер. — Кап…? О, да. Как же, это мой самый лучший друг.

— Как странно! — сказала женщина.

— Мы давно не видали его, — Сказал Джинджер. — Он был так добр, что дал мне взаймы полкроны и я хотел заплатить ему.

— Капитан Смоль, — сказала женщина, распахивая дверь, — тут ваши старые друзья.

Старый Сэм повернул к ним лицо и взглянул на них; если бы взгляды могли убивать, как говорят люди, Петер и Джинджер были бы мертвы.

— О, да, — сказал он дрожащим голосом, — как вы поживаете?

— Довольно хорошо, благодарю вас, капитан, — сказал Джинджер и осклабился. — А как поживаете вы сами после такой долгой разлуки?

Он протянул руку; Сэм пожал ее, а потом обменялся рукопожатием и с Петером, который так смеялся, что не мог говорить.

— Это мои старинные друзья, миссис Финч, — сказал старый Сэм, бросая на них предупреждающий взгляд. — Капитан Дик и капитан Руссет, мои самые старые друзья. — Таких других не сыскать.

— Капитан Дик получил от вас полкроны, — сказил Петер Руссет, продолжая улыбаться.

— Вот штука то, — заметил Джинджер с раздосадованным видом, — я забыл об этом и взял с собой только полсоверена.

— Я могу вам разменять деньги, сэр, — сказала миссис Финч. — Не присядете ли вы минут на пять?

Джинджер поблагодарил ее: они с Петером взяли по стулу, уселись против камина и стали расспрашивать старого Сэма о его здоровье и о том, что он поделывал с тех пор, как они видались.

— Представьте, они узнали вашу ногу, — сказала миссис Финч, входя с размененными деньгами.

— Я повсюду узнал бы ее, — произнес Петер, наблюдая за Джинджером, который сделал вид, будто он передал Сэму полдоллара, причем Сэм притворился, что он взял деньги.

Джинджер Дик оглядывал комнату. Она была очень уютна, с картинами по стенам, антимакасарами на всех стульях и целым рядом розовых ваз на камине. Потом он посмотрел на миссис Финч и подумал, что она очень мила.

— Это лучше, чем быть на палубе корабля с экипажем несносных, беспокойных матросов, за которыми приходится строго смотреть, капитан Смоль? — спросил он.

— Прямо удивительно, как он обращается с ними, — сказал Петер Руссет, повернувшись к миссис Финч. — Он точно лев.

— Рыкающий лев, — подтвердил Джинджер, поглядывая на Сэма. — Он не знает, что такое страх.

Сэм улыбнулся, а миссис Финч посмотрела на него с таким удовольствием, что Петер Руссет, оглядевший и ее, и всю комнату и разделявший мнение Джинджера, сообразил, что они идут фальшивой дорогой.

— Раньше, чем он растолстел и состарился, — продолжал он, покачивая головой, — во флоте не было лучшего шкипера.

— Каждому свое время, — подтвердил Джинджер, тоже покачивая головой.

— Смею сказать, что он еще прослужит годик-другой, — любезно заметил Петер Руссет.

— Да, если будет заботиться о себе, — согласился Джинджер.

Старый Сэм хотел что-то сказать, но во-время остановился.

— Я с ними сыграю штуку, — наконец проговорил он, обращаясь к миссис Финч и пытаясь улыбнуться ей. — Я чувствую себя таким молодым, как никогда.

Миссис Финч сказала, что всякий зрячий человек может это видеть, потом взглянула на котелок, который пел на очаге.

— Предполагаю, господа, что вы не откажетесь от чашки какао, — предложила она.

Джинджер Дик и Петер ответили, что они любят этот напиток больше всего на свете, и она сейчас же достала чашки, блюдечки и жестянку с порошком. Джинджер подал ей котелок, налил воду в чашки, она же мешала в них какао, а старый Сэм сидел и беспомощно смотрел на все происходившее.

— Так смешно видеть, что вы пьете какао, Капитан, — сказал Джинджер, когда старый Сэм взял чашку.

— Да? — сказал Сэм, вспыхивая. — А почему, осмелюсь спросить?

— Потому, что я обыкновенно видывал, как вы пьете нечто из бутылки, — продолжал Джинджер.

— Ну, так смотрите, — сказал Сэм, мешая в чашке и разливая горячее какао себе на колени.

— Из бутылки с имбирным пивом, — продолжал Петер Руссет, делая гримасу Джинджеру, чтобы тот молчал.

— Да, конечно, я и хотел сказать это, — подтвердил Джинджер.

Старый Сэм отер какао с колен, не произнося ни слова, но его жилет то подымался, то опускался, так что Петеру стало его очень жаль.

— Нет ничего лучше этого, — сказал он, обращаясь к миссис Финч. — Только благодаря привычке к имбирному пиву, молоку и тому подобным вещам, капитан Смоль получил командование кораблем раньше, чем ему минуло двадцать пять лет.

— Господи! — вскрикнула миссис Финч.

Она улыбалась старому Сэму так, что Петер опять забеспокоился и подумал, что он пересолил похвалу.

— Конечно, я говорю о давнишнем времени, — сказал он.

— Это было за много лет до вашего рождения, — прибавил Джинджер.

Старый Сэм хотел что-то сказать, но миссис Финч была так довольна, что он удержался. Какао попало ему не в то горло, и тогда Джинджер стал колотить его по спине и посоветовал ему быть осторожнее, чтобы не схватить нового бронхита. Сэм сердился, но молчал, боясь, что они откроют его обман; однако, он едва сдержался и чуть было не вышел из себя совсем, когда Петер Руссет стал его уговаривать подбить жилет красной фланелью. Они оставались до времени окончания торговли и так понравились миссис Финч, что она сказала им, что будет рада видеть их всегда, когда им вздумается заглянуть к ней.

До угла улицы Сэм Смоль молчал, но потом пришел в страшную ярость; товарищи не знали, что с ним и делать. Полицейские дважды обращались к нему и советовали поскорее отправиться домой. Пока они не передумали, ему пришлось сдерживаться и сохранять спокойствие, даже когда Джинджер и Петер Руссетт, взяли его под руки и сказали, что они поведут его до дому.

Дома он начал кричать и когда сел на постель, его губы говорили все, что сделал бы он с товарищами если бы мог. Потом, сказав, что ему было бы приятно видеть, как Джинджер варится в воде живой, как омар, Сэм прибавил, что он считает его благородным малым, неспособным навредить старому другу, и объявил, что в данном случае дело идет о любви с первого взгляда, вспыхнувшей на империале вагона трамвая.

— Она слишком молода для тебя, — сказал — Джинджер, — да и слишком красива.

— Совсем неважно, что он влюбился, Джинджер. — сказал Петер Руссет. — Разыграем монету в орлянку.

Джинджер, сидевший в ногах на постели Сэма, сначала сказал "нет", но через некоторое время вынул монету в пол-доллара и бросил ее в воздух. Только он ее и видел, хотя и вытеснил Сэма с постели и дважды перетряхивал все простыни и одеяла. Джинджер с полчаса лазил на руках и коленях, отыскивая монету; наконец, Сэм сказал, что, может быть, когда ему надоест изображать медведя, он ляжет в постель и заснет, как добрый христианин.

На следующее утро дело опять началось, и, так как никто не хотел остаться в покое и предоставить двум другим возможность дачи, они решили, что победит тот из них, который окажется лучше. Джинджер Дик купил шарф, от которого с лица Сэма сбежала вся краска, а Петер Руссет принес себе такой большой воротничок, что совсем, утонул в нем.

В этот вечер они пришли в лавку вдовы поодиночке. Джинджер Дик разбил трубку, и ему нужна была другая; Петер Руссет нуждался в табаке, а старый Сэм переступил порог лавочки, с улыбкой держа в руках маленькую серебряную брошечку, которую он, по его словам, нашел.

Это была очень хорошенькая брошка и она так понравилась миссис Финч, что Джинджер и Петерс прямо бесновались на себя за то, что не подумали о том же.

— Капитан Смоль счастлив на находки, — наконец сказал Джиджер.

— Он прославился этим, — подтвердил Петер Руссет.

— Это удобная привычка, — заметил Джинджер, — она избавляет от траты денег. Кому вы отдали, капитан, золотой браслет, который нашли в прошлую ночь? — сказал он, обращаясь к Сэму.

— Золотой браслет? — спросил Сэм. — Я не поднимал золотого браслета. О чем вы говорите?

— Полно капитан, не обижайтесь, — сказал Джинджер, протягивая ему руку. — Мне казалось, я видел браслет у вас на камине. Но, может быть, мне не следовало говорить об этом?

Старый Сэм посмотрел на него так, точно хотел его проглотить, особенно заметив, что миссис Финч слушает, хотя и делает вид, что ничего не слышит.

— О, этот, — сказал он, подумав немного, — да, я узнал, кому он принадлежал. Вы не поверите, до чего они были довольны, когда получили его обратно.

Джинджер Дик кашлянул и стал раздумывать о том, насколько старый Сэм хитрее, чем он предполагал, но раньше чем он придумал, какую-нибудь фразу, миссис Финч посмотрела на Сэма и принялась толковать о его корабле, говоря, что ей очень хотелось бы осмотреть его.

— Мне очень хотелось бы взять вас в плавание, — сказал Сэм, искоса поглядывая на двоих товарищей, но он ушел в Дюнкерхен, во Франции. Я только заехал в Лондон недели на две, чтобы осмотреться.

— Мой тоже там, — сказал Петер Руссет, начав говорить раньше, чем старый Сэм окончил. — Они так и стоят в гавани рядышком.

— Эх, ты, Господи, — сказала миссис Финч, складывая руки и покачивая головой. — Мне так хотелось когда-нибудь осмотреть корабль! Я думала, мне это удастся, так как у меня три знакомых капитана.

Она улыбнулась и взглянула на Джинджера; Сэм и Петер тоже посмотрели на него, раздумывая, пошлет, ли он свой корабль в Дюнкерхен и поставит ли его рядом с их судами.

— Ах, если бы я встретил вас две недели тому назад, — печально проговорил Джинджер. — Я тогда только что бросил мой корабль "Быстрый Летун", а теперь жду, чтобы владелец выстроил для меня другой в Ньюкэстле. Они говорили, что "Быстрый Летун" для меня недостаточно велик, но это было хорошенькое маленькое судно. Кажется, у меня где-то есть его портрет.

Он пошарил к кармане, вынул маленькую смятую фотографию судна, на котором был кочегаром несколько лет тому назад, и показал ее миссис Финч.

— Вот и я на мостике, — сказал он, указывая мундштуком трубки на маленькое пятнышко.

— Да, это ваша фигура, — заметила миссис Финч, напрягая зрение. — Я сейчас же узнала бы ее везде.

— У вас чудные глаза, сударыня — сказал старый Сэм, вытрясая трубку.

— Всякий это видит, — заметил Джинджер. — Я никогда не встречал таких больших и синих глаз.

Миссис Финч сказала, чтобы он не говорил глупостей, но и Сэм и Петер Руссет поняли, что ей было приятно.

— Что правда, то правда, — сказал Джинджер, — я простой человек и говорю все, что думаю.

— Синий — мой любимый цвет, — сказал старый Сэм нежным голосом. — Настоящий синий.

Петер Руссет почувствовал, что он теряет почву.

— Я думал, коричневый, — сказал он.

— Неужели? — спросил Сэм, поворачиваясь к нему. — Почему же?

— У меня была на то причина, — проговорил Петер, кивнув головой и крепко сжав губы.

— Я также думал, что он больше всего любит коричневый цвет, — заметил Джинджер, — сам не знаю почему. Спрашивать меня незачем, потому что я не мог бы сказать этого вам.

— Коричневый — красивый цвет, — сказала миссис Финч, не понимая, что такое со старым Сэмом.

— Для меня, — заметил Джинджер, — только и существуют большие синие глаза. Пусть другим людям достаются черные или карие, — проговорил он, поглядывая на Сэма и Петера, — мне же дайте голубые.

Так продолжалось весь вечер: каждый раз, когда звонил входной колокольчик и вдове приходилось выходить к покупателям, товарищи шепотом говорили друг другу все, что они думают один о другом, и раз, когда она вернулась довольно неожиданно, Джинджеру пришлось объяснить ей, что он показывал Петеру царапину на руке.

В следующий вечер Джинджер Дик пришел первый и принес ей маленький фарфоровый чайник, который он купил необычайно дешево, потому что на самой его середине была трещина, но он сказал вдове, будто уронил его, так как торопился к ней, и она осталась очень довольна. Миссис Финч поставила чайник на камин, и все, что она говорила о доброте и великодушии Джинджера, на другой день заставило Петера потратить деньги, которые были нужны лично ему, на раскрашенный цветочный горшок.

Благодаря тому, что за миссис Финч ухаживало трое сразу, у нее было всего вдоволь, но она вела себя замечательно осторожно. Она обращалась со всеми тремя так мило и добро, что даже после целой недели усердных стараний ни один не мог с уверенностью сказать, кто ей нравится больше всех.

Они приходили к ней в самое различное время дня за табаком и тому подобными вещами, приходили поодиночке, но вечером собирались все вместе, вежливо разговаривали между собой, а по дороге домой все время страшно ссорились.

Потом внезапно, без всяких предупреждений Джинджер Дик и Петер Руссет перестали к ней ходить. В первый вечер Сэм сидел и каждую минуту ждал их; отсутствие товарищей так удивило его, что он не мог извлечь из него выгод. Но во второй вечер, начав с пожатия пальцев миссис Финч в половине восьмого, он без четверти десять нашел лучшее употребление для своей руки и обнял вдову за талию. Он не мог сделать большего в этот вечер, потому что она приказала ему вести себя порядочно и пригрозила закричать, если он не уйдет.

Только на полдороге домой он подумал о причине, заставившей отстать Джинджера Дика и Петера и, решив что-то, пошел домой, улыбаясь так широко, что встречные думали, будто он с ума сошел. Он заснул с улыбкой на губах и, когда Петер и Джинджер пришли домой, он проснулся и опять-таки с улыбкой спросил, где они были.

— Я сегодня не имел удовольствия видеть вас обоих у миссис Финч, — сказал он.

— Нет, — коротко ответил Джинджер. — Нам это надоело.

— Так вредно каждый вечер сидеть в маленькой душной комнате, — заметил Петер.

Старый Сэм спрятал голову под простыню и так захохотал, что вся постель запрыгала; время от времени он высовывал голову, посматривал на Петера и Джинджера и опять начинал смеяться; наконец он совсем задохся от хохота.

— Я вижу в чем дело, — сказал он, садясь и отирая глаза простыней, — ну, что же, ведь мы не можем рассчитывать на успех все трое.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Джинджер неприятным тоном.

— Ей вы не нужны, — сказал Сэм, — вот что я хочу сказать. И я не удивляюсь этому. Будь я бабой, вы мне тоже не понравились бы.

— Ты бредишь, — фыркнул на него Петер Руссет.

— Твой цветочный горшок —хорошее дело, — заметил Сэм, вспоминая, как он обнял талию вдовы. — И я очень благодарю тебя за чайник, Джинджер.

— Ты же не хочешь сказать, что ты предлагал ей руку? — спросил Джинджер, поглядывая на Петера Руссета.

— Еще не вполне, но предложу, — сказал Сэм, — и я готов побиться с вами об заклад на полкроны что она согласится.

Джинджер не хотел принять пари, Петер также, даже когда Сэм поднял заклад до пяти шиллингов. Тщеславная манера, с которой старый Сэм лежа хвастался и говорил, как он обращается с бабами, заставила их дурно чувствовать себя.

— Я не согласился бы взять ее за себя даже, если бы она на коленях просила меня об этом, — сказал Джинджер, опуская голову на руку.

— Я также, — сказал Петер. — Отправляйся к ней, Сэм. Когда я подумаю о вечерах, которые я провел с нею, я чувствую…

— Ну, довольно, — резко заметил старый Сэм, — так нельзя говорить о женщине, даже после того, как она скажет "нет".

— Прекрасно, Сэм, — произнес Джинджер, — иди и победи ее, если ты считаешь себя таким ловкачом.

Старый Сэм сказал, что он так и сделает, и на следующее утро до того долго прихорашивался, что двое остальных еле могли оставаться вежливыми.

Он ушел из дому почти сейчас же после завтрака, и в эту ночь Петер и Джинджер не видели его до двенадцати часов. Сэм принес с собой бутылку виски и, по-видимому, был так счастлив, что они сейчас же поняли, что случилось.

— Она сказала "да" в два часа дня, — объявил старый Сэм с улыбкой, после того как все выпили по стаканчику. — Я почти высказался в час, но в эту минуту прозвучал дверной колокольчик в лавке, и мне пришлось начинать все сызнова. Но все-таки было неприятно.

— Ты хочешь сказать, что ты просил ее сделаться твоей женой? — произнес Джинджер, протягивая рюмку, чтобы ее наполнили.

— Да, — сказал Сэм, — но я надеюсь, что у вас нет дурного чувства. Ни один из вас не мог иметь у нее успеха, она мне сказала это.

Джинджер Дик и Петер Руссет переглянулись.

— Она сказала, что все время была влюблена в меня, — продолжал Сэм, наливая их стаканы, чтобы чокнуться с ними. — Мы вышли после чая и купили обручальное кольцо, потом она поручила кому-то лавку, и мы пошли в музыкальную залу "Пагода".

— Я надеюсь, что ты не дорого заплатил за кольцо. — сказал Джинджер, который после двух-трех стаканов виски всегда делался добрее. — Если бы я знал, что ты так поторопишься, я бы сказал тебе раньше.

— Мы должны были сказать ему, — произнес Петер, покачивая головой.

— Сказать мне? — повторил Сэм, глядя на них. — Что сказать мне?

— Почему мы с Петером отстали, — сказал Джинджер. — Но, конечно, может быть, тебе будет все равно.

— Что все равно? — спросил Сэм.

— Удивительно, как она скрывала это, — заметил, Петер.

Старый Сэм опять посмотрел на них и, наконец, попросил высказать на чистом английском языке все, что они знают, и не чернить женщины без объяснений.

— Да это ее не чернит, — сказал Джинджер.

— С настоящей точки зрения это ей даже делает честь, — подтвердил Петер Руссет.

— И Сэм будет иметь удовольствие воспитать их.

— Воспитать их? — повторил Сэм дрожащим голосом и побледнел. — Кого воспитать?

— Да ее детей, — сказал Джинджер. — Разве она не сказала тебе? У нее девять ребят.

Сначала Сэм не поверил им, сказал, что они ревнуют, но на следующий день прокрался в лавку бакалейщика на той же улице, где была лавка миссис Финч и где Джинджер случайно покупал апельсины. Тут Сэм узнал, что все сказанное совершенная правда. Девятеро детей (старший только пятнадцатилетний) жили у различных родственников из-за скарлатины у соседки миссис Финч.

Старый Сэм вернулся домой как во сне, с кульком апельсинов, которые ему не были нужны. Подарив обручальное кольцо Джинджеру (если он его выручит), Сэм сел на первый поезд, шедший в Тильбург, и записался на судно, шедшее в Китай.

Непобедимый боксер

Самый странный кулачный боец, какого мне когда-либо приходилось видеть, был однажды вместе со мной в рейсе на «Кавендиме». Он нанялся к нам обыкновенным простым матросом — чертовски некрасивая эта была штука с его стороны, так как он вовсе не был обыкновенным человеком, и не имел никакого права быть здесь.

У нас в кубрике еще до него уже танцевал на наших головах один невыносимый парень, Билль Бонс, громаднейший мужчина неимоверной силы, походивший скорее на быка, чем на человека по своему сложению. Когда он бывал не в духе, то лучше было не попадаться ему на глаза или забираться на свою койку и лежать там неподвижно и чуть дыша. При малейшем противоречии он делался буквально бешеным, и если говорил, напр., что красная рубаха — синяя, то надо было молчать. Согласиться с ним и сказать, что она синяя, было еще хуже, потому что он тогда называл вас отъявленным лгуном и разбивал вам голову за вранье.

Капитан судна был сравнительно мягким человеком, помощники его нас не притесняли и провизия была хорошая. А потому многие из нас шли на «Кавендиме» уже не в первый раз. Но Билль портил все. Вообще говоря, он сам по себе был не плохой товарищ, но не мог, как я уже сказал, выносить противоречия. Это его сразу сводило с ума и делало настоящим зверем.

В тот рейс, о котором я говорю, а мы ходили из Лондона в Мельбурн, Билль явился на судно приблизительно за час до отхода. Вся остальная палубная команда к тому времени уже была на борту и сидела в кубрике. Одни распаковывали свои вещи, а другие просто занимались болтовней и врали друг другу о том, как провели время на берегу.

Билль, пошатываясь, спустился по трапу в кубрик и Том Бекер услужливо поддержал его, когда Билль, с пьяных глаз, чуть не шлепнулся.

— К-к-какого черта вы меня лапаете? — произнес Билль, дико уставившись на Тома.

— Я только поддержал вас, Билль, — ответил с ласковой улыбкой Том.

— Во-от как! — сказал Билль. Он прислонился спиной к койкам и выпрямился. — Вы меня… п-п-подержали, вот что! А ч-чего ради, если позволите мне ос-сведомиться?

— Мне показалось, что вы поскользнулись, Билль, — ответил еще более мягким голосом Том. — Простите, если я ошибся. Мне очень жаль…

У Билля стали совсем круглые глаза от злости.

— Жаль, что я не поскользнулся? — медленно спросил он.

— Билль, старина, вы же понимаете, что я хочу сказать! — воскликнул Том с принужденной улыбкой.

— Не сметь мне хохотать прямо в лицо! — заревел Билль во весь голос.

— Да я и не смеюсь вовсе, Билль, старый товарищ, — произнес уже дрожащим голосом Том.

— Значит, я лгу? — заорал Билль. — Слышите, он назвал меня лгуном, — прибавил он, обводя нас взглядом. — Чарли, подержите мой бушлат, я этого паренька изотру в порошок.

Чарли взял у него бушлат, как овечка, хотя был лучшим другом Тома, а Том быстро повернулся к трапу, чтобы выскочить наверх, но Билль уже загородил ему дорогу. Тогда Том, он был сообразительный малый, заметил, что у него развязался шнурок на ботинке, и присел, чтобы его завязать. Вот тут-то этот молоденький новый матрос второго класса, его имя было Джо Симмс, поднял голову и, высунувшись с койки, на которой лежал, сказал самым спокойным голосом Тому:

— Надеюсь, что не боитесь его, товарищ?

— Что?! — вскрикнул не своим голосом, пораженный Билль.

— Не орите, когда я говорю, — сказал Джо, и ведите себя прилично, неуклюжее животное.

Я думал, что Билль упадет от изумления, услышав такую дерзость. Никто еще с ним так не говорил. Он весь побагровел и стоял совершенно ошеломленный, глядя широко раскрытыми глазами на Джо. Мы тоже были все поражены, так как Джо был маленького роста, и совсем не казался сильным.

— Легче, легче, товарищ, — испуганно прошептал ему Том. — Вы не знаете, с кем говорите.

— Ерунда, — ответил Джо. — Он ничего не стоит: слишком толст и слишком глуп, чтобы быть опасным. Он вас не тронет, пока я здесь.

Затем он слез с койки, подошел к Биллю и, став перед ним, сунул ему под нос свой кулак и посмотрел прямо в глаза.

— Только дотроньтесь до этого человека, — сказал он спокойно, — и я вам задам такую трепку, какой вы еще не получали до сих пор.

— Я… не собирался его бить, — ответил Билль странным, необычно тихим голосом.

— И не советую вам, — сказал этот юнец, размахивая кулаком перед глазами Билля, — и не советую вам, паренек. Если тут понадобится кого-нибудь поколотить в этом кубрике, так я это сделаю сам. Понимаете? Зарубите это себе на носу!

Нечего говорить, что мы были поражены, потому что и слова такого не подобрать, чтобы описать наши чувства. Я прямо не верил своим глазам, видя, как Билль, заложив руки в карманы, попытался засвистать с беззаботным видом и, наконец, уселся на ящик и начал скрести свой затылок. Затем тихо загудел, что-то напевая про себя.

— Перестаньте выть, — сказал ему Джо. — Когда я захочу слышать, как вы воете, я вам скажу.

Билль замолчал, потом кашлянул в кулак, немного повозился с ногой, как будто она у него ушиблена, и вылез из кубрика на палубу.

— Вот так штука! — воскликнул Том, оглядывая нас. — К нам, кажется, затесался один из этих, как их там, профессиональных кулачных бойцов, черт их побери!

— Что вы сказали? — спросил Джо и пристально посмотрел на Тома.

— Нет, ничего, ничего, товарищ, — поспешно ответил Том, подавшись назад.

— Держите лучше свой язык за зубами, — сказал ему Джо, — и ждите, когда с вами, заговорят, паренек!

Он был простым матросом второго класса, не забывайте, и смел так разговаривать с матросом первого класса, которой уже бегал по вантам, исполняя свои обязанности, когда тот еще ходил в коротких штанишках. Однако, если Билль вынес это, то нам тем более, думали мы, лучше было молчать.

Билль оставался наверху, пока мы не вышли из Темзы и, казалось, совсем упал духом. Он делал свое дело, как во сне, и, когда мы сели завтракать, почти не прикасался к пище.

Джо наелся за завтраком до отвала и, покончив, наконец, с едой, отправился к койке Билля, это была, конечно, самая лучшая, сбросил оттуда все его вещи и сказал, что он сам ее займет. И Билль сидел тут же, спокойно на это смотрел, потом покорно подобрал свои пожитки и сложил их на койке Джо, не говоря ни слова.

Это был самый мирный и спокойный из первых дней, какие мы когда-либо имели в кубрике «Кавендима», так как Билль обычно бывал не в духе в первый день рейса и спрашивал всех, зачем он родился на свет. И если вы что-нибудь говорили, то он кричал, что вы нарочно шумите, чтобы извести его, а если вы молчали, то это значило, что вы задумываете ему какую-то пакость. Но на этот раз он сидел совсем тихо и никого не трогал. Мы все были страшно довольны такой переменой, а Том Бекер во время чая погладил Джо по плечу и сказал ему, что он хороший парень.

— О, вы бывали в переделках в свое время, я знаю, — прибавил он с восхищением. — Я сразу понял это, как только увидел вас в первый раз.

— Каким образом? — спросил Джо.

— А по вашему носу, — ответил тот. — Он же у вас остался немного свернутым…

Вы никогда не угадаете, как говорить с людьми этого сорта. Едва Том успел произнести последние слова, как тот вскочил, как бешеный, с кружкой чая в руках, и выплеснул его прямо в физиономию Тома.

— Вот тебе, скверная свинья, за твою ложь! — крикнул он. — Как ты смеешь меня оскорблять.

Том тоже вскочил, отплевываясь и вытирая лицо рукавом куртки.

— Выходи, — закричал он, чуть не приплясывая от ярости. — Выходи. Боксер ты или не боксер, я тебя помечу своими кулаками!

— Сядьте, — сказал в это время Билль, повернувшись к Тому.

— Я хочу его поколотить, Билль, — ответил Том. — Если и вы боитесь его, так я не боюсь.

— Сядьте, черт возьми, — сказал Билль поднимаясь. — Как вы смеете меня так оскорблять.

— Как? — спросил Том изумленно.

— Если я не могу его вздуть, так вы, тем более, не можете, — ответил Билль. — Вот как, товарищ.

— Но я могу попытаться.

— Ладно, — сказал Билль. — Но сначала попробуйте со мной, а тогда, если меня вздуете, померяетесь с ним. Если вы не можете поколотить меня, то как же вы вздуете его?

— Сядьте вы оба, — сказал Джо, уже пивший в это время из кружки Билля, отставив свою пустую кружку. — Запомните раз навсегда, что я здесь командир в этом кубрике. Понимаете? Так сядьте оба, пока я не взял вас в переплет.

Они сели, но Том сделал это недостаточно быстро, по мнению Билля, и получил от него такую затрещину, по затылку, что у него потом целый час ныло в голове.

Это было началом всего, что потом творилось в нашем кубрик, и вместо одного хозяина у нас оказалось два, благодаря непостижимому упорству Билля, забравшему себе в голову, что всякая попытка померяться с Джо — личное оскорбление для него самого. И он уступил этому Джо первое место, даже не попробовал подраться. Мы никак не могли понять этого, и нам только и удалось добиться от Билля, что он когда-то имел на берегу с Джо Симмсом такую стычку, которой не забудет во всю свою жизнь. И, должно быть, аховая это была перепалка, судя по тому, как Билль заискивал перед Джо и старался ему во всем угодить.

В первые три дня нам приходилось здорово туго, потому что кубрик стал походить больше на какую-нибудь школу для девиц, чем на что-нибудь другое. Прежде всего, Джо совершенно запретил всякую ругань. Он сам не ругался и не желал слышать грубые слова, так сказал он. Чуть кто из нас проговаривался все-таки по привычке, он отчитывал того как мальчишку, а на второй раз приказывал Биллю отколотить провинившегося. Сам он боялся трогать людей, чтобы не искалечить. Нам пришлось перестать разговаривать при Джо, но зато, когда его не было в кубрике, тут сыпались такие словечки, что прямо становилось страшно.

Затем Джо не захотел, чтобы мы играли в карты на деньги, и мы должны были сговориться тайком от него, что мелкие пуговицы будут идти по полупенсу, а большие — по целому пенни. Так дело наладилось и все шло благополучно до одного вечера, когда Том Бекер вскочил и начал плясать, едва не сойдя с ума от радости, потому что выиграл целую дюжину пуговиц. Этого для Джо было достаточно, и Билль по его команде отнял у нас карты и выбросил их за борт.

Никаких разговоров о женщинах Джо тоже не мог вынести, и Нед Девис, не зная, конечно, этого, влопался в целую историю. Он лежал как-то на своей койке, мирно покуривая и о чем-то раздумывая, а потом посмотрел наискосок на Билля, уже почти засыпавшего, и сказал:

— Не понимаю, что вы такое нашли в этой маленькой девчонке в Мельбурне, когда мы были там в прошлый рейс, Билль?

Глаза Билля широко раскрылись и он погрозил Неду кулаком, как тот подумал, шутливо.

— Ладно, ладно, Билль, — сказал Нед, смеясь, — я вижу ваш кулак.

— Что это за девица была, Нед? Как ее звали? — спросил Джо, лежавший на койке недалеко от Неда, и я видел, как глаза Билля вдруг плотно закрылись и он сразу заснул крепчайшим образом.

— Не знаю, как ее звали, — ответил Нед, — но она здорово прилипла к Биллю и они часто ходили вместе в театр.

— Хорошенькая? — продолжал выспрашивать его Джо.

— Конечно, — ответил Нед. — В этом можете положиться на Билля. Он всегда выберет самую миленькую в порту. Я знаю у него, по крайней мере, шесть или семь…

— Что? — заорал неистовым голосом Билль, проснувшись и соскакивая с койки.

— Молчать Билль! Не вмешивайтесь, когда я разговариваю, — резко прикрикнул на него Джо.

— Он нагло врет, — сказал Билль. — Все знают, что я не выношу женщин.

— Придержите свой язык, — ответил ему Джо. — Ну, Нед, расскажите-ка мне об этой миленькой девице.

— Да это я пошутил, — сказал Нед, поняв, что ляпнул что-то неладное. — Билль… терпеть не может никаких женщин.

— Вы лжете, — сказал Джо строго. — Кто она?

— Право, я только пошутил, Джо, — ответил Нед.

— Ах, так?! Ну, хорошо. Я тоже теперь немного пошучу, — произнес Джо. — Билль!

— Есть, — сказал Билль.

— Я не хочу колотить Неда сам, чтобы нечаянно его не покалечить на всю жизнь, а потому возьмитесь-ка вы за него сейчас же и лупите, пока он не расскажет о ваших похождениях с этой девицей.

— Лупить его, чтобы заставить его говорить обо мне? — изумленно переспросил Билль.

— Вы же слышали, что я сказал, — ответил Джо. — Нечего повторять мои слова. Вы сами — женатый человек, а у меня есть сестры, и я выведу здесь такие разговоры. Ну, шевелитесь.

Нед был жидковатый парень, к тому же не из храбрых, и я почти ожидал, что он выскочит на палубу и побежит жаловаться капитану. Одну секунду казалось, что он так и сделает, но потом он стал неподвижно у своей койки и только немного побледнел, когда Билль начал к нему приближаться. В следующий момент он взмахнул кулаком и — провались я ко всем чертям, если Билль уже не лежал на спине, прежде чем мы успели повернуться, чтобы смотреть на них. Затем он вскочил, как будто совсем ошеломленный, дико бросился вперед на Неда, промахнулся и снова был опрокинут навзничь. Мы не верили своим глазам, а у Неда был такой вид, точно он получил по ошибке способность творить чудеса.

Когда Билль поднялся во второй раз, он так дрожал, что еле мог стоять на ногах, и Нед делал с ним что хотел.

В конце-концов, он ухватил голову Билля подмышку и колотил по ней, пока оба они не изнемогли от усталости.

— Ну, ладно, — сказал Билль. — С меня довольно. Я сдаюсь.

— Что такое? — изумленно произнес, видимо, не веря своим ушам, Джо.

— Я сдаюсь, — повторил, отойдя и сев на свою койку, Билль. — Нед избил меня почти до полусмерти.

Джо только смотрел на него во все глаза, не в силах произнести ни слова, затем, так ничего и не прибавив и не тронув Неда, вопреки нашим ожиданиям, ушел наверх, а Нед подсел к Биллю.

— Надеюсь, — я ничего не повредил вам, товарищ? — спросил он ласково.

— Повредил мне?! — заревел громовым голосом Билль. — Ты? Ты, повредил что-нибудь мне? Ах ты, жалкая крыса! Подождите, мистер Нед Девис, пока я поймаю вас на берегу, один на один, на две минуты. Вы тогда поймете, что значит повредить!

— Я не могу вас понять, Билль, — сказал Нед. — Вы — настоящая тайна, вот что вы такое. Но я вам скажу прямо, что не пойду с вами, когда вы сойдете на берег.

Все это, действительно, было ужасно загадочно, и мы день от дня чувствовали себя все хуже и хуже. Билль и пикнуть не осмеливался, хотя Джо за все время только один раз его поколотил, да и то не очень сильно. Он рассказывал нам, чтобы оправдаться в своей трусости, о человеке, которого Джо убил на кулачном состязании в одном из лондонских клубов.

В конце-концов, Джо нас так извел разными своими школьными повадками, которые Билль неизменно поддерживал, что мы были страшно рады, когда пришли в свое время в Мельбурн. Мы все чувствовали себя как будто вырвавшимися из тюрьмы, всякий раз, как могли избавиться от Джо. Все, кроме Билля. Джо его брал с собой на какие-то проповеди или лекции. И Билль говорил, что он с наслаждением идет их слушать, но когда он возвращался на судно, то упоминал об этих лекциях, если Джо не было поблизости, с такими проклятиями, что даже нам становилось не по себе.

После двух или трех дней стоянки в Мельбурне нам даже стало почти что жаль Билля. Вечер за вечером, когда мы сходили развлекаться на берег, Джо брал с собой Билля и смотрел за ним. Наконец ради Билля, а скорее, пожалуй, чтобы позабавиться, Том Бекер кое-что придумал.

— Оставайтесь сегодня вечером на борту, Билль, — сказал он в одно утро, — и вы увидите такую штуку, что испугаетесь.

— Что-нибудь еще противнее, чем ваша рожа, — ответил Билль, настроение которого становилось каждый день все хуже и хуже.

— Мы покончим с командованием этого Джо, — сказал Том, — беря его под руку. — Мы приготовили ему такой урок, после которого он будет тише воды, ниже травы.

— О-о-о, вот как, — протянул Билль, пристально глядя на проходивший мимо пароход.

— Мы зазвали в гости к нам сегодня вечером Доджи Пита, — продолжал Том шепотом. — На борту к вечеру останется только один из помощников капитана, да и он, должно быть, ляжет рано спать. Доджи — один из лучших боксеров-легковесов Австралии. Если и он не выбьет спесь из мистера Джо, то нам будет совсем крышка.

— Вы прямо драгоценность, Том, — сказал Билль, повернувшись к нему. — Настоящая драгоценность, вот, что вы такое!

— Я думаю, что вы будете рады, Билль, — произнес Том.

— Радость — это мало подходящее сюда слово, Том, — ответил Билль. — Вы сняли громадную тяжесть с моей души.

Кубрик был полон в этот вечер. Мы все втихомолку пересмеивались друг с другом и исподтишка поглядывали на Джо, сидевшего на своей койке и пришивавшего пуговицу к куртке. Около семи часов явился Доджи Пит, и началась забава.

У него была на-редкость неприятная, прямо отталкивающая наружность, у этого Доджи. Он оказался довольно грязновато одетым парнем среднего роста, видимо, очень самонадеянным и заносчивым. Он мне совсем не понравился и, как ни был Джо невыносим, все-таки казалось не очень-то красивым приглашать на борт постороннего, что бы он избил нашего товарища, которого мы не могли вздуть сами.

— Экая поганая и душная дыра тут у вас, — сказал Доджи, куривший громадную и страшно вонючую сигару. — Не понимаю, как вы можете здесь жить.

— Это не такое плохое помещение для кубрика, — ответил ему Чарли.

— А что это за образина там, на койке? — спросил Доджи, указывая своей сигарой на Джо.

— Ш-ш-ш, будьте осторожны, — сказал Том, подмигивая ему. — Это первоклассный премированный кулачный боец.

— О, — произнес Доджи, ухмыльнувшись. — А я думал, что это обезьяна.

Сразу стало так тихо, что можно было услышать, как падает иголка. Мы все почувствовали неизмеримое удовольствие при мысли о замечательным бое, который сейчас здесь произойдет перед нашими глазами и специально для нас. Все застыли, как прикованные, и не могли отвести глаз от Джо.

Он медленно отложил куртку, над которой работал, и лишь высунул немного голову из койки.

— Билль, — сказал он, зевая.

— Есть, — ответил Билль, на лице которого была в эту минуту такая же веселая усмешка, как у нас всех.

— Кто это такой привлекательный и приятный на вид молодой джентльмен, вон там, который курит замечательно душистую сигару?

— Это молодой джентльмен, который пришел сюда, чтобы посмотреть, что тут делается, — сказал Том, между тем как Доджи вынул свою сигару изо рта и, действительно, обвел кругом взглядом в недоумении.

— Он, должно быть, побеждает все женские сердца своими желтыми, узенькими, как щелки, глазками, — произнес Джо, покачивая головой. — Бйлль!

— Есть, — снова ответил Билль.

— Возьмите этого приятного молодого джентльмена и выбросите его из кубрика, — закончил Джо, опять беря свою куртку. — И не очень шумите, когда будете это делать, по-тому что у меня немного побаливает голова, иначе, я бы сам это сделал.

Кругом раздался громовый хохот, а Том Бекер с Чарли чуть не лопнули от смеха. Доджи вскочил, но и Билль тоже встал, а затем начал снимать с себя куртку.

— В чем дело? Что вы хотите? — с удивлением спросил его Доджи.

— Я повинуюсь команде, — ответил Билль. — В прошлый раз, когда я был в Лондоне, Джо меня чуть не убил и взял с меня слово, что я буду выполнять все его приказания в течение шести месяцев. Мне очень жаль, товарищ, но я должен вас выбросить отсюда.

— Меня выбросить?! — злобно воскликнул Доджи и насмешливо расхохотался.

— Отчего же не попробовать, — сказал Билль, аккуратно сворачивая свою куртку и кладя ее на койку.

— Подержите только мою сигару, — сказал Доджи, вынимая ее изо рта и передавая Чарли. — Мне не понадобится снимать жакет ради этого.

Он переменил, однако, свое мнение, когда увидел могучую грудь и руки Билля, и снял не только жакет, но и рубашку. Затем, со злобой глядя на Билля, поднял кулаки и прыгнул к нему.

В самом начале Билль промахнулся и в тот-же момент получил страшный удар в нижнюю челюсть, а затем второй — в глаз. От второго он зашатался и, воспользовавшись этим, Доджи стал колотить его кулаком по голове как молотом.

Я думаю, что это и привело Билля в себя, потому что в следующую минуту Доджи уже лежал на спине после удара, от которого у него чуть не разлетелась голова. Чарли схватил часы Тома, начал считать секунды, пока Доджи лежал и через некоторое время крикнул: «Кончено». Это было с его стороны ужасно глупо, так как бой был бы уже сразу окончен, но, к счастью находчивость Тома дала возможность продлить зрелище. Он крикнул, что его часы спешат.

Доджи за это время пришел в себя, встал и начал осторожно охаживать Билля, ругая кубрик самыми скверными словами за недостаток места для правильного боя.

Он успел три или четыре раза здорово двинуть Билля быстрее, чем вы могли бы подмигнуть, а когда Билль пытался ответить, то никак не мог в него попасть. Это, казалось, больше всего остального извело Билля, и он вдруг вытянул свои громадные руки, схватил Доджи и швырнул его так, что тот полетел через весь кубрик прямо к тому месту, где сидел Том Бекер.

Чарли опять крикнул «кончено», но мы им дали еще пять минут передышки, пока укладывали на койку несчастного Тома. После этого «отвратительное зрелище», как тогда сказал Том Бекер, возобновилось. Билль тем временем окунул свою голову в ведро с водой и растер руки, и выглядел свеженьким, как полевой цветочек. Доджи, казалось, немного пошатывался, но держался молодцом, только стал замечательно осторожен. Как Билль ни старался, никак не мог его захватить опять в свои лапы.

Но все-таки через три минуты все кончилось. Доджи уже не в силах был наносить настоящие удары, а главное — ясно видеть. Он сохранил еще зрение лишь настолько, чтобы увертываться от Билля. Было такое впечатление, будто весь кубрик казался ему наполненным Биллями, сидящими на табуретках и ждущими колотушек. Кончилось это тем, что он получил от настоящего Билля такой удар, после которого он не смог уже подняться собственными силами.

Билль же его затем и поднял, после чего они пожали друг другу руки, вымыли физиономии в том же ведре с водой и начали говорить друг другу комплименты. Они уселись рядышком и урчали, как коты, восхваляя один другого, пока, наконец, мы не услыхали заглушённый голос, донесшийся с койки Джо Симмса.

— Ну, что там? Кончено уже? — спросил он.

— Да, — ответил кто-то.

— Что с Биллем? — донесся опять голос Джо.

— Посмотрите сами, — сказал Том Бекер.

Джо, лежавший на койке спиной к нам, повернулся и немного приподнялся, чтобы взглянуть, но едва увидел избитую физиономию Билля, как вскрикнул самым диким образом, опрокинулся на спину, — и пусть меня повесят, если я сочиняю, — потерял сознание.

Мы все буквально остолбенели, но Билль быстро схватил ведро и, зачерпнув оттуда немного воды, начал брызгать ею в лицо Джо. Тот, наконец, очнулся и как-будто машинально охватил Билля за шею обеими руками и начал судорожно рыдать.

— Вот так дьявольщина, — вскрикнул Доджи Пит, вскочив. — Это женщина.

— Это моя жена, — произнес Билль.

Тогда мы поняли все, по крайней мере, те из нас, которые были женаты.

Она поступила матросом к нам на судно без ведома Билля, частью чтобы не разлучаться с ним, а частью, чтобы следить за ним, и ошибка Тема Бекера, принявшего ее за непобедимого премированного боксера, замечательно пришлась ей кстати.

Суеверие спасло!

I.

— Все люди суеверны! — сказал ночной сторож, обращаясь с целым рядом ласкательных эпитетов к одноглазой черной кошке. — Если бы эта черная кошка утащила ужин кое у кого из моих знакомых, они, наверное, поступили бы весьма безрассудно и поплатились бы за это.

Оп погладил кошку и задумался.

— Они бросили бы ее в воду, — продолжал он мечтательно, — и стали бы кидать в нее камнями, пока она не пошла бы ко дну… Я уже сказал вам, что все люди суеверны, а кто не склонен к этому, должен послужить в ночных сторожах некоторое время: они живо бы изменились! Я знал одного человека, который убил черную кошку, и после этого в течение всей своей жизни, каждый раз, как выпивал лишнюю рюмку, видел ее тень. Вся жизнь его была испорчена!

Он опять погладил кошку.

— Я оставил свой ужин только на минуту, пока сбегал в "Воловью Голову", — сказал он, медленно набивая свою трубку, — и думал, что поставил его на такое место, где его нельзя было достать. И вот — не угодно ли?..

Он в нерешительности посмотрел на кошку, потом встал и со вздохом прошелся два раза по молу.

— Суеверие хорошо и прилично в меру, — заметил он, снова садясь на свое место: — но, конечно, как и во всем, некоторые люди переходят границу и готовы поверить всему! Это люди с слабыми нервами, и, если вы никуда не спешите, я расскажу про моего товарища, Билля Бертеншо. Он явится живим подтверждением моих слов.

II.

Мать Билля была суеверна еще до его рождения и всегда знала о смерти своих знакомых, которые, являясь к ней ночью после этого несчастья, сообщали ей о нем громкими стуками в стену. Один только раз она ошиблась. Дело было ночью. Послышались стуки, и она стала называть имена тех, кто, по ее расчету, должен был бы умереть. Только что она насчитала семь смертей, как вдруг узнала, что это ее сосед вздумал развешивать у себя картины в три часа утра. И узнала она об этом только потому, что он случайно попал молотком в ноготь большого пальца вместо гвоздя.

Когда Билль вырос, он поступил на корабль и сделался неимоверно суеверным. Он долго плавал со своим приятелем Сайлесом Венчем, и их разговоры были до того несуразны, что некоторые из их товарищей стали бояться оставаться ночью одни на палубе.

Сайлес был тщедушный на вид, с длинным-предлинным лицом и на все смотрел с самой мрачной стороны. Ему ничего не стоило увидеть привидение, и бедный Бен Хогинс целую неделю проспал на полу из-за того, что Сайлес увидел у него в койке привидение с перерезанным горлом. В конце-концов Хогинс дал Сайлесу полдоллара и галстук, чтобы тот поменялся с ним койкой.

Когда Билль Бертеншо бросил море и женился, он совершенно потерял Сайлеса из вида, и единственное воспоминание, сохранившееся у него о нем, был клочок бумаги, на котором они оба собственной кровью подписали торжественное обещание после смерти немедленно явиться к оставшемуся в живых товарищу. Биль согласился на этот уговор после хорошего ужина, но потом в течение многих лет, когда ему в голову приходила мысль, что Сайлес может умереть раньше его, у него мороз пробегал по коже. А от мысли, что, пожалуй, он, а не Сайлес умрет первый, он весь холодел от ужаса.

Билль был очень хорошим мужем, когда был трезв, но он получал два фунта в неделю, а когда на эти деньги приходится содержать только одну жену, совершенно естественно начать пить. Миссис Бертеншо придумывала всевозможные способы, чтобы излечить мужа от его слабости, но ничего не помогало. Билль тоже сознавал весь вред, причиняемый ему вином, и также думал о том, как бы избавиться от своего недостатка. Оп предложил однажды, чтобы жена выливала на него ведро холодной воды всякий раз, когда он возвращался домой не в своем виде. Она раз попробовала исполнить его желание, но так как ей пришлось остальную часть ночи провести на заднем дворе, то в другой раз она уже не повторяла своего опыта.

С годами Билль стал еще больше пить и даже начал продавать мебель, чтобы было на что покутить. При этом он жаловался жене, что неуютная обстановка его дома гонит его в таверну.

Как раз, когда обстоятельства Билля были как нельзя хуже, Сайлес Венч вернулся из плаванья и, узнав адрес Билля, зашел навестить его. Была суббота и, конечно, Билля не было дома, но его жена попросила Сайлеса войти и, взяв второй стул из кухни, пригласила его сесть.

Сначала Сайлес был очень любезен, но, оглядев комнату и увидев ее пустоту, он слегка кашлянул и сказал:

— Я думал, что Билль живет хорошо.

— Совершенно верно, — ответила миссис Бертеншо.

Сайлес Венч опять кашлянул.

— Вероятно, он любит простор, чтобы было где повернуться? — спросил он, оглядываясь.

Миссис Бертеншо смахнула слезу и, зная, что Сайлес был старым другом ее мужа, придвинула к нему свой стул и рассказала, в чем дело.

— Лучшего мужа, когда он трезв, и желать нельзя, — закончила она, вытирая глаза, — он готов был бы дать мне все, если бы мог!

У Сайлеса лицо вытянулось еще больше.

— Видите ли, — сказал он, — мне не совсем повезло, и я надеялся, что Билль даст мне взаймы сколько-нибудь, пока я не выйду из затруднительного положения.

М-с Бертеншо покачала головой.

— Во всяком случае, мне хотелось его дождаться, — продолжал Сайлес. — Мы были большими друзьями одно время, и я ему оказал много услуг. Когда можно его видеть наверное?

— Во всякое время после полуночи, — сказала м-с Бертеншо; — но вам лучше не оставаться. Видите ли, так как он будет не в себе, то может принять вас за ваше привидение, вспомнив ваше обещание, и, пожалуй, испугается до смерти. Он часто об этом говорил.

Сайлес Венч посмотрел на нее задумчиво.

— А почему бы ему и не принять меня за мое привидение? — проговорил он наконец; — маленькое потрясение может послужить ему на пользу! И, если уж на то пошло, почему бы мне не притвориться собственным привидением и не остеречь его против пьянства?

М-с Бертеншо пришла в такое волнение от этой мысли, что едва могла выговорить слово; но, несколько раз повторив, что она ни за что на свете не допустит чего-либо подобного, она уговорилась с Сайлесом, что тот придет около трех часов ночи и торжественно предостережет ее мужа. Она дала Сайлесу ключ от входной двери, и Сайлес сказал, что он придет с мокрыми волосами и шапкой, как будто он утопленник.

— Я очень признательна вам, что вы так бескорыстно подвергаете себя такому большому беспокойству, — сказала м-с Бертеншо, когда гость встал, собираясь уйти.

— Помилуйте, — ответил Сайлес, — это не в первый и, вероятно, не в последний раз, что мне приходится, хотя и с некоторым для себя неудобством, оказывать услуги моим ближним. Мы все должны помогать друг другу по мере сил.

— Но помните, если он догадается — я тут ни при чем. Может быть даже будет естественнее, если я притворюсь, что вас не вижу.

— Пожалуй, что так будет лучше, — согласился Сайлес, останавливаясь у дверей. — Все, что я прошу вас — это спрятать кочергу и все, что может попасться ему под руку. И помажьте замок маслом, чтобы ключ не скрипнул.

М-с Бертеншо заперла за ним дверь и, оставшись наедине, предалась своим размышлениям. Единственное, что ее утешало, была мысль, что Билль наверное будет в таком виде, что поверит всему, имеющему отношение к привидениям.

III

Был уже первый час ночи, когда два товарища доставили Билля домой. Он был в воинственном настроении и, предложив всем по очереди вступить с ним в единоборство, ударил кулаком стену, которая очутилась на его дороге. Затем, спотыкаясь, добрался до своей постели. Меньше, чем через десять минут он уже крепко спал; бедная м-с Бертеншо, тщетно попытавшись бодрствовать, также уснула.

Она проснулась внезапно от какого-то звука, от которого у нее кровь застыла в жилах. Это был ужаснейший стон, какой ей когда-либо приходилось слышать. Подняв голову, она увидела Сайлеса Венча, стоявшего в ногах постели. Оп вымазал себе лицо и руки светящейся краской; шапку он сдвинул на затылок, и мокрые космы волос падали ему на глаза. На минуту сердце у м-с Бертепшо замерло, но она вся похолодела, когда снова раздался тот же ужасный стон. Он, казалось, несся из пустоты и, постепенно усиливаясь, переходил в крик. Но Билль продолжал спать невинным сном младенца. Сайлес простонал еще два раза а затем, нагнувшись над кроватью, уставился на спящего, не веря глазам своим.

— Попробуйте взять тоном выше! — прошептала м-с Бертешпо.

Сайлес попробовал, но вдруг с ним случился такой припадок кашля, от которого должны были бы проснуться мертвые. Билль не двинулся.

— Теперь несколько ниже, — посоветовала м-с Бертеншо.

Сайлес строго посмотрел на нее.

— Да вы что это? — сказал он строго, — вы думаете, что я сирена, что ли?

Он остановился на минуту и вдруг вскрикнул так, что ничто живущее на земле не могло не услышать его; даже Билль забеспокоился; оп повернулся к жене и заговорил.

— Ты слышишь? — спросил он.

М-с Бертеншо притворилась спящей, и Билль только что собрался повернуться и заснуть, как Сайлес снова застонал. Билль привскочил и сел на кровати, как ужаленный. Едва он заметил Сайлеса у ног постели, у него вырвался громкий крик ужаса и он снова повалился, стараясь натянуть себе на голову все простыни и одеяло. Тогда уже м-с Бертеншо закричала в свою очередь и попыталась вернуть себе хоть часть простыни, но Билль решил, что ее тянет привидение, и еще крепче ухватился за простыню.

— Билль! — сказал Сайлес Венч замогильным голосом.

Билль брыкнул ногой и завозился на постели, точно хотел пробить себе отверстие через нее.

— Билль! — повторил Сайлес, — отчего ты мне не отвечаешь? Я пришел со дна Тихого океана навестить тебя. Разве у тебя ничего нет сказать мне?

— Прощай! — сказал Билль голосом, заглушенным простынями.

Сайлес опять застонал и Билль, от испуга совсем протрезвившийся, весь задрожал.

— Как только я умер, — продолжал Сайлес, — я вспомнил свое обещание, данное тебе. "Билль тебя ждет!" — сказал я себе, и вместо того, чтобы спокойно лежать на дне океана, я очутился здесь.

— Это… большое внимание… с твоей стороны… Сайлес, — пробормотал Билль, но ты всегда был внимателен. Прощай!..

Раньше, чем Сайлес успел ответить, м-с Бертеншо, которой удалось вернуть себе часть одеяла, решила, что ей пора вставить и свое слово.

— Господи, Билль, — сказала она. — Что это тебе вздумалось разговаривать самому с собой? Приснилось тебе, что ли, что-нибудь?

— Приснилось? — вскричал несчастный Билль, схватив ее за руку и сжав так, что она чуть не закричала. — Я очень хотел бы, чтобы это был сон. Разве ты его не видишь?

— Кого? Кого мне видеть?

— Привидение! — ответил Билль шепотом, полным ужаса: — привидение моего старого приятеля Сайлеса Венча, благороднейшего человека…

— Что ты говоришь?! — прервала его м-с Бертеншо. — Тебе приснилось. А что касается до "благороднейшего", то ты мне говорил…

— Шш… — прошептал Билль. — Я ничего не говорил. Клянусь, что ничего не говорил!

— Повернись на другой бок и засни, — сказала его жена, — а то спрятал себе голову под одеяло, точно ребенок, который боится темноты! Ничего нет, я тебе говорю. Посмотри!

Билль поднял голову и взглянул, но тотчас же испустил громкий вопль и скрылся под одеяло.

— Ну, как тебе угодно, — сказала его жена. — Если тебе нравится думать, что здесь привидение, и разговаривать с ним, пожалуйста, продолжай.

Она повернулась к стене и притворилась, что заснула. Через минуту Сайлес опять заговорил тем же глухим голосом.

— Билль!

— А?

— Она не может меня видеть, она не может слышать меня, но я все-таки здесь. Посмотри!

— Я видел, — сказал Билль из-под одеяла.

— Мы всегда были добрыми товарищами, Билль, — продолжал Сайлес; — много раз мы с тобой плавали, а теперь вот я лежу на дне Тихого океана, а ты покоишься в теплой и удобной постели. Я должен был придти к тебе по обещанию, но кроме того, с тех пор, как я утонул, мои глаза открылись на многое. Билль, твое пьянство ведет тебя верной дорогой к смерти! Ты не должен прикасаться ни к одной капле пива, вина или водки во всю твою жизнь. Слышишь?

— Даже… и в виде лекарства нельзя? — спросил Билль, приподняв немного одеяло, чтобы его можно было лучше расслышать.

— Ни в виде лекарства, ни в другом виде! — ответил Сайлес, — даже с Рождественским пудингом нельзя. Подними твою правую руку и поклянись тенью твоего бедного товарища Венча, покоящегося на дне океана, что ты не проглотишь ни одной капли!

Билль Бертеншо поднял руку и поклялся. Затем он стал ждать, что будет дальше.

— Если ты когда-нибудь преступишь свою клятву, если ты выпьешь хотя бы одну чайную ложку, я опять к тебе явлюсь, но уже в тот раз ты последуешь за мной. Никто не может увидеть меня два раза и остаться в живых.

У Билля выступил холодный пот.

— И вот еще, что я хотел тебе сказать, — продолжал Сайлес: — я оставил после себя вдову и, если никто ей не поможет, она умрет с голоду.

— Бедная, — вздохнул Билль, — несчастная!..

— Если бы ты умер раньше меня, — продолжал Сайлес, — я позаботился бы о твоей жене.

Билль ничего не ответил.

— Я бы ей давал пятнадцать шиллингов в неделю.

— Сколько? — спросил Билль, чуть не высунув голову из-под одеяла, между тем как его жена вся горела от негодования и гнева.

— Пятнадцать шиллингов, — повторил Сайлес тем же страшным голосом. — Тебе будет легко их потратить на это доброе дело, если не будешь пить.

— Я… я пойду и навещу ее!

— Я тебе запрещаю даже и близко подходить к ее дому! — прервал его Сайлес. — Посылай деньги по почте каждую неделю на улицу Шап, № 15. Подними руку и поклянись, как в первый раз!

Билль сделал, как ему было сказано, и с ужасом прослушал еще три стона.

— Прощай, Билль! — сказал затем Сайлес. — Прощай! Я должен возвратиться на дно океана. Пока ты свято будешь исполнять обе клятвы, я там и останусь. Если же ты нарушишь хоть одну из них, или посетишь мою бедную жену, я снова явлюсь тебе. Прощай! Прощай! Прощай!

После довольно долгого молчания, Билль наконец отважился выглянуть из-под одеяла и удостоверился, что привидение исчезло. Он пролежал часа два, повторяя адрес, данный Сайлесом, чтобы не забыть его, и только под утро мирно заснул. Жена его не сомкнула глаз ни одну минуту и, лежа в постели, вся дрожала от негодования, размышляя а том, как ее одурачили.

IV.

Утром Билль все ей рассказал; затем он пошел в кухню и со слезами на глазах вылил целый маленький бочонок пива в раковину. Первые два или три дня у него была такая жажда, что он отдал бы пол-жизни за глоток пива или водки, но через некоторое время жажда исчезла и затем, как и все непьющие, он вооружился против вина, называя его не иначе, как смертельным ядом.

Первое, о чем Билль позаботился, когда получил свое жалованье в пятницу, — это послать денежный перевод на улицу Шап, — к великой досаде м-с Бертеншо, которая даже заплакала от злости, но должна была объяснить свои слезы головной болью. У нее голова болела каждую пятницу в течение целого месяца и Биллю, который чувствовал себя несравненно крепче и лучше, было искренне жаль ее.

К тому времени, как был послан шестой почтовый перевод,от м-с Бертеншо остались одни кости да кожа, — до того она мучилась, представляя себе, как Сайлес Венч тратит их деньги. Но сознаться во всем Биллю она не смела по двум причинам: во-первых, потому, что она не хотела, чтобы он опять начал пьянствовать; а во-вторых, она боялась, что Билль не простит ей, когда узнает, как она его обманула. Однажды она лежала с открытыми глазами, обдумывая, как ей быть, — как вдруг ее осенила блестящая мысль. Чем больше она в нее углублялась, тем больше она ей нравилась, но она долго не смела приступить к исполнению своего плана. Несколько раз она поворачивалась и смотрела на Билля, прислушиваясь к его дыханию; наконец, дрожа всем телом от волнения и страха, она решилась попробовать и закричала пронзительным голосом:

— Он высылал их вам! Он высылал их вам!

— Ч-что случилось? — спросил Билль просыпаясь.

М-с Бертеншо не обратила на него ни малейшего внимания.

— Он высылал их вам, — закричала она опять, — каждую пятницу высылал аккуратно! О, не являйтесь ему опять.

Билль только что собрался спросить, не сошла ли она с ума, но тут у него вырвался громкий крик, и он исчез под одеялом.

— Произошло какое-то недоразумение, — сказала м-с Бертеншо таким голосом, что ее легко можно было бы услышать сквозь полдюжины одеял. — Наверное, перевод затерялся на почте… Наверное!

Она помолчала несколько секунд, затем продолжала:

— Хорошо, — сказала она, — я сама их буду приносить каждую пятницу… Нет, Билль не придет, я вам обещаю…

— Благодарю вас, мистер Венч! — сказала она наконец очень громко. — Благодарю вас. Прощайте! Прощайте!

Она начала успокаиваться, хотя по-временам у нее все еще вырывались слабые всхлипывания, к которым женщины обыкновенно прибегают, когда они хотят перестать плакать и не могут. Но, понемногу, она совсем затихла, и тогда из-под одеяла раздался хриплый голос:

— Исчез?

— Ах, Билль! — воскликнула она, — я видела привидение.

— Оп исчез? — спросил Билль опять.

— Да, — ответила его жена с дрожью. — Ах, Билль, привидение стояло в ногах постели, со светящимся лицом и руками, с мокрыми волосами на лбу. Ты знаешь, его жена не получила денег за эту неделю, но так как он думал, что произошла какая-нибудь ошибка, то явился мне, а не тебе. Я должна относить ей деньги сама.

— Да, я слышал, — ответил Билль, — и вот что: если ты их потеряешь, или вообще что-нибудь с ними случится, то скажи мне сейчас же! Слышишь? — сейчас же!

— Хорошо, Билль, хорошо!

— В следующий раз, когда тебе скажут, что человеку являются привидения, ты, может быть, поверишь?

— Еще бы! — согласилась она.

На следующее утро Билль отдал ей пятнадцать шиллингов, также делал он и во все следующие пятницы.

* * *

И вот почему, когда другие женщины должны довольствоваться рассматриванием новых шляп и платьев в окнах магазинов, м-с Бертеншо может их носить!

Провожатый мистрисс Банкер

Трудовой день закончился, и Матильда вышла на порог дома.

Видно было по всему, что она кого-то поджидает. В доме, кроме нее и старой служанки, никого больше не было.

Вот хлопнула калитка. Послышался характерный шорох приближающихся шагов, и вскоре показался маленький человек в фуфайке, синем пальто и низко надвинутой, круглой, жесткой шляпе.

— Добрый вечер, мистрисс Банкер! — сказал он, медленно подходя ближе.

— Добрый вечер, капитан! — ответила леди, которую все ошибочно принимали за даму.

— Свежий ветер! — произнес человек в круглой шляпе. — Если так пойдет дальше, мы во время прибудем в Ипсвич.

Мистрисс Банкер выразила солидарность.

— А на реке-то как хорошо теперь! — нерешительно начал шкипер. — Все кажется таким, знаете, красивым… очень красивым… Вот бы, мистрисс, вы решились и поехали вместе с нами… Отведем мы вам большую каюту, и к вашим услугам будут… будем мы все… Уверяю вас, мистрисс Банкер, что спать на шхуне вы будете, как колода…

— Как колода? — несколько недовольно переспросила леди.

— Извините, мадам, я хотел сказать, как дерево… Но не в этом дело. — Он продолжал с усиливающимся жаром. — Ну, право, что вам стоит приехать!.. Мы будем ждать вас. Раньше девяти часов мы не отчалим.

— Не знаю, как быть! — сказала мистрисс Банкер. — Я спрошу тетушку… Если она позволит, я соберу вещи и в девять часов буду на корабле.

— Хорошо! — с сияющей улыбкой произнес шкипер. — Мы с Билли до того времени здорово выспимся. Так долго ждать!

— Долго? — не без кокетства спросила Матильда.

— Долго! — повторил влюбленный шкипер и ушел. Пройдя несколько шагов он оглянулся, бросил обжигающий взгляд на пышную блондинку и сплюнул в сторону.

Часы на ближайшей колокольне отбивали девять, когда Матильда в сопровождении ночного сторожа, ковыляющего под тяжестью багажа, подходила к пристани. Шхуна была совершенно готова к отплытию.

— Возьмите багаж! — сказал Билль, обращаясь к штурману. — Да осторожнее. Там приданное!

Ему так понравилась собственная шутка, что он сам втащил сундук и, усевшись на него, стал бросать на капитана и леди самые недвусмысленные взгляды. Те притворялись, будто ничего ровно не понимают.

Пакеты были слишком велики и многочисленны, чтобы поместиться в одной каюте, и это обстоятельство дало повод к целому залпу новых насмешливых взглядов.

— Добро пожаловать, мистрисс Банкер на "Сэр Эдмунд Льонг"! — торжественно произнес шкипер, помогая Матильде перейти на шхуну. — Будьте желанной гостьей… Эй, Билль! — обратился он к штурману. — Прогони собаку!

— Что вы сказали?! — воскликнула Матильда. — Не следует трогать собаку… Это мой провожатый!

— Ваш?.. Как вы сказали? Я не расслышал.

— Мой провожатый!

— Позвольте… У нас, на "Сэр Эдмунд Льонг" собаки не допускаются…

— Билль! — воскликнула Матильда, — снесите мои вещи на берег… Без собаки я не еду.

— Позвольте! — заторопился капитан. — Но почему такая любовь?

— Это лучший друг мой, который сопровождает меня повсюду…

— Ах, так!

— Да, так… Согласитесь, что крайне неудобно совершать довольно далекое путешествие с тремя мужчинами… и без провожатого…

— Верно, Сам! — сентенциозно заметил вахтенный. — В ваши годы не мешало бы знать такую простую вещь.

— Ну, так и быть! — уступил капитан. — Уж мы с Билли присмотрим за ней… Да только молчок! Никому об этом ни слова!

Через несколько минут шхуна плавно спускалась по течению. Шкипер был на руле и укреплял паруса.

Матильда, редко бывавшая на реке, чувствовала себя очень напряженно, но старалась не показать этого.

— Вот повремените, — сказал шкипер. — Мы скоро попадем в бриз, и вы увидите, что такое "Сэр Эдмунд Льонг"! Перышко, а не шхуна! Алло!

"Попали в бриз", и шхуна с быстротой ветра понеслась по реке.

Ужинали на палубе.

Сытный ужин и свежий ветер так подействовали на Матильду, что она открыто выразила сожаление о том, что до сих пор редко пользовалась таким замечательным удовольствием.

Прошли Гринвич.

Ветер еще посвежел и стал рвать паруса. Шхуна накренилась, и Матильда, глядя на темную воду, несколько раз осведомилась, нет-ли опасности.

Шкипер, весело смеясь над боязнью Матильды, спустился вниз, взял шаль, поднялся и заботливо закутал плечи дорогой гостьи. Затем правую руку положил на руль, а левой нежно обнял талию Матильды.

— Действительно, красивый вечер! — сентиментально произнесла мистрисс Банкер. — Очень красивый!..

— Я очень рад, что вам здесь нравится! — сказал шкипер, который, собственно говоря, жаждал совсем других слов. — Очень приятно плыть теперь по реке и чувствовать, что…

— Алло! — послышался зычный окрик штурмана, стоявшего на носу. — Не зевай!.. Право руля!

Шкиперу поневоле пришлось прервать свои излияния. Он встал и перешел на другую сторону руля. Через несколько минут он вернулся, сел на прежнее место и снова обнял талию Матильды, но вдруг, в самую патетическую минуту, почувствовал за спиной дыхание живого существа.

Он быстро обернулся и увидел собаку, которая решительно и настойчиво просовывала морду между ним и мистрисс Банкер. Преуспев в своем желании, она спокойно улеглась и устремила влажный взгляд на капитана, который делал напрасные усилия выразить веселье и удовольствие.

В таком почти что приятном обществе прошло так много времени, что даже мистрисс Банкер стало невмоготу.

Она встала и, позевывая, сказала:

— Хороший вечер…

— Хороший…

— А все же и спать пора… Поздно… А вы обещайте мне, только что-нибудь случится — крушение или что другое — разбудить меня… Не бойтесь — я не испугаюсь. Так обещаете?

Шкипер обещал, и гостья спустилась в каюту.

Оставшись один на руле, шкипер закурил трубку и погрузился в любовные мечты.

Ветер сразу упал, и шхуна еле-еле подвигалась вперед.

— Билль! — крикнул шкипер, — бросим якорь!

— Ладно, бросим! — сонно отозвался штурман.

Они бросили якорь, спустили паруса, и "Сэр Эдмунд Льонг" мирно отошел ко сну.

— Я устал, как собака! — сказал Билль.

— Я тоже! — отозвался капитан.

Билль осмотрел внимательно палубу и спустился вниз по веревочной лестнице. Через несколько секунд он с диким воплем выскочил на палубу и, срывая с себя штаны, стал растирать ногу.

— Да что такое случилось? — спросил шкипер.

— Да ничего такого не случилось! — ответил взбешенный штурман. — Собака взяла у меня кусок мяса на память… Провалиться бы ей!.. Приняла меня за врага… Впрочем, она и не очень-то ошиблась.

— Надо ее вызвать наверх! — подойдя к лестнице, сказал шкипер. — Песик, а песик!.. Подь сюда… подь сюда… На! На! На!.. — Он засвистел и попробовал спуститься, но собака злобно заворчала на него, и он испуганно отскочил.

— На! На! На!.. — повторил он.

Собака выглянула на палубу, осмотрелась вокруг себя и снова спокойно спустилась вниз.

— Вызовите ее опять! — сказал Билль, скручивая веревку.

— Ну, нет! — ответил шкипер. — Этого не будет… Я знаю, что у вас на уме… Смертоубийства на своем пароходе я не допущу. А здесь я хозяин!

— Ну, что-ж, воля ваша! — язвительно произнес штурман. — Но тогда нам с вами придется спать на палубе… Да смотрите, осторожнее спите и не храпите, может быть, собака этого не любит… Разные бывают вкусы у собак.

Капитан предпочел смолчать и вскоре растянулся на палубе.

Штурман последовал его примеру.

Оба проснулись чуть свет. Было холодно и сыро.

— Надо поднять якорь, — сказал шкипер.

— Подымем!

Как только заскрипела старая, ржавая цепь якоря, тотчас же снизу раздалось яростное рычание.

На палубу, с воинственным видом, с поднятым хвостом, выскочила собака и сразу, задумавшись, стала смотреть на штурмана. Затем она зевнула и, убедившись в том, что все очень заняты, спустилась вниз.

Становилось все светлее. Животворящие лучи солнца рассеивали туман. С легким звонким шумом волны разбивались о борта шхуны.

Маленький дымок поднялся с баков. Ветер принес восхитительный запах жарящегося мяса.

— Мистрисс Банкер встала? — спросил штурман, выходя на палубу.

— Да, кажется, — ответил шкипер. — Она уж давно суетится внизу.

— Завтрак готов, — заявил штурман.

— Хорошо, — сказал шкипер, — я сейчас скажу ей. Он закричал: — Мистрисс Банкер!

— Алло! — раздалось снизу. — Сейчас иду!

Штурман уселся на канатах и закурил трубку. Шкипер вернулся к рулю. Собака, которая уже несколько минут держалась на палубе, вдруг исчезла. Снова появившись через довольно продолжительное время, она подошла к капитану и стала ласково лизать его руку, точно благодарила его за что-то.

— Она уж привыкла ко мне, — сказал восхищенный капитан. — Милая собака, славная собака!

— Милая собака, славная собака, — мальчишеским тоном повторил Билль, уходя с палубы.

Шкипер окончательно сдружился с провожатым мистрисс Банкер, когда на палубу с отчаянным криком выскочил штурман.

— Где эта чертова собака? — завопил он.

— Послушайте, вы! Да как вы смеете так отзываться о моих… Как вы смеете так выражаться на моем корабле?! — прикрикнул шкипер. — Что за манеры!

— Манеры! — со слезами на глазах ответил штурман. — Вам нужны манеры, а мне нужен завтрак.

— Завтрак?! Причем тут завтрак?

— А при том, что эта подлая собака пожрала весь завтрак.

Капитан не успел опомниться, как у люка показалась сияющая физиономия мистрисс Банкер.

— С добрым утром! — сказала она. — Как славно пахнет!

— Я думаю, что будет пахнуть, если рядом стоит собака, — угрюмо сказал Билль.

Матильда, в ожидании объяснений, посмотрела на капитана.

— Ваша собака съела весь завтрак, — коротко и выразительно сказал шкипер.

— Весь завтрак! — радостно воскликнула мистрисс Банкер. — Ну, это не беда. Я могу подождать, пока вы приготовите другой завтрак.

— Кроме селедок у нас ничего не осталось, — так же угрюмо произнес штурман.

— А чем же плохи селедки? — беззаботно произнесла Матильда. — Очаровательное утро, очень свежий воздух, — вероятно это и подействовало на Ровера. Вообще же он совсем не жадный.

— Возможно! — сказал шкипер, глядя на собаку, которая вдруг поднялась, понюхала воздух и, вертя хвостом, направилась к баку. — Это он куда пошел?

Матильда рассмеялась.

— Почуял селедки! Удивительно умная собака!

— Билль! — предостерегающе крикнул капитан. — Смотри, собака!

— Позови его, позови! — трусливо ответил штурман.

Мистрисс Банкер побежала за своим провожатым и, схватив его за загривок, поволокла на место.

— Нет, знаете, эго только морской воздух, — серьезно произнесла она. — До сих пор Ровер был на диете. Поэтому, он такой жадный стал. Ведь, собаки все равно, что люди. Тихо, Ровер.

— Тихо, Ровер! — повторил капитан.

— Тихо, Ровер! — издали крикнул штурман.

Под тройным контролем собака улеглась, но не спускала глаз с бака. Появление штурмана с блюдом дымящейся рыбы сильно взволновала ее. Ей удалось владеть своими чувствами не больше пяти минут; после того она ринулась к тарелке шкипера, который в это мгновение был занят разговором с мистрисс Банкер.

Шкипер, не заметив ничего, хотел передать свою тарелку штурману, но тот злобно заявил ему, что не станет есть из одной тарелки с собакой.

Мистрисс Банкер прогнала собаку, которая отошла и легла у люка.

Барка быстро неслась по течению. Солнце поднялось высоко и ласково пригревало. Все за столом чувствовали себя легко и приятно, как вдруг собака пробилась сквозь заколдованный круг и схватила с блюда рыбу. При этом она опрокинула сосуд с кипятком и сильно укусила шкипера.

— Гадкая собака, — нежно сказала мистрисс Банкер. — Она, кажется, укусила вас? Позвольте, я вам сделаю перевязку.

— Кажется, — сказал капитан, глядя на выступившую на руке кровь. — Если вы уж так любезны, сойдите вниз и возьмите в каюте полотно… Вы найдете в моем комоде… направо.

Мистрисс Банкер сошла вниз, а оставшиеся переглянулись между собой, а затем перевели взгляды на собаку, которая вызывающе лаяла на проходившую мимо шхуну.

— Пора бы уже ей вернуться! — неопределенно сказал штурман, бросив взгляд на парус, затем на шкипера, затем на собаку.

— Да, — сквозь зубы произнес шкипер. — Не мешало бы!

Он быстро повернул румпель и собака закончила свой лай в воде. Набежавший ветер надул паруса, и шхуна сразу очутилась на расстоянии 20 ярдов от собаки. Собака жалобно посмотрела на шхуну и поплыла к берегу.

— Убийцы! — раздался вопль появившейся Матильды. — Убийцы! Вы утопили мою собаку!

— Собаку! Какую собаку? — слабо оправдывался шкипер. — Я не видел собаки.

— Врете! — загремела леди. — Все врете! Я следила за вами и все видела.

— Мы повернули, чтобы дать дорогу шхуне, — сказал капитан.

— Какой шхуне? Где шхуна?

Шкипер взглянул на штурмана.

— Где шхуна? — спросил он.

— Я думаю, что мы обогнули ее, — глубокомысленно сказал тот, оглядываясь во все стороны. Я больше не вижу ее.

Мистрисс Банкер топнула ногой и, бросив на своих спутников презрительно-уничтожающий взгляд, сошла вниз. Она отказалась от полдника и не выходила из каюты до самого Ипсвича. У Ипсвича она вышла на палубу, сама вынесла свои вещи и, не обращая внимания на убитого горем капитана, сошла на берег, заказала кеб и уехала.

Через час команда разошлась, и капитан остался один на корабле. Он долго ходил взад и вперед по палубе и старался уяснить себе тот печальный факт, что в последний раз видел мистрисс Банкер, и что все мечты его о счастливой семейной жизни с нею погибли.

В павлиньих перьях^[4]

Мистер Джобсон проснулся в воскресном, хорошем настроении. В полусне он слышал как вставала миссис Джобсон и в полусознательном состоянии занял порядочную часть освободившейся территории. Он потянулся и зевнул, а затем стал искать брюки.

Он был аккуратным человеком и каждую ночь в течение более двадцати лет вешал их на медный шарик кровати со своей стороны. Туда же он повесил их и вчера, но сегодня их не было на обычном месте. Они исчезли вместе с красными подтяжками, которым исполнилось не более и не менее как десять лет. Вместо этого на стуле, стоявшем в ногах кровати, лежал комплект одежды, который заставил его содрогнуться. Дрожащими руками перевернул он черный фрак, белый жилет и светлые клетчатые брюки. Белая рубашка, воротничек и галстук дополняли этот наряд, и в довершение отчаяния он увидал на своей картонке около стула высокий блестящий цилиндр.

М-р Джобсон стоял перед этим великолепием, слабо улыбаясь и рассеянно поглаживая свой щетинистый подбородок.

— Они решили пошутить надо мной, — пробормотал он. — Хотели сделать из меня чучело. Но куда же делось мое платье?

Обойдя следующую комнату, он почувствовал беспокойство и, украдкой спустившись вниз, пробрался в лавку.

— О, боже, Альф! — послышался голос. — Что ты тут делаешь?

М-р Джобсон обернулся и увидел стоявшую в дверях жену.

— Я ищу свою одежду, мать, — отрывисто проговорил он.

— Одежду? — сказала миссис Джобсон, стараясь придать своим словам равнодушный тон. — Да ведь она же на стуле.

— Я подразумеваю одежду, достойную христианина, т. е. зеленщика, — ответил мистер Джобсон, повышая голос.

— Это маленький сюрприз тебе, дорогой, — сказала жена. — Я, Берт, Глэдис и Доротея долго копили на это деньги.

— Это очень мило с вашей стороны, но… — М-р Джобсон кашлянул. — Дело, во-первых, в воротничке, мать. Я не надевал его более двадцати лет.

— Как тебе не стыдно! — воскликнула жена. — Я уверена, что не найти другого порядочного купца, обматывающего свою шею платком.

— Может быть, у них не такая нежная кожа, как моя, — настаивал м-р Джобсон, — а, во-вторых, вообрази меня в цилиндре. Да я буду посмешищем всего местечка.

— Ерунда! — сказала миссис Джобсон. — Это только простонародье будет смеяться, а на них не очень-то обращают внимание.

М-р Джобсон вздохнул.

С тех пор как Глэдис и Доротея достигли того возраста, когда становятся предметом интереса молодых людей, неприятности на почве его костюма становились все более и более частыми. Он приоткрыл штору и загляделся на залитую солнцем улицу, затем повернулся к смятой постели. Гул голосов, доносившийся снизу, ясно говорил, что заговорщики ожидают его дальнейших поступков.

Наконец, он оделся и стоял, как ягненок, пока миссис Джобсон прилаживала ему воротник.

— Берт хотел взять повыше, — заметила она, — но я решила, что для первого раза достаточно будет и такого.

— Хотел, чтобы он закрывал мне рот, — сказал несчастный м-р Джобсон. — Ну, да ладно, как хотите, не обращайте на меня внимания.

М-р Джобсон с растопыренными руками и неудобно закинув голову следовал за женой, и внезапное молчание, воцарившееся в кухне при его появлении, ясно подчеркивало эффект, произведенный его наружностью. Затем последовал взрыв восхищения, что заставило его покраснеть от смущения.

— Почему он раньше не подумал об этом? — заметила Глэдис. — Ведь по всей нашей улице на найдешь более элегантного человека!

— Воротник, — отрывисто произнес м-р Джобсон, — можно мне его снять, пока я буду есть копченую селедку?

— Не глупи, Альф, — сказала жена, — Глэдис, налей отцу чашку крепкого горячего чая, и не забудь, что поезд отходит в половине одиннадцатого.

— Он убежит лишь только меня увидит! — заметил м-р Джобсон, косясь на свои брюки.

Мать и дети, довольные успехом своего плана, одобрительно засмеялись, и м-р Джобсон, несколько удовлетворенный своим удачным ответом, принялся за завтрак. Короткая глиняная трубка, выкуривавшаяся для пищеварения, на этот раз была изъята из употребления бдительной миссис Джобсон.

— Мы с девицами идем наверх одеваться, — сказала она, — присмотри за ним, Берт.

Отец и сын перемигнулись и, чтобы скоротать время, взяли по сигаре. Не успели они их докурить, как на лестнице послышался шум юбок, и миссис Джобсон с дочерьми, нарядно одетые, вошли в кухню, застегивая перчатки.

— Вы окружите меня со всех сторон, чтобы я мог немножко спрятаться, пока мы идем по улице, — молил м-р Джобсон, когда они выходили из дому.

Миссис Джобсон подняла его на смех.

— Ну, так переходи на другую сторону, — заторопил м-р Джобсон, — вон Билли Фоли стоит у своего дома.

Миссис Джобсон презрительно фыркнула:

— Пусть его стоит!

Но мистер Фоли не воспользовался ее разрешением. Он смотрел на м-ра Джобсона с минуту, вытаращив глаза от удивления, но когда нарядная компания поровнялась с ним, ноги его подкосились и он очутился сидящим на своем собственном пороге. Дверь была лишь прикрыта и от толчка подалась назад. Билли комически растянулся, сверкнув парой огромных, подбитых гвоздями подошв.

— Я тебе говорил, что это так и будет, — сказал покрасневший м-р Джобсон. — Ты отлично знаешь Билли, точно так же, как и я.

Все они прибавили шаг.

Голос простодушного м-ра Фоли, звавшего свою мать, доносился им вслед.

Выйдя из своего квартала, нравственно м-р Джобсон несколько успокоился, зато начались физические страдания. Больше всего ему досаждали шляпа и воротничек, хотя и остальные принадлежности туалета давали себя чувствовать.

Его беспокойство было настолько очевидным, что миссис Джобсон после выраженного сочувствия предложила, кроме воскресений, одеваться так но вечерам, чтобы скорей привыкнуть.

— Да неужели же мне придется одеваться так каждое воскресенье?

Миссис Джобсон приказала ему не дурить.

Был жаркий день, и м-р Джобсон обливался потом. Крахмальный воротничек, к его громадному облегчению, размяк, а галстук очутился под левым ухом. К моменту возвращения домой он перешел к открытому восстанию.

— Никогда больше! — говорил он, с ожесточением срывая воротничек и бросая фрак.

Дети стали хором оплакивать свои покупки; но он был тверд. Доротея угрожающе фыркала, а Глэдис с завистью вспоминала отцов, которых имели другие девушки. И лишь только за ужином, видя сидевшую за столом и не притрагивавшуюся к кушаньям миссис Джобсон, он стал сдаваться. Он соглашался постепенно и принимал вещь за вещью, и когда вопрос коснулся цилиндра и благополучно был разрешен, миссис Джобсон принялась за еду.

На следующее утро его рабочее платье снова появилось в спальне, но другое еще оставалось в руках тети Эммы. Однако, рабочий костюм был порядочно поношен, и, закрыв лавочку, м-р Джобсон после некоторого колебания нарядился в свое новое платье и, покорно взглянув на жену, вышел из дому. Миссис Джобсон с восторгом сообщила дочерям:

— Он привыкает. Он был доволен, что контролер в поезде назвал его вчера "господином".

Следующие дни показали, что она как будто бы и права.

— Ты делаешься совсем элегантным, — смеясь заметила миссис Джобсон.

— Нет, мать, нет! — ответил он. — Все дело в том, что я понял, что ты права, как и всегда была права. Человек моего положения не имеет права одеваться как какой-нибудь уличный торговец. Это не хорошо по отношению девушек и даже молодого Берта. Я не хочу, чтобы они стыдились своего отца.

— Теперь им не придется стыдиться, — возразила миссис Джобсон.

— Я стараюсь исправиться, — сказал ее муж. — Но не имеет смысла хорошо одеваться, если не умеешь себя вести, и вот вчера я купил книгу "хорошего тона".

— Великолепно! — воскликнула в восторге миссис Джобсон.

Мистер Джобсон был доволен, что его покупка получила одобрение всех остальных членов семьи. Ободренный этим, за чаем он решился высказать свое мнение о пользе книги.

— Во-первых, — медленно начал м-р Джобсон, — до сих пор я не знал, что неприлично дуть на чай, если он горяч, а также пить его с блюдца, — это делают лишь низшие слои общества.

— А если ты торопишься? — спросил Берт, готовившийся поднести ко рту полное блюдечко.

— Ни в коем случае! Джентльмен скорее откажется от чая совсем, но не будет пить его с блюдечка.

— Ковырять в зубах пальцем тоже очень неприлично, — продолжал м-р Джобсон. — Пища должна удаляться незаметно кончиком языка.

— Я этого не делала, — сказала Глэдис.

— Ни в коем случае не полагается есть с ножа, — продолжал отец.

— Из-за тебя мама обрезалась! — резко прервала его Глэдис. — Вот что ты наделал!

— Co-временем мы все будем вести себя иначе, — сказал мистер Джобсон. — Но меня интересует еще вопрос о мясной подливке: вы не можете ее есть вилкой, а о ложке здесь ничего не говорится! Да, а также относительно холодных ванн, мать.

— Холодных ванн? — удивленно спросила жена. — Каких холодных ванн?

— Холодные ванны, которые мы с Бертом должны принимать. В книге говорится, что настоящий джентльмен лишит себя скорее завтрака, чем холодной ванны, а ты знаешь как я люблю свой завтрак.

— А как же я с девочками? — удивленно спросила миссис Джобсон.

— В книге об этом ничего не говорится, в книге упомянуты джентльмены, — ответил м-р Джобсон.

— Но у нас нет ванной комнаты, — заметил сын.

— Это ничего не значит, достаточно будет лоханок. Мы с Бертом будем приносить их наверх каждый вечер, а девицам будет хороший моцион наполнять их по утрам водой.

— Не знаю, как это будет, — заметила опешившая миссис Джобсон. — Во всяком случае, тебе с Бертом придется таскать лоханки наверх и спускать их вниз. Я сказала бы, что это хлопотно.

— Но это необходимо, мать! Ведь только низшие классы обходятся без ежедневной холодной ванны. Так говорит книга.

В тот же день вечером м-р Джобсон втащил наверх свою лоханку и наутро, после ухода жены из спальни, открыл дверь и, взяв стоявшие за ней ведро и лейку, вылил содержимое их в лохань. Подумав с минуту, он поболтал в воде правой ногой и после многократного погружения вытер ее полотенцем и, одевшись, спустился вниз.

— Я весь горю, — сказал он, садясь за стол. — Мне кажется, что я готов съесть целого слона, и чувствую себя свежим, как маргаритка… Не так ли Берт?

М-р Джобсон младший, только-что вернувшийся из лавки, заметил, что он чувствует себя скорее подснежником.

— А кто это расплескал воду по лестнице? — недовольно сказала миссис Джобсон. — Не верю, чтобы все принимали холодные ванны по утрам. Мне кажется это вредным.

М-р Джобсон взял книгу и, открыв на соответствующей странице, протянул ее жене.

— Если я за что принялся, то должен делать это как следует, — торжественно произнес он.

Покончив с завтраком и вытерев рот носовым платком, он вышел в лавку.

— Конечно, все это прекрасно, — сказала жена, — но он принимает это слишком всерьез.

— Вчера в течение утра он мыл руки раз пять, — сказала входившая из лавки Доротея, — и заставил ждать покупателей.

Но этот ропот не доходил до м-ра Джобсона, так как было решено не выказывать ни малейшего неудовольствия, чтобы не испортить его влечения к новому костюму и хорошему тону. Даже когда удовлетворенный своею преображенною внешностью он принялся за внешность жены, то и тогда не было проявлено неудовольствия. До сих пор ширина ее платьев и размеры ботинок объяснялись желанием скрыть недостатки фигуры, но на этот раз м-р Джобсон, увлеченный новой идеей, отказался выслушивать эти философствования. Взяв с собой Доротею, он отправился за покупками. В ближайшее воскресенье миссис Джобсон, выйдя на прогулку с мужем, щеголяла в ботинках на высоких каблуках и с узкими острыми носками. Ее талия, сильно расплывшаяся за последние годы, была заключена в строгие рамки, а шляпа, предназначенная для модной прически, дополняла эффект.

— Ты великолепна, мама! — сказала Глэдис.

— Но я чувствую себя далеко не великолепно. Эти ботинки жмут мне ноги, точно раскаленное железо.

— Они совсем тебе по ноге, — возразил м-р Джобсон.

— А платье как будто чуть-чуть узко, — продолжала она.

М-р Джобсон окинул ее критическим взглядом.

— Быть может, его следовало бы распустить на четверть дюйма, — глубокомысленно сказал он, — но оно тебе совсем по фигуре.

Жена сделала над собой усилие и улыбнулась, но затем шла молча и лишь пылающее лицо говорило об ее страданиях.

— Я чувствую себя ужасно! — сказала она, наконец, прижимая руку к сердцу.

— Ты скоро привыкнешь. Посмотри на меня: я также чувствовал себя вначале не важно, но теперь ни за что не вернулся бы к прежнему платью. Ты полюбишь эти ботинки.

— Если бы я могла их сбросить, они мне были бы более любы. Я не могу дышать!

— Но ты очаровательна, мать! — старался ободрить ее муж.

Она попробовала было улыбнуться, но тщетно. Сжав губы, она с трудом переступала с ноги на ногу. Не доходя двух верст до дому, она остановилась и решительно заявила:

— Если я не сниму сейчас этих ботинок, то останусь калекой до конца жизни, — у меня уже три раза подвертывалась нога.

— Но ты не можешь снять их на улице, — поспешил остановить ее м-р Джобсон.

— Надо нанять извозчика, или что-нибудь! — истерически воскликнула она. — Иначе я стану кричать.

Она оперлась о железный забор, окружавший какой-то домик, пока м-р Джобсон, стоя на мостовой, искал глазами извозчика, который появился как-раз во-время и спас м-ра Джобсона от скандала, готовившегося разыграться на улице.

— Слава богу! — вздохнула она, усаживаясь. — И не думай расшнуровывать их, Альф, а разрежь поскорей шнурки и стащи их с ног.

Они ехали домой с ботинками, торжественно красовавшимися на свободном переднем сидении. М-р Джобсон первым вышел из экипажа, и лишь только дверь, в которую он постучал, открылась, миссис Джобсон вылезла из пролетки и прошлепала все пространство от нее до двери дома в одних чулках, держа ботинки в руках. Она была уже у своей двери, как м-р Фоли, появлявшийся всегда бог знает откуда, когда его совсем не надо было, выглянул из-за пролетки.

— Катались в лодке? — спросил он.

Миссис Джобсон, обернувшись, надменно подняла голову и, спрятав ботинки за спину, подарила его молчаливым презрением хорошо воспитанной женщины.

— Я видел, как вы шли в этих ботиночках, — продолжал бессовестный м-р Фоли, — и подумал: форс, конечно, можно задавать, но если она думает подражать нынешним барышням…

Дверь захлопнулась и м-р Фоли остался наедине с улыбавшимся м-р Джобсоном.

— Ну, как? — спросил первый.

Мистер Джобсон лукаво подмигнул:

— Держу пари на фунт, что я не надену эту штуку в следующее воскресенье, — шопотом ответил он, указывая на цилиндр.

— Не подойдет! — отрицательно покачал головой м-р Фоли. — Я не раз держал пари с тобой, но еще никогда не случалось мне выигрывать. До свидания…

Чужое платье

В девять с половиной команда "Тритона" была еще погружена в дремоту; в девять часов тридцать две минуты три матроса проснулись и подняли головы со своих коек, стараясь разглядеть что-нибудь в темноте, в то время, как четвертому снилось, что с бесконечной лестницы надает поднос. На полу бака что-то возилось, чертыхаясь и почесываясь.

— Вы слышите, Тед? — раздался голос, когда опять настала тишина.

— Кто это? — сказал Тед, не отвечая на вопрос. — Чего вам надо?

— Я покажу вам, кто я такой, — послышался хриплый и сердитый голос. — Я сломал себе спину.

— Зажгите лампу, Билль, — сказал Тед.

Билль чиркнул спичкой и, осторожно прикрывая рукой тонкое, сернистое пламя, смутно разглядел на полу какой-то красноватый предмет. Он слез с койки, зажег лампу, и глазам всех предстал сердитый и сильно пьяный представитель пехотных сил его величества.

— Что вы здесь делаете? — резко спросил Тед. — Это не кордегардия.

— Кто сбил меня с ног? — сказал грозно солдат. Снимай свой сюр… сюртук, как подобает мужчине.

Он поднялся на ноги и, качаясь, сделал несколько шагов.

— Если у тебя башка еще держится на плечах, — сказал он важно Биллю, — я тебе засвечу.

По счастливой игре судьбы он нашел в комнате искомую голову и нанес ей удар, от которого она треснулась о дерево. С минуту матрос стоял, собирая свои рассеянные чувства, затем с проклятием прыгнул вперед и в самой легкой боевой позиции выжидал, когда его противник, который тем временем снова был на полу, поднимется на ноги.

— Он пьян, Билль, — сказал другой голос, — не трогай его. Этот парень сказал, что придет на судно ко мне в гости, я встретил его вчера вечером в трактире. Вы пришли в гости, товарищ, не правда ли?

Солдат посмотрел тупо и, ухватившись за рубашку обиженного Билля, с трудом поднялся на ноги; подойдя к последнему из говоривших, он неожиданно заехал ему в лицо:

— Вот я каков! — заявил он. — Пощупай мою руку.

Билль в негодовании схватил его за обе руки и, навалившись на него, разом упал с ним на пол. Голова нахала с треском ударилась о доски, и вслед за этим наступила тишина.

— Вы не убили его, Билль? — сказал старый матрос, с беспокойством нагибаясь над телом.

— Ну, где там! — был ответ: — дайте нам воды.

Он плеснул в лицо солдата, потом полил ему за шею, но без всякого результата. Тогда он поднялся на ноги и перекинулся с друзьями смущенными взглядами.

— Мне не нравится, как он дышит, — сказал Билль дрожащим голосом.

— Вы всегда были щепетильны, Билль, — сказал кок, который сочувственно опустился на нижнюю ступеньку своего трапа. — Будь я на вашем месте…

Он не посмел продолжать: сверху послышались шаги и голос штурмана; пока старый Томас поспешно тушил лампу, голова штурмана просунулась в люк, и знакомый голос прогремел: «вставать».

— Что мы будем делать с этим? — спросил Тед, когда штурман удалился.

— С "ним", Тед, — поправил нервно Билль. — Он жив, как быть следует.

— Если мы спустим его на берег, и он умрет, — сказал старый Томас, — то кой-кому выйдут неприятности. Лучше оставим его здесь, а коли он помер, то мы знать ничего не знаем.

Матросы побежали на палубу, а Билль, выходя из бака последним, подложил под голову солдата сапог. Десять минут спустя, они уже были в море и, стоя на палубе, где их никто не мог слышать, боязливым шопотом обсуждали положение.

За завтраком, когда море чертовски бесилось вокруг плавучего маяка «Нор», темный брошенный на полу предмет, хрипло дышавший, поднял с сапога отяжелевшую голову и, крепко сжав губы, с удивлением обводил вокруг стеклянными глазами.

— Что хорошего, товарищ? — сказал Билль в восторге. — Как дела?

— Где я? — слабым голосом спросил Прайвэт Гарри Блисс.

— Бриг «Тритон», — сказал Билль; — порт следования Бистермут.

— Ладно, черт меня побери. Что это за чудеса! Откройте окно, здесь немножко душно. Кто привел меня сюда?

— Вы пришли ко мне в гости ночью, — сказал Боб; — и, должно быть, упали; потом вы засветили Биллю в глаз, а мне в скулу.

Мистер Блисс, чувствуя себя еще очень усталым и томным, уставился на Билля и, критически скользнув по его глазу, предъявленному ему дли ревизии, направил свои взоры на скулу Боба.

— Я как черт, когда выпью, — сказал он с видимым удовлетворением. — Ладно, мне нужно на берег; засадят меня под арест за это, как пить дать.

Он вскарабкался но трапу, торопливо пошатываясь, вылез на палубу и подошел к борту. Вид вздымающихся волн вызывал у него головокружение, и он охотнее останавливал взгляд на тонкой полоске берега, уходящей вдаль.

Испуганный штурман, стоивший у руля, окликнул его, но он не дал никакого ответа. Маленькая рыбачья лодка так подскочила в этот момент, что у бедняги сделался приступ морской болезни, и он со стоном закрыл глаза. Шкипер, разбуженный окриком штурмана, поднялся наверх и, подойдя к солдату, положил свою тяжелую руку ему на плечо.

— Что вы делаете на этом судне? — спросил он сурово.

— Плыву, — томно ответил Прайвэт Блисс; — снимите свою лапу с моего мундира, вы его попортите.

Он позорно вцепился в борт, и предоставил шкиперу спрашивать объяснений у команды. Команда ничего знать не знала и уверяла, что он, должно быть, сам забрался на пустую койку; шкипер грубо указал, что здесь нет никаких пустых коек, на что Билль возразил, что он не лежал на своей койке прошлую ночь, а заснул, сидя на ящике, и повредил себе глаз об угол койки по этому случаю. В удостоверение чего он предъявил свой глаз.

— Послушайте, старина, — сказал Прайвэт Блисс, которому вдруг стало лучше. Он повернулся и шлепнул шкипера по спине. — Поверните немного влево и спустите меня на берег, хорошо?

— Вы сойдете на берег в Бисгермуте, — сказал шкипер, оскалив зубы. — Вы дезертир, вот кто вы такой, и я приму меры, чтобы о вас позаботились.

— Вы спустите меня сейчас же! — заорал Прайвэт Блисс, замечательно подражая голосу фельдфебеля на парадах.

— Вылезайте и идите, — презрительно бросил через плечо шкипер, готовый удалиться.

— Стойте, — сказал мистер Блисс, расстегивая свой пояс, — подержите кто-нибудь мой мундир. Я его проучу.

Прежде, чем остолбеневшая команда могла предупредить его, он бросил свой мундир на руки Биллю и последовал за командиром «Тритона». Как легкий боец, он пользовался недурной репутацией на гимнастической площадке и в последовавшем — к сожалению, слишком кратком — состязании обнаружил тонкое искусство и такое знание анатомии, от которого шкипера не оберег даже его портной.

Когда шкипер поднялся на ноги при помощи Теда и увидел своего противника, бившегося в руках матросов, его ярость была ужасна. Здоровые мужчины вздрагивали от его ругательств, но только не мистер Блисс. Именуя шкипера «бакенбардами», он приглашал его отогнать матросов и подойти поближе, тщетно стараясь добраться до него, насколько позволяли две пары загорелых рук, обхвативших солдата поперек туловища.

— Вот, — сказал горько шкипер, оборачиваясь к штурману, — вот что вам и мне приходится платить за удовольствие. Теперь я уж не выпущу вас, голубчик, даже за пятифунтовый билет. Дезертир, вот вы кто!

Он повернулся и сошел вниз, а Прайвэта Блисса, после дерзкого обращения его к штурману, стащили вперед, несмотря на ожесточенное сопротивление с его стороны, и усадили на палубе, чтобы дать ему успокоиться. Возбуждение прошло, он опять утратил свой румянец и, натянув с трудом мундир, направился к борту и вцепился в него.

К обеденному времени его слабость исчезла, и он с наслаждением вдыхал запах, доносившийся из камбуза. Вынырнул кок, неся обед в капитанскую каюту, потом вернулся и снес на бак дымящееся блюдо вареного мяса с морковью. Прайвэт Блисс смотрел с жадностью, у него даже слюньки потекли.

Некоторое время гордость боролась с голодом, потом гордость одержала частичную победу, и он с беззаботным видом спустился на бак.

— Ребята, не может ли кто из вас одолжить мне трубку табаку? — развязано спросил он.

Билль пошарил в кармане и нашел немного табаку, завернутого в бумагу.

— Скверно курить на пустой желудок, — заметил он с набитым ртом.

— Это не моя вина, что он пустой, — возразил Прайвэт Блисс патетически.

— И не моя, — сказал Билль.

— Я слышал, — вмешался кок, который был человек мягкосердечный, — что иногда полезно денька два походить, не евши.

— Кто это говорит? — вспыльчиво спросил Прайвэт Блисс.

— Разные люди, — отвечал кок.

— Можете передать им от меня, что они круглые дураки, — сказал мистер Блисс.

Наступило неловкое молчание: мистер Блисс запалил свою трубочку, но что-то не очень затягивался.

— Понравился ли вам портер, которым я вас угощал прошлой ночью? — спросил он у Боба, подчеркивая свои слова.

Боб поколебался и взглянул на свое блюдо.

— Нет, он был слабоват, — сказал он наконец.

— Ну, ребята, не буду вам мешать жрать, — сказал с горечью Прайвэт Блисс, направляясь к выходу.

— Вы нам не мешаете, — заметил весело Тед. — Я предложил бы вам кусочек, только…

— Только что? — спросил солдат.

— Приказание шкипера, — сказал Тед. — Он говорит, что мы не имеем права. Он говорит, что это значит помогать дезертиру, и мы все получим по шесть месяцев.

— Но вы же помогаете мне, держа меня на судне, — сказал Прайвэт Блисс: — а кроме того, я вовсе не желаю дезертировать.

— Мы не могли помочь вам забраться сюда, — возразил Билль: — так говорит шкипер, но он говорит, что мы помогаем вам, если даем вам продовольствие.

— Ладно, значит, мне подыхать с голоду? — спросил пораженный ужасом мистэр Блисс.

— Послушайте, — сказал Билль отрешенно, — пойдите и поговорите со шкипером. С нами разговаривать не к чему. Пойдите и выясните это с ним.

Прайвэт Блисс поблагодарил его и вышел на палубу. Старый Томас стоял у колеса, и приятный стук ножей и вилок доносился через приоткрытый светлый люк каюты. Игнорируя старика, который махнул ему, отгоняя прочь, он приподнял крышку люка и просунул голову в каюту.

— Подите прочь, — заорал шкипер, застыв с ножом в кулаке при этом зрелище.

— Я желаю знать, где я могу получить мой обед, — заорал ему в ответ раздраженный мистер Блисс.

— Вам обед! — сказал шкипер с удивленным видом; — а я и не знал, что у вас есть обед.

Прайвэт Блисс убрал голову: выпрямившись, он немного стянул пояс и стал медленно прохаживаться взад и вперед по палубе. Потом направился к бочке с водой и долго пил, а через час было получено великодушное извещение от шкипера, что он может получать сухарей, сколько ему угодно.

На этом однообразном меню Прайвэт Блисс прожил весь этот день и следующий, урвав ночью несколько часов тревожного сна на каком-тоящике.

Душевной бодрости его никак не могло увеличить известие о том, что Бистермут — гарнизонный город, и, чувствуя, что, невзирая на все его объяснения, с ним поступят, как с дезертиром, он решился дезертировать по-настоящему при первой возможности.

На третий день никто не обращал на него внимания, о его присутствии на борту почти позабыли, пока Боб, спустившись в бак, не поднял тревоги, спросив несколько взволнованно, что с ним сталось.

— Он на палубе, я полагаю, — сказал кок, набивавший трубку.

— Его там нет, — провозгласил Боб.

— Не бросился же он за борт! — воскликнул Билль, подскочив с места.

Терзаемые этим мучительным подозрением, они вышли на палубу и обыскали везде; Прайвэта Блисса нигде не было видно, и Тед, который стоял у руля, не слыхал никакого всплеска. Он исчез, как по волшебству; после долгих поисков, кок собрался с духом и, спустившись в каюту, сообщил шкиперу о своих опасениях.

— Вздор! — возразил резко капитан, — бьюсь об заклад, что я найду его.

Он вышел на палубу и принялся за поиски, сопровождаемый на почтительном расстоянии командой, по никаких следов мистера Блисса обнаружено не было. Тогда одна мысль, страшная мысль пронеслась в мозгу кока. Щеки его побледнели, и он беспомощно уставился на шкипера.

— Что такое? — заорал шкинер.

Кок, потерявший дар речи, поднял дрожащую руку и указал по направлению к камбузу. Шкипер бросился вперед и, подскочив к двери, поспешно распахнул ее.

Мистер Блисс, очевидно, уже закончил, хотя все еще лениво играл ножом и вилкой, точно не мог расстаться с ними. Наполовину пустая кастрюля с картофелем стояла на полу рядом с ним, а кость с небольшими обглодками мяса лежала между его ног на крышке от кастрюли, которая служила ему блюдом.

— Немного недоварено, кок, — сказал он сурово, встретив испуганный взгляд этой достойной особы.

— Чей обед он съел: для каюты или для команды? — завопил шкипер.

— Для каюты, — отвечал мистер Блисс, прежде чем кок мог вымолвить слово; — он мне показался по-вкуснее. Ну, а теперь нет ли у кого порядочной сигары?

Говоря это, он открыл другую дверь из камбуза и пошел своей дорогой. Они, было, бросились вслед за ним, но он обернулся и, подцепив вертел, взмахнул им над головой.

— Оставьте его, — сказал шкипер отрывисто, — оставьте его. Он ответит за то, что украл мой обед, когда я спущу его на берег. Кок, снеси обед команды в каюту. Потом поговорим.

Он исчез внизу, в то время как Прайвэт Блисс, все еще поглаживая свой вертел, неподвижно слушал длинное поношение из уст Билля, который называл это откровенной и честной оценкой его поведения.

— Это ваш последний обед на много дней, — заключил он злобно: — плохо вам придется, когда вас ссадят на берег.

Мистер Блисс улыбнулся и, пощелкав языком, попросил у него зубочистку.

— Вам она теперь не нужна, — убеждал он. — Теперь вы отправляйтесь вниз и принимайтесь за сухари, их там много. Бесполезно стоять здесь и выбрасывать массу скверных слов, от которых я отучился еще будучи четырех лет от роду.

Он набил трубку табаком, который предусмотрительно заимствовал у кока перед обедом, и, развалившись в небрежной позе на палубе, мирно покуривал с полузакрытыми глазами. Бриг был устойчив и солиден, горячий воздух нагонял дремоту, и с приятным сознанием, что никто не ударит его в этом положении, он уронил голову на грудь и погрузился в легкий сон.

На следующий день для него стало ясно, что судно приближается к Бистермуту. Шкипер довольствовался при встрече с ним злорадными взглядами, а команда утешалась, рисуя ужасы его положения в самых ярких красках. Прайвэт Блисс притворялся равнодушным, но жадно слушал все, что они говорили, с видом генерала, вникающего в планы неприятеля.

Команда была очень разочарована тем, что не удавалось прибыть засветло; прилив еще был недостаточно высок, чтобы можно было войти в гавань. Они стали в море на якоре, и Прайвэт Блисс, несмотря на свое положение, почувствовал себя счастливым, нюхая запахи земли и глядя на мигающие огоньки и дома на берегу. До него доносился даже стук запоздавшего экипажа, проезжавшего вдоль берега. Огни по вершинам холмов на заднем плане отмечали, по словам Билля, положение форта.

К великой радости матросов, он несколько потерял равновесие в эту ночь; лежа в баке, он на колониальном жаргоне сурово порицал своих родителей, школьное ведомство и армию за то, что его не научили плавать. Последнее, что слышал Билль, прежде чем сон смежил ему веки, было мудрое решение мистера Блисса обучить всех своих детей искусству плавания немедленно после рождения.

Билль проснулся около шести часов; слыша жалобный голос, он сперва подумал, что это все еще разговаривает его друг-солдат. Голос становился все более ворчливым, с легкими отступлениями в область нецензурного, и моряк, протирая глаза, повернул голову и увидел старого Томаса, ощупью шарящего по всему баку.

— Что с вами, старик? — спросил он.

— Я не могу найти своих штанов, — проворчал старик.

— А они были у вас прошлой ночью? — спросил Билль, который еще не совсем проснулся.

— Конечно, были, что за дурацкий вопрос! — огрызнулся старик.

— Повежливей, — сказал спокойно Билль, — повежливей! Вы уверены, что теперь их на вас нет?

Старик встретил это благожелательное предположение таким залпом ругательств, что Билль потерял свою сдержанность.

— Может быть, кто-нибудь постлал их на койке, приняв их за лоскутное одеяло, — сказал он холодно, — такая ошибка всегда возможна. А пиджак у вас цел?

— У меня ничего нет, — ответил растерянно старик, — кроме того, в чем я проснулся.

— Это не много, — сказал Билль от чистого сердца. — А где этот красавчик солдат! — спросил он неожиданно.

— Не знаю, где он, и знать не хочу, — отвечал старик. — На палубе, где ему быть?

— Может быть, он надел их, — сказал безжалостный Билль; — парень-то он не ахти какой.

Старик поспешно бросился на палубу. Прошло две или три минуты, и, когда он вернулся, изумление было написано на всем его лице.

— Он исчез, — пробормотал он, — его и след простыл, и спасательный пояс, который висел у камбуза, тоже исчез. Что я буду делать?

— Ну, это была очень старая одежонка, — сказал Билль успокоительно, — а у вас не плохая фигура для нашего возраста, Томас.

— Много инвалидов с деревянной ногой были бы рады поменяться с вами, — уверял Тед, который проснулся от шума. — Вы скоро преодолеете чувство застенчивости, Томас.

Весь бак смеялся одобрительно, пока Томас, который начал уразумевать положение, не присоединился к остальным. Он хохотал так, что слезы потекли по щекам, и его возбуждение начало тревожить друзей.

— Не ломайте дурака, Томас, — сказал озабоченно Боб.

— Ой, не могу, — отвечал старик, судорожно сдерживаясь, — такой штуки я никогда не слыхивал.

— Он спятил, — сказал печально Тед. — Я никогда не слышал, чтобы человек так смеялся из-за того, что у него украли одежду.

— Я не о том смеюсь, — возразил Томас, успокоившись, наконец, с большим усилием. — Я смеюсь одной шутке, о которой вы еще и не знаете.

Смертельный ужас охватил слушателей при этих словах. Бросив взгляд на подножие койки, где он имел обыкновение складывать свою одежду, Билль подскочил и принялся за безнадежные поиски. Другие последовали его примеру, и воздух наполнился жалобами и ругательствами. Даже запасные пары в шкафах исчезли; Билль, предавшись острому отчанию, опустился на койку и выразительным оборотом осудил на гибель всю британскую армию.

— Он надел одну пару, а остальные вышвырнул за борт, должно быть, чтобы мы не могли догнать его, — сказал Томас. — Я думаю, он в конце-концов и плавать умеет, Билль.

Билль, еще занятый британской армией, не обратил на него внимания.

— Мы должны пойти и сказать шкиперу, — заявил Тед.

— Лучше поосторожней, — предостерег кок. — Он и штурман просидели всю ночь за виски, а вы знаете, какой он бывает на следующее утро.

Матросы медленно выползали на палубу. Утро наступило чудесное, но прохладный воздух и ветер, дующий с суши, были для них не очень приятны. На берегу виднелись люди, поднявшиеся спозаранку.

— Идите вы, Томас, вы самый старший, — сказал Билль.

— Я думаю, идти должен Тед, он самый младший.

Тед фыркнул презрительно.

— Неужели? — ответил он.

— Или Боб, — сказал старик, — все равно кто.

— Бросьте жребий, — предложил кок.

Билль, который держал свои деньги в руке, как в единственном надежном месте, оставшемся у него, вынул пенни и повертел им в воздухе.

— Погодите минутку, — сказал серьезно Тед. — В какое время вы должны будить шкипера? — спросил он, обращаясь к коку.

— Бросайте жребий, — поспешно повторил кок.

— В шесть часов, — сказал Боб, смотря на него, — как раз время, стряпушенок. Лучше вам пойти и разбудить его заодно.

— Я не смею идти в таком виде, — сказал трепещущий кок.

— Ладно, ждите, — заметил Билль. — Если шкипер проспит прилив, вы знаете, что вам будет.

— Проводим его вниз, — сказал Тед. — Иди вперед, поваренок, мы заступимся за тебя.

Кок поблагодарил и в сопровождении других пошел вниз разговаривать со шкипером. Часы тикали на камине, и тяжелый храп раздавался с койки штурмана и из капитанской каюты. У дверей последней кок деликатно постучался; потом повернул ручку и заглянул внутрь.

Шкипер поднял свою тяжелую голову и, усевшись на постели со всклокоченными волосами, метнул на него молниеносный взгляд.

— Что вам надо? — заорал он.

— С вашего позволения, сэр… — начал кок. С этими словами он открыл дверь, и глазам предстала вся легко одетая толпа. Глаза шкипера расширились, и челюсть заплясала; из его пересохшей гортани вырывались нечленораздельные звуки; штурман, который тоже проснулся, привстал на своей копке и разносил их во всю за такую неделикатность.

— Вон, — прервал шкипер, к которому вернулся его голос.

— Мы пришли сказать вам, — вмешался Билль, — что…

— Вон, — снова заревел шкипер. — Как вы осмелились явиться в мою каюту да еще в таком виде!

— Все наши платья исчезли, и солдат вместе с ними, — сказал Билль.

— Черт бы вас побрал, как вы его упустили? — вскричал шкипер в ярости. — Скорей наверх, Джордж, бегите на палубу, — кричал он штурману: — мы еще поймаем его. Выкатывайтесь, эй, вы, балетные танцовщицы!

Моряки в безмолвном негодовании повернулись и, подойдя к трапу, остановились в угрюмой нерешительности. Только что кок поставил ногу на ступеньку, как раздался голос шкипера, снова взывающий к штурману.

— Джордж! — сказал он странным голосом.

— Ну? — был ответ.

— Надеюсь, что вы не забылись до такой степени, чтобы играть со мною дурацкие шутки, — сказал шкипер сурово.

— Шутки? — повторил штурман, а заинтригованная команда побежала на палубу и подслушивала, разиня рот, у трапа. — Конечно, нет. Не хотите же вы сказать мне…

— Все мое платье исчезло, ни одной тряпки, — отвечал шкипер с отчаянием, а штурман вскочил с койки. — Я должен буду позаимствовать ваше. Если я поймаю этого проклятого…

— Весьма охотно, — сказал штурман с горечью, — только кто-то его уже позаимствовал. Вот что значит спать чересчур крепко.

Когда полчаса спустя «Тритон» застенчиво причалил к гавани, форма его команды вызвала строгую критику со стороны публики, собравшейся на набережной. В это самое время мистер Прайвэт Блисс, идя по большой дороге миль за десять оттуда, старался избрать себе новую карьеру, так как его настоящая профессия "потерпевшего крушение моряка" была чересчур рискованна даже для его смелого воображения.

Часы

— Это для меня единственное утешение в жизни, — промолвил старейший житель местечка, делая глубокий медленный глоток пива, — это, да трубка табаку. Ни то, ни другое не нужно жевать, а это — штука немаловажная, когда нечем жевать.

Он поставил кружку на стол, и хотя в летнем воздухе не ощущалось ни малейшей тяги, прикрыл пламя спички обеими руками и с бесконечной осторожностью поднес его к своей трубке.

— Есть люди, которые расточают всю свою любовь на бессловесных тварей, — заговорил он снова, — я же, однако, никогда не верил этому. Помню, несколько лет назад какой-то приезжий, у которого было больше денег в кармане, чем мозгов в голове, назначил премию за доброе отношение к животным. Я был тогда единственным не участвовавшим в соревновании.

Звали его: мистер Беннетт. Он снял на лето дом у фермера Голла. Человеку было уже много за шестьдесят, и от него можно было ждать некоторой рассудительности. А он, можете себе представить, ставил чуть ли не вокруг всего дома блюдечки с молоком для бродячих кошек. И когда потом Голл водворился снова у себя в доме, все кошки на три мили в окружности приходили к задней двери, требуя молока. В конце концов фермер Голл насыпал в молоко какую-то отраву и потом должен был уплатить пять шиллингов за худющую, кривоглазую кошку, которая будто бы, как заявил Боб Притти, принадлежала его детям. Спервоначала фермер Голл поклялся, что скорее отсидит в тюрьме, чем заплатит, но после того как пятеро местных жителей показали, что видели, как еще накануне дети Боба Притти гоняли эту черную кошку, привязав ей к хвосту пустую жестянку, уступил.

Через неделю после приезда мистер Беннетт уже удивлялся тому, как мы обращаемся с бессловесными. Он собрал всех жителей в здешней школе, произнес небольшую речь по этому поводу, а затем заявил, что назначает в премию золотые часы, принадлежавшие его покойной сестре, тому из нас, кто будет лучше других относиться к животным.

Знай он наше население лучше, он этого не сделал бы. Люди стали останавливать на улицах животных и ласкать их, в особенности если замечали поблизости мистера Беннетта.

В первый раз мистер Беннетт встретился с Притти приблизительно неделю спустя после установления приза. Боб сидел на корточках в траве, и мистер Беннетт, зайдя сзади, увидел, что он наклонился над старой жабой с раздавленной ногой.

— Что такое с нею? — спросил мистер Беннетт.

Боб как будто не слыхал вопроса и продолжал сидеть, скорчившись, на траве и, склонив голову набок, рассматривал жабу.

Затем он вынул из кармана носовой платок, завернул в него жабу с такой осторожностью, точно она была из яичной скорлупы, и пошел.

— В чем дело? — повторил свой вопрос мистер Беннетт, чуть не бегом догоняя Боба.

— Повредила себе ножку, бедняжка, — ответил Боб. — Хочу как можно скорее обмыть ей рану и наложить повязку. Боюсь только, что она — не жилица на этом свете.

Мистер Беннетт разговорился с ним и проводил его до дому. Он удивился, узнав, что Боб ничего не слыхал о назначенной им награде. На это Боб ответил, что он — человек рабочий и ему некогда ходить и слушать разную болтовню.

— Придешь домой, — говорил он, — всегда есть какая-нибудь работа в саду, а перед тем, как лечь спать, надо еще помочь жене уложить детей. Она у меня слабенькая, бедняжка, и, разумеется, тут уже не станешь зря тратить время и деньги на кабаки.

Мистер Беннетт очень привязался к Бобу и часто захаживал к нему. Как-то раз он встретил Боба в сопровождении его собаки — свирепого пса, но почти такого же умного, как и сам Боб. Он стоял возле своего хозяина и недоверчиво, искоса поглядывал на него, а Боб гладил его по голове и называл разными ласкательными именами.

— Удивительно преданный пес! — сказал Боб.

— У него очень добрые глаза, — заметил мистер Беннетт.

— Он для меня, что сын родной. Не так ли "Джозеф"? — обратился Боб к собаке, роясь у себя в кармане. — Вот тебе, дружище…

Он неожиданно выкинул из кармана сухарь, и "Джозеф", думая, что в него запустили камнем, отпрянул в сторону и, поджав хвост, жалобно завыл. Другой на месте Боба смутился бы, но Боб даже бровью не повел.

— Ну, не разумное ли это существо? — обратился Боб к мистеру Беннетту.

— А что?

— В последнее время он страдает несварением и добровольно морит себя голодом. Видели, как он испугался сухаря? Как жаль, что люди не относятся с таким же отвращением к пиву. Мне хотелось бы, чтобы Билль Чэмберс и Генри Уокер были здесь сейчас.

Мистер Беннетт согласился с этим и добавил, как было бы хорошо, если бы все обладали такими убеждениями, как Боб Притти.

— Это не совсем так, — возразил Боб. — Могу вас уверить, что если бы сам Джонс, Питер Гэббинс и Чарли Стэбс были воспитаны, как я, они были бы гораздо лучше меня…

Милосердие к животным наделало у нас немало хлопот. Не было человека, который вежливо обращался бы с другим. Женщины вели себя, пожалуй, еще хуже. Кошки, собаки и другие животные до того обнаглели, что стали полными хозяевами местечка, и в один день семь человек по очереди остановили мистера Беннетта, спеша сообщить ему, что Джо Персон отравил крысу и пять крысенят.

Прошло несколько дней прежде чем пронюхали, что Боб Притти тоже имеет виды на часы. Этому положительно никто не хотел верить. Боба Притти считали человеком слишком рассудительным, чтобы тратить на это время, но после некоторых его поступков все заволновались и чуть не всей деревней пошли к мистеру Беннетту рассказать ему всю правду о Бобе. Сперва мистер Беннетт не хотел даже верить, но после того, как ему рассказали о всех мошеннических проделках Боба, он начал сомневаться, а поговорив с пастором, заявил, что не желает больше видеть Боба Притти.

По этому поводу вечером в трактире было много разговоров, при чем самым спокойным из всех оставался Боб Притти. Он невозмутимо потягивал свое пиво и, посмеиваясь, давал советы, как вернее всего добиться приза.

— Мне это, разумеется, недоступно; я ведь простой рабочий, знаю свое место.

— Я даже не понимаю, как ты мог вообразить, что можешь получить приз? — сказал Генри Уокер.

— Как здоровье жабы, Боб? — спросил Билль Чэмберс, и все присутствующие покатились с хохоту.

— Смейтесь, смейтесь, — ответил Боб, — мне очень жаль, что не каждый из вас может получить золотые часы, хоть все вы немало стараетесь.

— Все-таки у любого из нас больше шансов, чем у тебя, — проговорил маленький Дикки Вид.

— Это только так тебе кажется, Дикки, — ответил Боб. — А я могу сказать наверное, что часы получу я и никто другой.

— Как же ты их получишь? — спросил Джонс и расхохотался.

— Не беспокойся, получу, и самым честным образом, за мое человечное отношение к животным.

— Хочешь держать пари? — предложил ему Дикки Вид.

— Нет, — ответил Боб, — не хочу наверняка выигрывать; я зарабатываю деньги в поте лица.

— Но ты же не выиграешь! — воскликнул Дикки. — Хочешь, поспорим?

Боб только отрицательно покачал головою и заговорил с Чэмберсом о чем-то постороннем.

— Готов поставить два шиллинга против одного, даже три против одного! — не унимался Дикки Вид.

Боб некоторое время сидел молча, затем ответил:

— Хорошо, я согласен, если хозяин Смит не откажется принять деньги.

Он медленно и как бы нехотя передал шиллинг, а Дикки Вид вручил свои деньги. Затем Джонс стал приставать к нему с пари на полшиллинга.

Боб Притти потребовал новую пинту пива, чтобы обдумать это предложение, но когда пари стал предлагать также и Биль Чэмберс, он согласился. Словом, вышло так, что всего им было заключено тринадцать пари. Была суббота, у всех были деньги, а у Боба они водились всегда.

Смит принял деньги от споривших и записал имена.

В течение следующих трех — четырех недель Боб ничего не предпринимал, и все начали уже считать, что он понял свою ошибку. Каждый из жителей стремился заработать часы, а Боб только посмеивался над их стараниями. Затем за несколько дней до того, как должен был уехать мистер Беннетт, Боб в сопровождении своей собаки вышел на прогулку и как бы случайно встретил мистера Беннетта в поле.

— Добрый день! — обратился Боб к старику. — Какая чудесная погода выдалась сегодня! Я вывел "Джозефа" на прогулку, так как он за последнее время совсем, бедняга, не выходил.

Мистер Беннетт взглянул на него и прошел, не ответив ни слова.

— Я хотел попросить у вас совета относительно "Джозефа", — продолжал Боб, идя вслед за стариком. — Это очень деликатная собака, и иногда мне кажется, я слишком мало даю ей свободы.

— Подите прочь! — проворчал мистер Беннетт. — Я все знаю о вас.

— Все обо мне? — удивился Боб. — Что-ж? Вы ничего дурного не могли слышать.

— Мне известен ваш истинный характер, — повторил строго старец. — Мне стыдно, что я дал себя ввести в обман. Надеюсь, вы постараетесь исправиться. Счастливо оставаться!..

— До свиданья-с, сэр, — проговорил Боб. — Боюсь, что вам наговорили обо мне много лишнего. Пойдем, "Джозеф", пойдем, дружище!

Он печально покачал головой, издав какой-то свистящий звук, и в мгновенье ока его пес вцепился в икру старика и замер в этой позе, точно ожидая дальнейших приказаний,

— Караул! — заорал старик.

Боб впоследствии рассказывал, что он на минуту растерялся и остановился с разинутым ртом.

— Оттащите вашего пса! — продолжал орать мистер Беннетт, стараясь сам оторвать его от ноги.

— Ах, "Джозеф", "Джозеф"! Ну, как тебе не стыдно! — начал Боб, качая головой. — Неужели ты не узнал мистера Беннетта, который так любит животных?…

— Если вы не отгоните вашего пса, я пожалуюсь полиции. Караул!..

— Я стараюсь отозвать его. Разве вы не слышите? Ваши крики только еще больше раздражают собаку. Пойдем, "Джозеф", пойдем! Ты же хорошая собачка…

— Так он вас не послушает!.. — стонал Беннетт.

— Я не хочу оскорблять его, — возразил Боб. — У него ведь тоже есть самолюбие. Кроме того, может быть, он и не виноват, может быть, он взбесился.

— Караул!.. — заревел снова Беннетт диким голосом.

— Будьте же благоразумны, сэр, — уговаривал его Боб. — Вы только пугаете его, а это хуже всего.

— Оторвите его от моей ноги; дайте ему пинка…

— Что-о? — с удивлением спросил Боб. — Пинка бедному бессловесному животному? Нет, вы мне сами никогда не простите этого и я лишусь золотых часов.

— Нет, нет! От этого ваши шансы нисколько не уменьшатся. Ударьте его… Поскорее!

— Это мне слишком тяжело. Бедное животное никогда не простит мне этого. Но если вы сейчас же пойдете домой и дадите мне часы за любовь к животным, я, пожалуй, согласен.

— Хорошо, я отдам вам часы, — простонал мистер Беннетт.

— За любовь к животным?

— Да! Да!..

Боб Притти поднял ногу и так поддал "Джозефа", что тот отлетел в сторону. Затем вместе со стариком Боб отправился к нему домой и получил золотые часы. Впоследствии он рассказывал нам, что мистер Беннетт, передавая часы, произнес небольшую речь, содержания которой он не помнил и которую не повторил бы, если бы даже помнил.

В тот же вечер Боб пришел в трактир забрать выигранные деньги, и Билль Чэмберс произнес другую речь, но так как хозяин Смит выставил его за дверь за некоторые нецензурные выражения, то Бобу Притти не пришлось отвечать на нее.

Золотое предприятие

Старшие члены семьи Тиджеров сидели за завтраком — миссис Тиджер с широко расставленными коленями, между которыми, словно в ситцевой долине, разместился самый младший из Тиджеров; и мистер Тиджер, держащий на колене свою маленькую копию в красном шерстяном платьице и фартучке. Более старшие дети Тиджеров ели свой завтрак на выстланном каменным плитняком дворе, время от времени заходя в комнату для того, чтобы сделать несколько глотков слабого чая из пары стоявших на столе фаянсовых аптекарских банок, или чтобы выпросить у мистера Тиджера маленький кусочек копченой селедки, которой он великодушно делился.

— Не отставай, Анна, — произнес Тиджер добродушно.

Старшая сестра его жены покачала головой и, передав остатки своего ломтя одному из маленьких племянников, откинулась назад в кресло.

— Нет аппетита, Тиджер, — произнесла она медленно.

— Тебе следовало бы заняться плотничьим ремеслом, — сказал мистер Тиджер в оправдание того, что он снова принялся отрезать карманным ножом куски от огромной краюхи. — Мне кажется, что я никогда не смогу наесться досыта. Ого, кому-то принесли письмо?

Он взял письмо у почтальона стоящего у дверей в окружении младших Тиджеров, которые увязались за ним еще во дворе, и медленно прочел адрес.

— Миссис Анне Пуллен, — произнес он, протягивая письмо свояченице, — хороший почерк.

Миссис Пуллен разорвала конверт и, после довольно продолжительных поисков своего кармана, стала рыться в нем, ища свои очки. Затем она обыскала каминную полку, комод, буфет и, в конце концов, обнаружила их на полу, на медном листе перед камином.

Она была не слишком образована, и ей понадобилось некоторое время на прочтение письма — процедуру, которую она принялась пересыпать охами, ахами, вздохами и выражениями "Боже, благослови мою душу", что почти довело плотника и его жену, которые сгорая от нетерпения склонились вперед, до высшей степени отчаяния.

— От кого оно? — спросил мистер Тиджер в третий раз.

— Не знаю, — сказала миссис Пуллен. — Боже, Праведный, кто мог подумать об этом?

— Подумать о чем, Анна? — спросил плотник нетерпеливо.

— Почему некоторые люди не пишут ясно своих имен? — спросила его свояченица нетерпеливо. — В верхнем углу имеется напечатанное имя, быть может это оно и есть. Ну, я никогда не… Я не знаю, стою-ли я на голове, или на пятках.

— Ты сидишь, вот что ты делаешь, — произнес плотник, смотря на нее с легким раздражением.

— Быть может, это обман, — произнесла миссис Пуллен, причем ее губы задрожали. — Я слышала о таких вещах. Если это так, я никогда не переживу этого — никогда.

— Не переживешь чего? — спросил плотник.

— Я совсем не подхожу для обмана, — продолжала миссис Пуллен, — и я не думаю, чтобы кто-нибудь согласился испытать такое беспокойство и потратить пении для того, чтобы ввести в заблуждение столь незначительную особу, как я.

Мистер Тиджер, отбросив к чертям всякую вежливость, наклонился вперед и выхватив из ее рук письмо, принялся читать его с лихорадочной поспешностью, сдерживаемой недостатком образования.

— Это обман, Анна, — сказал он дрожащим голосом, — скорее всего, обман.

— Какой обман? — спросила миссис Тиджер нетерпеливо.

— Похоже на то, — произнесла миссис Пуллен тихо.

— В чем дело? — закричала миссис Тиджер, терпение которой в конце концов лопнуло.

Мистер Тиджер повернулся и укоризненно посмотрел на нее, но взгляд миссис Тиджер был тверже, и, после безуспешной попытки одолеть ее, ему пришлось отдать письмо супруге.

Миссис Тиджер поспешно прочла его, а затем, сняв ребенка с коленей, протянула его мужу и, вскочив, горячо поцеловала сестру и принялась, в порыве радости, хлопать ее по спине до тех пор, пока та не закашлялась.

— По твоему, это не обман, Полли? — спросила Анна.

— Обман? — произнесла ее сестра, — конечно нет. Адвокаты не шутят, для них время слишком дорого. Нет, ты самая настоящая наследница, Анна, и я желаю тебе счастья. Я не обрадовалась бы сильнее, даже если бы оказалась на твоем месте.

Она снова поцеловала Анну и, намеревалась снова похлопать ее по спине, но увидела, что та забралась поглубже в свое кресло, чтобы защититься его спинкой.

— Две тысячи фунтов, — промолвила миссис Пуллен благоговейным голосом.

— Десять сотен фунтов, помноженных на два, — произнес плотник, четко выговаривая каждое слово, — двадцать сотен фунтов.

Он встал из-за стола и, сообразив, что не сможет выразить всей полноты своих чувств с ребенком в руках, положил его на чайный поднос в лужу холодного чая. Потом он уставился во все глаза на наследницу.

— Одиннадцать лет тому назад я служила у нее экономкой, — произнесла миссис Пуллен. — Я бы хотела знать, почему она оставила это состояние именно мне?

— Я полагаю, она не знала что с ним делать, — произнес плотник, по-прежнему смотря на нее с открытым ртом.

— Тиджер, мне стыдно за тебя, — заявила его жена, прижимая ребенка к своей груди. — Я думаю потому, что ты ей очень нравилась, Анна.

— Мне никогда так не везло, — произнес без тени раскаяния плотник. — Никто, никогда не оставлял мне денег. Никто ни разу не оставил мне даже пятифунтового билета.

Он окинул презрительным взглядом свое убогое жилище, натянул на плечи куртку, взял в углу мешок и взвалив его на плечо, отправился на работу. Дорогой, он всем рассказывал о наследстве и новость облетела всю небольшую главную улицу Тэчэма, а оттуда разошлась по остальным переулкам и домам. Спустя пару часов она сделалась всеобщим достоянием, и счастливая наследница получала поздравления всякий раз, как решалась подойти близко к двери.

Старая поговорка утверждает, что деньги делают друзей, но плотник с удивлением увидел, что даже сам факт обладания богатой родственницей имел такое же действие. Люди, к которым он раньше испытывал только уважение, соответствовавшее их положению, теперь сами домогались его общества. Они угощали его пивом в "Колокольчике" и провожали его, идя рядом с ним вдоль улицы. Когда же они заходили к нему по вечерам, чтобы выкурить трубку, плотник просто сиял от счастья.

— Ты, по-видимому, не видишь дальше своего носа, Тиджер, — сказала ему любимая супруга в один прекрасный вечер, после того, как они отправились спать.

— Гм? — произнес удивленный плотник.

— Ради чего, ты думаешь, этот лавочник — старик Миллер, приходит к нам? — спросила его жена.

— Выкурить трубку, — ответил ее супруг уверенно.

— А старый Уиджетт? — настаивала миссис Тиджер.

— Тоже, выкурить трубку, — был ответ. — Не понимаю, в чем дело, Полли?

Миссис Тиджер презрительно фыркнула:

— Вы мужчины все на один покрой, — отрезала она. — Чего ради, ты думаешь, Анна одевает эту розовую кофточку?

— Я никогда не замечал, чтобы на ней была розовая кофточка, Полли, — произнес плотник.

— Нет? Именно об этом я и говорю. Вы, мужчины, никогда ничего не замечаете, — произнесла жена. — Если ты не выпроводишь этих двух старых дураков, то я сделаю это сама.

— Разве ты против того, чтобы они видели Анну в розовом? — полюбопытствовал заинтригованный Тиджер.

Миссис Тиджер прикусила губу и презрительно покачала головой:

— Выражаясь обыкновенным английским языком, Тиджер, так просто, как только я могу сказать — они охотятся за Анной и ее деньгами, — произнесла она сурово.

У мистер Тиджера от удивления открылся рот, и воспользовавшись этим, он задул свечу, чтобы скрыть свое расстройство.

— Что, — беспомощно проговорил он, — в ее возрасте?

— Понаблюдай за ними завтра, — посоветовала ему жена.

Плотник стал действовать в соответствии с ее инструкциями, и в нем начал зарождаться гнев, когда он заметил то усиленное внимание, которым оба его приятеля одаривали легкомысленную миссис Пуллен. Мистер Уиджетт, невысокий человек с острыми чертами лица, говорил за двоих, в то время, как его соперник, толстый, бритый субъект, с ленивыми бычьими глазами, флегматично молчал. Мистер Миллер был нетороплив, из-за чего у него срывалось множество сделок. Некоторые люди болезненно воспринимали нежелание Миллера скидывать цену, когда видели, что он может уступить продаваемый товар значительно дешевле.

— Вы все молодеете, миссис Пуллен, — сказал Уиджетт, когда разговор перешел на возраст.

— Молодеет — не совсем подходящее слово в данном случае, — сказал Миллер с достойной похвалы решимостью не отставать от соперника.

— Нет, — произнес плотник медленно. — Наверно вы хотели сказать "все увядаете", мистер Уиджетт? Никто из нас не становится моложе, не правда-ли, Анна?

— Некоторые из нас остаются молодыми, — кратко ответила миссис Пуллен.

— Как вы думаете сколько лет Анне? — настаивал бдительный Тиджер.

Мистер Уиджет покачал головой:

— Я сказал бы, что она лет на пятнадцать моложе меня, — произнес он медленно, — а я весел, как сверчок.

— Ей пятьдесят пять, — сказал плотник.

— В таком случае, вам семьдесят, Уиджетт, — произнес мистер Миллер колко. — А мне казалось, что вам больше. Вы выглядите на столько.

Мистер Уиджетт недовольно кашлянул:

— Мне пятьдесят девять, — прорычал он. — Я ни за что не поверю, чтобы миссис Пуллен было пятьдесят пять или даже около того.

— Ого! — с жаром воскликнул плотник. — Ого! Да, ведь, моя жена, находящаяся здесь, была шестым ребенком, а она… — Он поймал многозначительный взгляд "шестого ребенка" и стал усиленно кашлять. Остальные вежливо дожидались, пока он закончит фразу. Заметив это, мистер Тиджер снова закашлялся.

— А она… — подсказал мистер Миллер с вежливым интересом.

— Она не так молода, как раньше, — вывернулся плотник.

— Семейные заботы, — вставил смело мистер Уиджетт. — Я всегда думал, что миссис Пуллен моложе ее.

— И я тоже, — произнес мистер Миллер, — гораздо моложе.

Мистер Уиджстт посмотрел на него неодобрительно. Было очень неприятно видеть, как Миллер, повторяя его комплименты, маскирует таким способом отсутствие своей изобретательности. Также он действовал и на рынке — приглядываясь к перечню товаров других торговцев он подбирал свой ассортимент.

— Я заметил вас недавно, мадам, — продолжал мистер Уиджетт, — я видел, как вы шли по дороге с легкостью и непринужденностью молодой девицы.

— Она всегда так ходит, — произнес мистер Миллер тоном упрека, смешанного с удивлением.

— Это у них — семейное, — произнес плотник, который с беспокойством наблюдал за лицом своей супруги.

— Оба вы, кажется, заметили очень много, — сказала миссис Тиджер, — гораздо больше, чем замечали раньше.

Мистер Тиджер, который все-таки был довольно нервной и чувствительный, опять закашлялся.

— Вам следует что-нибудь принимать от кашля, — заметил мистер Уиджетт рассудительно.

— Джин и пиво, — произнес мистер Миллер с видом знатока.

— Кровать лучшее средство от кашля, — сказала миссис Тиджер, которая начала выходить из себя.

Мистер Тиджер встал и смущенно посмотрел на своих визитеров. Мистер Уиджетт поднялся и, под предлогом позднего времени, заявил, что ему надо уходить. Он посмотрел на мистера Уиджетта. Этот джентльмен, решавший, по-видимому, какую-то сложную задачу, глядел на пол, забыв обо всем.

— Идем, — произнес Уиджетт, с притворным добродушием, хлопнув того по спине.

Мистер Миллер, несколько мгновений выглядел так, словно хотел вернуть "подарок", но быстро опомнился и, пожелав компании спокойной ночи, в сопровождении своего соперника направился к двери. Дверь немедленно с треском захлопнулась.

— По-видимому, они чем-то обеспокоены, — произнес Уиджетт. — Не думаю, чтобы я снова пришел сюда.

— И я тоже, — отозвался мистер Миллер.

Однако, ни один из них не был удивлен, встретив соперника в доме Тиджеров и на другой вечер, и во все последующие. Плотник и его жена, не желавшие, чтобы деньги уплыли из семьи и, в тоже время боявшиеся обидеть миссис Пуллен, прямо не знали что и предпринять. В конце концов, было решено, что Тиджер должен в самой деликатной форме намекнуть ей, что эти господа охотятся за ее деньгами. Он был так туманен и так осторожен, что миссис Пуллен, не поняла его и, вообразив, что он хочет занять у нее полкроны, презентовала ему пять шиллингов.

* * *

Для неторопливого мистера Миллера, было очевидно, что язык его соперника давал тому большое преимущество, использовать которое, в полной мере, он не мог лишь благодаря постоянному бдительному присутствию плотника и его жены. Однажды утром он два часа после завтрака просидел в глубоком раздумье касательно положения вещей и после шести трубок встал с искорками в своих холодных глазах, что обычно рассматривалось его собратьями-торговцами, как признак опасности.

Сначала у него появились только проблески одной идеи, но после пары пинт в "Колокольчике" все оформилось, и он стал искать глазами себе помощника. Его взор упал на одного человека, по имени Смит; и торговец, после некоторого размышления, взял свой стакан и направился к нему.

— Я хочу, чтобы вы кое-что сделали для меня, — начал он таинственным голосом.

— И, я хотел повидать вас, — сказал Смит, который тоже был торговцем, но значительно белее мелким. — Одна из кур, которых я купил у вас на прошлой неделе, сдохла.

— Я дам вам другую взамен, — произнес Миллер.

— А остальные так забывчивы, — продолжал мистер Смит.

— Забывчивы? — повторил Миллер.

— Забывают нестись, — произнес мистер Смит задумчиво.

— Не беда, — сказал мистер Миллер с воодушевлением. — Я хочу чтобы вы сделали кое-что для меня. Если дело кончится хорошо, то я дам вам дюжину кур и пару свиней приличного размера.

Мистер Смит перебил его — слова "приличного размера" показались ему слишком туманными.

— Выберите сами, — произнес мистер Миллер. — Вы знаете, что миссис Пуллен получила две тысячи фунтов…

— Уиджетт намерен заполучить их, во что бы то ни стало, — произнес Смит.

— Он охотится за ее деньгами, — произнес Миллер грустно. — Слушайте, Смит, я хочу, чтобы вы сказали ему, что она лишилась всего. Скажите, что Тиджер сообщил вам об этом, но просил не говорить никому. Уиджетт поверит вам.

Мистер Смит повернул к нему морщинистое лицо, озаренное одним глазом. — Сначала я хочу получить кур и свиней, — произнес он твердо.

Мистер Мнллер, шокированный его жадностью, уставился на него с выражением печали.

— И двадцать фунтов в тот день, когда вы женитесь на миссис Пуллен, — продолжал Смит.

Мистер Миллер, взял его под локоть и прогуливаясь взад и вперед по покрытому опилками полу, умолял его внять голосу разума. Вскоре мистер Смит позволил лучшим чувствам обыкновенной человеческой натуры взять верх, что выразилось в том, что он снизил свои требования до того, что согласился взять только полдюжины кур, а все остальное отложил до дня свадьбы. Затем, с восхитительным ощущением того, что ему не придется ничего делать в течение недели, отправился влить яд в уши мистера Уиджетта.

* * *

— Лишилась всех своих денег! — произнес пораженный мистер Уиджетт. — Каким образом?

— Не знаю каким образом, — ответил его приятель. — Тиджер сказал мне, но взял с меня слово не говорить никому. Но я не мог не сообщить вам, Уиджетт, так как я знаю за чем вы охотитесь.

— Сделайте мне одолжение, — попросил маленький человек.

— Сделаю, — произнес Смит.

— До поры до времени не говорите об этом Миллеру. Если вы услышите кого-нибудь рассказывающего про это, попросите такого человека ничего не говорить Миллеру. Если Миллер женится на миссис Пуллен, я преподнесу вам пару пинт.

Мистер Смит искренне пообещал сделать это.

Как же были удивлены Тиджеры и миссис Пуллен, увидев у себя вечером только одного Миллера. Он говорил мало, но отчетливым, выразительным голосом, предназначавшимся исключительно для ушей миссис Пуллен. Он презрительно рассуждал о деньгах и медленно покачивал головой при упоминании о тех искушениях, которые они несут с собой. "Дайте мне хлебную корку, — говорил он, — и кого-нибудь, с кем можно ее разделить — обыкновенную домашнюю корку, выпеченную женой". Это была премилая картина, но ее несколько испортила миссис Тиджер, которая заметила, что, хотя он упомянул о разделе корки, но ничего не сказал относительно пива.

— Половина моего пива была бы слишком маленькой, — произнес торговец медленно.

— Но та половина, которую бы вы дали вашей жене говорила бы о многом, — возразила миссис Тиджер.

Торговец вздохнул и печально посмотрел на миссис Пуллен. Дама вздохнула в ответ и, убедившись, что у ее поклонника иссяк запас красноречия, застенчиво предложила сыграть в шашки. Торговец с готовностью согласился и, отказавшись от предложенного ему стакана пива на том основании, что он, мол, выпил кружку еще третьего дня, уселся за игру и с места проиграл семь партий. Заканчивая последнюю партию он, отодвинув назад свой стул, сказал, что, по его мнению, миссис Пуллен была самым замечательным игроком в шашки, какого он когда-либо видел, и не обратил внимания на слова миссис Тиджер, заявившей сухим, полным скрытого сарказма тоном, что она полагала, что таковым игроком был он сам.

— Некоторым людям шашки даются без всякого усилия, — скромно произнесла миссис Пуллен. — Это так же легко, как поцеловать свои собственные пальцы.

На лице мистера Миллера появилось сомнение, затем он, в виде эксперимента, приложил свои большие пальцы к своим губам и стал бросать поцелуи явно в сторону вдовы. Миссис Пуллен опустила глаза и слегка покраснела. Плотник и его жена посмотрели друг на друга с выражением возмущенного ужаса.

— Это достаточно легко, — произнес торговец и повторил свою дерзость.

Миссис Пуллен встала, несколько смущенная, и принялась убирать шашечную доску. Одна из шашек упала на пол, оба они нагнулись чтобы поднять ее и стукнулись головами. Для головы торговца это было нечувствительно, но миссис Пуллен потерла ушибленное место и села с увлажненными глазами. Мистер Миллер вынул свой носовой платок, прошел на кухню и намочив его, приложил к ее голове.

— Теперь вам, лучше? — спросил он.

— Немножко лучше, — произнесла жертва с дрожью.

Мистер Миллер в своем рвении сильно прижимал носовой платок, и холодная струйка воды сбегала на ее шею.

— Благодарю вас. Теперь я чувствую себя хорошо.

Торговец спрятал платок и просидел еще некоторое время, настойчиво смотря на миссис Пуллен. Затем, видя, что плотник и его жена стали проявлять признаки нетерпения, удалился, предварительно напросившись на новую партию в шашки на следующий вечер.

Он направился домой с видом победителя, восторженно думая о том, что две тысячи фунтов были уже в его кармане. Это было делом его собственных рук и, к тому же, его страшно радовало, что он утрет нос Уиджетту.

Его план был завершен на следующий день, после краткого разговора с мистером Смитом. К полудню Уиджетт обнаружил, что его конфиденциальная информация стала всеобщим достоянием, и что весь Тэчэм удивляется той стойкости, с которой миссис Пуллен переносила потерю своего состояния.

Сделав вид, что он только сейчас узнал о ее беде, мистер Миллер после громогласного публичного выражения своего сочувствия но адресу миссис Пуллен и восторга перед ее добродетелями, поехал с несколькими свиньями в один из соседних поселков ивернулся в Тэчэм к концу дня. Затем, поспешно поставив в конюшню лошадь, направился к дому плотника.

Тиджеры были дома когда он вошел, и миссис Пуллен слегка покраснела, когда он пожимал ее руку.

— Я бы пришел раньше, — произнес он с чувством, — услышав то, что я услышал после полудня, но мне надо было съездить в Торп.

— Вы слышали? — спросил плотник недоверчивым тоном.

— Конечно, — произнес торговец, — и это меня очень огорчило. Огорчило с одной стороны и обрадовало с другой.

Плотник открыл было рот, желая что-то сказать. Но внезапно сдержал себя и уставился с выражением интереса на изобретательного торговца.

— Я рад, — произнес мистер Миллер медленно, в то время, как хозяин дома кивнул головой приятельнице миссис Тиджер, которая в этот момент вошла с вытянутым лицом, — потому что теперь, когда миссис Пуллен бедна, я могу ей сказать то, чего я не решался сказать, пока она была богата.

Снова удивленный плотник хотел что-то сказать, но торговец движением руки поспешно остановил его.

— Подождите, — снова заговорил он. — Миссис Пуллен, мне было крайне прискорбно услышать сегодня, говорю это имея в виду ваши интересы, что вы лишились всех своих денег. То, что я хочу сказать вам теперь, теперь, когда вы обеднели, это то, что я прошу вас быть миссис Миллер. Что вы скажете?

Миссис Пуллен тронутая таким обилием благородных чувств слегка всплакнула и промолвила "Да". Торжествующий Миллер вынул свой носовой платок — тот самый, который он пустил в дело накануне вечером, так как он не был расточительным человеком — и нежно утер ее глаза.

— Ну, я — просто убит! — произнес ошеломленный плотник.

— У меня есть славный маленький домик, — продолжал лукавый мистер Миллер. — Это небогатое местечко, но славное, и мы будем играть в шашки каждый вечер. Когда это будет?

— Когда вам будет угодно, — произнесла миссис Пуллен слабым голосом.

— Я оглашу помолвку завтра, — сказал торговец.

Приятельница миссис Тиджер хихикнула при такой поспешности, но миссис Тиджер, увидев, что ошиблась в нем, была тронута.

— Это делает вам честь, мистер Миллер, — произнесла она тепло.

— Нет, нет, — возразил торговец, после чего мистер Тиджер поднялся, пересек комнату и торжественно пожал ему руку.

— С деньгами, или без денег — она будет хорошей женой, — произнес он.

— Я рад, что вы довольны, — сказал торговец, удивленный такой сердечностью.

— Не буду отрицать того, что я думал будто вы охотитесь за ее деньгами, — продолжал торжественно плотник. — Моя хозяйка тоже так думала.

Мистер Миллер покачал головой и выразил удивление, что они знают его так плохо.

— Разумеется, это большая потеря, — произнес плотник. — Деньги остаются деньгами.

— Хотя это все, что они представляют из себя, — сказал слегка заинтригованный мистер Миллер.

— Чего я не могу понять, — продолжал плотник, — так это того, каким образом распространилась эта новость. Ведь, все узнали об этом на два часа раньше, чем мы.

Торговец скрыл усмешку. Затем он снова выразил должное удивление.

— Уверяю вас, — сказал плотник, — что в городе об этом стало известно за два часа до того, как мы получили письмо.

Мистер Миллер подождал с минуту, чтобы полностью овладеть собой.

— Письмо? — повторил он слабо.

— Письмо от адвокатов, — произнес плотник.

Мистер Миллер снова замолчал на некоторое время. Выражение его лица сделалось унылым, он украдкой посмотрел на дверь.

— Что… было… в… письме? — спросил он.

— Краткое и очень вежливое письмо, — произнес плотник с горечью. — Там сказано, что все это было ошибкой, потому что найдено другое завещание. Нельзя допускать таких ошибок.

— Мы все подвержены ошибкам, — произнес мистер Миллер, и ему показалось, что он увидел перед собой пропасть.

— Да, мы ошибались, когда думали, что вы охотитесь за деньгами Анны, — согласился плотник. — Я был твердо уверен, что именно вам будет неприятно услышать о ее потере. Одно хорошо, что у вас достаточно средств для двоих.

Мистер Миллер не ответил. Он пытался представить себе полную меру несчастья, выпавшего на его долю. Соседка, движимая свойственным ее полу стремлением первой сообщать любую новость, уже успела испариться. Он представил себе Уиджетта, разгуливающего по земле свободным человеком, и Смита, с векселем на срок в три месяца на двадцать фунтов. Его самолюбие как торговца было совершенно разбито и, словно вынырнув из тумана, он услышал как плотник обращается к нему.

— Мы оставим вас, двух молодых голубков, одних на некоторое время, — произнес мистер Тиджер добродушно. — Мы уходим из дома. Когда вы устанете ворковать, вы можете поиграть в шашки и Анна покажет вам один или два из ее ходов. Пока, и до свиданья.

Сбежавший жених

Дружба — это обман, заблуждение, — решительно заявил ночной сторож, сжав губы и покачивая головой; — это западня, в которую люди так или иначе попадаются. У меня на моем веку было друзей, пожалуй, побольше, чем у других — чуть приглянусь я кому-нибудь, сейчас уж и дружба; а потом все так же быстро совершенно случайно прекращалось.

Помню одного человека, он считал меня непогрешимым: все, что ни сделаю, бывало, все хорошо; а теперь, встреться я с ним где-нибудь на улице, он такую рожу скорчит, точно у него волос в горле застрял, и все от того, что однажды, когда он надумал, было, жениться, я высказал ему правду. Беспокоясь за свой успех, он попросил меня как-то выразить свое мнение насчет его наружности, предположив, что на моем месте была бы девушка.

Вопрос был щекотливый, и я решил обойти его, сказав, что он славный малый, товарищ, каких мало, добр и на деньги не скуп. Но такой ответ его не удовлетворил; он попросил меня посмотреть на него хорошенько и сказать откровенно, что я думаю об его наружности. Увильнуть было трудно, но все же я постарался уверить его, что вкусы различны, что наружность — это еще не все, что не по-хорошему — мил, а по-милу — хорош. Но и это не помогло; тогда я решил поступить по-товарищески и объявил, что, будь я девушка, и он вздумал бы ухаживать за мной, я живо обратился бы к помощи полиции.

Потом, помню я еще двух молодых людей, что служили вместе со мной на корабле в былые времена. Друзья они были неразлучные, так что их даже сиамскими близнецами прозвали. Плавали они всегда вместе, вместе же и квартировали где-нибудь, когда приходилось жить на суше; вообще ни Тед Данвер, ни Чарли Брис не могли обходиться друг без друга. Казну, табак, да и все вообще делили они по-братски и, случись у них только одна пара сапог, — и ту поделили бы они, прыгая каждый в одном сапоге.

Так жили они вместе несколько лет, окончив плавание и поселившись на суше. Люди, знавшие их, имели полное право думать, что только смерть разлучит их; однако случилось иначе.

Конечно, в дело замешалась женщина, собственно девушка, с которой Теду привелось как-то ехать вместе на империале омнибуса. Проходя мимо Теда и боясь упасть, она ухватилась за его плечо, такая веселая, живая, и раньше, чем Тед успел опомниться, они уже болтали друг с другом, как будто давно были знакомы.

Чарли, по-видимому, это не очень пришлось по вкусу, но сначала он не возражал и даже, когда девица поднялась, чтобы сойти, он, ткнув кучера в спину, велел остановить омнибус, и все вместе направились к выходу. Тед соскочил первый, чтобы поддержать барышню на случай, если бы омнибус тронулся раньше, а Чарли с тем же намерением поддерживал ее сзади, ухватившись за ее кружевной воротник. Недовольная такой предупредительностью с его стороны, она резко обернулась и задев зонтиком, сбила шапку с кондуктора — вообще произошла такая кутерьма и неприятные разговоры, что когда она очутилась на мостовой, то объявила Чарли, что больше никогда не хотела бы встречать его глупую, толстую физиономию.

Тед попробовал было заступиться за товарища.

— Вот уж и не толстая, только по виду такая!

— И вовсе не глупая, заметьте, — добавил живо Чарли.

— Ах, мои чудные кружева! Ведь это настоящие, — вздохнула девушка, разглаживая злополучный воротник, — ведь я только вчера заплатила за них один и два… три.

— Сколько? — удивился Чарли, который, как холостяк, был совершенно не в курсе дела.

— Один шиллинг, два пенни и три фартинга, — объяснила девушка. — Поняли теперь?

— Понял.

— А он правда умнее, чем я думала, — обратилась она к Теду. — Ваша правда, что у него только вид такой.

Потом они отправились вдоль по дороге, Тед с одной стороны девушки, а Чарли — с другой. Дойдя до угла улицы, где она жила, все трое остановились, и Тед так долго разговаривал с ней, что Чарли в конце концов это надоело, и он начал дергать Теда за пальто, чтобы идти домой.

— Идем, идем, — сказал, наконец, Тед. — А что, завтра вы не будете в этих краях? — обратился он к девушке.

— Может и буду, если только вы не собираетесь сами сюда, — тряхнув головкой, заметила она.

— Не бойтесь, — вмешался совсем некстати Чарли, — завтра мы собираемся на концерт.

— Ну идите на ваш прекрасный концерт, мне-то вас не надо, — заявила девушка Теду.

С этими словами она повернулась и чуть ли не бегом пустилась по улице, а за ней следом Тед, прося и умоляя ее не сердиться. Когда после этого они расстались, он уже знал, что ее зовут Эмма Уайт, и получил от нее согласие на свидание завтрашним вечером в семь часов.

Конечно, на следующий вечер вместе с Тедом пришел и Чарли и, увидав его, Эмма сразу же объявила, что идет обратно домой. Действительно, она прошла часть дороги, но убедившись, что Тед не думает отсылать своего товарища, вернулась и с чисто женским кокетством объявила Чарли Брису, что раздумала возвращаться только ради него. Однако, за всю дорогу она ни словом не обмолвилась с ним, а когда они пришли на концерт, уселась так, чтобы совершенно не видеть его, отвернув голову и чуть-ли не упираясь локтями ему в грудь. Желая при этом смотреть на сцену, ей пришлось сидеть страшно неловко, и после концерта у нее так разболелась от этого шея, что она едва разговаривала с Тедом, а когда Чарли, желая ей помочь, посоветовал натереть больное место горячим бараньим салом, она чуть с ума не сошла от злости.

— Кто просил вас идти с нами? — напустилась она на него, как только обрела дар слова. — И как вы смеете лезть, когда вас совсем не спрашивают!

— А Тед? Он не пошел бы без меня, — попробовал защищаться Чарли.

— Мы с ним никогда не расставались, — вставил и Тед, — да и вы полюбите Чарли, когда привыкнете к нему; его все любят.

— Никогда! Я как посмотрю на него, так у меня мороз по коже пробегает, — содрогнувшись, объявила девушка. — И если он только будет ходить, то я отказываюсь, так и знайте! Выбирайте одно: либо он, либо я?

На этот вопрос никто из них не дал ей прямого ответа, а на следующий вечер, по обыкновению, явились оба и, когда Эмма Уайт увидала их обоих, она чуть не заплакала с досады.

— Интересно знать, что бы вы сказали, если бы я тоже привела кого-нибудь из моих подруг — спросила она Теда.

— Для меня это не составило бы разницы, я готов приветствовать ваших друзей.

Эмма с удивлением посмотрела на него, а потом решив про себя что-то, обмахнула глаза носовым платком и повеселела.

— Не воображаете ли вы, что только у вас такие друзья? — обратилась она к Теду, заглядывая на него и обтирая губы платком. — У меня есть чудная подруга, и если только Чарли Брис не согласится остаться завтрашним вечером дома, то я приведу ее с собой.

— В добрый час! — отозвался Тед.

— А я не останусь дома даже за пятьдесят ваших лучших подруг, — объявил Чарли.

— Как хотите, только, если вы явитесь, то и Софи Джиннингс придет так же.

Она сдержала слово и на следующий вечер, когда они явились, то нашли вместе с Эммой ее спутницу. Сначала Чарли принял было пришедшую за мать подруги, но потом узнал, что это была вдовушка. У нее было двое мужей, но оба отошли в лучший мир с улыбкой на устах. Как только она увидала Чарли, она как будто сразу заинтересовалась им и, если бы не его бдительность, то раза два или три они чуть было не потеряли из виду Теда с Эммой.

На следующий вечер они все же потеряли их, и Чарли Брис наедине с м-с Джиннингс часа три ходили вдвоем вдоль по "Коммерческой дороге", болтая про погоду. Чарли все настаивал на том, что сыро и холодно и предлагал ей идти по домам, пока она еще не простудилась.

Когда оба товарища вернулись домой, он попрекнул Теда, и тот обещал, что этого больше не случится, сознавшись, что они с Эммой слишком увлеклись разговором о свадьбе, и потому он упустил его из виду.

— Насчет свадьбы? Вашей свадьбы? А я то как же? — расстроился бедный Чарли.

— А ты переедешь тогда к нам и устроишься вместе с нами, — успокоил его Тед.

Они ударили по рукам, но Тед посоветовал Чарли держать все в тайне, пока Эмма немного не привыкнет к нему. Спустя три дня Тед рискнул сообщить эту новость невесте, но, услышав ее, она начала буквально рвать и метать в продолжении целых десяти минут без передышки и готова была бы продолжать дальше, если бы м-с Джиннинс не остановила ее.

— Оставь его, — сказала она, — он вовсе не так плох.

— Я его не трогаю, — злилась Эмма.

— Оставь его, — повторила вдовушка, подхватив Чарли под руку, — ведь я не трогаю твоего жениха.

Точно выстрел подействовали эти слова на Чарли, он вздрогнул, открыл рот, но голос ему изменил, да и подходящие слова не шли на ум. Он точно рыба без воды хлопал губами и ничего не говорил. Так шли они дальше, пока м-с Джиннингс снова не заговорила.

— Не обращайте на нее внимания, Чарли.

— Да я… да мне все равно, что она говорит, — путал бедный Чарли, — но вы, вы делаете большую…

— Ах, Эмма так вспыльчива! — не дала ему кончить м-с Джиннингс. — У нее такой же характер, как и у меня: страшно горячий, но великодушный.

Чарли замер.

— Если со мной хороши, то и я плачу тем же, — продолжала м-с Джиннингс, — ведь верно, не правда-ли?

Чарли скромно поддакнул и продолжал идти дальше таща ее под руку и раздумывая про себя, не грешно ли было бы толкнуть ее под проезжающий омнибус, и если не грешно, то в состоянии ли он сделать это.

— А относительно того, что Эмма отказывается иметь вас своим нахлебником, то пусть подождет сначала, когда ее спросят об этом, — объявила м-с Джиннингс. — Если случится мне высказать мнение, то ей придется долго ждать.

Чарли молчал. Он твердо решил, что чем меньше слов, тем меньше зла. Даже Эмма обратила, наконец внимание на его молчание и спросила, не потерял ли он язык, заметив, как странно иногда любовь действует на некоторых людей.

Однако, на обратном пути с Тедом, Чарли разговорился во всю и даже чуть было не вышел из себя, когда Тед спросил его, почему он сразу не дал понять м-с Джиннингс, что она делает ошибку.

— Она прекрасно понимает в чем дело, просто пробует почву, — скрежеща зубами объяснил Чарли, — ведь вдовы так-то и замуж выходят! Нет, Тед, ты должен решить: либо гулять со мной, либо с Эммой — больше я не могу встречаться с этой м-с Джиннингс. Вот уж не думал я никогда, что кто-нибудь разъединит нас так!

Тед объявил, что все это глупости, но Чарли остался при своем мнении и, на следующий день Теду пришлось идти гулять одному. Домой он вернулся не в духе и все время ворчал, что м-с Джиннингс не оставляла их ни на минуту, а когда он заметил об этом Эмме, та объявила ему, что око за око, ей тоже приходилось переносить присутствие Чарли. В течение четырех вечеров ему пришлось гулять одному без товарища, имея с одной стороны невесту, с другой прекрасную вдовушку.

Наконец, он не выдержал и взмолился.

— Ну что за охота тебе сидеть дома одному, Чарли? Ведь скучно, да и мне тебя недостает, пойдем! Силком ведь она все равно не выйдет за тебя.

С этим Чарли согласился, а гулять с м-с Джиннингс отказался наотрез, и как ни уговаривал его Тед, ничто не помогло. По вечерам он продолжал сидеть дома, читая газету, иди отправлялся немного пройтись один, пока наконец, однажды вечером Тед не вернулся домой сияющий и не объявил ему, что оба они разыграли дурака.

— Ведь м-с Джиннингс замуж выходит, — сказал он, радостно хлопнув Чарли по спине.

— Неужели? — изумился тот, — не может быть?

— Ну да! Сегодня она с Эммой поспорила, и все открылось, — хохотал Тед. — Она же некоторое время, гуляла с ним; сейчас его нет, а как только он вернется и свадьбу сыграют.

— Однако, чего-же она? — начал было Чарли, но Тед не дал ему кончить.

— Ей хотелось удружить Эмме и заставить тебя посидеть дома. Я уже некоторое время подозревал что-то, подцепив из их разговора один или два факта.

— Славно! Ну и посмеюсь же я завтра, — радовался Чарли, — посмотрим, как-то она отделается от меня теперь!

Тед встревожился:

— Ну, это неловко будет, — заговорил он тихо; — видишь ли, они в конце концов помирились и взяли с меня слово, что я нигде ничего не скажу. А если ты придешь, то они сразу узнают, что я тебе все сообщил.

Чарли задумался.

— Ну, а если я попробую ухаживать за м-с Джиннингс? — сказал он, наконец, подмигнув Теду. — Что тогда? Как ей это понравится? Пусть другой раз не обманывает. А жених ее каков? Высокий ростом?

— Не думаю, Эмма называла его карапузиком.

— Нет, непременно же пойду завтра, — объявил Чарли, — и ты сам будешь виноват, если они узнают, что ты мне сказал.

В таких разговорах оба они уснули, а на следующий вечер Чарли купил себе новый галстук, принарядился и, дав Теду уйти, через какие-нибудь пол-часа вышел сам и как бы случайно отправился им навстречу. М-с Джиннингс не успела еще его разглядеть, как почувствовала, что кто-то обнял ее за талию.

— Добрый вечер, Софи! — весело произнес Чарли.

— Как вы смеете? — взвизгнула вдовушка и оттолкнула его.

— Как? Разве вы не рады меня видеть? — спросил Чарли, скорчив изумленную физиономию.

— А я не мог больше жить без вас. Целую неделю промучился я адской зубной болью, и теперь, как только стало лучше…

— Не забывайтесь, — остановила его м-с Джиниингс.

— А мы и не знали, что у вас болят зубы. Тед ничего не говорил нам об этом, — заметила Эмма.

— Я нарочно просил его не упоминать про это, чтобы не беспокоить Софи.

М-с Джиннингс фыркнула.

— Разве вы не рады меня видеть снова? — спросил ее Чарли.

— Я не хочу вас видеть. Чего вы только не вообразите? — отрезала та.

— Ну и быстро же вы меняете свои мнения! — воскликнул Чарли. — У вас, по-видимому, семь пятниц на неделе. А я-то считал минуты до нашего свидания.

М-с Джиннингс заметила Чарли, чтобы он не корчил из себя дурачка, и как бы в недоумении переглянулась с Эммой. Идя вместе с ним, она продолжала держаться от своего соседа подальше, но он все время приставал и лез к ней так, что встречные сворачивали, чтобы дать им дорогу, а столкнувшись, конечно, замечали, чтобы взяв вправо, они не лезли бы влево.

— Чего вы так скверно ведете себя? — заметила ему, наконец, Эмма.

— И не думаем, — отвечал Чарли. — Вы лучше следите за своим кавалером, а мы позаботимся о себе сами.

— Говорите только за себя, — срезала его вдовушка.

Чарли захохотал. Чем больше злилась м-с Джиннингс на его выходки, тем больше он расходился. Когда он в конце концов, обняв ее за талию, закружился с ней под звуки шарманки, тогда и Тед решил, что он уже хватил через край, и попробовал было вмешаться, но ничто не помогло, пока, наконец, разозлившаяся м-с Джиннингс не объявила, что это уже слишком, и она уходит домой.

— Ну, не обращай на него внимания, — успокаивала ее Эмма.

— Не могу больше, — чуть не плача от злости, жаловалась м-с Джиннингс.

— Ну, если ты идешь домой, то и я не останусь в его компании, — заявила Эмма. — Он положительно все это выделывает нарочно.

— Перестань, — остановил его Тед.

— Хорошо, дружище! Только ты лучше следи за своей дамой, а я за своей.

— Что-о? — ужаснулась м-с Джиннингс.

Чарли повторил.

— Однако, — вмешалась Эмма. — Вы должны, наконец, узнать, что у Софи есть ухаживатель.

— Конечно есть, и ему, как и мне, исполнится двадцать семь лет второго января.

— Но она выходит замуж.

— Да, за меня, разве вы этого не знали? — как бы удивился Чарли.

Он был так доволен своим собственным остроумием, что Эмма чуть было не проговорилась, но потом передумала и отвернулась.

— Он нарочно ведет себя так, чтобы отделаться от тебя, — обратилась она к подруге, — и, если ты будешь придавать этому значение, то ты глупее, чем я думала. Пусть его продолжает, а когда мы увидим своего жениха, скажи ему. Ведь, говоря правду, и ты виновата немножко, потому что ты начала.

— Мне хотелось только пошутить — объяснила м-с Джиннингс.

— Ну и он шутит, — заступилась было Эмма.

— И не думаю, — вытаращил глаза Чарли, — я говорю совершенно серьезно, да и она сказала так только по застенчивости; у ней это скоро пройдет.

Он снова подцепил м-с Джиннингс под руку и начал нашептывать ей о том, как грустно и одиноко протекала его жизнь, пока она, как заблудившийся ангел, не встретилась на его пути. Он продолжал свои сладкие речи, пока она, наконец, решительно не заявила Эмме, что сейчас же уходит домой или начнет кричать. Тогда Тед снова вмешался, и Чарли, выслушав его, решил немного сдержать свои порывы.

— Ну, вряд ли она захочет таких излияний: я уверен, что завтра она уже не явится, — весело объявил Чарли товарищу, когда они вернулись домой.

— Нет, — покачал головой Тед, — она придет ради Эммы, конечно. Но тебе нечего так пересаливать, Чарли. Ведь, если ее жених узнает про эту историю, тебе несдобровать.

— Ничего, я не боюсь его, — храбро отозвался Чарли, — если он только действительно таков, как ты говорил.

— Эмма его знает и не очень-то высокого мнения о нем, — сказал Тед. — Она говорила, что он пониже меня, одним словом, птица невелика.

Чарли усмехнулся про себя, а перед сном начал придумывать новые, нежные эпитеты для своей вдовушки. Каждый вечер в течение недели он называл ее новым именем и каждый вечер преподносил ей букетик цветов. Если при этом она их выбрасывала на мостовую, он снова подымал их и делал вид, что она обронила их нечаянно. Наконец, все эти гуляния, концерты, катания в омнибусе и т. п. развлечения надоели ему, тем более, что чтобы он не предпринимал, ничто не могло заставить ее остаться дома.

А Тед чувствовал себя в это время на седьмом небе и, когда однажды вечером Эмма пригласила его к себе, он не знал от счастья, что сказать.

— Приходите, отец будет рад вас видеть, — сказала она.

— Горжусь, что смогу пожать ему руку, — пробормотал Тед, буквально покраснев от радости.

— И ты Софи, приходи, — обернулась Эмма к м-с Джиннингс.

Чарли почувствовал себя очень неловко, как будто Эмма ждала, чтобы он ушел. Он кашлянул и произнес, наконец:

— До свиданья! Вы уж поберегите мою маленькую прелесть.

— Если хотите, пойдемте с нами, отец вас приглашал, только пожалуйста уж не позволяйте себе своих глупостей там.

Чарли поблагодарил, и вся компания направилась в гости; конечно, Чарли со своей вдовушкой в арьергарде. Пройдя немного, Эмма обернулась.

— А жених Софи тоже придет, — сказала она.

— Да? — удивился Чарли. Он замолчал, что-то обдумывая, потом засмеялся и сказал. — А я, пожалуй, в конце концов лучше не пойду.

— Испугались? — съязвила Эмма.

— И не думал.

— Однако, что-то похоже на то, — продолжала издеваться Эмма.

— Он только с дамами храбр, — подхватила и м-с Джиннингс.

— Я думал только о вас, — защищался Чарли.

— Не беспокойтесь, благодарю вас! — срезала его вдовушка. — Я могу сама постоять за себя.

Чарли огляделся, но помощи было ждать неоткуда. Он отстранился, как можно дальше от своей дамы, а когда они дошли до дома, где жила Эмма, то он постарался войти последним.

Их встретили родители невесты, двое или трое ее сестер и братьев, но Чарли прежде всего заметил огромнейшего мужчину, стоявшего около камина и смотревшего на него.

— Входите и будьте как дома, — любезно приглашал м-р Уайт. — Очень рад вас видеть, Эмма мне все рассказала про вас.

У Чарли душа ушла в пятки, но к счастью все были так заняты, усаживаясь за стол, что никто не заметил его внезапной бледности. Он поместился между м-ром Уайтом и м-с Джиннингс и, воспользовавшись, когда все были заняты разговором, обратился к своему соседу и шепотом спросил его, кто такой этот верзила?

— Это брат м-с Джиннингс, — отвечал тот, — он служит ломовым извозчиком у пивовара.

— Ох! — вздохнул Чарли немного полегче и принялся есть.

— А ведь славная парочка выйдет из вашего друга и моей дочери, — обратился к нему м-р Уайт, указывая на Теда и Эмму, сидевших рядом и державшихся за руки.

— Да, лучшего мужа она бы не смогла найти, — зашептал снова Чарли. — А где же жених м-с Джиннингс? Говорили, что он тоже будет.

— Как? — уставился на него м-р Уайт и даже положил на место нож и вилку.

— Я спрашиваю про ее жениха?

— На кого же вы это намекаете? — подмигнул ему м-р Уайт.

— Но ведь у нее есть жених, неправда ли? — не унимался Чарли.

— Будет вам! — снова подмигнул ему м-р Уайт, — спрашивайте об этом кого-нибудь другого, а не меня.

— О чем речь? — вмешалась Эмма, издали следившая за ними.

— Он все старается меня поддеть, — засмеялся ее отец, весь сияя от удовольствия. — Он все старается меня поддеть и спрашивает, где жених м-с Джиннингс. Может быть, ты немного поторопилась сообщить нам, Эмма?

— Ничего! — успокоила его Эмма, — бедняга страшно ревнив, а мы с Софи все время нарочно морочили его насчет жениха, чтобы только подразнить его. При этом мы расписывали ему его самого, а он воображал, что это кто-нибудь другой.

Она поймала взгляд Чарли, который, смекнув в чем дело, покраснел, как рак. Кто-то из присутствующих захохотал, а вдовушка, взяв его руку, пожала ее. Изумленный, смущенный он сидел, раздумывая, что бы предпринять, как вдруг в парадную дверь раздался стук.

— Я пойду открою, — сорвался он и раньше, чем кто-нибудь мог его остановить, он выскочил из-за стола. Секунды через две Тед Данвер последовал за ним, чтобы посмотреть, что случилось, и тут в последний раз увидал своего товарища Чарли Бриса, удиравшего без оглядки.

Знаменитый фокусник

Расположившись очень удобно в теплой зале трактира "Подсолнечник", незнакомец пил и закусывал, не замечая, по-видимому, присутствия сморщенного старика, который, прижавшись к углу лавки, ближайшему к огню, беспокойно вертел на столе пустую кружку и посасывал время от времени объемистую трубку, давно уже остывшую. Незнакомец окончил свой завтрак, вздохнул от удовольствия, подошел к лавке, поставил свою кружку на потемневший от времени стол и начал набивать трубку.

Старик взял со стола лучинку и, подержав ее дрожащими пальцами у огня, дал незнакомцу закурить. Тот поблагодарил его и, откинувшись назад в своем углу лавки, начал следить сквозь полузакрытые веки за кольцами дыма, выходившими из трубки, сонно поддакивая замечаниям старика насчет погоды.

— Плохое время для разъездов, — сказал этот последний: — хотя, пожалуй, это и не беда, если вы имеете средства есть и пить вволю, в свое удовольствие. Я уж думаю, не фокусник-ли вы из Лондона, сэр?

Путешественник покачал отрицательно головой.

— А я надеялся, что вы фокусник, — сказал старик.

Собеседник его не обнаружил никакого любопытства.

— Будь вы фокусник, — продолжал старик со вздохом: — я попросил бы вас сделать какой-нибудь полезный фокус. Собственно говоря, фокусники обыкновенно показывают такие штуки, которые никому ни на что ни годны, а мне хотелось бы посмотреть вот что: сумел-ли бы фокусник наполнить эту пустую кружку пивом и эту пустую трубку табаком? Вот что я осмелился бы попросить вас сделать, если бы вы были фокусник.

Путешественник вздохнул и, вынув изо рта свою коротенькую терновую трубку за головку, трижды постучал ею по столу. Через очень короткий промежуток времени на столе перед стариком появились кружка пива и бумажный мешочек с табаком.

— Что заставило меня подумать о вас, что вы фокусник, — сказал он, отхлебнув с наслаждением из кружки и радостно набивая трубку: — это, что вы удивительно похожи на одного, который приезжал к нам в Клейбюри некоторое время тому назад и давал представление в этой самой зале, где мы теперь сидим. Судя по наружности, вы могли бы быть его родным братом.

Путешественник сказал, что у него никогда не было брата.

— Сначала мы не знали, что он фокусник, — продолжал старик. — Он приехал на ярмарку в Викхам, и так как она должна была быть только через день или два, то он ходил по окрестным деревням и давал представления. Он вошел сюда в залу, заказал кружку пива и выпил его стоя, и все рассуждал о погоде. Потом он попросил Биля Чемберса извинить его за бесцеремонность и, засунув руку к нему в кружку, вытащил оттуда живую лягушку. Биль очень щепетильный человек насчет своего питья, и я думал, что с ним сделается удар. Он набросился на Смита, хозяина, так, что даже слушать было страшно, и, наконец, ради мира и тишины, Смит отпустил ему взамен другую порцию.

— Верно, она попала туда, сонная, в кружку, — сказал он.

Биль отвечал, что, по его мнению, кто-то другой спал, вместо того, чтобы делать свое дело, и только что хотел начать пить, как фокусник опять попросил у него извинения. Биль поспешно опустил кружку и фокусник опять сунул в нее руку и вытащил мертвого мышонка. Трудно было бы решить, кто был более расстроен, Биль Чемберс или Смит, хозяин; и Биль, который пришел в ужасное состояние, начал спрашивать, почему это всякая гадость залезает именно в его кружку?

— Может быть, вы особенный охотник до немых тварей, сэр, — сказал фокусник. — Позвольте, разве вы не замечаете, как что-то шевелится в кармане вашего пиджака?

Он опустил руку в карман Биля и вынул маленькую зеленую змейку; потом из кармана его панталон вытащил еще лягушку, между тем как у бедного Биля глаза чуть не вылезали на лоб.

— Стойте смирно, — сказал фокусник. — Их там еще много.

Биль Чемберс издал вопль, от которого мы все даже вздрогнули, потом оттолкнул от себя фокусника и начал раздеваться как только мог скорее, хотя руки у него страшно дрожали. Я думаю, что он снял бы с себя и рубашку, если бы в ней были карманы, а потом он сжал ноги вместе и начал прыгать на месте, топча свое платье толстыми кованными сапогами.

— Оказывается, он не любитель немых тварей, — сказал фокусник.

Затем он положил руку на сердце и раскланялся с нами.

— Господа, — сказал он: — показав вам этот образчик своего искусства, я прошу вас обратить внимание на то, что, с любезного позволения хозяина, я дам свое знаменитое фокусническое представление в этом самом зале сегодня, в семь часов вечера. За вход — по три пенса!

Сначала они его не поняли, но потом, разобрав, в чем дело, объяснили Билю, который все еще продолжал подпрыгивать на своем платье, отвели его в уголок и уговорили опять одеться. Он все хотел подраться с фокусником, но так устал что едва мог стоять на ногах; а Смит, который сначала объявил, что и слышать не хочет ни о чем подобном, мало по малу уступил и сказал, что согласен рискнуть.

Зала была битком набита в этот вечер, и каждому пришлось заплатить по три пенса, — что я называю "выбивать монету". Ну, некоторые из вещей, которые сделал фокусник, были правда сделаны очень умно и ловко, но почти с самого начала, вышла неприятность. Когда он попросил носовой платок, чтобы превратить его в белого зайчика, Генри Цокер подскочил и подал ему свой, но вместо белого зайчика вышел черный с двумя белыми пятнами. Генри Цокер просидел некоторое время молча, не понимая в чем дело, потом встал и ушел домой, ни с кем не простившись.

Затем фокусник взял у Сама Джонса его шляпу, долго смотрел в нее и так удивился и изумился, что Сам Джонс, наконец, рассердился и спросил его, неужели он никогда прежде не видывал шляпы?

— Такой не видывал, — сказал фокусник.

И он вытащил из нее целое женское платье, пиджак, и пару сапог. Потом вынул еще фунта два разных лоскутьев, несколько хлебных корок и других вещей, и, наконец, возвратил ее Джонсу, покачивая на него головой и предупреждая его, что если он будет так неосторожно обращаться со своей шляпой, то совершенно испортит ее форму.

Потом он попросил одолжить ему часы, и так как он обещал обходиться с ними очень осторожно, то Дикки Вид, портной, дал ему свои золотые, которые завещала ему его тетка, когда умерла. Дикки Вид очень ценил свои часы и гордился ими, и когда фокусник взял обыкновенный железный утюг и начал разбивать часы на мелкие кусочки, то понадобилось три человека, чтобы удержать его на месте.

— Это самый трудный фокус, — сказал фокусник, подбирая одно колесико, которое пристало к утюгу. — Иногда он мне удается, а иногда и нет. Последний раз, как я его делал, он не удался, и мне пришлось заплатить восемнадцать пенсов и поставить кружку пива тому господину, которому принадлежали часы, чтобы удовлетворить его. Я отдал ему и кусочки.

— Если вы не отдадите мне мои часы целыми и невредимыми, — сказал Дикки Вид дрожащим голосом: — то это обойдется вам в двадцать фунтов!

Фокусник даже привскочил.

— Сколько? — проговорил он. — Ну, жаль, что вы не сказали мне этого раньше. Моя обыкновенная цена — восемнадцать пенсов.

Он потрогал пальцем разбитые куски и покачал головой.

— Я никогда еще не имел дела с такими старомодными часами, — сказал он. — Однако, господа, если это мне не удастся, все-же это будет первый и последний неудачный фокус за весь вечер. Нельзя же требовать, чтобы все удавалось, и если этот раз не удастся, то я повторю фокус, господа, если кто-нибудь другой одолжит мне другие часы.

Дикки Вид пробовал заговорить, но не мог и сидел молча, бледный, как полотно, вытаращив глаза на обломки своих часов, лежавшие на столе перед фокусником. Тогда фокусник вынул из своего ящика большой пистолет, у которого дуло расширялось в конце наподобие трубы, засыпал в него заряд пороху, потом подобрал все обломки и также заколотил их туда; мы даже слышали, как разбитые куски царапали о шомпол. Зарядив его, он подошел к нам и начал нам его показывать.

— Все обстоит благополучно, — сказал он Дикки Виду. — Фокус удастся; я уж это вижу по заряжанию.

Он отошел на другой конец комнаты и поднял пистолет.

— Теперь я выстрелю из него, — сказал он: — и этим починю часы. От взрыва пороха кусочки стекла сливаются вместе, опять по-прежнему; а колесики, перелетая по воздуху, все продолжают вертеться и таким образом собирают вокруг себя все остальные части, и часы, совершенно как новые и не переставая тикать во всю мочь, окажутся в кармане пиджака того джентльмена, в которого я выстрелю.

Он направлял пистолет то на того, то на другого, словно не решаясь выстрелить, да и никто из них, по правде сказать, не желал этого особенно. Питер Губинс просил не стрелять в него, потому что у него карман с дырой, а Биль Чемберс, когда тот в него прицелился, встал и заявил, что пора, наконец, чтобы пришел черед и кому-нибудь другому, а не все ему одному. Единственный кто не боялся, это Боб Притте, величайший плут и мошенник во всем Клейбюри. Он с самого начала все подсмеивался над фокусами, говоря, что видал и раньше такие, и даже много лучше.

— Валяйте, — сказал он: — я вас не боюсь, вы не можете хорошо прицелиться.

Фокусник направил на него пистолет и спустил курок; выстрел раздался — и в ту же минуту Боб Притте вскочил с места со страшным криком и, закрывая руками глаза, начал скакать по комнате, как помешанный.

Все также повскакали с мест, окружили его и спрашивали, что с ним такое, но Боб не отвечал ничего. Он все вопил ужасным голосом и, наконец, выскочил вон из комнаты и, пряча лицо в платок, побежал домой изо всех сил.

— А вы-таки влопались, приятель, — сказал Биль Чемберс фокуснику. — Я так и думал, что вы не успокоитесь, пока не накуролесите чего-нибудь. Вы прострелили глаза бедному Бобу Пригге.

— Ничуть не бывало, — сказал фокусник. — Он только испугался; вот и все.

— Испугался? — повторил Питер Губинс. — Да ведь, вы стреляли часами Дикки Вида прямо ему в лицо?

— Глупости, — сказал фокусник. — Часы упали ему в карман, и он найдет их там, когда опомнится.

— Как, вы говорите, что Боб Притте убежал отсюда с моими часами в кармане? — закричал Дикки Вид.

— Несомненно, — отвечал тот.

— Тебе бы лучше догнать Боба прежде, чем он найдет часы, Дикки, — сказал Биль Чемберс.

Дикки Вид не отвечал; он уже бежал за Бобом так скоро, как только позволяли его коротенькие ножки, и большинство из нас последовало за ним, чтобы видеть, что произойдет.

Дверь была заперта, когда мы подошли, но Дикки Вид принялся колотить в нее изо всей мочи, и, наконец, открылось верхнее окно и из него показалась голова мистрисс Притте.

— Шш! — произнесла она шепотом. — Уходите!..

— Но мне нужно видеть Боба, — сказал Дикки Вид.

— Нельзя его видеть, — отвечала мистрисс Притте. — Его подстрелили, бедняжку. Разве вы не слышите, как он стонет?

До тех пор мы ровно ничего не слыхали, но после того, как она это сказала, действительно стоны Боба можно было бы услышать за версту: они были ужасны!

— Вот, бедняга, — сказала мистрисс Притте.

— Не войти-ли мне помочь вам уложить его в постель? — спросил Дикки Вид, чуть не плача.

— Нет, благодарю вас, мистер Вид, — отвечала мистрисс Притте. — Вы очень добры, но ему было бы неприятно, если бы до него дотрагивались чьи-нибудь руки, кроме моих. Я пришлю вам сказать, как он будет себя чувствовать завтра утром.

— Постарайся завладеть его пиджаком, Дикки, — прошептал Биль Чемберс. — Предложи починить его; наверно будет не лишнее.

— Ну, мне очень жаль, что я не могу помочь вам, — сказал Дикки Вид: — но я заметил прореху в пиджаке Боба, и так как ему, вероятно, придется полежать сколько-нибудь в постели, то это будет удобный случай для меня починить его. Если вы выбросите мне его в окно, я примусь за него сегодня же.

— Благодарю вас, — сказала мистрисс Притте. — Если вы подождете минуту, я только выну, что у него в карманах и сейчас брошу вам пиджак.

Она отошла от окна назад, в комнату, а Дикки Вид заскрежетал зубами и сказал Билю Чемберсу, что первый же раз, как тот сунется ему что-нибудь советовать, он ему это припомнит. Он стоял там и весь дрожал от злости, а когда мистрисс Притте опять подошла к окну и сбросила пиджак прямо ему на голову и сказала, что Боб очень тронут его добротой и надеется, что Дикки постарается починить хорошо, потому что это его любимый пиджак, он даже не мог отвечать. Он все стоял и весь трясся, пока мистрисс Притте не захлопнула опять окно: тогда он повернулся к фокуснику, который также пришел с другими, и спросил у него, что же он намерен теперь делать?

— Говорю вам, что часы у него, — сказал фокусник, указывая на окно. — Они попали к нему в карман; я видел их. Он столько же ранен, сколько и вы. Если он ранен, то почему не посылает за доктором?

— Это уж не мое дело, — воскликнул Дикки Вид. — Мне нужны мои часы, или двадцать фунтов.

— Мы переговорим об этом через день или два, — сказал фокусник. — Я даю свое знаменитое представление на ярмарке в Викхаме в понедельник, но еще до этого, в субботу, я вернусь сюда и дам другое представление в "Подсолнечнике", и тогда увидим, что можно будет сделать. Я не убегу, не бойтесь, потому что во всяком случае мне необходимо быть на ярмарке.

Дикки Вид, наконец, согласился, отправился домой спать и рассказал все своей жене. По ее совету, он встал на утро в шесть часов и пошел узнавать о здоровье Боба Притте.

Мистрисс Притте уже встала, когда он подошел, и, окликнув сначала Боба на лестнице, пригласила Дикки Вида идти наверх. Боб Притте сидел на постели, с лицом сплошь обвязанным бинтом, и был, казалось, очень рад его видеть.

— Не всякий стал бы вставать в шесть часов, чтобы узнать, как я себя чувствую, — сказал он. — У тебя чувствительное сердце, Дикки.

Дикки Вид кашлянул и оглянулся кругом, спрашивая себя, тут-ли в комнате его часы, и если да, то где именно они спрятаны.

— Раз я здесь, то отчего бы мне не прибрать для тебя комнату немножко? — сказал он, вставая. — Я не люблю сидеть без дела.

— Спасибо, товарищ, — проговорил Боб и лег опять на постель и лежал смирно, наблюдая за Дикки Видом одним уголком глаза, не закрытым бинтами.

Не думаю, чтобы эта комната подвергалась когда-либо такой основательной уборке, с тех пор как в ней поселился Боб с женой, но часов своих Дикки Вид все-таки не видал, и что разозлило его еще более, это то, что мистрисс Притте уселась преспокойно на стул, сложила руки и еще указывала ему на места, оставшиеся неубранными.

— Оставь его в покое, — сказал Боб. — Он знает, что ему нужно. Куда ты девала те маленькие кусочки часов, что нашла на мне, когда перевязывала меня?

— Не спрашивай меня, — ответила мистрисс Притге. — Я была в таком состоянии, что почти не знала, что делать.

— Они должны быть где-нибудь здесь, — сказал Боб. — Ты поглядывай, не увидишь-ли их, Дикки, и если найдешь, то возьми их себе; они, ведь, твои.

Дикки Вид постарался быть вежливым и поблагодарил его, потом вернулся домой и опять начал советоваться с женой. Никто не мог решить; был ли Боб Притт в самом деле ранен, или же он действительно нашел часы у себя в кармане, и только притворяется. Но все были одинаково уверены в том, что, так или иначе, но Дикки Вид своих часов никогда не увидит.

В субботний вечер здесь, в "Подсолнечнике", собралось еще больше народу, так как всем хотелось опять увидеть фокус с часами. Мы слышали, что он удался прекрасно и в Кудфорде и в Монкшаме, но Боб Притте уверял, что поверит этому только тогда, когда сам увидит, не раньше.

Он явился в этот вечер одним из первых, потому что хотел, по его словам, узнать, что фокусник ему заплатит за все его страдания и за то, что так опорочил его доброе имя. Он вошел, опираясь на палку, с обвязанным еще лицом, уселся подле самого столика, за которым стоял фокусник, и все следил за ним как можно пристальнее, пока тот проделывал свои фокусы.

— А теперь, — сказал, наконец фокусник: — я приступаю к своему знаменитому фокусу с часами. Те из вас, кто был здесь во вторник, когда я его исполнил, конечно, помнят, что человек, в которого я выстрелил из пистолета, притворился, что ранен и убежал домой с часами в кармане.

— Вы — лжец! — закричал Боб Притте, вставая сместа.

— Прекрасно, — заметил фокусник. — Снимите-ка эти бинты с лица; и покажите нам всем, где вы ранены.

— И не подумаю, — воскликнул Боб. — Я не обязан вас слушаться.

— Снимите бинты, — настаивал фокусник: — и если есть хоть малейший след огнестрельной раны, я заплачу вам два соверена…

— Я боюсь, что застужу рану, — ответил Боб Притте.

— Нечего тебе этого бояться, Боб, — сказал Джон Бигс, кузнец, подходя сзади и обхватывая его своими сильными руками. — Ну-ка, кто-нибудь, снимите эти лохмотья; я подержу его.

Боб Притге начал было сопротивляться, но потом, видя, что это ни к чему не приведет, совсем затих и стоял смирно, пока с него снимали повязку.

— Ну, вот, смотрите! — вскричал фокусник, указывая на него. — Ни одного следа у него на лице, ни единого!

— Что? — вскричал Боб Притте. — Вы говорите, что нет никаких следов?

— Говорю, — сказал фокусник.

— Слава Богу! — вскричал Боб Притте, всплеснув руками. — Слава Богу! А я-то боялся, что буду обезображен на всю жизнь. Одолжите мне кто-нибудь кусочек зеркала; я просто поверить этому не могу.

— Ты украл часы Дикки Вида, — сказал Джон Бигс. — Я подозревал тебя все время. Ты вор, Боб Притте; вот ты что!

— Докажи это, — закричал Боб Притте. — Ты слышал, что фокусник тогда сказал, что последний раз как он пробовал, фокус не удался и ему пришлось заплатить восемнадцать пенсов хозяину часов?

— Это я только подшутил, — заметил фокусник Джону Бигсу. — Я всегда, могу сделать этот фокус, и сделаю его сейчас. Кто-нибудь будет так добр — одолжит мне часы.

Он оглянулся на всех, бывших в комнате, но никто не отозвался — иные предлагали чужие часы, хозяева которых не хотели с ними расстаться.

— Ну, ну, — сказал фокусник: — неужели никто из вас мне не доверяет? Часы будут так же сохранны, как у вас в кармане. Я хочу доказать вам, что этот человек — вор!

Он продолжал упрашивать, и, наконец, Джон Бигс вынул свои серебряные часы и отдал ему, только с условием, чтобы он, ни под каким видом, не стрелял ими в карман Боба Притте.

— Не так-же я глуп! — сказал фокусник. — Ну, теперь, все посмотрите хорошенько на эти часы, чтобы быть уверенными, что я вас не обманываю.

Он протянул их по очереди всем, и когда все посмотрели, подошел к столу и положил часы на стол.

— Дайте и мне посмотреть, — говорит Боб Притте. — Я не позволю порочить свое доброе имя так задаром, если могу помешать этому.

Он взял часы, подержал, поднес их к уху, и опять положил на стол.

— А это тот утюг, которым вы будете разбивать их? — спросил он.

— Тот самый, — сказал фокусник, смотря на него очень неласково. — Может быть, вы желаете и его осмотреть?

Боб Притте поднял его и посмотрел.

— Да, приятель, сказал он: — это обыкновенный, железный утюг. Лучшего ничего и не придумаешь, чтобы разбивать часы.

Он взмахнул им в воздухе и, прежде чем кто-нибудь мог двинуться, опустил изо-всей силы прямо на часы. Фокусник подскочил к нему и схватил его за руку, но было уже поздно, и он обратился в ужасном волнении к Джону Бигсу.

— Он разбил ваши часы! — закричал он. — Он разбил ваши часы!

— Ну, так что-же? — сказал Джон Бигс. — Ведь, их же и следовало разбить? Разве нет?

— Да, только не ему, — сказал фокусник, прыгая вокруг стола. — Теперь я умываю руки от всей этой истории.

— Слушайте вы! — заорал Джон Бигс. — Нечего мне говорить, что вы умываете руки. Докончите-ка ваш фокус и отдайте мне мои часы такими, как они были прежде.

— Нет, после того, как он вмешался в мои дела, — сказал фокусник: — если уж он так умеет, то пусть сам теперь сделает фокус.

— Мне бы лучше хотелось, чтоб вы его сделали, — сказал Джон Бигс. — Зачем вы ему позволили вмешаться?

— Как же мне было догадаться, что он хочет делать? — спросил фокусник. — Теперь вы должны уладить это между собой; мне тут нечего больше делать.

— Ладно, Джон Бигс, — сказал Боб Притте. — Если он не хочет сделать, то я сделаю. Если только этот фокус возможен, то не все-ли равно, кто его сделает? Не думаю, чтобы кто-нибудь сумел разбить часы лучше меня.

Джон Бигс взглянул на них и начал опять просить фокусника сделать фокус, но тот решительно отказался.

— Теперь нельзя его сделать, — сказал он: — и предупреждаю вас, что если будут стрелять из пистолета, то я не отвечаю за то, что может случиться.

— Если он не хочет, то Джордж Кетль зарядит пистолет и выстрелит, — сказал Боб Притте. — Он был в ополчении, так что никому не суметь против него.

Джордж Кетль подошел к столу весь красный от полученной при всех похвалы, и начал заряжать пистолет. Нам показалось, что делает он это не так ловко, как делал фокусник в прошедший раз, и ему пришлось еще раздавить утюгом крышки часов, прежде чем он мог втиснуть их в дуло. Но, наконец, дело было сделано, и он стоял в ожидании, с пистолетом в руках.

— В меня не стреляй, Джордж Кетль, — сказал Боб. — Меня уже раз назвали вором, и я вовсе не хочу, чтобы называли и во второй раз.

— Бросьте вы этот пистолет, дурак, пока еще не наделали беды, — закричал фокусник.

— В кого-же мне стрелять? — спросил Джордж Кетль, поднимая пистолет.

— Лучше всего, я думаю, в фокусника, — сказал Боб Притте: — потому что, если все случится так, как, по его словам, должно случиться, то часы окажутся у него в кармане.

— Да где же он? — спросил Днсордж Кетль, оглядываясь.

Биль Чемберс задержал его как раз в ту минуту, когда он хотел проскользнуть в дверь, чтобы позвать хозяина, и когда его привели назад и Джордж Кетль прицелился в него из пистолета, он так закричал, что ужас.

— Не будьте так глупы, — сказал Джордж Кетль. — Никто вам вреда не сделает.

— Вам будет но хуже, чем было мне, — прибавил Боб Притте.

— Бросьте пистолет! — закричал фокусник. — Бросьте его! Вы перебьете половину народа в комнате, если он выстрелит.

— Целься осторожнее, Джордж, — сказал Сам Джонс. — Может быть, его лучше посадить на стул, совсем одного, посреди комнаты?

Но хорошо было Саму Джонсу говорить, а фокусник не хотел сидеть один на стуле. Он даже вовсе не хотел садиться; у него точно вдруг прибавилось и рук и ног, и он так бился и сопротивлялся, что потребовалось четыре или пять человек, чтобы держать его.

— Отчего вы не стоите смирно? — сказал Джонс Бигс. — Джордж Кетль выстрелит вам часы прямо в карман. Он стреляет лучше всех нас в Клейбюри.

— Помогите! Караул!.. — закричал фокусник, все продолжая вырываться. — Он убьет меня! Никто не может делать этот фокус, кроме меня.

— Но вы же говорите, что не хотите его делать? — продолжал Джонс Бигс.

— Теперь — нет; теперь не могу! — закричал фокусник.

— А я не хочу, чтобы мои часы пропали из-за вашего нехотения, — сказал Джон Бигс. — Привяжите его к стулу, ребята.

— Хорошо же, — сказал фокусник, очень бледный. — Не привязывайте меня, не надо. Я буду сидеть совершенно смирно, если вы хотите, только лучше вынести стул на воздух, во избежание несчастья. Давайте-ка его сюда, вперед.

Джордж Кетль сказал, что это все глупости, но фокусник уверял, что фокус всегда лучше удается на открытом воздухе, и, наконец, они уступили, вывели его и вынесли стул наружу.

— Теперь, — сказал фокусник, садясь на стул: — вы все ступайте и становитесь рядом с тем человеком, который будет стрелять. Когда я скажу: "три"! — стреляйте. Ах, да, вот глядите, вот и часы на, земле!

Он указал пальцем, и когда все невольно взглянули вниз, соскочил со стула и бросился бежать со всех ног по дороге в Викхам. Это было так неожиданно, что никто не понял в первую минуту, в чем дело; затем, Джордж Кетль, который также глядел вниз, вместе с прочими, повернулся и спустил курок.

Последовал страшный взрыв, который почти оглушил нас всех и вся спинка стула разлетелась вдребезги. К тому времени как мы опомнились, фокусника почти уже не было видно вдали, а Боб Притте объяснял Джону Бигсу, что хорошо еще, что его часы были не золотые.

— Вот что значит верить чужому больше, чем человеку, которого вы знали всю свою жизнь, — говорил он покачивая глубокомысленно головой. — Надеюсь, что следующий, кому вздумается порочить мое доброе имя, отделается не так дешево. Я чувствовал все время, что этот фокус не может удастся; само собой разумеется, что не может; это было бы неестественно. А между тем, я, со своей стороны, сделал все, что мог чтобы он удался.

Принудительная работа

Констебль № 49 медленно проходил по Высокой улице в Уэппинге, наслаждаясь вечерней прохладой. Все лавки были уже закрыты, и улица почти пустынна. Мимоходом он высказал краткое, но сильное предостережение двум мальчишкам, дравшимся на тротуаре, и указал носком сапога — что край тротуара вовсе не подходящее место для отдохновения маленькой пятилетней девочки. Держа в руке свои белые перчатки, он медленно проследовал далее, чувствуя себя самодержавным властелином над всем своим участком.

Самодовольный вид, с которым он поглаживал свои рыжие бакенбарды, был прямо невыносим, и мистер Чарльз Пиннер, судовой кочегар, созерцал его с едва скрываемым бешенством. Дело в том, что неделю назад этот самый № 49 "сцапал" — по живописному выражению самого Пиннера — его лучшего друга за то, что он был причиной скопления народа, мешающего движению. Несправедливость заключения в участке мистера Джонсона, только потому, что толпа совершенно незнакомых ему людей, на которых он бросался, упорствовала в своем желании запруживать улицу, — несправедливость эта довела Пиннера чуть не до безумия. Несколько времени, однако, он держался позади № 49, ограничиваясь оскорбительными, но неслышными замечаниями, относительно цвета его бакенбард.

Констебль повернул в маленькую улочку между двумя небольшими пустырями, о пригодности и превосходстве которых для постройки тут же расклеенное объявление изобиловало прилагательными. Пиннер продолжал идти сзади. Он был из тех людей, которые считают, что от жизни следует брать все, что она дает в данную минуту, и какой-то голос нашептывал ему, что, проживи он еще хоть сто лет, ему никогда не представится более удобного случая рассчитаться с рыжим констеблем. Правда, в конце улицы стояло два-три маленьких домика, но единственным живым существом поблизости был только мальчик лет десяти. Но и он казался как раз таким мальчишкой, который должен был отнестись к задуманному Пиннером делу с одобрительной улыбкой.

Первой мыслью № 49 было, что на него свалилась дымовая труба, второй же мыслью — желание захватить ее сразу. Он сделал отчаянное усилие, высвободил каску и схватил Пиннера за руку.

— Пустите, — сказал Пиннер, вырываясь.

— Ага, — сказал № 49, весь красный от озлобления, поправляя свою каску, — теперь ты пойдешь со мною, молодец.

Раскаиваясь в своем естественном порыве, приведшем к таким печальным результатам, Пиннер вырвался и отошел, шатаясь, к забору. Потом он скользнул в сторону, и когда 49 повторил свое требование и указал на бесполезность всякого сопротивления, Пиннер неожиданно и сильно ударил его кулаком в висок.

Констебль свалился, как подстреленный. Каска слетела с его головы, и он тяжело ударился затылком о каменную мостовую. У Пиннера мгновенно испарилось всякое желание схватываться с полицией, он бросился бежать мимо восхищенного мальчишки, и, только, завернув за угол, слегка умерил свой шаг, чтобы не обращать на себя нежелательного внимания. Он прямо отправился домой, в маленький домик в узеньком переулке близ Кэбль-Стрита, и запыхавшись бросился на стул, между тем, как его жена, не привыкшая к столь ранним его возвращениям, не могла прийти в себя от изумления и засыпала его вопросами.

— Ты хочешь посидеть немного дома со мной? — воскликнула она в изумлении. Да ты здоров ли, Чарли?

— Разумеется, здоров, — угрюмо проворчал кочегар. Я просто подумал, что тебе бы хотелось видеть меня немножко дома, пока я не ушел в плавание.

— Та-ак! — сказала миссис Пиннер, — ты порядочно долго до этого додумывался.

— Лучше поздно, чем никогда, — проворчал ее супруг, — прислушиваясь с напряженным видом и полным ужаса ожиданием к каждому звуку на улице.

— Ну, что ж, я очень рада, что ты теперь так думаешь, — сказала миссис Пиннер. Это никогда не поздно. Я пойду наверх и принесу малютку.

— Зачем? — коротко спросил ее муж.

— Да чтобы и он повидал тебя немного, — отвечала жена. Он до сих пор говорит "папа" всякому мужчине, которого видит. Он в этом не виноват, бедняжка.

Пиннер, продолжая прислушиваться к шагам снаружи, пробормотал что-то сквозь зубы. Малютка был разбужен от первого сладкого сна и принесен вниз, причем родитель и младенец предались на некоторое время взаимному созерцанию с далеко недоброжелательным любопытством.

Необыкновенное объяснение Пиннером своего пребывания дома оставалось в силе лишь до следующего утра; но когда он и после завтрака продолжал спокойно сидеть дома, выказывая явное желание и далее продолжать в том же духе, тогда жена потребовала от него другого разъяснения, менее ошеломляющего и более понятного ее разуму. На это Пиннер заявил в виде вступления о своей ненависти к рыжим бакенбардам вообще и закончил полным незнанием.

— Ему это поделом, — убежденно решила его жена, — но тебе это обойдется в шесть месяцев тюрьмы, если тебя накроют, Чарли. Тебе придется сидеть дома и ухаживать за мной и за малюткой, покуда твое судно не выйдет в море.

Пиннер непочтительно оглядел своего сына и наследника и издал унылый стон.

— Свидетелей ведь не было, — заметил он, — т. е. был только один мальчишка, да и он выглядел так, что видно не особенно полюбилась ему полиция.

— Ну, чужая душа — потемки, — ответила жена, — причем в мозгу ее медленно созревал план, как ей извлечь наибольшую пользу из всего приключения. Мне бы очень не хотелось, чтобы тебя засадили в тюрьму.

— Да и мне тоже, — объявил Пиннер с глубоким убеждением. Интересно, было ли про это написано в газетах?

— Разумеется, — кивнула головой жена.

— Поди-ка, купи одну газету и прочитай, — сказал кочегар, — и прибавил покосившись на ребенка: "я за ним пригляжу, только возвращайся поскорее".

Жена вышла и скоро вернулась с газетой, причем Пиннер, не знавший грамоты, с тревогой следил за ней, пока она просматривала столбцы. Впрочем, вскоре выяснилось, что его вчерашний поступок избежал чести быть увековеченным в печати, и Пиннер начал набираться храбрости.

— Я думаю, с ним ничего особенного не случилось, — сказал он. Должно быть, ему и самому-то неприятно рассказывать в участке про то, как его вздули. Не все любят про это говорить. Я же буду глядеть в оба, когда выйду на улицу.

— Тебе бы лучше все-таки не выходить, — сказала жена. Она снова взяла газету и принялась ее просматривать, не переставая исподтишка следить за ним. Вдруг она нагнулась и внимательно уставилась на строчки; внезапный испуганный возглас ее согнал розы с ланит Пиннера и заставил его ожидать самого худшего.

— Что такое?.. — пробормотал он.

Миссис Пиннер сложила газету пополам, знаком велела ему молчать и прочла следующее:

"Вчера вечером в Уэппинге произведено злодейское нападение на констебля; его свалил с ног какой-то матрос, и он получил сотрясение мозга. Пострадавший констебль утверждает, что он легко узнает преступника в лицо и дал его полное описание в полицейской конторе.

Поиски начаты. За всеми трактирами зорко следят".

— Эге, вот так штука! — смущенно сообразил Пиннер. И так тут все и написано?

— Да, и это все, — отвечала его жена и отложила газету в сторону.

— Все! — воскликнул рассерженный кочегар. А тебе бы еще чего-нибудь хотелось? Нечего сказать, попался я в тиски! Право, я бы также охотно сидел в тюрьме, как и здесь.

— Ты не будешь так думать, когда опять уйдешь в море, — ответила жена.

Пиннер вздохнул и начал бестолково метаться по комнате; потом снова бросился на стул, покачал головой и закурил трубку.

— Дома ты можешь быть совершенно спокоен, — сказала его жена, вполне выработавшая тем временем свой план. Одно только нехорошо, что люди станут удивляться, зачем ты целыми днями сидел дома.

Пиннер вынул трубку изо рта и тупо смотрел на нее.

— Мне кажется, что тебе бы надо иметь какое-нибудь дело, из-за которого ты бы оставался дома, — продолжала она.

— Ну, так разве это не дело? — спросил несчастный.

— Да, но об этой причине ты ведь не можешь говорить всем, — сказала его жена. Ты должен иметь занятие, которое все бы видели, а потому и болтать бы пустого не могли.

— Да, вам ведь все годится, что-бы болтать, — сказал Пиннер. Вот если бы ты что-нибудь выдумала, это было бы умнее.

Миссис Пиннер, у которой уже наготове было несколько занятий, глубокомысленно задумалась, царапая себе подбородок вязальной спицей.

— Выбелить потолок в кухне, — сказала она, наконец.

— А сколько времени это возьмет? — кисло спросил ее господин и повелитель, которого перспектива беления вовсе не очаровала.

— Потом ты бы мог оклеить обоями эту комнату, — продолжала миссис Пиннер, — и приколотить вон те полки в углу, про которые ты говорил. Все это заняло бы несколько времени.

— Да, я думаю, — подтвердил Пиннер, ядовито глядя на жену.

— А потом, я думаю, — сказала она, — что если мне удастся достать ящик из-под сахара от бакалейщика и две пары колес, то ты бы мог смастерить отличную колясочку для малютки.

— Я полагаю… — начал изумленный Пиннер.

— Пока ты будешь этим заниматься, я постараюсь придумать еще что-нибудь, — перебила его жена.

Пиннер некоторое время глядел на нее, вытаращив глаза; потом проговорил, наконец: "покорно благодарю", не без ядовитости, и погрузился в мрачные размышления.

— Это самый разумный план, — убеждала его жена серьезно, — и это тем надежнее, что все эти работы необходимо сделать, а потому ничего не может быть понятнее того, что ты будешь сидет дома и заниматься этим. Никто не найдет в этом ничего странного.

Она продолжала прилежно вязать, искоса поглядывая на мужа. Он сидел и курил некоторое время; потом поднялся со вздохом, послал ее за необходимыми материалами и провел весь день, беля потолок кухни.

К вечеру он до того был утомлен непривычным усердием, что был рад просидеть вечер дома, занимаясь курением. Но следующее утро было такое ясное и соблазнительное, что его затворничество показалось ему более чем возмутительным. В надежде, что какое-нибудь чудо спасет его от столь низменных занятий, он снова послал жену за газетой.

— Тут немного про это написано сегодня, — сказала она.

В это время заплакал малютка, потом надо было вымыть посуду после завтрака, потом являлись все новые помехи к чтению газеты.

— Читай, — строго сказал кочегар.

— "Пострадавший констебль, — бойко прочла миссис Пиннер, — чувствует себя довольно хорошо; за трактирами продолжают наблюдать".

— Они, кажется, прямо таки влюблены в трактиры, — нетерпеливо заметил Пиннер. Я рад, что парень поправляется, но надеюсь, что он не встанет раньше, чем я не уйду в море.

— Конечно, не встанет, — отвечала жена. Но теперь мне, пожалуй, лучше пойти купить обои. Какого цвета ты бы лучше хотел?

Пиннер ответил, что для него все обои одинаковы, и погрузился в мрачные размышления на тему о том, откуда возьмутся на это деньги. Миссис Пиннер, отлично знавшая, какую большую экономию делали они теперь, благодаря его невольному заключению, только улыбнулась на его уныние.

В этот день он оклеил комнату, потолковав предварительно о ценах на обои и высказав свое твердое убеждение, что в благоустроенном государстве не должно быть вовсе констеблей с рыжими бакенбардами. Ко всем комплиментам насчет его работы, которыми осыпала его благодарная миссис Пиннер, он притворялся глухим.

На следующее утро в газетах не было ничего нового, ибо фантазия миссис Пиннер несколько истощилась, но она быстро омрачила радость мужа, заметив, что полицейские власти нарочно держатся в тени, чтобы убаюкать его ложной безопасностью. Она нарисовала ему такую забавную картину того, как полиция обыскивает улицы и трактиры, в то время, как Пиннер скромненько сидит дома и мастерит детскую колясочку, что сама расхохоталась чуть не до удушья, между тем как Пиннер сидел, вытаращив на нее глаза в гневном изумлении.

Для Пиннера далеко не было источником радости сообщение, что все другие жены в их доме ставили его в пример своим мужьям и стремились убедить этих упрямых людей последовать по его стопам. Миссис Смит, жившая этажем выше, прославляла его в таких выражениях, что он краснел от стыда, а миссис Хаук (двумя этажами выше) рассыпалась перед ним в таких комплиментах, что мистер Хаук, недавно только женившийся, спустился вниз, желая во что бы ни стало устроить небольшую потасовку с ним на заднем дворе.

Когда детская коляска была окончена, терпению его тоже настал конец, и он решился, рискуя всем, вернуть себе свободу. Никогда улица не казалась ему такой заманчивой, как в эту минуту, когда он глядел на нее из своего маленького окошечка. Он набил свою трубку и сообщил испуганной миссис Пиннер свое намерение выйти и пройтись немного.

— Погоди, покуда я загляну в газету! — просила она.

— Да зачем читать газету? — отвечал Пиннер. Мы и так знаем, что он лежит в постели, и я думаю, что как раз тогда, когда он встанет, мой срок и кончится. Я буду глядеть в оба. Вдобавок, мне пришла в голову хорошая мысль: я сбрею себе усы. Мне бы раньше надо было догадаться это сделать.

Он отправился наверх, оставив жену ломать руки в отчаянии. Рыжий констебль и не думал лежать в постели, она это отлично знала; он распоряжался в этой местности со всей своей зоркой наблюдательностью, стремясь отомстить за перенесенное унижение. Было необходимо спасти мужа во что бы то ни стало, и пока он возился наверху с бритвой, она выскользнула на улицу и купила газету.

Когда она вернулась, он только-что сошел вниз и обернулся к ней с самодовольной гримасой, но, взглянув на ее лицо, он сразу переменился, с лица его сбежала улыбка, и он стоял молча, нервно ожидая дурных вестей.

— О, Боже мой! — простонала его жена.

— Что написано? — тревожно спросил Пиннер.

Миссис Пиннер оперлась на стол и в отчаянии качала головой.

— Нашли меня? — спросил Пиннер.

— Хуже, — отвечала жена.

— Хуже? — спросил Пиннер, чья фантазия не была из особенно богато одаренных. Что же еще может быть?

— Он умер, — торжественно провозгласила миссис Пиннер.

— Умер! — воскликнул Пиннер, подскочив на месте.

Миссис Пиннер с тихим рыданием взяла газету и медленно прочла, прерываемая временами восклицаниями мужа:

"Несчастный констебль, сделавшийся на днях жертвой злодейского нападения в Уэппинге, тихо скончался вчера вечером. Лэди Веракс, вне себя от отчаяния и отказывается отойти от тела. Многие из членов королевской семьи выразили телеграммами свое…

— Что? — перебил ее изумленный слушатель.

— Я перепутала строки, — сказала миссис Пеннер, которая была слишком заинтересована тем, что она читала о смерти известного аристократа, чтобы вспомнить необходимости некоторых изменений в тексте, для того, чтобы все оказалось пригодным для констебля. — Вот я нашла:

"Несчастный констебль, сделавшийся на днях жертвой злодейского нападения в Уэппинге, тихо скончался вчера вечером на руках своей жены и детей. Полагают, что преступник ушел в море."

— Я бы хотел, чтобы так и было, — жалостно сказал мистер Пиннер. Я бы хотел быть где угодно, только не здесь. Тоже фантазия была назначать констеблем этакую яичную скорлупу! Я ведь едва до него дотронулся.

— Обещай мне, что ты не выйдешь на улицу! — просила его жена с рыданием в голосе.

— Выйти? — энергично воскликнул Пиннер. — Выйти?… Да что ты думаешь, что я помешался, что-ли? Я буду сидеть дома, пока судно не уйдет, и то я проеду туда на извозчике. Чего я, спрашивается, не видал на улице?

Совершенно перепуганный, он уселся в самом темном углу комнаты, обмениваясь с женой горькими замечаниями о необычайной хрупкости полицейских чинов.

— Никогда больше во всю мою жизнь я не дотронусь ни до одного из них, — уверял он. Если мне даже принесут его сюда и посадят сонного на стул, я его и пальцем не трону.

— Тебя довело до этого пьянство, — сказала жена.

— Я никогда больше не выпью ни одной капли, — убеждал он ее с содроганием.

Трубка утратила для него всякий вкус, и он сидел молча и размышлял, как вдруг его осенило, что ему необходимо начать новые работы, чтобы иметь повод сидеть дома.

Миссис Пиннер вполне с этим согласилась, и они вместе составили список починок и улучшений, которые должны были занять каждую минуту из остающегося у него времени. Он работал с таким лихорадочным жаром, что вошел в поговорку у всех остальных жильцов, и единственные минуты, когда он себя чувствовал спокойным и счастливым, были те, что проводил за работой в спальне, крепко заперев двери. Мистер Смит приписывал это болезни и целый час обсуждал с мистером Хауком, не заразительна ли она, Боже упаси!

Время, между тем, медленно шло, и, наконец, до отъезда осталось всего два дня, и он был в таком нервном и возбужденном состоянии, что миссис Пиннер ожидала его отъезда почти с такой же тревогой, как и он сам.

Чтобы хоть немного его утешить, она прочла ему сообщение, что полиция отказалась от безнадежных поисков. Но Пиннер только покачал на это головою и сказал, что все это только уловки, чтобы его выманить. Чтобы парализовать намерения полиции, он принялся с жаром приделывать свистульку к детской колясочке.

Жена оставила его за этим занятием, уходя за покупками. Когда она вернулась домой, все было тихо, и ничто не указывало на то, что случилось нечто необыкновенное, но, войдя в комнату, она не могла удержаться от восклицания при виде картины, представившейся ее глазам. Пиннер лежал съежившись на диване, зарывшись головой в подушки, и одна его нога судорожно дрыгала в воздухе.

— Чарли! — воскликнула она. — Чарли!

Из подушек вместо ответа послышался глухой стон.

— Что случилось, — спрашивала она с беспокойством.

— Я видел это! — сказал Пиннер дрожащим голосом. — Я видел привидение. Я как раз выглядывал из-за занавески на улицу, когда оно прошло.

— Глупости!

— Его привидение! — продолжал Пиннер, принимая более естественную позу, но продолжая трястись; — рыжие бакенбарды, белые перчатки и все такое. Оно ходит взад и вперед по улице. Я с ума сойду! Я уже два раза его видел.

— Воображение! — возразила жена, совершенно пораженная таким оборотом дела.

— Я боюсь, что он пришел за мною, — продолжал Пиннер, вращая глазами. Я каждую минуту жду, что он покажется в дверях и поманит меня за собою в участок. Каждую минуту я жду, что его бледное лицо покажется в окошке, страшно на меня глядя.

— Тебе, право, не следует об этом всем думать, — сказала жена.

— Я видел его так же ясно, как вижу тебя, — упорствовал в конец струхнувший кочегар. — Оно ходило взад и вперед такое-же надутое, как и при жизни.

— Я спущу занавески, — сказала жена, и подошла к окну, чтобы исполнить это намерение, как вдруг неожиданно откинулась назад с невольным возгласом.

— И ты его видишь? — воскликнул ее муж.

— Нет, — сказала миссис Пиннер, оправившись от испуга. — Закрой глаза!

Кочегар вскочил на ноги.

— Не подходи, — говорила она, — не гляди сюда!

— Нет! я хочу!

Жена бросилась к нему, но он оттолкнул ее и рванулся к окну. Здесь он остановился как вкопанный, вытаращив глаза и бормоча какие-то не связные слова, между тем как привидение рыжего констебля все еще было на виду. Только его напыщенное спокойствие и маятникообразное покачивание рук на ходу исчезли, и оно самым, очевидно, пракгическим манером старалось довести до участка сопротивлявшегося рыбака.

— Удивительно! — нервно заявила миссис Пиннер. — Он выглядит совершенно живым!

Кочегар все продолжал глядеть на толпу, подвигавшуюся по улице, потом обернулся к жене и взглянул на нее.

— Хочешь ты, я тебе скажу, что я обо всем этом думаю? — прогремел он.

— Только не при малютке, Чарли, — пролепетала миссис Пиннер, — отступая к стене.

Кочегар продолжал молча смотреть не нее, и вид его был настолько угрожающий, что она внезапно выхватила из люльки Чарльза Пиннера младшего и подняла его перед собою.

— Ты продержала меня дома почти три недели, — начал Пиннер голосом, дрожащим от сочувствия к собственным несчастьям. Три недели моего короткого отпуска потратил я на то, чтобы делать детские коляски, белить потолки, наклеивать и все такое. Я был посмешищем всего дома и работал, как каторжник. Что ты можешь сказать и свое оправдание?

— Что ты хочешь сказать? — спросила миссис Пиннер, успевшая оправиться от своего смущения. Разве я виновата в том, что пишут в газетах? Почем я могла знать, что тот констебль, который умер, был не твой констебль.

Пиннер уставился на нее, но она встретила его взгляд глазами столь правдивыми и ясными, как у ребенка. Он же внезапно сообразив, что только даром теряет золотое время, схватил свою шапку, и в то время, как № 49 завернул со своей жертвой за угол, он бросился бежать в противоположном направлении, чтобы провести обычным образом остающиеся у него последние часы отпуска.

* * *

Тексты печатаются по изданиям:

* "Искатели клада" — журнал «Вѣстникъ Европы», № 8, 9 за 1905 г. Перевод О. Ч., редакция Сем. Г.

Рассказы

* "Сынок" — "Всеобщая библиотека", выпуск 52. В.В. Джекобс, "Обезьянья лапа", издание Акц. Общ. Типограф. Дела в С.Петербурге, 1907 г.

* "Все трое — капитаны" — Избранные произведения русских и иностранных писателей. Пестрые рассказы. Бесплатное приложение к газете «Трудовая копейка», 1914 г. Ориг. название "Все три — капитаны"

* "Непобедимый боксер" — журнал "Вокруг света" № 44, ноябрь 1928 г. Л.: Красная газета.

* "Суеверие спасло!" — Иллюстрированное приложение к газ. Новое время, 9 мая 1907 г., № 11190.

* "Провожатый мистрисс Банкер" — "Библиотека Сатирикона", выпуск 24. СПб.: Издание М.Г. Корнфельда, 1911 г. Перевод Зин. Львовского.

* "В павлиньих перьях" — В.В. Джекобс, "В павлиньих перьях". Л.: Издательство "Красная газета". Перевод О.А.Ш. Ориг. назв. "Fine Feathers".

* "Чужое платье" — В. Джекобс, "Чернокожие". Л.: Сеятель, 1925 г.

* "Часы" — В.В. Джекобс, "В павлиньих перьях". Л.: Издательство "Красная газета". Перевод О.А.Ш.

* "Золотое предприятие" — W.W. Jacobs, "Tales". Английские писатели в обработке для русских, № 7. Петроград: Благо, 1915 г. Редакция перевода Сем. Г.

* "Сбежавший жених" — У. Джекобс, "Сбежавший жених и др. рассказы". М.: Звезда, 1912 г. Перевод М. Травиной.

* "Знаменитый фокусник" — "Всеобщая библиотека", выпуск 52. В.В. Джекобс, "Обезьянья лапа", издание Акц. Общ. Типограф. Дела в С.Петербурге, 1907 г.

* "Принудительная работа" — Новый журнал иностранной литературы, искусства и науки. Март 1903 г. Перевод Е. М. Студенской.

Примечания

1

Boa constrictor (лат.) — удав обыкновенный.

(обратно)

2

Форкастель — небольшой помост или палуба на парусных военных судах.

(обратно)

3

Штирборт — правый по ходу движения борт судна.

(обратно)

4

Произведение, с таким названием уже было включено в первый том нашего двухтомника. Но там был был рассказ "In Borrowed Plumes", здесь же публикуется рассказ "Fine Feathers", который тоже издавался под названием "В павлиньих перьях" (В. В. Джекобс. В павлиньих перьях, Л-д.: Красная газета, 1927 г.). В силу ряда причин редакция решила не менять название.

(обратно)

Оглавление

В. В. Джекобс Искатели клада. Рассказы Собрание сочинений в 2-х томах. Том 2

  Искатели клада роман

  Рассказы

    Сынок

    Все трое — капитаны

    Непобедимый боксер

    Суеверие спасло!

    Провожатый мистрисс Банкер

    В павлиньих перьях[4]

    Чужое платье

    Часы

    Золотое предприятие

    Сбежавший жених

    Знаменитый фокусник

    Принудительная работа

  * * *

*** Примечания ***