Наследие. Трилогия (ЛП) [Нора Кейта Джемисин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

ТРИЛОГИЯ НАСЛЕДИЕ / Inheritance


Сто тысяч королевств / The Hundred Thousand Kingdoms (2010)


Дни черного солнца / The Broken Kingdoms (2010)


Держава богов / The Kingdom of Gods (2011) + Ещё не конец / Not the End (2011) [рассказ]


Нора Кейта Джемисин


Сто Тысяч Королевств


Йейнэ Дарр — презираемая всеми полукровка из дикого северного края — вдруг получает вызов во дворец самого могущественного властелина в Ста Тысячах Королевств. Ее дед, глава клана Арамери, совершает очень странный поступок — назначает ее своей наследницей. С этого момента для Йейнэ начинается новая жизнь: она вынуждена искать поддержки у пленных богов, разгадывать тайны кровавой семейной истории, интриговать и сражаться с другими претендентами на трон. Судьба человечества висит на волоске, а Йейнэ предстоит узнать, как далеко можно зайти ради любви — и ради ненависти — в мире, где судьбы смертных и богов накрепко связаны враждой и местью.

1

ДЕДУШКА


Я не та, кем была прежде. Они сотворили со мной то, что сотворили. Распороли грудь и выдрали сердце. И теперь я не знаю, кто я такая.

Но я вспомню. Обязательно вспомню.

*

Люди много чего рассказывают про ночь, когда я появилась на свет. Некоторые говорят, что мать скрестила ноги и, несмотря на жестокие схватки, всеми силами старалась не допустить моего рождения. Я, конечно, вылезла наружу — с природой не поспоришь. Но она все равно пыталась, и я не удивлена — ибо хорошо понимаю почему.

*

Моя мать когда-то была наследницей рода Арамери. Давали бал для мелких дворянчиков. Ну знаете, такие устраивают раз в десять лет, чтобы совсем уж не втаптывать в грязь и поддерживать их чувство собственного достоинства. Отец осмелился пригласить мать на танец. Она снизошла до него. Согласилась. Мне всегда хотелось знать: ну что, что такого отец мог сделать или сказать в ту ночь? Почему она настолько сильно влюбилась, что отказалась от всего — лишь бы остаться с ним? Прямо как в сказке. О-о-очень романтично. В сказках все женятся и живут долго и счастливо. Правда, в сказках обычно ничего не говорится о том, что бывает, если на свадьбу не приходит и сильно обижается самое могущественное в мире семейство.

*

Однако, что это я… совсем забыла, с чего начала. Итак, кто я такая. Время представиться.

Меня зовут Йейнэ. Точнее, Йейнэ дау ши Киннет таи вер Сомем канна дарре. Значит это, что я дочь Киннет и среди племен народа дарре принадлежу к Сомем. Правда, сейчас на принадлежность к племени мало кто обращает внимание. А вот до Войны богов все было по-другому…

Мне девятнадцать. Кроме того, я энну, предводительница моего народа, точнее, бывшая энну. По обычаям Арамери, каковые они, в свою очередь, унаследовали от народа амн, от которого произошли, я баронесса Йейнэ Дарр.

Прошел месяц со дня смерти матери, и я получила послание — от деда, Декарты Арамери. Он приглашал меня посетить семейное гнездо. От приглашений Арамери отказываться не принято, поэтому я незамедлительно тронулась в путь. Путешествие длилось долго — добрых три месяца ушло на дорогу от Дальнесеверного материка до Сенма, что за морем Раскаяния. Дарр не слишком богат, но я путешествовала со всей приличествующей роскошью: сначала в паланкине, потом на океанском корабле, а затем в карете с кучером. Мне все это было не особо нужно, но так постановил Совет воинов Дарра. Они почему-то надеялись, что элегантность моего прибытия вернет нам благоволение семьи Арамери. Всем известно, что потомки амн падки на роскошь и встречают по одежке.

И вот, нарядная и красивая, я прибыла в пункт назначения. В самый день зимнего солнцестояния. Кучер остановил карету на вершине холма в виду города — вроде как затем, чтобы напоить лошадей, а на самом деле потому что он был из местных, а местным нравится, когда приезжие разевают рты и в изумлении таращатся. Так, благодаря его насмешливому любопытству, моим глазам впервые открылось сердце Ста Тысяч Королевств.

Цветет на Дальнем Севере роза, что ценится превыше всех остальных. Нет, вы не подумайте, что я впала в лирическое отступление. Она называется роза алтарных покровов. Лепестки у нее нежно-жемчужного цвета и едва не сияют, а ближе к земле иногда вырастает второй цветок. А уж если роза алтарных покровов выпускает огромные лепестки, достающие до самой земли, то ей нет цены. Оба бутона раскрываются одновременно, и так плодоносят и глава, и покров, и слава сияет и в вышних, и внизу, под небесами.

И вот передо мной лежал город, который так и назывался — Небо. Он стоял на земле — точнее, на небольшой горе или, скорее, холме-переростке, окруженный высокими стенами, над которыми поднимались уступ за уступом дома — все белоснежные, как лебединый пух. Ибо так приказали Арамери. А над городом парил дворец, тоже носивший имя Небо — и оно принадлежало ему по праву. Меньше он был, но ярче, и по жемчужной белизне его стен бежали тени облаков. Я знала, что дворец стоит на столпе. На немыслимо тонкой колонне, непостижимым образом удерживавшей вес огромного здания. Но с такого расстояния я не могла разглядеть ее. Дворец плыл над городом, будто бы привязанный лишь тонкой духовной нитью, и поражал неземной красотой, от которой останавливалось сердце.

Роза алтарных покровов бесценна, вывести ее стоит огромных трудов. Как известно, все знаменитые семейства, даже у растений, грешат близкородственными связями. А такое скрещивание чревато появлением уродств и отклонений. Когда-то подобное уродство хитроумный садовник счел любопытным. Полезным. Аромат верхнего цветка приятен человеку, но отвратителен насекомым — и потому розы необходимо опылять вручную. А вот нижний, второй цветок высасывает все соки, потребные для роста. Семена удается получить нечасто, и из тех, что попадают в руки садовника, на одну прекрасную в своем совершенстве алтарную розу приходятся десять уродливых растений, которые уничтожают, устыдившись их безобразия.

*

У врат Неба — верхнего, которое дворец, — меня завернули обратно. Причем не из-за того, чего я боялась больше всего. Похоже, дед просто отсутствовал. Зато он оставил подробные указания на случай моего приезда.

Небо — фамильная резиденция Арамери. А дома делами не занимаются. Так заведено исстари, ибо с официальной точки зрения род Арамери не правит миром. Миром правит Благородное Собрание с любезной помощью ордена Итемпаса. Встречи Собрания проходят в Зале — огромном, впечатляющем высотой здании, естественно, белоснежном, которое стоит прямо у подножия дворца. Оно и правда очень красиво смотрится — и выглядело бы еще внушительнее, если бы его не затенял — во всех смыслах — парящий над ним дворец.

Я вошла и объявила о своем прибытии служащим Зала. Они воззрились на меня в немалом изумлении, хотя и без неприязни. Одного из них — совсем молоденького помощника, насколько я поняла, — отрядили сопровождать меня в главную палату. Там как раз вовсю шло дневное заседание.

Я происходила из благородного, хоть и захудалого рода и потому имела полное право присутствовать на заседаниях Собрания. Но в этом никогда не видели смысла. Сами посудите: нужно долго ехать и тратиться на дорогу. А Дарр — это слишком мелкое, бедное и всеми презираемое владение. Такому не нужно цепляться за свои права. А если прибавить к этому еще и отречение моей матушки от наследства, то наша слава окажется и вовсе незавидной. Дальний Север вообще традиционно считается глухоманью, и только некоторые народы сумели заслужить уважение и право возвышать свой голос в Собрании — деньги тут сыграли не последнюю роль. Так что неудивительно, что мое место в Собрании — не слишком близко к центру, да еще и за колонной — занял посланец от какого-то народа материка Сенм. У них в посольстве намного больше людей, чем отведенных в палате сидений. Помощник тревожно зашептал, что нельзя, ни в коем случае нельзя сгонять с места этого почтенного человека, он же в возрасте и у него коленки болят. Это будет непростительно грубым поступком! Не желает ли госпожа постоять, раз уж так сложились обстоятельства? Госпожа ничего не имела против — долгие часы в неудобной карете давали о себе знать, и я была рада размять ноги.

Вот почему помощник поставил меня с краю. Зато с такого, откуда я прекрасно видела, что происходит и кто что делает. Зал Собрания и впрямь отличала удивительная соразмерность, а белизну мрамора прекрасно оттеняло драгоценное темное дерево, которое, наверное, в лучшие времена доставили из даррских лесов. Три с лишним сотни дворян заседали в удобных креслах, расставленных на полу и на поднимающихся кверху ярусах. Помощники, пажи, писари и прочая обслуга стояли с краю — там, куда отвели и меня. Вся эта армия подавальщиков застыла в готовности вручить нужный документ или умчаться выполнять поручение. А над всеми высился богато украшенный помост, на котором стоял председатель Собрания — он указывал на тех, кто выражал желание высказаться. Судя по доносившимся речам, спорили о праве на воду в какой-то пустыне, причем в жарких дебатах участвовали послы пяти стран. Любопытно, что все говорили строго по очереди, не перебивали, не дерзили, не выказывали заносчивости или высокомерия и воздерживались от оскорблений, как открытых, так и завуалированных. Прения проходили весьма чинно и благообразно, несмотря на толпу слушающих, и каких слушающих — большая часть этих людей не привыкла тушеваться, ибо с подданными своими говорила о чем хотела и когда хотела.

Одна причина необычайно примерного поведения собравшихся возвышалась на постаменте за спиной председателя: ростовая статуя Отца Небесного в знаменитой позе «Итемпас взывает к смертному разуму». Под суровым взглядом изваяния перебивать взявшего слово было не очень удобно. Но подлинным блюстителем дисциплины Собрания являлся, как я подозревала, строгий человек в высоко расположенной ложе. Я не могла как следует разглядеть его со своего места, но видела, что это пожилой, богато одетый господин. Рядом сидели светловолосый молодой человек и темноволосая женщина, их окружали свитские и вассалы.

Догадаться, кто это, не составило труда, хотя этот господин не носил корону, его не сопровождала стража — во всяком случае, так казалось на первый взгляд — и ни он, ни стоявшие рядом за всю встречу не проронили ни слова.

— Ну здравствуй, дедушка, — пробормотала я и улыбнулась ему через весь зал, хоть и понимала, что он меня не увидит в толпе.

Пажи и писари вытаращились на меня и продолжали таращиться до конца заседания.

*

Я преклонила колени перед дедом, а вокруг хихикали и перешептывались.

Хотя нет, нет, погодите.

*

Некогда миром управляли три бога.

В смысле, только три. А теперь их дюжины, если не сотни. Они плодятся как кролики. Но когда-то их было Трое, и были они могущественными и славными: бог дня, бог ночи и богиня сумерек и рассвета. Еще их звали свет, тьма и сумрак. Или порядок, хаос и равновесие. Однако это уже неважно, потому что богиня умерла, второй бог не умер, но все равно что мертв, а последний оставшийся правит миром.

Так вот, сила и власть Арамери — она от этого единственного Бога. Его зовут Отцом Небесным, а еще Блистательным Итемпасом, а предки Арамери благочестиво прислуживали ему в храмах. И за это Он дал им в руки оружие столь могучее, что ни одна армия не способна выстоять против него. И Арамери приняли и подняли это оружие — на самом деле много разных видов оружия, но это сейчас не важно, — и завоевали мир, и стали его повелителями.

Вот так понятнее?

*

Я преклонила колени перед дедом, вежливо опустив взгляд и положив кинжал на пол.

Мы уже находились в Небе — магия Вертикальных Врат мгновенно переместила нас туда после заседания Собрания. Меня сразу же призвали в аудиенц-зал деда, весьма похожий на тронный. Зал имел форму почти правильного круга, ибо круг есть священная фигура Итемпаса. Под высоченными арками потолка придворные казались еще выше, хотя куда уж — люди народа амн и так превосходили в росте моих сородичей. Высокие они были и бледнокожие — и невероятно уравновешенные, как мраморные статуи, а не существа из плоти и крови.

— Высокий лорд Арамери, — произнесла я, — предстать перед вами — честь для меня.

Когда я входила в зал, за спиной хихикали. Когда я поприветствовала деда, смешки зазвучали снова — приглушенные и еле сдерживаемые. Придворные прыскали в ладоши, платки, прикрывали глумливые улыбки веерами. Словно тысяча птиц устраивалась в ветвях в глубокой пуще.

А передо мной восседал Декарта Арамери, некоронованный король нашего мира. Он был стар, и в жизни мне не приходилось видеть человека старше его. Впрочем, амн живут дольше, чем мои сородичи, так что чему тут удивляться… Тонкие жидкие волосы полностью поседели, и был он таким худым и сгорбленным, что чудилось — огромное каменное кресло, которое никогда не называли троном, вот-вот поглотит его.

— Внучка, — отчетливо проговорил он, и смешки как отрезало.

Тишина стала такой тяжелой, что ее можно было потрогать. Дед — глава клана Арамери, его слово — закон. Но никто не ожидал, что он признает меня членом семьи. Даже я не ожидала этого.

— Поднимись, — произнес он. — Дай-ка я на тебя посмотрю.

Я встала. И кинжал подняла — раз уж он никому не понадобился. В зале воцарилась тишина. Внешность у меня не самая примечательная. Наверное, если б черты двух племен проявились во мне в другом сочетании, получилось бы что-то более удобоваримое. Например, если б я унаследовала рост амн и роскошные формы дарре. Ну или тяжелые густые волосы дарре, но светлого, как у амн, оттенка. А так у меня амнийские глаза — знаете, такие водянисто-зеленые. Смотрится страшновато, а не красиво. А еще я невысокая, плоская и коричнево-смуглая — ни дать ни взять деревяшка из ближайшего леса, и волосы у меня вьются как сумасшедшие, не прочешешь. А поскольку не прочешешь, я их коротко стригу. И вообще меня часто за мальчишку принимают.

Молчание затягивалось. Декарта нахмурился. У него на лбу виднелся странный знак: абсолютно правильный черный круг. Словно кто-то окунул монетку в чернила и оттиснул ее на бледной коже. А по сторонам чернело по толстой скобке, обжимающей круг.

— Ты совсем на нее не похожа, — наконец произнес лорд Арамери. — Но это неважно. Вирейн?

Это он окликнул одного из придворных — тот стоял ближе всех к трону. Сначала я подумала, что Вирейн — тоже старик, а потом поняла, что меня ввел в заблуждение цвет его волос — снежно-белый. Вирейну было едва за тридцать. Он тоже носил на лбу черный знак, правда, менее заковыристый, чем у Декарты, — просто круг, безо всяких боковых скобок.

— Она небезнадежна, — сообщил Вирейн, скрещивая на груди руки. — Красивее она, правда, не станет. Даже макияж не поможет. Но мы ее прилично оденем, и она будет выглядеть… хм, ну, по крайней мере, достойно благородного сословия.

Он прищурился и смерил меня с головы до ног придирчивым взглядом. Моя лучшая одежда, для дарре и вовсе роскошная, — длинный жилет из белого меха виверры и узкие штаны ниже колен, — ему не пришлась по вкусу — он лишь огорченно вздохнул. На меня еще в Собрании поглядывали… хм, скажем, обескураженно. Но я даже не подозревала, насколько ужасно выгляжу в глазах местной публики. А потом он долго рассматривал мое лицо, а я стояла и думала — интересно, он меня попросит зубы показать или нет?..

Но Вирейн улыбнулся во весь рот и показал свои — белые-белые.

— Мать хорошо ее обучила. Смотрите, она не боится. И злости тоже не выказывает — даже сейчас.

— Что ж, в таком случае она нам подходит, — отозвался Декарта.

— Подхожу для чего, дедушка? — удивилась я.

И без того тяжелая тишина в зале приобрела вес камня, и все вокруг насторожились — хотя Декарта уже назвал меня внучкой. Я рисковала, обращаясь к нему столь фамильярно — обладающие властью люди могут взбелениться из-за куда более пустяковых вещей. Но мать и впрямь хорошо меня обучила — я знала, что этот риск оправдан. Если выиграю — возвышусь в глазах придворных и займу среди них почетное место.

Лицо Декарты Арамери не изменилось. На нем застыло непроницаемое выражение.

— Подходишь для того, чтобы стать наследницей, внучка. Я желаю провозгласить тебя своей наследницей. Прямо сегодня.

Тишина стала тяжелой, как тронное кресло моего деда.

Это шутка такая? Тогда почему никто не смеется? Тишина-то и заставила меня поверить — не шутка. На лицах придворных читались ужас и изумление. И только Вирейн смотрел на меня, а не на Декарту.

Наверное, я должна что-то такое сказать в ответ?

— Но у вас ведь уже есть наследники! — вот, сказала.

— Могла бы выразиться подипломатичнее, — сухо заметил Вирейн.

Декарта пропустил его реплику мимо ушей.

— Истинно так, я их тоже назвал наследниками, — обратился он ко мне. — Назначил наследниками и Симину, и Релада. Это мои племянник и племянница, тебе они приходятся кузенами. До сего дня ты была с ними разлучена.

Я, конечно, о них слышала. Да и кто о них не слышал, хотела бы я спросить? О них ходило море слухов, и сплетники поочередно провозглашали их наследниками. Правда, никто ничего не знал наверняка. То, что наследниками считаются оба, мне даже в голову не приходило.

— Дедушка, простите, что говорю это, — осторожно начала я — хотя какая тут может быть осторожность, в такой-то беседе, — но вместе со мной у вас получится на два наследника больше, чем требуется.

Уже потом я поняла — это все глаза. Это из-за глаз Декарта кажется таким старым. Не знаю, какого они были цвета изначально, но сейчас они выглядели выцветшими и подернутыми белесой дымкой. А еще в них читалась память о прошлых жизнях — горьких и незадавшихся.

— Это точно, — согласился он. — Но из этого выйдет забавное состязание.

— Не совсем понимаю вашу мысль, дедушка.

Он поднял руку — некогда это был изящный и красивый жест. Но не теперь. Рука дрожала от старости.

— Все очень просто. Я назначил троих наследников. Кто-то из вас сумеет стать моим преемником. Двое других убьют друг друга. Или их обоих уничтожит более удачливый соперник. А кому жить, кому умереть… — тут он пожал плечами, — вам решать.

Мать учила меня никогда не выказывать страха. Но одно дело — страх, а другое — чувства, к тому же такие сильные. Меня прошиб пот. Вообще, на меня покушались всего один раз — а что, вполне естественно, кому нужна наша глухомань? Мало найдется дураков, желающих оказаться на месте наследницы какого-то задрипанного барона. А тут — другое дело. Есть еще двое претендентов — и каких! Лорд Релад! Леди Симина! Да об их богатстве и силе ходили легенды! Они всю жизнь сражались друг с другом! И вот — смотрите пожалуйста, появляюсь я. Ни друзей, ни денег — ничего. И смех и грех…

— Решать? Что тут можно решить? — вопросила я. Надо сказать, вопросила громко и отчетливо, даже голос не дрожал. — Не будет никакого состязания! Ни интересного, никакого! Они меня тут же убьют и снова начнут воевать друг с другом!

— Это возможно, — согласился дед.

Что бы такое придумать? Отсюда нужно бежать, и побыстрее! Дед безумен, это очевидно. Иначе с чего бы он устроил состязание за мировое господство? Предположим, завтра дед умрет, и что? Релад с Симиной раздерут мир на части, как старое одеяло, — каждый будет тянуть свою половину на себя. Разразится гражданская война, люди десятилетиями будут убивать друг друга! А я? Я же дурочка! Даже если судьба улыбнется — что совершенно невозможно и невероятно — и трон Арамери достанется мне, что я буду с ним делать? От меня ничего, кроме беды, не будет! Сто Тысяч Королевств немедленно погрузятся в хаос и бедствия! Декарта что, не понимает?

Однако спорить с безумцем невозможно. Впрочем, зачем мне спорить. Я с помощью Отца Небесного попытаюсь его понять.

— Но почему?

Он кивнул, словно ожидал такого вопроса:

— Твоя мать ушла из семьи. И я оказался без наследницы. Ты выплатишь ее долг.

— Она уже четыре месяца как в могиле, — рассердилась я. — А вам, дедушка, я смотрю, не терпится отомстить покойнице?

— Мое решение никак не связано с желанием отомстить, внучка. Это вопрос долга и только долга.

Он легонько махнул рукой, и из толпы придворных выступил мужчина. В отличие от Вирейна — на самом деле в отличие от всех остальных придворных — он носил знак перевернутого полумесяца. Отметина походила на поперечную морщину на лбу нахмурившегося человека. Придворный преклонил колено перед возвышением, на котором стояло кресло Декарты, и его длинная, по пояс, рыжая коса упала на пол и свилась кольцами.

— Я не надеюсь, что твоя мать объяснила тебе, что есть долг. — Декарта обратился ко мне поверх спины коленопреклоненного человека. — Она презрела собственный и закрутила любовь со сладкоречивым дикарем… Я позволил ей совершить проступок и потом часто жалел об этом. Однако я развею сожаления о прошлом нынешним деянием: ты вернешься к Арамери, внучка. Неважно, останешься ли ты жива или умрешь. Важно, что ты одна из нас. И ты, как и все мы, будешь служить. Подготовь ее как можно лучше, — велел он рыжему придворному.

На этом наш разговор завершился. Рыжий мужчина поднялся, подошел ко мне и тихо пробормотал, чтобы я следовала за ним. Я повиновалась. Так окончилась моя первая встреча с дедом, и так начался мой первый день в качестве полноправного члена семьи Арамери. Мне предстояло пережить гораздо более скверные дни, но тогда я еще об этом не знала.

2

ДРУГОЕ НЕБО


Столица моего родного края называется Арребайя. Город сложен из древнего камня, стены его оплетены плющом, и их стерегут изваяния зверей, которых никогда не существовало. Мы позабыли год основания Арребайи, но помним, что столице более двух тысяч лет. Люди ходят по городу медленно и разговаривают тихо — проявляют уважение к поколениям жителей, шагавшим по истертым булыжникам улиц. А может, людям просто не хочется говорить громко.

Небу — в смысле, городу — всего-то пятьсот лет. Его построили, когда какое-то несчастье обрушилось на предыдущую резиденцию Арамери. По меркам городов Небо — сущий подросток, причем грубый и неотесанный. Карета моя катилась по центральным улицам, ее обгоняли другие экипажи, оглушая цокотом копыт и грохотом колес. По тротуарам шли люди — целые толпы людей. И все они гомонили, толкались, суетились. Но не разговаривали. Все спешили. Куда-то бежали. В воздухе пахло лошадьми и стоячей водой, эти запахи я знала. А к ним примешивались новые, незнакомые — некоторые кислые, другие до приторности сладкие. А еще здесь совсем не было зелени. Ни росточка.

*

О чем бишь я?..

Ах да, о богах. Да, точно, о богах.

Причем не о тех, что пребывают на небесах и верны Блистательному Итемпасу. Есть и другие. Боги, которые Итемпасу изменили. Наверное, их не следует называть богами, ведь им больше никто не поклоняется. Кстати, а как бы вы определили слово «бог»? Наверняка для них есть более подходящее название. Военнопленные? Рабы? Или как я их назвала ранее — оружие?

Именно. Оружие. Несколько видов оружия.

Говорят, что они пребывают в Небе, все четверо. Они заточены в материальные вместилища, они заперты в них, и их неволю надежно охраняют не только замки и ключи, но и магические оковы. Возможно, они спят в хрустальных гробах и их время от времени пробуждают, чтобы почистить и смазать. Возможно, их выводят к почетным гостям.

А иногда хозяева выпускают их из клетки. И тогда в мир приходят невиданные эпидемии. Или вдруг бесследно исчезает население целого города. А однажды вместо гор образовались курящиеся дымком ямины.

Ненавидеть Арамери — себе дороже. Поэтому мы ненавидим не Арамери, а их оружие. Ибо оружию нет дела до нашей ненависти.

*

Моим сопровождающим дед назначил Теврила. Тот представился дворцовым управляющим. По имени я поняла, откуда он родом, но Теврил все равно пустился в объяснения: что он, мол, полукровка, прямо как я, наполовину амн, наполовину кен. Люди народа кен живут на острове далеко-далеко к востоку, они прекрасные мореходы. Вот почему у него такой странный цвет волос. Огненно-рыжий.

— Возлюбленная супруга Декарты, леди Игрет, скончалась совсем юной более сорока лет тому назад — ужасное, ужасное горе… — продолжал Теврил.

Болтал он весьма оживленно, и ничто не указывало, что безвременная кончина молодой леди как-то его удручает. Мы шли через белые залы дворца.

— Киннет тогда была еще совсем ребенком, но вскоре стало понятно, что из нее получится подходящая Арамери наследница. Именно поэтому Декарта не спешил вступать в новый брак. А когда Киннет… э-э… покинула лоно семьи, Декарта обратил свой взор к детям покойного брата. Изначально их было четверо. Релад и Симина — младшие. Они близнецы — у Арамери часто рождаются близнецы. Увы, их старшая сестра погибла, несчастный случай. По крайней мере, такова официальная версия, мнэ.

Я шла и слушала. Молча. А что, полезные сведения. Немного ошеломляющие, правда, зато теперь я больше знаю о новообретенных родственниках. Возможно, именно для этого Теврил и завел разговор. Потом он расписал, как я буду жить дальше: какой у меня титул, какие обязанности и привилегии. Вкратце, конечно, но мне хватило. Теперь я Йейнэ Арамери, не Йейнэ Дарр. Мне достанутся в управление новые земли, а вместе с ними — невероятное богатство. Я обязана часто появляться в Собрании и сидеть там в личной ложе семьи Арамери. Еще мне разрешено иметь постоянные апартаменты в Небе — я буду жить во дворце среди любящих родственников с материнской стороны. И я больше никогда не увижу родные края.

Мне стало тяжко и горько, когда я это услышала, но Теврил продолжил бойко тараторить, и я не успела захлебнуться тоской по родине.

— А старший их брат — мой отец. Он тоже умудрился умереть — причем исключительно по собственной вине. Ему, видите ли, понравилась юная девушка. Очень юная. — И он скроил брезгливую гримасу.

На самом деле чувствовалось, что он так много раз рассказывал эту историю, что никакой брезгливости не испытывал.

— К несчастью для батюшки, моя матушка, несмотря на юность, уже вошла в возраст созревания и понесла. Декарта казнил отца, когда семья матери возмутилась.

Тут он вздохнул и пожал плечами:

— Мы люди чистокровные, и нам многое прощается, но… некоторые правила нельзя нарушать. В конце концов, именно мы установили во всем мире всеобщее согласие, разве нет? И если мы будем нарушать собственные законы, это станет прямым оскорблением Отца Небесного.

Я хотела было спросить, почему Блистательный Итемпас не обращает внимания на остальные дела и делишки семейства Арамери, но прикусила язык. В голосе Теврила явственно слышалась горькая ирония, так что всякие комментарии к его сентенции представлялись излишними.

Быстро и ловко — настолько ловко и настолько быстро, что ему позавидовала бы моя бабушка, отличавшаяся железной хваткой, — он расправился со всеми делами: позвал швей (Йейнэ Арамери понадобится новая одежда), записал к парикмахеру и подыскал мне подходящие покои. И все это за час. Затем Теврил повел меня по дворцу. «Короткая прогулка!» — воскликнул он и продолжил болтать без остановки. Мы шли по отделанным белой слюдой… постойте… а может, перламутром?.. в общем, чем-то таким блестящим отделанным коридорам.

Примерно в начале экскурсии я перестала его слушать. Зря, конечно: могла бы почерпнуть полезные сведения о тех, кого нужно опасаться, о раскладе сил и внутренних склоках, узнала бы кучу последних сплетен, в том числе и самых грязных, — да мало ли что я могла узнать. Но не узнала. Я была слишком изумлена и подавлена случившимся, на меня свалилось чересчур много впечатлений. Болтовня Теврила казалась малозначимой по сравнению со всем остальным, и я принялась думать о своем незавидном положении.

Мой спутник, наверное, заметил, что я потеряла интерес к беседе, но, похоже, ему было все равно. И тут мы наконец добрались до моих апартаментов. Вдоль стены шли окна — огромные, от пола до потолка. Из них открывался потрясающий вид на город и окрестности. Крыши домов и поля виднелись далеко-далеко внизу. Я ошеломленно таращилась и даже рот раскрыла — этого матушка-покойница точно бы не одобрила. Мы находились так высоко, что я людей на улицах разглядеть не могла.

Теврил что-то такое произнес — настолько странное, что это что-то в меня просто не вместилось. Он понял и повторил. Я посмотрела ему в лицо.

— Вот, — сказал он, указывая на лоб.

На знак полумесяца.

— Что?

Он повторил в третий раз — терпеливо и не выказывая раздражения. А ведь, наверное, его рассердила моя тупость.

— Мы пойдем к Вирейну, и он оттиснет у тебя на лбу сигилу родства. Он уже, наверное, покончил с придворными обязанностями и сможет нас принять. А потом ты отдохнешь.

— Почему? Зачем?

Он удивился:

— Тебе мать ничего не рассказала?

— А что она должна была мне рассказать?

— Про Энефадэ.

— Энефа-что?!

На лице Теврила проступило нечто среднее между жалостью и растерянностью.

— Леди Киннет не подготовила тебя к этому?

И прежде чем я сумела придумать достойный ответ на этот вопрос, он продолжил:

— Мы носим сигилы родства из-за Энефадэ, леди Йейнэ. Без сигилы нельзя оставаться на ночь в Небе. Это… небезопасно.

Тут я разом отвлеклась от раздумий над тем, как странно звучит мой новый титул:

— А почему это небезопасно, лорд Теврил?

Он поморщился:

— Зови меня просто Теврилом, ладно? Лорд Декарта приказал, чтобы тебе оттиснули знак полного родства. Ты принадлежишь к Главной Семье. А я — простой полукровка.

Я стояла и не понимала: то ли я что-то пропустила (а надо было слушать внимательнее!), то ли мне чего-то не сказали. А может, этих «чего-то» было много. В общем, много чего мне не сказали.

— Теврил, пойми меня правильно, но все это для меня — бессмысленный набор слов.

— М-да, теперь это очевидно.

И он провел ладонью по волосам — впервые за все время беседы я увидела, что ему не по себе.

— Объяснять — слишком долго. А до заката осталось меньше часа.

Наверное, еще одно древнее правило, которым столь привержены дражайшие Арамери. Древнее и бессмысленное.

— Ну ладно. Но… — Я нахмурилась. — А что с моим кучером? Он меня в первом дворе ждет!

— Ждет?

— Ну, я как-то не планировала оставаться…

Теврил стиснул зубы, с трудом сдерживаясь. Я так и не узнала, что он на самом деле думал о моих умственных способностях.

— Я пошлю кого-нибудь сообщить, что в его услугах не нуждаются, — вежливо произнес он. — Его наградят за труды. У нас тут полно слуг, кучер тебе больше не нужен.

Слуг я видела — мы осматривали дворец, а они деловито сновали вокруг. Бесшумные фигуры в белом. Непрактично в белом полы драить, кстати. Но ладно, я ж тут не хозяйка, пусть дедовы родственники управляются как умеют.

— Этот кучер, между прочим, полконтинента со мной проехал, — вдруг озлилась я.

Причем я озлилась, но не хотела этого показывать.

— Он устал. И лошади его тоже устали! Неужели никак нельзя оставить беднягу переночевать? Да хлопните вы ему на лоб эту штуку, и пусть он едет завтра с утра! От простой вежливости с вас не убудет!

— Миледи, только Арамери носят сигилу кровного родства. И ее невозможно смыть или стереть.

— Только… — И тут меня посетило озарение. — Так что, здешние слуги — тоже члены семьи?

Он посмотрел на меня, и в его взгляде не было горечи — как ни странно. А ведь он мне уже намеками попытался все объяснить: папа-гуляка, а он, сын непутевого отца, управляющий. Высокая ступень служебной лестницы, но все равно Теврил — слуга. Он такой же Арамери, как и я, но его родители не состояли в браке. В глазах правоверных Итемпасов он — незаконнорожденный, отверженный с рождения. К тому же Декарта не любил его отца.

Словно прочитав мои мысли, Теврил заметил:

— Леди Йейнэ, лорд Декарта не зря сказал: все потомки Шахар Арамери должны служить. Каждый на своем месте — но все без исключения.

Сколько же всего стоит за этими словами. Разных историй, жизней, о которых я ничего не узнаю. Интересно, как много наших родственников оторвали от родины и семьи, лишили будущего и приказали явиться сюда — мыть полы и чистить овощи на кухне? Сколько их родилось в этом дворце? И умерло, так и не покинув его стен? И что случилось с теми, кто попытался бежать?

Неужели мне предстоит стать слугой? Как Теврил?

Но нет, нет. До Теврила никому дела нет. И он не стоит, как я, между наследниками и троном. Нет, я слугой не стану. Такой удачи мне не выпадет.

Он дотронулся до моей руки — я истолковала его жест как сочувственный.

— Это недалеко. Пойдемте.

*

На верхних уровнях Небо состояло сплошь из окон. В некоторых переходах даже потолок был сделан то ли из прозрачного стекла, то ли из хрусталя, хотя в нем отражались лишь небо и шпили. Солнце еще не село, оно едва коснулось горизонта несколько минут назад, но Теврил вдруг резко прибавил шагу. Я стала присматриваться к слугам — искала фамильное сходство. И оно обнаруживалось: зеленые глаза, особенные черты лица, у меня отсутствующие, я же в отца удалась. Ну и циничный взгляд — впрочем, это мне, наверное, мерещилось. А так, они все оказались очень разными на вид, прямо как Теврил и я, хотя большая часть происходила из амн или какой-нибудь сенмитской расы. А еще у каждого на лбу виднелся знак. Я их и раньше заметила, но подумала, что это какой-то выкрутас местной моды. У кого-то над бровями оттиснуты были треугольники или ромбы, но большинство довольствовались обычной черной полосой.

А еще мне не понравилось, как они на меня смотрели. Вскидывали глаза — и тут же воровато их отводили.

— Леди Йейнэ?

Теврил остановился в нескольких шагах впереди, заметив, что я отстала. Что поделаешь, он унаследовал от амн длинные ноги, а я нет. Да и денек выдался тяжелый.

— Прошу вас, поторопитесь, у нас не так много времени.

— Ну хорошо, хорошо, — пробормотала я.

Сил на то, чтобы быть вежливой, уже не осталось.

Но Теврил не двинулся с места. Он застыл, как изваяние. Оказалось, он смотрит вверх.

А над нами стоял человек. И смотрел на нас.

Я сказала, что это человек, потому что тогда я не знала, кто он на самом деле. А он походил на человека. Он стоял на нависающем над коридором балконе, под полукруглой изящной аркой — ни дать ни взять статуя в нише. Наверное, подумала я, шел по перпендикулярному коридору. Он словно бы направлялся куда-то, но что-то остановило его на полушаге. И он успел повернуть к нам голову. Из-за игры света и тени я никак не могла разглядеть лица, зато чувствовала на себе тяжелый пристальный взгляд.

И тут он положил руку на перила балкона — медленно, сознавая, что к нему прикованы все взгляды.

— Что с тобой, Наха? — послышался женский голос, и слабое эхо загуляло по коридору.

Через мгновение она возникла на балконе. Ее, в отличие от мужчины, я видела прекрасно: хрупкая амнийская красавица с роскошной гривой грозового цвета, аристократическими чертами лица и царственной осанкой. Я узнала ее по волосам — это была та самая женщина, что сидела в Собрании рядом с Декартой. Леди красовалась в платье из тех, что к лицу только амнийкам, — прямое, длинное, узкое одеяние кроваво-гранатового цвета.

— Что ты видишь? — вкрадчиво спросила она мужчину, хотя взгляд ее оставался прикованным ко мне.

Она подняла руку, пальчики что-то перебирали — я присмотрелась и увидела, что женщина крутит тонкую серебряную цепочку. Причем длинную — она свешивалась вниз и тут же поднималась вверх. И вдруг я поняла: блестящие звенья связывают руку женщины — и мужчину у перил.

— Тетушка, — проговорил Теврил — нарочито громко. Чтобы даже такая дурочка, как я, сообразила, перед кем стоит.

Я сообразила. На балконе играла с серебряной цепочкой леди Симина. Моя кузина — и соперница. Еще одна наследница Арамери.

— Этим вечером вы выглядите обворожительно.

— Благодарю, Теврил, — ответила она, продолжая все так же пристально глядеть мне в глаза. — А кто это с тобой?

Наступила короткая, но крайне неловкая пауза. Судя по напряженному лицу Теврила, он пытался избежать неминуемого столкновения и сказать что-нибудь обтекаемое. Но тут моя неугомонная натура взяла свое — в наших краях только слабые духом женщины прибегают к покровительству мужчин. Мы, дарре, можем сами постоять за себя. Поэтому я выступила вперед и вежливо склонила голову:

— Меня зовут Йейнэ Дарр.

Моя собеседница улыбнулась, да так, что сразу стало ясно — она знала, кто я. Видимо, по дворцу обычно расхаживало не так уж много дарре — не перепутаешь.

— Ах да. Я слышала краем уха, что дядюшка сегодня удостоил тебя аудиенции. Ты ведь дочь Киннет?

— Да.

В дарре я бы уже выхватила кинжал — столько яда источал ее обманчиво мягкий и вежливый голосок. Но мы в Небе, благословенном дворце Блистательного Итемпаса, покровителя мира и порядка. В Небе кинжалы не выхватывают. Я обернулась к Теврилу с молчаливым вопросом: представишь мне собеседницу?

— Леди Симина Арамери, — размеренно и спокойно произнес он.

К чести его будет сказано, он не дергал кадыком и не трясся. Только глаза бегали — Теврил посматривал то на кузину, то на застывшего у перил мужчину. То на нее, то на него, то на нее, то на него. Мужчину, кстати, Теврил представлять не стал, непонятно почему.

— Ах вот оно что, — процедила я.

Вообще, матушка неоднократно пыталась научить меня говорить любезности людям, которым хотелось оторвать голову. Но у нее ничего не вышло — даррская кровь оказалась сильнее.

— Ну здравствуй, кузина.

Не успела я закрыть рот, как Теврил произнес самым светским тоном:

— Прошу нас простить. Мне поручили показать леди Йейнэ дворец, так что мы…

Он не закончил — мужчина рядом с Симиной шумно, прерывисто вздохнул. Черные, длинные, густые волосы — любой даррец обзавидовался бы — упали ему на лицо, но я видела, как сжались пальцы на перилах.

— Теврил, подожди.

И Симина внимательно, задумчиво оглядела своего спутника. А затем протянула руку к его лицу — так, словно бы хотела погладить скрытую под волной черных волос щеку. Раздался тихий щелчок, и Симина убрала руку. Теперь в ней болтался, посверкивая тонкими изящными звеньями, серебряный ошейник.

— Прошу простить меня, тетушка, — быстро проговорил Теврил — он уже не скрывал страха.

А еще он крепко взял меня за руку:

— Нас ждет Вирейн, а вы сами знаете, он терпеть не может…

— Я сказала — подожди, и ты подождешь, — холодно отозвалась Симина. — Или я позволю себе забыть, каким полезным маленьким слугой ты был, Теврил.

И она посмотрела на черноволосого мужчину и снисходительно улыбнулась:

— Здесь, в Небе, много хороших слуг, правда, Нахадот?

Значит, черноволосого зовут Нахадотом. Знакомое имя, но я никак не могла припомнить, где же приходилось его слышать…

— Не делай этого, — четко выговорил Теврил. — Симина, не делай этого.

— У нее нет на лбу знака, — безмятежно отозвалась она. — А ты знаешь правила.

— Правила тут ни при чем, и ты это прекрасно знаешь! — взорвался наконец мой сопровождающий.

Но на Симину его горячность не произвела ровно никакого впечатления.

И тут я почувствовала это. Точнее, я почувствовала это после того самого длинного, прерывистого вздоха. По изнанке реальности пробежала дрожь. Задрожала на подставке ваза у стены. Ее никто не трогал, но бегущие по спине мурашки говорили: где-то в невидимом мире раздвинулась некая щель, и с ней отъехала в сторону часть реальности, открывая дорогу… чему-то иному.

Черноволосый поднял голову и посмотрел на меня. Он улыбался. Теперь я ясно видела его лицо и совершенно безумные глаза. И на меня обрушилось знание — я поняла, кто он. И что он есть на самом деле.

— Слушай меня внимательно, — тихо, но очень жестко проговорил Теврил мне на ухо.

Я не могла отвести взгляд, глаза черноволосого существа затягивали, как омут.

— Ты должна найти Вирейна. Только чистокровный Арамери способен отогнать его от тебя, а Вирейн единственный… Да раздери тебя тысяча чертей, смотри мне в глаза, Йейнэ!

И он развернулся и встал передо мной, закрывая меня от этих глаз, от этого взгляда. До слуха донесся мягкий шепоток — Симина что-то кому-то тихонько втолковывала. Похоже, она отдавала указания; как странно, Теврил вот тоже стоит передо мной и тоже говорит, что мне делать… Но я едва разбирала слова. Мне стало холодно, очень холодно.

— Личные покои Вирейна на два этажа выше. На каждом третьем пересечении коридоров есть подъемные комнаты — выглядят как нишамежду двух цветочных вазонов. Просто заскочишь в такую и подумаешь: «Вверх!» Дверь откроется прямо перед тобой. Пока светло, у тебя еще есть возможность спастись! Беги! Ну? Беги, я сказал!!!

Он отпихнул меня, я покачнулась и отступила. За спиной раздался абсолютно нечеловеческий вопль, словно бы разом завыли сотня волков, сотня ягуаров и жестокий зимний ветер — и вместе кинулись на меня, желая разорвать на части. Затем наступила тишина. И вот это было самое страшное.

Я сорвалась с места и побежала. Побежала быстро-быстро, как только могла.

3

ТЬМА


Наверное, нужно ненадолго прерваться и все объяснить. Ох, неважная из меня рассказчица… Но я должна все, все вспомнить, вспомнить, обязательно все вспомнить, ничего не забывать и держаться, держаться за каждое воспоминание. Потому что из меня уже много вытекло меня, много-много…

Ну так вот.

Некогда жили на свете три бога. Тот, что нынче за главного, убил богиню, проигравшую схватку, а второго бога поместил в узилище, что мучениями равно преисподней. Стенами его тюрьмы стали плоть и кровь, зарешеченными окнами — глаза, а наказаниями и лишениями — необходимость во сне и пище и подверженность боли, голоду и прочим немощам смертного тела. И это существо, помещенное в ненавистную вещественную оболочку, отдали Арамери. Чтобы те держали существо под присмотром и использовали по собственному усмотрению. Так поступили с ним и тремя его божественными детьми. Обратили в рабство. Но что такое рабство по сравнению с ужасом воплощения для заточенного в человеческое тело бога?..

С детства я слышала, как жрецы Блистательного Итемпаса повторяли: сей падший бог есть зло чистое и беспримесное. Во времена, когда господствовали Трое, его последователи справляли дикие обряды, устраивали полуночные оргии и впадали в ритуальное безумие. Если в Войне богов победил бы ныне повергнутый, род человеческий пресекся бы. Так поучали нас жрецы с суровыми лицами.

«Так что смотри веди себя хорошо, — приговаривали они. — А не то придет Ночной хозяин и заберет тебя».

*

И я бежала от Ночного хозяина, бежала и бежала через плещущиеся светом залы. Стены Неба испускали собственное сияние, бледное и приглушенное, — уж не знаю, из чего они были сделаны, эти стены, но только в сумерках они и впрямь светились! Я бежала, а за мной гнался бог тьмы и хаоса, нас разделяло не более двадцати шагов! Один раз я превозмогла кромешный ужас, обернулась и увидела, как нежное сияние коридора за моей спиной сжирает глубокая непроглядная чернота. До рези в глазах непроглядная. Я ахнула и больше не оборачивалась.

От такой погони не убежишь по прямой. Меня спасло лишь то, что я бросилась наутек, когда между нами еще сохранялось хоть какое-то расстояние. Похоже, чудище не могло бежать быстрее, чем обычный человек. Наверное, даже внутри этого движущегося чернильного сгустка бог не мог избавиться от телесной оболочки. Но все равно — он же выше и сильнее!

Я петляла, сворачивая то направо, то налево, металась по коридорам, влетая в стены, отталкиваясь от поверхностей, чтобы набрать скорости — бежать! Бежать прочь! Впрочем, я так рассказываю, словно решала — врезаться мне в стену или нет. Да нет, это все случайно выходило, ноги скользили, я за углы цеплялась. Мной владел первобытный ужас, нерассуждающий и душный, и я совершенно потерялась в лабиринте коридоров — мчалась наобум. И естественно, заблудилась. Окончательно и бесповоротно.

Разум полностью отказал мне — а спас тот самый слепой страх.

По дороге попалась ниша, о которой говорил Теврил, я бросилась туда и распласталась по стене. Он велел думать: «Вверх!» — тогда сработает заклинание подъема и меня выбросит на следующем дворцовом уровне. Но у меня-то в голове стучало: «Я хочу оказаться как можно дальше отсюда, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, забери меня отсюда, а-а-а-а!» Я и подозревать не могла, что магия откликнется на эту просьбу. Но она — откликнулась.

Когда ехала в карете из Собрания в Небо (которое дворец), я задернула шторки на окнах. Кучер подъехал в определенное место и остановился, волоски на коже встали дыбом, и через миг он распахнул дверцу экипажа — приехали, прекрасная госпожа. Мне как-то не пришло в голову, что сквозь толщу камня шириной в милю нас продернуло магией — хотя переместились мы в мгновение ока.

Здесь случилось ровно то же самое. Маленькую нишу уже затягивала темнота — Ночной хозяин приближался, — и вдруг вход в нее стал стремительно отдаляться, хотя сама я стояла неподвижно! Все замерло в напряжении, как на вдохе, — и тут меня бросило вперед, словно камень из пращи. Все пришло в движение, я летела лицом прямо в стену, в целую череду стен, я закричала и закрыла лицо руками, а они проносились сквозь меня, и вдруг… все закончилось.

Я медленно опустила ладони. Интересно, это все та же ниша или другая, от нее не отличимая? И тут в щель засунулось личико мальчишки. Он повертел головой и высмотрел меня в полумраке.

— Ага, — сказал он. — Шевелись. Шевелись, говорю, и пошли отсюда. А то он найдет нас.

*

Благодаря магии Арамери я оказалась в огромном пустом зале, обширной полости в теле Неба. Онемев от изумления, я пыталась осмотреться — какое-то странное место, холодное, без примет и особенностей, блеклое-блеклое…

— Это арена, — пояснил трусивший впереди мальчишка. — Некоторые высокорожденные любят тут развлекаться — в воинов играют, тьфу. Сюда.

Я оглянулась — ниша была на месте. Интересно, а ее можно как-то перекрыть или, там, закрыть, чтобы Ночной хозяин не прорвался следом?

— Не-не-не, ничего не выйдет, — проследив мой взгляд, покачал головой мальчишка. — Дворец сам по себе помеха для него — уж больно ночь неподходящая. Он пойдет по твоему следу, полагаясь лишь на пять внешних чувств.

Очень любопытно. У него что, еще что-то есть? Кроме пяти чувств?!

— Вот в безлунную ночь — тут да, опасно было бы. Но сегодня он всего лишь человек.

— То, что за мной гналось, человеком не было, — пискнула я.

Голос у меня дрожал.

— Да ну конечно. Был бы не человеком, ты б от него не убежала…

Кстати, погоня, судя по всему, близилась — мальчишка схватил меня за руку и потащил вперед. Он обернулся, и я разглядела узкое лицо с острым подбородком и высокими скулами — со временем парень станет настоящим красавцем.

— Ты куда меня тащишь? — Я понемногу приходила в себя, и ко мне возвращалась способность рассуждать здраво. — К Вирейну?

Он презрительно фыркнул. Мы выбежали из зала с ареной и снова углубились в бесконечный белый лабиринт коридоров.

— Ты что, дурочка? Мы спрячемся!

— Но этот человек…

Нахадот. Его звали Нахадот. Теперь я вспомнила, где слышала это имя. Не шепчи и не читай страшных сказок в темноте, а то он придет за тобой. Ответит в ночи…

— Вот видишь, ты сама сказала — человек. Он всего лишь человек. Мы убежим от него, и дело в шляпе!

Мальчишка завернул за угол — какой проворный, я за ним еле поспевала. Он принялся оглядываться — видно, что-то высматривал.

— Ты, главное, ни о чем не беспокойся. Я вот от него легко убегаю. И ты убежишь!

Что-то это мне совсем не нравилось.

— Я х-хочу найти Вирейна!

Я попыталась сказать это самым суровым тоном, но не вышло — давал о себе знать пережитый испуг, да и дыхание еще не восстановилось.

Мальчишка встал как вкопанный, но вовсе не по моей просьбе.

— Вот тут и войдем! — радостно воскликнул он и приложил ладонь к перламутровой стене. — Атадиэ!

И стена раскрылась.

Точнее, она пошла рябью, как пруд под ветром. Поблескивающая перламутроподобная субстанция расходилась от его ладони волнами, и вокруг руки раскрывалась щель… нет, дыра… Нет. Целая дверь. А за стеной обнаружилась узкая комната весьма странной формы. Даже не комната, а так, пространство в простенке. Когда дверь раздалась достаточно широко, мальчишка затащил меня туда.

— Где это мы? — удивилась я.

— Во дворце много мертвого пространства. Ну, ты же понимаешь — все эти изгибающиеся коридоры, круглые комнаты… За их стенами еще один дворец может поместиться, но сюда никто не заходит. Ну, кроме меня.

И мальчишка развернулся ко мне и одарил озорной улыбкой присяжного шкодника.

— Мы здесь немного передохнем.

Я дышала спокойнее и ровнее, но тут накатила слабость. Стена снова пошла волнами и сомкнулась. Теперь она выглядела такой же твердой и сплошной, как и раньше. Я прислонилась к ней спиной — поначалу осторожно, а затем с благодарным и облегченным вздохом. И принялась разглядывать своего спасителя.

Чуть пониже меня. Возраст? От силы девять лет. Костлявый, с непомерно длинными руками и ногами — видно, растет так быстро, что тело не поспевает за конечностями. Не из амн, хотя кожа не такая темная, как у меня. А глаза раскосые, как у людей народа тема. Глаза, кстати, оказались мутного, серовато-зеленого цвета. Прямо как у меня. И у моей матери. Наверное, его отцом стал какой-нибудь странствующий Арамери.

Он тоже меня рассматривал, причем внимательно. А потом расплылся в ухмылке:

— Меня зовут Сиэй!

Два слога.

— Сиэй… Арамери?

— Просто Сиэй.

Текучим, грациозным жестом он поднял руки над головой:

— Ты на этих, чистокровных, не очень-то похожа. Ну и вообще, какая-то ты… обычная.

Я слишком устала, чтобы обижаться на детскую болтовню.

— А это, знаешь ли, полезно, — отозвалась я. — От таких не ждут ничего особенного и всегда ошибаются.

— Точно! Правильно мыслишь!

Он с молниеносной быстротой переменил позу, выпрямился и посерьезнел.

— Если будем сидеть на месте, он нас отыщет. Эн!

Я аж подпрыгнула, так неожиданно он закричал. А Сиэй смотрел вверх. И вдруг ему в руки упал детский желтый мячик.

Ничего себе! Я запрокинула голову. Мертвое пространство, как назвал его мальчишка, уходило на высоту нескольких этажей. Оно выглядело ничем не примечательной воздушной шахтой треугольной формы. А вот отверстий в стенах я не увидела. Откуда же упал мячик? Над нами никто не висел и мячик кинуть не мог…

Я посмотрела на мальчишку, и в душу мне закралось подозрение самого мрачного свойства.

Сиэй расхохотался мне в лицо и положил мяч на пол. Потом сел на него, скрестив ноги. Мяч оставался неподвижным, пока мальчишка на нем ерзал, устраиваясь поудобнее, а потом поднялся в воздух. Остановился и завис в паре футов над землей. Тогда мальчик, который оказался вовсе не мальчиком, подал мне руку.

— Я не причиню тебе вреда, — проговорил он. — Я хочу тебе помочь. Ты разве не видишь?

А я стояла и смотрела на протянутую руку, вжавшись спиной в стену.

— Ну и зря ты так. Я бы мог тебя по кругу водить, между прочим. И обратно к нему вывести.

Хм, а ведь он прав. Поколебавшись, я тоже протянула руку. Когда его пальцы сомкнулись на моих, все сразу стало понятно — в этой ручке заключалась совсем не детская сила.

— Тут недалеко, не волнуйся, — сказал он.

И поплыл вверх по шахте. А я болталась под ним, как попавший в силок кролик.

*

Ах да, вот еще одно детское воспоминание. Песенка, какие же в ней были слова?.. Там пелось про… О, вспомнила.

«Ловкач, трюкач, задира! Солнышко украл у мира! Будешь ехать на нем вскачь? Экий хитрый ты трюкач! Спрячешь солнце под землей? Течет речка под горой…»

Кстати, речь в песенке вовсе не о нашем солнце, чтобы вы поняли меня правильно.

*

Сиэй просочился через два потолка и еще одну стенку, прежде чем мы оказались в мертвом пространстве, едва ли не больше аудиенц-зала дедушки Декарты. Оглядевшись, я ахнула и раскрыла рот от изумления, и дело было вовсе не в громадности покоя.

В воздухе плавали шары. Десятки шаров. До невозможности разных — всех цветов, форм и размеров. Они медленно вращались и дрейфовали. Они казались обычными детскими мячиками, но я присмотрелась к одному и увидела, как на поверхности завиваются облака.

Сиэй парил рядышком, а я бродила среди его игрушек. На лице у него отображалось нечто среднее между тревогой и гордостью. Желтый шар отплыл на середину комнаты, остальные закрутились вокруг него.

— Красивые, правда? — поинтересовался он.

Я не могла оторвать глаз от красного мраморного шарика. Огромная туча — наверно, грозовая — затягивала обращенное ко мне полушарие. Я сморгнула и посмотрела на Сиэя. Он ждал моего ответа, даже на мысочки привстал от нетерпения.

— Замечательная коллекция, правда?

Ловкач, трюкач, задира солнышко украл у мира. Ну конечно, оно же такое красивое, как тут устоишь. Трое породили множество детей, прежде чем исчезнуть из мира. Сиэй стар, безмерно стар. Вот оно, смертельное оружие Арамери. Еще одно жуткое существо. Переминается с ноги на ногу. И почти жалобно смотрит на меня. Я поняла, что не смогу обмануть робкую надежду в его глазах.

— Они все очень, очень красивые, — покивала я.

Между прочим, это чистая правда.

Он просиял и взял меня за руку. Не тащил куда-то, нет, просто от избытка чувств. Видимо, радовался, что мы подружились.

— Мне кажется, ты остальным тоже понравишься, — сказал он. — Даже Нахе, ну, когда он остынет. Мы, знаешь ли, давно не говорили со смертными, но не ихними, а нашими смертными.

Чушь какая-то, набор слов… кто такие остальные? При чем тут Наха, который должен остыть?

Он снова рассмеялся:

— Слушай, я бы вот так стоял и смотрел! Ты стараешься не выдавать своих чувств — это все дарре такие? Или тебя мать научила? Но иногда у тебя не получается, и такое лицо делается, что обхохочешься! Как в открытой книге читаешь!

Матушка, кстати, предупреждала меня о том же самом.

— Сиэй…

В голове у меня роились тысячи вопросов, и я не знала, с чего начать. Один шар — однотонный зеленый с блестящими белыми рожками — пролетел мимо нас, переваливаясь с боку на бок. Я ничего такого не заподозрила, но Сиэй заметил странное поведение шара и окаменел. Мой внутренний голос запоздало заверещал об опасности.

Я обернулась и оказалась лицом к лицу с Нахадотом.

Разум и тело мгновенно и одинаково закоченели — напади он в этот миг, я бы не смогла сопротивляться. Он стоял всего в нескольких шагах от нас. Не двигался, не говорил, просто смотрел. А мы смотрели на него. Бледное лицо переливалось лунным светом, черты призрачно дрожали, словно я видела их через стекло. Я могла бы описать его, могла, но на ум приходило единственное — как же красив, как он красив, такой красоты не бывает… Длинные-длинные волосы завивались в воздухе, подобно черному дыму, пряди изгибались, как диковинные щупальца, чудилось, они обладают собственной волей. А плащ — а может, то были волосы — развевался на невидимом ветру. На балконе я видела его без плаща…

Лицо его по-прежнему казалось безумным — но бешенство дикого зверя, кровожадность изгладились из черт, и глаза смотрели спокойнее. А еще под дрожащей завесой сияния силы пыталось проглянуть что-то… человеческое? Человечность — свойственно ли это такому чудищу?..

Сиэй держался подальше от меня, избегая очутиться на линии, где перекрещивались наши взгляды.

— Ты уже пришел в себя, Наха?

Нахадот не ответил. Похоже, он вообще Сиэя не видел. Часть меня, не закоченевшая от ужаса, отметила, что Сиэевы игрушки сходили с ума рядом с Ночным хозяином. Они срывались с орбит, и медленное элегантное кружение сменялось беспорядочными рывками. Другие шары замирали, будто замерзнув. А третьи принимались бешено вертеться. А один и вовсе развалился на две части и со стуком рухнул на пол. Нахадот сделал шаг вперед, еще десяток цветных шаров взбесился и заплясал в воздухе.

Я увидела, как он шагнул, и вышла из оцепенения. Отшатнулась и бросилась бы бежать с дикими криками — но тут же поняла, что не умею проходить сквозь стены.

— Не вздумай бежать! — хлестнул меня резкий оклик Сиэя.

Нахадот сделал еще один шаг. Теперь он стоял настолько близко, что я заметила, как по его телу пробежала дрожь. Он сжал и разжал пальцы. Открыл рот. И наконец выдавил:

— П-предсказуемо, Сиэй.

У него оказался низкий, совершенно человеческий голос. Я вздрогнула от изумления — наверное, ждала, что он зарычит, как дикий зверь.

Сиэй поник и разом превратился в угрюмого, обиженного мальчишку:

— Я не ожидал, что ты нас так быстро догонишь.

И склонил голову к плечу, изучая лицо собеседника. А потом медленно-медленно, как если бы с деревенским дурачком разговаривал, спросил:

— Так ты здесь? Ты правда здесь?

— Я вижу это, — прошептал Ночной хозяин.

Он все еще пристально вглядывался в мое лицо.

К моему несказанному удивлению, Сиэй кивнул. Должно быть, он понимал, о чем речь. А я не понимала — что за чушь они несут?..

— Я тоже не ожидал, — тихонько подтвердил он. — Но ты, наверное, вспомнил — она нам нужна. Ты же вспомнил это, а, Наха?

И Сиэй попытался взять Нахадота за руку.

Я смотрела Ночному в лицо. И увидела, как оно исказилось от слепой, нерассуждающей, мстительной ярости, а потом он уже держал Сиэя за горло мертвой хваткой. Тот даже вскрикнуть не успел — Нахадот вздернул его над землей, парнишка только дрыгался и хрипел.

На мгновение я застыла, не зная, что делать.

А потом разозлилась — сильно.

Меня накрыло волной гнева — и безумия, потому что только безумец мог поступить так, как я. Я выхватила кинжал и заорала:

— А ну пусти его!

Глупо, конечно. Разве может кролик напугать льва? Однако Нахадот обратил на меня внимание. Не поставил Сиэя на землю, но как-то растерянно сморгнул. Безумие покинуло его, и лицо приняло изумленное выражение — словно он увидел нечто неожиданное. Нахадот выглядел прямо как человек, который вдруг обнаружил сокровище под кучей навоза. Но продолжал сжимать горло бьющегося и задыхающегося Сиэя.

— Отпусти, говорю!

Я пригнулась и встала в боевую стойку — даррская бабушка научила меня драться на ножах. Руки дрожали — не от страха, а от дикого, безумного, праведного гнева. Сиэй! Он ведь всего лишь ребенок!

— Прекрати немедленно, кому сказала!

Нахадот улыбнулся.

Я бросилась в атаку. Лезвие кинжала вошло глубоко, до самой кости — она скрипнула, рукоять дернулась и выскользнула у меня из рук. Я уперлась Ночному в грудь, пытаясь выдрать оружие из тела. И с удивлением обнаружила, что это настоящее тело — теплое, плотное. Плоть и кровь — несмотря на пляшущие вокруг потоки энергий. Удивление возросло стократно, когда его свободная рука мертвой хваткой вцепилась мне в запястье. Да так быстро, будто в сердце у него не торчал кинжал.

В руке чувствовалась сила, способная переломать мне кости, как прутики. Но он просто схватил меня и не давал отойти. Кровь заливала мне ладонь, горячая и более жгучая, чем гнев. Я встретилась взглядом с ним. У него на лице читались отчаяние и… совершенно человеческие любовь и нежность.

— Я так долго ждал тебя, — выдохнул бог.

А потом поцеловал меня.

А потом упал.

4

МАГ


Ночной хозяин осел на пол, попутно уронив Сиэя. Я тоже едва не рухнула рядом с ними. Странно, что жива осталась, что-то в этом есть такое неправильное… Истории, повествующие о легендарном оружии Арамери, рассказывают лишь о чудищах, истребляющих целые армии. Про сумасшедших девиц с варварских окраин, бросающихся на богов с кинжалами, там нет ни строчки.

К счастью, Сиэй моментально оклемался и привстал, опираясь на локти. С ним все было в порядке, только глаза выглядели неестественно круглыми — еще бы, ведь он с ужасом смотрел на неподвижное тело Нахадота.

— Ты только посмотри на себя! Ты что наделала?!

Меня трясло, причем настолько сильно, что говорить выходило с трудом.

— Ну… Я… не хотела… Он же, это, убить тебя хотел! Ну и я… — тут я сглотнула, — я вмешалась. Не смогла просто стоять и смотреть.

— Нахадот ни за что бы не поднял руку на Сиэя, — произнес у меня за спиной незнакомый голос.

И тут нервы сообщили — все, хватит с нас передряг и событий. Я подскочила и схватилась за кинжал, благо тот уже не лежал в ножнах за спиной. Среди подуспокоившихся плавучих сфер из коллекции Сиэя нарисовался силуэт женщины. Мне сразу бросилось в глаза, что она — большая. Огромная, прямо как океанские корабли народа кен. И она полностью походила на эти корабли — такая же широкая и сильная, и невероятно грациозная. Сплошные мускулы, а не дряблый жир. К какому народу она принадлежала, я так и не поняла — и что тут понимать, все и так ясно: таких огромных женщин, демон меня побери, просто не бывает.

Она наклонилась и помогла Сиэю подняться. Тот тоже дрожал — правда, от восторга.

— Ты видела? Нет, ты видела, что она сделала? — радостно спросил он у присоединившейся к нашей компании дамы.

И ткнул пальцем в Нахадота. На личике сияла и лучилась улыбка.

— Да, я все видела, — заверила его женщина.

Она бережно поставила Сиэя на ноги, а потом обернулась ко мне и внимательно оглядела. Она стояла на коленях, но даже так нависала над парнишкой, как гора. Какая простая на ней одежда — серая рубашка и штаны, волосы перевязаны серым же платком. Может, этот серый успокоил мои нервы, изрядно растревоженные безжалостной чернотой, расползающейся от Ночного хозяина, и мне разом стало уютно рядом с ней.

— Мать, бросающаяся на защиту ребенка, сильнее любого воина, — тихо сказала она наконец. — Но Сиэй не такой уж хрупкий, леди Йейнэ. И уж всяко посильнее вас.

Я медленно кивнула. Какая же я дура… Нет-нет, нельзя так о себе думать, нельзя! В конце концов, я поступила так, как поступила, руководствуясь вовсе не разумом и не холодным расчетом.

Сиэй подошел и взял меня за руку.

— Я все равно тебе благодарен, — стесняясь и отводя взгляд, проговорил он.

Уродливый пунцовый отпечаток пятерни вокруг его горла исчезал прямо на глазах.

Нахадот стоял на коленях, свесив голову, — так, как и осел на пол. В груди торчал вбитый по рукоять кинжал. Тихонько вздохнув, серая женщина подошла к нему и выдернула оружие. Клинок уперся в кость, но она вытащила его играючи. Осмотрела, покачала головой и протянула мне — рукоятью вперед.

Я заставила себя принять оружие. На ладонь потекла яркая кровь — кровь бога. Думаю, она держала кинжал крепче, чем обычно, — потому что моя рука дрожала и он мог упасть. Но как только у меня получилось сомкнуть пальцы на рукояти, ее руки соскользнули с клинка. Кинжал полностью очистился от крови и принял иную форму — теперь он был изогнутым. И выглядел наточенным и ухоженным.

— Такой клинок подойдет тебе больше, чем прежний, — сказала женщина, когда я ошеломленно уставилась на нее с немым вопросом в глазах.

Не сознавая, что делаю, я попыталась сунуть кинжал в ножны, висевшие у меня сзади на поясе. Какая глупость, ножны прямые, кинжал изогнутый — не подойдут! Но они подошли. Значит, и ножны поменяли форму.

— Смотри-ка, Чжакка, она тебе тоже нравится!

И Сиэй прижался ко мне тесно-тесно, обхватив руками за пояс и положив голову на грудь. Может, он и бессмертный, но в этом порыве было столько детского, что я не решилась его оттолкнуть. Повинуясь безотчетному желанию, я обняла его, и он довольно вздохнул.

— Ну вот и хорошо, — не скрывая радости, сказала женщина.

А потом наклонилась, вглядываясь Нахадоту в лицо:

— Отец?..

Я бы, конечно, и тут подпрыгнула от изумления, но на мне висел Сиэй, так что скакнуть вверх оказалось весьма затруднительно. Зато он ощутил, как я напряглась.

— Ш-ш-ш, тихо… — прошептал он, поглаживая меня по спине.

На этот раз я почувствовала, что до меня дотронулась отнюдь не рука невинного ребенка, и это не добавило мне спокойствия. Нахадот пошевелился.

— Ты вернулся. — Лицо Сиэя озарилось улыбкой.

Я воспользовалась тем, что от меня отцепились, и быстро отошла подальше от Ночного хозяина. Сиэй схватил меня за руку с весьма серьезным видом:

— Йейнэ, не бойся. Он будет вести себя иначе. Тебе ничего не грозит.

— Она тебе не поверит, — произнес Нахадот.

Он говорил так, словно всплывал из глубин сна и еще не разбирал, явь перед ним или морок.

— Теперь она не станет нам доверять.

— Ты не виноват, — с несчастным видом возразил Сиэй. — Давай ей все объясним! Она все поймет, я уверен!

Нахадот поглядел на меня, и я опять — в который раз — подпрыгнула на месте: такая разительная с ним приключилась перемена. От безумия не осталось ни следа. От того, другого Нахадота, который держал мою залитую кровью сердца руку и шептал нежные и горькие слова, — тоже. А поцелуй… нет, поцелуй мне пригрезился. Это становилось очевидным при одном взгляде на Ночного хозяина: тот сидел и смотрел на меня совершенно бесстрастно и даже на коленях выглядел царственно. И еще он источал холодное презрение. Прямо как Декарта. Отвратительное воспоминание…

— Ну так что? Поймешь? — насмешливо поинтересовался он.

В ответ я непроизвольно отступила еще на шаг. Нахадот разочарованно покачал головой и поднялся на ноги. И отвесил грациозный поклон женщине, которую Сиэй назвал Чжаккой. И хотя Чжакка нависала над Ночным хозяином, как над мальчишкой, вопроса о том, кто здесь главный, а кто подчиненный, как-то не возникало.

— У нас нет времени на долгие разговоры, — жестко проговорил Нахадот. — Вирейн наверняка уже ищет ее. Поставь знак, и хватит на сегодня.

Чжакка кивнула и шагнула ко мне. Я в третий раз попятилась — как-то она очень со значением смотрела на меня, намереваясь что-то такое со мной проделать.

Сиэй встал между нами — ни дать ни взять блоха, пытающаяся отогнать собаку. Его макушка едва доставала Чжакке до пояса.

— Мы так не договаривались! Мы хотели честно переманить ее на свою сторону!

— Сейчас это невозможно, — отрезал Нахадот.

— А что, если она все расскажет Вирейну? — И Сиэй выразительно прихлопнул ладошками рот.

Чжакка терпеливо ждала, когда эти двое закончат спорить. Обо мне забыли, моим мнением никто не интересовался, — и правильно, передо мной целых три бога, чего им обо мне вспоминать. Обычно их называли «бывшие боги», но в данный конкретный момент язык как-то не поворачивался выговорить такую чушь. Бывшие они, как же…

На лице Нахадота изобразилось нечто, отдаленно напоминающее улыбку.

— Расскажешь все Вирейну — убью, — сказал он мне.

И снова обратился к Сиэю:

— Ну что, доволен?

Я так устала за сегодняшний вечер, что очередная угроза не произвела на меня ровно никакого впечатления.

Сиэй нахмурился и осуждающе покачал головой, но сошел с пути Чжакки.

— Мы же планировали действовать иначе! — сварливо пробормотал он.

— План поменялся, — отрезала Чжакка.

Она уже стояла прямо передо мной.

— Что это вы хотите со мной сделать? — поинтересовалась я.

Несмотря на устрашающие размеры, Чжакка совсем меня не пугала. Не то что Нахадот.

— Я оттисну у тебя на лбу сигилу, — ответила она. — Невидимую — для них. Благодаря ей сигила, которую хочет нарисовать тебе Вирейн, не подействует. Ты будешь выглядеть как все, но на самом деле останешься свободной.

— Выходит, они… — Кстати, кто — они? Все, помеченные сигилой Арамери? Кого она имела в виду? — Не свободны?

— Они такие же рабы, как и мы, хоть и мнят себя свободными, — сказал Нахадот.

И тут выражение его глаз на мгновение смягчилось — прямо как тогда, во время схватки. Но он сразу отвернулся.

— Поторопись.

Чжакка дотронулась кончиком пальца до моего лба. Кулаки у нее были величиной с суповую тарелку, а палец жег как раскаленный добела прут. Я заорала и попыталась оттолкнуть ручищу, но она успела отвести ее, и я промахнулась. Дело сделано, читалось у нее на лице.

Сиэй, довольный и веселый, вгляделся в место, куда уперся Чжаккин палец, и с важным видом кивнул:

— У-гу. Отличная работа.

— Тогда веди ее к Вирейну, — отозвалась Чжакка.

Она вежливо поклонилась мне на прощание и присоединилась к Нахадоту.

Сиэй взял меня за руку. Я была настолько растеряна и измучена, что даже не сопротивлялась, когда он повел меня к ближайшей стене. Но обернулась, всего один раз. И увидела, как Ночной хозяин быстрым шагом выходит из зала.

*

Моя мама была самой красивой женщиной на свете. Причем я это говорю не потому, что я ее дочь, и не потому, что она была высокой и изящной, а волосы ее отливали бледным золотом, прямо как скрытое облаками солнце. Я говорю это, потому что она была сильной. Возможно, это из-за даррской крови, но я всегда считала, что сила духа — признак красоты.

Люди в наших краях маму не жаловали. В лицо отцу, конечно, ничего такого сказать не осмеливались, но шепотки за спиной во время прогулок по Арребайе я помню. «Амнийская шлюха». «Белобрысая ведьма». Они плевали ей вслед, чтобы смыть с мостовой следы женщины из мерзостного рода Арамери. Несмотря на все это, она хранила гордое достоинство и всегда отвечала ледяной вежливостью людям, которые не утруждали себя соблюдением манер. Я мало помню об отце, но одно воспоминание сохранилось весьма отчетливо: он говорил, что такое поведение мамы показывает, что она лучше тех, кто ее ругает.

Не знаю уж, почему я это помню и почему сейчас рассказываю, но уверена, что это важно.

*

Выйдя из мертвого пространства, я, по настоянию Сиэя, перешла на бег: в лабораторию Вирейна нужно влетать запыхавшейся и растрепанной.

Вирейн отворил дверь только после третьего, весьма настойчивого стука и выглядел при этом крайне недовольным. Сегодня этот беловолосый человек в аудиенц-зале презрительно обронил про меня — «небезнадежна».

— Сиэй? Какого черта?.. Ох.

Он увидел меня, и брови его поползли вверх.

— Хм, я-то думал, куда вы с Теврилом подевались. Солнце уже час как село.

— Симина натравила на нее Наху, — пояснил Сиэй.

И покосился на меня:

— Но теперь ты в безопасности. Здесь тебя уже никто не может тронуть, поняла?

Поняла, поняла. Увидела Ночного хозяина, испугалась до смерти, помчалась со всех ног прямо к дяде Вирейну. Такова официальная версия событий.

— Да, мне Теврил так и сказал, — пробормотала я, боязливо оглядывая коридор.

Притворялась, конечно, но после всего пережитого изображать страх получалось на удивление легко.

— Симина, наверно, сообщила ему ваши приметы, — пояснил Вирейн — словно это могло меня утешить. — Она знает, на что он способен в таком состоянии. Пойдемте, леди Йейнэ.

И отступил в сторону, пропуская меня в комнату. Если бы не превышающая всякие силы усталость, я бы застыла на месте с разинутым ртом — комната поражала воображение. Таких я еще не видала. Длинная, овальной формы, с огромными, от пола до потолка, окнами по обеим стенам. Вдоль них тянулись два ряда рабочих столов, заваленных книгами, флаконами и какими-то невероятно хитроумными штуками. У дальней стены громоздились клетки с кроликами и птицами. А в центре комнаты на низкой подставке возвышался здоровенный белый шар ростом с меня. Его затягивала молочная муть.

— Сюда, — обронил Вирейн, направляясь к столу.

К нему придвинуты были два высоких стула. На один он взобрался сам, а по другому приглашающе похлопал — мол, и ты садись. Я подошла, но на стул не села.

— Боюсь, сэр, вы сейчас в лучшем положении, нежели я.

Он удивленно обернулся, улыбнулся и отвесил мне не слишком церемонный, но и не вовсе насмешливый полупоклон.

— Ах, я совсем забыл о манерах. Меня зовут Вирейн, я здешний писец. А также ваш родственник, миледи, — впрочем, не просите меня объяснить, в каком колене и в какой степени, это слишком давнее и запутанное дело. Но так или иначе, лорд Декарта счел возможным причислить меня к Главной Семье.

И он многозначительно постучал по черному кругу у себя на лбу.

Писец, значит. Писцами называли амнийских ученых, которые изучали письменность богов. Но этот писец не походил на сурового аскета с ледяным взором — а именно так я себе этих ученых мужей и представляла. Он выглядел весьма молодо, пожалуй, даже на несколько лет моложе матери — если бы та осталась жива… Но уж точно не настолько старым, чтобы поседеть до такой совершенной белизны. Возможно, он, как и мы с Теврилом, родился от брачного союза амнийца и женщины из каких-то дальних и экзотических краев.

— Очень приятно, — сухо отозвалась я. — Однако вот что удивительно: зачем во дворце писец? Зачем изучать божественную силу, если боги живут рядом с вами?

Он обрадовался вопросу: наверное, мало кого интересовала его работа.

— Ну, положим, они не всемогущи. И не могут оказаться в разных местах в одно и то же время, а дел тут невпроворот. А во дворце трудятся сотни людей, и каждый день они используют магию — по мелочи, конечно. Если бы нам пришлось каждый раз звать Энефадэ и ждать, когда они прибудут и выполнят приказ, мы бы ничего не успевали. Вот, к примеру, лифт, который перенес вас на этот уровень здания, — он же волшебный. Или воздух — на этой высоте над землей он обычно разреженный и холодный и дышать им затруднительно. А с помощью магии это место стало вполне пригодным для жилья.

Я осторожно опустилась на стул, одновременно пытаясь вежливо разглядеть штуки, выстроившиеся на столешнице. А они лежали в строгом порядке: несколько тонких кистей, тушечница, полированный камушек, на котором выбит был странный и сложный знак — сплошные шипы и завитушки. Знак выглядел настолько чуждым человеку, что от одного взгляда на него свербело в глазу, и я отвернулась. И поняла, что знак для того и предназначался — на него больно смотреть, потому что он не для людей и не людьми придуман. Я смотрела на букву из божественного алфавита — сигилу.

Вирейн сидел рядом, а Сиэй, не дожидаясь приглашения, плюхнулся на стул с другой стороны стола и болтал ножками, положив подбородок на сложенные руки.

— К тому же, — продолжил Вирейн, — существуют виды магии, недоступные даже Энефадэ! Боги — существа своеобразные: они невероятно могущественны внутри, как говорится, собственной сферы влияния, но вне ее пределов их возможности весьма ограниченны. Нахадот бессилен при дневном свете. Сиэй не может сидеть спокойно и вести себя пристойно — точнее, может, но лишь когда замышляет очередную каверзу.

Он покосился на Сиэя, и тот одарил его невинной улыбкой.

— Мы, смертные, хм, как бы это получше выразить… многограннее, что ли, хотя это не самое удачное определение наших свойств. Мы — более завершенные существа. К примеру, никто из них не способен создавать или продлевать жизнь. Простейшие вещи вроде деторождения — нечто доступное даже невезучей служанке в трактире и пьяному солдату — есть способность, которую боги утеряли тысячи и тысячи лет назад.

Краешком глаза я успела углядеть, что улыбка исчезла с лица Сиэя.

— Продлевать жизнь?..

До меня доходили слухи: мол, некоторые писцы обращают волшебную силу на дела ужасные и нечестивые. Жуткие, отвратительные слухи… И тут я вдруг подумала: а ведь мой дед — стар. Очень стар. Неестественно стар.

Вирейн уловил нотки неодобрения в моем голосе и медленно кивнул. В глазах его заплясали нехорошие искры.

— О да, продление жизни — это и есть наша цель. Над этим, собственно, мы и работаем. И когда-нибудь мы сумеем сделать человека бессмертным!

У меня на лице, видно, отобразился такой ужас, что Вирейн довольно улыбнулся:

— Хотя, конечно, подобное дело не может обойтись без дискуссий и разногласий.

Бабушка моя часто приговаривала, что амнийцы суть существа противоестественные. Я отвернулась и пробормотала:

— Теврил сказал, что вы должны поставить мне на лоб отметину.

Он широко ухмыльнулся, не скрывая насмешки, — а как же не посмеяться над дикаркой, знать не желающей о последних достижениях цивилизации…

— Хе-хе-хе… Отметину…

— Зачем она вообще?

— Вообще, она затем, чтобы Энефадэ вас не убили. Это одна из причин. Вы же видели, на что они способны.

Я облизнула губы:

— Н-ну… да. Я… не знала, что они…

Тут я сделала неопределенный жест, потому что не знала, как сформулировать мысль, чтобы не обидеть Сиэя.

— Не сидят на цепи, а шляются где придется? — радостным голосом подсказал Сиэй.

В глазах у него плясали крошечные демонята — похоже, мое смущение его забавляло.

Я поморщилась:

— Да.

— Они заключены в темницу смертного тела, — произнес Вирейн, не обратив внимания на остроту Сиэя. — А всякая живая душа в Небе — их тюремщик. Блистательный Итемпас наложил на них заклятие, и отныне они обречены прислуживать потомкам Шахар Арамери, величайшей из жриц Его. Но поскольку число потомков Шахар нынче исчисляется тысячами…

Он махнул в сторону окна — словно весь мир был единым кланом. Или он просто-напросто говорил о Небе, ибо то был единственный значимый для него мир.

— …наши предки дали себе труд упорядочить ситуацию. Знак говорит Энефадэ, что вы — из Арамери, без него они не станут вам повиноваться. Он сообщает, какой ранг вы занимаете в семейной иерархии. В каком родстве вы находитесь с прямыми потомками и наследниками — потому что от этого зависит степень вашей власти.

Он взял со стола кисть, не потрудившись обмакнуть ее в чернила. Занес над моим лбом, отвел в сторону волосы. И принялся внимательно изучать меня — настолько внимательно, что сердце мое сжалось от тревоги. Если Вирейн и вправду человек знающий, неужели он не заметит знака, оставленного Чжаккой? В какое-то мгновение я даже подумала — все, заметил, потому что он вдруг оторвался от созерцания моего лба и уставился мне прямо в глаза. Но это продлилось лишь краткий миг, я и вздохнуть не успела, как он отвел взгляд. Видно, боги знали свое дело хорошо, потому что Вирейн отпустил мою челку и принялся размешивать чернила.

— Теврил сказал, что знак нельзя стереть, — проговорила я, пытаясь унять беспокойство — мне все еще было не по себе.

Черная жидкость выглядела как самые обычные чернила, которыми пишут и подписывают бумаги, а вот камень с вырезанной сигилой совершенно не походил на простую печатку.

— Стереть можно — если так прикажет Декарта. Это как татуировка, только безболезненная. Вы к ней привыкнете — со временем.

Что-то мне как-то не нравилась эта татуировка, но возражать я не решилась. Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, я поинтересовалась:

— А почему вы зовете их Энефадэ?

На лице Вирейна мелькнуло выражение, которое я тут же опознала: хитрый и коварный расчет. Родич прикидывал, как ловчее использовать мое только что открывшееся феерическое невежество.

С невинным видом Вирейн ткнул пальцем в Сиэя — тот, в свою очередь, усиленно делал вид, что разложенные на столе предметы его не интересуют.

— Они сами себя так называют. А мы просто решили, что прозвание им подходит.

— А почему не…

— Мы не называем их богами, — улыбнулся Вирейн. — Подобное словоупотребление оскорбительно для Отца Небесного, единственного истинного бога, и для тех детей Отца, что остались верными Ему. Но мы и рабами их не называем. Да и как мы могли бы — ведь рабство отменено благими усилиями клана Арамери столетия назад!

Вот, кстати, за что люди ненавидели Арамери — причем жгуче, по правде ненавидели, а не просто злились, — что они забрали себе так много власти и пользуются ею в свое удовольствие. Арамери в совершенстве овладели искусством лгать о том, что творили. Их эвфемизмы и лживые прикрасы звучали издевательски по отношению к жертвам, которых они обрекли на немыслимые страдания.

— А почему бы вам не назвать их честно и прямо — оружие? — резко спросила я. — Они ведь оружие, чего ходить вокруг да около?

Сиэй покосился на меня, и глаза его были пусты — во взгляде не осталось ничего детского.

Вирейн поморщился.

— Вы, милейшая, говорите как истинная уроженка варварских краев, — сказал он, вежливо улыбаясь, словно это делало реплику менее оскорбительной. — Вы, леди Йейнэ, должны уяснить себе, что, подобно нашей прародительнице Шахар, все Арамери суть главнейшие и незаменимые слуги Итемпаса, Отца Небесного. Во имя Его мы пошли в мир и исполнили волю Блистательного, открыв для человечества новую эпоху. Эпоху мира, законности и просвещения.

И он широко развел руками:

— Верные слуги Итемпаса не нуждаются — и не используют! — оружие. Орудия,милая моя, орудия — вот они кто, причем…

Так, хватит с меня этой лицемерной белиберды. Может, он и повыше меня рангом в этой их семейной иерархии, но я устала, растеряна и скучаю по дому, а день был трудным, и я хочу, чтобы он скорее закончился. Так что пусть поторопится со своим делом, а я пришпорю его истинно варварским хамством.

— Так что же, Энефадэ означает «орудие»? — грубо оборвала я обещавшую быть пространной речь. — Или, в переводе на другой язык, «раб»?

— Энефадэ значит «те, кто помнит Энефу», — отчетливо проговорил Сиэй.

Он так и сидел, опершись подбородком на кулачок. Предметы на столе выглядели точно так же, но я могла руку дать на отсечение — что-то он с ними такое сотворил.

— Итемпас убил ее давным-давно. А мы сразились с ним, чтобы отомстить за убийство.

Энефа. Жрецы никогда не произносили ее имени. Они называли ее…

— Предательница. — Оказывается, я сказала это вслух.

— Никого она не предавала! — огрызнулся Сиэй.

Вирейн поглядел на Сиэя из-под полуприкрытых век, и во взгляде его нельзя было прочесть ничего.

— Истинно так. Она была шлюхой, а блуд и предательство — разные вещи. Правда, дружок?

Сиэй зашипел. Мне почудилось, что сквозь его облик проглянуло нечто нечеловеческое, превратив детское личико в острую и свирепую мордочку. Но нездешние черты тут же перетекли в обычные мальчишеские — правда, этот мальчик дрожал от ярости и медленно сползал со стула. Мне показалось, что он сейчас покажет язык, если бы не ненависть в его глазах — она была жгучей и очень, очень древней.

— Я буду смеяться, когда ты умрешь, — тихо сказал он.

Волоски у меня на теле встали дыбом, ибо сейчас мальчишечка говорил голосом взрослого мужчины, низким и полным дикой злобы.

— Я потребую твое сердце и буду играть с ним, как с мячиком, пиная и подкидывая, — век за веком. А когда я все-таки обрету свободу, я отыщу и уничтожу всех твоих потомков и поступлю с их детьми точно так же, как вы поступили с нами.

Выплюнув это, Сиэй исчез. Я ошеломленно моргнула. Вирейн вздохнул.

— Вот почему, леди Йейнэ, мы пользуемся сигилами родства, — наставительно произнес он. — То, что вы слышали, — лишь глупая и бессильная угроза, но если б у него была возможность, он бы с наслаждением привел ее в исполнение. Но возможности у него нет, и порукой тому — сигила, хотя и она не является совершенным залогом безопасности. Приказ вышестоящего Арамери или глупая оплошность с вашей стороны могут привести вас к гибели, миледи.

Я нахмурилась, припоминая, как Теврил заклинал меня бежать как можно быстрее в комнаты Вирейна. Лишь чистокровный Арамери способен отогнать его от тебя… А Теврил — он… как он там себя называл?.. полукровка, вот.

— Глупая оплошность?.. — переспросила я.

Вирейн одарил меня строгим взглядом:

— Они обязаны повиноваться всякому вашему высказыванию в повелительном наклонении, миледи. А теперь подумайте, сколько таких фраз мы произносим, не думая об их значении, не имея в виду сказанное и даже не подозревая, что их можно понять буквально.

Я снова нахмурилась в глубокой задумчивости, и он обреченно закатил глаза:

— Простолюдины весьма привержены фразе «А пошло оно все к чертям собачьим!» Наверняка даже вам, миледи, приходилось произносить такое в запале?

Я медленно кивнула, и он заговорщически придвинулся:

— Естественно, вы хотите всего лишь сказать, что не желаете более заниматься тем или иным делом. Но ведь ее можно понять так, что вы хотите, чтобы черти, причем собачьи, действительно забрали и вас, и всех остальных к себе.

Он замолк, проверяя, дошел ли до меня смысл его слов. Он дошел. Я вздрогнула и поежилась, он кивнул и снова сел прямо.

— Не стоит вступать с ними в разговор без крайней необходимости, — наставительно произнес он. — Итак, приступим.

Он прикоснулся к блюдцу с чернилами и тут же выругался — стоило ему дотронуться до посудины, как она перевернулась: Сиэй умудрился каким-то образом подложить под нее кисточку. Чернила разлились по столешнице, тут Вирейн осторожно дотронулся до моей руки:

— Леди Йейнэ! Вам нехорошо?

*

Собственно, именно так это и произошло. В первый раз.

*

— Ч-что?..

Он снисходительно улыбнулся — мол, что возьмешь с этой деревенской дурочки.

— Вы, верно, устали за сегодня. Но не тревожьтесь, это не займет много времени.

И вытер чернильную лужу. В блюдце осталось порядочно, так что Вирейн вполне мог завершить начатое.

— Не могли бы вы отвести волосы со лба и так их придержать?

Я оставалась неподвижной.

— Почему мой дед, лорд Декарта, сделал это, господин писец Вирейн? Почему он вызвал меня сюда?

Он поднял брови, всем видом показывая, что удивлен вопросом:

— Я не поверенный его тайн, миледи. Даже не знаю, что вам сказать…

— Он страдает старческим слабоумием?

Он застонал:

— Да вы и впрямь сущая дикарка! Нет, он не страдает старческим слабоумием.

— Тогда почему?

— Я же только что сказал…

— Хотел бы убить — меня бы уже казнили. Под каким-нибудь дурацким предлогом — если он необходим для такого человека, как Декарта Арамери. Или… он мог бы поступить со мной так же, как с матушкой. Убийца в ночи, отравленный шип в теле.

Ага, мне все-таки удалось его удивить. Он застыл, встретился со мной глазами — и тут же отвел их.

— Я бы на вашем месте, миледи, не стал трясти уликами перед Декартой.

Ну хоть не отрицает.

— А мне и не нужны улики. Отличающаяся отменным здоровьем женщина чуть за сорок вдруг, ни с того ни с сего, умирает во сне. Но я приказала лекарю тщательно осмотреть тело. На лбу он обнаружил отметину. Крохотный след от укола. Прямо на месте… — тут я осеклась и неожиданно для себя поняла, что всю жизнь смотрела на важную вещь и не придавала ей значения, — на месте, где на коже у матушки остался шрам. Вот здесь.

И я дотронулась до лба там, где должна была появиться сигила Арамери.

Вирейн развернулся ко мне полностью. Теперь он очень серьезно смотрел на меня.

— Если подосланный Арамери убийца оставил столь видимый след преступления, а вы его искали, зная, что он непременно отыщется, — что ж, леди Йейнэ, похоже, вам о намерениях Декарты известно больше, чем мне, и больше, чем кому-либо другому. Так как вы считаете, зачем он вас сюда вызвал?

Я медленно покачала головой. Подозрения зародились давно, а по дороге в Небо только окрепли. Декарта был зол, очень зол на матушку. Он ненавидел моего отца. Ничего хорошего приглашение мне не сулило. В глубине души я была уверена, что меня в лучшем случае казнят, но, скорее всего, будут пытать, причем, возможно, все это произойдет прямо на белоснежных ступенях дворца Собраний. Бабушка очень за меня переживала. А главное — бежать некуда. Было б куда, она бы без сомнения благословила меня на побег. Но от Арамери не скроешься.

А еще — даррская женщина свершает дело мести, чего бы ей это ни стоило. И не бежит от своего долга.

— Эта отметина, — наконец произнесла я. — Она ведь поможет мне выжить во дворце?

— Да. Энефадэ не смогут причинить вам вреда — если, конечно, вы не совершите какую-то непростительную глупость. Что до Симины, Релада и прочих опасностей… — тут он красноречиво пожал плечами, — магическая защита не сможет уберечь вас от всего.

Я прикрыла глаза и вызвала из памяти мамино лицо. Я вспоминала его часто. Постоянно. Десять раз по десять тысяч раз вспоминала я его. Мама умерла со слезами на глазах, щеки ее были мокры. Наверное, она знала, что мне предстоит.

— Ну что ж, — спокойно сказала я. — Приступим.

5

ХАОС


В ту ночь он приснился мне.

*

Мне снилась ночь — облачная, удушливая, отвратительная.

Над облаками светлело небо — близилось утро. Под облаками зарю не видели, но и не нуждались в солнце — в руках ста тысяч выстроившихся на поле боя солдат горели тысячи факелов. Достаточно света, чтобы вступить в бой. Столицу тоже укрывало неяркое зарево. А ведь это не Небо — другой город. Он растянулся на полдолины, а не стекает с холма, и дворец стоит на земле среди других зданий, а не парит в облаках. И я в этом сне — совсем не я.

— Серьезная армия, — говорит стоящая рядом со мной Чжакка.

Чжаккарн, теперь я знаю ее полное имя. Богиня войны, владычица кровопролитий. Вместо серого платка на ней тесно облегающий голову шлем. Тело укрывает сияющий серебряный доспех, по броне бегут тысячи букв и сигил и непонятных узоров, багровеющих, как раскаленное железо. Буквы божественного алфавита складываются в послание. Не-мои воспоминания стучатся в голову, дразнятся чужим знанием, но я так и остаюсь в неведении — ничего не прочесть, не понять.

— Да, — соглашаюсь я, и голос у меня мужской, хотя и гнусавый и высоковатый.

А еще я знаю, что я Арамери. В моих руках сосредоточена огромная власть. Я глава семьи.

— Если б они прислали хотя бы на солдата меньше, я бы почувствовал себя глубоко оскорбленным!

— Ну, поскольку ты не чувствуешь себя оскорбленным, может, вышлешь парламентеров? — подает голос стоящая рядом со мной женщина.

Она свирепа и красива — волосы цвета бронзы, за спиной огромные крылья с золотым, серебряным и платиновым оперением. Крылья сложены, а женщину зовут Курруэ. Курруэ Мудрая.

Я высокомерно бросаю:

— Парламентеры? Зачем тратить время на бесполезные разговоры?

Что-то этот другой я, который не я, мне совсем не нравится…

— Ну так что же?


Я оборачиваюсь к тем, кто ждет за спиной. Сиэй сидит, скрестив ноги, на висящем в воздухе желтом шаре. Подбородок опирается на кулачок, на лице скука. А за Сиэем прячется, не желая выдавать себя, дымная темная сущность. А ведь я не почувствовал, как

этот

подкрался сзади. И смотрит так, словно предвкушает мою гибель.


Но я вымучиваю улыбку — нельзя показывать, что мне не по себе в присутствии

этого

.


— Что, Нахадот? Хочешь поразвлечься?

Смотрите-ка, он удивлен. Прекрасно, значит, мне удалось застать Ночного хозяина врасплох. На жутковатом лице проступает мучительная жажда — о да, он хочет поразвлечься. Но я еще не отдал приказ, и потому он ждет.

Другие тоже изумлены — но отнюдь не обрадованы. Сиэй сел прямо и вызверился:

— Ты что, совсем рехнулся?

Курруэ предпочитает выражаться вежливее:

— В этом нет необходимости, лорд Хейкер. Чжаккарн — да что там, даже я — сможет справиться с этим войском.

— Я тоже могу, — встревает Сиэй — судя по голосу, он чувствует себя обиженным.

Я гляжу на Нахадота и думаю: интересно, что будут рассказывать люди, когда по миру разойдется весть? Арамери натравил Ночного хозяина на тех, кто дерзнул бросить ему вызов. Конечно, смертоноснее, чем он, оружия у меня нет, но ведь я так ни разу и не видел, на что он способен в бою. И мне любопытно.

— Нахадот, — говорю я.

Он неподвижен, и он полностью в моей власти — пьянящее, будоражащее ощущение… Но нет, я должен сохранять голову трезвой и не увлекаться. Я слышал много страшных легенд, они передаются из поколения в поколение, от одного главы клана к другому. Очень важно отдать точный и правильный приказ. Он будет искать лазейку в сказанном, пытаясь поступить по-своему.

— Отправляйся на поле боя и избавься от этой армии. Не позволь им продвинуться к этому месту или к Небу. Не дай разбежаться выжившим.

Да, чуть не забыл! Я торопливо добавляю:

— И не убей меня, пока будешь делать, что сказано.

— Это все? — спрашивает он.

— Да.

Он улыбается:

— Как пожелаешь.

— Ты глупец! — Курруэ уже не до дипломатических формулировок.

Другой я, который не я, не обращает на ее слова никакого внимания.

— Проследите, чтобы он не пострадал, — приказывает Нахадот своим детям.

И, все так же улыбаясь, идет к выстроившимся в долине боевым порядкам.

Врагов так много, что я не вижу, где кончаются их ряды. Нахадот приближается к первым — маленькая фигурка. Беспомощная. Какой-то человечек. Я слышу, как над долиной разносится смех солдат. Но военачальники, стоящие в центре, хранят молчание. Они знают, кто к ним приближается.

Нахадот расставляет руки, и в каждой возникает по огромному изогнутому мечу. Он врезается во вражеские ряды, подобный черному высверку, пронзает стройные порядки, как стрела. Щиты лопаются, разлетаются щепы и разбитый доспех, пролетают над головами и падают обломанные мечи и отрубленные части тел. Враги умирают десятками, сотнями. Я хлопаю в ладоши и хохочу:

— Какое чудесное зрелище!

Но другие Энефадэ стоят молча, они напряжены и напуганы.

Нахадот косит вражеских воинов направо и налево и наконец прорывается к центру. Никто не может устоять перед ним. Он останавливается, вокруг лежат мертвые тела, а неприятельские солдаты бегут, спотыкаясь и давя друг друга, прочь — они в панике. Я не могу его разглядеть — черная дымная аура разрастается на глазах.

— Солнце встает, — говорит Чжаккарн.

— Он успеет до рассвета, — мрачно отзывается Курруэ.

И тут слышится… нечто. Какой-то звук. Нет, не звук. Гудение. Мерное, усиливающееся и опадающее, словно стук сердца. И этот стук раскачивает землю под ногами.

Вдруг посреди поля битвы вспыхивает черная звезда. Иных слов я подобрать не могу — из ниоткуда возникает сфера сгущенной пульсирующей тьмы, она сияет, исполненная такой силы и мощи, что под ней прогибается и стонет земля. Возникает провал, от него змеятся глубокие трещины. Враги ссыпаются туда, как песчинки. Я не слышу криков ужаса — черная звезда поглощает все звуки. Их тела она поглощает тоже. Она втягивает в себя все-все.

Землю встряхивает, да так сильно, что я падаю на четвереньки. Вокруг ревет и гудит. Я смотрю вверх и вижу, как мимо летит ставший враз видимым воздух — его втягивает в провал, в жадную прорву, в которую превратился Нахадот. Курруэ и остальные сгрудились вокруг меня, они бормочут заклинания на своем языке, приказывая ветрам и другим чудовищным силам, которые выпустил на свободу их отец. Благодаря их заклятиям мы в безопасности, мы заключены в пузырь тишины, но все вокруг… Даже облака неестественно изогнутой грядой уползают в черную звезду. Вражеской армии больше нет. Лишь земля, на которой мы стоим, и континент вокруг нее, и планета под ним.

И тут я понимаю, какую совершил ошибку: дети Нахадота защищают меня от опасности, но все остальное он волен пожрать!

Я собираю в кулак всю силу воли и преодолеваю душащий меня страх.

— П-прекрати! — ору я. — Нахадот, прекрати!

Слова уносит воющий на тысячи голосов ветер. Нахадот связан магией существа, более могущественного, чем он сам, на нем заклятие слушаться моих приказов — но только если он меня слышит. Возможно, он и пытался заглушить мой голос — или просто целиком отдался свирепой ярости — и теперь купается в своей силе, вызвавшей к жизни хаос, который составляет его сущность!

Провал под ним взрывается — он достиг земных недр. Из него поднимается щупальце раскаленной лавы и закручивается в тугую спираль, но потом чернота поглощает и его. Сверху смерч, внизу вулкан, а в сердце этого пульсирует, увеличиваясь в размерах, черная звезда.

И как мне ни страшно, это самое прекрасное зрелище, когда-либо являвшееся моим глазам.

Но что это? Мы спасены! Отец Небесный пришел нам на помощь! В разрывах облаков просверкивает ясное небо, и в то самое мгновение, когда камни под моими ладонями приходят в движение, готовясь сорваться с места, над горизонтом восходит солнце.

Черная звезда исчезает.

Что-то, отдаленно напоминающее человеческое тело, — настолько эти жалкие останки обожжены и изуродованы — некоторое время висит на месте черной звезды, а затем падает в кипящую лаву. Сиэй, выругавшись, срывается с места и мчится на своем желтом шаре, прорываясь сквозь стенки пузыря — но и пузырь больше не нужен. Воздух раскален, он обжигает легкие. И я вижу, как вдали собираются грозовые облака и быстро плывут в нашу сторону — заполнить образовавшуюся пустоту.

А столица, которая высится посреди равнины… О нет. Нет! Нет! Нет!!!

Я вижу остовы и развалины нескольких зданий. Остальное поглотила черная звезда. Огромный пласт земли обрушился в заполненный огненной лавой провал — ранее на этом месте стоял дворец.

В котором жили мои жена и сын.

Чжаккарн смотрит на меня. Она воин, а воины не склонны выказывать презрение, но я чувствую, что оно переполняет ее. Курруэ помогает мне подняться на ноги, и ее лицо ничего не выражает. Все это — твоих рук дело, говорят ее глаза.

Я все возвращаюсь и возвращаюсь к этой мысли. Я оплакиваю близких.

— Сиэй извлек его оттуда, — говорит Чжаккарн. — Пройдет немало лет, прежде чем он восстановит тело.

— А нечего было такие силы будить! — рявкает Курруэ. — К тому же в человеческом облике!

— Это уже неважно, — устало говорю я, и на этот раз я, как ни странно, совершенно прав.

Земля еще вздрагивает — что-то Нахадот сдвинул, разорвал в ее глубинах. А ведь это был прекрасный край, достойный того, чтобы его украсила столица всемирной империи. Теперь он лежит разоренный и пустынный.

— Заберите меня отсюда, — шепчу я.

— Куда? — спрашивает Чжаккарн.

Мой дом разрушен. Куда мне идти?

У меня с языка чуть не срывается — да куда угодно, но я вовремя спохватываюсь. Эти существа, конечно, ненавидят меня не столь люто, как Нахадот, и не пытаются обратить во зло любой приказ, но они мне и не друзья. Сегодня я уже совершил один глупый поступок — с чудовищными последствиями.

— Отнесите меня на Сенм, — говорю я. — В родные земли народа амн. Там мы заново отстроимся.

И они подхватывают и несут меня. А через несколько дней континент разламывается на части и погружается в глубины моря.

6

СОЮЗНИКИ


— Йейнэ?

Мать, убитая ревностью, хватает меня за руку. Я держусь за рукоять кинжала, что торчит в моем собственном сердце. Руку заливает кровь, и она горячее, чем мой гнев. Мать наклоняется ко мне и целует в лоб:

— Ты умерла.

Ты лжешь, амнийская шлюха, белобрысая ведьма. Я еще увижу, как вся ваша мерзкая лживая кодла исчезнет, провалится в темные, как ночь, глубины моей души.

*

На следующее утро назначено очередное заседание Собрания. По-видимому, сессия в самом разгаре — посланцы всех земель собирались каждый день в течение нескольких недель, пытаясь уладить налоговые споры перед началом длинных зимних каникул. Теврил пришел рано утром, чтобы лично разбудить меня перед таким важным делом. Ему с огромным трудом удалось вытащить меня из постели. Когда я поднялась, ноги отозвались болью, напомнили о себе синяки, которые я насажала, удирая вчера вечером от Нахадота. Я спала мертвецким сном — еще бы, после таких-то передряг.

— Декарта присутствует на большинстве заседаний — если, конечно, состояние здоровья позволяет, — громко инструктировал меня Теврил, пока я одевалась в соседней комнате.

Портной за ночь сотворил настоящее чудо — мне доставили целую кипу подобающей женщине моего положения одежды. И постарался он на славу: не просто укоротил типичные амнийские платья, рассчитанные на немалый рост, но и сшил кучу юбок, подходящих именно мне. Конечно, они были все какие-то слишком нарядные и непрактичные, я к таким не привыкла. Новые платья облегали и сдавливали в весьма странных местах. Я чувствовала себя дура дурой. Но что делать, наследница Арамери не должна вести себя как дикарка — хотя кто я? дикарка и есть, — и я попросила Теврила передать портному мою благодарность.

Смотрясь в зеркало, я едва себя узнала: в глаза сразу бросилась черная круглая отметина над бровями, под ней платье какое-то иностранное непонятное, а чье лицо-то между ними? Это я? Надо же…

— Реладу и Симине необязательно присутствовать на заседаниях — и они часто ими манкируют, — продолжал Теврил.

Он подошел и цепко оглядел меня — видимо, хотел удостовериться, что все хорошо. Его отражение в зеркале удовлетворенно кивнуло, и я с облегчением поняла, что его отражение одобрило мое отражение.

— Но их-то все знают, а вот ты — темная лошадка. Декарта просил, чтобы ты не пропускала сегодняшнее заседание, — он желает, чтобы все увидели ту, кого недавно провозгласили наследницей.

Значит, выбора у меня нет — придется идти. Я вздохнула и кивнула.

— Что-то я сомневаюсь, что благородное собрание придет в восторг от моего вида, — пробормотала я. — Если бы не вся эта ерунда с провозглашением наследницей, они в мою сторону не посмотрели бы — и даже не плюнули. А теперь будут сидеть и злиться, что им нужно вежливо раскланиваться с какой-то девицей из глухомани.

— Ну, наверное, ты права, — отозвался Теврил — причем на удивление беззаботно.

Он прошагал через всю комнату к окнам и оглядел открывавшуюся панораму. А я тем временем пыталась пригладить свои непослушные лохмы — и зря, это все нервы. Прическа у меня вышла почти идеальная.

— Декарта не занимается такими пустяками, как политика, — сказал Теврил. — Он полагает, что Главная Семья выше таких мелочей. Поэтому все дворяне пытаются прорваться со своими просьбами к Реладу или к Симине. Теперь будут осаждать и тебя.

Отлично, просто замечательно. Я снова вздохнула и отвернулась от зеркала.

— Ну а вот к примеру, если я влипну в некрасивую историю? Даже в несколько? Может, меня лишат наследства? И отправят обратно в мою родную северную глушь?

— Скорее всего, ты кончишь так, как мой отец, — ответил Теврил, пожимая плечами. — Так обычно поступают с членами семьи, которые навлекают позор на Арамери.

— Ой, я…

Мне стало нестерпимо стыдно — я же напомнила ему о семейной трагедии! Но потом я поняла — его этот далекий эпизод из прошлого не волнует.

— Так или иначе, Декарта намерен удерживать тебя здесь. И думаю, даже если ты будешь вести себя ужасно и как дикарка, тебя свяжут по рукам и ногам и приволокут на церемонию передачи власти, когда она наконец состоится. Впрочем, зря я болтаю — я ведь не знаю, что там делается…

Я изумилась:

— Как это не знаешь?

— Про церемонию? — Теврил помотал головой. — Только те, кого считают Главной Семьей, имеют право присутствовать при таких ритуалах. К тому же ее последний раз проводили сорок лет назад — когда главой клана провозглашали Декарту.

— Понятно…

Я решила, что обдумаю сказанное позже.

— Ладно, давай теперь о деле. В Собрании заседают вельможи, которых мне следует опасаться?

Теврил странно покосился, и я поправилась:

— Понятно, что опасаться надо всех, но, может, кого-то в особенности?

— Ты скоро сама все узнаешь — и раньше, чем я, — честно сказал он. — Думаю, и союзники, и враги не замедлят свести знакомство. Более того, у меня есть подозрение, что теперь все завертится, да так, что мы и глазом не успеем моргнуть, как события понесутся вскачь… Ну что, ты готова?

Готова ли я? Конечно нет. Ни к чему я не готова! А еще мне до смерти захотелось спросить, что он имел в виду под событиями, которые теперь понесутся вскачь. Как это вообще возможно?

Однако с вопросами придется подождать.

— Да. Я готова.

Теврил вывел меня из апартаментов и повел бесконечными белыми коридорами. Я квартировала, как и приличествовало чистокровной, на верхнем этаже дворца, хотя, конечно, в шпилях тоже располагались жилые комнаты. На этот уровень Неба вели еще одни, малые Вертикальные Врата, которые предназначались исключительно для чистокровных. В отличие от главных Врат в переднем дворе Неба, пояснил Теврил, малые отправляли в несколько разных точек города — в другие дворцы или ведомства. Таким образом, чистокровные могли заниматься своими делами, невзирая на капризы погоды — и избегая любопытных глаз, ежели у них имелось такое желание.

Коридоры, по которым мы шли, словно вымерли — нам не встретилось ни души.

— Мой дед уже спустился? — поинтересовалась я, останавливаясь у границы Врат.

Как и главный подъемник и дворцовые лифты, малые Врата представляли собой узор из черной плитки, сплетавшийся в божественную сигилу. Эта более всего напоминала черный пролом, от которого паутиной расходились трещины. Я припомнила свой ночной кошмар и быстро отвернулась — стало как-то не по себе.

— Ну да, наверное, — отозвался Теврил. — Он любит прибыть в Собрание пораньше. А теперь, леди Йейнэ, слушайте внимательно. Во время заседания вам нельзя брать слово. Арамери лишь дают советы вельможам и дворянству, и только у Декарты есть право обращаться к ним напрямую. И он не часто им пользуется, будьте уверены. Вы даже к нему не должны обращаться, пока идет сессия. Ваша задача — наблюдать. Причем наблюдать за тем, как за вами наблюдают.

— А меня… представят?

— Официально? Нет, это произойдет позже. Но вас заметят, не извольте беспокоиться. Декарте не нужно ничего говорить, весть уже разнеслась по городу.

Сообщив все это, он приглашающе кивнул, и я наступила на черные линии сигилы. В глазах поплыло, замелькало, жуть хлынула через меня — и тут же все кончилось. Я стояла в красивой, отделанной мрамором комнате, в центре выложенной черным деревом мозаики в паркете. Меня ждали трое помощников — немолодых и гораздо более вежливых, чем в прошлый раз. Они повели меня через полутемный коридор по укрытому коврами покатому полу в личную ложу семейства Арамери.

Декарта сидел на своем обычном месте и даже не обернулся, когда я вошла. Симина сидела справа. А вот она оглянулась и одарила меня улыбкой. Меня не на шутку разозлила наглость кузины, и пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы не остановиться и не отплатить ответным взглядом — не столь любезным. Но на меня смотрели — причем отовсюду. Вельможи собирались, лучшие люди Королевств ходили туда и сюда по Залу и ждали знака председателя к началу заседания. Многие то и дело посматривали в сторону нашей ложи — наблюдали. И делали выводы.

Так что я вежливо склонила голову, приветствуя Симину, хотя на ответную улыбку меня, увы, не хватило.

Слева от Декарты стояли пустыми два кресла. Судя по всему, ближайшее к деду предназначалось для кузена Релада, с которым мы пока не успели увидеться. Поэтому я направилась к дальнему. Однако Декарта поднял руку — на меня он по-прежнему не глядел — и поманил поближе. Я села, и весьма вовремя — председатель объявил о начале заседания.

В этот раз я слушала внимательнее. Дела рассматривались в строгом географическом порядке, начинали со стран континента Сенм. Страны присылали представителей — людей из благородного сословия, назначенных Собранием. Каждый из них вел дела своей страны — и окрестных. Да, окрестных, потому что не у всех народов были свои послы: так, к примеру, Дальний Север представляли лишь двое человек, зато Небо оказалось в привилегированном положении и имело собственного поверенного — не очень-то справедливо. Впрочем, пренебрежение к северным народам меня как раз не удивило — нас никогда ни во что не ставили. А вот избранность столицы удивила весьма — больше никто в мире не удостоился такой чести. А что такое Небо? Всего лишь город среди других — так, ничего особенного.

Заседание продолжалось, и я поняла, что ошиблась в своих изначальных предположениях. Прислушавшись к тому, за какие указы предлагает голосовать представитель Неба, я сообразила: он ведет дела не только города, но и дворца. Теперь все становилось понятнее — хоть и не справедливее. Декарта правил миром, это все знали. А Собрание существовало лишь затем, чтобы выполнять всю грязную и скучную работу по управлению странами — Арамери не желали заниматься такой чепухой. Это тоже знали все от мала до велика. Так что почему бы не сунуть в Собрание своего человека для ведения дворцовых дел, благо это Собрание не более чем марионетка в руках семейства?

Впрочем, возможно, власти предержащие именно таковы — они не боятся зайти слишком далеко.

И я принялась рассматривать представителей Дальнего Севера. Лично мы с ними еще не встречались, хотя я слышала, как на них жалуются на заседаниях Совета воинов Дарра. Первую звали Уохи Убим — похоже, второе слово означало не имя, а какой-то титул. Уохи приехала из сонной сельской страны Руэ — родины самого многочисленного народа нашего континента. Дарр и Руэ находились в союзнических отношениях — до недавнего времени. Союз распался после того, как мои родители заключили брак. С тех пор нам возвращали депеши не вскрытыми. М-да, госпожа Уохи не принимала близко к сердцу трудности Дарра… Она все посматривала в мою сторону, пока шло заседание, и вид у нее был несчастный. Самое время для злорадного торжества — но мне как-то не злорадствовалось и не торжествовалось. Как-то это все не по мне.

Другую представительницу Дальнего Севера звали Рас Ончи — величественного вида пожилая дама вела дела восточных королевств и близлежащих островов. Разговорчивостью она не отличалась — похоже, возраст давал о себе знать: ей бы на покой, шептались злые языки, пока старческое слабоумие не проявилось, — но она единственная из сидевших в зале вельмож открыто и прямо смотрела мне в глаза — причем часто и подолгу, все заседание. Я отвечала ей тем же из уважения, и, похоже, пожилой даме это пришлось по душе. Она незаметно покивала, улучив мгновение, когда Декарта отвернулся. Я не осмелилась кивнуть в ответ — за каждым моим движением следило слишком много взглядов. Но мне стало интересно, что она хотела этим сказать.

Когда сессия завершилась, председатель позвонил в колокольчик, давая понять, что на сегодня рассмотрение дел закончилось. Я подавила вздох облегчения — говорильня затянулась на целых четыре часа. Меня мучил голод, мне до смерти хотелось забежать в уборную, а еще встать и размять ноги. Однако я внимательно следила за Декартой и Симиной и поднялась только после них и вышла все тем же неспешным шагом, приветствуя кивками целую фалангу помощников, которые выстроились в коридоре в боевой готовности выполнить любое наше поручение.

— Дядюшка, — донесся до меня голос Симины.

Мы как раз направлялись в комнату с мозаикой.

— Наверное, кузина Йейнэ была бы не прочь осмотреть Зал? Не думаю, что прежде ей доводилось видеть нечто подобное…

Интересно, она и вправду считает, что я соглашусь на предложение, высказанное оскорбительно покровительственным тоном?

— Нет, спасибо, — изобразила я вежливую улыбку. — Хотя я и не прочь наведаться в уборную.

— Ох, конечно, прошу сюда, леди Йейнэ, — поспешно отозвался один из помощников, отступая в сторону и жестами показывая — мол, сюда.

Я помедлила, но Декарта шел дальше, не подавая виду, что слышал Симину или меня. Вот, значит, как здесь все заведено. Я склонила голову в вежливом поклоне и сказала Симине, которая тоже остановилась:

— Благодарю, не стоит меня ждать.

— Как пожелаете, — пропела она, изящно развернулась и направилась вслед за Декартой.

Я последовала за помощником по самому длинному коридору в своей жизни. Во всяком случае, такое у меня осталось впечатление — ибо мочевой пузырь все настойчивей требовал опорожнения. А когда мы наконец дошли до комнаты с надписью «Посторонним вход воспрещен» на сенмитском, я решила, что это, наверное, означает «Только для самых высокопоставленных представителей данного Собрания», и мне пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы не сбиться с элегантного ровного шага на неприличный бег.

Я влетела в огромную, с комнату размером, кабинку и с облегчением заперлась.

Уступив зову природы, принялась натягивать и поправлять все предметы затейливого амнийского нижнего белья — нетривиальная задача, кстати, — и тут дверь уборной скрипнула и отворилась. Ага, подумала я, Симина прибежала, не иначе. И невольно вздрогнула — от злости и, по правде говоря, страха.

А когда я вышла из кабинки, то с изумлением увидела, что у раковин меня ждет не кто иной, как Рас Ончи.

Я было хотела показать, как удивлена, но потом раздумала. Вместо этого я склонила голову и сказала на нирве — это такой всеобщий язык, которым на Севере пользовались задолго до того, как Арамери заставили весь мир перейти на сенмитский:

— Добрый вечер, тетушка.

Она улыбнулась, показывая беззубые десны. Но голос у нее оказался отнюдь не старческий.

— И тебе добрый вечер, — ответила она на том же языке. — Хотя какая я тебе тетушка. Ты — Арамери, я — никто.

Я невольно поморщилась. Ну и что мне прикажете отвечать на такую чудесную реплику? Что в таких случаях говорят Арамери? Впрочем, к черту Арамери. Чтобы сгладить неловкость, я подошла к раковине помыть руки.

Она молча смотрела на мое отражение в зеркале. Потом сказала:

— Ты совсем не похожа на мать.

Я нахмурилась — это что еще за намеки?

— Да, мне говорили. Много раз.

— Нам приказали прервать с вами всякое общение. И с твоей матушкой, и с твоим народом, — спокойно проговорила она. — Нам с Уохи и предшественнице Уохи. Распоряжение отдал председатель Собрания, но кто приказал ему? Кто знает? Я просто подумала, тебе будет интересно это знать.

Надо же, чем наш разговор обернулся… Я вымыла руки, обтерла их полотенцем и обратилась к собеседнице:

— Вы хотите мне что-то сказать, уважаемая тетушка?

Рас пожала плечами и направилась к двери. А потом развернулась, и на ее груди вспыхнуло искорками света колье. У него была странная подвеска — что-то напоминающее маленький золотой орех или вишневую косточку. Я сначала ее не разглядела, потому что она болталась глубоко под вырезом платья на длинной цепочке. Но одно из золотых звеньев зацепилось за шитье, и подвеска засверкала отраженным светом. И я поняла, что стою и смотрю на нее. В смысле, на подвеску, не на Рас Ончи.

— Все, что я могу сказать, ты и так уже знаешь, — тихо произнесла она, удаляясь. — Если, конечно, ты считаешь себя Арамери.

Я мрачно поинтересовалась, глядя ей в спину:

— А если нет?

Она замерла у двери. Потом медленно обернулась и оглядела меня очень умным, оценивающим взглядом. Я невольно выпрямилась, чтобы произвести на нее хорошее впечатление. Такое она внушала уважение.

— Если ты не Арамери, — наконец проговорила она, — мы встретимся и побеседуем еще раз.

Сказав это, она вышла.

И я отправилась обратно в Небо одна. Чужая среди своих, своя среди чужих — куда-то не туда ты попала, Йейнэ, ох не туда…

*

Мне поручили наблюдать за делами трех народов — так сказал Теврил. Вечером он прибежал ко мне, чтобы продолжить краткий курс введения в жизнь Арамери.

Каждая из трех подопечных стран значительно превосходила Дарр в размерах. Ими управляли замечательные правители, сведущие и справедливые, — это значило, что мне они никаких хлопот не доставят. Страны выплачивали мне регулярное денежное содержание за то, что я удостоила их дела своим высочайшим вниманием, в котором они, скорее всего, совершенно не нуждались и которое терпеть не могли. Но жалованье неожиданно превратило меня в невероятно богатую женщину.

Мне выдали магический артефакт — серебряный шар, который, по моему приказу, показал бы мне лицо любого названного человека. Если постучать по шару особым образом, собеседники увидят и мое лицо — оно повиснет в воздухе, как отрубленная голова бесплотного духа. Мне приходилось получать такие послания — именно так меня пригласил в столицу дедушка Декарта, — и я изрядно натерпелась. Неприятная все-таки штука. Тем не менее с помощью серебряного шара можно поговорить с правителями вверенных мне стран в любой момент.

— Я бы хотела попросить о встрече моего кузена Релада. Как можно скорее, — сообщила я Теврилу, когда он показал мне, как пользоваться шаром. — Не знаю, может, он такой же, как Симина, но мне очень приятно, что он пока не попытался меня убить.

— Все еще впереди, — пробормотал Теврил.

М-да, многообещающая ремарка. И все же некий план почти оформился у меня в голове, и я решила ему следовать — за неимением лучшего. К тому же я ничего не знала. По каким правилам здесь ведется борьба за наследство? Как в ней… хм… победить — если Декарта не желает выбирать наследника сам? Релад наверняка знает ответ на этот вопрос, но скажет ли он правду? В особенности если мне нечем отплатить за нее?

— И тем не менее вышли, пожалуйста, ему мое предложение, — сказала я. — А я тем временем хотела бы увидеться с другими влиятельными людьми во дворце. С кем, по-твоему, мне следует познакомиться?

Теврил задумался, потом развел руками:

— Ты уже знакома здесь со всеми. Ну, за исключением Релада.

Я уставилась на него с недоверием:

— Не может такого быть!

Он улыбнулся, но очень невесело:

— Небо — оно большое и вместе с тем очень маленькое, леди Йейнэ. Конечно, здесь живут и другие чистокровные, но они ведут праздную жизнь — их интересует лишь немедленное исполнение их прихотей и желаний. Каковые прихоти и желания могут быть весьма… хм… причудливыми.

Лицо его оставалось бесстрастным. Но я вспомнила серебряную цепочку и ошейник, которые Симина надела на Нахадота. Какая мерзость… Впрочем, это-то меня не удивило — о том, что творилось в стенах Неба, ходило множество слухов. Меня скорее удивило, что она решилась на подобные противоестественные игры с эдаким чудищем.

— Те немногие чистокровные, полукровки и квартероны, которые делают что-то на благо Королевств, редко наведываются во дворец, — рассказывал Теврил. — Они присматривают за делами семьи — а у Арамери множество прибыльных предприятий. Большинство из них не рассчитывают оказаться у Декарты в любимчиках — когда он объявил детей своего брата возможными наследниками, он отверг всех остальных. А во дворце остались лишь придворные — педанты и лизоблюды, гордящиеся громкими титулами, но не имеющие реальной власти. Декарта их презирает, и тебе тоже лучше не водить с ними дружбы. А кроме них, во дворце есть только… слуги.

Я внимательно посмотрела ему в глаза:

— С некоторыми слугами очень полезно водить дружбу.

Он улыбнулся, не смутившись:

— Как я и сказал ранее, леди Йейнэ, вы уже познакомились со всеми, кто может пригодиться и имеет влияние. Хотя, безусловно, я буду счастлив выполнить любое ваше поручение и свести вас с другими персонами по вашему выбору.

Я потянулась — тело затекло после долгих часов сидения в ложе Собрания. Синяки напомнили о себе резкой болью, одновременно разбудив в моей памяти иные воспоминания. Да уж, у меня полно земных хлопот…

— Спасибо, что спас мне жизнь, — тихо сказала я.

Теврил хмыкнул — немного саркастично, но выглядел при этом очень довольным.

— Ну… как ты сама и сказала… хорошо, когда пользуешься влиянием в определенных сферах…

Я склонила голову — мол, за мной должок.

— Если в моей власти будет помочь — обращайся за помощью.

— Как скажете, леди Йейнэ.

— Просто Йейнэ.

Он подумал и поправил:

— Кузина.

И пошел к двери, а у порога повернул голову и улыбнулся. Какой дипломат! Мне бы его умения! Наверное, без них на такой должности не удержишься…

Я перешла из гостиной в спальню и… застыла на пороге.

— Какой зануда! Я уж не чаял дождаться его ухода! — радостно воскликнул Сиэй, расположившийся ровно посередине моей кровати.

Я глубоко и медленно вдохнула:

— Добрый вечер, лорд Сиэй.

Он надулся, перевернулся на живот и сурово уставился на меня, положив подбородок на сложенные руки:

— Выходит, ты мне не рада?

Губы он кривил прямо как обиженный ребенок.

— Я удивлена. Какая причина заставила бога игры и шалостей искать моего скромного общества?

— Я не бог! Ты что, забыла? — Он еще сильнее нахмурился. — Просто оружие. Это, Йейнэ, гораздо более подходящее для нас имя, и Арамери прямо бесятся, когда его слышат. Неудивительно, что он обозвал тебя дикаркой.

Я осторожно присела в кресло рядом с кроватью.

— Матушка часто пеняла мне на излишнюю прямолинейность, — покачала я головой. — Зачем ты пришел?

— А что, обязательно нужна причина? Может, мне просто нравится твое общество.

— Это была бы большая честь для меня, — тихо ответила я. — Но это неправда.

Он рассмеялся — высоким, заливистым смехом беззаботного дитяти.

— Нет, правда, Йейнэ! Чистая правда — хоть ты и неверишь!

И он вскочил и принялся прыгать по кровати.

У меня мелькнула мысль: а эту… гм… детку… хоть кто-нибудь пытался отшлепать?

— Но?.. — поинтересовалась я — здесь обязательно есть какое-то «но», иначе бы Сиэй не заявился ко мне в спальню.

Он продолжил радостно прыгать — раз, другой, третий. Потом перестал, поглядел через плечо и озорно улыбнулся:

— Но это не единственная причина, по которой я пришел. Меня отправили к тебе остальные.

— Зачем?

Он соскочил с кровати, подошел к креслу, положил руки мне на колени и уставился в лицо. Сиэй все еще ухмылялся, но что-то в улыбке чувствовалось такое… совсем не детское. Прямо вот совсем не детское.

— Релад не станет твоим союзником.

У меня сжалось сердце. Интересно, он подслушал наш разговор с Теврилом от начала и до конца? Или просто мои планы казались столь очевидными? Как иначе выжить девчонке из глухомани?

— А ты откуда знаешь?

Он пожал плечами:

— А с чего бы ему заключать союз с тобой? Пользы никакой. А он слишком занят борьбой с Симиной — зачем ему отвлекаться? Тем более что время — я имею в виду время передачи власти — уже близко.

Я так и знала. Вот почему меня сюда вызвали. И вот почему они завели, так сказать, домового писца — чтобы Декарта не помер неожиданно. Маг поддерживал его жизнь, чтобы все успели разобраться со своими делишками. Мать двадцать лет прожила в Дарре, и никто ее не трогал — а тут взяли и убили. Наверное, по той же причине. Наследство. Декарта чувствовал, что время его истекает, и решил рубить по живому.

Вдруг Сиэй запрыгнул ко мне в кресло и уселся. Коленки его уперлись мне в бедра. Я отшатнулась — не ожидала такой дерзости, но он упал мне на грудь и положил голову на плечо.

— Что, черт побери, ты…

— Пожалуйста, Йейнэ, — прошептал он.

И я почувствовала его ладошки на ткани куртки — он меня обнимал как ушибший коленку ребенок, который прибежал жаловаться маме. Я вздохнула и подумала — ну и пусть. Он довольно засопел и прижался теснее — видно, понял, что не прогоню, и обрадовался.

— Пожалуйста, можно я вот так просто посижу?

Я вздохнула еще раз — сиди уж. Однако же, какие удивительные вещи здесь творятся…

Он сидел молча и без движения так долго, что я решила — пригрелся и уснул. Но вдруг Сиэй подал голос:

— Курруэ… Моя сестра, Курруэ, наша предводительница — ну, если считать, что у нас вообще может быть предводительница, приглашает тебя на встречу.

— Зачем?

— Тебе же нужны союзники?

Я отпихнула его, он выпрямился, но с колен не слез.

— Что это еще за речи? Вы что, предлагаете в качестве союзников себя?

— Возможно, и так. — На губах его снова заиграла лукавая усмешка. — Чтобы выяснить, надо с нами встретиться…

Я прищурилась и напустила на себя грозный вид:

— С чего это мне с вами встречаться? Сам же сказал — проку от меня никакого. Какая польза может произойти от союза с такой, как я, для таких, как вы?

— У тебя есть кое-что очень важное, — серьезно ответил он. — И это кое-что мы могли бы забрать силой — но мы не хотим принуждать тебя. Мы же не Арамери. Ты завоевала наше уважение, и поэтому мы попросим тебя отдать нам это что-то добровольно.

Я не стала спрашивать, чего же они от меня хотят. Собственно, этим-то меня и завлекают — они скажут, только если я соглашусь на встречу. Меня раздирало любопытство, а еще я готова была прыгать от восторга и возбуждения, потому что Сиэй сказал истинную правду: Энефадэ стали бы ценными, могущественными, мудрыми союзниками — даже спутанные заклятиями, как сейчас. Но я не стала показывать, насколько по нраву мне пришлось их предложение и как мне хочется его принять. Сиэй ведь никакой не ребенок. Он совершенно точно играет в какую-то свою игру, стремясь облапошить меня, хоть и притворяется доброжелательным.

— Я подумаю над вашим предложением, — величественно изрекла я — ну, настолько величественно, насколько получилось, конечно. — Прошу тебя, передай леди Курруэ мои наилучшие пожелания и сообщи, что я дам ответ в течение трех дней.

Сиэй расхохотался и соскочил с моих колен. Перепрыгнул на кровать, свернулся в самой середине и ухмыльнулся:

— Курруэ придет в бешенство! Она-то думала, ты от радости запрыгаешь! А ты что? «Я дам ответ в течение трех дней!» Ты с ума сошла?

— Страх и поспешность — плохие советчики, союз, заключенный под их влиянием, обречен быть недолговечным, — важно проговорила я. — Мне следует взвесить все «за» и «против» и оценить собственное положение, прежде чем предпринимать шаги, которые могут усилить мою позицию или же ослабить ее. Энефадэ должны проявить понимание.

— Я-то проявлю, — хихикнул он. — Но это Курруэ у нас мудрая. А я — нет. Она делает все по-умному. Я только играю и веселюсь.

Он пожал плечами и зевнул:

— А можно, я с тобой буду спать? Ну хоть иногда, а?

Я уже открыла было рот, но вовремя спохватилась. Он так ловко изображал детскую невинность, что я едва не ответила «да» без долгих раздумий.

— Я не уверена, что это прилично, — отыскала я наконец подходящую формулировку. — Ты же намного старше и одновременно — несовершеннолетний. Что так, что эдак — полное безобразие. Что люди скажут?

Его брови полезли вверх. А потом он расхохотался, да так, что согнулся и схватился за живот. И смеялся долго-долго. Мне это надоело, и я сердито поднялась из кресла и пошла к двери — позвать слугу и заказать обед. Попросила — из вежливости — принести обед на двоих. Хотя, конечно, понятия не имела, что едят боги, а главное, едят ли вообще.

Когда я вернулась в спальню, Сиэй уже отсмеялся. И сидел на краешке кровати с весьма задумчивым видом.

— Я могу принять более взрослый облик, — тихо сказал он. — Если, конечно, тебе хочется со взрослым. Не все хотят с ребенком, я знаю.

Я вытаращилась на него. Меня скрутило — то ли от жалости, то ли от брезгливого отвращения. То ли от того и другого вместе.

— Я хочу, чтобы ты был самим собой, — наконец выдавила я.

Его лицо стало торжественно-мрачным.

— Это невозможно. Во всяком случае, пока я заключен в темницу этого тела. — И он дотронулся до груди.

— А… — Нет, эти люди — не моя семья. — Остальные просят тебя стать постарше?

Он улыбнулся. Как ни ужасно, совершенно детской улыбкой.

— Нет. Обычно хотят, чтоб помладше.

Так, сейчас меня стошнит. Я прихлопнула рот ладонью и отвернулась. А плевать, что там обо мне думает Рас Ончи. Я — не Арамери. Я никогда, никогда не стану частью этой семьи.

Он вздохнул, подошел и обнял со спины. И снова положил голову на плечо. Почему ему все время нужно виснуть на мне, что ж такое… Нет, не то чтобы я против, но интересно, с кем он обнимается и в чьей постельке сворачивается, когда меня нет поблизости. Еще интересно, какую цену они с него запрашивают за эти нехитрые радости.

— Когда человечество выучилось говорить и высекло огонь, я уже был бесконечно стар, Йейнэ. Это мелочное мучительство для меня не страшно.

— При чем тут это? — вскинулась я. — Ты же все равно…

Я попыталась подобрать нужные слова. Человек? На такое он вполне может обидеться…

Он покачал головой:

— Лишь смерть Энефы ранит мое сердце, но ее смерть — не дело человеческих рук.

И тут дворец содрогнулся. В его глубинах что-то загудело — глухо, на басовитой ноте. У меня мурашки побежали по коже, в ванной что-то задребезжало. А затем все стихло.

— Закат, — сказал Сиэй.

Голос у него был довольный, во всяком случае. Он отцепился от меня и подошел к окну. Небо на западе закрывали слоистые облака, переливающиеся всеми цветами радуги.

— Отец возвращается.

А где он был до этого, интересно? Впрочем, меня тут же отвлекла другая мысль. Чудище из самых страшных ночных кошмаров, тварь, которая преследовала меня во время нашего панического бегства сквозь стены, — выходит, это не кто иной, как отец Сиэя?..

— Он же тебя пытался вчера убить, — тихо сказала я.

Сиэй пренебрежительно мотнул головой, затем вдруг хлопнул в ладоши. От неожиданности я подпрыгнула.

— Эн! Найасоувамехиках!

Чушь какая… Он пропел этот дурацкий набор звуков на манер детской считалочки, звон повис в воздухе — и вдруг мир изменился. Точнее, изменилось мое восприятие мира. Мне стало внятно эхо разговоров — до последнего слова, отражающегося от стен. Эхо каталось, сливалось и накладывалось. Воздух пошел рябью — это звуки, звуки, так дрожит струна, от пола к стене, от стен через колонну, удерживавшую огромный вес Неба, и вниз — звук уходил в землю.

Эхо дрожало и уходило в землю, а земля ворочалась, как сонный ребенок, пока мы летели, как мячик, вокруг солнца, и сменялись времена года и звезды вокруг изящно переворачивались — я сморгнула и с удивлением обнаружила себя все в той же комнате. И тут я все поняла. Самые первые годы, десятилетия, когда писцы еще оттачивали свое мастерство — они ведь гибли через одного. А потом ограничились изучением письменного языка — отсюда и их скромное прозвание. Странно, как вообще человек мог решиться на такое? На попытку говорить на языке, значение слов которого зависело не только от синтаксиса и произношения и интонации, но и от координат говорящего относительно остальной вселенной… Они что, и впрямь надеялись, что сумеют выучить божественное наречие? Нет, это смертным не под силу…

Желтый шарик Сиэя появился из ниоткуда и впрыгнул ему в руки.

— Иди и смотри, а потом найди меня, — приказал он и подбросил шарик.

Тот стукнулся о ближайшую стену и исчез.

— Я передам твой ответ Курруэ, — сказал он, направляясь к ближайшей к кровати стене. — Подумай, конечно, Йейнэ, но не тяни с решением, ладно? Время течет так быстро для вас, смертных. Декарта вот-вот умрет — а ты не готова…

Он сказал что-то стене, и та растворилась перед ним — за отъехавшей перегородкой оказалось мертвое пространство, узенький глухой коридор. Сиэй сверкнул ухмылкой, шагнул в темноту — и стена закрылась за его спиной.

7

ЛЮБОВЬ


Как странно… Только сейчас я сообразила: а ведь это обычная склока между двумя семьями, которые что-то не поделили…

*

Из окон моих покоев открывался потрясающий вид — чуть ли не на всю Сотню Тысяч Королевств. Безусловно, это заблуждение — писцы давно доказали, что земля круглая. И все же как заманчиво воображать весь мир у своих ног. Внизу мигали огоньки, тысячи и тысячи огоньков, словно звезды, только на земле, а не на небе.

Мы, дарре, искусные строители — и не боимся высоты. Мы строили города на отвесных горных склонах и возводили на вершинах храмы, дабы составить звездные карты. Но мы и думать не могли, чтобы построить что-то вроде Неба. Да и амн тоже бы не сумели — им помогли пленные боги. Но рабство богов — не основная причина, по которой дарре считают Небо абсолютно противоестественным зданием. Отделять себя от земли и смотреть на нее сверху вниз, подобно богу, — святотатство. А еще это попросту опасно. Мы никогда не станем богами, как бы ни старались. А вот утратить человеческий облик у многих получается легко — прямо оторопь берет, насколько.

И все же… Вид из окна завораживал. Очень важно уметь ценить красоту, даже если она исполнена зла.

Как я устала… Я всего-то день провела в Небе, а в моей жизни уже произошло столько перемен. Для Дарра я все равно что умерла. Наследников у меня нет, так что скоро Совет провозгласит энну другую молодую женщину из другой знатной семьи. Бабушка очень расстроится — именно этого она всю жизнь и боялась. А я ведь не умерла. Я стала Арамери. Правда, неизвестно еще, что хуже.

Арамери, вообще-то, не должны покровительствовать народам, с которыми их связало рождение, — судьбы всех стран одинаково дороги для них. Но я-то, конечно, не стала следовать этим правилам. Как только ушли Теврил и Сиэй, я связалась с правителями вверенных мне народов и предложила — ну, как предложила, вообще-то, предложение от наследницы Арамери — это не предложение, а вовсе даже и приказ — подумать над тем, чтобы возобновить торговые отношения с Дарром. Никакого официального эмбарго на нас не накладывали — просто после того, как мать покинула клан Арамери, для нас настали тощие годы. Мы бы могли опротестовать эмбарго в собрании или найти способы обойти его. Но правители всех стран, пытавшихся заслужить благоволение Арамери, попросту сделали вид, что Дарр не существует. Они разорвали договора, перестали выполнять финансовые обязательства, отказались выслушивать наших представителей в суде. Нас даже контрабандисты стороной обходили. Мы стали париями.

Так что, по крайней мере, я могла употребить новообретенную и нежеланную силу родства на то, чтобы хотя бы частично выполнить поставленную задачу. Потому что я сюда ехала с определенными целями.

Итак, одно дело сделано. Что же до других… За стенами Неба — пусто, коридоры его сплетаются в лабиринт. Есть где спрятать ключи к тайне смерти моей матери.

Но я найду их все, один за другим.

*

В первую мою ночь в Небе я спала прекрасно. Ужас погони и обилие впечатлений свалили меня с ног, я даже не помнила, как оказалась в постели и уснула.

А вот на вторую ночь сон все не шел. Я лежала на слишком широкой и слишком мягкой кровати в своих покоях, а стены и потолок светились, да так ярко, словно за окном был день. Небо являло собой образ Блистательного, Арамери не терпели тьмы в своем обиталище. Интересно, как же остальные члены почтеннейшего семейства умудряются засыпать?

Проворочавшись с боку на бок несколько часов, я провалилась в полудремоту — однако мысль продолжала работать. В ночном молчании в голову лезли воспоминания о всех прошедших днях, я волновалась за семью и друзей, что остались в Дарре. А еще я думала: какого Вихря, неужели я сумею выжить в этом странном месте?..

И вот так думая и ворочаясь, я вдруг поняла, что на меня кто-то смотрит.

Бабушка оказалась хорошей наставницей — я проснулась мгновенно. И хотя предусмотрительно не показывала, что не сплю, и глаз не открывала, низкий голос произнес:

— Ты не спишь.

Пришлось открыть глаза и сесть. А еще я чуть… ну, вы поняли… в общем, я сильно испугалась, когда увидела Ночного хозяина всего-то в десятке шагов от себя. Он стоял и смотрел на меня.

Бежать было некуда. Так что я просто сказала:

— Добрый вечер, лорд Нахадот.

Голос не дрогнул — молодец, Йейнэ.

Он склонил голову в ответном приветствии. И застыл, весь такой окутанный дымным ореолом, в изножье моей кровати. Просто стоял и зловеще молчал. Долго. Молчал. Зловеще! Наконец я сообразила, что боги пребывают в вечности и им нет дела до краткости времени смертных, и осторожно попыталась начать беседу:

— Вы почтили меня своим присутствием. Могу я знать почему, милорд?

— Я хотел тебя видеть, — сказал он.

— Зачем?

Ответом меня не удостоили. Зато он сдвинулся с места и прошелся вдоль окон. Нахадот все время держался спиной ко мне, и на фоне ночного неба его трудно было разглядеть. Его плащ — или все-таки волосы? — в общем, темный ореол вокруг его фигуры дрожал, и смещался, и сливался с чернотой звездного неба.

Сейчас это был не дикий зверь, преследовавший жертву в лабиринте коридоров, и не источающее холодное презрение высшее существо, угрожавшее убить меня, если проболтаюсь. Я не чувствовала его, но мне чудилась та самая нежность, что проглянула в нем лишь на мгновение — когда он держал меня за руку и ладонь заливала его горячая кровь и когда он почтил меня поцелуем.

Я хотела спросить его: как же так, милорд? — но воспоминание внушало мне беспокойство. Так что вместо этого я спросила:

— Зачем вы вчера пытались меня убить?

— Я бы не убил тебя. Симина приказала оставить тебя в живых.

Любопытно. Ситуация, оказывается, опаснее, чем я думала.

— Почему?

— Я полагаю, потому, что она не хотела, чтобы ты умерла.

Прекрасный ответ, правда?! А ведь злиться на бога нельзя, нельзя ни в коем случае!

— А что бы вы, милорд, со мной сделали, если бы догнали?

— Я бы причинил тебе вред.

Хм. Хорошо все-таки, что он такой уклончивый и немногословный.

Я с трудом сглотнула:

— Как Сиэю?

Он остановился и повернулся ко мне. Над ним в окне мерцала половинка луны. Его лицо источало такое же бледное, неяркое сияние. Он ничего не ответил, но я вдруг поняла: он не помнит, как пытался задушить Сиэя.

— Так, значит, ночью вы и впрямь становитесь другим, — тихо проговорила я.

И зябко обхватила себя руками. В комнате сгустился холод, а на мне болтались лишь ночная рубашка и панталончики.

— Сиэй что-то такое говорил. Теврил тоже. «Пока светло…»

— При свете дня я человек, — сказал Ночной хозяин. — А ночью я… почти возвращаюсь к моей подлинной сущности.

И он развел руками:

— Закат и рассвет — время перехода из состояния в состояние.

— И вы становитесь… этим.

Я из вежливости не стала говорить — чудовищем.

— Смертный разум, исполняясь силы и знания бога — даже на мгновение, неминуемо теряет себя.

— А Симина, выходит, может приказывать, даже когда вы в таком состоянии?

Он кивнул:

— Власть Итемпаса не имеет преград. Его заклятие надо мной всесильно.

Он примолк, и я вдруг совершенно ясно разглядела его глаза — холодные, злые, черные, как ночное небо.

— Если хочешь, чтобы я ушел, прикажи мне уйти.

*

Подумайте сами: вы властны над существом, многократно превосходящим вас в силе и мощи. Оно подчинится любому приказу. Обязано будет выполнить любую вашу прихоть. Не будет ли искушение унизить его, умалить и возвыситься таким образом в собственных глазах непреодолимым?

О, я думаю, оно будет непреодолимым.

Я даже не думаю — я уверена в этом.

*

— Я бы все же хотела узнать, зачем вы пришли, — осторожно ответила я. — Но я не стану принуждать вас к ответу.

— Почему не станете? Давайте попробуйте! — Голос его звучал неприятно, я чувствовала близящуюся опасность.

Злится? На что? На то, что я властна над ним, но не хочу эту власть употребить в дело? Или он боится, что я все-таки решусь на это?

Меж тем ответ на вопрос пришел как-то сам собою — потому что это будет неправильно. Я, правда, не решилась высказаться вслух. Ответ на самом-то деле был неправильным, неразумным — ведь он вошел в мою комнату без приглашения. Это невежливо! Если бы передо мной стоял человек, я бы без колебаний выгнала его вон.

Нет, не в этом дело. Дело не в том, человек он или нет. Если бы он был свободен.

Но он не был свободен. Вирейн подробно объяснил мне все, пока рисовал сигилу. Приказы, отдаваемые Энефадэ, должны быть четкими и однозначными. Необходимо избегать метафор, разговорных выражений, а самое главное — всегда думать, что говоришь, потому что последствия неразумных распоряжений могут обернуться катастрофой. Или трагедией. Если я скажу что-то вроде: «Нахадот, выйди вон», он будет волен покинуть не только комнату, но и дворец. И лишь Отец Небесный знает, чем он займется за его пределами. А ведь, между прочим, только Декарта имеет власть призвать его обратно. Или, к примеру, если я скажу: «Нахадот, молчи», он онемеет до тех пор, пока я или кто-то из чистокровных Арамери не отменит приказ.

А если я расслаблюсь и отмахнусь от него с фразой вроде: «Ой, Нахадот, да делай что хочешь», он меня попросту убьет. Потому что ему нравится убивать Арамери. Это случалось и раньше, в прежние века, много раз — так рассказывал Вирейн. На самом деле он хихикал: это, говорил он, великая услуга со стороны Энефадэ, потому что так глупые Арамери погибали, не успев обзавестись потомством или поставить семью в неудобное положение.

— Я не стану приказывать вам, потому что я обдумываю предложение, которое сделала мне леди Курруэ, — решилась я наконец на обтекаемый ответ. — Союз должен основываться на взаимном уважении.

— При чем тут уважение? — резко отозвался он. — Я — твой раб.

Я невольно поморщилась:

— Я здесь тоже, между прочим, не по своей воле. Я тоже пленница в этом дворце!

— И тем не менее я обязан подчиняться каждому твоему приказу. Извини, не могу посочувствовать.

Его слова всколыхнули чувство вины, и оно мне совсем не понравилось. Возможно, поэтому я сорвалась и не сумела сдержаться.

— Ты — бог, — зло процедила я. — Ты — смертельно опасная тварь на поводке у Симины, и она тебя уже один раз на меня натравила. Может, у меня и есть власть над тобой, но я же не дура — я понимаю, что моя жизнь все равно в опасности. Так что разумнее разговаривать с тобой вежливо, попросить о помощи и ожидать, что ты согласишься уступить моей просьбе.

— Проси. А потом приказывай.

— Нет. Я попрошу, и если ты откажешься, приму это как должное. Вот что такое уважение.

Он надолго умолк. А пока молчал, я проигрывала в голове свои слова, молясь, что не оставила ему какой-либо гибельной для себя лазейки.

— Ты не можешь уснуть, — вдруг сказал он.

Я поморгала — фраза окончательно сбила меня с толку. А потом до меня дошло, что это вопрос.

— Нет. Не могу. Кровать эта… и светло слишком…

Нахадот кивнул. Стены потускнели, их сияние постепенно угасло, и комнату затопили тени — лишь в окно проникал свет луны и звезд и горевших в городе огней. Ночной хозяин казался чернильной тенью на фоне окон. Его лицо больше не испускало призрачный несвет.

— Ты говорила со мной вежливо, — наконец произнес он. — Я хотел бы отплатить — предложением помощи.

Я невольно сглотнула — сон, в котором черная звезда пожирала все живое, еще не изгладился из памяти. Если мне снилось прошлое — а мне казалось, что так оно и было, но, с другой стороны, это ведь сон, а кто с уверенностью может говорить о снах? — то Нахадот вполне способен уничтожить мир — даже такой, умалившийся и заключенный в тюрьму человеческого тела.

И все же… Вот он сейчас взял и погасил свет в комнате — и от этого простого жеста я преисполнилась благоговейного страха. Я, конечно, очень устала, наверное, поэтому уютная темнота показалась мне важнее судеб целого мира.

— С-спасибо, — выдавила я. — И…

Как же это сказать-то повежливее…

— Ты… не мог бы сейчас уйти? Пожалуйста?

Черный силуэт на фоне черного окна.

— Я вижу все, что скрыто тьмой, — тихо проговорил он. — Шепотки, вздохи — я все слышу. И даже если я уйду, часть меня останется — здесь. Такова уж моя природа…

Смысл этих слов стал внятен мне не сразу — а когда я поняла, что это значит, и испугалась, было уже поздно. Но тогда я просто обрадовалась.

— Ничего страшного! — пробормотала я. — Спасибо.

Он склонил голову, а потом исчез — но не сразу, как это делал Сиэй, а словно бы растаял, неспешно и бесшумно. Я его больше не видела, но ощущала присутствие. А потом и оно растаяло. И я почувствовала, что одна в комнате, а уж так ли оно было на самом деле, проверить все равно не вышло.

Поэтому я забралась обратно в кровать и через несколько минут уснула.

*

Есть одна сказка о Ночном хозяине, которую жрецы не запретили и позволили рассказывать у очагов.

Давным-давно, еще до Войны богов, Ночной хозяин спустился на землю, ища способ развлечь себя. И он увидел знатную женщину, которая сидела в башне, одинокая и всеми позабытая, ибо супруг ее был правителем и жена ему наскучила. Для Ночного хозяина не составило труда соблазнить женщину. Некоторое время спустя она родила дитя, и дитя это было не от ее законного супруга. И человеком оно тоже не было. Ребенок стал первым в череде могущественных демонов, и после него другие появились на свет, и боги поняли, что совершили ужасную ошибку. И они обратились против собственного потомства и убили всех — вплоть до младенцев в колыбелях. А ту женщину супруг изгнал из дома, и после того, как ее дитя убили, она пошла в зимний лес и замерзла там насмерть.

А бабушка рассказывала эту сказку иначе. Детей-демонов перебили, и Ночной хозяин снова пришел к той женщине и умолял ее о прощении. И в искупление вины он построил ей другую башню, и одарил несметными богатствами, чтобы она могла жить в достатке и ни в чем не нуждаться, и часто приходил, чтобы удостовериться, что его возлюбленная ни в чем не терпит нужды. Но женщина его не простила и наложила на себя руки, не сумев пережить горя, причиненного смертью дитяти.

Жрецы выводят из сказки такую мораль: бойся Ночного хозяина, ибо в его удовольствиях сокрыта смерть человеческая. А бабушка сказала: бойся любви и не дай тебе бог полюбить не того.

8

КУЗЕН


Утром в комнату пришла горничная — помочь мне одеться и привести себя в порядок. Бред какой, я что, ребенок? Но надо было хотя бы попытаться вести себя как настоящая Арамери, и потому я прикусила язык и не сопротивлялась, пока служанка бегала и хлопотала вокруг меня. Она застегивала на мне пуговки и поправляла складочки — словно это могло придать мне элегантности. Затем она причесала мои короткие волосы и наложила макияж. Вот это как раз полезно — в Дарре женщины не красились. Я едва не умерла со страху, когда она повернула зеркало и показала мне результат своих трудов. И зря — получилось очень даже неплохо. Просто… выглядело несколько странно.

Наверное, я смотрела излишне хмуро, потому что служанка всполошилась и принялась копаться в огромной сумке.

— Ох, у меня есть то, что вам надо! — воскликнула она и извлекла из мешка что-то вроде маскарадной маски-домино.

Нет, и вправду один в один маскарадная маска, обернутая атласом палочка, за которую держатся, проволочный каркас, вот только на нем болталось нечто странное — что-то похожее на ярко-голубые перья, как из павлиньего хвоста. Они чем-то напоминали обрамленные ресницами глаза.

И тут эти глазоперья сморгнули. Я ахнула, присмотрелась и увидела, что это были вовсе не перья.

— Все чистокровные дамы такими пользуются, — радостно сообщила горничная. — Это последний писк моды! Смотрите.

И она подняла маску к лицу, и голубые глаза наложились на ее собственные — серые и весьма симпатичные. Она сморгнула, опустила маску — и ее глаза приняли ярко-голубой оттенок! А ресницы! Они стали длинными и густыми, как у южных женщин! Я вытаращилась в изумлении и вдруг заметила, что глаза в маске сделались серыми и пустыми, а обрамляли их самые обычные ресницы, принадлежавшие моей горничной. Она снова приложила маску к лицу, и ее глаза приняли свой обычный вид.

— Видите, как удобно?

И она протянула мне штуку на палочке. По краю шли едва заметные крохотные сигилы.

— Голубые глаза идеально подходят к этому платью!

Я отшатнулась и несколько секунд не могла выговорить ни слова — мне чуть дурно не стало.

— Ч-чьи это были глаза?

— Что?

— Да глаза, глаза! Откуда они здесь?

Служанка уставилась на меня так, будто бы я поинтересовалась, откуда на небе луна взялась.

— Я… не знаю, миледи, — смущенно призналась она. — Но я могу спросить, если вы желаете знать.

— Нет, — тихо отозвалась я. — Не желаю. Спасибо.

Я поблагодарила горничную за труды, похвалила за чудесно выполненную работу и сообщила, что впредь мне не понадобится помощь профессионального одевальщика — ни завтра, ни послезавтра, и вообще никогда больше. Во всяком случае, здесь, в Небе.

*

Вскоре после этого пришел другой слуга — с запиской от Теврила. Как и ожидалось, Релад отказался со мной встречаться. Поскольку сегодня был выходной и заседания Собрания не предвиделось, я заказала завтрак и экземпляр финансовых отчетов вверенных мне стран.

Потом долго их изучала, косясь на принесенные слугами сырую рыбу и сваренные на медленном огне фрукты.

Не то что бы амнийская еда мне не нравилась — но они, похоже, не очень понимали, когда нужно пищу готовить, а когда не лезть к ней с кастрюлей. И тут пришел Вирейн. Сказал, что просто хотел проведать, но я не забыла свое прежнее ощущение — что-то ему от меня надо. И сейчас это ощущение только усилилось. Вирейн меж тем вальяжно расхаживал по комнате.

— Любопытно, что ты так серьезно относишься к делам управления, — заметил он, когда я отложила в сторону кучу бумаг. — Арамери обычно даже основ экономики не знают — зачем им…

— Я правлю… в смысле, правила… очень бедной страной, — сказала я и набросила салфетку на остатки завтрака на подносе. — И к роскоши не привыкла.

— Ах, да. Но ты, я смотрю, решительно борешься с бедностью! Я слышал, как Декарта об этом говорил сегодня утром. Ты приказала вверенным тебе странам возобновить торговлю с Дарром.

Я застыла с чашкой в руках, едва не подавившись чаем:

— Он что, следит за каждым моим шагом?

— Он следит за всеми наследниками, леди Йейнэ. Мало что способно его заинтересовать в последнее время — но тут он всегда жаден до новостей.

Я задумалась: вот у меня есть магический шар, с его помощью я разговаривала с правителями двух народов только вчера вечером. Интересно, легко или сложно создать шар, через который можно было бы незаметно наблюдать за человеком?

— У тебя уже появились секреты? — Вирейн насмешливо поднял брови — мое растерянное молчание его чрезвычайно забавляло. — Ночные визитеры, тайные свидания, заговоры?..

Вот чего-чего, а врать я никогда не умела. К счастью, когда матушка поняла это, она обучила меня другим способам скрывать правду.

— Похоже, это все здесь в порядке вещей, — невинно улыбнулась я. — Хотя я пока еще никого не попыталась убить. И я не играю судьбами цивилизации ради того, чтобы столкнуть лбами троих человек и хихикать над тем, как они пытаются прикончить друг друга.

— Ну, если вас, миледи, волнуют такие пустяки, вы здесь долго не задержитесь, — заверил меня Вирейн.

Он уселся в кресло напротив и оперся подбородком на вытянутые пальцы.

— Хотите, дам полезный совет? От того, кто некогда тоже был здесь новичком?

— Я с удовольствием выслушаю все, что вы желаете сказать, писец Вирейн.

— Не связывайтесь с Энефадэ.

Я на мгновение задумалась: что лучше — одарить его взглядом оскорбленной невинности, мол, вообще не понимаю, о чем речь, или прямо спросить, что он имеет в виду. Выбрав первое, я изобразила совершеннейшее неведение.

— Похоже, вы понравились Сиэю, — пояснил он. — Он, как ребенок, время от времени сильно привязывается к кому-нибудь. И как ребенок, он нежен. Он забавляет — и сердит до безумия. Его очень легко полюбить. Так вот — не делайте этого.

— Я знаю, что на самом деле он отнюдь не дитя.

— А вы знаете, что за эти годы он убил столько же людей, сколько Нахадот?

Тут я невольно отшатнулась. Вирейн торжествующе улыбнулся.

— Он как дитя — не по возрасту, конечно, — но по сути. Он действует, не думая о последствиях, повинуясь сиюминутным желаниям. Он, как ребенок, увлекается поделками и игрушками — и он жесток, как ребенок. А еще — он принадлежит Нахадоту, телом и душой. Просто задумайтесь, леди Йейнэ. Ночной хозяин воплощает все то, что мы, слуги Блистательного, ненавидим и презираем. Сиэй — первенец Ночного хозяина.

Я задумалась. Но, как ни странно, первым в голову пришло воспоминание о том, как Сиэй расцвел, когда я обняла его при нашей первой встрече. Уже потом я поняла, что полюбила Сиэя — возможно, в тот самый миг. Но часть меня согласилась с Вирейном: любить подобное существо не только граничит с безрассудством — это прямой путь к гибели. Однако я ничего не могла поделать со своими чувствами.

Вирейн увидел, как меня передернуло. Весь забота и участие, он подошел и положил руку мне на плечо.

— Не нужно думать, что вы, миледи, окружены сплошь врагами, — мягко проговорил он, и я настолько растерялась, что даже поверила. — Теврил вам симпатизирует — хотя что тут удивительного, с его-то биографией. И у вас есть я, леди Йейнэ. Мы с вашей матушкой были дружны — до того, как она покинула Небо, конечно. И мы с вами тоже можем стать друзьями.

Он заговорил про мать — и я тут же поняла: нет, никакой он мне не друг.

— Спасибо, писец Вирейн, — отозвалась я.

Слава богам, на этот раз моя даррская прямолинейность не проявила себя — я постаралась произнести это как можно более сердечным тоном. Попыталась не выказать охвативших меня подозрения и неприязни. Судя по довольному виду Вирейна, мне удалось его обмануть.

Он ушел, а я долго сидела и обдумывала сказанное.

*

Прошло немного времени, и я вдруг поняла, что Вирейн предупреждал меня об опасности общения с Сиэем — не Нахадотом.

*

Мне нужно больше узнать о матери.

Вирейн сказал, что они дружили. Но это же ложь — матушка ни за что бы не сошлась с подобным человеком! В Вирейне странным образом уживались заботливость и равнодушие, он был черствым, несмотря на попытки опекать меня, и слова утешения его были насквозь лживы. Нет. Матушка не такова — она всегда ценила честных и прямолинейных людей, не проявлявших двоедушие в общении с другими. Я даже представить себе не могла, чтобы она хорошо относилась к такому человеку, как Вирейн, и уж тем более дружила с ним.

Но откуда мне взять нужные сведения? Конечно, более всего о матери известно Декарте, но у меня как-то не возникло желания расспрашивать его о матушкином прошлом (не припомните ли вы, уважаемый дедушка, какой-нибудь трогательной детали из ее детства?..) в присутствии всех вельмож Собрания. А вот наедине… что ж, пожалуй. При личной встрече я смогу задать интересующие меня вопросы.

Однако еще рано встречаться с Декартой. Сначала я должна понять, зачем он вызвал меня в Небо.

Оставались другие члены Главной Семьи — многие из них прекрасно помнят те дни, когда мать еще считалась наследницей. Я припомнила предостережения Теврила: люди из Главной Семьи, которые могли быть дружны с матушкой, занимались чем-либо полезным вне дворца — зачем им жить в этом гадючьем гнезде. А из живущих здесь на мои вопросы честно не ответит никто. Все здешние Арамери служат Декарте. Или Симине. Или Реладу.

Кстати, а вот это идея. Релад.

Он отказался встречаться со мной. По этикету я не должна снова искать с ним встречи, но, с другой стороны, этикет — это руководство к действию, а не непреложный закон, к тому же этикет родственных отношений определяют сами родственники, правда? Возможно, человек, привыкший к лицемерию Симины, оценит мою прямоту. И я пошла искать Теврила.

И нашла его в просторном и чистом кабинете на нижних этажах дворца. Стены светились — даже днем, даже при ярком солнце. А все потому, что нижние уровни здания находились под массивной громадой основного корпуса — и в его вечной тени. Я невольно заметила: здесь суетились лишь слуги, причем в основном отмеченные сигилой, которая выглядела как черная черточка. Дальние родственники — теперь-то я разбиралась в отметинах над бровями. Вирейн все объяснил. Родство в шестом колене и далее.

Когда я вошла, Теврил раздавал указания прислуге. Я остановилась на пороге — дверь оставалась открытой — и из праздного любопытства прислушалась к разговору. Мне не хотелось его прерывать и обнаруживать свое присутствие. Теврил сказал молодой женщине:

— Нет. Предупреждение — только одно, второго не будет. Когда прозвучит сигнал, у вас будет только один шанс. И горе вам, если он пойдет, а вы все еще будете находиться около шахты…

Тут он красноречиво замолчал, и никто не решился прервать эту мрачную тишину. Собственно, подавленное настроение и необычная неразговорчивость людей и привлекли мое внимание. Странные какие-то указания — совсем не похожие на обычные инструкции по уборке комнат или доставке обедов. Я подошла поближе, чтобы слышать лучше, и тут слуга заметил меня. И видимо, подал Теврилу знак, потому что тот сразу посмотрел в мою сторону. Смотрел он недолго, а потом быстро сказал:

— Спасибо за внимание, все свободны.

Я отошла, чтобы пропустить людей — они поспешили вниз по коридору. Причем разошлись с весьма деловым видом и молча — и меня это не удивило. Теврил прекрасно справлялся с обязанностями капитана этой сплоченной команды. Когда в комнате не осталось ни души, Теврил поклонился и жестом пригласил меня войти, а потом закрыл за мной дверь — наверное, из уважения к моему рангу.

— Чем могу быть полезен, кузина? — спросил он.

Я хотела, конечно, полюбопытствовать насчет шахты — что за шахта такая, кстати? — и сигнала — тоже непонятно, что еще за сигнал? — а заодно узнать, почему слуги выглядели так, словно он только что пригласил всех на казнь. Однако я понимала, что Теврил не расположен обсуждать эту тему. Он как-то слишком напряженно двигался, пока вел меня к столу, пододвигал кресло и наливал вина. Рука, когда он наполнял бокал, дрожала, а потом он заметил, что я это заметила, и поставил графин на стол.

Он спас мне жизнь, так что я решила быть предельно вежливой с ним. И просто спросила:

— Как думаешь, где сейчас может находиться лорд Релад?

Он собрался было ответить, но нахмурился и задумался. Судя по сменяющимся выражениям на лице, Теврил сначала хотел меня разубедить, а потом передумал. И все-таки ответил:

— Скорее всего, в зимнем саду. Когда ему нечего делать, он наведывается туда.

Теврил показал мне это место вчера, когда водил по дворцу. Верхние уровни Неба выходили на открытые террасы с воздушными, невесомо выглядевшими шпилями, в которых располагались покои и места отдыха чистокровных. Зимний сад как раз относился к последним: он представлял собой огромную залу со стеклянным потолком, оплетенную тропическими растениями. Среди листвы и ветвей расставили кушетки, устроили гроты, бассейны для купания и… ну, в общем, для всяких других занятий. Теврил не стал заходить туда далеко, но я приметила шевеление среди буйствующей зелени и услышала весьма характерный вскрик — кто-то дал волю страсти. Мне сразу расхотелось заходить в этот зимний сад, но теперь, похоже, другого выбора не оставалось.

— Спасибо, — проговорила я и встала.

— Подожди, — вдруг сказал он и подошел к столу.

Теврил долго рылся в выдвижных ящиках, потом выпрямился, и я увидела, что в руке у него маленький, премило расписанный керамический флакон. Управляющий протянул его мне.

— Возможно, это поможет вам найти общий язык, — вздохнул он. — Конечно, Релад может позволить себе покупать такое ведрами, но ему нравится брать взятки.

Я положила флакон в карман и запомнила сказанное. Но этот жест и эти слова вызвали у меня новый вопрос:

— Теврил, а почему ты мне помогаешь?

— Сам не знаю, — снова вздохнул он — и в голосе почувствовалась застарелая усталость. — Для меня это ничем хорошим точно не кончится. К тому же флакончик обошелся мне в месячное жалованье. Я хранил его на случай, если понадобится попросить Релада об услуге.

Что ж, теперь я богата. И я взяла себе на заметку: не забыть послать Теврилу три таких флакона — нельзя же его оставлять без столь ценной вещи.

— И все же… почему?

Он долго смотрел на меня, видимо, не знал, что сказать в ответ. А потом — уже в который раз — вздохнул:

— Потому что мне не нравится, как они с тобой обошлись и обходятся. Потому что ты похожа на меня. Но вообще — я сам не знаю почему.

«Ты похожа на меня». Кто же я? Чужой среди своих? Он вырос здесь, с Главной Семьей его, как и меня, связывали теснейшие узы — и тем не менее Декарта никогда не будет считать его настоящим Арамери. А может, он имел в виду, что я, как и он, единственный честный и порядочный человек в этом мерзком дворце? Если, конечно, Теврил честный и порядочный человек…

— А ты знал мою мать? — вдруг спросила я.

Он искренне удивился:

— Леди Киннет? Вообще-то, когда она уехала с твоим отцом, я был еще ребенком. Я не очень-то хорошо ее помню.

— А что ты помнишь?

Он прислонился к краю стола, сложил руки на груди и задумался. В свете, который испускала непонятная гадость, облицовывавшая стены, его волосы сияли как начищенная медь — надо же, а ведь совсем недавно такой цвет мне показался бы крайне неестественным. Но теперь я жила среди Арамери и водила дружбу с богами. Мои представления о неестественном претерпели значительные изменения.

— Она была очень красивая, — наконец решился он. — На самом деле все члены Главной Семьи очень красивые — если природа обделяет их дарами, они восполняют их недостаток магией. Но в ней было еще что-то такое…

Он задумчиво нахмурился, пытаясь подыскать правильные слова.

— Она всегда казалась мне немного печальной. Не знаю почему. Я никогда не видел, чтобы она улыбалась.

А я помнила улыбку матери. Конечно, когда отец был жив, матушка улыбалась чаще, но иногда она и ко мне обращала веселое лицо. Я почувствовала в горле тугой комок и сглотнула. И покашляла, чтобы он провалился — не хватало еще слезу пустить.

— Думаю, она была с тобой ласкова. Ей нравилось возиться с детьми.

— Нет.

Лицо Теврила вдруг посуровело. Если он и заметил мою слабость, то оказался достаточно хорошим дипломатом, чтобы не подать виду.

— Она, конечно, всегда вела себя вежливо, но я в ее глазах был полукровкой, которого растили слуги. Было бы странно, если бы она относилась к таким, как я, ласково. Или даже с интересом.

Я нахмурилась — опять не сдержалась, опять у меня все на лице написано… Но… все равно странно. В Дарре матушка лично заботилась о том, чтобы дети прислуги получали подарки на день рождения и церемонии посвящения свету. Удушливым и жарким даррским летом она позволяла слугам отдыхать в нашем саду — там веяло прохладой. Она относилась к экономке как к члену семьи.

— Я был тогда еще ребенок, — вдруг добавил Теврил. — Если хочешь узнать больше, расспроси старых слуг.

— А кого? Не подскажешь?

— Да с тобой каждый охотно поболтает. А вот кто лучше всех помнит твою матушку — тут даже не знаю, что сказать.

И он красноречиво пожал плечами.

М-да, я надеялась вызнать побольше, но и так ничего получилось. Надо будет поразмыслить позже над его предложением.

— Спасибо тебе, Теврил, — сказала я и отправилась на поиски Релада.

*

В глазах любого ребенка мать — богиня. Она может быть милостивой и гневной, восхитительной или ужасной, но так или иначе — непременно любимой. Я уверена, что любовь к матери — самая великая сила во вселенной.

Моя мать. Нет. Не сейчас.

*

В зимнем саду дышалось тяжело — из-за влажности, и жары, и плывущих в воздухе густых ароматов цветущих деревьев. Над их вершинами уходил в небо шпиль — центральный и самый высокий. Вход в него терялся в лабиринте троп. В отличие от прочих башен, эта истончалась до нескольких футов в диаметре почти у самого основания, так что там не могли разместить ни апартаментов, ни покоев. Наверное, шпиль был чисто декоративным.

Если прикрыть глаза, можно не смотреть на дурацкое архитектурное излишество и представить, что ты в Дарре. Правда, деревья здесь неправильные — слишком тонкие и высокие и слишком далеко отстоящие друг от друга. В моих краях леса — густые, влажные и темные, как семейные тайны. Стволы оплетают лианы, а в листве и в траве кишат странные и пугливые существа. Однако звуки и запахи весьма похожи. Я стояла, вдыхала и вслушивалась, пытаясь унять тоску по дому. Но тут рядом со мной зазвучали голоса, и наваждение рассеялось.

И рассеялось, надо сказать, моментально — один голос принадлежал Симине.

Я не могла разобрать слов, но она подошла совсем близко. Стояла в нише, укрытой густыми кустарниками и деревьями. Выложенная белыми камушками тропа вела как раз туда и, возможно, ответвлялась в сторону ниши — чтобы спрятавшиеся в ней могли заметить приближающегося человека загодя.

Загодя заметить, говорите? А черта с два! Нет, тысячу, миллион чертей с два, и с три, и с четыре!

Мой отец при жизни был великим охотником. Он научил меня бесшумно ходить по лесу — так, чтобы палая листва под ногами не шуршала. И я знала, что надо идти пригнувшись, потому что человек по природе своей склонен отмечать движение на уровне глаз, но не ниже и не выше. Если бы дело было в даррском лесу, я бы влезла на дерево, но как забираться на эти тонюсенькие голые стволы? Так что я решила пригнуться.

Когда мне удалось подойти поближе — слова я и теперь еле различала, но еще подкрасться не решалась, вдруг увидят, — я сжалась в комок у подножия дерева и напряженно прислушалась к беседе.

— Ну будет тебе, братец, разве я много прошу?

Теплый, медоточивый голосок. Симина. Я задрожала от гнева — и страха. Она натравила на меня бога! Как бойцовую собаку! Просто чтобы развлечься! Да уж, давно я ни к кому не испытывала такой ненависти…

— Я бы сказал — слишком много. И я совершенно не склонен выполнять твои просьбы.

Какой высокомерный тенорок. Мужчина, но кто? Релад?

— Уходи. Мне нужно подумать.

— Ох, ну ты же знаешь, что такое эти мелкие темные народцы, братец. Ни терпения, ни рассудительности, ни интеллекта. Они вечно лелеют обиды столетней давности…

Тут я перестала слышать, что она говорила. Зато услышала шаги — наверное, Симина прохаживалась то ко мне, то от меня. Когда от меня — я ее не слышала.

— Ну же, пусть твои люди подпишут договор о поставках. И им выгода, и тебе выгода!

— А вот это, милая сестрица, есть чистая и беспримесная ложь. Ты никогда бы не предложила нечто выгодное лишь мне.

Усталый вздох, неразборчивое бормотание, а затем:

— Я же сказал — уходи. У меня голова раскалывается.

— Еще бы ей не раскалываться, после такой-то попойки…

Голос Симины заметно изменился. Нет, она не грубила и по-прежнему придерживалась легкого, любезного тона, но теплота улетучилась — видимо, потому что Релад не собирался уступать. Я подивилась: надо же, вроде бы какая малость, а голос совсем по-другому звучит.

— Ну что ж, я приду, когда ты будешь чувствовать себя лучше. Ах да, кстати — ты уже виделся с нашей новой кузиной?

Я затаила дыхание.

— Иди сюда, — сказал Релад.

Должно быть, кому-то другому, наверное, слуге. С Симиной он бы таким приказным тоном не разговаривал.

— Нет. Но ты вроде как попыталась убить ее. По-твоему, это мудрый поступок?

— Я вовсе не собиралась никого убивать! Это была просто игра, братец. Я не сумела устоять перед искушением — она такая маленькая, глупенькая и к тому же серьезная-пресерьезная. Представляешь, она и в самом деле считает, что может претендовать на титул главы семейства!

Я застыла. Релад, похоже, тоже ошарашенно замер, потому что Симина хихикнула:

— Ах. Ты, видно, не догадывался…

— Откуда тебе знать наверняка? Старик любил Киннет! А девчонка нам совершенно не дорога.

— А ты бы, братец, почитал лучше труды по семейной истории! Между прочим, довольно часто случалось, что… — И она развернулась и пошла в другую сторону.

От них меня отделяла лишь тонкая завеса листьев и веток. Если бы они дали себе труд прислушаться, уловили бы звук моего дыхания. Но они слишком увлечены беседой.

Они обменялись еще парой реплик — их я тоже не расслышала. А потом Симина вздохнула:

— Что ж, поступай, как знаешь, братец. И я буду поступать так, как считаю нужным. Все как всегда.

— Удачи.

Интересно, это сказано с сарказмом или он и впрямь желает ей успеха? Мне казалось, что скорее последнее, однако было в его тоне что-то, намекающее и на первое. Нет, не видя лица, наверняка не скажешь…

— И тебе удачи, братец.

И я услышала, как по камням дорожки зацокали ее каблучки — Симина уходила.

Я долго сидела у корней дерева, пытаясь унять расшалившиеся нервы. Нельзя покидать укрытие в таком состоянии. Руки уже перестали дрожать, а вот мысли — мысли продолжали крутиться в бешеном вихре, уж очень важные вещи мне удалось подслушать. «Она и в самом деле считает, что может претендовать на титул главы семейства!». Что же, выходит, Симина полагает, что это не так? Релад-то, похоже, меня воспринял всерьез, но даже он разделял мое удивление: зачем, ну зачем я понадобилась Декарте здесь, в Небе?

Ладно, подумаем об этом потом. А пока будем решать задачи в порядке поступления. Я поднялась на ноги и принялась осторожно выбираться из кустов. Но не успела — ветки разошлись в сторону, и в пяти футах от меня из зарослей вывалился мужчина. Высокий, светловолосый, с иголочки одетый, с отметиной чистокровного Арамери надо лбом. Релад, кто же еще. Я замерла без движения, но было поздно прятаться — он застукал меня на открытом месте, да еще в весьма красноречивой позе крадущегося вора. Но к моему величайшему удивлению, он меня не заметил! Он протопал к дереву, расстегнул штаны и с облегченными охами и вздохами стал опорожнять мочевой пузырь.

Я стояла и ошарашенно таращилась. Даже не знаю, что меня больше вывело из себя — что он решил справить малую нужду у всех на виду? Все теперь будут ходить и нюхать этот аромат, прекрасно… Его наплевательское отношение? Моя собственная неосторожность?

И все же меня он не заметил. Я могла бы попятиться обратно в кусты, юркнуть за дерево, и, скорее всего, тем бы все и кончилось. Но с другой стороны — разве это не шанс для меня? Наверняка братец Симины сумеет по достоинству оценить смелость новоявленной соперницы!

Вот почему я не ушла. Я стояла и ждала, пока он закончит орошать бедное растение и застегнет штаны. Он все равно бы меня не заметил — но я нарочито громко кашлянула.

Релад вздрогнул от неожиданности, обернулся и заморгал, не понимая, что происходит. Моргал он долго, я три раза успела вдохнуть и выдохнуть, а потом все-таки решилась нарушить молчание:

— Кузен…

В ответ он длинно выдохнул — что бы это значило? Релад рассердился? Понял, что от разговора не отвертеться? Видимо, и то и другое.

— Вот оно что. Ты все слышала.

— Да.

— Это так вас в ваших джунглях воспитывают?

— И так тоже. И я подумала: никто не желает учить меня манерам — ну так буду действовать, как привыкла. А вообще, надеюсь на твою помощь, кузен, — может, хоть ты мне расскажешь, как в такой ситуации поступила бы настоящая Арамери?

— Помощь?.. — Он засмеялся, потом резко оборвал смех и покачал головой. — Помощь, говоришь. Хорошо же. Ты, конечно, из варварской страны, но я бы хотел присесть — как то и подобает цивилизованному человеку.

Хм, многообещающее начало! Похоже, Релад все-таки не такой псих, как его сестричка. Хотя рядом с ней любой бы выглядел как образец душевного здоровья… Облегченно вздохнув, я полезла вслед за ним через кусты и вышла на открытое место. Весьма элегантно и тщательно обустроенное — ландшафтный дизайнер сделал все, чтобы оно выглядело естественно. Но здесь было слишком… красиво. Как в жизни не бывает. Огромный булыжник идеальной формы — ну прямо готовое кресло — нависал с одной стороны. Релад не очень твердо держался на ногах — бедняжка… Поэтому с тяжким вздохом он упал на каменное сиденье.

Напротив колыхалась водичка в крохотном бассейне — там места хватило бы лишь двоим. Точнее, парочке. В воде сидела девушка — красивая. И совершенно обнаженная. Над бровями чернела полоска сигилы — значит, это служанка. Она встретилась со мной взглядом и отвернулась с элегантной бесстрастностью. Другая девушка — в тончайшем платье, прозрачном настолько, что ее тоже можно было посчитать обнаженной, — почтительно склонялась рядом с Реладовым креслом. В руках она держала поднос с бокалом и бутылкой. Теперь понятно, почему он уплелся справлять нужду в ближайшие кустики: бутылочка оказалась немаленькой, и в ней плескалось на самом донышке. Удивительно, как кузен еще на ногах стоит…

Мне некуда было присесть, так что я сцепила руки за спиной и застыла в вежливом молчании.

— Ну ладно, — наконец сказал Релад.

Он взял с подноса пустой бокал и внимательно оглядел его — словно бы желая удостовериться, что он чистый. Чистым он, естественно, не был.

— Во имя всех демонов, имен которых я не знаю и знать не желаю, отвечай, кузина! Что тебе от меня нужно?

— Я же сказала — помощь.

— А мне-то зачем тебе помогать?

— Ну, мы бы могли друг другу помогать, — отозвалась я. — Я вот, к примеру, совсем не желаю наследовать деду. Но могу поддержать другого кандидата. В зависимости от обстоятельств, скажем так.

Релад взялся за бутылку с желанием налить себе, но рука так дрожала, что где-то треть драгоценной жидкости пролилась мимо. Какая жалость. Мне так хотелось выдрать у него из рук бутылку и сделать все как следует. Но я сдержалась.

— А ты мне ни за чем не сдалась, — высказался он наконец. — Только под ногами будешь путаться. Или — что еще хуже — сделаешь меня уязвимым. Для нее.

Кто такая эта «она», понимали мы оба.

— Она ведь пришла, чтобы поговорить с тобой о другом, — не сдалась я. — Как думаешь, она просто так упомянула обо мне, безо всякой цели? Сдается мне, что женщина не станет обсуждать одного соперника в присутствии другого — если только не желает натравить их друг на друга. Возможно, она в обоих нас видит угрозу для себя.

— Угрозу?

И он расхохотался, а потом опрокинул в себя стакан — уж не знаю, что он туда налил, но вкуса не почувствовал. Не успел бы.

— Боги мои, ты не только уродлива, но и непроходимо глупа. И что, старик и впрямь думает, что ты ей ровня? Невероятно…

Я вспыхнула от гнева, но в жизни мне приходилось слышать куда худшие оскорбления. И я снова сдержалась.

— А я и не хочу стать ей ровней.

Я это выговорила резче, чем хотела, но Реладу, похоже, было не до моего тона.

— Я просто хочу выбраться из этой дыры живой.

И тут он посмотрел на меня — да так, что мне аж поплохело. В его глазах не читалось ни насмешки прожженного циника, ни даже презрения. Просто он смотрел, и я в ужасе осознавала, что его глаза говорят мне: ты что, не понимаешь, глупышка? Ты не выберешься отсюда. Никогда. Вот что мне сказали его пустые глаза и усталая улыбка. У тебя нет шансов, малышка.

Но Релад не стал говорить этого вслух. Напротив, в его голосе послышалась мягкость — и она-то насторожила меня еще больше, чем прежняя издевательская интонация.

— Я не могу помочь тебе, кузина. Но я могу дать тебе один совет. Если ты, конечно, расположена слушать.

— Я буду признательна за совет, кузен.

— Излюбленное оружие моей сестры — любовь. Если ты кого-то любишь. Кого-то, что-то — неважно. Будь настороже. Она попытается добраться до тебя через твою любовь.

Я ничего не поняла и задумалась. Любовь? Какая такая любовь? В Дарре я постоянным любовником так и не обзавелась. Детей вроде тоже не нарожала. Родители умерли. Ну, я бабушку, конечно, любила, и еще дядей с тетями и двоюродных братьев и сестер, ну и друзей парочку, но каким образом… Ах вот оно что. Как же я раньше не догадалась… Дарр. Дарр сам по себе. Дарр — не под покровительством и управлением Симины, но она же Арамери, а у Арамери — длинные руки. Нужно найти способ защитить даррцев!

Релад, словно прочтя мои мысли, покачал головой:

— Ты не сможешь защитить то, что любишь, кузина. Какая-нибудь брешь обязательно да найдется. Подлинная защита в такой ситуации — просто никого не любить. Вот и все.

Я мрачно нахмурилась:

— Но это же невозможно!

Неужели человек способен отказаться от любви и жить дальше?

Он улыбнулся, да так, что у меня по спине побежали мурашки.

— Ну что ж. Тогда прощай, кузина…

И он поманил к себе женщин. Обе поднялись и подошли к нему. Он развалился на сиденье, а они застыли, как статуи, в ожидании приказа. И тут я наконец заметила: обе — высокие, статные, красивые. Настоящие амнийки — худощавые, никаких пышных форм. У обеих длинные черные волосы. Не очень похоже на Симину, но сходство, причем очевидное, присутствовало.

Релад уставился на них с такой горечью и злостью во взгляде, что мне даже стало его жалко. Наверное, он потерял всех, кого любил. Я с удивлением поняла, что Релад и впрямь для меня бесполезен. Как и я для него. Лучше сражаться в одиночку, чем рассчитывать на помощь этой высосанной скорлупы, лишь внешне напоминающей человека.

— Спасибо, кузен, — тихо ответила я и вежливо склонила голову.

А потом повернулась и пошла прочь, оставляя его наедине с его фантазиями.

По пути в комнаты я зашла в кабинет Теврила и вернула керамический флакон. Теврил молча положил его обратно в ящик.

9

ВОСПОМИНАНИЯ


Есть такая болезнь — Ходячая Смерть. У тех, кого она настигла, начинают трястись руки и ноги, поднимается жар, они проваливаются в беспамятство, а когда дело близится к концу, больные начинают престранно себя вести. Жертва поветрия вскакивает с одра болезни и принимается ходить — бесцельно, иногда просто туда-сюда по комнате. Несчастные мечутся, а жар подымается все выше, кожа больного трескается, и из разрывов течет кровь. А умирающие все меряют шагами комнату, ходят и ходят, а потом умирает мозг. Но они продолжают ходить. Туда-сюда. Некоторое время.

В последние века случилось несколько эпидемий Ходячей Смерти. Поначалу никто не мог понять, как же передается зараза. А дело было, оказывается, вот в этом самом хождении. Больные часто поднимались и шли к людям — еще здоровым людям. Потом у них открывалось кровотечение, они падали и умирали и так заражали других. Ну, теперь-то мы поумнели. Теперь мы обносим стеной место, куда пришла Смерть, и закрываем сердца от криков еще не зараженных людей — а те кричат, умоляют из-за стен. Если через несколько недель они останутся живы, их выпустят. А что, некоторые, говорят, выживают. И вообще, мы же не звери.

А еще все знают и понимают: Ходячая Смерть поражает лишь простолюдинов. Жрецы, благородное сословие, ученые, богатые купцы — все они не подвержены заразе. И дело не только в том, что они способны выставить стражу и отгородиться от простого люда, укрывшись во дворцах и храмах. В прежние времена карантина не объявляли — а благородные все равно не мерли. Если, конечно, они имели настоящее благородное происхождение. Выскочки, пролезшие из грязи в князи, — те умирали.

Абсолютно очевидно, что эта болезнь имеет не естественное, а какое-то иное происхождение.

Когда Смерть наведалась в Дарр незадолго до моего рождения, никто не ожидал, что мой отец подхватит заразу. Мы были бедными дворянами — но дворянами! Да, дед со стороны отца по даррским понятиям относился к простому сословию — красавец-охотник, на которого положила глаз моя бабушка. Видно, дедова происхождения хватило, чтобы заразиться.

И тем не менее отец… выжил.

Я потом расскажу, почему это важно.

*

Я готовилась отойти ко сну, но, выйдя из ванной, обнаружила, что Сиэй сидит в комнате, поедает мой ужин и читает одну из книг, что я привезла из Дарра. Шут с ним, с ужином — пусть доедает. А вот книга — другое дело…

— А мне нравится, — сообщил Сиэй, неопределенно помахав рукой на манер приветствия.

Глаз от книги он не отрывал.

— Впервые читаю даррскую поэзию! Какая странная она, однако, — пообщавшись с тобой, я было решил, что вы, даррцы, прямодушны и прямолинейны. А тут сплошные недомолвки и экивоки. Написавший это, наверное, и думает обиняками.

Я присела на кровать и принялась расчесывать волосы.

— Вообще-то, вламываться в чужую комнату без приглашения и брать чужие вещи — невежливо.

Он не отложил книгу, но закрыл ее.

— Я тебя обидел.

На лице Сиэя изобразилась глубокая задумчивость:

— Как же так? Что я такого сделал?

— Эти стихи написал мой отец.

Задумчивость сменилась изумлением:

— Но ведь стихи прекрасны! А почему тебе не нравится, когда их читают другие?

— Потому что эта книга — моя.

Отец мертв уже более десяти лет — несчастный случай на охоте, как это по-мужски, умереть вот так… Но мне все равно больно вспоминать об этом. Я отложила щетку и мрачно уставилась на запутавшиеся в щетине темные волосы. Амнийские волосы, темные и кудрявые. И глаза у меня — амнийские. Иногда я думала: а ведь, наверное, отец считал меня уродиной. Многие даррцы так считали, кстати. А если он и вправду считал меня некрасивой, то из-за чего: из-за моих амнийских черт? Или из-за того, что их так мало? Что я не похожа на свою чистокровную амнийскую матушку?

Сиэй долго смотрел на меня.

— Извини, не хотел тебя обидеть.

И он поднялся и поставил книгу на место.

Что-то во мне расслабилось и перестало беспокоиться. Мне даже снова пришлось взяться за расческу, чтобы скрыть это.

— Странно, что тебе не все равно, — заметила я. — Смертные — они же то и дело умирают. Тебе, верно, надоели вежливые недомолвки вокруг темы смерти…

Сиэй улыбнулся:

— Моя мать тоже умерла.

Предательница, которая никого не предала. Странно, я как-то не думала, что она может кому-то приходиться матерью.

— А кроме того, ты пыталась убить Нахадота, чтобы меня защитить. К тебе я обязан быть более внимателен, чем к остальным.

И он невесомо перенесся на трюмо и бесцеремонно плюхнулся посреди моих кремов и лосьонов. Банки раскатились в стороны. Видимо, на них повышенное внимание не распространялось.

— Ну так чего же ты хочешь?

Он довольно ухмыльнулся:

— Ну как же! Ты ведь мне обрадовалась! А потом увидела, что я читаю, и расстроилась. Но сначала обрадовалась!

— А… Да.

— Ну так и что?

— Да я тут…

А что я тут? Какая глупость, в самом деле… У меня что, настоящих проблем нет? Так какое мне дело до давно умерших людей?

Сиэй выпрямился и скрестил ноги. Видимо, он намеревался ждать, пока я не соберусь с мыслями. Я вздохнула:

— Ну, я, на самом деле, подумала тут… А что ты знаешь о… о… о моей матери?

— О твоей матери? Не о Декарте? Не о Симине? Не о Реладе? И даже не о моей чудной семейке?

Он склонил голову к плечу, и зрачки его увеличились — вдвое, причем за время одного вдоха. Я изумленно распахнула глаза — такого мне видеть еще не приходилось.

— Как интересно… так почему же?

Я попыталась отыскать слова, чтобы объяснить:

— Ну… я сегодня видела Релада…

— Замечательная парочка, правда? Они с Симиной, я хочу сказать. Я такого тебе могу порассказать об их стычках, что…

— А я не хочу знать о них, — отрезала я.

Вообще-то, не стоило открыто показывать, что встреча с Реладом настолько меня встревожила. Я ожидала, что увижу ровню Симине, а встретилась — с кем? С обозленным на жизнь пьяницей. Неужели я стану таким же, как Релад, огрызком человека? Надо бежать, бежать из Неба…

Сиэй молчал — возможно, читая в моем лице, как в открытой книге. Так что меня нисколько не удивила холодная расчетливость в глубине его глаз. Наконец он с ленцой — и совсем недобро — улыбнулся.

— Ну ладно, — протянул он. — Расскажу, что смогу. А что ты мне дашь взамен?

— А что ты хочешь?

Улыбка изгладилась с его лица, и оно приобрело жутко серьезное выражение.

— Я уже сказал тебе. Я хочу с тобой спать.

Я вытаращилась — эт-то что еще такое?! Он быстро замотал головой:

— Да не в том смысле! Не как мужчина с женщиной! — Его аж перекосило от отвращения. — Я же ребенок! Ре-бе-нок! Ты что, не видишь?

— Никакой ты не ребенок.

— По божественным меркам я еще дитя. Нахадот родился прежде времени. Я, по сравнению с ним, да что я, — мы, все остальные его дети, просто сосунки!

И он завозился среди банок с кремом, подтянул колени к груди и обхватил их руками. Так он выглядел самым настоящим ребенком. Маленьким и уязвимым. Врешь, меня не проведешь такими трюками.

— Зачем тебе это?

Он тихонько вздохнул:

— Ты мне нравишься, Йейнэ. Просто нравишься, и все. А что, на все должна быть причина?

— Честно говоря, общаясь с тобой, я начинаю понимать, что да, должна быть.

Он скривился:

— Так вот, ее нет. Я же говорил тебе — я делаю, что хочу. Развлекаюсь, балуюсь — как ребенок, понимаешь? Нет никакой логики в моих поступках! Что бы ты там себе ни думала. Вот.

И он положил подбородок на колено и отвернулся с обиженным видом. Выглядело очень похоже на настоящий обиженный вид, кстати.

Я вздохнула и задумалась: а если согласиться, что из этого выйдет? Не попаду ли я в какую-нибудь расставленную Энефадэ ловушку? Или, того хуже, в западню, расставленную Арамери? Но потом до меня вдруг дошло: а ведь это неважно…

— Наверное, я должна чувствовать себя польщенной, — вздохнув, сказала я.

Сиэй просиял и сиганул на кровать. Откинул одеяло и приглашающе постучал по пустующей половине огромного ложа:

— А можно, я расчешу тебе волосы?

Я не сумела сдержать смех:

— Что за странная просьба?

— Ох, это все из-за бессмертия. Быть бессмертным — очень, очень скучно! Ты удивишься, насколько привлекательными могут показаться маленькие радости жизни, если живешь тысячи и тысячи лет на этом свете!

Я подошла к кровати, села и отдала ему расческу. Он чуть ли не замурлыкал от удовольствия, когда ухватился за нее. Но я не разжала пальцы.

Он ухмыльнулся:

— Ага. Похоже, с меня сейчас стребуют что-то в обмен на просьбу. Правильно?

— Нет. Но когда заключаешь сделку с божественным пронырой, нужно вести себя осмотрительнее. Например, потребовать, чтобы он выполнил свой уговор первым.

Он рассмеялся так, что отпустил расческу. Хохоча, он хлопал себя по коленям:

— Да с тобой не соскучишься! Из Арамери ты самая лучшая!

Это что же, он меня Арамери считает? Но…

— Даже лучше, чем моя мать? — спросила я.

Он резко посерьезнел, а потом подобрался поближе и оперся о мою спину.

— Ну… скажем, мне она скорее нравилась, чем не нравилась. Она не злоупотребляла властью, не гоняла туда-сюда приказами. Ну, если только было очень надо. А так — нет, не трогала. Вообще, умные Арамери так и поступают. Хотя, опять же, посмотреть на ту же Симину… Но в общем и в целом, умные люди считают излишним вступать в излишне тесные контакты с собственным оружием.

Не сказать, чтобы подобная характеристика матушкиного поведения пришлась мне по душе.

— А может, она из принципа так поступала? Смотри, сколько Арамери злоупотребляют своей властью! Это же отвратительно!

Он посмотрел на меня с насмешливой улыбкой. Потом снова улегся, как ни в чем не бывало.

— Ну, может, и в этом была причина.

— Но ты так не считаешь?

— Ты хочешь узнать правду, Йейнэ? Или хочешь, чтобы тебя утешили? Нет, я не думаю, что она оставляла нас в покое из-за каких-то там моральных соображений и принципов. Я думаю, Киннет было просто-напросто не до нас. У нее других забот хватало. По глазам было видно. Твоя мать была… целеустремленной женщиной.

Я нахмурилась, вспоминая. Да, эту решимость в ее глазах я помнила. Мрачное такое, несдающееся упорство. И кое-что еще — в особенности если мать думала, что никто не видит. Алчность, например. И раскаяние.

Я пыталась представить себе, что она думает, когда смотрит на меня вот так — мрачно и словно что-то замышляя. Наверное, что-то вроде: «Я сделаю тебя оружием моей мести! Я отплачу им за все!» А ведь она даже лучше, чем я, знала, что мои шансы отомстить стремятся к нулю. Или такое: «Ну вот и мне представилась возможность создать мир — пусть это не целый мир, а мир лишь одного ребенка, но все же!» А теперь я пожила в Небе и посмотрела на Арамери, и новое понимание открылось мне. Возможно, мама думала: ты вырастешь — человеком. Обычным человеком, в здравом уме и твердой памяти. Не капризным безумцем.

Но если она выглядела так же здесь, в Небе, задолго до моего рождения, выходит, решимость в ее глазах не имела ко мне никакого отношения.

— Ее права ведь никто не оспаривал? — спросила я. — Мне кажется, кроме нее, никого и не провозглашали наследником…

— Нет. Никто не оспаривал. Все знали, что Киннет станет главой клана. Никто и помыслить иного не мог. До того самого дня, как она объявила об отречении.

Сиэй пожал плечами:

— И даже после того, как это случилось, Декарта все ждал, что она одумается. А потом все изменилось. Знаешь, словно воздух вкус поменял. Тогда стояло лето, жара была, но гнев Декарты леденил, как сталь на морозе.

— Тогда?.. Когда — тогда?

Сиэй некоторое время молчал. И тут я вдруг поняла — сейчас соврет. Ну или умолчит о чем-то важном. Не знаю, наверное, это интуиция мне подсказала.

С другой стороны, ну и что? Он же обманщик-проныра и к тому же бог, а самое главное, я принадлежу к семье, которая веками держала его в рабстве. Странно ждать от него абсолютного доверия. Надо довольствоваться тем, что есть.

— Тогда она приехала во дворец, — наконец проговорил Сиэй.

Он говорил медленнее, чем обычно, я чувствовала, как он осторожно подбирает слова.

— Со дня свадьбы с твоим отцом прошел год с небольшим. Декарта приказал, чтобы когда она приедет, вокруг ни души не было. Чтобы она могла сохранить лицо. И он сам, лично, вышел ей навстречу. Они говорили наедине, уж не знаю почему, и никто, никто не знает, что они тогда друг другу сказали. Зато все знали, чего он ждет от нее.

— Он думал, что она передумала и вернулась.

К счастью, она не передумала. А то как бы я появилась на свет?

Но зачем-то же она приезжала? Так зачем?

А вот это мне и предстоит узнать.

Я выдала Сиэю расческу. Он привстал на коленях и очень аккуратно провел ею по моим волосам.

*

Сиэй спал, растопырившись, причем разлегся так вольготно, что умудрился занять большую часть огромной кровати. Я-то думала, он свернется калачиком и прижмется ко мне, но ему, похоже, достаточно было касаться меня — хотя точнее было бы сказать, не касаться, а держаться: рука лежала у меня на животе, а нога — поверх моей ноги. Но пусть уж спит как спит. И даже сопит — а он сопел. Сопение и руки-ноги поперек кровати мне совсем не мешали. Мне мешал — опять — яркий дневной свет. Свет от перламутровых белесых стен.

И все-таки мне удалось задремать. Наверное, я слишком устала, чтобы маяться бессонницей. А потом я приоткрыла глаза и сквозь дымку полусна-полудремы увидела, что в комнате стемнело. Темно и темно, я привыкла, что ночью в комнате темно, — и, не сообразив, что к чему, провалилась обратно в сон. Но утром я что-то почувствовала. Как там Сиэй сказал? Воздух вкус поменял? Вкус, кстати, был мне почти незнаком. Но я опознала его — интуитивно. Как ребенок чувствует любовь, а зверь — страх. В воздухе застоялся вкус ревности. Ну что ж, ревность отца к сыну — вполне естественное явление…

Я повернулась на другой бок и увидела, что Сиэй уже не спит. А его зеленые глаза полны раскаяния. Не говоря ни слова, он поднялся, улыбнулся — и растаял в воздухе. И я поняла — он больше не будет спать у меня под боком.

10

СЕМЬЯ


Сиэй улетучился, и я решила не залеживаться в постели. Хорошо бы перед дневным заседанием Собрания отыскать Теврила… Нет, конечно, он заверил меня, что я свела знакомство со всеми важными тамошними персонами, — но мы же говорили о состязании наследников. А я надеялась, что, может, все же найдется кто-то, кто знает больше о матушке — в особенности о ночи ее отречения.

Но я свернула налево там, где должна была свернуть направо, и в лифте с уровнями промахнулась. И вместо кабинета Теврила оказалась у входа во дворец, лицом к тому самому двору, где началась самая несчастливая сага моей жизни.

И передо мной стоял Декарта.

*

В пять — или в шесть? — в общем, в раннем детстве я прилежно впитывала знания о мире, слушая речи наставников из ордена Итемпаса.

Они говорили: велика вселенная, и управляется она богами. И Блистательный Итемпас главенствует над ними. Велик мир, и управляется он Благородным Собранием под мудрым водительством рода Арамери. И Декарта, лорд Арамери, главенствует над ним.

И я потом подошла к маме и сказала, что, должно быть, этот лорд Арамери — великий человек!

— Да, дитя мое, — сказала мама, и на этом разговор окончился.

И я запомнила это. Причем не мамины слова, а то, как она их произнесла.

*

Первое, что видят посетители, — это двор. Передний двор Неба, так сказать. Поэтому он выглядит впечатляюще. Помимо Вертикальных Врат и собственно входа — череды арок, уходящих в кажущуюся бесконечность темного туннеля, и нависающей надо всем чудовищной громады здания, во дворе изумленным взорам открываются Сад Ста Тысяч и Пирс. Естественно, к Пирсу не пристают никакие суда — еще бы они приставали, ведь это каменный выступ, узкий и длинный, протянувшийся над пропастью в полмили глубиной. Пирс обнесен оградой — изящной и несколько вычурной. Человеку где-то по пояс. Понятно, что такие перильца не удержат желающего сигануть с верхотуры вниз, зато остальным спокойнее…

Декарта — а с ним Вирейн и несколько других сановников — стоял рядом с Пирсом. Все они собрались кучкой чуть в отдалении и потому еще не успели меня увидеть. А я бы быстренько развернулась и пошла обратно во дворец, но… среди тех, кто неподвижно стоял над пропастью, я разглядела знакомую фигуру. Чжаккарн. Богиня-воительница.

И я решила посмотреть, что тут происходит. Вокруг Декарты толпились придворные, некоторых я смутно припоминала по первому визиту в Собрание. А другой человек, далеко не так роскошно одетый, стоял чуть дальше. Он словно бы любовался видом — но почему-то дрожал с ног до головы. Да так сильно, что даже издалека было видно.

Декарта что-то сказал, и Чжаккарн подняла руку, в которой вспыхнул серебром длинный дротик. Наставив его на человека, она сделала три шага. Дул сильный ветер, но острие даже не колыхнулось — оно застыло в нескольких дюймах от спины мужчины.

Дрожащий человек шагнул вперед. Оглянулся. Ветер вскинул и растрепал его тонкие длинные волосы. На вид — амниец. Возможно, правда, он был из какого-то похожего на амн народа. Но я сразу поняла, кто это — по диковатым глазам, в которых застыло отчаяние. По тому, как он держался. Еретик, презревший власть и силу Блистательного. Некогда они собирали целые армии, а сейчас отсиживались по укромным уголкам, где втайне почитали падших богов. А этот, видно, проявил беспечность и не сумел сохранить свою веру в секрете.

— Вы не можете вечно держать их в оковах, — сказал человек.

Ветер подхватил его слова и понес — прямо ко мне, гулкие порывы плескались в ушах. Похоже, на Пирсе защитная магия Неба не действовала — во дворце царствовала тишина, да и холода не чувствовалось, не то что здесь, под открытым небом…

— Вы называете Небесного Отца непогрешимым, но он не таков!

Декарта ничего не ответил, только наклонился к Чжаккарн и что-то шепнул ей на ухо. Человек на Пирсе окаменел от ужаса.

— Нет! Вы не сможете! Не сумеете!

И он попытался проскользнуть мимо Чжаккарн и нацеленного острия дротика — прямо к Декарте.

Чжаккарн чуть повернула оружие — и человек насадился на него, как бабочка.

Я вскрикнула, закрывая ладонями рот. Под арками входа звук приобрел особую гулкость, Декарта и Вирейн обернулись и смерили меня взглядами. И тут послышалось такое, что мой крик показался тихим шепотом. Умирающий человек истошно завопил от боли.

У меня перехватило дыхание — словно бы дротик Чжаккарн вошел в мою грудь. А человек сгорбился и судорожно когтил древко, и все тело его сотрясалось в конвульсиях. А потом я поняла, что он дрожит и корчится не от собственного крика, тут что-то еще, что-то еще — вот что. Вокруг торчавшего в груди острия плоть раскалилась докрасна. От рукавов, воротника, изо рта и из носа повалил дым. А самое страшное — глаза. Я видела, что он знает, что с ним происходит, знает и умирает от отчаяния, и так мера его страдания увеличивается с каждым мигом.

Я побежала прочь. Да поможет мне Небесный Отец! Нет, такого я не вынесу! Я заскочила во дворец и свернула за угол. Но это не помогло — я все равно слышала, как он кричит, кричит, кричит от боли, он горел изнутри, он умирал и кричал, а я зажимала руками уши и думала — все, сейчас я сойду с ума и оглохну и буду слышать только эти крики, денно, нощно, вечно, до конца жизни.

Но — слава всем богам, даже Нахадоту! — крик наконец оборвался.

Я не знаю, сколько времени просидела вот так — зажав ладонями уши. А потом поняла — вокруг стоят люди. И подняла голову. И увидела — Декарту. Он тяжело опирался на трость темного полированного дерева — кстати, возможно, привезенного из даррских лесов. Декарта смотрел на меня сверху вниз. Вирейн держался рядом. Остальные придворные неспешно шли по коридору. Чжаккарн куда-то подевалась.

— Ну что ж, — сказал Декарта, — теперь правда выплыла наружу. В ее жилах течет кровь труса-отца, а не храбрых Арамери.

И тут растерянность и горе сменились жгучим гневом. Я резко подскочила, разогнувшись, как пружина.

— Дарре некогда были великими воинами, — с бесстрастным лицом проговорил Вирейн — вовремя, иначе бы я что-то ляпнула и тем погубила себя. — Но под властью Отца Небесного нравы кровожадных дикарей изменились и смягчились — и мы не можем винить ее за подобную перемену. Я думаю, она никогда не видела, как убивают человека, отсюда и испуг.

— Члены семьи должны подавать другим пример стойкости! — отрезал Декарта. — Это цена, которую мы платим за власть над миром! Мы не станем такими, как коснеющие во мраке темные расы, которые предали своих богов, чтобы спасти шкуру! Мы должны быть как тот человек, что сейчас погиб! Он заблуждался, однако же не предал свою веру!

И он ткнул тростью в сторону Пирса. Или просто туда, где, судя по всему, лежал труп еретика.

— Как Шахар. Мы должны быть готовы умереть — и убить — ради нашего Владыки Итемпаса.

Он улыбнулся, да так, что у меня мурашки по спине побежали.

— Думаю, со следующим ты расправишься собственноручно. Внучка.

Меня душили одновременно бессильный гнев и страх — лицо перекосила гримаса ненависти.

— С каких это пор убийство безоружного пленника считается у нас доблестью? Или смелость — в том, чтобы отдать приказ убить его кому-то другому? Да еще — так, как… — И я потрясла головой, словно надеялась, что воспоминание о воплях умирающего выпадет из нее само собой. — Вы поступили жестоко, а не справедливо!

— Да неужели? — К моему удивлению, Декарта не разозлился, а задумался. — Но этот мир принадлежит Отцу Небесному. Это не подлежит обсуждению. Это очевидно. А этого человека схватили с поличным: он раздавал запрещенные книги, книги, в которых опровергалась эта истина! И теперь всякий, кто прочитал эти книги — даже добропорядочные граждане, которые видели, как совершается святотатство, но не нашли в себе силы донести на смутьяна, — так вот, теперь они разделяют его убеждения! Все они — преступники, затесавшиеся в толпу добрых и честных людей, преступники, желающие не нашего золота и даже не наших жизней! Таковые желают завладеть нашими сердцами и умами, а здравомыслие и мир в душах — отнять и растоптать!

Декарта горько вздохнул:

— Подлинная справедливость заключалась бы в том, чтобы стереть с лица земли целый народ. Прижечь зараженное место до того, как инфекция расползлась по всему телу. А вместо этого я всего лишь приказал умертвить всех, кто принадлежал к его еретическому толку, их жен и детей. Ибо их уже было не спасти.

Я уставилась на Декарту — молча. Слов не находилось. Даже слов гнева и возмущения. Теперь-то я знала, почему тот человек развернулся и насадился на дротик. И куда подевалась Чжаккарн.

— Лорд Декарта подарил ему возможность выбирать, — заметил Вирейн. — Прыжок с Пирса дал бы ему легкую смерть. Обычно ветер подхватывает их и разбивает о поддерживающую дворец колонну. Даже до земли ничего не долетает. Все происходит… быстро.

— Вы… — Мне нестерпимо захотелось снова заткнуть уши. — Вы называете себя служителями Итемпаса? Да вы просто бешеные псы! Демоны в человеческом обличье!

Декарта покачал головой:

— А я-то, глупец, все надеялся отыскать в тебе ее черты…

И он пошел дальше по переходу, медленно-медленно, несмотря на трость. Вирейн шел следом, наготове — вдруг Декарта споткнется и его придется подхватить под локоть. Он обернулся и посмотрел на меня. А Декарта — нет.

Я отлепилась от стены:

— Моя мать жила по заветам Блистательного! А вы — нет!

Декарта застыл на месте, и сердце мое оборвалось и упало. Я испугалась, сообразив, что в этот раз зашла слишком далеко. Но он все равно не обернулся.

— Это правда, — тихо-тихо и все так же не оборачиваясь произнес он. — Твоя мать не проявила бы вообще никакого милосердия.

И пошел дальше. А я прислонилась обратно к стене и еще долго не могла унять дрожь.

*

В тот день я в Собрание не пошла. Не могла заставить себя сидеть рядом с Декартой и делать вид, что ничего не произошло, пока в ушах у меня звенели крики того несчастного. Я не Арамери. И никогда Арамери не стану! Так какой смысл им уподобляться? К тому же у меня нашлись другие дела.

Я вошла к Теврилу в кабинет и застала его заработой. Он заполнял какие-то бумаги. Но прежде чем он успел встать и поприветствовать меня, я положила руки на стол и строго сказала:

— Личные вещи моей матери. Где они?

Он закрыл рот. Потом снова открыл его:

— Ее апартаменты находятся в Седьмом Шпиле.

Тут пришла очередь надолго замолчать мне.

— И что, ее апартаменты так и стоят — нетронутыми?

— Декарта приказал оставить все как есть. Как осталось после ее отъезда. А когда стало понятно, что она не вернется… — Тут он развел руками. — Мой предшественник слишком ценил жизнь, чтобы предложить выбросить оттуда ее личные вещи. А я вот тоже, как видишь, большой жизнелюб.

И он добавил, как всегда тактично и дипломатично и очень вежливо:

— Тебя проводят.

*

Так вот оно какое, жилище моей матери.

Слуга ушел, видно уловив мой безмолвный приказ. Дверь за ним закрылась, и в комнате снова воцарилась глубокая тишина. На полу лежали овалы солнечного света. Тяжелые занавески оставались задернутыми, их даже не пошевелил влетевший вслед за мной сквозняк. Люди Теврила убирались в этих комнатах, так что в солнечных лучах не танцевало ни единой пылинки. Я затаила дыхание — казалось, я стою в нарисованном интерьере.

Нужно сделать усилие и шагнуть вперед.

Я шагнула.

Гостиная. Бюро, кушетка, чайный столик. Или рабочий стол, не понять. На стенах — картины, на полочках — статуэтки, у стены — прекрасный резной алтарь в сенмитском стиле. Хоть что-то, выдающее ее собственный вкус. Все очень элегантное и красивое.

И совершенно маме не подходящее.

Я прошлась по комнатам. Налево — ванная. Побольше, чем у меня, но матери всегда нравилось принимать ванны. Я помню, как сидела вместе с ней в пене и хихикала, когда она закручивала волосы на макушке и строила мне веселые рожицы… о нет. Нет. Нельзя это вспоминать. Потому что нельзя раскисать.

Спальня. В середине кровать — овальная, в два раза больше моей нынешней, вся белая и утопающая в подушках. Шкафы, туалетный столик, очаг с каминной доской — декоративные, ненастоящие — в Небе нет нужды зажигать огонь для обогрева. Еще один стол. И здесь тоже я заметила следы ее присутствия: аккуратно расставленные флаконы на туалетном столике, любимые впереди. В горшках пышно цвели растения. Надо же, столько лет прошло, а они такие зеленые. На стенах портреты.

А вот это уже интересно. Я подошла к камину, чтобы получше рассмотреть самый большой — забранное в тяжелую раму изображение светловолосой амнийской женщины. Красивая, роскошно одетая — и с очень гордой осанкой, выдающей аристократическое — не то что у меня — воспитание и происхождение. Но что-то в выражении ее лица пробудило мое любопытство… Улыбка тронула лишь уголки губ, а глаза на повернутом к зрителю лице оставались несфокусированными, словно она смотрела куда-то поверх голов. Мечтала? Или беспокоилась о чем-то? Какой талантливый художник, раз сумел передать эту неопределенность и тайну.

А как они с матушкой похожи! Значит, это моя бабушка. То бишь безвременно покинувшая мир жена Декарты. Неудивительно, что у нее взгляд такой беспокойный — стать женой мужчины из такой семейки…

Я огляделась.

— Матушка, где же вы? — прошептала я. — Где мне искать вас в этой комнате?

Но голос мой странным образом не нарушил тишины. Время здесь застыло, как муха в стекле.

— Мама, ты была такой, как я помню? Или ты была Арамери?

И смерть ее тут совсем ни при чем. Просто я должна это узнать. Непременно должна.

И я принялась методично обыскивать комнаты. Дело продвигалось медленно — я не хотела бесцеремонно копаться в вещах и двигать мебель. Это оскорбит слуг и — как я инстинктивно чувствовала — память матери. Она не терпела беспорядка.

Вот почему я обнаружила нечто любопытное, лишь когда солнце уже село. А нашла я ларец. Маленький такой. Он стоял в выдвижном ящичке шкафа в деревянном изголовье кровати. Точнее, я даже не сразу поняла, что массивная резная спинка — еще и шкаф. Просто положила ладонь на дерево — и нащупала край ящика. Надо же, тайник. Ларец не закрывался, и из него торчали, как цветочки в вазе, сложенные и свернутые бумаги. Я потянулась за ним, и тут взгляд мой упал на один свиток — отцовский почерк.

У меня задрожали руки. Я осторожно вытащила коробку. В ящике лежал толстый слой пыли, чистым остался только прямоугольник — след от мирно стоявшего там все это время ларца. Видно, слуги давно внутри не протирали. А может, просто не знали, что там есть выдвижной ящик. Я сдула пыль с верхнего слоя бумаг и взялась за первую попавшуюся — аккуратно сложенный квадратик.

Это оказалось любовное письмо. Писал отец — естественно, матери.

Я вытаскивала бумагу за бумагой, рассматривала и раскладывала по датам. Сплошные любовные письма, от него ей и парочка от нее ему. Переписка длилась что-то около года. Я сглотнула, взяла себя в руки, унимая предательскую дрожь в пальцах, и приступила к чтению.

Где-то через час я отложила письма, улеглась на кровать и расплакалась. И плакала долго-долго, пока не уснула.

А когда проснулась, в комнате стояла тьма.

*

И мне не стало страшно. Дурной знак.

*

— Зря ты ходишь по дворцу одна, — сказал Ночной хозяин.

Я резко поднялась и села. А он сидел рядышком, на кровати, и смотрел в окно. Высоко в небе стояла луна, ярко сияя сквозь неряшливое пятно облака. Я, наверное, проспала несколько часов. Протерев глаза, я позволила себе весьма смелое замечание:

— Вообще-то, мне казалось, что мы пришли к соглашению, лорд Нахадот.

Наградой послужила улыбка. Хотя он так и продолжал сидеть, отвернувшись.

— Да. Взаимное уважение. Но Небо таит в себе множество опасностей. И я — не самая страшная из них.

— Иногда приходится рисковать, если желаешь получить искомое.

Я быстро оглядела кровать — все на месте. Стопка писем, а рядом — несколько вещиц из ларца. Саше с сухими цветами. Прядь прямых черных волос — видимо, отцовская. Завиток бумаги с зачеркнутыми строчками неудачного стихотворения — почерк мамин. И маленькая серебряная подвеска на кожаном ремешке. Сокровища влюбленной женщины. Я взяла подвеску и снова попыталась — впрочем, все так же безрезультатно — понять, что же это такое. Выглядело как сплющенная шишка неровной формы. Вытянутая, с острыми концами. Выглядело знакомо, но что это могло быть?

— Это фруктовая косточка, — отозвался Нахадот.

Теперь он смотрел на меня, чуть скосив глаза.

Да, точно. От абрикоса. Или гинкго. И тут я вспомнила, где видела такую же подвеску — только золотую. Конечно. Она висела на шее Рас Ончи.

— Но… почему?..

— Плод погибает, но хранит в себе искру новой жизни. Энефа властвовала над жизнью и смертью.

Я нахмурилась — ничего не понятно. Хотя, наверное, косточка — это символ Энефы. Как бело-нефритовое кольцо — символ Итемпаса. Но откуда у моей матери талисман со знаком Энефы? Точнее: зачем мой отец подарил ей эту вещь?

— Она была самой сильной из нас, — прошептал Нахадот.

Его взгляд снова устремился к ночному небу, а мысли бродили далеко-далеко.

— Если бы Итемпас не использовал яд, он бы никогда не сумел убить ее. Но она верила ему. Любила его.

Он опустил глаза и печально улыбнулся собственным мыслям.

— Но я любил ее тоже.

Подвеска едва не выпала у меня из рук.

*

Вот чему учили меня жрецы.

Некогда владели миром Трое богов. Блистательному Итемпасу, Дневному хозяину, судьбой, Вихрем или же неким непознаваемым замыслом предназначено было главенствовать над остальными. И все шло своим чередом, покуда Энефа, мятежная сестра Его, не решила занять место Блистательного Итемпаса и править вместо Него. И она убедила брата своего Нахадота действовать с нею заодно, и, вступив в сговор с некоторыми из детей своих, подняли они открытый мятеж, желая свергнуть законного властителя. Но могучий Итемпас превосходил в силе их всех, вместе взятых, и поверг их мановением руки. Он убил Энефу, подверг наказанию Нахадота и прочих мятежников, и установил на земле мир, и вернул на нее спокойствие, и все вздохнули с облегчением, ибо без вмешательства и козней темного брата своего и дикой и необузданной сестры своей Он свободен был в замыслах и действиях и принес творению подлинные свет и порядок.

Но…

*

— Ч-что? Яд?!

Нахадот вздохнул. Ореол волос пришел в беспокойное движение, словно занавеси под ветром.

— Мы сами создали смертельное оружие, заигрывая и развлекаясь со смертными. Но мы не сразу это поняли…

«Ночной хозяин спустился на землю, ища, чем развлечь себя…»

— Демоны, — прошептала я.

— Ну, это ваше, человеческое слово. Демоны были прекрасны и совершенны — так же, как и наши богорожденные дети. Только смертны. А когда их кровь попадала в наше тело, она приносила с собой знание о смерти, и тело умирало. Вот тот единственный яд, что мог нанести нам вред и причинить гибель.

«Но женщина не простила…»

— И вы их всех отыскали и убили.

— Мы опасались, что они смешают свою кровь со смертной, и смертельную порчу унаследуют бесчисленные поколения потомков, и так все смертные станут для нас смертельно опасны. Но Итемпас сохранил жизнь одному из них. И спрятал — до поры до времени.

Перебить собственных детей… меня продрала дрожь. Значит, по крайней мере, эта легенда оказалась правдивой. Жрецы не соврали. И все же я чувствовала, что Нахадот стыдится содеянного. Я чувствовала в нем застарелую боль. Значит, бабушка тоже говорила правду, когда рассказывала старую сказку на свой лад.

— Так, значит, лорд Итемпас использовал этот… яд, чтобы подчинить Энефу, когда она напала на Него?

— Она на него не нападала.

Меня замутило. Мир накренился и поехал в сторону.

— Но… тогда… почему?!

Он опустил голову. Волосы упали на лицо, закрыв его темной волной, и память перенесла меня на три ночи назад — к нашей первой встрече. И губы его искривила улыбка — но не безумная, как тогда, но такая горькая, что горечь эта граничила с безумием.

— Они… поссорились, — тихо сказал он. — Из-за меня.

*

На мгновение, нет, на полмгновения, внутри меня все изменилось — а потом стало на место. Но в это мгновение я посмотрела на Нахадота и увидела в нем не могущественное, непредсказуемое, смертельно опасное существо.

Я… захотела его. Захотела его завлечь. Подчинить. Меня посетила мечта: я лежу обнаженная на зеленой траве, обхватив его руками и ногами, а Нахадота сотрясает дрожь вожделения, он пойман в ловушку моего тела и совершенно беспомощен. В тот миг я ласкала его волосы цвета полночной тьмы, и я — та, что лежала на лугу, — подняла голову и посмотрела себе, наблюдающей за нами, в глаза. И улыбнулась — самодовольно и… собственнически.

Я тут же изгнала из головы и эту картинку, и это чувство — сразу же, через мгновение, нет, полмгновения. То было второе предупреждение.

*

— Породивший нас Вихрь вращался медленно, — проговорил Нахадот.

Если он и заметил, что мне ни с того ни с сего стало не по себе, то виду не показал.

— Я родился первым. Следом в мир пришел Итемпас. Несчетные эоны вечности он и я оставались единственными живыми существами во вселенной. Сначала мы враждовали. Потом… стали любовниками. Ему так больше нравилось.

Ох… Такого жрецы нам точно не рассказывали. Я попыталась усомниться в правдивости Нахадота, но поняла — нет, он не лжет. Во мне его слова отозвались так, что сердце подсказало — это правда. Трое — они же не просто братья и сестра, они природные, естественные силы, противостоящие друг другу, но в то же время нераздельно связанные. А я — кто я? Единственный ребенок в семье, неискушенная в делах любви смертная. Как мне понять, что между ними было? Но я все же решила попробовать.

— А когда появилась Энефа… лорд Итемпас увидел в ней… третью лишнюю?

— Да. Хотя перед ее появлением мы сознавали свою незавершенность. Нам полагалось быть втроем, не вдвоем. Но Итемпасу это не нравилось.

Тут Нахадот снова покосился на меня. Я сидела рядом, его лицо накрыла моя тень. И в этой полутьме его черты вдруг текуче изменились и приняли образ такого абсолютного совершенства линий и форм, что мое дыхание пресеклось. Я в жизни не видела такой красоты. И мне стала понятна ревность Итемпаса и почему он убил Энефу ради того, чтобы обладать братом нераздельно.

— Тебе, верно, смешно и странно слышать, что мы можем быть себялюбивы и подвержены гордыне — прямо как вы, люди?

Эти слова прозвучали резко, в голосе Нахадота звенела злость. Но мне было не до этого. Я не могла отвести глаз от его лица.

— Мы сотворили вас по нашему образу и подобию. И передали вам все наши несовершенства и недостатки.

— Но… — пробормотала я. — Ох. Это так неожиданно слышать… выходит, нам все это время врали?

— Я думал, что народ дарре знает правду о тех временах, но вижу, ошибся…

И он наклонился поближе — медленно, осторожно, нежно. В глазах его загорелись хищные огоньки — а я завороженно смотрела в них. Легкая добыча.

— Не все народы поклоняются Итемпасу добровольно. Признаться, я думал, что хотя бы энну хранят предания о прежних днях…

Я тоже так думала, если честно. И сжала в ладони серебряную косточку на кожаном ремешке. Голова легонько кружилась. Я знала, конечно, что когда-то мой народ исповедовал еретическую веру. Вот почему амн называли народы вроде нашего «темными»: мы приняли веру в Блистательного, лишь чтобы спасти свои жизни, ибо Арамери угрожали уничтожить нас всех до последнего человека, если мы не подчинимся. Но Нахадот имел в виду совсем другое. Что кто-то из дарре знал истинные причины Войны богов и скрыл от меня. Нет, не может быть. В это я просто не могла — и не хотела — поверить.

За моей спиной всегда шептались. Сплетни, слухи — я прошла через это. У меня амнийские волосы, амнийские глаза. И мать моя — из амн, может, она мне вбила в голову все эти предрассудки, которыми полны Арамери. Так они думали. И мне стоило огромного труда завоевать уважение моих людей. И я думала — я сумела. Я добилась того, чтобы меня уважали и не скрывали от меня правды.

— Нет, — прошептала я. — Бабушка бы мне непременно рассказала…

А вдруг — нет? Вдруг не рассказала бы?

— Тебя окружает столько тайн, — прошептал Ночной хозяин. — И столько лжи… Ложь окутывает тебя, колышется вокруг, как покрывало. Хочешь, я его уберу?

Я почувствовала его ладонь на бедре. И невольно подпрыгнула. Его лицо приблизилось, коснулось моего, дыхание пощекотало губы.

— Ты хочешь меня.

От этих слов меня бы бросило в дрожь — но они запоздали, я дрожала уже давно.

— Н-нет…

— Столько лжи…

Он выдохнул это, и его язык прошелся по моим губам. В теле напрягся каждый мускул, я не сумела сдержать жалкого стона. И я снова лежала на зеленой траве, под ним, распластанная, прижатая к земле его телом. Я лежала на кровати — на этой самой кровати, и он овладевал мной прямо здесь, в спальне матери, я видела над собой его свирепое лицо, и он обходился со мной грубо и властно, и я подчинялась ему, а не он мне. Как я вообще могла мечтать о таком — властвовать над ним? Он брал меня, как хотел, а я беспомощно вскрикивала от боли — и от жгучего желания. Я принадлежала ему, вся целиком, и он пожирал меня, смакуя мой рассудок — ибо выдрал его и жадно откусывал истекающие кровью куски. Я гибла — и наслаждалась каждым мигом медленного умирания.

— О боги…

Как смешно, должно быть, выглядела моя божба! Я вскинула руки, и ладони утонули в темном ореоле, который тучей реял вокруг него. Хотела оттолкнуть — и ощутила холодный ночной воздух и подумала, что руки не встретят сопротивления и провалятся в темную пустоту. Но нет, я уперлась в теплое тело. В одежду. Я вцепилась в ткань, пытаясь вернуться к реальности. Опасной реальности! Мне нестерпимо хотелось притянуть его к себе. Но я превозмогла желание.

— Пожалуйста, не надо. Пожалуйста… о боги… пожалуйста, не надо…

Он все еще нависал надо мной. Его губы касались моих, и я почувствовала, что он улыбнулся:

— Это приказ?

Меня трясло — от страха, желания и физического усилия, — я все еще пыталась оттолкнуть его. Наконец мне удалось отвернуть лицо. Прохладное дыхание пощекотало мне шею и прошлось по всему телу, лаская и оглаживая. В жизни я так сильно не хотела мужчину, ох, как же я хотела его. И как боялась.

— Пожалуйста, — выдохнула я снова.

Он поцеловал меня — легонько — в шею. Я попыталась сжать зубы и не застонать — какое… Желание кружило голову. Но тут он вздохнул, встал и отошел к окну. Черные щупальца ореола еще протягивались ко мне и окутывали с ног до головы — я тонула в его тьме. Но вот он отошел, и щупальца оставили меня — неохотно, как казалось, — и ореол его вновь склубился в беспокойную тучу вокруг застывшей, как изваяние, фигуры.

Я обхватила себя за плечи. Дрожь не отпускала — неудивительно.

— Твоя мать была истинной Арамери, — вдруг сказал Нахадот.

Желание мгновенно улетучилось, слова прозвучали как пощечина.

— Лучшей наследницы Декарта и желать не мог, — спокойно продолжил он. — Цели у них были разные, но во всем остальном она полностью походила на отца. Он до сих пор любит ее.

Я сглотнула тугой комок в горле. Ноги все еще дрожали, поэтому встать я не решилась. Зато осознала, что сижу, жалко сгорбившись, и выпрямила спину.

— Тогда почему он убил ее?

— А ты считаешь, что это он ее убил?

Я открыла было рот — потребовать объяснений. Но не успела ничего сказать — он резко развернулся. В падающем из окна свете он выглядел как отчетливый, но темный силуэт. Только глаза — ониксово-черные, большие — блестели. Злые, мудрые глаза существа, которое старше, чем человеческий род.

— Нет, малышка, — резко бросил Ночной хозяин. — Ты маленькая пешка в большой игре, знай свое место. Ты ничего больше не узнаешь — пока не заключишь с нами союз. Так нужно. Ради нашей — и твоей — безопасности. Хочешь знать наши условия? О да, я думаю, ты хочешь. Нам нужна твоя жизнь, маленькая Йейнэ. Отдай нам ее — и получишь ответы на все вопросы. Ну и возможность отомстить. Ведь ты именно этого хочешь, правда? Конечно хочешь. Ведь в тебе течет кровь Арамери, хоть Декарта и отказывается признавать это.

Меня снова затрясло — но на этот раз не от страха.

Как и раньше, он просто растаял в воздухе. И, как всегда, темный силуэт на фоне окна исчез, но его присутствие ощущалось еще долго. Когда и оно растворилось, я убрала матушкины вещи и привела комнату в порядок, чтобы скрыть следы своего посещения. Еще мне хотелось забрать серебряную косточку, но куда ее положить так, чтобы никто не заметил? Наверное, лучше ей лежать, как и прежде, в потайном ящичке в изголовье кровати. Там она пролежала несколько десятков лет, и ее никто не отыскал. Так что я положила и письма, и подвеску на место.

А закончив, пошла к себе в комнату. Именно пошла — хотя нестерпимо хотелось сорваться с места и побежать.

11

МАТУШКА


Теврил сказал: иногда Небо забирает людей. Просто съедает их — и все. Дворец построили Энефадэ, а жить в здании, которое возвели пленные боги, ненавидящие своих поработителей, опасно. Не сильно опасно, но риск всегда есть, как вы понимаете. Случаются ночи, когда луна чернеет, а звезды прячутся за облаками и камень стен перестает светиться. И Блистательный Итемпас теряет власть над дворцом. Тьма не задерживается надолго — ее владычество длится несколько часов, не более, — но пока Небо погружено в темноту, Арамери сидят по комнатам и разговаривают шепотом. А если им все же нужно выйти, идут по коридору быстро и по стеночке. И внимательно смотрят под ноги. Потому что — вот незадача! — иногда случается так, что полы расступаются под ногами неосторожных — и они проваливаются и исчезают. С концами. Их ищут, поисковые отряды обшаривают здание сверху донизу, даже заглядывают в мертвые пространства — но никогда не находят тел.

Я теперь знаю, что это чистая правда. А самое главное, я знаю, куда деваются те, кто исчез.

*

— Пожалуйста, расскажи мне о матери.

Это я сказала Вирейну.

Он оторвал взгляд от хитроумного прибора на столе. Догадаться, что он там конструирует, не вышло — штука выглядела как спутанный клубок металлических деталей и кожаных приводов.

— Теврил сказал, что вчера вечером отправил тебя в ее комнату, — проговорил он и поудобнее устроился на высоком стуле.

Теперь он смотрел мне в глаза. Задумчиво так.

— А что ты ищешь?

Запомним на будущее: полностью Теврилу доверять нельзя. Но это меня совсем не удивило — у управляющего свои интересы и свои трудности.

— Что я ищу? Я хочу найти правду.

— Ты не веришь Декарте?

— А ты веришь?

Он хихикнул:

— В таком случае почему ты готова поверить мне?

— В этом пакостном вонючем амнийском логове я не верю вообще никому. Но поскольку уехать я все равно не могу, приходится ползать в вашей грязище, собирая истину по крупицам.

— Ого! Хм, она тоже так любила… завернуть, хе-хе…

К моему несказанному удивлению, грубость его не оскорбила, а, напротив, пришлась по нраву. Он расплылся в улыбке — снисходительной, но улыбке.

— Но ты излишне резка. И слишком прямолинейна. Киннет умела оскорбить так, что ты понимал, кем и как тебя назвали, лишь несколько часов спустя.

— Моя матушка никого не оскорбляла просто так, без причины. Что же, интересно, ты такого сказал, что сумел добиться от нее таких слов?

Он замолчал — ненадолго, сердце всего один раз успело стукнуть, но я с удовлетворением пронаблюдала, как улыбка сползает с его лица.

— Так что ты хочешь знать? — резко спросил он.

— Почему Декарта приказал убить ее?

— Только Декарта сможет ответить на этот вопрос. Хочешь с ним побеседовать?

Хочу. Но не сейчас. А с ним и дальше попробую отвечать вопросом на вопрос — возможно, что-то и узнаю.

— А почему она вообще сюда вернулась? В ту последнюю ночь? В ту ночь, когда Декарта наконец-то понял, что она не вернется?

Он очень удивился — ожидаемо. Но я не ожидала, что удивление так быстро сменится гримасой холодной злости.

— С кем ты разговаривала? Со слугами? С Сиэем?

Иногда правда способна выбить противника из седла.

— С Нахадотом.

Он отшатнулся и поморщился, глаза гневно сузились:

— Ах вот оно что. Он тебя убьет, чтоб ты знала. Это его любимое занятие — играть в кошки-мышки с глупцами, которые считают, что могут приручить его.

— Симина…

— …не собирается его приручать. Она вполне довольна чудовищем на поводке. А последнюю дурочку, которая умудрилась в него влюбиться, он размазал по центральному двору. Вот так вот.

Воспоминания о прошедшей ночи заставили меня вздрогнуть. Я попыталась скрыть это — и не преуспела. Я как-то не подумала, что делить ложе с богом смертельно опасно. А ведь это очевидно, с другой-то стороны. Сила смертного мужчины — она же ограниченна. Выплеснулся — уснул. Даже самый опытный любовник действует во всех смыслах на ощупь — и на одну ласку, которая вскружит тебе голову до небес, придется десять таких, что вернут тебя на землю.

А Нахадот вскружит голову до небес — и там я и останусь. Хотя нет, он завлечет меня выше, в холодную безвоздушную тьму, в свои истинные владения. И там я задохнусь, и плоть моя не выдержит — или разум истает… М-да. А ведь Вирейн прав. И если это случится, я сама буду виновата.

Поэтому я улыбнулась — покаянно. Чтобы Вирейн видел, что мой страх — настоящий.

— Ну да, Нахадот, наверное, меня убьет. Если только вы, Арамери, его не опередите. Но если такой исход тебя не устраивает, можешь попробовать помочь мне. К примеру, ответить на вопрос. Вот прямо на тот, который я задала.

Вирейн долго молчал, и лицо его походило на маску, за которой, конечно, вершилась титаническая работа мысли. А потом он снова удивил меня — встал и подошел к огромному окну. Из него открывался потрясающий вид на город и на лежавшие за ним горы.

— Я не очень хорошо помню события той ночи, — наконец проговорил он. — Все-таки двадцать лет прошло. Я только приехал в Небо, сразу после окончания школы писцов.

— Прошу, расскажи все, что помнишь, — тихо сказала я.

*

Еще в детстве писцы изучают несколько человеческих языков и только потом приступают к изучению божественного. Это помогает им осознать, насколько язык может быть гибок и как он соотносится с мыслью, ибо во многих языках присутствуют понятия, которых нет в других, и им даже невозможно отыскать подобие. В этом и смысл божественного языка — он позволяет облечь в слова невозможное. Неизъяснимое. Именно поэтому лучшим из писцов нельзя верить.

*

— Той ночью шел дождь. Я помню это, потому что Небо нечасто заливает — обычно облака проходят ниже. Но Киннет вымокла до нитки — и все за те несколько мгновений, пока шла от кареты ко входу во дворец. Она шла по коридорам, а с нее капало, и за ней оставались мокрые следы.

А ведь это значит, что он видел, как она шла. То ли затаился в каком-то боковом ответвлении и смотрел, то ли крался следом — причем шел за ней по пятам, если уж вода не успела высохнуть. Сиэй сказал, что Декарта приказал освободить все коридоры, и вокруг не было ни души… Видимо, Вирейн ослушался приказа.

— Все знали, зачем она приехала. Ну или думали, что знают. Все считали, что их брак долго не протянет. Это же невероятно, чтобы женщина с таким сильным характером, женщина, самой судьбой предназначенная для дел правления, отказалась от всего этого. И из-за чего? Из-за такой ерунды.

Его отражение в оконном стекле шевельнулось — Вирейн посмотрел на меня.

— Извини, не хотел обидеть.

Он старался быть вежливым — ну, на манер Арамери, конечно.

— Я не обиделась.

Он криво улыбнулся.

— Но она приехала из-за него. Вот почему она появилась во дворце. Ее муж, твой отец — все из-за него. Она приехала не для того, чтобы вернуться и снова вступить в права наследницы. Она приехала, потому что он подхватил Ходячую Смерть. И она хотела, чтобы Декарта спас его.

Я уставилась на него так, словно мне только что залепили пощечину.

— Она даже привезла его с собой, представляешь? Слуга, работавший на переднем дворе, заглянул в карету и увидел его — потного, дрожащего от лихорадки. Видимо, уже на третьей стадии. Похоже, путешествие не пошло ему на пользу, и болезнь развивалась быстрее, чем обычно. Она все поставила на карту — настолько нужна ей была помощь отца.

Я сглотнула комок в горле. Нет, конечно, я знала, что отец переболел Ходячей Смертью. И что мать бежала из дворца, презрев все, даже высшую власть. Знала, что ее изгнали — за то, что посмела полюбить неровню. Но я не знала, что эти два события как-то связаны между собой.

— Значит, она добилась своего.

— Нет. Когда она вышла и отправилась обратно в Дарр, она злилась. А Декарта пребывал в диком гневе — я таким его никогда не видел, ни до, ни после. Даже думал — все, сейчас пойдет убивать и казнить направо и налево. Но он просто приказал вычеркнуть Киннет из семейных свитков, причем не только как наследницу — это-то уже сделали, а еще и как Арамери. Он приказал мне выжечь ее сигилу родства — это можно сделать на расстоянии. И я исполнил приказ. Он даже приказал раструбить и объявить об этом повсюду в городе. Пересудов хватило надолго — как же, чистокровного Арамери лишили наследства и изгнали из семьи, невиданное дело… Такого несколько… гм… столетий не случалось…

Я медленно покачала головой:

— А что мой отец?

— Ну, насколько я мог судить, когда они уезжали, он все еще страдал от того недуга.

Мой отец выжил. Ходячая Смерть его не убила. Не первый случай, конечно, но такое происходило редко, в особенности с теми, кто уже находился на третьей стадии заболевания.

Может, Декарта передумал? Если он все же отдал такой приказ, дворцовые лекари могли выехать следом, догнать карету — и вернуть мать и отца обратно. Декарта даже мог приказать Энефадэ… Так.

Стойте.

Стойте.

— Вот почему она приехала, — вздохнул Вирейн.

Отвернулся от окна и смерил меня очень серьезным взглядом.

— Она приехала ради него. Так что здесь нет никаких тайн, и теория заговора здесь тоже неуместна. Все это тебе мог рассказать любой слуга — при условии, что он достаточно долго проработал в этих стенах. А ты пришла с этим простым вопросом ко мне — зачем?

— Потому что я думала, что ты сможешь рассказать мне больше, чем обычный слуга, — четко ответила я.

Голос предательски дрогнул — хотя я всячески пыталась говорить ровно и спокойно. Вирейн не должен догадаться, что я подозреваю… в общем, подозреваю то, что подозреваю.

— Расскажешь, если… хм… если тебя, скажем, подбодрить.

— Выходит, только этим такая настойчивость и объясняется? — Он покачал головой и вздохнул. — М-да. Впрочем, я рад узнать, что ты все-таки унаследовала кое-какие семейные качества.

— Они мне здесь очень пригодятся, как я погляжу.

Он издевательски поклонился:

— Чем еще могу быть полезен прекрасной даме?

Ох, конечно, он мог быть полезен — мне до смерти хотелось узнать больше. Но не от него. И все же, и все же — нельзя уходить слишком поспешно. Это может вызвать подозрения.

— Так ты согласен с Декартой? — спросила я, просто ради того, чтобы продолжить разговор. — Что моя матушка обошлась бы с тем еретиком гораздо суровее?

— О да-а-а-а!..

Ответ настолько ошарашил меня, что я растерянно заморгала, а он заулыбался.

— Киннет была точной копией Декарты. Одной из немногих Арамери, кто серьезно относился к нашей миссии избранников Итемпаса. Она без колебаний обрекала неверующих на смерть. Я бы даже сказал, обрекала на смерть любого, кто представлял хоть какую-то угрозу мировому порядку и… ее власти.

Он снова покачал головой и улыбнулся, словно вспоминал нечто приятное.

— Думаешь, Симина — скверный человек? Ее мечтам просто не хватает размаха, вот что я скажу. А вот твоя матушка видела цель и бестрепетно двигалась к ней.

Как же ему нравилось говорить мне все это — и любоваться, как на моем лице выступает неудовольствие. Он читал у меня в душе, как считывают сигилу на лбу слуги. А может, я просто была слишком юна, чтобы разглядеть подлинную сущность матери? Может, я просто смотрела на нее, как всякий ребенок, с обожанием, и поэтому?.. Одним словом, то, что я слышала про нее от здешних обитателей, никак не соответствовало моим детским воспоминаниям. Потому что в них сохранился образ доброй, мягкой женщины, склонной к иронии, подчас злой, но… Да, да, она умела быть беспощадной — но так обязана поступать супруга всякого правителя, а уж положение в Дарре того времени и вовсе не оставляло иного выбора. Но чтобы вот так… Чтобы ее превозносил Декарта, а Вирейн расхваливал, ставя в пример Симине? Нет, увольте, это не та женщина, которая меня вырастила. А эта — другая, совсем другая женщина, и пусть она носит имя матери — душа у нее тоже совсем другая.

Вирейн специализировался на магии, которая могла изменить душу человека. А не учинил ли он что-нибудь эдакое над моей матушкой? Вот что меня так и разбирало спросить. Но это объяснение почему-то представлялось мне чересчур простым.

— Ты зря теряешь время, — сказал Вирейн.

Он говорил негромко и давно перестал улыбаться — впрочем, и я уже долго молчала.

— Твоя мать умерла. А ты — жива. Вот и будь — живой. А не пытайся присоединиться к матушке.

Получается, я именно этим и занималась все это время?

— Всего хорошего, писец Вирейн, — отозвалась я и вышла из комнаты.

*

Вышла — и потерялась. В смысле, по-настоящему потерялась. И растерялась тоже.

Вообще-то, в Небе не так уж легко заблудиться. Да, коридоры тут все одинаковые, что есть то есть. Ну и лифты время от времени чудят — могут отвезти не туда, куда надо, а туда, куда на самом деле хочется. Мне говорили, что больше всего от этих чудесатостей страдают посыльные, которых угораздило в кого-то влюбиться. И все же, и все же — коридоры обычно кишат слугами, которые всегда готовы броситься на помощь чистокровному Арамери.

Но я не решилась просить о помощи. Понятно, что умные девушки так себя не ведут, но в глубине души мне не хотелось, чтобы меня развернули в правильном направлении. Слишком глубоко ранили слова Вирейна, и я брела по коридорам, сворачивая наугад, и раны мои истекали свежей кровью мыслей.

А ведь и вправду — я пренебрегла состязанием за наследство. Я очень хотела разузнать побольше о покойной матушке. Но даже если я узнаю все, это ее не вернет к жизни. А я вполне могу нарваться, если продолжу свои разыскания дальше. Возможно, Вирейн прав, и я веду себя так, словно жизнь мне не дорога и я готова распрощаться с ней в любой миг.

После смерти матери еще не успели смениться все времена года. В Дарре я бы располагала временем и поддержкой родни, я бы носила положенный траур и рана бы затянулась. Но прибыло приглашение от деда и сорвало меня с места. Здесь, в Небе, я вынуждена скрывать горе — но оно все равно давало о себе знать и искало выхода наружу.

В таком настроении я остановилась и обнаружила, что выбрела к дворцовой библиотеке.

Теврил показал мне ее в тот первый день в Небе. В других обстоятельствах я бы разинула рот и застыла в немом изумлении: библиотека оказалась больше, чем огромный храм Сар-энна-нем в Дарре. Библиотека Неба насчитывала больше книг, свитков, табличек и сфер, чем я видела за всю свою жизнь. Но мне-то понадобилось знание совершенно иного свойства, и вся мудрость Ста Тысяч Королевств осталась лежать втуне, ибо не могла помочь в моих поисках.

И все же… сейчас меня почему-то тянуло зайти сюда.

Я прошла через холл — вокруг лишь глухо отдавалось эхо моих шагов. Потолок парил в высоте, превышающей человеческий рост по меньшей мере втрое, его поддерживали великанские круглые колонны и целый лабиринт высоченных — от пола до потолка — стеллажей. Причем колонны тоже несли на себе нескончаемые ряды полок — с книгами и свитками. До некоторых можно было добраться, только приставив лестницу — они, кстати, ждали в углах. И тут и там стояли столики и кресла, приглашающие уютно расположиться с книгой в руках.

Но почему-то здесь, кроме меня, не было ни души. Странно! Неужели Арамери настолько свыклись с роскошью, что даже этот кладезь премудрости не возбуждает их любопытства? Я остановилась и принялась рассматривать томины на полках перед глазами — стеллаж тоже отличался толщиной, кстати, — и тут же поняла, что не понимаю ровным счетом ничего. Сенмитский — язык народа амн — стал всеобщим с тех пор, как Арамери пришли к власти, но многим, если не всем, народам разрешили пользоваться и родным наречием — при условии, конечно, что в стране также преподавался сенмитский язык. А эти книги, судя по всему, писали на темане. Я подошла к другой стене — так и есть, это кенти. Наверное, где-то в этом лабиринте стоит огромная полка с книгами на даррен, но где мне ее искать, скажите на милость?

— Ты потерялась?

Я подпрыгнула от неожиданности и крутанулась на месте. Передо мной стояла невысокая полная амнийская женщина. Точнее, она выглядывала из-за колонны в нескольких футах от меня. Надо же, я и не заметила, как она подошла. И лицо у нее какое сердитое — она, похоже, тоже думала, что в библиотеке никого и она сидит здесь одна.

— Я… я тут…

Ну и что мне ей сказать? Я же здесь случайно оказалась — так, брела, брела и выбрела к библиотеке… Чтобы потянуть время, я промямлила:

— А у вас даррские книги есть? Ну или сенмитские? В смысле, где мне их искать-то?

Женщина молча показала на шкаф прямо за моей спиной. Я обернулась и очутилась нос к носу с тремя полками, заставленными книгами на даррен.

— А сенмитские сразу за углом.

Я почувствовала себя редкостной идиоткой, развернулась и уставилась на обнаруженные книжные сокровища. А потом перестала таращиться и поняла, что половина томов — это поэтические антологии, а другая половина — книги сказок и историй, которые я и так знаю с пеленок. Ничего полезного, короче.

— А ты ищешь что-то конкретное? — Женщина стояла совсем рядом.

Я снова вздрогнула — потому что опять не услышала, как она подошла.

Но когда она спросила, меня посетила умная мысль — а ведь я и впрямь могу узнать нечто полезное для себя в библиотеке Арамери!

— Мне нужны книги, рассказывающие о Войне богов, — сказала я.

— Книги по религии стоят в часовне, а не здесь, — отрезала она.

Как же она скривилась! М-да, вопрос пришелся ей не по вкусу. Наверное, она библиотекарь, а мои глупые слова ее обидели. Видно, в библиотеку редко наведывались — и к тому же часто ошибались дверью.

— А мне не нужны книги по религии, — быстро проговорила я, пытаясь загладить вину. — Мне нужны… ну… исторические хроники. Списки погибших. Дневники, письма, научные исследования… в общем, любые письменные свидетельства того времени.

Женщина прищурилась и пристально на меня уставилась. Кстати, из всех взрослых, которых мне довелось встретить здесь, в Небе, она одна была ниже, чем я. Наверное, в других обстоятельствах это бы меня утешило — но не сейчас. Библиотекарь смерила меня откровенно враждебным взглядом. А ведь странно, что это с ней? На ней болталась самая обыкновенная белая униформа слуги. Обычно хватало одного взгляда на сигилу полного родства у меня над бровями, чтобы они начинали рассыпаться в любезностях и подобострастно смотреть снизу вверх.

— Есть тут такие книги, — наконец удостоила она меня ответом. — Но все полные хроники подверглись жесткой ревизии — жрецы вымарали многое, очень многое. Возможно, в частных собраниях и сохраняются некоторые экземпляры, до которых они не добрались, — поговаривают, что лорд Декарта коллекционирует эти бесценные свитки и хранит их в личной библиотеке.

Да уж, могла бы и сама догадаться, Йейнэ.

— Ну тогда покажите мне то, что есть у вас.

Нахадот пробудил мое любопытство. Все знания о Войне богов я почерпнула из рассказов жрецов. А если почитать хроники? Возможно, даже из обкорнанных преданий я сумею выудить хоть какие-то похожие на правду сведения…

Пожилая женщина недовольно поджала губы, а потом резко отмахнула рукой — мол, следуй за мной.

— Сюда.

Я шла за ней по изгибающимся проходам между стеллажами, и постепенно изумление уступало место благоговейному страху: да эта библиотека и в самом деле огромна!

— Здесь, наверное, хранятся знания всех народов мира!

Моя проводница в книжном лабиринте лишь мрачно хмыкнула:

— Да ну! Всего-то сведения за пару тысячелетий, и то от пары рас. Плюс все тщательно отобрано и отсортировано, обрезано и искажено властями предержащими…

— Но истину можно отыскать даже в предании, которое ее намеренно искажает! Если, конечно, читать внимательно.

— Нет. Для этого надо знать, где именно предание искажает истину.

Завернув за угол, библиотекарь остановилась. Мы дошли до развилки. Перед нами высились несколько шкафов, составленных спина к спине, — ни дать ни взять гигантская шестиугольная колонна. Каждый стеллаж имел не менее пяти футов в ширину, да еще и упирался в потолок — значит, и высоты в них было не менее двадцати футов. Чем-то это напоминало ствол векового дерева.

— Ну вот смотри — это то, о чем ты спрашивала.

Я шагнула вперед и застыла в нерешительности. А когда обернулась, обнаружила, что она необычайно пристально меня разглядывает. А глаза у нее — цвета старого олова.

— Простите, — пробормотала я — словно бы кто-то тянул меня за язык. — Тут как-то очень много книг стоит. Не посоветуете ли вы мне, с чего лучше начать?

Она скривилась и бросила:

— А мне откуда знать?

И исчезла среди расползающихся паутиной проходов между стеллажами. Я настолько ошалела — со мной здесь еще никто так грубо не разговаривал! — что даже не успела ничего сказать вслед.

Ну ладно, у меня есть дела поважнее — а поссориться с сумасшедшей библиотекаршей я еще успею. И я повернулась обратно к шкафной колонне. Примерилась наугад к полке, проглядела корешки томов — а вдруг попадется что интересное! — и принялась высматривать добычу.

Два часа спустя — я расселась на полу и обложилась книжками и свитками — меня одолело отчаяние. Со стоном я откинулась назад и легла на спину —прямо на книги. Видела бы меня библиотекарша — точно бы заругала. Поговорив с ней, я почему-то решила, что про Войну богов сохранилось мало сведений — как бы не так! Какое! Я отыскала свидетельства очевидцев, прошедших войну от начала и до конца. Еще нашлись пересказы мемуаров, плюс критический анализ пересказов пересказа. Тут стояло столько книг по теме, что, захоти я перечитать все, мне понадобилось бы сидеть в библиотеке безвылазно несколько месяцев.

И как я ни пыталась, просеять здешние сведения на предмет крупиц истины у меня не выходило. Во всех хрониках излагалась одна и та же последовательность событий: мир истощался, и вот настало время, когда все живые существа — от лесных зверей до здоровых и сильных юношей и девушек — вдруг стали болеть и умирать. Потом случилась трехдневная гроза. Солнце разбилось на тысячу осколков и собралось заново. На третий день на небе установилась тишина, и Итемпас снизошел в мир, дабы принести людям знание о новом порядке.

А вот о событиях, приведших к войне, нигде не было сказано ни слова. Вот тут-то жрецы и поработали, догадалась я. Ни одного рассказа о том, в каких отношениях находились боги до войны. Ни одного упоминания об обычаях и верованиях в эпоху, когда миром правили Трое. А те немногие тексты, что обращались к этой теме, просто пересказывали то, что Блистательный Итемпас счел нужным сказать первым Арамери: Энефа — подстрекательница и подлая мятежница, Нахадот — ее соратник по грязным делам, а лорд Итемпас — преданный, а затем отмщенный герой, победивший гадких вражин. Все. А сколько времени я потратила, чтобы нарыть это, — с ума сойти…

В глаза словно песок насыпали. Я безжалостно терла их кулаками и вела с собой нудный спор: а не бросить ли это все? Или, может, вернуться на следующий день со свежими силами? Я собралась встать, но тут что-то привлекло мое внимание. Что-то такое наверху. С места, где я сидела, именно с этого ракурса, я хорошо видела стык между двумя составляющими колонну шкафами. Но в том-то все и дело, что они не составляли ее, точнее, они не соприкасались плотно! Между ними оставалась щель — примерно дюймов шесть в ширину. Вот это да… что бы это значило? Я села поудобнее и принялась пристально разглядывать колонну. Хм, нет, все вернулось на свои места, шесть здоровенных, заставленных тяжелыми томами стеллажей стоят спина к спине, образуя шестигранник безо всяких там щелей между стыками.

Странно все это. Очередная тайна, оставленная зодчими Неба для любопытных? Я поднялась на ноги.

Присмотревшись внимательно, я поняла, что имею дело с простейшим видом оптического обмана. Стеллажи сделали из тяжелого, темного дерева — черного дерева, причем, судя по всему, из Дарра. Да, некогда мой родной край славился ценными породами деревьев. В щели между ними просматривались задние стенки шкафов — тоже из черного дерева. А поскольку края щелей — черные, задние стенки шкафов — тоже черные, то собственно щели и разглядеть-то сложно, даже с расстояния в пару шагов. Но если уж заметил…

Я подошла и сунула любопытный нос в ближайшую щелку. Точно, там не колонна, там пустое пространство — вот белый пол, вот шкафы шестиугольником вокруг. Интересно, кто-то специально устроил здесь что-то вроде тайника? Но странно, это же так просто — наверняка кто-то, да что там, куча народу уже раскрыла секрет полой колонны. А значит, тут не прятали, а, скажем, отводили глаза — чтобы случайные посетители не заинтересовались тем, что находится за шкафами. И только те, кто знал про этот оптический трюк, те, кто действительно охотился за сведениями, обнаруживали пустоту за стеллажами.

И тут я вспомнила слова вредной библиотечной старухи: «Надо знать, где именно предание искажает истину». Точно. Тайна — на виду, нужно только знать, где искать.

Щель оказалась узкой. Хм, ну хоть где-то пригодилось мое мальчишеское телосложение — я без труда пролезла между полками. И тут же споткнулась и едва не упала. Ибо увидела то, что на самом деле скрывает колонна.

*

И я услышала голос, который не был голосом, но голос-не-голос спросил:

— Ты любишь меня?

И я сказала:

— Приди и увидишь.

И распахнула объятия. И он подошел и с силой прижал к себе, и я не видела, что в руке у него нож. Но нет, не было ножа — ибо мы не нуждались в подобном. Но нет, нож был, он появился, потом, и когда я подняла глаза и встретила его страшный-страшный взгляд, рот у меня наполнился вкусом крови, ярким и странным.

Но значило ли это, что сначала он овладел мной?..

*

Я отшатнулась и уперлась спиной в стену, пытаясь продышаться и успокоиться, хотя какое, меня рвал дикий ужас, сейчас как вырвет и я вцеплюсь себе в волосы и отчаянно, пронзительно заору.

*

То было последнее предупреждение. Да. Я обычно так не туплю, но вы тоже должны понять меня — тут не всякий бы справился…

*

— Помочь?

Рассудок расползался на части, но я вцепилась в знакомый сварливый голос библиотекарши с отчаянием утопающей. Ну и видок у меня был, наверное, к тому же я опять подпрыгнула и рывком развернулась к ней. Меня пошатывало, рот перекошен, и хорошо, если слюна с губы не капает, руки вытянуты, пальцы скрючены — ну да, я же отбивалась…

Библиотекарша бесстрастно созерцала меня, четко вырисовываясь в щели между стеллажами.

Я заставила себя закрыть рот, опустить руки и выпрямиться — потому что совершенно по-дурацки сидела на корточках. Дрожь не ушла, но меня трясло не сильно — получалось держаться если не с достоинством, то хотя бы с его вымученным подобием.

— Я… мне… нет, — выдавила я. — Н-нет. У меня все хорошо.

Она ничего не сказала, но взгляда не отвела. Я хотела было попросить ее уйти, но мои глаза непроизвольно сами нашли вещь, вызвавшую столь странную и бурную реакцию.

С задней стенки шкафа на меня смотрел Блистательный Повелитель Порядка. В смысле, не он сам, а его изображение — резьба в амнийском стиле, золотые чеканные пластины по барельефу из белого мрамора. И все же — неведомый художник изобразил Итемпаса очень живо, словно тот стоял у него перед глазами. На барельефе Блистательный был запечатлен в элегантной, но воинственной позе. Широкоплечий, мускулистый, ладони лежат на рукояти длинного прямого меча. Глаза горят ярким светом, взгляд суровый и вопрошающий. Лицо — строгое и совершенное. Конечно, я видела много портретов Итемпаса в жреческих книгах, но таких мне не встречалось. На тех рисунках Блистательный выглядел стройнее, с тонкими чертами лица — как амниец. И они всегда изображали его улыбающимся. А не холодным и суровым, как здесь.

Я оперлась ладонями о стенку — надо же как-то выпрямиться уже, в конце концов, — и нащупала еще одну мраморную пластину. И развернулась, чтобы посмотреть.

Ох. Но теперь меня сложно было удивить и испугать. Я почти не изумилась тому, что увидела: обсидиановый барельеф с россыпью крошечных, сверкающих, как звездочки, брильянтов. Гибкая, чувственная фигура. Руки разведены — и почти скрыты плащом волос, развевающихся на неведомом ветру. Волос — и знакомого темного ореола. Я не могла видеть ликующее — или искаженное яростью? страхом? — запрокинутое лицо. Только широко раскрытый рот, из которого вырывался яростный вой. Но это лицо было мне знакомо.

Правда… Я недоуменно нахмурилась, протянула руку и нерешительно дотронулась до чего-то странного — то ли складки ткани, то ли выпуклой женской груди.

— Итемпас вынудил его принять постоянный облик, — очень тихо произнесла старуха за моей спиной. — Но, будучи еще не скованным, он мог принять любое обличье — равно прекрасное или пугающее.

Очень хорошо сказано. Прямо в точку.

Но справа от меня висел другой барельеф. Я его уже заметила — краем глаза. Вообще-то, я его увидела сразу — как только пролезла в щель между стеллажами. Но избегала смотреть в ту сторону — не из каких-то рациональных соображений, нет, меня заставляли отводить глаза смутные, зародившиеся в жутких глубинах души подозрения.

Но сейчас я заставила себя повернуться лицом к третьей мраморной плите. Старуха молча наблюдала за мной.

В сравнении с братьями Энефа выглядела не слишком эффектно. Никаких резких движений, очень сдержанная поза. Сероватый барельеф показывал ее в профиль. Простое прямое платье, опущенное лицо. Тайные красоты облика богини открывались лишь внимательному взгляду. В руке она держала крохотный шарик — всякий, кто видел планетарий Сиэя, сразу бы догадался, что это. И теперь я поняла, почему Сиэй так дорожил своей коллекцией. При ближайшем рассмотрении оказалось, что она вовсе не спокойно сидит, а готовится распрямиться и действовать. А взгляд, несмотря на то что лицо опущено, направлен вверх. Богиня искоса поглядывала на зрителя. И что-то в ее взгляде было такое… нет, не желание соблазнить. Она была слишком честной и скромной для этого. И не настороженность. Она смотрела… оценивающе. Да. Она смотрела на меня и сквозь меня, словно бы взвешивая и сопоставляя все, что увидела.

Я протянула дрожащую руку и дотронулась до ее лица. Покруглее, чем мое. И красивее. Но черты — те же, что я ежедневно видела в зеркале. Волосы длиннее, но такие же кудрявые. Художник подобрал для ее зрачков бледный нефрит. Еще бы кожа была посмуглее, а не мраморно-белая… Я судорожно сглотнула слюну, и меня затрясло с ног до головы.

— Мы… не хотели тебе говорить это сразу, — сказала старуха.

Она стояла прямо за моей спиной, хотя протиснуться в щель не смогла бы — пухловата для таких узких проходов. И не протиснулась бы — если бы была человеком.

— Но так вышло, что ты очутилась в библиотеке. Думаю, я бы сумела тебя отвлечь, отвести к другим шкафам, но… — И я скорее услышала, чем увидела, как она пожала плечами. — Ты бы рано или поздно обо всем узнала.

Я сползла на пол, спиной к барельефу с Итемпасом, словно ища у него защиты. Меня знобило, мысли с визгом скакали в голове, беспорядочно отталкиваясь от стенок черепа. Я сообразила, что к чему, в отношении третьего барельефа, и это исчерпало мои мыслительные возможности. Мозг отказался работать дальше.

Так вот оно какое, настоящее безумие, пронеслось у меня в голове.

— Вы меня убьете? — шепотом спросила я старуху.

У нее на лбу не было сигилы. И как я сразу не заметила — видимо, потому что чистый лоб пока оставался привычнее, чем лоб с отметиной. А ведь должна была обратить внимание. В том сне она приняла другой облик, но теперь я знала, с кем имею дело. Курруэ Мудрая. Предводительница Энефадэ.

— С чего бы мне поступать так? Мы столько усилий потратили на тебя, зачем нам убивать собственное создание.

На плечо опустилась рука, я вздрогнула.

— Но ты нам нужна в здравом уме и твердой памяти.

И я совсем не удивилась, когда вокруг меня сомкнулась тьма. Я не стала сопротивляться и с благодарностью провалилась в нее.

12

ЗДРАВЫЙ УМ И ТВЕРДАЯ ПАМЯТЬ


В некотором царстве, в некотором государстве…

Некогда на свете жила…

В начале времен…

Все. Хватит. Возьми себя в руки, в конце концов.

*

Некогда жила на свете одна маленькая девочка, и было у нее два брата. Оба брата были старше ее, Первый — темный и дикий, но очень славный, хотя временами он вел себя очень грубо! А Второй брат сиял светом всех солнц вселенной, и был он строгим и честным. Оба были много-много старше сестры и очень близки, хотя в прошлом дрались и сражались не на жизнь, а на смерть. Девочка часто спрашивала из-за чего, но Второй брат только отмахивался.

— А! — говорил он. — Мы были молодыми и глупыми.

— Ага! — подхватывал Первый брат. — Заниматься любовью оказалось гораздо приятнее, чем воевать!

А Второй брат очень злился, когда Первый так говорил, и девочка понимала, что Первый просто дразнится. Так они и жили бок о бок, и так случилось, что девочка полюбила братьев. Причем обоих.

*

Ну, это как бы такая метафора. Чтобы вам, людям, легче было понять.

*

И так проходило детство девочки. У веселой троицы не было родителей, и девочка сама занималась своим воспитанием и жила как вздумается. Она пила из сверкающих источников, когда хотела пить, и укладывалась на мягком, когда уставала. А когда была голодна, Первый брат научил ее питаться из разных подходящих энергий, а когда ей стало скучно, Второй брат научил ее всему, что знал сам. Так девочка выучилась называть вещи по именам. Место, где они жили, называлось СУЩЕЕ — и оно было совсем не такое, как то, из которого они пришли. То место — даже не место, а огромная визгливая масса носящихся в пустоте частиц — называлось ВИХРЬ. Она вызывала к жизни разные игрушки и еду, и это называлось ПОТЕНЦИАЛЬНОСТЬ — вот как мудрено! И как здорово! Она вообще могла учинить любую шалость, действовать по собственному усмотрению, даже менять природу СУЩЕГО — правда, она быстро научилась просить разрешения у Второго брата, потому что тот очень сердился, когда она разрушала с таким трудом установленный им порядок. Второй брат вообще очень любил порядок. А Первому до всего этого не было никакого дела.

Случилось так, что маленькая девочка стала проводить больше времени с Первым братом, а не со Вторым, потому что Второй брат, похоже, ее недолюбливал.

— Понимаешь, ему нелегко, — пытался объяснить Первый, когда она жаловалась. — Мы же жили одни, только он и я, очень долго, почти всегда. И тут появилась ты. Это же все меняет! А ему не нравятся перемены.

А маленькая девочка стала уже понимать, почему так. Вот из-за чего братья часто дрались — потому что Первому перемены как раз очень даже нравились. СУЩЕЕ могло ему наскучить — и тогда Первый переделывал его. Или вообще выворачивал наизнанку — ну интересно же посмотреть, что там с другой стороны! А Второй брат сильно злился на Первого всякий раз, когда тот учинял подобное, и тогда Первый смеялся над его злостью, и они набрасывались друг на друга и колотили друг друга кулаками и щипались, а потом что-то вдруг менялось, и они уже лежали, постанывая и целуясь, и всякий раз, когда такое случалось, маленькая девочка терпеливо ждала, когда же они закончат обниматься и снова примутся с ней играть.

А потом маленькая девочка превратилась в женщину. И она приноровилась жить с обоими: с Первым братом она пускалась в дикие пляски, а со Вторым становилась строгим приверженцем дисциплины. А еще она научилась думать и действовать по-своему. Теперь она вмешивалась в драки между братьями и сражалась на равных, ибо ей нравилось пробовать свою силу в бою и любить их, когда битва переходила в объятия и поцелуи. А еще она — хотя братья и не подозревали об этом — отлучалась ради того, чтобы создать собственное СУЩЕЕ. Там она играла в то, что никаких братьев у нее нет. Там она могла делать с ПОТЕНЦИАЛЬНОСТЬЮ все, что в голову взбредет, и она создавала новые образы и значения, совершенно не похожие на творения братьев. А когда она хорошо выучилась всем премудростям творения, создания стали доставлять ей такую радость, что она впустила их в царство, где жили братья. Сначала она действовала тайком и с осторожностью, чтобы Второй брат не разгневался на то, что в его тщательно придуманные пространства запустили кого-то другого — она не хотела обижать брата.

Тогда Первый брат, которого все новое приводило в восторг, стал побуждать ее сделать большее. Так или иначе, женщина поняла, что порядок, за который так ратовал Второй брат, не так уж и плох! Она следовала советам и Первого брата — но с осторожностью, с оглядкой на результат, присматриваясь, как ежеминутное изменение вызывает другие, подчас непредсказуемые, и как вдруг все принимается расти восхитительным и неожиданным образом! А иногда изменения приводили к гибели вещи, и приходилось начинать заново. Ох, как она скорбела по загубленным игрушкам, по сокровищам ее души — но всегда упрямо начинала работу снова. Если даром Первого брата была тьма, а даром Второго — свет, то ее способностью оказалось именно это. Именно это и удавалось ей лучше всего. Ее так и тянуло сделать это, оно было естественным, как дыхание, и она чувствовала, что это — часть ее души.

Второй брат сначала сильно сердился на то, что она лезет под руку, а потом поинтересовался, что же она делает.

— Это называется «жизнь», — просто объяснила она.

«Жизнь» — какое красивое слово. Оно ей очень нравилось. А брат улыбнулся, и ему тоже понравилось, потому что наречь именем — значит поспособствовать установлению порядка, и он понял, что она придумала имя для вещи, дабы проявить к нему уважение.

Но по поводу своего самого важного и сложного начинания она отправилась за советом к Первому брату. Первый брат, как она и ожидала, был готов помочь — но, к ее удивлению, вдруг выдал ей суровое предупреждение:

— Если это сработает, все изменится. Ты понимаешь это? Наши жизни никогда уже не будут прежними.

Первый брат замолчал и посмотрел на нее — понимает ли? И она поняла. Сразу и бесповоротно. Второму брату изменения не нравились.

— Но ничто в мире не постоянно. Это попросту невозможно — избегать изменения, — ответила она. — И мы созданы не для того, чтобы сидеть неподвижно и ничего не делать. Даже он должен это понять.

Первый брат лишь вздохнул — и ничего не ответил.

А то, что она задумала, получилось. И эта новая жизнь мяукала и тряслась и протестующе верещала, но была прекрасна в своем несовершенстве, и женщина знала, что начатое ею — хорошо и правильно. И она назвала существо «Сиэй», ибо так она слышала голос ветра. И она назвала род таких существ «ребенок», ибо в этом слове заключено значение роста и изменения, ибо дети вырастут и станут как они, а потом народят еще детей.

И как всегда это бывает с жизнью, одно маленькое изменение принесло с собой множество больших. А самое главное — она даже не ожидала, что это случится, — они стали семьей. И некоторое время они были совершенно счастливы — даже Второй брат.

Но часто семьи оказываются весьма непрочными.

*

Значит, некогда они любили друг друга.

И даже более, чем любили. Значит, осталось нечто большее, чем ненависть? У смертных недостаточно слов, чтобы назвать то, что чувствуют боги. Даже боги не имеют имен для подобных вещей.

И ведь любовь — она не может просто так взять и исчезнуть? Как ни сильна ненависть, если присмотреться, где-то в глубине всегда отыщется искра — ма-а-а-аленькая! — но искра. Искра любви.

Да. Ужасно, правда?..

*

Когда тело испытывает нестерпимую боль и невыносимую нагрузку, оно отзывается лихорадкой. Жаром. Когда боль терзает разум, а потом в него врываются непрошеные мысли, случается то же самое. Вот почему я провалялась в жару где-то три дня — и ничего не слышала и не чувствовала.

Из того времени я помню немногое — все это проступает в памяти как некий гибрид натюрморта с портретом, причем некоторые картинки я помню в цвете, а некоторые — серо-черными. Напротив окна спальни стоит огромная, настороженная — и это совсем не человеческая настороженность — фигура. Чжаккарн. Я смаргиваю, и перед глазами та же картинка, только черно-белая: та же фигура на фоне черного прямоугольника окна и истекающих светом стен. Моргаю снова — картинка меняется: старуха-библиотекарша нависает надо мной и вглядывается в лицо. Пытается поймать мой взгляд. А Чжаккарн стоит чуть позади и внимательно наблюдает. А вот какой-то обрывок беседы, картинки нет:

— А если она умрет?

— Начнем все сначала. Что для нас еще пара десятков лет?

— Нахадот расстроится.

Смех — издевательский и злой.

— Расстроится?.. Умеешь ты говорить обиняками, сестрица…

— Сиэй тоже.

— А вот тут он сам виноват. Я ему говорила — не привязывайся к ней, дурачок.

Молчание, набухающее упреком.

— Не вижу ничего дурацкого в том, чтобы питать надежду.

Молчание в ответ. У этого молчания отчетливый вкус стыда и раскаяния.

А вот эта картинка сильно отличается от всех остальных. Темно (снова темно?), и стены погасли и не светятся, и такое ощущение, что они давят, а в воздухе, как гроза, собирается гневное, тяжкое напряжение. Чжаккарн не у окна, а у стены.

И она стоит, уважительно склонив голову. А еще в комнате присутствует Нахадот. И молча глядит на меня. У него другое лицо — и теперь я понимаю почему: Итемпас не имеет над ним полной власти. Темный должен меняться, ибо он и есть Изменение. Он мог бы открыто явить свой гнев — под тяжестью его гнева прогибается воздух, а по коже бегут мурашки. Но его лицо — бесстрастно. Теперь оно смуглое, в глазах затаился мрак, а губы полные, словно спелый фрукт, в который так и хочется вцепиться зубами. Ах, какое лицо — все даррские девушки застонали бы от восхищения. Вот только глаза ледяные — все впечатление портят.

Сколько я себя помню в те дни — Нахадот молчит. А когда жар спадает и я выплываю на дневную поверхность яви — его уже нет и воздух не дрожит от гнева. Хотя нет, странная мрачная тяжесть все еще чувствуется. И убрать ее никакому Итемпасу не под силу — вот так.

*

Утро.

Я села на кровати. Тело не слушалось, в голове плескалась муть. Чжаккарн опять стояла у окна.

— Ты очнулась.

Сиэй свернулся клубочком в кресле рядом с кроватью. Он гибко развернулся, подошел и потрогал мне лоб:

— Жар спал. Как ты себя чувствуешь?

Я ответила первым же связным предложением, пришедшим на ум:

— Кто я?

Он опустил глаза:

— Я… я не должен тебе это говорить.

Я отбросила покрывала и встала. Кровь прилила к голове — и тут же отхлынула. Меня шатнуло. А потом в голове прояснилось, и я поковыляла в ванную.

— Я хочу, чтоб вы оба вымелись отсюда, — бросила я через плечо. — Чтобы, когда я вернусь в комнату, вас здесь не было.

Ни Сиэй, ни Чжаккарн не проронили ни слова в ответ. В ванной я долго стояла над раковиной, мучительно решая, совать два пальца в горло или нет. Впрочем, в желудке было пусто. Руки у меня дрожали, но я вымылась и насухо обтерлась, а потом попила воды — прямо из-под крана. Вышла из ванной — голая. И совсем не удивилась, обнаружив обоих Энефадэ на прежнем месте. Сиэй сидел на краешке кровати, задрав колени к подбородку. Так он действительно выглядел совсем ребенком, причем расстроенным. Чжаккарн не двинулась со своего места у окна.

— Ты должна обращаться к нам в повелительном наклонении, — сказала она. — Если хочешь, чтобы мы ушли.

— А мне на вас плевать.

Я откопала нижнее белье и натянула его. И вытащила из шкафа первое попавшееся платье — облегающее и скроенное на амнийский манер, правда, с таким рисунком, чтобы скрыть недостатки моей плоской и излишне худощавой фигуры. Следом я извлекла сапоги — они к платью не подходили совсем, но мне опять же было плевать. Потом села на кровать и принялась их натягивать.

— Ну и куда ты собралась? — поинтересовался Сиэй.

Он осторожно дотронулся до моей руки — беспокоился. Я стряхнула его пальцы, как докучливое насекомое, и он сжался в комок.

— Ты же не знаешь куда, правда, Йейнэ?

— Я иду обратно в библиотеку, — отрезала я.

Причем выпалила я это наугад — Сиэй на самом-то деле был прав. Я просто хотела убраться подальше отсюда, а куда — и сама не знала.

— Йейнэ, мы понимаем, что ты встревожена…

— Кто — я — такая?!

Я вскочила с кровати в одном сапоге и развернулась к нему. Он отшатнулся — ведь я проорала вопрос прямо ему в лицо.

— Кто я?! Кто я, задери тебя боги всей мерзкой кучей?! Кто?!.

— У тебя человеческое тело, — оборвала мои вопли Чжаккарн.

Теперь отшатнулась я. Она стояла совсем рядом с кроватью и смотрела на меня, как всегда, бесстрастно. Хотя встала она сразу за Сиэем — неужели хотела уберечь от меня?

— И разум — тоже человеческий. Изменилась лишь душа.

— Это еще что значит?

— Это значит, что ты — та же, что и раньше.

Сиэй выглядел подавленно. И смотрел мрачно.

— Ты обычная смертная женщина.

— Я похожа на нее.

Чжаккарн кивнула. И сказала — обыденным голосом, словно о погоде:

— Присутствие души Энефы оказало определенное влияние на твое тело.

Меня продрало дрожью. К горлу вновь подкатила тошнота. Значит, во мне живет что-то чужое. Какое-то не-я. Я нервно потерла руки, подавляя желание вцепиться в кожу ногтями.

— А… вы можете вытащить ее из меня?

Чжаккарн поморгала — похоже, мне удалось ее удивить.

— Д-да. Но твое тело свыклось с присутствием двух душ. Может случиться так, что оно умрет, если останется только одна.

Две души. Хм, ну это лучше, чем непонятно что на месте одной. Я была не пустой оболочкой, которой вертел как хотел чуждый вселенец. Значит, во мне есть хотя бы что-то от меня.

— Может, все-таки попробуете?

— Йейнэ…

Сиэй потянулся к моей руке, но в последний момент передумал — к тому же я сделала торопливый шаг назад.

— Мы ведь понятия не имеем, что случится, если мы извлечем душу. Сначала мы думали, что ее душа просто поглотит твою, но так не случилось.

Наверное, вся мера моего изумления отобразилась у меня на лице.

— Ты по-прежнему в здравом рассудке, — заметила Чжаккарн.

Отлично. Во мне живет нечто, пожирающее меня изнутри. Я плюхнулась на кровать и попыталась продышаться — безуспешно. Тогда я подскочила и принялась ходить туда-сюда, припадая на обутую в сапог ногу. Оставаться неподвижной было выше моих сил. Я терла виски, дергала себя за волосы и думала: вот теперь я все узнала — и теперь уж точно сойду с ума…

— Ты — это ты, — торопливо проговорил Сиэй.

Он пытался бегать за мной, пока я ходила туда-сюда.

— Ты — дочка Киннет, мать гордилась бы тобой. Ты — отдельная от Энефы личность, и твои воспоминания — это твои воспоминания. И ты думаешь совсем не как она. Это значит, что ты сильная, Йейнэ. И это твоя собственная сила. Твоя, не ее.

Я расхохоталась — прозвучало диковато. И жалко — потому что больше походило на всхлип.

— А тебе-то откуда знать?

Он перестал бегать за мной и поднял влажные, печальные глаза:

— Если бы ты стала ею, — прошептал он, — ты бы меня любила.

Я застыла на месте, даже тяжело дышать прекратила.

— И меня тоже, — грустно добавила Чжаккарн. — И Курруэ. Энефа любила всех своих детей, даже тех, кто ее потом предал.

Так, Чжаккарн и Курруэ я и впрямь не люблю. Фух, Йейнэ, выдыхай. И я выдохнула — с облегчением.

Зато меня опять затрясло — наверное, теперь уже от голода. Сиэй с жалобной осторожностью потрогал меня пальчиком. В этот раз я не отдернула руку, и он радостно засопел, вцепился покрепче и усадил меня обратно на кровать.

— Ты бы могла всю жизнь прожить и так ничего и не узнать, — сообщил он и погладил меня по волосам. — Ты бы повзрослела, полюбила бы какого-нибудь смертного, родила бы от него смертных детей, любила бы их, а потом превратилась в беззубую старуху и тихо умерла во сне. Вот такой судьбы мы для тебя хотели, Йейнэ. Именно такая судьба ждала дочь Киннет — но Декарта вызвал тебя сюда. И нам пришлось… поспешить.

Он сидел так близко, что мне трудно было сдержать естественный порыв — и я погладила его по щеке, нагнулась и нежно поцеловала в лоб. Он вздрогнул от неожиданности, а потом смущенно заулыбался. Щечка нагрелась под моими пальцами — покраснел, наверное. Я улыбнулась в ответ. Вирейн прав — его невозможно не любить.

— Расскажи мне все, — прошептала я.

Он отшатнулся, как от пощечины. Наверное, магия, принуждавшая его повиноваться приказам Арамери, оказывала физическое воздействие. Возможно, даже причиняла боль. Но так или иначе, настоящую боль ему причинили не страдания тела, а то, что я отдала ему приказ, напомнив о рабстве.

Но я не приказала ничего конкретного. При желании он мог начать трепаться о чем угодно — рассказать, к примеру, всю историю вселенной от сотворения мира. Или перечислить цвета радуги. Или даже поведать заклинание, разрушающее смертную плоть, как старый камень. Я намеренно оставила ему эту свободу.

И тем не менее он рассказал мне всю правду.

13

ВЫКУП


Стойте. Я ведь кое-что важное пропустила. Извините, что я так путано рассказываю, просто мне трудно собраться с мыслями. Это случилось на следующий день после того, как я нашла серебряную фруктовую косточку в комнатах матери. То есть три дня назад. Или?.. В общем, до того, как я пошла к Вирейну. В тот день я проснулась и стала готовиться к выходу в Собрание, а потом обнаружила за дверью слугу.

*

— У меня для вас известия, миледи, — сообщил он с выражением огромного облегчения на лице.

Наверное, долго стоял. Слуги в Небе стучались в дверь, только если дело было действительно срочное.

— Вот как.

— Лорд Декарта занемог, — сказал слуга. — И не сможет присоединиться к вам сегодня в Собрании — если вы, конечно, соблаговолите удостоить сегодняшнее заседание своим присутствием.

Теврил уже намекал мне, что здоровье Декарты оставляет желать лучшего, и оттого он то и дело пропускает заседания Собрания. Но все равно я удивилась, услышав это от слуги, — накануне Декарта выглядел здоровым и полным сил. А еще изрядно подивилась тому, что он решил мне сообщить — мог бы просто не прийти, и все. Хотя, конечно, письмо содержало мягкий упрек — я ведь не появилась в Собрании вчера. Подавив раздражение, я ответила:

— Благодарю. Передайте, пожалуйста, лорду Декарте мои пожелания скорейшего выздоровления.

— Да, миледи, — ответил слуга, поклонился и ушел.

И я снова пошла к Вратам для чистокровных Арамери и перенеслась в Собрание. Как я и ожидала, Релада нигде не было видно. И, как я и боялась, Симина пришла и уже сидела в ложе. Она снова мне улыбнулась, я ограничилась вежливым кивком, а потом мы просидели рядышком почти два часа.

Сегодняшнее заседание длилось недолго, потому что на повестке дня стоял лишь один вопрос: крупное королевство Узр аннексировало государство-островок Ирт. Прежний правитель Ирта, Арчерин — крепко сбитый, рыжий, он чем-то напомнил мне Теврила, — прибыл в Небо, чтобы лично заявить протест. Король Узра, которого, похоже, подобный вызов авторитету ничуть не озаботил, отправил вместо себя посланца — мальчика, по виду чуть старше Сиэя. Тоже рыжего, кстати. Ирти и узре происходили от общего корня — народа кен, но это никак не способствовало установлению дружеских отношений.

Арчерин ссылался на то, что Узр не объявлял войны и не уведомлял о намерении начать боевые действия. Блистательному Итемпасу отвратителен хаос, сопровождающий войну, и Арамери строго контролировали процесс. Если официального объявления войны не последовало, значит ирти считаются не предупрежденными об агрессивных намерениях соседа, а посему у них не было времени вооружиться, а самое главное — права защищаться такими способами, которые могут повлечь за собой смерть солдат противника. Без официального объявления войны гибель вражеского солдата расценивается как убийство, за это полагается уголовное преследование со стороны отвечающего за поддержку правопорядка крыла ордена Итемпаса. Естественно, узре тоже не имели законного права убивать — и они не убивали. Они просто ввели в столицу Ирта имеющие огромное численное преимущество войска, принудили защитников встать на колени (и это не метафора), а правителю дали под зад пинка и вышвырнули на улицу.

В этом деле я всем сердцем поддерживала ирти. Но мне было абсолютно ясно, что у них нет ни единого шанса обжаловать в Собрании совершенное беззаконие. Мальчишечка из Узра оправдывал агрессию следующим бесхитростным образом:

— У них не хватило сил защитить свою землю. Теперь она принадлежит нам. Для страны лучше сильная власть, чем слабая, разве нет?

Вот к этому, собственно, и свелось все обсуждение. Никому и дела не было до того, кто здесь прав, а кто виноват. Главное, что узре доказали свою способность поддерживать порядок — тем, что сумели оккупировать Ирт, не пролив ни капли крови. Таким это дело видели Арамери, и Орден, и — навряд ли они будут вступать в спор — дворяне в Собрании.

И в конце концов — почему меня это не удивило? — они и не стали спорить: петицию Ирта отклонили. Никто даже не потребовал ввести санкции против Узра. Пусть забирают себе то, что уже захапали, ибо отнимать захапанное будет слишком кроваво и сложно.

Когда зачитывали финальную резолюцию, я не сдержалась и мрачно нахмурилась. Симина поглядела на меня и тихонько хихикнула — это напомнило мне, где я нахожусь. Пришлось придать лицу обычное бесстрастное выражение.

Заседание закончилось, и мы с Симиной спустились по лестнице. Я смотрела прямо перед собой, чтобы не встречаться с ней глазами, а потом свернула к туалету — чтобы не подниматься в Небо вместе с ней. Но услышала ее голосок:

— Кузина?

Пришлось остановиться и подождать, чего она там, задери ее всей кучей демоны, от меня хочет.

— Когда вернешься во дворец и завершишь неотложные дела, не будешь ли ты так любезна отобедать со мной? — Она обворожительно улыбнулась. — Мы бы смогли получше узнать друг друга.

— Извините, — осторожно сказала я, — нет. Не буду так любезна.

Она звонко рассмеялась:

— Ах! Теперь я понимаю, что имел в виду Вирейн! Ну что ж, если мне не удается заманить тебя на обед вежливостью, возможно, ты поддашься естественному любопытству! У меня новости с твоей родины, кузина, и, думаю, тебе будет весьма интересно их выслушать!

И она пошла к Вратам.

— Жду тебя через час.

— Что за новости? — крикнула я ей вслед, но она даже не обернулась.

Я влетела в туалет со сжатыми кулаками и злая, как тысяча демонов. Наверное, поэтому, увидев Рас Ончи — та спокойно сидела в мягком кресле, — я инстинктивно схватилась за кинжал. И обнаружила, что никакого кинжала у меня за спиной нет. Я привязала ножны к голени, укрыв их от любопытных взглядов под пышными юбками. Арамери не должны показываться людям вооруженными — таковы правила.

— Так ты узнала то, что должен знать Арамери? — спросила она, не дав мне времени оправиться от изумления.

Я замялась, а потом плотно прикрыла дверь туалета.

— Еще нет, тетушка, — пробормотала я наконец. — И навряд ли узнаю, если честно. Потому что я — на самом-то деле — вовсе не Арамери. Так что вы уж не тяните кота за хвост, скажите все как есть.

Она улыбнулась:

— Сразу видно, что ты дарре. Такая же нетерпеливая и острая на язык, как все вы. Отец мог бы тобой гордиться.

Я смутилась и залилась краской — уж очень это походило на комплимент. Подозрительно. А может, она хочет таким образом показать, что она на моей стороне? Символ Энефы — подвеска на цепочке — так и висел у нее на шее.

— Не думаю, — медленно проговорила я. — Отец отличался терпением. И никогда не действовал и не говорил, не подумав. Я унаследовала вспыльчивый характер от матери.

— Ах вот оно что. Что ж, в твоем новом доме фамильная черта может весьма пригодиться, правда?

— Может. И не только здесь. Так вы расскажете мне наконец, чего от меня хотите? Или нет?

Она вздохнула, и улыбка исчезла с ее губ.

— Да. Скажу. У нас не очень много времени.

Она с усилием поднялась из кресла — в коленях что-то хрустнуло, я вздрогнула, надо же, как ей, наверное, нелегко ходить, с такими-то суставами. Интересно, сколько она тут просидела? А может, она меня и вчера ждала? Зря я все-таки не пошла на заседание, зря…

— Тебе не странно, что Узр не стал официально объявлять войну? — спросила она.

— Ну… Наверное, надобности не было, — протянула я.

С чего бы ей спрашивать меня об узре?

— И вообще, ведь петиция об объявлении войны никогда не одобряется. Арамери уже сто с лишним лет не давали официального разрешения на ведение боевых действий. Вот узре и решили поставить все на карту и попытаться захватить Ирт без кровопролития. И у них получилось.

— Да. — Рас недовольно скривилась. — В будущем нас ждет еще немало таких «аннексий» — узре показали другим, как легко и просто это сделать. «Мир — превыше всего, таков путь Блистательного».

Однако! Сколько яда в голосе! Услышь ее жрец — ареста по обвинению в ереси было бы не избежать. А уж если Арамери услышат — меня передернуло. Я представила ее худенькую фигурку на Пирсе. А сзади — Чжаккарн с дротиком в руке.

— Осторожнее, тетушка, — прошептала я. — Смотри, как бы такие слова не довели тебя до преждевременной кончины…

Рас лишь рассмеялась:

— И вправду. Надо мне, старой, быть поосторожнее.

И тут же посерьезнела:

— Но подумайте и о таком варианте, леди Не-Арамери: а что, если узре не стали подавать петицию, потому что знали — другая петиция уже одобрена. Тихо, без лишнего шума — вместе с другими эдиктами, которые несколько месяцев назад провели через Собрание.

Я застыла. И мрачно нахмурилась:

— Другая петиция?

— Ну да. Вы же сами сказали: вот уже больше века никто не получал разрешения на ведение войны. А если кто-то все же получил? И совсем недавно? Вторую такую же явно бы не пропустили. Возможно, узре даже знали, что та, вторая петиция, будет всяко одобрена. Потому что за ней стоит некто, обладающий влиянием и властью. Бескровные войны — это, конечно, хорошо, но иногда нужны и кровавые.

Я уставилась на нее — ничего не понимая. Изумление и смятение, должно быть, отчетливо отобразились на моем лице.

Но… как? Одобренная петиция, разрешение вести войну — да ведь об этом знать судачила бы не переставая! А перед этим еще и пару недель и так и эдак обсасывала этот вопрос в Собрании! Как, как можно получить одобрение Собрания, если Собрание ни сном ни духом и вообще петиции не видало?

— Кто? — тихо спросила я.

Впрочем, я уже подозревала кто.

— Никто не знает, кто стоит за петицией, миледи. Никто не знает, каких стран она касается, кто агрессор, а кто жертва. Но на востоке с Узром граничит Тема. Узр страна небольшая — правда, сейчас она стала побольше, но все равно небольшая, — но их правящую фамилию и теманских Трайдис связывают брачные и дружеские узы, которым много сотен лет.

А ведь Тема находится в ведении Симины, сообразила я. Вниз по спине побежал холодок.

Значит, за петицией о начале войны стоит Симина. И она протащила ее через Собрание без шума и дискуссий — хотя наверняка такое потребовало от нее колоссальных усилий и сложнейших интриг. Возможно, узре помогли завладеть Иртом по ходу этих хитроумных комбинаций. Но оставались без ответа два важнейших вопроса.

Первый: зачем ей это понадобилось?

Второй: какое королевство вскоре подвергнется атаке?

А ведь Релад предупредил меня: если любишь кого-то — будь осторожна.

Во рту у меня пересохло, а ладони взмокли. Да уж, теперь я очень, очень охотно встречусь с Симиной за обедом!

— Спасибо вам за все! — поблагодарила я Рас.

И невольно повысила при этом голос — потому что мыслями унеслась далеко-далеко, к предстоящей беседе.

— Я воспользуюсь этими сведениями, не сомневайтесь.

Она поковыляла прочь, добродушно похлопав меня по руке. Я стояла в задумчивости и забыла попрощаться, а когда пришла в себя, она уже открыла дверь, чтобы выйти.

— А каким должен быть настоящий Арамери, тетушка? — выпалила я.

А что? Мне хотелось знать ответ на этот вопрос с нашей первой встречи!

Она замерла, потом медленно обернулась.

— Настоящий Арамери должен быть жестоким, — очень тихо сказала она. — Должен разменивать чужие жизни, подобно звонкой монете, и самое смерть обратить в свой щит.

И она опустила взгляд.

— Твоя матушка сказала это. Давно. Но я не забыла.

Я вытаращилась на нее — в горле опять пересохло.

Рас Ончи отвесила уважительный поклон.

— Я буду молиться, — сказала она, — за то, чтобы тебе эти умения не понадобились.

*

Так, нужно вернуться в Небо.

Я взяла себя в руки. И отправилась на поиски апартаментов Симины уверенная в себе и спокойная. Они располагались не так уж далеко от моих — все чистокровные живут на верхнем дворцовом уровне. Но Симине даже такой верхотуры оказалось недостаточно: она решила возвыситься надо всеми и расположилась в одном из самых больших шпилей. Туда лифты не ходили, увы. С помощью случайно пробегавшего мимо слуги я обнаружила покрытую коврами лестницу, ведущую наверх. В принципе, мне пришлось подниматься не так уж высоко — всего-то на три уровня, не больше, но когда я добралась до лестничной площадки, ноги у меня гудели. Спрашивается, зачем она влезла на эдакий насест? Нет, конечно, здоровые и сильные чистокровные гости дошли бы без проблем, слуг вообще никто ни о чем не спрашивал, а вот, скажем,старый и больной Декарта как сюда поднимается? Или он сюда не поднимается? Впрочем, возможно, именно с этой целью Симина и залезла на такую верхотуру…

Я постучала, и дверь отворилась. Передо мной простерся коридор — длинный, с высокими арками. Вдоль стен выстроились статуи и вазы с цветущими растениями. Вазы стояли в оконных простенках, статуи я не опознала — сплошь юные обнаженные тела в изящных позах. В дальнем конце коридора виднелась круглая комната, заставленная низкими столиками. На полу лежали подушки, стульев я не заметила. Должно быть, гости Симины либо стояли навытяжку, либо сидели на полу.

А в центре круглой комнаты на приличном возвышении красовалась кушетка. Интересно, Симина намеренно придала этой гостиной сходство с тронным залом?

Впрочем, самой хозяйки что-то было не видно. За возвышением начинался другой коридор — судя по всему, он вел в личные покои. Что ж, похоже, Симина намерена заставить меня ждать ее выхода. Я вздохнула и опустилась на подушки. И принялась оглядываться. Тут-то я его и заметила.

Мужчину.

Он сидел на полу, прислонившись спиной к широкому окну. Причем сидел не просто в расслабленной, а в вызывающей позе, задрав одну ногу к подбородку и положив голову на колено.

Еще через мгновение я поняла, что он полностью голый. Его длинные волосы падали на плечи и закрывали тело, подобно плащу. И тут я сообразила, что это Нахадот. И похолодела.

Это ведь он? Или не он? Нет, он, он. Красивое лицо — впрочем, оно у него всегда красивое. Но сейчас оно выглядело странно. В первый раз в жизни я видела его черты неподвижными — просто лицо, а не бесконечно меняющийся, текучий облик, к которому привыкла. Глаза карие — а вовсе не бездонные провалы во тьму. И кожа — бледная, но вполне человеческого оттенка бледности, а не подсвеченная звездным или лунным сиянием белизна. Он лениво разглядывал меня: во всем лице жили только глаза — они изредка моргали. Губы — тонковатые, на мой вкус, — кривила слабая улыбка.

— Ну здравствуй, — проговорил он. — Давно не виделись.

Вообще-то, мы виделись накануне вечером.

— Доброе утро, лорд Нахадот, — ответила я, изо всех сил пытаясь не показать, что мне не по себе, и потому излишне чопорно. — Как… м-гм… поживаете?

Он пошевелился — и я увидела это. Тонкий серебряный ошейник. И свисающую с него цепочку. И тут же все поняла. Как там Нахадот говорил? Днем я человек. Ночью только власть Самого Итемпаса могла бы сковать Ночного хозяина, но днем он слаб. И выглядит… иначе. Я всмотрелась в лицо — в нем не осталось ни следа безумия, которому я впервые заглянула в глаза той ночью в Небе. Вместо него я увидела холодный расчет.

— Я поживаю прекрасно, — процедил он.

И быстро облизнул губы — словно змея показала жало.

— Вечерами мы с Симиной прекрасно проводим время. Хотя мне быстро все наскучивает. Я бы не отказался от чего-нибудь новенького.

По глазам — и их наглому, раздевающему взгляду — было ясно, что он имеет в виду. Он, наверное, хотел вывести меня из себя — но, как ни странно, его слова помогли мне взять себя в руки.

— Зачем она сажает вас на цепь, милорд? — спросила я. — Чтобы напомнить о вашей слабости?

Брови чуть приподнялись — но не в изумлении. Просто ему стало интереснее вести беседу.

— Вам это неприятно?

— Нет.

Зло прищурился — значит, понял, что я лгу.

Он наклонился, и цепь легонько зазвенела, тоненько, как далекие колокольчики.

Он снова оглядел меня с ног до головы — и я снова почувствовала себя голой. Хотя на этот раз во вполне человеческих, голодных и очень, очень злых глазах не было желания.

— Ты его не любишь, — задумчиво проговорил он. — Ты же не дурочка. Но ты его хочешь.

Вот это мне не понравилось, но показывать свои чувства я не собиралась. Этот, дневной Нахадот пытался меня запугать. Или разозлить. А на такое нельзя поддаваться.

Пока я обдумывала ответ, он опять смерил меня взглядом и расплылся в улыбке:

— Ложись со мной. Хочешь?

Сначала я испугалась — вдруг захочу. Но нет, мне не хотелось. Более того, при одной мысли об этом тошнило.

— Спасибо, нет.

Он опустил глаза, притворяясь смущенным.

— Ах, ну да, конечно. Я же просто человеческая оболочка, а тебе нужно больше, чем это. Я не виню тебя. Но…

И тут он посмотрел на меня сквозь ресницы. Запугать? Разозлить? О нет. За маской лица скрывалось зло. Чистое. Беспримесное. А губы кривились в садистской усмешке — с такой он упивался моим ужасом в тот первый вечер. И что самое страшное, сейчас в глазах не стояло безумие. Он упивался страхом и страданием, будучи в здравом уме и твердой памяти. Теперь я понимала, что имели в виду жрецы. И почему Нахадотом пугали детей.

А еще мне совсем, совсем не нравилось, что мы одни в комнате. Эта версия Нахадота как-то не располагала к свиданиям наедине.

— Ну ты же понимаешь, — протянул он, — что никогда не сможешь быть с ним? Как женщина с мужчиной? Твои слабые смертные тело и разум разлетятся на куски, как яичные скорлупки. Его сила разнесет тебя в клочья, дурочка. От тебя малой кучки не наскребут — в гробик положить и обратно в Дарр отправить.

Я скрестила руки на груди и многозначительно поглядела в сторону коридора за тронной кушеткой на возвышении. С меня хватит, дольше я Симину ждать не стану.

— А вот со мной…

Он вдруг поднялся на ноги — и оказался на другом конце комнаты. Прямо рядом со мной. От изумления я вздрогнула и отшатнулась. Слишком поздно — он поймал меня за руки. До сих пор я не сознавала, какой он огромный — выше меня на голову. И очень мускулистый. Когда он являлся в ночном облике, я не особо обращала внимание на тело. А тут вот обратила — и поняла, что он может быть очень, очень опасен.

Опасен — не то слово. Он крутанул меня и прижал к себе спиной. Я забилась, его пальцы когтями вцепились мне в плечи. Не выдержав, я вскрикнула от боли, глаза заволокло слезами. Но стоило мне перестать вырываться, как хватка ослабла.

— Попробуй со мной — это почти так же, как с ним, — жарко прошептал он мне в ухо.

Дыхание обжигало шею, кожа пошла мурашками.

— Я буду овладевать тобой раз за разом, целый день с утра до вечера…

— Немедленно отпусти меня, — прошипела я.

Хоть бы сработало!

Руки разжались. Но он не отошел. Я испуганно сиганула прочь — проклятье, какая трусость! И развернулась к нему лицом — он улыбался. Холодно, насмешливо. Как мерзко… Он хотел овладеть мной — это читалось в его глазах, — но не потому, что таково было желание плоти. Ему нравился мой страх. Отвращение. И моя боль — на плечах остались синяки от цепких пальцев.

А самое мерзкое — он понял, что я поняла, что он не лгал. И наслаждался моментом. Как я могла забыть: ночь — время соблазна, но и время охотника. Насильника. В ней есть место не только страсти, но и удовольствию от чужой боли. «Попробуй со мной, это почти так же, как с ним» — это существо говорило правду. Вот он какой, настоящий Ночной хозяин. Да хранит меня Блистательный Итемпас, если меня вновь посетит безумная мысль испытать с ним близость…

— Наха… — Укоризненный голос Симины заставил меня подпрыгнуть и крутануться на каблуках.

Она стояла у кушетки, положив руку на бедро и картинно отставив локоть. И улыбалась. Мне. Интересно, она давно здесь? Что она успела увидеть?

— Ты грубо обошелся с моей гостьей! Прости, кузина, мне стоило укоротить ему поводок.

Особой благодарности за этот упрек я не почувствовала.

— Симина, — рявкнула я, — мое терпение иссякло. Заканчивай играть в эти игры!

Мне разом стало не до вежливости — я была напугана и очень сердита.

— Говори, что тебе надо. Не тяни.

Симина подняла бровь — я грубила, и ее это веселило. Она лучезарно улыбнулась Нахадоту — нет. Не Нахадоту. Нахе. Имя бога этой твари не к лицу. Он подошел к ней и встал рядом. Она мечтательно провела костяшками пальцев по его руке. И снова заулыбалась:

— Ну же, признай, он растормошил тебя? Ах, наш Наха — он такой шалун… такой проказник… любит пугать невинных девиц… Хочешь — забирай его себе. На время. Он такой… возбуждающий, не правда ли?

На эти слова я не стала отвечать — зато увидела, как Наха на нее смотрит, пользуясь тем, что она его не видит. Дура. Допрыгаешься еще, с такой-то тварью в постели…

Впрочем, ладно. Мне здесь делать больше нечего.

— Всего хорошего, Симина.

— Думаю, тебе будет интересно кое-что узнать, — проговорила Симина за моей спиной. — До меня тут дошли кое-какие слухи. С твоей родины.

Я застыла на месте — что там мне сегодня говорила Рас Ончи? Вот оно.

— Теперь ты ведешь роскошную жизнь во дворце, кузина, но у твоей родины от этого только прибавилось врагов. Некоторые соседствующие с Дарром страны полагают, что ты для них опаснее, чем Релад или я. Впрочем, это вполне понятно: мы ведь прирожденные Арамери, и у нас не сохранилось дурацких этнических предрассудков.

Я медленно развернулась к ней лицом:

— Ты — амнийка.

— Верховенство амнийской расы признано всеми народами мира. Все знают, чего от нас ожидать. А вот ты происходишь из дикарского племени. Вы были дикарями и ими остались. Зверьки в нарядном платье, вот вы кто.

Про петицию и объявление войны я спрашивать не должна. Слишком прямой вопрос. Хотя…

— К чему ты клонишь? Неужели кто-то может напасть на Дарр просто оттого, что Арамери забрали меня жить к себе во дворец?

— Нет. Я хочу сказать, что кто-то может напасть на Дарр, потому что ты до сих пор думаешь и ведешь себя как дарре. А в руках у тебя — власть, как у Арамери.

Ах вот оно что. Приказ, который я разослала вверенным мне странам. Вот на чем она построит свое обвинение. Я ведь заставила их возобновить торговлю с Дарром. Естественно, скажут, что это протекционизм — а с другой стороны, это он и есть.

Было бы странно, если бы я не оказала собственному народу помощь, в особенности теперь, когда в моих руках власть и богатство. Кем бы я была, если бы думала только о себе?

Как кем? Ты была бы Арамери, прошептал мне на ухо мерзкий тонкий голосок.

Наха обнял Симину сзади — ни дать ни взять, двое счастливых влюбленных. Симина рассеянно поглаживала его руки, а он сверлил ей затылок ненавидящим взглядом.

— Не переживай так, кузина, — промурлыкала Симина. — Не так уж и важно, что ты сделала. Тебя всегда будут ненавидеть — ты просто не на своем месте. Ну какой из тебя правитель, в самом-то деле? Жаль, что ты совершенно не похожа на Киннет. Разве что глаза как у нее.

Симина смежила веки и откинулась на грудь Нахи — она прямо излучала самодовольство.

— Увы, ты дарре, и это, конечно, ужасно. Кстати, а ты прошла этот ваш воинский обряд инициации? Твоя матушка была не дарре, так кто тебя привел?

— Бабушка, — спокойно ответила я.

Меня не удивило, что Симина так много знает об обычаях моей родины. Об этом можно в любой книжке прочитать, стоило только захотеть.

Симина вздохнула и обернулась к Нахе. К моему удивлению, он продолжил смотреть на нее с тем же выражением лица, а она — к моему куда большему удивлению — улыбнулась в ответ на полный дикой ненависти взгляд.

— А ты знаешь, что происходит во время ритуала? — светским тоном спросила она. — Некогда они были свирепыми воинами, плюс у них там матриархат. Мы, конечно, заставили их прекратить дикарские нападения на соседей, и они больше не угоняют в рабство жителей, но, как все эти невежественные темные дикарские расы, дарре остаются привержены собственным обычаям. Правда, теперь все обряды отправляют тайно.

— Я знаю, как это делалось раньше, — отозвался Наха. — Юношу из враждебного племени захватывали в плен, совершали обрезание, потом выхаживали и превращали в раба для плотских утех.

Я уже научилась принимать бесстрастный вид. Вот и сейчас стояла и смотрела совершенно бесстрастно. Симина расхохоталась, подняла прядь волос Нахи к губам и нагло смерила меня взглядом.

— С тех пор многое изменилось, — улыбнулась она. — Теперь дарре не могут захватывать и уродовать юношей. Теперь девушку просто отправляют на месяц в лес, она должна там выжить — и вернуться домой. Дома ее лишит девственности человек, выбранный опекуном. Конечно, это чистой воды варварство, и мы всячески стараемся помешать совершению подобных дикостей, но иногда нам не удается предотвратить ритуал — в особенности если речь идет о знатной женщине. А еще они, дурачки, думают, что надежно скрыли от нас вот какую часть церемонии: девушка должна одолеть избранника в поединке. Если она побеждает — она получает власть над мужчиной и в постели. А если терпит поражение — ее ждет участь побежденной и на ложе.

— Я бы не отказался в таком поучаствовать, — прошептал Наха.

Симина снова весело рассмеялась и шутливо шлепнула его по руке:

— Проказник. У тебя только об одном мысли! Теперь — помолчи.

И она искоса поглядела на меня, все так же улыбаясь:

— Ритуал остался в общих чертах прежним, не правда ли? Но многое изменилось… Теперь даррские мужчины не боятся женщин — не чтут их.

Слова прозвучали как утверждение, а не как вопрос. Не вступать же с ней в спор…

— Нет, и вправду, если задуматься, то прежний ритуал был где-то даже цивилизованнее нынешнего! Он учил юную воительницу не только выживать, но и уважать врага — ведь его приходилось выхаживать! А потом многие девушки выходили замуж за своих пленников! Так они даже любви могли научиться! А нынешний ритуал… в самом деле, чему он может научить? Даже не знаю…

*

Он научил меня получать желаемое любой ценой. Вот чему он меня научил, злобная ты подлая сука.

*

Я не ответила, поэтому Симина разочарованно вздохнула.

— Ну что ж, — медленно проговорила она. — У границ Дарра, кузина, собираются силы и заключаются новые союзы. Люди опасаются поднявшейся в Дарре новой силы и хотят сдержать ее напор. Но поскольку никакой новой силы в Дарре нет, мы скоро будем иметь дело с политическим кризисом. Я даже затрудняюсь сказать, чем может разрешиться столь сложная ситуация.

Эх, сейчас бы камешек поострее…

— Это что, угроза?

— Ах, кузина, ну что за шутки! Я просто делюсь новостями! Мы, Арамери, должны опасаться друг друга, не находишь?

— Как мило с твоей стороны, Симина.

И я повернулась, чтобы уйти. Пока они не вывели меня из себя окончательно. Но тут заговорил Наха, и я остановилась как вкопанная.

— Так ты победила? — спросил он. — В ритуальном поединке? Ты одержала победу или он изнасиловал тебя на глазах у жаждущей зрелищ толпы?

Надо было промолчать и уйти. Надо было. Но я не промолчала.

— Можно сказать, — пробормотала я, — что я победила.

— Вот как?

Воспоминания были настолько четкими и живыми, что вставали передо мной, когда я закрывала глаза. С той ночи прошло шесть лет, но смрад от факелов, лежалых шкур и крови, вонь моего собственного тела — шутка ли, месяц в джунглях — до сих пор били в ноздри.

— Опекун обычно выбирает слабого мужчину, — тихо проговорила я. — Которого легко побьет девчонка, только что вышедшая из детского возраста. Но я должна была стать энну. И многие сомневались во мне, потому что я наполовину амн. Арамери. Вот почему бабушка выбрала самого сильного воина.

От меня не ждали победы в поединке. Достаточно было проявить стойкость — и это бы засчитали за выдержанное испытание. Симина правильно сказала — многое изменилось в наших краях… Но для того, чтобы стать энну, простой стойкости недостаточно. А если бы мужчина публично овладел мной, а потом бахвалился этим, за мной бы никто не пошел. Мне была нужна только победа.

— Он победил тебя, — сказал Наха.

Выдохнул эти слова и впился в меня голодным взглядом — боль, ему была нужна моя боль.

Я посмотрела ему в глаза, и он сморгнул. Интересно, что он такого увидел.

— Я сделала вид, что признала себя побежденной, — сказала я. — Сделала все, что положено по ритуалу. А потом ударила его в голову каменным ножом, который спрятала в рукаве.

Совет очень встревожился, узнав это. К тому же я не понесла после той ночи. Мало того что мужчину убила, так еще и его семя втуне пропало! Семя, от которого могло бы произойти множество достойных дочерей даррского народа! Так что поначалу моя победа едва не обернулась против меня. Она не дарре, шептались люди, смотрите — это же убивица чистой воды.

А я не хотела его убивать. Но дарре — народ воинов, и в конце концов большая часть признала правоту за мной. Они оценили мою безжалостность и решимость. И через два года провозгласили меня энну.

Симина смотрела на меня задумчиво, что-то взвешивая про себя. Наха, напротив, стоял подобравшись, а в глазах мелькнуло что-то настолько злое и темное, что я даже имени не сумела подобрать. Хотя, наверное, это можно было бы назвать горечью. Но чему тут удивляться? Я же только казалась дарре, а на самом деле была Арамери. Правда, это меня во мне всегда бесило.

— Он стал приходить к тебе в одном и том же облике? — вдруг спросил меня Наха.

Я тут же поняла, кто этот «он».

— Именно так все и начинается. Голос становится чуть ниже. Губы чуть полнее. Глаза немного меняют разрез. А потом он выглядит как ожившая мечта. Он говорит то, что тебе хочется слышать, и ласки его кружат голову.

И он уткнулся в волосы Симины, словно бы в поисках утешения.

— Что ж… тогда это вопрос времени.

Я повернулась и вышла, старательно пытаясь не перейти на бег, несмотря на гложущие страх и чувство вины. Да, я, конечно, Арамери. Но не настолько, чтобы выжить в этом мерзком месте. Недостаточно для Неба Арамери. И вот тогда я и пошла к Вирейну, а потом в библиотеку, и тайна двух моих душ открылась мне, и вот так я оказалась здесь и умерла.

14

ХОДЯЧИЙ ТРУП


— Мы исцелили твоего отца, — сказал Сиэй. — И твоя мать расплатилась за это. В обмен на его жизнь она разрешила нам сделать из своего первенца сосуд для души Энефы.

Я закрыла глаза.

Он сделал глубокий вдох. Я молчала.

— Наши души не так-то уж отличаются от ваших. И мы думали, что после смерти душа Энефы отправится в дальнее странствие. Что все будет как обычно. Но когда Итемпас… Одним словом… Случилось вот что. Когда Итемпас убил Энефу, он не убил ее целиком. Кое-что осталось, и это что-то он спрятал.

Ничего не понимаю. Сиэй, видно, это чувствовал и говорил быстро-быстро. Я даже хотела успокоить его — не части, не части, говори помедленней. Но не стала.

— Если бы он не сохранил этого… кусочка… жизни во вселенной пришел бы конец. Погибло бы все созданное Энефой — за исключением единоличных творений Нахадота и Итемпаса. Вот. Этот кусочек — единственное, что осталось от ее власти над творением. Смертные называют это Камнем Земли.

Перед моими закрытыми глазами проплывали образы. Маленький, отвратительный комок потемневшей от синяков кожи. Абрикосовая косточка. Серебряная подвеска среди вещей моей матери.

— Камень оставался в пределах этого мира, и душа вместе с ним. Не связанная телом, она бесцельно текла среди вещей. И затерялась. Мы поняли, что случилось, лишь несколько столетий назад. Мы нашли душу Энефы, но в каком состоянии! Истерзанная, лишенная целостности — словно парус, который забыли зарифить перед штормом. Оставался один способ исцелить душу. Снова поместить ее в тело.

Он вздохнул:

— Не скрою, сама мысль вырастить душу Энефы в теле ребенка из рода Арамери выглядела невозможно привлекательно. По множеству причин.

Я кивнула. О, это я могла понять.

— Если мы сможем исцелить душу, — продолжил Сиэй, — у нас появится надежда на освобождение. Именно Камень — залог нашего подчинения. И заточения в этом мире — и в человеческих телах. Итемпас захватил Камень не потому, что так заботился о жизни на земле, нет. Он сделал это, чтобы направить силу Энефы против Нахадота. Двое из Троих — против одного. Но сам он не мог направлять силу — Трое слишком отличны друг от друга. Только дети Энефы имеют власть над силой Энефы. Либо богорожденные, вроде меня. Либо смертные. В войне участвовали и те и те. Мои братья и сестры — и одна жрица Итемпаса.

— Шахар Арамери, — проговорила я.

Он кивнул — я это поняла по тому, как качнулась перина. Чжаккарн выжидающе застыла — статуя да и только. Я мысленно нарисовала лицо Чжаккарн и сравнила его с тем, что увидела на стене в библиотеке. Те же черты — заостренный подбородок, высокие скулы. Хотя постойте. Все трое на нее похожи. Хотя на первый взгляд не выглядят как братья и сестры. И даже как представители одной расы. В облике всех детей Энефы есть что-то от нее — какая-то черта, напоминающая мать. У Курруэ — взгляд. Прямой, иссекающий, как ланцет хирурга. А у Сиэя — глаза. Цвета нефрита.

Как у меня.

— Шахар Арамери, — вздохнул Сиэй. — Она была смертной и, как смертная, могла управиться лишь с частью силы Камня. Но именно она нанесла решающий удар. В тот день Нахадот отомстил бы за Энефу. Но она помешала.

— Нахадот говорит — вам нужна моя жизнь.

В голосе Чжаккарн послышалось раздражение:

— Он что, так тебе и сказал?

Сиэй сердито одернул ее:

— У него природа такая! Он не может ей долго сопротивляться!

— Это правда? — спросила я.

Сиэй замолчал. Так надолго, что мне надоело держать глаза закрытыми, и я их открыла. Встретившись со мной взглядом, он отшатнулся. Плевать. Переживет. И хватит с меня подсадных душ и загадок! Я — не Энефа! И я не обязана его любить.

Чжаккарн опустила руки — в жесте чувствовалась скрытая угроза.

— Ты так и не заключила с нами союз. И ты можешь выдать нас Декарте.

Я посмотрела на нее с той же убийственной злобой, что и на Сиэя.

— С чего бы это? — процедила я, тщательно выговаривая каждое слово. — С чего бы мне выдавать вас — ему?

Чжаккарн быстро взглянула на Сиэя. Тот улыбнулся — правда, как-то безрадостно.

— А я говорил ей, что ты так и скажешь. Ты, Йейнэ, можешь не верить мне, но я всегда был на твоей стороне.

Я ничего не ответила. Чжаккарн все еще мерила меня свирепым взглядом, и я не собиралась отводить глаз. А смысла мериться силой нет. Если я прикажу, она все мне расскажет. И я навсегда потеряю ее доверие. Мой мир рухнул и лежал в руинах, но другого способа узнать правду не было.

— Моя мать продала меня вам, — проговорила я, обращаясь в основном к Чжаккарн. — Конечно, она пребывала во власти отчаяния, и, возможно, я бы на ее месте сделала то же самое. Но все равно — она меня продала. И сейчас я совершенно не расположена к Арамери. А вы и вам подобные — боги. И меня совсем не удивляет, что вы играете смертными жизнями, как фишками в игре никким. Но люди склонны вести себя приличнее.

— Вы созданы по нашему образу, — холодно ответила она.

Ах, какая своевременная ремарка. Аж противно.

Ну что ж. Как говорится, есть время сражаться — и время отступать. Во мне живет душа Энефы. Это все меняет. Теперь Арамери — точно мои враги. Потому что Энефа — враг Итемпаса, а Арамери — его слуги. Но это не делает из Энефадэ моих безусловных союзников. Я же, в конце-то концов, не Энефа.

Сиэй вздохнул, прерывая тягостное молчание.

— Тебе нужно поесть, — сказал он.

И вышел из спальни, и я услышала, как открылась и закрылась входная дверь.

Я проспала три дня подряд, не меньше. Да, я тут только что злобно орала, что сейчас встану и уйду, но орала я больше для порядку. Руки у меня тряслись, да и ноги не особо держали. Я посмотрела на жалко дрожащую руку и с неудовольствием подумала, что раз уж Энефадэ умудрились подсадить мне божественную душу, могли бы и озаботиться телом покрепче. А то смотреть противно.

— Сиэй любит тебя, — вдруг сказала Чжаккарн.

Я положила руку на кровать — так она меньше дрожала.

— Я знаю.

— Нет, не знаешь.

Чжаккарн проговорила это таким резким тоном, что я вздрогнула и посмотрела на нее. Она стояла злая-презлая. Не из-за союза, который я отказалась заключать. Она злилась на то, как я обошлась с Сиэем.

— А ты бы что сделала на моем месте? — мрачно отозвалась я. — Если бы тебя окружали сплошные загадки, а твоя жизнь зависела от отгадок?

— Я бы поступила как ты.

А вот это уже интересно!

— Я бы изо всех сил пыталась выжать из окружающих как можно больше сведений, и плевать мне было бы на их чувства и желания. Но я — не мать, по которой Сиэй так долго тосковал.

Так. И до каких пор они меня собираются сравнивать с этой своей богиней?! Ну уж нет, благодарю покорно!

— Я ему тоже не мама, знаете ли! — разозлилась я.

— А Сиэй знает! Но все равно тебя любит! — Чжаккарн горько вздохнула. — Он же ребенок…

— Ребенок? Да он старше тебя!

— Возраст тут ни при чем. Дело в природе, в сущности. Сиэй избрал путь детства. И идет по нему. Это трудная дорога, между прочим.

Еще бы. И ребеночек трудный, ничего не скажешь. Нет, мне их никогда не понять. Похоже, душа Энефы никак не способствовала более глубокому проникновению в тайны божественной природы.

— Так что вам от меня нужно? — резко спросила я.

Я устала — хотя, возможно, просто проголодалась.

— Мне что, прижать его к груди, когда он вернется? Покачать на ручках? Сказать — все будет хорошо, малыш? Может, мне и тебе спеть колыбельную и все такое?

— Не обижай его больше, — веско ответила Чжаккарн и исчезла.

Я долго смотрела на место, где она только что стояла. И все еще таращилась на него, когда вернулся Сиэй — с целым блюдом еды. Он осторожно поставил его передо мной.

— Слуги здесь привыкли не задавать лишних вопросов, — непонятно пояснил Сиэй. — Меньше вопросов — меньше проблем. Поэтому Теврил не знал, что ты болела. А тут я возьми и появись. Я же за едой для тебя ходил… в общем, он сейчас с твоих слуг шкуру спустит, ох…

А на блюде — о, на блюде лежали всевозможные даррские деликатесы. Маашевые лепешки. Рыба, запеченная в листьях каллены. На гарнир — обжаренные золотистые перчики. Целая чашка соуса из серри — к тоненьким, зажаренным до хрусткости полосочкам мяса. В Дарре так готовили некоторые виды ленивцев, но это, похоже, говядина. А еще — какая красота! — целый запеченный гран-банан. Мой любимый десерт, хотя как Теврил про это прознал, ума не приложу.

Я цапнула рыбный рулетик, и руки мои задрожали — не только от голода, но и от жадности.

— Декарта и не думает, что ты способна победить в состязании наследников, — тихо сказал Сиэй. — Он не из-за этого велел тебе сюда приехать. Он хочет, чтобы ты выбрала между Реладом и Симиной.

Я припомнила подслушанный в зимнем саду разговор. Что там Симина говорила Реладу насчет меня? Видно, именно это она и имела в виду — я здесь не для того, чтобы состязаться с ними, а для того, чтобы из них выбирать.

— У Арамери есть определенный ритуал передачи власти. Чтобы стать главой семьи, наследник должен перенести главную сигилу — которую сейчас носит Декарта — на свой лоб. Главная сигила потому и главная, что дает власть — абсолютную. Над нами. Над остальными членами семьи. И над миром.

— Остальными членами семьи?

Они на это уже намекали — когда поставили мне на лоб какой-то собственный знак, мешавший сигиле Арамери действовать как положено.

— Так вот оно что. Значит, именно для этого сигилы родства и нужны. С их помощью Декарта читает наши мысли? А если кто-то отказывается повиноваться, сигила выжигает ему мозги?

— Нет, что ты, это было бы слишком. Хотя, конечно, пара защитных заклинаний в сигилах для чистокровных имеется. Типа от наемных убийц они охраняют и все такое. Но в общем и в целом они просто заставляют члена семьи хранить верность. Помеченный знаком Арамери человек не сможет действовать не в интересах главы семейства. Если бы не это, Симина бы уже давно свергла или даже убила Декарту.

Рыбный рулетик пах невообразимо аппетитно. Я откусила — крохотный кусочек. И заставила себя тщательно прожевать его. А сама все думала, думала над словами Сиэя. Рыба была какая-то не даррская — очевидно, местная. Похожая, но на вкус не такая, как пятнистая уи, из которой обычно готовили это блюдо. Но все равно вкусно. Меня терзал дикий голод, но я прекрасно знала, что заглотить все в один присест после нескольких дней без пищи и воды будет неразумно.

— Камень Земли используется в ритуале передачи власти. Кто-то — причем обязательно из Арамери, это приказ самого Итемпаса — держит Камень и употребляет его силу для того, чтобы перенести главную сигилу.

— Значит, это должен быть Арамери… — Так-так-так, еще одна деталь головоломки встала на место. — И что же, любой Арамери во дворце может это сделать? Даже самый обычный слуга?

Сиэй медленно кивнул. Я давно заметила — если он очень сосредоточен, то не моргает. Сейчас он не моргал. Крохотный, но прокол.

— Да. Любой Арамери. Даже самый дальний родственник. На один миг этот человек становится одной из Трех.

Ну что ж, он все сказал. Одной фразой. Этот человек. На один миг.

Этот человек вспыхнет, как зажженная спичка, — естественно, ведь божественная сила во всей своей полноте ворвется в смертное тело. Яркая вспышка. Несколько мгновений ровного пламени. А потом…

— А потом этот человек умирает, — тихо сказала я.

Сиэй снова не по-детски серьезно улыбнулся:

— Да.

Ах, какие умные у меня были пращуры! Судите сами — всех родственников, вплоть до самых дальних, сгоняют во дворец. Превращают в обслугу. И получают целую толпу людей, из которой в любой момент можно выдернуть очередную жертву. Если каждый примет в себя силу Камня на единое мгновение, Арамери — чистокровные, естественно, эти не собираются собой жертвовать — долгое время смогут пользоваться божественной мощью…

— Значит, Декарта хочет, чтобы этим человеком во время ритуала стала я. Так? А почему?

— Глава клана должен быть человеком сильным. Должен быть готов пожертвовать близкими. — Сиэй пожал плечами. — Слугу обречь на смерть легко, а как насчет друга? Или, к примеру, мужа?

— Релад и Симина и не знали, что я на свете существую, когда Декарта меня сюда вызвал. Почему он выбрал меня?

— Ну, это только ему известно.

Я опять разозлилась, но в этот раз не на кого-то конкретно. Бывает, когда злишься от отчаяния и бессилия. Вот как я сейчас. Почему-то мне казалось, что уж Энефадэ точно знают все и про всех. Но нет, это было бы слишком легко…

— А почему, во имя энергий Вихря, вы решили использовать меня? — сердито вопросила я. — Зачем держать новорожденную душу Энефы под носом у людей, которые, если что, тут же ее уничтожат?

Сиэй потер нос с очень смущенным видом.

— Ну… в общем… э-э… это я предложил. Ну, знаешь: если хочешь что-то спрятать, нужно спрятать прямо под носом у человека, понимаешь? А Декарта очень любил Киннет, это все знали, и мы надеялись, что с ней-то ты точно будешь в безопасности. Мы и думать не думали, что он ее убьет — все-таки двадцать лет прошло. Нас это как-то врасплох застало…

Я заставила себя снова откусить от рулетика — на этот раз удалось добраться до начинки. Значит, смерть матери для всех оказалась неожиданностью. И все же, и все же… В глубине души — там, где боль утраты еще не притупилась и где еще полыхал гнев, — я думала: а ведь могли бы предусмотреть и это! Могли хотя бы предупредить! И предотвратить беду.

— Слушай меня внимательно. — Сиэй наклонился вперед. — Камень — это все, что осталось от тела Энефы. В тебе живет душа Энефы! И ты сможешь воспользоваться силой Камня так, как могла бы сама Энефа! Йейнэ, если Камень будет у тебя в руках, ты сможешь изменить облик мира! Ты сможешь освободить нас! Это же будет проще простого!

И он выразительно щелкнул пальцами — раз, и готово!

— Угу. А потом я умру.

Он опустил взгляд и погрустнел.

— Мы на это не закладывались. Во всяком случае, с самого начала, — пробормотал он. — Но… да. Ты умрешь.

Я доела рулет и посмотрела на еду без аппетита. Он куда-то улетучился. Зато гнев — медленно, но верно нарастающий, яростный — постепенно овладевал мной. Я чувствовала себя так же, как когда убили маму, — такой же свирепой.

— И вам нужно, чтобы я в состязании наследников проиграла? — тихо спросила я.

— Ну… да.

— Что вы мне предложите взамен? Если я заключу с вами союз, какова будет ваша цена?

Он замер. А потом быстро проговорил:

— Мы защитим твою землю во время войны, которая последует за нашим освобождением. А после победы народ Дарра будет в числе избранных. Мы умеем держать слово, Йейнэ. Поверь мне.

О, я ему верила. Длящееся вечно благословение четырех богов — о да, ради этого стоило рискнуть жизнью. Дарр ждет безопасное будущее и процветание — если, конечно, мы выживем в этой войне. О да, Энефадэ умели читать в моем сердце.

И думали, что знают о нем все. И зря. Очень зря.

— Я ставлю еще одно условие, — жестко произнесла я. — Я выполню ваше желание, Сиэй. Даже ценой своей жизни. Оно того стоит — так я отомщу убийце матери. Я возьму Камень в руки и с его помощью освобожу вас. И умру. Но я умру не как покорная и униженная жертва обстоятельств!

Я смерила его свирепым взглядом:

— Нет! Я хочу выиграть это состязание!

Миленькие зеленые глазки вытаращились так, словно Сиэй впервые меня увидел.

— Йейнэ, — нерешительно начал он, — это невозможно! Декарта, Релад, Симина — они же все против! Каким образом…

— Ничего не знаю! Ты это все придумал? Да или нет? Хочешь сказать, что бог шуток и обмана не может обхитрить эту троицу?!

— Я бог обмана! А не политических интриг!

— Так вот иди и сообщи мои условия остальным, — отрезала я.

А потом взяла вилку и, хотя есть уже совсем не хотелось, мрачно подцепила перчик и не менее мрачно его сжевала.

Сиэй продолжал таращиться на меня. Потом нервно хихикнул:

— Невероятно. Да у тебя не все дома! Прямо как у Нахи! Нет, это у Нахи все дома, а у тебя не все!

Он поднялся и растерянно взъерошил шевелюру:

— Н-ну… в б-бога в душу…

Бог — божится. Очень смешно. Хотя Сиэю было не до смеха.

— Хорошо, я поговорю с ними.

Я с очень официальным видом кивнула:

— Буду ждать ответа, милорд.

Бормоча что-то не очень приятное на своем странном языке, Сиэй вызвал желтый шарик и усвистал на нем прямо через стену спальни.

Разумеется, они согласятся. Вне зависимости от того, выиграю я состязание или проиграю, они получат вожделенную свободу. Если я не передумаю. Так что они сделают все, чтобы не портить со мной отношения.

Я потянулась за следующим рулетом. Надо жевать медленно. Не спеша. Чтобы отвыкший от еды желудок не взбунтовался. Нужно как можно скорее поправиться. В ближайшее время мне понадобится вся моя сила.

15

НЕНАВИСТЬ


Я смотрю вниз — подо мной проплывает моя земля. Словно я лечу. Лечу над высокими горными хребтами, над изломанными, затянутыми туманом долинами. Редко-редко попадаются расчищенные поля. Еще реже — города и деревни. Дарр такой зеленый. Я столько стран перевидала по дороге в Небо — ведь мне пришлось проехать через весь Дальний Север и Сенм, и ни один край не мог сравниться с моим ненаглядным зеленым Дарром. Теперь я знаю почему.

*

Я снова уснула. А когда проснулась, Сиэй еще не вернулся, а вокруг стояла ночь. Я не ожидала, что Энефадэ ответят быстро. Возможно, я их рассердила: ну как же, ничтожная смертная нагло отказалась смирно плестись навстречу назначенной смерти! Я бы на их месте точно заставила бы меня помучиться ожиданием.

В дверь постучали. Пришлось открыть. В коридоре стоял — навытяжку — мальчик-слуга с очень худым лицом. Он — до боли официальным голосом — сообщил:

— Леди Йейнэ. У меня к вам послание.

Я заспанно потерла глаза и рассеянно кивнула — продолжай, мол. И он сказал:

— Ваш дед повелевает немедленно предстать перед ним.

Остатки сна слетели с меня в тот же миг.

*

Аудиенц-зал встретил меня гулкой пустотой. Только я и Декарта, никого более. Я опустилась на колени, как и в тот первый вечер, и, по обычаю, положила на пол кинжал. Как ни странно, мне даже не хотелось пустить его в ход. Да, я ненавидела деда. Но мне нужно больше, чем кровопускание, чтобы утолить жажду мести.

— Ну что ж, — прозвучал с высоты трона его голос.

Он говорил тише, чем в тот раз, — хотя, возможно, мне только почудилось.

— Как тебе понравилось во дворце? Понравилось быть Арамери? Ты уже неделю здесь… внучка.

Всего-то неделю?

— Нет, дедушка, — сказала я. — Не понравилось.

Он фыркнул:

— Зато ты лучше понимаешь нас, правда? Что ты о нас думаешь сейчас?

Вот этого вопроса я не ожидала. Я посмотрела вверх и подивилась, что ему от меня надо.

— Я думаю, — медленно, подбирая слова, выговорила я, — то же, что и перед приездом. Я думаю, что Арамери есть зло. Но теперь я думаю, что вы не только полны скверны, но еще и безумны — почти все.

Он улыбнулся, обнажив беззубые десны:

— Когда-то Киннет сказала мне то же самое. Правда, она и себя считала полной скверны и сумасшедшей.

Мне очень хотелось горячо воскликнуть, что я не верю, но пришлось сдержаться.

— Возможно, именно поэтому она и покинула дворец. Возможно, если я здесь задержусь, я стану такой же скверной и безумной, как и все вы.

— Возможно.

Он произнес это с какой-то странной нежностью. Это меня поразило. Но он смотрел на меня все так же бесстрастно. Во всяком случае, у меня не получалось понять, что он на самом деле чувствует. Слишком много морщин на лице.

Мгновения падали, и между нами росло молчание. Оно слюденисто застыло. Остекленело. И со звоном лопнуло.

— Расскажи мне, за что ты убил мою мать, — сказала я.

Улыбка исчезла с его лица.

— Я не Энефадэ, внучка. Ты не можешь приказать мне отвечать на вопросы.

Меня обдало жаром. Потом холодом. Я медленно поднялась на ноги.

— Ты любил ее. Если бы ты ненавидел ее или боялся, я бы поняла. Но ты — ее — любил.

Он кивнул:

— Я любил ее.

— Умирая, она плакала. Нам пришлось смочить веки водой, чтобы разлепить их…

— Замолчи.

В пустом зале заскакало эхо его голоса. Мерзким, глухим звуком — как тупой кинжал, который прошелся по и без того растравленному сердцу.

— И ты ведь до сих пор любишь ее, ты, старый злобный мерзкий негодяй.

Я шагнула вперед. Кинжал остался на полу. Ненадежное оружие — во всяком случае, здесь и сейчас. Я медленно пошла к высокому нетрону, на котором восседал дед. Тот подобрался — то ли испугался, то ли рассердился.

— Ты любишь и оплакиваешь ее, ты сам во всем виноват, и ты хочешь ее вернуть. Разве нет? Но если Итемпас слушает нас, если Ему есть хоть какое-то дело до порядка и праведности и до прочих штук, о которых так много говорят жрецы, тогда я молюсь, чтобы ты любил ее и дальше. Потому что тогда боль потери станет такой же острой, как и моя. И ты будешь биться в этой агонии до самой смерти, и я молю Итемпаса, чтобы ты прожил и промучился достаточно долго!

Я наклонилась и положила ладони на подлокотники его царственного кресла. С такого расстояния можно было различить цвет глаз — бледно-бледно-голубые. Выцветшие до полного бесцветия. Передо мной сидел хрупкий человечек — наверное, в молодости он был выше и крепче, но сейчас… стоит мне дунуть, и я переломаю эти тонкие старческие кости.

Но я его и пальцем не тронула. Декарта не заслуживал чего-то такого простого и понятного, как физическая боль. И быстрой смерти тоже не заслуживал.

— Как же ты меня ненавидишь, — прошептал он.

А потом, к моему ужасу и изумлению, улыбнулся. Правда, улыбка выглядела как предсмертный оскал.

— Возможно, ты все же что-то от нее унаследовала…

Я выпрямилась и велела себе — не вздумай отступить.

— Ну что ж, — вдруг сказал Декарта таким тоном, словно мы тут вели светскую беседу о погоде. — Время перейти к делу, внучка. Через семь дней, ночью четырнадцатого дня, в Небе будет устроен бал. Бал в твою честь — отпразднуем твое провозглашение наследницей. На празднике будут присутствовать самые именитые граждане. Ты хотела бы кого-то видеть? Мы можем выслать приглашение.

А я услышала совсем, совсем другие слова. Через семь дней цвет Ста Тысяч Королевств соберется здесь, чтобы посмотреть, как ты умрешь.Интуиция прямо-таки орала мне в оба уха: Йейнэ, он говорит о церемонии передачи власти!

Между нами тихо и застенчиво висел заданный им вопрос.

— Нет, — ответила я. — Не хочу.

Декарта вежливо склонил голову:

— В таком случае, внучка, ты можешь идти.

Я долго смотрела на него. Возможно, мне более не представится случая поговорить с ним вот так, лицом к лицу и наедине. Он не сказал, за что убил мою мать, но ведь есть и другие секреты — которые он будет совсем не против открыть мне. Может быть, он даже знает, как мне спастись.

Но пока длилось это молчание, мне не пришло в голову ни единого вопроса. И как добраться до ответов на них — тоже не пришло. Поэтому я просто подняла с пола кинжал и вышла из зала и изо всех сил попыталась не чувствовать стыда, когда стража захлопнула дверь за моей спиной.

*

Оказалось, что мне предстоит бурная ночь. И все еще только начиналось.

*

Я вошла к себе и обнаружила, что у меня гости.

Курруэ уселась в мое кресло. Причем сидела прямо, напряженно, сцепив пальцы. И твердо и мрачно смотрела перед собой. Сиэй примостился на краешке кушетки в гостиной, задрав колени к подбородку и глядя в пол. Чжаккарн с бесстрастным, как всегда, видом несла безмолвную стражу у окна. Нахадот — его присутствие за спиной я ощутила за мгновение до того, как он рукой пробил мне грудную клетку.

— Скажи, — прошептал он мне на ушко, — почему я не должен тебя убивать?

Я широко раскрытыми глазами смотрела на ладонь, торчавшую из груди. Крови не было — да и раны, насколько я могла почувствовать, тоже. Осторожно пощупав пальцы Нахадота, я убедилась, что рука бестелесна, как тень. Мои пальцы прошли сквозь призрачную плоть, не встретив сопротивления, и разогнали мутное свечение там, где белел его кулак. Не больно, но словно окунула ладонь в ледяную реку. И между грудями склубился глубокий, болезненный холод.

Он мог выдернуть руку — и вместе с ней мое сердце. Он мог не вынимать руку, а сделать ее материальной. Я бы тут же умерла.

— Нахадот, — предостерегающе проговорила Курруэ.

Сиэй подпрыгнул и подбежал ко мне — в глазах плескался страх.

— Пожалуйста, не убивай ее. Пожалуйста-пожалуйста!

— Она Арамери, плоть от плоти, — прошипел он над ухом.

Дыхание его леденило шею, и она пошла гусиной кожей.

— Такая же, как все они. Они все считают себя высшими существами. Мы сделали ее тем, кто она есть, Сиэй, и что? Она осмеливается отдавать нам приказы! Да у нее нет никакого права вынашивать душу моей сестры!

Торчащие из меня пальцы сжались, как когти, и я вдруг поняла, что он хочет разодрать в клочья вовсе не меня.

Твое тело привыкло к двум душам, сказала Чжаккарн. А если останется только одна, оно может не выдержать.

Осознав это, я — совершенно неожиданно для себя — расхохоталась.

— Ну так давай, сделай это. Убей меня!

Смеяться было трудновато — возможно, из-за того, что из легких торчала чужая рука.

— Я вот это вот пускать в себя не желала! Давай, попробуй! Выдери из меня чужую душу!

— Йейнэ! — Сиэй вцепился в меня. — Но ты же умрешь!

— А какая разница! Вы все равно хотите меня убить! Декарта, кстати, того же мнения — у него вообще все уже распланировано. Моя смерть назначена через неделю! А я — я просто хочу выбрать более достойную кончину. Разве это плохо? А?!

— Сейчас увидим, — прошипел Нахадот.

Курруэ резко наклонилась вперед:

— Подожди, что она…

Нахадот выдернул руку. Видимо, это ему далось непросто — ладонь выдиралась как из застывающей глины. Я прочувствовала движение в полном объеме — меня пронзила такая боль, что я заорала на пределе легких. Инстинктивно подалась вперед — пытаясь таким глупым образом избавиться от муки, — но это лишь повредило. Думать сил не осталось — мысли поглотила агония страдающего тела. Ощущение было такое, словно меня рвут на части. Собственно, именно это и происходило.

А потом… потом случилось вот что.

*

Надо мной простиралось небо из кошмарных снов. Ночь это? День? Непонятно. Но над землей стояли одновременно и солнце и луна — правда, разобрать, что есть что, не получалось. Луна выглядела неестественно огромной и желтой, как застарелая опухоль. А солнце плавало в искажающем его правильную окружность мареве. В небе висело единственное облако — черное, не серое, как набухающая дождем туча, а именно черное, как перемещающаяся в небесах дырка. А потом я поняла — а ведь это и вправду дырка, потому что из нее что-то падает…

Маленькие такие фигурки — они вцепились друг в друга. Видимо, дрались. Одна — белая и сияющая, другая — черная и исходящая дымным ореолом. Они рухнули, вверх рвануло пламя и грохнуло, словно гром загремел. Земля содрогнулась, к небу взлетели пыль и каменные осколки, человек бы такого удара не пережил, но я знала, что они не…

И я побежала к ним. А вокруг меня — везде — лежали тела, не мертвые, я это точно знала, как во сне все знают, но умирающие. Под босыми ногами хрустела желтая высохшая трава. Энефа мертва. Все умирает. Листья облетают, будто густой снег идет. А впереди, среди деревьев: «Ты этого хочешь? Да?» В голосе звенит нечеловеческая ярость, эхо разлетается между стволов. А следом звучит вопль такой боли, такой муки, я такого никогда не слышала…

Я побежала через лес и остановилась у самого края воронки и увидела…

О богиня, я увидела…

*

— Йейнэ! — Меня легонько похлопали по щеке. — Йе-е-ейнэ!

Оказалось, глаза у меня открыты. Я сморгнула — слез не было. Я стояла на коленях. На полу. Сиэй — на четвереньках передо мной. Он испуганно таращился. Курруэ и Чжаккарн тоже внимательно смотрели, причем Курруэ выглядела расстроенной, а Чжаккарн — нет. Она, как обычно, выглядела статуей солдата на часах.

Мыслей в голове не осталось.

Нахадот стоял, подняв руку — ту самую, что сунул мне в грудь. И смотрел на меня сверху вниз, и я поняла, что он каким-то непостижимым образом знает, что за видение только что посетило меня.

— Не понимаю. — Курруэ поднялась из-за письменного стола.

И сжала пальцы на спинке кресла.

— Прошло двадцать лет. Душа должна достаточно укрепиться, чтобы пережить извлечение.

— Никто еще не подсаживал душу бога в тело смертного, — ответила Чжаккарн. — И мы знали, что рискуем.

— Рискуем? Вот этим? — Ее палец обвиняюще уперся в меня. — А вы уверены, что это вообще та же самая душа? На нее же столько смертной грязи налипло!

— Замолчи! — гаркнул Сиэй.

Он подскочил, резко развернулся и злобно уставился на нее. У него даже голос стал глубже и ниже — словно он мгновенно подрос и из ребенка превратился в юношу.

— Да как ты смеешь? Сколько раз говорить тебе — смертные такие же создания Энефы, как и мы!

— Кто? — рявкнула в ответ Курруэ. — Эти объедки с нашего стола? Трусливые, слабосильные, глупые создания, не способные и пяти минут остаться без присмотра! А вы с Нахой еще и требуете, чтобы мы им доверяли!

Сиэй закатил глаза:

— Начина-а-а-а-ется… Ты лучше вот что скажи, Курруэ. Если ты такая вся из себя умная богиня, то почему ни один твой супер-пупер-умно-божественный план по нашему освобождению не сработал?!

Курруэ сердито отвернулась.

Меня их перепалка особо не интересовала. Мы с Нахадотом все так же смотрели друг на друга.

— Йейнэ? — Мягкая лапка Сиэя потрогала меня за щеку и осторожно развернула мою голову.

Теперь я смотрела ему в лицо. Голос у него снова стал по-детски писклявым:

— Ты как?

— А что это было? — поинтересовалась я в ответ.

— Мы… не очень поняли.

Я вздохнула и отстранилась от него. Надо подняться на ноги. Меня будто выпотрошили, а потом набили ватой. Я оскользнулась и опять оказалась на коленях. Выругалась.

— Йейнэ…

— Если ты намерен скормить мне очередную порцию лжи, прошу тебя, не трудись.

На скулах Сиэя заиграли желваки.

— А я не вру, Йейнэ. Мы и вправду не знаем, что происходит. Но… как-то так вышло… в общем, душа Энефы еще не исцелилась в полной мере. Хотя мы надеялись, что к этому времени она… Одним словом, она снова стала единым целым. — И тут он многозначительно поглядел на Курруэ. — Но она по-прежнему очень хрупка — и ее невозможно извлечь из тела, не повредив.

Не повредив душу — не тело. Он это имел в виду. Какая трогательная забота. О душе. Жаль, у меня не оставалось сил, чтобы рассмеяться.

— И теперь непонятно, насколько она повреждена — после того, как долгое время пребывала в таком состоянии, — мрачно пробормотала Курруэ.

Она принялась мерить шагами крошечную комнату.

— Если конечностью не пользоваться, она отомрет, — тихо проговорила Чжаккарн. — У нее есть собственная душа, а необходимости во второй — нет и не было.

А я бы вам так сразу и сказала, подумала я. Но мне не дали возможности для протеста. Обидно.

Но что, во имя Вихря, со мной теперь будет? Энефадэ прекратят попытки извлечь душу из моего тела? Отлично, мне как-то больше не хотелось испытывать такую же боль. Но это значит, что они последуют прежнему плану. Потому что по-другому заполучить душу у них не вышло.

Значит, поэтому меня преследовали странные сны и видения? Потому что душа богини стала гнить и разлагаться?

Демоны. Тьма. Как игла компаса в поисках севера, я развернулась к Нахадоту. Тот отвел взгляд.

— Что ты там такое говорила? — вдруг требовательно гаркнула Курруэ. — Про Декарту?

Про Декарту?.. До него ли мне сейчас?! Но я сделала над собой усилие и вернулась в эту комнату, в я-здесь-сейчас, и выпихнула из разума видение жуткого неба и страшную картину — сияющие руки вцепляются в чью-то плоть и хищно рвут ее.

— Декарта намерен устроить бал в мою честь, — выговорила я. — Через неделю. Чтобы отпраздновать мое назначение наследницей.

И покачала головой:

— Кто знает? Возможно, это просто бал…

Энефадэ переглянулись.

— Так скоро, — нахмурившись, пробормотал Сиэй. — Я и не думал, что он решится на это так быстро…

Курруэ покивала собственным мыслям:

— Хитрый старый мерзавец. Скорее всего, он собирается провести ритуал на рассвете следующего дня.

— Это что же, получается, он узнал, что мы тут затеваем? — спросила Чжаккарн.

— Нет, — сказала Курруэ. — В таком случае она была бы давно мертва, а душа попала бы в руки к Итемпасу.

Меня передернуло от одной мысли об этом. А потом я наконец-то сумела подняться на ноги. К Нахадоту я больше не поворачивалась.

— Ну что, может, хватит уже злиться и рычать на меня? — светским тоном осведомилась я, отряхивая и разглаживая юбку. — Потому как в свете грядущих событий у вас, господа хорошие, дел ой-ой-ой как прибавится.

16

САР-ЭННА-НЕМ


Жрецы время от времени поминают Войну богов — обычно, когда хотят предостеречь об опасности впадения в ересь. Это все из-за Энефы, говорят они. Все из-за Предательницы, из-за нее три страшных дня люди и животные лежали, беспомощно хватая ртами воздух, а сердца их бились все медленнее, а животы вздувались, ибо внутренности отказывались переваривать пищу. Растения пожухли и через несколько часов погибли, а плодородные поля обратились в серую пустыню. А море, которое ныне называется морем Раскаяния, вскипело, и все самые высокие горные пики раскололись надвое. Жрецы говорят, что это все дело рук детей богов, бессмертных порождений Энефы, ибо брат поднял оружие на брата и лик земли превратился в поле битвы. А отцы их, небесные властители, сражались высоко за облаками.

Это все из-за Энефы, не устают повторять жрецы. А не из-за того, что Итемпас убил ее — об этом они молчат.

Когда война закончилась, мир лежал в руинах и большая часть живых существ умерла. А те, кто выжил, бесповоротно изменились. В моих краях охотники рассказывают легенды о зверях, которых теперь не встретишь, а в деревнях, убирая урожай, поют о злаках, которые больше никто не выращивает. Нужно сказать, что первые Арамери действительно сделали много хорошего для выживших в катаклизме — вот об этом жрецы разливаются соловьями. Они направили силу обращенных в рабство богов на то, чтобы срастить расколовшиеся горные склоны, вернуть океанам воду, а земле — плодородие. Мертвым, конечно, помочь уже было нельзя, но живых они спасли — скольких сумели.

И не безвозмездно.

Про это жрецы тоже не говорят. Почему-то.

*

Спорить не о чем. Близился тот самый ритуал, и Энефадэ не могли обойтись без моей помощи. И потому Курруэ — неохотно и с очень кислой миной — согласилась принять мое условие. Мы все прекрасно понимали, что стать наследницей Декарты для меня почти невозможно и что Энефадэ меня просто подбадривают. Не хотят расстраивать перед смертью. Что ж, и это неплохо. Особенно если не задумываться о будущем.

А потом они исчезли — все, кроме Нахадота. Он, как сказала Курруэ, мог перенести меня в Дарр и обратно ночью — а до рассвета оставались считаные часы. Настала полная тишина, и я развернулась и посмотрела Нахадоту в лицо.

— Но как? — спросил он.

Как ты сумела увидеть наш бой и мое поражение? Вот что он хотел спросить.

— Не знаю, — честно ответила я. — Но такое случалось со мной раньше. Однажды мне приснилось прежнее Небо. Старая столица. Я видела, как ты разрушил ее.

По спине пробежал холодок.

— Я думала, это просто сон, но если то, что я увидела, действительно случилось…

Значит, это не сон. Это воспоминания. Воспоминания Энефы. Отец Небесный, я совсем, совсем не хочу знать, что все это значит.

Он прищурился. Сегодня он снова был в этом облике — том самом, которого я больше всего боялась. Потому что он будил во мне желание, которому я не могла сопротивляться. Я уставилась в точку над его плечом.

— Значит, вот оно что, — медленно проговорил он. — Но Энефа тогда была уже мертва. Она не видела, что он со мной сделал.

А я видела. И очень жалею об этом. Но прежде чем я успела сказать хоть слово, Нахадот шагнул ко мне. Я торопливо отступила. Он застыл на месте:

— Боишься меня?

— Ты попытался выдрать из меня душу.

— И все же ты желаешь меня, как мужчину.

Меня сковал ужас. Ну да, конечно. Он это почуял. Не мог не почуять. Я ничего не ответила — не хватало еще расписаться в собственной слабости.

Нахадот прошел мимо меня к окну. Я вздрогнула — щупальце его темного плаща обвило мне щиколотку, словно приласкало холодом. Причем сам Нахадот это навряд ли заметил.

— А что конкретно тебе нужно в Дарре? — спросил он.

Я сглотнула — хорошо, что мы сменили тему.

— Мне нужно поговорить с бабушкой. Сначала я думала воспользоваться магической сферой, но я не особо сильна в волшебстве. К тому же наверняка такую беседу можно подслушать.

— Можно.

Хм, вроде я оказалась права, но как-то от этой правоты не радостно на душе…

— Ну и потом, некоторые вопросы можно задавать только в личной беседе.

— Что за вопросы?

— Правда ли то, что сказали Рас Ончи и Симина. Ну, насчет того, что соседние государства собираются напасть на Дарр. Я бы хотела услышать, что бабушка думает по этому поводу. Ну и… я бы хотела узнать… — тут меня почему-то охватил жгучий стыд, — я бы хотела побольше узнать о матери. Действительно ли она была похожа на остальных Арамери.

— Я же тебе сказал — была похожа.

— Простите, лорд Нахадот, но я вам не доверяю.

Он полуобернулся, и я увидела его усмешку.

— Она была такой же, как они, — повторил он. — И ты — тоже такая же.

А вот эти слова — холодные, злые — прозвучали как пощечина.

— Она тоже так делала, — продолжил он. — Ей было столько же лет, сколько тебе. Возможно, меньше, неважно. И она начала задавать вопросы. Вопросы, вопросы, сплошные вопросы. А когда у нее не получалось выманить у нас ответы вежливо, она приказывала — прямо как ты. Такое юное сердце — и сколько же в нем было ненависти. Прямо как в твоем.

Мне снова нестерпимо захотелось сглотнуть, я насилу удержалась — он же наверняка услышит.

— Что за вопросы?

— Ее интересовала история семьи Арамери. Война — между моими детьми. И между моими детьми и мной. Ее много что интересовало.

— Почему?

— Понятия не имею.

— Ты не спросил?

— Меня не интересовал ответ.

Я глубоко вздохнула и заставила себя разжать пальцы — ладони вспотели. Он всегда так делает, напомнила я себе. Я не просила его рассказать о матери — но он сделал это специально, чтобы вывести меня из равновесия. Меня же предупреждали. Нахадот не любит убивать с одного удара. Он дразнится и щекочет, а потом ты переступаешь невидимую границу, забываешь об опасности и открываешься ему. И вот тогда… тогда он будет наслаждаться твоими мучениями, а ты — молить о смерти.

— Ночь перевалила за половину, — сказал Нахадот. — Если ты все еще хочешь попасть в Дарр, самое время туда отправиться.

— Ах, да. Точно.

Я все-таки сглотнула. И оглядела комнату — на него смотреть как-то не хотелось.

— А как мы туда отправимся?

В ответ Нахадот протянул мне руку.

Я совершенно лишним движением отерла руку о юбку и взяла его ладонь в свою.

Колыхавшаяся вокруг него чернота распахнула крылья — огромные, до самого потолка. Я ахнула и отшатнулась, но он сжал мою ладонь железной хваткой. А я посмотрела ему в лицо, и мне стало худо — его глаза… изменились. Почернели. Ни радужки, ни белков — сплошная чернота. Тени вокруг его фигуры потемнели, он почти скрылся в клубящейся тьме, только руку и было видно.

Я в ужасе смотрела на пропасть, в которую он превратился, и не могла себя заставить сделать шаг.

— Если бы я хотел тебя убить, — сказал он — голос тоже изменился, теперь он доносился словно бы издалека, из глубокой тени, и отдавался эхом, — ты бы уже была мертва.

Да. Это правда. И я посмотрела прямо в эти жуткие, нечеловеческие глаза, собрала в кулак все свое мужество и проговорила:

— Пожалуйста, отнеси меня в Арребайю, что в Дарре. В храм Сар-энна-нем.

Темнота, которой он стал, вспухла и поглотила меня. Я и вскрикнуть не успела. А потом на меня разом обрушились страшная тяжесть и холод. И я подумала — все, конец. Сейчас меня раздавит. Но больно не было — а потом все исчезло. Я открыла глаза — ничего. Я вытянула вперед руки — даже ту, которую он держал в своей! — и ничего не нащупала. Я закричала — и услышала в ответ тишину.

А в следующий миг я стояла на твердом камне и вдыхала пропитанный знакомыми запахами воздух, и ночь была теплой и влажной, и я разом взмокла. За моей спиной тянулись улицы Арребайи, их замыкали в кольцо городские стены — город занимал плоскогорье почти целиком. Здесь ночь близилась к концу — а в Небе до рассвета оставалось еще прилично времени. Улицы вымерли. Передо мной уходили вверх каменные ступени, по краям выстроились лампы, а увенчивали лестницу ворота Сар-энна-нем.

Я обернулась к Нахадоту — тот принял свой обычный почти человеческий облик.

— Д-добро пожаловать ко мне домой, — выдавила я.

Меня все еще трясло — уж больно необычным вышло наше путешествие.

— Я знаю, что это твой дом.

И он пошел к ступеням. Меня это почему-то застало врасплох — и я долго таращилась ему в спину. Он успел сделать шагов десять, когда я опомнилась и потопала следом.

Ворота Сар-энна-нем — штука жуткая, должна вам сказать. Толстенные, высокие, из прочного дерева, обитого металлом, — новодел, конечно. Камень стен гораздо древнее. Подъемный механизм проворачивали аж четверо женщин — большой прогресс по сравнению с древними временами, когда створки были из камня и открывали их двадцать стражей. Кстати, о страже — они меня не ждали, все же ночь на дворе, и наш приход их как пить дать переполошит. На нас уже несколько веков никто не нападал, но дарре не зря гордились своей бдительностью.

— Они могут нас не пропустить, — пробормотала я, поравнявшись с Ночным хозяином.

Мне пришлось попотеть, чтобы его догнать, — он перешагивал через две ступени.

Нахадот ничего не ответил и не замедлил шага. Я услышала, как с громким, гулким скрежетом выдвинулся огромный засов и ворота растворились — сами по себе. Я застонала — ну понятно, магия и все такое. Естественно, изнутри тут же послышались крики и топот ног. Мы вошли и ступили на зеленую травку переднего двора Сар-энна-нем. Навстречу из дверей древнего здания вылетели два отряда стражи. Один — привратная стража, состоявшая сплошь из мужчин: их набирали на низшие должности, требующие применения грубой силы.

Второй отряд — телохранители, туда брали в основном женщин и совсем немного зарекомендовавших себя мужчин. Им полагались белые шелковые рубашки под доспех. И вот этим отрядом командовала старая знакомая — Имиан, из того же племени Сомем, что и я. Она проорала команду на дарре, и отряды разделились и окружили нас. Очень быстро мы оказались в плотном кольце нацеленных в наши сердца копий и стрел.

Хотя… нет. Острия стрел и копий метили в мое сердце. На Нахадота они оружие не наставляли.

Я выступила вперед и заслонила Нахадота — а то мало ли что. Ну и чтобы показать, что я пришла с миром. Первые слова на родном языке дались мне почему-то нелегко.

— Рада видеть тебя, капитан Имиан.

— Я тебя не знаю, — резко ответила она.

Я едва сдержала улыбку. Девочками мы чего только не вытворяли, а вот поди ж ты, прошли годы — и как она предана своему делу. Как и я, впрочем.

— Когда ты в первый раз меня увидела, то чуть со смеху не померла, — сказала я. — Я пыталась отрастить волосы, чтобы больше походить на маму. Но ты сказала, что моя шевелюра похожа на курчавый древесный мох.

Имиан прищурилась. Она заплела свои волосы — длинные и, как у настоящей дарре, прямые — в практичные косички и закрутила в пучок на затылке.

— Что ты делаешь здесь, женщина, если ты Йейнэ-энну?

— Ты же знаешь, я больше не энну, — проговорила я. — Жрецы Итемпаса объявляли это целую неделю, через глашатаев и с помощью магии. Даже на Дальнем Севере уже должны знать об этом.

Направленная на меня стрела задрожала и медленно-медленно опустилась. Остальные стражи последовали примеру Имиан. А она посмотрела на Нахадота. Потом снова на меня. И тут я почувствовала, что ей не по себе.

— А как ты объяснишь это?

— Ты знаешь, кто я, — проговорил Нахадот на нашем языке.

Никто даже не дернулся от звука его голоса. Даррские стражники чересчур хорошо вышколены для такого. Но я видела, как люди растерянно переглянулись. Лицо Нахадота, как я слишком поздно заметила, снова поплыло, черты текуче изменялись в свете факелов. Ну да, конечно, вокруг так много смертных, и каждому надо понравиться…

Имиан пришла в себя первой.

— Лорд Нахадот, — сказала она наконец. — Добро пожаловать обратно.

Обратно? Я вытаращилась — сначала на нее, потом на Нахадота. И услышала знакомый голос — меня тепло приветствовали. С облегчением я выпустила между зубов воздух — надо же, а ведь я не чувствовала, что так напряжена.

— Воистину, мы рады вас видеть, — сказала бабушка.

Она спустилась по невысокой лестнице, ведущей в жилые покои Сар-энна-нем. Стражи расступались перед низенькой пожилой женщиной в ночной рубашке — правда, кинжал она на пояс привесить не забыла, это я тоже заметила. И хотя бабушку отличало хрупкое телосложение, которое я, увы, унаследовала, она излучала внутреннюю силу. Ее хотелось беспрекословно слушаться — всегда.

Она кивнула мне, когда я подошла.

— Йейнэ. Я очень скучала по тебе, но не настолько — ты быстро вернулась.

Она коротко взглянула на Нахадота, потом снова посмотрела на меня:

— Пойдем.

Вот и все приветственные церемонии. Она пошла к обрамленному колоннами входу, и я двинулась было вслед за ней, но тут заговорил Нахадот.

— В этой части света утро наступает быстрее, — сказал он. — У вас есть час. Не более.

Я развернулась — это что еще за новости? В смысле, не только про час времени, но и…

— А ты что же, не идешь с нами?

— Нет.

И он пошел прочь — на край двора. Стража разбегалась у него с дороги с таким проворством, что впору было засмеяться. Но как-то не хотелось.

Я посмотрела ему вслед, а потом пошла за бабушкой.

*

Мне тут вспомнилась другая сказка — из тех, что рассказывали в детстве.

Говорят, Ночной хозяин не умеет плакать. Никто не знает, отчего так, ибо среди множества даров, какими Вихрь одарил самого темного из своих сынов, способности проливать слезы нет.

А вот Блистательный Итемпас может плакать. В легендах рассказывается, что Его слезы — это дождик, который иногда капает с безоблачного неба при свете солнца. Я, правда, легенде этой никогда не доверяла — уж больно часто тогда Итемпас плачет. Энефа Хозяйка Земли могла плакать. Ее слезы — это желтый жгучий дождь, который изливается на мир после извержения вулкана. Такой дождь до сих пор время от времени где-нибудь выпадает — тогда погибает урожай и воды становятся горьки. Но теперь это ничего особенного не значит.

Нахадот Ночной Хозяин — первородный из Трех. Прежде чем Вихрь породил других, он несчитанные эоны оставался единственным живым существом во всей вселенной. Возможно, поэтому он и не умеет плакать. Наверное, когда ты настолько одинок, понимаешь, что лить слезы — бесполезно.

*

Сар-энна-нем некогда был храмом. Через главный вход человек попадает в просторный зал со множеством арок и бесчисленными колоннами, вырубленными из цельного камня. Все это мой народ построил задолго до того, как амн одарили нас такими благами цивилизации, как письменность или часовой механизм. Раньше мы довольствовались собственными умениями. А храмы, которые мы возводили, дабы почтить богов, выглядели весьма величественно.

После Войны богов мои предки поступили так, как должно. В Сар-энна-нем заложили кирпичом Сумеречное и Лунное окна — а ведь они славились своей небывалой красотой. Оставили лишь Солнечное. К югу от прежнего храма поставили новый, не оскверненный поклонением прежним божествам, — там люди приходили молиться Итемпасу, и только Ему. Тот новый храм и стал центром паломничества и поклонения. Сар-энна-нем превратился всего лишь в дом правительства. Там собирался наш Совет воинов, и я, как энну, правила именно оттуда. Святость давно выветрилась из этого старинного здания.

Зал пустовал — еще бы, в такой поздний час. Бабушка отвела меня к возвышению, на котором днем заседал — на толстых тканых коврах — Совет воинов. Она опустилась на пол, я села напротив.

— Ты потерпела поражение? — спросила она без обиняков.

— Пока нет, — честно ответила я. — Но оно неминуемо. Вопрос лишь во времени.

— Объяснись.

И я все рассказала. Правда, я умолчала о некоторых вещах. Например, о том, как несколько часов проплакала в комнатах матери. Я не упомянула о своих опасных мыслях по поводу Нахадота. И я ни словом не обмолвилась о живущих во мне двух душах.

А когда я закончила рассказывать, она вздохнула — и только этим выдала, насколько расстроена и озабочена.

— Киннет всегда считала, что Декарта слишком любит ее, чтобы причинить вред тебе. Не могу сказать, что мне она нравилась, но со временем я научилась признавать за ней правоту. Как она могла настолько ошибиться?

— Я не уверена, что она ошибалась, — тихо проговорила я.

И подумала о том, что сказал о Декарте и об убийстве моей матери Нахадот. «Думаешь, Йейнэ, это Декарта ее убил?..»

Я ведь говорила с ним. Он говорил о матери, а я смотрела в его глаза. Неужели человек, подобный ему, способен убить того, кто ему так дорог?

— Что мама сказала тебе, Беба? — спросила я. — Почему она оставила семью?

Бабушка нахмурилась — неожиданный переход от формальной вежливости к фамильярности застал ее врасплох. Мы ведь с ней никогда не были близки. Когда ее собственная мать умерла, она была уже не в том возрасте, чтобы стать энну. И дети у нее уродились сплошь мальчики, ни одной девочки. И хотя мой отец невероятным образом сумел преодолеть все препятствия и стать третьим за всю историю Дарра мужчиной-энну, именно я стала для нее кем-то вроде дочери. Я. Наполовину амнийка. Живое напоминание о самой большой ошибке в жизни ее родного сына. Она меня не любила, и я очень давно прекратила всякие попытки изменить это положение.

— Она не очень-то об этом распространялась, — медленно проговорила Беба. — Она говорила… что любила моего сына.

— Но для тебя такое объяснение выглядело недостаточным, — тихо сказала я.

Ее взгляд стал холодным и твердым.

— Твой отец дал ясно мне понять, что мое мнение здесь никого не интересует.

И тут я поняла: а ведь Беба никогда не доверяла матери.

— А в чем же, по-твоему, была истинная причина?

— Твоя мать была полна гнева. Она хотела кого-то уязвить. Причинить боль. А брак с моим сыном позволил ей осуществить это намерение.

— Уязвить? Кого-то в Небе?

— Не знаю. А почему тебя это так интересует, Йейнэ? Тебе бы о будущем поволноваться, а не о том, что двадцать лет назад произошло.

— Я думаю, что прошлое определяет мое будущее, — сказала я — и изрядно удивилась собственным словам.

Возможно, я всегда это чувствовала. Начало вышло многообещающим, и я изготовилась к дальнейшей атаке.

— Я смотрю, Нахадот здесь не в первый раз.

Лицо моей бабушки снова приняло строгое выражение.

— Лорд Нахадот, Йейнэ. Ты тут не среди амн. Мы уважаем наших создателей.

— Стража знает, как себя вести в его присутствии. Жаль, что меня не посвятили в эти секреты, я бы с удовольствием воспользовалась такими навыками в Небе. Когда он побывал здесь в последний раз, Беба?

— До твоего рождения. Он появился, чтобы увидеться с Киннет. Йейнэ, это не…

— Это было после того, как отец поправился после Ходячей Смерти? — спросила я.

Я говорила тихо и размеренно, хотя в ушах шумела кровь. И мне хотелось схватить ее за плечи и вытрясти — всю правду. Но я сдерживалась. Изо всех сил.

— Значит, в ту ночь они и сделали со мной то, что полагалось по уговору?

Беба нахмурилась еще сильнее. Теперь она выглядела не просто растерянной, а очень встревоженной.

— Сделали… с тобой? Ты о чем? Ты еще не родилась, Киннет находилась на таком маленьком сроке, что… Что могло…

Тут она осеклась. И я увидела, как в ее глазах быстро бегут мысли — и воспоминания. Она с изумлением уставилась на меня, а я начала говорить, обращаясь к этим мыслям, к их молчанию, я хотела выманить их на поверхность вместе со знанием, которое за ними стояло, — я чувствовала, что оно там есть и его от меня скрывают.

— Мать попыталась убить меня после рождения.

Я теперь знала почему, но тут пряталось еще что-то, нечто, что мне пока не удалось раскопать.

— Они не оставляли ее наедине со мной долгие месяцы. Не доверяли. Ты же помнишь это?

— Да, — прошептала она.

— Я знаю, она любила меня, — сказала я. — И я знаю, что иногда после родов женщины сходят с ума. Но что бы там ни привиделось ей во мне тогда…

Сознание повело, в глазах почти смерклось: я так и не научилась врать как следует.

— …оно развеялось, и потом она стала хорошей матерью. Но ты же наверняка удивлялась, Беба…

И тут настал мой черед замолкнуть — я вдруг кое-что поняла. А ведь я и впрямь не думала, что…

— Никто ничему не удивлялся.

Я подпрыгнула и обернулась. Нахадот стоял в пятидесяти футах у входа в Сар-энна-нем, силуэт четко вырисовывался в залитом лунном светом треугольнике дверного проема. Но глаз, как всегда, было не разглядеть.

— Я убил всех, кто видел меня с Киннет той ночью, — сказал он.

Голос доносился до нас отчетливо и громко, словно Нахадот стоял рядом.

— Я убил ее служанку. И ребенка, который принес нам вина. И мужчину, который сидел у постели твоего отца, пока тот оправлялся от болезни. Я убил троих стражей, которых эта старуха отправила подслушивать.

Он кивнул на Бебу, и та напряженно подобралась.

— После этого никто не осмеливался выказать даже тени удивления по поводу тебя.

Вот, значит, как. Мы решили разговориться? Я бы его расспросила, ох как бы расспросила, но тут бабушка учудила нечто настолько невозможно-невероятное-не-укладывающееся в голове, что слова застряли у меня в глотке. Она подскочила и заслонила меня собой — с кинжалом на изготовку.

— Что вы сделали с Йейнэ? — рявкнула она.

Я в жизни не видела, чтобы она так злилась.

— Что за мерзость Арамери приказали тебе сотворить с ней? Она — моя! Она — наша, у тебя нет прав на нее!

Нахадот расхохотался, и в его смехе звучал такой хлесткий, обжигающий гнев, что меня по спине продрал холодок. И я еще видела в нем эдакого обозленного на весь мир раба, несчастное существо, раздавленное горем? Ох, как же я была глупа…

— Думаешь, этот храм защитит тебя? — прошипел он.

Только тут я поняла, что он на самом-то деле не переступил через порог.

— Ты забыла, что твой народ некогда поклонялся в этих стенах и мне?

И он вошел в Сар-энна-нем.

Ковры подо мной исчезли. Пол из досок тоже растворился, под ним проступила мозаика из полированных полудрагоценных плиток и камней — многоцветных, переложенных золотыми квадратиками. Я ахнула — колонны вздрогнули, кирпичи вылетели и обратились в ничто, и моим глазам вдруг предстали Три Окна — не только Солнечное, но и Лунное и Сумеречное. Я и не думала, что на них нужно было смотреть одновременно. Как же много мы потеряли… А вокруг стояли изваяния существ, настолько прекрасных, чуждых и одновременно знакомых, что мне захотелось оплакать всех погибших братьев и сестер Сиэя, всех верных матери-Энефе детей, которых перебили, как бешеных собак, за то, что они решились отомстить за убийство матери. Я их понимаю. Я понимаю всех вас…

И когда факелы погасли и воздух вокруг затрещал от напряжения, я увидела, что Нахадот тоже поменял облик. Ночная тьма заполнила ту часть Сар-энна-нем, где он стоял, но эта тьма отличалась от той, что я видела в свою первую ночь в Небе. Здесь его аура подпитывалась воспоминаниями и энергиями древнего благочестия, и он предстал таким, каким был когда-то: первым среди богов, воплощением сладостных мечтаний и ночных кошмаров, союзом и единением всего самого прекрасного и ужасного. В вихре сине-черного несвета мне почудился отблеск лунно-белой кожи и глаза, подобные далеким звездам. Прекрасный облик перетек в нечто настолько неожиданное, что поначалу разум отказался воспринимать это. Однако виденный в библиотеке барельеф предупредил меня о подобной возможности. Во тьме высветилось женское лицо, гордое и властное и настолько ослепительно-прекрасное, что я возжелала ее так же, как желала его в мужском обличье, и мне вовсе не показалось странным и удивительным это любовное томление. Но лицо сменилось чем-то совершенно нечеловеческим и даже отвратительным — там шевелились щупальца, щелкали зубы, и я закричала от ужаса. А затем на месте лица склубилась тьма, и вот она-то и испугала меня более всего.

И он сделал еще один шаг вперед. Я чувствовала этот шаг — вместе с ним двигалось нечто невозможно огромное. Я услышала стон стен Сар-энна-нем — они оказались слишком тонкими и хрупкими и не вмещали в себя столь величественную мощь. Да что там — весь мир не смог бы удержать такую силу. И я услышала, как в небе над Дарром прокатился гром, и земля под ногами содрогнулась. Среди полуночной тьмы сверкнули белые зубы, острые, как у волка. И тут я поняла — надо действовать. Иначе Ночной хозяин убьет мою бабушку прямо у меня на глазах.


Прямо у меня на…

*

Прямо у меня перед глазами она лежит — обнаженное окровавленное распростертое тело, и это не плоть это все что может обернуться плотью и любым живым существом, но какая разница это то же самое что тело и плоть, и вот она мертва, и над ней надругались, а ее прекрасное совершенное тело разодрано в клочья и так не должно быть как это могло случиться и кто это сделал? Кто мог что все это значит он занимался со мной любовью и вот теперь вонзил нож в сердце? И тут все становится понятным — предательство. Я знал, что он зол, что он в гневе, но я даже вообразить не мог… даже представить не мог… Я говорил, что ее страхи беспочвенны. Я думал, что знаю его. Я соберу ее тело в мое и пожелаю, чтобы творение возродило ее к жизни. Наша плоть не предназначена для смерти. Но ничего не меняется, ничего не меняется, некогда я устроил такое место, как ад, и в аду никогда ничего не меняется, а все потому, что я не мог вообразить ничего более ужасного и отвратительного, и вот теперь я в аду.

А потом пришли другие, наши дети, и в глазах детей стоит ужас, одинаковый, их мать богиня, но я не вижу их горя перед глазами черная пелена. Я опускаю ее тело на землю, а на руках стынет ее кровь, наша кровь, кровь сестры возлюбленной ученицы наставницы подруги другого я, и когда я поднимаю голову и отчаянно кричу в ярости, миллионы звезд блекнут и погибают. Никто этого не видит, но я так плачу.

*

Я сморгнула.

Сар-энна-нем принял прежний вид — кругом тени и тишина, а былое величие погребено под кирпичной кладкой и пыльными досками и старыми коврами. И я стою перед бабушкой, хотя и не помню, как вскочила. Нахадот снова надел человеческое лицо, аура уменьшилась до обычных размеров, колышется, как темный плащ, и он пристально смотрит на меня.

И закрыла глаза ладонью.

— Я больше так не могу.

— Й-йейнэ? — Это бабушка.

Она кладет руку мне на плечо. Мне все равно.

— Значит, это все-таки происходит? — Я посмотрела Нахадоту в лицо. — Все идет так, как вы и хотели. Ее душа пожирает мою.

— Нет, — тихо отвечает Нахадот. — Я не знаю, что происходит.

Я изумленно посмотрела на него — и… словом, я не могла повести себя иначе. Последние несколько дней я только и делала, что пугалась, шарахалась и злилась — неудивительно, что это случилось. Я расхохоталась — дико, неудержимо. Я смеялась так громко, что эхо заскакало даже под высокими потолками Сар-энна-нем, и так долго я смеялась, что бабушка с беспокойством поглядела на меня — наверное, решила, что я сошла с ума. Возможно, я действительно обезумела, ибо вдруг мой смех перешел в крик, а радость сменилась свирепым гневом.

— Не знаешь?! Что значит, ты не знаешь?! — орала я на Нахадота.

Кстати, по-сенмитски — не знаю, почему я перескочила на этот язык.

— Ты бог, задери тебя демон! Бог! Что значит, ты не знаешь?!

Он не изменился в лице, и это только распалило меня.

— Когда я создавал вселенную, я оставил возможность для непредвиденных событий, а Энефа вплела неопределенность в жизнь каждого сотворенного существа. Поэтому в мире всегда будет место тайнам, которые даже боги не в силах разгадать.

Я бросилась на него. Мгновение безумного беспредельного гнева длилось целую вечность, и я успела заметить, как в этой тягучей бесконечности он увидел, что я сжала кулак и замахнулась, и в глазах его вспыхнуло что-то вроде изумления. И у него было достаточно времени, чтобы отбить удар или увернуться. Но к моему вящему удивлению, он так не поступил.

Звук удара оказался таким же громким, как потрясенный вздох бабушки.

А потом настала полная тишина. Я чувствовала себя опустошенной. Гнев улетучился. И еще не успел смениться ужасом. Я опустила руку. Костяшки пальцев очень болели.

Нахадота слегка развернуло от удара. Он поднял руку к губе — она кровила.

— Мне, пожалуй, нужно быть с тобой осторожнее, — вздохнул он. — Ты умеешь объяснять, как я не прав, весьма примечательными способами.

Я вдруг поняла, что он говорит о том ударе кинжалом. Когда я проткнула его, защищая Сиэя. Я тебя так долго ждал, сказал он тогда. И вместо того чтобы поцеловать, протянул руку и дотронулся до моих губ. Я ощутила теплую влагу, и инстинктивно облизнула их, и почувствовала, как холодна его кожа и солона его кровь.

Он улыбнулся — странной улыбкой, ее даже можно назвать доброй.

— Тебе понравился вкус?

*

Крови — нет.

А вот кожи — да.

*

— Йейнэ, — снова окликнула меня бабушка.

Мы с Нахадотом наконец-то расцепились взглядами. Я глубоко вздохнула, взяла себя в руки и развернулась к ней.

— Соседние королевства заключили союз? — спросила я. — Онивооружаются?

Она шумно сглотнула — и кивнула в ответ.

— На этой неделе нам выслали формальное объявление войны, но все указывало на это и раньше. Почти два месяца назад наших торговцев и дипломатов изгнали из Менчей. Они сказали, что старый Гемид издал указ о наборе в армию, и новобранцев спешно обучают. Совет полагает, что они выступят где-то через неделю, возможно, и раньше.

Два месяца назад. А меня вызвали в Небо незадолго до этого. Симина поняла, что я сделаю, как только Декарта приказал мне прибыть в столицу.

Совершенно логично, что она решила использовать Менчей. Все ж таки это королевство — самое большое и самое сильное из граничащих с Дарром. И некогда они были нашими самыми злыми врагами. Со времен Войны богов мы не нарушали мира с Менчей, но только потому, что Арамери не желали давать нам разрешения уничтожить друг друга. Но, как и предупреждала Рас Ончи, ситуация изменилась.

Естественно, они подали официальный запрос на разрешение вести войну. Им обязательно нужно было получить формальное право проливать даррскую кровь.

— Я надеюсь, мы тоже начали готовиться — и не отстали от них, — проговорила я.

Конечно, мне теперь нельзя отдавать приказы. Можно только вносить предложения.

Бабушка вздохнула:

— Мы сделали, что смогли. Казна пуста, мы не в состоянии обучить и вооружить новобранцев. Только кормить, и то скудно. Никто не желает давать нам денег взаймы. Мы бросили клич — в добровольцы может записаться любая женщина, если у нее есть конь и доспех. Мужчины тоже могут вступить в армию — если они еще не стали отцами.

М-да, если Совет вынужден призывать в армию мужчин — дело совсем плохо. По традиции мужчины — наша последняя линия обороны. Они физически сильны и обязаны использовать свою силу для исполнения одной и самой важной задачи — защищать дома и детей. Это значило, что Совет воинов постановил: мы можем спасти Дарр, лишь полностью уничтожив противника. Точка, абзац. Иное развитие событий означает конец Дарра.

— Я отдам вам все, что у меня есть! — воскликнула я. — Декарта следит за каждым моим шагом, но теперь у меня есть деньги, я богата и…

— Ни в коем случае.

И Беба снова прикоснулась к моему плечу. Обычно она никогда не дотрагивалась до меня без серьезного повода. Но с другой стороны, раньше она и не вскакивала, чтобы заслонить меня от опасности. Как жаль, что я умру молодой и не сумею узнать ее получше.

— Ты о себе позаботься, — сказала она. — А о Дарре не думай. Хватит.

Я скривилась:

— Как же я могу не думать о…

— Ты же сама сказала: они используют нас, чтобы добраться до тебя. Смотри, что вышло из твоей попытки заставить их торговать с нами.

Я открыла было рот, чтобы заявить — это же только предлог с их стороны! Но не успела. Нахадот резко повернулся к востоку.

— Солнце встает, — проговорил он.

В арке входа светлело небо. Как быстро прошла эта ночь…

Я тихонько выругалась и сказала:

— Я сделаю, что смогу.

И тут — неожиданно для себя — вдруг шагнула вперед и заключила Бебу в объятия. Прижала к себе и долго так стояла. Раньше я не позволяла себе таких вольностей. Сначала она напряглась — видимо, тоже не ожидала, что я брошусь к ней на шею, — а потом вздохнула и положила руки мне на спину.

— Ты так похожа на своего отца, — прошептала она.

А потом очень осторожно от себя отодвинула.

Нахадот обнял меня — тоже осторожно, почти нежно. И я почувствовала, что моя спина упирается в человеческое тело, обвитое аурой мрака. А затем я перестала чувствовать и это, и стены Сар-энна-нем исчезли, и вокруг воцарились холод и темнота.

И я вновь оказалась в своей комнате в Небе — лицом к окну, в котором еще не посветлело небо. Хотя нет, над далеким горизонтом появилась полоска рассвета. Я была одна — странно, но хорошо. Все-таки день выдался длинным и очень, очень тяжелым. Я упала на кровать, не раздеваясь, — хотя сон пришел не сразу. Я лежала, и наслаждалась тишиной, и пыталась успокоить скачущие мысли. Однако на поверхность из глубины поднялись, подобно двум пузырькам, две особо настойчивые.

Моя мать жалела, что заключила сделку с Энефадэ. Она продала меня им, но не без колебаний. Мне даже доставляла определенное извращенное удовольствие мысль о том, что она пыталась убить меня при рождении. Очень похоже на нее — лучше уничтожить собственную плоть и кровь, чем отдать на поругание. Возможно, она решила, что примет меня только на определенных условиях, но позже, когда обрушившееся на нее материнство перестанет влиять на чувства. Когда она сможет посмотреть мне в глаза и убедиться, что одна из живущих во мне душ принадлежит именно мне.

Вторая мысль облеклась в более простую форму — форму вопроса. Правда, очень тревожного.

А отец — знал о сделке?

17

УТЕШЕНИЕ


Все эти ночи, во всех снах, я смотрела на мир через тысячи глаз. Пекари, кузнецы, ученые, короли — обычные и великие. Каждую ночь я проживала их жизни. Но хотя снов мне приснилось порядочно, один мне показался весьма примечательным.

В нем я увидела темную, пустую комнату. Почти без мебели. Старый стол. В углу свалены сбитые рваные простыни — спальное место, не иначе. Рядом валяется мраморный шарик. Нет, не мраморный. Маленький, голубой, с одного бока по голубому идут коричневые и белые пятнышки. Я знаю, чья это комната.

— Ш-ш-ш, — слышится голос, и в комнате вдруг появляются люди.

Тоненькая фигурка прильнула к большой и темной.

— Ш-ш-ш. Рассказать тебе сказку?

— М-м-м, — тянет маленький человечек.

Он сидит у большого на коленях. Ребенок. Это ребенок.

— Да. Пожалуйста, папа, расскажи мне сказку — такую же прекрасную и лживую, как предыдущая.

— Ну будет тебе. Такой цинизм детям не к лицу… Будь хорошим мальчиком, иначе не вырастешь таким же большим и сильным, как я.

— А я никогда не буду как ты, папа. А это, кстати, твоя любимая лживая сказка.

Я вижу спутанные темные волосы цвета каштана. Гладящую их руку — пальцы длинные и тонкие. Очень красивые. Отец?

— Я видел, как ты рос, — все эти нескончаемые годы. Прошло десять тысяч лет, потом сто тысяч…

— И что же, мой блистательный отец-солнце распахнет свои объятия, когда я вырасту большой и сильный? И определит мне почетное место рядом с собой?

Вздох.

— Если ему станет одиноко — такое возможно.

— А я не хочу быть с ним!

Ребенок выворачивается из-под гладящей руки и смотрит вверх. В его глазах отражается свет — прямо как у дикой кошки в лесу.

— Я никогда, никогда тебя не предам, папа! Никогда!

— Ш-ш-ш…

Отец наклоняется и нежно целует ребенка в лоб:

— Я знаю.

И ребенок бросается ему на грудь и утыкается лицом в мягкую темноту. И плачет. Отец держит его в объятиях, нежно укачивая, а потом начинает петь. В его голосе я слышу отзвуки всех колыбельных, что матери поют ночью младенцам, и шепот отцов, которые утешают детей, говоря, что все будет хорошо. Я не понимаю, откуда в них столько боли, но боль кругом, она сковывает их, подобно цепям, но я знаю, что их любовь — защита от этой боли.

Такое нельзя видеть чужому человеку. Я отпускаю невидимые пальцы сна, и он тонет вместе с тихой колыбельной и исчезает в темноте.

*

А вот на следующий день я проснулась и поняла, как это плохо, когда ты не выспался. В голове плескалась густая муть. Я села на краю кровати, поджав колени к подбородку, уставилась на сияющее в окне ясное солнечное небо и подумала — я ведь умру.

Я — УМРУ.

Через семь дней. Нет, уже через шесть.

Умру.

Стыдно, конечно, но я долго себя жалела. Раньше до меня как-то не доходило, что я попала в поистине безвыходную ситуацию. Да, мне грозила гибель, но эта мысль как-то отступила — меня гораздо больше занимали нависшая над Дарром опасность и небесный заговор. Но сейчас никто не лез мне в душу и не раздирал ее на части — и ничто не отвлекало меня от мыслей о смерти. А мне еще и двадцати нет. Я даже полюбить никого не успела. Я так и не овладела техникой девяти кинжалов. Я никогда — боги мои. Да я вообще не жила! Только делала то, что положено! Что велел долг! Стала энну. Потом стала Арамери. Как же так получилось, что я должна скоро умереть?! Не верю! Впрочем, что проку в том, чтобы отрицать очевидное.

И если Арамери все-таки не убьют меня, Энефадэ уж точно расстараются. Для них я — не более чем ножны для меча, которым они надеются сразить Итемпаса. Ключ к свободе. Если церемонию передачи власти отложат или каким-то чудом я все-таки стану наследницей Декарты, сомневаться не приходится — Энефадэ убьют меня. Непременно убьют. У меня ведь, в отличие от других Арамери, защиты от них нет. Именно за этим они и изменили магию моей сигилы. Убив меня, они освободят душу Энефы с минимальными потерями для нее. Сиэй оплачет мою гибель — и больше никто в Небе обо мне не пожалеет.

И так я лежала на кровати, и дрожала, и плакала, и, наверное, так бы и пролежала, и продрожала, и проплакала целый день — то есть одну шестую оставшегося срока моей жизни, — но тут в дверь постучали.

Я быстро привела себя в порядок. Ну… на самом деле не очень-то у меня это получилось. На мне болталась вчерашняя одежда, волосы торчали в разные стороны, лицо припухло, глаза покраснели. Я даже в ванной не была. Я открыла дверь и в щелку увидела Теврила. В одной руке он держал поднос с едой.

— Приветствую, кузина…

Тут он осекся, оглядел меня внимательнее и ужаснулся:

— Какого демона? Что с тобой случилось?

— Н-ничего, — пробормотала я и попыталась захлопнуть дверь.

Но он успел подставить свободную руку, и у меня ничего не вышло. Он отпихнул меня от двери и пролез в комнату. Я бы, конечно, возмутилась, но слова застряли в глотке, потому что он смерил меня взглядом, которым по праву могла бы гордиться бабушка.

— Ты что же, получается, сдалась? — строго спросил он. — Ты позволишь им победить тебя?

У меня отвисла челюсть. Он вздохнул:

— Сядь.

Я подобрала челюсть и успешно закрыла рот.

— А как ты…

— Йейнэ, новости о любом событии во дворце стекаются ко мне. Например, про близящийся бал. И про то, что произойдет после него. Обычно полукровок ни во что не посвящают, но у меня есть связи.

Он прихватил меня за плечи и легонько встряхнул:

— Я так понимаю, тебе тоже все рассказали. И поэтому ты решила тут рассесться и утонуть в море собственных слез.

При других обстоятельствах я бы, наверное, обрадовалась, что он в конце концов решился назвать меня по имени. Но сейчас лишь глупо помотала головой и потерла виски. Там поселилась тупая гнусная боль.

— Теврил, ты не…

— Сядь, тебе говорю. Дура. Сядь, кому сказал! Ты же сейчас в обморок грохнешься, и мне придется позвать Вирейна. А тебе — кстати — совсем не нужно, чтобы я его звал. Его лекарства весьма эффективны — и столь же мерзки на вкус.

Он взял меня за руку и отвел к столу:

— Я пришел, потому что мне передали, что ты не заказывала ни завтрака, ни обеда. И я подумал — вдруг она снова решила уморить себя голодом?

Он опустил нас с подносом на кровать, взял тарелку с каким-то нарезанным фруктом, наколол кусочек на вилку и пихал мне это в лицо до тех пор, пока я не разомкнула губы и не проглотила злосчастный плод.

— Я когда тебя первый раз увидел, подумал — какая разумная девушка! Клянусь всеми богами, в этом дворце разумные сходят с ума, а неразумные теряют остатки разума, но я не ожидал, что ты сдашься так легко. Ты же воин! Это так по-вашему ведь называется? Ходят слухи, что ты бегаешь полуголая среди деревьев и тычешь во все стороны копьем!

Я злобно вытаращилась на него, и обида пробилась даже сквозь тяжелую муть в голове.

— Какая чушь! Что ты несешь!

— О! Ты обиделась! Значит, еще не умерла. Отлично.

И он поднял мой подбородок двумя пальцами и заглянул мне в глаза:

— Они еще не одержали над тобой верх. Ты поняла меня?

Я дернулась в сторону, вцепившись в гнев, как утопающий в соломинку. Злиться лучше, чем умирать от отчаяния, хотя и равно бесполезно.

— Ты понятия не имеешь, о чем болтаешь. Мой народ… Я приехала сюда, чтобы помочь им. А теперь они в опасности — и все из-за меня!

— Да. Это я тоже слышал. Но ты же знаешь, что и Релад, и Симина — завзятые лжецы? Знаешь или нет? И ты ни в чем не виновата. Симина спланировала все это задолго до того, как ты прибыла в Небо. Просто в этой семье дела иначе не делаются.

Он поднес мне ко рту кусок сыра. Пришлось откусить, прожевать и проглотить — чтобы он убрал его от моего лица.

— Если это…

Тут он сунул мне под нос еще дольку фрукта, я сердито отпихнула вилку, фрукт улетел и шлепнулся где-то рядом со стеллажами.

— Если это правда, то ты понимаешь — я ничем не могу помочь своей стране! Враги Дарра готовятся к войне! Моя страна ослаблена, мы даже одну армию разбить не сможем, не говоря уж о таком множестве врагов!

Он очень серьезно кивнул и наставил на меня вилку с новым куском фрукта.

— Похоже, это все подстроил Релад. Симина обычно действует хитрее. Хотя, по правде говоря, такое и с него, и с нее станется. Декарта не оставил им времени на более изощренные козни, а когда сроки поджимают, и он, и она действуют неуклюже.

Фруктовая мякоть показалась мне соленой.

— Тогда скажи мне… — Я поморгала, пытаясь согнать с ресниц слезы. — Что мне делать, Теврил? Ты говоришь — я сдалась, я позволила им выиграть, но что мне делать-то, а?

Теврил отложил в сторону тарелку, взял мои руки в свои и наклонился ко мне. И я заметила, что глаза у него зеленые. Хотя и немного темнее моих. Я почему-то никогда не задумывалась над тем, что мы состоим в близком родстве. Я Арамери не воспринимала не то что как родственников — я их и людьми-то не считала.

— Ты должна бороться, — жестко и твердо проговорил он.

И до боли сжал мои пальцы.

— Ты должна бороться до последнего.

И я вдруг поняла одну важную вещь. Возможно, из-за того, что он так сильно сжал мне пальцы. Или потому, что в его голосе звучала такая настойчивость. Словом, я поняла.

— А ты ведь и сам хочешь стать наследником?

Он изумленно заморгал — а потом горько улыбнулся.

— Нет, — тихо ответил он. — Не хочу. Нет, я не хочу, чтобы меня назначили наследником, да еще и на таких условиях. Нет, я тебе не завидую. Но…

И Теврил отвернулся, и взгляд его скользнул по окнам, и я увидела в нем горькое разочарование, снедавшее его большую часть жизни. Он знал и не мог сказать вслух: я ведь столь же умен, как Релад и Симина. И я силен духом и тоже достоин власти. И способен повести за собой людей.

И если бы ему дали такой шанс — о, он бы так просто не сдался. Он бы воспользовался им в полной мере. Он бы сражался до конца — даже без надежды на победу, потому что сдаться означало бы уступить глупым предрассудкам насчет степеней родства — «полное родство», «полукровка», «квартерон»… Есть ли в этом логика? Да никакой! Разве амн вправду превосходят все остальные народы? Глупости. И что же, из-за этого он должен всю жизнь оставаться обычным слугой? Как несправедливо…

А я обречена оставаться пешкой в чужой игре? Хм. И вот тут я нахмурилась.

Теврил это заметил:

— Я смотрю, ты оживаешь…

Он вручил мне тарелку с фруктами и поднялся на ноги:

— Когда съешь это, переоденься. Я хочу тебя кое-куда отвести.

*

Я не сразу поняла, что сегодня праздник. День Огня. Местный какой-то праздник, амнийский. Я о нем знала, но не интересовалась, что там да как. А когда Теврил вывел меня из комнат в коридор, я услышала взрывы смеха и сенмитскую музыку — которая мне никогда не нравилась. Странная, неритмичная, с непривычными для слуха минорными переходами — в общем, слушать такое могли лишь утонченные особы с рафинированным вкусом.

Я обреченно вздохнула — неужели мы идем туда, где играют это непонятно что? Но Теврил лишь покачал головой:

— Ну нет. На ту вечеринку ты, кузина, не пойдешь.

— Почему это?

— Потому что она для чистокровных. Тебя пропустят без проблем, даже полукровке вроде меня позволят остаться. Но я бы советовал избегать светских мероприятий для отмеченных сигилой полного родства — если, конечно, есть желание по-настоящему развлечься. Потому что у них… очень странные представления о развлечениях.

И взгляд его сделался таким мрачным, что я решила не пускаться в расспросы.

— Сюда.

И он повел меня в противоположную сторону. Мы спустились на несколько уровней и двигались, насколько я могла понять, к сердцу дворца. В коридорах сновали люди, точнее слуги, причем страшно занятые. Они едва успевали выдохнуть приветствие для Теврила — и тут же уносились дальше по коридору. Меня, похоже, они и вовсе не замечали.

— Куда они все идут? — спросила я.

Теврил хитро улыбнулся:

— Работать. Я сделал сегодняшние смены короткими, а они, наверное, вспоминали о работе в последний момент. Видно, веселье уже в разгаре.

— Веселье?..

— Ну-у-у-у…

Мы свернули по плавно изгибающемуся коридору, и я увидела перед собой широченные прозрачные двери.

— Вот мы и на месте. В центральном дворе. Поскольку вы с Сиэем дружны, думаю, магия сработает и для тебя, но если нет, если я исчезну, просто жди меня в коридоре, я за тобой обязательно вернусь.

— Что?

Они сговорились, что ли? В последнее время все кому не лень обращаются со мной как с маленьким ребенком…

— Увидишь.

И он распахнул двери.

Моим глазам предстала совершеннейшая идиллия. Точнее, это была бы совершеннейшая идиллия, если бы не одно маленькое обстоятельство: мы находились ровно в сердце дворца, который парил в небе на высоте полумили. И тем не менее передо мной простиралось что-то вроде огромного зала с высоченным потолком, все пространство занимали аккуратные ряды маленьких домиков, между ними тянулись столь же аккуратные и чистенькие мощеные дорожки. Я безмерно удивилась: домики построили не из тускло сияющей недоперламутровой штуки, из которой состоял остальной дворец, а из обычного камня и кирпича. Добавьте к этому мешанину архитектурных стилей — опять же не похожих на тот, в котором был выдержан дворец, тут я замечала сплошные острые углы и прямые линии. Домики не походили и друг на друга — вот токкский, а вот мекатский стиль, а вот и невероятно яркая золотая крыша — неужели иртская? Я посмотрела вверх и поняла: центральный двор — это такой как бы цилиндр в центре дворца. Над нами голубел абсолютно правильный кружок ясного, безоблачного неба.

И тишина. Ни души на улочках между домиками. Даже ветер не дует.

Теврил взял меня за руку и перевел через порог — и я ахнула. Тишины как не бывало! В мгновение ока проходы между домами заполнились людьми, они толпились, смеялись, и толкались, и перекрикивались, и их голоса сливались в нестройный хор радости, которому я бы не изумилась в других обстоятельствах, все же праздник есть праздник, но все это вдруг взялось из ниоткуда! Кругом звучала музыка, приятнее, чем сенмитская, но все равно непривычная. Играли где-то рядом, видимо на площади между домами. Я разобрала звуки флейты и барабана, а вокруг царило вавилонское смешение языков — из них лишь один показался знакомым, говорили по-кентийски — и тут кто-то схватил меня за руку и развернул к себе.

— Шаз, ты ли это! А я-то думал… — Амниец, цапнувший меня за локоть, разглядел мое лицо и побледнел — хотя куда уж ему бледнеть, с такой-то белой кожей. — Ох ты ж демон меня побери…

— Все в порядке, — быстро сказала я. — Вы просто ошиблись, и я не в обиде.

Сзади меня вполне можно принять за теманку, наршеску — ну и вообще за северянку. Кстати, неведомый ухажер окликнул меня по мальчишескому имени. Однако он впал в испуганное оцепенение не по этой причине. Его взгляд не мог оторваться от моего лба — и сигилы полного родства над бровями.

— Да ничего страшного, Тер. — Сзади подошел Теврил и положил мне руку на плечо. — Это новенькая, принимайте.

Бедняга с облегчением выдохнул и слегка порозовел.

— Прощения просим, благородная госпожа, — протараторил он вежливое приветствие. — Я тут просто… м-да.

И жалостно улыбнулся:

— Ну вы поняли.

Я горячо заверила его, что все, все поняла, хотя сама не очень понимала, что я должна была понять. Амниец радостно бросился прочь и замешался в толпу, а мы с Теврилом оказались предоставлены самим себе, хотя, конечно, нельзя сказать, что мы остались наедине — в такой-то толпище. У всех, кто здесь веселился, на лбу стояли отметки низкорожденных. Тут развлекались одни слуги — причем в огромном количестве, не меньше тысячи. Теврил настолько вышколил их, что мы их почти не замечали — а их тут целая армия! Хотя я сама могла бы догадаться, что слуг во дворце всяко больше, чем высокорожденных.

— Не сердись на Тера, — заметил Теврил. — Сегодня — один из немногих дней в году, когда мы чувствуем себя свободными. Он просто не ожидал увидеть… это.

И он красноречиво кивнул на мою отметину.

— А что здесь происходит? Как все эти люди?..

— Это такая маленькая услуга от Энефадэ. — И он радостно махнул в сторону входа, а потом куда-то неопределенно вверх.

И тут я заметила, что центральный двор обволакивало стеклянистое бледное сияние. Мы стояли внутри огромного прозрачного… пузыря. Точнее, чего-то пузыреобразного. Вот она какая, божественная магия.

— Люди с отметиной квартерона и выше войдут сюда и ничего не увидят, — пояснил Теврил. — Исключение сделали для меня, как ты видишь, ну и для тех, кого мы решаем сюда пригласить. И мы вольны здесь праздновать и веселиться, как нам угодно. А высокорожденным сюда ходу нет — хотя им и хочется завистливо потаращиться на «причудливые обычаи простолюдинов». Словно мы какие-нибудь звери в клетке! Нет уж, обойдутся…

Я наконец-то поняла, что к чему, и улыбнулась. Вот оно что. Такой себе вполне бескровный и молчаливый бунт — не удивлюсь, что не единственный, — против чистокровных родственничков. Возможно, если бы я прожила в Небе подольше, меня бы посвятили и в другие бунтовские тайны…

Но конечно, я до этого не доживу.

От этих мыслей веселье разом слетело с меня — хотя вокруг продолжали гомонить и радоваться. Теврил ухмыльнулся и схватил меня за руку:

— Ну, хватит кукситься! Смотри, как тут весело! Давай, развлекайся!

И он отпустил меня, и его тут же подхватила женщина и утащила за собой. Я лишь увидела, как мелькнула рыжая шевелюра, и он смешался с толпой.

А я осталась стоять, где стояла. Чувствуя себя обделенной и несчастной — несчастной понятно почему, а почему обделенной — непонятно. Слуги веселились, и никому не было до меня никакого дела. А я никак не могла проникнуться праздничным настроением — все-таки здесь слишком шумно и ничего не понятно. И даррцев не видно. И ведь наверняка никого из них не должны через пару деньков казнить. И совершенно точно никому из этих веселых и беззаботных людей не запихали в тело душу богини, чтобы она вот так там сидела, росла и отравляла все их мысли и чувства!

Но Теврил притащил меня сюда, честно пытаясь отвлечь от грустных мыслей, и было бы неучтиво развернуться и уйти. И я принялась высматривать тихое местечко, чтобы усесться и не мешаться под ногами. Мне попалось на глаза знакомое лицо — точнее, я почему-то решила, что оно знакомое. На пороге домика стоял юноша и смотрел на меня с приветливой улыбкой. Так, как будто мы с ним знакомы. На вид чуть старше меня, симпатичный и худенький, похож на теманца, правда, глаза не теманские, бледно-зеленые, — и тут я ахнула и решительно направилась к нему.

— Сиэй?

Он ухмыльнулся:

— Рад тебя видеть. В особенности здесь.

— Ты… такой…

Я некоторое время постояла, хлопая глазами, а потом все-таки решила — что пользы глупо таращиться? В конце концов, я прекрасно знала, что Нахадот — не единственный из Энефадэ, кто способен изменять облик.

— Так это ты сделал? — И я обвела рукой мягко светившийся над нашими головами защитный купол.

Он пожал плечами:

— Люди Теврила оказывают нам массу услуг в течение года, так что было бы нечестно не отплатить им добром за добро. И вообще, мы, рабы, должны держаться друг друга.

В голосе его сквозила горечь — прежде он так не разговаривал. Но слова прозвучали, как ни странно, утешительно — возможно, из-за моего отчаянно скверного настроения. Так что я уселась на ступеньку, на которой он стоял. И мы молча смотрели, как остальные веселятся. А потом я почувствовала, как он дотронулся до моих волос. И погладил их. И это тоже утешило меня. В любом облике он оставался прежним Сиэем.

— Они так быстро растут и меняются, — тихо проговорил он, глядя, как весело пляшут люди — музыканты старались изо всех сил. — Иногда я готов возненавидеть их за это.

Я удивилась: что это на него нашло сегодня?

— Разве не вы, боги, сотворили нас такими?

И тут он посмотрел на меня, и мне разом стало тошно и больно — такое на его лице выступило смятение. Энефа. Он говорил со мной, видя во мне Энефу.

А потом смятение исчезло, и он грустно улыбнулся:

— Прости.

Я бы хотела рассердиться, но не могла — такое печальное у него сделалось лицо.

— Я очень похожа на нее?

— Дело не в этом, — вздохнул он. — Просто иногда… ну… иногда кажется, что она только вчера умерла.

Ученые утверждают, что Война богов случилась более двух тысяч лет назад. Я отвернулась от Сиэя и тоже вздохнула — да уж, между нами пропасть. Ничего не попишешь.

— Ты не похожа на нее, — сказал он. — Совсем не похожа.

Я не хотела говорить о ней. И промолчала. Только подобрала колени к подбородку. А Сиэй снова принялся гладить меня по волосам. Словно котенка.

— Она была сдержанная. Прямо как ты. Но и все — больше никакого сходства. Она была… холоднее, чем ты. Не такая скорая на гнев — хотя такая же взрывная. И такая же свирепая — если уж злилась, так злилась. Поэтому мы ходили на цыпочках. Только бы ее не разозлить.

— Ты так говоришь, словно бы вы ее до смерти боялись.

— Естественно, мы ее до смерти боялись. Иначе и быть не могло!

Ничего не понимаю.

— Разве ты не ее сын? Точнее, она же была твоя мать!

Сиэй помолчал, обдумывая ответ. Вот она, пропасть.

— Ну… это трудно объяснить.

Ненавижу. Ненавижу эту пропасть. Я хотела перекинуть через нее мост. Но не знала как. И потому просто сказала:

— А ты постарайся.

Гладящая мои волосы рука замерла. А потом он хихикнул и с неожиданной теплотой в голосе проговорил:

— А хорошо, что ты не из тех, кто мне поклоняется. Ты бы меня довела до безумия своими просьбами.

— А ты бы, небось, наплевал на все мои молитвы, да и дело с концом, — улыбаясь, заметила я.

— Ох, безусловно наплевал бы! Но в отместку я бы мог, к примеру, запустить тебе в постель саламандру!

Я рассмеялась — неожиданно для себя. Впервые за этот день я почувствовала себя человеком. Живым человеком. Продлилось это недолго — я отсмеялась, и волшебное ощущение меня покинуло. Но все равно мне полегчало. И вдруг, повинуясь неясному побуждению, я обхватила его ноги и приникла головой к коленям. А он снова погладил меня по голове.

— Появившись на свет, я не нуждался в материнском молоке, — медленно проговорил Сиэй.

На этот раз он не врал. Просто ему было трудно подыскать нужные слова.

— Не нужно было защищать меня от опасностей. Петь колыбельные. Я слышал песни, которые звезды пели друг другу, и для миров, которые попадались мне на пути, я был большей опасностью, чем они для меня. И все же, по сравнению с Тремя, я был слаб. Я походил на них, но уступал в силе. Существенно. Именно Наха убедил ее сохранить мне жизнь и посмотреть, что из этого получится.

Я нахмурилась:

— Она… что же… хотела… убить тебя?

— Да.

Почувствовав мой ужас, он фыркнул.

— Она беспрерывно всех убивала, Йейнэ. Она — не только жизнь, но и смерть. Сумерки бывают рассветными — и вечерними. Об этом все почему-то забывают.

Я оглянулась на него. И он осторожно убрал руку от моей головы. И было что-то в этом движении — что-то такое жалкое, отдающее раскаянием и сомнением, совершенно не подходящее богу, — что я вдруг разозлилась. А ведь он все честно рассказал. Да, у богов странные и непонятные человеку отношения, но он — ребенок, а Энефа — она была его мать, и он любил ее той нерассуждающей любовью, какой любой ребенок любит мать. А она… она едва не убила его! Словно заводчик, отбраковавший непородного жеребенка…

Или как мать, избавляющаяся от опасного приплода…

Нет. Нет. Это совсем другая история.

— Что-то эта Энефа мне не нравится, — сердито прищурилась я.

Сиэй едва не подпрыгнул от удивления, вытаращился — а потом от души расхохотался. Заразительно, хоть и донельзя глупо. Ну да, когда очень больно, либо кричишь, либо хохочешь. Я тоже улыбнулась.

— Спасибо, — хихикая, выдавил из себя Сиэй. — Ненавижу этот облик. В нем я склонен к ненужным сантиментам.

— Ну так превратись обратно в ребенка.

По правде говоря, ребенком он мне нравился больше.

— Не могу. — И он красноречиво ткнул пальцем в купол. — Эта штука слишком много сил забирает.

— Ах вот оно что.

И я задумалась: а какое же у него тогда обычное — нормальное, так скажем — обличье? Деточка-пипеточка? Или этот юноша со скучающим взглядом старика, который вылезал из него всякий раз, когда он уставал скакать, как беззаботное дитятко? Или что-нибудь вовсе третье? Но этот вопрос я не сумела задать — он был бы слишком личным и… болезненным для него. Поэтому мы некоторое время молчали, глядя, как весело пляшут слуги.

— Что ты собираешься делать? — спросил Сиэй.

Я снова прислонилась к его коленям и ничего не ответила.

Он вздохнул:

— Я бы обязательно пришел тебе на помощь. Но я не знаю, что делать. Ты ведь… ты понимаешь это?

От этих слов на душе неожиданно потеплело. Я улыбнулась:

— Да. Я знаю. Хотя и не очень понимаю. Я просто обычная смертная. Как все остальные.

— Нет. Ты не такая, как все остальные.

— Хорошо. Не такая. И тем не менее… да, я немного другая… — Громко я это сказать не решилась — мало ли, может, кто-то подслушивает, не надо рисковать. — Но ты сам это сказал. Даже если бы я дожила до ста лет, что моя жизнь по сравнению с вашей? Вы и моргнуть не успеете, она уже пройдет. Я для тебя — ничто. Как те, другие.

И я кивнула в сторону самозабвенно веселившихся людей.

Он тихо рассмеялся — и снова в его голосе прозвучала горечь.

— Ох, Йейнэ. Ты, похоже, и впрямь так ничего и не поняла. Если бы смертные ничего для нас не значили, нам бы жилось гораздо легче. И вам, кстати, тоже.

Я не нашлась с ответом. Поэтому продолжила сидеть молча, и он тоже ничего не говорил, а вокруг нас своим чередом шло веселье.

*

Я ушла из центрального двора ближе к полуночи. Праздник был в самом разгаре, но Теврил вышел вместе со мной и проводил меня до дверей. Он прилично выпил, хотя пьяным не был. Не то что некоторые.

— Не имею права на похмелье — утром нужно быть трезвым как стекло, — сообщил он мне в ответ на упрек.

У дверей в мои комнаты мы остановились.

— Спасибо тебе, — искренне поблагодарила я.

— Разве это веселье? — покачал он головой. — Я же видел — ты ни разу не станцевала. За весь вечер. И — бьюсь об заклад — не осушила ни одного бокала вина. Я прав?

— Да. Но мне стало легче.

Я попыталась найти нужные слова, но это оказалось сложнее, чем я думала.

— Понимаешь, в глубине меня все равно шевелилась эта мысль: что я здесь делаю? Зачем так бездарно провожу одну шестую часть оставшейся мне жизни?

Тут я улыбнулась, а Теврил недовольно поморщился.

— Но… все равно. Вокруг все веселились… так что мне стало лучше.

Его глаза были полны сочувствия. И я снова подивилась про себя: а с чего это он мне помогает? Возможно, он чувствовал во мне родственную душу. Возможно, я ему даже нравилась. Конечно, здорово, если это так. Наверное, поэтому я расчувствовалась и погладила его по щеке. Он растерянно заморгал — но не отстранился. Это мне тоже понравилось, и я решила — была не была.

— Наверное, я по вашим меркам не красавица, — забросила я удочку.

Пальцы нащупали на его щеке что-то похожее на щетину — ах да, на островах ведь мужчины отращивают бороды. Борода! Как экзотично! И… возбуждающе.

За это мгновение по лицу Теврила пробежало с десяток мыслей, а потом он медленно расплылся в улыбке:

— Ну… А я по вашим, наверное, тоже не идеал мужчины. Видал я ваших даррских красавцев. Чистые жеребцы…

Я нервно хихикнула:

— Ну мы же, вообще-то, родственники…

— Это Небо, детка.

Если нужно причину, то это — причина.

И я открыла дверь, схватила его за руку и затащила в комнату.

Он оказался на удивление нежен — а может, мне так почудилось из-за недостатка опыта. А еще я обнаружила, что под одеждой кожа у него бледная-бледная, а плечи покрыты какими-то пятнышками, похожими на леопардовые, только поменьше и не такие частые. Его прикосновения были приятными, тело — сильным и сухощавым, и мне понравились звуки, которые он издавал. Он изо всех сил старался доставить мне удовольствие, но я была слишком напряжена, одинока и испугана — в общем, меня не унесло вихрем страсти. Но я была не в обиде.

В мою постель нечасто попадали мужчины, поэтому спала я не очень хорошо. А ближе к утру встала и пошла в ванную — в надежде, что теплая вода успокоит меня и я смогу уснуть. Пока ванна наполнялась, я пустила воду в раковине и побрызгала на лицо, потом долго смотрела на себя в зеркало. Вокруг глаз появились морщинки — с ними я выглядела старше. Я дотронулась до губ — как грустно опущены их уголки, совсем не похоже на веселую девочку, какой я была всего несколько месяцев назад. Та девочка не была невинной — вожди не могут позволить себе такой роскоши, — но она была счастлива. Более или менее. А сейчас? Когда в последний раз я чувствовала себя счастливой? Не помню.

И тут я вдруг взяла и разозлилась на Теврила. По крайней мере, доставленное в постели удовольствие меня расслабило и отвлекло от мрачных мыслей. И в то же время я осталась разочарована — потому что Теврил мне нравился и в том, что случилось, была и его вина.

А потом меня посетила еще одна тревожная мысль — и с ней я даже некоторое время боролась: меня раздирало на части между противоестественным желанием подергать смерть за усы и суеверным страхом.

И я поняла, почему с Теврилом все вышло не так хорошо, как могло быть.

Никогда не шепчи его имя в темноте.

Нет. Это глупо. Нет. Нет. Нет. Или ты хочешь, чтобы он ответил?

И меня вдруг захлестнуло дикое, безрассудное желание. Оно кувыркалось и билось в моей голове, колотилось и бабахалось, пытаясь оформиться в мысль, а оно было так-себе-еще-не-мысль. И я посмотрела в зеркало и увидела, как мысль принимает форму и становится очевиднее и смотрит на меня из моих же глаз — чересчур широко раскрытых, зрачки увеличены. Мысль. Я облизала губы и почувствовала, что они чужие. Они принадлежали другой женщине. Храброй. И глупой. Не такой, как я.

В ванной было светло из-за сияющих стен, но тьма имеет много обличий. Я прикрыла глаза и сказала черноте под веками:

— Нахадот.

Я сказала это.

Губы едва шевельнулись, произнося его имя. Я выдохнула слово одним тихим облачком, чуть слышно. Шум льющейся воды и стук моего сердца заглушили его — так тихо я произнесла. Но я все ждала. Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Ничего не произошло.

Я почувствовала себя разочарованной — хотя с чего бы? А потом с облегчением вздохнула — и жутко разозлилась на себя. Да что со мной, какого Вихря я тут стою и предаюсь фантазиям? В жизни не делала большей глупости. Наверное, я все-таки потихоньку схожу с ума.

Я отвернулась от зеркала — и стены погасли.

— Да что…

Я не успела договорить, потому что мои губы запечатали приникшие к ним другие.

Разум не успел мне сказать, кто это, зато поцелуй объяснил все. Безвкусная слюна, рот мокрый и сильный, жадный, проворный язык, подобно змее проникший в меня. Холодные губы, холоднее, чем у Теврила. А во мне родилось ответное странное тепло, и когда его ладони прошлись по телу, я не выдержала и зовуще, жаждуще изогнулась — и часто задышала, потому что губы оторвались от моих и скользнули вниз по шее.

Я знала — надо это прекратить, во что бы то ни стало прекратить! Я знала — это его излюбленный способ отнимать жизни. Но когда невидимые путы подняли меня и накрепко прижали к стене, а пальцы проникли меж бедер и принялись наигрывать там тайную нежную музыку, разум оставил меня. Губы, его губы — они были повсюду. Наверное, у него не один рот, ох, наверное, у него их десятки… И я стонала и вскрикивала, и он целовал меня, приникая к губам и выпивая мои стоны, как вино. А когда у меня получалось сдержаться и не кричать, он приникал лицом к моим волосам, и я слышала его легкое и частое дыхание. Я пыталась обнять его, дотронуться — но мои руки встретили лишь пустоту. Его пальцы сделали что-то доселе невиданное — и я закричала на пределе легких, но он снова приник к моим губам и поглотил весь звук, и весь свет, и всякое движение. И не осталось ничего, лишь голое удовольствие, и оно длилось вечно. Если бы он избрал убить меня там и тогда, я бы счастливо вручила ему свою жизнь.

А потом все кончилось.

Я открыла глаза.

И сползла по стене на пол. У меня тряслись ноги и руки. Стены снова светились. Исходящая паром вода до краев наполнила ванну, краны кто-то закрыл. Но я была одна.

Я поднялась на ноги и приняла ванну. Потом вернулась в кровать. Теврил что-то пробормотал во сне и положил на меня руку. Я свернулась калачиком и прижалась к нему и остаток ночи убеждала себя, что дрожу от страха и ни от чего более.

18

УБЛИЕТТА


Ныне я знаю многое из того, чего раньше не знала.

Вот, например, что я знаю: сразу же после своего рождения Блистательный Итемпас напал на Ночного хозяина. Они обладали свойствами настолько противоположными, что поначалу вражда казалась естественной и неизбежной. Несчитанные зоны вечности они сражались друг с другом, и победы сменялись поражениями в бесконечной череде битв. Однако постепенно оба поняли, что война бессмысленна и что в глазах вечности подобное противостояние не могло увенчаться победой ни одного из участников.

В процессе — и совершенно случайно! — они создали массу вещей. Нахадот породил безвидную пустоту, а Итемпас — силу тяжести, движение, причинно-следственные связи и время. Из пепла каждой сгоревшей в ходе баталий звезды боги создавали нечто новое — новые звезды, планеты, сверкающие цветные туманности и чудесные галактики, которые завивались спиралью и пульсировали. Постепенно вселенная принимала нынешний облик. А когда пыль на поле битвы улеглась, оба бога оглядели творение и нашли, что оно хорошо.

Кто сделал первый шаг навстречу примирению? Думаю, не обошлось без недоразумений, непониманий и обмана. И сколько прошло времени, прежде чем ненависть обернулась терпимостью, а затем переросла в уважение и доверие? А потом и в нечто большее. А когда это все же случилось, любили ли они друг друга так же страстно, как и сражались?

Легендарная, поистине завораживающая история любви. И страшная. Очень страшная. Потому что она еще не закончена.

*

Рано утром Теврил отправился на работу. Мы обменялись от силы парой слов, но друг друга поняли: все, что случилось прошлой ночью, — не более чем акт дружеской поддержки. Кстати, мы обошлись без неловких пауз и дурацких умолчаний, и мне показалось, что Теврил и не ждал ничего иного. Жизнь в Небе не располагала к сильным привязанностям.

Я снова уснула. Потом проснулась и долго лежала в кровати — думала.

Бабушка сказала, что армии менчей скоро выступят в поход. Времени оставалось мало, а возможностей измыслить невероятный план по спасению Дарра и того меньше. Я, конечно, могла попытаться отсрочить нападение. Но как? Наверное, следовало поговорить с кем-то в Собрании, подыскать союзников. Рас Ончи представляла половину стран Дальнего Севера, она могла бы подсказать — нет. Я же видела, как отчаянно мои родители и Совет воинов Дарра пытались заключить союз хоть с кем-то. Но друзей у нас так и непоявилось. А если б они имелись, то давно бы уже выступили в нашу поддержку. Так что я могла рассчитывать лишь на отдельных людей вроде Ончи — но проку от них никакого…

Так что нужно искать другой способ помочь Дарру. Передышка в пару дней могла многое изменить — если бы у меня получилось отсрочить нападение до церемонии передачи власти, то затем в силу вступила бы моя сделка с Энефадэ. Они бы превратились в божественных покровителей Дарра, и все бы уладилось.

Ох. В том случае, если бы они выиграли битву.

Итак. Все — или ничего. Но даже самые рискованные ставки лучше, чем полная безнадежность. Поэтому я выбираю риск. Я встала и отправилась на поиски Вирейна.

В лаборатории его не оказалось. Стройная молоденькая служанка прибиралась там. Она же мне и сказала:

— А он к ублиетте пошел!

Еще бы я знала, что это такое. Или хотя бы где эта самая ублиетта находится. Но девушка подробно объяснила мне, куда идти, и я спустилась на нижний уровень Неба. И еще меня весьма удивило, что служанка произносила странное слово с гримасой отвращения.

Я вышла из лифта и обнаружила, что в коридорах темно. Стены сияли не так ярко. А еще я не увидела ни одного окна. Дверей, впрочем, тоже. Должно быть, здесь, внизу, даже слуги не жили. Мои шаги отдавались гулким эхом, и я не удивилась, что коридор вывел меня на открытое пространство — точнее, в просторный, вытянутый покой. Пол полого уходил к металлической решетке нескольких футов в диаметре. Вирейн стоял рядом с ней и пристально смотрел на меня. Это меня тоже не удивило — наверное, услышал мои шаги от самого лифта.

— Леди Йейнэ. — Он вежливо и, против обыкновения, не улыбаясь, склонил голову. — Разве вы не должны присутствовать на заседании Собрания?

Я давненько там не бывала, это точно. И корреспонденцию из вверенных мне стран тоже не просматривала. Однако, учитывая обстоятельства, мне было трудно сосредоточиться на своих обязанностях.

— Сомневаюсь, что мир рухнет из-за моего отсутствия. Даже если я еще пять дней там не появлюсь.

— Понятно. Что привело вас сюда, миледи?

— Я искала вас.

Решетка в полу притягивала взгляд. Выглядела она точь-в-точь как замысловато украшенный канализационный люк. Похоже, под ней скрывалось какое-то помещение. Я заметила, что оттуда исходит более яркий, чем здесь, наверху, свет. Но он был какой-то странный — тусклый. Сероватый. Что-то с ним не так. Лицо Вирейна в таком освещении должно бы обрисоваться четче, а тени залечь глубже, а вместо этого оно размазалось в неяркое пятно.

— Что это за место? — спросила я.

— Мы находимся под дворцом, внутри колонны, которая возносит его над городом.

— Выходит, колонна — полая?

— Нет. Полость лишь одна — вот эта.

И он внимательно оглядел меня — словно что-то высматривая и прикидывая. Но что, я не могла понять.

— Вы не появились на вчерашнем празднике.

Интересно, чистокровные знают о вечеринке, которую устраивают для себя слуги, или это секрет? На случай, если все же не знают, я уклончиво ответила:

— Я была не в настроении веселиться.

— А если бы вы, миледи, удостоили нас посещением, вы бы не удивились, увидев это.

И он указал на решетку.

Я осталась стоять, где стояла, — и меня продрало холодом страха.

— Я… не очень понимаю, что вы имеете в виду…

Он вздохнул, и мне стало ясно, что настроение у него тоже хуже некуда.

— Ну как же. Гвоздь увеселительной программы Дня Огня. Меня часто просят… подготовить нечто подобное. Фокусы-покусы, знаете ли.

— Фокусы? — непонимающе нахмурилась я.

Насколько мне известно, магия, которой занимались писцы, давала им такое опасное могущество, что ни о каких фокусах и речи идти не могло! Одна неверно написанная строчка — и только боги знают, что может произойти с миром!

— Фокусы. Трюки. Забавы. Для которых обычно требуется… м-гм… доброволец.

Он произнес это слово с такой неприятной улыбочкой, что меня передернуло.

— Чистокровных, видите ли, весьма трудно ублажить — впрочем, вы, миледи, составляете исключение из правила. Остальные же… — Он пожал плечами. — Если стараешься для людей, привыкших к мгновенному исполнению всех прихотей, планка стоит весьма высоко… Или низко. Это как посмотреть.

Из-под решетки у его ног, из… полости… под ней донесся прерывистый стон истязаемого человека. Услышав его, я оцепенела от страха — до глубины обеих своих душ.

— Во имя богов, что вы сделали?! — прошептала я.

— Боги не имеют к этому никакого отношения, душа моя, — пробормотал он, вглядываясь в яму. — А почему вы меня искали?

Я с усилием отвела взгляд от решетки. Прекратить о ней думать оказалось гораздо сложнее.

— Я… мне нужно узнать, можно ли из Неба отправить кому-нибудь послание. Личного характера.

Он смерил меня взглядом — при других обстоятельствах он был бы уничтожающим, но ублиетта и то, что в ней находилось, отнимали у него столько сил, что их даже на обычный сарказм не осталось.

— Миледи, а вы, случаем, не забыли, что отслеживание подобных посланий — часть моей повседневной работы?

Я покивала:

— Конечно-конечно! Вот именно поэтому я к вам и обращаюсь. Если отправить подобное послание возможно, то вы уж точно об этом осведомлены.

Я нервно сглотнула — и выругала себя за то, что выдала беспокойство.

— Я готова вознаградить вас за эту услугу.

В странном свете лицо Вирейна почти не казалось удивленным.

— Хм, хм… — Губы его растянулись в усталой улыбке. — Леди Йейнэ, вы умеете удивлять. Возможно, вы и впрямь плоть от плоти нашей семьи.

— Я поступаю так, как велит необходимость, — отрезала я. — И вы, как и я, прекрасно знаете, что мое время истекает и мне не до дипломатических тонкостей.

Улыбка изгладилась с его лица.

— Да, знаю.

— Тогда помогите.

— Что за послание? И кому оно адресовано?

— Если бы я хотела посвятить в эту тайну половину дворца, я бы не спрашивала, как его передать адресату лично.

— Я спрашиваю, миледи, потому что вы сможете отправить это послание лишь при моем посредничестве.

Я не сразу нашлась с ответом — он меня изрядно удивил, и не сказать, чтоб приятно. Но с другой стороны, почему бы и нет? Уж не знаю, как на самом деле передавали послания волшебные кристаллы, но магия их совершенно точно черпала силу из божественных сигил — а уж воспроизвести сигилы способен любой опытный писец.

Вирейн мне не нравился. Не знаю почему, я сама не могла ответить на этот вопрос. У него в глазах стояла такая горечь и такое презрение звучало в голосе, когда он говорил о Декарте и о других высокорожденных… похоже, он, как и Энефадэ, был оружием. И возможно, таким же рабом, как и они. А еще рядом с ним мне становилось как-то не по себе. Наверное, потому, что я чувствовала — на верность и преданность этот человек не способен и блюдет лишь свои интересы. А это значило, что он станет хранить мои секреты, лишь пока ему это выгодно. Но что, если окажется прибыльнее выдать их Декарте? Или, того хуже, Реладу с Симиной? Человек, который услуживает всем без изъятия, с такой же легкостью предаст всех. Без изъятия.

Созерцая мои мыслительные усилия, он злобно захихикал:

— Ах, ну конечно, миледи, вы всегда можете попросить об этом Сиэя! Или даже Нахадота… Без сомнения, он исполнит вашу просьбу… Если его как следует, м-гм, попросить, хи-хи-хи…

— Он исполнит, не извольте сомневаться… — процедила я в ответ.

*

В даррском есть такое слово для влечения ко всему опасному — эсуи. Воины, когда ими овладевает эсуи, идут в безнадежный бой и умирают, хохоча в лицо врагам. Эсуи испытывают женщины, когда их тянет в объятия тех, с кем не стоит ложиться и вступать в любовную связь, — к мужчинам, из которых не выйдет хороших отцов. К вражеским женщинам. В сенмитском есть похожее слово, «жажда». У него тоже много значений — например, «жажда крови», или «жажда жизни». Но у эсуи значений больше. За этим словом стоят и сила, и слава, и безумие. Оно обозначает все безумные, иррациональные, утягивающие в бездну порывы. Плохо, когда тобой овладело эсуи. Но с другой стороны, без него и жизнь не жизнь.

Думаю, именно эсуи влечет меня к Нахадоту. Возможно, эсуи владеет и им.

Но это так, лирическое отступление.

*

— …и ему тут же какой-нибудь чистокровный Арамери прикажет доложить содержание моего письма.

— Вы, миледи, действительно думаете, что мне есть дело до ваших интриг? Я два десятка лет провел, лавируя между Реладом и Симиной, куда вам до них… — Вирейн насмешливо закатил глаза. — К тому же мне решительно все равно, кто из вас станет преемником Декарты.

— Новый глава семьи может сделать вашу жизнь легче. Или труднее.

Я произнесла это совершенно бесстрастным голосом. Пусть сам потрудится вычитать из моих слов обещание — или угрозу.

— И я бы сказала, что всему миру есть дело до того, кто сядет на трон Арамери.

— Даже Декарта в ответе перед высшими силами! — с жаром проговорил Вирейн.

Догадаться бы еще, что это значило — особенно в контексте нашей беседы. А Вирейн снова смотрел в яму под решеткой, и в глазах отражался исходивший оттуда белесый свет. И вдруг лицо его приняло такое выражение, что я немедленно насторожилась.

— Подойдите сюда, миледи, — сказал он и поманил меня к решетке. — Посмотрите вниз.

Я нахмурилась:

— Зачем мне это делать?

— Меня разбирает любопытство. Я хотел узнать кое-что.

— Что именно?

Он ничего не ответил, лишь выжидательно посмотрел на меня. В конце концов я вздохнула и подошла к краю.

Сначала я не увидела ровным счетом ничего. Затем донесся очередной тихий жуткий стон, на дне ямы что-то зашевелилось — и я увидела. Увидела, что там шевелится.

Не знаю, как у меня получилось не броситься со всех ног прочь. Я едва сдержала позыв к рвоте.

Представьте себе человека. Которому выломали и вытянули руки и ноги, смяли тело, как глину. Добавили новых рук и ног — боги знают, для каких целей. Вывернули наружу часть внутренностей, но заставили их по-прежнему исполнять свои функции. Запечатали рот и — Отец Небесный. Бог богов…

А самое страшное — этому несчастному оставили рассудок. В изуродованных глазах светился разум. Они не смилостивились над ним, не подарили ему милосердное забвение безумия.

На моем лице — в который раз! — отобразились все переживания. На лбу и на верхней губе выступила испарина. Вирейн, не отрываясь, внимательно смотрел на меня. Прежде чем я смогла задать вопрос, пришлось нервно сглотнуть.

— Ну так и что же? — спросила я. — Я удовлетворила ваше любопытство?

И тут он взглянул на меня так, что я почувствовала нешуточное беспокойство — хотя хватало и того, что мы стояли над колодцем, на дне которого корчилось страшное доказательство его силы и власти. В его глазах я увидела жажду — только не такую, как мужчина испытывает к женщине, но какую? Я не сумела бы сказать, однако выражение его лица весьма неприятно напоминало, как в человеческом облике выглядел Нахадот. Мои пальцы сами собой потянулись к кинжалу.

— Да, — тихо ответил он, в глазах вспыхнул глумливый огонек. — Я хотел знать, есть ли у тебя шанс победить. Я хотел знать это — чтобы понять, стоит ли помогать тебе или нет.

— И что же ты решил? — Я уже знала, каким будет ответ.

Он показал на яму:

— Киннет посмотрела бы на это существо, даже не изменившись в лице. Более того, она бы сама проделала с ним все это — причем с удовольствием.

— Лжешь!

— Или сделала бы вид, что получает удовольствие, проделывая все это. Естественно и непринужденно. Она могла бы одержать победу над Декартой. А ты — нет.

— Может, ты и прав, — вспыхнула я. — Зато у меня есть душа. А у тебя — нет. На что ты ее сменял, не припомнишь?

К моему удивлению, глумливая ухмылка покинула его лицо. Вирейн снова заглянул в яму, в сероватом свете глаза его выглядели бесцветными и старыми-старыми — даже старше, чем у Декарты.

— Этого недостаточно, — проговорил он.

Обошел меня и направился к лифту.

Я не пошла следом. Хотя могла бы. Но я отступила к стене и села на пол. И стала ждать. Казалось, это будет тянуться вечно — молчание, прерываемое лишь слабыми стонами несчастного из ямы, сероватое выморочное сияние над решеткой. И тут дворец знакомо содрогнулся, словно огромная невидимая рука сминала его в складки. Я замерла — и принялась считать минуты. Я ждала, пока солнце окончательно опустится за горизонт. А потом поднялась и пошла в коридор. Повернувшись спиной к ублиетте. В сероватом свете моя тень колыхалась тоненьким бледным силуэтом. Я должна стоять спиной к свету — так лицо останется в тени. А потом я тихо произнесла:

— Нахадот.

Стены погасли еще до того, как я повернулась. Но в комнате почему-то было светлее, чем я ожидала. Все из-за света, поднимавшегося из ямы. Почему-то тьма Ночного хозяина не имела власти приглушить его.

Он смотрел на меня. Лицо оставалось бесстрастным и непроницаемым, в бесцветном свете его черты казались еще прекраснее, чем прежде.

— Вот, — сказала я и прошла мимо него к ублиетте.

Узник взглянул вверх. Возможно, почувствовал, что я хочу сделать. Я снова заглянула в яму, и на этот раз меня не передернуло. Я ткнула пальцем вниз.

— Исцели его, — сказала я.

В ответ я ожидала чего угодно — ярости, насмешек, торжествующего злорадства. В конце концов, невозможно предугадать, как Ночной хозяин отнесется к моему первому приказу. Но он ответил так, как я совсем, совсем не ожидала.

— Не могу.

Я непонимающе нахмурилась, а он, не изменившись в лице, продолжил смотреть на изувеченное существо на дне ямы.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Это приказал сделать Декарта.

Ах вот оно что. И поскольку у него — сигила власти, я не могу отменить его приказ. Я закрыла глаза и прочла молитву, прося прощения у… в общем, любого бога, который захотел бы прислушаться.

— Хорошо, — тихо проговорила я — слишком тихо и робко для огромного зала.

И сделала глубокий вдох:

— Тогда убей его.

— Я и этого не могу сделать.

От этих слов я вздрогнула, как от удара.

— Во имя Вихря! Почему нет?!

Нахадот улыбнулся. Странной такой улыбкой — было в ней что-то, что волновало меня даже больше обычного. Но нет, сейчас не время думать о таких вещах.

— Церемония передачи власти состоится через четыре дня, — сказал он. — Кто-то должен отправить Камень Земли в зал, где проходит ритуал. Такова традиция.

— Что? Я не…

Нахадот ткнул пальцем в яму. Не на извивающееся, стонущее существо на дне, а на что-то, лежавшее неподалеку от него. Я присмотрелась — и увидела. Дно ямы освещало тусклое серое сияние, столь не похожее на обычное свечение дворцовых стен. А Нахадот указывал на источник сияния. Точнее, там сгустился не свет, а тот самый странный серый цвет. Я вгляделась, и мне показалось, что я вижу темную тень на обычной перламутровой белесой поверхности пола. Что-то маленькое.

Вот оно что. Все это время он был прямо у меня под ногами. Камень Земли.

— Предназначение дворца в том, чтобы направлять и удерживать в себе его силу. Но тут, так близко от источника его мощи, утечка неизбежна.

Палец Нахадота чуть сместился:

— Сила Камня не дает ему умереть.

Во рту у меня разом пересохло.

— А… а что значит «отправить Камень в зал, где происходит ритуал»?

В этот раз он показал наверх. И я увидела в потолке узкое круглое отверстие, очень напоминающее дымоход. Тоннель уходил вертикально вверх, и света в конце я не разглядела.

— Камень неподвластен никакой магии. Живое существо, оказавшись с ним рядом, испытает смертельные муки. Чтобы исполнить на первый взгляд простое задание — силой мысли перенести Камень отсюда в верхний зал, — один из детей Энефы должен отдать жизнь.

Теперь все стало понятно. О боги, какой кошмар. Какой ужас. Тот бедняга в яме — он ведь хотел умереть. Но Камень удерживал его в жизни. А чтобы избавиться от мук, причиняемых искореженным телом, человек должен был поучаствовать в собственной казни.

— Кто он? — спросила я.

Там, внизу, несчастный сумел принять сидячее положение — хотя оно тоже причиняло ему боль. Я слышала, как он тихо плачет.

— Еще один глупец, пойманный за тем, что молился объявленному вне закона богу. К тому же он дальний родственник Арамери. Они не всех загнали во дворец, некоторых оставили на свободе — на развод, наверное. Так что он дважды подписал себе смертный приговор…

— Он-н… мог бы… — Мысли путались, ужас цепенил разум. — Но ведь он мог бы пожелать, чтобы Камень исчез отсюда. И рухнул в вулкан. Или куда-нибудь во льды.

— Тогда кого-то из нас просто отправят на его поиски. Но он не восстанет против Декарты. Если он отправит Камень не туда, куда нужно, его возлюбленная разделит его участь.

Человек издал особенно громкий стон. Он бы закричал — если бы не перекрученное горло и искореженные челюсти. Мои глаза заволокло слезами, серый свет затуманился.

— Ш-ш-ш, — вдруг произнес Нахадот.

Я изумленно посмотрела на него, но он все так же глядел в яму.

— Ш-ш-ш… Скоро все кончится. Прости меня.

Нахадот заметил мое удивление и снова странно улыбнулся. Я не поняла, что он хотел сказать этой улыбкой. Или не хотела понимать. Но я была слепа, когда так поступала. Я все еще думала, что знаю его.

— Я всегда слышу их молитвы, — проговорил Ночной хозяин. — Слышу — хотя и не имею права ответить на них…

*

Мы стояли в начале Пирса и смотрели на город, расстилавшийся в полумиле под нами.

— Мне нужно кое-кому… пригрозить, — сказала я.

Это были первые слова с того момента, как мы ушли от ублиетты. Нахадот шел за мной до самого Пирса. Я брела наобум, все равно куда. А он просто следовал за мной. Слуги и чистокровные шарахались от нас одинаково. Он стоял и молчал, а я чувствовала его присутствие рядом с собой.

— Его зовут Гемид. Он сановник. В Менчей. Возможно, именно он возглавляет союз против Дарра. Его нужно… припугнуть.

— Чтобы припугнуть кого-нибудь, нужно иметь возможность этому кому-то навредить, — сказал Нахадот.

Я пожала плечами:

— Ну, меня же Арамери приняли в семью. Так что Гемид должен думать, что я вполне могу причинить ему вред.

— За пределами дворца у тебя нет власти приказывать нам. А Декарта никогда не позволит тебе причинить вред стране, которая ничем не оскорбила Арамери.

Я молчала.

Нахадот с интересом посмотрел на меня.

— Вот оно что. Но блефовать вечно нельзя. Он тебя быстро раскусит.

— А мне и не нужно долго блефовать. — Я отодвинулась от ограждения и повернулась к Нахадоту. — Мне всего-то нужно четыре дня. И я смогу воспользоваться твоей силой вне пределов дворца, если… если ты разрешишь. Ты… разрешишь?

Нахадот выпрямился. И вдруг поднял руку и дотронулся до моего лица. Он провел рукой по щеке, большой палец коснулся нижней губы. Врать не буду — в голову полезли всякие весьма опасные мысли.

— Сегодня ты приказала мне убить человека, — сказал он.

Я сглотнула слюну:

— Чтобы избавить его от мучений.

— Да.

И он снова посмотрел на меня как там, у ублиетты, — странно. И меня вдруг осенило. В его взгляде я вижу понимание. Почти человеческое сострадание. Словно бы в этот момент бог думал и чувствовал прямо как мы.

— Ты никогда не станешь Энефой, — проговорил он. — Но в тебе есть ее сила. Не обижайся, что я вас сравниваю, маленькая пешка в большой игре…

Я замерла — интересно, а он умеет читать мысли? Похоже, что да.

— Я по пустякам не обижаюсь, вообще-то.

Нахадот отступил. И широко развел руки, открывая темную пустоту на месте тела. Стоял и ждал.

Я вошла в него, и тьма окружила меня. Возможно, мне почудилось, но в этот раз она не была такой холодной.

19

БРИЛЛИАНТЫ


Ты — никто. Одна из многих. Ты ничего особенного из себя не представляешь. Я такого унижения себе не желала. И мне это сравнение не нравится.

Ну и отлично. Ты мне, чтобы ты знала, тоже не нравишься.

*

Мы оказались в величественном, ярко освещенном зале — кругом серый и белый мрамор, по стенам — узкие прямоугольные окна, над головами — огромная люстра. Если бы я не побывала в Небе, то, наверное, очень впечатлилась бы убранством. С обеих сторон зал замыкали двойные двери из темного полированного дерева. Похоже, за ними находились другие покои — столь же великолепные. Из открытых окон доносились крики расхваливающих свой товар торговцев, детский плач, конское ржание и женский смех. Обычные звуки большого города.

Вокруг — ни души. Хотя день только-только перевалил на вечер. Я успела хорошо изучить Нахадота и подумала, что это не случайно.

Я кивнула на двери:

— Гемид один?

— Нет. С ним стража, другие сановники, советники — много кто.

Ну конечно. К войне удобно готовиться в большой компании. Я скривилась от злости — и тут же приструнила себя: нет, я не должна злиться. Я должна добиться отсрочки боевых действий. Мира. Как можно более долгого перемирия. Злость только все испортит.

— Пожалуйста, постарайся никого не убить, — пробормотала я, пока мы шли к дверям.

Нахадот не ответил, но свет в зале теперь казался приглушенным, тени от пляшущего пламени факелов резко обозначились, а в воздухе разлилась тяжесть.

Мои предки-Арамери прекрасно уяснили себе с течением времени — заплатив за это знание, кстати, кровью и душами погибших: Ночного хозяина невозможно контролировать. Его можно лишь спустить с поводка. Если Гемид все же вынудит меня прибегнуть к силе Нахадота — ох. Оставалось лишь молиться, что это не понадобится.

Я решительно шла вперед.

Двери распахнулись сами собой, с грохотом ударив в стены, если в Гемидовом дворце стража хоть что-то соображала, то уже должна была бежать сюда со всех ног. Одним словом, войти у нас получилось очень эффектно. Меня встретил нестройный хор изумленных выкриков и проклятий. Вокруг широкого, заваленного бумагами стола сидели мужчины — одни повскакивали, схватившись за оружие, другие ошарашенно таращились. На двоих были темно-красные плащи — воины страны Ток, я их сразу узнала. Значит, вот с кем Менчей вступил в союз. Во главе стола сидел человек, на вид лет шестидесяти от роду: богато одетый, седоватый, с лицом твердым, как кремень, и со стальным блеском в глазах. Чем-то он напомнил мне Декарту — пусть лишь и манерой держаться. Менчей были народом Дальнего Севера, похожими на дарре и амн. Он приподнялся, но так и не встал окончательно — и при этом выглядел злым, но не удивленным.

Я смотрела только на него, хотя и знала, что Менчей, как и Дарр, управляется не столько вождем, сколько Советом. В какой-то степени и он, и я были всего-навсего символическими фигурами. Но в грядущем противостоянии он станет фигурой ключевой.

— Приветствую благородного Гемида, — сказала я по-сенмитски.

Он злобно прищурился:

— Выходит, ты и есть та самая даррская сука.

— Одна из многих, благородный Гемид, одна из очень-очень многих.

Сановник что-то тихо приказал стоявшему рядом мужчине. Тот быстренько побежал выполнять распоряжение. Наверняка ему велели вытрясти из караула, как я сюда попала. Потом Гемид снова посмотрел на меня, на этот раз опасливо.

— Сейчас ты стоишь не среди многих, — протянул он. — Или все-таки нет? Неужели ты оказалась настолько глупа, чтобы объявиться здесь без сопровождения?

Я чуть было не оглянулась — и вовремя сдержалась. Конечно. Нахадот не соизволил показаться смертному взгляду. В конце концов, Энефадэ поклялись помогать мне, а если бы я сюда вперлась с Нахадотом за спиной на манер тени-переростка, от моего и без того шаткого авторитета вообще бы ничего не осталось.

Однако Нахадот никуда не делся. Он стоял за мной, невидимый и неслышимый. Я чувствовала его присутствие.

— Я пришла, — осторожно начала я, — не одна. Во всяком случае, не совсем одна. Но как ни крути, мы, Арамери, никогда не остаемся в одиночестве.

Один из мужчин — тоже весь разодетый, прямо как Гемид — прищурился.

— Да ты не Арамери, — процедил он. — Они тебя своей не признавали — никогда! И надо же, только пару месяцев назад…

— И вот поэтому вы и сколотили этот союз? — гаркнула я.

Некоторые насторожились, однако большинство присутствующих продолжили смотреть на меня, как смотрели. Да уж, вид у меня не очень устрашающий, по правде говоря.

— Что-то я не вижу связи. Если Арамери на меня плевать, то почему тогда Дарр — угроза?

— Дарр всегда был угрозой, — прорычал другой человек. — Вы, шлюхи, жрущие мужскую плоть…

— Довольно! — рявкнул Гемид, и человек замолчал.

Отлично. Значит, не столь уж символическая фигура этот Гемид.

— Выходит, дело не в том, что клан Арамери меня принял? — Я смерила того человека взглядом. — Ну да, конечно. Все дело в старой вражде. Мы последний раз сражались друг с другом — когда? И не сосчитать, сколько поколений назад. Неужели менчей отличаются такой хорошей памятью?

— Дарр отвоевал у нас плоскогорье Атир, — тихо сказал Гемид. — И вы прекрасно знаете, что мы заберем его обратно.

Это я знала, а еще я знала, что это дичь и чушь и Атир не стоит войны. Люди, которые там жили, уже даже на менчей не говорили. Какая бессмыслица, какая дурость! Во мне, закипая, поднимался гнев.

— Кто за вами стоит? — крикнула я. — Кто? Релад? Симина? Кто-то из их приспешников? Ты кому зад-то подставляешь, Гемид? И сколько берешь за то, чтобы к тебе со спины подошли?!

Гемид сжал зубы, но промолчал. А вот остальные уступали ему в выдержке. Они взъерошились и принялись пронзать меня взглядами. Правда, не все. Некоторые выглядели весьма удрученными — видимо, как раз те, кого Симина или кто-то еще из моих родственников выбрал для дела.

— Вас, Йейнэ-энну, сюда не звали, — процедил Гемид. — Точнее, леди Йейнэ. Вы отнимаете мое время. Так что говорите, что хотели сказать, и убирайтесь отсюда.

Я наклонила голову, готовясь бодаться до конца:

— Отзовите войска. Войны с Дарром не будет.

Гемид вежливо выждал пару мгновений:

— Или что?

Я покачала головой:

— Или? Здесь нет никакого «или», благородный Гемид. Я за эти несколько дней многому научилась от моих новых родственников. В том числе я овладела их абсолютной властью. Мы не ставим ультиматумов. Арамери приказывают, Гемид, а остальные исполняют их приказы.

Люди стали переглядываться. Кто-то злился, кто-то не верил в мои угрозы. А двое остались стоять с непроницаемыми лицами: богато одетый человек рядом с Гемидом и сам Гемид. В их глазах я видела холодный расчет.

— У тебя нет абсолютной власти, — сказал человек рядом с Гемидом.

Говорил он бесстрастно — значит, на самом деле был не так уж уверен в своей правоте.

— Тебя еще даже наследницей не назвали.

— Да, это так, — согласилась я. — Только у лорда Декарты в руках полная власть над Сотней Тысяч Королевств. Только он властен над их процветанием. Увяданием. Жизнью. И смертью.

Гемид при этих словах не нахмурился, но присобрал лоб в складки.

— У деда есть эта власть, но, конечно, он может передать ее — на время — тому, кто заслужил его благорасположение.

И тут я замолчала, а они принялись напряженно размышлять, заслужила я благорасположение Декарты или нет. Возможно, сам факт, что меня призвали в Небо и пометили сигилой полного родства, должен говорить о многом!

Гемид обменялся взглядом с человеком рядом с собой и только потом заговорил:

— Вы, леди Йейнэ, должны понять, что когда дело начато, не так-то просто остановить то, что уже пришло в движение. Нам понадобится время, чтобы обсудить ваш… приказ.

— Естественно, — отозвалась я. — Обсуждайте. У вас десять минут. Я подожду.

— Да что ж… — Это сказал другой мужчина — помоложе и покрупнее тех двоих.

Один из тех, о ком я сразу подумала, — агент родственничков. Он смотрел на меня, как на какашку, которая приклеилась к подошве башмака после похода на рынок.

— Благородный Гемид, я надеюсь, вы не станете придавать значения этим смехотворным требованиям?

Гемид свирепо вытаращился на него, однако его молчаливый упрек не оказал воздействия на крикуна. Тот вскочил из-за стола и подошел ко мне — с враждебными намерениями. Каждую даррскую женщину учили, чего ждать от ведущего себя так мужчины. Они используют тот же прием, что и крупные животные, к примеру собаки — вздыбливают шерсть и рычат. Только чаще всего за таким рычанием ничего не последует, угроза — призрачна, а сила женщины заключается в том, чтобы понять, действительно ли ей угрожают или просто топорщат шерсть на загривке и издают устрашающие звуки. Пока этот человек не представлял настоящей угрозы, но это могло измениться с минуты на минуту.

Он встал передо мной, спиной к своим товарищам, и уткнул в меня палец.

— Вы только гляньте на нее! Да им, наверное, пришлось писца звать! Без него кто бы доказал, что эта девка выползла из места между ног шлюхи из рода Арамери!

— Риш! — рявкнул Гемид. — Ну-ка сядь!

Но названный Ришем человек не обратил внимания на его слова. Он развернулся ко мне спиной — и угроза вдруг стала абсолютно реальной. Я заметила это по тому, как он перенес вес тела — его рука выдвинулась к правому боку.

Он хочет ударить — неожиданно. У меня есть одно мгновение, чтобы решить — отскочить или выхватить кинжал и…

И тут, в этот убывающий миг, мощь вокруг меня сгустилась в злое облако, мгновенно затвердевшее в острое стекло.

*

Экая сложная метафора. А ведь времени, чтобы метафорами думать, совсем не оставалось. А метафора сложная. Я должна была бы понять, что что-то не так, но не поняла.

*

Риш резко развернулся. Я стояла не двигаясь — готовилась принять удар. В трех дюймах от моего лица кулак Риша соскользнул с чего-то, чего никто не видел, а когда соскользнул, раздался громкий клацающий звук. Словно камень ударил о камень.

Риш отдернул руку — испугался. Удивился — ну как же, девку не удалось на место поставить. Он воззрился на свой кулак — на нем, прямо на костяшках пальцев, вдруг появилось черное, блестящее острыми гранями пятно. Я стояла близко и сразу заметила, что кожа вокруг пятна пошла волдырями, словно бы запекаясь на сильном огне. Однако ее не жгло, а морозило — я чувствовала дыхание холода. Что холод, что огонь — эффект один и тот же, плоть увядала и отваливалась кусками, как обгорелая, но под отслаивающейся кожей проявлялось не голое мясо, а камень.

Я так и не поняла, почему Риш так долго молчал и смотрел на свою руку.

Но потом он все-таки закричал.

И все мужчины в зале разом зашевелились. Кто-то отскочил от стола, едва не перевернув кресло. Двое других бросились Ришу на помощь. Гемид двинулся было тоже, однако что-то глубинное, возможно инстинкт самосохранения, вдруг пробудилось в роскошно одетом человеке рядом с ним — он взял Гемида за плечо и остановил. И поступил мудро, как выяснилось, потому что первый из подбежавших к Ришу — тот самый, в токской одежде — схватил беднягу за запястье, тщась понять, что происходит.

А черное пятно росло, оно расползлось на всю кисть, и она превратилась в кристалл в форме сжатого кулака. Только кончики пальцев еще оставались розовыми — живой плотью, но и их поглощал камень. Прямо на моих глазах. Обезумевший от боли Риш принялся отбиваться от токца, а тот попытался удержать его кулак — и дотронулся до окаменевшей руки. И тут же отдернул свою, будто камень ожег его нестерпимым холодом, — и я увидела, что по ладони Тока тоже расползается черное пятно.

А ведь это не простое стекло, подсказала мне еще не парализованная ужасом часть разума. И не кварц — потому что слишком красивая, слишком блестящая. Безупречные грани ярко сверкали — ни дать ни взять, настоящий бриллиант. Бриллиант. Вот во что превратились их тела! Черный бриллиант — самый дорогой, самый редкий камень из всех существующих!

Ток закричал от боли. Ему вторили еще несколько голосов.

И только я стояла неподвижно, не изменившись в лице и молча наблюдая за происходящим.

*

Зря он решил меня ударить… И он получил по заслугам! Зачем замахнулся?

А тот, кто бросился ему на помощь? Что он заслужил?

Они все — враги. Все они — враги моего народа. Зря они… они не должны были… О боги. Боги!

Ночного хозяина невозможно контролировать, детка. Его можно лишь спустить с поводка. А ведь ты попросила его не убивать…

*

Мне нельзя выказывать слабость.

Так что пока двое мужчин вопили от боли и корчились в муках, я молча обошла их и приблизилась к столу. Гемид смотрел на меня — его лицо перекосилось от злости и изумления.

А я сказала:

— Можете обдумывать мой приказ столько, сколько понадобится.

И развернулась, чтобы уйти.

— П-подожди.

Гемид все-таки выдавил это из себя. Я замерла — стараясь не смотреть на тех двоих. Риш более чем наполовину обратился в алмаз, камень расползался по его руке и груди, пожирал ногу, тек вверх по шее. Он лежал на полу и не кричал — нет, только монотонно и тоненько подвывал. Возможно, горло уже окаменело… Другой тянулся к товарищам, умоляя дать ему меч, чтобы отсечь руку. Молоденький воин — видимо, из Гемидовых наследников, уж очень лица похожи, — обнажил клинок и осторожно двинулся вперед, но другой схватил его за плечо и оттащил в сторону. Мудрое решение — вокруг двоих бьющихся в конвульсиях мужчин посверкивали на полу черные осколки, не более зернышка размером. Риш бился в агонии, колотил рукой, и от окаменевшей плоти брызгами разлетались алмазики. Ток припал на здоровую руку, большой палец дотронулся до осколка. И тут же почернел.

— Прекрати это, — пробормотал Гемид.

— Я это не начинала.

Он быстро выругался на родном языке:

— Да проклянут тебя боги — хватит! Останови это! Ты… ты чудовище!

И тут я расхохоталась. Правда, совсем не оттого, что мне стало весело. Наоборот, я была себе противна. Но менчей не понять.

— Я — Арамери, — отрезала я.

Кто-то из умиравших вдруг замолк. Я развернулась. Оказалось, молча лежал не Ток — тот еще вопил на пределе легких, а чернота ползла вниз по спине. Вокруг рта Риша все закаменело — да и нижняя половина лица тоже обратилась в черный бриллиант. Туловище чернота не тронула — хотя постепенно сползала по второй ноге. Возможно, пожрав все нежизненно важные органы и части тела, она остановится, и человек выживет. Сойдет с ума, непоправимо покалечится — но не умрет. В конце концов, я же попросила Нахадота никого не убивать.

Я отвела глаза. А то ненароком вырвет — и они поймут, что я не такая уж непреклонная Арамери.

— Поймите меня правильно, — проговорила я.

Ужас, заполонивший сердце, изменил мой голос — тот стал низким и гулким, не таким писклявым, как раньше.

— Если смерть этих двоих спасет мой народ — эти люди умрут.

Я наклонилась, опершись ладонями на стол:

— А если для спасения моего народа мне понадобится убить всех, кто сейчас находится в этой комнате — и в этом дворце, то знай, Гемид, я обреку их на смерть без малейших колебаний! И ты бы на моем месте поступил точно так же.

Он не отрывал взгляда от Риша. А потом посмотрел на меня, и в глазах мелькнуло отвращение. И боязливое понимание — он все-таки уразумел, что имеет дело с Арамери. А может, к ненависти ко мне примешивалось еще и отвращение к самому себе? Что, если он поверил? В то, что он бы на моем месте поступил так же? Потому что он именно так бы и сделал. Да все бы так сделали — это я теперь точно знала. Мы, смертные, пойдем на что угодно, лишь бы защитить близких.

Я это себе всю оставшуюся жизнь буду повторять.

— Хватит!

Голос Гемида заглушали крики, но я видела, как пошевелились его губы.

— Хватит. Я отзову войска.

— И распустишь союз?

— Я могу отвечать лишь за действия менчей!

Но в голосе звучало отчаяние. Он отводил взгляд.

— Возможно, остальные решат напасть…

— Тогда предупреди их о последствиях, благородный Гемид. Если мне придется прибегнуть к подобным мерам снова, не двое погибнут — но две сотни. А если они заупрямятся — то две тысячи. Вы объявили нам войну, не мы вам. И не ждите, что я буду драться честно.

Гемид молча смотрел на меня, не скрывая ненависти. Я выдержала взгляд. Затем повернулась к тем двоим. Один все еще дрожал и скулил на полу. Второй, Риш, похоже, впал в забытье. Я подошла к ним. Поблескивающие на полу смертоносные черные осколки не причинили мне вреда. Просто захрустели под ногами.

Нахадот мог остановиться, когда хотел. Я была в этом абсолютно уверена. Возможно, он смог бы даже вернуть этим двоим их изначальный облик. Однако в сердце Гемида должен поселиться неизбывный ужас передо мной. От этого зависит судьба Дарра.

— Заканчивай, — прошептала я.

Чернота резко вспухла и в считаные мгновения поглотила обоих. Над телами заколебались морозные облачка, дикие крики смешались с треском костей и лопающейся кожи. А потом все стихло. На месте тел лежали огромные ограненные камни в форме скрюченной человеческой фигуры. Драгоценного, невозможно дорогого камня. Их семьям будет на что жить в дальнейшем. Если, конечно, семьи решат продать останки близких.

Я прошла между двумя бриллиантовыми кристаллами. Стражники шарахнулись в стороны, один так спешил, что аж споткнулся. За мной захлопнулись двери — на этот раз тихо. А когда они закрылись, я остановилась.

— Отнести тебя домой? — спросил Нахадот.

— Домой?

— В Небо.

Ах, да. Для Арамери Небо — это дом.

— Да, пожалуй, — ответила я.

Тьма окутала меня, а когда рассеялась, мы снова стояли в переднем дворе Неба, правда, не на Пирсе, а в Садах Ста Тысяч. Выложенная полированными камушками тропинка вилась между чистенькими клумбами, над которыми размеренно колыхали ветвями экзотические деревья. Сквозь ветви просвечивало звездное небо, где-то у горизонта оно встречалось с черными вершинами гор.

Я долго шла по тропинке и наконец отыскала место, с которого открывался хороший, ничем не заслоненный вид, — под миниатюрным деревом, стриженным в форме фонарика. Мысли медленно, лениво кружились в голове. Прохладное присутствие Нахадота за спиной становилось привычным.

— Ты — мое оружие, — сказала я.

— А ты — мое.

Я кивнула и тихо вздохнула. Легкий ветерок взъерошил мне волосы и растрепал листики на деревце-фонарике. Луну ненадолго заволокло облачком. Мир окутался тенью, а плащ на плечах Нахадота вдохнул темноту и принялся расти, расти — пока не закрыл реющими складками черноты весь дворец. А потом облачко развеялось, и туча вновь превратилась в обычный плащ.

И я вдруг почувствовала себя как этот плащ — живой и полной дикой, безотчетной, необузданной силы. И подняла руки, подставив лицо ветру. Как хорошо…

— Жаль, что люди не летают… — пробормотала я.

— Я могу подарить тебе крылья — волшебные, конечно. Ненадолго.

Я покачала головой и прикрыла глаза — мне хотелось колыхаться всем телом вместе с ветром:

— Кому нужна эта ваша магия…

Да уж, теперь я это точно знала.

Он ничего не ответил — и поначалу я удивилась, с чего это Нахадот молчит, а потом подумала и все поняла. Ему на пути встретилось столько лжецов и лицемеров, которых род Арамери воспроизводил поколение за поколением, что ему теперь все равно — какой прок жаловаться, если ничего не изменишь?

О, какое это было искушение — вот так же наплевать на все, обо всем забыть. Забыть о Дарре, о матери, о церемонии передачи власти. Какая, в конце концов, разница? Все равно ничего не изменишь… Так не лучше ли перестать трепыхаться и провести остаток жизни — все четыре дня — в наслаждении и довольстве, озаботясь лишь удовлетворением малейшей прихоти или каприза?

Любой прихоти. Кроме одной.

— Прошлой ночью, — проговорила я и все-таки опустила руки — не полечу так не полечу. — Почему ты меня не убил?

— Ты нам нужна живая, а не мертвая.

Я рассмеялась. Так и хотелось учинитьчто-нибудь эдакое — безумное, безрассудное…

— И что же это значит? Что мне — из всех обитателей Неба — не нужно тебя бояться?

Я сообразила, какую глупость сморозила. С другой стороны, голову кружило легкое безумие, я же говорила…

К счастью, на этот дурацкий и весьма опасный вопрос Ночной хозяин не счел нужным ответить. Я обернулась — что-то он там удумал? — и увидела, как ночной плащ изменился снова. Темные струйки вытянулись и утончились, растекаясь между стволами и клумбами подобно дыму от костра. А те, что подобрались ко мне, завернулись колечками и окружили со всех сторон. Мне разом вспомнились растения в даррских джунглях — некоторые отрастили себе зубы и щупальца и охотились на насекомых…

И посреди колышущейся тьмы приманка для моего глупого сердца — окруженное мягким светом лицо. И темные ночные глаза. Я сделала шаг и вступила в ореол тени вокруг него, и Нахадот улыбнулся.

— Зачем меня убивать… — прошептала я.

И, запрокинув голову, посмотрела на него из-под полуприкрытых век — и зовуще изогнулась. Сколько раз я видела, как красивые — гораздо красивее меня — женщины так делают. Но сама не решалась. Я подняла руку и поднесла к его груди — там что-то есть? Или я снова провалюсь в холодную тьму? Но нет, на этот раз мои пальцы уперлись в тело, в твердую, удивительно твердую плоть. Я не видела ни ее, ни даже собственной руки, но пальцы касались кожи, гладкой и прохладной.

И голой. О боги.

Я облизнула губы и посмотрела ему в глаза:

— Ты мог бы многое сделать, не убивая…

В его лице что-то изменилось — словно луну облачко закрыло. Черная хищная тень. Он заговорил, и зубы его были острыми-острыми:

— А я знаю…

И тут что-то изменилось во мне. Безрассудное желание шагнуть в никуда исчезло. Этот хищный взгляд и острый оскал. А ведь в глубине души я ждала этого…

— А ты… смог бы? — Я снова облизнула губы и с трудом сглотнула вдруг возникший в горле комок. — Смог бы убить меня? Если бы я… если бы я попросила?

Он долго не отвечал.

А потом Властелин Ночи дотронулся до моего лица, кончиками пальцев провел по скуле и подбородку, и мне показалось, что это сон, не явь. Потому что он прикасался ко мне — с нежностью. И тут его ладонь, столь же невесомая и нежная, как и прежде, скользнула ниже, и пальцы сомкнулись у меня на горле. Он придвинулся, и я закрыла глаза.

— А ты просишь? — прошептал он на ухо, и я почувствовала прикосновение его губ.

Слова отказывались выговариваться. И я вся дрожала. Из глаз покатились слезы, они текли по щекам и капали ему на запястье. Я хотела сказать, попросить, я очень хотела. Но слова не шли, я просто стояла, дрожа и плача, а его дыхание щекотало мне ухо. Вдох-выдох. И так три раза.

Он отпустил мою шею, и колени подогнулись. Я упала ничком и вдруг поняла, что зарылась лицом в мягкую, прохладную тьму, его тьму, и что щека моя прижата к груди, которой я не могу разглядеть, и я всхлипываю, и плачу, и тычусь в нее, как слепая. Ладонь — та самая, что едва не сомкнулась на моем горле, — мягко легла мне на затылок в утешающем жесте. Я прорыдала в голос около часа. А может, и меньше, просто так показалось. Не знаю, сколько я плакала. Но все это время он не отнимал ладони и держал меня в объятиях.

20

АРЕНА


О временах, предшествующих Войне богов, мало что известно достоверно — разве что полузабытые легенды, которые шепотом передают друг другу люди. Жрецы не дремлют и сурово наказывают тех, кто уличен в распространении нечестивых преданий. До Итемпаса ничего не было, говорят они. Даже во времена власти Трех он главенствовал надо всеми и превосходил всех в величии. Однако жрецам так и не удалось искоренить древнюю память.

К примеру, рассказывают, что раньше Трем богам приносили жертвы. Люди добровольно собирались в большом зале — молодые, старые, женщины, мужчины, бедные, богатые, здоровые и немощные. Кого там только не было! А иногда церемония посвящалась всем Трем богам одновременно — правда, потом так делать перестали, — и люди взывали к ним и просили войти в зал и поучаствовать в празднике.

Энефа, как говорили, призывала стариков и больных, ибо они были воплощением смертности. И она предоставляла им выбор — исцеление или тихая, безболезненная смерть. В преданиях сказано, что лишь немногие избирали второе — как странно, ума не приложу, почему так происходило.

Итемпас забирал тех же, кого призывает сейчас: самых благородных и зрелых, самых сообразительных и талантливых. Они становились его жрецами, и ценили исполнение долга и пристойность превыше всего, любили своего бога и во всем ему подчинялись.

А Нахадот избирал юных, необузданных и беззаботных — хотя он и взрослых забирал. За ним шли те, кто легко поддавался порыву, — таковых Нахадот соблазнял, и сам соблазнялся ими, и наслаждался их невоздержанностью, и щедро отдавал им всего себя.

Итемпаны боятся этих преданий, ибо опасаются, что люди затоскуют по прошлым временам и сделаются еретиками. А мне кажется, что они зря боятся. Я, конечно, пытаюсь представить себе тот далекий мир, как в нем жили и все такое, но вернуться в него мне не хотелось бы. Тут с одним-то богом хлопот не оберешься, так на что нам, во имя Вихря, снова сажать себе на шею всех Троих?

*

Следующий день — то есть четверть отведенного мне жизненного срока — я провела совершенно бездарно. Вообще-то, у меня были другие планы. Но я вернулась в комнаты на рассвете, вторая ночь без сна подкосила меня — тело настоятельно потребовало отдыха, и я проспала до вечера. Мне снились лица, бесчисленное множество, все новые и новые мириады лиц, и на всех проступали ужас и отчаяние. Воздух пах кровью и горелой плотью. Я видела пустыню, безжизненную землю, поваленные мертвые стволы деревьев до самого горизонта — некогда здесь стоял лес. Я проснулась в слезах — я виновата, я во всем виновата…

А потом в дверь постучали. Я чувствовала себя одинокой и всеми покинутой — даже Сиэй и тот меня бросил и не заглянул — и пошла открывать, искренне надеясь, что меня хочет видеть друг.

На пороге стоял Релад.

— Во имя всех уродских бесполезных богов, кузина! Что ты натворила? — строго спросил он.

*

Они на арене, сказал Релад. Там, где чистокровные Арамери состязаются в поддельном мужестве, играя в войнушку.

Там меня ждет Симина, которая каким-то образом прознала про мои попытки предотвратить задуманный ею удар. Эти ценные сведения я получила, выслушав при этом массу проклятий и прочих нелестных слов, долженствующих доказать, что подлые полукровки не знают, что делают, чтоб им провалиться и так далее. Что конкретно Симина узнала, Релад сказать не мог — или не хотел, — но, так или иначе, это вселяло хоть какую-то надежду. Правда, очень слабую.

Меня трясло от волнения, когда я вышла из лифта и обнаружила, что вокруг арены собралась плотная толпа. У выхода из лифта посвободнее — людей, видно, постоянно толкали новоприбывшие, и они держались в стороне, — но вот дальше передо мной возвышалась плотная стена из спин. По большей части здесь толпились одетые в белое слуги, кое-кто мог похвастаться одеждой побогаче — у них на лбу красовались сигилы квартеронов или тех, в ком текла восьмушка арамерийской крови. И тут и там я то и дело путалась в парче и шелке, а потом наплевала на вежливость и манеры и принялась бесцеремонно проталкиваться. Двигалась я медленно — большинство зрителей превосходили меня в росте и к тому же стояли и не думали пропускать меня, ибо происходившее на арене их заворожило.

А с арены неслись отчаянные крики боли.

Я бы, наверное, к ней вообще не прорвалась, но тут кто-то обернулся, признал меня и что-то пробормотал стоявшему рядом человеку. Шепоток прокатился по толпе, и я вдруг очутилась в кольце пристальных, намертво приклеенных ко мне взглядов. Смутившись, я замедлила шаг, но мне молча и быстро освободили дорогу. Я поспешила вперед — и в ужасе застыла.

На полу стоял на коленях старик. Обнаженный, закованный, прямо в луже ярко-красной крови. Длинные растрепанные белые волосы падали на лицо, и я не могла его разглядеть. Только слышала загнанное, тяжелое дыхание. Кожу покрывала паутина надрезов. Если бы пострадала только спина, я бы решила, что его высекли, но нет, ему разодрали не только спину. Но и ноги, руки, щеки и подбородок. Подошвы ног тоже кровили. Он с трудом приподнялся, неуклюже опираясь на вывороченные запястья, — и я поняла почему. В них зияли красные круглые дыры, оттуда торчали кости и сухожилия.

Еще один еретик? Кто это? Я не понимала, что происходило…

— А я все стояла и думала — сколько же крови придется пролить, чтобы ну хоть кто-то догадался за тобой сбегать!!! — раздался совсем рядом со мной знакомый голос.

Я крутанулась на месте, и в меня что-то полетело. Я инстинктивно вскинула руки, по ладоням чиркнуло горячим — кровь! Меня чем-то секанули!

Смотреть на рану я буду потом. Кинжал мгновенно оказался у меня в руке. Видно, тело действовало само по себе, голова сама по себе — плохо только, что рукоять скользила в окровавленной ладони. Я пригнулась и встала в защитную стойку — ну, кто на меня?

А напротив стояла Симина. Вся такая прекрасная и элегантная в потрясающем платье зеленого атласа. На нем ярко, как рубины, сверкали капельки крови. На лице у нее тоже стыла кровавая изморось, но там кровь выглядела как кровь. А вот в руках она держала нечто — и это нечто я не сразу опознала как оружие. Какой-то длинный, фута три, серебряный, богато изукрашенный жезл. На конце хищно поблескивал обоюдоострый клинок, короткий, но хорошо заточенный — ни дать ни взять, скальпель хирурга. Острый — и стеклянный. Слишком короткий. По-чудному сбалансированный. Что это? Копье? Больше на здоровенную перьевую ручку похоже… Какое-то амнийское национальное оружие?

Симина поглядела на кинжал в моей руке и издевательски фыркнула. Но свой жезл так и не подняла, а развернулась и принялась неспешно прогуливаться в образованном зрителями круге. Вокруг скованного старика.

— Дикарка, сущая дикарка! Ты не сможешь напасть на меня с кинжалом, моя маленькая кузина. Он рассыплется в прах! Наши сигилы не позволяют нападать друг на друга! Мало того что дикарка, так еще и такая невежественная! Что же нам с тобой, такой глупенькой, делать?

Я не распрямилась и оставалась в боевой стойке. Кинжал тоже держала наготове. И медленно поворачивалась вслед за ней, пристально следя за каждым движением. А пока кружилась, разглядела в толпе знакомые лица. Слуги. Они веселились на вечеринке в День Огня. Пара придворных. Теврил, застывший, как статуя, — губы белее мела. «Йейнэ, осторожнее!» — говорил его взгляд. Вирейн стоял в круге, сложив руки на груди и глядя прямо перед собой. Со скучающей гримасой на лице.

Чжаккарн. Курруэ. А они-то что здесь делают? Они тоже смотрели на меня. Лицо Чжаккарн оставалось холодным и строгим — но в ней бурлил гнев. Раньше она не выказывала его столь явно. Курруэ тоже пребывала в бешенстве, она стояла, прижав руки к бокам, и свирепо раздувала ноздри. Будь ее воля, она бы меня освежевала. Это ясно читалось во взгляде. Но Симина уже спускала с кого-то шкуру, и я решила сосредоточиться на проблеме.

— Сядь! — гаркнула Симина, и старик повиновался, дергаясь, словно марионетка на ниточках.

На теле его стало меньше порезов, хотя прямо на моих глазах Симина проплыла мимо и от души полоснула жезлом — на животе потекла красным еще одна длинная рана. Человек закричал от боли, хрипло, безнадежно, а потом раскрыл зажмуренные в муке глаза. Я ахнула и затаила дыхание, потому что глаза у старика оказались зеленые и раскосые, и тут я поняла, поняла, что его лицо кого-то мне напоминает — а как бы оно не напоминало, ведь он был такой же, только телу добавили шестьдесят или сколько-то лет, и боги, боги мои, Отец Небесный, что же это, это же Сиэй.

— Ага! — торжествующе выкрикнула Симина — она догадалась, отчего я потерянно ахнула. — Ну что ж, меньше времени потратим на пустые разговоры. А ты был прав, Теврил, он нравится нашей маленькой дурочке. Это ты послал за ней? В следующий раз скажи дураку, чтоб быстрее бегал!

Я одарила Теврила свирепым взглядом — ведь он-то как раз никого за мной не послал. Он стоял бледный и осунувшийся, но в глазах читалось то же самое — будь осторожна! Я нахмурилась — ничего не понимаю! — но Симина жадно пожирала меня глазами, она, как стервятник, высматривала и оценивала, как меняется выражение моего лица, — хотела знать, что я чувствую.

Поэтому я приняла заученно бесстрастный вид. Мама хорошо вышколила меня. Я распрямилась, но кинжал в ножны убирать не стала. Просто опустила его. Симине, конечно, неоткуда этого знать, но для дарре это знак крайнего неуважения. Поступая так, говорили: я тебе не доверяю, ты не умеешь себя вести как достойная женщина.

— Ну вот, я пришла, — сказала я. — Говори, что тебе нужно.

Симина громко и зло фыркнула — и продолжила размеренно ходить по кругу.

— Говори, что тебе нужно! Каково! У нас военные действия, как я погляжу, сейчас начнутся? А, кузина?

Она торжествующе оглядела толпу. Люди молчали.

— И как позволяет себе разговаривать! Эта мелкая, худородная, жалкая козявка из захолустья — позволяет себе спрашивать, что мне нужно! А ты — дура, дура, дура! — сама-то как думаешь, что мне нужно?!

Она проорала это мне в лицо. Кулаки сжаты, странный жезл с острием угрожающе покачивался в напряженной руке. Волосы, поднятые в сложную красивую прическу, стали рассыпаться. Да, кузина рехнулась. Замечательно.

— Я думаю, тебе нужно унаследовать власть Декарты, — тихо ответила я. — Правда, мир жалко, если это произойдет, — ему в таком-то случае даже боги не помогут…

В мгновение ока Симина преобразилась — на месте орущей безумицы теперь стояла обворожительно улыбающаяся светская дама.

— Это так. И я намерена начать свое правление с решения даррской проблемы. Я сотру твою жалкую страну с карты, милая кузина. По правде говоря, я бы уже приступила к решению этой проблемы, но — вот незадача! — наступательный союз, который я с такими трудами создала, распадается у меня на глазах!

И она снова принялась прохаживаться, поглядывая на меня через плечо. Жезл медленно проворачивался в холеных пальчиках.

— Поначалу я подумала, что все дело в той женщине с Дальнего Севера — ты с ней еще встречалась в Собрании… Но я внимательнее рассмотрела дела, и оказалось, что она только сообщила тебе сведения, причем по большей части бесполезные. Поэтому ты приняла меры самостоятельно. Не удостоишь ли ты меня объяснением? Что ты сделала, дражайшая кузина? А?

Кровь застыла у меня в жилах. Что Симина сделала с Рас Ончи? Сиэй немного оправился после экзекуции, хотя выглядел по-прежнему слабым и оглушенным болью. Но его раны не исцелялись! Почему? Я ударила Нахадота кинжалом в сердце — и тот поднялся как ни в чем не бывало. И все же, и все же… Даже ему понадобилось время, чтобы исцелиться. О боги! Как я могла забыть! Меня снова пробрал холод. Возможно, если его оставить в покое, Сиэй тоже поправится. Если только… Итемпас заточил Энефадэ в человеческие тела, чтобы те прочувствовали все ужасы пребывания в смертной плоти. Вечные, могучие тела — но подверженные боли и страданию. А что, если ужасы пребывания в смертной плоти включают в себя собственно смерть?! По ладоням потек пот, порезы защипали. Нет-нет, только не это, этого я не вынесу…

И тут дворец содрогнулся. Я испугалась — что это? случится что-то ужасное? А потом вспомнила — ну конечно. Закат.

— О, демонская сила… — пробормотал Вирейн среди полнейшей тишины.

И через мгновение все в зале попадали на пол — всех сбил с ног порыв ледяного, режущего холодом ветра.

Я с трудом приподнялась. Кинжал куда-то подевался. В зале царил хаос, люди стонали, ругались, тревожно перекрикивались. Возле лифта образовалась свалка — зрители пытались все разом залезть в кабину. Я посмотрела в центр зала — и мне стало не до беглецов.

У меня не вышло разглядеть лицо Нахадота. Он склонился над Сиэем, опустив голову, а вокруг клубилась аура непроницаемой черноты. Я вспомнила свою первую ночь в Небе — тьма, тьма, на которую больно глядеть, ибо разум бунтует и теряется. Поэтому я торопливо уставилась на пол — там лежали разбитые цепи, на сколах серебрился иней. Самого Сиэя я не видела — только безжизненно свешивающуюся руку. А потом плащ Нахадота сомкнулся над ним, укутывая тьмой.

— Симина!

Голос Нахадота снова стал глубоким и гулким. Он обезумел? Опять? Нет. То было не безумие, а чистый, беспримесный, дикий гнев.

Но тут Симина — ее тоже сбило на пол страшным порывом ветра — пришла в себя и процокала на каблуках поближе.

— Нахадот, — улыбнулась она — спокойно так, надо же.

Жезл куда-то исчез, но она, как истинная Арамери, не страшилась божественного гнева.

— Как прекрасно, что ты наконец решил присоединиться к нашей компании. Положи его. Положи его на пол.

Нахадот поднялся и откинул плащ. Сиэй встал на ноги — уже в облике юноши. Он был одет, на теле не осталось ран. Он смерил Симину вызывающим, злым взглядом. Где-то внутри меня что-то со вздохом распустилось — ох хорошо, что с ним все хорошо.

— Мы заключили соглашение, — проговорил Нахадот — все тем же обещающим мучительную смерть голосом.

— Я помню, — ответила Симина.

И улыбнулась. Да так, что я испугалась ее улыбки.

— Ты — или Сиэй, мне все равно кто. Иди туда. И встань на колени.

И она ткнула в сторону кровавой лужи и разбитых цепей.

Комната вздрогнула и наполнилась присутствием такой мощи, что казалось, стены не выдержат и распадутся. Сила билась в барабанные перепонки, камень натужно кряхтел. Я задрожала под ее тяжестью — неужели все, конец? Неужели Симина все же совершила какую-то ошибку, оставила лазейку — и теперь Нахадот передавит нас, как мух?

Но нет. К моему величайшему изумлению, Нахадот прошел в центр зала и встал на колени.

Симина повернулась ко мне — я все еще лежала на полу и силилась подняться. Подстегнутая стыдом, я быстро вскочила. Как ни странно, кое-кто из зрителей не сбежал, они стояли поблизости — Теврил, Вирейн, несколько слуг, где-то двадцать чистокровных. Видно, решили взять пример с бесстрашной леди Симины…

— Это послужит тебе хорошим уроком, кузина, — проговорила она безупречно вежливым, милым голоском — ненавижу такой.

И снова принялась неспешно прохаживаться, поглядывая на Нахадота со странной жаждой в глазах.

— Если бы ты выросла в Небе… или твоя матушка обучила бы тебя всему необходимому, ты бы знала… но ты невежественна, и я, так и быть, просвещу тебя. Энефадэ трудно причинить вред. Их смертные тела самоисцеляются — быстро и беспрерывно, ибо таково благословение Отца нашего Итемпаса. Но и у них есть уязвимые места. Просто нужно знать какие. Вирейн?

Вирейн успел подняться на ноги и баюкал левое запястье — видно, повредил при падении. Он осторожно поглядел на Симину:

— Ты возьмешь на себя ответственность за это? Перед Декартой?

Она развернулась к нему так резко, что если бы жезл все еще был в ее руках, Вирейн бы получил смертельную рану.

— Декарте осталось жить считаные дни, Вирейн. Тебе не его сейчас нужно бояться.

Однако тот не собирался уступать:

— Я лишь исполняю свой долг, Симина! И мой долг — оповестить тебя о возможных последствиях. Пройдут недели, прежде чем мы сможем его снова использовать!

Симина свирепо рыкнула:

— Да мне плевать! Плевать! Ты понял или нет?!

Последовал напряженный момент — эти двое стояли и яростно сверлили друг друга взглядами. И я даже на мгновение решила, что Вирейн может одержать верх. В конце концов, оба принадлежат к Главной Семье, оба носят сигилы полного родства. Но Вирейна никто не рассматривал как наследника. А вот Симину — Симину рассматривали. И она была совершенно права: кому какое дело, что скажет Декарта. Его время прошло.

Я посмотрела на Сиэя, который, в свою очередь, глядел на Нахадота. По лицу невозможно было ничего прочесть — оно казалось слишком старым для юноши. Оба они, и Сиэй, и Нахадот, — боги, которые старше, чем самое жизнь на земле. Я даже представить себе не могла, что кто-то может жить так долго — и каково это, так долго жить. Возможно, день, полный мучений, — для них ничто. А вот для меня… А вот для меня это невыносимо!

— Хватит, — тихо сказала я.

Слово гулко отозвалось под сводчатым потолком арены. Вирейн и Симина, как по команде, изумленно воззрились на меня. Сиэй тоже крутанулся и вытаращился — и он не понимал, что происходит. А вот Нахадот — тот на меня не смотрел. А я не могла поднять глаза на него. То, что я сделала, он посчитал бы постыдной слабостью.

Нет, дело не в слабости, твердо сказала я себе. Дело в том, что я — человек. Пока, во всяком случае.

— Хватит, — повторила я и гордо — ну, во всяком случае, так мне хотелось — задрала подбородок. — Прекрати. Я расскажу тебе все.

— Йейнэ, — испуганно пискнул Сиэй.

Симина презрительно фыркнула:

— Даже если бы тебя не назначили в жертвы, не волнуйся — тебе все равно никто не доверил бы власть. Какая из тебя наследница, сама-то посмотри…

— Кузина, это звучит как комплимент, — огрызнулась я. — Твой пример меня безмерно вдохновляет.

Лицо Симины вытянулось. Мне показалось, что она сейчас вызверится и плюнет в меня. Ядом. Но она не плюнула. А продолжила кружить вокруг Нахадота. Только медленнее.

— С кем из союзников ты говорила?

— С благородным Гемидом из Менчей.

— Гемидом? — Симина нахмурилась. — Как же тебе удалось его убедить? Он ведь прямо рвался в бой — в отличие от других…

Я сделала глубокий вдох:

— Я привела с собой Нахадота. А он… умеет убеждать. Ты это и без меня знаешь, кузина.

Симина коротко рассмеялась, как залаяла. Но в глазах веселья не было.

Нахадот отрешенно смотрел вдаль. Он даже не пошевелился с тех пор, как опустился на колени. Может, он созерцал нечто недоступное человеческому разуму. А может, рассматривал узор на Тевриловых штанах.

— Как интересно, — протянула Симина. — Поскольку я положительно уверена, что дед не приказывал Энефадэ оказать тебе содействие, значит, Ночной хозяин решил помочь тебе по собственной воле… Как у тебя получилось убедить его?

Я пожала плечами, но внутри у меня все сжалось в комок. Какая же я дура! Могла бы догадаться, куда заведет этот допрос!

— Его это… развлекло. Предприятие повлекло за собой несколько… смертей.

Я постаралась принять расстроенный и смущенный вид, и это оказалось весьма просто.

— Я не хотела никого убивать, но так вышло. Трупы выглядели… убедительно.

— Понятно.

Симина резко остановилась, сложила руки на груди и побарабанила пальцами. Мне очень не понравилось, как она смотрела на Нахадота.

— А что еще ты сделала?

— Еще?

— Мы держим Энефадэ на коротком поводке, кузина. А уж с Нахадота просто не спускаем глаз. Когда он покидает дворец, Вирейн узнает об этом. И Вирейн сказал мне, что он покидал дворец дважды. В две разные ночи.

Тысяча демонов! Почему, во имя Отца Небесного, Энефадэ не предупредили об этом? Демоны побери их проклятую скрытность…

— Я отправилась в Дарр. Хотела повидать бабушку.

— С какой целью?

Понять, почему мать продала меня Энефадэ…

Я усилием воли прекратила думать об этом и сложила руки на груди.

— Потому что я соскучилась. Правда, тебе этого не понять.

Симина смерила меня взглядом. На губах играла ленивая улыбка сытой кошки, и я вдруг поняла, что совершила ошибку. Но где? Какую? Неужели ее так сильно задели мои слова? Нет, тут крылось что-то другое…

— Ты не стала бы рисковать рассудком, пускаясь в путешествие с помощью Ночного хозяина, чтобы просто обменяться любезностями с какой-то старой каргой, — проговорила Симина. — Скажи мне правду.

— Чтобы узнать, действительно ли союзники получили разрешение на войну с Дарром.

— И все?

Я соображала быстро — но недостаточно быстро. А возможно, ее насторожило выражение беспокойства на моем лице. Потому что она цыкнула на меня:

— Кузина! Секретничать вздумала? Очень зря. Вирейн!

Вирейн вздохнул и подошел к Нахадоту. И странно посмотрел на него — задумчиво и почти печально.

— Была бы моя воля, я бы этого не делал, — тихо проговорил он.

Нахадот вскинул на него взгляд — и некоторое время они смотрели друг на друга. Нахадот казался слегка удивленным.

А потом сказал:

— Исполняй волю своего хозяина.

Не Декарты. Итемпаса.

— Это не его воля, — сердито отозвался Вирейн.

А потом вдруг понял, что сказал что-то не то, злобно зыркнул на Симину и покачал головой:

— Ну что ж. Хорошо.

Он вытащил что-то из кармана плаща и присел рядом с Нахадотом. И налепил ему на бедро квадратик бумаги с тщательно выведенной божественной сигилой — знак походил на расплывшегося паучка. И каким-то образом — хотя я даже и думать об этом не хотела — мне стало ясно, что у сигилы нет одной завершающей линии. Вирейн достал кисточку с колпачком на кончике.

Мне стало худо. Я подняла окровавленную ладонь и хотела было крикнуть — нет, нет, хватит! — но встретилась глазами с Нахадотом. Лицо его оставалось бесстрастным, а взгляд равнодушным и ленивым, но во рту у меня почему-то сразу пересохло. Он знал, что с ним собираются сделать, — лучше, чем я. Он знал, что я могла избавить его от этой участи. Но тогда мы рисковали выдать тайну моей второй души.

Но если я этому не помешаю…

Симина наблюдала, как мы переглядывались, со свирепым весельем. Она расхохоталась, подошла и положила руку мне на плечо — брр, мерзость!

— У тебя хороший вкус, кузина. Одобряю. Красавец, настоящий красавец. Я вот все думала, как бы его… Впрочем, нет. Это невозможно.

Вирейн положил на пол рядом с Нахадотом другой квадратик бумаги — ему пришлось поискать место, не заляпанное кровью Сиэя. Он снял колпачок с кисти, наклонился над бумажкой и очень тщательно и осторожно провел на ней единственную линию.

Из потолка ударил свет — словно кто-то распахнул окно в горячий полдень. Никакого окна в потолке, конечно, не открылось, то была чистая, беспримесная божественная сила — ведь боги могут не считаться с физическими законами и создавать нечто из ничего. Нестерпимое сияние резало глаза, привыкшие к приглушенному свету в коридорах Неба. У меня потекли слезы, я прикрыла лицо ладонью, зрители недовольно зароптали.

Нахадот стоял на коленях прямо в луче света, а его тень казалась вырезанной из черноты — черное на белом среди красной крови и обрывков цепей. Прежде я никогда не видела, чтобы он отбрасывал тень. Поначалу свет не причинял ему вреда и вообще ничего не происходило. А потом — потом я поняла, что изменилось. Я действительно никогда не видела его тени. Живой нимб силы и был его настоящей тенью — он змеился, тянулся щупальцами и извивался отростками. И по природе своей Нахадот не выделялся на фоне окружающего пейзажа — он с ним сливался. А сейчас аура превратилась в обычные длинные черные волосы, падающие на спину. И в черный плащ, который стекал с плеч на пол. Тело оставалось неподвижным.

А потом Нахадот вдруг издал тихий, похожий на стон звук — и волосы и плащ вскипели.

— Смотри внимательно, — прошептала Симина мне на ухо.

Она зашла со спины и прислонилась сзади к моему плечу, как старая подружка. И с наслаждением, смакуя происходящее, прошипела:

— Смотри, из чего сделаны твои боги.

Я знала, что она смотрит, — и не дала воли чувствам. Я не изменилась в лице, когда спина Нахадота вскипела, подобно смоле, а в воздух с тихим свистом взвились струйки темного дыма. Они исчезали на глазах, испаряясь, а Нахадот медленно клонился вперед, словно свет прижимал его к полу невозможным и невидимым весом. Ладони уперлись в лужу Сиэевой крови, и я увидела, как они тоже вскипели, неестественно белая кожа пошла рябью и скрутилась в белесые, ноздреватые, как грибы, отростки.

Где-то за моей спиной кого-то бурно тошнило.

Я не видела лица Нахадота — его закрывали обвисшие, тающие на глазах волосы, — но хотела бы я его увидеть? У него не было подлинного облика. Его внешняя оболочка была наведенным мороком. Но Отец Небесный, эта оболочка нравилась мне, и она была прекрасна! А сейчас я смотрела, как она оползает с него, и сердце мое разрывалось.

И тут в плече показалось что-то белое. Сначала я решила, что это кость, и к горлу подкатила тошнота. Но нет, то была не кость, а кожа. Белая-белая, как у Теврила, хотя и без отметин и пятен, и она шевелилась, проталкиваясь сквозь тающую черноту.

И тут я увидела…

*

И не увидела.

Сияющий силуэт (которого я не могла видеть) встал над бесформенным черным месивом (которого я не могла видеть) и сунул в него руки — по локоть. Нет, руки не рвали черное шевелящееся нечто на части, нет. Они месили его как тесто, взбивали и… лепили. Лепили тело. Черное мучительно кричало от боли и отчаянно сопротивлялось, но сияющие руки безжалостно продолжали делать свое дело. Они снова засунулись в черное месиво и вытянули наружу руки. Они мяли и колотили черноту, пока оттуда не показались ноги. Потом снова нырнули и выволокли из извивающегося, колышущегося нечто туловище и по запястья засунулись ему в живот — выщипывая, вылепливая позвоночник. Последним из черноты выдрали голову, едва походящую на человеческую, лысую, ни на что не похожую. Но голова разевала рот и пронзительно кричала от боли, а в глазах застыла мука, превышающая смертную меру страданий. Хотя, конечно, мучился и страдал не смертный, не смертный.

Вот, вот, получи, что хотел, рычит сияющий, он взбешен, он слеп от ярости, но он, конечно, не говорит, и это не слова, и я их не слышу. Это знание, голое знание, оно попадает мне в голову без посредства слов. Это она создала эту мерзость. И ты избрал ее и отверг меня? Так забирай ее «дар» — забирай! забирай! забирай и помни, что ты сам выбрал это!.. Сияющий плачет, я это вижу, он насилует того, другого, и плачет.

И где-то глубоко во мне кто-то пронзительно кричал, но то была не я, хотя я тоже кричала. Но наши голоса заглушали вопли вылепленного существа, которое корчилось на земле, зная, что его страдания только начинаются…

*

Из Нахадота вылезла рука — с отвратительным звуком, напоминающим чавканье. С таким звуком — сочным, громким — отрывают ножку от вареной курицы. Нахадот стоял на четвереньках и дрожал всем телом, а выползшая рука слепо цапала вокруг и наконец нащупала пол рядом с ним. И я видела, что она бледная, но не лунно-бледная, как я привыкла. То была обычная бледность незагорелой человеческой кожи. Дневной облик прорывался сквозь божественную оболочку, которая стыдливо укутывала это безобразие ночью, — точнее, облик рождался, если эту мерзостную процедуру можно назвать столь прекрасным словом…

Он не кричал, я это видела. После того полустона-полувздоха Нахадот молчал — а другое тело мучительно выдиралось наружу. Он молчал, и это самое страшное, потому что ему было больно, все это видели, и крик, вопль боли освободил бы меня от ужаса — если не от горя и муки.

Вирейн все это время стоял рядом. Сначала смотрел, а потом со вздохом прикрыл глаза.

— Это может длиться долго, — промурлыкала Симина. — Час за часом. Конечно, настоящий солнечный свет ускорил бы дело, но солнечный свет лишь в руке Отца Небесного. Это всего лишь грошовая подделка.

И она одарила Вирейна презрительным взглядом:

— Однако для моих целей даже такой вполне достаточно.

Я стиснула зубы. С другой стороны арены, сквозь бьющий сверху свет и дымку над плавящейся божественной плотью Нахадота, стояла Курруэ. Она посмотрела на меня лишь раз, и во взгляде читалась горечь. Потом отвела глаза. Чжаккарн неотрывно смотрела на Нахадота. Воин не прячет глаз, видя чужое страдание, и так выказывает ему уважение. Вот и она смотрела и не отворачивалась. Я бы тоже не отвернулась. Но боги, боги мои…

А вот Сиэй поймал мой взгляд и не отводил глаз. Он шагнул в столб света — тот не повредил ему, ибо у юного бога были другие уязвимые места. Сиэй встал на колени рядом с Нахадотом и прижал разлагающуюся голову к груди, обнял дергающиеся плечи — все три плеча. И хотя во взгляде Сиэя другие усмотрели бы ненависть, я знала, что он хочет сказать мне.

Смотри, говорили эти зеленые глаза — похожие на мои и невообразимо древние. Смотри, что с нами делают. Смотри — а потом освободи нас.

Я освобожу вас, ответила я, и то был голос моей собственной души и души Энефы. Я верну вам свободу.

*

Я не знала. Неважно, что там между ними потом произошло, но Итемпас любил Наху. И я и думать не думала, что такая любовь может обратиться в ненависть.

Однако, забери нас всех ад, почему мы решили, что это — ненависть?..

*

Я взглянула на Симину и вздохнула.

— Ты что, хочешь, чтобы меня стошнило ответами, как тухлой рыбой? — поинтересовалась я. — Чтобы я на пол поблевала, а то он слишком чистый? Сколько можно длить этот идиотский спектакль?

Она отодвинулась от меня и приподняла бровь:

— Как же так? Он — твой союзник. Тебе его совсем-совсем не жалко?

— Ночной хозяин мне не союзник, — отрезала я. — В этом вашем пакостном логове только ленивый не сообщил мне, что Нахадот — чудовище. Но поскольку вы тут сами все как на подбор сплошные чудовища, какая разница, подумала я, пусть это чудовище хотя бы поможет моему народу.

Симина скептически усмехнулась:

— Ну и как же он помог? На следующую ночь вы отправились в Менчей — и там хоть что-то произошло. А в Дарре-то что вы делали?

— Ничего особенного. До утра оставалось мало времени. Но…

Я запнулась, припомнив объятия бабушки и разлитый во влажном даррском воздухе аромат родной земли.

Да, я соскучилась. По бабушке. По Дарру. И по мирной жизни, которую я там вела. Перед тем, как оказалась в Небе. До того, как умерла мать.

Я опустила глаза и решила показать, как мне больно и грустно. Пусть Симина порадуется.

— Мы говорили о матушке, — тихо-тихо сказала я. — И о… многом другом. Очень личном. Тебе это будет неинтересно.

И тут я красноречиво смерила ее злым взглядом:

— Можешь хоть всю ночь поджаривать эту тварь, я тебе больше ничего скажу.

Симина долго смотрела мне в глаза, уже без улыбки, словно пытаясь выдрать из меня правду взглядом. Корчившийся в столбе света Нахадот все-таки крикнул — нет, не крикнул, что-то прорычал сквозь зубы. С хлюпающим звуком рвалась плоть. Я старательно ненавидела Симину — это помогало не разрыдаться от жалости.

А потом она вздохнула и отошла от меня.

— Ну что ж, похоже, на сегодня достаточно, — проговорила она. — Слабая попытка сопротивления, кузина, — не засчитывается. Впрочем, ты и сама поняла — куда тебе со мной тягаться. Я свяжусь с Гемидом и велю ему наступать. Они захватят вашу столицу, подавят вооруженное сопротивление, хотя я прикажу им не убивать людей без нужды — по крайней мере, некоторое время.

Вот так, откровенно и честно: делай то, что приказано, иначе менчей сотрут твой народ с лица земли.

— А какие у меня гарантии? Вдруг ты решишь их перебить, несмотря на мои уступки?

— Гарантии? Никаких, естественно. Ты наделала столько глупостей, что мне хочется уничтожить Дарр просто из принципа. Хотя, с другой стороны… пусть живут. Думаю, их ждет нелегкая судьба. Рабство — вещь неприятная, хотя, конечно, мы назовем это каким-нибудь другим, не столь оскорбительным словом.

И она насмешливо поглядела на Нахадота.

— Но они будут жить, кузина, а где жизнь — там и надежда. Тебе бы понравилась такая жизнь, правда, кузина? Ты бы, наверное, за нее отдала все на свете, хи-хи-хи…

Я медленно кивнула, хотя во мне все завязалось в узел от ярости. Но нет, я не буду рычать, как дикий зверь.

— Ну что ж, пока этого достаточно.

— Пока?

Симина удивленно поглядела на меня — а потом расхохоталась.

— Ох, кузина, кузина… Какая же ты… м-да, иногда я прямо жалею, что твоя мать умерла. Она, по крайней мере, была реальной противницей.

Кинжал я потеряла, но даррская кровь — это даррская кровь. Я размахнулась и отвесила ей такую хорошую плюху, что Симина отлетела и грохнулась на пол, теряя туфли.

— Такое… возможно, — проговорила я.

Она сидела и глупо моргала — надеюсь, приложилась головой достаточно сильно, чтобы получить сотрясение мозга.

— Но моя мать, по крайней мере, вела себя цивилизованно.

До боли сжав кулаки, я развернулась и вышла из зала с высоко поднятой головой.

21

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ


Ах да, чуть не забыла. Когда я приехала сюда, Теврил рассказал, что время от времени чистокровные ужинают все вместе — в самых богато украшенных залах. Один такой ужин я успела пропустить — не хотелось идти. Почему? А из-за слухов. О Небе много чего говорят… Конечно, что-то ни в какие ворота не лезет, но многое оказалось истинной правдой. А еще я слышала такое… Такое, что совсем не хочется узнавать, правда это или нет.

Люди шепчутся, что амн не всегда были эталоном цивилизованности. Некогда, как Дальний Север, Сенм населяли варвары, просто амн оказались самыми умными и хитрыми. После Войны богов они заставили всех соблюдать свои варварские обычаи, а меру цивилизованности других народов стали измерять тем, насколько люди следовали амнийским традициям. Но у каждой культуры есть свои тайны, подчас весьма неприглядные. И когда-то знатные амнийцы почитали главным деликатесом человеческое мясо.

Иногда кровь в моих жилах пугает меня больше, чем души в моем теле.

*

Нахадота перестали мучить, и тучи вновь поплыли по ночному небу. А так они висели неподвижно, словно водяной пузырь перед ликом луны, переливаясь бледным цветом, как недоделанная радуга. И когда облака снова побежали по небу, что-то во мне развязалось и я облегченно вздохнула.

Я почти не надеялась, что меня оставят в покое этим вечером. Поэтому когда в дверь постучались, я сказала, что можно войти. В стекле отразился Теврил. Он нерешительно топтался на пороге.

— Йейнэ, — начал было он и неловко замолчал.

Я заставила его потоптаться еще немного, потом холодно сказала:

— Проходи.

Он вошел — точнее, осторожно пролез в приоткрытую дверь и аккуратно закрыл ее за собой. Посмотрел на меня — наверное, ждал, что я заговорю первая. Но мне не о чем с ним было говорить. Он вздохнул.

— Энефадэ способны выдержать любую боль, — жалобно сказал он. — Уверяю тебя, в прошлые века им пришлось вытерпеть гораздо больше мучений. Я за тебя волновался.

— Большое спасибо. Я очень тронута.

Теврил поморщился — да, в моем голосе не слышалось приветливости.

— Я знал, что Сиэй тебе нравится. И когда Симина начала вымещать на нем злобу, я подумал… — Он беспомощно развел руками. — В общем, я подумал, что тебе лучше при этом не присутствовать.

— Потому что я слабовольная, сентиментальная дурочка? Прижми меня — и я выболтаю все секреты этой стерве, лишь бы спасти бедного мальчика?

Он нахмурился:

— Потому что ты другая, Йейнэ. И да, я думал, что ты пойдешь на все, лишь бы избавить друга от мучений. Я не хотел, чтобы ты это видела. Можешь ненавидеть меня за это.

Сказать, что я удивилась, значит ничего не сказать. Оказывается, Теврил все еще видел во мне невинную девочку с благородным сердцем, которая была так благодарна ему за советы во время экскурсии по Небу. Сколько веков прошло с того дня? Меньше двух недель…

— Я тебя вовсе не ненавижу.

Теврил облегченно выдохнул, подошел и встал рядом со мной у окна.

— В общем, ты ушла, а Симина была просто в бешенстве.

Я кивнула:

— Что с Нахадотом? И с Сиэем?

— Чжаккарн и Курруэ их увели. Симина потеряла к нам интерес и покинула арену вслед за тобой.

— К… нам?

Он замолчал. И похоже, проклинал все на свете за то, что сболтнул лишнее. А потом все-таки сказал:

— В своем маленьком спектакле она сначала планировала занять слуг.

— Ах вот оно что… — Во мне опять затлел и вспыхнул гнев. — И тогда-то ты и предложил заменить слуг Сиэем?

Он процедил:

— Я же сказал тебе, Йейнэ. Энефадэ не умрут от ее забав. А вот смертные… смертные обычно не выживают. Я в ответе не только за тебя, пойми меня правильно.

Несправедливо, жестоко — но это я понять могла. В Небе все так устроено — неправильно, плохо, криво. Но понять можно.

— Я предложил ей начать с меня.

Я вздрогнула от неожиданности. А Теврил смотрел вокно, на губах играла печальная улыбка.

— Я сказал, что я друг леди Йейнэ. Прости, если это тебя оскорбляет. Но она ответила, что я такой же слуга, как и все остальные, а ей сгодится любой.

Улыбка исчезла, на скулах Теврила заходили желваки.

Опять ему указали на его место, подумала я. Главной Семье даже его боль не занадобилась. Но с другой стороны, ему не на что жаловаться — иначе это он бы лежал на полу в луже крови.

— Мне пора идти, — пробормотал Теврил.

Он поднял руку, поколебался, потом положил ее мне на плечо. То, как он это сделал — не сразу и нерешительно, — напомнило мне Сиэя. Я накрыла его ладонь своей. Мне будет его не хватать — м-да, кто бы говорил, ведь это я умру через несколько дней.

— Конечно, ты мой друг, — прошептала я.

Он чуть сжал мою ладонь, а потом развернулся и направился к двери.

Однако он не успел выйти — я услышала, как он что-то удивленно и тихо говорит, а ему кто-то отвечает — тоже знакомый голос. Теврил шагнул за порог, а в комнату вошел Вирейн.

— Прошу простить за нежданное вторжение, — вежливо проговорил он. — Могу я войти?

Дверь он держал открытой — на случай, если я откажусь его принять.

Я молча смотрела на него — хорош, хорош, ничего не скажешь. Надо же, не побоялся прийти — и к кому? Ко мне! Я прекрасно понимала, что это именно он принял необходимые меры для того, чтобы Симина могла всласть помучить Сиэя. Сначала его, потом Нахадота. Теперь-то я понимала, зачем он тут нужен — Вирейн обеспечивает безопасность всех подлых развлечений этой мерзкой семейки. В особенности, когда Арамери хочется помучить пленных богов. Для Энефадэ этот тип — надсмотрщик, пощелкивающий магическим кнутом.

Но рабы обязаны своими страданиями не только надсмотрщику.

Вирейн, видно, решил, что молчание — знак согласия, прикрыл дверь и прошел в комнату. В отличие от Теврила виноватым он не выглядел. Холодный, сдержанный — настоящий Арамери.

— Вмешиваться в дела менчей было не самой лучшей идеей, — вздохнул он.

— Да, мне уже сообщили.

— Если бы ты мне доверилась…

Тут у меня в самом прямом смысле слова упала челюсть.

— Если бы ты мне доверилась, — упрямо повторил Вирейн, — я бы тебе помог.

Я едва сдержала смех:

— Да ну? В обмен на что?

Вирейн немного помолчал, а потом подошел и встал рядом — прямо как только что Теврил. Однако его присутствие ощущалось по-другому. От него шло… тепло. Да, пожалуй, что так. Я чувствовала жар его тела — а ведь он стоял в футе от меня.

— Ты уже выбрала себе спутника для бала?

— Спутника? — Вот это новости… — Нет! Мне, мягко говоря, не до бала! И вообще, я не хочу туда идти.

— Придется. Если ты не придешь по собственной воле, Декарта применит магию.

Понятно. Магию. Вирейн ее и применит, по приказу Декарты. Я покачала головой и вздохнула:

— Ну что ж, если деду так важно непременно унизить меня, делать нечего. Придется идти и мужественно перенести это испытание. Но у меня нет никакого желания подвергать таким же страданиям моего спутника.

Он медленно кивнул. Мое дело — предупредить. Что-то он сегодня молчаливый, обычно Вирейн словоохотлив и язвителен…

— Я могу помочь приятно провести время, — наконец сказал он. — Если, конечно, ты выберешь меня.

Я молчала так долго, что он наконец повернулся, посмотрел мне в глаза и расхохотался:

— За тобой что, никогда никто не ухаживал?

— Нет. Во всяком случае, люди, которым на меня наплевать.

— Почему это мне наплевать?

— А с чего такой интерес?

— А что, для интереса к женщине нужна причина?

Я сложила руки на груди:

— Да.

Брови Вирейна поползли вверх.

— Ах, ну тогда примите мои нижайшие извинения! Не ожидал, что произвел на вас столь бледное впечатление, миледи.

— Вирейн…

Я потерла глаза кулаками. Усталость давала о себе знать — не столько физическая, сколько эмоциональная.

— Ты мне очень помог пару раз, это правда, но добрым я тебя назвать не могу, извини. Я даже заподозрила, что ты псих, как и все остальные.

— Вердикт — виновен, — расхохотался он снова.

Что это с ним? Как странно он себя ведет — переигрывает, переигрывает наш хитрец.

Он понял, что делает что-то не то, и быстро оборвал смех.

— Твоя мать, — сказал он, — была моей первой женщиной.

Моя рука потянулась к кинжалу. Он висел с другого бока, так что Вирейн ничего не заметил.

Поскольку я все так же молчала, он немного успокоился. И принялся рассматривать огни города внизу.

— Я родился здесь, как и все Арамери, но чистокровные отослали меня учиться в Литарию — это такая школа, для писцов. Меня туда отправили, когда мне исполнилось четыре года. У меня рано проявились способности к языкам. Я вернулся сюда в возрасте двадцати лет и стал самым юным выпускником школы за всю ее историю. Блестящим выпускником, надо сказать. Но все равно — молодым. Слишком молодым. На самом деле я был сущим ребенком.

А мне еще не исполнилось двадцати, вообще-то, но варвары, понятное дело, взрослеют раньше, чем представители цивилизованных народов. Ладно, не буду ничего говорить.

— За годы отсутствия случилось много чего. Отец мой умер. А мать… — тут он красноречиво пожал плечами, — однажды ночью просто исчезла. Тут такое случается, и нередко. Впрочем, какая разница — меня же удостоили сигилы полного родства, а она была — так, простолюдинка. Мне бы все равно не позволили называться ее сыном.

Он помолчал, а потом заметил:

— Наверное, я кажусь тебе бессердечным.

Я лишь медленно покачала головой:

— Для этого я слишком долго прожила в Небе.

Он тихо фыркнул — я не уловила, с сарказмом или просто насмешливо.

— Мне пришлось привыкать ко дворцу дольше, — проговорил он. — Твоя матушка, впрочем, очень помогла мне. Она была… прямо как ты, временами. Мягкая снаружи, но внутри — совсем, совсем не такая.

Я удивленно воззрилась на него — ничего себе характеристика!

— Я, конечно, влюбился в нее по уши. Красавица, остроумная, чистокровная… — Он снова пожал плечами. — Но я и в мыслях не имел… то есть я бы так и обожал ее на расстоянии. Я уже вышел из юношеского возраста, в конце концов. И я, как никто, был удивлен, когда она предложила мне… нечто большее.

— Моя мать никогда бы на это не пошла.

Вирейн смерил меня взглядом. Я приняла весьма свирепый вид — пусть не думает чего!

— Наша связь продлилась недолго, — проговорил он. — Всего пару недель. А потом она повстречала твоего отца и потеряла ко мне всякий интерес.

Он желчно улыбнулся:

— Я был, как ты понимаешь, очень расстроен.

— Я же тебе говорила… — горячо начала я.

— Ты ее совсем не знала, — тихо сказал он.

Тихо — и очень печально. Печаль в его голосе меня разом утихомирила.

— Дети думают, что знают о своих родителях все, но это не так.

— Можно подумать, ты ее прямо вот очень хорошо знал!

Глупо и по-детски вышло, ничего не скажешь.

Лицо Вирейна исказилось — на краткий миг на нем отобразилась такая печаль, такая застарелая, мучительная боль, что я поняла — он не лжет. Он любил ее. Был ее любовником. А она уехала и вышла замуж за моего отца, а Вирейну остались лишь воспоминания и горечь. Душу мне всколыхнула свежая боль — потому что он был прав. Я плохо знала собственную мать. Во всяком случае, я знала другую женщину — и она на такое была не способна.

— Ну вот. Ты хотела знать, есть ли у меня причина сопровождать тебя на бал. Ты не единственная, кто оплакивает Киннет. Если передумаешь, дай мне знать.

Он коротко кивнул и направился к двери.

— Постой, — сказала я, и он остановился. — Я же тебе говорила: моя мать всегда знала, что делала. Так вот, почему она сошлась с тобой?

— Откуда мне знать?

— А ты сам-то что думаешь?

Некоторое время он стоял и думал, потом покачал головой — с безнадежной бледной улыбкой:

— Думаю… думаю, что я не хочу знать, зачем она это сделала. И ты тоже не хочешь.

Он ушел. А я еще долго смотрела на закрывшуюся за ним дверь.

А потом пошла искать ответы на свои вопросы.

*

Сначала я направилась в комнаты матери. И вытащила шкатулку с письмами. А когда поднялась с ней в руках, встретилась глазами со своей бабушкой с материнской стороны — той самой, которую никогда не видела. Она смотрела на меня с портрета.

— Извините, — пробормотала я и выскочила из комнаты.

Найти подходящий коридор не составило труда. Я бродила наугад, а потом ощущение знакомой силы словно пощекотало меня изнутри. Повинуясь этому смутному чувству, я пошла вперед и остановилась перед на первый взгляд обычной стеной. Но мне-то было понятно — вот оно, место.

Язык богов не пригоден для смертных, но во мне жила душа богини. На что-то же это должно сгодиться?

— Атадиэ, — прошептала я, и стена раскрылась.

Я пересекла два мертвых пространства и только тогда оказалась в Сиэевом планетарии. Стена сомкнулась за спиной, я огляделась и вдруг поняла, что — в отличие от прошлого раза — здесь пусто и грустно. Несколько дюжин цветных шаров валялись на полу — недвижимые и покинутые, некоторые и вовсе с отбитыми боками. И лишь немногие кружились в воздухе. Желтого шара нигде не было видно.

А за плавающими шарами лежал Сиэй — на округлом возвышении из сочащегося сиянием дворцового перламутра. Над ним стояла и что-то делала Чжаккарн. Сиэй выглядел помладше, чем на арене, но все равно передо мной лежал отнюдь не ребенок. Судя по длинным ногам и худобе, подросток. Чжаккарн, к моему изумлению, сняла платок, волосы у нее на голове лежали плотными кудряшками. Очень похожие на мои, только бело-голубые.

Они оба внимательно смотрели на меня. Я присела рядышком и поставила шкатулку на пол.

— Ты как? — осторожно спросила я Сиэя.

Он попытался сесть, и сразу стало понятно — не сможет. Слишком ослабел. Я бросилась на помощь, но Чжаккарн успела первой и подсунула ручищу под худую спинку.

— Ничего себе! — улыбнулся Сиэй. — Ты, как я погляжу, сама стену открыла? Я впечатлен.

— Я могу тебе чем-то помочь? — настаивала я. — Хоть чем-нибудь?

— Поиграй со мной.

— Поиграть… — Я хотела возразить, но поймала строгий и мрачный взгляд Чжаккарн и раздумала отнекиваться.

Я вытянула руки ладонями вверх:

— Положи руки на мои.

Он сделал, как я сказала. Большие ладони, больше моих — и они до сих пор выглядели старыми и морщинистыми. Скверно, неправильно выглядели. Но он хихикнул:

— Ну что, кто быстрее?

Я шлепнула его по рукам — один ноль в мою пользу. Он двигался медленно, очень медленно — я могла бы целую поэму продекламировать, пока он вскидывал ладони.

— Я, я быстрее!

— Новичкам всегда везет. Ну-ка, посмотрим, получится ли у тебя еще!

И я снова шлепнула по его ладоням. На этот раз он двигался быстрее — я едва не промахнулась.

— Ага! Раз, два — три!

Я шлепнула — и промахнулась.

Он разулыбался — и помолодел! Ненамного — где-то на год.

— Видишь? Я же сказал тебе — не угонишься.

И тут меня осенило. И я улыбнулась ему в ответ:

— А может, в салочки?

Время близилось к полуночи, мое тело хотело спать, а не играть и бегать, и я еле-еле волочила ноги. Сиэю это оказалось на пользу — вскоре он сумел поправиться настолько, что начал бегать, а не ходить за мной. Он гонял меня по залу и наслаждался забавой — благо догнать меня было весьма просто. А я видела, как ему становится лучше, и упорно бегала от стенки к стенке. Потом он сам устал, и мы оба рухнули на пол, тяжело дыша. Он выглядел как обычно — худенький мальчишечка девяти или десяти лет. Смазливый и беззаботный. Я перестала задаваться вопросом, почему он вызывает во мне такие теплые чувства.

— Ух, здорово поиграли! — наконец выдохнул Сиэй.

Он выпрямился, потянулся и взялся подманивать потухшие неподвижные сферы. Шары подкатывались к нему по полу, Сиэй брал их в руки, нежно поглаживал и подбрасывал в воздух — с подкрутом. Они счастливо вертелись и расплывались по залу.

— Так что в шкатулке?

Чжаккарн не принимала участия в наших забавах: видно, богине битвы неуместно играть и дурачиться, подобно малому ребенку. Она только смотрела на нас. А один раз даже кивнула мне — одобрительно. Я покраснела и отвернулась.

— Письма всякие, — ответила я и положила руку на материн ларец. — Они…

Я вдруг поняла, что не хочу ничего никому рассказывать, непонятно почему.

— Письма отца к матери. Черновики ее писем — ему. Думаю…

Тут я сглотнула — горло перехватило, на глаза навернулись слезы. Горе опять навалилось на меня — неожиданно. Без предупреждения.

Но Сиэю было не до моих переживаний. Он бесцеремонно отодвинул мою ладонь и откинул крышку шкатулки. Я постепенно взяла себя в руки, а он, не теряя времени, вытаскивал письмо за письмом, просматривал и откладывал на пол. Писем оказалось много, ему пришлось вставать, чтобы выложить их какой-то большой геометрической фигурой. Я понятия не имела, что он делает. Но вот Сиэй приладил последнее письмо в угол большого квадрата пять на пять шагов. Рядом он выложил квадрат поменьше — из писем матери. Потом встал, сложил руки на груди и принялся внимательно изучать написанное.

— Тут не всё, — вдруг сказала Чжаккарн.

Я вздрогнула и оглянулась — она нависла надо мной и тоже смотрела на разложенные на полу письма.

До крайности удивленная, я наклонилась, чтобы поглядеть самой. Но, увы, на таком расстоянии у меня не получилось разобрать мелкий аккуратный материнский почерк и отцовские каракули.

— А как ты поняла?

— Вот здесь — и здесь — они ссылаются на ранее отправленные письма, — сказала Чжаккарн, указывая на исписанные страницы у наших ног.

— А еще я вижу странные пропуски, — задумчиво проговорил Сиэй, осторожно ступая между страницами.

Наклонившись, он внимательно всматривался в письма.

— Твои родители были до крайности организованными существами. Они писали друг другу раз в неделю. Строго раз в неделю, регулярно, как часы. Весь год. Но тут отсутствуют письма за шесть, нет, за семь недель. И смотри — ни тебе извинений за то, что забыл написать, ничего. И именно после таких странных лакун я вижу ссылки на отправленные прежде письма, которых здесь нет. — Он посмотрел на меня через плечо. — А кроме тебя, кто-нибудь знал, где спрятан ларец? Хотя, постой, двадцать лет ведь прошло… Наверняка полдворца уже успело прознать…

Я покачала головой и нахмурилась:

— Нет. Их хорошо спрятали. И непохоже, что в тайник кто-то заглядывал…

— Это ничего не значит. Возможно, в него последний раз заглядывали так давно, что туда успела набиться пыль, — отрезал Сиэй и выпрямился. — А что ты хотела там отыскать?

— Вирейн… — мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы выговорить это, — Вирейн говорит, что они с моей матерью были любовниками.

Сиэй поднял брови и переглянулся с Чжаккарн.

— Любовниками? Слово «любовь», Йейнэ, тут вообще ни при чем — и все от него производные тоже.

Выходит, это все-таки правда. У меня не осталось сил на возражения и протесты. Я просто молча опустилась на пол.

Сиэй плюхнулся рядом на живот и оперся подбородком на руки.

— Ну и что такого? Тут, в Небе, все со всеми это делают — причем беспрерывно.

Я покачала головой:

— Ничего особенного. Просто… я… не ожидала. Такого.

— Он не твой отец — если тебя это волнует.

Я закатила глаза и продемонстрировала свою смуглую, совершенно даррскую ладонь:

— Нет, Сиэй, меня это не волнует. Я знаю, что мой отец — это мой отец.

— Из удовольствия можно сделать оружие, — заметила Чжаккарн. — А любовь тут ни при чем.

Я покосилась на нее — какая… интересная мысль. Мать переспала с Вирейном — скверно, конечно. Но с другой стороны, а что, если это и впрямь была часть какого-то хитроумного плана? А чего же она тогда добивалась? Что такого знал Вирейн, чего не знали остальные живущие во дворце люди? Точнее говоря, о чем мог проговориться — в отличие от остальных Арамери — молоденький, по уши влюбленный, только что приехавший в Небо, самоуверенный и жаждущий признания Вирейн?

— Что-то связанное с магией, — пробормотала я. — Она хотела от него узнать что-то связанное с магией. Что-то связанное… с вами?

Чжаккарн пожала плечами:

— Если она что и узнала, то никогда не применяла на практике.

— Хм… А чем у нас еще занимается Вирейн?

— Магией. Где она применяется — там и он, — проговорил Сиэй, задумчиво шевеля пальчиками. — Он занимается абсолютно всем: от самых простых дел до… м-гм… нас. Он же ответствен за распространение информации — через него Декарта общается с орденом Итемпаса. Еще он готовит все важные церемонии и ритуалы…

Тут Сиэй осекся. И я увидела, что лицо у него — изумленное. Потом я посмотрела на Чжаккарн, и та ответила мне задумчивым взглядом.

Церемонии и ритуалы, говорите? Сердце мое радостно заколотилось — похоже, я все-таки напала на след. И поняла, что Сиэй имеет в виду.

— Когда состоялась последняя церемония передачи власти?

— Декарта стал главой семьи лет сорок назад, — отозвалась Чжаккарн.

Матери, когда она умерла, было сорок пять.

— Она была слишком маленькой и наверняка не поняла, что произошло на церемонии.

— А она на церемонии не присутствовала, — сказал Сиэй. — Декарта приказал мне играть с ней — целый день играть, чтобы отвлечь от происходящего.

Вот это новость! С чего бы Декарте держать мою мать — и свою наследницу — в стороне от церемонии, в которой ей когда-нибудь пришлось бы участвовать? Мать была еще маленькой девочкой, но наверняка достаточно умной, чтобы понять, что к чему. Может, потому что нужно было убить слугу в ходе ритуала? Ну так все они жили в Небе, а слуги тут каждый день умирают. С чего бы Арамери, и тем более такому безжалостному, как дед, скрывать от ребенка правду жизни?

— А не случилось ли на церемонии чего-нибудь из ряда вон выходящего? — поинтересовалась я. — Вы, случайно, не пытались завладеть Камнем уже тогда?

— Нет. Тогда мы были еще не готовы. Церемония состоялась самая обычная — как сотни других до нее. Со дня нашего пленения мы навидались их достаточно. — Сиэй вздохнул. — Во всяком случае, так мне сказали. Сам-то я на ней не присутствовал, как ты понимаешь. По правде говоря, на ней никого не было. Из наших, я имею в виду. Только Нахадот. Они всегда заставляют его присутствовать.

Я непонимающе нахмурилась:

— А почему только его?

— На церемонию приходит Итемпас, — сказала Чжаккарн.

Я вытаращилась на нее, разинув рот. Небесный Отец — здесь?! Вот прямо приходит прямо сюда? Вот сюда-сюда, в этот дворец?! Чжаккарн меж тем невозмутимо продолжала:

— Он лично приветствует нового правителя из рода Арамери. Потом предлагает Нахадоту свободу — если он поклянется служить Итемпасу. До сих пор Наха всегда отказывался, но Итемпас знает, что его природа изменчива и Наха может передумать. Потому и спрашивает — каждый раз.

Я потрясла головой — все-таки благоговение, воспитанное жрецами, никуда не делось. Небесный Отец присутствует на церемонии передачи власти. На каждой церемонии. Он придет и на эту. Увидит, как я умру. И благословит это.

Чудовищно. И этому чудовищу я всю жизнь поклонялась.

Чтобы вынырнуть из бурлящих в голове мыслей, я больно ущипнула себя за переносицу:

— А в прошлый раз — кто стал жертвой? Кто-то вроде меня? Несчастный родственник, которого силком вернули в уютный семейный кошмарик?

— Нет, нет, — покачал головой Сиэй.

Он встал, потянулся, а потом перегнулся пополам и пошел на руках — крайне неустойчиво болтая ногами в воздухе!

Выдыхая слова, он тяжело дышал — трюк давался ему нелегко:

— Глава клана Арамери… должен быть готов… убить… любого в этом дворце… по велению Итемпаса. А чтобы доказать, что он к этому готов… будущий глава клана… должен принести в жертву… кого-нибудь из близких.

Я задумалась.

— А поскольку ни у Симины, ни у Релада близких нет, выбрали меня?

Сиэй покачнулся сильнее, перевернулся и перекатился в стоячее положение. И принялся как ни в чем не бывало рассматривать ногти:

— Наверное, да. Поэтому. Никто на самом деле не знает, почему Декарта выбрал тебя. А для него жертвой стала Игрет.

Имя показалось мне смутно знакомым: ну-ка, ну-ка, я ведь даже лицо припоминала, но кто же это?

— Игрет?..

— Его жена. Твоя бабушка со стороны матери. Киннет разве не сказала тебе?

22

СКОЛЬКО В ТЕБЕ ГНЕВА


Ты все еще сердишься на меня?

Нет.

Быстро же ты успокоилась.

А какой смысл сердиться? Гнев ни к чему не ведет.

Хм, не могу с тобой согласиться. Я думаю, что в гневе скрыта огромная сила. Если ее использовать по назначению. Хочешь, я расскажу тебе одну историю, и ты сразу поймешь, что я права? Некогда жила на свете маленькая девочка, и надо же было такому случиться, что отец девочки убил ее маму.

Какой ужас!

Да, ты знаешь, какое это страшное предательство. А девочка была еще слишком мала, когда это случилось, и от нее скрыли правду. Возможно, ей сказали, что мама ушла из семьи. Или что она исчезла — в их мире такое случалось нередко. Но маленькая девочка была очень умной, и она очень любила маму. И она сделала вид, что поверила в то, что ей рассказывают, а на самом деле просто ждала удобного случая, чтобы узнать правду.

И вот она выросла, и стала еще умнее и мудрее, и начала задавать вопросы — но не своему отцу. И не тем, кто говорил, что любит ее. Им она не доверяла. Она расспрашивала своих рабов — ведь те ее ненавидели. Она расспрашивала молодого и невинного писца, который без памяти влюбился в нее, — потому что тот был очень талантливый и им можно было вертеть по своему усмотрению. Она расспрашивала врагов — еретиков, которых ее семья преследовала поколение за поколением. У них не было причин лгать ей, и так, по кусочкам, она узнала всю правду. И тогда она обратилась мыслями, и сердцем, и волей — а надо сказать, что воля у нее была железная, — к мести. Потому что когда дочь узнаёт, что мать убили, она идет мстить.

Да. Понимаю. Но вот что интересно. А эта маленькая девочка — она любила своего папу?

Мне тоже интересно. Думаю, что раньше — конечно, любила. Дети любят родителей — это естественно. Но потом? Может ли любовь обратиться в ненависть — в один миг и полностью, без остатка? Или в глубине души она проливала слезы, когда плела против отца заговор? Это мне неизвестно. Но я знаю, что она стронула с места лавину событий, которая потрясет и сметет все человечество — даже после ее смерти. Ее месть обрушится на всех людей — не только на отца. Потому что в конечном счете все мы соучастники совершившегося преступления.

Все люди — соучастники? Ты, мне кажется, несколько преувеличиваешь.

Нет. Все. Все до единого. И я надеюсь, что у нее все получится.

*

Значит, вот как происходит передача власти у Арамери. Глава семьи избирает преемника. Если он один, этот наследник, то ему предстоит убедить самое близкое существо добровольно отдать жизнь, чтобы с помощью Камня перенести сигилу власти на лоб нового главы клана. Если наследников несколько, они стремятся убедить назначенную жертву выбрать именно их. Мать была единственной наследницей. Кого ей предстояло убить в случае, если бы она осталась и не отреклась от власти? Возможно, она взяла в постель Вирейна в том числе и с этой целью… возможно, она смогла бы даже убедить Декарту отдать за нее жизнь. Возможно, именно поэтому она, после того как вышла замуж и родилась я, никогда более не возвращалась во дворец.

Головоломка наконец почти сложилась. Но некоторые кусочки все еще болтались подвешенными в воздухе. Я чувствовала, что как никогда близка к отгадке. Но хватит ли у меня времени? У меня есть остаток ночи, следующий день, целая ночь и следующий за ней день. Потом бал, церемония — и все.

Времени более чем достаточно, решила я.

— Тебе туда нельзя! — тараторил Сиэй, бегая вокруг меня, пока я шагала по коридору. — Йейнэ, Наха — он сейчас выздоравливает! Прямо как я! Он не сможет поправиться, если на него будут смотреть смертные — это придает ему облик и…

— Значит, я не буду на него смотреть.

— Все не так-то просто! Вот такой, слабый, он опаснее всего! Он с трудом себя контролирует! Ты не должна…

Его голосок вдруг сломался и стал ниже на октаву — так бывает у подростков. Он тихонько выругался и остановился. Я пошла дальше и совсем не удивилась, когда за моей спиной он топнул ножкой и крикнул:

— Ты — гадкая, упрямая, противная смертная! Самая противная из всех, кого я видел! Ты гадкая, Йейнэ!

— Благодарю за комплимент, — бесстрастно отозвалась я.

Впереди замаячил поворот. Не дойдя до него, я остановилась.

— Иди и посиди у меня в комнате, — сказала я. — Приду обратно — почитаю тебе сказку.

Он прорычал что-то в ответ на своем языке. Божественный я не разумела, но прорычанное в переводе не нуждалось. Правда, стены на меня не обрушились и в жабу я не превратилась — значит, наш мальчик не слишком на меня рассердился.

Чжаккарн сказала, где сейчас Нахадот. Она долго смотрела, изучая мое лицо, — как делала это с начала времен, взвешивая решимость в глазах воинов. Потом сказала. Наверное, это следовало считать комплиментом. Или предостережением. Решимость может обернуться одержимостью. Но мне все равно.

На самом нижнем жилом уровне, в самой его середине, у Нахадота имелись свои комнаты. Здесь царила вечная тень — сверху громоздилось все здание, окна по понятным причинам отсутствовали. Жилища всех Энефадэ располагались на этом уровне — туда они приходили, если возникала неприятная необходимость поспать, поесть и что-то еще сделать со своим полусмертным телом. Чжаккарн не удостоила меня объяснений, почему они выбрали для жизни столь неприятное место, но мне показалось, что я и так все поняла. Здесь, внизу, прямо над ублиеттой, они были ближе к Камню Энефы, чем к узурпированному Итемпасом небу. Возможно, ощущение ее присутствия их утешало. Ведь они столько вытерпели ради нее.

Я вышла из лифтовой ниши и окунулась в полную тишину. Смертные сюда не забредали и здесь не жили — и я их за это не винила. Кому захочется иметь в соседях Ночного хозяина? Не удивляло и то, что вокруг царил мрак, несвойственный остальным помещениям Неба, а все потому, что стены почти не светились. Присутствие Нахадота ощущалось явственно — кругом темно и тихо, будто все притаились, чтобы не мешать Ночному хозяину думать.

Но я свернула в последний коридор и чуть не ослепла от нежданного сияния. Оно полыхнуло прямо передо мной, и я успела разглядеть женщину — бронзовокожую, с длинными серебряными волосами, высокую, как Чжаккарн. Она стояла на коленях, словно пришла помолиться. Сияние исходило от ее крыльев — их покрывали блестящие, как зеркало на свету, перья из драгоценных металлов. Я ее уже видела, эту женщину, во сне… я проморгалась и утерла выбитые вспышкой слезы и посмотрела снова. Свет исчез, крылья тоже. Передо мной, сопя и злобно глядя на меня, поднималась на ноги обычная Курруэ — крепко сбитая, ничем не примечательная старуха.

— Извините, — пробормотала я.

Похоже, я помешала медитациям, или чем там еще занимаются в свободное время боги.

— Мне нужно поговорить с Нахадотом.

В коридоре имелась лишь одна дверь, и Курруэ ее загораживала. Она сложила руки на груди:

— Нет.

— Леди Курруэ, я все понимаю, но у меня осталось так мало времени, и мне нужны ответы…

— Слово «нет» на твоем языке значит что-то другое? Потому что по-сенмитски, я смотрю, ты не понимаешь!

Спор мог завести нас весьма далеко, но дверь в комнату вдруг приоткрылась. В щелку я ничего не видела. Там стояла тьма.

— Пусть говорит, — донесся глубокий низкий голос Нахадота.

Курруэ ненавидяще скривилась:

— Наха, нет.

Я вздрогнула — ничего себе! Она ему противоречит! Такого я еще не видела!

— Это ты виновата, что он сейчас в таком состоянии!

Я покраснела, но ничего не ответила. А что отвечать? Курруэ права. Однако в комнате молчали. Курруэ сжимала и разжимала кулаки и всматривалась в темноту с очень нехорошей гримасой на лице.

— Если надо, я могу завязать глаза, — предложила я.

Что-то в воздухе такое загустело, какая-то застарелая ненависть, похоже. Курруэ ненавидит меня не за этот дурацкий разговор. Она… ах да, конечно. Курруэ ненавидит смертных вообще, весь род людской. Ведь она видит в нас виновников своего плена и рабства. А еще она думает, что Нахадот из-за меня повел себя безрассудно. Возможно, кстати, она и в этом права — не зря же она богиня мудрости. Поэтому я не обиделась, когда Курруэ уставилась на меня с ледяным презрением во взгляде.

— Дело не в зрении, — процедила она. — Тут важно все — твои ожидания. Страхи. Желания. Вы, смертные, хотите, чтобы он был чудовищем. И он в него превращается!

— Тогда я не буду хотеть ничего, — сказала я.

Сказала, улыбаясь, но во мне закипал гнев. Наверное, в ее слепой ненависти к человечеству была доля мудрости. Хотя если ждать от нас только плохого — что ж, нам будет трудно разочаровать ее. Но сейчас это не имело значения. Она стояла у меня на пути, а я должна была во что бы то ни стало завершить одно дело. Потому что потом я умру, и завершать его станет некому. И если понадобится, я прикажу ей отойти в сторону.

Она пристально глядела на меня — может быть, пыталась понять, насколько далеко простирается моя решимость. А потом покачала головой и презрительно отмахнулась:

— Ну и пожалуйста. Ты глупа. И ты, Наха, тоже глупец. Вы друг друга стоите.

И с такими словами Курруэ ушла от нас прочь, тихо ругаясь по-своему. Она скрылась за поворотом, бормотание стихло. Я подождала, пока прекратится и звук ее шагов — не затихнет, а именно что исчезнет, — а потом развернулась к открытой двери.

— Заходи, — сказал Нахадот.

Я покашляла, прочищая горло. Почему-то именно сейчас я очень нервничала. Ну почему, почему он внушает мне страх не когда надо, а когда совсем не надо?

— Прошу прощения, лорд Нахадот, — проговорила я. — Но возможно, лучше мне постоять снаружи. Если я могу повредить вам даже мыслью, если это и вправду так…

— Ваши мысли всегда мне вредили. Страхи, невысказанные желания. Они подталкивают и отталкивают меня, как молчаливые приказы.

Во мне все сжалось от ужаса.

— Я… не хотела стать еще одной причиной ваших страданий.

Повисло молчание. Я затаила дыхание.

— Моя сестра мертва, — очень тихо проговорил Нахадот. — Мой брат сошел с ума. Мои дети — те немногие, что уцелели, — ненавидят и боятся меня, хотя и почитают.

И тут я поняла: Симина обрекла его на пытку, но это пустяки по сравнению с тем, что он терпит веками. Мучения продлились несколько мгновений — по сравнению со столетиями горестного одиночества, к которым его приговорил Итемпас. А я стою и переживаю — ой, извините, я вам еще немножко больнее сделала…

Я открыла дверь и вошла.

В комнате царила абсолютная тьма. Я постояла рядом с дверью. Думала, глаза привыкнут. Но куда там… Дверь закрылась за моей спиной, и в полной тишине я наконец расслышала дыхание — медленное и ровное, совсем рядом.

Я вытянула руки и на ощупь пошла вперед. Очень хотелось надеяться, что боги в мебели не нуждаются. И в ступеньках тоже — а то ведь зацеплюсь и что-нибудь себе поломаю…

— Стой, где стоишь, — сказал Нахадот. — Рядом со мной сейчас… небезопасно.

А потом неожиданно мягко добавил:

— Но я рад, что ты пришла.

То был другой Нахадот — не смертный, но и не безумный зверь из страшной сказки, которую рассказывают долгими зимними ночами. То был Нахадот, который в ту, первую ночь меня поцеловал. Тот, кому я тогда все-таки пришлась по душе. Тот, перед которым я была беззащитна… Ну почти беззащитна.

Я глубоко вдохнула и попыталась сосредоточиться на мягкой пустой темноте перед собой.

— Курруэ права. Мне очень жаль. Симина наказала тебя, и это моя вина.

— Она сделала это, чтобы наказать тебя.

Меня передернуло:

— Тем хуже.

Он тихо рассмеялся, и я почувствовала, как колыхнулся воздух — будто теплой летней ночью повеял ветерок.

— Но не для меня.

Вот так вот.

— Я могу вам чем-нибудь помочь, милорд?

Я снова ощутила дуновение воздуха — на этот раз он пошевелил волоски на шее. И я вдруг представила его за спиной. Как он прижимает меня к себе и его дыхание поглаживает сгиб моей шеи.

С другой стороны комнаты донесся тихий звук — словно кто-то голодно сглотнул. И вдруг все пространство заполнило вязкое, тягучее вожделение. Могучее, подчиняющее — и совершенно не похожее на нежность! О боги! Я быстро сосредоточилась на мыслях о темноте: ничто, темнота, мама дорогая. Да.

Жуткий, засасывающий голод колыхался вокруг меня некоторое время. Потом исчез.

— Лучше бы тебе, — сказал он очень ласково — странно, что это с ним, не к добру это все… — лучше бы тебе не пытаться мне помочь.

— Мне очень жаль…

— Ты — смертная.

И этим все сказано. Я опустила глаза. Мне стало стыдно. Очень стыдно.

— Ты хотела спросить меня. Что-то узнать о своей матери.

Да. Я сделала глубокий вдох.

— Декарта убил ее мать, — проговорила я. — Она поэтому решила помогать вам? Она назвала эту причину?

— Я — раб. И Арамери мне не доверяют. Она тоже не доверяла. Я же тебе сказал: сначала она просто задавала вопросы.

— А ты, в обмен на ответы, потребовал от нее помочь вам?

— Нет. Она все еще носила сигилу родства. Мы не могли ей доверять.

Невольно я подняла руку и коснулась лба. Надо же, как просто забыть, что у меня там — отметина. И я забыла, что в отношениях между людьми — и богами — эта отметина имеет решающее значение.

— Тогда как…

— Она спала с Вирейном. Будущим наследникам обычно рассказывают о церемонии передачи власти, но Декарта приказал, чтобы ей ничего не говорили о некоторых подробностях. А Вирейн сболтнул лишнего. Рассказал ей все в красках. Думаю, для нее и этого было достаточно — она сразу поняла, что к чему.

Да. Именно так все и было, наверняка. Она подозревала в чем-то Декарту — и Декарта, судя по всему, боялся, что она что-то узнает.

— А что она сделала, когда все узнала?

— Она пришла к нам. И спросила, как лучше освободиться от сигилы. Так она смогла бы причинить вред Декарте — а за это она бы использовала Камень, чтобы освободить нас.

Я затаила дыхание — вот это решимость! Как же она ненавидела! Я прибыла в Небо с твердым намерением умереть, но отомстить за мать. И только судьба и воля Энефадэ предоставили мне такую возможность. Но моя мать не нуждалась в помощниках! Она сама выпестовала свою месть! Она предала свой народ, свою семью, даже своего бога — и все для того, чтобы сразить одного-единственного человека.

Симина была права. Я в подметки матери не гожусь.

— Вы сказали, что только я смогу использовать Камень для вашего освобождения. Потому что во мне живет душа Энефы.

— Да. Это мы Киннет и объяснили. А поскольку нам представилась такая возможность… Мы сказали, что если ее лишат наследства, то сигилу тоже уберут. И свели ее с твоим отцом.

Сердце ухнуло куда-то в желудок. Меня слегка затошнило, и кровь обернулась водой. Я прикрыла глаза. Вот тебе и сказочная любовь с первого взгляда…

— А она… сразу согласилась отдать вам ребенка? — спросила я.

Мне казалось, что я говорю слишком тихо. С другой стороны, в комнате слышались лишь наши голоса — никаких посторонних звуков.

— Получается, они с отцом… что же, они меня зачали специально, чтобы отдать вам?

— Нет.

Я не могла заставить себя поверить в правдивость его ответа.

— Она ненавидела Декарту, — продолжил Нахадот, — но она оставалась его любимой дочерью. Мы ничего не говорили ей про душу Энефы и наши планы, потому что не доверяли ей.

А вот это вполне понятно.

— Ну хорошо, — сказала я, пытаясь собраться с мыслями. — Итак, она повстречала моего отца. А он был последователем Энефы. Она вышла за него замуж, зная, что он поможет ей добиться своего, а еще она знала, что за этот брак ее вышвырнут из дворца и отлучат от дома. И так она сумела освободиться от сигилы.

— Да. И мы увидели в этом доказательство ее искренности. А кроме того, она стала на шаг ближе к цели: когда она уехала, Декарта очень горевал. Он оплакивал ее, как умершую. А она знала о том, как он страдает, и, похоже, это доставляло ей удовольствие.

Это я тоже могла понять! О, я очень, очень хорошо ее понимала!

— И тогда… тогда Декарта наслал на моего отца Ходячую Смерть.

Я проговорила это очень медленно. Сколько же в этом сотканном судьбой гобелене ниточек…

— Он, наверное, винил во всем отца. Возможно, даже убедил себя, что если отец умрет, она вернется.

— Декарта не насылал Ходячую Смерть на Дарр.

Я вскинулась:

— Как это?

— Когда Декарта желает сделать что-то с помощью магии, он использует для этого нас. Но мы не насылали поветрие на твою страну.

— Но если это сделали не вы, то…

Нет. Нет. О нет, только не это!

В Небе есть еще одна возможность задействовать магию. Помимо Энефадэ. Есть только одно существо, способное повелевать божественной силой — хоть и не в полной мере. В том году Смерть погубила лишь дюжину людей в Дарре. Обычно поветрие косит сотнями. Ну что ж, смертный убийца оказался не способен на большее.

— Вирейн, — прошептала я; руки сами собой сжались в кулаки. — Вирейн…

Ах, как хорошо он разыграл передо мной мученика! Невинный несчастный юноша, которого использовала и бросила злая интриганка! А он тем временем попытался убить отца — прекрасно зная, что мать будет во всем винить Декарту, а не его. Он затаился в коридоре и ждал, подобно стервятнику. И смотрел, как она шла умолять Декарту спасти ее мужа. Возможно, даже вышел из укрытия и посочувствовал ей — ах, какой бессердечный у вас дед, как же так можно… Возможно, он не оставлял надежд вернуть ее. Завоевать ее сердце. О да, это очень на него похоже…

А отец — не умер. И мать не вернулась в Небо. А Вирейн? Неужели он тосковал по ней все эти годы? Ненавидел моего отца? Ненавидел меня — за то, что мы разлучили его с его любовью, разрушили все планы? А может, это Вирейн вытащил из шкатулки письма? Может, он сжег те, в которых говорилось о нем, может быть, он так хотел забыть о безумствах юности… А может, он до сих пор их бережет и тешит себя иллюзией, что в них сохраняется последнее дыхание любви — которой он недостоин.

Я до него доберусь. Я еще посмотрю, как белая элегантная шевелюра падает ему на лицо красными, текущими кровью патлами!

И тут совсем рядом со мной как будто кто-то негромко поскребся. Как если бы на твердом полу поскрипывала галька. Или когти. «Сколько в тебе гнева», — выдохнул Ночной хозяин, и в голосе его звучала музыка льда и бездонных трещин в холодных горах. И он вдруг оказался близко, очень близко. Прямо за моей спиной!

— О, да, да… Прикажи мне, милая, хорошая Йейнэ… Только прикажи… Я — твое оружие. Отдай приказ, и я заставлю его страдать так, что все, что он проделал со мной сегодня днем, покажется ему милосердным…

Гнев улетучился. Точнее, вымерз. Очень медленно я втянула воздух. Потом сделала еще один вдох. И выдох. Надо успокоиться. Ненавидеть нельзя. И нельзя бояться того, во что сейчас превратился Ночной хозяин — и все по моей вине! Разве можно быть такой неосторожной… Я сосредоточилась на тьме и молчании и ничего не ответила. Точнее, не осмелилась подать голос.

Минуты шли. И наконец я расслышала тихий, разочарованный вздох. Чуть дальше от меня. Он вернулся на прежнее место — в дальний конец комнаты. Очень медленно я позволила себе расслабить мышцы.

Так, пожалуй, нужно сворачивать эту тему. Здесь столько скрытых тайн, столько волчьих ям для чувств. Я с усилием запретила себе думать о Вирейне.

— Моя мать хотела спасти отца, — сказала я.

Да. Вот это мне тоженадо узнать. Ведь, вполне возможно, она все же полюбила его! Хотя их связь началась… весьма необычным образом. И я знала — он любил ее. Я помнила, как он на нее смотрел.

— Да, — проговорил Нахадот тем же спокойным, негромким голосом, каким он говорил со мной до столь неосмотрительной вспышки ярости. — Отчаяние сделало ее уязвимой. И мы, естественно, воспользовались этим.

Я уже почти рассердилась, но вовремя сдержалась.

— Естественно. И вы убедили ее поместить в ребенка душу Энефы. А…

Тут я сделала глубокий вдох. Помолчала, набираясь мужества.

— А мой отец — он знал?

— Я не знаю.

Если даже Энефадэ не сумели узнать, что мой отец думал по этому поводу, значит никто не знает. Во всяком случае, здесь, в Небе. Я не осмелилась отправиться обратно в Дарр и спросить у Бебы.

Поэтому я решила для себя: отец знал. И все равно любил меня. И мама — хотя поначалу и опасалась меня — тоже избрала любовь. Она не раскрыла мне отвратительные семейные тайны Арамери, потому что питала ложную надежду на то, что я останусь в Дарре и буду жить там спокойной мирной жизнью… по крайней мере, пока боги не придут и не потребуют обещанного.

Мне нужно было оставаться спокойной, но я не выдержала. Закрыла глаза и расхохоталась. На меня, оказывается, возлагалось столько надежд!..

— Неужели у меня так и не будет ничего своего? — прошептала я.

— А что бы ты хотела получить? — спросил Нахадот.

— В смысле?

— Если бы ты была свободна…

В его голосе мне послышалось что-то… что-то, что я не смогла опознать. Тоска?.. Да, но к ней примешивалось что-то еще. Сердечность? Нежность? Нет, это невозможно.

— Что бы захотела получить?

Он спросил, и сердце заныло от боли. Зачем он задал мне этот вопрос? В этот миг я его почти ненавидела. Это по его вине моим желаниям не суждено исполниться! Это он виноват! Он! И мои родители! И Декарта! И даже Энефа — она тоже виновата передо мной!

— Не хочу быть такой, какой меня сделали другие! Хочу быть собой!

— Глупости. И ребячество.

Я резко вскинула голову — да как он… да как он смеет?! Передо мной по-прежнему стояла непроницаемая тьма.

— Что?!

— Ты есть то, что вложили в тебя твои создатели. Ты — производная своего опыта. И в этом ты не отличаешься от других живых существ во вселенной. Прими это как данность, и хватит об этом. Мне надоел твой скулеж.

Если бы эти слова он произнес своим обычным холодным тоном, я бы разозлилась окончательно, встала и ушла. Но в голосе звучала усталость, и я тут же припомнила, какую цену ему пришлось заплатить за исполнение моих эгоистических желаний.

И снова рядом со мной повеял легкий ветерок — мягкий, как нежное касание. А когда Нахадот заговорил, голос слышался совсем близко:

— А вот будущее зависит только от тебя — даже сейчас. Скажи мне: чего ты хочешь?

Хм. А ведь я никогда раньше не задавалась этим вопросом. Я думала о мести, только о ней. Чего я хочу? Да того, чего хотят все девушки моего возраста! Хочу иметь друзей! Семью! Причем счастливую…

А еще…

Я вздрогнула, хотя в комнате было не холодно. Странная какая мысль меня вдруг посетила… Это подозрительно! А вдруг это влияние Энефы?

Прими это как данность, и хватит об этом.

— Я…

Голос прервался. Мне пришлось сглотнуть. Так, еще одна попытка.

— Я хочу… чтобы мир… изменился.

Ха, еще бы ему не измениться — в особенности после того, как Нахадот с Итемпасом закончат выяснять отношения. Мир превратится в кучу битого камня и мусора, а человечество будет красным мясом просвечивать из-под обломков.

— Я хочу, чтобы мир изменился к лучшему.

— Что?!

— Не знаю!

Я сжала кулаки, пытаясь выразить то, что чувствовала. Выходило неважно, и это тоже злило.

— Сейчас все… испуганы. — Так, уже лучше, давай, Йейнэ, старайся, старайся, у тебя получится. — Мы все живем из милости — вашей, божественной милости, и мы — заложники ваших прихотей. И даже если вы ссоритесь, не вовлекая нас в свои войны, мы все равно умираем. А что, если вам… ну… просто… уйти?

— Умрет еще больше людей, — отозвался Нахадот. — Те, кто нам поклоняется, испугаются, когда мы уйдем. Некоторые решат, что наш уход — дело рук других людей, а те, кто подчинится новому порядку, станут враждовать с теми, кто придерживается старых обычаев. Начнутся войны, и они будут длиться столетиями.

В животе образовался тяжкий камень, и я поняла — а ведь это правда. Так и будет. Меня затошнило от ужаса. И тут что-то дотронулось до меня — руки. Холодные и невесомые. Он потер мне плечи — странный жест. Словно хотел успокоить меня.

— Но со временем войны прекратятся, — утешил он меня. — Когда огонь прогорает, на месте пустоши вырастает новая зелень.

Я не чувствовала в нем вожделения или гнева — возможно, потому, что не ощущала их сама и он не подпитывался от меня. Он был не похож на Итемпаса — тот не воспринимал изменений, он пытался согнуть и сломать, подчинить своей воле. А Нахадот подстраивался под чужие желания. Подумав так, я вдруг опечалилась.

— А ты когда-нибудь бываешь сам собой? — спросила я. — Настоящим собой — а не таким, как тебя видят другие?

Руки замерли, потом отпустили меня.

— Энефа как-то задала мне такой же вопрос.

— Извини…

— Нет.

В его голосе звучала печаль. На самом деле она из него никогда не уходила. Как, должно быть, это ужасно — будучи богом перемен, горевать постоянно.

— Но когда я буду свободен, — проговорил он, — я сам буду выбирать того, кто определит мой облик.

— Но… — Я непонимающе нахмурилась. — Но это же не свобода!

— В начале времен я был самим собой. Вокруг ничего не было, и никто не влиял на меня — существовал лишь Вихрь, меня породивший, и ему не было до меня дела. Я разорвал свою плоть, и в мир излилась субстанция того, что стало вашим царством: материя, энергия и моя холодная, черная кровь. Я пожирал собственный разум и наслаждался новым ощущением — болью.

На глаза навернулись слезы. Я сглотнула и попыталась успокоиться — нельзя, нельзя сейчас плакать, Йейнэ! Но вдруг его руки вернулись. И приподняли мой подбородок. Легкие пальцы прикрыли мне глаза и вытерли слезы.

— Когда я стану свободен, то смогу выбирать, — повторил он — едва слышный шепот шелестел прямо над ухом. — И ты сделаешь то же самое.

— Но я никогда не…

Он запечатал мне губы поцелуем. Страстным, терпким, горько-сладким. И эта страсть — она была моей? Или его? А потом я наконец поняла: какая разница?..

Но, о боги, о богиня, какой это был поцелуй! На языке остался вкус утренней росы. И он пробудил во мне жажду. Но стоило мне захотеть большего, как он отстранился. Я попыталась — изо всех сил! — не почувствовать разочарования. Ибо боялась того, что оно может сотворить с нами обоими.

— Иди отдохни, Йейнэ, — сказал он. — И пусть хитроумные планы твоей матери осуществятся сами собой, без твоего участия. У тебя есть собственное будущее, и оно готовит тебе испытания.

А потом я снова оказалась в своих комнатах. Я сидела на полу в квадрате лунного света. Стены не светились, но я все видела — ведь яркий серп луны стоял очень низко над горизонтом. Время давно перевалило за полночь, до рассвета оставалось час или два. Похоже, я стала полуночницей…

Сиэй дремал, свернувшись калачиком, в большом кресле рядом с кроватью. Увидев меня, он встал и уселся рядом. В лунном свете его зрачки казались огромными и круглыми, как у встревоженной кошки.

Я молчала, а он потянулся и уложил мою голову к себе на колени. Я закрыла глаза, он гладил меня по волосам. Как чудесно… а потом он запел колыбельную, которую я когда-то слышала во сне. Мне стало тепло и уютно, и я уснула.

23

СЕБЯЛЮБИЕ


Скажи мне, чего ты хочешь, спросил меня Ночной хозяин.

Я хочу, чтобы мир изменился к лучшему, ответила я.

Но кроме того…

*

Утром я рано встала и пошла в Собрание — хотела поспеть до начала заседания, чтобы встретить Рас Ончи. Но я увидела не ее, а Уохи Убим, вторую знатную женщину, представлявшую Дальний Север. Она спускалась по широкой, обрамленной колоннами лестнице. Я торопливо представилась и задала свой нетерпеливый вопрос.

— Ох, — пробормотала она.

И я тут же все поняла. Потому что глаза у нее стали жалостливые и печальные.

— Так ты, выходит, не знала. Рас умерла во сне ровно две ночи назад.

Она вздохнула:

— Я до сих пор не могу свыкнуться с этой мыслью. Но, увы, она была уже в возрасте…

Я пошла обратно в Небо.

*

Я ходила по коридорам и размышляла о смерти.

Слуги кивали мне, приветствуя. Я кивала в ответ. Придворные — в том числе и равные мне по положению чистокровные — либо делали вид, что меня не замечают, либо глядели с откровенным любопытством. Видно, по дворцу быстро разнеслись вести, что я более не могу считаться претендентом на наследство. Симина разделала меня в пух и прах. Они рассматривали меня, и некоторые взгляды были откровенно враждебными. Я все равно склоняла голову в приветствии. Пусть они выглядят мелочными и ничтожными, не я.

На нижних уровнях я обнаружила Теврила. Он стоял на затененном верхними этажами балконе, поигрывал планшетом и любовался пробегающей по небу тучкой. Я дотронулась до него, он виновато подскочил и чуть не уронил планшет в забалконную пропасть. Судя по всему, он думал обо мне, а я застала его, беднягу, врасплох.

— Бал начнется завтра на закате, — сказал он.

Я подошла к перилам и встала рядом с ним. Вид отсюда открывался потрясающий, а его присутствие утешало.

— И продлится до утра следующего дня. Такова традиция. Бал предшествует церемонии передачи власти. Завтра новолуние — и некогда эта ночь считалась священной для последователей Нахадота. Вот почему они празднуют именно в новолуние.

Мелочные, подлые твари. И Итемпас такой же.

— Сразу после окончания бала Камень Земли отправят через центральную дворцовую шахту в церемониальный зал. Он находится в шпиле над зимним садом.

— Ага. Я слышала, как ты предупреждал об этом слуг. Еще на прошлой неделе.

Теврил смущенно покрутил в пальцах планшет:

— Да. Считается, что если находишься рядом недолго, ничего не случится, но… — Он пожал плечами. — Это вещь, которая принадлежит богам. Лучше держаться от нее подальше.

Я не сумела сдержать смех:

— О да!

Теврил странно посмотрел на меня, на губах заиграла неуверенная улыбка:

— Ты выглядишь… довольной.

Я пожала плечами:

— Я не склонна к самоедству. Что сделано, то сделано.

Этой фразе меня научил Нахадот.

Теврил беспокойно поежился и нервным жестом отвел с лица разлетевшиеся от ветра пряди волос.

— Мне… сказали, что на перевале, ведущем из Менчей в Дарр, собирается армия.

Я сцепила пальцы и долго смотрела на них. Во мне все кричало, кричало в голос, но я не давала этому крику выплеснуться. Симина все продумала. Если я не выберу ее, она — без сомнения — оставила для Гемида исчерпывающие инструкции. Никого не щадить. Гемид, конечно, мог напасть и начать убивать направо и налево и после освобождения Энефадэ, но я рассчитывала на то, что людям во время очередной Войны богов быстро станет не до битв. Сиэй пообещал, что в начавшейся мясорубке Дарр не пострадает. Но я не очень-то доверяла этому обещанию. И все же это лучше, чем ничего.

Я в сотый раз подумала — а не пойти ли за помощью к Реладу. И в сотый раз отвергла эту мысль. Люди Симины уже выступили, она приставила нож к горлу Дарра. Если я во время церемонии изберу Релада — сумеет ли он вмешаться до того, как этот нож нанесет смертельную рану? Нет, я не доверю будущее своего народа человеку, которого даже уважать не могу.

Только боги способны мне помочь.

— Релад не выходит из своих комнат, — проговорил Теврил — видно, думал о том же, что и я. — Никого не принимает, не впускает. Даже слуг не впускает. Один Отец Небесный знает, что он там ест — или пьет. Чистокровные заключают пари на то, что он перед балом покончит жизнь самоубийством.

— Ну да, на что же еще тут можно биться об заклад, все остальное и так предельно ясно…

Теврил покосился на меня — похоже, решал, стоит ли рассказывать дальше.

— Еще ставят на то, что ты покончишь с собой.

Я расхохоталась, ветер ударил в лицо.

— И что же? Много ставят? Как думаешь, мне позволят сделать ставку?

Теврил повернулся и очень внимательно посмотрел на меня.

— Йейнэ… Если ты… — Тут он замолк и отвернулся.

Голос его прервался, и он не смог выговорить то, что хотел.

Я взяла его за руку и держала, пока он стоял с опущенной головой и пытался взять себя в руки. Он возглавлял здешних слуг. Он их защищал. Он не мог позволить себе растечься слезами, потому что почувствовал бы себя слабаком. Мужчины так щепетильны в таких вопросах…

А потом он сделал глубокий вдох. И высоким ломким голосом произнес:

— Желаешь ли ты, чтобы я сопроводил тебя на завтрашний бал?

Когда то же самое сказал Вирейн, я не ощутила ничего, кроме ненависти. А Теврила полюбила еще больше.

— Нет, Теврил, спасибо. Мне не нужен сопровождающий.

— Возможно, тебе будет полегче. Все-таки когда рядом друг…

— Возможно. Но я не хочу просить моих друзей о такой услуге.

— Ты не должна просить. Это я тебе предлагаю…

Я положила голову ему на плечо:

— Теврил, не беспокойся. Со мной все будет хорошо.

Он долго смотрел на меня, потом медленно-медленно покачал головой:

— Хорошо, говоришь? Ах, Йейнэ… Мне тебя будет не хватать.

— Ты должен уехать отсюда, Теврил. Найти женщину, которая бы о тебе заботилась и одевала в золото и шелка.

Теврил вытаращился на меня — а потом расхохотался. На этот раз от сердца и искренне:

— Женщину? Уж не даррскую ли?

— Ты что, с ума сошел? Ни в коем случае! Ты же видел, какие мы! Найди кенийку. Может, эти маленькие симпатичные пятнышки на тебе размножатся по-настоящему!

— Симпатичные пятнышки? Да как ты можешь называть мои великолепные веснушки пятнышками, о дочь варварского народа!

— Веснушки так веснушки.

Я подняла его ладонь, поцеловала и отпустила.

— Прощай, друг.

Он все еще смеялся. А я повернулась и вышла с балкона.

*

Но?.. Что — но?

Но мне хотелось сделать кое-что еще.

*

Поговорив с Теврилом, я поняла, что нужно предпринять. И отправилась на поиски Вирейна.

После разговора с Нахадотом я никак не могла решить — поговорить с негодяем начистоту или нет. Потому что теперь-то я полагала, что именно Вирейн, а не Декарта, убил мою мать. Но я пока не понимала, зачем он это сделал. Если любил, зачем убивать? И почему именно сейчас, через двадцать лет после того, как она разбила ему сердце? Я хотела знать ответы на эти вопросы. Во всяком случае, часть меня точно желала этого.

А вот другая часть меня совершенно не интересовалась причинами его действий. Эта часть меня жаждала крови, и я знала — стоит прислушаться к этому голосу, и я наделаю кучу глупостей. Крови прольется достаточно — и очень скоро. Потому что очень скоро я сполна отомщу Арамери, развязав жуткую и страшную Войну богов — вторую по счету. Арамери захлебнутся в крови — чего мне еще надо? Но дело в том, что я-то этого не увижу. А мы, смертные, очень себялюбивые существа.

Поэтому я пошла искать Вирейна.

Он не откликнулся на стук. Я стояла перед дверью в его лабораторию и мучительно размышляла, что теперь делать. Входить? Не входить? Но тут из комнаты донесся приглушенный, тихий звук.

В Небе на дверях нет запоров. Чистокровных и так никто не побеспокоит — слишком высокий у них ранг и слишком серьезны политические последствия такого поступка. Так что только те, кому не грозит немедленное возмездие, осмеливаются нарушать покой чистокровного Арамери. Поскольку мне предстояло умереть менее чем через день, возмездия я не опасалась — кто меня тронет? Поэтому я чуть-чуть приоткрыла дверь и заглянула.

Сначала я даже не увидела Вирейна. Вот высокий стол, за которым мне рисовали сигилу. Пустой. Остальные столы тоже пусты — как странно. И животных в клетках нет — ни одного. А вот это совсем странно. И только потом я разглядела Вирейна — он стоял неподвижно, его белые одежды и белые волосы сливались с безжизненным, белоснежным пространством опустошенной лаборатории.

Он стоял рядом с большим хрустальным шаром у дальней стены комнаты. Поначалу я решила, что он склонился над ним, чтобы разглядеть нечто в его прозрачных глубинах. Наверное, именно так он за мной шпионил, когда я кратко и бесполезно пообщалась с представителями вверенных мне стран. Но потом я заметила, что он сгорбился, одна рука лежит на полированной поверхности шара, голова безвольно опущена, а другую руку я не могу разглядеть — мешают свесившиеся на лицо волосы. Но тут то ли угловатость движений, то ли еще что немедленно всколыхнули мою память. Он всхлипнул, и все стало разом понятно: наедине с собой в собственной лаборатории, накануне очередного триумфа своего бога, Вирейн плакал.

Мой гнев угас. Плохо, конечно. И недостойно мужественной даррской женщины. Я понятия не имела, почему он плачет. Возможно, мера злодейств переполнилась и остатки его совести вдруг решили взбунтоваться. А может, он споткнулся и палец на ноге ушиб. Но я стояла и смотрела, как он плачет, — плачет, как не стал плакать Теврил, Теврил ведь сдержался, — так вот, я стояла и думала: он оплакивает мать? Вдруг хотя бы одна из этих слезинок предназначена ей? А ведь мало кто оплакал ее уход. Разве что я.

И я закрыла дверь и ушла.

*

Дура я.

Да. Даже тогда ты не желала знать правду.

А я ее знаю?

Сейчас — да. Тогда — не знала.

Почему…

Ты умираешь. Твоя душа разделилась. И беспокоит тебя совсем другое воспоминание.

Чего ты хочешь, спросил меня Ночной хозяин.

*

Симина обнаружилась в своих покоях — примеряла бальное платье. Белое — неудачный для нее цвет, кстати. Бледная кожа, белоснежная ткань — никакого контраста. И в результате она выглядела поблекшей и увядшей. Но в целом платье было очень красивым. Его сшили из какой-то блестящей ткани, а по лифу и в складках юбки пустили россыпи мелких бриллиантов. Они посверкивали, когда она поворачивалась туда и сюда по просьбе портных, стоявших перед возвышением.

Я терпеливо дождалась, пока она закончит отдавать им распоряжения. У дальней стены на подоконнике сидел человеческий двойник Нахадота и отрешенно созерцал садящееся солнце. Если он и услышал, как я вошла, то не подал виду.

— Должна признаться, ты пробудила мое любопытство, — пропела Симина, соизволив наконец ко мне повернуться.

Я почувствовала виноватое — правда, краткое — удовольствие, разглядев здоровенный синяк у нее на скуле. Неужели не могли волшебством свести? Какая жалость.

— Что привело тебя в мои апартаменты? Неужели ты решила умолять пощадить твоих варваров?

Я покачала головой:

— Это было бы бессмысленной тратой времени.

Она улыбнулась — почти ласково.

— Да, это правда. Итак. Чего ты хочешь?

— Ты мне сделала одно предложение. И теперь я хочу им воспользоваться, — проговорила я. — Надеюсь, уговор остался в силе?

И снова судьба вознаградила меня — Симина, судя по выражению лица, вообще не поняла, о чем речь.

— Что за уговор? Разве я тебе что-то предлагала, дражайшая кузина?

Я кивнула в сторону неподвижной фигуры на подоконнике. Теперь я могла разглядеть, что на нем есть одежда. Обычная черная рубашка и такие же штаны. И — для разнообразия — железный ошейник. Никаких серебряных выкрутасов. Что ж, так даже лучше. Его наготу я находила абсолютно безвкусной.

— Ты сказала, что я могу как-нибудь воспользоваться услугами твоего… домашнего питомца.

Наха за спиной Симины развернулся и уставился на меня. Карие глаза раскрылись во всю немалую ширину. Симина тоже вытаращилась, кстати. А потом расхохоталась.

— Ах вот оно что! — И она подбоченилась — портные заметались в полном отчаянии. — Ну что ж, кузина, не скрою — замечательный выбор. С ним гораздо приятнее, чем с Теврилом. Но — прости за столь личный вопрос — ты… такая… маленькая и… слабенькая. А Наха — о-о-о-о… он так… силен… Ты — уверена?

Я не обратила ровно никакого внимания на изливающийся на меня поток оскорблений.

— Да, уверена.

Симина покачала головой — она была заинтригована.

— Как скажешь, милая. Так или иначе, сейчас я в нем не нуждаюсь. Он сегодня слишком слаб. Возможно, как раз в кондиции для тебя, хотя…

Она задумалась и посмотрела в окно. Видно, прикидывала, сколько осталось до заката.

— Ты, конечно, знаешь, как опасен закат.

— О да, — улыбнулась я.

Она нахмурилась — но лишь на мгновение. Я бестрепетно продолжила:

— Я не хочу умереть раньше, чем положено.

Некоторое время она подозрительно таращилась на меня. У меня внутри все свилось в тугой узел. А потом она… просто пожала плечами.

— Иди с ней, — приказала она, и Нахадот встал.

— Сколько я должен с ней пробыть? — бесстрастным голосом поинтересовался он.

— Оставайся с ней до самой смерти! — И Симина распахнула руки в подобии великодушного объятия. — Разве могу я отказать в последней просьбе? Но пока будешь ею заниматься, Наха, смотри — не изнуряй ее слишком сильно. Она должна держаться на ногах и быть в здравом уме. Послезавтра утром она нам понадобится в целом виде.

Железная цепь тянулась от ошейника к ближайшей стене. Симина отдала приказ, и она отпала от кольца. Наха подобрал болтающийся конец, а потом повернулся ко мне с непроницаемым видом.

Я вежливо склонила голову, благодаря Симину. Она не обратила на меня внимания — портной уколол ее булавкой, и она взвизгнула от ярости. Я вышла из комнаты, не оглядываясь. Сейчас Нахадот пойдет за мной или чуть позже, мне все равно.

*

Если бы я была свободной, чего бы я пожелала?

Мира и спокойствия для Дарра.

Понять, за что и ради чего умерла мать.

Чтобы в мире все изменилось к лучшему.

А для себя…

Да. Теперь я понимаю. Я тоже выбрала того, кто будет определять мой облик.

*

— Она права, — подал голос Наха, когда мы оказались у меня в комнатах. — От меня сейчас мало проку.

Он произнес эти слова равнодушным голосом. Но я почувствовала в них горечь.

— Ну и прекрасно, — отозвалась я. — Не очень-то и хотелось.

Я отошла и встала перед окном.

За спиной долгое время молчали. Потом он подошел поближе.

— Что-то изменилось. Ты стала другой.

Свет падал так, что стекло бликовало, и я не могла разглядеть его отражения — но уверена, он смотрел настороженно.

— Со времени нашей последней встречи слишком много всего произошло.

Он положил руку мне на плечо. Я не сбросила ладонь, и он прихватил второе, а потом осторожно развернул меня лицом к себе. Я не сопротивлялась. Он долго смотрел мне в глаза, старался там что-то вычитать. Возможно, хотел запугать меня — не знаю.

Потому что вид у него был… м-гм… отнюдь не пугающий. Глаза запали, от них протянулись глубокие морщины. Да и сами они выглядели воспаленными, красными. Обычные человеческие глаза. Держался он тоже странно — как-то ссутулено. И я слишком поздно поняла — да он же еле на ногах стоит. Пытали Нахадота, но для смертного воплощения это бесследно не прошло.

Наверное, на лице у меня отразилась жалость, потому что он зло наморщился и выпрямился:

— Зачем ты меня сюда привела?

— Сядь, — сказала я, указав на кровать.

Я попыталась отвернуться обратно к окну, но он крепко вцепился мне в плечи. Если бы не слабость, он бы сделал мне больно. Я теперь это хорошо понимала. Он был рабом. Рабом, предназначенным для плотских утех. Он даже собственным телом не мог распоряжаться по своему усмотрению. И лишь в постели он мог хоть как-то отыграться на хозяевах. Не очень много возможностей для мести.

— Ты ждешь его? — спросил он. — Ждешь ведь, правда?

Он произнес это «его» так, что стало понятно: «его» он терпеть не может.

Я одну за другой отцепила его руки от себя. И бестрепетно оттолкнула.

— Сядь. Немедленно.

Это «немедленно» заставило его сделать шаг назад. Попятиться к кровати и сесть на нее. Все это он проделал, не сводя с меня ненавидящего взгляда. Я снова отвернулась, и его ненависть бессильно разбилась о мою спину. Она накатывала волнами, как мутная вода.

— Да, — наконец ответила я. — Я жду его.

За спиной воцарилось потрясенное молчание.

— Ты влюбилась в него. Раньше ты его не любила. А теперь любишь. Скажи честно — ведь любишь?

*

Я обдумала вопрос.

— Люблю ли я его? — медленно повторила я.

Странные какие слова. Чем больше над ними думаешь, тем страннее они звучат. Словно стихи, которые зачитал до полной бессмысленности.

— Люблю ли я его.

*

И беспокоит тебя совсем другое воспоминание.

*

К моему удивлению, в голосе Нахи звучал страх. Да, он был испуган.

— Не глупи. Ты представить себе не можешь, сколько раз мне приходилось просыпаться рядом с трупом. Если ты сильная — сможешь ему противостоять.

— Я знаю. Мне уже приходилось говорить ему «нет».

— Тогда…

Теперь в голосе слышалось замешательство.

И тут меня посетило прозрение. Так вот какова жизнь дневного, нелюбимого, ненавистного Нахадота. Днем его затаскивают в постель все кому не лень. А ночью — ночью он не спит. Он проваливается в забытье, подобное смерти. И оно не приносит отдохновения. И каждое утро он просыпается в ужасе, потому что не помнит, как получил рану. Или почему рядом с ним лежит мертвая женщина. И каждое утро он с мучительным отчаянием сознает — это навсегда. Это никогда не кончится.

— Тебе снятся сны? — спросила я.

— Что?

— Сны. Ночью, когда ты… внутри его. Тебе что-нибудь снится?

Нахадот некоторое время хмуро молчал, словно пытался разгадать, что за подвох таится в моем вопросе. Потом наконец ответил:

— Нет.

— Совсем ничего не снится?

— Иногда. Но это не сны. Это как… вспышка.

И он отвернулся и неопределенно поводил руками.

— Возможно, это воспоминания. Но я не знаю, откуда они взялись.

Я улыбнулась и вдруг поняла, что он не такое уж чудище. Он — как я. В нем две души. Точнее, две личности. В одном теле. Возможно, именно этим Энефадэ и вдохновлялись.

— Ты скверно выглядишь, — проговорила я. — Тебе бы поспать.

Он нахмурился:

— Нет. Мне достаточно ночного сна.

— Спи, — сказала я.

И он резко обвалился на бок. Выглядело смешно. Но мне не хотелось смеяться. Я подошла к кровати, подняла его ноги и уложила поудобнее. Встала на колени и сказала ему на ухо:

— Ты спишь и видишь приятные сны.

И его хмурое лицо вдруг разгладилось и смягчилось.

Очень довольная, я снова отошла к окну. Ждать, когда сядет солнце.

*

А почему я не помню, что случилось потом?

Ты вспоминаешь…

Нет, почему я сейчас этого не помню? Когда рассказываю — вспоминаю, но не раньше. А если молчу — на месте памяти пустота. Большая такая черная дыра.

Ты вспоминаешь.

*

Красный солнечный полукруг утонул за горизонтом, и комната содрогнулась — а вместе с ней вздрогнул весь дворец. Поскольку я оказалась в самом эпицентре, у меня даже зубы застучали. По комнате словно бы прокатилась полоса, расходясь круговой волной, и там, где она бежала, все темнело. Разлившаяся вокруг сила подняла торчком волосы у меня на шее, и тогда я проговорила:

— Добрый вечер, лорд Нахадот. Надеюсь, вы чувствуете себя лучше?

Ответом мне послужил тихий, прерывистый длинный выдох. Вечернее небо пронизывали солнечные лучи, в высоте переливались золотой, красный и фиолетовый. Нахадот еще не полностью пришел в себя.

Я повернулась. Он медленно садился. И по-прежнему выглядел как человек, обычный человек, но задвигались, как живые, волосы — хотя их и не шевелил ветер. И я стояла и смотрела, как пряди густеют, удлиняются, становятся темнее и завиваются в длинный плащ. Потрясающее зрелище, поражающее красотой. Он отвернулся от угасающего солнца и не видел меня до тех пор, пока я не встала прямо перед ним. И тогда он закрылся рукой, защищаясь от чего-то. Неужели от меня? Я улыбнулась этой мысли.

Рука дрожала. Я взяла ее в свою — кожа снова была прохладной и сухой. И смуглой. Я только что это заметила. Интересно, это из-за меня? А из-под ладони на меня смотрели глаза — на этот раз черные. Немигающие. И бессмысленные, как у животного.

Я погладила его по щеке и пожелала, чтобы к нему вернулся рассудок. Он сморгнул, легонько нахмурился и постепенно пришел в себя. Его ладонь перестала дрожать.

И когда я посчитала, что время настало, я отпустила его руку. Расстегнула блузку и спустила ее с плеч. Сбросила юбку и вместе с ней нижнее белье. И стала ждать — нагая, как жертва в день его праздника.

24

ЕСЛИ Я ПОПРОШУ


— И тогда… тогда…

Ты все помнишь.

Нет. Нет, я не помню.

Чего ты боишься?

Я не знаю.

Он причинил тебе боль?

Я не помню!

Нет, помнишь. Думай, дитя мое. Я сделала тебя сильной, ты должна вспомнить — звуки. Запахи. Эти воспоминания пробуждают чувства — какие?

Это… это похоже на лето.

Да. Влажное, душное. Летние ночи. Ты знала, что днем земля впитывает в себя все тепло, а ночью отдает его? И вся эта энергия плещется в воздухе и ждет, когда кто-то овладеет ею. Она оседает на коже влагой. Открой рот — и она свернется на языке.

Я помню. О боги, я все помню.

Конечно. Как же иначе.

*

Тени почернели и удлинились, Ночной хозяин поднялся на ноги. Он навис надо мной, и в первый раз я не сумела разглядеть его глаза в темноте.

— Почему? — спросил он.

— Ты так и не ответил на мой вопрос.

— Вопрос? Какой?

— Убьешь ли ты меня, если я тебя попрошу.

Не скрою — мне было страшно. Но все это — бешено колотящееся сердце, участившееся дыхание — только подстегивало эсуи. Удовольствие от опасности. Он вытянул руку, так медленно, что я испугалась — а вдруг сплю? — и провел кончиками пальцев от локтя к плечу. Одно прикосновение, всего лишь одно прикосновение — и страх переродился в нечто другое. О боги. И богиня.

В темноте сверкнули зубы, я вздрогнула от того, какие они белые, острые. О да, он опасен. Он опасен как никто…

— Да, — ответил он. — Если ты попросишь, я тебя убью.

— Вот так просто? Возьмешь и убьешь?

— Ты желаешь власти над своей смертью, поскольку не имеешь власти над своей жизнью. Я… понимаю тебя.

И он примолк, и это молчание хранило в себе столько невысказанного… И я подумала: а ведь, наверное, Ночной хозяин тоже когда-нибудь желал умереть — и не мог.

— Я не знала, что ты хочешь, чтобы я имела власть над своей смертью.

— Нет, маленькая пешка.

Я попыталась сосредоточиться на смысле его слов, но его рука продолжила медленное путешествие к моему плечу. Я… всего лишь человек.

— Это Итемпас навязывает свою волю другим. А я всегда предпочитал добровольные жертвы.

И он провел пальцем по ключице, и я едва не отшатнулась — внутри все таяло от удовольствия. Но я не двинулась с места, потому что видела его зубы. От хищника нельзя бежать. Он нагонит и растерзает.

— Я… Я знала, что ты согласишься.

Голос у меня дрожал. Язык — заплетался.

— Я не знаю почему, но я знала…

Что я знала? Что для тебя я более, чем пешка. Но нет, эти слова я выговорить не смогу.

— Я должен быть самим собой.

Он так это сказал, словно за этой банальной фразой стояло что-то безмерно важное.

— Здесь. Сейчас. Ты просишь меня об этом?

Я голодно облизнулась:

— Я прошу не смерти, а… тебя. Да. Я прошу тебя у тебя.

— Значит, ты просишь о смерти, — предупредил он.

И провел тыльной стороной ладони по моей груди.

Пальцы прихватили набухший, ждущий сосок, и я ахнула, не сдержавшись. В комнате стало совсем темно.

Но через желание настойчиво пробивалась мысль. Мысль, следуя которой я и затеяла все это безумное предприятие. Я ведь не самоубийца, не подумайте обо мне плохого. Я хотела жить — все оставшееся мне до срока время — и не желала сокращать его ни на мгновение. И так во всем: я ненавидела Арамери, но все же старалась понять их, я хотела предотвратить вторую Войну богов, но при этом освободить Энефадэ. Я многого, многого хотела, и мои желания противоречили друг другу, и исполнить их одновременно не получалось. Но я все равно хотела, чтобы мои мечты сбылись. Наверное, Сиэй заразил меня ребячеством.

— У тебя было множество смертных женщин, — сказала я.

Я говорила со страстным придыханием. Он наклонился и потянул носом, словно бы вдыхая меня.

— Ты дюжинами брал их к себе на ложе, и все они остались живы…

— То было прежде. До того, как столетия людской ненависти превратили меня в чудовище… — проговорил Ночной хозяин, и в голосе его звучала печаль.

Я сама называла его чудовищем, но это же слово в его устах звучало… непривычно. И… неправильно. Он не должен так о себе говорить.

— До того, как брат украл все самое лучшее, что жило в моей душе. Любовь, нежность…

И вдруг — почему? не знаю… — страх меня покинул.

— Нет, — сказала я.

Его рука замерла. Я вложила свою ладонь в его, и наши пальцы переплелись.

— Все это живет в тебе, Нахадот. Я вижу это. И чувствую.

Я поднесла его руку к губам. Его пальцы судорожно сжались, словно это застало его врасплох.

— Но ты прав. Раз уж мне суждено умереть, я хочу умереть так, как того хочу я, а не кто-то другой. Мне многого не успеть сделать и пережить — но хотя бы это все еще возможно. Я хочу тебя. — Я поцеловала его пальцы. — Пожалуйста, будь со мной нежен. Пожалуйста…

Краем глаза я уловила движение. А когда повернула голову и посмотрела внимательнее, то увидела черные полосы — они извивались и ползли во всех направлениях, подобно слепым змеям, — по стенам, по полу, по оконным стеклам. Они истекали из-под ног Нахадота и свивались друг с другом. В черноте дышали глубокие провалы, там плыл туман и разверзались бездонные тихие пропасти. Он выдохнул — длинно, шелестяще. И влажный, напоенный специями воздух свернулся у меня на языке.

— Я хочу слишком многого, — прошептал он. — Слишком давно я не раскрывался, не отдавал эту часть себя, Йейнэ. Меня мучит голод… я вечно голоден. Он пожирает меня, этот голод, пожирает беспрерывно. Но Итемпас предал меня, а ты — не Энефа, и я… я… боюсь.

Глаза нестерпимо защипало от выступивших слез. Я бережно обхватила ладонями его лицо и притянула к себе. Прохладные губы коснулись моих и оставили во рту вкус соли. Мне показалось, он дрожит.

— Я отдам тебе всю себя, — прошептала я, и он поднял голову.

И прижался лбом к моему лбу, тяжело дыша.

— Ты должна сказать это. Я попытаюсь быть тем, кем я был раньше, я попытаюсь, но… — И он тихо, отчаянно застонал. — Говори же!

Я прикрыла глаза. Сколько женщин Арамери произнесли эти слова и расстались с жизнью? Я улыбнулась. Если я последую за ними, это будет достойная дарре смерть.

— Делай со мной все, что хочешь, Ночной хозяин, — прошептала я.

И в меня тут же вцепились руки.

Я не говорю — его руки, потому что их было слишком много, этих рук, гладящих мои плечи, соскальзывающих по бедрам, перебирающих волосы. Одна даже обвилась вокруг лодыжки. В комнате стояла глухая темнота. Я не видела ничего — только окно и ночное небо за ним. Закат угас окончательно. Звезды закружились, меня подняли и опустили на кровать.

И мы жадно набросились друг на друга. Он ласкал меня там, где я хотела, словно читая мои мысли. А я дотрагивалась до него — и не сразу ощущала под рукой тело. Сначала моя ладонь встречала пустоту, а потом пустота становилась гладкой мускулистой рукой. Я обхватывала ногами ничто, а потом обнаруживала на себе напряженные, ждущие моих мыслей бедра. Так я давала ему облик, и мои фантазии лепили его, и так он, через меня, избирал свой облик. Когда в меня проникло тяжкое, плотное тепло, я даже не знала, пенис ли это или свойственный лишь богам, отличный от человеческого фаллос. Похоже, все-таки последнее — человеку не под силу наполнить собой все тело женщины так, как Нахадот наполнил меня. И дело было вовсе не в размере… Я вскрикнула — он позволил мне это.

— Йейнэ…

В горячке страсти я ничего не замечала, ничего не видела. По звездному небу бежали облака. Черные полосы расчертили потолок комнаты, расширились и слились в одну огромную зияющую пропасть. Нахадот двигался все быстрее, в задыхающемся, торопливом ритме. Я чувствовала боль — потому что я желала боли.

— Йейнэ, откройся мне…

Не знаю, что он хотел этим сказать, не было времени думать. Но он вцепился мне в волосы и просунул руку под бедра, плотнее прижал к себе — и перед глазами все завертелось.

— Йейнэ!..

Сколько же в нем желания, тоски. Какие раны — две, незакрывающиеся, кровоточащие, две раны — две потери, он потерял любимого и любимую. Смертной девушке не залечить их…

Но в безумии своем я попыталась. Я не могла — всего лишь человек. Но я желала стать чем-то большим, отдать больше, чем имела, потому что любила его.

Я любила его.

Нахадот выгнулся, отстраняясь. В звездном свете блеснула гладкая кожа — мускулы напряжены, тело блестит от пота, пот стекает к тому месту, где его тело соединяется с моим. Он одним движением откинул назад волосы, глаза зажмурены, рот оскален в гримасе наслаждения, переходящего в агонию, — о да, у мужчин такое лицо, когда приходит этот миг. Черные линии соединились, и ничто сомкнулось вокруг нас.

И мы упали… Нет, нет, не так, мы — полетели, но не вниз, а вперед, во тьму. Темноту расчерчивали полосы, перепутанные белые и золотые, красные и синие линии. Я протянула руку — какая красота! И тут же отдернула, что-то ужалило пальцы. Я посмотрела и увидела, что они блестят и перепачканы во влажной субстанции, распадающейся на крошечные, кружащиеся по орбитам точки. А потом Нахадот закричал, и его тело сотрясла дрожь, и мы полетели вверх — через звездные скопления, сквозь бесчисленные миры, через туманности и слои света. Мы поднимались все выше и выше, с невероятной скоростью, и какого мы были размера — неизвестно… Мы оставили позади свет и продолжали подниматься, проходя через места, даже не похожие на миры. Вокруг дрожали, извивались и невнятно бормотали какие-то — геометрические фигуры? А вот белый застывший пейзаж с фонтанами замороженных взрывов. Дрожащие линии намерений — они повернулись и хотели погнаться за нами. Огромные, размером с кита существа, они смотрели страшными глазами, и лица их были лицами давно ушедших друзей.

Я прикрыла глаза. Мне пришлось это сделать. Но образы мелькали и мелькали, потому что в том месте у меня не было век. Я стала огромной — и продолжала расти. Я шевелила миллионом ног, двумя миллионами рук. Я не знаю, чем стала в том месте, куда меня привел Нахадот, потому что есть на свете вещи, которые смертному не сделать и не понять, а я ими стала.

А вот что-то знакомое — тьма. Квинтэссенция Нахадота. Она окружила меня, стучалась в меня, и мне пришлось уступить. Я почувствовала, как что-то во мне — что это было? рассудок? — растягивается в тонкую пленку, только коснись — лопнет без следа. Значит, это конец. Я не боялась, даже когда услышала могучий, страшный рев. Я не могу описать его — лишь скажу, что рев этот нашел отзвук в голосе Нахадота, когда тот снова закричал. И я поняла, что наслаждение его было так велико, что мы покинули вселенную и приближались к Вихрю, породившему богов. Вихрь разорвет меня в клочья.

И тут, в тот самый миг, когда рев стал нестерпимо громким, и я поняла, что не снесу этой мощи, мы остановились — и замерли. В воздухе. Намгновение.

А затем снова упали через бормочущие непонятные субстанции, и слои тьмы, и водовороты света, и танцующие сферы к одной-единственной сфере, зелено-голубой и несказанно прекрасной. И снова послышался рев, и мы неслись вниз, оставляя в небе раскаленный добела след. И что-то сияющее и бледное воздвиглось перед нами, сначала крохотное, потом огромное, и ощетинилось шпилями, и ослепило белым камнем, оно источало запах предательства — Небо, это было Небо, — и это белое поглотило нас целиком.

Я думаю, что снова закричала, когда упала, как была, нагая и исходящая жаром, на кровать. От удара комната пошла рябью, и грохот раздался такой, словно Вихрь приблизился к земле. И я исчезла для себя, и забытье поглотило меня.

25

ШАНС


Почему он не убил меня прошлой ночью? Так было бы проще.

Какая же ты эгоистка.

Что?

Он отдал тебе свое тело. Доставил удовольствие, которое невозможно познать в объятиях смертного любовника! Он преодолел зов собственной природы, оставил тебя в живых, и ты еще жалуешься, что тебе все не так и все мало.

Я не хотела…

Нет, хотела. Ох, дитя мое. Ты думаешь, это и есть любовь? Ты и вправду думаешь, что достойна его любви?

Это пусть он решает. А я знаю, что я чувствую.

Не будь…

И я знаю, что я слышу. Тебе не пристало ревновать — вот.

Что?

Ты ведь из-за этого на меня злишься? Ты прямо как Итемпас, ты не умеешь делиться…

Замолчи!.. Но тебе и не надо. Ты разве не видишь? Он всегда любил тебя. И всегда будет любить. Вы с Итемпасом всегда будете держать его сердце в ладонях. Да. Это правда. Но я умерла, а Итемпас безумен.

А я умираю. Бедный Нахадот.

Бедный Нахадот, бедные мы.

*

Я просыпалась постепенно. И сразу почувствовала, как мне тепло и уютно. Солнце грело лицо, его красный диск просвечивал сквозь сомкнутое веко. И мне кто-то растирал спину — экономными, круговыми движениями.

Я открыла глаза и сначала не поняла, где я. Белая, перекатывающаяся полукружиями поверхность. В голове мелькнули воспоминания о чем-то похожем, да, я же видела какие-то замерзшие фестоны взрывов, но они мелькнули и исчезли, нырнув куда-то в глубины сознания, подальше от дневной памяти. Меня озарила мысль: я — смертная, и я не готова к такому знанию. А потом и она исчезла, и я снова стала прежней. Оказалось, я завернута в толстый халат. И сижу у кого-то на коленях. Непонимающе нахмурившись, я посмотрела, кто же это.

И встретила ответный взгляд абсолютно человеческих, совершенно искренних глаз Нахадота. Точнее, дневного двойника Нахадота.

Я подскочила и рухнула на пол — хорошо, удалось быстро перекатиться и встать на ноги. Он тоже поднялся, и мы застыли в неловком молчании. Я испуганно таращилась, а он просто стоял и смотрел.

Потом он как ни в чем не бывало развернулся к крошечному туалетному столику, где стоял сверкающий серебром чайный прибор. Он налил чай — звон тонкой струйки, бьющейся о фарфор, почему-то показался отвратительным — и протянул мне дымящуюся чашку.

И я стояла перед ним нагая, как жертва в день его праздника…

Все, было и сплыло, как рыба в пруду.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался он.

Меня передернуло — что это он имеет в виду? Как я себя чувствую? А как я себя должна чувствовать? Мне тепло, уютно и приятно. Я чистая — вот, если понюхать запястье, оно пахнет мылом.

— Я тебя искупал. Надеюсь, ты простишь мне эту вольность.

Низкий, мягкий голос — успокаивающий, словно он осторожно подходит к пугливой кобыле. По сравнению со вчерашним днем он выглядел получше — посвежее и… посмуглее. Прямо как даррец.

— Ты спала так крепко, что ничего не почувствовала. Я нашел халат в шкафу.

Оказывается, у меня там халат был. Тут до меня наконец-то дошло, что он так и стоит с чашкой чая. И протягивает ее мне. Я ее приняла — больше из вежливости, чаю мне не особо хотелось. Отхлебнув, удивилась — он оказался еле теплым, да еще и с мятой и какими-то успокаивающими травами. Жажда взяла свое, и я осушила чашку. Наха молча поднял чайник — мол, как насчет добавки? Я благодарно протянула чашку, он налил еще.

— Какая ты у меня умница, — пробормотал он, пока я пила чай.

Ну что бы ему не оставить меня в покое? И таращится, и таращится, даже чаю спокойно не попьешь. Я отвернулась от него и сосредоточилась на вкусе жидкости в чашке.

— Я проснулся, а ты лежишь вся ледяная. И грязная, как не знаю что. Вся в… саже, что ли. Но от купания ты согрелась, ну и массаж помог.

Он кивнул на кресло, в котором мы сидели.

— Сесть-то все равно больше некуда было…

— А кровать на что? — пробормотала я, и меня снова передернуло.

Какой хриплый у меня голос, и горло першит. Мята пришлась весьма кстати.

Наха примолк, и на губах попыталась нарисоваться обычная злая усмешка.

— Кровать?.. О, с кроватью возникли бы некоторые трудности.

В смысле, трудности? Я заглянула ему через плечо и ахнула. От кровати мало что осталось. Ножки сломаны, рама разбита в щепки, матрас словно мечом рубили, а потом подожгли. На полу валялись перья, пух и обгорелые лоскуты ткани.

Пострадала, кстати, не только кровать! Панорамное окно пошло паутиной трещин — как оно не разбилось совсем, ума не приложу… Зеркало над трюмо разлетелось вдребезги. Один книжный шкаф опрокинулся, его содержимое рассыпалось по полу — но книги не пострадали. К огромному облегчению, я завидела среди них отцовскую. А вот второму шкафу не повезло — его перемололо в щепки, а книги разодрало в клочья.

Наха вовремя принял у меня чашку — а то бы я ее выронила.

— Придется звать кого-нибудь из твоих друзей-Энефадэ. Пусть наводят порядок. Слуг я не пустил, но не могу же я их вечно выпроваживать.

— Я… я не…

Я растерянно помотала головой.

Что произошло на самом деле, а что во сне? В памяти у меня отложились какие-то скорее метафизические, а не чувственные впечатления… Я помню, как падала. Но где дырка в потолке? С другой стороны, кровать-то… м-да… в щепки разлетелась кровать…

Пока я ошарашенно бродила по комнате, Наха молчал. Под подошвами домашних тапочек хрустели осколки и щепки. Я подняла осколок зеркала и посмотрелась в него. А он вдруг сказал:

— А ты не очень-то похожа на барельеф в библиотеке…

Я крутанулась на месте и впилась в него взглядом. Он улыбнулся. Надо же, я думала, он — человек. А оказывается… Он слишком долго и слишком странно жил. И слишком много знал, чтобы оставаться просто человеком. Наверное, он более походил на тех древних демонов, которые были наполовину смертными, а наполовину кем-то еще.

— Как долго ты знаешь? — спросила я.

— С нашей первой встречи.

Его губы скривились в горькой усмешке:

— Хотя, по правде говоря, это трудно назвать встречей…

В тот первый вечер в Небе он остановился и посмотрел на меня. Я совсем забыла про это — все смыл ужас погони. А потом в комнатах Симины…

— Ты хороший актер.

— Приходится совершенствоваться. Но тогда я не был до конца уверен. Зато теперь, когда проснулся и увидел вот это… — И он широким жестом обвел разгромленную спальню. — И тебя рядом с собой. Живую.

А ведь я не надеялась, что переживу ночь. Однако случилось то, что случилось, и мне придется теперь иметь дело с последствиями.

— Я — не она, — честно сказала я.

— Нет. Но держу пари: она — часть тебя. Или ты — часть ее. Я кое-что знаю о таких вещах…

И он провел рукой по непослушным черным кудрям. Сейчас они выглядели как просто волосы — а не завитки темного дыма, как в божественном ночном облике. Но я поняла, что он имеет в виду.

— А почему ты никому не сказал?

— А почему ты решила, что мне захочется кому-то сказать?

— Ну…

Он рассмеялся — правда, не очень весело.

— А ведь ты меня очень хорошо знаешь.

— Ты пойдешь на что угодно, лишь бы облегчить себе жизнь.

— Хм, а ты и впрямь хорошо меня знаешь.

И он плюхнулся обратно в кресло — оно почему-то стояло нетронутым среди разгрома и разорения — и закинул ногу на ногу.

— Но если вы, миледи, настолько хорошо осведомлены, то должны представлять, почему я никогда не скажу Арамери о вашей… м-гм… уникальности.

Я отложила осколок зеркала и подошла к нему.

— Объясни, что ты имеешь в виду, — приказала я.

Потому что я могла жалеть его — но лишь жалеть. Не любить.

Он покачал головой, словно отчитывая за поспешность.

— Я тоже хочу обрести свободу.

Я непонимающе нахмурилась:

— Но если Ночной хозяин вырвется на волю…

А что произойдет со смертной душой, погребенной в теле бога? Она уснет и никогда более не проснется? А возможно, какая-то часть ее останется жить — искрой сознания внутри чуждого разума? Или она просто прекратит существование?

Он кивнул, и я поняла, что эти и многие другие мысли занимают его уже не одно столетие.

— Он обещал уничтожить меня — если такой день настанет.

И день этот станет для Нахи днем радости и ликования. Эта мысль наполнила меня ледяным ужасом. Возможно, он пытался убить себя — и обнаруживал на следующее утро, что жив и здоров. Потому что магия, призванная терзать бога, оказалась сильнее.

Что ж, если все пойдет по плану, день его освобождения близок.

Я подошла к окну, которое не пошло трещинами. Судя по положению солнца на небе, время перевалило заполдень. Последний день моей жизни наполовину прошел. Я попыталась решить, как же мне его провести, но тут в комнате проявилось новое присутствие, и я обернулась. Сиэй. Он стоял и смотрел — то на кровать, то на Наху. То на Наху, то на кровать.

— Ты совсем поправился, — обрадованно заметила я.

Он выглядел на свой обычный детский возраст. На коленке осталось зеленое пятно — по траве съехал, не иначе. Однако взгляд у Сиэя был совсем не детский. Он уставился на Наху, и зрачки сузились до свирепых щелочек — на этот раз я увидела, как они изменились, и поняла: надо вмешаться, пока они не сцепились. Подошла к Сиэю, специально встала прямо перед ним, закрыв собой Наху, и распахнула объятия.

Он обнял меня — поначалу казалось, что весьма нежно. Оказалось — показалось. Он просто поднял и переставил меня себе за спину. И снова развернулся к Нахе.

— Йейнэ, ты хорошо себя чувствуешь? — спросил он, принимая боевую стойку — только не человеческую, а звериную.

Так хищник готовится к прыжку. Наха смерил его ледяным взглядом.

Я положила руку на его напряженное плечо:

— У меня все в порядке.

— Вот этот парень, Йейнэ… он опасен. Мы ему не доверяем.

— Милый Сиэй, — улыбнулся Наха.

В голосе зазвучали злые нотки. Он развел руки в стороны в издевательской пародии на мой жест.

— Как я по тебе соскучился! Подойди, поцелуй папочку в щечку!

Сиэй зашипел, и меня посетила осторожная мысль, что я, забери нас тысяча демонов из двадцати кругов ада, его не удержу, если что. Наха фыркнул и опустился в кресло. Похоже, это у них не первая перепалка, и он знает, как далеко в ней можно заходить.

А вот Сиэй, похоже, решил, что Наха все же зашел далековато, и готовился прыгнуть. Надо его срочно отвлечь!

— Сиэй?..

Он даже не повернулся.

— Сиэй? Этой ночью я была с твоим отцом.

Тут он крутанулся и уставился на меня в таком изумлении, что его зрачки из кошачьих враз стали человеческими. За его спиной тихо хихикнул Наха.

— Этого не может быть, — проговорил он наконец. — Такого уже много веков не…

Тут он вдруг замолчал и придвинулся ко мне. И пошевелил ноздрями, деликатно принюхиваясь. Два раза пошевелил — фык, фык.

— Н-небо и земля… Ты и впрямь была с ним.

Ох, неужели это еще и запах оставляет?.. Я незаметно обнюхала ворот халата. Нет, вроде не пахнет. Видно, это только боги могут унюхать — ну и слава им, в общем.

— Да.

— Но он… но это же… — Он затряс головой. — Йейнэ! Ты хоть понимаешь, что это все значит?!

— Это значит, что ваш экспериментик завершился успехом, — отрезал Наха.

Кресло стояло в тени, и глаза его посверкивали из полумрака, напоминая о ночном двойнике.

— А ты, Сиэй, чего стесняешься? Ты тоже с ней попробуй! Надоело, небось, с пожилыми извращенцами кувыркаться!

Сиэй опять напрягся, как пружина. И стиснул кулаки. Странно, что такие дурацкие дразнилки так его обижают — хотя, возможно, обижаться на дразнилки как раз очень по-детски. Ведь он решил следовать законам детства — а какой ребенок способен сдерживаться долго?

Я прикоснулась к его подбородку и развернула лицом к себе:

— Комната. Ты не мог бы?..

— Ой. Да.

И он демонстративно повернулся спиной к Нахе, огляделся и сказал что-то на своем языке. Что-то краткое и писклявое. И комната в одно мгновение приняла прежний вид.

— Ух ты, — пробормотала я.

— Если нужно по-быстрому убраться — зови меня, — улыбнулся он в тридцать два зуба.

Наха встал и подошел к волшебным образом починившемуся книжному шкафу. Он перебирал книги и старательно делал вид, что нас не существует. А ведь перед приходом Сиэя он вел себя совсем иначе — он стремился помочь, выказывал мне уважение, он был… да, он был добр ко мне! Я открыла было рот, чтобы поблагодарить его за это, а потом сообразила, что это неуместно. Сиэй изо всех сил скрывал от меня эту сторону своей натуры, но я замечала, что в нем много жестокости. К тому же вражда между этими двумя наверняка насчитывала многие столетия, и в подобных случаях всегда виноваты обе стороны.

— Пойдем отсюда. И поговорим. У меня для тебя важные новости.

Сиэй вывел меня из задумчивости. И потащил к стене. Мы прошли сквозь нее и оказались в мертвом пространстве.

Пройдя через несколько таких комнат, Сиэй вздохнул, открыл рот, закрыл рот, а потом все же решился заговорить.

— У меня к тебе послание. От Релада. Он хочет с тобой встретиться.

— С чего бы это?

— Не знаю. Но мне кажется, тебе не стоит туда идти.

Я нахмурилась:

— Почему?

— Йейнэ, ты сама-то подумай. Не одна ты готовишься встретить смерть. Когда ты назначишь наследницей Симину, она первым делом убьет своего младшего братика. Он это понимает. А что, если он решит убить тебя — вот так вот взять и убить, прямо сегодня, не дожидаясь церемонии? Он ведь так сможет купить себе лишних пару дней жизни… конечно, все это бесполезные телодвижения, Декарта прекрасно знает, что происходит в Дарре. Он просто назначит в жертвы кого-нибудь другого и велит этому человеку назвать Симину. Но мужчины в безнадежных ситуациях часто действуют отнюдь не рационально.

Сиэй, конечно, рассуждал безупречно. Но что-то тут не так, что-то…

— Релад приказал тебе доставить это послание?

— Нет. Попросил. И он попросил тебя о встрече. Он сказал так: «Если увидишь ее, напомни, что я — не моя сестра. Я никогда не причинял ей вреда. И я знаю, что она прислушается к твоим словам».

Сиэй скривился:

— «Напомни ей» — собственно, вот и весь приказ. Он знает, как с нами разговаривать. Поэтому и оставил мне выбор.

Я остановилась. Сиэй успел убежать на пару шагов вперед, потом заметил, что я не иду следом, повернулся и удивленно поглядел на меня.

— А почему ты выбрал сказать мне все это? — спросила я.

Тут ему стало не по себе, и он опустил глаза.

— Ну… на самом деле я не должен был… — медленно проговорил он. — Курруэ бы ни за что не позволила — ну, если б знала, что к чему. Но что Курруэ не знает… в общем, не знает и не знает. Переживет как-нибудь.

Я скрестила руки на груди, всем видом показывая, что еще не получила ответа на вопрос. И он это знал.

— Ты какая противная стала! — капризно пискнул он.

— Сиэй?..

— Ну ладно, ладно…

И он засунул руки в карманы с делано беззаботным видом. Но когда заговорил, голос у него был серьезный:

— Просто ты согласилась нам помочь. И поэтому ты наш союзник. А не орудие. Так что Курруэ — она не права. И мы не должны от тебя ничего скрывать.

— Спасибо тебе.

— Да. Ты должна поблагодарить меня — я ведь Курруэ так ничего и не сказал. И Нахадоту не сказал. И Чжаккарн. Вот.

И он помолчал, а потом вдруг хитро улыбнулся:

— Правда, у Нахадота с тобой теперь свои секреты…

Щеки залила краска.

— Это было мое решение, не его.

Я почти выплюнула это — мне почему-то очень захотелось объясниться. Прямо здесь и сейчас.

— Я застала его врасплох, и…

— Йейнэ, пожалуйста. Ты что, хочешь мне навешать на уши лапшу, что типа ты «воспользовалась его беспомощным положением» и все такое?

Поскольку я намеревалась сказать именно это, мне пришлось замолчать.

Сиэй покачал головой и вздохнул. Странно и удивительно — улыбка вышла печальной. Даже горькой.

— По правде говоря, Йейнэ, я даже рад. После войны ему было… одиноко.

— Но он не один! У него есть вы!

— Мы его утешаем, как можем, да, и только поэтому он еще не сошел окончательно с ума. Мы даже можем утешать его… м-гм… в любви… правда, во время соития нам приходится так же… м-гм… тяжко, как и тебе.

Я снова покраснела — правда, частично из-за того, что поняла: Нахадот спит со своими же детьми! Впрочем, ну и что? Трое — вообще два брата и сестра, и ничего. Боги живут по другим, не человеческим законам.

Словно бы подслушав мои мысли, Сиэй кивнул:

— Но ему нужна ровня. А не то, что дети могут дать ему из жалости.

— Сиэй. Я не ровня — никому из Трех. Даже с подсадной душой — все равно не ровня.

Он принял торжественный и очень суровый вид.

— Йейнэ, любовь возвышает смертных до богов, и боги из-за любви снисходят до смертных. И мы научились уважать это.

Я покачала головой. Потому что, когда меня посетила безумная мысль возлечь с богом, я кое-что поняла.

— Он меня не любит.

Сиэй закатил глаза:

— Ты мне очень нравишься, Йейнэ, но ты все-таки такой еще человек!

Тут я настолько удивилась, что не нашлась с ответом. Сиэй вызвал из ничего летающий шар и принялся перекидывать его с ладошки на ладошку. Этот был зелено-голубой — что-то я такое уже видела, но где? Когда?..

— Так что насчет Релада?

— Насчет… ох.

Вот эти вот перескоки с человеческого на божественное и обратно — от них прямо голова кругом.

— Я с ним встречусь.

— Йейнэ…

— Да не убьет он меня, не бойся.

И перед моими глазами встало лицо Релада — как я его увидела два дня назад. Он стоял в проеме двери, а пришел, чтобы сказать: Симина пытает Сиэя. Между прочим, даже Теврил струсил и не явился. Но ведь он наверняка понял, что если Симина заставила меня выдать все секреты, то она выиграла состязание! Так зачем же он это сделал?

У меня была одна мысль. Я утвердилась в ней после памятной встречи в зимнем саду. Мне показалось, что в глубине души Релад — совсем не Арамери. Точнее, он менее Арамери, чем Теврил. Или даже я. Он занимается самоедством и зол на весь мир, но под тысячью слоев защитной брони в груди Релада Арамери бьется доброе сердце.

Которое наследнику Арамери совсем не нужно. Более того, оно для него даже опасно. Поэтому я решила испытать судьбу — и попытаться ему поверить.

— Я все еще могу выбрать его, — сказала я Сиэю. — И он знает об этом. Конечно, это глупо — ведь в таком случае Дарру несдобровать. Но я могу избрать его наследником. Я — его последняя надежда.

— Ты как-то слишком уверенно говоришь, — пробормотал Сиэй.

Он-то как раз во всем этом сильно сомневался, судя по выражению лица.

Мне почему-то захотелось взъерошить ему волосы. Наверное, ему бы понравилось — природа взяла бы свое. Но знай он, почему мне захотелось это сделать, — рассердился бы. Потому что Сиэй был и оставался ребенком в главном — он так и не понял, как устроены мы, смертные. Он жил среди нас веками, да что там, тысячелетиями, но так и не стал одним из нас. Он так и не узнал, какая эта великая сила — надежда.

— Я абсолютно уверена в этом, — сказала я. — Но я буду признательна, если ты пойдешь со мной.

Он удивился, но тут же вцепился в руку:

— Ну конечно пойду! Но зачем?

— Моральная поддержка. Слыхал про такую? Мало ли, вдруг я чудовищно ошиблась?

Он довольно заулыбался, и перед нами открылась стена в коридор, по которому мы пошли в комнаты Релада.

*

Апартаменты Релада соперничали в размерах с комнатами Симины. И в три раза превышали площадь моего скромного обиталища. Если бы я в первый день увидела, как живут кузены, то сразу бы поняла, что никакой я не претендент на трон Декарты.

Кстати, апартаменты Релада разительно отличались планировкой от комнат Симины: большой, просторный зал, у задней стены виднелась лестница, выводящая на чердак, в середине зала в полу красовалось приличных размеров квадратное углубление, в котором цветной мозаикой выложили карту мира. А так все на удивление аскетично: мебели всего ничего, зато на барной стойке выстроилась целая батарея бутылок. Ну и одинокий стеллаж с книгами притулился у стены. У карты стоял Релад — с очень официальным видом, весь напряженный и — на удивление — трезвый как стеклышко.

— Приветствую, кузина, — сказал он, как только я вошла.

И смерил злым взглядом Сиэя:

— Я, между прочим, приглашал только Йейнэ.

Я невозмутимо положила руку Сиэю на плечо:

— Он беспокоится — вдруг ты решишь что-нибудь со мной сделать? Что скажешь, кузен?

— Что?! Да я!.. Да я никогда!

Релад настолько удивился, что я поняла: и впрямь, он — никогда. По правде говоря, все выглядело так, словно кузен собрался очаровывать меня. А тех, кого хочешь убить, нет надобности очаровывать.

— Да с какого Вихря? Мертвая ты мне без надобности!

Я надела на лицо улыбку и решила, что пропущу бестактную реплику мимо ушей.

— Очень приятно это слышать, кузен.

— Да вы не обращайте на меня внимания! — предложил Сиэй. — Я-то что? Так — мушка на стене.

Релад сделал над собой усилие и не обратил на него никакого внимания.

— Кузина, тебе что-нибудь налить? Или ты предпочтешь чай?

— Ну, раз уж ты спрашиваешь… — начал было Сиэй, но я крепко сжала его плечо.

Не надо злить Релада — во всяком случае, пока.

— Спасибо, нет, — ответила я. — Хотя я признательна за предложение. Еще я признательна тебе, кузен, за то, что ты за два дня до этого пришел ко мне с новостями.

И я погладила Сиэя по голове.

Релад долго — секунды три, не меньше — думал над ответом. Потом неуверенно пробормотал:

— Н-не за что.

— Зачем ты меня сюда позвал?

— У меня есть одно предложение. Для тебя.

И он неопределенно повел руками и ткнул пальцем в пол.

Я посмотрела на карту мира у его ног, инстинктивно обращая взгляд к Дальнему Северу и крошечному его уголку под названием Дарр. Вдоль даррских границ выстроились четыре полированных плоских белых камушка — по одному от трех королевств, которые, судя по всему, вступили в союз против Дарра, плюс еще один камень для Менчей. А в сердце нашей страны лежал кусочек серого мрамора — он, похоже, представлял нашу жалкую армию. А вот к югу от Менчей, вдоль берега моря Раскаяния, лежали три бледно-желтых камня. Интересно, что обозначали они?

— Дарр сейчас заботит меня более всего, — сказала я. — Симина предложила мне жизни наших людей. А что предлагаешь мне ты?

— Побольше, чем просто жизни.

Релад шагнул вниз, на блестящую мозаику карты. И подошел прямо к Дальнему Северу, встав ровно в середине моря Раскаяния, — м-да, смешно. И некоторым образом символично.

— Белые камушки — это ваши враги. Но ты и сама уже догадалась. Они на стороне Симины. А те, — и он ткнул пальцем в желтые камни, — они на моей стороне.

Я нахмурилась, но Сиэй не дал мне ответить — он громко и нагло фыркнул:

— Да ладно тебе, Релад. Откуда у тебя союзники на Дальнем Севере? Тебе на этот континент плевать было — всегда. Так что победа Симины — результат твоего небрежения!

— Без тебя знаю! — огрызнулся Релад, но все-таки повернулся и посмотрел мне в лицо. — Да, у меня нет друзей на Дальнем Севере. Это правда. И даже если бы были — без разницы, все тамошние королевства — враги Дарра. Они вас ненавидят, кузина. Симина просто разрешила им сделать то, что они и так порывались устроить в течение столетий.

Я лишь пожала плечами:

— Дальний Север когда-то был варварским краем, а мы, дарре, из варваров славились как самые варварские. С тех пор прошло много времени, и жрецы приложили массу усилий, чтобы нас цивилизовать, но прошлое так легко не забудешь…

Релад рассеянно кивнул — ему все равно, это очевидно. Да уж, очаровывать он умел посредственно. Но он снова уткнул палец в желтые камни.

— Наемники, — сообщил он, — кенские и минские пираты — в основном. Ну и еще ночные ястребы Гора, плюс отряд из Журема — отборные головорезы. И я им могу приказать сражаться на стороне Дарра.

Я долго смотрела на желтые камушки и вдруг вспомнила — а не ты ли, Йейнэ, недавно думала про смертных и про силу надежды? Так вот она, надежда.

Сиэй спрыгнул к карте и уставился на желтые камни так, словно мог за ними разглядеть настоящие армии. И присвистнул.

— Релад, да ты, небось, разорился! Сколько людей нанял, да еще и аж на Дальний Север их перебросил! Не знал, не знал, что ты столько деньжат успел скопить…

И он повернул головку и посмотрел на Релада, а потом на меня.

— Но все равно — они далеко от Дарра. К завтрашнему дню не успеют. А люди Симины уже выступили.

Релад кивнул, не отводя глаз от меня.

— Мои силы на достаточно близком расстоянии, чтобы атаковать столицу Менчей. Прямо сегодня ночью. А завтра они могут ворваться в Ток. Они хорошо отдохнули, у них полно вооружения и припасов. А планы боя разрабатывал не кто-нибудь, а сама Чжаккарн.

И он сложил руки на груди с несколько обиженным видом — мол, зря вы меня недооценили.

— Когда на Менчей нападут, половина наступающей армии развернется и не пойдет на Дарр. Так что в бой пойдут лишь заренне и мятежники из Атира. Конечно, на их стороне будет двойной численный перевес, но так у даррцев будет хотя бы шанс отбиться.

А ведь он хорошо меня изучил — и все, что он сказал, было в точку. Прямо вот в точку. Он каким-то образом сумел понять, что меня пугает не сама война — я же воин, в конце-то концов. А вот безнадежную войну, в которую враги ввязываются не ради добычи, а чтобы растоптать мой народ… о нет, этого я бы вынести не смогла.

Два к одному — да, у нас есть шанс победить. Победа достанется нелегко, но она возможна.

Я посмотрела на Сиэя — тот кивнул. Релад говорил дело — это я чувствовала всеми фибрами души. Но Сиэй знал его лучше и предупредил бы, если бы что-то было не так. А вообще, мы оба изрядно удивились, что тюфяк-Релад оказался способен на такое предприятие.

— Тебе нужно чаще воздерживаться от употребления спиртных напитков, кузен, — тихо сказала я.

Релад улыбнулся очень невеселой улыбкой:

— Не то что бы я очень старался. Просто, видишь ли, кузина, когда смерть дышит в затылок, вино меняет вкус и горчит. Увы.

Я его очень хорошо понимала.

Настало неловкое молчание. Релад шагнул вперед и протянул мне руку. Я удивилась, но взяла ее. Ну что ж, мы пришли к соглашению.

*

А потом мы с Сиэем медленно шли ко мне. Он повел меня по новому маршруту — решил показать те части дворца, в которых я так и не удосужилась побывать за две недели. Среди прочих достопримечательностей выделялась узкая комнатка с высоким потолком — нет, не мертвое пространство, просто запертое и почему-то всеми позабытое помещение. Потолок выглядел странной ошибкой божественного архитектора. С него свисали сосульки из бледного перламутра, из которого изваян весь дворец, некоторые длинные, почти до пола, а некоторые едва намечались. Я не могла понять, кому и зачем понадобилась такая комната, — и тут Сиэй подвел меня к панели в стене.

Я дотронулась до нее, и в потолке открылась щель. В нее ворвался ледяной воздух, я поежилась, но сразу позабыла о холоде: сосульки и сталагмиты на потолке запели под ударами ветра. Странная, неведомая мне дотоле музыка исполнялась на этих длинных перламутровых пальцах — дрожащие, чуждые человеческому слуху звуки. Какофония, да — но слишком прекрасная для того, чтобы счесть ее просто лишенным гармонии шумом. Я не разрешала Сиэю закрыть панель, пока пальцы не онемели.

В последовавшем за этим молчании я сидела у стены и дышала на пальцы, пытаясь согреть их. Сиэй присел на корточки напротив и внимательно меня разглядывал. Сначала мне было холодно — и не до него, а потом он вдруг наклонился ко мне и поцеловал. Я вздрогнула и замерла, но оказалось, в этом нет ничего ужасного. Так целуются дети — от полноты души. Правда, Сиэй — не ребенок, и мне не следовало забывать об этом.

Он отстранился и горько вздохнул — увидел, каким у меня стало лицо.

— Извини, — пробормотал он и передвинулся поближе.

— Не нужно просить у меня прощения, — ответила я. — Просто скажи, зачем ты это сделал.

Я поняла, что невольно отдала ему приказ. И добавила:

— Я тебя прошу.

Он покачал головой, делая вид, что смущен, а потом уткнулся носом мне в плечо. Мне нравилось чувствовать под боком его тепло, но вот молчание не нравилось вовсе. Я отодвинулась — или падай, дорогой, или садись прямо.

— Йейнэ, ну что такое!

— Сиэй?..

Он вздохнул — теперь с показной сердитостью, а потом сел, скрестив ноги. Я даже решила — ну все, теперь так и будет сидеть букой и молчать. Но Сиэй заговорил:

— Просто… я думаю, что это несправедливо. Наха — он ведь с тобой попробовал, правда? А я — нет.

Вот это да… Ничего себе…

— Значит, так. Чтоб ты знал, даже в моей варварской, дикой стране женщины не спят с маленькими детьми!

Тут он разозлился окончательно:

— А я тебе уже говорил — мне не это надо! Я вот о чем!

И он встал на колени и наклонился ко мне. Я инстинктивно отшатнулась, и он замер в ожидании. И тут мне стало понятно — я ведь люблю его. И верю ему — как самой себе. Почему бы мне не довериться ему в поцелуе? И я сделала глубокий вдох и расслабилась. Сиэй терпеливо ждал. Я быстро кивнула — и помедлила. Немного. Так, для порядка. А потом он снова поцеловал меня.

В этот раз поцелуй получился совсем другим, потому что я почувствовала Сиэя на вкус — нет, не грязного, потного ребенка, нет. Сиэя, как он есть, настоящего Сиэя под маской человека. И это было… весьма сложно описать. Какой-то освежающий поток. Вкус дыни. И… водопад. Пожалуй, да, водопад. Поток, резвое, быстрое течение. Он ворвался, промчался сквозь меня — и вернулся обратно, причем так быстро, что я и дыхания не успела перевести. Соль на губах, смех. Как больно — я попыталась отстраниться, но сквозь пелену ощутила, как вцепился мне в предплечья Сиэй. Я бы заорала, но тут ударил порыв очень холодного ветра и унес все — и набухающие синяки на коже, и потрясение.

Сиэй отодвинулся. Я вытаращилась на него, но он так и сидел — с закрытыми глазами. А потом вздохнул — глубоко, довольно — и пересел поближе. Причем взял мою руку и по-хозяйски положил себе на плечи.

— Что… что это было? — спросила я, немного придя в себя.

— Я, — сообщил он.

Кто бы сомневался.

— Ну и какова я на вкус?

Сиэй вздохнул, уютно устроился у меня под бочком и обхватил руками за талию.

— Смутные, туманные дали, полные острых краев и скрытых цветов.

Ну вот еще! Я захихикала. Голова легонько кружилась — словно бы я выпила лишнего у Релада.

— Но это же не вкус!

— Конечно, это вкус. Ты ведь пробовала Наху? А у него вкус — словно на дно вселенной падаешь.

Я резко прекратила хихикать, потому что это была чистая правда. Мы еще немного посидели молча — и бездумно. По крайней мере, мне ни о чем думать не хотелось. Две недели я беспокоилась и пыталась что-то предпринять, а тут — полный покой. И полное блаженство. Возможно, поэтому, когда тишина в разуме завершилась приходом мыслей, я подумала о мире — правда, немного о другом.

— А что случится со мной? — спросила я. — Потом.

Умный мальчик сразу понял, о чем я.

— Ты некоторое время будешь парить в воздухе, — тихо проговорил он. — Обычно так поступают души, которые недавно потеряли тело. А потом их притягивают места, созвучные их природе. Места, предназначенные для бестелесных душ. Этот мир к ним не относится.

— Значит, души отлетают в рай или в ад?

Сиэй пожал плечами — но так легонько, что я едва почувствовала.

— Это вы, смертные, так их называете.

— Значит, они не то и не другое?

— Я не знаю. Какая разница? Я же не смертный, Йейнэ. Это вы покою не знаете и все задаетесь этими вопросами. А это… ну, просто в них души пережидают. Живут. Проживают время смерти. Их много — потому что Энефа знала, что вам нужно разнообразие. Вот почему душа Энефы тоже парила. Мы так думаем. Она сотворила много мест для отдыха, но те, которые подходили ей, исчезли после ее смерти.

Я вздрогнула и ощутила, что глубоко во мне тоже кто-то вздрогнул.

— А… А как же ее душа? Моя найдет свое место — а ее? Или она снова будет парить и плавать в пустоте?

— Не знаю.

В его голосе слышалась глухая боль. Горькая бесстрастность. Другой бы не заметил — а я заметила.

Я нежно погладила его по щеке.

— Если бы я только могла, — проговорила я, — если бы я только имела над ней власть… Я бы ее забрала с собой.

— А если она не захочет? Остались ведь только миры, созданные ее братьями… а они ей не очень-то подходят.

— Ну так пусть остается внутри меня. Это же намного лучше! Я, конечно, не рай, но мы же долго прожили бок о бок. Правда, нам придется обговорить это. Все эти видения и сны — хватит с меня, я их больше не хочу. Они меня… отвлекают.

Сиэй поднял голову и вытаращился. Я долго смотрела в ответ — с совершенно серьезным лицом. Правда, надолго меня не хватило. Он выдержал дольше — ну как же, сколько веков тренировался.

Мы расхохотались так, что повалились на пол, как были, схватившись друг за друга. И так окончился последний день моей жизни.

*

Я вернулась к себе в комнаты в одиночестве, где-то за час до наступления сумерек. Наха все еще сидел в большом кресле — словно бы так и провел весь день, не вставая. Правда, на тумбочке около кровати стоял поднос с пустыми тарелками. Наха вздрогнул, когда я появилась на пороге. Наверное, дремал. Или мечтал наяву.

— Иди куда хочешь — на остаток дня, — приказала я. — Я хочу побыть одна.

Он не стал спорить. Просто встал. На кровати лежало платье — длинное, официально выглядящее. Очень красивое, вот только цвет — тусклый, серый — мне не понравился. Рядом стояли туфли и аксессуары в тон платью.

— Это слуги принесли, — сказал Нахадот. — Тебе придется это надеть.

— Спасибо.

Он прошел мимо, но даже не взглянул в мою сторону. На пороге я услышала, как он остановился. Возможно, повернулся ко мне. Возможно, даже открыл рот, чтобы что-то сказать. Но не сказал ничего, и дверь открылась и закрылась. За ним.

Я приняла ванну и оделась. А затем села напротив окна и стала ждать.

26

БАЛ


Подо мной расстилается моя родная страна.

Башни, стерегущие горные перевалы, уже взяли. Защищавшие их даррцы погибли. Они дрались насмерть. Проход узкий, много врагов можно положить, но врагов слишком много, слишком. Но даррцы успели зажечь сигнальные огни и передать остальным: враг у порога.

Леса — следующая линия обороны Дарра. Многие там оставались навсегда — врагов убивали ядовитые змеи, лихорадка и охочие до чужого дыхания извивающиеся лианы. Мы пользовались этим, и в лесах ждали в засаде мудрые женщины, умевшие прятаться и убивать исподтишка, а потом растворяться среди ветвей, подобно леопардам.

Но времена изменились, и в этот раз враги обзавелись особым оружием — писцом. Некогда о таком и слыхом не слыхивали на Дальнем Севере: магия — штука амнийская, варвары считают, что ею пользуются только трусы. Но даже для тех, кто не прочь прослыть трусом, но победить, амнийские колдуны слишком дороги. Но конечно, Арамери они по карману.

Какая же я дура. У меня же есть деньги. Я бы тоже могла отправить писца — пусть бы сражался на стороне Дарра. Но я же кто? Девица из варварского племени, мне такое и в голову не пришло — а теперь слишком поздно…

Писец — ровесник Вирейна — рисует на кусках бумаги сигилы и приклеивает их на стволы деревьев. Делает шаг в сторону. Вверх взмывает столп раскаленного добела света — и в лесу образуется прямая, неестественно прямая просека. Выгоревшая полоса. И она тянется на мили и мили вперед и упирается прямо в стены Арребайи. Умно, ничего не скажешь. Если бы они подожгли лес, он бы горел несколько месяцев. А тут — просто узкая тропа образовалась. Писец рисует новые божественные слова — и пламя затухает. На пути лежат лишь обгорелые останки деревьев и изуродованные пламенем до неузнаваемости трупы животных. Враг окажется у стен Арребайи в течение дня.

На опушке леса что-то шевелится. Кто-то вываливается из кустов, ослепший, задыхающийся от дыма. Мудрая женщина? Нет, это мужчина — точнее, мальчик, еще не пришедший в возраст отцовства. Что он здесь делает? Мы не разрешаем мальчикам драться! И тут я понимаю: мой народ прибег к отчаянным мерам. Чтобы выжить, они призвали в армию даже детей.

На него набрасываются вражеские солдаты — всей кучей. Они его не убивают. Заковывают, бросают в обозную телегу и везут с собой. А когда доберутся до Арребайи, выставят на всеобщее обозрение — смотрите и ужасайтесь! О, мы ужаснемся. Мужчины — наше величайшее сокровище. А ведь с них станется перерезать ему горло на ступенях Сар-энна-нем. Просто чтобы посыпать солью наши раны.

Надо было нанять и выслать писца, нанять и выслать писца…

*

А вот и бальный зал Неба: просторный покой с высоким потолком и стенами из перламутра — абсолютно точно из перламутра, тут уж никаких сомнений. Правда, розоватого оттенка, а по сравнению с белым, белым-белым-белым цветом стен Неба малейший оттенок розового выглядел как вторжение яркого цвета в морозную белизну. Наверху зажглись люстры, и потолок засиял подобно звездному небу. По залу разносилась музыка — сложные амнийские созвучия, ее наигрывал секстет музыкантов на специальном возвышении. Полы, к моему величайшему изумлению, сделали не из обычного небесного псевдоперламутра, а из чего-то очень похожего на темный полированный янтарь. Под ногами переливалось что-то прозрачное и золотистое. Но это же не янтарь? Стыков и швов не видно. А если янтарь? Но где они нашли янтарь величиной с холм? Но пол выглядел именно так, уверяю вас.

И сколько же здесь людей! Какая гигантская толпа заполняла это огромное пространство! Все они получили особое разрешение остаться в стенах Неба на эту ночь. Наверное, здесь не меньше тысячи человек собралось: самодовольные чистокровные Арамери и самые высокопоставленные из высокопоставленных вельмож Собрания. Короли и королевы из стран поважнее, чем мое захолустье. Знаменитые музыканты, художники, артисты и куртизанки. Короче, все, кто имел хоть какой-то вес в обществе. Последние дни я занималась исключительно своими делами и не заметила, что во дворце царила суматоха и туда-сюда катились кареты, а ведь, пожалуй, они и доставили всю эту прорву народа. М-да, сама виновата, Йейнэ.

Я бы с удовольствием вошла в зал и смешалась с толпой. Но я не могла. Все были одеты в белое — традиционный цвет для официальных приемов в Небе. И лишь мое платье выделялось — цветом. Но я бы и в белом не сумела исчезнуть и скрыться от досужих глаз, потому что стоило мне войти и встать на верхней ступени лестницы, как слуга — в странной парадной ливрее, надо же, я таких еще не видела — прочистил горло и заорал, да так громко, что я чуть не подпрыгнула:

— Леди Йейнэ Арамери, возлюбленная наследница Декарты, благородная госпожа и покровительница Ста Тысяч Королевств! Наша почетная гостья!

Да уж, объявил так объявил. Я застыла наверху лестницы, и все взгляды обратились ко мне.

В жизни не стояла перед такой толпищей. Меня охватила паника.И еще показалось: а ведь они знают. А как же иначе? По залу прокатились вежливые, сдержанные аплодисменты. Многие гости улыбались, но подлинных чувств ко мне, конечно, никто не испытывал. Испытывали интерес — как к жертвенной телочке, которую вскоре заколют ради наслаждения избранных. Интересно, какой вкус у этой замечательной телятины? Я представила себе, как жадно блестят их глаза. Ах, ведь нам не дадут ни кусочка, а так бы хотелось попробовать…

В горле пересохло. Колени ослабели — и только поэтому я не развернулась на высоченных неудобных каблучищах и не убежала обратно в комнаты. Это, и еще одно: родители встретились именно на таком балу. Возможно, в этом зале. Моя мать стояла на этих ступенях и смотрела на всю эту толпу. На их фальшивые улыбки, за которыми таились ненависть и страх.

И она бы им — в ответ — улыбнулась.

Поэтому я уставилась на какую-то точку поверх толпы. Улыбнулась. Подняла руку и величественно, царственно помахала. Сказала про себя — подавитесь, сволочи. Страх немного отпустил, и я сумела спуститься с лестницы и не оступиться. Более того, мне было плевать, грациозно я спускаюсь или нет.

На полпути вниз я окинула зал взглядом и увидела Декарту — он сидел на возвышении у дальней стены. Надо же, у них как-то получилось перетащить это каменное кресло, которое не трон, из аудиенц-зала. Он смотрел на меня, уперев руки в подлокотники. Смотрел бесцветными, бесстрастными глазами.

Я склонила голову в приветствии. Он сморгнул. Завтра, подумала я. Завтра.

Толпа расступилась — и сомкнулась за моей спиной. Как жадный рот.

Я шла, прокладывая путь между прихлебателями, которые пытались вытребовать себе милости и светски щебетали, и между гораздо более серьезными и честными людьми, которые лишь одаривали меня холодными и издевательскими взглядами. Я сняла бокал вина с подноса официанта, осушила его, взяла другой, а потом вдруг разглядела высокую застекленную арку. Молясь, чтобы стеклянные двери открывались, а не оказались декоративными, я прошла туда и обнаружила, что они и впрямь вели на свежий воздух — то есть в широкий двор, где уже собрались гости (к счастью, немного), чтобы подышать магически подогретым ночным воздухом. Я прошла мимо них, уловив шепотки, но по большей части никто не обратил на меня внимания — они интриговали. Или соблазняли. Или что там кто делает, когда устраивают балы и люди расползаются по углам, чтобы обстряпать свои делишки. Я встала у парапета — просто потому, что некуда было дальше идти, — и долго стояла, пытаясь убедить руку не дрожать — ведь надо же как-то допить вино.

И тут чья-то рука накрыла мою ладонь и помогла удержать бокал в равновесии. Я поняла, кто это, еще до того, как от холода онемела шея.

— Они хотят сломать тебя этой ночью, — тихо сказал Ночной хозяин.

Его дыхание шевелило волосы, щекотало ухо, кожу покалывало — ее тревожили сладостные, сладостные воспоминания… Я прикрыла глаза. Как хорошо, что в мире есть такие простые вещи, как желание…

— У них, кстати, получается, — ответила я.

— Нет. Киннет воспитала тебя иначе. Ты выдержишь.

И он забрал у меня бокал и поднял его так, что хрусталь скрылся из виду. Неужели хочет выпить сам? Потом он вернул бокал. На месте белого — какого-то выдержанного, но невероятно легкого, бесцветного, с выраженным цветочным вкусом — плескалось красное, причем такое темное, что казалось черным в полусвете, едва озарявшем балкон. Я подняла бокал и посмотрела на просвет — звезды еле-еле проблескивали сквозь линзу колышущегося роскошно-бордового цвета. Пригубив, я поежилась — вкус вина разлился по языку. Сладкое, но с ноткой почти металлической горечи. И с солоноватым послевкусием, словно слизнул слезинку.

— И мы сделали тебя стойкой, — проговорил Нахадот.

Его губы касались моих волос. Он обхватил меня и крепко прижал к себе. Я невольно расслабилась.

Пошевелившись в кольце его рук, я приобернулась и — застыла в изумлении. На меня смотрел человек, совсем не похожий на Нахадота! Во всяком случае, такого облика я у него еще не видела. Выглядел он настоящим человеком, пожалуй, амнийцем, с серовато-светлыми, коротко, почти как у меня, стриженными волосами. Миловидный, но это было совсем не то лицо, которое он надевал ради меня, и не то, что придумала для него Симина. У этого амнийца было лицо как лицо. Обычное. И одежда обычная — белая. И вот это белое изумило меня так, что я стояла с открытым ртом и не могла вымолвить ни слова.

А Нахадота — я чувствовала его, несмотря на незнакомую личину, — все это забавляло.

— Видишь ли, Владыку Ночи не приглашают на праздники слуг Итемпаса.

— Я просто не думала… — пробормотала я и дотронулась до его рукава.

Обычная ткань — тонкая, искусной выделки. На Нахадоте элегантно сидел… военный мундир? Что-то в этой куртке было такое военное. Я потрогала его и страшно разочаровалась, потому что материя не свернулась вокруг моих пальцев, здороваясь.

— Я создал субстанцию, из которой родилась вселенная. Неужели ты думаешь, что для меня белые нитки — это нечто запредельно сложное?

Я весело рассмеялась шутке… Шутке?! И тут я снова так удивилась, что даже перестала смеяться. Раньше он не шутил. К чему бы это?

А он погладил меня по щеке, резко посерьезнев. И меня поразило, что хотя он пытался выглядеть как человек, он вовсе не походил на себя дневного. Внешне он человек — но движения, скорость, с которой на лице сменялись выражения, глаза — все это выдавало его подлинную природу, скрывавшуюся под маской. Странно, что другие люди на балконе этого не видят — и не разбегаются в стороны с дикими криками. Ну как же, Ночной хозяин — здесь, в двух шагах от гостей!

— Мои дети думают, что я безумен, — проговорил он, нежно поглаживая мою щеку. — Курруэ считает, что, поставив все на тебя, я слишком рискую. Она права.

Я нахмурилась, ничего не понимая.

— Но моя жизнь по-прежнему принадлежит вам. Я не нарушу уговора — хотя и не сумела выиграть состязание наследников. Вы добросовестно выполняли договор.

Он вздохнул и, к моему удивлению, наклонился, и наши головы соприкоснулись.

— Даже сейчас ты говоришь о своей жизни, как о товаре. О чем-то, что можно приобрести в обмен на нашу «добросовестность». Но мы поступили с тобой отвратительно.

Я стояла и не знала, что ответить, настолько меня потрясли его слова. И тут меня посетило нечто похожее на озарение: а ведь Курруэ именно этого и боялась. Ее пугало в Нахадоте обостренное, но переменчивое чувство чести. Он начал войну, чтобы излить свое горе после гибели Энефы, он стал рабом и обрек на рабство детей — только потому, что из чистого упрямства отказывался простить Итемпаса. Он мог бы иначе повести себя с братом — и тогда вселенной бы не грозила гибель, а тысячи людей и богов остались бы в живых. Но такова уж природа Ночного хозяина: если ему что-то дорого, он ведет себя неразумно и совершает безумные поступки.

И вот теперь оказывается, что я ему дорога.

Это льстит. Но и пугает. Я даже представить себе не могла, что он может сделать в подобных обстоятельствах. А самое главное, я поняла, каковы будут последствия. Через несколько часов я умру, а он останется оплакивать меня — вечно.

Странно. Но от этой мысли у меня сжалось сердце.

Я взяла его лицо в ладони и вздохнула, прикрывая глаза, — хотела почувствовать то, что скрывалось за маской.

— Мне очень жаль, — сказала я.

Мне и впрямь было очень, очень жаль его. Я не хотела причинять ему боль.

Он не двинулся, и я тоже стояла неподвижно. Как же хорошо вот так прижаться, опереться — и отдохнуть в кольце его рук. Все это было иллюзией, но впервые за долгое время я чувствовала себя в безопасности.

Я не знаю, сколько мы стояли на том балконе, но мы оба услышали, что теперь играет другая музыка. Я выпрямилась и осмотрелась: те немногие гости, что прогуливались по дворику, ушли. Значит, уже полночь — и время главного танца. Главного события вечера.

— Хочешь пройти в зал? — спросил Нахадот.

— Конечно нет. Я хочу остаться здесь, с тобой.

— Этот танец посвящен Итемпасу.

Я непонимающе поглядела на него:

— А мне-то что?

Он улыбнулся, и мне разом стало теплее на душе:

— Неужели ты отвернулась от веры предков?

— Мои предки поклонялись тебе.

— И Энефе. И Итемпасу. И нашим детям. Немногие народы поклонялись всем троим — но дарре были из их числа.

Я вздохнула:

— С тех пор прошло много времени. Слишком многое изменилось.

— Ты изменилась.

Я не возразила, ибо это чистая правда.

И вдруг, неожиданно для себя, я сделала шаг назад и взяла его руки в свои:

— Станцуем? В честь всех богов?

Надо же! У меня получилось удивить его! Как приятно!

— Я никогда не танцевал в собственную честь…

— Значит, сегодня будет первый раз, — пожала я плечами, и подождала, когда снова зазвучит припев, и повлекла его за собой — шаг, шаг, еще шаг. — Все когда-нибудь случается в первый раз.

Нахадота это веселило, и двигался он непринужденно и грациозно — несмотря на сложность шагов и фигур. Дети из благородных семей обязательно учились танцам, но мне они никогда не нравились. Амнийские танцы напоминали мне самих амнийцев — чопорные, холодные, помешанные на внешних приличиях в ущерб радости жизни. Но здесь, на темном балконе под безлунным небом, танцуя в паре с богом, я улыбалась, кружась и поворачиваясь. С ним получались все фигуры — он уверенно вел, осторожно направляя меня ладонями. Приятно, когда партнер скользит, как ветер, — всегда попадаешь в ритм. Я прикрыла глаза, слегка наклоняясь при поворотах, и радостно вздохнула, когда музыка сменилась и зазвучала мелодия, подходящая к моему настроению.

А когда музыка смолкла, я прижалась к нему. Мне хотелось, чтобы эта ночь длилась вечно. И не только из-за того, что должно случиться на рассвете.

— А завтра ты будешь рядом? — спросила я, причем спросила про настоящего Нахадота, а не дневного двойника.

— На время церемонии мне разрешено оставаться самим собой даже при дневном свете.

— Чтобы Итемпас мог спросить тебя, не желаешь ли ты вернуться к нему.

Его дыхание пощекотало волосы, послышался тихий, холодный смешок:

— О, в этот раз я вернусь. Только не так, как он ожидает.

Я кивнула, прислушиваясь к странному, медленному биению его сердца. Оно стучало словно бы вдалеке, в нескольких милях от меня, а сюда доносилось эхо.

— А что ты сделаешь, если все получится? Убьешь его?

Настало молчание, которое мне сказало очень многое.

— Я не знаю, — наконец произнес он.

— Ты все еще любишь его.

Он не ответил, просто погладил меня по спине. Я не стала себя обманывать — этот жест предназначался не мне.

— Ничего страшного, — проговорила я. — Я все понимаю.

— Нет, — отозвался он. — Смертному не понять.

Я промолчала, и он тоже молчал. И так прошла эта длинная, длинная ночь.

Я, наверное, провела слишком много ночей без сна. И наверное, задремала — потому что вдруг обнаружила, что моргаю и поднимаю голову, а небо приняло другой цвет — смутный оттенок жидкого черного с уклоном в сероватость. Над горизонтом темной кляксой висела молодая луна.

Нахадот снова легонько сжал пальцы, и я поняла, что он разбудил меня. Он смотрел на балконные двери. Там стояли Вирейн, Симина и Релад. Их белые одеяния, казалось, светились, а лица скрывались в глубокой тени.

— Время, — сказал Вирейн.

Я заглянула себе в душу и с удовольствием обнаружила там спокойствие. Не страх.

— Да, — отозвалась я. — Идемте.

Бал был в самом разгаре, хотя танцевало уже меньше народу. Трон Декарты пустовал. Возможно, он ушел раньше всех — готовиться.

Мы вступили под белесые своды Неба. В залах стояло безмолвие. Нахадот сбросил личину — волосы удлинились, а одежда с каждым шагом меняла цвет. Кожа стала бледной-бледной — наверное, оттого, что вокруг слишком много амнийских родственников. Мы поднялись на лифте и вышли — как я теперь поняла — на самом верхнем этаже. Двери зимнего сада распахнуты, высаженный в аккуратном беспорядке лес окутывали тень и тишина. Единственный свет шел от центрального дворцового шпиля, вздымающегося из самого сердца оранжереи. Он испускал мягкое, лунное сияние. Едва заметная тропинка вилась под ногами и уводила к его подножию.

Но мое внимание привлекли существа, сторожившие дверь.

Курруэ я узнала сразу — по крыльям, красивейшим крыльям с золотыми, серебряными и платиновыми перьями. Чжаккарн тоже смотрелась величественно в серебряном доспехе с узором из сплетенных сигил. Ее шлем блестел в тусклом свете. Я видела этот доспех — во сне.

А вот третий страж, стоявший между ними, выглядел не так впечатляюще, но очень, очень необычно: гладкий черный кот, похожий на леопардов из моих родных краев, хотя и побольше размером. Однако этот леопард пришел не из леса, шкуру его трепал невидимый ветер, и она то радужно переливалась, то тускнела, то снова наливалась непроницаемой чернотой. Выходит, он все же удался в отца.

Я не сдержала улыбки. Спасибо тебе, беззвучно прошептала я. В ответ кот обнажил зубы — вышло очень похоже на улыбку — и подмигнул ярко-зеленым глазом.

Я прекрасно понимала, почему они приняли такой облик. Чжаккарн надела доспехи не для того, чтобы поразить нас начищенными латами. Вторая Война богов вот-вот начнется, и они готовы к бою. Сиэй… хм, возможно, Сиэй здесь как раз ради меня. А Нахадот…

Я оглянулась. Он смотрел не на меня. И не на своих детей. Он смотрел вверх, пристально разглядывая вершину шпиля.

Вирейн осуждающе покачал головой — но, похоже, решил не возражать. Посмотрел на Симину — та лишь пожала плечами. На Релада — тот ответил злобным взглядом, в котором явственно читалось: «А мне-то какое дело?» Тут наши глаза встретились. Релад был бледен, над верхней губой выступили капельки пота. Он едва заметно кивнул мне. Я кивнула в ответ.

— Ну что ж, хорошо, — наконец сказал Вирейн, и мы прошли в зимний сад и направились к белеющей вдалеке колонне шпиля.

27

ЦЕРЕМОНИЯ ПЕРЕДАЧИ ВЛАСТИ


На самой вершине шпиля есть комната — если ее можно так назвать.

То есть на самом деле это площадка под гигантским стеклянным колпаком. Если бы не посверкивание и отражения, казалось бы, что мы стоим на открытом месте. На обрезанной верхушке шпиля. Пол сделан из такого же блестящего перламутра, как и все в Небе, но здесь он имеет форму правильного круга — такого во дворце мне еще не приходилось видеть. Круг означает, что это место посвящено Итемпасу.

Под нами в воздухе плыло огромное белое тело дворца. С этого места я едва могла разглядеть передний двор — его можно было узнать по зеленому пятнышку Сада и острому выступу Пирса. Надо же, а ведь я не знала, что Небо — круглое. А под ним темным покрывалом лежала земля, скругляясь вокруг нас подобно огромной чаше. Круг внутри круга внутри другого круга. Настоящее святилище.

Декарта стоял в дальнем конце зала, тяжело опираясь на элегантную трость из даррского дерева. Она ему, без сомнения, понадобилась, чтобы взобраться по спиральной лестнице, которая вела в комнату. За ним и над ним расстилалось небо в подсвеченных рассветом облаках. Они сбивались в кучерявые кучи и наплывали мелкой рябью, похожей на нитку жемчуга. Облака выглядели уныло — серые, как мое мерзкое платье, и только на востоке их уже позолотило и выбелило встающее солнце.

— Поторопитесь, — сказал Декарта и показал, где кому предстоит стоять на круглом полу комнаты. — Релад — сюда. Симина — туда, напротив него. Вирейн, ко мне. Йейнэ — туда.

Я безропотно повиновалась и встала перед белым постаментом безо всякого орнамента. Он доставал мне до груди. Наверху чернело отверстие с ладонь шириной — жерло шахты, ведущей от ублиетты. А над отверстием висел в воздухе, ничем не поддержанный, маленький темный предмет. Весь сморщенный, увядший, более всего похожий на комок грязи. И это — Камень Земли? Вот это уродливое непонятно что?

Оставалось утешаться лишь тем, что бедняга в ублиетте уже мертв.

Декарта помолчал и смерил злым взглядом выстроившихся за моей спиной Энефадэ.

— Нахадот, ты можешь занять свое обычное положение. Что до остальных, то я не приказывал вам присутствовать на церемонии.

К моему удивлению, подал голос Вирейн:

— От их присутствия произойдет лишь благо, милорд. Отец Небесный будет рад увидеть своих детей — даже тех, кто его предал.

— Какому отцу приятно видеть детей, которые обратились против него? — И Декарта перевел холодный взгляд на меня.

Интересно, сейчас он видит меня? Или глаза Киннет на моем лице?

— Я хочу, чтобы они остались, — проговорила я.

Он не изменился в лице — только слегка поджал и без того тонкие, в ниточку, губы.

— Хорошие же у тебя друзья — пришли посмотреть, как ты умираешь…

— Мне будет тяжело без их поддержки, дедушка. Скажи мне, когда ты убивал Игрет, разрешил кому-нибудь стоять с ней рядом?

Он выпрямился — как необычно для старика. И в первый раз за все время я увидела в нем тень человека, каким он был когда-то: высокий и надменный, как настоящий амниец, прекрасный и страшный в своем великолепии, как моя мать. Надо же, а ведь они и в самом деле похожи… Правда, теперь для своего роста он был слишком худ, и худоба эта смотрелась болезненно.

— Я не собираюсь отчитываться тебе в моих действиях, внучка.

Я кивнула. Краем глаза я видела остальных — они внимательно наблюдали за диалогом. Релад выглядел встревоженным. Симина злилась. Вирейн — а вот что чувствовал он, понять невозможно. Но он смотрел на меня очень пристально — с чего бы это?.. И тем не менее я не могу себе позволить отвлекаться на такие мысли. У меня остался последний шанс узнать, почему умерла мать. Я все еще полагала, что это сделал Вирейн, — и это по-прежнему казалось мне странным. Он же любил ее. Но вот если он выполнял указания Декарты…

— Тебе не нужно отчитываться. Я могу догадаться сама. Когда ты был молод, ты в точности походил на этих двоих… — И я указала на Релада и Симину. — Тебя интересовал только ты сам — и радости жизни. Жестокий, самовлюбленный юнец. Но все же не такой бессердечный, как остальные, правда? Ты женился на Игрет, она тебе и впрямь была дорога, иначе бы твоя мать не приказала принести ее в жертву, когда настало время передать власть. Но ты любил власть больше, чем Игрет, и ты согласился на сделку. Ты стал главой клана. А твоя дочь стала твоим смертельным врагом.

Губы Декарты задрожали. Трудно сказать почему — то ли чувства нахлынули, то ли паралич давал себя знать.

— Киннет любила меня.

— О да, любила, — отозвалась я. — И я думаю, что ты убил ее.

Лицо старика исказилось от боли. Так тебе и надо. Впрочем, мне-то какая от этого выгода — война проиграна, а последствия этой стычки — ничтожны. Я все равно умру. И пока моя смерть будет залогом исполнения желаний столь многих — моих родителей, Энефадэ, моих собственных, — я не смогу принять ее. Мое сердце исполнено страха.

Несмотря на это, я оглянулась на выстроившихся за спиной Энефадэ. Курруэ отводила глаза, а вот Чжаккарн ответила взглядом на взгляд и уважительно склонила голову. Сиэй жалобно замурчал — и в этом нечеловеческом звуке проступало совершенно человеческое горе. Я почувствовала, как глаза заплывают слезами. Какая глупость, если вдуматься. Да, я сегодня умру — но какая разница? По сравнению с бесконечностью его жизни моя — просто миг. Странно, ведь умереть предстоит мне, но почему я уже так тоскую по нему?

А потом я посмотрела на Нахадота. Он припал на одно колено, над ним грузно нависли серые облака-оковы. Конечно, в святилище Итемпаса они непременно поставят его на колени. И он смотрел на меня, а не на светлеющее восточное небо. Я ожидала, что встречу бесстрастный взгляд, но нет. Глаза его были полны стыда, печали и ярости, которая некогда сокрушала планеты. А еще я увидела в них другое чувство — но назвать его не решилась.

Могла ли я доверять тому, что видела? Осмелилась бы? В конце концов, совсем скоро к нему вернется сила… Так что ему стоит сделать вид, что он меня любит, и так подтолкнуть к исполнению своих желаний?

Я опустила глаза — сердце защемило от боли. Я слишком долго пробыла в Небе — и уже не доверяла даже себе.

— Я не убивал твою мать, — тихо сказал Декарта.

Я вздрогнула. Он говорил тихо, поначалу мне показалось, что я плохо расслышала.

— Что?..

— Я не убивал ее. Я бы никогда ее не убил. Если бы она не ненавидела меня так, я бы умолял ее вернуться в Небо. Даже тебя привезти.

Я глазам своим не верила — по щекам Декарты текли слезы. Он плакал. И с ненавистью смотрел на меня — сквозь слезы.

— Я бы даже попытался полюбить тебя. Ради нее.

— Дедушка! — подала голос Симина.

Оклик прозвучал нагло — мол, чего ждешь, начинаем!

— Я могу понять ваше теплое отношение к нашей кузине, но…

— Замолкни! — рявкнул на нее Декарта.

Под взглядом волчьих, бледно-серых глаз она смутилась.

— Ты понятия не имеешь, как близок я был к тому, чтобы убить тебя, получив известие о смерти Киннет.

Симина вытянулась и замерла — прямо как Декарта. Но приказа не исполнила — еще бы она повиновалась.

— Право убить Киннет принадлежало лишь вам, дедушка. Но я к ее смерти не имею отношения. Ни она, ни ее дочка-дворняжка меня никогда не интересовали. Я даже в толк не возьму, почему она выбрана жертвой для сегодняшней церемонии.

— Я хотел узнать, Арамери она или нет, — очень тихо ответил Декарта.

И посмотрел на меня. Сердце успело стукнуть три раза, пока я наконец догадалась, что он имеет в виду. И кровь отхлынула от лица.

— Ты думал, что это я ее убила, — прошептала я. — Всеотец, ты и впрямь в это верил…

— Убивать тех, кто дорог нашему сердцу, — древняя традиция нашей семьи, — холодно отозвался Декарта.

*

За нами небо на востоке стало светлым и ярким.

*

Я шипела и плевалась. Мной владела такая свирепая ярость, что не получалось и трех слов выговорить — а когда получилось, я заговорила на даррском. И только потом поняла, что Декарту мои несвязные проклятия скорее смутили, чем обидели.

— Никакая я не Арамери! — рявкнула я, сжимая кулаки. — Вы пожираете ваших же детей, вы жиреете на чужом страдании — как чудища из старой сказки! Я никогда не буду одной из вас — разве что по крови, и я бы избавилась от нее, будь моя воля!

— Возможно, ты и вправду не одна из нас, — отозвался Декарта. — И теперь я вижу, что ты невиновна. Убив тебя, я лишь уничтожу все, что от нее осталось в этом мире. И в глубине души я жалею об этом. Но не буду врать, внучка, — твоя смерть обрадует меня. Потому что ты забрала ее у меня. Она уехала из Неба, чтобы быть с твоим отцом и родить тебя.

— А ты никогда не думал, почему она так поступила?

Я обвела рукой стеклянную комнату, в которой собрались родственники и боги ради того, чтобы увидеть мою смерть.

— Ты убил ее мать. Интересно, что ты себе думал — что она… смирится с этим?

И в первый раз за все время я увидела в глазах Декарты проблеск человечности. Он печально улыбался, и в этой улыбке сквозила горечь:

— Да, я так думал. Глупо с моей стороны?

Я невольно улыбнулась — так же, как он.

— Да, дедушка. Очень глупо.

И тут Вирейн дотронулся до плеча Декарты. Над восточным горизонтом показалось золото — яркое и предостерегающее. Занималось утро. Время исповедей и признаний подходило к концу.

Декарта кивнул, потом долго смотрел на меня. Затем очень тихо сказал:

— Прости.

Одно извинение — за все проступки.

— Нам пора начинать.

*

И даже тогда я не знала, чему верить. Я не указала на Вирейна как на убийцу матери. Для этого еще оставалось время. Я могла бы попросить Декарту разобраться с ним до того, как завершится ритуал, — чтобы почтить память Киннет. Я не знаю, почему я… Нет. Я знаю. Я думаю, что в тот миг месть и семейные тайны перестали для меня значить что бы то ни было. Какая разница, из-за чего умерла мать? Она не воскреснет, если я узнаю. Какой мне прок от того, что ее убийца будет наказан? Я тоже не воскресну. Моя смерть и ее смерть так и останутся просто смертью. Бессмысленной смертью.

Не бывает просто смерти, дитя. В смерти всегда есть смысл. Ты скоро поймешь это.

*

Вирейн медленно двинулся в обход комнаты. Он поднял руки, запрокинул лицо и — не замедляя шага — заговорил:

— Отец неба и земли под ним, владыка творения, услышь слуг, снискавших Твое благоволение. Мы умоляем Тебя — направь нас через хаос перехода власти.

Он остановился перед Реладом — в сероватом свете утра его лицо стало совсем восковым. Я не видела, что сделал Вирейн, но вдруг сигила Релада ярко вспыхнула белым светом, как крошечное солнце. Он не сморщился и не показал, больно ли ему, хотя полыхающий огонек на лбу подчеркнул его бледность. Кивнув сам себе, Вирейн пошел дальше и оказался у меня за спиной. Я обернулась, чтобы не терять его из виду — почему-то мне становилось не по себе, когда он пропадал из поля зрения.

— Мы просим — помоги нам подчинить врагов Твоих…

Нахадот отвернулся от поднимающегося над горизонтом солнца. Черная аура начала испаряться — прямо как в ночь, когда Симина пытала его. Вирейн дотронулся до лба Нахадота. Из ниоткуда на нем появилась сигила — тоже белая, яркая, и Нахадот зашипел, словно знак добавил ему страдания. Но аура прекратила истекать черным, и когда он, тяжело дыша, поднял голову, утренний свет более не беспокоил его. Вирейн двинулся дальше.

— Мы просим Тебя благословить избранных Твоих, — проговорил он и дотронулся до лба Симины.

Она улыбнулась, когда сигила вспыхнула, и яркий белый свет высветил ее строгие черты, добавив им хищности.

А потом Вирейн подошел и встал прямо передо мной. Нас разделял только постамент. Когда он прошел мимо, я снова посмотрела на Камень Земли. Вот уж не думала, что столь могучий предмет будет выглядеть так обыденно.

Комок непонятно чего вздрогнул. И на мгновение показался прекрасный, совершенный серебряный росток — а потом растаял, оставив лишь бесформенную черную луковицу.

Если бы Вирейн посмотрел на меня в тот миг, все было бы потеряно. Я поняла, что произошло, и осознала опасность ситуации — озарение пронзило ледяной стрелой сердце, и это отразилось на моем лице. Камень походил на Нахадота, на всех богов, прикованных к этой земле: его подлинный облик скрывался под накладной личиной. Личина придавала ему обыденный, не привлекающий внимания вид. Но для тех, кто смотрел на него и ждал большего — особенно тех, кто знал о его подлинной природе, — он становился чем-то большим. И принимал облик, отражающий их знания и ожидания.

Меня приговорили к смерти, и Камень станет клинком палача. Я должна была увидеть в нем нечто угрожающее, ужасное. Но я разглядела в нем красоту и обещание блага — и любой Арамери сразу бы понял, что я замышляю нечто большее, чем просто умереть.

К счастью, Вирейн не смотрел в мою сторону. Он развернулся к восточному небу, а с ним и все присутствующие. Я переводила взгляд с лица на лицо и видела гордыню, тревогу, ожидание, горечь. Потом я посмотрела на Нахадота — он, так же как и я, не смотрел в небо. Он встретился со мной взглядом и не отвел глаз. Возможно, поэтому нас одних не затронуло свершившееся: солнце встало над горизонтом и весь мир содрогнулся от влившейся в него мощи, подобно закачавшемуся на стене зеркалу.

*

С мгновения, как солнце опускается за горизонт и исчезает для смертного зрения, до мгновения, когда гаснет последний свет, настает время сумерек.

С мгновения, когда солнце покажется над горизонтом, до мига, когда оно уже не касается земли, настает время рассвета.

*

Я изумленно огляделась — и затаила дыхание. На моих глазах Камень… расцвел.

Это единственное слово, которое мне пришло в голову, потому что только оно подходило увиденному. Уродливое сморщенное семечко задрожало и раскрылось, распускаясь слой за слоем и освобождая свет. Но то был не яркий белый свет Итемпаса, и не дрожащий несвет Нахадота. То был странный свет, который я видела в ублиетте, серый, неприятный, высасывающий цвет из ближайших предметов. Сейчас Камень не имел формы — он не походил даже на серебряную абрикосовую косточку. Перед мной возникла звезда — сияющая, но тем не менее бессильная.

Но все же я ощутила ее подлинную мощь — она волнами шла через меня, и по спине бежали мурашки. Я непроизвольно отступила на шаг — теперь я понимала, почему Теврил предостерегал слуг и просил их держаться подальше. В этой мощи не было ничего благотворного. Да, я смотрела на то, что осталось от Богини Жизни. Но она была мертва. А Камень — ее отвратительные останки.

— Внучка! Назови того, кто, по твоему выбору, станет главой семьи! — сказал Декарта.

Я отвернулась от Камня, но его сияние все равно обжигало мне щеку. В глазах на долю секунды все поплыло. Я почувствовала слабость. Эта штука меня убивала — а ведь я еще до нее не дотронулась!

— Р-релад, — выговорила я. — Я выбираю Релада.

— Что?! — В голосе Симины звенела ярость — о да, кузина удивилась, очень удивилась. — Ты что такое только что сказала, подлая дворняга?!

За мной кто-то пошевелился. Вирейн. Он обошел постамент и встал у меня за спиной. Он поддерживал меня, когда отказывали ноги и я начинала терять сознание. Пребывание в средоточии мощи Камня давалось нелегко. Я попыталась тверже держаться на ногах. Тут Вирейн немного подвинулся, я обернулась и увидела Курруэ. Она стояла с мрачным, решительным лицом.

Я думала, что знаю почему.

*

Солнце, как обычно, быстро поднималось. Огромный диск наполовину показался из-за горизонта. Скоро рассвет сменит день.

*

Декарта кивнул — вопли Симины его вовсе не трогали.

— Что ж, бери Камень, — приказал он. — Делай свой выбор не на словах, а на деле.

Мой выбор. Я протянула дрожащую руку к Камню. Как это случится? Умирать — это больно? Мой выбор.

— Давай же, — прошептал Релад.

Он наклонился вперед и весь дрожал от напряжения.

— Давай, давай, давай!..

— Нет! — снова завизжала Симина.

Краем глаза я увидела, как она в отчаянии бросается ко мне.

— Прости, — прошептал Вирейн.

И вдруг все замерло.

Я сморгнула — что случилось?.. Что это со мной?.. Из лифа отвратительного платья торчало нечто странное. Что это? Это же кончик клинка! Он показался из моего тела с правой стороны, над самой грудью. Ткань вокруг меняла цвет, становясь из серой странно-черной и мокрой.

Кровь, поняла я. Свет Камня даже ее лишил цвета.

Рука налилась свинцом. Что я должна сделать? Не помню. Я устала. Очень устала. Мне нужно прилечь.

И я легла на пол.

И умерла.

28

СУМЕРКИ И РАССВЕТ


Теперь я помню, кто я.

Я удержала себя в себе, и я не отпущу от себя это знание.

Внутри себя я несу истину, прошлое и будущее. Они нераздельны.

Я доведу это до конца.

*

В стеклянной комнате события сменяют друг друга. Я плыву меж их участников — они меня не видят, а я вижу все.

Мое тело падает на пол. Оно неподвижно, вокруг растекается лужа крови. Декарта смотрит и смотрит на него, что он видит? Наверное, еще одну мертвую женщину. Релад и Симина принимаются орать на Вирейна, их лица искажает лютый гнев. Я не слышу, что они кричат. Вирейн смотрит вниз, на мертвую меня, странно пустыми глазами, а потом тоже что-то выкрикивает — и Энефадэ застывают на месте. Сиэя трясет, мускулы ходят ходуном под кошачьей шкурой. Чжаккарн тоже дрожит — огромные кулаки сжаты, она в ярости. Они пытаются сдвинуться с места, я это вижу. А вот Курруэ стоит спокойно, прямая, неподвижная и… смирившаяся. Ее окутывает тень печали, словно еще одна пара крыльев, но остальные не видят этого.

Нахадот — ах, Нахадот… Он смотрит на меня — сначала неверяще, потом с нарастающей болью. На ту меня, что истекает кровью на полу, а не на ту, что смотрит на него. Могу я быть ими обеими? Хм, интересно было бы узнать, но сейчас не до этого. Да уже и неважно…

А важно вот что: в глазах Нахадота застыла подлинная боль. И вовсе не потому, что он только что упустил шанс добыть себе свободу. Однако к боли примешивается еще что-то — ах вот оно что. Он тоже видит другую мертвую женщину. Оплакивал бы он меня так, если бы во мне не жила душа его сестры?

Нет, нельзя даже задаваться таким вопросом. Это очень мелочно.

Вирейн наклоняется и выдирает из моего тела кинжал. Из раны выплескивается свежая кровь, но ее немного. Сердце уже не бьется. Я упала на бок и свернулась, словно бы во сне. Но я не бог. Я не проснусь.

— Вирейн!

Кто это? Декарта.

— Объяснись.

Вирейн распрямляется и смотрит на небо. Солнце уже на три четверти показалось над горизонтом. На лице у Вирейна странное выражение — страх? А потом оно изглаживается, он смотрит на окровавленный кинжал в своих руках — и роняет его. Клинок клацает по полу, звук отдается далеким эхом, но мое зрение приближается к руке Вирейна. На ней кровь. Моя кровь. Окровавленные пальцы дрожат — но не сильно.

— Так было нужно, — говорит он — тихо-тихо.

А потом берет себя в руки и объявляет:

— Она была оружием, милорд. Месть, подготовленная леди Киннет, вступившей в заговор с Энефадэ. Сейчас нет времени все объяснять, будет достаточно лишь сказать, что если бы она дотронулась до Камня и исполнила свое желание, пострадал бы весь мир.

Сиэй сумел выпрямиться, возможно, потому что оставил попытки убить Вирейна. В кошачьем облике голос у него ниже. Он рычит:

— А ты откуда знаешь?

— Я ему сказала.

Курруэ.

Остальные неверяще смотрят на нее. Но она — богиня. Даже предав, она сохраняет лицо.

— Вы забылись, — жестко отвечает она, меряя каждого из Энефадэ тяжелым взглядом. — Мы слишком долго были отданы на милость этих существ. В прошлые времена мы бы не пали так низко. Как можно было довериться смертной? К тому же смертной из рода той, что предала нас.

Она глядит на мой труп и видит Шахар Арамери. Я тащу на себе ношу судьбы стольких мертвых женщин…

— Нет, такое не по мне. Лучше умереть, чем умолять ее дать мне свободу. И лучше убить ее — и ее смертью выкупить милость Итемпаса.

Она произносит эти слова, и в зале настает мертвая тишина. Не потрясенная. Эта тишина наполнена ненавистью.

Сиэй срывается первым — он тихо, горько смеется:

— Вот оно что. Это ты убила Киннет!

И все люди, присутствующие в комнате, начинают изумленно переглядываться. Все, кроме Вирейна. Декарта выронил трость — его искореженные старостью руки сжались в кулаки. Он что-то говорит. Я не слышу что.

Курруэ не обращает внимания на его слова — и наклоняется к Сиэю.

— Это был единственный верный путь к цели. Девушка должна была умереть — здесь, на рассвете.

Она указывает на Камень:

— Душа останется рядом с телом. И с минуты на минуту здесь появится Итемпас и заберет и уничтожит ее — наконец-то.

— Вместе с ней он уничтожит и наши надежды, — говорит Чжаккарн.

На ее скулах играют желваки.

Курруэ вздыхает:

— Наша мать мертва, сестрица. Итемпас победил. Мне это совсем не нравится, но пора уже смириться с этим. Что бы произошло, если бы мы сумели освободиться? Как ты думаешь? Нас всего четверо, а против нас — сам Блистательный Господин и десятки наших братьев и сестер. И еще и Камень, как ты верно понимаешь. Ради нас его никто не возьмет в руку, а у Итемпаса есть его ручные Арамери. Мы бы снова стали рабами. Или чем-то похуже. Нет.

И тут она разворачивается и зло смотрит на Нахадота. Как же я не узнала этот взгляд? Она же всегда так на него смотрела… Она глядит на Нахадота так, как моя мать, наверное, смотрела на Декарту. С горечью и презрением. Я могла бы заметить — и предостеречь остальных.

— Можешь ненавидеть меня за это, Наха. Но помни: если бы ты не носился со своей дурацкой гордостью и дал Итемпасу то, что он хочет, мы бы здесь не стояли. А теперь я отдам ему то, что он хочет, и он пообещал освободить меня за это.

Нахадот говорит очень тихо:

— Ты глупа, Курруэ, если думаешь, что Итемпасу нужно то, что собираешься дать ты. Ему нужна моя капитуляция — и более ничего.

И он поднимает взгляд. Я смотрю не глазами плоти, я во сне, это видение — но меня продирает дрожь. Глаза Нахадота — черное на черном. Кожа вокруг пошла трещинами, как у готовой расколоться фарфоровой маски. Сквозь трещины блестит нечто — не плоть и не кровь, а невозможно черное сияние, бьющееся в такт сердцу. А когда он улыбается, зубов не видно.

— Правда ведь… братец? — В голосе звучит эхо — словно оно гуляет в пустом зале.

И он смотрит на Вирейна.

Силуэт Вирейна вырисовывается на фоне рассветного солнца. Он оборачивается к Нахадоту, но смотрит в глаза мне. Мне, парящей в воздухе, наблюдающей мне. Вирейн улыбается. В улыбке сквозят печаль и страх, и из всех присутствующих лишь я вижу их и понимаю. Я знаю все — хотя и не понимаю как.

И тут, за миг до того, как нижний край солнечного диска отрывается от горизонта, я понимаю, что увидела в Вирейне. Две души. У Итемпаса, так же как у его брата и сестры, есть вторая личность.

Вирейн закидывает голову и истошно кричит, и из его горла фонтаном рвоты выливается жгучий белый свет. Он мгновенно затопляет комнату, и я слепну. Наверное, люди в городе внизу и в окрестностях видят эту вспышку — и гадают, что это. Наверное, они думают, что солнце спустилось на землю, и они правы.

В яростном сиянии я слышу согласный вопль Арамери — лишь Декарта молчит. Он это уже видел. А когда свет затухает, я смотрю в лицо Итемпасу, Блистательному Господину Небес.

Его портрет в библиотеке оказался на диво точным — хотя я вижу и важные отличия. Черты лица его совершенны — и даже совершеннее, чем на гравюре, — какая симметрия, какое идеальное расположение линий. В золотых глазах горит полуденное солнце. Волосы, как и у Вирейна, белые, но короткие и кудрявые — даже кудрявее, чем у меня. А кожа — смуглее, она матово-гладкая и безупречная. Надо же! Хотя, с другой стороны, чему я удивляюсь. Амнийцам такое, конечно, поперек горла. И я с первого взгляда понимаю, почему Наха влюблен в него.

В глазах Итемпаса — любовь, ответная любовь. Он обходит мое тело и расползающуюся из-под него лужу застывающей крови.

— Нахадот, — произносит он, улыбаясь и протягивая руки.

Даже в нынешнем бестелесном состоянии я дрожу от возбуждения — какие дивные переливы, какой чарующий голос! Итемпас пришел, чтобы соблазнить бога соблазнения, и пришел во всеоружии…

С Нахадота вдруг спадают оковы, и он поднимается на ноги. Но не спешит броситься в раскрытые объятия. Он проходит мимо Итемпаса — к лежащему телу. Труп с одного бока безобразно вымок в крови, но Нахадот опускается на колени и берет меня на руки. И прижимает к себе, бережно придерживая бессильно свесившуюся голову. По лицу его ничего невозможно прочесть. Он просто смотрит на меня.

Если он хотел оскорбить брата, у него прекрасно получилось. Итемпас медленно опускает руки, улыбка исчезает с его губ.

— Всеотец. — Декарта осторожно — трость упала на пол — кланяется, не теряя при этом достоинства. — Твое присутствие — честь для нас.

С разных сторон комнаты ползут шепотки: Релад и Симина приветствуют своего бога. Мне на них плевать. Я исключила их из поля зрения.

Мне кажется, что Итемпас им не ответит. Но он говорит, не отводя взгляда от спины Нахадота:

— Ты так и не передал сигилу, Декарта. Позови слугу — и мы завершим ритуал.

— Непременно, Отец. Но…

Итемпас смотрит на Декарту, и тот осекается под этим испепеляющим взором. Что ж, его можно понять. Однако Декарта — Арамери, и никакому богу не запугать его.

— Вирейн, — говорит он. — Ты был… его… частью…

Итемпас бесстрастно и молча глядит на собеседника, тот сбивается и смущенно замолкает. А потом бог говорит:

— С тех самых пор, как твоя дочь покинула Небо.

Декарта оглядывается на Курруэ:

— Ты знала?

Та с царственным величием наклоняет голову.

— Поначалу нет. Но однажды Вирейн пришел ко мне и открыл, что мое заточение в земном аду не вечно. Он открыл мне путь к спасению. Наш отец простит своих детей, если те докажут свою верность.

class="book">И она глядит на Итемпаса, и маска величия дает трещину — она тревожится, очень тревожится. Она знает, что Всеотец в любой момент может взять свое слово обратно.

— Но даже тогда я не была уверена — хотя и заподозрила что-то. Тогда-то я и решилась сделать то, что сделала.

— Но… это значит…

Декарта замолкает, и лицо его поочередно отражает озарение, гнев и безнадежную покорность. Мне внятен ход его мыслей: Блистательный Итемпас устроил убийство Киннет. Дед закрывает глаза — возможно, в глубине души он оплакивает смерть своей веры.

— Почему?

— Сердце Вирейна было разбито.

Интересно, Всеотец замечает, что не отрывает глаз от Нахадота? Понимает ли, что можно прочитать в этом взгляде?

— Он хотел вернуть Киннет и предложил мне все, что я захочу, — в обмен на помощь в достижении цели. Я принял его плоть как плату за услугу.

— Как предсказуемо…

Мое внимание обращается ко мне, лежащей в объятиях Нахадота. Нахадот произносит над моим телом:

— Ты его использовал.

— Если бы я мог дать ему то, что он просил, то да, я использовал бы его, — отвечает Итемпас и совершенно по-человечески пожимает плечами. — Однако Энефа наделила этих существ свободой воли. Даже мы не можем заставить их свернуть с выбранного пути. Вирейн сам виноват — зачем просил?

Губы Нахадота кривит презрительная улыбка:

— Нет, Темпа. Я говорю о другом, и ты меня прекрасно понимаешь.

Поскольку я более не жива, а моя мысль не скованна телесно, я вдруг все понимаю. Энефа мертва. Да, какая-то часть ее души и плоти не исчезла, но Камень — лишь бледная тень того, чем она когда-то была. А вот Вирейн принял в себя сущность живого бога. Я вздрагиваю, отчетливо сознавая: когда Итемпас явил себя в этом зале, Вирейн умер. Знал ли он, что к этому идет? Теперь понятно, почему он вел себя так странно…

Но до этого Итемпас мог подглядывать в щелочку за Нахадотом — как заправский вуайерист, одетый в чужую плоть и чужой разум. Он отдавал ему приказы — и наслаждался абсолютной покорностью. Он мог делать вид, что исполняет волю Декарты, и устраивать так, чтобы Нахадоту приходилось несладко. А Наха ничего, совсем ничего не подозревал.

Итемпас не меняется в лице, но что-то такое в его облике подсказывает, что он в ярости. Золотые глаза вспыхивают новым оттенком жидкого огня.

— Ах, Наха, любишь же ты устроить трагедию на пустом месте…

Он подходит поближе — и оказывается настолько близко, что окружающее его белое сияние вклинивается в черную, дымящуюся тень вокруг Нахадота. Там, где мощь одного сталкивается с мощью другого, исчезают и свет, и тьма, и не остается ничего.

— Ты так вцепился в этот кусок мяса… — брезгливо говорит Итемпас. — Можно подумать, она что-то значит для тебя.

— Она значила для меня очень многое.

— Да-да-да. Конечно. Она была сосудом. Я знаю. Но она отслужила свое. И она своей жизнью выкупила твою свободу. Ну как, соизволишь забрать награду?

Медленно-медленно Нахадот опускает мое тело на пол. Я чувствую, как закипает в нем гнев, но никто вокруг ничего не замечает. И даже Итемпас выглядит удивленным, когда Нахадот сжимает кулаки и со всей силы ударяет ими в пол. Вверх взлетают два фонтанчика кровавых брызг — это моя кровь. Пол идет зловещими трещинами, и некоторые рассекают даже стеклянные стены — к счастью, они лишь покрываются паутинкой, а не раскалываются.

Пол и стекла устояли, а вот постамент в центре зала — нет. Он разваливается, и Камень падает — какое кощунство! — и катится по полу, осыпая всех блестящими белыми хлопьями.

— Больше, — выдыхает Нахадот.

Его кожа тоже идет трещинами, и они все расширяются — его сущность рвется из тюрьмы тела. А когда он поднимается и поворачивается, с пальцев течет что-то очень темное — и это не кровь. Плащ за плечами бьется как тысяча маленьких смерчей.

— Она… была… больше, чем!..

Ему трудно подбирать слова — и немудрено, он прожил несчетные века, прежде чем разумные существа освоили язык. Возможно, он инстинктивно пытается обойтись без языка в важные моменты. Ему проще выплеснуть ярость в крике.

— Больше, чем сосуд! Она была моя последняя надежда! Моя! И твоя!

Курруэ — мое внимание скользнуло к ней против воли — делает шаг вперед и раскрывает рот, чтобы возразить. Чжаккарн хватает ее за руку — не смей, мол. Мудрое решение. Нахадот безумен, он сошел с ума.

Итемпас, кстати, тоже — он молча смотрит, как беснуется Нахадот. Глаза горят вожделением — да, это ни с чем нельзя спутать, он сгорает от страсти — хотя и готов в любой момент отразить атаку. Но как же иначе: несчетные эоны они сражались друг с другом, а затем дикое неистовство уступило иной жажде. А может, Итемпас слишком долгое время был лишен любви Нахадота и теперь готов принять от него взамен все, что угодно, — даже ненависть.

— Наха, — нежно произносит он. — Посмотри на себя. Все это — ради какой-то смертной?

И он вздыхает, осуждающе качая головой:

— Я отправил тебя сюда в надежде, что среди пакостных творений нашей сестры ты осознаешь, что ходил путями неправильными. Но теперь я вижу, что ты просто привык к плену.

И он выступает вперед и делает то, что все присутствующие в зале сочли бы приглашением к самоубийству. Он дотрагивается до Нахадота. Очень быстро проводит пальцами по треснувшему фарфору Нахадотова лица. В этом жесте столько скрытой тоски, что у меня щемит сердце.

Но какая теперь разница? Итемпас убил Энефу, убил своих собственных детей, убил меня. Он убил что-то и в самом Нахадоте. Неужели он этого не видит?

Возможно, видит, потому что лицо суровеет, и он убирает руку.

— Что ж, ничего не поделаешь, — холодно говорит он. — Мне наскучила эта возня. Энефа сотворила мерзость, Нахадот. Она осквернила прекрасную, совершенную вселенную, которую мы с тобой создали. Я сохранял Камень, потому что мне она была все же небезразлична — что бы ты ни думал по этому поводу — и потому что не оставлял надежду переубедить тебя.

Он замолкает и окидывает взглядом мой труп. Камень лежит в луже крови, на расстоянии ладони от моего плеча. Нахадот положил меня на пол очень осторожно, однако голова все равно завалилась на сторону. Рука согнута и поднята, словно в последней попытке взять Камень. Воистину, это ирония судьбы: смертная женщина погибла при попытке овладеть силой богини. Смертная женщина — и любовница бога.

Наверное, Итемпас с удовольствием отправит меня в особо жуткую преисподнюю.

— Настало время нашей сестре умереть окончательно, — говорит Итемпас.

Я не могу понять, смотрит он на Камень или на меня.

— И пусть принесенная ею зараза исчезнет вместе с ней — тогда мы вернемся к прежней жизни. Разве ты не тосковал по тем дням?

Декарта настораживается. Он единственный из трех присутствующих здесь смертных понимает, что Итемпас имеет в виду.

— Я все равно буду ненавидеть тебя, Темпа, — выдыхает Нахадот. — Даже если во всей вселенной останемся только мы с тобой.

И он в мгновение ока оборачивается ревущим черным вихрем и бросается в атаку, а Итемпас вспыхивает режущим глаза белым пламенем. Они схлестываются с таким грохотом, что стекла церемониального зала разлетаются вдребезги. Смертные вопят, их голоса тонут в вое холодного разреженного ветра. Все падают на пол, а Итемпас с Нахадотом вылетают наружу и уносятся ввысь. Но тут мое внимание обращается к Симине! Она смотрит на кинжал, которым меня убили, кинжал Вирейна, — он лежит не так далеко от нее. Релад валяется на полу, оглушенный, среди осколков стекла и обломков разбившегося постамента. Симина хищно прищуривается.

Сиэй взревывает, в его свирепом кличе бьется эхо Нахадотова вопля. Чжаккарн поворачивается к Курруэ, и в руке у нее возникает дротик.

А в центре — всеми позабытые, никому не нужные — лежат мое тело и Камень.

*

Ну вот мы и снова встретились.

Да.

Ты хоть поняла, что сейчас произошло?

Я умерла.

Да. Рядом с Камнем. А в Камне заключена моя сила. Все, что от нее осталось.

Вот почему я все еще здесь? И вижу, что происходит?

Да. Камень убивает живых. А ты мертва.

Так значит… я могу ожить? Как удивительно… И как удачно, что Вирейн меня убил.

Я предпочитаю думать, что это судьба.

Так что же нам делать?

Твое тело должно измениться. Оно более не сможет носить в себе две души, ибо этой способностью обладают только смертные. Я создала вас такими и одарила качествами, которых у нас самих нет, но я и думать не думала, что вы окажетесь такими сильными. Ты настолько сильна, что сумела одержать надо мной верх, несмотря на все мои старания. Достаточно сильна, чтобы занять мое место.

Что? Нет, ни за что. Не хочу я становиться тобой! Ты — это ты. А я — это я! Я на это немало сил положила!

И победила. Но моя сущность, то, чем я являюсь, необходима этому миру — иначе он погибнет. И если я не способна вернуть миру свою сущность, это должна сделать ты.

Но…

Я ни о чем не жалею, дочка. Младшая сестра. Достойная наследница. И ты не жалей. Я лишь хочу…

Я знаю.

Правда знаешь?

Да. Они ослеплены гордыней, но под ней все равно теплится любовь. Трое должны снова воссоединиться. Я сумею это сделать.

Спасибо.

Спасибо тебе. Прощай.

*

У меня есть целая вечность на размышления. Я мертва. У меня сколько хочешь времени. На все.

Но я никогда не отличалась терпением.

*

Внутри и вокруг стеклянной комнаты, в которой больше нет стекла и которая, наверное, уже не может называться комнатой, кипит битва.

Итемпас и Нахадот сражаются в небесах, которые некогда мирно делили. И стали они подобны пылинкам в вышине, темным потекам на рассветном своде, будто ночное небо смешалось с утренним и растеклось слоями. Темноту пронзает яростный раскаленный луч белого света, он словно тысяча солнц, и мрак разлетается осколками. Бессмысленный бой. Ведь сейчас день. Нахадот должен был бы уже крепко спать внутри смертного тела, если бы не воля Итемпаса — тот временно выпустил его из тюрьмы. И как выпустил — так и заточит обратно, в любой момент. Наверное, он просто наслаждается битвой.

Симина завладела кинжалом Вирейна. И набросилась на Релада, желая выпустить ему кишки. Он сильнее, но она вооружена — и готова на все ради власти. Релад в ужасе, наверное, он всю жизнь боялся, что все этим и закончится.

Сиэй, Чжаккарн и Курруэ кружат в смертельном танце финтов и уверток. Посверкивает оружие, взблескивают когти. У Курруэ в руках пара бронзовых мечей. Однако исход этого боя тоже предрешен: Чжаккарн — воплощение битвы, а Сиэй безжалостен, как может быть безжалостен только ребенок. Но Курруэ хитра, и ее поманили вожделенной свободой. Она намерена дорого продать свою жизнь.

А Декарта идет к моему телу. Останавливается и с трудом опускается на колени. Оскальзывается в крови и едва не падает на меня, лицо искажается гримасой боли. А затем становится строгим и суровым. Он поднимает глаза к небу — там сражается его бог. Потом он смотрит на Камень. Вот он, источник силы клана Арамери — и материальное воплощение их долга перед миром. Возможно, он полагает, что, исполнив долг, он напомнит Итемпасу о ценности человеческой жизни. Возможно, в нем еще теплится искорка веры. Возможно, он так поступает просто потому, что сорок лет назад убил свою жену — и все ради того, чтобы доказать преданность. Поступить сейчас иначе — значит признать, что ее смерть была напрасной.

Он тянется к Камню.

Но тот исчез.

Только что лежал здесь, в луже моей крови, — и исчез. Декарта хмурится и растерянно оглядывается. Рана в моей груди — он видит ее через прорванную ткань лифа — затягивается на глазах. Края смыкаются — и вот уже ничего не напоминает о сквозном ранении. Но прежде чем кожа срастется, Декарта замечает отсвет серого света. Внутри меня.

И тогда меня тянет вперед и вниз…

Да. Довольно с меня болтаться в бестелесном виде. Время оживать, Йейнэ.

*

Я открыла глаза и села.

За моей спиной Декарта удивленно ахнул. Остальные не замечают, как я поднимаюсь на ноги.

— Ч-что, во имя всех богов, з-здесь…

Он открывает и закрывает рот. Он изумленно таращится.

— Не всех богов, — жестко отвечаю я.

А поскольку я — это все же я, я наклоняюсь к самому его лицу и отчетливо выговариваю:

— Только меня.

И тогда я прикрыла глаза и дотронулась до груди. Там ничего не бьется — сердце пробито и умерло. Но там что-то есть. Что-то, дающее жизнь телу. Я это чувствую. Камень. Средоточие жизни, родившееся из смерти, исполненное колоссальной силы. Семя.

— Расти, — шепчу я.

29

ТРОЕ


Всякое рождение сопровождается болью.

И я тоже родилась через боль.

Наверное, я закричала. Думаю, в тот миг случилось многое. Небо закружилось, и в голове смутной чередой замелькали образы дня и ночи и снова дня — и все это за один миг. И если это правда, то кружилось очевидно не небо. И мне показалось, что где-то во вселенной несчетное количество новых видов явили свое существование — на миллионах планет. Но я уверена, что из глаз у меня брызнули слезы. И там, где они упали, пол покрыли мох и лишайники.

Правда, я все равно не уверена во всем до конца. Где-то далеко-далеко, в измерениях, которые недоступны для смертных слов, я тоже менялась. И сознавала эти изменения — в полной мере.

Но когда все завершилось, я открыла глаза и увидела новые цвета.

Комната расцвела ими. Переливающийся перламутр стен Неба. Высверки золота на осколках стекла на полу. А в небе — голубой, но не прежний бледно-голубой, а насыщенный бирюзовый — я неимоверно удивилась оттенку этой лазури. Никогда, никогда — за всю жизнь — я не видела ничего подобного.

А потом я вдохнула запах. Тело изменилось, стало чем-то иным — и превратилось из тела в телесную оболочку, правда, все еще человеческую по форме. Да и чувства у меня оставались вполне человеческими. Но что-то стало другим, это точно. И когда я вдохнула, я почувствовала бодрящий, резкий аромат разреженного воздуха, к которому примешивался металлический вкус крови, пропитавшей одежду. Я дотронулась до нее и лизнула пальцы. Соленый, металлический, горько-кислый вкус. Конечно, я же в последние дни была очень несчастна.

Новые цвета. Новые запахи. Я ранее и думать не думала, каково жить во вселенной, которая утратила третью часть себя. Война богов стоила нам гораздо больше, чем просто жизни.

Все, больше никаких войн, поклялась я.

Неразбериха вокруг прекратилась. Я не хотела передвигать ноги и даже думать, но чувство ответственности настоятельно требовало, чтобы я вышла из задумчивости и что-нибудь уже сделала. В конце концов я вздохнула и огляделась.

Слева от меня стояли три сияющих существа. Они были сильными — сильнее, чем остальные, — и обладали текучим обликом. Их сущность походила на мою. Они таращились на меня, раскрыв рты, оружие замерло в руках — и когтях. И тут один перетек в другой облик — облик ребенка — и выступил вперед. Глаза его округлились:

— М-мама?..

Нет, это не мое имя. Я бы просто отвернулась от него — какие, мол, глупости, но подумала: а вдруг он обидится? Мне почему-то очень не хотелось его обижать — я сама не знала почему.

Поэтому я просто ответила:

— Нет.

И неожиданно для себя протянула руку и погладила его по голове. Он еще шире раскрыл глаза и вдруг разразился слезами. И отшатнулся, прикрывая лицо ладонями. Я не знала, что значит такое поведение, и потому повернулась к другим.

Справа я видела троих — точнее, двух живых и одного умирающего. Они тоже сияли, но их свет прятался в их телах — слабых и грубых. И конечных. Умирающий испустил дух на моих глазах — слишком много органов было повреждено, и жизнь не удержалась в нем. Я почувствовала, что они не зря смертны, хотя и оплакивала скоротечность их жизни.

— Что это еще такое? — зло спросила одна из них.

Самая молодая, женщина. На ее платье и на руках застывали капли крови ее брата.

Другой смертный — старый и близящийся к кончине — только покачал головой, не отрывая от меня взгляда.

И тут вдруг еще два существа возникли передо мной, и у меня перехватило дыхание. Они были так прекрасны! И оболочки, которые они надели, чтобы взаимодействовать на этом плане реальности, не уступали им в красоте. Они были частью меня, мы были с ними одной крови — и в то же время весьма различались. Я родилась, чтобы быть с ними, чтобы стать мостом между ними и помочь им исполнить свое предназначение. И вот теперь я стояла рядом с ними — и мне хотелось закинуть голову и запеть от радости.

Но что-то в них было не так. Тот, кто ощущался как свет, и покой, и постоянство, — он был цельным, и он внушал восхищение. Но в нем я видела какой-то надлом. Я присмотрелась и разглядела жуткое, страшное одиночество, которое пожирало его сердце подобно червю в яблоке. Это и отрезвило, и смягчило меня, ибо я знала, что такое одиночество.

Та же порча разъедала изнутри второе существо — то, чья природа притягивала все темное и необузданное. Но с ним сделали что-то еще. Что-то ужасное. Его душу сокрушили и растоптали, заковали в режущие оковы — и втиснули в слишком тесный сосуд. Какую боль он испытывал — непрекращающуюся… Он припал на одно колено и смотрел на меня пустыми глазами. На лицо свешивались мокрые от пота волосы, и даже собственное загнанное дыхание причиняло ему страдание.

Мерзость! Какая мерзость! И тут я присмотрелась и увидела, что цепи, обвивавшие его душу, вели ко мне! Мерзость вдвойне! Ко мне же тянулись три других поводка, и один обвивал шею существа, назвавшего меня мамой.

С отвращением я оторвала цепи от своей груди и приказала им рассыпаться в прах.

Три существа слева от меня со всхлипом втянули воздух и перегнулись в поясе — в них ворвалась вернувшаяся к ним сила. А с темным существом и вовсе происходило что-то невообразимое! Сначала он застыл — только глаза округлились. Цепи распались и отвалились.

И тогда он запрокинул голову и пронзительно закричал, и все творение содрогнулось. На этом плане реальности его крик отозвался одним, но чудовищным по мощи толчком и землетрясением. И все краски исчезли из этого мира, и его заполонила тьма столь глубокая, что слабые духом обезумели бы от страха, если бы тьма продлилась долее, чем один удар сердца. Но она исчезла даже быстрее, и на ее месте воцарилось нечто новое.

Равновесие. Я почувствовала его возвращение, словно вправленный вывих. Вселенную создавали Трое. И снова, как в незапамятные времена, Трое вошли в мир и приняли его под свою руку.

И тогда все стихло, и я увидела, что мой темный обрел целостность. Где некогда плескалась беспокойная тень, теперь полыхало небывалое, невозможное сияние черноты, похожее на породивший его Вихрь. А я-то полагала, что он красив в прежнем облике… Ах, сейчас его холодное величие не сковывалось и не затенялось человеческой плотью. В глазах полыхал темно-синий огонь, обещающий тайны равно прекрасные и жуткие. А когда он улыбнулся, весь мир задрожал, и я тоже подпала под его чары.

Но эта улыбка потрясла меня на ином уровне — потому что сквозь меня пробились воспоминания — бледные, словно бы я думала о чем-то полузабытом, но они пытались выплеснуться, они требовали, чтобы их признали истиной, и они мучили меня так, что я пискнула, и затрясла головой, и заколотила руками по воздуху. Они были частью меня, хотя я и понимала, насколько имена эфемерны для таких, как мы. Но эти воспоминания упорно подсказывали имя темного существа — Нахадот.

А имя блистательного — Итемпас.

А мое…

Я нахмурилась, ничего не понимая. Подняла руки к лицу и долго смотрела на них, словно никогда не видела. По правде говоря, так оно и было. Во мне теперь пребывал серый свет, прежде такой ненавистный, но теперь он вернул краски обделенному творению. И сквозь кожу я видела, как эти цвета танцуют в моей крови и моих нервах, они скрыты, но оттого не теряют в силе. Сила — не моя. Но плоть-то моя? Так кто же я?

— Йейнэ, — изумленно прошептал Нахадот.

Я вся задрожала — во мне тоже установилось равновесие. И вдруг я все поняла. Это моя плоть — и сила тоже моя. Я была тем, чем меня сделала жизнь смертной женщины. И тем, чем меня сделала Энефа. Но все это осталось в прошлом. А сейчас я могла быть, кем пожелаю.

— Да, — улыбнулась я ему в ответ. — Это мое имя. Йейнэ.

*

Однако пришло время для других изменений.

Мы с Нахадотом развернулись к Итемпасу. Он смотрел на нас холодными глазами цвета топаза.

— Ну-ну, — процедил он, обращаясь к Нахадоту, хотя вся ненависть в этом золотом взгляде предназначалась мне. — Поздравляю с удачным переворотом. Я-то думал, что достаточно будет убить девчонку. Но нет, ее следовало полностью уничтожить.

— Для этого тебе бы понадобилось больше силы, чем у тебя есть, — отозвалась я.

Он сердито свел брови. Ах, как легко читать в его душе… Интересно, он сам это понимает? Итемпас все еще видит во мне смертную женщину, а смертные для него ничего не значат.

— Ты не Энефа, — презрительно бросил он.

— Нет, я не Энефа, — с улыбкой подтвердила я. — А знаешь, почему душа Энефы так и оставалась здесь все эти годы? Вовсе не из-за Камня.

Чем сильнее он злился, тем мрачнее хмурился. Хм, какое вспыльчивое существо… И что такого Наха в нем увидел? Нет, не буду ревновать. Это опасно. Нельзя, чтобы прошлое повторилось.

— Цикл жизни и смерти берет начало во мне и ко мне возвращается, — проговорила я, дотрагиваясь до груди.

Там что-то — не совсем сердце — часто и ровно билось.

— Даже Энефа не понимала своего могущества. Возможно, ей изначально предстояло умереть, и теперь я — единственная из нас, кто никогда не будет подлинно бессмертной. Но благодаря этому же свойству я никогда не умру. Меня можно уничтожить, но часть меня все равно пребудет в мире. Моя душа, мое тело, возможно, лишь память — и этого будет достаточно, чтобы вернуть меня обратно.

— Значит, мне следовало тщательнее спланировать твою смерть, — с ненавистью проговорил Итемпас.

В голосе слышалась неприкрытая угроза.

— В следующий раз я ничего не упущу, не надейся.

И тут вперед выступил Нахадот. Черный ореол, колыхавшийся вокруг него, потрескивал, как лед в холод, а за ним оседали на пол снежинки — его аура вымораживала влажность из воздуха.

— Следующего раза не будет, Темпа, — с пугающей нежностью проговорил он. — Камня больше нет, и я свободен. И сейчас я разорву тебя в клочья — ибо именно об этом я мечтал все долгие ночи, пока был пленником в этом дворце.

Аура Итемпаса вспыхнула белым пламенем, глаза заполыхали, как два солнца-близнеца.

— Некогда я сокрушил тебя, братец, и сбросил на землю, и я смогу сделать это снова…

— Хватит, — четко проговорила я.

Нахадот злобно зашипел. Он пригнулся и вдруг выпустил чудовищные когти. Что-то мелькнуло, и Сиэй уже стоял за ним — кот, выгибающий спину. Курруэ двинулась было к Итемпасу, но Чжаккарн приставила дротик ей к горлу.

И никто даже не посмотрел в мою сторону. Я вздохнула.

Я знала, на что способна, чувствовала свою силу и умела ею управлять, как мы, не задумываясь, дышим. Прикрыв глаза, я зачерпнула из нее и почувствовала, как она тугой пружиной развернулась во мне. Я готова, и ей не терпится вырваться.

Ну что ж, время повеселиться.

Первый удар прокатился по дворцу мощной волной, и все зашатались, не в силах устоять на ногах — даже мои братцы-забияки. Они, кстати, разом прекратили браниться и удивленно примолкли. Я отвернулась от них и прикрыла глаза, зачерпывая и лепя клубящуюся во мне энергию — как же ее много! Если забыть об осторожности, я тут все разнесу… Сознание сообщало, что я окружена играющей разными цветами ночью: серый цвет грозовых туч, розовый заката и бело-зеленый рассвета. Волосы трепал нездешний ветер, по ним бежали искры. Платье обвивало ноги — как неудобно! Я пожелала — и оно превратилось в даррскую воинскую одежду: безрукавка на шнуровке и практичные брюки чуть ниже колен. Правда, цвет немного подкачал — непрактичный, серебристый, но я же богиня, в конце-то концов.

Вокруг нас возникли стены — необработанные, коричневые, покрытые древесной корой. Кольцо было не сплошным — тут и там оставались бреши, и мне приходилось их заполнять усилием воли. Потянулись ветки, они давали ростки, на них открывались почки, выпуская листья. Небо над нами еще просматривалось, хотя уже побледнело — все же теперь над головами колыхалась густая листва. А сквозь нее вздымался гигантский древесный ствол, покрытый наростами и очень старый на вид.

На самом деле верхние ветви этого дерева пронзали самое небо. Если бы я смотрела на этот мир сверху, то увидела бы белые облака, синие моря и коричневую сушу — и одинокое величественное дерево, пробивающее гладкую поверхность планеты. Подлетев поближе, я бы углядела подобные горам корни, в развилке которых угнездился целый город — Небо. Я бы увидела ветви длиной с полноводную реку. Я бы увидела, как мечутся внизу перепуганные люди, как они выбегают из домов и подскакивают, чтобы в благоговейном ужасе посмотреть на громадное дерево, обвившееся вокруг дворца Отца Небесного.

На самом деле я все это видела — даже не открывая глаз. И тогда я их открыла и увидела, что мои братья и дети изумленно смотрят на меня.

— Хватит, — повторила я.

В этот раз меня услышали.

— Этот мир не перенесет еще одной Войны богов. Я не позволю развязать ее.

— Ты — не позволишь?..

Итемпас сжал кулаки, и я почувствовала тяжелый, опаляющий жар его мощи. На мгновение я поддалась страху — и правильно сделала. В начале времен его воля изменяла вселенную, и его мудрость и опыт многажды превосходили мои. Я даже не знала, как боги сражаются. Он не набросился на меня, но лишь потому, что понимал: он один против двух, — и только это его останавливало.

Тогда у нас есть надежда, решила я.

Нахадот, словно читая мои мысли, осуждающе покачал головой:

— Йейнэ, нет.

Глаза его превратились в черные дыры, готовые затянуть и поглотить целые миры. Он истекал жаждой мщения, она тянулась от него, как удушливый дым.

— Он убил Энефу — хотя любил ее. И он убьет тебя — а тебя он даже не любит. Мы должны уничтожить его — или погибнем сами.

М-да, какое затруднительное положение. Мне нечего делить с Итемпасом — он убил Энефу, не меня. Но Нахадот страдал тысячелетиями — и эту боль необходимо избыть. Он заслуживал того, чтобы над его врагом свершилось правосудие. И хуже того — он был прав в этом споре. Итемпас безумен, и с ума его свели ревность и страх. Безумцы не должны ходить среди здоровых — ибо они причинят вред и себе, и другим.

Но убивать его нельзя! Трое создали вселенную — и создали ее из себя. Без Троих мир погибнет.

— Мне приходит в голову лишь одно решение, — тихо сказала я.

И его нельзя назвать идеальным. Ибо я по опыту знала, как много зла и боли может причинить даже один смертный, если у него есть время и он обладает властью. Но мы должны надеяться на лучшее.

Нахадот нахмурился, прочтя в мыслях мое решение, но ненависть немного отпустила его. Да, я так и думала — он согласится. И наконец он кивнул.

Итемпас замер в неподвижности — догадался, что мы задумали. Это он изобрел язык, а мы — мы никогда не нуждались в словах.

— Я этого не потерплю!

— Потерпишь, — сказала я, и сила Нахадота слилась с моей.

Слилась легко — лишнее доказательство того, что Трое должны трудиться сообща, а не враждовать. Когда-нибудь, когда Итемпас отбудет свое наказание, мы снова станем изначальными Тремя. О, какие чудеса нам предстоит сотворить! Я буду надеяться, что это время придет.

— Ты станешь слугой, — сказал Итемпасу Нахадот.

В голосе его звучал холодный и тяжкий металл, ибо голос свершал правосудие. Я чувствовала, как реальность меняется на глазах. Мы никогда не нуждались в отдельном языке — любой бы подошел, просто кому-нибудь нужно произносить слова вслух.

— Но не одной семьи, а целого мира. Ты будешь ходить среди смертных как один из них, безвестный и никем не узнанный, и попробуешь заслужить богатство и уважение собственными делами и словами. Ты сможешь воззвать к своей силе лишь в случае великой нужды и лишь для того, чтобы помочь смертным, которых так презираешь. И ты исправишь все зло, что до сих пор творили твоим именем.

И Нахадот улыбнулся. Не жестоко — он был свободен и не нуждался более в жестокости, — но и милосердия в нем не чувствовалось.

— Полагаю, что исполнение этого условия займет приличное время.

Итемпас молчал — он не мог говорить. Слова Нахадота вцепились в него, и наша сила превратила слова в цепи, которые смертный не мог ни увидеть, ни разрубить. Итемпас сопротивлялся и даже сумел один раз ударить силой — отчаянным, яростным высверком. Но какое там… Один из Трех не мог противостоять мощи двоих. Итемпас прекрасно знал это и пользовался этим достаточно долго, чтобы теперь проявить благоразумие.

Но я не могла оставить его в таком бедственном виде. Ибо подлинное наказание служит не только делу мщения, но и ведет к исправлению преступника.

— Срок твоего заключения закончится раньше, — сказала я, и мои слова свились в кольцо и туго охватили его, — если ты познаешь настоящую любовь.

Итемпас одарил меня злобным взглядом. Вес нашей мощи не бросил его на колени, но он еле держался на ногах. И он стоял — согнувшись и весь дрожал, пламенная аура его исчезла, а на лице выступила совершенно человеческая испарина.

— Я… никогда… не стану любить тебя… — проговорил он сквозь зубы.

Я изумленно сморгнула:

— На что мне твоя любовь? Ты — чудовище, Итемпас, ты уничтожаешь все, что тебе дорого. Я вижу в тебе одиночество, и страдание я вижу — но все это дело твоих собственных рук.

Он скривился и широко раскрыл глаза. Я вздохнула, покачала головой и подошла ближе. И погладила его по щеке. От моего прикосновения он скривился еще больше, но я гладила его до тех пор, пока он не успокоился.

— Ты ведь любишь не только меня, — прошептала я. — Неужели ты не соскучился по брату?

И, как я и ожидала, Итемпас посмотрел на Нахадота. Какой тоской полнились его глаза! Питай я хоть какую-нибудь надежду, я бы попросила Нахадота присоединиться к беседе. Одно доброе слово ускорило бы исцеление Итемпаса. Но пройдут столетия, прежде чем раны Нахадота закроются и он станет способен на подобное.

Я вздохнула. Ну что ж, ничего не поделаешь. Я приложу все усилия, чтобы облегчить их боль, и попытаюсь помирить их, когда время уврачует раны обоих. В конце концов, я дала обещание.

— Когда ты будешь готов присоединиться к нам, — прошептала я Итемпасу, — я, по крайней мере, буду рада твоему возвращению.

И я поцеловала его и вложила в этот поцелуй надежду и обещание спасения. Однако изумление наше стало обоюдным — хоть лицо его и оставалось твердым, губы оказались мягкими и податливыми. И я почувствовала вкус специй и океанского бриза, и рот мой наполнился слюной, а тело — желанием. Неудивительно, что Нахадот любил его. Кстати, когда мои губы оторвались от его, он застыл с раскрытым ртом — и я поняла, что он почувствовал то же самое.

Я поглядела на Нахадота, который вздохнул с человеческой усталостью:

— Он не меняется, Йейнэ. Не может.

— Сможет, если захочет, — твердо сказала я.

— Какая же ты все-таки наивная.

Да. Наверное. Но я все равно права.

Я не отрывала взгляда от Итемпаса — хотя подошла к Нахе и взяла его за руку. А Итемпас смотрел на нас, как умирающий от жажды человек вблизи водопада. Его ждут нелегкие времена, но он сильный. Он один из нас. Когда-нибудь он снова будет с нами.

Вокруг Итемпаса сомкнулась сила — прямо как лепестки гигантского цветка. Задрожало марево переливающихся энергий. А когда оно истаяло, он выглядел как человек: волосы больше не сияли, а глаза стали просто карими. Красивый — но не совершенный. Просто человек. Он ссыпался на пол, потеряв сознание.

Дело сделано.

— Нет, — мрачно сказал Нахадот.

— Дай ему шанс, — проговорила я.

— Я уже пообещал освободить его!

— Да. Ты пообещал ему смерть. Но я могу дать ему большее.

И я погладила щеку Нахадота. Под моими пальцами она замерцала. Его лицо менялось ежеминутно — и оставалось прекрасным во всех обликах, хотя смертные бы так не сказали, некоторые лица не были человеческими. Да и я более не была человеком. Я сама могла бы принять любой из его обликов, и у него не было нужды в каком-то одном.

Он вздохнул и прикрыл глаза, когда я его коснулась. Это обрадовало и встревожило меня. Он долго пробыл в одиночестве. А мне надо быть осторожнее и не пользоваться этой его слабостью — в дальнейшем он меня не простит.

И все же у меня оставалось важное дело. Я сказала:

— Он в той же мере, что и ты, заслуживает свободы.

Нахадот снова тяжело вздохнул — и выдохнул крохотные черные звезды. Они сверкали и умножались в числе, а потом сгустились в фигуру человека. Оборотный призрак бога стоял передо мной. Я пожелала, чтобы он ожил, и он стал человеком. Мужчиной. Дневным двойником Нахадота. Он осмотрелся, а потом увидел сияющее существо, которое так долго было его второй половиной. За все это время они ни разу не встретились, но его глаза округлились, когда он понял, кто перед ним.

— Боги мои, — выдохнул он.

Он был слишком напуган, чтобы понять, как комично это звучит.

— Йейнэ…

Я обернулась и увидела Сиэя — он принял свой обычный облик ребенка. Он стоял — напряженный, вытянутый в струнку — и пристально вглядывался в мое лицо.

— Йейнэ?..

Я потянулась было к нему, а потом засомневалась. Все-таки он не мой — несмотря на все мои собственнические чувства.

Он потянулся ко мне — тоже нерешительно — и осторожно ощупал лицо и руки:

— А ты… ты и вправду не она?

— Нет. Я просто Йейнэ.

Я опустила голову. Пусть выбирает. Я приму его решение, если он отвергнет меня. Но…

— Ты же хотел, чтобы я стала ею?

— Хотел?

Выражение его лица растопило бы лед самого холодного сердца. Он бросился ко мне и обнял, а я привлекла его к себе и долго не отпускала.

— Ах, Йейнэ, ты все-таки еще совсем человек… — прошептал он, прижимаясь к моей груди.

Я чувствовала, как он дрожит.

Поверх головы Сиэя я оглядела других своих детей. Точнее, приемных детей. Да, так лучше их называть. Чжаккарн почтительно склонила голову — ни дать ни взять, воин, приветствующий нового полководца. Она будет повиноваться — я бы хотела другого, конечно, но пока и это сойдет.

А вот Курруэ… Тут требовались иные меры.

Мягко отстранив от себя Сиэя, я двинулась к ней. Курруэ немедленно опустилась на одно колено и склонила голову.

— Я не буду умолять тебя о прощении, — сказала она.

Однако голос выдавал ее страх. Обычно она говорила ровным, звонким голосом.

— Я поступила так, как считала правильным.

— Конечно, ты поступила именно таким образом, — проговорила я. — Ты поступила мудро.

И я протянула руку и погладила ее по волосам — как только что гладила Сиэя. В этом облике они были длинными и серебристыми, с жесткими металлическими завитками. Очень красивыми.

Я пропускала их сквозь пальцы, пока Курруэ падала на пол. Мертвая.

— Йейнэ… — потрясенно прошептал Сиэй.

Некоторое время я ничего не отвечала — потому что встретилась глазами с Чжаккарн. Та снова склонила голову, и я уверилась, что завоевала ее уважение.

— Дарр, — сказала я.

— Я позабочусь обо всем, — ответила Чжаккарн и исчезла.

И я почувствовала такое облегчение, что сама удивилась. Наверное, я все-таки еще слишком человек, как сказал Сиэй.

В комнату проросла ветка, но я дотронулась до нее, и она вытянулась в другую сторону и перестала мешать.

— И ты тоже, — обратилась я к Симине, и та побледнела и попятилась.

— Нет, — вдруг резко сказал Нахадот.

И повернулся к Симине — с улыбкой. В комнате стало темно.

— Она принадлежит мне.

— Нет, — прошептала Симина, отступая еще на шаг.

Она бы с радостью сбежала — но лестницу перекрывала еще одна ветка. Она бы точно сбежала — хотя, конечно, какой толк бегать от бога…

— Просто убей меня, и все.

— Ты больше не можешь мне приказывать, — сказал Нахадот.

Он поднял руку, и пальцы сжались словно бы на невидимом поводке. Симина вскрикнула, дернулась и упала на четвереньки. Вцепилась в горло, будто пыталась оттянуть от шеи петлю. Наха наклонился, взял ее за подбородок и поцеловал — с морозной нежностью.

— Я убью тебя, Симина. За это можешь не переживать. Но я убью тебя не сейчас.

Жалости я не чувствовала. Я еще слишком человек — ничего не поделаешь.

Что ж, теперь Декарта.

Он сидел на полу — когда мое дерево проявило себя в мире, его отбросило в сторону. А когда я подошла, то увидела саднящую боль в бедре — перелом. Сердце билось неровно. Чересчур много всего на него обрушилось. Плохая для Декарты выдалась ночь. Но когда я наклонилась над ним, он вдруг улыбнулся.

— Богиня, — пробормотал он и вдруг рассмеялся — сухим, лающим смехом.

Как ни странно, совсем не горьким.

— Да, Киннет если уж делала что-то, так делала.

Неожиданно для себя я улыбнулась в ответ:

— Да, она это умела.

— Ну что ж. — Тут он задрал подбородок и гордо посмотрел на меня — правда, царственность позы немного портило сбитое из-за сердцебиения дыхание. — Что с нами будет, богиня Йейнэ? Что станется с твоими человеческими родичами?

Я обхватила руками колени, покачиваясь на пальцах — про обувь я как-то забыла и теперь расхаживала босиком.

— Ты изберешь другого наследника, который в меру своих сил будет хранить семью. Получится у него или нет — покажет время, ибо мы с Нахой уйдем из этого мира, а Итемпас вам теперь без надобности. Интересно посмотреть, как смертные управятся с миром без нашего постоянного вмешательства.

Декарта уставился на меня с выражением крайнего недоверия и ужаса на лице:

— Без помощи богов народы этого мира восстанут и уничтожат нас! А потом обратятся друг против друга!

— Такое — возможно.

— Возможно?

— И непременно случится, — заметила я, — если твои потомки выкажут себя глупцами. Но Энефадэ никогда не были единственным оружием Арамери. Ты, дедушка, знаешь это лучше, чем кто бы то ни было. Вы скопили огромные богатства — более, чем иные народы, их хватит на то, чтобы нанять и вооружить не одну армию. В вашем распоряжении — жрецы Итемпаса, а они будут весьма заинтересованы в том, чтобы распространить вашу версию правды, ибо их существование тоже оказалось под угрозой. И наконец, у вас есть ваши собственные хитрость и коварство, оттачиваемые веками, — и это тоже оружие, причем грозное.

Я пожала плечами.

— Арамери выживут. Возможно, даже сохранят власть — не навсегда, но еще несколько поколений будут править. Достаточно долго, чтобы сдерживать самые худшие порывы людей этого мира.

— Наступает время перемен, — проговорил Нахадот.

Он неожиданно оказался рядом со мной. Декарта отшатнулся, но в глазах Нахадота более не было злобы. Рабство сделало из него безумца, но свобода уже оказала свое целительное действие.

— Мир должен измениться. Арамери слишком долго не давали ничему произойти — а это против природы. Грядут перемены — возможно, кровавые.

— Но если поведете себя разумно, — добавила я, — сохраните то, что имеете.

Декарта недоверчиво покачал головой:

— Если кто и сохранит, то не я. Я умираю. А мои наследники — у них была сила, чтобы править так, как ты говорила, но…

И он посмотрел туда, где лежал Релад. В горле у него торчал нож, глаза были открыты. Крови натекло даже больше, чем из меня.

— Дядя… — начала было Симина, но Нахадот дернул за поводок, и она замолчала.

Декарта взглянул на нее, а потом молча отвернулся.

— У тебя есть еще один наследник, Декарта, — сказала я. — Он умный и обладает знаниями. Я думаю, он достаточно силен для того, чтобы править, — хотя, признаться честно, я не жду от него благодарности за то, что подсказала тебе его кандидатуру.

И я улыбнулась собственным мыслям: мне не нужно было смотреть земными глазами, чтобыувидеть творившееся на разных уровнях Неба. Внутри дворец не сильно изменился. Кое-где вместо блестящего перламутра из стен проросли кора и ветки, и в мертвых пространствах теперь колыхался лес. Однако даже столь незначительные изменения насмерть перепугали обитателей Неба — как чистокровных, так и слуг. А в сердце хаоса стоял Теврил, спокойно раздающий приказы и организующий эвакуацию.

О да, из него получится хороший правитель.

Декарта изумился, но приказ оспаривать не стал. Лишь кивнул, а я дотронулась до него и пожелала, чтобы сломанная кость срослась, а сердце оздоровилось. Так он сможет прожить на пару дней дольше — хотя бы для того, чтобы проследить за передачей власти.

— Я… я не понимаю… — пробормотал Наха-человек, глядя, как мы с его божественным двойником поднимаемся на ноги.

Случившееся неимоверно потрясло его.

— Зачем ты это сделала? И что мне теперь делать?

Я изумленно посмотрела на него.

— Живи, — ответила я. — Спрашивается, для чего еще мне стоило тебя оживлять?

*

Нам предстояло много дел, но эти были самыми важными. Тебе понравилось, я уверена: мы восстанавливали равновесие, поколебленное твоей смертью, и вновь открывали радости существования. Но возможно, там, куда ты ушла, тоже есть на что посмотреть и что сделать.

Мне самой странно это признавать, но я буду скучать по тебе, Энефа. Моя душа отвыкла от одиночества.

Но теперь я не буду больше одна — и все благодаря тебе.

*

Спустя некоторое время после того, как мы оставили позади Небо, Итемпаса и смертный мир, Сиэй взял меня за руку и сказал:

— Пойдем с нами.

— Куда?

Нахадот дотронулся до моего лица — очень нежно, но я исполнилась благоговейного страха, и ответная нежность переполнила мою душу. Он так смотрел на меня… Чем же я заслужила такую теплоту во взгляде? Пока ничем — но все еще впереди. Я поклялась в этом и запрокинула лицо — целуй меня, Наха.

— Тебе столькому еще нужно научиться, — пробормотал он, отрываясь от моих губ. — Я покажу тебе удивительные места.

Я заулыбалась как человеческая девчонка:

— Тогда увези меня отсюда! Пора и нам начать свою жизнь!

И мы вышли за край вселенной, и более мне рассказать нечего.

*

Во всяком случае, пока.


ПРИЛОЖЕНИЕ 1

СПИСОК ОСНОВНЫХ ПОНЯТИЙ


Амн

— самый многочисленный и могущественный из сенмитских народов.


Арамери

— правящее семейство народа амн; советники Благородного Собрания и ордена Итемпаса.


Арребайя

— столица Дарра.


Благородное Собрание

— правительство Ста Тысяч Королевств.


Блистательный

— титул Итемпаса. Время правления Итемпаса после его победы в Войне богов зовётся Эрой Блистательного. Слово связано с понятиями блага, порядка, закона и правоты.


Боги

— бессмертные дети Вихря. Трое.


Вертикальные Врата

— магическое средство передвижения между Небом (городом) и Небом (дворцом).


Вирейн Арамери

— главный писец Арамери.


Вихрь

— создатель Троих. Непознаваем.


Война богов

— апокалиптический конфликт, в результате которого Блистательный Итемпас принял правление небесами и нанес поражение своим брату и сестре.


Время Трех

— эпоха, предшествующая Войне богов.


Дальний Север

— самый северный континент. Захолустье.


Дарр

— народ, живущий на Дальнем Севере.


Декарта Арамери

— глава клана Арамери.


Демон

— дитя запретного союза между богом и смертным. Считаются вымершими.


Дети богов

— бессмертные дети Троих. Иногда их тоже называют богами.


Еретик

— человек, поклоняющийся какому-либо другому богу, кроме Итемпаса. Еретики находятся вне закона.


Зал

— место, где проходят заседания Благородного Собрания.


Игрет

— супруга Декарты, мать Киннет. Мертва.


Йейнэ Арамери

— внучка Декарты и дочь Киннет.


Ирт

— островной народ.


Итемпан

— так называют поклоняющихся Итемпасу, а также членов ордена Итемпаса.


Итемпас

— один из Троих. Блистательный Властелин, хозяин неба и земли, Отец Небесный.


Камень Земли

— наследное сокровище Арамери.


Кен

— самый многочисленный из островных народов, разделяющийся на племена кен и мин.


Киннет Арамери

— единственная дочь Декарты Арамери.


Курруэ

— дочь богов, также прозванная Мудрой.


Лифт

— магический подъемник в Небе, уменьшенная копия Вертикальных Врат.


Магия

— врожденная способность богов и их детей изменять материальный и нематериальный мир. Смертные могут в определенной степени овладеть этим умением, используя язык богов.


Менчей

— один из народов Дальнего Севера.


Наршес

— народ Дальнего Севера, чьи исконные земли были завоеваны народом ток несколько столетий назад.


Нахадот

— один из Троих. Ночной хозяин.


Небеса, ад

— обиталища душ за пределами мира смертных.


Небо

— самый крупный город на континенте Сенм. Так же называется дворец семьи Арамери.


Орден Итемпаса

— жрецы Блистательного Итемпаса. Помимо духовного руководства, также отвечают за поддержание закона и порядка, образование, на них же возложена обязанность искоренения ереси. Также известны как орден Итемпанов.


Острова

— крупный архипелаг к востоку от Дальнего Севера и Сенма.


Писец

— ученый, изучающий божественную письменность.


Релад Арамери

— племянник Декарты Арамери, близнец Симины.


Роза алтарных покровов

— редкий, специально выведенный и очень высоко ценимый сорт белой розы.


Сар-энна-нем

— престол энну Дарра и место заседания Совета воинов.


Сенм

— самый южный и самый большой по площади континент.


Сенмитский

— амнийский язык, использующийся как всеобщий на всей территории Ста Тысяч Королевств.


Сигила

— идеограмма божественного языка, используемая писцами для воспроизведения магии богов.


Сигила родства

— отметина на лбу, доказывающая принадлежность к семье Арамери.


Симина Арамери

— племянница Декарты Арамери, близнец Релада.


Сиэй

— сын богов, также прозванный Плутишка. Старший из всех детей богов.


Сто Тысяч Королевств

— общее название для мира, объединенного под эгидой Арамери.


Теврил Арамери

— внучатый племянник Декарты.


Тема

— сенмитское королевство.


Темные

— народы, принявшие веру в Итемпаса лишь после Войны богов и по принуждению. Понятие включает в себя большую часть народов Дальнего Севера и островов.


Ток

— один из народов Дальнего Севера.


Узр

— островной народ.


Ходячая Смерть

— заразное заболевание, вызывающее обширные эпидемии. Поражает лишь простолюдинов.


Царство богов

— пространство за пределами вселенной.


Царство смертных

— вселенная, созданная Тремя.


Чжаккарн Кровавая

— дочь богов.


Шахар Арамери

— верховная жрица Итемпаса во время Войны богов. Ее потомки составляют семью Арамери.


Энефа

— одна из Троих. Предательница. Мертва.


Энефадэ

— те, кто помнит Энефу.


ПРИЛОЖЕНИЕ 2


ОПРЕДЕЛЕНИЕ ОСНОВНЫХ ПОНЯТИЙ

[1]


Во имя Итемпаса Отца Небесного, Блистательного и умиротворяющего умы.


Заговорщики, ибо так их надлежит отныне именовать,

[2]

сходны с остальными богами в том, что они обладают абсолютной властью над материальным миром,

[3]

а также большей частью мира нематериального. Хотя они и не всемогущи — только Трое, будучи неразлучны, обладали этим даром, — их индивидуальная сила настолько превышает силу смертных, что разницей между всемогуществом и могуществом можно пренебречь как несущественной. Тем не менее Блистательный Властелин в мудрости Своей предусмотрел существенное ограничение силы Заговорщиков, каковое ограничение возложено на них в качестве наказания, и таким образом названные Заговорщики могут быть использованы как орудия в деле исправления человечества.


Природа Заговорщиков различна, что диктует различия в ограничениях, ими испытываемых. Подобные ограничения мы называем здесь словом «сродство», ибо в языке богов отсутствует слово для подобного явления. Сродство может быть материальным или концептуальным, а также комбинировать то и другое начало.

[4]

Так, к примеру, Заговорщица по имени Чжаккарн покровительствует всему, что так или иначе связано с войной: изготовлению вооружения (материальное), разработке стратегии (концептуальное) и боевым искусствам (и то и другое). В случае участия в битве она использует свои уникальные способности к воспроизведению самой себя в огромном количестве и так превращается в настоящую армию — и является, по сути, женщиной-войском.

[5]

Тем не менее она, по данным наблюдений, сторонится многочисленных собраний смертных, если они преследуют исключительно мирные цели, таких, к примеру, как толпы людей, которые собираются по большим праздникам. А нахождение рядом с религиозными атрибутами, символизирующими мир, к примеру кольцом белого нефрита, которое носят высшие посвященные нашего ордена, причиняет ей острое неудобство.


Поскольку Заговорщики суть военнопленные, а мы, члены семьи, — их тюремщики, то уяснение понятия сродства становится насущной необходимостью, ибо только посредством этого знания мы можем удерживать пленников в полном подчинении.


Кроме того, мы должны представлять себе ограничения, наложенные на них нашим Господином. Первое и главное из них — это телесность. Неоднократно отмечалось уже, что естественное состояние бога — бестелесность,

[6]

ибо оно позволяет богу черпать из нематериальных источников энергии (к примеру, движения небесных тел, роста живых существ) для того, чтобы поддерживать свое существование. Тем не менее Заговорщики не в состоянии пользоваться эфирным телом и принуждены во всякое время находиться в телесном облике. Это ограничивает их способности естественными пятью чувствами человека, а сила их ограничена возможностями материального тела-носителя.

[7]

Подобное ограничение также предполагает, что они должны употреблять пищу и питье, подобно смертным, ибо только так они могут поддерживать свою силу на должном уровне. Эксперименты

[8]

показали, что если они на долгое время лишены пищи и питья или телу причинен существенный вред, магические способности Заговорщиков значительно ослабевают или вовсе утрачиваются и восстанавливаются лишь после восстановления физического здоровья. Однако благодаря Камню Земли, являющемуся ключом к их телесной тюрьме, они тем не менее никогда не утрачивают способности к регенерации поврежденной или состарившейся плоти и могут оживать после временной смерти, даже если их физические тела полностью уничтожены. Поэтому было бы ошибочным утверждать, что они обладают «смертным телом», ибо их физическое тело лишь походит на обычное человеческое.


В следующей главе мы приведем сведения о специфических особенностях каждого из Заговорщиков и о средствах, с помощью которых их можно удерживать в повиновении.


ПРИЛОЖЕНИЕ 3

ФРАГМЕНТ ИСТОРИЧЕСКОЙ ХРОНИКИ


Собрание частных документов семьи Арамери, том 1, из коллекции Декарты Арамери


(Переведено писцом Арамом Верном в 724 году Эры Блистательного, да пребудет над нами Его свет во веки веков. Внимание: содержит еретические отсылки, далее помеченные как «ЕО»; используется с разрешения Литарии.) Вы знаете меня как Аэтр, дочь Шахар, — той, что сейчас уже мертва. Вот как она умерла, и пусть это останется в памяти людей, и тогда мое сердце обретет покой.


Мы не знали о приближающемся несчастье. Моя мать была женщиной скрытной, ибо таковы обязанности жрицы, и в особенности той, что служит ярчайшему свету. Но Верховная Жрица Шахар — я буду называть ее по титулу, а не матушкой, ибо она всегда была более жрицей, чем матерью, — считалась странной даже для жрицы.

Старшие братья и сестры поведали мне, что она повстречала Отца Дня (ЕО), когда была еще ребенком. А росла она среди людей, не имеющих племени, изгоев, не знающих ни богов, ни закона. Ее мать сошлась с мужчиной, полагавшим женщину и ребенка своей собственностью и относившимся к ним соответственно. Когда муки ее достигли предела, Шахар бежала и вошла в древний храм Трех (ЕО), где в горячей молитве умоляла ниспослать ей просветление. Отец Дня (ЕО) явился ей и ниспослал ей просветление, принявшее форму кинжала. И она вонзила его в отчима, пока тот спал, и так избавилась от омрачающей ей жизнь тьмы навсегда.

Я рассказываю это не для того, чтобы очернить ее память, а чтобы воссиял свет истины: таков был свет, которого желала Шахар. Беспощадный, яркий, высвечивающий все и вся. Неудивительно, что она нашла благоволение в глазах нашего Господина, ибо она весьма походила на него. Она быстро понимала, кто заслуживает ее любви, а кто нет (ЕО).

Думаю, поэтому Он явился ей снова в тот страшный день, когда все живое начало слабеть и умирать. Он появился во время рассветной молитвы и вручил ей нечто, запечатанное в сферу белого стекла. Мы не знали в то время, что то была последняя уцелевшая часть плоти госпожи Энефы (ЕО), отошедшей в сумерки. Мы лишь знали, что сила сферы предотвращала увядание и смерть, хотя действие ее ограничивалось стенами нашего храма. А за их пределами на улицах лежали задыхающиеся люди, поля желтели и увядали, а пастбища полнились трупами домашних животных.

Мы спасали тех, кого могли спасти. Клянусь Солнечным Светом, я желала бы, чтобы спаслись и многие другие.

И мы молились. По приказу Шахар — мы повиновались, ибо страх владел нами безраздельно. Мы провели три дня на коленях. Мы плакали, умоляли и сохраняли безумную надежду на то, что Наш Господин одержит верх в войне, раздирающей живой мир на части. Мы молились по очереди, все без исключения: и посвященные, и послушники, и настоятели, и миряне. Мы относили в сторону обессилевших товарищей и занимали их место. А когда решались выглянуть наружу, нашим глазам представало кошмарное зрелище. Хихикающие черные твари, подобные котам, но также и детям-уродцам, плыли вдоль улиц и вынюхивали добычу. Столпы пламени шириной с гору падали с небес — и так на наших глазах погиб в огне весь город Дикс. Мы видели, как с небес падают сияющие тела детей богов. Они истошно кричали и растворялись в эфире до того, как успевали удариться о землю.

И все это время мать пребывала в своей комнате на вершине башни и не отводила глаз от полнящегося жуткими знамениями неба.

Когда я пришла проведать ее — многие стали убивать себя, не выдержав ужаса и отчаяния, — я нашла ее сидящей на полу. Ноги ее были скрещены, а на коленях покоилась белая сфера. Она уже была стара, и подобная поза причиняла ей неудобство. Но она ждала — так она сказала, когда я ее спросила, что она делает. Она сказала это и холодно улыбнулась бескровными губами.

— Я жду нужного момента, чтобы нанести удар, — сказала она.

И тогда я поняла, что она решилась умереть. Но что я могла поделать? Я лишь жрица, а она моя настоятельница. Семейные связи ничего для нее не значили. Устав нашего ордена предписывает женщинам выходить замуж и растить детей в свете, но моя мать говорила, что наш Господин есть ее единственный муж и другого она не примет. Она понесла от какого-то жреца — но лишь для того, чтобы старейшины не донимали ее упреками. Мы с моим братом-близнецом — плод такого союза, но она никогда нас не любила. Я говорю это без укоризны. Но мне понадобилось тридцать лет, чтобы смириться с этим. Именно поэтому я знала, что слова мои не будут услышаны, и не стала отговаривать ее.

А вместо этого я закрыла двери и вернулась к молитвам. На следующий день раздался страшный удар грома — такой сильный, что сами каменные стены Храма Дневного Неба едва устояли. А когда мы очнулись, и поднялись на ноги, и с удивлением поняли, что до сих пор живы, матери уже не было в живых.

Это я нашла ее. Я и Отец Дня (ЕО), который стоял у ее тела в тот миг, когда я открыла дверь.

Конечно, я упала на колени и пробормотала, что его присутствие — великая честь для меня. Но, по правде говоря, я смотрела лишь на мать — а она лежала, распростертая, на полу. Там, где я ее последний раз видела. Белая сфера разбилась, и в руке мать сжимала что-то серое и посверкивающее. В глазах лорда Итемпаса стояла печаль, и он протянул руку и прикрыл матери глаза. Мое сердце возрадовалось при виде его печали, ибо это значило, что мать исполнила свое заветное желание — снискала благоволение в глазах Господина своего.

— Ты осталась верна мне, — сказал Он. — Все меня предали, одна лишь ты осталась со мной.

Только потом я узнала, каков был истинный смысл этих слов. Я узнала, что леди Энефа (ЕО) и лорд Нахадот (ЕО) обратились против Него, а с ними и сотни их бессмертных детей. И лишь потом лорд Итемпас привел ко мне Своих пленников — падших богов в невидимых оковах — и приказал мне использовать их силу ради исцеления мира. Сердце брата моего Бентра не выдержало этого зрелища, и ночью мы нашли его в водосборе. Он перерезал вены на запястьях и так умер, опустив руки в цистерну с дождевой водой. Лишь я была свидетелем его смерти, и она легла на меня тяжким бременем, но то случилось позже, а тогда я заплакала, ибо какой прок в том, что бог почтил мою мать благодарными словами? Она от этого не воскреснет.

И так нашла смерть Верховная Жрица Блистательного Шахар Арамери.

Я пишу это для тебя, матушка. Я продолжу жить, и стану повиноваться слову Господина нашего, и исцелю мир. Я найду себе мужа, крепкого и сильного, который разделит со мной мое бремя, и я выращу детей такими же холодными, безжалостными и жестокими, как ты. Ведь ты же этого хотела? Клянусь именем Господина нашего — ты это получишь.

Да помогут нам всем боги.


БЛАГОДАРНОСТИ


Столь многим нужно выразить признательность — и так мало места отведено для этого в книге.

В первую очередь хочу сказать спасибо тому, кто был моим первым редактором и наставником в писательском деле. Мне правда стыдно, папа, что я заставляла тебя читать всю ту чепуху, которую сочиняла в пятнадцатилетием возрасте. Надеюсь, что эта книга искупит мою вину.

Такое же сердечное спасибо писательским инкубаторам, что не год и не два вскармливали мое мастерство: семинару «Вайэбл парадайз», Фонду спекулятивной фантастики, Обществу Карла Брэндона, сайту Critters.org, бостонскому литобъединению «Бролэз», а также литературным сообществам «Блэк бинз», «Сикрет кэбэл» и «Элтеред флюид». Я никогда не думала, что зайду так далеко, и не зашла бы, если бы не получала от вас щедрые пинки в процессе. (Слава богу, синяки на мне проходят быстро.)

Выражаю признательность Люсьен Дайвер, самому трудолюбивому литагенту на свете. Ты в меня поверила, и спасибо тебе за это. Спасибо и Дэйви Пиллай. Твоими стараниями я поняла, что редакторы бывают веселыми и жизнерадостными, — такой от рукописи не оставит живого места, но это будет сопровождаться подмигиваниями и улыбочками. Спасибо и за это, и за подбор классного названия.

И напоследок — но с неменьшим уважением — благодарю мою мать (привет, мамочка!), моих лучших подруг на все времена Дейрдру и Катчан и всю старую команду Тулейнского университета. Спасибо персоналу и студентам вузов, в которых я работала, — без вас мои будни были бы куда скучней. Спасибо Октавии Батлер — ты была первой и показала нам, остальным, как надо. И я никогда не устаю благодарить Господа, заложившего в меня любовь ко всему сущему.

Наверное, надо еще не забыть мою соседку по квартире Нукунуку, постоянно стимулировавшую меня ударами головой, назойливым мяуканьем, оставлением шерсти на клавиатуре… а впрочем, разве за такое принято благодарить?


Примечания

1

Автор текста — Первый Писец, член ордена Белого Пламени Сефим Арамери, первоначальная редакция датируется пятьдесят пятым годом Эры Блистательного. В дальнейшем в текст вносились уточнения и изменения следующими Первыми Писцами: Комманом Кнорном Арамери (170 г.), Латизе Арамери (1144), Бир Гетом Арамери (1721) и Вирейном Деррейе / Арамери (2224).

2

Поименованные так личности предпочитают называться иначе, однако данная номинация признана верной в Седьмом изводе «Мунаэ Скриван» (230 г. Эры Блистательного).

3

Способность, определяемая как «магия», см. «Стандартную терминологию» школы Литария, уровень первый.

4

См. подробнее в «О Магии», том 12.

5

Таковая способность неоднократно отмечалась, в частности, во время Пеллских войн и Уланского мятежа, а также в ряде других случаев.

6

В дальнейшем обозначаемая как «эфирность» (см. подробнее «Стандартную терминологию» школы Литария, уровень четвертый).

7

Писец Пьорс в трактате «Об ограничениях, накладываемых смертностью» (Мунаэ Скриван, с. 40–98), утверждает, что ни одному смертному не удалось достичь подобного могущества, что с очевидностью доказывает: способности Заговорщиков превосходят положенные по телесному условию. Коллегии Писцов и Литария тем не менее пришли к соглашению, что такова воля Господина Нашего, намеренно оставившего Заговорщикам толику их божественной мощи, дабы употребить ее с пользой по завершении Войны богов.

8

Частные документы семьи Арамери, ряд записей, т. 12, 15, 24 и 37.


Нора Кейта

Джемисин


Дни черного солнца


Считалось, что всех демонов истребили, поскольку их кровь — единственное средство, способное погубить бессмертного бога. Но все-таки некоторые выжили. И даже дали потомство. В городе Тень, что под Мировым Древом, живет слепая девушка Орри, способная видеть магию и рисовать волшебные картины — порталы в иные миры. Однажды она встречает полуживого незнакомца, который светится магией, и дает ему приют. Добрый поступок приводит к беде — Орри оказывается в самой сердцевине чудовищного заговора. Кто-то расправляется с богами, оставляя на улицах их изувеченные тела, и разгневанный Нахадот, Ночной хозяин, грозит уничтожить весь город, если убийца не будет найден в месячный срок.


Помнится, ранние утренние часы уже миновали…


Работа в саду была моим любимым дневным занятием. Мне, кстати, пришлось его добиваться. Террасы моей матери славились в округе, и она не спешила мне их доверять. Положа руку на сердце, я не могу ее в этом винить: отец еще отпускал шуточки по поводу того, что я учинила со стиркой в тот единственный раз, когда попыталась ее устроить.


«Орри, — говорила она мне, когда я принималась рьяно отстаивать свою независимость. — Нет ничего зазорного в том, чтобы принимать помощь. Мало ли что у кого не получается в одиночку!»

Так вот, возня в саду к подобным вещам не относилась. Тем не менее мама очень боялась прополки, потому что самые злостные сорняки, произрастающие в Нимаро, здорово напоминали наиболее ценные травы ее сада. У ложного папоротника были листья веером в точности как у сладкояра, а шипы «девичьих слезок» жгли пальцы почти как охрянка. Вот только запахи у сорных и садовых трав ничего общего не имели — и я в толк взять не могла, отчего мама вечно боится их перепутать. В тех редких случаях, когда осязание и обоняние ставили меня в тупик, мне достаточно было поднести край листочка к губам. Или провести по траве рукой, а потом послушать, как она выпрямляется, — и все делалось ясно.

В общем, со временем мама была вынуждена признать: за лето я не выдернула ни одного полезного растения. Обрадовавшись, я вознамерилась попросить себе отдельную террасу для самостоятельного возделывания в следующем году.

Я часами пропадала в садах… И в одно прекрасное утро кое-что произошло. Я ощутила это, как только вышла из дому. Воздух был каким-то безвкусным и отдавал жестью. Он показался мне спертым, в нем чувствовалось необычное напряжение… Когда началась буря, я забыла о сорняках и вскинула голову, безотчетным движением подняв лицо к небу…

И обнаружила, что могу видеть.

Вот что мне предстало: в отдалении (что такое «в отдалении», я тогда еще не знала) плыли бесформенные клочья тьмы, напоенные немыслимой мощью. Пока я силилась хоть что-то понять, из тьмы ударили сверкающие копья, столь яркие, что у меня заболели глаза — и это тоже было прежде неведомое мне ощущение. Обрывки темных клочьев между тем изменились, у них отросли гибкие щупальца, которые обвились вокруг блистающих копий и поглотили их. Изменился и свет, он распался на мириады крутящихся бритвенно-острых дисков и рассек эти щупальца. И еще раз, и еще… Свет и тьма сражались друг с дружкой, побеждая лишь на мгновение. Я слышала звуки, подобные грому, хотя дождя не было и в помине.

Другие люди тоже это увидели. Я слышала, как они выскакивали из домов и мастерских, вскрикивали и перешептывались. Другое дело, что никто не казался особенно напуганным. Ибо непонятное творилось высоко в небесах, слишком высоко над нашими обыденными жизнями, чтобы на них повлиять.

Так и вышло, что никто не заметил того, что заметила я, — я ведь так и стояла на коленях, запустив пальцы в землю. И я ощутила, как по ней прошла дрожь… Нет, не так. Это разрядилось напряжение, которое я почувствовала с самого начала. Только я думала, что оно висело в воздухе, а на самом деле оно принадлежало земле.

Вскочив на ноги, я подхватила свой посох, которым пользовалась при ходьбе, и поспешила домой. Отец уехал на рынок, но мама была дома, и я хотела предупредить ее на случай, если прокатившаяся по земле дрожь окажется первым признаком землетрясения. Я взбежала по ступенькам на крыльцо, рванула скрипучую дверь и закричала во все горло, чтобы она бежала наружу, причем как можно скорее…

Вот тогда-то я и услышала, как оно приближалось. Уже не в виде содрогания одной из стихий. Оно захватывало весь мир, накатываясь с северо-запада, со стороны Неба, города Арамери. «Там кто-то поет», — в первый миг подумала я. Да не кто-то один — звучали тысячи голосов, миллионы, в унисон возносившиеся и рождавшие эхо. Саму песню едва удавалось различить. Голоса повторяли всего одно слово, всего одно, но такое могущественное, что весь мир содрогался от его непомерной силы.

И это слово было — РАСТИ!

Просто чтобы ты понимал: магию я была способна видеть всегда, только в Нимаро меня до сих пор окружала в основном тьма. Это была тихая-мирная страна, край сонных маленьких городков и таких же деревень, и мое родное местечко исключением не являлось. Магия же — это что-то такое, что водится лишь в больших городах. Я и видела ее лишь от случая к случаю. Да и то обычно украдкой…

И вот теперь на меня обрушились океаны света и цвета! Они мчались по улицам, высвечивая каждый листок, каждую травинку, все до единого камни мостовой и деревянный забор переднего двора. Как много всего!.. Оказывается, я и не подозревала, сколько всего присутствует в мире, прямо здесь, рядом со мной. Магия омывала стены, каждую трещинку и морщинку, и я впервые в жизни увидела дом, где родилась. Волшебный свет озарил деревья кругом, и старую телегу, торчавшую из-за угла, — я даже не сразу сообразила, что это такое, — и людей, стоявших на улице с открытыми ртами. Я все видела! — действительно видела совсем как другие! А может, даже побольше остальных, откуда мне знать!.. В любом случае я переживала мгновение, которое останется в моем сердце навсегда. Мгновение, когда в мир вернулось нечто сияющее и великолепное. Когда восстановилось что-то давным-давно разрушенное. Когда возродилась сама жизнь…

Тем вечером я узнала о смерти отца.

А еще через месяц отправилась в город Небо, чтобы начать там новую жизнь.

Потом прошло десять лет…

1

«ОТВЕРГНУТОЕ СОКРОВИЩЕ»

(холст, энкаустика)


— Помоги мне, пожалуйста, — произнесла женщина.

Около часа назад она с мужем и двумя детьми присмотрела, но не купила с моего лотка стенную шпалеру. Тогда она показалась мне раздраженной, и не без повода. Шпалера недешевая, а дети — назойливые и бесцеремонные. Теперь женщина была напугана. Она говорила вроде спокойно, но в голосе исподволь прорывалась дрожь, вызванная страхом.

— Что случилось? — спросила я.

— Моя семья… Я никак не могу найти их!

Я изобразила лучшую свою улыбку «приветливого туземца» и предположила:

— Может, они просто куда-то в сторону отошли? Здесь, возле ствола, очень легко заблудиться. Где ты их видела последний раз?

— Вон там…

Я услышала движение, — похоже, она куда-то указывала. Спустя мгновение женщина осознала свой промах и почувствовала обычную в таких случаях неловкость.

— Ох, прости, я еще кого-нибудь спрошу…

— Дело твое, — ответила я беспечно. — Но если ты имеешь в виду симпатичный чистенький переулок рядом с Белым залом, то я, кажется, знаю, что произошло.

Она ахнула, и я поняла, что моя догадка верна.

— Но каким образом ты…

Я услышала, как фыркнул Ойн, другой торговец предметами искусства, промышлявший по эту сторону парка. Это вызвало у меня улыбку; оставалось надеяться, что женщина воспримет ее как проявление дружелюбия и не подумает, что мы над ней потешаемся.

Я спросила:

— Так они вошли в тот переулок?

— Они… ну…

Женщина неловко переминалась, я слышала, как она потерла ладони. Я уже поняла, в чем дело, но предоставила ей выпутываться самой. Никто ведь не любит сознаваться в ошибках.

— Дело в том, что моему сыну понадобилось в туалет. В здешних магазинчиках они наверняка есть, но ему не разрешали воспользоваться, пока мы чего-нибудь не купим. А денег у нас не очень много, ну и…

Ровно по этой же причине она и мою шпалеру не купила. Это меня не то чтобы волновало — я сама первая готова была признать, что торговала вовсе не предметами первой необходимости, — но жалобы на отсутствие денег слегка раздражали. Одно дело — отказать себе в покупке понравившейся шпалеры, и совсем другое — не наскрести на простенькое лакомство или безделушку. Собственно, только этого мы, деловые люди, и требовали от приезжих в обмен на право глазеть на нас, оттеснять постоянных покупателей… и ворчать потом, какие эти горожане недружелюбные.

Я не стала ей указывать, что ее семейство вполне могло воспользоваться соответствующим заведением самого Белого зала. Даром причем.

— У того переулка есть одно особое свойство, — объяснила я женщине. — Всякий, кто войдет туда и примется раздеваться, тут же переносится в самый центр Солнечного рынка.

Между прочим, на рынке в точке прибытия воздвигли помост, чтобы показывать пальцами и покатываться над бедолагами, которые возникали на нем со спущенными штанами.

— Думаю, если ты выйдешь на рынок, там твоя семья и найдется.

— Ох, благодарение Госпоже Небесной, — с облегчением произнесла женщина.

Должна сказать, эта фраза всегда казалась мне какой-то странной. А тетка обратилась уже ко мне:

— И тебе спасибо большое! Я, ты понимаешь, слышала кое-что про этот город… Мне не хотелось ехать сюда, но мой муженек, он у меня с Дальнего Севера, так вот ему ужас как хотелось посмотреть Дерево Небесной Госпожи… — Она глубоко вздохнула. — А как, ты говоришь, на рынок пройти?

Ну, наконец-то добралась до дела.

— Он находится в Западной Тени, а мы сейчас в Восточной. Коротко их еще называют Затень и Востень.

— Что-что?..

— Так их все здесь называют. Это на случай, если у кого дорогу спрашивать будешь.

— А-а. Но… Тень? Тут то и дело так говорят, хотя название города…

Я покачала головой:

— Верно, только люди, живущие здесь, называют город именно так.

И я указала вверх, туда, где смутно различала призрачно-зеленые переливы вечно шелестящей листвы Мирового Древа. Корни и ствол были для меня окутаны темнотой, ибо живая магия Древа пряталась под слоем коры в целый фут толщиной, но нежные листочки плясали и переливались на самом пределе моего зрения. Иногда я часами смотрела на них.

— Видишь? Ясного неба у нас тут не особенно много.

— Вижу… Понятно.

Я кивнула:

— Тебе нужно нанять повозку и доехать до корневой стены на Шестой улице, потом либо сесть на паром, либо подняться по ступенькам и пешком по туннелю. Сейчас там наверняка вовсю горят лампы, нарочно ради приезжих, так что все в порядке. Мало радости идти через корень в потемках… Мне-то без разницы! — И я улыбнулась, чтобы она перестала смущаться. — Но ты не поверишь, сколько народу начинает прямо с ума сходить, едва окажутся в темноте!.. В любом случае, как переберешься на ту сторону — ты уже в Затени. Там всегда полным-полно паланкинов, можешь нанять себе, а можешь дойти до Солнечного рынка пешком. Там не очень далеко, — главное, чтобы Древо было по правую руку и…

Она перебила меня, и в голосе звучал уже знакомый мне ужас.

— Этот город, он такой… каким образом я… я же заблужусь! Ох, демоны, мой муж, он еще хуже меня, все время потеряться норовит… Он же попробует вернуться сюда, а кошелек-то у меня, так что…

— Все в порядке. Все будет хорошо, — пообещала я с прекрасно отработанным сочувствием, наклонилась к тетке через стол, постаравшись не потревожить резные деревянные скульптуры, и указала на дальний конец Ремесленного ряда. — Если хочешь, могу порекомендовать толкового проводника. Он поможет добраться куда надо благополучно и быстро.

Сказав так, я заподозрила, что услуги проводника окажутся для нее дороговаты. А ведь в том переулке на ее семейство вполне могли напасть, ограбить, в камни превратить… Ну да, сэкономили денежку, а стоило оно того? Никогда я не понимала паломников и, наверное, не пойму.

— А… сколько? — с сомнением в голосе спросила она.

— Это ты у самого проводника спрашивай. Хочешь, позову?

— Я… — Она переминалась с ноги на ногу, прямо-таки излучая нежелание расставаться с деньгами.

— Или ты можешь купить вот это, — предложила я, развернулась на стуле и подняла с прилавка небольшой свиток. — Это карта. Указаны все святые места, в смысле, заколдованные детьми богов, вроде того переулка.

— Заколдованные? Так это какой-то богорожденный сделал?

— Скорее всего. Не вижу, с чего бы писцам об этом беспокоиться, как по-твоему?

Тетка вздохнула:

— Так эта твоя карта поможет мне добраться до рынка?

— Ну конечно.

Я развернула свиток, давая ей убедиться. Она долго рассматривала карту, быть может, старалась запомнить маршрут и обойтись без покупки. Что ж, пусть попробует. Если у нее вот так запросто получится выучить запутанные улицы Тени, еще и пересеченные корнями Древа и пометками о том или ином святом месте, грех был бы не дать ей посмотреть бесплатно.

— И почем? — спросила она, протягивая руку за кошельком.

Когда она наконец ушла и ее торопливые шаги стихли в общем гомоне Гульбища, ко мне неспешно приблизился Ойн.

— Ты сама любезность, Орри, — сказал он.

Я усмехнулась:

— А как же! Я, конечно, могла ей посоветовать пойти в тот же переулок и слегка задрать юбку… после чего она мигом перенеслась бы следом за благоверным и отпрысками. Но должна же я была о ее достоинстве позаботиться?

Ойн пожал плечами:

— Если они сами дотумкать не могут, ты тут ни при чем. — Он посмотрел вслед женщине и вздохнул. — Хотя, конечно, обидно — приехать в паломничество и в итоге полдня бродить, потерявшись!

— Может, однажды она эти полдня еще будет с наслаждением вспоминать…

Я встала и потянулась. Я просидела на этом стуле все утро, так что спина успела затечь.

— Присмотришь за моим лотком, хорошо? Пойду прогуляюсь…

— Лгунишка!

Я улыбнулась, узнав хриплый, ворчливый голос Вуроя, еще одного торговца. Он подошел и остановился рядом с Ойном. Я даже вообразила, как он его дружески приобнимает. Эти двое и Ру, тоже здесь торговавшая, жили втроем, и Вурой был тот еще собственник.

— Ты, — продолжал он, — просто хочешь заглянуть в переулок и проверить, может, тот дурень с мелким обормотом чего обронили, когда магия их подхватила!

— Зачем бы мне? — спросила я самым невинным тоном, хотя меня так и подмывало расхохотаться.

Ойн тоже едва сдерживал смешок.

— Найдешь чего, не забудь поделиться, — сказал он.

Я послала в его сторону воздушный поцелуй.

— Кто нашел — скачет, а потерявший плачет. Ну разве что ты за это со мной Вуроем поделишься?

— Кто нашел — скачет, — парировал он, и я услышала смех Вуроя, заключившего Ойна в объятия.

Я пошла прочь, сосредоточившись на легком постукивании своей палки. Сейчас небось целоваться начнут, а мне не хотелось этого слышать. Я, конечно, шутила, требуя «поделиться Вуроем», но… Сами подумайте, легко ли одинокой девице стоять в сторонке и наблюдать, как люди наслаждаются тем, чего самой ей не перепало?

Тот переулок расположен как раз поперек широкого Гульбища, составляя угол нашего Ремесленного ряда. Его легко отыскать: мостовая и стены мерцают, источая бледное сияние, беловатое на фоне всеобъемлющего зеленого свечения Мирового Древа. Мерцают они неярко; магии здесь, по меркам богорожденных, всего ничего. Даже смертный мог сподобиться на такое. Требовалось лишь высечь сигилу-другую… ну и потратить состояние на активирующие чернила. Я бы увидела тут разве что сеточку света, повторявшую линии строительного раствора, скреплявшего кирпичи. Однако магия совсем недавно сработала, а потому и сияла ярче обычного. Ей требовалось некоторое время, чтобы успокоиться.


Я остановилась у входа в переулок и внимательно прислушалась. Гульбище представляло собой широкий круг в центральной части города. Пешеходные дорожки соединялись здесь с улицами, по которым двигались повозки. Они окаймляли обширный участок, заполненный клумбами и деревьями. Паломники любили собираться здесь, на одной из многочисленных тропинок, потому что с площадки Гульбища открывался лучший во всем городе вид на Мировое Древо, — кстати, и мы, люди искусства, облюбовали Гульбище по той же причине. К тому же паломники обычно были не против у нас что-нибудь приобрести, — конечно, после того, как используют возможность помолиться этому своему не очень понятному новому богу. Тем не менее мы все время памятовали о Белом зале, высившемся поблизости. Порой казалось, что сверкающие стены и статуя Блистательного Итемпаса взирали на еретическую деятельность у своего подножия крайне неодобрительно. Правда, не в пример былым временам, орденские Блюстители Порядка в наши дни особой строгости не проявляли. Богов в мире сделалось много, и каждый из них вполне мог заступиться за своих верных,

[1]

начни их кто притеснять. И вообще, в городе творилось столько магии, что ни у какого ордена просто рук не хватило бы отслеживать каждый случай… Это, правда, не значило, что всякий мог творить что хотел прямо у них под носом и не опасаться последствий.


Вот и я вошла в переулок лишь после того, как доподлинно убедилась, что поблизости отсутствовали жрецы. Некоторый риск, конечно, оставался — мало ли чего я за шумом Гульбища могла не услышать. В случае если бы меня застукали, я собиралась соврать, будто потеряла дорогу.

Продвигаясь вперед в относительной тишине переулка, я тщательно обстукивала мостовую посохом — вдруг и правда обнаружится кошелек или еще что-нибудь ценное…

…Ипочти сразу почуяла запах крови.

Поначалу мой разум отмел его как решительно невозможный. В самом деле, волшебство переулка было предназначено как раз для того, чтобы держать его в чистоте. Всякий мусор и грязь, любой неодушевленный предмет примерно через час исчезал сам собой — и чистенький переулок вновь становился ловушкой для беспечных паломников. Про себя я давно уже решила, что младший бог, учинивший ловушку, имел острый ум, не упускавший никаких мелочей.

Тем не менее чем дальше углублялась я в переулок, тем более внятным делался запах. Мне стало не по себе, потому что я узнала его. Металл и соль, сгустившиеся после того, как кровь свертывается и остывает… Только это не был тяжелый, отдающий железом запах человеческой крови. Этот был легче и острей; в нем чувствовались металлы, которым нет названия ни в одном языке смертных, и соли отнюдь не из здешних морей.

В переулке пролилась божественная кровь.

Может, кто-то обронил скляночку с бесценной субстанцией? Если так, оплошность вышла дороговатая. Впрочем, божественная кровь пахла как-то… затхло, что ли. Неправильно. И ее было слишком, слишком много для маленького фиала.

И вот тут мой посох ткнулся во что-то мягкое и тяжелое. Я остановилась, чувствуя, как во рту пересыхает от ужаса.

Я опустилась на корточки, чтобы получше изучить неожиданную находку. Вот ткань, очень мягкая и тонкая. Под нею — нога. Холоднее, чем полагалось бы, но не ледяная. Моя рука, подрагивая, двинулась выше… Вот крутое, несомненно женское бедро, чуть выпуклый живот… Ткань под пальцами вдруг стала влажной и липкой.

Я поспешно отдернула руку и спросила:

— Т-ты как? С тобой все в порядке?

Дурацкий вопрос, конечно. И так ясно, что не в порядке.

Теперь я ее видела — едва различимое световое пятно в форме человеческой фигуры, перекрывающее мерцание мостовой. Это притом, что ей полагалось бы ярко сиять своей собственной магией; тогда я ее увидела бы, едва зайдя в переулок. И лежачая поза была для нее довольно-таки противоестественной, ведь богорожденные не нуждаются в сне.

Я знала, что это значит. Об этом криком кричали все мои чувства. Только верить не хотелось.

А потом рядом возникло знакомое ощущение присутствия. Меня не предупредили о нем близившиеся шаги, но нужды в них и не было. Я очень обрадовалась, что он решил явиться именно теперь.

— Ничего не пойму, — прошептал Сумасброд, и тогда мне пришлось поверить окончательно, потому что изумление и ужас в голосе Сумасброда никакому сомнению не подлежали.

Я нашла богорожденную. И она была мертва.

Я поднялась слишком быстрым движением и едва не споткнулась, отодвигаясь назад.

— И я не пойму, — сказала я и обеими руками покрепче вцепилась в посох. — Когда я ее нашла, она тут так и лежала. Но как…

И я замолчала, не находя слов.

Послышался приглушенный перезвон колокольчиков (я давно заметила, что никто, кроме меня, вроде бы их не слышал), и в тусклом мерцании переулка выткался Сумасброд: кряжистый, хорошо сложенный мужчина, отдаленно смахивающий на сенмита, смуглокожий, обветренный, с темными нечесаными волосами, собранными в хвост на затылке. В этом облике он не то чтобы сиял, но я его видела — плотным пятном на фоне мягкого мерцания стен. Он смотрел вниз, на распростертое тело, и такого потрясенного выражения у него на лице я еще не видала.

— Роул, — выговорил он наконец, всего два слога с едва заметным ударением на первом. — Роул, сестра!.. Кто это сделал с тобой?..

«И каким образом?» — едва не добавила я, но несомненное горе Сумасброда заставило прикусить язык.

И он подошел к ней — немыслимо мертвой богине — и потянулся, чтобы коснуться ее. Его пальцы прижались к ее телу и словно растаяли.

— Не понимаю, — повторил он еле слышно. — Бессмыслица какая-то…

Его тревога и горе не подлежали сомнению. Обычно Сумасброд порывался говорить и действовать в соответствии со своей внешностью, то есть как подобало грубому и неотесанному смертному. И доселе я видела его мягкость и доброту, лишь когда мы бывали наедине.

— Что могло убить богорожденную? — спросила я, на сей раз уже не заикаясь.

— Да ничто… В смысле, другой богорожденный, но ты даже не представляешь, сколько на это ушло бы магической энергии. Мы все это почувствовали бы и сразу примчались бы узнать, что происходит. Но у Роул не было врагов. Кто вообще мог желать ей зла? Вот разве что…

Он нахмурился. Стоило ему отвлечься, и его видимый образ тотчас нарушился, расплывшись текучим облачком сияющей зелени, напоминавшей мне о запахе свежих листьев Древа.

— Да нет, — продолжал он, — не вижу, с чего тому или другому… В самом деле бессмыслица!

Я подошла к нему и положила руку на зеленое светящееся плечо. Мгновение спустя он коснулся моей руки, молча поблагодарив за сочувствие, но я-то знала, что не доставила ему ничего похожего на утешение.

— Мне правда жаль, Сброд. Очень жаль.

Он медленно кивнул. Самообладание возвращалось к нему, а с ним и человеческий облик.

— Мне пора, — сказал он. — Наши родители… Нужно им сообщить, хотя, может, они уже знают.

Он выпрямился, вздохнул и покачал головой.

— Может, тебе что-нибудь нужно?

Он не спешил с ответом, что не могло меня не порадовать. Есть кое-что, чем всякая девушка дорожит в возлюбленном, пускай даже и бывшем. Когда мой бывший провел пальцем по моей щеке, кожу слегка закололо.

— Нет, — сказал он. — Но все равно спасибо.

Пока мы разговаривали, я не обращала внимания, но теперь заметила: у входа в переулок начала собираться толпа. Кто-то увидел нас и тело на мостовой, и, как водится в больших городах, к одному зеваке тотчас присоединились другие. Когда Сумасброд поднял на руки тело, смертные заахали, потом кто-то вскрикнул от ужаса, узнав его ношу. Роул, оказывается, была известна. Не исключено даже, что у нее, как у некоторых младших богов, уже начало формироваться общество верных. Значит, к вечеру об убийстве в переулке будет судачить весь город.

Сумасброд кивнул мне и исчез. Две тени, присутствовавшие в переулке, придвинулись ближе, задержавшись у места, где только что лежала Роул. Я не повернулась в ту сторону. Я всегда видела богорожденных, если только они не прилагали изрядных усилий к скрытности, но знала, что не всем из них это нравилось. Те, что сейчас приблизились, были, вероятно, родичами Сумасброда. У него имелось несколько братьев и сестер, и они помогали ему, выступая охранниками и выполняя разные поручения. Вскоре наверняка явятся и другие — почтить место гибели соплеменницы. Среди божественного народа слухи распространялись с той же стремительностью, что и у смертных.

Вздохнув, я покинула переулок и протолкалась сквозь толпу. Меня со всех сторон засыпали вопросами, но я лишь коротко отвечала: «Да, это была Роул» и «Да, она умерла». Когда я добралась до своего лотка, к Вурою и Ойну успела присоединиться Ру. Она взяла меня за руку, помогла усесться и спросила, не хочу ли я стакан водички — или чего покрепче. Потом она принялась протирать мою руку тряпочкой, и я запоздало сообразила, что на пальцах у меня осталась божественная кровь.

— Да все со мной в порядке, — сказала я им, хотя на самом деле не так уж была в этом уверена. — Ну разве что, может, товар поможете собрать? Я сегодня, пожалуй, пораньше свернусь…

Слух уже донес мне, что и другие художники и мастеровые в нашем ряду занимались тем же. Гибель богини означала, что Мировое Древо только что стало второй по степени интересности достопримечательностью нашего города. Так что, скорее всего, до конца недели торговля будет идти ни шатко ни валко.

Вот я и решила пойти домой.

*

Как ты уже понял, общение с богами занимало в моей жизни немалое место.

Раньше было еще хуже. Иногда мне казалось, что они повсюду: под ногами, над головой, выглядывали из-за каждого угла, прятались под кустами… Они оставляли на мостовых светящиеся следы, и я заметила, что у них были свои излюбленные дорожки для любования видами. Они даже писали на белые стены. Собственно, такой нужды — я имею в виду телесное облегчение — у них не имелось, они просто находили забавным подражать нам, смертным. Я обнаруживала их имена, начертанные незримо-светящимися каракулями, и в особенности — на святых местах. С их помощью я выучилась читать.

Иногда они провожали меня до дома и готовили мне завтрак. Иногда пытались меня убить. Время от времени они приносили мне всякие побрякушки и статуэтки — чтобы я понимала зачем!

И — да, иной раз я их любила.

Одного из них я нашла в выгребной яме. Звучит не слишком прилично, правда? Только так оно на самом деле и было. Знай я, во что превратится моя жизнь, я бы дважды подумала, прежде чем променять родной дом на этот прекрасный и нелепый город. Но и дважды подумав, я все равно сделала бы то же.

Так вот — про того, из выгребной ямы. Думается, надо поподробнее о нем рассказать.

*

Однажды вечером я засиделась допоздна — или это было уже утро? Ну, ты понимаешь, мне ведь без разницы. В общем, я работала над картиной, а когда кончила, то выбралась из дому и пошла на зады, чтобы выплеснуть из горшочков остатки краски: засохнут, не отскребешь потом. Золотари с их зловонными повозками обычно появлялись на рассвете; они вычерпывали ямы и увозили их содержимое, чтобы отцедить все годное на удобрения и что там еще могло оказаться ценного, — и я не хотела опоздать к их прибытию. Так и вышло, что я не сразу заметила там мужчину. От него еще и пахло, как от всего прочего в яме, то есть мертвечиной. Теперь, по зрелом размышлении, я склонна думать, что он и правда был мертв.

Я опорожнила свои горшочки и собралась было уходить, когда заметила краем глаза странное свечение, исходившее непосредственно снизу. Бессонная ночь вымотала меня, и я едва не оставила этот блеск без внимания, благо за десять лет в Тени успела насмотреться на отходы, производимые «боженятами». Короче, я решила, что, скорее всего, кого-то из них стошнило здесь после ночной попойки. Или кто-то выбился из сил на любовном свидании, вдобавок накурившись дурмана. Новые дети богов любили так развлекаться — притворялись смертными и примерно на недельку пускались во все тяжкие, прежде чем вступить на тот путь, который они среди нас для себя избирали. Как правило, такая «инициация» проходила достаточно неприглядно.

В общем, я даже не знаю, что именно в то стылое зимнее утро заставило меня помедлить. Некое внутреннее чутье посоветовало мне повернуть голову, и я его послушалась, не знаю уж почему. Однако я послушалась, и повернула голову, и… вот это и называется находкой жемчужного зерна в куче навоза.

Сперва я разглядела лишь тонкий золотой контур, очерчивавший мужскую фигуру. Повсюду на его теле возникали мерцающие капельки серебра и струились, обрисовывая поверхность кожи. Иные из них невозможным образом катились кверху, подсвечивая тонкие нити волос и суровую лепку лица.

Стоя над ним с мокрыми от краски руками и совершенно забыв о распахнутой двери у себя за спиной, я увидела, как светящийся образ глубоко вздохнул — засияв от этого еще прекрасней и ярче, — и открыл глаза, цвет которых я отчаиваюсь правильно описать, даже если узнаю когда-нибудь названия всех цветов мира. Самое лучшее описание, которое я могу сделать, это подобрать сравнение с известными мне вещами. Представь себе плотную тяжесть золота, запах нагревшейся от солнца латуни, гордость и страсть…

Но пока я там стояла, не в силах оторваться от созерцания этих глаз, я заметила в них кое-что еще. Боль. Столько скорби, горя, гнева, вины… и других чувств, которых я не умела назвать, потому что, когда все отгремело, моя жизнь прежде того дня стала выглядеть относительно беззаботной.

*

М-да. Пожалуй, прежде чем я продолжу, ты должен еще кое-что узнать обо мне.

Как я и говорила, я, вообще-то, вроде как художница. В смысле, я зарабатываю, вернее, зарабатывала себе на хлеб изготовлением и продажей всяких безделушек и сувениров для приезжих. И еще я рисую, хотя мои картины не предназначены для посторонних глаз. Кроме этого, ничего особенного во мне нет. Да, я вижу магию и богов, но ведь и все их видят, благо они, как ты помнишь, всюду. Просто мне все это больше бросается в глаза, ведь я ничего другого не вижу.

Родители назвали меня Орри. Так кричит птица-плакальщик, что водится на юго-востоке. Может, тебе доведется когда-нибудь услышать ее голос. Она точно всхлипывает: «орри, ах, орри, ах». Большинство девочек у мароне получают имена, говорящие о печали. Мне еще повезло: родись я мальчишкой, мое имя взывало бы к мести. Можно с ума сойти, если вдуматься. Именно из-за этого, кстати, я и подалась из родных мест.

И я никогда не забывала маминых слов: «Нет ничего зазорного в том, чтобы принимать помощь. Мало ли что у кого не получается в одиночку!»

Так вот, возвращаясь к тому мужчине из выгребной ямы. Я забрала его в дом, дочиста отмыла и накормила как следует. И, поскольку в доме хватало места, позволила остаться. Так было правильно. И очень по-человечески. Мне, наверное, было здорово одиноко — после той истории с Сумасбродом. Я и сказала себе: а что, собственно, я ведь никому ничего плохого не делаю!

Ох, как же я ошибалась…

*

В тот день, когда я вернулась домой, он опять лежал мертвый. Я обнаружила его на кухне, возле стола, где он, похоже, шинковал овощи, когда его посетила идея вскрыть себе вены. Войдя, я поскользнулась в луже крови и перво-наперво рассердилась, ведь это значило, что она заливала весь пол. А пахло ею так густо и удушливо, что я никак не могла определить местоположение тела: у той стены или у другой?.. Где-то на полу или непосредственно у стола?.. Потом я нашла его и поволокла в ванную, по дороге замарав еще и ковер. Мужик он был крупный, так что провозилась я долго. Кое-как запихав его наконец в ванну, я наполнила ее водой из холодной бочки — частью чтобы кровь не прикипела к одежде, частью затем, чтобы он почувствовал, до какой степени меня разозлил.

Потом я пошла отмывать кухню и за этим занятием успела слегка успокоиться и остыть, когда в ванне резко и неожиданно заплескалась вода. Когда он первый раз возвращался к жизни, то довольно долго ничего не соображал, так что я ждала на пороге, пока плеск не затих, а его внимание не обратилось на меня.

У него была очень мощная личность. Я всегда чувствовала давящую силу его взгляда.

— Так несправедливо, — сказала я ему. — С какой это стати ты взялся мне жизнь осложнять? А?

Никакого ответа. Однако он услышал меня.

— На кухне я более-менее все отмыла, но в жилой комнате на коврах наверняка пятна остались. Всюду так пахнет, что я мелких потеков даже найти не могу. Придется тебе ими заняться. У меня на кухне есть ведерко и швабра.

Опять тишина. Искрометный собеседник, уж что говорить.

Я вздохнула. После усилий по восстановлению чистоты у меня ныла спина.

— Спасибо, что обед приготовил, — сказала я, сочтя за благо умолчать о том, что не стала ничего есть. Мало ли, вдруг он и свою готовку всю кровью залил. Пока не попробуешь, ведь не поймешь, а пробовать мне не хотелось.

Воздух окрасился еле заметным привкусом стыда. Я ощутила, как он отвел взгляд, и это удовлетворило меня. За три месяца, что он у меня прожил, я успела узнать его как человека почти болезненной честности, предсказуемого, точно колокольный звон Белого зала. И ему очень не нравилось, когда «весы» наших взаимоотношений утрачивали равновесие.

Я пересекла закуток, склонилась над ванной и ощупью поискала его лицо. Рука сперва коснулась макушки, и, как обычно, меня поразила шелковистая мягкость его волос, так похожих на мои собственные. Они были густыми, вьющимися, податливыми — пальцы радовались случаю в них заблудиться. Помнится, прикоснувшись к нему в самый первый раз, я даже задумалась, не из моего ли он народа: такие волосы встречались только у мароне. С тех пор я уяснила себе его инакость, ведь он вообще не принадлежал к роду людскому, — но то первое, едва ли не родственное чувство так и не улетучилось. Поэтому я нагнулась и поцеловала его в лоб, насладившись ощущением мягкого жара, встретившего мои губы. Он всегда был очень горячий на ощупь. Если мы с ним сумеем договориться о чем-то определенном в том смысле, где кому спать, следующей зимой, чего доброго, я здорово сэкономлю на отоплении…

— Доброй ночи, — пробормотала я.

Он опять не ответил, и я пошла укладываться в постель.

*

Теперь тебе надо уяснить вот что. Тот, кого я взяла на постой, не был самоубийцей в точном смысле этого слова. Он не предпринимал никаких намеренных действий, имея в виду лишить себя жизни. Он попросту совершенно не заботился о том, чтобы уклониться от опасности. В том числе и от опасности своих собственных поползновений. К примеру, обычные люди все же берегутся, когда лезут чинить крышу, а мой жилец — и не думал. И, пересекая улицу, влево-вправо не заботился посмотреть. Что же касается поползновений — разбирая постель, иные мимолетно задумываются, а не уронить ли туда горящую свечку, и тотчас забывают об этом… он же именно это и делал. Правда, следует отдать ему должное: он никогда не совершал ничего такого, что подвергло бы опасности еще и меня… По крайней мере, до сих пор.

И вот чем меня поразили те несколько случаев, когда я во всей красе наблюдала эту его вредоносную склонность, — последний раз он этак ненавязчиво проглотил нечто ядовитое, — так это удивительным бесстрастием, которое он выказывал по поводу происходившего. Вот и в тот день я вполне представляла себе, как он готовил обед, крошил овощи и поглядывал на нож в руке. Сперва он покончил с готовкой, отставив еду в сторонку ради меня. А потом самым хладнокровным образом всадил нож в собственное запястье, так, что лезвие прошло между костями. Сперва он еще держал пропоротую руку над большой кухонной миской, чтобы кровь не текла куда попало: он был поборником опрятности. Эту миску я потом нашла на полу, на четверть еще полную крови. Остальное выплеснулось на кухонную стену. Судя по всему, он лишился сил быстрее, чем ожидал, и, падая, не просто сшиб миску, а еще и в полет ее отправил. Потом свалился и истекал кровью уже на полу.

Я могла вообразить, как он наблюдал за процессом и ничего не предпринимал, пока не умер. А позже, воскреснув, столь же бесстрастно и равнодушно отмывал пол от своей крови.

Я была почти уверена, что приютила кого-то из богорожденных. «Почти» коренилось в том обстоятельстве, что у него была самая странная магия из всех, о каких я когда-либо слышала. Раз за разом воскресает из мертвых? Ярко светится на рассвете?.. Кем это его делало — богом радостных восходов и жутковатых сюрпризов? Он никогда не пользовался божественной речью… равно, впрочем, как и языками смертных. Я даже подозревала, что он был немым. А еще — я его не видела, разве что по утрам и в те мгновения, когда он возвращался к жизни. Это значило, что магия была ему свойственна только в такие моменты. Все остальное время он был самым обычным мужчиной.

Ага, если бы.

Следующее утро было тому подтверждением…

*

Я по давней привычке проснулась до рассвета. Я любила поваляться в постели, слушая голоса утра: зарождающийся птичий хор, увесистую капель росы, стекавшей с Древа на городские крыши и уличную мостовую… В тот раз мне, однако, с утра пораньше захотелось разнообразия. Я встала и отправилась на поиски жильца.

Он был в своей каморке — в небольшой кладовке, которую я ему отвела. Едва покинув спальню, я ощутила его присутствие. Таков уж он был: заполнял собой весь дом, становясь центром всеобщего притяжения. Во всяком случае, я необычайно легко, прямо-таки естественным образом, начинала смещаться туда, где он в данный момент пребывал.

Вот и теперь я без труда обнаружила его у окна каморки. В моем доме имелось множество окон, и это обстоятельство я считала сплошным неудобством: толку мне от них не было никакого, а вот сквозняки гуляли. Я бы сняла более подходящее жилище, но позволить себе не могла. Тем не менее кладовка была единственным помещением, где окно смотрело на восток. От этого мне тоже не было никакого толку, и не просто потому, что я слепая. Как и большинство горожан, я обитала в районе, угнездившемся между двумя основными корнями Мирового Древа — невообразимо громадными, с многоэтажный дом. Солнце всего на несколько минут заглядывало к нам в середине утра, когда свет проникал в щель между корнями и лиственным пологом, и еще на несколько минут ближе к вечеру. Только благородное сословие жило там, где солнце светило более-менее постоянно.

Так вот, при всем том мой жилец торчал у восточного окна каждое утро. По нему часы можно было проверять — если только он не был чем-нибудь занят или не лежал мертвым. Первый раз, когда я его тут застала, я вообразила, что это он так приветствовал наступление дня. Может, молитвы возносил, подобно другим последователям Блистательного Итемпаса. Теперь я узнала его получше, насколько вообще можно узнать неубиваемого мужика, вдобавок все время молчащего. Когда я в таких случаях к нему прикасалась, я ощущала его яснее обычного, и то, что я чувствовала, никак не было молитвенным благочестием. То, что я осязала в неподвижности его тела, прямизне осанки и ауре спокойствия, источаемой лишь в это время, заслуживало названия могущества. Гордости. Видно, только это и оставалось в нем от того человека, каким он некогда был.

Ибо ото дня ко дню мне делалось все очевиднее, что в моем жильце было нечто не просто сломленное, — разнесенное вдребезги. Что, почему — я понятия не имела, но одно я знала точно. Он таким был не всегда.

Когда я вошла в комнатку и уселась на стул, кутаясь в одеяло, которое захватила с собой, от утренней прохлады, он не обратил на меня внимания. Он давно привык, что я прихожу посмотреть на него на рассвете. Благо я часто так поступала.

И, как и следовало ожидать, спустя несколько мгновений после того, как я удобно уселась, он начал сиять.

Каждый раз это происходило по-другому. Сегодня первыми засветились глаза, и он повернулся в мою сторону, желая убедиться, что я смотрю куда надо. (Я и по другим поводам замечала за ним это поистине выдающееся нахальство.) Проделав это, он снова уставился в окно, и сияние растеклось по шевелюре и плечам. Дальше я увидела его руки, мускулистые, точно у бывалого солдата: они были сложены на груди. Вот показались длинные, чуть расставленные ноги; поза была спокойная и в то же время горделивая. Полная достоинства. Он вообще обычно держался как король. Ну, как человек, привыкший к могуществу, но недавно низложенный.

Свет постепенно залил весь его силуэт, плавно делаясь сильнее. Я даже прищурилась — кто бы знал, до чего мне это нравилось! — и прикрыла глаза рукой, но не перестала видеть его: огненный ком просвечивал сквозь кисть. И, как обычно, в итоге мне пришлось отвернуться. Я никогда не отворачивалась, пока сияние вправду не делалось нестерпимым. Я что, боялась и второе зрение потерять?..

Продолжалось это, однако, недолго. Где-то там, за восточной корневой стеной, солнце полностью вышло из-за горизонта. После этого волшебное свечение моего жильца быстро пошло на спад. Мгновение-другое, и вот уже на него можно было безболезненно смотреть, а минут через двадцать он сделался невидим для меня, как самый простой смертный.

Когда все завершилось, жилец повернулся к выходу. Днем он делал всякую работу по дому, а последнее время еще и взялся наниматься к соседям, причем отдавал мне свой жалкий заработок до последнего гроша. Я потянулась, сидя на стуле: мне было так хорошо. Когда он поблизости, в доме словно становилось теплее.

— Погоди, — сказала я.

Он послушно остановился. Я прислушалась к его молчанию, стараясь угадать, в каком он настроении, и наконец спросила:

— Ты мне свое имя скажешь когда-нибудь?

Он промолчал. Раздражение? Безразличие?..

— Ну ладно, — вздохнула я. — Знаешь, соседи, того гляди, вопросы начнут задавать, так что мне в любом случае тебя как-то называть надо. Не возражаешь, если я тебе подходящее имя придумаю?

Теперь вздохнул уже он. Причем с явственным раздражением. Ну, по крайней мере, «нет» не сказал.

— Отлично, — ухмыльнулась я. — Буду звать тебя Солнышком. Не возражаешь?

На самом деле я шутила. Я сказала это только ради того, чтобы его подразнить. И, если честно, я ждала от него хоть какого-то отклика, пусть даже и возмущения. А он просто вышел из комнаты.

Я рассердилась. Говорить его никто не заставлял, но улыбнуться он бы точно не переломился. Ну там, фыркнуть, вздохнуть…

— Итак, будешь Солнышком, — отрывисто проговорила я.

Встала и пошла по делам.

2

«МЕРТВАЯ БОГИНЯ»

(акварель)


По всей вероятности, я красива. Все, что я способна видеть, — это магия, а магии по самой природе ее свойственна красота. Поэтому я могу лишь строить предположения о своей внешности и полагаться на мнение окружающих. Так вот, мужчины не устают хвалить разные части моего тела, — повторяю, отдельные части, но никак не все в целом. Им нравятся мои длинные ноги, грациозная шея, мои пышные «клубящиеся» волосы, моя грудь — о, это в особенности. Большинство мужского населения Тени — амнийцы и, соответственно, не устают хвалить мою кожу — гладкую и почти черную, как и надлежит мароне. Я пыталась им объяснить, что на белом свете есть еще с полмиллиона женщин примерно с такими же чертами, но кто ж меня слушал? Вдобавок полмиллиона, если сравнить ее с численностью населения всего мира, — цифра достаточно жалкая, и это делало меня в глазах мужчин чем-то вроде редкой жемчужины, только добавляя к их «частичному» восхищению.

— Ты так хороша, — говорили они, бывало, и далее временами высказывали желание отвести меня к себе домой и продолжать любование наедине.

И прежде чем в моей жизни появились богорожденные, я иногда разрешала это мужчинам — если в тот момент мне было одиноко.

— Ты очень красива, Орри, — шептали они, в то время как… ну, скажем, ставили меня на пьедестал и наводили полировку. — Вот бы только…

Закончить предложение я их никогда не просила. Я знала, что едва не срывалось у них с языка: вот бы только не было у тебя таких глаз.

Глаза-то ведь у меня не просто слепые. Они еще и выглядят неправильно. Некрасиво и нехорошо. Кое-кого это беспокоит. Я бы, наверное, привлекала больше мужчин, если бы попробовала их прятать, но на что мне больше мужчин? Я и тем-то, кого привлекаю, не больно нужна. За исключением разве что Сумасброда. Но даже и он хотел, чтобы я была другой.

А вот мой нынешний жилец меня вообще не желал. Я на этот счет сперва волновалась. Я же не дура — знаю, что временами случается, когда в дом приводят незнакомого мужика. Он, однако, не проявлял интереса к вещам столь приземленным, как смертная плоть: ему своя-то была без разницы, куда там моя. Когда его взгляд касался меня, я чувствовала в нем многое, но только не жадную похоть. А еще в нем не было жалости.

Я, может, только по этой причине и оставила его у себя.

*

— Я рисую картину, — прошептала я и приступила к делу.

Каждое утро, прежде чем отправляться в Ремесленный ряд, я посвящала время своему истинному призванию. Для торговли с лотка я делала всякую ерунду: статуэтки богов, выполненные неточно, без особой заботы о пропорциях; рисовала акварели — самые обычные, не берущие за душу городские виды; сушила под гнетом цветки Древа. Короче, мастерила безделицы, каких покупатели и ждут от слепой женщины, не прошедшей особого обучения и не торгующей ничем дороже двадцати мери.

А вот картины… картины — совсем другое дело. Я тратила весомую часть своих доходов на холсты, красители и пчелиный воск для основы. А потом проводила долгие часы, воображая цвета воздуха и силясь запечатлеть силуэты запахов… и полностью забывая про окружающий мир.

И, в отличие от лоточных поделок, свои картины я видела. Не спрашивай меня почему, но это так.

Когда я закончила и обернулась, вытирая тряпкой руки, то даже не удивилась, заметив вошедшего Солнышко. Рисуя, я действительно ничего кругом не ощущала, и вот теперь, словно в отместку, в нос мне прямо-таки ударил запах еды. Желудок тотчас отозвался голодным ворчанием — мне показалось, его было слышно по всему подвалу, где я работала. Я смущенно заулыбалась:

— Завтрак приготовил? Спасибо…

В ответ скрипнули деревянные ступеньки, произошло легкое движение потревоженного воздуха: он подошел. Мою руку взяла невидимая рука и подвела ее к гладкому, закругленному краю тарелки. Тарелка была тяжелая и отчетливо теплая. Фрукты, подогретый сыр — мой обычный завтрак, и еще — я принюхалась и заулыбалась в восторге:

— Ух ты, копченая рыба! Ее-то ты где раздобыл?

Я, впрочем, не ожидала ответа. Его и не последовало. Солнышко отвел меня к той стороне рабочего стола, где он успел сервировать прибор на одну персону — подобные вещи у него всегда здорово получались. Я нащупала вилку и принялась есть. Тут меня ждал еще один приятный сюрприз: рыба оказалась велли, что ловится в Оплетенном океане недалеко от Нимаро. Она не принадлежала к числу дорогих, но в Тень ее почти не возили — на взгляд амнийцев, она была чересчур жирна. Насколько мне известно, велли продавали только несколько рыботорговцев на Солнечном рынке. Это что ж получается, Солнышко таскался в самую Затень ради меня?.. Да, ничего не скажешь, если мой жилец хотел извиниться, делал он это правильно!

— Спасибо, Солнышко, — сказала я, слушая, как он наливает мне чай.

Он чуть помедлил, потом струйка полилась снова, а у него вырвался едва заметный вздох по поводу нового прозвища. Я подавила порыв похихикать над его раздражением, потому что это выглядело бы… ну, подловато, что ли.

Он сел напротив, отодвинув в сторонку палочки воска, и стал смотреть, как я ем. Это окончательно вернуло меня к реальности: я сообразила, что провозилась с рисованием слишком долго и Солнышко успел позавтракать без меня. Еще это значило, что я опаздываю на работу.

Ну ладно, все равно тут уже ничего не исправишь. Я вздохнула и стала потягивать чай. К моему вящему удовольствию, это оказалась какая-то новая смесь: чуть горьковатая, то, что надо к соленой рыбе.

— Я вот раздумываю, может, мне совсем сегодня в Ряд не ходить, — сказала я вслух.

Солнышко, кажется, не возражал против моих разговоров о пустяках, ну а я не возражала произносить одни монологи.

— Там сегодня небось сумасшедший дом будет. Ты же слышал, наверное? Вчера у востеньского Белого зала нашли мертвую богорожденную. Ее звали Роул… Вообще-то, это я ее обнаружила. И она была взаправду мертва.

Я содрогнулась.

— Ужас еще и в том, что ее верные всей толпой ринутся на поклон, то есть Блюстители будут повсюду, и от зевак не продохнешь, как от муравьев на пикнике… Надеюсь, по крайней мере, никто не додумается само Гульбище перекрыть. А то у меня нынче с деньгами совсем беда.

Продолжая жевать, я даже не сразу заметила, как изменилось молчание Солнышка. Потом я ощутила сквозившее в нем потрясение. Что же так вывело его из равновесия? Мое беспокойство о деньгах? Ему уже доводилось бродяжничать; может, он испугался, как бы я его обратно на улицу не выставила?.. Нет. Не то.

Дотянувшись, я нашла пальцами его кисть и стала продвигаться вверх по руке, пока не добралась до лица. Оно и в лучшие-то времена с трудом поддавалось истолкованию, но теперь просто обратилось в камень. Челюсти плотно сжаты, брови нахмурены, кожа на висках туго натянута… Тревога, гнев или страх? Поди разбери.

Я уже открывала рот, желая сказать, что вовсе не намерена его выселять… но не успела. Он оттолкнул стул и ушел прочь, оставив мою руку висеть в воздухе там, где только что находилось его лицо.

Я терялась в догадках, что бы это могло значить, и поэтому попросту прикончила завтрак, отнесла тарелку наверх, чтобы помыть, а потом приготовилась к походу на Гульбище. Солнышко ждал меня у двери, держа в руках мой посох. Он собирался идти со мной.

*

Как я и ожидала, ближнюю улицу заполняла небольшая толпа. Плачущие верные, любопытные посторонние и ну очень недовольные Блюстители Порядка. Еще я услышала, как вдалеке, на том конце Гульбища, пела группа людей. В их песне не было слов — голоса снова и снова выводили одну и ту же мелодию. Ласково-утешительную и в то же время неуловимо жутковатую. Это пели Новые Зори — приверженцы одного из молодых вероучений, недавно появившихся в городе. Должно быть, они сюда явились в надежде переманить к себе кого-нибудь из числа безутешных последователей покойной богини. А еще мое обоняние уловило тяжелый, навевающий дрему запах курений, характерный для мракоходцев — приверженцев Повелителя Теней. Этих, правда, собралось не много; утро не было их излюбленным временем дня.

А еще там были паломники, прибывшие почтить Сумеречную госпожу; Дщери Нового Пламени, возлюбившие какого-то бога, о котором я и не слыхивала; представители общин Десятой Преисподней, Заводной Лиги и еще полудюжины других групп. Среди всеобщего гама слышались голоса уличных ребятишек, которые откалывали всякие проделки и, не исключено, резали кошельки. Кажется, у сорванцов теперь тоже имелся божественный покровитель.

В общем, ничего удивительного, что орденские Блюстители только что на людей не бросались: такое скопище еретиков непосредственно под стенами их храма! Тем не менее они успешно оцепили переулок и пропускали туда заплаканных верных по несколько человек зараз и не позволяя задерживаться надолго: молитва-другая — и хватит.

Пользуясь присутствием Солнышка, я нагнулась, протянула руку и легонько коснулась груды цветов, свечек и скромных приношений, скопившихся у входа в переулок. К моему удивлению, цветы уже увядали: стало быть, они лежали здесь довольно давно. Получается, младший бог, заколдовавший переулок, придержал заклинание самоочищения. Вероятно, из уважения к Роул.

— Стыд какой, — сказала я Солнышку. — С этой богорожденной я никогда не встречалась, но слышала о ней только хорошее. Ее называли богиней сострадания или как-то в таком роде. Она работала костоправом в Южном Корне. Всякий, кто мог заплатить, должен был сделать ей приношение. Но она ни разу не отказывала тому, кто не мог…

Солнышко молчал, пребывая в угрюмой задумчивости. Он не двигался и почти не дышал. Решив, что так сказывалось на нем горе, я выпрямилась и нашарила его руку. Странно, но под моими пальцами обнаружился крепко сжатый кулак. Я опять не смогла угадать его настроение. Вместо печали им владел гнев. Я озадаченно потянулась к его щеке и спросила:

— Ты ее знал?

Кивок.

— Она была… твоей богиней? Ты ей молился?

Он помотал головой, мышцы лица под моей рукой как-то непонятно напряглись. Неужели улыбка? Если так, то до чего же горькая…

Я сказала:

— Она была тебе небезразлична…

— Да, — ответил он.

Я застыла, как громом пораженная.

Никогда прежде он не говорил со мной. Ни единого раза за полных три месяца. Я даже не знала, способен ли он вообще говорить. На миг я задумалась, не сказать ли что-нибудь, дабы отметить это удивительное событие… а потом нечаянно прижалась к нему и ощутила закаменевшие от напряжения мышцы руки и плеча. Как глупо с моей стороны обращать внимание на единственное произнесенное слово, когда произошло нечто гораздо более важное: он впервые озаботился чем-то в окружающем мире. Чем-то, кроме себя самого.

Я потихоньку заставила его разжать кулак и переплела наши пальцы, предлагая утешительное прикосновение, как вчера Сумасброду. В первое мгновение пальцы Солнышка затрепетали, и я взлелеяла было надежду, что он сейчас ответит мне тем же… Однако потом его рука обмякла. Он не отстранился, но суть была та же.

Я вздохнула и постояла рядом с ним некоторое время, потом отодвинулась сама.

— Мне очень жаль, — сказала я, — но мне надо идти.

Он ничего не ответил, так что я оставила его горевать, сама же пошла в Ремесленный ряд.

Владелицу самого большого на Гульбище закусочного ларька звали Йель, и она разрешала нам, ремесленникам, оставлять вещи на ночь у нее под замком. Лично мне это здорово облегчало жизнь, избавляя от необходимости таскать туда-сюда лоток и товары. Вот и сегодня я живо все расставила и разложила, но стоило мне усесться, как все пошло в точности так, как я и предвидела. Целых два часа ни единая живая душа не подходила порыться в моих безделушках. Я слышала, как ворчали соседи, жалуясь на плохую торговлю. Повезло одному Бенхану; он продал угольный набросок Гульбища, на котором по счастливой случайности оказался запечатлен и переулок. Я нимало не сомневалась, что он прямо завтра выложит на лоток еще десять таких же.

Накануне ночью мне не пришлось как следует выспаться: я допоздна убирала кровавое безобразие, устроенное Солнышком. Я уже начинала клевать носом, когда рядом послышался тихий голос:

— Госпожа? Простите, госпожа?

Я вздрогнула, просыпаясь, и тотчас натянула на лицо улыбку, пряча сонливость.

— Добрый день, господин мой. Чем-то заинтересовались?

— В общем-то, да, — сказал негаданный покупатель.

В голосе звучала улыбка, и это смутило меня. А он продолжал:

— Вы каждый день здесь торгуете?

— Да, конечно. И я с удовольствием придержу для вас то, что вы облюбовали, если вдруг…

— Этого не потребуется, — ответил голос.

И тут я сообразила, что говоривший подошел ко мне не ради покупки. Он был не из числа паломников — я не улавливала в его голосе ни неуверенности, ни любопытства. Он очень правильно и грамотно говорил по-сенмитски, но мое ухо тотчас выделило легкий акцент, присущий жителям Затени. Этот человек прожил в Тени всю свою жизнь — хоть и пытался по какой-то причине скрыть это.

Я попробовала угадать:

— Что же привело жреца Итемпаса к такой, как я?

Он рассмеялся, нисколько не удивившись:

— Значит, правду люди говорят про слепых. Ты не видишь, но отсутствие зрения обостряет прочие чувства. Или, быть может, ты владеешь иными способами восприятия действительности, не свойственными обычному люду?

Последовал едва слышный звук: с моего лотка что-то взяли. Что-то довольно тяжелое. Скорее всего — миниатюрное подобие Древа: я высаживала ростки линвина и частым подстриганием добивалась сходства с самим Мировым Древом. Они приносили мне основную прибыль, но и затрат времени и труда требовали соответствующих.

Я облизнула губы, внезапно и необъяснимо пересохшие, и сказала:

— Кроме глаз, сударь мой, во мне ничего необычного нет.

— В самом деле? Тогда, вероятно, меня выдал топот сапог или запах благовоний, задержавшихся на моей форме. Полагаю, все это для тебя более чем внятно.

Повсюду кругом слышались такие же шаги и голоса с очень правильным выговором. Им как-то неловко и тревожно отвечали мои собратья по торговле в Ряду. Неужто сюда пожаловал целый отряд жрецов и вопросы принялся задавать?.. Обыкновенно мы общались лишь с Блюстителями Порядка — послушниками, проходившими жреческое обучение. Это были в основном молодые ребята, иной раз уж очень усердствовавшие в вере, но в целом вполне вменяемые, во всяком случае пока их не доставали. По большей части они не любили уличного служения и отбывали его спустя рукава, предоставляя жителям города самим решать свои проблемы — чему большинство из нас только радовались…

Однако что-то подсказывало мне, что стоявший передо мной человек не был обычным Блюстителем.

Он ни о чем меня не спрашивал, поэтому я молчала, а он, кажется, счел мое молчание за ответ. Я почувствовала, как опасно наклонился лоток: жрец присел на него. Между прочим, лотки — далеко не самые прочные вещи на свете, скорее, они должны быть легкими, чтобы при необходимости уносить их домой. В животе у меня стало нехорошо.

— Не по себе? — сказал он.

— Ну, не то чтобы… — соврала я.

Мне доводилось слыхать, как Блюстители пользовались подобным приемом, если желали вывести свою жертву из равновесия. Кажется, со мной это сработало. Я сказала:

— Хотелось бы узнать ваше имя…

— Римарн, — ответил он, назвав имя, обычное в низших слоях амнийцев. — Превит Римарн Ди. А вы?

Превит! Это были жрецы полного посвящения и высокопоставленные к тому же. Они нечасто покидали пределы Белого зала, занимаясь в основном политикой и хозяйственными делами.

Значит, в ордене сочли гибель богорожденной событием немалой важности.

— Орри Шот, — представилась я.

Голос подвел меня, я поперхнулась собственной фамилией и была вынуждена ее повторить. Мне показалось, жрец улыбнулся.

— Мы, — сказал он, — расследуем обстоятельства смерти божественной госпожи Роул и пришли сюда в надежде, что вы и ваши друзья нам поможете. Особенно в свете того, что мы по доброте своей долго закрывали глаза на ваше присутствие здесь, на Гульбище.

Он взял с лотка что-то еще, и на сей раз я не смогла определить, что именно.

class="book">— С радостью. Всем, чем могу, — ответила я, старательно пропуская мимо ушей едва замаскированную угрозу.

Орден Итемпаса, помимо прочего, ведал всеми городскими разрешениями и привилегиями, касавшимися торговли, и нещадно штрафовал нарушителей. У Йель было разрешение торговать на Гульбище; мы, скромные мастеровые, подобного позволить себе не могли.

— Грустно это все, — докончила я. — Кто бы мог предположить, что нечто может убить бога!

— Богорожденных — очень даже может, — сказал жрец.

Его голос звучал заметно холоднее прежнего. Я запоздало выругала себя, вспомнив, как мгновенно ощетиниваются истые итемпаны при упоминании о богах, отличных от их собственного. Ох, я, похоже, слишком долго прожила вдали от Нимаро!

— Их способны убить их родители — Трое, — продолжал Римарн. — А также родные братья и сестры, если могущества хватит.

— Ну, я, во всяком случае, не видела никаких богорожденных с окровавленными руками, если вы это имеете в виду. Я, собственно, вообще мало что вижу…

И я выдавила улыбку. Получилось не очень.

— Да, но ведь это ты обнаружила тело.

— Верно, и в тот момент там точно никого поблизости не было, это я могу сказать наверняка. Потом появился Сумасброд… то есть лорд Сумасброд, один из богорожденных, обитающих в городе… появился и забрал тело. Он сказал, что покажет его родителям. Самим Троим.

— Ясно.

Последовал легкий стук: что-то опустили обратно на лоток, правда, это не было миниатюрное Древо.

— Какие интересные у тебя глаза…

Не знаю почему, но я еще больше почувствовала себя не в своей тарелке.

— Ну да, так люди говорят…


— Это у тебя… туск?

[2]

— Превит наклонился вплотную, рассматривая меня, его дыхание отдавало мятным чаем. — Никогда не видел подобного туска.


Мне не раз говорили, что мои глаза — не самое приятное зрелище. «Туск», который заметил Римарн, на самом деле представлял собой множество тонких выростов сероватой ткани, которые наслаивались один на другой, точно лепестки еще не расцветшей маргаритки. Из-за них у меня нет ни зрачков, ни радужки в обычном понимании этого слова. Если смотреть издали, кажется, что у меня бельма — матовые, серо-стальные. Вблизи делается ясно, что это именно туск.

— Костоправы, — пояснила я, — говорят, что у меня неправильно выросла роговица. Там еще другие осложнения, но я их названия даже выговорить не могу.

Я вновь попробовала улыбнуться, но потерпела позорную неудачу.

— Понятно. Скажи, а такая… неправильность… часто встречается у народа мароне?

Неподалеку с треском рухнул лоток, принадлежавший Ру. Я услышала ее протестующий крик, к которому тотчас присоединились Вурой с Ойном.

— Заткнитесь, вы все! — рявкнул жрец, допрашивавший ее.

Воцарилась тишина. Кто-то из толпы праздношатающихся — быть может, мракоходец — крикнул было, чтобы жрецы от нас отвязались, но никто не поддержал его, и у кричавшего недостало смелости или глупости повторить попытку.

Я никогда не отличалась долготерпением, и страх не добавил мне выдержки.

— Так чего вы все-таки от меня хотите, превит Римарн?

— Меня очень порадовал бы ответ на мой вопрос, госпожа Шот.

— Нет, глаза вроде моих — далеко не самое обычное дело среди мароне. Я имею в виду, что слепота у нас не слишком распространена. Да и с чего бы?

Я ощутила, как шелохнулся лоток. Возможно, превит передернул плечами.

— Не исключено, — сказал он, — что это отсроченное последствие деяний Ночного хозяина. Легенда гласит, что в Земле Маро он дал волю… неестественным силам.

И это подразумевало, что выжившие в катастрофе сами были не вполне естественными существами. Ах ты, самодовольный амнийский подонок! Мы, мароне, чтили Итемпаса так же долго, как и они! Я кое-как проглотила резкий ответ, явившийся на ум, и вместо этого проговорила:

— Ночной хозяин ничего не причинил нам, превит.

— Разрушение твоей родины — это, по-твоему, «ничего»?

— Я хотела сказать — ничего помимо этого. Тьма и демоны! Да ему дела до нас никакого не было, чтобы что-то нам причинять. А Землю Маро он разнес только потому, что Арамери неосторожно спустили его с поводка.

На мгновение настала полная тишина. Этого хватило, чтобы мой гнев сдулся, оставив лишь страх. Никому не следовало непочтительно говорить об Арамери и сомневаться в их действиях. В особенности — беседуя со жрецом-итемпаном…

В следующий миг я аж подпрыгнула: прямо передо мной что-то с громким треском разлетелось. Мое деревце! Его бросили оземь, разбив керамический горшок, и, возможно, насмерть покалечили само растение.

— Вот жалость-то, — ледяным тоном выговорил Римарн. — Прошу прощения. Я возмещу убыток.

Я закрыла глаза и заставила себя глубоко вздохнуть. Меня еще трясло, но ума хватило ответить:

— Не беспокойтесь.

Рядом снова произошло движение, и его пальцы стиснули мой подбородок.

— Непорядок, что у тебя такие глаза, — сказал жрец. — В остальном ты ведь красивая женщина. Если бы ты надела очки…

— Я предпочитаю, чтобы люди видели меня такой, какая я есть, превит Римарн.

— Ага. Так кем ты желаешь выглядеть — слепой человеческой женщиной? Или богорожденной, которая притворяется беспомощной смертной?

Какого он… Я напряглась всем телом, а потом сделала то, что, наверное, делать вовсе не следовало. Я громко расхохоталась. Умом я понимала, что он и так уже сердит и вряд ли стоит злить его дальше. Но когда я сама здорово злюсь, мне непременно требуется как-то «спустить пар», и тогда рот начинает действовать сам по себе, без участия головы.

— О чем это вы… — Стараясь не коснуться его руки, я смахнула выступившую слезу. — Богорожденная? Я?.. Отец Небесный, неужто вы вправду это подозреваете?..

Пальцы Римарна слегка сжались, достаточно, чтобы сделать мне больно, и я прекратила смеяться. Он заставил меня запрокинуть голову и наклонился ближе.

— Что я действительно думаю, так это то, что от тебя прямо разит магией, — произнес он таинственным шепотом. — Прямо как ни от кого другого из смертных!

И внезапно я увидела его.

Его свечение не проявлялось постепенно, как у Солнышка. Оно возникло все сразу и шло не изнутри. Я увидела повсюду на его коже тонкие линии и завитки, смахивавшие на светящуюся татуировку. Узор обвивал его руки и растекался по торсу. Прочие части тела оставались незримыми, но пляшущие огненные линии внятно очерчивали фигуру.

Писец! Он был писцом! А судя по количеству слов божественной речи, врезанных в его плоть, — еще и очень продвинутым. Ну конечно, на самом деле там никаких надписей не было, просто таким образом мои глаза воспринимали его искусство и опыт, — по крайней мере, так я за годы привыкла это понимать. Обычно это свойство восприятия помогало мне засекать подобных ему издали, задолго до того, как они, подобравшись поближе, могли бы застукать меня.

Я судорожно сглотнула. Теперь мне сделалось не до смеха. Я была попросту в ужасе.

Но прежде чем он успел приступить к какому следует допросу, я вновь ощутила движение воздуха. Только оно и предупредило меня за миг до того, как некая сила отодрала от моего лица руку превита. Римарн хотел было расшуметься, но не успел: между нами возникло еще чье-то тело, и я больше не могла видеть жреца. Мелькнувший силуэт был крупнее, чем у него, и полностью лишен магического свечения. Я его сразу узнала. Это был Солнышко.

Что конкретно он сделал с Римарном, я, конечно, не видела, но мне и не требовалось. Мне вполне хватило ахов и охов остальных торговцев с Ряда и зевак. Солнышко крякнул от усилия, потом вскрикнул Римарн — его оторвали от земли и швырнули далеко в сторону, как мешок. Божественные слова на его коже слились в полосы: он пролетел по воздуху футов десять, не меньше. Потом шлепнулся с очень нехорошим звуком и сразу перестал сиять.

Нет-нет, только не это… Я вскочила на ноги, перевернув стул, и отчаянно зашарила, разыскивая посох. И вдруг замерла, так и не найдя его. Римарн больше не светился, но я по-прежнему видела.

Я видела Солнышко. Его сияние было очень слабым, едва различимым, но оно разгоралось, пульсируя, точно бьющееся сердце. Вот Солнышко встал между Римарном и мной, и сияние вмиг стало еще ярче, из мягкого мерцания превратившись в невыносимое пламя. Что-то подобное я видела только в рассветные часы…

А теперь было около полудня.

— Во имя всех Преисподних, что ты творишь? — окликнул резкий голос.

Это говорил кто-то из жрецов. Послышались еще крики, угрозы… и я вернулась к реальности. Никто здесь не мог видеть сияния Солнышка, кроме меня и, возможно, Римарна, но тот еще не поднялся с земли и только стонал. Все остальные видели обыкновенного мужчину, притом никому не известного чужестранца, одетого в простую, дешевую одежду (я смогла купить ему только такую)… короче, оборванца, напавшего на превита ордена Итемпаса. Прямо на глазах у целого отряда Блюстителей.

Я потянулась схватить Солнышко за ярко пылающее плечо, но тотчас невольно отдернула руку. Не потому, что он был горячим на ощупь… то есть он был, причем куда горячее, чем когда-либо прежде, — его тело под моей ладонью словно вибрировало. Я как будто к молнии прикоснулась!

Додумывать эту мысль мне было некогда.

— Прекрати! — зашипела я на него. — Какого хрена ты делаешь? Надо извиниться, причем прямо сейчас, пока они не…

Солнышко обернулся и посмотрел на меня, и слова умерли у меня на языке. Я полностью видела его лицо, как в замечательные моменты перед тем, как он «разгорался» слишком ярко и я вынужденно отворачивалась. Слово «прекрасный» и близко не лежало к описанию этого лица, преображенного в нечто гораздо большее, нежели собрание черт, давно изученных моими памятливыми руками. Его скулы не имели собственного свечения. И не то чтобы его губы вдруг изогнулись, как живые существа, наделенные собственной волей, и наградили меня мимолетной, очень личной улыбкой, заставившей на мгновение почувствовать себя единственной женщиной во всем мире.

Никогда прежде он не улыбался мне…

Вот только она была злой, эта улыбка. Холодная улыбка убийцы… Я так и отшатнулась. В самый первый раз с момента нашей с Солнышком встречи я испугалась его.

А он огляделся кругом, разворачиваясь к Блюстителям, наверняка уже порывавшимся взять нас в кольцо. Он смотрел и на них, и на толпу зевак все с той же отстраненной, холодной, самоуверенной наглостью. Кажется, он принял про себя какое-то решение.

Я так и стояла с приоткрытым ртом, когда его сграбастали сразу трое Блюстителей. Я смогла их увидеть — темные силуэты на фоне бешеного сияния Солнышка. Они швырнули его наземь, попинали сапогами и заломили ему руки за спину, чтобы связать. Один из них с силой придавил коленом его шею, и я закричала — отчаянно, во все горло. Блюститель, злобная темная тень, обернулся и заорал что-то вроде того, чтобы я заткнулась, маронейская сучка, а не то он и меня сейчас…

— Довольно!

Это был такой жуткий рев, еще и раздавшийся совсем рядом, что я подпрыгнула и выронила посох. А поскольку мгновенно наступила тишина, посох ударился о мостовую Гульбища до того звонко, что я вздрогнула.

Кричал, как выяснилось, Римарн. Я больше не могла его видеть. Не знаю уж, каким образом он раньше скрывал от меня свою истинную природу, только это опять действовало. Но, даже будь божественная вязь на его коже по-прежнему различима, вряд ли я заметила бы ее в слепящем сиянии Солнышка.

Римарн говорил хрипло, он еще не восстановил дыхание. Тем не менее он поднялся и стоял возле своих послушников, обращаясь непосредственно к Солнышку:

— У тебя что, не все дома? Никогда подобных глупостей не видал!

Солнышко не сопротивлялся, пока его валили жрецы. Придавившего ему коленом шею Римарн прогнал жестом Блюстителя, и только тут я расслабила невольно напрягшиеся плечи, а он легонько толкнул Солнышко в затылок носком сапога.

— Отвечай! — рявкнул он. — Ты сумасшедший?

Я поняла: нужно что-то делать, и срочно.

— Он… м-мой кузен, — кое-как выговорила я. — Только что приехал из захолустья, господин превит. Он не знает города и понятия не имеет, кто вы такой…

Это была страшнейшая ложь в моей жизни, к тому же совершенно бездарная. Всякий человек, вне зависимости от расы, рода-племени и общественного положения, с первого взгляда узнавал служителей Итемпаса. Они носили снежно-белые одеяния и были правителями мира.

— Пожалуйста, превит, взыщите с меня за…

— И не подумаю, — отрезал Римарн.

Блюстители поднялись сами и поставили на ноги Солнышко. Он самым спокойным образом стоял между ними — и сверкал так, что я отчетливо различала половину Гульбища в магическом свете, источаемом его телом. А на лице у него по-прежнему была все та же улыбка, жуткая и смертоносная.

Потом его поволокли прочь, и во рту у меня стало кисло от ужаса. Кое-как, ощупью, я обежала свой лоток. Что-то еще свалилось оттуда и разбилось о мостовую. Я неуклюже побежала за Римарном без посоха:

— Превит! Погодите!..

— Я еще вернусь за тобой, — пообещал он.

И ушел, окруженный Блюстителями Порядка. Я бросилась было следом, запнулась о невидимое препятствие, вскрикнула и полетела наземь, но не упала. Меня подхватили грубые руки, пахнувшие табаком, выпивкой — и страхом.

— Оставь, Орри, — выдохнул мне на ухо Вурой. — Они так взвинчены, что без зазрения совести из слепой девчонки вытряхнут душу…

Я вцепилась в его руку:

— Они же его убьют! Вурой, они же его там насмерть забьют…

— Ты все равно ничего сделать не можешь, — тихо проговорил он, и я бессильно обмякла, потому что он был прав.

*

Вурой, Ру и Ойн помогли мне добраться домой. Они же принесли мой лоток и товар, без долгих разговоров понимая, что запирать их у Йель нет смысла: все равно в обозримое время я на Гульбище не вернусь.

Ру и Вурой остались у меня, Ойн же вновь отправился на улицу. Я пыталась успокоиться и, как говорится, не дергаться, потому что иначе они могли что-нибудь заподозрить. Они ведь уже обошли дом, заглянули в кладовку, где обитал Солнышко, и нашли в уголке невеликую стопку его одежды — все самым аккуратным образом свернуто и сложено. Они и так небось решили, что я скрывала от них любовника. Знай они правду, они перепугались бы еще больше.

— Я могу понять, почему ты нам ничего о нем не говорила, — заметила Ру.

Она сидела напротив за кухонным столом и держала меня за руку. Там, где сейчас покоились наши руки, не далее как вчера вечером все было залито его кровью.

— После того, как вы с Сумасбродом… Ну ладно. Но все-таки зря ты не рассказала нам, милая. Мы же твои друзья. Мы бы все поняли.

Я упрямо помалкивала, пытаясь не показать, до какой степени их присутствие тяготило меня. Надо напустить на себя рассеянный и подавленный вид — пусть решат, что мне сейчас необходимей всего уединение и сон. Уйдут, и я смогу помолиться о явлении Сумасброда. Существовала вероятность, что Блюстители не станут убивать Солнышко сразу. Он ведь бросил им наглый вызов, проявил непочтительность. Они уж постараются растянуть ему «удовольствие»…

Это само по себе достаточно скверно. Но если они все-таки убьют его, а он у них перед носом исполнит свой милый маленький трюк с воскрешением — одним богам известно, что они предпримут тогда. Магия была силой, вроде как предназначенной для тех, кто и так уже облечен властью: семейство Арамери, знать, писцы, орден и всякие там богатеи. Простонародью магия заказана — хотя каждый из нас время от времени втайне колдовал понемножку. Любой женщине известна сигила, предотвращающая беременность, и в каждой соседской общине имелся хоть кто-то, способный начертать знаки для исцеления небольшой немочи или чтобы спрятать ценности, выложенные прямо на виду. Когда начали во множестве появляться богорожденные, с этим стало несколько проще — жрецам не всегда удавалось отличить младших богов от простых смертных, и они махнули рукой на случаи бытового колдовства.

Что касается Солнышка, то младшим богом он совершенно точно не был. Какое-то существо само по себе. Я не знаю, с чего он взялся сиять на Гульбище, но ясно одно: долго его свечение не продержится. Оно никогда долго не длилось. Скоро он ослабеет и снова станет обычным человеком. И тогда-то жрецы по жилочке его разберут, допытываясь источника такой мощи.

А потом опять-таки явятся за мной — за то, что предоставила ему кров…

Я потерла ладонями лицо, изображая усталость, и жалобно проговорила:

— Прилечь бы…

— Срань демонская, — ругнулся Вурой. — Притворяешься, что спать хочешь, а сама небось сразу своего бывшего позовешь! У нас что, по-твоему, опилки вместо мозгов?

Я так и застыла, а Ру хихикнула:

— Помни, что мы неплохо знаем тебя, Орри.

Проклятье.

— Но должна же я ему как-то помочь, — сказала я, отбрасывая притворство. — Даже если не сумею разыскать Сумасброда… У меня немножко денег есть. Жрецы иногда взятки берут…

— Только не тогда, когда их вот так разозлят, — очень тихо произнесла Ру. — Они возьмут твои денежки, а сами прикончат его.

Я стиснула кулаки.

— Значит, остается Сумасброд. Помогите мне найти его! Он точно сможет что-нибудь сделать. За ним должок…

Едва выговорив эти слова, я услышала перезвон маленьких колокольчиков. От этого звука мне кровь бросилась в щеки — я поняла, до какой степени недооценивала своих друзей.

Кто-то открыл переднюю дверь, и я различила знакомое мерцание Сумасброда непосредственно сквозь стены, еще прежде, чем он появился на кухне, сопровождаемый Ойном и какой-то незнакомой рослой тенью.

— Я все слышал, — негромко проговорил Сумасброд. — Что, Орри, призываешь отдать должок?

Тут воздух странно задрожал, возникло едва уловимое напряжение — словно затаил дыхание кто-то незримый. Это набирала силу божественная мощь Сумасброда.

Я поднялась из-за стола, впервые за несколько месяцев искренне радуясь его появлению. Потом заметила угрюмое выражение его лица и погодила радоваться.

— Мне очень жаль, Сброд, — сказала я. — Я как-то даже забыла… о твоей сестре. Будь у меня хоть какой-то другой выход, я бы ни за что тебя о помощи не попросила, пока траур…

Он тряхнул головой:

— Мертвым уже ничем не поможешь, а Ойн говорит, у тебя друг в беду попал…

Наверняка Ойн рассказал ему куда больше — он был тот еще сплетник. Тем не менее я сочла за благо сама все объяснить.

— Да, и я думаю, Блюстители Порядка уволокли его не в Белый зал, а куда-то еще. Итемпас, Небесный Отец, — Дневной Отец, поправилась я мысленно, — не переносит беспорядка, а убиение человека очень редко обходится без оного. Вряд ли они решатся осквернить Белый зал таким непотребством.

— Южный Корень, — произнес Сумасброд. — Кое-кто из моих верных видел, как после схватки на Гульбище они вели твоего друга в том направлении.

Мне потребовалось мгновение, чтобы переварить новость: оказывается, его верные потихоньку наблюдали за мной. Ну и пусть их, решила я. Дотянулась до посоха и подошла к Сумасброду:

— И давно они?..

— С час назад. — Он взял мою руку в свою, ладонь была теплая и гладкая, напрочь лишенная мозолей. — После этого я ничем больше не буду обязан тебе, Орри. Ты это понимаешь?

Я вымученно улыбнулась, потому что понимала. Сумасброд никогда не нарушал договоренностей. Если он был тебе должен, то мог пробить стены и свернуть горы, отдавая долг. Если ему придется сотворить это с орденом Итемпаса, значит потом некоторое время ему трудно будет обделывать свои дела в Затени. А он много чего мог сотворить. Поубивать их, к примеру. Или вовсе покинуть город, чтобы вернуться в царство богов. Даже у таких, как он, имелись непреложные правила, которые следовало исполнять.

Я шагнула ближе и прижалась к его плечу, наслаждаясь его уверенной силой. Сложно было осязать эту руку, не припоминая наши былые ночи… и прежние времена, когда я полагалась на него при любом затруднении и все затруднения чудесным образом исчезали.

— Скажем так: дело стоит того, чтобы ради него разбить мне сердце, — сказала я наконец.

Я говорила легкомысленным тоном, но смысл сказанного был именно таков. И Сумасброд вздохнул, ибо понимал мою правоту.

— Тогда держись, — сказал он.

Мир вокруг вспыхнул: его магия помчала нас туда, где в муках умирал Солнышко.

3

«БОГИ И МЕРТВЕЦЫ»

(холст, масло)


Едва мы с Сумасбродом возникли в пределах Южного Корня, как угодили под такую волну магической мощи, что едва устояли на ногах.

Лично я восприняла ее как вспышку ярчайшего сияния, нестерпимого настолько, что я закричала и выронила посох, чтобы прикрыть глаза хотя бы ладонями. Сумасброд тоже ахнул, словно его ударили. Он опамятовался куда быстрее меня и схватил мои руки, заставляя отнять их от лица:

— Орри, ты как? Дай гляну!

Я не сопротивлялась.

— Да я в порядке, просто… Как же тут полыхнуло! Боги!.. Я и не думала, что этим штукам бывает так больно…

Я все никак не могла проморгаться, у меня вовсю текли слезы, и это заставило Сумасброда внимательнее приглядеться к моим глазам.

— Это не «штуки», Орри, это глаза! Ну как, стихает боль?

— Да-да, говорю же, я в полном порядке. Во имя адских бездн, что это было?

Сияние уже успело погаснуть, и вокруг меня сомкнулась привычная темнота. Да и боль, пускай медленно, все-таки уходила.

— Чтобы я знал…

Сумасброд взял мое лицо в ладони, его большие пальцы прошлись по векам, смахивая слезы. Сперва я восприняла это как дружескую заботу, но потом его прикосновение показалось мне… очень уж сокровенным. Оно потревожило воспоминания куда болезненней вспышки непонятного света. Я отстранилась — быть может, поспешней, чем следовало бы. Сумасброд вздохнул, но не стал удерживать меня.

Что-то зашевелилось справа и слева, и я услышала словно бы легкий топот ног по земле. Сумасброд заговорил снова, причем довольно-таки властным тоном, как всегда, когда обращался к своим подчиненным.

— Скажите мне, что это был не тот, о ком я подумал!

— Это был он.

Голосок показался бледным и несколько андрогинным, хотя мне как-то довелось видеть его обладательницу, и внешне она вовсе не соответствовала своему голосу: каштановые волосы, роскошная фигура. А еще она была из числа «боженят», которым не нравилось, что я способна их видеть, так что после того единственного раза она не попадалась мне на глаза.

— Тьма и демоны! — раздраженно проговорил Сброд. — Я-то думал, Арамери его у себя держат…

— Судя по всему, больше не держат.

На сей раз голос определенно мужской. Этого богорожденного я тоже видела. Он был странноватым созданием с длинными непослушными волосами, пахнувшими медью. На его по-амнийски белой коже там и сям красовались темные, неправильной формы «заплатки»; я подозревала, что это он так занимался украшательством. Лично мне такой окрас нравился, и я радовалась всякому случаю увидеть его без личины. Сейчас, однако, все были заняты делом, и он тоже был лишь частью окружающей тьмы.

— Лил явилась, — сказала женщина, и Сумасброд застонал. — А еще там тела. Блюстители Порядка…

— Какого…

Сумасброд вдруг придержал шаг и пронзил меня пристальным взглядом:

— Орри, только не говори мне, что это твой новый возлюбленный!

— Нет у меня никакого возлюбленного, Сброд! И вообще, не твое дело! — Тут я нахмурилась, кое-что сообразив. — Погоди, ты что, про Солнышко говоришь?

— Солнышко?.. Это еще что за…

Выругавшись, Сумасброд быстро наклонился, поднял мой посох и сунул его мне в руки:

— Ну хватит. Идем!

Его свита тотчас испарилась, а сам он потащил меня вперед, туда, где находился источник добела раскаленной силы, только что ударившей нам в лица.

Южный Корень — или «Душный Курень», как шутили местные, — считался едва ли не худшим закоулком Тени. Один из главных корней Древа разветвлялся неподалеку, и благодаря этому территория оказывалась зажата с трех сторон вместо обычных двух. Выдавались — хоть и нечасто — деньки, когда Южный Корень был просто прекрасен. До возникновения Древа здесь квартировала уважаемая община искусных мастеровых; беленые стены были там и сям инкрустированы слюдой и полированным агатом, камни мостовой складывались в хитроумный узор, а железные ворота поражали благородством и изысканностью форм. Если бы не третий корень, этим местам доставалось бы больше солнечного света, чем кварталам ближе к стволу. Я слышала от людей, что поздней осенью, когда дули сильные ветры, так оно и бывало — часа на два в день. Все остальное время в Южном Корне властвовали потемки.

Теперь тут обитали одни только бедняки, отчаявшиеся и обозленные. Соответственно, Южный Корень был одним из немногих городских кварталов, где Блюстители Порядка могли насмерть забить человека прямо на улице и не слишком опасаться последствий.

Должно быть, на сей раз совесть беспокоила их побольше обычного, потому что место, куда в конце концов затащил меня Сумасброд, ощущалось скорее как замкнутое. Пахло мусором и плесенью, а уж старой мочой разило так, что у меня язык защипало. Опять переулок? Который никто не позаботился заколдовать чистоты ради?..

Присутствовали и другие запахи, сильные и куда более неприятные. Дым. Головешки. Паленые волосы и плоть. И, по-моему, где-то что-то продолжало тихо шкварчать…

Рядом с источником звука виднелась рослая расплывчатая женская фигура — единственная, если не считать Сумасброда, доступная моему зрению. Она стояла ко мне спиной, так что поначалу я разглядела лишь длинные всклокоченные волосы — прямые, как водилось у жителей Дальнего Севера, только странного цвета — неровного золотого. В смысле, ничего общего с золотистой мастью амнийцев; если уж на то пошло, ее волосы ничуть не казались красивыми. А еще она была худой, и ее худоба выглядела болезненной. Элегантное платье с открытой спиной не подходило ни к ее фигуре, ни к замусоренному, отдающему насилием месту. И лопатки, торчащие по обе стороны гривы волос, были острыми, словно лезвия ножей.

Потом женщина обернулась, и я обеими руками зажала себе рот, чтобы не заорать. Выше носа ее лицо было вполне нормальным. А вот рот представлял собой уродливую, невозможную, чудовищную дыру: нижняя челюсть свешивалась аж до колен, а в слишком массивных деснах красовалось несколько рядов крохотных, как иголки, зубов. Причем эти зубы еще и двигались. Каждый ряд полз вдоль челюсти, словно череда муравьев. Я даже слышала, как они тихо жужжали. Из пасти текла слюна.

Заметив мою оторопь, она улыбнулась. Это было самое жуткое зрелище, которое я на своем веку видела.

Мгновением позже страшилище замерцало — и обернулось женщиной вполне амнийской, ничем не выдающейся внешности. И рот у нее стал совершенно человеческим, обыкновенным. Этот рот продолжал улыбаться, и вроде улыбка была как улыбка, но сквозило в ней что-то настолько голодное, что и словами не описать.

— Боги мои! — пробормотал Сумасброд. (Чтобы ты знал: богорожденные постоянно употребляли подобные выражения.) — Это ты!

Я слегка растерялась, потому что обращался он определенно не к светловолосой особе. Ответ же вовсе заставил меня подскочить, поскольку раздался с полностью неожиданной стороны. Сверху.

— О да, — негромко произнес новый голос. — Это он.

Сумасброд вдруг замер как-то так, что я поняла: все плохо. Двое его подручных внезапно сделались видимыми, оба — точно пружины.

— Ясно, — сказал Сумасброд; он говорил тихо, выбирая слова. — Давно не виделись, Сиэй. Что, решил позлорадствовать?

— Ну, не без того.

Голос мог принадлежать мальчику, еще не ставшему подростком. Я задрала голову, силясь определить, где он находился: на крыше? В окне второго-третьего этажа? Увидеть ничего не удавалось. Неужели смертный? Или кто-то из «боженят», стеснявшийся показаться?

Рядом произошло неожиданное движение, и мальчик заговорил уже с мостовой, с расстояния в несколько футов. Значит, богорожденный.

— А ты, старина, выглядишь потрепанным, — сказал мальчишка.

До меня с запозданием дошло, что он тоже обращался к кому-то невидимому — не ко мне, не к Сумасброду и не к светловолосой. Я вгляделась, как могла пристальнее, и наконец заметила сбоку, под стеной, еще кого-то — возле самой земли. Вроде он там сидел или стоял на коленях. И очень тяжело дышал. Что-то в звуках этой вымотанной одышки показалось мне очень знакомым.

— Смертная плоть связана законами естества, — продолжал мальчишка, обращаясь к задыхавшемуся человеку. — Это верно, без сигил, призванных направлять мощь, она льется потоком, но тогда магия лишает тебя сил. Если перебрать, она может тебя даже убить — на время, конечно. Мне очень жаль, старина, но, боюсь, это одна из множества непривычных вещей, которые тебе придется усвоить.

Светловолосая засмеялась. Получилось что-то вроде скрежета гравия под ногами.

— Не очень-то тебе его жалко, — сказала она.

Тут она была права. В голосе мальчика, которого Сумасброд назвал Сиэем, сострадание отсутствовало начисто. Скорее, наоборот, он был даже доволен. Так люди радуются унижению старинного недруга. Я наклонила голову, напряженно вслушиваясь, пытаясь что-то понять.

Сиэй захихикал:

— Жалко, Лил, жалко. Я что, похож на любителя лелеять обиды? Как-то мелковато для такого, как я.

— Мелковато, — согласилась светловолосая. — А еще очень по-детски и очень жестоко. Он страдает, а тебе это доставляет удовольствие?

— О да, Лил. Еще как доставляет!

В этот раз он не сделал даже попытки изобразить дружелюбие. В мальчишеском голосе не было никаких чувств, кроме упоения жестокостью. Я задрожала, пуще прежнего испугавшись за Солнышко. Я никогда раньше не встречала богорожденных детей, но что-то подсказывало мне, что они не больно-то отличаются от обычных. А человеческие дети бывают беспощадны. Особенно когда дорвутся до власти.

Я отлепилась от Сумасброда, желая пойти к тяжело дышавшему мужчине, но Сумасброд резким движением притянул меня обратно. Его рука сжимала мою, точно тиски. Я споткнулась и запротестовала:

— Но я…

— Не сейчас, Орри, — сказал Сумасброд.

Он нечасто называл меня по имени, но я давно успела усвоить: это служило чем-то вроде сигнала опасности. В любой другой ситуации я бы с удовольствием спряталась у него за спиной и постаралась сделаться как можно незаметнее. Однако сейчас я стояла в глухом переулке городских задворок, в окружении трупов и оравы богов, готовых выйти из себя. И нигде ни единого смертного, до которого я могла бы докричаться. Да если бы такой и нашелся — чем, во имя всех глубин Преисподней, он бы мне помог?

— Что случилось с Блюстителями? — шепотом обратилась я к Сумасброду. Вопрос был совершенно излишним; те, о ком я спрашивала, как раз перестали шкварчать. — Каким образом Солнышко их убил?

— Солнышко?..

К моему вящему испугу, переспросил не Сумасброд, а Сиэй. Мне очень не хотелось привлекать их внимание — что его, что светловолосой. Тем не менее Сиэй, кажется, пребывал в полном восторге.

— Солнышко? Это ты так его прозвала? Правда, что ли?

Я сглотнула и попыталась заговорить. Получилось не сразу.

— Он не сказал мне своего имени, ну я и… Надо же мне как-то его называть…

— Нет, правда?


Мальчуган, забавляясь, подошел ближе. Судя по направлению на источник голоса, я была намного выше ростом, но это обстоятельство как-то не особенно утешало. Я по-прежнему не могла его видеть — ни тени, ни контура, а это значило, что в умении скрываться большинство богорожденных ему и в подметки не годились. Я даже его запаха не ощущала! Но вот что касается

присутствия…

Оно заполняло весь переулок, опять-таки не в пример остальным.


— Солнышко, — задумчиво повторил мальчик. — И что, отзывается он на это имя?

— Ну… не то чтобы… — Я облизнула пересохшие губы и отважилась спросить наудачу: — С ним все хорошо?..

Мальчик сразу отвернулся:

— О да, с ним будет все хорошо. Куда ж он денется!

Я почувствовала, что его гнев только усилился, и сердце у меня ушло в пятки: я поняла, что ляпнула нечто неподобающее и только все усугубила. А Сиэй продолжал:

— Что бы ни произошло с его смертным телом, как бы он ни надругался над ним… И конечно, конечно же, я об этом знаю, а ты думал — нет? — Он снова обращался к Солнышку, и теперь его голос по-настоящему дрожал от ярости. — Ты думал, я упущу случай посмеяться над тобой, таким гордым, таким самоуверенным, глядя, как ты умираешь снова и снова из-за того, что не соблаговолишь хоть чуточку поберечься?

Послышался звук словно бы резкого толчка, и Солнышко охнул. Еще звук, безошибочно узнаваемый звук удара. Это мальчик лягнул его. Рука Сумасброда, лежавшая на моем плече, напряглась — по-моему, непроизвольно, просто в ответ на то, что ему довелось увидеть.

Сиэй же не говорил, а почти бессвязно рычал.

— Ты что вообразил… — Новый удар, жестче прежнего; богорожденные были куда сильнее, чем выглядели. — Будто я… — Удар. — Не захочу… — Еще удар. — Помочь тебе с обучением?

Удар.

И, точно эхо, влажный хруст сломанной кости.

Солнышко вскрикнул, и тут уж я, не сдержавшись, раскрыла рот для протестующего вопля…

Но прежде чем этот вопль прозвучал, раздался новый голос, такой негромкий, что я едва его услыхала.

— Сиэй.

И все мгновенно замерло и утихло.

Сиэй тотчас сделался видимым. И правда мальчишка — невысокий и худенький, с кожей почти как у мароне и нечесаными прямыми патлами. Так посмотришь — вроде ничего угрожающего. Проявившись во тьме, он застыл как истукан, только удивленно вытаращил глаза. Но потом все-таки повернулся.

Там, куда он смотрел, возник еще один богорожденный. Вернее — богорожденная. Эта тоже выглядела сущей девчушкой, на голову меньше меня и едва крупнее Сиэя, но было в ней что-то, свидетельствовавшее о силе. Быть может, наряд, показавшийся мне достаточно странным: длинная серая безрукавка, открывавшая тонкие, но крепкие смуглые руки, и облегающие штаны до середины икры. К тому же она была босиком. Сперва она показалась мне подходящей под описание жителей Дальнего Севера, но потом я обратила внимание на волосы — кудрявые и непослушные вместо прямых, да еще и остриженные почти по-мальчишески коротко. Не укладывались в картину и ее глаза, только я не сразу поняла почему. Какого, кстати, они цвета? Зеленого? Серого? Или вовсе неописуемого?

На самом краю моего зрения застыл Сумасброд, глаза у него стали круглыми. Кто-то из его подручных выругался — тихо и торопливо.

— Сиэй, — с неодобрением повторила кудрявая женщина.

Сиэй нахмурился. В этот момент он выглядел надутым маленьким паршивцем, которого застукали за чем-то нехорошим.

— А что такого? — буркнул он. — Он же не взаправду смертный.

Лил, светловолосая богиня, стоя в сторонке, с интересом поглядывала на Солнышко.

— Ну, пахнет он как настоящий смертный, — сказала она. — Пот, боль, кровь, страх… прелесть, да и только!

Новоприбывшая богиня покосилась на нее, что нимало не озаботило Лил, и вновь сосредоточилась на Сиэе.

— Мы не так это задумывали, — сказала она.

— Ну и почему бы мне время от времени и не запинать его до смерти? Он ведь даже не пытается выполнять ваши условия. А так я бы хоть позабавился…

Богиня покачала головой, вздохнула и пошла к нему. К моему изумлению, Сиэй даже не попытался воспротивиться, когда она обняла его и накрыла ладонью его голову. Он стоял столбом, не отвечая на ласку, но даже я видела, что он нимало не возражал против ее объятий.

— Это бессмысленно, — шепнула она ему на ухо.

Шепнула так нежно, что я невольно вспомнила о своей матери, жившей за много миль отсюда, в области Нимаро.

— Этим ты ничего не добьешься, — продолжала она. — Побои даже не причиняют ему той боли, которая имела бы значение. Так чего ради возиться?

Сиэй отвернулся, мальчишеские руки сжались в кулаки.

— Ты знаешь, ради чего!

— Да, я знаю. А ты?

Когда Сиэй заговорил снова, я различила в его голосе явственное напряжение.

— Нет! Я его ненавижу! Я хочу вечно убивать его!

Но тут плотину прорвало — он обмяк и прижался к ней, разразившись слезами.

Кудрявая богиня вздохнула и притянула его плотнее к себе, намереваясь утешать, сколько бы времени это ни заняло.

Я дивилась на них, разрываясь между жалостью и благоговением, потом вспомнила о Солнышке. Он лежал на земле и хрипло, трудно дышал.

Я тайком мало-помалу отодвинулась от Сумасброда — тот наблюдал за происходившим с очень странным выражением лица, которое я не сумела истолковать. Скорбь? Досада?.. Впрочем, не важно. Пока он и все остальные были заняты другим, я незаметно подобралась к Солнышку.

Да, это несомненно был он; я тотчас узнала характерный запах — специи и металл. Я опустилась на корточки и стала ощупывать его тело. Спина оказалась жутко горячей, как на последней стадии лихорадки, и вся залита… я понадеялась, что просто потом. Он лежал, свернувшись в клубок, крепко сжав кулаки, и определенно чувствовал невыносимую боль.

То, что его довели до подобного состояния, привело меня в ярость. Я свирепо вскинулась на Сиэя и кудрявую богиню… и аж похолодела, заметив ее глаза, устремленные на меня поверх костлявого плеча божественного сорванца. С какой стати эти глаза показались мне серо-зелеными?.. Они были желтовато-зелеными, вот как, и в них не было ни малейшей теплоты.

— Занятно, — сказала она.

Сиэй тоже повернулся и уставился на меня, утирая один глаз тыльной стороной кисти. Рассеянно и любовно придерживая его за плечо, богиня обратилась ко мне:

— Ты его возлюбленная?

— Нет, — встрял Сумасброд.

Женщина глянула на него с самой мягкой из возможных укоризн, и Сумасброд тотчас закрыл рот, крепко сжав челюсти. Я еще ни разу не видела его до такой степени близким к испугу.

— Я не его девушка, — кое-как выговорила я.

Я окончательно перестала понимать, что вообще происходит, почему Сумасброд так опасался этой женщины и мальчика-бога. Мне только не хотелось, чтобы из-за моей прихоти Сумасброд влип в какие-то неприятности.

— Солнышко просто живет у меня, — принялась я путано объяснять. — Мы… то есть он…

Что же говорить дальше? Сумасброд давным-давно мне внушил: никогда не пытайся лгать богорожденным. Иные из них потратили тысячи лет, постигая человеческую природу. Мыслей они не читали, но язык наших тел представлял для них открытую книгу.

— Я его друг, — сказала я наконец.

Мальчик переглянулся с богиней… После чего оба вперили в меня загадочные, неисповедимые взгляды. И только тут я заметила, что зрачки у Сиэя щелевидные, словно у кошки или змеи.

— Его друг, — сказал Сиэй.

Теперь на его лице отсутствовало какое-либо выражение, глаза просохли от слез, голос сделался совершенно невыразительным. Я даже не пробовала гадать, к худу это или к добру.

— Ну да, — сказала я на всякий случай. — Это… в смысле… в общем, так я себя понимаю.

Прозвучало до ужаса жалко. Повисла тишина, и, пока она висела, мне стало стыдно. Я ведь не знала даже настоящего имени Солнышка.

— Пожалуйста, не надо больше мучить его…

Это я уже не выговорила, а прошептала.

Сиэй вздохнул, и за ним вздохнула богиня. Я мало-помалу начала избавляться от ощущения, будто иду по узенькому мостику через страшную бездну.

— Значит, ты называешь его своим другом, — сказала наконец женщина, и я с изумлением расслышала в ее голосе сострадание. Зеленые глаза потемнели, приобретая ореховый оттенок. — А он тебе отвечает тем же?

Я поняла: от них ничто не укрылось.

— Не знаю, — ответила я, про себя ненавидя ее за этот вопрос. На Солнышко, лежавшего рядом со мной, я не смотрела. — Он со мной не говорит.

— А ты спроси себя почему, — растягивая слова, пробормотал мальчик.

Я в очередной раз облизнула губы:

— Мало ли по какой причине он не хочет говорить о своем прошлом…

— Редкая из этих причин бывает достойной. А его — в особенности!

И, бросив на нас последний взгляд, полный презрения, Сиэй отвернулся и зашагал прочь.

Впрочем, он помедлил, а на лице у него отобразилось удивление, ибо кудрявая женщина вдруг подалась впереди подошла к нам с Солнышком. Когда она тоже присела на корточки, легко держа равновесие на подушечках босых пальцев, меня посетило мимолетное видение ее истинной сущности — божественной сущности, упрятанной в столь незначительную скорлупу, — и я испытала настоящее потрясение. Сиэй заполнял своим присутствием переулок, она же заполняла… что? Ее вселенная была слишком громадна, слишком сложна. Она включала землю под моими коленками, каждый кирпич и все до единой крупицы строительного раствора, хилые сорняки под стеной и каждое пятно таинственной плесени. Самый воздух и выгребные ямы в дальнем конце переулка… Все сущее!

Но видение тотчас померкло, и рядом со мной вновь была невысокого роста уроженка Дальнего Севера с глазами цвета темного влажного леса.

— Тебе очень повезло, — сказала она.

Я было задумалась, что бы это могло значить, потом сообразила, что обращалась она не ко мне, а к Солнышку.

— Друзья бесценны. Нелегко заслужить могущество, но еще трудней его удержать… Ты должен быть ей благодарен, ведь она решилась поверить в тебя.

Солнышко дернулся на земле. Что он там сделал, я не видела, но на лице женщины отразилась досада. Она покачала головой и поднялась на ноги.

— А ты поосторожнее с ним, — сказала она, и это уже относилось ко мне. — Будь его другом, если тебе так хочется… и если он позволит тебе. Он сам не понимает, до какой степени ты необходима ему. Но, ради твоего же блага, не вздумай влюбиться! К этому он еще не готов…

Я могла только смотреть на нее, начисто онемев от священного трепета. Отвернувшись, она пошла прочь, но, минуя Сумасброда, все же помедлила.

— Роул, — сказала она.

Он кивнул так, словно ждал, что она к нему обратится.

— Мы делаем все, что в наших силах, — ответил он и бросил на меня быстрый взгляд, отдававший неловкостью. — Даже смертные пытаются разобраться. Все хотят знать, как это произошло.

Она кивнула — медленно и серьезно. Потом долго, слишком долго молчала. Подобное водится за богами, когда они обдумывают непостижимое для смертных, хотя нам они стараются этого не показывать. Быть может, эта богиня еще не успела привыкнуть к обществу смертных.

— У тебя тридцать дней, — неожиданно сказала она.

Сумасброд так и напрягся:

— На то, чтобы найти убийцу Роул? Но ведь ты обещала…

— Я обещала, что мы не станем лезть в дела смертных, — резко перебила она, и Сумасброд замолк на полуслове. — А это дело семейное.

Мгновение спустя он кивнул, хотя ему было очень не по себе.

— Да. Да, конечно. И э-э-э…

— Он рассержен, — сказала женщина, и я впервые увидела ее обеспокоенной. — Роул не принимала ничьей стороны во время войны. Но даже если бы приняла… Вы все — по-прежнему его дети. И он вас все еще любит…

Она сделала паузу и посмотрела на Сумасброда, но тот отвел глаза. Я решила, что она имела в виду Блистательного Итемпаса, который, как говорят, доводится родителем всем младшим богам. Ясное дело, он вряд ли закроет глаза на гибель своей дочери!

А женщина продолжала:

— Итак, тридцать дней. Я убедила его до тех пор не вмешиваться. Но после… — Она помедлила, потом пожала плечами. — Ты лучше моего знаешь, каков он в гневе.

Сумасброд страшно побледнел.

На этом женщина присоединилась к мальчишке, и оба вознамерились нас покинуть. Уголком глаза я заметила, как у кого-то из подручных Сумасброда вырвался вздох облегчения. Мне и самой полагалось бы испытывать облегчение. И вообще, помалкивать. Но, глядя на удалявшихся женщину с мальчиком, я была способна думать лишь об одном: они знали Солнышко. Ненавидели, вероятно, но — знали его.

Я нашарила свой посох:

— Постойте!..

Сумасброд посмотрел на меня так, словно я лишилась рассудка, но я не обратила внимания. Женщина остановилась, впрочем не оборачиваясь, мальчуган же удивленно уставился на меня.

— Кто он такой? — спросила я, указывая на Солнышко. — Пожалуйста, скажите мне его настоящее имя!

— Орри, во имя всех богов…

Сумасброд двинулся было ко мне, но женщина подняла изящную ладошку, и он тотчас умолк.

Сиэй лишь покачал головой.

— Правила гласят, что он должен жить как смертный и среди смертных, — сказал он, глядя мимо меня — на Солнышко. — Никто из вас не является в этот мир уже с собственным именем, значит и ему не полагается имени. И он ничего не получит, если только сам не заработает. А поскольку особого старания он не проявляет, значит — ничего и не будет иметь. Кроме, видимо, друга… — Он окинул меня быстрым взглядом и кисло скривился. — Да уж… как говорит мама, даже ему временами везет.

Мама, отметила я той частью сознания, которая даже после десяти лет жизни в Тени не уставала дивиться подобным вещам. Что ж, боги и богорожденные временами вступали между собой в связь… Может, Солнышко доводился Сиэю отцом?

— Смертные являются в этот мир не то чтобы совсем на пустое место, — осторожно проговорила я. — У каждого есть история. Дом. Семья…

Сиэй выпятил губу:

— Не у каждого, а только у тех, кому повезет. А он такой удачи не заслужил.

Я содрогнулась и невольно вспомнила, как нашла Солнышко. Свет и красота были выкинуты, как мусор… Все то время, что он у меня прожил, я полагала — с ним случилось несчастье. Я думала, он пострадал от какой-то болезни, гуляющей среди богов, или от несчастного случая, оставившего ему лишь намек на прежнюю силу. Теперь стало ясно, что в нынешнее состояние его низвел чей-то умысел. Кто-то — быть может, вот эти самые боги — низверг его. В наказание.

— Во имя бесчисленных Преисподних, что же такого он мог натворить?! — пробормотала я, не подумавши.

Сначала я не поняла реакцию мальчика. Я, наверное, никогда не выучусь как следует воспринимать мир с помощью глаз так же хорошо, как посредством других чувств. Я не смогла истолковать лишь выражение лица Сиэя в отрыве от всего остального: запаха, звука. Но когда он заговорил, до меня дошло: чем бы ни провинился Солнышко, это точно было нечто абсолютно ужасное, потому что ненависть Сиэя когда-то была любовью. Поруганная любовь звучит в голосе совершенно иначе, нежели обычная ненависть.

— Возможно, когда-нибудь он сам расскажет тебе, — ответил он. — Я, по крайней мере, надеюсь. И еще я полагаю, что он не заслужил друга.

И Сиэй исчез вместе с женщиной, оставив меня в одиночестве среди мертвых тел и богов.

4

«РАЗОЧАРОВАНИЕ»

(акварель)


Полагаю, к этому моменту повествования в голове у тебя каша. Все правильно; я и сама тогда запуталась окончательно. И дело было даже не в моей неспособности понять, что к чему, вернее, не только в ней. Я чувствовала за всем происходившим дыхание истории. И высокой политики. Возможно, члены семьи Арамери, придворные и жрецы с легкостью внесли бы ясность, но кто была я? Самая обычная женщина без связей и положения в обществе. И вся моя сила заключалась в посохе — который, кстати, становился отличной дубинкой в ближнем бою. А это значило, что мне предстояло все выяснять тяжким путем.

Действительно — тяжким. Даже мои познания о богах оказывались бесполезны. Как и большинству, мне внушали, что некогда существовали три божества, но между ними разразилась война, после чего осталось лишь двое. Да и из этих один утратил божественное достоинство — правда, сохранив немалое могущество, — так что, по сути, главное божество было только одно. И при нем — тьма-тьмущая «боженят», но они нам не показывались.

Так вот, я выросла на том, что подобный миропорядок идеален, ибо кто захочет молиться целой ораве богов, когда довольно и одного?

Однако потом богорожденные возвратились.

И не только они.

Жрецы вдруг начали возносить какие-то странные молитвы и распространять свитки с новыми образовательными поэмами. В школах под крылом Белого зала дети разучивали небывалые песни. Население целого мира, очень строго приученное чтить в молитвах лишь Блистательного Итемпаса, с некоторых пор настоятельно призывали славить еще двух богов: Хозяина Густых Теней и Повелительницу Сумерек. Когда люди пытались задавать вопросы, жрецы отвечали: «Мир изменился, и мы должны измениться с ним вместе».

Можешь вообразить, насколько гладко происходила подобная перемена.

Справедливости ради надо сказать, что хаос, которого вроде следовало ждать, все же не воцарился. Блистательному Итемпасу противно зрелище беспорядка, а наиболее готовые возмутиться и устроить эти самые беспорядки были как раз его верными учениками. И они повели себя очень разумно и мирно: просто перестали посещать службы в Белых залах и начали давать своим детям домашнее образование, наставляя их в вере, кто как мог и умел. Еще они прекратили платить храмовую десятину — притом что когда-то такое означало тюрьму, если не хуже. Они посвятили себя сбережению заветов Блистательного… Хотя весь остальной мир, похоже, предпочел впустить в себя толику тьмы.

Непричастные к религиозным разборкам, затаив дыхание, ждали, когда покатятся головы. Орден подчиняется непосредственно семье Арамери, а те не склонны терпеть неповиновение. Но, как ни странно, ни одна живая душа не оказалась в тюрьме. Не исчезали ни люди, ни города. Местные жрецы посещали семьи, всячески уговаривая родителей вернуть детей, ради их же блага, в школы, но, если родители отказывались, детей никто у них не отнимал. Блюстители Порядка издали эдикт, требуя с населения десятину на покрытие расходов по своему общественному служению; тех, кто не заплатил, наказали. Но никто не наказал тех, кто отказал в десятине самому ордену.

Люди терялись в догадках, как все это понимать. Постепенно начались тихие маленькие революции, весьма дерзновенные в отношении Блистательного. Повсюду стали появляться еретики, открыто поклонявшиеся своим богам. Один из народов Дальнего Севера — не припомню, как он назывался, — постановил учить своих детей сперва родному языку, а потом уж сенмитскому, а не наоборот, как было прежде. Встречались даже такие, кто решил вообще не поклоняться никаким божествам — сколько бы их ни появлялось в Тени день ото дня.

И Арамери ничего по этому поводу не предприняли.

Веками — да какое, тысячелетиями! — весь мир плясал под одну дудку. В некотором смысле это был самый наш священный и непреложный закон: какую бы, ко всем хренам, волю ни высказали Арамери — исполняй! Чтобы подобное да вдруг изменилось!.. Для большинства это было пострашней любых интриг, которые могли замышлять боги. Это означало конец Блистательного. А потом что? Никто не знал.

Теперь ты понимаешь, почему иные тонкости метафизической космологии приводили меня в такое смятение.

Потом-то я, по счастью, сообразила, сколько будет дважды два. Но когда я вновь повернулась лицом к загаженному переулку…

*

…светловолосая богиня лизала что-то на земле.

Я решила сперва, что она занялась Солнышком. Однако, приблизившись, поняла, что неверно угадала направление. Солнышко лежал на дальней стороне переулка. Там, где сидела на корточках светловолосая, были только…

У меня желудок поднялся к горлу. Там валялись мертвые Блюстители Порядка.

Когда я подошла, она подняла голову. Глаза у нее были под стать волосам: золотые с неровными крапинками более темного тона. На меня снизошло нечто вроде откровения. Когда люди приглядывались к моим глазам, неужели они видели то же самое? Уродство там, где полагалось быть красоте?..

— Дармовое мясо, — сказала богорожденная и одарила меня несытой улыбкой.

Я обошла ее по широкой дуге и вновь приблизилась к Солнышку.

— Испытываешь ты меня, Орри, — покачал головой Сумасброд, когда я двигалась мимо. — Право слово, испытываешь!

— Я всего лишь вопрос задала! — отрезала я и опять склонилась над Солнышком.

Одни боги знали, что успели с ним сделать Блюстители до того, как на него набросился еще и Сиэй. Что же касается мертвых тел у меня за спиной, то о них и о том, кто устроил это, я думать себе просто не позволяла.

— Он пытался сохранить твою жизнь, — ответила подручная Сумасброда.

Я пропустила ее слова мимо ушей, хотя, возможно, она была права. Вот только я была не в настроении это признать. Пробежавшись пальцами по лицу Солнышка, я определила, что губы у него расквашены, а глаз подбит: он уже опух так, что едва мог открыться. Но эти мелкие раны меня не беспокоили. Мои руки переползли к его ребрам, ища, не сломано ли какое…

Что-то уперлось мне в грудь и пихнуло. Да так, что я с испуганным вскриком отлетела к противоположной стене переулка, врезалась в кирпичную кладку и ненадолго потеряла сознание.

— Орри! Орри!..

Чьи-то руки тормошили меня. Я кое-как проморгалась, разогнав плававшие перед глазами звезды, и увидела склонившегося надо мной Сумасброда. Я даже не сразу поняла, что стряслось, но потом заметила, как Сумасброд оглянулся туда, где остался Солнышко, и ярость перекосила его лицо.

— Я в порядке, — заплетающимся языком выговорила я. — Я в полном порядке…

Хотя я вовсе не была в этом уверена. Солнышко меня не больно-то пощадил. В голове продолжало глухо гудеть, из затылка, которым я треснулась в стену, расползалась боль. Сумасброд поставил меня на ноги, и я благодарно ухватилась за него, когда их со светловолосой сияющие фигуры вдруг расплылись перед глазами.

Сумасброд что-то прорычал на певучем, гортанном языке богов. Я видела, как огнистые слова истекали из его рта и блестящими стрелами уносились прочь, чтобы ужалить Солнышко. Большинство разлеталось безобидными искрами, но иные, кажется, втыкались.

Смех Лил, больше напоминавший ржавый скрежет, прервал его речи.

— Какая непочтительность, братец.

Она облизнула губы, измазанные гарью и жиром. Крови не было видно — она покамест не пускала в ход зубы. Покамест…

— Почтение нужно заслужить, Лил, — сказал Сумасброд и сплюнул на сторону. — Он пытался когда-нибудь заслужить наше почтение? Нет, он его только требовал…

Лил пожала плечами и нагнула голову, так, что неровные пряди скрыли ее лицо.

— Какая разница? — проговорила она. — Мы сделали то, что должны были. Мир меняется… Ну а я всем довольна, покуда есть жизнь, чтобы ее жить, и пища, чтобы ею наслаждаться!

С этими словами она сбросила человеческую личину. Ее рот стал открываться все шире, распахиваясь невозможным образом. Она нагнулась над неподвижным телом ближайшего Блюстителя…

Я прижала к губам ладонь. Сумасброд смотрел на Лил с отвращением.

— Плоть, отданная по доброй воле… Ведь таково, кажется, было твое кредо?

Она помедлила с трапезой.

— Эта плоть была отдана.

Чудовищный рот не двигался, когда она говорила. В теперешнем виде он был просто неспособен производить человеческие слова.

— Кем отдана? — спросил Сумасброд. — Что-то я сомневаюсь, чтобы эти люди добровольно дали себя поджарить ради твоего удовольствия!

Она подняла руку, указывая костлявым пальцем туда, где скорчился Солнышко:

— Его добыча. Его мясо. Он был волен отдать.

Лил подтвердила мои самые худшие опасения… Я содрогнулась. Сумасброд заметил это и стал бережно ощупывать мои плечи и голову. Как ни осторожны были его прикосновения, они все равно причиняли боль, и я поняла, что к утру буду вся в синяках.

— Со мной все хорошо, — повторила я; в голове постепенно прояснялось, и я рискнула отлепиться от руки Сумасброда. — Я в полном порядке. Дай посмотрю, как он там…

Сумасброд нахмурился:

— Он тебя едва не пришиб!

— Знаю.

Я обошла его. Откуда-то сзади неслись безошибочно узнаваемые звуки: там хрустели кости и рвалось мясо. Я положила себе не отходить далеко от Сумасброда, чье мощное тело, по счастью, перекрывало картину пиршества.

Я сосредоточилась на Солнышке — во всяком случае, на том месте, где он, по моим догадкам, должен был находиться. К какой бы магии он ни прибег для расправы с Блюстителями, вся она давным-давно улетучилась. Теперь он был изранен, слаб, и боль заставляла его биться, как бьется покалеченное животное…

Ох, нет. Не так. Я всю жизнь училась по одному прикосновению определять, что на душе у человека. И в отбросившем меня толчке я успела распознать капризную злобу. Вероятно, этого и следовало ожидать после того, как кудрявая богиня велела ему ценить меня в качестве друга. Быть может, я никогда как следует не узнаю Солнышко. Но то, что непомерная гордость заставила его воспринять эти слова как оскорбление, вполне очевидно.

Он снова очень тяжело, трудно дышал. На то, чтобы меня отшвырнуть, у него ушли последние силы. Он кое-как приподнял голову и устремил на меня взгляд, полный злобы. Я это почувствовала.

— Мой дом по-прежнему открыт для тебя, Солнышко, — произнесла я очень тихо. — Я всегда помогала людям, которые нуждались во мне, и намерена делать это и впредь. И я нужна тебе, нравится тебе это или нет.

С этими словами я отвернулась и протянула руку, и Сумасброд вложил в нее мой посох. Я набрала в грудь побольше воздуха и дважды грохнула посохом оземь, радуясь привычному стуку дерева о камень.

— Дорогу найдешь, — сказала я Солнышку.

И оставила его лежать, где лежал.

*

Сумасброд никому не стал перепоручать заботу обо мне. На самом деле я этого не слишком ждала, поскольку со времени нашего разрыва между нами существовала некоторая неловкость. А он, поди ж ты, остался со мной и помог вымыться. Я тряслась, стоя на коленях под ледяными струями. Сумасброд мог бы подогреть для меня воду — у богов это здорово получается, — но для ушибов холодная лучше. Покончив с мытьем, он завернул меня в мягкое, пушистое, только что наколдованное одеяние, уложил в постель спиной кверху и сам устроился подле меня.

Я не возражала, лишь с улыбкой покосилась на него:

— Полагаю, ты просто хочешь меня обогреть?..

— Ну, не вполне… — отозвался он, пододвигаясь поближе и укладывая руку мне на поясницу; эта часть моего тела не пострадала при столкновении с кирпичной стеной. — Как голова?

— Лучше. Должно быть, холод помог.

Было так приятно чувствовать его рядом с собой, прямо как в добрые старые времена. «Не привыкай», — сказала я себе, но это было все равно что увещевать ребенка не тянуться к сладостям.

— Даже шишки нет…

— Мм. — Сумасброд отвел несколько вьющихся прядей и, приподнявшись на локте, поцеловал меня в шею. — Может, еще вскочит к утру. Тебе надо бы отдохнуть…

Я хмыкнула:

— Отдохнешь тут, когда ты… всякими глупостями занимаешься.

Сумасброд помедлил, потом вздохнул, и его дыхание защекотало мне кожу.

— Ну прости.

Он еще задержался подле меня, прижимаясь лицом к моей шее, вбирая мой запах, потом привстал и отодвинулся на несколько дюймов. Я мгновенно затосковала по его близости и отвернулась, чтобы он не увидел выражения моего лица.

— Надо будет кого-нибудь послать за твоим… Солнышком… если он сам не явится к утру, — сказал он наконец, нарушая долгое, неловкое молчание. — Ты ведь, помнится, меня именно об этом просила.

— Мм, — отозвалась я.

Благодарить Сумасброда не имело смысла. Он был богом обязательств и всегда держал данное слово.

— Ты поосторожнее с ним, Орри, — проговорил он тихо. — Йейнэ была права. Он ни во что не ставит смертных, ну а насколько крут его нрав, ты сама видела. Ума не приложу, на что ты взяла его в дом… если честно, я половины твоих поступков не понимаю… ты просто поберегись, хорошо? Больше я ни о чем тебя не прошу…

— Не уверена, что позволю тебе о чем-нибудь попросить меня, Сброд.

Я поняла, что здорово взбесила его, когда комната вдруг озарилась переливами яркого сине-зеленого света.

— У каждой речки два берега, Орри! — выговорил он резко. — И ты знаешь это не хуже меня!

Когда он принимал эту форму, голос у него делался тихим, бесстрастным и порождал эхо.

Я вздохнула и хотела повернуться на бок, но синяки тотчас отозвались, и, срочно передумав, я повернула к нему лишь голову. Сумасброд был сияющим сгустком более-менее человекообразного вида, но выражение, пылавшее на его лице, могло принадлежать лишь обиженному влюбленному. Он полагал, что я судила несправедливо. Быть может, он не так уж и ошибался.

Я сказала:

— Вот ты говоришь, что еще любишь меня, а сам не хочешь быть со мной. Не желаешь ничем делиться со мной. Выдаешь какие-то невнятные предостережения касаемо Солнышка, вместо того чтобы хоть что-то полезное рассказать! Ну и как я должна после этого себя чувствовать?

— Я не имею права тебе ничего больше про него сообщить.

Жидкое пламя, заполнявшее его силуэт, внезапно обернулось твердым светящимся хрусталем: бесчисленные грани переливались аквамарином и оливином. Мне нравилась эта его форма, несмотря на то что так обычно обозначалось упрямство. А он продолжал:

— Ты слышала, что сказал Сиэй. Он должен скитаться по смертному миру безымянным, неведомым никому…

— Ну тогда расскажи про Сиэя и про ту женщину — Йейнэ, кажется? Ты их испугался…

Сумасброд застонал, по хрустальным граням разбежалась рябь.

— Ты прямо как сорока, Орри! Хватаешь все блестящее и бросаешь ради того, что поярче блестит!

Я пожала плечами:

— Я же смертная. У меня, в отличие от некоторых, вечности впереди нет. Так что расскажи, пожалуйста.

Я больше на него не сердилась. И он на меня, кажется, тоже. Я знала, что он все еще любит меня, а он знал, что я знаю. Мы просто немного сорвались друг на друга после долгого и тяжкого дня. От старых привычек так легко не отделаешься!

Сумасброд вздохнул, прислонился к подголовнику кровати и вернул себе человеческий облик.

— Это был не страх… — сказал он.

— А мне показалось, именно страх. Вы все перетрусили, кроме той, с пастью… Лил.

Сумасброд скорчил гримасу:

— Лил не способна бояться. И мы не боялись. Это было просто… — Он передернул плечами и нахмурился. — Трудно объяснить.

— У тебя все так.

Он закатил глаза.

— Йейнэ… она… Вообще-то, по нашим меркам, она совсем молода. И я пока даже не знаю, что о ней думать и как относиться. А Сиэй, может, и выглядит как дитя, но на самом деле он старше нас всех.

— Вот как, — сказала я, хотя, по совести говоря, мало что поняла.

Маленький мальчик — и старше Сумасброда?.. И почему Сиэй называл матерью юную женщину гораздо младше себя?..

— Значит, почтение, подобающее старшему брату…

— Нет-нет, это у нас не считается.

Я нахмурилась, окончательно перестав что-либо понимать.

— Что же тогда? Он могущественней тебя?

— Да.

Сумасброд морщился, не находя слов. Меня вдруг посетило мимолетное видение: аквамарин темнеет, становясь сапфиром. На самом деле Сумасброд не менялся, это работало лишь мое воображение.

— Могущественней, потому что старше?

— Отчасти да. Но все не так просто…

Продолжения не последовало.

Настал мой черед разочарованно застонать.

— Ладно, Сброд. Я лучше посплю…

— Я слово пытаюсь подобрать, — вздохнул Сумасброд. — На языках смертных всего не выразишь. Он… как бы… он живет по правилам. Он таков, каков есть. Ты ведь слышала подобное выражение? Ну а для нас это не просто слова.

Я тщетно силилась разобраться, что он имеет в виду. Он понял это по моему лицу и сделал еще попытку.

— Попробуй представить, что ты старше этой планеты, однако тебе приходится действовать точно ребенку. Ну как, получается?

Да уж, невозможно вообразить.

— Я… я не знаю. Не особенно…

Сумасброд кивнул:

— А вот у Сиэя выходит. Он делает это каждый день с утра до вечера и никогда не прекращает. Поэтому он такой сильный.

Передо мной забрезжило нечто похожее на понимание.

— Так ты поэтому ростовщик?

Сумасброд хихикнул.

— Я предпочел бы называться вкладчиком. И процент у меня вполне справедливый, спасибо.

— А еще ты дурью торгуешь.

— Я предпочитаю называться независимым аптекарем…

— Ну все, все.

Я дотянулась и с тоскливым чувством накрыла своей его руку, лежавшую на простынях.

— Тебе, наверное, туго пришлось во времена Отлучения…

Так он и другие богорожденные называли эпоху до своего прихода сюда, эпоху, когда им было запрещено наведываться в наш мир и общаться со смертными. Чем объяснялся запрет и кто его наложил, рассказывать они не желали.

— Как-то трудно представить, чтобы у богов имелось много обязанностей…

— Неверно, — отозвался Сумасброд.

Какое-то время он молча наблюдал за мной, потом его кисть перевернулась и ухватила мою.

— Самые властные обязательства, Орри, не имеют ничего общего с материальным.

Я смотрела на его руку, обнимавшую мою ничтожную ладошку, понимая сказанное им и мечтая отказаться от этого понимания. Ну вот почему бы ему не разлюбить меня? Насколько все было бы проще…

Он разжал пальцы. Кажется, на моем лице отразилось больше, чем я того желала. Сумасброд вздохнул и поднял мою руку к губам.

— Я должен идти, — сказал он. — Если что-то понадобится…

Я поддалась внезапному душевному порыву и села в постели, хотя спина отозвалась отчаянной болью.

— Останься, — сказала я ему.

Он отвел глаза, ему было неловко.

— Мне не следует…

— Никаких обязательств, Сброд. Просто дружба. Останься.

Он протянул руку и отвел с моей щеки волосы. С его стороны это было мгновение беззащитности, я редко видела такое чувство на его лице, разве что когда он становился жидким сиянием.

— Как бы я хотел, чтобы ты была богиней, — проговорил он. — Иногда мне начинает казаться, что ты и вправду богиня. А потом происходит что-нибудь… вот такое. — Он отодвинул мое пушистое одеяние и тронул пальцем синяк. — И тогда я вспоминаю, какая ты хрупкая и уязвимая. И начинаю думать, что однажды я тебя потеряю. — Он стиснул зубы. — Я не могу этого вынести, Орри…

— Богини тоже временами умирают, — ляпнула я и слишком поздно спохватилась.

Я, вообще-то, думала о Войне богов, случившейся много тысячелетий назад, а вовсе не о сестре Сумасброда. О ней я благополучно успела забыть.

Но Сумасброд лишь грустно улыбнулся:


— Это совсем другое. Мы

можем

умереть. Тогда как вы, смертные… Вас ничто не избавит от неминуемой смерти. А мы только и можем стоять в сторонке и наблюдать…


«И понемножку умирать вместе с тобой». Так он разок выразился прежде — в тот вечер, когда решил расстаться со мной. Мне были понятны его умозаключения, я с ними даже соглашалась. Вот только душой принять не могла.

Я коснулась рукой его лица и наклонилась поцеловать. Он с готовностью ответил на поцелуй, но я-то чувствовала, как он себя сдерживал. Я ничего не ощутила в этом поцелуе, никакого вкуса, как ни старалась, как ни выпрашивала продолжения. Потом я отняла губы и вздохнула, а он отвернулся.

— Мне пора, — сказал он.

Я больше не стала его удерживать. Он встал с кровати и пошел к двери, но у порога помедлил.

— Тебе, — сказал он, — нельзя возвращаться в Ремесленный ряд. Надеюсь, ты понимаешь? Тебе лучше бы и в городе не задерживаться. Уезжай хотя бы на несколько недель.

— Куда?

Я вновь легла и отвернулась.

— Ну, родной городок навестить можно…

Я замотала головой. Нимаро я ненавидела.

— Тогда отправляйся путешествовать. Есть же места, которые ты хотела бы посетить?

— Мне, вообще-то, есть надо, — сказала я. — А еще продолжать платить за этот домик — либо путешествовать со всем имуществом на горбу.

Он вздохнул — несколько раздраженно:

— Ну тогда хоть переезжай со своим лотком в другую часть города. Блюстители Порядка, действующие в Востени, редко интересуются происходящим за ее пределами, а у тебя и там сколько-то покупателей будет.

Сколько-то… вряд ли достаточно. Тем не менее Сумасброд был прав: лучше мало, чем ничего. Я со вздохом кивнула.

— Я могу, — сказал он, — прислать кого-нибудь из своих…

— Я не хочу быть тебе чем-то обязанной.

— Это будет просто подарок, — сказал он тихо.

Воздух тонко и неприятно задрожал, словно зазвенел простуженный колокольчик. Великодушие трудно давалось ему. В иной день и при иных обстоятельствах я почла бы за честь, что он ради меня делал над собой такое усилие, но сейчас я и сама была отнюдь не склонна к великодушию.

— Мне ни-че-го от тебя не нужно, Сброд.

Он снова замолчал, и на сей раз в его молчании сквозила обида. Опять же как в былые времена…

— Спокойной ночи, Орри, — сказал он и ушел.

Я как следует выплакалась в подушку — и уснула.

*

Дай-ка я теперь расскажу, как встретилась с Сумасбродом.

Я приехала в Тень, — правда, в те времена мне было привычнее называть город Небом — в возрасте семнадцати лет. Я быстро перезнакомилась с другими такими же, как я, — молодыми мечтателями, недавно перебравшимися сюда. Здесь было полно опасностей, но Тень притягивала нас, ибо перспектива рисковать всем влекла больше привычной и размеренной жизни. Новые друзья научили меня зарабатывать с помощью сноровки в ремеслах, равно как и защищаться от тех, кто пытался нажиться на мне. Сначала я спала в съемном жилище с шестью соседями, потом обзавелась собственным. Год спустя я послала письмо матери, извещая ее, что жива и здорова. В ответ пришло десятистраничное требование немедленно возвращаться домой. В общем, дела у меня шли хорошо.

Помнится, дело было на склоне зимнего дня. Снег в городе выпадает нечасто, да и тогда это не снег, а так, снежок, потому что Древо прикрывает нас раскидистыми ветвями. Тем не менее в тот раз улицы запорошило, а морозец превратил мостовые в опасный каток. Двумя днями ранее Вурой поскользнулся, упал и сломал руку — к немалой досаде Ойна и Ру, которым приходилось выслушивать его бесконечные жалобы. За мной, случись мне покалечиться, ухаживать было бы некому, а услуги кудесника-костоправа я не могла себе позволить. Поэтому я ходила еще медленней обычного, тихонько пробираясь вдоль стен. Лед, знаешь ли, дает отзвук почти как камень, когда стучишь по нему посохом, но над замерзшей лужей воздух ощущается немного иначе: он не только холоднее, но и ощутимо плотнее.

Особая опасность мне, кажется, не грозила. Я просто двигалась очень-очень медленно. И, поскольку все мое внимание было поглощено тем, как бы не упасть и что-нибудь себе не сломать, я не слишком пристально следила, куда шла. А поскольку я была здесь еще более-менее новичком, я заблудилась.

Тень, да будет тебе известно, не тот город, в котором весело и приятно блуждать, не зная дороги. Много столетий он разрастался как попало, возникнув первоначально в виде поселения под названием Небо у подножия Неба, которое дворец. Знатные люди постоянно пытались навести в беспорядочной застройке порядок, но все их усилия шли прахом. Коренные горожане рассказывали мне, что с появлением Древа хаос увеличился; мало того что Тень разделилась на Востень и Затень — в городе случились перемены еще и волшебного свойства. Сумеречная госпожа по доброте своей озаботилась тем, чтобы Древо, вырастая из земли, ничего не разрушило, однако целые соседские общины оказались сдвинуты с места чудовищными корнями. Исчезли старые улицы, появились новые, основные городские ориентиры поменяли места. Заблудившись, можно было бродить кругами много часов, тщетно пытаясь найти правильную дорогу.

Но и это было, по сути своей, не слишком опасно. В тот зябкий вечер я скоро заметила, что меня кто-то преследовал.

Чужие шаги слышались футах в двадцати за спиной, не отставая и не нагоняя меня. Я свернула за угол в надежде, что преследователь отвяжется, но тщетно. Он двигался позади, точно тень. Я свернула еще раз. То же самое.

Я предположила, что за мной тащился грабитель: насильники и убийцы в такой холод предпочитали сидеть дома. С одной стороны, денег у меня при себе было очень немного, и я даже с большой натяжкой не выглядела богачкой. С другой стороны, одинокая слепая женщина, притом заблудившаяся, любому воришке показалась бы легкой добычей. Особенно в такой день, когда «урожай» у переулочных мошенников был скудный.

Я не стала прибавлять шагу, хотя, конечно, мне было страшно. Я знала, что иные грабители предпочитали не оставлять живых свидетелей. Однако начать спешить значило прямо сообщить вору, что его заметили. Хуже того, я могла поскользнуться и шею себе сломать. Пускай уж подойдет и отнимет у меня кошелек… авось тем и удовлетворится!

Вот только… он почему-то не подходил. Я прошагала один квартал, другой, третий… Я слышала шаги немногочисленных прохожих; все они быстро шли по своим делам, кое-кто бурчал себе под нос, жалуясь на холод, но ни единая живая душа не обращала внимания ни на что, кроме прискорбной собственной судьбы. На некоторых участках улиц прохожих не было слышно — раздавались только наши шаги, мои и преследователя. «Сейчас он подойдет!» — раз за разом думала я, но нападение все не происходило.

В какой-то момент я повернула голову, желая получше прислушаться, и краем глаза уловила неожиданный блеск. Это удивило и испугало меня: в те дни я еще не успела привыкнуть к присутствию магии. Полностью забыв о благоразумии, я повернулась посмотреть, что же там блестит.

Преследовательницей оказалась молодая женщина. Невысокая, пухленькая, с вьющимися бледно-зелеными волосами и кожей почти такого же цвета. Уже это должно было предупредить меня о ее природе — не считая того обстоятельства, что я могла ее видеть.

Она остановилась одновременно со мной, и я обратила внимание, насколько печально ее лицо. Она ничего не сказала мне, и я заговорила первой:

— Добрый вечер…

Ее брови так и взлетели.

— Ты можешь видеть меня?

Я слегка нахмурилась:

— Ну да. Ты стоишь во-он там.

— Как интересно.

Она снова двинулась вперед и остановилась только тогда, когда я сделала шаг назад.

— Прошу прощения, — проговорила я. — Просто меня никогда еще не грабили богорожденные.

Казалось, ее лицо уже не могло стать грустней, но оно стало.

— Я совсем не хочу обидеть тебя, — сказала она.

— Ты идешь следом за мной с той улицы… ну, где сточная канава забилась.

— Да.

— Почему?

— Потому что ты можешь умереть.

Я невольно шарахнулась прочь, но наступила на лед и едва не поскользнулась.

— Что-что?..

— Велика вероятность, что в ближайшие мгновения ты погибнешь, — продолжала она. — Твоя смерть может оказаться тяжкой… болезненной. Вот я и пришла, чтобы побыть рядом с тобой. — Богиня вздохнула. — Моя суть — милосердие. Ты понимаешь, о чем я?

В то время мне редко приходилось сталкиваться с «боженятами», но всякий, достаточно долго проживший в Тени, усваивал одну простую истину: каждый из них черпал силу в чем-то одном, будь то понятие, состояние или чувство. Жрецы и писцы называли это сродством, хотя никто из младших богов на моей памяти такого слова не употреблял. Тем не менее, когда они встречали сродственное, оно притягивало их, как маяк, заставляя отзываться иногда даже помимо собственной воли.

Я кивнула, сглотнув:

— Ты… Значит, ты явилась посмотреть, как я умру? Или… — Тут я сообразила, что к чему, и меня затрясло. — Или убить меня, если что-то другое не доделает свое дело. Я правильно поняла?

Она кивнула:

— Мне очень жаль…

И она в самом деле выглядела опечаленной: веки набухли, лоб избороздили горестные морщины. Она была одета в одну лишь тонкую бесформенную сорочку, что свидетельствовало о ее божественной природе: человек в подобном одеянии окоченел бы насмерть. Все вместе придавало ей совсем юный — моложе меня — вид. Такое беззащитное создание, вот-вот в беду попадет, так и хочется подойти и помочь.

Я содрогнулась и сказала:

— Так, может, ты мне расскажешь, что меня собирается убить? Тогда я попробую это как-нибудь обойти, что ли, и тебе время тратить на меня не придется. Тебя это устроит?

Она ответила:

— К любому будущему ведет много путей. Но, когда меня тянет к кому-то из смертных, это значит, что большинство путей уже себя исчерпало.

Мое сердце, и так успевшее зачастить, стукнуло невпопад.

— То есть… по-твоему, это неизбежно?

— Неизбежно — нет. Но весьма вероятно.

Мне захотелось сесть. Одна беда — здания по обе стороны не были жилыми домами: по-моему, здесь располагались какие-то склады. Ни единого крылечка, присесть некуда, разве что на голую мерзлую землю. Да еще и с мыслью, что именно это деяние может прикончить меня.

И тут я осознала, какая неестественная тишина стояла кругом.

Два квартала назад на улице было три человека. Я, понятное дело, прислушивалась в основном к шагам зеленой женщины, но теперь все посторонние звуки просто отсутствовали. Улица была абсолютно пуста.

Тем не менее я слышала… что-то. Это был не вполне звук, скорее, некое чувство. Давление воздуха. След запаха, дразнящий, не поддающийся определению. И это было…

У меня за спиной.

Сердце прыгнуло к горлу, я обернулась и опять едва не упала, потому что на улице стояла еще одна богорожденная.

Против ожидания, она на меня даже не смотрела. Она выглядела как женщина средних лет, то ли амнийка, то ли уроженка островов, — ничего особенного, если не считать того, что я опять-таки могла ее видеть. А еще она стояла, можно сказать, в воинственной стойке: ноги врозь, кулаки сжаты, все тело напряжено, лицо — маска бешеной ярости. Я проследила за ее взглядом, желая понять, на кого направлена ее ярость, и заметила в сторонке третье действующее лицо. Это был бог-мужчина, а именно Сумасброд (хотя тогда я не была с ним знакома), так же неподвижно стоявший в напряженной боевой стойке, но — на моей стороне улицы.

Воздух между двумя божествами клубился токами крови и бешенства. Он дрожал и свивался, раздуваясь и опадая под напором неведомых сил, которые они обращали друг против дружки. Вот на что я, оказывается, напоролась: тут происходила самая настоящая битва, ну и что, что молчаливая и неподвижная. Для наблюдения за нею требовались глаза, способные видеть магию, — как у меня.

Я облизала губы и покосилась на зеленокожую женщину. Она кивнула: вот, значит, как я могла умереть — под перекрестным огнем во время божественной дуэли!

Стараясь не шуметь, я со всей возможной скоростью попятилась к зеленокожей. Защиты от нее я не ждала, поскольку она откровенно уведомила меня о своих намерениях; мне просто особо некуда было отступать.

Я успела начисто забыть о замерзшей луже у себя за спиной. Как и следовало ожидать, я поскользнулась на ней и шлепнулась наземь. Из горла вырвался болезненный вскрик, а посох вылетел у меня из руки и с громким, рождающим эхо звуком подпрыгнул на мостовой.

Поединщица на той стороне улицы дернулась от неожиданности и посмотрела в мою сторону. У меня было мгновение, чтобы заметить: вообще-то, ее лицо вовсе не такое заурядное, как мне показалось вначале. Кожа ярко сияла и выглядела гладко-твердой, точно фарфор. Потом камни подо мной задрожали, а стена позади начала рушиться. Всю мою кожу изнутри закололи маленькие иголочки…

И тут неожиданно мужчина оказался прямо передо мной. Из распахнутого рта рвался рев вроде того, что производит океанский прибой, захлестывая береговую пещеру. Женщина с фарфоровой кожей завизжала, вскидывая руки, — вокруг нее что-то падало, что именно, видеть я не могла. Та же самая сила отшвырнула ее назад. Я услышала треск кирпичей и строительного раствора: ее тело врезалось в какую-то стену и обвалилось на землю.

— Во имя всех Преисподних, что ты творишь? — заорал на нее бог-мужчина.

Я смотрела на него снизу вверх, ошарашенная и наполовину оглушенная. Было видно, как у него на виске бьется жилка, вздутая гневом. Я не могла оторвать от нее глаз: до этого момента я и не знала, что у богорожденных тоже есть кровеносные жилы. Впрочем, как же им не иметь вен? Я не так давно жила в городе, но и то успела наслушаться о божественной крови.

Женщина у стены медленно поднималась, хотя, будь она смертной, полученный удар точно переломал бы ей половину костей. Он и так отнял порядочно сил; она припала на одно колено, только в глазах, устремленных на соперника, горела прежняя ярость.

— Ты не можешь здесь оставаться, — сказал он, чуть поуспокоившись, но по-прежнему страшно разгневанный. — Ты слишкомнеосторожна. Ты поставила под удар жизнь этой смертной и тем нарушила главнейшее правило!

Женщина издевательски выпятила губу:

— Твое правило…

— Правило, согласованное всеми нами, решившими жить здесь! Никто из нас не желает еще одного Отлучения. Тебя уже предупреждали…

Он вскинул руку — а в следующий миг улица в полном смысле слова кишела богорожденными. Куда бы я ни обращала взгляд, они были повсюду. Большинство похожи на людей, но иные либо сбросили личины, либо не побеспокоились ими обзавестись. Мне на глаза попадалась то чья-то кожа, выглядевшая как металл, то волосы как шерстяная кудель, то ноги с нечеловеческим устройством суставов, то пальцы как гибкие щупальца… Их было не меньше двух, а то и трех дюжин. Они стояли на мостовой, сидели на обочине. Один даже порхал над головами на прозрачных стрекозиных крыльях.

Женщина с фарфоровым лицом наконец поднялась, хотя и держалась на ногах неуверенно. Она обвела глазами божественное собрание, и, судя по выражению лица, ей стало очень не по себе. Однако она угрюмо и гордо выпрямилась, расправляя плечи.

— Так вот как ты дерешься на поединках, — сказала она мужчине.

— Поединок окончен, — ответил тот.

Отошел назад, оказавшись вплотную ко мне, — и, к моему немалому удивлению, наклонился, чтобы помочь встать. Я недоуменно сморгнула, потом нахмурилась: он воздвигся прямо передо мной, заслонив женщину. Я попробовала высунуться из-за его плеча. Мгновением раньше эта тетка чуть не убила меня; должна же я была знать, что там у нее на уме? Однако выглянуть не получалось: мужчина смещался вместе со мной.

— Нет, — сказал он в конце концов. — Незачем тебе это видеть.

— Что?.. — удивилась я. — Но…

Оттуда, куда он не давал мне смотреть, раздался звук, подобный удару огромного колокола, и следом прокатилась воздушная волна. И тотчас же все боги, только что заполнявшие улицу, одновременно исчезли. Когда я наконец смогла высунуться из-за своего защитника, улица перед нами была пуста.

— Ты ее убил, — прошептала я потрясенно.

— Что ты! Мы всего лишь открыли дверь — отослали ее назад в наш мир. Именно от этого зрелища я тебя ограждал.

К моему удивлению, мужчина улыбнулся, и улыбка сделала его невероятно похожим на человека. Я завороженно смотрела на него, а он продолжал:

— Мы стараемся друг дружку не убивать. Это, знаешь ли, расстраивает наших родителей.

Не успев спохватиться, я рассмеялась. Тут до меня дошло, что я вместе с божеством смеюсь его шутке, и я умолкла. Отчаявшись понять, как себя вести, я просто любовалась его удивительно теплой улыбкой.

— Все правильно, Эо?

Не отводя от меня глаз, он возвысил голос, обращаясь к кому-то еще, и я запоздало вспомнила про зеленую женщину. Я нашла ее взглядом, и тут мне было суждено новое потрясение. Зеленокожая — Эо, ведь так ее звали? — улыбалась мне со всей лаской молодой матери, взявшей на руки новорожденное дитя. И еще она сменила цвет кожи: место зеленого занял розовый, неяркий и нежный. Даже волосы стали розовыми.

Пока я таращилась на нее, она кивнула мне, кивнула мужчине, повернулась и пошла прочь.

Некоторое время я провожала ее взглядом, потом замотала головой.

— Полагаю, я тебе жизнью обязана… — сказала я, оборачиваясь к мужчине.

— Поскольку ты оказалась в опасности отчасти из-за меня, будем считать, что никто никому не обязан, — ответил он.

В воздухе послышался негромкий звон, словно ветерок тронул колокольчики, вот только ветра на улице не было. Я в недоумении огляделась, ища источник странного звука, а он продолжал:

— Впрочем, если ты хочешь отпраздновать свое спасение и что-нибудь выпить, я тебя угощу.

Эти слова вызвали у меня новый приступ смеха: я сообразила, к чему он клонил.

— Ты пытаешься клеить всех смертных девушек, которых едва не доводишь до гибели?

— Не всех, — сказал он. — Только тех, которые не удирают с визгом.

И он окончательно потряс меня, коснувшись моего лица прямо под глазом. Я чуточку напряглась, как всегда, когда кто-нибудь обращал внимание на мои глаза. Вот сейчас раздастся неизбежное: если бы не…

Но в его взгляде не было даже тени отвращения, а прикосновение ощущалось без преувеличения как волшебное.

— И еще тех, — добавил он, — у кого глаза красивые.

Остальное ты преспокойно додумаешь сам, так ведь? Его улыбка, мощь его присутствия, его спокойное приятие моей необычности — и то обстоятельство, что сам он был еще необычней меня. Могла ли я перед ним устоять?.. Через два дня после нашей первой встречи я поцеловала его. Этот безобразник воспользовался случаем и наполнил мой рот своим божественным вкусом, думая немедленно затащить меня в постель. В тот раз у него не получилось, потому что я была не чужда некоторых принципов, но спустя несколько дней я привела Сумасброда к себе домой. И там, представ ему обнаженной, я поняла, что впервые встретила кого-то, кто видел меня всю целиком, а не частями. Сумасброд находил мои глаза бесподобными, после чего вдруг принимался цветисто превозносить мои локти. Ему нравилось во мне решительно все.

Мне не хватает его. Боги, как же мне не хватает его!

*

На другой день я проспала допоздна, а проснувшись наконец, едва смогла пошевелиться. Спина превратилась в сплошной сгусток боли, а, поскольку я не привыкла спать на животе, от непривычного положения еще и затекла шея. Добавь к этому опухшие, воспаленные глаза и мстительно вернувшуюся головную боль — и ты поймешь, почему я не сразу распознала присутствие постороннего в доме.

Спотыкаясь, я по стеночке пробралась на кухню, привлеченная звуками и запахами стряпни, и невнятно пробормотала:

— Доброе утро…

— Доброе, — отозвался жизнерадостный женский голос, и я от неожиданности едва не упала.

Схватившись для равновесия за кухонный столик, я резко развернулась, цепляя подставку с поварскими ножами… Чьи-то руки перехватили меня, и я заорала, отчаянно отбиваясь… Пока не узнала эти руки: теплые, большие, очень знакомые.

Солнышко! Благодарение всем богам, это был он. Я оставила поиски оружия, только сердце колотилось как сумасшедшее. Солнышко… и женщина. Кто такая?

Я мысленно воспроизвела ее ответ на мое приветствие, и все стало ясно. Этот скрежещущий, ржаво-приторный голос… Лил! У меня дома! Завтрак мне готовит! После того, как сожрала нескольких Блюстителей Порядка, угробленных Солнышком!..

— Во имя Вихря, что ты тут делаешь? — спросила я требовательно. — И, проклятье, да покажись уже наконец! Не смей прятаться от меня! Ты в моем доме!

Она весело ответила:

— А мне показалось, я тебе не понравилась.

— Правильно показалось. Но я хочу знать, что ты, по крайней мере, не облизываешься, поглядывая на меня!

— Ты этого не поймешь, даже если сможешь видеть меня, — ответила Лил.

Но все-таки проявилась в окружавшей меня черноте, приняв свою обманчиво-нормальную личину. Кто ее разберет, подумалось мне, может, для нее обычной является как раз та, другая внешность — с чудовищной пастью, — и она пытается быть со мной вежливой? В любом случае я была благодарна.

— Насчет того, что я здесь делаю, — продолжала она, — я доставила его домой.

И она кивнула туда, где рядом со мной слышалось дыхание Солнышка.

— Вот как. — Я начала понемногу успокаиваться. — Ну… Тогда спасибо. Однако… э-э-э… леди Лил…

— Просто Лил, — просияла она, отворачиваясь к печке. — Ветчина!

— Что?..

— Ветчина, — повторила она и посмотрела мимо меня, на Солнышко. — Я бы ветчинки съела!

— В доме нет ветчины, — сказал он.

— О-о, — убито простонала она, почти смешно изобразив на лице мировую скорбь.

Я, однако, не обратила на это внимания: главным для меня было то, что Солнышко заговорил. Вот он прошел к буфету, что-то вытащил и поставил на стол.

— Есть копченая рыба велли, — сказал он.

Физиономия Лил немедленно прояснилась.

— О-о! Да это еще лучше ветчины! Позавтракаем как следует!

И она вернулась к готовке, мурлыча про себя песенку без мелодии.

На меня напало какое-то бездумное настроение, да еще голова начала кружиться. Я уселась за стол, отчаявшись понять происходившее. Солнышко сел напротив, и я ощутила на себе его тяжелый взгляд.

— Я должен извиниться, — проговорил он негромко.

Я так и подпрыгнула:

— Итак, ты у нас теперь говоришь!..

Он не ответил ни да ни нет — все было очевидно и так.

— Я не думал, что Лил решит злоупотребить твоим гостеприимством. Это не входило в мои намерения.

Я ответила не сразу — пыталась собраться с мыслями. Он впервые заговорил на месте убийства Роул, но только сейчас я услышала от него несколько предложений подряд.

И — боги мои! — до чего прекрасен был его голос! Вообще-то, я ждала баритона, но у него обнаружился тенор. Удивительно звучный, богатый. Каждое четко произнесенное слово, влетев в мои уши, прокатывалось до самых пяток, многократно отдаваясь в костях. Такой голос я согласна была слушать день-деньской.

Или всю ночь до утра…

Я самым суровым образом разогнала подобные мысли. Хватит уже в моей личной жизни богов!

Тут до меня дошло, что я просто сижу и хлопаю перед ним глазами.

— Ну… в общем, я… я как бы не возражаю, — выдавила я наконец. — Хотя, вообще-то, не грех было бы для начала спросить.

— Она настаивала.

Вот этого я точно не ожидала.

— С чего это?

— Я должна передать предупреждение, — вмешалась Лил, подходя к столу.

Поставила передо мной тарелку, потом подала тарелку Солнышку. У меня на кухне было только два стула, и она уселась на кухонный столик, взяв порцию, отложенную для себя. При виде еды ее глаза разгорелись, и я на всякий случай отвела взгляд — а ну сейчас ка-ак разинет…

— Какое предупреждение? — спросила я.

Несмотря ни на что, завтрак умопомрачительно благоухал. Я отщипнула кусочек и обнаружила, что она положила в яичницу рыбу, добавив перец и пряности, о присутствии которых в буфете я давно успела забыть. До чего вкусно!

— Тебя кое-кто ищет, — сказала Лил.

Я не сразу сообразила, что она имеет в виду меня, а не Солнышко. Потом пришло понимание, и я сразу насторожилась.

— Все видели, как превит Римарн вчера со мной разговаривал. Теперь, когда он… э-э-э… когда его не стало, полагаю, ко мне могут явиться его собратья-жрецы…

— Да нет, он вовсе не умер, — удивленно ответила Лил. — Те трое, которых я употребила вчера вечером, были простыми Блюстителями Порядка. Молодые, здоровые ребята, сверху корочка, внутри сочная плоть…

Она так сладострастно вздохнула, что я едва вилку не выронила: у меня начисто пропал аппетит.

— И никакой магии, способной отбить вкус, только та, что их и прикончила. Полагаю, они пришли туда с целью избить…

Я мысленно застонала. В смерти жрецов я усматривала одно несомненное благо: Римарн был единственным, кто распознал мою магию — и заподозрил меня в убийстве несчастной Роул. Теперь, потеряв своих людей, он уж точно примчится по мою душу!

Мне тотчас вспомнились слова Сумасброда: «Уезжай из города». Ну хорошо, уеду, а на что жить?.. И потом, я не хотела никуда уезжать. Тень успела прочно стать моим домом.

— Да я вовсе не его имела в виду, — прервал мои размышления голос Лил.

Я удивленно подняла голову. В отраженном сиянии ее тела была видна тарелка — пустая и абсолютно чистая, словно отполированная. Теперь она облизывала вилку — длинными, плавными движениями языка. Эти движения некоторым образом казались непристойными.

— Что-что?..

Она посмотрела мне прямо в глаза. Взгляд у нее, если можно так выразиться, был пестрый. Темные точечки в ее глазах двигались, вертясь вокруг зрачков в беспокойном медленном танце. Я невольно задалась вопросом: а не двигаются ли пятнышки в ее волосах?

— Сколько голода, — промурлыкала-проскрежетала она. — Он окутывает тебя, словно плащ о многих слоях. Гнев превита… вожделение Сумасброда…

Я почувствовала, что краснею.

— И еще кое-кто, самый голодный. Он могуч и опасен… — Лил содрогнулась, а за нею и я. — С таким голодом он мог бы преобразить этот мир, в особенности если получит желаемое. А желает он — тебя…

Я смотрела на нее, встревоженная и окончательно запутавшаяся.

— Он — это кто? И на что я ему сдалась?

— Я не знаю. — Лил облизнула губы и задумчиво уставилась на меня. — Если я останусь подле тебя, то, возможно, сумею встретиться с ним.


Я нахмурилась, но ничего не сказала. Мне было не до того. С какой бы радости кому-то могущественному домогаться меня? Я же никто, и звать меня никак. Даже Римарн разочаруется, если разберется, что за магию он почуял во мне. Я всего-то и умела, что

видеть!


И… Вот тут я помрачнела. Еще у меня были мои картины. Я их никому не показывала. Об их существовании знали только Солнышко с Сумасбродом. Вот в картинах моих определенно было нечто волшебное. Что именно — понятия не имею. Просто отец давным-давно мне внушил, что такие вещи нужно прятать получше. Я так и поступала.

Неужели могущественный некто ими и хотел завладеть?..

Нет-нет, надо воздержаться от поспешных выводов. С чего я взяла, что этот некто вообще существует? Положилась на слово богини, которая, не поморщившись, закусывала человеческими телами? Она небось и соврет точно так же — не поморщившись.

Солнышко по-прежнему сидел за столом, только я не слышала, чтобы он ел. Я кашлянула, надеясь добиться правды хотя бы от него, и спросила напрямик:

— Ты знаешь, о ком она говорит?

— Нет.

Вот так, чем дальше, тем веселее. Я спросила о другом:

— Твои раны…

— Он в порядке, — косясь на мою недоеденную яичницу, сказала Лил. — Я его убила, и он воскрес совершенно здоровым.

Я недоуменно сморгнула:

— Ты исцелила его… убив?

Она пожала плечами:

— Оставь я его как есть, он бы не одну неделю пластом провалялся. Он ведь не то что мы: он смертный.

— Только не на рассвете…

— И на рассвете тоже. — Лил легко спрыгнула с кухонного столика, оттолкнув пустую тарелку. — Ему оставили лишь крохотную часть его прежней сущности: достаточно для красивого свечения время от времени, но не более того. Еще вот хватило, чтобы тебя защитить…

Она придвинулась ближе, не спуская глаз с моего завтрака.

Я была так поглощена раздумьями над услышанным, что не сразу заметила, как изменилось выражение ее лица… Боги мои, этот ужас невозможно передать никакими словами! Сквозь миловидную женскую мордашку как бы просвечивала жуткая харя разинувшей пасть хищницы. Просвечивала — сказано плохо, я не могла ее видеть, но ощущала присутствие, и от нее веяло голодом, жутким, неутолимым. Я осознала все это, только когда она бросилась. Да не на мою тарелку, а на меня.

Я даже вскрикнуть не успела. Ее костлявые пальцы с отточенными когтями рванулись к моему горлу — и небось выдрали бы его прежде, чем я распознала бы опасность. Но ее рука почему-то остановилась и замерла, подрагивая, в дюйме от моей кожи. Я дико уставилась на нее… потом — на темную кляксу вокруг ее запястья. Все было прямо как накануне, у моего лотка. И, опять-таки как тогда, Солнышко сделался для меня видимым. Сияние зарождалось в недрах его тела, лицо было сурово, а в глазах, устремленных на Лил, читалось раздражение.

Лил мило улыбнулась ему, потом мне. И спросила:

— Ну что? Видишь?

Я с горем пополам отвлеклась от почти овладевшей мною истерики и глубоко вздохнула, силясь успокоиться. Да, я видела. Но смысл происходящего от меня ускользал.

— Твоя сила… — сказала я Солнышку. — Она возвращается, когда ты… меня защищаешь?

Он был еще видим, и от меня не укрылся презрительный взгляд, которым он меня наградил. Это было так неожиданно, что я едва не отшатнулась. Чем я провинилась, чтобы заслужить такой взгляд?.. Потом вспомнилось сказанное Сумасбродом: он ни во что не ставит смертных…

Лил без труда истолковала выражение моего лица.

— Любого смертного, — сказала она, поглядывая на Солнышко. — Ты будешь жить как смертный и среди смертных…

Я удивленно сморгнула и заметила, как оцепенел Солнышко. Это были не ее слова; обычно Лил разговаривала совершенно иначе.

— Безродным и безымянным, получая достояние и почет лишь по заслугам. Ты можешь взывать к своей силе только при величайшей нужде и только ради защиты смертных, которых ты так презираешь…

Солнышко выпустил ее руку и отвернулся, усаживаясь на место. Выражение лица у него было самое безысходное. Впрочем, в этом я не слишком уверена, потому что его сияние уже угасало. Ну конечно: угрозу он предотвратил, а стало быть, и в могуществе более не нуждался.

Я перевела дух и повернулась к Лил:

— Я очень ценю то, что ты мне сообщила. Но если не трудно, в будущем, пожалуйста, просто объясняй, хорошо? А то от таких убедительных показов…

Она рассмеялась, отчего у меня все волоски на коже поднялись дыбом. По-моему, у нее были не все дома.

— Я рада, что ты способна видеть меня, смертная девочка. Так куда интересней… — Она покосилась на стол. — Ты доедать собираешься?

Что она имела в виду, яичницу? Или мою руку, что лежала рядом с тарелкой? Я очень осторожно переложила руку на колено.

— Пожалуйста, угощайся.

Лил вновь рассмеялась, на сей раз с восторгом, и склонилась над тарелкой. Произошло движение, слишком стремительное, чтобы я могла за ним уследить. Мне только померещились какие-то вертящиеся иголки, да мимо носа дохнуло зловонием. Когда мгновением позже она подняла голову, тарелка блистала чистотой. Лил взяла мою салфетку и промокнула уголки рта.

Я трудно сглотнула и с усилием поднялась на ноги, чтобы осторожно обойти ее. Солнышко был едва различимым силуэтом по ту сторону стола. Он сосредоточенно ел. Лил бросала несытые взгляды и на его еду. Я, вообще-то, не отказалась бы ему кое-что сказать, но… не перед Лил же! Прошлой ночью ему вполне хватило унижений…

Тем не менее нам с ним нужно было многое прояснить, и желательно поскорее.

Я не торопясь мыла посуду. Солнышко не торопясь ел. Лил сидела на моем стуле, поглядывая то на меня, то на него и время от времени чему-то смеясь…

*

Когда наконец я выбралась из дому, солнце стояло уже высоко. Я промешкала и пустилась в путь позже, чем собиралась. А ведь сегодня идти мне было дальше обычного, притом навьючившись лотком и товарами. Я надеялась, что Солнышко снова отправится со мной и поможет все тащить, но, позавтракав, он так и остался сидеть за столом. Он о чем-то размышлял и был мрачен до невозможности. Не ценила я, похоже, его прежнего безразличия!

К моему превеликому облегчению, Лил покинула дом одновременно со мной. Мне и одного жильца-богорожденного со странностями было более чем достаточно. Лил трогательно попрощалась, а уж за завтрак благодарила так прочувствованно и цветисто, что я и в самом деле ощутила к ней некоторую теплоту. Сумасброд постоянно намекал мне, что у некоторых богов лучше других получалось ладить со смертными. Иные отличались слишком чужеродным строем мысли или внешностью, совсем уж неприемлемой для человеческого восприятия; у них ничего не выходило со смертными, как они ни старались. Мне пришло в голову, что Лил, вероятно, была как раз из таких.

Я тащила свои столики и самые продаваемые товары на южное Гульбище Привратного парка. Наш Ремесленный ряд располагался в том же парке, только на северо-западе, там, откуда открывались наилучшие виды и на Древо, и на город под ним, а значит, кишели самые толпы. Южное Гульбище отличалось приятными, но не сногсшибательными точками обзора; развлечений здесь было поменьше, торговля шла так себе. Я пришла сюда за неимением особого выбора. Северный вход в парк давным-давно перекрыл корень Древа, а от восточного входа открывался отличный вид на грузовые врата Неба. Того, которое дворец.

Когда я вошла на южное Гульбище, слух тотчас сообщил мне о присутствии других торговцев — те окликали прохожих, зазывая их к лоткам. Я восприняла это как скверный знак. Похоже, возможных покупателей было не много, раз уж продавцы вынуждены были из-за них состязаться. Совсем иная обстановка, чем та, к которой я привыкла в нашем Ряду. Там мы по-дружески присматривали за лотками друг друга, а здесь, похоже, каждый был сам за себя. Я различала поблизости голоса трех, нет, четырех конкуренток. Одна предлагала узорные шали, другая — пирожки «из-под Древа» (не знаю, что у нее были за пирожки, но пахли они замечательно), и еще две торговали, кажется, книгами и мелкими памятками. Эти две тетки зло посматривали на меня, пока я разворачивала лоток, и я заранее приготовилась ко всяким гадостям с их стороны. Однако потом они как следует присмотрелись ко мне… и я поняла, что могу не опасаться подвохов. Вот один из тех — редких, надо сказать, — случаев, когда слепота бывает полезной.

В общем, я разложила товары и принялась ждать. Я ждала и ждала… Я совсем не знала округу и не могла отлучиться от лотка, чтобы все здесь изучить. Невдалеке густо шли пешеходы; оттуда слышались замечания паломников, рассуждавших о том, как сумрачен сделался город и как по-прежнему прекрасен дворец по имени Небо, опутанный ветвями Древа. Я начала думать, что, вероятно, устроилась торговать не на самом выгодном месте. Что поделать, лучшие места давно заняты другими торговцами — придется довольствоваться тем, что осталось.

Ближе к вечеру, однако, я поняла: дела плохи. Лишь несколько паломников подошло взглянуть на мои товары; в основном это был трудящийся люд, амнийцы из небогатых городов и весей вокруг Тени. Я увидела в этом, по крайней мере, частичную причину сегодняшней неудачи. Моими самыми выгодными покупателями обычно бывали уроженцы Дальнего Севера и островов. В тех краях истины Блистательного Итемпаса никогда не находили особого отклика, поэтому выходцы оттуда охотно покупали мои миниатюрные версии Древа и статуэтки богов. Однако на материке Сенм обитали в основном амнийцы, по большей части являвшиеся итемпанами. Их труднее было впечатлить как Древом, так и другими языческими, по их мнению, чудесами Тени.

Что ж, я никогда не возражала против чужих вер, но мне самым примитивным образом хотелось есть. Желудок начал бурчать, как бы вслух попрекая меня за утренний недосмотр, за то, что позволила Лил испортить себе аппетит и осталась без завтрака.

И вот тут меня посетила замечательная идея. Я порылась в сумках и с облегчением обнаружила в одной из них мелки. Обойдя лоток, я присела на корточки, обдумывая, что бы нарисовать.

Позыв к творчеству был настолько неудержимым, что я даже покачалась на носках, дивясь его силе. Обычно я чувствовала что-то похожее по утрам, когда уходила в подвал и бралась за краски. Сейчас я сначала хотела набросать какую-нибудь смешную чепуху — лишь бы взгляд привлекла к моим горшочкам и побрякушкам. Но стоило взять в руки мел, как перед мысленным взором возник такой образ, что я облизала пересохшие губы и невольно задумалась: а безопасно ли такое рисовать?

И решила: небезопасно. На сей счет никаких сомнений быть не могло. Во имя всех богов, я же слепая! Мне по самой природе вещей не положено зримо представлять себе что-либо, какое там рисовать, да еще и похоже! Большинство горожан, полагаю, не обратили бы внимания на подобное противоречие… однако Блюстители Порядка и те, в чьи обязанности входило вынюхивать запрещенную магию, могли счесть это подозрительным. Я, собственно, дожила до своих лет в основном благодаря осторожности.

И тем не менее… Я повертела мелок в руках, потерла пальцами его гладкие крошащиеся бока. Цвета для меня, вообще-то, мало что значили, будучи просто свойствами сущего, но я привыкла как-то называть свои мелки и краски. Цвет — это ведь не просто то, что мы видим. Вот этот мелок, к примеру, обладал горьковатым запахом. Это не была горечь съедобной пряности, скорее, так пахнет воздух высокой горной вершины, слишком разреженный для дыхания. Такой цвет я считала белым, и для образа, сложившегося у меня в голове, он подходил идеально.

— Я рисую картину, — прошептала я и принялась за дело.

Для начала я очертила чашу неба… Нет, не того Неба, которое дворец Арамери. И не того, которое превыше дворца и даже Древа; я его, кстати, никогда и не видела. Под моей рукой возникала тончайшая, почти пустая твердь, витавшая где-то во вздымающихся облаках. Я нанесла густое основание, щедро потратив обе имевшиеся у меня палочки белого мела. Остался лишь маленький кусочек; что ж, повезло. Потом я стала втирать в белый слой толику синего, совсем немного. Яркий синий плохо подходил для того неба, которое сияло у меня в голове, он казался мне почти жирным. Я обеими руками выровняла голубизну, потом добавила еще один цвет — я считала его солнечно-желтым. Да-да, все правильно! Я налегала на мелок, привнося в рисунок тепло, пока оно не сгустилось посередине в источник сияния. Теперь там горели сразу два солнца: одно — громадное, другое — поменьше. Солнца двигались, вращаясь в нескончаемом взаимном танце. Быть может, мне удастся…

— Эй! — окликнули меня.

— Погодите чуть-чуть, — пробормотала я.

Настала очередь облакам появиться в моем небе. Это будут мощные тяжелые тучи, готовые пролиться дождем. Я поискала мелок, который пахнул бы серебром, и нашла подходящий. Вот бы мне побольше темно-синих и черных!

Теперь — птицы. Конечно же, в таком пустом прозрачном небе должны лететь птицы. Только перьев у них не будет…

— Эй!

Что-то прикоснулось ко мне. Я вздрогнула, выронила мелок и заморгала, выныривая в реальность.

— Что… что такое?

Моя спина тоже словно очнулась, отзываясь каждым синяком, каждой мышцей, надсаженной накануне. Сколько я просидела на корточках над рисунком? Я охнула и потянулась рукой к пояснице.

— Спасибо, — сказал голос.

Говорил мужчина, причем не особенно молодой. Голос не принадлежал никому из знакомых — уж всяко не Вурой, хотя тембр похожий. Потом я вспомнила, где слышала его. Это был один из моих нынешних конкурентов, громче прочих зазывавший к своему лотку покупателей.

— Хорошую ты уловку придумала, — продолжал он. — Целую толпу собрала. Вот только южное Гульбище закрывают с закатом, так что, может, отоваришь кого, пока время есть?

Толпу?..

Ко мне будто вернулся слух: кругом звучали голоса. Десятки голосов. Народ действительно толпился возле моего рисунка. Кто-то бормотал, кто-то восклицал, все что-то обсуждали. Я попыталась встать во весь рост и зашипела от боли в коленях.

Стоило мне выпрямиться, и люди разразились аплодисментами.

— Какого… — начала было я… и тотчас поняла.

Рукоплескания предназначались мне.

Я не успела как следует поразмыслить над этим. Зрители принялись проталкиваться вперед, я слышала, как они работали локтями, отпихивая друг дружку и в то же время стараясь не наступить на рисунок. Все спрашивали о моих товарах, что сколько стоит, интересовались, профессионально ли я рисую и как вообще я умудрилась нарисовать такие прекрасные вещи, обходясь без помощи зрения. Вопросы сыпались градом. Собрав остатки здравого смысла, я отступила за лоток и принялась отделываться от неудобных вопросов пустыми любезностями («Нет, я в самом деле слепая! Но я очень рада, что вам вроде понравилось!»), в то время как покупатели опустошали мой лоток. Большинство даже не торговалось. Такого удачного дня у меня никогда еще не бывало. И самое занятное, что полное «безрыбье» сменилось бешеным спросом в течение нескольких минут.

Когда у меня не осталось ни одной безделушки, покупатели переместились к соседним лоткам — возле которых, как я с запозданием поняла, они и околачивались, пока я рисовала. Ничего странного, что сосед-торговец подошел поблагодарить меня.

Пока я все это обдумывала, издалека донесся перезвон колоколов Белого зала, отмечавший закат. Парк скоро закроют.

— Так я и знал, что без тебя тут не обошлось, — сказал кто-то поблизости.

Я дернулась, с улыбкой оборачиваясь к очередному, как я думала, покупателю. Однако говоривший не торопился к лотку. Оценив расстояние до голоса и направление его, я поняла, что человек стоял по ту сторону рисунка.

— Простите?.. — переспросила я.

— Ты была на том, другом Гульбище, — сказал человек, и меня окатило тревогой, хотя голос вроде звучал вовсе не угрожающе. — На другой день после того, как ты нашла тело той богорожденной. Я еще увидел тебя и сразу подумал: что-то есть в ней такое… занятное.

Тревога несколько улеглась, и я стала укладывать вещи. Отчего не предположить, что с его стороны имело место всего лишь неуклюжее заигрывание?

— Ты тоже был там, в толпе? — спросила я. — Среди еретиков?

— Еретиков? — хмыкнул мужчина. — Ну-у-у, быть может, с точки зрения ордена… Хотя я тоже поклоняюсь Блистательному Итемпасу, как и они.

Ага, так он из Новых Зорь; их было принято считать то ли разновидностью итемпанов, то ли новой сектой — вероучений нынче развелось столько, что не упомнишь.

— Что ж, я и сама придерживаюсь традиционного итемпанства, — проговорила я, думая тем самым отсечь вероятные попытки немедленно обратить меня в его веру. — Но если ты чтил Роул, позволь пособолезновать твоей потере…

Я прямо-таки услышала, как взлетели у него брови.

— Если ты завзятая итемпанка, тебе впору было бы слать проклятия приверженцам других истин и праздновать гибель их богов. А ты, я смотрю, сама в какой-то мере язычница!

Я пожала плечами, укладывая в сумку последнюю пустую коробочку, и улыбнулась ему:

— Пусть так… Только Блюстителям Порядка не говори, хорошо?

Мужчина рассмеялся, потом, к моему немалому облегчению, отвернулся прочь.

— Могила, — сказал он. — Ну, пока!

И он ушел, что-то вполголоса напевая, и я окончательно поняла, что не ошиблась: он мурлыкал лишенную слов песню Новых Зорь.

Прежде чем пускаться в долгий обратный путь, я позволила себе короткий отдых. У меня были полные карманы денег — выручка просто не поместилась в кошелек. Сумасброд наверняка похвалит меня. А еще я проведу несколько дней дома, готовя новые памятки и безделушки взамен проданных. А когда все будет сделано, смогу немного побездельничать. Раньше мне никогда не удавалось устроить маленький отпуск. Теперь я могла себе это позволить!

С дальнего конца Гульбища донесся топот сапог. От усталости и неожиданного достатка я совсем утратила бдительность и поэтому сперва не обратила на шум особого внимания; и потом, вокруг еще толклось порядочно народу, хотя другие продавцы тоже сворачивались. Будь я повнимательней, я бы немедленно узнала приближавшиеся сапоги. А так я спохватилась только тогда, когда заговорил их обладатель.

— Отлично, Орри Шот, — произнес голос, который я весь день боялась услышать.

Римарн Ди! Благие боги, только не это!..

— Умница, отличный рисунок, прямо как сигнальный фонарь для нас, — сказал он, останавливаясь как раз по ту сторону моего неба и солнц.

За его сапогами следовало еще три пары других. Таких же тяжко и неотвратимо ступающих. Жутко знакомых. Я поднялась на ноги, меня затрясло.

— Я-то думал, ты уже на полдороге к Нимаро, — продолжал жрец. — Представь мое удивление, когда я вновь почуял знакомый запашок магии, да еще и совсем рядом!

— Знать ничего не знаю, — заикаясь, выдавила я и так вцепилась в свой посох, словно от этого зависела моя жизнь. — Я понятия не имею, кто убил леди Роул! И я не из богов, я простой человек!

— Да меня это давным-давно уже не заботит, — ответил он.

По холодной ярости в его голосе я поняла: он обнаружил то малое, что осталось от его людей после пиршества Лил. Это значило, что я пропала, окончательно и бесповоротно.

— Мне нужен твой дружок, — сказал превит. — Тот беловолосый маронейский мерзавец. Где он?

В первое мгновение я даже не поняла, о ком шла речь. Солнышко? Разве у него белые волосы?..

— Он никому ничего не сделал, — вырвалось у меня. Боги, я солгала, а Римарн был писцом; его не проведешь. — В смысле, там еще была та богорожденная, ее зовут Лил. Она…

— Хватит! — рявкнул он и отвернулся. — Взять ее!

Сапоги затопали все разом, приближаясь ко мне. Я попятилась, спотыкаясь, но отступать было некуда. Что они со мной сделают? Забьют насмерть прямо здесь, мстя за собратьев по службе? Отволокут в Белый зал и там устроят допрос? Я задыхалась от ужаса, сердце порывалось выпрыгнуть из груди. Что делать, боги, что делать?..

Дальнейшее произошло очень быстро и одновременно…

*

«Почему? — давным-давно спрашивала я отца. — Почему я не должна никому показывать свои рисунки? Это же просто краска». Ну да, они не всем нравятся, иные находят их беспокоящими, даже возмутительными… но ведь они никому не причиняют вреда?

«Они — волшебные, — отвечал мне отец. — В них магия». Много-много раз повторял он эти слова, только я не слушала. Вернее, не принимала. «А такой магии, чтобы не причиняла вреда, попросту не бывает…»


Блюстители Порядка наступили на мой рисунок.

— Нет, — прошептала я, ощущая их приближение. — Пожалуйста…

— Бедная девочка, — послышался откуда-то голос женщины, той, что желала знать, профессионально ли я рисую.

Она стояла поодаль, в толпе. Все эти люди только что объяснялись мне в любви. Теперь они стояли в сторонке и ничего не делали. Не мешали Блюстителям вымещать на мне зло.

— Брось палку, женщина, — раздраженно сказал один из этих последних.

Я только крепче стиснула пальцы. Воздух не пролезал в горло. Ну почему они это делают? Они же прекрасно знают, что я не убивала Роул и что я не божество. Да, у меня было чуть-чуть магии, но они сами померли бы со смеху, узнав, какие «невероятные силы» я пытаюсь скрывать. Для кого может представлять угрозу слепая художница?..

— Пожалуйста… пожалуйста, — твердила я как заведенная.

Я чуть не плакала, словно та птица, что произносила мое имя: пожалуйста — всхлип — пожалуйста…

Сильная рука перехватила мой посох, и мне вдруг обожгло глаза. Где-то позади глазных яблок, глубоко внутри головы, клокотал жаркий комок. Клокотал и рвался наружу. Я судорожно зажмурилась, и ужас помножился еще и на боль.

— Прочь от меня! — завизжала я что было силы.

Я пыталась драться, бестолково размахивая руками и посохом. Ладонь уперлась в чью-то грудь…


Рука Солнышка на моей груди — рука, готовая поразить невольную свидетельницу его срама…


…и толкнула.

*

Мне трудно описать то, что произошло, — даже теперь. Уж прости меня.

Где-то далеко-далеко находится одно из небес. Оно очень горячее и пустое. Оно нависает над головой, как и полагается небу, и в нем пылают два солнца. Небо, которое я нарисовала, понимаете?

Теперь я знаю, что оно существует в реальности. Где-то там, далеко.

Когда я заорала в голос, силясь отпихнуть Блюстителя, жар, полнивший мои глазницы, переплавился в свет. Перед моим мысленным взором предстало видение чьих-то ног, проваливающихся в это раскаленное небо… вверх тормашками, снизу вверх. Ноги, потом бедра, бьющиеся, брыкающиеся.

Они падали. Они упали. И при них больше ничего не было.

*

Что-то изменилось кругом…

Осознав эту перемену, я заморгала. Всюду вопили и визжали на множество голосов. Слышался топот бегущих ног. Что-то своротило один из моих столиков. Я отступила на шаг. Разило кровью и еще чем-то совсем уж отвратным: человеческими отходами, желчью… а главное — немыслимым страхом.

Я вдруг сообразила, что больше не могу видеть свой рисунок. То есть он еще был на месте — я по-прежнему различала его края. Однако его сияние странным образом меркло, словно магия была на что-то потрачена. И еще всю середину рисунка затеняли три большие темные кляксы. Они растекались в стороны, наползая одна на другую. Не волшебные, просто жидкие.

Голос Римарна Ди звучал невнятно от ужаса:

— Что ты с ними сделала, маронейская сучка? Во имя Отца Небесного, что ты с ними сделала?

— Что?.. Чт-т-то?.. — заикалась я.

У меня болели глаза. Раскалывалась голова. Меня тошнило от вони. Я сейчас упаду. Всю кожу изнутри щиплет. Во рту вкус вины, но почему? Я не понимаю…

Римарн громко кричал, призывая кого-то на помощь. Судя по голосу, он напрягал все силы, пытаясь сдвинуть нечто тяжелое. Раздался влажный звук… Я содрогнулась. Я совсем не хотела знать, что произвело его.

Тут я ощутила рядом с собой сразу двоих. Они осторожно взяли меня под руки.

— Пора в путь, малышка, — сказал жизнерадостный мужской голос.

Я узнала подручного Сумасброда. Во имя всех Преисподних, откуда он появился?.. В следующий миг окружающий мир рассыпался искрами, а когда собрался обратно, мы были уже в другом месте. Крики и топот сменились тишиной. Повеяло ароматным воздухом, теплым и влажным. Кругом разливалось сине-зеленое спокойствие, исполненное равновесия. Мы были в доме Сумасброда.

Мне следовало порадоваться убежищу, но что-то я не чувствовала себя в безопасности.

— Что произошло? — спросила я ближайшего богорожденного. — Прошу, объясните! Что я… я ведь что-то сделала, верно? Но что?..

— А ты разве не знаешь? — спросила вторая подручная Сумасброда, женщина.

Она стояла с другой стороны и, по-моему, ушам своим не верила.

— Нет, — ответила я. — И, по сути, я не хотела знать. Но все-таки повторила: — Пожалуйста, объясните…

— Я не знаю, как это у тебя получилось, — медленно проговорила она.

В ее голосе звучало что-то подозрительно похожее на благоговение. Что за чепуха, ведь это она — богиня, а вовсе не я.

— Ни разу не видела, чтобы смертные такое проделывали. Просто твой рисунок…

Она умолкла, не договорив.


— Он стал

энармхукдаталвасл

, хотя и не вполне

шуван

, — произнес ее напарник.


Слова божественного языка коротко кольнули мне глаза, и я невольно зажмурилась. Такое у меня свойство, чуть что — жмуриться. Почему, кстати, больно стало именно глазам? По каждому словно ударили изнутри. А богорожденный продолжал:

— Твой рисунок сотворил путь и на мгновение соединил два мира, разделенные миллионами звезд. Жуткая штука!

Я принялась тереть глаза. Не помогло: боль коренилась слишком глубоко.

— Не понимаю! — пожаловалась я. — Выражайся по-человечески!

Не хочу, не хочу, не хочу ничего знать…

— Ты создала дверь, — сказал он. — И Блюстители Порядка в нее провалились, но не до конца. Магия выгорела прежде, чем они успели бы полностью проскочить. Теперь дошло?

— Я… — Нет, не может быть, невозможно. — Это же был просто рисунок мелом на мостовой…

Я не говорила, а шептала.

— Ты до половины уронила их в другой мир, — внесла окончательную ясность женщина. — А потом захлопнула дверь. И их разрезало пополам. Вот что ты сделала. Уразумела?

Я уразумела.

И закричала. Я кричала не переставая. Потом один из них что-то предпринял, и я потеряла сознание.

5

«СЕМЬЯ»

(набросок углем)


Есть у меня одно любимое воспоминание об отце. Иногда я вызываю его в памяти, словно сон.

В этом сне я еще маленькая. Только-только выучилась лазить по лестнице. Ступеньки высокие, я не вижу их и очень боюсь поставить ногу мимо и грохнуться вниз. Поэтому я учусь не бояться, а это трудней, чем кое-кому кажется. Я горжусь своими успехами.

— Папа, — говорю я, перебегая небольшую комнату на чердаке.

По взаимному согласию родителей, эта комната — его царство. Мама сюда вообще не заходит, даже прибраться. Тем не менее в комнате чисто, потому что мой отец аккуратен. Все помещение неуловимым образом напитано им. Его личностью. Частью это запах, но не только. Я понимаю это каким-то внутренним чутьем, но слов, чтобы выразить, в детском словаре пока не хватает.

Мой отец не похож на других деревенских мужчин. Он ходит на службы в Белый зал, только чтобы избежать нападок жреца. И не приносит жертв в домашней божнице. Он не молится. Я спрашивала его, верит ли он в богов. Папа неизменно отвечает: «Конечно, ведь мы мароне». Но верить и почести воздавать — это разные вещи, добавляет он иногда. После чего предупреждает меня, чтобы не трепала об этом языком с кем попало. Ни с подружками, ни со жрецами, ни даже с мамой. Почему? Однажды поймешь…

Сегодня он в особенном настроении, и я, что редко бывает,способна видеть его. Он ниже среднего роста, у него черные уверенные глаза и крупные изящные руки. На лице нет морщин, почти как у юноши, хотя волосы — «соль с перцем», а во взгляде таится тяжкая усталость: она больше говорит о прожитой им жизни, чем удалось бы морщинам. Он был уже немолод, когда женился на маме. И он не хотел детей, но я родилась, и он любит меня всем сердцем.

Я улыбаюсь, опершись руками о его колени. Он сидит, поэтому его лицо пребывает в досягаемости моих ищущих пальцев. Взгляд можно обмануть, это я уже знаю. А вот пальцы не проведешь.

— Ты сейчас пел, — говорю я ему.

Он улыбается в ответ:

— Опять можешь видеть меня? Я-то думал, уже все рассеялось…

— Спой мне, папа, — начинаю я упрашивать.

Мне нравится наблюдать за узорами цвета, которые ткет в воздухе его голос.

— Не получится, малютка Ри. Твоя мама дома.

— Но она никогда не слышит! Пожалуйста!..

— Я обещал, — произносит он тихо, и я опечаленно вешаю голову.

Задолго до моего рождения он пообещал моей матери никогда не подвергать ни ее, ни меня опасности, могущей происходить от его необычности. Я слишком мала, чтобы понять, в чем эта опасность. Мне хватает страха в его глазах, и я держу язык за зубами.

Ему, однако, случалось нарушать обещание. Он делал это ради моего обучения: иначе я просто по незнанию выдала бы собственную необычность. А еще… Лишь позже я поняла, что его попросту убивала необходимость сдерживать и таить эту часть своей личности. Он был рожден для величия. И наедине со мной он мог бывать таким, каким должен был стать. Хоть ненадолго…

Он не может перенести моего огорчения и со вздохом усаживает меня себе на колени. И начинает петь — очень тихо, чтобы слышала только я…

*

Я медленно приходила в себя, разбуженная запахом и звуком воды.

Оказывается, я в ней сидела — в воде. Она была температуры тела, так что я едва ее ощущала. Моя спина опиралась на твердую поверхность, вырезанную из теплого камня. Поблизости витал аромат цветов. Пахло хирасом — вьющимся растением, когда-то водившимся в Земле Маро. Его цветки испускали характерный тяжеловатый запах, который очень нравился мне. Я принюхалась и поняла, где нахожусь.

Если бы я раньше не бывала в доме у Сумасброда, то могла бы и растеряться. Ему принадлежал большой особняк в богатой части Затени. Он нередко приводил меня сюда, жалуясь, что от моей убогой кровати у него спина начинает болеть. Так вот, на первом этаже дома он устроил бассейны. Их тут было не менее дюжины, все — вырубленные непосредственно в скале, на которой стоит эта часть Тени. Бассейны прихотливы по форме и густо обсажены живыми растениями. Богам свойственно обставлять свое жилье, думая в первую очередь о красоте и в самую последнюю — об удобстве. Гостям Сумасброда приходилось либо стоять на ногах, либо сбрасывать одежду и лезть в воду. Он же полагал, что так тому и следует быть.

Бассейны не содержали в себе никакой магии. Вода в них была теплой просто потому, что Сброд нанял какого-то смертного гения и тот соорудил механизм, беспрестанно гнавший по трубам кипяток. Сумасброд даже не озаботился узнать, как эта штука работала. Я его спрашивала, но он не смог объяснить.

Сидя в воде, я прислушалась и очень скоро определила, что не одна. Совсем рядом находился кто-то незримый, но ритм дыхания был вполне узнаваем.

— Сброд?.. — окликнула я.

Он тут же проявился из темноты. Он сидел на краю бассейна, поставив одну ногу на край. Распущенные волосы прилипли к мокрой коже, и от этого он казался на удивление молодым. Глаза смотрели угрюмо.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

Я озадаченно помолчала… Потом вспомнила.

Я прислонилась к бортику бассейна, почти не чувствуя синяков, и отвернулась. Глаза еще болели, и я их закрыла. Не помогло. Как я себя чувствовала?.. Убивицей, вот как.

Сумасброд вздохнул:

— Утешение, полагаю, невелико, но в том, что произошло, твоей вины нет.

Да уж, невелико. И, кстати, это неправда.

— У смертных никогда не получается как следует управлять магией, Орри. Вас не для этого создавали. И ты вообще не знала, на что способно твое волшебство. Ты никого не хотела убивать…

— Так или иначе, они умерли, — сказала я. — Сколько ни рассуждай о моих намерениях, сделанного не воротишь.

— Верно. — Он сменил позу, опустив в воду вторую ногу. — Вот только они, похоже, намеревались лишить жизни тебя.

Я негромко засмеялась. По неспокойной глади пруда разбежалось безумное эхо.

— Хватит утешать меня, Сброд. Пожалуйста.

Он некоторое время молчал, оставив меня наедине с безысходными мыслями. Потом решил — достаточно, соскользнул по пояс в воду, подошел и обнял. Этого мне хватило — я уткнулась ему в грудь лицом и обмякла в его объятиях, точно вареная лапша. Он принялся тихонько растирать мне спину, что-то ласково бормоча на божественном языке. Когда же я выплакалась — на руках вынес меня из зала с бассейнами, вверх по изогнутой лестнице, и уложил в груду подушек, служившую ему постелью. Там я в конце концов и уснула.

Вот бы — навсегда. Вот бы никогда больше не просыпаться…

*

Конечно, спустя время мне пришлось вернуться к реальности. Меня побеспокоили приглушенные голоса, звучавшие неподалеку. Когда я открыла глаза и стала оглядываться, то с удивлением заметила незнакомую младшую богиню, сидевшую рядом с кучей подушек. Она была очень бледной, с короткими черными волосами, этакой шапочкой обрамлявшими миловидное лицо в форме сердечка. Меня сразу поразили две вещи. Первая: она выглядела достаточно обыденно, чтобы сойти за смертную женщину; стало быть, она принадлежала к тем богорожденным, что постоянно имели дело с людьми. И вторая: она почему-то сидела в тени, хотя поблизости просто нечему было отбрасывать на нее тень, да и мне видеть всякие там тени как бы не полагалось.

Она разговаривала с Сумасбродом, но тотчас прервалась, когда я зашевелилась.

— Привет, — сказала я, кивая ей и ладонями растирая заспанное лицо.

Я, вообще-то, знала всех знакомых Сумасброда, и эта богорожденная была не из их числа.

Она кивнула в ответ и улыбнулась:

— Итак, вот она, Сумасбродова убийца.

Я застыла. Сумасброд нахмурился:

— Неммер…

— Я не хотела обидеть тебя, — продолжая улыбаться, пожала плечами богиня. — Мне нравятся убийцы.

Я покосилась на Сумасброда, прикидывая, как он воспримет, если я пошлю его родственницу в такую-то и такую-то Преисподнюю. Если я правильно толковала его поведение, врагиней она не была. Но и в восторг его ее присутствие не приводило.

Он заметил мой взгляд и вздохнул:

— Неммер пришла предупредить меня, Орри. Она кое-чем ведает здесь в городе…

— У нас что-то вроде гильдии независимых профессионалов, — вставила Неммер.

Сумасброд метнул на нее взгляд, полный чисто братского недовольства, и снова повернулся ко мне:

— Понимаешь, Орри… орден Итемпаса только что связался с ней, испрашивая ее услуг. Не кого-нибудь из ее соратников, а именно ее.

Я подтянула к себе большую подушку и обняла ее. Не столько затем, чтобы прикрыть наготу, сколько желая спрятать дрожь: мне было очень не по себе. Я сказала, обращаясь к Неммер:

— Я плохо во всем этом разбираюсь, но мне как-то казалось, что орден, случись такая нужда, мог бы воззвать к наемным убийцам Арамери…

— Верно, — ответила Неммер. — В тех случаях, когда Арамери одобряют действия ордена или хотя бы наблюдают за ними. Однако существует огромное количество дел, слишком ничтожных, чтобы Арамери их вообще замечали. Тогда орден заботится обо всем сам.

И она пожала плечами.

Я медленно кивнула:

— Я так понимаю, ты богиня… смерти?

— О нет, нет, этим ведает Сумеречная госпожа. Я всего лишь ведаю тайнами, скрытностью и немножко — внедрением под личиной. В общем, всяким разным, что происходит в тени плаща Ночного Отца.

Я невольно сморгнула, услышав непривычный титул. Речь шла об одном из новых богов, Повелителе Теней, однако сказанное Неммер заставило меня тотчас подумать про Ночного хозяина. Уж очень похоже звучало. Нет-нет, невозможно; Ночной хозяин пребывал во власти Арамери…

А Неммер продолжала:

— Я не возражаю против работы на стороне, но лишь от случая к случаю. — Она передернула плечами и покосилась на Сумасброда. — Впрочем, я могу и передумать: все зависит от того, какую цену предложит мне орден. Как бы не образовался новый рынок услуг по устранению богорожденных, повадившихся обижать смертных…

Я ахнула и повернулась к Сумасброду: он как раз подходил к постели, неся мне одежду. Он лишь поднял бровь, не особенно взволновавшись. Неммер рассмеялась и, дотянувшись, игриво пихнула меня в колено. Я вздрогнула.

— А знаешь, я ведь могла сюда заглянуть по твою душу, — сказала она.

— Нет, — тихо выговорила я. Сумасброд неплохо умел постоять за себя, так что мне особо не о чем было переживать. — Никто не пошлет богорожденного меня убивать. Проще заплатить двадцать мери какому-нибудь нищему и выдать мою смерть за неуклюжее ограбление. Или даже проще; на что им такие хитрости? Это же орден!

— Ты кое о чем забываешь, — сказала Неммер. — Ты убила тех Блюстителей в парке с помощью магии. И орден полагает, что ты расправилась еще с троими, посланными проучить мужчину-мароне, твоего якобы кузена, за нападение на превита. Тел, правда, они не нашли, но люди видели, как работают твои чары: есть мнение, что останки могли просто не сохраниться…

О боги благие…

Сумасброд припал на колени подле меня, кутая мои плечи муаровым шелком. Я невольно прижалась к нему.

— Римарн, — выговорила я. — Он думал, я из богорожденных…

— А значит, — подхватила Неммер, — смертного на убийство посылать бесполезно. Даже если речь идет всего лишь о богине оживающих рисунков мелом… — Она подмигнула мне, но тут же посерьезнела. — Итак, им нужна ты, но они вешают на тебя еще и убийство Роул, по крайней мере косвенным образом, а это уже перебор. Вот что, младший братишка, следовало бы тебе быть осмотрительней… — Она кивнула, указывая на меня. — Всем ее соседям известно, что у нее в любовниках богорожденный… Да что соседи — половина города знает! Если бы не это, ты легко избавил бы ее от неприятностей.

— Знаю, — отозвался Сумасброд, и в его голосе было столько сожаления, что хватило бы на тысячелетнюю жизнь.

— Погодите, — сказала я, хмуря брови. — Они что, решили, что это Сумасброд грохнул Роул? Конечно, без богорожденного тут не обошлось, но…

— Сумасброд приторговывает нашей кровью, — сказала Неммер.

Она произнесла эти слова безо всякого выражения, но я все равно расслышала неодобрение, а Сумасброд вздохнул.

— И дела у него, — продолжала Неммер, — сколько я знаю, идут хорошо. Чего доброго, надумает расширить торговлю. К примеру, заполучив единовременно порядочное количество божественной крови…

— Это было бы осмысленным предположением, — резким тоном проговорил Сумасброд, — если бы кровь Роул пропала! А ее осталось полным-полно, и кругом, и внутри тела…

— Которое, кстати, ты унес на глазах у свидетелей.

— Я отнес его Йейнэ! До последнего надеясь, что, может, найдется способ вернуть бедняжку к жизни! Увы, душа Роул уже отлетела… — Он покачал головой и вздохнул. — Во имя всех Преисподних, на что бы мне ее убивать, бросать тело в переулке, потом возвращаться и при свидетелях уносить — если я охотился за ее кровью?..

— Можно предположить, что ты охотился за чем-то другим, — очень тихо произнесла Неммер. — Или что тебе нужна была не вся ее кровь. Кое-кто из свидетелей стоял достаточно близко и заметил, чего именно недоставало, Сброд.

Его руки, лежавшие у меня на плечах, напряглись. Я озадаченно накрыла одну из них своей.

— Недоставало? Чего?

— Ее сердца, — сказала Неммер, и воцарилась тишина.

Ужас заставил меня съежиться. И я припомнила, как тогда в переулке ощупывала тело Роул, густо перемазав пальцы в ее крови…

Сумасброд выругался, разжал руки, встал и заходил по комнате. Его походка так и дышала гневом. Какое-то время Неммер следила за ним взглядом, потом снова повернулась ко мне.

— Орден полагает, что здесь имел место очень необычный заказ, — сказала она. — К примеру, богатому покупателю понадобилась наиболее действенная разновидность божественной крови. Если эликсир, добытый из наших вен, наделяет смертных магией, то на что же способна кровь из самого сердца? Может, ее могущества хватит даже на то, чтобы дать слепой женщине-мароне, возлюбленной подозреваемого божества, силу расправиться с троими Блюстителями Порядка…

У меня без преувеличения упала челюсть.

— Что за бред! Какой богорожденный станет убивать другого ради такой ничтожной причины?

Неммер подняла брови.

— Верно, и это поймет всякий, кто знаком с нами накоротке, — одобрительно проговорила она. — Мы, живущие в Тени, любим поиграть в игры с богатствами смертных, но никто из нас в них не нуждается и подавно не станет ради них убивать. В ордене этого так до сих пор и не поняли, иначе они не попытались бы нанять меня и не стали бы подозревать Сумасброда — во всяком случае, приписывать ему подобные намерения. Впрочем, они руководствуются учением Блистательного: всякий, кто нарушает порядок общественного устройства, должен быть истреблен — вне зависимости от последствий. — Она закатила глаза. — Две тысячи лет!.. Вроде пора бы перестать изображать попугаев, повторяя за Итемпасом, и научиться думать самостоятельно!..

Я подтянула колени к груди, обхватила их руками и опустила на них лоб. Кошмар разрастался: что бы я ни делала, все становилось только хуже день ото дня.

— Они п-подозревают Сумасброда из-за меня, — выдавила я, заикаясь. — Так, похоже, получается?

— Нет, — отрезал Сумасброд. Он по-прежнему расхаживал туда и сюда, голос звенел сдерживаемым гневом. — Они подозревают меня из-за твоего долбаного жильца!

Я сразу поняла: он прав. Может, превит Римарн и заметил мою магию, но само по себе это не имело никакого значения. Магией обладали многие смертные — иначе откуда бы брались писцы вроде самого Римарна. Запрещено было лишь пользоваться магией, а в этом он, не видя моих картин, не мог меня изобличить. Если бы в тот день он меня допросил, а я, со своей стороны, сохранила на допросе присутствие духа, он бы, без сомнения, понял, что в убийцы Роул я не гожусь. Самое худшее, что мне в этом случае грозило бы, — это стать орденским новобранцем.

Но вмешался Солнышко — и все пошло наперекосяк. Мало ли что Лил съела тела убитых в том переулке Южного Корня; Римарн знал лишь, что туда ушли четыре человека, а вернулся только один, причем удивительным образом невредимый. Одним богам известно, сколько в Южном Корне было свидетелей, готовых разговориться при виде монетки. Что хуже, Римарн, возможно, почувствовал добела раскаленную вспышку силы, использованной Солнышком для убийства его людей… Сперва это, затем невероятная смерть еще троих Блюстителей, наступивших на мой рисунок, — и готова почва для вполне вменяемой логической цепочки: погибшая богиня — некто, могущий извлечь выгоду из ее смерти, — странные магические способности у некоторых смертных, наиболее тесно с ним связанных. Прямых улик, конечно, было негусто… но мы же говорим об итемпанах. Для них любой непорядок уже был преступлением.

— Что ж, я все сказала, что собиралась.

Неммер поднялась и стала потягиваться. Тут я заметила то, что прежде скрывала ее расслабленная поза: Неммер вся состояла из пружинистых мышц и двигалась с ловкостью акробатки. Сидя неподвижно, она выглядела слишком обычной для шпионки и убийцы, но стоило шевельнуться — и все оказалось при ней.

— Ты уж поосторожнее, меньшой братец, — сказала она. — Подумала о чем-то и добавила: — И ты тоже, сестренка.

— Погоди, — выпалила я, так что оба с удивлением на меня оглянулись. — Что ты намерена сообщить ордену?

— Я им уже кое-что сообщила, — ответила она твердо. — А именно, что лучше им впредь никогда не пытаться убить богорожденного. Они не в состоянии понять, что теперь им приходится иметь дело вовсе не с Итемпасом. Мы и сами не знаем, чего ждать от нынешних Сумерек. И, кстати, никто в здравом уме не станет допытываться. И да поможет Вихрь всему царству смертных, если они когда-либо навлекут на себя гнев Тьмы…

— Я… — начала было я и растерянно смолкла, не в силах уразуметь, о чем вообще она толкует.

Сумерки — понятно; речь идет о Сумеречной госпоже. Тьма… может быть, Повелитель Теней? И что она подразумевала, говоря, что ордену приходится иметь дело вовсе не с Итемпасом?..

— Тратят время на всякие глупости, — отрывисто произнес Сумасброд. — Размениваются на ничтожные мелочи, вместо того чтобы в самом деле попытаться найти убийцу нашей сестры! Самих поубивал бы за это…

— Только не сейчас, — улыбаясь, проговорила Неммер. — Ты знаешь правила. К тому же через двадцать восемь суток у нас Судный день…

Этого я тоже поначалу не поняла, но потом вспомнила сказанное кудрявой богиней в том переулке Южного Корня: «У вас тридцать дней…»

И что же должно случиться, когда минует этот срок?

Неммер посерьезнела.

— Вообще-то, все куда хуже, чем тебе представляется, младшенький. Новости скоро до тебя дойдут, так что лучше я скажу прямо сейчас: еще двое наших родичей бесследно пропали.

Сумасброд вздрогнул, а за ним и я. Еще я подумала о том, что у Неммер, похоже, были отличные источники, раз уж она обо всем узнала даже прежде подручных Сумасброда — и определенно не из городских слухов.

— Кто? — горестно спросил он.

— Ина. И Оборо.

Об этом последнем я кое-что знала. Он был в некотором роде богом-воителем, сделавшим себе имя на незаконных боевых рингах города. Он нравился людям, потому что вел бои честно и даже проиграл несколько раз. Что касается Ины, то о ней я ни разу прежде не слышала.

— Они… умерли? — спросила я.

— Тел не нашли, и никто из нас не ощутил прекращения их жизней. Впрочем, мы не почувствовали и ухода Роул…

Неммер помедлила, замерев в постоянно окутывавшей ее тени, и я вдруг поняла: она в ярости. Шутливая манера вести разговор до поры до времени прятала это, но на самом деле она гневалась ничуть не меньше Сумасброда. Немудрено: это ведь ее братья и сестры пропадали неизвестно куда… а может, и умирали. Я бы на ее месте тоже сходила с ума!

И тогда до меня с запозданием дошло: какое «бы» — я и была на ее месте. Если кто-то охотится на богорожденных и убивал их, значит все боги в городе подвергаются опасности. В том числе Сумасброд. И Солнышко — если его еще следовало принимать в расчет.

Я встала на ноги и приблизились к Сумасброду. Он прекратил метаться; когда я с судорожной силой стиснула его руки, он посмотрел на меня с удивлением. Я повернулась к Неммер и сказала, тщетно пытаясь унять дрожь в голосе:

— Леди Неммер, спасибо тебе, что все это рассказала. Ты позволишь нам с Сумасбродом перекинуться словечком наедине?

Казалось, вопрос застал ее врасплох, но потом лицо озарилось волчьей улыбкой.

— А она положительно нравится мне, Сброд! Какая жалость, что она смертная… И — да, госпожа Шот, я с радостью оставлю вас двоих наедине… при условии, что ты больше не будешь называть меня «леди Неммер»! — И она затряслась в показном ужасе. — Я сразу начинаю чувствовать себя такой старой…

— Хорошо, ле… — Я вовремя прикусила язык. — Хорошо, Неммер.

Она подмигнула мне, помахала рукой Сумасброду и испарилась.

Как только она исчезла, я повернулась к нему:

— Я хочу, чтобы ты покинул Тень.

Он покачался с носков на пятки, недоуменно глядя на меня:

— Ты… что?

— Кто-то здесь убивает богорожденных. Ты будешь в безопасности только в царстве богов.

На несколько мгновений он лишился дара речи и только смотрел на меня, приоткрыв рот.

— Не знаю даже, то ли мне смеяться, то ли за порог тебя выставить, — сказал он наконец. — Вот, значит, как плохо ты обо мне думаешь! Ты в самом деле считаешь, что я предпочту пуститься в бега, вместо того чтобы найти сволочей, которые…

— Да засунь ты куда подальше свою гордость! — Я еще крепче стиснула руки, пытаясь заставить его слушать. — Я очень хорошо знаю, что ты не трус! И то, что ты хочешь найти убийцу сестры, — тоже знаю! Но если кто-то охотится на младших богов и никто из вас не знает, как остановить этого убийцу… Сброд, что плохого в том, чтобы укрыться? Помнишь, ты мне то же самое советовал из-за ордена?.. Ты целые эпохи прожил в царстве богов, а здесь — несчастные десять лет. Какое вообще тебе дело до того, что у нас происходит?

— Какое мне дело, говоришь… — Он стряхнул мои руки и сам сгреб меня за плечи, его глаза горели. — Ты что, с ума спятила? Стоишь тут и спрашиваешь, отчего я не брошу тебя на произвол судьбы, не оставлю на съедение орденским Блюстителям и одни боги знают кому еще? Если ты в самом деле так…

— Пойми, им не я нужна, им нужен ты!.. Если ты скроешься, я пойду и сдамся. Я расскажу, что ты отправился в свой мир, и пусть делают выводы. Потом…

— Потом они тебя убьют, — сказал он, и эти слова заставили меня умолкнуть. — А ты как думала, Орри? Нужно же им будет на кого-то все повесить ради восстановления всеобщего порядка? Люди горюют из-за смерти Роул — смертным не нравится думать, что их боги тоже могут погибнуть. И конечно, им хочется, чтобы ее убийца получил по заслугам. И ордену придется, скажем так, кинуть им кость. А ты останешься совсем без защиты, если я пущусь в бега.

Это была святая правда от первого до последнего слова: я нутром чувствовала, что так оно все и случится. И мне было страшно. Очень страшно. И все же…

— Если ты погибнешь, я этого не перенесу, — сказала я тихо.

Я не могла смотреть ему в глаза. По сути, я говорила то же самое, что он мне сказал несколько месяцев назад, когда решил со мной порвать; произносить это было так же больно, как и выслушивать.

— Я всяко потеряю тебя, когда умру, но это… это другое. Это естественно… правильно в некотором смысле… соответствует порядку вещей… А вот так…

Я ничего не могла поделать с собой — воображение уже нарисовало мне его тело в том переулке. Вот меркнет сине-зеленое сияние, уходит телесное тепло, а кровь марает мои пальцы… И пустота, пустота, пустота на месте знакомого силуэта…

Нет. Лучше я сама умру, но подобного не допущу.

— Что ж, — сказала я. — Значит, быть по сему. Как ни крути, а троих человек я все же убила. Ненамеренно-несчастный случай… но они все равно умерли. А ведь каждый о чем-то мечтал… семьи, опять же… Ты все знаешь о долгах, Сброд, и о том, что их следует отдавать. Разве не будет справедливо, если я поплачусь за содеянное? Лишь бы с тобой ничего не случилось…

Он произнес какое-то слово на своем языке. Оно звенело яростью, страхом и унылыми колокольчиками и ударило по глазам вспышкой холодного аквамарина, вынудив меня замолчать. Сумасброд выпустил мои плечи и отступил, и я с запозданием поняла, что в своем желании отдать за него жизнь больно ранила его. Его природу составляло долженствование, полная противоположность альтруизму.

— Ты не станешь этого делать ради меня, — проговорил он с холодной яростью, впрочем, сквозь нее я вполне расслышала напряжение и страх. — Не станешь разбрасываться своей жизнью только из-за того, что тебе не повезло и ты попала под горячую руку, когда эти олухи начали свое топорное «расследование». Или из-за этого себялюбивого мерзавца, который у тебя в доме живет… — Он сжал кулаки. — И никогда — слышишь, никогда! — не смей больше предлагать мне подобного!

Я только вздохнула. Я совсем не хотела обидеть его, но ему действительно не имело смысла торчать в царстве смертных, мирясь с принятыми здесь мелочными принципами поведения. Не имело смысла — даже ради меня. Я должна была заставить его это понять.

— Ты сам так сказал, — проговорила я. — Однажды я умру все равно, и этого никак нельзя отменить. Ну и какая разница, когда это произойдет — сейчас или лет через пятьдесят? Я…

— Разница есть, — зарычал он. — Не смей говорить мне, будто разницы нет!

В два широких шага он пересек комнату и снова сгреб меня за плечи, да так, что его видимый облик пошел рябью. На мгновение он замерцал голубым светом, потом все вернулось, только по лицу заструился пот. Его руки дрожали. Он так старался переспорить меня, что ему было по-настоящему плохо.

Я понимала, что мне следовало теперь сказать и сделать. Я уже сталкивалась с таким Сумасбродом и знала за ним эту свирепую, опасную, всепожирающую жажду любить меня. Любить, невзирая на боль, которой были чреваты подобные отношения. Он был прав; ему бы влюбиться в какую-нибудь богиню; на что ему хрупкая смертная девица, готовая чуть что помереть? Бросить меня было бы его самым разумным поступком за целую вечность. И что с того, что, позволив ему уйти, я сделала бы самый тяжкий в своей жизни выбор?..

В общем, мне следовало его оттолкнуть. Брякнуть что-нибудь жуткое, произнести слова, назначенные разбить ему сердце… Вот это было бы самое правильное. Еще бы сыскать в себе достаточно сил для такого поступка.

Увы! Хотела бы я быть такой сильной, как надлежало!..

Сумасброд поцеловал меня. О благие боги, до чего сладко… В этот раз я остро ощутила его — спокойный, переливчатый аквамарин, грани честолюбия — все, что две ночи назад он удерживал при себе. Я вновь услышала перезвон колокольчиков. Аквамарин вливался в меня, тек сквозь меня… Когда Сумасброд выпустил меня и отстранился, я ухватилась за него и вновь притянула к себе. Он прижался лбом к моему лбу и на долгое мгновение замер, дрожа; он тоже знал, что ему следовало делать дальше. Он взял меня на руки и отнес обратно на груду подушек.

Мы и прежде много раз занимались любовью. Наверное, идеальными наши соития нельзя было назвать — какой там идеал, ведь я смертная, — но получалось все-таки здорово. И лучше всего — когда Сумасброд томился воздержанием, вроде как сейчас. В таких случаях он просто терял голову, забывал о моей смертности и о том, что ему надо бы сдерживаться. Говоря так, я не имею в виду его мужскую силу, вернее, не только ее. Иногда, забывшись, он уносил меня в такие места и показывал такие видения, которые смертным на самом деле незачем видеть. Чего только я не насмотрелась, когда он терял бдительность!

Когда он забывался, это было опасно, но мне нравилось. Нравилось думать, что я дарила ему подобное наслаждение. Сумасброд был из числа младших богов, но срок его жизни все равно измерялся не десятилетиями, а тысячами лет; временами это заставляло меня беспокоиться, соответствую ли я такому, как он. Но в подобные ночи, когда он всхлипывал и стонал, прижимаясь к моему телу, а потом, на пике страсти, принимался сверкать, точно бриллиант, — я понимала, насколько глупы мои опасения. Конечно, я соответствовала ему, ведь он любил меня. И в этом было все дело.

*

Потом мы просто лежали во влажной тишине поздней ночи, выдохшиеся и ленивые. Я слышала, как перемещались по дому — на нашем этаже и этажом выше — другие обитатели. Смертные слуги, божественные домочадцы Сумасброда, возможно, особо уважаемый клиент, имевший редкую привилегию покупать товары напрямую. В жилище моего возлюбленного не было внутренних дверей: богорожденные считали, что от них одни неудобства. Так что, вероятно, наши стоны и вскрики слышали все. Ну и пускай.

— Я тебя не слишком помял? — задал Сумасброд свой обычный вопрос.

— Нет, конечно, — тоже как обычно, ответила я и услышала его традиционный вздох облегчения.

Я лежала на животе, расслабленная и довольная, и в сон меня пока не клонило.

— А я тебя? Не помяла?

Он, опять же по обыкновению, рассмеялся. Потом некоторое время молчал, отчего я невольно вспомнила наш с ним предшествующий спор и тоже утратила охоту разговаривать.

— Тебе все равно придется уехать из Тени, — произнес он наконец.

Я промолчала: а что тут скажешь? Он не собирался покидать царство смертных, потому что без него меня сразу убьют. Если я покину Тень, меня тоже могут убить, но в этом случае шансов выжить все-таки больше. Все зависело от того, насколько твердо превит Римарн вознамерился меня истребить. За пределами города Сумасброду труднее будет меня защищать: повеление Госпожи запрещало богорожденным покидать Тень — Сумеречная госпожа опасалась безобразий, которые они могли учинить в мире. А вот у ордена Итемпаса в каждом более-менее крупном городе имелось по Белому залу. И тысячи жрецов с послушниками в любом уголке мира. Если Римарн исполнится решимости заполучить мою голову, спрятаться от такой армии будет невозможно.

Сумасброд утверждал, что так уж лезть из кожи Римарн не станет. При всем том, что я была легкой добычей, добраться он желал вовсе не до меня.

— У меня есть кое-какие связи вне города, — сказал Сумасброд. — Я договорюсь, чтобы они для тебя все устроили. Домик в каком-нибудь тихом селении, один-два охранника… Тебе там будет хорошо и спокойно, уж это я обеспечу.

— А мое здешнее имущество как же?

Его взгляд ненадолго утратил сосредоточение.

— Я уже послал своего брата о нем позаботиться. Пока что мы все сложим здесь, а потом переправим в твой новый дом с помощью магии. Твои соседи даже не заметят, что ты съехала насовсем.

Вот так, быстро и аккуратно. А ведь это рушилась вся моя жизнь.

Я снова перекатилась на живот, опустила голову на сложенные руки и попыталась ни о чем не думать. Спустя некоторое время Сброд приподнялся и нагнулся вниз с кучи подушек, открывая небольшой шкафчик, встроенный в пол. Выдвинул ящик и начал в нем рыться. Я не видела, что именно он вытащил оттуда, но этим предметом он уколол себе палец, и это заставило меня нахмуриться.

— Я, право, не в настроении… — вырвалось у меня.

— От этого ты почувствуешь себя лучше. Значит, лучше будет и мне.

— Каково тебе продавать божественную кровь теперь, когда люди начнут думать, будто ты ради нее способен убить?

— А никак, — ответил он, впрочем, несколько резче обыкновенного. — Потому что я никого из-за нее не убил и не собираюсь, а кто там что подумает — мне глубоко наплевать.

И он показал мне наколотый палец. На нем, точно драгоценный гранат, красовалась одна-единственная капля.

— Видишь? Кровь уже пролита. И что, предлагаешь потратить ее втуне?

Я вздохнула, но все-таки потянулась к нему и взяла в рот его палец. Во рту мимолетно возникли вкусы металла и соли — и еще другие, очень странные, которые я затрудняюсь не то что назвать, даже описать. Может, это были вкусы иных царств и миров. Как бы то ни было, во рту зародился тонкий трепет, а когда я сглотнула, ощущение проследовало внутрь, до самого желудка.

Я облизала его палец, прежде чем отпустить. Как я и подозревала, ранка успела закрыться. Мне просто нравилось поддразнивать его. Он тихо вздохнул.

— Потому-то Отлучение и произошло, — проговорил он, укладываясь рядом со мной.

Его рука принялась рисовать кружочки на моей пояснице. Обычно это означало, что он подумывает вновь заняться любовью. Вот ненасытный безобразник!

— Мм?

Я закрыла глаза, на меня напала легкая дрожь. Это разбегалась по телу капелька божественной крови. Однажды, отведав крови Сумасброда, я воспарила дюймов на шесть над полом и несколько часов не могла спуститься обратно. Сумасброд, беспомощный от хохота, не способен был мне помочь. По счастью, обычно я отделываюсь приятнейшим чувством расслабления, как от хорошей выпивки, только без похмелья. Иногда меня посещают видения, но пугающими они не бывают.

— О чем ты думаешь?

— О тебе.

Он пощекотал губами мое ухо, отчего по позвоночнику пробежали мурашки. Сумасброд заметил их, и его пальцы погнались за ними. Я выгнулась и вздохнула.

— О смертных вообще и о вашем очаровательном безумии в частности. Скольких из нас совратили смертные, Орри! Даже Троих… когда-то очень давно. И я привык думать, что всякий, кто влюбится в смертного, просто дурак…

— Ну а теперь, когда сам в это влип, понял ошибочность своих былых взглядов?

— О нет.

Он уселся верхом на мои ноги, просунул под меня руки, и его ладони обхватили мои груди. Я лениво вздохнула от наслаждения и лишь захихикала, когда он шутливо куснул меня сзади за шею.

— Я ни в чем не ошибся. Это в самом деле разновидность безумия. Вы заставляете нас, богов, мечтать о таком, о чем нам не следовало бы…

Моя улыбка померкла.

— О вечности, например.

— Да. — Его руки на мгновение замерли. — И не только.

— О чем же еще?

— О детях, к примеру.

Я приподнялась на локтях.

— Не шути так!

Он давным-давно пообещал, что с ним мне не придется предохраняться, как со смертным мужчиной.

— Тихо, тихо… — Он надавил ладонью мне на спину, укладывая обратно. — Только я не шучу. Я в самом деле мог бы сделать тебе ребенка, если бы захотел. Если бы ты этого захотела. И если бы я решился нарушить единственный запрет, который Трое наложили на нас…

— Ох, — вырвалось у меня. Я обмякла в подушках, нежась под его неторопливыми ласками. — Ты о демонах! О детях бессмертных и смертных. Это были чудовища…

— Не были они никакими чудовищами. Это случилось прежде Войны богов, даже прежде моего рождения, но, как я слышал, они были во всем подобны нам, младшим богам. Они не хуже нас могли плясать среди звезд и обладали такой же магией. Однако при всем своем могуществе они старились и умирали. И это делало их… странными. Но не чудовищными. — Он вздохнул. — Теперь умножать демонов запрещено, однако… Ах, Орри, у тебя могли бы быть такие красивые дети…

— Мм… — отозвалась я, начиная терять нить его рассуждений.

Сумасброд любил чесать языком, пока его руки выделывали чудесные вещи, превосходящие любые словесные изыски. К примеру, пока он выдавал последнюю фразу, его ладонь забралась между моих бедер. Это было неизъяснимо.

— Значит, Трое боялись, что вы… ох… ах… начнете влюбляться в смертных и плодить опасных маленьких демонов…

— Трое не были в этом смысле едины. В итоге один Итемпас велел нам держаться подальше от царства смертных. Он, однако, не терпит неповиновения, так что мы исполнили повеление. — Сумасброд поцеловал меня в плечо, потерся носом о висок. — До встречи с тобой я и понятия не имел, насколько жесток был этот приказ…

Я улыбнулась, ощутив тягу к проказам, и, завернув руку назад, ухватила нечто теплое и твердое, прижимавшееся к моей спине. Определенным образом погладила — и он, содрогнувшись, чаще задышал у меня над ухом.

— О да, — шепнула я, поддразнивая его. — Ужасно жесток.

— Орри, — произнес он сдавленным голосом.

Я вздохнула и чуточку приподняла бедра, и его плоть скользнула в мою так естественно, словно там ей и было самое место.

Я начала возноситься на небеса, но посреди наслаждений вдруг ощутила, что за нами кто-то наблюдал. Сперва я не придала этому значения. Иных родственников Сумасброда завораживала наша связь; если подглядывание за нами помогало кому-то решить, а не сойтись ли со смертным, так я была только рада. Я лишь позже сообразила, что это был какой-то неправильный взгляд, — позже, когда лежала в блаженном изнеможении, почти уплывая в сон. Смотревший на нас не испытывал ни любопытства, ни приятного возбуждения. Им владело более весомое чувство. Что-то вроде неодобрения. И вообще этот взгляд показался мне очень знакомым…

Ну конечно. Сумасброд кого-то послал за моим барахлом. И посланец, среди прочего, доставил в дом Солнышко. Моего угрюмого жильца, бессовестного домашнего любимца. Как я устала от его капризов и дурного расположения духа… вообще от всего!

Поэтому я перестала обращать на него внимание и сразу заснула.

*

Когда я проснулась, Сумасброда рядом не было. Я села, протирая заспанные глаза, и прислушалась, пытаясь сообразить, что к чему. Снизу доносилось безостановочное журчание воды и благоухание хираса. Наверху кто-то ходил, поскрипывая половицами. Чувство времени подсказывало мне, что час уже не ранний, но большинство домочадцев Сумасброда были богорожденными: сон им не требовался.

Где-то на нашем этаже смеялась женщина и разговаривали двое мужчин.

Я зевнула и опустила голову обратно на подушки, но голоса продолжали приглушенно звучать, невольно привлекая внимание.

— …Не говорил тебе…

— …Твое дело. Ты бы…

До меня начало медленно доходить. Солнышко. И Сумасброд. Они разговаривали. Что? Разговаривали?.. Ну и пускай их. Мне все равно.

— Ты не слушаешь, — говорил между тем Сумасброд. Он говорил негромко, но с большим нажимом. — Она дала тебе настоящий шанс, а ты предпочитаешь от него отмахнуться! Да как ты можешь так поступать после того, как столь многие из нас дрались за тебя, погибали… — Его голос дрогнул, он запнулся, потом продолжал: — До какой же степени ты привык ни с кем не считаться! Для тебя никого больше не существует, только ты сам! Ты хоть представляешь, во что ты Орри втравил?

Мои глаза широко распахнулись.

Солнышко ответил вполголоса, и я не разобрала слов. Сумасброд, в свою очередь, едва не закричал:

— Ты же губишь ее! Тебе мало, что ты свою семью погубил? Тебе и мою любовь надо убить?..

Я поднялась. Мой посох лежал там, куда неизменно клал его Сумасброд — с моей стороны груды подушек. Платье, небрежно сброшенное накануне, запуталось среди тюфячков. Я вытряхнула его и надела.

— …Вот что я тебе скажу…

Сумасброд более-менее овладел собой, хотя по-прежнему пребывал в ярости. Он вновь негромко заговорил. Солнышко молчал, не произнеся ни слова с момента гневной вспышки хозяина дома. Сумасброд говорил еще, но я больше ничего не могла разобрать.

Я остановилась у входа. Ну и плевать, сказала я себе. Моя жизнь рухнула, и виной тому Солнышко. А ему все равно. И какая разница, что там они с Сумасбродом наговорили друг другу? Зачем я по-прежнему пытаюсь понять его?..

— …Он мог бы снова тебя полюбить, — говорил Сумасброд. — Можешь притворяться, будто для тебя это ничего не значит, отец. Но я-то знаю…

Отец. Я заморгала. Отец?..

— …Несмотря ни на что, — продолжал Сумасброд. — Верь или не верь, дело твое.

Было в этих словах нечто окончательное. Странный односторонний спор завершился.

Я отступила к стене спальни, прочь от дверного проема. Как если бы это могло помочь мне, вздумай Сумасброд вернуться. Я услышала его шаги: он покинул комнату, где они разговаривали, и сердитым шагом удалился куда-то вниз.

Пока я стояла у стены, размышляя о только что услышанном, Солнышко тоже вышел из комнаты. Его путь лежал мимо моей двери, и я уже приготовилась к тому, что вот сейчас он заметит: меня нет в постели. Он может войти и увидеть меня…

Его шаги даже не замедлились. Он двигался наверх.

Некоторое время я соображала, за кем пойти, и наконец выбрала Сумасброда. Этот хотя бы не станет отмалчиваться.

Я обнаружила его возле бортика самого большого бассейна. Он сверкал так, что было видно всю комнату — магическое сияние словно бы отражалось от стен и воды. Я остановилась сзади, любуясь переливами света на аквамариновых гранях, рябью текучего огня при каждом движении, муаровыми отражениями на стенах. Он стоял, сложив руки и опустив голову, будто молился… А что, он и в самом деле мог молиться. Превыше богорожденных стояли старшие боги, а превыше богов был непознаваемый Вихрь… да и тот, не исключено, кому-то молился. Просто потому, что каждому бывает необходимо к кому-то обратиться за утешением и советом…

Поэтому я села поблизости и стала ждать, не прерывая его. Спустя некоторое время Сумасброд опустил руки и повернулся ко мне.

— Не надо мне было повышать голос, — тихо проговорил он сквозь тонкий звон хрусталя.

Я улыбнулась и обхватила руками согнутые колени:

— Мне тоже бывает трудно на него не разораться.

Он вздохнул:

— Видела бы ты его до войны, Орри. Он был сама слава! Мы все любили его… состязались за его любовь и млели от наслаждения, удостоившись его внимания. А он любил нас, как у него водится, спокойной и постоянной любовью. Как же он изменился…

Последний аквамариновый перелив, и он вновь вернул себе образ некрасивого, кряжистого мужика, который за несколько лет стал мне так близок. Он стоял на воде нагишом, с неприбранными волосами. А в глазах тлела горькая память, слишком древняя для смертного. Все-таки никогда ему не удастся выглядеть обыкновенным человеком, сколько бы он ни пытался.

— Итак, он твой отец, — выговорила я медленно.

Мне не хотелось вслух высказывать посетившееменя подозрение. И верить в то, что я заподозрила, мне тоже не хотелось. Младших богов на свете имелись многие дюжины, если не сотни, а прежде Войны богов их было еще больше. И не всем из них Трое доводились родителями.

Не всем. Но большинству.

Сумасброд прочел эти мысли на моем лице и улыбнулся. Мне никогда не удавалось хоть что-нибудь от него скрыть.

— Не много среди нас осталось таких, кто от него не отрекся, — сказал он.

Я облизала губы.

— Я думала, он из богорожденных. Ну, в смысле, просто младший бог, но никак не…

И я сделала неопределенный жест, указывая на небо.

— Он не просто младший бог, — сказал Сумасброд.

Вот такое подтверждение самым обыденным тоном.

— Я думала, Трое… окажутся… другими…

— А они другие и есть.

— Но Солнышко…

— Это особый случай. Его нынешнее состояние — временное. Возможно.

Ничто в моей жизни не могло меня к этому подготовить. Я не слишком-то разбиралась в делах богов — при всем том, что была кое с кем из них связана самым тесным образом. Я, как и все, понимала: жрецы внушают нам то, что, по их мнению, людям следует знать, и это вовсе не обязательно истина. Бывало и так, что они говорили правду, но весьма извращенную…

Сумасброд подошел и уселся возле меня. Он с подавленным видом смотрел на свои бассейны.

Мне хотелось полного понимания.

— Что же он натворил? — задала я вопрос, который хотела задать Сиэю.

— Нечто ужасное, — ответил Сумасброд. Его улыбка пропала, лицо стало замкнутое, почти сердитое. — Нечто такое, чего большинство из нас никогда не смогут простить. Некоторое время злодеяние сходило ему с рук, но теперь должок приходится отдавать. И длиться это будет еще долго…

Да уж, истины жрецов иногда оказывались очень извращенными.

— Все равно не понимаю… — прошептала я.

Сумасброд поднес руку к моему лицу и костяшкой пальца провел по щеке, убирая выбившуюся прядь волос.

— Ему очень повезло — он встретил тебя, — произнес мой возлюбленный. — Честно признаться, я даже немножко ревновал. Его былое естество еще в какой-то мере присутствует. Понятно, отчего тебя так тянет к нему…

— Все не так, — сказала я. — Я ему даже не нравлюсь.

— Я знаю. — Сумасброд уронил руку. — Я не уверен, способен ли он теперь к кому-нибудь по-настоящему привязаться. Он никогда не умел меняться, приспосабливаться к обстоятельствам. Он предпочел сломаться. И всех нас с собой утянул…

Сумасброд замолчал, источая бессловесную боль, и тогда-то я поняла, что, в отличие от Сиэя, он по-прежнему любил Солнышко. Или того, кем Солнышко некогда был.

Мой разум отчаянно отвергал имя, которое нашептывало сердце.

Я нашла руку Сумасброда и переплела с ним пальцы. Он посмотрел на них, потом на меня — и улыбнулся. В его глазах было столько печали, что я потянулась к нему и поцеловала. Он вздохнул и, когда наши губы разомкнулись, прижался лбом к моему лбу.

— Не хочу больше про него говорить, — произнес он.

— Ну и ладно, — ответила я. — Так о чем побеседуем?

Хотя, по-моему, я знала.

— Останься со мной, — прошептал он.

— Как будто это я отношения разрывала, — попробовала я пошутить, но потерпела позорную неудачу.

Он закрыл глаза:

— Раньше все было по-другому. Но теперь я понимаю, что в любом случае однажды потеряю тебя. Ты либо уедешь из города, либо состаришься и умрешь. Но если ты останешься, я буду обладать тобой дольше.

Он ощупью нашел мою вторую руку, с закрытыми глазами у него получалось не так хорошо, как у меня.

— Ты нужна мне, Орри…

Я облизнула губы:

— Я просто не хочу, чтобы из-за меня ты подвергался опасности, Сброд. А если я останусь…

Тогда каждый кусок, который я съем, каждый клочок ткани на одежду будет доставаться мне по его милости. Смогу я подобное перенести?.. Я пропутешествовала через весь материк, покинула мать и свой народ, я дралась и боролась за то, чтобы жить так, как мне хотелось. Если я останусь в Тени, где за мной будет охотиться орден и угроза убийства будет подстерегать за каждым углом, — я смогу хотя бы выходить из дома Сумасброда? Вот так-то: свобода — но в одиночестве; или заточение — но с любимым мужчиной. Веселенький выбор!

И он тоже все это понимал. Я почувствовала, как он задрожал, и это едва не поколебало меня.

— Пожалуйста, — прошептал он.

Я почти сдалась. Почти.

— Дай мне подумать, — сказала я. — Мне надо… Я не могу думать, Сброд!

Его глаза распахнулись. Он был совсем рядом, он касался меня, и я ощутила, как в нем угасает надежда. Когда он выпустил мою руку, я уже знала: он замыкает от меня свое сердце, чтобы мой отказ остаться не так ранил его.

— Хорошо, — сказал он. — Тебя никто не торопит. Думай сколько понадобится.

Насколько проще все было бы, если бы он рассердился…

Я открыла рот говорить, но он уже отвернулся. Собственно, а что я могла сказать ему? Каким образом унять боль, которую сама же и причинила? Только время все залечит…

Я со вздохом поднялась и ушла по лестнице вверх.

*

Дом у Сумасброда был большой и просторный. На втором этаже, где помещалась его личная комната, они с братьями и сестрами еще и работали. Кололи себя и сцеживали капельки крови в крохотные фиалы для продажи смертным. На этой-то продаже он и разбогател, равно как и на других деловых начинаниях: у богорожденных имелось много способностей, за использование которых смертные охотно и щедро платили. Но, будучи божеством, с ростом своего дела Сумасброд даже не подумал открыть где-нибудь представительство. Вместо этого он расширил свой дом и пригласил всех подручных переехать туда.

Большинство решило воспользоваться приглашением. На третьем этаже располагались комнаты младших богорожденных, любивших пользоваться кроватями. Еще там обитали несколько писцов, вырвавшихся из-под узды ордена, и горстка смертных, обладавших иными полезными талантами: счетоводы, стеклодувы, продавцы. С этого этажа лестница выводила на крышу; туда-то я и направилась.

У подножия лестницы на самый верх стояли двое богорожденных. Один был подручный и охранник Сумасброда — тот, с пестрой кожей. Вторая приняла холодно-красивый облик средних лет женщины из народа кен. Ее глаза были полны мудрости, но смотрели совершенно без интереса. Она словно бы не заметила моего появления. Пестрокожий, напротив, подмигнул мне и придвинулся к родственнице, давая пройти.

— Ночным воздухом идешь подышать? — спросил он.

Я кивнула:

— Оттуда, сверху, я лучше всего чувствую город.

— Попрощаться решила?

Его нечеловечески зоркие глаза читали мое лицо, как открытую книгу. Я еле выдавила слабую улыбку в ответ; я была не вполне уверена, что сумею с собой справиться, если заговорю. Лицо богорожденного смягчилось: ему было меня жаль.

— Плохо это, что ты уезжаешь! — сказал он.

Я все же смогла произнести:

— Я и так доставила ему немало хлопот…

— Он вроде не возражает.

— Я знаю. Но если так дальше пойдет, я собственную душу ему задолжаю, если не хуже.

— Он не ведет счета твоим долгам, Орри.

Я отметила про себя, что он первый раз употребил мое имя. Мне не следовало бы удивляться, — в конце концов, он был с Сумасбродом куда дольше, чем я. Может, они вообще явились в наш мир вместе — два бессмертных холостяка, ищущих приключений с земными красавицами и увеселений в легендарном городе смертных… Эта мысль вызвала у меня улыбку. Он заметил ее и улыбнулся в ответ:

— Ты понятия не имеешь, насколько он неравнодушен к тебе.

Но я видела глаза Сброда, когда он уговаривал меня остаться.

— Я знаю, — прошептала я, и мне пришлось глубоко вздохнуть, чтобы совладать с голосом. — Увидимся позже… э-э-э…

За все время нашего знакомства я не удосужилась спросить его имени. Мне стало так стыдно, что в щеки бросилась кровь.

Его это рассмешило.

— Пайтья, — представился он. — А моя напарница, носящая женский облик, зовется Китр. Только не говори ей, что я тебе рассказал.

Я кивнула, борясь с собой, чтобы не глазеть на его родственницу. Некоторые богорожденные были вроде Пайтьи, Сумасброда и Лил — не придавали значения почестям, которые могли бы оказывать им смертные. Другие, как я успела усвоить, считали нас ничтожными низшими существами. Как бы то ни было, старшая сестра Пайтьи была раздражена тем, что я прервала их отдых, и я сочла за благо избавить их от моего общества.

— Ты там будешь не одна, — сказал Пайтья, когда я уже уходила.

Смекнув, о ком он говорил, я едва не остановилась. Что ж, все кстати, решила я затем, прислушавшись к смятению и плачу в собственной душе. Меня воспитывали правоверной итемпанкой, другое дело, что после отъезда из дому я подрастеряла прежнюю набожность, да, по сути, мое сердце никогда и не лежало к благочестию. Тем не менее в часы нужды я продолжала молиться ему. Сейчас было именно такое время — и я продолжила свой путь наверх, победила тугой рычаг и вышла на крышу.

Когда за спиной стих металлический гул закрывшейся двери, я услышала в сторонке дыхание — низко, у самого пола. Он где-то сидел, вероятно возле одной из основательных подпорок объемистого бака, занимавшего большую часть крыши. Я не ощущала его взгляда, но он наверняка слышал мои шаги. Мы молчали.

Я ждала, что, стоя здесь и зная, кто он на самом деле, буду чувствовать себя как-то по-особенному. Наверное, мне следовало исполниться благоговения, разволноваться, впасть в трепет… Хоть ты тресни, мой ум никак не мог примирить два образа: Отца Небесного, которого славил орден, и человека, которого я вытащила из помойки. Итемпаса — и Солнышко. Две ипостаси упрямо существовали в моем сердце каждая сама по себе, не желая сливаться в единое целое.

Я могла бы задать ему тысячи разных вопросов, но на ум явился только один.

— Ты столько времени прожил у меня, но ни разу не говорил со мной, — сказала я. — Почему?

Сперва я решила, что он не намерен отвечать. Но потом услышала, как едва заметно скрипнул битый камень, которым была засыпана крыша, и ощутила плотную материальность устремленного на меня взгляда.

— Ты была не важна мне, — проговорил он. — Очередная смертная, вот и все.

Выслушав это, я с горечью поняла, что начала уже привыкать к нему. Эти слова ранили меня куда меньше, чем можно было бы ожидать.

Покачав головой, я направилась к другой опоре бака, ощупала все кругом на предмет мусора или луж и уселась. Абсолютной тишины на крыше не было; в полночном воздухе со всех сторон слышались звуки городской жизни. Тем не менее я чувствовала удивительное успокоение. Наверное, потому, что присутствие Солнышка и моя обида на него гнали прочь мысли о Сумасброде, о мертвых Блюстителях Порядка и о погублении всей той жизни, что я выстроила для себя в Тени. Так что мой несносный бог в своей противной манере все-таки утешил меня.

— Во имя всех Преисподних, что ты тут вообще делаешь? — спросила я затем. Ну не находила я духовных сил для почтительного благоговения. — Самому себе молишься?

— Сегодня новолуние, — сказал он.

— И что?

Он не ответил, да мне было, собственно, все равно. Я отвернулась туда, где, едва различимые, мерцали волшебные переливы листвы Древа. Мне нравилось представлять, что это и были звезды, известные мне только с чужих слов. Время от времени сквозь рябь и завихрения на поверхности лиственного моря я замечала другие, более яркие огоньки. Наверное, это распускались ранние цветки: Древу вот-вот настанет пора цвести. Некоторые горожане зарабатывали себе на год вперед, предпринимая опасное восхождение на нижние ветви Древа для сбора серебристых цветков в ладонь шириной. Богатые люди охотно их покупали.

— Он видит и слышит все, творящееся в темноте, — неожиданно проговорил Солнышко. — В безлунные ночи он непременно слышит меня, даже если предпочитает не отвечать.

— Кто?

— Нахадот.

Я мигом забыла и свою обиду на Солнышко, и скорбь из-за расставания с Сумасбродом, и вину по поводу гибели Блюстителей. На некоторое время во всем мире осталось существовать только это имя.

Нахадот…

*

Мы никогда не забывали этого имени.

Сегодня в нашем мире существуют два великих континента, но когда-то их было три. Дальний Север, Сенм и Земля Маро. Этот последний уступал двум другим по величине, но превосходил их великолепием. Там росли деревья, устремлявшиеся к небесам на целую тысячу футов, водились цветы и птицы, нигде более не встречавшиеся, и низвергались такие водопады, что, согласно молве, брызги их улетали на другую сторону мира.

Мой народ, называвшийся тогда не «мароне», а просто «маро», делился на сотню кланов, и все они были могущественны и богаты. Со времени Войны богов те из них, которые чтили Блистательного Итемпаса превыше прочих богов, заметно возвысились. В их числе были амнийцы, вымерший ныне народ гинджи — и мы. Во главе амнийцев стояла семья Арамери. Они, вообще-то, обитали на Сенме, но мы пригласили их к себе, и они выстроили у нас свою крепость. Таким образом мы думали перехитрить гинджи, но за ловкий политический ход пришлось очень дорого заплатить.

Случилось восстание. В Земле Маро было собрано войско, полное решимости выкинуть Арамери с материка… Знаю, это выглядит глупо, но в те времена подобные вещи иной раз и вправду происходили. Дело шло к очередной резне, к еще одной черной дате в истории… Вот только Арамери пустили в ход оружие, с которым сами не смогли потом совладать.

Этим оружием был Ночной хозяин, брат и вечный недруг Блистательного Итемпаса. Низложенный, скованный, он все равно оставался невообразимо могущественным. Спущенный хозяевами на врага, он пробил дыру в земной оболочке. Начались страшные землетрясения, океан всколыхнуло чудовищными волнами… И Земля Маро раскололась на части. Весь континент ушел под воду… и унес с собой почти всех моих соплеменников.

Немногочисленные выжившие маро осели на крохотном полуострове материка Сенм: Арамери выделили его нам, соболезнуя горю народа, потерявшего родину. С той поры мы стали зваться «мароне», что на общем наречии, которым мы пользовались когда-то, значит «скорбящие по маро». Тогда-то мы и начали называть своих дочерей именами печали, а сыновьям давать имена гнева и ярости. Мы спорили о том, был ли смысл в попытках восстановить наше племя. И благодарили Итемпаса за то, что оградил хотя бы горстку спасшихся. И ненавидели Арамери за то, что эта молитва стала необходима.

А еще — пусть его забыл весь остальной мир, не считая некоторых еретических вероучений и страшных сказок для детей, — мы никогда не забывали имени разрушителя Земли Маро.

Нахадот…

*

— Я пытался изложить ему, насколько раскаиваюсь, — сказал Солнышко.

Это ввергло меня в новое потрясение, не дав толком оправиться от предыдущего.

— Что?..

Солнышко поднялся. Я слышала, как он сделал несколько шагов: наверное, подошел к невысокой стенке, обрамлявшей плоскую крышу. Когда он заговорил, его голос смешивался с ветром и звуками полночного города, но я слышала его вполне ясно. Он очень четко выговаривал каждое слово, без акцента, с идеально правильной интонацией. Так говорят вельможи, обучавшиеся произносить речи.

— Ты хотела знать, что такого я натворил, чтобы меня наказали заточением в смертное тело, — сказал он. — Ты спрашивала об этом Сиэя.

Я кое-как собрала воедино свои мысли, в которых крутилось безостановочное: Нахадот, Нахадот, Нахадот…

— Ну… да.

— Моя сестра, — проговорил он. — Я ее убил.

Я нахмурилась. Тоже мне новость. Энефа, богиня земли, создательница жизни, сговорилась с Нахадотом Ночным хозяином против своего брата, Блистательного Итемпаса. И тот убил ее за измену, а Нахадота сковал и отдал Арамери в рабство. Кто же не знал этой истории?

Если только…

Я облизала губы.

— Она… она тебя чем-то прогневала?

Ветер ненадолго сменил направление. Голос Солнышка как бы порхал ко мне и обратно, негромкий, певучий.

— Она отняла его у меня.

— Она… — Я запнулась, не договорив.

Я не понимала, о чем он, и не желала понимать. Прежде их ссоры с Энефой у них с Итемпасом определенно была любовная связь — иначе откуда бы взялись сонмы младших богов. Но Нахадот был чудовищем во мраке, врагом всего доброго и светлого в этом мире. И я не хотела думать о нем как о брате Блистательного Итемпаса, а уж представить себе, что он…

Но я слишком долго общалась с богорожденными. Я знала, что, подобно смертным, они испытывают похоть и гнев, обижаются, превратно толкуют сказанное, нянчатся с ничтожными обидами… и убивают друг дружку из-за любви ничуть не хуже людей.

Я поднялась на ноги, меня пробрал озноб.

— То есть ты говоришь, что это ты начал Войну богов? — выговорила я. — Ты говоришь мне, что Ночной хозяин был твоим возлюбленным… и что ты по-прежнему любишь его? И еще — что теперь он свободен… и что именно он сделал это с тобой?

— Да, — ответил Солнышко.

А потом я, к своему величайшему изумлению, услышала легкий смешок. Полный горечи до такой степени, что в какой-то миг он даже не совладал с голосом.

— Именно это я и сказал.

Я так стиснула посох, что заболели ладони. Я опустилась на корточки, утвердив посох перед собой для равновесия, и прижалась лбом к гладкому старому дереву.

— Не верю, — прошептала я.

Я была просто не в состоянии поверить в услышанное. Ну не могла же я настолько ошибаться насчет нашего мира и его богов… насчет вообще всего! Не могло же все человечество так ошибаться!..

Или все-таки могло?

Я услышала, как скрипнули камешки, — это Солнышко повернулся ко мне.

— Ты любишь Сумасброда? — спросил он.

Вопрос оказался мало того что неожиданным, он был настолько бессмысленным в свете нашей предыдущей беседы, что мне потребовалось время собраться с мыслями и облечь их в слова.

— Да, — сказала я затем. — Благие боги, конечно люблю! Почему ты спрашиваешь об этом?

Опять скрип битых камешков — он направился в мою сторону. Теплые ладони обхватили мои, сомкнутые на древке… Это так удивило меня, что я, не артачась, позволила ему отнять меня от посоха и поставить на ноги. Потом он некоторое время ничего не предпринимал — просто смотрел на меня. Тут я запоздало сообразила, что по-прежнему одета всего лишь в тоненький шелковый балахон.

Зима в этот год стояла мягкая, весна обещала быть ранней, но ночная прохлада брала свое. Я вся покрылась гусиной кожей, соски напряглись от холода, приподняв легкий шелк. Кстати, у себя дома я тоже ходила примерно в таком виде, а то и вовсе нагишом. Я как-то не считала свою домашнюю наготу возбуждающей, да и Солнышко никогда не выказывал ни малейших признаков интереса. Зато теперь я очень даже чувствовала его взгляд, и… он беспокоил меня. Подобного беспокойства в его обществе я ни разу еще не ощущала.

Он наклонился ко мне, его ладони переместились выше, обхватив мои плечи. Они были очень теплыми, они согревали. Я только гадала, что у него на уме, — пока его губы не коснулись моих. Я вздрогнула и отшатнулась, но его руки мгновенно напряглись. Они не причинили мне боли, но предупреждение было весьма внятным. Я замерла. Он вновь притянул меня ближе и поцеловал.

Я не знала, что и думать. Но его губы принудили мои губы раскрыться, явив искусство, которого я за ним даже не подозревала, его язык затеял изысканную игру, и… и я ничего не могла с собой поделать — я прекратила сопротивление. Попытайся он вырвать поцелуй силой, я бы рассвирепела и начала отбиваться. Но он был в прямом смысле слова нечеловечески нежен. Его рот был полностью лишен вкуса, что было странно и лишь подчеркивало его природу. Совсем не то, что целовать Сумасброда. Я не ощущала внутреннюю суть Солнышка в этом поцелуе. Но когда его язык коснулся моего, я вздрогнула: какое наслаждение! Его руки соскользнули с моих плеч на пояс, потом спустились на бедра, и он притянул меня еще ближе. Я вдыхала его запах, странный, отдававший острыми пряностями. Этот жар, эта сила… все так не похоже на Сумасброда! Это беспокоило. Волновало. Пробуждало интерес. Он чуть прикусил мою нижнюю губу, и я задрожала — теперь уже не только от страха.

Он не закрывал глаз. Я чувствовала, как они наблюдали за мной, изучали, взвешивали меня. И пока его рот источал жар, они были холодны.

Отпустив меня, он набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул. И проговорил — тихо и страшно:

— Ты не любишь Сумасброда.

Я напряглась всем телом.

— Ты уже возжелала меня, — продолжал он.

В его голосе было столько презрения, что, казалось, каждое слово истекало ядом. Я никогда прежде не замечала за ним такого проявления чувств, а тут дождалась — и встретила одну только ненависть. А он продолжал:

— Тебя притягивает его могущество. Тебе льстит, что ты возлюбленная божества. Быть может, ты даже предана ему в той скудной мере, на которую способна. Впрочем, в этом я сомневаюсь — тебе, кажется, любой подойдет, главное, чтобы он был богом… О, я изведал опасности, которыми чревато доверие к твоему племени. Я предупреждал своих детей, я удерживал их от общения с вами, пока мог. Однако Сумасброд упрям. Я заранее скорблю о той боли, которую он испытает, осознав наконец, насколько ты недостойна его любви!

Я стояла напротив него, потрясенная до глубины души. Было мгновение — долгое и жуткое, — когда я готова была признать его правоту. Ведь Солнышко — пусть низложенный и поруганный — оставался богом, которого я чтила всю свою жизнь. Он просто не мог ошибаться. И в самом деле, разве я не заколебалась, выслушав предложение Сумасброда?.. А теперь получалось — мой бог взвесил мое сердце и нашел его легковесным, и от этого было больно.

Но потом слово взял разум, и это слово было: да пошел ты знаешь куда!!!

Я еще чувствовала у себя за спиной «ногу» водяного бака. Используя ее для опоры, я уперлась обеими ладонями в грудь Солнышка и что было силы отпихнула его. Он шатнулся назад, удивленно вскрикнув. Я рванулась следом — страх и смятение переплавлялись в лютое бешенство.

— Вот тебе доказательство!..

Мои ладони безошибочно нашли его грудь, и я снова пихнула его, вложив весь свой вес в это движение и с удовлетворением услышав, как он крякнул.

— Решил, значит, будто я не люблю Сброда?! Да, ты обалденно целуешься, и что? Уже вообразил, будто готов потеснить Сумасброда в моем сердце?! Боги всевышние, как же он был прав! Ты в самом деле понятия не имеешь, что такое любовь!

Я отвернулась, яростно бормоча что-то еще, и стала ощупью пробираться назад к двери.

— Постой, — сказал Солнышко.

Я продолжала идти, не водя перед собой посохом, а скорее размахивая. Ладонь Солнышка перехватила мою руку. Я выругалась и попыталась стряхнуть ее.

— Постой, — с нажимом повторил он, не выпуская меня. Он смотрел в сторону, едва замечая мою ярость. — Тут кто-то есть…

— Какого… — начала было я, но кое-что услышала — и замерла.

Кто-то шаркал по камешкам, приближаясь к нам со стороны лестничного люка.

— Орри Шот?

Мужской голос, спокойный и темный, как воздух в морозную ночь. Определенно знакомый… но чей?

— Д-да, — отозвалась я, гадая: если это кто-то из заказчиков Сумасброда, то что он забыл здесь, на крыше? И откуда ему знать мое имя? Подслушал, как сплетничали домочадцы Сумасброда?.. — Вы меня искали?

— О да. Правда, я надеялся застать вас одну.

Солнышко вдруг сделал шаг, заслоняя меня, и я обнаружила, что разговаривать с незнакомцем придется сквозь его довольно-таки широкую спину. Я уже открыла рот, чтобы на него рявкнуть, ибо была слишком обозлена даже для простой вежливости, куда там для почтительности… И заметила, что Солнышко начал сиять.

Неярко пока, на пределе видимости. Но вполне отчетливо.

— Орри, — выговорил он, по обыкновению, спокойно. — Ступай в дом.

Накативший страх оставил мне способность рассуждать лишь о самых простых вещах, и я выдавила:

— Он… он как раз между мной и дверью…

— Я его уберу.

— Вот уж не советовал бы, — невозмутимо ответил мужчина. — Ты ведь не богорожденный.

Солнышко вздохнул. При иных обстоятельствах меня позабавило бы его раздражение.

— Да, — ответил он резко. — Я не богорожденный.

И прежде чем я успела что-то сказать, он исчез. Пространство впереди меня тотчас наполнилось холодом. Я лишь уловила мерцание магии, смазанное свечением его тела. Потом неподалеку произошло стремительное движение. Треск рвущейся ткани, звуки борьбы… Что-то мокрое обрызгало мне лицо, заставив шарахнуться прочь…

А потом стало тихо.

Некоторое время я стояла неподвижно, слыша только собственное дыхание. Я ждала звука, который вот-вот должен был раздаться, когда два тела шмякнутся на мостовую тремя этажами ниже…

Но его все не было и не было. Лишь все та же жуткая тишина.

Я не выдержала. Я бегом бросилась к двери, кое-как открыла ее и с воплями ворвалась в дом.

6

«ОКНО ОТКРЫВАЕТСЯ»

(мел, бетон)


Вот что он мне о себе рассказал…

Конечно, не все это я узнала именно от него. Кое о чем обмолвились другие боги, еще кое-что я почерпнула из старинных сказок своего детства. Но в первую очередь я приняла на веру именно сказанное им, потому что в его природе не было места лжи.

Во времена Троих все обстояло иначе. Было много храмов, но мало святых писаний, и никого не преследовали за «недолжную» веру. Смертные любили тех богов, к которым лежало их сердце, — иной раз нескольких одновременно, и это не называли язычеством. Если возникал спор о тонкостях учения или о магии, дело решалось просто: звали местного бога и спрашивали совета. Младших богов кругом было много, так что впадать в одержимость по поводу какого-то одного было просто бессмысленно.

Именно в те времена родились первые демоны.

Отпрыски смертных людей и бессмертных богов, ни то ни другое — и наделенные величайшими дарами обеих сторон. Одним из таких даров была подверженность смерти. Лично мне казалось странным называть такое свойство даром, но в те времена люди считали иначе. Как бы то ни было, демоны им обладали.

Вдумайтесь, что это значило: все демоны умирали. Бессмыслица какая-то, верно? Ведь дети очень редко повторяют собой лишь одного из родителей. Почему бы хоть горстке демонов не унаследовать бессмертие? Магия-то у них была, да еще какая, — они сходились с людьми, и мы ее от них унаследовали. Способности писцов и костоправов, умение делать пророчества и посылать тени — всем этим человечество осчастливили демоны.

Но если демоны сходились с божественными возлюбленными, дети от таких союзов все равно старились и умирали.

Для нас, людей, наследие демонов было благословением. А для богов оно означало, что всего лишь капелька человеческой крови обрекала их потомство на старость и смерть.

И похоже, очень долгое время никто не понимал, что это в действительности означало…

*

Я ссыпалась вниз — и это притом, что я так и не удосужилась хорошенько запомнить лестницы в доме Сумасброда. За мной следовал Пайтья; на мои вопли из ниоткуда возникла та его старшая собеседница, Китр, и на некоторое время стала видимой; подоспел и Сумасброд. Когда мы все добрались до зала с бассейнами, к нам присоединились еще двое. Рослая смертная женщина, испещренная божественными словами едва не гуще превита Римарна, и гладкошерстная борзая, испускавшая белое сияние. Подбегая к двери наружу, я услышала встревоженные голоса наверху и поняла, что перебудила весь дом.

Мне бы, наверное, стало плохо от пережитого страха, но в те мгновения я была способна думать только о той жуткой тишине.

— Орри! Орри, стой!

Чьи-то руки схватили меня прежде, чем я успела пробежать три шага по улице. Я отчаянно вырывалась. Мелькнуло что-то расплывчатое, синеватое и обернулось Сумасбродом.

— Проклятье, сказано же было: из дому ни ногой!..

— Мне надо… — Я извивалась, силясь его обойти. — Он…

— Он — это кто? Слушай, Орри… — Сумасброд умолк, не договорив. — Орри… Что это за кровь у тебя на лице?

Тут моя паника как-то быстренько улеглась, хотя рука, которую я поднесла к лицу, тряслась отчаянно. Вот, значит, что за влага обрызгала меня там, на крыше. А я-то и забыла о ней…

— Начальник, — подал голос Пайтья.

Он сидел на корточках, что-то рассматривая на земле. Что именно, я не видела, но мрачное выражение его лица сомнений не оставляло. А он пояснил:

— Тут полным-полно крови…

Сумасброд оглянулся, и я увидела, как округлились у него глаза. Хмурясь, он обернулся ко мне.

— Что случилось? Ты, вообще, где была? На крыше? — Его брови окончательно сошлись к переносице. — Неужели отец… что-то сделал с тобой? Во имя всех…

Китр, озиравшая улицу в поисках опасности, резко вскинула глаза:

— Ты что, рассказал ей?

Сумасброд не стал отвечать, лишь мимолетно поморщился. Он был занят тем, что вертел меня туда и сюда, ища раны и синяки.

— Да я-то в порядке, — выговорила я, слегка успокаиваясь, но продолжая судорожно прижимать к груди посох. — А вот… Ну да, я была на крыше… с Солнышком… А потом появился еще кто-то. Мужчина. Я не видела его, так что смертный, наверное. Он знал мое имя, он сказал, что искал меня…

Пайтья выругался и встал, водя туда-сюда сузившимися глазами:

— С каких это пор Блюстители проникают через эту долбаную крышу? Обычно у них хватает ума с нами считаться…

Сумасброд буркнул что-то на языке богов. Казалось, фраза сворачивалась, била хвостом и выпускала шипы, — должно быть, слова были бранными.

— А дальше что было?

— Солнышко… Он схватился с тем человеком. Возникла магия… — Я вцепилась в руки Сумасброда, собрав в горсти ткань его рубашки. — Сброд, тот мужчина как-то поразил его магией, отсюда и кровь. Потом, по-моему, Солнышко сгреб его и стащил с крыши, но я не слышала, чтобы они падали наземь…

Сумасброд тем временем жестикулировал, рассылая своих спутников кого куда — проверять ближние улицы и участок у дома. Китр и Пайтья остались подле нас. Сумасброд в телохранителях не нуждался… в отличие от меня. Полагаю, одному из них было поручено волшебным образом умыкнуть меня прочь, если так или иначе дело дойдет до драки.

— Дождутся, сровняю я с землей этот их Белый зал, — рычал он, подталкивая меня обратно к входной двери, и сквозь его человеческий облик прорывалось голубое сияние. — Если они посмели напасть на меня и на моих близких, я…

— Тот тип не за Солнышком приходил, — пробормотала я, запоздало сообразив, что к чему.

Остановившись, я ухватила Сумасброда за руку, чтобы привлечь его внимание:

— Сброд, ему Солнышко сто лет был не нужен! Будь он Блюстителем, он ведь его решил бы забрать, так? Они же знают, что это он тех в Южном Корне поубивал!

Чем дольше я об этом думала, тем уверенней становилась.

— Думается, тот человек вообще Блюстителем не был…

Я совершенно правильно истолковала изумленное выражение, мелькнувшее на лице Сумасброда. Он переглянулся с Китр: она выглядела не менее встревоженной. Потом Китр обернулась к одному из смертных — к женщине-писцу. Та кивнула и опустилась на колени, вытащила из-за пазухи стопку бумаги и сняла колпачок с тонкой кисточки для письма.

— Я тоже пойду посмотрю, — сказала Китр, исчезая.

Сумасброд притянул меня к себе, одной рукой обнимая за плечи; вторую он на всякий случай оставил свободной. Я попыталась внушить себе, что здесь я в безопасности: один бог меня держит в объятиях и еще полдюжины готовы немедленно защитить… Вот только все нервы у меня звенели, подобно перетянутым струнам, да и паника только ждала повода вновь разыграться. Я никак не могла отделаться от ощущения: все плохо. Очень-очень плохо. Кто-то наблюдает за нами. Что-то вот-вот случится. Об этом криком кричала вся моя интуиция.

— Тела нет, — подходя к нам, сказал Пайтья.

Я видела, как позади него на улице то возникали, то прятались другие богорожденные. На мостовой, на карнизах, на краях крыш…

— Крови — как раз достаточное количество, — продолжал Пайтья. — И все. Плоти нет. Даже… мм… кусочков.

— Это… чья?

Мне пришлось поднатужиться, чтобы меня услышали, так плотно прижималась моя голова к плечу Сумасброда.

— Это его кровь.

Пайтья оглянулся на борзую, обнюхивавшую багровые лужи. Собака подняла взгляд и кивнула, соглашаясь.

— Никакого сомнения, — продолжал пестрокожий. — Кровь разбрызгана так, словно лилась с высоты. Но никто здесь не падал.

Сумасброд что-то пробормотал на своем языке, потом вновь перешел на сенмитский, чтобы я понимала.

— Значит, было оружие. Или магия, которую ты вроде заметила. — Он посмотрел на меня сверху вниз и раздраженно нахмурился. — Он лишен могущества, ему не справиться с писцом… если то был писец. Но он стоял на крыше дома, битком набитого богорожденными! Почему было просто не позвать на помощь? Упрямый мерзавец…

Я закрыла глаза и прислонилась к Сумасброду. На меня вдруг накатила усталость. Я запоздало осознала, что тоже могла бы закричать, вызывая подмогу; к сожалению, в тот момент я была слишком напугана и не сообразила подать голос. А вот Солнышко, в отличие от меня, совсем не боялся. Он просто не пожелал помощи. Он снова очертя голову устремился навстречу опасности, разменивая свою жизнь, точно монету… похоже, лишь ради того, чтобы вновь ощутить вкус былого могущества. На сей раз он поступил так из-за меня, вот только легче от этого почему-то не становилось. Богорожденные всегда уважали жизнь, в том числе и собственную. При всем своем бессмертии они старались защищаться, когда на них нападали, или хотя бы уворачиваться от ударов. Если приходилось драться, они предпочитали не убивать. А Солнышко и свою родню не щадил…

— Ночной хозяин его бы просто убил, — проговорила я, ощутив внезапную горечь. Сумасброд удивленно поднял брови, но я покачала головой. — Что-то с ним не так, Сброд. Я всегда это подозревала, но сегодняшнее…

Я помнила, как едва заметно дрогнул голос Солнышка, когда он признал себя зачинщиком Войны богов. Такой вот миг на краю, малая трещинка в его твердокаменном стоицизме. Но если я что-нибудь понимала, все было куда глубже. Его пренебрежение к собственной плоти… Каким образом он три месяца назад мертвым угодил в выгребную яму возле моего дома, вот что интересно бы знать? Развратный поцелуй, которым он меня наградил. И еще более порочные слова, возлагавшие на меня ответственность за все вероломство человеческого рода.

Он был — был же когда-то! — богом порядка, живым воплощением постоянства, разумности и покоя. А человека, которым он стал здесь, в царстве смертных, просто невозможно было понять с точки зрения здравого смысла. Солнышко не воспринимался как Итемпас, потому что Солнышко не был Итемпасом. И все мое правильное маронейское воспитание не могло заставить меня считать его таковым.

Сумасброд вздохнул:

— Нахадот хотел убить его, Орри. И огромная толпа моих родичей хотела того же — после всего, что он натворил. Но, как ни крути, Трое создали эту вселенную; умри один из них, и все прекратится. Поэтому его сослали сюда, где он просто не сможет натворить особой беды. И может быть…

Он примолк, и опять я различила в его голосе эту тоску по несбыточному. Надежду, теплившуюся всему вопреки.

— Может быть, каким-то образом он… сумеет стать лучше. Прозрит свои былые ошибки. Не знаю…

— Он сказал, что пытался принести извинения. Там, на крыше. Принести их…

Я содрогнулась, не в силах выговорить это имя. Мы, маро, никогда не забывали его, но и не произносили, если была хоть какая-то возможность обойтись. И я докончила:

— …Ночному хозяину.

Сумасброд удивленно заморгал:

— В самом деле? Вот уж не ждал так не ждал… — И он опять сдвинул брови. — Только не думаю, чтобы это помогло… Он убил мою мать, Орри. Истребил ее с помощью яда и надругался над телом. А потом несколько тысяч лет убивал или бросал в заточение тех из нас, кто поднимал против него голос. Чтобы сверстаться за такое, нужно чуть-чуть побольше, чем простое «извини, я был не прав»…

Я потянулась к лицу Сумасброда, кончиками пальцев читая его выражение. Это помогало мне улавливать все, чего не передавал голос.

— Ты все еще гневаешься…

Он наморщил лоб:

— А ты как думала? Я же любил ее! Но… — Он тяжело вздохнул, наклонился и прижался лбом к моему лбу. — Я ведь и его когда-то любил.

Я взяла в ладони его лицо, желая и не умея утешить его. Такие вот семейные сложности между отцом и сыном. Пусть их Солнышко разгребает… если только мы его разыщем когда-нибудь.

Было, однако, кое-что, что я могла сделать. Я сказала ему:

— Я останусь с тобой.

Он вздрогнул, отстранился и уставился на меня. Он, конечно, понял, что я имею в виду. Он спросил, помолчав:

— Ты уверена?

Я чуть не расхохоталась. Меня колотила дрожь, и не только от пережитого испуга.

— Нет, — честно ответила я. — И не думаю, что когда-нибудь буду. Я просто… Я знаю, что для меня самое важное.

Я все-таки засмеялась, сообразив наконец, что именно Солнышко помог мне решиться — этим своим чудовищным поцелуем и вызывающими речами. А еще я любила Сумасброда. И хотела быть с ним, пусть даже это означало конец всей той жизни, которую я так долго и усердно себе устраивала. Конец всей моей независимости. Любовь, помимо прочего, означала готовность идти на уступки. Полагаю, этого Солнышко не был способен уразуметь.

Сумасброд торжественно кивнул, принимая мое решение. Он не стал улыбаться, и мне это понравилось. Думаю, он понимал, чего мне стоил мой выбор.

Немного помедлив, он вздохнул и обернулся к Китр; последние пять минут та старательно обходила нас взглядом, предпочитая созерцать улицу.

— Зови всех в дом, — сказал он ей. — Не нравится мне все это. Обычный писец не смог бы от нас спрятаться! — Он оглянулся туда, где мостовая была замарана кровью. — И еще я нигде не чувствую отца. Вот это мне особенно не нравится…

— И я не чувствую, — сказала Китр. — Иные среди нас обладают способностью скрывать его, но с чего бы им? Вот если только…

Она посмотрела на меня, единственным взглядом успев и оценить и отвергнуть.

— Ты полагаешь, это может быть как-то связано с Роул? Твоя смертная нашла ее тело, но с чем это может быть связано?

— Я не знаю, но…

— Погодите. Что-то там…

Голос прозвучал по ту сторону улицы. Я нашла глазами говорившую и увидела Сумасбродову женщину-писца. Она стояла, задрав голову, и рассматривала здания вокруг. Она держала в руках листок бумаги. По углам его красовались отдельные сигилы, а посередине — три ряда слов божественного языка. Пока я смотрела, одно слово и сигила в правом верхнем углу начали разгораться ярче. Писец, знавшая, что это значило, ахнула и попятилась на несколько шагов. Лица ее я не могла различить, поскольку на нем не было начертано божественных знаков, но в голосе слышался ужас.

— Боги, боги, я это знала! Смотрите! Смотрите все…

И тут на улице разразилась Преисподняя…

Нет, не Преисподняя. Просто повсюду начали возникать дыры.

Они появлялись вокруг нас со звуком рвущейся бумаги — абсолютно ровные круги непроглядной тьмы. Иные — на земле, другие — на стенах домов, некоторые попросту висели в воздухе без опоры. Одна распахнулась прямо под ногами писца, почти в тот самый миг, как она выговорила последнее слово. Закричать она не успела — провалилась и исчезла. Еще одна дыра настигла Китр, когда та бросилась к Сумасброду. Она возникла перед ней, когда та делала шаг, и богини не стало. Борзая выругалась по-мекатски и умудрилась обогнуть дыру, открывшуюся на пути, но еще одна дыра повисла сверху. Я видела, как гладкая шерстка борзой поднялась дыбом. Собаку оторвало от земли, втягивая в дыру. Она взвизгнула и пропала.

Я не успела даже пошевелиться — Сумасброд внезапно отшвырнул меня, направляя к домашней двери. Я споткнулась о высокий порог, оглянулась, хотела что-то сказать… И увидела, как за спиной у него разверзлась дыра. Я почувствовала ее затягивающую силу, меня и саму бросило на шаг вперед.

Нет!.. Я вцепилась в узорчатую ручку двери, уперлась и вытянула руку с посохом в надежде, что Сумасброд сумеет за него ухватиться. Оскалив зубы и вытаращив глаза, он сопротивлялся, пытаясь дотянуться… Я слышала перезвон колокольчиков, но еле-еле, —похоже, дыра втягивала даже звук.

Его губы обозначили какие-то уже не слышимые слова. Он заскрипел зубами, и его голос прозвучал непосредственно у меня в голове — боги это умели.

«СКОРЕЙ ВНУТРЬ!»

И тотчас же его унесло спиной вперед, как если бы незримая рука ухватила его поперек тела и со страшной силой рванула.

Дыра захлопнулась и исчезла, и с ней Сумасброд.

Задыхаясь, я сражалась с дверной ручкой. Ладони так вспотели, что не смогли удержать посоха, и тот брякнул о землю. Я больше не слышала на улице ничьих голосов. Я осталась одна. Только дыры висели кругом — чернее, чем мрак слепоты.

Потом я все-таки сумела открыть дверь и вбежала в дом, прочь от этих ужасных дыр, туда, где царила привычная, чистая и пустая тьма. В ней тоже таились опасности, но они были мне, по крайней мере, знакомы…

Я успела сделать ровно три шага. Позади словно разорвалась бумага. Воздух лопнул, и я куда-то улетела спиной вперед, провожаемая звуком наподобие дрожащего звона металлического гонга…

7

«ДЕВУШКА В ТЕМНОТЕ»

(акварель)


Последнее время я видела очень живые и яркие сны. Они показывали мне, что могло случиться, и все же… Я кое-что помнила…

В том сне я рисую картину. Но стоит мне погрузиться в краски неба, дальних гор и грибов, которые кажутся выше гор, — этот мир, он живой, он полон странных растений, я почти могу обонять испарения, витающие в его чуждом воздухе… — и тут дверь в мою комнату открывается. Входит мама.

— Ты что делаешь? — спрашивает она.

И, хотя душой я пребываю по-прежнему там, среди гор и грибов, выбора у меня нет — приходится возвращаться в этот мир, где я — нежно опекаемая слепая девочка, чья мама отлично знает, что для меня лучше, и если я в этом с ней не соглашаюсь, то только по неразумию.

— Рисую, — говорю я, хотя что тут, кажется, объяснять.

Я жду, что вот сейчас последует нотация, и мышцы на животе напрягаются помимо воли, словно я собралась защищаться. Но мама только вздыхает, подходит ко мне и кладет свою руку на мою, чтобы я знала, где она стоит. Она долго молчит, и я гадаю, на что она смотрит, — на рисунок? Я прикусываю нижнюю губу, не смея надеяться и все же надеясь: может, она все-таки пытается понять, зачем я делаю это? Она никогда напрямую не запрещала мне рисовать, но я чувствую ее неодобрение: от него у меня на языке густая кислятина, словно от плесневелого винограда. Раньше она делала и словесные намеки: мол, если уж рисовать, то что-нибудь полезное и красивое. Что-нибудь такое, от чего зрители не будут впадать в часовой транс. Что-нибудь, что не привлечет зоркого глаза жрецов. Что-нибудь безопасное…

Сегодня она ничего не говорит. Лишь гладит меня по голове, по заплетенным в косички волосам, и наконец я понимаю, что она думает не обо мне и подавно не о моем рисовании.

— Что случилось, мама? — спрашиваю я.

— Ничего, деточка, — очень тихо отвечает она.

И я вдруг осознаю: мама солгала мне. В самый первый раз за всю мою жизнь. Сердце безо всякой внятной причины наполняется ужасом. Может, мне передается исходящий от нее страх, а может, таящееся за ним предчувствие горя. Или дело в том, что моя говорливая, жизнерадостная мама кажется странно притихшей?

Я жмусь к ней и двумя руками обнимаю за пояс. Она дрожит, она не в состоянии, по обыкновению, утешить меня. И все-таки я беру что могу от этих объятий и, кажется, отдаю что-то взамен…

Через две недели умер отец.

*

Я плавала в мертвящей пустоте, отчаянно крича и не слыша собственного крика. Я попыталась соединить руки, но ничего не почувствовала, даже когда пустила в ход ногти. Открыв рот, я втянула воздух для очередного вопля, но привычное ощущение ветерка на языке и наполненных легких так и не наступило. Однако я знала, что сделала это. Я велела двигаться своим мышцам и верила, что они сработали правильно.

Однако я ничего не чувствовала.

Совсем ничего, кроме ужасного холода. Этот холод причинял бы боль, будь я по-прежнему способна ощущать ее. Я бы упала наземь, скорчилась и только дрожала — но как упадешь, когда нет ни земли, ни верха, ни низа?

Разум смертных на подобное не рассчитан. Отсутствие возможности видеть не волновало меня, но вот осязание, обоняние, слух… Я слишком привыкла полагаться на них, и теперь они мне были жизненно необходимы. Неужели примерно так чувствуют себя другие люди, если отказывает зрение?.. Неудивительно, что они ужасно боятся слепоты…

Так, пожалуй, и свихнуться недолго…

*


— Малютка Ри, — говорит отец и берет мои руки в свои. — Послушай, что я тебе скажу: не полагайся на свою магию. Я знаю, искушение будет немалое. Ее так здорово видеть, правда?


Я киваю, и он улыбается.


— Однако могущество идет изнутри, — продолжает он.


Открывает мою ладошку и касается завитков кожного узора на кончике пальца. Мне щекотно, и я смеюсь.


— Если будешь слишком часто ее использовать, это тебя утомит. А если потратишь всю… Это тебя и убить может, малютка Ри!


Я озадаченно хмурю брови:


— Но это же просто магия!


Магия для меня — это свет, цвет, красота. Она — точно прекрасная песня: чудо, но никак не жизненная необходимость. Это ведь не пища, не вода, не сон… не кровь, наконец.


— Да, — кивает отец. — Но все же это часть тебя. И очень важная часть.


Он улыбается, и я впервые замечаю, как глубоко сегодня его проницает печаль. Он кажется таким одиноким.


— Тебе придется это понять. Мы с тобой — не как все прочие люди…


*

Я опять закричала, пустив в ход и голос, и мысли. Боги способны их слышать, если смертный как следует сосредоточится: так до них доходят молитвы.

Ответа не последовало — ни от Сумасброда, ни от кого-либо еще. Я стала ощупывать окружающее пространство, но ни до чего не могла дотянуться. Может, Сумасброд был где-то здесь, прямо рядом со мной, только я найти его не могла?..

Неоткуда знать.

Как же мне страшно…

*


— Щупай, — говорит отец и направляет мою руку.


Я держу толстую кисть из конского волоса, краска на ней едко разит уксусом.


— Чувствуй вкус воздуха. Прислушивайся к шуршанию кисти. А потом просто поверь…


— Поверить? Во что?


— В то, чего ты ждешь. Что должно случиться. В то, что должно возникнуть. Если ты не обуздаешь его, оно обуздает тебя, малютка Ри. Никогда об этом не забывай…


*

Надо было мне остаться в доме, надо было мне уехать из города, надо было увидеть, как приближался превит, надо было оставить Солнышко в той яме, где он валялся, надо было остаться в Нимаро и никогда из дома не уходить.

*


— Краски — это дверь, — говорит отец.


*

Я вытянула перед собой руки и представила, что они дрожат.

*


— Дверь?.. — спрашиваю я удивленно.


— Да. Сила скрыта в тебе, она спрятана, но краски открывают путь к этой силе, позволяя тебе излить часть ее на полотно. Или применить как-то еще по твоему усмотрению. Рисование — лишь способ до нее достучаться, который ты открыла первым.


— Ух ты, — задумываюсь я. — То есть я могла бы направлять свою магию в песни, как ты?


— Возможно. Тебе нравится петь?


— Ну, не так, как рисовать. И голос у меня не такой звучный, как у тебя.


Он негромко смеется:


— А мне нравится твой голосок…


— Папа, да тебе все нравится, что я делаю!


Однако услышанное прочно завладело моими мыслями, и я говорю:


— Это значит, я могу не только рисовать? Например…


Мое детское воображение бессильно постичь безбрежные возможности магии. Тем паче что младшие боги еще не пришли в мир и не показали нам всех ее преимуществ.


— Например, превратить крольчиху в пчелу? Или заставить распуститься цветы?


Он некоторое время молчит, и я чувствую, что он предпочел бы ничего не говорить. Он никогда мне не лжет, даже если я задаю вопросы, на которые ему не хочется отвечать.


— Не знаю. Иногда, когда я пою и верю, что что-то произойдет, — это и происходит. А иногда… — он медлит, ему почему-то неловко, — иногда все случается и без моего пения. Пение — дверь, но вера — ключ, который отпирает ее…


Я касаюсь его лица, силясь понять, отчего ему не по себе.


— Что такое, папа?


Он ловит мою руку, целует и смеется, но меня не проведешь. Я ухватила, уловила: ему страшно. Ну, самую чуточку.


— Ты просто подумай, — говорит он. — Допустим, ты берешь человека и внушаешь себе, что он — камень. Начинаешь верить, что живое стало мертвым. Что получится?


Я честно пытаюсь это обдумать, но я еще слишком мала. Мне все — забава. Отец вздыхает, улыбается, гладит мои ладони…


*

Я вытянула руки, крепко зажмурилась, вообразила вокруг себя целый мир и что было силы уверовала в него.

Руки аж сводило, они жаждали осязать, и я представила себе плотную глинистую землю. Ноги хотели на чем-то стоять, и я поместила их на эту землю и еще притопнула, породив глухой звук, ибо кругом был полный жизни воздух. Легкие рвались дышать, и я наполнила их восхитительно прохладным воздухом, влажным от росы. Когда я выдохнула, тепло дыхания породило облачко пара. Видеть его я не могла, но страстно верила, что оно было. И точно так же я знала, что всюду разливается свет, совсем такой, как когда-то рассказывала мама. Утренний свет сквозь туман, ранняя весна, бледное, только что вставшее солнце…

Тьма упорствовала.

Солнце. Солнце! СОЛНЦЕ!

Кожи коснулось тепло, и болезненный холод бежал прочь. Я села на пятки, глубоко и с наслаждением дыша запахами свежевскопанной земли и чувствуя, как теплый свет гладит сомкнутые веки. Мне хотелось что-нибудь услышать, и я решила: да будет ветер! Легкий утренний ветерок, чтобы разогнать туман. Ветерок послушно налетел, шевельнул волосы, и они защекотали шею. Я не позволила себе изумиться, чтобы не давать пищи сомнениям. Мир вокруг меня был еще хрупок, он так и порывался стать чем-то другим, а именно — беспредельной ледяной тьмой…

— Нет, — быстро произнесла я и порадовалась звуку собственного голоса.

Теперь кругом был воздух, чтобы разносить звуки.

— Теплый весенний воздух, — продолжала я вслух. — Сад, ждущий, чтобы его насадили. Останься со мной!

Мир остался, и я открыла глаза.

Я могла видеть его.

Удивительным образом место показалось мне знакомым. Я сидела на садовой террасе родной деревни; там я почти все время оставалась совершенно слепой, потому что магии в Нимаро было совсем немного. Я отчетливо видела всю деревню один-единственный раз, в день, когда…

…Когда умер мой отец. В день, когда родилась Сумеречная госпожа. Тогда я видела все-все.

И вот теперь я воссоздала этот день, обратившись памятью к той напитанной магией вспышке. В воздухе дрожали серебристые волокна утреннего тумана. Я помнила: большая угловатая тень по ту сторону сада была домом. Только не могла сказать, не принюхавшись и не сосчитав шагов, наш это дом или соседский. Ветер шевелил у моих ног нечто колкое: там колыхалась трава.

Я вызвала все это из небытия.

Недоставало только людей. Я поднялась на ноги и прислушалась. Сколько лет я здесь прожила, но не помнила, чтобы в подобный час было так тихо. Всегда слышались какие-то звуки. Птицы на деревьях, козы на задних дворах, плач младенца…

Вселенная словно бы вздрогнула и подернулась рябью.

— Я дома, — услышала я собственный шепот. — Я дома. Просто утро очень раннее, все еще спят. Да, все так и есть.

Рябь прекратилась.

Да, этот мир был реален, но все еще чудовищно хрупок.

Я по-прежнему оставалась в пустом царстве тьмы и холода. Мне всего лишь удалось создать вокруг себя некий пузырь, отгородивший меня от безумия. И теперь я должна всячески поддерживать его, укреплять, верить, подтверждать его всамделишность, чтобы не лопнул.

Дрожа, я вновь припала на колени и погрузила пальцы в рыхлую влажную землю. Да, так лучше. Надо сосредоточиться на мелочах, на самых обычных вещах. Я поднесла горсть земли к носу, вдохнула. Глазам своим я не особенно доверяла, но вот что касается прочих чувств…

Но тут на меня накатила неожиданная усталость. Я выдохлась так, как, по идее, вроде бы не должна была. Сжимая горсть земли в кулаке, я обнаружила, что моя голова клонится, а веки тяжелеют. Я в самом деле не выспалась, но дело было в чем-то другом. Я очутилась где-то в незнакомом и странном месте и до смерти перепугана. Казалось бы, один ужас должен согнать с меня всякий сон!

И прежде чем я успела проникнуться этим новым несчастьем, пространство сотрясла все та же странная дрожь… А потом где-то позади глаз у меня взорвалась раскаленная боль. Я закричала, выгнулась назад и прижала к лицу перемазанные землей руки. Все мое сосредоточение разлетелось вдребезги. Я почувствовала, как рушится пузырь фальшивого Нимаро, как врывается и облепляет меня тошнотворный пустой мрак…

И вот тогда-то…

…Я боком шлепнулась на что-то твердое, да с такой силой, что воздух вышибло из легких.

— Ну вот ты и тут, — проговорил невозмутимый мужской голос.

Он показался опять же знакомым, только я была не в состоянии думать и рассуждать. Я ощутила прикосновения чьих-то рук; меня перевернули на спину, убрали с лица волосы. Я попробовала отдернуть голову, но в глазах тотчас всколыхнулась сверлящая боль. Если бы не предельная усталость, я бы взвыла.

— С ней все в порядке?

Новый голос принадлежал женщине. Она стояла где-то чуть подальше мужчины.

— Я не уверен.

Эти слова ощущались как божественные, каждое — точно оплеуха. Я даже зажала уши ладонями и застонала. Хоть бы они тут все замолчали!..

— Это не обычное ошеломленное состояние, — сказал кто-то.

— Мм… да, пожалуй, что нет. Похоже, это какое-то следствие ее собственной магии. Она прибегла к ней, чтобы защититься от моей силы. Поди ж ты! — Он отвернулся, но его самодовольство осталось на моей коже, точно слой слизи. — Твое доказательство…

— В самом деле. — Женщина тоже казалась чем-то довольной.

На этом я уплыла в беспамятство.

8

«СВЕТ ВЫЯВЛЯЕТ»

(холст, энкаустика)


К тому времени, когда сознание медленно возвратилось ко мне, боль еще не вполне прошла.

Я лежала закутанная в толстые одеяла, ощущая прикосновения мягкой льняной ткани и колючей шерсти. Некоторое время я ничего не предпринимала, только дышала и прислушивалась, стараясь оценить обстановку. Судя по легкому отзвуку, с которым мое дыхание отражалось от стен, я находилась в очень небольшой комнате; впрочем, она была не настолько мала, чтобы я почувствовала себя в ловушке. А пахло здесь свечными огарками, пылью, моим собственным телом — и Мировым Древом.

Этот последний запах был особенно силен. Таких густых ароматов Древа мне обонять еще не приходилось. Воздух был напоен его соками и смолами и яркими зелеными тонами живой листвы. Наше Древо никогда не облетало по осени, за что горожане были премного ему благодарны, но поврежденные листья все-таки опадали, и непосредственно перед весенним цветением на смену им проклевывались новые. Молодые листья отличались особенно сильным ароматом, но, чтобы сделать его настолько насыщенным, нужно было подобраться так близко, как мне никогда прежде не доводилось.

Необычность происходившего этим не исчерпывалась. Я осторожно попробовала сесть и почувствовала, что моя левая рука была одной сплошной болью. Ощупав ее, я обнаружила на ней свежие синяки, продолжавшиеся на бедре и лодыжке. Горло казалось воспаленным, попытка кашлянуть заставила меня вздрогнуть и сморщиться. В голове гнездилась тупая боль. Она начиналась в макушке, проникала в глубину и давила изнутри на глаза…

Прислушавшись к ней, я вспомнила все. Черную пустоту. Фальшивый Нимаро. Обломки, падение, голоса… Сумасброд!

Во имя всех Преисподних, куда меня занесло?..

В комнате было прохладно, хотя откуда-то слева проникал размытый солнечный свет. Выбравшись из-под теплых одеял, я немедленно принялась дрожать, хотя кое-какая одежда на мне была — простая сорочка без рукавов и штанишки, стянутые шнурком. Не ах, но хотя бы удобно. Еще у кровати я обнаружила домашние шлепанцы, но решила покамест обойтись без них. Незнакомый пол я предпочитала исследовать босиком.

Обойдя комнату, я поняла, что нахожусь в заточении.

Ну что ж, по сравнению с большинством тюрем здесь очень даже ничего. Постель была мягкой, столик и стулья — вполне добротными, а деревянный пол почти сплошь устилали толстые ковры. В крохотном чуланчике, примыкавшем к месту моего заточения, нашлись бытовые удобства. Однако дверь наружу накрепко заперта, причем с моей стороны в ней не имелось даже скважины для ключа. Решеток на окнах не оказалось, но рамы не открывались и были забраны толстым, прочным стеклом; вряд ли я сумела бы его разбить, а если и сумела бы, то наделала бы ужасного шуму.

А еще воздух тут определенно странный. В нем не чувствовалось привычной влажности, и он казался несколько разреженным. По крайней мере, звук в нем распространялся довольно своеобразно. Уже зная расположение комнаты, я для проверки хлопнула в ладоши, так вот, хлопок отразился от стен совершенно неправильным образом.

Когда сработал дверной замок, я так и подпрыгнула: щелчок раздался словно в ответ на мои мысли. Стояла я у окна, и толщина прочных стекол в этот миг меня даже порадовала: я попятилась, прижимаясь к ним спиной.

— Ну вот наконец-то ты очнулась, — произнес мужской голос, которого я никогда раньше не слышала. — И, по счастью, как раз когда я сам к тебе заглянул, даже послушника посылать не пришлось. Что ж, здравствуй.

Говоривший был сенмитом, но привычный городской выговор в его речи отсутствовал. Если уж на то пошло, он изъяснялся как богатей: четкое произношение, строгий подбор слов. Больше я ничего пока сказать не могла: с богатыми и знатными мне редко доводилось беседовать.

— Здравствуй, — ответила я.

Вернее, попыталась. Мое несчастное горло выдало какой-то придушенный писк да еще и заставило меня сморщиться от боли. А всё те мои отчаянные вопли в немой пустоте.

— Пожалуй, тебе не стоит разговаривать, — сказал мой собеседник.

И закрыл за собой дверь. Кто-то с той стороны тотчас запер ее, и от скрипа щеколды я опять вздрогнула. А вошедший продолжал:

— Успокойся, эру Шот, я тебе ничего плохого не сделаю… Полагаю, я наперед знаю большинство вопросов, которые ты хотела бы мне задать, так что, если присядешь, я тебе все объясню.

Эру?.. Я так давно не слышала этого слова, что в первое мгновение даже не узнала его. «Эру» — маронейская форма вежливого обращения к молодой девушке. Я для него несколько старовата — вообще-то, так обращались к девушкам до двадцати лет, — но он не так уж ошибся и к тому же, возможно, имел в виду мне польстить. Голос-то у него всяко был не маронейский.

Он терпеливо ждал, стоя на месте, пока я не присела на стул.

— Вот так-то лучше, — сказал он, проходя мимо меня.

Размеренная походка, шаг изящный, но твердый. Крупный мужчина, хотя и не такой здоровяк, как Солнышко. Достаточно взрослый, чтобы хорошо владеть своим телом. От него пахло бумагой, тонким полотном и еще слегка кожей.

— Итак, — продолжал он. — Меня зовут Хадо. В моем ведении все новоприбывшие сюда, то есть на данный момент — ты и твои друзья. Когда я говорю «сюда», то имею в виду — в Дом Восставшего Солнца. Слышала о таком?

Я нахмурилась. Только что вставшее солнце было одним из символов Блистательного Итемпаса, но теперь его редко использовали, поскольку его легко было спутать с рассветным солнцем Сумеречной госпожи. Я даже ни разу не слышала о Восставшем Солнце со времен своего детства в Нимаро.

— Белый зал?.. — невнятно прохрипела я.

— Нет, не вполне, хотя обеты у нас сходные. И мы тоже чтим Отца Небесного, хоть и не совсем так, как в ордене Итемпаса. Возможно, ты слышала, как называют нас люди? В отличие от итемпанов ордена, мы зовемся Новыми Зорями.

Да, такое название мне было знакомо, но оно лишь окончательно все запутывало. Что могло понадобиться от меня культу еретиков?

По словам Хадо, он предвидел мои вопросы, но вот этого, похоже, не угадал. Или предпочел пока его не затрагивать.

— Вы с друзьями погостите у нас, эру Шот… Можно ли мне называть тебя «Орри»?

Демоны и Преисподняя! Погостите!.. Я выставила челюсть и стала ждать, когда же он доберется до сути.

Его, кажется, позабавило мое молчание. Он передвинулся и оперся о стол.

— В самом деле, — сказал он. — Мы подумали и решили приветствовать тебя среди нас как новопосвященную, — так мы называем новых членов нашего братства. Тебе объяснят наше учение, обычаи и весь образ жизни. Мы не скроем от тебя ничего. Наоборот, мы надеемся, что здесь ты познаешь истинный свет и возвысишься среди нас, посвятив себя делам веры.

Тут уж я прямо повернулась к нему лицом. Зрячие люди говорили мне, что обычно это придает вес словам.

— Нет, — выговорила я.

Он ласково рассмеялся, судя по всему ничуть не расстроившись.

— Что ж, к этой мысли определенно нужно привыкнуть…

— Нет! — повторила я, как ни больно было мне говорить, и стиснула на коленях кулаки. — Где мои друзья?

Последовала пауза.

— Смертных, прибывших вместе с тобой, также вводят в братство. Конечно, к богорожденным это не относится.

Я сглотнула, чтобы смочить саднящее горло и заодно затолкать обратно тошнотворный ужас, зародившийся в животе. Каким образом они могли бы затащить сюда Сумасброда и его родню против их воли? Да никаким!

— А с богорожденными что?

Опять пауза — грозная, многозначительная.

— Их судьбу решат наши предводители.

Я попыталась прикинуть, врет он или нет. Я беспокоилась как раз о младших богах, а вовсе не о смертных. Чтобы магия смертного могла удержать богорожденных? Право, я о таком вообще не слыхала…

Но Сумасброд до сих пор не явился меня забрать, а это значило, что он по какой-то причине не мог. И я знала, как боги иной раз используют смертных, прикрывая ими свои дела. Может, и здесь что-то подобное происходило? К примеру, некий родич Сумасброда надумал прибрать к рукам его торговлю божественной кровью? Или какой-то богорожденный принял заказ, от которого отказалась леди Неммер?

Но если какое-то из этих предположений было правдой, охотились бы, скорее всего, на одного Сумасброда, а не на всех его присных…

И в это время пол дрогнул у меня под ногами, а за ним и стены: дрожь была почти неслышная, зато вполне ощутимая. Вся комната словно бы легонько подвинулась. Одно из прочных окон даже слегка задребезжало в раме, потом успокоилось.

Я проскрежетала:

— Где мы?

— Наш дом зиждется на стволе Мирового Древа, а оно временами покачивается. Тебе не о чем волноваться.

Милые боженьки!..

Вообще-то, в городе поговаривали, будто самые состоятельные горожане — главы торговых компаний, вельможи и тому подобный люд — начали строить себе дома на самом стволе Древа. Стоимость такого строительства измерялась целыми состояниями. Частью оттого, что Арамери установили очень строгие требования относительно красоты, безопасности и непричинения вреда Древу, частью… Ты же понимаешь, что те, у кого хватало дерзости строиться прямо на Древе, скромненьким домиком не удовлетворялись.

То, что у горстки еретиков нашлись бы необходимые средства, выглядело невероятным. А то, что у них могло хватить могущества пленить и удерживать в заточении полдюжины богорожденных, казалось попросту невозможным.

Это не обычные люди, поняла я внезапно, и по спине пробежал холодок. Тут дело не только в деньгах. У них власть, магическая, политическая… вся, какая бывает!

Подобного рода власть в нашем городе была только у Арамери.

— Итак, я вижу, ты еще не вполне оправилась, по крайней мере вести беседу не в состоянии.

Хадо выпрямился и подошел ко мне. Я дернулась, ощутив его пальцы, коснувшиеся моего левого виска: у меня там, оказывается, был очередной синяк.

— Тебе, конечно, уже лучше, — продолжал он, — но я предложил бы дать тебе еще денек отдохнуть. Сейчас я велю кому-нибудь принести тебе ужин, а потом тебя отведут в баню. Когда ты будешь в порядке, тебя обследует найпри…

Да, мне было от чего оправляться. Когда рассыпался мой материализованный Нимаро, меня вытащили из Пустоты и я как следует шмякнулась о твердый пол, набив синяки. Что касается боли в глазах, она казалась привычной. Такую же я чувствовала в доме Сумасброда, после того как в парке моя магия убила Блюстителей.

Потом я задумалась над тем, что услышала от Хадо.

— Найпри? — переспросила я. Слово прозвучало как некий титул. — Это ваш вождь?

— Да, это один из вождей. У него особые обязанности — он продвинутый писец. И его очень заинтересовали твои необычные магические возможности. Скорее всего, он попросит тебя показать их в деле.

Я почувствовала, как от лица отливает вся кровь. Им было известно о моей магии. Каким образом?.. Впрочем, не все ли равно. Знали — и точка.

— Не хочу, — выдавила я.

Голос был едва слышен, и не только из-за сорванного горла. Рука Хадо еще касалась моего виска. Она передвинулась и дважды похлопала меня по щеке, этак покровительственно. Оба шлепка были чуть-чуть жестче, чем следовало, чтобы принять их за обычную ласку. А его ладонь еще и задержалась, являя недвусмысленное предупреждение.

— Не глупи, — тоже очень тихо проговорил он. — Ты ведь славная маронейская девочка, не так ли? И мы все здесь — добрые итемпаны, Орри. Почему бы тебе к нам не присоединиться?

Арамери правили миром тысячи лет. За это время они успели навязать Блистательного Итемпаса всем народам и королевствам, утвердить свою веру на каждом материке. Тем, кто чтил иных богов, просто давался приказ: обратитесь! Сопротивлявшихся безжалостно уничтожали, стирая из людской памяти названия племен и их языки. Итемпаны признавали только свой путь — итемпанский.

Ну прямо как Солнышко, шептал во мне тихий голосок, пока я не принудила его замолчать.

Хадо вновь негромко рассмеялся, но на сей раз лишь погладил меня по щеке, как бы одобряя мое молчание. Вот только щека продолжала болеть.

— Уверен, тебе будет здесь хорошо, — сказал он.

С этими словами он подошел к двери и постучал. Кто-то невидимый тотчас отворил ее и снова запер у него за спиной.

Я еще долго сидела не шевелясь и держала ладонь у щеки…

*

На другой день ко мне дважды заглядывали бессловесные личности, доставившие сперва легкий завтрак в амнийском стиле, потом — суп на обед. Со второй личностью я попыталась заговорить — мне хотелось узнать, где Сумасброд и остальные наши, — но ответа не добилась. Кроме них, меня никто не посещал, и тогда я принялась слушать возле двери, стараясь определить, есть ли там стража и нет ли какой закономерности в тех передвижениях, что, насколько я слышала, происходили в залах поодаль. Я понимала, что шансов на успешный побег — слепой, в одиночку, даже без посоха, помогающего отыскать путь, да еще из дома, битком набитого фанатиками, — было очень немного. Прямо хоть плачь!

Я как раз прилежно изучала толстое остекление окошка, доискиваясь, как же оно открывается, когда дверь снова отворилась и в комнату вошел кто-то некрупный. Я обернулась, нисколько не стыдясь своих действий. Они ведь не дураки и наверняка ждут, что я попытаюсь сбежать — по крайней мере, в первые дни. Истинные итемпаны отличались на редкость здравым смыслом.

— Мое имя Йонт, — раздался голос молодой женщины.

После двух безмолвных посетителей я даже удивилась: надо же, со мной заговорили! Судя по голосу, девушка была моложе меня, едва ли двадцати лет. Еще ее голос говорил о невинности… или просто о восторженных чувствах.

— А ты — Орри?

— Да.

Я отметила про себя, что родового имени она не назвала. Как, впрочем, и Хадо. Поэтому я тоже не стала: такой вот маленький поединок, вполне безопасный.

— Рада знакомству…

Слава богам, горло уже начало подживать. Кажется, моя попытка изобразить вежливость доставила ей удовольствие.

— Мастер Новообращенных… Мастер Хадо, которого ты уже знаешь, говорит, я должна снабдить тебя всем необходимым, — сказала она. — Если хочешь, прямо сейчас отведу тебя в баню, а еще я одежду свежую принесла…

Раздалось еле слышное «плюх»: на постель бросили что-то мягкое.

— Наряды не последний писк моды, но мы тут простой жизнью живем…

— Понятно, — сказала я. — А ты что, тоже… новообращенная?

— Да. — Она подошла ближе, и я поняла, что она разглядывает мои глаза. — Скажи, ты догадалась или как-то почувствовала? Я слышала, слепые обладают особым восприятием, обычным людям недоступным…

Я попыталась сдержать вздох.

— Догадалась.

— А-а… — Она была разочарована, но быстро оправилась. — Я вижу, тебе получше сегодня. А то ты целых два дня проспала после того, как тебя вынули из Пустоты.

— Два дня?.. — И тут мое внимание привлекло другое. — Из Пустоты?

— Да, это такое место, куда найпри отсылает самых закоренелых хулителей Блистательного, — сказала Йонт. Она говорила, понизив голос, с явным испугом. — Там правда такая жуть во мраке, как говорят?

— Если ты имеешь в виду то темное место, куда проваливаешься сквозь дыру…

Я припомнила, каково это было: неспособность дышать, неспособность даже завопить от ужаса… И тихо ответила:

— Да, жуть там еще та.

— Значит, это хорошо, что найпри смилостивился. А что ты такого сделала?

— Сделала?..

— Ну, за что он отправил тебя туда?

От этих слов на меня накатила ярость. Я выпрямилась:

— Я ровным счетом ничего не сделала. Я была со своими друзьями, когда появился этот ваш найпри, напал на нас, похитил меня и притащил сюда, не спрашивая, хочу я этого или нет. А мои друзья… — Тут до меня дошло, и горло перехватило. — Насколько я понимаю, они по-прежнему там… где жуть во мраке…

К моему изумлению, Йонт сочувственно ойкнула и погладила меня по руке.

— Все будет хорошо, — сказала она. — Если они не являются преступными богохульниками, он вытащит их прежде, чем они успеют значительно пострадать… Ну а ты как — в баню пойдешь?

Йонт взяла меня за руку и повела. Я шла за ней медленно, шаркая ногами, ведь у меня в руках не было посоха, и я не хотела на что-нибудь налететь. Между делом я размышляла над теми крохами сведений, что сообщила мне Йонт. Покамест было ясно одно: пусть они называют послушников новообращенными, а не Блюстителями Порядка и употребляют странную магию, но в остальном что эти новозоры, что орденские итемпаны — один шут. Такие же высокомерные деспоты, очень хорошо знающие, как нужно правильно верить!

Я даже задумалась, отчего орден до сих пор не стер их в порошок. Одно дело — разрешить поклонение младшим богам; это могло быть им даже выгодно. Но стерпеть появление еще одной веры в того же Блистательного Итемпаса?.. Допустить путаницу, могущую сбить с толку мирян?.. Того и гляди, Новые Зори примутся строить свои собственные Белые залы, собирать подношения, да еще и блюстителей заведут?.. Это ж получится прямое надругательство над всеми заветами Блистательного! Само существование новозоров означало неминуемый хаос!..

Но еще невозможней было понять, как Арамери допустили подобное. Шахар Арамери, основательница великого клана, некогда была его избранной, самой возлюбленной жрицей; орден являлся их устами. И я не могла взять в толк, какая им выгода в появлении еще одних уст.

Мелькнула внезапная мысль: а что, если Арамери ни о чем и не подозревают?..

Тут мне пришлось отвлечься от размышлений: мы вошли в обширное помещение. Воздух здесь был влажным и теплым, и где-то лилась вода. Баня!

— Вы сперва моетесь или как? — спросила Йонт. Она подвела меня к мыльной: я это определила по запаху. — Я с вашими маронейскими обычаями не знакома.

— Они не слишком отличаются от амнийских, — ответила я, недоумевая, о чем она так беспокоилась.

Пошарив кругом, я нащупала полочку с мылом и свежими губками, а рядом — большой чан исходящей паром воды. Она была горячая, какое счастье! Я стащила одежду и устроила ее на вешалке неподалеку от полочки. Потом взяла губку, села и принялась мыться.

— Мы же, в конце концов, тоже сенмиты.

— Ну да, с тех пор как Ночной хозяин разнес Землю Маро, — брякнула она.

И тотчас спохватилась:

— Ох, тьма… Извини, пожалуйста!

— Не за что извиняться. — Я пожала плечами и опустила губку. — От простого упоминания это снова не произойдет…

Нащупав рядом бутылочку, я откупорила ее и принюхалась. Жидкое мыло для волос. Довольно вяжущее, не слишком подходящее для маронейских волос, но тут уж не до роскоши — и такое сойдет.

— Да, но… лишний раз напоминать о таком ужасе…

— Это же случилось не со мной, а с моими предками. Да, мы ничего не забыли, но быть маро — это больше, чем просто хранить память о давней трагедии.

Я ополоснулась из чана и со вздохом повернулась к своей провожатой:

— Ну и где тут купальня?

Она снова взяла меня за руку, и мы проследовали к большой деревянной купальне. Дно у нее было металлическое и подогревалось разведенным снизу огнем. Чтобы забраться в нее, мне пришлось воспользоваться лесенкой. Вода оказалась не такой теплой, как мне нравилось, и без каких-либо отдушек. Ну ладно — хоть чистая, если запах не врет. Вот у Сумасброда в бассейнах…

«Хватит! — резко оборвала я сама себя, чувствуя, как глаза начинают жечь готовые вылиться слезы. — Этим ты ему не поможешь! Лучше соображай, как отсюда сбежать!»

Йонт подошла вместе со мной и прислонилась к стенке купальни. По мне, лучше бы она куда-нибудь делась, но, похоже, ей вменили в обязанность не только заботиться обо мне, но и надзирать.

— Мароне всегда чтили Итемпаса как первого среди Троих, как и мы, амнийцы, — сказала она. — И вы не поклоняетесь никому из этих второстепенных божеств, верно?

Подобный строй речи послужил мне предупреждением. Я и раньше встречала таких, как она. Не всех смертных обрадовало пришествие многочисленных младших богов. Я не очень понимала, что ими руководило; я-то до последнего времени полагала, что Блистательный Итемпас просто передумал и в одночасье отменил Отлучение; наверное, Он пожелал, чтобы его дети постигли смертное царство. Более продвинутые итемпаны наверняка все поняли гораздо раньше меня. Не в природе Блистательного Итемпаса было менять однажды принятые решения…

— Поклоняться младшим богам? — спросила я, упорно отказываясь принимать ее выражения. — Нет. Кое с кем из них я встречалась, а с иными даже дружу.

Сумасброд, Пайтья, Неммер, может быть, еще Китр… хотя нет, ей я вроде не особенно нравилась. И уж Лил точно подружкой мне не была. Что касается Солнышка… Да, когда-то я считала себя его другом, хотя кудрявая богиня была права; сам он обо мне подобного не сказал бы.

Я почти воочию увидела, как нервно морщится Йонт.

— Но… они же не люди!

Она произнесла это так, словно говорила о насекомом или каком-то неприятном зверьке.

— А какая разница?

— Они не такие, как мы. Они не способны понять нас. Они опасны!

Я прислонилась к стенке купальни и стала заплетать в косу мокрые волосы:

— Ты хоть с одним из них когда-нибудь говорила?

— Конечно нет!

Казалось, сама мысль об этом привела ее в ужас. Я хотела говорить еще, но осеклась. Она не воспринимала богов как народ. Она меня-то едва считала человеческой личностью. Что я могла ей сказать такого, чтобы она в самом деле услышала? Осознала, задумалась?.. Впрочем, я сама кое-что поняла.

— А ваш найпри… Он так же относится к младшим богам? Он поэтому затащил моих друзей в Пустоту?

Йонт так и ахнула:

— Твои друзья — мелкие божества? — И ее голос тотчас стал жестче. — Тогда, наверное, поэтому. И уж их-то найпри вряд ли скоро оттуда выпустит!

Я промолчала, снедаемая отвращением пополам с неприязнью. Я просто не находила слов… Спустя некоторое время Йонт вздохнула:

— Я вовсе не хотела расстроить тебя… Ну как ты, закончила? А то у нас еще дел много!

Я проговорила со всей холодностью:

— Что-то мне не хочется никаких дел с тобой делать.

Она коснулась моего плеча и сказала нечто такое, отчего я сразу перестала считать ее невинной:

— Придется.

Я выбралась из купальни и вытерлась полотенцем, дрожа не только от прохладного воздуха.

Когда я завернулась в толстый халат, Йонт отвела меня назад в мою комнату, и там я облачилась в принесенную ею одежду: простую рубашку, которую пришлось натягивать через голову, и юбку до щиколоток, которая забавно увивалась за ногами. Нижнее белье сидело свободно, будучи не совсем впору, но ничего. Обувь представляла собой мягкие тапочки, не предназначенные, чтобы ходить в них вне дома. Такое вот деликатное напоминание от моих тюремщиков: мол, сиди и не рыпайся.

— Так-то лучше, — довольным тоном проговорила Йонт, когда я была готова. — Теперь ты выглядишь совсем как одна из нас!

Я потрогала край подола рубашки:

— Одежда белая, полагаю?

— Ткань просто некрашеная. Белого мы не носим: это цвет ложной чистоты, он вводит в заблуждение тех, кто в ином случае стремился бы к Свету.

Йонт выдала это почти нараспев, явно повторяя заученное. Правда, таких наставительных поэм я прежде не слышала, ни в Белых залах, ни где-либо еще.

В это время где-то в недрах Дома ударил тяжелый колокол. Гулкий звук был богат и прекрасен; я даже прикрыла глаза, наслаждаясь негаданным удовольствием.

— Час ужина, — пояснила Йонт. — Я как раз вовремя в порядок тебя привела! Наши вожди приглашают тебя сегодня отужинать с ними.

Я невольно оробела.

— А нельзя пропустить этот ужин? Я еще несколько не в себе…

Йонт вновь взяла меня за руку:

— Мне жаль, но никак. Здесь недалеко…

И я потащилась следом за ней сквозь бесконечную путаницу коридоров — именно такое впечатление произвела на меня внутренность Дома. По дороге мы встречали других новозоров, с большинством из них Йонт здоровалась, но не задерживалась, чтобы представить меня. Я не слишком обращала на них внимание, лишь отмечала про себя, что секта оказалась куда многочисленней, чем я предполагала вначале. У моей комнаты стояло не менее дюжины народу, но я не стала слушать, о чем они разговаривали: я считала шаги и запоминала приметы, чтобы не блуждать наугад, если все-таки удастся сбежать из-под замка. Вот из коридора, где пахло благовонными курениями, мы перешли в другой, эхо в котором отдавалось так, будто здесь были окна, распахнутые навстречу вечернему ветерку. Два пролета лестницы вниз (двадцать четыре ступеньки), за угол (направо), пересекаем открытое пространство (идем по прямой, под углом градусов тридцать после поворота) и наконец входим в весьма обширное, но замкнутое пространство.

Здесь со всех сторон ощущается присутствие множества людей, но все голоса доносятся несколько снизу: похоже, собравшиеся сидят. В нос ударяют ароматы еды, смешанные с запахами светильников, человеческих тел и вездесущей зелени Древа. Кажется, мы в большом пиршественном чертоге.

— Йонт, — негромко произносит низкий и властный голос немолодой женщины.

Наплывает запах, напоминающий о цветках хираса; я снова подумала о доме Сумасброда. Мы остановились.

— Отсюда я ее провожу… Эру Шот? Не желаете проследовать со мной?

— Леди Серимн! — В голосе Йонт мешались беспокойство, волнение и восторг. — К-конечно…

Она выпустила меня, и мою руку приняла незнакомая ладонь.

— Мы тебя ждали, — сказала мне женщина. — Я провожу тебя в отдельную маленькую трапезную. Если попадутся ступеньки, я тебя предупрежу.

— Хорошо, — благодарно отозвалась я.

Йонт не додумалась предупреждать меня, и я дважды больно ушибала пальцы на ногах. Идя следом за женщиной, я размышляла об этой новой загадке.

Йонт назвала ее леди Серимн, хотя она определенно не была богорожденной, — откуда бы в этом-то гнездилищененавистников младших богов. Значит, очень высокородная, причем амнийка, судя по обилию согласных, которые так нравились амнийцам, но лично мой язык в них заплетался. Погодите, у амнийцев вроде не было знати, кроме… Нет-нет, невозможно!

Мы миновали дверной проем и оказались в небольшом, куда более тихом помещении, и тут-то я почти обо всем позабыла, настолько вкусно здесь пахло. Жареная птица, какие-то моллюски, зелень, чеснок, винный соус — и еще какие-то ароматы, которые я затруднялась сразу назвать. Еда богатеев! Только когда Серимн подвела меня к накрытому для пира столу, я с запозданием поняла, что вокруг него уже расположились другие. Благоухание еды настолько заворожило меня, что я едва заметила их.

И вот я сидела среди этих незнакомцев за роскошной трапезой и изо всех сил старалась не выдать волнения.

Подошедший слуга стал накладывать мне в тарелку еду.

— Не желаете ли утки, госпожа Орри?

— Да, пожалуйста, — вежливо ответила я и запоздало отметила, как он ко мне обратился. — На самом деле я — просто Орри. Никакая я не госпожа.

— Не надо себя недооценивать, — сказала Серимн.

Она сидела справа от меня, нас разделял угол стола. Вообще, здесь трапезничали, самое меньшее, человек семь; я слышала, как они переговаривались вполголоса. Стол же имел форму длинного прямоугольника или овала, и Серимн помещалась во главе, а еще кто-то — с другой стороны, напротив нее.

— Нам подобает называть тебя госпожой, — продолжала Серимн. — Пожалуйста, разреши нам оказывать тебе эту любезность.

Я смутилась:

— Какая же из меня госпожа? Во мне ни капельки благородной крови. У нас в Нимаро вообще знатных никого нет, они вместе с Землей Маро погибли.

— Что ж, полагаю, с этого можно и начать объяснение, почему мы тебя забрали сюда, — сказала Серимн. — Уверена, ты об этом гадаешь.

— Да, действительно, — отозвалась я, подавляя некоторое раздражение. — Хадо… Мастер Хадо кое-что рассказал мне, но больше так, намеками…

Мои сотрапезники отозвались смешками. С другого конца стола послышались два более низких, мужских голоса. Я узнала один из них, и кровь бросилась мне в щеки: здесь присутствовал Хадо.

Моя оплошность позабавила Серимн.

— Мы чтим тебя не за положение или богатство, госпожа Орри. Все дело в твоем происхождении.

— Мое происхождение соответствует всему прочему во мне — оно вполне обыкновенное, — несколько резко ответила я. — Мой отец работал плотником, мать выращивала и продавала лекарственные травы. А их родители, мои бабушки и дедушки, были земледельцами. Во всем моем фамильном древе самым выдающимся персонажем был мелкий контрабандист!

— Позволь мне внести ясность.

Серимн отпила вина, наклонилась вперед, и я уловила какой-то отблеск с той стороны, где она находилась. Я повернула голову, желая присмотреться, но источник свечения оказался уже затенен.

— Вот что любопытно, — подал голос один из сотрапезников. — Большую часть времени она ведет себя как обычная слепая и даже не пытается повернуться в ту или другую сторону, но сейчас она, по-моему, увидела тебя, Серимн.

Мысленно я дала себе пинка. Возможно, скрывать мои способности было уже поздно, но я все равно не хотела им лишний раз ничего о себе открывать.

— Да, — сказала Серимн. — Датэ в самом деле упоминал, что она обладает неким восприятием, если речь идет о магии.

Она что-то сделала, и я вдруг совершенно ясно увидела то, что прежде заметила краешком глаза. Это был небольшой плотный кружок, испускавший золотое магическое сияние. Нет, не так! Кружок не был единым целым. Я невольно подалась ближе, прищуривая глаза. Кружок состоял из многих дюжин угловатых, колючих сигил — букв божественного языка. Да не просто букв — тут были слова, предложения, да какое там, целый трактат! Они вились, закручивались по спирали, наползали одна на другую, начертанные так плотно, что издали кружок в самом деле казался чем-то неделимым.

И тут я поняла, что к чему, и потрясенно отшатнулась.

Серимн вновь шевельнулась, давая волосам упасть на место, и по тому, как появлялся и пропадал магический кружок, я поняла: он находился у нее на лбу.

Не может этого быть! Бессмыслица какая-то. Не верю! Но то-то и оно, что я увидела это своими собственными глазами, чувствительными к волшебству.

Я облизнула внезапно пересохшие губы, сложила на коленях задрожавшие руки и призвала все свое мужество, чтобы сказать:

— Что связывает чистокровную Арамери с мелким еретическим культом, леди Серимн?

Я ждала чего угодно, только не всеобщего смеха. Когда хохот улегся — я молчала, чувствуя себя очень неловко, — Серимн произнесла голосом, в котором еще звенело веселье:

— Пожалуйста, госпожа Орри, отдай должное угощению. Мы ведь можем насладиться и беседой, и блюдами, верно?

Я проглотила несколько кусочков. Потом в лучших традициях хороших манер промокнула губы и выпрямилась, подчеркнуто изображая вежливое ожидание ответа на свой вопрос.

Серимн вздохнула и тоже вытерла губы.

— Ну что ж, — сказала она. — Меня связывает с этим «мелким еретическим культом», как ты его назвала, некая цель, и я здесь ради ее достижения. Замечу только, что Новые Зори — и не мелкий, и не еретический, и не культ.

— Ну а меня воспитывали на том, — ответила я медленно, — что любая форма поклонения, кроме той, что проповедует орден, является еретической.

— Это неверно, госпожа Орри. Согласно закону Блистательного — по закону, установленному моей семьей, — еретическим является лишь почитание иных богов помимо Итемпаса. Но форма поклонения, которую мы выбираем, значения не имеет. Другое дело, орден предпочитает, чтобы два понятия — послушание Блистательному Итемпасу и послушание ордену — являлись синонимами.

Вдоль стола снова прокатился негромкий смешок.

— Если говорить совсем откровенно, орден являет собой земную власть, но никак не божественную. Мы, люди Зорь, всего лишь признаем это различие.

— Стало быть, вы находите, что избранный вами способ поклонения лучше того, что предлагает орден?

— Да, мы так находим. Вероучение нашего братства в основе своей сходно с тем, которое проповедует орден Итемпаса, — достаточно сказать, что многие наши члены в прошлом были орденскими жрецами. Однако есть и основополагающие различия…

— Какие, например?

— Ты в самом деле хочешь прямо сейчас углубиться в тонкости обеих доктрин, госпожа Орри? — спросила Серимн. — Тебя, как и прочих новообращенных, в течение нескольких дней введут в курс дела. Я думала, ты о более насущном хотела бы меня расспросить.

Она была права: я хотела. Тем не менее я чувствовала нутром, — если я собираюсь понять, что движет этим сборищем фанатиков, мне необходимо постичь эту женщину. Эту дочь Арамери. Чистокровные Арамери были высшим сословием семейства, настолько приверженного порядку, что ранг и положение каждого из них определялись длиной преемственности от первой жрицы Шахар. Это были люди власти, люди судьбоносных решений… а временами, посредством могущества их божественных рабов, — убийцы целых народов…

Впрочем, это относилось к сугубо прошедшему времени, ко времени прежде того странного и жуткого дня десять лет назад, когда в одночасье выросло Мировое Древо и в мир вернулись богорожденные. Собственно, слухи давно уже просочились, но я-то знала правду, я обо всем услышала из уст самого Солнышка. О том, что рабы Арамери вырвались на свободу и Ночной хозяин с Сумеречной госпожой низвергли Блистательного Итемпаса. С тех пор Арамери, отнюдь не утратив могущества, лишились и величайшего оружия, и небесного покровителя — и все это одним сокрушительным ударом.

Что может случиться, когда люди, веками наслаждавшиеся абсолютной властью, вдруг утрачивают ее?

— Ну ладно, — осторожно выговорила я. — О насущном. Почему вы здесь? И почему здесь оказалась я?

— Многое ли тебе известно о том, что произошло десять лет назад, госпожа Орри?

Я помедлила, не будучи уверена, как ответить. Что безопаснее — изобразить невежественную мирянку или намекнуть, сколь многое мне известно? Не прикажет ли эта Арамери убить меня, если я открою ее семейную тайну? Или это проверка — стану ли я лгать?..

Я отломила кусочек хлеба, больше для того, чтобы занять руки.

— Я… я знаю, что старших богов опять Трое, — не спеша выговорила я. — Я знаю, что Блистательный Итемпас больше не правит единолично.

— Скажи уж «вовсе не правит», госпожа Орри, — отозвалась Серимн. — Ты ведь догадалась? Все истинные итемпаны давно уже поняли: Он никогда не допустил бы тех перемен, которым мы стали свидетелями за последние несколько лет.

Я кивнула, помимо воли думая о постели Сумасброда, о нашей близости и любви, о хмуром неодобрении Солнышка.

— Верно, — сказала я, подавив горькую улыбку.

— Примем во внимание его родню, этих новых богов…

Одна из сотрапезниц Серимн громко расхохоталась:

— Новых? Да ладно тебе, госпожа Серимн, мы же тут не легковерные простецы. — Она посмотрела в мою сторону, и любезность ее тона не обманула меня. — По крайней мере, в большинстве своем…

Я стиснула зубы. Я не позволю им себя затравить. Еще я отметила, что Серимн восприняла колкость с замечательным хладнокровием. Кто бы мог ожидать, что Арамери стерпит насмешку, пусть даже в основном нацеленную на другого?

— Согласна, «Повелитель Теней» был бездарной попыткой отвлечь внимание, — ответила она и вновь повернулась ко мне. — Однако моя семья ночей не спит, силясь предотвратить панику, госпожа Орри. В конце концов, мы веками насаждали в смертных сердцах ужас перед возможностью возвращения Ночного хозяина. Уж лучше мы будем держать его скованным, нежели он вырвется на волю и обрушит возмездие на весь мир. И вот теперь лишь хрупкая паутина лжи не дает человечеству понять: нас всех может постигнуть судьба народа маро…

Она говорила об уничтожении моей родины, погибшей по вине ее семейства, без какой-либо злобы или стыда, и я вскипела. Но таковы уж Арамери: даже если их удается заставить признать ошибку, они лишь пожимают плечами — и все как с гуся вода.

— Он разгневан, — сказала я очень тихо, потому что сама чувствовала то же. — Ночной хозяин. Вам ведь это известно? Он установил крайний срок — Арамери и богорожденным — для выяснения, кто его детей убивает.

— Да, — сказала Серимн. — Насколько я знаю, это послание лорд Арамери получил несколько дней назад. Срок — месяц со дня гибели Роул. До его истечения у нас около трех недель.

Она говорила так, словно речь шла не о божественном гневе, а о какой-то безделице. Мои кулаки сжались сами собой.

— Когда Ночной хозяин разнес на куски Землю Маро, он сделал это больше от скуки. И в то время он располагал лишь долей своего истинного могущества… Можете вообразить, что он способен учинить теперь?

— Можем. И еще получше, чем ты, госпожа Орри, — очень тихо проговорила Серимн. — Не забывай, я же с ним выросла.

Все разговоры за столом немедленно прекратились, только слышно было, как где-то в комнате громко тикали часы. За ее бесцветным вроде бы тоном таилась невысказанная жуть. А под поверхностью всего разговора, словно подводный хищник в ночи, бродила самая главная тайна: почему женщина, облеченная такой властью и притом столь бесстрашная, бежала из дворца под названием Небо?.. В тишине, разграниченной тиканьем часов, я успела навоображать себе кошмаров и в итоге задалась вопросом: Во имя бездн Преисподней, что Ночной хозяин с ней сделал?..

— По счастью, — выговорила Серимн, и я не сдержала облегченного вздоха — наконец-то прекратилась эта ужасная тишина, — его гнев как нельзя лучше вписывается в наши планы.

Должно быть, я нахмурилась, потому что она рассмеялась. Смех не казался вымученным — ну разве что чуточку.

— Задумайтесь вот о чем, госпожа Орри: однажды нас уже спасла третья из Трех. Задумайся о том, что это значит, что вообще означает ее присутствие. Ты никогда не задавалась вопросом? Энефа, Владычица сумерек, сестра Блистательного Итемпаса, мертва уже две тысячи лет. Так кто же она, эта Сумеречная госпожа? Ты ведь знакома со многими богорожденными, живущими в городе. Они тебя в эту тайну не посвящали?

Я удивленно моргнула, сообразив, что Сумасброд со мной в самом деле ни о чем таком не заговаривал. Вот о смерти матери — да, и его голос был хриплым от неизбывного горя. Но он упоминал и о родителях. Во множественном числе. И в настоящем времени. Я воспринимала это просто как один из парадоксов, которые следует иметь в виду, когда общаешься с богами. Но я и подумать не могла, что в этом есть какой-то смысл.

А еще до сих пор я полагала, будто разбираюсь в божественной иерархии.

— Нет, — сказала я. — Он… они не упоминали об этом.

— Мм… Ну, значит, я посвящу тебя в большую тайну, госпожа Орри. Десять лет назад одна смертная женщина совершила предательство по отношению к своему богу и ко всему человечеству, вступив в заговор с целью выпустить Ночного хозяина, своего любовника, на свободу. Она преуспела — и за свои труды удостоилась могущества покойной Энефы. Собственно, она стала новой Энефой, богиней в своем праве.

Я даже дышать перестала: услышанное явилось для меня полной неожиданностью. Мне никогда и в голову не приходило, чтобы смертный человек мог заделаться богом… Однако это многое объясняло. Границы, положенные богорожденным, обязанным оставаться в пределах Тени, и то, почему младшие боги так неусыпно присматривали за поведением друг друга: они старались избежать разрушений и гибели людей… Богиня, которая некогда сама была смертной, вряд ли потерпела бы черствое пренебрежение человеческой жизнью.

— Сумеречная госпожа, по сути, не имеет отношения к нашим делам, — сказала Серимн. — Не считая того, что за нынешнее спокойствие следует благодарить именно ее. — Она подалась вперед и поставила локти на стол. — На самом деле мы даже рассчитываем на ее вмешательство. Энефа, воплощением которой в сущности является новая богиня, всегда отстаивала неприкосновенность жизни. Такова ее природа; оба ее брата более склонны к крайностям. Они скоры в суждениях и еще скорее в деяниях, особенно разрушительных, она же стремится оберегать и хранить. Она применяется к переменам и в них ищет постоянства. В конце концов, Война богов была не первой схваткой между Итемпасом и Нахадотом. Просто с момента создания жизни они впервые схлестнулись в отсутствие Энефы, способной удержать мир в равновесии…

Слушая это, я постепенно начала качать головой:

— Вы, значит, рассчитываете, что эта новая Энефа оградит нас от бед? Вы что, шутите? Может, она и была когда-то человеком, но ее природа с тех пор изменилась. Теперь ей свойственно думать так же, как и любому из богов. — Я невольно вспомнила Лил. — А некоторые из них, по нашим меркам, совершенно безумны…

— Если бы она хотела истребить человечество, она за эти десять лет могла сама нас умертвить, неоднократно причем. — Стол чуть дрогнул: это Серимн сделала какой-то жест. — Она богиня не только жизни, но и смерти. И не забывай вот еще чего: прежде своего обожествления она была Арамери. А мы такие предсказуемые…

Я не увидела ее улыбки, но вполне услышала.

— И я уверена, что уж она постарается направить ярость Ночного хозяина… на что-нибудь целесообразное. В конце концов, ему ведь не нужно уничтожать весь мир ради отмщения за детей. Хватит и малой части. К примеру, всего одного города…

Я сложила руки на коленях. Есть мне расхотелось совершенно.

Маронейские родители не рассказывают детям на ночь добрых сказок со счастливым концом. Мы называем младенцев именами ярости и печали, и сказки у нас все такие, что малышам снятся кошмары, от которых они просыпаются, крича и дрожа. Мы хотим, чтобы они боялись — и не забывали. Никогда не забывали. Ибо это может хоть как-то подготовить их к новому пришествию Ночного хозяина, буде оно когда-нибудь воспоследует…

И оно воспоследует. В Тени. И скоро.

— Но почему же орден Итемпаса…

Я не договорила, не зная, как все сказать, не оскорбив бывших орденских жрецов, наверняка присутствовавших здесь. Помолчав, я начала заново:

— Ночной хозяин… С чего воздавать ему почести, хотя он и освободился? Он всех нас ненавидит. Неужели кто-то верит, что гнев разъяренного божества удастся отвести с помощью жалкого лицемерия?

— Они пытаются отвести вовсе не божественный гнев, госпожа Орри. — Это высказался мужчина на дальнем конце стола. Я застыла, напрягшись. — Они пытаются умилостивить нас.

Я уже слышала этот голос! Трижды, не считая нынешнего раза! На южном Гульбище, незадолго до того, как убила Блюстителей. На крыше дома Сумасброда, прежде чем началось то безумие. И еще потом, когда лежала без сил и тряслась после пребывания в Пустоте!

Он сидел напротив Серимн, излучая ту же привычную уверенность, что и она. Еще бы ему не быть уверенным в себе, ведь это и был их найпри.

Я задрожала от страха и ярости, Серимн же рассмеялась:

— Ты, как всегда, не смягчаешь выражения, Датэ.

Он весело ответил:

— Но это же правда.

— Хм… Госпожа Орри, мой супруг желает сказать, что орден, — через него семья Арамери — отчаянно пытается убедить все прочее человечество, будто в мире все обстоит так, как тому и следует быть. Что, несмотря на появление всех этих новых богов, жизнь не ведает перемен — в политическом смысле, я имею в виду. Что все должны быть счастливы, довольны и чувствовать себя в безопасности…

Супруг, отметила я. Чистокровная Арамери замужем за предводителем еретического культа?..

— Что-то я не пойму, — сказала я вслух.

Я сосредоточилась на вилке, которую держала в руках, на потрескивании огня в очаге. Это помогало сохранить душевное равновесие.

— Ты говоришь об Арамери так, словно сама не из их числа.

— И в самом деле, — согласилась она. — Пока скажу только одно: моя деятельность не одобрена остальными членами семьи.

Это позабавило найпри.

— Ну, они могли бы и одобрить… если бы знали.

Серимн рассмеялась, и за ней — сотрапезники.

— Ты вправду так думаешь? Значит, будущее видится тебе светлее, чем мне, любовь моя.

Они добродушно подтрунивали один над другим, я же молча сидела, силясь разложить по полочкам всех этих высокорожденных с их заговорами и еще тысячу всяких вещей, которым никогда прежде не было места в моей жизни. Я же была простой уличной художницей. Самой обычной маронейкой, перепуганной, вырванной из дому…

— Не понимаю, — проговорила я наконец, прерывая их болтовню. — Вы меня похитили, притащили сюда, всяко-разно принуждаете вступить в ваши ряды. Но какое отношение все это — Ночной хозяин, орден, Арамери — имеет к моей скромной особе?

— Имеет, и очень большое, хотя ты этого не понимаешь, — сказал найпри. — Миру грозит страшная опасность, и я говорю не только о гневе Ночного хозяина. Только представь: впервые за много веков Арамери сделались уязвимы. О да, у них в руках по-прежнему невероятная мощь, и политическая, и денежная, и они располагают войском, которое заставит крепко призадуматься любой народ, склонный к бунту. Но теперь их стало возможно победить. Ты понимаешь, что это значит?

— Это значит, что однажды у нас на горбу может оказаться другая шайка тиранов?

Я очень старалась быть обходительной, но тут уж раздражение взяло верх. Они высказывались вокруг да около, а на мои вопросы и не думали отвечать.

Серимн, судя по всему, ничуть не обиделась.

— Возможно, — сказала она. — Но что это будет за шайка? Каждый высокородный клан, правящий совет, избранный министр — все возжелают править Ста Тысячами Королевств. А если все сразу ринутся к власти — ты представляешь себе, что тогда начнется?

— Скандалы, интриги, убийства… или чем еще вы там во дворце развлекаетесь? — сказала я. — То-то леди Неммер позабавится!

— Верно. А также череда переворотов, пока слабые вельможи будут свергаться более сильными и властолюбивыми. И восстания повсюду: в каждом королевстве найдется меньшинство, жаждущее отхватить себе кусок. Будут заключаться союзы — слабые королевства начнут объединять силы. — Серимн протяжно, устало вздохнула. — Война, госпожа Орри. Будет война.

Я содрогнулась — как подобало доброй девочке-итемпанке, которой я, вообще-то, никогда не была. Война была полной анафемой перед ликом Блистательного Итемпаса. Я была наслышана о временах прежде единоличного правления Блистательного, до того, как Арамери издали строгие законы, направленные против войны и раздоров. В те старые недобрые времена происходили битвы, и в каждой гибли многие тысячи. Стирались с лица земли города, а их население вырезалось победителями, которые насиловали и убивали беззащитных горожан…

— Г-где? — выдавила я.

Ответ потряс меня до глубины души:

— Повсюду.

Я себе не могла даже представить подобного. Повсюду!.. Какое-то сумасшествие. Хаос…

И тут я вспомнила. Нахадот, Повелитель Ночи, был также богом хаоса. Мог ли он придумать более подходящее наказание для человечества?

— Если Арамери падут и окончится власть Блистательного, войны вернутся, — сказала Серимн. — Этого-то орден Итемпаса и боится превыше всяких божественных угроз, потому что опасность будет грозить не одному городу, а всей нашей цивилизации. И так уже ходят слухи о брожениях в Дальнем Севере и на островах — эти земли насильственно обратили в итемпанство после Войны богов. Они не забыли и не простили того, что мы с ними сделали в те времена.

— Эти мне жители Дальнего Севера, — презрительно буркнул кто-то. — Темные варвары! Две тысячи лет прошло, а они все злобу копят!

— Да, варвары, и да, копят, — сказал Хадо, о котором я успела почти забыть. — Но не так ли обозлились и мы сами, когда нам было велено начать чтить Ночного хозяина?

Вокруг стола пронесся ропот согласия.

— Вот именно, — сказал найпри. — Поэтому орден сквозь пальцы смотрит на ересь и предпочитает не замечать, когда прежде верные итемпаны начинают пренебрегать своими обязанностями. Они надеются, что новые вероучения займут умы и дадут время Арамери подготовиться к грядущим потрясениям.

— Только все это без толку, — сказала Серимн, и гневная нотка прорвалась в ее голос. — Теврил, нынешний лорд Арамери, надеется быстро прекратить любую войну. Но, готовясь к всемирной схватке, он совсем отвлекся от угрозы с небес…

Я вздохнула, ощущая усталость, причем не только телесную.

— Вы, конечно, озабочены очень по делу, но Ночной хозяин… он… — Я беспомощно развела руками. — Он же сила природы! Может, нам всем пора молиться Сумеречной госпоже, раз уж она, как ты говоришь, способна как-то его обуздать? Или начинать загодя выбирать себе рай по вкусу для загробной жизни?

В голосе Серимн прозвучала мягкая укоризна.

— Мы предпочитаем упреждать события, госпожа Орри. Возможно, сейчас во мне говорит кровь Арамери, но мне как-то не хочется позволять уже разведанной угрозе зреть без помехи. Всегда лучше нанести удар первым!

— Удар?.. — Я непроизвольно хихикнула, уверенная, что ослышалась. — Кому, богу? Но это же невозможно!

— Возможно, госпожа Орри, очень даже возможно. В конце концов, это делалось и прежде.

Я замерла. Улыбка постепенно сползла с моего лица.

— Богорожденная Роул?.. Так это вы убили ее?..

Серимн уклончиво рассмеялась:

— Я, вообще-то, имела в виду Войну богов и то, как наш Отец Небесный убил Энефу. Если уж не избегла смерти одна из Троих, значит умереть может каждый!

Я растерянно замолчала. Мне окончательно расхотелось смеяться. Серимн была далеко не дура. И я сомневалась, чтобы кто-то из Арамери стал намекать на убийство богини, не будь в его власти действительно совершить это.

— И это, возвращаясь к нашим частным делам, и есть причина, по которой мы тебя похитили.

Серимн сдвинула свой бокал с моим, в тишине хрусталь прозвенел громко, как колокольчик. Сотрапезники внимали каждому слову Серимн, затаив дыхание. Когда она приветственно подняла бокал, они ответили тем же.

— За возвращение Блистательного, — сказал найпри.

— И Повелителя Света, — добавила женщина, та, что высказалась насчет моего зрения.

— За окончание тьмы, — проговорил Хадо.

Каждый сидевший за столом в свой черед произнес несколько слов в том же духе. Все вместе походило на торжественный ритуал: люди по очереди подтверждали свою приверженность совершенно запредельной, безумной идее.

Когда все высказались и замолчали, заговорила я. Мой голос звучал точно из могилы — я осознала непостижимое.

— Вы задумали убить Ночного хозяина?..

— Да, — сказала она.

Тут подошел очередной слуга, и я услышала, как снимают крышку с подноса.

— И мы желаем, чтобы ты нам помогла. Будешь десерт?

9

«ОБОЛЬЩЕНИЕ»

(рисунок углем)


После ужина ни о богах, ни о безумных заговорах больше не рассуждали. Я была слишком ошеломлена услышанным, чтобы задавать вопросы, а кроме того, Серимн ясно дала понять, что отвечать более не намерена.

— Думается, сегодня мы уже достаточно наговорились, — сказала она, а потом рассмеялась полнозвучным, идеально выверенным смехом. — Ты что-то прямо побледнела у нас, милочка.

Одним словом, меня отвели назад в мою комнату, где Йонт вручила мне домашнюю одежду и чашку пряного вина — выпить перед вечерними молитвами, как было принято у мароне. Вычитала в книжке, наверное. Я заподозрила, что за мной будут наблюдать, поэтому послушно выпила вино и принялась молиться — в первый раз за несколько лет. Правда, молилась я вовсе не Блистательному Итемпасу.

Я попыталась мысленно воззвать к Сумасброду… Не зря ведь он мне внушал, что боги способны слышать молитвы своих верных, невзирая на расстояния и обстоятельства? Просто молитва должна быть достаточно жаркой, вот и вся хитрость. Я не считала себя фанатичной последовательницей Сумасброда и только надеялась, что моим молитвам придаст силы отчаяние.

«Я знаю, где ты, — шептала я мысленно, чтобы меня не подслушали. — Я еще не разведала, как вытащить тебя оттуда, но я очень стараюсь. Слышишь ли ты меня?..»

Я много раз повторила свой безмолвный призыв и около часа ждала ответа, не поднимаясь с колен, но его так и не последовало.

Я знала, что Сумасброд пребывал где-то там, в этом холодном месте, где нет никаких ощущений, — в Пустоте. Знать бы еще, где находилась сама эта Пустота… Я, кстати, не была уверена, что к ней применимо понятие «где». Насколько я разобралась, лишь новозоры могли открывать и закрывать туда проход. Или не все новозоры, а только их обученный писец — найпри. Я положила себе наипервейшим делом это выяснить.

На другое утро я проснулась на рассвете, проведя беспокойную ночь. Народ в Доме уже шевелился. Я слышала сквозь дверь, как по коридору ходили люди, елозили по полу швабры, звучала повседневная болтовня. Могла бы загодя догадаться, что общество итемпанов начинало свой день задолго до рассвета. По коридорам, отражаясь от стен, ко мне доносились отзвуки пения — тот самый бессловесный гимн Новых Зорь. Он показался мне куда более духоподъемным, чем сами новозоры, насколько я их успела узнать. Похоже, где-то происходило утреннее богослужение. А раз так, значит вот-вот явятся и за мной. Старательно подавляя тревогу, я натянула одежду, которую мне дали, и стала ждать.

Вскоре замок моей комнаты действительно отомкнулся, и кто-то вошел.

— Йонт? — окликнула я наудачу.

— Нет, это вновь Хадо, — ответил мужской голос.

Живот у меня свело судорогой, но, кажется, я сумела не показать, насколько мне не по себе. Было в этом человеке что-то такое, отчего у меня мурашки бегали по спине. И дело не в том, что он участвовал в моем похищении и порывался силком зачислить в свою секту. И даже не в косвенной угрозе, высказанной накануне. Временами мне начинало казаться, будто я могла его видеть. Только он не сиял, а, наоборот, выглядел тенью еще черней окружавшего меня мрака. А еще у меня было такое чувство — никаких доказательств, но сдавалось мне, что тот его образ, который он мне показывал, был не лицом, а личиной, и на самом деле он надо мною смеялся.

— Прости, если разочаровал тебя.

Он таки уловил мое беспокойство, и, как следовало ожидать, оно его позабавило.

— Йонт по утрам исполняет послушание: наводит чистоту. Со временем ты тоже узнаешь, что это такое.

— Со временем?

— Видишь ли, у нас традиция — новообращенный включается в рабочую артель, но мы еще подыскиваем послушание, которое подошло бы к твоим необычным запросам.

Не в силах совладать с собой, я ощетинилась:

— Ты имеешь в виду, что я слепая? Я вполне способна к уборке, только попросила бы дать мне посох!

Ибо мой собственный, к моему немалому огорчению, остался на мостовой возле дома Сумасброда. Мне недоставало его, точно старого друга.

— Нет, эру Шот, — сказал Хадо. — Я имею в виду, что ты ведь удерешь при первой возможности.

Я вздрогнула, и он негромко рассмеялся:

— Мы обычно не приставляем стражу к исполняющим послушание, но пока мы не уверимся в твоей приверженности нашей стезе… Скажем так: было бы крайне глупо оставлять тебя без присмотра.

Я глубоко вдохнула и выдохнула:

— Удивляюсь, что у вас не выработано особого порядка, как поступать с послушниками вроде меня. Раз уж вы ни похищать, ни принуждать не стесняетесь…

— Можешь верить или нет, но большинство наших новообращенных явились к нам добровольно.

Разговаривая со мной, Хадо расхаживал по комнате, осматривая каждую мелочь. Я слышала, как он вынул подсвечник из настенной скобы: может, заметил, что я рано задула свечу. Мне ведь свет был не нужен, а мысль о том, чтобы погибнуть во сне от пожара, как-то не радовала. А Хадо продолжал:

— Мы набрали немало народу в определенных слоях населения — например, среди итемпанских мирян, разочарованных последними изменениями в деятельности ордена. Полагаю, нас будет ждать успех и в Нимаро, когда мы надумаем там обосноваться.

— Мастер Хадо, — сказала я, — даже в Нимаро полно таких, кто не жаждет поклоняться Итемпасу как-то иначе, нежели все. И никто не заставит их делать то, что им не по сердцу.

— А вот и неправда, — ответил он, отчего я сразу нахмурилась. — До начала минувшего десятилетия все смертные в Ста Тысячах Королевств чтили Итемпаса одинаково, строго определенным образом. Еженедельные приношения, молебны в Белых залах, ежемесячные часы служения, уроки для детей от трех до пятнадцати лет… В каждый святой праздник по всему миру проводились одни и те же ритуалы и воспевались одни и те же молитвы. А те, кому это не нравилось…

Он сделал паузу и повернулся ко мне, по-прежнему излучая то невозмутимое веселье, которое меня в нем так бесило.

— Ну, ты лучше меня знаешь, что с ними случалось, госпожа Шот. Не знаю только, много ли было в твоей стране недовольных…

Я ничего не ответила, потому что последние слова определенно были камешком в мой огород: я же была маронейкой, покинувшей Нимаро при первой возможности. Что еще хуже, Хадо был прав. Мой собственный отец терпеть не мог Белые залы, раз и навсегда установленные обряды и закостенелое следование традиции. Он рассказывал, что некогда у мароне бытовало своеобычное почитание Блистательного Итемпаса — особенная поэзия, святое писание и жрецы, которые были воинами и хранителями истории, а не надсмотрщиками. Если уж на то пошло, у нас и свой язык был в те далекие времена… Потом к власти пришли Арамери, и всему этому настал конец.

— Вот видишь, — сказал Хадо.

Он читал на моем лице, точно в открытой книге, и мне хотелось его задушить.

— Итемпас любит порядок, а не возможность выбора. А раз так… — Подойдя ко мне, он взял мою ладонь, понудил подняться и дал взять себя под руку. — Раз так, нам мало выгоды привлекать в наши ряды подобных тебе. И мы нипочем не пошли бы на это, не будь ты так важна для нашего дела.

Вот это мне уже совсем не понравилось.

— Что ты этим хочешь сказать?

— А то, что в нарушение обычного порядка принятия посвящения ты проведешь сегодняшний день с госпожой Серимн, а завтрашний — с найпри. Они и определят, как наилучшим образом двигаться дальше.

И он похлопал меня по руке, отчего я сразу вспомнила его не больно-то нежные вчерашние прикосновения. Видимо, это было повторное предупреждение. Если я некоторым образом вызову недовольство предводителей Новых Зорь… Ну и что тогда будет? Не зная, чего ради я вообще им понадобилась, я могла об этом только гадать. Я зло скрипнула зубами, хотя, по совести говоря, была не столько зла, сколько напугана. Эти люди были сумасшедшими при власти, а подобное никогда добром не кончалось.

Хадо вывел меня из комнаты, и мы неспешно двинулись коридорами. Я пыталась считать шаги, сколько могла, но в Доме Восставшего Солнца было уж слишком много всяких закоулков и поворотов, и я быстро сбилась со счета. Все коридоры слегка изогнуты, скорее всего, из-за того, что Дом «обернут» вокруг Древа. А поскольку строители не могли выносить опоры далеко от ствола — я не зодчий, но это и мне понятно, — Дом выстроили высоким и узким, с множеством лестниц и этажей, отчего он казался беспорядочным скопищем переходов, залов и комнат. Нечего сказать, прямо архитектурное воплощение порядка, столь любезного Блистательному Итемпасу!

…Но если хорошенько подумать, это тоже могло оказаться личиной — как и образ безобидных сектантов, усердно насаждаемый новозорами. То-то орден Итемпаса усматривал в них всего лишь мелкое еретическое течение. Интересно, что бы они предприняли, если б узнали, что у «мелкого течения» хватало могущества бросать вызов богам?

Пока мы шли, Хадо не обращался ко мне. Не говорила и я, занятая своими мыслями. Я пыталась оценить его молчание, гадая, смею ли я задать определенный вопрос, и в конце концов отважилась.

— Могу я узнать, что они представляют собой… эти дыры?

— Дыры?

— Ну, та магия, с помощью которой меня забрали сюда. — Я содрогнулась и добавила: — Пустота.

— А-а, вот ты о чем… Я точно не знаю, но в ордене Итемпаса найпри был удостоен звания писца почетного класса. Это наивысший уровень посвящения. — Он пожал плечами, отчего подпрыгнула моя рука на его локте. — По слухам, он был даже соискателем должности первого писца Арамери, но ему с уходом из ордена, конечно, от этого пришлось отказаться.

Я не выдержала и хмыкнула:

— Так он женился на чистокровной Арамери и учредил собственную религию, чтобы напоминать себе о том, чего едва не достиг?

Хадо тоже хохотнул:

— Не совсем так, но обоюдное недовольство определенно их сблизило. Полагаю, общие цели порождают взаимное уважение, а от него недалеко и до любви.

Очень занятно… Вернее, было бы очень занятно, если бы любящая парочка не успела похитить, истязать и заточить меня и моих друзей.

— Звучит просто прелестно, — как можно любезнее выговорила я, — но я тоже кое-что слышала о писцах. И ни разу не встречала ни одного, способного на такой подвиг. Одержать верх над богорожденным, да не одним? Я вообще не думала, что это возможно…

— Боги не являются непобедимыми, госпожа Орри. Что же касается твоих друзей — да что там, это относится почти ко всем живущим в городе, — они молоды и относительно слабы. — Он снова пожал плечами, не заметив, что выболтал нечто совершенно для меня новое. — Найпри просто нашел способ этим воспользоваться.

Я вновь замолчала, раздумывая над услышанным. Наконец, миновав очередную арку, мы вошли в небольшую комнату, сплошь устланную коврами. Здесь пахло едой, видимо, был накрыт завтрак… и витал знакомый аромат цветов хираса.

— Спасибо, что пришли, — подходя к нам, сказала Серимн.

Хадо выпустил мою руку, и Серимн тут же завладела ею, этак по-сестрински, да еще и в щечку меня поцеловала. Я как-то умудрилась не отшатнуться, хотя удалось мне это чудом, и Серимн, конечно, заметила.

— Прости, госпожа Шот. Полагаю, уличный люд подобным образом не здоровается…

— Почем мне знать, — ответила я, не в силах стереть с лица сердитое выражение. — Я не «уличный люд», хотя толком не знаю, кого ты имеешь в виду.

— Я обидела тебя по незнанию. — Серимн вздохнула. — Приношу извинения. У меня мало опыта общения с простонародьем. Благодарю, Хадо, брат во Блистательном.

Хадо вышел, Серимн же усадила меня в большое плюшевое кресло.

— Наполните тарелку, — велела она, и в сторонке кто-то немедля взялся за дело.

Серимн села напротив и некоторое время молча рассматривала меня. В этом она напоминала Солнышко: я чувствовала ее взгляд. Словно бабочка прикасалась крыльями к коже.

— Хорошо выспалась? — спросила она.

— Да, — ответила я. — Можно сказать, отдала должное вашему гостеприимству. Хотя…

— Хотя тебе не давали покоя мысли о твоей собственной судьбе и об участи твоих приятелей-богорожденных, ведь так? Чего ж тут не понять…

Серимн умолкла: подошедшая служанка вручила мне наполненную тарелку. Я немного успокоилась: по крайней мере, обстановка была не такой официальной, как вчера.

— Меня и ваша участь волнует, — сказала я. — Когда Сумасброд и остальные освободятся, они вряд ли легко забудут, как вы с ними обошлись. Они существа бессмертные — вы не сможете их вечно удерживать…

Да уж, могучий довод. Особенно если она как-то исхитрится убить их.

— Верно, — ответила Серимн. — Ты весьма кстати упомянула об этом обстоятельстве, ибо из-за него у нас теперь неприятности.

Я заморгала, сообразив, что она говорила не о Сумасброде с его домочадцами. Она имела в виду совсем других пленных богов.

— Ты о богах Арамери? О Ночном хозяине?..

Которого здесь замышляли убить.

— Не только о нем, но еще и о Сиэе Плутишке.

Всего моего самообладания еле хватило, чтобы не подпрыгнуть при этих словах, а Серимн продолжала перечислять:

— А также о Курруэ Мудрой и Чжаккарн Кровавой. Они неизбежно должны были однажды освободиться. Возможно, тысячелетия неволи даже не показались им сколько-нибудь долгими. Наши боги, знаешь ли, обладают беспредельным терпением, но никогда не забывают причиненных обид. И никогда не оставляют их безнаказанными.

— И ты их за это винишь? Обладай я могуществом, я бы тоже обидчикам сдачи давала.

— И я тоже, конечно. И так я и поступала, причем не единожды. — Я услышала, как она положила ногу на ногу. — Но всякий, кому я попыталась бы мстить, имел бы неотъемлемое право защищаться… Вот этим-то мы здесь и занимаемся, госпожа Орри. Мы защищаемся.

— От одного из Троих. — Я покачала головой и решила прибегнуть к откровенности. — Прошу меня извинить, но если ты пытаешься обратить меня в свою веру, взывая… скажем так, к уличной логике — или как вы там называете побуждения, движущие нами, низкородным, подлым народом, — твои рассуждения небезупречны. Там, откуда я родом, если на тебя сердится некто столь могущественный, ты не пытаешься отбиваться. Ты либо по мере возможности стараешься загладить вину, либо прячешься, сидишь тише мыши и не высовываешься — и все это время горячо молишься, чтобы не пострадал никто из тех, кто тебе дорог…

— Арамери не прячутся, госпожа Орри. И вину мы заглаживать не привыкли — особенно если думаем, что поступали правильно. А в данном случае мы следовали по пути Блистательного Итемпаса…

Ну да, и вот куда этот путь вас в итоге завел, чуть не сказала я вслух, но вовремя прикусила язык. Я не знала, все ли хорошо с Солнышком и где он теперь. Я не очень надеялась, что он надумает помогать нам, даже если уцелел и бежал. Но некий шанс все-таки оставался, и поэтому рассказывать о нем новозорам я не собиралась.

— Думается, мне следует предупредить вас, — сказала я. — Я не считаю себя особо набожной итемпанкой.

Серимн некоторое время молчала.

— Я думала об этом, — проговорила она затем. — Ты уехала из дома в шестнадцать лет, в год смерти твоего отца, не так ли? Всего через несколько недель после вознесения Сумеречной госпожи.

Я насторожилась.

— Во имя всех богов, откуда ты знаешь?

— Мы многое выяснили о тебе, когда ты впервые привлекла наше внимание. Это было несложно. В конце концов, в области Нимаро не так много городов, а слепота сделала тебя местной достопримечательностью. Жрец Белого зала донес, что ребенком ты часто и с удовольствием спорила с ним во время уроков… — Она хихикнула. — Почему-то меня это не особенно удивляет!

Мой желудок нехорошо зашевелился, грозя отвергнуть только что проглоченный завтрак. Значит, они наведались в мою деревню? Разговаривали снашим жрецом? Теперь небось начнут еще моей матери угрожать?..

— Прошу, не сердись, госпожа Орри. Прости меня. Я совсем не хотела встревожить тебя. Мы не желаем зла ни тебе, ни членам твоей семьи.

Я услышала звяканье чашки. Полилась жидкость.

— Как ты понимаешь, мне трудновато в это поверить, — сказала я, нашарила поблизости столик и поставила на него тарелку.

— И тем не менее это правда.

Она подалась вперед и что-то вложила мне в руки. Это оказалась небольшая чашечка чаю. Я крепко ухватилась за нее, не желая показывать, как дрожали у меня пальцы.

— Ваш жрец считает — ты оставила Нимаро оттого, что утратила веру. Так и есть?

— Ваши люди говорили со жрецом моей матери, госпожа Серимн. Моим он особо никогда не был. Никто из них не знал меня сколько-нибудь хорошо!

Я спохватилась, заметив, что мой голос звучал самую чуточку громче, чем подобало в учтивой беседе: гнев грозил лишить меня самообладания. Я перевела дух и попыталась перенять у Серимн эту ее невозмутимую и спокойную манеру вести разговор:

— Нельзя потерять веру, которой с самого начала, по сути, и не было.

— Вот как? Получается, ты никогда и не веровала в Блистательного?

— Почему же? Конечно верила. Я и сейчас в него верую. Но когда мне было шестнадцать, я начала понимать все лицемерие жреческих поучений. Легко на словах рассуждать о великих ценностях разума, сострадания и справедливости, но, если действительность этого не подтверждает, слова утрачивают значение…

— После окончания Войны богов мир переживал самый долгий в своей истории период мира и благоденствия!

— А мой народ когда-то был не менее богат и могуществен, чем амнийцы, госпожа Серимн. Теперь мы — оставшиеся без родины изгои без клочка своей земли, вынужденные во всем полагаться на милость Арамери!

— Кто же спорит, совсем без потерь не обошлось, — вынуждена была согласиться Серимн. — Но, полагаю, выгоды все-таки перевешивают.

Мне вдруг всерьез захотелось ее немедленно придушить. Я долго выслушивала примерно такие же доводы — от матери, от нашего жреца, от друзей семьи… От тех, кого я любила и уважала. Я научилась смирять гнев и не жаловаться, потому что изъявление моих подлинных чувств могло их расстроить. Но в глубине души — если совсем откровенно — я просто не понимала, как они все могли быть настолько… настолько…

Слепы.

— Сколько же народов и целых рас Арамери уничтожили ради высшего блага? — спросила я требовательно. — Сколько было казнено еретиков, сколько семей вырезано? Скольких бедняков орденские Блюстители забили насмерть только за то, что те отказывались «знать свое место»?

Чашка раскачивалась у меня в руках, горячие брызги чая обожгли пальцы.

— Эпоха Итемпаса — это ваш мир. Ваше благополучие. Не путайте его со всеобщим!

— Вот как. — Негромкий голос Серимн разом положил конец моей яростной вспышке. — Я смотрю, тут у нас не просто утраченная вера, тут вера сокрушенная. Эра Блистательного разочаровала вас, и вы, в свою очередь, отринули ее идеалы.

Я слышать не могла этот ее покровительственный, самодовольный, понимающий тон.

— Ты-то что можешь обо всем этом знать…

— Я знаю, например, как умер твой отец.

Я так и застыла.

Она же продолжала, не замечая, насколько я потрясена:

— Десять лет назад, по-видимому в тот самый день, когда в мире явило себя могущество Сумеречной госпожи, твой отец находился на деревенском рынке. В тот день все почувствовали нечто необъяснимое. Не требовалось обладать магическими способностями, чтобы понять: произошло нечто судьбоносное…

Она помедлила, точно ожидая, чтобы я заговорила. Но я не шевелилась и не раскрывала рта, и она продолжала:

— Но из всех людей, заполнивших рынок, один лишь твой отец залился слезами и пал наземь, распевая от радости…

Я молчала. Меня била дрожь. Я слушала, как эта женщина — эта Арамери — рассказывает мне об убийстве моего отца.

*

Вовсе не пение погубило его. Магии в его голосе не распознала ни одна живая душа. Писец мог бы почувствовать ее, но наша захолустная деревня была слишком бедна, чтобы при Белом зале держать еще и писца. Причиной гибели моего отца стал страх. Самый обыкновенный страх.

Страх — и еще вера.

*

— Деревенские жители и без того были обеспокоены, — тихо рассказывала Серимн.

Мне не верилось, чтобы она так понизила голос из уважения к моему горю. Думаю, она просто сознавала, что криком все равно большего не добьется.

— После странных бурь и дрожи земли, продолжавшихся все утро, людям стало казаться, что приблизился конец света… В больших и малых городах по всему миру произошли похожие драмы, но случившееся с твоим отцом было едва ли не самым трагичным. Я понимаю, о нем и до того ходили слухи, но… это ни в коем случае не извиняет поступка людей…

Она вздохнула, и мой гнев до некоторой степени рассеялся, ибо я расслышала в ее голосе ненаигранное сожаление. Может, конечно, и это было исключительно умелым притворством. Как бы то ни было, я стряхнула с себя неподвижность.

Останься я сидеть на стуле, я бы, наверное, закричала. Поставив чашку, я поднялась и пошла прочь от Серимн, ища где-нибудь в этой комнате поток свежего воздуха. Я задыхалась. Отойдя на несколько футов, я оказалась возле стены и ощупью отыскала окно. Проникавший сквозь него солнечный свет немного успокоил меня. Серимн молчала у меня за спиной, и я за это была ей благодарна.

*

Кто бросил первый камень?.. Вот о чем я всю жизнь гадала. Я много раз спрашивала жреца, но он не хотел говорить мне. Ну а сами жители не знали, вернее, не помнили. Все случилось так быстро…

Странным человеком был мой отец. Красоту и волшебство, которые я в нем так любила, нетрудно было заметить, хотя, по-моему, никто их не видел, кроме меня. Тем не менее люди ощущали нечто исходившее от него. Его магия пронизывала пространство вокруг него, словно телесное тепло. Это было как сияние Солнышка или перезвон незримых колокольчиков Сумасброда. Должно быть, у нас, смертных, все же не пять чувств, а побольше. Я бы так сказала: наравне с обонянием и вкусом нам присуще чутье на особость. Что до меня, я воспринимаю ее своими слепыми глазами. Другие люди — как-то иначе.

Так вот, в тот далекий день, когда вселенские силы изменили мир, все, от выживших из ума старцев до новорожденных, ощутили пробуждение этого чувства. И они заметили моего отца и поняли наконец, что он такое.

Но то, что я всегда воспринимала как великую славу, им показалось угрозой…

*

Спустя некоторое время Серимн подошла и встала у меня за спиной.

— Ты винишь нашу веру за то, что случилось с твоим отцом, — сказала она.

— Нет, — прошептала я. — Я виню людей, убивших его.

— Ну как скажешь.

Она помолчала, оценивая, насколько я расположена продолжать разговор.

— Но не приходило ли тебе в голову, что безумие, охватившее вашу деревню, имело под собой причину? Что за ним кроется деятельность высших сил?

Я коротко и невесело рассмеялась:

— Ты хочешь, чтобы я винила богов?

— Не всех из них.

— Сумеречную госпожу, что ли? Вы и ее хотите убить?

— Верно, именно в тот час она стала богиней. Но вспомни, Орри, что еще тогда произошло?

Ага, я у нее теперь просто Орри, без «госпожи». Чистокровная Арамери желала вести себя с уличной художницей, точно с лучшей подружкой. Я улыбнулась. В этот миг я ненавидела ее всей силой души.

— Обрел свободу Ночной хозяин, — подсказала она. — И это тоже вызвало в мире последствия.

Мне было слишком больно, чтобы придерживаться вежливости.

— Мне все равно, уважаемая.

Она придвинулась ближе:

— И очень напрасно. Суть Нахадота — не просто тьма. Его сила во всем, что дико, порывисто и чуждо логике. — Она сделала паузу, не иначе ожидая, как я восприму эти слова. — В том числе и безумие толпы…

Опять повисло молчание. Я только чувствовала, как по спине паутинками разбегается холод.

Раньше я не принимала этого во внимание. Чего ради возлагать вину на богов, если камни как-никак бросали человеческие руки? Но если руками смертных в самом деле двигала высшая сила…

Не знаю уж, что прочла на моем лице Серимн, но ей это определенно понравилось. Я поняла это по ее голосу.

— Богорожденные, — сказала она. — Те, кого ты называешь своими друзьями. Спроси-ка себя, сколько смертных они погубили за века своей жизни. Я уверена, уж точно куда как побольше, чем Арамери. Одна Война богов чего стоила. Она вообще едва все живое не уничтожила…

Она сделала еще шажок и встала совсем вплотную ко мне, так что боком я ощущала почти давящее тепло ее тела.

— Они живут вечно. У них нет потребности ни в пище, ни в отдыхе. Они не имеют истинного обличья… — Она пожала плечами. — Могут ли подобные существа постичь ценность одной-единственной человеческой жизни?

Перед моим мысленным взором предстал Сумасброд. Клубок сине-зеленого пламени, ни на что в этом мире не похожий. А вот он в облике смертного: я касаюсь его, и он улыбается, его глаза полны нежности и желания. Я обоняла его запах, легкий, прохладный, слышала звон его колокольчиков и мурлыкающий перекат его голоса, когда он произносил мое имя…

Вот он сидит за столом у себя дома; за время наших отношений я много раз наблюдала, как он шутил и смеялся с другими богорожденными, пока они извлекали капельки своей крови и запечатывали их в крохотные фиалы для дальнейшей продажи…

Так вот, это была часть его жизни, в которую я никогда глубоко не вникала. Божественная кровь не вызывала привыкания. Она не приводила ни к смертям, ни к болезням. Никто ею даже не отравился, употребив слишком много за один раз. А благодеяния Сумасброда соседям? Тем из нас, кто по своей незначительности не мог рассчитывать на помощь ордена и вельмож? Для таких людей Сумасброд и его домочадцы оказывались единственной силой, к которой они могли обратиться…

Вот только благодеяния не бывали бесплатными. Он, конечно, никогда три шкуры не драл. Он испрашивал лишь посильную плату и заблаговременно предупреждал о ней. И всякий, кто задолжал Сумасброду, заранее знал, что в случае неуплаты будут последствия. Он был богорожденным — так повелевала его природа.

Так вот: что он делал с теми, кто не выполнял долговых обязательств?

Я вспомнила детские глаза Сиэя Плутишки — холодные, как у охотящегося кота. Я слышала, как жужжали подвижные зубы Лил.

И в потаенной глубине души зашевелилось сомнение, которому я не смела предаваться с того самого дня, когда Сумасброд разбил мое сердце.

Любил ли он меня когда-нибудь по-настоящему? Или моя любовь была для него всего лишь мимолетным развлечением?..

— Ненавижу тебя, — прошептала я, обращаясь к Серимн.

— Это пока, — ответила она с ужасающим состраданием. — Это не навсегда.

Потом взяла меня за руку и отвела назад в мою комнату. И оставила там в одиночестве предаваться горестным мыслям…

10

«НАСТАВЛЕНИЕ В ВЕРЕ»

(набросок углем)


В тот день ближе к вечеру Хадо включил меня в трудовую ватагу, наводившую чистоту в большом обеденном зале. Всего в ней было девять мужчин и женщин. Судя по голосам, кое-кто был постарше меня, но большинство — моложе. Они с нескрываемым любопытством разглядывали меня, пока Хадо объяснял им насчет моей слепоты; я отметила, что о моем насильственном зачислении в секту упоминать он не стал.

— Уверен, скоро вы убедитесь, что она вполне способна о себе позаботиться, но, конечно, некоторые виды работы для нее непосильны, — сказал он.

И я сразу догадалась, что за этим должно было последовать. И точно:

— Поэтому мы отрядили несколько старших послушников для присмотра и помощи на случай, если она с чем-то не справится. Никто не возражает, надеюсь?

Они заверили его, что ни-ни, причем с такой раболепной готовностью, что я немедленно исполнилась презрения. Но как только Хадо ушел, я направилась к назначенному предводителю ватаги, женщине из народа кен по имени Смийя.

— Давай я буду пол мыть, — сказала я ей. — Хочется как следует поработать.

Она вручила мне ведерко и швабру.

Рукоятка оказалась очень похожей на мой утраченный посох. С длинной палкой в руках я сразу почувствовала себя лучше. Самостоятельней. Впервые с тех пор, как я оказалась в Доме Восставшего Солнца, ко мне вернулось что-то вроде уверенности в себе. Иллюзия, конечно, но и на том спасибо.

Обеденный зал был обширным, но я рьяно взялась за работу, не обращая внимания на пот, стекавший со лба и приклеивавший к спине бесформенную рубашку. Когда Смийя наконец тронула меня за плечо и сказала, что работа окончена, я даже слегка огорчилась, как быстро все завершилось.

— Подобные усилия радуют нашего Господа, — восхищенным тоном заметила Смийя.

Я разогнула ноющую поясницу, подумала о Солнышке и сказала:

— Сомневаюсь, однако…

За это меня вознаградило мгновение озадаченной тишины. И уж совсем изумленное молчание, когда я еще и рассмеялась.

После трудов старшая послушница отвела меня в бани, где я хорошенько отмокла в горячей воде, чтобы завтра поменьше болели все кости. Дальше меня проводили в мою комнату, где на столике уже ждал горячий обед. Дверь по-прежнему запирали, а столовый прибор состоял из одной вилки — никакого ножа. За едой я невольно размышляла о том, как, вероятно, легко привыкнуть к подобного рода заключению. Простой добрый труд, ласкающие душу гимны, доносящиеся из молитвенных залов, бесплатные пища, кров и одежда… Я всю жизнь задавалась вопросом, с чего бы людям вступать в организации вроде ордена, и только теперь забрезжило понимание. По сравнению со всеми сложностями внешнего мира такая жизнь, конечно, давалась легче. Как душе, так и телу.

Одно плохо: как только я вымылась и поела, вокруг меня вновь сомкнулась тишина. Я придвинула стул к окошку и села там, чувствуя себя очень несчастной. Я прижималась лбом к холодному стеклу, словно это могло утишить сердечную боль…

Вернулся Хадо и привел с собой еще кого-то. Эту женщину я раньше не встречала.

— Убирайтесь, — сказала я им.

Он остановился, и с ним — его спутница.

— Вижу, мы не в духе, — сказал он. — Что случилось?

Я рассмеялась — хрипло и коротко.

— Наши боги нас ненавидят. А в остальном все лучше некуда…

— А-а, мы расположены пофилософствовать…

Хадо сделал несколько шагов и уселся напротив меня.

Женщина, от которой раздражающе крепко пахло духами, устроилась возле двери.

— Сама ты ненавидишь богов?

— Они — боги. Их без толку ненавидеть.

— Вот уж не согласен. Ненависть может стать двигателем заметных деяний… К примеру, ненависть одной-единственной женщины сделала наш мир таким, каков он есть!

Я поняла: меня продолжали подталкивать к мысли о правоте их дела. Мне не по душе было разговаривать с Хадо, но сидеть в одиночестве и заниматься самоедством было еще хуже, и я ответила:

— Ты о той смертной женщине, что стала Сумеречной госпожой?

— Да нет, я о ее праматери, основавшей клан Арамери, итемпанской жрице Шахар. Надеюсь, ты слыхала о ней?

Я вздохнула:

— Мастер Хадо, Нимаро, конечно, задворки, но тем не менее я в школу ходила…

— Уроки, преподаваемые в Белых залах, пренебрегают деталями, госпожа Орри. Стыд и срам, конечно, потому что детали и есть самое восхитительное. Ты знала, например, что она была возлюбленной Итемпаса?

Да уж, восхитительно. Я попыталась вообразить себе эту картину: Солнышко, бессердечный, безразличный ко всему и ко всем, крутит страстную любовь со смертной. Да хоть бы и с бессмертной, не суть важно. Во имя бездны! Какая там любовь — я его и в постели-то с женщиной вообразить не могла.

— Нет, не знала, — ответила я вслух. — И не уверена, что ты прямо сейчас это не придумал.

Он рассмеялся:

— Пока тебе остается лишь поверить мне на слово, если не возражаешь. Итак, она была его возлюбленной — единственной смертной женщиной, которую он счел достойной такой чести. И она воистину любила его, потому что, когда Итемпас схватился со своими родичами-богами, она разделяла его ненависть к ним. Многое из того, что Арамери совершили после войны — я имею в виду насильственное насаждение единоличного культа Блистательного, с преследованием всех и каждого, кто прежде чтил Нахадота или Энефу, — есть прямое следствие ее ненависти. — Он помолчал и добавил: — Кстати, один из плененных нами богов — твой любовник, верно?

Я сделала страшное усилие и никак на это не ответила. Не пошевелилась и ничего не сказала.

— Вы с лордом Сумасбродом — пара редкостная. Говорят, вы прекратили отношения, но все равно, когда потребовалась помощь, ты побежала именно к нему!

С того конца комнаты донеслось легкое фырканье, полное отвращения. А я-то уже и забыла о женщине, которую привел с собой Хадо.

— Ну и как ты себя чувствуешь после того, как на него кто-то напал? — спросил Хадо.

Он говорил со мной ласковым голосом, полным сострадания. Вот такой обольститель.

— Говоришь, боги нас ненавидят? Я чуть не решил, что и ты их ненавидишь. Только как-то трудновато поверить в такую перемену отношения к тому, с кем ты делила постель…

Мне не хотелось думать об этом. Мне вообще думать не хотелось.

Зачем они, эти двое, явились сюда? Что, у мастера новообращенных других дел не было?..

Хадо наклонился ко мне:

— Если бы ты могла дать нам бой ради избавления своего друга, ты бы сделала это? Рискнула бы жизнью ради его свободы?

«Да!» — немедленно подумала я. Сомнения, одолевавшие меня со времени разговора с Серимн, тотчас улетучились.

Когда-нибудь, когда мы с Сумасбродом вырвемся из этого проклятого Дома, я непременно порасспрошу его, как он обращался со смертными. И о том, чем он занимался во время Войны богов. Я доподлинно выясню, как он наказывал должников, не возвращавших долги. Мне, нерадивой, давным-давно нужно было это сделать. Но… в конечном итоге на что это повлияет? Сумасброд живет тысячи лет, я — всего ничего. И в течение этих тысячелетий ему наверняка случалось творить вещи, которые привели бы меня в ужас. Если я узнаю о них, стану ли я любить его меньше?..

— Шлюха, — сказала женщина.

Я насторожилась:

— Прошу прощения?..

Хадо издал раздраженное восклицание.

— Эрад, сестра во Блистательном, прошу тебя, помолчи.

— Тогда давай поторапливайся, — резко ответила она. — Образец требуется ему как можно скорее.

Я была уже вполне готова запустить в нее хорошей порцией истинно уличных слов, если не стулом, на котором сидела, но услышанное заставило меня переспросить:

— Какой еще образец?

Хадо протяжно вздохнул, обдумывая свою «пару ласковых» для Эрад.

— Речь идет о требовании найпри, — сказал он наконец. — Он просит доставить ему толику твоей крови.

— Моей… чего?

— Он писец, госпожа Орри, а ты располагаешь магическими возможностями, подобных которым никто еще не видал. Полагаю, он намерен подвергнуть тебя глубокому изучению.

Я в ярости сжала кулаки:

— А если я не захочу предоставить ему… образец?

— Госпожа Орри, ты сама знаешь, каков будет ответ на этот вопрос.

Хадо терял терпение. Я подумала о том, чтобы дать отпор: интересно, решатся они с этой Эрад применить ко мне силу?.. Глупо, конечно. Их всяко было двое против меня одной, а если они позовут, прибегут и еще.

— Прекрасно, — сказала я и снова уселась.

После очень короткой паузы — и, подозреваю, предостерегающего взгляда Хадо — Эрад подошла ко мне, взяла мою левую руку и перевернула ее.

— Держи чашу, — сказала она, обращаясь к Хадо.

И что-то воткнулось мне в запястье.

— Тьма и демоны! — вырвалось у меня.

Я непроизвольно попыталась отдернуть руку, но Эрад держала крепко. Не иначе ждала, что я начну вырываться. Хадо взял меня за плечо.

— Все кончится быстро, — сказал он. — Чем больше ты будешь противиться, тем дольше все мы промучаемся.

Я решила, что он прав, и оставила сопротивление.

— Во имя всех богов, что это еще? — вскрикнула я.

Мне показалось, будто Эрад меня снова пырнула. Я слышала, как моя кровь лилась в какой-то сосуд. Она воткнула мне в руку что-то острое, отчего рана не закрывалась и кровь вытекала свободно. Ну и больно было, как в Преисподней.


— Лорд Датэ просил, чтобы было около двухсот драхм,

[3]

— пробормотала Эрад.


Прошло некоторое время, и она удовлетворенно вздохнула:

— Пожалуй, этого хватит.

Хадо выпустил меня и отстранился, и Эрад наконец вытащила свой пыточный инструмент. После чего довольно-таки грубо перевязала мне запястье. Я еле дождалась, чтобы ее хватка наконец ослабла, и отняла руку. Она презрительно фыркнула, но удерживать меня не стала.

— Сейчас пришлем кого-нибудь с ужином, — направляясь к двери вместе с Эрад, пообещал Хадо. — Непременно поешь, чтобы сил не лишиться. И выспись сегодня хорошенько, госпожа Орри.

Дверь за ними закрылась.

Я осталась сидеть, баюкая ноющую руку. Кровотечение не полностью остановилось; вот капелька просочилась сквозь повязку и начала стекать по предплечью. Я отслеживала ее продвижение; мои мысли текли не менее извилистыми путями. Когда капелька упала с руки на пол, я стала воображать: вот она шлепается, разбрызгивается… Теплая поначалу, остывает… Ее запах…

Ее цвет…

Теперь я понимала: из Дома Восставшего Солнца есть выход. Он опасен, а может, и смертоносен. Но разве не самое опасное — покорно сидеть здесь, дожидаясь, что там они собираются со мной сделать?

Я легла и свернулась калачиком, прижимая руку к груди. Я устала — слишком устала, чтобы немедленно сделать попытку. Она отнимет много сил, а их у меня сейчас и так не было. А вот утром новозоры будут заняты — кто богослужебными ритуалами, кто домашней работой. Небось не скоро хватятся пленницы…

Вот с такими мыслями цвета темной крови я и уснула.

11

«ОБЛАДАНИЕ»

(акварель)


Итак, жила-была девочка.

Моя догадка, против которой не возражали исторические труды, состояла в том, что ей не повезло родиться в семье очень жестокого человека. Он бил и дочь, и жену и еще по-всякому обижал их. Но Блистательного Итемпаса не зря называют, помимо прочего, богом правосудия. Быть может, потому-то он и ответил, когда девочка вошла в его храм с сердцем, полным недетского гнева.

«Хочу, чтобы он умер! — сказала она (ну, или я думаю, что она так сказала). — Пожалуйста, Отец Небесный, сделай так, чтобы он умер!»

Ты знаешь всю правду про Итемпаса. Это бог света и тепла, которые кажутся нам ласковыми и приятными. Я тоже когда-то так о нем думала. Но тепло без прохлады причиняет ожоги, а свет, не смягченный тенью, способен ранить даже слепые глаза. Следовало бы мне догадаться об этом. Всем нам следовало бы… Ибо он никогда не был таков, каким мы его себе представляли.

Так вот, когда девочка молилась Блистательному о смерти отца, он ответил ей: «Сделай это сама».

И наделил ее ножом, идеально подходившим для маленькой и слабой детской руки.

Девочка вернулась домой с ножом и той же ночью пустила его в ход. На другой день она вновь пришла в храм Блистательного. Ее душа и руки были замараны кровью, но она была счастлива — впервые за всю свою короткую жизнь.

«Я всегда буду любить тебя!» — сказала она Итемпасу.

И он, в кои веки раз, был впечатлен волей смертного человека…

Так я себе все это воображаю.

Дитя, конечно, было безумно — что последующие события и подтвердили. Но я способна понять, почему именно это безумие, а не одно только религиозное рвение оказалось близко Блистательному Итемпасу. Любовь девочки была безусловна, а ее намерение — не замутнено такими мелочными соображениями, как сомнение или совесть. Я думаю, это вполне в его духе — оценить в первую очередь именно чистоту намерения. Хотя, как и в случае света или тепла, слишком неистовая любовь тоже ни к чему хорошему не приводит…

*

Я проснулась перед рассветом и сразу поспешила к двери — послушать, что там поделывают мои тюремщики. По коридору туда-сюда ходили люди, и время от времени моего слуха достигали обрывки далекого песнопения. Стало быть, происходили утренние ритуалы. Если сегодня у них все пойдет как всегда, ко мне явятся еще через час. А то и попозже.

Я как могла тише сдвинула в сторону стол, освобождая место, и без промедления взялась за работу. Закатав коврик, я добралась до деревянного пола и внимательно обследовала его. Доски были отглажены песком и слегка отшлифованы. Их покрывала пыль. Да уж, далеко не холст!

Что ж, мостовая южного Гульбища тоже не была идеальной… в день, когда я убила Блюстителей.

Сердце бешено колотилось. Я обошла комнату, собирая все, что загодя отложила или наметила как полезное. Кусочек сыра и перчик-нами от вчерашнего ужина. Обломки плавленого свечного воска. Мыло… К большому сожалению, у меня не было ничего, что ощущалось или пахло бы как черное. А наверняка ведь понадобится…

Я опустилась на пол на колени, взяла в руки сыр, поглубже вдохнула…

Китр и Пайтья назвали мои картины «дверьми»… Если я нарисую место, которое знаю, и открою дверь, смогу ли я перенестись туда? Или мне суждено кончить, как тем Блюстителям, чьи ноги так и остались в одном месте, а головы и руки — в другом?

Я замотала головой. Долой все сомнения — и будь что будет!

Очень тщательно и оттого неуклюже я начала набрасывать наш Ремесленный ряд… Сыр наилучшим образом подходил по текстуре и цвету, он был грубоватым, точно мостовая, по которой я ходила десять минувших лет. Вот бы мне еще черный — обвести контуры каждого камня… Что поделаешь, придется обойтись без него.

Первым кончился воск, он был слишком мягок. Но, используя его пополам с мылом, я изобразила лоток, а за ним, подальше, другой. Потом иссяк перчик. Его сок защипал мне руки — я стерла его до самого хвостика, пытаясь воспроизвести витающий в воздухе запах зелени Древа. И наконец я добыла собственную кровь и разбавила ее слюной, чтобы придать правдоподобие мостовой. Сыр к тому времени окончательно искрошился у меня в пальцах, а ради крови пришлось расцарапать засохшую ранку от кровопускания. Какая жалость, что именно теперь у меня не было месячных!

Когда все было готово, я села на пятки и стала всматриваться в свою работу. У меня все болело: спина, плечи, колени. Рисунок был мал и груб, едва ли фут в ширину: «красок» на большее не хватило. В нем отчаянно недоставало деталей, но мне и прежде случалось создавать такие картины, и магия в них тем не менее присутствовала. Главным, как я понимала, был не внешний вид, а то, что рисунок пробуждал в сердце и в душе. Так вот, эта моя работа настолько хорошо ухватила дух Ремесленного ряда, что все внутри немедленно заболело. Мне так захотелось домой…

Но как придать рисунку вещественность? А если это удастся, каким образом шагнуть в «дверь»?

Я неловко тронула пальцами край рисунка:

— Откройся?

Нет, так неправильно. Помнится, на южном Гульбище я была слишком перепугана для внятных речей. Ладно, я закрыла глаза и мысленно потребовала: «Открывайся!»

Ничего… Честно говоря, я и не думала, что это сработает.

Однажды я спросила Сумасброда, как это ощущалось — использовать магию. Я тогда как раз проглотила капельку его крови и пребывала в беспокойно-задумчивом состоянии; в тот день единственным проявлением божественной крови в моем теле было то, что я все время слышала далекую музыку. Мелодию я с тех пор успела забыть, потому что ни единого раза не напевала ее; все мои инстинкты хором предупреждали: не вздумай этого делать! Помнится, я была несколько разочарована, я ждала чего-то более яркого; собственно, это-то и побудило меня гадать, что это такое — жить магией, а не просто соприкасаться с ней крохотными урывками.

Сумасброд задумчиво пожал плечами: «Примерно так, как тебе ощущается прогулка по улице. А ты как думала?»

«Прогулка по улице, — лукаво сообщила ему я, — это тебе не полет к звездам, не шаги по тысяче миль и не превращение в большой синий камень, когда разозлишься!»

«На самом деле все то же самое, — ответил он. — Когда ты решаешь пройтись, ты пускаешь в ход мускулы ног, так? Берешь посох и щупаешь им дорогу. Ты прислушиваешься, убеждаясь, что дорога свободна. А потом твоя воля дает приказ идти, и тело повинуется. Ты веришь, что это произойдет, и оно происходит. Ну а у нас точно так же срабатывает магия…»

Дай мысленный приказ двери открыться, и она откроется. Поверь, и все так и будет… Я закусила нижнюю губу и вновь притронулась к рисунку.

На сей раз я попробовала вообразить Ремесленный ряд как один из своих пейзажей, совокупив воспоминания тысячи дней. Сейчас утро; должно быть, там многолюдно; суетятся лоточники, проходят заезжие работяги, земледельцы и кузнецы, люди принимаются за дневные дела. В ближних зданиях за пределами моего рисунка куртизанки и рестораторы открывают книги записей: что там у нас намечено на вечер? Паломники, встречавшие рассвет пением молитв, уступают место менестрелям, поющим ради заработка… Я стала мурлыкать юфский мотив, который очень нравился мне. Потные каменщики, думающие о чем-то своем счетоводы; я слышала торопливые шаги, чувствовала их энергию и целеустремленность…

Сначала я и не поняла, что же изменилось.

Запах Древа густо витал повсюду кругом с тех самых пор, как меня доставили в Дом Восставшего Солнца. Так вот, очень медленно и постепенно он стал более тонким и отдаленным — таким, каким я привыкла его обонять. Потом он смешался с другими запахами Гульбища: конский навоз, сточные канавы, травы, духи… Я услышала бормотание голосов и рассеянно отмахнулась от них — а ведь они доносились вовсе не изнутри Дома.

Трудно поверить, но я не замечала перемен, пока рисунок не распахнулся под моими ладонями и я едва не провалилась туда.

Я испуганно ахнула и отшатнулась. Потом — вгляделась. Заморгала. Наклонилась поближе. Присмотрелась внимательней…

Вот покрывало на ближайшем лотке Ряда: оно шевелилось. Людей я пока не видела, может быть, потому, что не нарисовала ни одного. Но издали доносился шум людской толпы, шарканье ног, поскрипывание тележек… Я ощутила дыхание ветерка, гнавшего по мостовой палые листья Древа, он подхватил мои волосы, и они защекотали мне шею. Очень легонько…

— Как интересно, — прозвучал у меня за спиной голос найпри.

Вскрикнув от ужаса, я попыталась одновременно вскочить и удрать от этого голоса на карачках. В итоге я споткнулась о свернутый коврик и растянулась на полу. Я ухватилась за кровать и кое-как поднялась, уже понимая, что на самом-то деле слышала, как он входил, но отмахнулась от этого звука. А он стоял рядом со мной и наблюдал. Уже некоторое время…

Подойдя, он взял меня за руку и помог окончательно выпрямиться. Я выдернула руку, как только смогла. После чего посмотрела на пол и с ужасом убедилась, что рисунок не только утратил вещественность — он вовсе исчез. Его магия улетучилась.

— Чтобы удерживать и направлять магию, нужно предельное сосредоточение, — сказал найпри. — Твои успехи весьма впечатляют, особенно если учесть, что ты не прошла никакого обучения. Да и рисунок-то создала, используя свечной воск и остатки еды! Поразительно!.. Конечно, отныне мы будем наблюдать за тем, как ты ешь, и будем постоянно обыскивать твою комнату на предмет чего-либо, напоминающего краски.

Проклятье!.. Не сдержавшись, я стиснула кулаки.

— Зачем ты пришел? — спросила я его.

Получилось куда воинственней, чем следовало бы, но тут уж ничего поделать я не могла. Я была слишком раздосадована: единственная возможность, и ту упустила!

— Ирония судьбы: я пришел попросить тебя показать мне твои магические способности. Я ведь по-прежнему писец, пускай и оставивший орден. И предметом моих исследований как раз являлись проявления унаследованной магии.

Он присел на стул, в упор не желая замечать моей клокочущей ярости.

— Хочу, кстати, сказать: если ты намеревалась сбежать через созданный тобою портал, твои усилия пропали бы втуне. Понимаешь ли, Дом Восставшего Солнца окружен особым барьером, непроницаемым для магии как снаружи, так и изнутри. По сути, это разновидность моей Пустоты…

И он притопнул ногой по деревянному полу.

— Если бы ты попыталась проскользнуть сквозь него через портал… Что случилось бы с тобой, точно сказать не берусь, но в, любом случае ты — или твои останки — далеко не ушли бы…


Разбитая чаша, визжащие голоса…

Я чувствовала себя сломленной, больной и совершенно несчастной.


— Он был слишком мал — не протиснуться, — буркнула я, оседая на постель.

— Верно. Но если набить руку и пользоваться достаточным количеством красок, ты, несомненно, сможешь проходить сквозь такие порталы.

Я сразу оживилась:

— Что-что?..

— Твоя магия, — сказал он, — не так сильно отличается от моей.

Я тут же вспомнила дыры, которыми он воспользовался, чтобы поймать меня, Сумасброда и остальных. А он продолжал:

— Мы оба пользуемся разновидностями приема писцов, позволяющего создавать врата для преодоления пространства и времени. Это наиболее доступный для нас способ приблизиться к божественному свойству делать то же простым усилием воли. А еще похоже на то, что твой дар проявляет себя вовне, мой же направлен вовнутрь.

Я застонала:

— Позволю себе напомнить, что я не провела всю жизнь за изучением плесневелых свитков, испещренных словами науки…

— Ах да. Приношу извинения. Дай попробую объяснить иначе… Представь, что у тебя в руках золотой слиток. Чистое золото, знаешь ли, исключительно мягко; если приложить достаточно силы, его можно пальцами мять. Лепи из него что хочешь: монеты, украшения, посуду… Но золото не для всякого применения хорошо. К примеру, золотой меч будет слишком мягок и слишком тяжел. Для него лучше использовать другой металл, например железо.

Шуршание ткани послужило мне предупреждением. И точно — Датэ взял меня за руку. Пальцы у него были сухие, кожа толстая, на кончиках загрубели мозоли. Он перевернул мою кисть вверх ладонью, в свою очередь рассматривая мои мозоли — от резьбы по дереву, от возни с саженцами линвина — и следы импровизированных «красок». Меня подмывало отнять руку, потому что в ощущении от его ладони было что-то неприятное, но я сдерживалась.

— Так вот, твоя магия сродни упомянутому мной золоту, — сказал Датэ. — Ты научилась придавать ей некую форму, но есть и иные, о которых ты пока просто не подозреваешь. Полагаю, со временем ты опытным путем их откроешь… Ну а моя магия скорей как железо. Ему тоже можно придавать форму, причем сходными способами, но основополагающие свойства и пути применения в корне отличны. Теперь понимаешь?

Я понимала. Дыры, или порталы, или как там еще называл их Датэ, были подобны моим «дверям». Он творил их по желанию, вероятно используя какой-то собственный способ, как я использовала рисование. Но если его магия разверзала холодную и темную пустоту, лишенную… лишенную чего бы то ни было, — моя открывала пути к реально существующим местам… или создавала новые пространства из ничего.

Я переваривала услышанное, свободной рукой потирая глаза. Они болели — хотя и не настолько зверски, как в предыдущих случаях использования магии. Наверное, сегодня я просто не успела перенапрячься.

— Теперь что касается твоих глаз, — сказал Датэ, и я сразу перестала тереть их. Вот ведь человек, ничто от него не ускользало. — Это уже вообще нечто неповторимое. Ты увидела арамерийскую сигилу Серимн. А другую магию видишь?

Я хотела было соврать, но этот разговор помимо воли пробудил во мне интерес.

— Да, — ответила я. — Любую.

Он обдумал мои слова и спросил:

— А меня видишь?

— Нет. На тебе либо нет божественных слов, либо ты умело их прячешь.

— Что?..

Я сделала неопределенный жест и под этим предлогом высвободила руку.

— Обычно, имея дело с писцами, я вижу слова божественного языка, начертанные у них на коже: они светятся. Саму кожу я видеть не могу, только слова, вьющиеся по рукам и всему телу.

— Потрясающе! Верно, большинство писцов так делают, осваивая новые слова и сигилы. Это традиция. Они наносят божественные буквы на свое тело как знак постижения. Чернила со временем выцветают, но, похоже, магическая составляющая остается…

— Так ты не видишь ее?

— Нет, госпожа Орри. Твои глаза поистине бесподобны; я так не могу. Хотя…

И Датэ внезапно стал видимым.

Сперва я была слишком занята его внешностью и не сразу задумалась о значении того, что предстало моим глазам. Ну а внешность его поразила меня тем, что он не был амнийцем. По крайней мере, не чистокровным. Иначе откуда бы у него взяться волосам, до того прямым и тонким, что они облегали череп, как нарисованные. Стригся он коротко, возможно, из-за того, что жреческая косица странно смотрелась бы, с его-то волосами. Кожа у него была бледнее, чем у Сумасброда, но имелись и другие черты, явственно говорившие о смешанной крови. Он уступал мне ростом, а темные глаза были цвета полированного дерева из лесов Дарра. Такие глаза более свойственны моему народу и уроженцам Дальнего Севера.

Вот и спрашивается: каким образом вышло, что женщина из семьи Арамери — сливок амнийского племени, известных своим презрением к не-амнийцам, — умудрилась выйти замуж за блудного писца, да еще и полукровку?

Кое-как переварив изначальное потрясение, я задумалась о более важном: я его увидела.

Да, я увидела именно его, а не божественные письмена, метки могущества писца. Если уж на то пошло, знаков и слов на нем вообще не было. Он просто сделался видимым, точно богорожденный.

Но если учесть ненависть новозоров к богорожденным…

— Во имя всех Преисподних, что ты такое? — шепотом вырвалось у меня.

— Итак, ты меня видишь, — сказал он. — А я-то гадал, получится ли. Думается, однако, это срабатывает, только если я пользуюсь магией.

— Когда ты?..

Он указал пальцем вверх, в дальний угол комнаты. Недоумевая, я проследила направление, но ничего не увидела.

Хотя погоди-ка… Я моргнула и сощурилась, словно от этого мог быть толк. Что-то все-таки прорисовывалось во тьме слепоты. Нечто маленькое, не больше монетки в десять мери — или арамерийской сигилы Серимн, знака ее принадлежности к семье. Это нечто висело там, источая невозможное, легонько переливавшееся черное сияние. Только это и выделяло его в моих привычных потемках. И оно здорово смахивало на…

Я сглотнула. Оно не смахивало — оно было. Крохотной, почти незаметной дырой вроде тех, что поглотили Сумасброда, меня и всех остальных.

— Я могу при желании расширить ее, — сказал Датэ, удостоверившись, что я заметила. — Я часто использую порталы примерно такого размера для наблюдения.

Тут я поняла, почему он уподобил мой дар золоту, а свой — железу. Моя магия была красивее, а его — могла послужить гораздо лучшим оружием.

— Ты на мой вопрос не ответил.

— Что я такое? — Он слегка улыбнулся. — Я такой же, как ты.

— Нет, — сказала я. — Ты писец. У меня всего лишь некоторая сноровка к магии, так ведь она еще у тьмы народа…

— Ты обладаешь не «некоторой сноровкой», госпожа Орри, а гораздо-гораздо большим. Вот это, — он указал на пол, где я рисовала, — могло бы быть работой перворазрядного, отменно обученного писца с многолетним опытом. И то подобному писцу потребовалось бы много часов на рисование, я уж молчу о полудюжине спасательных заклинаний на случай, если с активацией рисунка что-то пойдет не так. А тебе, я вижу, все это без надобности. — Он тонко улыбнулся. — Мне, кстати, тоже. Из-за этого меня считают особо даровитым писцом. Полагаю, если бы тебя вовремя рассмотрели и стали обучать с раннего возраста, ты добилась бы немалых успехов.

Я невольно стиснула кулаки:

— Что ты такое?

— Я демон, — сказал он. — Как и ты.

Я замолчала. Не столько от потрясения, сколько от растерянности. Потрясение наступит потом.

— Демонов больше не существует, — проговорила я наконец. — Боги их всех истребили целую вечность назад. Теперь они остались только в сказках, которыми пугают детей.

class="book">Датэ потрепал меня по лежавшей на коленях руке. Сперва я восприняла это как неуклюжую попытку утешить, уж больно вымученным казалось движение. Потом до меня дошло, что ему так же мало нравилось касаться меня, как и мне — его прикосновения.

— Орден Итемпаса наказывает за несанкционированное использование магии, — сказал Датэ. — Ты никогда не спрашивала себя: почему?

Я в самом деле не задавалась этим вопросом. Я привыкла считать, что для ордена это был еще один способ властно определять, кто будет обладать могуществом, а кто — нет. Однако я ответила словами, которые когда-то внушали мне жрецы:

— От этого зависит безопасность в обществе. Большинство людей способны применять магию, но следует оставить это лишь писцам, обученным людям, знающим, как никому не навредить. Спутай хотя бы строчку сигил, и может разверзнуться земля, ударить молния… да вообще, что угодно может случиться!

— Верно, но это отнюдь не единственная причина. Эдикт против использования магии простецами на самом деле предшествовал искусству писцов, которое укротило ее…

Датэ пристально наблюдал за мной. Он был прямо как Солнышко или Серимн; я физически чувствовала его взгляд. Сколько же вокруг меня обладателей могучей воли — и все как один очень опасные! А Датэ продолжал:

— В конце концов, Война богов была не первой стычкой между богами. Прежде чем схватиться между собой, Трое ополчились на своих собственных детей, полукровок, ими же порожденных от смертных мужчин и женщин…

Я внезапно и необъяснимо вспомнила об отце. В ушах зазвучал его голос, перед глазами поплыли, заволновались цветные нити, что развешивали в воздухе его песни…

И слова Серимн: «о нем и до того ходили слухи».

— Демоны проиграли эту войну, — сказал Датэ.

Он говорил негромко, за что я была ему благодарна: мне почему-то стало нехорошо. И холодно, словно комнату вдруг выстудило.

— Зря они сражались: куда им было против мощи богов! Некоторые демоны наверняка понимали это. И вместо того чтобы давать бой, они предпочли скрыться.

Я смежила веки, и скорбь об отце наполнила мое сердце.

— И эти демоны выжили, — дрожащим голосом выговорила я. — Вот к чему ты клонишь. Немногие, но их хватило…

Мой отец. И отец моего отца. И еще его бабушка, дядя, другая родня… Поколения и поколения обитавших в Земле Маро, сердце этого мира. Мы прятались среди самых ревностных почитателей Блистательного Итемпаса…

— Да, — сказал Датэ. — Они выжили. И кое-кто из них для верности укрылся среди смертных, имевших более отдаленную связь с божественной кровью, — таких, кому пользование магией давалось только с трудом. Эти люди даже в самых простых магических действиях были вынуждены черпать заемную силу в божественном языке. Наследие богов — вот что повернуло ключ, отпирая дверь магии для человечества. Только в большинстве смертных эта дверь приоткрыта разве что чуть-чуть. Тем не менее среди нас есть такие, кому от рождения дается существенно больше. В них дверь открыта настежь. Таким, как ты или я, не нужны ни сигилы, ни многолетнее обучение. Магия пребывает в самой нашей плоти…

Он притронулся к моему лицу, к щеке под глазом, и я отшатнулась.

— Если хочешь, можешь называть это атавизмом. Подобно нашим истребленным предкам, мы — лучшие из смертных. Мы — воплощение всего того, чего страшатся боги.

Его рука вновь легла на мою, и на сей раз ничего неуклюжего в его движении не было. Наоборот, в нем чувствовалось обладание.

— Стало быть, вы нипочем меня не отпустите? — спросила я тихо.

Он немного помедлил.

— Нет, госпожа Орри, — ответил он затем, и я услышала в его голосе улыбку. — Не отпустим.

12

«РАЗРУШЕНИЕ»

(этюд углем и кровью)


— У меня просьба есть, — обратилась я к найпри, когда он уже направлялся к двери. — Мои друзья… Сумасброд и все остальные. Мне необходимо знать, как вы намерены поступить с ними.

— Не так уж тебе необходимо это знать, госпожа Орри, — мягко упрекнул меня Датэ.

Я гордо вскинула голову:

— Кажется, ты хочешь, чтобы я по доброй воле к вам присоединилась…

Он некоторое время молчал, раздумывая. Это порадовало меня, поскольку мои последние слова были чистой воды блефом. Я по-прежнему понятия не имела, на что я ему нужна, — помимо того обстоятельства, что мы оба оказались демонами. Возможно, он полагал, что со временем я смогу подтянуть свою магию до его уровня. Или демоны имели для новозоров какую-то символическую ценность? Не суть важно — они нуждались во мне, и этим грех не воспользоваться.

— Моя жена полагает, — сказал он наконец, — что тебя еще можно выправить, заставить узреть истину. — Он посмотрел на остатки рисунка. — Что до меня, я начинаю подозревать, не слишком ли ты опасна, чтобы возиться с тобой.

Я закусила нижнюю губу:

— Я больше не буду делать подобных попыток.

— Мы с тобой оба итемпаны, госпожа Орри. И я знаю, что ты непременно попробуешь еще раз, если будет надежда на успех. И если противодействующие средства окажутся недостаточными. — Он задумчиво сложил руки на груди. — Хм. А я-то гадаю, что с ним делать…

— Что?..

— С твоим дружком-маронейцем.

— Моим… — Я вздрогнула. — А-а, ты про Солнышко…

Проклятье. Стало быть, он не спасся от них.

— Не имеет значения, как его звать. — В голосе Датэ послышалось раздражение. — Сперва я решил, что он тоже из младших богов: меня ввела в заблуждение его занятная способность восставать из мертвых. Но к настоящему времени я держу его в Пустоте уже несколько дней, и он не проявляет никаких признаков сопротивления, в том числе и магического. Просто умирает раз за разом — и все.

У меня поднялись дыбом все крохотные волоски на коже. Я уже открыла рот сказать: «Ты же там своего бога пытаешь, придурок!..» Но спохватилась и промолчала. Откуда мне знать, что предпримет Датэ, выяснив, что держит в плену бога своего бывшего ордена? Поверит ли вообще? Или потащит Солнышко на допрос — и, подобно мне, переживет потрясение, узнав, что Солнышко любит Ночного хозяина, то есть вряд ли одобрит какие-то замыслы, направленные против него? Кто их разберет, что там в головах у этих помешанных!

— Может, он… как мы, — выговорила я вслух. — Ну, д-демон.

Это слово далось мне с трудом.

— Нет, я уже проверил его. Помимо прочего, изучил основные свойства его крови. Он не бог и не демон. Если не считать его удивительной способности к воскрешению, он с головы до пят самый обычный смертный.

Он вздохнул, отвернулся и не заметил моего непроизвольного движения: я поняла наконец, зачем они взяли у меня кровь.

— За столетия орден вычленил множество второстепенных магических разновидностей; остается предположить, что он из их числа.

Датэ помедлил, выждав достаточно, чтобы я разволновалась как следует.

— Я слышал, этот человек жил с тобой в городе. Я не могу убить его, но, думаю, ты догадываешься, что я способен сделать краткие периоды его воскрешений… весьма неприятными. Ты представляешь для меня ценность, он — нет. Мы друг друга поняли?

Я сглотнула:

— Да, лорд Датэ. Я очень хорошо тебя понимаю.

— Ну и прекрасно. Попозже сегодня я велю поселить его вместе с тобой. Только должен предупредить: после столь долгого пребывания в Пустоте ему может потребоваться… помощь.

Я в который раз стиснула кулаки, а он стукнул в дверь, чтобы его выпустили.

Как раз когда он выходил, что-то переменилось…

Это мелькнуло лишь на мгновение, так быстро, что сперва я решила, будто у меня разыгралось воображение. В тот короткий миг тело Датэ совершенно изменило свой вид… Хотя нет, лучше выразиться иначе. Его ближняя ко мне рука, опиравшаяся на косяк, странным образом раздвоилась. Я увидела сразу две ладони, упиравшиеся в гладкое дерево. Два локтя. И два плеча.

Стоило мне удивленно моргнуть, и наваждение минуло. Дверь отворилась, и Датэ вышел.

Я рухнула на кровать и уснула. Вообще-то, я не собиралась спать, но изнеможение, навалившееся после магических усилий с рисунком, взяло свое. Когда я открыла еще подергивавшиеся от боли глаза, лица коснулся гаснущий отблеск заката. Я сразу поняла: пока я спала, кто-то побывал в комнате. Это значило, что спала я очень крепко: обычно я просыпалась от малейшего шороха. Еще я обнаружила, что мои посетители успели как следует потрудиться. Отодвинутая мебель была расставлена по местам, на столе стоял поднос с едой. Свечки в комнате отсутствовали (я проверила), вместо них мне предоставили единственный светильник весьма необычного образца: я вертела его так и этак, пока не нашла всего лишь медленно тлевший фитилек. В светильничке не было даже резервуара для масла, которое я могла бы использовать для рисования.

Они унесли или заменили очень многое — по сути, все, что худо-бедно годилось в качестве заменителя краски. А на ужин мне выдали чашку какой-то каши — невнятной размазни, которую я так и не смогла сопоставить ни с одним цветом. Она едва полезла мне в рот.

В воздухе пахло средством для мытья пола. На миг меня одолела острая грусть по окончательно исчезнувшему рисунку. У меня с ним не получилось, но все же…

После еды я подошла к окну, гадая, удастся ли мне когда-нибудь сбежать из этого Дома. Сколько я уже просидела в четырех стенах? Дней пять, может быть, шесть. Скоро наступит Гебри — праздник весеннего равноденствия. Белые залы по всему миру будут убраны яркими лентами, а светильники заправят особым маслом, чтобы горели не красным или золотым пламенем, а чисто-белым. Залы широко и гостеприимно распахнут двери, отмечая наступление долгих дней лета, — и даже в нынешние времена ересей и сомнений храмы будут полны прихожан. А еще в каждом городе будут одновременно проходить церемонии в честь Ночного хозяина и Сумеречной госпожи. Это было новшество, и я к нему еще не привыкла.

Прошло около часа, и дверь моего узилища опять отворилась. Вошли трое мужчин. Они тащили какой-то тяжелый груз… Даже два груза, сообразила я, слушая, как они пыхтят и отталкивают мешающую мебель. Первый предмет, когда его опустили на пол, негромко скрипнул, и я поняла, что в комнате поставили еще одну кровать.

Второй груз они мешком бросили на эту кровать. Солнышко застонал и умолк.

— Подарок от найпри, — сказал один мужчина. Второй рассмеялся.

Едва дождавшись, чтобы они вышли, я бросилась к Солнышку.

Он был холодным, как покойник. Я его таким и не помнила. Он всегда воскресал прежде, чем тело успевало остыть… Тем не менее, когда я нащупала пульс, оказалось, что его сердце бешено колотилось. Дыхание Солнышка было надсадным и хриплым… Новозоры вымыли его и облачили в штаны и белый балахон без рукавов — одежду новообращенного. Спрашивается, как они его мыли? В ледяной купели?..

— Солнышко…

Все мысли о его истинном имени разлетелись прочь, пока я, надрываясь, переворачивала огромное тело на спину и кутала в одеяло. Когда я притронулась к его лицу, он дернулся, глухо вскрикнув, точно раненое животное.

— Солнышко, это Орри! Орри!..

— Орри… — отозвался он наконец.

Голос был точно таким же сиплым, как у меня, причем, возможно, по той же причине. Спасибо и на том, что после этого он заметно успокоился, по крайней мере, дергаться от моих прикосновений перестал.

Датэ назвал его смертным, но я-то знала! Под личиной обычного (ну, почти) человека таился бог света… и этого-то бога вынудили провести пять суток в лишенном света аду! Бросившись на другой конец комнаты, я торопливо принесла светильник, который, по счастью, не успела задуть. Поможет ли ему такой крохотный светоч?.. Я поднесла его как можно ближе, поставив на полочку прямо над ложем Солнышка.

Его глаза были плотно зажмурены, все мышцы судорожно напряглись, точно готовые лопнуть канаты. Я отметила, что он стал чуть-чуть согреваться.

Не придумав лучшего средства, я влезла к нему под одеяло, чтобы поделиться телесным теплом. Мне пришлось нелегко — кровать была узкая, Солнышко едва помещался на ней и один. Делать нечего, я улеглась прямо поверх его тела, устроив голову у него на груди. Такое двусмысленное положение не особенно мне нравилось, но что еще я могла для него сделать?

Можешь представить мое изумление, когда Солнышко вдруг обнял меня руками и ногами и перевернулся, так что я оказалась внизу. Я и пикнуть, что называется, не успела. Его рука, просунутая под мою поясницу, крепко схватила меня, вторая поддерживала затылок, прижимая мою голову к его плечу, и одну ногу он закинул на обе мои. Я была не то чтобы пригвождена и раздавлена, но и особо пошевелиться не могла. Я, собственно, и не пыталась. Я была слишком ошеломлена и слишком занята гаданием, что могло вызвать такой жест приязни… если только я правильно толковала его.

То, что я не стала отбиваться, ни дать ни взять придало ему уверенности. Судорожное напряжение постепенно ушло из его тела, дыхание, обдававшее мое ухо, замедлилось почти до нормального. Прошло еще время, и наконец нам обоим стало тепло. И, несмотря на то что сегодня я и так проспала добрых полдня, меня опять разморило. Я пыталась не поддаваться дремоте, но ничего поделать не смогла — снова уснула.

Когда я открыла глаза, час определенно был поздний. Быть может, за полночь. Не то чтобы я выспалась, мне просто понадобилось в туалет. Некоторое время я раздумывала, как с этим быть: Солнышко по-прежнему обнимал меня, тесно прижимаясь всем телом: поди выпутайся. Ритм его дыхания говорил о том, что он спал, и очень крепко. Лучшее лекарство после тяжких истязаний, которые он перенес.

Очень осторожно и медленно я высвободилась из его рук и села, потом кое-как перелезла через него и спустила ноги на пол. К этому моменту меня уже по-настоящему подпирало. Я торопливо встала…

Железная рука сомкнулась на моем запястье. Я даже вскрикнула от неожиданности.

— Ты куда?.. — прохрипел Солнышко.

Переведя дух, чтобы успокоить испуганно зашедшееся сердце, я ответила:

— В уборную!

И стала ждать, чтобы он меня отпустил. Он, однако, не пошевелился. Я стала беспокойно переминаться с ноги на ногу и наконец сказала:

— Пусти, а то лужу на полу сделаю!

— Я пытаюсь, — ответил он очень тихо.

Я сперва не поняла, что он имел в виду. Потом заметила, что ладонь на моей руке то сжималась крепче, то немного ослабевала, будто у него недоставало воли приказать ей разжаться.

Совсем сбитая с толку, я потянулась к его лицу. Он напряженно морщил лоб… Потом он втянул воздух сквозь стиснутые зубы — и как-то рывками, словно борясь, расцепил пальцы.

Я было задумалась над этой новой загадкой, но зов природы сделался нестерпимым. Торопливо пересекая комнату, я все время чувствовала на себе взгляд Солнышка. Он не сводил с меня глаз.

Вернулась я с большим облегчением, и не только в смысле телесной нужды. Ушло какое-то напряжение, в комнате определенно стало легче дышать. Подойдя к Солнышку, я ощупью поискала его лицо, но моя рука нашарила ссутуленные плечи и низко опущенную голову. Он дышал так, как если бы недавно бежал, выбиваясь из сил.

Я села с ним рядом:

— Не хочешь рассказать, что это было?

— Нет.

Я вздохнула:

— По-моему, я все-таки заслужила объяснение. Хотя бы затем, чтобы загодя отпрашиваться по нужде!

Он промолчал. Как того и следовало ожидать.

У меня постепенно испарялись последние остатки уважения к его некогда имевшей место божественности. Как же он меня утомил! Я месяцами терпела его прихоти и капризы, его оскорбительные выходки и молчание. Из-за него рассыпалась вся моя жизнь в Тени. Я готова была приписать ему и свое нынешнее заточение. Датэ меня разыскал благодаря тому, что я убила орденских Блюстителей. А этого бы не произошло, не разозли их Солнышко.

— Ну как хочешь, — сказала я, вставая с намерением вернуться на свою кровать.

Я не успела шагнуть прочь — его ладонь снова стиснула мою руку, еще крепче прежнего.

— Ты останешься здесь.

Я принялась вырываться:

— Пусти!

— Ты останешься, — отрезал он. — Я повелеваю тебе!

Я все же умудрилась вывернуть руку из его хватки и быстро отскочила назад. Нащупала стол и живо оказалась по ту сторону.

— Не будешь ты мне повелевать! — выговорила я, дрожа от ярости. — Ты больше не бог, забыл? Ты — жалкий смертный, ничем не лучше любого из нас!

— Ты смеешь… — Солнышко поднялся на ноги.

— Еще как смею! — рявкнула я, так вцепившись в край стола, что свело пальцы. — Ты что себе думаешь? Скажешь «повелеваю» — и я вприпрыжку исполнять побегу? А если нет, то что будет? Убьешь меня? И будешь считать, что прав?.. Если так оно и есть, — боги, как же я понимаю Ночного хозяина, который возненавидел тебя!..

Стало тихо. Выплеснув свою ярость, я ждала от него новых действий и слов, я готова была спорить и драться… но он молчал. Миновало долгое, очень напряженное мгновение… И я услышала, как он сел на кровать.

— Пожалуйста, — выговорил он наконец. — Останься.

— Что-что?.. — вырвалось у меня, хотя на самом деле я его отлично расслышала.

Я хотела все равно уйти от него, решив: хватит с меня! Но он ничего больше не сказал, молчание длилось, мой гнев постепенно рассеивался, и я задумалась о том, чего ему, должно быть, стоила эта тихая просьба. Когда это Блистательному Итемпасу приходилось просить о желаемом?..

В общем, я вернулась. Но когда он коснулся моей руки, я ее отдернула.

— Нет уж, — сказала я. — Даром ничего больше не будет. Ты от меня предостаточно получил. Я хочу что-то взамен!

Он протяжно вздохнул и снова коснулся моей руки. Я с удивлением заметила, что его пальцы дрожали.

— Попозже, Орри, — почти прошептал он.

Ничего не понимая, я свободной рукой потянулась к его таким немаронейским волосам. Голова Солнышка оставалась низко склоненной.

— Попозже я… расскажу тебе… все. Но… не теперь. Пожалуйста… просто останься…

Не то чтобы я приняла какое-то сознательное решение. Я все еще была не на шутку сердита. Но когда он потянул мою руку к себе, я уступила. Я подсела к нему, а когда он лег — позволила уложить себя на бок, и он прижался ко мне сзади. Он держал меня, но не удерживал — я могла встать, если снова понадобится. Он зарылся лицом в мои волосы, и я не отстранилась.

Больше в ту ночь я не спала. И не могу точно сказать, спал ли Солнышко.

*

— Возможно, есть способ выйти отсюда, — сказал он на другой день.

Был уже полдень. Комнату только что оставил послушник-новозор: он принес нам обед и не уходил, пока мы ели. Потом забрал все остатки да еще проверил, не припрятала ли я чего под тюфяком или под ковром на полу. Никакой болтовни, никаких попыток обратить нас в свою веру. И никто не пришел за мной, чтобы отвести на занятия или на работы. Некоторым образом я чувствовала себя брошенной.

— Какой? — спросила я. — И высказала догадку: — Твоя магия! Она появляется, когда ты защищаешь меня!

— Да.

Я облизнула губы:

— Так мне прямо сейчас опасность грозит. И грозила с тех самых пор, как меня забрали новозоры…

Мимо. Ни отблеска магии.

— Наверное, дело в степени опасности. А может, должна быть физическая угроза.

Я вздохнула, пытаясь на что-то надеяться:

— Мне бы поменьше всяких «наверное» и «может». Похоже, тебе особо не объясняли, как и что у тебя теперь… срабатывает?

— Нет.

— Ладно, тогда что ты предлагаешь? Мне подраться с Серимн, а когда она примется меня лупить, ты разнесешь Дом и всех нас поубиваешь?

Солнышко некоторое время молчал. Должно быть, мой легкомысленный тон ему не понравился.

— По сути — да, — сказал он затем. — Правда, тебя убивать мне особого смысла нет, так что я несколько умерю силу, которую пущу в ход.

— Спасибо за заботу, Солнышко. Большое-пребольшое спасибо…

Остаток дня тянулся мучительно медленно. Я ждала, стараясь не надеяться понапрасну. Солнышко не торопился с обещанными объяснениями своего вчерашнего странного поведения — пока я от него так ничего и не услышала. Должно быть, он еще не полностью оправился от пытки Пустотой: он даже проспал рассвет, чего никогда раньше с ним не бывало; правда, сиять начал все равно. Это, как и мое общество, пошло ему на пользу. Проснувшись наутро, он стал самим собой, каким я его знала: замкнутым, немногословным.

Тем не менее в тот день я куда чаще прежнего чувствовала на себе его взгляд, а один раз он дотронулся до меня. Это произошло, когда я поднялась и начала расхаживать туда-сюда по комнате, думая если не утомиться немного, то хоть избавиться от беспокойства. Я ходила как раз мимо него, и он, дотянувшись, коснулся моей руки. Я бы не обратила внимания, сочтя, что мне померещилось… если бы не воспоминания о вчерашнем вечере. Похоже, ему время от времени требовались такие прикосновения, хотя я не понимала причины. Да можно ли было, если речь шла о Солнышке, вообще что-то постичь с помощью здравого смысла?..

Сама я его расспрашивать не стала. У меня хватало своих забот, взять хоть откровение Датэ о том, что я — демоница. Как-то я не чувствовала себя чудовищем… Верно, Солнышко мог немало мне рассказать, но заговаривать с ним об этом мне не хотелось. Он ведь некогда истреблял моих предков. А потом запретил своим детям порождать существа вроде меня.

Ну и ладно, пусть хранит свои секреты — пока.

Ближе к вечеру я почти с облегчением услышала короткий стук в дверь. Появилась послушница. Я встала, чтобы последовать за девушкой, и Солнышко молча присоединился ко мне. Она что-то залепетала, пытаясь отделаться от него, но потом вздохнула, смирилась и взяла с собой нас обоих.

Так, вдвоем, мы и прибыли в малый обеденный зал, где нас уже ждали Серимн и Датэ. Больше в этот раз здесь никого не было, если не считать слуг, накрывавших на стол, и нескольких охранников.

Если Серимн и не понравилось присутствие Солнышка, она оставила свои чувства при себе.

— Добро пожаловать, госпожа Орри, — сказала она, пока мы усаживались.

Пытаясь изобразить вежливость, я повернулась в ту сторону, где неярко сияла ее сигила, знак кровной принадлежности к Арамери. Другое дело, меня теперь чуть не передергивало от этого непрошеного почета — «госпожа Орри». Я понимала, что они имели в виду. Демоны прежних времен тоже были отпрысками Троих и, вероятно, заслуживали уважения не менее богорожденных… в отличие от людей. А к мысли о том, чтобы выделять себя из рода людского, я как-то была не готова.

— Добрый вечер, госпожа Серимн, — ответила я. — И лорд Датэ.

Его я не видела, но его присутствие было ощутимо, точно свет холодной луны.

— Госпожа Орри, — отозвался Датэ.

Потом его тон неуловимо изменился, я даже не вдруг поняла, что к чему, — он обратился к Солнышку:

— И спутнику твоему доброго вечера. Не пожелаешь ли сегодня представиться?

Солнышко ничего не ответил, и Датэ вздохнул с едва скрываемым раздражением. Я с трудом подавила позыв расхохотаться. Мало того что Солнышко для разнообразия взялся доводить до бешенства кого-то другого, — я с удивлением отметила, насколько легко выходил из себя Датэ. И еще: не знаю уж почему, Солнышко он тотчас невзлюбил.

— Он и со мной не очень-то разговаривает, — светским тоном заметила я. — Такой уж он у меня молчун.

— Мм… — отозвался Датэ.

Я ждала, что он начнет расспрашивать меня о Солнышке, но он продолжал молчать, излучая враждебность.

— Интересно, — проговорила Серимн, и раздражение почувствовала уже я, ибо именно это я как раз и думала. — В любом случае, госпожа Орри, надеюсь, ты хорошо провела день?

— Если честно — помирала со скуки, — ответила я. — Лучше бы меня опять в рабочую ватагу включили. Хоть из комнаты лишний раз выбралась бы.

— Вполне себе представляю! — сказала Серимн. — Ты, похоже, из тех женщин, которые живут каждым днем и предпочитают деятельный подход к жизни.

— Ну… да, вообще-то.

Она кивнула — ее сигила опустилась и поднялась в темноте.

— Возможно, госпожа Орри, тебе будет нелегко это принять, но все твои испытания были необходимым шагом в постижении правоты нашего дела. Сегодня ты поняла, что отсутствие выбора делает притягательным даже низкий ручной труд, подобающий слугам. Если разорвать какую-либо привязанность, прочие делаются жизнеспособнее. Это жестокий способ, но и орден, и Арамери много веков применяли его, и с немалым успехом.

Я благоразумно оставила при себе свое мнение об этом «успехе» и, пряча гнев, отпила из бокала.

— А я думала, вы тут не приемлете методов ордена…

— Не все, лишь последние изменения, внесенные ими в учение. А так, орден разработал много приемов, и они проверены веками, так что мы с охотой их переняли. В конце концов, мы все так же привержены заветам Блистательного…

Ох, надо было мне предвидеть, что тут начнется…

Солнышко заговорил так неожиданно, что я чуть не подавилась куском.

— Эти заветы, — проговорил он. — Подразумевают ли они, что нападение на детей Итемпаса есть служение ему?

За столом стало тихо. Мы с Серимн молчали просто от изумления. Датэ… Тут я ни в чем не могла быть уверена. Я лишь услышала, как он положил вилку.

— Нам представляется, — проговорил он самую чуточку резковато, — что им не место в мире смертных и что, являясь сюда, они нарушают волю Отца. Мы ведь знаем, что после Войны богов, когда Итемпас воцарился на небесах, они ушли с этого плана вселенной. Теперь же его власть… э-э-э… утратила абсолютный характер, и богорожденные, словно непослушные дети, тотчас этим воспользовались. Так что, получив возможность исправить положение дел…

Я услышала шорох его одежд: он передернул плечами.

— …Мы решили поступать так, как он ожидал бы от своих верных.

— То есть брать его детей в заложники, — проговорил Солнышко, и только полный болван не расслышал бы закипающей ярости в его голосе. — Убивать их…

Серимн рассмеялась, хотя смех казался наигранным.

— Ты полагаешь, что мы…

— А почему бы и нет? — тоном ледяного гнева перебил Датэ. Я услышала, как поодаль испуганно переминались слуги. — Во дни Войны богов им было угодно превратить этот мир в поле сражения. От рук богорожденных гибли целые города. Им не было никакого дела до утраченных человеческих жизней!

Тут уже обозлилась и я.

— Значит, вот вы чем заняты? — поинтересовалась я. — Местью? Поэтому-то вы держите Сумасброда и остальных…

— Они — ничто! — отрезал Датэ. — Они всего лишь приманка. Мы их убиваем, чтобы привлечь добычу покрупнее!

— Ах да, — я все же не выдержала и рассмеялась, — я и забыла! Вы вообразили, что способны убить Ночного хозяина!

Я услышала, как Солнышко резко вобрал в себя воздух, но не задумалась об этом.

— Не воображаю, а в самом деле способен, — холодно проговорил Датэ и щелкнул пальцами, подзывая слугу. Вполголоса сказал несколько слов, и слуга ушел. — И я это тебе докажу, госпожа Орри.

— Датэ… — сказала Серимн.

Мне показалось, она была… озабочена? Раздосадована? Кто ее разберет. Она же Арамери; быть может, несдержанность Датэ грозила нарушить какие-то тщательно продуманные планы.

Он пропустил ее слова мимо ушей.

— Госпожа Орри, ты забываешь, что наша нынешняя деятельность имеет более чем достаточный прецедент. Или, может быть, ты не знаешь, как на самом деле началась Война богов? Я полагал, что уж ты-то, бывшая возлюбленная божества…

Я как-то особенно остро ощутила присутствие рядом с собой Солнышка. Он сидел совершенно неподвижно: я даже его дыхания почти не могла различить. Удивительное дело, но в те мгновения мне было его жаль. Он убил сестру, поработил брата… и две тысячи лет жестоко притеснял своих детей. Он настолько не дорожил ничьей жизнью — в том числе моей и своей собственной, — что его никакие будущие убийства не должны были волновать.

И все же…

Я же тронула его руку в тот день, когда скорбели по Роул. Я слышала, как готов был сорваться его всегда ровный голос, когда он говорил о Ночном хозяине. Он большей частью вел себя как бездушный мерзавец — и все-таки Солнышко был еще способен любить. На этот счет Сумасброд ошибался.

А как должен чувствовать себя любой отец, узнав, что его дочь убили в подражание его давнишним грехам?!

— Я… кое-что слышала, — настороженно выговорила я.

Солнышко хранил молчание.

— Тогда ты понимаешь, — сказал Датэ. — Блистательный Итемпас возжелал — и убил, чтобы получить желаемое. Так почему бы и нам не сделать того же?

— Блистательный Итемпас олицетворяет порядок, — сказала я, надеясь поменять тему. — Если бы все в мире шли на убийство ради получения желаемого, о каком порядке могла бы идти речь?

— Неверно, — сказал Датэ. — Произошло бы то, что на самом деле уже происходит. Власть предержащая — Арамери, в чуть меньшей степени знать, жрецы, орден — убивает вовсю, причем безнаказанно. Никто другой не смеет убить без их разрешения. Право убивать стало самой желанной привилегией и в этом мире, и на небесах. Мы поклоняемся ему не оттого, что он — лучший из богов, но потому, что он есть, или был, величайший среди них убийца…

В это время дверь отворилась и вновь послышалось неразборчивое бормотание вполголоса. Это возвратился слуга. Что-то блеснуло — и моим глазам предстало пятнышко серебристого света. Я удивленно всматривалась в него, силясь понять, что же это такое. Нечто маленькое, не больше дюйма в длину. Странной формы. Остренькое, точно кончик ножа, но слишком короткое, чтобы быть им.

— Ага, ты его видишь, — сказал Датэ. Он был чем-то очень доволен. — Это, госпожа Орри, наконечник стрелы, но весьма непростой. Ты его, случаем, не узнаешь?

Я нахмурилась:

— Стрельба из лука — не совсем моя область, лорд Датэ.

Он рассмеялся, настроение у него улучшилось.

— Я имел в виду — узнаешь ли магическую силу, которой он напитан? Нет? А следовало бы. Эта субстанция получена из твоей крови!

Я смотрела на наконечник: он сиял, точно божественная кровь. Правда, не так ярко и ровно: магическая энергия в нем клубилась, двигалась, перетекала.

Странное дело. Моя кровь должна быть самой обычной, ведь я — простая смертная.

— Зачем тебе понадобилось что-то делать из моей крови?

— Наша кровь за минувшие века оказалась сильно разбавлена, — сказал Датэ и положил наконечник на стол рядом с собой. — Говорят, Итемпасу для убийства Энефы понадобилось лишь несколько капель. В наши дни потребное количество… скажем так — непрактично. Поэтому мы перегоняем кровь, концентрируя ее магическую силу, а получившейся субстанции придаем необходимую форму.

Я не успела ответить — об пол грохнуло что-то деревянное, и стол покачнулся.

— Демон, — проговорил Солнышко. Он стоял, упираясь ладонями в столешницу, и такова была его ярость, что дрожал стол. — Ты смеешь грозить…

— Стража! — сердито и встревоженно крикнула Серимн. — Лучше сядь, иначе…

Того, что она собиралась сказать дальше, мы так и не услышали. Раздался грохот: мебель полетела в разные стороны, посуда со стола посыпалась на пол — Солнышко рванулся вперед. Он с такой силой толкнул стол, что его край пребольно врезался мне в ребра. Впрочем, я была не столько ушиблена, сколько напугана; я вскочила и шарахнулась назад, судорожно ища рукой посох. Но посоха не было и, как следовало ожидать, я запнулась о край толстого ковра и растянулась на полу во весь рост, угодив едва не прямо в очаг. Слышались крики, визг Серимн, мужской рык, треск рвущейся ткани и шлепки ударов. В сторону потасовки отовсюду спешили люди, но меня никто покамест не трогал.

Приподнявшись, я поспешно убралась на безопасное расстояние от огня. Мне пришлось опереться на гладкий резной камень очага, и руки заскользили на чем-то зернистом, пачкающемся и теплом… Зола!

Судя по звукам у меня за спиной, там происходила новая Война богов. Вот вскрикнул Солнышко: кто-то ударил его. В следующий момент тот человек взлетел в воздух. Кого-то душили, кто-то пыхтел от усилия. Продолжала биться посуда. Но… никто не пускал в ход магию. Я с тревогой поняла, что совсем не вижу дерущихся — лишь бледное мерцание свалившегося на пол наконечника да быстрое перемещение сигилы Серимн: та бежала к двери, призывая на помощь. Что до Солнышка, он дрался, движимый лишь собственной яростью, а не необходимостью встать на мою защиту, и поэтому оставался всего лишь человеком. А это значило, что его неизбежно одолеют числом. И притом скоро.

Зола… Я пошарила рукой в направлении огня, готовая тотчас отдернуть ее, если пальцы попадут в жар. Но вместо жара рука наткнулась на что-то твердое, неправильной формы и горячее, но не обжигающее. От него отваливались маленькие кусочки. Кусок прогоревшего полена, возможно, даже вчерашнего. Древесный уголь.

Черный цвет.

У меня за спиной Датэ кое-как вырвался из рук Солнышка. Он задыхался и хрипел. Серимн поспешила к нему, она что-то встревоженно говорила, торопясь убедиться, что он не пострадал. Рядом с ними продолжали раздаваться удары и крики — к месту сражения подоспели еще люди.

Вдохновение было внезапным, словно крепкий тычок под дых. Я переползла на четвереньках, откинула угол ковра и принялась водить углем по полу. Я втирала его в половицы, водя рукой по кругу, еще и еще…

Кто-то требовал принести веревку. Серимн громко кричала, мол, не надо веревку, просто убейте его, проклятье…

По кругу, снова и снова…

— Госпожа Орри? — прозвучал хриплый и полный недоумения голос Датэ.

По кругу, по кругу, с лихорадочной быстротой, пот капал со лба, смешиваясь с чернотой, кровь с ободранных костяшек впитывалась в угольный мрак, рисуя глубокую и темную дыру в никуда, в молчаливую, холодную и жуткую Пустоту. И где-то среди вселенского мрака — яркий-яркий, сине-зеленый, теплый, ласковый, непочтительный и насмешливый…

— Во имя богов, остановите ее! Остановите ее!

Я знала, как нарисовать его душу. Я слышала ее голос, похожий на перезвон колокольчиков. Я знала, что Датэ и новозоры задолжали ему — болью и кровью. И я всем сердцем желала, чтобы этот долг был оплачен.

Дыра распахнулась — под моими пальцами и перед моими глазами. У нее были неровные, иззубренные края, потому что я слишком сильно налегала на уголек и он раскрошился.

— Сумасброд!.. — заорала я в эту дыру.

И Сумасброд пришел на мой зов.

Из дыры вырвался ком чистого света, сине-зеленый и клубившийся, как грозовая туча. Миг спустя он вздрогнул и обрел форму — я увидела человека, невозможным образом сложенного из живого, движущегося аквамарина. Какое-то время он стоял на месте, медленно озираясь и приходя в себя после испытания Пустотой. Но как только он заметил Датэ, Серимн и остальных, комнату затопил его гнев. Даже его колокольчики налились грозной медью.

Датэ возвысил голос, перекрикивая испуганные вопли охраны. Он чего-то требовал. Я увидела, как что-то блеснуло рядом с тем местом, откуда раздавался его голос, но все поглотило яростное свечение Сумасброда. Он издал бессловесный, нечеловеческий рев, от которого содрогнулся весь Дом, метнулся вперед…

…И тут же отскочил и рухнул на пол — что-то сразило его. Я ждала, чтобы он тотчас встал, разозленный больше прежнего. Смертные могут лишь раздразнить бога, но не остановить его…

Как же я была потрясена, когда Сумасброд не поднялся. Он ловил ртом воздух, он задыхался, он тускнел, и аквамариновые грани на глазах меркли…

Я словно издалека услышала крик Солнышка. В нем прозвучало что-то жутко напоминавшее смертную муку.

Мне вроде нечего было бояться, но от ужаса во рту сделалось горько. Кое-как вскочив, я бросилась к Сумасброду, впопыхах наступив на свой рисунок, благо тот теперь был простым угольным пятном на полу. Я вновь зацепилась ногой за ковер, выпрямилась, полетела кувырком через опрокинутый стул… и уже на четвереньках подползла к лежавшему на полу Сумасброду.

Перевернула его на спину…

Его живот не светился. Все остальное тело выглядело как обычно, разве что таким тусклым я его еще не видала. Он зажимал живот ладонями, и я ощупью отыскала длинное тонкое древко, пробившее гладкую и твердую субстанцию его тела. Арбалетный болт!.. Я двумя руками схватилась за древко и выдернула стрелу. Сумасброд вскрикнул, выгнулся — и пустое пятно на его животе расползлось шире.

Теперь я увидела наконечник болта, выпущенного Датэ. Тот самый, сделанный из моей крови. От него мало что осталось. Я потрогала его; он напоминал мягкий, крошащийся мел, готовый рассыпаться от прикосновения пальцев.

А Сумасброд начал мерцать, словно пламя угасающей свечки. Драгоценные грани исчезали одна за другой, вместо них возникала смертная плоть, спутанные волосы… Однако я еще могла видеть его. Не полностью, но могла. Я потянулась к его животу. Под рукой была кровь и глубокая узкая рана. Она не заживала.

Моя кровь. В его теле. Она распространялась по его жилам, как яд, гася на своем пути божественный свет его магии…

Нет. Речь шла не только о магии.

Я отшвырнула стрелу и дрожащими пальцами стала гладить его по лицу.

— Сброд?.. Я… я не знаю, это как-то неправильно, это моя кровь, но…

Сумасброд хрипло втянул воздух и закашлялся. Изо рта у него потекла кровь. Божественная кровь, которой полагалось бы сиять внутренним светом… Вместо нее по губам Сумасброда лилось нечто темное, и оно поглощало то малое, что я еще могла видеть. Он угасал. Стрела убивала его.

Нет! Не может быть! Он же бог, а боги не умирают!..

Вот только Роул умерла, и Энефа, и…

Сумасброд поперхнулся, сглотнул и посмотрел на меня. Какая нелепость — он засмеялся.

— Я всегда знал… что ты особенная, Орри, — выговорил он. — Ну надо же — демоница! Прямо из легенды!.. Боги, я всегда знал… что-то в тебе этакое есть…

Он покачал головой. Я едва видела сквозь слезы его меркнущее лицо.

— А я-то думал, это мне придется увидеть, как ты умираешь…

— Нет! Я… Ты не должен… Не смей… Нет!

Я трясла головой, бормоча что-то бессвязное. Сумасброд перехватил мою руку. Его ладонь была скользкой и горячей от крови.

— Не давай ему использовать тебя, Орри.

Он даже приподнял голову, желая непременно убедиться, что я его услышала. Теперь я почти совсем не видела его лица, лишь ощущала его, горячее, воспаленное.

— Они никогда не могли понять… Слишком скоры в суждениях… Ты не просто оружие! — Он содрогнулся, его голова запрокинулась, глаза начали закрываться. — Я бы любил тебя… пока не…

И его не стало.

Я ощущала под руками его тело. Но его не было.

— Не надо прятаться от меня, — выговорила я тихо.

Он все равно должен был услышать меня. И повиноваться…

Чьи-то руки схватили меня. Поставили на ноги. Я обмякла и почти повисла, продолжая мысленно взывать: «Хочу видеть тебя!..»

— Это ты подтолкнула мою руку, госпожа Орри! — сказал Датэ.

Он подошел ко мне, он был видим: значит, в драке без магии все же не обошлось. Он растирал шею, помятую могучими пальцами, на лице виднелись кровь и синяки, и кто-то превратил его одежду в лохмотья. Ну а ярость его вовсе никакому описанию не поддавалась.

Ну почему я могла видеть этого человека, а Сумасброда — нет?..

— Дверь в мою Пустоту!.. — Он рассмеялся было, но тотчас сморщился от боли в горле. — Потрясающе!.. Значит, вот каков был ваш план, твой и твоего безымянного дружка? Надо было мне дважды подумать, прежде чем доверять женщине, дарившей свое тело одному из них…

И он плюнул куда-то вниз — возможно, на тело Сумасброда.


только не Сумасброд там ничего нет это не он


Потом он отвернулся и зарычал на стражника, веля подойти. И добавил:

— Принеси меч!

Тогда я начала молиться. Я понятия не имела, мог ли Солнышко услышать меня. А и услышит, то обратит ли внимание? Хотя на самом деле мне было все равно. «Отец Небесный, пожалуйста, пускай этот человек меня убьет…»

— Это обязательно? — подала голос Серимн. Происходившее ей не нравилось. — Ее еще можно перетянуть на нашу сторону…

— Это должно быть сделано вскорости после смерти. Я не допущу, чтобы это безобразие еще и пользы не принесло!

Он взял что-то у стражника.

Я ждала. Датэ обратил на меня взгляд, морозный, точно ветер у вершины Древа. Мне было все равно. Я не чувствовала страха.

— Когда Блистательный Итемпас убил Энефу, — сказал Датэ. — Он еще и вскрыл ее тело, чтобы исторгнуть частицу плоти, заключавшую все ее могущество. Не сделайон этого, вселенной настал бы конец. Убийство Ночного хозяина подвергло бы мир такому же риску, оттого-то я и провел много лет в изысканиях, выясняя, где же помещается душа божества, когда оно воплощается.

Он обеими руками взял меч и взмахнул им так быстро, что на какое-то мгновение я увидела шесть рук вместо двух. И три набора зубов, оскаленных в бешеном усилии.

Меч со свистом рассек воздух… ветерок коснулся моего лица… влажно чавкнула разрубленная плоть…

Но это была не моя плоть.

Оцепеневший ум медленно затопил ужас: Сумасброд…

Датэ отшвырнул меч и жестом подозвал кого-то на подмогу. Они склонились над телом… Снизу поднимался запах божественной крови, густой, сладковатый, такой знакомый… Он был здесь настолько же не на месте, как и в переулке, где погибла Роул. А еще я услышала… О боги, я услышала звуки, больше подобавшие Преисподним. Рвущаяся плоть… Треск жил и костей…

Наконец Датэ выпрямился. Его рука затмилась: он что-то держал. Его одежда была сплошь заляпана кровью и казалась дырявой. Он смотрел на то, что держал в руке, и я не могла истолковать выражение его лица, не касаясь его пальцами, но я догадалась. Подавленное отвращение пополам с нетерпением. Почти сверхчеловеческая похоть.

Когда он поднес сердце Сумасброда ко рту и запустил в него зубы…

*

Больше я ничего не помню.

13

«ИСПОЛЬЗОВАНИЕ»

(восковая скульптура)


Все дело — в крови. В твоей, в моей… В ней — весь смысл!

Никто не знает, как впервые было открыто, что божественная кровь оказывает опьяняющее воздействие на смертных. Богорожденные, придя на землю, уже знали это; прежде Отречения это не являлось секретом. Я лично полагаю, что кто-то где-то когда-то просто из интереса взял да попробовал ее на вкус. Точно так же и боги пробовали кровь смертных. По счастью, лишь очень немногим из них она и вправду понравилась.

А еще один бог некогда решил вкусить крови демона. Вот тогда-то и был открыт великий парадокс, гласящий, что смертность и бессмертие — несовместимы.

Полагаю, та первая смерть попросту потрясла небеса. Прежде того дня богорожденным приходилось опасаться разве что друг друга да недовольства Троих; Трое — те вообще ничего и никого не боялись. А тут вдруг богам стали повсюду мерещиться опасности. Каждая капля крови, текущей по жилам смертного ребенка-полукровки, была для них погибельным ядом.

И был один-единственный, причем ужасающий, способ унять страхи богов…

Все же истребленные демоны отыгрались. После их избиения существовавшая некогда гармония между богами и богорожденными, смертными и бессмертными — разрушилась. Те из людей, кто утратил друзей и возлюбленных из числа демонов, ополчились против собратьев, помогавших богам; племена и народы терзала внутренняя рознь. Богорожденные со страхом взирали на своих великих родителей: вот, оказывается, что и с ними может произойти, если в них когда-нибудь усмотрят угрозу…

А что же Трое? Испытали ли они ужас и боль, когда улеглась пыль сражений и они остались на побоище среди трупов своих дочерей и сыновей?..

Вот во что я верую.

Война богов разразилась через много тысяч лет после избиения демонов. Но для вечно живущих этот срок ничтожен; не была ли их боль еще совсем свежей? А если так, то как предшествующее событие повлияло на последующее? Случилась бы вообще эта война, если бы Нахадот, Итемпас и Энефа уже не омрачили свою любовь друг к другу горем и недоверием?..

Я думаю об этом. И всем следовало бы…

*

Теперь мне все равно. Новозоры, мое заключение, Сумасброд, Солнышко… Ничто больше не имело значения. Время шло…

Меня вернули в комнату и привязали к кровати, оставив лишь одну руку свободной. В качестве дополнительной меры страховки они обшарили комнату и убрали все, чем я могла бы нанести себе вред: свечи, простыни и так далее. Я слышала голоса, ощущала прикосновения. Иногда боль, когда мою руку снова кололи. Из нее добывали кровавый яд, и он послушно тек в чашу. Потом тишина.

По ходу дела мне потребовалось помочиться, и я не стала сдерживаться. Заглянувший служитель унюхал это и принялся ругаться, точно нищий из Затени. Он привел женщин, и мне «сменили подгузники».

Я лежала там, куда меня положили, во тьме мира без магии.

Время шло.

Иногда я спала, иногда бодрствовала. У меня сцеживали кровь. Порой я узнавала голоса, звучавшие рядом.

Вот заговорил Хадо:

— Разве не надо было дать ей хотя бы оправиться от потрясения?

Серимн:

— Мы посоветовались с травниками и костоправами. Это не вызовет у нее необратимых увечий.

Хадо:

— Как удобно! Теперь найпри больше не должен жертвовать собой во имя наших целей…

Серимн:

— Хадо, проследи, чтобы она ела. И держи свое мнение при себе!

Меня кормили. Хадо вкладывал мне в рот кусочки еды, и я, повинуясь привычке, разжевывала их и глотала. Временами я чувствовала жажду и пила, если мне предлагали воды. Вода проливалась на рубашку. Потом ткань высыхала. Время шло…

Иногда приходили женщины и обтирали меня губками. Как-то появилась Эрад. Посовещавшись с Хадо, она прикрепила что-то мне на руку — и оставила там; я все время ощущала легкую противную боль. Когда они в очередной раз явились за моей кровью, та потекла легче, потому что им пришлось лишь откупорить тонкую металлическую трубку.

Если бы я собралась с силами заговорить, я сказала бы им: «Не закрывайте ее. Пусть кровь течет, пока не вытечет вся…» Но я не сказала. И они не выполнили моего желания.

Время шло…

А потом они опять привели ко мне Солнышко.

*

Я слышала, как появились мужчины, слышала, как они натужно пыхтели. Среди них был Хадо.

— Боги, ну до чего же тяжелый!.. Надо было дождаться, пока опять оживет…

С грохотом опрокинулся стул.

— Раз-два… взяли! — скомандовал кто-то, и, дружно ухнув, они забросили что-то на вторую кровать.

Хадо раздраженно произнес, справляясь с одышкой:

— Итак, госпожа Орри, скоро у тебя опять будет сосед.

— То-то она прямо ждет не дождется, — сказал кто-то из его помощников.

Остальные засмеялись. Хадо шикнул на них.

Я перестала слушать. Они еще потоптались и вышли, и в комнате стало тихо. А потом, впервые за очень долгое время, на краю моего зрения забрезжил магический свет.

Я не стала поворачивать голову… Оттуда вдруг донесся судорожный вздох, потом еще — дыхание постепенно успокаивалось. Кровать заскрипела. Смолкла. Вновь заскрипела, на сей раз громче — лежавший сел. Опять стало тихо — по счастью.

Наконец я услышала, как сидевший поднялся и подошел ко мне.

— Ты убила его.

Такой знакомый голос… Когда я его услышала, что-то изменилось во мне, в первый раз за целую вечность. Я что-то вспомнила. Голос звучал негромко и безо всякого выражения, но я припомнила крик, пронизанный чувством, непосильным для человеческого голоса. Неприятие случившегося. Ярость. Горе…

Ах да… Это он так скорбел о своем сыне. В тот день.

В который день?

Да какая разница.

Кровать прогнулась с одной стороны — это ко мне подсел Солнышко.

— Я знаю эту пустоту, — сказал он. — Когда я понял, что натворил…

Был закат, и в комнате сделалось холодней. Я было подумала об одеялах, но кое-что заставило меня сразу о них забыть.

Лица коснулась рука… Она была очень теплой. От нее пахло кожей, засохшей кровью, далеким солнечным светом.

— Когда он пришел за мной, я сражался. Таков я по своей природе. Но я был готов ему уступить. Я хотел, чтобы он меня победил. Когда у него не вышло, я рассердился. Я… я ранил его. — Рука чуть дрогнула. — Я воистину ненавидел лишь собственную слабость…

Какая разница.

Рука переместилась, накрыв мой рот. Ну и пускай: я дышала через нос.

— Я собираюсь убить тебя, Орри.

Мне бы испугаться. Но страха не было.

— Ни одному демону не должно быть позволено жить. Но помимо этого…

Большой палец погладил мою щеку. Такая странная ласка.

— Убивать то, что любишь… Эта боль мне знакома. Ты была умной. Отважной. Достойной… для смертной.

Что-то шевельнулось в темной глубине моего сердца.

Его рука сдвинулась выше, закрыв мне ноздри.

— Я не хочу, чтобы ты страдала.

Меня мало волновали его слова, но вот способность дышать… Я повернула голову, верней, попыталась. Он держал меня почти нежно, но пошевелиться я не могла.

Я хотела заговорить. Я даже вспомнила слово: «Солнышко». Но внятно сказать не удалось, потому что его ладонь зажимала мне рот.

Я вскинула левую руку, благо мне ее оставили свободной. Было больно. Место, откуда торчала эта их трубка, так и горело. Должно быть, там началось воспаление. Что-то куда-то уперлось, а потом трубка выскочила, и руку полоснула раскаленная боль. Она словно подстегнула меня, я рванулась и нашарила запястье Солнышка. Горячая скользкая кровь хлюпала у меня в локте и текла на плечо.

Тут я на мгновение замерла, точно пробудившись от долгого сна. Теперь я все вспомнила. Сумасброд погиб.

Сумасброд погиб. А я жива.

Сумасброд погиб, и вот Солнышко, его отец, кричавший от боли, пока стрела, отравленная моей кровью, делала свое черное дело, — Солнышко намеревался меня убить.

Стоило как следует осознать это, и накатила ярость.

Я вновь замотала головой, царапая пальцами руку Солнышка. Она даже не шевельнулась: с таким же успехом я могла бы царапать бревно. Я пустила в ход ногти, подумав что-то такое о возможности повредить ему сухожилия. Он чуть передвинул ладонь — я улучила момент втянуть в себя воздух — и свободной рукой отмахнулся от моей пятерни, играючи пресекая попытки отбиться.

При этом мне в глаз попала капелька, и мои мысли окрасились в цвет крови. Это был цвет боли и ярости. Цвет оскверненного сердца Сумасброда…

Я дотянулась до груди Солнышка. Ах ты, сын демона, я тебе кое-что нарисую!..

Он дернулся, и его рука соскользнула. Я торопливо задышала, ожидая, что он снова примется меня душить, но он не двигался.

А я вдруг поняла, что могу видеть собственную руку.

В первый миг я решила, что это шутило шутки воображение. В конце концов, я никогда не видела свою кисть. Она показалась мне слишком маленькой, а еще — узкой и длинной, на костяшках пальцев были морщинки, а кое-где под ногтями застряли крошки угля. На тыльной стороне большого пальца — старый выпуклый шрам в дюйм длиной. Я помнила, как его заработала: в прошлом году я что-то делала шилом и оно соскользнуло.

Я перевернула руку, чтобы посмотреть на ладонь. Она была вся в крови.

Что-то бухнуло. Это Солнышко рухнул на пол.

Некоторое время я просто лежала, ощущая нечто вроде мрачного удовлетворения. Потом занялась своими путами и быстро обнаружила, что не привязана, а пристегнута, и, чтобы справиться с пряжками, требовались обе руки. Правую надежно удерживала кожаная петля, выложенная изнутри чем-то мягким, чтобы не повредить тело. Я успела почувствовать себя в безвыходном положении, но сообразила использовать кровь на ладони. Я натерла ею правое запястье и принялась крутить им так и этак. Зря ли мне достались такие маленькие и узкие кисти?.. Дело продвигалось медленно, но пот и кровь постепенно размягчили кожу, она стала скользкой. Еще усилие, и я высвободила руку. Расстегнула пряжки и смогла сесть.

Только просидела недолго — сразу свалилась опять. Голова закружилась, подкатила тошнота. Я прижалась к стене, силясь отдышаться и сморгнуть звезды, плававшие перед глазами. Во имя всех богов, что эти новозоры сотворили со мной?.. Потом я сообразила, что они выкачали из меня порядочное количество крови. Они приходили раза четыре; это за сколько же дней? Я была не в состоянии не то что ходить — даже двигаться сколько-нибудь энергично.

Это плохо. Очень плохо, потому что мне надо как можно скорей выбраться из Дома Восставшего Солнца. Иначе конец!

Пока я валялась поперек кровати, пытаясь отогнать наползающее беспамятство, на полу замерцал магический свет. Я услышала, как Солнышко сперва задышал, а потом и поднялся. Я чувствовала свинцовую тяжесть его гневного взгляда.

— Не прикасайся ко мне, — рявкнула я, пока он чего лишнего не придумал. — Не смей ко мне прикасаться!

Он не ответил. И не пошевелился. Просто стоял — весьма ощутимой угрозой.

Я рассмеялась ему в лицо. Не то чтобы мне было смешно, нет, скорее уж, горько. Вот я эту горечь и выплеснула.

— Дрянь! — сказала я.

Я хотела сесть и повернуться к нему, но сил не хватило. Продолжать говорить и не потерять при этом сознание — вот и все, на что я нынче способна. Я даже голову прямо удержать не могла, она клонилась на сторону, как у пьяной.

— Великий бог света! — продолжала я через силу. — Господь милосердия и добра!.. Тронь меня снова, и следующую дырку я тебе в голове сделаю. А потом вообще всего кровью залью!

Я хотела угрожающе вскинуть руку, но она лишь слабо дернулась.

— Посмотрим тогда, достаточно ли ее во мне, чтобы убить одного из Троих…

На самом деле я отчаянно блефовала. У меня ни на что не было сил. Тем не менее он не двинулся с места. Я почти воочию видела его гнев, он бил мне в лицо, как трепещущие крылышки насекомых.

— Тебе не может быть позволено жить, — сказал он затем. Он отлично владел собой: его голос был совершенно спокоен. — Ты — угроза для всей вселенной.

Я принялась ругаться на всех языках, которые знала. Сперва я душевно отматерила его по-сенмитски, затем вспомнила несколько избранных чудес старого языка маро, которыми и исчерпывалось мое им владение, и наконец добавила все изыски уличного кентийского, когда-то перенятые от Ру. Кажется, под конец моя речь стала невнятной, а сознание помутилось. Потребовалось нешуточное усилие воли, чтобы не уплыть в темноту.

— Знаешь, в которой бездне я видала твою гребаную вселенную? — выдала я заключительный залп. — Ты-то больно думал о ней, когда Войну богов начинал? Да тебе вообще на все наплевать, в том числе и на себя самого!

Я кое-как изобразила неопределенный жест одной рукой.

— Хочешь меня убить? А право на это ты заработал? Давай-ка для начала вытащи меня из этого Дома. Потом можешь забирать мою жизнь!

Он замер. Ага, так я и думала: эти слова привлекли его внимание.

— Я тебе честный торг предлагаю. Это ты способен понять? Честный и порядочный, вполне в твоем духе. Ты помогаешь мне, потом я — тебе.

— Помогаю тебе бежать?..

— Вот именно, проклятье!

Мой голос эхом отдался от стен, и я запоздало вспомнила о стражах за дверью. Я продолжала шепотом:

— Помоги мне удрать отсюда и остановить этих людей!

— Если я убью тебя, они больше не смогут пользоваться твоей кровью.

В этом он был весь. Я снова расхохоталась и явственно ощутила его недоумение.

— Не станет меня, у них все равно будет Датэ, — сказала я, отсмеявшись.

Я смертельно устала. Меня клонило в сон. Но нет, спать не время. Если я не договорюсь с Солнышком, то не проснусь уже точно.

— Имея лишь кровь Датэ, они убили Роул. Его могущества хватило на то, чтобы пленить богов. А мою кровь — они четыре раза брали ее! Четыре раза! Как ты думаешь, скольких твоих детей они ею отравили?

Его дыхание пресеклось. Я попала по больному. Наконец-то я нащупала слабое место, щелочку в броне его безразличия. Низложенный, униженный, ко всему равнодушный, он все-таки продолжал любить свою семью. И я нанесла рассчитанный удар:

— Может, они используют мою кровь, чтобы убить Нахадота…

— Это невозможно, — сказал Солнышко. Но я успела слишком хорошо его изучить — и расслышала в голосе страх. — Нахадот разнесет этот мир вдребезги, прежде чем Датэ успеет моргнуть…

— Нахадота можно отвлечь.

Мои глаза закрылись сами собой. Я изо всех сил пыталась открыть их, но уже не могла.

— Они убивают богорожденных, чтобы его сюда заманить… в смысле, в мир смертных. Датэ убивает младших богов и ест их плоть…

Я вспомнила кровь Сумасброда, темными ручьями сбегавшую по подбородку Датэ, пока тот жевал его сердце, точно яблоко. У меня перехватило дыхание, я с усилием отогнала видение.

— Он забирает их магию. Не знаю уж, как он… он… — Я сглотнула и заставила себя сосредоточиться. — Ночной хозяин… Не знаю, как Датэ собирается убить его. Стрелой в спину?.. Во имя бездн, никому не известно, сработает или нет, но… Ты хочешь дать ему попытаться? Если есть какая-то возможность, что у него получится… что он сможет…

Силы кончались. Я больше не могла. Мне требовалось отдохнуть — и чтобы хоть до утра никто не пытался убить меня. Добьюсь ли я этого от Солнышка?..

Есть только один способ узнать это, решила я наконец. Уронила голову — и провалилась в беспамятство.

*

Потом я всплыла из глубины, но не до конца. Я плавала под самой поверхностью; сознание не спешило окончательно возвращаться ко мне.

Стоял день, в окна вливалось тепло. Слышались голоса.

— …Воспаление.

Говорил мужчина. Славный такой скрипучий старческий голос, почти как у Вуроя… Ох, как же я соскучилась по нему… Еще что-то приглушенное. «Припадок», «потеря крови», «лекарь».

— …Необходимо. Есть же признаки…

А это Серимн. Я припомнила, что она и раньше приходила проведать меня: ах, как мило. Какая забота.

— …Надо действовать быстро…

Скрипучий голос звучал то громче, то тише, но я как следует расслышала одно только слово:

— …Умрет.

Долгий вздох Серимн.

— Раз так, повременим день или два.

Еще шепот. Ничего невозможно разобрать. Я почувствовала усталость и снова уснула.

*

Опять ночь. В комнате прохладно.

Я открыла глаза и услышала неровное хриплое дыхание. Солнышко? Да, он. Он сипел и едва ли не пускал пузыри. Странно. Я что-то не припоминала подобного. Я стала слушать, и через некоторое время его дыхание замедлилось. Споткнулось. Возобновилось. Снова споткнулось… Воцарилась тишина.

В комнате пахло свежей кровью. Они что, опять меня?.. Но нет, я чувствовала себя определенно лучше.

Я заснула прежде, чем Солнышко успел воскреснуть и рассказать мне, что сделали с ним новозоры.

*

Той же ночью, только совсем уже в глухой час, меня разбудило яркое зарево. Я повернулась и посмотрела на Солнышко. Он лежал на боку, свернувшись калачиком, и еще мерцал после очередного возвращения к жизни.

Я попробовала пошевелиться и обнаружила, что силы начали восстанавливаться. Рука еще болела, и здорово. Она была перехвачена толстой повязкой, но я могла ею двигать. Меня снова пристегнули тугими ремнями — они пересекали грудь, бедра и ноги, но петлю не затянули на правой руке, и я легко высвободила ее.

Уж не Солнышко ли за это следовало благодарить?.. Если так, значит нашу сделку он принял.

Я расстегнула пряжки и осторожно, медленно села. Тотчас вернулись головокружение и тошнота, но скоро прошли — на сей раз я не свалилась. Я посидела на краешке кровати, глубоко дыша и как бы заново осваивая свое тело. Ступни. Неверные, тряские ноги. Вокруг бедер пеленки, по счастью чистые и сухие. Спину я отлежала, шея затекла. Я подняла голову, и она не закружилась. Очень-очень осторожно я встала…

Три шага от моей кровати до кровати Солнышка совершенно вымотали меня. Я села на пол и уткнулась головой ему в ноги. Он не пошевелился, но я поднесла руку к его носу, и пальцы защекотало дыхание. Я легонько ощупала его. Брови были нахмурены даже во сне. На лице, особенно вокруг ввалившихся глаз, залегли морщины, которых не было прежде. Он был жив, но что-то очень скверно сказалось на нем. Обычно он просыпался сразу по возвращении к жизни. А теперь? Странно, очень странно…

Убирая руку, я задела ткань его балахона. Она была холодной и мокрой, и это удивило меня. Я стала ощупывать и обнаружила широкое пятно наполовину высохшей крови, занимавшее всю нижнюю часть его торса. Я задрала на нем бесформенную рубашку и пробежалась пальцами по животу… Сейчас там не оказалось раны, но прежде она была. Причем жуткая.

Пока я все это выясняла, Солнышко зашевелился, его сияние быстро угасало. Я увидела, как он открыл глаза и нахмурился. Потом он вздохнул, приподнялся и сел подле меня. Так мы и сидели молча некоторое время.

— У меня есть одна мысль, — сказала я. — Насчет того, как сбежать. Сейчас расскажу, а ты подумай, получится ли.

Я стала говорить. Он внимательно слушал.

— Нет, — сказал он затем.

Я улыбнулась.

— Нет — в смысле не сработает? Или — нет, ты лучше убьешь меня намеренно, но не дашь погибнуть случайно?

Он резко встал и отошел от меня. Я видела лишь его смутный силуэт: он стоял у окна. Руки сжаты в кулаки, плечи напряжены…

— Нет, — повторил он. — Я сомневаюсь в успехе. Но даже если все выйдет…

Он содрогнулся всем телом, и я поняла отчего.

Я пришла в ярость, но тем не менее рассмеялась:

— А-а, понимаю. Я и забыла тот денек в парке. Когда ты заварил всю эту кашу, напав на превита Римарна. — Я тоже стиснула кулаки, не обращая внимания на боль в развороченном локте. — Припоминаю теперь твое лицо, когда ты это сделал! В то время мне грозила опасность, я с ума сходила от страха — что с тобой будет? А ты знай себе наслаждался возможностью пустить в ход толику былого могущества…

Он не ответил, но мне не требовалось подтверждения. Такую улыбку, какая была у него тогда, поди позабудь.

— Тебе, должно быть, тяжело приходится, Солнышко. Ты на краткий миг обретаешь себя прежнего… а потом все уходит. И ничего не остается — только вот это.

Я ткнула пальцем в сторону его меркнущей спины, не пытаясь скрыть отвращения. И пусть думает обо мне что хочет: мне плевать. Я его в самом деле не очень-то уважала.

— Достаточно скверно уже то, что ты его немножко вкушаешь каждое утро, не так ли? Было бы даже проще, если бы тебе не оставили и такого напоминания о том, каким ты был когда-то…

Он стоял, угрюмо набычившись. Сейчас его мрачность перейдет в гнев — все как всегда. Как предсказуемо…

Однако я ошиблась. Неожиданно его плечи обмякли.

— Да, — выговорил он.

Он поверг меня на обе лопатки, и я рассердилась. Я сказала ему:

— Ты трус. Ты боишься, что мой план осуществится, но потом с тобой будет как в прошлый раз — ты совсем обессилеешь и не сможешь даже постоять за себя. Сделаешься бесполезен…

Он опять необъяснимо уступил мне. Он прошептал:

— Да.

Я скрипнула зубами, смиряя гнев. Впрочем, он придал мне сил встать и зло уставиться ему в спину. Я не хотела, чтобы он так вот сдавался. Я хотела… ох, знать бы, чего я хотела. Но только не такого!

— Посмотри на меня! — зарычала я.

Он повернулся и тихо произнес:

— Сумасброд…

— Что еще про Сумасброда?

Он не ответил. Я стиснула кулак и даже обрадовалась боли, когда ногти впились в ладонь.

— Что там с ним, прах тебя побери?..

Молчание, приводящее в бешенство.

Будь я хоть чуть посильней, я бы в него чем-нибудь запустила. В нынешнем состоянии мне были доступны только слова, и я собиралась использовать их по полной.

— Что ж, поговорим о Сумасброде, а почему бы и нет! Сумасброд, твой сын, умер на окровавленном полу, убитый смертными, которые вырвали у него сердце и сожрали его! Сумасброд, который продолжал любить тебя, несмотря ни на что…

— Умолкни, — рявкнул он.

— А то что будет, Блистательный Итемпас? Опять меня убить попытаешься? — Я расхохоталась, мало не задохнувшись, и последующие слова дались с трудом. — Думаешь, мне теперь есть разница, жить или умереть?..

На этом пришлось остановиться. Я тяжело села, пытаясь не разреветься и дожидаясь, чтобы прошло головокружение. По счастью, оно хотя и не сразу, но отступило.

— Бесполезен, — проговорил Солнышко. Очень тихо, почти шепотом: я сама тяжело дышала и еле расслышала. — Да, я пытался воззвать к силе. Я дрался за него, не за себя. Но магия не явилась…

Я нахмурилась, гнев улетучился, оставив после себя лишь пустоту. Мы долго сидели молча. Пока остатки его сияния не растворились совсем.

Наконец я вздохнула и откинулась на лежанке Солнышка, закрывая глаза.

— Сумасброд не был смертным, — сказала я. — Вот почему могущество не защитило его.

— Да, — ответил он. Он снова вполне овладел собой: в голосе никаких чувств, каждое слово четко. — Теперь я это понимаю. И все равно твой план — глупый риск.

— Может, и так, — выдохнула я, готовая погрузиться в дремоту. — Но вряд ли ты меня остановишь, так что лучше помогай давай.

Он подошел к кровати, встал надо мной и стоял так долго, что я в самом деле уснула. Он вполне мог бы меня убить. Раздавить. Пришибить сильным ударом. Задушить голыми руками. Сколько разных возможностей!

Вместо этого он взял меня на руки.

Движение разбудило меня, правда, только наполовину. Я плыла по воздуху у него на руках, точно во сне. По-моему, он нес меня на мою кровать гораздо дольше, чем следовало бы. А какой он был теплый…

Он уложил меня и заново пристегнул, оставив петлю на руке достаточно растянутой, чтобы я могла легко высвободиться.

— Завтра, — сказал он.

Его голос согнал с меня сон.

— Нет. Они, чего доброго, опять начнут брать у меня кровь. Надо прорываться сейчас!

— Тебе нужно окрепнуть.

То, что на его силу мне надеяться не приходилось, даже не стоило упоминания.

— А еще мое могущество не проявится ночью. Даже ради того, чтобы тебя защитить.

— А-а… — Я почувствовала себя дура дурой. — И то верно…

— Лучшее время — после полудня. Тогда Древо не будет заслонять солнце, и это может дать нам некоторое преимущество. А до тех пор я сделаю что смогу, чтобы не дать им снова взять у тебя кровь.

Я протянула руку и коснулась его лица, потом провела пальцами вниз, туда, где на рубашке застыло жесткое пятно.

— Сегодня ночью ты опять умер…

— Я за последние дни много раз умирал. Датэ очень увлечен изучением моей способности к воскрешению.

Я нахмурилась:

— Что он…

Но нет, уточнять и не требовалось: я легко могла вообразить, что с ним делал Датэ. Порывшись в смутных воспоминаниях о первых днях после гибели Сумасброда, я поняла: нынешней ночью Солнышко далеко не впервые вернулся в комнату мертвым, умирающим, окровавленным. Поэтому ничего удивительного, что тюремщики не обратили внимания на то, как я сама «прорисовала» в нем дырку.

Сколько всего, о чем мне следовало поразмыслить! Сколько вопросов, на которые я не находила ответов! Каким образом я убила Солнышко? У меня никакой краски в руках не было, даже угля! А что там Пайтья и остальные, живы ли они еще? Сумасброд, мой Сумасброд… Нет-нет, о нем думать я не могла…

Если мой план сработает, я постараюсь добраться до Неммер, богини скрытности. Уж она-то сумеет нам помочь.

И я добьюсь того, чтобы убийцы Сумасброда получили по заслугам. Пусть даже это будет последнее, что я в своей жизни сделаю.

— Тогда разбуди меня после полудня, — сказала я.

И закрыла глаза.

14

«ПОБЕГ»

(энкаустика, уголь, металлическая затирка)


Возникли сложности.

Я проснулась, но опять не до конца, и это было к лучшему: прежде чем я успела пошевелиться и выдать себя, кто-то заговорил, и я поняла, что мы с Солнышком в комнате не одни.

— Отпусти.

Я аж похолодела: Хадо!

В воздухе витало напряжение, я воспринимала его как легкий зуд, но не понимала причины. Гнев? Нет. Не то.

— Отпусти, не то позову стражников. Они прямо за дверью!

Звук быстрого движения. Одежда, плоть…

— Кто ты?

Это заговорил Солнышко, хотя я едва признала его голос. Он дрожал от смятения.

— Не тот, за кого ты меня принимаешь.

— Но…

— Я — это я! — с таким свирепым напором ответил Хадо, что я едва не забылась и не дернулась съежиться. — Для тебя — всего лишь простой смертный!

— Да… да. — Голос Солнышка снова зазвучал как обычно, почти совершенно бесстрастно. — Теперь я это вижу.

Хадо глубоко вздохнул — не менее прерывисто, чем Солнышко минуту назад, и напряжение до некоторой степени спало. Вновь зашуршала ткань, и тень подошедшего Хадо легла на мое лицо.

— Есть сегодня какие-то признаки выздоровления? Она пробовала говорить?

— Нет. И опять нет.

Вышло ужасно чопорно, даже по его меркам. В Белых залах учат, что Блистательный Итемпас не способен ко лжи. Я с облегчением убедилась: очень даже способен. Хотя удовольствия не получает.

— Теперь все иначе, — сказал Хадо. — Сегодня вечером они снова начнут брать кровь. Надеюсь, она достаточно окрепла.

— Это ее, скорее всего, убьет.

— Выгляни в окошко! Уже две недели прошло с тех пор, как умерла Роул. Половина срока, положенного Ночным хозяином, — о чем он и соизволил нам столь театрально напомнить…

У него вырвался смешок, негромкий и невеселый. Я терялась в догадках, что он имел в виду.

— Датэ как увидел это, стал как одержимый. В этот раз я точно не сумею отговорить его…

Рука Хадо внезапно прошлась по моему лицу, убирая с него волосы. Прикосновение оказалось до того нежным, что я аж удивилась. Вот уж от кого не ждала!

— На самом деле, — продолжал он со вздохом, — если сознание к ней не вернется… ох, бездна, да если и вернется… боюсь, он из нее выцедит всю кровь, что осталась. И сердце вырвет…

Я покрылась гусиной кожей. И стала молиться, чтобы Хадо не заметил.

Он дотронулся до ремня, перехватившего мою талию. Он молчал, занятый своими мыслями, и уходить не торопился. Я начала беспокоиться. Солнечный свет, падавший на лицо, показался мне каким-то странным. Вроде как разбавленным. Что это значило, — может, время уже к вечеру?.. Если Хадо слишком задержится, солнце, того гляди, сядет и Солнышко будет бессилен. А без его магии у нас ничего не получится.

— Ты прямо сам не свой, — вдруг сказал Солнышко. — Что-то от него осталось в тебе.

Хадо, стоявший подле меня, ощутимо напрягся.

— Уж не та часть, для которой ты что-то значишь, — буркнул он и направился к двери. — Заговоришь об этом еще раз, и я тебя сам убью!

Сказав так, он вышел, стукнув дверью громче, чем следовало. Солнышко тотчас подскочил ко мне и так дернул за пряжку, что я охнула.

— Сегодня здесь все вверх дном, — сказал он. — Охранники взвинчены, то и дело заглядывают. Каждый час кто-то является — то слуги с едой, то руку твою проверить, теперь еще этот…

Я так поняла — он имел в виду Хадо.

Я отпихнула его и сама расстегнула среднюю пряжку, жестом предложив ему освободить мне ноги, и он склонился над ними. Я спросила:

— А что случилось, что они так забегали?

— Сегодня утром встало черное солнце.

Я ахнула и замерла. Солнышко продолжал расстегивать ремни.

— Это предупреждение? — спросила я.

И вспомнила слова кудрявой богини, сказанные в тот день в переулке Южного Корня: «Ты лучше моего знаешь, каков он в гневе». И, как я еще тогда поняла, не Итемпас имелся в виду. Когда Ночной хозяин узнает, что и другие Его дети погибли или пропали, что удержит Его карающую длань? Станет ли он дожидаться истечения полного месяца, как обещал?..

— Да, — сказал Солнышко. — Хотя, похоже, Йейнэ как-то удалось до некоторой степени умерить его гнев. Остальной мир сегодня видит солнце как обычно. Оно стало черным лишь для этого города.

Итак, сбывалось предсказанное Серимн. Я по-прежнему чувствовала на щеке солнечное тепло, только ослабленное. И вероятно, какой-то свет все же был, потому что иначе Солнышко не стал бы возиться с ремнями. Похоже, все выглядело как при затмении: я слышала его описания, люди тоже вспоминали черное солнце. Но чтобы затмение длилось весь день и перемещалось вместе с солнцем по небу?.. Неудивительно, что новозоры так всполошились. Весь город небось с ума от страха сходил!

Я спросила:

— Сколько еще до заката?

— Очень немного.

Ох, боги.

— Как по-твоему, ты сумеешь окно разбить? Там очень толстые стекла…

Мои руки отказывались двигаться сколько-нибудь проворно, я была еще слишком слаба. Хотя все-таки не как прежде.

— Ножки у кроватей железные, — сказал Солнышко. — Одну я расшатал, она послужит дубинкой.

Такой вот ответ на мой вопрос.

Избавившись наконец от ремней, я смогла сесть. На сей раз голова не закружилась, но, встав, я пошатнулась. Солнышко куда-то отвернулся, и я услышала, как он пододвигал стол к двери. Это должно было задержать охранников: они ведь услышат, как Солнышко высаживает окно, и сразу бросятся в комнату. Как только мы возьмемся за дело, каждое мгновение будет на счету!

Вот он крякнул от усилия, потом заскрипел металл — он выкорчевывал кроватную ножку. Потом он как мог тише придвинул сломанную кровать опять же к двери.

И вот мы с ним встали возле окна. Я еще чувствовала солнечный свет, но он уже слабел, остывая. Скоро он померкнет совсем.

— Я не знаю, быстро ли проявится магия, — сказал он.

«И проявится ли вообще», — мысленно добавила я, догадываясь, что и он подумал об этом.

— Значит, — сказала я, — некоторое время я буду падать. А лететь вниз ох как далеко…

Он ответил:

— В минуты опасности смертных убивает лишь страх.

Гнев, владевший мной со времени гибели Сумасброда, так особо никуда и не делся, лишь на время отступил. Теперь он снова возгорелся. Я улыбнулась:

— Тогда я не стану бояться.

Он чуть помедлил — и занес импровизированную дубинку.

Первый удар пустил по стеклу паутину трещин. А еще он оказался ужасно громким и гулко отдался в полупустой комнате. Снаружи тотчас отозвались встревоженные голоса. Кто-то уже возился с замком, звенели ключи…

Солнышко подался немного назад и обрушил на стекло новый удар, вложив в него всю свою силу. Его размах был таков, что меня обдало ветерком. На этот раз окошку настал конец. Стекло распалось на несколько крупных обломков. В комнату ворвался потрясающе холодный вихрь… Балахон тотчас прилип к коже, меня затрясло.

Стражники уже приоткрыли дверь, но стол и кровать им мешали. Они кричали на нас и громко звали подмогу, пытаясь оттолкнуть неуклюжую баррикаду. Солнышко отшвырнул дубинку и ударом ноги окончательно вышиб стекло. Потом взял мои руки в свои и направил их вперед. Я нащупала ткань: он, оказывается, снял рубашку, чтобы прикрыть острые осколки, торчавшие снизу из рамы.

— Будешь прыгать, — сказал он, — постарайся оттолкнуться подальше от Древа.

Можно подумать, он только тем и занимался всю жизнь, что давал советы женщинам перед смертельным прыжком.

Я кивнула и высунулась в пустоту, на ходу соображая, как лучше отталкиваться. В это время снизу налетел новый порыв. Он подхватил мои волосы, и на миг моя решимость растаяла. Я была всего лишь человеком… ну или не совсем человеком — но смертной уж точно.

Я заставила себя вспомнить Сумасброда. Вызвать его образ. И тот взгляд в последние мгновения жизни. Он знал, что умирает, и знал, что я причиной тому. Но в его глазах не было ни ненависти, ни отвращения, ни даже упрека. Он по-прежнему любил меня…

Страх исчез. Я немного отступила от окна.

Голос Солнышка перекрыл вопли охраны:

— Орри, ты должна…

— Да заткнись ты, — прошептала я.

И с разбегу нырнула в разверзшуюся бездну. Раскинула руки — и полетела…

Рев ветра ворвался в уши, заглушив все прочие звуки. Одежда развевалась и больно хлестала. Непослушные волосы, которые кто-то связал в хвостик, чтобы поменьше мешали, мигом растрепались и вились облаком. Я падала, но не ощущала падения. Я словно плыла в океане чистого воздуха. Все беспокойства и опасения покинули меня. Я вольно парила и только думала: вот бы это продлилось…

Чья-то рука шлепнула меня по ноге, нарушив блаженство. Я перевернулась на спину — не спеша, лениво и грациозно. Это что, Солнышко подоспел?.. Я не могла видеть его. Похоже, мой замысел не удался. Мы ударимся о землю, и обоим настанет конец. Потом он воскреснет. А я — нет.

Я потянулась вверх, простирая к нему обе руки. Со второй попытки он их поймал, привлек меня к себе и крепко обнял. Я блаженно прислонилась к его твердому горячему телу, и несущийся мимо ветер стал меня убаюкивать. Как хорошо! Хоть не в одиночку придется умирать…

Мое ухо было плотно прижато к его груди. Поэтому я почувствовала, как он напрягся, а потом хрипло ахнул. Его сердце гулко бухнуло в ребра, прямо против моей щеки. А потом…

Возник свет.

Во имя Троих, какой яркий!.. Повсюду, кругом!.. Я зажмурилась, но все равно видела сияющий силуэт Солнышка. Его свет раздвигал тьму моей слепоты. Я даже кожей ощущала его, будто прикосновение солнца. Мы неслись к земле подобно тому, о чем я была наслышана, но не надеялась когда-нибудь узреть своими глазами. Мы были точно комета. Точно падающая звезда…

Потом падение замедлилось. Рев ветра стал глуше. Что-то противостояло земной тяге, увлекавшей нас вниз. Мы перестали падать и… полетели? Поплыли?.. Как долго длилось наше падение, далеко ли еще до земли?.. А что там насчет заката? Вот спрячется солнце, и…

Солнышко вскрикнул. Его свет погас, точно кем-то задутый, и с ним пропала сила, удерживавшая нас в воздухе. Мы снова ухнули вниз, на сей раз — совершенно беспомощные. Больше нашего падения ничто не задержит.

Страха не было.

Но Солнышко пытался что-то предпринимать. Он изгибался, тяжело дыша — не то от усилий, не то от последействия магии. Я ощутила, как мы перевернулись в воздухе…

…И рухнули наземь.

15

«МОЛИТВА СОМНИТЕЛЬНЫМ БОГАМ»

(акварель)


Кто-то кричал. Тонко и беспрерывно. Раздражающе… Проклятье, я-то поспать собралась! Я перекатилась, чтобы крик звучал хотя бы не прямо над ухом…

Но стоило мне шевельнуть головой, и мгновенно накатила ужасающая дурнота. Я едва успела пошире раскрыть рот и громко, сипло вздохнуть — и меня вывернуло наизнанку. Я извергла поток желчи, но ничего больше не вышло. Когда я ела последний раз?..

Пустой желудок надрывался рвотными спазмами, не давая дышать. Я старалась справиться с тошнотой, из глаз лились слезы, в висках билась кровь, в ушах стоял непрекращающийся звон. Я все же умудрилась вздохнуть снова — далеко не сразу и не полной грудью, но это помогло. Спазмы отступили, и я задышала как следует. Связавшиеся узлом кишки вроде начали успокаиваться — надолго ли? Я прямо чувствовала, как там все трепетало, грозя опять согнуть меня в три погибели.

Вернув себе наконец способность думать, я приподняла голову, силясь сообразить, где я оказалась и что вообще произошло. Звон в ушах — это его я приняла за чей-то тонкий визг — все не переставал. Он сводил с ума. Я попыталась вспомнить, как попала сюда. Это не очень-то получалось. Я нахмурилась, отчего в голове застучало хуже прежнего. Кажется, я падала… Ну да — я падала из окошка Дома Восставшего Солнца, решившись либо сбежать, либо умереть. На лету меня поймал Солнышко, и мы с ним…

Вот когда у меня вовсе перехватило дыхание. Солнышко…

Он был подо мной.

Я ползком слезла с него… то есть хотела, но стоило пошевелить правой рукой, и я заорала в голос. Желудок тотчас отозвался новыми спазмами. Превозмогая рвоту и боль, я пустила в ход левую руку и все же сползла с неподвижного тела. Левая тоже отчаянно болела от воспаления и той штуки, через которую новозоры выпускали у меня кровь, но эта боль не шла ни в какое сравнение с той агонией, что поселилась в правой. Живот между тем все не успокаивался, мышцы сводило судорогой, ребра пронизывала боль, в голове грохотали мельничные жернова.

Некоторое время я могла только лежать ничком, всхлипывая, беспомощная, несчастная, едва живая…

Наконец боль немного утихла, и я снова зашевелилась. Приподнявшись, я попыталась разобраться, куда же мы попали. Правая рука отказывалась повиноваться, и я зашарила вокруг себя левой, окликая:

— Солнышко?..

Он был тут, рядом со мной. Он дышал. Я тронула его глаза: открыты. Они моргнули, защекотав мне пальцы ресницами. Солнышко молчал, и у меня даже пронеслась мысль: он что,опять раздумал со мной говорить?

Тут я почувствовала, что мои колени и бедро, на которое я опиралась, мокрехоньки. Ничего не понимая, я потрогала землю. Под рукой была кирпичная мостовая, покрытая жирной грязью. Сырость на ней. Холодная. Чем ближе к телу Солнышка, тем эта сырость становилась теплей. Прямо как…

Боги благие!

Он был жив. Его магия спасла нас от немедленной смерти… но и только. Совсем смягчить падение она не смогла, верней, не успела. Потом он извернулся в воздухе таким образом, чтобы первый удар пришелся на него. И мы оба выжили. Но если уж мне так досталось, то каково же ему?..

Мои пальцы метнулись к его затылку… я ахнула и тотчас отдернула руку. Боги, боги, боги…

И куда же мы с ним свалились, во имя всех бездн?.. Долго ли пролежали на мостовой?.. И что будет, если я отважусь позвать на помощь?.. Я повертела головой и стала прислушиваться. Прохладный воздух отдавал туманом: стояла глухая ночь. Кожу время от времени смачивали крупные тяжелые капли: такой уж у нас в Тени дождь. Я слышала, как он шуршал по камням, но в непосредственной близости от нас не было ничего. И никого. Я ничего не слышала, зато многое чуяла. Мусор, старая моча, мокрая ржавчина… Опять загаженный переулок? Нет, здесь было широкое открытое место, но, правда, не самое проходное; во всяком случае, никто не прибежал полюбопытствовать, что же это такое рухнуло с небес.

Солнышко начал задыхаться, хватать ртом воздух. Я положила руку на его голую грудь — рубашку свою он оставил на подоконнике, усеянном битым стеклом, — и едва тотчас не отняла ее, ужаснувшись неестественной плоскости его торса. Сердце, однако, билось уверенно, и это не соответствовало судорожным, булькающим вздохам. Если так и дальше пойдет, умирать он будет долго и скверно…

Значит, придется мне его убить.

От этой мысли меня охватил панический страх, к которому добавилась тошнота. Я знала, что на самом деле маюсь дурью: мертвым он пробудет очень недолго, а воскрешение исцелит все его раны. Не зря ведь богиня Лил называла смерть лучшим способом его «вылечить». И я опять же не первый раз собиралась это проделать…

Но, оказывается, одно дело — убить на волне гнева, в пылу борьбы, и совсем другое — расчетливо и хладнокровно…

Помимо прочего, я была не вполне уверена, что вправду сумею убить его. От моей правой руки не было никакого толку: я то ли вывихнула ее, то ли сломала; спасибо и на том, что она постепенно теряла чувствительность. Все остальное было вроде цело, но болело попросту жутко. Пережить-то падение я пережила, но никуда не годилась. Что я могла сделать? Шею ему сломать? Даже и для этого две руки нужны…

До меня постепенно доходил весь ужас положения. Я очутилась на незнакомых задворках, полуживая и со спутником, не тянувшим даже на полуживого. Новозоры станут искать нас и непременно найдут, это всего лишь вопрос времени. Им известно, что Солнышко в любом случае оживет… Я больна и изранена, я совсем ослабла. Меня терзал страх. И, проклятье, я ничего не видела.

— Ну почему, во имя всех Преисподних, с тобой все вечно так сложно? — требовательно обратилась я к Солнышку, смаргивая злые слезы отчаяния. — Давай поторопись! Помирай скорее!

Рядом что-то забренчало.

У меня сердце чуть не выскочило из горла. Долой отчаяние — я приподнялась на колени, напряженно вслушиваясь. Звук донесся справа и откуда-то сверху — быстрый такой металлический лязг. Вода потекла в плохо закрепленный отлив… А может, кто-то искал нас, привлеченный звуком моего голоса.

Я поползла на коленях, ощупывая пространство вокруг уцелевшей рукой. В нескольких футах слева обнаружились куски дерева, старого, расщепленного. Разбитая бочка; обручи проржавели, одна сторона вдавлена. Поверх нее — еще бочка. Широкий и плоский кусок кровельного гонта стоял торчком, прислоненный к бочкам. Деревянный ящик, почти совсем сгнивший…

Мы на свалке. Единственной свалкой близ Древа было так называемое Застволье, расположенное в Затени; сюда выбрасывали старье и отходы все местные возчики и кузнецы. Ржавые железяки, обломки разбитых повозок…

Кусок кровельной дранки, прислоненный к бочкам, образовал что-то вроде узкого шалаша. Я как можно осторожнее отодвинула его нижний край, только молясь, чтобы вместе с ним не рухнуло что-нибудь тяжелое, способное своим грохотом выдать нас — или вовсе прихлопнуть. По счастью, ничего страшного не произошло, и я смогла заползти и все там ощупать.

Места было впритык.

Я выбралась оттуда задом наперед, поднялась на ноги и тотчас пожалела об этом — меня скрючило новым приступом рвоты. Голова просто раскалывалась, подобной боли я, кажется, никогда еще не чувствовала. Наверное, я здорово ударилась, когда падала. Не настолько, чтобы раздробить кости, но внутри черепа все уж точно подпрыгнуло и перемешалось!

Снова звук все с той же стороны. На сей раз что-то бухнуло по дереву. Потом опять стало тихо…

Пыхтя, спотыкаясь, проламываясь сквозь боль, я вернулась к телу Солнышка. Схватив его здоровой рукой за штаны, я дюйм за дюймом потащила его, всхлипывая, мыча сквозь зубы от натуги и боли, упираясь то задницей, то ногами. Я чуть сама не померла, затаскивая его в ненадежную щель. Он едва там поместился. Ступни торчали наружу. Я заползла к нему и угнездилась, прислушиваясь и надеясь, что дождь скоро смоет с мостовой его кровь.

Солнышко вдруг застонал, и я подпрыгнула, оборачиваясь к нему и цепенея от ужаса. Наверное, мои усилия еще хуже разбередили его увечья. Что ж, выбора не осталось. Либо я прикончу его, либо его стоны нас выдадут.

Трудно сглотнув, я сделала то же, что он пытался сделать со мной в Доме Восставшего Солнца. Я закрыла ему рот ладонью, а пальцами стиснула ноздри.

Я сама успела вдохнуть пять раз — вроде все шло как надо. Его грудь приподнялась, опала… замерла… Но потом он выгнулся и рванулся, борясь за жизнь. Я старалась удержаться, но он даже в нынешнем состоянии был для меня слишком силен. Он сбросил мою ладонь и втянул воздух — еще громче прежнего. Демоны, он добьется, что нас обоих убьют!..

Демоны… Я согнула локоть, припоминая.

Крови, чтобы использовать ее как краску, кругом было хоть отбавляй. Я сунула пальцы ему под шею, и горсть наполнилась. Трясущейся рукой я вылила ее ему на грудь… Раньше я зримо представляла то, что рисовала, а потом начинала верить, что рисунок реален. Я медленно размазывала кровь по широкому кругу. Пусть будет еще одна дыра, вроде той, которой я в прошлый раз убила его. Вроде той, что сумела проникнуть в Пустоту, созданную Датэ. Это больше не круг, нарисованный кровью вместо краски, это дыра…

Его грудь продолжала упрямо подниматься и опускаться, отрицая все мои усилия. Я нахмурилась и отняла руку, чтобы не чувствовать, как он дышит.

Дыра. Сквозь плоть и кости. Она как могила, выкопанная в мягкой земле, и незримая лопата опрятно выгладила ее края, придав ей идеально круглую форму.

Дыра.

Рука проявилась во мраке. Я увидела свою кисть, висевшую в темноте, — пальцы врозь, она дрожала от напряжения…

Дыра.

По сравнению с тошнотворной болью, тупо ворочавшейся в голове, вспышка, пронизавшая глаза, показалась едва ли не приятной. То ли я успела к этому попривыкнуть, то ли мне и без того было так больно, что «добавка» уже и не считалась?..

Я отметила, что Солнышко перестал дышать.

С бешено колотящимся сердцем я опустила ладонь туда, где только что была его грудь. Сперва я ничего не почувствовала, потом чуть передвинулась в сторону… Плоть была аккуратно рассечена вместе с костями, точно ножом. Я торопливо отдернула руку, пока меня заново не начало рвать…

— Как необычно! — вскричал восторженный голос у меня за спиной.

Я чуть не завопила во все горло. Удержала меня, кажется, только дикая боль в ребрах. Вместо этого я крутанулась и на карачках шарахнулась прочь, со всей дури въехав во что-то больной правой рукой.

Существо, сидевшее на корточках возле ног Солнышка, не было человеком. В общем и целом оно более-менее смахивало на человека, но было неправдоподобно коренастым, что в высоту, что в ширину, — а росту в нем не особенно много. Примерно как у ребенка. Зато плечи шириной с бычье ярмо и невероятно мускулистые руки. Да и физиономия у существа вовсе не детская, несмотря на круглые щеки и большие, опять-таки круглые глаза. Волосы начинались высоко надо лбом, а взгляд казался очень древним и… наполовину звериным.

Но я могла видеть его, а это значило, что существо было богорожденным. Самым безобразным из всех, каких я встречала.

— П-привет, — выговорила я, когда сердце перестало метаться по всей грудной клетке и вернулось на свое природное место. — Прости. Ты так меня напугал…

Оно — он! — улыбнулся мне, сверкнув зубами. Зубы тоже имели мало общего с человеческими. Клыки отсутствовали — и сверху и снизу красовались идеально ровные, идеально белые квадратики.

— Не хотел, — проговорил он. — Не думал, что ты видишь меня. Большинство не видит…

Он нагнулся ближе и сощурился, вглядываясь в мои глаза:

— Ага… Так ты точно та девушка. Та, с глазами.

Я кивнула, подтверждая столь неожиданное описание. Богорожденные вечно сплетничали, словно рыбаки на торгу. У меня среди них было немало знакомых — достаточно, чтобы обо мне прослышали все. Я спросила:

— А ты кто такой?

— Кинули.

— Кто-кто?..

— Кинули. А ты отменный фокус проделала! — Он ткнул подбородком в сторону Солнышка. — Всю дорогу мечтал самолично в нем дырку-другую проковырять. Что ты с ним делаешь?

— Долго рассказывать…

Я вздохнула, чувствуя невероятную усталость. Удастся ли мне поспать, вернее, осмелюсь ли? Не исключено…

— Э-э-э… Лорд Кинули… — Звучало глупо, но куда денешься. — Я на самом деле в большой беде… Пожалуйста… ты мне не поможешь?

Кинули склонил голову набок, как озадаченный пес. Только глаза были хитрые и проницательные не по-собачьи.

— Тебе? Это зависит кое от чего, — сказал он. — Ему? Ни под каким видом.

Я медленно кивнула. Смертные вечно о чем-то просили богорожденных, и некоторых это здорово раздражало. А этому Кинули еще и сильно не нравился Солнышко. Надо потщательней выбирать слова, не то он, того гляди, исчезнет, прежде чем я дойду до объяснений насчет его пропавшей родни.

— Прошу тебя, не скажешь ли, есть тут кто поблизости? Я вроде слышала звуки…

— Это я шумел. Пришел посмотреть, что это ко мне в дом такое свалилось. Множество народу отсюда выкидывают, многие сюда заваливаются — но не с такой высоты! — Он лукаво посмотрел на меня. — Думал, от вас мокрое место останется.

— К тебе в дом?.. — удивилась я.

Свалка как-то не казалась мне похожей на жилье, но богам нет нужды в материальных удобствах, до которых так охочи мы, смертные.

— Ох. Извини.

Кинули передернул плечами:

— Да чего уж там. Все равно мне тут недолго осталось резвиться…

Он указал вверх, и я вспомнила черное солнце. Предупреждение Ночного хозяина.

— Так ты съезжаешь? — спросила я.

— А что мне остается? Я ж не дурак околачиваться поблизости, когда Наха, того гляди, вовсю разойдется! — И Кинули с несчастным видом вздохнул. — А вот смертные… Они, бедолаги, помечены. Все, кто был в городе, когда умерли Роул и другие. Даже если они успеют удрать, они всегда будут видеть черное солнце. Я пытался отослать кое-кого из моих отпрысков на юг, в прибрежные города, но они вернулись. Говорят, что хотят быть со мной, когда… — Он тряхнул головой. — Всем крышка — и виноватым, и невиновным. Они с Итемпасом вечно без разбора карали…

Я повесила голову и тоже вздохнула. Усталость навалилась на меня, и не только телесная. Будет ли хоть какой-то толк от нашего побега? Даже если я найду способ вывести новозоров на чистую воду, повлияет ли это на что-нибудь?.. Или Ночной хозяин все равно сметет с земли город просто ради того, чтобы утолить злобу?..

Кинули переступил с ноги на ногу, ему было неловко.

— Не могу тебе помочь.

— Что?.. Почему?..

— Кто-то хочет тебя. И его тоже. Не могу помочь ни тебе, ни ему.

Я тотчас поняла, что он имел в виду.

— Ты — Повелитель Ненужного, — сказала я и улыбнулась помимо воли.

Я выросла на сказках об этом божестве, только никогда не слышала его имени. Как же мне в детстве нравились эти истории! Он был еще одним обманщиком, забавником, шутником, непременным участником сказок о заблудившихся детях и пропавших сокровищах. Ему принадлежало все, что выброшено, отставлено за ненужностью или забыто.

Он улыбнулся в ответ, снова показав неестественно ровные зубы.

— Ага! — Но улыбка тотчас погасла. — Только ты не брошенная. Кто-то аж прям до смерти хочет тебя обратно…

И Кинули попятился, словно само мое присутствие причиняло ему боль. Потом скорчил рожу:

— Тебе валить надо отсюда. Не можешь идти, так я тебя куда-нибудь переправлю…

— Я все знаю о пропавших богорожденных, — выпалила я. — Я знаю, кто убивает младших богов.

Он насторожился, стискивая немаленькие кулаки:

— Кто?

— Секта полоумных смертных. Они засели там… — Я указала на Древо, высившееся у меня за спиной. — Среди них есть один, он писец, он…

Я прикусила язык, сообразив, что произносить слово «демон» в связи с Датэ было небезопасно. Если боги прознают, что на свете все еще водятся демоны… Хотя… Кому какая разница, что теперь будет со мной? Ну убьют, делов-то. Лишь бы они расправились с убийцами Сумасброда!

Но прежде чем я успела выговорить заветное слово, Кинули вдруг затаил дыхание и крутанулся, вспыхивая ярче прежнего: он воззвал к своей магии. Вдалеке раздался крик, и я услышала шлепанье маленьких ног. Кто-то бегом обогнул кучу мусора, простучал пятками по старой доске…

— Кинули! — раздался девичий голосок. — Люди во дворе! Рекси сказал им, чтобы убирались куда подальше, а они его стукнули! У него кровь!

Мне пришлось потесниться: Кинули подхватил девочку и запихнул под навес к нам с Солнышком.

— Сидите здесь, — велел он. — Пойду разберусь.

Я протиснулась мимо девчушки. Места совсем не было, но она по малости своей влезла. Я нечаянно пихнула ее: костлявая, в оборванной одежке.

— Лорд Кинули, осторожнее с ними! Тот писец, он… Его магия…

Кинули раздраженно фыркнул и испарился.

— Проклятье!..

Я пристукнула кулаком по вялой ноге Солнышка. Если Датэ был среди новозоров, высланных меня искать, если у них были еще стрелы, напитанные демонской кровью…

— Полегче! — заворчала девочка. — Мертвяка толкай, а не меня!

Мертвый. Мертвый и бесполезный. А ведь он меня предупреждал. Он знал, что этим все кончится, поэтому и хотел, чтобы я набралась сил перед побегом. Не затем ли, чтобы я бросила его и ушла?.. Мысленно я поиграла с этой возможностью. Если новозоры его не найдут, Солнышко вернется к жизни и будет жить в городе сам по себе, как оно и было, прежде чем он попал ко мне в дом. А вот если найдут…

Ну, может, он их хоть задержит, а я успею удрать.

Еще не додумав эту мысль до конца, я уже знала, что ни за что не смогу так поступить. Солнышко был тот еще фрукт. Эта его самопоглощенность, его капризы, его жалкая личность… Но он, как и я, любил Сумасброда. И за одно это заслуживал верности.

Ну а покамест помощь требовалась мне. Я не могла рассчитывать на возвращение Кинули. И смертную подмогу было не вызвать. Вот бы взмолиться к кому-нибудь из богорожденных! А еще лучше…

Тут меня посетила идея столь бредовая, что я едва заставила себя к ней присмотреться. Однако пришлось. Зря ли Солнышко сам говорил: есть на свете бог, жаждущий рассчитаться за гибель своих детей… Только история моего народа учила тому, что, свершив месть, Ночной хозяин на этом не остановится. Решив искоренить новозоров, он заодно сметет и всю Тень… и хорошо если не весь мир. Он и так уже пребывал в гневе. Кто мы ему? Даже не пыль под ногами. Мы, те, кто предал его и пытал. Он разве что улыбнется, когда мы все умрем.

Значит — Сумеречная госпожа? Она была раньше смертной. Ей и сейчас человечество в какой-то мере небезразлично. Но как дотянуться до нее, как достучаться? Я же не паломница, я много лет только наживалась на их набожности. А для того чтобы молиться какому-то богу и быть услышанным, требуется глубокое понимание природы данного божества. И что я знала о ней? Я ее настоящего-то имени не слыхала. И кстати, это касалось всех известных мне богорожденных, включая леди Неммер. Я, по сути, ничего ни о ком из них не знала.

И тут на меня снизошло вдохновение. Я сглотнула, а ладони почему-то вспотели. Было, было одно божество, чья природа казалась достаточно простой… хотя и ужасной. Вероятно, вызвать эту богиню не составит большого труда, но какой смертный в здравом уме станет ее призывать? Даже мне сейчас, Вихрь свидетелем, не хотелось.

— Подвинься, — сказала я девочке.

Она что-то буркнула и выскользнула наружу. Я выползла следом за ней, опираясь на одну руку. Девочка собралась юркнуть обратно, но я придержала ее за костлявую ногу:

— Погоди… Есть тут что-нибудь вроде палки? Вот такой или длиннее?

Я попыталась поднять обе руки и ахнула: больная невыносимо отозвалась. Пришлось намечать желаемую длину одной левой. Если вдруг придется бежать, должна же я как-то находить путь!

Девочка ничего не ответила. Кажется, она сердито смотрела на меня секунду-другую, потом шмыгнула прочь. Я напряженно ждала, вслушиваясь в отдаленный шум сражения. Там голосили взрослые, визжали ребятишки, трещал хлам, ломалось дерево. И происходило это близко, слишком близко! То, что в драке участвовал младший бог, а она все равно длилась так долго, означало одно из двух: либо новозоров там была целая уйма, либо Датэ уже расправился с Кинули.

Девочка вернулась и что-то сунула мне в руку. Я ощупала и улыбнулась: палка от метлы. Обломанная и с одного конца расщепленная, но по длине и толщине — то, что надо.

Подошло время совершить самое трудное. Я опустилась на колени и склонила голову. Поглубже вздохнула, чтобы привести мысли в порядок… И потянулась вовнутрь себя, стараясь найти в дебрях сознания одно-единственное чувство. Особенную, непреодолимую, древнюю нужду, которой не было равных. А именно — голод.

— Лил, — прошептала я. — О леди Лил, взываю, услышь!..

Тишина. Я устремила к ней свои мысли и вызвала ее образ. Не внешний облик, нет, — ощущение ее присутствия, это тревожное чувство столь многого, удерживаемого ненадежными узами. Ее запах: гниющее мясо, нечистый рот. Жужжание ее неостановимых зубов. Каково это вообще — жаждать так, как постоянно, всякий миг жаждала она? Алкать чего-то с такой невероятной силой, чтобы явственно ощущать его вкус?..

Кажется, что-то в этом духе чувствовала и я, ведь Сумасброд был для меня навеки потерян.

Я крепко стиснула в ладони палку от метлы: мое сердце было полно до краев. Я воткнула обломанный конец в грязь, мне хотелось кричать в голос и заливаться слезами. Я так хотела, чтобы он вернулся ко мне. Чтобы его убийцы все сгинули… Сумасброд ушел навсегда, но с его погубителями я вполне могла отквитаться. Если только кто-нибудь придет мне на помощь. Я так жаждала справедливости, что готова была ощутить ее вкус…

— Приди, о Лил!.. — выкрикнула я, более не заботясь, что новозоры могли услышать меня и ворваться во двор. — Приди, тьма тебя побери! Здесь у меня пир накрыт, такой, что понравится даже тебе!..

И она пришла. Миг — и она возникла прямо передо мной. Волна золотых волос кутала ее плечи, глаза с искорками безумия смотрели настороженно-зорко. Она сидела передо мною на корточках.

— Где? — спросила она. — Что за пир?

Я ответила свирепой улыбкой. Зубы у меня, кстати, тоже были достаточно острые.

— У меня в душе, Лил. Ну как, чувствуешь вкус?

Долгое мгновение она вглядывалась в меня, и первоначальное сомнение на ее лице уступило место настоящему потрясению.

— О да, — выговорила она наконец. — О да! Великолепно!

Опустив веки, она подняла голову и чуть приоткрыла рот, пробуя воздух.

— Сколько в тебе жажды! Какие желания!.. Великолепно… — Тут она открыла глаза и недоуменно нахмурилась. — Раньше ты не была такой вкусной. Что произошло?

— Многое, леди Лил. И в основном жуткое — потому-то я и призвала тебя. Пожелаешь ли ты помочь мне?

Она улыбнулась:

— Много столетий никто мне не молился. Ты сделаешь это снова, смертная девочка?

Она была точно жук-побрякушечник, готовый спешить за чем-нибудь ярким.

— А если да, ты мне поможешь?

— Эй, — окликнула стоявшая сзади девочка, — а это еще кто?

Несытый взгляд Лил тотчас остановился на ней:

— Я помогу тебе, если ты мне кое-что дашь.

Я было выпятила губу, но поборола отвращение.

— Я дам тебе все, что вправе буду отдать, богорожденная госпожа. Однако это дитя принадлежит Кинули.

Лил вздохнула:

— Вот уж кого никогда не любила. Его мусор никому не нужен, но хоть бы чем-нибудь поделился!

И она мрачно ткнула пальцем, указывая на что-то, лежавшее на земле и невидимое для меня.

Я дотянулась и схватила ее за руку, вынуждая снова обратить на меня внимание:

— Я выведала, кто убивает твоих родственников, леди Лил. Теперь эти люди охотятся за мной и, похоже, скоро поймают.

Она удивленно посмотрела сперва на мою ладонь, сжимавшую ее руку, потом мне в лицо.

— Мне-то какое дело до этого, — сказала она.

Проклятье, проклятье! Ну почему мне так везет на чокнутых младших богов? Может, все вменяемые избегают меня?..

— Находятся и такие, кому дело есть, — сказала я. — Неммер…

— О, вот кто мне по душе! — просветлела Лил. — Она мне все тела отдает, от которых ее людям надо избавиться!

Я даже забыла, что собиралась сказать. Ладно, придумаем что-нибудь еще.

— Если ты расскажешь ей об этом, — начала я торговаться, — уверена, она тебе еще тел подкинет.

Когда все завершится, трупов Новых Зорь в самом деле будет хоть отбавляй.

— Это дело, — расчетливым тоном проговорила она. — Но что ты мне дашь за то, чтобы я ее привела?

Я попыталась что-то сообразить. У меня при себе не было никакой еды и вообще ничего ценного… Но я не могла отделаться от мысли: Лил знала, что ей хотелось от меня получить. Она добивалась, чтобы я сама это сказала.

Может, послушания?.. Я ведь молилась ей, некоторым образом сделала ее своей богиней. Теперь она имела право требовать подношения. Я коснулась земли здоровой рукой и склонила голову:

— Скажи, чего ты от меня хочешь?

— Твою руку, — как-то слишком быстро ответила Лил. — Она теперь бесполезна, если не хуже. Она может никогда как следует не срастись. Отдай ее мне.

Вот такие дела. Раненая рука беспомощно свисала. Чуть пониже плеча налилась горячая, болезненная опухоль. Она означала перелом, причем скверный: хорошо еще, кость сквозь кожу не прорвалась. Я слыхала, иные люди от подобного умирали. Мелкие осколки кости отравляли им кровь, следом попадала зараза, начинался гибельный жар…

И это не была рука, которой я пользовалась постоянно: я уродилась левшой. И успела привыкнуть к мысли, что не смогу пускать ее в ход еще долго, очень долго.

Я глубоко вздохнула:

— Я должна остаться… дееспособной. Я должна быть… в состоянии еще послужить тебе.

— Я все сделаю так быстро, что ты не почувствуешь боли, — пообещала Лил и жадно придвинулась ближе.

Я вновь учуяла запах — душную вонь ее настоящего рта, не того ложного, которым она увещевала меня. От нее разило падалью, хотя она предпочитала свежее мясо.

— А культю обожгу, чтобы не кровоточила. Ты ничего и не заметишь.

Я открыла рот, намереваясь сказать «да».

— Нет! — рявкнул Солнышко, отчего мы обе испуганно вздрогнули.

Я попыталась оглянуться, опираясь на одну руку, и едва не свалилась. Я увидела его — магия возвращения к жизни еще сияла вовсю.

Девчонка Кинули взвизгнула и бросилась наутек.

— Ты же мертвый был! Что за срач демонский?..

— Ее тело принадлежит ей, она вправе им распорядиться, — сказала Лил, и стиснутые кулаки выдали подавленный гнев. — Ты не вправе мне ничего запретить!

— Думаю, даже ты не сумеешь переварить ее плоть, Лил.

Загремели падающие доски, скрипнул о мостовую песок — Солнышко выбрался из-под навеса.

— Или ты задумала убить еще одно мое дитя, Орри?

Я ахнула и съежилась. Моя демонская кровь! Я совсем забыла о ней! Но прежде чем я могла бы что-то объяснить Лил, раздался еще один голос, и его звук обратил в лед каждую каплю яда в моих жилах.

— Вот, значит, вы где! Я так и знал, что твой спутник выживет, госпожа Орри, но ты!.. Что ж, я поражен и обрадован…

Голос раздавался позади Лил, над ее головой: там висел крохотный портал из тех, которыми Датэ пользовался для наблюдения. Я его и не заметила, будучи полностью поглощена торгом с Лил. А еще я слишком поздно обратила внимание, что отдаленные звуки борьбы успели стихнуть.

Лил повернулась и встала. По-птичьи склонила голову к одному плечу, потом к другому. Я тоже поднялась, тяжело опираясь на импровизированный посох: свисающая рука упорно нарушала равновесие. Я прошипела, обращаясь к невидимой девочке:

— Беги!..

— Итак, госпожа Орри, — тоном разумного упрека заговорил Датэ. Было странно слышать его голос из крохотного отверстия непосредственно в воздухе. — Мы оба знаем, что твои попытки сопротивляться бессмысленны. Да, я вижу, ты покалечена. Мне пойти на риск нанесения тебе еще худших увечий, поместив тебя в мою Пустоту? Или, может, пойдешь с нами без шума?

Слева долетел испуганный вскрик. Девочка. Она послушала меня и пыталась бежать, но ее схватили люди, приближавшиеся как раз с той стороны. Шаги многих ног: человек десять или двенадцать. С другого конца свалки подходили еще. Новые Зори настигли нас.

— Вам нет нужды хватать этого ребенка! — сказала я, постаравшись, чтобы голос поменьше дрожал.

Как близко они были. А ведь нам почти удалось…

— Отпустите ее!

— Увы, она видела слишком много. Не волнуйся; мы умеем позаботиться о детях. Если она присоединится к нам, с ней все будет хорошо.

— Кинули!.. — закричала девчонка, похоже отчаянно вырываясь. — Кинули, помоги!..

Кинули не появился. Сердце у меня упало…

— Так это ты! — неожиданно заулыбалась Лил. — Несколько недель назад я отведала твоего честолюбия и предупредила Орри Шот, чтобы она остерегалась тебя. Я знала: если буду держаться ее, мы с тобой обязательно встретимся.

И она просияла, точно мать, гордящаяся ребенком:

— Я — Лил!

Я крепче перехватила палку от метлы.

— Лил, он обладает могущественной магией. Он уже убил нескольких богорожденных, и… — я подавила дрожь отвращения, пока та опять не вызвала дурноту, — …и пожрал их плоть! Я не хочу, чтобы и тебя постигла эта участь!..

Лил непонимающе оглянулась на меня:

— Что?..

Рука Солнышка сомкнулась на моем здоровом плече. Я ощутила, как он шагнул мимо и встал передо мной.

— Ты мне больше без надобности, — холодно произнес Датэ, обращаясь к Солнышку. — Я так и не понял, кто ты на самом деле, но пользы от тебя никакой. Но я с легкостью перешагну через тебя, чтобы до нее добраться, так что отойди-ка!

Лил по-прежнему смотрела на меня:

— Это ты о чем? Пожрал? Плоть?..

Мои глаза переполнились слезами горя и беспомощного отчаяния.

— Он вырезает сердца богорожденных и ест их! Он сделал это со всеми, кого вы недосчитались! Я не знаю, скольких он уже погубил!..

— Госпожа Орри, — с нажимом повторил Датэ.

Его дыра стала расти, раздирая на своем пути воздух. Она грозным предупреждением поплыла по направлению к нам. Только всасывающей силы пока не было.

— Ты не говорила, что их съели. А надо было, причем перво-наперво, — раздраженно произнесла Лил.

Потом повернулась к дыре, сквозь которую говорил Датэ, и помрачнела.

— Нехорошо это, очень нехорошо, когда смертный кого-то из нас ест…

Я ощутила всасывание, как только оно началось. Оно было не так сильно, как в ночь пленения Сумасброда, но я все равно зашаталась. Солнышко зарычал и расставил ноги покрепче, его мощь пробуждалась, но его тянуло вперед, тянуло…

Лил грубо отшвырнула нас обоих и сама встала перед дырой.

Всасывание тотчас усилилось, достигнув предела. Мы с Солнышком валялись поодаль на земле; я — плашмя и почти без сознания, потому что падение не пощадило ни моей больной головы, ни сломанной кости. Я видела Лил точно в тумане. Она стояла, упираясь ногами, платье так и хлестало, облекая костлявое тело, длинные светлые волосы трепал ветер. Дыра теперь была величиной во все ее тело — но почему-то втянуть ее не могла.

Вот она вскинула голову. Я находилась у нее за спиной, но некоторым образом знала, даже не видя, что ее рот принял свой естественный вид.

— Жадный смертный мальчишка! — Ее голос звучал повсюду, в нем звенело пронзительное торжество. — Неужто ты вообразил, будто тебе это удастся со мной?

Она широко раскинула руки и взорвалась золотым сиянием могущества. Я услышала жужжание и рокот ее вертящихся зубов; они гудели так громко, что звук отдался у меня в позвоночнике. Они источали такую мощь, что подо мной дрогнула земля. Вот жужжание перешло в визг — и Лил бросилась на портал, желая проглотить его. Мимо нас вихрем полетели волшебные искры. Они падали наземь, продолжая гореть. Столкновение магических сил вдавило меня в землю и разметало мусорные горы вокруг. Я услышала треск дерева, глухой грохот падения чего-то тяжелого… Новозоры вопили дурными голосами, а Лил смеялась безумным смехом невменяемого чудовища, которым она, собственно, и была.

А потом Солнышко схватил меня за здоровую руку и поставил на ноги. Мы побежали, причем он меня больше тащил, потому что ноги мои еле работали, зато рвотные позывы так и одолевали. В конце концов он просто подхватил меня на руки и понесся во всю прыть. Свалка позади нас превратилась в жерло вулкана. Там бушевало пламя, дрожала и разверзалась земля…

16

«ИЗ ГЛУБИН К ВЫСОТАМ»

(акварель)


На некоторое время я впала в полуобморочное состояние…

Толкотня, быстрый бег, какофония беспорядочных звуков — я ничего не могла различить. Я смутно помню боль и растерянность и еще то, что чувство равновесия начисто отказалось работать; я как будто снова падала сквозь бесконечную воздушную толщу, ни за что не держась и не управляя полетом. Лишь невнятный голос все шептал и шептал на ухо: «Почему ты еще живешь, ведь Сумасброд погиб? Зачем вообще ты живешь, сосуд смерти? Ты — ходячее посрамление всего, что свято. Тебе следовало бы просто лечь наземь и умереть!»

Кто это говорил? Солнышко? Или моя совесть?

*

Спустя долгое-долгое — или так мне показалось — время разум в достаточной степени вернулся ко мне, и я смогла думать.

Для начала я села — медленно и с огромным трудом. Здоровая рука и та не сразу подчинилась моей воле. Я велела ей упереться и приподнять тело, а она бестолково заметалась кругом, царапая то, на чем я лежала. Поверхность была твердая, но не камень. Я попробовала ее ногтями. Дерево. Тонкие дешевые доски. Я погладила их… И поняла, что дерево окружало меня со всех сторон. Кое-как заставив тело слушаться, я принялась медленно и неуверенно обследовать свое окружение. Так и есть: ящик. Я в большом деревянном ящике, открытом с одного конца. Меня укрывало что-то тяжелое, колючее, сильно пахнущее… Лошадиная попона? Должно быть, Солнышко украл ее для меня. От нее вовсю разило конским потом, но предрассветный час был нешуточно холоден, и я подоткнула ее в поисках тепла.

Шаги рядом со мной… Я было съежилась, но скоро узнала их знакомую тяжесть и ритм. Солнышко. Подойдя, он забрался ко мне в ящик и сел рядом.

— Держи, — сказал он, и губ коснулся металл.

Ничего не понимая, я открыла рот и едва не захлебнулась — в горло хлынула вода. По счастью, я ее почти не пролила, потому что пить хотелось отчаянно. Солнышко снова сунул мне флягу, и я жадно пила, пока не высосала все до капли. Я бы не отказалась выпить еще, но и так почувствовала себя лучше.

— Где мы?.. — спросила я полушепотом.

Кругом было очень тихо, только — кап-кап! — падала с Древа утренняя роса. Как порадовал меня этот звук, которого я была лишена все время плена в Доме Восставшего Солнца. Я слышала, как вокруг двигались люди. Но и они старались не шуметь, словно для того, чтобы не потревожить росу.

— В Деревне Предков, — ответил Солнышко, и я удивленно моргнула.

Получается, он принес меня сюда через весь город со свалки Застволья, из Затени в Востень. Деревня располагалась чуть севернее Южного Корня, у тоннеля, проложенного под корневой стеной. Здесь городские бездомные устроили что-то вроде палаточного лагеря, — так, по крайней мере, мне говорили. Сама я тут никогда не бывала. Многие здешние жители были больны — кто телом, кто духом, — но слишком безобидны для заточения и в то же время слишком уродливы или жалки, чтобы допустить их в приличное итемпанское общество. В Деревне обитали хромые, немые, глухие… и слепые, конечно. Помнится, в первые свои дни в Тени я жутко боялась однажды оказаться среди них…

Я не задала вопроса, но, должно быть, Солнышко увидел растерянность на моем лице.

— Я жил здесь временами, — сказал он. — До тебя.

Вообще-то, я уже догадалась об этом, но все равно невольно пожалела его. Как же низко он пал! Верховный бог в трущобе среди безумцев и прокаженных! Я знала о его преступлениях, но все же…

Я поздно обратила внимание на близившиеся шаги. К нам подходили сразу несколько человек — трое?.. — и кто-то из них сильно хромал. Одна его нога волочилась безжизненным грузом.

— А мы по тебе скучали, — раздался скрипучий старческий голос.

Я даже не была полностью уверена, старику он принадлежит или старухе, потом все-таки решила, что старику.

— Рады снова тебя видеть. Привет, юная госпожа!

— Э-э… Привет, — отозвалась я, понимая, что все остальное было обращено не ко мне.

Поздоровавшись со мной, предполагаемый старик повернулся к Солнышку:

— Это ей.

И я услышала, как что-то положили на деревянный пол моего ящика. Запахло хлебом.

— Ты уж проследи, чтобы она это съела.

— Спасибо тебе, — сказал Солнышко, сильно меня удивив уже тем, что заговорил с ними.

— Демра ушла искать старого Суме, — раздался другой голос, моложе и тоньше первого. — Он у нас за костоправа. Бывают и получше, но временами лечит бесплатно… — Нищий вздохнул. — Эх, была бы тут Роул…

— Не понадобится, — проговорил Солнышко.

Ну да, он ведь по-прежнему собирался убить меня. Да я и сама понимала: этим людям доставалось так мало милостей, что было бы слишком расточительно тратить одну из них на меня. А Солнышко удивил меня больше прежнего, добавив:

— Разве только если бы нашлось для нее что-нибудь от боли…

Вперед вышла женщина:

— Да, мы тут кое-что принесли.

Снова что-то опустили на доски, звякнуло стекло, и, по-моему, я услышала плеск жидкости.

— Не самое лучшее, но помочь должно.

— Спасибо, — тихо повторил Солнышко. — Вы очень добры.

— И ты тоже, — произнес тонкий голос.

Женщина пробормотала что-то насчет того, что надо бы дать мне поспать, и все трое зашаркали прочь. Я слушала, как они уходили. Мне полагалось бы изумляться, но для изумления тоже требовались силы, а их у меня совсем не было. Я очень устала.

— Тут еда, — сказал Солнышко.

Моих губ коснулось что-то жесткое и сухое. Это был хлеб; он разломал его, чтобы мне не нужно было отгрызать от горбушки. Грубый, безвкусный хлеб, к тому же такой черствый, что челюсти у меня немедленно заболели даже от маленького кусочка. Орден Итемпаса заботился обо всех гражданах. В эпоху Блистательного никто не голодал, но это не значило, что все люди питались одинаково хорошо.

Я перекатывала комок хлеба во рту, надеясь, что слюна его размягчит, и размышляла об услышанном. Кажется, речь шла о долговременной привычке, а может, даже о ритуале. Проглотив наконец, я сказала:

— Похоже, они тут тебя любят…

— Да.

— Они знают, кто ты на самом деле?

— Я никогда им не говорил.

Тем не менее я была уверена: они знали. В том, как они приблизились и возложили свои скромные подношения, сквозило почтительное благочестие. А еще они не расспрашивали насчет черного солнца, как непременно сделали бы язычники. Они просто верили, что Блистательный Итемпас непременно защитит их, если сможет, — и вопрошать, сможет ли он, просто бессмысленно.

В горле у меня пересохло, пришлось откашляться, но потом я спросила:

— Ты защищал их, пока жил здесь?

— Да.

— А ты… разговаривал с ними?

— Сначала — нет.

А потом начал. Все так же, как и со мной. Я даже ощутила какую-то необъяснимую ревность. Солнышку понадобилось три месяца, чтобы счесть меня достойной беседы. Долго ли он оценивал эти бедные души?.. Я вздохнула, разгоняя праздные мысли. Солнышко попытался скормить мне еще кусочек хлеба, но я отказалась. Есть мне все равно не хотелось.

— Ты никогда не казался мне добрым, — проговорила я. — Даже пока я была ребенком и жрецы в Белом зале рассказывали нам про Блистательного Итемпаса. Они всячески изощрялись, пытаясь изобразить тебя заботливым и добрым — этаким старым дедушкой, который кажется строгим, но на самом деле всех любит. Они говорили, а мне почему-то не верилось. В то, что у тебя были благие намерения, пожалуй, да. А вот насчет доброты — нет.

Я слышала, как он взял стеклянную емкость. Тихо чмокнула пробка. Ладонь Солнышка проникла под мой затылок и бережно приподняла голову; губ коснулась горловина бутылочки. Я приоткрыла губы, и в рот пролился кислый огонь. Ну и вкус!.. Я подавилась и закашлялась, но большую часть все-таки проглотила, прежде чем тело успело заявить о решительном неприятии лекарства.

— Боги! Хватит… — прошептала я, когда Солнышко снова предложил мне бутылочку, и он убрал ее от моего рта.

Пока я силилась отдышаться и заново училась пользоваться языком, Солнышко проговорил:

— Благие намерения бессмысленны, если нет воли претворять их в жизнь.

— Мм, — промычала я в ответ.

Ошпаренный рот постепенно приходил в чувство, а жалко: благодаря ему я ненадолго отвлеклась от боли в голове и руке.

— Штука в том, — сказала я затем, — что обычно ты претворял свои замечательные намерения, втаптывая в дерьмо намерения всех прочих людей. Это ли не бесцельно? Вреда ведь получается не меньше, чем пользы.

— Есть такая вещь, как высшее благо.

Я слишком устала, чтобы вести с ним философские споры. Хотя какое высшее благо было, например, в Войне богов?.. Да никакого — только смерть и боль.

— Как скажешь, — пробормотала я. — Будь по-твоему.

Некоторое время я словно плавала в пустоте. Выпитое снадобье очень быстро ударило мне в голову, не столько избавив от боли, сколько подарив равнодушие к ней. Я уже собиралась вновь задремать, когда Солнышко подал голос.

— Что-то происходит со мной, — проговорил он очень тихо.

— Мм?

— Не в моей природе быть добрым, тут ты права. И никогда прежде я не желал терпеть перемен.

Я зевнула, отчего голова налилась жаром. Я чувствовала его будто издалека.

— Перемены все равно происходят, — сказала я, зевая. — Нам приходится лишь принимать их.

— Нет, — ответил он. — Не приходится. Я никогда их не принимал. Таков я есть, Орри, — ровный свет, которого бежит клубящаяся темнота. Недвижимый утес, который поневоле обтекает река. Тебе это может не нравиться. Я ведь не нравлюсь тебе? Но не будь меня, этот мир сорвался бы в бездну безвластия и беспорядка. В Преисподнюю за гранью воображения смертных…

Меня так удивили эти слова, что я аж проснулась. И ляпнула первое, что явилось на ум:

— А то тебя волнует, что ты мне не нравишься!

Я не увидела — услышала, как он пожал плечами.

— Ты вся состоишь из противоречий. Подозреваю, ты из потомков Энефы.

Он произнес это таким кислым голосом, что я чуть не расхохоталась, забыв, какой болью это отозвалось бы в моей голове. Потом я кое-что поняла, и смеяться расхотелось.

— Вы с Энефой не всегда были врагами?..

— Врагами мы никогда не были. И я тоже ее любил.

Мне достаточно было услышать, какпрерывался его тихий голос при этих словах.

— Но тогда… — Я нахмурилась. — Тогда почему?

Он долго не отвечал.

— Это было что-то вроде безумия, — выговорил он наконец. — Хотя в то время мне так не казалось. Все, что я делал, выглядело таким осмысленным… правильным… Пока не стало поздно что-то менять…

Я завозилась под попоной. Мне было плохо, у меня болела рука, и этот разговор мне не нравился.

— Так бывает, — сказала я. — Люди срываются, а потом…

— Потом я не находил себе места. Энефа была мертва, и ее… я думал, что ее уже не вернуть. Нахадот так возненавидел меня, что ради отмщения готов был разнести все миры. Я просто не осмелился освободить его. И я решил следовать тому пути, который избрал. — Он немного помедлил. — Я… сожалею… о сделанном. Я был не прав. Страшно не прав. Но сожаления бесплодны…

Он умолк. Я знала, что мне следовало бы молча внимать: в воздухе еще дрожало эхо его боли. Он был древен и непостижим; я и не надеялась когда-либо приблизиться к пониманию этого существа. Но я вытянула здоровую руку и нащупала его колено.

— Не говори, что сожаления бесплодны, — сказала я. — Они просто недостаточны. Сожалеть мало, ты должен измениться. Однако начало уже положено.

Солнышко протяжно вздохнул, с почти невыносимой усталостью.

— Изменяться — не в моей природе, Орри. Мне остаются лишь бесплодные сожаления.

И опять мы с ним надолго умолкли.

— Я бы еще глотнула той гадости, — сказала я затем. Воздействие предыдущей порции уже проходило, в руке надоедливо пульсировала боль. — Только для начала хорошо бы чего-нибудь пожевать.

И Солнышко снова взялся меня кормить и поить водой из приношений жителей Деревни. У меня хватило ума придержать немножко за щекой, чтобы размочить хлеб.

— Утром суп будет, — сказал он. — Я скажу, чтобы нам принесли немножко. Самим нам с тобой лучше пока не высовываться.

— Верно, — сказала я со вздохом. — Ну ладно, а что мы дальше делать будем? Прятаться среди нищих, пока новозоры снова нас не найдут? Надеяться, что я от воспаления не помру, прежде чем убийцы Сумасброда по заслугам получат?..

Я потерла лицо здоровой ладонью. Солнышко дал мне глотнуть еще огненной жидкости, по телу разбежалось тепло и ощущение легкости.

— Боги, я надеюсь, с Лил все хорошо…

Он ответил:

— Они оба — порождения Нахадота. Все решит сила.

Я покачала головой.

— Но ведь Датэ не… — И вдруг поняла. — Ох… Это многое объясняет…

Я почувствовала, как Солнышко на меня покосился. Однако слово, как говорится, не воробей…

— Она и моя дочь тоже, — сказал он. — Ее не так-то просто одолеть.

Некоторое время я терялась в догадках, пытаясь осмыслить, каким таким образом Ночной хозяин и Блистательный Итемпас умудрились сообща родить дитя. А может, он просто иносказательно выразился, считая своими детьми всех младших богов, вне зависимости от отцовства?.. Потом я перестала гадать. Они боги — поди их пойми. Да этого и не требуется.

И вновь мы молча слушали, как стекала роса. Солнышко дожевал хлеб и привалился спиной к стене ящика. Я лежала под попоной, думая о том, скоро ли рассвет. И стоит ли цепляться за жизнь, чтобы встретить его.

— Я знаю, к кому мы можем обратиться за помощью, — сказала я погодя. — Я не смею вызывать других богорожденных, я не хочу, чтобы на моей совести были еще смерти. Но думается мне, есть смертные, у которых хватит сил дать отпор новозорам. Только ты должен будешь помочь мне…

— Что я должен сделать?

— Отведи меня обратно в Привратный парк. На Гульбище. — Последнее место, где я была счастлива. — Туда, где нашли Роул. Ты помнишь дорогу?

— Да. В тех местах часто попадаются новозоры.

Тут он был прав. В это время года, когда Древо собирается расцветать, на Гульбище кишмя кишат всевозможные еретики. Их привлекают паломники, приезжающие почтить Сумеречную госпожу; каждая секта пытается переманить кого-нибудь из них в свою веру. Им кажется, что проще повлиять на людей, уже отвернувшихся от Блистательного Итемпаса.

— Помоги мне добраться туда незамеченной, — сказала я. — К Белому залу.

Он не ответил, а мне на глаза вдруг навернулись слезы, непрошеные и необъяснимые. Я попыталась сдержать их.

— Я хочу покончить с этим делом, Солнышко. Хочу убедиться, что с Новыми Зорями и вправду будет покончено. У них там еще осталась моя кровь, они могут опять наделать отравленных наконечников… Сумасброд, он ведь не как Энефа. Он не вернется…

Как же ясно я видела его глазами своей памяти. «Я всегда знал, что ты особенная, Орри», — сказал он тогда, и моя особость убила его.

Так пускай же его гибель станет последней.

Солнышко поднялся, вылез из ящика и куда-то ушел.

Я ничего не могла поделать — я расплакалась. А что мне еще оставалось? Добраться своими силами до Гульбища я не смогу. Равно как и сколько-нибудь долго прятаться от новозоров. Моей последней надеждой был орден. Но без Солнышка нечего и пытаться…

Подле меня шлепнулось что-то тяжелое и бесформенное. Я коснулась, стала ощупывать. Плащ. От него несло чьим-то немытым телом и старой мочой, но я чуть не ахнула, сообразив, что задумал Солнышко.

— Надевай, — сказал он. — Идем.

*

Гульбище…

Рассвет еще не наступил, но Гульбище уже оживало. Повсюду толпился народ, люди собирались на углах улиц, вполголоса переговаривались, многие плакали. Я впервые ощутила витавшее над городом напряжение — должно быть, еще со вчерашнего, когда солнце объяла чернота. Ночами город и так не особенно затихал, но, если верить нынешним звукам, большинство горожан этой ночью вовсе не спали. А кто и спал, — думаю, очень многие встали пораньше, чтобы встретить рассвет, в надежде, что солнце взойдет прежним. Торговцев еще не было, Ремесленный ряд пустовал, быть может, из-за слишком раннего часа, — но паломников уже было слышно. Вот кого собралось заметно больше обычного. Они стояли на коленях прямо на мостовой и молились Сумеречной госпоже в ее рассветной ипостаси. Люди надеялись на ее спасительное заступничество.

Мы с Солнышком, не торопясь, двигались своим путем, держались поближе к зданиям и старались далеко не выходить на Гульбище. Хотя напрямик было бы ближе — Белый зал высился как раз напротив, — но так мы даже в густой толпе рисковали привлечь нежелательное внимание. Жители Деревни не зря избегали заходить в эту часть города, где было так много приезжих; оглянуться не успеешь, загребут орденские Блюстители. Сегодня Блюстители наверняка будут свирепствовать. Причем среди них много молодых сорвиголов, которые недорого возьмут — просто схватят нас с Солнышком, заведут в пустующий склад и разберутся по-свойски. Оттого-то нам непременно нужно было добраться до Белого зала, ведь там они, хочешь не хочешь, поступят как подобает — всяко препроводят внутрь, даже если мы им не понравимся.

Я успела выбросить палку от метлы, потому что она уж очень бросалась в глаза и могла меня выдать. К тому же у меня едва хватало сил держать ее в руке; начавшаяся лихорадка совсем меня измотала. Я немного отдохнула в Деревне, но все равно то и дело останавливалась перевести дух. Я шла вплотную за Солнышком, вцепившись сзади в его плащ, и поэтому чувствовала, как он перешагивал препятствия или обходил стоявших людей. Я шла ссутулившись и шаркала ногами, что тоже помогало таиться. К сожалению, Солнышко ничего подобного не проделал — шел как обычно, выпрямив спину, гордо расправив плечи. Будем надеяться, никто внимания не обратит…

В одном месте нам пришлось обождать: вдоль по улице двигалась шеренга скованных цепью людей, каждый толкал швабру — они чистили мостовую перед началом дневных дел. Это были безнадежные должники в шаге от того, чтобы самим стать обитателями Деревни Предков. Что бы ни творилось, а их выгнали на работу. Таков орден Итемпаса: все должно идти своим чередом, даже если над городом висел смертный приговор, вынесенный одним из Троих.

Когда подметальщики скрылись, мы с Солнышком пошли дальше, но почти сразу он снова резко остановился. Я ткнулась ему в спину, и он завел назад руку, чтобы отпихнуть меня прочь, в углубленную дверную арку дома. Как назло, толчок пришелся по сломанной руке, и я только чудом удержалась, чтобы не взвыть в голос.

— Что такое? — шепнула я, когда перед глазами перестали плавать белые звезды.

Меня лихорадило, и я жадно вбирала прохладный утренний воздух.

— Блюстители дозором идут, — ответил он коротко, и я представила, сколько их должно быть на Гульбище. — Нас не заметили. Тихо…

Я замерла. Мы оставались там, пока у Солнышка не началось ежеутреннее сияние. Я тотчас перепугалась, не увидят ли это Блюстители, потом вспомнила, что никто никогда не замечал этого сияния, кроме меня. И вообще, оно могло сработать в нашу пользу — например, привлечь внимание какого-нибудь богорожденного…

…Я стукнулась во что-то спиной и заморгала, ничего не понимая. Солнышко удерживал меня на ногах, прижимая к двери.

— Что?.. — выдохнула я.

Мысли путались.

— Ты свалилась.

Я глубоко вдохнула и выдохнула. Я дрожала всем телом.

— Уже недалеко. Я справлюсь…

— Может, будет лучше, если…

— Нет. — Я попыталась придать голосу твердость. — Просто доведи меня до ступеней. А дальше я хоть ползком, но доберусь.

Солнышко засомневался, но, по обыкновению, промолчал.

— Тебе со мной идти необязательно, — сказала я, пытаясь уверенней встать на ноги. — Они тебя могут убить.

Солнышко вздохнул и взял меня за руку, этаким бессловесным упреком. И мы осторожно двинулись дальше, приближаясь к цели по широкой дуге.

То, что нам удалось достичь Белого зала без особых помех, было так близко к чуду, что я заплетающимся языком прошептала благодарственную молитву Итемпасу. Солнышко повернулся и пристально посмотрел на меня, потом повел по ступеням.

Я стукнула в высокую металлическую дверь, но изнутри не последовало никакого отклика. Решив, что стук получился недостаточно сильным, я снова подняла руку, но пошатнулась. Солнышко удержал меня и постучал сам. Трижды. И так, что дверь загудела, а по всему зданию, по-моему, загуляло эхо. Оно еще не успело смолкнуть, когда дверь отворилась.

— Во имя Преисподней, что вам нужно? — послышался раздраженный голос охранника.

Потом он оглядел нас и рассердился еще больше.

— Еду будут раздавать в полдень, как обычно, причем не здесь, а в вашей Деревне, — прорычал он. — А ну-ка, убирайтесь, не то…

— Меня зовут Орри Шот, — сказала я и отбросила капюшон, чтобы он увидел мою маронейскую внешность. — Я та, что убила троих Блюстителей Порядка. Вы разыскивали меня. То есть нас. — Я усталым движением указала на Солнышко. — Нам нужно переговорить с превитом Римарном Ди.

*

Для начала они нас разделили. Меня отвели в маленькую комнатку: там был стул, стол и чашка воды на нем. Я жадно выпила и стала упрашивать охранника принести еще. Он отказался, и тогда я опустила голову на стол и заснула. Охранник, наверное, получил на сей счет распоряжения — некоторое время он меня не тревожил. Потом, однако, меня грубо тряхнули, и я проснулась.

— Орри Шот, — услышала я знакомый голос. — Какая неожиданность! Говорят, ты просила о встрече со мной?

Это был Римарн. Знать бы мне, что однажды я буду так радоваться его холодному голосу!

— Да, — сказала я.

Прозвучало хрипло, потому что в горле у меня совсем пересохло. Я чувствовала жар и дрожала всем телом. А уж выглядела, полагаю, как все Преисподние разом.

— Есть тут одна секта… Они не еретики — итемпаны. Их называют Новыми Зорями. У них есть продвинутый писец — Датэ…

Я попыталась вспомнить фамилию Датэ, но не могла. Называл ли он ее? А, не важно.

— Они зовут его своим предводителем, найпри. И он демон, самый настоящий, как в легендах… Демонская кровь — смертельный яд для богов. Последнее время он ловил младших богов и убивал их. Это он убил Роул… и остальных…

Силы быстро покидали меня. Их и было-то очень немного, поэтому я говорила так быстро, как только могла. Голова клонилась сама собой, так и тянуло опустить ее на стол. Может, теперь мне дадут немножко поспать…

Римарн некоторое время изумленно молчал.

— Какая занимательная история, — сказал он затем. — Весьма занимательная. И, как мне кажется, ты сейчас бедствуешь… возможно, это объясняется тем, что твой защитник, богорожденный Сумасброд, пропал без вести. Мы все ждем, чтобы его тело где-нибудь отыскалось, подобно тем двум, что мы нашли ранее, но пока ничего.

Он сказал это, желая причинить мне боль и увидеть, как я ее приму. Но что могло меня ранить теперь, после гибели Сумасброда?.. Я только вздохнула.

— Тела, которые вы нашли, вероятно, принадлежат Ине и Оборо… Я слышала, они тоже пропали.

А про себя подумала: не исключено, что именно находка их тел стала причиной грозного предупреждения, что ниспослал нам Ночной хозяин.

Пальцы Римарна выбивали дробь по столешнице.

— Тебе придется мне объяснить, откуда ты знаешь об этом: мы не разглашали сведений о телах… Да, я вижу, последние несколько недель у тебя выдались трудными. Похоже, пряталась среди нищих?

— Я? Нет. То есть да… В смысле, только сегодня…

Я кое-как подняла голову и продолжала, обращаясь в ту сторону, где было его лицо. Я давно подметила: зрячие как-то серьезнее относились ко мне, когда я наводила на них взгляд. А мне очень хотелось, чтобы Римарн поверил.

— Пожалуйста, выслушай. Я не знаю, нужно ли вам самим с ними разбираться. Может, и не нужно. Датэ очень могуществен, а жена у него — Арамери. Притом чистокровная. И у них там, наверху, возможно, целая армия. Богорожденные… Просто сообщите младшей богине, ее зовут Неммер…

— Неммер?..

Вот тут он наконец удивился по-настоящему. Был ли он знаком с Неммер? Или наслышан о ней? Скорее всего: Блюстителям Порядка по роду деятельности полагалось знать, кто из младших богов Тени чем занимается. В этом смысле Неммер наверняка привлекала их самое пристальное внимание, ибо природа этой богини очень плохо вписывалась в тишь и благодать итемпанской идиллии.

— Да, — сказала я. — Сумасброд… они с ней начали вместе вести дела. Пытались найти пропавших родичей…

Ох, как же я устала.

— Пожалуйста, нельзя ли мне немного воды?

Сначала мне показалось, что Римарн пропустил просьбу мимо ушей. Но потом, к моему удивлению, превит встал и подошел к двери. Я слышала, как он заговорил с кем-то снаружи. Вернувшись к столу, он вложил мне в руку заново наполненную чашку.

Вместе с Римарном в комнату вошел кто-то еще и встал у дальней стены, но кто это, я не имела никакого понятия. Еще один Блюститель?..

Я попыталась напиться, но чуть не расплескала всю воду. Римарн взял у меня чашку и помог донести до рта. Я жадно высосала ее и даже облизала край.

— Спасибо большое…

— Где ты так покалечилась, Орри?

— Мы спрыгнули с Древа…

— Вы…

Он немного помолчал и вздохнул:

— Похоже, лучше будет, если ты начнешь с самого начала.

Я представила, в какую нескончаемую говорильню вылился бы подробный рассказ, и покачала головой.

— Тогда с какой стати я должен верить тебе?

Я чуть не рассмеялась, потому что ответить на это мне было нечем. Ему требовалось доказательство, что я спрыгнула с Древа и осталась жива? Доказательство, что Новые Зори замыслили зло? Мне что, прямо тут помереть, чтобы он наконец поверил?..

— Не нужно никаких доказательств, превит Ди, — прозвучал новый голос.

С меня тотчас же слетел всякий сон, потому что я узнала его. Ох, боги мои, еще бы мне его не узнать!..

— Довольно и веры, — произнес Хадо, новозорский Мастер Новообращенных. И улыбнулся. — Не так ли, эру Шот?

— Нет, — пробормотала я.

Я бы вскочила на ноги и бросилась наутек, но не было сил. Я могла только всхлипывать от отчаяния:

— Нет… Я была так близко…

— Ты сама не знаешь, насколько здорово у тебя все получилось, — сказал он и положил руку мне на плечо; это было больное плечо, опухшее и горячее. — О, да ты же совсем плоха! Превит, почему еще не послали за костоправом?

— Я как раз собирался сделать это, лорд Хадо, — сказал Римарн.

Сквозь почтительность его тона я расслышала скрываемый гнев. Что тут происходит?

Хадо хмыкнул и приложил тыльную сторону ладони к моему лбу.

— Второго-то подготовили? А то неохота мне с ним бороться…

— Если пожелаешь, мои люди попозже его к тебе приведут.

Я прямо-таки воочию увидела морозную улыбку Римарна.

— Мы позаботимся, чтобы он был достаточно подчинен.

— Спасибо, но этого не нужно. У меня есть указания, а времени мало.

Меня взяли за здоровую руку и подняли:

— Ты можешь идти, госпожа Орри?

— Куда?..

Перехватило горло, и я никак не могла наладить дыхание. Мысли путались от страха, но этот разговор совсем сбил меня с толку. Неужели Римарн хотел выдать меня новозорам? С каких это пор орден Итемпаса состоял на побегушках у какой-то секты?.. Чепуха. Бессмыслица.

— Куда ты меня ведешь?

Не отвечая, он шел вперед. Куда было деваться — я беспомощно шаркала рядом. Хадо приходилось идти очень медленно, но мне казалось, что мы почти бежали.

За дверью маленькой комнаты к нам присоединились еще двое. Один ухватил меня за сломанную руку. Я в голос взвыла от боли, и Хадо выругался:

— Да посмотри ты на нее, олух! Осторожнее!..

Мужчина тотчас выпустил меня, но его спутник крепко держал с другой стороны. И слава богам, потому что без этого я бы сразу упала.

— Я ее понесу, — сказал Солнышко.

Я заморгала, сообразив, что сознание вновь помутилось. Но тут сильные руки подхватили меня, и по телу разбежалось чудесное тепло — я словно плыла в луче ласкового солнечного света. Мне не полагалось бы чувствовать себя в полной безопасности, но именно так я себя и почувствовала. Я склонила голову и заснула в тепле.

*

На сей раз пробуждение было совсем иным.

Начнем с того, что оно было долгим, очень долгим. Я все осознавала; разум всплывал из сонной неподвижности к бдительности полного бодрствования, но вот тело не поспевало за ним. Я просто лежала в тепле, тишине и уюте. Я даже помнила, что со мной произошло, но как-то отстраненно и безразлично. И еще я не могла пошевелиться. Это не встревожило меня, лишь показалось странным. Я больше не ощущала усталости, но была совершенно беспомощна. Моя плоть не желала пробуждаться, она была не готова.

Тем не менее спустя время мне все-таки удалось поглубже вздохнуть. Это не на шутку удивило меня, потому что ребра не отозвались болью, а они здорово болели с той стороны, где их помяло при падении. Я вздохнула снова, пошевелила ногой, открыла глаза…

Я могла видеть.

Меня со всех сторон окружал свет. Стены, потолок, даже пол — все сверкало! Комната была выложена странноватым на вид материалом, похожим на полированный мрамор. Заключенная в нем магия заставляла его испускать яркое белое свечение.

Я повернула голову… К моему вящему изумлению, боли по-прежнему не было. Зато я увидела окно в стене — огромное, от пола до самого потолка, а потолок здесь был очень высокий. Что за окном, я разглядеть не могла, только то, что само стекло тоже слегка мерцало. Мебель в комнате — комод с зеркалом, два больших кресла, божница в углу — не светилась. Я видела лишь темные силуэты, обрамленные светящейся белизной. Да, все сразу магическим не бывает. Вот и кровать, на которой я лежала, черным прямоугольником выделялась на полу. А еще по стенам сверху вниз случайным образом тянулись полосы более темного материала. Такого я никогда прежде не видела, хотя это зеленоватое сияние казалось смутно знакомым. Тоже магия, но другая.

— Проснулась, — сказал Хадо из кресла.

Я упустила из виду очертания его ног на полу.

Поднявшись, он подошел ко мне, и я увидела еще кое-что непонятное. Как ни темны были для меня лишенные магии предметы кругом, Хадо выглядел темнее. Разница была трудноуловима. Я замечала ее, только когда он двигался на фоне мебели.

Он склонился надо мной и протянул руку пощупать лоб, и я вспомнила, что он — один из тех, кто убил Сумасброда. Я отбросила его руку.

Он помедлил, потом негромко рассмеялся:

— Да, ты определенно окрепла. Ну что ж. Если соблаговолишь встать и одеться, госпожа Орри, тебя ждет встреча кое с кем очень важным. Если будешь разговаривать вежливо и если тебе повезет, он, возможно, даже ответит на твои вопросы.

Я приподнялась, непонимающе хмурясь, и с запозданием обратила внимание, что правую руку выше локтя что-то тяготило. Ощупав ее, я обнаружила, что кость мне вправили и закрепили двумя длинными металлическими полосками, стянутыми плотной повязкой. Рука еще болела, я убедилась в этом, когда попыталась согнуть ее. Движение пробудило глубокую боль, тотчас разбежавшуюся по мышцам, но в целом мне было несравнимо лучше, чем прежде.

— Сколько я тут? — спросила я и стала с ужасом ждать ответа.

Я уже успела понять, что тело мое было чистым. Исчезла даже кровь, запекшаяся под ногтями. Кто-то расчесал мне волосы и заплел их в одну опрятную косу. И никаких повязок ни на ребрах, ни на голове: эти раны были полностью исцелены.

А на это требуется много дней. Речь может идти о неделях.

— Тебя принесли сюда вчера, — сказал Хадо.

Он положил мне на колени свернутую одежду. Я торопливо ощупала ее и убедилась, что это не обычный новозорский балахон. Ткань под руками была гораздо тоньше и мягче. А Хадо продолжал:

— Твои раны в основном хорошо поддавались лечению, но руке понадобится еще несколько дней, чтобы зажить. Только смотри не потревожь письмена.

— Письмена?..

Я закатала рукав ночной сорочки, в которую была облачена, и все увидела. Между слоями повязки покоился небольшой квадратик бумаги с тремя переплетенными сигилами на нем. Они мягко сияли на темном фоне моего тела, творя целительную магию самим фактом своего существования.

Костоправы временами пускали в ход сигилу-другую; они пользовались либо самыми распространенными, либо теми, что проще всего было рисовать; но чтобы целую надпись?.. Нечто столь сложное и изощренное могло быть только работой писца. И стоила такая работа, пожалуй, состояние.

— Что происходит, Хадо?

Он отошел к окошку, и я повернула голову вслед за ним. Теперь, когда я наловчилась высматривать особо черную темноту, следить за ним сделалось проще.

— Это явно не Дом Восставшего Солнца. А ты? Во имя всех бездн, кто ты такой?

— Полагаю, госпожа Орри, общепринятым является слово «шпион»…

Я, вообще-то, имела в виду совершенно другое, но услышанное привело меня в смятение.

— Шпион? Ты?

Он негромко и невесело рассмеялся:

— Секрет того, как быть успешным шпионом, госпожа Орри, состоит в том, чтобы уверовать в свою роль и ни под каким видом не отступать от нее. — Он пожал плечами. — Не то чтобы я рассчитывал на твою приязнь… но я делал все, что только мог, пытаясь сохранить жизнь тебе и твоим друзьям.

Мои пальцы сами собой скомкали простыню: я подумала о Сумасброде.

— Не больно-то хорошо у тебя получилось…

— С учетом всех обстоятельств, получилось у меня просто великолепно. Но если тебе будет от этого легче — можешь винить меня в гибели твоего возлюбленного. — Тон его, однако, говорил, что это ему безразлично. — Когда у тебя будет время обо всем поразмыслить, ты поймешь, что Датэ его все равно убил бы.

Бессмыслица какая-то… Я отбросила одеяла и попыталась встать. Я была еще очень слаба, и магическое целительство не могло с этим совладать. Но по сравнению с тем, что было, сил определенно прибавилось — явный знак улучшения. Встала я со второй попытки, но зато меня не шатало. Я со всей возможной быстротой сменила ночную сорочку на одежду, которую принес Хадо. Она состояла из блузки и длинной, изящного кроя юбки: куда ближе к моему обычному стилю, чем бесформенные новозорские балахоны. Все оказалось впору, включая туфли. Имелась даже перевязь для сломанной руки. Когда я разобралась, как ее надевать, она здорово облегчила боль.

— Готова? — спросил Хадо и, не дожидаясь ответа, взял меня под руку. — Пойдем.

Мы покинули комнату и зашагали длинными, плавно изгибавшимися коридорами, я могла все вокруг себя видеть. Изящно вылепленные стены, арочные потолки, зеркально-гладкие полы… Поднимаясь по широким низким ступеням, я умерила шаг, пытаясь методом проб и ошибок прикинуть их высоту — пользуясь лишь глазами, без привычной помощи посоха. Сообразив наконец, как это делается, я обнаружила, что могу преспокойно двигаться и без ведущей руки Хадо на моем локте. Спустя некоторое время я совсем освободилась от него, наслаждаясь возможностью самостоятельно находить путь. Всю жизнь я слушала разные таинственные слова, вроде глубины восприятия и перспективы, и была не в состоянии доподлинно уразуметь, что же они все-таки означали. И вот теперь я чувствовала себя почти зрячей, — во всяком случае, мне всегда казалось, что зрячие должны себя чувствовать именно так. Я видела все, кроме темной тени рядом с собой, Хадо, и еще других теней, время от времени попадавшихся навстречу. Большинство из них шли мимо быстрым деловитым шагом и не разговаривали. Я бесстыдно пялилась на них, даже когда тени оборачивались и тоже таращили на меня глаза.

Потом совсем рядом с нами прошла женщина. Я присмотрелась к ее лбу и резко остановилась.

Она несла на себе сигилу кровной принадлежности к Арамери.

Не такую, как у Серимн. Эта имела совсем другую форму, и что она значила, оставалось для меня тайной. Ходили слухи, что слуги у Арамери тоже принадлежали к царственному семейству, только в более отдаленной степени. И все были помечены таинственными знаками, понятными, вероятно, лишь посвященным, то есть членам семьи.

Хадо тоже остановился:

— Что такое?

Побуждаемая растущим подозрением, я отвернулась от него, подошла к стене и тронула зеленый участок. Поверхность под пальцами оказалась грубоватой, шершавой и твердой. Я наклонилась поближе, понюхала. Запах был слабым, но все равно безошибочно узнаваемым. Это аромат живой древесины Мирового Древа.

Я в Небе. Которое дворец. Волшебный дворец Арамери…

Хадо подошел ко мне сзади, но на сей раз ничего не стал говорить. Просто подождал, давая мне возможность самой осознать значение происходившего. И наконец я действительно поняла. Выходит, Арамери не спускали глаз с Новых Зорь. Вероятно, из-за того, что в деле была замешана Серимн, а может, просто вычислили, что из всех еретических сект именно новозоры представляли собой наибольшую угрозу ордену Итемпаса… А я-то гадала о странной манере речи, присущей Хадо, — он разговаривал точно вельможа. У него был выговор человека, проведшего жизнь в окружении привычного могущества. Что, если он и сам — Арамери?.. Знака кровного родства на нем не было, но, как знать, вдруг его и удалить можно…

Итак, Хадо внедрился в секту и стал соглядатайствовать для Арамери. Должно быть, он предупредил их, что новозоры гораздо опаснее, чем кажутся на первый взгляд. Но тогда…

— Серимн, — сказала я. — Она тоже шпионка?

— Нет, — ответил Хадо. — Она — предательница. Если только подобное слово применимо к кому-то из этой семьи. — Он пожал плечами. — Преобразование общества у Арамери является чем-то вроде традиции. Преуспеешь — добьешься власти. Не преуспеешь — готовься к смерти. И очень скоро Серимн предстоит это узнать.

— А Датэ? Что он собой представляет? Орудие в ее руках? Безвольную пешку в игре?

— Надеюсь, — сказал Хадо, — он уже мертв. Войска Арамери со вчерашнего вечера штурмуют Дом Восставшего Солнца.

Я ахнула. Хадо улыбнулся.

— Твой побег, госпожа, дал мне случай, которого я очень ждал. Благодаря положению Мастера Новообращенных я был вхож во внутренний круг новозоров, но я не мог снестись с кем-то за пределами Дома, не возбудив при этом подозрений. Но, коль скоро Серимн отправила на твои поиски всю секту едва ли не в полном составе, я сумел перекинуться словечком с определенными друзьями, ну а те донесли это словечко до нужных ушей. — Он немного помедлил. — Новозоры оказались правы в одном: у богов веские причины сердиться на человечество, и гибель богорожденных не очень-то способствовала взаимной любви. Арамери очень хорошо это понимают. И они предприняли определенные шаги, чтобы выправить положение.

Моя рука, лежавшая на коре Древа, задрожала. Я как-то раньше не отдавала себе отчета, что оно проросло непосредственно сквозь дворец, сочетаясь с материалами, из которых он был построен. У корней его кора была чудовищно грубой, ее покрывали трещины, до дна которых я бы не смогла дотянуться. Здесь, на высоте Неба, она была куда более нежной. Я рассеянно гладила ее, ища утешения.

— Лорд Арамери, — проговорила я затем. — Теврил Арамери, глава семьи, правящей всем миром… Это к нему ты ведешь меня на встречу?

— Да.

Я общалась с богами. Я применяла магию, которой они поделились с моими пращурами. Я обнимала их. Видела на своих руках их кровь. Я боялась их — и они боялись меня… А тут, подумаешь тоже, еще один смертный.

— Ну ладно, — сказала я. — Веди, коли так.

Хадо вновь подал мне руку, но я прошла мимо него, не приняв помощи, отчего он покачал головой и вздохнул. Он догнал меня, и мы вместе пошли сияющими белыми коридорами…

17

«ЗОЛОТАЯ ЦЕПЬ»

(гравюра на металле)


Теврил Арамери был очень занятым человеком. Пока мы шли по длинному широкому коридору, направляясь к внушительному ряду дверей, что вели в его приемный зал, они несколько раз открывались, впуская и выпуская торопливо шагающих слуг и придворных. Большинство этих людей несли в руках свитки — то по одному, то целыми пачками. При некоторых были длинные остроконечные тени, являвшиеся, насколько я понимала, копьями или мечами. Очень многие одеты в роскошные наряды, их лбы украшали знаки принадлежности к семье Арамери. Иные разговаривали на ходу, но никто не останавливался поболтать. В основном я слышала сенмитскую речь, приправленную диковинными акцентами: наршезским, минским, велнским, менчейевским… и еще какими-то, мне не знакомыми.

Очень занятый человек, высоко ценивший полезных людей. Если я хочу заручиться его поддержкой — надо это запомнить.

У самых дверей нам пришлось помедлить, пока Хадо представлял нас стоявшим там двум женщинам. Обе выглядели уроженками Дальнего Севера: невысокого роста, с характерными прямыми волосами, — я видела, как раскачивались длинные пряди. На первый взгляд не похожи на стражниц. Я не приметила оружия, разве только оно было очень небольшим и они носили его у самого тела. Тем не менее было что-то такое в их осанке, в развороте плеч, что я поняла: они охраняли лорда Арамери. Сами они не были не только членами клана, но и амнийками. Чем еще им тут, спрашивается, заниматься, как не охраной правителя от его собственной семьи? Или, может, их присутствие было лишь знаком чего-то еще?..

Одна из них направилась в зал, чтобы объявить о нашем прибытии. Вскоре оттуда вышла целая группа людей. Проходя мимо, они с неприкрытым любопытством разглядывали меня. Иные косились и на Хадо — особенно двое чистокровных Арамери; выйдя вместе, они тут же начали перешептываться. Я тоже повернулась к Хадо, но он их и не замечал. Какая жалость, что я не могла коснуться его лица! Он излучал довольство, которое я не знала, как истолковать.

Потом вновь появилась стражница и, ни слова не говоря, придержала для нас дверь.

Присутственный покой оказался просторным, полным свежего воздуха. Два громадных окна — каждое вдвое превышало высотой рост Солнышка, а в длину насчитывало много шагов — занимали противоположные стены по обе стороны входа. Мы шли вперед, и звук наших шагов порождал эхо где-то высоко наверху, но где именно, я не высматривала: слишком волновалась. Единственным предметом мебели был громадный, как скала, трон на высоком ступенчатом постаменте. Сидевшего на троне я пока рассмотреть не могла, только слышала, как он писал что-то на бумажном листе. Скрип пера в обширном безмолвии зала показался мне очень громким.

Я видела сигилу кровного родства на лбу лорда, какую-то странную, не похожую ни на одну виденную мною прежде: полумесяц рожками вниз, в обрамлении двух остроугольных шевронов.

Мы молча дождались, пока он закончит свое дело. Когда сидевший на троне опустил перо, Хадо тотчас припал на одно колено и низко склонил голову. Я не мешкая последовала его примеру.

Чуть помедлив, лорд Теврил обратился к нам:

— Полагаю, вам обоим приятно будет узнать, что Дома Восставшего Солнца больше нет. С этой угрозой покончено.

Я моргнула от невольного удивления. Голос лорда Арамери оказался негромким, низкого тона и почти музыкальным, хотя речь шла об очень серьезных материях. Меня так и подмывало спросить, какой смысл он вкладывал в слово «покончено», но побоялась сморозить глупость и прикусила язык.

— А что с Серимн? — поинтересовался Хадо. — Конечно, если мне позволено будет спросить…

— Ее везут сюда. Ее супруг еще не схвачен, хотя писцы и утверждают, что это всего лишь вопрос времени. В конце концов, не мы одни разыскиваем его.

Сперва эти слова привели меня в недоумение, но потом я поняла. Ну конечно же, он послал весть городским богорожденным. Я откашлялась. Мне очень хотелось задать вопрос, но я не знала, как это правильно сделать, не оскорбив самого могущественного человека на свете.

— Ты можешь говорить, эру Шот.

Я чуточку замялась, некстати сообразив, что это была еще одна благополучно прохлопанная мной «говорящая» мелочь: обращаясь ко мне, Хадо с самого начала упорно употреблял маронейский почет. А ведь это арамерийская привычка учтивости. Так поступают при общении с чужестранцами.

Я набрала полную грудь воздуха…

— А какова судьба младших богов, которых новозоры удерживали в плену… э-э-э… лорд Арамери? Их удалось спасти?

Он ответил:

— Было найдено несколько тел… В самом Доме и в городе, где их бросили новозоры. Останки вернули богорожденным, чтобы те о них позаботились.

Тела… Останки… Забыв обо всем, я потрясенно смотрела на правителя. Сколько же было тел? Более четырех, о которых мне известно?..

— Чьи же они?

А в голове у меня сам собой вертелся ответ. Пайтья. Китр. Кинули. Лил.

Сумасброд…

— Имен мне пока что не сообщили. Правда, доносят, что среди них был один, называвший себя Сумасбродом. Полагаю, это имя небезразлично тебе. Мне очень жаль…

Его тон, при всей сдержанности, показался мне искренним.

Я опустила глаза и что-то пробормотала.

Теврил Арамери положил ногу на ногу и переплел пальцы, — по крайней мере, так я угадала его движения.

— Но вот что для меня и вправду загадка, эру Шот, так это — что же мне делать с тобой? С одной стороны, ты оказала неоценимую услугу всему миру, помогая вывести на чистую воду деятельность новозоров. С другой стороны, ты сама по себе являешься оружием. Согласись, неразумно было бы оставить опасное оружие без присмотра, чтобы всякий, кому заблагорассудится, мог им воспользоваться…

Стоя на коленях, я ниже прежнего опустила голову — так, что лоб ткнулся в холодный светящийся пол. Мне говорили, что таким образом следовало показывать раскаяние перед высокорожденными, а я сейчас чувствовала именно раскаяние. Тела. Останки. Сколько еще богорожденных было поругано и убито с помощью моей крови… а не той, что принадлежала Датэ?

— Опять-таки, — продолжал лорд Арамери, — моя семья всегда знала цену опасному оружию.

Я недоуменно наморщила прижатый к полу лоб. Что-что?..

— Боги теперь знают, что демоны по-прежнему существуют, — пробился сквозь мое потрясение голос Хадо. Он старательно выдерживал нейтральный тон. — Этого скрыть уже не удастся.

— Стало быть, мы отдадим им демона, — сказал лорд Арамери. — Причем именно того, который ответствен за гибель их родичей. Это их удовлетворит, а ты, эру Шот, останешься нам.

Я чуть приподнялась, дрожа всем телом:

— Я… Что-то я не пойму…

Хотя, боги мне свидетели, я все понимала.

Лорд Арамери поднялся на ноги — темный силуэт на фоне бледного сияния комнаты. Пока он спускался по ступеням тронного возвышения, я успела разглядеть, что это худощавый мужчина, по-амнийски весьма рослый. Он был облачен в длинный тяжелый плащ. Плащ тянулся за ним, на спину спадали волнистые волосы, сколотые на макушке.

— Если есть хотя бы один урок, который преподало нам прошлое, так это то, что мы, смертные, существуем в самом низу короткой и безжалостной иерархии, — проговорил он все тем же сердечным, почти доброжелательным голосом. — Над нами богорожденные, а над ними — старшие боги. И они не любят нас, эру Шот.

— И не без причины, — проворчал Хадо.

Лорд Арамери покосился в его сторону и, к моему некоторому удивлению, ничуть не разгневался.

— Верно, не без причины. Тем не менее крайне неразумно с нашей стороны было бы пренебрегать всеми возможными способами самозащиты. — Он сделал жест в сторону, по-моему указывая на окно и видневшееся за ним черное солнце. — Искусство писцов родилось как раз из такого усилия, предпринятого моими предками когда-то давным-давно; правда, с тех пор выяснилось, что человечеству от него очень мало проку в случае противостояния с богами. А вот ты показала себя куда более действенным оружием…

— Значит, ты хочешь использовать меня, как использовали новозоры, — дрожащим голосом выговорила я. — Хочешь, чтобы я для тебя убивала богов…

— Только если они вынудят нас, — ответил Арамери.

А потом, к моей полной растерянности… опустился на колени передо мной.

— Я не собираюсь обращать тебя в рабство, — продолжал он участливо и негромко. — Этот период нашей истории миновал и не вернется. Мы будем платить тебе, как платим нашим писцам и воинам, сражающимся за нас. Мы обеспечим тебе кров и защиту. А взамен попросим лишь толику твоей крови — и еще чтобы ты позволила нашим писцам нанести метку на твое тело. Что касается этой метки, я не буду тебе лгать, эру Шот: это своего рода привязь. Через нее мы будем знать, где и когда твоя кровь была пролита в достаточном количестве, чтобы представлять угрозу. Мы будем знать, где ты находишься, — на случай нового похищения или попытки побега. А еще с помощью этой метки мы сможем убить тебя, если придется, — быстро, безболезненно и бесповоротно, причем невзирая ни на какое расстояние. В этом случае твое тело сразу обратится в золу, чтобы никто другой не смог воспользоваться его… своеобычными свойствами. — Он вздохнул, его голос был полон сострадания. — Итак, рабством это не будет, но и полной свободой такую жизнь не назовешь. Выбор за тобой…

Как же я устала. Жутко устала от всего этого.

— Выбор?.. — спросила я с горечью, и голос прозвучал глухо. — Жизнь на поводке либо смерть? Такой выбор ты мне предлагаешь?..

— Уже то, что я его тебе предлагаю, эру Шот, есть великодушие. — Он положил руку мне на плечо. Наверное, хотел подбодрить. — Я ведь легко мог бы принудить тебя поступить так, как мне будет угодно.

У меня чесался язык сказать: «Ну прямо как новозоры!» — но в этом не было нужды. Он прекрасно знал, какого рода сделку мне предлагает. Арамери все равно получали то, чего хотели. Если я выберу смерть, они сцедят из моего тела всю кровь до последней капли и сохранят ее на случай будущей нужды. А если нет… Я чуть не рассмеялась, сообразив, что это означало. Они наверняка захотят, чтобы у меня были дети. Чего доброго, семья Шот станет своего рода тенью Арамери. Привилегии, всяческая защита… и несмываемые метки нашей особости. Вот только нормальной жизни у нас никогда больше не будет.

Я открыла рот, намереваясь сказать ему «нет». Сказать, что не приемлю такого существования, какое он мне предлагает. Но в последний момент вспомнила, что уже пообещала свою жизнь кое-кому другому.

И я решила, что так будет даже лучше. По крайней мере, Солнышку я смогу поставить условия, на которых согласна умереть.

Я точно издалека услышала собственный голос:

— Я… я прошу дать мне немного времени на размышление…

— Ну конечно, — сказал лорд Арамери, выпустил мое плечо и поднялся. — Еще сутки ты проведешь здесь как гостья, но завтра поутру я буду ждать от тебя ответа.

Еще сутки!.. Более чем достаточно.

— Благодарю, — сказала я.

Голос эхом отдался в ушах, и только в сердце было пусто и холодно. Я ничегоне чувствовала.

Лорд отвернулся от нас, давая понять: аудиенция окончена. Хадо встал, жестом велев мне сделать то же, и мы вышли так же, как и вошли, — в молчании.

*

— Я хотела бы увидеться с Солнышком, — сказала я, когда мы вернулись в мою комнату.

Итак, я попала из одной камеры в другую, разве что покрасивее. И еще, во дворце, называвшемся Небо, окна вряд ли разбивались так же легко… А впрочем, какая разница? Пытаться выпрыгнуть еще и отсюда мне не понадобится…

Хадо, стоявший возле этого самого окна, кивнул:

— Я посмотрю, удастся ли отыскать его.

— Погоди, вы разве не держите его где-нибудь тут под замком?..

— Нет. Лорд Арамери лично распорядился, чтобы ему была предоставлена свобода перемещения по всему Небу. Так обстоит дело с тех пор, как его изначально сделали смертным — десять лет назад.

Я сидела за столом, передо мной была выставлена еда, но я к ней так и не прикоснулась.

— Он стал смертным… здесь?

— Да, здесь. Здесь все и произошло — рождение Сумеречной госпожи, освобождение Ночного хозяина и поражение Итемпаса. Все за одно утро.

«И еще гибель моего отца», — добавила я мысленно.

— Тогда Госпожа и Ночной хозяин оставили его здесь. — Хадо передернул плечами. — Впоследствии Теврил предоставил ему все мыслимое гостеприимство. Полагаю, кое-кто из числа Арамери надеялся, что он возглавит семейство и поведет его к новым вершинам славы… А он вместо этого ничего не делал и молчал. Засел в комнате и не двигался целых шесть месяцев. Говорят, раз или два скончался от жажды, прежде чем понял, что никуда не денешься — отныне придется и есть, и пить… А потом он в один прекрасный день просто встал и вышел вон, не предупредив и не попрощавшись. Теврил распорядился найти его, но ни у кого не получилось.

«Потому что он отправился в Деревню Предков», — мысленно добавила я. Какому Арамери в здравом уме пришло бы в голову искать там своего бога?

— Откуда тебе об этом известно? — нахмурилась я. — У тебя нет метки Арамери!

— Пока нет.

Мне показалось, что Хадо улыбался.

— Скоро получу. Это часть моего договора с Теврилом: если я хорошо себя покажу, меня примут в семью и возведут в ранг чистокровного. По-моему, справедливая награда за устранение угрозы богам.

— Примут в семью… — невольно повторила я. Я ведь и не подозревала, что такое вообще возможно. — Но… ну… Ты, по-моему, этих людей не очень-то и любишь.

На сей раз он весело хмыкнул, и у меня вновь возникло странное чувство, что этот человек был не по годам умудрен. А еще — было в нем что-то странное… темное.

— Когда-то, — проговорил он, — здесь содержали пленного бога. Это был жуткий, прекрасный и яростный бог. По ночам он бродил в белостенных залах, нагоняя ужас на обитателей Неба. От рассвета до заката бог погружался в сон, и тогда телу — живой смертной плоти, в которую он был заточен, — приходилось жить самому по себе…

Я тихо ахнула, поняв, в чем дело, но не в силах поверить. Пленным богом, о котором он говорил, был, конечно же, Ночной хозяин. Но тело, которое день-деньской гуляло само по себе, это… это…

Хадо, стоявший у окна, сложил руки на груди. Я легко разглядела это даже на фоне оконной темноты, ибо он был еще темней.

— Та еще была жизнь, доложу тебе, — проговорил он. — Люди, отчаянно боявшиеся бога, могли не опасаться человека. Они живо сообразили, что над мужчиной можно творить все то, чего никогда не потерпело бы божество… Так он и жил — короткими перебежками. Рождался каждое утро, а вечером умирал. И он ненавидел каждое мгновение этой так называемой жизни. А длилось это… Две. Тысячи. Лет.

Он покосился на меня. Я слушала с открытым ртом.

— А потом в один прекрасный день мужчина получил свободу. — Хадо раскинул руки. — Всю первую ночь своего нового существования он смотрел на звезды и плакал. Но уже на следующее утро он кое-что понял. Он понял, что наконец-то сможет умереть. Веками он об этом мечтал, а теперь… теперь ему не хотелось. Наконец-то ему досталась полная жизнь, целая жизнь в его единоличном распоряжении. Можно мечтать и исполнять эти мечты. И было бы… очень неправильно… растратить все это попусту. Или вообще отказаться.

Я облизала губы и сглотнула:

— Я…

И замолчала. Я собиралась сказать «понимаю», но это было бы неверно. Ни один смертный, равно как, вероятно, и бог, не мог представить себе той жизни, которую прожил Хадо. Помнится, Солнышко назвал Лил и Датэ детьми Нахадота. Так вот, передо мной было еще одно порождение Ночного хозяина, самое странное из всех.

— Это я вижу, — сказала я наконец. — Но… — Движением руки я обвела белые стены Неба. — Но жизнь ли это? Быть может, что-нибудь более обычное и земное…

— Я провел всю жизнь, служа власти. Я страдал за нее… Вынес больше, чем ты себе можешь представить. И вот я свободен. Что ж мне теперь — уехать в деревню, выстроить домик и овощи разводить?.. Найти подругу, которую я мог бы терпеть; родить и воспитать ораву отпрысков?.. Стать простецом вроде тебя, беззащитным и без гроша в кармане?..

Забывшись, я мрачно насупилась, и он усмехнулся:

— Власть — вот все, что я знаю. Из меня получится неплохой глава семьи, как тебе кажется? Вот возведут меня в чистокровные…

По-моему, он говорил искренне, и это-то и было самое страшное.

— Полагаю, лорд Арамери сделает превеликую глупость, если подпустит тебя сколько-нибудь близко к себе, — проговорила я медленно.

Хадо покачал головой. Ему было смешно.

— Ладно. Пойду отыщу для тебя лорда Итемпаса.

Странно было слышать это имя в применении к Солнышку… Я рассеянно кивнула, и Хадо направился к двери. Он был уже у порога, когда неожиданная мысль осенила меня.

— А что бы ты сам выбрал? — спросила я. — Ну, будь ты на моем месте? Что бы ты выбрал? Жизнь на цепи — или все-таки смерть?

— Я и за саму возможность выбора сказал бы спасибо.

— Это не ответ.

— Конечно не ответ. Но если так уж хочешь знать, я выбрал бы жизнь. Если бы передо мной в самом деле был выбор, я остался бы жить.

Я нахмурилась, размышляя над услышанным. Хадо помедлил возле двери и сказал еще:

— Ты провела немало времени среди богов, эру Шот. Скажи, ты разве не заметила? Да, они живут вечно, но многие из них еще более одиноки и несчастны, нежели мы. Почему, думаешь, они с нами возятся? Потому, что мы учим их ценности жизни. Вот я на твоем месте и жил бы — хоть ради того, чтобы позлить их. — Он невесело рассмеялся, потом вздохнул и отвесил мне насмешливый поклон: — Приятного вечера.

— Приятного, — отозвалась я.

И вот он ушел, а я все сидела и думала, думала…

*

Я поела, не ощутив вкуса, повинуясь больше привычке, чем необходимости. Потом опустила голову и задремала… Когда я проснулась, в комнате присутствовал Солнышко.

Еще не продрав глаз и не распрямив затекшей спины, я услышала и узнала его дыхание. Я была так измучена телом и душой, что заснула прямо за столом, у остатков еды, преклонив голову на сгиб здоровой руки. Вскинувшись, я стукнулась рукой в перевязи о край стола, но вместо безумной боли толчок породил лишь вполне терпимый спазм. Я поняла, что божественные сигилы почти завершили работу.

— Привет, — сказала я. — Спасибо, что дал мне поспать.

Он ничего не ответил, но я уже привыкла к этому.

— Что с тобой приключилось?

Он передернул плечами. Он сидел за тем же столом, напротив меня, достаточно близко, чтобы я могла слышать его движения.

— Меня расспрашивали в Белом зале. Потом мы пришли сюда.

«Могла бы и сама догадаться», — подумала я, но вслух этого не произнесла. Таков был Солнышко: соблаговолил хоть что-то рассказать, и на том спасибо.

— А куда ты пошел после того, как тебя доставили сюда? — спросила я.

И мысленно побилась сама с собой об заклад, что он ответит: никуда. И он не разочаровал меня:

— Никуда. Не важно.

Я не сдержала улыбки. Как здорово! Уже долгое, долгое время у меня не было ни причины, ни желания вот так улыбнуться, просто и от души. Я улыбнулась и невольно вспомнила о давно минувших днях, о той невозвратимой жизни, когда беспокоиться приходилось только о том, как бы обеспечить завтрашний обед да проследить, чтобы Солнышко не залил кровью мои ковры. Я едва ли не расцеловать его была готова за это напоминание.

— А тебе вообще что-нибудь важно? — продолжая улыбаться, осведомилась я. — Ну хоть что-нибудь?

— Нет, — сказал он.

Опять этот ровный, холодный голос, начисто лишенный чувств. Я подумала, что приближаюсь к пониманию, насколько это неправильно для него, существа, некогда олицетворявшего свет и тепло.

— Врун несчастный, — припечатала я.

Он промолчал. Я взяла в руки маленький нож, который принесли вместе с едой. Мне нравилось, как лежала в ладони его чуть шершавая деревянная рукоять. Честно говоря, я ожидала, что во дворце под названием Небо пользуются более изысканными материалами — фарфором там, к примеру, или серебром. Ан нет, практичное и обиходное дерево и здесь было в ходу. Хотя, возможно, это какая-то дорогая порода.

— Для тебя важны твои дети, — сказала я. — Ты боялся, что Датэ сумеет навредить твоему прежнему возлюбленному, Ночному хозяину. Значит, тебе и на него не наплевать. А если бы ты хоть самую чуточку постарался, ты бы, может, и Сумеречную госпожу сумел полюбить… если, конечно, она захотела бы связаться с тобой!

Опять молчание.

— Я думаю, для тебя очень многое имеет значение. Даже больше, чем хотелось бы тебе самому. На самом деле жизнь еще не исчерпала для тебя возможностей…

— Чего ты хочешь от меня, Орри? — спросил Солнышко.

И голос у него был… нет, не холодный. Не безразличный. Просто усталый. Память услужливо подсказала мне услышанное от Хадо: «Они еще более одиноки и несчастны, нежели мы». Повозившись с Солнышком, в это легко было поверить.

Я тряхнула головой и негромко рассмеялась.

— Не знаю, — ответила я. — Я думала, это ты мне скажешь. Ты ведь у нас бог, в конце-то концов, а не я. Если бы я молилась тебе, испрашивая водительства, и тебе вздумалось ответить, что бы ты мне сказал?

— Я бы не ответил.

— Потому что тебе все равно? Или потому, что не знал бы, что сказать?

Снова молчание.

Я положила ножик, встала и обогнула стол. Ощупью я нашла Солнышко, мои пальцы пробежали по его лицу, волосам, шее. Он сидел не двигаясь и ждал продолжения, хотя я чувствовала его внутреннее напряжение. Неужели его тревожила необходимость убить меня?.. Я посчитала такую мысль тщеславной и отбросила ее.

— Расскажи мне, что случилось, — проговорила я. — Что тебя таким сделало? Я хочу понять, Солнышко. Ты знаешь, Сумасброд ведь любил тебя. Он…

Горло неожиданно перехватило, пришлось отвернуться и перевести дух.

— Он не захотел от тебя отрекаться. Думаю, он с удовольствием помог бы тебе. Он просто не знал, как к этому подступиться…

Солнышко продолжал молчать. Я погладила его по щеке:

— Не то чтобы ты должен мне что-то рассказывать. Я своего обещания не нарушу: ты помог мне с побегом, так что теперь можешь избавить этот мир еще от одного демона. Но разве я хотя бы этого не заслужила? Хотя бы малой толики правды?..

Он ничего не ответил. Лицо под моими пальцами было мраморно-неподвижно. Он смотрел прямо перед собой, сквозь меня, куда-то в непостижимую даль. Я ждала, но он так и не заговорил.

Что ж, я вздохнула и потянулась за пустой миской из-под супа. Она была не особенно велика, но еще имелся стакан: в нем прежде было самое вкусное вино, которое я в своей жизни пробовала. Голову кружил легкий хмель, хотя за время сна он почти испарился. Я поставила миску и стакан перед собой и осторожно высвободила из повязки правую руку. Теперь я могла ею пользоваться, хотя мышцы возле плеча еще болели. Все зажило, но память о пережитых страданиях была слишком свежа.

— Подожди, пока я потеряю сознание, а потом давай делай что надо, — сказала я, не будучи, впрочем, уверена, что он вообще обращал на меня внимание. — И будь добр, спусти кровь в уборную. Если сумеешь, не оставляй им ни капельки, чтобы не воспользовались.

И опять — упрямое молчание. Я даже не сердилась на него больше — привыкла.

Вздохнув еще раз, я поднесла нож к запястью — сделать первый надрез.

Стакан вдруг полетел на пол и вдребезги разбился, левое запястье перехватила могучая рука, миг — и меня пронесло через всю комнату. Я ударилась о стену и распласталась по ней, прижатая всем весом его тела.

Он вдавливал меня в стену, тяжко дыша. Я попыталась высвободиться, но он буркнул что-то недовольное и тряс мою руку, пока я не замерла. Я стала ждать, что будет дальше. Руку себе я слегка поцарапала, но и только. Вот показалась капелька крови, подтекла под его ладонь и шлепнулась на пол…

Солнышко согнулся. Медленно-медленно, точно мощное старое дерево на ураганном ветру. Сражаясь за каждый дюйм…

Он клонился к земле, пока его лицо не оказалось вровень с моим, а горячее и хриплое дыхание не защекотало мне ухо. Наверное, это было очень неудобное положение, но он так и замер, терзая себя и крепко удерживая меня, и только тут сумел наконец заговорить.

Впрочем, он не говорил, а шептал — все время, пока длился рассказ.

*

— Они больше не любили меня. Он родился первым. Я явился следом за ним. Благодаря ему я никогда не был одинок. Потом явилась она, и я не возражал, я не возражал, пока она понимала, что он принадлежал и мне тоже. Дело не в том, что мы будто бы не поделили его, понимаешь? Было хорошо, что она с нами, и еще появились дети, много детей, все разные и все — совершенные. Я был счастлив тогда, счастлив, она была с нами, и мы любили ее, он и я, но в его сердце на первом месте был я. Я знал это. И она проявляла к этому уважение. Нет, необходимость делиться никогда меня не тревожила…

Но они менялись, менялись, они все время менялись… Я знал о такой возможности, но прошло уже столько времени, и я сперва не поверил… До моего появления он целую вечность был одинок. Я не понимал… Даже когда мы враждовали, он не переставал обо мне думать. Откуда мне было знать? За все время моего существования этого не случалось, ни единого разу… Даже удаляясь от них, я чувствовал их присутствие и то, что они чувствовали меня. Но потом… потом…

*

Добравшись до этого места, он вновь плотно притянул меня к себе. Его свободная рука, та, что не стискивала моего запястья, сгребла в кулак ткань одежды на моей пояснице. Я была уверена только в том, что это не объятие. Ни любовное, ни дружеское. Скорее, походило на то, как он вцепился в меня после освобождения из Пустоты. Или на то, как я временами стискивала свой посох, когда случалось забрести в незнакомое место и не к кому было обратиться за помощью, если вдруг оступлюсь. Да, вот именно так.

*

— Я не думал, что такое возможно. Было ли это предательством? Неужели я чем-то их оскорбил? Я вообразить не мог, что однажды они начисто забудут меня…

Но они забыли.

Они забыли меня.

Они были вместе, он и она, а я совсем их не чувствовал. Они думали только друг о друге, а мне больше не было места.

Они оставили меня в одиночестве…

*

Я всегда лучше понимала язык тела, чем голос или внешний смысл слов. Так что, когда Солнышко шептал об охватившем его ужасе, о единственном мгновении одиночества после целой вечности любви и дружбы, отнюдь не слова сообщили мне о степени катастрофы, которая постигла из-за этого его душу. Он прижимался ко мне, точно любовник. И поэтому в словах не было нужды.

*

— Я бежал в смертное царство. Лучше уж водиться со смертными, чем не иметь вообще ничего. Я отправился в одну деревню, встретил смертную девушку… Лучше хотя бы такая любовь, чем совсем никакой… Девушка предложила себя, и я взял ее. Она была нужна мне, как ничто и никогда прежде. Я остался у нее. Любовь смертной оказалась как-то… надежней… Родился ребенок, и я не стал его убивать. Я знал, что это демон, запретное существо, я сам установил тот закон, но он тоже оказался мне нужен… Он был… Я и запамятовал, до чего они бывают хороши… Смертная девушка шептала мне на ухо, шептала ночами, когда я слабел. Мои родичи были не правы, они поступили зло, жестоко и недостойно, забыв меня. Если я вернусь к ним, они опять меня предадут. Только она могла по-настоящему любить меня; только она была мне нужна. Мне было необходимо в это поверить, ты понимаешь? Мне нужна была хоть какая-то опора, нечто определенное. Я жил, до ужаса боясь ее смерти. А потом они явились за мной, разыскали меня. Они принесли извинения — извинения! Как после мелкой размолвки!..

*

Я услышала короткий смешок, больше похожий на всхлип.

*

— Они забрали меня домой. Но я знал, что более не могу доверять им. Я понял, что это такое — остаться в одиночестве. Это противоположно и противно всему, чем я являюсь, это ничто, это пустота… Еще до начала времен я сражался в десяти тысячах битв, я сжигал душу, давая форму вселенной… но никогда прежде я не страдал так невыносимо.

Та смертная девушка предупреждала меня. Она говорила: они сделают это снова. Забудут, что некогда любили меня. Обратятся друг к другу, а я останусь один… брошенным… навсегда…

Я сказал, что они не сделают этого.

Не сделают этого.

Тогда смертная девушка убила нашего сына.

*

Тут он ненадолго умолк. Он застыл в неподвижности.

*

— «Вот, возьми», — сказала она и предложила мне кровь. И я подумал… я подумал… подумал… когда нас было лишь двое, я никогда не оставался один…

*

Вот такая заключительная фраза. Пророчество о том, чем кончилось дело.

Он медленно разжал руки, выпуская меня. Напряжение ушло из его тела, а с ним кончились и силы, — утекли, как вода. Он соскользнул по мне, опустившись на колени, его щека оказалась у моего живота. Он больше не дрожал.

Я провела довольно много времени, стараясь постичь природу света. Это частью любопытство, частью философские размышления. Я надеюсь однажды понять, почему я вижу именно таким образом, а не иначе. Писцы тоже изучали свет. В книгах, которые читал мне Сумасброд, утверждалось, что ярчайший свет — истинный свет, как там говорилось, — есть сочетание всех видов менее совершенного света. Красного, синего, желтого и остальных, сколько ни есть, — смешать их, и получится сияющий белый.

Это некоторым образом означает, что истинный свет зависит от присутствия прочих разновидностей света. Убери их, и останется темнота. Однако обратное неверно: убери тьму — и останется тьма еще непроглядней. При этом тьма может существовать сама по себе, свет же — не может.

Вот так одно мгновение одиночества уничтожило Блистательного Итемпаса. Вероятно, со временем он оправился; время обтачивает даже речной голыш, придавая ему новую форму. Но в момент величайшей слабости он получил подножку; уже израненной душе нанесла неисцелимую рану смертная женщина, на чью любовь он так полагался. И это настолько лишило его рассудка, что он убил собственную сестру, думая навеки обезопасить себя от боли предательства.

— Мне жаль, — выдохнул он еле слышно, как будто не для моих ушей, но последующие слова предназначались уже мне. — Ты понятия не имеешь, сколько я думал над тем, чтобы взять твою кровь и использовать ее для себя…

Я обняла его за плечи, нагнулась и поцеловала в лоб:

— Вообще-то, я знаю.

Потому что я действительно знала.

Выпрямившись, я взяла его за руку и принудила встать. Он послушался, не противясь. Дал отвести себя к постели и уложить. Когда мы угнездились бок о бок, я забралась под его руку и устроила голову у него на груди — точно так, как когда-то с Сумасбродом. На ощупь, на запах они были очень разными. Морская соль — и сухие специи, прохлада — и жар, нежность — и ярость. Только сердца стучали совсем одинаково. Медленно, мощно, уверенно. Мог ли сын унаследовать подобное от отца? Определенно… Я подумала и решила, что умереть можно и завтра.

18

«МЕСТЬ БОГОВ»

(акварель)


Думаю, Сумасброд всегда подозревал истину…

Я с детства хранила удивительное воспоминание о пребывании в теплой и влажной тесноте. Там мне было удобно и безопасно, но одиноко. Я слышала голоса, однако со мной никто не разговаривал. Время от времени чьи-то руки прикасались ко мне, и я толкалась в ответ, но это было и все…

Много лет спустя я рассказала об этом Сумасброду, и он как-то странно на меня посмотрел. Когда я спросила его, что не так, он ответил не сразу. Но я не отступалась, и наконец он сказал:

«Звучит как воспоминание о пребывании в утробе!»

Я, помнится, расхохоталась.

«Чепуха какая! Я же думала! Слушала! Воспринимала!»

Он пожал плечами.

«До рождения со мной было то же. Видимо, и со смертными иногда так получается».

Хотя на самом деле и не положено, мог бы он добавить, но не стал.

*

— Что ты собираешься предпринять? — утром спросил меня Солнышко.

Он стоял у окна по другую сторону комнаты, мягко сияя, — солнце только что встало. Я приподнялась, села, подавила зевок.

— Не знаю.

Умирать я пока не готова. И признать это оказалось легче, чем я думала. Я ведь убила Сумасброда; жить с этим знанием почти непереносимо. Но наложить на себя руки или дать это сделать Солнышку либо Арамери — это… некоторым образом еще хуже. А если иметь в виду гибель Сумасброда, это вообще выглядело так, будто я собиралась выкинуть подарок.

— Если я выберу жизнь, Арамери будут меня использовать одни боги знают для чего. Оно мне надо — новые смерти на моей совести? — Я вздохнула и потерла ладонями лицо. — Ты был прав в своем желании перебить нас. Только требовалось довести дело до конца, уморить всех. Это была единственная оплошность Троих…

— Нет, — сказал Солнышко. — Мы были не правы. Не стану отрицать, с демонами надо было что-то делать, но нужно было найти какое-то другое решение. Они ведь были нашими детьми…

Я молча открыла рот. Потом закрыла. Я вглядывалась в его силуэт, чуть более яркий, чем слегка светившееся окно. Я даже не знала, что на это сказать, и решила переменить тему.

— А ты сам что собираешься делать?

Он стоял, встречая рассвет, точно так же, как много раз делал это в моем доме: прямая осанка, голова вскинута, руки скрещены на груди. Сейчас, против обыкновения, Солнышко негромко вздохнул и повернулся ко мне, прислонившись к подоконнику с видом почти осязаемой усталости.

— Понятия не имею, — ответил он. — Во мне не осталось ничего цельного или правильного, Орри. Ты была права, когда обозвала меня трусом. Дураком ты меня не называла, но и это было бы правильно. А еще я слаб…

Он поднял руку, посмотрел на нее так, словно впервые увидел, и сжал кулак. Кулак показался мне далеко не слабым, но я понимала, какая цена ему была с точки зрения бога. Кости — способные ломаться. Кожа — не знающая мгновенного исцеления ран. Вены и сухожилия — уязвимые, как паутинки. А внутри хрупкой плоти — разум, напоминающий разбитую и плохо склеенную чашку.

— Значит, это одиночество? — спросила я. — Твоя истинная противоположность. Одиночество, а не тьма. Ты этого не понимал?

— Нет. До того самого дня. — Он опустил руку. — А надо было. Потому что одиночество — вот тьма души.

Я встала и приблизилась к нему, слегка запнувшись о ковер. Я нашла его руку, потом потянулась к лицу. Он позволил мне это, даже прильнул к моей ладони щекой. Наверное, в тот момент он чувствовал себя очень одиноким.

— Я рад, что они отправили меня сюда в облике смертного, — сказал он. — Я не могу причинить особого вреда, когда с ума схожу. Когда я оказался заперт в том царстве тьмы, я думал, что потеряю рассудок… Но когда меня вытащили, там была ты… без этого я бы опять сломался.

Я нахмурилась, думая о том, как он прижимался ко мне в тот день, прижимался и не мог отпустить даже на миг. Ни одно человеческое существо не вынесет вечного одиночества. Я тоже свихнулась бы в пустоте. Однако нужда Солнышка была сверхчеловеческой.

Я снова вспомнила слова матери, которые много раз слышала от нее в детстве.

— Нет ничего зазорного в том, чтобы принимать помощь, — сказала я ему. — Теперь ты стал смертным. А у смертных не все получается в одиночку.

— Тогда я не был смертным… — проговорил он, и я поняла: он думал о том дне, когда убил Энефу.

— Может, это относится и к богам, — ответила я.

Я еще не вполне оправилась и вынуждена была прислониться рядом с ним к подоконнику.

— Мы ведь созданы по твоему образу и подобию, помнишь? Что, если твои родичи отправили тебя сюда не потому, чтобы в смертном образе ты не мог наворотить дел, а просто чтобы ты научился справляться с этим, как делаем мы, смертные?

Я вздохнула и прикрыла глаза: постоянное сияние Неба утомляло меня.

— Во имя бездны, откуда мне знать! Может, тебе просто друзей завести надо…

Он промолчал, но, кажется, я почувствовала на себе его взгляд.

Больше я ничего сказать не успела — в дверь постучали. Солнышко пошел открывать.

— Лорд… — Голос был мне незнаком, но в нем звучала вышколенная деловитость слуги. — У меня послание. Лорд Арамери требует вас к себе.

— Зачем?

Солнышко задал вопрос, на который я бы нипочем не отважилась. Посланец тоже сперва растерялся, но после очень краткого промедления все же ответил:

— Схватили госпожу Серимн.

*

Как и накануне, лорд Арамери выставил из зала всех своих царедворцев. Такие материи, как сделки с демонами или наказание заблудших чистокровных, они не для посторонних глаз…

Серимн стояла в окружении четверых стражников — Арамери и уроженцев Дальнего Севера, хотя никто из них ее не касался. Я не могла бы сказать, выглядела ли она сколько-нибудь потрепанной; я видела только силуэт, столь же прямой и горделивый, как и при других наших встречах. Ее руки были связаны впереди, и, кажется, это была единственная уступка ее положению пленницы. Кроме нее, самого правителя, стражи и нас с Солнышком, в зале никого не было.

Они с лордом Арамери смотрели друг на друга молча и неподвижно. Ни дать ни взять утонченные мраморные изваяния Безжалостности и Непокорности.

Впрочем, игра в гляделки тянулась недолго. Она отвернулась от него — при всей своей слепоте я рассмотрела, с каким пренебрежением она это проделала, — и перевела взгляд на меня:

— Госпожа Орри… Приятно ли тебе стоять рядом с теми, кто дал твоему отцу умереть?

Некогда эти слова больно ранили бы меня, но с тех пор я многое успела понять.

— Ты не так поняла, госпожа Серимн. Мой отец погиб не из-за Ночного хозяина и не из-за Сумеречной госпожи. И богорожденные здесь ни при чем, равно как и те, кто их поддерживает. Он умер оттого, что был не похож на других. У обычных смертных непохожесть возбуждает злобу и страх… — Я вздохнула. — Признаю, дыма без огня не бывает. Но тому, кто заслуживает веры, следует верить.

Она покачала головой:

— Слишком уж ты доверяешь этим новым богам.

— Нет, — сказала я, начиная сердиться. Да какое сердиться, я пылала яростью! Будь у меня посох, наверняка дошло бы до беды. — Я верю в то, что боги — таковы, какие они есть, и еще в то, что смертные — это смертные. Смертные, госпожа Серимн, именно смертные забили моего отца камнями до смерти. Именно смертные связали меня, как овцу на бойне, и выпускали из жил кровь, чуть не доведя до гибели. Смертные и моего возлюбленного убили…

Я произнесла это, и у меня не перехватило горло, и голос не дрогнул — есть чем гордиться. Ярость несла меня на своих крыльях.

— Во имя бездны! Да если боги в самом деле решат стереть нас с лица земли, велика ли беда? Может, мы вполне заслужили уничтожения!

Тут я не удержалась и посмотрела на лорда Теврила.

Он заговорил скучающим голосом, не обратив особого внимания на мои слова:

— Серимн, хватит препираться с девочкой. Твое краснобайство сгодилось бы для ваших запутавшихся и растерянных неофитов, но все здесь присутствующие видят тебя насквозь.

Он сделал в ее сторону жест, этакий изящный взмах, обрисовавший всю ее сущность.

— Эру Шот, тебе позволительно не понимать: вся нынешняя заварушка — всего лишь семейная ссора, зашедшая слишком далеко.

Должно быть, я выглядела сбитой с толку.

— Семейная ссора?..

— Видишь ли, я всего лишь полукровка, — ответил он. — Самый первый, оказавшийся во главе семьи. И хотя меня поставила на эту должность сама Сумеречная госпожа, иные мои родственники, особенно чистокровные, продолжают сомневаться в моей дееспособности. У меня хватило глупости считать Серимн наименее опасной среди них. Я даже верил, что она могла оказаться полезной, ведь ее организация давала цель в жизни тем приверженцам Итемпасовой веры, кто в последнее время утратил духовные ориентиры.

Я не видела, как он покосился на Солнышко, но угадала движение.

— Я не предполагал, что они могут натворить настоящих бед. Приношу за это свои извинения.

Я изумленно застыла. Я ничего не знала о повадках высокорожденных, не говоря уже об Арамери, но одно мне было известно точно: извиняться у них не в обычае. Они не делали этого никогда и ни под каким видом. Даже после уничтожения Земли Маро они предложили моему народу полуостров Нимаро в качестве «жеста человеколюбия» — но не как извинение.

Серимн тряхнула головой.

— Декарта назначил тебя, Теврил, наследником только по принуждению, — сказала она. — Полукровка или нет, в обычную пору ты бы справлялся неплохо. Но в нынешние темные времена нам необходим сильный глава семьи, непоколебимо приверженный старым ценностям, не склонный ни при каких обстоятельствах утрачивать преданность Отцу Небесному. А тебя ущербное происхождение не наделило должной гордостью.

Я почувствовала улыбку лорда Арамери. Еще бы мне было не ощутить ее, тонкую и опасную, как клинок! От нее в комнате сразу что-то изменилось, никто здесь больше не мог полагать себя в безопасности.

— Тебе есть еще что сказать? — спросил он. — Такого, что не зря потратило бы мое время?

— Нет, — ответила она. — Ничего, что тебе подобало бы услышать.

— Очень хорошо, — сказал лорд Арамери.

Щелкнул пальцами — и из-за занавеси позади трона возник слуга. Он припал на колени рядом с троном, держа что-то в руках; еле слышно звякнул металл. Теврил не взял принесенного, а я не могла разглядеть, что это такое. Я только заметила, как отшатнулась Серимн.

— Вот этот человек, — сказал лорд Арамери, указывая на Солнышко. — Серимн, ты оставила Небо до последней передачи власти. Ты знаешь, кто это такой?

Серимн покосилась на Солнышко и отвела глаза.

— Мы так и не сумели установить, что он такое, — сказала она. — Он является спутником и, возможно, любовником госпожи Орри. Он не представлял для нас ценности, разве что как заложник, чтобы она вела себя смирно.

— Посмотри на него внимательнее, кузина.

Она повиновалась, всем своим видом излучая пренебрежение.

— Я в самом деле должна что-то особенное увидеть?

Я взяла Солнышко за руку. Он не пошевелился. Похоже, происходившее было ему безразлично.

Лорд Арамери поднялся с трона и сошел по ступеням. Достигнув подножия, он резко повернулся к нам — так, что длинные волосы и плащ метнулись у него за спиной. А потом преклонил колено, явив учтивость, которой я бы никогда не заподозрила в столь могущественном человеке.

Стоя коленопреклоненным, он звенящим голосом произнес:

— Узри же нашего Отца Небесного, Серимн. Приветствуй Итемпаса, Дневного хозяина, Повелителя Порядка и Света!

Серимн непонимающе посмотрела на него. Потом — на Солнышко. В голосе Теврила не было ни намека на язвительную насмешку — лишь почтительное благоговение… Я, однако, вполне представляла себе, что видела Серимн, глядя на Солнышко. Нечеловеческую усталость в глазах, невероятное горе под покровом внешнего безразличия. На нем, как и на мне, была одежда с чужого плеча, и он никак не ответил на поклон и приветствие Теврила.

— Да он же мароне, — после долгой паузы проговорила Серимн.

Теврил поднялся, привычным движением откидывая за спину хвост длинных волос:

— Какая неожиданность, не правда ли? А ведь это не первая ложь, которую наше семейство повторяет так долго, что правда начинает уже забываться.

Он подошел к ней и остановился прямо напротив. Она не попятилась, хотя я, например, на ее месте обязательно подалась бы назад. Было сейчас в лорде Арамери нечто такое, отчего мне стало нешуточным образом страшно.

— Ты же знаешь, Серимн, что он был низложен, — сказал он. — И ты видела предостаточно богов, принимавших облик смертных. Как же ты не догадалась, что чтимый тобою бог может среди них оказаться? Вот и Хадо рассказывает, что ваши новозоры обращались с ним не очень по-доброму…

— Нет, — сказала Серимн, и в ее сильный, звучный голос впервые за время нашего знакомства пробилась дрожь неуверенности. — Это невозможно! Я бы непременно… и Датэ… мы бы непременно поняли!

Теврил оглянулся на слугу. Тот поспешил вперед со своим металлическим предметом. Лорд взял его и сказал:

— Полагаю, твоя незамутненная арамерийская кровь все равно не дает тебе права говорить за нашего бога. Ну что ж, раз так, значит так. Откройте-ка ей рот и подержите открытым…

Я даже не поняла, что последние слова были приказом, — но стражники сдвинулись вокруг Серимн и схватили ее. Началась борьба, выглядевшая для меня как смешение качающихся силуэтов. Когда все успокоилось, я заметила, что стражи крепко держали голову Серимн.

Теврил между тем взял в руки предмет, принесенный слугой, и я впервые смогла увидеть его — темным контуром на фоне магического свечения дальней стены. Ножницы?.. Нет, слишком большой и форма другая…

Клещи.

— Боги мои… — прошептала я, слишком поздно поняв, что происходит.

Я поспешно отвернулась, но от жутких звуков деваться было некуда. Захлебывающийся вопль Серимн… «Мммхх…» Теврила, вынужденного приложить немалую силу… влажный хруст разрываемой плоти. Все произошло очень быстро. Теврил со вздохом отвращения вернул клещи слуге, и тот их унес. Серимн издала еще один невнятный звук, не столько вопль боли, сколько бессловесный протест… И, обмякнув, со стоном повисла на руках стражников.

— Пожалуйста, держите ее голову наклоненной вперед, — словно сквозь туман, услышала я голос Теврила. — Мы же не хотим, чтобы она захлебнулась.

— П-погодите… — выдавила я.

Боги, я была неспособна думать. Наверное, эхо этого звука до конца дней будет мне сниться.

— Что такое, эру Шот?

Лорд Арамери тяжело дышал, но в остальном говорил как обычно: вежливо, негромко и с теплотой. Я же про себя гадала, сумею ли совладать с позывом на рвоту.

— Датэ, — повторила я. — И пропавшие богорожденные. Она… она же могла рассказать нам…

Увы, теперь Серимн умолкла навеки.

— Даже если ей и было что-то известно, она ни за что бы не заговорила, — сказал Теврил.

Он взошел по ступеням и снова опустился на трон. Слуга оставил клещи за занавесом и, торопливо вернувшись, подал ему влажное полотенце. Лорд тщательно протер каждый палец.

— Однако я более склонен предположить, что они с Датэ уговорились разделиться, чтобы защитить друг друга. Серимн, в конце концов, чистокровная Арамери. Она должна была предвидеть допрос с пристрастием в случае поимки.

Допрос с пристрастием… Так, значит, на языке высокорожденных называлось то, чему я только что стала свидетельницей.

— И, к сожалению, дело это уже не в моей власти.

Теврил сделал едва заметный жест, и главные двери зала распахнулись. Вошел другой слуга. Он нес нечто, мгновенно привлекшее мой взгляд, ибо оно сияло так же ярко, как и все остальное в этом насыщенном магией месте. Только, в отличие от пола и стен, предмет в руках у слуги испускал веселый розовый свет. Это был небольшой резиновый мячик — ребенку впору играть.

Теврил взял его у слуги и проговорил:

— Моя кузина забыла не только о том, что Блистательный Итемпас более не царствует над богами. Она забыла еще и о том, что Арамери теперь повинуются нескольким хозяевам, а не одному, как в прежние времена. Мир меняется; нам приходится меняться вместе с ним — либо погибнуть. Быть может, прослышав об участи Серимн, многие мои чистокровные кузены освежат свою память…

Он разжал пальцы, и розовый мячик выпал из руки. Отскочил от пола у трона. Лорд поймал его в воздухе. И еще дважды уронил на пол.

Перед ним возник мальчик. Я ахнула, тотчас узнав его. Это был Сиэй, бог-дитя, тот, что когда-то порывался запинать Солнышко до смерти. Сиэй Плутишка, пребывавший некогда в рабстве у Арамери.

— Что еще? — спросил он раздраженно.

Мельком оглянулся на меня, услышав, как я ахнула, и отвернулся, не переменившись в лице. Я стала молиться сразу всем богам, чтобы он меня не узнал. Хотя надежды на это не было почти никакой, ведь рядом со мной стоял Солнышко.

Теврил почтительно наклонил голову.

— Вот одна из убийц твоих родичей, лорд Сиэй, — сказал он, указывая на Серимн.

Сиэй обернулся к ней, поднимая брови:

— А я ее помню! Декарте она была троюродной племянницей или что-то вроде того. Съехала много лет назад… — И на его лице возникла кривая улыбка, плохо соответствовавшая детским чертам. — Ух ты, Теврил! Язык?!

Теврил отдал розовый мячик слуге. Тот с поклоном взял его и унес.

— Кое-кто в семье полагает, будто я… слишком мягок. — Он пожал плечами. — Мне показалось, наглядный пример не повредит.

— Вижу. — Сиэй вприпрыжку одолел два шага и остановился перед Серимн, впрочем, я заметила, как брезгливо он обошел кровь, темным пятном растекшуюся на полу. — То, что ее поймали, уже хорошо, но я как-то не думаю, чтобы Наха вернул солнце, пока вы не отловите демона. Как у вас с этим?

— Пока он не пойман, — сказал Теврил. — Мы ищем его.

Серимн издала звук, от которого у меня на коже встали дыбом мелкие волоски. Я ощутила ее внимание и увидела, как она с усилием подалась в мою сторону и снова издала этот звук. Слов, которые она старалась произнести, разобрать было невозможно, я даже не была уверена, что она вправду пыталась заговорить, но я все равно поняла: она хотела указать Сиэю на меня. «Вот демон!» — сказала бы она, если бы могла.

Но Теврил уже позаботился, чтобы она никому не выдала моей тайны. Даже богам.

Сиэй вздохнул, наблюдая за попытками Серимн.

— Не знаю и знать не хочу, что ты там силишься вякнуть, — сказал он.

Серимн притихла, глядя на него с каким-то новым и очень мрачным предчувствием. А Сиэй продолжал:

— И мой отец не пожелает этого знать. Я бы на твоем месте только молился, чтобы на него не напало… творческое настроение!

И он махнул рукой. Этак лениво, небрежно… Возможно, только я увидела поток могущественной энергии, черным пламенем вырвавшейся из этой руки. Она свернулась в воздухе, точно змея, потом устремилась вперед и поглотила Серимн… Когда она исчезла, Серимн нигде больше не было видно.

Потом Сиэй повернулся к нам с Солнышком.

— Так ты еще с ним! — сказал он мне.

Я как-то очень остро почувствовала свою руку, сжимавшую ладонь Солнышка.

— Да, — ответила я и подняла подбородок. — Теперь я знаю, кто он такой.

— В самом деле? — Взгляд Сиэя метнулся к Солнышку. Задержался. — Знаешь, как-то я сомневаюсь в этом, смертная девочка. Даже его дети толком не знают больше, кто он такой.

— Я сказала, что теперь знаю его, — проговорила я с некоторым раздражением.

Я никогда не терпела покровительственного отношения, от кого бы оно ни исходило, а уж за прошедшие несколько недель я навидалась и натерпелась такого, что капризы богорожденного смутить меня уже не могли.

— Я не знаю, каков он был раньше. Той личности больше нет; он прежний умер в день, когда убил Энефу. Это все, что осталось!

И я дернула головой в сторону Солнышка. Его ладонь обмякла в моей, — вероятно, он ничего подобного не ожидал.

— Верно тебе скажу, осталось не много. Иногда я сама готова его до потери сознания запинать. Но чем больше я его узнаю, тем больше убеждаюсь: он не настолько безнадежен, как всем вам, по-моему, кажется!

Какое-то мгновение Сиэй молча смотрел на меня… Впрочем, он быстро оправился.

— Ничего ты об этом не знаешь! — Мальчик-бог сжал кулачки: вот сейчас ногамизатопает. — Он мою маму убил! Мы все в тот день умерли! И это он нас убил! Нам что, об этом забыть?

— Нет, — сказала я.

Я ничего не могла поделать с собой: мне было жаль его. Я ведь знала, каково это — пережить потерю родителя, противоречащую здравому смыслу.

— Конечно, вы не можете забыть. Но… — тут я подняла руку Солнышка, — …посмотри же на него! По-твоему, он провел столетия в самодовольном злорадстве?

Сиэй надул губы:

— Он сожалеет о сделанном? Теперь, когда мы освободились из рабства, а он за свои преступления оказался заточен в смертное тело? Ах, какое раскаяние!

— Откуда тебе знать, что он не раскаивался прежде?

— А оттуда, что он не освободил нас! — Сиэй ударил себя кулаком в грудь. — Он бросил нас здесь и предоставил людям поступать с нами, как им заблагорассудится! Он пытался заставить нас полюбить его снова!

— Может, — сказала я, — он просто другого способа придумать не мог.

— Что?!

— Может, это был единственный путь, казавшийся ему вменяемым — после того невменяемого поступка, что он совершил? Может, он думал, что время все исправит — хотя это было невозможно? Даже при всем том, что от его деятельности становилось все только хуже…

Мой первоначальный гнев успел улетучиться, я вспоминала Солнышко, каким он предстал мне прошлой ночью — на коленях, полностью лишенным надежды.

— Может, он считал, что лучше пусть ты будешь в плену и ненавидишь его, чем насовсем тебя потерять?

Я понимала, что это бессмысленный спор. Иные деяния не подпадают ни под какое прощение. Убийство, несправедливое заточение и пытки суть непрощаемые грехи… Наверное. Ну, мне так кажется.

И тем не менее…

Сиэй почему-то закрыл рот. Посмотрел на Солнышко. Стиснул зубы, сузил глаза:

— Ну так что? Эта смертная вправду говорит за тебя, отец?

Солнышко не ответил. Все его тело излучало страшное напряжение, но проложить себе путь словами оно не могло. Я этому не удивилась. Я даже выпустила его руку, чтобы ему проще было оставить меня, когда он уйдет.

Его ладонь внезапным движением сомкнулась на моей — плотно, с судорожной силой. Я бы теперь не смогла высвободиться, даже если бы захотела.

Пока я удивленно моргала, соображая, что бы это значило, Сиэй недовольно вздохнул.

— Не пойму я тебя, — сказал он мне. — Ты же вроде не дура. Он же пустая трата твоих сил! Неужели ты из тех женщин, которым для счастья нужно непременно мучить себя? Которые примут только такого любовника, что станет избивать?

Я негромко ответила:

— Моим возлюбленным был Сумасброд.

При этих словах Сиэй искренне опечалился:

— Я и забыл… Мне жаль.

— Мне тоже.

Я вздохнула и потерла глаза, они отчего-то вновь разболелись. Видно, во дворце под названием Небо было многовато магии; я не привыкла все время видеть. Мне не хватало тьмы Тени с ее редкими искрами и проблесками волшебства.

— Дело просто в том, что вы… все вы будете жить вечно… — Тут я спохватилась и поправилась с горькой улыбкой: — Не принимая в расчет возможность убийства, конечно. У вас вечность впереди, чтобы разобраться друг с другом…

То, чего всяко не было бы у нас с Сумасбродом, даже если бы он не погиб. А еще я жутко устала; волевое усилие, чтобы не подпускать к себе горе, давалось мне все с большим трудом.

— Я просто не вижу смысла проводить эту вечность в ненависти. Вот и все…

Сиэй задумчиво смотрел на меня. Его зрачки внезапно изменились, превратившись в пристальные кошачьи щелки, только на сей раз их преображение не сопровождалось угрозой. Быть может, ему, как и мне, требовались странные глаза, чтобы видеть недоступное остальным. Потом он обратил эти свои глаза на Солнышко и долго рассматривал его, не говоря ни слова… Не знаю уж, что он углядел, но увиденное не развеяло его гнев. Другое дело, что и нападать он не стал, и я решила считать это победой.

— Сиэй… — вдруг сказал Солнышко.

Его рука крепко, почти до боли, сжала мою. Я скрипнула зубами и промолчала, не смея встревать. Я слышала, как он набрал воздуха в грудь…

— Только не вздумай извиняться передо мной, — сказал Сиэй.

Он говорил очень тихо, быть может чувствуя то же, что и я. Его лицо стало очень холодным, превратившись в сущую маску гнева.

— То, что ты сделал, не может быть искуплено всего лишь словами. Даже пытаться приносить извинения значит оскорбить. Не только меня — саму мамину память…

Солнышко замер. Потом его рука дернулась на моей, ни дать ни взять черпая силы в прикосновении, потому что он все-таки заговорил.

— Если не слова… — сказал он. — Помогут ли деяния?

Сиэй улыбнулся. Я была готова поклясться, что зубы у него заострились.

— Какие же деяния могут искупить твои преступления, мой блистательный родитель?

Солнышко отвел глаза, и его хватка наконец ослабла.

— Никакие. Я знаю.

Сиэй глубоко вдохнул и тяжело, медленно выдохнул. Покачал головой, глянул на меня, вновь покачал головой и наконец отвернулся.

— Я передам матери, что ты отлично справляешься, — сказал он Теврилу.

Тот не проронил ни слова за время нашего разговора; полагаю, он слушал, затаив дыхание.

— Она рада будет это слышать.

Теврил наклонил голову в этаком полупоклоне.

— Сама-то она как? Благополучно?

— Еще как благополучно! Божественность очень ей подошла. Это мы тут на ушах ходим…

Мне показалось, он на мгновение заколебался и хотел было вновь повернуться к нам с Солнышком, но в итоге лишь кивнул Теврилу:

— Ну, до новой встречи, лорд Арамери.

И испарился.

Теврил проводил его исчезновение долгим вздохом, выразившись, кажется, за всех нас.

— Что ж, — сказал он. — С этим делом мы покончили, осталось решить лишь одно. Ты обдумала мое предложение, эру Шот?

Я на самом деле лелеяла одну-единственную надежду. Если я выберу жизнь и позволю Арамери пользоваться собой, быть может, когда-нибудь мне удастся освободиться. Найду способ… Жалкая, почти несбыточная надежда, но больше-то у меня ничего не было.

— Вы уладите для меня дела с орденом Итемпаса? — спросила я, силясь сохранить достоинство.

Настал мой черед искать поддержки у Солнышка. Продавать душу казалось некоторым образом проще, пока он рядом.

Теврил чуть наклонил голову:

— Это уже сделано.

— И еще… — Я помедлила. — Вы дадите мне слово, что эта метка, которую я обязуюсь носить… Что она будет делать только то, что вы сказали?

Он приподнял бровь:

— Эру Шот, как мне кажется, вы не в том положении, чтобы очень уж торговаться.

Я вздрогнула и съежилась, потому что он, конечно, был прав, но моя свободная рука сжалась в кулак. Очень уж я не любила, когда мне угрожали.

— Я могу сказать младшим богам, что я такое. Они убьют меня, но хоть не станут использовать так, как собираетесь вы.

Лорд Арамери откинулся на троне и положил ногу на ногу:

— Ты не знаешь этого наверняка, эру Шот. К примеру, расскажешь ты какой-нибудь богорожденной, а у нее окажутся свои враги, от которых она не прочь избавиться. Ты в самом деле готова сменить смертного хозяина на бессмертного?

Я о такой возможности даже и не задумывалась. Представив, что могло получиться, я застыла от ужаса.

— Не бывать тебе ее хозяином, — сказал Солнышко.

Я так и подпрыгнула. Теврил медленно вдохнул и не спеша выдохнул.

— Господин мой, — сказал он. — Боюсь, ты не знаешь подробностей нашего предыдущего разговора. Эру Шот знает, какая опасность подстерегает ее, останься она на свободе.

При этом его тон явственно говорил: «А ты не в том положении, чтобы за нее торговаться». Произносить это словами даже не требовалось. Все было и так очевидно просто до боли.

— Опасность, которая подстерегает ее, если ты предъявишь на нее права, — отрезал Солнышко.

Я ушам своим не верила. Неужто он в самом деле пытался вступиться за меня?..

Солнышко выпустил мою руку и шагнул вперед.

— Ты не сможешь сохранить ее существование в тайне, — сказал он. — Ты не сможешь убить достаточно народу, чтобы спокойно сделать ее своим оружием. Лучше бы ты совсем ее сюда не забирал. Тогда ты мог бы хоть отпереться, что вообще не знал о ней!

Я нахмурилась, ничего не понимая. Но Теврил снял одну ногу с другой и негромко спросил:

— Так ты намерен поведать о ней другим богам?

Тут до меня наконец дошло. Солнышко не так уж беспомощен. Его невозможно убить насовсем. Его не получится навсегда засадить под замок, потому что его наказание подразумевало странствия по миру смертных и постижение житейских уроков этого мира. В какой-то момент его неизбежно примется разыскивать кто-то еще из богов — хотя бы ради того, чтобы позлорадствовать его унижению. Тут-то и рассыплется план Теврила, задумавшего сделать меня тайным оружием Арамери.

— Я никому ничего не скажу, — тихо продолжал Солнышко, — если ты отпустишь ее.

Я затаила дыхание.

Теврил некоторое время молчал.

— Нет, — сказал он затем. — Моя первейшая забота осталась неизменной: она слишком опасна, чтобы жить без присмотра и защиты. Уж лучше ее сразу убить!

Тем самым он не только прекращал мою жизнь, но и разбивал все доводы Солнышка.

Это было подобно игре никким: вереницы ложных ходов, которыми противники стремились запутать один другого. Я как-то никогда не обращала внимания на подобные игры, ведь я не могла видеть их и понятия не имела, что происходило при ничьей. Но вот быть призом в игре мне определенно не нравилось.

— Она жила тихо и благополучно, пока ее не начал преследовать орден, — сказал Солнышко. — Безвестность веками защищала ее происхождение. Даже от богов. Верните ей это — и все станет как прежде.

Солнышко помолчал.

— К тому же у вас еще осталась демонская кровь, которую вы забрали перед разрушением Дома Восставшего Солнца.

— Так они забрали… — ляпнула я.

И, спохватившись, умолкла. Только руки стиснула в кулаки. Уж конечно, они не оставили бы подобную ценность пропадать втуне. Моя кровь, кровь Датэ, наконечники… Чего доброго, они переняли и метод возгонки, изобретенный Датэ. Арамери таки получили свое оружие — со мной или без меня. Чтоб им пусто было!

Тем не менее Солнышко был прав. Если лорд Арамери забрал эту кровь, я ему не нужна.

Теврил поднялся с трона. Сошел по ступеням, миновал стражников и остановился у окна. Я видела, как он стоял там, глядя наружу — на мир, которым ему выпало править, и на черное солнце, грозный знак божественной немилости. Он сцепил руки за спиной.

— Безвестность, говоришь… — сказал он и вздохнул. Когда я услышала этот вздох, в сердце робко шевельнулась надежда. — Что ж, очень хорошо. Я весьма расположен это обдумать. Но каким образом добиться безвестности? Я должен поубивать всех горожан, которые ее знали? Как ты сам говоришь, это потребует непрактично много смертей…

Я содрогнулась, тотчас вспомнив Вуроя и прочих своих друзей из Ремесленного ряда. Своего домовладельца. Старушку, жившую через улицу, любительницу посплетничать с соседями о слепой девушке и ее приятеле-боге. А как же Римарн и другие жрецы из Белого зала? Дюжины безымянных стражников и слуг… В том числе и тех, что стояли здесь, поневоле слушая наш разговор…

— Нет, — выпалила я. — Я лучше покину Тень. Я и так собиралась отсюда уехать. Я отправлюсь куда-нибудь, где никто не знает меня, никогда ни с кем не заговорю, только не…

— Убейте ее, — сказал Солнышко.

Я вздрогнула и уставилась на его профиль. Он покосился на меня.

— Если она будет мертва, ее тайна утратит значение. Никто ее не станет искать. И никто не сможет использовать.

Тут я все поняла, правда, от этой мысли у меня по спине побежали мурашки. Теврил обернулся и посмотрел на нас через плечо:

— Ложная смерть? Интересно… — Он немного подумал. — Только все надо будет проделать очень тщательно. Она никогда не сможет переговорить ни с друзьями, ни даже с матерью. Она больше не будет зваться Орри Шот. Я обеспечу ей переезд, необходимые средства и правдоподобное прошлое. Может, даже устрою великолепные похороны отважной женщины, не пощадившей собственной жизни ради разоблачения заговора против богов. Но если мои шпионы перехватят малейший слух, любой намек на то, что ты все-таки жива, — игре конец, эру Шот. Я не остановлюсь ни перед чем, чтобы ты вновь не попала в скверные руки. Мы понимаем друг друга?

Я посмотрела на него, на Солнышко… потом на себя. Мое собственное тело было тенью, силуэтом на фоне неизменного сияния Неба. Нежные холмики грудей. Руки, так удивительно сложно устроенные. Я подняла их, повернула кисти, согнула пальцы. Ступни… Длинный завиток волос на самом краю поля зрения… Я никогда еще не видела саму себя вот так, почти полностью.

Ужас какой — умереть, хотя бы и ложной смертью. Друзья станут оплакивать меня, а я оплачу свою жизнь, которую, впрочем, уже потеряла. А моя мама! Бедная мама: сперва она лишилась отца, а теперь…

Но больше всего я скорбела о расставании с Тенью, со всеми чудесами, странностями и магией этого города, всем тем прекрасным и пугающим, что я здесь узнала, пережила, видела…

Когда-то я хотела умереть. Это, пожалуй, будет хуже. Но если я это сделаю, я буду свободна.

Должно быть, я слишком долго молчала. Солнышко повернулся ко мне, его тяжелый взгляд был полон такого сострадания — я и не думала, что он способен на подобное. Он понимал. Конечно, он понимал.

До чего же временами тяжко жить…

— Я понимаю, — сказала я лорду Арамери.

Он кивнул:

— Значит, так мы и сделаем. Останься здесь еще на день. Этого времени мне хватит, чтобы обо всем распорядиться.

И он отвернулся к окну, вновь молча показывая: аудиенция завершена.

Я стояла не двигаясь, не смея поверить. Я была свободна. Свободна. Совсем как в прежние времена…

Солнышко повернулся идти, потом оглянулся на меня. Его раздражала моя медлительность. Тоже как в прежние времена.

За одним исключением — сейчас он боролся за меня. И победил.

Я засеменила следом и ухватилась за его руку. И даже если он был недоволен тем, как я уткнулась носом ему в плечо, пока мы шли обратно к себе, — жаловаться не стал…

19

«ВОЙНА ДЕМОНОВ»

(уголь и мел, черная бумага)


Вот на том все могло бы и кончиться. Так оно и было бы лучше всего, правда? Низвергнутый бог, «мертвая» демоница… две покалеченные души, хромая, ковыляющие назад к жизни… Я думаю, примерно такого конца заслуживала эта история. Негромкого и обыкновенного.

Только тебе бы это вряд ли понравилось, я угадала? Как же без завершающего взлета и соответствующих переживаний?.. Ну так я вот что скажу. Потом еще кое-что случилось. И сперва мне казалось, что всем здорово повезло, но теперь что-то я сомневаюсь…

*

В ту ночь я спала крепко и глубоко. Это даже притом, что я боялась будущего, что выговорил мне Солнышко, что я тревожилась за Пайтью и остальных и питала самые циничные подозрения, что лорд Арамери все-таки найдет какой-нибудь способ изящно и доброжелательно прибрать меня к ногтю. Рука моя окончательно зажила, так что я стащила перевязь, размотала повязки и сняла бумажку с сигилами. Потом долго отмокала в глубокой ванне, празднуя избавление от боли, и наконец свернулась клубочком под теплым боком у Солнышка. Он подвинулся, давая мне место, и, погружаясь в сон, я чувствовала на себе его взгляд.

После полуночи я проснулась, как от толчка. Заморгала, ничего не понимая спросонья, и перекатилась в постели. В комнате царила тишина. Волшебные стены Неба не пропускали ни звуков из ближних залов, ни даже завывания ветра, который наверняка свирепствовал здесь, высоко над землей. В этом смысле в Доме Восставшего Солнца мне нравилось больше. Там со всех сторон доносились негромкие голоса жизни: кто-то ходил по коридорам, распевал гимны, слышалось негромкое поскрипывание Древа, качавшегося на ветру… Я была весьма далека от того, чтобы скучать по Дому или его обитателям, но, согласитесь, пребывание там имело и светлые стороны!

Ну а здесь была лишь тишина и ярко сияющая неподвижность. Солнышко спал рядом со мной, дыша медленно и глубоко. Я попыталась понять, что же разбудило меня. Может, кошмар приснился? Нет, ничего такого я не припоминала. Приподнявшись, я оглядела комнату, благо магическое свечение давало мне такую возможность… Что ж, когда я покину Небо, кое-чего мне определенно будет недоставать.

Я ничего не увидела, но все равно не могла отделаться от острой тревоги. И всю кожу покалывало, как если бы что-то прикоснулось ко мне.

Потом я услышала сзади звук, словно там разорвался воздух.

Я крутанулась, мигом перестав о чем-либо думать… И точно: вот она, дыра размером с меня, похожая на огромный распахнутый рот. Как глупо, как глупо!.. Я же знала, что он по-прежнему где-то там, на свободе, но почему-то воображала, будто пребываю в безопасности в крепости Арамери. Дура, дура, дура…

Прежде чем я успела открыть рот и заорать, всасывающая сила дыры протащила меня до середины кровати. Я судорожно цеплялась за простыни, но сама понимала тщету своих усилий. Воображение уже рисовало мне, как эти простыни просто стаскиваются с постели и беспомощно развеваются в воздухе, а я проваливаюсь в дыру, ведущую в персональную Преисподнюю, что Датэ для меня выстроил…

Потом произошел рывок, да такой, что мне обожгло костяшки пальцев о ткань. Простыни за что-то зацепились. На запястье сомкнулась могучая ладонь.

Солнышко…

Меня спиной вперед унесло сквозь жуткий металлический вой, и он улетел вместе со мной. Вопя и барахтаясь, я тем не менее осознавала его присутствие рядом, даже когда ощущение его руки на моем запястье сменилось холодным онемением Пустоты. Мы валились куда-то сквозь дрожащую тьму, падали кувырком…

Способность воспринимать окружающее вернулась ко мне, когда мы врезались во что-то твердое. Я ударилась оземь — оземь?.. — первой, причем с такой силой, что из легких вышибло воздух и я почувствовала, как он из меня выходил. Солнышко рухнул поблизости, охнув от боли, но сразу перекатился и вскочил, вздернув на ноги и меня. Я судорожно вдохнула и принялась дико озираться, хотя не видела ничего, кроме темноты.

Однако потом мои глаза кое-что различили. Во мраке плавало нечто расплывчатое, скорчившееся, словно зародыш. Оно, впрочем, не двигалось, а потом я заметила мерцание между ним и собой. Что-то поблескивало, точно стекло. Я попыталась понять, что же это, и увидела по ту сторону «стекла» еще один сумрачный силуэт. Этот я сразу узнала по смуглому оттенку кожи: Китр! Она тоже не двигалась. Я потянулась к ней, но руки уперлись в стеклянистую темноту, которая была плотной и твердой и окружала нас со всех сторон, сверху и снизу. Ни дать ни взять пузырь обычной реальности, вырезанный в жуткой субстанции Пустоты.

Я повернулась в другую сторону… и увидела Датэ.

Он был к нам ближе, чем те расплывчатые силуэты, — на другом конце довольно обширного пузыря. Я даже не была уверена, знал ли он о нашем присутствии, хотя именно по его воле мы здесь оказались: обратясь к нам спиной, он сидел на корточках среди распластанных тел. Тела я рассмотреть не могла, за исключением тех мест, где они заслоняли силуэт Датэ, но я чувствовала в воздухе кровь — густой, тошнотворный запах свежей крови. И слышала звуки, которые надеялась никогда более не услышать. Раздираемая плоть. Жующие челюсти…

Я напряглась всем телом, на моем запястье сжалась рука Солнышка. Значит, он тоже увидел Датэ: был все же свет в его пустом мире. И Солнышко мог различить, кто из его детей лежал здесь поруганный, лишенный магии жизни.

Слезы бессильной ярости обожгли мне глаза. Только не это! Только не снова!..

Я прошептала:

— Да проклянут тебя боги, Датэ…

Датэ отвлекся от своего занятия. И повернулся к нам, не вставая, каким-то странным, стелющимся движением. Его рот, одежда и руки были заляпаны темным, левая ладонь сжимала сочащийся кусок… Он уставился на нас, точно внезапно разбуженный лунатик. Я не могла различить, где у него в глазах кончался зрачок и начиналась радужная оболочка — они казались двумя темными ямами, врезанными в белое.

Он постепенно возвращался к обычному состоянию. Потом спросил:

— Где Серимн?

Я резко ответила:

— Мертва!

Он нахмурился, но как-то недоуменно. Медленно поднялся на ноги. Открыл рот, желая что-то сказать, но тут заметил сердце у себя в кулаке. Нахмурившись, он отшвырнул его в сторону и шагнул к нам.

— Где моя жена? — повторил он.

Я сурово сдвинула брови, но это была напускная храбрость: на самом деле душа у меня ушла в пятки. Сила истекала из него, как вода, я чувствовала ее давление, от нее у меня мурашки по коже бегали. Она переливалась и мерцала в воздухе вокруг него, наполняя весь пузырь неверным свечением. Никто не видел Датэ с тех самых пор, как воины Арамери разгромили Дом Восставшего Солнца. Где он был все это время? Прятался здесь, в своей Пустоте, убивая и пожирая богорожденных, впитывая их мощь, становясь все сильней… и безумней…

— Серимн мертва, слышишь ты, чудище, — сказала я ему. — Ты что, не слышал меня? Боги забрали ее в свое царство для воздаяния, которое она вполне заслужила. Они и тебя скоро найдут!

Датэ остановился. Его брови сошлись еще круче. Он тряхнул головой:

— Она не умерла. Я бы почувствовал.

Я содрогнулась. Стало быть, на Ночного хозяина все же нашло творческое настроение, о чем и предупреждал Сиэй.

— Не мертва, так умрет. Или ты хочешь бросить вызов Троим?

— Я с самого начала собирался сделать это, госпожа Орри.

Датэ вновь тряхнул головой, потом улыбнулся, показав зубы, обведенные кровавой каемкой. Так я впервые увидела некий намек на его прежнюю сущность, и мне стало холодно от ужаса. Он пожирал младших богов в надежде похитить их силу, и, похоже, у него получалось. Но что-то другое пошло совсем-совсем не так, как предполагалось. И это ясно читалось в его улыбке и в пустоте его взгляда.

Как тогда выразилась Лил? «Нехорошо это, очень нехорошо, когда смертный кого-то из нас ест…»

Он оглянулся, созерцая плоды рук своих. Похоже, вид тел его порадовал, потому что он рассмеялся, породив эхо в стенах пузыря.

— Мы, демоны, тоже дети богов, так ведь? Однако они охотились на нас и почти всех истребили. Это что, правильно?

Тут я подпрыгнула, потому что последнюю фразу он прокричал. Дальше он говорил сквозь смех:

— Как по мне, они настолько боятся нас, что пора нам уже дать вещественную причину для страха. Их преследуемые, загнанные дети восстали и грядут занять их место!

— Не мели чепухи, — сказал Солнышко.

Он еще удерживал мою руку, но я чувствовала напряжение во всем его теле. Да, ему было страшно, но вместе со страхом рос гнев.

— Смертному не дано распоряжаться могуществом бога. Даже если ты победишь Троих, сама вселенная рассыплется у тебя под ногами.

— Тогда я создам новую! — в безумном восторге выкрикнул Датэ. — Ты же вот спряталась от моей Пустоты, а, Орри Шот? Ничему не обученная, до смерти напуганная, повинуясь лишь внутреннему чутью, ты создала себе царство и укрылась в нем.

Он протянул мне руку, и я с ужасом поняла: он вправду ждал, что я ее приму.

— Вот почему Серимн надеялась переманить тебя к нам! Я могу создать лишь это царство, а ты строишь их дюжинами! Ты поможешь мне вылепить мир, где смертным никогда не придется жить в страхе перед богами. В этой вселенной мы с тобой сами будем богами — как нам по праву и надлежит!

Я попятилась от его руки, споткнулась и уперлась лопатками в твердь. Позади была стена, созданная Датэ.

Некуда бежать.

— Твой дар и прежде существовал в нашем племени, — продолжал Датэ.

Он больше не тянулся ко мне, но далее за плечом Солнышка я не могла укрыться от его глаз, светившихся почти плотским вожделением.

— Даже когда нас были многие сотни, этот дар считался большой редкостью. Он был присущ лишь детям Энефы. И мне нужна эта магия, госпожа Орри.

— Во имя Вихря, о чем ты? — спросила я требовательно.

Свободной рукой я отчаянно шарила по гладкой поверхности у себя за спиной: вдруг обнаружится дверная ручка!

— Ты уже заставил меня убивать для тебя. Чего ты еще требуешь? Чтобы я проглотила плоть младших богов и спятила вместе с тобой?..

Он удивленно сморгнул:

— Что?.. Нет. Нет, конечно. Ты была любовницей богорожденного. Лично я никогда не доверился бы тебе, но твоя магия не должна пропасть втуне. Я могу съесть твое сердце и сам распоряжаться твоей силой…

Кровь в моих жилах обратилась в лед. Солнышко, напротив, шагнул вперед, заслоняя меня.

— Орри, — сказал он негромко. — Примени свою магию, чтобы нам выбраться отсюда.

Я сбросила цепенящий ужас и зашарила в воздухе, отыскивая его плечо. И… перестала что-либо понимать: я-то думала, у него дрожали поджилки, как и у меня, но в нем совершенно не чувствовалось страха.

— Я… Я не…

Он пропустил мимо ушей мой испуганный лепет.

— Ты и прежде вырывалась из его власти. Открой дверь назад в Небо. А я позабочусь, чтобы он за нами не последовал.

И тут до меня дошло, что я его видела. Он начал сиять. Он решился встать на мою защиту, и божественная сила возвращалась к нему.

Датэ ощерился и развел руки.

— Прочь с дороги, — зарычал он.

Я сощурилась. Датэ тоже начал сиять. Только он переливался тошнотворной смесью несочетаемых цветов, названий которым я даже не знала. У меня живот заболел от этого зрелища. Цвета были чудовищно яркими. Оказывается, я не представляла, какую мощь он успел накопить.

Я не могла ничего понять, пока не моргнула и мои глаза не ответили тем странным, непроизвольным приспособлением, что причиняло мне такую боль. Я вдруг по-настоящему увидела Датэ, пробившись сквозь волшебную личину, воздвигнутую его искусством писца…

И увиденное заставило меня завопить. Перед нами стояло нечто громадное, вздымающееся, оно покачивалось на двадцати ногах и размахивало соответствующим количеством рук, а его лицо… Благие боги, ЕГО ЛИЦО!.. Оно было столь непередаваемо жутким, что я волей-неволей должна была дать выход охватившему меня ужасу.

— Делай, что говорю! — рявкнул на меня Солнышко. — Живо!

И, пылая, рванулся вперед, навстречу Датэ.

— Нет, — прошептала я, мотая головой.

Я не могла отвести взгляд от огромной ревущей твари, в которую превратился Датэ. Мне хотелось отрицать все, что я увидела в его лице. Ласковую улыбку Пайтьи, квадратные зубы Кинули… глаза Сумасброда… и еще многие-многие черты… От самого Датэ, по сути, почти ничего не осталось — лишь воля да ненависть. Скольких богорожденных он сожрал? Достаточно, чтобы истребить в нем все человеческое, наделив взамен невероятным могуществом…

Вступая в бой с таким существом, никто не мог надеяться на победу. Даже Солнышко. Сейчас Датэ убьет его, после чего придет за моим сердцем. Я окажусь заперта в нем, а моя душа — навеки порабощена…

— Не-е-ет…

Я подбежала к стене пузыря и замолотила руками по холодной блестящей поверхности. Ужас отнял у меня способность мыслить связно. Я задыхалась. Я хотела только одного: бежать, бежать прочь…

Руки вдруг стали видимыми. А между ними вспыхнуло и явилось еще что-то новое.

Я остановилась: изумление пересилило панику. Передо мной, тихо мерцая, вращался шарик серебристого света. Глядя на него, я неожиданно увидела на его поверхности чье-то лицо. Я моргнула, и лицо моргнуло в ответ. Потому что оно было моим собственным. Вернее, моим отражением в зеркале. Об этом я тоже прежде слыхала, но сама ни разу не видела. Форма шарика искажала черты, но все же я увидела скулы, рот, исковерканный плачем, белые зубы…

Но всего яснее я увидела свои глаза.

Они оказались совсем не такими, как я ожидала. Я уже говорила, что у меня на месте радужек — сплетение серо-стальных, непроницаемых лепестков; так вот, там светились огоньки. Маленькие такие, колеблющиеся, мерцающие. Серые лепестки куда-то втянулись, раскрылись, точно цветы, явив… нечто еще более странное.

Какого?..

Позади раздался крик, звук удара. Я обернулась, и в моем поле зрения пронеслось что-то вроде кометы. Только эта комета падала с криком, разбрасывая огонь вместо крови.

Солнышко…

Датэ хрипло зашипел, воздевая две из множества похищенных рук. С них каплями масла стекал тошнотворно-пестрый свет и шлепался на пол. Там, куда падали капли, раздавалось шипение.

Серебряный шарик между моими ладонями замерцал и пропал.

Забыв и про побег, и про все чудеса магии, я кинулась туда, где лежал Солнышко. Он почти не сиял. И не двигался. Перевернув его на спину, я убедилась, что он жив, — по крайней мере, дышит, хотя и трудно, неровно. Его грудь от плеча до бедра пересекала полоса темноты. Отрицание света, казавшееся прямо-таки непристойным. Я коснулась полосы, но там не было раны. Равно как и магии.

И я поняла: из чего бы ни состояла кровь демона, она уничтожала магию жизненной субстанции божества. И Датэ нашел способ ее направлять. Или это стало высшим свойством его новой ипостаси. Теперь он был не просто демоном, но богом, чью природу составляло качество смертности. Он понемногу, удар за ударом, превращал Солнышко в обычного смертного. А когда превращение завершится, он его попросту разорвет.

— Госпожа Орри, — выдохнула тварь, некогда бывшая Датэ.

Я даже про себя больше не могла называть ее человеком. В ее голосе угадывался целый хор голосов, женских и мужских, молодых и старых, они смешивались, путались, рождали эхо. Тварь тяжело дышала, подползая ко мне. Казалось, у нее множество легких… или что там богорожденные устраивают в своих телах, изображая человеческое дыхание.

— Мы — последние из нашего рода, — продолжало существо. — Ты и я. Я был не прав, я зря, зря, зря тебе угрожал…

Оно помолчало, тряхнуло огромной головой, словно наводя в мыслях порядок.

— Мне нужна твоя сила. Присоединяйся ко мне, используй ее для меня, и я не трону тебя.

Шесть ног разом выдвинулись вперед, и оно переместилось еще ближе ко мне.

Я не верила бывшему Датэ. Не смела верить ему. Даже согласись я участвовать в его планах — при его вывихнутой разумности, вполне соответствовавшей телу, он запросто убьет меня из простого каприза. И в любом случае он убьет Солнышко. Причем насовсем, так, что тот уже не воскреснет. И что ждет вселенную со смертью одного из Троих?

И заботит ли это безумного пожирателя богов?..

Не думая, я вцепилась в Солнышко в поисках хоть какой-то опоры от наползающего ужаса. Он зашевелился под моими руками, хорошо если наполовину придя в себя… Какая с него защита? Вот и его сияние начало угасать… И все-таки он еще жив. Если я смогу протянуть время, может быть, он соберется с силами?

— П-присоединиться к т-тебе?.. — спросила я, заикаясь.

По облику твари-Датэ прошла дрожь, и многоногая, многорукая жуть перелилась в обыкновенную смертную форму, знакомую мне по Дому Восставшего Солнца. Теперь я знала, что это лишь иллюзия. Он мог обмануть мое зрение, но я все равно чувствовала присутствие искаженной, свернутой реальности. Датэ чем-то напоминал Лил: безобидная внешность — и ужас внутри.

— Да, — сказал он… оно? — и на сей раз я услышала всего один голос. Существо указало рукой себе за спину, туда, где, как я помнила, лежали тела младших богов. — Я мог бы тебя обучить. Сделать тебя с-с-и-и-ильной…

Глаза Датэ утратили сосредоточение, и облик расплылся: личина на мгновение дала трещину. Видно было, какого труда ему стоило ее удерживать. Ничего удивительного, что монстр медлил меня пожирать. Еще одно сердце, еще одну похищенную душу он вполне мог и не удержать.

Солнышко застонал, и лицо твари сделалось жестким.

— Но прежде ты должна кое-что для меня сделать…

Теперь бывший Датэ давился рыданиями и говорил голосом Сумасброда, ласковым, убедительным. А руки то обрастали когтями, то сжимались в кулаки.

— То существо, чья голова у тебя на коленях… Я думал, в нем нет истинной магии, но теперь вижу, что недооценил его…

Слезы затуманили мне глаза. Я замотала головой и склонилась над Солнышком, словно это могло хоть как-то его защитить.

— Нет, — с трудом выговорила я. — Я не дам тебе убить еще и его, нет, нет…

— Я желаю, чтобы ты убила его, Орри. Убей его и возьми его сердце.

Я замерла, глядя на Датэ и медленно открывая рот…

Он вновь улыбнулся. У него были то зубы Датэ, то сплошные резцы Кинули.

— Ты любишь слишком многих среди этих богов, — сказал он. — Мне нужно доказательство твоей верности. Убей же его, Орри. Убей и возьми себе его сияющее могущество. Сделай это, и ты поймешь, какое величие на самом деле тебе предначертано!

— Не могу. — Я едва расслышала собственный голос. — Не могу.

На сей раз улыбка твари открыла острые, как у собаки, клыки.

— Ты можешь. Для этого понадобится некоторое количество твоей крови.

Датэ двинул рукой, и на груди Солнышка возник нож. Он был черным и состоял словно бы из отвердевшего тумана: кусочек Пустоты, обретший форму.

— Я так или иначе заполучу твою силу, госпожа Орри. Съешь его и присоединяйся ко мне, или я сам тебя съем. Выбирай.

*

Ты, наверное, считаешь меня ужасной трусихой.

Можно припомнить, что я бежала, когда Солнышко велел мне бежать, вместо того чтобы остаться и биться с ним бок о бок. А еще — когда разразилась эта вселенская жуть, я была беспомощна и бесполезна, перепуганная до такой степени, что никому, в том числе и мне самой, не было от меня никакого толку. Ну что, начал уже меня презирать?..

Я переубеждать не буду. Я не горжусь ни собой, ни тем, что делала в той Преисподней. Я даже толком объяснить своего поведения не могу. Просто потому, что слова бессильны передать ужас, заполонивший в те мгновения мою душу, оказавшуюся перед самым чудовищным выбором, какой только доступен живому существу: убей или умри. Съешь — или сам будешь съеден.

Я только вот что скажу. Полагаю, я сделала выбор, который сделала бы всякая женщина в присутствии монстра, убившего ее любовь.

*

Я отложила нож в сторону. Он мне не потребуется. Грудь Солнышка вздымалась, как кузнечные мехи. Магия еще клубилась кругом, но Датэ нанес ему серьезную рану. Ну что ж… Я разгладила ткань рубашки у него на груди и приложила к ней ладони. По обе стороны сердца.

Слезы капали мне на руки почему-то по три. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три… Точно крик птицы-плакальщика: «Орри, орри, орри…»

*

Я выбрала — жить.

*

Краска рисует дверь, учил меня отец. А вера становится ключом и отпирает замок. Сердце Солнышка под моими руками билось ровно и сильно.

Я шепнула:

— Я рисую картину…

*

Я выбрала — драться.

*

Когда серебряный пузырек снова заплясал между моими руками и повис прямо над сердцем Солнышка, у Датэ вырвался хриплый вздох удовольствия. Я же наконец поняла, что это такое: зримое проявление моей воли. Мое могущество, унаследованное от божественных предков, выношенное человеческими поколениями, обретшее энергию и форму, заряженное возможностями… Ведь к этому, по сути, сводится всякая магия: к возможности. И с ее помощью я могла сотворить что угодно, стоило только поверить. Нарисованный мир. Воспоминание о доме. Окровавленную дыру…

Усилием воли я направила шарик в тело Солнышка. Он пронизал его плоть, не причиняя вреда, и влился в ровные и мощные удары сердца.

Я подняла взгляд на Датэ, чувствуя, как во мне что-то переменилось, но тогда я не поняла — что. Датэ вдруг встревоженно зашипел и сделал шаг назад, глядя на мои глаза так, словно они стали двумя звездами.

А что — может, действительно стали?..

*

Я выбрала — верить.

*

— Итемпас, — сказала я.

И прямо из ниоткуда ударила молния.

Громовой удар поразил и меня, и Датэ. Меня швырнуло назад, ударило о стенку пузыря, да так, что из легких вышибло воздух. Я свалилась наземь, наполовину оглушенная, но — смеющаяся. Я смеялась потому, что все было так знакомо, и еще, больше я не боялась. Я верила. Я уже знала — все кончено, но Датэ еще предстояло усвоить этот урок.

Посреди созданной Датэ Пустоты вспыхнуло новое солнце. Слишком яркое, чтобы прямо смотреть на него. Даже там, где я лежала, его жар был поистине страшен. Кожу сразу стянуло, стало трудно дышать. А вокруг солнца сияла корона чистого белого света — но не просто лучилась во все стороны, как обычно бывает. Прежде чем отвести заслезившиеся глаза, я увидела круги, и узоры, и слова божественного языка, складывавшиеся в огненном воздухе и вновь пропадавшие. Великолепие замысла потрясало само по себе, но вертящиеся круги были еще и нимбами вокруг человеческого силуэта.

Несколько раз я отваживалась взглянуть на нестерпимое сияние и успела рассмотреть огнистые волосы, воинский доспех, откованный из разных оттенков белизны, — и узкий, белого металла прямой меч в безупречной черной руке. Лица я разглядеть не могла, оно слишком ярко сияло, — но глаза!.. Они открылись, как раз когда я смотрела. И нарушили жгучую белизну цветами, о которых я слышала только в стихах, что рассказывали об огненных опалах. О переливчатом плаще заката. О бархате и страсти…

И я поневоле вспомнила тот день — теперь он казался таким далеким, — когда нашла человека в выгребной яме. Так вот, у него были те же глаза… но кто сравнил бы их с нынешними — раскаленными, невероятно прекрасными, полными уверенной мощи?

— Итемпас, — повторила я, на сей раз благоговейно.

Глаза обратились на меня. Я не заметила в них узнавания… ну и что? Он увидел меня и признал во мне свое дитя. Не более. Но и не менее. Существо, настолько превышавшее человека, не нуждалось в человеческих связях. И мне достаточно, что он увидел меня, и в его глазах была теплота.

А перед ним скорчилась тварь-Датэ, отброшенная тем же выплеском могущества, что едва не расплющил меня о стену. Вот она неуверенно поднялась на свои многочисленные ноги… Похоже, маска человекоподобия была окончательно сброшена.

— Во имя бездны, кто ты? — спросил бывший Датэ.

— Я творец формы, — ответил Повелитель Света.

Он воздел свой меч белой стали, и я увидела сотни божественных слов, филигранным узором тянувшиеся вдоль лезвия.

— Я — все знание и осознанное стремление этого мира. Я даю силу сущему и отрицаю недостойное существовать.

От его голоса задрожала тьма Пустоты. Я вновь засмеялась, исполнившись необъяснимым восторгом… И в глазах вдруг разразилась запредельная, обессиливающая боль. Я дала ей бой, цепляясь за свою радость. Я не хотела отводить взгляд от лучистого лика, ибо передо мной стоял мой бог. Ни один мароне не лицезрел его со дней юности мира. И я не позволю какой-то там телесной слабости помешать мне его созерцать.

А тварь-Датэ закричала всеми своими голосами и испустила волну такой испоганенной магии, что сам воздух побурел, в нем разлилось зловоние. Итемпас даже не отбил этот удар, а так, отмахнулся. Я услышала ясный и чистый звон, сопроводивший его движение.

— Довольно, — произнес он, и его глаза налились грозным багрянцем морозного заката. — Отпусти моих детей.

Тварь замерла, словно пораженная судорогой. Ее глаза — глаза Сумасброда — страшно округлились. Что-то зашевелилось в ее туше, потом безобразно выперло в горле… Тварь боролась, отчаянно напрягая волю, стискивая зубы… Я чувствовала, как она пыталась удержать краденую силу в себе. Однако все было тщетно. Мгновение — и чудовище с воплем запрокинуло голову, и его глотка извергла тягучие цветные потоки.

Каждый цветной поток тотчас испарялся в белом пламени Итемпаса, становясь тонким переливчатым туманом. Туманы притекали к нему, клубясь, смешиваясь и постепенно образуя еще одно кольцо его многослойной ауры. Это кольцо вращалось как раз перед ним.

Когда Итемпас воздел руку, туманы сгустились и объяли ее. И даже сквозь боль, терзавшую мою голову, я чувствовала их восторг.

— Мне жаль, — произнес он, и его дивные глаза омрачила печаль. О, как она была узнаваема… — Я был скверным отцом, но все переменится. Я непременно стану таким отцом, какого вы заслуживаете…

Кольцо сгустилось еще и стало клубящимся шаром над его ладонью.

— Ступайтеже. И будьте свободны.

Он подул на возвращенные души, и они рассеялись, исчезая. Показалось ли мне, что одна из них, сине-зеленая спираль, чуть задержалась?.. Быть может… Но так или иначе — исчезла и она.

Датэ остался один. Он горбился, колени подламывались — он вновь был всего лишь человеком.

— Я не знал… — прошептал он, со страхом и недоумением глядя на сияющую фигуру. Он упал на колени, руки у него тряслись. — Я не знал, что это ты. Прости меня!

По его лицу текли слезы. Частью — от страха, но частью, как я понимала, это были слезы благоговения. Я знала: точно такие же слезы, почему-то очень густые, медленно и неостановимо струились и по моему лицу.

Блистательный Итемпас улыбнулся. Я почти не видела его лица сквозь свет его божественной славы и ручьи слез, но эту улыбку я ощутила всей кожей. Это была теплая улыбка доброты, благословения и любви.

Я увидела в ней все то, что приписывала ему моя вера.

Ослепительно сверкнул белый клинок… Если бы не этот высверк, я бы вовсе не заметила движения, решив, что он просто возник, магически переместившись, в самом центре груди Датэ. Тот не закричал, только опустил голову и увидел, как кровь потекла по мечу Блистательного Итемпаса, отвечая биениям сердца: и раз, и два, и три… Так тонок был меч и так безупречно верен удар, что пронзенное сердце еще продолжало стучать.

Я ждала, чтобы Блистательный Итемпас выдернул меч и позволил Датэ умереть. Но вместо этого он протянул к нему свободную руку, а на лице у него по-прежнему была улыбка: теплая, ласковая… и совершенно безжалостная. Эти чувства никоим образом не противоречили одно другому, когда его пальцы обхватили лицо Датэ…

Тут мне все-таки пришлось отвернуться: боль в глазах превзошла уже всякое вероятие. Перед ними стояла багровая пелена, заслонявшая весь мир; говорят, так бывает от ярости, но я никакой ярости не чувствовала… Я не видела, что было дальше с Датэ, но, когда он начал кричать, я услышала его крик. Я слышала хруст костей, — это Датэ сперва силился вырваться, а потом — лишь подергивался. Я обоняла огонь, дым и резкую, жирную вонь горелой плоти…

Тогда я ощутила вкус удовлетворения. Оно не принесло радости, но что ж — сойдет и такое…

А потом Пустота исчезла. Она раскололась и осыпалась повсюду кругом, но я этого почти не заметила. Для меня существовала лишь нестерпимая, докрасна раскаленная боль. Кажется, я увидела под собой мерцающий пол Неба и попробовала подняться, но боль пригвоздила меня. Я вновь поникла и свернулась клубочком. Было до того плохо, что даже дурнота не подступилась ко мне.

Теплые руки подняли меня с пола. Такие знакомые руки… Они коснулись моего лица, стирая с него неестественно густые слезы, истекавшие из глаз. Я испугалась, что замараю его белоснежные одеяния кровью…

— Ты вернула мне меня самого, Орри, — произнес воистину сияющий, всеведущий голос. Я заплакала пуще — от беспомощной, невыносимой любви. — Обрести цельность после стольких веков… Я успел подзабыть, каково это… А теперь прекрати, Орри. Не хочу, чтобы на моей совести была еще и твоя смерть.

Как же мне было больно… Я уверовала, и моя вера стала магией, но сама я так и осталась простой смертной. И у магии были пределы… Но как я могла заставить себя перестать верить? Как может человек обрести бога, полюбить его… а потом отпустить?

Голос между тем изменился. Он стал тише, мягче… человечней. Я снова начала его узнавать.

— Пожалуйста, Орри…

Сердце называло его Солнышком, хотя разум настаивал на ином. Я решила послушать сердце, и этого оказалось достаточно — я перестала делать то, что, видимо, делала, и сразу ощутила перемену, случившуюся с моими глазами. Я вдруг перестала видеть и светящийся пол, и вообще что-либо кругом, но боль внутри головы утратила качество, скажем так, истошного вопля и превратилась в непрерывный глухой стон. Я вздохнула и обмякла. Какое облегчение…

— Теперь отдохни.

И меня опустили на смятую постель. Бережные руки подтянули простыни до самого подбородка… И тут меня прохватил жестокий озноб, — похоже, я отходила от потрясения.

Широкая ладонь погладила мягкую шапку моих волос. Я всхлипнула, потому что от этого прикосновения голове сразу стало хуже.

— Тихо, тихо… Я о тебе позабочусь.

То, что я сказала дальше, я сказала не по здравому размышлению. Вырвалось как-то само — я страдала от ужасной боли, пребывая почти в бреду. Стуча зубами, я неожиданно выговорила:

— Так ты теперь мой друг?..

— Да, — ответил он. — А ты — мой.

Я невольно улыбнулась. И продолжала улыбаться, пока меня не сморил сон.

20

«ЖИЗНЬ»

(этюд маслом)


На то, чтобы выздороветь, у меня ушло больше года.

Первые две недели этого срока я провела в Небе, лежа в беспамятстве. Лорд Арамери, вызванный слугами в нашу комнату, обнаружил в ней чуть живую демоницу, начисто вымотанного павшего бога, нескольких мертвых и полумертвых богорожденных и груду золы в форме человеческого тела. Тогда Теврил показал, что не зря владычествовал над миром. Он без промедления вновь послал за Сиэем и, судя по всему, в ярких красках описал ему, как Датэ покусился на Небо, но был остановлен, а там и уничтожен Солнышком, поднявшимся на защиту смертных. И это была в основном правда, ибо лорд Арамери давным-давно усвоил, как трудно обманывать богов.

После этого солнце стало обычным, но я все проспала. Говорят, на радостях весь город несколько дней ходил на голове… Жаль, меня при этом не было!

Позже, когда ко мне вернулось сознание и писцы наконец провозгласили, что я достаточно окрепла для путешествий, меня тихонько переселили в город Наказуем, — это в небольшом баронстве под названием Рипа, что на северо-восточном побережье материка Сенм. Там я стала Безрадой Мок, бедной-несчастной слепой маронейкой, получившей после кончины единственного родственника некоторое наследство. Если кто не знает, Наказуем — городок средних размеров, скажем так, разросшийся мелкий городишко, более всего известный выделанной рыбьей кожей и довольно сносным вином. Мне достался скромный домик на берегу. Оттуда открывался чудесный вид на тихий городской центр и на вечно неспокойное море Раскаяния… ну, по крайней мере, мне так сказали. Что ж, море мне понравилось; можно было вспоминать добрые старые времена и детство в Нимаро.

Со мной туда переехал некий Энмитан Зобинди — немногословный здоровяк-мароне, не муж мне и не родственник. Это на несколько недель дало пищу городским сплетням. Скоро горожане, охочие до беззлобной насмешки, дали ему прозвище — Тень или, если полностью, Безрадина Тень, потому что в городе его видели в основном, когда он выполнял для меня какие-то поручения. Городские дамы сперва стеснялись нас посещать, но потом одолели застенчивость и принялись еженедельно намекать мне, что пора бы уже решиться и взять этого человека в мужья, ведь все равно он выполняет работу, надлежащую мужу… Я лишь улыбалась в ответ, и постепенно они от меня отстали.

Если бы они учинили мне пристрастный допрос, быть может, у меня хватило бы нахальства сознаться: Солнышко таки делал не все, чего ждут от мужа. Да, со времен Дома Восставшего Солнца мы с ним делили постель, и это было очень удобно, потому что по дому гуляли сквозняки, а так я сберегала уйму денег на дровах. А еще — утешительно, ибо с некоторых пор я повадилась часто просыпаться ночью в слезах или от собственного крика. Тогда Солнышко обнимал меня и гладил по голове, а то и целовал. Этого мне было достаточно для восстановления душевного равновесия… Поэтому я не спрашивала с него большего, да он и не предлагал. Он не мог заменить мне Сумасброда. А я не могла стать для него ни Энефой, ни Нахадотом.

И все равно мы помогали друг другу.

Должна заметить — он стал разговорчивей. Даже рассказал мне кое-что о своей прошлой жизни. Часть его рассказов я тебе уже передала, часть — никогда не открою.

И — о да, увы… Теперь я слепа начисто. Окончательно и бесповоротно…

Способность видеть магию так и не вернулась после битвы с Датэ. И мои картины оставались всего лишь краской на полотне — ничего особенного. Мне по-прежнему нравилось рисовать, но видеть их я больше не могла. А когда под вечер я выбиралась на прогулку, то ходила медленней прежнего: здесь не было ни зеленого мерцания Древа, ни испражнений «боженят», чтобы ориентироваться по ним. Но даже будь я, как прежде, способна их видеть, они здесь просто отсутствовали. Наказуем — это тебе не Тень. Магия здесь совсем не водилась…

Я очень долго к этому привыкала.

Но я была человеком. И Солнышко… более или менее. А это с неотвратимостью означало: что-то должно измениться.

*

Я возилась с новыми посадками в саду, потому что наконец-то опять настала весна. Я держала в подоле несколько зимних луковиц, и вся одежда была перемазана зеленью и землей. Я повязала на голову платок, чтобы волосы не лезли в лицо, и думала о… не помню о чем, но точно не о Тени и прежней жизни. Это было нечто новое и приятное.

Короче, я не слишком обрадовалась, когда, войдя в сарай с садовыми инструментами, обнаружила там поджидавшую меня богорожденную.

— Отлично выглядишь, — сказала Неммер.

Я сразу узнала ее голос, но все-таки вздрогнула, рассыпав луковки. Они упали на пол и раскатились в разные стороны. Они катились и шуршали бессовестно долго.

Не позаботившись собрать их, я вглядывалась туда, откуда слышался голос. Если она решила, что я остолбенела от изумления, то ошиблась. Я просто вспомнила, при каких обстоятельствах последний раз видела ее — а было это в доме у Сумасброда. И он участвовал с нами в том разговоре. Мне понадобилось мгновение, чтобы совладать со своими чувствами.

Потом я сказала:

— А я думала, младшим богам запрещено покидать Тень…

— Ну так я ведь богиня скрытности, Орри Шот. Я много чего делаю такого, что мне вроде не полагается.

Тут она помедлила и удивленно спросила:

— Так ты что, не видишь меня?..

— Нет, — ответила я.

И ничего не добавила. Она тоже оставила эту тему, спасибо и на том.

— А тебя оказалось непросто найти, — сказала она. — Арамери на совесть замели твои следы. Даже я, честно, некоторое время всерьез думала, что ты умерла. Кстати, отличные похороны были!

— Спасибо, — сказала я. Это примечательное событие я тоже пропустила. — Ну и что тебя сюда привело?

Мой тон заставил ее присвистнуть.

— Да ты, похоже, совсем мне не рада! Что случилось? — Я услышала, как она отодвинула в сторонку несколько горшков и села на край верстака. — Боишься, я разделаюсь с тобой как с последним живым демоном?

Вот уже год я жила без всякого страха, так что он не скоро пробудился во мне. Я лишь вздохнула и, опустившись на колени, стала собирать раскатившиеся луковки.

— Полагаю, ты наверняка уже выяснила, почему Арамери «убили» меня…

— Ну-у… в общем, да. Очаровательный секрет! — Я слышала, она даже ногами заболтала от удовольствия, точно маленькая девочка, смакующая печенье. — Знаешь ли, я ведь обещала Сброду непременно выяснить, кто наших родичей убивает.

При этих словах я села на пятки. Страха по-прежнему не было.

— В смерти Роул я неповинна. Это от начала и до конца сделал Датэ. А вот что касается остальных… — Тут я даже не знала, что сказать, а потому просто пожала плечами. — Тут могла быть использована и его кровь, и моя. Они стали забирать мою кровь вскоре после похищения. Так что единственная моя вина, в которой я точно уверена, — это смерть Сумасброда…

— Я не стала бы называть это виной… — начала Неммер.

— А я стану.

Повисла неловкая тишина.

— Так что, убивать будешь? — спросила я наконец.

Она помолчала, и я поняла, что богиня рассматривала и такую возможность.

— Нет, — сказала она.

— Тебе нужна моя кровь для твоих нужд?

— Во имя богов, нет! За кого ты меня принимаешь?

— За убийцу.

Я почувствовала ее пристальный взгляд. Недовольство пополам с неловкостью перемешивало воздух в маленьком сарае.

— Мне не нужна твоя кровь, — сказала она. — Если уж на то пошло, я собираюсь устроить так, чтобы всякий, кто догадается о твоей тайне, умер прежде, чем сумеет перейти к действиям. Арамери были правы: безвестность — твоя лучшая защита. И я постараюсь, чтобы даже они поскорее забыли о твоем существовании.

— Но лорд Теврил…

— Он отлично знает свое место. Уверена, его можно убедить изъять из семейного архива некоторые записи — в обмен на мое молчание о его тщательно упрятанном загашнике демонской крови. Который, кстати, скрыт далеко не так надежно, как ему кажется…

— Понятно…

У меня разболелась голова. Не из-за магии, просто от раздражения. Были у жизни в Тени и такие стороны, по которым я не слишком скучала.

— Тогда зачем ты пришла?

Она вновь поболтала ногами в воздухе:

— Мне показалось, тебе интересно будет узнать… Делом Сумасброда теперь ведает Китр. Вместе с Истаном.

Это второе имя мне ровным счетом ничего не говорило, но все равно я вздохнула с облегчением. Я даже не думала, что меня так обрадует эта весть — Китр жива!.. Я облизнула губы и спросила:

— А… остальные?

— Лил чувствует себя отлично. Демон ничего не смог с ней поделать.

Тут меня посетило озарение, и я поняла, что нарицательным «демоном» для Неммер стал Датэ; меня она воспринимала как нечто совсем другое.

— На самом деле она едва его не убила: он в последний момент удрал с поединка. Теперь она ведает свалкой Застволья — там ведь вроде Кинули раньше хозяйствовал? — и Деревней Предков…

Похоже, у меня сделался встревоженный вид, и Неммер добавила:

— Лил не ест никого, кто сам не хочет быть съеденным. Представь, она вроде как защищает детей: ее завораживает их жажда любви. А еще ей последнее время стало нравиться почитание, аж прямо во вкус вошла…

Тут я невольно рассмеялась:

— А что слышно о…

— Больше никто не выжил, — сказала она, и мой смех сразу умолк.

Помолчав, Неммер добавила:

— Да, и у твоих друзей из Ремесленного ряда все в полном порядке.

Вот это действительно отличные новости, но опять же — больно вспоминать об этой части утраченной жизни, и я сказала:

— А не было у тебя возможности мою маму проведать?

— Нет, извини. Трудновато из города выбираться. Я только одно путешествие могла предпринять.

Я медленно кивнула и снова стала собирать луковки:

— Спасибо тебе, что навестила меня. Правда, спасибо.

Неммер спрыгнула с верстака и стала мне помогать.

— Кажется, тебе тут совсем неплохо живется. А как поживает… э-э-э…

Я учуяла ее неловкость — словно бы к моим луковкам примешался зубок чеснока.

— Ему лучше, — ответила я. — Хочешь сама поговорить с ним? Он на рынок ушел, должен скоро вернуться.

— На рынок пошел… — тихо пискнула Неммер. — Во чудесато где…

Мы собрали лук в корзинку. Я присела, вытирая вспотевший лоб грязной ладонью. Неммер устроилась рядом и, похоже, размышляла, как всякая дочь об отце.

— Думаю, он будет рад, если ты дождешься его, — проговорила я негромко. — Или еще как-нибудь заглядывай. По-моему, он по всем вам сильно скучает.

— Не уверена, что соскучилась по нему, — сказала она, хотя ее тон свидетельствовал об обратном. Потом она вдруг поднялась и зачем-то отряхнула колени. — Я об этом подумаю.

Я тоже поднялась:

— Что ж, хорошо.

Подумала было, не пригласить ли ее остаться и пообедать, но решила — не стоит. Мало ли что это могло значить для Солнышка; я действительно не хотела, чтобы она здесь задерживалась. И ей самой тоже этого не хотелось.

И вновь повисло неловкое молчание…

— Рада, что у тебя все хорошо, Орри Шот, — сказала она наконец.

Я протянула ей руку, не беспокоясь о грязи. Она ведь богиня. Не понравится пачкаться — уберет грязь одной силой желания.

— Рада была встретиться, леди Неммер.

Она рассмеялась, пересиливая неловкость:

— Говорила же я тебе, не называй меня «леди». Из-за вас, смертных, я себя каждый раз такой древней старухой чувствую!

Все-таки она взяла мою руку и крепко сжала ее, прежде чем исчезнуть.

Я еще повозилась в сарае, больше для того, чтобы занять время, потом вернулась в дом и пошла наверх — мыться. Покончив с этим, я заплела волосы в косу, закуталась в толстый мягкий халат и свернулась в любимом кресле, погрузившись в раздумья.

Наступил вечер… Я слышала, как вернулся Солнышко, вытер ноги о половик и стал раскладывать закупленные припасы. Поднявшись наконец ко мне, он остановился в дверях. Затем подошел к кровати и сел, дожидаясь, чтобы я сама рассказала ему, что не так. Он правда стал больше говорить за последнее время, но только под настроение, а говорливое настроение на него нападало не слишком часто. В основном его было ни видно ни слышно, и это очень мне нравилось, особенно теперь. Его молчаливое присутствие скрадывало мое одиночество, тогда как бесконечные разговоры только раздражали бы.

В общем, я выбралась из кресла и подошла к нему. Нашарила его лицо, пробежалась пальцами по суровым, таким знакомым чертам… Он каждое утро налысо выбривал голову. Поэтому горожане и не догадывались, что волосы у него совсем белые; в нашем с ним положении неприметности и безвестности такая яркая черта внешности была бы неуместна. Он был очень хорош собой и без шевелюры, но мне так нравилось запускать пальцы ему в волосы, гладить их… Что ж — теперь приходилось ласкать голую кожу.

Некоторое время Солнышко смотрел на меня, думая о чем-то своем. Потом поднял руку и распустил поясок моего халата, раздвинул полы… Я удивленно замерла, чувствуя его взгляд — но не более. Но потом — точно так же, как много-много дней назад, на крыше одного дома — я вдруг остро ощутила и свое тело, и его близость, и всю бездну возможностей, которые в этой близости заключались. Когда его ладони легли на мои бедра, я уже не сомневалась в его намерениях. Он притянул меня ближе…

Я отшатнулась — я была слишком ошеломлена. Если бы кожу не покалывало в тех местах, где он коснулся ее, я вообще решила бы — мне приснилось. Но это покалывание — и еще сумасшедшее пробуждение некоторых частей тела, давным-давно впавших в спячку, — доказывало, что все более чем реально.

Когда я отстранилась, Солнышко убрал руки. Похоже, он не расстроился и не рассердился. Он просто ждал.

У меня вырвался слабый смешок. Я почему-то разволновалась.

— Мне всегда казалось, ты не интересуешься…

Как и следовало ожидать, он не ответил. Да в словах и нужды не было — и так ясно: все изменилось.

Я помялась, неизвестно зачем засучивая рукава (стоило отпустить, и они тотчас падали снова), потом убрала за ухо прядку волос… переступила с ноги на ногу… Распахнутый халат я, впрочем, запахивать не торопилась.

— Ну, не знаю… — начала было я.

— Я решил жить, — проговорил он тихо.

И это тоже следовало из тех перемен, что произошли с ним за минувший год. Пока мы разговаривали, я все время чувствовала кожей его взгляд — куда весомей обычного. Он успел стать моим другом, а теперь предлагал нечто большее. Он хотел попробовать нечто большее. Я-то знала: он не из тех, кто легко и мимолетно влюбляется. Если я пожелаю его, я получу его всего целиком, и то же потребуется от меня. Все или ничего — это основополагающее свойство его природы, то есть самого света.

Я попробовала пошутить:

— Ты целый год думал, прежде чем решиться на это?

— Не год. Десять, — ответил Солнышко. — Последний год над решением размышляла ты.

Я удивленно моргнула, но потом сообразила: а ведь он прав. «До чего странно», — подумала я. И улыбнулась.

Потом я шагнула к нему, нашла пальцами его лицо. И поцеловала его.

Поцелуй оказался куда лучше, чем в ту далекую ночь на крыше дома Сумасброда, — наверное, потому, что на сей раз он не пытался причинить мне боль. Та же невероятная нежность при полном отсутствии злодейских намерений — что может быть замечательней? У него на губах был вкус яблок, которыми он, должно быть, полакомился, возвращаясь из города. И еще редиски — чуть менее приятно, но против этого я тоже не возражала. Я все время чувствовала на себе его взгляд. «Ну да, он такой», — подумала я. Хотя, собственно, я тоже глаз не закрывала…

И все-таки ощущение было странное. И только когда он взял меня за талию, чтобы притянуть поближе и заняться всем тем, что обещал его взгляд, я наконец поняла, что сбивало меня с толку. Вот он сделал что-то такое, отчего я ахнула, и до меня дошло: поцелуй Солнышка был… всего лишь поцелуем. Простым соприкосновением губ, без радуги красок перед глазами, без никому не слышимой музыки, без полетов на крыльях незримых ветров…

Я так давно последний раз целовалась со смертным, что успела забыть — у них такого не получается.

Ну и ладно. Зато у нас могла получиться уйма всего другого…

*

Я благополучно проспала почти до рассвета, но потом меня разбудил приснившийся сон. Я вздрогнула и невольным движением лягнула Солнышко в голень, но он никак не отреагировал. Я повернулась к нему и обнаружила, что он уже бодрствовал.

— Ты спал вообще? — спросила я, зевая.

— Нет.

Я не могла припомнить свой сон. От него осталось лишь смутное ощущение беспокойства, и рассеиваться оно не спешило. Я приподняла голову, лежавшую у Солнышка на груди, села и стала тереть лицо. Я плохо соображала спросонья, только чувствовала противный «ночной» вкус во рту. Снаружи уже начали утреннее песнопение несколько самых решительных птиц, хотя холодок в воздухе сказал мне, что солнце еще не взошло. Было очень тихо. Стояла настороженная, чуточку жутковатая тишина, присущая маленьким городкам в предрассветные часы, когда даже рыбаки еще не проснулись… Я с мимолетной грустью подумала о том, что в Тени птичьи голоса не были бы столь одинокими…

— Все в порядке? — спросила я. — Давай чаю сделаю…

— Нет.

Он поднял руку и потрогал мое лицо, точно так же, как я часто делала с ним. Поскольку его-то глаза работали отлично, это следовало понимать как знак приязни… наверное. А может, просто в комнате было еще слишком темно.

Его и прежде-то было нелегко понять, а теперь мне вроде как предстояло изучать его заново!

— Хочу тебя, — проговорил он.

Такая вот трогательная прямота. Я даже рассмеялась и прильнула к его ладони щекой, показывая тем самым, что его поползновение к сближению не было мне неприятно.

— Думается, надо будет еще поработать над нашими разговорами в спальне…

Он тоже сел, с легкостью усадил меня себе на колени — и принялся целовать, не дав мне времени предупредить его о несвежем запахе изо рта. У него, впрочем, дело обстояло ничуть не лучше. Однако тут я перестала думать об этом, потому что пришел мой черед удивляться: когда он углубил поцелуй и провел ладонями по плечам, легонько отводя назад мои руки, я ощутила нечто… Трепещущую искорку… Искорку жара, самого настоящего жара. Не страсти — огня!

Я ахнула, тараща глаза, и он отстранился.

— Хочу быть в тебе, — тихо и как-то неотвратимо выговорил он.

Одна его ладонь придерживала за спиной оба моих запястья, другая разгуливала… ах, именно там, где надо. Я, кажется, издала какой-то звук, но в точности сказать не берусь. А Солнышко продолжал:

— Я хочу увидеть лучи рассвета на твоей коже. Хочу, чтобы ты кричала все время, пока будет подниматься солнце. И мне все равно, чье имя ты станешь выкрикивать…

Я как-то пьяно подумала, что это едва ли не самая топорная любовная фраза, какую я вообще слышала. Он касался меня снова и снова, ласкал, целовал, пробовал на вкус. За время нашей предыдущей встречи он многое узнал обо мне — и теперь использовал это знание самым безжалостным образом. Когда его зубы царапнули мне горло, я вскрикнула и непроизвольно выгнулась назад. Судя по тому, как он держал мои руки, именно такого движения он от меня и ждал. Нет, он не причинял мне боли, он действовал очень осторожно, и я все время чувствовала это… вот только вырваться из его рук я нипочем не смогла бы. Я вся дрожала, сомкнутые веки трепетали, от страха и любовного желания кружилась голова…

И тут я наконец поняла.

Близился рассвет…

Я когда-то обнимала богорожденного, но тут все было иначе. Я не могла более видеть магического сияния, которое тело Солнышка испускало на рассвете, но не зря тот его поцелуй явственно отдавал магией. Сейчас он был не вполне тем Солнышком, к которому я успела привыкнуть. И он не уподобится моему невозмутимому и беспечному Сумасброду. Он будет существом, сотканным из жара и мощи, из света и абсолютной власти…

Как мне возлечь с подобным существом и встать с постели живой?..

— Хочу побыть самим собой с тобой, Орри, — шептал он, прижимаясь губами к моей коже. — Всего один раз…

Это была не просьба, еще чего! Он просто мне объяснял…

Я окончательно закрыла глаза и изгнала из тела всякое напряжение. Я бы сейчас не смогла заставить себя говорить, да в этом и нужды не было. Вполне хватало и моего доверия…

Он поднял меня и уложил, а сам устроился сверху, прижав мои руки за головой. Я лежала не двигаясь, зная, что именно этого он и хотел. Толику власти. Он был совсем лишен былого могущества; то, что он все-таки мог позволить себе, драгоценно для него.

Некоторое время он просто смотрел на меня. Его взгляд ласкал, как щекочущее перышко: какая сладкая пытка! Когда же он наконец коснулся меня, прикосновение было весомо, точно приказ. Я содрогнулась, выгнулась, раскрылась ему навстречу всем своим существом… Это произошло само собой, помимо моей воли, но не противоречило ей. Когда наши тела стали сближаться, я почувствовала невероятный жар его плоти. Сперва он двигался медленно, очень сосредоточенно, что-то шепча. Это были слова божественного языка, звучавшие как молитва, еле слышно, почти на пределе моего довольно-таки острого слуха. Сработает ли для него волшебство? Сработает ли?..


но ведь он изменился, все изменилось…


И тут я ощутила эти слова на своей коже. Не спрашивай меня, как я поняла, что это именно слова: я не знаю. Мне и не полагалось бы ощущать их, обычно у меня лишь кончики пальцев были настолько чувствительны, но сейчас я умудрялась воспринимать прямо бедрами все узоры, извивы и острые зубцы божественного языка, и каждая буква была внятна моему разуму. Я видела, что меня облекали не просто слова; там были еще такие странные наклонные линии, и числа, и символы, распознать которые я не умела. Как все сложно!.. Это ведь он создал язык в самом начале времен, и язык всегда был самым тонким его инструментом. Слова скользили по коже, вились по ногам, оплетали груди — о боги!.. Никакими человеческими средствами не описать моих ощущений!.. Я извивалась, я корчилась, я изнемогала… Он следил за мной, вслушивался в мои всхлипы… и был доволен. Это я тоже чувствовала.

— Орри, — выговорил он.

Всего одно слово, но сквозь него я по-прежнему слышала шепоты, шепоты доброй дюжины голосов, они перекликались и смешивались, и все они принадлежали ему. От этого каждое слово обретало множество смыслов, и каких только среди них не было!.. Желание, страх, власть, нежность, благоговение…

Потом он снова меня поцеловал, поцеловал свирепо и страстно, и я готова была закричать, если бы смогла, потому что я пылала — в горло ворвалась молния и подожгла каждую жилочку тела. Я извивалась и билась, я плакала, но слезы тотчас же высыхали…

Я обливалась потом, и капли немедленно обращались в пар. Я чувствовала, как жар невозможно близкого солнца впитывался и собирался во мне, поднимался изнутри к коже и закипал. Вырвется ли этот жар или спалит меня?.. Мне было все равно. Я кричала без слов и все прижималась к нему, прося еще чуточку, прося о явлении бога в человеке, ибо он был обоими, и я любила обоих и всей душой желала обоих…

А потом настал день и принес с собой свет, и все мое невероятное восприятие рассеялось без остатка, поглощенное ревущим пламенем и божественной славой десяти тысяч добела раскаленных солнц…

21

«НАТЮРМОРТ»

(холст, масло)


Вот и начинается та часть моей истории, рассказывать о которой мне труднее всего. Но я должна поведать ее, потому что ты должен знать все.

*

Когда я проснулась, уже вечерело. Я проспала весь день; но стоило мне сесть в постели и выпутаться из сбившихся простыней, как я чуть не завалилась спать дальше. Я до того устала, что готова была еще неделю не просыпаться! Но я жутко проголодалась, очень хотелось пить и… безотлагательно посетить уборную. Так что, делать нечего, пришлось подниматься.

Солнышко, спавший рядом со мной, не шелохнулся. Даже когда я запнулась о свой халат, валявшийся на полу, и вслух ругнулась. Я предположила, что магия опустошила его еще больше, чем меня.

Добравшись до уборной, я воспользовалась случаем ощупать себя — все ли на месте? Утром я не на шутку боялась превратиться в головешку, однако была вполне жива и даже чувствовала себя неплохо — если не считать усталости и некоторой, хм, помятости. А так все отлично. Я умывалась, терла лицо… и вдруг подумала: а ведь я счастлива. Едва ли не впервые со времени отъезда из Тени. Я полностью и воистину счастлива!

Так что, когда первые токи холодного сквозняка обняли мои лодыжки, я едва заметила их. Но, покинув уборную, я сразу ступила в такой резкий холод, что поневоле остановилась, начиная понимать, что мы с Солнышком в доме не одни.

Сперва была лишь тишина. Лишь растущее чувство присутствия и огромности. Оно заполняло спальню, оно давило… Стены отзывались едва слышным потрескиванием. Нас определенно посетил не человек.

И тому, кто к нам явился, я очень не нравилась. Очень…

Я стояла тихо-тихо и вслушивалась, однако ничего не услышала. А потом нечто втянуло воздух прямо сзади меня, возле шеи, и голос сказал:

— Ты еще пахнешь им…

Каждая жилка в теле завопила от ужаса, но этот вопль так и остался внутри, потому что тот же ужас лишил меня дыхания. Теперь я знала, кто к нам пожаловал. Я не услышала его приближения, я не отваживалась назвать его имя… но я знала его.

Голос у меня за спиной — тихий, низкий, очень недобрый — насмешливо хмыкнул:

— А ты красивее, чем я ожидал. Сиэй был прав: ты оказалась для него удачной находкой.

Рука прошлась по растрепанным волосам, по наполовину распустившейся косе. Палец, проникший сквозь волосы, чтобы коснуться моей шеи, отдавал ледяным холодом. Я невольно содрогнулась.

— И такая нежная… Бархатная ручка на его поводке…

Я даже не удивилась, когда эти длинные пальцы внезапно вцепились мне в волосы, вынудив запрокинуть голову. Я почти не заметила боли. Голос, звучавший теперь у самого уха, с невероятным нажимом спросил:

— Он еще любит тебя?

Я слышала каждое слово, но смысла не воспринимала.

— Ч-что?..

— Он. — Голос зазвучал ближе. — Еще.

Мне уже полагалось бы осязать его тело у своего плеча, но там был лишь воздух, стылый и холодный, как в зимнюю полночь.

— Любит тебя?

Последние слова прозвучали так близко от моего уха, что кожу защекотало дыхание. Я ждала, что вот сейчас меня коснутся его губы, и знала, что вот тогда-то неминуемо заору на весь дом. Еще я знала со всей определенностью, что в этом случае он меня тут же убьет.

Но я не успела обречь себя на смерть: с другого конца комнаты донесся еще голос:

— Неправомерный вопрос. Откуда ей знать?

Это говорила женщина, и я тотчас узнала ее. Я слышала этот голос год назад, в переулке, где густо воняло мочой, горелой плотью и страхом. Туда явилась богиня, которую Сиэй называл матерью. Теперь я знала, кем она на самом деле была.

— Зато единственно важный, — отозвался мужчина.

Он выпустил мои волосы, я шатнулась вперед и замерла, дрожа, всем существом желая бежать и понимая бессмысленность подобной попытки.

А Солнышко все спал. Я слышала его ровное, медленное дыхание. Что-то тут было неправильно, очень неправильно…

Я сглотнула.

— Как тебя называть, леди? Йейнэ или…

— Пусть будет Йейнэ. — Она помедлила, что-то в моих словах позабавило ее. — А имени моего спутника ты разве не хочешь спросить?

Я прошептала:

— Думается, я и так его знаю…

Я ощутила ее улыбку.

— Тем не менее формальности соблюсти надо. Ты, конечно же, Орри Шот. А это — Нахадот.

Я кое-как заставила себя не то что поклониться — деревянно кивнуть:

— Очень рада встрече с вами обоими…

— Ну вот, так-то лучше, — сказала женщина. — Как тебе кажется?

Я сообразила, что это последнее относилось уже не ко мне, только когда ответил мужчина — ох, не человеческий мужчина, совсем даже нет… И тут я снова подпрыгнула, потому что голос успел отодвинуться и прозвучал рядом с кроватью.

— Мне все равно, — сказал он.

— Ну, будь же ты немножко помягче, — вздохнула женщина. — Я ценю твой вопрос, Орри. Когда-нибудь, полагаю, мое имя станет лучше известно, но пока меня еще путают с предшественницей, и это несколько раздражает.

Теперь я сообразила, где ей заблагорассудилось расположиться: возле окон, в большом кресле, где я сама сиживала временами, слушая звуки городской жизни. Я легко представила, как она сидела там — в изящной позе, положив ногу на ногу и чуть кривя губы. Да, и ноги у нее наверняка босые…

Воображать себе того, второго, я даже и не пыталась.

— Идем со мной, — сказала женщина, поднимаясь.

Она подошла ко мне и взяла за руку прохладной ладошкой. В тот далекий день, в загаженном переулке, я получила некоторое представление о ее могуществе, но сейчас оно совершенно не ощущалось — даже вблизи. Комнату заполнял лишь холод Ночного хозяина.

— Но…

Я было повернулась идти с ней, как диктовало не рассуждающее чувство самосохранения. Но вот она потянула меня за руку… а ноги отказались двигаться. Йейнэ тоже остановилась, глядя на меня. Я пыталась говорить, но не находила слов. Я лишь обернулась — не потому, что мне хотелось, просто так было надо. Я обернулась к Ночному хозяину, что стоял у кровати, нависая над Солнышком.

В голосе Госпожи прозвучала теплая, добрая нотка:

— Мы не сделаем ему ничего плохого. Даже Наха его не тронет.

Наха, тупо пронеслось у меня в голове. Поди ж ты, у Ночного хозяина есть ласкательное, короткое имя… Я судорожно облизала губы:

— Я не… он… — Я снова сглотнула. — Он всегда так чутко спит…

Она кивнула. Я не видела ее, но угадала движение. Я это умела.

— Солнце только что село, хотя в небе свет еще есть, — проговорила она и вновь взяла меня за руку. — Это мое время. Он проснется, когда я позволю ему… хотя прежде нашего ухода я делать это не собираюсь. Так будет лучше…

Она повела меня вниз. На кухне она устроила меня за столом и сама села напротив. Здесь, вдали от Нахадота, я постепенно начала ее ощущать. Чувство было совсем иное, нежели тогда в переулке. Я воспринимала ее как сдержанность, равновесие и покой.

Я задумалась, а не предложить ли ей чаю.

— А почему будет лучше, если Солнышко все проспит?.. — спросила я наконец.

Она негромко рассмеялась:

— Мне нравится это имя — Солнышко… И ты тоже мне нравишься, Орри Шот; потому-то я и пожелала поговорить с тобой наедине.

Я слегка вздрогнула, когда ее руки — осторожные и, как я с удивлением заметила, мозолистые — повернули мою голову, чтобы удобней было рассматривать. Я вспомнила при этом, что она гораздо ниже ростом, чем я.

— Наха был прав, — сказала она. — Ты красива, и твои глаза, как мне кажется, это только подчеркивают.

Я промолчала, беспокоясь про себя, — ведь она не ответила на мой вопрос.

Насмотревшись, она выпустила меня:

— Ты знаешь, почему я запретила младшим богам покидать Тень?

Я недоуменно заморгала:

— Э-э-э… нет.

— А я думаю, на самом деле ты знаешь, причем лучше, чем кто-либо. Сама видишь, что получается, когда хотя бы один смертный начинает настолько близко соприкасаться с нашим народом. Разрушения, убийства… Допущу ли я, чтобы весь мир так страдал?

Я нахмурилась. Открыла рот, помедлила… и все же решила высказать, что было у меня на уме.

— Думаю, — проговорила я, — нет разницы, запрещаешь или нет ты это богорожденным.

— Вот как?

Я гадала про себя, вправду заинтересовал ее мой ответ или она испытывала меня.

— Ну… Я ведь родилась не в Тени. Я приехала туда, потому что прослышала о тамошней магии. Потому что…

Я хотела добавить: «Потому что там я могу видеть», но это не было правдой. В Тени я каждый день наблюдала чудеса, но в плане повседневности мне там было не намного легче, чем здесь, в Наказуеме. Там я тоже без посоха на улицу не выходила. Да и не так-то уж я стремилась к способности видеть. Я приехала в Тень ради Древа и богорожденных, ради слухов о чем-то совсем уже неисповедимо странном. Я мечтала найти место, где мой отец мог бы почувствовать себя дома… И я была не одна такая. Все мои друзья — а в большинстве своем они не были ни демонами, ни богорожденными и вообще к магии никаким боком не относились — прибыли в Тень ровно по той же причине. Потому что это единственное место на всем белом свете. Потому что…

— Потому что ко мне воззвала магия, — произнесла я наконец. — И так будет всегда, где бы магия ни пребывала. Она стала частью нас, и некоторых неизменно к ней тянет. Так что либо вы вообще ее искорените — а с этим не совладало даже Отречение… либо знайте, что плохие вещи все равно будут происходить. Как и хорошие.

— Хорошие?.. — задумчиво повторила Госпожа.

— Ну… да. — Я снова сглотнула. — Я жалею кое о чем из того, что со мной произошло. Но далеко не обо всем!

— Понятно, — сказала она.

Мы некоторое время молчали — почти по-приятельски.

— Так все-таки почему будет лучше, чтобы Солнышко спал? — спросила я, на сей раз — очень тихо.

— Потому что мы пришли тебя убить.

Как ни странно, разговаривать стало легче. Мое волнение словно перешло некий порог, утратило смысл… и испарилось.

— Вы знаете, что я такое, — предположила я наудачу.

— Да. А еще ты ослабила узы, наложенные нами на Итемпаса, и высвободила его истинное могущество — пусть и ненадолго. Это привлекло наше внимание, и с тех пор мы внимательно за тобой наблюдали. Но… — она передернула плечами, — я была смертной дольше, чем богиней. Возможность смерти для меня не нова, и я не нахожу ее особо пугающей. Поэтому для меня не имеет значения, демоница ты или нет.

Я нахмурилась, не понимая:

— Но тогда почему?..

И сразу вспомнила вопрос, заданный Нахадотом. «Он еще любит тебя?..»

— Солнышко… — шепотом вырвалось у меня.

— Его отправили сюда страдать, Орри. Он должен расти, исцеляться, постигать уроки… Чтобы когда-нибудь, возможно, вновь к нам присоединиться. Но учти, это должно было стать еще и наказанием. — Она вздохнула, и я услышала далекий шорох дождя. — К несчастью, он слишком рано встретил тебя. Вот прошла бы тысяча лет… тогда, быть может, я и сумела бы уговорить Нахадота отпустить вас на волю. Но теперь — нет.

Я не сводила с нее слепых глаз, совершенно ошарашенная чудовищностью ее слов. Они сделали Солнышко почти человеком, чтобы он лучше постиг труд и боль смертной жизни. Они наложили на него чары, обязав защищать смертных, жить среди них, понимать их… Быть как они. И он не имел права любить их.

«Любить меня», — поняла я вдруг, и меня пронизало сладостью осознания и одновременно горечью: вот оно к чему привело.

— Так несправедливо… — выговорила я.

Я даже не рассердилась, на это у меня хватило ума. Опять же, раз они твердо вознамерились лишить меня жизни, почему напоследок не высказать все наболевшее?

— Смертные любят, — продолжала я. — Вы не можете уподобить его нам — и лишить этого свойства. Противоречие получается!

— А ты вспомни, почему его сослали сюда. Он любил Энефу — и погубил ее. Он любил Нахадота и своих детей, но много веков мучил их. — Она покачала головой. — Опасна его любовь.

— Но это была…

«Не его вина», — чуть не вырвалось у меня, но это было неправильно. Немало смертных теряло рассудок, но не все же набрасывались и убивали своих любимых. Солнышко принял на себя ответственность за содеянное, и не мне это отрицать.

И я сделала еще попытку:

— А вам не кажется, что он какраз и нуждается в смертных возлюбленных? Быть может…

И тут я снова прикусила язык, потому что едва не ляпнула: «Быть может, у меня получится исцелить его ради вас!» Нет, это было бы уж слишком самонадеянно — какой бы доброй ни казалась Госпожа.

— Возможно, это как раз то, что нужно ему, — ровным голосом произнесла леди Йейнэ. — Но не то, что требуется Нахадоту.

Я вздрогнула и замолчала, чувствуя себя совершенно потерянной. Серимн не ошиблась в своей догадке: Госпожа прекрасно понимала, какую цену заплатит человечество за новую Войну богов, и делала все возможное для ее предотвращения. А это, в частности, означало тонкое равновесие нужд обоих израненных Братьев; и сейчас она пришла к выводу, что ярость Ночного хозяина больше заслуживала удовлетворения, чем печаль Солнышка. Я не могла ее за это осуждать. Там, в спальне, я имела случай ощутить эту ярость, эту жажду воздаяния; такова была их мощь, что мои чувства едва выдержали. Меня до глубины души изумляло, что она, кажется, вправду лелеяла некоторую надежду однажды примирить всех Троих.

Может, она была такой же чокнутой, как и Солнышко?

Или просто делала что могла, чтобы навести мост через разделившую их пропасть? А если так, то что значит лужица демонской крови и одна маленькая жестокость — по сравнению с целой войной?.. Несколько разрушенных жизней, когда речь идет о выживании человеческого большинства?.. Тем более что через тысячу лет — или через десять тысяч — гнев Ночного хозяина может быть наконец утолен. Ведь так, наверное, рассуждали боги?..

По крайней мере, Солнышко к тому времени забудет меня…

— Отлично, — сказала я, и в голос все-таки прорвалась горечь. — Делайте то, ради чего пришли. Или собираетесь убивать меня медленно? Чтобы Солнышко лишнего помучился?..

— Он достаточно настрадается, зная, почему ты умерла; как — не столь важно.

Она помолчала.

— Вот если только…

Я нахмурилась, услышав, как изменился ее тон.

— Что?..

Она протянула через стол руку и приложила ладонь к моей щеке, коснувшись большим пальцем губ. Я чуть не шарахнулась, но вовремя совладала с собой. Кажется, ей это понравилось; я ощутила ее улыбку.

— Какая славная девочка, — повторила она и вздохнула — как мне показалось, с чем-то похожим на сожаление. — Быть может, я убедила бы Нахадота позволить тебе жить, при условии, что Итемпас будет страдать.

— Это как?

— Ну, к примеру, ты покинешь его…

Она не договорила и медленно отняла пальцы от моего лица. Я замерла, понимая, к чему она клонит, и мне стало от этого плохо.

Когда я все-таки сумела заговорить, меня трясло. Я наконец обозлилась, и это придало голосу твердости.

— Понимаю, — сказала я. — Вам недостаточно просто причинить ему боль. Вам надо, чтобы еще и я его ранила.

— Боль есть боль, — прозвучал голос Ночного хозяина.

У меня поднялись дыбом все мелкие волоски на коже, потому что я не слышала, как он вошел. Он стоял где-то за спиной Госпожи, и в комнате заметно похолодало.

— А печаль — это печаль. Мне все равно, с какой стороны она постигнет его, лишь бы он ее ощутил.

Я была до смерти перепугана, но его безразличный, пустой голос привел меня в ярость. Моя ладонь сжалась в кулак.

— Значит, у меня выбор — дать вам убить меня либо самой его ножом в спину пырнуть? — резко выговорила я. — Коли так, валяйте, убивайте. Он хоть будет знать, что я его не покинула!

Рука Йейнэ коснулась моей: подозреваю, это было предостережение. Ночной хозяин промолчал, но я ощущала его ледяной гнев. Мне было все равно. Рявкнув на него, я почему-то сразу почувствовала себя лучше. Он лишил мой народ счастья, а теперь хотел забрать еще и мое?!

— А ведь он, чтобы ты знал, по-прежнему любит тебя, — выдала я, решив, что терять больше нечего. — Куда больше, чем меня. На самом деле — больше вообще всего…

Он зашипел на меня. Это был не человеческий звук. В нем были змеи, и лед, и пыль, заносящая глубокий темный провал. Потом он устремился вперед…

Йейнэ встала между нами, обратившись к нему лицом… Нахадот остановился. Потянулось время, которое я не дерзаю измерить — было ли это мгновение или целый час. Они смотрели друг на дружку, молча, неподвижно. Я знала, что боги умеют беседовать без слов, но не уверена, что между ними происходила именно беседа. Как-то было больше похоже на битву…

Потом это ощущение отступило, и Йейнэ вздохнула и подошла к нему.

— Тише, — проговорила она, и в ее голосе было больше сострадания, чем я могла вообразить. — Не торопись. Ты же свободен теперь. Будь таким, каким хочешь быть, а не таким, каким они тебя сделали.

Он протяжно, медленно вздохнул, и я почувствовала, как отступает жалящий холод его присутствия. Тем не менее, когда он заговорил, голос был по-прежнему жестким.

— Я выбрал, каким мне быть. Но мне больно, Йейнэ. Они горят во мне… воспоминания… То, что он сделал со мной, еще болит…

Комната наполнилась отголосками чудовищных предательств, ужасов и потерь… Эта тишина в прах разбила мой гнев. Я никогда не находила в себе сил ненавидеть кого-то, перенесшего жестокие муки. Вне зависимости от того, каких злых дел он потом натворил.

— Не заслужил он такого счастья, Йейнэ, — проговорил Ночной хозяин. — Пока еще — не заслужил.

Госпожа вздохнула:

— Я знаю…

Я услышала, как он дотронулся до нее. Быть может, поцеловал. Или просто взял за руку… Я тотчас вспомнила Солнышко и как он нередко касался меня, обходясь без слов, черпая уверенность в моей близости… Когда-то давным-давно — касался ли он так Нахадота?.. Что, если Нахадот под покровом своего гнева тоже тосковал по тем дням?.. Ну так у него теперь Сумеречная госпожа есть. А у Солнышка скоро совсем никого не останется…

Так и не сказав ничего больше, Ночной хозяин исчез. Йейнэ некоторое время стояла все там же, потом снова повернулась ко мне.

— Очень глупые слова, — сказала она, и я поняла, что она на меня тоже сердита.

Я устало кивнула:

— Я знаю… Прости меня.

К моему изумлению, простое извинение смягчило ее. Она вернулась за стол, но садиться не стала.

— Не только ты виновата, — пояснила она. — Он сейчас… в некотором смысле как после болезни. Шрамы, оставленные Войной и заточением, слишком глубоки. Некоторые еще свежи и болят…

И я вспомнила, охваченная запоздалой виной, что эти незаживающие раны Нахадоту нанес Солнышко.

— Я приняла решение, — сказала я очень тихо.

Она знала, что делалось у меня на сердце. Полагаю, все было очевидно.

— Если верно то, что ты сказала, — проговорила она, — если он вправду небезразличен тебе, спроси себя, как будет для него лучше.

Я так и поступила. В этот миг я представила Солнышко — каким он мог стать через много-много лет, когда я давно умру и обращусь в прах. Он сделается странником, воином, заступником. Человеком тихих слов, быстрых решений… и не особенно добрым, хотя со временем в нем прорастет и доброта. Тепло. Способность прикасаться к другим и подпускать других к себе. Если я все сделаю правильно, это у него не пропадет…

Но если сейчас я умру, если допущу, чтобы его любовь убила меня, его душа опять опустеет. Он отдалится от человечества, сознавая, к каким последствиям может привести близость. Он сам загасит в себе крохотную искорку теплоты, убоявшись боли, которую она способна породить. Он будет жить среди человечества, оставаясь полностью одиноким.

И никогда, никогда не исцелится.

Я молчала…

— У тебя есть еще один день, — сказала Йейнэ.

И тоже исчезла.

Я долго сидела за кухонным столом…

Я так понимаю, госпожа замедлила или вовсе остановила время, но, когда она удалилась, оно вновь потекло своим чередом. Сквозь кухонные окна заглядывала наступившая ночь, воздух сделался холоднее и суше. Я слышала, как по улице шли люди, в дальних садах пели сверчки… вот по мостовой пророкотала колесами повозка… Ветер доносил запах цветов. Жаль, это не цветы Мирового Древа…

Вскоре я услышала шевеление наверху. Это проснулся Солнышко. Вот зажурчала по трубам вода: он наполнял ванну. Город Наказуем, конечно, не Тень, но трубы здесь умели прокладывать едва ли не лучше. И я бессовестно транжирила уголь и дрова, чтобы нам не приходилось ограничивать себя в горячей воде. Вымывшись, Солнышко спустил воду, еще повозился наверху и наконец сошел вниз.

Как обычно, он помедлил на пороге, что-то улавливая в моей неподвижности. Потом подошел к столу и уселся — точно туда, где недавно сидела Госпожа, хотя это ничего не значило. Стульев у меня не много.

Когда я заговорила, я очень старалась сидеть неподвижно. Я боялась, что в ином случае у меня не хватит самообладания и окажется, что все зря.

Я сказала:

— Тебе придется уйти.

Солнышко промолчал.

— Я не могу быть с тобой, — продолжала я. — Ты был прав: у богов со смертными никогда ничего не получается. Глупо даже пытаться.

Говоря так, я потрясенно осознавала, что отчасти верила в то, о чем говорила. Оказывается, в глубине души я всегда знала, что Солнышко не останется со мной навсегда. Я состарюсь и умру, а он будет по-прежнему молодым. Или, может, он тоже состарится и умрет, чтобы возродиться молодым и красивым?.. Обе возможности мне ничего особо радостного не сулили. Я обязательно примусь возмущаться и негодовать, буду чувствовать вину за то, что вроде как отягощаю его. А он будет невообразимо страдать, наблюдая за моим угасанием… и в итоге мы неминуемо расстанемся навсегда.

Но мне хотелось заплакать. Боги, как же мне хотелось заплакать!..

Солнышко просто сидел, глядя на меня. Ни попреков, ни просьбы передумать… Это было не в его природе. Едва открыв рот, я уже знала, что много говорить не придется. Все будет решено первыми же словами.

Он поднялся, обошел стол и присел на корточки передо мной. Я повернулась к нему — медленно, осторожно… Только бы сдержаться. Это как раз по его части, верно? Я приложила все силы и сохранила внешнее спокойствие, сражаясь с искушением дотронуться до его лица и узнать, насколько плохо он теперь обо мне думает.

Он спросил:

— Они тебе угрожали?

Я окончательно застыла.

Не дождавшись ответа, он вздохнул. И поднялся на ноги.

— Причина не в том… — выговорила я. Мне вдруг неистово захотелось ему объяснить, что я отвергала его вовсе не из страха за свою жизнь. — Я бы ни за что… Пусть бы уж они меня лучше…

— Нет.

Он коротко прикоснулся к моей щеке, всего один раз… Как же больно! Как будто мне заново руку раздробило!.. Да какое там — гораздо хуже! Одно простое прикосновение, и все мое тщательно взлелеянное самообладание разлетелось вдребезги. Меня так затрясло, что я с трудом выговаривала слова.

— Мы можем дать бой… — кое-как выдавила я. — Тем более что Госпожа… она на самом деле не хочет… Мы можем бежать или…

— Нет, Орри, — повторил он. — Не можем.

Это заставило меня умолкнуть. Не потому, что я больше ничего не могла придумать, просто в его словах слышалась такая полная и окончательная уверенность, что все разговоры сразу утратили смысл.

Он поднялся:

— Ты тоже должна жить, Орри.

И зашагал к двери. Там, опрятно устроенные рядом с моими, стояли его сапоги. Он натянул их, и его движения не были ни слишком медлительными, ни слишком поспешными. Они были действенными, как всегда. Потом он надел мерлушковую куртку, что я купила ему в начале зимы: он, по обыкновению, забывал, что может простыть, а мне не хотелось нянчиться с ним, если он подхватит воспаление легких.

Я набрала в грудь воздуха, желая что-то сказать…

И ничего не сказала — просто выдохнула.

И сидела не двигаясь, только дрожала…

Он вышел из дома.

Я наперед знала, что он уйдет именно так, не взяв ничего, кроме одежды. Он не был человеком в той мере, чтобы обращать внимание на собственность или деньги. Я слышала его тяжелые шаги: вот спустился по ступеням… начал удаляться по улице…

Потом шаги затихли вдали, смешавшись со звуками ночи.

Я встала и пошла наверх. Ванная, как всегда, была безупречно чиста. Я сбросила халат, наполнила ванну водой настолько горячей, как только могла выдержать, и долго в ней отмокала. Пар валил от меня даже после того, как я вытерлась полотенцем.

Потом я взялась за губку, чтобы вычистить ванну, и тут меня как ударило. Теперь, с уходом Солнышка, мне еще и это самой делать придется…

Покончив с ванной, я села прямо в нее — и плакала до самого рассвета…

*

Теперь ты знаешь все.

Ты должен был это узнать, а мне было необходимо поведать. Последние шесть месяцев я только и делала, что старалась не думать о случившемся. Не самый мудрый способ справиться, но мне так было проще. Лучше ложиться в постель и просто спать до утра, чем вертеться без сна и сожалеть о своем одиночестве. А выходя на улицу — сосредотачиваться на постукивании посоха, чем горестно размышлять о том, как некогда я находила дорогу по едва уловимым следам какого-нибудь богорожденного.

Сколько же я всего потеряла…

Но кое-что и приобрела. Тебя, например, мой маленький подарок.

Некоторым образом я понимала, что это очень большой риск. Боги рождают детей не так легко, как мы, люди, но его сделали смертным в куда большей степени, чем это когда-либо происходило с другим богом. Не знаю уж, почему ему оставили эту способность, когда отняли столь многое? Подозреваю — просто забыли.

Но если хорошенько подумать… Я все время вспоминаю тот вечер у меня на кухне и как леди Йейнэ прикасалась ко мне. Она ведь хозяйка рассвета, богиня жизни: ну не могла она не ощутить твоего зарождения, пока мы там с ней сидели! Я думаю об этом и помимо воли гадаю: значит, она заметила тебя — и позволила тебе жить? Или она…

Странная она, эта Сумеречная госпожа.

А самое странное — это то, что она ко мне прислушалась.

Ни рассказы заезжих купцов, ни городские сплетни моих ушей не обходят. И я знаю, что боги теперь повсюду. Они поют в дождевых лесах, пляшут на вершинах высоких гор, укрепляют берега и водят шашни с парнями, собирающими моллюсков. В каждом большом городе теперь постоянно обитает свой богорожденный, а то и несколько сразу. Вот и Наказуем пытается залучить к себе кого-нибудь из младших богов. Городские старейшины полагают, что это пойдет на пользу деловой жизни. Надеюсь, у них получится.

Очень скоро этот мир станет местом волшебства. В куда большей степени, чем прежде. Я думаю, тебе в нем будет как раз.

А еще…

Нет.

Нет. Я не смею даже думать об этом.

Нет!

И тем не менее…

Я лежу в своей сиротской постели и ожидаю рассвета. Я чувствую его приближение. Теплые лучи потихоньку перебираются по одеялу и по моей коже. Дни становятся все короче: зима близко. Наверное, ты родишься как раз к солнцевороту…

Ну ты как — еще слушаешь? Слышишь ты меня там?

Думаю — слышишь. Думаю, мы «сделали» тебя в тот второй раз, когда Солнышко на краткий миг стал самим собой. Не в полной мере, но этого хватило. Скорее всего, он тоже все понял. Он знал. И Госпожа знала. А может, даже и Ночной хозяин… Такого рода деяния случайно не совершаются. Солнышко видел, как недостает мне прежнего бытия. Вот он по-своему и помог мне сосредоточиться на новой жизни. А еще, как мне кажется, это был его способ искупления прошлых ошибок…

Боги… Люди… Мужики! Чтоб ему — мог бы, вообще-то, моего мнения спросить! Я ведь, кстати, и умереть родами могу. Ну, то есть не умру, скорее всего, — но хоть ради приличия бы спросил!

Ну ладно, не суть.

Я очень надеюсь — ты меня слушаешь. Потому что боги — и демоны — иногда так поступают. Думается, ты бодрствуешь там и все понимаешь. Понимаешь все, что я тебе рассказала.

Потому что, по-моему, я тебя видела. Вчера на рассвете. Я проснулась, и мне показалось, что мое магическое зрение опять заработало. Ненадолго, но все же. И свет, который я успела заметить, исходил от тебя.

Если я дождусь рассвета и буду наблюдать очень пристально, надеюсь, сегодня я тебя снова увижу.

А еще я думаю…

Я думаю, что, если я прожду достаточно долго и буду внимательно вслушиваться, однажды на дороге раздадутся шаги. А потом, чего доброго, в дверь постучат… Ну должен же он хоть у кого-нибудь простой вежливости нахвататься?.. Мы ведь можем на это уповать, правда? А потом он войдет. Вытрет ноги о половичок. Повесит куртку на гвоздь…

И тогда мы с тобой вместе скажем ему:

— Добро пожаловать домой!


Приложение 1

ГЛОССАРИЙ


Амн, амнийцы

— самый многочисленный и могущественный сенмитский народ.


Арамери

— правящее амнийское семейство; советники Благородного Собрания и ордена Итемпаса.


Белый зал

— молитвенный дом ордена Итемпаса. Также служит для образования и отправления правосудия.


Благородное Собрание

— правительство Ста Тысяч Королевств.


Блюстители Порядка

— послушники (жрецы, проходящие обучение) ордена Итемпаса, ответственные за соблюдение общественного порядка.


Боги

— бессмертные порождения Вихря; Трое.


Богорожденные,

или

младшие боги

— бессмертные дети Троих. Иногда их также называют просто богами.


Божественная кровь

— дорогостоящий и очень желанный наркотик. Вкусившему дарует расширение сознания и временно придает магические способности.


Велли

— рыба из холодных вод, маронейский деликатес. Особенно хороша засоленной и копченой.


Вихрь

— неисповедимый создатель Троих.


Война богов

— апокалиптический конфликт, по ходу которого Блистательный Итемпас низверг обоих своих родственников и единолично воцарился на небесах.


Востень

— местное название Восточной Тени.


Время Троих

— эпоха, предшествующая Войне богов.


Дальний Север

— самый северный континент, считается глухим захолустьем.


Гульбище

— северная оконечность Привратного парка в Восточной Тени. Место, излюбленное паломниками благодаря замечательному виду на Мировое Древо. Здесь расположены Ремесленный ряд и крупнейший в городе Белый зал.


Датэ Лориллалья

— писец, в прошлом член ордена Итемпаса. Муж Серимн Арамери.


Декарта Арамери

— последний предыдущий (на момент повествования) глава семьи Арамери.


Демон

— дитя запретного союза между богом (богорожденным) и человеком. Демоны смертны, хотя могут обладать врожденными магическими способностями, равными по силе, а то и превосходящими могущество богорожденных.


Дом Восставшего Солнца

— здание, одно из нескольких, прикрепленных непосредственно к стволу Мирового Древа.


Еретик

— верный любого бога, кроме Итемпаса.


Зал

— место, где проходят заседания Благородного Собрания.


Застволье

— квартал в Затени.


Затень

— местное название Западной Тени.


Земля Маро

— самый маленький континент, некогда находившийся к востоку от островов, место расположения первого дворца Арамери. Уничтожен Нахадотом.


Ина

— младшее божество, обитающее в Тени.


Итемпан

— общее обозначение верных Итемпаса. Этим словом также называют членов ордена Итемпаса.


Итемпас

— один из Троих, Блистательный Итемпас, Отец Небесный, повелитель небес и земли.


Йейнэ

— одна из Троих, нынешняя богиня Земли, Повелительница сумерек и рассвета. Ее также называют Сумеречной госпожой.


Кинули

— младший бог, обитающий в Западной Тени, на свалке Застволья. Его еще называют Повелителем Ненужного.


Китр

— богорожденная, обитающая в Тени. Ее называют Клинком.


Костоправ

— лекарь, часто — самоучка, сведущий в траволечении, родовспоможении, вправлении костей и основных хирургических приемах. Некоторые костоправы нелегально пользуются простыми исцеляющими сигилами.


Лил

— богорожденная, обитающая в Тени. Олицетворение голода.


Магия

— врожденная способность старших и младших богов изменять материальный и нематериальный миры. Смертные могут приближаться к этому качеству путем использования божественного языка.


Мировое Древо

— вечнозеленое лиственное дерево невероятных размеров, созданное Сумеречной госпожой. Его высота оценивается примерно в 125 000 футов. Для верных Сумеречной госпожи оно свято.


Мракоходцы

— верные Повелителя Теней.


Надпись

— последовательность сигил, используемая писцами для достижения сложного либо последовательного магического эффекта.


Наказуем

— городок на северо-восточном побережье материка Сенм.


Нахадот

— один из Троих, Ночной хозяин. Его еще называют Повелителем Теней.


Небеса и бездны

— обиталища душ за пределами царства смертных.


Небо

— официальное название крупнейшего города на материке Сенм. Это же название носит дворец семьи Арамери.


Неммер

— младшая богиня, обитающая в Тени. Владычица тайн.


Нимаро, область

— протекторат, учрежденный Арамери после разрушения Земли Маро с целью предоставить новый дом ее уцелевшим жителям. Находится на юго-восточной окраине материка Сенм.


Орден Новых Зорь

— неформальное жреческое братство во имя Блистательного Итемпаса, состоящее в основном из бывших членов ордена Итемпаса. Его членов в просторечии называют новозорами.


Оборо

— младшее божество, обитающее в Тени.


Орден Итемпаса

— жреческое братство во имя Блистательного Итемпаса. Помимо духовного водительства, отвечает также за правопорядок, образование, общественное здравоохранение и качество жизни, равно как и за искоренение ересей. Известен также как Итемпанский орден.


Острова

— обширный архипелаг к востоку от Дальнего Севера и Сенма.


Отлучение

— период времени, когда повелением Блистательного Итемпаса младшим богам было запрещено появляться в царстве смертных.


Пайтья

— младший бог, житель Тени. Его называют Ужасом.


Паломники

— верные Сумеречной госпожи, совершающие путешествие в Тень, чтобы помолиться у Мирового Древа. В основном приезжают с Дальнего Севера.


Писец

— человек, преуспевший в изучении письменного языка богов.


Превит

— один из высших жреческих чинов в ордене Итемпаса.


Привратный парк

— парк, разбитый вокруг Неба (которое дворец) и основания Мирового Древа. Расположен в Восточной Тени.


Ремесленный ряд

— рынок кустарных предметов искусства на Гульбище, что в Восточной Тени.


Роул

— богорожденная, жительница Тени. Владычица сострадания.


Святые места

— местное название точек в городе Тень, временно или постоянно заколдованных богорожденными.


Сенм

— южный и самый крупный континент мира.


Сенмитский

— язык народа амн (амнийцев), используемый в качестве общего во всех Ста Тысячах Королевств.


Серимн Арамери

— чистокровная Арамери, жена Датэ Лориллальи. Собственница Дома Восставшего Солнца.


Сигила

— идеограмма языка богов, используемая писцами для имитации божественной магии.


Сигила родства

— метка признанного члена семьи Арамери.


Сиэй

— младший бог, называемый также Плутишкой. Самый старший среди богорожденных.


Смертное царство (царство смертных)

— вселенная, созданная Троими.


Сто Тысяч Королевств

— общее название всего мира после его объединения под властью Арамери.


Сумасброд

— богорожденный, обитатель Тени. Повелитель долгов.


Теврил Арамери

— нынешний глава семьи Арамери.


Теманский протекторат

— сенмитское королевство.


Хадо

— член секты Новых Зорь, мастер новообращенных.


Царство богов

— место за пределами вселенной.


Шахар Арамери

— великая жрица Итемпаса времен Войны богов. Ее потомки составляют семью Арамери.


Энефа

— одна из Троих, прежняя богиня земли, создательница младших богов и смертных людей, Хозяйка Сумерек и Рассвета. Погибла.


Эо

— младшая богиня, обитающая в Тени. Ее называют Милосердной.


Эра Блистательного

— эпоха единоличного правления Итемпаса, наступившая по завершении Войны богов. Нарицательное обозначение законности, правопорядка — в общем, всего «доброго и разумного».


Приложение 2

ИСТОРИЧЕСКАЯ ЗАПИСЬ;

ТРУДЫ ПЕРВЫХ ПИСЦОВ, ТОМ 96;

ИЗ СОБРАНИЯ ТЕВРИЛА АРАМЕРИ


(Беседа, проведенная и первоначально записанная первым писцом Йи’ли Денай-Арамери, в Небе, в год 1512 эры Блистательного, да осияет он нас на веки вечные. Записано в постоянном шарике для сообщений. Последующая перепись произведена библиотекарем Шетой Арамери, в год 2250 эры Блистательного. ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ: содержит еретические отсылки, помеченные «ЕО». Используется с разрешения Литарии)


ПЕРВЫЙ ПИСЕЦ ЙИ’ЛИ АРАМЕРИ: Вам удобно?


НЕМЮ САРФИТ ЭНУЛАЙ:

[4]

А что, должно быть?


ЙА: Конечно, вы ведь гость Арамери, энулай Сарфит.


НС: Это точно!

(Смеется.)

Полагаю, мне следует наслаждаться, пока это возможно. Сомнительно, чтобы в будущем вас часто посещали гости маро…


ЙА: Вижу, вы решили не пользоваться новым названием — «мароне»?

НС: На самом деле в древнем языке это не одно слово, а три: маро-н-не. Никто их правильно не выговаривает. Длинно и неудобно. Ну а я всю жизнь была маро и буду маро, пока не умру. В общем-то, недолго осталось.

ЙА: Чисто для записи — не соблаговолите ли назвать свой возраст?

НС: С благословения Отца, сейчас мне двести два года.


ЙА

(смеется):

Мне говорили, вы любите приписывать себе этот возраст.


НС: Вы полагаете, я лгу?

ЙА: Ну… госпожа… в смысле, энулай…

НС: Да называй ты меня как угодно. Только помни, мальчик, что энулай всегда говорит правду. Лгать слишком опасно. И я не стала бы кривить душой относительно таких обыденных вещей, как мой возраст… Так что записывай!

ЙА: Хорошо, госпожа. Уже записал.


НС: Вы, амнийцы, никогда не слушаете, что вам говорят. Во дни после Войны

[5]

мы предупреждали, что лучше бы вы почитали Темного Отца (ЕО). Он, может, и враг Блистательному Итемпасу, но вовсе не нам. Прежде Войны он любил нас даже больше, чем сама Энефа (ЕО). Как подумаю, что вы, верно, сотворили над ним, чтобы его сердце исполнилось подобной ярости…


ЙА: Прошу вас, госпожа… Мы не произносим… имени, которое вы назвали, то есть…


НС: Какое имя? Энефа?

(Кричит.)

Энефа, Энефа, Энефа!


ЙА

(вздыхает).


НС: Только попробуй вот так закатить глаза еще раз!

ЙА: Простите за непочтительность, госпожа. Я просто… Абсолютное верховенство Итемпаса — основополагающий принцип нашего мироустройства…

НС: Я не меньше твоего люблю Повелителя Света. Он ведь именно наш народ взял за образец для своего смертного облика (ЕО), и мы самыми первыми получили от него благословение знания (ЕО). Математика, астрономия, искусство письма… и так далее, — и все это было нам знакомо гораздо раньше, чем вам, сенмитам, о невежественных выродках с севера или пиратских шайках островитян я уж вовсе молчу. Так вот, невзирая на все, что он дал нам, мы всегда помнили, что он — один из Троих. Без своих родственников он — ничто! (ЕО)

ЙА: Госпожа!..

НС: Ну, доложи о моих высказываниях своему главе семьи, если больно охота. И что он со мной сделает? Убьет? Уничтожит мой народ? Мне терять особо нечего, мальчик. Только по этой причине я сюда и пришла.


ЙА: Потому, что правящей семьи маро больше нет?..

[6]


НС: Нет, дурачок, причина в том, что больше нет самих маро. Ну да, если мы начнем изо всех сил плодиться, быть может, нас и наберется достаточно, чтобы сколько-то еще протянуть… Но такими, как были, нам не стать уже никогда. Вы, амнийцы, никогда не позволите нам набрать прежнюю силу.

ЙА: Э-э-э… Верно, госпожа. Но позвольте уточнить: особой обязанностью энулай было служение царствующей семье, не так ли? Давайте посмотрим: да, телохранители, сказители…

НС: Историки.

ЙА: Тоже верно, но большая часть этой истории… вот тут у меня список… речь идет о легендах и мифах…

НС: Они все были правдивы.

ЙА: Госпожа, я вас умоляю!

НС: С какой стати ты вообще меня сюда пригласил?

ЙА: Потому что я сам историк.

НС: Если так, то слушай уже наконец! Ибо это самое важное, что должен делать историк. Внимательно слушать своими собственными ушами, а не сквозь десять тысяч амнийских кривд, которые что угодно до неузнаваемости исказят…

ЙА: Но, госпожа, позвольте привести в пример одно из записанных энулайских сказаний… Я имею в виду сказание о Первой Богине.

НС: Да. Это про Йихо из клана Шот… Хотя их, полагаю, теперь тоже никого не осталось.

ЙА: В сказании говорится, как во время жестокого голода она три дня сидела возле реки, благодаря чему из океана по реке поднимались косяки рыбы — из соленых вод в пресные — и сами бросались в сети рыбаков.

НС: Да-да, все так и было. И с тех пор до наших дней рыбы той породы каждый год поднимаются против течения, чтобы метать икру. Она изменила их навсегда.

ЙА: Но ведь это… Это история из времен прежде Войны. То есть Йихо была богорожденной?

НС: Нет, конечно. В конце сказания она стареет и умирает, правильно?

ЙА: Да, но тогда…

НС: Хотя детей у богов было множество.


ЙА

(после паузы):

Боги мои!

(Звук удара.)

Ой!


НС: А нечего богохульствовать.


ЙА: Я в это не верю.

(Вздыхает.)

Вы правы, приношу извинения. Я забылся. Я просто… Вы вроде намекаете, что женщина из сказания была… полукровкой, дочерью богов…


НС: Все мы — дети богов. Однако Йихо была особенной.


ЙА

(молчит).


НС

(смеется):

Это что же я вдруг вижу в твоих бледных глазах, мальчик? Неужели слушать начал?..


ЙА: Вообще-то, я вспоминаю. Во многих сказаниях маро, которые есть у меня в записи, на переднем плане — энулай…

НС: Да. Продолжай.

ЙА: У каждого члена правящей семьи были энулай. Энулай обучали их, давали советы, защищали от опасности…


НС

(смеется):

Ближе к делу, мальчик. Я ведь, знаешь, не молодею.


ЙА: Защищали, нередко используя странные способности, которые Литария считает маловероятными или вообще невозможными…

НС: Это потому, что вы, писцы, сами свою магию не творите. Вы лишь заимствуете ее, пользуясь божественным языком. Но если бы вы сами произносили волшебство да еще и оставались живы при этом… или, еще лучше, одним усилием воли вызывали бытие вещей — вы могли бы делать все то же, что делают боги. И даже больше.

ЙА: Энулай Сарфит, лучше бы вы мне этого не говорили.


НС

(смеется).


ЙА: Вы знаете, что я должен сделать.


НС

(снова смеется):

Ах, мальчик, да какая мне разница? Я — последняя из потомков энулай, дочь Энефы, последний ребенок смертных богов, решивших проживать свои краткие жизни, пребывая среди человечества. Все короли и королевы маро теперь мертвы. Все мои дети и внуки тоже мертвы. Все мы, в чьих жилах течет кровь Небесной Матери… мы мертвы, как и она. Зачем мне теперь прятаться?


ЙА

(подзывает слугу и посылает за стражей).


НС

(тихо, пока он говорит):

Демонов больше нет. Никого. Больше искать незачем — все равно никого не осталось…

[7]


ЙА: Мне очень жаль.

(Неразборчиво.)


НС: Не жалей.

(Неразборчиво.)

Истребил последних из племени демонов. Дальнейшие поиски бесполезны.


ЙА: Дальнейшие поиски бесполезны.

НС: В мире больше нет демонов. Ни единого, нигде.


ЙА: Ни единого.

(Неразборчиво; потом входят стражники.)

Прощайте, энулай. Жаль, что пришлось все завершить именно так.


НС

(смеется):

А мне — не жаль. До свидания, мальчик.


(Беседа окончена.)

[8]


Благодарности


Я уже выразила признательность всем и каждому за теплый прием, оказанный «Ста Тысячам Королевств», и сейчас пользуюсь случаем сказать еще несколько слов благодарности.

За то, что эта книга в эстетическом отношении получилась лучше своей предшественницы, спасибо моему отцу, художнику Ною Джемисину. Спасибо ему также за мое знакомство с терминами по восковой живописи, акварели и скульптуре. До последнего времени я даже не осознавала, сколь многому научилась у него, — и это притом, что нарисовать от руки прямую линию для меня та еще проблема. (Нет, папа, отпечатки пальцев в пятилетнем возрасте не считаются.)

За город Тень я в неоплатном долгу перед городским фэнтези — как тем, которое пишет Мьевиль, так и тем, в котором «мятежные клевые телки с оружием» (это цитата из противника данного направления, хотя я фанатка обоих). Но более всего я обязана своей жизни, прожитой в городах. Ремесленный ряд — это нью-йоркский фермерский рынок на Юнион-сквер, с толикой, пожалуй, новоорлеанского рынка, что на Джексон-сквер.

За нескольких богов, в частности за Лил, Сумасброда и Солнышко, я должна поблагодарить свое подсознание, потому что они мне приснились (как и еще несколько сущностей, которые появятся на страницах третьей книги «Наследия».) Лил даже пыталась меня сожрать. Впрочем, чего еще ждать от нее.

За представление о том, как население целого города может ютиться под сенью исполинского древа, я выражаю признательность своему детству, когда я просто обожала аниме. А также очаровательной маленькой сёдзё из мультсериала «Махоу цукай тай» — посмотреть его я настоятельно рекомендую. С проблемами, созданными высоченным деревом, там справляются куда проще, чем в моей книге, но прекрасный образ тем не менее накрепко засел у меня в памяти.


Примечания

1

Верный

— здесь: последователь того или иного божества или вероучения.

2

Туск

— старинное название одной из разновидностей катаракты.

3

Драхма

— в аптекарской практике единица массы, 1/8 унции или 3,888 грамма.

4

Примечание беседующего: «энулай» (ЕО) — по-видимому, наследственный титул у маро.

5

Пояснение: Совет по делам выживших области Нимаро издал официальный указ от имени своего правящего дома (погибшего), указывая, что их народ отныне будет называться не «маро», а «мароне».

6

Пометка беседующего: Смотри

Посткатаклизменные маро: Перепись.

7

Пометка библиотекаря: Изначальная расшифровка на этом заканчивается. Далее запись в шаре разобрать почти невозможно. В управляющей надписи шара никаких повреждений, однако, не обнаружено. Консультации с писцами выявили возможность магического вмешательства. Остаток записи я воспроизвел в меру своих возможностей.

8

Пометка библиотекаря: Эта расшифровка и сам шар были скверно заполнены первым писцом Йи’ли Арамери в библиотеке Неба и таким образом примерно на 600 лет были утрачены. Их обнаружили во время обширного разбора подземелий библиотеки, произведенного по распоряжению лорда Теврила Арамери.


Н.

К.

Джемисин


Держава богов


Поработив богов – создателей царства смертных, Арамери правили две тысячи лет. Но недавно их жестокая власть ослабла, и невольники обрели свободу. Наследница великого рода деспотов должна служить его интересам – и ради этого не щадить даже тех, кто ей дорог. Невозможно избежать этой участи, поскольку одни лишь Арамери стоят сейчас между миром и всепожирающей войной. Смертная девушка и юный бог, влюбленные и враги. Смогут ли эти двое дать отпор силам тьмы? Ведь не только копившийся веками божественный гнев и таинственная новая магия угрожают вселенной. Еще есть Вихрь, чудовищная сущность, которой боятся даже боги. Долгожданный невероятный финал прославленной фэнтезийной трилогии!


Книга первая

Четыре ноги поутру


«Ну вылитая Энефа», – подумал я, когда впервые увидел ее.


Нет, не сейчас, когда она стоит и дрожит в нише подъемника и отчаянный стук ее сердца барабанами отдается у меня в ушах. Ведь это не первая наша встреча. Последние несколько лет в безлунные ночи я время от времени выскальзывал из дворца, чтобы проверить, как там поживает наше «вложение», – благо в часы тьмы хозяева боятся Нахадота, а не меня. В общем, первый раз я ее увидел сущим младенцем. Я просочился сквозь окно в детскую, устроился на краю колыбельки и стал за ней наблюдать. Она смотрела на меня и тоже, кажется, наблюдала. Она уже тогда была необычайно тихой и серьезной. Другие дети беспечно исследуют окружающий мир, ее же постоянно заботит вторая душа, приникшая к ее собственной. Помнится, я все ждал, когда она сойдет с ума, и заранее чувствовал жалость – но ничего более.


Второй раз я посетил ее, когда ей было годика два. Она очень сосредоточенно топала следом за матерью и сходить с ума совершенно не собиралась. Следующий раз я навестил ее в пять лет. Она сидела на коленях у отца и завороженно слушала его рассказы о богах, пребывая все еще в здравом рассудке. Когда ей было девять, она оплакивала отца, и я это видел. К тому времени стало полностью ясно, что с головой у нее все было – и дальше будет – в полном порядке. В то же время не оставалось сомнений, что душа Энефы влияла на нее. И дело не только во внешности. Достаточно посмотреть на то, как она убивала. Я видел, как она выкарабкалась из-под трупа своего первого противника, задыхаясь, вся в грязи и крови, сжимая окровавленный каменный нож. Ей было всего тринадцать лет, но я не ощутил никаких токов ужаса от нее – а я бы их непременно учуял, ведь ее сдвоенная душа усиливала голос сердца. На лице девочки читалось лишь удовлетворение, а сущность ее дышала очень знакомым холодом. Женщины из совета воительниц, ожидавшие, что она будет страдать, смущенно и обеспокоенно переглядывались. Ее мать наблюдала из-за круга старух, из темного уголка. Она улыбалась…


Тогда-то я и полюбил ее. Совсем чуточку.


И вот я тащу ее по моим мертвым пространствам, которые никогда не являл другому смертному; со временем я покажу ей ту часть моей души, которую позволяет открыть эта смертная оболочка. (Я бы взял ее в мое царство, показал свою истинную душу, будь это возможно.) Мне нравится то изумление, с каким она ходит среди моих игрушечных мирков. Она говорит, что они прекрасны. Я буду плакать, когда она умрет ради нас.


А потом ее обнаруживает Наха. Смех и грех! Мы с ним, два бога, самые древние и могущественные существа в этом мире– и оба рассиропились из-за потной и сердитой смертной девчушки! И дело, говорю вам, не в ее внешности. Точнее, не только в ней. И даже не в ее свирепости, не в тотчас вспыхнувшей материнской привязанности, даже не в ее мгновенной готовности нанести разящий удар. Она больше чем Энефа, потому что Энефа никогда меня так не любила. Потому что Энефа никогда не выказывала такой страсти ни в жизни, ни в смерти. Удивительно, но юная душа каким-то образом повлияла на древнюю, облагородив ее.


Она выбрала Нахадота. Я не так уж и расстроился. Она ведь и меня тоже любит – по-своему. И я ей благодарен.


А когда все завершилось, и произошло чудо, и она стала богиней (снова)… Я плачу. Я счастлив.


Но как же мне одиноко…

1

Плутишка, плутишка

С неба стибрил солнце.

Может, покататься?

Где ж ты его спрятал?

Там, внизу, у речки!


В этой истории никакого плутовства не будет. Это я вам заранее говорю, чтобы вы не волновались, ожидая подвоха. Если вы не будете поминутно шарахаться, опасаясь сесть в лужу, то станете внимательней слушать. И в конце вам не придется неожиданно выяснить, что я все время обращался к своей другой душе или делал из своей жизни нечто вроде колыбельной для чьего-то еще не рожденного отродья. Мне такие приемы кажутся неискренними, поэтому я просто расскажу эту историю – так, как я ее прожил…

Хотя погодите-ка! Это ведь не настоящее начало. Время всех раздражает, но оно же членит сущее и задает ему ритм… Ну что, мне рассказывать так, как принято у смертных? Ладно, пусть все будет последовательно. И ме-е-едленно. Для вас ведь так важны обстоятельства.

Так вот, начала… Они не всегда то, чем кажутся. Природа состоит из циклов, законов, повторений, но нам удобнее верить – это, в смысле, начала всех начал, – что некогда существовал только Вихрь, непознаваемый и неисповедимый. Шли никем не сосчитанные эпохи (ведь никого из нас там еще не было, чтобы их сосчитать), и все это время Вихрь извергал субстанции, замыслы, существ. Иные из них, вероятно, были великолепны – не зря же Вихрь в Своем вращении по сей день с закономерной случайностью производит новую жизнь? И многие Его творения воистину чудесны. Но большинство из них существуют всего одно-два мгновения, после чего либо Вихрь снова рвет их на части, либо они умирают от моментально наступившей старости, а некоторые проваливаются внутрь себя и сами становятся крохотными вихрями, постепенно втягиваясь обратно в Его хаос.

Но однажды Вихрь сотворил нечто, не изведавшее смерти. Это создание примечательным образом походило на сам Вихрь – необузданное, клубящееся, вечное и непрерывно изменчивое. Тем не менее новое создание было достаточно упорядоченным для того, чтобы мыслить, чувствовать и сосредотачиваться на своем выживании. Последнее и привело к тому, что создание первым делом постаралось убраться как можно дальше от Вихря.

Однако там перед новой сущностью встал ужасающий выбор, поскольку вдали от Вихря во вселенной не было вообще ничего. Ни людей, ни пространств, ни места, ни измерений, ни тьмы. Ничто не существовало!

Подобного не мог выдержать даже бог. И тогда Нахадот – так мы будем его называть, потому что это красивое имя; и еще мы будем для удобства считать его мужчиной, хотя это сразу лишает его завершенности и полноты, – так вот, Нахадот без промедления взялся творить сущее. Как? А он просто сошел с ума и сам себя растерзал.

И это сработало просто замечательно. Отныне Нахадота окружала бесформенная безграничность изначальной материи, существовавшей отдельно от него. Постепенно она начала обретать структуру и цель, просто как побочный эффект наличия массы, но лишь малая часть этого процесса могла идти сама по себе. Подобно Вихрю, первоматерия клубилась, выла и грохотала, но в отличие от Вихря она никоим образом не была живой.

Однако это была самая ранняя форма вселенной и окутывающего ее царства богов. Если вдуматься, это было превеликое чудо, чего Нахадот, скорее всего, не замечал, потому что был бормочущим всякую чушь безумцем. Поэтому оставим его и вернемся к Вихрю.

Я склонен считать, что Он разумен. Я думаю, со временем Вихрь заметил горе и одиночество Своего порождения. И тогда Он изверг еще одну сущность, наделенную разумом и также сумевшую покинуть породивший Его хаос. Этот второй – а вот он-то уж изначально и навеки был токмо и единственно мужчиной – назвал себя Блистательным Итемпасом, ибо он тогда уже был заносчивым и высокомерным паршивцем. А поскольку Итемпас еще и порядочный недоумок, он тут же напал на Нахадота, который… Короче, Наха в те времена вряд ли был хорошим собеседником. Да какое там, они вообще говорить не умели, ведь происходило это до того, как была изобретена речь.

Так вот, они схватились и стали драться. И длительность их битвы просто посрамляет самые громадные цифры, доступные пониманию человечества. Наконец кто-то первым устал от бесконечного сражения и предложил перемирие. Каждый из них теперь утверждает, что сделал это именно он, и не мне судить, кто говорит правду.

Но, прекратив бой, чем-то они должны были заниматься? Тем более что, кроме них, других живых существ во вселенной не наблюдалось. И они стали любовниками. Нам важнее всего то, что по ходу дела – сперва война, потом любовь, которая от войны не слишком-то отличалась, – они очень мощно воздействовали на бесформенное скопище вещества, порожденного Нахадотом. Вселенная сделалась куда упорядоченней и целесообразней. И все было хорошо еще одно Очень Долгое Время.

А потом появилась Третья – женское существо по имени Энефа, и следовало ожидать, что вот теперь-то воцарятся спокойствие и порядок, ведь, куда ни глянь, три гораздо основательней и устойчивей двух. И в течение некоторого времени так оно и было. Теперь сущее могло по праву называться вселенной, а Трое стали семьей, потому что в характере Энефы было придавать значимость всему, к чему она прикасалась.

И я был первым из превеликого множества их детей.

Итак, была вселенная, а в ней – отец, мать и еще Наха и несколько сот детей. А также, полагаю, наш, так сказать, дедушка, прародитель Вихрь, если можно считать Его таковым, имея в виду, что Он всех нас уничтожит, если мы не остережемся. Еще появились смертные, созданные Энефой. Думаю, они были у нее чем-то вроде домашних любимцев: как члены семьи, но не совсем. Их балуют, строго воспитывают, любят и оберегают от неприятностей, держа в самой удобной клетке, на необременительном поводке. Мы их убивали, только когда другого выхода не было.

Ну так вот… Со временем все пошло наперекосяк, но к тому моменту, когда все это началось, кое-что удалось исправить. Моя мать умерла, но ей стало лучше. Нас с отцом заточили в неволю, но мы отвоевали свободу. Мой другой отец так и остался убийцей и вероломным поганцем, и этого ничто и никогда не изменит, какое бы наказание он ни понес… В общем, Трое никогда больше не смогут вновь стать едины; хотя все они живы и даже большей частью пребывают в здравом уме. То есть в нашей семье возникла больная, незаживающая пустота. Мы бы ее, пожалуй, не выдержали, да только уже приходилось выдерживать нечто и похуже.

Вот тогда-то моя мать и решила взять дело в свои руки.


Однажды я последовал за Йейнэ, когда она решила отправиться в смертный мир, облачилась в плоть и появилась в заплесневелой гостиничной комнате, снятой Итемпасом. Они переговорили, обменявшись глупостями и предупреждениями, в то время как я бестелесно таился в нише тишины и шпионил за ними. Хотя Йейнэ могла и заметить меня – с ней мои штучки редко проходили. Но если и заметила, ей было все равно. Хотел бы я знать, что это означало.

Ибо тогда-то и настал момент, которого я с ужасом ждал. Она посмотрела на него, то есть по-настоящему вгляделась.

– Ты изменился, – сказала она.

– Еще недостаточно, – возразил он.

– Чего ты боишься?

И на это он, конечно, не ответил, ибо не в его природе признавать такое.

– Ты стал сильнее, – заметила Йейнэ. – Похоже, она пошла тебе на пользу.

Он не переменился в лице, но его гнев заполнил всю комнату.

– Да, – сказал он. – Именно так.

Повисла очень напряженная тишина, а меня охватила надежда. Понимаете, Йейнэ – лучшая среди нас, у нее бездна здравого смысла, унаследованного от смертных, и собственная несравненная гордость. Уж она-то не должна была уступить! Но мгновение минуло, она вздохнула, и вид у нее стал пристыженный. И вот что она сказала:

– Мы… мы поступили неправильно, забрав ее у тебя.

Вот и все. Вот такое признание. Последовало молчание, тянувшееся целую вечность, и, пока оно длилось, он ее простил. Я почувствовал это так же верно, как всякое смертное существо узнает, что солнце взошло. И тогда он простил сам себя – за что, точно не знаю, а угадывать не смею. Но и это почувствовалось с полной определенностью. Он вдруг словно стал выше и как-то спокойней и сбросил маску высокомерия, за которой прятался с момента появления Йейнэ. Она смотрела, как рушилась его броня и как возникал перед ней прежний Итемпас. Тот, что некогда склонил на свою сторону ее возмущенную предшественницу, приручил неукротимого Нахадота, дисциплинировал неимоверный выводок своенравных боженят, изваял из ткани вселенной и время, и тяготение, и еще массу дивных вещей, делающих жизнь не просто возможной, но и исключительно интересной. Его – такого – совсем нетрудно любить. Я-то знаю.

В общем, я ее не виню, правда. За то, что она меня предала.

Но насколько мучительно было наблюдать, как она подошла к нему и коснулась его губ. Если судить по лицу, ее изумил блеск его истинной сущности. (Как легко она подпала под его очарование! И когда только стала такой слабой? Чтоб ей провалиться в ее же туманные преисподние!)

– Не знаю даже, зачем вообще сюда пришла, – сказала она, слегка нахмурившись.

– Никто из нас еще не мог удовольствоваться лишь одним возлюбленным, – с грустной улыбкой проговорил Итемпас, словно понимал, насколько недостоин быть для нее желанным. Тем не менее он взял ее за плечи и притянул к себе, и их губы соприкоснулись, а их сути смешались… И я их возненавидел. Ненавидел и презирал. Как он посмел забрать ее у меня? Как смеет она любить Итемпаса, когда я его еще не забыл? Как они посмели бросить Наху одного, когда он так страдал? Я ненавидел и любил их, и одним богам ведомо, как я хотел быть сейчас с этой парой, ну почему я не могу быть одним из них, это неспра…

Нет-нет. Нытье – дело бессмысленное. Вот распустил нюни и ни капельки не почувствовал себя лучше. Потому что Троим нипочем не стать Четырьмя. И даже когда вместо Троих осталось лишь Двое, богорожденный не мог занять место бога. Да, сердце у меня в тот момент разрывалось, но по моей же вине. Я желал того, чего не мог получить.

Когда я больше не мог выносить их счастья, я сбежал. В то место, которое в моем сердце не уступало Вихрю. В единственное место царства смертных, которое я когда-либо называл домом.

Я сбежал в свою личную преисподнюю… под названием Небо.


Воплотившись, я сидел и дулся на самом верху Лестницы в никуда. Там-то меня и нашли дети. Смертным свойственно думать, будто у нас, богов, все предусмотрено, так вот, отвечаю: это был чистой воды случай.

Это была занятная парочка. Шести лет – я здорово угадываю возраст смертных, – ясноглазые и умненькие, как и положено детям, у которых в достатке еды, полно места, чтобы носиться, и хватает всяких забав, развивающих душу. Мальчишка, темноглазый, темнокожий и темноволосый, был рослым для своего возраста и молчаливо-серьезным. Девочка – светловолосая, зеленоглазая, бледнокожая, очень внимательная. В общем, прехорошенькие. Богато одетые. И оба – маленькие тираны. Есть подобная склонность у Арамери в этом возрасте.

– Ты нам поможешь, – довольно-таки высокомерно заявила девчонка.

Я невольно посмотрел на их лбы, у меня в животе аж все сжалось – вот сейчас цепи рванут! Вот сейчас больно хлестнет магия, с помощью которой они когда-то нами управляли! Лишь с запозданием я вспомнил, что цепи давно исчезли – осталась лишь привычка противостоять им до последнего. Тьфу, пропасть!.. А знаки на их лобиках были кругами, означающими чистокровное родство, но кругами незаполненными, всего лишь контурами. Просто окружности из нескольких пересекающихся витков заклятия, нацеленного не на нас, а в целом на окружающий мир. Защита, отслеживание… Короче, обычный набор чар для обеспечения безопасности. Ничего, что силой принуждало бы к повиновению – ни мной, ни ими.

Я смотрел на девочку, разрываясь между смехом и изумлением. Ясное дело, она не имела ни малейшего представления о том, кем – или чем – я был. Мальчик выглядел не так уверенно. Он смотрел то на нее, то на меня и помалкивал.

– Мелочь Арамери сбежала от взрослых, – протянул я. Кажется, моя улыбка ободрила мальчика, но привела в ярость девочку. – Кому-то здорово влетит за то, что позволил вам наткнуться на меня.

Тут они испугались, и я все понял: детки-то заблудились. Мы были в самой нижней части дворца, на тех уровнях под основной громадой Неба, куда никогда не дотягивается солнце. Прежде здесь обитали ничтожнейшие из дворцовых слуг, но теперь их не было. Полы и декоративную лепнину вокруг покрывала толстая пыль, и, если не считать этой парочки, смертных нигде поблизости не наблюдалось. Сколько времени ребята бродят тут в одиночку? Усталые, напуганные, чуть ли не отчаявшиеся…

Свое несчастное состояние они попытались скрыть под маской воинственности.

– Ты объяснишь нам, как выбраться на верхние этажи, – заявила девчонка. – Или отведешь нас туда. – Подумала, вздернула подбородок и добавила: – Сделай это немедленно, или тебе не поздоровится!

Я не выдержал и расхохотался. Просто все идеально совпало: и ее жалкая попытка явить надменную властность, и чрезвычайное невезение, выведшее их прямо на меня… все сразу. Некогда пигалицы вроде нее превращали мою жизнь в ад, гоняя меня приказами туда и сюда и гадко хихикая, а я буквально корчился, но вынужден был повиноваться. Сколько лет я с ужасом ожидал очередной истерики очередного капризного Арамери! Теперь же я был свободен и видел ее такой, какой она была на самом деле, – напуганным маленьким существом, пытающимся подражать манерам родителей. Мысль о том, чтобы попросить желаемое, была ей так же чужда, как и умение летать.

И разумеется, когда я рассмеялся, она надулась, уперла руки в бока и выпятила нижнюю губу именно так, как мне всегда нравилось в детях. (Когда так поступают взрослые, это меня бесит, и я их за это убиваю.) Ее братец, поначалу казавшийся добрее и мягче характером, тоже начал злиться. Нет, что за прелесть! Недаром я всегда так любил мелюзгу.

– Ты должен делать то, что мы велим! – топнула ножкой девочка. – Ты нам поможешь!

Я смахнул невольную слезинку и удобнее прислонился к лестничной стенке, силясь отдышаться от смеха.

– Вы сами отыщете путь в свой долбаный дом, – сказал я, продолжая улыбаться. – И считайте, что вам повезло: вы слишком славные, чтобы вас убивать.

Тут они быстренько захлопнули рты и уставились на меня скорее с любопытством, чем со страхом. Потом мальчик (я уже начал подозревать, что он если и не сильней сестры, то умнее) прищурился.

– На тебе нет метки, – указал он на мой лоб.

Девочка тоже это заметила и удивленно вздрогнула.

– Ага, нет, – согласился я. – Подумать только!

– Так ты не… Значит, ты не Арамери?

Он так сморщился, словно только что произнес несусветную бессмыслицу. «Глокая куздра штеко будланула бокра…»

– Нет. Я не Арамери.

– Так ты новый слуга? – спросила девочка, от удивления забывшая сердиться. – Только что пришел в Небо снаружи?

Я заложил руки за голову и вытянул ноги.

– Вообще-то, я совсем даже не слуга.

– А одет как слуга, – указал пальцем мальчик.

Я удивленно взглянул на себя и понял, что на мне одежда, какую я обычно носил в плену: свободные штаны (в таких бегать удобно), прохудившиеся башмаки и обычная просторная рубашка. Все белого цвета. Ах да, вы, быть может, не знаете: в Небе только слуги каждый день облачаются в белое. Высокорожденные так поступают лишь по особым случаям, а в обычные дни предпочитают яркие цветные наряды. Вот и стоявшая передо мной малолетняя парочка была одета в изумрудно-темно-зеленое. Девчонке – как раз к глазам, да и мальчику весьма шло.

– А-а, вот вы о чем, – сказал я, недовольный, что угодил в ловушку старой привычки. – Ну так вот, я все равно не слуга. Уж поверьте на слово.

– И ты не из теманской делегации, – продолжил мальчик. Он говорил медленно, а в глазах отражалась стремительная работа мысли. – У них единственным ребенком был Датеннэй, и вообще они уже три дня как уехали. И одеты были по-темански. Везде металлические нашивки, а волосы вьющиеся…

– Верно, я и не теманец, – снова заулыбался я, ожидая дальнейших предположений.

– Но ты похож на теманца, – вставила девочка. Она мне явно не верила и показала на мою голову. – Волосы у тебя почти не вьются, глаза пристальные и не раскосые, а кожа темней, чем у Деки…

Я покосился на мальчика, которому явно не понравилось такое сравнение. И я понимал почему. Хотя у него на лбу и красовалась окружность, свидетельство чистокровного родства, было совершенно очевидно: кто-то, скажем так, протащил неамнийские сласти на пир его происхождения. Я, пожалуй, счел бы его выходцем с Дальнего Севера – хоть и знал, что такое решительно невозможно. Черты лица у него в целом были вытянутые, амнийские, но вот волосы – черней тьмы Нахадота и прямые, как раздуваемая ветром трава. А глубокая смуглость кожи не имела никакого отношения к загару. Я видел, как младенцев с подобной внешностью топили, обезглавливали, сбрасывали с Пирса… Или помечали как низкородных и отдавали на воспитание слугам. И ни один из таких не был удостоен метки чистокровного.

Зато у девочки какие-либо чужеземные черты отсутствовали начисто. Хотя погодите-ка. Есть, хотя и еле заметные. Полнота губ, угол скул, да и волосы отливают скорей желтой медью, а не солнечным золотом. В глазах амнийцев подобные черты составили бы, скорее, «интересную» особенность, щепотку экзотики без неприятного политического багажа. Не будь при ней братца, никому бы и в голову не пришло, что кровь у нее тоже с подмесом.

Я снова перевел взгляд на мальчика и увидел в его глазах настороженность и тревогу. Ну конечно. Его жизнь, вероятно, уже начали превращать в ад.

Пока я над этим размышлял, дети шепотом заспорили, на какую из смертных рас я больше похож. Я, конечно, слышал каждое слово, но из вежливости притворялся глухим. Наконец мальчик этаким «страшным» голосом произнес:

– По-моему, он вообще не теманец…

И по его тону я понял: паренек начал подозревать, кто я на самом деле такой.

Они совершенно одинаковым движением подняли головы и вновь уставились на меня.

– Неважно, слуга ты или нет, теманец или еще кто, – заявила девочка. – Только мы все равно чистокровные, а это значит, ты должен делать, что мы велим.

– Не должен, – сказал я.

– А вот и должен!

– А ты меня заставь, – зевнул я и закрыл глаза.

Они снова замолчали, и я ощущал их испуг. Я мог бы над ними сжалиться, но уж больно происходящее меня забавляло. Через какое-то время я почувствовал движение воздуха и тепло. Открыл глаза и увидел, что мальчик присел рядом со мной.

– Почему ты не хочешь нам помочь? – спросил он с искренним непониманием в голосе, и я чуть не размяк под взглядом больших темных глаз. – Мы целый день тут, внизу, бродим, уже все бутерброды съели. А как вернуться, не знаем.

Вот проклятье! Никогда не мог устоять перед милыми и сообразительными детьми.

– Ну ладно, – сказал я, смягчаясь. – Куда вы пытаетесь попасть?

Мальчик прямо просветлел:

– К сердцу Мирового Древа! – Однако радость тут же угасла. – Ну, по крайней мере, мы туда хотели добраться. А сейчас нам бы просто домой…

– Бесславный конец великого приключения, – кивнул я. – Только, знаешь, вы все равно бы ничего не нашли. Мировое Древо было создано Йейнэ, Матерью Жизни: его сердце – ее сердце. Даже если бы вы увидели кусок древесины из самой сердцевины Древа, это не имело бы никакого значения.

– А-а, – протянул мальчик, и его плечи поникли. – Ее-то мы не знаем, как и искать…

– А вот я знаю, – сказал я, и тут настал мой черед сгорбиться, ибо я вспомнил, что загнало меня в Небо. Может, они до сих пор были там вместе – она и Итемпас? Ну да, он теперь смертный, и силы у него тоже почти как у смертного, но она могла восстанавливать их по своему желанию – снова и снова, пока ей хотелось. Как же я ее ненавидел! (Нет, не по-настоящему. Да, по-настоящему! Нет, не по-настоящему…) – А вот я знаю, – повторил я. – Правда, толку вам с этого будет немного. Нынче у нее других забот хватает. Совсем нет времени ни на меня, ни на прочих ее детей.

– Так она твоя мать? – Мальчик выглядел удивленным. – Тогда она вроде нашей матери. Ей тоже вечно не до нас. А твоя родительница тоже глава семьи?

– Ну да. В некотором роде. Она, правда, совсем недавно в семье, отчего и возникают всякие неловкости. – Я снова вздохнул, и по Лестнице в никуда, уходящей в тень у нас под ногами, покатилось эхо. Во времена, когда мы с другими Энефадэ создавали эту версию Неба, мы устроили винтовую лестницу, ведущую в никуда: двадцатью футами ниже она кончалась тупиком, упираясь в стену. Тот день выдался особенно долгим: архитекторы препирались между собой, и нам стало скучно. – Немного смахивает на жизнь с мачехой, – пояснил я. – Представляешь, каково это?

Мальчик задумался. Девочка присела на ступеньку подле него.

– Ну, мачеха – это как госпожа Мьёлл из Агру, – сказала она брату. – Помнишь, нам на уроках генеалогии объясняли? Теперь она замужем за герцогом, но дети у него от первой жены. Та первая жена – это мать, а госпожа Мьёлл – мачеха. – Она посмотрела на меня, ожидая подтверждения. – Как-то так, правильно?

– Ага, как-то так, – сказал я, хотя не знал и знать не хотел, кто такая эта госпожа Мьёлл. – Йейнэ у нас вроде королевы, но и наша мать тоже.

– И она тебе не нравится? – спросили дети хором, а в глазах светилось куда больше понимания, чем следовало бы.

Обычная схема у Арамери: родители воспитывают детей, которые, взрослея, устраивают заговоры с целью их убийства. И тут, похоже, все шло к тому же.

– Нет, – тихо проговорил я. – Я ее очень люблю. – Ибо я действительно ее любил, даже когда ненавидел. – Больше, чем свет, тьму и жизнь. Она – мать моей души.

– Но тогда… – Девочка нахмурилась. – Почему ты такой грустный?

– Потому что любви недостаточно. – Сказав так, я замолчал, оглушенный справедливостью вырвавшихся слов. Да, вот она, истина, которую они помогли мне осознать. Смертные дети иногда бывают очень мудры, хотя, чтобы понять это, нужен очень внимательный слушатель. Или бог. – Мать любит меня. И по крайней мере один из моих отцов меня любит, и я их тоже. Но этого недостаточно. Этого уже недостаточно. Мне нужно нечто большее. – Я застонал и обхватил руками колени, уткнувшись в них подбородком. Я любил ощущение костей и плоти, знакомое, как укрывающее от бед одеяло. – Вот только что? Что мне нужно? Сам не пойму, только чувствую – все не так. Во мне что-то меняется.

Наверное, я показался им сумасшедшим. Может, я и был сумасшедшим. Все дети немного безумны. Я почувствовал, как они переглянулись.

– Э-э-э… – протянула девочка. – Ты сказал… один из твоих отцов?

– Да, – вздохнул я. – У меня их двое. Один всегда был рядом, когда я в нем нуждался. Я плакал из-за него и убивал ради него.

Вот бы знать, где он сейчас, когда его родственники обратились друг к дружке? Он ведь не Итемпас, он приемлет перемены, вот только от боли это его не ограждает. Может, он несчастен? Если явиться к нему, раскроет ли он мне свое сердце? Нужен ли я отцу?..

Меня встревожило, что я об этом гадал.

– Ну а другой отец… – Я глубоко вздохнул и поднял голову, положив сложенные руки на колени. – Честно говоря, мы с ним никогда особо не ладили. Слишком разные были. Он такой из себя весь правильный и прямой, а я разгильдяй. – Я искоса взглянул на них и улыбнулся. – Вроде вас.

Они заулыбались в ответ, приняв это за почетный титул.

– А у нас совсем отцов нету, – сказала девочка.

– Ну, кто-то же вас сделал? – Я удивленно приподнял брови, ибо смертные еще не освоили искусство производить маленьких смертных самостоятельно.

– Неважно кто, – сказал мальчик и небрежно отмахнулся.

Я решил, что этот жест он подсмотрел у своей родительницы.

– Матери нужны были наследники, – пояснил он, – а замуж она не хотела, вот и выбрала кого-то, кто показался ей подходящим, и родила нас.

– Понятно. – Я не особенно удивился: практичности у Арамери всегда хватало. – Ладно, если хотите, забирайте моего второго папашу. Мне он без надобности!

– Но он же твой родитель! – хихикнула девочка. – Он не может быть нашим!

Возможно, этому самому родителю она ежевечерне молилась.

– Еще как может, – сказал я. – Правда, не знаю, полюбите ли вы его больше, чем я. Он, вообще-то, немного мерзавец. Не так давно мы с ним здорово разругались, и он от меня отказался, хотя сам был не прав. Ну и пусть проваливает!

– И ты совсем-совсем по нему не скучаешь? – нахмурилась девочка.

Я уже открыл рот, чтобы сказать: «Конечно нет», но тут же сообразил, что скучаю, да еще как.

– Дерьмо демонское, – пробормотал я.

Они дружно ахнули и захихикали, обрадованные таким переулочным красноречием.

– Может, тебе стоило бы с ним повидаться? – спросил мальчик.

– Вот еще!

Смуглое личико обиженно сморщилось.

– Ну и глупо. Конечно стоило бы! Он по тебе, может, скучает!

Я сдвинул брови: мысль была слишком дикая, чтобы просто так отмахнуться.

– Чего-чего?..

– Ну, разве отцы не такие? – Он понятия не имел, на что способны отцы. – Они тебя любят, даже если ты их и не любишь. Скучают по тебе, когда ты уходишь.

Я сидел молча, испытывая совершенно ненужное смятение чувств. Видя это, мальчишка потянулся ко мне, помедлил… и тронул мою руку. Я изумленно уставился на него.

– Может, тебе нужно радоваться, – сказал он. – Когда все плохо, а что-то начинает меняться, это же хорошо? Это значит, что все станет лучше.

Я смотрел на этого малыша Арамери, который выглядел совсем не как Арамери и, не исключено, раньше срока из-за этого умрет. Смотрел и чувствовал, как глубоко внутри меня ослабевает тугой узел отчаяния.

– Оптимист Арамери, – пробормотал я. – Откуда ты такой взялся?

К моему изумлению, оба ощетинились. Я тотчас понял, что задел нерв, и даже сообразил, какой именно, когда девчушка вздернула подбородок:

– Он отсюда, из Неба, как и я!

Мальчик опустил глаза, и я услышал вокруг него отголоски оскорбительных шепотков: иные произносились детскими голосами, другие отягощала взрослая злоба. «Откуда ты такой взялся, какой-то варвар по ошибке забыл или демон обронил по пути в преисподнюю, потому что боги знают, что тебе тут не место!»

Я увидел шрамы, оставленные на его душе подобными разговорами. Мне даже полегчало; он заслуживал чего-нибудь в качестве возмещения. Я тоже коснулся его плеча и наделил своим благословением: пусть отныне слова будут всего лишь словами, пусть у него хватит сил противостоять им, а на языке найдется несколько замечательных ответов – на будущее.

Он удивленно моргнул и застенчиво улыбнулся. Я улыбнулся в ответ.

Девочка, поняв, что я не хотел причинить ничего плохого ее братику, тоже успокоилась. Силой желания я благословил и ее – хотя она в этом вряд ли нуждалась.

– Меня зовут Шахар, – сказала она, потом вздохнула и пустила в ход свое главнейшее оружие – вежливость. – Объясни нам, пожалуйста, как добраться домой.

Ого, вот это имечко! Бедная девочка. Хотя, надо признать, оно ей шло.

– Легко. Вот смотри… – Я заглянул ей в глаза и сообщил знание дворца, которое сам копил на протяжении множества людских поколений. (Только о закоулках лишних пространств не стал ей ничего сообщать. Это было мое!)

Девочка вздрогнула и уставилась в мои глаза. Не знаю, может, я на время приблизился к своему кошачьему обличью. Смертные обычно замечали, как менялись глаза, хотя менялись не только они. Ну ладно, я восстановил круглые человеческие зрачки, и она успокоилась. И тотчас ахнула, обнаружив, что отлично представляет дорогу домой.

– Ух ты, какой фокус! – сказала она. – Только писцы красивее делают!

Я чуть не возразил ей: «Да писец бы тебе голову расколол, попытайся он сделать то же, что я сейчас совершил!» Но смолчал, потому что она была смертная, а смертным свойственно предпочитать сути показной блеск. И еще потому, что это было не важно. А девочка удивила меня еще больше: она выпрямилась и поклонилась мне в пояс.

– Благодарю тебя, господин, – сказала она. И, пока я таращился на нее, поражаясь новшеству благодарности от Арамери, она вновь напустила на себя прежний надменный вид. Вообще-то, он ей не очень шел. Будем надеяться, скоро она и сама это поймет. – Не соблаговолишь ли назвать свое имя?

– Сиэй, – представился я, но на их лицах не отразилось и тени узнавания.

Я подавил вздох.

– А это Декарта, – кивнула она и указала на брата.

Да уж, только этого не хватало. Я покачал головой и встал.

– Ладно, я потратил на вас достаточно времени. Да и вам пора уже домой.

Я чувствовал, как во внешнем мире, за пределами дворца, садилось солнце. На миг я даже прикрыл глаза, ожидая знакомого восхитительного сотрясения, отмечавшего ежевечерний возврат моего отца в земной мир, но, конечно же, не дождался. Я даже ощутил мимолетное разочарование.

Зато дети так и подпрыгнули.

– Ты часто приходишь сюда поиграть? – с большой надеждой поинтересовался мальчик.

– Ах вы, одинокие щеночки, – проговорил я со смехом. – Неужели вам никто не объяснял, что нельзя разговаривать с незнакомцами?

Ясное дело – никто. Они переглянулись с тем особым полным взаимопониманием, которое безо всякой магии имеется у двойняшек, и мальчик, сглотнув, обратился ко мне:

– Ты возвращайся, ладно? Если придешь, мы с тобой поиграем…

– Правда? – Я подумал, что действительно очень давно не играл.

Слишком давно. Посреди нынешних треволнений я даже стал забывать, кто я такой. Что ж, пора отбросить волнения, больше не переживать из-за ужасно важных дел и заниматься тем, что нравится. Меня, как и всех детей на свете, так легко соблазнить.

– Значит, договорились, – сказал я им. – Конечно, если ваша матушка не запретит… – Это однозначно гарантировало, что они ей ничего не скажут. – Тогда я вернусь на это место в этот же день – через год.

– Через год? – воскликнули они одновременно и с совершенно одинаковым ужасом.

– Время пролетит так быстро, что вы и не заметите, – пообещал я, вставая и потягиваясь. – Точно ветерок над весенним лугом в солнечный день.

А интересно будет их снова увидеть, решил я. Хотя бы потому, что они совсем маленькие. Есть еще время, прежде чем они пропитаются той же дрянью, что и прочие Арамери. Я уже успел немножко их полюбить и поэтому отчасти расстроился: ведь тот день, когда они станут истинными Арамери, скорее всего, станет днем, когда я их убью. Но до тех пор я могу наслаждаться общением с невинными существами.

И я шагнул прочь – из этого мира.


Через год я, потягиваясь, выбрался из своего гнезда и вновь шагнул сквозь пространство, чтобы возникнуть наверху Лестницы в никуда. Было еще рановато, и я стал забавляться: создал несколько маленьких лун и принялся гоняться за ними по ступенькам. Так что, когда пришли дети и заметили меня, я уже запыхался и взмок.

– А мы знаем, что ты такое, – тут же выпалил Дека, подросший, как я заметил, на добрый дюйм.

– Что, правда? Ой!

Луна, с которой я играл, попыталась удрать, метнувшись как раз к детям, поскольку они стояли у выхода в коридор. Я быстренько отправил ее восвояси, не позволив сделать в ком-нибудь из них дырку. Потом я улыбнулся, шлепнулся на пол, раскинув ноги пошире, – надо было перевести дух.

Дека присел на корточки подле меня:

– Почему ты так тяжело дышишь?

– Смертное царство – живем по правилам смертных, – пояснил я, очерчивая рукой круг. – У меня внутри легкие, я дышу, вселенная довольна, всем хорошо…

– Но ты хотя бы не спишь… или как? Я слышал, богорожденные не спят. И есть им не надо.

– Я все это могу, если мне хочется. Другое дело, есть и спать не больно-то интересно, так что этим я редко занимаюсь. Но когда пренебрегаешь дыханием, это выглядит довольно странно, и смертные начинают беспокоиться. Поэтому я дышу.

Он вдруг ткнул меня в плечо. Я с удивлением посмотрел на него.

– Я просто проверял, всамделишный ли ты, – сказал Дека. – В книге сказано, ты можешь выглядеть как угодно.

– Вообще-то, могу, – согласился я, – но любой облик будет реальным.

– Там написано, что ты можешь превратиться в огонь…

Я рассмеялся:

– И он тоже будет вполне реальным.

Он снова толкнул меня, и его мордочка начала расплываться в застенчивой улыбке. Мне нравилось, как он улыбался.

– Но вот с огнем я такое не смог бы проделать, – сказал он. И ткнул меня в третий раз.

– Эй, полегче, – возразил я и сделал ему страшные глаза, но не вполне серьезно. Он это понял и снова пихнул меня.

Тут я накинулся на него и принялся щекотать – ну не могу я устоять, когда меня вот так приглашают в игру. Мы стали возиться и бороться, он вырывался и верещал, грозился прямо сейчас описаться, если я не перестану, а потом высвободил руку и тоже взялся меня щекотать, и получилось у него так здорово, что я свернулся в клубок, чтобы спастись. Ощущения были как под хмельком. Или, еще лучше, как в одном из только что созданных райских царств Йейнэ – так славно и здорово, сплошная радость и развлечение. Как же мне нравится быть богом!

Но бочку меда испортила ложечка дегтя. Подняв голову, я увидел, что сестра Деки стоит на прежнем месте, переминаясь с ноги на ногу и усердно делая вид, будто совсем не желает к нам присоединиться. Ну конечно, кто-то уже озаботился внушить ей, что девочкам следует хранить чопорное достоинство и избегать шумных мальчишеских игр, и она имела глупость последовать этому совету. (Вот вам одна из многих причин, почему я выбрал для себя облик именно мальчика. Смертные внушают мальчишкам куда меньше глупостей, чем девчонкам.)

– Что-то мы про твою сестренку забыли, Декарта, – сказал я. (Она покраснела и принялась переминаться пуще прежнего.) – Идеи есть?

– Есть! Пощекочем ее! – тотчас отозвался Декарта.

Шахар метнула в него яростный взгляд, но брат лишь хихикнул, слишком возбужденный игрой, чтобы обращать внимание на подобные пустяки. Меня же посетило мимолетное желание лизнуть его волосы, но оно тотчас рассеялось.

– И вовсе меня никто не забыл, – заявила девочка.

Я погладил Декарту по голове, чтобы успокоить его и унять свое нечаянное желание, обдумывая между тем, как быть с Шахар.

– Нет, ей щекотка не подойдет, – решил я. – Давай придумаем игру, в которую мы сможем играть вместе. Как насчет того, чтобы… ну… попрыгать по облакам?

– Что? – У Шахар округлились глаза.

– Попрыгать по облакам. Это как прыгать на кровати, только лучше. Я вам покажу. Это правда здорово. Главное, в дырку не провалиться. А если и провалитесь, я вас поймаю, так что не о чем волноваться.

Дека приподнялся и сел.

– Ты не можешь этого сделать. Я книжки читал про магию и богов. Там написано, что ты бог детства. Так что ты можешь делать только то, что делают дети.

Я рассмеялся и поймал его, пустив в ход особый захват, и он с визгом принялся вырываться. Правда, боролся явно не в полную силу.

– В игре можно делать почти все, – пояснил я. – А если это игра, стало быть, она в моей власти.

Он удивленно посмотрел на меня и даже замер, перестав вырываться. Тогда я понял, что он, должно быть, читал семейные хроники, ибо за века нашего рабства я ни разу не объяснял Арамери, что именно следовало из такой моей природы. Вот они и видели во мне слабейшего из Энефадэ. Между тем – учитывая, что Наха ежеутренне засыпал в смертной плоти, – я был, наоборот, самым могущественным. И то, что Арамери так об этом и не догадались, оказалось едва ли не самым удачным моим плутовством.

– Тогда пошли прыгать по облакам! – решил Дека.

Шахар тоже с охотой подалась ко мне, когда я протянул ей руку. Но потом все-таки призадумалась, и в ее глазах возникла привычная настороженность.

– Г-господь Сиэй, – сказала она и скорчила рожицу.

Я ответил тем же. Терпеть не могу титулов. Какие-то они выспренные.

– Та книжка про тебя…

– Ух ты! – в восторге перебил я. – Про меня книжку написали?

– Ну да. И там говорится… – Она опустила взгляд, но потом вспомнила, что она Арамери, и вскинула голову, явно собирая в кулак все свое мужество. – Там говорится, что в прежние времена, когда ты жил здесь, тебе нравилось убивать людей. Ты с ними всякие шутки шутил, иногда очень смешные, только люди иногда от этого умирали…

«И все равно было смешно», – подумал я, но вслух произносить такое было, кажется, не ко времени.

– Это верно, – согласился я, угадав смысл вопроса. – За все годы я убил, должно быть, несколько десятков Арамери.

Ой, совсем забыл: еще то происшествие со щенками. Значит, несколько не десятков, а сотен.

Она замерла, и Дека тоже, хотя я его и выпустил. Кстати, тот захват, если выполнить его как следует, то еще удовольствие.

– Почему? – спросила Шахар.

Я передернул плечами:

– Иногда они мне просто мешали. Иногда – чтобы доказать что-нибудь. А иногда просто потому, что мне так хотелось.

Шахар нахмурилась. Я видел это выражение на тысячах лиц ее предков, и оно всегда меня раздражало.

– Это не очень веские причины, чтобы людей убивать, – сказала она.

Я рассмеялся, но смех получился несколько вымученным.

– Конечно не очень, – сказал я. – Но как еще напомнить смертным, что держать бога в рабстве нехорошо?

Она призадумалась, лобик вроде разгладился, но она тотчас нахмурилась еще сильнее.

– В книге написано, что ты убивал маленьких детей. Но дети-то не могли причинить тебе ничего плохого!

М-да, про детей-то я и забыл… Хорошее настроение безнадежно испортилось. Я сел и зло посмотрел на нее. Дека попятился, беспокойно поглядывая то на нее, то на меня.

– Не могли, – отрезал я, обращаясь к Шахар. – Но учти, девочка, я бог всех детей. И если я решаю забрать жизни некоторых своих избранных, то кто ты, демон тебя побери, такая, чтобы это оспаривать?

– Я тоже ребенок, – ответила она, выставив подбородок. – Но ты не мой бог. Я молюсь Блистательному Итемпасу!

Я закатил глаза:

– Твой Блистательный Итемпас – трус и придурок.

Она набрала полную грудь воздуха, кровь бросилась ей в лицо.

– И совсем это не так! Это…

– А вот и так! Он убил мою мать, отдал на поругание отца, а собственных детей знаешь сколько поубивал? Тут не десятками надо считать! У кого, по-твоему, на руках больше крови? А если уж на то пошло, у тебя самой с этим как?

Она съежилась и покосилась на брата.

– Я никого ни разу не убивала.

– Пока не убивала. Но это не важно, потому что все ваши поступки и деяния запятнаны кровью! – Я привстал, оказавшись на корточках, и подался вперед, пока наши лица не разделило несколько дюймов. Надо отдать ей должное: она не отшатнулась, а, наоборот, зло смотрела мне в глаза. Она хмурилась, готовая слушать меня. И я сказал ей: – Вся власть вашей семьи, все ваши богатства – они, по-твоему, из воздуха взялись? И ты, наверное, полагаешь, что они достались вам заслуженно? Потому что вы умней, или обладаете святостью, или что там сейчас внушают отпрыскам правящего семейства? Да, я убивал маленьких детей. Потому что их матери и отцы не испытывали никаких угрызений совести, убивая детей других смертных. Тех, кого они считали еретиками или кто дерзал оспаривать глупые законы или просто отваживался дышать не так, как нравилось вам, Арамери!

Тут у меня весьма кстати кончился в груди воздух. Волей-неволей пришлось остановиться и перевести дух. Легкие незаменимы, чтобы успокаивать смертных, но неудобств от них все-таки больше. Ну и ладно, шут с ними. Дети между тем примолкли, взирая на меня с чем-то вроде благоговейного ужаса, и до меня с запозданием дошло, что я, похоже, слишком раскричался. Я плюхнулся на ступеньку и повернулся к ним спиной, надеясь, что охвативший меня гнев скоро пройдет. Они мне, вообще-то, нравились. Даже Шахар, хоть она и раздражала. Вовсяком случае, желания убивать их пока не было.

– Ты… ты думаешь, мы плохие, – после довольно долгой паузы заговорила она, и в ее голосе звучали слезы. – Ты и меня считаешь плохой!

Я вздохнул:

– Я считаю плохой всю вашу семью. И считаю, что родители хотят вырастить тебя такой же, как они сами.

Потому что в ином случае они бы ее убили. Или изгнали. Сколько раз я видел подобное.

– Я не хочу становиться плохой! – Она шмыгала носом у меня за спиной.

Дека, которого я по-прежнему видел краем глаза, посмотрел на Шахар и набрал в грудь воздуха, и я догадался, что его сестренка вовсю льет слезы.

– Ты ничего не сможешь с этим поделать, – сказал я, опуская подбородок на поднятые колени. – Такова уж твоя природа.

– А вот и нет! – Она топнула ножкой. – Наставники говорят: мы, смертные, не как боги! У нас нет неизменимой природы! Мы можем быть разными, какими только захотим!

– Ладно-ладно, – примирительно сказал я.

Хотя с такой же вероятностью я сам мог оказаться одним из Троих.

И тут меня пронзила неожиданная и острая боль, взвившаяся из копчика. Взвыв, я подскочил и скатился вниз по ступенькам на добрых полпролета, прежде чем сумел остановиться. Усевшись, я потер поясницу, приказывая боли прекратиться. К моему глубокому изумлению, отступила она весьма неохотно.

– Ты меня пнула, – удивленно проговорил я, глядя вверх.

Дека зажимал ладошками рот, глаза у него округлились. Из них двоих он один, кажется, понимал, что они оказались на краю гибели. Шахар, растрепанная, с горящими глазами, ни о чем таком не задумывалась – напружинилась, кулаки сжаты. Похоже, она была готова спуститься по ступенькам и пнуть меня еще раз!

– А я буду такой, какой сама захочу! – объявила она. – Настанет день, когда я возглавлю семью! Как я сказала, так все и будет! Сказала, что стану хорошей, и стану!

Я поднялся. Если честно, я не слишком рассердился. Дети, они такие, им лишь бы задираться. Мне даже понравилось, что сквозь шелка и напускные манеры проглядывала прежняя Шахар. Такой она мне нравилась: яростная, полубезумная и поэтому прекрасная. В тот миг я понял, что именно разглядел в ее праматери Итемпас.

Только мне не верилось в ее слова, и это приводило меня в самое мрачное расположение духа. Я поднялся по ступеням, угрюмо стиснув зубы.

– Давайте тогда сыграем, – предложил я.

И улыбнулся.

Дека встал, разрываясь между страхом и желанием защитить сестру. Он топтался на месте, не зная, на что решиться. В глазах Шахар страха не было, хотя ее гнев до некоторой степени сменился настороженностью. Умом она точно обижена не была. Смертным всегда хватало соображения тревожиться, когда я улыбался примерно так, как сейчас.

Остановившись перед девочкой, я протянул руку. В ладони сам собой возник нож. Я был сыном Йейнэ, поэтому сделал этот нож даррским – такие они вручали дочерям, когда те впервые учились забирать жизнь на охоте. Шесть дюймов прямого серебристого лезвия и костяная рукоять, украшенная филигранью.

– Это еще что? – хмурясь, спросила Шахар.

– А на что это похоже, по-твоему? Возьми!

Помедлив, девочка взяла нож. Она держала его неумело и с видимым отвращением. Слишком варварская вещь для утонченной амнийки. Я одобрительно кивнул и поманил к себе Декарту. Тот изучающее смотрел чудесными темными глазенками, наверняка припоминая одно из моих многочисленных имен: Плутишка. И даже не подумал ко мне приближаться.

– Да не бойся ты, – сказал я ему, делая улыбку чуть более невинной, а вид менее пугающим. – Меня ведь сестра твоя пнула, не ты.

Разум сделал дело там, где не сработало обаяние. Дека подошел ко мне, и я взял его за плечи. Он уступал мне ростом, и я наклонился, вглядываясь в его лицо.

– А ты действительно хорошенький, – сказал я, и он удивленно заморгал.

Напряжение оставило его – обычная похвала полностью обезоружила мальчика: наверное, она нечасто перепадала ему, бедняжке.

– Знаешь, – продолжил я, – на севере ты был бы идеален. Матери Дарра с руками оторвали бы тебя как будущего жениха для своих дочек. Вот только тут, среди амнийцев, твоей внешности приходится временами стыдиться. Знали бы они, каким ты вырастешь! То-то прибавится разбитых сердец!

– О чем это ты? – спросила Шахар, но я пропустил ее слова мимо ушей.

Дека не сводил с меня глаз, зачарованный, точно дичь перед охотником. Хоть живьем его ешь!

Я обхватил ладонями его лицо и поцеловал. Он задрожал, хотя прикосновение губ было мимолетным. Я сдержал свою силу, ведь он всего лишь ребенок. Тем не менее, отстраняясь, я заметил, как остекленели его глаза, а на щеках жаркими пятнами загорелся румянец. Он не пошевелился даже тогда, когда мои ладони скользнули ниже и обхватили его горло.

Шахар так и замерла. Глаза у нее были круглые, ей наконец-то стало реально страшно. Я посмотрел на нее и вновь улыбнулся.

– Думаю, ты ничем не отличаешься от остальных Арамери, – проговорил я негромко. – Полагаю, ты предпочла бы убить меня, чтобы не дать расправиться с братом. Просто потому, что так будет правильно и хорошо. Но я бог, и тебе отлично известно, что ножом меня не остановить. Это скорее обидит меня, и тогда я убью брата, а потом и тебя.

Она вздрогнула, ее взгляд метнулся к моим рукам на горле Деки, потом обратно. Я улыбнулся и обнаружил, что зубы у меня стали острее; произошло это, кстати, без моего сознательного усилия.

– Поэтому я уверен, что ты позволишь ему умереть, лишь бы не подвергать себя риску. Ну? Как ты думаешь?

Мне даже стало ее жалко. Она тяжело дышала, недавние слезы еще не просохли. Горло Деки судорожно дернулось под моими ладонями: он наконец-то осознал грозящую ему опасность. Другое дело, у него хватило ума стоять смирно. Что ж, некоторых хищников очень даже привлекает движение.

– Не тронь его, – в конце концов выговорила девочка. – Пожалуйста. Пожалуйста. Я не…

Я на нее зашипел, и она, бледнея, смолкла на полуслове.

– Не смей умолять! – рявкнул я. – Не унижайся! Арамери ты или нет?

Она икнула и замолчала. А потом – очень медленно – в ней произошла перемена. В глазах появилась твердость окрепшей воли. Она опустила руку с ножом, но я увидел, как пальцы стиснули рукоять.

– Что ты мне дашь? – спросила она. – Что ты дашь, если я сделаю выбор?

Я уставился на нее, не веря своим глазам. Потом расхохотался:

– Умница, девочка! Торгуешься за жизнь братца! Великолепно! Но ты кое о чем забыла, Шахар: такой возможности я тебе не предлагал. Твой выбор проще: или твоя жизнь, или его…

– Нет, – перебила она. – Ты ведь не этот выбор мне предлагаешь. Ты заставляешь меня выбирать между «быть плохой» или «быть собою». И пытаешься заставить меня быть плохой. Это несправедливо!

Я так и замер, пальцы на горле Декарты ослабели. Во имя неисповедимого Вихря! Теперь я и сам это ощутил: еле уловимый отток моего могущества, тухлое шевеление дурноты в самом низу живота. Мое проявление во всех известных мне гранях бытия начало уменьшаться. И мне стало явственно хуже, как только она указала на несправедливость. Ибо сам факт, что она заметила сделанное мной, усугублял нанесенный вред. Знание, как ни крути, – сила!

– Дерьмо демонское… – пробормотал я, вымучивая кривую улыбку. – Ты права. Принуждать ребенка к выбору между убийством и смертью… Невинность не в состоянии такое пережить. – Я немного подумал, потом нахмурился и мотнул головой. – Впрочем, век у невинности недолгий, особенно у детей Арамери. Может, я даже тебе благодеяние оказываю, принуждая к этому выбору так рано.

Она решительно покачала головой:

– И никакого благодеяния ты мне не оказываешь, а только хочешь надуть. Значит, либо я даю Деке умереть, либо пытаюсь спасти его и погибаю? Ты жульничаешь, потому что выиграть я все равно не могу, что бы ни выбрала! Так что давай делай что-нибудь, чтобы уравнять счет!

Она не смотрела на брата. Тот был вроде приза в этой игре, и она это понимала. Значит, моя оценка ее сообразительности требовала пересмотра. А она продолжила:

– Вот я и говорю: ты мне должен что-нибудь дать!

– Да пусть он просто убьет меня, Шар, – высказался Дека. – Тогда ты останешься жить и…

– Заткнись! – рявкнула она, опередив даже меня (а я собирался поступить так же). Другое дело, что она при этом зажмурилась. Не могла, видимо, смотреть на него и сохранять хладнокровие. Когда, однако, она вновь перевела на меня взгляд, на ее лице читалась твердость. – А еще тебе не обязательно убивать Деку, если я возьму этот нож и попробую ударить тебя. Убей только меня. Так, кстати, будет справедливо. Он или я, как ты и говорил. Либо он будет жить, либо я.

Я обдумал услышанное, соображая, нет ли какого подвоха. Не нашел ничего неподобающего и кивнул:

– Очень хорошо. Но ты должна сделать выбор, Шахар. Либо ты стоишь в сторонке, пока я его убиваю, либо бросаешься на меня, спасаешь его и гибнешь сама. И кстати, чего бы ты от меня хотела в качестве возмещения за невинность?

Она замялась, не зная, что ответить.

– Желание, – подсказал Декарта. – Загадай желание.

Я моргнул и повернулся к нему, забыв от изумления выговорить ему за вмешательство.

– Что-что?

Он сглотнул – его горло дернулось у меня под руками.

– Ты должен обещать исполнение одного желания – всего, что в твоей власти, – тому из нас, кто останется жив. – Он прерывисто вздохнул. – Как возмещение за нашу с ней невинность.

Я наклонился к нему, зло уставившись прямо в глаза:

– Если ты осмелишься пожелать, чтобы я опять стал рабом вашей семьи…

– Нет, этого мы не сделаем, – протараторила Шахар. – И потом, ты все равно сможешь убить меня… или Деку, если наше желание тебе не понравится. Так ведь?

Что ж, звучало здраво.

– Договорились, – сказал я. – В смысле, у нас уговор. А теперь, демон тебя побери, выбирай уже наконец! Я не намерен с вами тут…

Она метнулась вперед и до того быстро всадила нож мне в спину, что движение ее руки почти смазалось. Я ощутил боль – как и всегда, когда причиняется вред материальному телу, ибо Энефа в премудрости своей некогда установила неразрывную связь между плотью и болью. Я ахнул и замер. Шахар же, воспользовавшись мгновением, выпустила нож и вцепилась в Декарту, выдергивая его из моей хватки.

– Беги! – крикнула она, отпихивая его от Лестницы в сторону коридоров.

Дека неуверенно шагнул прочь, а потом, как последний болван, повернулся к сестре. Его лицо обмякло от изумления.

– Я думал, что ты… Что ты выберешь…

У нее вырвался звук, примерно означавший «Сил моих нет!». Я же, опустившись на колени, пытался дышать, невзирая на дыру в легком.

– Я же сказала, что буду хорошей! – рявкнула она. (Если бы я мог, я расхохотался бы просто от восхищения.) – Ты же мой брат! А теперь беги! Спасайся, пока он не…

– Погодите, – прохрипел я.

В горле и во рту было полно крови. Я закашлялся, шаря рукой у себя за спиной в попытке нащупать торчащую рукоять. Она всадила нож достаточно высоко, зацепив сердце. Вот это девчонка!

– Шахар! Бежим со мной! – Дека схватил сестру за руки. – Мы пойдем к писцам…

– Не глупи! Куда им против бога! Ты должен…

– Да погодите же, – повторил я, выплюнув наконец достаточно крови, чтобы прочистить горло. Я сплюнул еще в багровую лужицу, натекшую между моими руками, но до рукояти дотянуться так и не смог. Зато мог говорить – медленно и с усилием. – Я никого из вас не обижу…

– Врешь, – заявила Шахар. – Ты же Плутишка. Ты всегда обманываешь.

– Сейчас я не плутую. – Я очень осторожно набрал воздуху в грудь: он был необходим, чтобы говорить. – Я передумал. Я не собираюсь… никого из вас… убивать.

Наступила тишина. Мое легкое пыталось срастись, но лезвие мешало. Дотянусь я до него или нет, через несколько минут нож вывалится сам по себе. Правда, эти минуты будут очень неприятными и грязными.

– Почему? – спросил наконец Дека. – Почему ты передумал?

– Вытащи из меня этот… проклятый нож, и расскажу.

– Это ловушка… – начала было Шахар, но Декарта уже шагнул ко мне.

Уперся рукой мне в плечо, другой взялся за рукоять и вытащил нож. Я облегченно выдохнул, хотя это чуть не довело меня до нового приступа кашля.

– Спасибо, – поблагодарил я, подчеркнуто обращаясь к Декарте.

Когда я довольно-таки неласково обернулся к Шахар, она напряглась и отпрянула, потом остановилась, вдохнула поглубже и плотно сжала губы. Она была готова к тому, что сейчас ее будут убивать.

– Да ладно, хватит мученицу изображать, – проговорил я устало. – Очень здорово, что вы настолько готовы жизнь положить друг за дружку, но меня от этого уже тошнит. Сейчас начну не только кровью блевать.

Декарта между тем так и не убрал ладонь с моего плеча, и я понял почему, когда он наклонился и заглянул мне в лицо. Глаза у него округлились.

– Да ты же ослабил себя, – пробормотал он. – Заставив Шахар выбирать… Это и тебе повредило!

Да, повредило, и дело было вовсе не в паршивом ноже, хотя докладывать об этом я ему не собирался. Будь при мне моя полная сила, я бы одной волей убрал нож из тела. Или сам от него убрался. Я стряхнул руку Декарты и поднялся. Правда, мне пришлось кашлянуть еще раз или два, прежде чем самочувствие восстановилось. Спохватившись, я убрал кровь с одежды и пола.

– Я уничтожил некоторую часть ее детства, – сказал я, со вздохом оборачиваясь к Шахар. – Если честно, это была глупость. С детьми во взрослые игры играть вообще глупо. Правда, ты сама меня довела…

Шахар не ответила. Судя по лицу, она отходила от шока, и у меня внутри опять екнуло: вот и еще одно подтверждение вреда, который я ей причинил. Но когда Декарта подошел к сестре и его рука нашла ее руку, мне полегчало. Они посмотрели друг на дружку. Вот она, безусловная, нерассуждающая любовь – величайшая магия детства.

Почерпнув в этом прикосновении новые силы, Шахар вновь повернулась ко мне:

– Так почему ты передумал?

Мне нечего было ответить: внятной причины не было. Такой уж я есть – весь внезапный. Действую по первому побуждению.

– Думаю, потому, что ты готова была за него умереть, – сказал я. – Много раз видел, как Арамери приносили себя в жертву, но очень редко это был осознанный выбор. Вот я и заинтересовался.

Брат и сестра нахмурились, не вполне поняв мои слова. Я передернул плечами. Я тоже их не особенно понял.

– Короче, я вам должен одно желание.

Они снова переглянулись. Их лица были зеркалами, отражавшими полную растерянность. Я даже застонал.

– Значит, понятия не имеете, чего бы вам хотелось?

– Нет, – ответила Шахар, опуская взгляд.

– Приходи сюда еще через год, – быстро нашелся Декарта. – Этого времени нам хватит с избытком, уж что-нибудь придумаем. Ты ведь сможешь прийти? Мы… – Он помедлил. – Мы тогда даже поиграем с тобой. Только не в такую игру, как сегодня.

Я засмеялся и помотал головой:

– Да уж, от этих игр удовольствие небольшое. Что ж, договорились. Вернусь через год. И чтобы вы были готовы!

Они дружно кивнули, и я быстренько убрался прочь – зализывать раны, восстанавливать силы. И с растущим изумлением гадать, во что же я вляпался.

2

Беги прочь, беги прочь,

Не то поймаю прежде, чем минет ночь,

Будем с визгом мы носиться,

Пока отец не удалится.

(Который? Который?

А вот он! А вот он!)

Ты просто беги, беги, беги.


Как всегда, когда на душе было смутно, я разыскал своего отца, Нахадота.

Найти его было нетрудно. В необозримом пространстве державы богов он был точно громадная, вечно путешествующая буря, наводящая ужас на тех, кто оказывался на пути, и дарующая духовное возвышение тем, кого она миновала. Можно было посмотреть в любую сторону и, в посрамление всякой логики, узреть его вдалеке. Почти столь же заметными были и меньшие сущности, дрейфующие неподалеку: их неудержимо притягивало его грозное, мрачное величие, вполне способное, кстати, любого из них уничтожить.

Приблизившись, я увидел множество своих родственников, представавших во всей своей искрящейся и разнообразной красе: там были элонтиды, мнасаты и даже несколько ниввахов вроде меня. Одни простерлись ниц перед нашим темным отцом, другие тянулись к черному не-свету, составлявшему его сущность, настежь распахивая души навстречу мимолетнейшей толике его одобрения. Однако у него имелись свои любимцы, а среди них многие прежде служили Итемпасу. Долго же им придется ждать.

Что до меня, то, едва коснувшись окраинных ветров этой бури, я ощутил, насколько мне здесь рады. Многослойные стены его присутствия раздвинулись, пропуская меня, причем каждый слой ушел в свою сторону. Я ощутил на себе полные зависти взгляды своей менее везучей родни и ответил им взором, полным презрения. Кое с кем из сильнейших мне пришлось поиграть в гляделки, но в итоге все они опустили глаза. Вот же трусливые и бесполезные существа! Спрашивается – где они были, когда Наха так в них нуждался? Ну и пусть теперь просят прощения еще две тысячи лет!

Минуя последнюю завесу, я обнаружил, что принимаю телесную форму. Это был добрый знак. Когда отец пребывал в дурном настроении, он отбрасывал любой облик и принуждал к этому всех посетителей. А еще – совсем здорово! – тут присутствовал свет: ночное небо, расцвеченное дюжиной бледных лун, бежавших по разным орбитам. Каждая проходила все свои фазы, меняя цвет с красного на золотой и далее на голубой. Под небом расстилался суровый пейзаж, обманчиво плоский и безжизненный, там и сям нарушаемый едва намеченными деревьями и горбатыми тенями, могущими сойти за холмы. Мои ноги коснулись земли, выстланной мелкой галькой, отполированной до зеркального блеска: камушки запрыгали, зарокотали и отозвались, точно крохотные неистовые существа. Из пяток пошла вверх упоительная вибрация. Деревья и холмы состояли из той же сверкающей гальки. И если бы только они: насколько мне было известно, она же была веществом неба и лун. Нахадоту очень нравилось играть с нашими ожиданиями.

Так вот, под чудесным калейдоскопом блистающих небес я увидел отца, бесцельно забавлявшегося со своим видимым обликом. Я приблизился и некоторое время наблюдал, как он меняет облик, как все его члены претерпевают далеко не изящные метаморфозы, хотя временами он случайно становился исключительно грациозным. Он никак не давал понять, что заметил мое появление, хотя, конечно же, знал, что я рядом. Спустя какое-то время он прекратил это занятие и целенаправленно опустился на трон, подобный мягкому дивану, – тот сформировался из ниоткуда у меня на глазах. Тогда я поднялся и встал рядом с ним. Он не посмотрел на меня. Его лицо было обращено к лунам, и теперь оно почти не менялось, на нем лишь играли отсветы небесного света. Он не открывал глаз. Плоть менялась, неизменными оставались лишь ресницы, длинные и темные.

– Верный мой, – произнес он наконец, и отполированная галька задрожала от низких обертонов его голоса. – Ты пришел утешить меня?

Я открыл было рот, чтобы сказать «да», но удивленно замер, поняв, что это неправда. Нахадот взглянул на меня, рассмеялся негромко и не без жестокости и расширил свой диванный трон. Он слишком хорошо меня знал. Пристыженный, я присоединился к нему, устраиваясь в переменчивом изгибе его тела, под локтем. Он погладил меня по волосам, по спине, и, хотя в тот момент я был и не в кошачьей форме, ласка порадовала меня.

– Ненавижу их, – сказал я. – И одновременно люблю.

– Это потому, что ты, как и я, знаешь, что есть вещи, которых не избежать.

Я застонал и театральным жестом заслонил ладонью глаза, добившись, правда, только того, что картинка резче впечаталась в мои мысли: Йейнэ и Итемпас действуют совместно, смотрят друг на друга с изумлением и восторгом. И что дальше? Наха и Итемпас? Все Трое вместе? Такого этот мир не видал со времен демонов. Я опустил руку, посмотрел на Нахадота и увидел на его лице такую же трезвую сосредоточенность. Неизбежное. Я оскалил зубы и позволил им вырасти и стать по-кошачьи острыми. Потом сел и уставился на него.

– Так ты хочешь этого самовлюбленного, тупоголового мерзавца? Хочешь?

– Я всегда хотел его, Сиэй. Ненависть не отменяет желания.

Он имел в виду эпоху до рождения Энефы, когда они с Итемпасом, побыв врагами, стали возлюбленными. Я, однако, предпочел истолковать его слова в настоящем времени: вырастил когти и запустил их в текучее пространство, составлявшее его плоть.

– Подумай о том, что он с тобой сделал, – сказал я, то выпуская когти, то убирая. Я не мог причинить ему боль. И не стал бы причинять, даже если бы мог. Есть множество иных способов передать разочарование и обиду. – С нами сделал! Наха, я знаю, ты изменишься, ты должен меняться, но не в этом же отношении! Зачем возвращаться к былому?

– К какому именно былому?

Это заставило меня в замешательстве умолкнуть, он же вздохнул и перекатился на спину, принимая облик, распространяющий собственное бессловесное послание: белая кожа, черные глаза и никаких чувств. Как маска. Та самая, что он носил перед Арамери во времена нашего рабства.

– Минувшее – минуло, – сказал он. – Смертный облик побудил меня цепляться за него, хотя это против моей природы и это мне повредило. Чтобы вернуться к себе самому, я должен отринуть минувшее. Когда-то Итемпас был моим врагом, и я не слишком тоскую по тем временам. И вот еще в чем правда, Сиэй, правда, которую нельзя отрицать: у нас никого нет, кроме друг друга. Он, я и Йейнэ.

Выслушав это, я съежился и с несчастным видом уставился на него. Конечно же, он был прав. Я не имел никакого права просить его заново пережить невыносимые муки одиночества, которые он перенес во времена до появления Итемпаса. Да и не пойдет он на это, ведь у него была Йейнэ, и их любовь сама по себе могущественная сущность, но и их с Итемпасом любовь была когда-то могущественной. А уж когда все Трое были вместе… Какие, спрашивается, претензии могли быть у меня, никогда даже не знавшего подобной полноты чувств?

«Он никогда не будет один, – свирепо нашептывал голосок в самых потаенных глубинах моего сердца. – У него всегда буду я!»

Но я слишком хорошо знал, как немного младший бог мог предложить старшему…

Холодные белые пальцы коснулись моей щеки, подбородка, потом груди.

– Тебе не полагалось бы из-за этого так волноваться, – сказал Нахадот. – Что произошло?

Я неудержимо расплакался от бессилия:

– Если бы я знал…

– Тихо, маленький, тихо. – Нахадот принял женский облик, зная, что в некоторых случаях я предпочитал общение с женщинами. Приподнявшись, она села, устроила меня у себя на коленях и прижимала к плечу, пока я всхлипывал и судорожно икал. Я почти немедленно ощутил прилив сил – и она, конечно же, знала, что так оно и будет, – а потом приступ миновал, и, отдав должное природе, я глубоко перевел дух.

– Не знаю, – повторил я, уже успокоившись. – Теперь вообще все как-то неправильно. Не понимаю, что это за чувство, но оно уже некоторое время беспокоит меня. Не разберусь, что к чему…

– Итемпас тут ни при чем, – нахмурилась она.

– Ни при чем. – Я неохотно оторвал голову от мягкой груди и потянулся дотронуться до ее лица, приобретшего более округлые черты. – Что-то меняется во мне самом, Наха. Моя душа как будто в тисках, и они медленно сжимаются, но я не понимаю, кто ими управляет и как мне из них вывернуться. Я могу скоро сломаться…

Наха свел брови и начал постепенное возвращение к мужскому облику. Это было своего рода предупреждение: она была не так скора на гнев, как он. Также следовало помнить, что последнее время Нахадот чаще всего представал в облике мужчины.

– Раз так, значит должна быть и причина. – В его глазах блеснуло внезапное подозрение. – Ты возвращался в царство смертных. Ты посещал Небо.

Проклятье. Все мы, Энефадэ, оставались чувствительны к запаху этого места. Несомненно, у меня на пороге вот-вот объявится Чжаккарн и потребует объяснить, какое безумие меня обуяло!

– И это здесь тоже ни при чем, – сказал я, хмурясь при мысли о его родительских чувствах. – Я всего лишь ходил поиграть кое с кем из детей смертных.

– С детьми Арамери!

О боги! Луны меркли одна за другой, а блестящая галька начала угрожающе рокотать. В воздухе разлился запах льда, приправленный острой ноткой темной материи. И где, спрашивается, Йейнэ, когда она мне так нужна? Она всегда так здорово умела смирить его гнев…

– Да, Наха, – признал я. – И они были бессильны причинить мне вред или приказать, как прежде. И я ощутил неправильность еще до того, как отправился туда. – Кстати, именно по этой причине я последовал за Йейнэ: я был обеспокоен и зол и искал, чем бы оправдать то и другое. – Это были всего лишь дети!

Его глаза превратились в две черные дыры, и я вдруг по-настоящему испугался.

– Ты их любишь!

Я замер, гадая, что было худшим богохульством: любовь Йейнэ к Итемпасу или моя любовь к нашим рабовладельцам?

Я напомнил себе, что за всю мою соизмеримую с вечностью жизнь он ни разу не причинил мне боли. По крайней мере, намеренно.

– Они всего лишь дети, Наха, – тихо повторил я, тем не менее не в силах отречься от его слов: «Ты их любишь». Не потому ли я раздумал убивать Шахар, нарушив тем самым правила собственной игры? Я пристыженно опустил голову. – Мне так жаль…

Настало очень долгое и очень пугающее мгновение, однако потом он вздохнул:

– Есть вещи неизбежные…

В его голосе прозвучало такое разочарование, что у меня сердце оборвалось.

– Я…

Я снова икнул и на мгновение возненавидел себя за то, что был богом детей.

– Тихо, тихо. Довольно слез. – Негромко вздохнув, он поднялся, без усилия держа меня на руке, у плеча. – Я хотел бы кое-что знать.

Диван рассыпался дрожащими зеркальными осколками, а вместе с ним исчез весь пейзаж. Нас окутала холодная, подвижная тьма. Когда же она рассеялась, я ахнул и ухватился за него, ибо его воля перенесла нас к воспаленной бездне на краю державы богов, где помещался Вихрь – в той мере, в какой вообще можно «поместить» неисповедимое.

Сама эта чудовищная сущность простиралась где-то внизу – клубящаяся, бурлящая мешанина света, звука, материи, замысла, чувства, мгновения. Я слышал рев Вихря, отражавшийся от звездных стен – эти стены более-менее защищали остальное мироздание от бессвязности Вихря, растворявшей течение мыслей. Я ощутил, как дрогнула моя форма, неспособная сохранять четкость под напором образов, мыслей, мелодий. Я не стал цепляться за вещественный облик. В этом месте плоть была слишком тягостным обязательством.

– Наха… – Он по-прежнему прижимал меня, но мне приходилось кричать, чтобы быть услышанным. – Что мы здесь делаем?

Нахадот и сам успел уподобиться Вихрю, став бесформенным ревущим клубком, где блуждало певучее эхо Его лишенных гармонии мелодий. Он ответил не сразу, но в этом состоянии у него не было никакого понятия о времени. Пришлось мне напомнить себе о терпении; рано или поздно он обо мне обязательно вспомнит.

И действительно, он наконец проговорил:

– Я и здесь почувствовал кое-что иное.

Я нахмурился, не в силах ничего понять:

– Где? У Вихря?

Неужели он был способен что-то уловить в расстилавшейся под нами, прямо скажем, вселенской прорве? Когда я был мал и совсем еще несмышлен, я отваживался резвиться в этом провале, рискуя буквально всем ради того, чтобы узнать, насколько глубоко я смогу туда нырнуть, насколько смогу приблизиться к источнику всех вещей. Я мог погружаться дальше кого-либо из моей родни, но Трое были способны заглянуть еще глубже.

– Да, – после долгого молчания ответил Нахадот. – И теперь я гадаю…

И он двинулся вниз, приближаясь к провалу. Сперва я был слишком ошарашен, чтобы возражать. Потом до меня дошло, что он увлекал с собой и меня.

– Наха! – воспротивился было я, но в его хватке были сталь и сила притяжения. – Наха, проклятье, ты что, уморить меня хочешь? Взял бы уж да прихлопнул меня сам, коли так!

Он остановился. Я продолжал орать на него, надеясь, что голос разума рано или поздно пробьется сквозь течение его странных мыслей. В итоге так оно и произошло, и, к моему бесконечному облегчению, спуск сменился подъемом.

– Я мог бы уберечь тебя от опасности, – произнес он с некоторым упреком.

«Ага, пока окончательно не погрузился бы в безумие, напрочь забыв обо мне!» Но я был не таким уж беспросветным глупцом и потому сказал:

– А зачем вообще ты меня туда тащил?

– Существует созвучие…

– Что?..

Ревущая бездна куда-то исчезла. Я заморгал: мы с ним стояли в царстве смертных, на ветке Мирового Древа, и смотрели на потусторонне-белое свечение Неба. Была, конечно же, ночь, причем ночь полнолуния, и звезды успели сместиться. Миновал год; это была ночь как раз перед тем, как я должен был третий раз встретиться с двойняшками.

– Есть созвучие, – повторил Нахадот. Он был черной тенью на фоне темной коры Древа. – Ты и Вихрь… только в будущем или в прошлом – сказать не могу.

Я нахмурился:

– Что это значит?

– Не знаю.

– Такого прежде не случалось?

– Нет.

– Наха… – Я чувствовал себя полностью сбитым с толку. Он думал совсем не так, как разные там низшие существа. Чтобы уследить за его мыслью, нужно было взвиваться и прыгать выше головы. – Это мне повредит? Собственно, только это и важно!

Он передернул плечами, словно ему было все равно. Лишь брови сдвинулись. У него снова было то лицо, с которым он жил в Небе. Это мне не очень понравилось, ведь мы находились рядом с местом, где довелось претерпеть столько мук.

– Я переговорю с Йейнэ, – пообещал он.

Я сунул руки в карманы, нахохлился и стал ногой сбивать с ветки пятнышко мха.

– А как же Итемпас?

К моему немалому облегчению, у Нахадота вырвался сухой и недобрый смешок.

– Неизбежное, Сиэй, не то же самое, что непосредственное. А любовь не подразумевает прощения. – С этими словами он отвернулся. Его тень уже сливалась с потемками Древа и дальнего горизонта. – Помни об этом, когда будешь играть со своими любимчиками Арамери.

На этом он оставил меня. Облака чуть дрогнули в небе, отмечая его путь. Потом реальность успокоилась.

Встревоженный так, что не выразить никакими словами, я превратился в кота и двинулся вперед по ветке, пока не дошел до разросшегося узла величиной с дом. Из него росло несколько сучьев поменьше, сплошь унизанных треугольными листьями и серебристыми цветками. Тут я свернулся клубочком, вдыхая утешительный запах Йейнэ, и стал ждать наступления дня. По ходу дела я гадал – причем беспрерывно, ведь я больше не нуждался во сне, – с какой это стати у меня кишки сводит от страха…


Перед встречей у меня еще оставалось время, и я позабавился – если кто-то готов назвать это забавой – прогулкой по дворцу в предрассветные часы. Я начал с нижних уровней, так часто бывших моим прибежищем в былые деньки, и выяснил, что эта часть Неба действительно совершенно покинута. И речь шла не только о самом «дне», которое всегда пустовало (не считая покоев, что занимали мы, Энефадэ). Пребывали в запустении кухни и трапезные для слуг, детские и комнаты для учебы, швейные мастерские и парикмахерские. В общем, все части Неба, предназначенные для людей низкого происхождения – то есть большинства его населения. Судя по всему, сюда заглядывали только ради того, чтобы вытереть пыль. Неудивительно, что в тот первый раз Шахар и Декарта выглядели такими испуганными!

На верхних уровнях дворца мне, по крайней мере, стали попадаться слуги. Они бежали по своим делам, и никто не видел меня, хотя я не озаботился натянуть на себя амнийскую внешность или укрыться в закоулке тишины. Это потому, что слуги хотя и попадались, но далеко не в таких количествах, как в дни моего рабства. Легче легкого было, заслышав торопливые шаги, спрятаться за поворотом коридора или, если с разных сторон приближались сразу двое, взлететь и прилипнуть к потолку. (Полезное, кстати, наблюдение: смертные очень редко смотрят вверх.) Я всего раз был вынужден прибегнуть к магии, да и то не к своей: угодив прямо в место сбора слуг, которые неизбежно должны были заметить меня, я шагнул в нишу подъемника, позволив заклинанию какого-то давным-давно умершего писца вознести меня на следующий этаж. Прямо-таки преступная легкость!

Я продолжал незамеченным разгуливать по дворцу, думая о том, насколько подозрительно легко мне это удается. К тому моменту я уже добрался до уровней, где обитали высокорожденные; здесь уже приходилось действовать с оглядкой. Слуг тут попадалось меньше, зато прибавилось стражников. Они щеголяли в белых ливреях самого противного вида, какие я только видел, и были вооружены мечами, арбалетами и потайными кинжалами, если только плотское зрение меня не обманывало. В Небе всегда имелась небольшая армия стражи, но в дни моего постоянного проживания здесь они хотя бы глаза не мозолили. Одевались так же, как слуги, и не носили оружие на виду. Арамери предпочитали думать, что стража не очень-то и нужна, и в те времена, пожалуй, так оно и было. Любая сколько-нибудь значимая угроза высокорожденным Арамери заставила бы нас, Энефадэ, мгновенно переместиться к месту опасности. На этом неприятности и кончались.

Я прошел сквозь стену, избегая внимания чрезмерно бдительного охранника, и подумал, что теперь Арамери, похоже, приходится защищаться подручными средствами. Это вполне понятно, но вот что и каким образом вызвало уменьшение количества слуг?

Я оказался перед лицом тайны и положил себе ее разгадать, если получится.

Пройдя сквозь еще одну стену, я очутился в комнате, где витал запах, показавшийся мне знакомым. Принюхавшись, я на цыпочках обошел няню, прикорнувшую на диване в гостиной, и вскоре обнаружил Шахар, сладко спавшую в большой кровати с четырьмя столбиками по углам. Безупречные светлые кудри разметались по полудюжине подушек, но я присмотрелся к ее лицу и еле сдержал смешок: рот девочки был открыт, щека расплющилась о сгиб руки, а слюна изо рта струйкой стекала по руке и собиралась лужицей на подушке. Шахар довольно громко похрапывала и даже не пошевелилась, когда я подошел осмотреть ее полки с игрушками.

О ребенке очень многое можно узнать, выяснив, во что и как тот играет. Я не стал особо приглядываться к игрушкам на самых верхних полках; ясное дело, свои любимые она держит там, где их легко достать. На нижних полках кто-то наводил порядок и чистоту, так что трудно было определить самые потертые. Пришлось снова ориентироваться по запаху, и тут мое внимание привлекли три вещицы. Первой было чучело какой-то большой птицы. Коснувшись ее языком, я ощутил привязанность маленького ребенка, уже начинавшую угасать. Второй оказалась подзорная труба, легкая, но прочная: должна же она была выдерживать постоянные падения из неуклюжих ручонок. Наверное, Шахар разглядывала через нее город внизу. Или звезды в небе. Трубу окутывала аура восхищенного изумления, и я улыбнулся.

Третьим предметом – и над ним-то я замер – был скипетр.

По-настоящему красивый, замысловатой и тонкой работы. Изящный витой жезл, сверху донизу в самоцветах. Истинное произведение искусства! Скипетр выглядел стеклянным, но был сделан не из стекла, ибо кто же делает детские игрушки из такого хрупкого материала? Нет, это был окрашенный день-камень – вещество, из которого состояли стены дворца. Он обладал многими чудесными свойствами, и, помимо прочего, разбить его исключительно трудно (уж я-то знаю, ведь это я со своими родственниками и создал его). По этой-то причине много столетий назад тогдашний глава семейства потребовал от своего первого писца несколько таких скипетров, и они стали игрушками наследников Арамери. «Чтобы привыкали ощущать власть» – так он выразился. С тех-то пор многие мальчики и девочки Арамери получали такой скипетр на свой третий день рождения. Некоторые из них использовали древние жезлы, чтобы лупить четвероногих питомцев, других детей и слуг, принуждая их к покорности через боль.

Когда я видел подобный скипетр в последний раз, это была более взрослая версия игрушки с полки Шахар. К ней был прикреплен острый ножичек, которым так удобно было резать мою кожу на полоски. Помнится, от такого надругательства над детской игрушкой мои раны горели, словно их солью посыпали…

Я вновь посмотрел на Шахар. Белокурая Шахар, наследница Шахар, будущая правительница Шахар Арамери. Среди детей Арамери все-таки находились такие, кто нипочем не воспользовался бы скипетром, но я был уверен, что Шахар такой душевной мягкостью не обладала. Хотя бы раз она этим жезлом наверняка воспользовалась, причем с превеликим удовольствием. И скорее всего, ее первой жертвой стал Дека. Исцелил ли ее болезненный крик брата от стремления причинять боль? У Арамери, скорее, было в обычае терзать своих самых любимых и с упоением вспоминать об их муках.

Я призадумался: а не убить ли ее?

Я долго взвешивал все за и против.

Потом повернулся и шагнул сквозь стену в соседнюю комнату.

Как я и ожидал, покои у них были смежные. Так обычно размещали близнецов Арамери. Их комнаты располагались рядом, и спальни соединялись дверью: чтобы дети, по желанию, могли спать врозь или вместе. Благодаря таким дверям многие двойняшки Арамери переставали быть двойняшками – оставался только один. Сильнейшему из двоих было так легко прокрасться в спальню более слабого брата или сестры в ночной темноте, пока спали все мамки и няньки…

В комнате у Деки было темнее, чем у Шахар: она располагалась с той стороны дворца, куда не попадал лунный свет. Я посмотрел в окно и сообразил, что солнечного света этой комнате тоже доставалось меньше: снаружи виднелись гигантские сучья Мирового Древа, тянущиеся в ночную даль. Ветви и несчетные листья частично заслоняли вид, и солнце проникало сюда разве что размытыми пятнами. По итемпанским меркам такой свет полноценным уже не считался.

Я заметил и другие признаки несколько приниженного положения мальчика: на полках меньше игрушек, на постели меньше подушек. Я подошел к кровати и стал задумчиво смотреть на него. Он лежал на боку, свернувшись калачиком, и даже во сне выглядел спокойным и аккуратным. Нянька заплела его длинные черные волосы в несколько кос – наверное, в неуклюжей попытке заставить их виться хотя бы немножко. Я нагнулся и провел пальцем по тугим прядям одной из косичек…

– Может, мне тебя наследником сделать? – прошептал я.

Он не проснулся, так что ответа я не получил.

Отойдя от него, я с удивлением обнаружил, что ни одна из игрушек на полках не несла на себе послевкусия любви. Я понял, что к чему, лишь приблизившись к небольшому шкафчику с книгами: вот где любовью все так и дышало! Не менее дюжины свитков и книг носили явственный отпечаток детских восторгов. Я провел пальцами по корешкам, вбирая магию смертных. Здесь были карты далеких стран, истории открытий и приключений, тайны смертного царства… В жизни Дека вряд ли много со всем этим сталкивался, будучи с рождения заперт здесь, во дворце. Так что для него содержимое этих книг наверняка мало отличалось от мифов и сказок.

Я закрыл глаза и поднес пальцы к губам. Втянул запах – и вздохнул. Нет уж, ребенка с подобной душой я не мог сделать наследником. Это все равно что своей рукой его уничтожить…

Я двинулся дальше.

Сквозь стены, под полом кладовки, через торчащий сук Древа, практически заполнивший собой одно из сокровенных замкнутых пространств, и вот я в покоях нынешнего главы семьи Арамери.

Здесь одна спальня превосходила размерами всю совокупность комнат, выделенных ребятишкам. Посредине располагалась большая квадратная кровать, установленная на просторном круглом ковре, скроенном из пушистой белой шкуры какого-то существа: я даже не смог припомнить, доводилось ли мне охотиться на таких. Вообще-то, если сравнивать с привычками иных известных мне глав семьи, обстановка тут едва ли не аскетичная. Ни тебе расшитых жемчугом покрывал, ни черного дерева из лесов Дарра, ни кентийской резьбы, ни «облачной» ткани из Шати-Нарехи. Кроме кровати, здесь было очень немного мебели, да и та распихана по углам, чтобы не мешала. Эта женщина не терпела помех на своем пути – во всех смыслах.

Она вполне соответствовала обстановке своей опочивальни. Правительница лежала на боку, свернувшись почти как ее сын, но на том сходство и кончалось. Светлые волосы, остриженные на удивление коротко, обрамляли угловатое лицо, и я нашел, что одно вполне сочетается с другим, вот только у амнийцев такое не было принято. Она была хороша своеобразной льдисто-бледной красотой и даже во сне выглядела суровой. А еще она оказалась моложе, чем я ожидал: навскидку под сорок, вряд ли больше. То есть Шахар достигнет совершеннолетия,когда ее мать будет еще относительно молода. Быть может, она прочила в истинные наследники своих внуков от Шахар?

Стало быть, исход состязания не был настолько предрешен, как мне сперва показалось.

Я задумчиво огляделся. Дети говорили, у них нет отца. Это означает, что у правительницы нет законного мужа. Интересно, она и в любовниках себе отказывала? Я наклонился, вбирая ее запах, даже рот приоткрыл, чтобы не упустить ни малейших оттенков вкуса. И… Да, конечно, вот он. Запах другого человека глубоко пропитал ее кожу и волосы, проник даже в тюфяк. Это был запах единственного возлюбленного, посещавшего ее достаточно долго – месяцы, если не годы. Стало быть, у нас тут любовь?.. Что ж, ничего особо неслыханного. Я пообещал себе перерыть сверху донизу весь дворец, но всенепременно выяснить, кому принадлежит запах.

Я обошел и другие комнаты правительницы, но они так ничего мне о ней и не поведали. Я увидел основательную библиотеку (не содержащую, впрочем, ничего особенно интересного), домашнюю молельню с алтарем Итемпаса, крохотный садик (ухоженный просто до отвращения – наверняка заботами обученного садовника), общедоступную гостиную и личную гостиную. Лишь ванная продемонстрировала некоторые признаки экстравагантности: вместо обычной ванны здесь имелся целый бассейн, достаточно обширный и глубокий для плавания, с отдельными примыкающими помещениями для переодевания и мытья. Отхожее место размещалось в отдельном уголке, за хрустальной панелью, и, присмотревшись, я рассмеялся. На сиденье были начертаны сигилы, призывающие мягкость и тепло. Я не устоял перед искушением и немедленно заменил их сигилами жесткости и кусачего холода. Надеюсь, я смогу оказаться поблизости и насладиться ее воплем, когда она это обнаружит.

Я как раз завершал свои исследования, когда небо на востоке начало понемногу светлеть: приближался рассвет. Со вздохом оставил я покои правительницы Арамери и вернулся к Лестнице в никуда, где и улегся в самом низу – ждать.

Мне показалось, что минула целая вечность, прежде чем наконец-то появились дети. Их ножки выбивали целеустремленный ритм по полам дремлющих коридоров. Сперва они меня не заметили и разочарованно вскрикнули. Но потом, как и следовало ожидать, спустились по ступеням и отыскали меня.

– Ты прятался! – сразу накинулась на меня Шахар.

Я лежал на полу, задрав ноги на стену, и улыбнулся ей снизу вверх:

– Опять разговариваешь с незнакомцами. Ну ничему не хочешь учиться!

Декарта подошел ко мне и опустился на корточки:

– Разве ты незнакомец для нас, Сиэй? Даже теперь?

Протянул руку и толкнул меня в плечо, совсем как прежде, когда он еще не знал, что я могу быть опасен. А еще он застенчиво улыбнулся и покраснел. Уж не простил ли он меня? До чего эти смертные все-таки переменчивы! Я пихнул его в ответ, и он захихикал.

– Я-то так не думаю, – сказал я. – Но вы, ребята, по своему рождению обязаны чтить пристойность. Это для меня все просто: чужак ощущается как чужак, а друг – как друг.

К моему удивлению, Шахар тоже присела на корточки. Ее личико было очень серьезно.

– То есть ты не возражаешь? – спросила она с каким-то странным нажимом, и это заставило меня нахмуриться. – В смысле, быть нашим другом?

Тут я сразу все понял. Все дело было в желании, которое они у меня выторговали. Я, вообще-то, ждал, что они пожелают чего-нибудь простого. Ну там, игрушек, которые никогда не сломаются, безделушек из далекой страны, крыльев, чтобы летать. Однако эти маленькие Арамери были детками умненькими. Их не соблазнишь ни грошовыми бирюльками, ни потаканием мимолетному капризу. Они захотели чего-то по-настоящему ценного.

Жадные, бесцеремонные, наглые, высокомерные маленькие поганцы…

Я кувыркнулся прочь от стены нарочито неуклюжим, некрасивым движением, которое далеко не всякий смертный сумел бы повторить. Дети не ожидали такого, они шарахнулись прочь, глаза у обоих были круглые: они ощутили мой гнев. Я зло смотрел на них, стоя на четвереньках.

– Так вы этого хотите?

– Ну, в общем, да. Твоей дружбы, – сказал Дека. Голос его звучал твердо, но в глазах проглядывала неуверенность. Он то и дело косился на сестру. – Мы хотим, чтобы ты был нашим другом. А мы будем твоими…

– И надолго?

Они, кажется, удивились.

– Доколе будет длиться наша дружба, – сказала Шахар. – До конца жизни, я думаю. Или пока кто-то не сделает чего-то, что разрушит ее. Мы можем поклясться на крови, чтобы все было как положено!

– Покля… – Мой голос перешел в звериный рык, я аж почувствовал, как чернеют мои волосы, а пальцы на ногах когтисто подгибаются. – Да как вы смеете?

Шахар – чтоб пусто было и ей, и всем ее праотцам – глядела на меня с искренним непониманием. А я ей горло готов был порвать за это непонимание.

– Что такого-то? – спросила она. – Это же просто дружба!

– Дружба с богом! – Будь у меня хвост, он сейчас хлестал бы по бокам. – Если я соглашусь, я буду обязан играть с вами и радоваться вашему обществу! А когда вырастете, буду обязан время от времени заглядывать: мол, как поживаете? Мне придется заботиться о каждом пустом обстоятельстве ваших бессмысленных жизней! И хотя бы пытаться помочь всякий раз, когда вы попадете в беду! Боги благие! Да вы хоть понимаете, что я даже своим верным подобного не предлагаю? А вас за такое поубивать мало!

Но тут, к моему удивлению, не успел я сделать какое-либо движение, как Дека придвинулся ко мне и накрыл мою руку своей. Делая это, он невольно съежился, потому что моя рука была уже не вполне человеческой: пальцы стали заметно короче, а ногти начали превращаться в кошачьи когти, способные втягиваться. И лишь усилием воли я пока не допускал появления шерсти. Дека, однако, не убирал ладошку и смотрел на меня с такой жалостью, какой я вообще не чаял увидеть на лице Арамери.

Вся магия, клубившаяся у меня внутри, разом замерла.

– Прости, – сказал он. – Сиэй, мы просим прощения.

С ума сойти, сразу двое Арамери извинялись передо мной! Случалось ли подобное хоть раз, пока я был рабом? Не припоминаю, чтобы даже Йейнэ произносила подобное. А ведь ей доводилось причинять мне нешуточную боль, пока она сама была смертной. А чудо еще и длилось, потому что Дека продолжил:

– Я сказал не подумав. Ты же когда-то был здесь в рабстве. Мы об этом читали. И тебя принуждали изображать дружелюбие. Так ведь? – Он покосился на Шахар, до которой, судя по выражению ее лица, тоже постепенно доходило. Дека сказал ей: – Кто-то из прежних Арамери наказывал его, если он не был достаточно почтителен с ними. Мы не должны вести себя, как они!

Моя решимость немедленно расправиться с ним тотчас угасла, как задутая ветром свеча.

– Ты… ты не знал, – медленно и неохотно выговорил я. Мне пришлось постараться, чтобы перестать рычать и снова загнать голос в высокий мальчишеский регистр. – Конечно же, ты не хотел… того, о чем я было подумал.

Вот вам и привет из прошлого. С незаслуженными благословениями. Я вернул ногтям подобающий вид и уселся на пол, приглаживая волосы.

– Мы, вообще-то, думали, тебе понравится… – проговорил Дека таким убитым голосом, что меня окатило мимолетным стыдом за недавний гнев. – Я думал… то есть мы думали…

Идея насчет дружбы, конечно, принадлежала ему. Из них двоих мечтателем был именно он.

– Нам показалось, что мы и так уже почти подружились. Верно ведь? Ты вроде не возражал к нам сюда заглядывать. Мы и решили, что, если мы станем друзьями, ты поймешь: мы совсем не как те скверные Арамери, за которых ты нас принимаешь. Ты увидишь, что мы не какие-то злые и подлые, и тогда… – Он замялся, опустив взгляд. – Может, тогда бы ты к нам чаще заглядывал.

Дети никогда не могли мне врать. Это было одной из граней моей природы: соврать-то они могли, но я неизменно распознавал ложь. Так вот, ни Дека, ни его сестра не обманывали. Я, конечно, все равно им не верил. То есть не хотел верить. Я не доверял той части собственной души, которая была готова к ним потянуться. Слишком опасное это дело – доверять Арамери. Даже самым маленьким.

Тем не менее они имели в виду именно то, о чем говорили. Они действительно желали моей дружбы. И не из жадности, а просто от одиночества. Как же давно мне не предлагали подобного. Даже собственные родители…

Короче говоря, прельстить меня не трудней, чем любого ребенка.

Я опустил голову, меня трясло. Я скрестил на груди руки, чтобы они не заметили их дрожи.

– Ну… Ладно, короче. Если вы на самом деле хотите… в смысле, дружить… в общем… я, пожалуй, согласен.

Они прямо засияли и приблизились, ерзая на коленках.

– В самом деле? – спросил Дека.

Я передернул плечами, усиленно изображая беспечность, и сверкнул своей знаменитой улыбкой.

– Мне это не повредит. Вы всего лишь смертные… – Докатился до побратимства со смертными. Я тряхнул головой и рассмеялся, спрашивая себя, почему меня так напугала подобная безделица. – Нож кто-нибудь захватил?

Шахар закатила глаза с царственным раздражением:

– Ты же можешь создать его.

– Боги благие, я лишь спросил…

Я воздел руку и сотворил нож. Точно такой же, как тот, которым она пырнула меня в прошлом году. Ее улыбка погасла, она слегка отпрянула при виде ножа, и я понял, что сделал не лучший выбор. Сомкнув ладонь на рукояти, я изменил нож. Когда я распрямил пальцы, в моей руке оказалось изящное изогнутое лезвие с рукояткой из лакированной стали. Шахар неоткуда было знать, но я сотворил точную копию ножа, который Чжаккарн сделала для Йейнэ, когда та жила в Небе.

Увидев изменившийся нож, Шахар успокоилась, и от благодарности на ее лице я сразу почувствовал себя лучше. Я был несправедлив к ней. В будущем я сильнее постараюсь, чтобы это исправить.

– Дружба может продлиться дольше, чем детство, – тихо сказал я, когда Шахар взяла нож. Она помедлила, с удивлением глядя на меня. – Так бывает. Если друзья продолжают доверять друг другу, взрослея и меняясь.

– Это же просто, – хихикнул Дека.

– Нет, – возразил я. – Непросто.

Он перестал улыбаться. Что касается Шахар… Было в ней какое-то врожденное понимание жизни. Пожалуй, начала уже соображать, что это вообще значит – быть Арамери. Ей недолго осталось быть моим другом.

Я протянул руку, коснулся ее щеки, и она моргнула. Но потом я улыбнулся, и она заулыбалась в ответ, на миг став застенчивой, словно Дека.

Вздохнув, я протянул им руки ладонями вверх:

– Что ж, валяйте.

Шахар взяла мою ближнюю руку и подняла было нож, но потом нахмурилась:

– Мне палец резать? Или ладонь?

– Палец, – сказал Дека. – Датеннэй говорил, так скрепляются клятвы на крови.

– Твой Датеннэй идиот, – отрезала Шахар с категоричностью старого спора.

– Ладонь, – сказал я. Не потому, что так было правильно, а просто чтобы прекратить перепалку.

– Так ведь кровь, наверное, вовсю потечет? И больно будет.

– В том и смысл. Что толку в клятве, если она тебе ничего не стоит?

Шахар поморщилась, но потом кивнула и приложила лезвие к моей коже. Ранка, которую она мне нанесла, была до того неглубокой, что скорее щипала, чем болела, а кровь и вовсе не потекла. Я рассмеялся:

– Режь как следует! Забыла? Я же не смертный!

Она недовольно посмотрела на меня, но потом резанула поперек ладони – быстро и действительно как следует. Я не обратил внимания на вспышку боли. Она больше позабавила меня. Рана порывалась тотчас закрыться, но я слегка сосредоточился, и кровь продолжила течь.

– Я тебя, а ты меня, – сказала Шахар, передавая нож брату.

Он принял нож, взял ее за руку и не стал ни медлить, ни сомневаться – весьма деловито порезал сестре ладонь. Она сжала зубы, но не вскрикнула. И он тоже промолчал, пока она пускала ему кровь.

Я вдохнул запах их крови. Он все еще был знаком мне, хотя от последнего Арамери, с которым я был знаком, этих детей отделяло три поколения.

– Друзья, – сказал я.

Шахар посмотрела на брата, тот – на нее, и оба уставились на меня.

– Друзья, – произнесли они хором.

И взялись за руки, а потом взяли и мои руки.

И тогда…


Погодите-ка. Что?..


Они держали меня за руки. Крепко держали. Было больно. Только почему дети кричали, а их волосы развевал ветер? Откуда взялся этот ве…


Я не слышу тебя. Говори громче.


Что за бессмыслица, наши руки спеклись, спаялись вместе, я не мог выпустить их ладо…


Да, я Плутишка. А кто спрашивает?


Они кричали, дети отчаянно кричали, оба вскочили с пола, а я не давал им встать. И почему мое лицо расплывалось в ухмылке? Поче…


Тишина.

3

Я спал, и мне снился сон. Долгое время я не запоминал сны полностью. В памяти оставалось немногое, кроме того что

что-то

было

не так

и, может, несколько…

погодите,

я

тут подумал…

Иными словами, некое смутное понимание. Очень противное состояние, если ты бог. Никто из нас не всеведущ и не всевидящ – это чепуха, которую придумали смертные, – но мы знаем очень много и видим уйму всего. Мы привычны к почти непрерывному потоку сведений, сообщаемых чувствами, которые смертным и не снились, но для меня этот поток на время прервался. Я спал.

И вдруг в глубине этой тишины и пустоты зазвучал голос. Он называл меня по имени, он взывал к моей душе, он обладал силой и полнозвучностью, каких я не встречал несколько человеческих жизней. Меня тянуло куда-то. Знакомое ощущение. И весьма неприятное. Мне было так хорошо и удобно! Я перевернулся на другой бок и попытался не обращать на голос внимания. Но голос, вернее, его обладатель не отставал. Он пихал, тащил и толкал, он хлопал меня по спине, и в итоге я скользнул в разрыв ткани бытия: это было нечто вроде рождения, то есть возвращения в смертное царство (по сути, это одно и то же). Я появился голым и скользким от волшебства, моя внешняя форма рефлекторно уплотнилась для защиты от поглощающих души эфиров, некогда (во времена до начала времен) бывших пищеварительными соками Нахадота. После этого вышел из ступора и мой разум.

Кто-то звал меня по имени.

– Чего тебе? – сказал я, вернее, попытался сказать, потому что слова сорвались с губ нечленораздельным рыком. Задолго до того, как смертные обзавелись внешностью, стоившей подражания, я повадился принимать облик существа, в равной степени наделенного игривостью и жестокостью, ибо оно соответствовало моей сути в той же мере, что и образ ребенка. Сейчас я большей частью предпочитаю этот облик, но стоит утратить бдительность, и возвращается изначальная форма. Вот и теперь: детский облик обеспечивал более тонкую передачу чувств и давал больше возможностей влиять на других, но, еще не придя окончательно в себя в царстве смертных, я безотчетно принял образ кота.

Тем не менее что-то с этой формой было не так. Я попробовал встать и почувствовал себя неловким и неуклюжим. Я не стал тратить время, разбираясь, что тут к чему, предпочтя снова превратиться в мальчишку. Вернее сказать, попробовал превратиться. Однако и превращение пошло не так, как ему следовало бы: против обыкновения, потребовалось значительное усилие. И даже тогда перевоплощение совершалось так медленно, словно я застрял в густой патоке. Облекшись наконец смертной плотью, я готов был свалиться без сил. Я и свалился – там же, где материализовался. Меня трясло, я не мог отдышаться и только гадал, что, во имя всех преисподних, могло со мной случиться.

– Сиэй?..

Тот же голос, что звал меня в пустоте. Женский голос. Одновременно знакомый и незнакомый. Озадаченный, я попытался приподнять голову и повернуться к его обладательнице. И с изумлением обнаружил, что не могу. Нет сил!

– Это действительно ты… Боги благие, я и представить не мог…

Мягкие руки коснулись моих плеч и потянули. Я негромко застонал. Она помогла мне повернуться на бок. Тут что-то начало происходить с моей головой. Стало больно. И холодно. Вот это было уже нечто совсем новенькое! Я никогда раньше не мерз.

– Во имя беспредельности Светозарного! Так это же…

Она тронула мое лицо. Я инстинктивно потянулся к этой ладони, потерся об нее. Она ахнула и отдернула руку. Но потом вновь погладила меня и уже не отстранилась, когда я к ней прижался.

– Ш-Шахар… – кое-как выговорил я. Голос прозвучал слишком громко и как-то неправильно. Я распахнул глаза и уставился на нее. – Шахар?

Это была Шахар. Несомненно. Только и с ней что-то успело произойти. Лицо стало длинней, кости – тоньше и изысканней, переносица – выше. А волосы, которые при нашей последней встрече (когда, кстати, это было? только что? накануне?) она носила примерно до плеч, отросли и спутанной гривой спадали едва ли не ниже пояса, растрепанные, словно она только встала с постели.

Так быстро у смертных волосы не растут. И даже Арамери не стали бы тратить магию на подобные пустяки. Ну, может, когда-то и стали бы, но не теперь. Кстати, о времени. Я попытался отыскать ближние звезды, чтобы понять, сколько минуло времени, но ответом мне стал лишь далекий нечленораздельный рокот, чем-то напоминавший бормотание червей памяти.

– Холодно, – пробормотал я.

Шахар поднялась и куда-то ушла. Очень скоро меня что-то укрыло, нечто толстое, теплое, пахнущее ее телом и птичьими перьями. Оно не должно было бы меня согреть – начнем с того, что моему телу вовсе не полагалось бы мерзнуть, – но мне стало лучше. К тому моменту я обрел способность кое-как двигаться и использовал ее, чтобы благодарно свернуться под одеялом.

– Сиэй… – Голос прозвучал так, словно к ней после изрядного потрясения еще не вполне вернулось самообладание. Ее рука вновь легла на мое плечо и успокаивающе погладила. – Не то что я не рада тебя видеть, просто… – Голос у нее был какой угодно, только не довольный. – Просто, если уж ты надумал вернуться, почему именно теперь? И почему именно сюда, да еще вот так? Это же… Боги благие, поверить не могу!

Почему теперь? Я понятия не имел. Я ведь не знал даже, что́ это за «теперь». Что касается былого, я припоминал не столько мысли, сколько ощущения. Я держал ее за руку.

Ее и Деку. А потом свет, ветер, что-то неуправляемое. Лицо Шахар, ее круглые от ужаса глаза, раскрытый рот и…

Крик. Она кричала.

Силы тем временем понемногу возвращались. Я употребил их на то, чтобы дотянуться до ее колена, пребывавшего в нескольких дюймах от моего лица. Пальцы скользнули по гладкой горячей коже и коснулись тонкой, легкой ткани ночной сорочки. Шахар ахнула и отпрянула:

– Да ты замерзаешь!

– Холодно… – прохрипел я.

Мне было настолько холодно, что я чувствовал, как влага из воздуха собирается на коже в тех местах, где ее не прикрывало одеяло. Я укрылся с головой. Точнее, попытался. Меня опять потянуло за голову, удерживая ее на месте, хотя мне и удавалось ее немного сдвинуть.

– Срань демонская! Это еще что?

– Твои волосы, – сказала Шахар.

Я замер, глядя на нее снизу вверх.

Она подвинула мое плечо, затем подняла прядь и показала ее мне. Что это была за прядь! Густая, волнистая, темно-каштановая и длиннее ее руки. В ней было несколько футов! Я потому и не мог сдвинуться с места, что запутался в собственных волосах!

– Я не приказывал волосам настолько отрастать, – прошептал я.

– Так прикажи им опять стать короткими. Или перестань вертеться, чтобы я смогла их распутать.

Она стащила с меня одеяло и принялась разбирать мои космы, высвобождая их и расчесывая пальцами. Когда она снова помогла мне улечься на бок, голова освободилась. Оказывается, я придавил разросшиеся патлы своим телом.

Мои волосы не должны были настолько вырасти. И ее волосы тоже.

– Скажи – что случилось? – спросил я, пока она возилась, ворочая меня, как большую куклу. – Сколько времени прошло с тех пор, как мы дали клятву?

– Клятву? – Шахар уставилась на меня так, словно впервые увидела. – Ты что, ничего больше не помнишь? Боги мои, Сиэй, да ведь ты нарушил ее едва ли не в тот же миг, как принес!

Я громко выругался на трех земных языках, чтобы прервать ее.

– Просто скажи, сколько времени прошло!

Гнев разрумянил ей щеки, хотя в бледном сиянии, отбрасываемом светящимися стенами Неба, определенно сказать было непросто.

– Восемь лет, – ответила она.

Не может быть!

– Восемь лет я бы запомнил.

Мне следовало бы понять, почему она так сердито ответила.

– Короче, прошло восемь лет. И если ты их не помнишь, то я тут ни при чем. Полагаю, у тебя было множество важных дел. И вообще, для вас, богов, годы смертных пролетают как один вздох…

Это так, но для нас ни один вздох не проходит незамеченным. Я хотел знать больше. Например, почему голос у нее такой обиженный и сердитый. Это взывало ко мне, точно укол порушенной невинности, и казалось очень важным. Но еще мне казалось, что подобные вещи необходимо смягчать молчанием и лишь потом тщательно в них разбираться. Поэтому я все отложил и спросил:

– А почему я так ослабел?

– Мне-то почем знать?

– И где я был все это время? Пока отсутствовал?

– Сиэй… – Она с усилием выдохнула. – Не знаю. Я ни разу не видела тебя с того дня, восемь лет назад, когда мы с тобой и Декой решили стать друзьями. Ты попытался убить нас, а потом исчез.

– Убить? Я вовсе не пытался…

Ее лицо стало жестким, она смотрела на меня с ненавистью, и это означало, что я действительно попытался ее убить, – или, по крайней мере, она так думала.

– Я не хотел, Шахар…

Я вновь к ней потянулся, теперь уже невольно. Я мог забирать силу у детей смертных, если приходила нужда. Я опять коснулся ее колена, но ощутил лишь тоненький ручеек того, в чем нуждался. Ну конечно: как-никак восемь лет. Теперь ей шестнадцать. Еще не совсем взрослая женщина, но близко к тому. Я всхлипнул от отчаяния и отстранился.

– Я ничего не помню с того самого момента и до сих пор, – сказал я, изо всех сил не подпуская к себе страх. – Я взял вас за руки, а потом сразу оказался здесь. Что-то пошло не так…

– Да уж, похоже на то. – Она стиснула переносицу и тяжело вздохнула. – Хорошо хоть твое появление не потревожило охранные письмена на стенах, иначе стража уже вынесла бы двери. На всякий случай надо придумать какое-то объяснение твоего присутствия. – Она помолчала, хмуря брови и с надеждой поглядывая на меня. – Или, может быть, ты куда-нибудь испаришься? Так стало бы проще всего!

Верно, проще. И для меня, и для нее. Конечно, она не хотела, чтобы я здесь находился. И я тоже не хотел здесь находиться – ослабевший, отяжелевший, беспомощный. Я хотел быть с… Погодите-ка… О нет, нет!

– Нет, – прошептал я.

Она снова вздохнула, на сей раз раздраженно, и я понял, что она восприняла мое «нет» как ответ на ее недавний вопрос. Я сделал героическое усилие и схватил ее за руку, отчего Шахар вздрогнула.

– Нет, я не о том. Шахар, как ты меня сюда вызвала? Ты использовала науку писцов или… Или ты каким-то образом повелела?

– Я тебя не вызывала. Ты сам вдруг появился.

– Нет, это ты заставила меня появиться. Я ведь почувствовал, это ты вытащила меня из него…

И, во имя всех демонов, я уже чувствовал его приближение. Его ярость заставляла весь мир смертных пульсировать животрепещущей раной. Почему она этого не ощущает? Мне бы заорать на нее, но вместо этого я тряхнул ее руку.

– Ты вытащила меня из него, и он убьет тебя, если ты немедленно не расскажешь, что ты сделала!

– Кто… – начала она и смолкла, а глаза у нее распахнулись, потому что теперь и она это почувствовала. Еще бы, ведь сейчас он находился с нами в комнате, принимая зримый облик. Светящиеся стены разом померкли, самый воздух дрогнул и благоговейно застыл.

– Сиэй, – произнес Ночной Хозяин.

Я закрыл глаза и помолился о том, чтобы Шахар молчала.

– Я здесь, – отозвался я, и в следующее мгновение он опустился на колени подле меня, а его темный плащ разостлался вокруг него по полу. Леденящие пальцы коснулись моего лица, и я подавил желание рассмеяться над собственной тупостью. Я сразу должен был понять, отчего мне так холодно!

Он повернул мое лицо из стороны в сторону, изучая меня с помощью зрения, и не только. Я без звука позволил ему это, потому что он был моим отцом и имел полное право тревожиться обо мне, но потом перехватил его руку. Мое прикосновение придало ей материальности, и я ощутил приток силы, льющейся из неисчерпаемого кладезя его души. Я с облегчением перевел дух.

– Наха. Расскажи.

– Мы обнаружили тебя плавающим в пространстве. Ты был как душа, утратившая пристанище. Йейнэ пыталась исцелить тебя, но не смогла. И тогда я принял тебя, чтобы уберечь.

А в утробе Нахадота, куда он меня принял, царили холод и тьма.

– Что-то я не чувствую себя исцеленным…

– А ты и не исцелен. Я не мог найти средства, чтобы вывести тебя из того состояния. Не мог даже сохранить.

В его голосе, обычно не слишком богатом оттенками, зазвучала горечь. Дар останавливать процессы, развитие которых зависело от времени, достался Итемпасу; Нахадот такой способностью не обладал совершенно.

– Самое большее, что я мог сделать, – продолжил он, – это оберегать тебя, пока Йейнэ искала лекарство. Но тебя у меня забрали. Я не мог понять, куда ты вдруг делся. Сперва не мог…

И темная бездна его глаз обратилась в сторону Шахар. Она вздрогнула и съежилась – и было из-за чего.

У меня не имелось причин желать ее спасения, если не считать ребяческого чувства чести. Ведь это я когда-то покончил с ее детской невинностью, а значит, был перед нею в долгу. А еще я дал клятву, что буду ей другом. Поэтому я осторожно сел – не прямо у него перед глазами, потому что это было небезопасно, но так, чтобы привлечь его внимание.

– Наха, – сказал я. – Что бы она ни сделала, она сделала это непреднамеренно.

– Ее намерения не имеют значения, – ответил он очень тихо. Он не сводил с нее взгляда. – Когда тебя у меня вырвали, ощущения были очень похожи на те, что я помню со времен нашего плена. Зов, от которого не отмахнешься и которого невозможно ослушаться.

Шахар издала некий звук, вроде едва слышного всхлипа, и на лице Нахадота отразилось голодное пристальное внимание. Я не мог винить его за этот гнев, но Шахар ничем не напоминала Арамери прежних веков. Она вообще выросла, понятия не имея о повадках богов. Откуда ей было знать, что ее страх мог подтолкнуть его к нападению, потому что ночь была временем хищников, а она вела себя подобно беспомощной жертве…

Но не успел я придумать хоть какой-нибудь способ отвлечь его, как случилось наихудшее: она заговорила.

– Г-господь Нахадот… – выдавила она дрожащим голосом.

Нахадот приблизился, его дыхание участилось, и в комнате сразу стало темней. Срань демонская. Но, к моему изумлению, она глубоко вдохнула, и ее страх вроде как отступил.

– Господь Нахадот, – заново начала она. – Уверяю тебя, я не сделала ничего, чтобы вызвать сюда господа Сиэя. Да, я подумала о нем. – Она покосилась на меня. Ее лицо неожиданно стало суровым, что совершенно меня смутило. – И произнесла его имя. Но не потому, что хотела, чтобы он здесь появился. Как раз наоборот. Я разозлилась. И прокляла его.

Я вытаращил на нее глаза. Прокляла? Но перемена в ее настроении сделала то, что не удалось мне: Наха выдохнул и снова уселся.

– Проклятие сродни молитве, – проговорил он задумчиво. – Если ты достаточно хорошо постигла его природу…

– Молитва не выдернула бы меня из твоей пустоты, – заметил я, рассматривая свое тело. Руки и ноги выглядели длинными до непристойности. Даже ладони сделались в полтора раза шире прежнего! Мне полагалось иметь маленькие ловкие пальчики, а не эти здоровенные клешни! – И не могла бы сотворить со мной такое. Ничто не смогло бы такое сделать.

Теперь, когда Наха пополнил мою силу, я мог исправить ошибку. Я приказал себе стать прежним.

– Остановись. – Воля Нахадота перехватила мою и неодолимо стиснула ее, не дав начать обратное превращение. Я испуганно замер. И он тотчас подтвердил мои страхи, сказав: – Тебе более небезопасно менять облик.

– Небезопасно?

– Ты еще не понял, – вздохнул он.

И, заглянув мне в глаза, он передал знание, которое они с Йейнэ обрели за восемь лет с той поры, когда все пошло наперекосяк.

Есть граница между богами и смертными, не имеющая ничего общего с бессмертием. Это материальность: способность быть вещественным, обладать изменчивой плотью. Фундаментальная причина, по которой демоны были слабее нас, хотя некоторые из них по могуществу равнялись богам. Они могли пересекать эту черту и становиться богами, но это требовало чудовищных усилий, и божественность, не будучи их естественным состоянием, получалась лишь временной. Другим смертным преодолевать границу вовсе не удавалось. Они были заперты в своей плоти, они старились вместе с ней, обретали с ней силу или слабость. Они не могли придавать произвольную форму ни ей, ни миру вокруг себя – разве что пуская в ход убогие возможности своих рук и ума.

Так вот, Нахадот сообщил мне, что я как бы перестал в полной мере быть богом. Я завис между божественностью и смертностью, но с течением времени мало-помалу становился все более смертным. Я еще мог произвольно изменять облик и уже сделал это, появившись у Шахар изначально в облике кота. Но теперь это давалось мне немалым трудом. Дальше меня ждут боль, раны, а там недолго и навсегда покалечиться. И наконец придет день – когда-нибудь, но придет, – когда я вообще не смогу измениться. А если попытаюсь, то погибну.

Я смотрел на него, и мне было по-настоящему страшно.

– Что ты такое говоришь? – прошептал я, хотя он не произнес вслух ни единого слова. – Наха, что ты такое говоришь?

– Что ты становишься смертным.

Мне стало тяжелее дышать. А ведь я не приказывал себе тяжело дышать. А также дрожать, потеть, расти, мужать, становиться из мальчишки мужчиной. Мое тело проделывало это само. Мое… Нет, не мое! Чужое, оскверненное, вышедшее из повиновения тело.

– Значит, я умру, – сказал я. Во рту было сухо. – Наха, взросление противно моей природе. Если так дело пойдет, если я буду взрослеть и стареть, если я споткнусь и сильно ударюсь, я умру, как умирают смертные.

– Мы найдем способ вылечить тебя.

Я сжал кулаки:

– Не лги мне!

Бесстрастная маска Нахи рассыпалась, и я увидел глубокую скорбь. Я вспомнил несчетные ночи, проведенные у него на коленях, и как я просил его рассказать еще одну сказку. Я называл его сказки «чудесным враньем». Он укачивал меня на руках, повествуя о чудесах, то реальных, то вымышленных, и как же я радовался тому, что не вырасту никогда! Тому, что всегда буду с восторгом слушать его «вранье».

– Ты будешь делаться старше, – сказал он. – Ты перерастешь детство, и сила начнет тебя покидать. Ты начнешь нуждаться в пище и сне, как прочие смертные, а недоступные смертным восприятие и чувства будут постепенно оставлять тебя. Ты станешь уязвимым и хрупким. А потом… Да, если мы ничего не сумеем предпринять, ты умрешь.

Я не смог перенести мягкости его голоса, не соответствующую жестокости сказанного. Он всегда был так мягок, так уступчив, так терпим к переменам. А я не хотел, чтобы он был терпим к такому.

Отшвырнув одеяло, я встал. Движение получилось неловким из-за непривычно изменившегося телосложения и уймы волос. Кое-как доковыляв до окна, я уперся ладонями в стекло и налег на него всем весом. За столетия, проведенные во дворце по имени Небо, я уяснил, что смертные очень редко так поступали. Они хоть и знали, что стекла во дворце усилены магией, а окна изготовлены со сверхчеловеческой точностью, им было не избавиться от страха, что, не ровен час, или стекло треснет, или рама расшатается. Я уперся ногами и толкнул что было сил. Мне отчаянно требовалось ощутить хоть что-то неподвижное и прочное.

Ощутив прикосновение к плечу, я резко обернулся, подсознательно ожидая встретить взгляд непреклонных глаз цвета заката, еще более непреклонную силу смуглых рук и эту неуязвимую мягкость. Но передо мной была всего лишь смертная, Шахар. Я зло уставился на нее, гневаясь, что не увидел того, что желал, и едва не отшвырнул ее, чтобы не мешалась. Ее ошибка каким-то образом стала причиной всего, что со мной случилось. Может, убив ее, я обрету свободу?

Посмей она взглянуть на меня с жалостью или состраданием, я, наверное, именно так бы и поступил. Но ничего подобного на ее лице я не прочитал, лишь негодование и отвращение. Она была Арамери. Сочувствие – это не для них.

Итемпас некогда предал меня, но избранники Итемпаса вот уже две тысячи лет были восхитительно предсказуемы. Я рывком притянул ее к себе и заключил в кольцо рук, такое тесное, что вряд ли ей в нем было хорошо и удобно. Она отвернулась, и ее щека оказалась прижата к моему плечу. Впрочем, никаких уступок я не дождался: она не заговорила и не ответила на объятие. Я просто держал ее, дрожа и скрипя зубами, чтобы не начать вопить. И еще я смотрел на Нахадота сквозь облако ее светлых кудрей.

Тот ответил мне неподвижным взглядом, полным печали. Он отлично знал, почему я от него отвернулся, и прощал меня за это. А я ненавидел его за это, точно так же, как ненавидел Йейнэ за их любовь с Итемпасом, как ненавидел Итемпаса за то, что он спятил и не пришел ко мне, когда был так мне нужен. Я ненавидел всю их троицу за то, что они разбрасывались взаимной любовью, в то время как я отдал бы все – все! – лишь за то, чтобы эта любовь была обращена на меня…

– Уходи, – прошептал я сквозь волосы Шахар. – Прошу тебя, уходи.

– Тебе небезопасно здесь оставаться.

Я горько рассмеялся, угадав его намерение:

– Может, мне и осталось лишь несколько десятилетий жизни, Наха, но если и так, я не хочу провести их внутри тебя, в спячке. Так что спасибо.

Его лицо посуровело. Я знал о его восприимчивости к боли и понимал, что мои слова ранили его, как ножи.

– У тебя есть враги, – сказал он.

Я вздохнул:

– Я могу за себя постоять.

– Я не хочу потерять тебя, Сиэй. Я не отдам тебя ни отчаянию, ни смерти.

– Уходи! – Я сгреб Шахар, как мягкую игрушку, зажмурился и заорал: – Убирайся, демоны тебя задери, и оставь меня, во имя всех преисподних, в покое!

Мгновение тишины. Потом я ощутил его уход. Стены вновь обрели способность сиять, а в комнате словно прибавилось воздуху. Шахар чуть расслабилась и прильнула ко мне. Но это была лишь минутная слабость, да и то малозаметная.

Я по-прежнему удерживал ее, потому что сейчас мне хотелось потакать только своим желаниям, а никак не ее. Но я недаром стал старше. У меня, помимо воли, прибавилось зрелости, так что я быстренько перестал думать лишь о себе. Я разжал руки, и она шагнула назад, глядя на меня с пробудившимся подозрением.

– И что ты теперь станешь делать? – спросила она.

Я рассмеялся, прислонившись к стеклу:

– Не знаю пока.

– Ты хотел бы остаться здесь?

Я застонал и поднял руки к голове, путаясь пальцами в некстати разросшихся волосах.

– Не знаю, Шахар. Что-то мне сейчас плохо думается. Как-то сразу все навалилось…

Она вздохнула. Я ощутил, как она приблизилась и встала рядом возле окна. От нее так и веяло напряженной работой мысли.

– Сегодня можешь переночевать в комнате Деки, – сказала она наконец. – Утром я переговорю с мамой.

Я пребывал в таком ошарашенном состоянии, что ее слова обеспокоили меня гораздо меньше, чем следовало бы.

– Отлично, – сказал я. – Как скажешь. Постараюсь не разбудить его, пока буду шататься из угла в угол и сопли размазывать.

Она некоторое время молчала. Я и внимания на это не обратил, но, когда она заговорила, в голосе прозвучала обида.

– Деки здесь нет. Ты там будешь один.

Я повернулся к ней, хмуря брови:

– А где же он? – И до меня тотчас дошло: это же Арамери. – Он умер?

– Нет. – Она не посмотрела на меня и даже не переменилась в лице, но в голосе зазвенело презрение, вызванное моим предположением. – Он в «Литарии». Учится на писца.

Мои брови поползли вверх.

– Я и не знал, что он хотел стать писцом.

– А он и не хотел.

Я наконец-то понял. Да уж, действительно: Арамери. Когда возможных наследников оказывалось более одного, их вовсе незачем было стравливать в битве насмерть. Правительница вполне могла оставить в живых обоих, всего-навсего поставив одного в заведомо подчиненное положение.

– Стало быть, его прочат стать при тебе первым писцом.

Она пожала плечами:

– Если он преуспеет, а за это никто поручиться не может. Пусть сперва подтвердит свои умения, когда вернется. Если вернется.

Я начал понимать, что здесь все совсем непросто. Во мне шевельнулось любопытство, заставившее на некоторое время забыть о собственных бедах. Я повернулся к ней.

– Обучение искусству писцов длится годы, – сказал я. – Обычно от десяти до пятнадцати лет.

Она подняла взгляд, и выражение ее глаз заставило меня поежиться.

– Именно. Вот Дека и учился последние восемь лет.

О нет.

– Восемь лет назад…

– Восемь лет назад, – все так же сухо и резковато продолжила она, – ты, я и Дека приняли обет дружбы. Сразу после этого ты выдал магическую вспышку такой мощи, что она разнесла Лестницу в никуда и порядочный кусок нижней части дворца. Сделав это, ты исчез неизвестно куда, оставив нас с Декой погребенными среди завалов, и сломанных костей у нас было больше, чем целых.

Я в ужасе уставился на нее. Она прищурилась, вглядываясь в мое лицо, и толика замешательства чуть пригасила ее гнев.

– Так ты ничего не знал?

– Не знал.

– Но как же вышло, что ты не знал?

Я тряхнул головой:

– Я ничего не помню с того момента, как мы втроем взялись за руки, Шахар. Но вы с Декой все же мудро поступили, попросив моей дружбы. Это раз и навсегда обезопасило вас от меня. А что там случилось, я действительно не понимаю.

Она медленно кивнула:

– Нас вытащили из-под обломков и подлатали. Стали как новенькие. Только мне пришлось рассказать о тебе маме. Она была вне себя из-за того, что мы скрыли от нее нечто столь важное. Опять же опасности подверглась жизнь наследника, и за это нужно было обязательно с кого-то спросить. – Она сложила на груди руки, ее плечи едва заметно напряглись. – Дека пострадал меньше, чем я. Наши чистокровные родственники принялись намекать, будто Дека – только Дека, не я! – верно, сделал нечто такое, что тебя разозлило. В заговоре с использованием божества в качестве орудия убийства его никто напрямую не обвинял, но…

Я прикрыл глаза, начиная в конце концов понимать, почему она проклинала мое имя. Сперва я похитил ее детскую невинность, а потом и ее брата. Она никогда больше не будет мне доверять…

– Мне очень жаль, – сказал я, чувствуя полную несостоятельность этих слов.

Она вновь пожала плечами:

– Ты ни в чем не виноват. Теперь я вижу: произошедшее было несчастной случайностью.

С этими словами она отвернулась и прошла к двери в смежную комнату, где когда-то помещался Декарта. Открыла ее и оглянулась, ожидая, пока я подойду.

Я, однако, задержался возле окна, читая знаки, ставшие гораздо более внятными. Ее лицо было холодным и бесстрастным, но мастерства в управлении его выражением она еще не достигла. В ней тлела ярость – пока еще скрытая, но отнюдь не погашенная. Она была терпелива. И сосредоточенна. Я мог бы подумать, что это хорошо, если бы уже не видел такое раньше.

– Ты не винишь меня, – проговорил я. – Хотя готов поспорить, что винила. До сегодняшней ночи. Но все еще винишь кого-то. Кто это?

Я полагал, что она отмолчится.

– Моя мать, – ответила она.

– Ты вроде говорила, что она была вынуждена отослать Деку?

Шахар покачала головой:

– Это не имеет значения. – Помолчав, она опустила взгляд. – Дека… С тех пор как он уехал, я ничего о нем не знаю. Он возвращает мои письма нераспечатанными.

Я говорил уже, что чувствовал себя ошарашенным? Так вот, мои чувства были изрядно притуплены, но даже в таком состоянии я ощущал живую болезненную рану в ее душе, в той части, что была посвящена брату-близнецу. Такие раны нуждаются в лечении и перевязках.

– Иди уже, – вздохнула она.

Я шагнул к ней, но тут же остановился, кое-что осознав. Главы семейства и их наследники люто презирали друг друга с самого начала эры Светозарного. Если учитывать все обстоятельства, это выглядело неизбежным: две личности, достаточно сильные,чтобы повелевать миром, редко становятся не то что наперсниками, а даже добрыми соседями. Именно поэтому главы семейства Арамери контролировали наследников столь же безжалостно, что и весь остальной мир.

Мой взгляд переместился к старой, незавершенной сигиле на лбу Шахар. Там не было ни одного слова, означавшего сдерживание и управление. Она была свободна в действиях против своей матери. Вплоть до заговора с целью низложения и убийства. Стоило лишь захотеть.

Шахар перехватила мой взгляд и улыбнулась.

– Мой старый друг, – сказала она. – А знаешь, тогда, много лет назад, ты не ошибся на мой счет. Есть кое-что в моей природе, и мне от этого некуда деться.

Я пересек комнату и встал подле нее у входа. Я раздумывал о ней и с удивлением чувствовал неуверенность. По идее, я должен был выслушать ее планы страшной мести и почувствовать себя оправданным. Мне следовало бы прочувствованно сказать ей: «Еще не кончив, ты поймешь, что не стоило и начинать…»

Но я успел близко познакомиться с ее детской душой, и было в ней нечто такое, что мало соответствовало образу холодного мстителя, в которого она вроде бы превратилась. Она любила брата, даже была готова пожертвовать собой ради него. Она действительно всеми силами хотела стать хорошим человеком.

– Нет, – сказал я, и она заморгала. – Ты действительно от всех отличаешься. Не знаю, правда, почему. Тебе не полагалось бы, но так оно и есть.

У нее взбугрились на скулах желваки.

– Может, это ты повлиял? Вы, боги, такие. Знай, что ты повлиял на мою жизнь больше, чем удалось самому Блистательному Итемпасу…

– Наоборот, мое влияние должно было сделать тебя хуже. – Я даже чуть улыбнулся, правда, улыбка получилась кривая. – Я себялюбив, капризен, жесток. Шахар, я никогда не был пай-мальчиком!

Она приподняла бровь и бросила короткий взгляд вниз. Я и забыл, что совсем голый, если не считать одеждой безобразно длинные волосы: сейчас, когда я стоял, они достигали лодыжек. (В отличие от ногтей, которые сохранили ту длину, которую я обычно предпочитал. Частичная смертность и частичный рост? Придется жить, с ужасом ожидая первую стрижку ногтей.)

Я сперва подумал, что Шахар разглядывает что-то у меня на груди, потом запоздало сделал поправку на изменившийся рост и сообразил, что ее взгляд устремлен… несколько ниже.

– Да уж, – сказала она наконец. – Теперь ты точно не мальчик.

Кровь бросилась мне в лицо, хотя я не очень понял почему. Ведь тела – это всего лишь тела, а пенисы – всего лишь пенисы. Тем не менее она каким-то образом вынудила меня смутиться из-за моего. Во всяком случае, я так и не придумал, что ей на это ответить.

Шахар помолчала еще немного, вздохнула:

– Ты, может, поесть хочешь?

– Нет… – начал я, но тут в животе у меня заурчало и возникло то странное посасывание, которого я не знал уже несколько человеческих поколений. Я даже успел подзабыть, что оно означает. Я вывернулся, сказав: – Но к утру, наверное, захочу.

– Значит, я распоряжусь, чтобы доставили двойной поднос. Спать-то будешь?

Я покачал головой:

– Слишком много всего надо обдумать. Не уснул бы, даже вымотавшись. А я не слишком устал…

Ну да. Пока еще не устал.

Она вздохнула:

– Понятно…

Тут до меня вдруг дошло, что она совершенно вымотана. Лицо бледнее обычного, даже морщинки наметились. Ко мне постепенно возвращалось чувство времени – смутное, неповоротливое, но тем не менее действенное, – и я сообразил, что, когда она меня вызвала, было уже хорошо за полночь. Ну, не вызвала, а прокляла. Может, она в тот момент без сна расхаживала по комнате и голова пухла от раздумий о всяческих бедах? Что заставило ее вспомнить меня, пусть даже и с ненавистью, – после стольких-то лет? А хочу ли я это знать?..

– Наша клятва все еще в силе, Шахар? – тихо спросил я. – Я не хотел причинять тебе никакого вреда.

Она нахмурилась:

– А тебе хочется, чтобы она была в силе? Помнится, поначалу тебя не слишком привлекала идея обзавестись двумя смертными друзьями…

Я облизнул губы, силясь осознать, почему мне настолько не по себе. Она определенно заставляла меня нервничать.

– Думаю, учитывая обстоятельства, друзья бы мне пригодились.

Она моргнула. Потом улыбнулась – уголком рта. В отличие от ее прежних улыбок, эта была настоящей. В ней не чувствовалось горечи. Тут я понял, насколько ей было одиноко без брата. Насколько она вообще юная. И как недалеко ушла от того ребенка, каким я ее знал.

Потом она шагнула вперед, ее ладони коснулись моей груди, и я ощутил поцелуй. Легкий и дружеский. Простое и краткое прикосновение теплых губ, но оно зазвенело во мне хрустальным колокольчиком. Она отступила на шаг, а я все стоял столбом и смотрел на нее. И ничего не мог с собой поделать.

– Значит, друзья, – сказала она. – Доброй ночи.

Я просто кивнул, не найдя слов. И ушел в комнату Деки. Она затворила за мной дверь, и я обессиленно прижался к ней спиной, испытывая одиночество и еще что-то очень странное…

4

Спи, мой малыш,

Вот мир, что достался люду:

Ненависть землями правит,

И горе повсюду.

Мечтая о лучшей жизни

В краю, далеком отсюда,

Ты сказок моих не слушай,

Просто иди за чудом.


В ту ночь я не спал, хотя и мог бы. Спать-то хотелось, и еще как! Я вообразил отчаянное желание сна в виде паразита, высасывающего мои силы и только ждущего, когда я достаточно ослабею и дам ему возможность завладеть уже всем телом. Когда-то мне нравилось спать. Когда-то. Прежде, чем это стало угрозой.

Но скуку я тоже не любил, а ее было предостаточно в те часы, которые я провел, расставшись с Шахар. На размышления о моем прискорбном положении могло уйти лишь какое-то время. Единственным способом как-то выплеснуть мои «растрепанные чувства» было действовать. Делать что угодно, лишь бы немедленно. Я слез с кресла и принялся бродить по комнате Деки, заглядывая то в выдвижные ящики, то под кровать. Его книги были слишком просты, чтобы возбудить мой интерес, за исключением сборника загадок, где нашлось несколько ранее мне неизвестных. Но и эту книгу я одолел за полчаса, а потом скука навалилась вновь.

Трудно придумать существо опаснее скучающего ребенка. И, хотя меня было бы правильнее назвать скучающим подростком, это изречение смертных по-прежнему оставалось в силе. Часы текли, постепенно становясь все длиннее и тягостнее. В конце концов я встал и растворил стену. Хотя бы это я мог проделать, не растрачивая еще остававшиеся у меня силы: для этого потребовалось лишь произнести слово. Когда день-камень отодвинулся в сторону, уступая мне путь, я шагнул сквозь открывшееся отверстие, оказавшись в мертвых пространствах за стеной.

Прогулка по моим былым угодьям до некоторой степени подняла настроение. Хотя, конечно же, и здесь не все было в точности как когда-то. Мировое Древо разрослось и вокруг Неба, и непосредственно внутри. Некоторые заброшенные коридоры и замкнутые пространства оказались заполнены его живой древесиной, и это заставляло меня время от времени пускаться в обход. Я понимал, что таков и был замысел Йейнэ: в отсутствие Энефадэ и, что важнее, лишившись подпитки от Камня Земли, Небо испытывало необходимость в поддержке Древа. Уж слишком много законов Итемпаса, установленных для смертного царства, нарушала его архитектура, и лишь магия удерживала громадный дворец в небесах, не давая ему обрушиться и, соответственно, вдребезги разбиться.

Я спустился на семнадцать этажей, прошел изгибами коридора, который человеку мог только присниться, ибо представлял собой вереницу соединенных сфер, и там, под гигантской выгнутой веткой, я нашел то, куда стремился, – свой планетарий. Я аккуратно обогнул все ловушки, которые сам когда-то расставил, по привычке избегая наступать на фрагменты лунного камня, вделанные в пол. На вид они были очень похожи на обычные куски день-камня (смертные их и не различали), но облачными ночами в новолуние эти вставки преображались, становясь провалами прямо в одну из любимых преисподних Нахадота.

Эти капканы я некогда насторожил против наших тогдашних хозяев, просто чтоб они помнили: за все надо платить. В том числе и за порабощение своих богов. Мы рассеяли такие милые ловушечки по всему дворцу. В их устройстве обвинили Нахадота. Его подвергли жестокому наказанию, но впоследствии он даже поблагодарил меня, заверив, что перенесенная боль того стоила.

Но когда наконец я произнес: «Атадиэ!» – и стена планетария раскрылась передо мной, я замер у входа, а челюсть у меня так и отвисла.

По идее, вокруг центрального ярко-желтого шара должно было плавать более сорока сфер поменьше, но я увидел всего четыре. Только четыре! И это считая сферу-солнце в центре! Остальные валялись на полу и около стен – останки после погрома. «Семь сестер», золотые планетки-близняшки, которые я собрал, обшарив миллиарды звезд, валялись по углам. Остальные тоже: Зиспе, Лакруам, Аманайясенре, Весы, Мать Вращения с ее шестью детками-лунами, соединенными тонкой сетью колец, и – вот горе-то! – мой любимец, великолепный гигант Ваз. Белоснежный шар, который я некогда с трудом обхватывал руками, сильно ударился об пол и раскололся. Я подошел к ближней половинке и со стоном опустился на колени, чтобы взять ее в руки. Было отчетливо видно ядро, мертвое и остывшее. Планеты – штуки крепкие, куда крепче большинства смертных, но эту мне починить не удастся. Даже окажись у меня для этого лишняя магия.

– Не-е-ет… – прошептал я, раскачиваясь взад-вперед с полушарием в руках.

Я даже плакать не мог. Я ощущал себя таким же мертвым, как внутренность расколотого Ваза. Слова Нахадота не заставили меня как следует прочувствовать весь ужас моего положения, но такое… От этого так просто не отмахнешься.

На мое плечо опустилась рука, но я был до такой степени погружен в горе, что мне было все равно, чья она.

– Мне так жаль, Сиэй…

Йейнэ. Ее голос, мягкое контральто, из-за печали прозвучал еще ниже. Я ощутил, как она опустилась на колени подле меня. Кожу обдало мягким теплом, но ее присутствие не принесло мне утешения, как в былые времена.

– Сам виноват, – прошептал я.

Я всегда собирался распустить свой планетарий – когда-нибудь, когда он мне надоест. Хотел вернуть каждый мир туда, откуда я его забрал. Вот только сделать это я так и не собрался, потому что был себялюбивым поганцем. Когда я был заключен в смертную форму и изо всех сил тщился почувствовать себя богом, потому что хозяева Арамери обращались со мной точно с вещью, я перенес планетарий сюда, опасаясь, что они его обнаружат. Я пускал в ход не принадлежавшую мне силу, я много раз убивал свое смертное тело, чтобы поддержать планетарий. И после всего этого сам не заметил, как погубил эти миры…

Йейнэ вздохнула и обняла меня за плечи, на миг зарывшись лицом в мои волосы.

– Смерть со временем приходит за всеми… – сказала она.

Однако в этом случае смерть явно поторопилась. Моему планетарию полагалось жить не меньше, чем звезде. Я глубоко вздохнул, опустил на пол половинку планеты и посмотрел на Йейнэ снизу вверх. На ее лице не было даже следа того потрясения, которое испытал я, увидав себя повзрослевшим, и за это я был ей благодарен. Не в ее природе было шарахаться от зрелища утраченной прелести. И она любила меня и продолжит любить, даже если я более не смогу быть ее маленьким мальчиком. Я снова потупился. Мне стало стыдно за ту ревность, которую возбудило во мне ее влечение к Итемпасу.

– Некоторые все-таки уцелели, – тихо проговорил я. – Они…

Я снова перевел дух. Что я стану без них делать? Тогда я буду воистину одиноким. Но все-таки я поступлю так, как будет правильно. Мои самые преданные друзья заслуживали свободы.

– Ты поможешь им, Йейнэ? Пожалуйста…

– Конечно, – ответила она и прикрыла глаза.


Планетки вокруг светила исчезли одна за другой, а потом и парочка из валявшихся на полу. Я следовал за Йейнэ, насколько мне удавалось, наблюдая, как она бережно размещала каждую в точности там, где я когда-то ее нашел. Вот одна снова поплыла вокруг яркого золотого солнца, и оно несказанно обрадовалось, получив ее обратно. Другая вернулась к двойной звезде, и сияющие близняшки встретили ее согласной торжествующей песнью. Третья оказалась в звездной детской, в окружении громко верещащих новорожденных планет и своенравных шипящих магнетаров…

[1]

Планета лишь вздохнула, смиряясь с оглушительным гвалтом.


Но вот Йейнэ потянулась к солнечной сфере. Ее имя было Эн, и она принялась сопротивляться. Изумившись, мы открыли глаза и увидели, что Эн сбросила личину ярко-желтого шарика и разгорелась настоящим огнем. Вращаясь, она принялась расширяться, что выглядело опасным, учитывая, что я не мог ее больше подпитывать. Так она выгорит и умрет в течение каких-то минут.

– Какого хрена ты делаешь? – обратился я к ней. – Хватит грубить!

Эн ответила тем, что сорвалась с места и прыгнула в нашу сторону, боднув меня прямо в живот. Я ахнул от удивления и схватился руками за ушибленное место. Я ощутил гнев маленькой звезды. Да как я посмел ее отсылать? Она старше большинства моих родственников! И она всегда была здесь, со мной, когда я в ней нуждался! А теперь ее собрались выгнать, как провинившуюся служанку? Не пойдет!

Я коснулся горячей бледно-желтой поверхности и едва не расплакался.

– Я больше не могу заботиться о тебе, – проговорил я. – Неужели не ясно? Если останешься со мной, тут тебе и конец…

«Ну, значит, так тому и быть, – гласил безмолвный ответ. – Конец – значит конец, значит конец…»

– Ах ты, шарик упрямый! – разорался было я, но Йейнэ коснулась моей руки, лежавшей на крутом боку Эн. После ее прикосновения Эн тотчас засветилась ярче. Она ощутила нечто такое, чего я почувствовать больше не мог.

– Верный друг… – тихо и с еле уловимым неодобрением проговорила Йейнэ. – Такими друзьями надо дорожить.

– Но не до смерти же! – вскинулся я. – Йейнэ, прошу тебя! Она не соображает, что делает. Отошли ее!

– Ты хочешь, чтобы я не посчиталась с ее желаниями, Сиэй? Принудила ее сделать то, чего хочешь ты? Я что тебе – Итемпас?

Тут я прикусил язык, сообразив, что она, конечно же, знала о том, как я тогда рассердился. Может, она даже видела, как я торчал там, подглядывая за ней с Итемпасом, а потом сбежал. Я повесил голову. Сперва мне стало стыдно за свое поведение. Потом – стыдно за этот стыд.

– Ты применяешь силу, когда считаешь нужным, – буркнул я, по детской привычке надуваясь, чтобы замаскировать свой стыд.

– Когда необходимо – да. Но сейчас не тот случай.

– А я не хочу, чтобы мою совесть отягощала еще одна смерть, – сказал я, обращаясь и к Йейнэ, и к Эн. – Ну, пожалуйста, звездочка. Если я потеряю тебя, я этого не перенесу! Очень тебя прошу: ступай!

Мерзавка Эн, паршивый газовый шарик, ответила тем, что сделалась красной и принялась на глазах раздуваться. Она собиралась взорваться, словно такой конец лучше медленной смерти от голода. Я застонал.

Йейнэ закатила глаза.

– Истерику закатывает, – сказала она. – Хотя чему удивляться. С кем поведешься, от того и наберешься.

Она покачала головой и присела на корточки, задумчиво озираясь. На мгновение ее серовато-зеленые глаза потемнели, наполнившись непроглядными тенями густого влажного леса, и чертог планетария внезапно опустел. Пропали все мои сломанные игрушки, а с ними и Эн. Я ощутил укол внезапного сожаления.

– Я приберегу их для тебя, – сказала она, проводя ладонью по моим вихрам, как делала всегда. Я закрыл глаза и расслабился, отдавшись знакомым ощущениям и ненадолго притворившись, что все хорошо, а я по-прежнему маленький. – До тех пор, – продолжила Йейнэ, – пока ты не сможешь вернуться к ним и лично препроводить по домам.

Я благодарно вздохнул, несмотря на горечь, которую вызвали у меня эти слова. Она очень болезненно воспринимала возвращение мертвых вещей к жизни: это насиловало ее природу, ибо было надругательством над циклом бытия, который при самом начале жизни установила Энефа. Йейнэ исключительно редко что-либо возрождала, и мы никогда ее не просили об этом. Но… Я облизнул губы.

– Йейнэ… То, что со мной происходит…

Она вздохнула, вид у нее стал грустный и встревоженный, и я запоздало сообразил, что спрашивать не было нужды. Будь в ее власти обратить вспять мое превращение в смертного, она уже сделала бы меня прежним, невзирая на цену, которую ей пришлось бы заплатить… Однако возникал вопрос: если уж богиня, обладающая высшей властью над всем смертным, не могла остановить мое сползание в смертность, то… Что вообще творится?

– Будь я постарше… – проговорила она, и я почувствовал себя виноватым в том, что она в себе сомневалась. Она потупилась и стала казаться маленькой и ранимой, как та смертная девушка, сходство с которой сохраняла. – Знай я получше собственные силы… Может, я и сумела бы отыскать какое-то решение.

Вздохнув, я повернулся на бок и устроил голову у нее на коленях, не без труда выпутавшись из вездесущих волос.

– Может, это вовсе за пределами нашего совокупного понимания? – предположил я. – Раньше ничего подобного никогда не случалось. Ну и что толку сетовать на такое, с чем все равно ничего поделать нельзя? – Я нахмурился и добавил: – Вот это уж точно уподобило бы тебя Итемпасу!

– Нахадот очень переживает, – сказала она.

Я решил, что она надумала переменить тему, и вздохнул:

– Нахадот чрезмерно заботлив.

Она снова погладила меня по голове, потом взяла спутанные лохмы и начала их перебирать. Я закрыл глаза, убаюканный ритмичными движениями.

– Нахадот любит тебя. Когда мы только нашли тебя в нынешнем состоянии, он отдал столько сил, пытаясь изменить тебя, что сам пострадал. И все равно…

Она замолчала, лишь воздух между нами едва не потрескивал от напряжения.

Я нахмурился, обеспокоенный и ее описанием поведения Нахадота, и незаконченной фразой.

– Что – все равно?

Она вздохнула:

– Я не уверена, что ты готов рассуждать об этом более здраво, чем Наха.

– Ты о чем, Йейнэ? – Конечно же, я ее понял и, как она и предсказывала, рассердился безо всякой причины. – Боги и демоны, ну конечно! Ты хочешь все обсудить с Итемпасом!

– В его природе – сопротивляться переменам, Сиэй. Не исключено, что он может сделать то, что не вышло у Нахадота, – удержать тебя от дальнейшего превращения, пока я не найду лекарства. А если мы воссоединимся и вновь станем Тремя…

– Нет! Для этого вам придется освободить его!

– Да, придется. Ради тебя.

Я нахмурился, сел и раздельно выговорил:

– Мне. На это. Плевать!

– Знаю. И Нахадоту, как ни удивительно, тоже.

– Наха… – Я заморгал. – Что?

– Он готов пойти на что угодно, лишь бы спасти тебя. На что угодно, кроме одного-единственного средства, которое как раз и может сработать. – В ее голосе неожиданно тоже зазвучал гнев. – Когда я обратилась к нему, он сказал, что скорее даст тебе умереть!

– Ну и правильно! Он знает, что я лучше сдохну, чем попрошу этого гада о помощи! Йейнэ… – Я затряс головой, но заставил себя договорить. – Я понимаю, почему тебя к нему тянет. Хотя мне это и не нравится. Люби его, если тебе так хочется, но не проси об этом меня!

Она ответила грозным взглядом, но я не опустил глаз, и спустя некоторое время она, вздохнув, отвернулась. Ибо правда была на моей стороне, и она знала об этом. Она еще была так молода, в ней столько еще сохранилось от смертной… Она знала историю, но не видела сама того, что Итемпас некогда сотворил с Нахадотом. Да, она расхлебывала последствия – как все мы, как всякая живая тварь во вселенной до скончания века, – но могло ли это сравниться с личным присутствием!

– Ты такой же вредный, как Нахадот, – сказала она наконец. Она была больше встревожена, чем разгневана. – Я ведь не призываю тебя к прощению. Мы все отлично знаем, что ему за содеянное никакого прощения нет и быть не может. Да и прошлого не перепишешь. Однако настает день, когда нужно оставить прошлое и двигаться дальше. Делать то, что необходимо и этому миру, и нам самим.

– Мне вот необходимо позлиться, – капризно проговорил я, но все-таки заставил себя глубоко вдохнуть и выдохнуть. На Йейнэ я злиться совсем не хотел. – Ладно, уговорила. Когда-нибудь я, может, и захочу жить дальше. Но не сегодня.

Она покачала головой, но потом взяла меня за плечи и потянула вниз, вновь уложив мою голову себе на колени. Это не оставило мне особого выбора, кроме как блаженно расслабиться, что я с удовольствием и сделал. Я вздохнул, закрывая глаза.

– В любом случае это пустые разговоры, – сказала Йейнэ. В ее голосе чуть слышно проскальзывали ворчливые нотки. – Мы не можем его найти.

Говорить про Итемпаса мне не хотелось, но во мне зашевелилось любопытство.

– Это еще почему?

– Не знаю. Вот уже несколько лет, как он пропал без вести. Когда мы пытаемся нащупать его присутствие в мире смертных, нам ничего не удается уловить. Вообще-то, мы не очень беспокоимся… пока.

Я поразмыслил над услышанным, но ничего дельного не придумал. Даже пребывая в единстве, Трое никогда не были всеведущи, а Йейнэ с Нахадотом – это далеко не Трое. Если Итемпас подыскал писца и тот сотворил для него, скажем так, ширму… Но зачем ему могло такое потребоваться?

«А затем же, зачем он все остальное творит, – решил я наконец. – Задница он, вот и весь резон!»

– Я – нет, – помолчав, негромко произнесла Йейнэ. Я непонимающе нахмурился. Она вздохнула и снова погладила меня по голове. – В смысле, я его не люблю.

Я подумал о том, сколько недоговоренного таилось в ее словах. «Пока» было среди них самым очевидным. Еще пробивалось «ни в коем случае, потому что я не Энефа», хотя я в это не особенно верил. Ее уже к нему определенно тянуло. Я услышал еще кое-что важное: «…пока ты тоже его не полюбишь». А вот с этим я точно не смогу жить.

– Ну и правильно, – вздохнул я, вновь ощущая навалившуюся усталость. – Потому что я тоже его не люблю.

Потом мы долго молчали. Она начала трогать мои волосы то тут, то там, отделяя прикосновениями слишком длинные пряди. Я закрыл глаза, благодарно принимая ее заботу и одновременно спрашивая себя, сколько еще раз мне доведется так наслаждаться прежде, чем я умру.

– Ты помнишь? – спросил я. – Помнишь последний день своей человеческой жизни? Ты еще спрашивала, что будет, когда ты умрешь.

Ее руки на мгновение замерли.

– Ты тогда ответил, что не знаешь. И что смерть как-то не особенно занимала твои мысли.

Я опустил веки, в горле почему-то застрял комок.

– Я соврал…

– А я знаю, – очень тихо сказала она.

Йейнэ разделалась с моими волосами и собрала обрезанное в горсть. Я на мгновение ощутил напряжение ее воли. Потом она поднесла ладонь к моему лицу, показывая, что сделала. Мои волосы превратились в плетеный шнурок как раз подходящей длины, чтобы повязать на шею, и на него была нанизана небольшая светло-желтая бусина. Невзирая на разницу в размерах и материале, я узнал вложенную в нее душу: это была Эн.

Я сел, обрадованный и удивленный. Поднял украшение на уровень глаз и ухмыльнулся старой подружке. (То, что ее так уменьшили, ей не понравилось. Она привыкла быть мячиком, упругим и славным. Теперь же ей приходилось мириться с этим ничтожным и неподвижным обликом из-за того, что я перестал быть ребенком. А что, взрослые не любят пинать забавные мячики? Я погладил Эн, чтобы она перестала ныть.)

Потом провел рукой по остриженной голове и обнаружил, что Йейнэ изменила прическу, приспособив ее к чертам моего повзрослевшего лица.

Я посмотрел на нее:

– Ты меня таким хорошеньким сделала, спасибо. Наверное, в куклы играла, когда была смертной девочкой?

– Я принадлежала к народу дарре. У нас мальчишки в куклы играли. – Она встала, без нужды отряхнула одежду и обвела глазами опустевший чертог. – Мне не хотелось бы оставлять тебя здесь, Сиэй. Здесь, в Небе.

Я пожал плечами:

– Какая разница, здесь или где-то еще?

А сам подумал, что Нахадот был прав. В моем нынешнем состоянии я не мог покинуть смертное царство; земной плоти почти невозможно попасть в чертоги богов. Один раз Наха меня уберег, приняв внутрь себя, но больше я на такое не соглашусь.

– Здесь водятся Арамери, – сказала она.

Подавив желание раскрутить бусину на шнурке и куда-нибудь ее запустить, я надел ее через голову и устроил на груди. (Эн там сразу понравилось, ведь мое сердце билось рядом.)

– Я больше не раб, Йейнэ, – сказал я. – Больше мне здесь ничто не грозит.

Она взглянула на меня с таким раздражением и недовольством, что я даже отшатнулся:

– В чем дело?

– Арамери – всегда угроза!

У меня брови поползли вверх.


– В самом деле, о дочь Киннет?

[2]


Вот тут она рассердилась по-настоящему, даже глаза приняли яркую желтизну оливина.

– Их власть повисла на ниточке, Сиэй. За ними теперь лишь войско и писцы. Сила смертных, магия смертных: и то и другое можно ниспровергнуть, и власти Арамери над миром настанет конец. Как по-твоему, что они сделают, снова получив возможность наложить лапу на божество?

– Чтоб я понимал, какая им польза от ослабевшего, умирающего божества, – хмыкнул я. – Я даже перевоплотиться толком не могу: мне это, видите ли, опасно! Да я просто жалок! – Она опять захотела возразить, но я опередил ее: – Я буду осторожен. Обещаю. Но, Йейнэ, честное слово, у меня сейчас есть заботы поважнее.

К ней вернулось самообладание.

– Да. – Она помолчала немного, тяжело вздохнула и отвернулась. – Ты только будь осторожен, Сиэй. Век смертного может промелькнуть для тебя как единый миг… – Она моргнула и чему-то улыбнулась. – Кажется, со мной так и было. Не помню, впрочем. Смотри не растрачивай время попусту. Я не упущу ни одного оставшегося тебе мгновения – буду искать способ тебя исцелить…

Я кивнул. Как мне повезло, что у меня такие преданные и решительные родители. Во всяком случае, двое из Трех.

– Я тебя навещу, как только разузнаю что-нибудь, – сказала она.

И потянулась ко мне, чтобы заключить в объятия. Я все еще сидел на корточках. Я не стал подниматься навстречу, иначе оказался бы выше ее ростом. А такое показалось мне ужасно неправильным.

Потом она исчезла, а я еще долго сидел в опустевшем планетарии, совсем один.


Судя по положению солнца, в комнату Декарты я вернулся уже после полудня. Впрочем, долго размышлять на эту тему мне не пришлось: выйдя из отверстия в стене, я обнаружил в комнате посетителей. Они встали, приветствуя меня, и я удивленно остановился.

Шахар стояла возле двери в свою комнату, и такой тихой и скромной я еще ни разу ее не видел. Она была одета в то, что у чистокровных Арамери считалось повседневным нарядом: длинное платье с кружевным узором в форме пчелиных сот, ярко-синие атласные туфельки и плащ. Волосы уложены на затылке замысловатым узлом. Возле Шахар стояла женщина с явными манерами дворцовой управляющей. Она оказалась самой рослой из трех присутствовавших дам – широкоплечая, красивая, с удивительно прямым взором и густейшей лавиной вьющихся черных волос, спадавших на плечи и спину. Тем не менее при всей властности облика она была одета далеко не так изысканно, как две другие, а метка на лбу изобличала в ней всего лишь квартеронку. Она помалкивала и смотрела куда-то сквозь меня, заложив руки за спину: поза беспристрастного внимания, бесподобно освоенная ее успешными предшественниками.

Между двумя вышеописанными дамами стояла третья: собственной персоной высочайшая правительница Арамери, глава семейства, повелительница Ста Тысяч Королевств. Она смотрелось поистине великолепно в темно-алом платье с мягким отложным воротником.

Мое удивление сменилось истинным потрясением, когда вся троица преклонила передо мной колени. Управляющая – привычным плавным движением, государыня и наследница – чуть менее ловко.

При виде склоненных затылков я не выдержал и рассмеялся.

– Однако! – сказал я, подбоченясь. – Вот это приветствие! А я и понятия не имел, насколько я важная персона! Вы что, весь день тут торчали, дожидаясь меня?

– Такие почести положены всякому богу, – сказала госпожа.

Голос у нее оказался негромкий и до изумления похожий на голос Йейнэ. Бодрствующей она выглядела старше, чем спящей: бесчисленные заботы правления и особенности личности отметили ее лицо морщинами, но она все еще была прекрасна холодной красотой власти.

И совершенно не боялась меня.

– Да-да, знаю, – сказал я, останавливаясь против нее. Я не озаботился сотворить или стибрить себе какую-нибудь одежку, а посему, вздумай правительница поднять взгляд, прямо у нее перед носом оказались бы некоторые части моего тела. Может, стоило бы ее спровоцировать именно на это. – Вы очень дипломатичны, госпожа Арамери, особенно если учесть, что половина моих родственников хочет вас убить, а вторую половину намерения первой абсолютно не волнуют. Полагаю, Шахар вам все рассказала?

Она не повелась на приманку, так и не подняв голову.

– Да. Искренне соболезную об утрате бессмертия, господь Сиэй.

Вот же сука! Я нахмурился и сложил руки.

– Оно не утрачено, а лишь на время утеряно. И я по-прежнему бог, вне зависимости от того, умру ли я завтра или буду жить вечно.

Вывалив это, я с неудовольствием услышал собственный голос. Вот, значит, как: ее достать не сумел, зато сам заговорил капризно и зло. Получалось, она вертела мной как хотела, а я, дурак, ей позволил. Я отошел к окну и повернулся к ним спиной, скрывая раздражение.

– Да ладно вам, вставайте, – бросил я. – Терпеть не могу пустые церемонии, а также показную покорность. Как вас зовут и чего вы хотите?

Зашуршала ткань: дамы поднялись.

– Я Ремат Арамери, – представилась правительница. – И я лишь хотела приветствовать ваше возвращение в Небо. Разумеется, в качестве почетного гостя. Мы собираемся оказать вам любое мыслимое гостеприимство. Я уже дала задание писцам, наказав всему их корпусу провести исследование вашего нынешнего… состояния. Вероятно, мы, смертные, можем предложить очень немногое, до чего раньше нас не додумались бы боги. Но если нам удастся хоть что-то выяснить, мы, конечно, тотчас же вам сообщим.

– Конечно. Ведь если вы поймете, как это случилось со мной, то сможете проделать такое же с любым богом, который станет вам угрожать.

К моему удовольствию, она не стала этого отрицать.

– Я проявила бы беспечность как правительница, если бы не попыталась, господь Сиэй.

– Да-да, – согласился я и нахмурился: кое-что из сказанного привлекло мое внимание. – Вы сказали, всему корпусу писцов? В смысле, первому писцу с помощниками?

– Смертный мир успел измениться с тех пор, как вы последний раз проводили среди нас время, господь Сиэй. – Изящное выражение, превращавшее столетия моего рабства в подобие каникул. – Полагаю, вы понимаете, что отсутствие Энефадэ и вашей магии в немалой степени подорвало наши усилия по поддержанию порядка и благосостояния этого мира. Соответственно, возникла необходимость собрать под одной рукой всех писцов, выпускаемых «Литарией».

– Другими словами, у вас теперь целое войско писцов. Наряду с обычными вооруженными силами?

Я не очень-то обращал внимание на дела смертных со времени кончины Теврила, но помнил, что уже он начинал над этим работать.

– Сто тысяч легионов, – ответила она без улыбки. У меня успело создаться впечатление, что она вообще редко улыбалась. Однако в голосе прозвучал некий намек на иронию. – То есть о реальных ста тысячах речь, как вы понимаете, не идет. Просто так звучит убедительней.

– Да, конечно. – Я, оказывается, успел подзабыть, какой геморрой иметь дело с главами семьи Арамери. – Хорошо, так чего вы реально хотите? Что-то я немного сомневаюсь, что вы так уж рады моему появлению.

Она вновь не стала притворяться, и мне это понравилось.

– Я ни обрадована, ни огорчена, господь Сиэй. Однако не стану отрицать, что ваше присутствие действительно могло бы принести немалую пользу семье. – Тут она сделала паузу: наверное, хотела посмотреть, как я это приму. Я начал было гадать, что за пользу я мог бы принести Арамери, но почти сразу решил, что скоро и так это узнаю. – Имея это в виду, я уведомила Морад, управляющую нашим дворцом, что вы ни в чем не должны испытывать недостатка, пока вы здесь.

– Это будет для меня честью и удовольствием, господь Сиэй, – тотчас отозвалась черноволосая женщина. – Мы могли бы начать с подбора вашего гардероба.

Я фыркнул: это меня позабавило. Она уже начала мне нравиться.

– Несомненно, – согласился я.

– Я также уведомила свою дочь Шахар, – продолжала Ремат, – что отныне вы составляете ее первейшую ответственность и заботу. Все время, что вам угодно будет провести в Небе, она обязана повиноваться вам, как повиновалась бы мне, и любой ценой обеспечивать вам покой и удобство.

Погодите-ка… Я нахмурился и уставился на Ремат. Выражение ее лица – вернее, нарочитое отсутствие оного – ясно свидетельствовало: она прекрасно понимала, что только что сделала. Ошарашенный взгляд стоявшей позади нее дочери лишь подтвердил это.

– Давайте-ка выясним, правильно ли я вас понял, – медленно проговорил я. – Вы, стало быть, отдаете мне свою дочь, чтобы я поступал с нею, как мне будет угодно? – Я покосился на Шахар, которой явно хотелось кое-кого задушить. – А если мне вдруг захочется убить ее?

– Я бы, естественно, предпочла, чтобы вы этого не делали, – с незыблемым спокойствием ответила Ремат. – Толковый наследник – это существенное вложение времени и сил. Однако она Арамери, господь Сиэй, а наше главнейшее предназначение нисколько не изменилось со времен Основательницы. Мы правим милостью богов и, соответственно, служим богам, чем только можем.

Шахар метнула в мою сторону такой беззащитный взгляд, какого я у нее и в детстве не видел. В нем читались и горечь предательства, и беспомощная ярость. Последнее напомнило мне ту Шахар, которую я знал когда-то. Вообще-то, все обстояло совсем не так ужасно, как она, похоже, думала: принесенная когда-то клятва означала, что ей не следует меня опасаться. Рассказывала ли она об этом Ремат? Если да, то рассчитывала ли Ремат, что детское обещание убережет ее дочь и наследницу?

Вряд ли. Зря ли я сто человеческих поколений жил среди Арамери? Я видел, как они растили детей, держа их в точно отмеренном небрежении; вот вам и причина, почему маленьким Шахар и Декарте было позволено безнадзорно бродить по дворцу. Взрослые считали, что Арамери, у которого хватило глупости погибнуть в детстве от несчастного случая, в правители не годился. И я множество раз видел, как главы семьи изыскивали способы испытать силу наследников – даже если в ходе испытания те утрачивали душу.

Но такое…

Кулаки сжались сами собой, и мне потребовалось серьезное усилие, чтобы не превратиться в кота. Это было бы слишком опасно, да и магию зря тратить не годится.

– Как ты смеешь! – Я это все-таки не проговорил, а скорее прорычал. – Ты меня держишь за смертного простака, обрадованного возможностью отыграться? Думаешь, мне нужно чье-то унижение, чтобы подтвердить свою значимость? Думаешь, я вроде тебя?

Ремат приподняла бровь:

– Если учесть, что смертные были созданы по образу и подобию богов, я считаю, что скорее уж мы вроде вас.

Это обозлило меня так, что я не сразу нашелся с ответом.

– Что ж, если тебя не радует общение с Шахар, – продолжила она, – ты волен с ней не общаться. Скажи ей, что́ может порадовать тебя, и она проследит, чтобы это было исполнено.

– Полагаю, матушка, заботы о господе Сиэе важнее моих прочих обязанностей? – спросила Шахар.

Голос ее прозвучал столь же бесстрастно, как и у Ремат, только тоном повыше. У них вообще были очень похожие голоса. Вот только в глазах ее полыхала ярость, способная расплавить стекло.

Ремат глянула через плечо, и ей, кажется, понравилось зрелище разгневанной дочери. Она кивнула, как бы в задумчивости:

– Да, вплоть до получения иных указаний. Морад, проследи, пожалуйста, чтобы личный помощник Шахар был в курсе. – Морад пробормотала нечто вежливо-утвердительное, а Ремат все наблюдала за Шахар. – У тебя, дочь моя, есть вопросы?

– Нет, матушка, – тихо ответила Шахар. – Ты очень ясно выразила свою волю.

– Отлично. – Ремат повернулась к дочери спиной (на мой взгляд, это был смелый поступок) и вновь обратилась ко мне: – И вот еще что, господь Сиэй. Слухи неминуемо поползут, но я осмелюсь посоветовать вам не обнародовать свое присутствие – точнее, вашу природу, – пока вы будете здесь находиться. Не сомневаюсь, вы способны представить, какого рода внимание это может привлечь!

Тут она была, несомненно, права. Писцы, да и просто набожные обитатели дворца попросту замучили бы меня вопросами, поклонением и попытками снискать благословение. А если учесть, что дворец называется Небо, здесь обязательно найдутся высокорожденные, которым потребуется небольшая божественная помощь в разных интригах. Кто-нибудь попытался бы причинить мне вред или сесть мне на шею, чтобы добиться мелких привилегий для себя лично. А еще… Я скрипнул зубами.

– Согласен, с моей стороны разумнее всего будет не высовываться.

– Вот именно. – С этими словами она наклонила голову. То был не поклон смертного божеству, а скорее жест вежливости между равными. Я сразу и не понял, что она таким поклоном подразумевала. Хотела оскорбить меня, не потрудившись выразить должное почтение? Или, наоборот, оказала почтение, проявив честность? Проклятье. Я никак не мог раскусить эту женщину. – На этом позвольте откланяться, господь Сиэй.

– Погоди, – сказал я и шагнул вперед, чтобы посмотреть ей в глаза.

Она была выше ростом, и это мне понравилось: так я худо-бедно чувствовал себя прежним. А еще, подойдя вплотную, я понял, что она, по крайней мере, опасалась меня. И это мне тоже понравилось.

– Ты желаешь мне зла, Ремат? – спросил я. – Скажи, что не желаешь. Пообещай!

На ее лице отразилось удивление.

– Ни в коей мере. Я принесу в этом любую клятву, какую вы пожелаете.

Я улыбнулся, показав разом все зубы, и на краткий миг ощутил запах ее страха. Ну, хоть что-то. Даже Арамери суть люди, а люди по-прежнему суть животные. Ну а животное способно опознать хищника, когда тот подходит вплотную.

– Пойди против своего сердца, Ремат. Понадейся умереть. Воткни себе иголку в глаз.

У нее поползла вверх бровь, ведь я городил чепуху. Однако слова бога обладают силой, на каком бы языке они ни произносились, а я еще не до конца стал смертным. Слова были глупыми, но мое намерение она уловила вполне.

– Пойти против своего сердца, – без улыбки повторила она и наклонила голову.

Затем повернулась и довольно-таки поспешно вышла – возможно, чтобы не показать еще большего страха, и уж точно, чтобы я не успел наговорить еще чего похлеще.

Я показал язык ей вслед.

– Итак… – Морад глубоко вздохнула и обратилась ко мне. – Полагаю, я смогу подобрать одежду, которая придется вам впору, а портной подгонит все в точности. Вы позволите снять с вас мерку, господь Сиэй?

Я сложил руки на груди и создал себе одежду. Глупый и мелочный жест, да еще и трата магии. Однако я был вознагражден изумлением в ее взгляде.

– Хороший портной тоже не повредит, – сказал я с наигранной беспечностью. – А то за вашей модой не уследишь.

«И магию растрачивать не придется», – добавил я про себя.

Она поклонилась – низко, почтительно, доставив мне удовольствие.

– Что до ваших покоев, господь Сиэй, я…

– Оставь нас, – резко бросила Шахар, немало меня удивив.

Морад тоже удивилась, но смолкла на полуслове.

– Слушаюсь, госпожа.

И вышла, держась очень прямо.

Мы с Шахар молча глядели друг на друга, пока не услышали, как затворилась дверь в покои Декарты. Тогда Шахар закрыла глаза и глубоко вздохнула, точно собираясь с силами.

– Мне жаль, – сказал я.

Я полагал, что она опечалена. Но когда она открыла глаза, я увидел, что холодная ярость еще не угасла.

– Ты мне поможешь ее убить?

Я от удивления перекатился с пяток на носки и сунул руки в карманы. (Я всегда творил себе одежду с карманами.) Поразмыслив какое-то время, я ответил:

– Если хочешь, могу убить ее прямо сейчас. Лучше сделать это, пока моя магия еще не иссякла. – Я помолчал, считывая знаки, которые подавала ее слегка изменившаяся осанка. – Ты точно этого хочешь?

Она чуть не ответила «да».Я это тоже увидел. И, если бы она попросила, я бы все выполнил, причем с удовольствием. До Войны богов я не считал возможным убивать смертных, но жизнь в рабстве все изменила. И Арамери точно не были обычными смертными. Убивать их было чистым наслаждением.

– Нет, – ответила она наконец. Не скажу, что неохотно. В ней совсем не было брезгливости, но ведь это я когда-то давно научил ее убивать. Она вздохнула, полная отчаяния. – Я пока недостаточно сильна, чтобы занять ее место. У меня слишком мало союзников среди знати и чистокровной родни. – Она поморщилась. – Нет. Я еще не готова.

Я медленно кивнул:

– По-твоему, она это знает?

– И гораздо лучше меня. – Шахар со вздохом плюхнулась в ближайшее кресло и обхватила голову руками. – С ней всегда так, что бы я ни сделала и как бы хорошо себя ни проявила. Она считает, что я недостаточно сильна, чтобы наследовать ей.

Я уселся на край деревянного письменного стола прекрасной работы. При этом мое мягкое место соприкоснулось с деревом тяжелее, чем я рассчитывал. То ли задница стала больше, то ли я просто устал. Почему, кстати? И я припомнил одежду, которую только что сотворил.

– Так уж водится у Арамери, – заметил я, чтобы отвлечься. – Сосчитать не могу, сколько раз я видел, как главы семьи устраивали деткам очень веселую жизнь, просто чтобы убедиться, что детки у них стоящие.

Тут я на миг задумался: какого рода церемонию передачи власти устраивают теперь Арамери? Камня Земли больше не существовало, а с ним и нужды в отнятии жизни. Еще я заметил, что сигила главенства на лбу Ремат была прежнего образца, составленная на древнем языке власти, хотя он был теперь бесполезен.

– Что ж, есть достаточно простой способ доказать, что ты не слабачка. Прикажи уничтожить какую-нибудь страну или еще что-то в таком духе.

Шахар буквально ошпарила меня взглядом:

– По-твоему, убийство ни в чем не повинных смертных – это смешно?

– Нет, не смешно. Это ужасно. И я до конца времен буду слышать их вопли, – произнес я ледяным тоном. Она отшатнулась. – Но если ты так боишься, что тебя сочтут слабой, возможностей у тебя действительно не много. Надо либо сделать что-нибудь, чтобы доказать свою силу – а у Арамери сила означает безжалостность, – либо послать все подальше и заявить матери, чтобы подыскивала другого наследника. По мне, ей так и следует поступить, если она права и в тебе недостаточно силы. Да и весь мир, кстати, вздохнет с облегчением, если ты не унаследуешь власть.

Некоторое время Шахар просто смотрела на меня. Я сообразил, что она обиделась: я ведь проявил намеренную жестокость. Но ведь, по сути, я сказал ей правду, пусть даже и весьма неприятную. Я видел, какими кровавыми ужасами все кончалось, когда во главе семейства оказывался глупый или неспособный Арамери. Если она откажется наследовать, станет лучше и для всего мира, и для самой Шахар. Иначе родственнички ее живьем слопают.

Она поднялась с кресла и заходила по комнате, сложив на груди руки и покусывая нижнюю губу. В другое время и при других обстоятельствах я бы ею залюбовался.

– Одного не понимаю: на что твоей матери мое присутствие здесь? – Я вытянул ноги, ставшие безобразно длинными, и зло уставился на них. – Если она считает меня сильной шахматной фигурой, так ведь это не так. Моя магия на исходе; любой с первого взгляда поймет, что со мной что-то неладно. А она при этом хочет, чтобы мою божественность сохранили в секрете! Какой смысл?

Шахар вздохнула, перестала расхаживать и тереть глаза.

– Она хочет улучшить отношения между богами и Арамери. Она продолжает дело, которое начал ее отец, а он начал его в основном из-за того, что ты перестал посещать Небо после того, как умер ее дедушка, Теврил Арамери. Она рассылает подарки городским божествам, повсюду их приглашает и всякое такое. Иногда, кстати, они действительно являются. – Шахар пожала плечами. – Говорят, за одним из богов она даже ухаживала на предмет возможного супружества. Правда, он не принял ее предложение. По слухам, из-за этого она так и не взяла себе мужа. Раз уж ее отверг бог, на меньшее она не могла согласиться, ведь это приняли бы за слабость…

– В самом деле?

Я попробовал вообразить, как холодная красавица Ремат пытается обольстить одного из моих братьев, и мне стало смешно. Такое ухаживание кое-кого из них могло соблазнить на соитие. Вот бы узнать, к кому она силилась подкатить? Может, к Дайме? Этот готов покрывать все, что шевелится. Или к Эллере? Он высокомерен почище Арамери и предпочитает чопорных вроде Ремат.

– В самом деле, – подтвердила Шахар. – И еще я подозреваю, что именно поэтому она попыталась отдать меня тебе. – Я заморгал, и Шахар тонко улыбнулась. – На ее вкус, ты слишком молод. А вот мне бы как раз.

Я вскочил и торопливо отошел на несколько шагов.

– Что за бред!

Она уставилась на меня, удивленная такой вспышкой:

– Бред? – Шахар поджала губы. – Понятно. А я и не знала, что ты находишь меня отвратительной.

Я застонал:

– Шахар, я же бог детства! Тебе это никаких мыслей не навевает?

Она непонимающе нахмурилась:

– Детей, вообще-то, направо и налево женят.

– Верно. И некоторые из них обзаводятся собственными детьми. Но на этом детству быстренько приходит конец.

Я непроизвольно содрогнулся и сложил руки на груди, копируя ее позу. Такая вот жалкая попытка защиты. Я не мог отделаться от воспоминаний о жадных шарящих руках, в ушах у меня отдавалось тяжелое прерывистое дыхание. Скольким прародителям Шахар нравилась неограниченная власть над смазливым, неубиваемым, никогда не стареющим мальчишкой…

Боги благие, меня едва не стошнило. Я оперся о стол. Меня трясло, я задыхался.

– Сиэй?.. – Шахар подоспела ко мне, и я ощутил ее теплую ладошку у себя на спине. – Сиэй, что с тобой?

– Как ты развлекаешься? – спросил я, хватая ртом воздух.

– Что?

– Как ты развлекаешься, демоны тебя побери? Какая-то своя жизнь и веселье у тебя вообще есть? Или ты в свободное время только планы всякие строишь?

Она гневно уставилась на меня, и от вида ее надутых губ мне несколько полегчало. Повернувшись, я схватил ее за руку и потащил через комнату, на скромную кровать Деки. Шахар ахнула и попыталась вырваться.

– Ты что задумал?

– На кровати попрыгать!

Я даже разуваться не стал. В обуви оно как-то лучше получалось. Я довольно неуклюже вспрыгнул на мягкую середину матраса и затащил ее к себе.

– Что?..

– Тебе вроде велено меня всячески радовать, так? – Я ухватил ее за плечи. – Давай, Шахар! Всего-то восемь лет минуло! Помнишь, как тебе нравилось пробовать все новое? Помнишь, как я разок предложил попрыгать по облакам и ты вся загорелась, пока не припомнила, что я, вообще-то, монстр, убивающий малышей. – Я ухмыльнулся, а она заморгала, припоминая тот день. – А еще ты спихнула меня с лестницы, да так, что я набил себе синяков!

Она неуверенно засмеялась:

– Я и забыла… как дала тебе пинка.

Я кивнул:

– Здорово было, правда? И тебе было плевать, что, вообще-то, я бог и что угодно с тобой сотворить могу, если рассержусь. Ты делала что хотела и меньше всего думала о последствиях.

Наконец-то в ее глазах появился прежний огонек. Да, теперь она была старше и мудрей и сегодня бы подобной глупости нипочем себе не позволила, но это вовсе не значило, что ей такого не хотелось. Желание еще жило – глубоко похороненное, но не убитое. И этого было достаточно.

– Так попытайся, – сказал я. – Сделай что-нибудь для забавы!

И я подпрыгнул на упругой мягкости постели. Шахар взвизгнула и покачнулась, потеряв равновесие, но рассмеялась. Я тоже заулыбался, наконец-то избавившись от дурноты.

– Хватит думать! Просто делай что нравится!

Я еще раз подпрыгнул, теперь уже как следует. Шахар чуть не свалилась с кровати. Она завизжала от ужаса и восторга, от шального чувства свободы и тоже подпрыгнула – иначе ей было не устоять. Подпрыгнула очень неловко, потому что едва не упала после моего прыжка. Я расхохотался, обхватил ее, и мы запрыгали вместе – настолько высоко, насколько у меня получалось без применения магии. Она вновь завопила, когда мы едва не дотянулись руками до купольного потолка. Приземлились мы с такой силой, что внутри кровати что-то возмущенно застонало, но мы снова унеслись ввысь, и Шахар смеялась, смеялась, ее лицо прямо светилось. Поддавшись капризу, я дернул ее к себе, и мы завалились набок. Пришлось воззвать к магии, чтобы мягко упасть навзничь, но с этим оказалось все в порядке – магия вдруг снова начала легко мне даваться, и вообще все получилось так здорово, что я расхохотался и чмокнул ее.

Честно, я ничего «такого» в это не вкладывал. Прыгать было славно, смеяться и веселиться было славно, и поцелуй тоже стал исключительно славным. Ее губы были теплыми и мягкими, дыхание щекотало мне верхнюю губу. Улыбаясь, я оставил игру и сел.

То есть хотел сесть, но не успел. Ее руки сгребли ткань рубашки у меня на спине и снова потянули меня вниз. Я даже вздрогнул, когда ее губы снова прильнули к моим. Они были слаще всякого цветочного нектара. А уж когда она пустила в ход язычок… Какой там нектар – то был сущий мед, густой, золотой и душистый. Он лился мне в горло, растекаясь по телу жарким блаженством. Она передвинулась, прижимаясь ко мне нежной девичьей грудью. (У девочек ведь не бывает грудей или как?) Боги благие, до чего же здорово было ощущать ее руки на спине: меня целую вечность так не радовал ни один смертный. Или, может, это вспыхнула любовь, которую поспешила включить в свои планы Ремат? Нет, я и раньше любил Шахар, любил с самого ее детства, о, да, да, да, да… «О, совершенная смертная, вот моя душа, познай же ее, ибо я так хочу…»

Тут мы отстранились друг от друга. Она, ахнув, отпрянула, я же испустил долгий судорожный вздох.

– Что… что… – Она прижала руку ко рту. Послеполуденный свет преломлялся в зеленых глазах, как бы подсвечивая их изнутри, – я мог бы пересчитать все прожилки ее радужек. – Сиэй, что…

Я потянулся, накрыл ладонью ее щеку и медленно, блаженно выдохнул:

– Это был я. – И прикрыл глаза, наслаждаясь моментом. – Спасибо тебе.

– За что?

Объяснять не хотелось, и я не стал. Просто перекатился на спину и отдался на волю незримых волн бытия. К счастью, Шахар надолго замолчала и просто тихо лежала рядом.

Такие мгновения мира и тишины редко затягиваются, и я, в общем, не возражал, когда наконец она заговорила.

– Значит, это твоя противоположность? – сказала она. – Женитьба и всякое такое? Все, что называется взрослостью?

Я зевнул:

– Ага…

– Ты от одних разговоров об этом чуть не заболел.

– Нет. Я выяснил, что умираю, потом разволновался из-за своего планетария, а тут еще разговоры о свадьбе. Вот все вместе меня и доконало. Сейчас же я вполне силен, и такая чепуха не может мне повредить.

– Планетарий? – удивилась она. Матрас заколыхался: она приподнялась на локтях, и я ощутил на лице ее дыхание.

– А, ничего важного. Все равно его теперь нет.

– Вот как. – Она помолчала. – А как ты отгоняешь мысли о плохом, о той же смерти например?

Я открыл глаза. Она лежала на боку, подперев голову рукой. Тщательно уложенная прическа пришла в беспорядок, а глаза смотрели совсем мягко – такого взгляда я у нее еще не видел. Нормальная, в общем, девчонка в изрядно помятом платьишке, в меру шкодливая и непослушная. Ничего общего с чопорной и накрахмаленной наследницей семьи.

– А ты сама как отгоняешь мысли о смерти? – Я коснулся кончика ее носа. – Ведь вам, смертным, все время приходится жить с этим страхом. Если вы с ним как-то справляетесь, значит получится и у меня.

А сам подумал: «Ничего не попишешь, придется справляться. Не то, чего доброго, еще раньше помру». Вслух, правда, я этого не сказал, чтобы не портить настроение ни ей, ни себе.

– Ясно…

Она подняла руку, помедлила, но все-таки поддалась мимолетному порыву и положила ладошку мне на грудь. Будучи в человеческом облике, я не мог замурлыкать. А вот с наслаждением вздохнуть и слегка выгнуться под ее рукой – это запросто. Так я и сделал.

– Ой, а это что было? – спросила она.

– Ну, как же, госпожа Шахар, полагаю, на сенмитском это называется «поцелуй». По-темански будет «умишдэй», а на убийском…

Она довольно сильно шлепнула меня по груди – даже кожу защипало. Побледнела, сообразив, что натворила, но тут же прогнала страх. Ее щеки покрылись пятнистым румянцем, означающим у амнийцев либо нездоровье, либо сильное чувство. Полагаю, она смутилась.

– Я имела в виду… почему ты это сделал?

– А почему ты меня прошлой ночью поцеловала?

– Ну… не знаю, – нахмурилась она. – Просто мне показалось, что так будет правильно.

– Ну вот, а теперь мне так показалось. – Я снова зевнул. – Проклятье. Похоже, мне надо поспать…

Она села, но с кровати слезать не торопилась. Она сидела ко мне спиной, и я видел, как напряжены ее плечи. Я ждал, что она задаст еще вопрос, и, должно быть, она собиралась кое о чем спросить. Однако вместо этого она сказала:

– Я рада, что ты вернулся, Сиэй. Правда-правда. И я рада, что случившееся в тот день не было… – Она глубоко вдохнула. – Я так долго тебя ненавидела!

Я сложил руки за головой и вздохнул:

– Думаю, ты все еще чуточку меня ненавидишь, Шахар. Я же тебя брата лишил.

– Нет, – сказала она. – Это сделала мать.

Однако полной убежденности в ее голосе не было, а я знал, что сердце смертного не всегда подчиняется логике.

– Ранам нужно время, чтобы зажить, – сказал я, думая о своем.

– Может, и так, – согласилась она. Еще немного помедлив, она со вздохом поднялась. – Я буду у себя в комнате.

И она вышла. Мне очень хотелось еще поваляться в постели, сопротивляясь наползающему сну, однако иногда преобладает не ребячество, а нажитая мудрость. Вздохнув, я перекатился на бок, свернулся клубочком и сдался дремоте.

5

Превыше смертных стоят боги, а превыше нас – непознаваемая сущность, которую мы называем Вихрем. И Ему по какой-то причине нравится число три. Это число Его детей, великих богов, создавших остальных нас. Они сами дали себе имена, они объемлют все сущее. Мы, младшие боги, делимся на три чина; впрочем, это потому, что мы сами истребили четвертый.

Первыми появились ниввахи, выравниватели; к ним и я имею честь принадлежать. Мы родились от первых попыток общения Троих между собой; пути их любви далеко не исчерпывались обычными понятиями о размножении. Они и сами были еще юны и не знали, как это – быть родителями, отчего и наломали немало дров, однако все это было давно и неправда, и большинство из нас успело их благополучно простить.

Выравнивателями же нас именуют, заметьте, не потому, что мы что-то уравновешиваем, просто у каждого из нас в родителях – двое из Троих, что и приводит к равновесному сочетанию. Я, например, произошел от Нахадота и Энефы, а для других это были Энефа и Итемпас. Нам, детям Нахадота, не очень-то нравятся наши единоутробные родственнички от Итемпаса, но мы все равно любим их. Так уж оно водится в семьях.

Следующие – элонтиды, или расхожденцы. Они так называются опять же не потому, что куда-то разбредаются или активно пытаются расшатать мироздание – просто они родились от расхождений. Откуда нам было знать, что некоторые взаимные сочетания между нами могут оказаться опасными? И в первую очередь это касалось Нахадота с Итемпасом, ибо Энефа наделила их способностью сообща давать жизнь детям. Увы, эти двое были слишком похожи и в то же время слишком различны, так что продолжение рода давалось им с трудом. (Прошу заметить, что дело тут вовсе не в половой принадлежности. Эта принадлежность для нас – скорее, игра, личная склонность, такая же как имена или материальный облик. Мы принимаем его, потому что это необходимо вам, а не нам.) Так вот, в тех редких случаях, когда Наха и Темпа вместе производили ребенка, их детище получалось очень могущественным и неизменно очень пугающим. До зрелых лет дожили немногие: Рал Дракон, Иа Отрицание и Лил Алчь. Элонтидами считаются и рожденные от союзов старших богов с младшими – в знак неравенства, от которого они произошли. Они стали богами вещей, которые прибывают и убывают, таких как приливы, мода, похоть, приязнь.

Повторюсь, но скажу: ничего «неправильного» в них нет, хотя некоторые мои родственники-ниввахи относятся к ним как к существам убогим и жалким. Это, несомненно, ошибка. Элонтиды ничем не хуже нас, они просто другие.

Ну а третий чин – это мнасаты. Дети, которых мы, богорожденные, породили между собой. Тут вкрадывается некоторый момент слабости, относительной конечно, ибо даже мнасат способен уничтожить целый мир, оказавшись в безвыходной ситуации. За минувшие эпохи их, понятно, народилось превеликое множество, но большинство было, так сказать, «выбраковано» в первые же века. Кто-то угодил, скажем так, под перекрестный огонь бесконечных разборок между Троими, которые то насмерть дрались, то занимались любовью. Иных случайно затянуло в Вихрь, прочие сгинули от неисчислимых опасностей, подстерегающих юного бога. Особенно много их погибло во время знаменитой Войны, и должен сознаться, что немалое число их жизней забрал я. Собственно, а почему бы и нет, если у них хватало глупости путаться под ногами у вышестоящих?

Тем не менее нашлись среди них некоторые, которых я не смог убить и которые в дальнейшем оправдали свое существование, достойно пройдя испытание концом света. В общем, мнасаты явили собой жестокий пример, показав своими смертями, что в нашем случае все зависит не столько от чистого могущества, сколько от умения «жить по правде», то есть в согласии со своей природой. Те из них, кто жил в соответствии со своей сущностью, набирали силу, почти уравнивающую их с величайшими из нас, ниввахов. Те же, кто себя забывал, погибал, несмотря ни на какую прирожденную мощь.

Из этого можно извлечь и другой урок: жизни без смерти не существует. И даже среди богов есть победители и проигравшие. Те, кто ест, и те, кого едят. Лично я без зазрения совести убивал собратьев-бессмертных, но необходимость этого иногда повергала меня в грусть.

А четвертым божественным чином, если вы еще гадаете, были демоны. Но о них говорить бессмысленно.


Я громко всхрапнул, застонал и проснулся. Мне что-то снилось. Я успел подзабыть о снах, этом проклятии смертной плоти. Сны подарила людям Энефа, чтобы они еще и таким способом познавали себя и свою вселенную. Можно подумать, мало им было того, что они и так проводили изрядную часть жизней, лежа в бессознательном состоянии. К тому же очень немногие из них вообще усваивали уроки, а остальные, на мой взгляд, были напрасной тратой благодати творения. Для меня же это означало, что теперь всякий раз мне предстояло наслаждаться во сне такой вот «отрыжкой» разума. Всю жизнь мечтал.

Стояла глухая ночь, до рассвета было еще далеко. Хотя спал я лишь три-четыре часа, большей потребности в отдыхе я не испытывал, возможно, потому, что еще не до конца стал смертным. Я задумался о том, как убить несколько часов, пока не проснется Шахар и не придет меня снова развлекать.

Я встал и опять отправился бродить по дворцу, на сей раз не скрываясь. Слуги и стражники, которых я миновал, не произносили ни слова, но я спиной чувствовал их взгляды. А ведь одежда у меня была самая простецкая и лоб чистый. Вот бы знать, что им сказала обо мне Морад – или кто там сейчас ведал дворцовой охраной? В людских взглядах не ощущалось ни обожания, ни отвращения. Только любопытство и некоторая опаска.

Для начала я отправился на нижние уровни дворца, проведать Лестницу в никуда. Я был потрясен, обнаружив, что от нее действительно ничего не осталось.

Теперь здесь был открытый дворик. Три этажа широких полукруглых балконов обрамляли площадку, украшенную статуями и растениями в больших горшках. Зелень была подобрана такая, что не нуждалась в особом уходе. (По крайней мере, здесь больше не было пыли. Арамери наконец-то поняли, что не стоило держать нижнюю часть дворца в запустении, ибо тут могут таиться секреты.) Дворику недоставало намеренной беззаботности, сквозившей в окружающей архитектуре Неба. Осматривая края балконов, я видел, в какой спешке писцы их запечатывали: они были далеки от совершенства и не такие гладкие, какими следовало бы. Слуги разобрали завалы и мусор, но знаки беды оставались ясно видимыми – для знающего, как смотреть.

Я присел на корточки у края одного из балконов, держась за тонкое ограждение, и коснулся грубо обработанного день-камня, выстилавшего пол. В камне еще трепетали остатки эха… Нет, не звуки – те отголоски давно унеслись прочь, – а отзвуки события. Я прикрыл глаза и увидел то, чему когда-то стал свидетелем камень.

Лестница в никуда. И трое детей у ее подножия, взявшихся за руки… (Я мельком удивился, какой маленькой была тогда Шахар. Оказывается, я успел привыкнуть к ее более взрослому облику.) Я увидел, как улыбки на лицах смертных сменились тревогой, как их волосы и одежда взметнулись с такой силой, как будто на них налетел смерч. Они отчаянно завизжали, когда их ноги оторвались от пола, а потом их взметнуло в воздух, перевернув вверх тормашками. Лишь я не шелохнулся и стоял как вкопанный. А детей удерживали вблизи от пола лишь их сплетенные руки и то, что они вцепились в меня.

У меня же на лице было то еще выражение. Вялый полуоткрытый рот, рассеянный взгляд куда-то вдаль, слегка нахмуренный лоб и чуть склоненная набок голова. Я словно слышал нечто такое, чего остальным слышать было не дано, и это что-то полностью вынесло мне мозги.

А потом очертания моего тела расплылись, его прочертили белые линии. Рот открылся, камень под пальцами еле ощутимо дрогнул под взрывным напором силы, вырвавшейся из моего горла. Лестница в никуда разлетелась, подобно хрупкому стеклу, а за ней и весь день-камень вокруг, вверху и внизу. Детей спасло то, что освобожденная энергия ударила расширяющейся сферической волной. Они свалились на обломки, окровавленные и неподвижные. Однако сверху их засыпало не сильно.

А когда пыль улеглась, меня там больше не было. Я исчез.

Я отнял пальцы от каменной плиты и нахмурился. Потом обратился к смертному, который последние минут десять тихо стоял у меня за спиной.

– Что тебе?

Он подошел, распространяя волну знакомых запахов: книг, благовоний, флакончиков с разными веществами. Я догадался, кто он, еще до того, как он заговорил.

– Прошу меня простить, господь Сиэй. Я ни в коей мере не хотел побеспокоить тебя.

Я поднялся, отряхивая ладони, и смерил его взглядом. Передо мной стоял островитянин средних лет, седовато-рыжий, с угрюмым, морщинистым и плохо выбритым лицом. На лбу виднелась сигила чистокровного родства, но он не походил не только на Арамери, но и вообще на амнийца. К тому же от высокородных редко пахло усердным трудом. Значит, приемыш.

– Ты первый писец?

Он кивнул, явно разрываясь между восхищением и смущением. Наконец он отвесил мне неуклюжий поклон: недостаточно глубокий для истинного почтения, но и не тот пренебрежительный кивок, который подобал бы правоверному итемпану. Я рассмеялся, вспомнив невозмутимую и полную нюансов манеру поведения Вирейна. Потом посерьезнел, вспомнив, отчего Вирейн настолько в этом хорош.

– Прости меня, – повторил человек. – Однако слуги пустили новость, что ты вышел погулять по дворцу, и я подумал… словом, логично предположить, что ты придешь, так сказать, на место преступления.

– Хммм… – Я сунул руки в карманы, изо всех сил отгоняя смутное беспокойство, одолевающее меня рядом с этим человеком. Приходилось все время напоминать себе, что сейчас не старые времена и у него нет надо мной никакой власти. – Час уже поздний, первый писец. Или слишком ранний. Разве у вас, итемпанов, не принято хорошо высыпаться перед рассветными молитвами?

Он моргнул, и его удивление сменилось весельем.

– Принято, но я не итемпан, господь Сиэй. А я хотел повидаться с тобой, что подразумевает бодрствование допоздна. Так, по крайней мере, рекомендуют мои научные исследования. Ведь известно, кто вел ночной образ жизни, когда… – его уверенность в себе вновь дрогнула, – жил здесь.

Я хмуро смотрел на него.

– И как вышло, что ты не итемпан?

Все писцы были жрецами Итемпаса. Всякому, у кого имелся талант к магии, орден предлагал очень простой выбор: присоединяйся к ним или умри.

– Около… э-э-э… пятидесяти лет назад «Литария» подала в Благородное Собрание петицию о независимости от ордена Итемпаса. Так что теперь «Литария» – светская организация. Каждый писец имеет право чтить любого бога, или богов, по своему выбору. – Он помолчал и вновь улыбнулся. – Естественно, пока мы служим Арамери.

Я вновь смерил его взглядом и чуть приоткрыл рот, чтобы лучше ощутить его запах, но безуспешно.

– И какого же бога чтишь ты?

Уж точно не меня.

– Я чту всех богов. Но в том, что касается духовности, я предпочитаю молиться у алтарей наук и искусств.

И он сделал легкий извиняющийся жест, словно боялся задеть мои чувства, но я уже расплывался в улыбке.

– Так ты безбожник! – Я даже подбоченился от восторга. – Последнего из вас я встретил еще до Войны. Я думал, Арамери всех вас под корень вывели!

– Увы, равно как и верных всем прочим богам, господь Сиэй. – Я расхохотался, и это придало ему уверенности. – Сейчас среди простонародья всякие ереси прямо-таки в моде, хотя здесь, во дворце, конечно, приходится быть по-прежнему осмотрительным. Здесь имеет хождение даже особое вежливое слово, обозначающее таких, как я, – «приморталист».

– Язык сломаешь.

– Да, слово не самое удачное. Оно еще и обозначает что-то вроде «смертные превыше всего», то есть неточно и даже вовсе неправильно отражает нашу философию, но, как я уже сказал, бывают термины похуже. Мы, конечно, веруем в богов… – Он кивнул мне. – Но, как показало Отлучение, наша вера или неверие никак не влияет на благополучие богов, что влечет закономерный вопрос: а надо ли тратить столько сил на бесцельное служение? Не лучше ли свято уверовать в человечество и его удивительные способности? Уж нам-то точно не повредило бы немного преданности и дисциплины.

– Всем сердцем согласен! – сказал я. Если не ошибаюсь, в движение человекопочитания вовлечено и несколько моих родственников. Я, однако, на всякий случай решил не заострять на этом внимание. – А зовут тебя как?

Он вновь поклонился, на сей раз без неловкости:

– Шевир, господь Сиэй.

– Это Арамери я заставляю звать меня господом, – отмахнулся я. – Для тебя – просто Сиэй.

Он опять смутился:

– Ну, я…

– Арамери – это образ мышления. Я знал иных приемышей, которые прекрасно вписывались в семейство. Ты же, господин мой, совсем не того поля ягода. – Я улыбнулся, давая ему понять, что это, скорее, комплимент, и он успокоился. – Это Ремат рассказала тебе про меня?

– Госпожа Арамери сообщила мне о твоем… состоянии. Я и все мои люди, включая тех, что трудятся внизу, в городе, уже вникают в проблему, силясь отыскать причину, которая смогла вызвать такие перемены. Если мы что-то найдем, тотчас доложим правительнице Ремат.

– Спасибо, – поблагодарил я. Я не стал упоминать, что тем самым он отдавал на усмотрение Ремат, сообщать ли о причине мне. Возможно, он и сам об этом догадывался и просто намекал мне, кому принадлежит его верность. Смертным в первую очередь. – Восемь лет назад ты уже был здесь, в Небе?

– Да. – Он подошел и встал рядом, жадно разглядывая мой профиль, осанку, вообще все. Изучал меня. Я не возражал, зная о его религиозных воззрениях. – Я в то время был главой целителей. Так что ухаживать за ранеными господином Декартой и госпожой Шахар выпало именно мне с подчиненными. Впоследствии меня повысили до первого писца за спасение их жизней. – Он помедлил и договорил: – Моего предшественника на этом посту сместили с должности за то, что он не заметил божественного присутствия в Небе.

Я закатил глаза:

– Если бог не хочет быть замеченным, его не сможет засечь никакая магия писцов. И кстати, я никогда не желал быть обнаруженным.

– Госпоже сообщили и об этом.

Он наконец-то улыбался по-настоящему, без горечи. Я решил, что предъявлять обвинения бессмысленно.

– Раз ты был здесь тогда, значит либо ты, либо тогдашний первый писец должен был начать расследование.

– Да. – Он выпрямился так, словно собирался докладывать по всей форме. – Происшествие случилось вскоре после полудня. Весь дворец содрогнулся, и все охранные заклинания подали тревогу, оповещая о неразрешенной магии в стенах дворца. Охрана и слуги сразу помчались на место и обнаружили… вот это. – Он обвел рукой дворик. Мусор здесь давно убрали, но от этого мало что изменилось. Всякому, кто бывал здесь раньше и заглянул бы теперь, стало бы совершенно ясно, что дворик с балконами превратился в здоровенный провал. – Никто не мог понять, что случилось, пока через три дня дети не очнулись – сперва Декарта, а затем и Шахар.

То есть прошло более чем достаточно времени для того, чтобы поползли слухи. Поползли и разрушили жизнь Деки. Бедный мальчик. И сестренка его…

– Какого же рода магию здесь определили?

Писцы очень любили все раскладывать по полочкам. Они классифицировали магию, делили ее на всякие категории: это как-то помогало их смертным умам, не настроенным на магию, ее постигать. Может, их изощренная логика позволит разобраться и мне?

– Неведомую, гос… – Он спохватился. – Неведомую.

– Неведомую?

– Да, потому что в царстве смертных никогда не наблюдали подобного. По крайней мере, на протяжении письменной истории. Это подтверждают лучшие ученые «Литарии». Мы даже советовались с некоторыми из наиболее дружелюбных богорожденных, обитающих в городе; увы, они тоже не смогли ничего объяснить. Так что если уж и ты ничего не знаешь…

Он не просто замолчал, он в полном смысле захлопнул рот, причем откровенно разочарованный. Он явно надеялся, что уж у меня-то отыщет ответы.

Поняв это, я выпрямился и вздохнул:

– Я не хотел навредить им. То, что случилось… просто бессмыслица какая-то.

– Руки у детей были в крови, – ровным голосом заметил Шевир. – Обе у каждого. Одинаковые порезы, судя по глубине и углу – нанесенные взаимно. Некоторые мои сотрудники предположили, что дети пытались совершить некоторый ритуал…

Я нахмурился:

– Единственным ритуалом там был тот, которым испокон веку пользуются дети всего мира, когда хотят скрепить обещание. – Я повернул руки и посмотрел на собственные ладони – конечно же гладкие, без каких-либо шрамов. – Если предположить, что он и стал причиной всему, мы бы шагу ступить не могли, не натыкаясь на погибших детей!

Он вновь извиняющимся жестом развел руки:

– Ты должен понять, что мы отчаянно пытались найти хоть какое-то объяснение.

Раздумывая об этом, я уселся на перила, радуясь возможности наконец-то поболтать ногами. Почему-то это очень обеспокоило Шевира, возможно из-за того, что лететь вниз было не близко – достаточно, чтобы убить смертного. Тут я вспомнил, что сам постепенно становлюсь смертным, и с тяжелым вздохом спрыгнул обратно на пол.

– Короче, вы решили, что один из детей, а именно Дека, вызвал меня и чем-то обидел, а я, так сказать, дал сдачи и все тут к демонам разнес?

– Лично я никогда в такое не верил, – очень серьезно ответил Шевир. – Но нашлись силы, с которыми нельзя было не считаться, и в итоге Декарту отослали в «Литарию». Как объявила его матушка, учиться как следует управлять врожденными способностями.

– То есть отправили в ссылку, – тихо проговорил я. – В наказание за то, что пострадала Шахар.

– Да.

– Каким он стал теперь? Дека?

Шевир покачал головой:

– Никто здесь не видел его со дня отъезда, господь Сиэй. Он не приезжает домой ни по праздникам, ни на каникулы. Мне говорили, в «Литарии» он делает успехи: по иронии судьбы у него обнаружился настоящий талант к этому искусству. Но… как бы сказать… по слухам, они с госпожой Шахар теперь ненавидят друг дружку. – Я нахмурился, и Шевир пожал плечами. – Если честно, не могу его винить. Дети ведь все видят иначе, чем мы.

Я покосился на писца. Он явно пребывал в глубокой задумчивости и, произнося «мы», умудрился забыть, что говорит с богом детства. Тем не менее он был прав. Мягкосердечный, кроткий Дека, которого я когда-то знал, уж точно не понял бы, что его отсылают по причинам, имеющим очень мало общего с ранениями Шахар. Он, наверное, сделал собственные умозаключения по поводу того, каким образом простая клятва дружбы возымела неожиданные последствия и почему его разлучили с горячо любимой сестрой. И наверное, самообвинение оказалось лишь началом…

Но почему Ремат вообще сочла необходимым отослать сына? В прежние времена это семейство, нимало не задумываясь, просто убивало любого из своих, так или иначе нарушившего устои. Они глазом не моргнув расправились бы и с Декой. Особенно с Декой, так явно выбивавшимся из их среды, причем во многих отношениях.

Я тяжело вздохнул, выпрямился и отвернулся от балконных перил.

– Происходящее в Небе никогда не имело смысла. Я вообще не понимаю, почему снова и снова возвращаюсь сюда. Неужели мне недостаточно было многих столетий подневольного пребывания в здешнем аду?

Шевир пожал плечами:

– Не берусь судить о богах, но любой смертный, который проведет достаточно долгое время в этом дворце, как бы подстраивается. Понятие о том, что правильно и неправильно, начинает смещаться. Пусть даже во дворце полно всего скверного, но когда приходит время с ним расставаться, этого очень не хочется.

Услышав это, я нахмурился. От Шевира не укрылось выражение моего лица, и он улыбнулся:

– Я, к примеру, женат уже семнадцать лет. И притом счастливо.

– Вот как. – Эти слова каким-то извращенным образом напомнили мне о давешнем разговоре с Шахар. – Расскажи о ней поподробнее.

Говоря «о ней», я не стал уточнять, о ком именно, но Шевир, будучи писцом, блестяще умел разбирать языковые конструкции.

– Госпожа Шахар исключительно умна, ее считают очень взрослой для ее лет, и она необычайно ответственно относится к своим обязанностям. Как я слышал, большинство чистокровных родственников выражает уверенность, что она станет способной правительницей после того, как ее матушка…

– Нет-нет, – хмуро перебил я. – Этого мне не требуется. Я хочу знать… – И тут я замолчал, ощутив внезапную неуверенность. Зачем я вообще его об этом спрашивал? Но я должен был знать. – Я хочу больше знать о ней самой. С кем она дружит? Как она перенесла ссылку Деки? Что лично ты о ней думаешь?

Такой град вопросов заставил Шевира приподнять брови. Я же вдруг осознал две вещи, повергшие меня в ужас. Первое: что-то сильно я привязался к Шахар, и как бы эта привязанность не стала опасной. И второе: эту самую привязанность я прямо сейчас выдал Шевиру.

– Ну, как сказать… ее частная жизнь весьма сокровенна… – начал он неловко.

Я отмахнулся, пытаясь все сгладить, хотя и поздновато.

– Забудь, – проговорил я, морщась. – Это все дела смертных, то есть не особенно важные. Тем более что сейчас мне следует сосредоточиться на том, как найти лекарство от… происходящего со мной.

– Верно. – Шевир явно обрадовался возможности переменить тему. – В этом смысле причина, подвигнувшая меня искать встречи с тобой, такова: не согласился бы ты предоставить нам какие-либо… образцы? Мои сотрудники-писцы – из тех, что работают во дворце, – подумали, что мы могли бы поделиться сведениями с превитами в Тени и в «Литарии»…

Эти слова заставили меня нахмуриться. Я сразу вспомнил других первых писцов, другие образцы и всякие исследования, имевшие место на протяжении столетий.

– Чтобы попытаться вычислить, какие изменения во мне происходят?

– Да. У нас сохранились сведения, происходящие из времен твоего… э-э-э… заключения, господин. – Он тряхнул головой и наконец-то решил отбросить излишнюю тактичность. – В смысле, когда ты был здесь рабом. Бессмертным, запертым в смертной плоти. Твое нынешнее состояние кажется мне весьма отличающимся от тогдашнего. Вот я и хотел бы сравнить одно и другое.

Я еще круче сдвинул брови.

– Зачем? Чтобы сообщить мне, что я умираю? Так это мне и так известно.

– Если мы определим, как идет процесс твоего превращения в смертного, это может подсказать, с чего все началось. – Он говорил уверенно и деловито, сразу видно – человек в своей стихии. – Поняв причину, мы, не исключено, сумеем догадаться и как обратить процесс. Я никогда не дерзнул бы утверждать, будто искусства смертных способны превзойти божественную власть, но любые крохи знания могут оказаться бесценными.

– Ну хорошо, – вздохнул я. – Вам, полагаю, понадобится моя кровь?

Смертные вечно охотились за божественной кровью.

– И все прочее, что ты пожелаешь нам предоставить, – ответил Шевир. – Волосы, обрезки ногтей, слюну, кусочек плоти. И еще я хотел бы обмерить тебя и записать результаты на сегодня. Рост, вес и так далее.

Я ощутил укол любопытства.

– А это каким боком может пригодиться?

– Ну, во-первых, внешне тебе не дашь более шестнадцати лет. То есть тот же возраст, в котором пребывают ныне госпожа Шахар и господин Декарта. Однако изначально, как я понимаю, ты выглядел значительно старше их. Лет на десять, тогда как им было по восемь. Если бы за истекшее время ты просто повзрослел на восемь лет…

Я затаил дыхание: до меня наконец-то дошло. Я и прежде «вырастал», причем многие сотни раз. И знал, каким способом мое тело это проделывало. Сейчас я должен был быть куда выше, тяжелее, мужественней и разговаривать более низким голосом. Восемнадцать лет – это вам не шестнадцать.

– Шахар и Декарта! – выдохнул я. – Мое взросление замедлилось, чтобы я смог подгадать к их возрасту!

Шевир кивнул, обрадованный моей догадливостью:

– Еще ты выглядишь весьма худощавым. Возможно, тебе недоставало питания, пока ты… отсутствовал, и это замедлило твой рост. Хотя более вероятно, что…

Я коротко, рассеянно кивнул, потому что он был прав.

И как такая важная деталь от меня ускользнула?

«Потому что такое заметил бы только смертный».

Я и прежде подозревал, что мое состояние некоторым образом связано с клятвой дружбы, которую мы заключили с Шахар и Декартой. Теперь я точно знал: это на меня повлияла их смертность. Прилипла, точно заразная хворь. Но какая болезнь замедлила бы свое течение, подстраиваясь под состояние других своих жертв? Тут, простите, уже попахивало умыслом…

Но чей это был умысел? И чего этот кто-то добивался?

– Что ж, писец Шевир, идем в твою лабораторию, – негромко проговорил я, пока мой разум лихорадочно делал выводы и тут же менял их в соответствии с новыми идеями. – Чего тянуть, дам-ка я тебе эти образцы прямо сейчас…


К тому времени, когда я покинул лабораторию Шевира – а дело было как раз на рассвете, – я почувствовал, что проголодался. Сосущее ощущение в животе еще не успело стать сильным, превратиться в мерзкую боль, которая запомнилась мне со времен рабства: тогда хозяева иной раз принимались морить меня голодом. Тем не менее я почувствовал нарастающее раздражение: ведь желание пищи было очередным свидетельством моего неотвратимого превращения в смертного. Я невольно задумался: умру ли я голодной смертью, если не стану обращать внимания на сигналы желудка? Поддержат ли мое существование игры и непослушание, как это было всегда? Меня даже взяло искушение проверить, что будет. Потом, однако, я потрогал руку возле плеча, где одежда скрывала повязку и исцеляющую надпись: оттуда Шевир взял толику плоти для своих опытов. Потерев больное место, я подумал, что в бессмысленных страданиях не было нужды. Будучи смертным, я и так натерплюсь в жизни достаточно боли. Еще и намеренно на нее нарываться?..

Впрочем, суета и громкие голоса довольно быстро отвлекли меня от мрачных раздумий. Мне пришлось проворно отскочить к стене коридора: мимо, сжимая оружие, промчались шестеро стражников. Один из них нес шар для сообщений, и, прислушавшись, я разобрал, как кто-то – вероятно, их капитан – негромко отдавал стремительные приказы. Что-то насчет необходимости «очистить северные коридоры на седьмом». Потом раздалось «передний двор» и – очень четко: «Скажите людям Морад, пусть принесут что-нибудь от вони!»

Противостоять такому искушению было не проще, чем требованиям Шахар. А может, и трудней. Я принялся напевать веселую песенку, сунул руки в карманы и вприпрыжку направился в другой коридор. Когда стража скрылась из виду, я отворил стену и помчался бегом.

Меня чуть не заставило сбиться с верного пути Древо, заполнившее, оказывается, один из наиболее полезных проходов в мертвыхпространствах. Еще мне здорово мешало мое нынешнее тело, глупо-долговязое и неуклюжее. Я больше не мог, как прежде, протискиваться в узкие лазы. Я знал множество обходных путей, но все равно прибыл на передний двор позже, чем собирался, и притом здорово запыхавшись. (И это, кстати, тоже бесило. Надо будет поработать над этим смертным телом, чтобы оно стало сильней. А то как бы не подвело…)

Тем не менее представшее моим глазам зрелище определенно стоило всех неприятностей.

Передний двор здания по имени Небо был обязан своим существованием моей погибшей сестре Курруэ, которая поняла два главных элемента души смертных: они терпеть не могут, когда им напоминают об их незначительности, и в то же время инстинктивно желают, чтобы их предводители демонстрировали подавляющее величие. Поэтому посетители, оказавшиеся здесь посредством Вертикальных Врат, со всех сторон лицезрели немыслимое великолепие. К северу они видели сводчатый вход в Небо, похожий на вход в гигантскую пещеру: по высоте он превышал многие здания в городе внизу. К западу и востоку простирались двойные лепестки Сада Ста Тысяч: великолепная мозаика из клумб, каждую из которых венчало дерево редкой породы. Теперь в тылу одной из половинок сада красовалась ветвь Мирового Древа – многие мили диких зарослей, разбросавших в небесной синеве мириады листьев. Ясное дело, Курруэ не планировала появления Древа, но эта ветвь была лишним подтверждением ее мастерства – смотрелась она, словно так и было задумано. Ну а тех, кто отваживался повернуть голову к югу, ожидало величие особого рода. Там не было вообще ничего – лишь одинокий Пирс, тянущийся в пустоту, а за ним – ничем не нарушенный вид, простирающийся до очень-очень далекого горизонта…

Так вот, сейчас передний двор Неба был осквернен чем-то непотребным. Когда я выскочил из сада, воспользовавшись калиткой для слуг, никто на меня и внимания не обратил. Повсюду метались напуганные солдаты, и в их действиях не было никакого видимого порядка. У края мозаики Врат я увидел капитана стражи. Он кричал на кучера, приказывая ему убрать, убрать, убрать отсюда карету, убрать во имя Отца Небесного, доставить ее к наземной станции у грузовых ворот и никому не позволять к ней притрагиваться.

Не обращая на все это никакого внимания, я прошел вперед сквозь толчею, не сводя взгляда с двух куч на земле. У кого-то хватило ума разместить их на квадратном куске ткани, но они на нем едва помещались. Отдельные куски так и порывались раскатиться в стороны, и солдаты, топтавшиеся кругом, неудержимо блевали, пытаясь соскрести расползающиеся кучи обратно на ткань. Подобравшись достаточно близко, я сумел присмотреться. Это была плоть, некогда живая, а теперь полужидкая от разложения. Самым твердым в ней были кости, да и те источенные тлением.

В это время капитан повернулся и заметил меня. Он был воином, поэтому первым делом опустил руку к мечу, но у него хватило здравого смысла его не выхватывать, когда он сообразил, кто перед ним. Он кратко ругнулся, бросил быстрый взгляд на своих людей – не смотрит ли кто? – и отвесил поспешный поклон. Не самый утонченный мужик.

– Господин… – осторожно проговорил он, хотя я видел, что он предпочел бы сказать «господь». Он, кстати, не был итемпаном, хотя метка Арамери и украшала его лоб. Капитан вскинул руку, и я остановился в нескольких футах от края расплывавшейся дряни. – Прошу тебя, господин. Здесь опасно.

– А что, червяки и личинки могут наброситься?

Шутка не удалась, потому что личинок не было. Теперь я видел: то, что лежало на одеялах, было останками двух очень-очень мертвых смертных, но отсутствие трупоедов меня озадачило. А еще – от них неправильно пахло. Я подошел еще ближе и приоткрыл рот, чтобы разобраться, хотя запах и витавший в воздухе вкус вовсе не радовали. Мне никогда не нравилась падаль. Однако в этом запахе были только аммиак, сера и обычный вкус смерти. Что же не так?

Я опустился на корточки, чтобы как следует присмотреться, и спросил:

– Арамери, полагаю?

Я никак не мог опознать метки у них на лбах, да там, в общем-то, уже и лиц как таковых не было. Странно почерневшие головы были почти лишены черт. Они выглядели почти плоскими.

– Кто они были? Умерли они, похоже, достаточно давно, чтобы оказаться, хм, моими знакомцами.

Капитан напряженным тоном ответил:

– Это, как мы полагаем, господин Невра и госпожа Крисцина, троюродные брат и сестра правительницы Ремат. Оба чистокровные. И они умерли, как нам представляется… прошлой ночью.

– Что?!

Он не стал повторять, лишь дернул ногой, закидывая обратно на ткань бесформенный кусок Невры. А может, Крисцины. Солдаты как раз закончили собирать раскатившиеся куски и старательно обертывали их полотном, чтобы увезти. Я увидел пятна слизи, тянувшиеся от самых Вертикальных Врат к тому месту, где лежали кучи. Значит, тела переправили во дворец в карете, но до этого не потрудились как следует обернуть? Бессмыслица какая-то…

Остается только предположить: никто не догадывался о том, что чета внутри кареты мертва… пока не распахнули дверцы.

Я вернулся к капитану, который вновь вытянулся и замер при моем приближении. Я с некоторым удивлением отметил, что на лбу у него был простой прямоугольник низкого родства, правда с пустой серединой, по образцу всех сигил родства, доселе мною виденных, – кроме той, что носила Ремат. Люди низкого родства редко удостаивались высоких постов в Небе. Капитанство этого человека означало, что у него либо имелся могущественный покровитель – причем не отец и не мать, ведь они тоже были бы низкородными, – либо он успел проявить на службе отменные качества. Я понадеялся, что это как раз тот случай.

– Честно признаться, я весьма мало интересуюсь смертными после их кончины, – негромко проговорил я. – Трупы, знаешь ли, не забавны. Но мне всегда казалось, что обычно мертвецу требуется несколько месяцев, если не лет, чтобы дойти до подобного состояния.

– Обычно так оно и есть, – ответил он коротко.

– Тогда что вызвало подобное разложение?

У него на скулах выступили желваки.

– Прости, господин, но у меня приказ не разглашать подробности. Это дело семейное.

Стало быть, Ремат велела поменьше болтать, и капитан заговорит, только если я схвачу его за пятку и подвешу над пустотой с Пирса. А может, не заговорит и тогда: капитан выглядел на редкость упрямым.

Я закатил глаза:

– Ты не хуже моего знаешь, что учинить такую жуть способна только магия. Может, что-то не так пошло у писца. Или они чем-то обидели одного из моих родственников…

Хотя в последнем я сомневался. То есть сотворить подобное мог любой из нас, боженят, даже самый незлобивый. Но я не мог вообразить ни одного, кто вправду бы сделал такое. Мы убивали, да. Но мы не глумились. Мы с уважением относились к смерти. Иное обращение с мертвыми стало бы святотатством перед Энефой. А может быть, и перед Йейнэ.

– Ничего не могу сказать, господин.

Вот ведь упрямец!

– А почему ты сказал, что здесь опасно?

К моему удивлению, ответом мне был твердый взгляд. Он даже не рассердился, хотя я докучал ему и сам понимал это. А еще у него были глаза весьма примечательного цвета – серые. Такие были редкостью во дворце и почти не встречались у мароне, хотя цвет кожи у него был достаточно темный для принадлежности к этому племени. Если он действительно являлся Арамери, то амнийского в нем было всего чуть-чуть.

– Ты сам это объяснил, господин. – Он говорил негромко, но веско. – Это могла сделать лишь магия. А такая магия работает лишь при непосредственном соприкосновении.

И он ткнул подбородком в сторону лиц умерших – те были еще видны в завязываемых солдатами узлах. Я всмотрелся как следует, и тут до меня дошло: то, что я принял за каприз разложения, было кое-чем иным. Чернота их лиц объяснялась не тлением, а древесным углем. Это вообще были не лица; черты обоих мертвецов скрывали своего рода маски. И эти маски прогорели до такой степени, что слились с кожей, оставив от первоначального облика только глазницы да линию челюсти.

Солдаты наконец справились с упаковкой. Шестеро сразу медленным шагом двинулись прочь, унося тела. Как только они миновали вход во дворец, оттуда вывалилась целая толпа слуг со всем необходимым для уборки и ароматическими курильницами в придачу. Они быстро и тщательно уберут с парадного двора все следы загрязнения; ни один высокородный даже не догадается, что здесь случилось нечто ужасное.

– Я должен доложить правительнице Арамери, – поворачиваясь, сказал капитан.

– Как твое имя?

Капитан помедлил, явно встревожившись, и я понял: он кое-чего наслушался о моих прежних повадках. Я ухмыльнулся.

– Дразниться не буду, обещаю, – сказал я. – И каверзы подстраивать тоже. Ты ничем меня не обидел, так что и бояться тебе нечего.

Он ненадолго оттаял и представился:

– Меня зовут Гнев Арамери.

Действительно мароне, с таким-то именем.

– Что ж, капитан Гнев, раз уж ты собираешься доложить правительнице, что я тут побывал, можешь добавить, что я буду рад помочь с выяснением причины… всего этого.

И я показал на место, где недавно лежали тела.

Он опять свел брови:

– Зачем тебе?

Я пожал плечами:

– А просто со скуки. И еще потому, что, говорят, любопытство кота сгубило. Ну а я теперь слишком взрослый, чтобы в игрушки играть.

На его лице мелькнула тень растерянности, но потом он кивнул:

– Непременно передам твое послание, господин.

Он развернулся и ушел во дворец, лишь на миг задержавшись на ступенях, чтобы поклониться при виде стройной фигурки в белом, появившейся из-под арки. Это была Шахар.

Я пошел следом за капитаном, только медленнее и по дороге привычно кивал слугам (что, кажется, слегка их пугало). Я остановился у подножия широкой лестницы. Шахар была в простом утреннем одеянии из пушистого белого меха. И с довольно грозным выражением лица – что, опять же по привычке, заставило меня съежиться, изображая робость.

– Я проснулась, а тебя нигде нет, – сказала она. – А поскольку меня теперь судят по тому, насколько я удовлетворяю все твои нужды… – Умница, она подпустила в эти слова точно отмеренную порцию яда. – Я сочла своим первейшим долгом прежде разыскать тебя, нежели тратить время на прочие свои многочисленные обязанности. Я, однако, пребывала в полной растерянности, пока мне не сообщили о происшествии в переднем дворе. И поспешила сюда, понимая: если где-то что-то случилось, там наверняка и ты…

Я призвал на помощь свою самую чарующую улыбку, но она лишь добавила льда во взгляд. Наверное, всему виной мой возраст, и улыбка уже не срабатывает.

– Могла бы просто позвать меня. Так же, как двое суток назад.

Она моргнула, забыв рассердиться, и я понял, что не так уж она на меня и гневалась.

– А ты полагаешь, сработало бы?

Я пожал плечами, хотя не испытывал той беззаботности, какую изображал.

– Надо будет как-нибудь попробовать. Тогда и посмотрим.

– Да.

Она глубоко вздохнула. Потом ее взгляд обратился на слуг, которые усердно атаковали пятно скверны возле Вертикальных Врат. Один из них чистил даже сами Врата. Он действовал очень осторожно, используя прозрачный раствор и прилагая все усилия, чтобы не наступить ни на одну из черных плиток.

– Ты знала их? – спросил я. Негромко, на тот случай, если погибшие ей нравились.

– Конечно знала. Ни один из них мне не угрожал. – С учетом повадок ее семейства это было почти заявлением о дружбе. – Они представляли наши торговые интересы на Дальнем Севере и на островах. Они обладали большим здравым смыслом и толково вели дела. Брат и сестра, как… – «Мы с Декой», чуть не добавила Шахар. – Большая потеря для семьи. Снова.

По мрачности ее лица я внезапно догадался, что характер их смерти ее не удивил. Вот и еще зацепочка, следом за предупреждением Гнева.

– Есть хочу, – сказал я. – Отведи меня куда-нибудь, где кормят, и поешь вместе со мной.

Ее глаза снова вспыхнули.

– Это приказ?

Я закатил глаза:

– Поскольку я не принуждаю тебя к повиновению, стало быть, не приказ.

– Есть много способов принуждения, – сказала она, и глаза у нее стали как два камешка. – Например, пожаловаться моей матушке.

Я застонал:

– Нашла ябеду! Я просто проголодался! – Я шагнул к ней. – А еще я хотел бы поговорить об этом где-нибудь без посторонних ушей.

Шахар моргнула, затем покраснела. Оно и понятно: ей следовало бы уловить мои намеки. Она бы и уловила, не вмешайся ее гордость.

– Ну… – Она помедлила, оглядывая двор с таким видом, словно он был набит пялящимися на нас любопытными. В некотором роде так оно и было. – Встретимся у купола библиотеки через полчаса. Я распоряжусь, чтобы принесли поесть.

С этими словами она повернулась, взвихрив облако белоснежного меха, и ее башмачки дробно зацокали по день-камню.

Я провожал ее глазами – пока до меня не дошло, что мой взгляд задерживается на изящных изгибах ее бедер и подмечает, как их раскачивает ее надменная, чопорная походка. Это так подкосило меня, что я даже споткнулся, пятясь с лестницы. Хотя смотреть на меня здесь было некому, кроме слуг – а они старательно отводили глаза, вероятно по распоряжению Морад, – я быстренько выпрямился и юркнул в сад, притворившись, что завороженно разглядываю давно надоевшие мне цветы и деревья. Честно говоря, меня просто трясло.

И поделать с этим ничего было нельзя. Шевир оценил мой возраст примерно в шестнадцать лет, а я отлично знал, каковы в этом возрасте смертные мальчишки. Как скоро я буду лежать потным комком, исступленно занимаясь самоудовлетворением? К тому же теперь я знал, чье имя со стоном вырвется у меня, когда наслаждение достигнет предела.

Боги благие! Как же я ненавидел подростковый возраст!

«Ничего не поделаешь», – мысленно повторил я и отворил дырку в земле.

До библиотеки путь был недолог. Я появился в давно никем не посещавшемся углу, между двумя тяжеловесными старыми стеллажами. Потом долго шел между книжными шкафами, пока не увидел винтовую лестницу, неплохо укрытую от праздного взора. Курруэ выстроила библиотечный купол таким образом, что он становился наградой для тех жителей дворца, которые вправду отличались любовью к письменному слову. Такие люди подолгу рылись в шкафах, просматривали стеллажи и порой теряли счет времени, увлекшись книгой, свитком или табличкой. Я неизвестно почему даже возгордился тем, что Шахар его отыскала. Потом сам на себя рассердился за эту гордость. И наконец, рассердился за то, что рассердился.

Однако, одолев лестницу, я удивленно остановился. Местечко под куполом уже было занято, и заняла его вовсе не Шахар.

На одной из длинных, заваленных подушками скамей сидел мужчина. Крупный, светловолосый, одетый в полувоенного покроя камзол, который выглядел бы почти форменным, не будь он пошит из жемчужно-переливчатого шелка. Верх купола был сплошь застеклен, а стены изобиловали открытыми окнами, магически защищенными (как и весь дворец) от ветров, дождей и разреженного воздуха снаружи. Удачно падавший луч света превращал вьющиеся волосы мужчины в поток жидкого золота, зажигал самоцветы в пуговицах камзола и придавал скульптурную четкость чертам его лица. Мне даже не понадобилось присматриваться к сигиле у него на лбу: я и так с первого взгляда понял, что он происходил из Главной Семьи Арамери. Уж очень этот малый был красив и слишком уж по-хозяйски расположился.

Но когда он повернулся ко мне, я все-таки глянул на сигилу и невольно задержал взгляд, потому что она была заполнена до конца. Она содержала все письмена и надписи, которые я помнил. Тут было и заклятие, обязывавшее Энефадэ защищать прямых потомков той, первой Шахар и служить им, и повеление всем Арамери сохранять верность главе семейства, и так далее. Короче, все! Вот бы знать, почему из всей Главной Семьи лишь этот мужчина носит знак родства в его изначальной форме?

– Так-так… – выговорил он, окидывая меня внимательным взглядом и подвергая такому же быстрому анализу.

– Прошу прощения, – смущенно пробормотал я. – Я не знал, что тут кто-то есть. Пойду другое место поищу.

– Ты тот младший бог, – сказал он, и я удивленно остановился. Он тонко улыбнулся и продолжил: – Думаю, ты должен помнить, насколько трудно сохранять здесь тайну.

– Я в свое время как-то умудрялся.

– О да. И это было хорошо, иначе вы бы никогда не освободились от нас.

Я вскинул подбородок. Я рассердился и был настроен воинственно.

– Хорошо? И это говорит чистокровный?

– Да. – Он переменил позу, откладывая большую и красиво переплетенную книгу, которую держал на коленях. – Я как раз читал о тебе и твоих собратьях Энефадэ в честь твоего появления во дворце. Мои предки ухватили за хвост чудовище, согласен? Я считаю, мне необыкновенно повезло, что вас освободили до того, как мне пришлось иметь дело с тобой.

Я прищурился, силясь понять причину собственной настороженности:

– Почему ты мне не нравишься?

Мужчина удивленно моргнул, потом не без иронии улыбнулся:

– Наверное, потому, что, если бы ты все еще был рабом, а я хозяином, именно тебя я держал бы на самом коротком поводке.

Я не был уверен, что причина заключалась именно в этом, но легче не стало. Я никогда не доверял смертным, которые догадывались, насколько я опасен. Обычно это означало, что они и сами были ой как опасны.

– Кто ты такой?

– Рамина Арамери.

Я кивнул, приглядываясь к чертам его лица, к общему рисунку костей в теле.

– Брат Ремат?

Впрочем, я уже видел, что это не совсем верно.

– Сводный, – ответил Рамина. – Ее отец был прежним главой семьи, а мой – нет. – Он пренебрежительно пожал плечами. – А как ты понял?

– Ты выглядишь как один из Главной Семьи. И пахнешь, как Ремат. А веет от тебя… – я покосился на его лоб, – силой, посаженной на цепь.

– А, ты об этом. – Он коснулся лба и слегка самоуничижительно улыбнулся. – Все вполне очевидно. Как я понял, истинные сигилы в твои времена были нормой?

– Истинные сигилы? – нахмурился я. – Как же в таком случае вы называете урезанные?

– Они называются полусигилами. Не считая Ремат, на сегодня я единственный член семьи с истинной сигилой. – Рамина отвел взгляд, следя за далекой стаей птиц, что кружила возле одной из ветвей Древа. Вот они заскользили прочь, и он проводил глазами их равномерное, неторопливое движение. – Мне ее нанесли, когда сестра заняла место главы.

Вот теперь все стало понятно. Истинная сигила подавляет волю носителя, навязывая ему верность главе семьи. Теперь для Рамины пытаться действовать против сестры – все равно что приказывать солнцу садиться.

– О, демоны, – ругнулся я, неожиданно испытав жалость к нему. – А почему она тебя попросту не убила?

– Наверное, потому, что ненавидит. – Рамина все следил за птицами, и я не мог истолковать выражение его лица. – А может, наоборот, любит. Какая разница? Результат-то один…

Ответить я не успел: со стороны винтовой лестницы послышались шаги. Мы замолчали. Появились двое слуг; они приблизились к Рамине и, неуверенно поглядывая на меня, поставили деревянный поднос, а на него – большое блюдо с закусками, которые берут руками. Сделав это, они быстро ушли. Я тут же подошел к подносу и набил рот всякими вкусностями. Рамина приподнял бровь; я оскалился. Он фыркнул и отвернулся. Хорош, паршивец!

Я досыта наелся, набив рот всего раз, и очень этому обрадовался: лишнее доказательство, что я еще не до конца стал смертным. Поэтому я рыгнул и принялся облизывать пальцы, надеясь, что Рамина исполнится отвращения. Увы, он на меня даже не смотрел. Но через секунду вновь повернулся в сторону лестницы, по которой как раз поднималась Шахар. Она кивнула мне, потом заметила Рамину и прямо просияла:

– Дядя! Что ты тут делаешь?

– Заговоры плету с целью захватить мир, что же еще, – ответил он, широкой улыбнувшись. Шахар подошла и с неподдельной симпатией обняла его. Он ответил на ласку с такой же искренностью. – А еще веду приятнейшую беседу со своим новым другом, этим юношей. Ты пришла к нему?

Шахар присела рядом с ним, глядя то на него, то на меня.

– Да, – сказала она, – но твое присутствие очень кстати. Ты ведь знаешь, что произошло?

– Произошло?

Она стала очень серьезна.

– Невра и Крисцина. Они… Солдаты доставили тела сегодня утром.

Рамина поморщился и закрыл глаза.

– Как?

Она тряхнула головой:

– Снова маски. На сей раз… – Она скривилась. – Результат я не видела, но вот запах…

Я сел на скамью напротив них, куда падала тень купола, и стал наблюдать за обоими. Свет обволакивал их кудрявые головы золотыми ореолами. Их лица совершенно одинаково отображали горе. Да, все было настолько очевидно, что я удивился: с какой стати Ремат попыталась держать это в секрете?

Рамина встал и принялся расхаживать. Теперь его лицо дышало яростью.

– Тьма демонская! – вырвалось у него. – Все чистокровные с ума сойдут, и я их вполне понимаю. Станут винить Ремат за то, что она еще не поймала этих мерзавцев. – Он резко остановился и повернулся к Шахар, прищуриваясь. – Что же касается тебя, племянница… Раз нападающие до такой степени осмелели, тебе грозит нешуточная опасность. Я посоветовал бы тебе повременить с путешествиями.

Она слегка нахмурилась, но не удивилась. Со времени нашей встречи в переднем дворе она явно думала о том же.

– Сегодня вечером я должна отправиться в Серое, – сказала она. – У меня встреча с госпожой Хинно.

«Серое?» – мысленно удивился я.

– Перенеси, – велел Рамина.

– Не могу. Это я просила о встрече. Если я перенесу ее, она поймет, что у нас что-то не так, а матушка приказала, чтобы весть об этом убийстве никоим образом не распространились.

Рамина вновь перестал расхаживать и многозначительно посмотрел на меня. Я очаровательно улыбнулся в ответ.

Шахар раздраженно хмыкнула:

– Еще она распорядилась, чтобы я дала ему все, что он пожелает. – Она бросила на меня сердитый взгляд. – Он так и так видел тела.

– Видел, – подтвердил я. – Только я не отказался бы от кое-каких объяснений по поводу этих тел. Я так понял, случай уже не первый?

Такая прямота заставила Рамину слегка нахмуриться, но Шахар лишь ссутулилась, даже не пытаясь скрыть отчаяния.

– На чистокровных до сих пор не покушались. А вот другие действительно гибли.

– В смысле, другие Арамери?

– Да. И иногда еще те, кто нас поддерживает. Каждый раз используются маски, и каждый раз они убивают. А мы даже не можем понять, каким образом преступник заставляет жертвы их надеть! Последствия всякий раз разные, а маски сгорают, как ты сам видел.

Ну и дела. Прежде никто не осмелился бы убивать Арамери, ведь на убийцу тотчас напустили бы Энефадэ. Разыскать и наказать. Всего-то несколько поколений, и мир уже до такой степени перестал испытывать страх перед Арамери? Приспосабливаемость смертных, равно как их мстительность, никогда не переставала меня изумлять…

– Так кто, по-вашему, это проделывает? – спросил я. Оба с раздражением уставились на меня, и я приподнял брови. – Ясно, что не знаете, а то давно бы уже их поубивали. Но должны же вы кого-то подозревать?

– Нет, – ответил Рамина. Он сел, положил ногу на ногу и закинул длинную гриву волос за спинку сиденья. Он смотрел на меня довольно-таки презрительно. – Если бы мы кого-то лишь заподозрили, мы бы и с ними расправились.

Все это начало мне надоедать.

– Но маски-то у вас есть, пускай и здорово поврежденные. Неужели писцы напрочь забыли, как составляются отслеживающие заклятья?

– Не все так просто, – сказала Шахар. Она подалась вперед, взгляд сделался пристальным. – Маски сделаны не писцами, и те не могут взять в толк, как работает эта… поддельная магия. И вообще… – Она помедлила, покосилась на Рамину и вздохнула. – Они не могут ее остановить. Мы беззащитны против таких нападений.

Тут я зевнул. Я не подгадывал зевок и не собирался им демонстрировать, насколько мало меня трогают их дела, но они нахмурились. Я закрыл рот и ответил им таким же злым взглядом:

– И что вы хотите от меня услышать? Что мне очень жаль? Ну, так мне нисколько не жаль, и вы это прекрасно знаете. Всему миру приходилось жить с этим ужасом: бессмысленные убийства безо всякой связи или причины, магия, бьющая без предупреждения, и всякое такое. И это – столетиями! Причем благодаря конкретно вам, Арамери. – Я пожал плечами. – Если какой-то смертный вычислил способ подпустить вам такого же страха, я лично не берусь его за это судить. Во имя всех преисподних, скажите спасибо уже за то, что я ему не аплодирую!

Рамина смотрел на меня безо всякого выражения. Арамери любят напускать на себя такой вид, который они считают непроницаемым, хотя на самом деле он лишь означает, что их уделали, но они пытаются это не показать. А вот у Шахар хватило честности разозлиться на меня по-настоящему.

– Если ты настолько нас ненавидишь, что тебя останавливает? – резко спросила она. – Тебе же всех нас поубивать – раз плюнуть! Или… – Тут она выпятила губу и добавила в голос яда: – Если сил не хватает, попроси Нахадота или Йейнэ, они наверняка справятся!

– Ну-ка, повтори!

Я вскочил, ощущая в себе достаточно могущества, чтобы истребить всю семью Арамери лишь из-за того, что Шахар оказалась такой врединой. Будь она мальчишкой, я бы так ей врезал! Мальчишки могут драться и пускать в ход кулаки и при этом оставаться друзьями. Между мальчишками и девчонками все почему-то сложнее.

– Дети, – произнес Рамина.

Он сказал это очень мягким тоном, но устремленный на меня взгляд был пристальным, а за безмятежностью на лице угадывалось нешуточное напряжение. Он догадался воззвать к моей природе, и я это оценил. Во всяком случае, сразу успокоился. Возможно, на это он и рассчитывал.

Шахар еще дулась, но, кажется, не собиралась упорствовать в обиде. Я чуть помедлил и сел на скамью, хотя внутри по-прежнему все так и кипело.

– К твоему сведению, – бросил я, кладя ногу на ногу и не дуясь, если вы вдруг так подумали. – То, что ты описала, – это не поддельная магия. Это просто лучшая магия!

– Лишь божественная магия превосходит магию писцов, – сказала Шахар.

Я видел, как она силилась напустить на себя этакое ледяное достоинство, и мне тотчас захотелось вывести ее из себя какими-нибудь подначками.

– Нет, – возразил я.

Чтобы как-то справиться с порывом немедленно наговорить ей гадостей, я улегся на скамью и задрал ноги, уперев их в одну из хрупких с виду колонн, поддерживающих свод. Какая жалость, что ноги у меня не грязные! Впрочем, это лишь добавило бы слугам работы.

– Искусство писцов, – продолжил я, – это всего-навсего высшее достижение, которому вы, смертные – прости, вы, амнийцы, – сподобились за время вашего существования. Так что, если вы ни до чего лучшего не додумались, это вовсе не значит, что ничего лучшего и быть не может!

– Верно, – с тяжелым вздохом подтвердил Рамина. – Шевир это нам уже объяснил. Искусство писцов лишь следует за божественным могуществом, пытаясь ему подражать и приближаться к нему, показывая достаточно жалкие успехи. Оно выхватывает идеи, передаваемые начертанными словами. Изустная магия работает лучше. Если работает.

– Единственная причина, по которой она не работает, – смертные не в состоянии правильно выговорить нужные слова, – пояснил я.

Скамья, на которой я растянулся, оказалась на удивление удобной. Надо будет как-нибудь устроиться здесь на ночь – на свежем воздухе, под убывающей луной. Наверное, спать будет столь же приятно, как у Нахадота на руках.

– Бывает, вы добиваетесь верного выговора и без ошибки приставляете одно слово к другому, но упорно не учитываете обстоятельства, – продолжил я. – То, что должно произноситься исключительно днем, вы произносите среди ночи. Вы даже не соображаете, по какую сторону солнца находитесь, хотя, казалось бы, что может быть проще, чем учитывать времена года! Вы говорите «геввирх», хотя подразумеваете «дас-анкалаэ», и выдираете «бревиранаэнокет» из… – Я покосился на своих слушателей и понял, что они не улавливали сути. – Короче, вы все неправильно говорите.

– Нет способа говорить лучше, – сказала Шахар. – Смертный ум не может постигнуть все… обстоятельства. И ты сам это знаешь.

– Правильно, вы не можете говорить так, как говорим мы. Но есть способы передать все, что хочешь, и помимо речи, устной и письменной. Знаки рукой, язык тела. – Они переглянулись, и я наставил на них палец. – Многозначительные взгляды, наконец! Магия – она что такое, по-вашему? Связь! Передача смыслов! Мы, боги, взываем к реальности, и она нам отвечает. Отчасти потому, что мы ее создали, она нам все равно что руки и ноги, вещественное излияние наших душ. Мы едины со всем сущим, но прочие…

Тут я окончательно понял, что не могу достучаться до них. До чего же тупые, ограниченные создания! С мозгами, запертыми на замок! То есть ума у них хватало, чтобы понимать: Энефа в свое время позаботилась об этом. Они просто невероятно упрямы. Уж такими рождались. Я сдался и вздохнул. Попытки пробиться к ним утомили меня. Вот бы кто-нибудь из родичей заглянул меня навестить… Нет, нельзя. Нечего кому попало знать о моем состоянии. Как верно заметил Нахадот, врагов у меня хватает.

– Не согласишься ли ты поработать с Шевиром, господь Сиэй? – спросил Рамина. – Помочь ему вычислить, что это за новая магия?

– Нет.

Шахар хмыкнула – резко, раздраженно.

– Ну, конечно же нет. Мы всего лишь даем тебе крышу над головой, пищу и…

– Вообще-то, ничего ты мне не давала, – перебил я и зло уставился на нее. – Если ты забыла, напомню: эту крышу выстроил я. И если уж подсчитывать, кто кому должен и сколько, то как насчет того, чтобы твоя матушка выплатила мне жалованье за две тысячи лет? Кстати, согласен на возмещение долга приношениями, если ей так удобнее, но в любом случае до конца этой смертной жизни голодная смерть мне точно не грозит. – Она обиженно приоткрыла рот, но возразить было нечего. – Нет? Ну так и заткнись!

Шахар вскочила так стремительно, что, окажись этот мир немного меньше, она взвилась бы в небеса.

– Я не обязана это выслушивать!

И она сбежала по винтовой лестнице гневным маленьким вихрем белого меха. Ее башмачки процокали внизу по полу библиотеки, и все стало тихо.

Мне понравилось, как я ее достал. Я сложил руки под головой, устраиваясь поудобнее.

– А ты получил удовольствие, – заметил Рамина.

Я рассмеялся:

– Откуда такое впечатление?

Он вздохнул – без раздражения, скорее, со скукой:

– Может, перепалки с ней и забавляют тебя. Точнее, не может, а явно забавляют, но ты понятия не имеешь, под каким давлением она живет, господь Сиэй. С того времени, как ты едва не убил ее и стал причиной ссылки ее брата, моя сестра была к ней не слишком добра.

Я мысленно сжался. Он напомнил, что за мной должок перед Шахар. И наверняка сделал это намеренно. Скамья сразу перестала быть удобной. Я опустил ноги с колонны и перевернулся на живот, опершись на локти.

– Могу понять, почему Ремат отослала мальчишку. Удивляюсь только, что она поступила именно так. В прежние времена, когда возможных наследников было более одного, семья их попросту стравливала.

– В данном случае это было невозможно, – пояснил Рамина. Он вновь смотрел вдаль, туда, где открытое пространство расстилалось до горизонта. Я множество раз созерцал этот вид, но все-таки посмотрел туда же. Лоскутное одеяло крестьянских полей и сверкающая клякса местного озера, называвшегося Светлокно. – У Декарты нет шансов унаследовать власть. Если честно, то чем дальше от Неба, тем для него безопасней.

– Это из-за того, что он не вполне амниец? – Я откровенно уставился на него. – И как же так вышло, скажи на милость, дядюшка Рамина?

Он резко повернулся ко мне, сузив глаза, но лишь вздохнул:

– Срань демонская…

Я усмехнулся:

– Ты действительно переспал с сестрой или писцу пришлось повозиться с флакончиками и спринцовками?

Взгляд Рамины стал злым.

– Ты бестактен от природы или намеренно хочешь меня оскорбить?

– Намеренно. Позволь лишь напомнить, что и боги не всегда чураются кровосмешения.

Он положил ногу на ногу. Не то защитная поза, не то безразличие.

– Решение было политическим. Ей требовался тот, кому она могла доверять. И потом, мы с ней лишь сводные брат и сестра, отцы у нас разные, не забывай. – Он пожал плечами и посмотрел на меня. – Шахар и Декарта ничего не знают.

– Да, Шахар твоя дочь. А кто отец Декарты?

– Я. – Когда я расхохотался, он стиснул челюсти. – Писцы все проверили самым тщательным образом, господь Сиэй. Так что можешь поверить на слово. Шахар и Декарта – родные брат и сестра. И такие же амнийцы, как и я сам.

– Невозможно. Или ты сам не настолько амниец, как привык думать.

Он ощетинился, этак изящно:

– Я могу проследить свою родословную, без каких-либо перерывов, до первой Шахар, и нигде, господь Сиэй, не замечено ни малейших следов низших народов. Так что если уж кто и провинился, так это Ремат. Ее дед наполовину происходил из племени кен. – Рамина демонстративно содрогнулся: дескать, вот ужас-то. – Полагаю, нам еще повезло, что дети не родились рыжеволосыми или какими-то еще. Но это было не единственной проблемой.

– Его душа, – тихо проговорил я, вспоминая улыбку Деки. Она так и осталась застенчивой, даже после того, как я пригрозил убить его. – Он дитя земли и пятнистых теней, резкий свет дня – не для него.

Рамина странновато посмотрел на меня, но я уже устал приспосабливаться к ограниченности смертных.

– Если ты имеешь в виду, что Дека слишком кроток… Так и Шахар, по сути, такая же. Но она хотя бы научилась блюсти лицо.

– Когда ему позволят вернуться?

– Теоретически – по завершении обучения, то есть еще через два года. На деле же… – Рамина пожал плечами. – Возможно, вообще никогда.

Эти слова заставили меня нахмуриться. Я сплел пальцы и положил на них подбородок. Рамина тяжело вздохнул и поднялся. Я обрадовался, решив, что он надумал уйти. Мне жутко надоело подстраиваться под смертных, под их убогие мозги и запутанные расчеты родства. Он, однако, помедлил возле лестницы, оглянулся и наградил меня долгим взглядом.

– Раз уж ты не желаешь помочь писцам отыскать нападающих, – сказал он, – быть может, ты хотя бы согласишься защитить Шахар? Я совершенно уверен, что скоро она станет мишенью для наших врагов. Или тех из числа нашей родни, кто под прикрытием этих нападений надумает достичь собственных целей.

Я вздохнул, закрывая глаза:

– Она мой друг, глупец.

Он вроде обиделся на меня – возможно, за то, что я обозвал его глупцом.

– Но разве это… – Он умолк, не договорив, и снова вздохнул. – Нет, я должен поблагодарить тебя. Нам, Арамери, всегда недоставало одной важной вещи – дружбы богов. Если Шахар умудрилась завоевать твою дружбу… Что ж, быть может, у нее больше шансов выжить и унаследовать трон, чем мне казалось вначале.

С этими словами Рамина удалился.

Он мне по-прежнему не нравился.

6

Письмо любимой я послал,

Но по дороге потерял.

Письмо щеночек подобрал

И в свой карман его убрал.

Это не ты.

Это не ты.

Но это – ты.


Дворец по имени Небо – это скука. Вот что я больше всего в нем ненавидел, пока был здесь рабом. Реально дворец очень велик: каждая из его башен вместила бы население целой деревни. В его помещениях огромное количество развлечений. Да только за две тысячи лет все они мне обрыдли до тошноты, превратившись чуть ли не в пытку. Да какое там, за две тысячи – хватило и двадцати!

Довольно скоро стало очевидно, что сколько-нибудь долго я Небо выдерживать не смогу. Пожалуй, оно к лучшему. Я хотел отправиться во внешний мир, поискать себе лекарство для исцеления – если, конечно, оно в этом мире существует. Дворец, однако, был для меня идеальной промежуточной площадкой в попытках начать жить как смертный. Здесь было удобно и относительно безопасно, здесь я мог спокойно обдумать земные аспекты моих следующих шагов. Где, к примеру, я стану жить, когда отсюда уйду? И как вообще я собираюсь жить, если магия вскорости оставит меня? У меня не имелось ни состояния, ни каких-либо особых умений. И никаких связей в смертном обществе. А ведь оно, это общество, могло оказаться куда как опасно, особенно если учесть мою нынешнюю уязвимость. Чтобы со всем справиться, требовался продуманный план.

(От меня не укрылась горькая ирония моего положения. Смертным подросткам свойственно примерно так же беспокоиться и переживать в момент расставания с домом детства, на пороге безжалостной взрослой жизни. Вот только мне почему-то от этого было не легче.)

До вечера я так и не пришел к внятному выводу. Решив, что Шахар, должно быть, успела к этому времени поостыть от вспышки ярости, я отправился ее искать.

Выйдя в покои наследницы, я увидел ее в обществе трех служанок, занятых одеванием юной госпожи. Когда я появился в дверях гостиной, она обернулась так стремительно, что не до конца уложенные волосы вновь растрепались. Я успел заметить возмущение, мелькнувшее на лице одной из служанок, прежде чем женщина успела его спрятать.

– По каким преисподним тебя носило? – требовательно вопросила Шахар. – Слуги сказали, что ты ушел из библиотеки давным-давно! Много часов назад!

Я прислонился к косяку и медлительно протянул:

– И я рад тебя видеть. Чего это ради тебя так принаряжают?

Она вздохнула, вновь отдаваясь в руки прислуги:

– Ужинать иду. Я сегодня встречаюсь с госпожой Хинно из правящей триады теманского протектората и с ее пимексе.

Она безукоризненно выговорила последнее слово, как, собственно, и подобало, ведь ее, наверное, с детства обучали теманскому. Слово означало наследника, причем имело мужской суффикс, стало быть, переводилось на амнийский как «принц». А впрочем, кто их знает, этих теманцев, они могли и снова переписать свою хартию привилегий за те века, что я не обращал на них внимания. В прежние времена правление у них не наследовалось. Тогда теманцы выбирали себе вождей из числа самых умных и доблестных среди своей молодежи и натаскивали лет по десять, если не больше, прежде чем доверить им действительное управление. Такая разумность в поведении и стала причиной, по которой я остановился на теманской внешности, когда впервые выбирал себе человеческий облик.

Потом я обратил внимание на платье, в которое как раз заворачивали Шахар. Именно так – заворачивали. Платье, похоже, состояло только из лент приглушенно-золотого цвета в ладонь шириной. Их наматывали крест-накрест, так, что в итоге получался красивый узор елочкой. Все вместе получалось изящно, наряд искусно подчеркивал всю прелесть еще не до конца расцветшего тела Шахар. Я даже присвистнул, и она встревоженно на меня покосилась.

– Если бы я не знал, что к чему, то подумал бы, что ты охмуряешь этого принца. Но ты слишком молода. И потом, с каких это пор Арамери вступают в брак с чужеземцами? Так что здесь, вероятно, кроется нечто иное.

Она пожала плечами, переводя взгляд на свое отражение в большом зеркале. Платье было почти завершено. Оставалось лишь наложить несколько последних слоев на ногах. Вот интересно, как она потом собиралась выпутываться из этих лент? Может, их с нее срежут?

– Триадессе нравится красота, – сказала Шахар. – И она устанавливает тарифы на все поставки с Дальнего Севера, так что имеет смысл произвести на нее должное впечатление. Она – одна из немногих благородных дам, способных реально отравить нам жизнь. – Шахар повернулась к зеркалу боком, изучая свой силуэт. Теперь, когда служанка заново уложила ей волосы, смотрелась она безукоризненно и понимала это. – А принц Канру – старый друг моего детства, так что я не возражаю принарядиться и для него.

Я удивленно вскинул брови. Арамери, вообще-то, не позволяли своим детям заводить друзей. Что до меня, я полагал друзей необходимыми, особенно теперь, когда они остались без богов. Я подошел к дивану в гостиной и плюхнулся на него, нимало не смущаясь взглядов служанок.

– Значит, за ужином тебя ждут не только дела, но и удовольствие.

– В основном дела.

Служанки что-то пробормотали, и некоторое время царила тишина: Шахар придирчиво рассматривала себя в зеркале. Наконец она удовлетворенно кивнула, и женщины удалились одна за другой. Когда они вышли, Шахар натянула пару длинных бледно-желтыхперчаток.

– Вообще-то, я собираюсь спросить ее, что сталось с моими кузенами, – пояснила она.

Я улегся на бок, чтобы наблюдать за ней.

– А ей-то почем знать?

– Причина в том, что теманцы входят в нейтральную фракцию Благородного Собрания. Они поддерживают нас, но также стоят за прогрессивные перемены, такие как пересмотр системы десятин и введение светских школ. Понимаешь, ордену Итемпаса более не по карману обучать детей старше девяти лет, так что…

– Да-да, – перебил я, протирая глаза. – Забудь о подробностях, Шахар. Давай ближе к делу.

Она обреченно вздохнула, подошла ко мне и надменно уставилась сверху вниз.

– Полагаю, у Хинно есть союзники среди той части вельмож Дальнего Севера, что последовательно голосовали в Собрании против Арамери. А я полагаю, что они-то и стоят за нападениями на мою семью.

– Раз ты так думаешь, почему ты их до сих пор не поубивала? – поинтересовался я.

Я-то знал, что буквально считаные поколения назад ее предки давно бы уже поступили именно так.

– Потому что нам неизвестно, какие народы в этом замешаны. Мы можем с уверенностью утверждать лишь, что корень зла – где-то на Дальнем Севере, но там обитает не менее двух дюжин разных народов. К тому же я подозреваю, что дело не обошлось без сенмитов, а может, и островитян. – Шахар вздохнула, подбоченилась и свела брови в напряженном раздумье. – Я хочу отсечь змее голову, Сиэй, а не просто выбить ей клыки или сорвать несколько чешуек. Поэтому я хочу последовать твоему совету и бросить нашим врагам вызов. Я хочу предложить им расправиться со мной прежде, чем ко мне перейдет главенство в семье. Или я весь Дальний Север разнесу, чтобы покончить с угрозой!

Я откинулся на спинку дивана. Нельзя сказать, чтобы ее порыв вовсе не впечатлил меня, однако где-то в животе зародился и холодный комок злости.

– Ясно. Полагаю, ты собираешься блефовать, чтобы выманить их из укрытия?

– Конечно! Я не вполне уверена, что мы по-прежнему способны истребить целый континент, а вот то, что подобная попытка оставила бы без сил всех наших писцов, это уж точно. Допускать подобную слабость в нынешние времена стало бы верхом глупости.

И Шахар с самодовольным видом уселась подле меня. Ее облегающее «платье» приятно шуршало, приспосабливаясь к положению ее тела. Шуршание явно создавалось намеренно и было продуманной частью общего впечатления. Я подумал, что стоимость этого наряда, вероятно, опустошила бы сокровищницу небольшой страны.

– Тем не менее, – продолжила Шахар, – я уже переговорила с капитаном Гневом, и мы решили, что следует подумать о небольшой операции запугивания…

– Значит, – перебил я, – методами предков ты действовать не желаешь, потому что по-прежнему хочешь быть хорошей Арамери. Но ты не гнушаешься использовать для достижения своих целей их репутацию. Я правильно тебя понял?

Она уставилась на меня, в первое мгновение не найдя слов:

– Что?..

Я сел и выпрямился.

– Ты грозишь людям истреблением, а потом еще удивляешься, почему они плетут против тебя заговоры. Эх, Шахар, а я-то поверил, что ты вправду хочешь многое изменить…

Ее лицо тотчас потемнело.

– Я бы ни за что на самом деле так не поступила, Сиэй! Боги, я же не чудовище!

– А грозить уничтожить все, что эти люди знают и любят? Кем, по-твоему, это тебя делает? – Она замолчала, смущаясь и начиная сердиться, и я наклонился так, чтобы мое дыхание обласкало ей щеку. – Чудовищем, причем слишком трусливым, чтобы принять собственную чудовищность!

Шахар мгновенно побледнела, лишь на щеках горели два ярких пятна, а во взгляде боролись ярость и потрясение. Надо, впрочем, отдать ей должное: она не бросилась немедленно давать сдачи и не отодвинулась от меня. Ее ноздри трепетали, пальцы сжались в кулак, но тут же распрямились. Она вскинула подбородок.

– Судя по всему, ты вовсе не предлагаешь мне действительно причинить им какие-то беды, – негромко проговорила она. – И что же тогда ты предлагаешь, Плутишка? Позволить им и дальше устраивать на нас покушения, пока в живых не останется ни одного чистокровного? – Она поджала губы. – Ладно, забудь. Я сама не знаю, зачем вообще спрашиваю. Тебя же не волнует, будет кто-нибудь из нас жить или умрет…

– А с какой стати? – Я сделал жест, как бы охватывая дворец. – Можно подумать, здесь мало Арамери.

– Да, мало!

Ее самообладанию пришел конец. Она встала на диване на четвереньки, глаза вспыхнули.

– Ты успел погулять по дворцу, Сиэй! Говорят, в твои времена нижние уровни так и кишели народом, а теперь там пусто. Еще говорят, что раньше за пределами дворца проживало множество Арамери и мы могли выбирать лучших, которые и становились нашими слугами. А теперь мы во множестве берем приемышей, которые по крови не имеют к нам ни малейшего отношения! Это ни о чем не говорит тебе, о старейший из боженят?

Я нахмурился. Она несла какую-то околесицу. Смертные плодились как кролики. Когда я был рабом, Арамери исчислялись многими тысячами. Тем не менее Шахар была права. То, что нижняя часть дворца опустела, было неправильно. И то, что человек «подлого» происхождения, в основном маронейских кровей, выслужился до капитана дворцовой стражи, тоже было неправильно. А уж то, что Ремат возлегла с собственным братом… Такое в прежние дни и вовсе было бы немыслимо. То есть родственники постоянно заводили кровосмесительные интрижки, но чтобы ради деторождения? Но, коли уж Ремат, чье собственное происхождение было некоторым образом разбавлено, решила таким образом укрепить силы Главной Семьи…

А ведь все эти знаки были передо мной с момента первоначального возвращения в Небо, только я их не видел. Я настолько привык к тому, что Арамери бесчисленны и всесильны, что едва не проглядел истину: на самом деле они вымирали.

– Объясни, – потребовал я, испытывая непонятное волнение.

Гнев Шахар иссяк. Она вновь села, ее плечи поникли.

– Охота на высокородных началась относительно недавно. Однако покушения случались и прежде. Мы просто не замечали их, а потом вдруг оказалось, что пора бить тревогу.

На ее лице была горечь.

– Сперва гибли отдаленные родственники, – угадал я.

Арамери, не связанные непосредственно с Главной Семьей, недостаточно богатые и властные, чтобы представлять особую ценность для верхушки семьи. Стражники, слуги. Расходный человеческий материал.

– Да, – вздохнула она. – Но реально все началось очень давно. Всего через несколько десятилетий после того, как ты и другие Энефадэ вырвались на свободу. Начали страдать боковые ветви семьи, те, кому мы предоставили возможность заниматься во внешнем мире делами и вступать в браки на стороне, привнося новую кровь. Все происходило исподволь. То дети умирали от каких-то странных болезней, то молодые жены и мужья оказывались бесплодными, то происходили несчастные случаи и всякие природные бедствия. В общем, эти ветви умирали одна за другой. Мы передавали их владения нашим союзникам или ставили туда кого-то из наших.

Еще не дослушав, я уже качал головой.

– Все не так, – возразил я. – Несчастный случай можно подстроить. Детей, боги свидетели, уморить вообще легче легкого. Но вот природные бедствия, Шахар? Это значит…

Я уже прикидывал про себя, мог ли писец такое устроить. Писцы знали, как составить надпись для вызывания дождя или вёдра, но управлять бурей невероятно сложно. Захочешь устроить небольшое наводнение, и можно дождаться цунами. Но если не писцы, то… то… Нет!

Она улыбнулась, как бы подтверждая мои худшие опасения.

– Да, – сказала она. – Да. Это вполне может означать, что некий бог вот уже пятьдесят лет трудится над тем, как бы всех нас истребить.

Я вскочил и принялся расхаживать по комнате. Мне вдруг сделалось тесно и душно в оболочке смертного тела и захотелось сбросить его.

– Если бы я желал поубивать Арамери, я бы уже это сделал! – рявкнул я. – Я бы заполонил весь дворец мыльными пузырями и завалил его игрушками для ванны. Устроил бы во всех полах ловчие ямы с острыми шипами на дне и спрятал их под коврами. И возжелал бы, чтобы все Арамери младше двенадцати лет свалились в них и погибли! Знаешь, я и сейчас вполне могу это устроить!

И я резко обернулся к ней, предлагая усомниться в услышанном.

Но Шахар лишь кивнула – устало, без улыбки:

– Знаю, Сиэй.

Такая покорность обеспокоила меня. Я не привык видеть ее в подобном отчаянии. И не привык воспринимать Арамери – одного из них или всех – как беспомощных и беззащитных.

– Йейнэ запретила нам мстить Арамери, – тихо проговорил я. – Не из сочувствия: она вас ненавидит точно так же, как и мы все. Она просто не хотела, чтобы повсюду разразилась война и…

Ибо Арамери, при всем их непотребстве, оставались единственной силой, способной удержать мир от сползания в хаос междоусобиц. И даже Нахадот был в этом с ней согласен. А мои братья и сестры не дерзали перечить ей. Или как?

Я поспешно отвернулся и отошел к окошку, чтобы не показать Шахар своего страха.

Она вздохнула и поднялась:

– Мне пора. Мы отбываем заранее, чтобы обмануть возможных убийц. – Тут она помедлила, наконец-то заметив мое молчание. – Что такое, Сиэй?

– Ступай, – негромко проговорил я.

За окном, окрашивая небо алым, клонилось к закату солнце. Ощущал ли Итемпас – где бы он сейчас ни был – окончание очередного дня примерно так же, как Нахадот, некогда умиравший с каждым рассветом? Испытывал ли он ужас перед наползающей темнотой? Угасал ли постепенно, как эти краски в небе, пока душа не погружалась во мрак?..

Между тем Шахар, не дождавшись ответа, направилась к выходу, и я встрепенулся, снова начав думать.

– Шахар, – сказал я, и она остановилась. – Если что-то случится, если тебе будет грозить опасность… просто позови меня, хорошо?

– Мы ни разу не проверяли, сработает ли…

– Сработает. – Я чувствовал это нутром. Я не знал, откуда такая уверенность, но она у меня была. – Мне действительно плевать, будет жить или умрет бо́льшая часть других Арамери, но ты же мой друг!

Она очень тихо стояла у меня за спиной. Удивилась? Растрогалась? Некогда я определил бы ее настроение по вкусу воздуха в комнате. Нынче мне оставалось только гадать.

– Отдохни пока, – сказала она наконец. – Я распоряжусь насчет еды. А когда вернусь, мы поговорим.

И с этими словами она вышла из комнаты.

Я прислонился к окну. Теперь мне больше не нужно было скрывать колотившую меня дрожь. Оставшись в одиночестве, я мог поразмыслить о самой жуткой из вероятностей.

Неужели какой-то младший бог пошел против старших богов? Это казалось невозможным. Мы, боженята, просто ничтожны по сравнению со своими родителями: они могли уничтожить нас одним мановением. Тем не менее могущества у нас хватало. Иные из нас – да что там, когда-то и я – могли противостоять им один на один хотя бы несколько секунд. И даже самый распоследний из нас был способен хранить секреты и устраивать безобразия.

Меня не очень волновали проделки какого-нибудь отдельно взятого младшего божества. Но если сговорились многие… Если они устроили заговор, тянущийся сквозь поколения смертных, и воплощают какой-то очень сложный план… Это уже не проделки. Это восстание. И куда более опасное, чем все замыслы северян против Арамери.

Ибо, если младшие боги восстанут против старших, те нанесут ответный удар. Так уже было, когда им начали угрожать демоны. Вот только боженята не так хрупки и уязвимы, как демоны. К тому же далеко не все мы были заинтересованы в том, чтобы сохранить царство смертных в целости. А это значит, что грядет новая Война богов. И обещает оказаться еще хуже той, первой.

Причем все это зрело у меня прямо под носом целых пятьдесят лет. А я до сих пор даже понятия не имел, кто тут мог быть замешан.

У меня за спиной, точно молчаливый укор, кровавое небо стало постепенно чернеть…

7

Сколько миль до Вавилона?

Трижды двадцать и десяток.

А со свечкой добреду ли?

И еще дойдешь обратно.

Коль проворны будут ноги,

Хватит свечки для дороги.


Мне требовалась помощь. Но ни к Нахадоту, ни к Йейнэ я не пойду; эти двое, чего доброго, могут сорваться и наворотить дел. Нет уж, я их потревожу только тогда, когда буду знать больше!

Кому же из моих братьев и сестер я мог бы довериться? Перво-наперво я подумал о Чжаккарн. Увы, эта воительница была начисто лишена хитрости и коварства, а значит, помощи в деле разоблачения заговора от нее будет немного. Что же касается остальных… Демоны! С подавляющим большинством я не общался целых две тысячи лет. А еще раньше пытался кое-кого из них убить. В общем, мосты сожжены, пепел развеян, и земля посыпана солью. Такие вот семейные отношения.

Это не говоря еще о маленьком затруднении: в моем нынешнем состоянии я не мог вернуться в царство богов. Вообще-то, проблема не так страшна, какой казалась, поскольку город у подножия Неба кишел моей младшей родней. Там было полно боженят, для которых жизнь среди смертных была еще внове. Если удастся уговорить кого-нибудь из них помогать мне… Но вот кого?

Я в расстроенных чувствах отвернулся от окна и снова заходил по комнате. Стены дворца вновь засветились, и я с ненавистью следил за тем, как они разгорались: для меня это было еще одним свидетельством моего нынешнего бессилия, ибо некогда они слегка померкли бы в моем присутствии. Я, конечно, не Нахадот, но его тьмы во мне было более чем достаточно. А теперь, словно в насмешку, стены ярко светились, изгоняя каждую тень.

Тень?

Я остановился. Подумал об одной из своих родственниц. И решил: не исключено. Есть надежда, что она станет мне помогать. И не потому, что она так уж любит меня, – скорее, наоборот. Но ее природу составляли разного рода тайны, а значит, у нас имелось кое-что общее. Всегда проще обращаться к тому, с кем у тебя есть некоторое сходство. Послушает ли она, если воззвать к этому? Или воспользуется случаем и пристукнет меня?

– Риск – благородное дело, – проворчал я себе под нос и направился к выходу из покоев.

Чтобы добраться до предпоследнего уровня нижней части дворца, я воспользовался подъемником. Коридоры там оказались по-прежнему безлюдными, а освещение – приглушенным, если сравнивать с ярким сиянием наверху. Я был на месте.

Ощутив нечто похожее на ностальгию, я по очереди касался дверей, мимо которых лежал мой путь. Сколько воспоминаний! Вот комната Чжаккарн с пушечным ядром, вделанным в пол. Еще у нее был гамак, сплетенный из пращей и кнутов, вымоченных в крови. (Я из опыта знал, что гамак был очень удобен, хотя и немного царапался.) А вот жилище Курруэ, нашей милой предательницы; внутри разбросаны монетки и жемчуга, а у стен громоздятся книги, похищенные из библиотеки. Монетки теперь, наверное, уже потускнели…

В свои бывшие покои я заглядывать не стал, убоявшись чувств, которые могли на меня нахлынуть. Чего доброго, мне еще придется доживать там свои дни…

Я волевым порядком направил мысли в иное русло.

И пошел к четвертой комнате, расположенной как раз посередине этажа. В прежние времена здесь обитал Нахадот.

Внутри царила непроглядная тьма, но ночное зрение еще не совсем покинуло меня, не пришлось прибегать и к кошачьим глазам. В комнате было совершенно пусто. Ни мебели, ни украшений – вообще никакого свидетельства, что помещением пользовались. Тем не менее каждая пядь его стен так и дышала непокорством: назло нашим тогдашним тюремщикам и мучителям отсюда был навсегда изгнан свет. Потолок к центру комнаты провисал, а пол был, наоборот, вздыблен, как если бы некая чудовищная всасывающая сила заставила выгнуться камень. Еще в комнате были четкие углы, несвойственные другим помещениям дворца. Пристально вглядываясь во тьму, я почти видел силуэт Нахадота, черный на черном, и почти слышал его низкий, глубокий голос, негромко произносивший: «Что, за новой сказкой пришел? Вот дитя ненасытное…»

Я жестоко поступил, оттолкнув его. Помолюсь ему о прощении.

Сунув руку под рубашку, я вытащил шнурок, свитый из моих волос. Сняв с него бусину Эн, я мысленно велел маленькой звезде зависнуть под вогнутым потолком. К моему немалому облегчению, все сработало. Эн взвилась в воздух и принялась обрадованно вращаться. Я даже вспомнил о своем планетарии, хотя звезде недоставало планет.

– Ты уж прости, – сказал я и кончиком пальца погладил маленькую звезду. – Я тебе со временем новые планеты достану. Ты мне посвети пока, хорошо?

Вместо ответа Эн охотно вспыхнула ярким желтовато-белым светом, словно свеча. Комната Нахадота тотчас как будто уменьшилась в размерах и наполнилась тенями. Моя тень вытянулась за спиной – большеголовая и мучительно похожая на того ребенка, которым мне полагалось бы быть. Я решительно отвернулся от нее и занялся делом.

– Владычица тайн, – сказал я, протягивая руку, и тень повторила мое движение. Я определенным образом сложил пальцы и обратился к лицу, силуэтом возникшему на стене: – Тень во мраке, Неммер Йру Им, сестра моя, слышишь ли ты?

Несколько мгновений ничего не происходило. Потом, хотя я не шевелился, тень моей руки на стене чуть наклонила голову.

– Какая неожиданность, – женским голосом сказала она. – Старший братец Сиэй! Сколько лет, сколько зим…

Я пустил в ход вторую руку, и на стене возникла тень ослиной головы. «Я вел себя как осел».

– Занятные вести доходят о тебе, Неммер. Не откажешься поговорить со мной?

– Я ведь отозвалась, не так ли? – Тень задвигалась, невозможным образом отрастив руки и ноги, и подбоченилась. – По правде сказать, в основном потому, что и до меня дошли о тебе кое-какие необычные слухи. Я прямо помираю от любопытства: неужели не врут?

Демоны, я должен был это предугадать…

– Я тебе в самых сокровенных деталях все расскажу, но и в обмен кое-что попрошу.

– В самом деле? – Настороженность в ее голосе заставила меня напрячься. То, что она не доверяла мне, не имело значения: она вообще никому не доверяла. А вот то, что я ей не нравился… – Что-то я не уверена, хочется ли мне заключать с тобой какие-то сделки… Плутишка.

Я кивнул. Примерно такого ответа я и ждал от нее.

– Я ничего скверного не замышляю против тебя, Неммер. Пойди против своего сердца и понадейся умереть. – Я расслышал горечь в собственном голосе и по-иному сложил пальцы. Их тень превратилась в голову старика. – Ты не пошла против нас в той Войне. У меня нет причины держать на тебя зло.

– Что-то плохо верится, – сказала она, складывая на груди руки. – Всем известно, что тех, кто держался в сторонке, ты ненавидишь не меньше, чем сторонников Итемпаса!

– Ненавижу – сильно сказано…

Тень на стене тряхнула головой – так делают, когда закатывают глаза.

– Ну хорошо. Терпеть не можешь. С радостью поубивал бы. Так правильней?

Вздохнув, я опустил руки. Говорящие тени остались на своих местах на стене.

– Ты же знаешь мою природу, сестра. Чего ты ждешь от меня? Неужели зрелости? – Я хотел было рассмеяться, но душу тяготила усталость. – Ну хорошо, будь по-твоему: я тебя ненавижу и ни за что не стал бы вызывать на разговор, будь у меня выбор. А теперь, может, поговорим? Или просто пошлем друг дружку подальше и на этом покончим?

Она некоторое время молчала. Я успел забеспокоиться и стал гадать, к кому еще обратиться, если она откажется иметь со мной дело. Все прочие возможности выглядели еще незавиднее. Если…

– Ну ладно, – проговорила она наконец, и глубоко у меня в животе начал распускаться стянувшийся было узел. – Мне нужно время, чтобы все тут устроить. Приходи через неделю, считая от сегодняшнего дня. В полдень. – Что касается места встречи, оно просто возникло в моем сознании – так, как если бы я всегда о нем знал. Это был домик где-то в городе под Небом, в той его части, что называлась Южным Корнем. А Неммер добавила: – Приходи один!

Я сложил на груди руки:

– Сама-то ты тоже будешь одна?

И, сложив пальцы, я сотворил на стене тень разъяренного кота: уши прижаты, клыки наголо.

– Можешь верить или нет, мне все равно, – рассмеялась она. – Это ты просишь о встрече, не я. Приходи через неделю – или не являйся совсем.

С этими словами женская тень наклонилась и с силой дунула. Эн от изумления выдала яркую вспышку, после чего погасла и упала на пол. А Неммер исчезла.

Пошарив в потемках, я подобрал Эн и сразу почувствовал, насколько она потрясена и расстроена. Я успокоил ее ласковыми словами, надел на шнурок и спрятал под рубашкой, не переставая напряженно размышлять.

Если Неммер знала, что со мной случилось… Знала, скорее всего. В ее природе проникать в чужие секреты, и даже Трое не могли что-либо от нее скрыть. Другое дело, что у нее хватало ума не болтать налево-направо. Так вот, вполне могло случиться, что, прибыв через неделю к месту встречи, я увижу ее во главе отряда моих наименее любимых родственников, иные из которых вот уже две тысячи лет только и ждали шанса поквитаться со мной за Войну богов.

В то же время Неммер никогда не ввязывалась во внутренние дрязги нашей семьи. И во время Войны она держалась в сторонке, не знаю уж почему. Может, она, как и многие среди нас, разрывалась между двумя нашими отцами? Была ли она среди тех, кто трудился во спасение царства смертных, едва не разрушенного нашими битвами? Я безнадежно вздохнул. Вот чем я, старший, должен был заниматься вместо участия в мелких разборках наших родителей. Если бы я озаботился примирением со своей родней, попытался понять, что толкнуло их на предательство Нахадота…

– Поступи я так, не дошел бы до жизни такой… – вздохнул я в темноту.

Собственно, вот и причина, по которой я собирался рискнуть, доверившись Неммер. Она тоже лишь то, чем ее сделала ее природа. Она держалась сама по себе, собирала всяческие секреты и потихоньку их выдавала в подходящий момент. И вступала лишь в те союзы, которые ее устраивали, – в основном весьма ненадолго. Все это в принципе означало, что она не была мне врагом. А станет ли другом, зависело теперь от меня.


Вернувшись в комнату Деки, я с удивлением обнаружил, что у меня опять посетители: пышноволосая дворцовая управляющая Морад и слуга, занятый приборкой и заправкой постели. Они тотчас склонились передо мной, словно я был высокородным Арамери. Потом слуга вернулся к уборке, Морад же смерила меня взглядом, полным откровенной неприязни.

Ее взгляд заставил меня нахмуриться и тоже себя осмотреть. И только тут я с большим опозданием понял, отчего на меня так глазели слуги, пока я добирался в нижнюю часть дворца. Я все еще носил одежду, которую наколдовал себе два дня назад. Тогда она была всего лишь простенькой, но лазанье по пыльным коридорам и замкнутым пространствам, ставшим тесными из-за разрастания Древа, довели ее до непотребного состояния. А еще я принюхался к запаху собственных подмышек и невольно сморщил нос. Фу! А я-то и не замечал! Со времени возвращения в этот мир я еще ни разу не мылся, а между тем мое теперь уже юношеское тело явно производило куда больше запаха, чем детское.

– Понял, – сказал я и застенчиво улыбнулся Морад.

Она вздохнула, хотя, кажется, я успел заметить тень улыбки у нее на лице.

– Я приготовлю тебе ванну, – сказала она и присмотрелась к моей голове. – А еще велю позвать цирюльника. И портного. И мастерицу ухаживать за ногтями.

Я потрогал свои пропыленные, свалявшиеся волосы и выдал слабый смешок:

– Похоже, я это заслужил…

– Как скажешь, господин мой.

Морад тронула за плечо слугу, почти закончившего возиться с постелью, и что-то тихо сказала ему. Он кивнул и сразу вышел. К моему удивлению, Морад закатала рукава и самолично подоткнула простыни. Когда постель приобрела безупречный вид, она перешла в ванную, и я услышал, как там побежала вода.

Снедаемый любопытством, я вошел следом за нею в ванную комнату. Присев на край ванны, Морад пальцами проверяла температуру воды. Она сидела ко мне спиной, открывая взгляду все великолепие своих волос. Было совершенно ясно, что в ее жилах текла не только амнийская кровь. Во всяком случае, волосы у нее сами собой курчавились мелкими плотными кольцами, которых знатные амнийские дамы добивались ценой долготерпения и мученических усилий. А цвет! Волосы у Морад были черны, точно душа моего отца. Кожа достаточно светлая, но чужие крови просматривались в ее чертах, стоило лишь приглядеться. И еще было ясно, что она и не думала стыдиться своего смешанного происхождения: сидела она в изящной позе и с прямой спиной, точно королева. Выросла она явно не в Небе или каких-нибудь амнийских владениях. Там ей давным-давно бы сломали душу насмешками.

– Среди твоих предков были мароне? – предположил я. – Волосы тебе, по крайней мере, точно достались от них. А остальные… теманцы? Или, может, узры? Кентийцы?

Морад повернулась ко мне, поднимая бровь:

– Из моих бабушек-дедушек двое несли в себе маронийскую кровь, тут ты угадал. Один был теманцем, другой мин. И, если верить слухам, мой отец был в действительности наполовину ток, хотя и притворялся сенмитом, чтобы попасть в легионы Ханту. А вот мать у меня была амнийкой.

Вот и очередное доказательство отчаяния Арамери. В прежние времена они не удостоили бы вниманием женщину такого пестрого происхождения. А о том, чтобы доверить ей должность управляющей, и речи не шло бы.

– Но тогда каким образом?..

Она кривовато улыбнулась – словно бесцеремонные вопросы были ей не впервой.

– Я выросла в южной части Сенма. Повзрослев, я подала прошение о приезде сюда на основании того, что мой четвероюродный дед был высокородным Арамери. – Я скривился, и она кивнула. Дела давно минувших лет. – Бабушка Атри даже не знала, как звали моего деда. Он просто ехал куда-то через их город. Она была хорошенькой девчонкой, а у семьи не нашлось влиятельных покровителей…

Морад пожала плечами, ее улыбка померкла.

– И ты решила отыскать дедулю-насильника и сказать ему «привет»?

– Он умер много лет назад. – Морад в последний раз проверила воду и закрыла краны. – Это бабушка мне посоветовала поехать сюда. В той части Сенма не так-то просто найти приличную работу. Вот бабушка и решила: пусть ее тогдашние страдания хоть мне обеспечат лучшую жизнь.

Поднявшись, она встала подле скамьи для мытья и взяла бутылочку средства для мытья головы.

Я тоже встал и разделся, довольный, что моя нагота ее не смущала. Усевшись на скамью, я не успел предупредить Морад, и она сняла шнурок с Эн с моей шеи и положила его на столик. Я с облегчением увидел, что Эн перенесла это, не возмутившись. Наверное, устала после наших приключений в комнате Нахадота. А еще у нее было свое отношение к смертным: некоторые ей нравились.

– В поисках лучшей жизни тебе не обязательно было приезжать именно сюда, – сказал я, зевая. Морад смочила мне волосы и принялась их мыть. Переговоры с тенью Неммер меня, оказывается, утомили, а умелые пальцы Морад так приятно скользили по коже. – В мире наверняка найдутся тысячи мест, где ты смогла бы заработать себе на жизнь, не имея дела с этой ненормальной семейкой.

– Других мест, где столько платят, на свете нет, – сказала она.

Я развернулся и уставился на нее:

– Так они тебе… платят?

Она кивнула. Мое удивление ее позабавило. Она бережно повернула мне голову в прежнее положение, чтобы удобнее было мыть.

– Да, платят. Точнее, платит старый господин Теврил. Будучи квартеронкой, я смогу уволиться еще через пять лет, а денег у меня будет столько, что я смогу обеспечивать всю нашу семью до конца своих дней. На мой взгляд, это стоит общения с ненормальными. Ты не согласен?

Я нахмурился, силясь понять ее доводы:

– Значит, твоя семья – это те, кого ты оставила на юге. Арамери же для тебя только наниматели. Так, что ли?

Ее руки замерли.

– Ну… Я здесь уже пятнадцать лет, это место теперь мой дом. И в некоторых отношениях жизнь в Небе не так уж и ужасна, господь Сиэй. Полагаю, ты и сам это знаешь. И… ну… здесь тоже есть люди, которых я люблю.

Тогда я понял. Она замолчала и вновь приступила к работе, то поливая меня теплой водой, то снова намыливая. Когда она потянулась мимо меня за бутылочкой с жидким мылом, я набрал полный рот ее запаха. День-камень, бумага и терпение – запахи деятельного чиновничества – и еще кое-что. Сложный такой запах, многослойный, знакомый, в котором каждый элемент поддерживал и обогащал другой. Сны. Практичность. Прозорливость. Любовь. Ремат.

Частью моей природы было при малейшей возможности подбирать ключики к человеческим душам. Будь я прежним – ребенком или котом, – я уж придумал бы способ помучить Морад своими знаниями. Может, я бы даже песенку сочинил и повсюду распевал ее, пока даже ее друзья не начали бы рассеянно мурлыкать мотив. Я даже знал, каким был бы припев: «Честное слово, глупая корова, где была твоя голова?»

Я навсегда останусь ребенком. То есть порядочным хулиганом. Но я знал и то, что никогда не смог бы сыграть с ней такую злую шутку. Кажется, я размяк. А может, повзрослел. В общем, дальше я помалкивал.

Закончив с моей головой, Морад вручила мне мыльную губку и отступила прочь, явно не намереваясь мыть прочие части моего тела. Она только обернула мою голову влажным полотенцем, свернутым наподобие пчелиного улья. Вымывшись, я встал, и отражение в зеркале заставило меня хихикнуть. Потом я опустил взгляд, увидел все остальное и замолчал.

Это было то самое тело, которое я создавал для себя бессчетное множество раз. Иногда по своей воле, а иногда от беспомощности, в моменты слабости и отчаяния. Я был невелик ростом для своего, с позволения сказать, возраста; я вырасту еще на два-три дюйма, но с рослыми амнийцами мне не сравняться. Еще я был худее обычного, должно быть, отощал за годы поста, пока медленно превращался в смертного внутри Нахадота. Руки и ноги длинные, под коричневой кожей все кости просматриваются. Мышцы на костях слишком тонкие и слабые.

Я придвинулся к зеркалу, пристально изучая черты своего лица. Не слишком-то привлекательная внешность, хотя я знал, что это дело поправимое. Я как раз пребывал в той стадии, когда нарушаются пропорции черт. Что же касается слишком усталых глаз…

Шахар была куда красивее. И все-таки она поцеловала меня. Я провел пальцем по губам, силясь вызвать в памяти ощущение того прикосновения. Какими, интересно знать, ей запомнились мои губы?

Морад деликатно кашлянула.

Вот бы знать, задумывалась ли Шахар о…

– Вода остынет, – негромко заметила Морад.

Я моргнул, покраснел и мимолетно порадовался, что не стал высмеивать ее. Потом забрался в ванну, а Морад вышла переговорить с портным, который только что явился и представился.

Когда я вышел в пушистом халате (дурацкий вид был, наверное), портной обмерил меня, бормоча себе под нос, что одежду надо будет сделать попросторней: пусть прячет мою худобу. Затем настал черед мастерицы по ногтям, башмачника и еще кого-то, кого непонятным образом вызвала Морад, хотя я не приметил, чтобы она пользовалась магией. К тому времени, когда каждый из них сделал свое дело, я валился с ног от усталости, и Морад, спасибо ей, это заметила. Она сразу отпустила мастеровых и тоже направилась к двери.

Я слишком поздно сообразил, что она была невероятно предупредительна. Кто знал, сколько у нее обязанностей во дворце? И сколькими она сегодня пренебрегла ради моего удобства?

– Спасибо, – выпалил я, когда она уже открывала дверь.

Она помедлила и оглянулась с удивлением на лице. А потом улыбнулась такой искренней и щедрой улыбкой, что я сразу понял, что́ нашла в ней Ремат.

Когда она удалилась, я принялся за еду, принесенную слугами. Насытившись, нагишом растянулся на Декиной кровати. Я впервые с удовольствием ждал сна, быть может сулившего мне сны о любви и…

Забвение.


…Я стоял на равнине, напоминавшей беспредельное стеклянное зеркало. Опять зеркала! Я и в царстве Нахадота их видел. Может, за этим крылся какой-то смысл? Надо будет поразмыслить. Как-нибудь позже.

Надо мной выгнулся небесный свод: непрерывно вращающийся цилиндр синевы и облаков, вроде бы нескончаемо просторный и в то же время некоторым образом замкнутый. Слева направо по нему текли облака, хотя свет – источник которого, впрочем, я определить не мог – смещался в противоположном направлении, так что свет и тьма медленно, но неудержимо сменяли друг друга.

Держава богов. Или ее сновидческое проявление. Вернее сказать, приближение. Подобие, которое только и мог родить мой смертный рассудок.

Передо мной, вздымаясь над равниной, высился дворец. Правда, он не стоял, а невозможным образом лежал на боку. Он был весь серебряный и черный, он не вписывался ни в один стиль зодчества смертных, но тем не менее содержал намек на каждый из них. Детали фасада порождали трудноописуемые, бесформенные тени. Не реальность, а сущая кажимость. Внизу же, в зеркале, вместо отражения блистала противоположность этого дворца: белизна и золото, непохожее подобие, куда больше реальности, но меньше воображения. И во всем этом тоже был смысл, впрочем вполне очевидный: господствующий черный дворец, а белый – всего лишь образ. Серебристая поверхность зеркала отражала, уравновешивала и разделяла их. Я раздраженно вздохнул. Неужели я уже стал утомительным приверженцем буквальных смыслов, подобно большинству смертных? Какое унижение.

– Ты боишься? – спросил голос у меня за спиной.

Я вздрогнул и начал поворачиваться.

– Нет! – рявкнул говоривший, и в его голосе звучала такая власть – над реальностью, над моей плотью, – что я немедленно замер. Вот теперь мне и впрямь стало страшно.

– Кто ты? – спросил я.

Голос казался мне незнакомым, но это ничего не значило. У меня насчитывались многие дюжины братьев, и все они могли принимать любой облик по своему выбору. Особенно здесь.

– А почему это так важно?

– Потому что хочу знать, понятное дело!

– Зачем?

Я нахмурился:

– Что вообще за вопросы? Мы же родня! И я хочу знать, кто из моих братьев вознамерился меня до смерти напугать!

И не только вознамерился, но и преуспел. Другое дело, я нипочем бы в этом не сознался.

– Я – не один из твоих братьев.

Я снова нахмурился, не в силах ничего понять. Лишь боги могли посещать державу богов. Он что, лжет? Или я слишком приблизился к смертным и уже не могу сообразить, что он имел в виду?

– Может, мне тебя убить? – осведомился незнакомец.

Я пришел к выводу, что он молод, хотя по большому счету мои суждения никакого значения не имели. А еще он говорил удивительно мягким голосом. Даже когда изрекал свои странные недоугрозы. Рассержен ли он? Похоже на то, хотя уверен я не был. Его голос не нес в себе никакого чувства – как острое холодное лезвие.

– Не знаю. А что, меня нужно убить?

– Я бо́льшую часть жизни прикидывал, как бы это проделать.

– Вот даже как. Похоже, мы с тобой с самого начала крепко рассорились.

Такое иногда случалось. Я долго старался быть правильным старшим братом, навещал после рождения младших родственников, помогая им пережить их первые, самые трудные столетия. С некоторыми я дружил до сих пор. К иным с первого взгляда испытывал лютое отвращение. Бывало и наоборот: кое-кто сразу начинал ненавидеть меня.

– Да, – подтвердил он. – С самого начала.

Я со вздохом сунул руки в карманы.

– Должно быть, это непростое решение, иначе ты уже перешел бы к делу. Не знаю, чем я так тебя рассердил, но одно из двух: либо все не слишком серьезно, либо это было нечто воистину непростительное!

– Вот как?

Я пожал плечами:

– Если все действительно обстояло настолько ужасно, ты бы не трепал языком, рассуждая, убить меня или нет. Если бы я причинил тебе нечто непоправимое, то никакая месть уже не утолила бы твой гнев. В этом случае убивать меня было бы просто бессмысленно. Итак, что из двух?

– Есть и третий вариант. Твои дела непростительны, однако твое убийство все же имеет смысл.

– Интересно! – Хотя речь шла обо мне, я улыбнулся этой головоломке. – И что же это за вариант?

Он ответил:

– Я не просто хочу возмездия. Я его требую, воплощаю, живу им и дышу!

Я моргнул. Шутки в сторону. Если месть являлась его природой, дело приобретало совсем другой оборот. Но я не припоминал родича, числившегося богом мщения.

– Так что я все-таки сделал, чтобы заработать твой гнев? – спросил я, начиная по-настоящему беспокоиться. – И почему ты вообще сомневаешься и спрашиваешь о чем-то? Ты должен лишь следовать своей природе.

– Что, предлагаешь умереть ради меня?

– Нет, демоны тебя забери! Если попытаешься меня убить, я в отместку сделаю то же, потому что в моей природе нет самоубийства. Но я хотя бы понять хочу!

Он вздохнул и переступил с ноги на ногу, и это движение заставило меня посмотреть в зеркало у нас под ногами. Впрочем, без особого толку. Угол отражения был таков, что я видел лишь его ноги и локоть. Только-то и узнал, что он тоже стоял, сунув руки в карманы.

– То, что ты сделал, прощению не подлежит, – сказал он. – И тем не менее я должен это простить, потому что ты действовал по незнанию.

Я нахмурился, окончательно перестав что-либо понимать:

– Каким боком тут мои знания? Вред, нанесенный по незнанию, все равно остается вредом!

– Верно. Но если бы ты знал, что к чему, Сиэй, я сомневаюсь, что ты бы это сделал.

Он назвал меня по имени, и я окончательно смешался, потому что его тон изменился. Холодная броня на миг треснула, и под ней мне померещилось нечто весьма странное. Печаль? Сожаление? Некий намек на приязнь? Но этот бог был мне незнаком. Вот единственное, в чем я был уверен.

– Не имеет значения, – сказал я наконец, поворачивая голову, насколько это было возможно. В какой-то момент шея просто отказалась мне повиноваться; это было все равно что поворачивать голову с двумя подушками по сторонам. Подушками же была чья-то вещественно-плотная, непреклонная воля. Я попробовал успокоиться. – Решения нельзя принимать, исходя лишь из предположений. Не имеет значения, что мне захотелось бы сделать. Тебе известно лишь то, что я реально совершил. – Я многозначительно помолчал. – Может, подскажешь, что именно?

Сейчас я был совершенно не настроен в игры играть. А вот мой собеседник, к сожалению, был.

– Ты предпочел служить своей природе, – сказал он, пропустив мой намек мимо ушей. – Почему?

Как я хотел хоть одним глазком на него посмотреть! Вот уж действительно, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

– Почему? Ты еще спрашиваешь почему? Ты что, шутишь?

– Ты – старейший из нас. А должен притворяться самым младшим.

– Я никем не притворяюсь. Я таков, каким должен быть, и у меня это отлично получается.

– Значит, мы слабей смертных. – Он проговорил это тихо и почти грустно. – Мы – рабы предначертанного, и нет нам освобождения.

– Заткнись! – рявкнул я. – Ты понятия не имеешь о рабстве, если так о нем судишь!

– А что? Не иметь выбора…

– У тебя есть выбор!

Я поднял взгляд к изменчивой тверди над нашими головами. День и ночь сменялись далеко не в равномерном ритме. Это лишь смертным кажется, будто небо – надежная и предсказуемая стихия. Мы, боги, знаем лучше; нам приходилось жить с Нахадотом и Итемпасом.

– Ты можешь принять себя самое, овладеть своей природой и преобразовать ее так, как тебе захочется, – продолжил я. – То обстоятельство, что ты родился богом возмездия, совершенно не означает, что ты обязан вечно пребывать в угрюмой задумчивости и бурчать себе под нос, подсчитывая, с кого и что тебе причитается! Ты волен выбирать, каким образом твоя природа станет формировать тебя! Слейся с ней и обрети в ней силу! Или начинай бороться с собой, чтобы так и остаться… недоделком.

Невидимый собеседник умолк, возможно, переваривая мой совет. И это было хорошо, ибо я очевидным образом оказал ему скверную услугу, помимо того злодейства, которое я, по его мнению, совершил. После его рождения я не озаботился найти его, направлять, помогать. А в таком руководстве он нуждался, потому что было совершенно ясно, что ему отчаянно не нравились те, скажем так, карты, которые сдала ему судьба – или Вихрь. Я не мог его за это винить. Я и сам не захотел бы оказаться богом возмездия. А он оказался и теперь искал способ с этим жить.

Я увидел в зеркале, как стоявший позади приблизился и занес руку. Я напрягся, готовясь драться – больше из принципа, ведь заранее было ясно, что сделать я ничего не смогу. Его могущество определенно превышало те крохи божественной магии, что еще оставались при мне. Будь это не так, я давно бы уже сбросилоковы его воли и сумел обернуться к нему.

Я ждал удара, но, к моему полному изумлению, его рука лишь коснулась моих волос и чуть-чуть задержалась, словно запоминая, каковы они на ощупь. Потом его пальцы царапнули шею, и я вздрогнул. Что это, угроза? Но он не попытался ударить или ранить меня. Его пальцы пробежались по выпуклостям позвонков и остановились, лишь коснувшись одежды. Тогда он убрал руку, и, по-моему, сделал это неохотно.

– Спасибо, – проговорил он наконец. – Мне нужно было это услышать.

– Прости, что не нашел случая сказать раньше, – ответил я. – Ну что, убьешь меня прямо сейчас?

– Скоро.

– Ага. Говорят, что месть – это блюдо, которое надо подавать холодным.

– Верно.

Его голос вновь наполнился холодом, и теперь я понял, что́ это. Не гнев, а решимость.

– А жаль, – сказал я, вздохнув. – Думаю, ты мог бы мне понравиться.

– Да. И ты мне.

Это уже кое-что.

– Ладно, смотри только не очень медли с отмщением. У меня, знаешь ли, всего несколько десятилетий осталось.

По-моему, он улыбнулся, и я расценил это как победу.

– А я уже начал.

– Вот и молодец, – сказал я, надеясь, что он не воспримет мои слова как насмешку. Мне всегда нравилось наблюдать за успехами молодых, даже если это означало, что в будущем они неизбежно станут для меня угрозой. Что ж, таков порядок вещей. Дети должны вырастать. И при этом они далеко не всегда становятся такими, какими их хотят видеть другие. – Сделай мне одно благодеяние, хорошо?

Он не ответил, и молчание вполне согласовывалось с его новообретенной решимостью. И такая его позиция была правильной. Я мог быть его врагом, если ему требовалось от меня именно это. Я просто не видел смысла из-за этого вредничать.

– Я теперь здесь чужой, – сообщил я, обводя жестом зеркальную равнину, дворцы и небеса. – Я не принадлежу даже этому сну, этому бледному подобию реальности. Разбуди меня, хорошо?

– Как скажешь.

И его рука неожиданно рассекла меня сзади. Я заорал от неожиданности и боли, посмотрел вниз и увидел свое смертное сердце, зажатое в пятерне с острыми, как когти, ногтями…


Я вздрогнул и проснулся от собственного крика, эхом отдавшегося от сводчатого потолка.

От светящегося сводчатого потолка. Стояла ночь. И надо мной стояла Шахар. Ее ладонь лежала на моей груди, лицо было очень встревоженным. Спросонок я ничего не мог понять, лишь посмотрел себе на грудь, убеждаясь, что сердце по-прежнему на месте. Затем невольно посмотрел на грудь Шахар, бестолково предположив, что моя боль из сновидения могла как-то затронуть и ее. Полоски, из которых было сплетено ее платье, были разрезаны и, наполовину расплетенные, свисали до пояса. Свободной рукой Шахар прижимала к телу просторную ночную рубашку, пряча наготу. Похоже, она впопыхах схватила ее, бросившись в мою комнату. Смятая рубашка ничуть не мешала любоваться иными чертами ее прекрасного тела. Нежный изгиб шеи, тонкие плечи, линия талии. Я даже различил ее грудь округлой тенью у локтя.

Я потянулся отвести ее руку, чтобы та не мешала любоваться, но пальцы замерли в двух дюймах от ее локтя. Ей понадобилось мгновение, чтобы понять. Она уставилась на мою руку, ее глаза округлились, и она отпрянула.

– Извини, – пробормотал я, опуская руку.

Она обожгла меня взглядом:

– Ты так закричал, что я сквозь дверь услыхала! Подумала, с тобой произошло что-то ужасное…

– Это был сон.

– И похоже, не слишком приятный.

– Не такой уж и плохой, если не считать конца.

Пережитый страх быстро меркнул. Приснившийся собеседник обошелся со мной не очень-то ласково, но способ, выбранный им, чтобы отправить меня обратно в царство смертных, подействовал великолепно. Я совершенно не чувствовал рвущей сердце скорби из-за того, что мне больше не было хода в державу богов. Это вызывало у меня лишь раздражение.

– Встретил одного… смертотраха, – продолжил я. – Если когда-нибудь верну свою магию, то разыщу его и переломаю все кости в любом теле, в котором он будет разгуливать! И пусть попробует отомстить мне за это.

Тут я замолчал, потому что Шахар как-то странно на меня смотрела.

– О чем, во имя всех богов, ты говоришь?

– Да ни о чем. Просто языком чешу. – Я зевнул так, что в челюсти что-то хрустнуло. – Глупею, знаешь, от сна. Никогда спать не любил.

– Смертотрах, – задумчиво повторила Шахар мое бранное слово. – Ты имеешь в виду… – Она поморщилась, потому что была слишком хорошо воспитана, чтобы расшифровать ругательство вслух. – Ты имеешь в виду, что быть со смертным – такое непотребство в глазах богов, что вы используете его как проклятие?

Я покраснел. Почувствовал это и ощутил укол недовольства. Да чего мне стыдиться? Я приподнялся на локтях.

– Нет, это далеко не проклятие!

– Тогда что?

Я изобразил безразличие:

– Просто имеется в виду, что любить смертных слишком опасно. Они так легко ломаются. А со временем вообще умирают. И это больно. – Я пожал плечами. – Проще и безопасней использовать смертных просто для удовольствия. Но даже и это бывает слишком тяжко, потому что для нас невозможно лишь получать наслаждение, ничего не отдавая взамен. Мы не… – Я мучительно подбирал сенмитские слова, чтобы выразить свою мысль. – Мы не делаем… Короче, мы просто другие. Для нас противоестественно быть просто телом и оставаться внутри его. Так что, когда мы с кем-то, мы тянемся к этому кому-то, а смертный проникает к нам, и мы ничего не можем с этим поделать, а потом их приходится выпихивать обратно, и это тоже больно.

Я умолк, не находя слов, потому что Шахар пристально смотрела на меня. Кажется, я говорил все быстрее и быстрее, глотая слова: слишком старался донести до нее, как мы это ощущаем. Вздохнув, я принудил себя замедлить речь до уровня смертного восприятия.

– Быть со смертным – никакое не непотребство. Но это и не хорошо, потому что никогда добром не кончается. Всякий бог, у которого есть хоть капля здравого смысла, избегает такого соития.

– Понятно, – сказала Шахар. Не скажу точно, но мне показалось, что она вздохнула. – Погоди, я сейчас.

Она ушла в свою комнату, не закрыв за собой дверь, и я слышал, как некоторое время она сражалась с остатками плетеного платья. Потом Шахар вернулась, облаченная в ту самую ночную сорочку, которую прежде прижимала к груди. К тому времени я уже сидел на постели и тер лицо, разгоняя остатки сна, а с ним и воспоминание об окровавленном и выдранном из груди сердце. Когда Шахар подсела ко мне, я обратил внимание, как осторожно она это проделала: присела на краешек, чтобы я не смог легко до нее дотянуться. Я не винил ее ни за это, ни за то, что ее явно успокоила моя речь о нежелательности плотских отношений со смертными.

И все-таки она вела себя странновато, и я не понимал, в чем тут дело. Какая-то она была дерганая и пугливая. Я даже задумался, почему она не осталась у себя и не легла спать, раз уж убедилась, что помирать я не собираюсь.

– Как прошла встреча с этой… как там ее? – спросил я, сделав рукой неопределенный жест. Имелась в виду знатная дама, ради которой Шахар наряжалась в плетеное платье.

Она хихикнула:

– Все прошло хорошо. Правда, смотря что понимать под словом «хорошо». – Тут она посерьезнела, глаза потемнели, одарив меня намеком на ее былой гнев. – Тебя, вероятно, порадует, что я послушала твоего совета и не воплотила свой план бросить вызов противникам. Вместо этого я передала им послание – надеюсь, если я не ошиблась насчет госпожи Хинно, – что не отказалась бы от переговоров. Нужно больше узнать об их требованиях и выяснить, не можем ли мы их каким-нибудь образом удовлетворить, желательно не ввергая при этом весь мир в хаос.

И она покосилась на меня, желая узнать, как я отнесусь к сказанному.

– Весьма впечатлен, – ответил я вполне правдиво. – И удивлен. Переговоры, компромиссы… Итемпаны обычно подобного не приемлют. Неужели ты переменила свои взгляды из-за меня?

Я негромко рассмеялся. Все же и во взрослении есть что-то хорошее. Люди начинают больше прислушиваться ко мне.

Шахар вздохнула, глядя в сторону:

– Посмотрим еще, что будет, когда об этом узнает мать. Она и так считает меня слишком слабой, а после такого может и из наследниц сместить.

Она тяжело вздохнула и откинулась на постели, вытянув руки за головой. Я ничего не мог с собою поделать – глаза сами уставились туда, где тонкую ночнушку подпирали два остреньких холмика. И не только подпирали, но и просвечивали: я отчетливо видел два коричневых кружочка, удивительно темных при ее-то светлой коже и волосах. И эти крохотные выпуклости посередине…

Глупое, бесполезное, животное смертное тело! Мое естество восстало прежде, чем я успел его усмирить, и, чтобы окончательно не выдать себя, я вынужден был поспешно сесть, оставив обычную свою ленивую позу. Было больно, меня обдало жаром, словно я заболел. (А ведь действительно заболел, и хворь звалась юностью. Мучительный и страшный, скажу вам, недуг!) И влекла меня не просто ее плоть. Тонкие чувства почти оставили меня, я уже плохо видел ее душу, но все-таки ощущал, что она переливается и шепчет, как струящийся шелк. Мы, боги, никогда не могли противиться зову истинной красоты…

Я с трудом оторвал взгляд от ее грудей и заметил, что она наблюдает за мной. Смотрела, как я смотрю на нее? Не знаю, но охвативший меня телесный голод лишь обострился из-за ее спокойного и созерцательного взгляда. Я все же совладал с собой, хотя пришлось мне нелегко. Еще один симптом болезни.

– Не глупи, – сказал я, вновь сосредотачиваясь на скучных делах повседневности. – Для компромиссов как раз и нужна великая сила, Шахар. Куда большая, чем для угроз и расправ, ведь приходится бороться и с врагом, и с собственной гордостью. Вы, Арамери, никогда не могли этого понять, да вам и не требовалось, потому что все и так было в вашей власти, только прикажи. Теперь, может быть, вы научитесь быть истинными правителями, а не просто тиранами.

Она перекатилась на живот, опираясь на локти, и оказалась между моими раскинутыми пятками. Я нахмурился, исполнившись подозрений, после чего удивился собственному беспокойству. Она была всего лишь девчонкой, старавшейся постигать взрослую женскую жизнь. Несколько подросшая разновидность «покажи мне свое, и тогда я покажу свое». Ей хотелось знать, привлекательна ли она для меня. И я понял, что обязан дать ей честный ответ. Я разогнул колени и откинулся на локтях, чтобы она смогла увидеть свидетельства моего восхищения: жаркий взгляд и рубашку, натянувшуюся на определенной части тела. Шахар тотчас вспыхнула и поспешно отвела глаза. Потом вновь посмотрела на меня и опять потупилась. И наконец уставилась на свои руки, перебирающие складки покрывала.

– Думаю, мать хочет, чтобы я вышла за Канру, – с усилием выговорила она. – Ну, за того теманского наследника, помнишь, я говорила? Полагаю, ради этого она и позволила мне с ним подружиться. Больше она никого и никогда ко мне не подпускала.

Я пожал плечами:

– Ну и женитесь с ним, раз так.

Она уставилась на меня, забыв всю свою чопорность:

– А я не хочу!

– Ну так не женитесь. Шахар, во имя всех богов, ты же наследница Арамери! Делай, что тебе хочется, демоны тебя побери!

– Не могу. Если мать этого хочет… – Она прикусила нижнюю губу и отвернулась. – Мы никогда прежде не продавали своих дочерей и сынов, не устраивали браков по расчету, Сиэй. Нам просто не было нужды, ведь мы ничего не могли от этого выиграть. Нам не нужны были ни союзники, ни деньги, ни земли, у нас и так все было! Но теперь… думаю… Думаю, мать понимает: учитывая растущее беспокойство Дальнего Севера, теманцы могут оказаться ключевой силой. Полагаю, именно поэтому она и доверила мне вести дела с госпожой Хинно. Она выставляет меня на продажу.

Сказав так, она вскинула взгляд и уставилась на меня с такой свирепостью, что я отшатнулся, как от удара. В чем дело?

– Я хочу стать преемницей матери, Сиэй. Хочу сменить ее в качестве главы семьи. И не просто потому, что жажду добраться до власти. Я знаю, какое зло моя семья причинила и тебе, и всему миру. Но мы и добро творили, великое добро, и я хочу, чтобы именно это стало нашим наследием! И я во что бы то ни стало этого добьюсь!

Я смотрел на нее, и к немому изумлению постепенно примешивалась скорбь. Ибо то, чего она желала, было невыполнимо. Ее детское обещание быть хорошей и при этом остаться Арамери, использовать могущество семьи, чтобы сделать мир лучше, было продиктовано наивностью самой высокой пробы. Я видел таких, как она. В семье, избранной Итемпасом, подобные люди рождались каждые несколько поколений. Этакие лучи света в темном царстве, прекраснейшие души среди безобразного скопища. Я не мог их ненавидеть – они были людьми особого сорта.

Но стоило лишь им оказаться у власти, как все начинало очень быстро меняться. Они проносились по жизни, как звезды, сорвавшиеся с небес, ослепительные и недолговечные. Власть гасила их внутренний огонь, убивала особость, и все сменялось отчаянием. Как больно бывало наблюдать за гибелью всех их надежд!

И я молчал, не в силах найти подходящие слова. Если она увидит охватившую меня грусть, это только ускорит неизбежное. Поэтому я лишь вздохнул и повернулся на бок, изображая скуку, хотя в действительности с трудом удерживался от слез.

Ее отчаяние вылилось в эмоциональную вспышку. Она встала на четвереньки и перебралась ближе ко мне, упираясь в постель по бокам от меня, чтобы вперить сердитый взгляд мне в лицо.

– Проклятье, помоги же мне! Ты ведь вроде как мой друг!..

Я прикинулся, будто подавляю зевок:

– Ну, и какой помощи ты от меня ждешь? Совета выйти за человека, которого ты не любишь? Или наоборот? Мы тут с тобой, Шахар, не сказки на ночь рассказываем. Люди сплошь и рядом женятся без любви, и это далеко не всегда ужас кромешный. Вы ведь с ним хотя бы дружите, а могло быть и хуже. А если именно этого хочет твоя мать, так у тебя и выбора особого нет.

Ее рука, упиравшаяся в покрывало близ моего лица, задрожала. Все мои чувства гудели колоколами под напором исходивших от нее противоречивых стремлений. Дитя, еще сидевшее в ней, рвалось поступать по своему хотению и цеплялось за несбыточные надежды. Женщина в ней стремилась принимать обоснованные решения и преуспевать, даже если ради этого пришлось бы идти на жертвы. Женщина в итоге победит; это представлялось неизбежным. Но и дитя без боя не сдастся.

Та же дрожащая рука коснулась моего плеча и толкала, пока я не повернулся к ней лицом. Тогда Шахар наклонилась и поцеловала меня.

Я позволил ей это – больше из любопытства, чем по какой-либо иной причине. Поцелуй оказался неуклюжим и не продлился долго. Она поцеловала меня в угол рта, попав в основном в нижнюю губу. Я не ответил ей и не разделил с ней поцелуя, и она, сев, выпрямилась и нахмурилась.

– Ну как, полегчало? – поинтересовался я. Мне действительно хотелось это знать, но в лице Шахар что-то сломалось. Она легла подле меня и отвернулась. Я почувствовал, что она едва сдерживает слезы.

Забеспокоившись, не причинил ли я ей какой вред, я повернулся к ней и сел.

– Чего же ты хочешь?

– Хочу, чтобы мать любила меня. Чтобы брат вернулся. Чтобы мир перестал нас ненавидеть. Много чего хочу.

Я обдумал услышанное.

– Мне доставить его к тебе? Деку?

Она напряглась и повернулась ко мне:

– А ты можешь?

– Не знаю.

Я больше не мог изменять свой облик. Путешествие сквозь пространство было действием того же порядка, только подразумевало, наоборот, изменение облика реальности: я оставался прежним, а мир делался меньше. Если я утратил способность делать одно, значит, вполне вероятно, не смогу и другого.

Наблюдая за Шахар, я заметил, как пылкое желание, вспыхнувшее было в ее глазах, постепенно погасло.

– Нет, – проговорила она наконец. – Может, Дека меня больше не любит.

Я удивленно моргнул:

– Да наверняка любит!

– Не надо меня опекать, Сиэй.

– А я и не опекаю, – резко ответил я. – Я чувствую связь между вами, Шахар, так же отчетливо, как вот это!

И, захватив локон ее волос, я потянул за него – осторожно, но с отчетливой силой. Она удивленно пискнула, и я выпустил завиток. Он лег на место, изящно свившись пружиной.

– Вы с Декой, – продолжил я, – точно так же тянете меня и друг друга. Ни один из вас меня сейчас особо не любит, но между вами ничто не переменилось с тех самых дней у Лестницы в никуда, годы назад. Ты его по-прежнему любишь, и он тебя любит нисколько не меньше. Я же бог, верно? Кому знать, как не мне?

Строго говоря, это была не совсем правда. Верно, прежние чувства Шахар по отношению ко мне с тех пор изрядно угасли, но с каждым проведенным вместе часом они все разгорались. А вот чувства Деки, наоборот, делались все сильнее, хотя мы не виделись добрую половину его жизни. Я не совсем понимал, чем это объяснялось, и на всякий случай не стал упоминать.

От моих слов глаза у Шахар округлились, а потом наполнились слезами. Она издала краткий, незавершенный всхлип и прижала руку ко рту. Ее кисть дрожала.

Я вздохнул, притянул ее, и она спрятала лицо у меня на груди. И только после того, как я это сделал, только ощутив себя в безопасности от посторонних глаз, способных увидеть ее человеческую природу и посчитать ее слабостью, она позволила себе разразиться такими глубокими, громкими, судорожными рыданиями, что между стен комнаты заметалось эхо. Горячие слезы остывали на моей коже и впитывались в простыни. Ее плечи содрогались под моими руками. Она неудержимо рыдала, заключив меня в такие крепкие объятия, словно я был опорой, от которой зависела ее жизнь.

И я стал ей такой опорой: гладил ее волосы, шепча утешительные слова на языке творения, чтобы она знала – я тоже ее люблю. Ибо я, дурак этакий, действительно любил ее.

Когда слезы Шахар наконец-то иссякли, я так и не убирал ладони с ее волос, продолжая бездумно гладить их – просто потому, что мне нравилось ощущать, как завитки распрямлялись под ладонью, а потом возвращали прежнюю форму. Я не сразу заметил, как ее руки разжали отчаянную хватку и пустились в путь по моим бокам и спине, спускаясь до бедер. Я все еще думал ни о чем, когда она потихоньку завернула мою рубашку и легонько-легонько поцеловала меня в живот. Стало щекотно, и я улыбнулся. Потом она села и стала смотреть на меня. Глаза у нее были красные, но уже сухие, и в них светилась некая особенная решимость.

Когда она вновь поцеловала меня в губы, это была совсем другая история, чем прошлый раз. Она постепенно разомкнула мои губы и нашла мой язык своим – сладостным, влажным и кисловатым. Когда я не ответил, она запустила руки мне под рубашку, изучая странно-плоское тело, так отличающееся от ее. Я с удовольствием принимал ее ласки, пока рука Шахар не скользнула ниже, к пояску моих штанов. Я перехватил ее руку:

– Нет.

Она закрыла глаза, и я ощутил в ней зудящую пустоту.

И это не было похотью. Она страшно тосковала по брату и чувствовала себя совсем одинокой.

– Я люблю тебя, – сказала она. Это было не признание, а скорее утверждение очевидного, вроде «луна прекрасна» или «ты непременно умрешь». – Я всегда любила тебя. Еще с тех пор, когда мы были детьми. Я пыталась не любить, но…

Я погладил ее руку и кивнул:

– Знаю.

– Я хочу выбрать. Если уж мне придется продать себя ради власти, я хочу в первый раз отдаться сама. По любви. Другу.

Я вздохнул, закрывая глаза:

– Шахар, я уже говорил, что это нехорошо…

Она нахмурилась и, стремительно наклонившись, вновь поцеловала меня. Я потерял дар речи, так что все возражения умерли у меня на языке. Ибо теперь это было все равно что целоваться с богиней. Самая сущность Шахар проникла между полуоткрытых губ и прямиком влилась в мою душу. Я просто не успел этому помешать. Я ахнул и вдохнул трепетное белое солнце. Оно билось, то вспыхивая, то бледнея, но не погасало совсем и не выгорало в безудержной вспышке. Каменная целеустремленность, еще угловатая, но несущая обещание превратиться в непоколебимую скалу…

Когда я открыл глаза, то лежал плашмя. Шахар была сверху, и поцелуй еще длился, а ее руки, несмотря на мое сопротивление, извлекали из моей груди вздохи наслаждения. Я не останавливал ее, потому что по сути должен был быть ребенком, да только мое тело оказалось слишком взрослым, и детские способы защиты от действительности были уже не для меня. Дети не задумываются о том, насколько величественно и прекрасно слиться с другим человеком в одно существо. Они не мечтают забыться и задохнуться, отдавшись на волю сил, чувств, ощущений. Дети думают о последствиях – хотя бы в плане того, как их избежать. Полностью отрешиться от таких мыслей может лишь взрослый.

Так что, когда ее рука снова занялась моими штанами, я не стал ее удерживать. И не возражал, пока она исследовала мою плоть, сперва пальцами, а потом – о боги благие, о да – губами. Пусть все остальное достанется ее смертному мужу, но я женился на ее пальцах, на ее губах. Я безо всякой мысли пробормотал несколько слов, и стены померкли, ибо то, чем мы занимались, было шалостью, а значит, придавало мне сил. Тем не менее я обессиленно лежал в темноте, а Шахар училась, как заставлять меня всхлипывать. И она всласть помучила меня, попробовав на вкус каждую часть моего тела. Она даже облизала лежавшую у меня на груди Эн. Жадная звездочка перевернулась, подставляя другой бок, но Шахар этого не заметила.

И я тоже касался ее. И ей безумно нравились мои прикосновения.

И вот наконец она оседлала меня. В какой-то миг трезвомыслия я ухватил ее за бедра и быстро поднял взгляд.

– Ты уве?..

Но не договорил, потому что она стала опускаться, и я вскрикнул, испытав наслаждение сродни боли. Ведь плоть не так уж и ужасна, просто я позабыл, насколько это может быть прекрасно и вовсе не противоестественно, когда это не насилие, а обоюдная страсть. Шахар и в соитии ощущалась точно богиня. Я шепнул ей об этом, и она улыбнулась, поднимаясь и опускаясь. Ее рот приоткрылся, зубы отражали луну, волосы метались бледной тенью в потемках. Потом мы перекатились, и я оказался сверху – не из мелкого желания господствовать, присущего смертным, а просто потому, что мне нравилось, как она ахала и сладко постанывала, когда я проникал в ее тело. А еще потому, что я был по-прежнему богом, а бог, даже ослабевший, опасен для смертных. Материя – такая уязвимая вещь… И я сдерживал себя, сосредоточившись на ее плоти, на руках, гладивших мою спину (я невольно мурлыкал), на своем растущем и бьющемся возбуждении, на том, чтобы вознести ее к лучшим областям сущего и миновать все плохие.

И только когда она больше не могла такое выносить, а я уверился, что смогу безопасно вернуть Шахар в ее самое, а сам – остаться вещественным, только тогда я отпустил ее, а заодно и себя.

Она потеряла сознание. Так обычно и происходит, когда мы сочетаемся со смертными. Лишь очень необычные люди способны причаститься божественного и совладать с потрясением. Я принес из ванной мокрое полотенце, чтобы вытереть пот, слюну и все прочее, после чего уютно устроил Шахар подле себя под покрывалами, чтобы лежать и вдыхать запах ее волос.

Я не чувствовал раскаяния, только печаль. Она отдалилась от меня, и я сам ее отдалил…

8

Расскажи мне сказку,

Расскажи скорее.

Сделай мир, разбей его

И поймай в ладони.


И снова я спал. Только на этот раз, благодаря тому что Шахар обновила мое божественное могущество – все наши вольности и исследования были достаточно близки к детской вседозволенности, чтобы пойти мне на пользу, – мне удалось поспать в буквальном смысле по-божески, и сновидения не посмели меня тревожить.

Когда я проснулся, Шахар рядом не было и стоял уже полдень. Я сел на постели и увидел ее возле окна. Она стояла, завернувшись в простыню, ее изящный силуэт был неподвижной тенью на фоне ярко-синего неба.

Я проворно вскочил, мимолетно задался вопросом, не нужно ли мне в ванную по большой или малой нужде, – нет, не нужно, хотя зубы почистить определенно не помешало бы, – и подошел к ней. (Мне вновь было холодно, вот проклятье!) Она так погрузилась в свои мысли, что даже не пошевелилась, когда я приблизился. Ухмыляясь, я наклонился и лизнул открытое место сзади у нее на шее, где не до конца расплелись за ночь уложенные в прическу волосы.

Она вздрогнула, развернулась и нахмурилась, увидев меня. Я запоздало сообразил, что она может и не пребывать в игривом настроении.

– Привет, – сказал я, внезапно смутившись.

Шахар вздохнула, успокаиваясь:

– Привет.

Она опустила взгляд и отвернулась к окошку.

Я почувствовал себя очень глупо.

– Ох, демоны… Я тебе больно сделал? Это же первый раз был… Я старался поберечь тебя, но…

Она мотнула головой:

– И нисколечко мне не было больно. Кстати, я поняла, что ты был со мной очень осторожен.

Но если ей не было больно, почему от нее веяло довольно-таки неприятным и беспорядочным смешением чувств? Я напряг память, силясь подробнее припомнить свой немногочисленный опыт со смертными женщинами из времен еще до Войны. Может, им и свойственно так себя вести? Или нет? И что следует в такой момент говорить возлюбленному? Боги, все было куда проще, пока я оставался рабом. Меня просто насиловали, а насильников потом совершенно не волновали мои чувства.

Я вздохнул, переступил с ноги на ногу и обхватил себя руками, чтобы не мерзнуть.

– Ну что? Похоже, ты сожалеешь о том, что мы сделали.

Она тоже вздохнула, и клубок в ее душе потемнел еще больше.

– То, что мы сделали, было прекрасно, Сиэй.

На меня стала наваливаться усталость, не имеющая ничего общего с моими страданиями смертного. Было ясно: что-то пошло неправильно. Может, она предпочла бы, чтобы я ради нее обернулся женщиной? Я не был уверен, что сумел бы, но это было столь незначительное изменение облика, что я готов был попробовать, лишь бы утешить ее.

– Тогда что не так? Почему у тебя такой вид, будто ты лучшего друга потеряла?

– Может, и потеряла, – прошептала она.

Я заморгал. Шахар повернулась ко мне. Простыня сползла с плеча, волосы разлохматились. Она выглядела совершенно выбитой из колеи. Она не управляла событиями, пребывала не в своей стихии. Как тут не растеряться? Я вспомнил, какой дикаркой она была ночью. Она ведь отбросила все понятия о приличиях и достоинстве, о своем высоком положении и очертя голову отдалась мгновению. И это было великолепно. Однако такая уступка страсти явно обошлась ей недешево.

Одной рукой Шахар придерживала на груди смятую простыню, но тут я обратил внимание на ее свободную руку. Она лежала на животе, и пальцы теребили на нем кожу, словно испытывая ее прочность. Я видел такой жест у десятков тысяч смертных женщин, но до сих пор не понимал его смысл. Подобные тонкости обычно лежат вне моей сферы.

Довольный, что наконец-то понял, в чем дело, я улыбнулся и подошел ближе. Заставил Шахар сперва отнять руку от живота, а потом и распахнуть простыню, чтобы завернуться в нее вместе с ней. Шахар послушалась, неловко накинула простыню на себя и на меня, и я благодарно вздохнул, наслаждаясь ее близостью и теплом. После чего занялся беспокойством в ее взгляде, причину которого, как мне казалось, я понимал. Но надо учесть, что я – это я, а моей природе не всегда сопутствует мудрость. Поэтому мне бывает трудно удержаться и не пошутить.

– Ну что, собираешься убить меня?

Она непонимающе нахмурилась. А я впервые осознал, что она нисколько не уступает мне ростом. Она была настоящей амнийской девушкой, высокой и тоненькой. Я обнял ее за талию и притянул, отметив, что Шахар все еще напряжена.

– Ребенок, – сказал я. Положил руку ей на живот, как она только что делала сама, и стал пальцем рисовать на нем круги, чтобы ее подразнить. – Знаешь, это убило бы меня. – Тут я припомнил свое нынешнее состояние, и мое веселье несколько померкло. – В смысле, убило бы меня еще быстрее.

Она вздрогнула и уставилась на меня:

– Что?

– Что слышала.

Мне нравилось ощущение ее кожи под ладонями. Наклонившись, я поцеловал ее шелковистое плечо прямо над косточкой и задумался: не прикусить ли ее прямо здесь и овладеть, как кот кошкой. Может, она замяукает?

– Кое-чего детство не в состоянии пережить, – продолжил я. – Занятия любовью к этому не относятся, особенно между друзьями. – Я спрятал улыбку, прижавшись лицом к ее коже. – И пока обходятся без последствий. А вот последствия вроде появления ребенка как раз все и меняют.

– О боги! Это же твой антитезис, полная противоположность!

Терпеть не могу это слово. Его придумали писцы, и оно похоже на них: холодное, точное, бесстрастное, слишком логичное. И неспособное охватить ничего из того, что делает нас такими, какие мы есть.

– Да, такое разъедает мою сущность, – сказал я. – Мне и моим собратьям вообще многое может повредить, мы ведь всего лишь богорожденные, а не великие боги, но это – одно из самых верных средств меня уморить.

Я снова лизнул ее шею, теперь уже с намерением преуспеть, хотя и без особой надежды. Нахадот так и не сумел как следует обучить меня искусству обольщения.

– Сиэй! – Она оттолкнула меня, и я, вскинув голову, увидел в ее глазах ужас. – Я не использовала ничего… никакого средства для предотвращения, когда мы с тобой прошлой ночью… были вместе. Я…

Она отвела взгляд, вся дрожа, а я пожалел, что взялся дразнить ее: она испугалась по-настоящему. Тем не менее я обрадовался, что ей было не все равно.

Я негромко рассмеялся, смягчаясь:

– Все в порядке, Шахар. Моя мать Энефа давным-давно предвидела такую опасность. И она меня слегка изменила. Понимаешь? Чтобы никаких детей не было.

Шахар не выглядела успокоенной и не чувствовала облегчения, потому что ее страдание наполняло самый воздух вокруг нас. У меня есть братья и сестры, которые не в силах выносить эмоции смертных. Это грустные создания, не смеющие покинуть державу богов. Они жадно слушают истории о жизни смертных и усиленно прикидываются, будто нисколько не завидуют остальным. Половина из них, окажись они вблизи Шахар, сейчас бы уже умерли.

– Энефы больше нет, – сказала она наконец.

Этого с избытком хватило, чтобы вернуть меня на грешную землю.

– Да. Но не все ее дела умерли вместе с нею, Шахар. Иначе ни ты, ни я здесь не стояли бы.

Она вскинула на меня глаза – испуганная, напряженная.

– Ты теперь не тот, что прежде, Сиэй. Ты реально уже не вполне бог, а смертные… – Ее лицо смягчилось и стало настолько прекрасным, что я улыбнулся, несмотря на невеселый смысл разговора. – А смертные взрослеют, Сиэй! Я хочу, чтобы ты точно узнал, что никаких детей у нас не будет. Ты мог бы это как-то проверить? Потому что… потому что…

Она потупилась, и вдруг в мешанине ее чувств преобладающим стал стыд. Я ощутил его горечь и кислоту у корня языка. Стыд и еще страх.

– Потому что – что?

Шахар глубоко вдохнула и выдохнула:

– Я не пыталась предохраняться. Более того… – она проглотила комок, – более того, я ходила к писцам. Они сделали надпись… – Шахар залилась краской, но решительно продолжила: – Надпись, чтобы облегчить зачатие, его вероятность… В ближайшие три или четыре дня. А после того как я… как мы с тобой… я должна снова к ним сходить. Они приготовили еще надписи, которые… Они… они сказали, что даже с богом магия зачатия срабатывает обычным порядком…

От смущения она так заикалась и перескакивала с одного на другое, что я немного запутался. Поначалу я вообще не мог понять, что она пытается мне втолковать. А потом осознание хлестнуло меня, точно ледяной хвост кометы.

– Так ты хотела ребенка?

Она горько усмехнулась, а когда вновь отвернулась к окошку, взгляд у нее был жесткий и такой, какому не полагалось быть у девочки ее лет. Взгляд настоящей Арамери.

И тогда я окончательно понял все.

– Твоя мать…

Шахар кивнула, по-прежнему избегая смотреть мне в глаза.


– Она сказала: «Если мы не можем обладать богами, то, может быть, сможем

стать

богами». Демоны далекого прошлого были смертными, но обладали величайшим могуществом. Мы могли бы, как минимум, обрести величайшую демонскую магию – способность убивать богов.


Я смотрел на нее, ощущая подступающую тошноту. Мне сразу же следовало догадаться. Арамери уже много десятилетий пытались заполучить демона. Я должен был раскусить, что крылось за упорным стремлением Ремат сойтись с божественным любовником. Должен был сообразить, отчего ее так обрадовало мое появление в Небе. И зачем она пыталась подсунуть мне свою дочь.

Я сбросил простыню и отошел от Шахар, на ходу творя себе одежду. На этот раз черную, как тот мех, что я носил, оборачиваясь котом. Черную, точно гнев моего отца.

– Сиэй! – торопливо заговорила Шахар. Ругнулась, отшвырнула простыню и торопливо потянулась за платьем. – Сиэй, ты…

Я остановился, поворачиваясь к ней, и мой взгляд приморозил ее к месту. Даже не взгляд, а самый вид моих глаз: даже в нынешнем ослабленном, наполовину смертном состоянии я не мог настолько разъяриться без того, чтобы не проявилось нечто кошачье.

Я не дал лишь вылезти когтям. Их я приберегу для Ремат.

– Зачем ты мне рассказала? – Она побледнела. – И почему ждала до этого момента? Причина была?

Гнев вернул некую часть моей магии, я коснулся реальности и нашел в ней Ремат. Она находилась в своем покое для приемов, окруженная просителями и придворными.

– Ты надеялась, что я убью ее при свидетелях, а другие высокородные решат, что ты здесь ни при чем? Так, что ли? Ты это внушала себе, чтобы дело не выглядело как матереубийство?

Она так сжала губы, что они побелели.

– Да как ты смеешь…

– Но в этом просто не было необходимости, – продолжил я, и сила моего горя тотчас стерла гнев с ее лица. – Я же сказал, что убью ее ради тебя, если попросишь. Я всегда хотел только одного – возможности доверять тебе. Если бы ты мне это дала, то ради тебя я что угодно бы сделал.

Она съежилась, точно я ударил ее. Глаза наполнились слезами, но совсем не так, как тогда вечером. Она стояла в косом предвечернем свете Итемпасова солнца, гордая, невзирая на наготу, так и не пролив слез, потому что Арамери не плачут. Даже когда разбивают сердце богу.

– Дека, – выговорила она наконец.

Я молча покачал головой, слишком поглощенный собственными переживаниями, чтобы еще и следить за невменяемой логикой смертных.

Шахар снова перевела дух.

– Я согласилась пойти на это из-за Деки. Мы с матерью заключили сделку: одна ночь с тобой в обмен на его возвращение. Об остальном, мол, позаботятся писцы. Но когда ты сказал, что рождение ребенка убило бы тебя…

Ее голос прервался.

Мне очень хотелось верить, что она предала мать ради меня. Но если это было правдой, это означало, что она также согласилась пожертвовать моей любовью ради брата.

Я вспомнил ее взгляд, когда она говорила, что любит меня. Вспомнил ее тело под руками, ее сладостные, страстные вздохи. Я вкусил ее душу и нашел ее слаще всего, что могло нарисовать мне воображение. И ни в чем из того, что она проделывала со мной, не было и тени фальши. Но пошла бы она до конца в своей страсти, причем так скоро, если бы не уговор с матерью? Стала бы вообще меня обнимать, если бы не желала другого больше, чем меня?..

Я отвернулся.

– Ремат извратила нечто такое, что должно было остаться нетронутым, – сказал я.

Впервые с тех пор, как я соединил руки с двумя ясноглазыми смертными ребятишками, некая часть моей истинной сущности проскользнула между мирами и наполнила меня. Мой голос стал ниже, сделавшись мужским тенором, до которого я физически еще не дорос. В этот миг я был способен принять любой облик, какой пожелал бы; это больше не лежало за пределами моих возможностей. Но та часть меня, которая жестоко страдала, принадлежала мужчине, а вовсе не ребенку или коту. Именно боль мужчины следовало облегчить. Он составлял слабейшую мою часть, но для моих целей и это должно было сойти.

– Сиэй… – прошептала она и умолкла.

Ну и пускай. Я все равно был не в настроении слушать.

– Я не могу защищать детей от всех зол этого мира. Тем более что страдание – тоже часть детства. Но это… – Последние слова прозвучали почти кошачьим шипением, и я зарычал, отменяя начавшуюся перемену. – Это, Шахар, мой грех. Я должен был тебя оградить, хотя бы от твоей же природы, если не от чего другого. А я предал себя самого, и кое-кто поплатится за это жизнью.

Сказав так, я вышел. Дверь ее покоев рассыпалась передо мной в прах. Когда я ступил в коридор, день-камень стонал и трескался у меня под ногами, а вверх по стенам бежали ветвистые трещины. Немногочисленные стражники и слуги, скромно присутствовавшие в коридоре, встревоженно напружинились при моем появлении. Четверо замерли на месте, уловив остатками восприимчивости, присущими смертным, что шутки со мной сейчас были бы плохи. Пятый, стражник, попытался заступить мне путь. Я понятия не имею, желал ли он остановить меня или просто перейти на другую сторону коридора, где места было побольше. В такие мгновения я вообще не думаю, а просто делаю то, что мне кажется наилучшим. Я, скажем так, хлестнул его когтями своей воли, и он рухнул на пол, рассеченный на шесть или семь кровоточащих кусков. Кто-то в ужасе закричал, еще кто-то поскользнулся в крови. Никто больше не станет путаться у меня под ногами. Я шел вперед.

Полы вокруг вскрывались и гнулись, формируя ступени и пандусы – целый новый проход через дворец. Я вступил в полуденное сияние коридора, что вел к приемному чертогу Ремат. Подошел к узорчатым двойным дверям в конце этого коридора; перед ними стояли две женщины из народа дарре. Воины из Дарра славятся боевым искусством и сообразительностью, которой они восполняют недостаток мускульной силы. Со времени нашего освобождения именно им поручалась охрана главы семьи Арамери – особенно от других Арамери. Когда я двинулся к ним через зал, с каждым шагом покрывая окошки паутинами трещин, они переглянулись. Конечно, в них говорила гордость, но в культуре дарре недоумки долго не жили; а они отлично понимали, что сражаться со мной им не по плечу. Они могли лишь попытаться умиротворить меня – что они и сделали, встав на колени возле двери и опустив головы, моля о милосердии. И я его проявил – их просто разметало по сторонам. Может, они нахватали синяков, ударившись о стены, но остались живы. Потом я разметал двери и вошел в чертог.

Там было полно придворных, еще стражников, слуг, чиновников и писцов. И присутствовала Ремат. Сидя на холодном каменном троне, она ждала со сложенными руками. Так, словно ожидала моего появления. Все прочие уставились на меня, ошеломленные и испуганные.

Я снял Эн со шнурка.

– Убей для меня, маленькая, – прошептал я и уронил ее на пол.

Она подпрыгнула, как мячик, и заметалась по комнате, рикошетя от окон, стен и каменного трона Ремат. Но от смертной плоти она не отскакивала. Когда Эн наделала достаточно дырок, а вопли смолкли, звездочка вернулась ко мне. Вспыхнув, она выжгла облепившую ее кровь, после чего упала ко мне в ладонь, уже прохладная и удовлетворенная. Я сунул ее в карман.

Ремат она не задела: Эн отлично умела читать в моем сердце. Пока длилось смертоубийство, правительница даже не пошевелилась. Казалось, ее вовсе не волновало, что я только что уложил человек тридцать ее родственников.

– Я так понимаю, ты чем-то не вполне доволен, – только и сказала она.

Я улыбнулся. И заметил искорку в ее глазах, когда она обратила внимание на мои по-кошачьи острые зубы.

– Да, – сказал я и воздел руку. В ней лежало десять толстых серебряных вязальных спиц, каждая длиннее моей руки: я их только что наколдовал. – Но сейчас мне станет лучше. Честно говорю, Ремат. Вот мои иголки для твоих глаз…

Надо отдать ей должное: голос у нее остался ровным.

– Я сдержала обещание. Я не причинила тебе никакого вреда.

Я покачал головой:

– Шахар была моим другом. А ты забрала ее у меня.

– Невелика потеря, – сказала она, после чего изумила меня, слегка улыбнувшись. – Впрочем, ты же Плутишка, и я даже пытаться не буду спорить с тобой.

– Верно, – согласился я.

И шагнул вперед, беря первую иглу и с предвкушением катая ее в пальцах. Все уже было сделано и сказано – пора начинать.

Я услышал крик Шахар еще до того, как она вбежала в покой. Я просто не обратил на него внимания. Она ахнула, ворвавшись внутрь и обнаружив повсюду кровь и тела, но потом вновь устремилась вперед, чуть не упала, поскользнувшись на чьих-то внутренностях, и схватила меня за руку. Это меня ничуть не замедлило, поскольку в эти мгновенияя был неизмеримо сильней любого смертного. Когда я протащил ее шаг или два, она оставила попытки остановить меня силой. Обогнав меня, она загородила мне дорогу, когда я уже ставил ногу на первую ступеньку возвышения, на котором стоял трон Ремат.

– Сиэй, не делай этого.

Я вздохнул и отпихнул ее в сторону – бережно, как только мог. Она скатилась со ступеней и рухнула в лужу крови какого-то своего кузена: я нюхом почувствовал в нем Арамери. Ну, не совсем в нем, если буквально. Я даже рассмеялся собственной шутке.

Когда я остановился напротив Ремат, которая так и сидела на троне, храня полное спокойствие перед лицом надвигающейся смерти, Шахар вновь преградила мне путь, теперь уже заслоняя собой мать. Бок ее платья из золотого атласа был сплошь измазан кровью, каким-то образом попавшей ей даже на лицо. Половина волос свисала сосульками, роняя алую влагу. Я вновь рассмеялся и начал прикидывать рифмы, сочиняя издевательский стишок про нее. Слово «ужас» ни с чем путным что-то не рифмовалось. Ничего, потом что-нибудь придумаю.

Мне все-таки пришлось остановиться, потому что Шахар мне мешала.

– Отойди, – велел я.

– Нет.

– Ты же хотела, чтобы она умерла.

– Но не так же, будь ты проклят!

– Бедная Шахар, – пропел я. – «Бедной маленькой принцессе ничего не разглядеть! Щупай пальчиками, детка, раз уж глазок больше нет». – И я показал ей иголку. – Ты предала меня, милая Шахар. Мне и тебя убить – пара пустяков.

Она сглотнула.

– Я думала, ты меня любишь.

– А я думал, ты любишь меня!

– Ты поклялся не причинять мне вреда!

Тут она была права. То, что она не сдержала слова, еще не значило, что я должен опускаться до ее уровня.

– А я и не собираюсь. Я не убью тебя. Только ее.

– Она – моя мать, – отрезала Шахар. – По-твоему, ты не причинишь мне вреда, вот так расправившись с ней у меня на глазах?

Конечно же причиню. Примерно такой же, какой причинила она, предав мое доверие. Может, чуть больше.

– Я сейчас не расположен торговаться, Шахар. Отойди, или я тебя отодвину. И церемониться на сей раз не буду!

– Пожалуйста.

При обычных обстоятельствах это лишь раззадорило бы во мне задиру и грубияна, но не теперь. Я с удивлением ощутил, как бушующий водоворот моей ярости начинает успокаиваться. Посреди бури вдруг наступило затишье. Я посмотрел на нее и неожиданно осознал еще одну правду, которую она все это время прятала от меня. А может, и не только от меня. Я покосился на Ремат. Она тоже пристально смотрела на Шахар, и бесстрастная маска на ее лице уступила место полному изумлению. О да!

– Ты любишь ее, – сказал я.

Поскольку Шахар была Арамери, она вздрогнула, как от удара, и пристыженно отвернулась. Однако с моего пути так и не убралась.

Я испустил долгий тяжелый вздох, и вместе с ним кратковременное могущество начало меня оставлять. Впрочем, я и так не смог бы его долго удерживать. Я был теперь слишком взрослым для детских истерик.

Покачав головой, я уронил спицы на пол. Они запрыгали по ступеням с металлическим звяканьем, показавшимся в тишине чертога очень громким. Прислушавшись к ближайшей части мира, я услышал крики и приближающийся топот. Это капитан Гнев и его воины мчались на выручку Ремат – и на верную смерть, потому что ума у них было меньше, чем у воительниц дарре. Готовились к бою даже писцы. Они собирали самые могущественные надписи, но организовать их для битвы оказалось некому, потому что тело Шевира остывало среди прочих возле трона Ремат. Я нашел его взглядом. На лице у него застыло удивление, а во лбу зияла дыра. Я ощутил укол сожаления. Для первого писца он был очень неплохим человеком. А я проявил себя вполне гадким мальчишкой.

Воспользовавшись силой, которую придало мне сожаление, я унесся за пределы Неба. Я не очень задумывался, куда направляюсь, мне хотелось лишь тишины и покоя, какого-нибудь укромного места, где я мог бы погоревать всласть.

Шахар я увижу только через два года.


Книга вторая

Две ноги в полдень


Я – муха на стене. Или паук на кусте. Разница в том, что паук – хищник, то есть куда лучше отвечает моей природе.


Я сижу в паутине, которая немедленно выдаст меня, если он ее увидит, потому что я сплел из унизанных росой нитей улыбающееся личико. Впрочем, ему никогда не было присуще свойство замечать мелкие подробности в окружающем, да и паутина наполовину скрыта в листве. Своими многочисленными глазами я наблюдаю за тем, как Итемпас, Свет Небесный, Носитель Дня, сидит на крыше из белой терракотовой черепицы, ожидая восхода. Меня удивляет, что он сидит там и наблюдает, но чему только я не удивлялся сегодня. Взять хоть то обстоятельство, что крыша – часть человеческого жилища, а внутри – женщина, которую он любит. И дитя. Смертное, но наполовину божественное, которое эта женщина ему родила.


А еще я знаю, что здесь что-то неправильно. Не так давно в царстве богов случился день больших перемен. Ураган по имени Нахадот встретился с землетрясением по имени Энефа, и они обрели затишье друг в друге. Оно было прекрасно и свято, это затишье: я знаю, я видел. Но в отдалении замерцала и пропала из виду увенчанная снегами гора по имени Итемпас. И с тех пор его не было с нами.


Десять лет по счету времени, принятому у смертных. Для нас – мгновение ока, и ему по-прежнему все внове. Он не хандрит. В основном он занимается тем, что отыскивает источники вселенского возмущения, нападает на них и уничтожает, если получается. А если не получается, то приводит в состояние относительного равновесия. Только на этот раз он не сделал ни того ни другого. Он предпочел бежать в это царство с его хрупкими обитателями и попытался среди них затеряться. Примерно так солнце могло бы прятаться среди огоньков спичек. Он, правда, не скрывается в полном смысле этого слова. Он просто… живет. Обычной жизнью. И не очень-то стремится домой.


Вот распахивается дверь на крышу, и появляется дитя. Странное такое создание, не слишком пропорциональное, большеголовое, с длинными ногами. (Неужели и я так выгляжу в своем смертном облике? Надо будет хоть голову, что ли, уменьшить.) Мальчик темнокожий и светловолосый, лицо у него в веснушках. Отсюда я хорошо вижу его глаза: они зеленые, как листва, в которой я прячусь. Ему сейчас лет восемь или девять. Хороший возраст, мой любимый. Ты уже достаточно повзрослел, чтобы начать постигать мир, но еще вполне юн, чтобы продолжать им наслаждаться. Я знаю, как зовут мальчика. «Шинда», – шептали другие дети, обитавшие в этой пыльной деревушке. Они побаивались его. Они-то успели понять то, что я увидел с первого взгляда: он, может, и смертный, но одним из них ему не стать никогда.


Он подходит к Итемпасу, обнимает его за плечи и прижимается щекой к туго вьющимся отцовским волосам. Итемпас не поворачивается к нему, но я вижу, как он поднимает руку и касается руки мальчика. Они вместе смотрят, как поднимается солнце, и оба молчат.


Когда день вступает в свои права, дверь на крышу открывается снова. Появляется женщина. По возрасту она как Ремат, волосы у нее такие же светлые, и она тоже очень красива. Через две тысячи лет я соединю руки с ее далекой праправнучкой и тезкой и сделаюсь смертным. Они очень похожи – та Шахар и эта Шахар, различаются только глаза. Эта Шахар смотрит на Итемпаса ровным немигающим взглядом. Я счел бы такой взгляд пугающим, если бы не видел его в глазах собственных верных. Сын расплетает объятия и идет приветствовать мать, но она на него не смотрит, лишь рассеянно касается его плеча и что-то ему говорит. Он уходит в дом, она же остается на крыше. Она взирает на своего возлюбленного с исступлением верховной жрицы. Но он не поворачивается к ней.


На этом я покидаю их и спешу, как было велено, к Нахадоту с Энефой. Когда родители в ссоре, они часто используют детей в роли соглядатаев и миротворцев. Я рассказываю им, что Итемпас не гневается. Он выглядит опечаленным и несколько одиноким. И да, им следовало бы отправиться за ним и вернуть домой, потому что он отсутствует слишком уж долго. И если я не нахожу нужным рассказывать им о его смертной женщине и смертном сыне, то что с того? Кому какое дело, если эта женщина его любит, нуждается в нем, с ума сойдет без него? Почему нас должно волновать, что его возвращение домой будет означать гибель этой семьи и того успокоения, которое он вроде бы с нею нашел? Мы – боги, а они – ничто. Пыль на ветру. Я, например, куда лучший сын, чем какой-то полукровка, мальчишка-демон. И я это ему покажу, пусть только вернется домой…

9

Я падал.

Такое временами случается, когда путешествуешь по жизни без руля и ветрил. В данном случае я путешествовал сквозь пространство, движение, формирование понятий. Смертному подобное не пережить. И мне, наполовину смертному, не полагалось бы выжить. Но я выжил. Возможно, потому, что мне было все равно.

Вот так и вышло, что я сочился сквозь белые этажи Неба, временами пронзая древесную плоть Древа: вниз, вниз, вниз. А потом и сквозь последний слой облаков, холодный и влажный. Будучи бестелесным, я видел город одновременно глазами смертного и глазами бога: горбатые силуэты зданий и улицы, унизанные искрами света. Там и сям виднелись куда более насыщенные и яркие световые плюмажи моих братьев и сестер. Меня они видеть не могли, потому что я утратил всякое понятие о самосохранении; к тому же, даже когда я ни на кого не дуюсь, цвета́ моей души выглядят приглушенно, словно покрытые тенью. Это я прихватил от отца, ну, и от матери немножко. Поэтому у меня здорово получается незаметно подкрадываться. И еще прятаться, когда я не хочу, чтобы меня нашли.

Вниз… Мимо кольца зданий, прикрепленных непосредственно к стволу Мирового Древа. Такие вот разорительно дорогущие домики на дереве. Интересные даже без лесенок или таблички на дверях: «Дивчонкам вход васприщон». Ниже располагался еще один вертикальный слой города, тоже сплошь новостройки: дома, мастерские, конторы, выстроенные прямо на корнях Древа. Иные поддерживались платформами, опасно нависающими над крутыми извилистыми улочками. Все правильно: высокопоставленные хозяева особняков наверху не могли обходиться без слуг, поваров, нянек, портных и так далее. Я наблюдал хитроумные механизмы, источающие дым, пар и металлические стоны и предназначенные для сообщения с великолепными жилищами, прилепившимися к стволу. Люди ездили вверх и вниз, доверяя жизни этим ненадежным с виду машинам. На какой-то миг я едва не забыл о своем горе, залюбовавшись этими порождениями человеческой изобретательности. Однако я продолжал двигаться, потому что это место мне не подходило. Я слышал, как о нем упоминала Шахар, и теперь понял смысл его названия: Серое. На полпути между светом Неба и потемками внизу.

Вниз, вниз… И вот я затерялся в тенях, благо их здесь было в изобилии между могучими корнями Древа, под густым пологом его зеленой листвы. Да, здесь мне гораздо удобней. Город носил имя Тень, а прежде он назывался Небо – до тех пор, пока в одночасье не выросло Древо и былое название города не превратилось в насмешку. Здесь я наконец ощутил некое чувство принадлежности, впрочем не особенно сильное. Реально же меня не притягивало ни одно место во всем царстве смертных.

«Надо было помнить об этом, – с горечью подумал я, останавливаясь и заново облекаясь плотью. – Надо было помнить и даже не пытаться жить в Небе».

Что ж, основное занятие юности – делать ошибки.

Я стоял в вонючем замусоренном переулке, в той части города, которая, как мне скоро предстояло узнать, называлась Южным Корнем и пользовалась очень плохой славой. Здесь царили насилие и разврат, сюда предпочитали не соваться, и поэтому никто не беспокоил меня почти три дня, что я провел среди мусора. Это было хорошо, ибо у меня не нашлось бы сил защищаться. Приступ ярости, пережитый в Небе, и последующий магический спуск совершенно ослабили меня, и я мало на что был способен, кроме как просто лежать. Поскольку я успел проголодаться еще к моменту отбытия из дворца, я ел все, что подворачивалось: сперва заплесневелые фрукты из ближайшего мусорного бачка, а потом появилась крыса и предложила мне свою плоть. Тварь была старая и слепая, ее жизнь и так подходила к концу, а мясо отдавало тухлятиной, но отвергнуть священное самопожертвование было бы непотребством.

Шел дождь, и я пил его капли, часами запрокидывая голову ради нескольких глотков. И наконец, добавляя ко всем моим ранам последнее унижение, мой кишечник собрался опорожниться. В первый раз за столетие. У меня еще хватило сил спустить штаны, но убраться от кучки я уже не смог. Так я и остался подле нее и просто сидел там и плакал, остро ненавидя все сущее.

Но на третий день, видимо из-за того, что три – это число силы, положение наконец-то изменилось.


– Вставай! – сказала девочка, вышедшая в переулок. Чтобы завладеть моим вниманием, ей пришлось меня пнуть. – Расселся тут на дороге!

Я моргнул и поднял взгляд. Она сердито смотрела на меня. На ней была безобразная и бесформенная одежда и вполне дурацкая шляпа. Хотя нет, шляпа была потрясающей. Она походила на подвыпивший конус с длинными ушами по бокам, снабженными пуговками для застегивания под подбородком. Сейчас уши болтались свободно, вероятно, потому, что весенний день был жарким, точно гнев Дневного Отца, и это притом, что здесь и в полдень царит вечная тень.

Я вздохнул, с большим трудом поднялся и отошел в сторону. Девочка изобразила короткий кивок, никак не тянувший на изъявление благодарности, протиснулась мимо меня и принялась рыться в куче отходов, возле которой я и сидел. Я хотел было предупредить ее о собственном недавнем «добавлении», но девочка, не глядя, переступила его. Ловко вытащив из кучи мусора две половинки разбитой тарелки, она что-то довольно пробормотала и убрала их в наплечную сумку. Когда она направилась прочь, я заметил, что она подволакивает ногу, хотя и старается отрывать ее от земли. Эта нога была крупнее другой и выглядела уродливой, а намотанные вокруг лодыжки тряпки делали ее еще толще.

Я последовал за девочкой по переулку, наблюдая, как она роется в мусоре, вылавливая из него страннейшие вещи: глиняный горшок с отбитой ручкой, ржавую железную банку, кусок стекла из разбитого окна. Этот последний, кажется, доставил девочке наибольшее удовольствие: ее лицо так и осветилось восторгом.

– Что ты с этим собираешься делать? – поинтересовался я, заглянув ей через плечо.

Она стремительно обернулась, а я застыл на месте, потому что прямо в горло мне смотрел конец длинного и опасно острого стеклянного кинжала.

– Вот что! – сказала она. – А ну, брысь от меня!

Я поспешно ретировался, воздев руки, чтобы показать свою полную безобидность, и она убрала оружие, чтобы продолжить работу.

– Стекло! – сказала она. – Его можно обточить и сделать нож, а остатки размолоть и использовать для обтачивания других вещей. Ну, въехал?

Ее манера говорить завораживала. Сенмитский язык обитателей Тени звучал грубей, чем у жителей Неба, да и говорили они быстрее. Им не хватало терпения для изысканных и цветистых словесных построений; тем не менее их новые и куцые выражения передавали все богатство оттенков чувств. Я начал соответственно менять свою речь.

– Въехал. А дальше?

Она пожала плечами:

– Я их продаю на Солнечном рынке. Или даром отдаю, если у людей денег нет. – Она окинула меня взглядом и фыркнула. – Ты вот, к примеру, мог бы заплатить.

Я оглядел себя. Черная одежда, в которой я разгуливал по Небу, была вся перемазана и воняла, но богатая ткань не изменилась, к тому же штаны, рубашка и башмаки подходили одни к другим, в отличие от ее одежонок. Кажется, я смотрелся опустившимся богатеем.

– Не могу – денег нет. Совсем.

– Так найди работу, – посоветовала она и склонилась над очередной кучей.

Я вздохнул и уселся на крышку мусорного бачка. Под моим весом внутри бачка хлюпнуло.

– Придется. Ты, часом, не знаешь, может, кому-то нужен… – Я призадумался, соображая, какие из моих умений могут представлять ценность для смертных. – Ну, там, вор, жонглер или наемный убийца?

Девочка вновь бросила свое занятие, вгляделась в меня пристальнее и скрестила на груди руки.

– Ты что, из богорожденных?

Я удивленно моргнул:

– В общем-то, да. А как ты догадалась?

– Только богорожденные задают такие дурацкие вопросы.

– Вот как. А ты много богорожденных встречала?

Она пожала плечами:

– Было дело. И что теперь? Ты съешь меня?

Я заморгал и нахмурился:

– Ни в коем случае.

– Будешь со мной драться? Что-нибудь украдешь? Превратишь меня во что-нибудь? Замучаешь до смерти?

– Боги благие, да зачем мне… – начал я, и тут мне пришло в голову, что иные из моих родственников были очень даже способны на все перечисленное и даже хуже. Наша многочисленная семейка особой кротостью не отличалась. – Не волнуйся, в моей природе ничего такого нет.

– Ну, тогда ладно. – Она уже рассматривала очередную находку, показавшуюся мне старой кровельной черепицей. Девочка раздраженно хмыкнула и отбросила ее. – Кстати, ты не наберешь много верующих, если будешь просто так штаны просиживать. Займись чем-нибудь более интересным!

Я вздохнул, задрал ноги на крышку и обхватил руками колени:

– Меня уже мало что интересует.

– Хмм!

Девочка выпрямилась и, сняв остроконечную шляпу, промокнула вспотевшее лицо. Теперь я видел, что она амнийка: очень светлые вьющиеся волосы коротко острижены и сколоты дешевыми заколками. Выглядела она лет на десять-одиннадцать, только взгляд был более взрослым. Лет на четырнадцать. Должно быть, ей перепадало маловато еды, и это сказывалось. Однако я еще чувствовал в ней детство.

– Гимн, – представилась она. Ничего себе имечко. Наверное, на моем лице отразилось насмешливое сомнение, потому что она закатила глаза и пояснила: – Это сокращенное от «Гимнесамина».

– Длинное имя мне как-то больше по вкусу…

– А мне – нет. – Она окинула меня безразличным взглядом. – Кстати, знаешь, ты довольно-таки симпатичный. Костляв немного, но это можно исправить.

Я вновь заморгал, прикидывая, не заигрывает ли она со мной.

– Да, знаю.

– Значит, у тебя есть еще умение, помимо воровства, жонглирования и убийств.

Я вздохнул, ощущая себя бесконечно усталым:

– Продаваться не собираюсь.

– Точно? Этим ты заработал бы больше, чем всем остальным. Пожалуй, кроме убийства, но такое ты вряд ли потянешь. Вид у тебя не слишком крутой.

– Внешность для бога ничего не значит.

– А для смертных – еще как значит. Если хочешь зарабатывать наемным убийцей, должен выглядеть соответственно. – Она скрестила руки. – Я знаю одно местечко, где такой, как ты, имеет право сам выбирать клиентов. Если закосишь под амнийца, заработок сразу вырастет. – Она склонила голову набок, обдумывая сказанное. – Впрочем, иноземная внешность может оказаться даже к лучшему. Точно не скажу, не знаю. Не мое это.

– Мне, вообще-то, не много нужно, только еды купить, – сказал я, понимая, что в будущем это изменится. Я буду взрослеть, и мне понадобится все больше вещей из обихода смертных. Настанет время, причем достаточно скоро, когда я больше не смогу наколдовывать себе одежду и всякие необходимые мелочи, а крыша над головой станет чем-то большим, чем приятное дополнение к быту. Зимы в центре Сенма бывают убийственными для смертных. Я в очередной раз вздохнул и опустил голову на колени.

Гимн тоже вздохнула:

– Как скажешь. Ну ладно, бывай.

Повернувшись, она зашагала к выходу из переулка, но вдруг замерла, а взгляд сделался острым и настороженным. Потом она попятилась, стараясь укрыться в густой тени, а воздух в переулке словно загустел.

Этого хватило, чтобы вывести меня из мрачной задумчивости. Я расплел руки-ноги и стал за ней наблюдать.

– Грабители? Обидчики? Родители?..

– Мусорщики, – ответила она так тихо, что ни один смертный не расслышал бы. Однако она знала, что я услышу.

Она так произнесла это слово, что я понял – предполагалось, что я знаю, кто такие мусорщики. Я в точности не знал, но догадывался. На отходах любого города можно делать деньги: от взимания платы за вывоз мусора до торговли всем мало-мальски полезным, что в нем можно найти. Движимый любопытством, я спрыгнул с бачка и подошел к ней. Она стояла в таком месте, куда не доставал косой свет уличных светильников. Заглянув за угол, я увидел в дальнем конце изрытой улицы старую телегу, запряженную мулом, и при ней несколько человек. Двое со смехом подхватывали бачки и опорожняли их в телегу, еще двое болтали, стоя без дела. Пятый, с повязкой на лице, стоял в телеге и шуровал вилами, переворачивая нечто, источающее пар.

Я покосился на сумку Гимн, набитую всякой всячиной.

– Неужели они напустятся на тебя из-за такой ерунды?

Она бросила на меня злой взгляд:

– Мусорщикам нет дела, ерунда это или нет: все принадлежит им! Они платят ордену за право вывозить мусор и очень не любят, когда еще кто-нибудь запускает в него руку. Они уже предупреждали меня…

Гимн говорила нарочито сердито, но я обонял ее страх. Она смотрела мимо меня, обшаривая глазами переулок, но он кончался тупиком. С трех сторон нас окружали здания, и самое нижнее окно виднелось в двадцати футах над нашими головами. Гимн могла рискнуть и прокрасться мимо мужчин: был шанс, что ее не заметят. Мусорщики были слишком заняты работой и болтовней. Но если ее засекут, удрать с больной ногой у нее не получится.

От приближающихся мужиков явственно воняло грубостью, и миазмы отходов были тут ни при чем. А еще у них был безошибочно узнаваемый вид людей, способных без зазрения совести обидеть ребенка. Я оскалил на них зубы. Я мало кого не любил больше, чем таких, как они.

Тут во мне шевельнулся прежний я. И расплылся в улыбке.

– Эй! – заорал я.

Гимн, стоявшая рядом со мной, подскочила, ахнула и крутанулась бежать. Я поймал ее за руку и удержал, чтобы они увидели девочку. Как и следовало ожидать, мусорщики оглянулись, заметили меня. Но рожи у них помрачнели именно при виде Гимн.

– Какого хрена ты делаешь? – крикнула она, пытаясь вырваться.

– Все в порядке. Я не дам им тронуть тебя.

Мужики тем временем оставили телегу и двинулись к нам. Решительным шагом и явно с недобрыми намерениями. Правда, не все, а лишь трое. Двое оставшихся бросили работу и смотрели, что будет. Я ухмыльнулся и снова возвысил голос:

– Эй, любители дерьма! Вот вам еще немножко!

С этими словами я повернулся к ним спиной и спустил штаны, демонстрируя задницу. Гимн застонала.

Мусорщики разразились криком. Двое наблюдателей обежали телегу, и вся орава устремилась в наш тупичок. Я со смехом напялил штаны и вновь схватил Гимн за руку.

– За мной, – велел я и потащил ее в конец переулка.

– Какого… – начала она, но не договорила, споткнувшись о кучку заплесневелых дров, брошенных кем-то между бачками.

Я удержал девочку на ногах и продолжал тянуть ее вперед, пока мы не прижались спинами к дальней стене. В следующий момент в темноватом тупичке стало совсем мрачно: силуэты мусорщиков заслонили свет уличных факелов.

– Что за хрень? – обратился к Гимн один из мужиков. – Мы предупреждали тебя, чтобы не крала нашу поживу, а ты снова тут, да не просто так, а с дружком! Ну-ка…

И он перешагнул через гнилые дрова, стискивая кулаки. Остальные последовали за ним.

– Я не…

Гимн хотела что-то сказать, но голосок задрожал.

– Девочка под моей защитой, – заявил я и шагнул вперед, заслоняя ее. Я улыбался как ненормальный, а сила клубилась вокруг меня, словно раздуваемый ветром плащ. Возможность попроказничать пьянит, как хмельное вино, только она куда слаще. – Никто ее больше не тронет.

Передний мусорщик остановился, словно не веря своим ушам:

– Во имя демонов, ты-то кто, недоносок?

Я зажмурился и с восторгом втянул воздух. Как же давно никто не обзывал меня недоноском. Рассмеявшись, я выпустил Гимн и распростер руки, и от прикосновения моей воли со всех бачков и ящиков в переулке сорвались крышки. Мусорщики завопили, но было поздно. Теперь они были мои; я мог делать с ними, что захочу.

– Я сын смерти и хаоса, – представился я.

И они прекрасно слышали меня даже сквозь свои крики испуга и грохот падающих крышек: мой голос звучал так, как будто я говорил каждому прямо в ухо. В переулке поднялся ветер. Он подхватывал обрывки мусора и швырял их прямо в глаза. Я сощурился и оскалился в улыбке:

– Я знаю все правила в играх боли. Однако сейчас я буду милосерден, потому что так мне хочется. Считайте это предупреждением!

Я согнул пальцы, как когти. Бачки взорвались. Их содержимое взлетело в воздух и завилось смерчем. Вонючий мусорный вихрь окружил пятерых мужиков, сгоняя их вместе. Когда я свел руки, хлопнув в ладоши, смерч распался, а мусор устремился в середину, облепив всю пятерку с головы до пят всяческой дрянью, произведенной местными представителями человеческого рода. И конечно, я позаботился, чтобы среди прочего туда попали и мои собственные отходы.

Я мог бы поступить с ними по-настоящему жестоко. Они ведь как-никак собирались поглумиться над Гимн. Я мог бы расщепить заросшие плесенью деревяшки и утыкать их щепками, облепленными спорами. Мог порвать их тела на кусочки и запихнуть в те же бачки. Но я просто забавлялся. Пусть живут.

Мусорщики вопили, но у некоторых хватило ума не открывать рот, поскольку туда могло влететь все, что угодно. А как они отряхивались! Просто на удивление энергично, особенно если учесть, чем они зарабатывали на жизнь. Правда, одно дело – шуровать в дерьме вилами и лопатами, и совсем другое – купаться в нем с головой. Я ведь позаботился, чтобы мерзкая жижа впиталась в их одежду и затекла в потаенные складочки тел. Если хочешь отмочить удачную шутку, главное – позаботиться о деталях!

– Запомните это, – сказал я, выходя вперед.

Те из мусорщиков, кто уже протер глаза, завопили и шарахнулись прочь, волоча еще не проморгавшихся приятелей. Я отпустил их, ухмыляясь. Потом заставил обломок дерева завертеться над кончиком пальца. Напрасная трата магии, конечно, но мне уж очень хотелось понаслаждаться силой, пока она не иссякла.

– Больше никогда не трогайте ее, или я вас найду. А теперь брысь!

И я с шутовской угрозой топнул. Ужас и остатки здравого смысла заставили их с криком броситься вон из тупичка. Кто-то споткнулся и заново растянулся в грязи. Удирая, они бросили и телегу, и мула. Я слушал, как затихали в отдалении их вопли. После чего свалился наземь – мы с Гимн все еще находились в глубине тупичка, где земля была относительно чистой, – и корчился от смеха, пока не заболели бока.

Что до Гимн, то она, к моему удивлению, начала пробираться к выходу из переулка, выискивая места, где не пришлось бы ступать непосредственно в жижу.

Я перестал смеяться и приподнялся на локте:

– Ты куда?

– Подальше от тебя.

И только теперь я заметил, что она в ярости.

Недоуменно моргнув, я поднялся и последовал за ней. При той силе, которую я в себе ощущал после шутки над мусорщиками, мне не составило труда обхватить Гимн за талию и перепрыгнуть вместе с ней половину переулка, коснувшись земли на хорошо освещенной улице, где воздух был свежим. Там стояли несколько человек, судачивших о поспешном бегстве мусорщиков. Они дружно ахнули, когда я спрыгнул на мостовую, и сразу заспешили куда-то и разошлись. Некоторые испуганно оглядывались, видимо боясь, что мне вздумается за ними последовать.

Озадаченно проводив их глазами, я поставил Гимн на мостовую. Она тотчас устремилась прочь.

– Эй! – окликнул я.

Она остановилась и бросила на меня такой опасливый взгляд, что я даже поежился.

– Что?

Я подбоченился:

– Я же тебя типа спас. Неужели даже спасибо не скажешь?

– Спасибо, – натянуто поблагодарила она. – Хотя реально мне ничего не грозило бы, если бы ты их не окликнул!

Верно, хотя…

– Они больше не тронут тебя. Разве не этого ты хотела?

Гимн покраснела:

– Я хотела тихо и спокойно заниматься своим делом. Надо было сразу уйти, как только я поняла, кто ты такой! Потому что ты с тех пор… ну… стал хуже. Ты был такой печальный, я уж решила, что в тебе есть… – она глотала слова от злости и напряжения, – что-то человеческое! А ты, оказывается, такой же, как все богорожденные! Комкаешь жизни смертных и воображаешь при этом, что делаешь нам благодеяние!

Она отвернулась и захромала прочь так быстро, что хромота сделала ее походку уродливым подобием веселой припрыжки. Я присмотрелся и понял, что ошибался. Изуродованная ступня ничуть ее не задерживала.

Я смотрел ей вслед, пока не сделалось ясно – она не остановится. Тогда я вздохнул и трусцой побежал следом.

Я почти догнал ее, когда Гимн услышала за спиной мои шаги. Она остановилась и повернулась:

– Чего еще?

Я тоже остановился. Сунул руки в карманы и попытался не сутулиться.

– Я должен тебе это возместить, – сказал я, жалея, что не могу просто уйти. – Может, ты что-нибудь хочешь? Ногу я тебе вылечить не могу, но… Не знаю. Скажи, и я сделаю.

Я почти услышал, как она заскрипела зубами. Некоторое время она молчала. Наверное, ей требовалось совладать со злостью, пока она не наорала на бога.

– Не надо мне ногу поправлять, – на удивление спокойно проговорила она затем. – Мне вообще ничего от тебя не надо. Но если услужение настолько в твоей природе и ты нипочем меня не отпустишь, пока что-нибудь не сделаешь, так вот: мне кое-что нужно. Денег!

Я моргнул:

– Денег? Но…

– Ты же бог. Тебе положено уметь их делать.

Я задумался о какой-нибудь игре или игрушке, которая дала бы мне возможность добыть денег. Азартные игры были уделом взрослых и в мою природу не вписывались. Может, я сумел бы материализовать какую-нибудь детскую сказку или колыбельную вроде той, где пелось о золотых веревках и жемчужных фонариках. Я спросил:

– Может, драгоценными камнями возьмешь?

Она с отвращением фыркнула, развернулась и пошла.

Я застонал и потрусил следом.

– Слушай, я лишь сказал, что могу сотворить довольно ценные вещи, а ты их продашь. Что не так?

– Не могу я их продавать, – буркнула она на ходу, и мне пришлось поторапливаться, чтобы не отстать. – Попробуй я продать что-нибудь дорогостоящее, меня сразу убьют! Если отправлюсь к ростовщику, то еще из лавки выйти не успею, как весь Южный Корень будет знать, что у меня завелись деньги! То есть у меня сразу или ограбят дом, или похитят родственников, или еще что-нибудь произойдет. Я не знаю никого в торговых картелях, кто стал бы у меня что-нибудь покупать, а если и стал бы, так они больше половины сдерут в качестве «вознаграждения». А поскольку я недостаточно высокопоставленна, чтобы впечатлить орден Итемпаса, остальное заберет священство в качестве десятины. Я могла бы пойти к кому-нибудь из городских богорожденных, но это значит опять иметь дело с кем-то из ваших! – Она бросила на меня испепеляющий взгляд. – Мои родители уже немолоды, а я их единственный ребенок. Мне нужны деньги на еду и чтобы платить за жилье, и крышу починить, и, может, отцу бутылочку вина изредка прикупить, чтобы он не так изводился, думая, как мы дальше жить будем. Можешь ты мне что-нибудь из этого дать?

Выслушав такую отповедь, я даже начал спотыкаться. Меня словно по голове треснули.

– Я… Нет.

Гимн долго смотрела на меня, а потом вздохнула и остановилась. Потерла лоб, как будто у нее голова разболелась.

– Слушай, а ты кто из них?

– Сиэй.

Она удивилась. Приятная перемена: все лучше, чем разочарование и презрение.

– Не припоминаю такого имени.

– Когда-то я жил здесь… – Я замялся. – Давным-давно. Я вернулся в царство смертных всего несколько дней назад.

– Боги благие! Ну, тогда ясно, почему ты такое ходячее бедствие. Новенький в городе! – Казалось, ее гнев стал утихать. Она смерила меня взглядом. – Ладно, а ты бог чего?

– Всяких штучек, шуток, проказ… – Так мне всегда было легче объяснять смертным. Слово «детство» почему-то всегда ставило их в тупик. Гимн кивнула, и я наудачу добавил: – И еще невинности.

Она задумалась.

– Значит, ты из старшего поколения. Младшие, они как-то попроще.

– Не то чтобы попроще. Их природа больше настроена на земную жизнь, ведь они родились уже после создания смертных, и…

– Да знаю я, – с вернувшимся раздражением перебила она. – Слушай, люди в этом городе давно уже живут с твоими собратьями бок о бок. Мы знаем, что у вас к чему, так что не надо меня просвещать. – Она опять вздохнула и покачала головой. – Я знаю, ты должен действовать, как велит твоя природа. Верно? Но мне-то проказы и шуточки не нужны, мне денег надо. Если хочешь сотворить что-нибудь ценное, продавай это сам, потом мне деньги отдашь, всего-то делов. Главное, постарайся не высовываться, хорошо? И отвяжись от меня до тех пор. Пожалуйста!

С этими словами Гимн повернулась и зашагала прочь. Не так быстро, как прежде, – успела поуспокоиться. Я провожал ее взглядом, чувствуя себя несколько не в своей тарелке и пытаясь сообразить, каким способом, во имя всех преисподних, я собирался добыть для нее деньги. Ибо она была права: честная игра есть такая же основа моей природы, как и бытие ребенком. И если я ничего не сделаю с тем, что невольно ей причинил, это сотрет еще толику того детства, что ей еще осталась. Если бы я поступил нечестно до своего преображения, я бы заболел. А если поступлю теперь? Я понятия не имел, чем такое кончится, и выяснять не собирался.

Стало быть, деньги придется добывать какими-то способами, принятыми у смертных. Но будь здесь так просто найти работу, стала бы та же Гимн рыться в мусорных кучах и вытачивать ножи из осколков стекла и битых тарелок? Что хуже, я совершенно не знал города в его, так сказать, нынешнем воплощении. И не имел никакого понятия, где начать поиски заработка.

Поэтому я снова потащился следом за Гимн.

Утренние улицы были тихими и пустыми. Я шел вперед, приняв смутный, сумеречный облик. Пока я баловался с мусорщиками, миновал рассвет, и я чувствовал, как вокруг меня просыпается город: начало дня ускоряло биение его жизни. Призрачно-белые здания, давно не видевшие свежей краски, но выстроенные добротно и прочно и по-прежнему красивые даже в запущенном состоянии, проступали из темноты по сторонам улицы. Я видел лица в окнах – люди выглядывали из-за занавесок. В промежутках между строениями черным силуэтом просматривалось нечто вроде горного хребта: это был один из чудовищных корней Древа. Корни окружали эту часть города, тогда как само Древо высилось севернее. Каким бы ярким ни был погожий день, сюда солнечный свет не проникал ни при каких обстоятельствах.

Потом я завернул за очередной угол и остановился, натолкнувшись на сердитый взгляд Гимн.

Я вздохнул:

– Прости, пожалуйста. Мне очень жаль, честно! Но мне нужна твоя помощь…


Мы сидели в небольшой общей комнате дома, где жила ее семья. Гимн объяснила, что когда-то этот дом был гостиницей. Теперь путешественники здесь не останавливались, и заведение кое-как выживало, время от времени принимая квартирантов на длительный постой. В настоящее время таковых не имелось.

– Это единственный способ, – сказал я, придя к этому выводу за второй чашкой чая. Подавала его мать Гимн, и ее рука с чайником отчаянно дрожала, хотя я изо всех сил старался расположить и успокоить ее. Когда Гимн ей что-то шепнула, она удалилась в другую комнату, но я слышал, как она топчется возле двери и подслушивает. Ее сердце билось очень громко.

Гимн пожала плечами, вертя тарелочку с засохшим сыром и черствым хлебом, которую ее мать, настояв, поставила перед нами. Гимн съела очень немного, а я и вовсе не притронулся к угощению, поняв, что эта еда в доме была почти последней. По счастью, такое поведение укладывалось в понятия о вежливости богорожденных, ведь большинство из нас не нуждается в пище.

– Выбор в любом случае за тобой, – сказала она.

Вообще-то, мне не понравился тот выбор, который она мне предоставила. Гимн подтвердила мою догадку о том, что нынче на работу наняться непросто. Деловая жизнь города последнее время совсем увяла в свете нововведений, благодарить за которые следовало Север. (В былые времена Арамери соорудили бы парочку эпидемий, чтобы повыморить простонародье и создать нужду в работниках. Что ж, безработица, конечно, скверная штука, но в данном случае ее следовало считать признаком прогресса.) Деньги по-прежнему можно было заработать, прислуживая смертным, прибывавшим в город ради паломничества и молитв о благословении от любого из дюжины богов. Вот только немногим захотелось бы нанимать на работу богорожденного.

– Дела могут пошатнуться, – объяснила Гимн. – Твое существование того и гляди кого-нибудь оскорбит.

– Ну да, конечно, – вздохнул я.

Итак, в законную деятельность дорога мне была заказана. Значит, оставалась только незаконная. И туда я, пожалуй, мог проникнуть. Неммер… Согласно нашей договоренности, я должен был встретиться с ней через три дня. Мне больше не было дела до выяснений, кто из наших нацелился вредить Арамери. Да пускай они все сдохнут, ну, может быть, за исключением Деки. Этого я бы кастрировал и держал на коротком поводке, чтобы оставался милым и ласковым. Однако наличие заговора против наших родителей означало, что мне все-таки следует переговорить с Неммер. Вот заодно и попрошу ее подыскать мне работу.

Если смогу вынести стыд. А такого я вынести не смогу. Поэтому решил воспользоваться иными путями проникновения в теневые области города. А именно способом, предложенным Гимн: поработать в «Гербе ночи». Это было веселое заведение, в которое она уже уговаривала меня поступить.

– Пару лет назад туда устроилась моя подружка, – рассказала она. – Нет, не шлюхой! Она совсем не такая! Просто им там нужны не только шлюхи, но и слуги и всякое такое, а платят очень неплохо. – Она пожала плечами. – Если какое-то занятие тебе не подойдет, всегда найдется другое. Особенно если умеешь прибираться и вкусно готовить.

Я был далеко не в восторге. Годы моей смертной жизни в Небе прошли в услужении самого различного свойства.

– Полагаю, их посетителям вряд ли захочется в пятнашки играть? – хмуро осведомился я. Гимн посмотрела на меня, и я вздохнул. – Понял…

– Если думаешь поговорить с ними, то пора выходить, – сказала она. – А то поздно вечером к ним народ набежит.

В ее голосе звучало сочувствие, тем более удивительное, что я понимал, насколько успел ей надоесть. Оставалось предположить, что вид у меня был настолько несчастный, что пробился даже сквозь броню цинизма, которую она себе выковала. Наверное, по этой же причине она попробовала меня отговорить:

– Знаешь, мне на самом деле все равно, расплатишься ли ты за то, что благодаря тебе меня едва не убили. Помнишь, я говорила?

Я угрюмо кивнул:

– Да, знаю. Дело, вообще-то, не в тебе.

Она вздохнула:

– Верно-верно. Ты должен следовать своей природе и быть таким, каков ты есть. – Я удивленно взглянул на нее, и она улыбнулась. – Я же говорила. В этом городе все понимают богов.

Покинув гостиницу, мы пошли вверх по улице. Поскольку я на некоторое время скрылся из виду, здесь успело сделаться людно. Возчики погоняли коней, с рокотом колес тащивших расшатанные старые телеги, мелкие торговцы катили передвижные прилавки, предлагая кто жареное мясо, кто фрукты. На углу, подстелив одеяло, сидел старик, выкликавший: «А кому башмаки починить?» Вот к нему подошел средних лет мужик в грязной рабочей одежде, присел на корточки, они принялись торговаться…

Гимн уверенно хромала сквозь всю эту суматоху, весело помахивая то одному прохожему, то другому. Ей явно было удобней и проще в компании собратьев-смертных, чем в моем обществе. Я завороженно наблюдал за ней. Под наружной оболочкой циничной практичности в ней угадывался несокрушимый стержень невинности, приправленный крохотной толикой изумления, ибо даже самый толстокожий и пресыщенный смертный не способен проводить время рядом с богом, не почувствовав кое-чего. И при всем внешнем раздражении я, безусловно, забавлял ее. Это вызвало у меня ухмылку, которую она и заметила, когда повернула голову и случайно взглянула на мое лицо.

– Что? – спросила она.

– Ты, – улыбнулся я.

– И что со мной не так?

– С тобой все так, просто ты одна из моих. Или могла бы стать, если бы захотела. – Тут я задумчиво наклонил голову. – Или ты уже принесла обеты другому богу?

Она мотнула головой, но ничего не сказала, и я ощутил в ней некое напряжение. Не страх, нет. Что-то другое. Смущение?

class="book">Я припомнил слово, услышанное от Шевира.

– Может, ты приморталистка? Человекопочитательница?

Гимн закатила глаза:

– Ты когда-нибудь замолкаешь или обязан непрерывно трепаться?

– Просто мне очень трудно вести себя тихо и смирно, – честно ответил я, и она фыркнула.

Дорога некоторое время шла в гору. Я заподозрил, что где-то здесь, у самой поверхности, залегал один из корней Древа. Чем выше мы поднимались, тем светлее делалось вокруг. Наверное, раз в день, когда солнце заглядывало под полог Древа, сюда дотягивались его прямые лучи. Здания делались выше, смотрелись они более ухоженными, да и народу на улице прибавлялось – возможно, из-за того, что мы направлялись к сердцу города. Нам с Гимн даже пришлось отступить на боковую дорожку, чтобы не мешаться под колесами повозок и не угодить под ноги потным носильщикам, несшим изящные паланкины.

Наконец мы увидели огромный дом, занимающий бо́льшую часть треугольного квартала, образованного пересечением двух оживленных улиц. Дом тоже был треугольный – этакий величавый шестиэтажный клин, – но даже не это резко выделяло его среди прочих. У кого-то хватило отваги выкрасить его черной краской. Если не считать деревянных притолок и еще кое-каких деталей, все здание от фундамента до крыши заливала полнейшая, безжалостная, бесстыдная чернота.

Гимн заметила, что я застыл разинув рот, и, усмехаясь, потащила меня вперед, пока меня не переехала повозка, толкаемая людьми.

– Офигеть, верно? – сказала она. – Понятия не имею, как их не затаскали за нарушение «Белого закона». Папа говорит, орденским Блюстителям доводилось объявлять домовладельцев еретиками и убивать их за то, что те отказывались красить свои дома в белый цвет. Некоторых до сих пор штрафуют, но никто не связывается с «Гербом ночи». – И Гимн ткнула меня в плечо кулаком, отчего я удивленно на нее покосился. – Короче, если тебе действительно охота рассчитаться со мной, веди себя вежливо. Там люди заправляют кое-чем посерьезней веселых домов. Никто с ними не связывается!

Я выдавил хилую улыбку, хотя в животе уже рос холодный ком беспокойства. Неужели я удрал из Неба только для того, чтобы отдать себя в руки других смертных, обладающих властью? Но на мне висел долг перед Гимн, поэтому я лишь вздохнул и сказал:

– Буду паинькой…

Кивнув, она провела меня в ворота дома, а затем через ничем не украшенные двойные двери.

Она постучала. Нам отворила служанка, достаточно строго одетая.

– Привет, – сказала Гимн и вежливо кивнула ей. (При этом она метнула в меня свирепый взгляд, и я поспешно последовал ее примеру.) – Тут у моего приятеля к хозяину деловой разговор…

Служанка, коренастая амнийка, метнула на меня быстрый оценивающий взгляд и, кажется, решила, что я заслуживаю некоторого внимания. Учитывая, что моя одежда хранила следы трехдневного лежания в грязном переулке, мне следовало возгордиться достоинствами своей внешности.

– Как звать? – коротко спросила она.

Я тотчас придумал не менее дюжины подставных имен, но в итоге решил, что хитрить бессмысленно, и ответил:

– Сиэй.

Она кивнула и перевела взгляд на Гимн. Та тоже представилась.

– Я скажу ему, что вы здесь, – пообещала служанка. – Пожалуйста, обождите в гостиной.

Она провела нас в небольшую душноватую комнату с обшитыми деревом стенами и узорчатым менчейским ковром на полу. Стульев здесь не было, и мы остались стоять. Женщина затворила за нами дверь и удалилась.

– Не очень-то это место смахивает на дом со шлюхами, – сказал я и подошел к окошку, чтобы посмотреть на уличную сутолоку. Попробовав воздух, я не обнаружил того, чего вроде бы следовало ждать, – похоти. Может, это объяснялось ранним часом и отсутствием клиентов. А еще я не почувствовал ни страдания, ни боли, ни горечи. Женщинами – да, пахло. И мужчинами, и плотским соитием, а еще ладаном, бумагой, чернилами и изысканной пищей. Кажется, тут не мерзостями занимались, а делали дело.

– Им не нравится, когда их так называют, – пробормотала Гимн, подходя ближе, чтобы мы могли разговаривать негромко. – И я уже объясняла, что здесь не шлюхи работают. В смысле, они не такие, кто за деньги станет что угодно делать. Некоторые из здешних девиц вообще не ради платы работают.

– Что?

– Ну, так говорят. А кроме того, здешние хозяева постепенно прибирают к рукам все городские бордели и переделывают их на тот же лад. И вроде как именно поэтому Блюстители дают им такие поблажки. Если уж на то пошло, десятина, которую выплачивают мракоходцы, такая же полновесная, как и прочие денежки.

У меня отвисла челюсть.

– Мракоходцы? Даже не верится! Выходит, эти хозяева, или кто там еще, поклоняются Нахадоту?..

Я невольно вспомнил Нахиных верных, какими те были когда-то, до Войны богов. Весельчаки, мечтатели, бунтари, они относились к идее какого-либо упорядочения, как коты к послушанию. Но времена изменились, и две тысячи лет влияния Итемпаса не прошли бесследно. Теперь последователи Нахадота занимались делами и платили налоги.

– Да, они чтут Нахадота, – сказала Гимн, глядя на меня с таким вызовом, что я сразу все понял. – Это тебя беспокоит?

Я положил руку на ее костлявое плечико. Если бы я мог, то благословил бы ее, ведь теперь я знал, кому она принадлежала.

– С чего бы? – ответил я. – Он мой отец.

Она моргнула, но продолжала смотреть настороженно. Напряжение словно перекатывалось в ней от одного плеча к другому.

– Он породил большинство младших богов. Только, похоже, не все его любят.

Я пожал плечами:

– Временами его непросто любить. В этом смысле я пошел в него. – Я заулыбался, и Гимн улыбнулась в ответ. – Но всякий, кто воздает ему честь, – мой друг.

– Приятно слышать, – прозвучал голос у меня за спиной, и я замер, ибо не рассчитывал когда-либо снова услышать этот голос. Густой мужской баритон, жестокий и безразличный. Жестокость сейчас была различима более всего, а еще ему было смешно, потому что я находился в его гостиной, беспомощный и смертный, и это делало его пауком, а меня – мухой.

Я медленно повернулся, невольно стискивая кулаки. Его почти безупречные губы раздвинулись в улыбке, на меня смотрели темные глаза, которым лишь чуть-чуть недоставало черноты.

– Ты! – выдохнул я.

Живой застенок моего отца. Мой мучитель. Моя жертва.

– Привет, Сиэй, – ответил он. – Какая приятная встреча!

10

Этого не должно было произойти.

Безумие Итемпаса, гибель Энефы, поражение Нахадота.

Война богов. Размежевание нашей семьи.

Однако произошло, и я оказался заточен в мешок с кишками, который чавкал, протекал и громко топал, неуклюжий, точно дубина, и куда более беспомощный, чем я был даже новорожденным. Ибо новорожденные боги свободны, а я? Я был ничем. Нет, даже хуже. Я был рабом.

Мы с самого начала поклялись стоять друг за дружку, как и подобает рабам. Первые несколько недель были наихудшими. Наши новые господа гоняли нас на износ, заставляя чинить разнесенный едва ли не вдребезги мир; по совести говоря, мы тоже участвовали в его разнесении. Чжаккарн носилась туда и сюда, спасая всех выживших, даже безнадежно заваленных обломками или наполовину сожженных лавой и молниями. Я, известный своей способностью разгребать бардак, отстроил по деревне в каждой стране, чтобы приютить уцелевших. Курруэ между тем возобновляла жизнь в морях и восстанавливала плодородие почв.

(У нее оторвали крылья, чтобы вынудить этим заниматься. Задание было слишком сложным, чтобы выполнять его под командованием, а у нее хватало мудрости, чтобы найти в нем массу лазеек. Крылья отросли вновь, и их сорвали опять, но она терпела боль в холодном молчании. Она сдалась, лишь когда ей вогнали в череп раскаленные шипы, грозя разрушить ставший уязвимым мозг. Она не могла позволить, чтобы у нее отняли мысли, ведь это было последнее, что у нее еще оставалось.)

В тот жуткий первый год Нахадота не трогали. Отчасти из необходимости, потому что предательство Итемпаса превратило его в сломленного молчальника. До него невозможно было достучаться ни словами, ни истязаниями. Когда Арамери что-либо приказывали, он шел и делал, что велено, ни больше ни меньше. Потом усаживался и застывал. Как вы понимаете, такая неподвижность противоречила его природе. В ней сквозила такая кошмарная неправильность, что даже Арамери сочли за лучшее не лезть к нему.

Еще одним затруднением была Нахина ненадежность. По ночам он обретал могущество, но отправь его на другую сторону мира, за линию, где стоял день, – и он начинал пускать слюни, превращаясь в бессмысленный кусок мяса. В этом облике он не обладал никакой силой, не мог даже проявлять свою личность. Рассудок этого куска мяса был пуст, как у только что родившегося младенца. И при этом он оставался опасным, особенно когда дело шло к ночи.

Ибо это существо действительно было своего рода младенцем. За которым мне и поручили присматривать.

Я возненавидел эту обязанность буквально сразу же. Существо каждый день марало себя, иногда по несколько раз. (Одна смертная женщина пыталась объяснить мне, как соорудить подгузник, но я не стал ее слушать. Просто выводил его на травку и оставлял делать свое дело.) А еще оно постоянно ворчало, стонало, вопило. Я пытался его кормить, а оно меня укусило. До крови. Новорожденное или нет, оно обладало сильным мужским телом, а также полным набором крепких острых зубов. Несколько штук я после того первого укуса ему вышиб. В течение ночи они отросли заново. Больше оно меня не кусало.

Со временем, однако, я начал терпимее воспринимать ненавистное поручение. Я стал относиться к «мясу» теплее, и оно в ответ прониклось ко мне какой-то зачаточной приязнью. Выучившись ходить, оно хвостом следовало за мной. Когда мы с Чжаккой и Руэ строили самый первый Белый Зал (Арамери в те времена еще притворялись жрецами), в сверкающих коридорах звучало бессвязное бормотание: существо училось говорить. И первым словом, которое оно сумело произнести, стало мое имя. Когда я слабел и погружался в то ужасающее состояние, которое у смертных называется сном, «мясо» сворачивалось калачиком рядом со мной. И я это терпел, потому что иногда, когда наступали сумерки и эта тварь опять становилась моим отцом, я мог прижаться к нему, закрыть глаза и представить, что Войны богов никогда не было. И все идет так, как тому и следовало быть.

Вот только сны никогда не задерживались надолго. Наступал серый безжизненный рассвет, и я вновь оказывался в обществе своего безмозглого подопечного.

Я бы предпочел, чтобы он таким и оставался, так нет же: существо начало думать. Когда я и мои товарищи по несчастью потянулись к его убогому разуму, мы обнаружили, что внутри, как у любого думающего и чувствующего существа, завелась душа. И самое скверное, что оно – он – уже полюбило меня.

Тогда я сотворил несусветную глупость: я тоже его полюбил. А делать это было нельзя, ни за что и никогда.


Мы с Гимн стояли в просторном, прекрасно обставленном кабинете бывшего «мяса». Кругом нас клубился противный дым.

– Я бы предложил тебе сесть, – сказал хозяин кабинета и сделал паузу, чтобы вновь затянуться той штуковиной, что тлела у него между губ, и с блаженным видом выдохнуть очередной клуб дыма. – Если бы не сомневался, что ты примешь приглашение.

И он указал на нарядные кожаные кресла, стоявшие напротив его стола. Сам он восседал в отличном кресле по ту сторону.

Гимн, тревожно поглядывавшая на меня с тех пор, как мы покинули гостиную и поднялись наверх, села. Я остался стоять.

– Господин… – начала она.

– Господин? – перебил я, скрещивая на груди руки.

Он весело глядел на меня:

– Видишь ли, в наши дни знатность мало зависит от кровного происхождения или дружбы с Арамери. Теперь все решают деньги, а их у меня хватает, вот меня и зовут господином. – Он помолчал и добавил: – А еще я теперь отзываюсь на имя Ахад. Как оно тебе?

Я хмыкнул:

– Ты даже не потрудился придумать что-нибудь поинтереснее.

– У меня есть лишь то имя, каким ты нарек меня, милый Сиэй.

Он совершенно не изменился. Все тот же бархатный язык, а под бархатом – острые бритвы. Я скрипнул зубами, готовясь к тому, что сейчас эти бритвы пройдутся по мне.

– Между прочим, – продолжил он, – сейчас ты как-то не особенно любезен. Неужели снова разругался с Чжаккарн? Как она, кстати? Она всегда нравилась мне.

– Во имя всех преисподних, почему ты никак не сдохнешь? – поинтересовался я.

Гимн тихо ахнула, но я и ухом не повел.

Ахад продолжал улыбаться все так же лучезарно.

– Ты отлично знаешь, почему я живу, Сиэй. Ты ведь был здесь, припоминаешь? В момент, когда я родился?

Я внутренне напрягся. Слишком понимающие были у него глаза. И он видел мой страх.

– Живи, сказала она. Она сама тогда только что родилась и, должно быть, не знала, что слово богини есть закон. Хотя подозреваю, что все-таки знала…

Я чуть успокоился, поняв, что он говорил о своем втором рождении в качестве полноценного самостоятельного существа. Сколько же лет с тех пор минуло? Ахаду полагалось бы давным-давно состариться и умереть, а он все такой же крепкий и здоровый, как в тот самый день. Если не лучше. Вид самодовольный, роскошно одет, пальцы унизаны серебряными перстнями, длинные прямые волосы заплетены в косу на варварский лад. Я моргнул. Нет, не на варварский. Так убирали волосы дарре. Он и выглядел как смертный мужчина из народа дарре: Йейнэ, давая Ахаду новую жизнь, подарила ему внешность, отвечавшую ее тогдашним предпочтениям.

– Кто ты теперь? – подозрительно спросил я.

Он пожал плечами, всколыхнув спадающие на плечи блестящие черные волосы. (Движение показалось таким знакомым, что меня даже кольнуло.) Потом он небрежно поднял руку и обратил ее в черный туман. Я невольно разинул рот, а его улыбка сделалась чуть шире. Рука тотчас вернулась, по-прежнему держа сигару, которую он не замедлил вновь поднести ко рту для очередной долгой затяжки.

Я устремился вперед так решительно и быстро, что он вскочил мне навстречу. Мгновением позже я уткнулся в лучистую подушку его силы. Нет, это не был выставленный против меня щит. Ничего такого. Простое истечение его воли. Он не хотел, чтобы я приблизился к нему вплотную, и это воплотилось в реальность. Если добавить к этому особый запах, для изучения которого я и стремился к нему подобраться…

Мои худшие предположения сбылись.

– Ты богорожденный, – прошептал я. – Она сделала тебя божеством!

Ахад промолчал и перестал улыбаться, и тогда я заметил, что все-таки подобрался к нему ближе, чем ему хотелось бы. Его неприязнь билась в меня кислыми маленькими волнами. Я отступил, и он заметно успокоился.


А знаете, я ведь не понимал. Не понимал, что это такое – быть смертным бесповоротно, постоянно и неотвратимо, без живительных посещений эфирных планов и тонких измерений, составляющих истинный дом моего племени. Прошли годы, прежде чем до меня дошло: заключение в смертном теле – нечто большее, чем просто магическая или телесная слабость. Это самое настоящее разрушение ума и души. И я не очень-то здорово со всем этим справлялся. По крайней мере, первые несколько веков.

Как это, оказывается, легко – принимать боль и, в свою очередь, передавать ее тем, кто еще слабей. Как просто смотреть в глаза тому, кто доверял мне и ждал от меня защиты, и ненавидеть его, потому что я не мог этого доверия оправдать.

Это я виноват в том, что он стал таким. Я согрешил против себя самого, и моему проступку нет искупления.


– Итак, похоже на то, – сказал Ахад, – что я обзавелся кое-какими интересными свойствами. И, как ты наверняка заметил, я не старею. – Он сделал паузу, оглядывая меня с головы до пят и обратно. – О тебе, кстати, такого не скажешь. От тебя пахнет Небом, Сиэй, и вид у тебя такой, словно какой-то Арамери снова тебя пытал. Но… – тут он прищурился, – случилось что-то еще? Я прав? Чем-то от тебя веет… неправильным.

Даже если бы он не стал божеством, ему про свое состояние я стал бы рассказывать в последнюю очередь. Однако после того, как он увидел меня, что-либо прятать или отрицать стало бесполезно. В этом царстве никто не знал меня лучше, чем он. Если я начну темнить, он только злей отыграется.

Я вздохнул и помахал рукой, отгоняя завитки дыма, но они немедленно вернулись.

– Кое-что стряслось. Верно, я провел несколько дней в Небе. Наследница Арамери… – Нет. Об этом я говорить решительно не собирался. Лучше уж сразу перейти к самому скверному. – Я, кажется… – Я помялся с ноги на ногу, сунул руки в карманы и напустил на себя беззаботный вид. – Я, кажется, умираю.

У Гимн округлились глаза. Ахад – я успел возненавидеть это глупое имя – уставился на меня с сомнением.

– Никто не может убить богорожденного, кроме демонов и богов, – сказал он. – Демонов, насколько мне известно, в этом мире с недавних пор больше нет. Так неужто Нахе надоел его маленький любимчик?

Я сжал кулаки:

– Он до скончания времен будет любить меня!

– Тогда остается Йейнэ. – К моему удивлению, с лица Ахада пропал скепсис. – Что верно, то верно, она мудра и добросердечна, но не имела возможности узнать тебя в те времена, а невинного мальчика ты разыгрывал на удивление хорошо. Она ведь могла сделать тебя смертным, не правда ли? Если так, воздаю ей должное – она обрекла тебя на медленную и жестокую смерть.

Я обозлился бы на него еще больше, но тут и во мне взыграла жестокая струнка.

– Что я слышу? Да никак ты по-детски втрескался в Йейнэ? Если так, должен предупредить: дело безнадежное! Она любит Нахадота, ты же – всего лишь неиспользованные остатки.

Ахад продолжал улыбаться, только глаза у него стали черными и холодными. Ему все же кое-что перепало от моего отца. Теперь я в этом окончательно убедился.

– А ты бесишься из-за того, что оказался не нужен им обоим, – сказал он.

Комната перед моими глазами окрасилась в серое и багровое. Я издал невнятный вопль ярости и бросился на него, намереваясь разорвать и выпотрошить его когтями, забыв на мгновение, что их у меня нет. А еще я забыл по глупости, что он был богом, я же с некоторых пор – нет.

Он мог бы меня убить. Причем даже непреднамеренно: новорожденные боги не всегда осознают пределы своей силы. Вместо этого он схватил меня за горло, оторвал от пола и так швырнул на стол, что дерево затрещало.

Пока я охал и стонал, оглушенный ударом и жестокой болью (подо мной оказались два пресс-папье), Ахад вздохнул и свободной рукой поднес ко рту сигару, чтобы всосать еще порцию дыма. Другой рукой он удерживал меня на столе. Причем с легкостью.

– Что ему нужно? – обратился он к Гимн.

Перед глазами у меня прояснилось, и я увидел, как она вскочила и попыталась спрятаться за креслом. Услышав вопрос, она опасливо выпрямилась.

– Денег, – пробормотала она. – Сегодня утром он втравил меня в неприятности. Потом сказал, что хочет все возместить, но его каверзы и проделки мне не нужны.

Ахад рассмеялся тем лишенным веселья смехом, который у него выработался за последние двенадцать столетий. Я даже припомнить не мог, когда он последний раз по-настоящему веселился.

– Узнаю старину Сиэя, – сказал он.

Улыбнулся, глядя на меня сверху вниз, потом воздел руку, и в ней возник кошелек. Я услышал, как внутри звякали крупные монеты. Ахад бросил кошелек, даже не глянув на Гимн, и та, глазом не моргнув, подхватила его.

– Этого хватит? – осведомился он, когда она распутала завязки кошелька и заглянула в него. Глаза у Гимн округлились, она кивнула. – Можешь идти.

Девочка сглотнула.

– Мне за это влетит? – спросила она, поглядывая на меня. Я силился вздохнуть, насколько позволяла рука Ахада.

– Ни в коем случае. Тебе неоткуда было знать, что мы с ним знакомы. – И он бросил на нее многозначительный взгляд. – И ты по-прежнему ничегошеньки не знаешь, ну, не мне тебе объяснять. Про то, кем являюсь я, про то, кем является он. Ты его вообще не встречала и тем более не приводила сюда. И смотри, расходуй денежки постепенно, не то им быстренько ноги приделают.

– Знаю. – Гимн нахмурилась и неуловимым движением спрятала кошелек. Потом, к моему удивлению, вновь посмотрела на меня. – А с ним ты что собираешься сделать?

Я уже начал задаваться тем же вопросом. Он держал меня так крепко, что я слышал биение собственной крови. Я дотянулся и стал царапать его запястье, силясь ослабить хватку. С таким же успехом я мог бы расшатывать корни Древа.

Ахад с ленивой жестокостью наблюдал за моими усилиями.

– Еще не решил, – сказал он. – А что, тебя это волнует?

Гимн облизнула губы.

– Мне кровавые деньги без надобности.

Он поднял на нее глаза и молчал, пока тишина не стала тяжелой и невыносимой. Его слова оказались доброжелательней взгляда.

– Не беспокойся, – проговорил он. – Он в любимчиках у двух из Троих. Я не настолько глуп, чтобы его убивать.

Гимн торопливо втянула воздух – наверное, в надежде почерпнуть силы.

– Слушай, не знаю, что там между вами было, и знать не хочу. Я бы никогда не… Я не собиралась… – Она замолкла и снова перевела дух. – Давай я верну деньги, а ты просто дашь ему уйти вместе со мной.

Ахад еще крепче стиснул мне горло, и у меня по краю зрения замерцали звездочки.

– Не вздумай, – произнес он голосом, жутковато напомнившим голос моего отца, – не вздумай даже пытаться приказывать мне.

Гимн выглядела сбитой с толку. Еще бы, ведь смертные не осознают, насколько часто они выдают фразы в повелительном наклонении. Я имею в виду простых смертных. Арамери этот урок усвоили давным-давно – когда кое-кому из них пришлось жизнями заплатить за забывчивость.

Я давил в себе страх, пытаясь сосредоточиться. «Проклятье, оставь ее в покое! Играй в свои игры со мной, а не с ней!»

Ахад даже вздрогнул и метнул на меня пристальный взгляд. Я не мог понять почему, пока не сообразил, насколько он был юн по нашим-то меркам. И это напомнило мне о преимуществе, которое у меня было.

Я закрыл глаза и мысленно сосредоточился на Гимн. Она была яркой горячей точкой на горизонте моего меркнувшего восприятия. Когда явились мусорщики, я нашел источник силы, чтобы ее защитить. Сумею ли я отстоять ее у одного из наших?

По ямам и провалам моей невезучей души словно просвистел холодный заряженный ветер. Я собрал совсем немного, гораздо меньше, чем следовало бы, однако этого должно было хватить.

Я улыбнулся и крепко взял Ахада за руку.

– Брат, – произнес я на нашем языке, и он заморгал, изумленный: оказывается, я еще мог говорить. – Раздели себя со мной.

А потом втянул его в свое божественное естество. Бело-зелено-золотая вспышка понеслась сквозь твердь из чистейшей слоновой кости все вниз, вниз и вниз. Это ни в коем случае не являлось сердцевиной моей души, ибо я никогда не допустил бы его в это место сладости и остроты, но находилось от нее достаточно близко. Я чувствовал, как он испуганно бился, ибо мое существо – течение, поток – грозило совсем его поглотить. Но у меня не было такого намерения. Мы неслись вниз, и я притягивал его все ближе. Здесь, вне царства плоти, я был гораздо старше и сильней. Он просто еще не постиг себя, и я легко взял над ним верх. Ухватил за грудки и усмехнулся ему прямо в широко распахнутые, полные ужаса глаза.

– Давай-ка теперь поглядим на тебя, – предложил я и запустил руку ему в рот.

Он испуганно завопил – весьма глупый поступок, учитывая данные обстоятельства. Этим он только облегчил мне работу. Я весь перелился в единый изогнутый коготь и скользнул в самое его нутро. Был миг сопротивления и взаимной боли – просто потому, что все боги в какой-то мере противоположны один другому. Затем последовала вспышка странности: я вкусил его природу, темную и в то же время не темную, полную воспоминаний и саднящую в своей новизне, жаждущую, отчаянно жаждущую чего-то, чего он не хотел и даже не осознавал, что жаждет. А потом он потянулся ко мне с яростью, которой я никак не ждал. Юные боги редко бывают настолько свирепы. И вот пожираемым сделался уже я…

Я с придушенным криком вырвался из него и откатился прочь, сворачиваясь от боли клубком. Ахад же шарахнулся в сторону и упал поперек кресла. Я слышал, как у него вырвалось что-то вроде всхлипа. Потом он овладел собой и лишь глубоко, с трудом дышал.

Ах да… Я же совсем забыл. На самом деле он не очень-то юн. И даже не молод, как Йейнэ. До своего божественного возрождения он тысячи лет прожил в качестве смертного. И выдержал за это время адские муки, которые сломали бы большинство смертных. Его они тоже сломали, но он сумел воссоздать себя, сделавшись в итоге только сильнее. Боль, происходившая из-за того, что я едва не стал кем-то другим, наконец-то начала отпускать, и я мысленно засмеялся.

– А ты совсем не меняешься, – прохрипел я. Его пальцы оставили синяки на плоти, составлявшей мою шею. – С тобой всегда было непросто.

Он ответил проклятием на давно умершем языке, но я с удовлетворением расслышал в его голосе изнеможение.

Я медленно приподнялся и сел. В моем теле болела каждая мышца, и это не считая удара, доставшегося моему затылку. Краем глаза я подметил движение. Это вернулась Гимн, весьма разумно выбежавшая из комнаты, в которой схватились двое богорожденных. Я удивился: она ведь кое-что знала про нас. Я бы понял, если бы она удрала без оглядки, покинув и сам дом, и его окрестности.

Ахад зло смотрел на меня, сидя в кресле. Он уже почти оправился, лишь волосы стояли дыбом да куда-то закатилась сигара. Еще несколько мгновений я остро ненавидел его, после чего вздохнул и мысленно махнул рукой. Ненависть того не стоила. Вообще очень немногое ее стоило, ведь смертная жизнь так коротка…

– Мы больше не рабы, – тихо проговорил я. – И враждовать нам уже незачем.

– Мы враждовали не из-за Арамери, – отрезал он.

– Да неужели? – улыбнулся я в ответ, и он заморгал от неожиданности. – Если бы не они, ты бы вовсе не существовал. А я…

Если я позволю себе сделать это признание, то не смогу избавиться от стыда. Никогда прежде я не позволял такого, но с тех времен столько всего изменилось. Да не просто изменилось, а перевернулось с ног на голову: теперь божеством был он, а я – нет. И я в нем нуждался, а он во мне – нет. И я сказал:

– А я бы, по крайней мере… мог попытаться стать лучше…

И вот тогда он меня удивил. Впрочем, ему всегда это здорово удавалось.

– Заткнись, балда, – сказал он и со вздохом поднялся на ноги. – Не пытайся быть большей задницей, чем обычно.

Я заморгал:

– Чего?

Ахад подошел ко мне, чем удивил еще больше. Он веками избегал находиться подле меня. Упершись руками в столешницу по сторонам от моих бедер, он наклонился и уставился мне в лицо.

– Ты действительно полагаешь, будто я настолько мелочен, что через столько лет продолжаю на тебя злиться? Нет, все совершено не так.

На его лице мелькнула улыбка, а зубы на мгновение заострились. Впрочем, не исключено, что это шутило шутки мое воображение. Я очень на это надеялся, ибо только звериной природы ему еще не хватало.

– Нет, – продолжил он. – Думаю, ты просто настолько по-божески уверен в своей хреновой значимости, что так ничего и не понял. Поэтому позволь прояснить: мне нет до тебя никакого дела. Ты для меня вообще не имеешь значения. Даже ненавидеть тебя – пустая трата энергии!

Я смотрел на него, пораженный его горячностью и, что греха таить, обиженный. И тем не менее…

– Не верю, – пробормотал я.

Он моргнул.

А потом оттолкнулся от стола с такой силой, что тот дернулся и я едва не слетел на пол. Я лишь смотрел, как он подошел к Гимн, взял ее за шкирку и почти отволок к двери.

– Я не собираюсь его убивать! – повторил он, выталкивая ее за порог. Девочка едва не упала, когда он разжал хватку. – Я и пальцем не пошевелю, только буду злорадно наблюдать за его долгой и унизительной смертью, ускорять которую у меня нет ни малейшего намерения! Твои деньги чисты: можешь со спокойной совестью умыть руки. И порадуйся, что избавилась от него раньше, чем он разрушил твою жизнь! А теперь – брысь отсюда!

И он захлопнул дверь у нее перед носом.

Потом Ахад повернулся ко мне и тяжело перевел дух, успокаиваясь. Я успел постичь его душу и понял, что именно в тот момент он принял решение. И быть может, угадал мое.

– Выпить хочешь? – вполне вежливо спросил он наконец.

– Детям пить не положено, – привычно ответил я.

– Значит, нам повезло, потому что больше ты не ребенок.

Я поморщился:

– Я… в общем, не пробовал спиртного уже несколько столетий. – Я тщательно подбирал слова, ступая по тонкому льду вроде бы достигнутого нами хрупкого мира. Да какой там лед, я скользил, точно водомерка по поверхности лужи. Однако, если мы оба не напортачим, у нас может и получиться. – Не найдется ли у тебя что-нибудь… ну…

– Для жалких? – фыркнул он и подошел к деревянному шкафчику прекрасной работы. Внутри обнаружилось не менее дюжины бутылок, полных явно крепких жидкостей с насыщенным цветом. Это были напитки для мужчин, а не для мальчишек. – Нет уж. Барахтайся или тони, другого пути нет!

Ну ладно, тонуть так тонуть. Я посмотрел на бутылки и с тяжелым вздохом решил и дальше следовать по пути примирения.

– Тогда наливай, – сказал я.


Некоторое время спустя, уже после того, как мне пришлось вспомнить, что рвота – куда менее приятный телесный акт, чем опорожнение кишечника, я сидел на полу, куда меня усадил Ахад, и долго и пристально его разглядывал.

– А тебе что-то от меня нужно, – сказал я. Надеюсь, получилось внятно, хотя внятно думать уже не получалось.

Он аристократически приподнял бровь. Сам он, кажется, даже не захмелел. Слуга уже вынес поганое ведро с плодами моей неосмотрительности. Окна были настежь распахнуты, но, несмотря на это, в воздухе витал густой запах Ахадовой сигары. Он мне не нравился, но все лучше, чем запах блевотины, поэтому я не возражал.

– И тебе от меня, – заметил он.

– Ага. Однако мои желания всегда были простыми. В данном случае мне нужны деньги, но не для себя, а для Гимн. Но раз ты их ей уже дал, значит проблема решена. А вот что касается тебя, простыми запросами ты никогда не довольствовался…

– Хммм… – Полагаю, последнее утверждение ему вряд ли понравилось. – Тем не менее ты все еще здесь, значит хочешь чего-то еще.

– Я скоро состарюсь и одряхлею, и мне понадобится забота. Помру я лет через пятьдесят или шестьдесят, и чем дальше, тем мне все больше будут требоваться пища, кров и… – я задумчиво посмотрел на бутылку на столе между нами, – и всякая всячина. Чтобы все это добывать, смертные пользуются деньгами. Я превращаюсь в смертного; стало быть, мне необходим постоянный источник дохода.

– То есть работа, – хохотнул Ахад. – Моя домоправительница полагает, что из тебя получится неплохой куртизан. Ну, то есть если тебя отмыть и привести в надлежащий вид…

Обида пробилась сквозь алкогольные испарения.

– Я – бог!

Ахад ничуть не смутился:

– А у нас почти треть куртизанов обоего пола – богорожденные, Сиэй. Неужели ты с порога не ощутил присутствия членов нашей семьи?

Он обвел помещение жестом, после чего его рука остановилась на себе, и я даже покраснел, потому что он был прав: я не учуял ни его, ни кого-либо другого. Я слабел и только что получил еще одно тому подтверждение. Ахад же продолжил:

– Да и среди посетителей у нас немало божеств, которых любопытство толкает познать смертных, но признать это им мешают гордость или страх. А некоторые просто побаловаться хотят, не придавая этому значения и не впутываясь в особые обязательства. Знаешь, Сиэй, когда доходит до этой стороны жизни, мы, оказывается, не так уж от них отличаемся.

Я простер свои угасающие и ненадежные чувства к ближайшей части реальности и напряг их, как мог… Да, теперь я ощущал присутствие нескольких братьев и сестер. В основном наиболее юных. Я невольно вспомнил те дни, когда и сам был заворожен смертными, особенно их детьми, с которыми мне так нравилось играть. Однако некоторых из наших больше влекло к взрослым, и это способствовало пробуждению вполне взрослых желаний.

Вот мне, например, мучительно захотелось ощутить губами кожу Шахар…

Я тряхнул головой. Лучше бы я этого не делал. Дурнота, оказывается, еще не прошла. И я сказал, просто чтобы отвлечься:

– У нас никогда не было необходимости в подобном, Ахад. Если мы желаем смертного, нам достаточно появиться в любом месте и указать пальцем, и смертный даст нам все, чего мы желаем.

– Знаешь, Сиэй, ну не следил ты за делами этого мира, и ладно. Но не стоило бы тебе говорить так, будто ты все обо всем знаешь…

– Чего?

– Настали новые времена, – сказал Ахад.

Он отпил из квадратного стакана, полного алой огненной жидкости. Этот напиток я слегка пригубил и больше не стал его пить, потому что смертному недолго было и дух испустить от алкогольного отравления. Ахад погонял жидкость во рту, наслаждаясь ее жгучестью, после чего проглотил ее и продолжил:

– Человечество, за вычетом еретиков, много столетий веровало исключительно в Итемпаса. Они до сих пор понятия не имеют, что с ним сталось, потому что Арамери позаботились о неразглашении. Да и мы, боги, как-то потеряли его из виду. Однако все чувствуют: что-то переменилось. Смертные, конечно, не боги, но то, что сущее расцветилось новыми красками, понятно даже им. И еще они понимают, что наше племя могущественно, достойно восхищения, но… временами совершает ошибки. – Он пожал плечами. – То есть желающий поклонения богорожденный по-прежнему наберет себе верных. Но не особенно много. И право, Сиэй, большинство из нас вовсе не жаждет божеских почестей. Вот у тебя с этим как?

Я удивленно моргнул, потом задумался.

– Даже не знаю…

– А знаешь, у тебя бы получилось. Уличная ребятня клянется твоим именем, а других богов даже по именам не знает. Некоторые даже тебе молятся.

Это я и сам знал. Я слышал их обращения, хотя никогда и ничего не делал, чтобы привлечь их внимание. Когда-то у меня были тысячи верных, но даже в те дни я всегда удивлялся, что они меня помнили. Я подтянул колени и обхватил их руками, начиная наконец понимать, что имел в виду Ахад.

Он кивнул, словно я высказал свои мысли вслух, и продолжил:

– Прочие наши посетители – вельможи, богатые купцы и очень удачливые простолюдины. Словом, те, кто жаждет посетить небеса прежде кончины. Что же до нас, то наши смертные куртизаны столько терлись с богами, что и сами овладели… некоторыми эфирными техниками.

И он улыбнулся дежурной улыбкой торговца, в которой не участвовали глаза.

– Так вот что ты продаешь, – нахмурился я. – Не разврат. Ты торгуешь божественностью. Боги благие, Ахад, поклонение, по крайней мере, бесплатно!

– Ошибаешься. Бесплатным оно никогда не было. – Его улыбка пропала, да и настоящей она не была. – Всякий смертный, отдававший свою преданность кому-нибудь из богов, рассчитывал получить что-нибудь взамен: благословение, местечко на небесах, некое положение в обществе. А бог, требовавший поклонения, рассчитывал вместе с ним получить верность, и не только. Так почему бы нам не быть честными относительно того, что мы делаем? По крайней мере, здесь ни один бог не лжет.

Я съежился, чего он наверняка и ждал от меня. Вот они, бритвы под бархатным языком…

– Что касается обитателей нашего дома и их деятельности, то ни насилия, ни принуждения у нас не бывает. Здесь не причиняют боли, ну, разве что по обоюдному согласию сторон. И никаких осуждений. – Он помолчал, смерив меня взглядом. – У моей домоправительницы острый глаз на новые дарования. Жаль было бы сообщить ей, что в твоем случае она так жестоко ошиблась.

Уязвленная гордость заставила меня выпрямиться, и не только опьянение было тому виной.

– Я мог бы стать несравненным развратником…

Боги свидетели, практики мне более чем хватало.

– Верно, только думается мне, ты вряд ли удержишься от помыслов об особо жестоком убиении всякого посетителя, который положит на тебя глаз. Каковые помыслы, если учесть твою природу и непредсказуемость магии, вполне могут реально вызвать подобную смерть. А это, знаешь ли, плохо отразится на моем деле. – Он помолчал, а его улыбка отдавала явственным холодком. – Знаешь, я совершенно случайно обнаружил, что у меня та же проблема.

После этих слов мы оба долго молчали. Мы вовсе не сыпали взаимными обвинениями. Но раз уж мы, так сказать, взболтали отстоявшийся ил прошлого, ему следовало дать улечься и лишь потом двигаться дальше.

Я решил, что пора сменить тему.

– Характер моей работы мы могли бы обсудить позже, – сказал я, почти не сомневаясь, что он наймет меня. Наверное, потому, что беспочвенный оптимизм есть одна из коренных составляющих детства. – Ну ладно, так чего тебе надо-то?

Ахад оперся на изящные кожаные подлокотники кресла и сложил пальцы домиком. Я молча задался вопросом, уж не нервничал ли он.

– А я думал, ты уже догадался. Особенно если учесть, как легко ты меня победил в…

Он не договорил и нахмурился, и только тут до меня наконец дошло.

– Ни в одном языке смертных для этого нет слов, – тихо произнес я. Приходилось разводить дипломатию, а это мне никогда легко не давалось. – В нашем царстве нужды в словах нет. Понятно, за века ты в какой-то мере выучился нашему языку…

Я оставил незавершенную фразу висеть в воздухе. Он поморщился:

– Не особенно. Я не умел слышать, чувствовать… – Ахад пытался подобрать нужное сенмитское понятие. Не иначе как из упрямства. – Прежде чем Йейнэ проделала это со мной, я мало чем отличался от простых смертных. Я пытался произносить ваши слова, умирал несколько раз и бросил эти попытки.

– «Ваши слова», – повторил я, и лицо Ахада тотчас сделалось абсолютно непроницаемым. – Если хочешь, я научу тебя языку.

– В Тени обитают еще несколько дюжин богорожденных, – чопорно ответил он. – Если я захочу – и когда захочу, – то могу выучиться у них.

«Ну и дурак», – подумал я, но удержал язык за зубами и лишь кивнул, словно признавая его святое право намеренно сохранять невежество.

– У тебя в любом случае имеется более крупная проблема, – заметил я.

Он помолчал, наблюдая за мной. Я знал, что этим он мог заниматься часами. Выучился за бесконечные годы, проведенные в Небе. Но не знал, догадывался ли он, что я собираюсь сказать.

– Ты не знаешь собственной природы.

Догадавшись об этом, я понял, как могу его победить. Ну, не победить, но хотя бы сбросить с себя, когда у нас случилось состязание воли. Он выдал себя реакцией на прикосновение моих мыслей: я видел, как новорожденные смертные проделывали то же, если легонько тронуть их пальцем. Они испуганно вздрагивали и начинали барахтаться, силясь понять «кто, что, почему» и «не будет ли мне какого вреда?». Лишь тот, кто успел постичь себя и свое место в мире, выносил чужое прикосновение как самое обычное дело.

Ахад чуть помедлил и кивнул. И я признал этот кивок как жест установившегося между ними доверия. В былые времена он нипочем не открыл бы мне подобную слабость.

Я вздохнул и встал, лишь чуть-чуть покачиваясь, и подошел к его креслу. На сей раз он не вскочил, но ощутимо напрягся по мере моего приближения. Я остановился.

– Я не обижу тебя, – сказал я, хмурясь при виде подобной пугливости. Ну почему бы ему не быть все время просто бессердечным сукиным сыном? Я никогда не мог по-настоящему возненавидеть его: жалость мешала. – Я ведь ни разу не обижал тебя так, как Арамери.

– Ты позволял им, – еле слышно ответил он.

На это мне возразить было нечего, потому что он сказал правду. И я просто стоял и молчал. Ничего у нас не получится, если мы так и продолжим бередить старые раны. Он тоже это понимал. В конце концов он выдохнул, и я подошел еще ближе.

– Каждый бог должен постичь, кто он такой и что он такое, – сказал я. А потом как мог осторожнее – руки у меня были огрубевшие и грязные после трехдневного пребывания в переулке – взял в ладони его лицо. – Смысл и пределы своего существования можешь определить только ты сам. Но иногда те из нас, кто уже обрел себя, могут дать новичкам кое-какие подсказки.

Такую подсказку я уже почерпнул во время нашей недолгой духовной борьбы. Эта его яростная, отчаянная жажда… чего-то. Чего же? Я заглянул в его глаза, странно отдававшие смертностью. Странно, потому что смертным, по сути, он не был никогда. Тем не менее смертная жизнь была единственной, какую он знал. Я заглянул ему в глаза и попытался понять его. Я полагал, что сумею, ибо присутствовал при его рождении. Я видел его первые шаги, слышал его первые слова. Илюбил его, несмотря даже на то, что…

Дурнота накатила еще стремительней, оттого что винные пары еще не выветрились из меня. Я едва успел резко отвернуться и рухнуть на пол, и меня стало выворачивать – страшно, с криком между позывами. А как меня колбасило! Ноги дергались, спина порывалась выгнуться, а желудок стремился извергнуть проглоченный яд. Плоть не знала, что тот яд был вовсе не плотского свойства.

– А ты по-прежнему дитя, – дохнул мне в ухо Ахад, и его шепот легко пробился сквозь мои придушенные вопли. – Мне тебя как звать? Старшим братом? Или, может быть, младшим? Полагаю, это не важно. Ты никогда не вырастешь, каким бы взрослым ты ни казался… братец.

Братец. Братец. Не дитя, не


забыть


Ахад не был мне сыном, даже метафорически выражаясь, потому что


забыть


Потому что бог детства не мог быть отцом, если он вообще желал быть, и


забытьзабытьзабыть


Братец. Ахад был моим братом. Моим новорожденным братиком, первым сыном Йейнэ. Нахадот бы… Ну, вряд ли гордился бы, наверное. Но повеселился бы наверняка.

Тело перестало судорожно содрогаться. Мука отступила в достаточной мере, чтобы я перестал корчиться и орать. Желудок опустел. И я просто лежал, отходя от пережитого ужаса. Потом осторожно попытался вздохнуть. И еще раз.

– Спасибо тебе, – прошептал я.

Ахад, сидевший возле меня на корточках, только вздохнул. Он не сказал «добро пожаловать», потому что я не был желанным гостем, и мы это знали. Однако он оказал мне благодеяние, не имея к тому нужды, и я должен был хотя бы поблагодарить.

– От тебя воняет, – сказал он. – Ты грязен, а выглядишь как навозная куча. Поскольку ты слишком бесполезен, чтобы убраться отсюда, как подобало бы, делать нечего. Придется приютить тебя на ночь. Только смотри, не привыкни: потом будешь жить где-нибудь в другом месте.

Он поднялся и ушел. Вероятно, поручить кому-нибудь из слуг устроить меня на ночлег.

К тому времени, когда он вернулся, я кое-как сумел приподняться и сесть на пятки. Меня все еще трясло, а вконец свихнувшийся желудок настоятельно требовал наполнения пищей. «Либо внутрь, либо наружу!» – строго сказал я ему, но он и не думал меня слушать.

Ахад снова опустился передо мною на корточки:

– Интересно…

Я не без труда поднял на него взгляд. По его лицу было трудно что-либо прочесть, но он воздел руку и сотворил зеркальце. Я слишком вымотался и не смог даже позавидовать. Ахад повернул зеркальце, и я увидел собственное лицо.

Я сделался старше. Лицо, смотревшее на меня из зеркала, было длиннее и худощавее, подбородок стал крепче. И волосы на нем уже не были едва заметным юношеским пушком. Они огрубели и потемнели, теперь это были зачатки самой настоящей бородки. То есть не середина подросткового возраста, как прежде, а уже просто молодость. Сколько лет жизни я потерял? Два? Три? Проскочили и не вернутся…

– Я прямо-таки польщен. Тем, что ты сохранил столько милых воспоминаний о прежних деньках.

В его голосе прозвучали опасные нотки, но предельная усталость помешала мне как следует испугаться. Он мог в любой момент убить меня, если бы захотел. И уже убил бы, если бы действительно хотел. Он просто любил потешиться властью.

Я вдруг усмотрел в этом вселенскую несправедливость.

– Дерьмово, – прошептал я, не заботясь, слышит он меня или нет. – Дерьмово, что я теперь никто и ничто.

Ахад тряхнул головой. Он не удивился и не испытал раздражения. Он взял меня за шиворот и поставил на ноги.

– Ты не ничто, – проговорил он с некоторым раздражением. – Ты смертный, а это далеко не ничто. И чем скорее ты это примешь, тем проще жить будет. – Он взял меня за руку выше локтя и негодующе фыркнул, ощутив ее худобу. – Тебе нужно как следует есть, Сиэй! Нужно заботиться о теле, если хочешь, чтобы оно прослужило те несколько лет, что у тебя еще остались. Или ты вознамерился скончаться прямо сейчас?

Я прикрыл глаза, позволив себе обмякнуть в его хватке.

– Я не хочу быть смертным. – Теперь я попросту ныл. Как здорово! Оказывается, даже повзрослев, я еще способен ныть. – Смертные говорят, что любят тебя, но это все враки. Они только и ждут, чтобы ты им поверил, а потом ножик в спину воткнут. Да еще и повернут для верности, чтобы вправду убить.

Я умолк и зажмурился, честно обдумывая, а не разреветься ли по полной программе. Однако тут дверь кабинета открылась, впустив двоих слуг. Ахад же огрел меня по щеке, и я бы не назвал его оплеуху такой уж ласково-отрезвляющей.

– Боги тоже так умеют, – резко сказал он. – Мало не покажется! Давай-ка заткнись и начинай справляться!

С этими словами он толкнул меня в руки слугам, и те сразу же повлекли меня за собой…

11

Я Л-Ю-Б-Л-Ю, люблю тебя,

ПО-ЦЕ-ЛУ-Ю, поцелую.

Я его толкнула в лужу,

Там он вдруг гадюку скушал,

Так что брюху стало хуже.


Слуги отвели меня в роскошную ванную. Скамейки там были устланы свежевыстиранными подушками, но все равно плотской страстью так и разило. Меня раздели и всю старую одежду свалили в кучу, чтобы потом сжечь. Тело мыли и терли – безлично и очень по-деловому, после чего ополаскивали ароматизированной водой. Наконец меня завернули в халат, отвели в комнату, уложили. Там я проспал весь остаток дня и часть ночи. И мне ничего не приснилось.

Проснулся я с ощущением, что моя воинственная сестрица Чжаккарн использовала мою голову как мишень для упражнений с пикой, чего на самом деле она, конечно, никогда бы не сделала. Когда я умудрился сесть, на что понадобилось определенное время, дурнота едва не вернулась. Но на буфете в комнате обнаружился поднос с давно остывшей едой и кувшин воды комнатной температуры, и я решил: хватит извергать из себя, пора перейти к насыщению. И перешел к делу. Еда оказалась вкусной, и я без труда ее проглотил.

Помимо прочего, на подносе стояло блюдце какого-то густого белого клейстера, снабженного бумажной карточкой, на которой элегантными печатными буквами значилось: «СЪЕШЬ ЭТО». Почерк показался знакомым, и я со вздохом отведал белую массу. Вкус оказался тошнотворным. Та крыса из переулка была гаже, но не намного. Я напомнил себе, что являюсь гостем в доме Ахада, а посему задержал дыхание и проглотил все одним махом, после чего быстро заел, чтобы избавиться от горечи во рту. Это не очень-то помогло. Тем не менее я сразу почувствовал себя лучше и с облегчением понял: это все-таки было лекарство, а не отрава.

А еще для меня была выложена свежая смена одежды. Я с удовлетворением отметил ее неприметность: серые мешковатые штаны, рубашка цвета некрашеной шерсти, коричневая куртка и такие же башмаки. Скорее всего, комплект был позаимствован у слуг, поскольку я заподозрил, что такое соответствовало бы струнке жестокости Ахада.

Принарядившись, я открыл дверь комнаты.

И остановился на пороге: с нижнего этажа наплывали звуки музыки и смех. Сейчас ночь. В голове у меня пронеслась вереница из не менее дюжины непристойных и злых каверз, которые я мог бы немедленно отмочить. Позыв немедленно приступить к делу был невероятно силен, я даже ощутил приток могущества. Я с легкостью мог бы обратить все масла, которые в этом доме держали для чувственных удовольствий, в вытяжку из злющего перца, а постели заставить пахнуть не духами и страстью, а плесенью. Вот было бы славно! Однако я теперь был взрослее и руководствовался более зрелыми побуждениями. Порыв миновал, и, справившись с ним, я ощутил лишь мимолетную печаль: не сбылось…

Я хотел вновь прикрыть дверь, но не успел. По ступеням поднималась пара; эти двое смеялись, точно старые друзья или новоиспеченные любовники. Женщина повернула голову в мою сторону, наши глаза встретились… и я замер. Я увидел одну из моих сестер – Эган. И ее рука обвивала талию какого-то смертного. На него мне хватило единственного беглого взгляда: богато одетый, средних лет, пьяный. Я вновь повернулся к Эган и натолкнулся на ее хмурый взгляд.

– Сиэй? – Она изобразила улыбку и оглядела меня с ног до головы. – Значит, слухи были правдивы: ты вернулся. Похоже, тебе мало показалось двух тысяч лет в смертной плоти?

В давно прошедшие времена ей поклонялось одно пустынное племя, обитавшее в восточной части материка Сенм. Она обучила их музыке, способной вызывать дождь, и благодарные люди врезали ее образ в целый горный склон. С тех пор то племя успело исчезнуть: его поглотили амнийцы, ведшие завоевательные битвы еще до Войны. А после Войны я лично уничтожил изваяние Эган: Арамери приказывали искоренять все, что казалось им богохульством против Итемпаса, и не щадили даже самого прекрасного. И вот передо мной стоял оригинал во плоти, а какой-то амниец лапал ее грудь…

– Меня привел сюда случай. А ты чем будешь оправдываться?

Она изящно подняла бровь – безупречную, как и прочие черты ее амнийского лица. Это, конечно, была обновленная внешность. До Войны Эган выглядела как представительницы того пустынного племени. Мы не обращали внимания на смертного, пытающегося нежно покусывать ее шею.

– Скукой. Опытом. Все как обычно. Во время Войны лучше всего выживали те, кто больше держался среди смертных, оттачивая свою природу. – Она прищурилась. – А ты не очень-то помогал…

– Я сражался с сумасшедшим, загубившим нашу семью, – устало проговорил я. – И – да, я дрался со всяким, кто ему помогал. С какой стати все ведут себя так, будто я сотворил что-то ужасное?

– Потому что ты и все вы, кто бился на стороне Нахи, по ходу дела потеряли себя, – рявкнула Эган, и ее тело так напружинилось от гнева, что любовник слегка отшатнулся и удивленно заморгал. – Он заразил вас своей яростью! Вы не просто убивали тех, кто вам противостоял, вы уничтожали всех, кто пытался вас остановить. Даже тех, кто взывал к примирению, если вам казалось, что им следовало бы сражаться. Убивали смертных, если у них хватало отваги просить у вас помощи. Во имя Вихря! Ты ведешь себя так, будто в тот день спятил один только Темпа!

Я слушал ее, постепенно вскипая негодованием, пока оно внезапно не улеглось. Я просто не мог поддерживать ярость, присущую божеству. Голова еще болела от выпитого накануне и от принятого тогда же Ахадова битья, и я физически чувствовал, как с кожи облетают отмирающие чешуйки: одни замещались, другие терялись навсегда, и кожа мало-помалу становилась все грубее и суше, чтобы однажды покрыться морщинами и пятнами старческой «гречки». Кавалер Эган тронул ее за плечо в попытке утешить. Попытка жалкая, но, как ни странно, довольно успешная: Эган немного смягчилась и криво улыбнулась ему, как бы извиняясь за сбитое настроение. Это заставило меня поневоле вспомнить Шахар и свое одиночество, грозившее растянуться на весь остаток моей несусветно короткой жизни.

Я к тому, что обстоятельства как-то не способствовали поддержанию двухтысячелетней свары.

Я тряхнул головой и хотел было скрыться за дверью, но, уже закрывая ее, услышал голос Эган:

– Сиэй! Погоди.

Я опасливо приоткрыл дверь. Она хмурилась, разглядывая меня.

– Ты вроде как-то изменился… В чем дело?

Я снова помотал головой:

– Да ничего особенного. Слушай…

Я вдруг сообразил, что у меня больше может не оказаться возможности сказать это ей или еще кому-то из родственников. Не годилось умирать, оставив незавершенными столько дел: это было бы несправедливо.

– Мне очень жаль, Эган. Я знаю, после всего случившегося это ровно ничего не значит. Я бы хотел… – Я даже хохотнул: ишь ты, сколько желаний. – Ладно, проехали.

– Ты что, работать здесь собираешься? – Эган между делом провела ладонью по спине своего смертного; тот со счастливым вздохом прильнул к ней.

– Нет, – вырвалось у меня, но тут я вспомнил планы Ахада. – В смысле, не таким образом. – Я ткнул в ее сторону подбородком. – Не обижайся, но меня сейчас к смертным как-то не тянет.

– Это очень даже понятно, учитывая, через что ты прошел, – сказала она. Я удивленно моргнул, и она тонко улыбнулась. – Никому из нас не нравилось содеянное Итемпасом, Сиэй. Но на тот момент ваше заточение казалось единственным здравым решением, на которое он согласился… после всего остального безумия. – Она вздохнула. – У нас было предостаточно времени подумать, так ли верен оказался тот выбор. Ну, а потом… Да ты сам знаешь, каков он, когда надо пересматривать свое мнение.

Что в переводе означало: «он и не подумал».

– Знаю.

Эган задумчиво посмотрела на своего смертного. Потом на меня. Потом опять на него.

– Ну? Что скажешь?

Мужик выглядел удивленным, но и обрадованным. Он тоже уставился на меня, и внезапно я понял, что затевалось. Я неудержимо залился краской, и мужчина заулыбался.

– Думаю, будет славно, – сказал он.

– Нет, – быстро отказался я. – Я… ну… в общем, спасибо. Знаю, вы хотите как лучше, но – нет.

Тут Эган улыбнулась, несказанно меня удивив, потому что в ее улыбке оказалось больше сочувствия, чем я когда-либо рассчитывал увидеть.

– Давно ли ты последний раз был с кем-нибудь из своих? – спросила она, окончательно поставив меня в тупик.

Отвечать было нечего: я действительно не мог припомнить, когда последний раз занимался любовью с божеством. Нахадот… Нет, тут все было по-другому. Он был низложен, втиснут в смертную плоть, загнан в бездну отчаяния и одиночества. То, что произошло между нами, соитием назвать было невозможно, скорее – простой жалостью. А до того это могла быть…


забыть


Чжакка? Сельфорина? Элишад? Нет, это было столетия назад, когда он еще любил меня. Может, Гвон?

А что, вдруг это не такая уж плохая идея – забыться с кем-нибудь хотя бы на время. Дать одной из своего племени унести мою душу туда, куда она пожелает, познать утешение…

Сделать то, что я делал для Шахар…

– Нет, – повторил я уже мягче. – Не теперь. Я еще не готов. Но все равно спасибо.

Она всмотрелась в меня долгим взглядом, быть может видя больше того, что я хотел бы ей показать. Поняла ли она, что я постепенно становлюсь смертным? Это, кстати, было одной из причин отказаться от ее предложения: уж тогда-то она точно все поняла бы. Но мне подумалось, что ее взгляд нес в себе нечто иное. Я даже заподозрил – всего лишь заподозрил, – что ей было не совсем на меня наплевать.

– Если вдруг передумаешь, предложение остается в силе, – сказала она и вдруг одарила меня улыбкой. – Смотри, придется делиться!

Она обратила сияющую улыбку уже на смертного, и они двинулись дальше, поднимаясь на следующий этаж.

Тем временем мое пробуждение не осталось незамеченным. Когда, проводив Эган взглядом, я отвернулся, передо мной предстал слуга, тихо поднявшийся по лестнице.

– Господь Сиэй, – произнес он с поклоном. – Господин Ахад просит пожаловать к нему в кабинет, когда тебе будет угодно.

Я подбоченился:

– Я уж точно знаю, что просьбами тут и не пахнет…

Слуга помолчал, но в глазах у него читалось веселье.

– Полагаю, – сообщил он, – ты не захочешь услышать и то слово, которое он употребил вместо твоего имени.

Я последовал за слугой вниз. Пока мы шли, он негромко пояснил, что в эти вечерние часы на глаза показываются лишь куртизаны: это требовалось для поддержания иллюзии, будто в этом здании обитают лишь прелестные существа, дарующие невинное удовольствие. Вид же слуг напоминал посетителям, что «Герб ночи» – заведение деловое. А вот зрелище личностей вроде меня (тоже вроде как слуг, но иного рода – этого он не сказал, но я догадался) внушало мысль, что дарование удовольствий – лишь одно из различных дел, которые здесь проворачиваются.

Поэтому он сразу завел меня в помещение, показавшееся мне кладовкой. На деле это оказался вход на скудно освещенную винтовую лестницу. По ней туда-сюда сновали слуги, а время от времени – смертные куртизаны. Все они улыбались и на ходу обменивались дружескими приветствиями. (Не в пример слугам, работавшим в Небе.) Когда мы достигли нижнего этажа, слуга провел меня коротким извилистым коридором, живо напомнившим мои собственные замкнутые пространства, и наконец открыл дверь, прорезанную в голой деревянной стене:

– Входи, господь Сиэй.

Я шагнул вперед и без особого удивления увидел знакомую обстановку Ахадова кабинета. Зато удивительным стало то, что хозяин был не один.

Молодая женщина, сидевшая в кресле напротив него, притянула бы любой взгляд, даже не будь она красавицей. Отчасти из-за того, что она была из народа мароне, а отчасти из-за своего роста. Она была очень высокой для женщины, даже когда сидела. Ее голова заметно возвышалась над высокой спинкой кресла, а мягкий нимб черных волос зрительно делал ее еще выше. У нее была изысканная фигура, и держалась эта женщина с огромным достоинством, чему способствовал тонкий аромат духов из цветов хираса. Одета она была самым простонародным образом: неприметного цвета длинная юбка, жакет, старые башмаки, но все рано выглядела как королева.

Она как раз улыбалась чему-то, сказанному Ахадом перед моим появлением. Когда я вошел, она обратила на меня такой пристальный взгляд, что сделалось чуточку не по себе, а широкая улыбка сразу стала прохладнее и сдержаннее. У меня возникло четкое ощущение: меня измерили, взвесили и признали неполноценным.

Слуга с поклоном прикрыл за мной дверь. Я скрестил на груди руки и принялся ждать, глядя на женщину. Я еще не настолько утратил божественность, чтобы не почувствовать могущество, запах которого буквально висел в воздухе.

– Кто ты? – спросил я. – Незаконнорожденная Арамери? Писец? Знатная дама, переодевшаяся для тайного посещения дома разврата?

Она не снизошла до ответа. Ахад вздохнул и сжал пальцами переносицу.

– Ликуя – одна из владелиц «Герба ночи», Сиэй, – пояснил он. – И она пришла взглянуть на тебя. Ее интересует, не поставишь ли ты под удар средства, вложенные в него ею и другими совладельцами. Если ты, жопа позорная, ей не понравишься, тут же вылетишь вон.

Я нахмурился:

– Не понял… С каких это пор богорожденные поступают по указке смертных? В смысле, добровольно?

Мне ответила женщина:

– С тех пор, как у смертных и богорожденных появились общие цели.

Голос у нее оказался низкий и полнозвучный, словно рокот океанских волн, но она потрясающе четко выговаривала каждое слово – хоть бумагу режь! Я повернулся к ней и увидел то же качество в ее улыбке.

– Я также полагаю, – продолжила она, – что подобные соглашения были в порядке вещей и до Войны богов. В данном же случае нас связывают отношения не начальника и подчиненного, а скорее… партнерские. – Она покосилась на Ахада. – Партнерам же следует принимать важные решения по обоюдному согласию.

Ахад кивнул в ответ, почти стерев с лица свою обычную язвительную улыбку. Я задался вопросом: знает ли она, что он ей своими руками кишки выпустит, если увидит в этом чуть больше выгоды, чем в партнерском сотрудничестве? Оставалось надеяться, что знает. Я опустил руки, чтобы дать ей возможность рассмотреть меня во всей красе, и спросил:

– Ну и как? Я тебе нравлюсь?

– Если бы речь шла о внешности, ответ гласил бы: «Нет». – Я раздраженным жестом уронил руки, и она улыбнулась, хотя предыдущая фраза, по-моему, не была шуткой. – Ты определенно не в моем вкусе. По счастью, внешность не входит в перечень достоинств, по которым я определяю чью-либо ценность.

– У нее есть для тебя работа, – сказал Ахад. Он повернулся в кресле, чтобы оказаться ко мне лицом, и откинулся на спинку, упершись ногой в стол. – Это своего рода испытание. Ликуя хочет посмотреть, удастся ли использовать твои неповторимые возможности в благих целях.

Я почувствовал себя оскорбленным в самых святых чувствах.

– Что еще за хреново испытание?

Женщина… Ликуя – странно жизнерадостное имя для маронейки! – приподняла идеально очерченную бровь, и это движение показалось мне необъяснимо знакомым.

– Я хотела бы послать тебя на встречу с Узейн Дарр, наследницей нынешнего баронства. Ты, случайно, не следил за последними политическими событиями на Севере?

Я попытался вспомнить и собрать воедино все, что случайно подслушал или почерпнул из разговоров, пока пребывал в Небе. В памяти сами собой всплыли образы Невры и Крисцины Арамери, вернее, их мертвых тел.

– Ты хочешь, чтобы я выяснил, что там за новая магия? Маски и все такое.

– Нет. Про маски мы все уже знаем.

– В самом деле?

Ликуя сложила руки на коленях, и я вновь испытал странное чувство узнавания. А ведь я совершенно точно не встречал ее прежде. Вот странно-то…

– Маски порождены искусством, – сказала она. – Оно происходит от менчейско-даррского способа молитвы, зародившегося задолго до эры Светозарного, и тамошний народ хранил его в строгой тайне, дабы избежать преследований. Некогда их способом взывать к богам и возносить им хвалу были танцы, причем каждый танцор играл особую роль, для чего и надевал специальную маску. Каждый танец был своего рода представлением, а молящиеся – актеры – олицетворяли определенные архетипы. Например, «мать» была символом любви, но также и справедливости, то есть ее лик был одним из ликов смерти. Другого персонажа, «скорбящего», считали человеком гордым и гневным, который в итоге натворит великих несправедливостей и горько пожалеет о них. Понимаешь?

– Ага, в общих чертах, – сказал я, не без труда подавив зевок. – То есть кто-то берет архетип, смешивает с бытовым символизмом, вырезает все это из древесины, взятой от Мирового Древа, кропит кровью убиенного младенца или еще чем-нибудь…

– Вообще-то, кровью богорожденного.

Я так удивился, что не нашелся, что и сказать. Ликуя улыбнулась:

– Чьей именно, нам доподлинно неизвестно. Может, просто божественной кровью, купленной с уличного лотка. Дело не в том, у кого ее взяли, а в ее природном могуществе. Мы как раз сейчас в этом разбираемся. Что касается древесины Древа, на сей счет мне ничего не известно, но, право, не удивлюсь… – Она вновь стала серьезной. – Однако целью твоего пребывания в Дарре должно стать вовсе не выяснение принципа работы масок. Нас больше интересует не орудие, а тот, кто пускает его в ход. Я хотела бы, чтобы ты вошел к Узейн Дарр с предложением от нашего имени.

Я невольно насторожил уши. Любые переговоры – благодатная почва для разного рода проделок!

– Вам нужна эта их магия?

– Нет. Нам нужен мир.

– Мир? – изумился я.

И посмотрел на Ахада – видит ли он сумасшествие этой женщины.

– Мир наилучшим образом отвечает интересам и смертных, и богов, – подтвердил Ахад.

Я нахмурился:

– Вынужден согласиться. А вот насчет тебя… Не уверен, согласен ли ты с этим!

– Я всегда выбирал то, что могло облегчить мне жизнь, Сиэй. – И он преспокойно сложил руки. – Я ведь, как ты любишь повторять, не Нахадот. Мне как-то больше по сердцу предсказуемость и размеренность жизненного уклада.

– Что ж, отлично! – Я со вздохом покачал головой. – Однако что касается смертных, то им немало досталось от Нахадота. И если слухи правдивы, то, по крайней мере, северяне предпочтут жить в хаосе, чем и дальше терпеть мироустройство Арамери. И вообще, не наше дело указывать этой женщине, права она или нет, раз она тут распоряжается.

– Узейн Дарр – не единственная сила, стоящая за северными повстанцами, – сказала Ликуя. – А мы на данный момент имеем дело именно с восстанием. Дарре – один из пяти народов Дальнего Севера, что прекратили платить десятину Белым Залам в пределах своих границ, а вместо этого обучают детей, заботятся о пожилых и так далее. То есть помогают своим жителям напрямую. Поэтому Благородное Собрание и воздерживается от объявления тамошних правителей неспособными. Правда, ни один вельможа с Дальнего Севера вот уже больше года ни единого заседания Собрания не посещал. По сути, весь этот материк просто перестал с ним считаться. Она вздохнула. – Зато они там собрали войско, не иначе как надеясь, что это обрушит на них гнев Арамери. Вооруженного противостояния пока нет, но и только. И Дарр если не стоит во главе, то уж сердцем сопротивления является точно.

– Ну, и что я должен предложить этой дарре, которая спит и видит, как бы освободить мир от тирании Арамери? Кстати, вполне достойная цель, я очень даже ее поддерживаю. – Я призадумался и добавил: – Полагаю, я мог бы убить ее.

– Ни в коем случае. – Ликуя ни на йоту не повысила голоса, но нужды в этом и не было. Слова, которыми можно было резать бумагу, превратились в ножи, способные сдирать шкуру. – Как я уже сказала, Узейн Дарр не единственная закоперщица восстания. Убийство только сделает из нее мученицу, а остальных вдохновит на новые подвиги.

– А кроме того, – добавил Ахад, – те из богорожденных, что обитают в земном царстве, делают это благодаря долготерпению госпожи Йейнэ. Она со всей ясностью указала, насколько ей дорога независимость смертных, и теперь пристально наблюдает, не окажется ли наше присутствие пагубным для оной. Опять же, пожалуйста, не забывай, что она и сама когда-то была дарре. Насколько нам известно, Узейн в какой-то мере ей родственница.

Я покачал головой:

– Она больше не смертная. Эти соображения теперь не имеют для нее смысла.

– Ты настолько уверен?

Я промолчал, внезапно ощутив, что нет.

– Отлично. – Ахад сложил пальцы домиком. – Давайте убьем Узейн и посмотрим, что будет. Истинное наслаждение – натянуть нос той, что славилась дурным нравом еще до того, как сделаться богиней смерти.

Я закатил глаза, но возражать не стал.

– Ну хорошо. Так какую цель я буду преследовать в Дарре?

Ликуя пожала плечами, что несколько удивило меня, потому что она выглядела какой угодно, но только не легкомысленной.

– Выясни, чего хочет Узейн. И, если это в нашей власти, предложи ей это.

– А откуда, во имя всех преисподних, мне знать, что вам с друзьями по силам, а что нет?

Ахад раздраженно хмыкнул:

– Крутись как угодно, но обещаний никаких не давай. Ври, если придется. Уж это-то у тебя должно получиться.

Вот поганое демонское отродье!

– Заметано, – сказал я и сунул руки в карманы. – Когда отправляться?

Надо было мне лучше подумать, прежде чем говорить такое. Ахад выпрямился в кресле, глаза у него сделались совсем черными. Потом он улыбнулся, добавив в улыбку изрядную толику своей обычной жестокости, и сказал:

– Ты же понимаешь, я никогда раньше такого не делал.

Я сразу встревожился, но постарался этого не показать.

– Такая магия почти ничем не отличается от обычной. Все дело в воле, – пояснил я.

Однако если его воля дрогнет…

– Знаешь, Сиэй… Я стал бы очень счастлив, если бы смог усилием воли лишить тебя бытия!

Нет уж, ни в коем случае нельзя показывать ему страх, решил я. Это свойство развилось в нем давным-давно: ему нравилось чувствовать себя могущественным и властным. Так что я облизнулся и посмотрел ему в глаза.

– А мне-то казалось, что тебе просто не было до меня дела, – заметил я. – Ты меня не любил, но и ненависти не питал.

– Это лишь усугубляет проблему. Быть может, мне слишком наплевать: а вдруг я из-за этого сделаю что-то не так?

Я глубоко вздохнул и покосился на Ликую: «Видишь теперь, с кем дела ведешь?..» Она, впрочем, не проявила никаких чувств, и ее прекрасное лицо осталось безмятежным. Вот из кого получилась бы отличная Арамери!

– Может, и нет. Но если тебе не совсем наплевать на… чистоту, так сказать, искусства, не будешь ли ты так любезен просто взять и единым махом лишить меня бытия? В смысле, вместо того, чтобы растереть мои кишки тонким слоем по всей поверхности бытия? Я, видишь ли, прежде уже видел подобное. Уж очень неопрятно это выглядело.

Ахад рассмеялся. Однако некое ощущение тягостной опасности, сгущавшееся в комнате, до определенной степени рассеялось.

– Ну ладно, – сказал он. – Постараюсь. Знаешь, во всех делах я предпочитаю опрятность.

Реальность вокруг меня словно моргнула. Ощущение было такое, словно меня рассеяли на мелкие части и вытолкнули за пределы этого мира. Невзирая на угрозы, Ахад очень бережно обошелся со мной. Потом все вновь собралось воедино, и внутри меня, и вовне. Реальность словно сплавилась.

Арребайя была самым большим городом этого края, населенного испокон века враждовавшими племенами, которые тем не менее развивались все вместе, пока однажды не решили сообща держать оборону против всего остального мира. Я хорошо помнил времена, когда они еще не звались народом дарре, а существовали каждое само по себе: сомем, лапри и зторик. Я помнил и еще более ранние эпохи, когда эти племена были всего лишь семьями, и совсем уже додревние, когда они представляли собой бродячие кучки людей без какого-либо названия. Теперь все было иначе. Я стоял на высокой стене близ центра города и, оглядываясь, втайне дивился достижениям былых дикарей. Густые, труднопроходимые джунгли, господствовавшие в этой части Дальнего Севера, зеленели далеко на горизонте. Их зелень напомнила мне чешую драконов, паривших над землями иных царств, равно как и глаза моей матери, когда ей случалось сердиться. Ветер доносил до меня запах влажного леса, полного жизни, яростной и недолговечной. А между мною и джунглями расстилался целый лабиринт улиц, храмов, статуй, садов – все они ярус за ярусом поднимались к городскому центру. Повсюду виднелась бледноватая зелень декоративной травы, выращиванием которой славился Дарр. В косом послеполуденном свете весь город переливался оттенками изумруда.

Прямо передо мной, совсем рядом, громоздилась массивная квадратная пирамида Сар-энна-нема. Я понял, что это и была моя цель, ибо коварство, как мне представлялось, никогда не было определяющим свойством Ахада.

Между тем мое прибытие не прошло незамеченным. Я бросил взгляд со стены, на которой стоял, и заметил, что на меня смотрит старая женщина с мальчиком лет четырех или пяти. Улица была буквально запружена народом, но остановились только они. У них была ветхая тачка, на которой лежало несколько подвядших фруктов и овощей. Ну конечно: рынок, конец дня, неудачная торговля… Я уселся на край стены, свесил ноги и стал гадать, как, во имя демонов, мне с нее спускаться. Стена была добрых футов десять высотой, а мне с некоторых пор приходилось беспокоиться, как бы не переломать кости. Поганец Ахад!..

– Эй, внизу! – окликнул я по-сенмитски. – Не знаете, эта стена тянется до самого Сар-энна-нема?

Мальчишка нахмурился, но старуха лишь призадумалась.

– Все в Арребайе ведет к Сар-энна-нему, – ответила она, поразмыслив. – Только может статься, что тебе будет нелегко попасть внутрь. Чужестранцев в этом городе теперь привечают более прежнего, но в храм не пускают – таков приказ нашего энну…

– В храм?

– Сар-энна-нем, – неожиданно процедил мальчишка презрительным тоном. – Да ты ничего, похоже, не знаешь!

Такого ужасающего акцента я не слыхал уже несколько веков. Он говорил вроде бы на сенмитском, но его густо разбавлял бурлящий поток даррской речи. Женщина говорила не в пример чище. Она явно очень рано выучила сенмитский, возможно что даже раньше даррского. У мальчишки все было ровно наоборот. Я проследил взглядом стайку его примерных ровесников, пробежавших мимо с визгом и криками. Они верещали исключительно на даррском.

– Вообще-то, я много чего знаю, – сказал я мальчишке. – Хотя, конечно, не все. Например, мне известно, что Сар-энна-нем некогда был храмом. Очень давно, еще прежде, чем Арамери взялись переделывать мир. Стало быть, его снова сделали храмом? – Я улыбнулся, потому что это известие искренне порадовало меня. – Чьим же?

– Всех богов, конечно! – Пацан подбоченился, явно решив, что наткнулся на круглого олуха. – Если не нравится, скатертью дорожка!

Бабка вздохнула:

– Потише, малыш. Я тебя не учила грубить гостям.

– Бабуля, но он же теманец! Вигви из школы говорит, что у них у всех плутовские глаза, им нельзя доверять!

Не успел я что-либо ответить, как бабка с неожиданным проворством влепила внучку подзатыльник. Тот взвизгнул, и я невольно съежился, сопереживая ему. Хотя, право же, сообразительный малый должен был думать, прежде чем распускать язык.

– Мы еще обсудим твое поведение, молодой человек, когда доберемся домой, – добавила старуха, и мальчишка, наконец виновато потупился. Бабка же снова подняла на меня взгляд. – Если ты не знаешь, что храм снова стал храмом, то и мне позволительно усомниться, что ты прибыл помолиться. Что тебе на самом деле нужно здесь, чужестранец?

– Ну, я, вообще-то, хочу повидаться с вашим энну, вернее, с его дочерью Узейн, – сказал я, смутно припоминая, как кто-то упоминал при мне барона Дарра. – Не подскажешь, где я могу его найти?

Старуха прищурилась и долго смотрела на меня, не торопясь отвечать. Вся ее поза излучала напряженное внимание, и от меня не укрылось, что она подалась немного назад – совсем чуточку, но я заметил. Ее правая рука переместилась к бедру, вроде бы повторяя движение внука, но, скорее всего, поближе к ножу, наверняка спрятанному в поясных ножнах. Не все даррские женщины воительницы, но насчет этой бабки никаких сомнений у меня не было.

Я продемонстрировал ей самую широкую, невинную и очаровательную улыбку, надеясь убедить старую женщину в своей полной безвредности. Руку от ножа она, увы, не убрала – похоже, моя улыбка уже не срабатывала так безотказно, как когда я был ребенком, – но губы все-таки дрогнули в подобии ответной улыбки.

– Тогда тебе надо в рарингу, – сказала она и кивнула в западном направлении.

Слово показалось мне знакомым. На одном из старых торговых языков Дальнего Севера оно означало «место сбора воинов» или что-то вроде того. Там собирался воинский совет, наставлявший юную будущую энну в ее многотрудном и опасном восхождении к власти. Оглядевшись, я остановил взгляд на невысоком купольном здании неподалеку от Сар-энна-нема. Величием с храмом он ни в коей мере не равнялся, но дарре – это вам не амнийцы. Они своих предводителей не по внешности судили.

– Может, тебе еще о чем-нибудь рассказать? – поинтересовалась старуха. – Скажем, о том, сколько у нее стражников и как они вооружены?

Услышав это, я едва не закатил глаза, но тут меня посетила новая мысль.

– Да. Скажи мне что-нибудь на даррском!

Она так вскинула брови, что те едва не спрятались под волосами, но все же произнесла на родном языке:

– Какая жалость, что ты безумен, смазливый чужеплеменный мальчишка. Если бы не это, ты мог бы породить неплохих дочерей. Хотя, возможно, ты всего лишь наемный убийца-недоумок; в этом случае будет к лучшему, если кто-нибудь грохнет тебя прежде, нежели ты станешь отцом!

Я ухмыльнулся, поднимаясь на ноги и стряхивая со штанов травинки.

– Спасибо, тетушка, – сказал я на даррском.

У бабки и внука разом отвисли челюсти. С тех пор, когда я последний раз пользовался этим языком, он успел несколько измениться и звучал теперь отчасти похоже на менчейский – появилась манера тянуть гласные и шипящие. Надо думать, мой выговор показался им странноватым, и в дальнейшем мне определенно придется последить за жаргоном, который, конечно, тоже изменился, однако за туземца я вполне сошел бы и теперь. Я отвесил обоим замысловатый поклон, наверняка давным-давно вышедший из моды, после чего подмигнул им и прогулочным шагом направился в сторону раринги.

Выбравшись на широкую мощеную площадь перед входом в здание раринги, я окончательно убедился, что я здесь далеко не единственный иноземец. Повсюду толкались группки людей. Местных, конечно, хватало, но очень многие были одеты в наряды чужедальних земель. Я предположил, что здесь собралось множество дипломатов: еще бы им не стремиться «поухаживать» за новой силой в этой части света, не составить мнение о женщине, к которой достаточно скоро перейдут бразды власти! Может, некоторые из них даже задумывались о возможности союза – тайно, конечно. Дарр по-прежнему был всего лишь маленьким Дарром, Арамери же оставались великими и ужасными Арамери. Однако не заметить того, что мир стоит накануне разительных перемен, мог только слепой. И один из центров, где зарождались грядущие перемены, находился именно здесь.

Удача продолжала мне сопутствовать: приблизившись к воротам, я обнаружил, что на страже стоят мужчины. Несомненно, по той веской причине, что иноземцы во множестве прибывали из стран, где при власти были мужчины, и даррцы проявляли дипломатию, стараясь, чтобы те чувствовали себя как дома. Знать бы им, что в Дарре мужчины становились охранниками, только если не обладали телесными достоинствами для хорошей женитьбы. Или умом, позволяющим найти более достойное занятие, например, лесника или охотника. В общем, те двое, что стояли в воротах раринги, в упор не заметили того, на что непременно обратили бы внимание более смышленые люди: например, что при теманской внешности мои волосы не заплетены по-темански и что на мне простонародное одеяние. Они всего лишь окинули меня взглядами, убеждаясь, что я не увешан оружием в открытую, и кивнули, дозволяя войти.

Смертные склонны подмечать лишь то, что выбивается из общего фона, а я не выбивался. Походка и осанка вполне позволяли мне слиться с толпой чужеземцев, спешивших на какие-то встречи, и оравой слуг, сновавших то внутрь, то наружу сквозь высокие арочные двери раринги. Здание, кстати, было не особенно велико. Его явно строили в те времена, когда общественное устройство Дарра было попроще нынешнего и народ запросто приходил поговорить со своими вождями.

Короче говоря, я легко нашел главный зал совета, всего лишь войдя в самые массивные двери. А там столь же легко вычислил, кто из восседающих на возвышении женщин Узейн Дарр. Это действительно оказалось нетрудно, ибо ее присутствие без преувеличения заполняло рарингу.

Ее никак нельзя было назвать крупной женщиной, даже по даррским меркам. Скрестив ноги, она сидела на ничем не украшенном низком диване в самой дальней стороне круга совета. Ее голова несколько возвышалась над прочими, поскольку остальные в основном лежали на подушках: кто на боку, опираясь на локоть, кто на спине. Не будь диванчика, ее стало бы трудно разглядеть среди более рослых и обильных телом соратниц. Плечи Узейн окутывали длинные – в несколько футов! – вызывающе прямые, полночно-черные волосы, частично собранные на макушке в замысловатую сеть узлов и косичек; остальные падали свободно. Черты смуглого лица были прекрасны вне зависимости от вкусов, хотя, конечно, ни один амниец в том не признался бы. А еще ее лицо так и дышало силой, то есть было прекрасно и на даррский взгляд.

Возвышение совета было окружено рядами изогнутых скамей для удобства зрителей, могущих прийти сюда и наблюдать за процессом. Зрители и в самом деле присутствовали, не очень многочисленные и в основном даррцы. Я нашел пустую скамейку, устроился на ней и стал наблюдать. Узейн говорила мало – больше кивала, когда брала слово та или иная советница. Ее руки лежали на коленях таким образом, что локти торчали в стороны. Такая поза казалась мне излишне угрожающей, пока я запоздало не обратил внимание на ее чрево, выпиравшее над скрещенными ногами. Она ждала ребенка, и срок был порядочный.

Послушав, я вскоре разобрался, какой вопрос с таким жаром обсуждали на возвышении, и на меня напала тоска. Узейн с советницами решали, вырубать ли некоторую часть леса под посадки кофе. Невероятно захватывающая проблема! Наверное, я сглупил, понадеявшись, что они станут публично обсуждать действительно важные планы. Военные, например. Усталость и не до конца изжитое похмелье постепенно одолели меня, и я задремал…

Не знаю, сколько прошло времени, но кто-то тряхнул меня за плечо, выдернув из довольно мутного сна, в котором господствовал живот беременной женщины. Открыв глаза, я увидел у себя перед носом точно такое же пузо и, ясное дело, решил, что еще сплю. Столь же естественным движением я потянулся к этому животу – погладить. Меня всегда завораживала беременность. Если смертные женщины не возражают, я люблю держаться поблизости, с восторгом ожидая мгновения, когда из ничего внезапно зарождается, вспыхивает детская душа – и начинает отзываться в моей. Ибо сотворение душ есть тайна, которую мы, боги, не устаем в своем кругу обсуждать. Когда в этот мир пришел Нахадот, его душа уже была полностью сформирована, невзирая на то что никакая мать не носила его в чреве. Кто же дал ему душу? Вихрь? Однако даровать душу может лишь одушевленное существо. По крайней мере, к такому выводу привели нас целые эпохи раздумий. Означает ли это, что Он тоже одушевлен? А если это верно, то откуда же взялась Его душа?..

Но все эти вопросы оказались неуместными, ибо, едва моя рука коснулась живота Узейн Дарр, как ее нож кольнул кожу у меня под глазом, и тут я проснулся сразу и полностью.

– Приношу извинения, Узейн-энну, – проговорил я, самым осторожным образомотводя руку.

Еще я хотел посмотреть на нее, но не смог: все мое внимание поглотил нож. Она управлялась с ним куда проворнее Гимн, и, пожалуй, этому не стоило удивляться. Похоже, я притягивал женщин, ловких в обращении с клинком.

– Просто Узейн, – ответила она на даррском. Это было грубовато по отношению к заведомому иноземцу и к тому же излишне, поскольку за нее очень внятно говорил нож. – Мой отец нынче слаб здоровьем, но он может прожить еще долгие годы, посрамляя недобрые пожелания наших врагов. – Она прищурилась. – Полагаю, теманским женщинам тоже не очень-то нравится, когда их лапают незнакомцы. Поэтому твоему поведению не может быть оправданий!

Я сглотнул и, оторвав взгляд от блестящего лезвия, наконец-то поднял взгляд.

– Приношу извинения, – повторил я, также переходя на даррский. Она чуть приподняла бровь. – Сможешь ли ты простить меня, если я скажу, что мне как раз снилась женщина, подобная тебе?

Ее губы дрогнули, почти готовые улыбнуться.

– Ты сам еще мальчик, – сказала она. – Неужели ты уже стал отцом? А если так, почему ты не сидишь дома и не вяжешь своим малышам теплые одеяльца?

– Я не отец и никогда им не буду. И ни одна женщина не пожелала бы детей, которые могут пойти в меня. – Моя улыбка начала меркнуть, когда я вспомнил Шахар, и я решительно прогнал ее образ. – Поздравляю тебя с благополучным зачатием. Да будут твои роды быстрыми, а дочь – сильной!

Она пожала плечами и, чуть помедлив, убрала нож от моего глаза. Однако в ножны убирать не поторопилась, что следовало расценивать как предупреждение.

– Ребенок будет таким, каким его сделает судьба. Может, это еще один сын, поскольку мой муж, кажется, на большее не способен. – Она вздохнула и уперла свободную руку в бедро. – Я приметила тебя во время заседания совета, красавчик, и решила поподробнее разузнать, кто ты такой. Ты интересен мне еще и потому, что теманцы больше не утруждают себя поездками к нам: они встали на сторону Арамери и не скрывают этого. Итак, кто ты? Подсыл?

Я опасливо покосился на все еще обнаженный клинок, прикидывая, как ловчее соврать. После чего решил вывалить правду – благо та была настолько невероятна, что Узейн вполне могла и поверить.

– Я – богорожденный. Меня прислало общество младших богов, основанное в Тени. Нам там, знаешь ли, кажется, что ты собираешься разнести этот мир. Так вот, не могла бы ты остановиться?

Она отреагировала совсем не так, как я ждал. Я думал, она уставится на меня, открыв рот, или расхохочется. Вместо этого она долго рассматривала меня очень серьезным и внимательным взглядом, и я ничего не мог прочесть по ее лицу.

После чего убрала нож в ножны.

– Идем, – сказала она.


Мы отправились в Сар-энна-нем.

Пока я дремал на скамье, настала ночь и над ветвящимися каменными улицами взошла полная луна. У меня было лишь несколько мгновений, чтобы полюбоваться этим зрелищем, и вот уже я и Узейн Дарр в сопровождении двух женщин с колючими взглядами и некоего молодого красавца (он приветствовал Узейн поцелуем, а меня – угрожающим взглядом) вошли внутрь храма. Я обратил внимание, что одна из охранниц тоже беременна. Это было почти незаметно из-за плотного и коренастого сложения, но душа ребенка уже расцвела, и я ощутил ее.

Как только мы переступили порог святилища, я понял, зачем Узейн привела меня сюда. Здесь отовсюду веяло верой и магией – они плясали по моей коже, точно дождевые капельки по воде пруда. Я блаженно закрыл глаза, впитывая эти дивные прикосновения. Я шел по сверкающей мозаике пола, и вновь пробудившееся восприятие мира направляло мои шаги. Как же давно я не ощущал мир настолько полно! Прислушавшись, я расслышал бродившее под арками Сар-энна-нема эхо песен, что звучали здесь еще до Войны богов. Я облизывал губы и чувствовал на них вкус пряного вина, некогда использовавшегося для приношений; к вину была подмешана кровь. Я простер руки, погладил намоленный воздух храма и задрожал, когда воздух ответил лаской на ласку.

Иллюзии и воспоминания… Только они у меня и остались. И я наслаждался ими, пока еще мог.

Когда мы вошли, народу в храме было совсем немного. Мужчина в одеянии жреца, дородная женщина с двумя хнычущими младенцами на руках, несколько верующих в чертоге молений. И ненавязчиво присутствующая охрана. Я миновал сперва их, потом небольшие мраморные статуи, что стояли повсюду на постаментах. Меня вело созвучие душ. Когда я наконец-то открыл глаза, статуя, перед которой я остановился, смотрела на меня с очень нехарактерной серьезностью на тонко вырезанном лице. Подняв руку, я коснулся круглощекой и все-таки нахальной мордашки, сожалея о своей утраченной прелести.

В голосе Узейн Дарр не прозвучало ни малейшего удивления.

– Так я и подумала. Добро пожаловать в Дарр, господь Сиэй. Право, я слышала, будто со времени кончины Теврила Арамери ты напрочь перестал вмешиваться в дела смертных.

– Да, так и было. – Я отвернулся от собственного изваяния и упер руку в бедро, приняв такую же позу. – Однако обстоятельства воззвали ко мне, и вот я здесь.

– И ты взялся помогать Арамери, которые некогда поработили тебя?

Надо отдать ей должное, смеяться она не стала.

– Нет. Я это делаю не ради них.

– Значит, для Ночного Хозяина? Или ради моей обожествленной предшественницы, Йейнэ-энну?

Я покачал головой и вздохнул:

– Нет. Я делаю это для себя. И еще нескольких других богорожденных и смертных, которые не желают возобновления хаоса, предшествовавшего Войне богов.

– Иные склонны называть то время «свободой». Думается, и ты мог бы употребить это слово, особенно если учесть, что было потом.

Я медленно кивнул и снова вздохнул. Произошла большая-пребольшая ошибка. Не надо было Ликуе посылать меня с таким поручением. Не выйдет у меня успешных переговоров с Узейн, потому что ее цели совсем мне не противны. И меня не слишком заботило, окажется ли смертное царство вновь ввергнуто в череду жестоких усобиц. Все, о чем я на самом деле мог думать, – это…


…Шахар, ее глаза, полные такой нежности, какую я не рассчитывал узреть, пока учил ее всему, что мне известно об удовольствиях плоти. Дека-ребенок, каким я его помнил, его застенчивая улыбка, его стремление при любой возможности придвинуться вплотную ко мне…


Отвлечение. Напоминание. Я выругался.

– Припоминаю, как в те времена выглядел ваш мир, – негромко проговорил я. – Я помню, как младенцы Дарра умирали от голода в колыбельках, потому что чужеземцы сжигали ваши леса. Я помню, как вода в реках багровела от крови, а поля зарастали жирной зеленью, плодоносившей на крови. Неужели тебе хочется, чтобы такое повторилось?

Узейн подошла ближе, глядя не столько на меня, сколько на мою статую.

– Это не ты, часом, создал Ходячую Смерть? – спросила она.

Я дернулся от удивления и внезапного предчувствия беды.

– Именно от тебя следовало бы ожидать создания такого рода болезни, – беспощадно мягким голосом продолжила она. – Такой… плутовской. Со времен Йейнэ-энну у нас больше не было вспышек, но я читала старые хроники. Болезнь таится неделями, не подавая никаких признаков и распространяясь все шире. А когда она наконец проявляется, больные кажутся даже более оживленными, чем обычно, но лихорадка уже выжгла в них разум. Они ходят, но лишь продолжают заражать все новые жертвы…

Я не мог поднять на нее глаз. Мне было стыдно. Но, когда она заговорила вновь, меня поразило звучавшее в ее голосе сострадание.

– Никто из смертных не должен обладать такой властью, как Арамери в те времена, когда ты был у них в рабстве. И ни у кого из смертных не должно быть такой власти, как у них сейчас. Законы, писцы, войско, прикормленные вельможи. Богатство, награбленное у вырезанных или порабощенных народов. Даже история, какой ее преподают нашим детям в Белых Залах, превозносит их до небес, смешивая с грязью всех остальных. Вся цивилизация до последнего колесика работает на сохранение могущества Арамери. Так они и выживали с тех времен, как утратили вас, Энефадэ.

По этой же причине единственным решением оказывается уничтожение всего, что было ими построено. И плохого, и хорошего, потому что хорошее тоже заражено. Только новое и чистое начало позволит нам обрести истинную свободу!

Однако эти слова вызвали у меня только улыбку.

– Новое и чистое начало? – повторил я и посмотрел на свое изваяние. Представил его пустые глаза зелеными, как мои. Как глаза Шинды, давно умершего сына-демона Итемпаса. – Ради этого начала вам следовало бы обратиться к временам до эры Светозарного. И припомнить, что, собственно, вызвало ее, Войну богов, которая и отдала меня и других Энефадэ под власть Арамери. Причиной войны стали наши свары. Наши любовные притязания, обернувшиеся вселенским кошмаром…

Узейн помалкивала у меня за спиной – вероятно, от удивления.

– Если вы действительно хотите начать с чистого листа, вам следует избавиться не только от Арамери, но и от нас, богов. Сжечь все книги, где есть хоть полсловечка о нас. Разбить все статуи, в том числе и это прелестное изваяние. Вырастить детей, понятия не имеющих о сотворении мира и о нашем существовании: пусть сами придумывают, как все объяснить. Да, еще не забывайте убивать всех ребятишек, которые хотя бы задумаются о магии. Вот до какой степени мы отравили и заразили человечество, Узейн Дарр.

Я повернулся к ней и протянул руку. На сей раз, когда я приложил ладонь к ее пухлому чреву, она не схватилась за нож, лишь вздрогнула и сжалась. Я улыбнулся:

– Мы – в вашей крови. Благодаря нам вы постигли все чудеса и ужасы свободного выбора. И в один прекрасный день, если вы не поубиваете друг друга, а мы не поубиваем вас, вы сможете стать нами. Так какого же незамутненного начала вы реально хотите?

Она с трудом сглотнула. Я чувствовал, как она что-то искала в себе. Мужество? Решимость? Дитя под ладонью толкнулось, потянувшись к моей руке. Я на мгновение ощутил, как сияющая новенькая душа забилась в согласии с моей. Душа мальчика. Увы бедолаге-мужу Узейн…

Через какое-то время Узейн глубоко вздохнула.

– Ты хочешь узнать наши планы, – сказала она.

– Помимо прочего – да.

– Тогда идем. – Она кивнула. – Я тебе все покажу.


Сар-энна-нем – пирамида. Статуи богов и место для молений занимают лишь верхний зал. На нижних уровнях можно найти кое-что намного более интересное.

Например, маски.

Мы стояли в своеобразной галерее. Сопровождающие оставили нас по незаметному сигналу Узейн, лишь злобно косящийся муж притащил непривычного вида скамеечку, чтобы она могла сесть. Теперь она наблюдала за тем, как я расхаживал, по очереди рассматривая каждую маску. Они занимали все полки, были вмурованы между ними в стены, искусно расставлены на обширных столах. Я даже заметил несколько штук, прилаженных на потолке. Их тут было, наверное, сотни: всех цветов, размеров и внешнего вида. Но имелось и кое-что общее. Все были овальной формы. Все с отверстиями для глаз, но с сомкнутыми губами. И еще: все были прекрасны. И могущественны. Но это могущество не имело никакого отношения к магии.

Остановившись у какого-то стола, я стал внимательно рассматривать одну маску, от вида которой у меня внутри что-то запело. Передо мной лежало само детство: округлые гладкие щеки, проказливо улыбающийся рот, огромные распахнутые глаза и широкий лоб, готовый наполниться знаниями. Вокруг рта вилась затейливая инкрустация и раскраска, присутствовал и реалистичный, и абстрактный рисунок. Ямочки от смеха, геометрические узоры… Маска намекала, что улыбка этих губ могла означать как простую радость, так и упоение жестокостью. Глаза же могли светиться как блаженством новых открытий, так и ужасом при виде всех зол, что творят смертные над своими детьми. Я коснулся недвижного рта. Всего лишь дерево и краска. И все же…

– Этот искусник был мастером, – произнес я.

– Искусники. Искусство изготовления масок – не исключительная принадлежность культуры Дарра. Их и менчейцы делали, и токийцы. А изначально все наши племена научились этому у народа, называвшегося гинджи. Ты их, наверное, помнишь.

О да, помнил. Это было обычное истребление в духе Арамери. Чжаккарн, используя свои бесчисленные личины, выследила и затравила всех смертных, принадлежавших к этому племени. Курруэ вымарала все упоминания о них из книг, свитков, сказаний и песен, а свершения гинджи приписала другим. А я? Что сделал я? Я запустил всю эту кухню, обманом вынудив короля гинджи оскорбить Арамери и дать им повод для нападения.

Узейн кивнула:

– Они называли это искусство «тускьи». Не знаю, что это слово означало на их языке. У нас оно стало называться «туск».

Она перешла на сенмитский, чтобы я оценил каламбур. Корень слова как бы намекал на изначальное предназначение масок: в определенном смысле затенить, уменьшить носителя, сведя его личность к архетипу, которому соответствовала маска.

Я подумал о том, что могло получиться, если этим архетипом была Смерть. Вспомнил Невру и Крисцину Арамери – и понял.

– Все началось с шутки, но со временем название закрепилось. После истребления гинджи мы утратили многие их изобретения, но, полагаю, наши мастера туска восполнили все утраты.

Я кивнул, по-прежнему глядя на Детство:

– И много у вас подобных умельцев?

Она пожала плечами:

– Хватает…

Я понял, что она не собиралась быть до конца откровенной.

– Этих искусников стоило бы переименовать в убийц, – произнес я и, сказав это, повернулся к Узейн.

Она смотрела на меня спокойно и ровно.

– Если бы я собралась убивать Арамери, – медленно и размеренно проговорила она, – я бы не стала губить их по одному или мелкими кучками. И тянуть с этим я тоже не стала бы.

Она не лгала. Я опустил руки и нахмурился, силясь уразуметь. Как могло оказаться, что она говорила правду?

– Но с их помощью можно творить магию, – сказал я, кивая в сторону маски детства. – Каким-то образом, но можно…

Она подняла бровь:

– Я не знаю тех, на кого ты работаешь, господь Сиэй. И целей ваших не представляю. Так с чего мне делиться с тобой секретами?

– Мы могли бы тебя очень даже заинтересовать.

Взгляд, который она на меня бросила, иначе как презрительным назвать было нельзя. Я был вынужден признать: я пытался действовать избитыми приемами, а они тут не действовали.

– Нет ничего такого, что ты мог бы мне предложить, – сказала она и встала с некоторой неловкостью, присущей беременным. – Ничто из того, в чем бы я нуждалась или желала от кого-либо, будь он бог или смертный.

– Узейн, – окликнул мужской голос.

Я вздрогнул от неожиданности и обернулся. В проеме открытой двери галереи стоял мужчина, озаренный мерцающим факельным светом. Сколько он уже стоял там? Оказывается, мое восприятие мира снова угасало. Мне показалось, что его силуэт колебался, и сперва я приписал это неверному освещению, но потом до меня дошло, кого я вижу: это был богорожденный, довершавший творение своего тела для пребывания в царстве смертных. Но когда его лицо окончательно обрело черты…

Я моргнул. Нахмурился…

Вот он шагнул вперед, выходя на свет. Черты лица, которые он для себя выбрал, уж точно не предназначались для слияния с окружающим фоном. Он был невысок, примерно моего роста. Смуглая кожа, карие глаза, темно-коричневые губы – вот и все, что роднило его с какой-либо внятной человеческой внешностью. Все прочее оказалось жутким смешением: теманские косички на апельсиново-рыжих волосах островитянина при высоких угловатых скулах уроженца Дальнего Севера. У него что, не все дома, раз он вздумал перемешать в себе настолько несочетаемое? То, что мы могли придать себе какой угодно облик, вовсе не означало, что так и следует поступать.

Но это оказалось еще не самой главной проблемой.

– Привет, братец, – неуверенно выговорил я.

– Ты меня узнаешь? – отозвался он, останавливаясь и засовывая руки в карманы.

– Не совсем…

Я облизнулся, мучаясь от сбивающего с толку ощущения, что я его действительно некоторым образом знал. Его лицо было мне незнакомо, но это ничего не значило: никто из нас в царстве смертных не сохранял истинную внешность. Но вот что касается осанки и голоса…

И вдруг я вспомнил. Тот сон, что посетил меня несколькими днями раньше! Я и забыл его – благодаря предательству Шахар. «Ты боишься?» – спрашивал он меня…

– Да, – поправился я, и он наклонил голову.

Узейн скрестила на груди руки.

– Зачем ты явился сюда, Каль? – спросила она.

Каль… Это имя было мне незнакомо.

– Я ненадолго, Узейн. Я лишь заглянул предложить тебе показать Сиэю самые интересные из твоих масок – раз уж он настолько любопытен.

Он обращался к ней, но продолжал смотреть мне в глаза.

Уголком глаза я заметил, как дернулась мелкая мышца у подбородка Узейн.

– Та маска еще не завершена, – возразила она.

– Он спрашивал, насколько далеко ты готова зайти. Вот и пускай смотрит.

Она резко мотнула головой:

– Хочешь сказать, как далеко готов зайти ты, Каль. Мы никак не замешаны в твоих планах.

– О, я бы не спешил такое утверждать, Узейн. Твои люди очень даже обрадовались помощи, когда я предложил ее, хотя кое-кто догадывался, какова будет цена. Я ведь вас не обманывал. Это ты решила отступиться от нашей договоренности.

Воздух странным образом задрожал, и что-то в облике Каля снова изменилось, причем дело было не во внешности. Некий аспект его природы? Ну да, конечно же: если Узейн действительно нарушила какую-то сделку, он видит в ней мишень для своей мести. Я посмотрел на нее, гадая, понимает ли она, насколько опасно обзавестись божественным врагом. Ее губы оставались плотно сжатыми, но лицо блестело от пота. Она внимательно наблюдала за Калем, а правая рука чуть заметно подергивалась, готовая схватиться за нож. О да! Она знала.

– Ты использовал нас, – проговорила она.

– А ты – меня. – Он вскинул подбородок, по-прежнему не сводя с меня взгляда. – Но сейчас я хочу сказать о другом. Разве ты не хочешь, чтобы твои боги увидели, насколько могущественной ты стала, Узейн? Так покажи ему!

Узейн издала какой-то безнадежный звук, в котором я услышал смесь страха и раздражения. Подойдя к одной из стенных полок, она отодвинула стоявшую там книгу. Открылось замаскированное отверстие. Она запустила туда руку и что-то потянула. Откуда-то из недр стены раздался глухой лязг, словно там отодвинулся невидимый снаружи засов, и вся стена начала поворачиваться вовнутрь.

Наружу тотчас устремился такой поток силы, что меня даже качнуло. Я ахнул и хотел было отпрянуть, но при этом забыл о нынешней длине своих ног. Споткнувшись, я еле успел ухватиться за какой-то столик и только поэтому устоял. Волны, накатывавшие изнутри, ощущались… как Нахадот в самом гадостном расположении духа. Нет, еще хуже! На меня словно навалились разом все царства этого мира, грозя раздавить… нет, не тело, а разум.

Пока я там задыхался, а пот капал со лба на дрожащие руки, вцепившиеся в столик, до меня вдруг дошло: а ведь нынешний ужас мне знаком.

«Есть отклик», – как говорил Нахадот.

Сделав отчаянное усилие, я заставил себя поднять голову. Моя плоть попросту отказывалась держаться. Приходилось бороться за то, чтобы оставаться материальным: я не был уверен, что, утратив вещественность, сумею собраться воедино. Я увидел, как Каль в дальнем конце комнаты тоже подался назад, упираясь ладонью в дверной косяк. Впрочем, на его лице не было удивления, он просто терпел, молча и мрачно. Однако к этой мрачности примешивался и своеобразный восторг.

– Что… – прохрипел я. Я пытался сосредоточиться на Узейн, но зрение подводило. – Что… это… такое?

Она ступила в потайную нишу, что обнаружилась за стеной. Там, на постаменте из темного дерева, покоилась еще одна маска. Она имела очень мало общего с остальными. Казалось, она была сделана из матового стекла, да и форма выглядела более замысловатой, нежели простой овал: гофрированные края имели сложный геометрический рисунок. Я сразу подумал, что она должна причинять боль тому, кто приложит ее к лицу. А еще эта маска была заметно крупнее обычной. На лбу и по линии нижней челюсти у нее имелись выступы, некоторым образом напомнившие мне крылья. Они заставляли думать о полетах. О падении вниз, вниз, сквозь крутящуюся воронку, чьи ревущие стены грозили разнести все смертное царство…

Узейн взяла ее, явно не замечая источаемую ею мощь. Неужели она ничего не чувствует? Как она может приближать дитя к предмету с таким ужасающим могуществом? Между тем в нише никаких факелов не было – маска испускала свое собственное неяркое сияние. Когда ее коснулась Узейн, мне на миг померещилось какое-то движение. Стекло вроде как обернулось смуглой человеческой плотью наподобие прикоснувшейся к ней руки, но потом вновь стало стеклом.

– Эта маска, по словам Каля, обладает особой силой, – сказала Узейн, обернувшись ко мне. Потом, прищурившись, взглянула на Каля, и тот кивнул в ответ, хотя ему было явно не по себе. Впрочем, его стоическое выражение могло скрыть что угодно. – Когда она будет завершена, то, согласно предсказанию, одарит божественностью того, кто ее наденет.

Я так и замер. Потом глянул на Каля. Тот лишь улыбнулся.

– Это невозможно, – сказал я.

– Еще как возможно, – возразил он. – И живое тому доказательство – Йейнэ.

Я затряс головой:

– Она особая. Она – не как все. Ее душа…

– Да знаю я.

Его взгляд дышал холодом ледников, и я вспомнил мгновение, когда он решил стать моим врагом. Может, у него и тогда было на лице такое же выражение? Если так, мне следовало лучше стараться, чтобы заслужить его прощение.


– Сочетание множества элементов, явленных в точно отмеренных пропорциях и силе, причем в строго определенное время. Вот и весь рецепт божественности. – Он указал рукой на маску, и его рука задрожала и расплылась, прежде чем он ее опустил. – Божественная кровь, смертная жизнь, магия, искусство и причуды случайности. И это еще не все, что сошлось в этой маске, а ради чего? Чтобы внушить всем, кто на нее смотрит, некую

мысль

.


Узейн водворила маску на резной деревянный лик, служивший подставкой.

– Верно, – подтвердила она. – И первая же смертная, что попробовала ее надеть, сгорела насмерть в огне, вспыхнувшем изнутри. Горела она целых три дня и все это время страшно кричала. Огонь же был до того жарким, что мы были не в состоянии приблизиться к ней и прекратить ее муки. – Она сурово посмотрела на Каля. – Эта вещь – зло!

– Лишь в незавершенном состоянии, – парировал он. – Первозданная энергия творения не несет в себе ни зла, ни добра. Но когда маска будет готова, она взобьет их, смешает и породит нечто небывалое… и чудесное.

Он ненадолго умолк, его взгляд обратился как бы внутрь, и даже голос зазвучал тише, словно он говорил сам с собой. Но я-то понимал, что слова были обращены ко мне.

– Я не намерен оставаться рабом судьбы. Я приму и подчиню ее и стану тем, кем желаю быть.

Узейн покачала головой:

– Ты безумен. Предполагается, что мы вложим всю эту мощь в твои руки, и только демоны знают, как ты употребишь ее. Ну уж нет. Покинь это место, Каль. Хватит уже с нас твоей помощи.

Мне было больно. Незавершенная маска… Она напомнила мне Вихрь: сошедшая с ума мощь, творение, пожирающее самое себя. Я не был еще смертным в достаточной степени, чтобы не чувствовать ее власти. Однако плохо мне было не только от этого. Что-то еще наваливалось на меня подобно надвигающемуся приливу, норовя свалить на колени. Присутствие маски обострило мое божественное восприятие, позволив это почувствовать, но плоть была слишком человеческой и не могла выносить такое могущество, сжатое в тесном объеме.

– Ты кто? – спросил я Каля на нашем языке, выталкивая слова между судорожными вздохами. – Элонтид? Расхожденец?..

Только этим и можно было объяснить исходящие от него мятущиеся токи. Решимость и скорбь, ненависть и влечение, честолюбие и одиночество. Вот только откуда взяться на свете еще одному элонтиду? Родиться во время моего заточения он просто не мог, ибо Энефа была мертва и боги на тот период утратили способность плодиться. И кто мог родить его? Единственным из Троих, кто мог создать его, был Итемпас, но Итемпас не путался с богорожденными.

Каль улыбнулся. К моему удивлению, в улыбке не читалась жестокость, была лишь та необычная скорбная решимость, которую я отметил в его голосе еще во сне.

– Энефа мертва, Сиэй, – тихо ответил он. – Не все ее труды с нею исчезли, но некоторые все же пропали. Я вот помню. И ты вспомнишь – со временем.

Вспомню – что?


забыть


Забыть – что?..

Каль вдруг зашатался, кое-как устоял, схватившись за дверь, и вздохнул.

– Хватит, – сказал он. – Покончим с этим позже. Пока же прими совет, Сиэй: разыщи Итемпаса. Только его сила может спасти тебя, да ты и сам это знаешь. Разыщи его и живи так долго, как сможешь. – Когда он выпрямился, стало видно, что у него зубы хищника, острые, точно иголки. – И когда придет время умирать, умри богом. От моей руки. В битве.

И он исчез. Я остался один, беспомощный, разрываемый буквально на части могуществом маски. Моя плоть снова пыталась распасться, и больно было так, словно ей это уже удалось. Я закричал и потянулся к кому-то – все равно к кому, – ища избавления. Нахадот… Нет, только не он. И не Йейнэ. Я не хотел, чтобы они приближались к этой маске: почем знать, что она могла с ними сделать? Но мне было так страшно… Я не хотел умирать. Не сейчас.

Мир вокруг меня вдруг свернулся. Я проскользнул сквозь него, хватая ртом воздух…

Грубые руки ухватили меня, перевернули на спину. Надо мной возникло лицо Ахада. Не Нахадот, конечно, но до чего же похож. Он хмурился, осматривая и ощупывая меня, пуская в ход иные чувства. Вид у него был озабоченный.

– А тебе не плевать, – сказал я, уже уплывая куда-то.

После чего на некоторое время перестал думать.

12

Проснувшись, я рассказал Ахаду обо всем, что видел в Дарре, и у него на лице появилось довольно странное выражение.

– Совсем не то, что мы подозревали, – пробормотал он вполголоса. Потом посмотрел на Ликую – та стояла у окна, сцепив за спиной руки, и смотрела на тихую в этот час улицу. В этой части мира близился рассвет. В «Гербе ночи» подходил к завершению рабочий день.

– Созови остальных, – велела она. – Встретимся завтра вечером.

В общем, Ахад отпустил меня на весь день, для начала приказав слугам снабдить меня едой, деньгами и новой одеждой, поскольку прежняя мне уже не годилась: я опять повзрослел, на этот раз уже лет на пять, одним махом проскочив последний этап телесного роста. Я сделался на два дюйма выше и отощал еще больше, превратившись едва ли не в скелет. Мое тело преобразовало имеющуюся плоть, перелив ее в новую форму, и ее едва хватило, не говоря уже об излишках. Теперь мне было прилично за двадцать, и детство безнадежно осталось в прошлом. Божественное ушло, осталось лишь человеческое.

Выйдя на улицу, я отправился в дом Гимн. В конце концов, ее семья вроде как содержала гостиницу, а поскольку теперь у меня имелись деньги, поход туда имел смысл. Гимн испытала явное облегчение, увидев меня. Изменения в моей внешности немало озадачили ее, и она даже притворилась, будто встревожена. Ее родители мне не слишком обрадовались, но я пообещал не пускаться на подвиги в непосредственной близости от их дома. Это было просто, поскольку теперь я ничего не мог.

Они поселили меня в комнате на чердаке.

Там я слопал всю еду из корзинки, что упаковали для меня Ахадовы слуги. Корзинка была немаленькая, но и дожевывав последний кусок, я все еще чувствовал голод. Тем не менее насытился я достаточно, чтобы уделить внимание другим нуждам. Я свернулся калачиком на постели (жесткой, но чистой) и стал смотреть, как в единственном окне встает солнце. Мои мысли занимала одна тема – смерть.

Вероятно, теперь я могу убить себя. Обычно богу бывает не так-то просто наложить на себя руки – уж очень мы существа жизнерадостные. Даже если мы усилием воли отказываемся от существования, насовсем это не срабатывает: рано или поздно мы забываем, что вроде как умерли, и снова принимаемся мыслить. Йейнэ может меня убить, но ее я никогда об этом не попрошу. Некоторые мои родственники, а также Наха могли бы и сделали бы это, ибо понимали, насколько невыносимой может сделаться жизнь. Однако в них я более не нуждался. События двух последних вечеров подтвердили то, о чем я и раньше подозревал: то, что в прошлом лишь ослабило бы меня, теперь могло прикончить. Так что, если у меня хватит решимости вытерпеть боль, я смогу умереть, когда пожелаю: достаточно лишь предаваться мыслям, идущим против моей природы, пока я не превращусь в старика, а затем и в бездыханное тело.

А может, все даже проще. Теперь я волей-неволей должен есть, пить и испражняться. Это означало, что я мог страдать от голода и жажды, а кишки и прочие органы стали не только данью традиции – я в них в самом деле нуждался. И, если их повредить, они заново не отрастут.

Так каков же он, самый захватывающий способ самоубийства?

Кончина от старости меня точно не привлекала. В этом Каль был совершенно прав. Если уж помирать, я предпочел бы умереть в своем естестве, будучи если не ребенком, то, во всяком случае, Сиэем Плутишкой. Я всю жизнь ярко сиял. Так почему бы не просиять и в смерти?

Я решил, что дождусь наступления пожилого возраста. Уж к тому времени я точно успею изобрести что-нибудь интересное.

С этой жизнеутверждающей мыслью я и заснул.


Я стоял на утесе за пределами города, упоенно созерцая чудо: Небо-в-Тени и зеленую громаду Мирового Древа.

– Привет, братец.

Я обернулся, моргая, хотя не очень-то и удивился. Когда самые первые смертные отрастили мозги, способные на нечто большее, чем поддерживать биение сердец и думать о пище, мой брат Нсана нашел удовлетворение в случайных хитросплетениях их сновидческой жизни. До того он был странником и моим любимым товарищем по играм, таким же необузданным и свободным, как и я. Только в нем всегда сквозила некая грусть. Опустошенность. До тех пор, пока смертные не начали видеть сны. Это и наполнило его душу.

Я улыбнулся ему, наконец-то поняв ту печаль, которая снедала его в те бесконечные пустые годы, пока он не осознал собственную природу.

– Вот, значит, и доказательство, – проговорил я.

У меня были карманы, и я сунул в них руки. Мой голос звучал тонко: я опять стал мальчишкой. Хотя бы во сне я все еще был собой.

Нсана улыбнулся, идя ко мне по окаймленной цветами дорожке, и те колыхались без всякого ветра. На краткий миг моему взору предстала его истинная сущность: безликая, цвета стекла, преломляющая окружающее через искажающие линзы тела, конечностей и лишенного черт лица. Потом Нсана вновь обзавелся деталями и цветами, но не теми, которые можно видеть у смертных. Он вообще ничего не делал как смертные, если мог без этого обойтись. В этот раз он выбрал себе кожу, похожую на небеленое камчатное полотно с завитками рельефного узора, а волосы напоминали темнокрасное вино, расплескавшееся и замороженное на лету. Радужные оболочки его глаз были янтарного цвета, словно отполированное окаменевшее дерево, – прекрасные, но несколько пугающие, словно у змеи.

– Доказательство чего? – спросил он, останавливаясь передо мной. Он говорил легко, немного поддразнивая, словно мы с ним виделись только вчера, а не эпоху назад.

– Моей смертности. Иначе бы я тебя не увидел.

Я улыбался, но знал, что он распознает в моем голосе правду. Он, в конце-то концов, покинул меня ради смертного человечества. Я сумел это пережить, будучи уже достаточно большим мальчиком. Но и притворяться, будто этого не было, не собирался.

Нсана слегка вздохнул, миновал меня и остановился у края скалы.

– Боги тоже могут видеть сны, Сиэй. Ты всегда мог найти меня здесь.

Я принялся ковырять землю ногой.

– Терпеть не могу сны…

– Знаю. – Он уперся руками в бедра, с явным восхищением разглядывая созданный мною сновидческий пейзаж. В отличие от недавно приснившегося мне царства богов, этот пейзаж не являлся простым воспоминанием. – И это очень плохо, потому что у тебя так здорово получается.

– Ничего у меня не получается. Я ничего не делаю. Это все сон.

– Делаешь, и еще как. Сон – это ведь твое творение. Все это… – он широким жестом обвел все, что нас окружало, и по ходу движения его руки пейзаж волновался, – все это – ты. И даже тот факт, что ты позволил мне явиться сюда, есть твое деяние, потому что прежде ты никогда этого не позволял. – Он опустил руки и посмотрел на меня. – Даже в те годы, когда был рабом Арамери…

Я вздохнул, ощущая усталость даже во сне.

– Что-то мне сейчас совсем не хочется думать, Нса. Пожалуйста…

– А тебе никогда не хочется думать, глупый ты мальчишка.

Нсана подошел ближе, обнял меня за плечи и притянул к себе. Я для вида посопротивлялся, но он знал, что это только для вида, и мгновение спустя я вздохнул и опустил голову ему на грудь. Только это оказалась не грудь, а плечо, потому что я вдруг сделался выше ростом и перестал быть ребенком. Когда я удивленно вскинул голову, Нсана испустил долгий вздох и взял мое лицо в ладони для поцелуя. Этим он не имел в виду разделить себя со мной; я и так стоял объятый им, а он – мной. Но я припомнил иные поцелуи, иные пласты бытия, когда невинность и сны были двумя сторонами одной монетки. В те времена я полагал, что мы весь остаток вечности проведем вместе.

Сновидческий пейзаж стал меняться. Когда мы отстранились, Нсана вздохнул, и тканые черты его лица сложились по-новому. Они на что-то намекали, но ничего не значили.

– Ты больше не дитя, Сиэй, – сказал он. – Пора взрослеть.

Мы стояли на улице Первого Города. Все, чего достигнут или могли бы достичь смертные, уже существует в царстве богов, где время не данность, а скорее принадлежность, а сути Троих смешиваются то так, то этак в зависимости от их капризов и настроений. Теперь, когда Итемпас был низложен и изгнан, от его порядка остались только смутные воспоминания. Город, вполне узнаваемый еще несколько лет назад, стал теперь едва знакомым. Он к тому же менялся каждые несколько мгновений, повинуясь некоему циклу, постичь который мы не могли. А может, все из-за того, что дело происходило во сне? Если рядом Нсана, поди разбери.

Так что мы с ним пошли мощеными улицами, которые превращались в гладкие тротуары и сменялись движущимися металлическими дорожками, а потом, словно утомившись, вновь делались мостовой. За нами на тропинках вырастали грибы и тотчас обращались в прах. Каждый квартал – а некоторые из них были круглыми – являл глазу то приземистые здания из крашеного дерева, то высеченные из мрамора величавые купола, а временами и домики под тростниковыми крышами. Из любопытства я заглянул в одно из этих зданий сквозь окошко. Внутри было темновато, лишь громоздились какие-то тени, слишком расплывчатые и неясные, чтобы посчитать их за мебель, а стены украшали какие-то пустые картины. Что-то придвинулось к окошку изнутри, и я поспешно отскочил. Я ведь больше не был богом. Осторожность не помешает.

Мы то и дело оказывались в тени гигантских башен из стали и стекла, что плыли, подобно облакам, в нескольких метрах над землей. Одна из них два квартала следовала за нами, точно потерявшийся щенок, но потом, глухо простонав, свернула и поплыла по другой улице. Других пешеходов не было видно, хотя мы ощущали присутствие наших братьев: одни наблюдали за нами, другим не было дела. Город притягивал их, потому что был прекрасен, но как они его выдерживали, понятия не имею. Что это вообще за город, если в нем нет жителей? Это как жизнь без дыхания. Или дружба без любви. Какой в них смысл?

Потом вдалеке забрезжило нечто, привлекшее наше внимание. Глубоко в сердце города, выше и медленнее плывущих над землей небоскребов – гладкая, сверкающая белая башня без окон и дверей. И даже при всей архитектурной мешанине этого места некоторым образом угадывалось, что эта башня не отсюда.

Я остановился и стал, хмурясь, разглядывать это чудо. Тем временем рядом вырос гриб повыше Нсаны, раскинув шляпку над нашими головами.

– Это еще что такое? – спросил я.

Нсана напряг волю, притягивая башню поближе, и город стал собираться в складки, пока мы не оказались у ее подножия. Убедившись, что дверей действительно нет, я вдруг скривил губы: башня, оказывается, была сложена из день-камня. Такой вот кусочек Неба посреди божественных снов – мерзость.

– Это ты ее сюда притащил, – сказал Нсана.

– И не думал, во имя всех преисподних!

– А кто, если не ты, Сиэй? Я соприкасаюсь со смертным царством только посредством снов, и оно меня не затрагивает. Оно никогда не оставляло на мне следа.

Я пристально посмотрел на него:

– Оставило след? Вот, значит, как ты обо мне думаешь?

– Именно так, Сиэй. Ты им помечен.

Я уставился на него, соображая, обидеться мне, рассердиться или испытать какие-то иные чувства, и Нсана вздохнул.

– Точно так же, как я отмечен нашей разлукой, – продолжил он. – А все мы – Войной. А ты думал, что ужасы, которые тебе довелось пережить, просто рассеются, едва ты обретешь волю? Ничего подобного: они стали частью тебя. – И, пока я подыскивал слова для испепеляющего ответа, Нсана вновь нахмурился, разглядывая башню, и добавил: – Это ведь не просто скверные воспоминания.

– Что?

Нсана вытянул руку и коснулся белой поверхности башни. День-камень засиял, точно в Небе по ночам, сделался полупрозрачным… и я вдруг разглядел внутри громадную извивающуюся тень. Она заполняла всю башню, бурая и невнятная, как отходы в кишке. Или как раковая опухоль.

– А тут все непросто, – заметил Нсана.

– Где, в моих снах?

– В твоей душе. – Он задумчиво глядел на меня. – Должно быть, это старая тайна, раз уж она так разрослась и стала такой могущественной и важной.

Я затряс головой, но уже не смог отделаться от сомнений.

– У меня не тайны, а секреты, маленькие и глупые, – возразил я, давя червячка неуверенности. – Ну, хранил я косточки убиенных мной Арамери в глухом закоулке прямо под спальней главы семьи. А еще пи́сал в чашу для пунша, когда они свадьбы играли. И менял направления на картах, чтобы они путались. Потом я как-то украл волосок Нахадота, просто чтобы проверить, получится ли, и этот волосок чуть меня живьем не сожрал.

Его взгляд стал жестким.

– У тебя есть и детские секреты, и взрослые, Сиэй, потому что ты никогда не был тем простачком, каким притворяешься и хочешь быть. А уж этот… – Он хлопнул ладонью по поверхности башни, пустив эхо гулять по пустым улицам, – этот ты умудрился сохранить даже от себя самого.

Я рассмеялся, но получилось как-то натянуто.

– Я не могу таить секрет от себя самого. Это бессмысленно.

– А тебя когда-то волновал смысл? Ты, по-моему, уже забыл, что это такое.

– Но я…


забыть


Я запнулся и замолчал. Мне вдруг сделалось холодно. Я начал дрожать, хотя Нсана, единственной одеждой которого были волосы, чувствовал себя прекрасно. Но его глаза внезапно сузились, и я вдруг понял, что он расслышал в моих мыслях тот странный негромкий отзвук.

– Это был голос Энефы, – сказал он.

– Но я не…

Тут я покривил душой. Ведь это мама время от времени нашептывала во мне, бережно отводя мои мысли в сторонку, когда они подбирались слишком близко к запретному. Это ее голос подсказывал мне «забыть».

– Ты, похоже, кое-что забыл, – тихо проговорил Нсана. – Хотя, возможно, и не по своей воле.

Я нахмурился, разом испытывая растерянность, тревогу и страх. А высоко над нами, внутри башни, та темная хреновина заворочалась, издав низкий рокочущий стон. Послышался едва различимый звук сдвигаемых камней, и когда я вновь поднял голову, то увидел на поверхности день-камня целую паутину тончайших трещин.

Итак, я что-то забыл. Вернее, Энефа заставила меня что-то забыть. Однако теперь ее больше не было, и то, что она со мной некогда сделала, постепенно сходило на нет.

– Боги, смертные и демоны между ними… – Я потер ладонями лицо. – Неохота мне с этим связываться, Нса! Мне и так последнее время не очень просто живется.

Нсана вздохнул, и его вздох преобразил город, сделав его игровой площадкой, полной ужасов и восторгов. Я увидел крутой, высокий и скользкий склон над большой ямой, полной жующих, лязгающих зубов, просто зубов без тел. Рядом возвышались качели с цепями, густо смазанными жиром и кровью. Качели наверняка были ловушкой, только я пока не видел ее. Уж очень невинно они выглядели. Ну, прямо какя, когда затеваю очередную пакость.

– Пора взрослеть, – повторил Нсана. – Прежде ты убегал от меня, лишь бы этого избежать. Теперь выбора у тебя нет.

– А раньше что, был? – возмутился я. – Я стану взрослым и старым, и это меня убьет!

– Дурачок, я же сказал не «стареть», а «пора взрослеть»! – Нсана наклонился ближе, его дыхание отдавало медом и ароматами ядовитых цветов. – Во имя Вихря, то, что ты дитя, еще не означает, что ты обязан оставаться незрелым! Я давно и неплохо знаю тебя, братишка, и вот тебе еще один секрет, который ты усиленно прячешь от себя, но зато столь же усиленно оповещаешь о нем всех и каждого: ты одинок. Ты вечно один, пусть даже любовников на твоем пути не сосчитать! Ты никогда не желаешь того, чем обладаешь, и хочешь только того, что тебе не дано.

– Но это не… – начал я, но он безжалостно перебил:

– Ты любил меня еще до того, как я постиг собственную природу. Любил, пока я нуждался в тебе. А потом, когда я обрел силу и вместе с ней целостность, когда перестал нуждаться в тебе, но продолжал желать твоего общества…

Он вдруг умолк, стиснув зубы и словно удерживая слова, которые ему было бы слишком больно выговорить. Я смотрел на него, утратив дар речи. Он что, именно так себя и чувствовал все это время? Именно так видел все, что с нами случилось? Мне-то всегда казалось, что это он бросил меня. Я затряс головой, не в силах ни понять этого, ни принять.

– Ты не можешь быть одним из Троих, – прошептал он, и я невольно сжался. – С этим ты давным-давно согласился. А еще тебе нужен кто-то, кого ты никогда не смог бы оставить в прошлом. Но подумай, Сиэй! Даже сами Трое не таковы. Итемпас предал нас всех и даже себя. Энефа стала себялюбивой, а Нахадот с самого начала был непостоянен. И эта новая богиня, Йейнэ, тоже разобьет тебе сердце. Потому что ты хочешь такого, чего она никогда не сможет дать. Ты требуешь совершенства.

– Не надо мне никакого совершенства, – выпалил я, и тут мне стало паршиво: я понял, что согласился и подтвердил все остальное, что он тут мне наговорил. – Нет, дело не в совершенстве. Просто… – Я облизнулся и запустил пятерню в волосы. – Я хочу кого-то, кто был бы… моим. Я… я даже не знаю… – Я вздохнул. – Трое, Нсана, они и есть Трое. Три грани одного бриллианта, и каждая совершенна даже по отдельности. Как бы они ни отстранялись одна от другой, они всегда со временем воссоединяются, всегда. Эта близость…

Я вдруг понял, что именно такая близость была у Шахар с Декой. Никто посторонний не мог ни постичь ее, ни стать ее частью. И дело было даже не в родстве крови, а в родстве душ. Она половину жизни не виделась с ним и все-таки предала меня ради него…

Что бы я испытал, если бы меня кто-нибудь вот так же любил?

О да, мне этого хотелось. Боги, как же мне хотелось! Но только не от Йейнэ, Нахадота или Итемпаса, потому что у каждого из них были двое других, и я не имел права встревать. Но как же мне хотелось чего-то подобного для себя…

Нсана вздохнул. Здесь, в моем сне, он был неподражаем: ему были открыты каждая моя мысль, каждый каприз. Бери и любуйся, даже усилий прилагать не надо, чтобы проникнуть. Так что он, конечно же, знал, что мне всегда было его мало.

– Мне очень жаль, – тихо-тихо проговорил я.

– Да уж… – Нсана с кислым видом отвернулся, предаваясь собственным раздумьям. Потом вздохнул и повернулся ко мне. – Отлично. Тебе нужна помощь, и я не унижусь до того, чтобы отвернуться от тебя в час нужды. Так что попытаюсь разузнать больше об этой твоей тайне. Нынешними темпами ты от старости помрешь быстрее, чем сам ее разгадаешь.

Я потупился:

– Спасибо тебе…

– Не благодари меня, Сиэй.

Он сделал жест, я проследил его движение и увидел по одну сторону игровой площадки небольшое пятнышко цветов. Среди черных маргариток, покачивавших головками на прохладном ветру, выделялся единственный цветок с белыми лепестками, остававшийся к тому же совершенно неподвижным. И это не была маргаритка. Я уже видел такие: редкий сорт розы, выращиваемый на Дальнем Севере. Та же белая башня моей тайны, повторившая себя в иной форме.

– Когда эта тайна наконец-то вскроется, тебя ждет немалая боль, – предупредил Нсана.

Я медленно кивнул, не сводя глаз с одинокого и пугающего цветка:

– Да. Это я уже понял.

Рука, опустившаяся на плечо, застала меня врасплох. Я повернулся и увидел, что настроение Нсаны вновь изменилось: вместо усталого раздражения он теперь испытывал ко мне едва ли не жалость.

– Сколько всего на тебя навалилось, – проговорил он. – И смерть надвигается, и родители с ума посходили. И, как вижу, совсем недавно тебе кто-то сердце разбил…

– Никто, – буркнул я, отводя глаза. – Всего лишь смертная.

– Любовь стирает все границы между ними и нами. Когда они разбивают нам сердца, больно ничуть не меньше, чем когда это делает кто-то из наших.

Его ладонь переместилась мне на затылок, взъерошила волосы. Я слабо улыбнулся, стараясь не показать, насколько предпочтительнее для меня стал бы поцелуй.

– Ах, братишка… Прекращай уже глупить, хорошо?

– Нсана, я…

Он приложил палец к моим губам, и я замолчал.

– Тише, – пробормотал он и наклонился.

Я закрыл глаза, ожидая прикосновения губ, и оно состоялось, но совсем не там, где я ждал: он поцеловал меня в лоб. Я вскинул веки и заморгал, и он улыбнулся мне – грустно-грустно.

– Я бог, а не камень, – сказал он, и мое лицо залила краска стыда. Он погладил меня по щеке. – Но я всегда буду любить тебя, Сиэй…


Я проснулся в темноте и плакал, пока вновь не уснул. Может, до утра мне успело присниться что-то еще, но я не помню – благодаря доброте Нсаны.


Волосы у меня опять отросли, хотя и не так сильно, как прежде. Всего на пару футов. В этот раз отросли и ногти: самый большой вымахал на четыре дюйма и уже начинал закручиваться. Я выпросил у Гимн ножницы и, как сумел, обкорнал и ногти, и шевелюру. Еще мне пришлось обратиться к отцу Гимн с просьбой научить меня бриться. Это так развеселило его, что на несколько минут он совсем забыл меня бояться. Когда я порезался и, вскрикнув, выдал соленое словцо, мы даже вместе расхохотались. Потом, однако, он забеспокоился, не взорву ли я после очередного пореза весь дом. Хотя мы и не умеем читать мысли смертных, некоторые вещи легко угадываются и без этого. Я извинился и отправился на работу.

Там я немедленно оскорбил домоправительницу «Герба ночи», войдя в заведение через парадную дверь. Она тут же вывела меня за порог и показала вход для слуг – неприметную боковую дверь, что вела в подвальный этаж. Честно говоря, этот вход мне понравился больше. Я всегда любил черные лестницы: удобно прокрадываться. Однако моя гордость была ощутимо уязвлена, и я пожаловался:

– Я что, недостаточно хорош для парадной двери?

– Недостаточно, если не платишь, – отрезала она.

Внутри со мной поздоровался еще один слуга. Он сообщил, что Ахад оставил указания на случай, если я появлюсь. Так что я последовал за этим слугой через разные подвальные помещения, пока мы не очутились в ничем не примечательной приемной. Там стояли стулья с жесткими спинками, казалось впитавшие многие годы беспросветной скуки, и большой квадратный стол, на котором покоилось непочатое блюдо закусок и фруктов. Все это, честно говоря, я заметил лишь мимолетно, ибо я замер прямо на пороге, а кровь у меня в жилах похолодела, когда я разглядел, кто сидел с Ахадом за широким столом.

Неммер.

И Китр.

И Эйем-сута.

И Ликуя, единственная смертная.

И, в довершение всех безумств, Лил.

Словом, пятеро моих родственников сидели за общим столом с таким видом, словно никогда не проносились сквозь вихри дальнего космоса смеющимися искрами. Трое из этих пятерых терпеть меня не могли. Что касается четвертого – возможно. С Эйем-сутой никогда заранее не скажешь. Пятая неоднократно порывалась мной пообедать. Наверняка опять попытается, тем более что я теперь смертный…

«То есть если останется хоть что-нибудь съедобное после того, как со мной разделаются остальные». Я выставил челюсть, пытаясь скрыть страх. Чем, подозреваю, выдал себя с головой.

– Итак, все в сборе, – проговорил Ахад и кивнул слуге. Тот прикрыл двери, оставив нас одних. – Присаживайся, Сиэй.

Я не пошевелился. Я испытывал к нему острую ненависть. И как только мне в голову взбрело ему доверять?

Ахад испустил вздох легкого раздражения:

– Здесь дурных нет, Сиэй. Тронуть тебя – значит вызвать недовольство Йейнэ и Нахадота. Неужели ты полагаешь, будто мы на это пойдем?

– Ну, не знаю, Ахад, – заметила Китр. Она ядовито улыбалась мне. – За меня не стоило бы так уверенно говорить.

Ахад закатил глаза:

– Ничего ты ему не сделаешь, так что помолчи лучше. Сиэй, сядь уже наконец! Надо о деле поговорить!

То, как Ахад окоротил Китр, так меня изумило, что я даже бояться забыл. Китр тоже выглядела не столько возмущенной, сколько ошарашенной. То, что Ахад являлся среди нас младшим, было ясно с первого взгляда, а в нашем племени неопытность означает слабость. Он и был слаб, ибо не располагал важнейшими средствами для взращивания своей силы. Тем не менее, когда их взгляды встретились, в его глазах не было и намека на страх. И к всеобщему, не только моему, изумлению, Китр ничего не сказала в ответ.

Такие удивительные события внушили мне смутное ощущение собственной незначительности. Я подошел к столу и уселся.

– Так какого хрена здесь происходит? – осведомился я, опустившись на стул, справа и слева от которого были пустые сиденья. – Еженедельное собрание Вспомогательного ордена боженят Нижней Тени?

Все злобно уставились на меня. Кроме Лил – та расхохоталась. Добрая старая Лил… Она мне всегда нравилась – пока не собралась перекусить моей рукой или ногой.

– У нас тут заговор! – поведала она, подавшись ко мне.

В ее скрежещущем голосе было столько детского ликования, что я невольно улыбнулся в ответ.

– Значит, Дарр обсуждаем? – уточнил я, обращаясь к Ахаду и гадая, рассказал ли он им про маску.

– Всякую всячину, – ответил он. Он, кстати, единственный восседал на удобном сиденье: кто-то приволок сюда кожаное кресло из его кабинета. – Все, что может стать частью еще большей картины.

– И не только те фрагменты, которые ты обнаружил, – мило улыбнулась Неммер. – Разве не поэтому ты вышел на меня, братишка? Ты превращаешься в смертного, и это заставляет тебя для разнообразия обращать внимание не только на себя, любимого. Однако я думала, что ты по-прежнему в Небе. Тебе что, Арамери под зад пинка дали?

Китр испустила смешок, от которого у меня поднялись дыбом волоски сзади на шее.

– Боги благие, Ахад! Ты предупреждал, что он лишился могущества, но я не представляла, что все зашло настолько далеко! Ты в самом деле смертный, Сиэй! И на что ты теперь годишься, позволь спросить? Разве что убежать к маме с папой. А их, кстати, нет поблизости, чтобы за тебя заступиться…

Она пристально смотрела на меня, ее улыбка таяла, и я знал – она вспоминала Войну. Я тоже ее вспоминал. Пальцы под столом сжались в кулаки, и я остро пожалел, что лишился когтей.

Эйем-сута – он тогда не сражался, потому что любил смертную и едва не погиб, встав на ее защиту, – испустил долгий усталый вздох.

– Пожалуйста, – произнес он. – Прошу вас. Так мы ничего не достигнем.

– Вот именно, – поддержал Ахад, обводя всех презрительным взглядом. – Итак, если мы согласны, что ни один из нас не является ребенком, даже тот, кому полагается им быть, то не соблаговолите ли сосредоточить внимание на событиях нынешнего тысячелетия?

– Не нравится мне твой тон… – начала было Китр, но, к моему вящему изумлению, ее осадила Ликуя.

– Я ограничена во времени, – проговорила она.

Ликуя настолько свободно чувствовала себя в комнате, битком набитой богорожденными, что я снова принялся гадать, не принадлежит ли она к Арамери. Если да, то ее родство было давним и отдаленным, ибо выглядела она чистокровной маронейкой.

К моему изумлению, моя родня дружно замолчала при этих словах. Все смотрели на нее со смесью беспокойства и едва ли не боязни. Это еще больше возбудило мое любопытство: неужели Ахад у нее в подчинении не единственный? Но я понимал, что сейчас утолить его не получится.

– Ну хорошо, – сказал я, обращаясь к Ахаду, поскольку он, похоже, был здесь единственным, кто пытался сосредоточиться на деле. – Так кто собирается забрать маску и уничтожить ее?

Ахад сложил пальцы домиком.

– Никто, – ответил он.

Я уже открыл рот, но Китр опередила меня.

– Не поняла, – сказала она. – Исходя из твоих же слов, Ахад, такой могущественный предмет нельзя оставлять в руках смертных.

– А чьи руки станут для него лучшими? – Он обвел взглядом стол, и я поежился, осознав, что он подразумевал. Неммер, кажется, тоже это поняла: вздохнув, она откинулась на спинку стула. – Кого-то из нас? Нахадот? Йейнэ?

– Было бы благоразумней… – начала Китр.

– Нет, – перебила Неммер. – Нет. Вспомни, что случилось в прошлый раз, когда бог завладел могущественным оружием смертных!

При этих словах Эйем-сута, выбравший для себя внешность амнийца, резко побледнел.

Лицо Китр одеревенело.

– Ты даже не знаешь, действительно ли эта маска опасна для нас. Это ведь его скрючило! – И она ткнула пальцем в мою сторону, оттопыривая губу. – А при нем теперь слова лишнего не скажи, а то он замертво хлопнется!

– Там был еще Каль, и ему тоже скверно пришлось, – нахмурился я. – Эта штука неисправна, в смысле, не завершена. Какое бы у нее ни было предназначение, она делает это неправильно. Но в любом случае мощь в ней такая, что, по-моему, не стоит ждать, пока смертные ее доделают. Надо переходить к действиям. – Я уперся взглядом в Ахада и Ликую. – Вы же знаете, на что способны смертные.

– Да, примерно на то же, что и боги, только масштабы поменьше, – ласковым тоном ответил Ахад.

Ликуя покосилась на него, но я не смог понять выражение ее лица. Она повернулась ко мне:

– Тебе известно не все.

– Так расскажи! – вырвалось у меня.

К Ахаду я успел попривыкнуть. Он берег тайны примерно так, как я – игрушки, и делал это в основном назло. Ликуя, по-моему, обладала иным складом характера.

– Ты уже не ребенок, Сиэй, – нарочито медленно выговорил Ахад. – Пора бы уже научиться терпению. – Потом его самодовольная улыбка поблекла. – Впрочем, пожалуй, ты прав, требуя объяснений: ты новичок как в нашей организации, так и в Тени. Так вот, изначальной целью этой группы был надзор за нашим поведением и предотвращение нового Отлучения. Эту цель мы не отменили, она лишь перестала быть главной. Все изменилось с тех пор, как некоторые смертные решились использовать демонскую кровь, дабы выразить свое неудовольствие нашим прибытием. – Он вздохнул, закинул ногу на ногу и откинулся в кресле. – Это случилось несколько лет назад. Ты, вероятно, помнишь те времена.

Еще бы я не помнил! В Тени начали погибать мои братья и сестры, и Нахадот едва не обратил город в большой дымящийся кратер.

– Такое забудешь… – пробормотал я.

Ахад кивнул:

– Словом, наша группа изначально создавалась, чтобы оградить их от нас. После того случая стало ясно: требуется поработать и над тем, чтобы защитить нас от них.

– Как-то это глупо, – сказал я, хмуро оглядывая присутствующих. Ликуя подняла бровь, но я лишь поморщился. – О демоне позаботились, угрозу искоренили. Чего бояться-то? Любой из вас мог бы растоптать этот город, расплавить ближние горы, заставить воду Светлокна вспыхнуть огнем…

– Нет, – возразил Эйем-сута. – Не можем. Если мы учиним что-то подобное, Йейнэ тотчас отзовет наше право здесь находиться. Ты не понимаешь, Сиэй, ведь ты не хотел сюда возвращаться после того, как кончилось твое заточение. При данных обстоятельствах я тебя винить не могу. Но ты действительно предпочел бы никогда в будущем не посещать смертное царство?

– Это к делу не относится.

Эйем-сута покачал головой и подался вперед, отметая мои доводы:

– Может, скажешь еще, будто никогда не прижимался к груди смертной женщины, ища ее объятий, Сиэй? Ее безусловной любви? Не замирал от восторга, когда какой-нибудь смертный мужчина ерошил тебе волосы? Будешь утверждать, что они для тебя ничего не значат? Скажи это, глядя мне в глаза, и тогда я поверю тебе.

Я мог это сделать. Ведь я Плутишка. Я могу смотреть кому-нибудь в глаза и при этом говорить все, что сочту необходимым, и мне поверят. Поймать меня на вранье, когда я хочу соврать, удавалось лишь Нахадоту, который знает меня лучше всех, и еще Итемпасу, мгновенно распознающему неправду.

Но даже завзятые обманщики не лишены чести, и Эйем-сута знал это как никто. Он был прав, и я взял бы грех на душу, не признав этого. Поэтому я просто опустил глаза, и он с облегчением откинулся назад.

– Вот из таких споров и родилась эта организация, – с едва заметной сухостью в голосе заметил Ахад. – Не все богорожденные избрали наш путь, но большинство все же придерживается установленных нами правил, потому что это всем нам во благо. – Он пожал плечами. – А кто придерживаться не хочет, с теми мы разбираемся.

Я подпер кулаком подбородок, изобразив скуку, чтобы скрыть тревогу, поселившуюся во мне после вопросов Эйем-суты, и сказал:

– Это все замечательно. Но каким образом ты оказался за главного? Ты же младенец!

Ахад в ответ улыбнулся, вернее, скривил верхнюю губу:

– После гибели Сумасброда ни у кого не было желания вставать во главе. За последнее время, однако, наш внутренний порядок претерпел изменения. Теперь я просто организатор, по крайней мере до тех пор, пока наш истинный предводитель не сочтет, что настало время проявить себя более активно.

– А ваш предводитель – это кто? – осведомился я, не особенно, впрочем, надеясь на ответ.

– А это важно?

Я обдумал услышанное.

– Полагаю, не очень. Но все это ужасно… по-людски, вы не находите?

Я обвел рукой комнату, стол, стулья, поднос, полный таких милых маленьких порционных закусок. (Мне ужасно хотелось сунуть в рот кусочек сыра, но я из гордости сдерживался.)

– Раз уж вы решились зайти так далеко, – продолжил я, – почему бы не придумать какое-нибудь достаточно грозное название? К примеру, «Организация», или еще что-нибудь столь же нетривиальное. Коли мы намерены действовать, точно шайка смертных, так почему бы и нет?

– Нам нет нужды в названии. – Ахад пожал плечами, затем с явным намеком покосился на Ликую. – И наша группа состоит не только из богов. Значит, следует учитывать удобства и потребности смертных. – Ликуя слегка поклонилась в его сторону, выражая молчаливую благодарность. – Так или иначе, но мы обитаем в людском царстве. Не следует ли нам, по крайней мере, время от времени стараться думать как смертные? Хотя бы для того, чтобы успешнее предвосхищать действия наших противников?

Рука Китр на столе сжалась в кулак.

– А потом, обнаружив реальную угрозу, ничего не предпринимать?

Выражение лица Ахада сделало бы честь непроницаемому Арамери.

– А что конкретно ты хотела бы, чтобы мы сделали, Китр? Пошли и забрали эту маску? Так мы не знаем, кто ее сделал и каким образом. Если отнимем одну, они просто сотворят другую. И что именно эта маска делает, нам доподлинно неизвестно. Сиэй говорит, что Каль вроде как использует даррцев для ее изготовления. Разве это не подразумевает, что перед нами нечто, чего могут касаться смертные, но что является смертоносным для богов?

Я нахмурился. Уступать как-то не хотелось.

– Но хоть что-то мы должны предпринять! Эта штука опасна!

– Хорошо. Следует ли нам схватить Узейн Дарр и пытать, пока не вырвем все ее тайны? Может, пригрозим, что скормим ее нерожденное дитя Лил?

Та, пристально созерцавшая блюдо с едой, с улыбкой протянула: «Мммм…» – даже не отводя глаз от съестного.

– А может, забьем на тонкие интриги и просто сметем Дарр огнем и моровыми поветриями, пока его города не превратятся в руины, а имя жителей не будет забыто? Как-то очень знакомо это звучит. Я прав, Энефадэ?

Все подконтрольные разуму мышцы моего тела свело судорогой от ярости. Эн вопросительно толкнулась мне в грудь: может, еще кого-нибудь убить ради меня? Звездочка еще не оправилась от усталости после вспышки моего гнева против Ремат, но была готова попробовать.

Это – и только это – заставило меня успокоиться. Я накрыл Эн ладонью, погладив ее сквозь ткань рубашки. Сейчас мы воздержимся от смертоубийств, но спасибо тебе, милая звездочка, за готовность помочь. Эн толкнулась еще разок, теперь уже ласково, и, остывая, вновь задремала.

– Мы – не Арамери, – негромко произнес Ахад, пристально глядя на меня. Он хотел, чтобы я услышал его слова и признал их правоту. – И мы не Итемпас. Мы не собираемся повторять ошибки прошлого. Наше племя снова и снова пыталось управлять смертными и набивало на этом шишки. Отныне, раз уж мы решили жить среди смертных, нам следует разделять и опасности смертной жизни. Мы должны не просто посещать этот мир, мы должны жить его жизнью! Это ты понимаешь?

Еще бы я не понимал! Смертные – такие же творения Энефы, как и мы. Сто лет назад, когда мы подумывали оплатить свою свободу жизнью смертной девушки, я спорил об этом с товарищами по заточению. Мы все-таки это сделали, и наш план удался – скорее, вопреки нашим усилиям, нежели благодаря им, – но в то время я очень остро чувствовал свою вину. И страх: если мы в своих деяниях уподобимся Итемпасу и его выкормышам Арамери, не станем ли мы точно такими же, как они?..

– Понимаю, – очень тихо произнес я.

Ахад еще секунду-другую смотрел на меня, потом кивнул.

Ликуя вздохнула:

– А вот меня заботит не столько магия смертных, сколько этот Каль. Ни в каких городских записях нет богорожденного с таким именем. Что нам вообще известно о нем?

И она обвела взглядом собравшихся.

Никто не торопился с ответом. Китр и Неммер сперва переглянулись, потом взглянули на Эйем-суту. Тот пожал плечами. Наконец все взгляды обратились на меня, и у меня даже челюсть отвисла.

– Вы что? Никто из вас его не знает?

– А мы подумали: кому его знать, как не тебе, – ответил Эйем-сута. – Ты единственный, кто уже существовал, когда мы рождались.

Я пожевал губу, соображая, как быть.

– Нет. Могу поклясться, что уже слышал когда-то это имя, но…

Воспоминание дразняще плясало на самой грани сознания, ближе, чем когда-либо ранее.

«Забудь», – шепнул голос Энефы. Я обреченно вздохнул.

– Он элонтид, – сказал я, глядя на свой сжатый кулак. – Я в этом уверен. И еще он молод… я так думаю. Может, родился непосредственно перед Войной.

Сказав это, я вспомнил, что последним из богорожденных, родившихся до Войны, был Сумасброд. Но за целую эпоху перед этим Энефа породила очень немного детей. И уж точно – ни одного элонтида. Она утратила интерес к деторождению после того, как увидела гибель множества своих детей во время битв с демонами.


«Вот бы ты оказался вечным ребенком, – бывало, говорила она, гладя меня по голове, и это были лучшие мгновения моей жизни; Энефа нечасто проявляла приязнь. – Вот бы ты навсегда остался со мной

»

«Но я могу! – неизменно отвечал я, и ее взгляд словно обращался внутрь, наполняясь непонятной мне грустью. – Я нипочем не стану расти, не стану! Я смогу навсегда остаться твоим маленьким мальчиком!»

«Вот бы так оно и оказалось», – отвечала она.

Я заморгал и нахмурился. Я успел забыть об этом разговоре. Что она имела в виду, говоря о?..

– Элонтиды, – негромко проговорил Ахад, словно бормоча себе под нос. – Совместные порождения старших и младших богов. Или Нахадота с Итемпасом.

Его задумчивый взгляд устремился на Лил. Та как раз принялась гладить кончиком пальца клубничную ягоду на подносе. Костлявый палец с обломанным ногтем так отслеживал изгиб красного бока, что, будь на месте Лил кто угодно другой, прикосновение показалось бы чувственным.

Та в конце концов подняла взгляд, но пальца от ягодки не убрала.

– Не знаю я никакого Каля, – сказала она и улыбнулась. – Впрочем, мы далеко не всегда стремимся к известности.

Ликуя нахмурилась:

– Это ты к чему?

Лил пожала плечами:

– К тому, что нас, элонтидов, боятся и боги, и смертные. Не без причины, конечно. – Она метнула в меня взгляд, полный неприкрытого желания. – До чего же ты стал аппетитно пахнуть, Сиэй…

Я вспыхнул и нарочито медленным движением взял что-то с подноса. Это оказался огурец, густо сдобренный пастой из мааша и яиц комри. Я устроил целое представление, заталкивая огурец в рот и глотая его почти непрожеванным. Лил надула губы. Я отвернулся от нее и обратился к Ликуе:

– Лил хочет сказать, что элонтиды – случай особый. Они не старшие боги, но и не богорожденные. Они… – Я на мгновение задумался. – Они больше похожи на Вихрь, чем все мы, прочие. Они испытывают подъемы и спады, они созидают и пожирают, но каждый по-своему. Из-за этого их труднее понять. – Я покосился на Лил, и она, дождавшись моего взгляда, схватила такой же ломтик огурца и отправила в рот невероятно быстрым, неуловимым для глаза движением. После чего показала мне язык, и я невольно рассмеялся. – Я к тому, что если какой-нибудь бог и способен скрыть свое пребывание в мире, то это, скорее всего, элонтид.

Ликуя задумчиво постукивала по столешнице пальцем.

– Неужели они способны прятаться даже от Троих?

– Нет. То есть не могли бы, пребывай Трое в единстве. Однако сейчас у Троих своих проблем полон рот, и им еще долго будет не до того. К тому же они утратили полноту. – Тут я снова моргнул, осененный новой идеей. – И кстати, именно Трое могут быть причиной, из-за которой никто из нас не помнит этого Каля. Точнее, причина в Энефе. Она могла заставить всех нас…


забыть


«Помолчи чуть-чуть, мама!» – раздраженно подумал я.

– …заставить нас забыть.

– Зачем ей это нужно? – Эйем-сута недоуменно огляделся, его глаза округлились. – Бессмыслица какая-то.

– Нет, – тихо проговорила Неммер.

Наши глаза встретились, и я кивнул. Среди нас она была одной из старших. То есть до меня ей было весьма далеко, но войну с демонами она помнила. И знала, насколько странные сочетания качеств иногда наследовали дети Троих.

– Смысл очень даже есть. Энефа… – Неммер поморщилась. – Она убивала нас без зазрения совести. Убивала среди своих детей всякого, кто мог представлять угрозу для остальных. И после эпопеи с демонами она просто не желала рисковать. Но ее дитя могло выжить, если никому не причиняло вреда и если его выживание некоторым образом зависело от неведения остальных о самом его существовании… – Она покачала головой. – Да, такое возможно. Не исключаю, что она создала целое новое царство, чтобы оно сделалось ему домом, чтобы он жил там, не соприкасаясь с нами. А потом она умерла и унесла это знание с собой.

Я вспомнил об одном откровении Каля. «Энефа мертва, – сказал он. – А я вот помню». Умозаключения Неммер вроде бы все объясняли. За исключением одного.

– Хорошо, но тогда кто второй родитель этого элонтида? – спросил я. – Не каждый из нас просто бросил бы ребенка вечно прозябать в каком-то отдельном раю или аду. В нашем племени любая новая жизнь драгоценна!

– Полагаю, это был кто-то из богорожденных, – задумчиво произнес Ахад. – Окажись отцом Нахадот или Итемпас, этот Каль был бы просто… – Его губы уже сложились произнести слово «нормальный», но тут Лил зыркнула на него так, что сам Итемпас обзавидовался бы, и Ахад торопливо поправился: – Ниввахом, как прочие среди вас.

– Я, к примеру, мнасат, – отрезала Китр и тоже испепелила его взглядом.

– Ну, вы меня поняли, – ответил Ахад, и я внезапно порадовался, что лежащий на подносе маленький фруктовый нож был вне досягаемости Китр. И еще мне хотелось надеяться, что Ахад в скором будущем обретет свою природу. Иначе среди нас он не заживется.

– Немало боженят погибло в Войну, – заметила Ликуя, и мы оставили перепалку, поняв, что она имела в виду.

– Боги благие, – пробормотала Китр с ужасом на лице. – Вырасти сиротой, в ссылке, забытым, заброшенным… Этот Каль хотя бы знал, как нас найти? Долго он там пробыл один? Представить не могу…

А вот я – мог. Некогда вселенная была довольно пустым местом. Во времена моего настоящего детства слова «одиночество» еще не существовало, но все трое моих родителей, и особенно Нахадот, изо всех сил старались меня от него оградить. А если Калю подобного не досталось, то мне невольно стало его жаль.

– Это все усложняет. Самым неприятным образом, – сказал Ахад и со вздохом потер глаза. Я себя чувствовал примерно так же. – Согласно твоему донесению, Сиэй, получается, что Каль и жители Дальнего Севера работают в противоположных направлениях. Он использует их мастеров туска для создания маски, способной давать божественность смертным. А они пользуются тем же искусством и делают маски, чтобы так или иначе убивать Арамери.

– Другая вероятность – это Каль убивает Арамери с помощью масок, а заодно бросает подозрение на северян, – сказал я, припоминая наш с ним разговор во сне.

«Я уже начал», – сказал он тогда. А это старейший вид обмана – сеять раздоры между группами, имеющими общие интересы. Хорошо, кстати, отвлекает внимание от вашего главного замысла. Я подумал об этом еще и нахмурился.

– И вот еще что. Арамери уничтожают любую страну, которая причиняет им хоть какой-нибудь ущерб. Это значит, что их враги нанесут удар со всей решительностью – когда и если надумают. – Я подумал об Узейн Дарр, гордо заявившей, что она нипочем не стала бы убивать «всего лишь нескольких» Арамери. – Люди Дальнего Севера не станут мелочиться, подсылая убийц и убирая то низкородного, то высокородного Арамери. Они скорее явятся с войском и попытаются раздавить всю семейку!

– Пока нет свидетельств, что они собирают войско, – заметила Неммер.

Вообще-то, свидетельство есть. Но, так сказать, тонкое и косвенное. Я подумал о беременности самой Узейн Дарр, ее охранницы и той женщины из Сар-энна-нема, возившейся сразу с двумя малышами. Они были совсем младенцами, еще неспособными есть твердую пищу. Я подумал о других детях, которых там видел. Они были воинственны, нетерпимы к инородцам, почти не владели чужими языками. Самым старшим из них было не более четырех-пяти лет. Дарр, вообще-то, славился искусством предотвращать зачатие. Задолго до появления писцов с их искусством женщины Дарра знали, как подгадывать рождение детей к своим постоянным грабительским набегам и межплеменным войнам. Военную добычу они называли «боевым урожаем» и вышучивали другие племена, полагавшиеся на успехи земледелия. Так вот, в годы перед очередной войной каждая женщина до тридцати лет делала все от нее зависящее, чтобы родить одного-двух детей. Воительницы несколько дней нянчились с новорожденным, после чего передавали его женщинам своей семьи, которые не воевали; а те, обычно также недавно родившие, просто вместо одного ребенка выкармливали двоих или троих. Потом всех отлучали от груди и передавали на попечение бабушек или мужчин. Таким образом воительницы уходили сражаться и погибать в битвах, зная, что дома в безопасности подрастает новая смена.

Словом, то, что в Дарре оказалась такая уйма детей, было, по сути, плохим знаком. Что еще хуже, детки ненавидели чужестранцев и даже не пытались подражать сенмитским обычаям. Этих деток явно готовили не для мирной жизни.

– Даже если бы они собирали войско, – сказал Ахад, – это не давало бы нам повода вмешиваться. Чем бы смертные ни занимались между собой, это их дела. Нас должен заботить только этот богорожденный, Каль, и странная маска, которую видел Сиэй.

При этих словах и без того хмурое лицо Ликуи окончательно помрачнело.

– Значит, вы ничего не предпримете, если начнется война?

– Смертные воевали между собой с момента своего создания, – сказал Эйем-сута и тихо вздохнул. – Такова их природа. Наибольшее, что мы можем сделать, – предотвратить войну. А если не получится – защитить тех, кого любим.

– Не их природа, а наша, – резко перебила Неммер. – Именно мы – причина тому, что теперь у них есть магия и они используют ее как оружие во время своих войн. Воины с мечами, которые были у них до Войны богов, существуют по-прежнему, но добавились писцы, эти маски, и одним демонам известно, что еще. Вы хоть понимаете, сколько народа может погибнуть?

Я знал, что все может оказаться именно так и даже хуже. Человечество успело крепко забыть, что такое война. Люди и вообразить не могли, какие будут голод, насилие и моровые поветрия и в каких масштабах. Да, когда-то в прошлом они очень боялись, а уж память о войне всех войн – нашей Войне – рдела огненным клеймом в душе каждого людского племени. Но разве это их остановит? Помешает вновь выпустить в мир этот ужас и слишком поздно сообразить, что натворили?

– И не просто погибнуть, – пробормотал я. – Нынешние люди успели забыть, до чего способно докатиться человечество, а теперь они заново это откроют. Это их потрясет, ранит их души. Я видел, как такое происходило – и здесь, и в иных мирах. – Я встретился глазами с Ахадом, и выражение моего лица заставило его слегка нахмуриться. – Они сожгут свидетельства своей истории и перебьют искусников и мастеров. Поработят женщин и сожрут собственное потомство, и все это будет сделано во имя богов. Шахар была права – конец Арамери будет означать конец эры Светозарного.

– Если мы вмешаемся, станет только хуже, – тихо и жестко возразил Ахад.

Он был прав, и я возненавидел его еще и за это.

Воцарилась тишина, и все услышали, как вздохнула Ликуя.

– Я слишком задержалась, – сказала она и поднялась, собираясь уйти. – Сообщайте мне обо всем, что еще вы обнаружите или решите.

Я ожидал, что кто-то из собравшихся за столом богов пристыдит ее за то, что она вздумала говорить в таком приказном тоне. Но понял, что никто не собирался этого делать. Лил уже потихоньку кренилась в сторону подноса с едой, голодно поблескивая глазами. Китр все же дотянулась до фруктового ножичка и вертела его на кончике пальца: старая привычка, означавшая глубокую задумчивость. Неммер тоже поднялась, небрежно кивнув на прощание Ахаду. И я вдруг почувствовал, что не могу больше этого выносить.

Отпихнув стул, я обошел стол и оказался возле двери как раз в тот момент, когда Ликуя хотела открыть ее. Я перехватил дверь и захлопнул ее.

– Во имя воспаленных преисподних Светозарного, кто ты такая?

– Во имя всех богов, Сиэй… – простонал Ахад.

– Нет, я хочу знать. Я должен. Я поклялся, что ни один смертный больше не станет мне приказывать! – Я смотрел на Ликую снизу вверх. Вспышка моего гнева обеспокоила ее гораздо меньше, чем мне того хотелось бы. Это ли не позор? Я больше не могу даже как следует перепугать смертного. – Чушь какая-то! С какой стати вы все ее слушаетесь?

Женщина подняла бровь, потом испустила долгий тяжелый вздох.

– Мое полное имя – Ликуя Шот, – сказала она. – Я помогаю Итемпасу и говорю от его имени.

Ее слова поразили меня так, словно мне влепили пощечину. Как и ее имя, и ее манеры, показавшиеся мне странно знакомыми, и ее явная маронейская кровь, и то обстоятельство, что в ее присутствии моим родичам было явно не по себе. Я должен был сразу все распознать. Китр была права: я определенно утратил нюх.

– Так ты его дочь, – прошептал я. Губы едва повиновались мне. Ликуя Шот! Дочь Орри Шот, первой и, насколько мне известно, единственной подруги среди смертных, которой Итемпас когда-либо обзавелся. Стало быть, дружбой у них дело не ограничилось. – Его… Боги благие, ты его дочь-демоница!

Ликуя не улыбнулась, хотя в ее глазах мелькнуло подобие веселья. Теперь, когда я это узнал, все мелочи, казавшиеся так странно знакомыми, стали такими же очевидными, как удары в лицо. Она совсем не походила на него; черты лица ей достались больше от матери. Но вот ее изысканные манеры и некая неподвижность, окутывающая ее, точно плащ… Все было на месте и прямо-таки бросалось в глаза, как рассветное солнце.

Потом я стал прикидывать, что означает сам факт ее существования. Демоница. Демоница, созданная Итемпасом – тем самым Итемпасом, который некогда провозгласил демонов вне закона и возглавил охоту, длившуюся до их полного уничтожения. И вот теперь у него есть дочь, причем связанная с ним и помогающая ему.

Я задумался о том, что означает его любовь к ней.

Принял во внимание его примирение с Йейнэ.

Учел условия его заточения среди смертных.

– Так это он, – прошептал я.

Меня по-настоящему зашатало, и в поисках опоры я прислонился к двери, иначе, вероятно, не устоял бы на ногах. Я сосредоточился на Ахаде, силясь привести в порядок судорожно метавшиеся мысли.

– Так вот кто возглавляет ваше безумное общество! Итемпас!

Ахад открыл рот. Потом закрыл.

– «Ты исправишь все зло, причиненное твоим именем», – проговорил он наконец, и я вздрогнул, припомнив эти слова.

Я ведь там был. Я присутствовал, когда они прозвучали в первый раз. Голос Ахада был достаточно низким да и тембр имел подходящий для подражания тому, кто тогда говорил. Мой взгляд заставил его пожать плечами и выдать обычную улыбку, в которой не участвовали глаза.

– Я бы так сказал: Арамери и все, что они сделали с миром, могут считаться одним колоссальным злом, ты согласен?

– И это в его природе, – добавила Ликуя. Бросила игривый взгляд на Ахада и снова повернулась ко мне. – Даже без магии он будет всеми способами бороться с усугублением непорядка. Чему же тут удивляться?

Я продолжал упорствовать из чистого упрямства.

– А Йейнэ говорила, что в последнее время она не может его найти!

Ответом мне была тончайшая улыбка Ликуи.

– Мне жаль, что пришлось укрывать его от Йейнэ, но это было необходимо, чтобы защитить его.

Я затряс головой:

– Защитить? От… Боги благие, это же чепуха! Смертный не способен прятаться от бога!

– А демон может, – сказала она.

Я удивленно моргнул, но реально удивляться было нечему. Я ведь знал, что некоторые демоны все-таки пережили всеобщее уничтожение. И теперь я понимал, каким образом им это удалось.

– К счастью, – продолжила Ликуя, – иные из нас могут прятать других, когда это требуется. А теперь прошу меня извинить…

Она подчеркнуто уставилась на мою руку, перекрывавшую дверь, и я освободил ей проход.

Ахад вытащил очередную сигару и теперь рассеянно шарил по карманам. Он лениво покосился на Ликую, и я увидел в его глазах прежнюю зловредность.

– Скажи старику, что я передавал ему привет.

– Не скажу, – тотчас ответила она. – Он терпеть тебя не может.

Ахад рассмеялся, вспомнил наконец-то, что является богом, и зажег сигару, на мгновение сосредоточившись. Откинулся в кресле и стал сладострастно пялиться на Ликую, открывавшую дверь.

– Но к тебе-то, по крайней мере, это не относится?

Ликуя помедлила на пороге, и выражение ее глаз вдруг стало таким же знакомым, как и натянутая улыбка мгновением раньше. Еще бы ей не быть! Можно подумать, что я всю жизнь не наблюдал эту привычную, собственническую наглость! В ней тоже сквозила абсолютная уверенность в том, что вселенная устроена именно так, как следует, просто потому, что принадлежит ей целиком. Ну, или будет принадлежать.

– Пока еще нет, – ответила она, вновь изобразила подобие улыбки и покинула комнату.

Как только за ней закрылась дверь, Ахад выпрямился в кресле, а его прикипевший к двери взгляд был полон столь явного интереса, что Лил даже отвлеклась от еды и уставилась на него. Китр что-то недовольно буркнула и потянулась к подносу, движимая скорее раздражением, чем голодом.

– Посмотрим, смогу ли я заслать в Дарр кого-нибудь из своих, – произнесла Неммер, вставая. – Они там, правда, косо смотрят на чужаков. Как бы не пришлось отправляться самой. Дела, дела, дела!

– Надо будет внимательней прислушиваться к болтовне моряков и купцов, – сказал Эйем-сута. Он был богом торговли, и жители страны Кен некогда посвящали ему свои великолепные парусники. – Война означает поставки стали, кожи и походного хлеба. Возят и возят, возят и возят… – Его веки затрепетали и опустились, он негромко вздохнул. – У всего, что происходит, своя музыка.

Ахад кивнул:

– Итак, увидимся на следующей неделе.

После этих слов Неммер, Китр и Эйем-сута просто исчезли. Лил поднялась, склонилась над столом, и вся еда с него куда-то вмиг подевалась. Вместе с подносом. Хорошо, что хоть стол остался нетронутым. Ахад вздохнул.

– Тысделался интересным, Сиэй, – сказала мне Лил. Ниже ее пестрых мерцающих глаз расплылась улыбка. – Тебе столько всего хочется, и так сильно! Обычно ты отдаешь только одним желанием, нескончаемым и невозможным…

Я тоже вздохнул, страстно желая, чтобы она поскорей убралась, хотя толку от моих желаний не было. Лил приходила и уходила, когда сама хотела. А если уж что-либо вызывало ее интерес, то сдвинуть ее с места могла разве что война.

– Ты-то что здесь делаешь? – осведомился я. – Разве тебя волнует что-нибудь, кроме еды, Лил?

Она дернула костлявым, как смерть, плечом, и всклокоченные волосы мотнулись по ткани платья, прошуршав, как сухая трава.

– Это царство переменилось, пока нас не было. Его вкус стал богаче, оттенки – сложнее. И я, похоже, меняюсь, чтобы соответствовать. – Потом, к моему удивлению, она обогнула стол и накрыла мою руку своей. – Ты всегда был добр ко мне, Сиэй. Пусть у тебя все будет хорошо… Если получится.

И она тоже исчезла, еще больше сбив меня с толку. Я тряхнул головой, даже не замечая, что остался наедине с Ахадом, пока тот не заговорил.

– Есть вопросы? – поинтересовался он. Сигара торчала у него в пальцах, готовая уронить на ковер столбик пепла.

Я подумал о круговороте ветров, внутри которого оказался, и покачал головой.

– Ну и хорошо, – сказал он и махнул рукой, отчего пепел с сигары разлетелся повсюду.

На столе возник еще один кошелек. Хмурясь, я поднял его и почувствовал полновесную тяжесть монет.

– Ты вчера уже дал мне денег.

Он пожал плечами:

– Наемная служба – смешное занятие. Продолжай служить, и тебе продолжат платить.

Я зло посмотрел на него:

– Похоже, я прошел испытание Ликуи.

– Да. Так что заплати семье этой смертной девчушки за кров и еду, купи себе приличную одежду и, во имя всех демонов, ешь и спи как следует, а то выглядишь, точно из преисподней удрал! Мне нужно, чтобы ты не выделялся среди слуг. Ну, чтобы от тебя хотя бы люди не шарахались.

Он помолчал, вновь откинулся в кресле и как следует затянулся сигарой.

– Судя по твоим сегодняшним трудам, полагаю, ты и в будущем окажешься полезен. Кстати, такой кошелек – обычная плата, которую мы в «Гербе ночи» предлагаем нашим лучшим исполнителям.

И он слегка, с умыслом, улыбнулся.

Денек нынче выдался более чем странный, а то я всласть поизумлялся бы его похвале, густо замешанной на оскорблениях. Вместо этого я лишь кивнул и сунул кошелек за пазуху, чтобы не облегчать работу местным карманникам.

– А теперь убирайся, – велел он, и я вышел.

Я стал на пять лет старше, натерпелся всякого на несколько столетий вперед, а уж родственники ненавидели меня сильней, чем когда-либо, – в том числе и те, о существовании которых я успешно забыл. Такие вот первые дни на новой службе. Что ж, по крайней мере, я до сих пор жив. К добру ли это? Посмотрим…


Книга третья

Три ноги пополудни


Я бесцельно плыву сквозь сновидения. Поскольку я не смертный, мне нет нужды опасаться кошмаров. Мне не приснится, будто я оказался нагишом посреди толпы, потому что такое меня никогда бы не обеспокоило. (Я еще и помахал бы перед ними своими причиндалами, просто чтобы увидеть потрясение на их лицах.) То, что мне снится, в основном имеет отношение к воспоминаниям. Потому, наверное, что воспоминаний у меня много.


Образы родителей и детей. Нахадот, принявший облик громадного зверя в крапинках звезд, лежит, свернувшись, в гнезде угольно-черных искр. Это воспоминание из тех дней, когда еще не были созданы смертные. Я тогда был крошкой, почти скрытой в тусклых отблесках гнезда. Я младенец, и я жмусь к мохнатому боку, ища тепла и защиты, мяукая, точно котенок, и он, то есть она, гладит меня, шепотом называя по имени…


И снова Шахар. Нет, не девочка, которую я знаю теперь, а та древняя мать-основательница. Сейчас она моложе, чем в том моем сне, ей лет двадцать с чем-то, она сидит у окна и кормит грудью младенца. Она подпирает кулаком подбородок, ребенок сосет, но она почти не обращает на него внимания. Это дитя – смертное, человек не только по матери. Другое такое же дитя сидит в плетеной корзине позади матери, им занимается девушка в одеянии жрицы. Шахар одета почти так же, но ее ризы тоньше, изысканней. Она – жрица более высокого ранга. Она родила детей, как того требует ее вера, но скоро она их оставит, ибо ее господь ее призовет. Ее взгляд устремлен к горизонту, она ожидает рассвета…


А вот и Энефа – на вершине своего могущества. Все ее опыты, с их ошибками и удачами, наконец-то увенчались величественным успехом. Она смешала жизнь и смерть, свет и тьму, порядок и хаос, и во вселенную пришла смертная жизнь, чтобы навеки изменить ее. Целый миллиард лет Энефа порождала жизнь. Ее чрево – целая земля, беспредельная в своей плодовитости, готовая рожать и рожать без конца. Мы, уже изведавшие рождение, с почтением и восторгом созерцаем это непрерывное чудо. Я подхожу к ней с подношением своей любви, потому что жизнь без этого невозможна. Она с жадностью поглощает мой дар и вновь выгибается, вскрикивая от муки и торжества, и на свет появляется живое существо еще одного вида. Как это прекрасно!.. Она нашаривает мою руку, потому что ее братья как раз куда-то ушли (возможно, вместе), но это не страшно. Я самый старший из ее богорожденных детей, и я уже взрослый мужчина. Я всегда рядом, когда бываю ей нужен. Даже если происходит это редко…


Теперь я вижу себя самого. Как странно… Я сижу на кровати в самом первом Небе, облаченный в смертную плоть, заточенный в нее волей спятившего Итемпаса и могуществом погибшей матери. Это самые ранние годы, когда я то и дело пытался разорвать свои цепи. Мое тело исполосовано багровыми следами кнута, и я выгляжу старше, чем мне нравится быть, потому что наказание ослабило меня. У меня тело юноши. А еще я сижу подле более крупного тела, обращенного ко мне спиной. Это обнаженный взрослый мужчина. Он смертный: черные волосы сбились в ком, кожа тошнотворно-белого цвета. Это Ахад, в то время еще безымянный. Он плачет. Я вижу, как вздрагивают его плечи. Ну а я… Я толком не помню, что именно я в тот раз ему сделал, вот только в моих глазах, помимо отчаяния, еще и вина…


Йейнэ. Она никогда не вынашивала ребенка, ни в смертной жизни, ни как богиня, и все-таки стала моей матерью в тот самый миг, когда мы первый раз встретились. У нее инстинкты могучей хищницы: выбирай сильнейшего жениха, убивай всякого, кто будет грозить малышам, и воспитывай их удачливыми убийцами. И все же, если сравнивать ее с Энефой, она сама нежность и доброта. Я так жадно впитываю ее любовь, что даже боюсь, как бы она не иссякла. (На этот счет я зря волновался.) В смертной плоти мы сворачиваемся на полу чертога Арфы Ветров и смеемся, страшась наступления рассвета и участи, которая кажется неотвратимой, но которая, по сути, есть только начало…


И снова Энефа. Великое зачатие давно миновало. Теперь она редко рожает новых детей, предпочитая, словно садовница, наблюдать, подрезать, пересаживать уже имеющихся в каждом из неисчислимых миров. Вот она поворачивается ко мне, и я содрогаюсь, по ее воле превращаясь в мужчину, хотя на тот момент я уже понял, что именно ребенок есть главнейшее проявление моей природы.


«Не бойся», – говорит она, когда я дерзаю возражать. Она подходит и легонько касается меня. Тело с готовностью уступает, а сердце готово вылететь из груди и взмыть в небеса. Как же долго я об этом мечтал! Вот только…


Вот только я умираю, эта любовь убьет меня, убери ее. О, боги благие, так страшно мне никогда еще не было…


Забыть.

13

Один – это печаль

Два – это радость

Три – девочка

Четыре – мальчик

Пять – серебро

Шесть – золото

Семь – секрет

Навеки хранимый.


Смертная жизнь происходит циклами. День и ночь. Времена года. Бодрствование и сон. Этой цикличностью всех смертных тварей снабдила Энефа, и люди довели ее до совершенства, выстроив соответствующим образом свои культуры. Работа и дом. Месяцы складываются в годы, текущие из прошлого в будущее. Эти существа только и делают, что считают. Я даже думаю, что это главная черта, отличающая их от нас. Даже магия и смерть не столь важны.

Два года, три месяца и шесть дней я вел жизнь настолько непримечательную, насколько было возможно. Я ел. Спал. Подправил здоровье, приложив немало усилий, чтобы стать сильным и гладким. Начал лучше одеваться. Я даже подумывал попросить Ликую Шот организовать мне встречу с Итемпасом. Однако потом оставил это намерение: я слишком ненавидел его. Лучше уж так и помереть, оставаясь обычным и неприметным.

Работа тоже была своего рода рутиной. Каждую неделю я отправлялся туда, куда посылал меня Ахад. Наблюдал, насколько получалось, и вмешивался, если приказывали. Если сравнивать такое с жизнью бога… Да что там говорить. Спасибо и на том, что скучно мне не было. Я был все время занят. А когда постоянно работаешь, думаешь меньше. Именно то, что надо.

Мир между тем был полон разнообразия. Месяцев через шесть после нашей встречи и примерно через три месяца после рождения младшего сына (вскоре умершего) Узейн Дарр похоронила отца, скончавшегося от болезни, что уже некоторое время не давала ему заниматься делами. Вскоре после этого Узейн добилась своего избрания на должность одного из представителей Дальнего Севера. Она прибыла в Тень как раз к выборам, происходившим в Благородном Собрании. И первым ее деянием стала пламенная речь, открыто ниспровергавшая право на существование отдельного представителя Тени. Ибо ни один другой город своего представителя в Общности не имел. «И все знают причину!» – заявила Узейн, после чего не без театральности (во всяком случае, так утверждалось в свитках новостей) повернулась и уставилась в глаза Ремат Арамери, которая сидела в фамильной ложе высоко над залом Собрания. И Ремат ничего ей не ответила. Возможно, потому, что все действительно знали причину и она не видела нужды пересказывать очевидное. Представитель Тени реально был представителем Неба, то есть, по сути, еще одним рупором, с помощью которого Арамери могли высказывать свои пожелания. Невелика новость.

Новым же стало то, что протест Узейн не был немедленно отклонен председателем Собрания. И еще то, что сразу несколько других вельмож – причем далеко не все были северянами! – поднялись с мест, выражая согласие со словами Узейн, а по итогам вскоре последовавшего тайного голосования почти треть Собрания высказалась за отмену должности представителя Тени. Проигрыш, но одновременно и победа. В былые времена до голосования дело бы вообще не дошло.

Все это выглядело, скорее, как пробный выстрел. И ведь Арамери не ответили так, как азартно предполагали (шепотом!) по вечерам в гостиной «Герба ночи», на задах пекарни и даже за ужином в семье Гимн. Никто не попытался убить Узейн Дарр. Каменную путаницу улиц Арребайи не накрыло таинственным мором. Черное дерево и редкие травы из Дарра по-прежнему продавались по очень высокой цене – и открыто, и из-под полы.

Я, конечно, понимал, что это все значило. Ремат провела некую черту, и Узейн ее еще попросту не пересекла. Когда же это произойдет, Ремат обрушит на Дарр такие ужасы, каких эта земля еще не знала. При условии, что еще раньше не принесет плодов тайный план самой Узейн.

Однако политика никогда не была настолько интересной, чтобы занимать мое внимание целиком. Дни складывались в месяцы, затем и в годы, и я все явственней ощущал груз незавершенного дела, которого так по-детски избегал. Это начало всерьез угнетать мою душу.

Со временем одно стремление окончательно стало нестерпимым. И однажды, выбрав достаточно свободный день, я попросил Ахада об одолжении. Как ни странно, он пошел мне навстречу…


Дека все еще находился в «Литарии». Этого я, в общем, не ожидал. После предательства Шахар я скрепя сердце ждал, что он объявится где-нибудь в Небе. Она ведь все это затеяла, чтобы вернуть его, разве не так? Но когда сработала Ахадова магия, я обнаружил, что нахожусь в комнате для занятий. Помещение оказалось круглым – напоминание о том, что «Литария» некогда являлась частью ордена Итемпаса. Его стены были покрыты аспидным сланцем, а на них я увидел очень искусно исполненные мелом фрагменты божественных сигил. Все их части были тщательно пронумерованы, а в готовых сигилах недоставало одной-двух черточек. Рядом виднелись числовые формулы, явно имевшие отношение к способу, каким писцы постигали наш язык.

Я обернулся и заморгал, обнаружив, что меня окружают дети в белых одеждах. Большинство составляли амнийцы десяти-одиннадцати лет. Ученики сидели на полу, скрестив ноги и держа на коленях аспидные доски или листки тростниковой бумаги. Все они таращили на меня глаза.

Я упер руки в бока и широко улыбнулся в ответ:

– Что? Неужели учитель не сказал, что на урок заглянет богорожденный?

Взрослый голос заставил меня оглянуться, и тут-то челюсть у меня отвалилась, совсем как у детей.

– Нет, не сказал, – медленно проговорил Декарта, стоявший за кафедрой. – Это у нас запланировано на следующую неделю. Здравствуй, Сиэй.


Дека теперь ходил в черных одеждах.

Это удивило меня, но оказалось не единственным потрясением. Пока мы шли по хорошо освещенному и выстланному ковром коридору, уставленному бюстами покойных писцов, я все поглядывал на него снизу вверх, ибо он намного перерос меня. Походка у него была легкая, неторопливая, уверенная. Он на меня не смотрел, хотя от него наверняка не укрылось, как я его рассматривал. Я силился понять выражение его лица – и не мог. Пусть его и сослали из дворца, он все же вполне овладел классической отрешенностью Арамери. Вот он, голос крови!

Да уж, голос. Ко всему прочему, он здорово смахивал на Ахада. На это проклятое порождение преисподних, этого влюбленного в Йейнэ выродка.

Сколько всего разом нашло объяснение. И сколько всего стало лишь загадочней! Сходство между ними никаких сомнений не оставляло. Отрицать его было невозможно. Дека был на дюйм или два ниже Ахада, худощавее его и выглядел, скажем так, незавершенным – как и полагается юноше его возраста. Он коротко стриг волосы и ничего с ними не делал, тогда как Ахад был длинноволосым и носил замысловатую прическу. Еще в Деке было, пожалуй, больше амнийского, Ахад же тяготел к образцам Дальнего Севера. Но, если от этого отрешиться и принять во внимание его новообретенную ауру опасной и уверенной силы, Дека выглядел созданным примерно так же, как когда-то был создан Ахад: тот обрел жизнь сразу взрослым, причем непосредственно от предтечи, без матери.

Тем не менее это казалось невозможным. Ибо, окажись Ахад отдаленным предком Деки, это означало бы, что Дека и Шахар, равно как и тот из их родителей, кто унаследовал кровь Ахада, были демонами. А демонская кровь убила бы меня в тот день, когда мы с ними принесли клятву дружбы.

Причем убила бы не так, как я умирал теперь, медленно и мучительно. Я-то видел, что демонская кровь творила с богами. Она задула бы свет моей души, словно ветер свечу. Так почему я до сих пор жив, пусть и в таком «стреноженном» виде?

Я негромко простонал, и Дека наконец-то повернулся ко мне.

– Пустое, – сказал я, потирая лоб, потому что у меня возникло ощущение, что голове самое время заболеть. – Не обращай внимания…

Он негромко и чуть насмешливо хмыкнул. Милый маленький Дека теперь разговаривал баритоном. Маленьким он уже точно не был, а что касается милого… Что ж, время покажет.

– Куда идем? – спросил я.

– В мою лабораторию.

– Ого! Так тебе разрешили завести свою?

Он не перестал улыбаться, даже принял самодовольный вид.

– Конечно. У каждого учителя есть своя лаборатория.

Я замедлил шаг и нахмурился, задирая голову, чтобы посмотреть на него.

– Хочешь сказать, что ты теперь полноправный писец? Уже?

– А почему бы и нет? Курс обучения не такой уж и сложный. Я его завершил уже несколько лет назад.

Я опять вспомнил прежнего Деку, тоскующего и застенчивого ребенка. Он был так неуверен в себе, так легко соглашался с главенством сестры. Возможно ли, что здесь, выйдя из тени неодобрения семьи, он дал природному уму полностью расцвести?

Я улыбнулся:

– А ты, вопреки всему, все тот же нахальный Арамери…

Дека покосился на меня, его улыбка чуть померкла.

– Я не Арамери, Сиэй. Они же выкинули меня, ты не забыл?

Я покачал головой:

– Единственный способ покинуть лоно семьи Арамери – это смерть. Иначе они все равно за тобой вернутся. А если не за тобой, так за твоими детьми.

– Ммм… Пожалуй, ты прав.

Тем временем мы свернули за угол и двинулись очередным коридором, после чего Дека повел меня наверх по широкой лестнице с каменными перилами и балясинами. Три попавшиеся навстречу девочки, несшие свитки и тростниковые перья, присели в вежливом поклоне. Все залились румянцем и захлопали на Деку глазами. Он царственно кивнул им в ответ. Стоило им скрыться за углом, как моего слуха достиг настоящий взрыв восторженного хихиканья, и моя прежняя природа встрепенулась в ответ. Точно крылья бабочки забились где-то в душе.

Когда мы поднялись по лестнице, Дека отомкнул и распахнул красивые двойные деревянные двери. Комната оказалась совсем не такой, как я ожидал. Я помнил лабораторию первого писца в Небе: голое и по-своему угрюмое место, сплошные белые поблескивающие поверхности с едва уловимыми оттенками цвета вроде черных чернил или красной крови. Лаборатория Деки была оформлена даррским деревом глубокого коричневого тона и золотистым мрамором из Челлина. По форме она была восьмиугольной, и четыре стены отданы книгам – полки занимали все пространство от пола до потолка, причем свитки и фолианты стояли в два-три ряда. Имелось даже несколько каменных и деревянных табличек. В центре комнаты располагались белые рабочие столы, а в углу, у стыка двух стен, виднелось нечто странное – своеобразный застекленный кабинетик. Меня удивило, что я не увидел никаких инструментов и приборов, если не считать принадлежностей для письма. И никаких клеток вдоль стен с живыми объектами для опытов. Даже не ощущалось застарелого запаха боли.

Я оглядел комнату, испытывая удивление и растерянность.

– Во имя преисподних, что ж ты за писец такой?

Дека закрыл за мной дверь.

– Я сосредоточил усилия на изучении богорожденных. И мое завершающее исследование было посвящено тебе.

Я повернулся к нему. Он стоял у закрытых дверей и наблюдал за мной. В этот миг неподвижности он напомнил мне не только Ахада, но и Нахадота. У всех троих имелась привычка вот так смотреть – пристально, не мигая. У Ахада она скрывала вселенское неприятие, у Нахадота – безумие. У Деки… Я понятия не имел, что должен скрывать такой взгляд. Пока не имел.

– Надеюсь, ты не подумал, что я тогда пытался вас убить.

– Нет. Было очевидно, что с клятвой что-то пошло не так.

Внутри меня распустился напряженный узел. Но их еще осталось более чем достаточно.

– Ты, кажется, не особенно удивлен моим появлением.

Он пожал плечами, потупился, и мне на миг померещился в нем тот мальчик, которого я помнил.

– У меня сохранились в Небе кое-какие друзья. Они сообщают обо всем важном, что там происходит.

Как бы он ни отрекался, он очень во многом так и остался Арамери.

– Значит, ты понял, что однажды я тебя навещу.

– Ну да, догадался. Особенно когда два года назад прослышал о том, что ты покинул дворец. Вообще-то, я тебя тогда ждал. – Он вновь поднял взгляд, и его лицо внезапно стало непроницаемым. – Ты убил первого писца Шевира…

Я переступил с ноги на ногу и сунул руки в карманы.

– Я не хотел. Он просто оказался… где не следовало.

– Да, – кивнул Дека. – Такое у тебя часто случается. Я это понял, пока изучал твою историю. Чисто по-детски: сперва действовать, а потом разбираться с последствиями. Ты старательно поддерживаешь такое поведение – действовать без размышлений, – хотя жизненного опыта у тебя хоть отбавляй. Пора бы вроде и поумнеть. Вот что это такое – жить в согласии со своей природой.

Я смотрел на него, пребывая в полном замешательстве.

– Мои доверенные лица сообщили, что ты здорово обозлился на Шахар. Почему?

Я выпятил челюсть:

– Не хочу об этом говорить…

– Так или иначе, ты все же не убил ее.

Я нахмурился:

– Тебе-то что? Ты с ней годами не разговаривал.

Дека покачал головой:

– Я еще люблю ее. Но меня уже однажды использовали как оружие против нее. И я не допущу, чтобы такое повторилось.

Резко оттолкнувшись от двери, он двинулся ко мне. Его поведение меня так встревожило, что я даже отступил на шаг и лишь потом спохватился.

– Вместо этого я стану ее оружием, – сказал он.

Учитывая все обстоятельства, мне понадобилось постыдно долгое время, чтобы осознать: он обратился ко мне на изначальном языке.

– Какого хрена ты творишь? – напрягся я, стиснув кулаки, чтобы удержаться и не захлопнуть ему рот. – Заткнись, пока ты нас не прикончил!

Тут он окончательно потряс меня тем, что лишь улыбнулся и принялся расстегивать свой балахон.

– Я много лет произношу магические слова, Сиэй. Я научился слышать этот мир и звезды над ним – так, как слышат их боги. Я чувствую, когда реальность начинает вслушиваться в меня, и знаю, когда самое тихое слово может пробудить ее гнев или привести к покорности. Не могу объяснить, каким образом я это понимаю, однако понимаю.

«Потому что ты – один из нас», – чуть не выпалил я.

Но мог ли я быть в этом уверен? Ведь его кровь меня не убила. Я пытался что-то сообразить, а он тем временем раздевался.

Когда он расстегнул балахон, я все понял еще прежде, чем он расшнуровал белую нательную рубашку: буквы испускали темное свечение, видимое сквозь ткань. Черные отметины многими дюжинами шагали по его груди и плечам, постепенно спускаясь по плоским квадратикам живота.

Я в недоумении рассматривал их. Писцы наносили себе подобные метки всякий раз, когда осваивали новое вызывание: этого требовало их искусство. Они наносили на непрочную смертную плоть могущественные слова, и лишь искусство и воля не давали магии их пожрать. Однако они пользовались обычными чернилами и смывали их по завершении ритуала. Так вот, я сразу увидел, что пометки Деки были вроде сигил кровного родства, какими пользовались Арамери. Они были постоянными. И смертоносными.

И кстати, они совсем не выглядели работой писца. Стиль был совершенно другим. Их линиям не была присуща этакая паучья угловатость, которую я привык видеть в произведениях писцов: уродливо, зато действенно. Письмена Деки были текучи и обладали почти геометрической красотой. Я ничего подобного еще не видел. И тем не менее в них была сила: я легко читал ее в их вихрящихся очертаниях. А еще надписи обладали смыслом – многослойным, точно поэзия, и ясным, словно метафора. Ведь магия, в конце концов, всего лишь общение.

Общение – и канал передачи.

Об этом мы смертным никогда не рассказывали. Бумага и чернила – слишком слабые сущности, чтобы строить на них здания волшебства. Дыхание и звук уже лучше, но ненамного. Другое дело, что мы, боги, прибегаем к ним по собственному выбору, ведь смертное царство так хрупко. И еще потому, что смертные опасно быстро все схватывают.

А вот плоть создает отменный канал передачи. Арамери это выяснили путем проб и ошибок, но в полной мере так и не поняли. Наши с ними соглашения они записывали на собственных лбах ради защиты и называли эти метки сигилами родства, словно они действительно его означали, и мы действительно не могли их убить, пусть даже надписи и были составлены из рук вон плохо. Теперь же Дека врезал воззвания к могуществу в собственную кожу, и тело придало словам значимость. Он даже создал для этого свой шрифт, куда более гибкий и красивый в написании, нежели грубые попытки его собратьев-писцов, и я уже знал, что вселенная не откажет ему.

Он еще не достиг воистину божественного могущества – его плоть оставалась смертной, и надписи имели лишь ограниченный смысл, – но уже явно превосходил всех когда-либо живших писцов. Меня посетило смутное подозрение, что его метки окажутся даже могущественней, чем маски северян: как ни крути, те состояли всего лишь из дерева и божественной крови. Дека достиг куда большего.

Как оказалось, я стоял с открытым ртом, и он улыбнулся. Потом запахнул рубашку.

– К-каким образом? – выдавил я. Впрочем, я уже догадался. Демон в качестве писца! Сочетание, которого мы уже выучились страшиться. И вот оно, это сочетание, стоит передо мной и устремлено к новой цели. И я изменил вопрос: – Почему?

– Все дело в тебе, – ответил он очень тихо. – Я собирался тебя разыскивать.

На мое счастье, в комнате имелся небольшой диванчик. Я и опустился на него, потому что ноги меня не очень держали.


Потом мы рассказали друг другу о себе. И вот что поведал мне Дека.

Отправить его в ссылку предложила Шахар. В те напряженные дни после нашего ритуала и полученных детьми увечий в залах Неба только и было разговоров, что о неминуемой казни Деки. Набралось около дюжины чистокровных и человек двадцать или тридцать высокородных, требовавших этого. В прежние времена их мнение мало что значило бы, поскольку власть главы семейства была абсолютной. Однако нынче высокородные сами обрели власть. Иные из них держали собственных писцов и убийц, а у некоторых имелись даже свои войска. Если они объединятся в достаточном количестве и выступят против Ремат, то могут ее свергнуть. За две тысячи лет истории Арамери ничего подобного не случалось, но теперь…

Но когда раздались голоса, требовавшие смертной казни для Деки, за него заступилась Шахар: она встала на сторону брата, как только достаточно окрепла и смогла говорить. Она не побоялась открытого спора с Ремат, который Дека назвал легендарным. И он воистину был таковым, если учесть, что одной из спорщиц было всего восемь, и эта девочка сумела не только понять, что изгнание будет для него предпочтительней смерти, но и отстоять свою точку зрения. Дека теперь ни за что не получил бы достаточной поддержки, чтобы его признали наследником, – даже если не принимать во внимание его внешность. Теперь ему в наилучшем случае светило пожизненное клеймо неудачника. А Шахар доказывала, что брат ей нужен живым: ей не обойтись без советника, который сам настолько ни на что не сможет претендовать, что волей-неволей будет служить ей верой и правдой – просто чтобы остаться в живых.

И Ремат согласилась с ней.

– Полагаю, дорогая сестрица дополнит это, когда я вернусь, – сказал Дека, с негромким вздохом касаясь незавершенной сигилы на лбу.

Я медленно кивнул. Возможно, он был прав.

Итак, он покинул Небо и уехал в «Литарию». Первые несколько месяцев ссылки были для него сплошным горем, ибо детское восприятие запечатлело лишь отречение матери и предательство сестры. Он не мог предвидеть лишь одного основополагающего обстоятельства.

– Я счастлив здесь, – просто сказал он. – Конечно, в мире нет совершенства, и здесь полно враждующих компаний, идет своя политика, кое-кто нечестен. Все как везде. Но если сравнивать с Небом, то здесь прямо рай безоблачный.

Я снова кивнул. Счастье – великая целительная сила. Помноженное на мудрость, обретенную при взрослении, оно помогло ему осознать, что реально совершила для него Шахар и почему она поступила именно так. К тому времени успело миновать несколько лет, в течение которых он, не читая, возвращал все ее письма, пока она не перестала их посылать. Сейчас же возобновлять переписку было бы смертельно опасно, потому что любой соперник Шахар – а они уж точно следили за ее почтой – непременно узнает, что у нее опять появилось слабое место по имени Дека. Она была неуязвима, пока притворялась, будто больше не любит его, и в качестве доказательства могла предъявить свое участие в решении о его ссылке. А если и Дека будет притворяться, что перестал ее любить, в безопасности окажутся оба.

Тут я медленно покачал головой. План Деки вызывал у меня смутное беспокойство. Любовь не может зависеть от каких-то условий. Я слишком часто видел, чем такое кончалось. Применительно к любви условия создавали щелку в непроницаемой броне, становились скрытым дефектом в идеальном оружии. И броня рассыпалась прахом, причем в самый неподходящий момент. А оружие обращалось против владельца. Игра, которую вели Дека и Шахар, очень легко могла обернуться реальностью.

Но не мне было о том рассуждать, потому что они во многом еще оставались детьми, а дети лучше всего учатся на собственном опыте. Я мог лишь молиться Нахадоту и Йейнэ, прося, чтобы этот урок не оказался для близнецов слишком болезненным.


Когда мы кончили разговор, Дека встал. Мы с ним просидели около часа, и за окнами лаборатории солнце успело перевалить за полдень. Я успел проголодаться, но никто не спешил подавать нам еду. Может, в этом месте, где иерархия определяется ученостью, вообще нет слуг?

Словно угадав мои мысли (а может, расслышав сердитое урчание у меня в желудке), Дека подошел к шкафу, выдвинул ящик и достал несколько плоских хлебцев и кружок сухой колбасы. Отнес все это на стол и стал резать.

– Так зачем ты здесь? – спросил он. – Не затем же, чтобы просто повидать старого друга?

Он все еще считал меня другом. Я постарался не показать ему, насколько сильно это на меня подействовало.

– Хочешь, верь, хочешь, не верь, но я действительно просто хотел тебя повидать. Любопытство, знаешь ли, разобрало – каким ты стал?

– Не очень-то сильно оно тебя разбирало. Ты целых два года сюда добирался.

Я вздрогнул, как от боли.

– Ты знаешь, после Шахар… В смысле, после того, что случилось… Я уже не хотел видеть тебя, потому что боялся: а вдруг ты окажешься… таким же, как она. – Дека ничего не ответил, продолжая возиться с едой. – А еще я думал, что теперь ты, наверное, уже вернулся во дворец.

– Почему?

– Из-за Шахар. Она заключила сделку с вашей матерью, чтобы вернуть тебя домой.

– И ты решил, что я помчусь туда, как только сестра пальчиками щелкнет?

Я растерянно замолчал. Пока я сидел, соображая, что говорить дальше, Дека принес хлеб и колбасу и поставил их передо мной, точно он был не Арамери, а простой слуга. Взяв кусочек, я сразу понял, что колбаса не какая-нибудь бедняцкая, из хрящей и всяких ошметков. Она была очень вкусная, хорошо сдобрена корицей, и ярко-желтая, как велели местные вкусы. Может, «Литария» и заставила сына Ремат Арамери самому накрывать себе на стол, но еда, по крайней мере, соответствовала его высокому положению. Он выставил еще и бутылочку вина – легкого, хмельного и опять-таки очень качественного.

– Вскоре после того, как ты покинул Небо, мать прислала письмо, намекая, что я мог бы вернуться, – сказал Дека, усаживаясь напротив меня и тоже отправляя в рот кусочек. Проглотив, он печально усмехнулся. – Я объяснил в ответ, что предпочел бы остаться здесь, пока не завершу некоторые исследования.

Такая дерзость заставила меня от души расхохотаться.

– Ты выдал ей, что вернешься, только когда сам того захочешь и будешь готов? И она не попыталась принудить тебя?..

– Нет. – Дека помрачнел еще больше. – Но заставила Шахар написать мне и задать тот же вопрос.

– И что ты ответил?

– Ничего.

– Ничего?

Он откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу, поигрывая стаканом вина. Мне не понравилась его поза – уж очень она напоминала Ахада.

– Нужды не было. Письмо Шахар было скорее предупреждением. Оно гласило: «Говорят, обычный курс обучения в „Литарии“ составляет десять лет. Полагаю, ты наверняка закончишь свои исследования за этот срок?»

– Звучит так, словно тебе назначили крайний срок.

Он кивнул:

– Два года, чтобы закруглиться здесь и вернуться в Небо, или, несомненно, согласие матери на мое возвращение иссякнет. – Он развел руками. – Сейчас я как раз на десятом году.

Я подумал обо всем, что он мне показал и рассказал. Новая и странная магия, которую он сам разработал. Его обет стать личным оружием Шахар…

– Значит, ты возвращаешься.

Он пожал плечами:

– Я покидаю «Литарию» через месяц. Скорее всего, приеду домой в середине лета.

Я нахмурился:

– Два месяца на поездку? – «Литария» была независимой территорией среди сонных пахотных угодий провинции Виру, что на юге Сенма. (Ее независимость объяснялась просто: если магия когда-нибудь разнесет школу в клочья, погибнут лишь несколько фермеров.) До Неба отсюда было не так уж и далеко. – Ты же писец. Начерти сигилу врат.

– Мне нет нужды что-то рисовать. У «Литарии» есть постоянно действующие врата, которые можно нацелить на Небо. Но прибыть туда через врата – значит дать повод думать, будто я опасаюсь покушения. Семейная гордость, знаешь ли… Ее тоже надо учитывать. И, что еще важнее, я не хотел бы просочиться в Небо тайком, точно нашкодивший пес, которого пустили обратно в дом…

Он сделал глоток из стакана. Его глаза над стеклянным ободком были темными и смотрели холодно. Я и не думал, что когда-нибудь увижу у него такой взгляд.

– Пусть мать и все остальные увидят, что им угодно было создать, отправив меня сюда. А если они не пожелали любить меня… Что же, страх – вполне приемлемая замена любви.

Я на некоторое время утратил дар речи. Передо мной сидел совсем не тот Дека, какого я помнил. Но ведь он уже не дитя, а ума у него хватало всегда. Он не хуже меня знал, что его ждет в Небе. И я не мог винить его за то, что он ожесточился, готовясь к возвращению. И лишь в глубине души скорбел о том милом мальчике, с которым познакомился когда-то.

По крайней мере, он не стал таким, каким я боялся его увидеть: чудовищем, достойным лишь смерти.

Пока не стал…

Я молчал, и Дека посмотрел на меня. Его взгляд длился чуть дольше, чем следовало. Ощутил ли он мою тревогу? Желал ли он, чтобы я встревожился?

– Так… что ты собираешься делать? – спросил я, приложив все усилия, чтобы не запинаться.

Он пожал плечами:

– Я сообщил матери, что поеду сухим путем, и набросал примерный маршрут. Потом отослал письмо с простым курьером, снабдив печать лишь обычными сигилами конфиденциальности.

Я присвистнул с показным легкомыслием.

– Этак с ним во дворце ознакомится всякий высокородный, – сказал я и нахмурился. – А ведь есть еще и те убийцы с масками. Боги благие, Дека, если кто-либо из родни желает твоей смерти, ты сам дал им в руки карту лучших мест для засады!

– Именно так и случится, особенно если мать выделит мне для сопровождения урезанную охрану. – Дека снова пожал плечами. – Ей, как главе семьи, положено хотя бы делать вид, будто она всячески оберегает Главную Семью, прямых наследников Основательницы. Если она не будет этого делать, то грош ей цена как правительнице. Так что, скорее всего, она пришлет для моей охраны целый легион. Вот и получается, что быстрее чем за два месяца мне не добраться.

– Ты сам вырыл себе яму. Бедный Дека!

Он улыбнулся, и я расплылся в ответ. Тем не менее внутренне мне было не до веселья.

– Но что, если нападение все-таки произойдет? Наемные убийцы, неважно, кто их подошлет? Или легион вражеских солдат?

– Справлюсь.

Самоуверенность. Глупая самоуверенность.

– Ты должен бояться, Дека. И неважно, каким могущественным ты стал. Я видел последствия магии тех масок. К такому никакая «Литария» не сможет подготовить.

– Я видел записи Шевира, да и «Литария» очень плотно занималась расследованием этих магических нападений. Маски близки и к искусству писцов, и к божественному языку: они всего лишь символическое отображение понятия. Стоит с этим разобраться, и разработка защитного средства не составит труда. – Он пожал плечами. – Кстати, изготовители масок понятия не имеют о новой форме магии, которую я разработал. И никто не имеет, кроме меня. Только ты теперь о ней знаешь.

– Ну… словом…

Я не знал, что еще сказать, и умолк.

Дека вдруг улыбнулся.

– А мне это нравится, – сказал он, кивая в мою сторону. – Ты теперь другой, и не только физически. Перестал быть этаким мелким паршивцем. Ты теперь…

Он помолчал, подыскивая слово.

– Бессердечный ублюдок? – с улыбкой подсказал я. – Мерзкая задница?

– Усталый, – проговорил он, и я перестал улыбаться. – Неуверенный в себе. Тот прежний мальчишка в тебе никуда не делся, но почти погребен под всякой всячиной. И заметнее всего – страх.

Каким-то образом эти слова жалили, и пребольно. Я смотрел на него и пытался угадать почему.

Его лицо смягчилось, как бы прося прощения за сказанное.

– Тебе, наверно, туго пришлось. Ты – само воплощение жизни, а тут впереди смерть.

Я отвернулся:

– Если смертные это выдерживают, значит и я выдержу.

– Не все смертные выдерживают, Сиэй. Ты никогда еще в хлам не напивался, не впутывался в опасные ситуации, не подставлял голову еще сотней разных способов. Если учесть, что смерть для тебя – совсем новое переживание, ты держишься на удивление хорошо.

Он подался вперед, уперся локтями в колени и пристально заглянул мне в глаза.

– Но важнейшая перемена в тебе – ты перестал быть счастливым. Одиноким ты был всегда: я и ребенком это понимал. Но в те времена одиночество не могло тебя разрушить. А как с этим сейчас?

Я отшатнулся, а мои мысли сперва потрясенно замерли, потом оскорбленно взвились, но силенок не хватило, и они так и остались болтаться где-то посередине. Я уже собрался что-то соврать, но передумал. Оставалось только молчать.

На лице Деки возникла тень былого самоуничижения; он грустно улыбнулся:

– Я все еще хочу помочь тебе, но не уверен, смогу ли. Начнем с того, что ты не знаешь точно, нравлюсь ли я тебе, как когда-то.

– Я… – вырвалось у меня, но договорить я не смог.

Поднявшись, я отошел и уставился в окно. Я не знал, что теперь говорить и как себя вести. И я не хотел, чтобы он еще что-нибудь говорил. Если бы я не утратил былое могущество, то сейчас попросту убрался бы из «Литарии». А то и вовсе покинул бы царство смертных. В моем нынешнем состоянии я мог сбежать лишь на другой конец комнаты. Что я и сделал.

Стоя там, я расслышал его вздох, но слов не последовало – он надолго замолчал. Пока длилось это молчание, я начал успокаиваться. И что я вообще так разволновался? Я снова ощущал себя ребенком, мальчиком из старой теманской сказки, у которого от страха дрожали пуговицы. К тому времени, когда Дека снова заговорил, я почти пришел в себя. Ну, в себя – это сильно сказано. Скажем так: в себя смертного.

– Тогда, много лет назад, ты пришел к нам, потому что тебе что-то было нужно, Сиэй.

– Да уж не двое смертных сопляков, – сердито буркнул я.

– Наверное, нет. Но мы дали тебе что-то, в чем ты нуждался, и ты еще дважды возвращался за этим. И в итоге я оказался прав: тебе действительно требовалась наша дружба. Я так и не забыл сказанного тобой в тот день: «Дружба может длиться дольше, чем детство, если друзья продолжают доверять и тогда, когда вырастают и меняются».

Я услышал, как он переместился на стуле и уставился мне в спину.

– Это было предупреждение.

Я вздохнул и потер глаза. Хлеб и колбаса как-то неохотно устраивались у меня в желудке.

– Это была сентиментальная трепотня, – возразил я.

– Сиэй… – Откуда он столько знает при его-то молодости? – Ты ведь собирался убить нас. Стань мы Арамери вроде тех, кто когда-то превращал твою жизнь в ад, – то есть если бы предали твое доверие, – ты знал, что в таком случае тебе пришлось бы убить нас. Та клятва и сама твоя природа потребовали бы этого. И ты сказал нам об этом, потому что тебе не хотелось в будущем нас убивать. Ты хотел завести настоящих друзей. Друзей на всю жизнь.

Неужели все так и было? Я безнадежно рассмеялся:

– А теперь меня ненадолго хватит.

– Сиэй…

– Будь все так, как ты говоришь, Дека, я убил бы Шахар. Она ведь меня предала. Она знала, что я любил ее, и все равно использовала меня. Она…

Я помолчал, глядя на свое отражение в оконном стекле. Изможденное, страдающее лицо, слишком крупное для меня настоящего, не той формы. И старое. Я не мог понять, с какой стати множество смертных находило меня привлекательным – в таком-то облике. На заднем плане отражения просматривался Дека. Наши глаза встретились.

– Я с ней переспал, – сказал я, желая сделать ему больно и вынудить заткнуться. – Я был у нее первым, как выяснилось. Маленькая госпожа Шахар, наша умница, само совершенство… Слышал бы ты, Дека, ее страстные стоны! Это было как песню самого Вихря услышать.

Дека лишьулыбнулся, хотя его улыбка показалась мне вымученной.

– Я слышал о том замысле матери. – Он помолчал. – Так ты поэтому Шахар не убил? Потому что это была затея матери, а не ее?

Я покачал головой:

– Да не знаю я, почему ее не убил. Не было никакой внятной причины. Я просто делаю то, что кажется правильным.

И я стал тереть виски, где зарождалась головная боль.

– И тебе показалось неправильным убить девушку, которую ты любил…

– Боги благие, Дека! – Я обернулся к нему, стискивая кулаки. – Да что нам, обсудить больше нечего?

– Так это была просто похоть? Бог детства полез на первую встречную женщину, да еще толком не выросшую, которая не возражала?

– Нет! Конечно же нет!

Вздохнув, он встал.

– Или она стала лишь еще одной Арамери, что силком затащила тебя в постель? – Впрочем, выражение его лица явно свидетельствовало, что он даже отдаленно в такое не верил. – Ты желал ее. Ты любил ее. Она разбила тебе сердце. А ты не убил ее, потому что все еще любишь. Почему это тебя настолько беспокоит?

– И вовсе не беспокоит.

Однако это была неправда. Беспокоило, и еще как, хотя не должно было. Какое, спрашивается, мне дело, если тот или иной смертный сделал именно то, чего от него следовало ожидать? Богу не подобает из-за такого волноваться. Бог…

…не должен нуждаться в смертных, чтобы быть счастливым.

Боги, боги благие, что же со мной происходит? Что не так? Боги…

Дека вздохнул и подошел ко мне. Как много всего читалось в его глазах. Печаль. Сострадание. Гнев, правда направленный не на меня. Беспомощность. И что-то еще. Он остановился против меня, и я удивился гораздо меньше, чем следовало бы, когда его ладонь коснулась моей щеки и задержалась на ней. И я не стал отстраняться, хотя следовало бы.

Я

тебя не предам, – как-то слишком тихо проговорил он.


Так с другом не разговаривают. Кончики его пальцев прошлись по краю моей челюсти. И это тоже не было прикосновением друга. Но – я и не думал – неужели он…

– И я никуда не денусь. Я так долго тебя ждал, Сиэй.

Я растерянно вздрогнул и кое-что вспомнил.

– Погоди, откуда ты мог узнать…

Потом он поцеловал меня, и я рухнул.

В него.

А может, это он объял меня.

Такие вещи неизъяснимы словами. По крайней мере, словами любого языка смертных. Я могу лишь попытаться, наверняка ужасно коряво, потому что голова моя тоже работает не так, как когда-то, и я хочу понять. Вспомнить. Хочу вновь ощутить вкус его рта: пряности, мясо, некая сладость. Он всегда был таким милым, особенно в нашу первую встречу, когда заглянул мне в глаза и попросил выручить их. Как меня притягивала его кротость! Его рот приоткрылся, и я бросился внутрь, чтобы встретиться с ним на полпути. В тот день я благословил его. Вот, наверное, почему сегодня чистейшая магия изошла из него, наполнила горло, влилась в меня и наполнила, переполнила все мое существо, и я ахнул и хотел закричать, но он все не отпускал моих губ. Я хотел податься назад, но там было окно. Мы не могли безопасно перенестись в иные царства. Мне оставалось только высвободить магию или погибнуть. Поэтому я открыл глаза.

Каждый светильник в комнате пылал костром, взрываясь вихрями искр. Стены тряслись, пол вздымался. Книги сыпались с полок. Я слышал, как за спиной зловеще дребезжит оконная рама. Этажом выше раздался чей-то встревоженный крик. Потом Дека прервал поцелуй, и мир замер, как прежде.

Тьма, проклятие и демоны Арамери, не осознающие осьмушку собственной крови…

Дека дважды моргнул, облизнулся и расплылся в той самой восторженной ухмылке – мол, смотрите-ка, что я натворил! – которой некогда славился я сам.

– Даже лучше, чем я ожидал, – сказал он.

Я кивнул ему за спину, на разгромленный интерьер.

– А этого ты ожидал?

Он оглянулся, и глаза у него округлились при виде рухнувших полок и светильников, от которых валил дым. Один валялся на полу с разбитым стеклом. Пока Дека его разглядывал, на пол сиротливо упал свиток, опоздавший свалиться вместе с остальными.

Я коснулся его плеча:

– Ты должен отослать меня обратно в Тень.

Мои слова заставили его оглянуться, он хотел возразить, но я крепко стиснул его плечо и заставил слушать.

– Нет. Я не стану больше этого делать, Дека. Я не могу. Ты был прав в том, что касалось Шахар. Но именно поэтому я… с тобой… я… – Я вздохнул, и на меня навалилась необъяснимая усталость. Ну почему переживания смертных всегда случаются в самое неподходящее время? – Боги благие, я не могу прямо сейчас…

Я видел, как Дека отчаянно изобретал какой-нибудь «взрослый» ответ, и это меня порадовало, ибо означало, что в свои восемнадцать он не очень-то меня перерос. Он набрал полную грудь воздуха и отодвинулся. Запустил руку в волосы. Отвернулся, подошел к столу и достал лист толстой отбеленной бумаги, какая была в ходу у писцов. Взял кисточку, чернильный камень, палочку и сосуд с другого стола.

– Способ, которым ты прибыл сюда, говорил о магии богов, – сказал он, не оборачиваясь.

– Родственник помог, – пояснил я и мысленно добавил: «…твой прадедушка». Ахаду, наверное, понравится.

– А-а… – Он готовил чернила, медленно и задумчиво перетирая пальцами испещренный сигилами камень. – Как думаешь, я смогу в другой раз вызвать тебя так, как это тогда сделала Шахар?

Он был так напряжен, что даже не пытался задавать наводящие вопросы. Я вздохнул и сказал ему то, что он хотел услышать:

– Полагаю, есть только один способ это проверить.

– А можно будет попробовать? В подходящий момент, конечно.

Я снова прислонился к окну.

– Да.

– Хорошо.

Напряжение, чувствовавшееся в его широких плечах, немного отпустило. Он быстрыми и решительными движениями стал набрасывать сигилу врат, поразительно быстро по сравнению с писцами, которых мне доводилось видеть. Линии, которые он творил, были безупречны. Я ощутил могущество сигилы в тот миг, когда Дека нанес завершающий штрих.

– Возможно, я сумею тебе помочь. – Он произнес это отрывисто, с присущей писцам сухой отрешенностью. – Ничего обещать, естественно, не могу, но магия, которую я разрабатывал, – все эти пометки на моем теле – имеет целью пробуждать сокрытое в душе. Что бы ни происходило с тобой, ты по-прежнему являешься богом. А значит, у меня есть с чем работать.

– Отлично.

Дека положил сигилу на пол и отступил. Когда я подошел, его лицо старательно хранило непроницаемое выражение, словно он стоял перед Ремат. Я почувствовал, что не могу просто уйти и оставить наши отношения вот так, как есть.

Поэтому я взял его руку. Ту самую, которую держал много лет назад, когда его демонская кровь смешалась с моей и все-таки не убила меня. На его ладони не осталось следа, но я прекрасно помнил, где находился порез. Я провел по этому месту кончиком пальца, и ладонь дрогнула, отвечая.

– Я рад, что все-таки заглянул повидаться.

Он не улыбнулся. Но его рука ненадолго сжала мою.

– Я не Шахар, Сиэй. Не наказывай меня за то, что она сделала.

Я устало кивнул. Потом отпустил его руку, вступил на сигилу и подумал о Южном Корне. Мир вокруг размазался, повинуясь приказу Деки и моей воле, и я насладился мимолетной иллюзией власти. А потом, когда вокруг сомкнулись стены моей комнаты в доме Гимн, я улегся на кровать, прикрыл рукой глаза и остаток ночи не думал ни о чем, кроме поцелуя Деки.

14

До чего же здорово было бежать вверх по склону песчаной дюны! Опустив голову, я глядел под ноги и старательно взбивал за собой песок, нарушая совершенство ряби, которой ветер окружил пучки редкой травы. Добравшись до вершины, я уже запыхался, и сердце громко билось в клетке из ребер и мышц. Я остановился, уперев руки в бедра, и улыбнулся, глядя на берег и беспредельную ширь моря Раскаяния. Я чувствовал себя сильным и непобедимым, хотя это было совсем не так. Но мне было все равно. Мне было хорошо, и это было здорово само по себе.

– Привет, Сиэй! – крикнула моя сестра Паучок. Она играла с прибоем, танцуя у края воды. Соленый океанский бриз доносил ее голос так отчетливо, словно она стояла рядом.

– Привет! – с улыбкой ответил я, широко раскидывая руки. – Из всех океанов на свете тебе понадобилось выбрать кипяченый?

Одна из моих сестер, Огневка, во время Войны богов вела здесь легендарную битву. И победила – но перед этим море Раскаяния превратилось в кипящую уху из бесчисленных морских существ.

– А мне нравится, какой здесь у волн ритм! – отозвалась Паучок.

Танцуя, она вытворяла нечто странное: низко приседала, прыгала с ноги на ногу, и при этом никакого особого ритма в ее движениях не наблюдалось. Но надо знать Паучка: когда ей надо, она создает собственную музыку. Это свойство множества детей Нахадота – они слегка безумны, но и прекрасны в своем сумасшествии. Такое вот гордое наследство досталось нам от отца.

– Все умершие здесь существа кричат так согласованно. Разве ты их не слышишь?

– Нет, к сожалению.

Мне уже было почти не больно сознаваться, что мое детство минуло и никогда не вернется. Смертные не очень склонны к унынию.

– Какая жалость! Но танцевать ты хотя бы не разучился?

Вместо ответа я сбежал по склону, ступая боком и съезжая, чтобы не потерять равновесия. Достигнув ровного места, я сменил шаг на подскакивания из стороны в сторону, популярные в Верхнем Ру за столетия до Войны богов. Паучок захихикала и тут же выскочила из воды, чтобы присоединиться к моему танцу. Она меняла шаг, зеркально дополняя мои движения. Мы сошлись у кромки прилива, где сухой песок сменялся плотным и влажным. Здесь она схватила меня за руки и затеяла новый танец, состоявший из медлительных симметричных вращений. Нечто амнийское? Или изобретенное уже здесь и сейчас? Паучок не видела разницы.

Я улыбнулся и повел ее, закрутил, увлекая то к воде, то прочь от нее.

– Ради тебя я всегда готов танцевать.

– А все же ты разучился. Никакого чувства ритма!

Мы находились в Северном Теме, за жителями которого мы так давно наблюдали. Паучок приняла облик местной девочки, невысокой и гибкой. Правда, волосы она уложила в кичку на затылке, которую не стала бы носить ни одна уважающая себя теманка.

– Так ты что, совсем музыку не слышишь?

– Ни единой ноты. – Я поднес к губам ее руку и поцеловал тыльную сторону кисти. – Однако я слышу и биение своего сердца, и шум катящихся волн, и пение ветра. Может, я не совсем попадаю в такт, но, знаешь, чтобы любить танцевать, не обязательно быть хорошим танцором.

Она просияла от восторга и закрутила нас, переняв у меня ведущую роль так искусно, что я это невольно отметил.

– Я ужасно соскучилась по тебе, Сиэй. Никто из наших никогда так не любил двигаться, как ты!

Я запустил ее волчком – так, чтобы затем поймать и обнять сзади. От нее пахло потом, солью и радостью. Я зарылся лицом в ее мягкие волосы и услышал шепот древней магии. Она была уже не дитя, но отнюдь не забыла, как играть.

– Ой!

Она вдруг остановилась и застыла в напряженном внимании. Я тоже поднял взгляд, желая рассмотреть, что так ее привлекло. И увидел, что всего в дюжине футов от нас возле дюны топчется юноша – гибкий и смуглый молодой красавец. Он застенчиво разглядывал нас, готовый в любой момент убежать. Ни башмаков, ни рубашки на нем не было, штаны закатаны до колен, в руке ведерко с выкопанными из песка моллюсками.

– Он из твоих верных? – шепнул я на ушко Паучку и поцеловал это ушко.

Она хихикнула, хотя на лице у нее была написана жадность.

– Быть может, тебе лучше отодвинуться, братец? Он и так ужасно смущен, а ты больше не мальчик.

– Как они хороши, когда любят нас, – прошептал я, жадно прижался к ней и в бесчисленный раз вспомнил Деку.

– Да, – сказала она и, завернув руку назад, погладила меня по щеке. – Но я не стану делиться, Сиэй, и к тому же я все равно не та, кого ты желаешь. Ну-ка, пусти!

Я неохотно повиновался и отошел, отвесив юноше замысловатый поклон: пусть знает, что ему здесь рады. Он облизнулся и поклонился в ответ, так опустив голову, что длинные заплетенные пряди упали ему на лицо. Он явно был беден и потому уснастил свои косички не металлическими обручами с яркими камешками, как было в обычае у теманцев, а длинными волокнистыми водорослями с нанизанными кусочками ракушек и разноцветных кораллов. И он уже шел к нам, верно истолковав наше молчаливое приглашение и поднимая перед собой ведерко с ракушками: он хотел принести их в дар. А ведь это, скорее всего, была вся его дневная добыча. Вот он, знак искренней преданности!

Пока он несмело приближался, Паучок оглянулась на меня. Ее глаза блестели.

– Ты ведь хочешь разузнать насчет Каля?

– Откуда ты знаешь? – удивленно моргнул я.

Она улыбнулась:

– Я-то, братец, по-прежнему ясно слышу этот мир. Ветер говорит, что ты сейчас на побегушках у Ахада, этого новенького. И все знают, на кого он, в свою очередь, работает.

– Я вот не знал, – поведал я и не сумел полностью согнать с лица кислое выражение.

– Это потому, что ты взбалмошный и капризный. И потом, разве не для этого ты сюда заявился? Больше в Теме тебя ничто привлечь не могло!

– Может, я просто хотел с тобой повидаться…

Она рассмеялась так весело и звонко, что я поневоле заулыбался. Мы с ней всегда понимали друг дружку.

– Ну ладно, ради прошлого. Ради тебя, Сиэй.

Паучок сделала быстрый пируэт, оставивший на песке странный и могущественный узор, встала на носок и наклонилась ко мне, причем ее вторая нога изящно взвилась к небу. Ее глаза, до этого момента обыкновенные карие, внезапно засияли и изменились. Откуда-то взялись еще шесть крохотных радужек со зрачками, заняв место вокруг прежних, а те немного ужались, давая им место. Ловец ракушек остановился в нескольких футах от нас, его глаза округлились при виде этого зрелища. Я его не винил: Паучок была великолепна.

– Время никогда не было таким прямолинейным, как того хотелось бы Итемпасу, – проговорила она, гладя меня по щеке. – Оно больше похоже на паутину, и мы танцуем на ее нитях. Ты это знаешь.

Я кивнул и уселся напротив нее, скрестив ноги.

– Никто не умеет танцевать так, как ты, сестрица. Расскажи, что можешь.

Она тоже кивнула и некоторое время молчала.

– На равнинах был зажжен огонь… – начала она.

Пока она говорила, я на мгновение увидел позади ряда ее зубов шевелящиеся щупальца, похожие на пальцы. Когда она пребывала в таком состоянии, то разговаривала при помощи магии, иначе она не говорила бы, а шепелявила, а тщеславие этого не допускало.

– Огонь? – подсказал я, когда молчание затянулось.

Ее глаза стрельнули по сторонам, обшаривая миры, которых мне даже во времена божественности никогда не удавалось достичь. За этим я, собственно, сюда и явился. Паучка непросто было уговорить обозреть прошлое или будущее, уж очень она не любила танцевать на этих тропинках. А когда приходилось, она делалась странной и опасной и желала лишь прясть, спариваться и есть. Собственно, в этом мы с ней были похожи: мы оба некогда носили иной облик и своеобычными способами исследовали собственную природу. Новые способы понравились нам больше прежних, но от прошлого так просто не отречешься.

– Кажется, факел держит новая энну даррцев. Но огонь распространится далеко-далеко за пределы этого царства.

Я невольно нахмурился:

– Как могут деяния смертных повлиять на что-либо, кроме дел смертного мира?

Вопрос прозвучал глупо. Как будто мне не пришлось страдать две тысячи лет из-за злобы одного-единственного человека!

Паучок задрожала, ее глаза остекленели, однако равновесия она не теряла, продолжая хранить танцевальную позу на одном пальце. Юноша с ракушками недоуменно хмурился, не поднимаясь с колен, ведерко стояло перед ним. Я знал: отделавшись от меня, Паучок потребует с него танец. Если танец ей понравится и если парню повезет, она несколько часов будет заниматься с ним любовью, после чего отошлет. Если же удача от него отвернется… Что ж, ракушки станут отличной закуской, а в остальном – просьба не обижаться. Смертные, решившие нас любить, хорошо знают, на какой риск идут…

– Морская раковина. – Голос Паучка упал до шепота, невнятного и невыразительного. – Она плывет на зеленом дереве, сияя, как белая кость. Внутри – предательство, любовь, годы и снова предательство. Ах, Сиэй! Все твои прежние ошибки возвращаются, чтобы не давать тебе житья…

Я вздохнул, для начала подумав о Шахар, Деке и Итемпасе.

– Знаю.

– Нет. Ничего ты не знаешь. Или, точнее, знаешь, но это знание погребено очень уж глубоко. То есть было погребено…

Она наклонила голову, и все двенадцать зрачков одновременно расширились. Ее взгляд, устремленный на меня, затягивал. Я заглянул в эти дыры и увидел бездонные провалы, затянутые тонкими паутинками. Я тотчас подался назад и быстро отвел взгляд. Всякий, кого Паучок увлечет в свой мир, с этого момента принадлежит ей, и отпускает она далеко не всегда. Даже тех, кого любит.

– Песнь ветра все громче, – прошептала она. – «Сиэй, Сиэй, Сиэй!» – разносится по залам неисповедимого его шепот. И что-то начинает двигаться в этих залах, впервые после рождения Энефы. Это нечто живое. Оно думает. Оно взвешивает тебя…

Я ждал чего угодно, только не такой чепухи. Не такие слова я хотел бы услышать. Я нахмурился и облизнулся, гадая, как бы направить ее к тем знаниям, в которых я нуждался.

– Так что там насчет Каля, сестра? Это враг Арамери.

Она вдруг с силой мотнула головой и закрыла глаза:

– Он – твой враг, Сиэй, а вовсе не их. Они сейчас неважны. Они лишь невинные, ха-ха, свидетели происходящего…

Она содрогнулась всем телом и, к моему изумлению, даже покачнулась на носке, едва не потеряв равновесия. Юный сборщик ракушек поднял взгляд, на его лице читался религиозный экстаз. Я услышал, как он вполголоса пробормотал горячую молитву. Мы, боги, никогда не нуждались в молитвах, но никто не отрицал, что слышать их очень даже приятно. Они ощущаются почти как… ну… как толчки, что ли. Или как прикосновение дружеской ладони к спине, ведь даже богам временами нужно ободрение и поддержка.

Мгновение минуло, и Паучок выправила позу.

– Итемпас, – как-то устало проговорила она наконец. – Он – ключ ко всему. Оставь упрямство, Сиэй. Просто поговори с ним.

– Но… – Я вовремя прикусил язык и не произнес то, что собирался. Ибо она наконец дала мне то, в чем я нуждался. И мне ли жаловаться, что она сказала вовсе не то, что я желал бы услышать. И я лишь добавил: – Отлично.

Она со вздохом открыла глаза, и я увидел, что они снова сделались человеческими. Когда она выпрямилась и сошла с узора, начертанного на песке, аккуратно убрав пальчик ноги из его центра и не потревожив рисунка, я заметил остаточный налет магии вдоль его линий.

– А теперь уходи, братец. Приходи через миллион лет. Или когда вздумается.

– Не смогу, – тихо ответил я.

Через миллион лет от меня не останется даже праха.

Она взглянула на меня, и на краткий миг ее глаза вновь странно блеснули.

– Верно. Не сможешь. Ты просто не забывай меня, братец, за всеми этими новыми тайнами, которые тебя ждут.

Я по тебе буду скучать!

С этими словами она повернулась к юному ловцу и протянула ему руку. Он вскочил с колен и схватил эту руку, а его лицо озарилось восторгом, но тут у нее выросли еще четыре дополнительные руки и разом крепко обняли паренька. Я подумал о том, что он ей вроде как помог, поэтому не исключено, что она оставит его в живых. Может быть…

Я повернулся и зашагал через дюны, оставив сестру танцевать.


Месяц, последовавший за моей вылазкой к Деке, выдался до крайности напряженным. Через неделю пришла вполне ожидаемая весть: Ремат Арамери объявила, что наконец-то возвращает любимого сына домой. Как и предполагалось, Декарта выехал по направлению к Небу с большой помпой и с целыми тремя легионами воинской охраны. Его возвращение домой должно было превратиться в настоящий тур по дюжине королевств Южного Сенма, а прибытие в Небо-в-Тени ожидалось в благоприятный день летнего солнцестояния. Услышав о предполагаемых визитах, я расхохотался. Три легиона? Это намного превышало все необходимые меры по обеспечению безопасности Деки. Ремат, что называется, выпендривалась, давая всему свету понять: если уж она смогла выделить целых три легиона лишь ради того, чтобы оградить от опасностей менее привилегированного из своих детей, то вообразите, какую силу она способна собрать для решения действительно важных вопросов!

Поэтому Ахад не давал мне засиживаться. Я посещал то вельмож, то купцов, проводил ночи на улицах разных городов, слушая пересуды простолюдинов, запуская в народ слухи и ожидая, не всплывет ли в итоге какая-нибудь правда. Проходили и встречи богочеловеческой организации, хотя на эти сходки Ахад приглашал меня лишь по необходимости. Неммер и Китр нажаловались ему после того, как я расшатал ножки их стульев. Я так и не понял, с чего они так разобиделись, ведь ни одна из них по-настоящему не упала. Упади они, это стоило бы ключицы, которую Китр сломала мне в отместку. (Ахад отправил меня к костоправу лечиться, а потом велел целый месяц ни за чем к нему не обращаться.)

Предоставленный себе, я провел последние несколько дней, прохлаждаясь в Теме. За прибрежными дюнами лежал город, колебавшийся в жарком мареве: это была Антема, столица протектората. До Войны богов это был величайший город мира, а потом – один из немногих, переживших этот ужас без большого урона. Теперь он не производил того впечатления, что Небо: Мировое Древо и заоблачный дворец переплюнуть не так легко. Но то, чего Антеме недоставало в плане величия, она легко брала колоритом.

Хорошенько полюбовавшись видом, я вздохнул и, порывшись в кармане, достал переговорную сферу, что вручил мне Ахад.

– Что еще? – откликнулся он, когда негромкое гудение сферы наконец-то привлекло его внимание. Он отлично знал, что бывает, если долго заставлять меня дожидаться. Еще мгновение, и я прекратил бы вызов.

Я к тому времени успел решить, что не стану рассказывать ему о посещении Паучка, и соображал, не потребовать ли встречи с Итемпасом. В итоге я сказал:

– Уже неделя миновала, я начинаю скучать. Пошли меня куда-нибудь!

– Хорошо. Отправляйся в Небо и поговори с Арамери.

Я задохнулся от ярости. Он отлично знал, что я не хотел туда, и знал почему.

– Во имя демонов, о чем мне с ними говорить?

– О свадебных подарках. Шахар Арамери замуж выходит.


Когда я добрался до Антемы и разыскал там таверну (с намерением назюзюкаться в хлам), оказалось, что в городе только об этом и говорят.

Теманские таверны не предназначены для того, чтобы напиваться по-черному, то бишь в одиночестве. Теманцы – одна из древнейших ветвей человечества, и они имели дело с разобщенностью городской жизни задолго до того, как амнийцы начали строить себе постоянные жилища. Стены таверны, в которую я ввалился, покрывали фрески с изображениями людей, и все эти нарисованные люди внимательно на меня смотрели. Это впечатление достигалось тем, что каждая фигура была обращена лицом к наиболее посещаемым уголкам зала. Они сидели, подавшись вперед и напряженно вслушиваясь в каждое слово, которое я мог бы произнести. К этому со временем привыкаешь.

Точно так же привыкаешь и к нарочито грубой меблировке питейного зала, словно предназначенной знакомить незнакомцев. Едва я успел усесться на длинный диван и взять похожую на рог кружку медового пива, как сразу двое подсели ко мне – просто потому, что сидеть было особо не на чем, а мне воспитание не позволяло в одиночку занимать целый диван. И конечно же, они заговорили со мной, поскольку местный музыкант, игравший на двойном оджо, по старости лет то и дело принимался надолго дремать. У нас завязалась беседа, а потом к нам присоединились две женщины, поскольку я был молод и хорош собой, да и те двое были довольно-таки привлекательны. Вскоре у нас пошел дым коромыслом, мы хохотали и веселились, и совершенно незнакомые люди обращались со мной так, словно мы дружили домами.

– Она не любит его, – сказал один из мужчин. Он уже не раз заглядывал в свою кружку, и его речь мало-помалу становилась все менее внятной. Теманцы что-то подмешивали в пиво – по-моему, ароматное семя морской травы, – отчего напиток становился пугающе крепким. – Он ей, может, даже не нравится. Чтобы амнийка, да притом Арамери, да пошла за теманского парня? Да она настолько на всех нас сверху вниз смотрит…

– А я слышала, они еще в детстве дружили, – сказала женщина. Ее звали… Рек? Рук? Или вовсе Рок?.. – Датеннэй Канру сдал все экзамены на высшие оценки. Триадесса нипочем не утвердила бы его в качестве пимексе, не обладай он блистательным умом. Если наследница Арамери пожелала его в мужья, это великая честь для всего протектората!

Она высоко подняла стакан – он был в амнийском стиле и наполнен чем-то ярко-зеленым, – и мы по обычаю ответили тем же, поддерживая ее тост.

Но, едва мы опустили руки, ее подружка нахмурилась и подалась вперед.

– Это не честь, а оскорбление, – заявила она, и ее локоны энергично качнулись туда-сюда. – Если бы поганые Арамери уважали нашу Триадессу, они бы давным-давно с ней породнились. А им только-то и нужно, что наши морские силы – защищаться от этих чокнутых с Дальнего Севера…

– Это будет оскорблением, только если вы решите считать его таковым, – заговорил другой мужчина. Он несколько горячился, потому что за столом присутствовало трое мужчин и всего две женщины и он был самым неказистым. Это означало, что если он как следует не проявит себя, то, скорее всего, отправится домой в одиночестве. – Они там по-прежнему Арамери. Они не нуждаются в нас. И он ей, право же, по-настоящему нравится!

В ответ на эти слова разразился целый хор голосов. Кто-то соглашался, кто-то яростно спорил. Я смотрел то на одного, то на другого, то на занятные маски, висевшие в ряд на одной из стен таверны. Они чем-то напомнили мне виденные тогда в Дарре, только эти были иначе отделаны и более замысловато украшены по теманской моде. Все они были снабжены волосами, но их веселые лица почему-то притягивали взгляд даже больше, чем напряженно-внимательные на фресках. А может, я попросту успел напиться?

Когда спор начал ходить по кругу, одна из женщин обратила внимание, что я сидел тихо и не встревал.

– А ты что думаешь? – спросила она, улыбаясь. Она была старшей из двоих и, кажется, полагала, что меня необходимо подбодрить.

Я прикончил пиво в своем роге, незаметно кивнул подавальщику, чтобы тот налил еще, и откинулся на спинку дивана, с ухмылкой глядя на женщину. Она была хорошенькая: невысокая, темноволосая и жилистая, как большинство теманок, и с чудесными темными глазами. Я праздно задумался, достаточно ли я еще хорош, чтобы устроить ей обморок.

– Я? – переспросил я и облизнул с губ мед. – Я думаю, что Шахар Арамери – шлюха.

Народ дружно ахнул. И не только на моем диване, потому что мой голос разнесся по всей таверне. Я огляделся: на меня со всех сторон были устремлены потрясенные взгляды. Я рассмеялся в ответ, потом повернулся к своим собеседникам.

– Не стоило тебе этого говорить, – сказал один из мужчин. До этого он, кажется, с интересом поглядывал на меня, но теперь резко передумал. – Орден больше не обращает внимания на то, что мы болтаем о богах, за исключением Итемпаса, но вот Арамери… – Он украдкой огляделся, словно опасаясь, что вот сейчас из ниоткуда появятся Блюстители Порядка и вышибут из меня дух. В прежние времена, вероятно, так бы и произошло. Теперь все обленились. – Нет, парень, не стоило тебе этого говорить!

Я пожал плечами:

– Так всего лишь правду сказал. И потом, она в этом не виновата. Все дело в ее мамаше, понимаете? Она когда-то подложила дочку богу, словно племенную кобылку, в надежде получить ребенка-демона. Не удивлюсь, если она и вашего пимексе к ней подпустила задаром, чтобы сделку скрепить. Говорите, он парень неглупый? Уверен, он не будет возражать, что ему выпало следовать по стопам бога.

Подавальщик, который уже направлялся ко мне со свежим рогом пива, остановился, не дойдя до дивана. В его округлившихся глазах стоял ужас. Мужчина, что подумывал обо мне, торопливо поднялся, но все-таки недостаточно быстро – его опередил второй, до этого момента вовсе на меня внимания не обращавший.

– Канру мне родичи, так что послушай-ка, ты, зеленоглазый подзаборный полукровка…

– Это кто полукровка? – Я выпрямился, не вставая, и наши лица оказались почти на одном уровне. – Во мне нет ни капли смертной крови, и видимый возраст тут ни при чем!

Мужчина, уже открывавший рот для возмущенного рева, поперхнулся и смолк, растерянно глядя на меня. Одна из женщин отшатнулась, другая, наоборот, подалась ближе. Обе смотрели круглыми недоумевающими глазами.

– Как, как ты сказал? – спросила наконец более смелая. – Так ты богорожденный?

– Да, – сказал я и рыгнул. – Прошу прощения.

– Божественного в тебе – как в моем левом яичке! – рявкнул родственник Канру.

– Так оно у тебя от богов? – снова расхохотался я.

Меня распирало яростное веселье и жажда набедокурить. Ярость была сильнее всего, так что не успел мужик шевельнуться, как моя рука метнулась вперед и сгребла его за мошонку, причем именно за левую ее часть. Это было просто, как детская игра. Скажем так: игра в исполнении хитрого и злого ребенка. Короче, я схватил эту штуковину и вывернул – резко и очень умело. Он взвыл и сложился пополам, лицо стало багровым от боли и потрясения. Он перехватил мою руку, но, попробуй он ее оторвать, его причиндалам неминуемо грозил новый рывок. Наши лица оказались на расстоянии нескольких дюймов. Я ощерил зубы и зашипел на него, чуть сжав пальцы – достаточно для предупреждения. Его глаза полезли из орбит, в них возник ужас, и я знал, что этот ужас вовсе не объяснялся угрозой потери мужественности. Не знаю, изменились ли мои глаза, ведь магии во мне почти не осталось. Наверное, тут сработало что-то иное.

– Как по мне, боги тут даже мимо не проходили, – заметил я, продолжая играть его сокровенным местечком. – Ну? Что скажешь?

Он молча разевал рот, точно рыба на суше. Я опять рассмеялся, наслаждаясь ароматом его ужаса, этим мгновением мелкой и никому не нужной власти…

– Отпусти его.

Голос был знакомым и принадлежал женщине. Я вывернул шею и удивленно моргнул, обнаружив, что позади нашего диванчика стоит Ликуя Шот. Она стояла подбоченившись – высокая и властная маронейка в таверне, полной теманцев. Выражение ее лица было одновременно неодобрительным и безмятежным. Если бы я не провел несколько миллиардов лет, пытаясь вызвать на другом лице именно это выражение, мне стало бы здорово не по себе.

Я посмотрел на нее снизу вверх, сияя улыбкой, и выпустил жертву.

– Ты настолько его дитя, – сказал я Ликуе.

Она приподняла бровь, подтверждая тем самым только что сказанное.

– Не присоединишься ли ко мне на улице? – спросила она.

И, не дожидаясь моего согласия, повернулась и вышла.

Надувшись, я встал и обнаружил, что немного шатаюсь. Мои собутыльники все еще были здесь, что меня несколько удивило. Но теперь они молчали, глядя на меня со смесью страха и неприязни. Ну и шут с ними.

– Да улыбнутся вам оба мои отца, – сказал я им, делая широкий жест в искренней попытке благословить. Ничего не произошло. – Если, конечно, вы сумеете вымучить улыбку из этих злонравных придурков. И да убьет вас моя мать нежно, во время сна, в добром здравии и глубокой старости. Всего наилучшего!

Пока я, спотыкаясь, выходил следом за Ликуей, в таверне царила мертвая тишина.

Когда я сошел по ступеням, она двинулась с места, чтобы пройтись со мной. Я не был настолько пьян, чтобы валиться с ног, но вот что касается ровной походки… Как я и ожидал, Ликуя не пожелала считаться с моими заплетающимися шагами, и на протяжении квартала или двух я тащился в нескольких шагах позади.

– Уж больно длинные у тебя ноги, – пожаловался я. Она, кстати, была чуть не на целый фут выше меня.

– Так удлини свои.

– Не могу, – сказал я. – Магия тю-тю.

– Ну, так переставляй их быстрее.

Вздохнув, я прислушался к ее совету, и спустя некоторое время мы зашагали рядом.

– Ты хоть что-нибудь от матери унаследовала? – спросил я. – Или ты – это сплошь он, дополненный парой грудей?

– От матери у меня чувство юмора. – Ликуя покосилась на меня с нескрываемым презрением. – Право же, от тебя я ждала большего…

Я вздохнул:

– Денек трудный выдался.

– Ну да. Когда ты отключил переговорный шар, Ахад попросил разыскать тебя. Он предположил, что я тебя обнаружу где-нибудь в сточной канаве. Видимо, я должна прыгать от счастья, что хотя бы в этом мне повезло.

Я рассмеялся, но мое веселье тут же увяло, и я оскорбленно уставился на нее:

– Почему ты выполняешь его распоряжения? Ты разве над ним не начальница? И вообще, кому какое дело, если я немного расслабился? Я последние два года ношусь с высунутым языком туда-сюда, выполняя поручения этого ублюдка, стараюсь помочь вашей жалкой маленькой шайке удержать этот дурацкий мир в целости. Я что, свободного вечера не заслужил?

Ликуя остановилась. Мы с ней находились на углу тихой улицы в жилом районе. Час был довольно поздний, а улица пуста. Быть может, именно поэтому ее глаза на миг полыхнули красно-золотым пламенем, как зажженные спички. Я вздрогнул, но они опять стали карими. И очень сердитыми.

– А я провела бо́льшую часть последнего столетия, пытаясь удержать в целости этот мир! – рявкнула она.

Я удивленно заморгал: она выглядела лет на тридцать, не более. Я как-то запамятовал, что демоны живут гораздо дольше людей, хотя тоже смертны.

– Я не богиня, – продолжила она. – В отличие от вас, у меня нет выбора: я должна жить в этом царстве. И я буду делать все от меня зависящее, чтобы его уберечь. В том числе работать рука об руку с богорожденными вроде тебя, любящими поболтать о своей ненависти к Итемпасу. Хотя на деле вы такие же самовлюбленные наглецы, как и он в худших своих проявлениях!

И она пошла дальше, оставив меня ошарашенно стоять столбом. Когда я опамятовался, она успела свернуть за угол. Я ужасно разозлился и побежал за ней. Свернул за угол и едва не налетел на нее, потому что она стояла, поджидая меня.

– Да как ты смеешь! – прошипел я. – Не сравнивай меня с ним!

Она вздохнула, покачала головой и, к моей вящей ярости, предпочла оборвать спор. Когда со мной так себя ведут, я прямо с ума схожу.

– Тебе когда-нибудь в голову придет спросить, почему я здесь? Или ты слишком наклюкался и ничего уже не соображаешь?

– Я не… – Я моргнул. – Ну, и почему ты здесь?

– Потому что, как объяснил бы тебе Ахад, дай ты ему шанс договорить, нам необходимо кое-что сделать. Из-за помолвки сестры Декарта Арамери меняет маршрут, желая скорее прибыть прямо в Тень. Когда он со свитой явится в город – а произойдет это завтра, чтобы сбить с толку возможных посягателей, – в его честь будет устроена великолепная торжественная процессия. Предполагается, что Шахар Арамери выйдет к народу, появившись на ступенях Зала – впервые с момента своего совершеннолетия. Тогда-то, перед лицом Благородного Собрания и половины города, и будет официально объявлено о помолвке, а Декарту столь же официально поздравят с возвращением домой. Ожидается, что событие будет грандиозным.

Что бы ни говорила на сей счет язвительная Ликуя, реально я не был настолько во хмелю, чтобы не соображать. Арамери не очень-то любили публичные церемонии, – во всяком случае, так мне помнилось со времен своего рабства. Не любили в основном потому, что в них не было нужды. В каких еще подтверждениях нуждалась их невероятная власть, осуществляемая из заоблачного дворца? Небо само по себе являлось символом того, что́ собой представляла эта семья… Однако времена изменились. Теперь их власть отчасти зиждилась на способности впечатлить те самые народные массы, которые они прежде едва замечали.

И… Я вздрогнул, кое-что осознав. Если враги Арамери собирались нанести удар, лучшего момента трудно было бы дождаться.

Ликуя кивнула, увидев, что я наконец-то все понял.

– Нужно, чтобы все были в городе и высматривали опасность, – сказала она.

Я облизнул внезапно пересохшие губы.

– У меня, правда, совсем не осталось магии. Ни капельки. Я еще способен на фокус-другой, где-то на уровне писцов, но ведь этого недостаточно. Я теперь обычный смертный.

– Смертные тоже сгодятся. – Она произнесла это с такой тонкой иронией, что я поморщился. – И потом, ты же их любишь? Шахар и Декарту?

Я вспомнил уничтоженные масками тела, которые видел два года назад, во время столь не задавшегося пребывания в Небе. И попробовал вообразить выложенные таким же образом трупы Шахар и Декарты: лица скрыты сожженными масками, а распавшаяся плоть уже не способна даже гнить…

– Забери меня туда, – тихо проговорил я. – Куда бы ты ни направлялась, я хочу помочь…

Она чуть наклонила голову и протянула руку. Я взял ее и лишь потом задумался, что эта женщина может со мной сделать. Она ведь была не богорожденной, а всего лишь демоницей. И смертной.

Потом ее могущество обрушилось на окружающий мир с воистину божественной силой и очень умело вытряхнуло нас из реальности. Я невольно восхитился: хватка у нее точно была отцовская…


Ликуя снимала комнату в гостинице на севере Востени, то бишь Восточной Тени, – в процветающем деловом районе близ городского центра. Я сразу понял, что гостиница эта из наилучших. В такую мне ходу не было даже с теми деньгами, что платил мне Ахад, а уж накануне ожидаемого события – и подавно. Судя по звукам, внизу, в общей комнате, уже гудела возбужденная толпа. Вероятно, все гостиницы в городе буквально трещали по швам: со всех окрестностей съезжался народ. Я порадовался за семью Гимн: надо полагать, даже им перепадет некоторое количество постояльцев. Оставалось надеяться, что им хватит ума никого не пускать в мою комнату!

Ликуя шагнула к окну и распахнула ставни, показывая, почему доставила меня именно сюда. Я подошел к ней и увидел, что окно выходит как раз на широкий проспект Благородных, а в дальнем его конце виднеется белая громада Зала. Вид был отличный. Я легко рассмотрел крохотные фигурки людей, кишащие у широких ступеней Зала. Блюстители Порядка выделялись белой формой; они устанавливали заграждения, чтобы сдерживать толпу зевак. Арамери редко появлялись на публике, хотя их лица были отлично известны благодаря новостным свиткам ордена и чеканке на монетах. Так что едва ли не каждый житель в радиусе ста миль сейчас торопился в город, чтобы не упустить возможности посмотреть на них вживую: второго такого случая может и не представиться.

Проспект тянулся мимо здания, в котором мы находились, и Ликуя указала в сторону, противоположную Залу:

– Оттуда войдет в город свита Декарты. Маршрут следования пока не опубликован, но завтра он появится в новостных свитках. Это для того, чтобы убийцам стало труднее планировать нападение. Однако все понимают, что по проспекту Благородных процессия непременно пройдет: большому отряду никак иначе к Залу не подойти.

– И это значит, что покушение может произойти где угодно на этой улице…

Я недоверчиво покачал головой. Даже будь я в прежней силе, задача казалась невыполнимой. Завтра поутру нынешние десятки людей вокруг Зала превратятся в многие сотни. А после полудня, когда, собственно, ожидалась церемония, – в несчетные тысячи. Как высмотреть в таком человеческом море одного-единственного убийцу?

– А ты знаешь, каким образом убийцы вынуждали жертвы надевать маски?

– Нет.

Она вздохнула, и ее стоическая маска на краткий миг дрогнула. Я понял, что она отчаянно устала и очень встревожена. Неужели Итемпас сидит сложа руки, свалив на нее все труды по спасению мира? Вот ублюдок…

Отвернувшись от окна, Ликуя подошла к великолепному кожаному креслу и села. Я устроился на подоконнике: такие насесты мне всегда были как-то милее обычных сидений.

– Итак, здесь мы останемся до завтра, а потом что? – спросил я.

– У Неммер есть план. Ее людям уже доводилось такое проделывать. Она знает, как наилучшим образом использовать способности людей и богорожденных. Но, поскольку мы с тобой ни то ни другое, Неммер предположила, что от нас окажется больше толку, если мы станем крутиться в толпе, высматривая все необычное.

Я задрал одну ногу на подоконник, только вздохнув от подобной характеристики.

– Знаешь, я все еще думаю как божество. Я старалсяприспособиться и на самом деле стать смертным, но… – Я развел руками. – У смертных и чисел-то таких нет, чтобы подсчитать, сколько лет я был Плутишкой. И вряд ли я проживу достаточно долго, чтобы в голове у меня успело что-либо измениться.

Она откинула голову на подголовник и закрыла глаза, явно намереваясь поспать.

– Даже богам отмерены пределы. Твои же просто изменились. Вот и делай в этих пределах, что можешь.

Мы замолчали. Лишь веял в распахнутое окно вечерний ветерок, да шумели смертные в общей комнате под нами: они распевали какую-то песню, весьма нестройно, зато от души. Я немного послушал и улыбнулся. Я узнал песню – она происходила от той, которой я когда-то научил их предков. Я стал тихонько подпевать, пока мне не наскучило. Тогда я посмотрел на Ликую – проверить, не заснула ли она. И увидел, что она сидит с широко раскрытыми глазами, наблюдая за мной.

Тогда я вздохнул и решил взять быка за рога.

– Итак, сестренка… – Она при этих словах приподняла бровь, и я улыбнулся. – Сколько же тебе лет, младшенькая?

– Я гораздо старше, чем выгляжу. Как и ты.

Она что-то говорила про «почти столетие».

– Значит, ты у нас дочь Орри Шот.

Эту Орри я помнил, хотя и смутно. Красивая была девушка, слепая и смелая. Она любила одного из моих младших братьев, но тот погиб. А потом, судя по всему, у нее была любовь с Итемпасом. Иначе как он смог бы с ней поладить? Мимолетное соитие было для него оскорблением…

– Да, – подтвердила Ликуя.

– Она по-прежнему зовет его Солнышком?

– Орри Шот давно умерла.

– Вот как… – Я нахмурился. Она как-то странновато подбирала слова, но раскусить эту странность я пока не мог. – Мне очень жаль.

Ликуя некоторое время молчала, в упор глядя на меня и приводя в замешательство. Еще одна отцовская черточка.

– В самом деле? – спросила она затем.

– В самом деле что?

Она чопорно положила ногу на ногу.

– Мне всегда говорили, что в прежние времена ты вроде как был одним из заступников человечества. А теперь впечатление такое, что ты не больно-то любишь смертных.

Я нахмурился, и она пожала плечами:

– Вполне объяснимо, но, коли так, что-то я не пойму, почему ты так волнуешься всего лишь из-за еще одной смерти?

– Ну, это говорит о том, что ты не очень-то хорошо меня знаешь, – заметил я.

К моему удивлению, Ликуя кивнула:

– Именно так. Поэтому я и спросила, действительно ли ты сожалеешь о том, что моя мать умерла? Только честно?

Я так удивился, что для начала закрыл рот и хорошенько обдумал ответ.

– Да, – сказал я наконец. – Она мне нравилась. У нее был как раз такой характер, что, думаю, мы с ней могли бы подружиться, не будь она так привержена Итемпасу. – Я задумчиво помолчал. – Другое дело, я никак не ожидал, что он отзовется на ее преданность. Было, наверное, в Орри Шот нечто особенное, раз уж он снова отважился на связь со смертной.

– Он оставил мою мать еще до моего рождения.

– Он…

Теперь уже я таращил на нее глаза, не зная, что и сказать, ведь подобный поступок был совершенно не в его духе. В сердечных делах он не был склонен к переменам. Но потом я припомнил другую смертную возлюбленную и ребенка, которых он тоже покинул – много столетий назад. Покидать было не в его природе, но его можно было на это уговорить, доказав, что уход послужит интересам тех, кто был ему дорог.

– Этого потребовали Нахадот и Энефа, – подтвердила Ликуя, верно истолковав выражение моего лица. – Он ушел лишь ради того, чтобы спасти ее… наши жизни. Позже, повзрослев, я принялась искать его. Нашла. И с тех пор мы путешествовали вместе.

– Понятно… – протянул я.

Ее история была достойна богов, хотя она была не из наших. А потом, поскольку меня неотвязно преследовала эта мысль, а Ликуя это понимала и отрицать очевидное не имело смысла, я задал вопрос, висевший между нами все два года, что мы были знакомы:

– Ну, и каков он теперь?

Она ответила не сразу. Подумала, тщательно подбирая слова.

– Не знаю, каким он был до Войны. Равно как и в годы твоего… плена. Поэтому мне трудно судить, прежний он или как-то изменился.

– Он не меняется.

Мы опять застыли в странном молчании.

– Может, и изменился, – сказала она наконец.

– Он этого не может. Перемены для него – анафема.

Она тряхнула головой. Это упрямство тоже было мне хорошо знакомо.

– Может. Он уже изменился, когда убил Энефу, и я верю, что это был не единственный раз. Он всегда был способен меняться и всегда делал это, пусть даже медленно и неохотно, просто потому, что он – живое существо, а жизни присуще свойство меняться. И это, кстати, не заслуга Энефы: она лишь взяла общие качества, которыми располагали ее братья, и вложила их в богорожденных и смертных, которых создавала.

Я невольно спросил себя, говорила ли она это Итемпасу.

– Только она сделала смертных завершенными, не в пример нам.

Она вновь покачала головой, и мягкие завитки колыхнулись, словно подхваченные ветерком.

– Боги столь же совершенны, как и смертные. Нахадот не весь соткан из мрака. И отец – не такой уж сплошной свет. – Она помолчала, разглядывая меня прищуренными глазами. – Что до тебя, ты не был ребенком со времен юности вселенной. И, если уж на то пошло, Война разразилась отчасти из-за того, что Энефа, хранительница равновесия, сама утратила равновесие. Она возлюбила одного из своих братьев больше, чем второго, и это сломало их всех.

Я напрягся:

– Как смеешь ты в чем-то винить ее? Ты никакого понятия не имеешь о…

– Я знаю то, что он мне рассказал. И то, что почерпнула из книг, легенд и долгих разговоров с богорожденными, которые присутствовали при начале всего этого безобразия, наблюдали со стороны и пытались изобрести способ, как остановить беду. И плакали, понимая, что у них ничего не получится. Ты… Ты был слишком близко, Сиэй, ты шагал по пояс в крови. И ты решил, что во всем был виноват Итемпас, даже не поинтересовавшись почему…

– Он убил мою мать! Какая разница почему?

– Его родичи бросили его. Пусть ненадолго, но одиночество губительно для его природы, и оно ослабило его. А потом Шахар Арамери расправилась с его сыном, и это его окончательно подкосило. Так что в данном случае, как мне кажется, «почему» имеет огромное значение.

Я горько рассмеялся. Меня тошнило от чувства вины и попыток скрыть потрясение. Одиночество? Одиночество?.. Я даже не подозревал, что… Нет. Это все равно не имело значения. Ничто не имело. Не имело права иметь.

– Его смертного сына! С чего бы, во имя Вихря, ему так скорбеть об одном-единственном смертном?

– Потому что он любит своих детей, – сказала она, и я внутренне сжался. Ликуя пристально смотрела на меня, и ее глаза были отчетливо видны в сумраке комнаты. Ни один из нас не позаботился зажечь свет, потому что и отблесков уличных фонарей вполне хватало, чтобы видеть друг друга. – Потому что он прекрасный отец, а хорошие отцы не отворачиваются от своих детей из-за того, что они оказались всего лишь смертными. Или если эти дети их ненавидят.

Я смотрел на нее и чувствовал, что начинаю дрожать.

– Не очень-то он нас любил, когда бился с нами в Войну…

Ликуя сложила пальцы домиком. Наверное, слишком много времени проводила с Ахадом.

– Насколько я поняла, – сказала она, – ваша сторона одерживала верх, пока Шахар Арамери не пустила в ход Камень Земли. Правильно?

– А это здесь при чем, во имя всех преисподних?

– Это ты мне скажи.

И я, делать нечего, мысленно вернулся к худшему дню своей жизни. Шахар не первая использовала Камень. Я ощутил направляющую руку богорожденного, которая метнула испепеляющую силу – это было могущество жизни и самой смерти, – и та чудовищной волной пронеслась по бранным полям земли. Десятки моих братьев и сестер тотчас пали замертво. Я и сам едва не попался. И это было первое знамение перелома в Войне. Еще накануне я ощущал во рту вкус победы. Кто же был тот богорожденный? Наверняка один из близких приверженцев Темпы: у того такие имелись, как и у Нахадота. В любом случае он погиб, пытаясь управлять силой Энефы.

А потом до Камня добралась Шахар, и она не стала мелочиться, уничтожая нас, боженят. Она напала сразу на Нахадота, люто ненавидя его за то, что он отнял у нее Итемпаса. Я помню, как валился мой отец. Я страшно закричал, заплакал и понял, что это была моя вина… Все это была моя вина…

– Он… ему не было нужды… – прошептал я. – Итемпасу. Если уж он так горевал, достаточно было бы…

– Это против его природы. Порядок складывается из причины и следствия, действия и противодействия. Когда на него нападают, он дает сдачи.

Я услышал движение: она поменяла позу, поудобнее устраиваясь в кресле. Именно услышал, потому что смотреть на нее я больше не мог. Эта гладкая темная кожа и слишком зоркие, пристальные глаза… Не вполне человеческая природа Ликуи внешне проявлялась не так явственно, как некогда у Шинды. Она вполне могла бы затеряться среди человечества, ибо ее происхождение не слишком бросалось в глаза, а когда перед тобой чернокожая женщина шести футов ростом, мало кто начнет проверять, нет ли у нее и магической ауры. А еще в ней чувствовалось нечто, побуждавшее меня думать, что она очень даже способна постоять за себя. Чувствовалась Итемпасова выучка! Действие и противодействие. Отец позаботился, чтобы его нынешнее смертное дитя не так-то легко было убить.

Наш отец.

– У Войны было много причин, – тихо проговорила Ликуя. – Безумие Шахар Арамери, горе Итемпаса, ревность Энефы, неблагоразумие Нахадота. Единственного виновника не найти. – Она воинственно вздернула подбородок. – Как бы ты ни убеждал себя в обратном!

Я молчал.

Итемпас никогда не был подобен Нахадоту. Наха выбирал смертных возлюбленных, как цветы на лугу, и так же легко с ними расставался, когда они увядали или когда на глаза ему попадался более занятный цветок. Ну да, конечно, он их на свой лад любил, но постоянство и непреклонность в любви не были ему свойственны.

Что же до Итемпаса… Он не влюблялся легко, но уж если это случалось, то навсегда. Он обратил свой взор на Шахар Арамери, свою верховную жрицу, когда Нахадот и Энефа перестали желать его. То есть нет, они по-прежнему любили его, но друг дружку все же любили чуточку больше. Только для Итемпаса все это выглядело как самая темная преисподняя. Тогда-то Шахар и предложила ему свою любовь, а он принял ее, потому что его разум руководствовался логикой, а любая малость все же лучше, чем совсем ничего. А потом, решившись любить и лелеять ее, он подправил собственные правила в достаточной мере, чтобы подарить ей сына. Он полюбил этого сына и целых десять лет оставался в своей смертной семье. Он вполне был бы счастлив с ними до конца их быстротечных жизней, длящихся всего мгновение ока по сравнению с вечностью богов. Велика важность!

Он оставил их лишь потому, что Наха и Энефа убедили его: этим смертным без него будет лучше, чем с ним. А сделали это Наха с Нефой лишь потому, что кое-кто им солгал.

«Всего-то безобидная шуточка», – думалось мне тогда. Она повредит разве что смертным, да и тем не особенно сильно. Шахар обладала высоким положением и достатком, и, как все смертные, они с сыном отлично умели приспосабливаться к обстоятельствам. Они в нем не очень-то и нуждались.

Всего-то безобидная шуточка…

«Единственного виновника не найти», – сказала дочь Итемпаса.

Я закрыл рот, пытаясь избавиться от застарелого, въевшегося вкуса вины.

Так и не дождавшись от меня ответа, Ликуя заговорила вновь:

– Что касается того, каков он теперь… – Мне показалось, что она пожала плечами. – Он упрям, горд и хоть кого выведет из себя. Из тех, кто способен сдвинуть небо и землю, лишь бы заполучить желаемое. Или чтобы защитить тех, кто им небезразличен.

Да, именно таким я его и помнил. Знать бы еще, где та неприметная грань, за которой трезвый ум сменяется безумием, и наоборот? Должно быть, ее совсем легко перешагнуть. Особенно если речь идет о многих столетиях.

– Я хочу повидать его, – прошептал я.

Ликуя некоторое время молчала.

– Я ни за что не позволю тебе причинить ему вред, – заявила она.

– Да не хочу я ничего ему причинять… – начал я и запнулся, припомнив, как мне этого хотелось во время нескольких наших последних встреч. Ликуя наверняка была об этом наслышана. Я поморщился и добавил: – В этот раз я точно ничего с ним не сделаю. Обещаю.

– Обещание плута…

Я заставил себя поглубже вдохнуть, кое-как смиряя собственный нрав. Потом выпустил воздух, но удержал в себе уже заготовленные гневные слова. То, что я о ней думал, оказалось в корне неправильно. «Смертная. Низшее существо». И то, что я заставлял себя относиться к ней с уважением, тоже было неправильно. Она такое же дитя Троих, как и я.

– Я не в силах дать такое обещание, которому ты бы поверила, – сказал я наконец и с облегчением убедился, что сумел не повысить голос. – И, если уж на то пошло, тебе незачем мне верить. Я лишь обязан держать слово, которое даю детям, да и то не уверен, что это по-прежнему считается. Все, что я собой представляю, уже не таково, как прежде.

Я отвернулся к окну и стал смотреть на городские огни внизу.

Нахадот, если того желал, мог слышать любое слово, произнесенное в ночи…

– Пожалуйста, разреши мне с ним повидаться, – сделал я новый заход.

Она пристально разглядывала меня.

– Тебе следует знать, что его магия срабатывает лишь при определенных условиях. И ее точно не хватит, чтобы остановить случившееся с тобой. Не в его нынешнем состоянии.

– Знаю. Как и то, что ты должна его всячески ограждать. Делай, что считаешь нужным. Но если это возможно…

В оконном стекле смутно угадывалось ее отражение. Вот она медленно кивнула, как если бы я благополучно прошел некое испытание.

– Возможно. Обещать, конечно, ничего не могу, ведь он просто может не захотеть тебя видеть. Но я с ним поговорю. – Она помедлила и добавила: – И я бы предпочла, чтобы Ахаду ты не докладывал.

Я удивленно покосился на нее. Мои чувства еще не окончательно притупились, и запахи я, во всяком случае, различал. Так вот, от нее, точно выветрившимися духами, тянуло Ахадом: сигары, горечь и всякие чувства, липкие, как загустелая кровь. Запаху было уже несколько дней, но она с ним встречалась, была с ним рядом, касалась его.

– Я думал, у вас с ним что-то есть, – сказал я.

Она приличия ради изобразила смущение.

– Я вроде как нахожу его привлекательным. Это не «что-то».

Я озадаченно покачал головой:

– Не устаю удивляться, что в нем нашлось достаточно души, чтобы стать отдельным и самостоятельным существом. И что ты в нем нашла?

– Ты его совсем не знаешь, – Некая толика резкости в ее словах ясно сказала: это «что-то» намного сильнее и глубже, чем она старается изобразить. – Он не спешит тебе открываться. Он когда-то любил тебя, и ты можешь его ранить, как никто другой. Так вот, то, что ты о нем думаешь, очень мало соответствует тому, что он на самом деле собой представляет.

Я даже чуть отпрянул, удивленный ее горячностью. Боги благие, она до того походила на Итемпаса, что мне было физически больно.

– Я не дурной, – сказал я. – Он еще не скоро отойдет от привычек былой жизни. И до тех пор я буду с ним настороже.

Меня подмывало предупредить ее, насколько осторожной ей следует быть с Ахадом. Он же зародился из сущности Нахадота в самый темный его час, его вскормили страданием и облагородили ненавистью. Ему нравилось причинять боль. И по-моему, он даже не сознавал, каким чудовищем является.

Однако ее раздражение послужило мне неплохим предупреждением. Ее явно не интересовало, что еще я имею сказать насчет Ахада. Она собиралась составить о нем представление без чьей-либо помощи. Я не мог ее за это винить: мое мнение трудно было назвать беспристрастным.

Я совсем не ощущал усталости, но Ликуя определенно притомилась. Я снова отвернулся к окну. Пусть спит. Постепенно ее дыхание стало ровным и медленным, задавая успокаивающий ритм моим размышлениям. Гуляки в общей комнате наконец-то заткнулись, и я словно остался с ночным городом наедине.

Если не считать Нахадота, чье отражение беззвучно возникло в оконном стекле рядом с моим.

Я не удивился его появлению и улыбнулся бледному мерцанию его лица, не торопясь оборачиваться.

– Давненько не виделись, – сказал я.

Его выражение едва заметно изменилось: тонкие и безупречно очерченные брови чуть сдвинулись к переносице. Я хихикнул, угадав его мысли. «Давненько» в нашем случае означало два года. Едва заметный промежуток времени для бога. Я когда-то мог проспать дольше.

– Каждый проходящий момент укорачивает срок моей жизни, Наха. Конечно, теперь я это ощущаю острее.

– Да.

И он вновь замолчал, думая свои непостижимые думы. Мне показалось, что выглядит он действительно не очень. Только это не имело никакого отношения к его внешнему облику, как всегда величественному и великолепному. Облик этот был лишь маской. И под этой маской, едва заметной для меня, он был… странным каким-то. Далеким. Точно буря, чьи ветра споткнулись в полете, натолкнувшись на холодные и неподвижные воздушные массы. Он был несчастен. Очень и очень несчастен.

– Когда увидишь Итемпаса, – сказал он наконец, – попроси его тебе помочь.

Тут я развернулся на подоконнике и нахмурился:

– Ты что, шутишь?

– Йейнэ не может ничего предпринять, чтобы отменить твою смертность. Я не способен ни исцелить тебя, ни уберечь. И я совсем не шутил, Сиэй, когда говорил, что я не хочу тебя терять.

– Он ничего не сможет поделать, Наха. Магии у него еще меньше, чем у меня.

– Мы с Йейнэ говорили об этом. Если он согласится тебе помочь, мы даруем ему помилование сроком на один день.

У меня отвисла челюсть. Я даже заговорить с первой попытки не смог.

– Да он едва столетие в смертной шкуре провел! Ты всерьез думаешь, что ему можно доверять?

– Если он надумает сбежать или напасть на нас, я убью его демоницу.

Я вздрогнул и поежился:

– Ликую?

И посмотрел на нее. Она так и заснула в кресле, склонив голову к плечу. Она либо обладала очень крепким сном, либо здорово притворялась. А может, это Наха не позволял ей проснуться. Скорее всего, последнее. Особенно если учесть предмет нашего разговора.

А ведь она пыталась помочь мне…

– Мы что, заделались Арамери? – спросил я. Мой голос резко прозвучал в потемках, он вообще был теперь низким и грубым. Я до сих пор как-то забывал, что у меня уже не голос ребенка. – Хотим извратить саму любовь, чтобы добиться желаемого?

– Да, – прозвучало в ответ, и я понял, что он совершенно серьезен, ибо температура в комнате разом упала градусов на десять. – У Арамери есть своя мудрость, Сиэй: они полностью беспощадны к врагам. И я не собираюсь рисковать, снова выпуская в мир безумие Итемпаса. Он и жив-то лишь потому, что без него не может существовать смертное царство. И еще потому, что Йейнэ просила оставить ему жизнь. И именно ради такой цели я позволил ему оставить дочь. Она демоница, она им любима. Она – оружие, и я намерен использовать ее.

Я тряхнул головой, не веря своим ушам:

– Ты ведь сожалел о том, что сотворил тогда с демонами, Наха. Неужто забыл? Ты говорил, они тоже наши дети.

Он придвинулся и потянулся к моему лицу:

– Ты – единственное дитя, которое теперь имеет для меня значение.

Я отшатнулся и отбросил его руку. Его глаза округлились от изумления.

– Во имя всех преисподних, что же ты за отец такой? Вечно говоришь подобные вещи, обращаешься с одними из нас лучше, чем с другими… Боги благие, Наха! В чем дело?

Повисла тишина, и в этой тишине моя душа обратилась в сухой лист. Нет, не от страха. Я просто понял – а может, и всегда отчетливо понимал, – почему он не всех своих детей любил одинаково. Тяга к переменам, способность оценить уникальное составляли часть его существа. И дети у него были все разные, то есть различались и чувства. Он всех нас любил, но очень по-разному. И именно благодаря тому, что он так поступал, что не притворялся, будто в любви существуют равенство и справедливость, смертные могут сходиться на один вечер, а могут – и на всю жизнь. Матери способны различать своих близняшек или тройняшек. Дети отчаянно влюбляются и перерастают эти чувства, а старики хранят верность супругам, чья красота давно ушла в прошлое. Сердца смертных так переменчивы, и все благодаря Нахе. Из-за того что он – это он, смертные свободны в любви и инстинкты с традициями не правят ими безраздельно.

Когда-то я это понял. Как и прочие боги.

Моя рука упала на колени, она дрожала.

– Прости меня, – прошептал я.

Он тоже опустил руку и долго молчал, и в нашем молчании была боль.

– Ты не можешь оставаться в смертной плоти еще сколько-нибудь долго, – проговорил он наконец. – Она меняет тебя.

Я опустил голову и кивнул. Он мой отец. Кому знать, как не ему. Я ошибался, отказываясь слушать его.

Вздохнув, точно ночной ветер, Нахадот отвернулся. Его плотский облик начал таять, сливаясь с потемками комнаты. Тут меня охватила внезапная и необъяснимая паника. Я взвился на ноги, горло перехватил спазм боли и ужаса.

– Наха, пожалуйста. Прошу тебя…

Смертный, смертный, я был теперь всего лишь смертный. Да, я оставался его любимцем, а он – моим темным отцом. Его любовь переменчива, а я почти до неузнаваемости изменился.

– Пожалуйста, не уходи, побудь еще…

Он обернулся и устремился ко мне – все это одним слитным мощным движением. Меня подхватила мягкая темнота, я оказался в колыбели его сокровеннейшей сущности, и незримые руки гладили меня по волосам.

– Ты всегда будешь моим, Сиэй. – Его голос шел отовсюду. Он никого и никогда не допускал в свою глубину, только брата с сестрой и меня. Здесь было самое его сердце, чистое, беззащитное. – Даже если вновь полюбишь его. Даже если состаришься. Я не весь соткан из тьмы, и Итемпас – не сплошной свет. Во мне есть такое, что никогда не изменится, даже если рухнут стены Вихря…

А потом он исчез. Я лежал на пестром ковре и дрожал, наблюдая, как мое дыхание завивается серебристым паром: комната только начинала нагреваться после ухода отца. Я стал слишком взрослым для слез. Взамен я попытался вспомнить колыбельную, что Нахадот пел мне когда-то, полагая, что если спою ее сам себе, то, может, засну. Однако слова так и не пришли. Память покидала меня.


Когда я проснулся поутру, надо мной стояла Ликуя, и смущение у нее на лице мешалось с презрением. Тем не менее она протянула мне руку и помогла подняться с пола.

Младшенькая сестричка… И кстати, Ахад тоже был родственником, почти новорожденным. Я молча дал обет постараться стать лучшим братом им обоим.


Процессию Декарты заметили на окраинах города незадолго до полудня. При той скорости, с какой она следовала по извилистыми улицами (проходя, кстати, непосредственно через Южный Корень, так что родители Гимн точно подзаработают денежек), ей предстояло доползти до проспекта Благородных где-то к вечерним сумеркам.

Благоприятное время, подумалось мне. Следуя за Ликуей, я вышел из гостиницы, и мы смешались с толпой, чтобы попытаться сохранить жизнь Шахар и Декарты еще на несколько жалких лет.

15

Солдаты маршируют

топ топ топ

Катапульты мечут ядра

бух бух бух

Лошади рысят

цок цок цок

И падают враги

шлеп шлеп шлеп!


Ступени Зала впечатляли сами по себе: широкие, беломраморные, обрамленные колоннадой, они изящно опоясывали здание. Однако их внушительность явно не удовлетворяла вкусы Арамери, и ступени украсили. По сторонам, точно крылья, воздетые для полета, безо всякой опоры вздымались еще две громадные лестницы. Изваянные из день-камня, они слегка мерцали собственным светом. Выстроить подобное могли только писцы. Лестницы смотрелись величественно даже на фоне гигантского ствола Древа, который обычно вполне успешно сводил на нет все потуги смертных создать нечто великое. Казалось даже, будто две лестницы нисходят с самого Древа, намекая на божественные связи людей, имеющих право по ним сойти. Возможно, ради этого огород и городили.

Платформ наверху день-каменных лестниц я не видел, но нетрудно было догадаться, что на каждой из них писцы установили врата. С их помощью сюда перенесутся Шахар, Ремат, еще кто-нибудь из Главной Семьи и сойдут к ступеням Зала. Предсказуемо до отвращения, но это ж итемпаны! Чего от них еще ждать!

Вздохнув, я вытянул шею, озираясь с выгодной точки: я сидел на крышке мусорного бачка на углу тупиковой улицы, примерно в квартале от здания Зала. Проспект Благородных представлял собой сплошное море людских голов. Тысячные толпы стояли на месте, переминались, прогуливались, смеялись, болтали. Общее возбуждение реяло в воздухе подобно теплому летнему ветру. Уличные художники города успели бессовестно воспользоваться случаем: повсюду виднелись праздничные вымпелы, танцующие куклы с лицами известных людей и забавные машинки, из которых, если как следует подуть, вылетели блестящие белые конфетти. В воздухе уже густо витали эти искрящиеся пылинки, чудесным образом ловившие пятнистый размытый свет, который в Тени считался дневным. Машинки в равной степени нравились и детям, и взрослым, а меня то и дело пробирала дрожь: когда поблизости радовались игрушкам, во мне пробуждалось то немногое, что еще оставалось от бога.

Кругом было столько всего отвлекающего, что сосредоточиться удавалось с трудом. (Руки так и чесались побаловаться с одной из кукол. Как же давно у меня не было новых игрушек!) Но следовало заниматься делом, и я продолжал вглядываться в толпу, придерживаясь за водосточную трубу и наклоняясь то в одну сторону, то в другую. Когда я увижу то, что высматриваю, я пойму. Это был лишь вопрос времени.

А потом, когда я уже начал волноваться, я увидел его. Он прошел мимо группы женщин, задыхавшихся от ужаса и восторга: какое событие, какая толпа! Это был нечесаный мальчишка лет девяти или десяти. Амниец в потасканной одежонке, словно взятой из кучи, куда складывали десятину для Белого Зала. Проходя мимо женщин, он споткнулся и схватился за одежду на спине одной из них. Потом быстренько извинился. Отлично сработано! Пятясь и кланяясь, он исчез в толпе едва ли не прежде, чем тетка осознала прикосновение.

Я восторженно заулыбался. Спрыгнул с бачка (на мое место тотчас забрался какой-то тип и еще проводил воинственным взглядом) и поспешил за мальчишкой.

Я догнал его примерно через полквартала. Он был невелик ростом и пробирался в толпе с легкостью ручейка, текущего в тростнике. Я был взрослым и приходилось соблюдать правила вежливости. Однако я догадался, куда он спешит. У лотка, где торговали соком тамаринда и лайма, крутилась стайка детей. Я обогнал парнишку, когда ему оставалось до них буквально несколько футов. Схватив его тонкую жилистую руку выше локтя, я приготовился действовать быстро, потому что мальчишки его возраста вовсе не беззащитны. Он мог и укусить без особого зазрения совести. И приходилось учитывать, что действуют они в основном стаями.

Мальчишка тут же принялся вырываться, матеря меня на смеси нескольких языков.

– А ну, пусти!

– И что ты у нее спер? – поинтересовался я с искренним любопытством. У женщины не было на виду ни сумочки, ни кошелька: верно, она опасалась именно того, что с нею и произошло. Должно быть, прятала под одеждой. – Драгоценность? Платок? Или ты даже в карман к ней залезть успел?

В последнем случае он оказался бы мастером воровского ремесла, идеальным орудием для моих планов.

У него глаза полезли на лоб.

– И ничего я не спер! Какого хрена…

Он вдруг подпрыгнул и вцепился в мое запястье – оно как раз выныривало уже из его кармана. Мне удалось добыть всего одну монетку, потому что мои руки, успевшие вырасти, утратили ловкость карманника. Мальчишка, однако, покраснел от ярости и испуга, и я ухмыльнулся.

Я поднял ладонь с монеткой и сжал кулак. Когда я его разжал, монеток на ладони стало уже две: рядом с первой лежала денежка из моего кармана. Для этого фокуса мне даже не понадобилась магия.

Мальчишка замер. Он не поторопился схватить монетку, лишь устремил на меня неожиданно проницательный и опасливый взгляд.

– Чего надо? – спросил он.

Для начала я отпустил его: я уже завладел его вниманием, и держать его не было нужды.

– Хочу нанять тебя и твоих дружков, обладающих сходными наклонностями.

– Нам неприятности без надобности. – Его речь стала правильной, уличный сенмитский жаргон улетучился так же мгновенно, как и сам он после похищения кошелька у женщины. – Блюстители нас не трогают, пока мы ограничиваемся карманами и кошельками. Если отмочим что посерьезней, небось мигом прижучат!

Я кивнул, мысленно сожалея, что не могу благословить его даром безопасности.

– Мне всего лишь надо, чтобы вы внимательно смотрели по сторонам. Шныряйте в толпе, обращайте внимание на то же, что и обычно, и делайте то же, что всегда. А я, если позволите, буду наблюдать вашими глазами.

Он затаил дыхание, и какое-то время я не мог понять выражение его лица. Он был изумлен, терзался сомнениями, испытывал надежду и страх – и все это разом. Но вдруг он впился в мое лицо таким пристальным взглядом, что я наконец-то – куда позже, чем следовало, – понял, о чем он думал. Когда же это произошло, я заулыбался, и дело было сделано. Его глаза стали как две монетки по двадцать мери.

– Плутишка, – прошептал он. – Плутишка! С неба стибрил солнце!..

Эн запульсировала у меня на груди, польщенная, что и про нее не забыли.

– Не время молиться, – сказал я и ласково приложил ладонь к его щеке. Теперь парнишка был мой. – Сегодня я не бог, а просто человек, которому нужна ваша помощь. Ну как, поможете?

Он кивнул – чуть-чуть официальней, чем следовало. Что за прелесть!

– Давай руку, – сказал я, и он ее тотчас же протянул.

У меня еще оставалось несколько способов вызывать магию, пускай даже грубых и неполноценных. Они были сущим уязвлением для моей гордости, но куда денешься, приходилось ими пользоваться. Вселенная больше не слушалась меня, как прежде, но, пока просьбы оставались несложными, она нехотя повиновалась.

– Смотри, – проговорил я на нашем языке, и воздух вокруг нас задрожал, когда я кончиком пальца нарисовал глаз на ладони мальчишки. – Слушай. Делись…

Контур глаза замерцал серебром, совсем как летающие повсюду конфетти, и бесследно исчез с мальчишеской кожи. Он завороженно уставился на свою ладонь.

– Разыщи своих дружков. Коснись этой рукой всех, кого сможешь, и отправляй шастать в толпе. Действие магии кончится, как только глава семьи Арамери возвратится в Небо.

После этого я сжал в кулак свободную руку и снова расправил ладонь. Теперь на ней лежала одинокая монета в сто мери – больше, чем паренек наворовал бы за целую неделю. Если только не обнаглел бы вконец или не сподобился чудовищного везения.

Она явно притянула взгляд мальчика. Он сглотнул, но не поспешил тянуться за ней.

– Я не могу брать с тебя деньги.

– Не глупи, – сказал я и отправил монету ему в карман. – Никто из моих верных не должен что-либо делать задаром. Если захочешь безопасно разменять эту сотню, отправляйся в «Герб ночи» и скажи Ахаду, что пришел от меня. Он может наговорить гадостей, но обмануть не обманет. А теперь брысь!

Он продолжал смотреть на меня, слегка отупев от нахлынувшего благочестия. Тогда я подмигнул ему и, шагнув в сторону, тотчас затерялся в толпе. В этом опять же не было никакой магии, а лишь понимание того, как ведут себя смертные, когда сбиваются в огромное стадо вроде сегодняшнего. Обчищая карманы, мальчишка занимался примерно тем же, вот только опыта у меня было на несколько тысячелетий побольше. Так что, с его точки зрения, я мгновенно испарился, как по волшебству. Я еще успел заметить, как отвисла у него челюсть, и позволил людскому скопищу увлечь меня прочь.

– Гладко проделано, – сказала Ликуя, когда я вновь ее разыскал. Она ждала меня перед маленьким кафе – рослая, темнокожая, неподвижная в бурлящей толпе, состоявшей по преимуществу из амнийцев.

– А ты наблюдала?.

Возле кафе имелась скамейка, но народу на ней было полно, так что присесть я и не пытался. Вместо этого я прислонился к стене, наполовину скрывшись в тени Ликуи. Ни один из нас не выглядел местным, но я готов был поспорить, что в ее присутствии на меня не обратит внимания ни одна живая душа. Минут через пять я понял, что оказался прав: не менее половины прохожих оборачивалось посмотреть на нее. Остальные были слишком заняты своими делами.

– Отчасти. Я не богиня. Я не умею смотреть чужими глазами, как ты. Но магию я различаю даже в толпе.

– Вот как. – Демонская магия всегда была странной. Я сунул руки в карманы и громко зевнул, не позаботившись прикрыть рот и меньше всего обращая внимание на негодующие взгляды проходившей мимо четы. – Стало быть, Итемпас тоже где-то поблизости?

– Нет.

Я фыркнул:

– От чего конкретно ты силишься его защитить? Убить его способна разве что демонская кровь, а кто на это пойдет? При нынешних-то обстоятельствах?

Она так долго молчала, что я успел решить: совсем не ответит. Но ошибся.

– Много ли тебе вообще известно о свойствах божественной крови?

– Я знаю, что смертные пьют ее при малейшей возможности, чтобы причаститься магии, – ответил я и скривил губу.

В первые десятилетия моего заточения в Небе некоторые Арамери брали у меня кровь. Она не приносила им искомого, потому что тогда моя плоть была скорее смертной, чем божественной. Однако они продолжали пытаться.

– И знаю, – продолжил я, – что иные мои братья и сестры продают ее людям. Только не понимаю зачем.

Ликуя пожала плечами:

– Подразделение нашей организации, возглавляемое Китр, присматривает за этой торговлей. Так вот, несколько месяцев назад в поле зрения Китр попал запрос на очень необычную кровь. Кого-то не удовлетворили простые месячные истечения или кровь сердца.

Настал мой черед удивиться. Я, собственно, и не знал, что некоторые мои сестры решили обзавестись месячными. Во имя тьмы, какого?.. Да ладно, все это чепуха.

– Итемпас теперь смертный. В плотском смысле, по крайней мере. От его крови у смертного разве что желудок расстроится.

– Он по-прежнему один из Троих, Сиэй. Его кровь невероятно ценна даже помимо всякой магии. И потом, кто сказал, что эти изготовители масок не нашли способа исторгнуть волшебство из крови отца, даже пребывающего в нынешнем состоянии? Вспомни: в масках северян присутствует божественная кровь. И маска, которую затеял Каль, еще не завершена.

До меня начало доходить, и я выругался. По-сенмитски, ибо в нынешних обстоятельствах пользоваться нашим языком было слишком опасно. Почем знать, кто нас подслушивает или чьи непонятные заклинания дремлют неподалеку.

– Вот что начинается, когда боги продают смертным частицы себя!

А все эти мои глупые-глупые младшие родственники! Неужели они не понимали, не видели, насколько успешно смертные используют богов, ранят нас, подчиняют при малейшей возможности? В сердцах я треснул кулаком по неподатливому камню стены. И ахнул, поскольку вместо того, чтобы проломить стену, рука напомнила о моей смертной бренности, выдав белую вспышку боли, от которой перехватило дыхание.

Ликуя вздохнула:

– Прекрати.

Она взяла мою руку и стала вертеть кисть, проверяя, не сломана ли кость. Я зашипел и попробовал вырваться, но Ликуя так зыркнула на меня, что я перестал дергаться и притих. Ну и грозная же мамаша получится, если когда-нибудь заведет детей…

– Насчет ценности – согласна, – негромко проговорила она. – Только я не стала бы возлагать всю вину только на смертных. Припомни хотя бы, что делали боги с демонской кровью.

Я невольно поежился, гнев мой испарился, сменившись стыдом.

– Переломов нет, – объявила Ликуя и выпустила мою руку. Я прижал ее к груди и стал нянчить, обиженно надув губы, – от этого сразу сделалось легче.

– Боги ведь на самом деле не плотские существа, – кивая на мою ушибленную кисть, продолжила Ликуя. – Я это понимаю. Но сосуды плоти, которыми вы пользуетесь в этом царстве, все же перенимают что-то от вашей истинной сути. И этого достаточно, чтобы добраться до более важного целого. – Она медленно и тяжело вздохнула. – Нахадот долгие столетия находился в полном распоряжении Арамери. Ты лучше меня знаешь, как они поступали с его телесной оболочкой и много ли забрали. Сомневаюсь, есть ли у них что-нибудь от Йейнэ, но кусочек мощей Энефы они точно хранят.

Я втянул воздух. Камень Земли… Последняя толика останков моей матери, взятая от ее телесной формы, умершей, когда Итемпас отравил Энефу демонской кровью. Теперь эта малость исчезла, потому что Йейнэ приняла ее в себя. Тем не менее две тысячи лет она была материальным предметом, пребывавшим в единоличной собственности у смертных, уже приобретших вкус к божественной власти.

– Возьми фунт плоти Нахадота, – сказала Ликуя. – Подмешай не более крупинки от Сумеречной госпожи. Добавь к этому немножко плоти Дневного Отца, используй смертную магию, чтобы все смешать… – Она передернула плечами. – Не берусь даже предполагать, что может получиться. А ты?

«Ничего хорошего, – подумалось мне. – Ничего вменяемого – уж точно».

Смешать сущности всех Троих значило воззвать к такому уровню могущества, совладать с которым не смог бы ни один смертный – и даже немногие богорожденные. Подобный магический опыт оставит кратер невероятных размеров. И он изуродует не просто лик земли, а саму реальность…

– Ни один бог не станет таким заниматься, – потрясенно пробормотал я. – Этот Каль… Он должен знать, насколько это опасно! Не может же он замышлять то, что, как мы думаем, он замышляет!

Месть могла быть его природой, но такое деяние оказалось бы уже за пределами мести. Такое называется безумием.

– И тем не менее всегда следует готовиться к худшему. Вот почему я никому и ни за что не выдам отца.

При этих словах в ней вновь проявились очень знакомые черты: холодная непреклонность голоса, упрямый разворот плеч. На миг я даже представил вокруг нее крутящийся вихрь света, а в руке – белый меч. Но нет.

– Ты смертная, – тихо произнес я. – Даже если тебе как-то удается скрывать Итемпаса от богов, вечно ты это делать не сможешь. Калю не обязательно прибегать к насилию. Вполне достаточно подождать.

Она так посмотрела на меня, что я с пугающей ясностью ощутил: лишь хрупкий щит ее кожи отделял меня от смертельно опасной демонской крови, бегущей в ее жилах.

– Каль умрет раньше меня, – сказала она. – Уж я позабочусь.

Сказав так, она повернулась и ушла в толпу, оставив меня одного. Напуганного и с больной рукой.

Чтобы как-то утешиться, я купил себе тамариндового сока.

Спустя некоторое время я решил проверить, не принесло ли плодов посаженное мною семя. Я присел на ступени закрытого книжного магазина, закрыл глаза и мысленно поискал мальчика, на которого наложил свою печать. Много времени не понадобилось. Я с восторгом обнаружил, что он распространил печать, передав ее еще восьмерым, и теперь вся банда шныряла в толпе по обе стороны перегороженной улицы. Я послушал то, что слышали они: в основном невнятный гул людского скопища, перемежаемый случайными звуками вроде конского топота (это проезжает верховой Блюститель Порядка) или музыки (это предается своему занятию уличный музыкант). Все звуки доходили до меня, преломленные восприятием ребенка. Я тоскливо вздохнул и уселся ждать начала праздника.

Прошло около двух часов. Вернувшаяся Ликуя рассказала, что Неммер – не удосужившаяся переговорить со мной – передала сообщение, что до сих пор не наблюдалось никаких признаков непорядка. И, что еще приятнее, Ликуя вручила мне чашку вкусного льда, приправленного розмарином и цветами серри: она купила мне лакомство у какого-то уличного торговца, и за одно это я готов был любить ее до конца дней.

Пока я облизывал пальцы, толпа вдруг заволновалась, а шум сразу возрос втрое. Мне приходилось держать глаза закрытыми, чтобы сосредотачиваться на том, что видят дети. Их-то глазами я поначалу и увидел, как развевались белые знамена процессии Декарты, наконец-то достигшей проспекта Благородных. В ее голове двигалась воинская колонна в несколько сотен шеренг. В середине строя виднелся большой паланкин, мягко плывший на плечах десятков носильщиков. Его окружаливерховые солдаты и конные Блюстители (иные держались в седле так, что я сразу заподозрил в них писцов). За паланкином следовали еще воины. Сами носилки были простыми и очень изящными, всего лишь платформа с крышей и ограждением, но материалом для них послужил день-камень, и в вечных городских сумерках паланкин распространял сияние солнечного полдня.

И на самом его верху, резко выделяясь черными одеждами, стоял Декарта.

Поверх ризы писца он накинул толстый плащ, и тот красиво ниспадал с широких плеч юноши. Декарта стоял, расставив ноги и держась за передний поручень с таким видом, словно это было ярмо, направляющее движение мира. Он не смотрел рассеянным взглядом, скользящим поверх голов, а всматривался в толпу по ходу движения процессии, и его лицо хранило невозмутимое и даже вызывающее выражение. Когда паланкин остановился и носильщики опустили его, Декарта не стал ждать, пока тот коснется уличной мостовой. Он сошел с него сбоку и сразу двинулся вперед, уверенный и быстрый. Воины неуклюже расступились, охрана бросилась следом. Дека остановился у подножия ступеней. Там он откинул плащ и стал ждать, устремив взгляд на Мировое Древо – а может, на дворец, угнездившийся в самой нижней развилке ствола. В конце концов, он впервые за десять лет увидел собственный дом. Если, конечно, он по-прежнему считал Небо домом.

Толпа между тем положительно сходила с ума. Люди по обе стороны уличных заграждений выкрикивали приветствия, вопили на разные голоса и размахивали белоснежными флагами. Глазами одного из моих малолетних шпионов я увидел, как стайка хорошо одетых купеческих дочек, отчаянно визжа, показывает пальцами на Деку. Девушки хватались одна за другую, прыгали на месте и визжали, визжали… Тут я сообразил, что дело было не только в его внешней привлекательности. Действовало все сразу: его надменный вид, подчеркнуто вызывающая одежда и та уверенность, которую он излучал. Все знали историю его жизни и что он с рождения был в собственной семье вроде чужака – нелюбимый сын, который никогда не станет наследником. И сейчас это тоже работало на него. Он был ближе к горожанам, чем к истинным Арамери, но то, что он был изгоем, не ослабило его, а лишь придало сил. И народ определенно готов был любить его за это.

Но тут началось движение на другом конце проспекта. Из недр Зала вышли двое мужчин. Один был Рамина Арамери во всем великолепии белого мундира и с выделяющейся на лбу сигилой полного родства. Второго я не узнал. Это был хорошо одетый теманец, достаточно рослый для тамошнего уроженца. Длинные, по пояс, волосы удерживались серебряными перевязками, на которых сверкали, должно быть, бриллианты. Он тоже был одет в белое, хотя и не сплошь. Борт его мундира, такого же, как у Рамины, был отделан зеленой двойной тесьмой с золотыми краями. Это были цвета теманского протектората. Передо мной стоял Датеннэй Канру, будущий муж Шахар.

Они вышли на середину лестницы и остановились в ожидании. Их выход послужил своего рода предупреждением: сейчас начнется самое главное, не пропустите!

И действительно, на верхних площадках лестниц из день-камня что-то сверкнуло, и возникли две женщины. Справа – Ремат в обманчиво-незамысловатом атласное платье. Она держала предмет, от вида которого у меня кишки связались узлом, – стеклянный скипетр, увенчанный острым лезвием в форме лопатки. А слева…

Несмотря на все, что мне довелось пережить, и на твердокаменную решимость вести себя не как мальчик, а как мужчина, я вынужден был отказаться от чужого зрения, открыть глаза и лично посмотреть на нее. На Шахар.

Не подлежало сомнению, что Ремат желала сделать дочь центром внимания. Это было нетрудно, ибо Шахар, как и Декарта, лишь похорошела с годами. Фигура обрела формы, волосы отросли, черты лица набрали уже не девчоночью, а женскую красоту. Одеяние Шахар, казалось, витало отдельно от плоти. Его основу составляла полупрозрачная сорочка, позволявшая всей Тени любоваться белизной ее кожи. Но на груди и у бедер в невесомую ткань были вплетены серебряные лепестки; они вились, ниспадая свободными гирляндами в руку длиной. Когда Шахар двинулась вниз по ступенькам, они поплыли в воздухе, как серебряные облачка. Народ дружно ахнул. Все как-то разом поняли, что лепестки самые настоящие, взятые от цветков Мирового Древа. Причем, судя по размерам, эти цветки распустились на невероятной высоте, там, где Древо выходило за пределы этого мира. В такую безвоздушную высь не смог бы забраться ни один смертный сборщик цветов, а божественными невольниками Арамери больше не располагали. Кто же добыл для них эти прекрасные лепестки? Да какая разница! Главное, произведено нужное впечатление: Шахар выглядела смертной женщиной в божественном обрамлении.

Выражение лица Шахар (не в пример матери) полностью соответствовало тому, чего ждали от наследницы Арамери: гордое, самоуверенное, надменное. Но когда она повернулась к матери и они начали спускаться навстречу друг дружке, Шахар опустила глаза, изображая точно отмеренную степень покорности. Мир пока еще не принадлежал ей целиком и полностью. Мать и дочь встретились посередине, и Ремат правой рукой взяла левую руку Шахар. После чего – судя по естественной легкости и изяществу исполнения, они упражнялись в этом движении много десятков раз – женщины повернулись в сторону проспекта Благородных и приветственно вскинули руки навстречу Декарте.

Тот не выказал ни следа сдержанности и затаенной обиды, которые, как я подозревал, он испытывал. Стремительно взойдя по ступеням, он преклонил колено перед матерью и сестрой. Женщины нагнулись к нему и подали руки, и он взял их своими. Потом он встал, занял место слева от Ремат, и уже втроем они повернулись к ликующему народу, вскидывая сомкнутые руки, чтобы их единение мог видеть весь мир.

Толпа превратилась в цельное многоголовое существо, которое истошно визжало, вопило, топало ногами и выкрикивало приветствия. В воздухе носилось такое количество блестящих конфетти, что создавалось впечатление, будто на город обрушилась серебряная метель. Пока длилось недолгое высочайшее представление, я удвоил сосредоточенность и даже отлепился от стены, на которую все это время опирался в ленивой позе. Неподалеку я увидел Ликую. Она напряженно обшаривала глазами улицу, наверняка призвав на помощь особые чувства, присущие демонам. Я со всей определенностью понял: вот он, тот самый миг. Если Узейн Дарр, Каль или какой-нибудь честолюбивый Арамери планировали нанести удар, они сделают это сейчас.

Ну и конечно же, один из моих малолетних соглядатаев именно в тот момент кое-что заприметил.

Возможно, то была ничего не значащая чепуха. Уличный музыкант, которого я раньше видел у общественного колодца, перестал играть на старой и помятой медной ланле и на что-то уставился. Я бы и внимания не обратил, но картинка пришла от того умненького воришки, которому я самолично нарисовал глаз на ладони. Раз уж он так внезапно и пристально заинтересовался музыкантом, значит было в этом человеке нечто, заслуживавшее внимания…

Я присмотрелся к раскрытому чехлу от ланлы: музыкант выставил его перед собой, взывая таким способом к щедрости прохожих. Поверх слоя монеток, набросанных на потертый бархат чехла, виднелся положенный кем-то предмет покрупнее. Я увидел, как музыкант поднял его, озадаченно хмуря брови. Предмет был снабжен отверстиями для глаз, внутри лежали свернутые завязки. Музыкант вертел его, соображая, что же это такое.

Маска.

Я начал двигаться, еще не открыв глаз. Ликуя помчалась рядом, и мы с вынужденной грубостью проталкивались сквозь толпу. Она выхватила шарик для передачи сообщений, который сейчас полыхал красным вместо обычного белого, посылая какой-то беззвучный сигнал. У меня на мгновение заработали божественные органы чувств, и, пока это длилось, я успел засечь тонкие биения пространства: это мои родственники сворачивали и вновь разворачивали реальность, стекаясь к месту событий.

Глазами мальчика я видел, как неожиданно обмякло лицо музыканта: его точно поразил мозговой удар. Однако он не задергался и не рухнул замертво, а взялся за маску. Двигаясь точно лунатик, он наложил ее на лицо. Пока он возился с завязками на затылке, я успел заметить гладкий белый лак и резко обозначенные тени. Маска совершенно не походила на лицо музыканта: ее лик был неумолим, безмятежен… и страшен до ужаса. Понятия не имею, какой архетип она символизировала. Сквозь отверстия для глаз было видно, как музыкант заморгал, возвращаясь к обычному восприятию и явно не понимая, чего ради он эту срань демонскую напялил. Он потянулся к завязкам…

Символы на маске вспыхнули и погасли, словно на мгновение попали в луч света. И тотчас же глаза человека сделались мертвыми. Нет, они не закрылись, не остекленели. Я все-таки сын Энефы. Я узнаю смерть, когда вижу ее.

Тем не менее музыкант встал и принялся озираться. Когда его лицо под маской обратилось в сторону Зала, он помедлил. Я ожидал, что он пойдет туда, но ошибся. Он рванул туда бегом и мчался настолько быстро, насколько смертным не полагается. Всех, кто оказывался у него на пути, он либо сшибал, либо отшвыривал, причем отшвыривал далеко…

А еще я никак не ожидал, что камни мостовой вокруг ступеней Зала внезапно полыхнут белым. Оказывается, кладка там была из день-камня, выкрашенного серым под цвет окружающего гранита. Теперь краска просвечивала, и на мостовой обозначилась вмурованная сигила. На жутко исковерканном божественном языке она повелевала оцепенеть любому живому существу, вздумавшему ее пересечь. То был своего рода щит, и ему полагалось сработать. Арамери, стоявшим на лестнице, и без него не было нужды бояться стрел и ножей: такие орудия нападения их сигилы родства без труда отразили бы. Им лишь приходилось опасаться убийц, орудующих с помощью масок, странная магия которых как-то обходила сигилы. Не дать приблизиться этим убийцам, и Арамери будут в безопасности: так, по всей видимости, рассуждали писцы.

Музыкант сперва зашатался, а достигнув линии камней, остановился. Маска раскачивалась из стороны в сторону. Это не был жест отрицания, это вообще не было движение, которое можно истолковать как человеческое. Я видел, как подобным образом ведут себя пустынные ящерицы: раскачиваются туда-сюда, стоя над падалью.

Я поздно вспомнил, насколько упрощенческой и буквоедской была магия писцов. Камни имели власть над всяким живым существом. Но, пусть даже сердце музыканта еще продолжало стучать, а члены его двигались, он уже пребывал за пределами жизни. Изделие мастеров туска затмило его душу и погасило ее.

Вот музыкант перестал раскачиваться, круглые дырки глаз отыскали цель. Я проследил его взгляд и увидел Шахар, окаменевшую на вершине лестницы. Глаза у нее были распахнуты, лицо застыло…

– О демоны, – простонал я и быстрее прежнего понесся вперед.

Музыкант сделал еще шаг к каменному кольцу.

– Там! – крикнула Ликуя, указывая рукой.

Обращалась она явно не ко мне. Приветственный рев толпы успел превратиться в рев и визг ужаса, восторженные прыжки на месте сменились паническим бегством. У подножия лестницы, перед стражниками Арамери, возникла Китр, а перед ней в воздухе зависли двенадцать алых ножей, готовых устремиться вперед. Я видел, как она метала эти ножи в войско и смертные валились, как сжатые снопы. Она и здесь могла это проделать, и тогда горе толпе. Но, как и большинство городских богорожденных, Китр до последнего предпочтет этого не делать. Они ведь клятву давали, обязуясь уважать человеческие жизни. И теперь она ждала, пока смертные разбегутся, освобождая ей место.

Я раньше ее увидел опасность, потому что она не обращала внимания на стражников Арамери у себя за спиной, а те, увидев неизвестную богорожденную и спятившего горожанина, начали действовать против обоих. Охрана вскинула самострелы. Половина выстрелила в человека под маской, половина – в Китр. Никакого непоправимого ущерба они ей нанести не могли, но удары множества болтов заставили ее тело судорожно дернуться и потерять равновесие. Она, конечно, тотчас выпрямилась и, оглянувшись, яростно заорала на стражей. Но бывшему музыканту этого хватило, чтобы с усилием преодолеть щит. Он двигался так, словно воздух перед ним обратился в вязкое масло. Магический щит задержал его, но остановить не смог.

Я уж думал, что Китр упустит свой шанс, ведь эти смертные ее сильно отвлекли. Но нет. Она зашипела, ее видимый облик на миг расплылся, и на ступенях появилась огромная алая с бурым змея, раздувающая капюшон, точно обозленная кобра. Потом она вновь стала женщиной, и ножи метнулись к человеку под маской со скоростью выплюнутого яда. Все двенадцать с жутким звуком воткнулись в его тело. Удар был такой силы, что, по идее, музыканта должно было унести едва ли не за городскую черту.

Ничуть не бывало! Он лишь приостановился, покачнувшись на пятках, а я впервые лично убедился, что маска обладает собственной защитной магией. Я успел заметить по ее краям вспышку, осветившую кожу на лице. Что же делали эти чары? Несомненно, укрепляли плоть, поскольку иначе ножи Китр порезали бы тело музыканта на кусочки. И еще они отвели силу удара. Но размышлять мне стало некогда, потому что музыкант вновь устремился вперед. Теперь он бежал медленней, потому что ножи все-таки повредили ему ноги. Но бежал…

В этот момент из мечущейся толпы выскочил еще один человек в маске, побольше и потяжелей первого, и сбоку врезался в стражу.

Двое! Их уже двое!

Ликуя выругалась. Мы находились слишком далеко и двигались слишком медленно, ведь нам приходилось пробиваться сквозь охваченную ужасом толпу. Ликуя схватила меня за плечо.

– Отправь их в Небо! – приказала она… и швырнула меня сквозь эфир. И я, не успев даже испугаться, материализовался наверху лестницы Зала, прямо на глазах множества Арамери и завтрашних приемышей в семью.

– Сиэй, – сказала Шахар.

Она смотрела на меня, напрочь забыв о том, что творилось в двадцати шагах от нее, и в тот миг я понял, что она по-прежнему любит меня.

– Брысь отсюда, живо! – гаркнул я, давя в себе бешенство по поводу поступка Ликуи. На кой хрен она меня послала сюда? Что вообще мог сделать я, начисто лишенный всякого полезного волшебства? – Ну, что к месту приросла? В Небо! Скорее, прах тебя побери!

Раздался жуткий треск: откуда-то из толпы взвилась молния. Изогнувшись в воздухе, она поразила второго носителя маски и нескольких стражей – те разлетелись по сторонам, отчаянно крича. Безмозглые писцы! Тот, кто был их целью, лишь пошатнулся, как и первый. Остановился. И снова тяжело затопал вперед – сперва на четвереньках, придерживаясь за ступеньки, а потом и во весь дух.

Стражники, однако, успели за это время сомкнуть строй. Мимо нас пронесся Гнев Арамери с мечом наголо, возглавляя двойную вереницу солдат. Одна вереница придержала шаг и взяла в защитное кольцо Ремат и нас при ней. Вторую Гнев отправил на помощь страже у подножия лестницы. Сам он занял место подле Ремат и даже осмелился взять ее за плечо, направляя обратно к лестнице из день-камня. Тем временем нападавшие в масках наскочили на колючий частокол пик и мечей. И по тому, как оба принимали удары, сразу сделалось ясно, что клинки стражей не остановят их окончательно. И не убьют. Поскольку они уже мертвы.

– Каких демонов… – пробормотал Датеннэй Канру.

Я повернулся туда же, куда смотрел он, и у меня мгновенно пересохло во рту. Появился третий человек в маске. Он стоял на ступенях ближайшего Белого Зала, и на нем была форма орденского Блюстителя Порядка. Только его маска, в отличие от двух первых, была сплошь покрыта кроваво-алой краской с бело-золотым стилизованным узором. Распахнутый рот маски подразумевал рев мстительной ярости. И этот человек тоже побежал в нашу сторону. Толпа редела, стражники были заняты. Никто не стоял у него на пути.

Только я.

– Боги благие, только не это, – прошептал я.

Ну что, спрашивается, я мог сделать? Эн жарко запульсировала у меня на груди. Я схватил было ее, но вспомнил: сила Эн была моей силой. Когда я был могуществен, то же относилось и к ней. Но я теперь всего лишь смертный. Если я использую Эн… Если пущу в ход остатки ее силы…

Нет уж. Свою старейшую подругу я убивать не буду. Не тот случай. И не позволю погибнуть своим новым друзьям. Даже если одна из них меня предала. Проклятье! С магией или без нее, но я оставался богом. Я все еще был капризным ветром, пусть и запертым внутри умирающей плоти. И не мне бояться какого-то там смертного, пусть даже наделенного мощью!

Словом, я оскалился и захлестал себя по бокам отсутствующим хвостом. Испустил боевой клич и ринулся по ступеням наперерез алому чудовищу.

Мой боевой клич прозвучал на изначальном языке, это был приказ. Другое дело, я не очень-то ожидал, что нападавший его послушается. Однако, к моему полному изумлению, носитель алой маски остановился и повернулся ко мне.

Его маска была прекрасной и жуткой. Канавки и краска были подобны рекам, загаженным кровью, а странно угловатые глаза напоминали о горбах гор. Стилизованный рот обозначал губы и зубы, а между ними зиял темный провал, сквозь который не различалась человеческая кожа. Этот рот кривился в беззвучном вопле запредельного отчаяния. «Убийца», – шепнули мне резные черты, и я вдруг подумал обо всех злодеяниях, которые совершил во время Войны богов. И о тех, что совершил уже после – иные по приказу Арамери, иные из-за собственной ярости и жестокости. Я забыл, зачем бежал. Все ушло, осталась лишь сокрушительная вина. Я споткнулся и замер.

Потом меня тряхнуло. Грудь сдавило, и пришла боль. Я моргнул, посмотрел вниз и увидел, что мужчина использовал свою руку как меч. И вогнал ее в мое тело до самого запястья, попав под нижние ребра.

Я еще смотрел на нее, когда ко мне подоспел Декарта. Он схватил меня за плечо и заговорил без слов, сделав головой широкое разящее движение. Из его горла рванулись сила и звук – рев отрицания, питаемый живой силой его кожи, крови, костей. Не у всякого бога получилось бы так здорово! Когда его магия поразила алую маску, я увидел, как она отменила ее действие. Послышался тихий треск, маска развалилась пополам, а в следующий миг человека под ней унесло футов на пятьдесят прочь, швырнув в разбегающуюся толпу. Я даже толком не увидел, куда тот приземлился, потому что как раз в тот момент магия Деки ударила по ступеням Зала и те взорвались фонтаном искрящихся брызг.

Его магический выброс просто не мог быть прицельным. Стражники и солдаты с воплями полетели в стороны, а с ними и враги. В этом хаосе я увидел еще одного человека в белой маске, которого не заметил прежде. Он вбежал в вихрь каменной крошки и опрокинулся навзничь. Но, когда осыпался мусор и начала оседать пыль, он зашевелился и сел.

Передо мной, окруженная тенями, возникла Неммер. Я заметил, как от вида моей раны у нее округлились глаза. Позади нее свалившийся было человек в белой маске поднялся и бросился вверх, с богоподобной легкостью перепрыгивая через завалы мусора, созданные Декой. У меня не хватало дыхания говорить, и я напряг волю, силясь предупредить Неммер. К моему изумлению, она, похоже, услышала. Во всяком случае, обернулась и перехватила нападавшего, когда тот уже изготовился для удара.

Ну а я непонятно как оказался у Деки на руках, и он понес меня, как ребенка: топ-топ-топ-топ! Как здорово, что он удался куда крупнее телом, чем я. Он взбежал по ступеням к остальным Арамери, которые только теперь – наконец-то! – заторопились к ближайшей лестнице из день-камня и вратам на ее верхней площадке. Лежа у Деки на руках, я все пытался крикнуть, чтобы они убирались быстрее, но не мог поднять головы. Как странно… Я чувствовал себя, как в первый день в теле смертного, когда Шахар вызвала меня в это царство в облике кота. Точно так же я ощущал себя и в другой день, на две тысячи лет раньше, когда Итемпас низверг меня, закованного в тюрьму плоти, и вручил мой поводок женщине, одной из дочерей первой Шахар, и та разрывалась между ужасом и восторгом по поводу доставшегося могущества…

А потом мы достигли вершины лестницы, и мир вокруг нас расплылся. И этого я уже не выдержал – уплыл куда-то на волнах небытия.

16

Я вижу нечто такое, чего мне видеть не полагалось.


Я вижу так, как видят мир боги, то есть вбираю его целиком. И не имеет значения, есть ли при этом у нас глаза, чтобы узреть его, уши, чтобы услышать, и имеется ли вообще какое-то тело. Я знаю о событиях просто потому, что они происходят. Так вот, то, что я вижу, не относится к делам смертных, и оно не должно было бы происходить, пока я нахожусь в этом царстве, но, полагаю, тем самым подтверждается, что я еще не до конца сделался смертным.


Мы достигли Неба. На переднем дворе полный беспорядок. Капитан стражи кричит во все горло, указывая рукой на группку людей, прошедших вместе с нами через ворота. Куда-то бегут писцы и солдаты. Последние берут ворота в стальное кольцо на случай, если прорвутся нападавшие в масках. Писцы несут кисточки и чернильницы, чтобы запечатать ворота, пока не дошло до беды. По ходу дела Гнев и Рамина пытаются увести Ремат во дворец, но она стряхивает их руки.


«Я не стану прятаться в собственном доме!» – заявляет она, и стражники с писцами готовятся оборонять ее ценой собственных жизней.


Пока все кругом мечутся и кричат, я корчусь на руках у Деки. Я умираю. В смысле, умираю быстро, вместо десятилетий старческого угасания, которые светили мне до сих пор. Человек в алой маске проделал обширную дыру во многих органах моего тела и раскрошил часть позвоночника. Даже если я каким-то образом выживу, что маловероятно, ходить я точно уже никогда не смогу. Тем не менее сердце еще стучит, в извилинах мозга еще загораются искры, и, пока это длится, моя душа продолжает цепляться за якорь плоти.


Меня радует, что все произошло именно так. Я умер, защищая тех, кто был мне небезразличен. Умер, стоя лицом к врагу, умер, как бог.


Дека унес меня прочь от Вертикальных Врат, туда, где сияет незапятнанный день-камень переднего двора Неба. Здесь он падает на колени, он требует, чтобы кто-нибудь меня подержал, он сумеет меня спасти, если ему помогут, так помогите же, проклятье, помогите…


На зов брата подбегает Шахар. Она опускается на колени по другую сторону от меня, и все долгожданное воссоединение брата с сестрой сводится к быстрому обмену испуганными взглядами над кровавым месивом моего вспоротого живота.


«Расстегни на нем одежду», – требует Дека, хотя Шахар – наследница мира, а он – никто, просто необычный слуга. (Я вижу свое тело со стороны, оно беспомощно и бесполезно. Глаза закатились, челюсть вяло отвисла: неприглядное зрелище. Да уж, бог…) Шахар пытается завернуть на мне рубашку. Сперва она хочет ее разорвать, думая, что так меньше потревожит рану, но дешевая ткань оказывается на удивление прочной. Пока она возится, Дека извлекает откуда-то квадратик бумаги и кисточку, прикрытую колпачком. Уж где писцы держат на себе подобные вещи, ума не приложу. Дека быстро набрасывает знак, означающий удержание. Он хочет удержать кровь в моих жилах и остановить растекание нечистот, уже начавших отравлять мое тело. Это даст ему время начертать новые сигилы, и те, если повезет, меня исцелят. (Неужели он нанес на свое тело лишь средства для магического нападения? Вот дурачок…)


Вот он завершает знак и тянется ко мне, то ли похлопывая Шахар по руке, то ли опираясь на нее, чтобы уложить сигилу на должное место. И в это время кое-что происходит.


Вселенная – живое, дышащее существо. И время – тоже. Оно движется, но не так, как это представляется смертным. Оно беспокойно мечется и дергается. Смертные этого не замечают, потому что они сами дерганые и беспокойные. Боги замечают, но мы с юности привыкаем не обращать на это внимания, примерно так же, как человеческие новорожденные научаются не замечать вселенского одиночества в мире, где над ними больше не бьется материнское сердце. Тем не менее я вдруг начинаю все чувствовать. Медленные ритмы тысячелетнего дыхания звезд. Потрескивание солнечного ветра, бьющегося о пелену земной жизни. Копошение крохотных существ, неразличимых на безупречно чистой коже Шахар. Лениво-шумную поступь часов, дней и веков…


И вот, лежа между ними, под их руками, я открываю глаза. И открываю рот. Я что, кричу? Только слов не слышно. Я тянусь вверх, мои ладони накрывают руки Шахар и Декарты, и что-то на мгновение вспыхивает – их кожу точно молнией озаряет. Шахар ахает, глаза у нее округляются. Декарта таращит на нее глаза, раскрывая рот, чтобы закричать…


Все расплывается. По нашим телам пробегают призрачно-белые линии, похожие на хвосты сгоревших комет. Все прямо как тогда, понимает витающая, наблюдающая часть меня, все прямо как в день, когда мы дали обет дружбы. Когда мы соединили руки и они сделали меня смертным. Все так же – и по-другому. На этот раз, когда налетает сила, это не какое-то неуправляемое соударение. За ней стоит воля, точнее, две воли, слитые в едином стремлении. Что-то взрывается внутри меня, вспыхивает, сжимается в крохотную точку…


И вот


оно


становится…


Я сердито барахтался в объятиях Деки.

– Да отпусти же, разрази тебя Вихрь! Я тебе не мешок с картошкой, я бог!

Он, запнувшись, остановился у самого края Вертикальных Врат. В нескольких шагах впереди остановилась Шахар. Ее окружало восемь стражников из отряда капитана Гнева: они пытались увести ее во дворец. Они и Ремат пробовали туда увести, но она отвергла их заботы:

– Я не стану прятаться в собственном…

Она замерла на полуслове. И Дека замер. Потом поставил меня на ноги. Я стряхнул мраморную пыль с волос и одежды, одернул рубашку… и застыл.

Ой.


Ой


Я все понимал и в то же время не понимал ничего. На свете происходило очень много всякого разного, и кое-что из этого имело смысл, а смысл неизменно нес с собой силу – жизненную, физически зримую или магическую. Еще были Трое, всесильные в тех исключительно редких случаях, когда они действовали сообща. Двойняшки. Мальчик и девочка. Бог, смертный и демоны посередине.

Но для такого не было причины. Не было прецедента. Они изменили вселенную. Двое смертных.

Они изменили вселенную, чтобы меня исцелить.

Они изменили вселенную…

Я таращил глаза на них, а они – на меня. Вокруг продолжались крики и беготня. Никто посторонний ничего не заметил, и удивляться тут было нечему. С их точки зрения, вообще ничего не произошло. На белом камне, где я лежал, не было крови. И одежда у меня разорвана не была, потому что никогда не было и ранения. При попытке воспроизвести недавнее прошлое в моей памяти всплывал образ убийцы в алой маске, уже занесшего руку для удара, а потом и улетающего спиной вперед под напором магического выброса Деки. Однако я помнил и уже случившийся удар. Успевший случиться…

Еще миг, и появилась Неммер. Едва возникнув, она сбросила наземь нечто тяжелое. Тело! Я невольно моргнул. Нет, это был один из носителей белых масок. Он был связан чем-то вроде толстых вьющихся змей, сотканных из прозрачной тени. Так выглядела магия Неммер.

Когда она появилась, половина людей Гнева изготовилась к бою. Остальные попытались удержать их от ошибки. В общем, истошный крик, остановленные в замахе мечи и вселенская неразбериха. Я мысленно заподозрил: если Гнев переживет этот день, не слетев с должности, он точно устроит своему воинству весьма суровые учения под общим девизом: «Как по-быстрому распознать бога и воздержаться от нападения».

– Со всеми покончено, – сказала Неммер и подбоченилась. Посмотрела на меня и расплылась в улыбке: – Скажи своим смертным, Сиэй, чтобы отменили боевую готовность. Опасности больше нет!

Я смотрел на нее, не в силах говорить после пережитого потрясения. Ее улыбка померкла, взгляд стал сердитым, и она щелкнула пальцами у меня перед носом. Я даже подпрыгнул.

– Что стоишь, как пыльным мешком прибитый? – Она вновь улыбнулась, но уже зло и насмешливо. – Не иначе наш старшенький в штаны наложил, изведав опасность в теле смертного?

Я даже не обиделся на эту издевку. Я, что называется, забыл о смертельных опасностях настолько, что она не могла даже себе представить. Да и мысли мои теперь занимали проблемы куда более странные.

Однако я недаром звался Плутишкой. Пока разум продолжал заниматься тайнами бытия, рот сам собой выговорил:

– Если меня что и напугало, так это увиденная внизу беспомощность. Ты нарочно почти дала им привести их план в исполнение или твои хваленые деятели ворон в небе считали?

Неммер не потеряла самообладания, но я реально ее достал. Во всяком случае, улыбаться она перестала.

– Их было десять, – сообщила она, и я окончательно вернулся мыслями к настоящему. – Считая того, которого убил твой любимчик. Все нападали с разных направлений, и ни одного не удавалось остановить иначе, чем полностью уничтожив тело или сломав маску. Тебе еще повезло, что прорвался только один. К удару такого масштаба мы не готовились.

«Десять, – подумал я. – Десять смертных людей, которых обманом вынудили надеть маски и превратиться в живое оружие».

Мне поплохело. Я только покачал головой…

– Те смертные, что здесь, не пострадали? – спросила Неммер. Судя по ее ровному тону, мы вернулись к негласному перемирию.

Я огляделся и увидел поблизости Деку и Шахар – они стояли рядом, слушая наш разговор. Чуть подальше виднелся Канру, вид у него был неприкаянный и одинокий. На другой стороне двора Ремат спорила с Раминой на ступеньках дворца. Гнев стоял к нам лицом. Он не убирал руки с рукояти меча, пристально наблюдая за тварью в маске, лежавшей у ног Неммер.

– Со смертными, чья судьба имеет значение, все в порядке, – сказал я.

Я очень устал и чувствовал горечь. Умерли десять смертных, чья судьба значения не имела. А сколько погибло солдат? Сколько невинных зевак из толпы?

– С нами все в порядке, – повторил я.

Неммер определенно покоробил мой подбор слов, но она лишь кивнула, указывая на спутанного человека в белой маске. Тот был еще жив: он пытался разорвать путы, пыхтя от усилия.

– Забирай, – сказала Неммер. – Может, твой мальчик-писец сумеет разобраться с его магией. Смертные понимают ход мыслей смертных куда лучше моего! – Помолчав, она подняла руку, и в ее ладони что-то возникло. – Держи еще и вот это. Остерегайся неповрежденных масок, но стоит им сломаться, и их магия умирает.

И она протянула мне половинки разбитой алой маски.

Я заново ощутил, как твердые пальцы вспарывают мою плоть.

Я взял у нее обломки маски.

– Мне пора, – сказала она. Сейчас она говорила как обычная смертная, даже с выговором уроженки Затени. – Дел полно, секреты собирать надо. Скоро встретимся, поговорим.

И Неммер исчезла.

К нам уже шла Ремат. Она выступала неторопливо и с таким видом, словно ей чуть не каждый день приходится отбивать нападение на свою семью. Еще оставалась возможность что-то сказать, пока она не услышит, и я подошел к брату с сестрой и вручил обломки маски Декарте. Он не стал брать их голыми руками, а быстро натянул рукава на ладони, да и тогда взял половинки осторожно, за самый край.

– Ни звука о случившемся, – тихо и быстро предупредил я.

– Но… – вполне предсказуемо начала было Шахар.

– Никто не помнит, только мы, – быстро сказал я, и она закрыла рот.

Ничего не заметила даже Неммер, чья природа заключалась в способности чувствовать присутствие тайн. Декарта затаил дыхание: он не хуже меня понял, что это значило. Шахар быстро глянула на него, потом на меня. А потом, словно и не провела десяти лет в разлуке с братом и словно не разбивала мне сердце, прикрыла нас, быстро повернувшись к подходившей матери.

– Все полностью в наших руках, – сказала она, когда Ремат остановилась поблизости.

Подошел и Гнев; он встал между мной и Ремат, не сводя с моего лица темно-карих глаз. (Я ему подмигнул, но он не отреагировал.) Рамина стоял позади сестры, сложив на груди руки. Его сын и дочь были живы, целы и в безопасности, но особого облегчения он, кажется, не испытывал.

– Госпожа Неммер сообщила нам, что всего нападавших было десять, – продолжила Шахар. – Ее помощники переловили остальных и займутся собственным расследованием, но она желает, чтобы и смертные приняли участие в разбирательстве.

И Шахар с нескрываемым отвращением посмотрела на обездвиженного носителя маски у своих ног.

– Какая забота, – с едва заметной язвительностью проговорила Ремат. – Гнев! – Тот вздрогнул и перестал буравить меня взглядом. – Возвращайся в город и проследи за дознанием. Непременно установи, почему такое количество этих тварей сумело пробиться сквозь наши ряды.

– Госпожа… – начал Гнев и выразительно уставился на меня.

Ремат приподняла бровь и тоже повернулась ко мне:

– Господь Сиэй, ты вновь намерен попытаться убить меня? – Помолчала и добавила: – Сегодня?

– Нет, – ответил я, показывая и голосом, и лицом, что по-прежнему ненавижу ее. Я ведь не Арамери и никогда не видел смысла утаивать очевидное. – Не сегодня.

– Ну конечно. – И она, к моему удивлению, улыбнулась. – Прошу тебя остаться, господь Сиэй, раз уж ты здесь. Если я правильно припоминаю, ты склонен впадать в скуку, а у меня насчет сегодняшней неприятности имеются свои планы, и я намерена привести их в исполнение. – Она посмотрела на белую маску, и на миг на ее лице отразилась непонятная печаль. Задержись это выражение, и, возможно, мне стало бы ее жаль. Но мгновение минуло, она улыбнулась мне, и я снова ее возненавидел. – Полагаю, – продолжила она, – ты найдешь следующие несколько дней вполне интересными. И это же относится к моим детям.

Мы с Шахар молча приняли ее слова. Ремат посмотрела на Деку. Тот стоял позади Шахар, и лицо у него было до того бесстрастное, что я тотчас вспомнил Ахада. Какое-то время все молчали. Я увидел, как Шахар, тщательно хранившая непроницаемый вид, посматривала то на мать, то на брата.

– Думается, не такого возвращения домой ты ожидал, – проговорила Ремат, и я удивился ее тону. Еще чуть-чуть, и в нем зазвучала бы приязнь.

Ну а Дека еще чуть-чуть – и улыбнулся бы.

– Если честно, матушка, я ждал, что кто-нибудь обязательно попытается меня убить в момент возвращения.

Выражение, промелькнувшее на лице Ремат при этих словах, не взялся бы истолковать ни смертный, ни бог. Для этого надо очень хорошо знать повадки Арамери. А их едва ли не с пеленок учили скрывать свои чувства. Они улыбались, когда их распирал гнев, и изображали скорбь, когда в действительности были готовы прыгать от радости. Так вот, судя по ее виду, Ремат отчасти забавляла внешняя беспечность Деки, но до определенной степени он произвел на нее впечатление. Только для меня ее чувства были ясны отчетливей сигилы у нее на лбу. Она была рада видеть Деку. Она была очень впечатлена. И еще ее беспокоила (скажем так: заставляла горько переживать) его холодность.

Шахар ее точно любила. Насчет Деки я не был настолько уверен. А сама Ремат? Любила ли она кого-нибудь из своих детей? Трудно сказать…

– Увидимся завтра, – сказала она Шахар и Декарте. После чего развернулась и пошла прочь.

Гнев отвесил поклон уже ей в спину, бросил на нас последний взгляд и зашагал по своим делам, на ходу созывая подчиненных.

Рамина задержался.

– Интересный стиль ты для себя выбрал, – сказал он Деке.

Словно в ответ на это, случайный порыв ветерка подхватил Декин плащ, и тот ожившей тенью шевельнулся у него за спиной.

– Мне показалось, что так будет правильно, дядя, – ответил Дека и тонко улыбнулся. – Я же для вас вроде паршивой черной овцы в белом стаде?

– Или волк в овечьей шкуре, явившийся полакомиться нежной баранинкой – если только его кто-нибудь не укротит, – ответил Рамина.

Он всмотрелся в лоб Деки, потом перевел взгляд на Шахар, давая понять, что имелось в виду. Брови Шахар шевельнулись, начиная хмуро сдвигаться, и Рамина тепло улыбнулся обоим.

– Но, может, твои острые зубы и повадки убийцы как раз нам и пригодятся? – сказал он. – Как бы будущим Арамери не понадобилась целая стая подобных волков…

Сказав так, он посмотрел на меня. Я нахмурился.

В голосе Шахар неожиданно прозвучала скука.

– Дядя, ты выражаешься еще туманней, чем обычно.

– Приношу извинения, – сказал он, но ничего виноватого в его облике не было. – Я пришел лишь уточнить кое-что в отношении встречи, на которой сестра просит вас завтра присутствовать. Она желает провести ее строго конфиденциально: никаких стражников или придворных, только приглашенные лица. Даже слуг там не будет.

Тут Шахар и Дека переглянулись, а я задался вопросом: что, во имя всех преисподних, здесь происходит? Ремат ни в коем случае не следовало заранее объявлять о намерении провести такую приватную встречу. Любой Арамери или какая-нибудь иная заинтересованная сила легко могли подсунуть туда шар для подслушивания. А то и убийцу провести. Однако Рамина был помечен сигилой полного родства; он не мог бы действовать во вред сестре, даже если бы очень того хотел. Значит, он действительно говорил от имени Ремат. Но почему?

Тут до меня дошло, что Рамина смотрит на меня. Значит, Ремат хотела, чтобы о встрече узнал именно я. Узнал – и непременно пришел.

– Да ну вас, Арамери! – мрачно пробурчал я. – Вечно загадками изъясняетесь! У меня сегодня жуткий денек выдался. Говори уже прямо!

Он моргнул, глядя на меня с таким вопиющим изумлением, что никто на это не повелся.

– А я думал, Плутишка, что все и так до боли ясно. Арамери собираются устроить фокус, который впечатлит даже тебя. И конечно же, для этого нам потребуется твое благословение.

Договорив, он улыбнулся и ушел следом за сестрой.

Я недоуменно смотрел ему в спину, как будто надеясь на ней что-то прочесть. Но, конечно, ничего не прочел. Зато во дворе появилась Морад во главе небольшой армии слуг. Они пересеклись с Раминой у главного входа во дворец и дружно остановились, чтобы поклониться ему.

Шахар повернулась к нам с Декой и заговорила тихо и быстро:

– Я должна уделить внимание Канру и оставшимся в Зале теманцам, иначе они меня не поймут. А вы потребуйте себе покои, куда можно добраться через замкнутые пространства. Сиэй знает, что я имею в виду.

И она оставила нас, уйдя туда, где ее дожидался жених.

– Ты в порядке? – донесся до меня голос Канру. Я стиснул челюсти, пережевывая невольное одобрение, и повернулся к Деке:

– Полагаю, ты тоже захочешь поучаствовать. Созывай своих писцов, валяйте, потрошите добычу, или что у вас там положено делать. – Я кивнул на связанного пленника в маске.

– Я бы с гораздо большим удовольствием засел где-нибудь с тобой и тщательно обсудил случившееся. – Была в его голосе некая нотка, от которой я неудержимо залился краской. Дека улыбнулся: он замечал все. – Однако это, думается, подождет. Я заселюсь в одну из комнат шпиля, в седьмую башенку, скорее всего. А ты где будешь жить?

Я призадумался.

– В нижней части дворца, – решил я, поскольку более уединенного места в Небе не имелось. – Дека, замкнутые пространства – это…

– Я знаю, что это, – ответил он, немало меня удивив. – И даже догадываюсь, какую комнату ты займешь. Мы к тебе заглянем около полуночи.

Я ошарашенно уставился на Деку, но тот уже повернулся навстречу Морад. Я услышал, как он поздоровался с управляющей, а затем принялся распоряжаться так уверенно, словно не вернулся только что из десятилетней ссылки.

– Немедленно распоряжусь, господин, – ответила Морад, и тоже таким тоном, будто они расстались только вчера.

Повсюду во дворе велись какие-то разговоры. Один я торчал в одиночестве.

Испытывая смутное беспокойство, я вернулся к пленнику в маске и, вздохнув, пнул его ногой. Тот запыхтел и задергался, пытаясь добраться до меня.

– И почему с вами, смертными, вечно так трудно? – задал я праздный вопрос.

Живой мертвец, как и следовало ожидать, не ответил.


Моя прежняя комната…

Я встал на пороге и даже не удивился тому, что за сто лет, пока меня здесь не было, в комнате ничего не трогали. Если подумать, чего ради слугам было сюда заходить, не говоря уже об управляющих? Никто не пожелал бы жить в комнате, где некогда обитал бог. Вдруг он оставил после себя опасные ловушки или вплел в стены проклятия? Или, что еще хуже, вдруг ему вздумается вернуться?

Вообще-то, я не собирался когда-либо сюда возвращаться. И мне даже в голову не приходило вставлять куда-то проклятия. А если бы и пришло, я не стал бы обременять стены такой ерундой, как проклятия. Я создал бы шедевр боли, унижения и отчаяния, почерпнув вдохновение в собственном сердце, и щедро поделился бы всей этой жутью с любым смертным, которому вздумалось бы сюда заглянуть. Конечно, не на столетия, в течение которых терпел я, а лишь на мгновение-другое, но с такой же остротой.

У стены виднелся старый деревянный стол, а на нем – всякие мелкие сокровища, которые мне так нравилось собирать, пусть даже в нихне было ни жизни, ни собственной магии. Вот совершенной формы сухой листок; сейчас к нему страшно даже прикоснуться: вдруг прахом рассыплется? А вот ключ – уже не помню, что он открывал, и не уверен, существует ли еще замок, к которому он подходил. Мне просто нравились ключи. Вот идеально круглый голыш, который я все собирался сделать планетой и добавить в свой планетарий. Я забыл о нем, когда получил свободу, а теперь у меня не было могущества, чтобы исправить ошибку.

По ту сторону стола находилось мое гнездо. Точнее, я обустроил его в таком стиле, хотя ему недоставало красоты и красок моего настоящего гнезда в державе богов. Сейчас передо мной была лишь куча тряпья, наполовину состоявшая из пыли и готовая окончательно превратиться в нее. И к тому же наверняка обжитая какими-нибудь паразитами. Иные тряпки когда-то были нарядами, стыренными мною у чистокровных. Чей-то любимый шарф, детское одеяльце, драгоценный ковер… Я неизменно старался красть у них самые любимые вещи, хотя, попадись я на горячем, меня наказали бы, и очень жестоко. Каждый удар при наказании воистину стоил бы того! Но не потому, что кражи наносили им сколько-нибудь ощутимый ущерб. Просто я тем самым доказывал, что я не смертный, не просто раб. Я по-прежнему был Сиэем, проказливым ветром, игруном и охотником, и никакое наказание не смогло бы меня сломить. Я был готов перенести что угодно, лишь бы этого не забывать…

А теперь все здесь затянуло пылью и плесенью. Я сунул руки в карманы, съехал спиной по стене и вздохнул.

Я уже дремал, когда они явились ко мне. Сквозь пол. К моему удивлению, первой показалась Шахар. Я улыбнулся, заметив у нее в руке керамическую табличку с единственной простой командой на нашем языке: «Атадиэ!» Откройся! Я, так сказать, некогда показал ей дверь, и она заставила кого-то сделать для нее ключ.

– Ты что, с тех пор сама таскалась по замкнутым пространствам? – удивился я, пока она выбиралась из дыры и отряхивалась от пыли. Они с Декартой еще и заставили день-камень сложиться для них в ступени. Дека вылез следом и принялся завороженно оглядываться.

Шахар опасливо покосилась на меня, несомненно припоминая, как я последний раз видел ее и говорил с ней. Было это целых два года назад, наутро после нашей любовной встречи.

– Было дело, – подтвердила она. – Полезная возможность без лишних глаз проникать повсюду, куда захочу.

– Верно, – согласился я с легкой улыбкой. – Хотя, знаешь, стоило бы поостеречься. Замкнутые пространства когда-то были моими. А любое место, которое так долго было моим, неизменно приобретает какие-то свойства моей природы. Зайди не в тот коридор, открой не ту дверь – и мало ли что вдруг выскочит и цапнет тебя!

Она поежилась, чего я, собственно, и добивался. И дело было не только в моих словах. «Предательница», – отчетливо выговорили мои глаза, и мгновение спустя она отвела взгляд.

Дека встревоженно поглядывал на нас. Наверное, он только сейчас начал понимать, насколько все между нами плохо. В итоге, проявив мудрость, он заговорил о другом:

– В Тени царит паника, Сиэй. И нам уже докладывают о беспорядках по всему миру. Кое-где прошли погромы, орден устроил во всех Белых Залах дополнительные служения, чтобы окормить всех итемпанов, неожиданно возжелавших помолиться. Матушка назначила через три дня чрезвычайное заседание Собрания и уполномочила «Литарию» обеспечить доставку всех представителей через врата. Ходят слухи, что все Арамери погибли и вот-вот разразится новая Война богов…

Я рассмеялся, хотя и не стоило бы. Страх для смертных – все равно что яд, он убивает в них способность рассуждать здраво. Сегодня ночью кого-нибудь и где-нибудь обязательно убьют…

– Пусть Ремат с этим разбирается, – сказал я и отлепился от стены. – Это не мое дело, да и не ваше. У нас есть заботы поважнее.

Они переглянулись, потом уставились на меня и стали ждать. Я запоздало сообразил: они решили, что я им сейчас кое-что объясню.

– Того, что случилось, я даже намеком не понимаю, – признался я, вскидывая руки в защитном движении. – В жизни ничего подобного не видал. Вокруг вас постоянно случается что-то необычное, но и этого я не понимаю…

– Это не от нас пришло, – тихо и с едва уловимой ноткой сомнения произнесла Шахар. Я сердито нахмурился, и она побледнела, но потом сглотнула и выпятила подбородок. – Мы с Декой это почувствовали, и в этот раз ты тоже почувствовал. Мы уже ощущали эту силу, Сиэй. Она та же, что и в день, когда мы принесли клятву.

Стало тихо, и я медленно кивнул, изо всех сил отгоняя страх. Я уже догадался, что сила была та же самая. И даже успел заподозрить почему. Вот это подозрение и пугало меня больше всего.

Дека облизнул губы.

– Сиэй, если мы втроем касаемся друг друга, каким-то образом получается… это. И если подобную силу можно направлять… Сиэй, мы с Шахар… – Он набрал полную грудь воздуха. – Хотели бы попробовать еще раз. Может, нам удастся тебе возвратить божественность?

Я даже перестал дышать, гадая про себя, представляют ли они, какой опасности мы все подвергались.

– Нет.

Я поднялся и отступил от стены, не в силах сохранять прежнюю позу безразличия.

– Сиэй… – начал Дека.

– Нет!

Боги благие, они ни малейшего понятия не имели, о каких силах шла речь. Я повернулся и заходил по комнате, покусывая большой палец. Забыл сказать: все это происходило в темноте. Самосветящиеся залы Неба создавались с расчетом воспрепятствовать магии Нахадота, а низверженный Итемпас был предан смертности. Оставалась Йейнэ, ибо всякое живое создание могло стать ее глазами и ушами, стоило ей лишь того пожелать. Наблюдала ли она за нами прямо сейчас? Стала бы она?..

– Сиэй, – заговорила уже Шахар.

Она встала передо мной, и я был вынужден остановиться, чтобы не налететь на нее. Я зашипел, и она ответила сердитым взглядом.

– Не городи чепухи, – сказала она. – Если мы сможем восстановить твое магическое могущество?

– Они убьют вас, – ответил я, и она отшатнулась. – Я про Наху и Йейнэ. Если у нас троих действительно есть подобная сила, они нас убьют.

Брат с сестрой непонимающе смотрели на меня. Я застонал и потер ладонями голову. Необходимо было заставить их понять.

– Демоны… – начал я, но это лишь привело их в еще большее замешательство. Они не знали, что являлись потомками Ахада. Я выругался на трех языках, проследив только, чтобы ни один из них не являлся моим родным. – Проклятье, демоны! Как по-вашему, почему боги их убивали?

– Потому что они были угрозой, – сказал Дека.

– Нет-нет! Боги благие, неужели у вас фантазия не идет дальше учебных стихов и жреческих сказок? Вы же Арамери! Вам полагалось бы знать, что нам впаривают сплошное вранье!

Я зло смотрел то на одного, то на другого.

– Но это была действительная причина, – точно в детстве, заупрямился Дека. Он, наверное, и в «Литарии» на каждом уроке преподавателям перечил. – Их кровь была смертельным ядом для богов.

– А еще они здорово притворялись обыкновенными смертными, гораздо лучше богов и богорожденных. Они могли неузнанными затесаться среди людей. И делали это.

Я шагнул ближе и заглянул Деке в глаза. Обычно мне приходилось здорово стараться, скрывая свой истинный возраст, иначе смертные не так-то легко обманывались моей внешностью. Так вот, сейчас я намеренно приоткрыл Деке весь свой жизненный опыт. Эпохи, по ходу которых я наблюдал развитие смертной жизни, и многие эпохи до этого. Я же при всем присутствовал почти с самого начала. Я понимал вещи, которые Дека никогда не постигнет своим разумом, каким бы блестящим интеллектом он ни обладал и как бы ни умалило меня мое нынешнее состояние. Я помнил. И хотел, чтобы сейчас он поверил мне, просто поверил на слово, не задавая вопросов. Так, как обычные смертные доверяют своим богам.

Даже если в итоге он начнет меня бояться.

Дека нахмурился, и я наконец-то увидел по его лицу, что до юного писца начало доходить. И даже притом, что он любил меня и желал еще с тех пор, когда по малости лет даже не догадывался, что такое желание, он попятился. Меня на мгновение охватила грусть. Ладно, что ни делается – все к лучшему.

Шахар, очаровательная предательница, раньше брата сообразила, что я хотел сказать.

– Они превращали в угрозу все человечество, – очень тихо проговорила она. – Да, они смешивались с нами. Рожали общих детей. Передавали по наследству свое волшебство, а временами смертным потомкам доставался и их демонский яд.

– Да, – подтвердил я. – И хотя беспокоиться приходилось в основном о яде – он погубил одного из моих братьев, после чего все и понеслось, – существовал еще и страх: что произойдет с нашей магией, когда она рассеется в человечестве и, так сказать, преломится сквозь смертную линзу? Мы видели, что иные демоны по могуществу не уступали истинным богорожденным.

Я посмотрел на Деку – просто не смог удержаться. Он таращил на меня глаза, еще не оправившись от потрясения, вызванного открытием: его детская влюбленность оказалась чем-то странным и даже пугающим. Истинный смысл моих слов от него просто отскакивал.

– Нетрудно было сообразить, – продолжил я, – что однажды, неведомо где и когда, родится смертный и унаследует достаточное могущество, чтобы сравняться с одним из Троих. Достаточное, чтобы менять основы реальности. – Я покачал головой и сделал жест, охватывавший эту комнату, Небо, планету, вселенную. – Вы не понимаете, насколько все хрупко. Гибель одного из Троих все уничтожит. Появление Четвертого, даже отдаленного подобия Четвертого, повлекло бы те же последствия.

Дека нахмурился: озабоченность пересилила даже потрясение.

– То, что мы сделали… Думаешь, Трое могут решить, что сбылись их худшие страхи?

– Но мы же вроде никому и ничего не… – начала Шахар.

– Изменение реальности опасно само по себе! Если бы вы прибегли к нему еще раз, хотя бы для того, чтобы помочь мне… Дека, ты же понимаешь, как действует магия. Что будет, если неверно нарисовать сигилу или коряво произнести божественное слово? Если вы вдвоем попробуете пустить в ход эту силу, чтобы меня воссоздать…

Я вздохнул и признал правду, с которой мне ужас как не хотелось мириться.

– Вы сами подумайте о том, что было последний раз. Вы хотели, чтобы я был вашим другом. Настоящим другом. Я не мог им стать, пока оставался богом. Вы бы выросли и поняли, насколько я от вас отличаюсь. Стали бы правоверными Арамери и принялись соображать, как бы меня использовать. – Тут я покосился на Шахар и увидел, как она едва заметно поджала губы. – Останься я богом, наша дружба не дожила бы до этого дня. По всем этим причинам вы, сами того не осознавая, превратили меня в существо, способное быть вашим другом.

Дека отступил еще на шаг. В его глазах стоял ужас.

– Ты утверждаешь, что мы это устроили? Обвал Лестницы в никуда, твоя смертность…

Я вернулся к стене и опять съехал по ней спиной, усаживаясь на пол.

– Не знаю. У меня только домыслы и догадки. Возникла странная магическая энергия, твоя воля сфокусировала ее в достаточной мере, чтобы вызвать изменение, но потом возникла здоровенная отдача. Ну, как-то так. И это совершенно не отвечает на главнейший вопрос: откуда у вас эта сила?

– Дело не только в нас, Сиэй, – тихо сказала успокоившаяся Шахар. – Сколько раз мы с Декой друг друга касались, и никогда ничего не происходило. А что-то происходит, только если к нам присоединяешься ты.

Я безнадежно кивнул. Это я тоже успел понять.

Мы помолчали. Брат и сестра трудно переваривали услышанное. Тишину прервало громкое урчание у меня в животе, потом мой еще более громкий зевок. Это заставило Деку неловко переступить с ноги на ногу.

– Почему ты пришел именно сюда, Сиэй? Сюда не заглядывают слуги, да и комната достаточно скверная.

Он огляделся, кривясь при виде старого дотлевающего тряпья.

«Скверная комната для оскверненного бога», – подумалось мне.

– А мне тут нравится. И вообще, я слишком устал, чтобы идти куда-то еще. Так что идите-ка вы вон. Мне отдохнуть надо.

Шахар направилась к отверстию в полу, но Дека уходить не торопился.

– Пойдем с нами, – предложил он. – Перекусишь, вымоешься. У меня в новых покоях и диван есть!

Я поднял на него взгляд и оценил смелость этой попытки. Я только что в пух и прах разнес его детские мечты, а он даже после этого пытался быть мне другом, как обещал.


«А ведь это ты меня покалечил, несравненный Дека

»

Я криво улыбнулся, и он нахмурился.

– Со мной все будет в порядке, – пообещал я. – Давайте идите. Лучше нам подготовиться к встрече с вашей матерью поутру!

И они скрылись под полом.

Когда в день-камне затянулось отверстие, я улегся и свернулся калачиком. Попытаюсь уснуть, пусть даже к утру на мне живого места не останется. Но стоило мне закрыть глаза, как я понял, что уже не один.

– Ты уже боишься меня? – спросила Йейнэ.

Я открыл глаза, приподнялся и сел. Она сидела, скрестив ноги, в моем старом гнезде. Опрятная, как всегда, и прекрасная даже среди тряпья. Правда, что касается этих тряпок, то они вовсе не выглядели истлевшими. К серым лохмотьям на глазах возвращались яркие краски, я слышал, как потихоньку шуршали волокна, снова делаясь прочными и упругими. Я увидел, как по бедру Йейнэ проползла вереница еле различимых пылевых клещей. Она собиралась куда-то их перенести. А может, попросту убивала. С Йейнэ никогда не знаешь заранее.

Я ничего не ответил, и она вздохнула:

– Меня очень мало заботит могущество смертных, Сиэй. Вот если они наберут силу и возьмутся нам угрожать, тогда я с ними и разберусь. А пока… – Она пожала плечами. – Пока, может, оно и хорошо, что у них есть подобная магия. Возможно, как раз в этом они и нуждаются? В собственной силе, чтобы перестать завидовать нашей.

– Только Нахе не говори, – прошептал я.

Услышав это, она посерьезнела и замолчала.

– Раньше, когда мы оставались одни, ты всегда подходил обнять меня… – сказала она, помолчав.

Я отвел глаза. Мне и сейчас этого хотелось. Но…

– Сиэй, – с укором и обидой сказала она.

Я очень сильно любил ее и не хотел допустить, чтобы она решила, будто с ней что-то не так. Я вздохнул, поднялся и перешел к гнезду. Забраться в него значило оживить прошлое, и я чуть помедлил, охваченный непрошеными воспоминаниями. Вот безлунной ночью – единственное время суток, когда до нас не могли добраться ни Арамери, ни Итемпас, – я обнимаю Наху, горько плачущего по Троим, какими они были когда-то. Несчетные часы, что я провел, создавая орбиты для своего планетария и полируя трофейные кости Арамери. Как я скрипел зубами, когда очередной капитан стражи – в отличие от Гнева, чистокровный и очень жестокий – велел мне кувыркаться… (В итоге я заполучил и его косточки, но из них не вышло таких славных игрушек, как я надеялся, и я их просто выбросил с Пирса.)

А теперь рядом со мной была Йейнэ, чье присутствие выжигало все скверное, а доброе заставляло сиять. Мне безумно хотелось обнять ее, но я знал, чем это кончится, и не мог взять в толк, почему не понимает она. Она еще так молода…

Она недоуменно нахмурилась и, вытянув руку, коснулась моей щеки. Мое самообладание рассыпалось в прах, я бросился к ней, как когда-то, и уткнулся лицом в ее грудь, цепляясь за ткань безрукавки. Как же это было здорово. Тепло, безопасность, ощущение детства… Она обняла меня, зарылась лицом в мои волосы. Я был ее малышом, ее сыном во всех отношениях, кроме плоти, а разве это считается?

Однако обязательно наступает момент, когда знакомое делается чужим. И это обязательно в какой-то мере присутствует между всякими двумя существами, любящими друг друга, как мы с ней. И черта настолько тонка… Я только что был ее малышом, и моя голова самым невинным образом покоилась у нее на груди. Потом я вдруг осознал себя мужчиной, одиноким, изголодавшимся, а ее маленькие груди были такими нежными, женственными, манящими…

Йейнэ едва ощутимо напряглась, но я ждал именно этого и сумел уловить. Я с долгим вздохом выпрямился и разжал руки. А когда встретил ее встревоженный и неуверенный взгляд, отвернулся. Я все-таки не полный мерзавец. Ради нее я был готов остаться мальчиком, в котором она нуждалась, а не мужчиной, в которого успел превратиться.

К моему удивлению, она поймала мой подбородок и заставила снова на себя посмотреть.

– Дело не только в том, что ты стал смертным. И не только в твоем стремлении защитить этих детей.

– Я человечество хочу защитить. Если Наха обнаружит, на что эти двое способны…

Йейнэ покачала головой и заодно тряхнула мою, не позволяя себя отвлечь. Потом так пристально вгляделась в мое лицо, что я снова ощутил страх. Йейнэ – не Энефа, но…

– Ты же был близок с Нахадотом и множеством своих родственников, – сказала она, и ее неприятие этого факта промчалось по моей коже, точно полчища удирающих клещей. Она пыталась побороть отвращение, но не могла с ним совладать. – Я знаю, у божественного народа все по-другому…

О, была бы она хоть чуточку старше. Всего несколько столетий приглушили бы ее воспоминания о смертной жизни с ее предпочтениями и запретами. Как жаль, что я не увижу ее превращения в истинную богиню…

– Я был и с Энефой, – тихо проговорил я и не сразу отважился поднять на нее глаза. – Ну… это происходило редко. Большей частью, когда Итемпас с Нахадотом куда-нибудь вместе отправлялись. Когда она нуждалась во мне…

И, поскольку такой случай больше уже не представится, я поднял на нее взгляд и дал ей увидеть правду. «Может, со временем я и тебе бы понадобился. Ты сильнее Нахи и Темпы, но и тебе не справиться с одиночеством. А я тебя с самого начала любил…»

Надо отдать ей должное – она не отшатнулась, и за это я полюбил ее еще крепче. Однако у нее вырвался вздох.

– Бывало, мне хотелось своих детей, – поведала она и провела по моей щеке шершавыми костяшками пальцев. Я прижался к ее руке, закрывая глаза. – С таким количеством сердитых и несчастных приемных детей кажется глупым создавать излишние сложности. А еще… – Я почувствовал, что она улыбалась: точно звездный свет излился на мою кожу. – Ты мой сын, Сиэй, и это бессмыслица. Мне бы дочерью твоей быть полагалось, но… Словом, вот как я себя чувствую.

Я поймал ее руку и потянул к себе, прикладывая к груди, чтобы она ощутила биение моего смертного сердца. Я умирал, и это делало меня смертным.

– Если мне не дано быть для тебя ничем большим, согласен и на сына. Честно.

Ее улыбка сделалась грустной.

– Но тебе хотелось бы большего?

– А я всегда хочу больше. От Нахи, от Энефы… даже от Итемпаса. – Произнеся это имя, я вернулся к трезвомыслию и вытянулся рядом с нею. И она позволила, хотя раньше из этого ничего хорошего не получалось. Я воспринял это как знак доверия. Я не нарушу его. – Всегда хочу невозможного. Такова моя природа.

– Вечно оставаться неудовлетворенным?

Ее пальцы ласково играли с моими волосами.

– Да, полагаю. – Я пожал плечами. – Я уже научился с этим справляться. А что еще остается?

Она молчала так долго, что меня начал одолевать сон. Мне было так тепло и уютно рядом с ней в этом мягком гнезде. Я даже подумал, что она могла бы поспать здесь вместе со мной. Просто поспасть, ничего такого. Мне очень хотелось бы этого, но я не знал, как попросить. Но у великой богини на уме было другое.

– Эти дети, – молвила она наконец. – Смертные близнецы. С ними ты вроде счастлив.

Я покачал головой:

– Вообще-то, я их едва знаю. Я из каприза приголубил их, а потом сделал ошибку – влюбился. Это свойственно детям, но в кои-то веки мне бы следовало подумать, как положено богу, а не ребенку.

Ее губы коснулись моего лба, и я возликовал – поцелуй был естественным и открытым.

– Твое желание идти на риск едва ли не самая чудесная твоя черта, Сиэй. Где бы мы сейчас были, если бы не это?

Я улыбнулся, невзирая на одолевавшие меня мрачные мысли. Полагаю, этого Йейнэ и добивалась. Она погладила меня по щеке, и мне опять стало легче. Вот какой властью, добровольно врученной, она надо мной обладала.

– Ты выбрал далеко не самых жутких людей, чтобы полюбить их, – задумчиво проговорила она.

– С Шахар я точно промахнулся.

Она чуть отстранилась, чтобы заглянуть мне в лицо.

– Вот как? Она должна была совершить нечто ужасное, чтобы так тебя разозлить.

– Не хочется говорить об этом…

Она кивнула, давая мне время подуться. Потом спросила:

– Во всяком случае, мальчика это не касается?

– Декарты. – Она застонала, а я хихикнул. – Сначала я отнесся к нему так же. Только он ничем не похож на своего тезку. – Тут я осекся, вспомнив его нательные письмена, решимость стать оружием Шахар и неуклонное преследование меня. – Тем не менее он Арамери, и полностью доверять ему я не могу.

– Я тоже Арамери.

– Тут не то. Я не о прирожденном. Тебя хоть не растили в этом гадюшнике.

– Вообще-то, в гадюшнике, только в другом.

Она пожала плечами, отчего мою голову слегка качнуло.

– Смертные, Сиэй, есть сумма многих слагаемых. Тут и то, какими сделал их случай, и то, какими они хотели бы быть. Если хочешь их ненавидеть, ненавидь не за первое, а за второе. Это хоть в какой-то мере зависит от их воли.

Я вздохнул. Конечно, она права. Именно об этом же я тысячелетиями спорил с родней, пока мы препирались, иногда не ограничиваясь лишь словами, имеют ли вообще смертные право существовать.

– Они такие дурни, Йейнэ, – прошептал я. – Они умудряются пустить по ветру всякий наш дар. Я…

Меня пробрала необъяснимая дрожь. В груди заболело, словно я собрался расплакаться. Но я был мужчиной, а мужчины не плачут. Теманские, по крайней мере, точно. Но еще я был богом, а боги плакали всякий раз, когда приходилось кстати. И я терзался, не в силах ни пролить слезы, ни сдержать их.

– Ты подарил Шахар свою любовь, – сказала Йейнэ, рассеянно гладя мне волосы, что вовсе не способствовало укреплению моего духа. – Она ее стоила?

Я вспомнил Шахар, юную и свирепую, и как она пинком спустила меня с лестницы за то, что я отважился предположить, будто она не в силах определить собственную судьбу. И позже, когда она занималась со мной любовью по приказу матери. Но какой алчной она выглядела, когда прижимала меня к земле и требовала от моего тела наслаждения! Так я не забывался ни с одной смертной за полные две тысячи лет…

И пока я предавался этим воспоминаниям, тугой узел гнева в моей душе начал мало-помалу ослабевать.

Негромко рассмеявшись, Йейнэ высвободилась из моих объятий и села. Я тоскливо наблюдал.

– Будь хорошим мальчиком и поспи. Нечего сидеть всю ночь, предаваясь размышлениям. Утро вечера мудренее! К тому же утро ожидается интересное, и мне не хотелось бы, чтобы ты что-либо пропустил.

Тут я нахмурился и приподнялся на локте. Она же провела пальцами по своим коротким кудрям, словно желая поправить их. Сто лет божественности, а сколько в ней еще осталось от смертной! Богине было достаточно лишь пожелать, и ее волосы улеглись бы в идеальную прическу. И она, видя мой взгляд, не позаботилась стереть с лица самодовольное выражение.

– Что-то ты затеваешь… – прищурился я.

– Еще как затеваю. Не благословишь? – Она поднялась и стояла подбоченясь, с хитрой улыбкой на лице. – Скажу пока только вот что: Ремат Арамери интересна не менее, чем ее дети!

– Ремат Арамери – сущее зло. Убил бы ее, если бы Шахар ее так не любила, – буркнул я.

Однако Йейнэ при этих словах подняла бровь, и я сморщился, сообразив, в чем признался – не только ей, но и себе. Ибо если уж я любил Шахар настолько, чтобы стерпеть существование ее жутковатой мамаши, значит эта любовь способна подвигнуть меня и на прощение.

– Глупенький, – вздохнула наконец Йейнэ. – Не ищешь ты у нас легких путей.

Я попытался обратить все в шутку, вот только улыбку едва удалось вымучить.

– А трудные пути обычно как-то забавней.

Она покачала головой:

– Ты чуть не умер сегодня.

– Да ладно, на самом деле ничего такого… – Она уставилась на меня особенным взглядом, и я съежился. – Ведь все кончилось хорошо.

– Вообще-то, нет. Или, точнее, не должно было. Однако божественная удача, похоже, все еще при тебе, несмотря на все случившиеся с тобой перемены. – Тут она перестала улыбаться. – Порядочной матери нужно не только позаботиться о безопасности ее детей. Она еще и хочет, чтобы они были счастливы, Сиэй.

– Э-э-э… – Я невольно слегка напрягся, не понимая, куда она клонит. Она была менее непредсказуема, чем Наха, но ее мысль двигалась по спирали, так что порой – а все мои мозги смертного, способные размышлять лишь линейно! – я не мог за ней уследить. И я сумел лишь сказать: – Так это же, наверное, хорошо.

Йейнэ кивнула. Ее лицо было неподвижно, но за этой маской угадывалось непостижимое коловращение мыслей. Потом она бросила на меня еще один Особенный Взгляд, и я непонимающе заморгал, потому что в нем горела ярость, подобной которой я целый век не видал.


– Я сделаю так, чтобы ты узнал счастье, Сиэй.

Мы

это сделаем.


И она говорила не о себе и Нахе. Я знал это столь же верно, как и то, что Троих следует писать с большой буквы. И, хотя Трое ни разу не объединялись со времен ее обожествления, она была одной их них. Частью величайшего Целого. А когда все Трое желали чего-то одного, каждый из них говорил голосом этого Целого.

Я склонил голову, благоговейно принимая оказанную мне честь. Однако потом нахмурился, сообразив, что она имела в виду.

– В смысле, прежде, чем я умру?

Йейнэ замотала головой. Она вновь была лишь собой. Потом наклонилась и положила руку мне на грудь. На краткий миг я ощутил тонкие вибрации ее тела. Притупленные чувства тотчас же меня подвели, но и за эту малость я был благодарен. У моей прекрасной Йейнэ не было сердца, но оно ей и не требовалось. Его в полной мере заменяло биение жизни и смерти целой вселенной.

– Мы все умираем, – тихо проговорила она. – Кто раньше, кто позже. Даже боги… – И прежде, чем эти слова вновь навеяли на меня только-только побежденную меланхолию, она вдруг подмигнула. – Однако то, что ты мой сын, должно все-таки давать тебе некоторые привилегии!

И она растворилась в воздухе, оставив после себя лишь иссякающее тепло от прикосновения ее пальцев к груди и обновленные, чистые тряпки гнезда. Улегшись, я с удовольствием обнаружил, что в гнезде остался и ее запах. Туман, приглушенные цвета, любовь матери. И – едва уловимым намеком – женская страсть.

Мне хватило. Той ночью я спал крепко и хорошо.

Правда, до этого я все-таки проявил непослушание и около часа провалялся без сна, гадая, что задумала Йейнэ. Я мысленно потирал руки и не мог удержаться. Все дети любят сюрпризы…


– Спасибо всем, что пришли, – сказала Ремат. Ее взгляд поочередно коснулся каждого из нас: меня, Шахар, Декарты – и, что странно, выделил среди придворных Гнева и Морад. Эти двое, преклонив колени, разместились позади Деки и Шахар, уступая передние места высокорожденным. Присутствовал и Рамина, он стоял за троном Ремат, по левую руку. Я подпирал стену неподалеку, сложив на груди руки, и изображал смертную скуку.

Дело было к вечеру. Мы, вообще-то, ждали, что Ремат созовет нас гораздо раньше – поутру, когда она обычно проводила приемы, или вскоре после этого. Однако за нами никто так и не явился. Брат с сестрой весь день занимались обычными делами высокопоставленных Арамери, а я просто спал до полудня: представилась возможность, так грех не воспользоваться. Затем Морад, спасибо ей, прислала в мое логово достаточно храбрых слуг. Они доставили мне еду и свежее платье, а потом отвели к Ремат.

И вот она улыбалась нам с приземистого каменного кресла, которое до Войны богов служило алтарем и до сих пор попахивало демонской кровью Шинды.

– В свете вчерашних весьма прискорбных событий, – начала она, – похоже, настало время задействовать план, который, как я надеялась, никогда не понадобится. Декарта! – Тот вздрогнул от неожиданности и поднял взгляд. – Твои литарийские наставники уверяют, что ты, несомненно, самый одаренный юный писец, когда-либо у них обучавшийся. А поскольку мои соглядатаи в «Литарии» подтвердили мнение учителей, я делаю вывод, что это не просто раболепная ложь. И ты даже представить не можешь, как меня это радует!

Дека целую секунду смотрел на нее с откровенным изумлением и только потом выговорил:

– Спасибо, матушка.

– Не торопись благодарить. У меня есть задание для тебя и Шахар. Оно потребует немалого времени и усилий, и от него будет полностью зависеть будущность семьи. – Ремат скрестила ноги и повернулась к дочери. – Известно ли тебе, Шахар, что я собираюсь вам поручить?

Впечатление было такое, что этот или похожий вопрос задавался уже не впервые. Во всяком случае, Шахар совершенно спокойно подняла голову и ответила:

– Не уверена, но некоторые подозрения имеются. Поскольку мои источники уведомили меня о некоторых любопытных действиях с твоей стороны.

– Например?

Шахар слегка прищурилась, вероятно раздумывая, насколько откровенной ей следует быть в присутствии столь разношерстной компании слушателей. Потом ответила напрямик:

– Ты рассылала отряды исследовать удаленные места по всему миру, а нескольким писцам было поручено – в глубокой тайне и под страхом смерти в случае разглашения – изучать строительные приемы, использованные при возведении Неба. – Она покосилась на меня и договорила: – В особенности те, что могут быть воспроизведены при помощи магии смертных.

Я удивленно заморгал. Я ждал чего угодно, но только не этого! Когда же я, нахмурившись, посмотрел на Ремат, то забеспокоился еще больше: она улыбалась, явно довольная моим изумлением.

– Во имя небес, женщина, что у тебя на уме? – вопросил я.

Она почти кокетливо потупилась, неожиданно напомнив мне Йейнэ. Во всяком случае, вид у Ремат был такой же самодовольный, что и у той накануне вечером.

Я, вообще-то, не любил вспоминать, что они состоят в родстве.

– Арамери должны измениться, господь Сиэй. Разве не об этом говорил нам Ночной Хозяин в тот день, когда ты и другие Энефадэ вырвались из долгого заточения? Мы слишком долго удерживали мир в неподвижности, и вот теперь он крутится и вертится, наслаждаясь внезапной свободой, – и грозит уничтожить себя сам, меняясь слишком сильно и быстро. – Она вздохнула, а ее самодовольство начало таять. – В прошлом году мои шпионы на Севере прислали донесение, которого я не поняла. Теперь же, увидев могущество этих масок, я осознаю: грозящая нам опасность превосходит всякие предположения.

Она на некоторое время умолкла, и на краткий миг в ее глазах отразилась преисподняя: все страхи и неимоверная усталость, все то, что она до нынешнего момента нам не показывала. Такое вот потрясающее откровение. Когда она подняла взгляд на Шахар, я понял, что это откровение она допустила намеренно.

– Мои подсылы видели сотни масок, – тихо проговорила Ремат. – А может, целые тысячи. Почти у каждого народа Дальнего Севера есть свои мастера туска. Северяне уже не первое поколение всячески способствуют распространению этого искусства и целенаправленно воспитывают одаренных в этом плане юнцов. Они продают маски приезжим в качестве сувениров. Дарят купцам при заключении сделок. Люди обычно просто вешают их на стену в качестве украшения. И нам неоткуда знать, сколько масок уже изготовлено – на Северном материке, на островах, в разных местах Сенма. И даже в этом городе – от Неба до Серого и Тени. Подсчитать их невозможно!

Я втянул воздух, осознавая правду услышанного. Боги благие, я же сам видел те маски! На стене таверны в Антеме! И еще в Зале, когда притворялся пажом какого-то вельможи, на самом деле подслушивая ход заседания Собрания. Там, в одной из уборных, мое внимание привлек ряд суровых, властного вида масок, украшавших стену. Я рассматривал их, пока справлял малую нужду, и понятия не имел, что это на самом деле такое.

– Я, конечно, затребовала помощь орденских Блюстителей Порядка, дабы обнаружить и нейтрализовать эту угрозу. Они уже начали обыскивать дома и убирать маски. Естественно, не прикасаясь, – добавила она, потому что Дека встревожился и даже захотел что-то сказать. – Нам известно, насколько это опасно.

– Нет, – произнес Дека, и все удивленно повернулись к нему.

Он дерзнул перебить главу семьи Арамери: неслыханно!

– Никто не может судить о степени опасности, матушка, пока у нас не было случая исследовать маски и понять, как они работают. Быть может, одним прикосновением дело не ограничивается!

– Тем не менее мы должны попытаться. Маски способны превращать обычного человека в почти неудержимое существо вроде тех, что нападали на нас вчера, а это значит, что мы уже со всех сторон окружены врагами. Им не нужно собирать войско и обучать солдат, заботиться об оружии и припасах. Они могут призвать свои силы в любой момент, пустив в ход механизм или заклятие, управляющие масками. А все защиты, созданные на сегодняшний день нашими писцами, увы, показали себя полностью несостоятельными.

– Теперь у писцов есть несколько неповрежденных масок для изучения, – заметила Шахар. – Мне думается, было бы преждевременно…

– Я не могу медлить, подвергая риску будущее нашей семьи. Мы и так потеряли слишком многое и слишком многих, продолжая надеяться на свою репутацию и силу традиций. Мы считали себя неуязвимыми, тогда как враги собирали жатву в наших рядах. – Ремат помолчала, стиснув зубы. Ее глаза потемнели, сделались жесткими. – Когда настанет твое время править, Шахар, тебе придется принимать еще более странные решения. Думаешь, я просто так нарекла тебя именем нашей прародительницы? – Она нашла взглядом Деку. – Впрочем, я уже знаю: тебе хватит сил поступать как надлежит.

Шахар напряглась, прищурившись. Это подозрение? Или гнев? Будь проклято мое смертное тело с его ублюдочным восприятием мира!

Ремат глубоко вздохнула:

– Итак, Шахар. С помощью Декарты и наиболее способных членов семьи ты станешь готовить новый дом для Арамери.

Воцарилась полнейшая тишина. Все смотрели на нее, и я в том числе. Во имя неисповедимого Вихря, она говорила совершенно серьезно.

– Новый дворец?.. – Шахар даже не попыталась скрыть недоверия. – Матушка… – Она мотнула головой. – Я не понимаю!

Ремат протянула изящную руку:

– Все очень просто, дочь моя. Для нас вскоре будет выстроен новый дворец. В тайном месте, гораздо более уединенном и лучше защищенном, чем Небо. В нем будут обитать капитан Гнев и его Белая стража, управляющая Морад и иные, кому вы безусловно доверяете. Обитать одни, готовя дворец к переезду всей нашей семьи. О местоположении этого дворца, не в пример Небу, никому не будет известно. Ты, Декарта, должен обеспечить нераспространение тайны. Используй любые магические методы, находящиеся в твоем распоряжении, создавай новые, если понадобится. Рамина, ты станешь помогать моим детям в качестве советника.

По поведению царедворцев уже было понятно, кто заранее знал о намерениях Ремат, а кто нет. Глаза Шахар стали больше, чем Эн у меня на груди; Дека выглядел так же. У Гнева отвисла челюсть, Морад же продолжала бесстрастно взирать на правительницу. Значит, Ремат уведомила любовницу. Рамина поглядывал на меня с ухмылочкой. Он тоже все знал.

Ну а мне происходящее казалось просто бессмысленным. Арамери уже доводилось возводить новый дворец, но лишь из-за того, что был разрушен прежний (благодаря Нахадоту и одному особо бездарному главе Арамери). С нынешним Небом все было в порядке: самое безопасное место на свете. Дом, вживленный в гигантское дерево. Ремат собиралась от добра добра искать. С какой стати?

Я отклеился от стены и положил руки на бедра.

– А мне какие распоряжения будут, Ремат? – спросил я. – Отправишь высекать камни и укладывать известку на строительстве нового дворца? Этот ведь, в конце концов, мы с родней возвели.

Взгляд Ремат, устремленный на меня, остался непроницаемым. Она молчала так долго, что я уже задался вопросом, не попытается ли она убить меня. В целом это стало бы большой глупостью с ее стороны, ибо тогда ярость Нахадота обуздал бы разве что Вихрь. Однако умом я понимал – с нее станется.

«Валяй попробуй», – мысленно обратился я к ней и оскалил зубы в усмешке. Эн пульсировала у меня на груди, выражая самое горячее одобрение. Ремат слегка кивнула, как будто я что-то подтвердил:

– Ты, господь Сиэй, будешь присматривать за моими детьми.

Я замер. Но не успел я родить хоть какую-нибудь мысль, как Шахар вдруг вскочила. Создалось впечатление, что придворный этикет для нее больше не существует. Она сжала кулаки, на лице вспыхнула ярость.

– Вон отсюда! Немедленно! – рявкнула она всем.

Лишь Гнев посмотрел на Ремат, но та промолчала. Рамина и Морад на несколько секунд замерли, наверное тоже дожидаясь, когда Ремат отменит приказ дочери, но тщательно избегая смотреть на любую из них. Когда происходили стычки между главами семьи и наследниками, принимать чью-либо сторону было, мягко говоря, неразумно. Как только стало очевидно, что Ремат вмешиваться не собирается, Рамина и Морад вышли. Тяжелые двери приемного покоя затворились за ними, и повисла гулкая тишина.

Шахар зло смотрела на Декарту – тот встал, как остальные, но остался на месте, и вид у него был непреклонный.

– Нет, – сказал он сестре.

– Да как ты…

– Пометь меня, – отрезал он. Шахар вздрогнула и умолкла. – Наложи на меня полную сигилу. Оскопи, как Рамину. Сделай это, если хочешь, чтобы я беспрекословно повиновался. А иначе – нет!

Шахар так сжала губы, что даже сквозь помаду стало видно, как они побелели. Она сейчас могла наговорить много лишнего, и к тому же в присутствии Ремат, а та не позволит ей взять обратно вылетевшие слова. До чего же они еще глупые – и она, и Дека. Слишком юные для подобных игр.

Я вздохнул и вышел вперед, встав между ними.

– Вы давали клятву в том числе и друг другу, – напомнил я.

Они свирепо уставились уже на меня. Не будь здесь Ремат, я бы им подзатыльников надавал, как вразумляют повздорившую мелюзгу, каковой они, по сути, и были. Однако речь шла об их достоинстве, и я ограничился лишь взглядом.

Наконец Шахар фыркнула, отвернулась и, подойдя к возвышению, на котором стоял трон матери, посмотрела ей в глаза.

– Ты не станешь этого делать, – тихо и веско проговорила она. – Ты не будешь строить планы собственной смерти!

Ремат вздохнула. А потом, к моему удивлению, встала и сошла по ступеням прямо к Шахар. Я увидел, что они одного роста. Может, у Шахар никогда не будет таких полных бедер и пышной груди, но она не отступила при приближении матери, а взгляд ее оставался ясным и гневным. Ремат смерила дочь глазами, и на ее лице медленно проявилась улыбка.

А потом она обняла Шахар.

Я даже разинул рот. И Дека тоже. И Шахар, которая столбом стояла в объятиях матери, а с ее лица можно было рисовать картину под названием «Потрясение». Ладони Ремат прижимались к ее спине. Она даже опустила подбородок Шахар на плечо. И ненадолго прикрыла глаза. А потом заговорила – с сожалением, не объясняемым никакой актерской игрой.

– Арамери пора меняться, – повторила она. – Я всегда любила тебя, Шахар. Наверное, этого признания недостаточно, и оно наверняка запоздало, но я это признаю, причем радостно и при всех, потому что это тоже часть предстоящих нам перемен. И еще потому, что это правда.

Тут она отстранилась, но ее руки до последнего мгновения оставались на плечах у Шахар. Мне показалось, что ей очень не хотелось отнимать их. Потом она посмотрела на Деку.

Тот стоял, стиснув челюсти и крепко сжав кулаки, хотя вряд ли это видел кто-то, кроме меня. Знаки на его теле полыхали под одеждой черным пламенем предупреждения. Объятий Ремат он вовсе не жаждал. Та вздохнула, чуть кивнув – мол, примерно того и ждала. Ее грусть была настолько очевидна, что я уже и не знал, что вообще думать. Неужели опять какая-то игра? Нет, непохоже…

Тут ее взгляд упал на меня. И задержался. Я с беспокойством подумал, уж не собралась ли она обнимать еще и меня. И решил: если попробует – по заднице шлепну!

– Ты меня с толку не сбивай, мама, – сказала Шахар. – Ты вообще в своем уме? Новый дворец?! Почему ты отсылаешь меня?

Но момент откровенности для Ремат уже миновал. Она вновь напустила на себя непроницаемый вид, соответствующий образу главы семьи.

– Небо – слишком очевидная и лакомая мишень. Всякий, кто жаждет сокрушить мировое влияние Арамери, устремится сюда. Хватит и одного убийцы в маске, прорвавшегося сквозь Врата. Даже если никто не пострадает, слух о том, что наш дом не так уж и неприступен,неизбежно распространится.

Отвернувшись, она проследовала к окну, посмотрела на город внизу, на горы у горизонта. Вдаль крутым изгибом уходила ветвь Древа, ее длина измерялась многими милями. Цветы на ней уже увядали – время цветения Древа миновало. Лепестки опадали и невесомо плыли прочь, кружась в воздушных потоках.

– К тому же среди наших врагов есть божество, – продолжила Ремат. – Поэтому защищаться приходится самыми радикальными методами, ибо мир еще нуждается в нас. Пусть даже сам он думает иначе. – Она обернулась к нам. – Нужно делать поправку на неожиданные обстоятельства, Шахар. Во всяком случае, намерения умереть в скором времени у меня нет!

Шахар, глупенькая и легковерная девочка, испытала явное облегчение.

– Все это прекрасно и замечательно, – сказал я, закатывая глаза. – Вот только возвести тайный дворец, знаете ли, невозможно. Нужна тьма-тьмущая рабочих, снабженцев, кого там еще… Ах да, слуг – иначе Шахар с Декой самим придется выскребать нужники. Здесь, в Небе, вы столько народу точно не наберете, а это значит, что придется нанимать местных. Ну а раз будет задействована такая толпа, никакая магия тайну не удержит. – Я, впрочем, тут же придумал как минимум один способ и тут же озвучил его: – И убить всех не получится.

Ремат вскинула бровь:

– Вообще-то, я могла бы, но, как ты наверняка уже догадался, это породит новые вопросы. В наши дни такое преступление уже не утаишь.

Она язвительно кивнула мне, и я горько улыбнулся в ответ. В былые времена заметать следы зверств Арамери приказывали именно мне.

– В любом случае, – сказала Ремат, – я нашла иной путь.

За окнами клонилось к западу солнце. Оно еще не коснулось горизонта, и до наступления сумерек оставалось добрых минут двадцать. Немного отойдя от потрясения, я понял: именно поэтому она тихо пробормотала молитву о прощении, прежде чем заговорить.

– Йейнэ, – сказала она, – взываю, услышь…

У меня сам собой открылся рот. Шахар ахнула.

– Я слышу, – сказала Йейнэ, возникая перед нами.

И тогда Ремат Арамери, глава семейства, переделавшего мир во имя Блистательного Итемпаса, правнучка человека, ради забавы приказывавшего бросать с Пирса верных Энефы, женщина, чья праматерь некогда довела до смерти саму Энефу, преклонила перед Йейнэ колено и низко опустила голову.

Я подошел к Ремат. Мои человеческие глаза были неполноценны и поддавались обману. Я даже наклонился вплотную. Но нет, это не было ни иллюзией, ни подставой. Ремат никого не пыталась подсунуть вместо себя.

Я поднял глаза на Йейнэ. Та определенно ликовала.

– Нет, – ошарашенно пробормотал я.

– Да, – сказала она. – Ловкий ход, правда?

Потом она повернулась к Шахар и Декарте – те смотрели то на мать, то на нее, то друг на друга. Они ничего не понимали. А я и понимать не хотел.

– Да, – повторила Йейнэ, обращаясь сразу ко всем. – Я выстрою вам новый дворец. А за это Арамери отныне станут поклоняться мне!

17

В сущности, все было просто.

Арамери служили Итемпасу две тысячи лет. Но в данное время Итемпас в качестве небесного покровителя был бесполезен, а Йейнэ в некотором роде была членом семьи. Полагаю, именно таким было разумное объяснение, которое придумала для себя Ремат. Если, конечно, оно ей требовалось. Возможно, она руководствовалась лишь соображениями немедленной выгоды. Особо набожные Арамери вообще редко встречались. В конечном счете предметом их веры и поклонения всегда была власть.


Ремат сообщила, что к месту строительства нового дворца мы отправимся на рассвете. Там Йейнэ создаст его в соответствии с пожеланиями Ремат, и в долгой и невероятно сложной истории семьи Арамери начнется новая эпоха.

Я покинул приемный покой вместе со всеми, оставив Йейнэ и Ремат обсуждать наедине… Да мало ли что глава великого семейства может обсуждать с новыми богинями-покровительницами. Гнева, Морад и Рамину, ожидавших в коридоре за дверью, пригласили внутрь, когда мы с Декой и Шахар вышли, – возможно, чтобы они тоже совершили поклонение Йейнэ. Несомненно, к утру у каждого из них появится куча срочных заданий, ведь они отправятся к новому дворцу вместе с нами. Еще мы возьмем с собой небольшой отряд стражи, кое-кого из придворных и необходимое число слуг, потому что, если верить Ремат, нам нужно будет всего лишь устроиться на новом месте. Соответственно, Шахар и Деке предстояло выбрать наших непосредственных спутников. При этом негласно подразумевалось: те, кто отправится в новый дворец, обратно уже не вернутся. Из соображений секретности.

Я уведомил Шахар, что у меня в Тени остались дела на несколько часов, и отбыл из Неба. В работу Вертикальных Врат после нападения были внесены изменения. Теперь они по умолчанию переносили только в одном направлении – прочь из дворца. Для переноса вверх требовалось заветное слово, присылаемое с помощью особого шара, который мне и вручили при отъезде. Дежурный писец, стоявший вместе с солдатами, караулившими Врата, торжественно предупредил, чтобы я не потерял шар, иначе мне придется плохо. Для начала меня на месте убьет магия, если я попробую войти во Врата без пароля, а если я от нее как-нибудь увернусь, наверху меня прикончат солдаты.

Я обеспечил сохранность шарика и распрощался.

Я направился прямиком в Южный Корень, где сообщил сперва Гимн, а потом и Ахаду, что некоторое время поживу в Небе.

Гимн расстроилась по этому поводу куда больше, чем я ожидал, – не в пример своим родителям, которые явно дождаться не могли, когда я окончательно съеду. Гимн почти все время молчала, помогая мне собирать скудные пожитки (все, мною нажитое, уместилось в одну матерчатую сумку). Но когда я уже повернулся к порогу, девочка поймала мою руку и всунула в ладонь две вещицы. Первой был стеклянный нож того же цвета увядших листьев, что и мои глаза. Гимн явно вложила в прозрачный клинок немало труда. Лезвие было отполировано до зеркального блеска, и она умудрилась даже снабдить его латунной рукояткой от кухонного ножа. Второй подарок представлял собой горсть бусин разных цветов и размеров. Каждая была сработана из камня или стекла и украшена тонкой гравировкой, изображавшей континенты и облака. Тонкие сверленые отверстия позволяли составить из них ожерелье и разместить на шнурке рядом с Эн.

– Откуда ты узнала? – изумленно спросил я, когда Гимн высыпала бусины мне в ладонь.

– Узнала о чем? – Она смотрела на меня как на полоумного. – Я просто вспомнила тот старый стишок про тебя. Ну, как ты Солнце спер ради забавы. Вот я и подумала, что Солнцу планеты вроде нужны, разве не так?

Если сравнивать с моим утраченным планетарием, бусы представляли собой жалкое зрелище. Но если принять во внимание любовь, с которой они делались… Да они были попросту великолепны, роскошны! Гимн поспешно отвернулась, когда я прижал их к груди, а я еле сдержался, чтобы не разреветься прямо у нее на глазах.

Явившись в «Герб ночи», я застал Ахада в весьма странном расположении духа. День клонился к вечеру, дом вскоре должен был распахнуть двери для посетителей, и я рассчитывал найти Ахада в кабинете. К моему удивлению, он сидел на заднем крыльце и вместо обычной сигары задумчиво вертел в пальцах сорванный цветок. Судя по выражению его лица, размышления были не самые радостные.

– Хорошо, – только и сказал он в ответ, когда я поведал ему о своем переезде обратно в Небо, и что Арамери из итемпанов в одночасье заделались йейнианцами, и, наконец, о том, что вскорости где-то будет возведен новый дворец.

– Хорошо? И это все, что ты имеешь сказать?

– Да.

Я, не сходя с места, придумал с полдюжины гадостей и оскорблений, которые он, по идее, должен был вывалить мне вместо этого спокойного «да», и нахмурился. С ним определенно что-то было не так. Но не мог же я напрямую спросить, что случилось. Он бы только посмеялся над такой попыткой заботы.

Поэтому я прибег к иной тактике.

– Между прочим, они все от тебя, – сообщил я. – Шахар и Декарта. Твои внуки. Вернее, правнуки.

Это наконец-то привлекло его внимание. Он поднял на меня взгляд и нахмурился:

– Что?..

Я пожал плечами:

– Я так понимаю, прежде чем покинуть Небо, ты переспал с женой Теврила Арамери.

– Прежде чем покинуть Небо, я переспал с половиной тамошних обитательниц. При чем тут это?

Я уставился на него:

– Да ты и вправду не знал!

А я-то думал, все было частью какого-то далеко идущего плана. Нахмурившись, я упер руки в бедра.

– Кстати, за каким хреном ты вообще съехал из Неба? Последний раз, когда я тебя там видел, ты был на пороге принятия в Главную Семью и уверенно продвигался к избранию следующим главой. Проходит несчастная сотня лет, и ты заведуешь домом со шлюхами в самой убогой части города! Как так?

Он прищурился:

– Устал я от всего этого…

– Устал? От чего именно?

– Да от всего.

Ахад смотрел прочь, в сторону городского центра и чудовищно огромного, отовсюду видимого ствола Мирового Древа: косые лучи предвечернего солнца окутывали его зеленовато-коричневой тенью. В первой развилке гигантского ствола поблескивало перламутрово-белое пятнышко: Небо.

– Я устал от Арамери, – пояснил Ахад и снова уставился на цветок.

Тот был вполне обычным одуванчиком, одним из немногих цветов, выживающих в постоянных сумерках Тени. Похоже, он рос между камнями дорожки, что тянулась к заднему крыльцу дома. Я мог лишь гадать, чем скромный одуванчик привлек внимание Ахада.

– Чтобы упрочить свое главенство, Теврил женился на чистокровной, – продолжил Ахад. – Она доводилась ему троюродной кузиной со стороны отца или какой-то другой седьмой водой на киселе. Жена ни в грош его не ставила, и чувство было взаимным. Я совратил ее ради боковой ветви семьи, проживавшей за пределами Неба: они хотели, чтобы Теврил прогнал неверную жену и посватался к одной из их дочерей. Ну а мне нужны были деньги, чтобы с выгодой их вложить. Я взял предложенную ими плату и устроил так, чтобы Теврил непременно узнал об измене. Так вот, он даже не расстроился.

Ахад скривил губы.

Я медленно кивнул. Меня в этой истории удивило лишь то, как много времени ему понадобилось, чтобы понять.

– Примерно то же, что ты делал, пока мы были рабами.

Взгляд Ахада стал пристальным и опасным.

– Только с той разницей, что это был мой выбор. А это все в корне меняет.

– Да неужели? – Я прислонился к одной из колонн крыльца и сложил на груди руки. – В обоих случаях тебя использовали. Не вижу особой разницы.

Он промолчал. Это молчание, как и то, что в дальнейшем он оставил Небо, само по себе являлось ответом. Я вздохнул.

– Когда ты съезжал, жена Теврила, наверное, была беременна, – сказал я и пометил себе: по возвращении во дворец уточнить, что и когда происходило. Но реальной надобности в том не было. Дека был живым свидетельством его связи.

– У меня не может быть детей, – устало проговорил Ахад, и чувствовалось, что он не впервые повторял эти слова. Неужели так много женщин желало зачать от его горького и бессердечного семени? Невероятно!

– Раньше не могло. Пока у нас не было богини жизни и смерти, а ты представлял собой просто часть Нахи, его бледное дневное отражение. Потом появилась Йейнэ и наделила тебя целостностью. И вручила тебе дар, утраченный богами в момент смерти Энефы. Мы все вернули его себе, когда Йейнэ заняла место Энефы.

«Все, кроме меня», – мог бы я добавить, но не стал. Это ему и так известно.

Некоторое время Ахад в хмурой задумчивости созерцал висевший в пальцах цветок.

– Ребенок… – Он хмыкнул. – Ну и дела.

– Говорят, это был сын.

– Сын. – Мне показалось или в его голосе действительно прозвучало сожаление? Или некий оттенок безразличия, принятый мною за сожаление? – Пришел неведомым, а теперь его уже нет…

– Он был демоном, дурень ты этакий. И очень возможно, что Ремат, Шахар и Декарта – такие же демоны.

Сказав это, я задумался: насколько далеки от божественного первопредка должны быть его смертные потомки, чтобы их кровь перестала быть смертоносной? Шахар и Декарта были богами на одну восьмую, и их кровь меня не убила. Всего несколько поколений – и такая разница? Да неужели? Если это правда, значит мы сильно преувеличивали опасность, исходившую от демонов. С другой стороны, ни у одного бога еще не хватило глупости взять образец крови вероятного демона и испытать ее на себе.

Ахад снова хмыкнул. Теперь его негромкий смешок был отчетливо злодейским.

– Ну и превращение, – сказал он. – Из поработителей богов – в их убийц. Арамери воистину не устают удивлять.

Я уставился на него:

– Мне тебя никогда не понять…

– Это точно, – вздохнул Ахад. – Ладно, извещай меня обо всем, что будет происходить. И начни уже использовать эту хренову сферу для сообщений, что я тебе дал! Хватит играться! Или что ты там с ней делаешь?

По его меркам это было очень дружественное поведение. Мне, в свою очередь, надоело смотреть на его бессмысленную возню с одуванчиком, и я дал выход любопытству, поинтересовавшись:

– У тебя все в порядке?

– Нет. Но говорить об этом я не расположен.

В обычный день я бы просто ушел, оставив его наедине с невеселыми думами. Но сейчас ему сопутствовало нечто особенное – некая тяжесть, которой дышал его облик, странный вкус, носившийся в воздухе, – и все это заинтриговало меня. Он не обращал на меня внимания, и я притронулся к нему. Ну а он настолько погрузился в свои мысли, что позволил мне это.

Меня чем-то овеяло. Словно огнем, только не причиняющим боли. Дыхание мира пронеслось сквозь нас, учащаясь, и…

Тут Ахад вновь заметил меня и зло сбросил мою руку. Я улыбнулся в ответ и спросил:

– Так ты обнаружил свою природу?

Его рассерженный взгляд исчез под насупленными бровями, с лица пропало всякое выражение, и я не мог сказать, растерялся он или просто был раздражен. Была ли моя догадка правильной, или он сам не понимал, что чувствует? А может, сразу и то и другое?

Тут я подумал кое о чем еще. А подумав, приоткрыл рот и втянул его запах, напрягая все иссякшие чувства, чтобы разобраться в смешении знакомых эфиров. Особенно тех, что имели отношение к цветочку… Ага, вот оно! Теперь я был уверен.

– Тебя навещала Ликуя, – задумчиво произнес я.

Запахи не лгут: одуванчик побывал у нее в волосах. Но я вычислил гораздо больше: запахи рассказали еще и о том, что они с Ахадом недавно занимались любовью. Может, это и стало причиной его угрюмой задумчивости? Меня подмывало хорошенько подразнить его на эту тему, но я мудро воздержался. У него, кажется, и так руки чесались.

– Ты вроде куда-то спешил, – процедил он ледяным тоном. Его глаза потемнели, воздух кругом так и дрожал, излучая откровенное предупреждение.

– Обратно в Небо, пожалуйста, – сказал я.

И едва ли не прежде, чем я договорил, Ахад швырнул меня сквозь ткань бытия. Я вылетел из реальности, хихикая на лету и отлично понимая, что Ахад услышит мой смех и это окончательно выведет его из себя. Ну что ж, он на мне отыгрался. Я возник в десяти футах над день-каменным полом в одном из отдаленнейших уголков нижней части дворца. Падение кончилось переломом запястья. Пришлось полчаса идти к дворцовым писцам, чтобы те наложили целительные письмена.

Пока меня лечили, я расспросил писцов, как идут дела с расследованием нападения. Они односложно отвечали, что особого продвижения не наблюдается. (Они не забыли, что это я грохнул их предыдущего предводителя, но я не видел смысла приносить извинения.) Сейчас писцы трудились не покладая рук – пытались разобраться, как действуют маски. В большой и просторной общей лаборатории, где работало человек пятьдесят, моему взгляду предстало несколько столов с разложенными кусочками алой маски. И замысловатая рама, в которой помещалась белая. Ее смертного носителя я нигде не увидел, но без труда догадался о постигшей его судьбе. Скорее всего, тело отнесли в более укромный покой и теперь потрошили, доискиваясь секретов.

Когда запястье срослось, я прошел в свою комнату, сложил в сумку Гимн одежду, вещи и туалетные принадлежности, выданные мне Морад. Вот и все сборы!

Пока я завершал свои дела в Тени, солнце успело опуститься за горизонт. С наступлением ночи белые стены Неба начали испускать неподвижное и неживое сияние. Я покинул комнату, ощущая необъяснимое беспокойство, и зашагал коридорами. Я мог бы растворить любую стену и пройти замкнутыми пространствами, но теперь они перестали принадлежать мне одному, и я не хотел их посещать. В коридорах мне навстречу попадались то слуги, то высокорожденные. Они замечали меня, а кое-кто даже узнавал, но я не обращал внимания на их взгляды. Я был всего лишь одиноким богом, склонным к убийству, и к тому же второстепенным; в былые времена здесь таких шлялось четверо. Эти смертные понятия не имели, насколько им повезло.

В конце концов я очутился в солярии – личном садике Арамери. Отследить выложенную белым камнем тропинку, вьющуюся среди подстриженных деревьев, было проще всего. Довольно скоро я оказался у подножия узкого белого шпиля, взвивавшегося из самого сердца дворца. Дверь на лестницу не была заперта (опять-таки в отличие от прежних времен). Я вошел и стал подниматься по круто завитой винтовой лестнице, пока не оказался в алтаре – помещении в утолщенной вершине шпиля, где Арамери много веков проводили свой ритуал наследования.

Войдя, я уселся на камень. Здесь, в этой комнате, умерло несчетное количество смертных. У них отнимали жизни, чтобы привести в действие Камень Земли и передать божественное могущество следующему поколению Арамери. Теперь в шпиле было так же пусто и пыльно, как и в нижних помещениях Неба. Надо полагать, Арамери продолжали торжественно передавать власть, но делали это иначе и в другом месте. Пустотелый постамент, некогда стоявший посередине, больше не существовал. Он разбился в тот день, когда Камень и Йейнэ слились воедино. Хрустальные стены с тех пор восстановили, потрескавшиеся полы заделали. Однако в комнате некоторым образом ощущалось отсутствие жизни. По временам своего рабства я такого не помнил.

Я стянул Эн со шнурка, положил рядом на пол и начал катать туда-сюда, припоминая, каково это было – летать, оседлав солнце. Ничего другого в голову не лезло. Так что я пребывал в полной готовности, когда день-каменный пол вдруг вспыхнул чуточку ярче, а в комнате отчетливо прибавилось жизни.

В прежние времена он всегда влиял на вещи именно так…

Я поднял взгляд.

Сияние пола превращало хрустальные стекла в отличные зеркала, и я легко различил позади себя два силуэта. Ликуя и с ней кто-то такого же роста. Только шире. Этот силуэт был мужским. Ликуя кивнула моему отражению, после чего исчезла, оставив нас наедине.

– Привет, – сказал я.

– Привет, Сиэй, – сказал Итемпас.

Я немного подождал, потом улыбнулся:

– Даже не скажешь «сколько лет, сколько зим» или что я хорошо выгляжу?

– Ты не очень хорошо выглядишь, – сказал он. Помедлил и добавил: – А тебе кажется, что мы долго не виделись?

– Да, – кивнул я.

Не стань я смертным, не показалось бы. Но он сам уже сто лет прожил в человеческой шкуре и понимал, как тянется время.

За спиной послышались шаги, увесистые и очень точные. Они приблизились, я что-то уловил краем глаза и решил было, что он сядет рядом, но, учитывая, кто мы такие, это выглядело бы странновато. Так что он просто прошел мимо меня, остановился на краю алтаря и стал смотреть на черный ночной горизонт, оплетенный ветвями Древа, едва видимыми в темноте.

Ну а я разглядывал его спину. На нем была длинная кожаная куртка, выцветшая почти добела. Длинные белые волосы заплетены в тяжелую гриву косичек, смахивавших на плетеные локоны теманцев, только он обходился без украшений, если не считать большой заколки, аккуратно скрепляющей волосы. Наряд дополняли белые штаны и рубашка и, что довольно странно, коричневые башмаки. Я гадко порадовался про себя: ну надо же, белой обуви не нашел!

– Я, конечно, приму предложение Нахадота, – сказал он. – Если моей силы хватит для твоего исцеления или хотя бы замедления старения, я сделаю все, что смогу.

Я кивнул:

– Благодарю.

Он кивнул в ответ. Его лицо было обращено к горизонту, но отражение в стекле смотрело прямо на меня.

– Ты хочешь остаться с этими смертными?

– Видимо, да, – ответил я. – Ахад хочет, чтобы я держал его в курсе всех дел Арамери. – Тут я кое-что вспомнил и поправился: – Ну, конечно, ты же начальник Ахада, так что…

– Можешь остаться. – В его пристальном взгляде, несмотря на нынешнее состояние, читалась прежняя сила. – И даже должен, чтобы быть вместе со смертными, которых ты так любишь.

Я нахмурился. Его отражение отвело взгляд.

– Их жизни столь быстротечны. Они не могут принимать что-либо как должное.

Он, конечно же, имел в виду мать Ликуи. А может, и первую Шахар Арамери. Он ведь любил ее, невзирая даже на ее разрушительную, всепоглощающую одержимость…

– А как тебе то, что Арамери тебя бросили? – не без некоторой вредности спросил я. Для настоящей вредности у меня сейчас просто сил не было, и я всего лишь хотел переменить тему.

Скрипнула кожа, легонько прошуршали волосы: он пожал плечами.

– Что с них взять, они же смертные.

– Значит, ни слезинки не проронил? – вздохнул я, потом вытянулся на каменном полу и закинул руки за голову. – А ведь за ними весь мир последует, чтобы ты знал. Человечество от тебя отвернется, и это уже начало происходить. Они еще называют нынешнее время эрой Светозарного, но скоро начнутся сумерки…

– Или рассвет.

Я моргнул. Вот этого я, кажется, не учел. Я приподнялся на локте и посмотрел на него, прищурившись. Он неподвижно стоял в излюбленной позе: ноги врозь, руки сложены на груди. Все тот же Дневной Отец, только заключенный в смертную плоть. А так – ничуточки не изменился!

Вот только…

– Почему ты оставил жить Ликую Шот? – спросил я.

– Потому же, почему оставил жить ее мать.

Я замотал головой, не в силах понять:

– Орри Шот? Да с чего бы тебе ее убивать? – Я нахмурился. – Неужели за то, что она возмущалась твоими выходками?

Если бы я лично не наблюдал за ним в гладком стекле, никогда бы не поверил в то, что предстало моим глазам. Итемпас улыбнулся:

– Верно. Возмущалась. Но не в этом дело. Орри Шот была демоницей.

Вот тут я утратил дар речи. Воцарилось молчание, и он наконец повернулся ко мне. Я посмотрел на него и испытал окончательное потрясение. Нет, если не считать волос и одежды, выглядел он в точности как при нашей последней встрече. И тем не менее что-то в нем – такое, чего я не мог вычленить и определить, – явственно изменилось.

– Ты собираешься убить Ремат Арамери и ее детей?

Я замер. Он знал! Я ничего не ответил, и он кивнул.

Меня внезапно охватило нервное напряжение. Я вскочил. Сунул в карман Эн. В алтаре было тесновато для моей привычки расхаживать, но все же я попытался. Оказавшись возле него, я увидел рядом с его отражением в стекле свое. И прирос к месту. Он тоже повернулся, заметив мой взгляд, и мы уставились в темное зеркало.

Вот я: невысокий, жилистый, растерянный, готовый дать бой. Повзрослев, я начал сутулиться, потому что отчаянно не желал расти.

А вот он: крупный, могучий и при этом изящный. Таким он был всегда. В его глазах светились знание, понимание, стремление…

Я почти – почти – захотел, чтобы он опять стал моим отцом.

Я почти, почти простил его.

Но это не могло произойти. Я нахохлился и отвел взгляд. Итемпас опустил взгляд, и в алтаре опять воцарилась несокрушимая тишина.

– Скажи Ликуе, чтобы явилась и забрала тебя, – раздраженно проговорил я наконец. – Я уже сказал все, что собирался.

– Ликуя – смертная, а магии у меня нет. Мы с ней не можем разговаривать как боги. Нам требуются слова. И дела.

– Так ты что, здесь остаешься? – нахмурился я.

– Да. И отправляюсь вместе с вами в новый дворец.

– Здесь и Йейнэ будет. – Тут я сжал кулаки и все-таки заходил, чуть ли не заметался по кругу. – А-а, да ты знаешь, конечно. Ты же и явился ради нее.

Он и она, прижавшись, его губы на ее шее… Я отчаянным усилием прогнал это видение.

– Нет, – сказал он. – Я пришел ради тебя.

Слова… Дела…

И то и другое не имело смысла. Не могло у меня из-за каких-то там слов и дел вот так отчаянно перехватывать горло. Пытаясь справиться, я пустил в ход гнев и зло уставился ему в спину.

– Я бы мог призвать Наху. И попросить, чтобы он убивал тебя снова и снова, пока ты не взмолишься об окончательной смерти. – И, будучи неисправимым поганцем, добавил: – Он ведь это сделает ради меня.

– Ты и в самом деле этого хочешь?

– Да! Я бы сам это сделал, если бы мог!

К моему изумлению, Итемпас развернулся и подошел ко мне, распахивая куртку. Когда он запустил руку во внутренний карман, я весь напружинился, готовясь дать бой. Он вытащил кинжал в ножнах, а я схватился за Эн. Однако он протянул кинжал мне. Рукоятью вперед. Я взял его, и оказалось, что он маленький и легкий – оружие для детской руки, сделанное в той части мира, где смертные не чураются давать детям острые игрушки. Кинжальчик не так уж и отличался от того ножа, что десятью годами ранее погубил детскую невинность Шахар, только этот был надежно упакован в кожаные ножны, и вокруг рукояти захлестнут ремешок. Такое оружие случайно не извлечешь.

Я повертел вещицу в руках, гадая, с какого – во имя его собственного имени – перепуга Итемпас дал ее мне, и носа коснулся запах старой, давным-давно высохшей крови.

– Ликуя подарила, – пояснил он. – Мне. На случай если смерть когда-нибудь окажется предпочтительней жизни.

Тогда я понял, о чем шла речь. «Дар смертности» – вот как называла это Энефа. Клинок был обработан кровью Ликуи, ее наводящей ужас, ядовитой демонской кровью. Она вручила Итемпасу ключ от его темницы на случай, если у него когда-нибудь достанет мужества им воспользоваться.

Моя рука судорожно сомкнулась на рукояти.

– Если ты используешь его, смертному царству придет конец.

– Да.

– И Ликуя тоже умрет.

– Да, если к тому времени еще будет жива.

– Так зачем она дала тебе этот кинжал?

– Не знаю.

Я уставился на него. Вряд ли он сознательно притворялся тупым. Он наверняка спросил ее. А потом либо не поверил ответу, либо – что вероятнее, если учесть, насколько в него удалась дочь, – она просто не потрудилась ответить. И он принял ее молчание.

Между тем он опустился передо мной на колени, одновременно сбрасывая куртку, так что она красиво распласталась по белому полу. Еще он вскинул голову – отчасти потому, что был наглым мерзавцем, отчасти подставляя горло и грудь. Такая вот гордая и прекрасная жертва.

– Ну ты и дрянь, – процедил я, стискивая рукоять. Смерть. Я держал в кулаке смерть всей вселенной. – Наглая, самовлюбленная, злобная дрянь.

Итемпас просто ждал. Ножик, конечно, маловат, но если направить его под вот таким углом, он легко скользнет между ребрами и кольнет сердце. Во имя всех преисподних! Если Орри Шот была демоницей, ее дочь получалась более чем полубогиней. Тут не надо в сердце колоть, тут и царапинки хватит…

Я сбросил петлю ремешка, но в пальцах уже поселилась противная дрожь. Я взялся за рукоять, чтобы вытащить кинжал… и не смог. Руки попросту отказывались повиноваться. Я подождал еще и позволил им, вместе с кинжалом, бессильно повиснуть по бокам.

– Если ты хочешь, чтобы я умер… – начал он.

– Заткнись, – прошептал я. – Заткнись и будь проклят всеми богами. Ненавижу.

– Если ты меня ненавидишь…

– Да заткнись ты!

Он наконец замолчал, и я с проклятием швырнул кинжал на пол между нами. Звук, с каким кожаные ножны ударились о камень, породил эхо. У меня потекли слезы. Я запустил обе пятерни в волосы.

– Просто помолчи, хорошо? Боги благие, от тебя с ума сойти можно! Не смей заставлять меня делать такой выбор! И я буду тебя ненавидеть, если захочу!

– Хорошо.

Он говорил тихо, успокаивающим тоном. И я против воли вспомнил те времена – редкие, но столь драгоценные, – когда мы с ним сиживали в его безмятежном царстве, следя за танцами времени. Некоторым образом я уже тогда понимал, что друзьями нам не бывать. О том, чтобы влюбиться, не возникало даже вопроса. Но вот как насчет отношений отца с сыном? Это у нас могло получиться.

– Ладно, Сиэй, – произнес он мягко и ласково. Он действительно не менялся. – Ненавидь, если хочешь.

Тяга любить его была до того велика, что меня даже трясло.

Я повернулся и бросился к лестнице, а потом вниз по ступеням. Когда моя голова уже скрывалась в лестничном колодце, я оглянулся. Итемпас провожал меня глазами. Он не подобрал кинжала. А еще я увидел, что он все-таки изменился. Его лицо было мокрым от слез.

Я бежал, бежал, бежал…


Дверь в покои Деки оказалась не заперта. Никакой слуга не нарушит его уединения, не объявив о себе, и ни один высокородный даже близко не подойдет. Он пока был неизвестной величиной. Семейство побаивалось его – как он и хотел. И мне стоило бы, ведь сейчас он был могущественней меня. Но я не боялся. Что тут поделаешь – мне всегда нравились сильные люди.

Он поднялся из-за рабочего стола. Я обратил внимание, что стол не был обычным предметом дворцовой мебели. Дека уже привнес изменения.

– Какого… Сиэй?

Вид у него был измотанный. Минувшей ночью он почти не спал: трудился вместе с писцами, изучая маски убийц. И сейчас продолжал работать, босой, полуголый, всклокоченный. Я увидел свитки с набросками и стопку листов, помеченных официальной сигилой «Литарии». Уж не людей ли он для нового дворца подбирал?

– Сиэй, что случилось?

– Бояться меня незачем, – сказал я, обходя стол и приближаясь к нему.

Я удерживал его взгляд, как удерживал бы взгляд добычи. Он смотрел на меня. Как же их легко поймать, когда они желают быть пойманными!

– Возможно, – продолжил я, – я и старше этого мира, но я еще и просто мужчина. Ни один бог не представляет собой только что-то одно. Если я как целое пугаю тебя, выбери какую-нибудь часть меня и люби ее.

Он вздрогнул. Смятение, желание, вина – все сразу то проявлялось у него на лице, то пропадало. В конце концов, когда я подошел вплотную, он вздохнул. Его плечи слегка поникли – он признал поражение.

– Сиэй…

Одно слово, а сколько всего в нем собралось! И ветер, и молния, и жажда – невыносимая, как открытая рана.

Я заключил его в объятия. Могущество, записанное на его коже, однократно вспыхнуло, предупреждая меня, нашептывая о боли и гибели. Я прижался лицом к его плечу и забрал в кулаки спинку его рубашки. Как бы я желал, чтобы рубашки не было и я мог прикоснуться к этим смертоносным знакам!

– Сиэй… – снова начал Дека. Он замер в моих объятиях, держа руки на весу, словно боясь коснуться меня. – Сиэй, боги…

– Дай я просто сделаю это, – выдохнул я куда-то ему в плечо. – Пожалуйста, Дека.

Его руки опустились мне на плечи – слишком легко, нерешительно. Нет, так не пойдет. Я крепче притянул его к себе, он даже слегка крякнул. Потом его руки тоже сомкнулись вокруг моего тела и сжались, а ногти впились бы мне в спину, если бы не одежда. Он уткнулся лицом мне в волосы. Ладонь легла мне на затылок.

Время замерло… Совсем ненадолго, конечно, ведь в мире смертных ничто долго не длится. Но нам казалось, что минула вечность, и, собственно, только это и имело значение.

Когда наконец я насытился этим объятием, то отстранился и стал ждать, что он засыплет меня вопросами. У смертных вечно масса вопросов. «Почему ты сюда пришел?» – с этого он начнет, ведь он желает меня и надеется, что я, быть может, тоже его желаю. Реальная же причина другая, но я скажу ему то, что он так хочет услышать.

Но вместо вопросов повисла долгая и неловкая тишина. Потом Дека переступил с ноги на ногу и сказал:

– Мне бы поспать несколько часов…

Я кивнул, все еще ожидая.

Он отвел взгляд:

– Тебе совсем не обязательно уходить…

И я не ушел.

Мы бок о бок устроились в его постели, самым целомудренным образом. Я ждал его рук, его губ, тяжести его тела… Я бы дал ему желаемое. Может, мне бы даже понравилось. Все лучше, чем одиночество.

Он придвинулся и накрыл мою руку своей. Я ждал продолжения, но ничего не происходило. Потом его дыхание стало ровным и медленным. Я удивленно повернул голову. Дека крепко спал.

Я смотрел на него, пока и меня не сморил сон.


Все движется по кругу.

Дека проснулся перед рассветом. Он разбудил меня, и дело пошло как-то само собой: мы повели себя точно так, как смертные любовники с незапамятных времен ведут себя поутру. Кое-как продрали глаза, и каждый начал готовиться к наступлению нового дня. Дека вызвал слуг, велел принести чай, потом стал рассылать записки писцам, убийцам и царедворцам, которых он выбрал, чтобы взять с собой. Пока он этим занимался, я отправился в ванную и стал приводить себя в презентабельный вид. Потом туда пошел он, а я взялся за чай, попутно просматривая у него на столе заметки насчет защитной магии и какой-то запрос в «Литарию». Вернувшись, Дека застал меня за этим занятием, но не стал возражать, а лишь прошел мимо, желая взглянуть, оставил ли я ему чаю. (Оставил, но не особенно много. Заработал сердитый взгляд и пожал плечами.)

И вот мы вышли на передний двор. Там уже собралась компания человек в тридцать: писцы, солдаты, вельможи. В том числе и Шахар, облаченная в дорожный плащ на меху, ибо утренний воздух был, что называется, бодрящим. Заметив нас, она кивнула, а я кивнул в ответ; это заставило ее моргнуть. Прибывали слуги, они тащили дорожные сундуки и баулы, в которых пожитков высокорожденных наверняка было больше, чем их собственных. Когда близившийся рассвет заставил горизонт на востоке недвусмысленно побледнеть, явилась Ремат, а с ней, к моему немалому удивлению, Йейнэ и Итемпас. Я заметил, как многие среди собравшихся непонимающе рассматривали его: ведь эти люди не были кровными членами семьи.

В какой-то момент Йейнэ остановилась, повернувшись к далекому горизонту так, словно оттуда донесся неслышимый зов: наступало ее время. Приблизившись к нашей группе, Итемпас отделился от Ремат и встал с остальными, но недостаточно близко для разговора. Он смотрел на Йейнэ.

Дека тоже уставился на Итемпаса, и вдруг его глаза округлились.

– Сиэй, так это же…

– Да, – перебил я. Сложил на груди руки и старательно отрешился от обоих.

Рамина тоже был тут, он явно ждал Ремат – как и Морад, стоявшая в дорожной одежде. Это меня удивило. Неужели Ремат и своей возлюбленной решила пожертвовать? Я задумался: а так ли уж они близки? Лицо Морад было, по обыкновению, бесстрастно, но я заподозрил, что происходившее ей не очень-то нравилось.

– Доброе утро, друзья мои, – начала Ремат, хотя, за исключением Морад, друзей у нее тут, пожалуй, и не было. – Вы уже знаете, что должно произойти. Без сомнения, вам не понравилось, что вас известили в самый последний момент, но, поверьте, это продиктовано заботой о безопасности и сохранении тайны. Полагаю, ни у кого нет возражений.

При любых иных обстоятельствах возражений было бы предостаточно, но здесь собрались Арамери, причем избранные не за происхождение, а за проницательный ум. Поэтому слова Ремат встретили молчанием.

– Очень хорошо. Мы ждем еще одного, последнего гостя, а после этого можно начинать.

И в этот момент мир едва заметно и восхитительно содрогнулся. Ощущение было очень тонкое, но невероятно мощное: даже смертные почувствовали его. День-камень у нас под ногами отозвался зловещим потрескиванием, а шелковые деревья в ближнем Саду Ста Тысяч задрожали, роняя свисающие цветы. Ну а я крепко зажмурился, втягивая воздух просто для того, чтобы не заорать от восторга.

– Сиэй?.. – послышался озадаченный и встревоженный голос Шахар. Ее предкам было знакомо это ощущение, но за сто лет Арамери успели от него отвыкнуть. Я открыл глаза и улыбнулся ей до того дружески, что она заморгала и едва не улыбнулась в ответ.

– Мой отец возвращается, – прошептал я.

Позади нас обернулась Йейнэ, она тоже улыбалась. Итемпас же отвернулся, так уставившись на дворец, словно тот неожиданно стал самым интересным зрелищем на свете. Однако я видел, как напряглись его плечи. Он хранил невозмутимый вид, но это стоило ему немалых усилий.

Нахадот проявился на материальном плане бытия и встал около Йейнэ. Представьте ураган, выткавший себе из ничего подобие человеческой плоти. Его нынешний облик был выбран в знак уважения к временам наших страданий. Подле Йейнэ стоял мужчина с бледным лицом, и тьма, составлявшая его естество, клубилась вокруг, истаивая в пространстве щупальцами ожившего дыма. (Когда-то внутри этого дыма таилось настоящее человеческое тело. Теперь оно жило отдельно и носило имя Ахад. Интересно, не пробирала ли его сейчас дрожь? Чувствовала ли живая тюрьма близкое присутствие своего былого пленника?) По сути, зримый облик Нахадота был единственным, что осталось неизменным с дней рабства, и я всей кожей ощущал его величественную и жуткую мощь, от которой, казалось, отяжелел самый воздух. Хаос и тьма в их необузданной чистоте…

Среди собравшихся Арамери послышался ропот и даже тревожные вскрики, но Ремат хватило властного взгляда, чтобы всех успокоить. Она даже шагнула вперед, подавая родственникам пример. Ей, правда, понадобилось мгновение, чтобы набраться решимости, но кто стал бы ее за это судить!

А вот Шахар, право, сильно выросла в моих глазах, когда, набрав в грудь побольше воздуха, поспешила следом за матерью. Ремат оглянулась, увидела ее и даже забыла скрыть удивление. Шахар чопорно кивнула в ответ. В конце концов, ей уже доводилось встречаться с Нахадотом лицом к лицу. Две женщины двинулись навстречу двум великим богам.

Дека не сделал попытки присоединиться к ним. Сложив руки, он стал с несчастным видом переминаться с ноги на ногу, хмуро поглядывая то на меня, то на Итемпаса. Догадаться, что именно расстраивало его, было нетрудно. Трое ходили среди смертных, и, пусть даже их единство было лишено полноты, умный Дека не верил, что они явились всего-то затем, чтобы воздвигнуть для Арамери загородную дачу. И конечно, он догадывался, почему я вчера вечером был настолько не в духе.

«Я пришел ради тебя», – сказал Итемпас.

Я тоже скрестил руки на груди, но это не было защитным движением. Я просто не хотел слишком поддаваться надежде.

Тем временем короткий разговор между людьми и богами подошел к концу, и Йейнэ оглянулась на нас, рассеянно кивая в ответ на что-то сказанное Ремат. Наши с ней взгляды встретились как раз в тот момент, когда у нее за спиной горизонт вспыхнул золотом: это пробивались в небеса первые лучи солнца. На краткое мгновение, неуловимое, как сам рассвет, ее облик расплылся, сменившись чем-то неописуемым. Мой разум тем не менее сразу же начал подбирать описания и сравнения в доступных ему образах смертного обихода. Призрак, начертанный серебряной кистью тумана. Невероятный лесной пейзаж, составленный из деревьев вроде того, в чьей развилке мы теперь находились. Вкус и запах спелых плодов, нежная тающая мякоть, обильный сладкий сок. Меня одолела тоска, накатило влечение, назвать которое сыновним не поворачивался язык. Я жаждал ее, ревновал к Нахе и жалел Темпу, ибо тот познал ее всего лишь раз.

Однако мгновение миновало, и Йейнэ вновь стала собой, а ее улыбка была предназначена только мне, ее любимому первенцу. И я эту свою особость ни на что на свете не променял бы.

– Пора в путь, – сказала она.

И внезапно мы очутились вовсе не в Небе.

Говоря «мы», я имею в виду всех и вся: богов, Арамери и так далее, вплоть до слуг и багажа. Только что мы стояли на переднем дворе Неба, а в следующий миг все сорок или около того оказались в совершенно другой точке мира, заброшенные туда мимолетным напряжением воли Йейнэ.

Здесь уже миновал рассвет, успело наступить утро, но на это я обратил внимание в последнюю очередь. Я был слишком занят, потешаясь над Арамери: они ахали, спотыкались, еще как-то пытались удержаться от паники, ибо мы стояли на волнах океана.

Нас со всех сторон окружала вода – беспредельная, размеренно вздымающаяся равнина. Посмотрев вниз, я увидел, что наши ноги слегка проминают поверхность, словно кто-то проложил тонкую гибкую пленку между жидкими хлябями и нашими башмаками. Когда под нами вздымались волны, мы поднимались вместе с ними, не погружаясь. Некоторые Арамери падали, не сумев приспособиться к колеблющейся опоре. Я лишьхихикал, расставляя ноги пошире и легко балансируя. Вся хитрость заключалась в том, чтобы наклоняться вперед и удерживать среднюю часть тела, а не сосредотачиваться на ногах. Я когда-то давно катался на волнах в море сжиженного газа. Почти то же самое.

– Отче Светозарный, помоги! – ахнул кто-то.

– Тебе не нужна помощь, – отрезал Итемпас, и мужчина шлепнулся на воду, потрясенно глядя на него.

Сам Темпа, конечно же, скалой стоял посреди вод.

– Такое место подойдет? – спросила Йейнэ, обращаясь к Ремат.

Ремат – и это меня искренне позабавило – нашла способ сохранить и равновесие, и свое царственное достоинство, вновь припав на колено.

– Да, госпожа, – ответила она.

Под нами прошла очередная волна, приподняв, а потом уронив нас на несколько футов. Я заметил, что это движение не затронуло Йейнэ; поднявшаяся вода как бы обтекала ее, не прикасаясь. А подле Нахадота волна просто переставала существовать: ее сила рассеивалась, и водяной горб рассыпался мелкой беспорядочной рябью.

– Где мы? – спросила Шахар.

По примеру матери она встала на колено, но даже так едва удерживалась от падения. Она говорила, не поднимая глаз и прилагая все силы, чтобы не растянуться плашмя.

Ответил ей Нахадот. Он стоял лицом к солнцу, щурясь с едва заметным недовольством. Вреда оно ему, конечно, причинить не могло, потому что было всего лишь некрупной звездой, и потом, где-то во вселенной неизменно царила ночь.

– Мы в море Овикву, – сказал он. – По крайней мере, так оно называлось когда-то.

Услышав это, я захихикал, и на меня стали недоуменно оглядываться.

– Овикву, – сказал я, немного напрягая голос, чтобы шутку сумели оценить все, – было внутренним морем в середине Земли Маро, материка, некогда простиравшегося там, где мы с вами сейчас стоим!

Землю Маро – весь континент – уничтожили Арамери. Уничтожили во время одной из своих войн, когда у них хватило безрассудства использовать Нахадота как разрушительное оружие. Он сделал то, что они потребовали. Но не остановился на этом.

– Самое первое Небо! – выдохнул Дека. – Погибший дворец!

Нахадот повернулся к нему – и помедлил, устремив на него долгий взгляд. Слишком долгий… Я напрягся, кишки завязались узлом. Уж не показались ли ему знакомыми Декины черты, столь явно отмеченные фамильным сходством с Ахадом? Если он поймет, кто такой Дека, кто такие Ремат и Шахар… Прислушается ли он к моим мольбам о пощаде для них?

– Самое первое Небо сейчас точно под нами, – сказал он. Потом посмотрел на меня. Он знал. Я сглотнул, охваченный внезапным страхом.

– Ненадолго, – сказала Йейнэ.

И она изящным жестом вскинула руку, как бы выманивая что-то из морских вод у нас под ногами. Трое при желании способны вызывать из небытия миры и запускать в пространство галактики. Это я к тому, что нынешнее деяние давалось Йейнэ вообще без усилия. Даже этот жест не требовался. Она сделала его больше для зрителей.

Она только немного переоценила пределы внимания смертных. Едва из воды вырвались первые камни, про саму Йейнэ мгновенно забыли.

И это Дека что-то пробормотал, заключив всех в воздушный пузырь, защитивший от взметнувшихся волн и водяных брызг. Пребывая, таким образом, в безопасности, мы благоговейно следили, как повсюду вздымались изломанные, обросшие водорослями и кораллами глыбы день-камня – самая маленькая была величиной с весь «Герб ночи». Развалины, много веков покоившиеся на морском дне, выходили на солнечный свет, как бы падая в небо. Глыбы стряхивали наросты, громоздились одна на другую и срастались в единое целое. Росли стены, прямо под нашими ногами рождались внутренние дворы. Бесформенные руины снова становились дворцом.

И вот все было готово. Опали последние брызги, и мы увидели перед собой все великолепие возрожденного Неба.

Возьмите раковину моллюска-кораблика, разрежьте ее пополам, вытяните в высоту закрученные внутренние переборки, особенно те, что у центра, и получился величественный шпиль, на котором мы теперь и стояли. Дворец, как и раковина, был асимметричен, но это лишь придавало ему особую прелесть. Еще он казался эфемерным. Что ж, такова красота смертной жизни.

И конечно, дворец не был точным подобием как старого, так и нового Неба. Он был меньше обоих предшественников и выглядел обманчиво проще. Те строились узкими, вытянутыми ввысь, а новый дворец прижимался к поверхности океана. Вместо высоченных шпилей, пронзавших небо, здесь были низкие строения с покатыми крышами, соединенные множеством кружевных мостиков. А его основание – ибо дворец покоился на своеобразной выпуклой платформе – имело неправильную форму, с лепестками во всех направлениях. Поверхность блестела в утреннем свете, перламутрово-белая, точно жемчуг. Вот и все сходство с нынешним Небом.

Я вполне ощущал божественную силу, вплетенную в каждый завиток лестниц. Она удерживала дворец на плаву, но не только. В самом строении было что-то, не позволявшее ему затонуть. Будь я по-прежнему богом, я, возможно, сумел бы это понять, потому что даже наш промысел подчиняется некоторым правилам, а Йейнэ сама ее природа обязывала во всем искать равновесие. Быть может, ее магия как-то по-новому забирала мощь океанской зыби или питалась солнечным светом? А может, основание дворца было создано пустотелым?.. Ясно было одно: дворец не собирался тонуть, а дополнительное волшебство еще и позволит ему путешествовать по океану. И его стены будут оберегать порученный им драгоценный груз. Во всяком случае, никакой смертный враг их приступом не возьмет.

Пока смертные озирались (большей частью в благоговейном молчании, но некоторые ахали, кто потрясенно, кто восторженно), я прошагал по обсыхающему день-камню к центральному возвышению. Йейнэ и Нахадот повернулись ко мне.

– Неплохо, – сказал я. – Только почему-то опять белый!

Йейнэ пожала плечами и улыбнулась:

– А ты представлял себе серые стены? Разве ты хотел, чтобы они все тут покончили самоубийством?

Я огляделся, принимая во внимание беспредельный, но однообразный океанский пейзаж. Снизу едва слышно доносился шум прибоя и гул ветра; в остальном же было тихо.

– Тут ты права, – поморщился я. – Но это же не значит, что им придется выносить такую же строгую, скучную неизменность, что и в двух предыдущих дворцах? Они теперь твои, так придумай способ им об этом напомнить!

Она ненадолго задумалась, Нахадот же улыбнулся. День-камень под ногами вдруг размягчился, превращаясь в жирный черный суглинок. То же произошло и на многих других поверхностях – по верху перил, по краю мостов. День-камень преобразовался в плодородную землю.

Йейнэ рассмеялась и подошла к нему, ее глаза дразнящее блестели.

– Это намек? – спросила она и протянула ему руку.

Он взял ее, и я отметил про себя их доверительные, товарищеские отношения. И то, как смягчались непроглядные глаза Нахадота, когда он смотрел на нее. Его изменчивое лицо тоже обретало новый и очень знакомый вид: смуглая кожа, угловатые черты – даррец, да и только. Я еле удержался, чтобы не покоситься на Деку: заметил ли он?

– Вместе у нас всегда лучше получалось строить, чем поодиночке, – заметил Наха.

Йейнэ прильнула к нему, и мягкая темнота его ауры тут же нахлынула и объяла ее. Дымные щупальца не касались ее, но в том не было нужды.

Движение, замеченное краем глаза, привлекло мое внимание. Итемпас отвел глаза от обнявшихся родственников и наблюдал за мной. Я тоже посмотрел на него. Он стоял в одиночестве, и я удивился себе, ощутив вместо привычного гнева сочувствие.

Мы оба были изгоями.

Потом я увидел Шахар. Она стояла рядом с Декартой, и тот прямо светился: поворачивался туда и сюда, впитывая взглядом красоту нового дворца. Таким Деку я еще не видел. Его лица не покидала улыбка. Я подумал о приключенческих историях, которые он любил в детстве. Жаль, я больше не бог и не могу в полной мере разделить с ним его радость…

Шахар тоже улыбалась, но сдержанней. Она тоже поглядывала на спиральные завитки стен, но больше наблюдала за братом. Она так давно и так надолго его утратила – и вот он наконец к ней вернулся…

Так совпало, что, пока я на них смотрел, они поймали мой взгляд. Дека заулыбался еще шире, а за ним и Шахар. Они не взялись за руки, осторожно шагая ко мне по мягкой земле, но связь между ними была очевидна всякому, кто хоть раз видел любовь. И так же явственно эта связь распространялась и на меня. Я повернулся к ним и пережил долгий, ни с чем не сравнимый миг, когда я не чувствовал себя в одиночестве.

Но потом Йейнэ сказала:

– Пора, Сиэй, – и мгновение кончилось.

Шахар и Дека остановились, их улыбки начали гаснуть. Взамен явилось понимание. Они сделали меня смертным, чтобы я мог быть им другом. Что с нами произойдет, когда я опять стану богом?

Моего плеча коснулась рука, и я поднял взгляд. Подле меня стоял Итемпас. Ну конечно. Он тоже когда-то любил смертных. Он знал, каково это – оставлять их в прошлом.

– Идем, – мягко проговорил он.

Так и не сказав ни слова, я повернулся спиной к Шахар и Декарте и пошел с ним.

Йейнэ и Нахадот уже ждали. Нас объяла их сила, и мы исчезли ровно в тот миг, когда из земли полезли зелененькие ростки.

18

Мы взываем к Итемпасу,

Молимся о свете.

Просим солнце дать тепла нам,

Разогнать все тени.

И во имя Итемпаса

Речь дает смысл звуку,

Мысль деянье претворяет,

Мир несет убийство.


Покой, в который мы перенеслись, оказался неподалеку. Во всяком случае, в пределах нового дворца. Это была комната-завиток, возникшая на самом его краю, и покрывало ее лишь граненое стекло. Как только мы там материализовались, я понял, чем на самом деле был этот чертог: кармашком пространства, не принадлежавшим окружавшему его миру. Идеальное место для работы писца и вообще для того, чтобы направлять магическую энергию, не оказывая влияния на сопредельные части здания. Дека, верно, полюбит такие уголки, когда их обнаружит.

Нахадот и Йейнэ стояли напротив Итемпаса, и тот смотрел на них совершенно бесстрастно, хотя это, конечно, ничего не значило. Уж я-то это знал. Как и то, что для бесед им никогда не нужны были слова. А сейчас они обменивались не столько смыслами, сколько чувствами. Может, именно поэтому Нахадот, наконец заговорив, был спокоен и краток.

– До заката, – сказал он. – Ты помилован до заката.

Итемпас медленно кивнул:

– Конечно, я немедленно займусь Сиэем.

– Когда наступит закат и ты вернешься в смертное тело, ты будешь совсем слаб, – напомнила Йейнэ. – Не забудь подготовиться.

Итемпас лишь вздохнул и снова кивнул.

Это была намеренная жестокость. Они дали ему временное помилование ради меня, но его могущество было необходимо нам лишь на мгновение. Дать ему после этого целый день свободы, а в конце дня вновь отобрать было все равно что лишний раз повернуть нож в ране. Он это заслужил, напомнил я себе. Заслужил с лихвой!

Но притворяться, будто меня это совсем не волнует, я не стану.

Потом что-то замерцало – большего мой смертный разум не мог осознать, – и мир зазвенел, когда они содрали с него смертное облачение и отбросили его. Итемпас не закричал, хотя ему полагалось бы. Я бы точно заорал на его месте. А он лишь содрогнулся, закрывая глаза. Его волосы превратились в сверкающий нимб, одежда засияла, словно сотканная из звезд, и – лишь святость момента удержала меня от смеха – его башмаки сделались белыми. И даже мои притупленные чувства легко уловили усилие, которое потребовалось ему, чтобы справиться с внезапной вспышкой своей истинной сущности, волной жара, которую та швырнула по поверхности реальности, точно цунами от падения раскаленного метеора. Он быстро все успокоил, и осталась лишь глубокая тишина.

Получится ли у меня так же хорошо, когда вернется божественность? Может, и нет. Я, наверное, с воплями запрыгаю туда и сюда, пущусь в пляс, поскачу по ближним планетам…

Теперь уже скоро!

Когда рассеялся огненный смерч, сопровождавший восстановление Итемпаса, он немного помедлил, наверное приходя в себя. Затем повернулся ко мне, как и обещал, и я приготовился. Однако вдруг – почти незаметно, я и не заметил бы, не знай я его так хорошо, – он нахмурился.

– Что такое? – спросила Йейнэ.

– С ним все в полном порядке, – ответил Итемпас.

– Со мной? Все в полном порядке?.. – Я указал на себя. Моя рука была рукой взрослого мужчины. Утром мне пришлось бриться, и я порезался. И ранка, чтоб ей, болела! – Да есть ли во мне хоть что-нибудь, что было бы в порядке?!

Итемпас медленно покачал головой.

– Моя природа состоит в том, чтобы прозревать пути, – сказал он. Это было весьма приблизительно, но мы изъяснялись по-сенмитски, из уважения к хрупкости моей смертной плоти. – Наводить их там, где их нет, и следовать тем, которые уже существуют. Я могу вновь сделать тебя таким, каким тебе надлежит быть. Могу остановить то, что пошло неправильно. Вот только в тебе, Сиэй, ничего неправильного нет. То, каким ты стал… – Он посмотрел на Йейнэ и Нахадота. Он никогда бы не пошел бы на нечто столь недостойное, как признание поражения, но его разочарование было физически ощутимо. – Он таков, каким ему и надлежит быть.

– Этого не может быть, – обеспокоенно проговорил Нахадот и сделал шаг в мою сторону. – Это противно его природе. Он растет и взрослеет, и это ломает его. Как же такому надлежит быть?

– И кто определил, что именно ему надлежит? – медленно, потому что у нее не было давней привычки выражать наши понятия средствами человеческой речи, сказала Йейнэ.

Трое переглянулись, и я запоздало осознал смысл сказанного. Он состоял в том, что сегодня божественность ко мне не вернется. Я вздохнул, отвернулся и отошел к изогнутой жемчужной стене. Уселся возле нее, обхватил руками колени.

А дальше, как и следовало ожидать, все очень быстро стало совсем скверно.

– Этого не может быть, – повторил Нахадот, и я уловил его гнев: свет в комнатке вдруг померк, несмотря на то что за стеклянным потолком лучилось утреннее солнце. Хорошо хоть темновато стало лишь в помещении, а небо продолжало сиять. Благодарить за это следовало ум Йейнэ: она приняла во внимание нрав своих братьев. Жаль только, в четырех стенах вместе с ними оказался заперт и я.

Нахадот шагнул к Итемпасу. Его аура стала темней и прозрачней, превратившись в некое свечение, по законам бытия недоступное для зрения смертных. Правда, Нахадоту было, как всегда, плевать на эти законы, так что черный свет его сущности был виден всем.

– Ты всегда был трусом, Темпа, – сказал он. Его слова отскакивали от стен и метались эхом. – Ты настоял на уничтожении демонов, а после Войны удрал из этой реальности и отлучил от нее наших детей, бросив нас разбираться с последствиями. И ты хочешь, чтобы я поверил, будто ты не в силах помочь моему сыну?

Я ждал взрыва: сейчас Итемпас придет в ярость, а дальше все пойдет как всегда. Они вступят в бой, а Йейнэ продолжит дело Энефы: сделает все, чтобы их битва не вышла за пределы этих стен, дождется, пока оба не выбьются из сил, и лишь тогда обратится к их разуму.

Как же мне все это надоело. Никакими словами не выразить, как мне все это надоело.

Однако тут меня поджидал сюрприз. Итемпас медленно покачал головой:

– Я с радостью сделаю для нашего сына все, что только возможно, Наха.

Я отметил, что он лишь чуть выделил голосом слово «нашего». Раньше он не пожалел бы красок, настаивая на общем отцовстве. Он не смотрел на меня, но в том не было нужды. Каждое слово, произносимое Итемпасом, имело значение, а то и не одно. Он не хуже меня знал, что попытка назвать меня своим сыном вряд ли оказалась бы успешной.

Я нахмурился, пытаясь истолковать такое новообретенное смирение. Как-то это было непохоже на того Темпу, которого я знал. А его спокойствие перед лицом обвинений, брошенных Нахадотом! Нахадот тоже свел брови, но не удивленно, а скорее подозрительно.

Дальнейшее стало чуть менее неожиданным. Йейнэ вышла вперед, она с раздражением смотрела на Нахадота.

– Ругань делу не поможет. Мы здесь собрались не для того, чтобы растравлять старые раны. – И прежде, чем Нахадот успел возмутиться, она коснулась его плеча. – Посмотри на нашего сына, Наха.

Забыв о гневе, Нахадот повернулся ко мне. И вот уже все Трое уставились на меня, излучая жалость и скорбь. Я улыбнулся в ответ. Мое отчаяние сделалось окончательно беспросветным.

– Прекрасно, – сказал я. – На полминуты вы вообще позабыли, что я здесь сижу.

Нахадот стиснул зубы. Я заметил это и испытал угрюмую гордость.

Йейнэ, вздохнув, прошла между своими рослыми братьями, наградив каждого укоризненным взглядом, и опустилась напротив меня на корточки, балансируя на подушечках пальцев. Она была, по обыкновению, босиком. Я не пошевелился, и она села рядом со мной, опустив голову мне на плечо. Я закрыл глаза и прижался щекой к ее волосам.

– Есть еще один способ, – прервал молчание Нахадот. Он говорил медленно и неохотно. Обычно перемены давались ему легко, но только не эта. – Когда мы втроем заодно, все делается возможным…

И опять Итемпас обманул мои ожидания.

– Вернуть Сиэю божественность – наша общая цель и общее желание, – сказал он.

Он говорил чопорно, потому что ему было очень трудно меняться. И все же он совершил это усилие, хотя оно и выглядело запредельным. Речь шла о том, чтобы Трое объединились так, как они не объединялись с рассветных дней вселенной. Только так они могли воссоздать бытие – если это требовалось для того, чтобы воссоздать меня.

У меня в кои-то веки не нашлось ехидного замечания. Я просто сидел и смотрел, как Наха и Темпа встают плечом к плечу и собираются действовать заодно. Ради меня.

Йейнэ подняла голову, и я был вынужден сделать то же.

– Я согласна, – сказала она, но голос прозвучал озабоченно. – Только я еще ни разу так не делала. Это опасно для Сиэя?

– До некоторой степени, – сказал Итемпас.

– Возможно, – сказал Нахадот.

Йейнэ нахмурилась. Я взял ее за руку и стал объяснять, как когда-то Шахар и Деке.

– Если согласие Троих не полно… – Я откровенно кивнул на Итемпаса и Нахадота. – Словом, если между вами будет хоть малейшая рознь, все пойдет кувырком…

– В смысле?

Я пожал плечами. Сам я не видал, как такое происходит, но принцип действия понимал. По сути, все просто: их воля становилась реальностью, обретала вещественность. Соответственно, и все противоречия в их пожеланиях проявлялись законами природы: инерция и тяготение, время и восприятие, любовь и печаль. Действия Троих не терпели недоговоренности и коварства.

Йейнэ довольно долго обдумывала услышанное. Затем погладила меня по волосам. Мальчиком я бывал от этого в восторге. Теперь этот жест меня больше смущал, казался покровительственным. Однако я терпел, потому что любил ее.

– Стало быть, есть опасность, – обеспокоенно проговорила она. – Что до меня, я хочу того, чего хочешь ты. А ты, как мне кажется, еще толком не уяснил, чего именно хочешь.

Я грустно улыбнулся. Итемпас слегка прищурился. Они с Нахадотом обменялись взглядами, полными понимания. Вот это было действительно здорово. Совсем как раньше. Потом оба вспомнили о взаимной ненависти и повернулись ко мне.

Нет, какая замечательная в своем роде ирония! Все дело, оказывается, было не в них, а во мне самом! Трое возвратились в этот мир и собрались вместе, движимые надеждой спасти меня. А меня спасти не получалось, потому что я влюблен в двоих смертных.

Йейнэ вздохнула.

– Тебе нужно время, чтобы поразмыслить, – сказала она. Поднялась на ноги, зачем-то отряхнула ладонью штаны и обратилась к Нахадоту с Итемпасом. – Ну а нам нужно обсудить кое-какие наши дела, Сиэй. Куда тебя перенести?

Я мотнул головой и устало потер ладонями виски.

– Не знаю. Куда-нибудь подальше отсюда. – Я обвел жестом дворец. – А дальше я сам.

Как я обычно и поступал.

Йейнэ посмотрела на меня так, словно подслушала последнюю мысль, но, как всякая порядочная мать, ничего на сей счет не сказала.

– Как хочешь.

Мир расплылся перед глазами – и вот я уже сижу в большом открытом чертоге нового дворца. Помещение напоминало храм, его купольный потолок выгибался в тридцати или сорока футах над головой. Ползучие лозы карабкались по резным колоннам и свисали с карнизов. Мы отсутствовали всего несколько минут, но могущество Йейнэ успело пронизать дворец и наполнить его зеленью. Даже день-камень утратил однообразную белизну. Стена покоя, обращенная к солнцу, пропускала свет. На ярком фоне виднелись вкрапления, от серых до черных, а черные, в свою очередь, были усеяны ярко-белыми точками, похожими на звезды. Не удивлюсь, если ночью они будут светиться.

В комнате не было никого, кроме Деки, стоявшего на коленях. Чем он тут занимался? Молился? Нес почетную стражу при предполагаемой кончине моей смертности? Какое старомодное благородство. И какая прямолинейность со стороны Йейнэ – закинуть меня прямиком к нему. Вот сводня! Никогда бы не подумал.

– Дека, – окликнул я.

Он вздрогнул, обернулся и удивленно нахмурился:

– Сиэй? Я думал…

Я покачал головой, не торопясь подниматься:

– У меня, похоже, дела незавершенные остались.

– Что за… – начал он и осекся.

Он был слишком умен. На его лице мелькнули понимание, восторг, вина и надежда. Потом он спохватился и натянул на лицо непроницаемую маску, присущую Арамери. Поднявшись, он подошел ко мне и протянул руку, чтобы помочь мне встать. Я принял его ладонь, но, когда я выпрямился, последовал момент неловкости. Мы были мужчинами, а большинство мужчин, даже добрые товарищи, пожалуй, отступили бы в стороны, блюдя пределы, необходимые для личной независимости. А я вот не отшагнул. И Дека тоже остался на месте. И очень скоро неловкость перешла в совершенно иное качество.

– Мы как раз думали, как назвать этот дворец, – негромко проговорил он. – Мы с Шахар.

Я пожал плечами:

– «Раковина»? «Вода»?

Фантазия мне всегда в таких случаях изменяла. Дека, наделенный безошибочным вкусом, лишь поморщился:

– Шахар нравится «Эхо». Осталось только уговорить мать. Она думает, здесь получится хороший зал для приемов.

Такой вот невероятно захватывающий разговор. Мы шевелили губами, обсуждая то, на что нам было наплевать, выговаривали слова, служившие маской для совсем других слов, произносить которые не было нужды.

Он снова поморщился, хотя и не так резко.

Я улыбнулся:

– А ты не согласен?

– Ну, не знаю. По-моему, этот покой как-то не смотрится залом для приемов. Он…

Дека тряхнул головой, глядя на определенное место под просвечивающей, изгибающейся кверху стеной. Я понял, что он имел в виду. Комната определенно была полна молитвенной торжественности, трудно выразимой словами. Здесь полагалось бы стоять алтарю.

– Так объясни ей, – предложил я.

Он пожал плечами:

– Да ты сам знаешь, как у нас все делается. Шахар – она по-прежнему… Шахар.

Дека улыбнулся, но улыбка не задержалась надолго.

Я кивнул. Мне тоже не хотелось говорить о Шахар.

Рука Деки неуверенно коснулась моей. Прикосновение, которое вполне можно списать на случайность. Если я захочу.

– Ты бы, может, благословил это место? – предложил он. – Здесь ведь будет настоящий дом Арамери, а Небо станет пустышкой. Приманкой…

– Я больше не могу ничего благословлять, разве только в поэтическом смысле. – Я взял его за руку. Я устал от этой игры. Хватит уже изображать «просто друзей». – Стоит ли мне вновь становиться богом, Дека? Тебе бы хотелось этого?

Он вздрогнул, пораженный моей прямотой, его непроницаемая маска дала трещину, и сквозь эту трещину я увидел такую безысходную жажду, что исполнился сострадания. И он тоже оставил всякую игру, поскольку момент требовал полной откровенности.

– Нет.

Я улыбнулся. Будь я по-прежнему богом, мои зубы сейчас заострились бы.

– Почему нет? Вернув божественность, я мог бы по-прежнему тебя любить. – Я приблизился и потерся носом о его подбородок. Он, однако, не попался ни на эту приманку, ни на словесную, которую я предложил следом: – И семья крепче любила бы тебя, стань я опять богом. Твоим богом.

Его руки крепко стиснули мне плечи. Я думал, он оттолкнет меня, но он этого не сделал.

– Мне плевать, чего они хотят, – проговорил он неожиданно низким и хриплым голосом. – Я хочу, чтобы меня любил равный. И я хочу быть равным тебе. Пока ты был богом, я не мог сравняться с тобой, и потому… Потому – да, какая-то часть меня желала, чтобы ты стал смертным. Это вышло непреднамеренно, я не знал, что так случится, но… не жалею. Так что не одна Шахар тебя предала. – Я вздрогнул, и его пальцы почти до боли впились в мои плечи. Он наклонился ближе. – Пока я был ребенком, я был для тебя ничто. Так, игрушка на время… – Я удивленно моргнул, и он с горечью рассмеялся: – Я же говорил тебе, Сиэй. Я все про тебя знаю.

– Дека… – начал я, но он меня перебил.

– Я знаю, почему смертные возлюбленные никогда не становились для тебя чем-то большим, чем мимолетное увлечение. Ты столько прожил, столько видел еще до того, как были созданы люди! Перед вечностью твоей жизни любой смертный оказывался всего лишь мгновением ока. Причем так было бы, даже если бы ты захотел попробовать. А ты не хотел. Но я не буду для тебя пустым местом, Сиэй! И если мне потребуется изменить вселенную, чтобы заполучить тебя – да будет так!

Он вновь улыбнулся, непроницаемый, злой и прекрасный.

Жуткий.

Арамери.

– Убить бы тебя, – прошептал я.

– Думаешь, что можешь? – прозвучало в ответ.

Немыслимая самоуверенность. Он был великолепен. Он даже напомнил мне Итемпаса.

– Ты временами спишь, Дека. Ты ешь. Думаешь, для всех моих проделок требуется магия?

В его улыбке появилась доля грусти.

– А тебе действительно хочется меня убить? – Я не ответил, потому что толком не знал ответа, и он перестал улыбаться. – Чего же ты на самом деле хочешь, Сиэй?

Я испугался. И Йейнэ спрашивала меня о том же. И Дека действительно слишком хорошо меня знал. Поэтому я ответил чистую правду.

– Н-не быть… одному. – Я облизнулся и отвел взгляд, уставившись на пол, где не было алтаря, на ближнюю колонну, на солнце в стене, разбавленное серо-бело-черными завитками. Я готов был смотреть куда угодно, только не на него. Я бесконечно устал. Эта усталость копилась во мне со времен создания мира. – Хочу чего-то, что было бы моим.

Дека медленно и судорожно вздохнул и прижался лбом к моему лбу, словно одержав некую победу.

– И это все?

– Да. Я хочу…

Но мне не удалось повторить, чего я хочу, потому что его губы накрыли мой рот, а его душа проникла в мою, и это вторжение напугало меня, привело в восторг и пронзило болью. Это было как носиться взапуски с кометами, ловить эфирных китов, пронзать застывающий воздух. Поцелуй вышел лучше, чем в тот, первый раз. Все же Дека целовался как бог.

Потом его губы переместились на мое горло, руки зашарили на груди, расстегивая рубашку, он толкнул меня назад, прижав спиной к увитой лозами колонне, вернее, ударив о нее так, что у меня перехватило дыхание, но я этого почти не заметил. Я ахнул, потому что он прикусил кожу как раз у нижних ребер, и я испытал чувство плотского наслаждения, равного которому у меня еще не бывало. Я потянулся к нему и ощутил горячую человеческую кожу, под которой гудела вытатуированная магия. Дека сбрасывал мешающую одежду. Существует много способов творить волшебство. Ладонями я выбил ритм на его плечах, и в ответ сквозь мои руки хлынула сила. Я упился этой силой и застонал. Он вылепил себя сильным и мудрым, божеством в смертном обличье, и все это для меня, для меня, для меня. Верно ли он поступил? Я всегда избегал смертных. Какой смысл быть старше здешнего солнца и при этом желать близости существа, которое, по сути, никогда не выйдет из младенчества? И при всем том я желал его. О, боги благие, как же я его желал… Может, это и было решением? Моя природа не велела делать то, что являлось мудрым; я всегда делал то, к чему меня тянуло. А раз так, относилось ли это и к любви, а не только к игре?

Так ли уж я сражался с собой все это время?

Некое движение на краю зрения выдернуло меня из дурмана Декиных ласк. Я вернулся к реальности и увидел на пороге Шахар. Она стояла в дверном проеме, как в раме, на фоне темного коридора, освещенная солнцем из полупрозрачной стены. Ее лицо было бледнее обычного, глаза стали круглыми, побелевшие губы сошлись в линию. Я вспомнил, как маняще приоткрывались эти мягкие губы, и – несмотря ни на что – мне вновь отчаянно захотелось ее. Я провел рукой по прямым волосам Деки и вспомнил, как вились под пальцами ее кудри и…

Боги благие, надо это прекращать, а то и свихнуться недолго.

Что-то, что было бы моим… Я посмотрел вниз. – Дека сидел на корточках, зализывая покус на моих ребрах, – и содрогнулся. Его руки сжимали мою талию, но так осторожно, словно он держал хрупкую скорлупу. (Собственно, так оно и было. Скорлупа звалась смертной плотью.) Прекрасный, совершенный мальчишка. Мой…

– Докажи, – шепнул я. – Докажи, как сильно ты меня любишь, Дека.

Он поднял взгляд, и я понял: он знает, что Шахар тоже здесь. Ну конечно, ведь между нами по-прежнему была связь. Может, потому она и явилась сюда. Бродила по огромному пустому дворцу и заглянула именно в этот покой, причем как раз в нужный момент. Я был одинок. Я нуждался. И это притянуло сюда их обоих. Точно так же, как давным-давно в нижнем этаже Неба. Приняв клятву, мы разделили друг с другом нечто могущественное, но эта связь существовала и прежде. И она не рвалась из-за такой мелочи, как предательство.

Все это я прочел во взгляде Деки, устремленном на меня снизу вверх. Что он там прочел в моих глазах – не знаю. Но, что бы это ни было, он кивнул. Затем поднялся, не разжимая рук, и повернул меня к колонне лицом. Когда он склонился к моему уху, я услышал слова божественного языка и поверил им. Поверил, потому что на нашем языке изрекается лишь истина.

– Я никогда тебя не обижу, – сказал он.

И доказал это.

Шахар ушла, пока творилось то, что произошло затем. Ушла она, впрочем, не сразу. Она стояла там достаточно долго, слушая мои стоны и наблюдая за нами. Я же сперва перестал обращать на нее внимание, а потом и вовсе позабыл о ее присутствии. Может, она успела увидеть, как я поверг на пол ее братца и воздвиг тем самым алтарь, исторгнув из него пот, слезы и хвалебные песни и взамен благословив его наслаждением. Не знаю. Мне было все равно. Дека был моим миром, моим единственным божеством. Да, я им воспользовался, но он сам того захотел. Я буду поклоняться ему вечно.


Потом я лежал совершенно обессиленный. Дека, паршивец, не утомился нисколько. Он сидел на полу, рассеянно чертя пальцем на полу контуры сигил, которые собирался вживить в камень дворца, выстраивая первый уровень волшебной защиты. Надо полагать, команды стражников и писцов уже исследовали новый дворец, составляя карты его красот и чудес. Дека рассказал об этом, пока я лежал, едва воспринимая действительность. Он как будто выпил все мои жизненные силы, оставив оболочку почти пустой. Постепенно я сообразил, что, пока мы занимались любовью, это он увел нас за пределы этого мира и вернул обратно. Что это его поцелуи, а не мои совокупили наши души в одну. Все-таки он на одну восьмую был богом. А я – чистой воды смертный.

Если примерно так ощущали себя смертные, ублажив бога… Я почувствовал свежую вину за все свои прошлые приключения.

Постепенно я худо-бедно пришел в себя и сказал Деке, что должен оставить его. Высокорожденные уже выбирали себе покои наверху центральных спиралей дворца – привычка, привезенная из Неба. При желании я легко найду его позже. Последовал некий неудобный момент: прежде чем ответить, Дека долго и внимательно вглядывался в мое лицо. Однако то, что он там увидел, удовлетворило его. Он согласно кивнул, встал и начал одеваться.

– Ты, вообще-то, будь поосторожнее, – только и сказал он. – Моя сестра может теперь стать опасной.

Я подумал, что он, возможно, прав.

Когда я нашел Итемпаса, до заката оставалось менее получаса. Как я и подозревал, он поселился на широкой центральной платформе, куда мы изначально перенеслись. Теперь здесь был обширный луг: повсюду волновалась приморская трава. Строился этот дворец отнюдь не в его честь. Тем не менее высочайшая точка была для него естественным местом.

Он стоял лицом к солнцу – неподвижный, ноги врозь, руки сложены на груди. Он не пошевелился, хотя наверняка уловил мое приближение. Трава шуршала о мои штаны, и я заметил, что вокруг того места, где стоял Итемпас, она стала белой. Кто бы сомневался!

Ни Йейнэ, ни Нахадота не было видно, не ощущалось и их присутствия неподалеку. Они снова покинули его.

– Уединиться решил? – спросил я, останавливаясь рядом.

Далекое солнце почти касалось горизонта. Оставшиеся ему мгновения божественности можно было пересчитать по пальцам двух рук. А может быть, и одной.

– Нет.

Я сел в траву и стал смотреть на него.

– Я решил, что хочу остаться смертным, – сказал я. – По крайней мере, пока… ну, ты знаешь. Пока не приблизится… хм… конец. Тогда вы втроем можете попытаться переделать меня обратно.

Я не стал говорить, что и тогда могу передумать и выбрать смерть вместе с Декой. Не каждому богу доставался подобный выбор. Так что мне здорово повезло.

Итемпас кивнул:

– Мы почувствовали, что ты принял решение.

Я поморщился:

– Ну никакой романтики. А я-то думал, что переживаю оргазм.

Он пропустил мою непочтительность мимо ушей: сила привычки.

– Твоя любовь к этим двоим была очевидна с момента твоего превращения в смертного, Сиэй. Только ты сам сопротивлялся этому знанию.

Когда он впадал в подобное ханжество, я начинал беситься. Поэтому я сменил тему:

– В любом случае спасибо за попытку. За то, что пытался помочь.

Итемпас негромко вздохнул:

– Порой я начинаю гадать, почему ты так скверно думаешь обо мне. Потом вспоминаю.

– Ага. Ну ладно. – Я пожал плечами. Мне почему-то было неловко. – Ликуя придет забрать тебя?

Я не добавил то, что и так было ясно: «когда ты вновь станешь смертным».

– Да.

– А ведь она действительно любит тебя.

Он чуть повернулся ко мне – ровно настолько, что я смог увидеть его лицо.

– Да.

Что-то я разболтался, и он это заметил. Я раздраженно закрыл рот. Тишина сомкнулась вокруг нас. Так-то лучше. В прежние дни я любил проводить с ним время в молчании. Только с ним. В любом другом обществе я неудержимо спешил заполнить тишину шумом, действием, разговором. А ему никогда даже не приходилось приказывать мне посидеть тихо. С ним мне самому только того и хотелось.

Он пристально смотрел, как солнце постепенно клонится к горизонту.

– Спасибо тебе, – вдруг проговорил он, немало меня удивив.

– Э-э-э… Не понял?

– За то, что пришел сюда.

Услышав это, я вздохнул, завозился, провел ладонью по волосам. Затем поднялся и встал с ним рядом. От него мощно веяло жаром, кожу стягивало даже на расстоянии фута. Он мог пылать огненным светом всех солнц вселенной, но большей частью смирял этот огонь, позволяя другим приблизиться к себе. Применительно к нему то было, по сути, доброжелательное приглашение – ибо он, глупец, никогда и ни под каким видом не сознался бы, что одинок.

Почему я, сын, никогда не замечал его одиночества? И как меня после этого следовало называть? Дважды глупцом?

И я стоял подле него, наблюдая, как верхняя горбушка солнца распласталась по краю мира, растеклась и истаяла. Как только это произошло, Итемпас судорожно ахнул, и я ощутил резкий толчок жара, как если бы что-то улетучилось и унеслось прочь. То, что осталось, было самым обычным человеком, мужчиной средних лет, в простой одежде, поношенных башмаках (вновь ставших коричневыми, ха-ха!) и с непрактично длинными волосами. Он стал заваливаться, как сломанное дерево: уход божественности лишил его сознания. Я подхватил его, осторожно опустил наземь и устроил его голову у себя на коленях.

– Старый дурак, – прошептал я.

И стал гладить его белые волосы.

Вот бы все на этом и кончилось…

Ага, как же. Буквально в следующий миг я ощутил сзади чье-то присутствие. Я не стал оборачиваться. Пусть Ликуя думает что угодно о своем отце и обо мне. Я устал питать к нему ненависть.

– Заставь его украшать волосы, – сказал я, просто чтобы начать разговор. – Раз уж он решил убирать волосы по-темански, пусть делает это правильно!

– Вот, значит, как, – произнес Каль, и я потрясенно замер. Он говорил тихо и с сожалением. – Ты его простил.


Что за


Я не успел завершить эту мысль – он оказался передо мной, по другую сторону Итемпаса, и уже заносил руку. Движение казалось мне бессмысленным, пока он не бросил руку вниз, и тогда-то – уже поздно – я припомнил, что именно от чего-то в таком роде Ликуя и оберегала отца.

Но к тому времени рука Каля уже по самое запястье погрузилась в грудь Итемпаса.

Итемпас дернулся всем телом и открыл глаза, его лицо свела судорога невыносимой боли. Я не стал тратить время, крича «не-е-е-ет», как зачем-то делают смертные. Пусть их; вместо этого я что было сил вцепился в руку Каля, пытаясь не дать ему совершить то, что, как я понимал, было у него на уме. Но я был всего лишь смертным, он же – богорожденным, и он не только вырвал сердце Итемпаса движением настолько быстрым, что в воздухе повис красный туман, но одновременно и отшвырнул меня на другой край лужайки. Прокатившись, я остановился в помятой, источавшей сладко-солоноватый запах траве, в каких-то трех футах от края. Верхнюю платформу, где мы находились, окружали ступени, но если бы я их проскочил… Лететь вниз было далековато – несколько сот футов.

Я затряс головой, приходя в себя, кое-как сел и почувствовал, что у меня вывихнуто плечо. Я заорал от боли, а когда в легких кончился воздух, увидел Каля, стоящего между мной и телом Итемпаса. Он держал в руке сердце, истекающее багровыми каплями, лицо у него было непреклонное.

– Спасибо, – поблагодарил он. – Я за ним много лет охотился. Его дочь-демоница больно уж ловка прятаться. К счастью, я понял, что следить надо за тобой и тогда рано или поздно у меня появится шанс.

– Да что… – начал я. Продолжить удалось не сразу. Трудно думать, отвлекаясь от боли. Но если уж смертным это иногда удавалось, значит удастся и мне. Скрипя зубами, я все-таки заговорил: – Да что с тобой, во имя всех преисподних? Ты же знаешь, что это его не убьет. Зато Наха с Йейнэ теперь на тебя обязательно насядут…

Я больше не был богом и не мог призвать их силой мысли. Что вообще мог сделать я, смертный, перед лицом бога возмездия в миг его торжества? Ничего. Ровным счетом ничего.

– Так пусть явятся. – До чего знакомая наглость! Где я видел ее прежде? – Пока они меня еще не нашли. Теперь я смогу доделать ту маску и забрать ее у Узейн.

Он высоко поднял сердце Итемпаса, упоенно разглядывая его, и я впервые увидел на его лице улыбку откровенного удовольствия. Его губы разошлись, показался клык…

…заостренные зубы, почти как у…

– Осталась лишь искорка, но ее вполне хватит.

Я понял, что он имел в виду. Или мне так показалось. Калю требовалась не просто кровь или плоть Итемпаса, но чистая лучезарная мощь бога Света. Будучи смертным, Итемпас ею не обладал. Когда он принимал свой истинный облик, к нему было не подступиться. Оставался лишь миг между божественностью и смертностью, когда он был одновременно и ценен, и уязвим. А я, утративший могущество, оказался никчемным охранником. Ликуя правильно делала, не желая мне его доверять. Правда, у ее недоверия была иная причина.

– Хочешь забрать маску у Узейн? – Я сел поудобнее, придерживая нещадно болевшую руку. – А я-то думал…

Нет, нет, нет. Как же я ошибался…

Маска, предназначенная сообщать носителю божественное могущество. Только вот предназначал ее Каль отнюдь не для смертных.

– Ты не можешь, – выговорил я. Попытался представить, что получится, и не смог. Некогда существовало трое богов, и они создали все царства. Если их станет меньше трех – все прекратится. А если станет больше… – Ты не можешь! Даже если сила не разорвет тебя на части.

– А тебя это заботит? – Каль опустил сердце, его улыбка увяла. Теперь в нем проявлялся гнев; недавние сдержанность и печаль куда-то подевались. Он наконец-то принял своюприроду, и в победный миг это наделило его могуществом. Пожалуй, даже будь я прежним, сейчас я испугался бы его. Чревато бросать вызов элонтиду в подобный момент. – Тебе разве не наплевать на меня, Сиэй?

– Срань демонская, я обо всем живом беспокоюсь! То, что ты, дурак, замышляешь…

Он действительно собирался устроить вселенский кошмар. Мечтать о таком не стал бы ни один богорожденный, а если бы и стал, то ни за что бы не сознался. За целую вечность Вихрь породил всего лишь троих богов – и все. Как знать, случится ли ему – и если да, то когда? – неожиданно извергнуть еще одного? То, что мы называем вселенной, – собрание реальностей и воплощений – родилось из вражды и любви Троих и их необычайно искусного сознательного труда. Оно слишком нежное и хрупкое, чтобы выдержать нашествие еще и четвертого. Сами Трое, конечно, уцелеют, и приспособятся, и создадут новую вселенную, основанную еще и на могуществе нового бога. Но все прежнее бытие, включая богорожденных и царство смертных, будет обречено.

Облик Каля расплылся, и он внезапно оказался прямо передо мной. Точнее, его нога стояла у меня на груди, а я лежал плашмя, прижатый к земле. Здоровой рукой я пытался ухватить его ногу в сапоге, но пальцы соскальзывали с гладкой кожи, созданной божественной волей. Я вообще продолжал дышать лишь благодаря мягкой земле: мой торс промял ее, вместо того чтобы сплющиться.

Каль склонился надо мной, продолжая сдавливать мне легкие. У меня потекли слезы, а сквозь них я кое-как видел узкие глубокие щелки на плосковатом лице: глаза у него были теманские, вроде моих, только куда холоднее. А еще они были зелеными. Как у меня.


как у Энефы


– Что, страшно?

Он склонил голову прямо-таки с искренним любопытством и нагнулся еще ниже. Я слышал, как постанывали мои ребра, готовые вот-вот затрещать. Но я умудрился приподнять голову, напрягая все мышцы так, что вздулись жилы на шее. Я начисто забыл про ребра, потому что теперь Каль был достаточно близко и я очень хорошо видел его глаза, и когда его зрачки превратились в две узкие смертоносные щелки…


как у Энефы нет нет КАК У МЕНЯ


Я попытался закричать.

– Уже поздно переживать обо мне, отец, – сказал он.

И это слово пролилось в мой разум каплей жгучего яда, и окутавшая память пелена разлетелась в клочки.

Каль исчез, а что было потом, я толком не помню. Слишком уж было больно.

Но когда я пришел в себя, то оказался на тридцать лет старше…


Книга четвертая

Совсем без ног в полночь


А случилось вот что.


В самом начале существовали трое богов. Сперва пришли Нахадот и Итемпас – враги, потом любовники, и эпохи неслись мимо них, и они были счастливы.


Появление Энефы разбило выстроенную ими вселенную. Они оправились от потрясения, приветствовали Энефу и все выстроили заново, еще лучше прежнего. Вместе они обрели силу. Однако бо

́

льшую часть того времени оставались ближе друг к другу, чем к своей младшей сестре. А она, как водится у богов, сделалась одинока.


Она пыталась полюбить меня. Но она была богиня, а я – всего лишь богорожденный, и наше первое сближение едва не погубило меня. Я попробовал снова. Я всегда был упрямым – твердолобым, как выражаются маро. Я бы продолжал и дальше, но Энефа в своей мудрости узрела истину: богорожденному не стать истинным богом. Я был низшим относительно нее существом. Если ей суждено однажды заполучить кого-то, принадлежащего лишь ей, придется ей отбивать одного брата у другого.


И она преуспела – много столетий спустя, с Нахадотом. И это породило цепочку событий, приведших к Войне богов.


Но и от меня она не стала отворачиваться совсем. Она не была чувственной возлюбленной, больше думала о практической пользе, а я оказался лучшим из произведенных ею боженят. Мне следовало бы возгордиться, когда она решила вырастить дитя из моего семени…


…если бы существование этого дитяти едва не убило меня.


И она предприняла меры, чтобы спасти нас обоих. Для начала она занялась мной: я буквально распадался, сжигаемый, как пожаром, своей неожиданной и нежеланной зрелостью. Прикосновение… заново сотканная память… шепот: «Забудь». Когда я перестал знать, что стал отцом, исчезла и опасность. Я был исцелен.


Она скрыла от меня дитя. Куда – не знаю. Наверное, в какое-то иное царство. И заперла его там, чтобы оно – то есть он, Каль, – росло здоровым и в безопасности. Вот только выбраться оттуда он не мог. И торчал там один, ведь он не должен был встречаться с другими богами. Иначе и от меня не удалось бы скрывать его существование.


Вероятно, Энефа навещала его, чтобы он не спятил от одиночества. А может, он был для нее всего лишь одним в бесконечной череде опытов и она отстраненно наблюдала за ним, пока он плакал и звал ее? Или, наоборот, приблизила, сделав новым возлюбленным?..


Истины теперь не узнать, ведь она умерла. А я сижу и гадаю, ведь я как-никак его отец.


Суть в том, что, каким бы ни был расклад, факта существования Каля он не отменяет, а из этого факта и произросли наши нынешние проблемы. Незаметные цепи, опутавшие мой разум, и мощные прутья темницы Каля разом ослабли, когда жизнь Энефы истекла из дрожащих рук Темпы. Они еще держались, но лишь до тех пор, пока Йейнэ не приняла в себя и плоть, и душу Энефы. Лишь это в некотором смысле окончательно убило Энефу. Спали цепи, рухнули решетки.


И Каль, сын смерти и озорства, господь возмездия, вырвался на волю по всем царствам. И восстановление моей памяти сделалось вопросом времени.


В общем-то, невелика важность. Я так и так умираю.

19

Ох и хреново же мне было, когда я очнулся…

Я лежал в постели, в одной из комнат нового дворца. Стояла ночь, стены мягко светились, только куда страннее, чем в Небе. Темные завитки внутри день-камня приглушали свет, лишь искорки белого действительно мерцали, точно крохотные звезды. Тускловато, зато красиво. Кто-то зажег светильники, подвешенные на настенных петлях (не иначе специально для этого созданных). Я чуть не рассмеялся, глядя на них. Похоже, впервые за две тысячи лет Арамери придется пользоваться свечками, как обычному люду!

Только посмеяться у меня не получилось, потому что в горле у меня что-то торчало. Приложив некоторое усилие, я ощупал лицо и обнаружил какую-то трубку, торчащую изо рта и удерживаемую повязкой. Я попытался вытащить ее и едва не задохнулся.

– Тихо ты! – Перед глазами возникла рука Деки и оттолкнула мою. – Лежи смирно, сейчас я ее вытащу.

Описывать вытаскивание трубки я лучше не буду. Довольно сказать, что, будь я по-прежнему богом, мои проклятия загнали бы Деку в три разные преисподние. Правда, это были бы далеко не самые скверные преисподние, ведь он хотел как лучше.

Потом, когда я уселся, пытаясь отдышаться и позабыть о боязни захлебнуться собственной рвотой, Дека подошел и присел на край постели. Он нежно и медленно потер мне спину. Я воспринял это как некое предупреждение.

– Тебе лучше?

– Ага, – прохрипел я.

Горло пересохло и отчаянно болело, но я знал, что это пройдет. Хуже было то, что во всех членах и суставах чувствовалась невероятная слабость. Я посмотрел на свою кисть и едва не ахнул. Сухая, обвисшая кожа, сетка морщин.

– Что за…

– Тебе нужно было питание, – очень устало пояснил Дека. – Твое тело начало пожирать само себя. Один из моих писцов предложил это средство. Думаю, оно спасло тебе жизнь.

– Спасло?..

И тут я вспомнил. Каль! Мой…


забудь


Мой разум прямо-таки шарахнулся и от этой мысли, и от предупреждения матери. Впрочем, и то и другое запоздало. Память вырвалась на свободу, и вред был уже нанесен.

– Дай зеркало, – хрипло прошептал я.

И зеркало тотчас возникло поблизости. Высотой в полный рост, на вертящейся деревянной подставке. Кто наколдовал его и каким образом? Но когда Дека развернул его ко мне, я и думать забыл о его таинственном появлении. Я долго-долго разглядывал свое отражение…

– Могло быть куда хуже, – сказал Дека. – Мы, то есть писцы, никак не могли понять, что с тобой произошло. Надписи привели нас к тебе. Потом господь Итемпас пришел в себя и объяснил, что следует предпринять. Мне удалось создать надпись отрицания и запустить ее в комбинации с циклическим прерыванием…

Он объяснял что-то еще, но я перестал слушать. Какой бы ни была эта заумь, она сработала, а остальное меня не интересовало.

– Мы остановили ускорение возраста. И начали править все, что возможно. У тебя были сломаны три ребра, треснула грудина, пробито одно легкое. Жестоко помято сердце, выбито плечо…

Он смолк, увидев, что я протянул руку к зеркалу и коснулся отражения.

Я был все еще хорош собой. Правда, черты окончательно лишились былой мальчишеской прелести, и произошло это не по моей воле. Мое тело росло теперь как хотело. Спасибо и на том, что я не превратился в лысого толстячка. Виски у меня теперь были совсем седые, да и по всей голове в волосах застряло порядочно инея. Кстати, волосы снова отросли и спутанными колтунами падали на простыни. Форма лица не особенно изменилась, лишь отчасти смягчилась. В этом смысле теманцев возраст не слишком обезображивал. Кожа сделалась суше и как бы толще, грубее. Она выглядела обветренной, хотя я проводил в помещении больше времени, чем снаружи. У губ залегли глубокие морщины, в уголках глаз наметились тонкие сеточки, и я стремился обрасти седоватой щетиной – хотя, к счастью, кто-то позаботился меня побрить. То есть, если держать рот на замке и следить за одеждой, я и за приличного человека могу сойти.

Опуская руку, я заметил, что каждое движение требует бо́льших усилий, чем раньше. Реакции стали медленней, мышцы – слабее. Я выглядел исхудавшим, хотя и не до такой степени, как после того, когда смертность постигла меня впервые. Трубка для питания поддерживала мое телесное здоровье. Другое дело, что само здоровье явно стало не то.

– Я теперь слишком стар для тебя, – еле слышно проговорил я.

Дека оттолкнул зеркало и ничего не сказал. Его молчание причинило мне боль, потому что тем самым он как бы соглашался со мной. Но не успел я подумать, что не могу осуждать его за это, как он улегся подле меня, притянул к себе и положил руку мне на грудь.

– Тебе надо отдохнуть, – сказал он.

Я закрыл глаза и попробовал отвернуться, но он мне не позволил, а я слишком устал, чтобы с ним бороться. Я удовольствовался тем, что перекатил голову по подушке.

– А вот для того, чтобы дуться, ты, похоже, не слишком стар, – заметил Дека.

Я не ответил, продолжая молча растравлять раны. До чего же все несправедливо! Я так хотел, чтобы он стал моим…

Дека вздохнул и потерся носом сзади о мою шею.

– Я слишком устал, чтобы взывать к твоему разуму, Сиэй. Короче, кончай глупить, лучше поспи. Тут столько всякого разного происходит, и мне очень пригодилась бы твоя помощь.

Теперь из нас двоих он стал более сильным. Юный, во всеоружии блистательного ума и безоблачного будущего. А я? Я стал пустым местом. Низверженным богом и никудышным отцом. (Даже думать об этом было больно. Такая вот головная боль, только глодающая все тело. Я прикусил губу и сосредоточился на жалости к себе и своем одиночестве. Так было легче.)

Усталость тем временем брала свое. Декина рука, лежавшая у меня на груди, внушала чувство безопасности. Иллюзия, конечно. Недолговременная, как и все смертное. Что ж! Буду наслаждаться ею, пока могу. Я закрыл глаза и снова заснул.


Когда я опять открыл глаза, было утро. Сквозь полупрозрачные стены вливался солнечный свет; спальню заполняли прозрачные зеленоватые тени. Деки нигде не было видно. Вместо него я увидел Ликую, сидевшую в просторном кресле подле кровати.

– Я знала, что доверять тебе было ошибкой, – сказала она.

Я теперь чувствовал себя куда крепче, и уж что-что, а мой нрав с возрастом не улучшился. Я зашевелился и сел. Все тело затекло, суставы скрипели. Я зло посмотрел на нее:

– И тебе тоже доброго утра.

Она выглядела такой же измотанной, как и Дека. Одежда, обычно безукоризненная, пребывала в некотором беспорядке, хотя по меркам обычных смертных и это сошло бы за превеликую аккуратность. Однако, когда дочь Итемпаса одевается в разномастное платье, а на ее рубашке расстегивается верхняя пуговка, начинаешь вспоминать нищенок из Деревни Предков. Окончательным свидетельством ее изнеможения стала для меня прическа: пышные волосы, напоминавшие грозовую тучу, не были уложены с обычной для Ликуи небрежной уверенностью. Вместо этого она просто связала их в пушистый пучок на затылке. Он ей совершенно не шел.

– От тебя всего-то и требовалось, что выкрикнуть имя Йейнэ, – процедила она. – Стояли сумерки, она бы тебя услышала. Они с Нахой тотчас явились бы и не оставили от Каля мокрого места. И все!

Меня передернуло, потому что она была права. То, о чем она говорила, наверняка пришло бы в голову смертному. А я вот не сообразил.

– А где, во имя всех преисподних, была ты? – слабо огрызнулся я. Может, она и сплоховала, но до меня ей было далеко.

– В отличие от тебя, я не богиня. И не знала, что на него напали. – Ликуя со вздохом потерла ладонями глаза. Ее бессильное разочарование было физически ощутимо: воздух и тот отдавал горечью. – Отец использовал свою сферу для сообщений, чтобы обратиться ко мне, да только Каль к тому времени давным-давно исчез. И после воскрешения его первая мысль была о тебе.

Будь я, как прежде, ребенком, то испытал бы мелочное удовлетворение от прозвучавшего в ее голосе намека на ревность. Однако мое тело успело стать слишком взрослым. А раз так, вести себя ребячески не годится. И я ощутил лишь печаль.

– Мне очень жаль, – пробормотал я.

Она безнадежно кивнула в ответ.

Поскольку у меня явно прибавилось сил, я сумел внимательнее присмотреться к окружающему. Мы находились в спальной комнате каких-то апартаментов. За дверной аркой виднелась еще одна комната, ярче освещенная, – там, наверное, имелись окна. Стены и полы никак не были отмечены личностью владельца покоев, хотя я заметил одежду в большой кладовке у дальней стены комнаты. Некоторые вещи были из тех, что Морад мне дала перед отъездом из Неба. Наверное, Дека сказал слугам, что я живу с ним.

Я откинул покрывало и встал с постели – медленно и осторожно, поскольку у меня болели колени. А еще я был нагишом. К сожалению, потому, что тело обильно покрылось волосами, причем в самых неожиданных местах. Что ж, решил я, придется Ликуе потерпеть. И направился в кладовку одеваться.

– Декарта объяснил тебе, что произошло? – спросила Ликуя. Она успела справиться с собой, голос звучал уверенно и деловито.

– Помимо того, что я предпринял еще один здоровенный прыжок по направлению к смерти? Нет, не объяснил.

Я нашел одежду, но она была рассчитана на человека куда моложе меня. Я выглядел бы в ней, мягко говоря, странно. Вздохнув, я достал самые скучные и невзрачные вещи. Вот бы еще удобные башмаки, чтобы не так ныли колени…

Что-то мелькнуло на краю зрения. Я недоуменно повернулся в ту сторону. И увидел пару башмаков. Я поднял один. Хорошая, плотная кожа у щиколоток и толстые, мягкие стельки…

Я повернулся к Ликуе и вопросительно приподнял башмак.

– Мы в Эхе, – пояснила она. – Дворцовые стены нас слушают.

– Э-э… ясно, – отозвался я, хотя на самом деле никакой ясности у меня не было.

Мое недоумение даже ненадолго развеселило ее.

– Стоит о чем-нибудь попросить или даже просто напряженно подумать, как оно появляется. Еще дворец, похоже, сам себя очищает. И даже переставляет мебель и украшения. Почему так – никто не знает. Возможно, остаточное влияние могущества госпожи Йейнэ. А может, и постоянное свойство. – Она сделала паузу. – Если верно последнее, особой нужды в слугах не ожидается.

«А с ней и нужды в вековом разделении семьи Арамери на высокородных и низкорожденных», – мысленно добавил я и улыбнулся башмаку. Весьма в духе Йейнэ.

– Дека-то где? – спросил я.

– Уехал сегодня утром. Шахар ему присесть не давала со времени нападения Каля. Они с писцами с ног сбились, устраивая магическую защиту, всякие внутренние врата и даже письмена, способные двигать дворец по морю – правда, не особенно быстро. Так что все это время Дека либо ухаживал за тобой, либо работал.

Я как раз натягивал штаны, но эти слова заставили меня помедлить.

– И долго я… э-э-э… пластом провалялся?

Она ответила:

– Почти две недели.

Вот я и еще кусок жизни проспал. Я вздохнул и продолжил одеваться.

– Морад вовсю налаживает жизнь во дворце и готовит жилье для высокорожденных. А Рамина впряг в работу даже придворных. Ремат начала процесс передачи власти Шахар, что подразумевает составление бесконечных бумаг, встречи с военными, вельможами, деятелями ордена… – Она покачала головой и вздохнула. – А поскольку никому из них не разрешено показываться здесь, дворцовые ворота и сферы для сообщений работают без передышки. Шахар здесь удерживает лишь приказ Ремат. Не сомневаюсь, что, не будь Дека первым писцом и ключевой фигурой в подготовке дворца, она погнала бы его с визитами в полусотню тысяч королевств как своего полномочного представителя…

Я, хмурясь, подошел к зеркалу и посмотрелся в него, соображая, можно ли что-то сделать с моими отросшими патлами. Они были безобразно длинными, свисая почти до колен. Я и так подозревал, что их недавно кто-то подстриг.

Я-то знал, с какой скоростью они в таких случаях отрастают. Без стрижки, наверное, уже всю комнату заполнили бы. Я пожелал, чтобы на туалетном столике возникли ножницы, и они тотчас там появились. Почти совсем как когда-то, когда я был богом.

– А что за срочность? – спросил я у Ликуи. – Что-то случилось?

Я принялся неловко кромсать волосы, что, разумеется, немедленно ее возмутило. Раздраженно хмыкнув, она подошла ко мне и вынула ножницы у меня из руки.

– Это Ремат всех подгоняет, – ответила она, быстро щелкая ножницами. Пряди так и падали на пол. Она оставляла волосы слишком длинными, они ерзали по воротнику, но теперь я хоть не боялся на них наступить. – Кажется, она уверена, что передачу власти нужно завершить как можно скорее. Может, она и открыла Шахар причину спешки, но, если и так, Шахар с нами не поделилась.

И Ликуя пожала плечами.

Я повернулся к ней, услышав невысказанное.

– Ну и как тебе Шахар в роли королевы собственного маленького королевства?

– Как настоящая Арамери.

Такой ответ разом и обнадежил, и обеспокоил меня.

Покончив с волосами, Ликуя отряхнула мне спину и отложила ножницы. Я оглядел себя в зеркале и благодарно кивнул, потом взъерошил волосы пятерней. Ликуя отвернулась, неодобрительно поджав губы.

– Шахар велела сообщить, когда ты проснешься и встанешь, так что, как только ты зашевелился, я отправила к ней слугу. Жди, скоро она тебя призовет.

– Отлично. Я буду готов.

Следом за Ликуей я вышел в соседнюю комнату – просторную, разумно поделенную на части диванами и сервантами. Здесь витал запах Деки, но его присутствие не ощущалось. Хотя бы потому, что здесь совершенно не было книг. С одной стороны я увидел окно во всю стену, оно выходило на соединенные мостиками ярусы дворца и безмятежную океанскую даль. Безоблачное синее небо, солнечный полдень.

– И что теперь? – осведомился я, подходя к окну. – Что вы с Итемпасом собираетесь делать? Я так понимаю, Наха с Йейнэ разыскивают Каля?

– И не только они, но и Ахад с богорожденными собратьями. Однако дело в том, что никто его пока не нашел. До его нападения никто даже не знал, что у него есть какой-то способ скрываться от нас. Возможно, он попросту ускользает туда, куда его изначально поместила Энефа. Это неплохо срабатывало уже много тысячелетий.

– Дарр, – произнес я. – Маска находилась там.

– Там ее больше нет. Сразу отсюда Каль направился в Дарр и забрал маску. Точнее, заставил молодого дарре взять маску и забрал его вместе с ней. Все дарре в ярости. Когда в поисках Каля туда явилась Йейнэ, они все ей рассказали. – Ликуя скрестила руки, выражение лица у нее стало очень знакомое. – Каль более полувека назад явно искал подход к бабушке Узейн Дарр. Он показал им, как сочетать искусство изготовления масок, науку писцов и божественную кровь, и они приняли и развили это знание. В отплату Каль забрал их лучших мастеров туска и велел им сделать для него нечто особенное. А когда они завершили работу, Сиэй, он их убил. Дарре утверждают, что маска становится могущественней с каждой новой жизнью, которую в нее вкладывают, и Калю становится все труднее не то что браться за нее, а даже находиться вблизи.

Я понял, чем Каль теперь занимается. Вспомнил то чудовищное, необузданное истечение силы, которое я ощутил вблизи маски… Настоящая буря. И ведь Троих породило нечто похожее. Примерно так входят в мир новые боги…

Но убийство смертных с целью напитать маску могуществом? Вот чего я не мог уразуметь. Да, смертные были потомками Вихря. Мы все его потомки – кто более, кто менее отдаленный. Но если сравнивать силу, Трое были вулканами, а люди – слабенькими огоньками свечей. Такую ничтожность можно вовсе не принимать в расчет. Если Каль собирается переделать себя и стать богом, ему понадобится гораздо большая сила…

Я вздохнул, потирая глаза. У меня что, нет других поводов для беспокойства? Мало мне всего остального, чтобы еще и с делами смертных возиться?

«Просто теперь я сам смертный».

Ну конечно. То и дело порываюсь забыть.

Ликуя молчала, и я решил побаловаться, возмечтав о еде. Я в точности представил желаемое блюдо: миску супа и хлебцы к нему в виде фигурок хищных животных. Все это немедленно возникло на ближайшем столе.

«Ликуя была права – слуги больше не требуются», – размышлял я за едой. Оно, кстати, и лучше для безопасности семьи. Не придется никого нанимать со стороны. Конечно, люди для разного рода поручений всегда будут нужны. Должен же кто-то бегать с посылками. И потом, Арамери есть Арамери. Те, кто при власти, нуждаются в подчиненных, чтобы употреблять свою власть. А наивная Йейнэ возжелала такими простыми средствами избавить семейство от застарелого помешательства на общественном положении.

И все же эта ее наивность порадовала меня. Как все-таки славно, когда рядом действует новорожденное божество. Новенькие всегда стараются испробовать неизведанное. Такое, о чем мы, пресыщенные, даже не помышляем…

В дверь постучали, как раз когда я приканчивал суп.

– Входите!

Вошедший слуга поклонился нам:

– Господь Сиэй, госпожа Шахар велит тебе прийти, если ты вправду чувствуешь себя лучше.

Я посмотрел на Ликую, она кивнула. Этот кивок мог означать все, что угодно, от «поспеши» до «будем надеяться, что она тебя не прикончит». Я вздохнул, поднялся и вышел следом за слугой.

Шахар не сделала Храм своим залом для приемов. (Этот чертог навсегда получил такое имя в моем сердце, ибо то, что случилось в нем между мною и Декой, было свято.) Наш со слугой путь лежал не туда, а в отдаленное помещение глубоко в недрах дворца, непосредственно под верхней платформой, успевшей получить название Завиток. Пока мы шли, я успел убедиться, что Дека со своей командой писцов отнюдь не сидели без дела. Тут и там в коридорах виднелись сигилы перемещения, покрытые прозрачной смолой, чтобы не истирались. Работали они не совсем так, как подъемники в Небе, – не просто вверх-вниз, а в любое место внутри дворца, о котором подумал вставший на них человек. Несколько неудобно, если требовалось попасть куда-то, где ты еще не бывал. Когда я спросил об этом слугу, тот с улыбкой ответил:

– В первый раз мы повсюду ходим пешком. Так распорядилась управляющая Морад.

Мне подумалось, что именно такого подхода и следовало от нее ожидать. Разумная женщина понимала: слуг и так очень немного, и нельзя допустить, чтобы хотя бы один сгинул из-за своей невнимательности!

Поскольку слуга уже бывал в зале для приемов, я позволил ему управлять магией, и мы перенеслись в помещение, где господствовали прохлада и мерцающий свет. Стены в Эхо, как назвали новый дворец, в целом были прозрачней, чем в Небе, и вбирали больше цвета извне. Но я тотчас догадался, что мы находимся где-то ниже уровня моря, что и подтвердилось, когда мы прошли мимо ряда окон. За ними простиралась глубокая синева, пронизанная переливами солнца, и проплывали любопытные рыбы. Я не сдержал довольной улыбки: умница Шахар! Мало того что ее зал для приемов находился в большей безопасности, нежели остальная часть дворца, так еще и посетители – те немногие, кому дозволят воочию его увидеть, – будут немедленно потрясены чужеродной красотой за панорамными окнами. А еще в таком выборе места мне почудился некий символизм, ибо Арамери служили теперь Повелительнице Равновесия. Безопасность Шахар будет зависеть от крепости окон и стен и от равновесия, которое они смогут поддерживать под напором воды. Идеальный выбор.

И, хотя я был богом, я и то остановился на пороге зала, завороженно оглядываясь.

Чертог был невелик, что вполне объяснимо: ведь здесь никогда не будут устраивать многолюдные приемы. Эху не понадобятся различные ухищрения, которые использовались в Небе, дабы впечатлить посетителей и внушить им робость. Ни тебе величественных сводов, ни гигантских размеров, благодаря которым просители загодя чувствовали свою незначительность у подножия огромного каменного трона. Небольшой зал по форме напоминал сам Эхо: нисходящая спираль с нишами вокруг углубленного центра. В нишах я заметил солдат из числа прибывших с нами: они несли стражу. Потом я заметил и другие фигуры – неподвижные, едва различимые в глубокой тени. Неуловимые убийцы на службе у Арамери.

Вот это мне уже меньше понравилось. Сразу становится ясно, что Шахар вынуждена обороняться от собственного семейства!

Кончив озираться, я увидел Деку, подоспевшего в зал прежде меня. Он преклонил колени в самой нижней, углубленной части чертога и не поднимал головы, хотя почти наверняка слышал мои шаги.

Сиденье, перед которым он находился, было удивительно скромным и напоминало не трон, а едва ли не скамеечку: широкую, изогнутую, с низкой спинкой и застланную подушечкой. Тем не менее само устройство зала обращало все взгляды именно туда. И даже мерцающий свет океанских глубин, вливавшийся в окна, как бы собирался именно здесь. Если бы на скамеечке сидела Шахар, она выглядела бы существом из иного мира. А сидя неподвижно, она казалась бы богиней.

Но вместо того, чтобы восседать на троне, она стояла у окна, заложив руки за спину. Прохладный свет скрадывал ее силуэт, складки светлого платья терялись в переливах голубого мерцания. Ее неподвижная поза сразу встревожила меня, но здесь и без того все было достаточно тревожно. Я ведь многие сотни лет провел в тронных залах, наблюдая за предводителями Арамери. Я был способен узнать опасность, когда видел ее.

Слуга поспешил к Шахар и шепотом доложил о нашем прибытии. Та кивнула и возвысила голос:

– Стража! Оставьте нас.

Они повиновались беспрекословно. Тайные убийцы выскользнули через дверцы, имевшиеся в каждой нише. Такой же дверцей воспользовался и слуга, которому Шахар тихо велела удалиться. Мы остались наедине: Шахар, Декарта и я.

Дека поднялся с колен. Он быстро взглянул на меня. Его лицо оставалось непроницаемым. Я кивнул ему, сунул руки в карманы и принялся ждать. Мы не виделись с Шахар после того момента в Храме, когда она узрела торжество нашей с Декой любви.

– Матушка снова ускорила процедуру, – сообщила Шахар, не оборачиваясь. – Я просила ее передумать или хотя бы прислать нам дополнительную помощь. С этим она согласилась, и завтра днем прибудут еще десять писцов из Неба.

Дека нахмурился.

– От них хлопот окажется больше, чем толку, – заметил он. – Новичкам придется все показывать, объяснять, присматривать за ними. Какое-то время они будут только путаться у моих писцов под ногами, а не помогать.

Шахар вздохнула. Я расслышал в ее голосе и усталость, и усилие, с каким она ее преодолевала.

– Это оказалась единственная уступка, которую мне удалось выторговать, Дека. Последнее время она напоминает мне еретика: такого рвения разумному человеку не понять.

В этих словах я уловил некоторый оттенок горечи. Уверен, она не стала его скрывать только потому, что мы все равно догадались бы. Что ее терзало? Неужели решение Ремат отойти от веры в Итемпаса? Это было бы достаточно странно, особенно если учесть все наши прочие беды.

– Почему?

– Кто знает? Будь у меня время плести против нее заговоры, я могла бы обвинить ее в безумии и поискать себе союзников среди родни, чтобы устроить переворот. Хотя… Возможно, поэтому она меня сюда и отослала – чтобы уменьшить угрозу.

Она коротко рассмеялась, потом обернулась к нам и замерла, уставившись на меня. Я вздохнул, наблюдая, как она пытается свыкнуться с моим новым обликом. Обликом мужчины средних лет.

Я несколько удивился, когда она улыбнулась. Никакого злорадства в этой улыбке не было, лишь сострадание и толика жалости.

– Тебе подобало бы выглядеть подобно моему отцу, – сказала она. – Но, судя по отвращению на твоем лице, похоже, ты по-прежнему тот здоровенький мальчишка, которого мы когда-то повстречали.

Я невольно улыбнулся.

– Я не очень-то и против, – сообщил я. – Хорошо, что хоть с юностью покончено. До чего же противный возраст! Кого ни встречу, так сразу охота либо убить, либо в постель затащить…

Ее улыбка померкла, и я вспомнил, как возлег с нею, пока мы были юнцами. Может, ей были дороги воспоминания о том, над чем я сейчас подшучивал? Похоже, погорячился…

Она вздохнула, повернулась и стала расхаживать.

– Вы должны стать мне опорой. Оба. И еще больше, чем когда-либо. Сейчас происходит нечто поистине небывалое. Я ведь порылась в архивах семьи. И я честно не знаю, что у матушки на уме. – Остановившись, она прижала пальцы ко лбу так, словно ее донимала лютая головная боль. – Она возвеличивает меня, делая главой семьи!

Последовало молчание: мы соображали, что это могло означать. Дека отреагировал первым, потрясенно выдохнув:

– Как ты можешь возглавить семью… пока она жива?

– Вот именно. Такое никогда прежде не делалось. – Она вдруг повернулась к нам, и мы отпрянули при виде неприкрытого отчаяния на ее лице. – Дека… По-моему, она готовится к смерти.

Дека тотчас оказался подле нее. Любящий брат, всегда готовый поддержать. Она оперлась на его руку, излучая такое доверие, что я вдруг почувствовал себя виноватым. Что, если и в тот вечер она пришла к нам в поисках утешения, но увидела лишь, как мы с ним утешали друг дружку, не обращая на нее никакого внимания? Что она чувствовала, наблюдая, как мы занимались любовью, пока она стояла на пороге – одинокая, лишенная друзей, лишенная надежды?

На какой-то миг я вновь увидел ее возле окна: совершенно неподвижную, с заложенными за спину руками. А еще я увидел Итемпаса, смотрящего на горизонт: совершенно неподвижного и слишком гордого, чтобы как-то показать свое одиночество.

Я подошел к ним и потянулся к ней, усомнившись лишь в последний момент. Но любовь к ней еще жила во мне, и я положил руку ей на плечо. Она вздрогнула и подняла на меня глаза, блестевшие от непролитых слез. Она вглядывалась в мое лицо, ища… чего? Прощения? Я не был уверен, что готов ее простить. А вот сожаление – да, я сожалел.

И конечно же, я был бы не я, если бы в такой возвышенный момент обошелся без шуточки.

– А я-то думал, это у меня родители ненормальные, – выдал я.

Получилось не очень.

Тем не менее Шахар рассмеялась, быстро смаргивая слезы и пытаясь снова взять себя в руки.

– Иногда я тоскую о тех временах, когда мне хотелось убить ее, – сказала она.

Эта шутка вышла лучше – или вышла бы, содержи она хоть зернышко правды. Тем не менее я улыбнулся, хотя и несколько натянуто. Дека не улыбнулся ни моей шутке, ни ее. Ремат никогда им особо не интересовалась. И чего доброго, он-то и желал прикончить ее.

Похоже, мысль Деки двигалась в сходном направлении.

– Если она покидает трон ради тебя, – очень серьезно предположил он, – тебе придется отправить ее в ссылку.

Шахар вздрогнула и уставилась на него:

– Что?

Он вздохнул:

– Двухголовое животное нежизнеспособно. Два дворца Арамери, двое правителей… – Он покачал головой. – Если ты не видишь, какая тут кроется опасность, Шахар, ты не та сестра, которую я помню.

Нет, она была прежней. И она все видела. Я заметил, как окаменело ее лицо. Она вернулась к окошку и замерла перед ним, скрестив на груди руки.

– Удивляюсь, что ты намекнул всего лишь на ссылку. Я-то думала, братец, ты предложишь окончательное решение.

Он пожал плечами:

– Матушка, несомненно, ожидает чего-нибудь в таком духе. Она далеко не дура и хорошо тебя натаскала. – Дека помолчал. – Если бы ты ее не любила, я бы предложил такое. Но учитывая все обстоятельства…

У нее вырвался короткий и хриплый смешок.

– Да. Любовь. Как же с ней неудобно.

Она оглянулась и посмотрела на нас, и я непроизвольно напрягся, потому что этот взгляд был мне знаком. Я и сам так смотрел очень много раз, в самых разных обличьях, поэтому не мог не распознать его. И ничего хорошего этот взгляд не сулил.

Тем не менее, обратившись на меня, взор Шахар немного смягчился.

– Сиэй, так мы снова друзья?

«Ложь!» Мысль была до того мощной и яркой, что я на миг даже усомнился, моя ли она. Уж не Дека ли запускает свои мысли прямо мне в голову, как это делали боги? Впрочем, я отлично знал вкус собственных мыслей. Так вот, эта отдавала знакомо горькими подозрениями, корни которых тянулись в столетия, проведенные с ее чокнутой семейкой, и целые эпохи, прожитые с моей семейкой, еще более чокнутой. Шахар хотела знать правду, а правда причинит ей боль. И она была теперь слишком могущественной и опасной, чтобы я мог ранить ее безнаказанно.

Но во имя всего, что у нас с ней когда-то было, она заслуживала правды, даже какой угодно болезненной.

– Нет, – возразил я.

Я произнес это тихо, словно это могло смягчить удар. Она вздрогнула и замерла, а я вздохнул:

– Я больше не могу доверять тебе, Шахар. А я хочу доверять людям, которых называю друзьями. – Я помолчал. – Но я понимаю, почему ты предала меня. Может, на твоем месте я сделал бы такой же выбор. Не знаю. В любом случае я больше на тебя не сержусь. Не могу, если вспомнить, чем все кончилось.

И тогда я сделал превеликую глупость. Я посмотрел на Деку и позволил своему взгляду озариться любовью. Он удивленно заморгал, и я увенчал обиду оскорблением: улыбнулся. Мне больно будет его оставлять, но старикашка в качестве возлюбленного – это уж слишком. Для смертных такие вещи имеют значение. Я должен вести себя по-взрослому, то есть сохранить достоинство и сделать шаг прочь, пока в наши отношения не проникла неловкость.

Я всегда был придурком, думавшим лишь о себе. Вот и в тот момент я заботился только о себе, вместо того чтобы его защитить.

Лицо Шахар стало непроницаемым. В нее точно нож воткнули – и вырезали самую душу, оставив каменное изваяние, неумолимое и пустое. И пустоту мгновенно заполнил гнев.

– Понятно, – проговорила она. – Что ж, хорошо. Раз ты не находишь возможным мне доверять, значит и я не могу себе позволить оказывать тебе доверие. Так ведь? – И она обратила ледяной взгляд на Деку. – Я в некотором затруднении, братец…

Дека нахмурился, озадаченный переменой настроения Шахар. В отличие от него, я не удивился. То, что она собиралась сделать с братом, разгневавшись на меня, было ясно как день.

– Не надо, – прошептал я.

– Декарта, – сказала она, не обращая на меня внимания. – Мне очень больно об этом говорить, но я должна просить тебя принять полную сигилу.

Дека замер. Она же улыбнулась, и я возненавидел ее за это.

– Я, конечно, никогда не осмелилась бы диктовать тебе выбор возлюбленного, – продолжила она, – но, учитывая историю Сиэя и несметное число Арамери, которых он загубил своим плутовством…

– Я в это не верю! – перебил Дека.

Он дрожал, на его лице боролись потрясение и ярость. Но не простая ярость – присутствовало еще что-то, причем намного худшее. И тоже знакомое мне. Ощущение предательства. Он ведь ей доверял, а она только что разбила ему сердце. Так же как мне.

– Шахар… – Я сжал кулаки. – Не делай этого! Мало ли что ты испытываешь ко мне. Ведь Дека – твой брат.

– И я проявляю великодушие, даруя ему жизнь, – отрезала она. Отошла от нас и опустилась на тронную скамейку. Она сидела там, прямая, неподвижная и неумолимая, и холодный свет глубин омывал стройную фигурку. – Он сейчас намекнул, не следует ли мне убить главу нашей семьи. Это ли не свидетельство, что лишь узы истинной сигилы удержат его от дальнейшей измены!

– И конечно же, то мелкое обстоятельство, что я трахал твоего братишку, а не тебя, тут решительно ни при чем!

Я еще крепче стиснул кулаки. Я шагнул вперед, собираясь… Благие боги, даже не знаю, что я хотел сотворить. Схватить ее за плечо и трясти, пока она не прислушается к голосу разума? Заорать ей в лицо? Когда я приблизился, она напряглась, и сигила у нее на лбу сверкнула белым светом. Я знал, что это означало: в прошлом магический кнут хлестал меня не раз и не два, но это было давно, целый смертный век тому назад. И когда магический выброс отшвырнул меня на другой конец комнаты, я оказался не готов.

Удар не убил меня. Даже боли особой не вызвал, особенно если сравнивать с той мукой, которую причинило откровение Каля. Меня швырнуло прочь и распластало вверх ногами на оконном стекле. Проплывавший мимо кальмар живо заинтересовался завязками моих башмаков. Но даже наполовину оглушенного, меня позабавила мысль, что сигила Шахар восприняла меня как угрозу лишь теперь, в смертном облике, бесполезном и безобидном. Пока я был богом, Шахар никогда меня по-настоящему не боялась.

Дека помог мне встать:

– Скажи, что с тобой все хорошо…

– Лучше не бывает, – пробормотал я несколько заплетающимся языком.

Коленки ныли хуже прежнего, а спина так и вовсе меня убивала, но показывать это я не желал. Моргнув, я попытался сосредоточить взгляд на Шахар. Она начала было вставать с трона, но не завершила движения. Глаза у нее были круглые, в них плескалась боль, и мне чуть полегчало. Она не хотела…

А вот Дека хотел, и, когда он выпустил меня и поднялся, я ощутил темное биение его магии, тяжкое, как у бога, а когда он повернулся к сестре, я вроде даже расслышал гулкое шипение воздуха.

– Дека… – начала было она.

Он произнес слово, вспоровшее воздух, и вслед ему грянул гром. Шахар вскрикнула, выгнулась назад и прижала руки ко лбу. Она едва не свалилась с тронной скамьи, а когда все-таки выпрямилась, по ее рукам и лицу текла кровь. Она отняла ото лба дрожащую ладонь, и на месте ее полусигилы стала видна обожженная рана.

– Наша мать – дура, – заявил Дека. Его голос был холоден и порождал эхо. – Я люблю тебя, и она думает, будто с моей стороны тебе ничто не грозит. Но лучше я сам тебя убью, чем стану наблюдать, как ты превращаешься в очередное чудовище, которых регулярно производит эта семья…

Он вытянул правую руку. Она была прямой, как палка, лишь кисть висела свободно и пальцы ласкали воздух, точно кожу возлюбленного. Я вспомнил, что за пометки он носил на этой руке, и поверил, что он действительно собрался расправиться с Шахар.

– Дека… – Она затрясла головой, силясь проморгаться от крови. Вид у нее был как у жертвы несчастного случая, хотя этот случай только собирался произойти. – Я не… Сиэй… Все ли с ним хо… Я не вижу…

Я коснулся другой руки Деки. Его мышцы были напряжены, напоминая узловатые тросы. Даже сквозь рубашку его сила защипала мне пальцы.

– Дека, – взмолился я. – Не надо!

– Ты сделал бы то же самое, если бы мог! – отрезал он.

Я задумался. Он так хорошо меня знал…

– Верно, – согласился я. – Но если ты это сделаешь, так будет неправильно.

Такие слова заставили его резко повернуть ко мне голову.

– Что-что?..

Я вздохнул и встал прямо перед ним, хотя клубившаяся вокруг него сила угрожающе ткнулась мне в грудь. Писцы все же не боги. Правда, Дека не был обычным писцом. И я поступил с ним как с собратом-богорожденным: взял вытянутую руку и бережно, но решительно опустил, заставив ее выпрямиться вдоль тела. Жесты – тоже форма общения, и мой жест сказал: «Послушай меня». Его сила отступила поразмыслить о моем предложении, и я увидел,как у Деки округлились глаза: до него дошло, что именно я только что сделал.

– Она твоя сестра. Ты силен, Дека. Ты очень силен, и они, дураки, умудрились забыть, что ты – тоже Арамери. Убийство у тебя в крови. Но я тебя знаю, и я говорю: если ты ее убьешь, это уничтожит тебя. И я не могу этого допустить.

Он смотрел на меня и дрожал, раздираемый противоречивыми позывами. Я в жизни не видал такой смертоносной ярости, смешанной с любовью и грустью. Нечто подобное, должно быть, испытывал Итемпас, когда убивал Энефу. Некое сумасшествие, излечить которое могут лишь время и размышления… Правда, исцеление обычно наступает поздно.

Все же он послушал меня, и его магия рассеялась.

Я повернулся к Шахар, наконец-то протеревшей глаза. Судя по выражению ее лица, до нее только-только начало доходить, насколько близко пронеслась смерть.

– Мы уходим, – сказал я. – Я ухожу в любом случае. И буду просить Деку уйти вместе со мной. Если ты решила считать нас врагами, мы не можем здесь оставаться. Если у тебя есть мудрость, ты оставишь нас в покое. – Я вздохнул. – Сегодня с мудростью у тебя было не очень, но я надеюсь, что это было единовременное помрачение ума. Я знаю, рано или поздно ты придешь в чувство. Мне просто как-то неохота дожидаться, пока это произойдет.

Потом я взял Деку за руку и посмотрел на него. У него на лице была безнадежная тоска: он понимал, что я прав. Однако я не собирался давить на него. Как-никак он потратил десять лет на то, чтобы вернуться к сестре, а она все разрушила за десять минут. Смертному непросто выдержать подобное. И богу, кстати, тоже.

Ладонь Деки стиснула мою, он кивнул. Мы повернулись к выходу из чертога. Шахар позади нас встала.

– Погодите… – начала она, но мы не стали слушать ее.

Я открыл дверь.

И сразу все изменилось.

Я услышал множество голосов – сердитых и возбужденных. В дальнем конце главного коридора промелькнули солдаты. Прямо перед нами стояла Морад с пунцовым от гнева лицом. Она кричала на стражников, скрестивших перед ней пики: те не пропускали ее в тронный зал. Когда дверь открылась, стражники невольно обернулись, и Морад тут же перехватила одну из пик, едва не вырвав ее у стража из рук. Тот выругался и крепче стиснул оружие.

– Где Шахар? – требовательно вопросила управляющая. – Я должна ее видеть!

Шахар уже стояла позади нас. Морад была так взволнована, что даже не моргнула при виде залитого кровью лица престолонаследницы.

– Что случилось, Морад? – спокойно осведомилась Шахар, но я чувствовал, что внешнее спокойствие давалось ей нелегко.

– Маскеры напали на Тень, – сказала Морад.

Мы ошеломленно замерли и смолкли. Из-за угла выскочила группа солдат. Они бежали в нашу сторону, а следом с видом полководца, готовящегося к войне, шагал Гнев. Повсюду слышался глухой гул: это ожила защитная магия, которой Декины писцы щедро оснастили дворец. Запечатывались ворота, воздвигались незримые стены для отражения чужеродной магии, и шут его знает что еще.

– Сколько их? – спросила Шахар. Коротко и очень по-деловому.

Я буду помнить это мгновение даже тогда, когда минует наихудшее. Наигранное спокойствие на лице Морад, искреннюю боль в ее голосе и свою жалость. Служанка и королева были так же обречены, как смертная и богиня. Иногда просто нельзя ничем помочь.

– Все, сколько есть, – ответила Морад.

20

Пепел, пепел, ВСЕ ПРОПАЛО!


Тишина, вот что пугало больше всего.

Непросто рассматривать толпы на городских улицах, используя сферу видения. Эти сферы делаются для отображения поднесенных к ним лиц, а не просторов до горизонта. А то, что показывал нам находившийся в Тени подручный Гнева, медленно поворачивая сферу по кругу, было поистине необъятно.

Десятки людей в масках.

Многие сотни…

Они заполняли все улицы. На Гульбище, где в обычные дни паломники спорили из-за места с уличными фиглярами и художниками, сейчас виднелись одни маскеры. И вдоль проспекта Благородных, до самых ступеней Зала, теснились они же. И в Привратном парке, среди цветов и деревьев.

И в переулочках Южного Корня, чьи сточные канавы заляпали их башмаки.

Большинство людей без масок удирали кто куда, пытаясь увезти какое-никакое имущество кто на лошади, кто в ручной тележке, кто на собственном горбу. Здешние горожане были накоротке с магией. Вот уже несколько десятилетий они соседствовали с боженятами, а еще раньше столетиями жили в тени Неба. И, когда запахло жареным, они очень хорошо это поняли. И приняли единственно верное решение: бежать!

Маскеры не трогали тех, у кого масок не было. Те из них, кто перемещался, делали это согласованно и молча. Большинство уже остановилось, достигнув центра Тени и замерев в полной неподвижности. Мужчины, женщины, немногочисленные (хвала мне!) дети, сколько-то стариков. Двух одинаковых масок я там не увидел. Одни были белые, другие черные. Третьи напоминали мрамор с прожилками, вроде бело-серо-черной субстанции Эхо. Иные сочетали алый цвет с кобальтово-синим и тускло-серым. Какие-то выглядели раскрашенным фарфором, другие – вылепленными из глины с соломой. Многие были выдержаны в стиле Дальнего Севера, но немалая их часть отражала архетипы и понятия о красоте иных стран. В общем, разнообразие поражало.

И все они были обращены вверх – к Небу.

А мы, то есть Шахар, Декарта, я и еще некоторое количеств высокородных и слуг, стояли в чертоге, который, если только Арамери не отступят от привычек давать имена, в будущем, несомненно, назовут Мраморным залом. По причинам, досконально известным лишь Йейнэ, белые и серые разводы на его стенах перемежались темно-ржавыми полосами, смахивавшими на потеки крови. Полагаю, это должно было что-то символизировать. Отражать своеобразное чувство юмора, присущее Йейнэ. Тут крылась какая-то шутка, но я, будучи смертным, уже не мог ее постичь.

Гнева с нами не было, но присутствовали его солдаты, сторожившие двери и балкон. Это Гнев предложил собрать высокорожденных вместе, чтобы их проще было охранять. Пока мы ждали, когда он сообщит нам, скоро ли можно будет отсюда уйти – полагаю, очень не скоро, – кто-то из слуг принес большую сферу видения, привезенную писцами, и водрузил ее на единственный в зале длинный стол.

Сквозь нее-то мы и созерцали жутко молчаливые улицы Тени.

– Они чего-то ждут? – спросила женщина с сигилой полукровки. Она стояла подле Рамины, глядя на образы, проплывавшие внутри сферы. Он приобнял ее, желая утешить.

– Сигнала, наверное, – ответил он.

В кои-то веки на его лице не было улыбки. Время тянулось медленно, минута шла за минутой, но маскеры не шевелились. Человек, державший сферу, стоял наверху ступеней Зала. Временами в поле зрения попадали воины Арамери, закованные в белые доспехи «Ста тысяч легионов». Они спешно возводили заграждения, готовясь обороняться. Сфера не задерживалась на них подолгу, но и то малое, что мы видели, навевало отчаяние. Основная часть армии Арамери квартировала за городом, в обширных постоянных казармах. Верховой добирался туда за полдня. Все ведь считали, что нападение, когда оно начнется, произойдет извне. Без сомнения, войско было уже поднято по тревоге и находилось в пути, с максимальной скоростью стремясь в город: пешком, верхом, при посредстве магических ворот. Однако те из нас, кто видел маскеров в действии, знали: чтобы остановить их, одними солдатами не обойдешься.

Я повернулся к Шахар, стоявшей на ярусном возвышений возле стены. Она крепко обхватила себя руками, как будто спасаясь от холода, и с таким безразличием на лице, что вряд ли оно было наигранным. Все ее родственники разбились на группки по двое-трое и, как могли, успокаивали друг друга. И лишь она стояла одна.

Я немного поразмыслил, потом оставил Деку и подошел к ней. При моем приближении она резко повернула ко мне голову. Нет, это не была беспомощность от пережитого потрясения. Неуловимое изменение позы превратило растерянную девушку в хладнокровную королеву, способную поработить родного брата. Однако я уловил и некую опаску, ведь ту схватку она проиграла.

Дека смотрел, как я подходил к ней, но к нам не присоединился.

– Может, тебе связаться с Ремат? – ровным голосом спросил я.

Она чуть успокоилась, распознав невысказанное предложение перемирия.

– Я пыталась. Мать не ответила. – Она отвела взгляд и принялась смотреть, как за просвечивающими стенами клонится к западу солнце. К западу. Туда, где осталось Небо. – Да, собственно, и зачем? Войско на месте и под ее командованием, как тому и следует быть, а кроме солдат там писцы, отряд тайных убийц и домашние войска вельмож. А здесь у нас только самое необходимое, да и людей – раз-два и обчелся. Мы никакой серьезной помощи не можем им предложить.

– Помощь не обязательно должна иметь вещественное выражение, Шахар, – сказал я.

Я до сих пор каждый раз удивляюсь, вспоминая, что Ремат и Шахар любили друг друга. Трудно привыкнуть к тому, что Арамери вели себя как обычные люди.

Она вновь посмотрела на меня, но уже с меньшей напряженностью во взгляде. Она что-то взвешивала про себя.

И тут Рамина воскликнул:

– Что-то происходит!

Мы сразу напряглись.

Воздух задрожал – и не в сфере, а в зале, в нескольких футах над созерцаемой нами картиной и чуть в стороне от нее. Солдаты потянулись к оружию. Высокородные дружно ахнули, кто-то вскрикнул. Дека и другие писцы изготовились ворожить, некоторые достали недорисованные заготовки сигил.

Потом изображение прояснилось, и мы увидели Ремат. Угол зрения был довольно странным: наверное, это работала сфера видения, вделанная в ее каменный трон. Мы смотрели как будто из-за плеча сидевшей Ремат.

А перед ней в приемном зале Неба стояла Узейн Дарр.

Шахар затаила дыхание и сбежала по ступеням возвышения, словно стремясь войти в изображение и помочь матери.

Солдаты в зале для приемов стояли с оружием наголо. Мечи, пики и арбалеты смотрели на Узейн, но никто не нападал. Очевидно, Ремат им запретила. Только две ее охранницы-дарре заняли позицию между ней и Узейн: они сидели на корточках, держа руки на ножах. Узейн не обращала внимания на стражу, бесстрашно и гордо стоя посреди зала. Она пришла без оружия, хотя и при полном доспехе воительниц Дарра: кожаный пояс, тяжелый меховой плащ – отличительный знак полководца и пластинчатая броня из чешуешпата, легкого и прочного материала, изобретенного дарре несколько десятилетий назад. Избавившись от беременности, она смотрелась выше.

– Насколько понимаю, это тебя нам следует благодарить за костюмированную постановку внизу, – сказала Ремат. Говорила она, слегка растягивая слова, как будто ей было смешно.

Узейн слегка наклонила голову. Я думал, что она ответит на даррском, ведь я помнил, насколько не в чести там теперь чужие языки, но она звонко и чисто произнесла на сенмитском:

– Мы, северяне, предпочитаем вести битвы иначе. Использовать магию, даже нашу магию, – это отдает трусостью. – Она пожала плечами. – Это вы, Арамери, деретесь без чести.

– Верно, – согласилась Ремат. – Итак, полагаю, у вас есть требования?

– Наши требования очень просты, Арамери.

Употребление одного лишь родового имени было, по даррским понятиям, знаком уважения, так они обращались лишь к самым грозным врагам. Амнийцы, напротив, принимали это за крайнюю непочтительность.

– Я и мои союзники, – продолжила Узейн, – которые тоже стояли бы здесь, не потребуйся совокупная сила всех наших чародеев и мастеров туска лишь для того, чтобы пронести сквозь ваши заслоны одного-единственного человека, – так вот, мы требуем, чтобы ваша семья отказалась от мировой власти и всех ее атрибутов. Ваша сокровищница должна быть поделена: половина отойдет Благородному Собранию для равного распределения между всеми народами. Тридцать процентов пойдут ордену Итемпаса и другим укоренившимся верам, занятым служением обществу. Себе можете оставить двадцать процентов. Вы утрачиваете право обращаться к Благородному Собранию. Оно решит, сохранит ли Небо-в-Тени свое представительство. Вы должны распустить свое войско и разослать его полководцев по разным странам, уволить писцов, шпионов, убийц и прочих приспешников. – Узейн мельком глянула на даррских охранниц, ее взгляд был полон презрения. Сфера не позволяла увидеть, как приняли его женщины. Тем временем прозвучало новое требование: – Своего сына ты отошлешь обратно в «Литарию», тебе он все равно не нужен. – У Деки, стоявшего неподалеку, перекатились на скулах желваки. – А дочь отправишь на десять лет в какое-нибудь иное королевство, чтобы постигла обычаи другого народа, а не только амнийцев, этих высокомерных убийц. Выбор королевства останется за тобой. – Узейн тонко улыбнулась. – Впрочем, Дарр готов по-доброму встретить ее и оказать все уважение, какое она сумеет заслужить.

– Лучше я отправлюсь в преисподнюю, чем к этим варварам! – отрезала Шахар. – Они там еще с деревьев не слезли!

Высокородные согласно отозвались сердитым бормотанием.

Но Узейн еще не завершила речь.

– Если совсем кратко, – сказала она, – мы требуем, чтобы Арамери стали обыкновенной семьей, а миру предоставили самоуправление. – Она помолчала, озираясь. – Ах да! Еще вы должны покинуть этот дворец. Присутствие Неба оскверняет Древо, созданное Йейнэ. И, откровенно говоря, всем до смерти надоело смотреть на вас снизу вверх. Отныне вы станете жить на земле, как и подобает смертным.

Даррская предводительница смолкла. Ремат выждала еще некоторое время.

– Это все? – осведомилась она.

– Пока – да.

– Могу я спросить?

Узейн приподняла бровь:

– Можешь.

– Это вы в ответе за убийство членов моей семьи? – Ремат говорила вроде бы легко и спокойно, но скрытую угрозу не распознал бы только полный глупец. – В смысле, вы с единомышленниками.

Уверенность Узейн впервые поколебалась.

– Это не было наших рук делом. Воевать руками убийц у нас не в обычае.

А вот у амнийцев – очень даже в обычае. Но говорить об этом она не стала.

– Так чьих же?

– Это сделал Каль. – Узейн улыбнулась, но очень невесело. – Каль-мститель, как мы его называем. Он богорожденный, и он во многом помогал мне, моим предкам и их союзникам. Но с тех пор мы убедились, что он лишь использовал нас, преследуя какие-то свои цели. Мы порвали с ним, но, боюсь, вред уже причинен… – Она помолчала, стиснув зубы. – Он убил моего мужа и множество членов Совета воинов. Пусть это послужит тебе утешением.

Ремат покачала головой:

– Убийство никогда радости не вызывает.

– Это верно. – Узейн долго смотрела на Ремат, после чего поклонилась ей. Не самым глубоким поклоном, но в нем явно чувствовалось уважение. И даже нечто вроде невысказанного извинения. – Народы Севера объявили Каля врагом. Вот только нашей с тобой вражды это не отменяет.

– Естественно. – Ремат помедлила, потом наклонила голову, что по амнийским меркам означало величайшее уважение, ибо правитель амнийцев никому не обязан кланяться. По даррским понятиям, не исключено, это было оскорбление. – Благодарю за откровенность. А в остальном, что касается требований к моей семье, ответ – нет.

Узейн вскинула брови:

– И это все, что ты скажешь? Просто «нет»?

– А ты ждала чего-то другого?

Я не мог хорошо видеть лицо Ремат, но догадывался, что она улыбалась.

Узейн ответила тем же:

– Если честно, не ждала. Но позволь предупредить тебя, Арамери: я говорю от лица народов этого мира. Да, не все они готовы со мной согласиться, ведь твоя семья правила ими так долго. Вы сделали все, чтобы сокрушить дух человечества. Ради них мы с союзниками сейчас и ведем войну. Мы хотим воскресить этот дух. И предупреждаю: мы будем безжалостны.

– Вы уверены, что хотите именно этого? – Ремат откинулась на спинку трона и скрестила ноги. – Человечество наделено достаточно вздорным духом, Узейн-энну. Люди себялюбивы и склонны к насилию. Если не будет сильной руки, этот мир не узнает покоя еще много-много столетий. А может быть, вообще никогда.

Узейн медленно кивнула:

– Покой не имеет смысла, когда нет свободы.

– Сомневаюсь, что с этим согласились бы дети, умиравшие от голода до эры Светозарного, – возразила Ремат.

Узейн вновь улыбнулась:

– А я сомневаюсь, что еретики и целые народы, уничтоженные твоим семейством, считали эру Светозарного такой уж благополучной и мирной. – Ее рука дернулась в коротком жесте отрицания. – Довольно! Ответ ты дала и в скором времени получишь мой.

Она подняла перед собой небольшой камешек, отмеченный узнаваемым знаком – сигилой врат. Узейн прикрыла глаза и через миг исчезла.

Нижнее изображение – молчаливые люди в масках на улицах Тени – внезапно дернулось, приковав к себе наше внимание. Картинка смазалась, потом вновь стала четкой: державший сферу солдат поставил ее. Тогда мы увидели его: это был молодой мужчина в тяжелых доспехах, помеченных семью сигилами: на руках, на ногах, на шлеме, на груди и на спине. Самая простая защитная магия. Он держал пику на изготовку, как, впрочем, и все, кого мы могли видеть. Доспехи у всех воинов были белые. Стало быть, Ремат еще не успела переоснастить войско в соответствии с предпочтениями вновь принятого божественного покровителя.

Еще мы увидели, что маскеры начали движение. Молча и медленно они пошли навстречу солдатам. Оставалось предположить, что такое же происходит сейчас за пределами этой точки наблюдения, по всей Тени. И повсюду маскеры в масках всех цветов, форм и размеров словно не замечали солдат. Они неотрывно смотрели на Небо.

– Как она ими командует?.. – пробормотал Дека. Он хмурил брови, вглядываясь в глубину сферы. – Нам так и не удалось понять.

Его размышления прервал шум, донесшийся из обоих изображений. Кто-то невидимый отдал приказ солдатам, и начался бой: к рядам людей в масках понеслись рои арбалетных болтов. Но маскеры, даже буквально утыканные стрелами, продолжали движение. Некоторые, у кого маски оказались разбиты, все-таки падали. Но таких было мало. Слишком мало…

На верхней картинке Ремат резким голосом отдавала приказы воинам в тронном зале. Они задвигались, забегали, воцарилась своего рода неразбериха, Ремат же поднялась с трона и повернулась к нему лицом. Наклонилась и коснулась чего-то, невидимого для нас.

– Шахар!

Шахар вздрогнула и выступила вперед.

– Матушка? Тебе, конечно же, следует отправиться сюда. Мы готовы принять…

– Нет. – Негромкий ответ заставил Шахар умолкнуть на полуслове, однако Ремат улыбнулась. Такой спокойной я ее, пожалуй, ни разу не видел. – Я видела вещие сны, – по-прежнему тихо продолжила она. – Они не впервые посещают меня, не знаю уж почему, и еще никогда не обманывали. Я видела этот день…

Я растерянно нахмурился. Вещие сны? Да разве такое смертным доступно? Хотя о чем это я, ведь Ремат – внучка богорожденного…

Ее лицо теперь занимало все верхнее изображение, а на нижнем маскеры уже бежали на стражу. Поле зрения сферы не могло объять все поле сражения, выхватывая лишь малые части. Временами вообще не было видно ничего связного, лишь мелькали смазанные лица кричащих людей и нечеловеческие, застывшие физиономии маскеров, но мы их едва замечали. Шахар неотрывно смотрела на мать, и ее черты искажало такое страдание, словно в комнате больше нет никого и ничего и переживать, кроме как о ее судьбе, наследнице было не из-за чего. Я положил руку ей на плечо – мне показалось, сейчас она полезет на стол, чтобы дотянуться до матери. Ладонь ощутила отчаянное напряжение и едва сдерживаемую дрожь…

– Мама, тебе необходимо перебраться сюда! – с трудом выговорила она. – Что бы там ни привиделось тебе во сне…

– Я видела падение Неба, – сказала Ремат, и я почувствовал, как Шахар вздрогнула. – И свою гибель.

Из другой картинки – той, что внутри большой сферы, – послышались вопли. Затем гулкий удар, показавшийся мне похожим на взрыв. Передающую сферу сбросило, и она покатилась к ступеням Зала. Раздался треск: сфера разбилась, картинка пропала. Второе изображение, из которого смотрела Ремат, дрогнуло мгновением позже. Ремат оглянулась: в тронном зале позади нее раздались встревоженные крики. Взрыв ощутили и там.

– Зачем же ты попросила Йейнэ создать Эхо, если не хочешь перейти сюда? – спросила Шахар. Она пыталась говорить здраво, но непроизвольно покачивала головой, безмолвно отрицая происходившее. – Зачем ты это делаешь, мама?..

– Мне снилось не только Небо. – Ремат неожиданно отвела взгляд от Шахар и посмотрела на нас с Декой. – Я видела гибель всего сущего, господь Сиэй. Небо – лишь первая ласточка. И только вы можете это остановить. Вы с Шахар и ты, сын мой. Вы трое – ключ ко всему. Я построила Эхо для того, чтобы вы уцелели.

– Мама, – напряженно выговорил Дека. – Это же…

Она покачала головой:

– Нет времени…

Прервавшись, она обернулась к солдату – тот подошел и что-то сказал ей вполголоса. Выслушав, она кивнула. Солдат убежал, а Ремат вновь обратилась к нам, улыбаясь:

– Они лезут по Древу.

Кто-то в Мраморном зале закричал. Осунувшийся Рамина выступил вперед:

– Ремат, разрази тебя боги, какой смысл оставаться, если…

Ремат вздохнула, на миг став похожей на себя прежнюю:

– Я же сказала: я видела, как все должно произойти. Если я умру вместе с Небом, останется надежда. Моя смерть станет повитухой великих преобразований. Она распахнет путь будущему. Если же я спасусь бегством, кончится все! Рухнет весь мир! Так что решиться было очень просто, Рамина… – Ее голос смягчился. – Но… Ты скажешь ей, хорошо?

Он стиснул зубы, а я стал гадать кому и о чем. Потом вспомнил: Морад. Ее в зале не было – наверное, помогала Гневу готовиться к возможному нападению. А я и не думал, что Рамина о них знал. Впрочем, он был единственным, кому Ремат могла доверить свою тайну. Без сомнения, и Морад знала, что настоящим отцом детей Ремат был Рамина. Любовь и тайны накрепко связали этих троих.

– Скажу, – пообещал Рамина, и Ремат благодарно кивнула.

– И я скажу, – встрял я.

Она вздрогнула. Потом на ее лице медленно проявилась улыбка.

– Господь Сиэй, неужели я начала тебе нравиться?

– Нет, – сказал я, скрещивая руки на груди. Мне нравилась не она, а Морад. – Я просто не такой уж безнадежный мерзавец.

Она кивнула:

– Ты любишь моего сына.

Настал мой черед вздрогнуть. Самообладания еле хватило, чтобы не покоситься на Деку. Боги благие, что творит эта женщина? Если хоть кто-нибудь из нас переживет этот день, эта семейка точно придумает, как использовать против Деки нашу с ним связь. А может, она просто считала, что он справится?

– Да, – признал я.

– Ну и хорошо. – Она взглянула на Деку и сразу отвела взгляд, словно ей тяжело было его видеть. Краем глаза я заметил, как сжались его кулаки. – Я могла защитить только одного из своих детей, господь Сиэй. Пришлось сделать выбор. Понимаешь? Но я… Я сделала, что могла. Быть может, когда-нибудь ты…

Ее голос прервался, и она еще раз быстро взглянула на сына. Я отвернулся, не желая видеть, что между ними происходило, и увидел, как отворачиваются другие присутствующие в зале. Не годится смотреть на то, что предназначено лишь для двоих. Да, подумалось мне, Арамери и вправду переменились с прежних времен. Зрелище страданий им больше не нравится.

Но потом Ремат вздохнула и снова повернулась ко мне. Она ничего не сказала, но я понял: она знала. Я коротко кивнул: да. Я и Шахар тоже люблю. Правда, не очень понятно, надо ли мне это?

Кажется, Ремат удовлетворил мой молчаливый ответ. Она тоже кивнула, и тут Небо вновь содрогнулось, а картинка перед нами замерцала. Дека что-то пробормотал на божественном языке, заставив изображение выправиться, но я-то видел, что передача начала сбиваться. По краям уже пропадала четкость, исчезали яркие краски.

– Довольно. – Ремат потерла глаза, и я ощутил неожиданный укол сострадания. Когда она вновь подняла голову, на ее лице была прежняя сухая деловитость. – Семья и весь мир теперь в твоих руках, Шахар. Не сомневаюсь, ты хорошо справишься с обоими.

Картинка пропала. Сделалось очень тихо.

– Нет, – прошептала Шахар. Она так вцепилась в спинку кресла, что побелели костяшки. – Нет…

Дека, наконец-то смягчившись, подошел к ней:

– Шахар…

Она стремительно обернулась к нему. Взгляд у нее был такой дикий, что я поначалу решил: свихнулась!

Но она схватила за руку сперва Деку, потом меня, и магия пронзила меня, словно огненный протуберанец готовой родиться звезды. И второй мыслью, посетившей меня, было:

«…Срань демонская, только не это опять!..»


И мы стали Нами.

Став единым целом, Мы простерли Свою руку, незримую и всесильную, и взяли в ладонь крохотную одинокую пылинку под названием Эхо. А потом, действуя заодно, мы устремили эту пылинку на запад, так быстро метнув ее на другой конец мира, что всем находившимся внутри полагалось бы погибнуть. Но у одного из Нас (у Деки) хватило ума сообразить, что такая скорость непереносима для смертных, и Мы обуздали вокруг пылинки течение стремительных сил, дабы ничто живое не пострадало. Другая же часть Нас (это я) была достаточно умудрена в делах магии, и я заговорил с взнузданными силами, успокаивая их возмущение, чтобы они, оскорбившись, не разнесли все кругом. И при этом Нас вела воля – Шахар, моя несравненная Шахар! Она прокладывала Нам путь, устремляясь к одной-единственной цели.

Мама…

Мы разделяли эту мысль. Даже я, а ведь я терпеть не мог Ремат. Даже Дека, чьи чувства к родительнице сплетались в противоречивый клубок, описать который не было средств ни в одном языке смертных. (Подходящее слово имелось в божественном языке – «вихрь».) И для каждого из Нас слово «мама» подразумевало что-то свое. Для меня – мягкая грудь, прохладные пальцы и голос двуликого божества – Наха-Йейнэ, – шепчущий ласковые слова любви. Для Шахар – страх пополам с надеждой, мгновенное тепло одобрения в ледяных глазах и единственное объятие, эхо которого будет звенеть у нее в душе до конца дней. Для Деки… Ах, мой Дека! Для него «мама» означало «Шахар». Свирепую маленькую защитницу, готовую заслонить братика от всего мира. А еще – богорожденного мальчика с усталыми глазами древнего старца, который тем не менее по-доброму улыбался ему, гладил по голове и помогал быть сильным.

Вот что вело Нас и помогало не разъединять рук.

Когда Мы приблизились к Небу-в-Тени, дворец замедлил движение. Мы видели все и повсюду в тех пределах, что Нас занимали. На земле вне пределов города стояло небольшое войско, составленное из разноплеменных северян. Среди них была и Узейн Дарр. Сидя на быстроногой низкорослой лошадке, она смотрела на город сквозь сложное устройство из линз, делавшее далекое близким. Мы описали спираль, сходную с раковиной моллюска-кораблика, и увидели, как разбегаются вменяемые жители города: все крупные улицы были безнадежно запружены. Потом нам попался мертвый человек в маске. Рядом с ним, припав на корточки, плакала женщина – его мать. Еще ближе к центру. На улицах хлопотали богорожденные: они спасали своих верных, помогали всем, кто просил помощи. Они делали все, что могли, но этого было недостаточно. Почему-то нам всегда лучше удавалось разрушать, а не защищать. Вновь к центру! Теперь нам попадались носители масок – в основном те, чьи тела плохо служили им из-за старости или болезни. Отстав от своих более ловких товарищей, они все-таки продолжали хромать в сторону Древа. Вперед, вперед! Мертвые солдаты в помеченной сигилами белой броне «Ста тысяч легионов». Их тела усеивали ступени Зала, валялись выпотрошенными на Гульбище, свисали из окон ближних зданий. У одного отсутствовала голова, но руки продолжали сжимать арбалет…

Вперед!

И вот наконец оно – Мировое Древо.

Его ствол накрыла ползучая армия крохотных созданий, некогда бывших мыслящими людьми. Маскеры карабкались вверх, демонстрируя проворство и силу, невозможные для человеческой плоти. И для некоторых путь наверх действительно оказывался гибельным. Мы видели, как они падали: магия дотла выжигала все, на что были способны их тела. Однако большинство продолжало ползти вверх, надежно цепляясь за складки и трещины грубой и толстой коры. По прямой вверх до Неба было всего-то полмили. И некоторые носители масок уже достигли середины пути.

Шахар увидела это и закричала: «УМРИТЕ!» – и Мы закричали вместе с ней. Мы простерли Свою всесильную руку к Древу и принялись смахивать ползущих десятками, сотнями… Они, по сути, были уже мертвы, и поэтому иные из них вставали и возобновляли подъем. Мы крушили и давили их. А потом Мы снова развернулись вовне и сметающей волной ярости понеслись к Узейн и ее воинству. Мы жаждали ощутить вкус их страха.

И они действительно испугались. Приблизившись, Мы явственно поняли это. Но боялись они не Нас.

Тогда Мы оглянулись и увидели то же, что и они. В воздухе над городом стоял Каль. Стоял и смотрел на дело своих рук. И вид у него был не слишком довольный.

Мы были куда сильнее его. Мы в свирепом восторге занесли руку для разящего удара…

«…мой сын…»

…и остановились, впервые утратив решимость. Из-за меня.

У Нас не было плотского облика, и Каль Нас не видел. Он смотрел на то, что разворачивалось внизу, и его губы были сжаты в черту. В одной руке он держал странную маску. Теперь она была завершена… но не вполне. Каль мог держать ее, не испытывая видимого неудобства, но в маске не чувствовалось могущества. Она не обладала способностью сделать из него нового бога.

Потом он поднял руку… И это моя вина, не Наша, а только моя, потому что я – бог и должен был сообразить, что у него на уме. Но я не сообразил, и утраченные жизни до конца времен будут преследовать мою бессмертную душу.

Он выметнул силу, сходную с упругим тысячехвостым кнутом. Эти хвосты устремились вперед, пронзая камень и здания, и каждый своим крючочком зацепил цель: едва заметное углубление на каждой маске, такое крохотное, что его и ощутить-то было нельзя. (Время больше ничего не могло от Нас скрыть, и Мы увидели, как Каль совершал воистину божественный труд, нашептывая во сне спящим мастерам туска, вдохновляя их, направляя их искусство. Мы увидели, как озирался Нсана Поводырь, ощутивший вторжение в свое царство. Но Каль был слишком хитер, и обнаружить его Нсана так и не смог.)

Мы увидели, как все маски вдруг замерцали бело-голубым светом…

…а потом взорвались.

Их было слишком много. И находились они слишком близко к основанию Древа, куда мы сметали ползущих. Поняв, что сейчас будет, мы закричали и рванулись обратно…

Но даже боги не всемогущи.

У корней Мирового Древа вздулось клубящееся пламя. Затем с громовым эхом пронеслась ударная волна. (Эхо. Эхо…) И наконец послышался медленно нарастающий невероятный стон Древа. Он усиливался так медленно, что еще несколько секунд Мы позволили себе не верить в необратимость случившегося. Но потом ствол Древа лопнул, метнув в разные стороны гигантские щепки. Рушились здания, улицы выворачивало наизнанку. Крики гибнущих смертных смешивались с горестным стенанием Древа, пока оно наконец не начало крениться, а потом и валиться с чудовищной, невероятной медлительностью. Оно падало прочь от Тени, и Мы сочли это благословением.

И вот его крона, обширная, точно горный хребет, грянулась оземь.

Невероятный удар породил волну сотрясений, изменивших лицо земли во всех направлениях, докуда хватал человеческий глаз.

Мы видели, как Небо разлетелось на сто тысяч обломков.

А он стоял высоко над Нами, и его лицо было маской неистового торжества, не в пример маске в его руках: Каль. Он воздел маску над головой, закрыл глаза. Теперь она сияла и переливалась, менялась, дрожала – напоенная в конечном итоге не менее чем миллионом человеческих жизней, только что напитавших ее. Ее форма и орнаменты вспыхивали, переплавляясь, образуя черты совершенно нового архетипа, означавшего неумолимость, бездонное знание, величие и средоточие всяческой власти. Как у Нахадота, Итемпаса и Йейнэ – если бы кто-то смыл их личностные черты и оставил только голую суть. А суть эта была Бог – в предельном выражении формы и содержания.

Мы ощутили, как маска испустила зов. И прежде чем Каль исчез, на этот зов что-то ответило.

В тот момент Мы разъединились. Горе Шахар, боль Деки, мой ужас – разные проявления одного, в сущности, чувства, но у каждого из нас они достигали такой мощи, что единство целого оказалось нарушено. Но не до конца; Мы (я) успели запоздало припомнить, что находимся в летающем дворце, который изначально задумывался как плавающий и уж точно не продержится долго как падающий. Поэтому Мы (я) огляделись и приметили поблизости озеро Светлокно – скучную, но вполне подходящую лужицу посреди еще более скучных сельских угодий. В нее-то Мы со всей мыслимой осторожностью и опустили хрупкую раковину Эха. То-то, верно, порадуется Узейн: Светлокно было мало и непритязательно по сравнению с безбрежным океанским простором. Теперь дворец будет отделять от берега всего-то несчастная миля воды; при желании вплавь можно добраться. Вот, стало быть, чем кончился замысел Ремат по уединению Арамери. Те из них, что уцелели, станут теперь куда доступнее прежнего – и намного ближе к земле.

А потом Мы прекратили существовать. Остались только Дека, Шахар и я. Мы смотрели друг на друга, и могущество постепенно покидало нас. Потом мы одновременно рухнули, и благословенное ничто приняло нас.

21

Мир изменился. Все изменилось.

Дека и Шахар очнулись на следующий день. Я же по причинам, о которых остается лишь догадываться, проспал целую неделю. Меня водворили в Декины покои и заново познакомили со старой подружкой – трубочкой для кормления. Как и следовало ожидать, я опять состарился. Не очень сильно на этот раз, всего лет на десять. Теперь мне было лет шестьдесят с небольшим. Точнее угадывать не имело смысла. В этом возрасте несколько лет туда-сюда большой разницы не составляют.

За ту неделю, что я провалялся во сне, война кончилась. На следующий день после падения Неба Узейн прислала сообщение в Эхо. Речь шла не о сдаче; просто в свете происшедшей трагедии они с союзниками желали предложить перемирие. Между строк легко читалось: она и ее единомышленники стремились уничтожить Арамери и их солдат, а может, и кого-то еще, когда человечество возобновит бесконечные междоусобные войны. Однако никто, даже закаленные воительницы Дарра, не оказался готов к зрелищу обрушенного Древа, вдребезги разнесенного города и той исковерканной пустыни, в которую превратился центральный Сенм. Как мне впоследствии рассказали, свирепые северянки приняли участие в спасательных работах и их помощь приняли с благодарностью, хотя именно они, пускай неумышленно, вызвали катастрофу. В те жуткие первые дни всякая помощь была кстати.

Городские богорожденные тоже неустанно трудились. Они и так многих спасли, переместив из города после первых же взрывов. А потом и еще многих, сумев уменьшить разрушения. Когда Древо падало, его корни почти вырвались из земли. Если бы пень выворотило, спасать оказалось бы уже некого – город превратился бы в огромную братскую могилу. Но их стараниями этого не произошло, а потом богорожденные трудились без устали. Они отправлялись на развалины, вынюхивая признаки угасающей жизни, укрепляли готовые рухнуть дома, обучали писцов и костоправов, передавая им магию, которая в последующие дни спасла немалое количество жизней. На помощь к городским подоспели боженята со всех концов земли и даже кое-кто из державы богов…

Невзирая на все усилия по спасению, из прежнего населения Неба-в-Тени уцелело всего несколько тысяч.

Что касается Шахар, то ее первое распоряжение в качестве нового главы семьи стало одновременно и глупым и блистательным: она велела открыть двери Эха для выживших. Гнев ложился костьми, оспаривая это решение, и в итоге добился, чтобы Шахар и порученных его заботам высокородных поместили в центральной части дворца – в Завитке и сопредельных строениях, где их могли охранять стражники Гнева и немногочисленные солдаты, прибывшие вместе с выжившими горожанами. Остальная часть Эха была отдана в распоряжение израненных и павших духом смертных, многие из которых еще были покрыты пылью и кровью. Они спали на чем придется и поглощали еду, появлявшуюся, когда ее желали. Слабое утешение в подобном горе, но, как говорится, чем богаты…

Затем Шахар срочно созвала внеочередное заседание Благородного Собрания и без обиняков попросила о помощи. Она сказала, что жители Тени смогут заново отстроить город, если им дадут время залечить раны и доставят необходимую подмогу. Но подмогу не только в виде провизии и припасов. Им потребуется то, что Арамери предоставить не в силах, – мир. И Шахар обратилась к собравшимся вельможам с просьбой отложить разногласия, отложить претензии к Арамери и вспомнить наилучшие принципы эры Светозарного. Говорят, то была потрясающей силы речь. И наилучшее тому доказательство – к ней прислушались. В течение первой же недели начали прибывать груженые караваны, а с ними многочисленные добровольцы, вызвавшиеся помочь. Ни о каком восстании больше не было и речи. Перемирие, понятно, было временным, но и на том спасибо.

Кстати, есть причины думать, что благородными двигало не только впечатление от блестящей речи Шахар. В небе появилось кое-что новенькое. И это кое-что приближалось.


Через неделю после пробуждения и достаточно окрепнув, я ушел из Эха. Ушел пешком. Кто-то из боженят – не знаю даже, кто именно, – проложил до самого берега созданные из день-камня мостки. Они тянулись от самого входа во дворец и были достаточно широки для повозок и вьючных животных. Мостки в подметки не годились изящным Вертикальным Вратам Неба, но, по крайней мере, свою задачу выполняли.

Дека, которому требовалась передышка в его напряженных трудах, решил прогуляться со мной. Я хотел было отговорить его, но, когда повернулся к нему и открыл рот, он с таким вызовом посмотрел на меня, что рот сразу захлопнулся.

Мы целый час шли по мосту, почти не разговаривая. В отдалении виднелся в утренней дымке сгорбленный и изломанный силуэт поваленного Древа. Мы старались в ту сторону не смотреть. Ближе, по берегам озера, вокруг Эха уже потихоньку строился городок беженцев. Не все из тех, кто нашел приют во дворце, пожелали остаться в нем насовсем. Теперь они натягивали палатки и возводили из подручных материалов домишки, чтобы быть поближе к семьям и новым друзьям, с которыми познакомились в Эхе. У входа на мост появилось и некое подобие рынка. Завернув туда, мы с Декой наняли двух лошадей у караванщика, устроившего там постоянный ларек. Нам достались два отличных животных, вполне, как выразился дружелюбный хозяин, подходящих для внука и его дедушки. Сев в седла, мы пустились в дорогу, рассчитывая вернуться в тот же день. При нас не было ни спутников, ни охраны. Мы были не настолько важными птицами. Ну и хорошо, подумал я. Мне требовалось уединение, чтобы обо всем поразмыслить.

Дорога, по которой мы ехали, некогда представляла собой большак, соединявший город с ближними окрестностями. Теперь она была здорово исковеркана. Нам попадались то участки вздыбленной мостовой, то завалы. Приходилось спешиваться и проверять копыта лошадей – не застрял ли где камешек? В одном месте дорога оказалась просто расколота, и поперек нее тянулась самая настоящая пропасть. Оценив ее глубину, я не стал возражать против объезда. Вокруг простирались лишь перепаханные катастрофой поля, и я решил, что обходной путь не окажется долгим. Но тут Дека, что редко с ним случается, взбунтовался. Он обратился к камням и уговорил их сложиться в узковатый, но прочный мост через провал. Мы проехали по этому мосту, и я негромко посоветовал Деке реже пользоваться магией как первоочередным средством решения всех проблем. Он зыркнул на меня так, что я ссутулился. И понял, что сейчас говорил с ним именно так, как старики говорят с молодыми.

Мы неторопливо продвигались вперед и во второй половине дня добрались до городских окраин. Здесь дорога стала и вовсе никудышной, и мы еле ползли. Мощеные улицы превратились в груды битого камня, а тротуары – в смертельные западни. Это в тех случаях, когда улицы вообще удавалось проследить. Посмотрев в сторону Южного Корня, я увидел полнейшее разрушение и испытал приступ отчаяния. Конечно, оставалась исчезающе малая вероятность, что Гимн и ее родители успели выбраться оттуда до падения Неба. Я помолюсь Йейнэ, попрошу присмотреть за ними – мертвыми или живыми…

Нам не требовалось глубоко проникать в город, так что мы сумели обойти самые скверные места, следуя по окраинам. Здесь раньше жили люди состоятельные, но не слишком: те, у кого недоставало денег отстроиться непосредственно на стволе Древа, но хватало достатка купить жилье в освещенных солнцем местах подальше от гигантских корней. Здесь имелисьширокие лужайки и грунтовые дороги, вполне проходимые для лошадей. Ну а солнечный свет теперь свободно изливался повсюду.

Наконец мы приблизились к обрушенному стволу, больше похожему на очень длинную гору, тянущуюся вдаль, насколько видит глаз. Здесь нам впервые попались горожане – вся остальная территория выглядела совершенно безлюдной. Здесь же шныряли мародеры, шарившие в руинах богатых особняков, некогда лепившихся к Древу. Они встречали нас злобными взглядами и демонстративно поигрывали длинными тесаками. Мы проявляли благоразумие и объезжали их стороной – так, чтобы все были счастливы.

Спустя время мы добрались до Неба. И к моему удивлению, обнаружили, что мы там не одни.

Запах раскуренной сигары достиг наших ноздрей еще до того, как мы узрели Ахада. Другое дело, что запах показался мне непривычным. Нюх у меня был уже не тот, что прежде, и, лишь приблизившись, я понял, что Ахад подмешал к листьям гвоздику для улучшения запаха. А потом догадался и о причине: к запаху сигары подмешивался запах цветов хираса, духов Ликуи Шот.

Они наверняка услышали топот копыт еще раньше, чем мы возникли в поле их зрения, но не двинулись с мест. Ахад развалился, как на троне, на одной из ближних, меньших куч мусора и обломков. Позади него устроилась Ликуя, и его голова покоилась у нее на груди. Она опиралась локтем на подходящий кусок битого день-камня, свободной рукой перебирая его распущенные волосы. Лицо Ахада хранило, по обыкновению, холодное выражение, но на сей раз я не купился. Уж слишком беззащитной была его поза, и слишком много доверия в том, как он позволял Ликуе поддерживать его голову. А еще от меня не укрылась настороженность в его взгляде. Кое-чего он просто не мог от меня спрятать. Поэтому, наверное, и не пытался. Но вздумай я по этому поводу язвить, как бы он меня не убил…

И я промолчал.

– Если вы явились поплясать на могиле, то опоздали, – процедил он, когда мы спешились и подошли к их насесту. – Я вас опередил.

– Ну и ладно, – сказал я, приветливо кивая Ликуе. Она молча кивнула в ответ. (В отличие от Ахада, она не скрывала, как гордится возлюбленным. И даже в том, как она гладила его волосы, сквозило некое самодовольство, мимолетно напомнившее мне Итемпаса прежних времен, когда они с Нахадотом были близки.) Я потянулся, разминая конечности после долгой езды, и невольно поморщился от боли в коленях. – У меня все равно нет желания плясать.

– Ага. К твоему сведению, выглядишь ты дерьмово, – заметил Ахад и выпустил длинную кудрявую струю дыма.

Я видел, как он раздумывал: помучить меня еще или прекратить. Он много чего мог бы этак ненавязчиво мне наговорить. Например: «А ты, оказывается, еще худший отец, чем мне казалось». Или еще так: «Хорошо хоть не я оказался твоей первой ошибкой». Я приготовился вытерпеть что угодно, ведь сделать я все равно ничего не мог. Если верить Деке, я продолжал стариться быстрее положенного: примерно на десять дней за один. Простое осознание своего отцовства стало ядом, который должен был убить меня если не за год, то за два уж точно.

Другое дело, что ни один из нас этого не дождется.

Но к моему облегчению, Ахад так ничего и не сказал. То ли на него напал стих проявить великодушие, то ли благодаря Ликуе его нрав мало-помалу смягчился. А может, учитывая обстоятельства, он просто счел издевки бессмысленными?

– Привет, – сказал Дека.

Он пристально смотрел на Ахада, и я запоздало припомнил, что так и не собрался поведать ему о его происхождении. Попытка устроить конец света, предпринятая моим потерянным сыном, как-то отвлекла.

Ахад приподнялся, тоже разглядывая юношу. По его лицу медленно расползалась улыбка.

– Так-так-так, – выговорил он наконец. – А ты, верно, Декарта Арамери.

– Верно, – чопорно подтвердил Дека, пытаясь и не умея скрыть свое зачарованное внимание. Сходство между ними не было абсолютным, но вполне достаточным, чтобы отмести мысль о случайности. – А ты кто?

Ахад развел руками:

– Можешь называть меня дедушкой…

Дека окаменел. Ликуя раздраженно уставилась в затылок Ахаду. Я вздохнул и потер кулаками глаза.

– Дека… Я тебе потом все объясню.

– Объяснишь, – кивнул он. Сложил руки на груди и отвел взгляд от Ахада. У того вырвался вздох разочарования – не знаю уж почему. То ли его вправду задело Декино невнимание, то ли сам хотел лишний раз парнишку задеть.

Мы помолчали, как, в общем-то, и полагалось возле могилы.

Я смотрел на высоченные груды обрушенного день-камня и, сунув руки в карманы, пытался разобраться в собственных чувствах. Все годы рабства я ненавидел и презирал Небо. В его Белых Залах меня морили голодом, насиловали, бичевали, сдирали кожу с живого и делали еще что похуже. Я был богом, низведенным до уровня их собственности, и столетие свободы отнюдь не смыло пережитые тогда унижения.

И тем не менее… Я вспомнил свой планетарий, и Эн тихонько и сочувственно запульсировала у меня на груди. Я вспомнил, как носился прихотливо изогнутыми замкнутыми пространствами Неба, как превращал их в свои владения. Здесь я встретился с Йейнэ… Я бездумно замурлыкал колыбельную, которую некогда пел ей. Да, Небо видело не только сплошной ужас страданий. Ибо жизнь никогда не сводится к чему-то одному.

Сверху донесся вздох Ахада. Небо ведь когда-то было его домом. Дека дотронулся до моей руки. Здесь прошло его детство. Сколько бы ни длился наш траур, сейчас он был общим.

А над нами, как раз между солнечным диском и бледной, только что вставшей луной, в небесах виднелась странная клякса. Со дня одержанной Калем победы она постепенно росла. Эту штуковину трудно было описать не то что на сенмитском, а даже на божественном языке. Нечто слоистое и прозрачное. Колеблющееся ничто, оставлявшее после себя пустоту. Мы не только видели, но и ощущали его – своеобразным покалыванием на коже. И даже слышали, как слышат слова, выпеваемые за пределами слуха. Что ж, вскоре мы его услышим так ясно, как не захотелось бы ни одному разумному существу. Это будет рев, способный перевернуть мир.

К нам приближался Вихрь. Каль вызвал Его – и Он явился на зов…

По прошествии времени, когда уже село солнце и начали появляться первые звезды, Ахад вздохнул и встал, после чего помог встать Ликуе. Мгновение – и вот уже они стоят внизу. Дека вздрогнул, потом тихо ахнул – его подозрения подтвердились. Ахад подмигнул ему. Потом посерьезнел и повернулся ко мне.

– Некоторые полагают, что сумеют спастись, что бы ни произошло в державе богов, – негромко проговорил он. – Я в этом сомневаюсь, но не могу осуждать их за попытку. – Он помолчал, оглянулся на Ликую и договорил: – Я остаюсь здесь.

Вот уж чего я от него ни за что не ожидал! Ликуя была смертной и выжить в нашем царстве не могла. Посмотрев на нее, я убедился, что она понимала, насколько глубоко изменила его. Она чуть кивнула мне и гордо вздернула подбородок, откровенно намереваясь встать на его защиту. Ахад был среди нас не единственным, кто умел одним словом причинить боль.

Однако я совершенно не собирался его доставать. Хватит уже, в свое время я достаточно этим натешился.

– Полагаю, имело бы смысл поговорить о том, как спасти это царство, а не бежать из него, – заметил Дека, и по его голосу я понял, что и в лоб могу схлопотать, когда мы останемся наедине.

Но Ахад покачал головой, делаясь непривычно серьезным:

– Спасения не будет. Даже Трое – не указ Вихрю. Самое большое, что они смогут, – постоять в сторонке, пока Он катится сквозь миры, а затем попытаться что-то восстановить из останков. Правда, нам не будет от этого ни жарко ни холодно…

Он пожал плечами и вздохнул, глядя на небеса. По ночам Вихрь был еле виден – этакое дрожащее пятнышко на звездном ковре. Вот только за Ним уже не было звезд. Лишь черная пустота.

– Мой отец полагает, что все-таки стоит попробовать отстоять этот мир, – сказала Ликуя.

Дека очень внимательно смотрел на нее. Возможно, делал все новые выводы. Да, определенно следовало рассказать ему все заранее. Дурак я, дурак.

– Йейнэ с Нахадотом думают так же, если я их хоть немного знаю, – вздохнул я. – Но будь им по силам остановить Его, они бы уже это сделали.

Я не стал добавлять, что уже молился обоим, и не однажды, во все предшествующие ночи. Ответом было молчание. Я не хотел даже думать о том, что это могло значить.

– Ну что ж, нам, пожалуй, пора. Мы лишь заглянули попрощаться со старым узилищем.

Ахадова сигара наконец-то догорела. Он бросил окурок и растер его носком башмака, бросив заодно последний взгляд на развалины Неба. День-камень продолжал светиться в ночи, испуская призрачное сияние – в противоположность зияющей рваной дыре в звездных небесах. Прямо свеча на могиле человечества, подумалось мне. Будем надеяться, что Йейнэ и Наха как-нибудь сохранят этот светоч, когда мир рухнет в небытие.

«И еще Итемпас», – добавил мой разум к первым двум именам, хотя тут я был менее уверен. Может, они и оставят его умирать вместе со всеми нами. Если они собирались так поступить, было уже пора.

– Увидимся, – сказала Ликуя.

Я кивнул, наконец-то заметив, что они держались за руки.

Потом они исчезли, оставив меня наедине с Декой.

– Объясняй! – тотчас потребовал он.

Я вздохнул и огляделся. Стояла уже глубокая ночь. Я не рассчитывал, что наша поездка настолько затянется. У нас не было с собой ни одеял, ни палатки, не говоря уже о провизии. Придется стелить попоны. То-то порадуются мои старые косточки…

– Давай для начала устроимся, – сказал я.

Дека стиснул зубы. Ему наверняка хотелось поспорить, но он все же занялся лошадьми: подвел их поближе и устроил возле груды день-камня. Какая-никакая, а все защита от ветра.

Мы уселись на то, что когда-то было основанием дома, попросту сдутого с места во время падения Древа. Сюда тоже упало несколько обломков день-камня, и мы собрали их в кучу, чтобы светили поярче. Дека произнес слово приказа, и от камней, кроме света, пошло еще и тепло. Я расстелил наши попоны по отдельности, но Дека тут же перетащил свою к моей и заключил меня в объятия.

– Дека… – начал я.

Живя во дворце, мы с ним неоднократно делили постель, но сейчас мы слишком устали, чтобы не удовольствоваться простым сном. Вроде бы удобный предлог, чтобы отложить намечавшийся разговор, да только его невозможно было откладывать бесконечно. Поэтому я поглубже вздохнул и молитвенно воззвал к одному из своих братьев, испрашивая сил.

– Тебе не следует притворяться. Я знаю, каково приходится молодым, и…

– Я считаю, – перебил он, – что за последнее время ты натворил достаточно глупостей. Не усугубляй!

Тут я попробовал сесть, но не смог, потому что он меня не пускал, да и моя старая спина решительно возражала против таких попыток. Я слишком долго трясся в седле.

– Что?..

– Ты все такой же ребенок, – тихо проговорил он, и я перестал барахтаться. – А еще ты и кот, и взрослый мужчина, и чудовище, которое в потемках душит детей. И старик… Ну и ладно. Я уже говорил тебе, Сиэй, что никуда не уйду. А теперь ложись: я хочу кое-что попробовать.

Я послушался – не из покорности, а больше от изумления.

Он запустил руку мне под рубашку, отчего я залился краской и ахнул:

– Дека, во имя благих богов…

– Тихо ты!

Его рука замерла у меня на груди. И это была не любовная ласка, хотя мое старое тело все истолковало превратно и даже успело решить, что не такое уж оно и старое. За это я был ему благодарен: в моем возрасте начинаешь сомневаться, все ли в нем работает как положено.

Дека между тем застыл, на его лице отразилось напряженное внимание. Я видел его в подобном сосредоточении, когда он произносил слова волшебства или рисовал сигилы. На этот раз он принялся что-то шептать, а рука задвигалась в согласии со словами. Я озадаченно вслушивался, но не узнавал слов. Это не был ни язык богов, ни какой-либо еще. Я вообще не понимал, что он творил.

Зато я кое-что ощущал. Слова щекотали, расползаясь по коже. Когда я вздрогнул и захотел привстать, Дека прижал меня к земле и зажмурился, чтобы мои подергивания его не отвлекали. А я действительно подергивался, потому что ощущение было весьма необычное. По мне точно бегали муравьи, только они были плоскими и состояли не из плоти, а из какого-то шипения. Тут я заметил неяркое черное сияние декиных письменных метин, которые представляли собой далеко не простые татуировки. Наконец-то я это понял.

Но все же что-то шло не так. Письмена, которые он вшептывал в мою кожу, не задерживались в ней. Я чувствовал, как они двигаются по моим рукам и ногам, спускались на живот, но, устроившись на облюбованном месте, тотчас начинали выцветать. Я видел, как Дека стал морщить лоб, потом смолк, а его рука на моей груди сжалась в кулак.

– Я так понимаю, не получилось, – тихо проговорил я.

– Не получилось.

– А чего ты, собственно, ждал?

Он медленно покачал головой:

– Письмена должны были пробудить твою природную магию. Ты ведь по-прежнему бог; в ином случае твоя противоположность не могла бы на тебя повлиять. Я думал, что сумею напомнить твоей плоти – она юна и податлива и служит лишь воплощением твоей воли… – Он стиснул зубы и отвернулся. – И понять не могу, отчего у меня не вышло!

Я вздохнул. Я и не питал особой надежды – возможно, из-за того, что он не предупредил заранее, чем намерен заняться. Оно и к лучшему.

– А я думал, тебе нравилось, что я смертный…

Он вновь мотнул головой, плотно сжал губы:

– Только если это не означает твоей смерти, Сиэй. Этого я никогда не хотел.

– Вот как. – Я накрыл ладонью его кулак. – Что ж, спасибо за эту попытку. Но, Дека, даже если бы ты смог привести меня в порядок, это все равно не имело бы смысла. Мы, богорожденные, – чепуха по сравнению с Троими. Когда Вихрь ворвется в этот мир, мы, скорее всего…

– Заткнись, – прошептал он, и я, моргая, послушался. – Просто заткнись, Сиэй…

Его трясло, а глаза были полны слез. Впервые с младенческих времен он выглядел потерянным, одиноким и не на шутку напуганным.

Ну а я по-прежнему оставался богом, как он только что справедливо заметил. И моя природа требовала утешать заблудших детей. Я притянул его к себе: пусть поплачет, а я его побаюкаю…

Но он оттолкнул мои руки и поцеловал меня. А потом, словно поцелуй не был достаточным свидетельством его взрослости, он привстал и начал стягивать с меня одежду.

Я мог бы посмеяться, или отказаться, или притвориться совершенно незаинтересованным. Но близился конец света, а он принадлежал мне. И я сделал то, к чему лежала душа.

Через три дня все мы умрем, но за это время можно сделать так много. Я все же был не настоящим смертным. Я знал, что дар Энефы не следовало принимать как должное. Я собирался сполна насладиться каждым оставшимся мне мгновением. Так сказать, со вкусом прожевать и обглодать косточки. А когда настанет конец… Что ж, я буду не одинок. И это было драгоценно. И это было свято.


Утром мы вернулись в Эхо. Дека отправился проведать своих писцов: вдруг они обнаружили некое чудо, способное нас спасти. Я пошел искать Шахар.

Я обнаружил ее в Храме, наконец-то освященном, как храм. Кто-то уже установил здесь алтарь – точно на том месте, где мы с Декой впервые занимались любовью. Остановившись перед ним, я решительно отогнал похотливые мысли насчет человеческих жертвоприношений, потому что быть грязным старикашкой мне не хотелось.

Шахар стояла у алтаря. Полупрозрачные цветные завитки стены бросали на нас голубоватые тени, напоминавшие о безоблачном небе снаружи. Она стояла ко мне спиной, хотя я не сомневался: она услышала мои шаги и узнала их. Чтобы просто попасть в эту комнату, мне потребовалось уговорить четырех стражников. Шахар не шевелилась, пока я к ней не обратился, а когда подал голос – вздрогнула, очнувшись от глубокой задумчивости.

– Друзья лгут, – сказал я. Я говорил тихо, но мой голос все равно породил под высоким и гулким куполом эхо. Он звучал ниже, чем прежде, и в нем чувствовалась хрипотца, которая по мере старения будет лишь нарастать. – Лгут и возлюбленные. Однако доверие можно восстановить, потому что мы с тобой и вправду друзья, Шахар. Не следовало бы мне об этом забывать. – Она не ответила, и я со вздохом пожал плечами. – Я ведь поганец, так что чего ты ждала?

Она продолжала молчать. Я заметил, как напряжены ее плечи. Она стояла, скрестив на груди руки. Я видел достаточно женских слез и догадался, что она сейчас заплачет, поэтому решил удалиться. Я был уже в дверях, когда она тихо произнесла:

– Друзья.

Я остановился. Оглянулся. Она показывала мне правую руку – ту, что сжимала мою руку годы назад, когда мы произносили обет. Я потер большим пальцем внезапно зачесавшуюся ладонь и улыбнулся.

– Друзья, – откликнулся я и тоже поднял руку. А потом все же ушел, поскольку мне что-то попало в глаза. Пыль, наверное. Надо бы поберечься. Старческим глазам, знаете ли, забота нужна…

22

…И потом они жили долго и счастливо.

Конец


Пока Вихрь занимал все большую часть неба, затмевая даже солнце, мир оставался на удивление спокойным, и это меня по-настоящему удивляло. Смертные люди отличаются от смертных животных лишь наличием членораздельных языков да кое-какой чудаковатостью, а животным свойственно при виде опасности метаться и паниковать.

Нет, конечно, кое-какие вспышки происходили. И я говорю не о воровстве, благо орденские Блюстители быстренько вылавливали и казнили воров. Были поджоги, были бессмысленные разрушения – людям надо было как-то выплеснуть овладевшее ими отчаяние. Происходило насилие. В какой-то стране так много мужчин прикончили жен и детей, а затем наложили на себя руки, что пришлось вмешаться одной из моих родственниц. Она появилась в тамошней столице, облаченная в опавшие листья, и во всеуслышание объявила, что самолично препроводит души подобных самоуправцев в наихудшую из множества преисподних. Но и тогда убийства не прекратились совсем, лишь сделались реже.

По сравнению с тем, что могло бы разразиться, это были мелочи. Я-то думал, что начнется… Даже не знаю, что именно. Всеобщее самоубийство, людоедство, полное падение нравственных устоев эры Светозарного…

А вместо этого Шахар справила свадьбу с Датеннэем Канру, теманским наследником. Церемония прошла скромно, в узком кругу, поскольку готовить что-то более пышное просто не было времени. По моему совету Шахар попросила Деку провести обряд, как надлежало первому писцу, и Дека, опять же по моей подсказке, согласился. Они не стали взаимно извиняться: еще бы – ведь они Арамери. Но я-то видел, что Шахар раскаивалась и что Дека ее простил. По завершении церемонии Шахар велела ордену Итемпаса распространить о ней весть, используя все подручные средства – от глашатаев и новостных свитков до слухов. Действия молодой правительницы должны были намекнуть людям: «Я верю, что у нас все-таки есть будущее».

Канру с готовностью согласился на свадьбу, поскольку, думается, был по уши влюблен в Шахар. Она же… Да что говорить, она любила меня, но жених ей искренне нравился. И каждому из нас в те дни требовалась дружеская рука.

Я проводил каждую ночь в объятиях Деки и смиренно благодарил судьбу за выпавшее мне счастье.

В общем, все шло своим чередом. Мир продолжал жить.

До самого конца.


Когда наступил последний рассвет, мы собрались вместе: Арамери, благородные вельможи из Тема и иных стран, простонародье из Тени. Прибыли Ликуя с Ахадом, Неммер и другие богорожденные, не захотевшие оставить смертное царство. Завиток находился не так высоко, как разрушенное Небо, но потрясающий душу вид открывался и отсюда. Небеса внушали ужас и благоговение. Прозрачный круговорот захватил уже бо́льшую их часть. Когда взошедшее солнце попало в измененное пространство, его форма жутко и тошнотворно исказилась, а свет заиграл на наших лицах отблесками умирающего костра. И это не было иллюзией. Все так и происходило, невзирая на удаленность и немыслимые углы. Присутствие Вихря искажало даже Итемпасовы законы пространства и времени. И мы воочию наблюдали медленную и мучительную гибель нашего солнца, разорванного в клочья и затянутого в чудовищное жерло. Остатки света пропадут еще не сразу, но потом придет тьма, какой смертные еще не видали. Если, конечно, мы до нее доживем.

Я держал руку Деки. Мы стояли и смотрели вверх, и нам не было страшно.

Встревоженное аханье, раздавшееся в середине Завитка, заставило меня оглянуться. Там появились Йейнэ и Нахадот и встали среди волнующейся приморской травы. Собравшийся люд шарахнулся прочь, некоторые попа́дали на колени, заплакали, стали молиться. Никто не шикал на них, ведь надежда никогда не считалась грехом.

Я начал проталкиваться сквозь толпу, таща за собой Деку. Между Нахадотом и Йейнэ стоял Итемпас – они взяли его с собой. У всех Троих вид был угрюмый, но без веской причины они бы сюда не явились. Нахадот вполне способен действовать просто так, Йейнэ большей частью требовалась цель, Итемпасу же – всегда.

Когда я приблизился, они повернулись ко мне, и я окончательно уверился – причина имелась.

– У вас есть план, – сказал я и крепко стиснул ладонь Деки.

Они переглянулись. С другой стороны из толпы выступила Шахар, за ней последовал Канру. Он, впрочем, остановился, с благоговейным трепетом глядя на великих богов. Шахар подошла без него, опустив руки с крепко сжатыми кулачками.

Итемпас посмотрел на меня и кивнул:

– Есть план.

– Какой?

– Смерть.

Если бы я не прожил бесчисленные эпохи, перенося такую его манеру разговаривать, я бы, наверное, заорал. Но я лишь спросил:

– А если подробнее?

Губы Итемпаса чуть заметно дрогнули.

– Каль призвал Вихрь, чтобы воссоединиться с Ним, – ответил он. – Ему придется явиться, чтобы принять Его в себя и, как он надеется, использовать Его мощь, чтобы стать богом. Мы убьем Каля и предложим Вихрю иное вместилище для Его силы.

И он развел руки, показывая, что имеет в виду себя.

У меня перехватило дыхание: я понял, что к чему, и меня объял ужас.

– Нет! Темпа, ведь ты родился из Вихря! Вернуться к Нему – это же…

– Это мой выбор, Сиэй, – перебил он ласково и вместе с тем непреклонно. – Это участь, согласная моей природе. С тех самых пор, как Каль воззвал к нему, я ощущал, что такое возможно. И Нахадот с Йейнэ это подтверждают.

Лицо Йейнэ, стоявшей чуть сзади, было непроницаемым и безмятежным. Нахадот… он выглядел почти так же. Однако сдерживать чувства было слишком противно его природе. И он не мог полностью скрыть владевшее им предчувствие беды. По крайней мере, от меня.

Я хмуро смотрел на Итемпаса:

– Это что, такая кривая попытка искупить содеянное? Я тебе, осел упрямый, еще сто лет назад говорил, что своих преступлений ты вовек не загладишь! И вообще, чего ради приносить себя в жертву, если твоя гибель и так будет означать конец всему?

– Вихрь может остановить приближение, если выполнит предначертание Каля. А именно создаст нового бога. И мы полагаем, что облик нового божества будет зависеть от природы вместилища. – Он пожал плечами. – Я прослежу, чтобы вновь созданный стал достойным замещением меня самого.

Я попятился, едва не споткнувшись, и Дека озабоченно схватил меня за плечо. Кажется, затевалось такое же совокупление силы и воли, как и то, которое сотворило из смертной Йейнэ новую Энефу. Однако если в тот раз все шло, так сказать, самотеком, воплощаясь в череде неслучайных случайностей, то теперь Итемпас надеялся управлять происходящим. Но какой бы бог ни возник вместо него, каким бы закоснелым ни оказался этот новый впоследствии, Итемпаса больше не будет. Тот, кого мы знали целую вечность, умрет навсегда.

– Нет, – выговорил я. Меня трясло. – Ты не можешь!

– Это единственный выход, Сиэй, – сказала Йейнэ.

Я смотрел на них, исполненных непоколебимой решимости, и даже не знал, какие именно чувства одолевали меня. Совсем недавно я бы прыгал от радости при мысли о новом Итемпасе. Я даже теперь испытывал в этом плане некое искушение. Я мог со временем простить Итемпаса, даже заново полюбить его, но нипочем не забыл бы все то, что он причинил нашей семье. В любом случае ничто не было бы как раньше. Начать все заново с кем-то новым было бы проще. Чище, что ли. Зная Итемпаса, я понимал, что и для него эта идея обладала некоторой притягательностью. Уж очень он любил подчищать все концы.

Я обернулся к Нахадоту, отчаянно надеясь на… Сам не знаю на что. Все равно на что. Но Нахадот, чтоб ему, вообще ни на кого из нас внимания не обращал. Он смотрел вдаль – на клубящуюся пустоту в небе. Вокруг него в согласном медленном танце вились темные щупальца его ауры. Я заметил, что они мало-помалу поднимаются все выше. Навстречу Вихрю.

Погодите-ка…

Итемпас резко окликнул его по имени еще до того, как я успел осознать свой страх. Йейнэ удивленно нахмурилась, глядя поочередно на братьев. Сперва на ее лице отразилось непонимание, потом глаза матери округлились. Но Наха лишь улыбнулся. Он словно забавлялся, пугая нас. И он по-прежнему созерцал Вихрь, как будто во всем смертном царстве не было зрелища прекрасней.

– Может, нам вообще ничего не следует предпринимать? – предположил он наконец. – Миры гибнут. И боги гибнут. Может, нам нужно просто все бросить, а потом начать заново?

Начать заново. За волнующейся чернотой Нахи я рассмотрел глаза Йейнэ, и наши взгляды встретились. Дека крепче сжал мое плечо, он тоже все понял. В голосе Нахадота слышалась скорбная дрожь. Его облик мерцал и менялся синхронно с коловращением Вихря, с его грозной, жуткой, захватывающей песнью.

Но когда к Нахадоту шагнул Итемпас, на его лице не было страха. Более того, он улыбался, и я немало подивился, глядя на это, ибо, невзирая на заточение в смертной плоти, улыбка Итемпаса источала прежнюю силу. И Нахадот на это откликнулся. Он наконец-то оторвал взгляд от Вихря, а с его лица пропала улыбка.

– Может, и нужно, – сказал Итемпас. – Это наверняка станет проще, чем приводить в порядок разрушенное.

Мятущиеся завитки Нахадотовой сущности замерли в воздухе. Они раздвинулись при приближении Итемпаса, подпуская его, но одновременно изогнулись внутрь, обращаясь в острые иззубренные лезвия. Теперь это были клыкастые челюсти, готовые захлопнуться и поразить бессильную и беззащитную смертную плоть. Итемпас не обратил на откровенную угрозу никакого внимания. Он подошел вплотную и наконец остановился лицом к лицу с Нахадотом.

У него за спиной замерла Ликуя. Глаза у нее были круглые. Я затаил дыхание.

– Согласен ли ты умереть вместе со мной, Нахадот? – вопросил Итемпас. Он говорил тихо, но голос разнесся на удивление далеко. Мы четко расслышали его даже сквозь рев и завывание Вихря. – Неужели ты этого хочешь?

Думаю, только я и увидел напряжение на лице Йейнэ, но она так ничего и не сказала. Зато любой мог оценить изящество наложенного Темпой заклятия и его хрупкость: ведь это были всего лишь слова. Он не обладал магией. В этой битве у него не было никакого оружия, лишь долгая история их отношений со всем злом и добром, которые она в себе заключала.

Нахадот не ответил, но отвечать ему и не было надобности. У него имелись лики, проявлявшиеся, только когда он собирался убивать. Эти лики прекрасны, ведь его природа не требует разрушения, это лишь искусство, в котором он преуспел. Но в своем смертном состоянии я не мог созерцать их, не испытывая желания умереть, так что на всякий случай уперся взглядом в спину Итемпаса. Благо Темпа, тоже находясь в смертной плоти, каким-то образом выдерживал убийственный взгляд Нахадота.

– Этот новый я… – очень тихо проговорил Темпа. – Я прослежу, чтобы он был достоин вас обоих.

А потом он протянул руки (я прикусил язык, чтобы удержаться от предостерегающего вопля) и взял в ладони лицо Нахадота. Я думал, у него пальцы отвалятся, ибо бездонная тьма кругом Нахи дышала смертью и таким холодом, что в воздухе закружились снежинки, а земля у нас под ногами потрескалась от мороза. Думаю, Итемпасу было больно. Эти двое неизменно причиняли друг другу боль. Но боль не остановила его. Он приблизился к Нахадоту вплотную и коснулся губами его губ…

Нахадот не ответил на поцелуй. Итемпас мог бы с таким же успехом целовать камень. Но то, что это вообще оказалось возможным, что Нахадот ему такое позволил, что для Итемпаса это было прощанием…

Их поцелуй стал чем-то священным.

(Я сжал кулаки, невероятным усилием сдерживая слезы. Проклятье, я уже был староват для такого проявления чувств…)

Итемпас отстранился. Его печаль была нескрываема. Но пока он стоял, пряча в ладонях лицо Нахадота от всех, кроме себя, Наха что-то ему показал. Что именно, я не видел, но мог догадаться, ибо среди прочих у Нахи имелись и лики любви. Я никогда не видел тот лик, который он явил ради Итемпаса, поскольку Итемпас ревниво оградил его от сторонних глаз – как, впрочем, он всегда поступал и с любовью Нахадота. Но Итемпас вздохнул полной грудью при виде явленного ему лика, а потом закрыл глаза – как если бы Наха нанес ему последний и самый страшный удар.

Потом он отступил, а когда отнял руки, лицо Нахадота приняло обычный переменчивый вид. Тогда Наха повернулся к нам спиной, и его черный плащ превратился в плотную черную скорлупу. Итемпас словно перестал для него существовать.

Но на небеса он более не смотрел.

Справившись с собой, Итемпас оглянулся на Йейнэ и кивнул ей. Долгое, тягостное мгновение та молча смотрела на него, потом кивнула в ответ. Я с облегчением выдохнул, и у Деки тоже вырвался вздох. По-моему, на некоторое время притих даже Вихрь. Хотя, скорее всего, тут подшутило мое разыгравшееся воображение.

Но не успел я разобраться с противоречивыми чувствами облегчения и печали, как Нахадот резко вскинул голову. Только в этот раз он смотрел не на Вихрь. Его аура вспыхнула чернотой.

– Каль, – выдохнул он.

Высоко над нами – на том самом месте, откуда он нанес Мировому Древу смертельный удар, – возник крохотный силуэт в венце магии, которая дрожала и колебалась под стать Вихрю.

Я даже не успел ни о чем подумать – ярость Йейнэ, вырвавшаяся, точно палящий жар из перегретой печи, едва не снесла меня с ног. Ей не понадобилось тратить время на принятие решение, она сразу перешла к действию, и мощнейшее отрицание жизни разорвало воздух. Я невольно содрогнулся, когда смерть поразила Каля, моего сына…

…моего неведомого, нежеланного и нелюбимого сына, которого я должен был бы наставлять и оберегать, имей я такую возможность. Сына, чьей любовью я бы наслаждался, окажись у меня выбор…

…поразила, но он не умер. Ничего не произошло.

Нахадот зашипел, в его лице проявилось что-то змеиное.

– Маска защищает его. Он стоит за пределами этой реальности.

– Смерть – она в любой реальности смерть, – отозвалась Йейнэ. Подобной кровожадности в ее голосе я не припоминал.

Вокруг нас и под нами прокатилось содрогание. Горожане встревоженно закричали, полагая, что настает самое страшное. Я вроде бы понял, что произошло, хотя отупевшие чувства все более подводили меня: это, отвечая ненависти Йейнэ, подвинулась Земля. Вся планета, подобно громадному свирепому телохранителю, разворачивалась навстречу врагу. Йейнэ слегка присела, раскидывая руки, ее кудрявые волосы трепал бешеный ветер, не касавшийся никого, кроме нее, а в глазах, устремленных на Каля, отражалась сама смерть…

«…на Каля, на моего сына. Но…»

Нахадот просиял и рассмеялся, радуясь ее могуществу, хотя убийственная сила гнева Йейнэ заставила его податься назад. Даже Итемпас смотрел лишь на нее, и на его лице мешались гордость и влечение.

Все происходило так, как тому и следовало быть. Свершалось то, о чем я всегда мечтал: Трое примирились друг с другом. Но…

«…убить моего сына!»

Нет. Этого я не хотел.

Дека покосился на меня и вдруг схватил за руку, встревоженно окликнув:

– Сиэй!

Я нахмурился, и он подхватил прядь моих волос, чтобы показать. Раньше они были каштановыми с примесью седых. Теперь седые явно преобладали. Оставшиеся каштановые теряли цвет, белея прямо на глазах. Кроме того, волосы снова отрастали.

Я посмотрел на Деку и увидел в его глазах ужас.

– Мне очень жаль, – сказал я, и это была сущая правда, но… – Я никогда не хотел быть скверным отцом, Дека. Я…

– Прекрати! – Он стиснул мою руку. – Перестань говорить о нем, перестань даже думать! Ты же убиваешь себя, Сиэй!

Так оно и было. Впрочем, я все равно умру. Нет прощения Энефе! Буду думать как хочу, буду скорбеть о сыне, которого мне не выпало узнать. Я помнил, как его пальцы касались моей шеи. Думаю, он простил бы меня, если бы мог, если бы прощение не было настолько противоположно его природе. Если бы из-за моей слабости ему не пришлось вытерпеть столько страданий. Только я был виноват в том, что он стал… таким.

Рядом с нами затрещал схлопнувшийся воздух – Йейнэ исчезла. Я не смог рассмотреть того, что случилось потом. Глаза у меня были уже не те: в них, кажется, завелась катаракта. Но тут затрещало уже наверху, оттуда докатилось эхо громового раската, и Нахадот вдруг насторожился, перестав улыбаться. Итемпас тотчас встал рядом с ним, стискивая кулаки.

– Нет, – выдохнул он.

– Нет, – откликнулся Нахадот. Метнулась зыбкая тень, и он тоже исчез.

– Что происходит? – спросил я.

Дека прищурился, глядя вверх, потом покачал головой:

– Каль… Нет, невозможно! Благие боги, как он это… – И Дека ахнул. – Йейнэ пала! Теперь Нахадот…

– Что?..

Но времени рассуждать и соображать не осталось, потому что пустое место, где только что стояли Йейнэ и Нахадот, снова наполнилось, и все попадали на колени.

Каль был в божественной маске. И хуже силы, которую она излучала, я за всю жизнь не встречал. Такого я не испытывал даже в тот день, когда Итемпас втиснул меня в смертную плоть, а мне тогда показалось, будто мне переломали все кости, чтобы всунуть в узкую трубу. Хуже, чем когда я увидел тело матери. Или тело Йейнэ, когда умерла ее человеческая плоть. У меня заболела кожа, заломило все кости. Вокруг меня с криками падали люди. Эта маска была неправильной. Она лишь изображала божественность, она была чужеродным надругательством над реальностью. В таком ее незавершенном виде эту неправильность могли ощущать лишь богорожденные, но сейчас божественная маска излучала богомерзость, внятную всем детям Вихря, как смертным, так и бессмертным.

Дека рядом со мной застонал, силясь выговорить магические слова, но без конца запинался. Я пытался устоять на коленях. Куда проще было бы растянуться плашмя и помереть, но я скрипел зубами, высоко держа голову. Каль шагнул к Итемпасу.

– Ты не тот, кого я бы избрал, – дрогнувшим голосом произнес он. – Моя месть изначально была нацелена на Энефу. По правде говоря, следовало бы поблагодарить тебя за ее убиение, но сейчас ты – самая легкая дичь среди Троих… – Он сделал еще шаг, обращая ладонь к лицу Итемпаса. – Увы…

Итемпас не попятился и не рухнул, хотя воздух кругом так и дрожал от той мощи, которую обрушил на него Каль. На то, чтобы устоять, наверняка уходили все его силы, но это как-никак был мой светозарный отец. Будь в его природе одна лишь гордость, ничто в целой вселенной не смогло бы его остановить.

– Хватит, – прошептал я, но никто меня не услышал.

– Хватит! – раздался другой голос, громкий, резкий и яростный.

Это говорила Ликуя.

Зрение вконец меня подвело, но я все-таки разглядел ее. Она тоже стояла во весь рост, и – нет, это не было случайной игрой света! – ее окружал бледный трепещущий нимб. Теперь его легче было различить, потому что небо над нами быстро затягивалось: с юга надвигались клокочущие грозовые тучи, задувал порывистый ветер. Мы больше не видели Вихрь, разве что в краткие мгновения, когда рвались облака, но слышали непрерывный глухой рев, постепенно становившийся громче. Мы также чувствовали Его приближение: оно сказывалось вселенским содроганием похлеще того, что произвела Йейнэ, сдвинув планету. Сколько нам осталось? Несколько часов? Несколько минут? Угадать невозможно. Что ж, мгновения собственной гибели мы никак не пропустим…

Итемпас, так и не попятившийся перед Калем, едва не споткнулся, оглянувшись на дочь. Наверное, сейчас в ее глазах было столько всего… Но я засмотрелся на сами ее глаза, пылавшие недобрым янтарем закатного солнца.

Каль помедлил. Божественная маска чуть шевельнулась – он посмотрел на Ликую.

– Чего ты хочешь, смертная?

– Убить тебя, – ответила она.

И обратилась в добела раскаленное пламя.

Люди вокруг испуганно закричали, кто-то бросился к лестнице. Итемпас вскинул руку, но его отшвырнуло и унесло прочь. Ахад, стоявший рядом с Ликуей, вскрикнул и исчез, чтобы вновь появиться подле меня. Зашатался даже Каль, его аура силы прогнулась и поддалась под напором ее яростного огня. Я находился футах в десяти, но и у меня стало стягивать кожу. Все, кто ближе, могли получить ожоги.

Что же до самой Ликуи…

Когда пламя опало, я с изумлением увидел, что она стоит на том же месте, но только облаченная во все белое. Ее юбка, ее курточка… Боги благие, даже ее волосы побелели! И ее окружал свет почти невыносимой яркости. Из глаз немедленно потекло, я сощурился, заслоняясь ладонью. На миг мне показалось, будто я узрел в воздухе кольца и круги, сотканные из вьющихся слов, а в руках у нее… Нет. Этого просто не могло быть…

В руках у нее сверкал меч с огненно-белым клинком. Тот самый, которым Итемпас некогда рассекал Нахадотов хаос, привнося в зачаточную вселенную основательность и порядок. У меча было имя, но лишь Итемпас знал его. И никто не мог управляться с этим оружием, кроме него самого. Боги благие, да к проклятой штуковине никто даже близко подобраться не мог – ни разу за все эпохи с тех пор, как Итемпас сотворил время! И вот пожалуйста: дочь Итемпаса двумя руками держит дивный меч перед собой, и я нисколько не сомневался, что она отлично умеет им владеть.

Ничто из этого не укрылось от Каля, и я увидел, как округлились его глаза в прорезях маски. Само собой, он испугался. Он ведь попрал порядок вещей, он привел Вихрь туда, где тому ни под каким видом не полагалось быть, он возжелал власти, на которую не имел никаких прав. Пока шло чистое состязание в силе, он сумел выстоять даже против Нахадота и Йейнэ. Однако божественность требует кое-чего большего, чем просто сила.

– Самообладание, – произнес Итемпас. Он подобрался насколько мог ближе, спеша дать последние наставления дочери. – Помни о самообладании, Ликуя, не то сила уничтожит тебя!

– Не забуду, – пообещала она.

И исчезла. И Каль тоже исчез. Осталась лишь оплавленная, багрово светящаяся канава на травяном лугу Завитка.

И еще две кометы рванулись следом за ними за горизонт. Это Нахадот и Йейнэ спешили принять участие в битве.

Избавившись от давящей силы Каля, я кое-как сумел встать. Треклятые колени болели так, словно внутрь суставов насыпали битого стекла. Не обращая внимания на боль, я нашарил плечо Деки и потащил его туда, где зашевелился Ахад.

– Скорее, – сказал я им.

Ахад оторвал взгляд от огненной точки, в которую превратилась его возлюбленная. Там, вдали, ворочались глыбы овеществленной тьмы, а из земли вырастал иззубренный каменный столб. Через несколько секунд он уперся в самое небо. Там разразилась вторая Война богов, и ее зрелище завораживало, хотя все понимали – на этот раз не только смертное царство может оказаться в руинах.

– Что? – отсутствующе спросил Ахад, когда я схватил его за плечо.

– Помоги забрать Итемпаса!

Он смотрел на меня пустыми глазами, и тогда я въехал ему по ребрам узловатым старческим кулаком. Это заставило его очнуться. Он зло уставился на меня, и я, подскочив, заорал ему в лицо:

– Да очнись же! Нам надо спешить! Там бьются такие силы, что Ликуя долго не продержится! Может, если мы как следует помолимся, Нахадот с Йейнэ и смогут остановить его. Но если нет, он явится обратно!

И я указал ему на Итемпаса – тот тоже смотрел вслед Ликуе, до боли сжав кулаки.

Поняв наконец, о чем шла речь, Ахад ухватил меня за плечо. Я крепко держал Деку. Все размазалось и мелькнуло, и Ахад свободной рукой сгреб Итемпаса. Тот вздрогнул, но сообразил, что к чему, быстрее Ахада – по крайней мере, не отбивался. Однако потом Ахад нахмурился:

– Есть ли такое место, где бы он нас не нашел?

– Сваливаем куда угодно, только побыстрее, осел! – чуть не взвыл я.

Планета готовилась к смерти. Реальность начинала рушиться, истекая сквозь смертельную рану, пробитую Вихрем в самом ее существе. Нам оставалось лишь бежать – все равно куда. И надеяться, что Каль нас не сразу догонит.Впрочем, если это все же случится…

– Боги благие! – с отчаянием вырвалось у меня. – Ахад, я надеюсь, ты постиг наконец свою природу?

Его лицо стало невероятно бесстрастным.

– Нет.

– Демонсранская брак’скафра…

Позади раздался гулкий всасывающий звук, перекрывший даже нарастающий рев Вихря. Дека быстро обернулся и выкрикнул слово могущества, укрощая то, что я по глупости вызвал. Звук смолк. Дека испепелил меня взглядом.

– Извиняюсь, – пробормотал я.

– Значит, куда угодно, – сказал Ахад, продолжая смотреть вдаль. Там, возле горизонта, вспухло большое круглое белое солнце. Я чуть не завопил от восторга, желая воспеть славу потрясающим демоницам, но солнце угасло подозрительно быстро, а потом Ахад унес нас с места событий.

Я мог бы и загодя догадаться, куда он, при такой-то ошарашенности, нас закинет. Вернувшись в этот мир, я увидел, что мы стоим на грудах белого камня, перемешанного с бытовым мусором. Из-под обломков торчали рваные простыни, разбитые пузырьки из-под духов, перевернутый туалетный столик… А высоко над нашими головами торчали переломанные ветви толщиной с городской дом. Листва на них уже увядала.

– Небо? – Я повернулся к Ахаду, дико сожалея, что не успел обзавестись тростью. Чтобы меня услышали сквозь нарастающий грохот, мне пришлось орать во все горло, но так было даже лучше, потому что я был вне себя от ярости. – Ты доставил нас к Небу, безмозглый сын демона? Ты каким местом думал вообще?

– Я…

Но ответ Ахада умер нерожденным. Его глаза округлились, он крутанулся, поворачиваясь к северу, и мы увидели это. Там как раз пропадала из виду громадная бесформенная темнота, но во мраке ярко горела крохотная белая звездочка.

Она падала… И погасла в падении.


У Ахада вырвался страшный судорожный вздох, и воздух вокруг него стал цвета боли. Потом Ахад закричал, и это был бессловесный крик обезумевшего животного. На миг он даже стал чем-то

иным,

бесформенным и невозможным, и нас расшвыряло, а вокруг Ахада зародился смерч. Он подхватывал обломки день-камня и куски ветвей Древа. Ахад был богом, и его воля творила реальность. Окружающая материя спешила повиноваться его приказам.


И вот он исчез, и на нас осыпался взвившийся мусор.

Я не без труда приподнялся, пытаясь спихнуть с себя обломанный сук Древа и одновременно вычищая день-каменную пыль из ноздрей. Кисти рук невыносимо болели. Почему, что с ними случилось? Опять старческие болячки? Прежде, когда я резко старел, ничего подобного не случалось. Впрочем, примерно так я и представлял себе старость, вот только действительность оказалась несколько хуже, чем я воображал…

Чьи-то руки подхватили меня, помогли выпрямиться. Дека отбросил тяжелую ветку, потом отвел с моего лица волосы. Они свисали до пояса, поредевшие, совершенно седые. Я старел, а они себе росли и росли. Ну почему мне не дано было облысеть?

– Чего и следовало ожидать, – пробормотал я и оперся на его руку, чтобы подняться.

– Ожидать чего?

Подоспел Итемпас и тоже подхватил меня. С их помощью я кое-как заковылял по изломанным, норовящим осыпаться камням поверженного дворца.

– Этот тип… – сказал Итемпас. В другой жизни я бы всласть похохотал над его нежеланием произносить заемное имя Ахада. – Его природа явно как-то связана с любовью.

Если он был прав, то ничего удивительного, что Ахад так долго не мог себя найти. Последние сто лет он прожил в единоличной тюрьме собственного безразличия. Должно быть, нескончаемые муки в Небе почти начисто отвратили его от попыток любить, даже когда подворачивалась возможность. Но Ликуя… Я закусил губу и стал молиться о том, чтобы она осталась жива вопреки всему. Я ни под каким видом не желал терять новообретенную сестру. И мне совсем не хотелось, чтобы второй мой, так сказать, приемный сын обрел себя при посредстве утраты.

Трудное это занятие – взбираться на кучу обломков высотой с небольшой город. А если ты полуслепой старец восьмидесяти с чем-то лет, то это труднее вдвойне. Я то и дело останавливался отдышаться, а мои движения полностью утратили ловкость. После того как я несколько раз чуть не переломал себе ноги, Итемпас подставил мне спину и велел забраться к нему на закорки. Гордость побуждала меня ответить отказом, но тут Дека, чтоб ему, просто поднял меня сзади и взгромоздил на спину Итемпасу. Пришлось мне, проглотив унижение, покрепче обхватить его руками и ногами, и эти двое, не обращая внимания на мои жалобы, продолжили карабкаться наверх.

Мы больше не разговаривали, только слушали усиливающийся рев Вихря. И молчали мы не только из-за шума, но и потому, что еще ждали, лелея надежду. Но время шло, мы лезли вверх, и надежда постепенно улетучивалась. Если Йейнэ и ее соратникам удалось побороть Каля, это уже должно было произойти. Вселенная, во всяком случае, еще держалась, и это означало, что минимум двое богов пока живы. Но помимо этого, отсутствие новостей следовало считать очень дурным знаком.

– Ну, и куда мы теперь? – прокричал Дека.

Все вокруг захватила стихия звука. Чудовищная и невообразимая. Я различил крики птиц, вопли словно мучительно умиравших людей, океанский прибой, скрежет камня о металл. Слуха все это пока не ранило – погодите, то ли еще будет, – но выносить было трудно.

– Я могу нас переместить, – сказал Дека. – Один раз… Может, дважды. – Он выглядел пристыженным. – У меня нет ни божественной силы, ни… – Он бросил взгляд в ту сторону, где исчезла Ликуя, и я понадеялся, что Ахад успел ее подхватить. – Но куда бы мы ни скрылись в смертном царстве, Каль нас найдет. А если даже не найдет…

Мы молча подняли глаза к небу. Там, высоко-высоко, облака начинали кипеть и завиваться. Подобного не может учинить никакой земной ветер. Быть может, вселенская буря там и остановится, достигнув места, откуда была призвана? Или неудержимо двинется дальше, оставив пустоту на месте планеты?

Что ж, нам оставалось лишь вернуться в Эхо. Мы с Декой и Шахар попробуем воссоединиться, сознательно сделать то, что прежде делали по наитию. Я подумал об этой возможности и сразу отбросил ее. Между Шахар и Декой пролегла слишком глубокая рознь; как бы мы только хуже не сделали. Я со вздохом опустил голову на могучее плечо Итемпаса. Я изнемог. Насколько проще было бы лечь, отдохнуть…

И вот тут я вдруг понял, что еще мы могли предпринять.

Я вскинул голову:

– Темпа… – Он как раз остановился. Наверное, тоже перевести дух, хотя в этом он бы нипочем не сознался. Он наклонил голову, подставив ухо и показывая тем самым, что слушает. – Долго ты возвращаешься к жизни, когда умираешь?

– По-разному. От десяти минут до пятидесяти. – Он не стал спрашивать, зачем мне это понадобилось. – Если то, что меня убило, продолжает действовать, все затягивается. Я воскресаю и сразу опять гибну.

– Куда ты уходишь, когда умираешь? – Он нахмурился. Мне едва удавалось говорить достаточно громко. – Когда! Умираешь! Куда! Ты! Уходишь?

Он покачал головой:

– В забвение.

– Не на небеса? И не в преисподние?

– Нет. Я ведь при этом не мертв. Но и не жив. Я как бы зависаю посередине.

Я заерзал, пытаясь слезть, и он поставил меня наземь. Я едва не свалился: оказывается, ноги у меня совсем затекли, руки Итемпаса пережали в них кровообращение, а я и не заметил. Дека помог мне сесть на расколотую глыбу – судя по форме, она прежде была частью Сада Ста Тысяч. Охая, я принялся растирать ногу и раздраженно кивнул Деке, чтобы он занялся второй.

– Надо, чтобы ты умер, – сказал я Темпе, и тот поднял бровь. – На время!

И я как можно короче, чтобы окончательно не сорвать голос, изложил им свой замысел.

Руки Деки непроизвольно стиснули мою икру. Однако он не стал возражать, за что я был ему благодарен. Он мне доверял. Если он поможет, то я проверну такую каверзу, какой свет еще не видывал.

Мою последнюю каверзу.

– Пожалуйста, – сказал я Темпе.

Он помолчал, но потом вздохнул, наклонил голову, снял куртку и вручил ее мне.

А потом огляделся и очень спокойно, словно занимался этим каждый день, облюбовал длинный и острый обломок, торчавший неподалеку. Когда-то он был деталью Арфы Ветров, а теперь стал вполне грозным копьем в четыре фута длиной, устремленным вверх. Темпа придирчиво осмотрел его, отбросил линялый лоскут, прицепившийся к острию, и выкорчевал обломок, спустив вниз по склону небольшой обвал. Заново укрепив его под углом градусов в сорок пять, он удовлетворенно кивнул – и без дальнейших раздумий бросился грудью на острие. Съехал по нему и повис, остановленный то ли трением каменной грани о кость, то ли еще чем-то.

Дека с криком вскочил, хотя уже поздно было что-то предпринимать и он знал, что это сейчас произойдет. Но от крика неприятия он удержаться не смог – такой уж он был человек.

Я дотянулся и взял его за руку. Его черты исказил ужас. Умудрились же Арамери породить настолько совершенную душу! Какое счастье, что я дожил до ее появления и успел узнать Деку!

Он тут же подтвердил, что я в нем не ошибся: ужас в его глазах сменила угрюмая решимость. Он помог мне встать и передал куртку Темпы, которую я надел. Ветер успел превратиться в настоящую бурю, а старик из меня получился тощий и хилый.

В следующее мгновение мы вздрогнули и вскинули головы: небо наполнил звук, напоминавший завывания множества рогов. Облака разошлись, и мы узрели нового и ужасающего бога: близился Вихрь. То, что предстало нашим глазам, конечно же, не было Его истинным обликом. В реальности Он превосходил все сущее, не говоря уже об одном несчастном мирке. Просто, как и все божественное, проявлявшееся в смертном царстве, Он создал себе вещественное отображение. Несущиеся облака, солнце, превращенное в тлеющую карамель и сопровождаемое вереницей обломков планет и осколков лун… Его поверхность отражала наш мир, мы даже увидели себя, невероятно увеличенных и искаженных. Свои кричащие лица. Искалеченные, окровавленные тела. Близкое и неизбежное будущее.

Дека молча повернулся ко мне спиной и присел. Говорить больше не было никакой возможности, а скоро у нас и вовсе уши полопаются. Оно и к лучшему, потому что иначе с ума сойти можно. Я влез к Деке на спину и уткнулся лицом ему в шею, чтобы в последний раз вдохнуть его запах. Не обращая внимания на подобное проявление моих чувств, он закрыл глаза и что-то пробормотал. Я почувствовал, как письмена на его спине раскалились и сразу остыли.

Боги не летают. Полет требует крыльев и не дает достаточной скорости. Поэтому мы прыгаем, а затем повисаем в воздухе. Это всякому доступно, только смертные в большинстве своем еще не поняли как. Есть там одна хитрость…

Первый прыжок Деки чуть не занес нас прямиком в Вихрь. Я застонал и прижался к нему: гром стоял такой, что у меня отнялись руки и я едва не выпустил его плечи. Однако Дека сразу же исправил ошибку, и мы по дуге ринулись вниз. Туда, где шла битва богов.

Она еще не завершилась На мгновение нас окутала тьма, обдало холодом: Нахадот. Потом волна теплого воздуха, кружащиеся споры, палые листья: Йейнэ. Значит, они живы и бьются. Я с радостью увидел, что они побеждают. Они рассеялись в пространстве, отказавшись от материального облика, и загнали Каля в сферу совокупной энергии. Там кипели такие страшные силы, что я попросил Деку остановиться подальше, что он и исполнил. Каль яростно метался в эфирном узилище, но вырваться не мог. Божественная маска сделала его богоравным, но лишь на время, и никакой ложный бог не мог долго противостоять двум из Троих. Чтобы победить, Каль должен был сделать свое временное преображение постоянным. А для этого требовалось могущество, которым он не располагал.

Поэтому я, его отец, и предложил ему недостающее. Я зажмурился и изо всех сил устремил свое естество сквозь эфиры этого мира – и всех остальных.

Расплывчатые, разящие силуэты Йейнэ и Нахадота изумленно замерли. Каль завертелся в удерживавшей его сфере, и, кажется, его глаза в прорезях маски обратились на меня.

«Приди», – сказал я, понятия не имея, сумеет ли он услышать меня. Я облекал призыв в молитву и укреплял ее стержнем ярости – так вернее. Моя бедная Гимн, так я тебя и не благословил… Все, кто погиб в бывшей Тени. Ликуя с Ахадом. И он, кажется, хотел заполучить моего отца, Итемпаса? Я без труда исторг жажду мести из сердца. Потом аккуратно замаскировал ее горем, благо его у меня тоже хватало.

«Приди же, – повторил я. – Ты ведь жаждешь могущества? Говорил я тебе – прими свою природу. Энефа тебя засунула в какую-то дыру и оставила позабытого и заброшенного, а все ради меня. И ты не можешь меня за это простить. Ну так приди и убей меня. Это даст тебе силу, которой тебе сейчас так недостает…»

Запертый в сверкающей ловушке, Каль вперил в меня взгляд. Но я знал, что насадил на крючок слишком лакомую наживку. Он был мстителем, а я – причиной его самой застарелой и непреходящей боли. Он не мог противиться моему зову. Так же как я, проказливый кот, не мог противиться зову клубка ниток.

Он зашипел, пуская в ход все остатки могущества: миниатюрный Вихрь, рвущийся на свободу. Его элонтидская природа всколыхнулась, поначалу неуверенно, но, вкупе с божественной маской, его силы хватило, чтобы стены, возведенные вокруг него Йейнэ и Нахадотом, обратились в дым.

И тогда он устремился ко мне.

Вот я и преподнес ему подарок, как надлежало отцу. Самое малое, что я мог предложить. Совсем немного по сравнению с тем, что следовало бы.

Мой милый Дека… Он так и не дрогнул, даже когда ярость Каля накрыла нас и опалила ему кожу. Мы разом закричали, услышав, как ломаются наши кости, но и тогда Дека не выронил меня. И даже когда Каль заключил нас в разрушительные объятия, возможно задуманные как пародия на родственную любовь. Что ж, не исключено, что толика истинной любви в них действительно присутствовала. Месть – сложная штука.

Поэтому-то, собрав последние остатки сил, я сунул руку за пазуху куртки Итемпаса, вытащил кинжальчик, умащенный кровью Ликуи Шот, и всадил его Калю в самое сердце.

Он замер. Зеленые глаза с раскосыми зрачками под божественной маской полезли из орбит. Клубившаяся вокруг него сила застыла, как ветер в оке бури.

Мои руки, покалеченные и окровавленные клешни, все-таки оставались руками Плутишки, и я сорвал с Каля маску. Это было совсем просто, ведь он был уже мертв. Его лицо, так похожее на мое, уставилось на меня пустыми глазами.

А потом мы – все трое – начали падать, и падение нас разделило. Тело Каля перевернулось в воздухе и сорвалось с ножа. Я не выпустил рукоять лишь предельным напряжением воли.

Но тут падение прекратилось, нас что-то подхватило, и остатками зрения я разглядел лицо склонившейся надо мной Йейнэ.

– Сиэй! – окликнула она, и таков был ее голос, что я расслышал его даже сквозь завывание бури. Она собиралась с силами, чтобы исцелить меня.

Я лишь замотал головой – сил, чтобы говорить, уже не осталось. Я сумел лишь поднести к лицу божественную маску. Я увидел, как она вскинула брови, как попыталась перехватить мою руку. Глупенькая бывшая смертная. Она бы остановила меня, если бы пустила в ход магию.

Я надел маску.


Я надел маску

.


Я НАДЕЛ МАСКУ И…

Я…

…улыбнулся. Йейнэ вскрикнула и выпустила меня. Я сделал ей больно. Я этого не хотел. Просто у нас, богов, природа временами противоречива.

Она падала. И Дека падал. С Йейнэ все будет в порядке. А с Декой – нет, но жалеть было не о чем. Это был его выбор. И погиб он как бог.

Нахадот сгустился прямо передо мной, у границы моей болезненно трепещущей ауры. С его лица можно было писать картину под названием «Портрет преданного».

– Сиэй… – начал он.

Я и ему боль причинил. Во всяком случае, смотрел он на меня примерно так, как в последнее время на Итемпаса. И это было хуже того, что я причинил Йейнэ. Я вдруг ощутил жалость к своему светозарному отцу и даже сотворил молитву, обращенную неизвестно к кому, чтобы Нахадот простил его поскорее.

– Что ты натворил? – требовательно вопросил Нахадот.

«Пока еще ничего, о темный отец мой…»

Не буду утверждать, что вовсе не испытывал искушения. Я заполучил то, к чему так стремился. До чего же просто было бы вернуться и насовсем убить Темпу моим ножичком, как он когда-то Энефу. А еще – вобрать Вихрь и окончательно преобразиться. Занять место Итемпаса. Я тогда по-настоящему стал бы возлюбленным Нахи. И делил его с Йейнэ. И мы заново сделались бы Троими.

Об этом пел мне в уши громовой голос Вихря…

Но я так и остался Сиэем, капризным ветром, старшим сыном, Плутишкой, источником и высшим воплощением всех проказ на свете. И я нипочем не соглашусь стать дешевой подделкой, бледным подобием другого бога…

И я отвернулся от Нахадота, легко воззвав к силе – тело радостно вспоминало, каким оно было когда-то. Какая благодать! Я подобной и не припоминал, а ведь до настоящей божественности мне было еще далеко. Я закрыл глаза, раскинул руки и обратился к надвигающемуся Вихрю.

– Приди, – прошептал я голосом, в котором звучала вселенная.

И Он пришел. Его изначальная мощь хлынула в меня сквозь фильтр божественной маски. Воссоздавая меня, встраивая в бытие, словно кусочек головоломки. Это сработало лишь потому, что временное отсутствие Итемпаса выщербило реальность. Иначе мое явление в роли Четвертого разнесло бы все мироздание. И кстати, начнет разносить, стоит Итемпасу очнуться.

Вот поэтому-то я удобнее перехватил нож, покрытый кровью моего сына. Я надеялся, что на клинке еще осталось достаточно крови Ликуи. Ну что ж, есть лишь один способ это узнать…

Я воткнул нож себе в грудь, и для меня все прекратилось.

23

Когда уже казалось, что заполонивший небо Вихрь вот-вот сокрушит землю, Он вдруг исчез, оставив после себя болезненную тишину.

Я лежала на земле, свернувшись калачиком и зажимая уши. Я только-только приподнялась и стала оглядываться, и тут появился господь Нахадот: он держал на руках моего брата. Потом возник господь Ахад, а с ним вновь оживший Итемпас и тяжко раненная Ликуя Шот. А в следующее мгновение прибыла Йейнэ. Она принесла Сиэя.

Я Шахар Арамери, и я осталась совсем одна.


Я издала эдикт, обращенный к Собранию, и призвала всех к себе в Эхо. Я присовокупила личное приглашение для Узейн Дарр и ее союзников – тех, кого она пожелает с собой привести. Я сразу пояснила свою позицию, указав целью собрания «обсуждение условий сдачи Арамери». Мама всегда говорила: если необходимо сделать нечто малоприятное, делай это искренне и не трать силы на сожаления.

Я также пригласила выборных от «Литарии», Купеческой гильдии и Союза земледельцев, равно как и от ордена Итемпаса. Я даже позвала к себе нескольких нищих из Деревни Предков и художников с Гульбища в бывшей Тени. Господь Ахад не был расположен присутствовать, ибо неотлучно находился у постели Ликуи Шот: исцеленная, она спала глубоким сном, медленно восстанавливая без остатка отданные силы. Поэтому я включила в список приглашенных нескольких городских богов Тени, кого удалось разыскать. Надо отметить, что большинство так называемых боженят осталось в царстве смертных, невзирая на чудовищную опасность. И дело было не в новой Войне богов – на сей раз они заботились о нас, смертных. Соответственно, богини Неммер и Китр пообещали явиться.

Участие «Литарии» сказалось в том, что все представители прибыли незамедлительно: оттуда загодя разослали по городам и весям писцов, чтобы помочь тем приглашенным, кто не мог нанять своих. Прошло менее суток, и в Эхо собралось несколько сотен первейших людей этого мира – чиновников, важных предпринимателей, влиятельных придворных. Конечно, здесь были не все, кто действительно влиял на судьбы народов, и далеко не все, кто составлял эти самые народы. Но все лучше, чем ничего.

Я пригласила их в Храм – единственный зал дворца, достаточно просторный, чтобы вместить всех гостей. Обращаясь к ним, я встала на том месте, где мой брат и мой лучший друг впервые показали мне, что значит любить. (Мысли об этом очень отвлекали меня, и я старательно отгоняла их.)

А потом я заговорила.

Я сказала этим людям, что мы, Арамери, отказываемся от мировой власти. Нет, не в пользу других благородных семейств, ибо это лишь приведет к усобицам и войне. Основная часть нашей сокровищницы и управление войсками перейдет в ведение нового управляющего собрания. Оно будет состоять из присутствующих здесь либо их полномочных представителей. Жрецов, писцов, богорожденных, купцов, вельмож и простонародья. То есть всех слоев населения. И это собрание, или правительство, будет издавать указы, проводить выборы, делать еще что-то, что оно сочтет подобающим, управляя вместо нас Ста Тысячами Королевств.

Сказать, что я их весьма озадачила, – это ничего не сказать.

Когда поднялся крик, я просто ушла. Деяние немыслимое для правительницы Арамери, но я ведь больше не правила. К тому же у меня, как и у всех смертных, близко соприкоснувшихся с Вихрем, еще звенело в ушах, несмотря на целительное действие сигил наших писцов. Я совершенно не могла выносить громких звуков, а из-за шума и гама мое здоровье точно бы пошатнулось.

Ища спокойствия и тишины, я вышла на один из причалов Эха. Этот пирс был одним из немногих, не пострадавших во время стремительного перелета дворца из океана в озеро Светлокно.

С причала открывался вид на берег озера и беспорядочный, сомнительной красоты городок выживших. Я успела соскучиться по беспредельному океану, по плывущим над головой облакам. Впрочем… если бы дворец, как прежде, плавал по морю, сумела бы я привыкнуть к ветру и вечно катящимся волнам?

Сзади послышались шаги.

– А ты все-таки сделала это, – услышала я.

Я обернулась и увидела подошедшую Узейн Дарр. Ее левый глаз и всю левую половину лица закрывала плотная повязка, одна рука лежала в лубке. Может, были и еще раны, но доспех и одежда не позволяли их разглядеть. На мгновение мне сделалось неуютно: стражники Гнева, вечно торчавшие поблизости, именно в этот момент куда-то подевались. Однако в здоровой руке Узейн не было ножа, и я решила считать это добрым знаком.

– Да, – подтвердила я. – Сделала.

– Почему?

Я удивленно моргнула:

– А почему ты спрашиваешь?

Она тряхнула головой:

– Из любопытства. Из желания лучше узнать врага. Просто со скуки.

Моя выучка возбраняла мне улыбаться, но все же я улыбнулась, потому что мне больше не было дела до этой выучки. И еще потому, что так, я уверена, поступил бы Дека. Сиэй, как я подозревала, пошел бы еще на шаг дальше, ведь он всегда делал еще один шаг. Чего доброго, он предложил бы посидеть с ее ребятишками. И она, чего доброго, ему даже позволила бы.

– Я устала, – сказала я Узейн. – Не стоит женщине взваливать себе на плечи весь мир, не стоит, даже если ей этого хочется. И даже если помощники есть.

А у меня помощников больше не было.

– И все? – спросила она.

– И все.

Она умолкла. Отвернувшись, я облокотилась на перила. С берега через озеро тянуло ветерком, он нес запахи водорослей, гниющего урожая и людского горя. Небо затянули тяжелые тучи. Казалось, вот-вот разразится гроза, но дождя не было уже несколько дней. Повелители небес скорбели об утраченном сыне, и мы теперь долго не увидим ни солнца, ни звезд.

Пусть Узейн пырнет меня в спину, если очень хочется. Мне было, собственно, все равно.

– Я сожалею, – проговорила она наконец. – О том, что погибли твоя мать, брат и…

Она не договорила. С пристани был хорошо виден в отдалении ствол Древа – он заслонял горы на горизонте. Останки Неба казались россыпью белых драгоценностей вокруг сломанной короны.

– Я была рождена, чтобы изменить этот мир… – прошептала я.

– Что-что?

– Высказывание, приписываемое нашей Основательнице, самой первой Шахар, – пояснила я и улыбнулась собственным мыслям. – За пределами семьи оно не слишком известно, поскольку, в сущности, святотатственно. Блистательный Итемпас, как мы помним, не одобряет перемен.

– Ммм, – неопределенно прозвучало в ответ. Должно быть, Узейн усомнилась в здравости моего рассудка. Ну и пускай.

Спустя некоторое время она ушла. Наверное, вернулась в Храм – отвоевывать родному Дарру справедливую долю общего будущего. Мне тоже следовало бы вернуться. Арамери как-никак оставались правящим родом многочисленных и беспокойных амнийских племен. Если я не отстою права своего народа, как бы это нам в скором будущем не вышло боком…

«Быть по сему», – решила я и, одернув платье, устроилась возле стены.

Следующей меня разыскала богиня Йейнэ.

Она появилась тихо и без предупреждения. Просто возникла сидящей на тех самых перилах, на которые я только что опиралась. Выглядела она, как всегда, женщиной дарре с ног до головы, но одежда ее изменилась. Светло-серые рубашка и укороченные штаны, которые она носила обычно, стали более темными, под стать повисшим над головой грозовым тучам. Она не улыбалась, зеленые глаза от горя стали оливковыми.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она.

Если еще хоть кто-нибудь, будь он смертный или бог, задаст мне этот вопрос, я, наверное, заору.

– А ты что здесь делаешь? – ответила я вопросом на вопрос.

Я понимала, что очень неосмотрительно веду себя с богиней, которой мое семейство с некоторых пор отдало свою верность. С господом Итемпасом я бы никогда не осмелилась на такое. Йейнэ не до такой степени пугала и подавляла, вот пускай и расхлебывает.

– Опыт провожу, – поведала она. (И я втайне испытала некоторое облегчение, из-за того что она не приняла близко к сердцу мою непочтительность.) – Начинаю понемногу оставлять Нахадота с Итемпасом наедине. Если сущее опять покатится в тартарары, я сразу пойму – ошибочка вышла.

Если бы не смерть моего брата, я бы расхохоталась. Если бы не смерть ее сына, она бы тоже посмеялась, наверное.

– Теперь вы его отпустите на свободу? Итемпаса?

– Уже отпустили. – Она вздохнула, подтянула колено и положила на него подбородок. – Трое снова едины. Правда, мы не то чтобы кинулись друг другу на шею, мы даже не окончательно помирились. Не удивлюсь, если этот мир состарится раньше, чем между нами полностью уляжется. Хотя… Как знать? Дело и так пошло куда быстрей, чем я ожидала. – Она пожала плечами. – Может, я и в остальном ошибаюсь.

Я припомнила исторические хроники:

– Предполагалось, что его наказание будет длиться так же долго, как и рабство Энефадэ. Две с чем-то тысячи лет.

– Или пока он не научится верной любви, – сказала Йейнэ и замолчала.

Что ж, я видела, как плакал Итемпас над телом погибшего сына. Беззвучные слезы текли по его лицу, прокладывая дорожки в грязи и крови. Это было зрелище, не предназначенное для глаз смертных, но он позволил мне смотреть, и я отчетливо понимала, какая честь мне оказана. У меня в тот момент слез не было…

А еще я увидела, как господь Итемпас положил руку на плечо господа Нахадота, неподвижно стоявшего на коленях над распростертым Сиэем, и Нахадот не стал стряхивать его руку. Вроде мелочь, но так вот и прекращаются войны.

– Мы собираемся удалиться, – после долгого молчания сообщила Йейнэ. – Наха, Темпа и я. Насовсем. У нас много работы, нужно исправить все разрушенное прохождением Вихря. Сейчас вся наша сила уходит просто на то, чтобы удерживать царства и не давать им распасться. Шрам от Его нашествия все равно останется навсегда… – Она вздохнула. – И еще мне стало окончательно ясно, что наше присутствие в смертном царстве приносит слишком много вреда, даже когда мы стараемся удерживаться от вмешательства. Пора оставить этот мир нашим детям – боженятам, пожелавшим здесь остаться, и вам, смертным. Ну, и демонам, если кто-то из них еще уцелел или будет рожден. – Она пожала плечами. – Так что, если боженята слишком расшалятся, попросите демонов их унять. Или сами справитесь. Могущество теперь есть у всех.

Я медленно кивнула. Она то ли подслушала мои мысли, то ли прочла их на моем лице. И куда только подевалась знаменитая непроницаемость Арамери…

– Он любил тебя, – тихо добавила она. – Уж я-то знаю. Он с ума по тебе сходил.

Вот тут я улыбнулась по-настоящему:

– И это было взаимно.

Мы помолчали, глядя на облака, озеро и вздыбленные отвалы земли и предаваясь мыслям о несбыточном. Я испытывала к ней благодарность. Датеннэй пытался меня отвлекать и утешать, и меня все больше тянуло к нему, но все же боль иногда делалась невыносимой. Я чувствовала со всей определенностью, что Повелительница Жизни и Смерти вполне понимала это.

Когда она поднялась, я тоже встала, и мы встретились взглядами. Ее невысокий рост и хрупкое сложение неизменно поражали меня. Ей бы, подобно братьям, выглядеть рослой и грозной. Ей бы подобал облик, глаголющий о величии и могуществе. Да, похоже, амнийского мышления не переделаешь…

– Как же все это началось? – спросила я.

Я была неплохо знакома с тем, как думают боги: простой вроде вопрос мог привести к беседе о чем угодно, от создания вселенной до Войны богов и так далее, и поэтому я добавила:

– Я о Сиэе… Каким образом мы сделали его смертным? Почему мы обрели такую власть над ним – и вместе с ним? Неужели из-за того, что…

Мне нелегко было это признать, но я велела писцам обследовать меня, и мои подозрения подтвердились. Я была демоницей, хотя моя кровь почти не могла навредить богу, и я не только магией, но даже какими-то особыми способностями не обладала. (То-то разочаровалась бы мама…)

– Вы тут ни при чем, – тихо ответила Йейнэ.

Я заморгала. Она отвела взгляд и сунула руки в карманы – жест, от которого у меня разорвалось сердце, потому что так часто делал Сиэй. Он даже немного походил на нее. Намеренно? Если хорошо знать его, то наверняка.

– Но тогда что?

– Я несколько преувеличила, говоря, что мы намерены удалиться из царства смертных. В будущем обстоятельства наверняка сложатся так, что у нас просто не останется выбора и придется вернуться. Должны же мы будем помогать боженятам, когда для них придет время преображения? Когда они начнут становиться настоящими богами в своем праве.

Я так и подпрыгнула:

– Становиться? В смысле, как Каль?

– Нет. Каль пытался насиловать природу. Он был еще не готов… в отличие от Сиэя. – Она тяжко вздохнула. – Я сама ничего не понимала, пока Темпа не сказал: все, что происходило с Сиэем, было предопределено. Его связь с вами, утрата магии… Возможно, это признаки, на которые нам следует обратить внимание в следующий раз. А может, они были присущи только Сиэю. Он ведь был старшим из наших детей и раньше других приблизился к преображению. – Она посмотрела на меня и вздохнула. – Вот бы взглянуть, что за бог из него получился бы! Жаль только, я все равно потеряла бы его, даже если бы он выжил…

Я молча переваривала услышанное, и постепенно к благоговейному изумлению стал примешиваться испуг. Значит, богорожденные со временем превращаются в настоящих богов? Означает ли это, что взрослые боги в дальнейшем превращаются в невообразимые существа наподобие Вихря? А смертные? Сравнятся ли они с богорожденными, если проживут достаточно долго?

Сколько пищи для размышлений!

– Что ты подразумевала, говоря, что все равно потеряла бы его?

– В этой реальности могут находиться лишь трое полноправных богов. Если бы Сиэй выжил и стал тем, кем должен был стать, мне и его отцам пришлось бы его отослать.

Словом, или смерть или ссылка. Веселенький выбор. «Что бы я сама предпочла? Ни то ни другое! Хочу его назад – и Деку!»

– Но куда бы он отправился?

– Вовне.

Мой непонимающий взгляд все-таки заставил ее улыбнуться, и в этой улыбке проглянул даже намек на проказливость Сиэя.

– Ты думаешь, – продолжила Йейнэ, – что эта вселенная единственная? О нет, за ее пределами еще полным-полно места… – Ее улыбка несколько померкла. – Он порадовался бы возможности попутешествовать там. Особенно если ему не пришлось бы странствовать в одиночку.

Богиня Земли посмотрела мне в глаза, и я вдруг все поняла. Сиэй, Дека и я… Нахадот, Йейнэ и Итемпас… Бытие любит повторяющиеся узоры, циклы, спирали. Была ли то случайность или некий высший замысел, но именно мы с Декой запустили взросление Сиэя. И возможно, когда куколка его смертной жизни наконец-то выпустила бы новое существо, он преобразился бы не один…

Пожелала бы я отправиться вместе с ним и с Декой править неизведанной вселенной?

Что теперь гадать? Пустые мечты…

Йейнэ отряхнула штаны, потянулась, закинув руки за голову, и вздохнула:

– Ну, мне пора.

Я кивнула:

– Мы будем и дальше служить тебе, Повелительница, где бы ты ни находилась. Подскажи, какие молитвы обращать к тебе, провожая сумерки и встречая рассвет?

Она как-то странно взглянула на меня, словно проверяя, не подшучиваю ли я. Но я не шутила. Ее это вроде бы удивило, даже вызвало неловкость. Она рассмеялась, хотя и слегка натянуто.

– Молитесь как хотите, – сказала она наконец. – Может, кто-нибудь и услышит, но не я. У меня других дел будет полно.

И с этим она исчезла.

Спустя некоторое время я добрела до дворца и вернулась в Храм, откуда уже начинали расходиться выборные. Купцы, вельможи и писцы группками шагали через залы, продолжая спорить на ходу. На меня никто даже не посмотрел до самого входа в Храм.

– Спасибо, что удалилась, – сказала Неммер, возникая подле меня. Вид у нее был крайне недовольный. – Помимо назначения даты следующего бесполезного сборища мы сделали всего одно важное дело.

Ее раздражение заставило меня улыбнуться. Она ответила хмурым взглядом, и в зале сразу прибавилось густых теней. Однако настоящего гнева в ней не чувствовалось, и я осведомилась:

– И какое же?

– Мы выбрали название! – Она сердито махнула рукой. – Ужасно поэтичное и с претензией. Мы с Китр были против, но при голосовании большинство осталось за ними. Короче, Этернат. Это слово нашего языка, оно означает…

– Мне нет нужды разбираться, госпожа Неммер. Пожалуйста, передай тому, кто уполномочен говорить от имени этого самого Этерната: пусть дадут мне знать, когда будут готовы к передаче сокровищницы и воинского командования.

Она удивленно взглянула на меня, потом кивнула. Тут кто-то окликнул меня из коридора, и мы одновременно обернулись. К нам шел Датеннэй. Он просидел в зале все заседание. Надо будет поскорее отвадить его от этого, ведь он теперь мой муж. Следом шел Рамина. Он смотрел на меня с какой-то торжественной грустью, и я все поняла. Наши взгляды встретились поверх компании крикливых жрецов. Рамина улыбнулся и одобрительно кивнул. На меня словно теплом повеяло. Надо будет незамедлительно избавить его от сигилы истинного родства.

Я напомнила себе, что нужно послать весточку Морад. Она оставила должность и уехала домой, в южный Сенм, и никто этому не удивился. Я лишь в душе надеялась когда-нибудь убедить ее вернуться. Такого знающего управляющего найти непросто. Хотя, конечно, давить на Морад я не стану. Ей сейчас нужны время и уединение, чтобы пережить свое горе.

Взглянув на подходящего Датеннэя, я поклонилась Неммер, прощаясь:

– Добро пожаловать к управлению миром, госпожа. Желаю получить удовольствие.

Она выдала в ответ настолько грязное слово на божественном языке, что один из ближних светильников расплавился и шлепнулся на пол лужицей металла и масла. Я пошла прочь, а Неммер еще бранилась – уже потише и на каком-то человеческом языке. Согнувшись в три погибели, она убирала безобразие.

Датеннэй встретил меня в середине коридора. Он чуть помедлил, прежде чем предложить мне руку. Когда-то я ему сказала, что не терплю оказания знаков внимания в присутствии посторонних. Но сейчас я крепко взяла его за руку. Он удивленно моргнул, потом широко улыбнулся.

– Они тут с ума все посходили, – заявила я. – Уведи меня отсюда, и поскорее.

Мы двинулись прочь, и тут что-то жарко запульсировало у меня на груди, глубоко за корсажем. Я вспомнила, что забыла рассказать Йейнэ об ожерелье, найденном на теле Сиэя. Шнурок порвался, половину меньших бусин унесло то, что его порвало, но средняя бусина – особенная, ярко-желтая – уцелела. Она показалась мне странно увесистой и, если это не было игрой воображения, удивительным образом нагревалась, если ее погладить. Я надела эту бусину на цепочку и носила не снимая, потому что мне с ней было как-то уютнее. Не так одиноко.

Я решила, что Йейнэ и так разрешила бы ее оставить. Я погладила шарик, лаская его, и пошла.


Кода


Шахар Арамери умерла в собственной постели в семьдесят лет, оставив двух дочерей и сына, наполовину теманцев, не отмеченных никакими сигилами, и они продолжили ее род. У Арамери по-прежнему были несметные богатства, промыслы и имения, и они оставались одним из наиболее могущественных кланов на материке Сенм. Они просто стали не всесильны. Дети Шахар тут же принялись интриговать, желая выгадать на ее смерти, но это, как говорится, уже совсем другая история.

Богорожденный Ахад, которого сородичи-боженята прозвали Любимым, целый год нес вахту рядом с Ликуей Шот, погруженной в сон после ее легендарного сражения с Калем. Когда она наконец-то пробудилась, он забрал ее из Эха, увозя из нового города, понемногу растущего вокруг озера. Они осели в городишке на северо-западе Сенма, где несколько лет присматривали за старой слепой маронейкой, покуда та не скончалась. В дальнейшем они прожили там еще около ста лет. Они не вступили в брак и не родили детей, но их редко видели врозь. Ликуя прожила удивительно долгую по людским меркам жизнь, а перед смертью нарекла Ахада новым и настоящим именем. Говорят, он никому его не открывает, предпочитая хранить, точно редкую драгоценность.

Смертные, поклонявшиеся Богине Земли, предъявили права на останки Мирового Древа. Ко времени смерти Шахар они выкопали и сберегли столько его древесины, что хватило выстроить небольшой город; жители назвали его незатейливо – Мир. Они обитают кто на стволе Древа, кто внутри, возносят молитвы у засохших корней, посвящают своих дочек и сыновей обломанным сучьям. Огонь и связанные с ним боженята в этом городе не приветствуются, а светильниками там служат обломки Неба.

Что касается Этерната… Скажем так: он оказался отнюдь не вечным. Но и это тоже совсем другая история.

Сколько их, этих историй! И все наверняка захватывающие. Какая жалость, что я их никогда не услышу.

Я? Кто я такой? Ах да. Забыл представиться.

Когда Шахар испустила последний вздох, я пробудился: ее смертность стала моей повитухой. И первым делом я вернулся во времени и пространстве и разбудил поцелуем Деку, спавшего рядом со мной. Потом я позвал Эн. И она пронеслась сквозь реальности, вспыхнув живым и приветливым огоньком где-то далеко-далеко за пределами державы Троих. Она станет звездным зародышем нового царства. Нашего царства. Эн раскинула от радости могучие огненные протуберанцы – мой глупенький газовый шарик, – а я тихо погладил ее и пообещал дать ей миры, которые она сможет согреть. Сразу, как только позабочусь кое о чем.

Мы разыскали Шахар и забрали ее с собой. Как же она, мягко говоря, удивилась! Но не огорчилась, конечно. Теперь мы вместе, все трое, и перед нами вечность. Теперь я никогда не буду один.

Я больше не зовусь Сиэем. И я перестал быть плутишкой. Со временем я выдумаю себе новое имя и призвание. Или вы, мои дети, назовете меня. Делайте из меня – из нас, – что захотите. Мы теперь ваши до скончания времен. А может, даже и дольше.

И вместе с вами мы сотворим такие чудеса здесь, среди бесчисленных звезд.


Глоссарий


Амнийцы —

самый многочисленный и влиятельный из сенмитских народов.


Антема —

столица самой крупной провинции теманского протектората.


Арамери

– правящее семейство амнийцев, тесно связанное с Благородным Собранием и орденом Итемпаса.


Ахад

– богорожденный-ниввах, житель Тени, владелец дома свиданий «Герб ночи».


Белый Зал —

молитвенный дом ордена Итемпаса. Также служит целям образования и отправления правосудия.


Благородное Собрание —

правящий политический орган Ста Тысяч Королевств.


Боги, или Трое, –

бессмертные дети Вихря.


Богорожденные, или боженята,

– бессмертные дети Троих. Их тоже иногда называют богами.


Божественная кровь —

очень дорогое и желанное вещество. Расширяет восприятие и временно наделяет магическими способностями.


Вихрь —

непостижимый создатель Троих.


class="book">Война богов —

апокалиптический конфликт, в ходе которого Блистательный Итемпас победил двух своих родственников и получил единоличную власть над миром.


Востень —

восточная половина Тени.


«Герб ночи»

– дом свиданий в Южном Корне, одном из районов Тени, обслуживающий эксклюзивных клиентов.


Гимнесамина —

девочка, жительница Южного Корня в Тени.


Гнев Арамери —

капитан Белой стражи во дворце Небо.


Гульбище —

северный край Привратного парка в Восточной Тени.


Дальний Север —

самый северный континент. Считается захолустьем.


Датеннэй Канру —

пимексе (наследник) госпожи Хинно, члена теманской правящей Триады; друг детства Шахар и Декарты Арамери.


Декарта Арамери —

брат-близнец Шахар Арамери. Назван в честь главы семейства прежних времен.


Демоны —

дети от запретных союзов между богорожденными и людьми. Они смертны, хотя обладают врожденными способностями к магии, равными или даже большими, чем у богорожденных.


Держава богов —

все, что лежит за пределами материальной вселенной.


Зал —

место заседаний Благородного Собрания.


Затень —

Западная Тень.


Земля Маро —

самый маленький континент, некогда существовавший к востоку от островов, место расположения самого первого дворца Арамери. Уничтожен Нахадотом.


Истинная сигила —

сигила кровного родства Арамери, выдержанная в традиционном стиле.


Итемпаны —

собирательное название верных Итемпаса. Также используется для обозначения членов ордена Итемпаса.


Итемпас —

один из Троих, называемый также Светозарным Господом, повелитель небес, Отец Небесный.


Йейнэ —

одна из Троих, нынешняя Богиня Земли, Сумеречная Госпожа.


Китр Клинок —

богорожденная-мнасат, жительница Тени.


Ликуя Шот

– маронейка, деловой партнер Ахада.


Лил Алчь —

богорожденная-элонтид, жительница Тени.


Магия —

врожденная способность богов и богорожденных к изменению как материального, так и нематериального мира. Смертные могут имитировать эту способность путем использования божественного языка.


Мировое Древо —

вечнозеленое дерево, высоту которого оценивают в 125 000 футов, созданное Сумеречной Госпожой и священное для ее верных.


Мнасаты —

представители третьей по старшинству генерации богорожденных, родившиеся от союзов богорожденных. Обычно бывают слабее детей Троих.


Мракоходцы —

верные Нахадота.


Надпись – (здесь)

последовательность сигил, используемых писцами для достижения сложного или последовательного магического эффекта.


Нахадот —

один из Троих, Ночной Хозяин.


Небеса и преисподние —

обиталище душ, покинувших смертное царство.


Небо —

дворец семьи Арамери.


Небо-в-Тени —

официальное общее название для дворца Арамери и города под ним.


Неммер —

богорожденная-ниввах, повелительница тайн, жительница Тени.


Ниввахи, или выравниватели, –

представители первой по старшинству генерации богорожденных, дети Троих. Они устойчивей элонтидов, но порой уступают им в силе.


Нсана Поводырь —

богорожденный-ниввах, повелитель сновидений.


Область Нимаро —

протекторат Арамери, учрежденный после разрушения Земли Маро.


Орден Итемпаса —

жречество, служащее Блистательному Итемпасу. Помимо духовного наставничества, отвечает за соблюдение законности и порядка, образование, общественное здравоохранение и благополучие. Также называется итемпанским орденом.


Орденские Блюстители Порядка —

послушники (жрецы, проходящие обучение) ордена Итемпаса, ответственные за поддержание общественного порядка.


Острова —

обширный архипелаг к востоку от Дальнего Севера и Сенма.


Отлучение —

период времени после Войны богов, когда по распоряжению Блистательного Итемпаса богорожденным было запрещено посещать смертное царство.


Паломники —

верные Сумеречной Госпожи, прибывающие в Тень, чтобы помолиться у Мирового Древа.


Пимексе (ж. р. – пимоксе)

– наследник(ца) любого из правящих членов теманской Триады. Это звание не обязательно передается внутри семьи. Пимексе обоего пола выбираются в раннем возрасте путем очень строгого отбора, включающего разного рода собеседования и экзамены.


Писец —

ученый-исследователь письменного языка богов.


Полусигила —

позднейшая версия сигилы кровного родства Арамери, в которой отсутствуют некоторые устаревшие надписи.


Превит —

должность высокопоставленного жреца в ордене Итемпаса.


Привратный парк —

парк, разбитый в Тени кругом Мирового Древа.


Рамина Арамери —

чистокровный член этой семьи, сводный брат Ремат Арамери.


Ремат Арамери —

глава семейства Арамери, мать Шахар и Декарты.


Сенм —

самый южный и крупнейший континент.


Сенмитский —

язык амнийцев, используемый в качестве общего во всех Ста Тысячах Королевств.


Серое —

так называемый «срединный город» Тени, расположенный на корнях Мирового Древа. Помимо хозяев, включает слуг, снабженцев и рабочих, обслуживающих особняки. Его здания кольцом окружают ствол Мирового Древа. Сообщение с ними происходит посредством подъемников на паровой тяге.


Сигила —

письменный знак, изображающий понятие божественного языка. Используется писцами для имитации божественной магии.


Сигила родства —

метка на лбу, которой снабжаются законно признанные члены семьи Арамери.


Сиэй Плутишка —

богорожденный, первенец Троих.


Смертное царство —

вселенная, созданная Троими.


Сто Тысяч Королевств —

собирательное название всего мира после его попадания под власть Арамери.


Теврил Арамери —

глава семья Арамери прежних времен.


Теманский протекторат —

одно из сенмитских королевств.


Тень —

город, над которым расположен дворец Небо.


Туск —

искусство изготовления масок.


Узейн Дарр —

даррская воительница, наследница барона Дарра.


Шахар Арамери —

наследница семьи Арамери. Также верховная жрица Итемпаса времен Войны богов, основательница семейства Арамери.


Эйем-сута —

богорожденный-ниввах, обитатель Тени, бог торговли.


Элонтиды —

представители второй по старшинству генерации богорожденных, также называемые расхожденцами, появившиеся от неравных союзов богов и богорожденных. В смысле могущества иногда равны богам, иногда же уступают богорожденным.


Энефа —

одна из Троих, прежняя Богиня Земли, создательница богорожденных и смертных, Владычица сумерек и рассвета. Погибла в давно минувшие времена.


Эра Светозарного —

период господства единоличного культа Итемпаса, наступивший после Войны богов. Это понятие подразумевает общественный прогресс, законность и правопорядок.


Эра Троих —

эпоха до Войны богов.


Эхо —

дворец.


Еще не конец


Поднимаясь из своей художественной мастерской, располагавшейся в подвале, я поняла, что огонь снова погас. Весь первый этаж успел остыть, и виной тому, как обычно, была эта паршивая печная вьюшка. Когда-то Синго попытался сам ее починить, и вот вам результат. Похоже, ее заклинило окончательно. Спасибо хоть, что дым весь дом не заполонил!

Стараясь отдышаться, я остановилась наверху лестницы, раздраженная. Нет, не из-за угасшего очага. Моя дочь и этот тип, считавшийся моим зятем, небось нисколько не мерзли. Их комната была на первом этаже, но я сомневалась, чтобы они хоть что-то заметили. И не из-за Синго. Во-первых, он уже полвека как помер, а во-вторых, он все же неплохо выправил вьюшку, раз она продержалась так долго. И даже не на себя, хотя именно моя чувствительность и память о Синго до сего дня не давали мне позвать нормального печника. Мое раздражение не имело внятной причины. Ну, разве что холод, от которого руки у меня ныли больше обычного, да подъем по лестнице, отчего я совсем запыхалась. Когда-то, когда я жила в Тени, я за день взбегала по десяткам таких лестниц и даже не замечала этого. Давно это было, ох как давно… Несколько жизней назад.

В этом-то, наверное, и крылась первопричина моего недовольства. Я была просто слишком стара.

Можно было прилечь, но не хотелось. Из комнаты в том конце коридорчика не доносилось ни звука. Похоже, я была единственной в доме, кто бодрствовал. В такой час, когда самый воздух делается неподвижным, одиночество накатывает как-то особенно остро. Самое время для сна; мое полуночничанье было сущим посрамлением циклов, сплетенных для мироздания богиней Йейнэ. Ну и пускай. Учитывая все обстоятельства, я нисколько не возражала посрамить что-нибудь, имевшее отношение к ней.

В итоге, выбравшись на заднее крыльцо, я вышла на улицу, хотя там было еще холоднее, чем в доме, а на мне был лишь домашний халат поверх замурзанной старой ночнушки. Ну ладно, несколько минут всяко меня не убьют, да и Ликуи, чтобы изводить меня неодобрительными взглядами, поблизости не видать. Я поглубже засунула руки в рукава и подняла лицо к лунному свету: я воспринимала его как очень тонкое ощущение, такое легкое-легкое давление на кожу. Вот так-то, сколько лет живу, а так и не привыкла к тому, что, глядя вверх, ничего там не вижу.

А еще даже после стольких прожитых лет я нет-нет да и поглядывала в сторону мусорных бачков и сточных канав. Привычка – страшная сила. Однако в этот раз я так и замерла. Что-то выделялось среди сонной неподвижности предрассветной поры. Что-то еще более неподвижное, тяжко-плотное, как будто посреди моего заднего двора неизвестно откуда в одночасье появился валун. Нет, даже не валун, а целая гора. Огромная! Невероятно громадная! И все же каким-то образом уместившаяся в тесном пространстве между задним крыльцом и воротцами для вывоза мусора.

Жутко. Невозможно. И очень знакомо. Я осторожно перевела дух и возгордилась собой, потому что меня не затрясло.

– Я так понимаю, – произнесла я очень тихо из уважения к предутренней тишине, – что твое присутствие означает некоторое послабление в правилах?

Поначалу ответом мне была лишь тишина. Я уже задумалась – не показалось ли мне? На старости лет, знаете ли, и не такое может примерещиться. Я даже подумала: «Что ж, если так, то хорошо, что никто меня за этим не застукал».

Однако тут он заговорил. И голос был тот же – негромкий и ровный тенор.

– Не послабление, – ответил он, и я не столько услышала, сколько представила, как его мысль тасует бесчисленные языки и возможные фразы, выбирая единственно подходящие. – Скорее, переоценка приоритетов.

Я кивнула и опустила ладони на перила крыльца – легонько, чтобы он не заподозрил, что я нуждаюсь в опоре. Так, просто руки положила: надо же их куда-то девать.

– Это после того происшествия с Вихрем? Говорят, ты вел себя молодцом.

– В достаточной мере.

Я невольно улыбнулась. Вечно он гонялся за полной и окончательной точностью. Теперь его голос слышался ближе. Он еще не поднялся на крыльцо, но мощеной дорожки, что вела к моим садовым терраскам, уже достиг. И при этом я не слышала его поступи, что означало…

– Я теперь свободен, – сообщил он. – Насовсем.

Я кивнула:

– Всего-то через сто лет и благодаря некоторой перемене. Мои поздравления.

– Заслуга не моя, но все равно спасибо. – Он еще приблизился, остановившись напротив меня. Я чувствовала его взгляд. Он рассматривал меня, возможно припоминая красотку, какой я когда-то была. – Я уж боялся, что больше не увижу тебя.

Услышав такое, я не удержалась от смешка, слишком резко прозвучавшего в неподвижной тишине.

– А я, наоборот, боялась, что увидишь. Вот нет бы появиться, когда я лежала бы на смертном одре! Это было бы и мило, и романтично: исполнил бы какое-нибудь последнее желание, попрощался с давней подружкой. А сейчас я, ты уж прости, собираюсь прожить еще несколько лет, вся такая скрипучая и наполовину беззубая. Вот хрень-то!

– Преходящее бессмысленно, Орри. – Боги благие, его голос… Я и забыла, как славно звучало в его устах мое имя. – В самом главном ты нисколько не изменилась.

– Но я не та, что была! И ты не тот, каким я тебя знала! Я теперь Безрада – не забыл? Орри Шот давно умерла. – Я непроизвольно стиснула перильца и усилием воли расслабила пальцы. – Преходящее, может, и бессмысленно, но только не для нас, смертных. Ты сам сто лет смертным был, неужели так и не понял?

Он улыбнулся. Его улыбку я тоже успела подзабыть. И то, как я всегда ощущала его.

– Понял. Но я не меняюсь.

Я вздохнула и, отняв руки от перил, подула на них. Спасибо холоду – он помогал скрыть истинную причину колотившей меня дрожи.

Он вновь передвинулся, и теперь я услышала его шаги по дорожке: уверенные, тяжелые. Вот он взошел на ступени крыльца, потом на крыльцо: размеренное топ-топ-топ по старому дереву. И вот наконец он встал рядом, и весь мой левый бок обдало жаром его близкого присутствия. Я как будто стояла возле печи, только это была живая, дышащая печь, которая еще и смотрела на меня так, словно я в этом мире была единственным значимым существом.

У меня вырвался вздох, долгий и неровный.

– А знаешь, ведь я замужем побывала. За местным. Почти сорок лет прожили. – И я зачем-то добавила: – Это долгий срок для нас, смертных.

Если уж начистоту, Синго прожил со мной достаточно долго, чтобы заметить – я не старюсь. По крайней мере, не так быстро, как полагалось бы. Под конец он все отпускал шуточки насчет молодых и эффектных жен рядом с пожилыми мужьями. Тогда я наконец-то припомнила, что и мой отец даже в старости оставался весьма моложавым. Сообразив, что к чему, я загоревала: вот умрет Синго, и придется мне опять, бросив все, переезжать в другой город и начинать жизнь заново. Иначе не миновать слухов и пересудов. И мне еще снились кошмары о том, как за мной является Теврил Арамери. Глупость, конечно, ведь тот уже несколько десятилетий как помер, и ретивые наследники успели сравнять его могилу с землей. Так что, возможно, мои тайны очень надежно погребены. Возможно…

Синго свозил меня в этот город и помог выбрать дом. Починил, как умел, треклятую вьюшку. И скончался, завещав мне всенепременно взять нового мужа, чтобы не быть одинокой. Я его не послушалась…

Стоящий рядом со мной кивнул:

– Ты была счастлива с ним. Это хорошо.

– Сорок лет брака и правда не шутка, – ответила я.

Но я действительно была счастлива. Даже очень. Синго был именно таким мужчиной, который мне требовался: основательным и надежным. Вот бы он еще и прожил подольше… Я снова вздохнула, непроизвольно успокаиваясь в тепле, от которого в теле словно размякли все косточки и начал накатывать сон. Может, поэтому я оставила в покое соображения такта и сказала правду:

– Я понимала, что ждать тебя было бы глупо.

Я собиралась его уязвить, но он не подал виду.

– Мудрое решение, – заметил он. Помедлил и добавил нечто, исполненное, как за ним водилось, глубокого смысла: – Ликуя упоминала, что другого мужа у тебя не было.

Вот несносная девчонка! Вся в отца! Оба только и делали, что вмешивались в чужие жизни – и ждали, что это будет воспринято как должное!.. Потом я осознала подразумеваемое и нахмурилась:

– Не было. Но не из-за тебя. Я просто не хотела пережить еще одного мужа и опять притворяться, что я – это не я. Во имя ночи и дня, ты как был поганцем, так и остался!

Он не ответил. Само его молчание было достаточным ответом. И его присутствие тоже, хотя, конечно же, оно не могло означать того, чего я так боялась. (Или же на что надеялась? Нет-нет-нет…) Но я его знала, я действительно хорошо знала его: поступки без цели были противны его природе. В прежние времена он иногда совершал их, но лишь потому, что сам был сломан: они служили, так сказать, внешними признаками более глубокой болезни. И вот теперь он восстановил свою целостность. И он здесь. Сообразить бы еще ради чего.

Я могла бы просто-напросто спросить. И он бы рассказал. Но я не была, как когда-то, безрассудно смелой девчонкой. Возраст приносит с собой осторожность, а может, и трусость. И я переменила тему:

– Ликуя знала, что ты решил меня навестить?

– Мы никогда не говорили об этом.

Я кивнула. И ответил, и не ответил. Понимай как хочешь.

– Если тебе вдруг интересно, она вполне выздоровела. Ее магия еще не восстановилась, но в телесном плане она почти так же бодра, как и до сна. – Я повела плечами, безотчетно нежась в тепле. – Этот тип, ее парень, тот еще подарок, но он ради нее какие угодно преисподние пройдет.

Я услышала легкий шорох: он пожал плечами.

– Он дитя Нахадота. Понятно, что с ним нелегко.

В его голосе прозвучала нотка недовольства. Мне не померещилось: выбор, сделанный нашей дочерью, нравился ему ничуть не больше, чем мне.

– Кому знать, как не тебе, – хмыкнула я, и это сделало неизбежным следующий вопрос. – Если уж говорить о Нахадоте и Йейнэ… Полагаю…

Его голос сделался очень тихим, словно со мной говорил предутренний воздух.

– Мы скорбим о нашем сыне. Мы восполняем урон, нанесенный Вихрем. Мы получили случай уразуметь и постичь всю сложность бытия. – И добавил, помедлив: – Нахадот все никак не простит меня, а Йейнэ мне не доверяет. Возможно, этот виток развития сущего пойдет не вполне так, как замышлялось.

– Жаль, – вполне искренне отозвалась я. Он, конечно, нагромоздил непонятных слов, но, главное, я расслышала боль в его голосе. В глубине души он бесконечно ценил семью. – Но если Ночной Хозяин с Сумеречной Госпожой не воспылали к тебе страстной любовью, тогда почему… – Я запнулась, сообразив, что он уже все объяснил. Приоритеты! Свихнувшийся Вихрь. Ужас безвозвратной потери. По сравнению кое с чем действительно жутким даже отвергнутый возлюбленный лучше, чем вообще никакого. Да, он был нужен. Его терпели. Но это было далеко от родственных объятий по возвращении домой. – Проехали. Извини.

Он пожал плечами. Я попробовала догадаться, во что он одет. Одежда слегка поскрипывала – кожа? – но я не чувствовала ее запаха, лишь его собственный (о, его-то я не забыла…): аромат сухих специй и разогретого металла.

– Они не тронут тебя, – добавил он. – Сколько бы я тут ни задержался.

В этом был он весь.

Поганец! Задница демонская!

– Не! Смеши! Мои! Тапочки! – раздельно выговорила я. – Ты тут не изящным дамочкам мозги пудришь! Я твое дитя выносила, выстроила себе новую жизнь и от начала до конца ее прожила – и со всем этим справилась без тебя! И дальше без тебя обойдусь!

– Ликуя – наша общая гордость. И ты, по сути, никогда не нуждалась во мне.

– Ценю твою прямоту.

Его покладистость окончательно взбесила меня. Я повернулась к нему, ориентируясь на источник лучистого тепла. До чего же здоров! Неужели он и тогда был таким великанищем? Или это я усохла? Как же меня сейчас злило, что он был бессмертным, а я – нет. И что вся моя жизнь была для него как мгновение ока. Ушел сто лет назад – и вернулся, а в промежутке словно вовсе ничего не было.

– Не нуждаюсь и не желаю тебя, – отрезала я. – Я несколько десятилетий замечательно прожила без богов и дальше без вас обойдусь! Я даже надеяться начала на скучную и тихую смерть!

– Без богов?

Я услышала, как он переступил с ноги на ногу и тоже, кажется, повернулся. Не иначе чтобы посмотреть в сторону западного окна моего дома. Того, за которым находилась комната Ликуи.

– Он – часть ее жизни, а не моей, – сердито буркнула я. – Я всего лишь старуха, которая подкладывает ему сигары и притворяется, будто не слышит, как он любится с ее дочерью. Я тут никаким боком, Сол…

Я запнулась и умолкла. Демоны, я чуть не назвала его именем, которое… И разговаривала я с ним, словно он… Но раз он тут стоит, значит…

Проклятье! Пять минут в его обществе – и у меня даже думать по-простому не получается!

Его улыбка коснулась меня, как солнечный свет, отраженный луной.

– У большинства богов много имен. Я всегда считал приемлемым лишь одно. Пока не встретил тебя.

Я даже растрогалась. Потом вздохнула и потерла глаза. Определенно поглупела от бессонницы и воспоминаний о боли!

– Я для этого слишком стара, – буркнула я. – Хватит уж с меня всяких безумств!

Он не ответил, лишь слегка отвернулся, рассматривая двор и деревья за забором. Я ждала. Его молчание сердило меня: я хотела, чтобы он разубеждал меня, а он и не думал этого делать. Когда стало окончательно ясно, что я так ничего и не дождусь, я открыла рот, намереваясь сказать ему, чтобы он убирался прочь и никогда больше не показывался…

Однако эти слова умерли, так и не родившись, потому что в окружающей меня вечной тьме вдруг что-то прорезалось. Я увидела его – бледную светящуюся тень, пульсирующую в особом ритме, который не имел ничего общего с сердцебиением: слишком медленно, слишком ровно и точно. С каждой секундой свечение разрасталось, делалось ярче…

Рассвет! А я и забыла. Боги благие… Я так долго запрещала себе даже вспоминать, как это бывало. Я даже не хотела смотреть на Ликую, когда с ней происходило то же самое; она и так слишком сильно на него походила, а на рассвете отмахнуться от этого было и вовсе нельзя. Но как же мне недоставало такого зрелища утренней магии…

И вот, сделавшись видимым, он снова повернулся ко мне, чтобы я оценила внешние перемены. Самым странным мне показалось, что он отрастил длинные волосы. Они были заплетены почти по-темански: необъятная масса, опрятно убранная со лба, густой копной падала куда-то за плечи. На нем была длинная кожаная куртка и сапоги – белые, под цвет волос. А его лицо… Я смотрела и смотрела, не понимая, почему оно кажется мне не совсем прежним. Потом догадалась. Он перестал надменно выставлять подбородок, в уголках глаз появились морщинки, а линия волос на лбу, кажется, чуть-чуть отступила. У него, как всегда, все было в меру. Он лишь добавил несколько очень точных деталей, говоривших о прохождении времени, о тяжко заработанной мудрости, о закаленной в испытаниях силе.

Ну конечно. Не дело старухе воссоединяться с мужчиной, выглядящим вдвое моложе ее. Это, знаете ли, непристойно. Кто, как не Светозарный Господь, провозвестник всяческого порядка, должен был позаботиться о приличиях!

Я даже застонала:

– А я-то думала, ты не меняешься.

– Преходящее бес… – опять начал он.

– Да знаю я, знаю! Надеюсь, ты хотя бы плохоньким ревматизмом обзавелся? Поскольку преходящее так бессмысленно?

Кажется, моя реакция его позабавила, но взгляд остался серьезным.

– Я не собираюсь привносить безумие в твою жизнь, Орри, – мягко произнес он. – Покой, безмятежность, привычно удобная повседневность… В конце концов, это моя природа. – Он помолчал и добавил с оттенком предостережения: – Как и упрямство.

Я закрыла глаза и отвернулась, хотя яркость его сияния еще не могла к этому вынудить.

– Вот так врываться и требовать, чтобы я вновь тебя приняла…

– Это лишь самые подходящие способы достижения того, чего мы с тобой хотим, – пояснил он, впадая в такое знакомое немногословие. – Ты сейчас говорила о тихой и скучной смерти. Одинокую смерть ты не упоминала.

Я задумалась о том, куда, как назло, подевался мой посох. Я уже давно им не пользовалась, да и крыльцо это я знала, как собственную ладонь. Но тогда у меня хотя бы было за что ухватиться, пока я пыталась поджечь этого бесстыдника одним усилием воли. Не сработало. Я слишком давно не упражнялась в магии.

– Остановить тебя я не могу. Ты ясно высказал, чего хочешь. Но и вранья не потерплю. Пожалуйста, живи в доме, тем более что Ликуя тебе точно обрадуется. Но меня оставь в покое!

Я подошла к двери и попыталась открыть ее. Как и следовало ожидать, она не поддалась.

– Я не лгу, – сказал он, и, к моему удивлению, в его голосе по-прежнему не было гнева. Мне послышалось нечто вроде обиды, но это, вероятно, разыгралось воображение.

Я снова повернулась к нему и вздохнула:

– Говоришь, чего мы оба хотим? Ты меня за дурочку держишь? Ты теперь свободен, Сол… – Я тряхнула головой и рассмеялась. – Итемпас. Трое снова едины. Ну и что с того, что тебя на пару тысяч лет выгнали жить в собачей конуре? Ты же знал, что это не навсегда. И ты… – Я указала на него пальцем. Он стоял, сияя так ярко, что я едва могла смотреть на него, и был так прекрасен, что сердце щемило и хотелось заплакать. Сколько лет я не плакала? Проклятье! – И ты являешься сюда, на задворки смертного царства, и заявляешь, будто решился осчастливить слепую старуху, стоящую одной ногой в могиле? И ждешь, чтобы я поверила, будто это не просто жалость?

Какое-то время он молча смотрел на меня. Потом вздохнул – почти по-человечески, с отчаянием:

– Орри Шот, ты когда-то была набожной итемпанкой. Так скажи, была ли когда-нибудь в моей природе жалость?

Я промолчала, потому что он был прав.

– Равно как и пустая трата времени, – ворчливо продолжил он. – Если бы я не хотел быть с тобой или собирался лишь поприсутствовать при твоей смерти, я бы тебя просто убил, чтобы разом покончить с проблемой и вернуться в царство богов.

Что верно, то верно. Он всегда рассуждал по-деловому.

– Более того, – сказал он, закладывая руки за спину с видом человека, делающего важное сообщение, – ты по прошествии лет стала удивительно противным, непочтительным и неразумным созданием, что я совершенно точно и предрек при нашей первой встрече. Таким образом, с чего бы мне желать разделить с тобой некоторое время, хотя бы самое незначительное? Как ты сама сказала, я мог бы отправиться куда угодно.

Я прикусила губы от ярости:

– Открой эту треклятую дверь!

Щеколда громко щелкнула и отошла. Я взялась за нее, но тут мою руку накрыла его ладонь. Она была вполне видимой, но не сияла, хотя полагалось бы. Я чувствовала, как испаряется выпавшая роса. Проглянувшее солнце потихоньку нагревало воздух. В прежние времена он именно сейчас сиял бы так, что глаза зажмуривались бы сами собой. Теперь он мог управлять собой. И сдерживал свечение, чтобы не беспокоить меня.

– Тебе следовало бы поблагодарить моих родичей. Если бы не они, я бы так и торчал при тебе безотлучно. И верно, к настоящему времени мы бы терпеть друг друга не могли…

Его большой палец вдруг погладил тыльную сторону моей кисти. Я так и подпрыгнула, а сердце в груди самым постыдным образом затрепетало. Я была стара, слишком стара для таких мыслей. Смерти он моей добивается, что ли?

Потом я вдумалась в его слова и не удержалась от смеха. Он был прав. Сто лет с ним! Свихнуться можно!

– Нужны еще возражения, Орри? – Он приблизился и взял меня за руку. Его дыхание зашевелило мне волосы. – Имеет ли смысл продолжать этот никчемный спор?

Над крыльцом дохнул ветерок, шевельнувший полу моего халата, и ощутимо напомнил об утреннем холоде. А я-то и забыла, пригревшись в знакомом тепле.

Я повернулась к нему и, хотя вполне могла его видеть, все же подняла руки к его лицу. Мои пальцы пробежались по его чертам, таким знакомым, невзирая на прошедшие десятилетия, череду иных лиц и ненадежность моей памяти. Он закрыл глаза, скользнув ресницами по кончикам моих пальцев. И я вспомнила, как когда-то давным-давно, задолго до детских пеленок, свадьбы, садовых террас, городского совета и прочих повседневных вещей, которыми я заполнила свою жизнь, к моей ладони прижимался щекой бог…

Этот момент я помнила до того ясно, словно это было вчера.

Это и было вчера – для него. И так ли это ужасно, если подумать? Для него я ведь даже состариться не успела.

– Буду снова звать тебя Солнышком, – проговорила я тихо. – Или еще как-нибудь, если захочу. И не смей сердиться. Просто возьми и сделай это законом природы. Ты ведь можешь теперь?

Что-то всколыхнулось перед глазами, едва уловимое, но могучее, и разбежалось в стороны: волна изменений.

– Смешная цена, – произнес он не без самодовольства.

Слышал бы он прозвища, уже роившиеся у меня в голове! Может, для него сто лет и ничто, но я-то смертна. Переменчивая, ненадежная, легко подверженная скуке. Хватит у него сил меня выносить? Будем надеяться…

Я вздохнула и, повернув дверную ручку, направилась в кухню. Он последовал за мной, прикрыв за собой дверь. Я помедлила, чтобы прислушаться, и прикусила губу.

Он снял длинную куртку, повесил ее на крючок у двери. Вытер ноги.

Внутри меня обмяк и успокоился напряженный комок, которого я даже не замечала. Я глубоко и медленно выдохнула, и он поднял бровь, наверное осознав важность момента. Возможно, он даже это понял. Но меня не очень-то волновало, понял он или нет.

– Садись, – кивнула в сторону стола. – Вид у тебя такой, что как следует подкрепиться тебе явно не помешает.

Сказала и вспомнила, что готовил он куда лучше меня. Ну и пускай. Один день буду обращаться с ним как с гостем. А завтра он снова встанет к плите.

Он сел, а я отправилась в кладовку. Мы начали все заново.


Благодарности


На сей раз я решила быть краткой. В конце концов, это самый большой из написанных мной романов, и я здорово выдохлась.

Я обязана сказать вам спасибо.

Правда обязана. И это вовсе не высокомерная отмазка типа «милостиво соблаговоляю выразить признательность моим обожателям». Писатель остается писателем, даже когда его никто не читает, но карьеры на литературном поприще он не сделает, если не будет удовлетворять читателей. И это справедливо даже сейчас, когда бизнес-проект доказал свою успешность и только в США за год было продано свыше четверти миллиона экземпляров. Писателю нужны читатели, которые найдут других читателей, схватят за руку и скажут: «Немедленно прочти эту книгу!» Писателю нужны читатели, оставляющие отзывы на сайтах книготорговых фирм, спорящие между собой в Сети насчет достоинств романа, обсуждающие его в клубе книголюбов за чашкой чая с пирогом. Писателю нужны даже возмущенные читатели, утверждающие, что книга им ненавистна, – сильная реакция всегда делает человека интересным.

Ведь если на то пошло, неприязнь – другая сторона приязни. Она гораздо лучше апатии.

Каждому автору приходится что-то доказывать, и я, наверное, должна это делать чаще, чем большинство других. Но это потому, что вашу реакцию можно называть какой угодно, только не апатичной. Я знаю, что делаю хорошее дело.

Поэтому спасибо.

Спасибо!

Спасибо!!!


Сноски

1

Магнетар

– нейтронная звезда, чье магнитное поле далеко превосходит обычные значения.

(Прим. перев.)

2

О Киннет Арамери рассказывается в первой книге серии.

(Прим. перев.)


class="book">9j4AAQSkZJRgABAQEBLAEsAAD/2wBDAAIBAQIBAQICAgICAgICAwUDAwMDAwYEBAMFBwYHBwcGBwcICQsJCAgKCAcHCg0KCgsMDAwMBwkODw0MDgsMDAz/2wBDAQICAgMDAwYDAwYMCAcIDAwMDAwMDAwMDAwMDAwMDAwMDAwMDAwMDAwMDAwMDAwMDAwMDAwMDAwMDAwMDAwMDAz/wAARCAN8AjoDAREAAhEBAxEB/8QAHgAAAgMAAwEBAQAAAAAAAAAABgcEBQgCAwkBAAr/xABeEAACAQMCBAQDBQQGBwQEBRUBAgMEBREGIQAHEjEIEyJBFFFhCRUycYEjQpGhFjNSscHRChckQ2Lh8HKCkvEYU1SiJTRjc4OTlKOywtIZJjU2RGSVsyhWZWZ0w+L/xAAcAQACAwEBAQEAAAAAAAAAAAADBAECBQYABwj/xABJEQABBAAEAwUGBAQEAwcEAgMBAAIDEQQSITEFQVETImFxgZGhscHR8AYUMuEjQlLxFTNiciSSsgc0Q1OCosIWJTXSY3Pik1T/2gAMAwEAAhEDEQA/APCq2S21dP1/xkNc9wkMXwUkcqJBGAx83zFKlnyuAvSy4OSertwyCaspB1A0F26et8mp7rFCHZpCQMvlsKBj+GMDiju9QCDKXMGo3RJzA0sLDAzRhYfOct5MJPlxA5PSAxJwPqSfrxZoyu7vNKNJ7S30g4lZD0kAn2JGBwUEHQpvWrXZ+0qpNyxPvk/IcQGMvNQCoaAtTaahKkpEGkwAXA3A3324VjxJL6rQ/BLvlGjnaK5naWz0w7CNvcDbPDzHkOHRZbA2V3iqeZJ54KiYuG8mPrbLYznA2+Z34picS3RrhqdlrMDQQzqqanVlqEwpZidgO54VkosIcaT+drTZ5JlR6ooqOzERsFliiLMmR1NIfT/JR/PgTcaHgAg37valzFQJ5IOt5asq58KSZFZTj22/5cEbE79Tt0tK4NAJUmy04EoJ6ulsBh8wBnHGk2kDESaUEQadt3xUTyRlmEhy3p7/AE/j/hxJLquln4g65UQWizCG2TVMhwpiyq5wxJycH5bDhafEZXBg3QCKOiG7vK9JVtAI+p9okBOSDt2/kP04ZYbaE1GyxmKI7Fo1YaJppQGkVC2WX0dh7/lsPmd+PONEBCc8uJKAtTwNdJppmcsIyAWPy7KPzIH8AOBYrZamGfkAHP7+CqrTR/EPgbY7fXhWOy5MYiTKEWabplpauBpIZJ4vMXrjRijSAHPSGAJH5jjQY21kvlt2uqI9K6ZivV9hgeshplqgx82d+iNG3IDsewyBv9RwQabpQ94q0QeQoQBG2I6SeobjBI+R2H8OLGuSmwiLSMdL96UMk1n+846YmSrg8x1+IQfUfhG/ccVcitrTRS7tcDdI6Np6qqqWpYfh1SXqPwSAt0wjP7ozn9OIO6hxsK6gpKugrIoa2mdVVA/RnoZlx2yNvbfb234lrhSuHcimLYNJTW/TVDcXjPwlfI8dLKrDMxQDr6lzlcE4B98N9OJsIl6WmLYblILKgZGVolWL0KMdI3LH6j/L58UzEiuSHVm1e0TJVVUZ6liLMGJZixH5/wB/68VyUjh2quaSiknbqYHyYz1uqADGdux/6HEhtIjXUKVrb7MXx1ocKMfl9SOJI5K+dEVqs6oAzDrUYB9iF+n/AF78WA0UZyrh7FGlZIkBUojA5Ddx7DPz48QFIcSivRunPvIJE4UiIEABRnGc9/ffgUndFhMRHNorq+6GhpaUFUC4/ieBsdaNIwNQ61kV/wAMfTgYznOeCkFAzL41rKjHTxVWBpdkdqPV7YHHldd/3f6sY48rZlwe0gkntx5VXA20BSMZPtsePLy6TbXiTLFP0HE0VBNLqelIXI9/kOJLQq51DqKLqA6vb6ceyqM6r663+k4Ug8QBaguVPcaP32/Q8XAU51T1dCXBJTiaKiwqa52fCghTn34hVJtVklrDsQO69+PKFVX+3gQkAbjiQLXkvtQWqR45j0hgRg5G/wCY4u3RQdkn+YWkor5FJEBHFMBgA7Bx7j8+GI3ZSgvaCEr7vyoFphqKpYjDK4wGxtGP/vuGWyAlDLnVR2Sk1RRJQ1skaEsqnHURjJ4zuJMAAIC2MHIXtBKqQd8fI8Ya0iLTK5favpLHZKD4oxSIiyJKrEhukOCADx02FbcDdVg4mMmY0FUVFw+9rjcqqm6IpaqQsnyXJ487Ww06oT25cgk2C63qpKO4ypUSLJC1N1yg5UMwGNv+XChe5rznOlKwjD4wYxRzUFPsiUN1mhCvP5lKqt5XmEpG2Md/c8eaWSAAckviO2jBsCnc61PNca6muAutTIk4FMFxGhAb29h+fFg1+cm9FWN+H7NrS3vc1SwTrcbyrpBJH5qEF3XHUR/LgLHB0lhp81pOYY4aLro7BV16SdKkJIqqMAAL2PC2KEmYNcm8KY8uZuqggtBIQwII2+R4UFsdRTRAcNF3TkVMYK9IKLuAOCvOdtjkhMtjqPNchSh1VmDqzfugcX7IEBx5qpeQSGrqJWmfGWYj9BwI0w0iU54tdfUS3V24HZ3RMo2XNVCjOccEFUhEm1xL4z24pYVw21xwWP5cVoq9gbr6dxud+JrqoB6L9nAG/HuSitV8ZN9+x4gilYOXZ5bfI8TkPRUzjqu2umLsoBYxrkopbIXJzt8uJc6zoqs21RFpJIqamFSA0bISerPf9OCtOVpcQsvEykSZbUm/3xrtVSfELKXzgKQR0Y/PjPbO5817IeR+bMqSWApFIwVV8sjPqAJznsO5G3f6j58aIeNzonWixdrqhbrIIbOdgRtwRp0VHAjRE+kJ5rbUoKqJhHVRB1cAHAJIB2/I99+BFnZnta05/VIY+JtAgo++Cp6mlCiLzI3HS/UPTn3P0HDbbH6Vkjq1K65TxwU9fHBIHh6mVWxsRnA/8+FsZhiZczDoFuRxkvYXDVRdOpFN5rOwV0A6cnfvvjjNxbbIaTofijYvMKA5ruq7U9EiOzDqkRnHV3O/vxpYeEsZZVWTB5oeC77OFEkXpyDIOr2/n+vF8tuq0viLo+SvLVYqgW2pqIgAgV4yVYA47HIG+Nsb7Hixkaw67oErjoeSuLBRSRWT1KUUQj1AE9yf8T34Mw7ZeaTkNvJVtVVbW2wsj+XklUU4y0PYlv8AD9eBPgDn5kLL1QzoqgF31P5zdTRU/qBA98/L/rvwwzuhOS91gbzKYv3clJY6h2zAd4k6CWDHGCFz9dgfpwM9Qlkvb5oapMJjiRndn/aKP7RxkD8gQv6NwJ8gdbSEePFBjrdyVBa7YaS5mI4JRipx74PC8QAmyHxTGIlzR5gi2jtrxwoykg9a7jbuw402LPZuiG1WKCrnjjkkhoousB5mDMVU4BPSNyBgnA334qvNAO+inW+3PKRDE3V1tnGy5xn3P0/v4nkoHQKzgpnp5fLCuoKBMFvcbZyPbOdu3EKbrRWMNDGqyYBZSAWdQR1kj8JH5jvg7/nx5Sry0UcKxUzReuYOPNUp6FyxHTgn1DGD+pB48rackZ6TeKOhbAkln6+mFNwnp3LHGxx8s9jxYNJ0UjZGVgvs8UUkAPSC5mkjUbEfPI7gAnf234JQ2C8HIz088tUzpEmzsAPLUZIwxJ+m25/L6ceDQrh3RE9FHLK2Y8uQvS5HqCr+En5YPt+nElqtnRPa6VJHz5Ywy4PsAQMnG/y3/XiMquHq6pafoKsg26QPnn68VAXsyvaCmVZeohvS2fl+v078eoqc+qLLLWfdKxFVcHAKs+N1x2/PccVLbRmy5dlbV1yN0plU+5AIx8+x+fFRGAiGbMFWtblCFVGGJwd+30/jxNFUu1GmtgQ4yW/LiFcFfYKMEAdP6niMqv2ilpbiz5Kgg+44rRU5l9NsSMEqpyfY+/E1anMulqNivYg59hxNBRmUSagUE5VifnxKrdqLUUBVAVU8eXlX1VN0Nlgwx9OL5VWyqu4ICNgx/Tj2VezKnuFMQ+VjIHHqC8HKvW3lwc5HEqQbUWotAkH4jg8UO6lVdxsyUhyM+riRqvKhu9uAhY/PiyqSgXU9sILrGxXIPFgFVK3UdpgeYx1AXzH7Fuw+o+vBGryCdU2SruEZp4JOuP8A3jMCR+Z+vBWFDc1Z+51WiKz3FI0LF9+r04HAeI6wDzTnD9HkBAn4m458C1tk0ryzxLWUMoklCJTIWVT++x46LAPD4q5D4rLxByPBaNT8FYC3yR24LTgJOACCds53O/y+nEvjOT+Huk+2aZLk/SpMkVPdQKSoaGSqVckDI6T8xxRwY/8Ahv3QGuki/ix2GqNTafr7TTuaeoXLj1oBg7diD7HgDMM9l5SjvxsErh2jdtiounoa2pq53hlkWX3VhlP1z78Cga9xLwaPuR8Y6FrWh409/oumsuN3tXUkzSDDgiQgEfofrwF8uIZYcUWKHCSm2AbbK0hmmltFO3kiaRnHUJPSfzHDozFgNarOLWCZwuh4KDfNOisdpoZOpy2Mdxt3/XgOJw/aOzNOqbwmN7MZHjRVkNBJTTsrIJOk9LhT+H68LxwuY6iL6p18zXNsGui5z0M64kRnfI3BOw/z4JJFIO+0lVZNGe6QoRhMwZutTjc8J5C+3WmQ/L3aXV1Fcj24FfJGq9V2RIXU9OM9iPfgjQSNEF5AOq4lcd8j/HihbW6uHdF+Ude2Pbj26g6Lj+IZ4qiaL8pwePLxrmvpbAxvxJNqoGtrjk/M8QrUFa2xoWroRIyqFYBmbOFGdycDsPpwcODXBISNeWkDmrW6aj8yCVIGSRlPQrJkKVGwPYbbDGwPF5XtLKtKx4MiQOkKlWeon1dqFpayYSVFSMyNI5/aMSMsx+e+STwqzCW637IOKJY3u9d1O1XZFo6FFRacClkcsY1B83OAcsN2UdIx7bkjvw0cmYMO/JBw0zw7K7VV+nNEVOoWggpInmqKk4hjQgFzv89jsDtw3HE0AZijvxYD8pTE0Bo+jrIqWCoimkiSLM8S5hmLHOCudyNu+CP5cZzpsrcp3SUUPbSl79lL1pbotMUcM0STy08kao8BZo+liuMqc5wCMg+5HbicNimvdkOhRJsJG1wLUDPpiFLRcpws87ovUnQcDfOD22zgkj2+fGoYyWEhGZKO0bfJQpdCUrxUrQiqjJRTKkjB9+kFnBAACkg4G5AxngDo21XNHkxVfpRbeuX1KbM9TCH9aKqgA/sRjIU59z/HjLvM0uaaWc3O2iDztC1RZTbLwIvxKJCFxscYHt7b8OYaQPFcwrulthvdEtqjjFmql6+lperIK7PgZH+XETROc+wNEvHKMtEq+oofOoqQIqjaNGAHcZ3+mce/DEILRRQnEEqJzJiSnolaElfM2iXIJxn3PvwUXVc16gXDou/kxptJC8koAVPWW9jgnCn9Rx4HTVS92Z+vJGV2twqbitLG7u1FTkyIqfhnZ+hFz+93z+eflx40BaqRSg1dfPYo1qlpoaiOVGWkkPZ3GV6/r0nqP5tnirO6eqo5iVlvoQlzJkw7eZu2+M+/CbP8zMd7RHyWKR7HYQLGalutQk8Uajp2Ylge/bjUiPerwPwUMboT97K0itm+yggj3HA0IFSqG3mlcOFRjjsRkDiDsvNNaqxoLdmQEoFGMdtuPDZT5IgsNveAyGNhG0kbRklQ2Qwxjft+Y3HEqzTWqJdL6UohaqyaprYo6iJomipzTs7VBZiG6WGylV9W/fi4HVWugrShoaezRhomSUsCAkblHK4OScggZG2Bvxa+ijzRddtL02i7olLQ3SjvEXlRSrPTBgrM8YLqGI3CtlSPmPz4sNl52miK7NV/cMPwklIwliqJBJI6ssiDCgQNnb0kZ2wdzxcC1BcjizgSVFZGix1E7rGtPMhaAU24Lek7BcEqer37cWIXsyu7aiGFVkClo1CqFOAhHc4Hc/X5cRQUh/VX1NInmqQjdIHSpJ3A32+vEZVbOFd2+Drx5fUe38e/FVbNeyvKCFpWU+rLEen3YEntnbictLwdamQs8MpByOkdOCN8fX68VIBVg8rvjpivqDEEeob9v+fEORmmlxNOWJAJ37bbcVLUYOtdsNvYDDMpI4rlVlKpaRotiB0nfPvxVTZUkUYfJC7DYE+/Hl6yo729m9QO3YjPHl4GlFmgUNgqD9eLZDurZlDnR+jsvyHEtbqozFQK2m61ww34JVKLKpqmkwB6eIcqk0oNRbC3fiaClV1RaSZdxsD249QU2V0zWnr3wRxQjVesqDcrUskfT0nbfPEAUpu0K6iok6WXG3F2jmqkpf6pgWR8AEEe/FwLVS5B1y0zDOOs5Z4wT1Y78WGy81D9VYI+gqmcSglznccSosrK3i0tnweradseiWMleB48XCPNOYE08pSJEXzgdhnjHjhLtuS0i9X1Ha1TT9HKfS8s5znYFQM8buFiywN9qzpZblcOgV5a7TXXuqEdLBFVRx/tCy59Ixt9P1PAcRi2QjtJXAN6/QBJBoOgsOPJdtfp6rsFYss1N5PnKv7U+oPn227bf4cCwnEMPiSTCdfYV57HBmV/K9FAq/NqwWUzRtDL1EqMgAfIe4I/nwdxLuZFFejaxmmhsKS1XMtRE6tCaOf8TsCpQ42z+fF8zrBGyCI2UQ68w96+zR3Cqp3Ago3RpAsRL9YCf2j/AGuBHtCDtvovNEDXA5iDWvLXp4Lr1JbZ66jKRBSwIwBsc/PPt78emjc5hA3U4Kdkb8z/AL+q6dGaAuV6lnea401otlA6NV1lUWMcLvnojCoC0srhWIjQEkKxOACwxMRPJh3NiYMzzsB8TyA8SukgihxDTM6g0bk/dojez6GkYRNqLUkFS2V+Ik05GICfc4FUZOn9M/T24KMRxGsxhZf+83/0170FsGCvKJXEeQr/AKvkhDWuk63QVxpzLWU10t1ePPpa2ldmp6yPqKsR1AMrKwKsjgMp7jcEhw2Oe8kPBBB7zTuPsbEaFMz4RjQCyqI0IVjozQFnegrb3qStuVFYqWVIIoKCBJa2umZS3lr1kJGqqMs7ZxlQFYnYWOMrJBFhgCSM2uwHjW+uw96Lg+zdGZJzVaabk+HzVh/QjQ+v5VptKXO92u9P/UW/UCwGCuf2jjqoulUkPZRJGqknHWDjKRmxMPexDQ5vMtux5tPLyN+Ca7KGUZYXEHx5+v7eqrP9Ruo6OGOS4UKabickB73Ux29nxscRyESNuCPSh4YdxKAnLBbj/pBd7xp70FuClGstAeOnxXFOVJq6lIaO/aXr6kt0iniuBjdz2wplVFJPy6t/bixxrQQZI3NHPS69hJ9yj8tYOR4J5cvihe426az3Ooo6unnoqildopYZkKyRODgqwO4IPtwzG9jxmadDsUs9jmnK7dRCp99sj+PFcqkHouLDB27cQd1cHqvoQk7g8eAtecQF99Pzb/w8WpqpcisLeYxKJGGx2APueKYl/d/h7pVzCe6SrG5WKRLcs6BQGGXQD8Pv34tHEW7uslKx4lpkLDyVppOyvLQR1MbiOWKQnqx3A9uM/HTS9sWg6Nr62vT5ctHmuu9X+SF6ilbJEzjJ7lh3/T9OGsCxzmjEPN3sPvkgRMDgHNR/y4Sz1mmbqa+6UVtnt9q+PoqWamkke6TrNGopVKgr6lcy5bAIjxlSd93BsdzSL8M/tCSryy3Jb5dKGtjud1rJ2phR1Hxkaw0tKRM4WCFizfs0TyyQcKrs+NgCUuPNa2Joae8DY9d0/A2QNto0XzV10pL7VzU4L1dTM/REI4utWYkgMC5936QQAT6iR7A5HB8HJLiBO46D70S08pc4WNAoNHoeipK77vqnrqGGLyXrJJI+h4GkfYrv1dPlso+eckA7Z7JzARaXEgzhxCprRWtV3pbaFiFLU1iIZZVPRCFl6QOo4KIfxEHvgZ7cIxwZxYTMnPLoOS+6h1lKBNTzPMEWpeQBWADMAE6h+fSD8ttuEZuHPbow2hNDiaKrbTTnUt8SeRmPVN2/E7dQ+fcn68DDexJ8UKSwMp5pycuOVFJPoy4VtVGJJoc+UjnpUHcDPv8AL+PAJcU4vyN0H38EbDxNDM5FlHeqNAWttJ0QihjpmiSOaJ0jALdK9XSflvj+HC+HlkEtj1QZeiUHOOCe/wBYK2ebzqmVZ6hiVA86QyYJwBjOTnbA243Gu5ofQq85JaaE9bDb4UcgyebMqD8SRYLZz2H4jt8+LOKtlNqffIphWS0sMcJqJmEb5OWabqBXB9h1zFdv7J+vFdzS8Ksqdzws8FuorPZ6DEkltjNC5G/U2xdh/wB7P93Ho9d0NwsWlHcLEKC5mIFZCCCcexzwu9lOBQHGii+qph/RaMqsuRLG7Hr2x5iAbf8AWc8PwfqvwPwRYtdvH4IjitezYB/u/TgWZV5KRDZ3mDFImZYh1OwUnpGQMn6bgfrx7MvVasaC1DzguQ2D3HY8SNl46ImtNqjFRA/kR+WoAdCxw+O5+Yz9OLgKC5EWmtNUs1wihqJmpaZ8h5hH5hQY79Ixk5x/HiygOBOqsv6KAxKiNGAHAI6T1Zxu35fTP6cSLXrCtLbYZKJo1jKkxM7Aofx59P8AcP58XXs3JXdsoGxTmUrPG8RVwd2j+u/Y7ZB34kbqHFFdkjqaMlI52m+MXolBYgMDvhvnvg/pxdVRpbKqeqghglELrSReVGVUAdIJO+25yTv348pL1fWhFKH0xliR0k52/T/rtx5WDlfUMLgBW6OlMnIOACRn/D+XHlayrihYVOXLxocZI7KPbAH88fnx4BeDrUsQsC4HURnCuVx1b8QRauHLvjjdRjcZI4qRSM1ym09OA+GHV8z8uIR2mlMjpFxttjfON+IoK2fmpKgSRqMAkDGSM8ULVOYFdb0yyfvEl9sAbcWACoTajyQLE5jLOrHccWyKWu1pfDbhMpO5zx5XsqI1kzIDv6Tx5ST0UWstD5LKM54k7r2ZVdTZGyWGGPFTsqrp+6HKfgAJ7cSvAKFPplt2Zmz7gDtx5EUCotawscZwPmOKkLyg1tvDRHbiKK8hLUtpCOxUKBjcni7QvJbanov2rkdJHBAEElC90hFPB7AybAY4mipzKiFnFPC5dSxbJH04rmUZlkrxn07NryghVAg8o9Iz9eCuYZGho6p3COALnHolE1mYrFGgDTTt0Kq7k/l+vEvw7QzKeaOJ7JPIIjrLZNb3ttDPA0HwyO5V9wyk989jvwYsa1ga3ZIvecr39aTF5RWt6HTVQI4Fgp55i8rg9XThcd+OI/ELqlDQdAL9vNGwznvFk3eloh1foyCTS9cJqYmLyS4LDBdgMg5PY5HGbhopYnMl10Irx1RwxgBoJOUVNNMryBWijVAyBQGcnuRjsePodFZUjmaNOp9gXdFY6XLVEqNJAw8yRJCWw4/4fng44GY23RCqcS/RjTR206eai2+0T2ti1LKi07nIR+4Gc4PFGw5NjorzYhso/iDXqrMMFU5GT/dwU7LOVlUaTuGq+V85snmVFZYbhNc66mX1SCmkgij89V7lY2iKsR+ATKTgEkc5jCYOICVxoPbQJ2sEmr6kGx1pdbw9zJsCYSLyGyBzBrX0O6ENN3aw19mkhvMl8oqsuxWtoIoqpZlOPS0TunSwwcMr7g7rtnik2JxjXExEEHkbHqCAU3HhcLQa4EEdNfQjRF2lNa22eGqprJTTk6Zs9ZX22e4iNp6isJi8ycoMopSJSyIC2DF1Ese2dP2pFznWRzQ6tg0XQvfUnU6XdUnouzBqIaMBIvqdz6DYckY6A8MF7q+WNRcubV1i5Y6Sv00VwtV4v6ua+4zDKMaWgH+0VUUiOQ0uFiVlRjKACChieKNE4bgR2jmggtbsBvq7YUeWp30TUOCJjP5juAmwTvflub6+9DPMbWcXI+p+7NDaXq9ORyoRHqa6mKsu1xQggyQTpmnp0IO3wuWHYzPwxhcOcZ38Q/Of6RYaPAjc/wDq08FWeT8v3Ym5fE6k+R2Hp7UJc6LhNV60Ssr3nlutzttBV100rFpZKh6WMyFyd8tsxJOcsT78anCSI4DHVDM6vIEilncRBfIHXZoX50qLTelbnra9rbLJbJbpUOOt0gQyekd2duyIO5ZiFAySQOGMXiY8PrJQHjz8voECDDSS6tu/grPm7c6S56nigirIrhNbqCmoKiuhbrhqZoowrurd3UY6A/7yxgjYjhbh7B2RzjLmJIHQE6acutcrTONce0GXWgAfGghKWH4chGYPtlTjb8uHHsynKUm12YZhouqR+mQ7DbbgRdRRGttoK5KQVJGx9h3zxI11CqRrRXXv9eKUUXRFlZYrebxWQ0NwNdSU87x09V5JpzVxhiFk8tiSnUAD0ncZweGIcIHOzE2snETPicQBYXffppaCwikeWRfMkLgDHR04AznOeonI7Yxwx2AaNUDCGN5zt3Cn2KviobdHEJTEpCk4AKuPfP1B4SeIs1O3O/j97JWR8oc6tfBUMt0SluCVEkYqohP1+XKCFlAYEhgCDgjY4I2PDH8ONuRmw5LUhY79I5K5oyl4tBnjjkgnjmeoZI1/Z+Tnby/dCrA5OfUCo9jk7XktFHdQDkcbTB0NT1V209e3krreWtVJ94SvW1EUU1T5kqRDyY3PXK/rD9CAsAWbAUFgDHcOfiSHtcNaB9FRmJhY0hwPUUoVwLU88E8E1JNFbqX4mSYKCv4sMel++/ZQM7du/B8Jhfyo1NrLmf2r6aFNo9Qfe1+WpuEZuPnBojFLIyrIwj6BlgckqQpAJ/dGfY8NOxIaNdEsXG9VHi01LZ7g0Dx3B7jMUnjCICkKNiQ/hJIYgKBvkerI/DwTDkFMZhkA5rp1poW7vHJeqyiqKJJc9KvS+RCY0wmEUABlGw2753we5JCKsLwmF0ofLyogjv8AT94HixOuQSvUGJzgd8LkDPvxj4t4JAPNRI4VonZLqueSkqKiikiKIyo46NpAcbke+M529+FIoGuAzFDEhGylXXXtdeaCzR1RgWlqP2cmF6DkIV3PfAP9314I3DNY4uJ1UBuY2hyzafq9RW6tbyXdaGeaMvjqEas3Yj2Od9/mOHGixaIyhomDy40KdM10lW8TzRQW+JIgpy0ksryF8n5AMo+W/FnO5IZNlDtHekhrkvsgiaC1HzEBwMzsMp+ZLEt+WD7cQ06UF47V1XRUun9Fqy8VI652fyqXByO5Mkp98ZYAfMn6cWB1pQTSX0doeRRO5BediQCcsTnvxDxe6WcESV1KF0VI+PwGIgjsMSJn/HhnB/5g8j8Ciw7ozjtwDFVB39vrwqOqpdLvgtzJ1AFgGGCAdj+fEr10ri0WTqK9tvpxdqGXI603o1a+21crVFNTvTojrFJkPUksF6UwMZAJY5I2B4uAq5tN1c27Soj6QyMzZ227DgoFKudE1s0rFLlfwH5Y4uG2qZ1bUmjZnIKp1dC7E+wHEgUpzrto7DEaqVJUdpAuwjHSAc9ztv78SpzhElBpwypEerrlIyVA7KBtk/lnjy8XK+o7cRgKF9eBnHYcTRVc6ubZa3mnVAAoTc5HfiERpvRXlNRMidLruvuR348jXyU+ntj9SjpAGNvffi2ZVoqa0Mgbql6lcnB2xx7fRXBKsaSmWrCrgdZOF7Be23FUUGlLSlHSpYE+2Qe/FcqKHdVJpoek46Tv7H34ki1cO0XY9GowB1Lk9vnxACgld0FJHFINyp4ki15dptit1FmBB7HG/Eqw3XBKUIekKxx7+3EUFeyuUdp6m6jsDxBHRS1ddRYw6nowPz9+IG+qvRUR9MHrA6hji6hcarTSKoxv+XFbtEUGosqIhyO/04qAvKsq9OIzFiB2248vKqq7GixlSmT7Z9uIoLyDdW6YPlykKO3bi7VVyU2rbMHcRkAknJA2PBWoJKErlYyx3J6F+nErygXWiCdIUZULsPfgLl5Za8VGg21FzPt/T63kiKPg7If8d+HYCANVZriNAuzlx4aILlJTtKt5JkbyRXy04EFK+w6F/Mkb8eMhV7JFIX8R2mrdozmnHRURdxDboosSHy3Z2J6iAe2SOKnUWUKS8uUbXaqtLa+l0mXpY5YKlTIT5UvdSRnpGOw2zxlY3hUOJdncacOY+imOd7G6DRW2tublTre1tRqRSo46ZACDlh3Iz3/XiseAeZA+Z1huwAoeZVn4u201u6D7XRM3mSI4KMvowvUC39rI9jxq1eoSruhGq7npvMcBVZGUdLYXAY/MfTipN7oTtUPVGiqmapkJrnMcv9ZHgj37Aew4WMRc4ku0PJaAxzGgAM1GxX2qFwoWCxUy/DwDJIkBd8D8O/8AfwRxeHU0aD7pDY2F2pd3j4aDxUq3X+72maivNhr6u1XOkk8+GeCUxyRMNvSy4IPcbHsTnhbE4duJi7NwBB3BFg+aPhJvys9k6jYjQpz2h9Yaq8O965rag5ZclNW6csd6gsNdcK6m+AuLV9RHJLDE8VDPTvIzxxSuHKEERt1Nnbjk5eDFsvYwySM6AHMPTMDQXWxcUDohI9rXDqRR91Ll4dfFBzF1lzc03pLkxy75W6K11qG5w2qzy2PTMU9zeomcIoWquD1DxAk4ZlZcLnJAzwN34bgexxxssjwP5S6h7G5VZvGZA5owzGtJ5gfM2hPUdBTeJ/n0bVqi4als3Mu/3ZbXVvXzi5U8lcZfJ8tpKiVJoB5g6el3kVTtlR2ajglwOHEWHDHs3A/S4edAtPnoqvezEyZpS5rufMH32PenFpXwL6/5WcxtSaI0bLQ8y+YGnqmppa7RNHqW1dQqacss8bWsVEkte8bI3VFDuxU56hkFTEMlxbrmY2PxbZd6HSvPVGic2BtRuLvA6D1GtpUy2vmpqrkbqfm3LYeXdzs2mr1BZ9Q1EtitUt2tNZUFxD8RSmLzY1donVZGQJ1L0ZDeni7eH4exGwvA5DO6q9qqcVKAXkNJ/wBo+iE+bdJzKfkHpnVWoL1R0ukNZzVMVptdNWU1I1YKaUxSzGggCYiWUFBI6dLMrBSSrAHjwWGilPZs7w5nU+02VR08z2DM7ToNEnEXIyd+HmhJvK+yb59z8+JcqNrZcQRnOOKItaUu6mhZpFPZe/Bo2EuBS8jxRHNSf2PyH8eGri6Jbvr4kUgqoegMpfCj1gZP57Ab/P8AjwjHiAXd0pp0YLfNdkVxkrqoyVEuVAx1NvjHYcMiZxJc5LuhaxoawK+0rpV9SVdM/mPHG79OCMdQByRnhSTFB0wYz78klNiSwmJosnmr/WfLMSWmpkhm/b0x6wg7EDY5+v17cMPDnHdL4bEOhfTtRzVly+0bTRWGGSshjeoqMuYgekthvwgA43AO/BYxlbaXxeI7SY0dFIbQcVX5tbEZYZ0kVWDt6QhyGDe+cY3GOx+fFu1rUKxkJZSkT29o7HR07T0NTAhmmiELBiB1gEOQB/YxjJ75AGePfmS4Apd7KpGPJ3SdFe69GSZxJRoZhFK2I1lY79IyeoABBk7/AKAHi0oNaFEwwBTBqeWUWp7pK0bTIY3AYxbNM532OMg/UHORwJj5P0tRpgK1VpzI0k+rOX8lLV1nUlnpvIp6eWpZo6QNglUUnAJ2IxjODngrc7mht7JCSIDWln/QulZbFryL4g9FNG0gR8gnCqCxIBJ7HbOx7cFMAy102RXEUHJsJb4vVHBEkcT5GRsYk7ICvtnPcbZB4VqtF4VyVXWXekq6umLlJvhpC8aLhgWIZiMe+Mn9RxLhdAKwFlOTwi2WHVWsb4Khab4O4U7GoBBA8zAXC9snqHVwzEaFdEKVhNEeCtueVvp9A6YuSU88qyW6spI5WK9P7OSPKH2yvUCp+q44SjmLn5SEwcOGjPazdqeUT09msvmSPkLX1CLsAzoscakj+zEq/qx4eHUbJc7orrwlfp6WmHRMjlKQKVPSCmZZOk99j0Akf2eBHTVWIvuhD7dMssjRxGJXj6VHfpHyB4tJoEAnVdmtppLLynrKmKGSYxtGfScdGHDZP02x+vDOAAdKAfFFw4BkATPtNE1ZSxTshQyoshQnPRkZxn9eFyKNJY7qxS1LHjYknvttxCqXBEemrAJGHpyPY8EAQnOpMXRWjqi53SnpqaFpppiFjRVLGQnsoHz4O1CLiTQTGsugorXd7VJf6WtpLXX9TCWCNfNkjUlWKBtjhxjf5Hgob0UWAQX6Bc6XTKU1S/SC0ZPpOBnH+fBKCGX9FZU1gi81SzSdJ/dUb/p9ePEUpDl9SzlZckF2AwdsZ49XReLuqtaSzo8oYRkH6e3HiFOZXFtsyuRncK38OKuVmFW1FZmSq7jGOKozVcUlsFcwIbJQbge/HkZptTqW308VsdvMnW4JMDGAB5fRjfJ7g57cSDSuNlHELzO7s7MxYli3ueJzKB4qXSRquC269hjfj2iuCFY0UPnnB7fl24rfVFaeSnNQFApU9hjb348i0F9jtxc9RYnG/HlDl3UlMsnWSM9I+XHlINrsWgaaIAA9I9+PK7V3U1pHUCVO23EA2rjdd4oQNtmXiVN0uRoEmfAU/UY7cUohTYXU1FGrdIB/XiaKrnUaWnXIUgfXicnNQX6qtqfJiZlXt3Jz24kx3qp7QIbvuqaKyhndg3TnON+kfn7cSY72UCUBVKaot13hEtJPFKre4bJzxHZkbqwlB2VRqILNTsMhmO+OIym1BfaVWtbP5blwgVmzg8XahOJQebJLMrgn9OLEhQCVWVFhE2DvhO+fbihFq7XDkkdqnRZ1LzqSgWPDvDKUQDI6gQR+W3vwZhoaqy0DyT5b1lSeh6c0lvmwBJ5nWwfH7qkYU7YPvvwKR4qkaNY7+0Igprp4nr9TQARxW+GnpQ8YUEMsYJH6E8XZo1AlfT9EkYLHFbXln6mMkhz1SHIBzt+u/FjV2qPkc4BvIKTTUTCojzE0gBLgk56XOR/d7cevkhg6JkaV0jHa7f1SAqzRh3Z1HQo+XGY+Z7yQDQCWe4kqmv2nDT1LXLyRTRpIYoozghtvxj6+wHHsznUx2xTER0tD98qnrKR44VZJ+nrWR1GEAIzkj3wduJhDo3ixoUwXNdq/kqe/xUlXZ5oBL5QjADFTllPf8+HnNzNIVIXOa8OAtDVguq0t2joosy07t09XVkF/7Q+QPy4TieGSdkNvmtHF4fPGZXaH5fVa50Faat/sXebeRK0UfObTDMyrnpT7muw9thuy9/mPnwpLpje8dP2KZic04AFg1/dC3gx0kvIPRfMTmvqqv1BpWa00MGk9J3KhtvxFfDdrpCZfiYo3mhyYbalRJ1CQFTVQMM9Q4VxZdO8Rx0fXeuqfw2WJhkkGX5X0TK8cGjbRrr7QXkXz90bFK2jPEZc7TqVWalWl+HvsNwhpb1StGrOqSCsjafoDthatMEjHCfeDHMdoRabNFwcOaWnje0brXV320POO18vqO7VGvDzcvMlljt6OKuKqW6yvDMpG6BCA/WcBQCxIAJ4aY6MQW7xFIDg/te7af1y596T5zf6Qlr3Tmmnob7yp8RGrY+XmqaaiIFHfaevNPTVVbAwBHmJXq1bTygHEkaMMhiCDK0xAnQ/ui5j2lDULEHjX1fU6s8RupKJohR2jSNTJpeyUEZJittvoJHpqeFc+/Shd27vJJI53c8FjiIjDhz1VZJO+R0SpaDylUgnqxuCMY4kikAPzEg7LtkgZECFOnG5GRwYtNZaQw8XmBtdYpMv3z7k+3FRFqrGbRdj9USAJkg7HbvxcktFNQ20Tbl1eTJ8x/HivZPRbZ0VhXzw1JKsrxMjHqUrjH0x7cZ+GjMZOdKxslZpurDSNgNyuMXleX+FpQZZEjUBFLHdiATgbL3Y4ABJA4dxMY7AlpQ8TI8gtG6fXh+l5faeodZDmJUXKm6LLJUWRqCPzGmrRgxof7CHfJ37AY78IYIYcTfxXa8vqkmYR5YSBqUn9O61qg0jzzRpG03WVA9TY/dJ+X0HDt5Nb0XpsNkcGMGul2rK2aqra1556SWajjiA8twnmAtnBXv6ds7/XgmGdnBsoc0DI3AyanoPqpS3iputVJLVyRzQvGA0bjCls46zj8WFyMH559uHCwOKXbKBpz6q00xZJKUV6K37cft/KeM/gAZiyvjCgEdOeLswjQbVJJHOFmkdaBtJZIK2AzJBHMqeY8Z6VdD1Dsd8jDHcAAMBkkcGDW1lchZsuoOq13prkFdqWjtVppmasvd5plmnpKROnE8o8xVGGYSL0sjdanByQcYIFQwAnL1UCZxPghfnDa7bc69qS0QSU+HVLlTyecIjGgRYyrsoZiX84ZI9O49+KSTtYy+eyZdCc2W7G6RVPome9a2pTbmnespzIjr5eJSiqfOG34gihn6j+6DwJmJc5uqiWINFhFt30qYJZbXSYmFXSmaKZmJRwiAsoBG46m/FnbBxwvmtCaUhrlefJKRxyBZIZ5JMjACl/ke5ByeDGMu2XiaKcHJDWc8dtgqEf4dhIFyT09JPoP8wD9c8DLyDS0YS0t1Cv/FdzLbVCRT05jFJdoYfiY1AJWWGRwR/7/vxWGMA2EJ7qYQkzYJ5Eu9yrj/tNUB5y4yfLXqAVT9STjHyzw9/LSSOhR9YoY4qsRs5eO3xeRJ0bkuxzK2fbJ9I+fAXnqrg6KFHbemaojdCjUznCH2ycKP4cS45mpeiujmXYvvDkpdZ/j46JbZ0VfQzlfiSGCeUoHdiHJ3+R4a4bJkl2tMYUXKACnDobTcNJpO000csszR00aCV+zr0DpYY3yeAykl5KReQXFXlRZWaJaspFHFM7KEjP4SMZHTkkDf34GNlXfVW+memJwFyzn8MYG54K1yC6yrH/AFpLSpF8OCixnZwT+L5gj3Hfie2CgRHcr5HznqQ4YvLI8a9KszEhRnsPkMn2+fEtmrZedESjDRPOdHfyaghGGGPUck5GeGI5wd0F8RCZtm1NS3y3LJE+MbHA9+GAQdkI2N1Ppisils5ydxnvxYBVD1b0UDRsG9iO2eIItWDlc0FOEAO2D3HEZUUOVzQoiAN7cUyozXKdEqRtkOq44ojBykBUx1Kdm9/n9ePK2etl+SIHYgMB3xx5WDr3XKljVNlU4+Q4k7qwcFKp0VpMMSuRn9eIV2utWNG3lxhT3HcniLCK0qXToDMMFcb7Z4lXBJUxY0MvYZPbHbjxBVgKXZTSAZj2I9+KlvNXauExw5HVgfLiysvnWEGx2+nHl4ldT1hGytge/wAzxNFDc87BR5qsL6iR/Hj1FDQZzB5y2Xl1CZrlX01LGQSDK4y35DueDNYasqQ47BZS5y/aL00UtVT2RlWmGeqocZdiP7I/dH1PBhGrBh3KzHzc8cNw5lVASCqrUWBekNASqMw9yRtn+/i4jpWDQ3VBVo8SPMnT9THV0l8cws3UYKlfLL/LB7frxbwKkBNXQH2oldaq2Gi1PQTPEzdMs0O7R/Vc7P8AlseKOhsWp1WiaDmJbOZ2lYbtZ66CvoqhepJYj2+akHdWHuDgjgTmAaod1uu+30xkpesY39zwJzbUgroe0A+Ycd9h9eKjZeYkdX2StHiesn3enmSrJ0spOFIbbv8APbgh2RFqGsgh0Za6paBAzVSk1kQB6jLg7k9guM7bex4A0Zjqil4aNN15ha0r311ra83VS0rVdXJIcjBUdRAH8AMflwWVwadUo4klD81rjLyp1KkijqIJwSfbPyzxIvdRXMqVDaY4EUhFHTuMfPiCSql3JMOwamoqmKJ6mWOGlii6JY2/EzkbYPuMcIuAY6iPmhxZR+sId5janpb7EtLSIXhicOHO+T2B4mJj3uzuFAbXuiODdm7ILvFLUGCRoyplOwDD0H23/IZ/XhwAWvMonVM/wqeGa1eIWLmddL5qe6aZpeV+kJ9Xzihs8VfJcqeGop6d4VWSeERyFqpGV+oghWBxtwjjcTLCW5ACD16rRwOGimY8PJsC/v6ILq+V2m9Y+ILS2luXlZdNQVep2pKaGquVqS3S09VLK0cqOkc0yeXEgEhkD4K9WQvSeBOxTo2ukxDKI28UxHhBMGx4eQlp3vki/nreeaPgA8QWruUFv5hamorJT3ZJKOssV0no7dqGlnjjlorgsSP0OJqaWGRWPVgOADtwsyWCVhlmYLPPlomHYaaF4iw8hocvNWn2nXh+5w+EXmY+meYHMfUfMnQV7uFRdbBqOO5S1lsv0sTeRUydLuyx18BTyJomPmIUCklOgkXD3Qi3gAOG337loYxshIZu0rq5hWW1eHLUp0VcueXN6jsen7XY9Zaeo7LZ0kWKuuVDFcJJUgaujipnijliUzI5kkkGyhRkLFrsUTJlF636BGD2RAR5jXJF/wBooLt4c9Va55c37xM86tY6toLdbp2p7lQNDbtQJW01JUtBLUC4Sy+mnqskSRsrNEVzgg8CiiBIcQKJUvm3aCbCU2tvB/rbwleHrk7zvsmpqmgrtbvVvHLaqhqWu0tUxqk1LG8qMGSSooZo6qMjB6H27Z40MOyKZzo3Ua1HjSXmc+Fok66H1VhdPDhZqDQ+geYPNzWutjc+ctrr9Q2u40toS50SrBVVFIFqqiWdJJZ2mgzIsSs0SSxs3WWKgEM8jHO/LgUL0/ZTPGxzP4pou5qk1R4UKOu8JWl+bWirtXarWsvb6X1TZDbFiqdI3N4xJRR5SRzUQ1aCbyZQqZeF4yvWMH35l/aHOAl3YVpjDoySgPxXcm7DyA5jjSVu1HUakvdqpYU1I/wccNNbLoY1NTQwusr+eKeQtC0voDPG3SuBkxHK57bcAEz2QZQaljTOY2yDsfb58EjdRsIcgsL6lW4k7Lj3GOLNldah0Ypd/nx/2h/HhrtWIWR3RWFhhqKqr6YIviqhiWOd8e5Jz/jxg41oBBcaVXjM4clNoK2eiuRHSY/Lb9lGdlRiPWMfXG/DkYL8L3zpWiXnqgOY3RxXz0150DJ5dPHHVROet0k6lKkDKnG2w2GMdznPsh+Ta5ocdweXgkhjDE4tA3Q5SaZp5qESyRxrGF2I27DcfTbjVzZmgkID8VKHU0pl6co7SFehheEOFHUCcK+RjOffvxdpDRlCWM16ORvo3lBQUgpWpVD161EcsNTOV6AyPnG/pCE985GO/wA+G2Po6hVJsWENTQPJU1dcaGK1zee4lFHCGypZgwi6vSArAEJjK5PqIUDh+6KsTzCdmhL5LrfTUCVN2mu94jpqW3W+1hZpany4w5YR9KdBEagggkN+1yuQG4HkJQXNN2nTprVVNNpWgSeajtisiqaGkieKSBYl6VZiR05JJOQTkljtwjMJWv7o9irdbIV5oVk9w1PS6gioqmrs5ontl1ManCRliHl6vZo3Ktj+zk+/ApoiWZnminMPK4nKNUh+Z9RdrNzCq6K6Gejq6iFYY5S+WR1JBAw24ORt2Ab9OJihcGg9EfEOHLYq015rKe46Js11tsNPSxUEQoqhImKO3UT1rID3I6R0/TvvxBoaJNjSCs8X3FBeKk+Y0kauCpJyX9wc/lw0w220M70mRp3UEa8t2MTCOSancydK4KSK4ZWB+ZUj/wAJ4UZG66KeZJYcSuevb4b5aIJi7mKfMpUY6lLBWb+YJ4YY0gqslFubqoekqCSOKWpiaMGEPVSl+zBPSige5LONv14K93JL0Ez+U2nfj6YRlFSOjVqmqlIyDjHSp+e/8zwu86qCaUrUFsdbmrKql6wGolwoGG3VVHyGOPNKo40gDxDVH3Nymmp+uNWqKyNPUNjgMxA+u3D3Dh3yTyCLhG3MnZ4fKxdQ8oNL1hCyGW3wq+P7SDoYfxU8DnFSEJHEtyzOHijSssrTIzR+n6cCQMygNYq1JEeN3iZTlJVJBz9D9OKGyrB1aridDTqBjolJXrzGc9Izg5+v+Y4sGErxeumu0jUpEziPCKMBR+I/X68VdGV7tAq5op6GoUOyKyASH15zkA429yMDH+PFASETdX+lOaNbpORjGnxKzIU6XGRGT36fqNsHgzZyFQxgpnaJ570lRCsVTmnnYYPUe36e3D8eJDtCkpMOQmDbtdxCNZEqFeGTABz24aBaUDKQUVWjVscqN6gwA2I4nL0Vs6v6O/xpCHVl/LgJapElKRDfOuRUIUjvsePZEYSq0pbsJoz0qCF+vFS0hEEi7Yq53jkfoIA9h24g7qweuVJVB9yShPt8+LUFcOKkrOxUf8PEorXKUl08qTcqcjAz8+Iyowk6qQLpsqsVTPuDxAGqsHhSY71FGSrN6u+eLVaKJK0XJtRU8MwAO59xx7IrCUWvkmoIHcjq9Q9j7cT2RRO1ChXDWVLRv0CTLkZ+g4I2AnkgumASr5w+MnS/KGjPx11o2rnyEpInDy5+oB9I+rY4J2QG6o0ucdFl7nN9qJPNI0VilRRjpLscjP0HFw3oFYMHMrJPN7n1dtX3ZqupuNZcK+pJILuXAyfwhew4I1tbo7egQXaNI6h5lXhKWWpjgEjbiWQYH6DYfl34tY5K2ZP3lD4TdHWhxLqy8VdTJBhhFCyxRp9Dv1D9AOIcDuFVOuyaS5UxUggRKOppgAPKmiEw/XqzxGvIKCaQBza5B8utRTq9npmtEi5KtSv0qf8AuNlcfljiQ01qpBULw5aJreU/MHyaWsFZZ7gDBVRRjpWMn8EhGcZB2ON8E8Uew7rzqpal07ay1GhIDjp4A8UhNUm82+OmpVZVAwT39uANGqKl7yk0OdT+IinlVPMWlqIuoAZI7k/58WlNMVm6kBMHxm1NNyr0VrW+09Qpnlt/wXlGQkRtLlVKqNg+W7/IcDiPdRJnAWF5jRUhiqDiIFnyetQA2y7Z/LH6cTIe6lOS/RUz19Z0tAgl8vrfLqzDHZsfLvv9OARyUKCtlc4WFU22eWtaOZBFHTrIQQrda1Cb/wDhOd878NZhVlSABurGK2zz0ZYxhX6yoCjZh+6c/UcLmfVDAVXHGqyuB1ESyHrEjEgbew/TgwN0VOu5VWkVbP8AGqlL8GASIWeQMJ32wx74AHFxXNGyM0N38lqz7NvVj8vtN+I2uju2n7RdazlBcLbZ2ulRSIK+vkr7e6U8cVR6JpGSGVhH0tkITjOOMHjEjTlb5/JanBtDI4dPDdQOTXMb7ij15zh1b/Q+86gsenotM2K2CSntMtwq69PgZapKWlaKULT0LVLvNEq/tZoSTkseFnZDlwsZOps8/L79qJBNIWvxsgGgoDa9fv5Lo8XFLQ+Mnwq8luYlno9O2LXPLacctb/p2O8j4motVO8c1muMS1UxmliSKaWlkkLN0GCMEquAAS3AXRON/utSCVk7GyM0RFzo8YOmOXfjC588p+aVMuufDvzJ1tcrs33RWQ1lTY6iSdzT6hs0ys0a1KIw6kz0VMeY5BnpIKGRvhDmmnt086+9OqqJHNmc06tOvlf36JJ/aR6LS9eJa4nQdyHMLSls0zpyzU+qrVRTC33ZYLHQ04mVyMRepCHRyDGwZW3U8RBjYooSwvAdrYJ1PlzVpcK+SUOyktG3QJufaMcqLH4r/thhbaTWujo9G6pTTcNbqSK/UJt1JRQ2i309ZManzfK6ojFMgTq6i6hQDkcDD2tg31uqrw0U5C7EkkaUDdq70l4tNI+PW1+IrlLdLDozllT61pl1Vom5V18lp6elvVjQxW6ikkqqg00Bnthlo8x9Cs/lDt0gRGx8YEzTY+/vzRHSMkJYVW+B673rkxytn5d85LpoXVHhb1xZau93OOtvdFPVaPufwk3l1FtQSmqprqlUkcZhiQicN6lKN5gGZGvPc/UiZC0U7ZA32MnNqTQ/NPmpS1F9sdjt9z5YXxolu1dTU1NUXqnp/iLMyfEMqGrjuEcTwFfWsgyMb8TiBQAcULDA2TeixpHaqqurakyCSWWJj5zE9Z6s+ok+++d/fiZJMrQQENzgHU4r9c7Q1HHE6YPmbYG5/PimGmdI4tIQmTNcSHaUuBjMNIQWCs3YY3Pz41S0tjomrQg4F97rh93H5rxX8qeoVu3CONI6fhtcjxjrmqpwRgxkH/hUDfOc/LjOjySjM8XXJKPnbI6joOSm60jt1proYVkEjrmOrYDpMb59P1GPlvjfhrBxNhDgBofd5IUjg4hzd91QUF7S00b0rTSdTykM/wCFc/Mfxzv/AI8HIia3u7qk+FdK4PpGum6CLUek5aWrQTtJgwCNSWZuy4A3y3bH14x43PdIA/YrJeXMl/h6KNQ0MducGpdqQQN0SLJCxZ3H4V2BKscEZOAMb442mMaBSs0F9gj75po2bmNUWy1+SlIhlZSPMDnpcnGfSfp7Z9xji96oTYq8l3aCv8VHWV06UFtuQrKaSjdamLzinmKQZIyT6JFHqVt+lgO424KJiD3kTbZE9B93wGDyKqYyjKkeXgRr+5hurJyO57Z9vfgsUp3XgOq0HyEhqq631dPHBSCeuhNIZSvQ0SyHpYRnOE6k9GfZWIIGc8Q6X+UJKVtahNWzcrqXl/p2oWtVKaKVpGYSsDHIn4CnUTjpHSfUe+Bkb54DLDbrKrDiCQGjdYk8WF2sdzlqKaxXMXGv0/VrTpWiTzEqKYIoieJhgHpAERPc+UpzvxeBmpvZakpJaLQk2s2vfLarpZDLTQ3WpWTZP2STIp68gAknJB4qY9ctIZ120S61TFHGzEZeES4jcnJZQO5xt3zwRjdaQHfq0X6ieqo6LpU9Uc6rHkZKYAxgfM78Fc0VYVsxrRGtdTLT2Chp5yI5CiswxvGrAbH3z/y4VZq60y890A6Iu0Ppqevt9vpY4Q61svqjbZGRNwCfzIz+XHnuAKGeS0hoPTcWgeVd2oKygWphvskPRU+V5TwvEBI/qOe/V0lc4OM8DvRBdJrVWPmg7UOm5L3GssAiiZ5O7OEWNcEhST9ARxLAbtV3NJCeLWKoigslFHC3UJpK1wMMERI8Fjjso69z241eHin5vGk3w9tlx8E3/ANWrqLkbbKVnbrpK+akJx1FB1eYNvfCsTjgeKb383h+yQ4iysQfGk7VoopJHFOWmhDsEdl6S6hiASPbPf8AXhUto0Vnu3V+dYVlv07QUVaDdbDYZJq6G2zOUi6mGZBlfWobAzg/XidgvB5NNOyHdPc16HX/AC20pX01tttvaSi+K+JgRhJV+dh/2hYnPRuq7DA4gSCrV5WOa4sIqlEuOoY0ToYoY4lZwVbbJA7bd+38OKulCq1hKoK6901TSvmNWU7MVwCdwd/1A/hwMvaUQNcFVtSxRBJ6d1BRupT7o3tj/r24rTdwiBx2K6LrUVE9c1VO7TzzsWeQ7kn3J48DSsTal0Or6q3zr0TyKg7ITtwdkpurQzGCiazc+azT80YnbrWRukDP0J/w4bZM4Cyl3QA7Jgaa8StNc8xOvkyA5AB7jgzMQ08kF2HIR3YuZENbSicTkq38R9OCBwKqWkIjtmsWlbEbpj3PFl4Gld0urDHukgPVsy8VLQiBxCuaDU8boDJ09GO/HsqM197qRHeoj0sH3J36jxFFEz0o1bdzIcwvF33zxagpDtVxOpRD0qzgE98jiQFbP1UCXXiiSQibONs+w4Iq50C658RNr0gspra9IzFufVjHF8oG6u0udss480vtPo7XXSpaopKoxHCyEkBj9fpwQytGwRWwk7lZ+5p/aE651rM7fec1HHuvlUTFAB9T3J/lxBeSmGRNHJIXUfMquuVUZXlKgkszO/UxP14i2tOqYYy9BqUMza466ktNUyE9WfSudvfGflwP89C3QlODByHUBdlBzIjtrOyiWVnOQ5GG4qeIRc79ik4GQ9F9pec1dQ1Jend4VA/ZohwEPux+Z4qMfCUUYA1upFBztudLC8Xxk7GpbqmkZzl/pwVuLiJDQVR2CdqQiK088Ky3hmjqJdxjHXkNw0AOSUMLhoiOxeIS41oMDTSSdZGB1HYfTiSBS9lo6rYHhg09JqqigrZBIPMjBII4CDogynWlp+xab+DooB0EhF3PCshQhuomr6EPanPSADnijBqr5eaW3IfmQLBrzU5ijRqmNo0gYnB8xlK9/oDxZzA40UVnd1CUPjq5ixQ2Om0pQXOW6TPUiqr5ZZjNJ6c9Ks3vuT/DiC4EUFVwObMVmRGkoZ0nRVLxEFcgEEfkduKEjYrwIBsLrveuBd7rS0rtTQ1rxFWEcBjkkXuAcbAd9uFsrWPFq8kpdqBouWmrGlZcHQeYU6Sv7JRgH+1nicS647CESDSsKqj+GjiZiMQDuVwCffPGexxBI5qSOiGpqrFW0q4HU5P4c/y41mspgB3VgVGnqYI6dpJWVQuCGJHSBj+OeLiwKCHlPJddjvVLdEFTBMHSdOhUYjbB39Psfnwo+OyXAqssLmmnBcbzYKEut6qIkuNc7mht9NM7xU6OiKzySlSHbaRQqKwyeok4AByHxTS4zs4XZMrQSRvqSABenI2daW3gHRQ4UySszZnUBy0Asn2igr2wX+6W/T1TLV2SxSzU4zTxJTdJZPcZVg3bt6ieAx4F9uLpXg3p3vjYpMzYyLOGtjZl/wBvzsFWkNk0nqanp75eqR7RdIMQ0iSwG42xahl6zJPCQJSsagHpBlBZ16kZQVOZjosa6YQsf2mlmqa6rqgRpZ60NBuncHiMHFG6YtyWaG7m3V3W9D1QhzOj5raGvVvv9bqXUNfaKucJQXy1XeWS3SH2ijkjISJwP9yVRh26ANuPYZnDnnsezaCN2ubTgPG9T5gkeKammxzWdpmJB2LTY9K+G4VRqvl1HrvmrXUU01Jb7jUiBXhiiVKdri0SCaEhdoi0xcZC9Ifb0jcUgxZiwwO7ATz1DbNHx09a6oeIGbFGMHK8gDbQuoWPDXTzX1LpW8pdIWWXT1MKV7rHI9TehTq9T5qyOhpUkIPkmNVQkJ0uxfJPT0jh/CwRYqZ7cSbDTo29KIvMRpmvldgV5qpmlhw7XtFOcDZrW7qhe1ffJQr3zY1rZLhBDeK2ruUVZCs3wF/X4yKojYkD0TAlQcHBUq2NwRseCv4ZgJSThQ1pGltOU34EaGvZ1UR43FRt/wCIJIOuuuny80Lc19M0Vlv8FRQQNTUF3ooLlDTyP5hpPNXJi6juwVg4DHcqFJ3zxGFL3xntD3mktJ61z6ajfxtEmDWOGTYgEKTZtEVz0KVcDMpdCgQY6HGNv0/P34MYzMMz26DTTfzH0WC/FNcS2tL9UN3WR6OoYMzGU7Z7BRwUxsg/y9zzT8Tu2AJ2XBXesRGkjbC92A9vnxfO54BcPVVLQwkNK5/d9N/7UP48X7CL+pR27/6U0qLSVNaLYJIZ3SqTY1SsSY/mTjfHfYb8AZhGA3WqwpMQZNHIDqo4a6p8tp4aiQsx64lO4yd/VjORv8+CuIOhWn3o7c268VLh0wL3c44HucFLRLL1M0gbogJUdTED3OB+eBxQNvVTHjKphGp58lbaU8+1R0poqgAxyZaRgVZiGOMfL6EH5HisjP4RyrPxTm9q4v8ASvmi62ubrdY4lVYpJCEMrSZLknHUx+Zyc8VgjNWUk12Yq6uFcKKniE0VPTmijMckikET4c/I4JHzHcYJz34OfFFuhdJq8j9CU+pdDPdKKjqauEV5pqidEHkwkoxHqx74JA9+lvz4z8RI/ORy0RWBuUFXWoeXi265LcGrYKcR4EqyZUzZOOpTjAwACc9yeNLCS5gQUB510R1oXm9SaXhSKhrLDTtTRtmpr6sQQZw3q6QC8r/pk+kH2w52YJspWSNxG67eY1No/mrUfC6w5wXFXp06lprbbXWi6sFlbHSTuTjL7/McGZkAs6lUYJWaRR+9J68+Gu1afrpbhb9XW+vpn/Zv8RUQwBi34QACWyNjuB88cCc8AUAjskeTTgQUOXex0ejbbNR1FTQ18FRPIwkjqiUjkIAZgw2OMDt3weFS55NlaYiY1tuS+qKvS1FW1C1c00nkkKqrKWU98429u44ciJNGtUuYmE21cqzX2nLZQxLbkrGmjGUeoy4TJOSozhd/mOIeCScyu1gGwUTSBrNR3pJJph0ytmR2JPUM5JJPC5AA0SzQXP1Wv/DNo2iu16jqjTtUxUkQjVGQDqkI/uGSf/LhGRxG6NMAW0EeaxvktfQSUKTu1JSzOwh6yY0fscD54XJI7k8HZeXVZ+VzTlK66DQ02obbS0sUTSST1MZbbsSGxnj2bKgPfRWbvGVyYukmtbGkXkl6OkkjnjWQ+YPW2RnGMZ7jtxt8MqwHbnb2LVwGYRuNaFXX2fjx26xVdtlmPx5uUdQ0YVSixPTSdJDqxBJ6cFdipGD8uK426Brl80Di7aIdev8AZaW0vTLXWCkMfUWw4IIUAFZJNs++w9/mR8uM529rEc7kgTxYc39OcrOXFT/SChkq4b+ktJTW2BypqMoSR1E5VFBGWzncYyeJawvOQDVN4OF8kgMela30SR8GPOuy3/SdFoilpJLdeLZSvMw6i8VcQ2ZJFPcNuCVP6bcKyCnVYPlstXiOFka8zO2J9R0Tlrrf5kbGWoCnIUrg9QByCR+W3ADfNZgI5K01C9XzMvSzw0FrtENPTQ0axUNN5EMgjXpEjDcmRt2LHc54sxj3nTRWkma3UqHqfl3NYLWk/U56ThhjAPBJMK5jcwKFHiA51Kvr7rQxcv6S2R2hYr194SVM14NVIzS05jVUphF+BQrBmLbklh2A4DbhQTFtIqkMyVVQk2AQ+PmO/Eh5tQQFwnnlqpaNniIVajpyoz/u34aicXAqpaArShiiMylajyZV7dXvwRpFqhtGekLvcLe/SJHOfcHIA4YY4goLqKN7LruagUJ5rDHcnvwZsh2QywIutPMWCTpUyYc7Agd+DB4VSwhFdq1qqqFdwxG5+XF1VWUes45YiqkZJ3J48rAlddy1IsEC5dRnccXBtXsoav3M4WtC8rKwOwPVkjiVdotL3XXOxZoAschjDHJIOO3EikZsWqzLzo1C2p73NUz1jeQwyVY4C8VcdU6ygKSC1rq6z01S6QmS4ze5GFReB9qOSu1jnajRUdsobxrPempVpqXqAaQJsMnHc8eD3u/R7UR2RviUU82PC/Vcp9I0F0u7yyfe0QnhA2wCcYYY29iG7EHbcHBMTgSxmeQ7qsHEMzi1nLRMj7Pzkr4X+aFFqak556v1xo69UyCaytaYRNTXFeluuE9MMjrIpCkZwCCd9uF44W0OzAu9b6eCcdjZgSTqK5dfHwSvpPBzddWc/aHRWnKStrprjGKmnWZCkrwMgkR2U4K5Qg4IB34d/IsEmg0C83ihMJe4om5u/Zx6v5c22WWos9VFLTnplQKetCO+Qfb68XlwMbhZahw8UN1dpB3XSLafrpIa2KVQp6QwU7cLnBRX3gtJuKc8dzdfKLRs9wqVWl63zuV7niBgsjgWuIHQqDjBs4arQHhk8IWoNaXqjqJaWWKmz6jIvfhm9MoWfNOCbK9L+S3JddCWelpVA6xGAQBtnhZ0nIJQ2SmT9y+TFgjpx7cVVUJ8yY1t9kklJ6fJRiMdj+fF2bqxcaXnFq3mbcJb7cqimuJoaOsq2Ho9A/EQjZ9j8vz4ACXFGDtNEMR4rOtpGed0J8wt+It3wfr2PFi0BVF2u+2wQVNe0bSDCL1kbbqDuOx24QxTzlytXmtsqdX2ahN4gljRJY5iRFJCoYHbcE+3b+XCUDy4Wdgplho2u26T0a08iW+Hyvh8q0hi6W3xkL7/AKjhmN5edeqAqG/iOuLOqLG5QM++EZsfix+6CMfwz78PQxBoohXDiShmGogqL7Fb8StUSoWwsZKj6luw324vO7JpzT8GEc9pkA0XbedPVFTc6WOlgQ9OC8JBd5j+HKnHz9u/CrMW093mhzxFo2VOdPUFFVUsc0aLMsheMKQpLe/y3/P5cefNZpvmlTK7YFXU1wt9go2orzTtdaWUirQUz9NQhGYxPAxBGenKlWUqygZAIVgjiYHSStmw7g2QAjUWCOhHzGo9yfwWKDWGCYZmO8aII5g/I6FdVFLaK7U4S38w7a0MnTGtDd7ZWUksefZXhjnjY+2eoZI9uEH4yeOQtxGHJ/2OBHvLStn8lhXwh0MoH+4Ee2rCmVXLUa8s8mnZdeaVF2+N+8bZTW8Vc01bH5fRJAoMKBpcLGyKWHWetRvgHLxWKmim/M9g8NqtaFa2DoTpqbPJP4LB4d8IhEjXG70s7ijWm+gpQrb4jbr4W7m0ekpLjTXaqQU9wa+0qCCoRSD5cluk6o33GzT9ZXugRsML4/BHiMTJcTly8sps+r9/QADrYVeHTNwL3wwB18y4aejdvU2fJMnl1TcqOacNDrDUEV05D1tPUJOWaCe56Uv8wYP008ZLV9LlwC5j+KiRQxynpU89iDjIS7DwkTWK5B4Hj/KfC8ptarMJhJMs8jTGQb6tJ8OfnugkeFzXdirKmr0rzY5WXGCrYzy1Fm5i0dvSbcnqeGpeCVdz++mRw67imGdlbiIH6ad5hNeosITMG9l9hK3Xo6vcaKDr1yfsWkK2W48wOYlivNTI3mPbNMXD76uNY2fwtVKDSwg9jI0kjAbiN8Y40hxGeZvZYWEtHIuGVo8m7nyoeaC7Cxxu7SeS/AGyfXb3pe8wtYS6z1fPczSwU1M3lxU9HCWMFHBGgSKBc7lURVGTuTkncnh6CNsDBEHXzPiTqT7UpNIZyXVXTwXyDmBLQwskKNCSAAY3Pt2zni0RkisNO6zI+HtBzPNqj+PaSqMjjzCxJIbfg0UhZV60m3wiqbp5KQl2aKXAIVSQdhnpHyxwycSduR+6QDhg4eKi+TKfduAdk/oj5mKxk1bXy0TweYFSQYcgYLj68DDnC9Uq3BQtfnAU/S+ln1DbuqNKjzvOEaMkQKkkDGGz+LO2MfXPFmysvK40UPF4lsTqGpPJd1VHHaZTQuZZZqogSllzn2/jtw1oO4eaUZml/jAUG7IrtejWmtwqJDF58CdUcadXS/sFA7Z+v5nhSbFhl5RdJIyF1hux9quNN0LvFDJNDTmGByWQs+WKnsw2bB9t9wc7HhtjmlgI0tCkjo72mFa+VF2qJIVCSSio/wBpQOPQuRkA7dsfxxx57XNovFWoa4E6HZNSyaik5d6fit1EKOuulynM5SlXqk7dPQxzhIwRkgjOSTk+1DEH7jZHa0uJsol0T4eb5zzvKC86jo7XH1LGZZfM+GpMgn90Fn2xuB+nDMYDCAeaHI9jeW67dW+He2coaSlKvX3WqkWSIVBA8uRimBGpGSNjnbJHDU72hlMQMNK6R1vAAS7r6misiFK2sj+8IOpXhMbORtjqdx88Y7k5G/AACRa2oHMy0UueZV7vWrL2yR0ggp5JO7L0xO2AOvBO+AM5OeDigCSUjOO9bUA6kq6m8znzZ0nKAKiq+SEG2Mdh8/qTxZhY1tFCdZ3QjdY3dpJ5egsBkgEDG/Y8GAaG2EeM7NHNRKKmnrSJCOk5GAflwqSSCSiSPYzuhNLl5YKqvFLFBHJIWOCTsqH3/wAOFnEVSSja4nRac0HrCLQmkZqClmY1tXH5TE7JATglvzwCMdhngDmAkE8l6Q3oj7S9DLc1hjeQydEYqJydizE5VD8ye54kbUkpX1qn1y40kbPS0pnjVaha6lEnWpCl3b8PzOMnt77cGhaM5B6FY82JINj7/usqeNi4LRc99R0sUlBStb181pZZOhlj8tmkjOTgkhshQMnb8uNHDxasd5ez+y6Hh2IL4BGOaXngut5k5n010a/Wi5NfrhNR/DQo4uQaKFXVpVIIClGcJ6t/Kk+YHBsXqHHpfxTfFmZoc3Q/Glp/l4wrNLxMMMBUVKk4+VRIP8OM92h9nwXMTaO9nwWT/tMdNaoj1BaauvuVCdJSv0W6jijxNTzdKiVpWK5PVnbDEYwMcehDgXOvSvnXzW/wWWLIWxjvcydvBJTw86a1RefEPbaC26jmsl+rWlE1ef237MRiRlII9XUgAwds4+XCDGNLbZp/dbGNxDDC50jcw08D9hei1ZoClp6GirHmStaRf2yBm64CGIAf092UdQ6cgD+HFjGBquPz6KVcfu2imtJtUFxi8ujQV7VMqustRk9TxhQOlMYAByduDMoGwqSUQjifTtDrfTssLypmUDLDds/PjRLRIzKs0Pcx+YJI6z5aXPTFa0UtHLNCrHpdR1LjPGVJh3tOo0WtFiGPGhUOwcs7pqGpWGnt7p1nBdlIC8THA9x0Cl+IY0WSj/VXJa22jTdiiWQ/FSXFIpQds5hlP+HGtFhgGOrp9EnHiXOc4+H0S31nokW+RkQI0a7hs4J4zpGUnI5L1Qtb7/X6fqCY3laAHGGOccBbI5pRy0FF9q1194wqknoY75HDbZLCCWUptPeZ4W6kJYfPPFl6giCxa/nhCx5xg9854M1/IqCxXx1VWToWQyOPpnHBw4quUKPcdX10cSB0lYHY5zxNkKwaEu9a66nj8wSEoo4jPqmGNSp1bzAnqQyRvgZ4sXIoFJRa1nuerbmaSnkkkZhjqHZR8zxSySrg3qV16T5IGe8pTTRP5pwQ0+wf649+LCIOOquXuK1bpTwmC98qLjQ2xQtfNTDypOwEgPUN+HuzAYUk+fK8Xsre7WDTPPbkxR6E1RWJo682kyyyiSEIZ6hY+lFLORsekeonAOD2G77nxYiAMcaKzS2fD4h07Bna6vQIB5S+EDRXITWUGpNSa4oK77uPmxQ0tQYjKGjJARuk9bKxAZMDIzgjOyeHwrI35nO2WhisXNJHkiYdevz+q2z9k14WVvHNy/c8NR2uooIbnTC32SCrkZ3kjHqmrWLgNiQhVQEZwpOdxwDGYjMSW7lFgjDQ2N2zfsJ4+Mijsmr7dWS2ylapq/TErLHkyE5BAHfHBMHnaKch4gtL8zF53c++S+nqKw0tJT2ahe6qzCvQqDKM9gV9uGZKaLATsD3Ed7ZdfIjwKWQ08UkFMJHciSWKUepN/Y8ALhzCl85ta45R8i4NKU8aU0CR049K4334E+QbBDFnVMek0ytERiPHT7+/CxaEUErov1DiLqK5IGeLNXnLP/jF1yNH8p7tKJBHK8Bii33LMCNv8/nxLv0kqGjVeb/xVStYtJNQRSwP0jMpPTJkZLY7dP1Pv2HAmAjVGa2tVPvPn0nmtHtEFHRkdSqp26e/V9Bn54zxc1SkDXZc9LWl4KaSomgWRyuSir0EqO0Z+QH59/fhKWJzjSJXNSbfVmpWB2ilRJsBEwB5Sjv+e/v9eCxYZjG0Aqyus2ia0UM91AhEEbwiM4dF9ZfOQDtk7e/6cVdCb7qTc02qm5csKa8XIVNaklHHRMryug9UvsqkfvYyTj6cFe/smd7dGhYScoUu58nLUIlqbaaerMTFp3my8rnAPcEYPbvxnYuF0jc13S2cPiHRM7MaBK69cyZn1YtDFiWI1DKSi4YqOxGPlj234xg6UTiIEEL2M7PsqBt3wVNry83azxUklPRUo+OlYUzMqux7HO24O4/jxqQwyk5jXh6rJw0LXkueaFLsrTNDTotUsYaOP1TDAOSPUfmM98/XjWbEB59VUtA2QvTSU2l66mip4pqp5cFpu43Oxz2J/uxxhzSdk4c+qK4PmBe4gVy/ZQdQ0ct61nUVqsXiijVl8r8R2wBj6nPFoS95Eg25JyKYR4YMO5PPZS6Pn1rzT1uamOqdSUqQp0QIa52CAey9RJHf24BLwnBkF88DQTsQBr7N/NbsXEZ9BDISOeqEdQ6oumprgtwulwrbtWSDpaerneeUj2Us5Jx9OA/k2RxgRgAeAqlb8w97iXE2u2HUIW2yoY163IUArnC+4B9uKQ4SJvffqbSboHdoC09dfFV00pMpQErCX6wmT05/L8uD4j9RypiP9Ou6sKZ0FXCsaioyQejHf6cY5a7cq0ji6M8ium7acqYa8oYDEGOQdunH0+nGjJKGMGcUaQsM8uaLKh19rktvSXKkN2I4qyUONJncLoigaXcBsfPHbgzWE7Ib3huhUxYz0jeL+XDmR3h7kDOPFHkXKakutAs6ytTySDMaJ6lxnuxO+/AsBh3PiDpdSsRvFJm6HXzXTPJJoqGaijq2WKmITraMqJCQGORk7Z2/nxlYrAzMxBc26PNeLWzyZxqTyXXbKmnrKlqupSajqoR1RtGSHDZGOkjsN+/GvkPZgHdUb2kZyxusffvRdDqNZbRTQ0EbJUQM+QSXMoAU9IXG2ADkgnOfbHADhgTmKWBc0+CONH2GCaxLc69zQw9bN+0b1yb7AD2HfJ9uGQBVUrx249Fb6g8RyR2l7bbvMNqpYjEndWdyuMdQ3Pq7Dt8+LkE05xXsrAbZquix87xpua3ikhWKtdfMq6mOXrmlkDkZVf8Ad9IwoBznpLe/Fw2jav2uwK0tyK8QGn3075N1qp4702GFLSID1qB6vMlOcN04/D8u3EO1OYKk0J9F2+Ibnal/0d8HFIlvpoVL08ZcquWO7DpyS2PYd/p7QM9aoMMZDrCyrJYqt6yVai9Q0NLKDIrvE8jkgEqAiZYk7gZwPnwWOUbFNlj2g0vlZYaCzzvUS/edbIlOQvxjCnZg4VfwKWYbE7dXVvnbiS69kJoIIJCqrnpG8XacyU9sprRTBQY4li8mOOP2YKSWb82JJPAnObeupR+zN2ga56Tlrr7LSIHkhpxhpOkL1t7D+XDzZL/VshZspOU6qw07bqWyOGkXz2dulppPTBHv7e7Y+ny4C91ikPfUottGppKWqK0zHqlch6gjG/8AwqO358BLdNVdkjv0tTe5V2T+llTD5MU83w4BRNy07Z7DG5OeIA0pAlAatfcluWZtMVKK2MVNdIfOeGIr+y9v2hPuP7I7e59uBE0saeYOdpsjTVUU1iorHKkjGeS/25DvnpDTgAH8ye3FoxmJ8ASlAGuJBGlH4Lzo8e+rq7W3PvmAyrE8dPfjSQLCT1TmOOJMHB3B3Bxk77jjdw2cQtynXT+y6rhWFbHh2k7kIL8GlVQ2XxD6eaoqMVklwmp18qo60PmRbA52BByMgkk429+PYgudG+ttUfiDB2Dh4Wt38tSaLSM6mqilj+9a9G6GyD0VcuCfpvt+vGY7fVcxiBT/AEHwCzR9pDp7WdxMV1lFqqtDW+RFgSmYfE0szqFZpcjJUsMAqSBtnBOeGcG5mYtcLv71Wlw10QGUWHn2eiSvhx5T8xddczLLf9HG8WWupJZJlvlVQvNRRoAIwIz0N5z/AIlK7gADJG54z8TEX4giBtAaDx+S3534WHC3L3ieQ+9F6A6cv1PqSkkaCujuEtLM1HWSooRhURkeYGUfgPVvjtgjG2OCTQyRHJINVxbwWusir1Hkuurmo4tSw2sVEP3hLSmtSmZv2jQh+guF7kA7ZG3ECN1Zq0XqOXOdlbUt1lsNYskbYBHmFQfSgz7/ACGP5b8EZJWgKG9gdq5XVLzCWaQvLD1oAMBd8n9eGROOaXMJB0XfU8yo7eg8mmk6G/EpXHF/zDRsFUQE7pM+JTX1bVV+jnhENMP6RU6qZeokllcDGCPme+e449FNo81yWng4w0PvXQqp1HBXXCcu7BcsTgnjLeSUWPKEN11nqssGI6RvsO/A6JRQ4clzs9DJEvq23yPoODR7KHFXlDUlAVbcfLgoAVEU6AsJu9eAApB3OfbgjAb0VXu0WiNDcroXtQHkh1cbkr78OtSheSVKvPIxa2PpliCr7Y78TYV8zgkfzw8NNXLTzS0aelO4O548WAjRHjm6pGnw8XWoZxJCyD3yOLCMpvtQhG8ci7rYLlJUxrJEsMZIkVT+1Oe3EdmbtWbIEQ6A5QRaqiinut4NIysCxALSL74x7Hg8cViyURztNFtXkJpvS1JYYaSh1VTyVCgYpq4dDsfcjPfP0PBS5uySlge7Upi6x8M9h5qxwtd9OUN0mQBY5yvqx8gw9vpx7K3qqsbM3RqlaJ8C2hrXdae4ScuaCWooj1RuzBlDfPpyR/EcUc5nVGazEFN+46njoIjQ1VxtlrMURb4Y1KIUUDtjOwx7d/kOKhoOoCkROvK40kVzt8Utpt9hmTSdRDPW0smJKuQemHOx6Adzntk8NMYRq5XyDSllPQum5Nf8xay4VCTSCqqPNeUP1M75/Ep91Hy4km7TLiGspav5daHzBAgQRzlcNKB0hh9eFpHUlmCym7ZNKx0dMI1AZ0GWGff554WJ5pxrKXOtoxTqwYAYGdxvx5eOmiFNXNHDQu/UOg9j8+CNHJCcVg77QLWr3A0togeXBJlZlYKMKc9ByPc4I+WDxaYUAF6I81mmS1PdROmEWLGG+ZJ3KnO2MEY+vAh0RroqlvbPYVhWoT4jy4yrLA3S0ceAAWOck/LbueIsojddUR2qjjNJRdAkY1MKylSfRTnGOjPz7cBjc5xOYUpl0VnBYDSspkHTKy5xg9vlv7cHjNi0u9yP+UOqaPRN2WqqqbzkVTkYGQPmM+/FnxlzSLq1WKUNdZFqJctfaY5j3651clPJDQidZvLQ4Z1UY7kEKTnbIxnHGZjXZcubZMRvcX91Cc1xl0pSSsIXqDcMyxUcJCsinA6yT74wMDircQACRrfJaHddqTsge86X0rYKmsulwplmhq0aOGEsCFkb2+pzk5PbgEMDYtSFmyFxNhCenrLQ6is8dTRUIhpaWYrEJMgQvkA4LE7ervk9/wCGyS0ilWVzwSeqHtc2qqrKGuhnJWkdeqB4TmX04yrDsQfz2A7nikjM7SD7k1hXtD2uG/jshTSFpu+pEpbfQ0lRURtMFpkgQl5ZSdgoHck9gOMd0WYWRYB8tUzicjZM27iruu0/LHW0zvJUU92rf2NOXkjipWKsOrzHb5qGA/4scGbBUwLdq+/aqwPa+NzZB4/JUvM6z/dMkUjTJVpPkpIr5jiYAdQXYb52Oflt8+GMZla0WP2ReHndo5e9DM7RxVMvwKSNTdAOZsM2MDJONhv8vbHGY0uaDl1C0nhprMaK5W0+eglSMLKSckHCEflwtLxBsbgQ3VLStIOQmx71Aq0ML7+pm7nijZe0GZNxm1I03WCjvcEjZGDsQex9uKucWjMBdaojwC2rTJMVHWWmaaeJA27IzOMHHtt3Ofbhl00bou0cLtZj5Qw1aX+orhHWVCBOhVzvjsOEsOS55e4VsmoO0yG/NQoYV+EmfIUKRj5k/Lh0aNJCsXHO1vNR+sf8XAsyYyJqWrWdRS2yKBY18yFW9TdmB3wR9PkONhkhjbRGi5ORjb2VE1NcdY1CJGxrGr89QiiIw4Jxj37DO3t+XC+btDmOxT47KE939QV/ZbFA1uggmDyEIUlkJB6xn09K7HGwB7/P6cXcwFoBWc+UOfnboji16emqaGG5PYxFbbGyU81dGsiqZ3Z3VJGOwYorhVHT6Y+xwTxBdYpeY2/1clVtca3m7qmO30sslPb4z6lQbIob8I9ix9s7b7+/HnAMFnZXsc9ui6+Y9EvLyr+7qZDDVpGJVkaRXc+YNixxsQnsMH1g7DgbZA8muS8AK1VHo+GquNw6IBDI8bAVEzvhI89z1E5x+XBCa3VspzWNAnryK0daYNZ00V0q5aqIlGZo+vABwS4QAYUA9274OO/EdorvjIba0NW6YsNDY5muFTBRUcZ9PWwLMufSAp3/ACA+fHi8kUk25gdEt+aEdhSqje0xSUwqV8x6mqXDKcbd/pvj8uFW2FphxIopaWvS97vgnls1K60FWAguE0OJKpxuViLZcDIA6thg98cONytHe5pKV1uoIf1bTzaalmCvDU5DRmQSNNIW3yGLHpQgjsM9uKulbeoUtFb7Jc1l5q4m+FiYI5YMQg8xnY77n3Pb24s1znbBCsjVfVsddV1CLMzq5GcM3Uw+gHYH+7gtFVdZ3RzYdL/DBY52feNDK6HqFMucdT4/uHuRws15JIcmmtyt0WhfD5qeOip4vgohDV29TA9Si5lDMSFI3wGIA7fh9+LN11SOLbm0K1xyRtDJRI7RFBGfxdZIIAOF/jvt9c8LudeqyMSArvmcnwVotRnmihhh1DbZZHkkVd1qkyQxOPmO++cDfHDOEd3iOoPwQcO0lxb4O+BXk/rjUkV711db1U1VSBdr1XV0dVTwnIl85nUpkeph2Bzsc78dGz9LM9gWeXhWi7KMZGho6Ia0ZqeDQetnq5jW0zUFxjuEJCKrMyOjKHyAArAsc9x2xwKTVrrH39UR7Q9pjPML0i5HafS8o9sqSvRNqKtRliYBiGqncDr7D0sPfjOlDS8Dw+S5SVlStDujfgjfxK+BOfxb+GU6c0PTW6xakpdQB6iW7zv0GKCapiIDRq7HqIQhcDtvjHADOIiW7felrYwsEbHZm9NfVH/KPw31Xhy8Nml+Wcl/iu9407F8HWyUknw8M0TVpmkAjlOQvS5ByMnG2M8ewztBoa8RYQ8dlMhcN157ct77JyR8Q3MKW4LUMlXXyRzQL6njZaqRS+2zFUQ7e+MDh3HOzaBLz3Ixvh9E3YNWNdfFtZKGNyyVGlzBH5mSvrl89QMjYAKxwfn9eBCMfky7/V+yX7MnCl3R37Ir52xQUfKLVMpZVVLRUDJYruYyBuD2BI3HAcKzNM0DqErhrMzR4hWHJm/Ut75V6XqkgUJUWqn7jJiPlqO/v24NO4iVwI5oeJZUrhfM/FFNzo6NKOnMLwTvOhaRMHMBDEBWyMEkDO3z4HmBQctc1lb7Qi+NpWHSXSyqy3JrhhWGQIAnbf8A4v7+GMM0EOJWvw1ubN5UmabUlzcOhUoxLKSdsEdQ3/IjjPcyjqlmnkq6qtYYHKY+g4qArAqK1kZyQi5/TgitmXdb9MzO/wCA5G524u1pKgvTj5LaKWZY2MPXnOcbEcNMZQtLyPtal5b6NNTbo4VIcYGVxuvEudSvEzMaV3edMxUruoX8Axv8+Ia60Z0VIUuNggq45I5I1YOMduCA0gFqC75yWiuMOFhjjDP7dyOGBJagNKX3MTkqtLZZKWeJ1Qg+WwHb68HbqNVdriDqsw8xNPXblzVySUqecvu6j1Mv14E9xYaC0onBwQzYOdM8EpMylyMqiuM9Q/P6cUE18kYM10TB0VzPS4WdqQ3u7UZAyklHXzRdJPtgNweItdvovFh3V5adS09BR5q9UahkXr6pVlus0ikH3x1d+ChrOZVrdyAVvW8+dMWCh3iNU79SLhuotkbEsdzxcyMA0QuycTqgeW91/NSrWOjpBQxMFRooh/XD68CMmZE0atWeH3kbJR2ClURpAqAMGK4Kj3HFHyUKCWsuNrRel9LwW6lC9I6gO53zwm5xKZjaAr4RRKqqgVR3z2P68VG6NmCpL8wjmcnoHUNzxdUdW6VnNXUa223ySgqI41LE5xgAbnhmAWUq92tLzQ59appta8xbxcvNw0cghR/MKvjtgfI9wNt+KS6uNJloIpqFLPXQQaj8qt8/qjhXIKdLSLnGVJz3PfI/v4Se8u0CkgVop13ty1c5lipnEkcZWMgDryRuOo7jOPyGeDNsjVeYdN112mnFBK8Tr1TdYlWJI9owRuATtjP/AC78SWnYIwe3dXCPNVszSM5CKFBclsAYAUf9e3FgK0Sr3BxUOtrapKeXCdVUEwsMbF1IJO/SB1Fvbbbi3aVug0FXFJblCIalhFHUQpFPAqMoRyc+rGwGfqTt9eByMbJo4WpBo2FGu1fJMXqBM8s6RPSrIpDGNT2x7Akj3+XAxh42imhEa87HZK+s5iXW7strutkqp4Kk/jjpyJEIyASfbOTnGP14D2WV1hMFlguDhol9WWq4WfVj0FLHV0Ek0g+DjMp6SM+liRkH6/LPBxJvyPLotEOidF2j6Nb6JvUtLT0Wnp5K1zLVQxoECRARu25d2bP7uB7Hq7EjG566LFcRdhL+q5uvpm6VKUMFDNCvS9NIDhvm2Au2O/8ADjPxMmQ5vsrRjwOcAm75+C69Q6svuvNLQ110q46ajoJfh6OQHpWFxmXylXOcYbqBA/eJ4tFqDrRTAgDHAtBcPkgS41dLWW+fzpqlKqORPIhMfUsiEHrdnJyCMLgdOCCe2N0sZiC85eQWlDFk1CrqKlKq8/TG8cSkkM/T1e3tv75/ThJrCQXjYIz3gEMO5U2zXGlgpkWcuxHfG3QM9h888ZU8DnPto3Ss0cufMxQbrULV1xZVEak4VfdRn3+fDMcJibR1KZibTN1++FQQgZPUc+3bHAe3ffghCR2a1Hp6mSJ8q5BHb5b8NtoG0zJG1w1C5TUjIocZK5wT/ZPBXQurMFVkjdlwAYjfsOKAFSSOS4+Z9OIzImVN3RlO1ivTS1cjRNNEfLDEdKbEZ3+YJGTweZ3as7gPiuTnLmnIR+65VVwjprjSxnBlmEpMb49BOQnQVOSAADvggk5yO6/D2yMtr9vvZCy90uaNla0VLDb6OlqIVlqKiElpo3RCoOcL0g9xjvnHGnm11VA0UCFK1ZXVFm0U0cUhMFRKVaIyMcsEPqAB3wCd/b9eJa42itGlIr8P3LmkqoqKtaVVlVElKkk9ZPqOf+u3CWJuSRtk0FEg7xQtzdug1lqu61zhvPlnkdSFwoTOOodgP3QAB7cMtZTQoJ105K95J8nKrXcqBWpKelo1aSeeb8NEEPqYkjBdh23JI7Y4h5OmYIrD/MeaadRzNtfKewTUum6aLo6lMlTM/mVc2T6uojt2+ewPbiMtqS6zqqDR+q5+YWpJzcKabrpWLwySzgRQ9RyrykglhjOANySO3EsZzKsZG3oEwqGw2FHWfUFRU1kx6ZKWB3USVoxgt5ef2ceRsMFiNyRxWRwB7qgOcdiuzmLcrperGlXUp93W0FVWkpXbrbq2ROsfhH5nttgcBExLlQsAKSOvrZW325vRqJEQHpaKmzFGdjlQWGWI/ebG5yeDxtG7l5xoaIat9DRaXmWGaSnppS3m9EaeYwGSOkuTlsd8nA+nDbGE95qA5xU5Zo6qr6khMBxmWUnqkcn5E7KT7gDb24IW62FVWVuq46SspaeQL5LyZaJZQZp8b7nHpGQNz8zjgL2g6q3aOAoJxci41t2raejj8ppgSHbOYYoyBknf8QPv+XCrnVoofRBJW5OXKxUlkpo43JiQFfPfcy/l9PkOBUbtYWJItB/jp1GdM+FfUd0iijc22ro2XzNuhxURkMu+eodwfnw9g2DtKPQqOGgPxIB5g/BeY9NQi52K2VBnapaGohUuiN0qekoxOQNvwbAY3xkknjfY3+GAV2JcLtU89gjrNV3g11PXS0NLJir+HwlRJg7hC2QGKhsbEZ+nEOJ71eK8B3lv7wEXqouXIyjvT18FoghuUtV1TkFZGEu7HsvoDFiWIG54QnAMwrYgLnMdTJ6G+iZ8+r4ea2v4aZeYlNcbfW008k8NNeaiOloBAoMgMNHNDGwbJdnldzksNlAHBWxROFgX8EUzSNZmI+/X5IhktVi5HVVpvdrs1Bqme908b0NZ8La7RQxiQDeOrOZ5WePcAeZlWHseLva0tptDyVWyOkPfJHUG/hssQcxrPb9UeJvUryzRRXmhvFS9UlNVyTww+bK5aIsyp5nluWXqKgqwIwARlaVpIvwH396hMvY+Nmo7p5/f2UrLvzEvNNqGS5y3OqS4wP108yzNlCNkGP7IAI/Lb68dCWt7PJWnRanYtyZK0RPqLxnar5g6QqbNchaI4qvCzNDRkM4+RHVgD324Uw+BhjeHtF+fxSkPD4Y3ZxdhPvwU3yt1Bykleqqoaikp6x6ajijiKGljUAlD8xk5GPnxmcVDRKC0VY+/gsrijWibTc7pvwUzTZ3kcqM9P+HGcCSaWcsnfaF1q3XVenqJFUGO1ST47lTKx2P/AHU/u41sM0xscD9/dLb4U3uOceqfPh2tn+sTlzp6riUuam2BmBOW6kEMbZI+vCkzLOUCuazMW7s5HN8fqmNByUGMyKFOP7PFGQjmk/zHRfqPk9HDUEdHpPzGP4cFETQpM5Uqt0PT2uik6YwMAncb8FDQAoEhJV/yfovh3ZMkBm9OO54hXJ1WqeSdv86eN2GDge3fgUv6StHBNtwVnr+3JBPUYwMtjb5jgcZ0TWIbRKAZKXM5+vBr0SWXVWNFZ0loywz1qwOAO3Fg5XDByXK/aQpL9QeTPGCzJgNj34uHkbK7owRSznzr5EhXkPwzSJ22X24O12bdUYCwarK3Mzw1dFVNJQKY5ck+Udhn/DiDH0Tcc6W1Xyq1FbJ2C0c3Wn9gbcULT0TIkauyi5capvLeWKGtZm29WQMceDSvdo0Ji8s/CZqC8zw/HKsUTMMAnJHBGxnmhuxA5LXXJDw40Ojkg6uh5WxksPfgpeANEGi46rSGl9LR0lIi9CqUGME4zwo5xJTDWaK4+ECHI2VDsvvjjw2RCF13ecOsmOgKBkEbZ48BS8TaD9R3mNUbCkkDB4OxhKXe8bLM3is1xFb9L18EhVkkiZWwxHUpBBX8znhtrKaSUFp71rE39GzPRkSSGOaQk5jOHViTjc9tjt8uE8mpIRu0sqNS6MBvElZUkTSmMQRhSekRr8/mxOc8UEYuyrmTSgriO0F1AII2/jwUNoUVTtAN1Kltkph9RXHYfl348bQTIC5cHtakKiMUOQWCtj+P58UcNNN1Dnqs1jpSptfmvTwQVcvwYWKHy2ikiZsYBbGSMEHbbsQTwPL0UNfe66aLTclugWOSomk6shTK4kO4GdwNzncHvvxFkaL3agnRAOqdT1FspK00VK9VURDp82VPJhkcHBO/yH8dtt8ceItFa0EjMdEP6E5if0hqI6K5UNfTVjK+HSDETMACA2TldiM98bcCdebIizQBoLmkH4qbf9KxwXs1paN2WFHR45Qxj61IPVjsfbHzHBTewQQ81SFtJ66h1/aLnQwLTU0sUnUwlQGpnV18slXA3VehT0sRguSM5PFI5mPJDeSdxGHdCGlxFJc6h0TRWW51CQXCExUZIY5LlnDHCjbBOANxtv8Anwm/Chhz3QWy3GPcwAtsn2ea51Fnpb5VfHJUUsGJfL8l5SkbqowSHxsP+hwB00D6c47eNILJZIf4RF+O/u5qr1Ra6uljeeSJYIamQsCMdG++Fxt07fp249iI7bmYe79/FOYfEseco1KhWi2vVKUhljZpVKuHXaIfM/L8+AwR2CGnffTZXxM7WkF4Om3j4KPdbO1oKEsGWQAg4xn9OBTYcxUd1aHECWwOSh9Y4XJTIauwytJkA5B/iTxQQtJsIdBql01jqPiVjanLOPUVPcjGcD9ONSLh8gPfAFdUF+KZlsO0Uv7sjejeLz8StL0hCv67/wCfGficV2Vxt1CE2V2cOLdK3VTK7Ry9LAHoOCPnvx4S5gDyTvZgWv2FP+7/AJ8X7nRezFOLXtAL9f1ianUw0/VChJ9D4zkgjb54+Y4u3EM3AXMy4h4d3NFJ0jDR2KanWanWaZEbyehS/Rj32ycb44BjcRoK2QmHM4l3NGF+p6WKkiZqV46ytePKU8Kxx+X04BkJOWwwHYY75x249hW24uGiI5tmgh/m/Us2l6HowpSZ0JUdHUGXHYfQfz40I1H8wtF+g9QCi09TyJL8NB8EeqQJ5j56e4A9RPpxj6nijwNbQ6BOqWmvdSNdNSTNPBS08xkSNkhiEcYxGgUhQMDYZJGckknc8EDrFnkrPjc45gr65c1qvT2hotM2241UcPm+fL0KFWWRvcnvjZRk+w4gxlxRNMtNQvorVlWl1qI/MM1TMSpTy1fqJ9xnbOcnPt39uPRtOxKiRuWnN2KeWmtT0fLHSBq4gJrzMjKiVOGjqHcnqkXbJjC4AJ3LZ6SBxNXtsh3yV54ftIVWrbpcrxc//hO63Hc+fKqh/ZQcH9nEPkN2xj55BLWzVcvLQmzr/Uth0bpSsqrhUQ0NNTE0SsifsowN3FPFkGSUnbq9vcrwOOI3pugZjazPrPmDNqaIVQpKfT9ky7QtKxasuC4G7uNz3B6Ewg+p341IcO2u9qVDjrul2L5SU10LQU8mGYMjzKGlYdPfGelRkZ9+GspIoKa5Kda7wJIzOWHWRtED+DHdvrnij25RSopNivHkyGZgxdgyQoPmfc/9e3C0pA0CkarRXg65aVvMDUanL+W7BpXIyB7jPtn6cZrjZNK0j2sbqvQLRGgVsttjCs0piKr5r/hQkfwH5/PtwOKQu3XN4uQEmgkj9p7c6Cm5GUmmFuVPNe7xcUuEVJBUAGKEIYmaoUj2JHSD2YqRxtYV2SpK5V7z9lF4SH9t2laV71krT3L6fl+kdYlopr1R09DLS5qmkNOx6OouSuQjrsyhs7gZB42jJGcvMCt/vRdNbkrJKCE6mvctRPNTrIqRogkcmqc9MZTq6elcBmYs2AOkgd+KuNvPn8lZkpJWoPADrfS1g0Q2gzcbiNZS1dRUTQTrHUUTRoo8tqdvUrERgM4ddz7MAcZ+Kc9rmuGoCy+LRvts7dh7jaKub2uDceY2kjRmropqmS62SUVJlmCM8KQ9Sh5GDrltiojBIwEAHFzKbc7kDp6orGNMdt5gFab0M9FFyw0rot6udZaey0dHTzoZYWMkMaRhiY5EZQSoyocZXIJwc8Xa9uQmtt1muLxKZG8ysa/aF8r7f4X7joGPTPnVd1utJca641sy9dVW1bzRBpmUsepdyqoXYKiKAds8MYVxka6tff8AHf5UFsYZ/bPc2TbTTw+/akHHY6WvpZmnyxwGRcdSnpY7Zxsdz3P141yy2rVG9lcG5aRhJY1EXRJ1KMuG6cjbPzH5fy4nseqg+C2v9nZyx+H5C1Kt0yCK7zqDgZHoj2274z34w+JxZZB5fNcnxxxGIA8B80+m5fKiMwiZT2JC8INYLWOHledviwoI6vnfMrVTmGmoaGAKRkx9NAHcAfQyD/xHjSFimuO1/P6rueGQfwBfU/Fai+zKr6Wr5c0NDM6z1UArGC9umMtSMo/95v4HheZ1gXuQK8ljcdhqbNWmnzWm7vSQAsOkIpOSOBgUudrVDk8cU00o2YxDA37cSCrqg1QVNtlQdBBX5YPfibKKwLhy7oy00G4yrfPHvxGwRL1WsuRtWlNNApbAZd/fheXVq18CacFJ5ov03abpx0Mvb6/PisI0TGKd3kDRxgzbcGSVaq8swEIxjpDdyPfij01EFOqvL6Sdsbeoe3EAoxAVRdLPBd4361DEjGT2PF2vIVSwFKnX/h1o7pUSSQUx8yQE9XVgE8Nsl6pd0RB0S+uPh2uFDURpEdnGCMZGP8+C9oCop3Ndti5I1NqwjBmJYglhtx7OFBB5pi6G5STxVKEKFjQ5BIxg8VdMNleOMkpsWHT6W+FetIVZRgDp2/PgBdZT7GVur+mYJj04ztsMniqsdl+uNcIUJbpywPvueCNC854G6FNQXnqjAjkHqyvSO68MMZrqlJJK2S01tqcUULBHBLE5OeGmRm0m5xtZV5+XYalnloyjyvVVCpEwOE9OWYH8x2/L37cGmaWtRswaCSgKm5XGKokVAsjHCB4welmycjJ7gDsRsc/LhMAAZilH4quas9Pcm2qg0snlvGG6cDGP04zppif0qpxY2XfqLlPT2llELOMp1FSerH+XHoMQ4uLXL3bZhYVD/R5mibKKArHbqBJ+W35caFa1SGZeajVljhtMTVE3RHnuuMOGJxg/X2/XgDhdojZCe6rSj0os9OkjR5dgfS+5xj8vbhCWXJzXsxJoITrLS0mnfjY6aSkxK1L5eVZZB7OuBsPb/rPHocRmdR80TUGkB6q0tWVN3pi1LBLb4mLzmU4kjkUgoyjcH+/i5xVck2w6aFUV4gWjlnjkMc8vWxIZQHXIz0n64x/I8MMIeMwUnokZqvmQ+lr/AF9JRRSSsj4qJpiRJI2BgNjb07j24pJLV6XXzWvBgu1jDnmr2ClWCGrsdesVTbqq318qLcKsJEI5njcKYhg+zhw3p9iDgDPHo2j9VVariYzqC6wNBZ+9lScy9FVlbcjcqaAxLVdIqISfUre7HG3yyRxmcTjLQZG+qPgcWxjezkO2xV9R6ZqbzYIIIbdLHJ5SNInR0lJO3Wc/usvv2z9eMzDQudFVarOe8iQ0bVBrWleLS8dJKY1p6WQMxXBkQnPUBk7jvt2zjgeIcYnNjvRO4B9YgE7lCNFYpp6SaWN2WJkYqTgF8HtjPy40osK/LbTuFrT4uMPDSOfstdFwrJ6ucLVzHrjQhSB1ZyMgbfPtn24BO97jlk3CPhoo2AujGhUKohelmaORelkO4744A5pacrkZjmvbmbsv0TMzjpzkdse3EZ8veulDgANUwKOlo0pI3r66anrXh61Ty8HrUHqVsbjIxgj6543YMQJmZ2uv60uecS4u7MWEL1s861T1Bp2GfWhPYAY3PGDicFI5xdyWpE1haI8yq6cNI5YYd2ySO+fntxDRrlaE48iu8pv9G5/mn8Dw/wDk3dQk/wA4zoU8tRaoqblFCHDOaaAU8LLCMoF2Xp6RnIznq7jhSKAg0ViTS9oAFT2/RIm1LCK6su8kAxLKKeMLhUBPpOwBBAOD9eGAwWbKu1wDay6q/p/Pq5kBmLEr0ks2SW9iduw4JQA0SqsdaW9tYWC+Pb6WCkpukVPkO4kFOEIJWOWQ9ZGfl6iDjcDizNHAK4dzVlyhSHmDyrFpFupfPsiTROyIfNk6z1q7tnORuoxjbbgU5yu80Rzg4AUgXm8oueq1kxFDP5S0/QmQGYL8iPxY224vCNDaqXEaIStytJRVUvRHFNDH3YFsewH6HHfbfhk7K1DNV6Lq0f5FsuzVVWjfFRuWQMciQ47ngbW1fVExEltDW7I10xqKr5h62pYqljJJcKgLGzHohGBvlsYCr3P0BAxwV+UNpBaw3qFrTSmpNH8ieWsslTXmtqGkElHUpCYi7MrZDDHsOoA7lcgqQTnhQs1yjmhuzE6+qybzq541fMjXM83lItMgEFJTsuYqWMdgq9hge3b3OSSeGGAtfQ2V2xAjNeiD6rUE9xlDTyNVzrH6nqGJKgbZ22wNsDtw+2q0U9nZJGg8FxnikqIaSVWlNRMS++csucf4Y+m/Bb3C9oCQVL8xaOMqd+o9JP5b4A+XAZTolj4I55RaUqNdanp6SGPLSAAvjPlp8/z4z5XclZumpXpf4XuVdByt0jStHCVRMlZHGfPON2/iRwhIaWVipX3rsU8tO32phiq4TLKkFSqLJTLtHL0HK9Y9yCc5+Z4mGPKNdysmZ5ogHRZs1zQW/Wv2haUmqDKbFQ0tFDIECqqQtH0uuX7lmlJJGcA7YIyOhw0eZjQOnzK6DgzGjDBw3s+5aD+1H0hyj5f8lLRTcsqO3VtznkgpKqpQdSKzwv0pjOOtiS+47xqfpw5FFOWntBW9UtJ8jCKBJ0G4rzoLy55xIdORVWh0Gn6iChur1jXmih66utfoERSKc4ZqYjcRkY8xWYZB4tJE/Ntt96L0Lsw10Ufwk6Jmj8WWhiluvASTpqemBo55ADC5MjFc4g3Jcd1BwdxwliGns3E/f38VTiZy4Z3lz+/Z4p98755NO8wraYIhLJbrzWS+p+gKVlzue/bGf04VkeQ0AblK4Mgwg+ATm5rXuam0PpivaWWmqbpAinJKD8UUgILAAnpypI9iO3Glhmd3UpJotzgkR9q/b5k1xy9upcqJ7TUiP1+pGEiFvSCen8Xt3G/04NhGBg001TeAeLNeCzda7u9qo0EjSyx1A8zywxwo6QCNuw3/AJ8aWbKKW8LUyPU8Qg6GwJFONogwJbb8QJyO23bbiBMCLHwV3NINOXod9l/QyQeGGWeSAKlXeqqSFiNpUAjUsPp1KR+h4xuJSAvAvYfNcjxyjiAB0HzTt11rWLSdvqCKdZZEt1VXDLBEIhC5Ut3Gesb4ON+AYWAyuFbWB7f7LNjhLqy9QPavKfVNZVa51HV11W5eSsufTCDggIkXQNj+6qKBgnHfh3s8ztObvlr97L6NGMrA3oE7vsrtQrQc1qm2zSx4qbTPJGoRsh0lTqOex9OMn8vy4Uq476LD/EcTexDxyK2tdLkKmklAZmxnv78CvRcaBzQ+s4pw52QynGeIV91Sahk86hdVIGDt/wAXEjdXG6+aAqei7dBbKN0kY+Y4klEG61NyerERYnKlFC5y3AXnSgtTCdVO5iyJU3BXiZSAMMM9uPRbJjEDWwhaEdMgz24IllZUcgdOkkgfPih8UxGeSlPOFj6dyv8AfxCYX5VDqCMY+Xy48p3XKSCGdSpwcbD6cWaTyU5Quo2qFmGURgv4eLWVGUL4tujySUVfyHbibKhSqOjMAIb8JO3EK4aQp6hVkCvjKkZzxdoKKpENx+FAyE2OeocEApVLqVFrC5x1UMoST/dMBn2YH2xweJnUJOZ4KXeorsaa3rI5ZGUdWAdxtw+xiTzJJc1tft0uiOpDggZzlttwPnwcNANq7G2lHXWWpr9RQmWKaSioYmcSoysFdlJLMhGWOBsBnBweKYl2wKXxUrQKB1V/a6RbXSU0tOlRLBTKJer1O/ScYB92JyNvrwtJHmaVllxcSCj2jobZQ2xXZaUIp8wIvSo6s+oED654xOyyuyuQHPfm0QDryvWtvUs6wR09PEGMax56cHvgD2+ntw3DCaN7ppjrG9oEulLLOXiemqqcDpb4gAIkygndSdzjGD9Rw/Tr1R2mtbVVdqOK6qY5VZ0jIbpyRkg5B/PON/bijm1siscW6hXFo1bQ1dPHDLUCmaAENC6581CMYOdyN+44w8ZgpS+2jQorBl1S95oaxuNbW0lAlupaWAMJUqEnAWVs7MFwMBV7jG/HsHhHtzFwrkE3UZ1abUGq1BQV9sYPNKVqkcQyRyKAkgYbE4IPYjp2799t6ujcDl5ogA6JT8y1tbXWGqqEuMs1BMqRTMGVXkYDBJXY52Xtt240MK10bO8itLrpuxQK+lqW76lu0d2tCuVYViTxK0aSoR+E7g9Q7YO2RwbQ6I5xDmsa6N3hXT9lUNe6avt9O1qpDPNQwdZgAXzaWAOq5ZyepRll3Ge/y4r+k0PRFZBJmcZDp15EqHHqGhsNwhFS724zRJW9BnWrXpkGy7ElGON0bBX3A4RmmY15a/RMPwUrwCNeWn371a2vxARVNbTpTUc08vUI2mkADhGYYwV9/wA8+3CYyuP8LkhycOkjGZxFIO5yXhq7U0wDLJLUAFwmcPISct+R/nxlTYdzsRZ3TvDI7b2r+XNVlBp6pp3jJijqpoFXzY/eNXGcfVgONiIEVm7xC9NiGOtoNA7HxHyXZdrAmpSZKOEQLCxjLAgn82A7Di+IgbLqNCFTD4o4fSQ3eqF5qCWGdo5AInXOevbsOMZwokFbbJGvGZp0U/SVHG9yjeVTKiDzCir19QBGQdxjbJ/TgU8by3upfHPqNwBo7Ls1Rd1lriaeoEo39aL0gqew+e3bgWDY6ImtAhYSAhn8RtL5a6qprYjTwkSBQSeokKgPcfXjXGKLWZRqomZGw9o/T5r7NpiotZpamoXy6adm6ZEHVgr7fTgcUeoc7QKwxjZGuazU+K5PVQdR/ZV/f+1w92jf6Sluzk/qam/STi4QU0wgSCQKFllTOJWDH14/dOMD04G23ATpusjQnQUjmiuzSLHHSsoSIMvUm2x2Iz7g77H2PGPkLSS7daIN6hQrja4Ka6wTR0ZNAnQJY3nLecwAL+oBSgY5IUbruATjPGlFJYrmkpIiHXyXZR21KmF6ZY4Zd8qkrYUHGeoE98DJx34l7iFSuin8u7H/AECnmuQpUeCdZIq6Lr6GpgQcSAjYrjI+meIMmceKuWgCghXmLWUEk8yvStG09Y8nnMw3GSFA98BOnc+7NwWOw6jsqfy6ogh5I50repIaikzWwiMKVyySdIbpUgHucbg77g8XLxYtVBA1SJulJLRVciTeYhDDqOM9BG3T/LixsOBCajNtFBHfLianjk61TrjKgP1H1LGDlsfIn58eeClW/qK+c0tcz6lu0kC+Y1JSg46nJVGOCSB9AMDGwHDELBurv1QraqY1EyhsMB1N1EZKqPbHzPFzGqOpSaazPf7jDTUapE1S/UhlfuB+9+n/AFvwYOawUpjNeiKOZGnqexVVHa6BnKU0CdVS2FeXO5JHsuT2+ozwMG7PUqh033Qva7TLca2KH1N0HpHzx/nwvM87qhdZ0Wq/DTpGm0hTrV18cizTFWZE2JxuMH2AHc9s8Ivd1UvBqgtf6bqqmu+DpneQIkSPMu/SXAAAx8iMfw4rXMLImddkpz2BYatl8mMoGUEF26maTAyCewHcg+2OLDdZUuUigsncxOZQrPGFzCoZaammjtlNcKulmqD5yRVUdqBQPEQfMAMadIJGG3AOeNzCf5IDTzHvOy3YC9mFjc07kfFKWv8AEHrGtsen9PrJdorTRVSVkMtGHdq2rcfi8zpUyMjFUVSGKMHAO/G9C52zr0WiYGlxcdylVzJae2avL1tmqhV01SFq7fVwPT9JGQ0bBcMrEnGAAVK424HI4OeWt0TMVA0nh4BY6Ol5ocouhKeK51FdqiKvOVEjL8NAIFb94j8YXPybHvxl49pyv6UPisfi9mOXpTK9ptSvFI60/PC40bwiodbpU5jdSylSQDkfpwodOzJF/YVsASYGnwCL+Ymv5dbeGPlFeaiKKOqutF59UIsmNXWOMYUZPQuM+nJOONOIgnVQIw2V7Ql743LZaaiw6PraCkrYJay01FQ8s6npm6imChJ7DGO3y4gSE0D1KjBuc19HqFmzTt3RaVjLIVZUIbc4C7ADHyzjPzxxpg6Lom66K4t1ypKyGSVoX8mMbH09DhTlmxn3A224swtdqQr7Gl6yeHe3W/R/InSlBbo2ipIbRTyxqx6mYyIsjEk7klnY8cpM8veXFcJiZi+Z7nnWykL9onzHvOl7hSU9qknhSqs0iM0MRJSKWYLOCc4IKoO42xtjJPGzgzlwTnRt717+VfU8vFbvAYY3guf1Hw/dYgLVlNWLGrM9EjlEV3IznfPTnvsT3zk8KMbN3b26WuqcWahqteUt7vGiObWnKmyzVFDPDWwwxmJwsmHkRGQ5IyHBwVJAIPEPieBVaJPFtZJC5smuhXprd7goqpRjpBJAHCTTqvnI2VLW1gkKrnBA/jxewiAUqWqqPMmbOSPlx5rtVYC1aaGpjFfY5Y4+unUDO3vxdwV2nqtFaHuEkVJHheof2R8uBDdaET6CsdSTiZ1ZcBn/AB5O4+nHmJiQ3qFVR7t77cXQ1JpZOgPjBLDG/FXIjCuuS69EqxjLED9OIAtGD+SkQVqyEkkhh332PE5UQFfjXRpKyjPr7kHtxZTYVhQSxyoD1Fh+XfiQLV20patCD1Eb/XicquKXKWsKENlQi9z8+LBoXi6joukVizyPL1oUHck9+LgUqF96qnut8LSlBIsi/IHHB2NQJJOioLveYo3x5ypnfpBxw2wJCaQAJccytaeXRzIz4gQFtu2cYz+vbg7W0M6XbISQAs/y1Emp7+ZFfriU4Vfkc8HaMzlpO7rVbado4RVV0882fKlEiouR5ZClQCR3zvgkYB/LgMpt5PRc9inlz6CIbrTRWiWojanjoqIMFheZ1M1SWTJL4JCnOAADuADtwM66BKAg7G0JaopKaCkE7xTtHJKqny4+opv3bHsMb44FIHFtJmJxJoKVUSRz2wEuzhj0RkgIAAP3RjsfqeKsiI3GqrsUO3qN7gwiSVBHT4QBjgbnJGD2Bznb3349Rukdp0soR1DpZKu2P5jxTrKzRtGjMrjAByR8jnvn90/LiMhI8E3HJR0UC06depq6Wd6ZDVwp5YSYCVIkII2ztgdX6d+DBvRFfJluium+6OqKOvnoq6nkWenJhaKUEdBAGAc7gg+3b39+ByxgChoqiYUKVXqTlpSwA00sAghkgWQGBh1ASYYMANgc75JznuNuMwWNUwyQ8kA3bldHpq6R1r3mKviq2CJTs7MzFBkEKex+bAdx9OHGPbKDojCQkVSXXP7TjaOq4ptNRw3X41llPnR4khcoDIBEJCelmJUlgQekMOknHFyO7ronsN2bh/EOnvQzrazUdZTymVaehrKqECSpAHnIQAMY7kdl77DHC401AVIpXggHUDlySKq4WhrJkYrK6lgGJ3Yg9/z452drg8gmyuujILQRoET6LsDU0E4lSeGtqZBFCgToaMqOskkjYYx2+fDODjcwlztOSzsfOHFuTUDU/BV+pbdc5Ln8TU09RFNGF6yRlYyScFT/AGcjse3Apy58oc0Gxv4I+EkhawsaQQff5+KmX7mBHc4YYfJMiQEFZG2kLY3PUO3btvxEmJvQJaDh7224ndU+mLpLRXoT9RCSNiTscjOTt2PbhCTEvjtwKexUDXwlgGoGilanvo1LXU6zRCn8vMTYGO5/Fj58Vw0hlkp/NL4fDGBjnMN8/wBlyn0bcNPUFTUho2jC4yueplPc/T9eNPsHRhxBtQ3HxTuawgj6qgoUWSqRXUsrnG3t9f04SirPqFpSuIYSNwj3RVjs9Jf5KCpqnDS4lTLBVIA/Cx+vGgYIx3b16Ln8TLNNGJctAafurLVVzeRGo5IaZ4qYEkQnJI26R0j/AD7cBdimMcWnkErDGdC00b+9VVQ2OOeFH8iu9YDfh+fA/wDEh9hHzP6hFemKeShpFWWpmqWqyzdbk4iB6gFX6fhOfn+XBw2gbQJZA4jK2gmJo23JRWWsl86FWgkSN4HfEshJOCoxuFI3I7ZHCMzHPIKYw5pptTFilnLQxFpo2kM7KzDK7YA7fLPFmNLTqrSuJ0Cs9OQfdU8dR5YDMCvVLErKgb0geoHDEHb3HtvvwYuBCW8VY6+gkgxX0sCtRNGVqIJR/XINm2zjJXfH1+eOAMadlGuxKQ3MatS8X2eoSULA79MJd+tkU9kPtkfIbcaMQoeKgAlwCcOguY8du0ZTVNrSnra9CsEjSFvJJjALggbl8YIIGe49jwGRvMrzmkaHdA3M+0UFcrVdHTyJFXuxZWwzK/UcqxG2RsQQMkd9xuVjtNVBaWm2oastG+lJK2SpQyRQxKkb9iCxwAP+vbjxcMwCu1tW4hVEEk0iRxhXdKiYs7lRkhewx9T/AHcMRE2qECiVIo6hatpvJiKdBZfMKjIzjt7j34Nm6obm5U1NAaRprFpkX+5U1LJS0ystvgZsS3SqZSqvgbiCIEt1dmZSNz2A9+bQKBZOiA7hWNVVA/brUL1H1djIcZLEew+n5cDdJQoL26I+XWnY7Ok9wrEjPQvVGW7Y9/qTv2x8/wA+FnvJ3V2to2U+eQ+nrjzS1NHNR00i01BSGQo1T5QeJCq+rfCoXcgZJOzbbZAGjWipcO6XdFr7l1SJR1BpqkDzWl3HVu3ScZDE759j7g8EIKw5tU37DEkknUsIXbGC34R1AAY9zkjOPnxA8FlTajTkvM/xJ1t05geITVtZPUU1ZborpW0lNXVxNMrujIixiRNpWhCqiZ2ULuOOjhcOzAbptf31XYYZwjgjBHIKh19b5uQOpK+gqbpab/LZzU0lDBNUORStNEXFXDJE/QGViroFP4zvup4ZIJb3SN01E7MLSpvevn1nf5p7rc45Lncqtp6y51rtK9QzD1O7DLsWbLFtySd/fiplGgFenyR9jRVXUVggRZaWrUM2WDAGJ09z2wQVJ2wd8cVbqdfH2Kgde62Lzor0uesIoqWeSa23SeOoDsvUXAplCSsxy4JySR1bknOeEMSwnKHdPp81mYNxbFlIr9imnzTsdXa/DDy2oWWBaa3y+TRrCB5oQwFx1AAZJYnGcnGBk5A4fwMeVgHOtbSva5pXElKHxv11VV2Dl+70tRDSVdiqGgmeERpUkCIsVwfbIB2BBPvwQ3717DNpxPisgTJJEUlhLs5fHQvftknbc/8Alw6b5LoFMkvNTPAUenjWQnfD4yo2wf4nb6nine2CuH62QvYjknfkqOTmkpDlPMs1Eelfb9gm3HMEm1wWJozvJ2s7eaz59pPX1FtqbHWPGfga2kloQ5foUP1FsMewOGBH5H5cbvD8WGYd0fO/LcUug4AWkObexBWOrld6ZpZp5TTI8sj4CznYHGcb4zk/x4h0m7nV7V0hICjWrXb6WuUNZSGlqammminiWUlzlHWRc4wcZRc/TPFRNoWijaFKwOGU816O6c1y+r9IWm8O0OblRRVbeVny8ugY9Od8Akjf5cZDzlcQFwEkQY8sHI0uqovSdYJ75zxXMoDSucEwr8uu/VtwRrtVNEIl0SjJH0BmQqd8Dg7lINp66BrSlJB1IEDLufbgJ3T8J0CsLu/n1LKQAV9x78SwhHJtRAwXPzHF8wChRK644QAHc/XHEEWvKNBWhUyWAwN/rx4CkVpXalagjZ8khtiM7DiUSyooqfOqR0uQmey9z+vEjdVuyru21vwkHR1E4Pz4uitNaKR97ZLD8OPf58WAU51x+/YY5JI3bYrjqztn5H5cXaw7qrpANFS3y7N8L0RuCrv0FRsy/wDLvw1G3VKvkvRVNyrZaKF1iJbyB0sTv04+vB2ttDc+kBan15HS1Lea3SR2Zd/5cMsjsa6IT2lw0Sn13rqfU00lLThxGdmJGC2/y+XEmiaARsPAGd56k2HSUln07JWOvSkI2ywz1nJGB3Pbvww1tC1TEziqRTNSUxsNDQ18PXLVQJRJ5UYBPcsX7enDNvnOcfTjPDTZNLmTKS4uB2XTd7BNR2uSC30BnNLEFhhZvSCo9KljnG47nfjz8rQLKrHIC63mrQ/OEoiiVH+wyn1mMMd3P4hvuVBP8ePEXo0WE1V6t1XKpgItLI6QkuyksI/WgxuMew98cWobUqtPeQXfqEtI7Jnoz05AOxPb8u3FQ204w0qWttEohL7yhm9j2xtjP0P93HsoFBFEg5rnS6b6OplWVj829KgYxjv2Off6fUce1BUOfYXXqqgqbfbKF5AjpWCSojIZXb8XQQ5G4OV2B7AZ9+PSGxqoZVqDc9SUfwK9cKKxkYtIXHU+SPSQNsZGcj58Y74nZqpPxnok3zBoJbnq2jqkV7nGrfC0xCGMxBm6ixI2PSB3wCcfTiIj2RLnblPtpwpuiF79bLjR6wr4a2Oanp2oy9FIIkKPL1oqo8nUCAFLMWAO4A6cEkNwzMeDW9ozo2tbaTmv9Mpe+ZlXa6uspWqaaMLU1cDn4eBYzjCblcN6WZidyWIwMDis0TXCyn4pjHFnYNOnXxXPTnKih01SLOI1r54lbLkZVVJGAudvlue2eE2QRsOm/vQcRxCSXunQLrvtytmlllkrqplqaktKGb9pOMjsu3Yew7cDlka39RpRCySY0wXXsQpd+cXnxwGCARxCVhMruGaaPYDI9sg8Z8mL0tg5+1aQ4M4A5jr8Cg++CgWRXonbodfUjE9SnPbt2xws7KBoVp4btqqUa+5d2jLe9x1BBHEImfPUBI2I9j7+5+g9zjirIGzWwqMdJkiN6A6eK7dXRNb9R1UaRND5bbdY6m2IKsM77/w9uLCIQktjGipg+9A0uN/eyI9G6hq9UV09NXSwx08VOZGdBjq3C/rnPt8uNLDSuc7K5ZWLwkcTA+M63sV1at0cfvgWu2wwU9PCoJLNl5ds9ZJAJ37AfPiZcNmaAw0EXD45rWmaUkn3IZsdknvGpKejlEgLSAPnZkB79/fjImzBwa7crYsGIuj2TJ1THLZa/wD+Do1lkhhRQBT9RkGN9x9QBnvvwScGu6NVz7cMyszzp50qv/WzUnvQQKfceau3BMsnT3pj8pH19x+iMZp3uE0NOamVqajDJArvjy0Jz0r9Mkn5nPDTxQNLMc4uOW9ArmnvcdsSSJ4FWQxYRg3SyMDuSPfIGO4xt3PAGixYV8wGiKdNTTVk9FMVmWmSQI7IgZWJGQpJ2B+mckcVlGmm6ZaL1CZtrsqPp6WaGAiV8Hq6ejzexw2Nux7nhdsRIzXqrk1og7mBN8JaqqloZJaioRHeWmeLrZVAyFOcAYyc+/y7jg8ZJFoEza1HNIisiWWn+HkhQiaTzQXfBUjYgfTPv3x9OGg01SVLnA6bop0klTLpYUsCNSPDULJG8Zw6Muc4x+6yM38BwB2YFEjYXnUqwitp+4ZqakLCN4wIGdSAGzgbdxv7/Lj0WpTIYAKCqLxEtfp+WlmUmZGAmXO/WFI7/nuMcEcLcFV7qYhS3GW2XpqF0AihkCRO37wUdweGGOoUlnj+a990y9C6Rt89K1xuJk8rqAggjkAkmk6vceyAZyfrjfjz3gqoF7Ls5iXybUtyWCEB2jj8qMD8Mfvjbso+XsB888CcRWis4aUqDT3L2EUrVJ65IYigEnQR5pL4OSN1TPvv24CSqEc1d6MFVqTmNJpe3VFLXirnVY5EHXEHYgDCkZwdwSMbduBjeyvE0C47LXukdEUXLAzQW8gTeVmqfcOy7ARoM5VMbYGTvvuTxKVLy/VN7kZVVF4vku0WFjFPvjCZIOxJ2IxgfmeIJpJ4i2tpvNMXnPzNquTHK2r1DQWYXyehaPMD1qUikM/T5pdwfSCRkKCx3wOGMPA6Z4jZuVl4XDHEyiO6teXF35g3q53G5CW2UN3t1S6o6iIx0bTEyMGVQVHmnzC7O3qJAYn56joHX2Q1HhzXcdmSMoGn7JfarorlqB6Q0Vslo6icCKNIwytM2SAVQk7Fsr6fcH3J4PHC9oOhB09iI2PKbCpb5W1tFMaKnarkt8c/xC01WUMhJUIS+Bg7KAcEbAe/FjHIAM26vYs0NEVchdPC+8zLLZaqjjaLUFXT2xp5E8xaRZpBG8gTPqYBtgSMEd+Fpo3NGdzQQL+G99Qk8YCIy/oCVuLnlp+GHmVPYKGChoaOmvDrSdCCExhYkjCeYBkKFxhewweLOiBjjd4BZWAkLoG5jyu/Eo15yaLqKXkly6tNctZQUn3mqPV9WVjBixl1z1OAOpsKdsflw1ETmICGwguJ5rKXi+vlDbb7aPh7xDdbPDDNHQzwGVYWilgjlVlRz6cg5OAPrxcHMLHVNwRuApwo2FmeS+gTzRxyKxGAMDI39v58O5ui1b1U20Xf4WjlWWTAZCqhlBwfxAdXtn/HizDzVgaXrVyLuk8nIvSFWqMsH3VRRl8ZCsadCF/hxybz3ja4rEsPaPd4lLT7SQRX3kLbopXZGN5hWNwuelmR17fr/PhzAtDnlp5j5haPA/8APPl81hSKw0Vd8cqTT9FNMVZiQT0jPq2GMdQP68aLcNGc1E6FdXmXdZNDU1108bpNJUCEsIxGWBG5xjIA+f6Z4TJAspZ8tOyr0WuNVDHYLcaRFp4VpYlijXZY06F6VH0AwP04zXu1XFAd42qGe5s49h0+/FcxRQxWulrurzCNiRn34JG5UkamRpqjkW4RNFny22k/Pg4NIYCc2lY5Db1Rtgwwv6cCcdbWhCDlpW1XIskxwPwqADx5iYNWq+6y/DxEqNyOCKqFa5J36m6m9O+OL2EI2olBdz558xT8vy4lXY7qp89yB2QBg24OcAceRi7kuiC6mnaQghnJGAOw4kbqualKopnw0gcqW3wTuODUFYE7r7VVr0nrNSVZtxncHi7QoLiFFjuDxOVRDLGx6mPV6VPDDBoglyrLvdpo5JAlR1SyHfOCEH04aY1Uc6lS3u4ymglPU8uWHVJk7Nvsfb2P8OGmsFoJdzS8v/RVyypPNJHmIvGUQOWfHpB3GxPv7fI8GyGtEZjhVlRrNyxq7fqI09wjeKWLHWjjtkZ/Xvx6KMHVuoXpZi0Ud0xq3R7VxhENI0VEJEV+tjIFwvV0dW25wTj/AC4JL3W5CdSsPHYk1mGyuBomtvikIod0BBLIG6AqEqdz7Bc4HcLws2Jg1P3qsRkpJ0F/d/Bdtx5X23UemiaqphcRylo5wHhCAA/tAe6t3GCM5O/bhLFMqXKRWiNFK5j6afTdBeuOVLCBfhXfzlhaCm87FRJJHkkOXI7nAO/fAHtx6IEGmo8WJAJDuuvJCNTpmopbZ0Vc1OtTK6iH0uPNYdycbdZ3Py9OOGRmGyaEzXG27ffuUGqtT0dQUmEQDMFQ9JDuQPcex/L2HHm9VIdeyHrhVxVatBB5B+C6km8o4cOxzhhj5difbj2SxVJhrSKLuaqhKYF6uiacByB0DqUEDud/wjOMjO54GC0uyWiFui6dSWCWoudxakWjjLxYWdJZXglKg9LhGAbsBsAvf9eJeytt1cPYKF3SXWuqi38vrUDcqmuaSt6Y0IjMnxLjBw2/pGN9uxGPfPC2+icgLpCcq6l0VT3C3RPLVV0UZqF6jTHLYfAC4xsuSDnuMHfBPGRitbBT8EtGhquzmNppJdHT1ETOZI5ehVMe5zsSM/L6b7cLYdxbKAiukppBSOu3h5pNUqZpf9lWfoE0jjqecAgDIPuT/PHDk+MoEAWoixL2nRfdJ6Og0pbbxLVJRC2rNn4j4kyJIijHWy9l6ScYH9w4ySdS8GgjFwIAQbzD5P0fMIRSxTxfFeUfhagMMMuTjqxklSex+RHDsjGPYHHcK2HxkkDso2O4Si0xy6prjqH7muU1RRXFi3SgwOkqd0bv6vf8uM2OJhdTzvyW5icdI1nbRAFv3/bzVLrSwJpnUMlKYamBIz1BJyC7KTscjbt78Unja00E5gZ3Sx53EG+i7+XFnFz1lRwyq6xQP5kjxj1KBvv/AHbcVhac9FRxCbLh3OHPRGnOiy3SW6U2YW+7owFWYdIZi27b98Y+e23EySPzEAGljcMkhjaS4948ky/CnyWsFbfKCpu1XDBHWxKpjldOl2LZ9Pq9QGB+uR7cNRyxtb3DdqzpzLJldqrPxacptO0+uIqekq0BSLqSZJV60BBym3ce+w2weDxHOO8r4iUQjNFz5cvNJhda2vTc5mpIhUVsK+S6zxlfMAO5Ru4JO+/F8U2NzC4EZhsqwQT3qe6eh+IXfQc0qrVFmrUjUU1bCuYpYgA0uTjy2X94bk8c2+eauze7xRcXho4i3MbB3S7Z6kscvJnPyHBPzh8Fp9mzonQ90tdv0pUzPHcIriKkerrR6RaboPUGUjzDJ5nSRv0hc7ZxxvPrcrmGNDtBuV+0rdkrIFrK15OkRFo4/JB6QB6QSdsk439h8+BBouwpfQOU7oz0derncbbU25nkjtUriaWBZT09YBVHYDYEBiM/JscQWjdWZI6q5JmcuOalytFqnpzHLQySQvRugfJlhOAd8fhYAb99vpwu6PVMNnItTNLUP9I5ZpKoh3nL0xpTH1jyulT1mTOer1MMH5Ag744l2lBLvcTqkjzZ0iLbrSaeYGCR6pjBAo9JTBHUMew6f544PA7TKqF17qVy4WKjuMVPOGgjnODOq9aiP3wfoD1bb4/hxaRl+asx2RT71X/d6GmaRGqZh6mRfwBB1Lgjvsf8+KiMaGkZ85OgUKx6Zl1ZcoZjcFkrCAGo/K6HlX3dW/eKnYjGSN+JcaGiFZJBJX2v0bNQ3LpmpofN/dWZQF6xtnfYgj227cDEnIrzmKyrJrhc7J1GjjilEixTVPndEjEj8KqBsMDckYwNuLZm1uo8AotBpvqtPxsr0MsMcgiMArRHJUP3ONs+WBuWOB+fHqB1teLuSj6y5o3RrdT2+CniWkqo3pIujHW6EjMasvsCQ3b3PccUewgikIkk0EecoJ76lLC72K3RvV1YkarAV5JIo8BpMKeroGVw2AuUJBJB48ToQV7TYrQuiK8XKOWprmEqSKlOWQEAhjhl6vY4XP024rmS7xlNDzTq5U0tPSmokpIJKSiaZjFDM/U/T1EAFtuojHcDih8EhiyCTWyneKa01+vvDfqi226Knqp6qjgkZ6ijMiUUcc8bSyrj8IRVP7TcBQxI4awbi2YUa5L3CwBim1rY+S8ytQ0lRoGiuNFc6RpaiBlli81z0zpKoKzL0npOUKeoHIGBnbHHR4QgxnKb1OvquvcK3CjDVcmqIbetOAkNFAtPBHBIwWJti7AnfqdiXJGNzwyzbXmvEi9FXXWittRZ0X4a8xX2hqqn71d5YnoxAAvlCNQOsSKRL19RIx047HgLngOOYgA7dUNxaAAd1c6Jqbly6v8Apm+fGLbaCvrIZEqQwqC3lSLMGeFSWYI0YfpIGcbb44pK9jyYedfJCcWyAxmzYWrNZc2LPzN5i1V3sNyiuVJU3WUpJThierpBKkYDKRvsRxnihGzXYLHw0MkUYjkFEBNDmfcrfPyf0fMiSUbUV/EErVNQ2FBpn6mPVkBM++cA5+fDWFA7QOPvQQHZnA9FkPnNYaW/av0XZJYkvxhmjingt8vmir8uhBIjYEdQJjPuMjic2VhANlacTiWl508/NAviKuloo5K2yVHLu2aaNlnEq1lsjngqGifPQ4LkrICBkxsR81I3HCbJpQTeoCaw2rcxdqTVfeyWlm0iLlpquudJVzS0tG6xiWJAqh2jZ1Ulj8h/HP6tfmW5srFd8hY4AhbB5T+PKq0fbaLT9RaaKe22LSclbFUR1DB52paSJuknJUdWSDgZGPnxlSRUT5rAk4d2gLwd3Ae0qz5z+Iu3eJfwfWzUdD/8G/D3yBa6nqCT8K8YdmUNgdQK4IP13AOeG8Ewtl100vXwIKPgcMcPiyxx5fRZsjvVltcF0ihuL1DVshk8xIiBFlmIX6/iHt7HjUbPAwPDXXa2gdNVb6W1TZaXl+9n+9FNRHL5464mj6/UCFGe/b+fGbTRYBtLytd2mbkt11dTjTFsOcg0cPb/AObXjJkOq5YDvlRrPTCv6gex483VS/RSrLC9PdwoXqRSOCN0Kq7a06NFQGZI2zj5jhiwhtGqaulaoCliCHIzjfgJ3T8WyvauEOuQnSzE5HEtdSYIVFdWaUYzjB7cEzKh6qEzxlJDjIIx24kG14VzS6uF8e26sqojnytjgex4MDYS+anKa15WdAwf/Dj1dEXMvsN5j6yqqevuCPfiwbzUZ1MiugZhksPpnggFKcy+VF3WRHVlHXGcDr9+CtCguUGoujTR9JyuNgV2HDcbeaC9ygzTSSR+YM4b8XzA7duHWNQHSKmusrSIqEBAclperGd+5ycf+XDTW6IOYKpp7etVb/L8otK8vmhukEgBQMA98bnPscLwZjDmtEEoApG2kLOKR4qiqK1Kr0L5ckhAVQc9Oc7DG36ng7WHkl5pBSKYEp7qrzLEIX6SD5ZLicK2ercnpIX05G2w+p4Tkd3jWq5rFTl7gOnv+9lY08zRUJU09K0FLFJ8Kss5UrUuegEkDJGB/lx5gsgt0+YS4e0aO1+XjY+GyIKAMttpofL/AGMAWKONIwBAhbBGQB1AZO53P8uAz4MmQvB1Pj9VQYkvIa46Dw+nmq3XoWquKQrTI1DAhknkkVgylSOgjGxPbIzjGeNDC4AkCR9XyCE6ZoJyHX73QFqjRqV10n8pK0SKwkmDL6XUjcoT279gc5Htni88Aq6TEOJposoA5gWiaCgeSJZ2lkPTGvd2J7Ej8zk77YyeMwwFpJWxhpA40UpLZy3p9C0c8lVVyyy9MlZNMHPxEgG2ykgFVBIydycb8EYwErafizMQGihsOn91OtcsFjpY4KwCJKiHzKOGoVSTEVBbpZSQ67qSM53wRxn43CHPmO5VZmPBPvVhQiKzwu/lw188pZ4wYCYo19B6idwQR1L0g54s1wyBx06pfc0qy/cp5r9TrPV0lPXikLvTsPcsMHA2GMbDI2CjjNlxkQdQKcjbI0aaWoh0JHcKeUS0zRuuXOKgnrXGD1AY7/2d8cJSU7dXjxDmbIR5jjzLhQiWaZUKuIaWKnBE8gGekMN+rGcKO/FA0NNhMMkzg6IP5q6ZuV70TRyUVlrrh8cyeZAsgppqZSCQ0mc4AOOod/lvwjI7K4hpTMFhxs7JT0VxptBVFTpfyrzXJ5oV6tqQmnjZ1GUDAAFQcDO/ff34NDhHNZmJ8aR3W5ufQeuqk6J5YasvWoq2CirrNZ7OkgSmnaHqeGLo3xsR+LAye2Nhxm46SazlNDqvNdGQLBvmqDVHhaotRWd4aKrSl1tR9U0sJJ8uMsQyS+aNgXwRjJ3zkLtxjRsfG/PGe8NxyP38VrYfGBlMeLaUK625LUmo3VqypqKS4tEonmQgJlPScg7bkkDfP6cdU5rZG3SRw+Okg0bRAvQrhy/8Oclou9eIPMqUo4BUyyzBYWiUHO24MgJAyB2x2xxaKJrNN7RMTxKTENAoCkNc37wai4S2+O6UdO6v1mBpOsT4Awr4HpOfbOD9OPSta1lNNFE4eyv4jmEjr0+qLtNUen7/AKWtF2e9vT6gpqZZfJADL+y9ONuyjAH1xxjMwNSgsPv0S8jXMe7zQxZ9V0etai53G60s1RV2w9ArInKrgsQAMjb9PY7cNPlLGEO/l6I+JhkZlaHXm5IDvdrl1NqsqIG/2uVclB1OcbEjPGcMY18lELXw4dDh8xOwVjrDRNDoy3RutSIpI2HVHI/9eQO6gdm/lw7iMJE9mZuhS2Fxsszy1zbv3efgqJblRsoPxoXPt8K238+M78k3qm+zxH9J/wCZM2tozMOtiZjL1M4JwEIbbP1O546NxICwRZNqZZkWkmgiZYzFMVyr/hZduoA/MZ3HHgOZXgUS2YS0FTJI8DxxzxuEjIK9aowzup3U7H5g/lxUnRTqNVJ0fc5YLlUWl6iuFS3Q5qWPmSAbkZ/s7Y3xjI+vFTlrTkvXyR/penqKuiuUFBcq1RdoDNBiHpSEk91b8XVn2Jzg7cBkZY1K8SK0UHXWlPuyit9RKguMlrjSrqTVVOYIYVwrozEg4ZiSBsTvjJ49GcopWhBLrAQnedRW+03GGOmdy6eWX8weWkkgJAJHzOFO2RwZrtaV6A0VxzY03HbrDRXGKppo6mtfrm/2tJarddo3IGFUDfBIJJGwwOKGU9ENoHVUNuqIDrmsjp6ylzHE5pBPiN16V6iSx7ZxsPc4x34glxC8dDqplx1zT6wtqw3Y1F0qhFn4mJBGjgZ2fHywfV329+KFrm6lEZlIylBt2pK+6yfDxxLWwA/s8MwZcjADfvYxjucfQcXGbcqHNA2Uuw8kr9qbyBHRxQqI2ky0yh0jUEltzlcdgPmRtvw42RvMoWVdkmi6aza3o6KOaCobOJAa1JTAQD/WFPSjdjjJ2PfjznggqzG0QU4LRqmrvtvp6DT9tt8UK0whoHEodgekmSLbbDep899z8903t11UOblNkrQPJixy3DTcVFUI3VTSvHU9ZIZmVd8fXsT+X14ERRSeJdRLk3NI1RFgjYTu8kUs0WCMhEWVwuD7YGRjiBss+Qm0PeMa+vpXw91FRTytEtbVUqVXmpmBIHcq8cmf3S/QerIAGBvnh3h7mCcF+wv4JjhkQOIAO+qwVrTUlx5j1otK3qpuNutMcNFBgIFpI5GHmojEhOkEEglgDt2GeOlaxmVxiH3/AHXU2SaJQTQUj2O2otRDDFDW1LxQGZC1TF5Zyr9CkEA/hP8A2iMe/Fm6HKdx81B2vqjHltam1Hy41ek3lvczEkUIVVQviIoo2wMYA39+5JO/GdiQM4KWmsEWol2p2otCWGGuxHVUlUj1BDDFOpDY3XPbIG2/A8xdKX0qZwrvw1V6WDnRqG5STSUUMsr1LPVIwgRet/LfC5diQrjAQndcZLY4o/M0N++qrN3o6G+vwT88QXiptGrfDZSW42u8NVRVMbG5/d1VFRF2Ywj1vGgVlEjZzkFoguGLZBWyXebVJMheyTMNNOoQJQ8iayDmDBXWTSXO+VbHOKmkuMFtghcuYzGHEZj9CkuRu3bB37cCaC0FoRG4ltGyNR1Qh4lNUw02iXs1ZFzOqLjqGZbkazVEsZhmEEkkLeUkYAAO3fcFSMnuSx7qGCzmbWnRF3IHw13HUvg/u9wjoUqoNRkNSskZdkNPHURMThcK3UVwSd/ptxV7P4pKrLiAHhp5JT84eQl+5B6Lsvn0kPx9XDX2uU+W7FEkp1U5yQMkHIOcA/lxDoe0sFMRYhrnkk6Eg+xXPJ+oah8FF7tVTH0Cn1LTGQA9QkSWBiNvbHSQf48FiaG4kB2xavF4diw8HcH4qqoNNUck0S+RGI1bKgoOH5omnQBNHZFlHoy3XOkkMtLC7KrMrdIyDjhInKUq6VwOi1zWVBm0/QNkeqli3/8Ao145+Telzw/UV+0xWAI25ypwfp9eJjK88Kda60RXoH90nfgrTqquGicWjrvFDRISVBbb6ngmZCbYKYml7kI4EKjA79Py34gm05EUWis66NWZs9zxCbvS0N366JTFgWwO44s1CLqVG2oozQuS+B1ZPBAFTtNEJz0gvF6qKkMGVj0ggbHgmZDqza/XK2Gmi9OOojAHzPEh2qkilChrWp41EzdLxggsBsw4ZUKxoLmJGQqyop3y3biRurZlFuF4FT1E7Y3JAx78HYqOdouK1gkeNEYtkDOfnjcflw1ELS8jlZ0tI1ZlEQM3Wo2UZzvg7743xj8vpw9HW6Skk/lVrUcsag0YqWDqUBIOMlT8t/4cXhxET39mDZXpIZWM7QggKDb9GtFMx6cIDnvsCNu/tj+G/GmIiNUu2ewu68VbVdcsDxqszgL1IO6qAvttuBx6YiNmnNLYqc1qUTWi0SPAwVkRY0JK9QQBFH4QD3b+OSfrxl9o1xKxC4m1N6Y6aojWSRvMlz5EQx6sDJVc9z7/AMeCxGR+oCCdjQ25ojt0BaYqqkCQb4GwG3953/Th8asD0u1tupEVLoaavpWkSJpkjHUzKpYD8/lxnScYja/K7Q7LTj4U9zczdRuha98v/Nu0dQHeOUL5ZAOVZc5xj8/fjUOLjeKaLCR7F7O65CGqNARKoWXrLAMI5CFyM/L547cYmJc9hzNW7hCxzKpIDnFQy6LtzNXW6O4vcInpFAp/2WckbO31xjG+TxfDyl8faALYw0VylkbqA11S40NouipbHBVy0EzdbNJLSGIH4b2YxxgAr1YYb/LfPEP1FbJ3Fzvc8szbc+vmfBWNyvsmjdaW2mt9sWGwVky9EspCyU/U2FR0GBntkjt8uMfHG2UBovYWNshJedUfUNwnpZaWluSD4yVX6npg0kEXuCS2PoOMBpo0U69gILmHTx3VXqi5Q0VX5ZikBeMqrqCOs5wTt3XuN+GoG5gcuoSMzSCCgvVwqL1PSSUlypaKnppyalXAlV87GIZOEJbpBO5xsN+D5TRsKI5Gj9Qs/eqz1zX1Lc+UHMakp7ZdKCjo69oamrpx5jdAVvXGrMCqFyds7kA7DGeF3DMactnDvEkdkbKStDb9fQ1F0s9wpHiqJI63y2YyibcDPSrfsyFBIBwDk5BPEtkblGqXdbXU4KFMxo6eeKnp5BDVArJDE5TqjY4K9R3wAfbfbgM8Ik/Upa+tUL3q+UFjvlHb1obtSUvSvXXw5MMZyERnBz1FScAk9x9eFBhQ2zoE015IzWg+2aDu+gqzVM1Zcp7lbY182jkrpRPG2+SHXuHJ2+W/DkbTuNzyV55o5QzK0A86WmE8O8UPIOy6wju9LdLxX04mrLa8Y8iJkfqKn94HACnJ7D68NAC8uyTxDmscANbWIua/ISfR+rhJHU/eNBXqJ6WVASanqJLD64bI+fGZxMESaAV6reh4sTFlqj7gquo0JLcrjJPSxtC3woMkEB6XmbIUKnYE7DbO+CeEWBzjlGgr2eS9FjSGhjtddCdvVWWgNIS6dWdpa96e41MeRSO2HhJJ6WYe7Yzv2GeGG4YlhaTqQh43GNe5tN7rTv16jyV3pe52PSNNU1s/VDVUPVFU0zMGkqy+FUAdgoJLHG+439uMmHDGFhdI0ivem8TP2+XLrY0rl+6VfNCskuOsKuodJEFR0uiOAOlCo6cAe2O3DTJC61o8OrsRXih/4g/+rX+HBLCcyp6fe8VPBEM9WV6QAmcge5+v9/GzkXHE81301dLGWNMxikLB+qNNwQ3UCD3BzvkfIfLjxF7rwcaXCfUdxtdRTMA07PN0fhzIowd/0yTwMgBWBsalE+n+acFDfxDVU4ngqIR50qsI54xjbvuR2/L24G9prRWZROqtqPnBFatU0qxVdULRERJ5cYHndWSOg5PqT1ZJzk427ceqhqqFpBpRObnPizVcVXabTQdFVcZYqmpqZAMzMpGEIIO3bBBxt24pFqaOysYnAZkM61kqNSW+OrVaujMUaJFMIusSkfj6SSMlcgDHuR2wOKvNktBVi7qNlW0rz3SqoqR/iqqm2jWRmAcNuSQvt77nfP58XMXdrmqh/VOrRXIyay2Spu9dRXd1kkX9k9LHM/RJ6VYqG/Z/UE5Hf6cCII0VWkbbqDyk5T0twprXX3QsaCpuDUhMreXGqjclQDlmJ6gT7cHsc1ZwLbCanNDRKUmhZHtlhNLaqeaOMCkgy0/W2A2CCScZ9ROeBOcV5jXAZnG0lee2oHuFPTacgmp7PR0bhaiqVcvUsxyM7ZUYx1DcdtuDwtAGY7qGOF5iqflfy7qZtQTU1HVUlbT26TEpaUguGBAxlQBjv27fLtxaQuOpVgTd7Ir0NoN7PVxtZbiYVSsTq+IKnpbJLnsAfVgDORjgTj4KhFLa/hCs0lJY6kfF0lZO8pkU0qt0fh6XHS4yD6iDjPYEfRcusLL4g4h3dKuOUd2przpKqnjuAqJo9QXajljeIqtP0VkgRUP7y9Pc4GCcb8QXDkvYtjQWZeYF+Gil+JOno6Pwz6mmrxTziJYkginHUkrGWIImM5B6snPYFRuODYQOdO0MFlUwLXGdrhuF5h8yOadwtV8aFmNRTVRknJUJGMt6cqAABlVU4YEnGSd+OgbNNHbW1qSeq7DuE8/glXqvmBXXSrWdakiVHTy18oAk7kkYGMA4xnfcfI8KYnGzVRB9iPHCDqUYWHUeoKG0V7QTLTwmSMT+dEWcEE7Y2AG4z77cHdmkcM2hWdIWtJB1VpVW6+3jTcsclyZa6KdHfyoQYHjIB6CBv6SOrqz9Me/EGJwrvKjJogTTNPNOLwY2C53bmqzXeezPQKkUDVbnpEMj9bRkr+9uO+RvgcWmB0vqk5spaSwG1rHxz0d21T4PrzYKeKmuV1oa6glpoqK3yNPOq1CnCgEliBgkYJO/04h9geKzMKf4mYeKB+fUldzU1NovVEtfqDT9wudrheW1CknVYWlnVJCyqi5AVXPqyT2GRgmr3ZnEnmjxNyNLdwEg/HdXyPddK0kclSaS3RVsMEU1OieWgqcel1UCRTjIO+AQMngkZ1R4BYJWmPAz4Q9H80/AZLf9R3/Wi3KqrWWgobfeXoKOnQVHlSMVQet2AY5ckAEAD34pOC12bkqSSNBNbqs+0C8GumeVPJrRFVYdQ8wa17ncJ6ZPvHUj1awxiHIjCYUKRjHzIxtwSMZipw829gX5BZu03oSs0p4edSV8l5raqmmu1DSGjmRWEbxhmEvX3yVkK4+XHom1i2t8CmBMHTtaANAdVX0MnmlGHuBvxpvTh2TI0Toe7XfRdxvlPQzTWm2MIaqoXHTCz/hB9/cfxHGZKQHUkZN6WgKKqNVpi2kk70kWSf8AsLxz0p7581jFtOKhrUyUUnXGxQ+4+fAw6tlBFqTFqUg4eHBJz1KeCCQ81BYjDSWuliRVZ+oDBGdivB2PBQ3R0mppLmVDSwdbShyBtni6sx9ItXmhTtSZaVAnTkgnHFg1H7VLDmFzlrtS3I2/TlO9bIv45+k+Wn0+vHrrZUcb3UzROibvWwrPerizORn4dB0oD/jxcOPNeDAUdUdsjpIVQAAJ+H348XIzW0umpohK+NmPV7+3FmuXnNVLeKIqQDhVJKqcYDH5fnw0wE7ILtFWyQtTYCnJP4l/y4I3wVCbUCrnCF2UjGNt9+DNUKXbJmqMMXVAWGA2/SPrj9Tw5EOSDIjLTjhZof2pnKoDkKQI8DPTknfHfh2Otj/dZkho2CmNJqGOtsq04iycbnOw+v8ALimC4fkm7QHRM43ijpIBC4bc1W11OsdIQ58iHrCyMg6iucDPTtnP+HHSiZuQtrYfeq58gg5jtf3ohyjsQpnkqJPVI7ANgjbG/T/L8sg8ZMwzaN9Eo+XMTaLdP1HlVgkWIN6WPQB2GMn9McZzcO4GyEAGjaiTJQVd+gWRkNfQyu0MeSGRmj9WPYjpbf5fnxpQFtXdIZEgaa2KMtP0rGUogEpIAQE46f14t2rS23Ghrr9/JEgYc1NFlPXlDzQt2j9DVlFV0heecGSMdPSJAy4HVn278cJjcM8zHwK+kcF4vDhsI6N7bJ+Y5+CUup3WaokMLL5fWScd+393HU4CMtYO0Gp29q4fHODnEs2QRqpZalYIqaCKWQkN50q5RF7E/PPsBxp4uOrDh6L2BDQM7zp4c0oealte5R+ukp3qqaU9USyh1eMAEyxg9mzjY77HhGOPsm3yKchnDpCWk0RofkUuoNKhLKpe4S1RiU+uRD1TBifoNl277/LizyNynpJLcabXghCrWalrld4Jql3nWVzKAY4O4IXPcAgbf8WeFJYA5pGwTTTpoa+ak02uIaG5VqeTcJ53kSXyI0aQdUhIHSTsoyDnfC/TjEnw/ZHu6haDHmRoJ0/ZXt606tba4Skc3muJlYJGDHGFxjJHYnf/AJ8AA7N3d2KUkIcS69QgnWtELlaIYKoB+hFhYRqIgpB6gRjfqJI3ySfnwdztdEGJ5u0FcxeUdPzQ0y9E9NRs8jIzLUKWj6g4bqbpw2R32IOffHC+VobrqmoMS5jrX2LknbdHTSVdPS0dLbxTEVNPTwlS0gIIIUHpwRkduonG/GfI51AMKYbMHaO3QNrSytU0zC2PQxVsLJMYagetUIyYpMElH+vt9eLwvOlj+6KPFBXNvVN40xoiumt1kNbVRIjQhX648sekgp+JyvcDbOR8uKvY7MaCZwjGPkDXuoFDWj+UbLpNqua1RWe+XGIxyKzPVxxdZBb0k7Fskb5Kn324LC8hwJ5K00ozUDY9m2yPtKc6rPUUtboBC9tpoITSLJSQyVD1bMnrcN2TB2JPyI9xw1Lr3zzSronWJTqs3c5tR1PLzWNNbKuouTW6LE9OQVUSAE9LAZ9JG+R234RlkaCL1W3gsIZ4y5tX9/FAA1bX3e9w1dHU+UsEiSeYwyA52UEY9Te2Bt3/AD4z5nuJzDQBaow0UUZEotxvTwHPwCJbzrZL5ew0FA9FW0pVVlVOpjH2bGCN/wCyDkDgpxLqpizBBlZmJtp5Xz+901dZ8trDfdMxU7QUFvuUieZDHWyFJ1kYD1v5ZOcjfpH04FiWOkbqdkGCR0ZzNOnVIXmVoeGzWylmo7nTXJKcmKcxnJRjv/AbjfHA4ISIs25Wzw7FZpXNeKzajohqLR1ZPGrhVw4DD1J7/rxNFaRxcPX3FNypSOmiDOk8idSKI4T6mJI3Pyx/jxuiyVyLWgqTX18lrib7v60frBdnwy7HDBj3G3z7YGOKNGi8K5rpsVf8HckoKaQNJcGJklkUlc5yWYk9sfL5cTlJFq2rtyrmv0nbKWi67ldKGWcyEM6KWcsxOAB7D6cDU0NkJ09VQy3IU/mp8MDlCGLOAPn2AP5Z4lryQdFfLVEqVT08FHJG4rJ5wTjE+GI79jjI/wAN+K8tqRHFtXaZFhrrlctIR0lbLE1n6f2CeZkq/bqU/wD2x98jPtjwDeSH2pOjla8ttFvVXlJmpT5FOSR1KCowQdz3OflxDzpooatB2i8VdQtNSRvLNEx6Vp+vpQhvT1MfnjIwTjtwoW6KuUA2u3w9aYkvOj/h6y3NH9x1zJHFMAUwHPr27nB+eduDkWQOqXnmp3mnX4kOdNDpjw0VOl4rWHra51WWqp1xUEKGPUrHbGzen5Y4oyyUZmKL2CPosBa20BJzI13CHqbOXeRoMI6hQyDKklSwJ6cD8W+N+G2uoHqouhYTv5C8irtHyb1Le55EioLlGHpgpTLGOM9Tq+cYY5C47gE8CeRshPmDZA1UvK3TqpaZKf7uepNPVR9UjnMRDqekKf3yp3PsSOKE6okjtaWqvDx5NmiikaGNeiZfP9RBcsSrHI/CNxsPl7cKSyBoWbiteSWfgF1vDzC0brlVlcSw6vr6lCDgrHUOJQR/7zfoRxSRwYQT0THE2ZHMr+ke5G/jcu4j8K1/qPi0p6mmkppU2LGeVZUHlqMdyCW9vwHf5sYDFZcS3KOvwSnCmH80DvuvMDVzS10RFTWSx06RM0fnxsGfAH7MDLEsSABnA7bgcdNEX5XX6aV7ea6xoBOqodJ6dGoNSS11zWmjjtYRjRt1QGsZdmUFRhSoXLDIJOcZbgbIjI5rjsPj9E4+QMbl5/JNC1W6e18vrhcJZKaaerlJ8klpKgjp9BlUj8cn4h3yCDjccWlcO1rosqUEnoiG4csdT6XsFLqW7UVutNqmamK01bOsFVUyOQFVYTh+ljtuFwAT9eK9s26CXyAmvuk2OQ3LK68p9UU0Nctl8+610EtJTJcRL5xQu7x5XLAkdQXOckYPueKmUO7pQJj3S5vitVeLHmAOTHInVGrEjnkqrNTdNLFCwXzJpZEijLH5KzK3f90j34NMNLWLgB2kojJ0K7eZemrddkptUWq73iW9aX07SExUNoMVVXHyEdIUYqokky4OB1YAJPYcLvTrLPd0peeXig1nb9e3C0XOjj1JTVM61Rraa7AoKeb4gkrDGSfLQdiowMqeCQhPxtLLC2t4JLyab7PiyAda/B3CrVsfvD4skf8A23BcQ24tUg83iaQl42rlPfuWNsd5G/2C+xBR1HI66eYZH/hHAcIbNI7W0Qsram5oVtm0bPpNaWlegudalwedmYyh4/SAN8Y/TPDQhBmEvMCkxDEC/tOY0XHT9X5kaAkHAG/z4bdsnAaTR05f6m12GWgpLlU/AXAK9VAjFYpHXt1L2OPnxmyCyk5BqnloCskvnLy21QU9KU6q2PbHpH93HPYgVI7zWTKKeQu+qwW4CRSoojr0P1d8ceI5qw10XX8c9I/VG2CPb58TmIVlYU/MGeGIIUkBHuODNlKp2QRToZrjru4LDI8iUp/EM/iHBmuJQ3ADQJ76Y0vR2GnRYIVjwoGcbniyI1taq1jZI3OwH93HkYCl2irVe5xx5WDlBra1IfwDBJzni7Sqk8lQapuXw6U/rA6qqNV3+bY4fgcAST0KCRdqLVXCaZJujDNLjrLd2xv34uwoZ3VXJRiaPEilXX8RzseCtKoDqpFtcW6QOGZekgqD334biKHILV9bq8LPG8Tq4cfvJ+E9JBznbbPf32+XDzDaTcxHOm6pKehKl45UCCNYpGbIO5JQ7AEDffsT2PGgyzqND1+vnskJGtFg6+Gvu8t1Y2jzLjRAtFAYAwK9S5LuB+Lv9f5fpx6aXv00/wBuix5pe6GhdUtu9DSySO0+SdkBXBXbce+du2OKucdgkw8Ea7qxtFGrLIVQFVXChnAKgYJx7H34kNqirU02rSlsccvlSQr5TwO0jssgxPkj0dj3H8ekb8VDWh1kb+G3ipbZbXz38kT0FlljtUlTGgaKNlB6sA5OcDHftk5Axt3zxYFpcI3mr+A+/VMRwu7MyNGg+J+/IKcY36UbJkjOMgnc/Mb9tv0+XCzMM1xIIo/dJkvcACDYUarXy42VW9Pq3G/cYwfl9eHMgcQ52p+/hySzjQIG339lUF+8mRxEhknQFV9Sj0tgd/kAc4Of4cROyRwtzaKGJcttjP3SCuZdGUtUjxw0T1KQOtM0iYdHJz+Ib9J9+FaJpp+6TkAjaACTvy6JS6hU01ItZH8OA6lKhuvrETrt04GcnJOBgHtxD21oVoxts5T6Jd6haNlrkX4mmnSMrjAkeF/+FT+InKnfPfG2DxV7XEd1PtbsRqPl5qBpW5i83WkpuueKWBUJkjchayRQQ/VkZTcZ6dh+h4yOIRADNyCbiYBY6oweCK1yVU6GWplqXDCnMgVIgQMZXYkKR1fP1Eb8ZoiLzVqJ5gG0aFe1Btzs8d7WKbdUZh6Bn0nJ3GfbOeCuOTRJsfWhRTp/SNPNTMKLM6Ekr0HrJPv/AAwfyxxnucSNTqmyDdUg7mbBHZw2ZExKhlkjU7ADO5/hwsHXbWogGoKUnLvRlv5lQ3bUWnvuipF0mKzVlIesyMqhR15GQwG/Sff8+AnFRtGXNfkm5C5lNfYpDOpdKx8mbdVVlTUtG1gWKWZpJVqKi5K4bphKt/VBpNg3yBxjgnbE69VZpz6BBE3OSKjq4LZeJKOe7LRNXubTVLPTTLk/sz0jqDewBxk9zwaKjraP2JIzN2utUacjOc1quthvFt1hoeus1Ze6RhbqgoDG4LdQ6iNwcAEk7EjiznN3tHbFGwO7wd9Uk+ePhbuWttY/fFvHnWyjpnlrTJMTMoBLegHvkbAe3Anua8t02TWBxwhjdHzO3RCVv5Ppq7TjTUcFZVV8kBMcVOjdCEYDyYxjPQNzwKUAksJoKWSzNdTdfv4IAscX3FzRpaO7tK9FJLHCWh3cITgYHvtkHhMMY1xDztzWkWtlwueMajf5p786LBaLpbYKimmioEtlUk8z1MpAeMKFVc91GwA4adAHgWsWKV+rQLJSi1/puTQd4pbvb62eZdQZrEhdPwb4Kt7NnfH0OeKd5rratGGRs0YjlaO6N1erXSsAfuCTf/8AVIf/AL7i3ahZ/Yj+v4rv0xRGzIY5z5k1VM8pcLgsO4yPbAwOHj1KalkB0GihXKeS+19PJb6eOIRGSKb4pTGwc4wOkeokgZ/TPEZwBsvZALB9yvdH6OrqvUTx3OSmNAY2WKKBiHLBgOo59WO+/HrdeqocpFAaq/PLfStTefg6iuqXxIkLQJh2WRtwG9BIz3Bz8+3EGQnQqm2oXVq7lRQaMgpvglrJ6OscukskauKEqOoQsfxEMM7nseJJcDqrB2c+K5cu+W9NeayWWss8nw1XVJSRzqCUyy9Wfl7b7448CSFLiBrSNtNaUs1i1JU0IpBPWRlGEayF/wBiw2kB/D+LIIG44EQAq10R3p/QE9VUr5qs7R9QjES+S8yZOVbHpIwRv+vFC5RYB1KZtk5WNVGJGZqGCMKCkJ9cmO6sTtj6jfvwOjaA+alL0BbqvSNHrGO5XapmpDM4h/ZnzIo3iDBgF7kZIJx2XgmWgCEGQhxBpDXPzVkupOU9JH96B41pU81ImCBvMj6UmfbIUsdsber9eIaacESBoa4mkr+Qmk4dO11HcLyBSU1D55jQEdUqywiMyFfmvS+Po+OCOeCaCcdGS1MDml4hKnmnpqg0NpKmittqgjVJXyESBFwoOfcgZJ9yxAA24nNQSww4a4yONlTtFVkNHNJabUTVUqU+JKmQ+upmwMlQPwKMBQMnsd9+BOXi0nvORDrXnVaORPKCqrq5apK6u64KAxK8gebyXKxkKMDqPSeokAdJ+fCJY9zgwaqGxdq6gP7JE/Zzc8bJyn1NVW26m4Ui6llhp4ZQpqInqw/QE6VGUAWX8RyDng2NhkdHmbytO8VhEjA6Plv7FqPxp6usGsuZP+rLS8Fdb6XVllqq6i+PlWolElOilVfAA3ljY7ZBD9I/DngfD5CyXtTsNPaFnRCNv/Ex6AEDX2H6rzk5t0tLdrqvwVNJR0dFGRMh8yoETr0o8z9QBVXk6fSfw9QGc8dlG0ZSQbJXQ59iFacsauKqhv8AQvVS2rRVTPSVFzoXqUqaiYReYYCiEo0rK7MS6lQqMerIOD46hpH6qoeq8BqQdkyeUnJG/wAN30jp672+6UR1VJSXuJ1Csxt0kZFLVEgny0dkwobc4bbPCk+V0ttP90riHOa0u8Ex/tA/CNpblzyWe+WinvJrnvFJHA1TNFIWao6y6ghAxb0EgdlBAGOKtiAOiz8PjHvfqdNUwB4ItHcvbxoTUMZvMF3/AKUW5UkjKMoQl3ZehFA3AI6snHF2sAIKU/NOeHM5UUS/aiVTjwY37peOJaivt8bgp1EKagE4PtuB+nDU57oSnCB/H16FaI5jWu2WXk7oC5VdHcJ7tWPb5XmorjIPLo0kp3ZVx05LIrYIxjsT3yq4klNNaOi8wvHHabLa9WtV2qUtHNebnDu0jFEWVSmS++SGJP1J+nF8OnoSSKOivvCf45rZyW5ctovU1rrGtFfM9TFXwSdXkO7AlSh74KgkDfc9+CSPOUtIQ34Yuf2rTtyTK8Q/NvTHMzltmyXW31pqbjTVMUUUw8xVRJFf0dxjrGc49uBYYd5eDSKtZR5pN03Shbt6G3/73D6ah5q204fNt8s4mhQUsasVZsM+dvSPfi5dyRka8t9frYbtR1UtNBWpSyiUwTDMcwH7rfQ8LSxob22Vpfl1fE1FoahroKeGhirUMy08O0cQZiekD5DPHM4sVM4LEnFSFT549uAHdCUSdepSP04nlSkaKLJAz742G3Hq1VgbVjp7TrXGtjGMktjgjG2oc6gnjyt0dHY0zj1sO/vwwRQ0QmizZTEjjFNEBnfHfiLKZDVGnmWJCSTv78XUXWigz3LpU57flx5VzKsr74ELdUijbizVUutDeqLzHXU9GFYYFxpu5wSPMHDuEGYuaehUs5+RVxTVaxspZOtRgsD+8PlxZvVAcVzrkeKWSKRFEsWA3UcGPfYfnvwwDSqN1V1VTG86g7uDgHsP58GiUu6og0/TjzfMLoIYgHILD1HIwB9d+30PGlG20m80mHbbRE9vpZHkLrLMwYKeyKRvkbdRJ/TG/B34ottjd6+KxMdI1rAb3JRRbEip2hkEUYj9XSrNgY3H8sZ+p4XaavVY9bOI6ruudCslFEi+U7oC7GNSCM+zE7HHsAPfhqN1uJ+/RUe3ugCvT5rq1DHHTUVSJKmFGWlRTPgJFEQB1dQIHV0jI+p3yRwWMmrGn37kQAdpW5obaa6aePQ9d1H5a19JcrFRpTVRqYREFilcEPMFJHVg+2cd/pw2GucQV6VjmyFrhRTI8i3mvkWmknrYJN1klQo6Hp3VwDuRgbqcEb578ULZ2sb2lAj1G/Lw8xon3shElMJcCL1FHbY+Pkdd1KFtNUxwY4hIAQTnY9gD9Rj6jvwNrxG6zZPTb1HnevorGIv20+9lXnT8kkDrVTSF42IV48EnfbPsQe3/AD40fzEWb+ENDvfyQXQ6nNqqW7WCONFbzR5sjHqjjUr0kkhQx98gZ24Yac4NjTqff7ClzhzVt1+WqFNQ6PNSkhT1eWQrrnJUntn8+F3wEC+RXonHolFfdPvVataSWWSNqCdkihCdIk6kBGRvke/VsfbhDERUKC2Y5WthoD9Q38vvZAUFpmulzrUuFrit91p4GNN5bGWKrUPuQx2UrkHJznOMbcKODaNnVaLyxjAWPtpPTUIVs2maG50CCoavWRHdhJ19fY7qGHqfB3xggbY7cJSvLRbdVeaVzXd2vh/ZWtXYZ462QrXRyzHrEUmOroXbEfQN3YjqGQRjO+eEC8ZdtksJARqFS6pkloqILMZaGZmBggmKxTFlwcNnOPkcex/Xhd1WcqNGASj/AJdarZaVYYo54KykUxu1OWynUvqUttuQxBPvk/MjjJxAa239fRGEpFa6/YVFqzTdTX6qpaiogC0yY/ZKM9Iz752wf8OEIp4wC29SrkmrClaN5ZWjSclWtno6WiprnUtV9MDELKxA6mC4GCT8tuAtwra1VpJXOHeN0l/zS0NZ6S9VFFDY1q6e4wtU10jU3XTSkvhUdmG5zkqo2HSe3BQwsOV3oixyOIsnwQBZrraqnV1RTo1CK2phylLHBEk1PCF6TkKofoOCcufp7ji+U1YCYIIFpe2jk1obmDavMtrV8UljlmiphQl6JKOTqI6DnaUrjBY53yN8A8emzkgbJ0TSs/Vz9f7Ie1lr6n8KNljoqG5T3OprQyu1wRp4UYA+67iR3YHByuF9t+PRv0Ob7KvFCZ3XXsS+5S+LK96A1g93WSKH75ilpqNWo+mKsZ2CN5SjZQWP4sYHB5HR72tUQujvKLoa+HmkjzAt1fc9SzyVccaGCeQSpRQPI0LBwDk499+k5wen24SkgI3GhT2DdGyO2nV3UgffxTO1xy7uesOXdLTWuWCakijFREkuQ1Qc7KxbcED5nv8Alw1JlIoLHwc7Yps7/dyXzRfIS4VFXZ7Xe6apkluTPI08FWvkR06IMqNupZASB36SMY4QlnJf2btOeiac+Ekvi+/NM8+G7TsHoSmqwielf2x7Dtx7tn9B7Ernd1SMjt9w0ndKy4LUNW294el3kctIrZzgKPcdvYcaxsHwR3ObIwDZy5cv56+56pNbLS3Kqkt69EccoCssbe+SACd8jO+M8eabcSFMgygNFa711RnDXHTurfv2qhbBiFDVQU7CWSmJ/A5+hGO23bvxbLegQa5BM+3Q0Vn1tYKU081GNS1YSsukFI1Q1IigDzJI19TgKTkbHY434ASpawHQmlAvehrpNf7haaeretWjjqIqaqaP9hUOHyjOuOpchlIBzkDB3HBZJC4ZlUAA+CK6PSPwKw6ft93gu8kVBBJJIOtKRZ2RfMR426WJzkAgYPTkEjgBeiO052nbyP8AC5arzp2kuF3p4ZaqjlJphGSiuVkJViBvjG3SSdjwlJiO9kuh1Q3PrUJi3OwwaWnhS1UlPU0bzFag+YFahBBbLBsk5OQAP5cXgxIfbDuPu0nMwjUrsrLpBDb6iaKnNR5MbSHpTsAM/wCHDFlK5TepSSh5rXK+Vcz0VjucFyuLR1kOWU0q00JYO7SKT1I/ZQBk5BGdhxd5cAGNGqbMfIqg8QOrpNBLTUtdYqGqnuNOamlSWEo9FC5VlgCA79LKcMQB6e3FWgk6lFgDQSRqkoj3jWVfC804aeqfoSKM+qMdQ/dGMDJG7bcHcA0UEyTyWi9N8gILF4X6Stnp6f4utrpq6QF/20kUEDPG4I7At1YII7H6ngDnG0q+UF2h209VWcr7HXU90rpp2kgM8jRxBT1mIdvbt9CNuIOirI9SvE9osXjl6Kueko7pQ2gy1M9JUySxCQmF4kdWjIIZHfzAOx6QDttxWCMumDQavRXwE7WSd4XeiS3hx8Md01jzIs9bR1caraa+O5VEr5ZTHC0ZEagbhzhtzt2yBjfVxuDkggLtx9+Kbx+Kjaw5+eiI/FbzzbQ3jzsV4ijmmg0zbUgkHfPnRzSFRjbOJF/X68YWGBMJdW5+/wB0DB4TtMMWdUGeP3lfZ+XerbberVfKBW1hQtc6q0RlxU0JlKsvWOkKYpMkjDMQY2JA9I46XAT5ospG3P75o+AfnhBO4JHsSansf9Db/JQVqS0YpFWGtVayOaSVZEUv0FcK6kb9IzgNgk44egkzNzXdp57adRWr/AJp24VMdqu0Mwp7ZRaohpZaaQBnmBjyhkcnPoDnC7BTnYHPCmI/WHA6FZ2OcBmjI1ykrX/OjkLU8/bOkVNeKG3LYC8weaJaqneR4ygbpWVCHQE4JJwHbY54g6ndY0DzGDou+4WP7np+XlrSspKw2670sEkvmRySOaeklJbpBJycAn5Ani4dZACo0EZnOFWPmgH7SqzQ3DwOauiZpROay2iEKoKk/FoD1e4wpJ29+CTGwFbhwDJbPRaL5q6umv8AoDTNO9NTU/3Za6WJRArdDBYEAYdW5BAB+Xy4BlAuk3eZtleT32hNjqNDams9FJVLPPX1FzvHkpEFEKSTMiZYbsxZCd/bpA7cQHECwnMGA4uJ8B9+9CXK2jorly8kqK9EEFVPN1ecoKkD0jb5+n24fipzbKmYZHK/5beHXV9fqVbvp/Rt4ms00DJFPUJ8LAQ3ThhLKVBXKnffvwSOFxNtCVfi4mjK5wv75Ix174ONSNYLXWX666WsZmkZI/8AbWqupSobLeWpAHsNznfgxgI0cQPVDh4gwuLWAn0r4oWHheuVPTn4fWWipSrY6ZKqaI4x8zFjPHuwef0ke1M/m7/kPs/dXenvDhq6rEkFvqtIXGeKMkiK9oPSBkn1AdhvxP5SQny8QodjGN1cCPRPfkPIls5XWi2zzQtXW6n8iqSOVZBFIGOQSpI45HiEL2TOLhQJWdPq8nqiyaeJARlc/nwnZQVX1VWAcInURxOZWAUGW6ywSgmIY9/fiMxtXDUd8s9Z2VKRUroZI6hWJ8yNgQR9eGI3iqQ3R6osu3iPt+k4vLoaeWpkxgdhn9eLucOas1nIIeq/FbcZpSVoowAcANIc449marFh6rutvinZ5CKyi9GM5jbq6fzzxYPCtkKsB4l7LUqQ84iPT1epgMcWaW9UMscg3VniHkv1U8Fit9RcHU4kkVfQg/z4sJBs1SIubl1Tagus1ho6ipiMbJcqLIduk71CD+O/DWEJzO/2n4IjGiyPA/BNi23V54FVulf0zvj58Ea4EJRzV21FQZGLdydtzvwRVDVDlVxMQyErGcb+x4YjGqs4aIgtupPiKGKgjiiMglDBzjqcjJxnHb3/AEHGgyTsxmKzsQQ1pKZ1hemToghqIi0iCSVpj0Kkh/EPc4Gf4A/LhZ0znHMQuZmaXuu1f22tSeiEcZDSdWVbr9CpvkY+p9/5e/DDS60s6qrn8kR6YpadT5ksnlskZO7DDYIwBuCW3bbY7bcM9q4ih9/eimCNgNuNffx3+Sga6tjVsJoaCOqrkrI3TqEa5KhcqxQ5AGQCVzkLnfI4fw2oJfQ9fH39B4o8bImy3ZI958fDrXRQ9AaWbTkVNRmNaFIYyTT/ABPnzL8ypxtvnv7Y/PjVjaMlsFgn09fBCxD80he437vs/eqadlsZghLlArynAA9K7dyP5g/Ubd+MfFzlzsoNgJ/DYfK2yN0R2+w5kLtGASvqUjIAOCN/mfl+eeMObFkd29Oq2IsLrZCs/wCislwgjiKqBsBIwPpUA7bZPc57e/58Cj4kGPzX6Jk4EvbRHr4Kn/od5bojkKT6euZdl9snb+Y46JnFWvBLfYPgsw4Atdrp57IF1PpP7ouYvFOnl1EQKxyKcsrJhgQB77+/z+nGwyYSNMTtjy8Ck7LQAdKOnnz8UrNdaY+8pWnlURRxTFiYOrzGjI/DtvnOAe+2eEcY4sGhSUE2U0OfstKjmZZP6M003mVNc0dwqmjZ16YoIVILAYIICqMBj3Yn8+MZmZxJ6LXwr+0qgNB5k/fIIF11oprlVxXyiqoataKmC00HSsaHDZDLIv4Tjbtg+/C4f3i2t03DNlaYnCrOv9kQ8mKF56qepqoIaNpwxkiSYtHCxGWwMYZm2yRsuBjueEJ2gAGrSmOcB3WqFfrZS6s1q1sqaanlkt88dTCY4QECkEL6y2zAjffsBsc44Tka5rc45o0TyGhzeanw0FVSUU8sKOwUKAVqfLeVQwyOofh9/wA+3GNiG6jWwmI5ATqrqtulNcqaVWlR48lGI9IB/sg/2hjHz4zOzcXbK5JaF2WO2znT9A9SYqqudXKzBAnpyQGK5JA2Cn3OONjs6baXdI4GtgUG8xLDUVt7onlpqGaMRCNAaxonSYt+0KIfSw6Mk/vHAGOASOJFBO4YMynKTfklrzX5IWLUVLbbzcYum7WCT4iCaicwNM/9hsHLqcD0HbI4hjnNFA6FPwzuBLW7H1QPBWU9w1NVL8LBFPRqPJlzksrfiyMYXcHG5yN9u3EOBIsq4sBZ655Cjt2tAlVZ6jWGoIqqT4RK+M01PT00mM+pRiVEPUA3deo57cFDdMw0Wlhrc3LeUHetbr78l+venKGhr7bpm22ihooqy3m4yqtRmqg6R0gIDuQPfDAke3fhUTgyBpTH5RzoXTk3RA23vx+qTlg5tXq18yZLLTCHyqyoFJTrVCOn8vLdKuX2AUDcZ2334YLzmpybHDon4cSNOu5+nmmBzN5sUXL61x0NYXrri0KTBUTpjZP/AFhYbDJXYfXihkDXWElh8I+b9O2yO/D7rGfXWkDVVT0kE4OfLiYsEB+vcg/w7/LhRwEriWr0sPZuy8vHRR7np7VTXKoMGtKqKEysY08iP0Lk4Hb2HE9i7qvdtH/T7yllR5neWKgrIUnWfqdSOoZGOpcfUbnjYDgTQU3Su5tVrSxXBIEimrKNVMcTSACYnsPn3BH6cQ89NVfRcuUNrvf3jcrjcbTCzTxmZBThGapfOVRXzk9hgHb5cB7w1VnuuqN11TQ01zjtqWGgr7hRXSlmuRZIoGj6mlkViGTO3qyD3x2PFXAlVyErp1PfK2g1HFcbVFT19yr/ACaWKnhkICw+YA7SDJAdPSDnt7cRd6FeLRyRrXctzeq5Kj4S1SVXmxyfFkSRzrIuSD1qDtsBk7e2OKilQutNbQ2qeYGiqgGtpaK722nt/lJDBVYkeVW6vNKmMephtscbduM3EYX+IXN2Khro3UCaRKLxf9TyBxZ+qKRjKslVc1MQP/CETqK4JwCB29uHoIWxjXdAle3a9l0au5ZX7VkC+bX0bwKOlbc3VBQSEn/fKmZJgAAegsAx2Ixnhlrmt1CVbK0Hb15quv8AatVWHUMNXU09JdpKOmmNDJDSssCSkDp82MMeoJjYls74AXHFhkIsIrHxluUaWkHzHmTmBdr/AHH/AGx75JUiGVnk/aFundUDHaPYADbq37BQT57mtATUbSzu8kP6z5dtQaSt9w0zOlKIJBHdZpJDiN2PUvWQOoJ3UEgEFSCBsxiJ4LqepLyTlctQ8itR0muuRlRa4U+GbT8qumGP7aDJ6gFOPT0sRj33PvwKTxWdMMsl9V+i0nJbrxKtPGz0pVZVZFyox6S2R2B2/iOIVS8lllQ/EBZk/wBROpg7FQtvkk6iOxXDfwyP4cEw7qnYR1VcK/8AjNPirXwBchVi0gtfVTRy1FSjzKKWcgzxHpVozuQpz2OM79jjjocRPE9pjeOe/j5J3jkUrYGvAB1HnXgVkHxb6VS6c7tV+e3wGauRlCB5GfZY1Qkf8I6urtsffA4vFg2iBsYFj7tP4EtdAx405qB48tc1t4uVkp6RKT4et0ZaY6wvDG8iFT5qqjkZQ5xnpxkMQdjwDB4XK03uCfoo4aS1jx1cUq6jTVkq4qGCirJbfSJamr3uF1RkesnVSWgVELBfXlEO2QAWAzwWN72N7w35D4rSdldsn19mfykpuaGvKGaqjttdSU2oqWCehuMLywVFO8bMepVlQuNm2x3H4gO5ZcO14JHJZWNxDo3CxuPmvU1/s/uV1fYaqsoNOaIoaqupl+F+H0fTmMAqOtm652PWG6gCMDYE+44zQDdH79yXMjS3MPv3oJ5meF7TXJhdCXmjg0vS19bdzHIlv0jQW2fHwk2SamL9qVOFzH2Ock7cEbpIAhSm4Sg/xg8mb9zt8KV+sOnLclfdbpcKCnpxJOsKo/xKHLMT6QRkZHu3BpDtaUwpyvzHZEWntWUeudDWiSGB4HgpIaOenEbL5MkSLC6gHfHWjYJ7jf34EdSnGmhqvMDxu1smq/FZqqmaUSCw1AtkEJ26Uickge34gDnP7x4KxhItNxENj8/v6pq/Zxctaa9czqWWuoqSvobehpaOKpiEieeI8vN0n0llHYncFgfbjRgjAYSdgsriUriwkGktue3jA1vqjXN6tdGKW3U9sqpaQyqzPM4jdlB6m2GwH4QOLtmeSncLg4mtDibtPvxV01RS6Q0LRVEzTPIQkspABfFN1Y/LOTweY5iCkMER2jyPvVY25h0q0ep6qJnroqsSeY0iVGF6So6R042ORuc/pwm8OuwtllVsrvQ1VeNNWekrYKyeRLmJtvPLMBHIYz1DbGSDjvkZ4udFWWiapSp9bzcuauTUEJuECCsVZ3pZSrICMdTDswyvY/PhOcWS1VZD2jsid/JnxH/63J2o3jhlIiMsVXGpjMmMZVk9jv7bfTjEx2Ba2Iyt0qtPM1okpcOY3UQmGKyWA5Ddvnvxhh5CHlBXF75IPxorY/Ti/aleyLh9607ybM8Tfy4uJWlTlKiVF9himJy8pXsR24kzAKwaaVdddaGjjRo6VB5jLGWkJb1E7HizJC68o2FqcnVVtTLcL4xHmSKGOSqjA480vciU0KfYtAmkBrKtSyDY/vAfPP14aZDWpVS7kFqHl2tmg0tSi2UK0dI0a5Yr65nPcn9eGdtkq9UPO6lprdpWKYhVT7yoCfz+Mi4awTc0haejvgiQjvV4H4IhinFPn2GcY+Q4ExyARYXKSrIIYNuT3zgDhgOoqtUoV11Qsck0kxaeSoVusu5yT/aJ7nf+PDkTwNVV2ytdBXZ6qWaunkjnqJFPomOMg4Vcf2mxg49ukd8cUfNnOmyxsWS41yRpZLx5nlKTKEkb1Ku+fdQM5zuf+jwxFvSy5GVyR3pu5iKKRlp4JEZTEqPtJEW7EdskYIzjv7b8PBtiwUnINapFtprVWsDkM6ID1gdIbBUg77j3PtwZkZGiVJDX2eSv612+FUxMsUuAyh4+orgDIONuk+3yAA+fBof10/UIziAAa1+/ceSgw6Qfrp6qWsWt3lkInl8tnViQQjKCVfsd8A4PYEZ3ose0gsaMu223y0+oTEL42jM8aEe399vspmaP6bmiw4ZwmDkkdRONz/HPGPjBlcTyPzTuCPaADdM3SNAskYp1WMtJIGZigLYGw37jOf1/Tjj8e7vLrsDHpl8U4NP8rKegoYZPMK1Cr1Kyr+HIx/HHGG+ckrssPwprWh16pe81NBfccoVYo5I1IdQwyDj2J74OO2ffjTwGLc14INLneLcP7PSrCQevIDTSdXSZGc5KLjcHfA/Tj6XwubtI+9y5r55jY6fqlDzNfzqJaegMMM8ZBWds9Eb4x0dPtgdsfiyRtji2NieQXb/e/wB7JOIMDg6TW9/v5pZ8yorgltNLDT/edKJIpHWeT+sXp9TIP3XU+oBs53G3HNluRped0/hXRl2Ymt/s+e3ggXREVin0vVWNa23XB4JWqJxKxRWheQMG2xgAew2yN+MWfEESWwrVmjmzCZzSBt6qtkvdBpalqKWluUl0CRNOkTOA7oCesKRjIzkBvwnA4I2XtIw9vP4oMkDi/vCkv7FzGtl3tGoZv6SNd6xn+KmFKDHJaourqSKND6owDvg9yd+AzNvukUm5IXtc0ZMo+KsLNerxFbpaKT4+e0XS3PLRxVU8aRqJJCCqtH6nUgnDg4BBA7cIug/rV5ANCNDaGtKazvGjNaXa118FHHooxwS26sgJFXQiIKZoA2WBR/V6pFJ2GN8kjMMYAy7phzmujsi3Hf8AZOTSvNJ6K3JSGroIIy/xUrTOpLQl3CoGAA61BAJzg4OVG2BODeqQdGLNA0dvukEc8eYtDys0/Tz3J2rEWc1XxVShdoSzY6lwDjAYAYHbhcMc55ATWFBfeXTklzzF5s0H9H55XkkmiTLCVQ0vkdQwWCjcYHbA24s/U5Qn44yEFUer+mBJUZ2UqMK46iBjuR8+KOB2RQ3VDK6nuNrut1q66rhrKSohxbYaal6amIlTldziQ9sdsn5cUfESKBR48oqh5oUr0qNc6COprLZ+vVVJH8DFVXPEc56FIY4UY6sE+nA7kfXjLjmY52YcjS14ZgwljzbOYCSsnLy2a71FU0s9dDFdAnXUKZizRVAxkFCOnpPyB27cbUmR5DSUFuKmhaCBodtOXnvapObejJLPo+krKwddczGAOZi4MaAKuD+QPp+XFHQMAzbED2pnhcxM2UbH4rv5H63slBH931oqKeS5D4c1SzFSAPwp0jsD/aOd+F4omtJe3co3EIZbLhqB9/fgmM2jLCzE/fF03/8A19v8uHPRZPbHw9iENDWSnqdQm7QxxpBRM8HTlhNEVGMsD36gQTn6cNOAAobpxxc0ZT5plUGmaG8BjNSQy+cAzdcQDNt7++eAuAS5aDqr3TMlw01oR6y20FXVVFJKyNQ1znzcBv8AdsoO2CMDtj68DzFysQGo6q73YbpppluMVLJFT1scaO9SimKrxkDrH4HVvTn6+44plO6lSaLkxDaaq4w6flntlTcYx114XzEE7sQDsCC6nvkDAI4q82PFeD+qZek1Oj6USPVfeNzstOGaNHRGmZl6PV1YTLHOx2BPHiRzQS5wNjRFdJcVtVqiSGaWlFFmSslkQ1XkKgEkkTMTkEg4BGcew7cVu9UCiN0RyakqYooGpKJ66OpHUJI5VQRggFSwbfBBzt8u3EjdBcAd9EQQ1LdCgnqOBk4xn68WSxFrsWqKt3wRud+w49uqHaln/wATnL6gu0dyqR+yktq/FSR0X/xgtK2Q5TA60PbfsSd+KucWuFrRwshAynVCHJCguEOg0gmrKcUVxyyT1DioiAJIaJs+pt8gq++/tseLkC6pEeGk3zR/orS1HoT4mhgdjVyOJYY1ZnWJcEARk46kI7Z3Gw3xnj2+6XkJOqPtE8xqykslXaqWKampbmIoK6OEBmboPmIrk9kDb9wPw98cUJQHlzWkZtCqzxGIP9ROrACehbVOC4P/AA9+C4fSZnmELCn+O0eKD/BL4mL1zV5vXg1stvtUKWCGj8u1W9KKmxCI4lfyo9hIwHqcbsxLHfjZxsMUVPLbN9T7+q1uNzyGAMB0vp4FKPxHU/w3iqvWVoJoZ5fiRCUaRFZ4z0wsCPxYye5wOg5+WlwyZssbQOVj90Xh5vDs8lR82OXNLdNETiit12rtUJTxpZ44KWKpEjGRevZtwQighlHUMfInjY4vhmCCyDQ1P3zT+G/0pVXjmjTat5PG0VMNst92p6/4XrNE6PJShS5bqJbokWVVTAGcMcnB45rBtkZVuttaHTTwXvysbDmbd9E6vsiayWPnfBD/ALU0LXKKToVwseFhlP1JAxnAGNu44ec0NDiOazeKG2i+QXp7T36spFjjWR/LVCo9e3SOE8vNYAe4IP8AEZqmfUkfL6KoiLm2XOqm80OF6f8AY5ACSe/vsO/6cUfoQnIXl7HApT86OfVVRaDuVrtVXJSVq+uOVX6sMFwMg7HIY/x+fEPdZRYogBqonIm8Xir0r1vcPvOsuESTzSJLmR5H6Wycj8RLBT9QcZxniAFL3ABY11tSUaeKTWlLVwGKX7xnaTzZvOfzS4LAv+96i2/D+HotCOy8oWivBxSwaZ13pkQhVSWuro3ULjHpXf6/iH8OHw0CA+ZWZjtWvHksF6zupHMLUlX0sC9yqnAb8QzM3fhaPcLdhFBq2t4rZhW6N5c1GPXLKGYn/wDwj/nww4EELEwQqR/3zWMuca45iVv1SPP/AIeKN3Nrdi2Rjy7pAdI2guhw8E7DPZv9qlGR/DH6cRQtAee8fvkqDmpVSUfLSueIYVqtY5D8lPUv8zjhJzqn9EWAEyaIn8EaRmeyk/jcVUe3vjJ/w4SxgzQyNPS/YQq4/wDW70+S1HUW7AJA/hxzXZBZIKhvazLuBwPIiZlGe0PMQFQH9OLCJTYXTe7KLFZqivqVkFPSp5knQvUQo7nH0G/6cHjwxcaUsJJoJbc2+aGn7XQWJbddaKvatr4JqhopQRSwLIMtJ/ZydsHfAJ9uNKDAvaXZhWiMyNxJsUnLYrtpGo1TUWyk1DZrhU0VL8XKKGT4iJBkBU8xfQWJI2BOM78edhnRi3CkEXVkKHqS9VOrr1DSwqiee4Ty4h0q2P3iPmB78Cc4E0p2FlO/SUaWmyUtJC28SDJHcH8+Lk2lXOsoX8SeqqTTvK6SprZYYoluFCGaVwowKmNmIz7hVZvyU8OYEEymuh94pM4VtvodD8EXVMyzqzqwKuepCpyCPYj6Y4VBKCBSr6m8rSIydWXUZA+fBmGzSq8c1TUUZv1WWYnyUYliez79h9PnwSaWhlG6SmkrQK8p5vJqB0t0AHIBPYcRE5IEdUZ6fnqZ6UzID0UeJGkDAMo6sL75yD8u2/D8buSTkbzCY+mJJrnp169piDA/w0i+WRHIoVpCWk7M234TufbtxpQnWkhK3u5vGtvmjHS9+mhjM1G8scwjKsE9JXqBRhg/iyD7fPhstB0cNEm5z2nNGddffouN+uqz0tR585tMRKQu4fpMe2Ayk9ifpw0w0RzUMa4kOaNly0xzKTUNNL5MqzfCyGnUyt0IzjuoYjf8xw00DNVL0uHkYW9pzF+iZugL1FPOUllWGoijVpVjk6jBkjHVjfB7fr79jGJhcWjILB2vn5J3CjK7Mbrqm9yzva090QlsqWJDZJP0/PjkuLYa25gKPNdZwnEAP3Wg7Nr6jntxaVwrQgK+Ow9v07Hjk3RG19Eg4hGWd7kl1zf13SXhniyEWTpjWQsemLLbswAJIxntxoYGB+YELnuL4+OS2nyvp4+KzxrC4QVHnIOhyzALIpIKgH5dsN9ePpeDbJG237dPE/RfM8bK0kgD7/dZ55t8247HfJrfHTkVpJRWeRfKU9wxxvg+4O44YxApupRMJwwyRiVx08N0Aam1Ne71VQQ06rHUU8DVDyQOrAv1j/Z2U77oT3xvjfbjnMTdHXQpmCCFtnqa1+PtX2amtsttmvFHTUlJc7tTCljiuMZ6gsfVmIpnsAG6gO+AdxxzUsYLro6LQjimB7JxsNNmvHnfwSy5ocrdTXmy3ePT1pt9LcbSFgokSnKSmExnKoXUIp6iR3K9Lds8WB7NoAGgVmTRtkBmcdd76+KUNNy2uGg9JmmudPA9RX0afeEZALlustKXZcllxkAjPYAYHBjMHm7TbsQJX5m8jp8lZX62qtqgNPc62/w08gkt7QwfA5SQL5StCGz0x57E/M8Ll5zdLVRWYgLvq6iorrJK0FaKedVKF2jCsjLsT0se2Qf7+E5hlNkaLzWjNRCpZ+cFPS69FKottJU09GZq5ZIJB0xgYUx7FSSwJYZz7/LhfJZzHbkjGG2WVQa85svqNIklqIZ6WImmWqeVThsZDMg3JY/ujtjiS23Zq2RYoAwUEuf9ZcFbS3NNPhL9XpOkEscrtTxRv2IUkdgAcgZOeLui5nTmE32RFZ9Fwra6p03SxLd5Lb8YyqHkpHJgDNghQW32yAR3yD8uF48zipIH8qWWn7hR605u2m7Xe49FRZ5WhlthdsO6P6ZApP4cAHAG+BxbExHIa5hN5skRYBvRv5Wn9ddbUdTDUJFW0hqIkBIMgUKXBKZPtnjCZTSc26LFEaBrRICi5KSR6+qbtcHzOTE7S0QPluzEnzCe2NsY+Y27cNYfDOFku0TWOmDmNa3YKn5j3daHTFe9TBHXwwzGJqVs5kGRvnGOnfuN8+3GwXktulnYaIulFOy67pKT3Ro76tbGYYkBEvQnqEIJ/ASwySP1x/cm99uzbLrBD/CMZNkjdGP+t2g94ajP/ZH+fDXaNWB/hk/h7Ue2eSnttBPeKRZJKWWPr8lIOqSQA7YHvkZO/wA88HLqbaEAc1E+Cn6Q5n1V3stTcaelp6eCJ+mFayQxiQj1dIYDG4BH0YgduFxJmNovZAPyEgIg0lrCaXUqrYqWvqmuVwSSuirnKpRjoBwv9kEE/PJHy4u6KtyqB+lff90175y7td/s01NV0+Gqq+Opph8S8SzTY9PX0qcKMN6TkE+4zwvV14Kl8kZWCW42Wiqay32+kqZJpFENM/8AsjmQ9MbPI2ekLhdgAf3eIym7OiqSDojyx8s7TRV1bUxUywC4SRzzojEB5Efr6ic7gnGV7HHbfiozFCc87qzpjT6P02GvdxhMNMfNnqZWKEv19Q2HfGQPc7AceDCTVIbiX7BL7VPjJ01pmrqWtFDJdK2b8UoPlxydI6V3O+3ywOGBhzzVzA5w1QVe/HLrEyp8NaaCkppfQp8h6h0Ldidxn+7HFhE0bleGEZWqBW5sa8omrHOo7u9RWSedJJuAwIZgoxjCjPb2xjjzQzfqrmFvMKhg5panpbhS1FdcrhXSRp8CDNJlVh7tEc7le2B7H5cXcwOUhgGwTHsHNikq7QbLVU8XkVmFSQuY3LdQbqVl75xuCMbDgPZm7tDezWwmsy2+r01Y6ituNXazBUx0ktalJ8U1MrtlW6Bu+Dt32GflxV21obNXUdky+XGha6yWClarmqp1jLSK0jANJn+3gb4yccQWOqysmbENLy1qh+IO3yXPkhq2KP8AG9qqFVcbA9BP+HFoNZm+Y+KthDUzT4pGfZmosmsdUW2O1wVVfU0dO8dczN5lOvmbxrv0AOSuS2/pA2yeNvibHOYMvIrV4w6omg8z8kGeMuCn014kLzXXBbn0T0UU9FHGvRFUTJ0qUZu/RgEEr6gePcNjeMPQNam0zw0tOHaT40lxzM8Ud6h0npdaWmprPUWuHyluFs6o6stHJtIznqHnMp3YDsO2TxpTYid0Bgfq06A8wtLDtDHZgkRQXUeU6yTThSC7gtkySHvuR2JGTnft34VgaKs/sjSXei1z9jrAdR+LBYKcoBT2+presrlumKlmYoPl1fL6cEmcKNLH4oCY9fFeoH33MlIi01shrZqSoWNY5QQJnLIWjIxnYDJPyYjHvwu5YDR1SU8Z1fU2yi0xUp0wdNwqSY4shFJpyBt+RIGeKv5I+E3cPL4rNd4vM94uoTzC0s5O5BYk/kNzxUhPpk+GfmI0Vhuoh86OsjINPLAjN5YGP2jMQFOGHbbGPpx5pS8gpY25v1VVDz71LPPXR3GokuDyNVxt1LU5C4kB9+rvn68PQ/pTI/SOS0v4OtSi8610rL15AuNUCPr5MbH+Jzw6Hkwu8/okMaO68joPmqRfALp676qvV31JcLrUzXGtqJVp6MLTIvVIzDJIJJwd8YHFAaAoKx4i5oDYxspvjSun3Hpzl/ThwVhq5AxPcqsIjz8/fgr3XRQ8Bq95WbNWaChveo5a6P4Q+b0viWEuDt+eOBObey12k1QV4LxX3KVXuE9I0dBTLSU0VLSx0sFJErO/QkcaqoBZ2Y7ZJJJJ48BSoGhuyoFoKfWem7hb6xZGp6oqWKN0shSTIYfw9+MzEEtlzBWZKWPzNRZ4ZtIRaP1naKGnmkmjjNS6s4Ab1IxweF5nZopD/p+YQ8VMZLcVpWCrABQjAP8APjngVnUVd2SGA2+RjErFs7n24kkWqE6qAksS7Ki54M0gK43QfzjvdbHp9xTKDRQU9RPccqOlYBEwViTuPWRgDdsY9uHIQCNtbFfNN4RoLrKyvbuSdNdaUzTX+niSVerBopCMe2//AD40w6tKTxoIo0fZavl9TW+TTd4SvNXO0NS8VOMxo5jBUq2QRlQQR23486nAsePL3ocrmkU5ak5a6Pnp5pKiWNhUv6N/9yv+fGIzqVmSPvQJtWW2impwC+dvbgllCASd8fhnTkMVhoI62JrhCJnbc0w9XS4+WX6V/wC9j340uGEdqb6LQwAHbankmharrKdLUUlXTx09WaWIzwr+GGQoOpR9Acj9OE36ONdUs6sxpCtXcHvt3SmV/LiRiZpF7YPYD68VMuU6IUrsrdN0R2+SGGiWKFCpVSD7gjO368eza2VlOBJ1X2gkapqxGkPmzSEKnclTn2HY5+vDERVHCgjGwXWZKKWgjE80YkEzwou2UDAt/aGxOcY2zntw/G5KOar6z6lnan8spDJ0RdCjoHoUtnOw7jJ3O+D9Rw82U1SWfEDqirR+t4qXzY5ETrcKYpN+qEgjOBnG+PkcZ9uHI3gVRSksQINj9lcrWW65zJPcaeaqnZJDTOkS9Knp6V83G34c5Jyx2JJJPDMcxrQ81Z8jiTrWgGlfZ8Tv1XGuipbiVgqFR7fTg4SM9IRvYgdxjO358OxSUbCFHJIzVp1R7pW70wqbelHS1DwMhUVXWOtWx6uoD2yPc/pxrROcWk36IV1m1o9Ovl97JjWLU08NRG6MUiK+pWGH6h7/AK/LjNxeGYWEPFnw2TWHxWU6IwoOYc4pSgbL/PO+Mcc5Lw2IuvZbUXE35aVTeNWy1syZkUI2RknsfY/58PR4GKNpABJ09nP9knNjnP3NIH1JHPMRHSz1JKOxleH+sdd8kZwR7fpxtQ4lhBc8DbS9vJZLnVJYFn71Sh54aHp9UXiS5009NLc1pRkSQLGEkOwc4OD2ztjY8IzTjKGkaed+mqcwmPLe6byk68vMBJLmPX323VMbUddSyXKOkSmrHWQRlWZ8oV6hhWYe5ztj34yJ352Fu3RbfDvy5eDICG3Y5+3qFc0ktBzTsMNJV3SBFpT0Vi0UvXLHMuDhZcA4ABBwPVv8uMKKQ9oCFoPifg3F7W6na9BXl90iTWlkvOr+XdRT2EVttNpdZSkZjQ1sZOOgtnI6mIB7ZJ74zw24ArnXvazEZ5ddNfDlf3azt4kbNcdWXzR10oqyJoLM5avp6NDAsgQFH9WeomOQt0xfhZQTntwjO2nEDnS08BI1oe1w32v76c0MaO19Zq+ne4x1MsZjkltISUtC6OrLsFb8TME6urf8XUCOByOcBlpNvje05VKtGqINUQVMtBWW+SaYESQVbNDUkH+sYBl6SFwoJByWYAZBzwhK8A95FZEQLKXfMp3XUlXM9tMVWXKURRiq1RCFsFsYC5yN9gf04hjwWgA/smWjxQdpbTHxlqjeCgmqofMmkj+HKMlG/T0MgKHJJBbGcnf22HETzsYS2/NE1vRRNO01PZrekxsz2y31U/wtO81EyVbSxk5lBzlVYZB6xk478AbihIKabPyR8umuq5azrY6aB50jlq8IWWLYM5x+EE7DP1Pvx6G3EgqS0UklqK66aqdSU+oLnPJT1dXGFhiK9DUpj3YNjfqB2/XG/DZLaF7hNxtnLDDHqBv9/fVGln5eyagsN4e3SiGG7LC8h/GSQeokdRxuD227DgLo2vPebaDFipIiKOyrNX2rUnLWlez6YmS4R3JzVD4gh5aURKQQM9kbqxscZOe/AMvZ6NGnhyRmziV14g+wa/YSss3NG4196hoLnSpH5szJIzhkKMRsOk+47Z/LgzMQ1xpOYjhsbYjJG665If5iaRNrvUtZFA33e5BcKcdDHOR9B/nxEkf81Jrh2LzxiMnvcvkhn4qD/wBjX/6s3+fCnqtTsZf6vcE/o7/eafWFPRx2cvZ1Ko80ZDMOoHpbH7oHuMcazswPgubDY8l5teisKZEqz91vY3rKClqTb6hIZyRCDhhIF7kjuTnYcVzknZCbprsmNpx6TT9VJBSUnmSyENC8pA6h+IqGwT6Fy3qzvtnirrK9oEdWTmBTWTVkE1HcwtwpoeiellhaSOoRgAJCOlsHpJIIAyfyyKFui9mO4TQ0FYkpYJ26emSqcySFhsWO2cZI7Advz4E9AJtFNIKm31EbzVEIoKeJllaZR5s77dLAghQMZBGMk9uIAJNKDVJZc2bWeecsNJblcVsTFacqrAyRncs57BF239ztw3GA0Gyrx23dV9j8EstvgSovd7jp0X1SeRGXwAO++MZ4l04A0XvzA5BWX/oraXtGq5ljrL7crktNEj0iSJCBTvJgzbjDdLD93fbgPam0M4lwGbqiG2+FuwCpnlp2qWgk29ZdGDDYMRjP5b78UVfzYO6p9QeE+wVVSJRckRYjicdP9WD2Y7bbgHi4fuQo7c9FH0fyFtiCeajuPxS0dU8UPTA5EkiHBXLDtnY4HccRmsKHTDYpo2DlxA9rs1qNLNCq1PnVEbt0Miqck7d8t27ZHEtFlKTTZQStDaxu9sawUkNLTCPIyxIA/QY/v4eotZ3lhymN7wY7vnySk5rIH5X6oMcKTOtuqGEbqSjkRtgHGNj74PFMM3+K2uoTEJPasHiPikV9n7ZhYebVY1FTQSwV9maWfy+pRE4lUiNgx2IxnbsCN+OlxkZMeaMc6N/v8lo8dIdhxelH2pT/AGkdNPV+I+uhpgp8uhimBVs9Z6fUqY9xtt3OeBwxuawNO+6c4I7/AIVvqsl6udi6rICihdxvknPfH/XbgLx3Ta3oPBVNFUpNHHGVCqWLZK5P5Z4HCQ5uXYFGeaNrUf2SlgpLt4p4POnipJYKYikmmlCIJmD9PdlDZCsME78elqqCy+JhxjB8V7Ac3rdFYNTUcFp8i7Guooq2amttFJOYJSpLK2OvDkq6hc9kU7FwOFonEjVYuIiAIDDdi1nrxlTRXq12Cjp6mKOrgg+8XpHSSOaSN48BgrqGGMk/IrgjvjghNr2HblJJWd9K6aa562pCVdooyZZAG6WZVHUwBwcEgHBwfbY9uKkppzhSZnKHVNv03bbrZH0YZG1aqxxrV17H7xYT4WEeXGPK6RJv8yp29hPghuHO1hfx3PdeXXijvtquEVLTVlLIoqEpsCFGG3SmMDpAXAwB27DhmN2lLQw0WeG09fALfzeYtFyqOkPe61iR3b0IpGfl6eHoyTC7z+izcZHlD76Ba+1Zp37yWJ4kDOjs23uTjijTW6xGuWT/ALRqA267aVi8xSYhP6Qw6htFvj5d+Cja1q8P2ckXab0yzxROcxmPA/Q8eWmuGrasUtpanLet36tjuR7ceUjdV+maow22UkksCy798/8AR4ysUP4hUO/UmJ4fnafmrYAB1MgnkcdzjynGfyyRvwlPpE/y+YQJR3CtHVNIk756Cue44wCaSAJVrZbYfuuRkLZBP93AZH04LxNFDsiPBIwLjdSdxnhnMitKAOb1dW28Q0TzkUdys19dowMLI6QRFC3zYBiBnsO3GtCLYCfD4lP4QgsWfl52PSm008RmakgpmhnjHaQlAA2Pcjvw+YBZKbB01UGp1nU2VLAizskKt0TxxkEOpAwDxdwLsw8Es5ubN5Lf3IRvvnlFpip6QzS22FiT3Pp9+MiY/wAQ31WbIKeQjdT5Cewx9O3FFAFpAfaO6jW1eHCeMtvW3CCMFQTuoeQdu26Dfh/hw/ik9AnsA25teiLrRrj+mWiLLVwydUlxt8FSWXbp641JJ/UnbhSc5HEeKUl7jiFIt0KUrqsYx8/mTwoCSdUm8k7q5PVDupBIG2NxjhkFLV1Xwzh3Yxll2H4jv9f58FDgqEK+0/dvN6UcAhPoBkY+Y3PDcTrS0jK1R9bpVqKoGjjMcDL0KjL1NjpAyRuCSRnA2Bxtw+ywLCSkNaBT41ntTrNHIsUtPMvSQ3qViCdj2OMfPbP1PDLSaQ2v1VlZawXCglIrKiCoWBvhjGFMckmVwZAdyAMkdON8e3DDDf396qhDG/qH3/b3olpLXNQ6Dp3uKUFXLcioSdSyzMFVhI6qD0+WxOMncMmBj3eifR8vZ/dCdQbmaK1011ofLx6hXGgayC1P+yihEYhCRRFz0kAYxsc57tv7jjVgxIqrrxSs4fmDjrzTNpLzRTUNTJEPhXqpw8EMWTB2PUSWYsN+n59yeLue4loOoA1J39wrqqunDwXO0JIoDb1vXorCmrmtdVRtVU8rpPEamJIyAZ4wWUMDg+nqRs7b9LcJvY17SWnnXkdNOWtH3o8bnsLS9pIdqK51ppvzGqp6jXkdwlmklrqWSWsaR/2ESpGxz1dKIuwAOwA2A4tJGyOmsaRXU2faff1VJJnyOLyKvXbTr6eHIIZ1Nrz7pjZTK6tJiJERC3ngnLIAO52/McBBaNKsfDxQo2vedPseKAeYF8VbZWrVNULEyCVund4uxVVC7+wOO+/GbO6qITeGjOYVukjc9Y1V5usiw2a6tb1Z5hIEJinXpYMFjIznOSQcdyfbHCjiSaW83DNa0W4ZvePVA/MfU1xouXqpp1o7bVVKMaWIjyJGjA9ShcZzgEjPbvnhGWAZiXhauHxL+0qXvDrv71B5B+K6uoqaK1yx19y+CqJUluayLLAiiNWQmY/1hZsgkjI7Hi+ctFc0jxDhge7ttATy/bkh3xN2a41Qmu1qrKPTVyuDxVFa0vSY66CfoYEsCVVmTDAnB9sLnZR+Wz2mvSkxhGGKo5Remi6avQNjo7dQX6/VtS9yETQCKkhD05apPQJBG4IzgAFifwgg7cYGIxrwS0Ggm4Q4nK0afRS9W6WuM1mpayGr+CtVHTSpPQywp1t0/wBWylMqMY6lxsNuAMleaB1spgNiykVryPxSS5l8yk15y1zbam5+SKgUlTKylZkOelkcjDIQQSfmNh3zw4MPrupDMp1CINHSWvSum7SksdOtNTVUhWWhV44YiUYnqUnfqwQSxOD78ZkrKNHkjsbey+a3vU130XX3SirrfV0lXCZ7eSxjCsN+l8Zzg5yR8sY49HGMwLFJc0d1wWftW81qMPLSXGrqLfU3KnWKSH1ZgJB9akjCAjcHudsjjSia1h1RmRSOGZjbAQ1zYesgqbQ9Ei1slsYQAiJZJFlyo6gQcFiARjcHgspAbaLgy23MkNX46eSKdB89obTc5tOyQStWyyxlHklWNWDL6gT2Vl+XYnbPEuka8BrdwhHBuEfbjUK8nvNPXXGSG4/C1M9EemCpVekyd39JzvgAZHz4pJY1QdKS75hX2uvuoqGv0+aKoopEMcjdA2bq9RZu47d+/ChzOOZqbjZCGuE1g8kP6m1bSU7pRVFM/RP6HEj+lV6sZJO5Hc54YL8rRn2V8NhZHgvjOysKfl9S/Dx9C0fR0jp/ajtjbivbQ9F78xP/AFe9MW01iQ1rxPMB5UuJSVPoDDK5PYfTv8vfhtxVCFa6k0bS3anWrlq3tsdM/wARUOjeWJcDbqb2x8xvxVr61C8RzV1ydpYbVY6guZKyWoYzVNT/AFYZWUHKnOSvSBhtuo8ef02XiEztOWOek1DR1lLHA6VMhjqSseWEXQehic9we59weAOd0VMt7pj2/T1fWWhoJLrLTPUMyJPQxBXhUkFME9QyoBBJGDngROtheNA7Kt8T1gioOSdLBcKqvLrV081NUucSysrEBz0dPV79hvxaD/MCmNpzXsFdeGfRz2bl+K2Zpo5bg4xGT+CNNgD8yTknPvwXEEDQIU9A0mJLV+SvW7dOD378BalTROirKu6UpusFWKaeWpjjeFHA7qxBYY9/wg/pxBIChzDVFB17uliruaqwNU6jpb41OtXNRwzSx09Si7IXC5Ax09sjP148NQpAdl0pHVz552xeUAs09ir3vNLdHrVr4KKFaX4Z41EkUshImZ1kRekHK4dvw4OZ2KvkaYst6g+5UlBqi5ajtk7W4QUdTlvLMhBMLZ39OAQTvuf04sOiWeGtOqMuXVjFVdKOmrLvSUk1S3TPcapWSGPAJDMFDED22B3PHi7VLECR1E0PFWsNykr4VDk9QGccELy7dJlgbskH4iOYlbpTnMKanmnkgnsUkM1I1SyQSeaJU6+n8PUoOQcZ2xxucKyGM5tDf0Wpg8KJIrrW7vypc/Dtqq38tvNuNwWnaCuoJbe7p1OkBkxkH5nCntnGeN3GRyzYYNi1IOtbkeF70dd1oRCJ78svLUX4fVL/AMSV+oOYF5luVBbIGqrVTJRUFOmTLOqMemQ/Jm6j+Q4Z/LlsGurxy+lL0MAitrToSSkNz/tNgr9FisrkEN8aH0RxEJLDKDsjp7pgHJPbIxwliJYnw28U/auYP052nYJXXRSJhVkFP1QxjycoW6cF8knLfx/hjjMgYAM2/wB8vBaUktjLVfPzTF8P17uOkrtcrpaSgrrfNSTRiVFeN+h3ypDZVgRnvseCPbqSVm4ui0A+K9Q/BVzAp/GJy6tkFLS23R1zjrp3r6yjvVTEJ4PJOKboLlUy3VJ07MfLXBIHUqbmhpsnRZDmU7IBr1R94g+W+jLlchNFqyhl1alZHRNY0FVVw1cdRUxpHVCowBEpjk6FhyvQ8bNjc9VWk3VKSAW5gdenzvZAOvuQcOkrtQS6T1XVTQ0tXXwmeO0SxRxRwo4mlikLuT5UqshBHdfRntx7NYVSK8UGcy9OXahsdkpqW5PT3agpmQ1bKQ4fJ62wckFsnfuCc8Wcqggk2FjjxM8nKHV3MRay+a0ttguklJGXp62jqpHK5bpclQwUMMMoycg524fw+HD23nA87T2GxDmAhrLHmAnJ4IrLbrAmgbZbLrDemoa6paqqYad4oVkldmCL14ZgFC+rA3JGNslxsZbEW7pXiD3EPc4VYFenknjr/mZe6LUV9vemwl+paB/Mu9miby6u0gAKZYUxmSmOM9iUJOSQQePfq1IWbHh2Oa1r9CdjyPn4rM/i85sWTm/c7FXwzTiWKnkMsApys25U9IycZ229vrx51aBq0MJh3xAtck5DcbYa4Caa9QuGYGkio0kq4gFJBI6gMds79uITpaa0V9V27SNZFTyT6ruzl4l8xhZmkSnJOArsHwDx7u9UPNJ/T7/2S81RrZLXqKosViqYZWaba4Vy+RDChA9ZXf8AgM/TJ24z8URmsalaEWFDm9rLt0G6bfhKlsmmuZ1HFFeoJzJHNLX3SrqFiNY6xN0r6j6IwSelO5O53wAhJh3vje5w1rb1HvSWNkL25WtoDYLUKau0/U1kVPHfrJLUTuEjiSuiZ5CTgAANkknjEOHlAstPsWV2bxqQU29EcupqzRFwqfKZlp3j6tu3X1AfzHGTO+pGt6oDrNuHKkF1PLGsr7tT00EQEk7dKltlz9eHmkVaM2zokzzb/obducNu0XddaSRXG7VKUFNb7fTCSoR50VD1uciJXwuffp757cbrGmOEF33qtPCRyBhc1tgc1ip+Y2oLVqueG1UlNItOzqsUypLhAxABDkZ7caczshprSfZ8yFrRYaJzcz3Uu7Smtrjzc1xRUVYltiknLdLJB5QjKgnYKcb44GZgI+0pVxUDYYy4ar0h8KWpIqnk5arZIPKuNjp0oqpCR6un8MqgfuMDsT7hh7cY01F2YbFc7KbeSEeV1coU5Ix7b9+KNHNDWR/tOtbKdL6Ys4kdFnrJ55lQ4JVYukZ/VhxqcOHeLjz0Wnw0W5zvBFnhAv63vw46WmLAyRUzUr75OYnZAP8AwheM3G32zknj21O4Jm08vWysrDffIOc8LtNHVIuApWlHUeYhU+/y4MDqgOaBsuqoYq3f054K13VVV5o2AS1a+mR5CwCAexz3PDkAtLS7Jz6VhmpbZKHkaCIp0IZIS3nOSjlVOMKcYOc7dxnPGvGCaCyZOZK+6gtc1shZmaMdaLIkQcOuHGx2JUnB75yOLuBvRUaK3XRpOD9u0UzutPEeokn0QdWAWOPbY/qOGIWu3XpnaIyu+lkipaOe2Sz3O3tT+bFVRRMscgHliQYYhupHYLsMkYbAU7N5rFO0P38VR0T2gkat67a8wL10J1VNDd2tNa/QC0oLFUCgsf3l37b/ADz7cVZIdlbJmCJJtUV9lqY4jE1QHpUqojHKkiyrJsOzfs2DA9QbBA9txw9FKDsfv5pZ+EADS4jve5Rq7mZI97EFSlNCKtEVCs4ZqhsZYbdgvb/DHBH4khoA5exSMIC22kn5f3XB7lR0KCkjjVTE3SOj9w7hsN/cR7Z4Udiep3Vi15NkqNedXPQXD/aIJKiOLKSUTyvAAxypbqX1DHy77cLPmaNt0SGAA94bJR8yddGzW5Ibcgkq5XmZYI4mjWpkUd2YfhHY59zjfHAnyFx3WvhMPmdmkOgrXoPBANxu94qrbSUMFylp/hWMFZNWoHBdk2ETZ3Kudg2cYB9uFZCAU7UQeX5bvavn6IJ1RTTR0VJGt5o6S620otbcpgssksbeqSPLH09RwPV7HbfhZ7rFlHY4WTl7p2HwQtq3U1RpCl+D09R2yWljaVZKaCTypYcIW6I1A6S5Oe+MZ4Xe6xqjNYH96Qm/FBfM3mXS6t8Otzh1BSVdvhqaWGoqqGN1WWDDgdOTjfBztuek7HO1Qade6aggLJh2W96FCTVuldDcvLNW1twvlLDRMpSf4qVnUFvMi6onPTggKjDbHUD2G/LY7COzZ2g14cj5eKdhdI+QsAsom1P4oL1e9HVim72146ObM9TQMQlPTnOYuvszANuR3G3B4YDEO1nrwVuxJd2cbd0vbbSWqr01USWipMturpJOuSF3R2lbHmEtsert7DGfrw3FiI3G27hUfHK0gyctvJQLnrAU9okS4Ss9GkLReUkjnqp8gHI75zjJA4s+BrrGmqo1pcQGrog5pQUqQWKgiNNS0KmNIpfSUGOrO/4s53I7b54HFhGsFcld8ZrMVJqKew320QJeIY7lOtO2AIul5VTLNhhjBOw377Y4zcb2QNuFlQxxGrdFU6YFuS1QNQxSQ0MxbojqNpV3zgnucZwPoOCskLomudqrvBvVB2qZbXpa7GdKaI07J5DeUpJjOerGPr3+e3DkLDk2RGNfL3AfFTdPU1RXXFatY6dqFaf9nUeYSxDb4A9hjv8ApxcsN23ZCcA0UTreyFq3XNFYqp0FJXpBCzxAZUIX6sk4+eD7+3FHkAahPRYB8n6SCd/Gl8qqmyXatiuJaGZ6YDG/8Opfc/58VfG1ws6gKjTiYgYgCAVFPM0g4+CmH/dT/LhTIfuvojfkndR707aLohjooHnlkuM8RR5EiVkDZJ8wL7KNu+d+NOiCShGjWX1RR9wJeLYKSpjWrhkULIkijEpxsSO3ffiqjxV/oHSJ09Y0o6RQ02CJGqZPPZRv3OPUB2A2GNuK2d1Q9E19GRxVtDTSkpI7J+NUMecjB9J3/Q8AceZUAhH9umaoZS4UMQAQgAUYAGMDgX+1Q8kmyunmbaYblo15J+mRaFhMoYZHUMqv5YLA/pxDDTtF5pINFW2k66ktOjUhNRAsdnh6ak9YxBgdRLfLbff24mQkkqjwbVnBQrcpPNbDQ59GOz/X8uKlxCCQAu1/LkJQKymnbGegrg7HYkbjfGR9RwRipIDuVQ+UKDXtdPHSM7z0kZ87zTt6yDHgjA/tdznfYbcSBaE420Wo9BDWVVNURV4QRu5CdMnXIyZJyxwAPb0gEAe54JuqOIBsKypZVhkwg3cBS37xHsCeK1zQnWd1aUcpEuM7/TiQLQHCkRWRvLZiY1f0EDqJGD2yPnjiaKC4gXYtZy8WY+6uelvqvJim6LdG5V+zYd8f9fPjYwEpaMw5FauAGaAtvqlVq29Vt1rZTSyTU9LI/mpBGSEjI2yPbPfcfPh2fFOe8uBryTzG5Qh2r+No7glyEtQsyEpHOVO5A3APbse314q3FPEgkDu8EUEVtogDmra59R3v4mqZ5JXXDSsPUe+AfoOK4nEukfnebKq5+wQlHoRfxHbADE57/T8/z4FFIBqrds7mUR8s7QtsqLuvSDFL5a9OMZAyf8eGHzC20qSusBRPvi6aAuVYbFUVVGlZ5sVX5bECRGAzn2Hbv3Hz4q4goZ736l6I+FnXHK7nJyht1luEdHSaknS10sNWtTJ/WRn/AGiAknreRhkZXZVJOcngRBzCkm5paHWrTmRVWvUVXqSv09DLFT0cxjSOtr+uqgjVhLFHhwoXrc+rpUYDHqOccRWiqDqOigao1SmqIoahYTTs6YdA3UMH5HO4Psfcb8eJtSG1osO+L2eWp5xTtL5YZaWONQkXQFVWdB+ZwoyfnnhuLZOxbK/8Gll1FzXkr9B26tkobTPUJdK6SKRkn8kSRKyxsuCCcfPG+cHhyEmq5IWILGfxXDUfuvRrk74ANDcurhcbpU1moL7WXdUEc9VV+XU26JQ4EUUkfScFW6Wz+IYyOHxEytAucm4nM6mihXTn7VUeJrkjoLlfymt9PbNP0UcEtckYRh1SIelzs/4gBjYZxvxTsstlWw2LmlkvNrSTVby10Q0dNWUdjphXgOrT5w7KcfvY39++/Bi1taBOtmnsgu0VzpPw+aMuWmLky6booIrk8XxFOsa+XKFceoLj5nfiCxtAAboEuKmDgM10vO3xG8qIf9Zt0gtUAgFJVSIUA6QqdR6R+YGOMXFxsDhmXW4LFuYzva2EV+CTkTTcyOaNLZ9R2+S4250keYrK8QQIrNkspB32A+p4u6Ux4Vz71A0PjyVMZiQGOkj0OlLfPL7wo6A5eXWnrLNpC0UtZC4aOoaMzSxn5qzliD9Rxy02OmkBD3mlhOnmfo9xWzeTPKCWo5K6taWnPTNFQyQPj/5fv/4SeOG4hjmjGQhp5uB9i2sJwl5w8uYbhhB/9SBRy++7dT2l51CLNUqsS4wXBOOr8uNduKDmODeS8cGYwC7Tp9V5c8xrVS2z7Q2vuUsYE1FqKzSRy/vRZkiVsfTuOPoEDQ+A6a0qZnCENB6rO8Vri1BzZ1jSVEMbfD1kqhXQenpnkXb5dxtwxC7NK4O5ALRmJjgYWnf6Ljo6Vf8A0lQiujxpVsqlB0rjycbD9OEsS4lsgPL9lXED/ggev1WtPs9dY11wumoqetqZaowtPFG0jZKIs46VH0APGXMAKpYGLa0EZRyHwT81XqN0q6KGLDNPUCM/8P7Nzn+XFA+gbS42NrG/2iTSy8zNNUwkJVLfJLkjBZmd8kn8kGBxq8Ltzc3j8lr8NIMbijL7Pm7mq5WQUDMT8Ld5wqsMFVeAP/DKtwpxBlHzA+KW4o3+Lm6j5rQGh52Sy0E5VHZVDYYZU4Y9x8tuM9xtxKy3nWlcVFX8TXSTdKp5j9XSq4UZ9gPlx4O1tDIXfFb5q+mnkiTqjpU8yQ5/CpOM8GB5oRFK20TWvBUK8bSRuhDBoyQykHORj5YHD2HclZwnDpWTz1Jd6usqygdGabAVlQ5AznJAC43A2I7cbcQNLFl30XdqmrpLRNJRwVNJUzRYm+IjVujq8vdEJ7jPTnqVd8jsN2M+YAn78VdkYBppvx+X3zXZpTmBVWS7R0NJmto0Lh6CtplniaWSERSHy2ypYbBS2/pXYYA4GKu9j1HnaYLnNIA1HQ6iyK2+HtXO3X1dH0sVDI7o8blYeodDxAZAQjAIb0knI4cY8vF0kZYTmzc1B5mX42nV08K3GguETVUjmopF6KeoJUt1J6VIX5DpGMHAHAc5y0dAnGx952oPiNj5bfBVdfrSOWy1nnRB4jTSxxASSdMDFCBKAhBZlJ6gCcdQGQRtxLJzsjQN7OQOyg+BQDfIp47hZ5dPXWQVkCLDSRVTIsFUpXqlEjMwEbYDHJPqPSuM8Xe/NpzWrhwH545m76+IravBX+m9V1kCvJV3E1a1TjoDKqNAx/3a42+mDvtwO9dEjLGwkBjar3+K4aq1VK1SkwrahJVk80hSP9oAzlWLDsfc5yDwF5J5KY4wBRG6D6zWlGKAXatrIaaMqUZTU9SwKuMln/CfVkfXp4ERWoTHZOvs2i/RLPWmsbfpa41hpDXVN8uUUqxGlxUYHUr5kUnpXKjAPftuRwJ7gd9k/FG97e9o0eiAtU3Wllsl3ulcj22vucMET/s/NESo48sMjHHmAEgMM+rB7cBBaDummNIIaDYH37ELcx7bca28UMtjraakMdXE9bI8WKipTbqw/wAyNjkeojvxTtG7I0RABDxfRCHN5bhf65KWRPN08EaargXDVFXIDlYlzsATjJzjAI4CC0C27o2GLWi/5uXh4oTqqOq5h6MaaCuqI45VZobdWR9awy5K9BYb4UZAG4Gx4XJF3SucrH0da5hUmg+WtZbKFrVe66JbZVRkj4OUxyoxz6Dthx88/LjNxWGfK3V2nsTzsUztRIwa+Ov9k8L3T6UHK3TlNpySaG5vmnalYAJIc483rz05bbPb2PA8NFlNjZAlkztyndKerunRXR1a0skzPiBl6QZOnqz1HP7oxnH14fkbpoNUo1vIlUk9zp7pfWs0dVTfe7tI8NRFSlxSdWT09ROerGQdxnijpWs/UnooX5c4HdPvRlpblNe7Ho+rpmvMRq6rp+BqCnU8TEEkerOcexPz+nGXNnkeSG93pe6cOGgJDiNefRL3U9FcLbf46ZqcVxoEZhK8nlkTrtkjsCQT9PfjRhlZM3ujQbjoQl5IRGKcav2ZeqonvFNb5RIa6aZqyVQ8B6XSPq2ZW99xsD7cE7VrSACvRwvIrKNBvrqiS0a0goYKakqClJNMCBTgb0w7LnG2PrwQmzolZIyQSNR1UfUmgKWqNFCvnO/XmeRl6w4OTk/r/eOEJoWvkt9+2k9hiYm5hugnX+krfpivikgnCNKc+TJlsj3+uOIEWQnveVpyDESSdwiwOYVB991A/fi/8C8eo9Uz2bP6Vpu1PFLdRWSMUSOERgN1DHU2+2Mdx3HDpBDaPNYI8UfRVTRxxEQ9YLdIbPSFGO/FN1YjSyiGwVkNpommqZ1RIU6pJpGCgD3J7AcVcFQDkinQ2pILrJ5tNVpWwVH7WGSL1IEI2ww2Pvvnij29FR3inBbNYQT6FoLPHa6VKyOskqp6/pDTzKVVUiB7hBhmI9yw7dPAsoCqXj9I3UbXFxjpNL1QkjJV493Yfs1PUoCk/NicDhZpFojBrqrbRVFSihrjFDDiqYTOQv8AWsRjJ+ewHBSeaE4G6V7aEAlSKepSJAretozhfcDA7/LijiDoq0HHooNZVgbAjfgjSTqEu4KBPWCQYXc8WbvrshkKBPIxwMEn5Diw2VDupFJT4ZSc5744lUJVzb4euTYZ4kbpZ5RlQafko6ClmaankSoGRHHKGdP+0vtxOhKDK0gXe6zx40rG55kW2RfLy1uVMMD1H9o3YfT/AB4aglLQQFo8OcOyPmlZS6Xq6o+THS+cUBOI1Zm6ds7D24v2781UnS8Uv1ZoC91lAlMtuuUsMbtIkZikKKzAAkDGxIA398D5cWDzuBqrCTSiUIav5aVVDVMKulandgMRujBgO+cEcS5xdqV4OBVdJy+SCGMRsJ1dFdysRHQxGSm/fHbI2PFY3aaqziORtDzUa2+qqFVWQlhkMMHHtwcG0M7qjvFMGppnUqxaQ9S53Ox9uJbJ3qKgbqDo3VNw0Nd6WroIkZoZ/iMP+FXUHGBjvwyN1dwB0K2By85nWjn5arBRk09mu8ldRyVVUIgIqqoZxGyYYliwUhyCR+BsDcYhzTaWILL5phapr7BpHQNRXR3+hroor8tlPRTNG5dVmxKTkqFIVWwfUOsd8HFCbVWtJKyN4y7Gf6a26rQh46i0JMjBy2R8VU5x7AZ+X5+/DUItqPE5Mv7HyhNTz41AxB6FsThvlvPER/NeHId0txM/wx5r0wt8jpAqqCVBwD240Wiua5eVtusJV+OUZ5FUZAHWL3AVPv8A1UoP+HESJvhre+T4LNNjnd51Qn09JOOJGq1XI80xepadEhySp6RgfnxYjW0rLHzWKtX04/1maraqjaN/vWZSr5yN9hv9OOa4nfa0ugh/yx5J9+AfTMFRre7FQCUo/wB3b99Rxi4ydwgy3pY+BQsX+hbo5P8ALyG8X6mjlAmhZwHjYZyPp8uOZx2LLYyQaKnhmXtgHtsdF6Pcr+StntHKJbfEglp5Ix0pLjIGeoIT7gN/I8fFsZjp5cQ7EF1EHlz5WF9niZDEGYdjO5Q310Oteix9z60DV2PmbTyzKR5FUr9tulTsAO2MDGBx9O4NimPwlN5hfOOOuLcY5rgRqvH/AF/oev1P4xbtdKVqWOk+9KOeQSuFL9EvX0RoMsxwDg4A2OTx9nwcOSIDwHwWE+VnZ35rIHNnVVfpPnrrR6F1p5JLxVxMFGQQJ32/jwjLM6OUloGui6CCBkkDA/XRdvKKqq5+dVq+8YGgqZasrICnQxZkIyQfzHFXueY3iQUfig4xjBhiGGwtj+DfSsmi7/eqYTpPLcEaoDKMCNTIux+vGXM4Va5ed1gEpy6lHwlZZ8Dd7kisfc5jlHC36gUuDYKw/wCNnUTXXnjUxH/aEtsfwQUg4RmeV8/pkfnx0ODNRA8jXw/Zb3D2kRX6op+zl1IU1vV2hgi9TRzooGOorFOjH553HCvEY/4YNbD6IHFW2A7z+S1zy8K1GkqFiMkq4A/KRxxlPbldRWLL+oo90tpijv0Ey1EkdKUUsHIO5+X58MwRCQ6g+iQnlezVuqo7xZDaqZHFVDJ5zsnlgkOgHuw+R4o+MxuoozHh4tS9GzK1RFEPxF+kEtgDJ4YhKXxDVoCyctpqDl2mq6hKart8E6xvD5pQzAMMr1DcAgEZG+DxuwPFZAaNWst8DsomItt1+3VBmp7XNJfyRL8LErHqmWZSseUd416mbBzgLudyPntwxI0sonmvYchxIQ9ZYbtUxPcqZZQKFBVGSNShpz1ZDj1ZB2JG2difbPCgmzOIaLI1Tbsra150Fxqec9HUUNZNc3qpaqaXqNbI7SYJJaQse568jLNn6Ak8WD3A0i9g42dyfaqyp1dDeYLSVqmPm1LohdQHA8l2AIxjH5fy4kznK6/vUKvY5S8gcvmqWHmVZ7lcpYqC70skEEvkVnnYWGNsMAqtth3bYYBDex4lkvd1RfysjRbm+Soa/RFXWxz1tY0sVe8gEqmQyw4Vj0kb+4I3HuOLfmA06bJyLFNacrNverqK6tVUzQySeYAgbv6m6R3B757f58ejnzGkAtrVVt11a9Q59TAquMk/w/ln+PAnv5orY+qBtSfG3GOrjq5WjtU4EYjjiUMxVlZsMQQNtsYPfPvwIOJtOxlrSC3cIRvl5pVkemo8UUETnJLMWOMgR9eMsxGACdvqOBEnYI7WndyXfMS51P8ASClrqa5BWtdO/wARQvLgSBhhWI75B3374A4G5+mVGjaKII35qmtmraqnlopI6OsSkqpJEMNQg8yAKM+a7ZJ3OAB/lwN11SKWA81T3mC46itV+pbtdUmo7k3lU0KopECf2zn3J9jsMd+FTEbJHNXBDS1zRqEv9JUMmi7jWw2yorrxCUZArECnSUfqADnYjG3tniYxkca9iZnl7SswAPyVve7lS2G00dzucE09TAVgEiqfMywOW6Owzgk/IbfTixJyggaobIzI4sYv1i1jHfkEQR6aqVOv4dzgqudivtgjG4+fEBpO4pDliLdeS67XS1VpyKmoashaUsqBQjRoTsgI/XfB9uPPb11UPLXEUKXCjghpL/LVMaeQPUym2liZJ4EYH0uwCqzAbFiBnHYZ4z8QTWT7tMtmY12Zgocx9E2oNQ0NXS2utrUlFSSaaBSAQxXfrAGxJyd8cWawk94LQM7Q0nNol9zXnhuOp5wFLOir/d7/AKcFbHWo3Kzp35zaVVwiipBVSSSRzeWxmjAx1gkd2I7gHGPljg9ZdTXsRGPcS1rRXIqDb76rNFcpZj5+wmcKMsDkYJA2x3B7ngYlA7zTumJYHgmBo05ft5ogodczVNqq3WPzGpyVjZ26Vk27g/LheQgnMN0HVhax539oQJqPUEuqLkZahYoWhTpVGbG/68BdTtNq962IIRE3ukm+irBVuAP6r+A492x6I2QeK1naLTHSXCSoSNUlnw0jZOGOMDbP0Hbh4itFzxFIksFF5XmNGshLuZWBdpAvzIz+EdtuKk1qVG+ysrlouPXRipK+ol+6jjz6SPYVRzsJD36foMfnxUk1uhhxabCZHLXRdLpixpS223iiooXI8uIlo1LEkEn5t3/8uKPcTuVU6hGXw8dzqktlTSSzwVcPmvIUBgQBsBXYN1KzYJU4x6TvwK9NQvBtDOCia80c0mmKyinSup5q+kY08bweW0I/Cu4J6w3f2Iz78AIF2jCtDSt9GUbx6bpqlKecQtCsLyEZV5lyWGfbI6Tg743488gEKstDUKTVQzVNf5UFRCoYgK2PxfTJ+fb8+IaOqAQFW1zuQQcgjPtjHBGlBcOqjxTOrt6eokcWsIZ8V9gbLenIH19+Jb4obhSnUsBZwQ2x4kbIT0RWqmAIA79+LDdKP8UV2GA9aDBJO3bcn8uLkdEo9K/xL6EpNU62tVVVXalttJR0Tx1HTTyVdWT19QCQoMk4zgsyDPvw/BhZCO8KCcwMuVh8SgKHmlbNAW+vtun9MXCpguESQz1N3b/aZOklh0CHp8oEkekM3YZJxw+yJkewTmrjmJS/1NcH1LK2aCe2gDAWKrqsKf8AvSnf9eCZQeSMHFRI75LarRHRi32WvMLM6S1UEks++PSZC+SoxkKdhk/Pi4ezZzAa639QoOrs2vt+SN9H+J++aR0zR22DT+nooaRWH+zQmEyAszEseonq9WM/IDg0OIYw6MHlSq6JpOpKgai5r6Y1dq+a9Xflrp2qr56aOCQu0xDuihfOK9fSXOBk4wcduD9pA9xe+EEnzHwNKhwry0NbIR7Ef2LxN8sWtyRXLlZ8EQoiaG1xUZpyvTjIEiBlJ3JwT+fB4sVA0BphbQ8B8TqlXcPxFnLJ7bv3FJeDl5ydl11DXSWfWNNaRV+dJb+qOVBF158oN5obBXbOc8I9hDmsWAtANny7gn1TbpuY3hX0rdaatk0Tf6WupW82KWGjCBJAepT0rMc4IUb/AF+e2k6TCOBHZ15X9VnHD8Q/qFef7L6Offh5r9A3Cz1tRdZ4LnUtc5Unt9V5orChRZc9ZXABI6c434B2GBrY+1XczG2Mte5IbxC1fLDXOnbXSaLuUdBXUkpjmlq6CohE0JXYdXrzhyT2Hfi0zcPkDYG0b13TeHbPmPa/H+yLfs6tR6W8PPMO712pdXWOAXyljt9KIRO6xt5nUWlcxqsa7AZJPffHA42ZTbiFXHRSPZTW7eS9F6ejqKuGmlhqI3pZVEnXGwaOQHcEY2II7EcMmMOpc8X0fFAPjHoDduT1JSrsy3COUnbsqOP8eCOF6o+DdT1mG20Borj0kk7cQ3RaZIpGGkLXJcrpFEiSMxII6Rv34I3XZLTPAaSsRc0Lof8AW5qymZy8kV0l6j79QODxh8Qj/i5lvQ1kbXQLQX2btW1Rq+/g+pkoVO/sDKv+XHP8QiAivxHwKHiRoFvPk/dJ6LUNKIyi9bAknPpA7n9OOS4hEHRm1p8Ma1rhS29y2511NVoi7qW/Y09OkcIJ9SgsFyT8znPHzXFcGAlaeZNn4rsTxwljugFD4LLHOnXtzuWrII1laRDJjsSM5xvx3vDsNGxnRcBiJnvfmcsbWzRFFbqmuuFP50t1uEqT1SVE0NOKGIohVkyDJN1dwAQAXbIAHH2OLuxgFYkry7TYfuvLbxJaeaj51anKQTI9Req1161U+YxqDhVI2Oxz9Ox4QxMVG2j4b9F3GAluIC9gPgqTlldaqp5v2aaoqHnl+NDGRmyWOO/8hwnLn1zHdWxjWjCuyjktzeEcy1murm5yVjt5BPsMyJj+48ZmKHdFLjpjoE29fkU0libOOu80yfnkSDheK6d5FCZrYHQrz58UdXHP4itWurlkjvboD1YwQqj29s546LC0YmX4fBdRhRUDfJEXgFuIp/EvaIwwUTLVxj1/i/ZsQPrwPHn+A4fe6W4kP4JPktscqpmTRdEwJDJLUAb9sVMo/wAOMOU28n72CwJBblojkberCliliuD08VUwJczHAYH5HhqDEyREZb9Nfgkn4aKWw/f2Jf64jtd1ul0kpaiQJFIPhAsWROpbck5HSANxsc8O44l7gXCig4ZvZirtVFFbJ7HRRVksTrTz9XlvserpOCf0PER4VwZ2lac1Mjw45UxaWtv9Ty0kmWpY2wL57RF9ht+LH5cMQPJZ3SkJCBJkKVmqtV1cUUZkYmGojMkRyMMvURnY/MHv8v42/Mu5p6KBvJD8nOK5W/oWK5fCQVLeTKCcNPkbKrfuse24xgngIk7xI0JTQwrTqRdKGda0c9VWwU1TTPPCVWohhn85aV8Z8rJ39PVjPzHHnyOuyETsSFQag5tCz6z07SrJionqetgImOY+h1DZHpHqY/wPy4chALHE9EeLDZmPPgjGw2+lu4rxn/Yq+RaiROrDRyKRgIMYCnGT75PAY3gGikJC5tVuEwNa1sdv0tRVCmgmEdJLNIKTqkmXDyMROMf1gAyMbBOjfvgpDaS8bSSBp99UvLFqaDWIM9oZ61Zm6F8oHrLZ6SvSBnqztgd87Z4C2gbTr2lmjlwuVkmkrkIqXoZKZiJ4nQIZWVto99wdsDYYyc8MMy/zKBJQqrXZzp0vbNDXq1C3XizakKRLWw1UVPJJTRIyjrikRwrpKG6lZGHYKQWztSR7SNkdgykjNYSUYXDUN9ljo0qalzBKRTr0lI3i3f17exGfYfnwLU6lOaNbZ+7UO+cubxHQS3uKhhirp4fIZ5UYzmJR6B0kAsqtvg/L9OFHzU8aK7Zmk5L2StrddxT6wt1BM9ZR09wimIkli6gjqrEL0oM9TEAb4AyPbPFXSajqU2yLM0vvZUENW92r6W5VtXURwwxNGtIz+h2Un1tjZsqCcf3448QeSnQDK0X4/JEnKmr++LIa7zI66OtkkZHSPo6EyR09t9vc/wCXGc+R1/q8lD2FriKqlU6/tVPVCamaKaKiSJCyRyEs7D8Q/JvkO3bPDkEuYBx3UNdlcC3dCmm6qsg0pNM9NI0yMy00ceGlWJm9IBOxA79/bgtUKTEjYTLQK4abuV2js9Z9+UspMMJMLxyIkjnBAyewwcEnY44EA7VenbBnHYndd9Dco5qQy0VRFUIisuEO/WMbFu2f4/Pjz2NIzIDo3NNO0RDadU3KSGpaErRkonlQwqTvgKxDN1dIAz2IyTn8hum7Hukj1Ug+5R7tpyu1JT9cUQkeJwCHk6OogjD9Q7HGdj34QkxrWi3CymIonP8ABLhdDV1uqq81BhSt6ZMyNIMoO2Cvb/z4jB48S5u7ThvfL06JzFvEZa0atFaKDpi3JHa5FaFTIf2chBOD9CPn+nDbBlGiDjZnGQZTpuP2XJ7OvW6xzPGq+oN15Ecg+Q9/8OIEWY6qoxDtC4WfLcKqmozd62N6j0U0b482TAMgJ9/nx7ICfDqnmSiJhDNXHkOSufgrP/6uDgnZtSOfEdSnlZao2kBqud5Gq5ysZ6SQoYkxpt2wNs9uCGtCVWR+Y6DQIytDPDMWaRsPhensFP0+efl9OBu3oKmoRfYIup0yCDj5d+PIZ8Uy9DCrrEitcVUIYaqZWKSSiKIuB6WYnYY+Z7cBNXZVhZ7oRJpK2Ghrp6qeSlmR3DrEtOquiouelz/vFJzjPtkY+dT1BVHG6ARHrS/XvmvzFq6271sFBXV0uABiCCFyI4h6d+iNEAOF7dO309Y5o2ck6onFoqNKWSWxxXCWstUNSDC8LOKWoZAYxMqtucqCAcZweFXWSqZr8l01BqYqj42KWZXZyFlKhSMds42zgA7dscSW0qnqo1xs5kmChzP6Q7uY+nLEZI33IyTv79+PC+SE6q6qPVaalppPLkjZHADYPfBGR/HggOloDhX6l0pZCN1XY9+L3yQXHkplFRNBIjLjKkEZGcn8uLIJcbsK9tcRYj5niRulnm9VReJ/VNVoHwx66vNBVTUNbbrLPLTTxMVkhkwArKRuDkjBHDGHeWyNcBdFVwkYkxDGEaEheblh5l8+a632+7UmsdVSRXWMVVM7XOaTqUuyg5J+at/DjqY5sQ8ZgV1MuFwLCWGMaeAVu/MnxCvTOJNSXqoQH1+bO7k7/XiDJiOde9DEPDx/J8Fzg5z+IK10plW5VUkIPUTJCrAfxXiva4gbBvs/ZeOH4e4/p+/aqep8f/O6yVj063uSn8o9PlCkhZVPuPUh7nfjwmxI0yj79EQ8J4e/Wvj9Vc6f8f8Azzug8ymrqKqEQy5a1UnpJ9jmHv8Ay4NHicQbtgFffRCl4PgGgb+0/VWN68U3PC4VUctxsNorWlw4MtnpD1fqsYPHnTTE95g930VGYHBt0a4j1P1UOTxM8y6eRop+XumpZEPqBtgU77j8DDirpXjaIK4wkHKQ+9RYvFPreNpWl5cWSXyxllFLMqp+glHEdqdzH71JwsJ0Ep+/RQbn4qL7NGPjuWtpMZ/F1Q1BB/jIeK9ty7M/fqrDBs27X79ip5fFtaqB5En5a2GSRsdIkqKmPo/RXGeKyYxkf6mH79UUcMLxbZPgpen/ABX6QKSmt5Vw1LMMKaW81cPQfn3bP5ceZjYnCyw+wob+GSjaQD0Csm8VmiamnenXlhXU0si9MbC9zvgn3w0fq/LPBm4uIuy5D7CqjBzDUygjyH1W5fso9Qax1FRVdbGtbauXgXyYrZcJDUD4k+rNK2zRqB+IH0nqGBnfh5rDQeNAVgcZbC0hu7/Dp4rQHitqOjQtGgOxrAT+XS3FieSy8MO8s/WmjpLjcJFnrqOldV2WWQKx742+XAnTNDst6p85q0CItKWdqOqhqlq/2bMY0dH9OM4O4+Wx4YGlE7IEp7pBC87Oa1cbRz11eryeYXu0wLZ75cknjLxLLcSF0kYuNpHRam+zAp/N11qoHfFthI/+rcYPEh/w3/qHwKpM00Atw6YqWoZCACrMQOr6fLjmJWAokMpaK6rQfJzU7NoXUEbvk+RH07//ACycczxCD+NGQOZ+C0IpLik8h8QsweKvw/8AM3m5rlzy950a80pX3SNqaO0T3SSSzEvsVVR6oA234QwHsBnje4biMNh2Z5YWmtboX+6TMj3VG7UbLJXLrmPzs542usorLb9L6atRX7s+86uIPU1LQtHAQoJzFlRJIpKlXwoyMnH1FjHyMD9gfmsnEswuGcBISXDly5+3p4LM/iX8K1x0lz1vdsqdR1dRUx1XxHmvGIyBJiQjCnpVt/xL3xxR8BJ3I+/j4rUwGOD4Q7KPvT7CWfOvkNeuUunLPqKW7JUzVs3TEyDpdQAehh8tgQfrwnxDCStYHNdqtHB4uKVzocuiYPgcu3MvmpqmuoLFqqGyRU1Gpq6mejSdxEHABXK5ZyxHuPqeMt4Y3D9rMznVba9bSvE4MPELDd/Fa61Bp+TRWndMU9deLpfJ4tRUTy1tcwaWVmdgdlACrvso2A9+M+Ih5fQrunQeiwmnMXECtCvO/XFxl1Vrq4XBA0r3C61daADgsOtiN/ljjpWMprA37pdJGMrcvQBW/ht1SdJc7tOXRz0R093iWUlgPRI4jYY/J/5cAxDc0Lx5oeLjzxOb4fBb55NHOgYQT1FaytU/UisnzxgYloElDoPguclFO9nwCMaWtko1LLkgDPSPf6D68RG9zTYKWe0O/UqTQvMBeYulrfeVhkpY61WkCPjrQByu+CR7fPhrE22UsebpWfh+zJaNURXSvp6KOCnWtDTVkMkvR0jqAUjq3x23H8eOuwUrJ8K4tO2h2WZ2TrLyNAR70sm1TWRc/J7Et3klpJrTGUiWfoo2k88r5hJAwOlhu2wHHOCIHD9pQvNVraMI/Lh9a38lXc2dRvpTRN+r4pF+MtsE0g6vVGWQbdjvuPy7cDYQZWsPMqIIszwDzVfa6z78tdPUJKnXVQxydSr6csoO2c8Dc6nEIjhRpQay5pZLxTpAtvjaqpZfOIB85wGBQE4wV6uo7nO/04K2XkrAWEAc5uZDW+46WD9fV96q8gDlMhQqlgfdfX+vD2GAcH0m8LFbXeSb+mNSP5EQiqxTyrKDgqG61G7Jg/P5jfhJxNrMlZZ1CKKvXJWkkWKRpQ8fV0lsLnfAP0/LiolOx0QRDrarL5fjy40zQ3Wop4rPRyK1XLJ0jrjJYBW6UyOrr753AIPBwSdkRrC51DVT75W01A1DLFdLdXmajjrSY58orMOvyZCwH7UAEMuD6sDJzwRpPNQI6KF9TaiqKI1kFTIadoMh4gvXMWHZQBnPcY/Q+3FXG2ozY9VQW/Xx0ffI2bq+GlQl4ZJGZFV8MxUHt1Nk47E5P14GHjVvX7CK+IvaqbmLzDh17clVqis8qkWRZKQviFw2CrNjcNsPfGNvfhTs3E5ifNXiiyaJTVTQw18lajdFHK7ACQmIiMZ6SQc9T57H/i4vQYyr8k006UqDV2nJ7kaOemqakT26TzPLxkTDHZhtuRt/Hgua9EWN4ALSN/cqjTF/uIvkS10sq0q0zCSOl6oqeFiwA9QOCc7HB7DA9+E8TB2hBZpoiyCPKSzrz3RNy+5Oa21W1xe50sVTRROUjRk6Gc7MCpOPT8h8+BYeQxNyE3XgpkMZA7IG+aE9c6hu+ir4aKooYViWby44whV2BO4HsCp+ffqGOGe17uYagq8MDXt1NEe75m1H0zqNa5a62VqzNLQI8VQY5VUy9QbpYFgcAHGdu2QNyOJY+3Fu5CiWENyycjsuNgnjqoaJVV6GimcIJFQiNUwP2gXGWB3+pI+vEOeXWWajxVMRG5r6edd+qM6a4U9ppfisyy0csayHGP2BUYYY7Z+n58ZDnEE5kMbKbYterWVHTNUyzN0IB5xUOQFwNwMbAAD5Y4Unhc3vgaJ/D4huXITqh3UElNVwUtJApq+uYxRsAJCC2537kE9z9OL4CNzG5hZ6IeMIdoN1zt+hKSkpC0kHrk23JDDG3GgI82rj+y83DNrvaoK1jppbNeg0RHlTj1I3y99uDRlzTlvX5KrnBvcPoUO6gWmpKeLKeY0K4jjkJKHP+I4LKGhoJCZwhke460DuRuon3wv9qnH6NxHaHqi/lT0PuWobZEY0VVY4UYAJzt+fBFnOFlWFyscGoLfFDUhuiCValCrsrI6bqw6d/wAx7gkcVOuisxxZsji1BJKEiYeYQqsAgBYMpB2B+o9+KqjRSZmhbglPUCeeqSKaND0qyHb0ntj37d9z1cCfWykHXyRtp+qnuRhgt0WXeUEAjpOVGQfn0jffP93ALPNQGkImslqSlRpZQKusmTqmlMXrT1Fu42x9RjYY4pZ5Lztd0T0mai1iWWeJ1LGMRFyZXI3XbsAOrI7Z37448DpogkF2q+rIodVhB2ToZD23yGA+ee5/h7cQxUcTsuyntIkA6j0nYerYnibHIIZ1FKRcqH4yd2BeQ4HrKhcIBgZA7e3HmXzVH24qua2N1MOltt2yOw4uBWpS2oXE28r2GB+XBGtQHEUrC30hhYH3/lxcNQHlLvx5LIvgu5iCNQzfdYzk/u+dFk/w4YwgPbNRuH/96jvqs2WrRNFb+Q/J+eOvippqnSUVRKjt0seqsqTkDvgHIzx10De5YW5O9xleKuj8k0tIaErKy3wUbwQBI6dqlZ/ik6perHSoGT3zkcMyOsa6UsuWZoJIVdcOVNdaK2oqPhLzclq2bzqalqI2EPSQe2cDf+WeKB1ixzV2YhugJASL526Y0/paWtFjq5bzCypJJVT200ZSdlVpoAjMxPlSdcfXnD9AYAA4F2g9nbm0dfFb7ctAg2ib7PLRsmrrjdRGwC0rAshVSJVJUBdyD3+XBcOQGklZfF5ckYWpbpy2rbLbnDUdXJKZFUMadGXGM47/AF/lwR7hQda59swcbSu5pUVz0/p6+z09taKuSOKSCpnokliDEqAGAOcbn5dxwJxtaEBa8tF+lq5vnLGqguEi0kddSxYWKVJLOzmRvdjjsPz7Z4s6OjQQm4gVrr6q1rOVFDWUqNX0VPLRR+XHIj2s9RYgjbbYdQ485o5oP5h+zDr5rJHNnlbpmn5uahpnpqVBFVKsEYQx4ToU7L7DOeBCKMnVdPhHuMLSd1acnuTmmqvXMCGlieBo38wJ1OPwk9v078E7GPmq4uRwjJ5ov13yzsEFtY09vp4nhm9EigghQNuFJMvJIRSPvUrQNLr2p5A6l5S6IttLCbdqpRLUSTSurQkxBiY1U4JLe7cWZJqPYsqSIS9pM46hODxAPUTcs6V6qMrP56lsbBe/tk744DE89oWk2l4wA4Usj+JrVd00Fpex1tprqiglrri1LM8QXLp0bDcH34NKAKdzWlhQ1xIcLpO6hivaaamhSmj8mjTpifCl3YuASe2Tjf5cMSZHMrmkXFhdZOpWBNS8qLhzI8Rz2WNzTVV/u8kXX0/hYB2bb/unjFxc35eB0u+VdA2VrIc3IBaT+yPme4aov/m4Mj2aFmIGBkTYP9/GVxXTDn/cPgUSQC66LdlBbfMqkUdywH8eOZc7u2qhvRMXQVxNrtFyi7ebEiH9JAf8OMvFxW9pPL6JuAjI4dVAoq56TmZZKgHHRWw74zt5q54l8dwOHgfgh1UgPiEj00VSaP1ZU2+lpuiliqmwFTYjrPy7nj65hJLw0f8AtHwC4vFEumeT1PxWPvGvbXq/EXdq6GmnigkaOFBISxYhFGcnfPBX7grc4WQMOB5/FKTxfWGev8OmnUeI/wCz3FgcL+AMnUAT8jjb9eKYpmaMByewUuXEucOiu/smrcsH9NhIGapijpEyfZC0hx/EDjmeL5hFGy+ZV+LPDqI21Tj8Zt9Gk+UkdzDBBQ3akmyfYhmI/njjMwQJeQOhWfhG5pMvVecYgeroKEdHqD4fGct1DOP7+w46Qi2sP3qumsAuTK0/4Zr0dE1Gp1p5YKeLpmjbcYAYEH+IHENbE4vZzSz5ZA0Fw0W0vDjUyXHlbRznJNRVVkmT/wAVTK3/AN1xh42EtmLT4fBc9iTTq8B8Eb3upjtlqqJKqoioohGyrNI3SvWQQgGfctgAfM8WwuEfJM2PYEgWlWnMQG6lLHk3ebRyv5WU1ruN8oKVrfJIjfEVKxHpkcuBuQDuxG223Grxbhzo5i5gsH180/jGPfNmY00UOas576arOa1nq7fqWOWltVvqBPHCzzCraYonloqr63BCuBsOkH1ZGCvh8E8Yd+hDiR4aI8eDe6Jwc3XSkrNTeJSOl531mo6O1yUsCRLb5qWadnnWJOlWIyo6XZlLgdx+HjTdhB+W7Fu+/qnfyY7Hsr8fVT+b3idsWvtC3Okoqm5z1tzBEkk0DdWWYFmYknJPvue/GfhOHysmEkmw9ULDYN7ZA52wV/yL1xHqTl7SqI54pLeBRs0q9Ky9AADr9CMfkeEsdCYpiBsdUDExZZDfNEN6pp6mh+8GSpalgkAeRQQpYqSFY/XDED3x9OAtJQRV0Fn7xLyS0V3pFmqYaiSSm+JRUYE0ql/QuM+ljgdWd9h2418GQGFy0sGO6SU6uVlbcK+0Uc1dHkyRvVq0TiQTr1YTO3pyGztxnPf3iFlzAAkBWmtuZFDouhg+8apaE1UfWgJ6iTj8IZdurcbf5cUB1VGxl2ygU1/rLtZ4atFSr85C8NK/7JazqA6BL14wR3JyD+uOCNmA1CsGa0rvV16u16rVrqwwwv5MXVIyBE9CBVVUwPSUTY++NznJJhLa8xoQwdRR0M00oFOlRPG0JzECknpwSAcgMNiGGCD24q+QjZFa1C2p7tR1lfb7RVxSNJc+to2Tq6SEwwDEYxgg4339+Al+lowj0sKNJeIID8EKyB6iIdbxB161+pA3x7b8XsE6qNd6VFqWmnjjM9PTQVSITL5bMVBbIxsAckY2PcHiW6/qUtIvVQapq6qCOqGOpEQ60DYA6u7YI9TLjbJ7E8VDdNFN70oVg1PS3zUWn6ZLjNQoKpWligpwJqgjA6Rnbvv0dz7434iWMltuNBGEZaHWL+XitMLoOs1Jo2kpKmvrLdIrNNKIx1SO4J6FzkdK/P8Au4WEXdACbw8wjcTQrklL4iNMRU2oLY08kdbNFSLI8jkBzMjEZJG30/TfPEwii5vl7eaWxLhntulpXW3SdHFQ1FSKCOKouBeGoimAaWNSQ5ZTgj1E4yDnAOcDuZrQ02NFLsTIBRdYCgwaeprLblokikNOZOsKxLhDkHufrjjwYA0gKskz3uzk6qHXNPTUdQDJWPFGWjaGYdKTAnbGBuflwsZWEVKF5hsgDS/cpNHpGamtLIHPmGPzQmPWVIzsfpnG/AxjmA9m4UF57STahWO/E1qiFVWOgjeY9OMgLu2ewJ/LJPbgzgGs7uwV2wPJHX7KJb3zFo6EIxqDTmXHmLJl1Xbsv/WOKgjmmY5i/QNQVXall1TI7SIoanYxgrj1e+SPY/TisTyXEnfZCxIpwd1CGtR+Tlz5heoDfhLAhfpjgspFeKfwWfQV3eqpMVX9qThbv9VpXF0WnorFcNVzTJVVjU1vcRy0hoXaCeI7/jJ7/ljG/bbh0gOG+qwA4CqHmjKO4SWFaYxUlXW+ZLHBiED9iucGRiSMADc/oOPHUqtDYohs2pbVCa+4yTrPRU8chVhCysiQ58zufUc77D2PfijwRuqvb1Cb2iKKkqrPBWJErtUMJEPSQPKKgqcH3Oe3tjhd/RRXVNLltT2+6X+30tzqvu22SyxpVVMEHmPSxdRJYICOvA3xngDt/BWab0KK7laYY7vPFZZDW0EMxpoKyGJ4DVLlyrOjEkMye3yH58Vz6bqrqvur5RW0RU7MQSGx0qGyQc/hO30J4rdlDLQrazIpjwYvPVFbp26GDHGCT3IB9uJL6NKnmpdytdRSU8ErIY4ZP2cbt2c9m6fngnf5Z4kNsUqPHMLgJ1DY63nnZiCqP6Rg9xtvsBj+7graQHmlZ0GmZNQWa5VJnoKGa204qjHNJ5UtYruqqka/7xzkMMewP04I0UgHvA60VRRR5fBzt3+nBKoWknFT6KiZs4AP5+/Fw1Ac9CXiv0u2oPCpzGowB1S6drGGVyAUiL//AHPBYhle0+Ktg5MuJYfELPunr5p/RWkeSFNqS1wSUtfy2t0vmqjF4i8tUwIwRkHqB/PjssHJV6Lcxccri/sTrZRxQXOLU2mEqNPilhu9P5QhedZBGyKw3I3H4QcflwzK8uNhZLgWPqTY9EQcu5KmktNat3q6JrxPU56o4eiKOJUycntnqIxt2zwBznDQaqZmsoZAaWSuYOn5tT0lbbImxVLXykKBu3VI5I9hkfIcMl4MeUldNE9oaPJMnwHcmLtpmquIq6GUDzDPG7t5YPTjbPY7DOO/EMblbqsri+JbkGUrVN3069fRBEI6IpwVkaqCE5XHv37HgLmNOp0XONmo3XuQnzd03JQ8ldWRyyU4iqIVRWM0bM0nXGAo+uccVkbYFbhGgfczVd6lsd8iqZFhlr5QGwjR1K5ZSWOe/wCnFpZLcQdCvR5CNguqKqutqVVM9YJ0WPppXdf9o9fScEn5n234qxoNqSGlZX5soK/ndqt6uJvPmqYyVkxkHylyMnvg/LhzDBtEE2V02DFYdlI+5JU9HfeZsNHSGEz1NBVIehRv+wYAfxI4NiHNEZA3S+MtsJJ6j4ob5h6bqLYk1LP6ndC4I3xlM4/PfjIGoQ43g6hNTxcWeCl50+HCTzOmaakSMqBh0PkL0t/4uKjYV1SkJOSVM/xA6fulHpWiqK66rUhnU+QAc7rkE9ht+XHo3tMhDeSTjADrWSPGZViPl1pwNFgJdyfM6u/pzjHBJiK2Wjg/1O8lpOmsVfd9LitobhVQRGTyzG7Y68AHq2/MD9OPW27OgWcXgOykLInL+J9P+N3Q0lzqV9Grf2sj4AAw4JJ/z4xuMtJwMobvRWzP3sI7J/SmV9kDH8VzD1J0kENaSfz/ANqHCfFh/wAKT/qb8CnTq5egVut3RVxMcel1J/iOOVf+kojW0Qry2wmOOX5Nv/PgOIAL1MF5Ao70xp7zBXO0cVLQSJPPNI4SOJVcElmJAGwPA3VkLOZVqJcCEq6DmxpDmNr+/wBqsl+tN6rLBCa+4zW+p8+CnQyN0/tUBUt6SSFJIA/Tj6RgZA7DNNEUANqOg5BcrjsFNFJbxWYmtVk/nt4veUF81vSUsF6N3vVbVoIFS3VMcNSZCqjpeSNcjOADjg7eIRZmtfbSev7WnoOEYxjXHSh0KVnikrKPVXJxFoKynqqq2XKEzok/XLApikBiYAfusf5cP4lwdHor4ZrmymxQI+a6Pst4vKvfMJOkYVKIg+/+8/y45Xjf6GHxPwTeNNsb6om+0buktNyBmp1EJhrbwsUpZ8SDpVnUIPfJAz8hwjgG3Jf+lDwDR21nkFh9o/ukUaSKgVHWSRmct0nG+T+W2PbjoT3av1Wye8TScQ8S9RLyek02lWhpmAjC5GenGd2746sbfTisTImvdI3c+OnsVHzyOHZOApP7wFawl1ZyYSNmib4CtkgADEuucMev5ZJJHzHGbi23MC3ouf4mwMkrwTl5x6RqtYcspLfBEgmmnhMTBAzE+YvzyNhn+fGtgG5TmcdB90s/hxvFtaNzay14n+SFXZJ7XTmOSuX4h3mgQ9Ly9Xdhk7YO49tz8uNh2WWMPi1F6+q6qCT9TXCiEk9T8qLrpOmknZYJ6OTLLPHlmiGNmdQOoY98DH5cLSQPaMybFHZQDo2aa0LVLJNcI62GACSlEjfDVUpb9m4ZAXf0suAekswIdsEEF6dFKpLzZZrCZYZXjeppiUZomEiI2AQoYHcjJz8jnioOi9paf3hfqXblZEZOrrSqmwCc4AIIxxgcSNza9FlY0fxdEwKl5K6nkihBd5c4TOVJOcfz4RaNQQlhosuc5+ms5nTqYUikggiUnIXzMw+YWOT332x3xjjXhrICPH5rYw3+XScvh3u1x1RpOlp46uSmqI6NkWRYlqGQiYgqVIHqwRg59h9Rxm4lga+2rMxjA2QndFWuWks+jrjV2eCirKmkPUIJ5S8SlDuRjs25J7cDutL0S7AC4ZlYTVUbWa1VCTQVzXKjjqJVgLf7MWz1Rt1gZZCBnp6h6lwTxFa6c16gpvLuxtqzWtLb5LfX3JazrCw086wSA+WxD+YyOFRCA7kr+CNu3cMsOq8RaBdZUVRb9S1UE9RTVctNK0Rlpplmgl6T09cbrsyHGQw2YYPFnFpRBsoCXVo2VMKwA2bt0fpxUt1sq+VfpKagrYz10qJVmQF5QQFMYGcYxkt1YOc4x7e/FWjWwVJOip7zp+hhKLESsVPUioACZEzbnPfbc54kPJ1CmyFDqo3hkCQq6xIvUMYyzHcjv34IHACgo8l3ci7nQ0F4rCtNazcI66BhHUU7LE0rBsuJCAkPQcdRZhnrBGQCQvPG2Q0dgmXWAHE/2+ieNw8TFuqdGyy/BwQXehpzEkJ8sRyJhsEkDqMpY7Pj8A75xwEte0jmF7P3SCkhe7lc9cNUXCcUxqqeNHnVWDRwKzYCgEgkdRxsM+54O1uuiC7WyEOV05KNT9ULzqgZsHoQAnA39uIaDsqaqHWy2ytoEenaenCwpGFkk801U3XhyrDHQmNwD1HbGd9rZSNCiloQ/HVzSXSoiiqooZZYuksxIGf3TsNjvv8ApwDFZGsJG6IyMmlfT6gSzW1KSaQSusQ6Aueo/UN3xsdvlxm4ZgmFD1V3uLBlKXGrrwtFURx0pDCJVnOVCmJs7jp7Fc9vf6DjVeaFUm8DAHd83rp5rhWu95pKZy0cskRYklf2ecD2O4PElja1VGEROc3UX46rpaqFOxjFQC7x+XuwBlz75G44ig0UFcMLu8W6XfkqWrtZlrY2MnxBOA4A32+nyxwAxkkOOq0o8QBGRVdFb/Dr/wCr/kOG+0HRZdnqtGUVzgtNqNdJUMaYNidm/aCE9QQIoUZPq23zx4ktJpC8ANUUXqlkn0/PJTy0VKYwszvWGQRpGp6mPUnqBAGxxjPfgUmYat1RIgwu7xpEulqmDVTWmpt8VtrLR0vVCq2aWNm2URjH73q6iT7ds8ee3VDdbBlITisD+XBF2IX2PY/nws6rQzyRZa6tvMaVF8kZBVVx6N/bfO3z4AQNyruN+CYOklqYbQlV0O0dSxiV2J6W6RkgfkSP5b9+BPvcbKQCBatKmzSWyZY50CSFBIRn2IyuMbHIO3Hr03Q3NAV8t9p6ewy04pIzPK4kjTdYaclVHUB36gQfxHHyHFr8EIuCraSmlrJ6NZXlqGlkzFErEuAW/s7fiOMAHueCtaAhG/VXd20ZT2K1k1txaS6dHRLSRwjqiPdMk4Gfme4Y/Q8HA5Jd7tLKj0yS2+pmqEhSSIoyQmSnJZdg4wx3UrjY+wzjOeC5BslnEg2um32N6mISAAhsDIGAznfp/PG/Fw2ilJCCLCt7faAqAEb8FDVnyPo0vurNKNqLRV3ty7G5W+ppQe5zJE6D/wC24s1taoYlyvDvFY75l6QcT8g6A0U9WIuVdnEyqn4WKz9vqDx0+Da523VdhK6mudfO0WWaim0Rc6HpnvNJFW0bDpFMpFK/qVQT8wQDjh8HSidVkOcHtNgGiouqLZe4NLyVTX271MVTMaeoikoE9SlQWJI3wRtxUtDALG6sx0ecNyj2oA0lyOpLu1bc5qST4OGoBIko2H4yeldiMj3zwMRi7WlLicoDeZ8U++XekrXY75DPZKpLdPTw5Ci3DCkRgP8APOd+/wA+GQBltYU8kjm08WPNHNya61ltUSXO31UUah382kwS/UQCBj5EDgUhY7UpWMNB0BQJzupVr+TV0ppTapi01MOlA6/tDURDOQPljgbyxgBu0zh3VMCLRxqi7tQ1EEdPTWA9DEsrzyf1ZbbG31PBJI2vkJPP0S8RsakqJqqBobrQVEMNDOKYGWFgT1dJbIx/134FG4M7psBXZ3gQTus/3rkFbKuruVwe4XV1qGMPpqndhIEDFSCpOB1D6YPENbHVrYZiyKaArjw78sVs90qaya4V/nQRp8Kj1IKyMrAlCOncYO+424uxpLbQ8biLbQCrOcEUMtdPkgSxSttnfcAf58UIpegsNWk7r4cLbzwuXLPUNaJUrtHW2B6TE58suFUhnUbMB8s/nxVlF2vms+XEuja5o5rh4raC6UlBGnQlRaoXTrqIkARZWXZcg9+/btxMcFOz9VWB4LqJ1S60poe2680ctLdo/Mp4Kh5IcIrFXOAc9QO2B/HhkNBUyzOjfbEXai0UYLRQGFLlcIqUdCpGobPTgevGPbH58DkJohLMntxJ0JXnx4pNOSXLXNcGhkpahq53CdJTo3Pt7d+EJDl/Wuowzu40DVaT+x20jLZNRX6OWFw/3ecuVwMechA/nxmcWc12ALh/WPgU3kcH94Ut+xW/o9uOP8UUDopcNGVTA+XA362VYABtLHfPbUt41V9orqPQl7vNbV6Ptdia5UNvlIWlhDTLGMIoAcjf1Nk5PHYfhvAQ/lY8TVve2z7SFHEXOaxzYeRrx2Sf0Bzh0Z4ZOZ+vjd7nPb6e6WFrbbYoKV2SWYPl19PbOdmIxknHbjo3MLQ0FZWMw82IjZkGoNlZr57NbKjmfoe90lPKYLBJb6iREUGRlSSOR+3f0j+I4z5sOx7cztKIPsWtC57WPDjvY9oULw/ctJdfc666rgnqoIr9cKqXyt+meAvIyKy/l0kE7rxmsmP54BvMkHx6IeJmLYsvJoHt5p1/Z42j+i3MnmXandTLB8KpGO/Q8qk/z/nxXjX+W0ePySOJNxtKUX2hWuK2988bhZJZZmtlm8swQlsRrLIiu8mPcnPTn5LjhfCtaIg47lNYMZWWNys91U3S7fInf17Hfhwyc/mnwFGjqVpanrDqvUepiDnf+GOLB7WusHdEouG2yengO1XdLLz6t1upajzKW6CSOoiM4WNh0HDkEgFlbpx74J9uJxBphcdVlcSja+Ek7hbk508wo+TfLO91FdMkNZaCk8ckT/ELMRIFwuPSV37/ACz+psIWB/ZS7OB236/RYXCwRi2St1qwfYstczPF1Q6ruNPLLLDVG5BadfJbC0uNurBOQPXk7/3cbsGIihjETDd+nquvNO7wQvzDvNx8M9hS1memvlTc4jPSVh7Rr+E9anPUMsxG++d9uB9q+AENNg7eH1CGIu9d6JHzXs1MZRmkieNcA+cWBJPVnHYDJJwP/NMEndGO6jTXQyRB8v15PdQVG3se+c5/z4jNeq9WtLSXhgaK4ct4zAQqz11QggJ65IwOjGTgDJOcY+W/157ims1+CzMZpJ6BG90uHk2aRXNPFBDHMQSqhsYBbqP4mA2xnt7cJsBcQ1KVZ0WVr/WRXbUBu00jTxzyNhIHw8ZRBH0sxGFIChuxGMcbbW90t8StmMZWgJqeEiqEk1VQ1KSLLT0xfymyrKknl+oE9icHb6g/LhHFAENcUjjmkGwmnPpOVbNPSUtfXrJIjpFNK+WQkADDY6jgDAOcgH34U8Ss8O1ulPmpo6SkiADI8aAZzsTjt/mePZuq81VFW1QaNVYwQzRoxZogwMhO/ffHyHb3yeLg0dFZCFymqFr5kaM9Plgh84LNncEdx7fx4KiilWUMz1tPHI8ZpTJ+JJO0ZzjfH9/HlI6Lrmussjq0jDpiURjCAZA7ZI7n6nfb6ceA0tWX6pqo5qZ3aZvMHSVXGevuDv7AbfnniQK2UjdRlNFFXST/AI4QoCZPS8hKb5xldnJx9APfiMutFTsV0pGondutpB6SUHTmMYznI+eT34r11UjZcL9UGlSSsg8hssvxDNCeqaNc4GRkg5Ofcd+KNa4leqzQVPJpygpr4tekCxVQVl6kJ6WB75Hb/wA+LvedlbtHZci67rcOikqYpJKd6abodkMKsSo9urc7k42/LfgeXW1UDohisteKzyab4ZYUXriWObAjJyCxXvn5cXzXorEkizzXCtojROYaeNVziTqiIKo39rfvnG3HixpbSkHW1AvJluE0ULuegFnLE4JVsbfQbdhwvh8N2LnEHdXE5y2RtshirkniqZRT0qTfDs37SQ9bEtjB9jwRzn3QGy0o2sLQZHVYGg02XTa7tJT1T09X8R5zkswYDA/LHbirXE9x26tiMO1zRJFVBRrpQu9U8qRCNi2VAb8ePce2fpwN8ZOrRqmsPK0MDHG/vn4KVT1y11U7DzVCLgZI6Tv3/PiYyb0KUfEWNA0+a/G2wZ/FU/8A1Q8G7JvRT27/AAWpLaZWpoJfMWnmqokMcUyBfLOxfI79vn2xxDrvVJBgvVE9vt73RqhY3X4SVgyOjKfPUDDI2cjBxjO3+PFTsocK0Rdys5e2fQFFNT2qkSjink80ovUwz8hk7D6e2OKOcSKpRZJsmymxaoYFpFaCaSErhWZ8FX6sg7AZ7bfrwrequ6q00RHYjTVkXVVPKsgAjgCKCkIyWwR7g9R7HbgZda9pz5I2syNE0R61EsjAdTHp8sYG59h/y4C+qVXklWdG7yTCKNGkZssQhx6VBJxn5Yzx4a6qgBOlLohuUddUxiRvLRmXrf3C7AnHvwy1taoJ1UuW60sV66qSoeSmp2CwvL6ZARuGwOw6hxYDSkB9WpZpphWRCqZiJ98kl+sEbk4J9X0+nBGjVLyInnuVzvqUj3SatqSsKQQgndokyAcAd1GQCc5z+fDQu9UnJf8AMrKz2OVqM1EiN8PLjBJwJQMD/wAWcZxwVu6RkJAvkrOmovMAY4yNsd+CtBSErrFqypLaF6BggZH8OJSrnrJ3io+C5ZeI3ltHUQeTPadB2yl8wzP5YRXqFC9CjfYb75/Ljo+H/ovmuzIdLhu7zAVNZ9ZfEcxltVHZ6+40DyCEV9N57xFenJbIXGR23O3DzNCkzERDmLgD00V/Lq5rtYq9pqK7UkVEkSq0crerO3dk9gM8Ec4VqlxGGuGoN/fVVlbFab9V0U73K8xGpCp0CrVlXy1A7dOB88/M8C0JoogL22AB7EeUHM2h0qsNupo5Jv2zoJZWUserH0/5cQ9hSjoJHd4lQLrzkgulLWNlYYo4kdh5wwQGA+nuRxQjSyEVmGcKQRzF5uWefTUVPVTTKlXMqfspUBVomRx3PuSv8OLEAgAhMw4WTPY5fNX9z8Qdmnt9BHM88Ms7iVZA0TDpYDAJJ+fy+fFpScwINILMA8E0pdFzrt2oLglBFVVHnxI6jpSJlKqOw3+h/jxV2hsLxwbwLpdX9I1pbHP0yxSxGQApJEOouy7n6Z6eA5i5uUDVEMJzAFc7fcpKad5oHVaeRWljVE6elckYxj58EDaFFVdGK13QDqjTcl3nuDSNGJHHmoX+ig4H1O/E5bBCZa7KKW4+TVIKTlrYpejL1NqpgZGOwBiUnvxUMGU3zWHiH3JSDvFja2j5eU9ItQDTLURuEVR0g4Jyx+fCmHnLpXR8gmGRBhDuZSZ5a3SKK0GnDAsJXI+o40GuC9iYzmtMnS9dmzTM8qxQwMCzFfmQO/AJ3v2akyxt6rH/ADW5Y1HM3m3X/BDz4VrnZXX1K+52OOx+nHPcRxzYxTiu44JgZJMmVpIWnPs8uUtToDVVyFXAYJ622vOVIwOjzkRf/tT+nGNLjm4jAyZToHtHuK6jivDnYUsa4USCffS05JSrHIfkPpxmAaLnyRdLvnoWpZCjbMuM/wB/ArDhah+gNrD3jfvml9E+Ke76jrKiqqdSyQJbktlATJUTUXUHbqjX8Klv33KrsMHjvvw6+NvDIM24bt6lBxssxxcrGCm6anrlH3osbeI3m7V1YrEoNFw26JnVVRypmfDb7Rqyjcb5YnbHGnJO7kxXwsOUDM6z99Uo7dzL+8WWOqjscdYoKmGaueilX9WjKH5dxxm4pz5BlLffXyTDoc1715X8CtDeBaCO782qKolgqqJo45OmGoUesmNyGR1yki7d1P5gcZmHjAxTBsRy9FlY8ZInAG0T+EKiNJ4k+Z5K9Jkijf8AjK3EcbOg8/khPP8ACakb4qtMQa18RuunWQRy2uCorHL+sOIIoyEUZ2znH03OOBYR1RNJGt0nYXVG3xSh0dppNYa0tdp6hSrc6padplQExBvcDO/68aMjwyMuA2COX00noqXUlqNg1BcKFisgpZ5KYv0Y6+lyuce2ccGjIc0OPNHY6wCmj4VdOUtt5k6WuE37Zq6GvqEUrtTvAQqMCN8+onf58Z2LkIa9vSvehYtxdE4DlXvWjOdKz8zdAXa1ySvJLVUxSIscnrX1IPy6gB+vGdBiC2VrjyWTh2iJ4csNV8UtDcVgdJY5IWKlGHSU+akexGCP046rNdFdA2iNF3XStmq6PqmnklkRfT5khboXbbB7Y9sbcXe4kbqQNV1Rwvc0hjzhQp6ATgDOMn5e38uKkA6r1kaLhQW2L4qMu0hgDqZGTHWFzvgHAzjPfbOM8R2eminPrqtgcnLLBo7lVbrb5U0dwwDLUI6rG9PIpZlZAoLOWZD1k7hcYOxHL4mXPIXLFxD87y5C3PzXUWjpHTyZ/OmtskKMo6WcSP6XXb8I6Dk+x2+eNHBRfwu2J2cPd/dEw0V6+Kz3Neo0eOMAJOoBIRleMsUX1L0jAY7fUe5JzwwJdQAtEjmUT8hddtovmPbwYVqErT8FKq/s8GR19Q+ZU9gdsZxjhfENtmU7oGIj7Rh9q1392yyypCged3bpjjDZBY4Gw+ZOOMsOvdY5IC6NQWCpsd1mpKyFoZqdykkTDBjb5fpx5rtNFUODhbeaqLjb3amckKyE989hxNi1dCF5oPU5By0jljvnqOdyT8+DNcKRRuqa4Us8UKpGoXfJd9xt7Y777/lwUutTqFV329Ce4z+RAaaORzIY4VYU8ROQFBJPsSNyTj34lt2LVgOarahpaRmjKmKWLKssgKkfMEdxx4HkUQaKu03zPpLZqaopZKKtpZoEAt81RGoiefK5OD3x6ivzIUkdxxF6kFMdllbnBv4jzRHb6mgqJT8RLJAFQufLhVmnfYKpG2Cfnnv9OCCmhLiuaNOWVgi1nRT09GiCWXriZw/S5yCvSoxk53PUO35ng0cJe/X9KrI8RtzXqhTnry7ruU9NDXSUprIZQhCBmSanUnoDdJ3YdtjntnbHEY3A9iQRzVcNI2b9JpLusuLU9XCkMcrrVvmSX0vHDgfMY9xt3/PhPQaJhrQRZKhX6hjlmFRHKY5GXy38tRl1z7+/FQ3XMFTPQpRbgsU6x9YdelMA9RDHAGf+vrxIboqBxQrSN8RDVCeSaKPqc9P4cJtjHuMfTiQNCHDdaMndLSyidPao9G1LR1zQQFpI3TryN2dvbf6Digc26CLIJHsD5NDfoAoiVPwlxnkaVvOOQsmPSWHyx7cVsNJ8UwG5mNDRppp9V1yyJK0bpLIGk9ThQQpGdzv7/lxQEE2FYMcLDh7d/wC3mulYY6CpWRHAQ5yuc9R+QHt+vFaa02FcudI0tI1Un43q36I9/pwTtkDsx1K2RV6eWvgCt0lQwJ2B/wCgcfptx6uaz82iJbDRJEqLhnVV6ulBjcEe57gj39jx5RY3TG09o6SvsF0vdIjUttt0sKKsr5kYTMwQD+16VYlhgbEd+BHXdeI5hElvtk91rYgjQxmoTzEeSUInRkqpydx27Hf34WNNFK1ZnUrvT4FMFQKyS5DhiR0sp27dznuMbcBdZGqsKFhF0Nw+EXqk8yUYOA37xByM/TbfigNjZeJ/mUe/3YLeJmESUquxYQx9XlxZP4VzvjG36cEA5IcoIOi6Ib1BPKPOnCI7+opHkxj6fPudh8uCNZdUgFutIns13sMtBLTVPXDWwidqeZIGEs7khYw5Y9KqME5Azkn5cMNFoT6ARToHSd31alTNRW+oqIaYefNI7qGZkcZYk7Nu243OOG4sPI5mZjTQ30SLn0aO6YdnpLfqeySXCtrYGrHlkapMcqo5YtnpUdsHOwAPHS4fC4N/Dy97gHe+1h4meXt9rC6bba5o6WF/2hjUFVXqwwBGSQPl/lxzwACiW6tWqUsbT5iDBCB+IAEbcGaEhK8AmlY01N22/wCXFkmXWaCw19qd4etSc1fE1YK2kmp3sUGlLdTT0rVy07uwkqGPSCQST1Dt8uN3BRksJvS/ku64fi42YZgfvXRJGbwua8tIpLfb9QVNwsyO08NuobtUUqUvcepyy9RH8+JaL/VomX4jDAlxonrS79c8sOdVpSS81l6vFeLXnyp6CulDwL2YvErAuMfnjvxZ7SDmOvtVI58K7+G0CvIIX0jrTWtLRVNRb9a3k3G5OTVVFVXTTKQdgEQuRGVyfUN+KBjQKbp6oz4Izu0Jp6c1JzFufK2LRNFqetq6fzEnqLotVPLeoiWDDpnD5WI4A6fYE/PgxZbQ0H6pGTDwCTtnCvDSvYiS96C54PLZZItTXWppraQYvhKuRvithj4vP4gOn1Df8R4qc2hJpDY/B693X72XOjsvOdK+sulRMJJXfyVtlR0LbUUY9cYZCes4/XJ49n0zB3py+qkjCaNHztQqywc5rHZ56J7r8XUVUnUaqopadpqEEKQsKNCQyDOB9eIySFvdd6qwdhS69vb9V3U1r5xVFZSQxVMEEUIDPXR2mjaqrdsYkHkDpBJ3I9hxTPIXBtqxGF3+Z+qvtMy8ybVqCWuv+mrZdaOLMYsUdNFHBWNgkTecsXWpGdgDjbHvwZuYEl2/T7CC9sBbUbiD11+qjVV95kW+kuVdBZLVIlZI5pkqLdBELIhLdMa+gGcDI3bOen68Uc542N+zT6q7WQEhpcfbv9FCtms9Z1l7t9HcLfajTPKvxdwgtCwtU5ABjVMYTfHqAHvjgzM9i1d8EIaS0nytbw0jUXKw2+ChSlNNTwKQWKjzAmNgvV2H93AZJxqCbXPmGwHFLPxpXKWLlRHJhQpuEKKS/rAIYHOMA9vlwCFoaS5vNN4Z5fKAfFZq0je5KS6RAN+JunP58MtcbT0zAWlPLRFhrr1R1QpeuRWi2QerqOR7cGcQBaxJS0EWqbwR0Vg0h4ornJqBK2IfF+TPGXR4ZwHP41ZfpsQQR8+PkP8A2iYbGT4R3YEWNtwfaF9x/wCzXiGHjk7JpLXPGmoy+or2LdHMen0NVcy2uOmKZmH3fJSSGOQBYTG0Y6CmM+2QcnO/HLfgh2O/ISR4iwMzSL3N3z29y6D8bNIwrH4unSAkWDyOuv2EGyxCVm6QADnbju2jqvkTn3srTVFCILxUEIejK+3/AALwnhhcAvx+JTGKsPcPvZeTP2inKI6b5zard6uWqnvV3tVxnZmx1NJVkIPzCBVz8gNtuO84BGw8NYSOfwcR8k1i5D+Y05NH/SFR+MLQy2WWrropGjiRyzKezMp9z3G546GW7JKRwz7FLDHMa2tcdY3OY1DRtHK2FY7dsgDjDxOF7SQvDyK9i14JcrQ2t1qD7Ky+V76qFO9S89DT1QdKeTdYC0MoLJ/ZJ2Bx3xws1o/NxmtaKxuNgZSB0Tq8L1QtVzx1tOAMzU+GbHfpm/58KcZPdHms52jAszeITUtVY+f+uJ440SWvqauglVx1gxSYVh+eMb+23A8OG9k30KcZ+hqV0Vzlslwhq6RFhqopBJFIoPUrA7FT8xw85zSKdzRLuwuqprKy5Vc1RLSQ1Ms7mSSRk9TsTkknOSSeKhzGjumlawBurnRHMW4aKv1BVU9GhloFlSBGUlFEv4xj64HvwOZjZAbO/wAlV2rSL3WvKeCSaKFpFCSFVZlHYEgEj+PGHRSixzrejjpeY98eaCWYvPUxxhZShR+tgG+o+nvx1UThkZ5LVikpoBQ5XQSrA6lQ6oxPSRuWIxn+GODGyCjMkFqM0zxRxoYApPpLbkt2xt22/wAeIJIPgUVpaRXNfmuMVvDNEyOpDIQw6WYYwerHsf578QJRSuWG1uTTEFKmjaEzJVNcCtOSfNHk+QIRlCMdXUW6cHOAoOxOMctYvRc47SwUsvFteDftaw01DS3JqQ0Usdstz1EtWaKmZp3MaOAGPSHkLYAVsszL3zu8PynDnP1+iewh7uiQ7QpdLj1xIamGIuqRh2K9OT0AN3wMnJPc/nwzmbWiZc5o3U3Sca2TUlFWXNJIqekqopnPkF0Kq6k5A9ukNxSQNLCBuqFwIIG621TMJ6aKpiLiJ/2sTBSpwcEHB3Ht3458A2QViuHIqNdKGaoczTu8rTEv1s/UzEnHq3znY9+LbaLzR0VbXUEqQMZAR6cjGMY+vHtApDrOiGbpQrI5bDFiARjYAe44sNNkRqpr7Uimi8qYL0AEEDf2/wAeLtF6q7eiEJqwUVHNAtLRNDNJGTIaZWqIY0bLJE3UArOD0kkHICj24LrehRA4DdVCztWo0gDEsAWLHJBPzPz/AMeLtNaBWAUKro4aiOWKpBlQ7qCoYE5Hb5f8uKnU9VI3Uq313REyKV8ll6WjZuvLEAFhnsTg4O+P58Wa0blTqAtIeFLkPdtZEV9I5pngxMs0kvluGA3C+235A/Ph+A4b9M4sIb2y/wAjb86+atPEdyZrLbLO9e0/XUbmZ3abzckDYkknGBsdhjG23G+/CYV+GzQat9T7b1vzQMPIbMbm5SOX3ose6sqobJdZ1ULDBCpMzxxsqluo5bPuTt/DI45KeEREABOFjiQAq2aE1DlQ8w8xxIuD0kY3wPp9OKZNa5quoKrbvNLIzRoRHKpz09XUR8sj3BG/F8hA7ytQGpCqLnWKwaXzsLHG3Uqjv9R7jfPA3ksG6NCw3lrUkKFVVQjKeRJCrJuOrB7gd/kccDPQJhkZN9oDr8l1/FCZGUydMpIIyASD22+nFRezd1ctI5aKNUv5zSq0RwmysezHip1NUiMbQBB3VYaU1roSQWbJIGfSP+vbhVzS7VP58gK5CiA/3n/2McX7IfYQu1PT3rdUdqcV8E0dRKIo4ypplUBWOMhiSM7YOADwbzWPy0RFp+GllnC1K1LRGNi4iK9YwNunO3fjxFKDlpG2h1nqLRUQBnljEUc5ihOWhRZD5m7fh2LHHYlx9RwN5BKgXSLLVLRRTTVJikkhYYjhkcRtKMHBHTsSHA2GxGe3CrhyRB1Vjp+tafUuaxY6YyzAzM8ePIPV3C+w9sb7cBcCBSm9kTU0wrpVRaiFpKhgvlxqxK9TYPtgAZ7cVAvRTK+tRurvmHGlqo6Wxzxs0sSrOAVCyQ49PSwPucZx8jnjRmlAYIQbA5/FZ0dn+I5Liuq6i2VFQYuto1JjMixejcbjtgHgIGiLn6o15d2uTVNwNXDT1Yjp3UwSSq0hGN2Jwdyp9QOMbkntwyxljMAl5pGWWc04+VXMui0zZ3t1TSVMRpZZX39OGYklWDgHc/3HYcdbwfj7MJhzA5l6kj16rnsbgZJXZyaUS0KtTdJZY4GcLmpwq7IDvn/s75/XjAc4F+Ybn2KrmHJlKKrZK9Y3WxKtvjA3/wDLi42SBFK8t9P1KDxcDkkpXFWcMOPlxZLE6rJ/jh1TUSeJWGzUrFZRZbb5bdKny/2buzYI9h27b8beEcRHQXZ4Vg/KseeQWTOdvj6q7DeWsOioqeRqRPJevmj6mVgMN0bbHPzB3G2OKOmeXFoT8OAsB0qvPDl4yNS22pWDWlxkrqapcH4qSEEw59yAA3SPpnG+3F2PrQr0/Do3C2CijzmN4crdqfmLS3u3VUdro6/plukMIBjmUjqWop/ZusbbbZOfnx7Y6oEOLcxhY7Ujb6FRecPilsfhiL2DSFqjrLyejzRKQY6NgN1fGDI57nJwO2+McVdiD+lgVI8I/Ed+Y6fFdfh98Zmu7SDUaqprdWWaeUgmNVimpQxzsgUEgDPbP5cSHEt7+yLPw2H/AMPQ/FO3n1oePxB8tdP1VDc6qjp6S4wXGNqWQL8UOwGd847j8v04I3CtLmvvZIYafsJS141qkK+KbxnW7klRrSw0i3fU8q9WEYJHTrj0nb8Of7Pf544BNO5hyN0R8JgjN3jo34pR8nPtMNSy6lNNrK00MdtqXUJUUkXRJAP+IA5x7k7/AJcDZILuQJuXhbK/hnVam5zaO/8ASG5JQ09k1HUWU3CSGrhqaXd5owT6cg/hOc5HuB9eDvhdIco28FmQTCCXvtulSc5vEvZ/DTb4aa7sK+5xwxpFSxRqJJXA3c5yFB+f54HAsRK1p7iLh8I6c5m7Ja8tvGhXeJ3mdb9Hvbqa1fetaFoHjkbDMFJCSkn3wew+Q4mHEjN/ETcvDhCztAboL0RoaTz7dNNMsZlRGBAGBkDhdoGYkLIeTWqQXjlo45OSFRP09Dx19KyDt05bBx+hPF2vJdSLghUoPmstcvbNV3mtLRAyGMhh8wM8MtB3C0JntaKK0Rpe2RUOj41eRmr2A64+ojG+dv5e/B83d1XPTOJk02SBtl9rbFzZuUiSSB5Ks5DjOf2vHLcUiDxR8V2vBMQIgC3Q6LWPhkulwn1/dJKw9JqYZnKhuoSBmU5/jwu3BMj4a7wc2vYUXHcWdiMRdk3adqwBlOOxzxnBiQL1P1GVqLtVujEoWwD2zgAf4cKYaIiJoITM8odI4hecX2hOkKvWXOO9RUz0kASptc01TUuIooIoZBIxZyQBhcn3JyMDju/w6wnhzAOp/wCopvEvHa34D/pCQ/jA502LXVinordNVVMnWJZZYEeWMbBmUuo6c522PseNmd7b0QcNC4alYa1nZ/u9VE9fLNXvMXk81HUIpAwuSNz3/hxzuKiLQP4hsnn06Bb0Ltf06UtUfZNwdWtbmzY6OlSPzAcf48Uc4DFRDz+C5/jeoPp8U7vDlDDp7mLrCqnkSCnEUsju5wqKsisWJ+XCnFh3B5rPdZaAsq+JW4LdedGrKuhnSalrLjI8cibrIhI3H0PAIXlsYbzTbSQ0ApeRwVEwBDMSNgOxH+HBO2PNWsKzt9jqJFXLSZYe5zxTOFIZaJtNaCrr5XwUMHVJNWusKKEzkscD/r6cQXN5q/ZNAsrZlBoNqGhghYmZoI0jMhGOvpAGf1xwnWuizzJzWR+ZnLopzBu79B3rZu4/4zxswvprfJa8bRkBQxPpGCCpRamGSSGRsN5cixMdsDDMCF3xuQdgeGjJQ0RKCH0tluittaK6nnqJzCFpTFOsaQzda5Z1KsZE6A46VKkEhs+kqTNksC15rqQ7UUXUsshQjpU4JUFcf8uDNaCEVki3NpKkSTS1q6ctmihznYD9mvv+XHIGr0WE8iylx4waJ7bpm0XG3ianr4qtoIqmOV1njjaN8opUjAbO/wBNtgSDo8PzFzmj71TODd3iFnV6G6mIVUnxMcdRK6LPghJGXHXggYYrlc4ORkZ78aRZIRXRPkAjUWregsV5uFKAl0WSCUiMMQWQdQ2ycfLJ/TitnNSVzMB1att2Czm02ajpBJJKKWBIS7H1ydKgdRPzPGG7XVZTnW4nqp0lqLSR9S5yud+2MkZ/PioCjN0UetoFkTy3Rgn4Qc/i9uLBpu14GkHan041JStJlTGScL3OccXBvQbojHWlvexJKmGGQOw4M0a2jDwVDVUnmxsj5w3pz8uL1pSuoN0h9fXHDTUsahUWKmjWGNVCgD0jb23+ZJPvxUADQK+azZVPUzhpceorIOpdsjH1PBR0UgrqivlJQ3mCGeGoqJqmGTyuhynkyKvpkLAHZWwce/bI49m1y2iUSC7ote+FjxhnSqrb72XuPxEheetlkLTtIcksSfxksSSScnPfgeIhxGYSYYBw5i6PmDt5g+1O4aaF7OzlNEbHkfNXfi68Qtn1/p+CjskMk8CSs8s7ny2jLYBCrvkE9ydv142+FR4psb5JWZGnSiQSfHQkV62hTwR5w9rgTrt0WO73bGnhEiCOqrwvSGcfXbPyXP8A1vxQgOfl5pYGjRX2l5VT6lijeGqMbHMasg/rGA7jORjY9+HGcObI2j9lGDNNUO6X0y+oObcdrukcVF8KpaqeVhH0lCA2T27b9+w457HYmWGRjZgBRo8vu+Xj5qnZuc3TcHb5+1F3ih8MFJys0yLk1ZSyUhQSGRJxmcZ9I775B2AzxZ3YSgyBwy1Yo/BewkszpQAKOo8iN1nutt0VRl+kKCAwlU+lh9R7nhV0WbWvVasc7292/RRHp44nSaPeNgQMnHT9RxTsw05xqNUZr3OBY7dSXk85CQxBA9Jx/PghJruoDW0dVFgMkfxRKAtOo6SRk9OchlPsMjGflkcKN1JTzxTWhV/Sn9o/w4F6q+q9BopmjJMbGMhWUEdyCMEH6EZ/jw1VLnTZU6kqoqmARSNIrrICmACvQQer65zg/Lc8RWzuS8aTQudpvOnNM2KpvFvkp475bjLbKxo3Ar6fPQzxsSAyBgwJA7kjBBPFH+C9lNLu8pqy0QuwozAkfliSNQrnCjPUBkndlBJAye3vwHx5rxqkfXLWN613Et0v8tNWVk9FT0FJV9MSkxRMIgz9IB2AClukt2J4o9pcpDxzRpyt5P3PmZpyOuerpaC0NeIbK92qZOmkopmjPllygLFWBVfkSy5yMkDbD3bOyvnB0QbzH86DUUyVtSs80MrU9RMhc+acAn1HuPYfTcbHihcQfFUDW1SYPL22W2l5arJWN1U8jH4fpAd2Qn/eL2BznO/142+HTYZsL2Tg3ypYWOa4z3GVz1DQVuh47fT2R/h5JJCY5Vf1U4zkEfkf8ODTVG0MYdDr7eSWicHuL38lyu+qa/U+rK+svE/x1zqfK82rCBep0UDJA2zgYJwc5b3OeFc1bJhz89udzRNouGGWSBJpI6RPLKMyRtuBkgHHct2z7cGBKz3kHc0r3UWtbZou2NV1DdC9IMcC4Mrnt0gDvk+5+XDccRcMxNAfeizpO84NjH7eaq9ZczJkeCnttSkMckAkZx+ME79GfYgbfnxaVoYcl/f7peKHMMzxanab5pVFTYoqQRSmrWPp+Kdg3UQTkkY+X14mJ1uAIQZsMAS69EgvtLOUepNOcxLzrChrtLVckmjqGOOCLUdEKuOQ0w6v2JkD53OBjJwMd+H8JODH46rssJGGRMidrsdNRt1HvXmhoSiajqQ1RkO0pMvVgnIOO/554vGCBa2HnVaZ5WcvZtU3BEoEnaWKP4hjHB57dK7/AIffhhrLSeIlDB3k+b1SV1FyzMcNBWm5acyKdJ446V5oZVZ1SNHcF1jlUn05wHxx6WM33VmtousnQ+qyzyi0xFqXV1zvd2xVTRSyOvmjIQqSWc574weBx1eq1JHU2mrVngy1bpvxVcu9U2ufTdNST2SRBDMT57lJQwjlHUNnDKc7e49s8Hmb/DzcwsnGwS4aRr81gpgcm57ZZ9AXOivMNbWSaeruunho6GVI2Y9QYdKqFwSAQe25xwKHF93zS+Khe5+ZmljXVZJ0PoR+ePibrLnd1iqKZa8k086dXU+dgynuqAdj8hntwNgDpC9y25X9jhw1vRF2uOYWkfErQaks1vsoobrp5T5FUSv+1xq3R1YAHSVbHz2PBMXIyRtAUR70CDDywU5zrv3FH/2dGt2ufJzU9grYLvPW2GoQ0PwFLLUzCOVj1p0xgkBWUnPb1Y4Fhp3tbQ2BS3EoM0geOfyWTfFJrqv1/wA/dRXCsMxC1jxxxzKVaJVOApB3BA234VkcXPJK2sJEI4WtHREngVpZazxg8t44utXmvsCqRsc78VaNQvY2/wAu+ui9k7Bb3a2mORi7jMbMP3jgAngw2XJEEhJPx12Xo5IVKAZLVMBH/iIH93F4qLjXRFg0kBWeOVOpbFyi0HcrzfqSpq1W5UlDHHDgNmc9AO+BgNud+2eCOc5p7oRcRG6V4Y01oT7Fpyi03abVJJTT0iXBFGzqAxyDvvttwwC1w1WA5z7sGknZOUFjfmPX1q9dEhqnwpyVIDHbG/GXPAJLorUZiZWsFb6J0cmbElu1WojYOq08qhge4yuOA4qPs8E6M9W+61bCzOdMCehTaip+hOMHKtTPS6rvcqSyUrVVwlKRkO4RSA8oUZYj5AfP9BxMOGfIcsfLny129fBHGurlgbxhy01Tzrvlxkhp/hYYIqlhWVcdPTiNoR6XkILAkkD9mMnB+nHU8CAjwYaeRd8StSV2Z2nMD4BY28QNfSarubSO1NRGRz1UNJRzMjoVB8x2c5clgRt/ZJyeNN8gcVeJtLK+ry9N15FMIGkZd4Ogqe2Ns77DjKxZyts1XkVpYdwJoXa1H9lRUdOuGh3KzBo/16HI4Qf/AN7i++SxuMbP9E/tO2b7uvOso0Ulja6nG3cnB49xMkBpH9SzI3XRWatT6EFXVSTyR9bELt+gxnhYgaud1WidSq6n0FDSRGV40SJR1dthxYUdgpAA1K+JU26nqfITpadioRABgZYDO/vv2A4biwObV/sUdqasJi0HMGz8t9bUNvtWib1rW9RBZovgest1gA4Eagk4J74xxoOwOHacuUuQH9q9vekDR6Ixm8ad1grWt1z5dVmlayaES033kTmYdYViFKggDff544kYHDjeKvO/qlW4InVsuYeC4c+dccqbDzIjt9/gr7FXV8AqTU0spEPUzEHIlBU753BAPz4ticBh2UQcv34ouDON7LM2nAciPognm3yet1jsFru1pu0N6s976/gqlEClioBOcEjO/sSOM2eB0XOwtDC4vtSWObThuEEay1hc5NI1NH5lbJV3GihtNbUGqAjnoKdoGpqcxKgGIjB+IsS2VzumSNulFqcfdJNX6gngjlATpIDKcDHcEfw4cZK6lRn6tVuHRVK39EbMzDY0FOf/ALEvHMv3KxZHd4pfeL9Ihy3titC7TyXaERSiQjyRhurK9myDjft340OGH+L7PiEzgjbyPBZ76Wngq55qCWhpDKoSmpncopCBXdPMJHU5XqO/f/hxjZbG4Mde+q1bBIvZWOgqV/6JSxuriYzxlEOxI6ZQcD6ZH8RwnlcJAaWfMbctr6eikNjoOpWEgpYshl6WB8sZBB9+MU8wNllHcqwipyq9bJ22Gds8RzoKthddTRrFkgGQSAjBPbitnmvWEMaktZr0eIlIsjIK7j5cGDgBortKDq/lnJV1rwxMQiHIZ1wW/TizXDdFMoCF7/oGotsrqY2IAyD07Hi7H3srCQIWuulKyBCTAwXpLeoY278EEjd0QOvQIbqaBoDI7DCqP7Jz/wCXFq08Vewocs3w9V1NGAgjwSCQSd9z+WfpnHFu9SuDa40+uIbZc4KUTBKh/VGm+WHz24s15DqBUmNxaXAaBElVzAkrIUimkCu+EJwekEtjJ+gHy/nw4cVI0U4qovqo+nLf97XIdRnFXuQkah0dRks3UDnACk56ewOccREQ6cFx2VxV6p2abtM9Bp2klo2gkp5ELeqFevvjOf8Artx3OHByAs1CYErXkgrPniQtldQatHxPk1MVSWniqMASxjcNGxGxAb6Z7b8cjxsPbMMxsH71UyuI5pXahraurhjSY+bDTIPK81shQTv39t+MF0bWEloAtHgcCQCdSoNwiNHcGpB5bumYxJE3VFgb5U+4PttxDZAaFJjs6Bddi/aq8UXksPWWjB6VUDb9eK9nl1J0Re0zctVwqWKx9WFJznc49vY8VlNaq8YBNLp85Uc+S46W33XpLfmN+ANdz2R3t11XY1MAx3Tv8uCUEHVb5NKP3ZI8sAfW2MZ+fy/8uPBwKyC0L9Qq6sXAHSn4jkDH049dKDtoj6C41V7tFtapkudfT2ilECAyPNFSDqYpCM7RIx6m6Qd8MRueKkXuF7Wgjfkdqq72Tm3pyfTFHbK66x18S0tJVrHNTTSyP0LHIkuFwf8AiO34sjHA9jYUc9Fb3u43KS9V8VdRVZlo/PcwyKDHRqZ+pmHl4CLu+6bHC+x4td7oLlf1esbbVQzmzGGw2lmNZT26pnaqDTIpEYY7MJM+YuXGyBRv1cVkDXGm6LzXEBWul+RGp9XXXSKJcNP0sPMAOLZNVXGJVqOhmEhIb8HSQQerB22yOBfly6nA7qwkrRNXmFrvRti0PY7barRf4qGOn8maarSNEr6pA7yT04BOYC0Tr1DI6iPZs8aL8SPyggA0Bu639eZWa/Due/tGnXxPP6IBrNRy3ioLRTyO1TiKFDMsJpnIRukqf3QoYdWRuw3IGeM/NZ3R+wY0XS+6epTHAHKkjIB+aH2DfLP+B4OwJKYEFFtNeKbT9lqK6fIgpImlcDuQBnA4ehjL3BoKypbJ0SrvutF1PqFrgWeFp5FYRGTq6encD/y24YdI10mmwAA+/FXbCWMyq7h1KLtFT4QsYVEY6h+If9f38eN0l3RkHVEVqu8g6B1N0KBk9uk448AQUq9gpZn+1u0DYZ+WeldSG026K+zxSUs1b8KonqoxK4j/AGndvLGV37AgdscaERAhAO+q3eByPLnR3osv8pOX76lUSLTh1CBFRVwFwBvw1pWq3XyBupK0/wAodKW7TFqWrrp+l4XELRgPuCARupHbHB2taW7rLxErnHK0K+596M05qTk5rK8Q0okFqtNDLRNOWDwyNPMrdOSe/wDDhSfuPDCowz5A9o21N+xITkbQvQ6Hu9ZOshpUoqiQGIr1gBG6z6tjgcQ4E0QnZv1NA6p6/ZTUdjWXW62KovlSkq0izfGRRQrHGHcr+B2JbOcnYfnxpFttISnGnPAZ2gHPZMHWPKui5g0OskvlF8YLZZ62opAKh1WKZACsmBsxX8uMUDJbSN0KGUtLSw8x7EmPBRDFT67hqkErRv1tGAcsGEbfPhgNuqTnEf0EKs8OHLDSJ1RqyssOp75c7pT0DtU2+ptC0scSNURq7eZ5jdfS5AGAO+eIdlcD1R8Q94aA4CvNHvgO5d02v9b8zbNVPVJTrD56fDztEetZH6Nx33+fC7dLPklMc8sa1wWc9Z8v6u+6zuzASSClrJIZnYlmcq2Dk/PgetkLVa8ZQm54M9FxUvi55ZllaLN/pwGCZK9x29+JYacCgYo5oXDwXrrpyyJBSzowyfNJB4895B0XPRRgtpKvxl6OS9crZ41XPRUQFQP+E5P+PB8KbcokGQgrGfiRtsWl/CTf5ZF6W/pJZpB8yEqFB/v/AJ8MPJzUFbDOz4ht9CtfVFuY1ZkWNykvS4LP1NuOKQuNd5YsgF6IUbT9NDeJnWkM3XLIJVY5werbHEloAvzRLcRV9EX6TpKHQdwFxu9bbdP0TRFUa5VsVICWA2AkYE9vYcKY2aCSFzWG3WKABPnqAnMFhcQZQ7LpRUXmf40uWPJ22UlVe9VUvlV9OlVSrRRSVb1ULfhkToBBU+xJA4xBC8/pba2ocHLIdNPNZZ5zfaq6U1Bd7hLbbPqu40UsQp4JVo1gijjB6iB1tnfABOO2fnx0ODjjjja0g6a+p57pwcPlvUj37Lr586T/ANaWootR28zwvW2WkqqQ0cMctZUSS0ysiRlwRERgHKgsQDjbhXBTBkGU/wBTvimtQa6V5Usn+I7SFM1rnrHt9RWGLpaarrbtKahivSQoSQqTsWwwUABjxqNdYv5qY3a0sfassQrJZsqkLxy9AiMxOPr3O54BPAJBr8U9FIWlaa+yipC/MqYuSqL1kN79QVv+fGdN/wB6Zfj8Fk8XOjq8FqyOzfCcwNSjA6ZqKUDHYggcU4kbY3/cFlQHQJRJoX7woTJ0Z6ivt8hjhTkVo59UNc4dINpzlvLUoCg+JiRiB7Fj/jjhjCaG/vdQ96RdDYKSj0lRXgvUPcp7r5Ts7/sxEpGMD55BJP5casLWiPtD+q/crDdPjSWoaS3cqebdxWkt1TWWymtM9FUSxZmp5HqHiby2+RXuB3zw+1+rko8Ht42g6G/gltzZraeuo9M1iClFwrY5zVCONTL0kwlC2+cbMF+W/BJKyDqb+SejBBcOWnzXf4jNOtrPX9jprxJFUS1FnCA7kJlyABnser+HHsUMwa09F7DPyttmmqPLXazS+HLlVZHAUwXa7Q//AFMgj+R4zMYKiaD4pXDuP5yV3gEL6x0yFWQeWvbYY+e3Gax62geqW2ptH1VFp43QxL8JLPJRq42LSIgZl/8ACw/jwWOYXlduh9qA7KN1quhuVNpvltYaupyI5Kaig2I9JkVFBP0Gcn6DjFyOe8hnisQgueQPFCPi+09LJyVjqaeGpXousdK9QFQxxF4pGVR+8HPQ/bbAxw5wwEvIaaNJnBk5j5LJldaamMgGpqW9RLHqzjHbAHvxpPheD+op8kq6j5d1tLd0p5qxmWFondoKpJ0XqCsCHRmUkBhkA7HIOCCOIyabnVDleGmjut+yUi9BKqekDA3ycfX68YBBvVYdjkuqpoR8L1FmHRuN88eB1pesqHHGVqemfDR5GWDYG25GR8+304gjSgraWuD09NVrO6QlY1JbpY5I+Qz74/w4ktN2VUuQjqarWjrAUlckAYwMBTv9dxjH8TxdtUitFhQ25gUtPUYnVGUKOkkAgn2P5cUMROyt2ZVRqe6Jd6JWgMbhR1k9Owx7Y4nLrspZodUsLlbqiSSdRQCaBlRY3T1OWJYyFwSAFAxjHz4NmINFG0q+aHjoesqJomHk00EHmdUEadayxAhUPUcdJ/v34MJdaG6JnAB8VErNMQIGE1OssbKUkBJXrBztkYI/Q+3B2nqoZNRBQ1Jbhaafy6eRfIGI4WLmT1dtz+fy+vHnus01FzZjZ3XOC+1FC3QRUrJHIyjy8jIA3c+yjGdvccQ6GQAkHZeLLFgoy5a8/JtE0bw1UklXSp1P5jEZxknt2/w4cwHFJ8JRcMw5+vOj9VSjntqBea/MmLmTqZ6z1Q0tRAI4lOFBGdv7z8zxTiWL/NSdpsK2KdDXE5gKLfihUyxyRSRRlW6SAcbhfoOEsoHihkOBD3BQRT9AkbbLMSWzkke2TxXLWpTTpLoKvkjmeSQMGCnOCO36cRZO6ZDmAAhdE6iJN1OFxjpHbihAARWHMd1FqoB15wS2Ns8CkaCEeNx5KP5J/wCP/wAXC+TzRsy9INfUy6VvdxtFHW2u60yNGvxdBHIIKr0qQUEgDDB6gdhk57jHB65rBcSLAVKhdIZ5GjjeOILEsgBIWQ4OB8mwrZztsfpx40LVXA81daa1NU2MyxCSTyqnCzU5kdFlUHcNggg4JAPyZh78UHUqDpsrvSE9LJfY4a6GqrKdFdGWCURsCBjrDFSMDAOCMfUd+KDUaqrndE3tC6uvGmDQ1sVPRPdaQfBrBPE1WlRlA0cckDAoRh5GA9mUekdA4s626oVgqnmWkiqSR8RT1tTIiwx0CARh+kgPlsKCT6cbtnqIxjHFRtqpFlEujbvaNNUEsF2oairFRbGlpKZa8RJQ1EoGZ16QWDIqx4ix6iztkFeLB+nRVLN7VRfr7c9SU8NDWXe6V5oIEhsafGdUFFA7lymWx0xsC4VgRlkIxhuPOF7r11SLZa+ACikehp7bSVkBip2QvJFKiN0CT1Dqxt3xk4P6BrqFV7uqNbbqSG86bttH9200EtvkZ6q4CRvNrQxAAkySPSoAUL7Z4abvSQlNjZR+bVwpbZytvMrSdcIjbqVM7oG+f14ewzyHG+h+CzSwdoKPNInRUz3CVJZCHWQt0EbHvtwRjE3NoNEztO1Pw7QtG3S8P4WB3H14I5lilnkkGwiy2VKJFjAwcdX14u06JJ7SSs6fbGyD/Vby3VQVD0M0hznBxVSL/h/dw2HfwgB4rd4GynEn73QNyN1FW6U5JijoLlJRw3+lgjuNPHApFXErrIqljvjrVWIGDlQDkcFjqR/eG2y1XuAsA76EfRMvSeoJqTSUIiu80sVMyK6ijyzgsfqTvxpsrLus2SMF+o38Va+Iyqobr4e9SzUShDUUNFH0mMBj0zy799uFcTG7OXk6aKuGsTNa7qfgkzyys5g8OV6qZQkkf3RXBFLYKkq++Pc54B/M1PSH+M0eIR79jqcU/MRhDFO5WgVep+kIQ0pJOP04ckLsndPNU424AszCxqnhVU91tOnNamoKzRVNrrVIGMZYYz89v14ynDVpcLOuqUZICA1ugsaJW+AnStPUaapqueIP5NQ4Y9juo/w4NVUSmeJONkDogj7N/Tc2qfEPrejAVnmsNWqhmwM/G05/l0ngQYXEgJviDg2ME9fknd9mhpWe2c99eu6IYZ6Rh6sj8MxJOeKDQH0SOO1jbSG4OTfxdwvUlFSSuKq4TyHC9WX81wf8OPNaUYzgAAo98PXh2rqDxG6DuNRGI6ejr0lmG2VwSe3/AF24sWEd5CfiGuYWnmvQYUf3dWPH0kBx1KfmBtwq52YpZrMppA/PShNdpKSEDJklUAfoeGsH/meiBjf8v1Sq/wBR9JqTQ0tru9uttwoauqV5qesgEqsRgqcH5Hf8xw88a6LLbI4OzNOqZ1Hp6nt9nSWpjjCU0XWzlT6VC7n9N9uAi81BVDMxWftec8KbV8uprVo6BqCsNsqZae4yP/tXxKMnSsSD0qCC++7DGduGDhTYa43enuXQYfAMjaHv8FjHmfyzeC/0090SuudfUeueorHafqbb945/vPF3QgEAraikFHKrPm5QzXfRWhjRJFLFbdJ0NFWADLxzIH64z75XIyPrwnBh3sBcRuVETxmcD1Kz7zPs1XbFeZ4ytEg6j0MetQdtx9OPPBBT0ZtegGgqGS5eHvSrpSzTJT2OhkaNZY4HPTTRqAJGBGTsMAMxzgY4x2Pblvlmd8Vnz5hIcu6zX4m+XEf9E6tP9ipa2ip3QsJ1FRLICWDgCQ5YoFVwBt0qONLDuDhovRyHPrzWFNa6fMNTHCkYaSWTBdyUL5Ge3bGM8MkWKT8Zo2jDlTqKv5fcm9bXC1V09puFGkU9PU0zlJKc+eBlT7HfHGTiwPzQs0EBzc84Dhd8k+PDV43WqtDWat5jVUbveLtVafa8R06xeQFigaKWZV2KlpCGcAY2ODueLPhztLX/AMpu/mlcVw+pCMOOV1fnYC0FadJJS080Lp1NDKwPyIB2PCTy1hLSkM5NFAviz0+kHIm4SRqVMdXSt/8AZMf48Hwjg4uA6fML1mwsiGrnpbNTUU9KDDHUGow4P7Qk7DHy78OslLWBhCYz8gm7oTnHR6ZtN1t9Fou3XOO80ccFwjqkmWFhFKZUkVYyCCM43JG3GjFJY7oS74C9zXZyCNtuaAdVaqotS6gStjs0FC9KzJ5KTSMhBA6d3zgKRsB/D34I+TNrSfZma2ibTH50aWlv1/sF7pIktsfwUUUXVKHWolc9bfjADDqBxhx7jg7mh9FL4VwDS1xvVWFnir5tJcv4rk8LV51LWu+IfLwjwgAe+dh7bZ+ffjO4hFliB6lTG0DEOroFYcw9OApgLgjO4H0PGORoAn2uS/17NRPyApbQk6NdINRz1bQBT1CBqRFD/kXGO/ccUa13bZh0+aBld+YLuWX32r/nVqQDQ+mLS889FElsgmLeWwWoYxIBg+4X3PzPB+FNjaXyOdrt9+aFh2gOc4ro5o6lm1X4frZWzUTs6Va06y1cAK1AMUiecmff3B9mGeBQRsZjHMjNj70Q46bMQEkhY5qieQwU8kywIZpOlC4iUbFmI7DJG52341XkBwCazgK/0FbZa+sioqeJpqiqnSKONSAZGdlCqM7ZJ23+fHnAWLQXgl4W8LBpj4+rijqJoqBHQ9UsoLLGQpODjfcjH5kccpK7U81iSPygkC1XVtsaOAYQiQe2fbjwNIl2aCG7tH8ZN0KCqlupsfLi4FbogNLoucL2vspdWI9JP8jxIJ6qNHIN1ZULLU9PlCN36mLE987ji7RojxAXqUBVVrqK2rjhkUKQRke4zvwwxoLkWxS0NpHwjVtTogVcxKN5XX04GQMZ340sN2d05KztkAzAJE6+0I1ujkQyVCKknmI8MvRICp9t+x7b7EZ4XxWGaHd1FhltB+i5F5l6ykmekrLfS20tBRMZmhWsBGWPkn8QUgd88LGCiOqZkdkbV3fu9VI1pymun3rCzxBLcYvM8wMyy9XUPT0/LGSc/Lg4wcpBcB1QopWOBo6q/v3Juia2zzUtMFienzC0MiqrYOfz6jjJz8h+XHQshikjD4wKIRGzAnKUi9fWY2OsgpKSCWYzkmV5JDiJd98n3B9sdhxk4t+UgeaaaQbzHZV0kK26nnM/RWRSRtGv7LCnJwG6e+Rwth8WWCi0Ec1LHlp7qH6/SEdUqK0jiKIgpGvpAI98/wCXCRokK8eKcy3N3PNRntAp1CAMAMb7j+fBRWyoZnE5iuh4FU9z+IL+Z4G9ysCSo8pRIGOdkYKcDO5PFHOA3KOwOLh4qtqjDSyOJGdWXb1e/wCXEdoANU7GHuALVU1sjpMUWXzQwGNs4z7cKSON1drQiALbIpdnlP8AIf8AgHBOzHVDsLfdCJK+UPJWpEsaFVkZ+ogDfAHfAz7e5/PifC1kgc122aMVlkuMtRX+VUU7qIYGUt8UzthgCNsgKe/fOAe+ZNUhWQpujbDXaru1PRU8VPU1NxlWKKOedYep2JCnqYjAz75x2zxOUkqheAEdaN0NXxVzU7pTr1RVFPKkbEuwQE9Pp/tMhwV2Pv6TvLWkoL5QE4OXfNLUPKy0pb7Terba55vIrfvCamWolpJoFUrHC3SWjYliHB7kMNhji4eWoDiCbKpNG1Fv1Lf0W9XSlpaOjp6mcSVUzxqZpA/lgAH2di2xGOpjnvwrZqijsIJ1Q/d5DbdSRSyUVLE0U4evaFDNCX6ixjwdlyvcfh2JydzxBrkiZr3U/TotdxrtUNqevr6VZIJitbSgVVQZ41Vo4JEDf1MoHT54DBOnO4zwRhAJzKrlO09qBtS2BoZ6yrnkppUios08rRLATISEkA6VUydwRlmG3vxYNNaoUmoV7pnUc70piE2YgqsyrsAdwCQfcb/lxdgASMthXHMJ3v3Ku9U6H9o1I3QvcKe+w/ThuIW6kk009pSg0VdgtcrAIYAxU/IYzsT8/f8AXhhhJ7yamYQmFpu4q0CH1gEdzsMfM8FAA1KQkaToE4oOSOqaChop6iy1FClxgSopTVyJTmojdepXXrYZDLuPpvwaKEytzRiwlpo3RmpBXP0WU/tqZWtNh5Y2KSSEVtusjvWQI2WheSsncDIOCOkruM9++RjgmRzWlruv0W9wfLl7vID26ql5PadpX0xaESmX4iOhgkiIUr1bb7flvwQyGM6BEktzyCaFplS6Qram10UyUt0neOTHlU0iqACS2W98ZH8+HcHK57bcEo4tYasLl4g73Gnh4vJnElDVVopo46d4+rzgkjFj1AYAGf14DipMzqA6fFewjB2oo3VoP8PuiJb7y8p4Z7XHV0RnJ6JhlHG+QM+xPfj1tBAcmMS4iTM0rRXLC0w6L0vVxWTR1HZHnh6ZPhKVU8x8ErkqATgk9+HsoI1KyZ3Oe4ZnWuVVpu42Tl3qNq6pqJxW22WMCaNpGiU+2dsd+/bhPEC2WBsUSKRpkAA5of8ABXy6W28rYpJ4uin+Jm65cEGLB6cn57AY/PipjuPRHx0wMxHgpPIDw+aE8LHMO76lpdQXusqLpE0KJUUyrHDG0gkIyu7HIG+2w4o18bATzKJPiJcQ0MoABHPgx0lCOYF+kpEWTqpnAb59ZBH69+EwLBAUYp3dAKkaf5x8v+UXiFsnLmruU101Vq2sen8ughD01vcBmIllYgFsjpIQNg9+NCGLQ3ppaWmgldH2nILN/i88aPM7lXq5rvpi9UekqCnrTAsNPboZphGJulmeWRGJygJIGBvwicSHPytCcwWHic2nC0+vHd4+brR3KzR8p9f25oaO1/HVk1r+HroZJW3VJQysMdAz0bEdWTg8Kvcxp0FlWhjds8aKv8Nv2r2m9eeGum1TzYqLVb7zT6jnsTR2ZC0kyxxo6VMlKXLICHOSuV2GB7cNwOAt3ggY3BucWtj23WrtMXSxc1NG0N70xcqW82SuBkgq6Rw6Sjvg+4Ye6kAj3HBo5LNkLKlw5Zou3VlE9n5e6gqHIHlWirZQw7Hymx/Mji5fZAA5j4omBiuUX4rFPL/lBVWrV8WqbnPJa4LBK1SzM+EXzImTL42ClZCQD8vpxsMhBdnfy1W7iMSMnZs1tdHiN0jb7Yl8nluiJJpmhiuFbSQqXlVZQfKABwpJ+QPYjOOJnLMrnX+kWh4eR1tFfqNX5Jd1OqrJFedPaZq5Kita80D1qViL/URbMisu+CV6thsuAPfYPbRlzIna2LtHAf3pG6Udkg9fcwrVeOXGoa+O1db01a9DBTzN1da9Q6ZGYY3we3z+nGTLiWdk54GxpaLWuDgLXoH4bdFHnLa9FWqnpZJayHT1A1JHBEhfqaBfUWkHlqoAO+GOfbIHHF8V4gMBhe1doMzvqtPhXDfz87ojW3Pl49Sg/wC0N5Otyv0/U0F+prYb0yGF5pLnPPMuV6w7sEUdXSAmF7gcH4BxJmMaJof0nY/2THEuHfkyI3OuxegFUvLHX9Ko1hOvoEdO2YhCX8vIB7Btxt8+OwzU5ZA3USD/AGrk3qjsxrtPwVDDOepi8R/jnjJxzc8oO9gLwOTEtJ6pXjU1eNBJZhJF8HDUPcArKQySFFQ79sEINvpxoxght8yPgmyGdpm57L175XUSV3LS1VU5BmqLFSyuwGxdo4TkA/rxj4hrcztNguMleRJQ/q+qBvF9aOnw93fpAP7alb6/1yj+88EwDe86unzCOx/eAWR780E0BgSPonSmyJScdEjNkgfoP7+HtNuaOHIj0xqGeyWKvpEa6irFvanpJqKqEUbKGd2E23VJ+I4AIPtw9C81lHRWyag6b63r7OiGtO6StdfXPFdXagjq6OoeOYU7uaOZHwsbKMkliGAz/aHB42gnv6b+iO57q7oWt+XlXb7jyZsdKKeSspUiWOQXApQSW+LzOh5+iQsjFZHQjJ7Nj8nIpAygNz1WHMHNnc7Y+Gt+GnUIS5r6O+5dfabSj8tLbFqKpaGn8kQtTII1PTgEgqfMUgjbjN4t/lrQwEufV29DXe91W8xIx0PjILYA34566FLTYUo9faQqaOjWV45StSheJgM9QG3UPpnhgRuaATzXu2BNBF3OTQNXrLQFjuVAY6uCw2OE1yxurNApC7sAdvljgGBjIa9ztNUnC7VyHdS6ttFw8OtmsiVokutPVqzQdDAouZD3xjsy+/vjiYgRi3PrQjdVAIlLuSW8FM6zEIzxeYpVxkr1gncHfcZA27bcaF25GzWaU2y2eCttl5kgrIpqq1LE1ZS+WwaFJD0o3UR0nJ2wDkd+JMtODSF55IykjQ7ei9D9A2Za/QlsqI4iyNRQuzBSQAUXv8uOXlFSOA6n4rmZZKkIK7q/TkM6unSrSMCcFeKWd15spCFLjy/lhmSQDqwD6QcdQ4u6Tcphk42VDqqxvKkiIyhSOh/mPmBxLHXoiMdzKD7noeS61JUBepMFATjAxjv79uLNdlGqY7QKGdFN97rK6wxye47n/r/Lg2HlDHUdVLpSRYTmm59XGj5bSW3pgin8nymqB+I5GDgdske/GhEcO13eca6aey+n3aIce5zcoZr1v5LMOu46qtqnTpZSpBGTuw/PgkszHv7myiKmhRtL08hroj0xCTPSnYmP/Ee358MQMs1zKmSiLRVcJpa2yvbRa5DWAGFKhpB5QjOCW+YJ3OPp+XGzGHGN0WWuhtUiZRvNpv6qPQ8gtWXH4S8B2kstMpU08ZaPzXz6nx74UY+XbPEQYFrnNzOGZp5aannXWkU4uAdw79UgNdWCprNX3RazzaSpEsklNGX8zqiyelBt3z7ex4y8ZFeJcyXQn9P0WhQLqtCa2mSKm6KlZpHaIhGI8vrfpyDt/PHtxkSwvid3goNA6ilzp7P960RljOF6cZRw4RhscHG+Dn24VLyNEN7g00qOOkrai4CJ1AhJdSjRnqYLsGz9d+Je8ACtUUmMN8VCuehAa+Pyg4WNBH5eSVYD2Pvv2zxXMK0Ro8c4Ag62bXdctL1Nnsj1Qp1JkJVkyQEzt1dt/rwsyQEkOKHHIHvAcdFT3/QtY1jimqFp+uPAU056iy5+vf8ALipeTonMNjWMlIZdHr+yo7nbPg081mgABKSPH3UjtsM9vfHFw41ZC0MNMHuy69R9/BVy3psDaD+J4jtEf8qOhXo9pvl9He7Y9VOgcQUrSyKJ26iVY9TdQBC+lcdO5Ocg54IwguyFYD5KNK00Xy7Ooa+30aU0ck7sMTrMsSBSvV0NkFQww3UxxjbfAyXBhjmrmgPnAFpo6B5ASawtlfVU9Hcem2wp9600KxAQr1rHGsQ/FI3UC4ZQSVDMR6Tm3Za1zSzpjuERw6Gs1jpvOlc1JDSqgp1LxpGGVl6hgKRj2G4A3xgji/YirCRdiTdFFt5paG9aForpM1NR19njgo0pjSoBcqUIsU1bLJ1dRYZAAGS2Nm2LcTKw5bA++qtFJqb+/BKzVzRWO32mVK6zNTRrOOiLq84SK5Bkl6unq6yUK/8ACvYYwU3wkVaejffJC1deKQ6deIhEq62vJkMlTOGEflkdDdIIf1gENv8A1oABDHATtRTTd1AobRUWe+22nFVbphdKSCohPxUckdOsgPSkrD+rcFSroRscA7HjwaV4lFH9Pr3HS12m7LLX0NBcIoY57bC5lM/kASLGekZZlcs+dty2fnwUE80J21KXYtWVBooIamVJXgYEx49mXuW79Xt+g4K0AHwSkpRzS3c3GgrnIjjEkLnoVcKvp7Y9hwxC4AjwI+Kz5W65lnvlzqR6m8RUTOPLjdmwxxk4yWO38Bwyy7q9FoytFFyY9HqH4lpCZYzGmAgHuT8vnj+XBSbISfZ0ERcwdVaz1NTW2otXMTUFBV2mmWGgh+ONTQxIgwqNE2wGPTsQQPnwds5bozQeSgZbqVt/FIvxV81rb4jeXtTZ9bWa323m9pWvggpaumVwtfQOGeQIwPSVyUYowJGepWwWHF3vaW5gNfcn8HC+OTMw2w+4plaCMlv0pp6mjR4paaigDutOzoeqMYCsduzcPZGOaK5gJeQ993mmDZJJ7hIYqWV4ZKc5ZpYWCOF/sge+cfTg7IGNZQ0Scho29dfO/lFFzStNnpbhXtFLQZngC+cYjn9119879+3txE2HY8h3NRg8UYnOc0bon0JoaLR+lo4KkQIYT6RGjFcd8jtwvLg2Eh3PzVnYxznGtkaabqYb9Z/Lg6TIg6slGXcdz+Xbgv5Rj26pR8743K71Fy4pte6Ze2ipuFJCZFLCllZeojfDD95fmOBNw0bW5dQN1DMW9rw+gSiblxo4WGmFHIIyIlICgHpYAdz7D324OXgiwhSPzOtUvMjk1bri5qpllB/F0ZBQD2HbjPmYCbT0E7qpQdP2qo5a6F1xcrXM1HVrZ28iZPS0TAheoEdj6jg/PgTKaS48kd7sxaD1WLOYmr+XvKDWEGsdVX6aS8aZpI5aWip3NRW0vmzNiURqchndxgnHYnsOMaHGWxwYcxJsjx2r70Wl+XxEp7GJuh9iQvPLxkWnmtqegNDar+LN8KKyrqKiVfOs6s5DP5IGHdVUnBk6SH78Fdhp3Fp0FanmR8NfVNYfAuYx1kXsPH1/b0SUp/EzddOw3VqWB4IK5uiBGc9dcmSPURsD07nuN8Z7ceGHla0kiydvFP8A+HtJFO8/BcNJc0NPagqhLUUwt1xdApeZhhjnIHX/AHZ4ciLsoO3UIU+EkZpuPBelH2E/MO527n3qHSq105s1zsclcKNm6oviIpI+mQD2bpZhkdx39uCRfqWFxBoLA7mvR7nLUGDlfrF+lpJobFWMFxkErAzAYHftj9eGgaojqs7BH+PRWIdX69n5pWq6rRLSQ26qprnZpKmSdaa2UfWYaqNTKcmVhDTyBds5dVzvu92pcCLvl8FrhgYQfI+PP6oH1nb6vX73V4Kq610us7CrCC02p1jeop1XFK8k4PUsSrmR4274A+XFHOMmYDmKoDpyXrEeW/5TzPXmkpqK0M9dy5utRHF0VEDUVY897Zutl6k/aBPXTxbYCjYgZHfhF+8TneRt3p6BNNfpIwctdvu0sb5Z6X/V9rCmWKymshuXVTyea7VLoSMiAj0um25PtuOEpMvZyDS79fRNhxLmnXUfdr0V8G2s4+Xlq0ffmeRHt+laNkWNTiORVRUJyQMFzvkgjbjn+NYBuKwrYX7OcbWtwPHjByyTirANX99FWfaQ8767mNWVE04jrIpDg9NTDK9POIw2UWNA7ru2epiBn34LwDhMPD4xFEKCzOLcZk4hiA92gAAA8Oi8ttXRqt6rVVust1yekjMjEHtx0weMxCqHKjs1PI3KK7FVwyaZTI7EFXUb/ljjOxrsrWuHIKZD/HafFKS30j/s4HQoCvSTjIbOT/cRwzgXFsGUjb3801K+zmXsBy2p54eRGmpKKWGKQ2OjiiaUFlDGnTHUO5GcZxxlTyEuJXHOcHTEO6lJXxG3/XundByLqSlsFdYZ6iFJKi23GIBWDh1LwSok2Mr2Xq+pxwbBYuPPkyEOI8x13GieEDD3o3XXtSGvN2m1RdZpKChSQ1CBpwseI4indkx2Hb5AZ40XTl7raPNUboKTAofDLzGtNtjrqe2WdRcctmdFm+71XoZZFZgQWbOw98Y40YsNPVivogfnoCcpdt70K3LkvrnT99qq6tvlpttXXySepVTNcHY9bygKQmc7Afy4MIJQbJ396eilic2miwE/B4P+cmiVhnoIrBqymhsryOqOaaGOpiyywMpPmTCZQgAAA6zvgDPBomyWK8unl7VmniOFc3v23X3Hn4UgI806iuFo0pdLJdNMa1ilSWiuN2poppWP4CGi2XMIh6MOMkMCcbZXxb6YTKLpPxwHP2jHAt6D6+N2rCj0Tf6+s8y7ahqr3SyEREG30tHFCw36l8tA2cbbkj9eMqOA4otyspt1YTJe1gpo18yUba55d2S0cpLbXwVNPU1EmIpacR4liY5GDg5Yg5z8+/GmyMRlzHMoDY9fPl7Ek+RmYZXEnmkLqmiqNPVFRRW6eeGCoj8ubpBTzFONj8wfrxlyPa1xbGVcHMLKo9HWyDTuqLfW11rprzS0syyS0NQzpFVgd0YqQwU/TfgFZwaNLzwXAgGl01NiFReZZVp0p45mZ0jQkrGC2ekE74HbJ4K004KVWWPUUd7rdX2GnEYa0inrH6WwXIEkT5A7hTJGPpk/Pi7x32u9ExLFljZJ1temXI3TdfWcobB5ReIVdqpfMj7eYvlqR+nHK4l47Vw8SuNxUjRKb5Eo1ruUcdHZ5n8zrqSykbbY9xwES7UEsMSS6kG3HRUssbRFHQknfGRj6HjzpgTSaZKN0N6z0FHVTNPHTinjHdEBK5Ax7/Pi7ZaKYimNUSg2p0jUnLJTSej3C7cGzjqmRIOqGdQ2WpoqomaNkJG22OIzdEyxzSFXQW+aZiWUsp3A78WzlXJHJdF20Gl0TpeABwMgkbjiWzFpu1AcpWn+UgpnUxU4kwB1uR+LO+w43sHiQRmtJzTkaIxtHL1KqyS1M1KYEhARppQAMk4G5+ZwMe/HQ8Nxud+RzatJOxBY8ZTaeOrqSxaW5UwyU5jp7dRUZmEyKGDAL1MGJ+ZBBz7njAweKmknOY966cDyK6TE4OJzMta/ynqFhPmNa6NKKov9XS04klWSVYxGWNOvXkD2wSuw77Z467GwMa0zSDYfZ9iMwZabvSpIqe2a75fvWSUJamokMhZenGNwseMZDkgkHOMe3GbhMTFjoiCNBuOfT+ys15zBhO/wSy11p2t0Lf6Cpt9PS1Vir4PiDCkQiIdm6fKVvwhupgcbekH345njGAbhQHxm2u2+iIQwgknnp99OiiQaPr665+bSwU1dSyyMsp6mV+rqISJMDGAe7E/PjBLsu+qCA2rO6mLonquUS1VBVRGZyqgxnBYHb64wM5IxjHEl5IOVQGjmq7VehPgXSWGrnjczmaVHcsoU5HSPkOK3yCs6ggDU1fDUwlEaGaCEsD0sCM+4PDTGmtFZrHNI5FLc1LWcLNArBKnqAjkXIHzx7fpwJ3gumyCa2vP6a1CifFj5n/wpxavFH7M9PivYXw86g1XyS1p/SK0CKsl8ia19FZQpUGQywtHgQsD1DpOcldsYyCeDYSRhdmPguanztOZu/l6Ih07oaooJENLTxzymrSKCAU28rRqAAds5PXgqD3AJ7jjogA9ln0WBM4tNJtcruV+rNFXWzal03LV2+/XW6fBW1qSZfiUmRgDF5WWkDjJzGchlbcnfhUtYR3vvzUNfOHh0e96VvfgjGX4hq2FTp+kmu9Ktwmu9ZcVFYlUXikHVLTMww0eJMAb5bqGTw2YnAa7H796TbIC7Qai/Xrfkk3z403cLXeqnUUlpt8FJfoEr6SSOnEdHVIJGSRoUdm6ellUMiF+kk5PCTxQOXVaDbJDnCgemngkyx+EqJfOsAuVZN5LWypWqeKOKQMjGWRB/WdullON2GcEAlFzhdHdaLG6WNkLcw9U1eotVtfbhcKirvd58yrqZoacQNBN1+lSoPSB0hdlACDAH4eAvcHandHaKFKrsOnXehNROKkCRiy9ABDZJ6mZs5B6gntuCfpxQvFKxHJFWkpKzTupILrb7jUW+5kuwnpXMLxdalSAQBgMjEbex4r2jgbKE73ow0nQi0sskbwzmOXqWOaHrAIXAb5bdsZ7gHG3Fu0J30S73UUTU6BbTW9PUXaGQewGek5/nweN5sApF5s2se2TUclLrV4V6SVleHCEkkjPcZ/5Y4ezEmhutrswWgnZM3SWszZ4oTNQLJIkeZldz0EZx6sEEe3bHbg901KOjGbZFlo1tDHXUsdV1iGR1SYxjrlVMg5UHbOOw4qXkWRqqCAFLfxIUNNeOd9qvFKpeK4WWmOW/GDEZabqIG2Ssa5x9eGiSYwU7hQGxFvQn5FaL0rX3S46dssS2qg+7Kdoh1Yw7ooHt1AEZHy+fG1GWtjBOyx5AMxAOuqO7hchVSQSIqrUygqqKuAqgYB22/Ti8T84N7LPLMtgqfarefhZEIZend1MhwWxkYP68Vkyt3KqMxOy7orbJ5KF4pShY5VX6gMbY324BI0gAjVFDrOqvLLR1MszIKeY4QDAkXC779j34uJg0U87oL2AiwmLpAzQqU8tzggYJBxwKQsqy5AOawKRbY1kSbodekt75z+nAmG9QVd4pcdWWX74oCowFGAxHcb8Vcyt0eKQIB5y2aot3h55lChdo61dNVRpXA3SXpboYZ9w3Sf04VnaCwtPPRN4cgyNJ6heZkvgDbTumbxqDVax3DUzV8dyllo5GihmhjjjwHVhuS6liN8kDtk5q9sMZ7OMaA76jXZbLeKF5a1n6aO++qU/MPS6vqesqqWhREuGHmCg+shQvq+ewHAnEIutAdEvNW2drbC0dRBEYtxCSMhPmBxoMlzC90Vkrr3S01lYxTKDTqQkv4oxsrHGxI/jwGeLOO7utLC4gB1vXox/o/VPVWzxG0Mc88k4mtdyhVmOSkfko/SD9CNuFWNqTL4LE4u5r4y9orVeveqLBBquy3mzyVElNT3ejnoHlUdTUyzRtH1DPsvVn9OGiTlorncPIGTBx2WR+Unheu9PpLVldWvTW25aBhSWnaupmqI4Z4GSSKGCEkJsoKySuX6klUBe54Zjdbmt3v2Ba8sgLXPB29p1Q7qLkytRf6Klu1xutyp6fU9LSR009R0U6JUItRVqEQKB1ySbkY224Z7KxZPQ+3dL9vWjR192yu+bPJPR2mrtc4qPTtAIbXPNBCpjDeUiyE4UnfOfckn8uLdmzKDQSpxEuag5Z31xYrLFWTS0lFAuVZuhohgHOTt27/ThORzDdBa+HkeQA9P7kpZppeWlhrkip5YobF0RTmRFNK5YhOppAUSPbdsdXUAM4GyErB2bb5G0YWXPDeeiTniaWaqCma511E0byJSQI80scrEr61fAQDDN27578ebHRBJpKRuAdQFrE3MyyxQagkSGZS/nFi4cnJxs24OPnx6Ws9ArTa8kWVU0Nva56b1V1O8sklpljyzdRwGX34VxAzuAKqXGwlvprlzXav1DbrLb6V3rrpMIYBHnDu7YBHyIG/wCS99uDsIjjJdtqUV0oaMzl6o6B02dK2zTmnKmoara2xU9veY95CgWNmP0OM8YRdcovmfmuYmk0e9viUG8/NC0/MPlhfrVMjS/7FNUUrL+KOaIF0bH/AHSPyJ4tg3/xmgda9uifw769VlXUWr30rQxRQxoqKgVulcE/PP5njp2mhQRGRg7rXGsNZNDo2kiictTSW+GVwMgN1RqT/DjcD62WBhoQZLO9lZw1Vd6m+TKSCeg5/nwuXWdV00Ya3ZeiurtWx6W0Hb6ymlIlloIZH6iDkGNe+Prw00UVxcUed5b4lZJ8T11pqix2S4P5YnOraWpEvuWkinRl/XIP6cJ8V/7q6l0mAaWyV0aR8EI3jmJa6DTFOk1NLV1kUpdR1EBTkkb5xjt7cYEWJhZAzOSSOVmh8k46N5eaNBLG7c0Lo12mrEJj62y6jqZTvkdye3AhxCUuLuXuUmNtZUc2/Th1TNRyVcvQKiGJpHI3wVAz+WOBRPMshzndLEho0Vvzz5I0XL+4CWy133lbREgeZirATEZ6Rj2xg/rwy+F8LQ5wolUjxLHupuyTvMa9toXSs9zYx+YmI4UYY8xz2A/hn9OAwl8koaD/AGTsLQ9walpoLxM6ltN/ipDUUdTZ6iQzVtCLfTRrWKU6HXzFj8z1IT+9+IKdyONbEgdnlHLbzT+IwseSwNeuq9reQU1vv3KDS1ZbqiOahms9O8Er4HWoiXA226tsY+eeODlsyuvQ2V83xDD2zg7TUor6EKnIzniiWoWo8tFC6lfLXB22HAzovF3RV9w0jb7onTJTrgg5K7E/nx4OpXbK4a2oEOh7dQshVGdQMhGwQOKOkV+2eVU6u5T2jVcZ66eON/Yqoxn5448JXBGjxT2c0OUPhytlNLmSRCPboTB/nxb8w8o7sc5d/wDqGsNPMJZutiDkgHGf04t2pKj87JWiu7XoO2JKkUNPEit3OM/r+fDMD3WBe6WmldVldWobTSWiN6GanWroJlBaP04fB+R9/kfbOeNp+KdhnNlzX9/JLwEyWRofvmkLzA0DUXaimp6esqIopHLvRlz5A9WQcfP/ACHDUX4kj7Yyyxi9gas15rocNPLGwMDrCRet9A19jC2yqp5q+1TErNIG9aKTgAe5O/vtgcEj/Efav7KY1Gd97WrHKSM16+5Vdv0hHS0UyWJ1htSTkGNyctKoAyqfPBzg/n78ElxWDZJ2vDZMr61BsNdW2436G0XPVEjVAfO/W091r7RTVF1obStlEkMTVcIigkkD9LiRgCGbs3ScH1dx34wMVxLEYqMRy6gEnQcyrxQhpOQXequ9NW6S1UN0pHrFMqzeZC6P5rTROqlR1YIAbuOjdVODvvwiXEnZXulJtlHU6h1tb7SLZLUVAik86tjiMdPAVAz0ltzn2A34aweFbLiGwF2jjWipI/KwvRdzI8MVvbkRBfaiQS1NYkryI2yqFLAjP0xvxqcM4b2vbwyDVhcP+X67oEkrmYpsR5gH26rFNZyskoq6ulpGjYVDN14GY1GchegdtvfPGKHCq6rXOMLmta8aN9vtUKLlctRVJKysAACuGIVT9B7cWc/Wwvf4lKG5QuR0B/8AKQ/+FeI7TwQfzjvsr1vsdzmoyam3zP8AeFPI/mGGQu8ESgRgrIBg5GcuBkjp334SY9zTbQtSRoI7yYDaoXU+o5rnVS0T3CSGPqZVHRGEVFKRBSPU6hfV39HfI41I8Wc2YnUrLxGHBbTU7/CBytGuNfRVVNLJQG1UizzyU8whkLZAVYuogHOMk/jALY+fGphZydTrfsSAwQc7Q1XQ0fT7tai5i+Gea6aASsmpqaFaKh6IVWkiKHqIcEr04/ETjqBIz3PDMOPiMhiYNz1TE/CphEJ5BQA5Ae/TqT4+K8/vEBYbzoWuobLclq46aii8+koxhRTwMCzAgZwZI8ZO2FwSCMcI4qQhwKUZDl7rt9/ms0aio2ll642WmgQEAISqnfYA+xOP1xxlOecy0IwKVJV6EoKe3w1LXGCeeqiLRQQk+ZG3XjDg42O/Y/38Vsiid0TNegX63pVWO3vDDUVCR1gAqIFf9jMA3Uquvvht+Ja+yVRziFMtglXoRUjUIvTjGe3+Pt+nBABzQHPvQossNHUBsgdI7gnY8VDgDqlnu1RLWUTQadrHYOX+GkOfmSp4Zgdb2jxSribFrzx1Zq6XS3O+6rGABRVUiqobpySD/nw4HOGoW6yiAETWHXlTcG8xpCSmwCqQApGx77H8/nway7dEyga7o5seopPvSmiqI55AWBdIG/bso3YJ39WAcfXbjxJAUMjBOqtr/Q1d1m07NU0lXSqlJWU8IqIzG5UVEcigggH/AHxOffPD0WsQvqUIU1zgPD5ha00VfIbJy4trz06ypDCqvGQM+++SR7ca3aiSMMFGlgyROM5LTSsbPQG4YqBWZWc/sonTBhXfG4O/f2+fFJ8THAOzG6rkLzdbIgpIlgpI5WCyRHCpiUg5HzByOPOa8ju1figF7SaNqyvUtBZdA3C83NGgt9NC0rHpPcbggdiScbcQx5jH8Ua+Cii94ZFz6qt8N/MWj55R11bBRfBTWshGi8zrZFc+mTtuTgjHYH33HF3SNczvDVWxWGfAQL0Kclj+O/AgURIS2yKmW7b4G5wO54G8Mc0Zwkw5zf0lFNpnNDa6ioq/RBEjO7t2RQMkn8hxQhjBbQr5i7Qqo5Kc77Zzhq6iGlpJ4RGjSQ+aR+2TIBfA7dwcfXiCK1KNJA6PfVXOsNPh9L36AgYloZIjnsQGB34WxBpthFw5skeCyvzj0iarT10pYEaTqiKBQu5G424Rsud5pyPuuCyRzB5cto2ld6qD1xj1iSWOEJt2JcjBO2B9eBz4iKE/xStOJxk/Ss085ZYiauEUk9BUUoSUwTLg9DfhYEbMpHYgkcN4eVrwHs2KOwUdUoquvSrlQH8IPDwtHXo39g4oTxEWqQjCGjuSA+2fh14RZ/nHyWdxL/IN9QvWisrI5pZHidirds8N7CyuVc8F2iqeY7BuXOp441VZq+0SSSYwDKyr5YJ+uAB+g4Jgj3w7x+S0e0Lodef1Sh1xya1Fdrws8VuqRDT6r+MkdwIwkMdNCC7dRGACpGfn+vDglZpZ5BSWus6dUFcwaybUtnvFexUPXzzuiCUSFFZzgZGx9/04vKe6SErGe+FlfWgeCtdf3gOhvoeMguOY0t+ErVXhu1FRWrkFZBJDLULNb46WVIozK6AsckKASdyPbHq4FisO+ZkeQ0ARaLh8azDvk7QWSDSUHP7SsNkjui/c10WtuCNVUy1lvhJAwAQMsTGOpsBce2cewcDA0Gm6nwWZ2lvGunmsL83qMpc3O/UhIzgjqIONycZPf2HCc+614zpaG9MgtaNRdOBi1zZz7DI4VeQN1Z24Rh4DLDS3XntRGeIymnp5Z0JyWikGwIA9wC38eBTnNCQlccT2Rpbp1EjnV1XURjriExmQdhs2Rj8+MPHSiOTMOqxIv0BpVPV2dquGpjKt+1hnjZlPUD1RuO/68BweIBnZ/uHxCdjcAdVjTn5pgGB5Y0WMsEUqB8gOO+mFOKcw7rC15cNFDU+irK9XI5b7ngEzY/EBEMYH/Zx/HjXy6WuaZP2cjsvU/FZxvFka3XSWDoICuVGflnbgHNdMySxa2DzvqPuLT9FbnYtOaKCMj6eWCNuDH9RXOcPaXOLvEpean8MVbzV8M2stSS+dG9ntlRWafhAx51bAvmioP/CBG8ajsfMc/LhfFxdrC69gCnX8QEWJZEOZAJ6A8vmVjS161j1rpmjulO58mtjWQDuUJ7qfyOR+nHF+C6GVhY4tduFN0ZPHT3pJKyE1NL1FmiO65xs2PfHB8HNEJAMRqzmEvIL2TOuesKi60aGmkVHKeWyxoUEa9AUD8wAD+ZPGlxGfDFoMI1+CTEYBoKHUtcLugNTUv5akv39Izj+GMfpvxjOxL3DUogY0bBZu8Qerm11eQtNIz2y3MywNn0zN+9J+XsPp+fGxgGZBbtytDC9zzKWdnn+Hu8D7jD9+3D8wtpCcmNil6S/ZL+LpqSu/1YX6pBpqvqnsEsjf1cn4pKX8mGXX6hh7jjkOI4aj2g9Vx/GsHY7dnr9Vvvz0AAzvjjJO65ohdaVwppkkAVmRgell6lP5j34i6NqWWDa6JK/p/CMb539uKk9F6uqiz1Bc5b+PbgbgTsrAaKIasI2Sx3/lxGW0SiuisvCxIencj68WGmisG6oYvt+cSkdZAHc54I0JljFDteqpPO6Q5AU988ErRWdFou69Xb4olpH6nwQpz2486QnQqrI62QXc5w0jEld85J+h4EAnWikM3sU1Qz9caNtuWGf14kNTDARsl7qrSVpuZzKsisSufLlZVbp3GQNjj59x8+Ca8k6xzggTX3LHSusaGop7naaSrSoqvjXzkHzsAeYCPc4Gfn78WDnCgCmIpJGG2mko9N6nr7Jf/uZqWooIoa3y6dpqTAmTqOXDjIyV6VABx+XFnM2de6YIRxy214ujuYNXfY+q4qVXEExHkxdPUuFYZG5Oe2dt+DQSdnKyUi8pBrrRQJ4e1YWXVqbevEnc9c8na6wTUnwlFdlkDCXInpeolXC/Q42yPfjVm4y4YiaeEV2wpw8drHmNF44YOex7t2aDy8fJZ/0/Z3tFsraKVJg1LUOgmkGDUKQCD1Hdu+MjtjHGM1oCak6oT1Xcp9HYqZqulZWV1+HI6fiJR2dSexIxkHbbbi90dESCLtDkaPXw8VU9VfP6/vez+v1f1ae/EWFTs4//ACz7f2XpVQ39op28kyvFUMBIDlXVc/gDZ3/Mj24zwQCtIgpiaLvFPTVoPku1Ikh6IyymRtwPxY9WAMHH5+/DMB7yXnFbLWPIjWFg0XFYbjQVdbNcZ6N66+/GKqwUzdZSMRAZLKQ69wen55Y8b2DloU47rPkDLtu436LWp8XlsvWk1pZleokmHkrhujoJB9TgA5AAJxj24KOHtY7tA7RPO4058fZSNv3e1YV50Uf9L9dVwipkqzTQy1NXVLGSnQcguvfHTkrnffbHtwLFZi7RYYl0zJQS8kaXXun7nWLdLLTVVreih+DlrWaqrTMxVnSPAU9OV6gPwhcAEknjPLSRdpmGTM1C+neQVy1HFVw2q1itnp4hUzLFCZZnjaSJEMa46sdTIAVBPrO2MngLgaoIzCXfpVdQaUoeXmtaW56qo6R7RZ6jz7nQ3BpKZBHHlnilK4dRt0k9we+N+Bxk5stWVIskCtUptWeOflTLzLtumbVBb6KigNUk1+BljpqgAvIjs0hOcgrGvSAMAZJJ4ZewNtoNkb9B4Wdz96qz8M9zS4DblzQNaftLNOnnbHpp7b8Pp9qwUkd9+MAj6TsspQqMITjfOw3489uWQxjXTcdaulf/AA15i7Qanek5dM+Mrl1rLXdx0ZSX2nN5ijeKIuOmmrWCZAhlz0OTnYDvjbPBYo35xW4rT76c1nS8PmYwSuboVgjnDe6WLmlfPOp5hcfvGoE8zz9USp5gEeFC7YGQc5zkY7cHa4gkk7rYYGGIUNRufgp+hNTtRsgrvONKyr0rBj9om7btnb2+XfgrnKrXVWZOu1eJGp5caEltWn7pVfCVs0VdVS0zvSVsbeT0GJZ8EmMEkFSMFlVvbhnC44xG2jVUMIc4OP7I55P6hr+b6XKeqrq+vq9ORU9wnFxPxEyRSP5fonDepclAVKA7D1HBHGhFxE4sEEbf2UYyHsCG1Vjl7VqzRtyirNP08VZaqFkmAaMPUKrEezDbbJ9jxrx9nGBpqFzM/aBxp2iKrrbawUPTSWJKdFGWkEy5X+HBXMa82W6lJsko0XWuWn7IkKBK2aGCOT1HrG6n+HAZi86NNFG7o1AtdHiINNX8lrtaY7xSwJNAokkdJGSNetTk9Ixjbhd1tADiSeqLg7M4eG0hzwC6btFhl1GYNR2+6tUQQKwpo5lMWJM79SjvxZpoHS01xWRxDbBC0bbanyZiY5FmCnATBHV+vC0sQf8ApCy2SFpt2oXZry+dXLy6wyKEino5o5WViPKQoQW2HsCf4cFZC5racbXhKHyAgJf+FHTdn01qI1dDqKC6mGjkTyYYXRlDFQSSRjbA7cGe0FtJvFzP/mbSeeqembTN4dT1q1FIwJ/IcZ+I/Qq4M98+SRGtJvhHh6vKbriG4Hfb3+fGfCN0+83qsNeOfw3rzUWaCpvNLpq7PcGr6asuhdbdX0zIAI/MRSEeNs7MN8k/Xh2IRseXvF2N6v0T/D8VkNtFjw3B6rM/ibFPT3O1WiiuMV6j09aYrZNc0YlLhKMFnTO/QOwPvv8AnwFkuZxdVdE7dnMeZtZzlLU1UUPdWweHQ4ptosWvTj7BuLzObVnc5z0XT27j4ReEv/GWPxE/wDa9Zah1ihEe2wOSFxj5cNEaaLlC4bKh1hcKi13CiNJUClkkpDiQxiQKesnsdjwbCNzRm+qcDyzKR0S81TSG4xPJdqyvvUrggRzzlYsj26FwoH6cOsY0fpCFJiZDuUoua1a9HbRT+SafpPlhFXCjucggAdiPy4Bi5KGivh9TaQ/MK3QvAGQDzSx6j29uM8OtbOHJWjfD9puS/wDIezNDUvTCG3BnGyDZ9vnlc7nbfG23BjMY2NvWzohvgE0j6NUEl+fcNPadSXKaolp1Xy06JGpJWR3UKQCdugPvnH4gMH62DMgLnn3H71QO0DiAzYLFXOaqFxvFVMkMMCuzN5cWelN+w4SmfmNha8IptKh5aW4XKl1LGfazTuP0wf8ADhWc0G+YCI4JheALU68vvEDSVvw8c/VSTRhJNwNhvniX12ZQMWaiPoto0d2gqat3qFMXnDJHRnqBOdgR/AjjkOKEhlt3WCQ7cKwrqSlqrnTNQNUinmDqnUgLgBHHq9sZH8Dxl8Hkd+cia/U5m/8AUEUFtub8VjbxE0NPFCw6kSZW/ADkuQcEfpx9jxsYYT1spzBk5BafOnZKFeXVqvEyVUtNRW2nDMsgU4Ea9W5OMAk9/lw/G/tGgt5BZRa7tSzqShi/XGz86NO1NXZEzS28hBOtTHOsjHJOChIBGNx9eFmus0U8wOhcA7mnDzN0ZPqm22uq+J8qQUMUDynpLpiNVVlB2YjY4PfHBWPH6SkMNNkJFLAPOzxt+JDQmoLxpEcx6prXQB7eI6Ohp6dJISnTgKI9gVPz9zwjipsQ22RkV5arpoOHcLeBMY9TruT80J+HzSVTbuXVCrszpWg1KoRtEDsAP4ZP58clI7WhyR8ZJmlNJxaI0NDV3GmWrLR0rSqJnQZZUyOoj64zwuAXGtkjI+gaTI1Np+gvGqJ5bXS/C29OmOBAMEIowCfr9ePOAHdZslWPdl7+6TfiL10KF5NLWqX/AGiRALhMh/qEI/qwf7TDv8h+fDeDgr+M/wBEzHtnKRmqaFIKcQIFVVTGB2A41YZDeYo8BJNlAlBGklXg9i3+PGhINE+7QI50he6myXCmqqWeWmq6SRZ4Jom6XidSCrKfYggEcZk7AQk5mgiivWHwQeMSk8SWi0oLnJDTaztcCtXU+yiuTYfFRD+yT+JR+BvoQeOZxWGMRsbFcZxDBGB2Zv6T7vBO6eQjhRZyh1NSQCM8Vyq4aoNdcTDCxJz8hxAFojW2VQHUwMTMrhvrnb/rO3FyNUx2ar6zVKRjLNkt8uPVaKI0Haz1wiEjqCgj58EY0pqKFCyc0BTOwc46AG/7XBCxMnD2o0POQ1SGVpR6DuM+3FezUjDUumu5ow1L4Rxk+wPfiOy6qww9Khu2twysQwOePZKRmxIH1Hrhiz5fAHueLhnRNNj6oFvmt2QthyR78EDQjNYqCbWUr5wwYt7D3+nEloKvQXS+oEkHSSrI3qIAwDn+/irgV6gqu7353kXBYKuWdhg9vb5/w+XFclqUFVNNHNTyeXU1cKTy+b+zkZGz7jJyQD7jgvLZUBpUWt6Br/bpaVXRPMxlpIw6j6AHiKHNTFLkeH9PRUkOiaKGJU9PoAX+qHtxTIxMHGS/1FemMeiLhFJGVaCBwpKn912B7e4ye36cYrcQw6rffh3ga7Iv5YUNZZNR0M89LBXGKoSR6WaLzIJwrAlXUHJBxuBw9BK3MCFmYiI0QndQre7vp2W7SQ1YpLrWC3UEKQiVlKEOsMeSXVY1IA75wBueNhshIzdfv3LEkFaFNzlxfrfpK/XK26pvNLVlraldBF8K9UlVVeWPLpyqlQOkuuS2wMZPtwz2rm0z5qsb2G3SO5dLvwS/v1dbdQ1VVJHS1NjEtGVaCB5WNXUDHv3YSdHVggglePOOa8yzZcx7rBQVLyr1RbeXHNin1bNp1b7BY0+LNJV1LQMGJK+aSMZIdsdOOncDBPC501Ccw72tIJFgclUcta61aa5/2a7QXyr0zZqa6TVtPWRCcS2tfUyIekEsxUqmVz3Ge54CHtz94aI0YIeHsdXQ9FjH7ZHWdo5f8oNG6WraC+PrfUFSdXVN2NzSooblbDkRQzQBmbz/ADh5reZsMHK5IxVpdHrQIcCfE1y8uq3OHMGWx+vkfNeb82rnqpah0iiknlAkiwp6YSSSyL7DYjbtgY+nAoGyNBde5891sHBZzW3X01v9lSXG6CeqIZelR3RvUQfkeGGNLO6/ceHNWZAALZzRRyVp3u3NzTZpkWEU10o3PmSZAxMmw23J9hwRuU6jT7+KBiS2OM5zdg/BEGqampvWv77VzM7mouE7MG74807f3fw4sNDosRzgGgN6Ig0w89VVNMxJlA6iV2Dbge3vjttxBdWiEHWSSmPDp+PU1vtVstVvqay83CpEa08EbSTTqwHRGq5w0rMG2Ub5UYzxBkyttHjZndQ++q0J4NtPvoPVXMqwSy2+rMml4pJJKWdZwrisp26CwAw6dfSy+zKwO441OFuGd3kleKX3AOvxC1jp+03OuoqWdK6SnppIwFBX90bBcn8s8dKxwHdC5SaQFxsaont9Pc6mQoa10iZFVZBOCWYE5HT39hufnwWwRRStga0rin0ZWVDhai4RSgglQVz05xnPtwJxa21dklmgFX+ISw0cPIu+JArPKlJlSshAJ6h7fLhQPe4gJ/DOAmbXVBn2Z9jjH9LpJYmYNFTKCDjs7H9eDuJDDSb4vRyjzWn/AOi0cbyNGVAG6gnGDwq2bL3VjFg3KruYtoWn5Y3vpJ9VDN1dJI/cOeDdoSaURAB7a6pQeCCFoNdVeQxR6CTbOAPUm/F3kZVq482FpW+CJ9N3jZhH93zZxudhvwjif0JbA1nPkVnrXq+dQQzKpCoo/nxmwGiQtB2wSq5zawWmsE1EVVgtMWwwzluk7440XP7tKkEXezLzT5z3OOvvFU4RVAbAwMY9jwo39S3QKWf7zIHu7svZmP8AfxoN5J6H9C9LfsJKkx814FGepaW5OvzBNKO38OFW/wCasLimmGcV6qWuqlkYlpmHT+JX29vfPDj6qlxzHEndQ+Yy+ddrci46vhhuOw9R3/LguCHcPmtGU0G30QXqSmmBZwoaONs5AOT9eG2gDdIk8kvOZkVLelSZo1IDgAfLgUgDt0xA5zUjuYmnYy7oilVdnb8hjjNcynWtrDSGlpXkTZXoOSNgQSS9H3SnmqOkdYYAnOQffHbfbhx0bXRx2k2YlzJpqPIpa+IWwR1tHI5kSHLZkE1UUDMq+kjG2V75Py4akotq6SWGc4G154c76RpLxWzMYzJMzdaoxb1DYnJ33xxgSHqupgOgCpeTVAEj1SW7Cw1LZx/wnhLGGmN/3BMOK58g7iuleZlCxRzJVo8SED8DbEAj5bd/rwSZp7L3oMzczCFvDlZa7jzBuiLRvJJcRCqRKo6iykEdC/kM+n33xvxw3G8Y2FueQ0EXh3CH4ohkOruiINW8u9S8t9TWuhngqaVKlFyzwnKIwLY37ZA/PB4zuAcRw2JxMckLgae3/qCrxHgOKwRrExkWL+yvPfmveTcPEHf6JpOqjo6H4n0An1mTpYnbPbp4+34lmfEPvxPvQcNH/Bbe62By8s9FcvCZQzwxzNC9sglHSMOzBlzj+B/TgsLiCAFivBGIPmk59n7P8dyBvySdLeXc6nAO5AA224HG4lgtOcTsytPgE1PHg8lR4Jq+4QrKHoqagmIckEASx75/hxW6tK8OFYpoPj8FlfxmaVNLzsrJpafyXrLbQ1LZXGXemj6j9ST78Q8am1q4I3AK8fiuXh80+KrlhYHxnNKB8z+Jt/4ccTiTUrgizkZySmzbbXSWK3S1dXJDS01OpeSWVgqIo9yTsOAszONNFlKOcSaCV/MnxWUkUclBpp4skFWr5SFx/wDNqd/+8w/IHvw9Fgq1l9n1VhC7chJGr1nb6ZpOu40CyyMXkZ6lSzsdySSck8PEWdUwIJTqGn2FC+rNYW6opJTFcaCSUqRkVC5/ThmEtB1Kagw0oOrD7EE/fdPS1ceKiIqCCcMDnh50rNrCf/LvI2KLdO6gpZplAnhcHb0uCR+nCUoB2KSlheBqCmPoDmTW6F1BQXS03KW3XK2yCakqoHAkgfscexUjZlOQQcEHhB8WYURos2SLMC14sFeiXhU+0EtfOehgtOqTQWLVAwisr9FHcfk0ZJ9DH3Rj3/CT2GJicGWG27LnMXwx0fej1HvCfFdUGIkNseEq5pFoQ/erv0qTkHcceApHYy0pOVWpZKjl5StI7O4kqFYt3P7eT/Pg7gOXh8FpTxjtD98lC1jqmaJXdJCoxjbi7WhFijCVuodfSfEOS7HBPc8FDU+2JDF31vLVwggkPjffiQ1FaylVf0rlRWAYgNxKJkXQmqpYKkMXJx7Z4igvZBSlrq3zozl8nHz7cQ5l7L2RU13u3xgOGGPfPvx5raVgKQpeB5mcMe3biyKqWqgaKJXLJhidgcsMfMe3Ek8l5RvPKE5PEKpco1ZO3WW8wldzjvv/AJceUWVT11T1uc4weIOg0VHFVdcRJlWBK8SqqCZpc/7v/wAR/wAuKei8vaFOUUt/u9PGK2CgjqpljadwfKh9X4nGCQB3OB7duPn2HxeVwYf7eK+qz4Bzml7fv76qtPKiusF3qoYJYJxTTlEqInISZVfHWh7lSN/ngjjRix7c1WsbEcMkrRqP+X6ah09qqiqLdJPQyUyFhLB1l4xjAGctvuEBx2Kk778b+G4iwnK0rBn4ZMCHOC7o9PSpBUNUSzVFWpankY0ckjU5yTIHO3Uo6sNndiRsBjjThnsWeSx8RhMu4UPTduirbtaVrqyvpKtK4R1FSpeTpiKYEg3BVlPUuOoBsbYxngjSTqD3kqWM2eO6fcjfWfKC2VGpDVUNvvSWBabyJmr6NTVVdV0Kx/aAld5GyCMABiR1A8CxOJbG05kxDgC99sByhd3iVtFp1NcKBNPaRtWkrfSRDzIqCVmFZKmQGZiN8DsCM5LEnfbGn4jQr4LclwLXODmtyryK+23pqG1829GwyyWiqqk05MtbTwU08ddQtJUO0MszkiFyw6+joHpQMHDHGNvh7hLhGy9L+KNgm9jba1J+Cw5boIa+nji6v20sjyzkyKsZRU6gAe/VkNt75UDc8NslIdrt9U6e6LCJdDaIoNS1C1FZHURQs4hSOAJkooC9ROMZODnb5nfPAZZ3MIyDc+eiTxWOyjK061r9+Sb/ACh5PxaNTSNwkokRaypjrHmedXd2WZVYAe3SV/D3AIJ78DbITusvGSOlIcdq0Q3rTTb0Wvb1Duxjr51zj8R81t+LE62kQTSP+Q0lm0rcqirvunjqGhht1YFplrWo2acxMIpPMUE/s36W6cYYDG2c8Ddd6FGie0DvC11aXmvF5tJqpJWSqgeJIZI18oxk/hKsD6TkbEduLGNwrN5okchAJvXZaE8GmlqrS2otSCpHqrdLmonZnDuzPWU7L1e4OO+e5znjS4OSZ3OPQ17vmgcRfUTGDmbPsPyW2LLq2OpQQmWARxARojQkAbYxjHHRxy3vquLkiA1CI7csVygDoIwsI6pSkXTjbvwB00l6NoKoygalWMek4KyFaimWV3kbDEMCOn6cEZJJnAOyuJAGkc1O1VpWn1Rpp7TJHmOpXE+Fw7Ln2Pt2778FyNa8FEw8jrzjkpHJLlVR8pVrPuqORkuQVJvMcyM3RkqB2wNz/Hgkzo3NF6K0mLlkPe+CYFfIJp5PQsTAAdGO3CkArVqWkde643nTQu+naqCVZ5Uq4TC0fV6Sjd8fX68Q4tDwbVmlzRYCouWfLSh5d334ugpZoHmiankLt1gISM7H3yBwR7swyq7sTI79SPbtCs1su4Vsp93VBB+eIyeFJgRDR6p3BEGUkbUfgs5T1or7HUxSJ6gAik/QDjLifT7WkW6aLP8A4g80lzrDkELDjH/d4eDrCvBsvPTnLQmhqK0HYjLA/rxVo1WpfNIKsPVVOT36jw+n2VlXo59hZdvhueVp6yQJKa4Rn6kUch/+54UcKmpYvFB/w7l6pzTLc6kFphGz4yOgnPyH8uGDJYpcOA0u1Km6xkBvdKSRhKVR8u5PBcI8i2rXnjuMOQzrTXFh0VYKu43+upbXb6c9MktSSELf2dgSW+nfht78ozLPZh5JHBsYspTai578qrzy2qdWW2/W+vtlGJQ8MVZFBUyOjYYCKUq+QT/Z39s8AdNQs6aJ5mCmD+ycKP30S50Dr3RniO0/qa626rk0/DphlSuhuTL5kSuAVkymQUPbPsduBNAkj7VpFJlzZMNM2Bwsu2rw+a05yhoYoeVVlVJIKiJ7VGkbxSrLG46Rgqykgj6j3zwxFI3I0Hl+6Tkic573Ab38QlR4grDHWaelpCIwysEyI+okHP8AE78WeCW0vRkNcsI+Iqzy/elQZAHknyZGMBiUkAgFRgYGP7+MvEWH0ea28I4UlzyrjES6mB2LWWoXB/I/58Z2MHdb/uC0DsuzkHbDW6yFTkEU9O4HyXrKg/8AXfi8xuIWdyhznurbXhe5lVHLHmDBXQJFK1MiuS69WAD7Dtn5E5xnj59+JuHNxeHdA476JvgfGX8OxLcS0XXw5141sn/zW591niN17p2quUawP8R0Dy2IjA3Byp2JwO43/Pjj/wAOcEbwuUdk6yXN89wul4j+JGcUibCWZA26Fk7+a8ledkMUfiTvNZQ4akkopaMuwCqzrKzZxtnPYcfpZxPbOd1v4rmIwAwNC13yr1JTat8MVus1LKnnyWmKIBiU6GGME4zsCBwWNuziucmBZOXEc0J+H/k6fDbylr7TcLhBcK+vnmqWlgUqnqGygNvtvv8AXgbGZWgImJm7eQOaNAm9zo5XXHn34TLlpa2mOmrbvbKeNHqMlY+koxzjf935e/FRGSXWlIp2wzh7tgSswfaG2Z7SlguXmtO1FbltdSx7l4kHS2fqM/w48/aytjhp0LfG1+8PWlvhOV2n0K4IoYyR+Yz/AI8cLiX3I4+K9iH94oy5qckrdzb5V3a03GhauQwPPTxoxRxMikoUI/ez7e+eKYaXLIPFBhxT4ZA9horDcepOWNDT08KaJuNQ1TIIY3nRQzPnG/VJkb7HPG0MNiAATVHTYfRdMGYsk/xNvH6IhqZbbo+7UNHByylknukvk0qRxwuZX6erpUnIJx8jxoNikiaMwvyr9kOON8hJdJt5pua65L3nl7om43qXSOlqymtVL8VUJA0ck0K+nbBiAzlgMZ78NEgDTVBhcXOqyhSj0BetW6VrK+46d0nptKWqahkpbsClSr9CuD0xRMApDDByOx4p2wIsj4IxFGmm/HVI7XMlBpjVNXapdPWaoMEjxx11G3XTVHQQGaNiFJGTjcDikb4zJkDaO90E1kfkz5/TVCd7udJTMsYppIZJASoAyMfQ54O+ZrXBhu16OFzxmBFKBpemrtX6ut1qt8Us1VcKyGlhiUFmkaSRUC4+eTxnvxNuLWck8+BjIy9/IEr3j0/pODQGjLbY6R6mSmtNMlLE1RO88hCjGWdyWY/mfp7ccbI/O8uXyR0vaOMh3KqdQymKBifbfj0Yso0W6UHKm4/GaFQhg3TUVCnH/wA85/x4KtPECpPYqbmDdRRxFTlmcHgjQiwtStu8b1Sljtvv9eCJ5qg0FkmrKjp6fSePLxIC7azQ9RThsoTtkflxFheEgQ/eLHNSsNjjGeLWVcOBVDUVL0udyD3zxdF0VTW6kMLHfIO/HsilVs+pw+cnf8uPFiiwoNTfA+PVtniA1VLlBqLqckDZOnAIOSOPZdVUmlDkuPTEq9bMygDJ9+KEFRmUGapL54myqqFWT+WjM2QAMkgZPFHLyi/Gj+0P4cezLy/op5Zcu9OzX+n/AKQ3OWgoJ/Mac08bSVEPSMrkY6SGJx39uPksc8T67Z3d1uhr4e1fcnsyAmMarosnLun1JqimoKNC8k8ywwN1Aeb6gqnfAUn3zsO3AGTvLw1mpvRFfHFlJdomZrnw5NykqKSjqZaCesqojMYaaU+fCzb9LD5IQCCTvjbtxvy58PII3EZjyB115em6x+zjkaXN2HX75qvh0Vdp9OVMFNV1lnSiMr1DKTMZ2JMbShRhQShKEE7qSdmUHjo8NjyG5bqt/quaxnDC85m89lw5NeHU2S9Uk1XQrV01D+3qaCRj5EgBbIDjOBhhsTkfXg8fEHk00bfe6TZwaNhD3lO8aFpKTSy1S26hipaWc1UlEtP0QIHRpEVMEmRyexxgL8uIkf3A8jQcvp1WgyFo0GlpT8y4bLpCOuudys8V3XyHpoYWllWOnZ4gVcH8XmJgk52IBIPGM+RpeWltjpr09tj+ytKwMbnJXiH9t3rCGr56aWqaaPoZdPCnEygZLLNJjJ9xh22Oe/HVfh8BmCcxwu3H4BYeKxJMrXM0WIIq+a3SyCRKaqlrIRAZEiRSVC+Wo6lwBsmMd23J754aytZ/lEivv76IsmJkeCXgC/vktF8x9L6Y0fe9O6e0BW0urqekt1JV1Vzo7dNRxSzGMtVxlZvXJIrssZZSFLKR09WeILZDpdrKxD2OIOvLxRNyw8N1dqWtsFRdamSeenpIqqmqFl8poZHqQzRSRld8L6RuPxY9uA9oGinackBzCdtR9+qKbx4YLJW6lqtX6l1BS23TlZqmutM9utssdVfVMcDTioWmYqFgLtFH1uwyXJAIGATNdFUbGMoc5UXL/lDUXa3vS0lJPV3Cqjkjhp6eJpZJmMbHCqMknG+w9uJLkO9aarCw6BA0TSiCmWOVWCvt6nZcAZB/JuH8Y8ZWabKA52x52nxyQ0rNLq3UDuKcq9m+DTo2ZViqIFAPy7H9McRwWY5yD/TftNofFKa0OHI17BS0JbLPDBcYwKVo1aQAtgjI/TjcY8hceZNNSmDako6d5Fj6VEqsuMbEYON+Kl7zo5DYRuryxxeRa6WOERtMTl1HDLn963KA6zouXMCpuFm0t8TQRUMVWs0MatUglPU6rjbfJ6tuIMjS2mlM4f8AzBm2HRHlkjp/LhCRxZK5lC90YDcjPt324pMHDRMNka/vBQ9Uahs+lqCtr7pXUtBR0VM1VPK7bxxLjLdPcgZG4Hcge/Hmns2Fx2CFk7R4a3W0oqH7T/k5LFe6RdSrT1tniBpYLhA9Obq5RiqwbEkZUAkgAdQ4DhnDEHPs3qVpv4dPG0Crvol3yJ+1nses7/qqDWtDYNKR2OzrdKONLifiLq/VJ1wRLJgM4CLjHuw4IDqQDWnNXxfCTGGllus1tsmF4QPtItD+NSs1VZbDbb/ZLxa7HUVktLcUjIMXSELK6MQcMwGDjvwCaYOiIBV48A6B5cSKoj3Kojq6cUbwZPnElt2zk7dh7cZbHDYKzScmqS/iGpDPVVZxgeUuduH2/pRISsBeI20eW1a+4DIQMfPP/PiY3a6rVGyzVcqdoKuQHOc8aTTeoT0RtoW6/sedb2zQnOWwVN3r6W20cq1sAnqJBHGJZIGjjUsdgWZgo+ZIHCzxc3osfjDXOwzgwWV690sjmpQOGCREAErgA77cWykCyuFYbcEovtA+ad00Rpq30VlaehqL3A0clyif10ca4B6B7OQ2ze2PnuD4eMHVdHhy1wylZO09zmpfD34bktGuNSQLFQ18tfHVSZkadqqSRkEhPVIzmMN0+k56W+WQCWTM9zXE5QBoOvifHWk3JCZ5Q6Bute4feqRV35g8rtO8zNTXaktFRdb7FCZhF5TS0dS1QI1McLHpDygSKQFIwerfYjhPHDFyt7NgpunKtel+vtWnh2zhrA46HTl7/Ylze+YGl5bvMpoLzZrxPFJUrKamRIqZFBcxyqOrpkAX8LE5DA+4HFMGMThv4MkdC/YmRG/9Y61yP781s37FDxYWa02+9cvbjUVFTXX6qFysIDF40RkKy9IPYFo+vb+2SQN+GZYZnzhsI7u9/H5KeJNggiM8g1yke/Q/fRax55xKGqEw7dMm3QBudsbntxvOHdC+ftNOpYN5/wDm3rUNWJxPLLkFXKoFZicHGPbPy7cY+Idmkpy3sIAGikoND0/3dVX7zf2fmUFRTjqBAyQcb/pwliIi4AeIWrmCneG9jVamr41AAFKuABnPrA78L4o/wgD1+SHP+m1p3lpKKG5gkZJhAAI+vHKcRYSykoaq09uX9pN41VYgD+0WZypHt6GORxyxl7E5xyI+ITuCjL5mt8V5v8xLCtLzFr7pPJSx06SSuqyneTqLMO+wG/8AMcfoEfqLvNMEVQC0hy35htHydsslu8ipX4OJCegr5bLHk/LI24PFI+tdlzU+GBnJdpqlNzY5y3OGug+Kmz5ZY4U+x7jHApCQ7Va2Hw7a0Wv7XrgW7QtkrvMJNRaoCue56oxjONuBteTZWG6EFxb4rKvjbpG1BysukhPU8cwmGfbZgf5HiXt01W5gRTgEXco7KItH2dFHpWhgx+Xlrx88nvtHeZ+KTmfqU0bBaxGgPTwsSkJHrBvNbklpDQHiM1JbbdBUNS2mWNooKx5KiOkMsYkYR9RwPUSRnOM8ddg5XvgbI/c2umixsr8O0uqz0FIo07pzTGsa14YLVTQLRWzzJZZKfz2DRIpd1ZnOC5I+Xy4KJHDdUDiToocWitJ0FFU1UUNTVNbRLUyFC5Wq9alesGQg9P1BGw24ntHJ9sjnDUpB88+YlFq241lRWpVVFyaUIJZx1dSL1bE9W+52BBwB34kQ0O8BSYhMh0YUqa29PWU0UUrsYqfq+GQMQIQTk4+QPCj3R106bhabI3A/FXWh7FQ6lkkjq5p48kFZEkLPGfmCfp7ceIAZz9p9xSeLxD4HDKB7NFpPwX+GyxU/io5f1VbUVdwpPvZJCkxKB2EbNESUwfTKqH69jtwrPO5sT3Am66rD4jxWV2GkYABp/f3L1evSiOmaRtyd/wAzxzIHRcJGdaS35m6gSz6Vr6p2EaU1PJIzfkpx/Pg7G0VoYdhc4BIrwvX37y0XW0zkddPVO53/ALfq/v4Kbpa2NZTwVb63sYr4uvP4Tlfr/wAuJa7koidSC5LJ5asZSpJ9h7cFTGe122qkjpZsquccQRaq4lWbOhX1DqA4E8HkqjdU1+tCXCFvSpYDIGNuIByorXUUtNUabx1nHTvttwYPFJlrkD3SwGolICsAuxbsBwQPIVyUPVNrZCwkOChwcb8WDtbVDso62xnHsQB/HjxNqp1Uaso2RcqTj8uK2DuoVXOjLucgdyflxFWvKO0/m0waAJIJNx1HAxxBC8otUwjyzEthcY+f6cVcOS8qrrHtDFj8+JytVsq/ptquTdZTUcau2ZFXBJ3OPYj5Yxx8KGJYdQvvbcMKovBUem5cV1umVlcyMhJ6QCCDjvke/wAh744KyRl25CkwrwDldaYdi0BfX0+11knFX8E8av5s3S0JYjoABOWDoPbGCMEdzx0mEw2aPtQ66r37edjyWLOZGnJW/wB/FXVbpK4aN0RQXMTdEV6DI6QJl6aKNskMAewCk47jJ3znjciw7mRNdmrN06D72WZLI7NtdKwtfNp9M0M1M9LSyh6IxQxmnKpMiNtJMq/jDdR3bAX1Dcgca0TnNBbuKI238/P2LMfNzO/RAdTzVt9Hbomq6qA1czYhjEjICfSrHOcJ0EMAMb4A7Y4VfAA23b/fwVPzlml08+KqjhtDSXW6XVZKiD9lQLFEzxwFiWUsMgO2SwPcqMYIyODHDtjGaQm/Tb75pbEzueABsvCf7YyJpOdtHROwSK3WyKWDr3MzSSyAlCB0kdKgnce2M521+Gd3CgDck/ILGnNG1mnSmmNQ1L2y0U9bFTx1VZEKQP0L0OzH1eYcBQCx3J/fPYE8FdHRzEqjsS4jLS2Na/DzX6GodDw1lDLb/v61jUNMfjoKgvE7kepVY+W0jjq9ZDeojHvxRx0vkgSGhqnVo7WVPoaxXqxUFosl3F3WGlFfVQpLPb1ilRy9PIMBHJyrEA9Sj6g8LS689EGPEllgDdJ7mrpha3mbd5IEOUkYNhfUB3z/ABPHmWEZz8zR4BXHLq21emp6ae1R3GC5xS+ZBNRTGOdMqVDIQQVIHV6gffgoLjoN0m+UN710r+38uKuzVNuia2T08ZkBd5JA7n1dRyc/Xi08sjmHMQvQztdI2imJyYszm+XhlBw1OWGR7CdGI/nxocLoOd/t+iRx0pMXmU+7TYxNAhZlZtmIxvn8uNVkgAsLk3O71K2egSB1wFDgZ324mOQucbRbptBXdliWARsHVGBycbg7cHzaUvBypOd+vrXQ2umslVFPUzzNHWO0MgjMHQ4ZM5B7kdsdh9eK5gCtPCROcM48kccudTUms7fFW0xKE5V42OTG3uD/ANe/DL3hzbCW7N0b8pXn19oBqeitXOG43a93mrtRFzqrDbiZWjWqSVUDQE4Po9Ck+2Bn24znTEW063p1XaYGAGIZRsLP1WOr3z4t8NJRVVNb6+T45pXkh2SSngQoPPI3DI3USMHPobONs1bE68rRXPU8vS/Zutb8vQtzhXz6efu1QZW8/wAXurPxGnoZad8rCzzDzHj7huxxnY4+vDcMb3tp4r3qZsK5hqwVtD7EPl/qGXm7q/W7WS40OnqnRVzSnuFRhIK2TqjHRCO8gDKxJAKgId87cVxskYHZt3rbwWbimtEbrOtLVhujQ3LqOGHl46hgDO3+ft8+MdgN+Cxw4ZEDc+7ja6PSlZVVdZS0rvH6PNlCdRB7DPfb5cPNf/KFaFrs2ywRz9NHeaSWajqKari6iA8Tht/cfPiRYdqtYbLNOt7aILuAo2ZN/wA8njTw+qZjcmFy81IdMcv6GvWBKqS23mnqFhdulZTG4k6SfYHpxn68Rkuc+SqY87izqiW4+OTmFN4jLvr2jvl+04dQaie5NQ090kaCKNmVvJ6c9DoBlclcEfLhsNIaQ4KzeG4fsWwuaDQq6HtWjfEH9tNU6y5r3yK36Vt9z0U8KC0mrDU9ypw0QEjFlZkz1hukEbbcBYwPblDq+6SMfA2xtaXnve7w9ymQ+H/k9aJrJzAvGsI4jq6pF2jopbnCqVcrwkCllJJH7EO2NlPUdzjbhf8AMNjsZNfDfpr1QzPidYYxo0V5ePr8Ex9AchuXmpdEG2UmnIUoIrq96inkrJKhmlIGJI5uoYOCAFHpx2G/GViuMua4NjFDpy9ed9KOiXL8Q15kc7Wq2G3klJ4uPCdo94Ltf/vD7nu2oZoJkpF3inkZt5fScqS6gdGAMEEDh3h/FhLUcwJJ5+VV6pnC4mVuVlW0Dfp4exVP2WenrDpbxm6S1Feaq7x/dtJWQrFT0UtTLLUCOSONFiRScBZWyB/ZzweXG/lMWGSWe1NNrrWoPICtbJXRY7AOx/C39jQLBrfSwbsr0M5932O8Yr6aWX7vroy8SShklTbu6FQVP/CdxjjXxDSzQm/vwXzJje8QRVLGXNzNbqapZ/gqR45DH5RUhiuxVhsBjP67HjFmOZ96AhbuHZTQN7Wb+ZFfqUXSrq6Gajo4qKoemiZbiFaNly/Wy4ySe2QPpxD43OZsCD4p+IAGlRV+utR6+gjuEOoKGzVNziFdWFGNJHJIzdBRRHg7dOcZA2PC3DsLcdOru6a6ppxaXa7J9/ZtzX+/Qa0kud7a90lrrqWCGV3dyrvCzMFLb9PpG3zBPGB+Icsbgzr0QMbEMjHNFLf/AIcZ4puY2nRPgxQ1JL591AyR/Dj5/wASjcYHhvT3pzgzAZ2E9V5vc/qairKu5S1RREg64qcs4ChslhnsTuR/Dj7vh5HPaQ7p8laSMNIIRvyyuFrpeUFggW4zVc0kCu3QjBYspuu4Azn5Z/PjUhJETQVi4jO6YuAoJdc4LY9xuqthh0jp/Mbkf4cBl1KagIApaZOrSOUuj4w5OLRShsjGCqbjijVmMj/iPvqUpvEBcVu3LG/qzDJiLpk/LY/38WJWhh2U8Jwct7YqaftwUDpWlhA/Ly14+cynvm+pWPM7Uq71Nze0nyqlpodR3+22aSsQyQrVSdJkUHBI27Z249DhpZQTG20BsEkllgtY4umvLFz18THMi+WWrpK22mmhmpZp6ZkE8dNF61AOxyR1KWGWwO3bjpYonRYdjXbroIYHxwMjfoRaudBVtXeqWve33SSzijofLmjEYVKqSSUhQApwMggk9wV7cSBrqrsPMIO5maN1Bd79WzUl6emtz0omKyedE1Qscaq2UTKkgAnvuNz34MGitU4x17LN1/txo9Q3OOqrhVrUI6JhHPSxwVb1dvfixidW+idZIA0UNRzS+LeVIQeojcb8YJOV5Bsha+4RDoCQxV6vnZXB79/nxoQgmKiszidUFs/wUSNLzu0SzyfsxeIAAd8HI4SxJHZuHguTx3/d3+RXpDzMvC6e0rWVb5K0sDykA4zgds8YTFy2GbneG9VmPxZ8yfJsc9ggYGevqR5oHdIAiP8A+8zY/JTwcG1v4CDvCQ8kuvDbdfuTWM9I5Pl3SHoUHt5gywP8Mjj160ncW22X0TYudYtZp6mn3Z6mMSBsbYxwQdEk2w4oKrFYs2e/BUwDS64AUYeknPfjy8Tas6K3yVg9C7HgbyoulJl0xMMgoct7/wCHCxeF4PC6eY/LWzxxUv3NU1dWJKWN6g1EQjKTEetFHuo9j34kSVqEwXsBGQ318+aA7jysz3QqFONxnq4sJ+akSdEJXDlRBLVTxiUO7Pnp/s4+XFhOQiByrrbyjW5aghoJqqC3LMcCecHy1HzON9uLdsNkVgDnAE14obuWgZaesnhz1mIlQ4/C+DjI+h48ZRuoLRdIXuGkJEz0437YOeCNlaVQtpUFfZ5qOQDoARRtj5/5cWa8E6Kqp7lBK0ZCjfudjuOPN6leUDol/sf+7xPdVtF/SddvFOonPTJgtt32PHykcBbuu/PEH/ylcYvEeruWBQSKp6g/fbOf4cT/AIKBoiDico0tTafxJCoiHmLWqySBKdWTCdQIySx9IwMjB/tfnxsYHhYbVknokZeKyahFukfFnX6fkn0raqWlvLi9Q08cUaCCComdwnSZy4KZlHRjG6AnsDnqIMNlZkB9yRdxOQuyjXVB/P8A8WTcyuYF3hkttpsJoVahZDIaqOORGZWkUxJ0ysQTjDFT0rkdsPxREWTWqRxnEBI/Xu1p1VL4ruYOhSNH02iaWasqK6KeMVElUKZq2r6dpRGzHyh1sCQ6gOCoQ4XcRw9v+91OIxMWRoi9qQmhuc1bfa6WC4XCKmqHeBZDVYCnMioCxGSygFWwMjYj58KuiBNKjJtFhX7Un4jXviNjvU6SS2yC1wW+OphUPC/RMw8vJyenoOzbkDGxzjjUwjcmGodSlZpMz75JC8v7LT3PWyq9LHDSVNYsa0zSl/hx1qpILHIwAfUf7uBl1lAduVtnTPLrTWlRHarVOtXcVpWWpZI/9lgRxlcOcl2YZOUG6tsffgLnikpI4jcqrrZ4LHdaKOZZRNL5caBQyk4xvjfAx0nf8vbgRBOgQ2uzaq21Xp2Kn1penZwZJpHAQA7FtiDt9M/w49fcFqzn07dT9AWBqOvE8cb+YigAIoHVt2HtxcGhYSOIkzCkZVNO9yaDIYuh6m6V2H8OIc8kUUGNwa61bctbHNTX+p9LZlpGUAjG2VP+HGjw405w8EDFy5meqddvCxqoKyo5jzn8uHs+miwspJXfQxNVOrygPkbZAzwxG5SegU67X6n0hp6quFWcQ06liAd5D+6o+pOBwcGkWGN0jwxvNIOvvdTqS51dxrWLzVDl2+Q+QH0AwB+XFLO66bKGNDGq+5Kc6hormJQ26UyijusiwOE/dcnCn+J3+h48yanUUvPh+0bmG4SK8Qvh2bnB41dcV9exa3UVTPTrB5rPGyGiWHJRh0q2Wl3TB/aE57YaEdsIbpd38FrxYoxYdnj9VmPX3ICj0bPfzWeu16Ss7VENLARFNXxxYCUyOQQuWfcnOADgE8Zskj2urf3J+J/aOBJ3KItAcgq3lDyQu+nam1wUGqtWCjorzcre0dRWUdHLWJ8XBBUMCIFFNkMUGXHX1MwwvAp8dL25YD3W9LAJHjuR05eacjxDCcw1HLTw0tbO8M8dBy41w2l6aKaho7LpiutFspXqBIzQRUZwT7kEJ1dWMMSTxQSOJJfWY719/FZs4D3PcOdqyuNZ6CgBjVVJ22xgDHAmnks4MoLJnjE5+XrkVyuumrLVQ0NXf5tQRafpJKuITJSQ+S0zME984PuNyM5xjgzI5JO4w+xauEgZLK2NxoUSsr8yNZ1+quX2mdX1cMFLW6limhqI6dQqSvDMVY4yT/HffHYcacEEjW5JOSK+NrZHMbsErtTxSPXHzkZHUYGfce+P1/u4dgbQ1VmAUrCoqJYOUFZ5XXmGvhkIQ4JXOCP4HgcxcJQW+HxRsM0GandD8Ev6rUtXBLIjsszoxZSw6R0/58BdiZo8zCcxGuumnS+q1GwRupw0v11XV/SZ5K98s3lKfSe/p4gYwZyCKrprYVzB3aVpp+eK6aj8qR1MbHJJGQc4xsPc9h+fD0UzHvIBSksRDAV66/ZnU1FbfDHYGu7R28T1lT91SyQCVahTJ0tgKpOB2JP4cDbjlOO5WSlx0B8ea5mQF0zmjwHtPPwKIPGNysNJos3KCmrJorgjSsslKwigAOFAcYCnI2OMnsT7cK8Ikkz9o0aChd8r1P1TZi7zYW6Ek6eWlV96JAfZkytTeMKrrJ3oVqJbfX1EFPSLtAzR4yy4wrAZHyOSd+OxnmhnIfoTfs/evctXFQzwYR7QSAavxF/Vbb5q0TVzIjs7RvEcKDjc9/8ADg7CCaXDyMIOqxjzlrGk1O9J5rRESdMnXIj9bZ2OCcAYzv2yNzwhiG5nhnNaWG0ZmOyzprnl1X2e8VF/p6OpqqBJZJJZGpy0MZ3x1DGCpA6j3ABBzwVkDmNzbhPNc06IftVBY+XVxordeaK4PAKFC/xgamHmPJ15AG4ADbd8g8WwkbYyWyDf0RtXaha1+zuWyzaP5syWFvMtkeqraKdmUq7A0Eucg7j1A9+OO/FWT8yMnT5hFxTT+VYXdVrPkFUqeYdtiKlhJNIhwcE5hbbPHJzR/wAIuKnhjqlaPFeaniNsqXoTyUMNQ1TBJioYgvl9jhSThFA7n68fYYi3tKYPP2BNyaR24+SKuV2kr5pjlPZ6+X4AU8tOhjTzxJK4IbYAAAHAPc8arAcgJ2WJJLG+Qs5hdWo7xTahoTVUcnn05AVpFx0k57Df2wM/mO/AO1Y/VptSwVoUxqzUHwXKuwzTzDohtSSFic9KBT/cBwLPVoUbP4jvNK/mZqUai5c1ixSLJT1dKrROM/tEkCkN89wePNfZCfjaA5av0HSLTWW3qQelKeJf4IvHzyQ98+ZXMTblee/2h/MHUVy53z2u/wB107WzackaKmSgpJImippT5io7NnqYDpzvsWOCeOn4e1jIgYwQDqbXVcKw8JhDmA6+PNDHhZ1hQQ3a8VNVU1lLNLQz0yfDwh+hpUZFO5AGWO+ATjg0sgI0CNjYjGQCVpjR2rKHRHMqppRVX24NT0LUtVHQWnyupxGAEwx9mAJbGdjjc54ACSkW5Q6gUN+Iyhfl3c6u1TLqm5GtoaZ6eqRpUCIQsv4XyRkYHz2P5cEaLFhPNNaLKfN221Omrq5ia5uLrSJK/WpHkZIJQkdzt9O/FZHHIQL9E/hmNNXWiXzL8TO+QyHGSMZ9uFG/xXkagp4HKBzRdozR7V2gbvqBJXVrLW0NOUA2cVBlGT+Xl/z4IZ8srIv6gfdSTxT7dkPMH3Baq8IEznmppUJnqjvlGV37ZkXhPF7HyK5PE/5T/I/BekvPyklm5Z34RIzt8JIoAGTvtxispctgSBK2+qxzzJs1y1frStucsUY+IYBVRgQiqoUAfoO/BTqunhLWMDQq/TenKiguMUwJikgcEONhkdhn9OLsjJ0VnvFJxcutMSato5oZEMRpookjK7jAGP4ni0vcokVazppAw2ras5ByyuD5uOoZB6dgfrwIYgBDGMC+UfJF436H2kH8DxH5hW/NBEFBy5gt0PSYAGX97gDpCUJ05KhXWxAZAUbHIPFRurNeh+62Mwo+F6+kZH14uNrTDX2vtTR2RNFmGSnq2vjTdQnDYhSP2XHue+fltxNitN082SHsqo5r35IKrNOxVCSqXgp/LUuS2V6voMDufbjw1VWHxQpe6B4Zk8tFkDPlstgxrjuvHhuitKoLva0ZmIXcjY/Pi6KNkJXPTcSOWKq3T+HH7p9+PXoiDVDN4oYX8wGI9adWARsQuMnP68eA1XqCG6nTVFWQvUeVIvn+z5BwAfYcGJOyrlBVYumkKj1RdvrxOZRkXvZzq8AeqOV3IKk1pU3+nrY5kaoq6SjgZ5afrDNGF6sZX8PWTgpvkHHGO6ECnGqK65+Gc2OyVlym5yXeKiipZpC1LTozpsMhWIZiHx3yBj33I4h2HFaJPtiN120vPWporvRtU+dJSrIBNFG+GnUjpdeoe5UkZ77/AD34LHEAbKFK88+ab1+18vO2zWSujstjsQpqGONpaRGVVSPNP50iqTicB4SZCBkFcnI40GO1BGyBOBIAfgj2y2KlqJ7RJdbxRWimkqUpY56ahEdN5Mkg6pooiDIkQjRsydJLHfJDE8OCbRJGAB1l2hr2Jbc/DZrlTNbLZCtVQVVTSx0tY9CvmMFDiWRG6utfOJhcxsCPUQCOnHCmIe7ZWa1oPc2SjorZT6N1LTTDya6WKFZlhp5AwV2RiF6unHUjHDLjYhh9eEDIWm3ao7mtrRKfX/hgvvi51zW2DSUV5vGsTRxVJtkPlRwPbI45ZaqoZ2cesSiBQmMMXHYqeNOKYCFo638UGKAzOLWbrPuj9CvbdSNTMlHCLapVZHlDk4df2YK5Xr9eSuSBuM/OXvDhYSzmkaFaW8P9vm/10aZqRe7ZYemojSO53IFqe3BQOiWQKGLBQB6QCMgDGOFQSDaWHeIaTXj0Vlf9Ny1fMZ5zUSVlOYcU9UiuoqZFc+vp7qXyx3GwYZHDOELbcTyCQkkAblHVE2r7XHUa6ubqMFqjI6TsR0rnb8/8eFpG0S3oomlB1CtNLWEKyqyALtkZ4jMkZH6Iktts8mofZQMb4HT0jih2Qi+1c6UofM1EJuhIw8LLgdj2zw7hH0/zCBO/+HSYNDaDJ68RgADJC4G+f8uNBrgs9T6GjCOrEbKN/wBOGGP5KB4JFc7OetNrzVcdpt8q/c9tkOZF/DVzdiw+ar2X55J+XDDNBqunwGDMUfaOHePuCo2usdPRD3zuccVJ1RXWShym1TDR8yLJKIwzLXQ9/b1rwPmitYcpCYXOCqTS/OPWla7LGkk8s8jH2VUBJP6AnjVDqaqDvRsCxXV+KbResdbapSsEN/tDWOWrEcVP1JWxxDzWiR2IJd+kKBgKxyCQBwg5mIIL4veN/athuEeMvIg+wr5zy8TOvue16qqbSdhqNKUdX9125qsQh6+0V8/lSzmVPwoscRILBRjqU7Fl4E/CPvNKdum/U6/RGghijonXfyIGgrzKev2bnJrq8TGp9UXi51L6qutHqOeoplqPPpqiD4VYKZxspRlBlbGDgSdO2DmrnMykNA9L59bRJHFzQ3kB/f78E8rppWermHQvpkpkY5OMZAzjhBjSXlZkoAACxT9pxblXwyyMqjqXWi9RHt/ssgH93Gzw7/NI8EzgT/GH+35rL+oLY7eFvl9M2elq65Kmx7Fxk5/MHb6fXjQcP4jj4D5phx/jvHkgXU582rQ4AwmPz4tG6wvMFBd1bIsXKyvVgCrSoSM4/eB4G9oc/XoiwEibRL6uAEuScq2D9P8AH34l5sLRivYKVV19FX3BRFSwo8KY8wDGR07jA2PFiYjIKAsBTUgZqd1P5RUJm1XTPT4eRFk6UY4Woyp9GR24ViMcIDxtr700c0j8h30XoT9khadW839dWK0LavgafT0FxNXXQCUSzRyt1mAjIjcJIqMoPUclmPYDjhfxb+IYxE1zmgt11OlG+RGputk4z8JmSOQhxL7a4NGpoDXy33W/udWn7zaNCXGy1cdJLSVkckJSOF5KumhXPSjEdKByRhRvgL7g8c5wjjEzqZhiHbiuevPr7UbDfh6KPEmfEAiqJJPXYfSr08FjPwosbR4l4rnQ0Tz1dHTVFPJT9JaQQmMjpJHqJJHy2xx1eCxr2YkRyk3qfM0Vv8dwEcvDX5BQoegzBNHm14tL9aNR0VBcdHNaqCuqPhoamSOTqk2yekMAMgYOM/px2EWKdHTnt0Xx6fBMkJbE6yl1fOSmodV3yqrKTTt/rWrAWxFTpFHIhYn075wP1xwI40ZySCPRODg8jWAjVIDXNJBBeaqKuoaqhSOeSip45JXKwMqIhRkTK9TMp9gGC43wCHIZQ+MOI+/go7IsOVB015ttAtxuerrLeLnW1Mca06vF5cb9J6lYxAr1DpxjJGwB7HhuMg26QEr2U/ylPn7MKtjumiea89PSTUdJNqa3vHFJgGMGknKrgbZwfbjhPxVl/MMA3IPssJrGNP5Rp5X8ito+Hq3BuYFmmPZa4b//AEZ/y45qdt4V3kUpww/8QweIXl14l79JTV1TSLcpYvMqXdKZEIRgSASx9xtx9ehJzei0pf0VS4aD1K1Dy7t8ULvJOlIR1qrEL3H92f48MSvIjoLOe3XVXdwaO02eiTzGEtTbaWZl68huqCJht7Hdu3fH04x+ETF8Lif6nj2GkFupRLrO7NTcmbTG85mFZYJt+xTAkHT+nD0mgK9CLkJ8UBWa5LWchbHMkgl6bFT9RU5wyRD+YI4nCutrT5Jx7csjh4lbZtEVXcdEAUM6U1dUW4fDTMMrFK0PoY98gMQf044Ulolt2ov5rkn0H67WvKPxR1OpzzgucOtCsuoaeQx1k5SPrnK+kMWQAMMAYyAcY246gdnlb2e3LyXf8Nazsbi25K/8K9tS6VUyS3SooRV1EFNHMEDLAc/iOWGB6gTj2B4k7WNUpxP9QbVLUXLWpqOY/MexaLterblbquzNXQTXR3fy6lstIZAEbrGBHgEn5HbgBoAupZ8ZtwYCgznJeKrmZSWukravWFdW2vzaeapqZDIqiSXKZJJOAN+/uccGaA3YJsOLqsrL3MWcW6urbSGq6wQ1hKVIcoNh0YI3yNs9+PSd4DQ6rQw2guxog4xPAro8UpLEHqzkjhXIW20tOvNOBwJDgQnx4fLDT3HwTc+quRM1NqqdMSQ9S56A9wmjZvp3A/XgMjLxEJ/pzBKYphM8br5O/wClM/wdVbNzL0nKr9Ltd6E5H/zif5ngeJG65XEio3jwK9Tea8CSaIu6SSCKNqdw79yo4xw3vLksN/mNKyPqCutVD+Ctdttj5X+R4vTb1PuXSNDzyUTT7Ul2qAiVLYV1YL5LZJHb34KwMA0dz6KXl45J58g7Moq7kkb+czrFsE6cH1fXgeN1y0bWPjHaAkUmJV25qVyjJgjYjhE6bpMG9VCql6DkDcbDj12rtCqq9TI5w2A23Ena0VugVJXwKCVI2HfiGknVMNKpq+3CNMdwTj64/wAuL5kVrkPXiiVMnpJ6flxNhMMcUN3WnSRHJOfY/Xi4JBR2koYroRVhmMfSIyVUnu3EHdGaUNagiEKEvtj275PHmnmjtKpbroy4JYUupQtRqrHrKZYf8RA7D24IWGsycbh5Oz7StEPRafhrLkiTVa0wEcj5kXKyHGwB9t/biWjqphY15omkJXymalmSVZEgp4AWlQqD1Ljbf2x9OLDohkVshv46rbdEkZD+E9I3Ht78XoKl+C9pbh4kNXaj5XWvQVVV01XpO3sJo4fhgoU4UoOpQr5Ri5yDklmz1bccw6U1TthsuxDnOGQHRM/XNTpu6+FJrXZpdA27UVVp/wCOS3SGI0tVGrBTNTyHBhuiiPpYSfjHYcO5tg40fv3obmARnb7+BWP+Y/K22aa5V6Q1JQXOeplvYqILjQ1MUcc1FUQdG6BXLeWwkHS7hScHvwyHWbWY5gDQfaunS19rdNpNBp2rrnpqmmWOsikREZw34kIPfJLBT3Ix7jie0LbCGW3+lb48Kdk5Pat5GR3vV1+tll1zaZXU00lwkhNEYIwIUWJxvhYyQQpK5YDtjizcWytTqE9BhISzM86rI3NjmhaLhfaensNiW1UYTygKiqFW1RKZWaWYtgehywHQRsijfiskucAtWaWtbo0IcuN0GoNY1Vxkgt0ktXKZJKajg+Go6d2JZo1UdkU5Awd98HbgZbZvql5ZdbS25wcrL5RtqLV1s1ha9N12hbXE33b95GG430VDtDIlIsefMZFcMQdukH5njSih/gtLh1+KXgkJLyDVfPokvpjTi3E0FdWVM71lVMKmozCD5zMzsJV6D6WYA9Q23C/LPFXkDZUeTVrWfhW8Fmp/E0LtW6MWgrnsqpLU0MtUkdb0srEMiscOOpek7jDMAeFSC4mkODBS4gO7LccuavtfcmK/lJqeqtF4jqKK40j9E1JnDsR/ax+nY7jB7cTQBpY+JifC8xyCihc0/wAZqi5qxXpNWw7AY2239uGMT/muCVLqY3yCIrBaxFlmCv1DAwex9uADZLSOVzbrYZHdW8wyknAQZHYnP5f4cT5qjSDorbSlOaa6lwQvoIGRnPb/AC4PAe8gzC20jOmciEsVklKqT0oMlj36QCe5Pt8+NBpspStaWMObfjcv/Ni+V1ht9FW6ds0E7001KxAqqhkYqyzMDgDIIKLt8y3DkYy8rXY4LhMULRI45ndeXouOg9F1l6jBUOgkPVv2A+nB7ceSPLM1u5TJtXKqsrrcyCsgjaMjaTOW/gOI3WdJiWg3Shy+HirrL3RSNWUwWGojkJCsDs4O3FSLVhjWjSle+LqB6W56xni9Msryxo39ktDjP888aLnENsImHIOUFeengP8ACTRczuY+p4dXzveRb6OJTD1HokaWRwc47elAcKR+ffhHF4l0WTLrmu7rl5rpp5wY/wCEKT/578zK6nv1Sg6U6CUyI1UkDYZwN8ADhAve8942lYYwNQjX7JbUUup/Fdc0nYyImlLsRk7nEKn+/grhTbTjm00rSl7mxXRxLkKkKxnA77ZH/X04WDqFrIlFupZQ8QfLC7c2qe5aOh5f6y1fRS3Nb5DWWaopYKeB1R4xHLJK2zD1HoK5I6TnfjQwP5hzu1wwaQNDmdSJDKyIh7nhpqqKzF4ieXerNKUtk0fddCXTS9k0/TPJSTVEsE0jmQ9R8xoj0k7t27ZHfc8OvdiGyZ8Q5m1DKQiskikzSMfmJOu/zWetWDonGdioOeHItkdii3FjUctLiA2CpV/5jiHjvadCjYf/ADgl6bmXHzYDY/rwo6e/07rYENHwUm3U8dXXTtJI69YIUxkbHO2/Foo80ji4qskmRooIr5Y0kkNxRUiWYwOelyCM7ntj3zwDEtyxZQarZQyTNPbW3a9xf9H0loNQWqvo6+Tyrhp+eStAfDSRwsqjKkjLLn0ldzgjHccfm7/tAbOZnRQOoE34Eactdb2pfZMDn/IZ3MBcQADzvoTpy6rXnjxuM2hbDVSacqbXFNWUjQNBVwp09cmAHDkjocbMG6lI23wOAfgWXEw9+nanUmvYQNth6rC461uJwjRiCMzTdXy8vcvJHkDrm7cpfFXp+ijaLzLjXy0tU4AIb1MgQEE7Dbsd854+9YDBwT41skhotOmvMtK5ziOPnZwt7Giw5v8A8gm942ZLjcbppeWnbMtpuRqkDt6Y/wBmQc5z9PqccdNiy50bCzVfOoW9nK/NotG+BrxV6I5Q6PuI1OKK41dWh8mYlsu2CNhgHC+/5jv3HGcf4Bj8RI12FkDRz389fXkvoHAPxBhI8N2M5IIO9A31A+ZWUvEfpPSetEgv8NutsENyv005WONYMxCaRG2bI2wDkk/mc4PTcDY9uGaybVwJu9eZWJ+I+xfi3yYcU0gVQ8PvzSbsGitD3bTsS3yx325X2vowtoWCvMKjq6w8zr1jHRH5QRQpUgNkbAnpWhtai1y57S7BoDwTD8A1lSx6F5oUiRrEafVFtVlUYXP3fIT+uTx8y/FQIx8V/wBDv+oLRxGvDr/1j/pK1lyGhMWorc+w8uoMn8EbjJcP4BCzOHn/AIpg8QvI3xEVUNZq2tZZVPlllKjvktx9YjFErXlPJHnLGwWq78p7XUwU6x1Bo/L62kIy24Od8ex4I4k6FZEkjhIQUE11/di3nLTM0FPBQxvHksRDGqAkn54Ow7ZPCODwn5ZjmA3bnO/5jdItUi6+XSao5Xab62PohmRFPbo6yPl78HcbcQrRN7xKHBW9GmaykVVjp4aSXoRQFVR0HYAduCRbox6rVvMW+6gp/C98dpK50Npvn3bSvTVFWyImOhSyKXBXrYZVc+5HHGYdjDissgsWVzkTGnEZZBYs7Ly65vahu+pteV9ffXlnuta/nzyyuHeRmAJJYbH9Nh29uN57wDlAoBd3gomMjph0TO8IFZQPR3OlqKCWqqqmrp0p3VBhfS3UCxIAJwDv/Z4tZoUkeKAZha2Dyp13BRXdrvbdN3PqoXhSmkipljlrGwQSzdPduhskE99+IF7LLcwA5gUPcytHz3Cqq/OseqqJbn6lnmKmBCEZwrBMbkdu3fjzgQmoqOixz4iCt71PA0FHXRJT08cDKuykKPxEYGD8+JczM2jqtDDSBpOw80tYUSoqFVI6gZAUHq7fXtwnGwOeAGu6bp9zi0EkhEOnLpdGtNbQQVtfTUdWsSVlOJ2EdZ5T9cYkUEBgrbrnPSdxwyNaLgbHXdKYmRsZvr08QtM+FSUUOv8ATQU7RXWjIP5TJxnYjXVctiBbHeRXrVrm2xXGwXOnnjWSKaKRCp9xvxm5DyXHwEhwIWVdXaEtsy9fwy9WMswPT+fFAy9V0McrlZ+HzlzFedTsKZWUmGRsF+gBRgHdhg/lj68avDsO3J28n6dtBaHiy6Q9m2r8U6OW1hp7FXXBYVEc0Hlq+SAdi2B+nz9+KcWw8cYY+IrDlke7uv8AFFl3upuFyiqKiJJAnSHX8PmAexx8xtnjDkdnN0vRmjbtVT6nmp7jdqmWjpRR00kjNFAJC4iUnZeo7nHzPFD1TD3tc8uYKHTelQ1z/szjfio31UqnqsGUZUk98jsBxa+QRmqquLFcg4O/8RxbKiNQ9eWEAAZQC5xxNA/pTDAheucSFyoOASDn6cSmmhUNxjYIXAHT2J9uJ30KK3qhe8wGOQ9Qx07n/LicqM3RD11u9dS2x6emnYRyHJjLEI5+vFhrommyvDcoOiDrndahbtNTNTFo0QSBoydyTgjfbPf34Jl5kqEM3C501SrwzJUKJsxN5sXoUfLPvnbHFgKVwbUb7npaf9n5C+j0/wAOPar1BesXMYNa7NHFHHPG0MzqWwFVgQCRvv1Z6Tj2HHNQEO1K6jFNLPMIMjqYrncaaaSClqZJHMlXC0UnlABj+LoxgEf2cY+fB3MI8UuyQE1z9xVrrij05q2wWt7Zp5bRNRUKrWD7085q10lOfKQrlSyuuFPVnpZuw4IyVrh0KmWHXQL5rrUF111QaeiuDUgistshttG8FKIpPLViwE3T6pZAcjrOdgMfWz5iRqqGMn7+Kt+fHh41PynhoqnU8dJDLe7bHcaMLWGeeRXRgjM+GJA6QuGIOXHbfiuehblabDObryKW0NPUsKl0pZIBBAIisMBcGMnqYs2CQe+/cYxnbgmdpGizntdzGiN9KxU+lNQyU000MM0VO1Kwmj89Hcgda9BbHqB6c5GfVjBxxZjzaUmDRoUB+K3UtLdOcN+W3adgs9FVy09Q1BQ0zNS0MjQiJY0LgSJ1M8g6HPl5ZVGdjxtRyVC0efxKRkp8jiwV4D0S+tVmt1eLbN92VltVxHHEaycI83l/iMahdvfqyRv7+3CklOOiq8lrKT15Fcy73y0vxuGlrvcNNQ1MUisaSUozp6QC2O5J9zkgE/PhUAE97dInFTQnNE4g+CLtb61reYmrJ7zdKma43WYB6irlPrmPsSf3vTgZ9gAO3Beiz55pJnl8pslBlhozcb9cWVWZnqesAe4I4tKczy5UeNAPBG1st6Qn9keklcYUbn9frx4Dok5Crm02GYzh/SEBADfu9Q9t+LuhduNlWFwJpWmmdPSVN2qOlcuqN0KpAJO3z9sZ4Jh471XpBZLWhXNOOliAQjDsBw2y0s+r0WGudfJGr094ldUPQrTGmqqsVyp5rR9Hnr5pz6T2bqz887caDdQCuswWNBwrQ7cCvYmly15c11KIaUS0kySjDzs0jKGIyyr7YHtvnjxflaSlMRiQ43r7k1reG0yVo4Ggp6dUGI3QMSSNznOd+/0zxWOQFuizJSXHMd1Kt+plstYsVPHEsTsucDOOw9+LNdRoJdzC7V26BPG1T/DWzUvT+J38z88xDjSef4a6DBm3tWffsydLRTam1xUOoCSGmUsfosv/AN9xjYoZ3MJ5X76W+492lx8aWloLfU1D0cSmSocBOkdz2/mTxDKJtHhFNCu/sf59OaW8dc+jmuD1erpNF3aWshVGaOmJgV/L6u3V5eCR3Gd++OPOke7lomjGSwvrTVaU5y2o9CmmYx4wrFR2x/f7fw4VfRbRWRK0g2EpLZq+blrRvHQ1NcYK+QTv5sZUlh6TIeoD0n2xnI3BI41uHjKymilmYlmdwL1mfxu6zq+YVVDKsssrU6soKoGY59skE424LiLc4WE1gWBjSAsR63iaGtdWzlRvnvw/hj3FqR7KHUQGTlzdtjsqA/rjgjhZrwRYTUzSgCG2CqIaEsHOCB8+AflWu7zDqtgykaOXbS2yQSEdQIUZIOx4uyJwKHJM0hNDlavxcbxiBYzEBIzK2CwyM9vltwpi4nOaRSvwqYMmJctnfZ9+KdeSvPnTtDHVTPBd7hFT18tES7GJkIjiHzVZCrtj3Uf2ePmHGvw47ETvfJHmAqr0vqfvovos/HAOEOZh3DNV+VHb2fFeiHie1jUag0xTT3WGWpypo1mkhE0jTdDOmUVekgbDBGwyeA8C4fh4HBjGU0a71VnyXy3iHFsXjqc7lpWtfdarzh8M94uOn+bi19ypJ5hHUwzNM6Dy6M/EJ1N6vwgDqP5A8d7jMAfzmHliNNLhf911eExTWYDEQOFnIaC17rDVlgt1RS1F6uVvpnuGTS/ETAGft+D+0fUvb5jjuGGKMNa5fNzDLIXOAQ1zL5j6M5R1MS6gvFDaJKvDRJUu2ZCpIB6VBJAYdz78EkbG00d0CJsjx3RakaIuunNeaZMdsrbRebOrskkcUqSxRl2LlSuTjqJz0nGc9uKRQtBtqPLPJlyOtENu0FaLPSwpSW6lpkp4nhgRY/TCrfiCDsoPyG30HDYjaNkiZHXqUP8AKnSS2e8cyoaanjiNXebXVERjHWTQMpJ+uRx8u/GTf/uUf/8AWf8AqC3c98MA/wBfyKf/ACQ025vcPSmSsUz49xiJjxhlv8IhJ8Od/wAUzzXiVzdVpdb3JuoYknclR3B6iM/rx9ay0SFpvJJopscq6WGr5SWuk6ikaIq9ZmU4dmbGR7D+76cVa4kkBZ0liQuQprrl5PpOgNQzwurvhzGSR1b7/rxV13qrZg4WiXWE4Gg9Iqcgm3sDkY/e4XFlzkaPYoZvKmlstxnVVKLROpBHfIx/jwZo1VzsnvzxBuPgFWXzej4W10NQ2e0gTysqfzzxymGcRjz4k/NY0ALcVXmvNm71JmrHyxkAJ6SSSFBOcDP58bUzu8bXbwN7g5Jm+F6Bzcbm6pWSEU+AsGNskDJ/LiSO6Fl8TdbgtXwapv2l6W3U0NJdWFwi8poSElJVMZZQR6fnvtvj68QAFngArs1vBdI9Np8Zp3UoqpBJtG6tGBnBIUJhMMRkg98jiaBVmHXRZK8QdtqKy9PXQW26wQzyujpJKZPLZVQnJ6ds9Wcdh8+KPsNoarVwtFxcTXmlxW2GpooaSqanmjo65pBTyOQPNMZAfH5E4/XhJjwZixo2WgHd3Xf6q80ZEzU0j9LDzT1b/nw8DYBIq1icQPeDb2T98Ot6FBrCxgnDLW08n8JV4zcQN1jTDQ+S9jdTw9VvrASCCjY/nwjk1oLjY7sLO9ytKVVetO7qgJYliNuxPvtng+AjLpWhup131C1pH5WFyrIbo2l4KiC21tQ1Z1t0TxgFo8ggYPbfO/txq/mXwxGIvzG70Gns2Vex7Vwe5tCkx+Vmq53pESpjR56joWSVjlnYEknP/XvxmY9/bRNLxrzSc2HDXEtOgTOGmqm4UE9TEF8unXrYE8ZJw7jXil27F3IIVr5PKmwwwT24XIpFaLCqa6cEtgDGN/rxWzsitBVLVu0bEbbjfiSQjNHNVNbKZHIxse2/E8rRQKQ/fIhPP5eWbpY7qdj+vF9QmYwoWr4LRBpGiloZ3Nz63MyOfQPfvjvuMZ+vfHBS1teK1XNgETS097mqC264t9ts1VR11D5lfJh0kQrue2M/x/MHiQWhtEJuCeFsBa5tm90J8xdQDUNzapSGCnj8tY0jiGFXA3z8z/y485wdqEOeftXZqryS8v8AP1VKRDqR0xLkx9QG+B+v+XEtbqqgIfu1zSSSSnZoopTkjJyW+R6c9uJy80RqGpaxZumpqngMmWGckdCjGV379u4+XBMtKfEoRl0pTtIx+NqdyezjHBbKFlXvXqLSSW6G5U1XaoCRFGgldGSpt7FfVke4kB6cb46z24+dwzEHLdO9fvVfTZIRzGZvvCCtK8pCLgtXanSjr4FfokiXoBVlKlB9WBZcfX9eDR4qVr9SQln4FhFsA812Wrw8H71pQxgSndieiKFuuFcdZOFOV227YBYbd+GPzJ/VfwQBhKIaWivVdd35cJT2+SaKCOlq42MccaSlJyCPSPqBjJYE9se+eBNkcLznRFMYdqwa/ftULUXLnUE1uWpeiufwUMIZKhSHp0p4wql8kH0qSNxse3fiGucRd3V6+H0Xnwty7V9+5Vti0xdjU01tneuorNNNClQyRDokQyEr1BTlgMthfzA78MMxBGjDaz5oL0eCEVc4+V2m9Ka7uNJpPUddcLVQQ+bT1PwXlRSSOqiWLpAzGN9idjj9eHW4phJa2zSyMdggzVhSK57zalrOujrquG6UprhUwwdCO4PlRiaVpCOoq/TGOlsj0g9xxrMxNxt13tZAgksjl4Iz51847NzW8OmgdOU2kUsF/wBFmaimuIUE10JLMqthQ3Vn1Fs/ibtvwuX1oOSLip2ugZGW0RzVTy8skiWOeqZKSmWkRVRX/ZyVJJK4XY9Ry2WJxsCSe3F2EuFlc5Kzc2jCksdPPGqIvn1E6+oHbHYYG+e+e/0/Qm2iRc0EgtUax6Tgpo1+DkqvvaeWZqmONfMEUS9KqCB2P4ySfbpPvwTKOW6s4DKK31RLY6L4uR4wkavH15Yd19gdvwg47Dg8MTnE5Ak5MtUUUaetcVNZKhpG6aiPISNjkYwM4OffHGscN2dMI9UjC5pYXE94clwyEqiYXaJnjBYb74P8scJZgHDKjv1afRSY4xIqF+kMO5x2Htkj9frwRo6oJ3WUudZparxXXiGSoow8tNFCPNVmMb+SCqge+c9xnHDbXU0LdwgP5YefzRdy7aqSuogY80xkb0pB0gMVPv8AoPzxwDFSUwoTgCSUX6iJNSXJbr8tVUlc9G/fb6bcL4N5LDaA8aWFQ1FVJHc1y3Uesb9h3HDIOq8xoIVX49bqIVvUbN0hooj/APYwP8eNd5/hrXwLdQkn9njWClo9bTKelBJAR9T0PxlYggLbcNlO10wvWtbVFVqDFDXwCRmOcKW3P8+FGS0CCmwDk0Sz+w80ZqW3/bNajlvlsrop7TadSrcZpIWCB5EkCkt29ZI6d9xjG3GpL3oGuGwA9t6p3O0RhoOp+QK9AtciOt+LDhCfiWGF7AYOBxlkCwsZ+qy1zbepr9UsqEOYk8tASWIAJ41cHK0MrxWc9hu1nLmnffusTmoQyDPQoDdPV3yP+vnxeZ4JCbgaso8yqPzb3MQMBmJx8hnhrDO0pOsIpQXpPM5dX0D8QjU8Nka14FFjNStQDp2pa2Vwd4uojYAjv9RxMLiDqtOZwIsK/wBIaWuWtbytDa6Saqq6n8MMaZY43AHB7AFlJPdei2h4Vvs8a56eOs1G71yTKJGtlKQtIhOCnxVV2xnIaGIMxBxkcLySZhohDEZHUEf8veWmm5rhEXtehrS9tuL1CSRT1RgiOGjJQCVQqdJAxnK4HvvxjYyJzNQbT7+IEMyN0tOS1z0um+V11tQ1RoW22eprkqqqnNvEyS1Lr5aOFmqGJ/ZovUQDjC/PjIkhL5Guo3RHpvyCUw8xz62lRbrXpq+UtyEOsbbUxvA0CR2+30ZRV69mCZIC7k/TJ4viMY0OZC936TdadCuvw2GeWOka094b6oXvnOLTNO3kS8zLzc0tUOSlHLCFooOnBZuhelVAGBnscY7cbGFn7UZi668VjY7DuhJGSifA6+1KPxD82NI6n5czVVLqm63iWCvgUVMtS9X5IIZjGZOwPTv0jYb4Hc8ajJWfrcdBztZTISDly1aWOn9aSJYZrbbdVSw2+tq4bm9NLgJNNGCI3OMHYEjGcH9OGmvsWNQvZKNkeCalx8cHM23T6xu0dbQPU6lpooI/h5nEFmMeB5lPE/UAzLkHJ7tncgcHEz+e6V/KRU0Vstg/ZX877l4mtOa6rrtEFqrU9ppZJCoDVUggnDSkD0gkr2A244b8VszYmKU75SPeCoxDQzDiMbZr9y29yupm03d56oDDU9HVSjbO4hfjCay6aeZHxCWwJqdp+9l4K8yahqnWd0LjJapkIyMFcOfT+XH1Jx1Wkd0faLEmkeV1BVR1kTSzxKVijiJlkXzDkDO3fA78Uuik3UXahddw5m02qaevoPhpqWjWWWl65JPMCzKC2NhspyME/PtwNxvVR2dC136rqg+nLBDGQy08DxdQzhj1b9+BWMxpEh5qIa6LUnKuprokaMVVGxCnuvS2CD+oPDFUpdvSbmvwtx+zqrep/wCqsEDA5/eUx7fy45KPTiGn9R+ayo/++A+K836oN5zZOcHjSlDsxXcx1lFJweF6pt9PQ3Y11bX04KIqw0sHmNPk4x3GDnHDGuRtLH4g0F60LfqG1Ut5s9a9v1pV0gVjIszfDDrUqgXqI23AODvtjJ49ZqklGzqrq582EoLjVU0p1ZLU19Mtw+GNUrOFMxJOf3lwABsN9+KjXRTRDlm/xA3EWjU9fVpT32OFzJBJ8RIYjl1wVIAA7+3bIzxDy1rMzuSdw4cX5W+9UOt7HAfC5yzrgGElZfL9Tuc5PQgoWH/27cY+FeX8Rmbyyx+/MnWvLZJPAN+aqNExCeDOT5YAUA/Qcbb2UAsjFjv6ph6Drntd/tkinDR1MP8AKReM2QWCkHttpC9s9VSItllkYkHo6gw9hg8JOAXGQAl2iztq6EGSQsOrB/j9f7uKdm29VtR7aIdtqJHXjAPSGwQuc7e3F2xsA2096K6yE0OW9HQNeKVWEstafWCVIji+ZH6Efx424sBh5IDKXam9OQrf2LFxkszQa2+KbLXb7utcpimRXWUI0RJJmGCc/LC4wfn1cc8ZzGC1qV7Br2ZiaP38ELXuvepVg6RlpH8wsFww2xj8uM55tMsAAyhD1xz07HDZ+XFNNyitVYYZa+by4UeSQ5wFGc7cSNdAjMaTo1UF6qjRs/mDIXOwO6n5HiRroitbaHq64GRGYgdJHbPFtAjtFGkOX+skFIfJhWdwwJUjIX65+fFiw1aYYhC9Qy3O4wy1EcixJGelR6SjHv1Y/ljgg11TDXUKVVLFFSUxhjfAUEjrJYk9zv34g6oo6lDF8rEDhACGOcsQSO+2PrwUCkQFCV2tNPqCN4XRQY1KMCrIQDuAG9v04nYojW5tFTav0qlvoqZrjO00zBguAR0D2322O2T74PBRdp2XAva0OKoP6NVY/Bb16P3f9sPb29+CUEDsV/Rt4keYs/NnWUtYRTQfCwDpWmkEkMinG7DYiQZxncHbYe/APxDZn53DfovpHZvYLagfR2kpoauSohlpoqiTrCU7oBE4bIwik+kgHYnbYb7cJ4iY5u9sNkWKMkWzTr0WjvCpygsurrtHX6noaM3qlH+yMZmSonUAqRLGPSenuCcN+YGeNHhUccjss2/LXUoeJzNGZvr4IV8SnKuy6C1JPSW4SJNIxl+JqSZPPDg9QB2GxJ/DuD/JXiDxE9zG60phw7XtDjpaTtVpFLvbWkqbrUtV0XQlNTID5csQbLHOcLhgD0kb5zxmCWRosHUbD7+CMYWOIzn1Rbyb1Ta9BJWWrUNjhvWj7tIiV0bwmomQ5YoyNt0nJ7AgbE4zwbh+OyOIlb3Tv19OiFiMOCNDfwVBrkaO1VzSuI0YFoKG4VQii+ISTrlk6sGJgcgIXA6QNiCM4IOOgEPaG4tjtawcVEwaDRA3NXwsW6+auIp5qDzoA6yRwSAiJlPT5Yyd2JBIwTsueNmOGbI0dFk/kog45UuabkBdrjfkoaOlqJ3R2HTGhk6l9WTj94joIIHy9/cM8L2kFJS4fMcoRVp/lI1+rKego0SWSWZY4oY5VyWwCOrJ2OSRuR39yOKNz3YWY7Bh5pE3IvS9FpPnHE+o7P8AfdrDtBU21H8uUSsTG3SwIJdXIAAIU52G2eGGucDqow2CijlBlbY6Kg1Bpj7n1Nd5La08VBcpXQySAmVYWf8AqnHsyhVyO+ffhhsup5LGnwxa52Tb70PiumhtUcELLUEmoPojQDCdI7En2bJOffPUeHcO+IMcJD6BZOJw8hILd1xinkNS0qMTCc499vY4z7n/AD4JNOd27JSPD942rmlR6l0lcgK3oHV3cjvj6YIyOBseZHoz4srLVvLY4oKGCVJxKZE65EU/1e/vvw8YiBdIJjaACDdrH3iZuFnrvEhWxxeV8VSRxQ1LxsjSRny1JJI9SgKOkqM7nJ9uIDiNAt3Ax/8ADgkmim/yHs8FynolLVM1GKeZomduojpicYx3GGONx7cYfE8Q5orrSsyBpebPI/AqBrlHTU9NTiSNf2RXpIJJGcn+7hjAyZmJMRjLuqqp8qa4p5JzG0ihdse440WOB2VAMuhQj9pmJKWjuEyErGiwI5/tEoMcakx7tLY4drSUHgGJi0Jqsk4LVVMMA9x0Pxk4k90LWO4Vb4iL1UWlZqmPrVevDeWd1Hsf04QjbbtU/CRVJpfZXeIzVOsfF9p+2XO/V9VaxabkBSsyrGWWjkCk9KgsRjA6yce3DAiDX5giBjW2Qn9q6vW2R17sCqpP14+Wc54kurVZSy/q++TNdKienQLKDIyljuxyxGAc+3YY/wAOKslP8oVDFzJtZh533K4PWzO5dVRMhHUYUkn2+f6/38NxzuOpCMGBuyQOqWNZOXdehhsV39uNvC66qWlQ7fD16QvkQAYvTbA/keHHfrb6ogdUjUv7RZmnqo3DNH6lQqR1A8EawAhPPl0ypz+Cm+WrR/iDoam/LNPQGGaJo4ly00jL6E+ShmABJ2Gd+KYnvNpDDb3Wx9Mav5leNz4GDT0k3L/l1PlJ7h8M8brE0MiPHHgq7VEFQoB8vCbg5O44ypsS2Pffp97JiHCxjYffzS959eAuPlbzyor7ZdUzXOSloKC4AyrEI1qkhXzWMYIRcuhby2UnBGc5zwDt2PGd418z9+amUlo7MHRANp8NtNprVP8ASGtqvJrWqpytdDX06VKzvs4UElB+I7dOAD9OBF8ZNt39VeOV9BpNgckU8oLly/5Hauv2l6uGpiotQ294rXUiWIzJIpRZ/MlTCfjYhWAAIH5Z5viHCIp52uDmtrx7x0N34aLusDxaZmGzOaXXv0HSkvtf8r+X9kaqo/jLXLTsxBiFw8qQENuWwwJO3Zsj6cdJgG4cRNZGBX37VzHEcRiXyF0pN+PyQxr+n5b0GirWlvuNLLUvUuldTNWBo1Vo8KyquxbYgt39Q7cbccoIObYrDyOvu2g6n0PovUNTG9FX09PUJH5fSk2HwQR2J+RxxIjjz5gNQK06IvaSBtE6eKrr7yfrrHSg2++I9PCCxjaQ5ZT3/P24u2MjKGEiuS8Zgbzi7Xo9/o+tkq6TQnNalrpRNKtZaJw4XAwyVWB/LjlvxC14dF2hs07XbmElji1zLYK1XpPZbUsVRUlh6HoqoHH/AMw/GEDt5j4hJ4RtTN9fgv57ebFxjpda3KIgdbVkpGN8+tuPpx1K0XBEOhq963ltTxxEJKidJkaVgyL1sTjOw9thxVwICWLdUP2HzYam9KzCYG8SPhmboeNo48Sb91Oc54CywDmGxRZAMoI6Jh3K2k6UtTBoXCNIS0QIXHV/ftwJhtxQYwqfTczUXLMUbqyMIapCrDBGJJCP8OGxsrVzVlrjxB1MXIq18taC0SV1XqKyRlqhpegRjdwqA7E4T3I+Xfjn48IDiHTk7O0+aXw2ED5DM41lWWabStbfbjFDRW6vq5quc00McMLO8kv9gAAnq+nfbjTc5pW+1xaNXDRFPLXlLqO91jLTdVljaleYTV9UtvhqFSToYI0mOtlcYKgEjHbioLT19nVAxDhWtHVFFyrNXXPV1Hpu61dTc7jbYoIKCMV8M8UzswljzKGMXR0sfUSME4+Y4IzKNhp1+/u0BzARmv8AZV9z0ZqrV1+1JqOWjrKWS2SPLcAqRwrEeogpCCwMgyp/qww2PtwICPNmDj5UrOAADdPO0N8xdN37UlDS3eeLUVxiaIR+dUQMQir+EdXfAHbPAMVC145+QTGElDXFpoeqo7rc73V2O1afqXuX3fbpZqmgpWi9EMk/QJWXH9vykzv+4McAZh42yZ6Ic4AE10uh00tNNezV4rx16bKLaLpXaWuTUkUbSVDEKImBLb/IDbfggf2Z7C7PvVJoWTt7QmvFFlj5pIKtKeqlS1uJSjVLxNItOcHcqu+xHtxDuyuydFn/AOFOJFahbC019tTqbTfLmkt+p9M2XUVUIPKjukFc9CaoKApJUxsjP2yUwMnsOKyYaNrcwfXS1iD8OB0hLCR4VaHqf7XG33u8UouujpLXbqll8yohuJqWhUnDHp8terpxnAP8+ECxoaDmGqd/+npBYY6yPClqOy1Ar5VmhmjKzIJY2GysrAHI/MY/iOJy+OqxHAjQhNvl9Z4qane4tULE37OCGMHLyEhSxP0/z4hzXmIuuh8f2WbiHi8gGvyRhXzbs2Rg9/lxjuF6pJo5Kqlo56xv2as/5DI4oWk7IzW2qO+QyUczxyDokA3X5Z4psaciBtbqg++57PVrNBK8M2CAV7448DlNtR4yWm2oYulzkrSOoMxLes47fU8SAUZo5qluknQhAbpDb5ODjiTXJGaF0aJ0muuNVCklqPhkePoLHZCO59+5A234KzvaFaODgEsgYTSgc49EUfLu+00FJUSVi1CFWl8zJj3yA4B398Hi7mhugKZxmEbC7K02ldd4J2qpFaaKJH2QgAlgD/L+fE03kgABdFz0uaeS0I6LUitPUaYFkLp1YBLdgMg9txjgmdNsgos53yVPre4W+zT00MUMa1FMS8rxzMRD3CoDv1b939+L1egTcvZhwyjUdPv3qh1ZqGt1OqLWRCMKp8wRN04Ge+/cADOO+eCAUm3SulFOQx9/0w/30H/hb/PguRe/Ljov6Ia+zWe0yBZiyPMDKqPH1h1A7swz07nO3fHf24+dflXtOUrtxLGddlAo7JBaayU0bVdwjo5fhZwY0JDK2CF+be5UbAE5+fD8XCQ4jM0eqA/F1ZaSfYnP4edET6vq1Sq+KkeFAPvaE9BgbfYhtmDZxj8QxxEeBzvMZGnXp/dWdKA0P5ok8RfJ626a03WXOUrJQzTAmOZxHDTMQAGznqZy3bHf34FjuGiEZoxoenL91MM4eadukqvKOov9VbqSzRvU1Ur+c1OKUrJTKenpOM+uM9w3bvxhOjOYRR2SeVGx+3im8hAzO0Hmhe4R2/l/rWlpdWz1tmtElSqVM3ls8nSCT1BANxt7jYb8M8OwAxEuTXT2/fmlMTiDD3jsjLwv+HfTvNOPXVdbnutPQPUq1tmr3QFgWDli6rgo+OrCjqUPhsnjuY8GcO0McstszJiXBdPPKnodP67gorjeLQae1UAqbeluijhp54vV0CSdRu+YgFQ74B75HGthyx7dAkp2OY4WVY+HDkz/AE4D6iaktd9enniDxvWNHIhLFR09JwIyMgZIJA7YOOMvHR080PRehiEgDiqTmPyvqbS1xoqu3XCCOvIWhaAeVDQSCYDDNjBjCpjIydgdzwgxzT3XNpITwPaSDz28EMHl1Pa7zaU+DqqW4Wadqyeq+HDvJIXUqIzn1EeWMn5kkfVhoB9EhLE4OGmo+wo9Voqu1dV/FWqmS8V1XKslSYgGeGSRv97GcgAl85+ee2w49mFabpQ4Z7zmaLJ+9QonMHRUlkEtFVQTQVFK5icSDryyu6lQcYcqo7jvnYYBJtm5HdLYzCkAtI2QGLZGknUwdQ+6lNlYH22/X/y4MJTzKxn4Vt3SII7OklLGieWnSGaMEY2wPl23z+fz240myQkUxKyYN2Wiu9NLVkFGkzrMIjks0ahlwMYyfz+fEtxILcpKH/h8jacQa8FhDU/L8WjxR61qWpzVYvck8xLsI2DlHCL6dmIk3BIGx37DinbAE2upbgZZMJGWC7H38FpbwX6TuHxN5lq5KqWOnt9YYkfpzCCinYbEd8dvfjl+P4loLBepIVMPw+SnyFtANd8EGc2hNDrKBVhnBEeS4k+uMcavDXgw7rAijdlNhQ6dPKlhAIYK6gEbZ3HGsw1olzuhr7TiqiW01MUo6hL5DBR+8elAP7zxqT70trhgtoSm8BFvgbQ+pC8iJM9ZAqRlvVIApGw+hYfx+nGTiyALJ2WqQSufie0DVCrrKRoZkfuqshVs4DAEHcdxwCBwPeCcYC00VH+y00HeNP8AjAstb8LIIkoK5WJBwvXCy5/nw09wpGdtotYa1tT12pbpZXEjzGZj1hAFIT8QBORnuN/fPGS/FVY8UuMMS4Ws3a50JcdHaqEjzUVPBLPJ5CmRur05JDjpwDuMYOM8WicB3iVV0VjurPvNe3XC+2241PVEhL+QIipPRsPUWz82xj8s/Lh6N2mZq82KxSy9q6nn6vMcAEnPpOQdyPkOOgwTgQKQywtNFdFnj8y33CL/ANdTYx8+/D79wVQ7hDFFaJKco2Cek4Iz8+DB4OqbIIUigt09Td1gjlipZJJBH5sj9CRk+7N7AcDkdTkSPUUvUyxXPmhz705RUlno05XaLmt8UTXetp0nvVzITDyU9NssKOSSGlxtg9J78crI6ON5DtXdFpsBcARoEh/E74Y9BaF54pb5oLzchV0NHVz1NZd5pZa6eSLqknlJOGcvncBRtgADjRieTCCAkZgQ6rV1yw8I2iNRgSrYdOJbWiLMjzOs0qjq6mO+P3SMnHCk2IcNOavCyzSZGjeTnJ+z6PrYJNO2j4qlp5JIYJZCy0xyCHLsxwdh0herqKDttnA4lD2krHNNWRfjuur4ZipGRPDtaGiT1j5f6K0Fq2qkroLFqGiuaST09XLDHV19FU+X1dEqKeloc92A22JA3HHRRPZlDI9K6bLBxIkcS+S9UO+LPRdDZdAaYMNkslrZaiYTy0USgTkQ9WeoIAQe6gMR/HjWwr9wSskttJzT2jLDrqjmirLfS1BTBiJUJJEEyNiME5P14cc1jv1BVbnbqChm6ckaC3rCsVRX00kzdShKkgFfmAc77jI7cULQ3YkepVxI7Y17F6QfYR0Pw0PNqmyWMZs5znc4FUOOZ/Eru/COod8kvOP4ZrqF6U2uwPURzeXGZCKSb0jucwuMfz456wNT1HxQ8O3+K0hfzoc67BFDr+tnIb1zSYx2DdZ7/pnj6iKspuQHRNfkpoygu3K+knemSojKlZGELFYSGbOT7kHGcfMbcLgOIcUi95ElBUFg5TPYrtXxLQUhhEjIkgOHZSpBAz2HApC4gUURhBJDl2xVcUun44IcYpjIr4GB1BjkDc/TikROYlyuW5dCh/UFczwSbk9MEgJJ7+g8NDdeXXrTTJt9Nou4Pc7DTx1Wm1+HjrZHDTyIAQj9IIWNuogOexGO/GRhnvLpQ0fzIOGyFzg691WLp6aK4SxLqWz0LXSnhYt1rJDFVByVZJVwzKibeoAE537cMhzzoUx/C2q/oj64W7R8mnZnrb/qS7asM0ctDWxrR0tLBNKqLM4jbzGm8zJPSxUbsc9XE97cBVsJXXjl/Sak5h3mua6VsdvgVFZJ4ovilYKoWRlULEYSxK4UhgB9M8Wa9wCKXtygUifWdtWusmnBX6oeKnskBpYzT0XlyNgkqiM0hKockE4OwzxUEa6Iba5BVWqtRUFbYK+kguUlVSwVUkixLiL1OMuWY56j2w22Bx5oJINLxpoyhKvUdwiuA65Kl1dR5SrARGiIAOnGSdxk5J7k7Y4OxhAIKK0iwQEN0zxUVC6082Gm9Rd4+rqA7A4x8v8AlxTJTe4detf2TDy5zu+NByBUqnu0lZV0QZIZqS30wp0zDnuct1DON2J/jxRkbg6iQRStJQaeRJ6qZU3SS/VZjuQhmhEawRxRB3jpB1AnpB/te/Rg7Dihic6zIARShr2taOzNa3rzVxy25Lao5+a+jsdhs89TSWSpimrUNQvw9DBJKPV6jgDBOwyTg7cZ+IdncIw2g0i9vv0RDiY8PF2srtXA1pzXp/Q29aeUgxkIE6I0xgIOwOP4fpjhbsjV18VxpfWl6ow0zMFvcMnR0umCrD8J7e31A78ekYQ2gEo8EtKZ1zkIZiy9O2cAYH8OMdwKza1UI3qptELLEApff1DJOD8uK2WmwUVhyoWvda1VK7SP1O5ySNt+KVzVwbKobhTvIgI7tk5/sjiCwozUN3qnlihl6dyQN2Gw37cWykplgCH7iMRt1OoVRklthx6jaMBapLpdoqOWNXmVSWCoqFizgjGT8t+CBl6ozR0XTdLTcobNJXOsy0FRIY/McbSleyjv+ePoflxZreiZ7OQMzEaFAN7pI3rYqt0iVgoVZSeoqT7HHb9e3F2ggaqWtNIZrNUQtRrL5lU9N55gG4AhYHpC9tu534uGhHYOqqZqiqjrLglRFKBEzSeaZgcrj07DOcn677Hg4ApPxR8iqfQt0S/XOapqldauJGUFp/LRgThR0/P+7bibIC1You6pfnwUP7DLHyfRn4fPbbi+YK2Vf0Hz0tbWRrQTIiCKQRySxp5idDYHr6f5kYOCflwjDw0Z8zkaTEnLlCmabqtQaZszWquiNYtXc1rRSUw8tJvQRlBnqBHTjpONhkfTZbh49x0SbZnjR2uqKdM6suUV2po/iZ4g0nmwKy9ZIDLs4/CMYOGHuDj5cKS8PjJz0mmYt15LRtztl1bPyletuccFbp9keorxIRKGiA61fbcAEDGACMbY4UdBG+2g0U2ZXtALhY5qN4VeaNi1VVV92vJjtN4jRVpp6qdYuuJYOqRVQn8CKCScAEfXPGQeFtjxBmf+rkR8E2MZnjDR+lLjWPMDRN+uerrXqKhaor74JPum/wAiQ1idPR/8ZhjRulVYFmXpck9PbYjg3DME+O3G7vfb+1oGKma6xodPP6KqsmgotGcub7FYauHWFsrXSopjpx5FrIqbIQRJFIS2U6S4TqOT1bgHjZMwc4ZtPNKMiyNOT3Id538+rnyc5LxWHV+jLLW1rJQU1vkWgVJKZUjkeSeoJJKMkXWS2RuT6gTwqyAnvQpwSDaXbxVLym8dsfJSYVVFaKXVNgtlxagM9sqFNKKRk8xGXHUJGAjZuokdLAqd+InY8gkjUcleNrDWU7p76L8e2gudOlbPqWraWzT0WRBaqsYhrZwpdoY5enoBCANhtypB7blGaNwILhqOSghp2TbutHp/n5o+7VNgrqMXCni6SaCrTodinWFdwu2c747Y4O0A60lsThxIwjms28o+Y0HI/VtvuUaxXKUdFM9Sy9C+SR6sdJHUxHZj1Z7YzjAwMpo6Uucgk/LSZqs7Kg5988W5z3yrucI+EqII0WOmlLGGdVYZKq4wrKpbqwSG7g78XcTaRx2MGJcXDQit9jr8Usfi2NnmpmjinloJGZpDGwYqxAx0nt0kZ2A2c7duJeLIvn8VjtccpadS34H6fNG6UkTUFHNGzECLobrUkFtvb22/u4pGQ2XLzTr4rizlW9ou/lVKeSXGSARG2AB+R9t+DSRgiipgmo21Ztl1nYebXOm9y3ay0QqDdnpQaaoeKoRYX8oPgDpb8A7g+/txyXEJ8TEXPjfQ6HUL63wjCYR0UbJBZq70B11111W4PDhyKsVJaLhcKZRI1ypWpGMtOI3KMoBGc77fz4+Z8S4tiZsRlc7Vuu/PktriuCwkTBDHEAHDUjmNfYsw+Nrkpb9Hawhgt1OKeFIwDlfU++zMcZ4738IcbkniJl1N9FwX4h/C0MWHYcK3Kzz19Uj6ajjp7skRdco4BAXO+ePoEE5JFD3L5pjcCGXmNeqC/tJZbfPeoKeq6OoR9LyKvW6DpDggf2h0/wADxv4hry4loTfDCzswCeSXPhTvdh0rTU9RTpNWUsdXA0yzU6Fp2UM5ypYBlOQuM53/AF453iQxRe0xVftW7E/DN0fZWsa0WTmCLfHU2cU9WQHmlm6ZjCSWZsEnsOoDAJwR8twGMTBtSHXw2RPzEJfTGlFXJ7S+iNE3KmkgZILxF1OWjjDERhvLbJBxuSp9PfrH5cWLJnAApiR0bGB1FQdY0FMdRtXUdVHTzSVc0MaSI0YwMgjOQB0kZ75OO3CM8UgeQ8exDgfE7vNPy23WfNVaOverjLTzFrl5hmVJaBOklmQMzHpyV37Bifwg988JNxE9kBqf7CIC2n3pPc8eXsGl5RTGK6NbadohUSmGREDmPHWXIx1MQQBnfpOBtka8OJy947DdL/ly8d3dZC5vcu6m3wQVUUkdbFVBy3lq2adhKV6XyBudj8vVx0XDsVGao7oGKwztSBshym5b1dDDDUBgHETNLC6lWXGxGPf8u/D8vEGi2EdfcmYODOcGPvool+tVBFSoXqFhmIBRRGz+YB+Ww4z4+MRNrM4fHRauI4JI890IYumlZh1zRypLGysWZM4GN/8AH+XGy3FMkaCDdrDfhnxOIcF7F6V09r/mPyYNFy4tdpS62fSNDWT3i5zdSxSz0Jkp6ejpgP2tQ4QDzJmWNGYHDduODxWMjhl/jHQuOg89bPILYw8T5GZWDUD7pZk8fttq35r2KWphkguiWC2pWxSp0zR1AgUSo/sXEgcHGwOeOpwTwYrG2vxWRiGEP18FTclvCvNzB19R6l1HTpd9FxacmeeBal6UwTx1EnchwD0KrOW7BDuOAYqVjmlgGthEw+dj7amryy0hyL1JL/8ABejY5KIxLDUyywyeROvWAz9TSeYUYqHXIA33245LGzwskY14F3Y812mEgxLonuBO1HyQnzO5VUb6os140hLbdKzaXrTcIjQ2aOdl9QDNGowXdUGxKtnG4Hv0GGjygPf92sHFTkhzAhLx2Uc8vLeyVZjqivxDokjMzECSmMg/VgSxG3c7AcbMD6NLHDO6UiOWHLu1X7ldKa220tTVtUyKk5QrKgwP3gQdvb5caIdogAUh27aHm0lqpZ4mqRbjCU6Jqky9DZGOkNuNs9uBsf8AxK6okjf4dhejX+j+UyVd/wCa/mAFZorYQfng1H+f8+OZ/E5/iwVyDvflQg243X4fNeqmmrZBb6SWpMY6REy9WOw6SMccy99nIi4aINOchfzZ8/rPWWnWFxZoGNLPWSMm2Q3rJA6u3Y+3H0Th3EmTyENOgHw0WpxThxgiDjvfyTM5SPR3Dw3WymlqWp6xPPMcUfoEuZXCsSpJO5wcgdh8uNN0wotC5tmHf2ofpSpaLSB0zdqyS4sGSXrWMRsW6SVBJORvsTwoZe6AmHBpcXBVN7u9HeLdSmiMfl+U8PoiWMAhzjYbZwRvxOztUAnMbQ5erS1RbqhwMrBSyMSPmEPDGel5QvE1yqnuPhY5Y65ts8kM9JQw2mvYVBQmKXeLC+/7QPk57MO/tgkn809gNa/fyU8OxYZNJE8XuR5jf3JejkrZbrp6kn+JuZmlVMdcygAn8XcbYPGi/vafNWZi3t1FexG/LrwyaQu9Z5Nwa+1ULwhQ5uKx/Duf3sKu4G/57cQy9j8SruxT9xXsCZ2mfC1ystkItddTXuru7NJAk4vNQ8FQFd/U/l9KxdKrnJJH0J24s8d3MPifqhNxEjnZdPYPolVz95WaP05bqWO30FqgZGUz+ZdamSrUk7oAzEYAwcge/C+rzRtN9o5jbBHu+iSNXR2mK61A+EiWnZmEYjq5HwfV0++dzjvwQYdlXrfmfqiiaQ7fBUt0hpFbdFhkcsWSOVh5fbC4JOOKPji1aXEHzKZa+U68vJFendD0NfQRFnqwXhLZWRSCfb2/6xwdkIDas+1Zc2KfmJIG6ZekvDTS3ajj8ivbLBB0mEMxLfunf5/L6cLyOc3QOWfNinudaMX8C096qbRaoq4W2putx+ChqGpWYoV/G3SWG4XJxnORwMTSbF3uUw47I7O7Wlqvw7+GG1+GHQdRbqKpnuNfXSiorbhOgR6twT0+gbJGoJwMnckk8ZzpC9xaCg4rFGch7hQGwRCZHep8vYh33f5e3678DdYFBK0NyjbTlkipHpZGjlnYOrFWfpRQT2IHfOB2PseC5A0DmlXOtpJTWq+qWkjiXrMhO6le57Adu+DwiWrJAJNKorIGlU49BBG4GQc/lwPs7FBWrkqS5W0JIwdSOg4du6q3bH5Z/jxXszyRQ3Wl81FFRy2i3JFGscsK5mkxgkk9s7/L8t+C5RpSbLmZRlQXcrZTmpdZJ1MqhiF6sIAdwp75HsCePGgURo0pVNVpGGo01W3GOvCS0kioKZn8suGG+RvnGRj278UrQlORxjsy+9Us7zJJT3eaKZmjcykxRocyRAbEu2NwT348RqpA5hfrberrU26SgqbhI1P5xlCISqxqw3OPYY3P65O/FmjkmBI4tDQdFQzW+SCp8gvIxkykSk9KKzgAE43H1B+W/bi9VsiRsOyX+rJ5rzb5qWOnSmWjVxLP1lUVVOeskbnuB9c53A4uBRoozBy6KFZpqae7ww08ZT4lMBFcFQSCM9u4BH+HF2p2AAnRW0umLJQuE+DpGEUnSGGfUVB2OTuBk/rjglaLWbopeB/6v+fEWVK90q3mNQ/0jnlvMDWQVlQ8xZAoSFMoioMKfMCbDJU56u/vxoRWGgNFoMjWlxzGkX2m6WnWlwpHFQsMNdV9EIJ6GgdkIUdurIBLH552zgjjznOaNlLY2uO6KLHOlZeKuRZaYwwqIhP5nT5LoSqkNjKkgH0jbt8+BGTSqKOIv5gQUTrz2uei9FzW9ada6UIyh5JjJhScGRSpHox7HGG998cKmBrnXdIgle1lAWsIcyJrvd9Z3eOwVddm4irqK2T4h6hlQgj9omey4f1H1EStnOeNF3ZFoDiL2Wexs2c0DRs9fTyVQ2m7nT6b0bHeYK+l6aaGOnoh5kieU8UsgDAfhJfp23ySd8AcBbiG5nAn1Rn4Y5Q5nsTUtfOK48qNU8sf6PW4RX+81skdDDcJSUfEUrNC5XCAkIz4ViQCozluATRdoxzidlLMQ5jmtaNSkn9qn40qDxC8vr3ar5aamhq3imW3tRVMvlzwIFKM4+skcoz0lWUHIPdX+H4bIM297rP4hjA80RVbJB2etg1Dy1paGgkNrvGmYjQMal+v42ScsQ5IyykROFVgOk9bHbOS5LBYvn96JfD4sjunb7102809Y7V0co9K2DTqwNda+sNdXyVbeW9LNIkcbRl2Chv2SjB9Rc5BIB3yzC0E2K8vv3b+i3GyF7RWvn9+/Ypu+HzmBU6dvMNqpqi8VFXqAVMEjvGCjBQknnIgwPLkSQquR0KDgHbPC0kDWiwEyycOGUnVGuvLFW6Pv9RHapLld4LakcVPUxsk8kqvnq83pXBZZe5ILZwRjA4XfG1wLqSmMhJALd0KyUa1cvkefLURiJvLjIdirMPV05/dDHuO+304znEtOq5yXC65SqO3qlqu8jsHeEgtvhdmO4HzGCdj23+XBH6t0WbHGGyE8kwtKQsKCtilbzTHChQADcAYyNsb4H654Ta63td5rVEX8NzfJU9/nFqkMy1CrFEiyHpYbDvnf+/jWoOoFYrw6M5mnT7+7WCtP813TUF3u6U9RGk13qZ0aQgpGrTMwLAe/qB+vffjJlwOclvIru4uJCINcP1NA+HRbX8BfjEuV/q7u90nlqaKK3sYelgwjKuoB9iM5GR7ZHHB/iT8LQ5WmDuuJ1tasf41lcD+bAc0a2B0Uvnh4kaLW2qJLfX0sFyomjx0zt0vFkj8L7FSOK8J4PLhTbXFp68j5o5/E2Fx+Hy5QRzGxS1vPLG21ldFUWe4tE0rK3wtXLlxk+zD/Hjt8NxGSKmzjpqPouI4pwiGfM/DO9Dv7VmX7Uez11DzVcFfLjwERhsrAqTnPuBnG3y47N0+cWCsfCwdkMhCR/JC7TadjpZm/qVmEo/42AGM/QcI4nUp1260BzF8UtHyI5TVet7rA1d8PCKWmpVcKbhVydXlwAkHAIVmZv3UjY7nHCL2SSvbBHufd4q8WhzBKT7Knxbc0fFJ43aao1TfKiXTs1ornobVABT22FleLDxQ95CjDeRyzA92zsNKfCxYaNrg6yednX05I+KJf3Pv1WqOe0Js2uK6CKOpekNR8SpmmJiqXLdJKsfYHqAwuwB7++LiLILyUtHIIzkbskV4p7Fcb5yukpdP8wbDy/vNZVQuausuEsFQ0Pd1R4g0kbMFUAgdurBBO+jwpjH04tJamgMsoflJI6IJ0vrmvtPK602LUHMiwavrKIypLLU0FwuDTwEEwxfEGFJG6TkdWc4ON8Z4NxHguHmP8HuBOwY7FtlLsljoaUqr1Lo670FJQ1Vpr9PySx+U1b93mopJMuzAyyECVSC25aM4QKN8Z4z/APCp4w1sdGuex/f6LZw2NY9xdJ3fel7f/DZcpKtJbe9LWWeqUOLnRSfEUEIdOoh5F6uhlU7gjPp7bcLNkka4xSki+o+fVdK10bmCVguuiAdR+GcX+1yV9rqqeahjrPuyBpmekesnWPrKxF8BsLgnIA3G+/CcfD3CnwgH1IPpenupNuxrbLJNOewI92vvQPp/lDcZ6yvt7+e8r5ULghgQSuCuxDq3pI/5cTheJflpR2hNdCK/sQdx9hfHcM/NxXHuOn3sRsvbnkfYYtLcvOT1PSw0lJU1dupFu3lYDV4gpxHB5gH4inmyAdX4QRxgYjE9vJKSdBZHhqkHYQwZBtqAfYsV/aCaWmvPiaok8t+towjq/YZqJMDc9wM9zjbj6DwqX/hR5LmcfHUpJQVzigqdO+E6/m3W6mE1NMPiFWUrPRxSSpTvKuFHXE5jdBkt7/PgOIkF6bnREwMH8UE8tUFco9QaksmjsWmGnqIaqHy7i5XJijDp3+WNzn6HjneLw4btx2tgiq89V2XCZZuwJj1u78AmrY637z1MizxwyxwK8ySnAJHR7E9iQ3t9D7cdg2jE010XG4gHtHDzQV4tbTNVcqrc088lQ8t0cLM1OyEoYpSpZslS25UkD90e2OLxygPFnZUjw73NIASr5Z28WbTApXOHaV5APfBI41WTNvKTqlHYZ4bmrRXekuWac4ua1m0z0u6XGRlkMThXTbOR6WYnvsqsxwcKTwjisUGPAadQn8NhS6IueNFs/wAC/hd1F4X6/VEmm73eJZbwsMccgs8CKiKxMbOJpMvuzqQAmQQcqdhznGsfnyucBpfimMPwyM914JHsWxbdS8xby33lBPdo5pi0RtpudGKOQEbjo6C0Q2PSetiB3J4+cy8X7Ocued766egXTx8Mw3YNjjaNK5a+pJXnJ9ohyordF6+EtdpybHmBXoKq5vWQocuU8vqjXrUYHqXYjIOeO4/COLJjJa6xRr3cv3QuNxRSBp56Xp5/eiyDyd5h6n0pcLnDRBpPiYxRr8Swc20tIrtLAhUBXOCm4OFY4+fHfYshkZLSdR9+S5LAxCV4a4ABp6b/AF1UvWes7jX6qjtNOtZUeclVJU1BdZzWL5bdPqIHQEwcBe/c54R4cX5GmS/X0TPGcPA3M6MAHTbSuvvVFp6iktVhp45FcEOxHUoUn2P57jjUldb9FyrXWFcxuv3FX9W4elkAz/2TxGbVVduFf6krI7l9ntpmJ1RijW1sMM4KzkZH14y2j/j3+qVZYxZrxS1rgldInw9VSK9M7KyytgjqIG4Iwff68aOyZebOiNdDVVspnp4Jqu1EU0aSzt5DSYXbq6Rj1HY7f58RR3K9YqgnPY7lR1GiUqaOqttbIsE9WSlMIfJp/NK9GejJbLDA9x77cUkzEK8TQ12vJZ78SohuGnqWmSWgjkpy0ryeSGKQqh/3hQE75OM9xwKMFsmqccWuZpvazbdYKU26OWOqpsrI3m5Q7jqyudv+1w640TavFm2oqpraSOqrXMUsMqhiqkRFWYZ9xjgGSMnMQLTTHOa2iD7UfaLgVKWncEsDAEIVD0oQx9/mc8MSihosSeySnxyKnpam5RxVj9CJhlI9nGOnP/DnGe3GfMO9qkHLRPKu1Ne9a6NnqpFWllvpP7F1DSSBGITA/I5PsuP7XCkr6AA3QC0ZHPOwHtTor2SvrKmSeQCbPSwcYU4wOkfLA7dhsRntwtF3bCFI8nUqhltrG5w+RJEV6lKqo3fPsR8+Kv1cF4O0R1bbFPIEfoCSAHC9TZYEbKABv2+mfnnHBzq7VKkjIU1NOQUS0bPcBKvTGWQxP1NnpyF2Gc5ycnHC5AFhKxtYCS9DtTCtbKkaugWUk9OMdOcjt9RxSuSGCNl13e30VVR0cbUslKiB4qqskPXHMTJs6KAOnpjwekZyR33xxFAaFMto1p6+P9lQajsypVzw0bGqhE7Q01QF6XmTGz+V+IdXpJydicd+JyJhrNdNr+9ELSUc8lR5cSoXpwquzMDGwBySOobgAnA3J7cSWJhrQTofvmv1m01Y7vZZ62+9dPNSlWSkilDmsVSek5xkZLe+477cRTdlp4VkIaXPPolhr+gpbhf5amnoTQzSkS+UJOuOPp7KCSB/jk8eQZX5naCgh2msbRymWvWngeowkMeVZFQNnBJ7lj+WM/TeCy90RjQKCMtMaQpb28rvHPOplbzQ6grE4XH4vb5YH8eLAWVt4LDtcC5KTmTor7uuNdb6RXqxNkdVWRJG5wTtg7KM5x3OOPCiUJ8eR2VoQbX22Kmalp4JqaSdkDTMrHPUNlXY+kHYfPGeLgaWjRMIOYqZeYqSts1XRGkVp0jEAlY4DYwdu+QCe53PFsqfB0QiEFIPKjiuHRH6F79hsP3uL+i9ZXs54sOb9Nqvl1p2hpKqaWqiqJouuKDeOOOTtI+F3LEDsQTjfHB4psjiXaef12UyYftWDJrXT5jdVHJTVF2iuUdNWebJFNUL0wSHDyEdQ80dR9LYyRnAIGB33O6dpBLUoIHNIa4J+WPUMjF60vHJSRorCBVIlkXYLISQfQCN+xLDt8oNZV4Zw8piWN6bWMUwjeKnnj61eklf1GQMzdY7dSnH022I34Xe9zDYTYaH2FnnWdrouSPPS2aphq/vSk0/UhqqJH8gS4HVglssxUAO6IpyrNjtsWSTt48lJQR9g/tBqn14vee2h+bmkbfa9N3qhS/vSrJAikU8EyyxALH5g/GUyG8oN2BB98ZUUYa+5W91a75i5v8ADOqx5ojmTSag8VnLyzVtrp7vZbZL8fUFZQfiVitXRJNLL1eowssjhAqu6qw6m3PBX/w488Tj5eqECZJA2VmvVEHjH8KnIzmDyGpLty+1rqS5XWGkSGga2pI8U6FGlk6nKkAeUJCVJJIHSSTsQYfik7dWv9or91OJ4Zh3fqYR5FI3SHhquvL/AJwXSwV1XTXGlitdRXJU25xV0oWOmhVJGaNiodvMMYUkMWUjccareL5mgEe9If4O0OLg72jmr/kTozV6cx7NW3j4Crqkr6ipkE9QySy0sFPilEibsCXGSi4VTtjbJO/GRSMLKoH6pZmCxEbxJuR4psW7Wn+tjlvS6oktNLaL6lomgWGCAyRN0PHA8R9X7PKmRl6iQyFMdxlWRjQSGnML9f3T0U7iAXtyu9g/b4Lt5XayuMPOmtiWsmpaCqonE/3j1KZGTyxnPU3Q24XCYOTnbsaFtV9/YRzKDY+/7ppaettjt2krnV1NY8s9VSGoS41ZSlFvmjlbBXsz+Y3QhCg9PUh98nNxEPe8UlMxpYXX69PvmgzmXYTpTVk9BJPHJDE6skqnClSqsDj3XDDfG/CzbIorDnw+SUhQeZPOKv5ZcvIb5aqGG7Toq0Uiyk9KoSSGwuMnt7j97v24y8RM6F2YbX8VucMwTcU7I81Q9tLJ/iN8SGvqm5Jb1jiobJVNElTcqbpTzI22PqO/T1MoIVezD2PGlhsUZLY8evxQ8RwqGJ4mjNnp8PBJ6TTNXcqaWhgpRSUMERnaCWrMjqUPrdQBgqVIxHkEdOcjPBg3K6j/AH/dJTSh0Zcz4bft8E/PATSXTQ+pNSefIssElqPwtQsgkWUCaMdJXt2/M7nfA4z+NRMlYy+vyK52TEyQl5aaNem4TA5hacg1XrxKhJoKV5FKyosZby/kdz1AfLOR9eK4LDlsIa82rQYqN/fjGUn3e39/NcUoRTXSjhNRCzzT+VAfL6QpVhkk5zvkYxww6BuavJMfnHBo57jxQX4y9X0tk13eoLg9HdaCGeUy2yqTPpGVViR6gGbKjDA+3seNTI0jumna7LYjeRo9tgVv8kJeH/wvac5xacpLjbq0U1NPL5K0NdL0lY0A6isgyQwALYb2B334x5uIywg/mBdcwnX8Oimc38u6rGx+RSa+0+5GwXjmpy35ZUdRU0FjVg1dXHOE89pGnqFY7MI6Kld1yAMufnxpcMxLezdij0/uEocOY5xC7lqfGtvROr7NDkDZtIcw7RqOtlp7dVVNqjdLTT05ljojNElTHTTy9X7NYKIxLFFgmR5JJWYFt+ixWByYASPOZzqLjzBO3mBt4Bc9h8c2TFEixqa6EDQ+Op8N9E2vEtR1Gq7h941FNHTRQloEU/jqCzM2SewI23APvj58ck7I4lupTs7nEBxFJU6u8QXLblHYaSq1FfqdKmtMNKtPTUi1DtLuqdTpG7DscEsABntjjYwszIwyLYnQeK0MPgMXiYDMxtgXep0rwsLPHNDxy8ndSSX+aKz6rqauwxsvxM4mdpnD4KU5ecJ1gZYZVQV7Z7cPNxjQ1zv5Rua58wn4uEYljmtJGY6gDmPQfOyszay52aH1ZG1XQWPUUFXVMzRxTxQmWrJ3DYDbDfBJOSeDT4kRi5W8/C+l77J7B4R8hyRSAaeO/TbfoqXlP4kqjlfqenuNhF2tVdWTmCWGBlV1Tq7SKD0lTvgMCAfbB4S4piIhhs0rCaBPjQ59PPW6WtwuGT8zla8CzXgfAHeuhqgVpvlpzm5f88tW0EGtLS9muddNGkN904gicF3KL8TSdRjdj2Pl+x3XfjmHOaZWx4d+V3dsHbXYA7Anp710/YPyuklaHDWiN9N9OfmE5eZf2e1xv3MCmvuj6233ujrYkkeS01WS7ozxucHc5AQkfiBBB4U/GOLZh5GvmZlcRrWovVt9dQAT4o/4dw7XxlofQG16GtCAfaV6YeHDljP/AKntKxVVGtLXQWuL4pDTqJDIqoCWB2JJzk7E/px85xeOb2uZuxv5K8sLs7muN0fNYW8bVyt135qhb3pCP4lKaXzK2y1BgqZClTIiJ8NIGWTKj8QKnDEcfSeEvkZg2ujkuwNHa+wjX4rmsZhRJMQ5nqPmkjrujptSabraimvxNJUWZaeOGot6wrEjVMZAlSJmZVyhHSBgN6gc541JJH5c7hWyzsPE3tMjVW2HltcNL2vUMdKXENXb2jJgHXET1oBv3xgk8ZPEpI55Yy4bH5FdBw1kkMcjW8wmLrPRv9CtRJmJ4iY4HTLEFeqBDk75984279uOnwsplba5rFxCI0gTxJzT1nJKyVDGWT4e8KhYhiXzDIqgAsQFxtsB7e3CuLf3i1OcK0Npb2sUdPT0s0MojZU65VYAdSn32+Qx8u3GPPjXh2p2XU4fCRlugR1y01iOV3NOw6hFLQVd303cEraWd4SsVSFUqFl6CpIw2cgg7HffPCEWJc2ywkg8voVoTYJkrcrxRrf6rWvJm+82uaRv12pNQWnT9qr6YR6cp6aghpZYwHYtI0iK3V0sHXEnfv34T4jjHuidkNg7abeaQjwuGila2Zp0Pe1sHyTQ0b4feel301eoqbnDPNU3NoqtTUVDQy05VGBhhmiQARsuHYkdzgYxxwOK4pEGt7Vuo3P7LfwpwDJ3PEdtOwoV5kXawn9p3yX5m6VukVtvtwu1aiRo7181a0lTWSBQryI/X1CIHpAG37x347n8JkYqMSRPpt2RsavQX7zos3j2LwrXDs2DYAaCrI1NewbrENo0nedJ0dYaeuq45JZ4hFIZGZ8F16mfO56VJwfYsP17vFYeecNibKRQJ0O+n8x52fcFy+HxEMNymMGyB4eg5UPemHYeW2pY2u2rBe6FLVDC9rjpnfMjSlD1uVwT09L7EEZz9ONnAwyFoLnaaaeyz1965zjWMgswhveIsnwvQeir7bSy1VspDIWfqdlUkdh1dv45405RTly0eykMPh7PcUbGUppAM/8AZ4rYJC8TrS62v0UngbslM4RiWp0PUxyCs7YK/XIH6Z4QaP8Aj3+vwQi3/iCUJpa5Z6yWOlNGz1cwRYpOkyZ3AwD+EZx7/Lh4uHNELCSQEb8ubf5eq7ZSV6WCOlbpFf5sQdkQN+1DYBOekHPT7duAuk7pcEaOPUAhH2na+rpWipUvOm4rLRzmOtUrGCaZ6gFlKiIv05UbdxtvxDHhwJN2rygNOQeqUnOese3UM8zVNmkiq4FSncUQwoEgWRCOjByCAT9frxRzm5wNUSNrsjnD71/dJzUulHm03R1MS2qVaqSTykihCuQGCHbpAIDA/wDlw014JIKqCW0SVBv1jXTNU5qqWjkgjlBlgDeTOp6enPUBhMscDOSGj/Djv6yUeJwsXaJqu4Wqz6EoBQ0SpJEgBZ3E7VDl0DSRPGiEKGJ9L9WzKNyOCH9JtLOaC4tCbfIC2zUmo2oa+lpzNKg89yOlqFE9S/8ACzMCQfmTj24QxNMAvUnZImEv20A3PRaO0LVVNPzW0HmMU0VHeTAg6mKkGM5Usd+rBzkgfixjbhLJQtyz8S+2uDdABonM6GoAmZPPZGBmySM5+Z/Xff8Av3Valib1XTRWR5KlEUMWJViuMMfyXHY9Q7b/AMuPHqq3ab2n7E0FHH5UUcT0/SZQwZ2BGBk5yMZbII7fnwcEAjkgPLiCQr6+2eShqPLqUkpTHIYzAylGjPv+Ldd9sH5H8uBOPRLlhDrf1Uey0kVZUVwlpEqZp4vIiPWFEUpYZfGMHA6tjgb59hx5FiZmJFaqwhtNVJaYaCBauS3CU1SU6SAdNQU8sv2x6UwMnI37bjiHLRgidQaAa+aFdbaRSK+VQamkpQsrOIWcyShe4XqGOogN8sZz24qBavJBT6Oi77fymrdT2mkjo7bSUdGsx+Iq9llYA/h6eojKkHtjPvx47rWgwL5WNytAF780F6u5bUGiqi6w1t1Kz0cTyRCWPK1KLjAIG4bP8j324nVWOAa17m3R5WlJVKNQRivVRJIsUkrRqpbHSOkknGAd8jGfr2HEEUlzA9pqlUaj0i7Gmir2ZHq4kby4pl83pJJ6gRsCxXJGM7cVoo8bQTRRL/QyttlkiMdyNPLMi+RDJGQE9OWXoG5OPbPE5b1W3Dh3NZoUm7rPQ0EU8S1Tuzs8jfEIUmcgjqDdS4GM4x7D58XDUvkoEhCN6+DtlNPVRRQwgxPIkXSpOfc9gPcfnwXLSMyt0PzSeVQvXVRkEcaLOVK+WSxUAsRnBHyB+vHky0clAGkKtRgJLgbemU4/Tfi+ivovY/Wul7dbaa6VF0nitNNcqqVafqqP/wAnwdDz/CRek9UjkSMgbHck4xsS6blq9EuGi810tn+DGDlvXeH/AE1GZKCqntlOlwq47mBJUxSvupVnJdV9PpjYlgpAIzxiyNOcmqHNbDHhzRZsoCt9BpDnJR6obRUNwaGmkWojoaeCQMIcNlpUc5RgwIXp9JGMbnY2Hnka6pNvkqSxRvbbN/mqy5R/6vdP2C6XFZqqd5Up1miQedVjpHTGwGxIU5b29yTw+wteTrXwSTwYwCW38Vm7xT+I+26Hp9UUs15rZb29bC1Pb4YhK8qxVBCqjL1FJvMjDdJ7xGRV9W3DX5cgDpSSdjWAkE81n+4c3pYqqv1LbKzSGn7hp6ZrNVUsnTWWqslmp5WopoAcop6VnwScN5itgZZCuYY2Ehvr4I4xErgHEjXyo/RJ+18+6DR9xmuUlHBbL1LY40oqSnVBDPNMqwt1Rox8zzIGJ6dsgrvklQs+BooMGh3RBjSSS46jbSkU+Fv7Ti9cgLVcl0l9wW+qudtW0iO5GSqmrZ0qqcGLoY/si8c0jo49PUDlsjgc3DXOYHs+Pjr7R70SDjEfaFkl+zwWgtFfaNam0Zp6m/oJT0Omo9N08drvt0uMMUlwus80gmaKpEwJlMSBwsmMELJkdjwpFBbqcT4ack/JMcttAPXXZGHILUcGuZ6243+eKpp7lVSw1BpwUKM8cigGPAdYupWDDuo74xwaVxFBhVYjerh8Eb3ClsOktKX+k09HRRxNNBNSM0zZqVECk9QTIKt0sAR+LpO4wuVw+UkC9Uxljq60Vboiok1Tf0udJSxU1BSBkhEsiq8sXmehyRuQzvjDDcKv14g4mVq8YInI2ttyjtt3e7VNLb77BKHgemqWQFWBjYRjboLhgRnGQr9zjizsU1za2SsuBOa90Fcx77V1MEt+uEdVHVIZDNHTQB4oVBGFVcnCb/kQT74XhjDmJ1sB8rWTPhHCpHDXwVZoa5W/XlipbVqRJFoKxVaQrI8fRKezq3ckMAD24zuJYZrw5hR8EJYniWPRZq562as0DX1VmqrRcKyOjrGjSdx8VHWhvXE42IYdOB0nbbtxj4V7o3AP1+a2cZC2VpewgeG1ILsVZe62qpJrdpGrp5KbqFKWp/LjKlc4HV+HIJyTtxuGXOLpcbLEIXHv36py+Hi6X2CevdrdDSpNSrH8OJ4gUBZWyoU7DA4Vxr3gNBHNc/j4GyMe6E96tR68lP1nqWvg1VHMslCsiKMBpH6ioONiB/LhrDEiPULEgF0bsq60dqGuul4olnlpZOmeDICP1DLgH2+uM8DJcCCFsse1zSHDUJYfaE2ijtmurhU1UzRitqqyXoEhH4H6o8rg+kFifzxw60ggLqS1zXGkufDDrqstmjbe8c9TGsVTLJGVbBRsL7j544Di2AuIKEHOBbSI/FJr4al1ZouVxFVTVjLQBZFDCLrtVwSTHuCy5H5EjBHCsEJiaHx8ybHUa/stiGVk4fHJybvzGo29LWztLaY1bpjmDUaRhrpho600tPE9PR2OOmp0dKOjBkmmUK1VMCz9PUSSpA2CDHTY3FxPwnavFPJ68rqq5beS5/8AwuSJwjiP8NtX11s31O/W75JEcwa9r/qq4RS3c1L0U7/DxzuwWIEkAxj8I7Ffnn2PGABl7+wtJyuJGUm/P6JTTaUoNQc1bTFWWEXOSlbopZUpVc05Q+YjoO2VYA5I23zsSC0XOeMpOi1ODYh0TsoOh3CvuYPIXT1XRS0lvt0c093rI6u9PBTxJG8eSZWIIAJ6gyjIOc9+w4rDiiHEP/uunlgLmhzNfl9n2LInOjlPpeWvmr6GyU9BIyuyQwQvAiQh8Fx1sdtsknclwfY8bcGJIAa42Dt9Posx8Ly4ubuN/qOV9fak/ZrTbq29dQgWnqoX9ZUjplGc5Jz6u2AR8hwvjpCyBzRstvh7A+drie9v9/VHPhysVphkutS1PHHVwunROaYVHlZilJbA/CSRuRnJGPrwfhHDcN2r5QKIGml6UdPPmCncVxKfs2xu1F661zGvl1C1JU8/b/4ftY8vauxXRY4qxpqepp5IuuGpU1KjDK223Ud/xD24j/tO4TDiMFEXN/qojQg78l78D48DFSxSO07unpW5+S9hvDrzis+v9KW6nq0go7rNRU5aNnwsjyKSBEx9TbDsckfM8fk/jXEBh5GwSGyRoTYPLci+Wworu+JcOniBxEQtlnbkB15BZ18c3hmteqKV6G0zSLco1kZPNjDy17ElgMgjdSxGx6sHOM78dd+E/wAQPmjaM1lvLY15eXMFFkwxnwheWht71y/vv0Xnlzm5X6m0Zo2+yXSiFIHEcc8dNlTDGJYvTKM5JBQMOoliSS25HH0yPiDZIyL18fmuSPC3RzA1Y+9kd8sqimgobrFXmpVarMVIWj2Mm3fP0Pv8uMvHxyPka5nLdaGFcxjCHeiMOZnL2o1pdvNhCzSJDTQykkFevy0CgN2LH5D3OPbjqeF4tuQNJ517VzePwbnkuCT3iy0vHY+VlkoA8SSR1kU1Ykc0hcVGJfxA+kHyyg27duAY2a5nUmOG4fKBm00SAbT9TXUs9bHUzqKGDrXyxs+QT077Hb+e3GNjYnSMdIx5Dmj09Qukw7hG5rXNsH2qwptRx3DS1NVAGdaaBEaZ19RcellcDf8AFjBHsRwhgXZog8laMw75aF6FfZw6qFL4T9O0lTRmrEM9RTzTyhpnUPUs0bIQMOMY6s+2ScZOfcSGZoe3elhygiZ7HbXp7FtXljdxPeoeqh86WaGWaIrGVLBSAuCchSS2MHBy3y4+acbyuBdl+XkmMPGQKLtLWMPtZbDSax1kQkIM0FK0Efl5RgenONtjvsCBsE+ueOs/A3EDFESdr1TON4T20LARehr79i8uuZ2m0t99VSBMKoKC8begMsq5/XqP8uPreDxgewlvK/YQVymPwBjdldzrbqCFyvhjXlJXy+Ujj4p0EyjpOf2Y39z77/XjouHv7gb4rieNtInJ5V81V6KqJXs9FFO4ePDSxdiUBYgjYfMe+eGZv1rGjGlq11RZVpNHXSchQ7UrsPb90ngbT3lJBzWlrYrnHU+G20UzlHamZanyy2OoRz5KnG/7w/jwpZGMe4fei8WESEpgWC32ummtWoI7e8VU8zSLTS1MksfUrDDbAEZznH04lz8xyAphrSwdo4alS7Paks1RcLnBbfNakFRGF8+Rg7MhA7EHYFs7424h0hdUfVXjY1pMpOg+PJd/KKJ6+qpqZbTT1kV3q4YqnqqnWUxibLIpD5GdiTgkY4ZlAY2wapLscXu11QdfKSi1Nbq9K+g+IpbT5rUpiEpjhkeaHKlursVVguST1Y/PhGV5Dmuvp80/AA5rm1sD8j8ks9WaiWpuVTaaaltaLTmSCi+HqZQFjMhZGdmOWJJbYnq9iB24ZbYFk7oElaNpU+o+io1bKLejwwBHjiYVAjnl3DHMh7EAZ29RBwMjJ4O02NeavGa1GyIrBpyDUr0tJT0aFLO6tiod06YTKrFulcqWA6jtt6CcHizpGsbbtkKON75C0blaI5Y6MMvMYUCTVYoJ5ySIkeKSd0QeYw6sdBVQw6nHSDhQSxPChOY5ydSqYtmVohboOfinry3ss1Hf7ClXXJUsb0lVCZXdqiWeVGUM7kdKqQufUAXJA/ENlHnT76LDlFscmgLcrPNTM9PMkUTq0nnqocrnAUnZu2wO/wCR4Q8Eu5mtLvttmmqL7SmVys7qgPqAlVXA6WVB7YJxj2A/WpuwUMi1o3lLr5NN6caA0sldVhDJFNGBjCAZTqxnAwGJbsQPrwbMSU1hsRkYRVld180vNfbpNPW1NUt6nnd6ynnh63RCiuHdyfUW6znG+N/fj1GqKCcMXvLiTmO9/PzXfpmxvpK+G4UcCPV2x/jUaOOORYOgqQ7Kw6SikjOdvpxFaUnYYMjswG2qv7Ne6CsvUa3CVp52SV5zCAJGlIJ6lGwOWxsMY3PHnajRbOHLcwDt9UNXangv10lmWaSthZvMCpFgq59mwNsj5fP24I1ulK3ZBzsxNhV+s7utrt4W30JpFimXLRs2SDt/fnI+W+d+LtjF95OF1DuCkidcRWjVdxjqrpUeVMs7Q9UkjmokVmYOvlj1AjIBO2Me+eIdX6Wrwice9IurlhR2elvlw/o5I/wssZjlWoicHIOGZSdvxZODvjgTmkI8DG5yW7Je6woLNpjU9UlNbGuYaOYxiXqUq7YAkU5HV0kYHsQxPHsmlrPlgaySmi1X6v1Jd57NOLhJJQIEAaVI/LEZHq2PcbED3z224gDonQ+Yt7+iXepbhTXSGDziks5iYxOhDysCuWKH94nbb6jggaqizoUK3OngrK+aVgHlqYUBBQKGCgKSQNsk7kbcWrRGoHVRp7SK+3yRMHPWvSCp3/MZ/Lb68eukZg0VEtmhKj9jVdv3sZ/Xfj1hXXsDzs13bhSUsFzhp2oUraeG423yJEk82IhiSynqc5Zh3yVyO3F2AuCpMGM39iXnik8cVg09zSpIrJpCc0mnrPbqCC2VBkqYrxOIztE0YIC+UQxLkSPs6lvYLMOWg5uaDPixYAGvxV/evFRdrdzTfU+hqT+i1g1fSHzZaSsWoPUVAFP5nq6mBWQEMvpJwRkDi7IAWgO1Kq7EG8zNLTvvGvaBuUdqpr9M72+3Vc1S8fnlYp2Kllp8Z6+5Cjc4BGB7cGYzvEs5qr5aYA7ks18xLzpG/wDOn+n9w01WWyz1NtrL7SxwGWW3anmp5VBjPWC0MxjZWZOgdPSNvxsLsa4aNPvr9kB8rXOzPGh9b+YWadYcx7lb7PeII4GtNLc6lhcrfQ0aT0s8sUjSSKYwVEXSjL0spGC2M5OBHaOFFws8rGvt5qXtjtzWnKOo1Hs5JJ+IPlLboqHTerrPc5LnUXmI1kNTHXxfB1MMI8mPpj2cq0kRQl8s2SSB3IRPE3R2g+aHLhZzTm94/L75LN98vIcUVwKeZqSG4CtkSZGjygJcQlzgMpYAkYypyBtxHbMjHeNg+7zUHDyTO0bRHLUX5fT0WkuXfi0o9Q8wapKS5vXzQxz3NJagkRwXyf8A+L9CdKqI0V3hWNuo4hIzjpHF5oGPFs3Pw++a9hsdJE7LPttey1ppzmTbdL6WhtFsvCxm4Vs890uWGd0SYNG3kmQANIoZHJ6vxSMCqkZOcc7Xku2+91usezIA3n96JtWjmlqO3y6gu9Ha46yn1FWNTSQSRMZrfHSlFip1kJGepSWLdOQXYbr3G9rSA0nbmrxykEloTO8PWqrJzC5ayXy4xUjVyxCmqRLMFSIxsxCZY9nwMdz6W7Z2VmaWuyDZNMfbcylWHSlRpfmxO0lKtPabuiiClR2YMfYBs/iUnuNzlce44AA0iwiF55qzvVULvFOlOsTJUFpTFMQokOQrHb8JAI3Bx6e/yG9hbStHICh+RKepoqmnmoRTV1OBLFiJpY1UyjJwdgAVwVYbY7Y3IZZ3tGpvkiiNh1pDeuOWMurNOQYlNTdrPU5KOVJlpyCAc9iVJz9QfpwqySjZ239VWWHM0tHSvRJ+psNfovW1qir6Y0sErxoMoelu646htv8A478arHseO6VxuOw72WXDZUektTT6eu1TItwExNQI0UkxsApftn29uJxEfaMpyxGkNOZu6ptd3QLf+oToEmPWgeUnB3yo/wCvfg+F7rKO4WRiMMA+2aAou5TVrVOsreY6iNl+KgVgHJYDzFII/PHE5WndEbnEgy86+KFvtUr4tVqmeODpUUjVIY9PYt1Hv/DG23E4d5D6Hgu1xQ0B80nvDFV+Zyko3cEt582c9iQ2McTix/EKXV9zdu1tNPy7mqaItWtdJY4pvKVY3ZLZcWPrwScDG3zbuM8BdDK7K6N2lmxz2PJamBngjbIJW65NDpX6hzW9Lhfqy6+MO826C4xyKkcrQwCtlmkhIhpRkR/1Ua98qR15OQcHjexeHZ/hDX1rY5Dqee5WGZ5DxEsB01+A+/LySO5kQW+zatu7XKk+FrC8y087HzOssfxOuwcekgDORnP58Q+aWEUNR97dFovwkGJdldo7r9evxS+gtdxtup45q6VnhEbh5lIQyhk3KYxgAkYGcjHv762ExccpAbv05peDBzRTU/bryXTqO5i12mI2yjmrZJaf4GGVpxGFPThVbqOOkv1HOMkg79uG5Ys7qOi6LCzBjbGtLPHNerGoaN7iKN6akpDHEgp+to5J16w0jYymdmA/CDgYzxaNrmnKnxkdTh/b7+Cz3cLE9RqSqq6Ut8NKGYoziRqd2XsGGPQ3VnG/58NT4vMwRPBu9/AfNEwuCDHmVhFVt4n5Ij5SXK06aoLvQ1cNdVS3AxVBMMGy4jkjbuynB8zO3y7e/E4LinYl7HMsOAquW+nn0TM2ALw1wdqLBvS9vcjW684bPzX1fpTTvl3ajq6GWaekeWmWcz5cMVZSwwy9HsTtw7+IONQ8SjZh6yFtnztI8H4ZPgHvxQp4JaNeS2r4cOYN05k+I6x2KK6Xpay83Ax0KRxoXLUtMzvhSwCqQoyWwFBG++/w78TcFw0sTCW6hvzAX1bhXH54YJTJTm3W/I34Jkc1/EPcOW3Oqyab1hDqqmpr1cHo6e5yzUi1CkIHCsisyyR+xZvUoKnJ3xXCcFidBG5mh12OvX7CXbxnMJBTaGtVpqiXXNNbLQ9mjuNNFWWa45p4EmuNPWRZIBDIVTqhJLZLhmO2MHjUgleymyixtvrfyWaQ2W3RmjvsapVt70JpnTmnbjdaaz2qhqwfPiUXL7zog5cKSkQVMEZyBk4778DxUznva8Gta3uwvQwuAMdE89q99roSst2mrfVURrNNSPTRDyPIr3mrG+XpChRJk7kfT5cbuBxIc4tadx71luw5G4KU/iW0nbddWWMzUdhaCnofiJYPiqz4hZ/LYRtkbCQdRHT2JAB2B4bMvaOzOSwa5h0S+tXKTSNqs9DAiaTofPhj82KttFwqa09WCRMVYIzZwPSo2PbizmsdYcd1Rs0zdW3ooeiOUGkqTSVE9RbKC0LUyyB47hZaqVWPUCHTp3X/ALB/u4U7COO2sFDyT/5qV3O/VP7wcU407y5moKKajmpKS7tT0nwtJNQIWbDFViYZA6VIzuGJOMe63EACLZ0Q2ut57Rbq8PsEl3t9QnVVT+V1COoZs9WxGxxhTnsN+3HyrjmMa5+Ubjf7+ifMHYsDnkUfvZZ7+0ntTafpamoQK9dWUYp5Z1QKZcM2AW9jnG2RsMDvw/8AhOVziYye7f3+y28OWuizt5XS8pNf6ejqhOUKSvSMWRO/yyfbf6fPj63h5XMk30WNjI2vj0GqBBS3Ku5U3CjpkEsLV5Wp6lAKlhGw6Tn/AITnHH0DASgtBb4r5Nx+Op+9vQ+aHLZaZdMS0i+W6rPkqWIy4BwT9NxjhyQ26ysNrRWiNuYy45f3IgYK0Uh/gh4pGe8pLdFmbRFQfua1tKs6w0kTyI0XdiWOR+XpHGRxbHNw0j+pPyW3gOGmeTtDtonlRap/pJRVED3K5wxQUgaPygvWr9IfK+oe43O3fhKDHs7MPCbm4a4y5Cre16ta3DT9NQ6ivlvVVEEqxJhw7ARmRmDgH8Yz3Ox9zw9hZBIHSEX0WfjoXR1E00Ar7RnMaStnttvTVuqaVqqtaiW4QSjppZmc4JAk6sYBIBOThsfh4ZktzScgSbGNa8Av9n7WllbeaNr13zxrqajvOr4otQxVMHXIySK00kZKll6+j+sBbuMMF7Y3XxIdHEHOaNCNvMeCfwmR8pa124d8D4qlq7/BoK5y18lyuFwul0BFNUM+BUx+lJUVQwbqcdQLE7q3z34fy3sNki19DMN0v5ZJo9U0NTWma9CtjVvh5agQ1HmMVMbM3YAdahZGUocYwcEATpQ0dKR44i82Bv7U6OVt/pdG000dvqqWqrISlQyVOBhoyivEuEHmBeglUX0ydSkgbEJte6aQPoho20+K03huGjcw0XnfXbwHknFyt1c1dZbjp5rDbXrJbik8V0q4mlqjTsrBabKggnqYswGMYAGSDl2RwOq5+Wy0gj1WktP/AHlzJ1NYKakMFT13BpazoR0x1ROEdz0qiFMuixNk49SkEkFRzu7az3xF7S0L9JbK7UN4rqWih+NoqXpFS8AJ8sBvLA3Ay3UQTj+1nGOMs2e6EjO3W089D8nanlxXUZuLUkdZNSLKkRkZpOqUBWUSAFUIjPUTkdOT8uDxtKM2AxnXcjbzTI0Pynup1jU0LUZSpoqZZ2jqpjKtardJVVYMASVYAdurpHbB4ZtoGa0SPAyulLHDUe9XuurDJpqgSqk8mGV2RZZCpPUygdTMTuW+nucD24I2jpunpYDGAUutQamko6O7RzTpMLixjM0vTG+R+MHO24Ox2ye+4zwRsDd0JpOodrfVDup7rV22QS+cTVToQHRiAoK7gbhSQu4B7fLckwGtFhGJINld2k7tTctdENVVDLJPNlySSpij9lJ9snqOfbJznGePPaSaRYXNjjzKBePGDYrVRVFA0bCrJCK5OVJYldunJ22xnvueAPjN7pyLHtLcoCzZqvV9HrC6zTUQaK5tWlIg8pSQs5UMuV27gj6ZHz4IBroqCTRTLzysuFwENRa6upiuU8vSYoWd4wWXpbpjByDhs5Ay3E6WVDC7QhDvLTSlRoiroRWmru9XQBviVypjiRQPLKk7rJ3BUj+yNsniH5a0RYLDxmVlzZnjvVoWB5KiKGVmcgSdYycggEjuD04Hb+HAmtINpuZ/JKLUVrpFroHKBTQp0KSekxhhg/qcd/pwYkgJQAkqrrI44xGkc0qw07M7kkkHbsSfbPEHUJoA8l03Saijq46CeSqdq2PyfLp1I8tm3DM43XIH9/FHaiwjs00Uj7wt67ZO234DxREW6fFv4h4bxrO42O7SQWu7Wu3UFdW+bSyVUzJKkaPCyKOoMsrKGJGCG6iysRwuyKRhAadOXlzCLLiIpGkPGvPwPI/VY352+MWsq+esNpls9JBBbtKUlheGOfzJoJoKeNI5zJ+EEthmEoMix9KkhlzxoMa9oG9eh+ixJ5oS+iAD6j6hO3kxVW7T89lZqBBUXmkMVJJQVz3CjpYAI2Z3zggdaKvWRgD07ZJFO0cRqR7CriJjdgfQghaV0Lz0EXMvUlinv8Nw0/S1sFzrBcZBStDHjKiOUYEpXpRBsC3V04LDPBGF2XQd7lSq8tzanTnYSD54WOw6I54a3u961xNpfRFtkjr7M3kzTIrCmV3MTIyxw+cZGGZFcKUZXZgQpI2Z2QGv7oDoW9oW5tPVZ45gUt1sdDzUh1Zqa7advtntiXOku1PJBeKSvqZmQQwzVELD1VSJmOSONkySrdJQ8R+bBAoWD9+5LuwzrLnOojp981mCfW2pp7b97VPnVVBSSs9PKvUGgDFXMhXHRgsqgg4ILAY3yFpsK2Qgtd9+H2UfD8QfE0h7fZp7Rt8Cv1VrO1ampaCGaOKeqpIY0kJRVklAYnqZQMSHBbfdtl3OOMmaGWLQmvHcevT4Lcw2LgxH6RZ6bH05H4pv0lu0fDQ0t3oqRZ7lRTmvoWR36PWgQl8gANG3QOobnyuw4PHipImdwWOSSxPD455KkdlPMnw+/NWvLPTtdR6Npaa+6jd7S9atRPUoZJXtwq5GEgQpJ0ftTufQWAbq2zwObEsm77tHafZTcOFfhyWM1br/AHHT73WxtM8yqiyUtVXWqtq5LFb6WKhrp3n/APjNbNnupx0yIsjKJFypY5IOSeKOeB3Xbo7QXC27e9GV81FHU8oLxFbqBkgudUEo5nqEd2po0BcSBFGWR2C9QwrHJxgjiYXW+ybpefQ7u1rS2meceiub1v0/RU0zRX56BIYWWF1SknSAF49+7ZUjYHKr7kDjMeyWMkna0+1zH0Oaj61vtx5dWWkq7lTRNT+YfNiFOSXkOc+5HSAMlhjOcbYyfB4kBaCoy5CChWGsqqvV1WJKoFKyR5AamfKYYAqQygbYI2P4ce2DwKUgx2BqjMsPq9CiSyXJ575SUs0sSyrI0Hw7npJRc5BH4jsSepjnO3ZuAuY7KiNcL8UX8x+UllTRimoqJaGpropfha9cNGZAheNWyMLhgN/3sMO+OBUXg1ofBBnY0DUWPFY209oC13TSGaisFuuTTMZWhPxKmXqcN1K26nse42I4NhsbMxoD+9XtXK8S4Rh3vLo+7fTb2Ib1vy4u1BDUBgt0p2AaCop4gfJZPZh+IBhkYI+W/Gg3HROIINHmCsR/CpmNc0jMORHULu5GitHN+w0ka1LLcK+AIoUbL1qxP6DI/jwV0w/SOSphcA4SNeefwQn9orWTao1fd3peryY2Miu2EUhlYZGTvkgdvbhqAhpBPNamJLnSUNgs/aN8UmkuS/Km02etpb5UagD1NTLFFTCOGSN5SEYTzMkWPSQeksQQRjO3DbsDJiH5mVQ6qudrQri4cxOYXOW3WWptPL4aXobG08lrrLw7SpPP8O8MwZemEyMIqmRjGhkIBBCtjezoIYyI3Pa6t6u9dvsq7ZwxrybGYVyIrQ+fsWt/s94uaVd4z6a7c0OadNqutnoKtJbTa44oqJZZadZYZHMKRxzB6eNZYpFVwyht16R1J8QxDXxdnGHADkTp7P3RcLJcoLmizevP29PRX3PmdZuakjlzE6Th0kGR07sPb23/AOXGOBYQJXDtdTVKNyp17QgVFBTUVK1PdWhikaRkyQF2Vmxtu3fIIPt808ga/QkVqt/hkrnuF0QUF8weTddRT0ht0zxUxrg11iLM8sEbZV2ClsOrEKRgdXSCeNaLiOduWTfl4/RaEnDcj88f6eY6fVKPm7crZ8FV20S2ukms1aY5aOGMhnGATJ1RDBVQSo6lI3OM9RAPG+6cUeNlOpvwWdq7TRNfeKuaopPMcqY08wJ5Stvg+kDcb9hgj24HI/tCR0WzCwxgILpLhbbRezLcqujKOoWGR+shunuMKO47E/rwuMfh2yEPNHx29E27BTOYOzF10+aZnL2fSFh5m6fu9VUUCCpqY5FPRK3RE7AkhgCQpUkH3we3HsRxCBjLeQHFvdJPLw0S5wM8hc1lkXqB18V6fcqtecq+XVvo7nUNoq2UN2SRoqmWkqMTxkdL+U5j6lB9yMZx9Rj5rxbESuoFxPSlrYPh2KlLmxtJI31Ao+Oqzn42OaWiLdfaa+2OWzy0FypvPoqv4Fo6dlJKb9Q6lU4KjOM9vccbfA3uGGBkOxOqBioZGSljh3uiW/Kv7SXSvKirpqbUlmjqNN3CUJHFQW9+ugJBImh9XqY7lgSM/ugE77mMw8D4fzF0ep5pXCuxLpDE3Wt1svRnOXS9Jpmm1DbZ6ast+pofNsz09OkkFyXP4egN1RyAIw9QU5yCAw44fFYrsHhwGh3H37iukw2HfM0svUeP3aFY/Etp/qhuNPBI9Ozt0y0tDFHKm5HlPGT1g5UgMfc4ODjPT4fFxMjbI0ae/wAj8is+TAvc8tJ1Hir3VvMammssFxiqbhV09zTqjhingEkiHsSrKDg5G+T+nGxO+MU4Xrt42s2PC5nFp5JIc2ue1Vy3tFvajgu9dUCpkVcXJIZYvUWBZQhZDsSctnBGMcZc2JLANLs1V0iswILiL9aQFT+LOsmstRURdT19UzO9v+8HWaEIwHmM/SN2BPbsDk8Efiy1jXVqeVqI8EHPLb0HOloLwo6qk5j8hVuohmpKtLvUiSler82OUKAodmfHqx1AdlwWB3IPC082eOyKP0Kt2OWQsvRbU8NepjoR5aKpkjV6hokWMTB2j9HqO2cD5AnI34+W8ewz2zdsw6j5/stWZkc2Ha3paTH2k2rE+HigqxiJqdlaQgIcswAdQDgsgznI7HPvs1+EIHavae8K0PwTDHxsiyV7L0/Yryl1FG2ntUVZqAJYYlV0IyRMGJGV+alSOPrsbM7QR+4WU55tBGsaE0ula2PPlJNcXcMmfSSiBQPY9+Or4VPUQzHquC/EEF4ixvSrotMyQUME7FyY3ZPUNzvxsNlzLlpW0US6+VW0XeI9iXoKgAZwd4mHBGO7wVA1Z55c2+U6No55ehqYRmKNVXpKHJLMzHvjPb3z9OOM/EsjhiZHE6aV7F3PBGMdAzKNdb/ZXejNRQ26C5tMsckBYrI/U6hU6RkDt3H59+M3hr3TN7MD7K0cfG2FwkJ03RJy8uFsnrbPRPTGQNO1XKTXOFlcSFjk423UbdsZzx3LCY2VyApfPJcssl3dm/eoFp1hb4L6k0dmtkyQ1HxPQ1dNGsrMxKphH2wzEn8hkjhguOXUnXwS5aC80NvFTKmx6UtfOyugjtLxpYpquSCNq55SYoC/SerqywBBJU+x+WOE5pZDBZO4HJPYYM/MBgGgtLyu1bVSayr6eSlVIZI5jA8dR8LIgBaSORmwAMgkFQFB6gcbDDbhlFgpXQDovlfVw0VxtpvdvpYWuPQ6IJCskcSdIMkqt3JCgKMqelt9iAMXiM+a426j4m9vIbnxpdPwjClgE7tDqdeTQNT5nYI55GaOj1/qimjtdVU+fTUNRcaZZjGr3GamjE0yIx6QoSIOypkFgvzxw02SSJoY4CtBoflVLPfHFO8yNcbNnUfO7WqfD7M1LpLQ19rrxVW60aquDRyW6KmHxiVUUbTRVsY8vLKOro81GJ6iyt32s+XvFv35JQxZmgn78VpC3a5puXd5pYbJqewGuvtaK6+WqmhLeTLDC3lBW3UMmR1e2SACcEgZ1GoSsrMjHEFFn3xLJrFKOn+HDPTGsjlaZBTzhiScEnpLMQwBzkkHGTgjzGACzusmSMmREdD4gJ7PW0FdYbdDba6lgIkpqmQzxVWY3HmdGcRp0xHYEbkn2HFwBrm2UCenB0Qo9Oqm8jvEB/T3TlRJUVRptTXa5rM1wmlHRcI06emmhjXJURxu3STgYAIJ4IGkOy9B9lMQYkSDenE79fD0WkdQrTcw6mEtTGJjGemlDdBKhQoJzuAf475z78AYS3YrfkiZKLcPRI7WvLWSu1BC1KhppaOb1xeohgSSBjbbY7j5Z4aLwRqsd+EdntmiBOY1VDQ3+goVhMEy+lU6T62LZIU77nYk/XiwaCLS01h4aln4trzcRywnYQ1yUcsfwIeLeITS5RFdB+JcnJPt08Ue4NBIOqvNnNAjRZp55cgrboPlPJeajmRa7nW2hBFS0FuYI65ctiJWfLOr5bvlsHHtwu3EEkUivwrAwvabWcdAc86uzahpaWNaqaJ6ln6lclo16lwWYkLsCyn0jBBO/VwQkBuYoeGlOYNXotbvEvobRHJ2z3aDUlpmrUKU8k9BOFlp5yvS5XfIK7A9O/fAztwnE8uNFb7nxsjsEIPmsS3CjnrxI8Ut36JnqIA6SKdywAbfAbYAjOAM78P2aypVoANjmh/WMFLVtJTGX+qCqwRj1RrjbOMbnHEXzKs/U2lvWu1TW10o8uZIRgxEZCqACRju3/Q4jOvNaBqN1WW2zSVtwcUtfInmOtQcqpQZH4SMeoE9z9Pnx49U3G1Szpua6pJNcp43ZoBGIqdiIk3yXB79RI7+w24GCQjoXl5n2ailaHy/6klO8ftt8+PK2Vbi19c9H3TmPbbTq2tkjra+wKtwmamMlHWq0jvAshif4hkLx+mMKxUjyyf3uEo5Gk9kdjt4eHpyRJ4Sf438w38R1+RWFPFJe7Rzg1XX6rsa/Btb4qShjgZOsXFKciB5wCMhyMlVZCeh8Alty5w+WRpMUlDevvp06bLE4pDE4CeI3tf315KTY/E7Xadq7PW0FHcIvudB/sroQtwmVZY/hXDlRLT9ToD1MHbqcgBlA4eyd2lmCXWwqqs8aLXPRNX8bUtDqS8X+onvcNMVpbdRwLCYkFM/7SUyCVnl6RlQT6RncwIufs6opn5Dc8kVXrnFW8u+Ud7Fdpx75LdIafyHvBeuhFL0ArLggLvK8PrJLdYPqB6TwNwcTeZeEjGtJLPv+66+YXK/WHMeWt0tbuXEmntWcv6Sntmp7ZTmOns/lrHHItdUtnyulnklYMfw+epUtuwXE7RqdjsjNhe85Wii3ccves+a71JdNP3S/WmOx0djgr/Joayjnpwr0rRssjRpIMlQ0qdRIA6gxzseKPLapjqI8b93j5qWWHfxGaO8K94+iBrjWQRXCGH4V6YqAJFZyA23c49ttj79XsOKytc4B7Xaj1v2qkcrGEse3T1FexMfl3zDqIrcLeK2qkgnyDTyuCNtukDb5e3yHtxnyds23O92y2cNLhn0xlnpe/1+K1fyJ1PbYdJRVNSlPWWGlCVFRbSlOJS6kESI34kKu5PR0gdGBkAEgTnW3bXqi5AJNDpe23sXZY6Qa50xqGhtt8e3RUdRmegnoDKa/BklR9srERhVwD3OMkDfMc5xshbDS1lN6pv+FTxGVl90bRVwpXqazT9VNRpRwkUwqImTMVM6KOhUQjqQkg5/ZkkYxMjzGcrjuphYyVudo2Wk+V9Batc2603ChWp0vcqGvYwTCVXVpgcGR22IbqQqVYA+rtgb3fiyLa7VD/L0RWi0PSNVcwxFb7rIQ1MjNXhYOlUboZcgn918nYH2H04Q7UM1ZzTGXNo5DWveUsGkrf8AfVJWxwyW6ilX1nzBNGxA8tVJwpAOc99/nwSGfNbDzUSM2eOSrLlpQvTWy4sJfvSenWsSRyRG67dI8v3bIO3zIHc7VhlrunZWkZdEbqysuuZdXWqqR4lmntkhr7WgkMcbMpHWijHp7BgCuO4x34mc9kcw2OiED2gIKzhrfXNTedY3Ksjkmo6qczT1isrtUeWV6DH6VCmNcr9Ruc8XifpRWBjY3ZrCDJuZD0FVE5q5IH68oOlx14yPc/rwGdmbutRcGwgZ3hEHKK9UGpOb1huEtOwrTXxhJokZFZi2yuOx3/XimGmkhcIwbF7FMT4KOU9sRRHMJS+PrRUvLGzRVUlBdK6hvNU0iVNOj1XphA6xKq7x+qTOFOAvv8t/hk5cQ2XRxtZONwr8pdFq0feoQHY7lLQciuWmo9O2+WoudTWzVFuSCFWaaI1bwyear5AQL5w6RkFnTIyNtpjG9q6OR1AC1hF9OzOFoe5ccyNccw+Y9JbnuAt8NsuFOlIrn4l/9nu96padm3GZI5EjUMMExwRDOw4LiMPhI++3U6a+mvoeiI2adgDW1RFVXUD7tb48Nfh+tHJexcq7zRRVj3KquaU/UXylPCNKW5BGB7RgxtgHsZGx7cY/FcW5znQt/T//AJO1WlhIGdm2Y6OJOl3vRQV4hwE1ZXzv/VlWBOf+1xkB+UJaZmZ5SA5V8xqmDmba7elW7UlbPUrIoRcIqxHpbAx2A+fz4qHZn6BaXDG5JGgprc0ual1u1LOtPcYJKC1xmCGJYWCpEEUsfMwfYAYOSG6iMDGbthA1I3XWtmJ0tILV9gqKm3TzTVhjrpoykqUk0kkMsXUR0uQATvjAPcZ+fBmTdkb5JgNbLodwkvU2iejuFclRQ+uZ/MfY4cD0g4PvjgplDzYdqnGsLGgAaId1VpCauqwqUUaQVIQ9cqdRiI9PpPzA7juw9uMOaBss7idTQ0O261o5SyMVoFO0bp6ShvFpqIp6ypqYJI6Qda4gRSxDOqk5wF9h3z24Z/w9hYCDbhYHgOngl2Y4sfrVHX1+a2Zym0JQ655h6UslyuE89LWN8MZj60ghZiHToyMEEKCdsd/nxyfE8O0Zso8vA/f0XT4PHujgdiANRy6+foqfxXeFOpfVUlvsl3aqu6yktWzdISNRKyqkcPqj61jYHuv4djk8aPBQ0w5bqq+Hiuc4pj34iTti3fl98kh+ZHgvrKq1LM1ElwqKJozVV1FWtJ5ytnEixdCgKF6s4BI9gQONswwSWJNfv2LOjxUzKLNPBaK8FVuqeUfL2vslbTvV2R6o1CyzOWNE7ekvB1YILIuSuB1YOwYZ44/jUcMkzCBRad+or5rqOHumZGXXuNkacwuWVl0hdLVLA1NJUyMJZa6Sdkarib97GCpBBC/8WN8EcEwJIN7JWbEPJOUpv8k+WtkuWjI7dUW6F/Kqx5E56y1HHKuxUsQCnUScn227446RuVzaOjb0/wBJKxnzOzWCuHOnldpjTllqbjUWWCompQVqWkiAmrcME6fMBDe5JCgn3A78DlzP/iP/AFdevivMkfsCsm6ns1mo3o6aG2x00FVPIriZk80RurFQc/tMlSMHsekfPi7TmF7rwe5rrtaI8PENOnI2322lpafyps1izGP1LJ8RKgUj5HucncfMDhDF6bI0TyXWSn7y41aJtdyktGfiQZIkaHp6Og4O+4ChsAfM/qeOO4zh80dDdNtlIHglt40tcUeoL4lurXhlhlikhD9SHyujBGd98k9sZwOK8Ewz4gXt3HwTURB0K87tY6bnju1dQ1ESyIkh+CbISNT1KfKLHcqTuOwBPyJ47+LF5qkHr7N0OTD5O6fT7+CArhUPUUFRHLTRO9LMOuMAAKSO2GPf/Ljr8A0dnZHNcDxwXNoeS+2R0uFlUBIwqyPnoz8/fPvxrxSb6UuYmjogBRtbwfG6duPSOorSS9XqxgdB4IJADapGwlwHik5om7ypaIqSmWJ6VZJpXRiFVW6yAxHyAAGx45L8Q26YuHOvgu14I3LHlO4v4qLra9/dvxAkqqNArL0qFyCu3UTgE7ZUbjf6Y4X4I2nanmp446ozQ5Kz5UagmrYTOa5FnUNL5kUxBlhIOcdQwCAR2H6cdkcu1LgrIs3qj20axhs+qaRmvFoho6Cu+IalaAA9KucrjyvbGME4xnjz25mnQ/fqrNdkcNdEI6n1HWnV8j1N6pZq6su4hlaIMwlQqFYeYqYYMCMge2578CLQWEgaAFHY8iRveFlw+7pRotIyx3+rguFxo6CsWskWAtEAkhVXODsFEZYnAxhiexwRwCfFs2btz++vwTWEwL81yczp4+J8PifIoO57wiz1Udta6xzPW9FVUI7eYVDsOll9JzlVGxwQo/4uA4Rokk7QbN0Hn1WhipHQxdkf1O1PlyH380Tcr4575Q2uOhuCQ3OmRIYkSN/iKpBIVkjjm6QRNgthCOkLnBIBy+99XosmNt6bFag0T4kbtojSAtOgZ5Tp1HiiqaG70hrJrXU9JKXCGeNRHChl9MahvxR5KnuVMmY27f70TBmyN7n34pias1bcrtq67X6mua6inntkNbWXB4I6URdcKJIGGFAdWypZdyeojueCRU0Bp0WRi5i5xynkq66+Li32m2RJ8DQPdFjaJaunZkFQkYEUKRJjo6VODjA3LE5OeDNbTvArKkkvYapfU3ikvdAklM1rtwqHkxVyPHKJ5iAwEZB3Ug7H57jbO12sO4CVc3xW6/s2uROtOY9tvuoNV0K2amsdT8HRJ0qkEKdKSSIigksyqQvU+46RnJzhWadrabzK1OGYAueXuGg+K0/Wap09U83qChn1HFTQSwvVzuZFWRIo+kd/YMT/ACPFG5gwuAWy7Es7XITXP2Ku0xri3c+9Q3drBDNXLR1BhttSGwaqnTp6pHJHp6j1AZ37HbOOLEloGZUgxDZiXM2GiWmprxQ2bnXWT26mhkpLXTqZTUkuY5nkZGVF/tDc9z+gHBSe5RSzXDti4bAc1n3xDc+6ey3pLmtopqitt7ETRzqTDOWY5JQ9unvkfL9OJEJcAAUlNi29pmrZea3O/mY2u56utMtTDDcbjJUilK5pYT2DRE+oDGQUGwwNz7WDXMppSj3lxJ6pWykCuUT1H7CRPNbyycyHfEbYxjcYJ9s5+nEuiF2rN31RPoiqrbjNS2e3M9R51RHLDEiiboZyOkduoNnpUnbv9doa0Z7RWudWQea9GoqWo0po21U0spuVxp41V28wsQ/SOssd+xJGc8VzAkrdazK0A7oPutB1VM0jLO7ylyYwwkEisew9iBnbJB4guRC2zYUfSWhqG0XWogqZop2qwQCpMattt0qd+3ck7+3Ay7mjtAOi6rzZqSknVYTCssTdAjhjB8sE/Id/f+/iWko1Uqq5QSCoXy3jSKDq60KD1DGAPp8/rxJ2VkJy2u3iRgbO7HJyfhI9+JQ8p6rUfNfnTp/llyYuun9RaXa7eTRw0ukdU1AjeUkrKywSgYIhZJZI2kzgFIycsx4zsZBQtv8AYpnA4ommO3HvHRYv1byKvfJTmvpy1X+lqbZbbov3jTx9XxbQUVTD5pmIXIWJky5IGT0KD+Ha8GIMjM38zUpisK2Kaie4/wBxPL1+PokbzFtd005UV9FWCrkmsMxpI5oSHiRwxyXbPUPmp7kk77cbcGKa9oIXOz4aSJxa7WlA1Boi58uLZ8NVy2019wSCrRIJJTWQIIzKp6SBGq7NkkFh0t2AGbk2bUZdtFcaH1ZDpan+KuFVVvUyQRkQI3lLhuolGDDyyArdabbFVJIJIURN6DmvO8dk+dN/aNcx/DbX1lJp6h0/WyapjiC3q9edcaq50XlpHDBUGWTpKRqnp6lDL1NuVPCUmHieLdaYbjZY3ZY6N8+oWW+ZWoZdXax+8amtr7ncqqCKOsmq41V5pxGFYAL+IDsCd2ABPDFNASb3ueau1+amr5IqcS0FbMoU9DSU5LNhckAlc4A3/LgBLWnM0KS+R7cjjfx9u6/UdypoqjMqzAu26HPp/L34oZRzCqwVWqdnJC/3XQ1el8t1zVESBp4AkgkcDqChm2yACNxjOD8uMrFyACmjVdRwwPc4OcbHvKaXL3mNFWX+4Q3m5x6erK+CaeWpp1JIl3JhdVHRuGbBHTkdKnGBwEspuUapgyAuz7eG6+8q9e3Tw2cyfvDTEFyuDtTPLJFjqaqpmjYsyopbpIVicnLL04O2QUp2Ok0ctOEsiGZq9BfB7zW0/wA7eW9Hd7OlBTC4RTPLBOPL6Jo4gJn9WcSEgjqOxCk9+MqcPjcQ5PxvbI0Oad1qu26cq6XRT3RWaWSVY56uCQlSacjBxvn8IG/YhtscKjE27KVd0XRC01zjN4mtVSk/lIXQU8tQqLEpDMB1Z3IXqBz3AG+OGO1sZgVUN5Fd1msDxWOK3PIs9SJR5TRKcmIfhckn1b5GBt34929uzDS1BjoZVSWu1V+nq6GOaJae5ibzECRsucnJDY23A3BOTk8OPla4VySnZEG0IeIrk3NqPSFdPaJpLXRV7pVTOI/20ZQMrxdQ36d89P73pPCrJcoyndefhWuOatFlTWGn103fam0VNyp50oSpaeKR5YWwhOVc49sZ+uRwKSbJ+m7TEOF7Q94ABEHh9vCXjndo6OneWSnp7xTsuQel8kDqPyP58Gw7jnDnbpLGNIGRo0H3aYfifqae26PviRxzedU9SFm6o+vqljUKHJBGyvnb98++MORFrn9746pXDkh4F9eXmgjQ9+0HW+GPlFf9e6mtWlLk1p+8Y5JG6RWp8YxChTscNE2VA/3y99+PRcRlhYHON2NQd9vvZFx3BmTzvYxmx0yjxv7tJu9+IPkX4brlUams1r1br+9rVpVx1cafDUCSLdKy5oOskYIlq3ByOl1RAQd8nk44JBka6m+RPvNBXwn4WxQvOGgn6V4m/sIz8EH2lepPE/4sdP6SfTNJZ9MQ2yprqLruL1VRT/D08Uajp2VchACcdgBx587ZGF4J1189fDT47pTHcCOFZ2rnWWkCtqutvZvpsnLzps9Xq1rzHDTTTSRJKjdC53JIB24z3YlgAzGrWK6J3aHRI3QvIm4WHWmjbzEsqNWU9S/4OojyyyMcZGPzPvjgWHxsZlkaT+mveLWlhYXdowjmrzXktuotTvLViSOvhUFYvNAjlYI3fB/GyZJUY9t/lox4hxHdOi6Qwt5jVJLXl6rZTLJFAywQuszO2Yyiuxz7jO56QDvtnOOGczS3LavEHB117kP0lVFUVCeZMZ36BIDk5B98ZG498fXjLLgHEBbzdWhDuv7y8GrKQSxny6iBFDxIFBPVsgA2DZyfn/PgZlyvF7fvQCLktqJNFaGmvdGLqXYS0M4dIGUqzEkD052wTtj2OeGDiWtOrqSphJ2C0ByM1lDbec+koKunmQ08sYd1J6VYlge5xtvk/PHHPY6Mkmjva1C4/l3D3Jw8wZLXeNYV1NJV0tNWS0bSNGyhlVBL1AqSenrXpXIyS3tgE8W4cHsi16rJeGk6JX3+a32tpUqJKSu1AJY6iZ/Ld4pekAOSRMUc4OygkfiII42GO7pclXNNgIk04lDW2G9CmjpYnFOKiWqqKkoJI39XUobOQBhSB+vuTz3EYo3ytN0fiugwUsjGEAWPgqSn1XQ0NR9y3qeOms10qI46WZwYxQVEhDEsWJAiYEAhcY6C3bOdN8IkZnj3b7x+yyxIY5O9sUxuW+oKblZruzUNU1NLS3J4qJoOpmNPCQMFSB0v0ydLLjb+OAxhZ7fXIoXZlwPgm3qjVFLe7QktympZYJZGhqxG5/adOQHCtgjGVyRvjGd9+HjHldf34KjW60FkvnhaoLVPSziIrDRVgSKOc9bQk5PSDjqKsCzDPsO+/CrHhrixS5utpi8rXRuUVsrkeKL4MyPAkk4iUSLVuq9RJPV3O3tn+CM8luRMtaI50JzHmaoqZp54pyrrIDCBK7EnOQMnCjGMZ+e3GJxaMFoCLFZSn57c2qLWurqmrE82KLric7p09RCLgk4GTn6gD68aXD8KWR11Vo3EFK6y6O07qKgrLe1z6pfLbyz+LGMZUk+/f+fBpj2cmdvqtqMCSLI5Izmhot7JXXSOnETsZkLO374C469j3/xH147bg8n8GgbHJfPOPsqfVUWn3nntTCRAQjMo9s/z41hI7YLnXxttdOqq5ZLDWxeQrYp5BnBOfQ23F2yWPFUDO+PNJXQ9LNUV9S0AeN4hKQMhVUZbqyDsTsfbjkOLTPMzrO1fNd5w2FojBA8/Yq3mUtJUUM1Q7W0mSZIsND6+voDM3bcZ6dh+fD/Bi2m5PErE46H94u8B5K75Towjgg+KttNT1LhIBLSkkIT0MQOnKjb3/PjoGTNdq2z8PauUkwr49JiB8fvzRTYtU0eobj930Uuk61viJzAJYGR5FDMc9flgdhtngshoW6xshxGyRGAfP+y52+yff+rrfcrnXWmlSzsk1RKIPLSKQSMURSqfibGcj2yfbHCk8xYxzI7s3XlWpOvJaGEw4llbJIQGtq/O9ANNyqXW/N6nvXMa4NTy2cRyVMs1S8UHUhp41wCjMuw6gy4Ujdh7HHGZIGsga4uIOgF8yeuvMa2t2Avdi3NyAt1JroBpWmlHSglPzL17VawvMtVWz2ueeol86b4enCiZCoMecLuV2/xz2428NCYmBos+a53E4gTTF7qF9FM0fVSajtVNQ0Rr01CK+BLTRUueipd5WDs8rMPLZV6FAC4bqJOOndiZook7c0oyUNfTbsbL0F5Hcl7Ro/UVz1RUUHw+lj0XWS1UN0jdRJFKzy04pwcVCBgFEjelAXcBjjjH7Y5QyPfbUe+/u0xNWd0kg030+FJU89OdVv1UkdFaLFSW0Rkh5IpZG7bdODkHHcHvnOw2HD8cb2jvG1z88ofsKQvy6erTUlPeau43C30ljqqaonraeISTUoEww8SNhJGRx1KnUMle/fi736AILB3syZeiuXLc247pNbqq+XimrL45o7rXSIstdOUZx59KS2Cd2MgZgOlxhjjiHPIqxqqloskWvQ/kNc28G/Km4WlLlTV0F78y8TqaiSaKh6o1GzSHqYgLuzbtjPsBwm8do7Md1rwTfloiHG71WEPEd4qp9T8xlnsdZU01LS08lPFMhaOaoLOT1774BGV+W2BnjSYABmtYkji9xcQiv7P7xtal0Xzht1Fc75J/R8U7xmGR1UkdaEqpwCWwrAKSTv8AxHL/ABL0pMYacwOBB0T75/8Ajm0Jp7mJeLnbaunmt1REKoqsiFqd40Ac+WCWaQEn0gE5b6cVa0hgzbpmTHN7QujFgrDHPDxjWnmDQaogaa+SNcZfIovIhjhCxYw7ysckFj04QDYDvvsTMKoLOJc42Vle51i1UvSqeRTqxVfMJYIp9/z48QMo6q4CgVVPLOY0kb4gRqsYcP1dIzlUGdh3I9+/Hg8nRTYTB8K1alu5/wCja56Gaahpb3TQyyRweaEeUlEz7ZGSR77NgbDA6cDR2pNYYHtWk9QvRDVOml03XVsiyF2qomlIOUjLMwJ9PddvYfXgbXCl0EoyOs9EEW28MaomFfLkjGR17Lk98jfO/FiLQopLOirK26R1NbUIfMarYoWAYoABnqI339uw78eNpsbLlbKYUFgCdEdPLNUPKGLl8jY5J/w9uKpgbKn1NRy1UMj0xAqeg9OdlJxnB+ece/E2VKABq7UUA6JKGDrT0t+1buO/vx7Xqr91NzmvqZ+fdmoKTRMUdttlot4vDwVEIEUcMzMzoj5YxN1SSQkOArJkqv4sQHRvBY46nlz81mPZK2pIxoOe48dfqhDxg6isnNfVIhsNvvFsutkt9JHJQz1bs9k+Hp44JqLqbcepRKpDFQJUIxljxiSB2Hkz9Ph1+/Hot5vZ4qEsO5HrfTz29xSKjgodc6ip6fykmr2ennr43rPh6ZZVIJMmRhwWwAu2DIQD7caUUoY6x+l3rR6LHxMHaxUaL27jqOqBuZtU3NbX9TLPHBao5aqokqlZ/MS0KkhUdtygCnZe7Nkd+NV0mVtN35LFa3PKc2g3NcggStvC/eLinpYFijmxTwshkKlCCC/VnqB3yuO2Ac44HGTVuVJy3NbVyq1b46kqa2GSSh6leQ08qxNOA2CUypwMbD07d8Y4s5xOgQWCu8QiLT/Pa8aCp/itOm32WaOZZEqEpYp6tQj9Sdc8ilsj0j046gDkfMfZNvVFE7we7v71F5Wc1bnp263KuN01BBeHhEtpehlCn43zoygk6s5iKeZ6QPxdO2AeBSSGspGnyRGNaXW06/Na85cc1bVz8sPwfM6mpbhcqvyzPUT04jmqiJjIGEwGUx0AZQAOoce2eMrEPDSRBy9gWthMO6Rl4oVfXQlWPNjwXaWvJrG5bintFdSu9ZBSGeaqe5mojDx0odjhREQ6qQMkMOojBPCbJ3X/ABE3Lg2NFw6eHXw9EmIbfd7BchaL/TNSVeEYFgpWVGjDAEjbzAhXKncYwRkcEceYVYiR3XDVNTwcaI+K1vXXiprqyGro80NCphHkwq8ZJ6WwEYlepfK9JZGl+eQpOaYAncPI7tDm2HgtSeFDl3eNB8w5kjtMFLabhUh4YrPPmhOEAemfuIWmZeuLqYn8YLepgMrFTNpbeGaMprnqt3DmpWUOhKGqpYJKC4WuqW11S1CeZJTRIoLRkgFWGcISfz988Y4aC4hNOdQsoM07f4tQpEs8MJmZ2A64+jyuokDKZJxnOMnf+fBXOI0tS0A6hNfR93oNPCmed2ZIE8oTSReqNEJOAP3Vbbb+/gQl1IbovOahRNQ09+q5DA6Okrho5VLkrhlJye3uFI+m3fhtjxSA6M8lZ0McDWqtt1ZTx+XVLnpnDdDuCffvg5K8UdJ/OEcRisqyB41OS02gLVLqW32amjsdVKAMzgyROcA4QEkqGyMuMHqX3xwWDK59uOqDM4huRoS08LMFXS8/9GyS+qnrblE8SlGGykkEHHYH2+nDQLQ7TRZ8xeY9ddkyfGXf7Np7SUF7r6q9fBVVUYqmYxF1RzJ+ywF/CG6OnJUZ/D3weBwY0MIzG/RVgwb5Zah3+7Vtyj5Y2Pmt4IdKWRY46mxV1qndJpoMLB1SSFVXrHodGyfTuNsEgcJ4zECQlwG49n0TDmSRT5nHVp1++a85KnRVPpjV13s5rWzRmSjlhOXQMrsu4HcjHbGcH68ViwfatLmjQD6+8e1db+bbla4uq09/swOUVDpvxSWu9xrNDOLXcUWMRFI2aSNQThh6fSM7H9OHYGzQwBr/ANOp8VhfiGSOSFxYdbaPDdbRuuo25ecxzUlRKs4DurEEMCfw4xuMe3f68ZU0LcXhnMJqiuVlYYJ2u6i0V82r1pnUlj0jQW2ZLBWCKplaHY/EZZmMQmwQMOScHGc4ycccdwNuKhxc0kvfbY9NN8vl/ZdNHHGSzKKKzdzK09R0ep6gXCvrrXDvMsbUnVA5GB0lg3qyCQMDB6iMcfRIcWHMBFFMmDXXRLHmjoup1ReoqagqLZ5NCjR0hrJ0hRY29Yj6yAAxYn8ZA2xke7cWJCsMM4bJbVvLHUui3We56fq46BX6PjosVlIAR1dPnxlkDdsAsO5xngUpOYPHMJ6FwLS08kK6outLUXISu2YvKZpASFSLpkBXq7nO+QRvwpMS17QDrXzCejosNhPXlfpuO0cporjQRIaKnUVDKZEElOwAODkktnuTnHyA4wjiAzFCN5rwtapaHYfQanwQdpKr+D5xWRp5eiimq0kkqqicDo6mBK9YB6e/cbYAHvx0D42vst81iOkeyMgjwTYuN0pKnXcarMKaqs6mZc9TL2PQXGcnuA3559+Em2xuo5oDQXbc0B6h07T3wPU1DwU8IpQlMJBI5jRCSOhkUAqO3QPxAAfPhgua4U3mvNDmusjZNjk3ZW1BRVEfSJ4DSpFBF5ZYyjbzAqsMKSwYgEnYDPz453ijniRtCwtzAlnZHMaPNB3OPTlXUzSV01FHNQxKJo3hp+mIyZlBg83q2d8LlSMYdd8EnjpuGSNDaO65viAdnsGlPsmuqi9nTloqprrJXWJI6mF3pSqlHAbLnfLoqnAHcNgE9IJ9jIuzf2zNj7ig4KQlhY/cLSU2o5bzo+heEiaOvjDRCJDGJGA6mPYYB3ODn1cMjE24u66+p/e0YNSA580xehqmlkmjpaipM8XnSgK/U49Ic5VSFZWwdgV234BI5plJV3bhfLJXTLo2xRTEypPJWfFxsVlZC8kj+Yxzg5KA9sknOw4A4gE+iqd9Ed8vrnSXfSk9IrrS1cAwyeYGfEnrVCASAoyce/Y8Y/E5AC0o+HYdVme/yR2mh1bN8Q1VmSNVwwywWTDkD2yexI9x8uOhidoxo6Klmy5UOg7tU3e03K5PWLJVU9uZ4oACGWZiEi/aYAPr9WN9l3xvwtNQdk5WtKN5EYcl3zB1lJNWVyTVPn1K9EcxAzlgPWFJwSM9j7jHHQ8HkMcZauR48A+UOpUFkvyW+k3ndVMhGWGNv/LjaZIVzT2arlqCtjmsdZLC4lDQuN26jnob34L2mh8lRre8L6hA/LWhSmlqaoBBUJ50akRlvMJdu35D+R45Ti0pD3OO/wDddvwsEgNB00+CptY2appoKGCkpHRz+1eaSnXIJAXIJGx23/TffiOHTPoZxYPLl6qvE4G2ez0PXn6Kt0Fa9QpXRztTT+Wk4VZPh0Zl2LekY+eT9Dx1mExLHM5g9CuIxmDkD7dt1++qKINO6so9etS0VE9OpYeUYKSEBQydTZPSQCMktvnv78FmxUIizvO3iVTCYGYy9mzY10Hn7ETcw/v3Q1Hpqh+CqHggrWeUikRXdv2eS2F26skAkYxsOMzAy9v2kkhokUPetnicP5XsYoRbQbPjtqgfXlqk03ZbxG9njp6y71LKqrSI3w9NHL6gR0g7sBv79B+fF8IWzTMcdQwDfqfoEDiTn4bDPYBTnmtNe6N/ahOzcs9aahv9vktFqrZLlRF6uExUirJDHToJ+s5GAERGYZ9l9+NpssQvMdPNcyGzkA5dfZsjTRmh63UlVS1NXQU81wujNV/eDsfN6lmfzXKhsBpGY56h+4pAGcmXSgHKDp+yoQaDnDU8/VOu/V1ZZtPw2+GeoVKu3CnCI7Rp07hhnO+SgOOxJ3xwGN29cigYpx7viP2+SFIdKzz08NFHEs1ZUSLEkeGJOThRv2BJxgnYnhgOOpKzi1d1gmrqWxtSG4vTWuG7U1NV29GL/GMDIwYxAgMsZB9wQZSQdzwO22FNuAq9Fo/l1zB0zyftl3qBNqVNZafiMEdsqXp3jpViHVLIsiny+nEhVSoLEnsxzwJxe4UKpWLQLcNxt80qOY3iN1TriG4JVXCeK21nUI6QSbRqD26hgtjAHqONz+hmt5Jc9SbSquExSpM0rJUMVJYKzMUZsjJIIyQTnvj5juODsDdlButFTyXI0NSspZhKh2fzgCSDuc7Y/wCXFXON0Nl4bKiump1qK9p2aJ3djnLs3Xn2+fz3J9/fjymr1VJe7vPXKBIegKioPbZew/T/AM+JsnVeVMsUdVOckRhc5PT1AbfLIzk/X6+3A6JNK3mpNguFDaJK5rhbjcHnoZKemjJ2gmcALKf+wOogfPHy4KI3WFdhAuxacfgv0rRUHOXQkrapSpjmrRcns1LBIXp6iKOUdVQTgIiL0nzMnPXgDueJdmykVy+i0sHQe05r8FuTnZePJinpFUxPVsUWYjZpjgKgHfpxnft3zwjHGtjEyj9B5pa2VYrzUo8zQzx0sgCMi9TBlGc99jwfZLRXa51NsFZdI5EhYVLAR5ZMMqk5xj2zwNOButLlWUyQtLHGChjfqcgfjOO2e3HrtMgVoqmcGRVYqqRgDAbc59znjylU0rU5lb9r7n5f5cV1Xlx5vcvJLHyNkv8ApN6E0MCSSrVW9SKy5TRDqp5mjBHoHmyDoOyMVTDnsVpa52WQLGfnY3tITXlzSa0RNNqyyyXq7zLVFrV8IKgl4qm2vFIF8t/3Zegew2VSpxtjgWMwZc3NGboaA/d+XiiYLiYY/s5m7nUjSunh5+CuNdcldRW7VkF2ipBHWUkq+bTQ4icP1BGjDDbLFGcHOeoEjPVxgYaewYZAQ06g9Oh9Lo9R5LpMVh+8J4XBzhYIve/1DpruOhHilhzx5az8uluHwkktVSXmaN4amNN5UZurD7E7MB2I9QPcjjZwuK7SXI86t5fT72WBxDBCHDiWIGnH0HQH73SsoNPT1ElyuCs8aWqNd+hmMjyN0gbA4OOpsnA9Pz240iQDQWEHEsJO5VdUEUEbRqTISuAM7N6iAcfl34kil4d+rXZpChk1JqC32uCYQtX1QiWUrnpLH8QH0BPC8kpY0uCYigzyBp02Tm1LpHS2gKujqxVs7s/lx9EgbzioHq+Ww9x/ax9OEJJi4d4LQiwscTg5jtfPT3rroeaxlpLbN8NmWog+HgpIyzwIi+nO+5LYJXpxsTnvxkyAhumlen7n1W7DiBmtxJvwv37X5JlaS17qXRnMqC1w1VW1TbkiFxhroJYFp5AnXLTuP3VHYNgZ7j2HCwe7Lb3bpx4BfliZqPP79q1fp6h0v4k9B1tVT2OC16xt8sdfbrbNCk5q1hlWUCTP9aWywYHDheoAMMDhJ0r43Cz3Tz+9kV2HaWWAMw6KNyQrrbyV5z3uw3201tAt4eorraLfIHp6zCHyolUk9Bik6wGB7Bgw7cenJfGHsN11++apFTX5Hil287/Etd6jRV30hRmSkgqXEsVdHMY6oypN1pIzJgkdJIAB29ttuPQ4ZoeJDqrSzHKWDRa65Xavvt40PUU89ctVU1lEtUZHnLmQCJEZ2J3c49WTlj7HYcY0hY19gLSaHOFLqvmq0s+tLU8UlPD91BuuaQAJVQLlGmK5wVxIRhsEtnA2HEg203zV6Ozdkc8qtXnUmpJ4JJUa13GeOkiljDDobpHVhs4IKquPkVO2/CUwyjMNwjaK8tFXBT9VBSLE0VDUyRLHsAApwDt3yMH5ZOflx4S60SrBnMr5Jq1UqpLafKqGkhBXfARlj2DMcdRORjAxsPfHBI3F3eKuWBoST8TfLeo5pU8lQapi1vtVS6pLL0gzIpb0ntknBx74PvwxFIBoly0c0oOUt2Sy899Jp03uG3UU8Zp0r5Yi8bdBaZUVCR0deSPffcZ4ba4nVZmJblFhNDm/Z6G6rXWWtq6a+2edTTVEbx+V1xFPSrrv1MDsSOxXIweM2R7i3u815jQ2TMORRX4ddJWzld4cbJaaSX4imtCS0cbzRGaWRVdnGT7HEm/z/jwvLiXmg467f38Uw+MPLpAN9Usrp9nVpXXmr7rfK/UF6he810tYkFuoo0j9RLBA7AnZ3OTgZ9hxoQ/iCTDxCMAadfopMBfo0ckTcq+SvKbldzNabTFxr7tqiAyUxqZKt5oAOkCaNGVRExUYzgkj+PFTjsdiIzJK2o/ukrjYIomCLPbrGmi6OatSw1ZHMwMjepcHfAGw4Tgm7pal5oA4g9EBXu+1dXcrKA/+z26nkRkLAFmLkg/XG/8AfxGFa1sz3HmfktCHNbQB/ZUut9QzmveSVyo6MQk+pxt6mwQew/8AI8aDMtUFp6pVa41zEJPNgkmnWk6FM69KrKVGN1Azk7Hf59uw4KAQdUxEb2QhYdfRUl7qpKY1FDUuQrrSvmOXA3EyLhWBz7qDxVuJLXENT5jsAlQtRadW6XiOonpopjJERG6IREwYjOAMkH69t9+Fn4pmbTQ+KYjhdl20WouVujvu3kvGq0yxJJAD52zeYnT2Owz7jjjcVxOKTHU8810TOHSCABvnSVU1sjtOp7dVSRBXao6hTOFIjT8Qyh2JOBsRsN+Ophx2c0w6dfos3E4HJGc29KTqa8VlNqulrLdD1ioRGnZFIZmycgjGMYIBwMZGflw0+djmESFYkcGV2iZetOXUNxtsDuYbb8ascUsk80SGDJzsSfYn2+WcZxwgzGNDqCvkNIk0fy+W36Iqlmu8NREYmiSRqkzBR36wQMZxkZHfjK4jjRnFhaGBjNENSq5k6VtR5Y1iVddK9Kaik9EPVGzL8THlkbA6WwNj9Tt7cbMOIkyihqkpWNMhB2ood1BbJNN6qs9alXSU8Pw4lgk+FCrPTpJglW6NlVenq6gCcnGcjGwcTnYQR71jshDXUE+tO60iuNqENFWKiU0bxZMjPhxIXxgrvj5Yx6vpxnMlrulONYgTmxVi6WeSaKppnnWToWgRSWmcqACG6MKSCxOcbIQAc8EOIzODlaRnVQqxDPy2sJrzJFP01CrKWJYevClT36ehMAHf07d8Cva/xDSDk00V7yxq47varhPT1lXL8NTxBFLlgnlrhvyyMnHz3xxj8VcCWtTuGaRZSS5iXb+kulLpLFJP8S3RFGWcHoPmZY7bnPfGds8dHG8ANJ6JYMJc5qFbHpiq0hyYramVjBVVNR0yRt/WLEgZgD7A5b+XCU0gMpK0GAhgakLdKqSWpq5I5JSZAr+r1d89+Om4c/NFbFx/GBUoDlztojmt7earHBJDEkA/8+NbDvvdYM7ddFNk8j7gqVQnaFh3+Sngz3AA0hMBsIP5eRiqvVQhDeavV0SKPxeo7fz443iju+T4/NdzwsCq8PkrfW9uWvEiPRVTeU8kHpySOkDuO4H8uL4SdwYEXFQtLjar9F6Sput0WnuTtCGdcNkElR6dhvuOOkw+IIbegXK4nCNLwDaa/KnQ4aOskqaOtWpqWllLkHqCdXV0+of8JznjOx2NLyGDYLXwOCbEC/cld+srFTVeoautWjr6pRKiRq69StjpXG67nIX5b/IcVjmc2MC6V5Iw55IF/f8AZJ7nrp5dR8wamtWiuYp0qJaeMhiFRVbfHp2OSTn3zxvcHkLIKsWdVyf4ki7TEh1EgWApNq5b1Os61mt9uqpKiaYrI6TlljXpGc+ncH5Hh5s2UalZL4BmND3p6ctOQdPo/PVGBUICJSGyCc5xnAH/AEOBumzJSVmtNRbPoOW4xQNUzMRTBo4sKMFCxboHz9x+pzxUPonLzSsxOVpPK/jfzS65jabn+Oby/wBnBL/UI5wGwxJbqG5xtudvyxw22UpF9k6qjhsVdbrO0U9tiNLWyRvFXODHKVi6iyRMSAASRnYk9IxjsYu3XdKl0KpdvM+02XlvXpTUN7F0oooIZWlMXQrTOoaVIx3cIxI8wjf5cEidYty9IADTTaBKjWlTWqwpqGRo2PUsjgICAc4G3b54xn34tdbryHL3eaqcMs9SsY/EURQqn9e54s1/MC1Q7odq71H5jZUyEnck8F5Kcq6hVz1LdMMQUNthVyTxNDZTQXTPRSyZykrsPcjC5x7H3/Tj1mtF6wiDRPKWv1sJZTV0dvp4ImbzKppFUkbhQEViGPzYAD554g2BeUleGppfq3l5SWeiWesv1npVlRpFihn86ZgDj1BOor74GCx+nfgzS8u7rapQ03qtA/ZjWrTddz7vcstLNUV9Ha2e2xqnRTJ1Osbu4LF2wpyFYkFjk9hwLENMcVXae4fHnm1WrOallFfeppWR3iijKEp3xue/58Z8TtVu4hmZ1oZtVk+Btkj+SE+KydmxnKgfIYbbGDwQu1V4201UdBS1MFzEs4gEwICgEnA3ADH33J349fREZYcFNu9qjo8oVXDksAuwYnuf7t+K50yRSo77RFoCqhelRjGPbiQ5ecDWioPLX+wf/Bx6yqZkCWjRsujdUvFQVktNdbz1JVQrNFJGyCKR/Kl6QIpUbJBIGcdJYdiz4ALbXKOkcw0Fdci9IWzlZdK2K1mmmtM936npaiRGWOnZAZFZu2B6WUKSMkgnOCJeCle0Fq68TnMi06k17S6JtAkgu1io1rp5Ip4qRBCzDpTBI65FXpYMp2yrbnPHP8TiyMGY1ZsGrojqOhFrsOCYgSFxYLoUQTRIPj1Br0S+vdjTW8v3LWXCK3BFZ6CeslKrPMzZwcqV9fSOsEf1gB24ynhr39q3cbg/d6fBdBGZGRmGTZ2xr7BB+KDKnmPoG3XSDTsiRQpRpOblVQwPGtRUgNjqVvUY+o/ujOCAPbjVGJkiaC92+17e36rBdgoJXlrGURuBob/2nl4BJ+w6ToLvr6qFrmobrTNG0i9GYxEFxsob2BxvnO/DxxgOhBHjy9OqyTw5wOUEOrcbH1U+/WCHl9qL4+KzVK1E9vlnhMY9EcgHQxA/dI6lbI+ePfiA4O0tQ9jozbhSENdTLVaT05VYWJysi+UrnJBkwGA/dBKt/hwGd4DS1TAHW1zUS6SuEdDWw1FRUikrKR4wgBCu5BUJkHYdOActvsSeMHEF80uVgvxXSYLssPF2krq8Ofh9nVPrR+vLvzQ15qO83O/QVuob55s9aCyxrWyLEwRWKAKWYqANsD04/FwEsyDbb3LRjkDv0nfl1TU8MnNluW1fQXOqtUcS0tSrTSwyt8S8IVesIzHbsxIJx8vlwDFRZ2EX7UeF5DtvYtf6x5fad5+6ApK62xxUuoKAi529Y8U74cZkgwN1EqbnBwJEz7njEixEkL8rttvvy+CZlhbIMw3CQuv9Ez3SaO3xAtVVFbFTCJ3PSgbdShOSECkA5OcjPGpFiABmOwScuHJ0bzWw9L3yCydMDU6zwrSeTSxqpxGiOykZGCcAD+XbjnpHZufNawbQqlW3/TEd5tP3ysNTb48F2hxvIZX6WOAcEj04wT7fLPBGT07KTagsNaKu5Zakl0dY1iRyn3dUPBRuwbomAzh2BwAwbLYGTgbEjiJXBxKlvROmnuFHIbVNSyFqesCpU4jwFkBycg7gdu/fHGb2lWCmg0lDt51GTLIsiIssoIhJOCCCcAnt7fpw8x+iCdVX0V9paW4RpVuMmQTASIHjyrAgnv2IO2+erHEucazhULbNKr1ZY7DedTGOnsdBQ3JJ5J5JkLkInqf9hv8As2AYr09iv5DEsmLRmJ0S2KizMLRuljzH1DERULTJJTU4f9hFIB1BDn+zsB9OGMObpZU5q0zeWN/+H5E2dySJDJKw/XqH88cY+Oozub4rWwRywNcV1c8bxdH5U1NJaZvhq24MlrScziIQ+Y2ZZOo4CYiSQBiRgnORjgWCLJMSxj9RYvyCYlc+OF0remnmhflnp2zaQu1jZqy10NxeapVbJSVAljpHFLCHKMvUpTpCEJ1Ar5h3IUZ6fimKeYXNa05QBqRXM0KOunWtaXOwRZnW463t8/VdHN+4CC5RTk/2iSfq/HOQyaEJx7DmCTNdfRU6uoYeoOPj0PUuMp6znGffGf0zw3G+7PgU/hmEPCkc0blAlw6EdYZWg6eoKHxnG+P478XhmIHgtTs7KQ+taJY6ZJY1yskrRySqyGSNsFmby87k574xnAA9+HhiQdLV2RFputUvqAp94yuZuiqIALspSY/RsHKnPFWgAkkp06tCZPIa73Q6vpaSWKSooC3Udg8BOex9s4+g4yOLuAZqfvwWtwsuDtBYXqFyz07p5fD/ABqIqaJhCXWNz1JET7ds9PV2B9+PiGImxBxjng26wNOY+/atLETysxoaz9Kx5ry2QW3X9IFpo6w/EGUy5VnOPcb7n8z+nH1Dhsr3MaHGvBU4k4nMaXC//EV9aqNUSrDAWOCqRxnGMMz5DLliAQMnCkY342bYBe65/UHRRKi3iakgnuFVd69opWjcx1qFUBIPdR05Ug4x32PYcVEqMG1sAjPlwVuNimoqievlgAf8VzZetQRgEZGQV6t1x2HbbjF4hMC8OWhh2lo0r2IQ1DpiyXGjjWaKsWA1eRK9dPJEoQgoQpf1HPsRjsd+NmGd1AJCQU5Uuqaih1Myuamoo5zIJVeVnb1KcElurAAbIJXGSnbDcakUrwFnlozZVPo9RVdbcBWmOSKjeQGeIS+ZGFyp61yS+DntvkZz2xxTPXmhuGUqdz1ucKW+CoraM1lP0eUxMip5wzlenCDPp9WR7ZGeKRygEojG3oCqTQeq6Ot5SIiSCnaiqZY5NlcghuvKqqj0nOQSOoEnOSeKukt9hE7CjlKKeWpVVrpZqV6amaVOsohUNGV/Gw7LkkZ+u/fjI4hIXPbraYawBqXGq+WFTFQNXNA1LHVTTpQMz9KygOcuy/uksMgnZsE8dDHiKaAUDIHElB18oHsGgkiqZqoyTiR5UcZO5O+/tsMfnwn25EhpOiO26rMuo6/7uu9wR3DRoF3Hy346fgc5yuDuS4/8Qxd9pHio9gvHxdrw560yc57nfB42myi6XPSR0rBGEFNMmceZGyjPy6eCukNGkNre8FUaCoRSajklllaPyyxJUHHpGTxxfFJf4m/M/Fd1wnUffRXqabX4iOpq5yocysDkh8FSMZ+WW9/rwbDR1Tmos77tjlw03DbdOV0cDtKXgYSDyxsOoDBPUe3y/v42IsVTS0LJlwQc7OUzdIXSmvFdNUvVTokhnkYyU/V1qpJUD1d8fp378JuJOydAyiiuWoaygt1rppErKunjpP8AapFnX1S9J9OOlv8AiG/vwzEHPdRHglZS2Nma65q00r4e7hzO5px2emoKqtuNPVPBdaO4FaKK3SuskqO5LkvCkKiR8Ybuvbc6EU4jizk6Vpz+9dliYsZ5MtXr+60HR8trJyXsM01DS2e53MuqirgVSlwK9TtMkeAIUwUAGPwLtknPENkfI4NsgfDw8eaysW9kTTJv8/oFB5f6cOoppXJEvWcnoXbJwT+me3yxxpvlyDRYsA7QlT9RaCehs9tJeZ4ZarMqLFkrDGxUKD7Euck9+3y4oya3kc6SuJiIjBPX3Jeau5fTXjUkLrGgEVM85RgVCRK/SmQNur1ZC77tw9DKA2iseQFzj0CXnMS0zWu5U1ot9JJcbrVTLSUsG+Xlkb0hM+/U3YY3YfnwbNQLiqBpJpqDbtynuNku0skkNTXOaaGuqbg9M6pEkkfXhVO5wQwyD0noz2IyRkgOjdFZ0ZBpBV1s921Pc57bb0cyRQmeXrdVWihB3kqJBkRDYegeo5A3zucZW6lVAvRCcfLGuvmpY7RR9dwukwLiCP0mJB3klJOIUA39R6sdwOC9ppZ2V8mtK2h0RbdP1fw8UtJXSKDHJcZ3CUazZ/CnV3Uf2jue+w4swl2oCG5wGgXdc9W2GzU0iUPw1XWOCDLDB5caZ74dtySTj0jsM5GQOPNA2cdlRUi67p6C1vCtvp0qJMA1IhBlQfJZGbqUHGdhvngr3Mc7MXGx7PqvDooN6vF+vdDVTsa2SBQss4EmWUHPTI6KAQO/qI+vFmvFEELwAQtT1UFRXlp5ZKdVUt5yp5hLgZQdORsWAG+cfLir5i7RoohFaReq1d9l7zH1Lqfxdag1HUGlkqdRWmohr5Vp0iiyfLIVV2VdkGAPlwhLHTKK0uHyuOIzHmth64wJ6iLyZAMkx9eCJAe5PyOCD8u3A2AAWtuSwCEL1bi30yQKZC7ltuosEJ2P5DGOPXravsEPVU7010ZqemSWaTHVIydbYDdv7/y/vtYUBxBoKRqGJ6eYoVXpVessxzkk9sew4oCnHDkqi4IJY22DBxnOcgj6ceXlT+j5p/A8WzKKCCOUElLLZbwLzMr0elaSeqqaqZsfETvOsjPASSPK6F6cj3kUZ78aMUwcB4ri54cjiDyTK5Z2Cgh0Jp25V1ljoZLVZZK+6VKxgSVTRSz1EQXqOCfJZT79Oyn5CpeaI8foqNYC5o8Pv3Lz41Vre7av5iVeqnkzeqmrE8UHlkK0JQgR/LCoAmPcfrxMsQewsdsjwYkxSB7NK+/Z1TR0lqGk19o51UqZYUElNG+SrjbzInz7jJww3B6TvxxmIa7CTkv++h9ei+kYWRmPwwEen3qPQ6g+SU/Nu0z6gofvNVZa6F1p7kin8Z/3VRt/aGx+Tfnw7hJBEQ0m2u1Hzb6brMx0LpiZQO+zRw/6Xjz281z5fXa56G02k8iQCrmldKczRdMk0WASFY9yJCv4gflxp/lm/wDhafD2cvcsGXiDs1ya/H28/W0yNT64p+Z2n1hp6PpioZo4qlaqQKxDRlxuO6lgDjOcgZG3GNi4XNIdsfBb2CxMcrCyrHQrly48G9955NebnHWWfSOjdNJHQ3DVGoaz4K1Uk6jr8pGAZp5z+0YQwI8mDkgA54x8RxcxOyS29xGgGpP0HiTXmnWcHY+zD3ANydB9+A18kTT+Gvk9R1opaXnddrvcov8AaGq6Ll3WS2/tgEyNOkxAGcnyc/T249BxHGOeXdgB4F4uvZXvQp+GQMY1jZCa1vKTrsOd6eSlW/kNXaEuEUi19svVrryfhLpaZneln3XrB61SWOVQQWilVXXqBwVIJabihIToQRyO46baEeI0RY8MWMs8+Yv5631BR5ca2SstlLR0ErxwUkiuFXJxIoAMpJ2yfl/y4E4hv6k3G0u/Qmn4FLrf6Pn7TUEtYLxaRQPcpqMSErSBJgSieyu4AyOxwnYnPGZxIsMZ0ravh7EXCNcH731/botL6Q8O9nuFn1jraerWksVtJa1B5PXLKg6mVl32XKqMEkkH8+MebGPDmw8zutGONv6kP8rdfVOs9aRVlAUqaKe3rE3kYX9qJUWQn5MFA+RwBxfERiNlP0NqGPzm27Jl1nMiLTWmLg1RFWRvFEW6WViZRHnJX36d3YgdwO/fhMRlzxSKXCkLx66ptUXCRIspFAIZl6o/LXzDGRGQhIK5YH0n2GRsck7xlAvmoijs2mHoTU8LI1sqp3eiuNKKeQuhDJIy9OSPkGIIORlTvggjhCa9xuEyBooA1BJDXrQVEkvm0BV0m7CIlgqgnf0k7fQHgnaAtzDmhNZW6/NWr94R3BRPIlHUiAYYdSnqwylSB7AkHAH8+JMmmW91IbzTXuPh21VX2GDUSW5aa2SU8daKqOuhWY00jdEU7w9XX0lhg5H93BZMFiY8P+Yc3uUDuNjpdboBljc/swdbWSuYFcsqfdkVvHx9HWzK81O7SfEKx2XpGRlSDgjuCPlw1h3gHNelLEmZYqtbTI0bdfhOUen4vM6FkjYyZUHrVurYfI77HjAx8n8d1dVvYKO4m+S7tc2a7XzlnBVUtj1DcqGepaMGgopZY5lFPOGCOsbDIOxODgnGDw1wyGY4hj2sNXvRrf75qmNLfy725uW2iiR6Er6XmhY4oOXer6eRWqJHujQ1TxRsaOnYgoIlT158sdW+UJG5ONPGMxTsM6yTt3cuv6jz38VlYdkLXUBW2t76KLzT5T6vvskawaY1NMpTcx2iob947fg4xIY8QdOzd7D9E4I2WHEj2hKvUvhu5k0lzp7hHojVz0dtBqpaiW3PGIUjDOzsSF2Chj+QPGpBhcRlJMZAo8iixOYJB3ggu+Ud4vcclbbbbeLlLCmOuhpZJwPSMLlVIDHPbikQc/Rgv0WoSG/qKWt65U8xtVxt5GgeYEtWUkCFrDWqhzj8P7IYxgbkkZGe3D4ikYM2U+w/RQJGE1mHtCof9QHMywRyT1PLvmPdjHjLDTdesCHbOT5XU3v2wPqeFpYcS821jmjyN/snWYiICi8H1CtdG8xxZb2tPXxfdVdTeqWBYDTyUoHsyHDBvbffPGXPhiSR8VuYF7Q3Mtg8sLtrPUfKQ11vs+oZ4K6FvhzBaqlsxdPpKEKete2CM5Hv78ctieCyDFNLYnHnYB19yak4jDdOcNPEJc6S0Nre66rp6O86T1pRyzv1JVjT9W8LkdXSWIjOD2G2MgkHvkdecDKxlBhI8j9FhSYth1zD2hFeu9KXXRWraaG/U10tlLWwpHHM1HJAkhU4VxFJ+MhjgjfcjsRgoStkjaLaQfEbqIXtkHd3VzeOW10W3SR0lg1VUNHUmQNHaawyQxkZIyY8E9ROD0+kYHAWR4u/8t3/ACn6I7Xx3ZcPaPqrm16E1BJp0g2HUxCgsKmO11ST9PVsxXyvVgbFWznGRjhPEQYkvGaJ1f7T9E1HLCN3j2j6pT6wSotF7mtNxsmo7nW3EGVqWG3TNJUQrllPktEZCpAJb6gnI40oY5swZlN9KNpaQNy5gRXmEuqPkfqy43meopdF67dLevmU8tVpyrZz1gkkYhw2MY+oIG/G9GyYsALD7CsqVzGu/UPaEwK/kpqmloaYnR2p2gaLCH+j9Yr5X1e6bNvtge524AIp8x7jvYfoqvkjP8w9oQNLfZtWUNZRdCRzwdNLUxQBjEY89KkA9tl6cgexwBvwpiHkaNT+FjG7zsijlppZbJo+CmRSksda7DpBV5FzgLn54Pc57DgHamqKI+i/RMvlTpSr1VePhKeGaeOepjp4IfW7Vkz7CFfctuufnke54Rka57gG6k6DxVpXBo72lKb4r+TV+0fQ2uO8Wi72+Kr6oYTJT+WhZQpdVOcZXIOB7H5ca8sc8ABmYW+aXw0kcpOQ3SztzSojpy5C2VKtcKOnphGjMvS3UEHVg+3qJGDscduBRO1sp/L3dFlDmBaYGvlcKdi7lEWRG/Epycf9DjpuDvAzV4LkePMJLfVT9PeG/mPTRsBy5191Keryl03Wlhn6CLtjjXDn3eU+xc+5g0Fq4ovDDzUrDIRyy5jyAK2ANMV5ztt/uu/+XBWukIILT7FURtDhqrBPCjr3TFFVV150HrK0Ucq5ae4WKrpoVBbJ6neMAdvc8cljmSl+d7TWutHquv4Y5urQRfmh/Ulmq6WylXwYwQ6OQCGU4yufyx+nBoZjVsTMsIJOYKDZKKoud0JlpY2eGPd1hXIUZGCcewwN/YcabHNqwlHNJNHkjfTNfVWSkrIac2tpadXikBpVk6VLd9u4x/Di5yOIJQSXtCNaLwu81eblpob1pnQmpL1pmYrTzVlDbFkifynRqnoXOWKjchc4x9eG8NE8tLmg8/glsTI2wCddPihzQd/r+W2ptQBL3e7ZpS411bFUqsESxzRkrHFKMKzv+w8xXGVx1gKTvl+ECVjWgW4Aen2dveub4lJ+Xe6V5ptnTqfvf3LRHLqiqOdum7zrxLzBSixUc8FTYDTCOIxp0AsJGbLszGIEnABLbE4HFHubA9sNXmO651s7sQHYpztGg93lXh60mHycskOmKi3VHxtLVdUiVAkZSICAHdQWOPSxRvV8gPnxTEzZmkUrYPLGQWu+/wB6TFTTkN/uiS1UtOXuFS84p8gdNR5fmKhByCyhgxx3LAYyDwkMSWmmcufhdX7k0WB1hxGuvrV170n6G01NnFyuJejkWsknqYnLCTMbN0KFbGyhQWB75OeOgZIHABcqQ5tuNa39FmnXcyczdePp+kkhiulfWs1K0gbqL7LHECpwFJdiWOwJycZ2dEmQZil4ml5yjmtB8/uUkfhl8HVutHkSU9ddQq1c8EpefzpVRXXzDhMNIC4U9kiQbrwnhsSHylwOy1MRgzFG0OFXv97a7pG8xeV1b4f+QVusFkoXq9T3kNPVVEMPnddQEy82cYIiVgFLbLln/LQZMHvzE6JF4yjK0arjpPwY3vlD4bbhdqiBait1E4aoqIp453qI92KBhuerAYjcEYxnOeLfnGPkAvZRJBIxmZ2ySlv5KyXqru1RrG6WvRtotNW1vqay8idmWZFDNFT0sKmaZwGBwoCjKl2GRmMZjMrgyNpe4jQNoUPEnQDz35AqcPg84LpHBjRzN79ABqT8OZCkyclOSuqKyZaXno9quNQxKtfdB11Lbeo9gZoZp5EUfNozgDjP/PcRZ3nYa2/6Xgn2EAH2p5uBwD9G4mj/AKmED2guPuS/56eHzVHIW5W9r/HR11rvkJns19tNctwtN6hT0l6apQlX6dgyHpeM4DIvD2B4hBirMRIcN2kU4eYPuOx5FKY3h02FI7SiHbOBsHyPx5jmEAOizsvQ4II9XqIxjbBzsdt/cb8abG5zqEkBa5wadkuVTHBTCOeR2CqElQFyTgDJI9zwzJka3y8Cjthc7b4hbc+y10C9NZ9TRTpHRXOgrkaVJZgGeOMboAM5wx75AOSOEMTMDQGy0uGQOzmxrotNahid7hNiCUiLMOCetn2Hqz3JIzsMYxwqHaLac05iaQZd7esFL5IJRxMMHLDA/P644sHc1Q2BSFjUR2OpjYjqZMsC7luk+znfJxntxbMDqFUOyO13Vo6GvWIszMFOTkkk7nufnxGyda61UXGnBiZXIbG2fcnjxNK6pjb3O/X3/wCM/wCXFrCrolbJzeguGtbJqTTFmkXSMsVOb3T11TEkMhSHp82VzGf6p3JVRnqCx7dWCB4QSMLoZd9xX3z39qxsc6N7WzQjTY/fht46Kv8AGP4lrYdJWqzaXuUtRWzzvcLstO5nghZPSkZZ+pZI2PS2BgdPYjr408PnDC1/p5feixpwwuDm69VmjVNvgheGqpYpqRayL4hKdnEhiBY49QHbY98Hbffi7ehQDurLlPfZaHVEUPmMKe6N5KsRhY6jHpyfkQMfr9OMXjeHD4TJzb8F0/4WxrosUIeT9PXkfkrPV9DHeZKmaOF0lUNT1cEZwXDH1pvtjO6/8Q/4uOP/ADL4yGXQGoPwP3y8l37sOyW3Vd2D49R8x4+ajX+kguXL/T8/xL11VZZ3pXjLBT5UqgITnfYrj6HAOc8dPgscJG6GvquF4rw10J1aXfRWuheWsvMK30OnBXJDNqa80FM08o9FKr+YHZj/AMKKWx9OC4mZsLXy1+kE+dLPw0RmDYi7VxGqkc9ecdx5t8yILRZYjDobTKC0aOsgYrHRU82FjqG7ZqKjPnTyn1NIxBIVVUc+3AsgjMsh/iHVx6np5DYBdCziMssvZR6sFADoOt9TufFD3JrUdXSasuNLHJ8NL/Uyq56sqGUMgPbA6SM/X+LAwzWNFi9N1MGOfJK7Ia12K1Py6lSycu9YyVEDVEVBQpdJsekLKk8UUZBPZiJnQE74c8ZmKblcwtPOvcSfgugw0gcC141/el18uYbZqu71c1bcPu+KKjkqYopIncPIGwqexAYd2GQCOF5JnDbVOsgblVveOVlZZ0nvFtnFPJVIrl0kKSwRAj9uMY29OT32x8+BPxTiRl8lT8mwBwdz1HgVrSyy1Ol+WbS2G52/VWj7JWT00dIkY82lE0Qi+KbbB6icg7gN7jjJl70lSDK4+/nSPG4FvdOgQ14S7FWclNdzS1FwSqtlNWHz0VkyAQwbqyew2yc754JxGUTxihRpAw0RiJF2EY+J+rtx+9q22mEQw+X5tOFAMMjA56TvuA4HpwGBxvwpgi6gHI0lZlWaKvjU9ymr73Y46Koq44QsCMQ00XSiKzOfUW6VxggbEduKSa6NdoE0RlaAEQWyOq1DXUdY6pFQVU8g6jUCMp0ydOc4JBJIHy9OfccCc8URzCCX5aB5ol5m3ygtLvX2pTUMyLSyjOBnpAVskYIOx/NTwlDmvI/ROjUWpvKbT9ZzSvelrXTNG9TqOugpIJTGrDqLgHcdiqZbftj68Hw8TpsQIG7k17VWZ4jYXnkLW2dTz0V1561tskxBpnU9tk0Db5i2UHwyhcrjt0VMi7/9r5cdFNO48Q7IioXgwjzAAv8A5lkRx1h8387aefX9l5288OV135WXQU9VX09NHNPJJL5RZXppo+oMucAk7MAAe4x3457D4jUseO83Q/Aq2JhANtOh1C5S3VqLRFhpoF6umnVioYgkY9tj/DjNmfmkcSea0sOzJGApNo8TmteTGmoafT2o6ilo/iTLNQVEYraBwIZieqnkDL3AyUAY/PjS4ZxGaKTI1xLTyOx9Dog47DMMLn1qOfNaA8VWjtH6d55cj75TU9/oKzWWi7zqmsoLfd6mC3VU0FtgmOQ0jPCvYKsWPfO/fruLQxtgYQ0BjmWRZGoBcKo7WdVjYMOJcb1BHLros36+8QWnBUTzVekTiGmDM41PcSu++Dh+OJZioyKEf/ud9VriFw3PuCLPDbeNA8+rdqf7q0z/AEa1hpO2Tagp6s36ouUdzoFo6mGriEcuDE0Znil7sWCH8PSQdzhxw8zXhjMsjQXfqJsUQRrtV2qSNfG5pLra7TatbFJHcqudnMTw+UfxmktTVtlpayJDWUBK1dtuQC7+dTNmOT07D94D3HGTguMT4Y1C6r3HL1C2p8BFN+sfVaK8VvJGyc7vCf4dte2qC6aJv3NfVdPaNQ/cF7ro6MwyGdJXhp5Jmjjf9kGTY9JOPUOOunYybC4fFC2ukIBomuewvTZYsDnRzywnUMFiwPDwWGtL+LbQek9btbq/k/e5aASeUan/AFoX+nuipnZhMXMPXjcnyQpOdgOMwcTiJt0d10cQfp7lr/lJa0fR/wBra+vvWn9V8pLJzn8KtTzR0jfNU85eUWn5PI1bpjVTRz675fLgE1NvuIHXKkYPmBJOqKRAepSAxj1Hxsnw/wCYjJewfqB/U3xB+xXuTZO6GbsHgMediP0u8CPsoV5d+MDmT4MI6rQ7amh1/oKCCOqtdBdVkqLVdrZNEJqWeAE+bSh4nU4idTE4dcHpPGHNj8VhJexDs8emh1BB1BHMeh0Wl+Uw+Kj7bLlf1G4PO+vrunbyej0lz4pqTmty1qdc3bT1hDNrfl1LqKqqLtpcujBK2nBkBr6NG9flsQWCFSw9SpqiGORv5rDFxaP1Mskt8Rr3gN69FmPmkYDh5wAT+l1Cj4HofFA/PCr1vc9WW+vuWo/6c6erUWrss/xAFqq6VXBD0JABpWU7NFjKOCrr2J5ribpswfK/Nf6TyI8By8RoQd1oYMRBpEbcp5jmPPr581oPwP8AiOvniW53Wfl/rGpk1bp24LVRCprPNgvVnKQvIifFROsvdcdTM6sDsVO3GhwXHS43EswOO77TepvMNCdHCj6G0nxLCMw2HdicP3SK00o61sbCE9W64vfIqfVI0/dqqtuSa5rtP0FddnlrmttPBHG6CNJGaMuXl3kdGOEGMbnjBxOJdgg98OpEjmguJdQaOQJq/EgrYggZiQztBQyBxAoWTe9a1pss9cteYHNznT4q6SltGqtV3rXN1Zxba+CscVokiGTmT/dwmMMrbhFU7jG3B8JJjMTM2SIuMpO9m/b0HPlSYxsGGw+GIc0BnMVp/dax8ZVDpv8AohBab9dFquYWn4UXW/MGz1dTQUtukJLrb4KeCWNK+4OB0qjKMKrSOUHV09jjp2CLspH3I39cgsAH+kAaOdyr1NLksLG8vzMFMd+lp1JHUk7N/sFm9vFXqK16Yeh0XWXfSNjijWCaqa/+deq2EjIaorGfqVmwfRCI4xnHSfxccxJxiRrsmHJaD4kuPmfkKAWu3h8ZFy94jw09B9bKRstbZ7TfZmUzU7VY8qeJTE6nrOFYsGByThvpwq1xcKKbArVM3lJpF+YNGtDQlEWnqG+Jn7LAB09THGdwc7b5O3CU8vZ6nmr2AbK079nRotazxBVd/vMaUekeXtFNf2BVQY2iB6Xc7dTFvX9SD8hxv/hvBg4sYiX9MYLj6be/4LM41KRB2bf1PNe1UfO7RN3t4vtvqIjb25lWml5nWajjXoWJwXNdSIB2K08rtgbnyEPDeLwxDXNcKzgSt8P6h7D7lfCSNsOBvITGfkfb8VhzmzqCW8ahBnVpjkghsjpydwfrv/LjDYbsrfIGUELNfM6wtS6tqZFwI5lByo6cEHYcamBnDXO8VzfFYM1FbH+y78T2r/FT4qNAcnOcFcvM/QWoaie2ldQs9Rc7d0Uk0sZpbgrLVxYeNR0mUrgkYGxHVcLxUk8gjm1aevyO65rGQtYMzNFT+ILlbpnw88wucD/cd81VQ2LmTXaPsVsrtXXGmpLfRwQPP1yNDIJ55DlEHVIAArE9RO18QREXmrokDU9EOJhcW+iYn2f/ADC5fcxdW2uzV9k1lygrrswpaXVGlNcXSeGjmZzHH8TS1kkqyRF+kEq4xncEZIwBjMM6YRPzR2aDmuOhuhYN6LoYsNMI3PZT6F0QNfIjmq37SrwmSWG66jotQ0dBT645dXKlS91VppEpaLVFvrwy0l08hAFinEqrFMEAVzKjEdSuWnFQPhe9sgGdhFkaBwOzq2B5FOYORsjWuZ+hwNXuCNx4jmFjRtJWy5RTyyfGKW6Y8IAcEkb/AF/D/PgED6OnNNzsFL5pHS9NbLnIIDWSly8PlRxoGYGQAZ77nG2Pfh5gDRaSkdm0Xqr4jfDhWcsPDfy00lpahafW/he0zS8ybtOkCvM9bXV0bTUrt3GESaZgDhliXvgcdHM0tY2Nm8YDj5k/3XPtc0l0r9nkgeQG/wAF5+eL7ldatEc5KyyWsvHp+7V0N5tJGD/sNcElp0GBjKLJ0d8dUL54PCWsOdo0qx8VxHHpzI8RvOoK69earotK6fp9KWmS8vppvNt16KGGCW5iLCxtHIV9WZFZv7TBIxjsePMBce2dVjUeCwZZg3+G0mtjtrSudFa+vlz0JfIrpeaw3SCdbZPbJ6OYyWZXZKeGof2X1SqihyApwCcHbxYxpBAoHY2NfD5qAXiMlxsjkb08fDomzyQ1LVnldR6k+MpZL5G4aphglZ442diskyEn0BggAUe2CCM8JzAOlDK7pRcNI5kZlYdW3p63fyR1qzTFJduVMFTaBBNJ0wLT0qRHoPUoZuoAhulT3Oc4zwSKVzX072pnEQsMLXt3008DqVkd6SCg1FLUMlCZGukF4k+4qM1FTRiR+hYhLKQsMKO6p05LFt84zxpmRzm0eQrXn+6yJDWra3vTl4Jy2zxk6F5qWm42LmHLdtP0tv1DT1UlurKV5a66Uscf7NyBhkA2aR9wqZPY7KGB4p8Q1qvIlaGHxcZts9gWD5/Rc/GLUPzA07FLplay4R29an4uK31fSDSTDEiOf7JCKCSQMDfYEcMYfuHK87/e6XxcmlNPX3rMV+8cWutIajtVNYNRzLSWZJGFO3TNTySsMBQv76InRGpODiLOMd2mRNyklqUbM4VRTJ5uai5Z66r0m1nXXOGTUFlobo8603nvDV1EXms0ewzG7zvKxAwT9UAAMI+TKQ3+o+417gKTmJcC8NlOmUH2i79SSss8w9C6crb38No+9Vl1lerEEUNVTGJpgylhJ156R2I6SAcYO+/Gi2Ytbb9kk1mY0zcq48NGv1mgquXGoqphoXmBKsHQ4DC1XQ/s6S5QAn0SpKyJIRjzIHlVur04W4lhS1wxUQ/iR+9v8zT1BGo6OohaPDcRmJwkmrH+48nDpXPqLCUU0NSbvU01RE0LUsjwzISFKuh6WBPbYjBI+vHQxkZA5ut/BZ72uYcrtCvsk8VQ3kxL1ZOE6T0AHI3x8vz39+PSyh/dChb18BVmtfLvQ1XVR3DzrrePIUUCSmTyGDEksQels9Q3GPyyeMnEOJ0paHD5GxuvmVo2ppLjJTVslRRzU9OKjqaYOCOo5OR/wnI7Z3wMcK5hsuiaZCCSKAQpqaaogsqVbf1MjMqojeokZP6DuPbfPfiwA2UF7mttBhphW3dnkZGKpgRg5AHsR7e39/F2ihQQQM7sxRBbrb9305D9+yKo9j/0OKl1p6NoAVZcqNWkONySc/IcXRK1pV/wa/2W/gOPWV7swsb80NMVej6G0UDRU7WudHhMRXBkdF6SQwJyhUIQWx0spx7ZPJJma2fpusPsssj8MBo66+g6+HmlpJQxWS4KVlmQORGVIZE6WA9LH2Qg4zvkb9sEuh+ZoyrEdGY3U9MmxtQ6l01V3Sup7XUUdl66Zrf5rI4Z2AYI3TkuwVG6lGyjIAOchkB/SDR6qzHAA5hYG2vVAmnOWl4v2m6+82mllqaWhljOY0JZOvqwRjcYKk/+fAsSWu7juanDuex3aR7jZE88Mt3sVLqqKNFeQiludOMqFlA3bHsGA6h9SR3Xb59xGEMcY60Gx6j7+9V9d4VizPG2Z2jjo4dCOfr97IYv1rfSupKecwNVW+5MFCAdywy0Z+XWoyCOzLjimAxJDTXLfxH1HwTfE8IyVoBGp2PQ/Q17Qm54aaEa05s2qyVU3l1Myu1LNIMiV0SRE+X40mXf2wflx0WLcHYTtGHSh9fkuAisYswyDUXr9+aWt0sUU2j6cEPT6ht1E0cs7r5LSGFjAIvn5i74Yf2BngspB8tD10QorLLH6gCL28KPlyPgnByOh5Q836inu+rK3WnL/VlQX+PFrtEN4tV0l6QXqIkaaGWldyepoz5kfWzFSqnoXJlGNhPZwBsjRtZLSPDYg110Nb9VqYE4aUCWa2OPgCD47gi+muvsTZ5ma40y1lpdBcutLX2utFbUQVFbV3ONJrne6kFlh60TMcMKEt5cCdXrYszM3T0pshkLzPi3CwNAP0tHPzJ5k8tAFsNkjDRDhmmidzuT8h4dURR8ntL8sLgF1xdbzWakClamwadaCV6Mk+qKrr5QYkkB2McKSFDkMwOwzzPNN3oGgN5F16+QGteJIWw1rI6a8m+YHzKLbFzS5dX2lqqOW36qs3+y/ARXGtr6e8x0yEEBXiEULMOksuQ5K98E8JvhxLSDYPOqI99lMNfE6xRHvTRXkRq272GuqtJVFHBpCe204rb/AHGu+CsxVgJWIkcZMRftGFZwf3QcjhZuPiBDZhbr0AFu6bdfHZVlwz/1soDrsFdav0ZpTw/vqOltlHU6nuNuRXuE9a70Vqp84KqI0xNUb4IJaMNnOOFmzyzgOcco5VqfoPeidnG05WjMfd9ULaA8T0+q+WiUENJpu0CaKdKjybbBCjTeblMKyN1AxYXBJOc/mPGEX2jiT6leeCJMjaryCO9ZacguOlbJdKejoLfHcqUTVuOrEBDugaIHcB+nt2B7bbcAilpzmE3SiVuZwKAbzrGn09dEtccVXPRVFGlO8chKqkqSdRY5BAyB89t/nwUWRm52vPhBdqrPSF1pr7ebjYaiWLFfCGgIbL1CdJIkG/cHJAGNgSe/CeIe4ASdE1EzktF/Z5aJflnbdT8wKgPXHl1bZorUjsD5lzqR5FPAU9ySxIwP94vfjc4C+ny46v8ALbp4udo0JLiWobh7/UdfIalHlv5r1Wq9O610oJ/vWp5a08V7sVRT9JasloP2N2Zf+J5JXmwDv0D8+Jk/4jDTYBh70VOafFv6z6kkoIbkkZORo+wfX9Ps2Sk8aVXaua+ptM6li8+kt+vbH9/UeMJCtaxaOqiI+fno+fl5g+fGVxd5bN+bZtKA4+ezv/cD7UfCwBzOyfuw16bj3JI3rWP3fV0rxymnaOlChkK+jKkdiDse2eMTffqtGNiBdT6p8mojWa3VNwUKzZUoY1PSykMWZR2Y7fXgrHEag0UQwBwyu2W6vElqB7la/DZI1DHmu5SXtixeMvAfuiM9AHSSQcYPSwGw78dzxdxMOG1/8J//AELncLG0Om02eP8AqWBuZcMtxgnghlEXojDKdg2MDB75ORt+e/HAYckeq3CwHZT+XPJPXOgdJnmTaErLZRRSy6eSvomB62qaVxNB0nuph6g2AcdY7Eg8aMX5iKL8zHoLLb8xqPHRQ1sbpeyfvvXkfqhbUt9uFvg+HTCIPS/QuzYwOlkODjHyweE429FqOW+qq2Ne/s4PB2KQ0z+TryBwpnz1Ymrc9BYDqI/snB2I3I3+gZ64Xgr/AK/m5cuB/wAZif8Ab8gvLys5Y3N7pLDXigctIyBKqF0xgnqBydjsdu+x44sTNqwusbGcuq3p/o/USUvMjnDFcadqfRraKb75VnLUZCzMELdXv5Rqe+fT1cdl+EXHtJQ79OXX78rXP/iRo7OLL+rNp9+dLIPN6jiq+TnKGnjmja4Jo5/LJfDGlN1uDUnUD6v6ojG34SOMDGuOWK/6f/ka9y2MMDmlH+r30L96qPDHzB1R4dudlg1Ppq7VNj1DbZm6KinGYpIyPVDKp2eJ8YZCCD+YBAYsbLhn9tCaI+6UYjCMlYY5RYK9A9H1GlvF7pC9ag5e2c0te7C4695Z0Mohnp6jcG/WJmHpmzs0WOmRco656Sd13Y4+B0kDLO74xvf9cfj1HPYrB7+FkDJT4Nef+l3h48twq77Pqx3LQnj15brUVNDqKz3q9XQWO/0qmL4ymW2Sl0dRuk0bgLLBL642x3HSzI8Bw7o+LQuBthBo8jv7COY3HknOKSh+AlFURVj1Hu6Hmi7XXLet58apvdo0fSCsvn+tC8K1Or9OSsdP1yMSB0KowWbcfmTjjC4jgMRipHYeBuZzppK9g1J5AJzDYpmHY185pvZt+JU0XPTPgw0vd7BpC5oK6R2t+tuYUEK/F1c3SXNlsin8Uo7vL+CEetz1dIHRMfBw3Cuhwz9dnyDcn+iPx6nYbnVKyCbHPbLO3TdjOQH9b/DoNzsNFjLnnzCTnSLfQRQUVnstkhdbLZ45JJIbf1spcljvNNJhTJO+Xdj7KAq81JjXvNVlaNgNh9SeZOp9i1I8N2et247nr9B0HJCVmqZY616Hs0w2YKoByPTjOQM9JznOST8+Ak/zIpbpRVNqSkqa1HoKcS1NRWL5aLCApjY4YbEYKgbYIGMj5cMRvA7x0Qns2pad5BXS38ueTUVOky1V4qUPx05wgeowFIGe6gY398k+/GLii6WbMdhsqmNxOqc3LmwHkz4MUgri9NUc479LX3Iq3U1Ppq2KZqgg9184oUHz+IXjvcDUHC2h5ozGz/sZqfbt6rIncZcacv8A4Y0/3u0Hs+StTzrrvEr4JbPzQqaaOt1vyC1E89ypYlyaq0VOQ8YHunkP0Af/AKu314dZj3YzhrcWdXwu1/2nl7NPRDOFGGxpww/RK3T/AHD99fVed3ijpJuXfOe92+Gb7wpJZI6qiq23FRRzIstNIPb1wSRk/XPy45/EQCORzBsNvEHUH2LpcNJ2kTXc+fgeY9qU/M7TRNphqQsKTS5J69gB34FC+3EJfiEQyAlMb7Henej+0f5J1QwvVqVoz6cZ6qeZf/uuOn4HiP48Q8VynEoajcfBN3x7WKat1lz2YKSIed90c5JGQbfgY/j/AC4LxSct7X/efghYOEEs8h8UN+DTlFeubWudMWC1UmDJWs9yqZABTWukidZZaqd9hHGiFj1MQM4G5IHHKMgfjcSI2eZPQXqT4BdSyRmGic93TQdTWgHmtFfahc47fzW1nr/VttEUtr1pFbdKacZh0yXWlt9T8VVVy57xeascaP7mQjurY2uJ8TZiXy4iP9Lqa3xDTZd5Xp9lK8KwT4WRwO/U23O8C4UB51qvPm9UMlLBLBMDBglusQ9eP1z7cZUMp3C15mCtU8Psl+Qqc9/Glpw3+1//AIn6Z+I1PeqyamIhSGh6ZgCQAB1SNECDvgn8+Ol4SDLOA/8ASNT5BYHFHCKElu50HmV6FchfEi9o8ZKw6hFPVW7nrJNWajRh6aeCtiWK00jk+0NMkYOfesfjWweOBxAL9pLu/HRvur2rnMSwOjyj+TQfEn76LFHjO5L3LkzfLtRKZIb3yIv01i+LVMymzVzNVWypBI26HaojJHYTxrkZ4dfFkb2Tta09NwuRx15jINxfvWOr3LWW0yeTU/DwwqrfEoCXXD7IpB9GUbfG5CqPfPDDMpXMOoP7qrrvrWq1S+o6ivr7tVV+p4vKrKiOrCNWSYRj54wS8YZYyUOfV0EEEHgrGNaAA0UPd5dEJ0znPcXkknfx81pfw1a6odFcurvqsRQUskVHTrDQ1EPxVKiM8qSvFGF2kBpiwR+pQJCV39IxMeHmRsd6ak1ptXu11rXRafCqYHybuFAXqNQTfTlQvRNHVXi3oLharZRXNLRVW/UNO89OlZboXgkwejyhJEFZTl1wVYHHuCRmjeGgG2FwI6OPzJHuRJOMSOZUjQ8HkWivdR9hS4PKHQfOCyxUdDdaLQGoqRJKeGnrWe66eqmmUpjzQvxMDjrVl81ZlTI9WOCumxuG1Le1b4d149P0u9KPgqRf4fie6D2L/wDV3mH1/U3wvMB1QNXeDXmTSaws9HzAja18vtP9NS1/hZbo16t0k/phoqinVhWzSBQnQrKQJGLYQHBo+M4WSItwpLnnTLsQeeYHUAcyiTcIxETx+b7sY1zbgg9CP1E8hv5BdOttYcm+WfMe425bXzIvGhxb6euaoo79T08KIJAqgUnwzMpLgsVklyQRgEbcXjHEZYwA5g8MpO/jmHwQHO4cw5A17x1zNb61lPvJSV1NyY0zzljr77yo1HfbvcEaWpn0tf6GOmvE/ShdjRSQkwVvSilmiURzhFLCN8HDLcZiMORFjWgDbODbfUHVvnq3qQpOAgnBdgXEkfyOoO9CNHeQo+BU7RfOPlrzQ5WWDTfMy1ajWPT0c0Nm1NpyKGerooC2WpKmklZBVQq7NIhWRJI/MYAsnpWZsNiY5TPgyDm1c11gE7WCLo1odCD5qMPicLLGIMaCMv6XNokDoQdCOY1BHkqLUtfyq5ZGW36Cuesda6iuaijW83y2RWigtEUi9EkkNKk0ry1Jjd1EkjqkQZyqs2GVrDQ4zEODsU1rGD+UEuJrazQAF60BZ5mlaSTBQRkYUue46W4BoF9BZs+JIroTqFby90RceZvOS1223hlQV8TvMAI0p4ElBaQnsqhFzn6YHGrK5sMDnv6H1SWCYXzNDRzH36Ie5h6ug1nr+81dsVxb6+4T1SMY+liskzuNs7DDDY/XhjDjJE1r+QA9gVZ3ZpHPPMk+9SdKWqK4XqGF4aieHrHmpTxGZ3GexI7Z7ew4q+arEYS2ZbJ0j4o9NUGiaWwaQ0YbRUQrEk9dVTgzROgwWVcEbqBkjG4/XjOdmc7vFNsnAbTW14p76Y8U9ks+mqO2JUymskiHnTSo8ambG5ywwM+wG2cDgbou9ZW3DxRrGBhXTW6wtmto5GhmacrIxZxkRs5JJXOOnI6T+Hf+PEsFIgnZL+nl8VT0FFFTXGRJkSR5WBkXrChSPr+WxA4KfBWhoFWtRcI46Jp5DGnWCck+k5/jniifDtLChPAZVMj46SuVKnIx7YPHkRoN2VHyPlx6irpfc56/T3NDkleLFedK1Nu1Zy3qam4UUccJlSToan8xcDpPS8aK/QMk+UQcA9XAGSFkxzfpdv7Pj+6Snia/DtyHvNOnt+H7JO6Z5b2O1cz7HPqSOmalqKmNKulqZcQKrbGKVjgGU+pmbPSWIQYXHDUbnMY5t68vqsXEhksjZKoHf6eAH91tHl94VtHXTS8AjtiyJbq6ptck8scXTTU5ACynoJ6CIQihmBZggZQAwJycTj3tcQT4/fXx8VoYfhsb2AgdQfvl81wPh30zy8vVHYdJ0EElvmp5pDDFhRKzx4Ry3cr1A7k49XftwH81I9meTfRMtwccb+ziFhL7lZ4W7XozU1/orhRQmlunmwtnLKo6uqKVgfxeW+R7AqWH7x4Xx7zNGCBqNR9PX4pzhf8Aw85zHR2h+vp8EDc2fCzaKq71mmoKCOKGopEnopVlXqjlx5hRTsMgjK9W4wuCQeMPM0NEzdCD9/uuvaS4nDvNtI0P08RySopNHnT+qKCtaq8u5aKMM9SqegzxjqBZcb9Egfb32weNQYmhlb+k/dLDkwedwe4nM00fHofIoy1R4eR4ldR1kumKygPMWllmiq9O1NQtK97IkJNVRSydMTSyBsy0xKsZCXj6w5VUpMccNTZbycj08CN6HI9ND4miwAmJfHRfzG3qOVnmOuoQ1pvw06w5baxEGqtM3+zV8ZKvHW22ankUewPUoDdvbh+LHwSNuF4I8CEs/ATMNyt18tVoPkXonUFBdblcbBYr3WXqitcz2401DLLLHUOY4VkQBdnRZHdfkygjtnjNx80TgGSOAaTrqNt/lSfwUT2kuY03Wmmto20n9mtr28Wk3DWUVp5bafKFpa/VddHTN09z0wAmRsb9+nP68ZWI47ADlg/iO6NBPvWnBgJCLl7o6kq5hv8A4ffDYzPpay3PnZqfIZa+7I9NpuCTv1rB+KbBGxYEdsMOEXtx+I/zT2Teg1d+yfacPHozvEexR9WeJzVfPuks1Pqevt1RURNLNJb4adI6a300jdES08A9HUigsBu3rXJ24th8HHASYwR48yedlDxEjpG0SrvmVzSqKDktQUt1NBTXu7FBc2jhLNWRBCIXbP4WKxIWUbBiQOKMgaZy5mrRt80GMvyfxN/ukPcquUEeldKrq+6Ce32FJ0MTQxtJWXJxlzFSoTgqQrM0x9KhO5xg0xOKF9kzf3Dz+icggLre7mmbX6otXNfRMV/prjFSUc/lOUl6ooo6bBSOOLJA6lClds5OcnLY4QJdGctX9V4RuL9Ut9ZaYhB+NpqipuVngmSL9ox64gwywJI3BXJUnvuflwUTVodCvMaXI90DS23T+qpa2tSCGsp6fqt9JGS8ogWIhgRgHBQAYXc/oOM6dznNpu3MpgDKKWgL5ryl8KXg/wBKPVweZimqOY93SWALUkyMaTT8Dqe7mZ4pMbY+EY42PHaRx/k+HxxbOIMrvPQMHtIPoVkkHEYlzvJg+Lj7PisteCbxXVnLfn7oeW5mGuty1bNU9LCQSUdT1R1SyfVkLnpYbYHz4w8BM3DYpuJOwNO8RsfcVoY2DPCWc+XnyT/5/aFMeh9W8sKxXjm5L6iir7dV5y1VYLgwiMi+2EZ6JjuQBIx4LxDAmGCfDjUwuzN/2OoH35T6lK4WfNIybk8UfMfZWRNZayqIb09LCrzx0nXRI8EWfMVZG3Y++TvxgMjBFla7aCraG53KukaIW24kH94QsQP5Y4ktaNyp7QL0K560Fzk0x4WKik+5aeaDl5XJVNeEZqRac2+L4hZEQ9ZBhEn4d847cdlxRzhHguzI/wAt24JFZRd1rt0XO4d7c2IzX+obb76JPPpbQOp52aWXkfMqsCpFuvDBGGcZ6W+vHPNfhwLuL/llTv8AG2p3taj7xc8v9S6h8KWmbdS1+j5LD1W9rO2lYZ6S3FG+8hOemRi/nZCBycH0jbOeNDi+IMeAY52TIcpbkBDdc9763oLVMAW/mXHW9bzb/wAteixZfeXesNK5+JttZWUUbLloJur0g5yCQcY45vD4mB+jXareu9Qt4Utqe4/Zw+Fyan+8hLbNZGqWkSAS1VZ0TVpaFUGAzkZwPcgcd3iJuz4Tg3Bpd39hv/Nt1XOtb/x2IG1t57ckjdQeE22akvTxXXVVzoaqIhcS6IurVVQg2DLEEI832IExBx3BHHIs4bGxw/iEDoY35h6VXvW6Me4NtrAf/U2vb+yYur6CDkb4fKvlvYbReND6D1QfO1PeroYotW63ULj4SjokJNNCwypkkPSilsksWV984yLC4R2HYHRsOri6hI/wa3kOVnQfFBjDPP27yHPGwH6G+JPM+Wp+GBud6VvMTmLXXw0EFOjxxQU9BSt1RWelhjWKClQfiKRxoqZIy2Cx3Y8Y0mM7Z5e7ToOVDYDyC3IoBG3KDfj48z6qk0w0kWpKGGT0J5oK7kAZ2x32G3z4BKe4SFYilqnwL+GfXHNvxJ2676Gu0ml00sFrbjqhmIhs8Cg5ZizYYuvUPKbZ8HqwgY8N8AwuKxM4OHdky6l3Jo++XPnosvis0MMR7UXm0Dev31+a2vyR1PpfmH9oNbdVaQS36a0TqC5VUSSVFOJH5kXyCkkSa40VNgClSGIOJKtSPN6vLIJc47rAywzcSGIgNRu0H+twu3NHKti7ntzXOYpkkeCMMurxR/2N5AnnfIct1W8lNHXfmByt586Y0RqL+jeurvzGvFTCjyiGW9U0JiM1LBIQHhDK0YZ1JOcfhUkjLgjlxGFxeGwjw2UyP5/qA3A6bjX4LQxEzIpsPNiG5owxo8ibonqs38+7inMWoguV5oa+x0thn+5kpGozC2ipzkChqE94pHDNHU4/bHIciQHPCcVhmP8AEhFRtppj5xkcq6He/wCY76rewhEYLGmydb/rHUeI5t5ctEmtc8pa+hqfiI5J5XpPWBBIcjIxkLnse/v24zsPOC2hsU12jSgy82aokkFcigSRBUdJVLNGVzvjO5Odh9Bw4x4rKpItV12oXoKqWenYNLUxfiLnJBz1YIbI27/QgcFa8EUVXJqmj4cND3TnLqGi0fRTGS4aiuMNJExJxGz9Idz3x0g9R+inikOGdiMUyCPdxA9vP0GqriZWwxmV2zQtK+MfXuj9aa21Vpim1hFpa3aRpKHRFm8y21NbFJRUjGSqYGnVsGSojiUk91i+vHT8WxmFkxEmFbIGhgaxuhPdGrtuZdXoFjcOhmZGyZzMxcS46ganbfoPiqPwS8wtAeFi+apbVnMa3ag0brO0zWi8UNFYbp5jIwPTIOuHpyAZAfo5xwXgOJwmEleJJQ5j20QGu9OXmrcVhxGJY3s4yHtNgkt+qzD4gOXSXHlvQV0dWt0l5b1zaTmq1Rozc7ZIZKuz1eHCthojPFuM4SIcL4tg7IZTeQ5b/wBJ1afZY9i0sE/+KcwoOGav9Wzh7aKRWoaWa+abnnlwHijL4cYAxgY/nxnNIa6gmsQMzbKa/wBlXp8x+Nvk3U9AQ02r6chh+91I6njY4PJWPib/AKlgcShBw0jvBaK59tQ2rnlzzn1De+X1Fpuo5qVkUUOpbBWXVzXrTl+qMU6+lREwB6iATjG/D2Od/wARMXlobnP6gTrXKvBKYWEmOIsaSco2IGl+Kkci6oaztMFkTUXLHXVgkuBA0hbqqbQ9HcZSP2fWklPFHVuCMrHNKwY/PtxnB+eXsmvY9pH6LMdn2AO8iVoubk/iFrmO/qrOR7yR5gId8Y3Je8Xi7XG8PU3Z7zp+gL3HTV5o0orlaaSMYDQRxAQy0kQO/kBfLU9RTpy/GVJBK+V95s7d2uADmjwrulo/01XStVo4LEMa0NoZXbOBsEnreoJ8fasIaxuTVbTJFIuEQkKWIxgk78MRikaU60t5eBrR9t8Pn2cN61ncq6o0zVc971S6ZW4tJLK1LZqSbFwq4cDKeafMjUYO6R778dXhSyDB5n7ynL/6RuuR4g58mILWn/LF+p2HonFqHl7pXmHrn73peYlgFGHeuiqFtlwSo6Xcmn6SIiqxJEqKGz3T6cZs0kbnOf2wBJ0GV2lVptuFnxiiCGaV1CJPGVzc5SczddxV5ulFcb/rTT1PobVcjwywU9DNI4kt1a5dQCDVoi4/EFU5A6eOoGIGKdHJG69KdoRrWhF8gVzmNbHHma8an3LzA8Qdm+LSvqVo0t1yplkoRZqYHz7a9PIyStLv6ZP2bb5b077ZC8Ewr3McYpOX3S5bGw/zgDy5pFW61mtqDXgSQtG/RSp5Zd6gjJGFBOCWJ/l8uNEvOjHBZUoOYrWnPGAeF3kZorTd1ooaqO50KUt+iaZErJVeNd6fIIWVJC8iyHYNEi7h2HGAx4xbnva6iNW+Y6+BGh/stljDg3xxyC8+p/vyIOo+hWXObmlNVWHR0NVa657vot2zBdoacxGnkYAeVVBstSTYUehiFYgGNpAFbjbwmJZI4xu7r+nzHUeI9QCs7FYRzB2rO8zqPgR/KfA+hISO1HUVlmihMtzkQynz0Rqh36SwB6iQThj2Pvt9ONaKie6LSI3W6vstvF1zJ5TeHS/02mrRaKy3W+5RSTw3jzprbeYCjLJGqFhHHKh6Op4wufMBbONuV/EHCMPicU0yEhxBpw0La2153ruuk4TxvEYGJzYiCLBLXatI2OnnWyOfErR+G7xRa4nt1z1DcPDlrmuanrKuKtpVrtKXyUr1L5rx4aLbO5KKOrOC3GdhZOL4JoLR+YjG1aPH196elbwbHGrOGk003Ztfp7qSV5n/AGP/ADy5RUddqbQtNBruywNFcbVeNEViXMKY3EsbRhCJkddmVlUk9I3OeNfC/izh2IIhxJyE6EPFb7+FJKf8L8SgImgHaNB0cw3tz6pP87OXGohzPvEtw07etOGsaC5GBrXNTrBWVNLFNUIqsoCDzncY7LnG3TjjU4dPH2bWxvDgLF2DoCQPcszimHlE5c5hF0diNSAT710eH7w3675m6/p49PaN1Teq2jZpV+DtkjxB0wQHkx0KhUEFiwGSN8caGI4nhcPD2ksjW3Y1Iv2boGG4ficQ7LDG53kCjzxGadovBXymm5fUjwXDmhq2nEt/qKWVZqfTtFJ1LHTCZCUkqZIywboJSNXf1MxXoUwk78c4SkERN2sUXEc63DRvrq49ANdWSFmAjLCQZToa1DR57Fx200GvPbNMWk5KSFKWKmnM0ZC1DRkN1O+6KwH4CBsRvju2O3G2ZLGYjdYGp1X6GVbVV4goxXTxt0KkrdXlvnHX0KGVtxt1EjcbHgLw0HTmpApO7lXeKzU1oMNZVSTXCkBSaIwQosYGOleplGc7dgN/cgY4UkIBIBVw41ui628pa/UtVPRUE9v616KpVkPmTM5PQISqN+Nsj0+/SPljgA2tS1pO261Jy05ZQaY0hT5VY0mJlZQvSHcDBYgk4OAfy7Z4sX2V0uDwmUAldV6s/wAXWMwCHG4bOOjGwJ+YAx+nBQQjuZZUaenBliPln9mSCOrp6+w7f58UJpHbWngoFHTKqPkvnzj0xA9XQh7YA7f5cRmTGawFyaOTqP7Jv/Cv+fE2FNhGFTQ02q+d2q9WW2mgodO690/SXRaaoXypkknpY4aiM9X4WSoSIuBvnOc5HGZmIAa7cE+O31CCQ1zMw2oe/r5HRZMutJRWvmjQUl7kZ7fV1ZrhNjb4kdToF+QcLtnYsM8NTSOMYfH/AC7+X7LPwkUQkdFJ/P8ApPLN+4XoHHyZmsvKA/dFaai63V6O411QIuhuhURYncDBLgBS5znsNwB084MbnlzyDu6gffit52C7OERxausE/fgunUXLiWbmlVXJoasT1sUEMUWEBgVhM7oFXIJHnjqAzn09iOCsxIEIaDt+wHwSr8Me3LutfU/FDOpNOy1L1kNLUVDxyU/UZJHYRoXVkKx4A8terp3ycE+2AOLiUaEhUewjQFAWmrxQcz9Jy0tHUQvWWieKjpZpSY2qXiRUeQe0yjrcKxJwUfPvxm43Duim7StDqfVdFwvFMmw/Zh3ebt6fvp5LLl/oRqTWdW9VMVktxkttzAGTJAGbqIVfxEEFlx75+Y4o3uv7Pk7Y9Dy/dOTd5gmA2sOHUc9PDcKHzUrJazmTckp5DWJNCs8AYJ5cgMCMB0k4KlQc/Vc9xwzEMzehSMpyHqnh4ZfGJzc5eadpbfQa91XS26mQRx0tRXNUxQgDPSEm6wPkANhjjPxPCcHJ3nxi/YfcmoeI4hg7rtE4q77QDmstVSPUa+vs1KD1yU6mOKOoUk5DFFVguCQOkgjYg5GeM7/AsKLyxhN/4pISC5xQHcNFUXOm6Nc4daPNNK5LU+pqxzVwjOekVD5jk2/e6kJ914u7Fvw4ymOv9o09g296NHAybvB9+a/XHkFeKAkQ1OloKTBCyPf6ILnHcfte/bb68Bbj4zvd+RTLsI8bVXmuq2cvWsd1pqifV1gopfg5ahRbIpbnPNCAQ7L0KkWwDbmUZI234I7EBwprSfPT9/chiAg98170b8u+auntVTNb6a0TXKC2xJMlzv8A0VEwf8IMVOMxIQQf6wy8KzxPaLJonkPmd/ZSuzLfdF+asuZtND4i+XMNxmluVddrTRpO7QTqA4ji8qUbY6R1MMKNwCQBg8JNAiky8if7JoPe1Zyu2p6vWdmoYTUNKNN0k9RHAoeBLRCHKrF0HHmOshSXIP72PbixoOKeYKGnNObkZ4oqal5U1Vp1LT2wLDC7xz1CsFqpSp8oOAMbMe/6/PhTFQW8OYdSl2wkd5SfATU3fxJePnR9nNPJURXuvNRVyrnyaWGGLrldM9lWMHbPdx2zxpcP4aMVM3CjY7+XP3IOOnbFA6TmPsJgfaeeIin5tVFfUUk8SU3Ma+STUSRv0ulitnmW+2YXcBHqRX1Ax7lDvtxrcbxIeSW7OOn+1vdb7TZSnCocmh/lHvdqfdQWYuR1bWam19WxVnw0IeB5qmlpadELNBEy9WFGF2JJ7ZJJ45ichrFpYhttXoTZuZNv1jpvkRzMr6Z662agp5uT+vZ2X0xr5ZihmkX8LZikjm6juPIXjpQ9sjMPi5Do4GJ/wB9mvosTIWmWFu477fvz09ViHnDR37k/qW66Sv1bDaa60XOekuUHUBLE0MhjDLjcqyksuMbYzxzr4OyldG8atsexaAkztD2bHVKy9XuiSs6Lhd7i3pEsapTOXeNhlW9bKNxg8WDAf00ql55r0y8STWd+XfhMjq4a6ZG5Q3x4D6FXo+416usZ/EVPYZHHYcRY8RYYNA/y3f8ASsOB/elN/wAw+KyPozWFltUQhobTdJYmAAQvGitsNhkHPHz/ABGHmcLc4aea2mObe6d9i8VVZX8h4dAjTNxNNBfEudFKXUtAWQxNAAF3DO4cY9wdvVxSSWR+CGAeb7+YHmNCCPU6+aLHC0TdsDypfarV0NkuU1BdIZ6Stp5Wgnp5KeQyQSKSrIwC7EEEEH3HHPTYKWN5GxHXSlox94AjZbBsT26v8IPh5cBBGNbK1OT6Criep3HyOePpET5WcH4cb17XX2uXPuafzmJ/2fILMh5r8w7dA1KvMnW09EjsBFUXmoPQM+zBxt9DkHjh3/iLHOBY6V48nO+FroPyWG/V2bb8gg/VVmOogGnVameSfraViRJv3LNnLE/XjOhxRDy9xJve9bTTRWgS55icp6ScCejEqV1MWZWDdXWp3x1dxv2PGphsU5w72yuHHmp/hJ8Fd98ZPMGS300a2ehs2Ki9X6aMJT2iIHJ83OA0hUEqoIJxkkKCw6LhXDJsbLki0YNXE7AffJKcQx0eFjzO1J2HMla25ocwNI6W5Qy6N0pSVln5H2SZ4qiWKXybtzTuSYMkUcn4lpQekyz4wFwqjdE42Mbj8JHheww9jDNNEj9UzhuAf6f6ndNOgWJh8NM+btZdZj7Ix18+g/cpaeAfmDe+b32mnL7UN4lpYElo6iipLdRr5dLa4I6SoMVNBH/u4kUtsN2OWYliTwp+Hcc/E8YiL+V0BoAMp0Hh9nVOcWw7YeHSNb4WeZNjU+Kn82tY12gblqW82iqrKK6Wzmrf5qeshcK1O4ipyGH02xjsdwQQTxjcZklhe6WJ2VzZ5CCN9mo2EY2QMY8WDG3T2pp6b1tbvtFtNTXnT0dmsnPew0DQXaz1SL9267oAAHidSQGBAAyT1RN07gBHTqMNIzjTO3ipuKaKcD+mRvOx90fQjNmidw13ZvswE6Hmw/ft9oWaNUadk0tb6mrpkutNZaasFBU0NxJ+8dGVxyooqokBmhZgfJnOzjY4cEccdjuGiMmaAEAaOad2nofkefmtyKbOQ1xFnWxs4dR49Ry8kE6leOL4mWWmkDNEhOEBZHHoZc5+R2/vHCLXZgAd00G0gO56ekuNP5kFPVySISvkRI3SoI26cHcbdj7nPvwwJANCUTQGytM/Zk6bruTuhuYfN642yqgqNKUrWvTlNOhRq271wWKFUB3PT1Af/SfTjqOBhsLZeJDUxtyt8Xu0H34rD4u/tnx4QHRxt3+0an78FTc3+bV+0bq2bRWmtS3CgodIQpbGkoqsxLW1cW9bUv04Ls9S05ye6hflxk47GzQS9hDIQ1nd0NWf5j6utOYbDxyM7aRoJdr5DkPQUgur5380aKjjNm1pq5ZHZZY5TcJekBSW9QLYxjGfY8Vj4timU7tXX5lGOCwzv1MHsC0F457DS8/KTltzOpYY6WxeIPS66OvjlemO132HEtunf2Xoq4hFn2RG+fHdY7s8SIsY3Rs7cp8HD9PsOnkFz+Ae7D9phjqYnZh4tO49mvmvO6z6erV07c6eso5aOrQyUs9PJj9hKrYZDnsQwYH6g8cRMcslHkurNObonj9mRYIrf4wOVccctPI6ampnIif8OGbO3vw9wh5PEoNP5gsvijKwch/0lHv2kFJBBfeapcrl+cFW6r2y5tvb9enh/jAJkn//ALT/ANKU4WLZEB/5Y/6kk9B0S3XlpdGndRF8YjdRG2OkgD9duONxb6mAHRdG1uUrZ/ObUtXqf7PLw/c0K8O+s9I66pNOU1TIeqW62+SplpnpZCd5EaIdJByCA/8AaOfomGuXhWGxkmsjXZQeZbZFHrouTyiPiE+Gb+hzcxHQ1d+1eaN45HVutvFNX6F0mhqqy76ln07ZogerP+2PTxuf+FVAY/RWPbjGbAXYjsI/6qHtpbbpah7eT+mz7LXpNz61ZS8oqq/2jSFRVU2neU1ro+VunHpiqNNUQIlZdqkZyA7S/CU7ON/2kmN+Ok4jOInZITWSo2+4vPsoLkgwuiDn7vt5+DR8SlxT8+tc2ijqTcte32mpZLLFcZapKyRDRkACOLAJwGwQcf2s++eMc42dxBa513W5SJa1lhwG1oq8L2vrh9oFyq568jb/AHS5Xqo1XafvzSFZdHWRKW8UapJJSQNnq8tJGpnAzkI8h9zx13C53ysdhpXW6rHXwWXLCHDP/Lf9154+OrmdPzVqNC64W1w0KaxpJ4rrAYyJ6a+0cgguUEre58zyahBgALVnbueJY/K7tDrm38xofqUDiHCmvZoaI+aYXhq5N22zU9Dqe80lBDQUdGs9VLJIZZKSBCHd2OelJC4VVjcjAySd8cL43Hl7XRQ/q5eJK5xmAyyiSX9I38uf7Kw179oPpWz6lqafVGmdPXi1ySSVU1EIfiqwTvIWibzyzIXUFmcE9KllVBkHhWLg0nZBzHkGqvloNdOnRFm4pD2vejFXdbm/93x5cgkVzT8VOh5dSQXPl3T6n0tNL5q1VG37RazzekSBlfrSWLCjEUgZMhmK5Yg7EOCeY8uJp22u39j4jXksaTFZJs+EBbvfO/Ctq8DaB9H8vtJeIrmjR6eqtMV2iNU1k/kG4WXoNu83sfibdUELEPY+TLGudhGMgcGdiMRhmZ2uzt6HevBw+YPmmWSYed/ZSRlrurdr8Wn5EeS9KfC1yPfQPKOisR1FpLU1BbKSVaeqgheiBHmFklCSL0js2QHIHQPV345PHY8ukssc0k+fw+i3uHcOaGFuZrmUSCbBB5bj5rDnjvsP+uXn2l7s950gaGKnSnmmTVdqh/ao7t5nS0+SQXIAxnAPuccb+AxEcUVODif9rvTkudxODlkkMlt1/wBbdfHdC3L3W9L4UrjadUUeuLlXVNHIacUejblPDDUJs6rUVH7NBGhPaEOzqwUPH+IPSxjHtMDowB1eAT40Nd+pquhU4aUYJ2dsveHJhIF+LtNPAXfUJocsftX+fKUssd05samrPvPqkpZpDSusbM2Y1VWiPSN8FWPp6h/Z3Qm/C3CrFQjTz+qbb+KeLNstnPu+iAddeMrmr4jdXwWLVvMfWd6tN/rqai+65694KPoadA5EMeI3HTkHI2LfLbjQw3CcBhRcELWu61r7TZS03Gcfijknmc4HlensFBcPtFRR2/mNVYmpLdSTPHJJNIwM0jRjoWKFV3wigDOwXJGRnjZwBNB1oGKIOizvZaygr5FVIqlaRC3liRehJs9htvuSepi3b2240HNe4kgaFIaBXAu93lmzRVZpVLiKOKlYuO5QKDgYB37H3+vHjEMtFu3sVbtM7lJWfctJ5t1BjXzCFaSJxJK64XAkZiGGQQCMDO2eM+Vg/lRW+C0JyN1nZNT6hjSqjmoKekKPRyyvEGVmZQWwMsx7EBWyD78KuBA0TuEMecZ097/WRV1PF5ExZcbIDu++STnsdv7+BtJB1XSudmADTsh2aIV1VDLGsStIQW6Vyyg7Z+pHF7CkG3AgKmucLxQSyzBSzvsCcYUZ9/8ArOOPXqrbAkhUNAfOqfOdt+nB6RgKBnOfqdj+RHBCdFMVnVTDVBdsNt9TxWymKajvn1IlHfk1HbLc1PbaC9MGhjlw0kdYtVIcoTuGEMWM7gquAd+EoC1zezJskX5EUFlYkva7OBVH0N9FnLUOhLVqKW5XCrnlhpFqOh5IpVm8inihh6ZQM7FTIWPYgs2M4waveWnT75L0Vki+W3tv78Ft7QOq49Q6a0/U3FEo5RNHbasNIyRpFLCuNzgOGWRXx7EHpwQRxzbmlrnNYdtR6LoXGw17ueh8L+7RSdCXe36oub3KqWW21lxM9BGi9DUwVYqcRDI/q28tnyWyeojinbRuAyjUDX4r3ZyNccx0vT4KLrLQkdRUXOmaF2hpo4wUT+rE3mB3w37x7jB23X5Y4C2dzaLTv16IromGw4JDWzQFPyl5AXeeVaWdtJi7zENOrtGnxc9XE6AE9HWH6SBuAw/s7tnEmSapNnV8KKF2QijzRGy2/jaxrZtVG7aotWrqhlWsrz8RcIlYBVRWK9YY7FT0ggkbgqdm4Dig0O7Ply+/ktrBSOki7au9VHn9+BVzzC0za6Cnt92oZKSanTPwq+cS6U79TAEA7+WxdNzkAAfu8RDNmJDt+fn+6E+EtrINOXl0Vpy6o1kdIKqqjaoYCZlMgOB3zse5Gf5cMOnDW2EF0GY946o51TbRFCJDLGiBQQBICSPYAcBZM06BDMTgdUNUlykNSemVkCjAWJwO/wBOPPa0hNQOcDuimzU9bdKBUiWu8ok/1SO5O2MY9x37/wAeMyeMONVqtnDyuaL5ItuVBcNYXya4z6Nvc1LUTJTR/d1DOViVY1GyqhwhYliMbknHCX5KVopl+xNtxLOdIvpeQerbtaamCzaA1pTSUxjJaLT1VMarDeYF9MYyh7EDvncjtwvJhMZejHO9D9ExHiMNeZzgB5hdlV4FfEVq+8+fDoPmRBFUVPXUpBQPSh4GIkZAzdKld8BSTgj6Z4Zh4XjXVcDvZXxQn43CDaRvtS78RPgi5n+HeihuGsdLVelbfqipkjoFr6mnknneMeYy4RmKkBhknGfrjauM4diMOA+duW/L5I+FxkE3cidmIUfkLpVuaOtK2qv9TcbONNWKlitpttnS5monlqIKGBXp2YGYN8QepUPX+HpyRgjweFikzBxPpqbJA+fLVUxcr2UWi9Tua5En4c08vD/ctG+Cnkpzm1LbtXx1vMe42uLRNip4rJdKc2Rqohaqsm+JgQxy9K9XQuenycAnqAGxhJosHHL37kIoCiKHM6gbfJZc7JMQ9gLaYDZ1GvQaFLXxa6S0nrzmVNVaX5p6EptH2a30FlsAqqC8xzJQ0lNHEnmKtCwDM4kkbc5aRjnhLGxwyS9yUZQABebYCuibwb5GR06M2bJ23Pqqrl9yPpKCc3Ki5p8uWnlg6JJzR3g9AOMkD4IHLLgfx+fGfJhIjo6Vv/u//VMTYh9C2H3fVPLl/rLRWi/B/wA6OXWpuZ2m6wapoqe46cS2W26M9PdabqIBLUqKiyqscZOfc5+fGjhPyzMHNhpZAc1FtB36h5gb7LPxAldPHMxhGXQ7bH1S552Uuk/GhqzSurqHVtRS6z1Fpqmp9W2CHTl1rbil2pYRA9XCtPTtFMsscSSMDIm+ephkkexLI8Y9krX09wGYZXE2NLFCjY8UKKSTDtcwjug6GxsdUoOYfI7UnMbnwun+XFm1jrWS6Wq219EgsqGrWKooopUEqQlooQA3cvgDuxOTwk7BF0oiwoLrAO2uuvJMMxNMzTaare/jQ1nYdC3/AMMGjrpqHTS3DSmgrhpzUwglW4JYqie2R0iif4frKqJSc9IJ6VYgEcdJxXEQx/l4XvALWFrtbolta1fNZeEhe8SvDTRII031vS1nbR3IWminT4bWfKKpdlHUfvSthC7YOCacfLjkJYY8tfmG/wDN/wD4rTaDf+WfZ+60R4VOWum+VusU1XqDWvLmvfTsTXGgs1suk1XU3KtXAp0w6KvSsrIxGST04Axki3D48LFN+alnY7JqGg2XO/lGw50VOJMjmdlHG4ZtCSNAOfuUDXVPcdcc/dSUFupq663SsvlYFhoqZ5pZm+IkBIVQT39+3HM4/DS4jHyshaXOLnaDU7nkFo4fKzDtc8gAAb6clpHmDe7byW8O3JXTeo7laaDUVg1PHcbjbxVxS1Fvh82V2eRUJK4Vxn6nG5463HObgeF4DC4h4Ekcgc5tgkCybIHmsjDtfPip5YgS1zaBrQ6BZp5g8vLhpZnqKykiqLbPK4pq6nkSqoqgEnHRNGWQ5HsSG+YHHBYrBYjDnO4d0k04G2nycLHvtdDDOyQUN+mx9hQcNPSicvDVzICw6IixCr9B/h/jwH80KpzR5pkVzTU5eeD2763pafUGrLnFy/0dRqPjL3cVNO1Qm5K08b4Mrn2wCo+v4T0XB+CyStOIxn8KD+p+no0HUn78Fm4nibGHsoRnfyA+fRMnnDrzT9q5WW/S9DQ12iuVCf7TTWSGT4a/cwpQdpqlsdUFG5ClpW3bYKDgBOmx3FYY8KIGNMeGGzdpJfE82t6k6nl4Z2Fw0jpTK4h8vM7tZ4Dq7w5c/HOfMfW1XzduyVN3SmoKiliFPQUsCeVR0FOv4aaJP3I17j3JJYksSTw2Ox0s8nbP/SBQA0DQNgB0H7nVb2Hw7YRTPU8yepTE+z+5M3TQPij0rr66UZsWh7FHVPXXu6SrR0URamlRFEspUSEs4AC575Pbjr/whFIMUzGSjLE27c7RuxGhNX6LM45Ox+Gdh2G3mqA1O46Kj5m08POGn1xDpWamvkv+sS63hI6adGmqaOeJFSeGPIaZCUI9AYj0kjBHGVxSQYrtW4ZweRK91Aiy0gUQNyNOVpzCjsezMwy9xo12BB2PQ+az9SXa58sNc0l2tFZV2W/WGpE8EsRaKemkXtkHcH2KnuCQQQSDm4TEywyCSMlrh7QVqTRsljLHCwVtrl3zf099oWIpBJZdE8/6KjNFLHWwZsuu6QAdVLURnZ1YAZQ5kjOChYAdP0PD4qHjADwRHigK1/TIOhHO+m43HhyE+Hk4fpRdATf+ph6g/YPNJTnB4YbhRVdwttBZrxZb7TR9FTpe4OXraQdWfMo5c4r6XY9MkZMqrgOpI625TiPCJIpD2bC1w3Ydx/tP87ehGo5jmtjC49jmhznAj+obHzH8p89OiX3LLkjqHX97jtNvtF5vd2iQGSmSNgKXG/7QsQsQHzcqOMqDDYjESmLDxku6V8enrSdmxMUbM73AD726+i0rri86b5TaR5ZcsbFedKXK76USv1rcqeG8wGG46lELCioxIziMukr9WC24hQDcgcdy2WPDMg4bE8OcwF7qIoyV3W3tYPwXPMjkmdLi5GkB1NGh0ZzPqPisTUvLK56Hvk41BQtb695AZkr+uKqPUSWd1b1DqOSPY4z78cniC9jix9gjewukY8OFsNjwXHWFRQxUEVEjZVC4PS2OoZGAdxkbjb6cCYXHVHF81qLlJoV7t9lJzW0VzIli0DZ6eWPUOh7pqKoS3+fXqplKU4lYO2ZIlAKrj/aWxk8d9wqN7uFSw4ruC8zCdNd9L1/uuWxkgbxOKXD987OA1021r70WaeYOiqnnLo6bmjp+mW40Go6aKt1HHQFZns11C9FWJ4kJeJJZFNQjkdBE5AbKkcYGPY+ZwxcYsEd6uTudjle4O2q3cI9sX/DSGiNr5jlXWtiN9Ey/szvDvd7J4h9B69q6ZqLSVhrBc7xfa90pLZQIok6UE8hVWfJUFVJOT2wOGeBwySYyPEEVGw2XHQbdTp7EnxvEMGGfDdvdoAN/YuXjV1fpPnXrfmNbLTrfStte68w/v+1V9bVtHQ3Wn+FlgcR1CoyBwxUjqwGUthiRgkxc0M8+Iax41fmBJ0Iqjqg8PjkiZGXMP6KNbg3eyquU3I7TFNoqSk1JzO0bT20VCvPHpyWS/XCc5PoiiijCdZGwLuADuc9jz7sHB+ZDp52gdG25x8gBXtK1JMXLvFESf9VNHqSfkmb4yufdNZuRujpKfTFfpSw8rqgS6C0bcJBJdLrXCIiG53KMbxJGzNOsZ9crbKCrMw6fEcRDHRxZckcY7jD+on+p3QeB1J9qxcNgyXPdmzOf+tw2A/paefToAlB9ndywqPBdddReIPnDT0umqiw2Kqq9C2nUFRFTXTUl4njaNXipJGExQBm9ZQby9QyFJ4d4XD+TzY3E93KDlB3JPhv/AHUcRlGKy4PD62RmI2AHjsr9obheNKcvayCkOorJBZhVSX6imWqpbjea5jW3BneJiYZUnk8oxydLkU64HbhHGscIGOBttanfV2rvea16JOd4MrwRRvQeA0Hu19Ui/Exzhg0VVSTXZFtHx9whoYKgTLPGpWbMkzxKSWiHoHlsB+8TuOnimFZ3RlPX2V8fFY0g7V5a4cx7bQj9m5zT5iaq+0L0Zrvl/Zb3qmus+ohU31LXSslvgop3MVYZGOIadDBI59ZUAKvyxx03D87HsLBdfDxKAIwA9r9Afj/daM8VGieUl+8efM7lxadQaE1Lp/V1+h5iaZeG+0y04v3lGK4WQTeYIo5J0LyBeoDrSBWOcDhvFsbmkZC4WdR4Hn9+SjvvjbmG2h8ljHxfeKjWGlIH0DeLPX6e8uIG7Wmro/hZpyZTLGjdQUtGi9PSxz1ADBI4Tw8MUUhc8d4bXy/usbG4TESMDWjQ76/PwS98OnIbmL4s7lXU3LXlzqnWlPQeW1z+5qD4hKDrLdBkb8Khuk4XqyQpx2PGqzESSEtDLIWLJwJzS0tPdPu/ZPiD7HrxDyUVdJbuSWrIqmqhMCtWW4wtTOFEoMfS53ynSGPpJfBwN+DNdM6szTQ8Pil5+HSx5mxtsnn9PqmV4Wvs/ufugqHVVov/ACD5mQ1+oGcXHUUP9bWU6/tPhVBOQZJVwZhkhX7DduF8bhZnhr4htsK59f2VcNDOxrmujNk6nqOn7qr5jeBXxTVGiLtpvQfJXmrpezXSpSp+AhgjhpvKXqMkZYzlkdid+jCSdbdQ2BNmYB5eHSNsgbpd2HxmR0bGENNWPJAXLD7IDxEx6krq/Ufht1zdIpqOrUUzy0ipJUyQlYpsvNleiQgkA79xuvSXXRSFtMsbedc0FvDcSNcloYP2GHjCucFKrcltTSLDB5MavX0CeUuSen1VA9/nweGJzeSj/DMUf5D7kQWv7BTxgVWmPhF5LXCmlpz5yyS3y2K0vqGFH+0nBGSfbtwYNcXZnL3+E4v+j3j6or5L/YoeJ/SHNnTdw1hyg1LHaNMRz1TS0ddRVZqJI26qdQsUzMf3c4XJ6eAubIW2RrfuTEXDJ2ustSL8WnJy48r+at11JzS0TzGttbWzt8PFdrVPaqOmUH0xxtKh6hjByWBJJOBnhqEyBojj066JfENcDcgI9EtJubelYKb/AGXQtp9fUA9TNJM6jGFIYkjb6HhsQyH9TkrmaNAFWx83o4WxQ6dskXWvTKTSPKhXPYgv6gcDY/ljtjzsOSO8vZ/ALRHKzQ8OrtK0spltMjTRq3XHbvRgj8CoWBwvb5Hf5Y4zJpchKu23GgF3ah5JSHohppoMI4LSLRrT9IBBx+IkjPtnseIbIDqidkU0+TvKSoittTVXW7zPSUzxhVjdl6myNsdW6jHb3+R4q51aBaGCw2YF7zoE2KmjpoLMk9LG8MjKPJWTJBXtjvnJAGPzzwMON6roCG5czRuqLUFFPUVRDyNTRRxFQw6cA92OD3PTtnG3E2F57C43aqIKUUNpjiRAz7dTAdJcj6fIbAA8WJtEjAAAUNrY3Uf2cff/AK9+IsouUI41BcLhdeW8tVVVtPWzXiGmrwnwwCKUimgiZenYELOPUR+5xisnbmGZtEf3+SiTDOaD2Zsfe3JIGi0gKZBW1CW3zrbPDK9GziNKyCVImkMuGyCAVJwe5z2HDkkgcO6d1mMidG/vAae9aQ8HUdfftNXzT5vFPelsdU9oqVMYjeKVKiRkn6Sd+uF0GDgEg4zk8YOKdWV1a/ei3oQCSwHun3LVjXSO+0VtWaKWEx0cMsj1EAUSv1grH3z1gsvUQMDrbHvjFGl5TzPsWhZNZgolLRRQXO4UkxSlBLBnYggyoxYn5kHDZ/7QGTxD3d0OGq8GgktK0toTxwaD0/YaOn15p6z2KOomiojW0tEj0ju7rGnXH09SZZlBx1AdQzgZx1WA4/C/uTMojmBY094ScuEIFtO6KLxy8ruZhvNZyp1fynqYIYpKX7vr9K09bHRTkKyrLJBKkiAY3R48nqB9t901NGJMO5uvhaWbcb6dtzGyzdzC1P4u+T1dNHeuUPKi/wBnip/2Vy0vYRcYfNUeotCZFnVWGSP2eAdiffjGxknEoe+xjXDwH2VqwNwcmjnEHxKzjH9sRzRtF4moq7RfKinrKaQw1Eb6WaJ1cHAyplDLkYIz7cIf45PeXK32fujf4fHV2VeyfbB8ynpXEemOV0cioWUf0eONvb+t49/jkw2a32IRwLBuShmb7bHm3Sz9EVq5aUrZAJXTg/T/AHvEO43iBqA32IsfD4nGrKlp9tdz2iTMNdoiFWA6fK08oz+X7ThY/iTFA8h6JxvB4T19qsJftoufCRxr/SPTxnkwnRFY4AAzdhlj7cKO/E2Pce44D0CbbwTCgd4E+qDuZ320niKg00tXSavpKFI2MZaCzUfVIw7k5jOP0HvwGT8RcR/8z3D6I8PBsGT3me8pff8A4T3xZ6z5f3PVi6/1SdM2ysittVXUVBRw01PUzKxiiLrCD1kITgHbIzjqXMf4zxN0Zl7Q5RoTQ3Pojf4XgGyCPILPLX6ou8XvP3WHPb7MHkVftYXqqvt//pXfrfLcKoKZ544xhOsqACwXAzjcAd+CcQxUs/DoZJjZzOFoeEwrIcdLHGKFNKg/ZSxWyz85tSXu/wBVALJojT0WrriUZXVoqGspqpU+sjSLEnT/AGmxwtwEtEz5JP0tGY/+kgonGA4xtYzdxyj1BCBuZPjs5xczdeVt+uGu9YU4udS05oqS6ywU9IjMWWGNEIVVUHpG3tnvwpLxfFyvLzIRfjsmIeG4ZjAwMGnguOpfETzJrwjx8yuYFr8+EeWpvlQF6QMLvkZOB3PfvwJvEsSRrK72lWbgYL/QPYj7l3zW5ppp+qln5iazrlMKRq33zKW6s5yPUd8cZ83FsVmAbK72lekwWH0AYPYhXUvOznFSVbiPXmvckkDy7tUMG+X7393BWcVxdayu9pUOwMH9I9iKvCr4wecXIXn9pnUuoNcatuGkoa2Nb5bLrcWngrKFz0TAxuTl1Ql1IAIZR7E8aXDvxBNBO175CW3qLsVzWfi+GRSRlrWgHlXVWfjG5va48JXNu6cstO8yL9S6MtFDQx09qoY6c0dVC1NG8bszxP1h0KHfIwcbcNcTxuJws5wsMlMAHTXRBweFimjEz2WTfxSh0n4tNSJcIYKP4HLN6Wex292J+efI2/hxkPxs1WX/APtb9E/+VbWjfefqmxYfE9rOeFV+9LeXC/hNpoulP/sPGc/iOIvR3/tb9FduEjG495+qvbDz15gVNyjan1IkbBvNR47VSK8TA7FXWEFce2+fkeF5OM4hmt6+TfomGYWEii33n6q/5W839ZcnaW5U+mNR3O2R3WXzq4xKrmrffJcuCxzk53wc8I4fjeLw4cMPIW5t6rXz0KNPhIJiO1YDWyvoufGrmBZ7vTK7HJYWyjy355h4D/jmNB0f/wC1v/6qowMH9PvP1XKbxAa0lslxt39JqiKhukTQ1sNPS08KVSMMFX6IwTt79x8+L/8A1Bjyx0QkoOFEU0X50FYYDD5g7JqNtT9VW8sdZ13LDUsV2tT0/wAXFG8S/EwidArjB2bs2OzAgj2I4zMLj5cLMJ4azC9xe/3uNQjYmBszCx+3hoi29+JjVlxrzVqNPwXBdlr0tMctZH9Ulm8xkP1XGONB/wCIsU93aU0O65QXDyLrI9KSrOHQAVrXS9PYKSd1Mbzfr5LX3G6VFynnkMks9TK8k0hP9p2yW/U/ljgLsYJXGSWy925OtrRY1jWhrBQCkabrrlYr5FXMYFnoplmppkw0ispyhIbYkEe434D2uQh8JIIN+qh7A4Fp5pm3rxP6+1aq/euo6m4Mg6ojV0lLUeUPbHXEcY+Q4el/EvE5KMkxdXUNPxCRZwzCs/QyvIn6qjTnhriR0YaojZlI6W+7KEDIPsRDkHgZ/EGN/r/9rf8A9Uf8jh/6Pe76oG5+1995tXKO76p1BUXitpohTxz1ESh441bqVcoozjfuPfHbiXcXxOLkD8Q7Maqz0RsNFFC3JC2gl1QrAD1rFMtRSzCRpfNKL+LPWCNxuPY5GBwWzdg0iuCdZ+0P5lWa2pZKu9UeqLPA/mRQX+2U91Cr2HS0qlwB7ZbOBxuQfiHiLYhFK8PaOTwHe8i/esp3BsKXdo1uU/6SR8F0c2vHTzHvNmpqGC+w2W2SxeZPQWu2UyRVCnAYyI6OJCuAV6jgdhji4/EnEHgx5gAOQAA9d1MXB8MHZi2z1JKG9N849bX6lqKirus1PbKeICQSWW2gVSgZVFAhPfbOeFzxrFghocCT4N0/9qK7BwA6N183fVVHPHmvqzmPdrZNfLxfrjTWSIrb4vh4IqWiidVzEgQL0rkDY7bDAHFpsfNiGtbO7Nl0Hh7AiYaCKG+zaATvvqlrSXO98v8AXVhvdorLlbrtbv21NVRGLzYKhThSA2V/j8+Iw+JfE7tIzThsU3K1srCx4sFEmvvFZzP1HUx1d21fV3StLFXqK200FTI2PbqkgZts/P340f8AGsY91vfZ8QD8kvHwzCtFNZQ8Cfqp/KnxUczrCxudLqiW21UWUp56W10FPMBj1epIAQoB+eCSPrwN/GcW1+aN9EdAPopfw7CuGVzLHmfqiTW3jR5j63s9FDNqGuvTUkHast1HWLABjdQ0BCLn5Y78VHGcdIf4sl11DT8kkeHYWNxytryJHzQ7zA8RGs7VZ6Jkudriq+mFOhrDbX6WIJJGacgMcgbdgOLM4nibJJFf7W/RXhwUJdRB9p+qudM+JnmHFoC7qNTVduI6MG2U1PbXOxyOqnjjYDcb54zcRxjFmQBshA8KHvACb/w/D2LbfnZ+JKVdRzJ1Ly05dVWrtP3istuqLNqOKrpbmjLJPHK8MqlyXDAsQSMnJ34Ngp3x4psrDTq35q+IhZI3s3CxWyGdZeNzmxqi9w3ebWYq6m8+taittFvqJRJkB4nlemLnpJyCSfSV4328TxLic7rPkPokRw/DNb3W+8/VFHIrx98y6jVN6tsGtaqqtNXSTW6SGgt1HQCt6n6XAIiV+kxrIexIONhgcHbxHE5S0Oq9DoPZssLGYSIU6vj9VjnxA6uqdSapnSWZpaOCfyqR1jCAwR5EfVtuenGWO5O534hjnAmhoUOKCMNb1C7eV/2gXO3lBy5tnL+y8wLtQ6Eo3cw2NqWkqKJWeRmclJIW6ss5bLEnf9ON1mOk7Hs2nT75JV2GZ2ocRuijUH2h3M+sNWgulnp3nk/2eODTVqjp6BC7M6JH8KRhsgbn04zuTxSPGylup9w+imTDRtcCPml7z/8AFDzD8T9ssNBrzVNfqCm0wssNpjmp4I47akhBZYlijQBD0Lt2GNsZPBHYmR9ZjdIZw7KLQKR/9nt9pNzN+zI1ndqzQlwp5qDUQT70s1XQrV0VykhD+QzDIkTpLtl42U9JI32wxg8ZLG62exJYjDMa2n/2Xp1yb/0gfkp4n7r0c8NJaw5UaiS24/pHpzUFTLb2iLqvX5UTpKrBuytDMQFJz05412Y6LEgCQEHwJ+Sz8VhRE52uyvNa/Zeag8Z+jZtT+Hbxpao1tZgzt8NcNU1LvTyP1MFeqopFaN9/wS04xgbAcM/lCRcUhrzXOT8PkeSYpTfj+yw7zT8JHjD8FM93h5w13Nh+XtWF83WNr1jWXG32OQOFjqZpo5i8MBZgr+YiYyD7YK80UzGk6mvh8lly4XGM1kJodD9+9I/nvq3mx/Quk1JR8ztf1TU3XTXZ01TWqswRvRV7S9I64ypbp29JbH4uPMmzDLZ8PvwWeZpmn9R+/ihzQtm8THiCWjrtGQeIDWEU6gSzWt7xVQSSAkFlkQlCrABtj3J+nDUFuabtFH5l36LI9U6eTngK8Z9Zq9/vDQ/iEgttRTzQyfFzVyB1dSOnLy5VtwQwGxHtxZ0by2+aNHh8ZerTSYXPflX4v/CTyytln0tQeIWgWgH3hcL1blu8xlmOyRh0LhVVfxexI7cMYQOcS+UV4I+IZiYqbFmrrql5ye+358VHKKtmsWpr9Q8zLGh8q4WLXlljqvMXsUkcLHOud/xk/keNARXrsgx8TxDNHm/Apu6d5f8AhB+2TkS16at9H4V/EJcCRQ25agTaR1NUjfykACrG7McBVWGTfZJ8EcR+g66hGazC4vRgyP8Acfv7tYj5++DfX3hJ5r3LSHMHR11tVzsU6x1fwr+ZT1KydXkSRuNnhkIwJF22IwJAV4mTFXbQsufDyxEteNlfcnuYNDy4ttLW220PdairhJeFq1lajAn8s4i6c9J6g4II2z7qRwjN3yQSoBoCimNbvEVV6lrowbXbbakkavA08jlHZmCqCV/AMEsWJwMY2PARAANNURrrNrRfKq0Nf9CrP0SENNgyxwN0srrtkn8Bz+vp9uAvdldS6HAx54td7RXa7FNQkmpImZcAEnOQO2x+mOBvfey1YIi39aor/QNV1boqF0jYEKQNyOxz3zxLXdVEjC40FGaiVKNGxhkzgZzgn6/9e/F8yI1gpQvg0bfLb/T/AJcezoijxaMj5jaYqbnbqq526st9MVoYY06Y6wRRSJ8P0Ngepnjwe6sh754xTMWENcLCIIg7W6KRvNbWt00hpKYXimttbUpXVHxExhYeYKdIOlCrL0ljER32yG2O3B43xuJDLH3ql5MPJoZDY+u3vTb8B2u4qXm/f6PUdHMlp1lbYJpppj5nlvBJ0wsCPThlIIRtz5ewwRxlY2NwGePf9keCVjgGP2+ytz1tlr6DVM9ZcKmCoRmPWsUpbyo4XfoKo2dvV04Hchic7DjnnPBbTRp9Vstbr3jqunTlSt6udTWTtCF6TOsgXBCtsFG2xOSMY32zxEjiAAFLWi7Kn3rSEV909XWa60avb67pkmjljBEkJ7r37Htgdx8uACbK4PYdVfs7Ba4LKXjB0vqjkb4o6HmDy41rLpDU+sbb911FTDVNTNF6OmKZjHlpXGM5cP6U3HT33eFY09jkFjL0SeIw9SZxra9FfsKvtBdb+OzkPqyn5kChm1ly+vK2qpuFLAsAuUMkQeOR0X0LIGWVSUAVgFIAJPHb4DEOlj7+4WfK2nEDZLP/AEhDRtqZuWt1MEEVyJuAnkjhXzqmJfhgMsB1N5ZbIBJADN8+MH8TOyOiIG9/JavCmhwdZ2r5pLeFPUdh5RfZxa/5jzaC0Jri+2rWNJbaT+kltWqRIJYqcMoOzD8bMAGAycnhfAujZg3TOYCc1ai+iviWPM4YHcuSAb39pAkEYmh8PPh0bP486TeQj5f77fP+fAHcTb/5TPZ+6uzCuvVzvau2xfaPRVTqsnITw5QqB1Af0TZcN8sednfjPm4yBoIIz/6f3WjFw8/+Y8eqIbF9o9Yrk6iq8P3IWZwSD5Wnnj2/8TcJP4/k3w8fsTreFXtM/wBqanLrxpcr77KkGo/CvoOqppCFkltFJTOQPmI5oVB/LrHF4PxXgQanwrfSvgQhS8GxAGaPEH1v5H5LYGouUXLPxq+AvVmgtB2q2afs93oZI6e209DHb2tFeMSws8KDCMJUQ9Qz1DOCRx2MT8HxLh72YOgCNqqjuLH3a57tJ8JjGyzGyOd3Y2Oq87uZnhvt1t+zF5VWO9akgtzWjWl8d5Y42nzIwYPEMAbqQRuPbj59i8W4cHhdWud49i62CQniEhY0m2tSd0fonQOlKWtp6bUGrZYrlTimrkgCU8ddEHSTocE7r1orBTtlFPcccy7HTgEDS/gtV0crqJaNFcwQcu6OAKmm7lVlRgNPXkF/0UcLHESnmo7GbfMPYpcGr9L06rCmjbRGigBWnlZyQPnk7nihc/e17sHnXOfcmBQ6ioabSsbparREsj+hI6fC4Hbvv+vCDy4lD7El9ZiqCq5kXCBGEFvpEA7COnXcfLseLtaTzRThmcyfahC5czdQVp6UtFE+T2ejRv7xjhpsTOblBgaFXah1brfVdaai4TRSSCKOHreCJ3WONQkadTKfSqqFA3wAB7cMOlicbe4k7ak8tlRuGa0UAu3T10v0MyedW08EQ2y/lKe3yVeASPiI0tXMLRyRJR3OquVbHT01TV3CeTssMYVc/PIGw4oG2LA+aHkaN0WVEiacowtVVQwTn8QZSWJ+Qz7cLvY+9lLA3kFVDVlHOCI2MrZ3IKL7/QniOycUYMC7TdQyDbp6vm5PAjHqjNYo8mpIKRwHmhGfrniewc4aBFbGV3nV1LSyRqHV3kPSFUHP58BOGcbvREMZVtFX+cocLgONjwqWVohZF8FQMPu4IGfxcWrmoIUaa5R+Qpx0gnuVzv7/AJcEaw2pDVDM4upPk1CsFIyGYqv5bjg+Us/UFaqOqsrTRPHSlAAqqcFdiuM+2OFpSDqquItU9ygmiukzskrUtUSrx/iU+2fofy4ZiDSAL1CIQC3yQxqaz3CCNfhaRpBTMQF6RhgRjPfc8PRyMP6juhiuaG4bJW0jKlVBOkkoHWre2MkEfPPv+XDIe07bKWqVdo2q56eWWN5AsPwhQEgNjBB/I8SBqfaprkrV74/9GJ4ZEWKPywPSSuwB9OP48VY3vgqmTW1Gkuf3jbXnmbojiRoXSbtN6cAr88Dht4Gyrlooc1rbmkWlmEiFYCsyhWBJyAwztwSPcog1Q7TWKq1dq+jt9JgNVSsHYD0oo3Zz8gB/hwYENaXFWDsosots1LNHDXwrBJFS01KILeshAK9RxlvmcdRP1PARG4nOAo00VBXyx6W6UrGzUqMoFG4B7Ej8+CtaChPiLjYUbmBUCiARllNT6WiV19JAGOr6jPFgcxrkvQRlpsqzstRNT2S7pUSBmkdVJbbPpHGbMAXtITLTY0VbzDo/ifD7dljHmPNd6Q4jHUciKXOw4awbrnHkUKWw70SKqqO6Wm3SUUVNXJNLKlRQsIXBWcN6ekkbdW6/qvy42yDeZLvcKpUUHNyr00hprRXVHl0kYSnWomQyrUTJ1Vb7DOGkJxnJAxk8EDqBtZs2HDkute0DVVNAV81cJ07nJDZGQc+/F8PMQ4AoE8bazAIUs1tkeCnjd16o5CmTjOD7HP6ca73USUgwWB4Iou1gUSxSyCRVcBx0ICSTjb+PC0M1AtCK9gJtC1/mgs1ZMFBkgRugM+BnsNse3GjEXOaL3ScxazXkv1JM6U4qKOompZ0ykU0MhV2RgVZcjfsSD9PoePCQtcofCJGfBduuLdaG1hWNaYayKiljCwpVskk/SBj1MoAySCRgbbDhnCTkC7WfxPCteSCNT7/vktqf6NRzFuGgPtZ9HWylq5qag1farna6+JHKrWKlJJURq4/e6JIVIznG+Pfjd4fPcw8VzLsOYpR02/Ze6v2xem7dq77MrnJbLrWyW2gr7A0EtWidZpuqaIByPcBsEj5Z42MW4thc4dFGLaDC4FeQP2IXJay638Ta6S5g26lvactluE1fbJ0E1Lco4IPMpHZGyrp62ABBDBFBHcHIwRDpQatrhY8K3C5vh2HaZsjxeUn16JY82/tyfEpzn5s3CkXmJcNA2H4uSOgtOlKeCihttJj9goYoZHPSVyzv88ADA40TM8iwgy8UxDn1eUeCJvDV46fEvrC+Szy86tczR0XmPXQVt7Z/gvJBDDDeluo774wduw4BNii0DxVosViHHMHmtVD5Sf6SN4n+XPMl6emuVq5o6bot6ylvtrSF23y6x1VP5bp0ghQzl1yCcEEDjUa4BmqJFxiZupNr1K5Dc4/DL9vXyorrRrLQVn/pvaqWOS52e5KEvFqBAxPR1qBJZIVYgeZGRhsB1GQDZr7Gi14ZcNjm05uvTn6FeT32vP2K2qvswtTQ6w0pXTam5RXOpSCmulTEpr9O1BJMUNX0D1gknomQL1NgEIwXq8BroaWFxHhrsP326t+Cfnht1lS/bO+Cqs5a66esuPPvkhQffWmbwZlFz1NZlIWaill7SThehSzf7w08h3EhI3AkEDdNYaQYuHs5P1s1HUj7+Sxryi5D0WptPU17jpK2GGeonklaYdeyMwMaBSekD0EkZAZpVxhRhZzg00s6KEO1Wh9AeFyXQuuY7hXNUQVESI1R8Ygcyq8RHT+0BOCCRgHGP4cLPxII7q1IOHkSC9BzTYordSabpTS25XWmGelevJI3xkdicAfw4EXF2pXQRNZEMrAvnUtSoc4UYB2+g7cVutExdqjurIs8rqVLE4+XFwV4kbKkrW8vK4UYyPSO/FlVV5STP4U48pooU5mcw2ouTbXp4BRU1beIKa0SCoZQyQBpT1gHDNLEi5Kkj1gDG+coxAuLWnYaq7JDpmQZrEW7UNfViqVpoZa9J0aDsYZo/KlyD3Z06SMe6jOd+ILNLHJWEps5uf8AdAmr9R3blpZmjt9/u1pe3VUNaWoQoE7Uyu0BDN1EE9brhh047nIUcBkm01UwYMPcV6h6U1g/M631lT5gkMdvBjdwDSzPUUwmikV8AlEPpJGQwPVuTtzcoa0AD78PVaUYcXHOlJ4YOeNLJcKe0XS5PU1NRUK1ZXn9ihZWVcx+kAoWDnqGF2ONsExi3NdqzlyRmQSNOZ+x6rVL09VbzA9UYzUpHmRwDKXIIC+wB2J2wPbb34xHyA7J1jDzWO/GfzR0vry40SywRx0EFfVgSeWUqZPJVk6VfqHRuuRsTkKP3uHcKZ292Man2JsQRZM8h0WxP9HhobMmieac9reqNRUXOg+N82QN+0WGYDAwCMjck9ydsY4738NmU9oJBzHwK57iojBb2ZvddX+kE3KitFx5PVNVVT0zLJdVUIoZZFPwmQwPtsP48I/jJ8gbE1g3zfJOcAYwl7ncq+aVenrfart9kXrua2Qg0VdruikESlSSyx0vUoGO4KnbvtxjYaWVvBpC7Q5x8AnpWsOPbzGU/NZTt1ttQZoDDWRqw6WTp6dj7b9vbjn5J5CLJCepo2U1dGacoCslRDKy/iHVJ3/lnhF8sh5o8bzsFb23VOkbG2Y6SjWb2Z2zk/X68KvD3Gt0y1rzzVtQ85nrj5Nsikc9gIo+rP8ADhN7XjwTDcOzdy0R9nZzvv8Ayp8Sdnmr46im09qY/dVxE46FUOf2Eu+2Ul6f+678dB+E+JHBcRbmPcf3T8j6H3Ws7jeFjmwpDP1N1HzHqEyftT+TMfLjkfaKGaW3U1DW6/ud1pvOcooSqheXpGD3Ds4x8hx0P4xwhwuEa1o0MriP/UL+KR/D+K7WdztyGNHsNLEVo0fpmYnrqbdM377rUsAv6ttjj5yZn7UurdI7kFey2DRFus8jSXWETAYRYp/OycjsFB3xntwPvHVAzyk6NVetZoylqKdKZbhXTPIBHFFCAer5ZP8AlxOWQ2pPa1ZoJjal1DbbRYYQ1IpSMHpWViAp+Ww+vChbbqS8bHudeZBr64geRzDTWOHp3AkeXJ/MnbgrYBuUyWHmT7kzuQ3hI5neJV4qvT9jtENlkPrutXG0FEPmUZgTJ/3Fb9ON7hf4axmP1gZ3f6naD9/S1nYziOFwukrjfQan9vVH175PcjvDrFJDrTWFdzL1JAcTWjStLFDTROP93JPk4Ge/rVv+HjYk4VwTAd3GTGV4/lZoPU/v6JFuIx+K1gZkb1cTfs/ZVFL4v7BYjM+iOTXLvS1LEBitvFM12rV/Iv0gsfkM/nwpL+JMNB3cDhY2+Lu8fejDhMj/APvEzneWgVVc/Hx4grzKV0pHcqagX0p90aTiPVvvusDfwBwB8+HIPxDxp47hI/2sFfBV/wAK4eD/ABN/Fx+qhp40vFVRnruFRqxKY9xX6PjljI/4uqm/x4vLx3jrB3sx82Cve1EZwrhbtBV+Dv3UKXxs1128yn1xoblZqh2P7T4/Ty2yuGDviWnZWH/h4z3fiR7zkxUEb/NuU+0UmRwYNNwSPb5Gx71Mpn5Fc7QYkfUvKa6u2FDSm+2TP1OFnjGffcAcVceDYnk7DuP/AK2f/sFcN4jAb0lH/K76Ia5zeF2/8kLCuoTQ2jUmj5n/AGOorC/x1A2/+8ZcmI79nA32yeE8ZwLF4dnbE54zs9ptv7eqewnEoZ39lq1/9LtD+/ogC1a6hqEKwoY2Hsid/wAs/wCXGDJha3WkY7FlXVDLVVyO6o1OCow02Sz989Of8gPz4VeGNNE2gkADqu5XFKkhldITgp5jSAA5Hck/Xip1Iy6+iq4aLUHJTRXhV522ultVv1FdrdqrylU2y53z4FqiTA6hHKUMTknOApyfkOPqHDOD/h/GxAtLmydHOy2fA0R5V7Fy2LxPGMM4uc0FnUNvTyu1aa+8G+meVTSS1fJ7nPX0abiqs16t9yjZf7XQv7QD80HBMZ+FMJAMz8PMR1a5rvlfuVMPxiabQTxg+LXD9veljS635AUk1XTT6c5x26enH7WCeroUlTf3QrkfqOORnZ+H2uyvZPf+5nzC1Ow4maIfGR5OXCt1/wCHpAC9l5v+USAXFdb8Lt7+nPBGs/D3Js3/ADM+it+W4rydH7HLpuV/8O9UCslo5xkMo/q7lQDA77YXg0bvw+NmTe1n0UCHiv8AVH7HLhHfPDfNB0SWbm3OV9prpRA5/gOCdrwEH/Lm9rVBg4qNczPYV1yP4bJ4ys2mObQDHqGbxS4J/MduDDFcB5Ry/wDM1ULOKf1s9hXZNdvDVDbemTRvNB4ukqeq80/URjvseLDFcBDtIpf+YK3Y8VO0jPYVX84+VvKrU3hfXVugLTqu0FNVwWKpF1uK1PnRvSPMXTpyAPw77H0nhnHYbh78B+cwbXNIflOY3ytRhpsWzF/l8S5p7ubQVzpZT1RHJJaJJIpSH+IBG53QbbfTGOMONwtbZamDy90rTaW0hJcqsrJXXGBnEbfiCY9CAj54z+fT8uBPkcXaaAJVwJdlCXmobzVw6frWjdmqm6cL1hugZzjPYkfw4bZKSaJ0KYLBavOQXhy5geKq90tHo/TVzvVVSKsdVV48mjhXO3m1DYRTvnGeo42B4dwnDMVi5MmHZY9w8zySeLx8GGYTM4D4+xaA5p+Bzkz4XqqlqOfHNxzeoYwyaR0gvxNa2dyGdwSmSe7JGPk3HRDgmEwY/wDuE3e/pZqfb+wWLFxbGYrTBxaf1O0H37VWVvjR5Vcs6WuPLnkLpfqptxc9aVL3eec9OzmLq6FP0D44ypOMYCBwGEwrfN/ePs296aj4Zi5ReIxB15N096k6k+0K59VXJCouGhYaO11j3GKKGPTOjYHVImiLYVRFITvjfuPnxbBfiLick2SIAD/SwfQqknBsC138Uk6fzOP1CTFx+0U8dFsoHqqiq5mFIT1ET6DjkjZc/I0ZB42m8T4vepd/y/slDw/hhNAN/wCb90B66+1I5lzxRrzI5ccnNepM7LUU+reX1PTVHSdtniEMiN33G/ATxme6xDGu82gfRWPC4auB7h5O/uqCPm74TfElRml1fyx1ryPu06rm76IupvdpEnV09clBVftFQe4hYnHbiRPwyV1PYYz1abHsPySzmYtl08PHQij7R80L81vsndV2nRNZrfk/qXT/AD75f0YMs9dpYM9ztqdwau3P/tEJAUkkBwBuccMyYF5Z2sJEjRzbuPMboLcS0OySgsd0Ox8jskXrRIWslPNTr6H6kYZ/AQzAgfl24xW6OKfeNAQlZq6A1K+VGpeMnHbJB98fw41sO4kAndI4mMOblOyi2S5SXIDrbq8pI6cFEVOnpGFJCgblRgnuSMnfi+IdzKDgWUMt3SvdSUGKxnVchowp3ye53+fAcLN3aTWLht1rTH2EdQbV9rfyTnZjvd6qEFRgOJLdVpvj5E9jxu8Lk/4hoH3oucx+H7mY8j97dPFf0Ufab6apNX+APmraq5S1LcdPzU8m+MBioz+hIP6cdHxN7m4V7m7gLHcwOaWuF2vI77Gm01k3j30Xeuhg9y0VfbLqFAuFnmpogI5D+ZWTB+TAcY/C3VI6MbCyPXVYjIyMQ2Q7lpB8wK9688tWG3WvUVRBUIDKaWotdXPGuainqKGdxH0Hsokj8rqyDkDh3DSOLL+9VhlzaBPMetj6rUHhn5fxXzlVreiuNz82prVC3C6MjSTLCWRZEVAo6i/UygZLsWxnbZfEyOD2GvIJ3BsJZICdOZ9VmbxxV9BybvMOm9PIbc0fTNOigB4CN1Vm7vICcs2cZ2HbjWwZkkZmdss6ZtOygJaeEXxd6j8HfiX0rzQ0zPXG96Wr1q28yoYCupjtUU0gHdJYi6Ef8QPcA8OuaRqiYaZ0Ugc0r+urmDoPR/js8J9dY7nCLnozmfp5SCygs1NVQrJFKvydOpHU+zICO3ELtXtZNHlOxC/mC+zx5o3n7P8A+1p0Otwqnp6nSGtn0lfekFVkgkqWt9SCO2D19YztlVPtxNCtCuPwpdBih4Gj80e/aWajvfhD+015waWoamma1UOpJa+jo51YIkFZDHVJGOnHSAJgMjGQoBzvwGWKxYGijGXDiHNbyPx1XZbftJdWXfTlHSXmy0V5lgSNUrIquNZo0GB0jpAAB2yGB+ec5HCJw0YcXMRhxWeqOqLdL+M621sCJWQ3CnmB7OiFsH3wp2UfP6jj3ZdE1FxIAWQiVfF1pisPli+BAAR0tC0YztjcrjsfnxTseieHFmO0ulMg5z2S9Ql4brQTeWSpZJ0I6tsjv37fx492ZCK3iDDzXYNVRyQFyxZfn7HiKKbZNYUb+l8P/rF/iOJyq3aDqkz4geZMHNDldbjVXG51a2+WPy6aqnz8L5qdQ6HAXO+ScKoDMQBgDOc0OYCWDdORBjngPRJaLSl80bRVMdL8RLUWhCrkHpMsJUNt+6T6D8iQ2DuQEXvc2SiU2MhboNiqD+mNLp+30tXXSUvwcz+VPSPAJg6kBXLqwI9Pp7gkgnGME8L4qDNZOqawcxsNApPflH43ZdBcir/T3KhmrKzTcDW2kiSeEP5MsrpTqVYdcixxnpV1XpPSAenIykcIx5BHX4KJHuDyD7kHcgeetFrnn4lBJpmqp6S6WeO2yNT1HXSxxUYkkEyumGK+XH0llwckDGAMzPCxtvZ92qtfJkyvPMrbtl5vJadGRUzPMkdM0NMTIS8yxknpzks242yPcd+/GLJhSX31TLMRbdVl/wAYmtNPaotFVcGt9Ldrnbq6ogXzGdIZnMVOZJo8Alooy6gjKhm7nCnh7DQOadDtXz080QSh+nVbU/0ay6rcdD82olpKaFoLhbXadIyJKgtHU/jJO/TjAAAxv7k8dnwAH+Jfh81lY6rbl21XR/pItO845NhYzIWluygYJAJFJvgfTPc8Z/4vlyNjHW/kn+BsBc8nlXzS+5L6fil+x11HTVUbKtVzDgGRnqiIjp8MfnjA/TjmHzOPAZHf/wAg+S0yA3iTa/p+qzzqS2SaNh8u51VHRo3qE9ZVAN052Ud2YfLYY/XjlIZS8aCytRzWg6IXqNfaaq4jSNXV91YOeiOmp/JjLY2UvJvvv2X9TxoNwsrhtXmgduGnRCVdzhoLTITb9M2ymmBOZK5vi5flgBvQD+S8DdhHc3JyOYu1JX2p8UV4ZFp4a/4WMjBWjiSPpP5KBtwL8g06lGa+MKVaua12uE4lmrq2JEORNJUBQD7MGOdwfl8uBuwjBomw8bALWPj5+0Usfiv8I3Ka00lbVVfMCyVpqNQRGmkWKJo6V4DL1kdLeazB1AORlsgYAPWca4tFjsDDG/8AWD3vZXv3WNwjhr8Li5XfyEae2/csRVOpa4VXkx188rZ/cUdMf69uOXELKstXROcRzXeNbtRoUetqpZBs7h+30B9uKGEHkhl6vNGXasv90phSeeAXGCjtld+4I34DK1rAbXjqKKeGmtC6i5hXei0/aqeouV4ub+TT0qEySyud9lySMdyTgADJIGTwlBA+eURxNtx2AQpJWRtL3GgOa3TyZ+zy5c+C3l8Nf876+33m40wV4rc2ZaKGbGViSM71UxI7EdA3OMDq4+kYL8OYHhkH53i5BI/l3APSv5j7viuUxXGMTjZPy2BFA8+fn4D3/BLrm744NfeMPV1PorSFpqrdZ7h6KSw2xWaolp1wOqpdCoC4wegERqMZJ78c3xL8R4/jEn5bBNIYdA1u58yOX/tHNaGG4XhcE3tpjZHM7X4fdlTIfDfyz5CADm1qWilvEPq/oppaJJqmD5ComA6UPzHp77MeBHhPD+Ha8Xlt/wD5bNT6nYe7wKkY3F4n/ubO7/U7b0C6rt9oRYeVVEY+WnKTSNngp2wtZdQ1ZVbDvtg9R2/fOOLw/irDYc1w/BsZ4u1d9+qn/BJJTeKnc7wGg+/RL2p+2A8QF4uMwguWmLbArERxQWRGCr7D1sx7cOv/ABtxKrDm/wDKjR/hnA7EE+qJ9H/bK849OOgu9PpK9o25WW3SUzEZ7gxSf4Hj0f494i028NcPIj4Fek/CWDd+kuHrfxCdul/tNeU/PeKO2c1dA2+BpgEapajS7Uak9yeqNZk/RWx8+NaH8bcMxY7PiMFeNBw+vuKz3/hjHQd/Ay3XK8p+NKy5ifZYcp/ERpY6h5V6hSw/FqWp2o5/vC0ytjPSYy3XGc9wrDH9n24cxH4P4dj4+34c/LfQ5m/Ueh06IEH4lx2Ef2WNZddRTv39iyddeXPOb7OvXhaWWe101cxj8yAfF2W9xjIKOrDoYEE5SQCQDtjvxxU8fE+BTa6A892u8+R8jRXWwy8P4vFQ1I9HN8ufssIqtnKfRvikoqq88uLZSaS5hU8TVVfpGJ8U11CjLzW1m3Vh3MBxj2x3NJ8Hh+MMMmAGSYamPk7qWf8A6+zxEZ8RgCI8Yc8R0D+Y8H/X7COvVVdWr2gigejliJjcSofNVgSGBBHpIOQRjIIPHEhjGWJNxy2W4yJmW7Q7WaSqqqR5a6YM3fM8uw+u/b9OGBi2DSMewKxDeSoKvQUE9Xl6qkaJjnZ+skj3xjh1mLdlrKfYvBwCeHhs8bXNHw41ENJYtRy3KxUzqfuu6u9XSunuq9Xqiz/8mwx8jxt4D8UcQwQBjcS3+k6j6j0Kx+IcFweK1kbTuo0P7+q9X6jl3ovxQ8sbLddSaWtNzjvdup6wCohDzQLLGr9KygBxjOMgjtx9kfgcFxTDskxMQcHAHUaixe+6+XjE4jBTOZC8jKSNPDwXlj4VeTlj5p+K+w6WvCtNZK2qq46iKnqmhkZYoZnUBlIYbov8+Phv4cwkWL4mzDTg5SXeGwJ39F9R4ri5YMC6eLRwA95Cvq/nD4d6UyiTlfzIjiDYJj1KjDv+IAvxqNxXAHGvy8l/70t+X4tv2zP+X9lXzczfDhJCSOXXNSoRu5XUULsv03bPBmz8C/8AIkH/AKwqmDi1/wCaz/lK7NMc2vDdWSiCDRnNxJSM+S18pWb9ATvx6STgG7oZP+YKjsPxX/zGewrUPg+5L+HvxDWLU9Npe330Xr7tloqmkv8AKHqaCOdSgniVSUO+wcElSMenO/S/h3hfAsbFJ+VDs1EU82Reljl68lg8YxvFMI5nbEZbu27GuR5+iQGoNFVXL/wI6rsVeYaa52zmOlFJ1HCpKKCWNvz2BI/Pjm5Wuj4RLFJoWzAHzDStlkrZeIskbsY7/wDcFk20WiKsrauMxM1HQdIjQkftVTOd8dyRk/njjn5JqAPMrfvmpF8v9TIKekiyy1JKJHECTIScAD3Jztge54mJuYqzWj9RW0/Cf9lNR0OkZNec86tLFpykg+NayTzCnxEFz5lbLsYlx/u1PVv6iD6ePofCvwk1rPzXETlaNct1p/qPLy/suQ4n+I3F/wCXwAzOOl7+wc/P+6D/ABVfaqV9ZNb+XPIG1LpHRaD4SnqrbRGKuuJ6ukJTxIuYEY9iB5rZzlckcTxH8ROkb+V4aMjNrAony6fE+CnA8Ba0nEcQOZ++p0Hn1+HmlhX/AGdlo0bbafWniJ16vLWjuf8AtK6epcV+o7oT/wDJ+vyiexZg5H73SeE8NwVuHYJOJyZL2G7z9+qadxYyv7PhzM5Gl7NH36IvtXjS5O8hrfOnKjkRbLhNSRgpfNZz/HVNRjYP5Y6+n8ldfyHAHcd4dhXhuDwwJ/qfqfZr8VH+FYycXipyB0boPv0U3WX2xvOaTkyl1sc2kbDUPVCKKKlsoaKNPLyQFkdvf+XFW/jTiRm7MZWjwb+6qfwxgw7vZjpzP7JE6V/0izxH6dvXTcajQt8iDlfKqrEYc/TqhlQjjZj/ABTjhvR9PoUo/wDDuDOgsev7J98tv9Iq0lzKpaaz88eTtDU0VRhJqm1iO604zt6qWqUN07/uyMfoeNOH8UxSDLi4tPDX3FZ834ckj72Hk18dPeEw5vsuvBj9qBoiv1BydudDpe7Heom0pN8O1FISGC1Vsm2j39gkefZvfhx3COGY9vaYc0fD5g/ss/8AP43CuyTC/P6rz+8WP2bPiA+yH1OuvdOXC5T2W2zYpdZ6Xkkj+DQkYWsi3aFTkAiTrhJOOo9uMLE8JxeCf2jToP5h8+nwWrBjsPimdmRr0Py+7Uuz6q5efau6HWl1kNMcpuf9RVCCg1NTQik07ripZR0w18K+mlqpCQBOnpZjuDkJxGeDHOyvpkvI8nefQ+Kgskwrcze9H05jy6hYR8RnJHVXh15i3rSusbNXaf1NYqh4ayiqFw6HGQVIOHRgQyupKspBBI4VYJIpexlFEJl2R8faMNgpaUNfGkTSovq61Em2Or8vrweRpPdKpEQBmA80YahqhLNLtnowpz3Bwcf48Z8Bo0nJhafX2Md2el+1R5FSsTvqqOHK/hPVDMmPz346Hhf/AHlg8VznE35Y6PNf0S/a/avl5f8A2Z/OC9QjMlqsDVWM48wJLESM/IjI/Xjr8cwOw72nmFzGJeWRF45Lzy+yFjpazxe01RReW1LPYbzUJIgGGZ4gTv8AUMDxzXByRiSHb0fchmJpeHsNgX715gXm0RnxPcwba1LDWVjzSVNDC7Nh5WjRvwgHrPvg+kdzsONDDE9mDy0XGsAzOaRfRbGqOadh8K3gy05edRTrQV01vEtLSLhXnqHj9JRM7lEbAJ/eYk9hwk2N8+LLGagb+S6AFkODa5x7x+/d8V5Zc2uaNfzb1jVXaoh+Fiq5j5bMMlRn8PWdz+g46tseUUNVg6O0K6NGaHuN8R3jSWJBup8sN5ux92+fsMb/AE4l0ta0qujJNVqv65PskZq2b7MTkN8eZGqE0Pa4yZMdRCwKq5xkfhC8SDa7PA/93ZfQL+b/AMZdutev/tgeZ01q1DbqNbvzUqVo5YKiVjI5uXT0BFT8RcY39Ofcjfgbmk/p6rlcQScU7L1PxTF/0j2KC9/a+czqilmHlxQWmmqCmSI5EttPnqyuM4O2Cex7cHs1QarcXN4pw8vgsV263PRRKYqmVGkDZRqclSB3HUuRuMdx+vAHlwtZmyPNOczNR2xKYSPTXKk/GrTIGkKnIAHUM5A+Xbue/FTQFK7XEJgf62S1BGl3slwc9HSJEyAcjP7uRnb5bfLgFEJgSADUKrhvWkLtBBGGFO6ucqAhMIIwdyASO2434nOVOdhVoYqJ3CQanuSwvkGJaqZQfyIkIA7/AEHEHXUottvcqva22+di/wDS27+s9X/5Wf3/AO9xWgpqPqU1OcfLtNWacnFpCCa5IKkxxBjGGhkYgb9j0OvbIPWN+44yGSVoV2krKOYKu5C80qnSOvKG3XB1jtt9pYKumZ4y/kyxKyTRLjcHAkGMbkD8+K4qJkrbG69E98W/JGniQ01CdMO1rjiVKuqDtGIwc1KALjPsGU4x2YkfQ8ZokcGlrtxstHDsBlDr33/ZJi+1U+tLCZJZHSvtQWGVR1dQj/3ZwfZgCMfNd+4yFkgDiL0KflwxoGtQufKjWd35e65suoKOquVuemqDPE9FCJR5yA+kR5/C0bOrhsgo3ScD1KV5D2dm5JviEb84W9eVGqKnWXh+ttzt71tqFOsNwpIFhDyigiZpZYJdyGB6GCsuQQcKVJyMvElolLq309TzVcPmyhjjt7wkjadX1fMLS96r6Ovpp7THc5RDQy0zvPP5kbBpH7rFiJcGND0EMAAuMiHyhnL1T7Y7cNaC9Lv9Hf0Kuh7DzehSqjrIpbhbPKmVXQzIIZ+lyrbqSDnGTx034XxBlbJfKvmlOKRhuQjxVz9vXerJZLTyxkvNW1DIZbkKKaSn86n83pp9pSvqRcb9QBAxuOM78Z4eSXsQzlmv3JjgkgaX3zr5rNFq1pXJ9i1eqhzNQ1E/NYUXVTr1jaOMggrnrUkfiGxHCEWCbHwQsdr3718gmpcVnxwczk2ljfUFRNcrPHT1vmJc4VappJv6yaePfqp3Y+kOrZ6fcqfy4wBEWnPGO77lqteD3XnXogKmur2aol6KaRepRIro3XIQGyXOdwcZAwN/n78aUEIItyRnlo5WhD+otQVGpKl7jSFnML/7RGpzkYz1gZ7b/mMe3Dj8I3LoFnNxxDqtVlj1Er1oeA+XIuW6pdxkZ2+X9/GXPDlOq2MPic2yMNN0VZqKcVVRVCdTICy52izuAM7Yz7e368JSgN2WhDL1KILnXSU0BpIY5AZD6wEwre2S3yyPnwm1oJzOTva1oFQG21L1SRK8ksU2et41IVfpvuf0zxcvCMyTNorm126lpSixwCqZN/MqXKxg/wDZG54C97ueiumdyos931jf7daLbFVV9ZX1CU1PS0sZBqJWICxoq98k4+XfhJ8Ze8MjFuJoDmSrlzWsL3mgF7O+Fbw0aT+zp5B3HWWsZaNdQQ0PxF7uaoHFKmxFJT+5HUQu28j49ukD6vwfhOH4NhXYnEnv1bj0/wBI+9Svn2Px0vEZxBCO7eg+Z+9AsP635qcwvtP/ABMxUlspxbrdSh5KeGpfFFpygB9c8zdg2MF2xl2wi7AY4HEy4v8AEGOA2brQ5NbzJ+Z5nQLq4oYOFYWzqTv1ceg+/FWes/EpZ+SNirdAckZpaemlXy7/AK5kUC56gk7MYW7w04P4QuM/u43Zpx3GYcBEcHwrQbOf/M4+B5Dy9OqpBgJMS8T47fk3k3z6n78Emr6vnXJzGlVMZ8SNsT1swyWJ/PJJPvxxLWucS481uN7opdtbNHHZYAVbJdgAqg52Hf58WaN1X+a1X6XpY/jJZAqlWlI6CMBD9SRjPBnnQK2akd0WjhPbG8ykWQN6gCgb+4kfy4BJYHihCfvVaH6zRyJXlld139KHbBP58KmahqtiJ+lon5Sc9NV+GXV33npO6tRshBqKTHXS1wG5WaPsw77jDD2YcanB+MYrAyifDOo8xyI8R9kcihYzh2Hx0eTENvoeY8j9jqvSLw6eJHRHj/5S1luultpGrkhEd6sNZiQJnYSxk4LRk/hcYZTscHGft3B+L4LjmGdFI0Zv5mHX1HUdDuF8v4lwzFcIxAkjca/lcPgfHqNisVeLrwgXbwR8zLdqPT0tzq9KVdYGt9zR/wDaLNUDJWOVxv1f2H/eAIO43+X/AIq/DOI4VKMRhnHs7trhu08gfkea7bhPGo+JwOhlAD61HIjqPmOSg826KXxpcqK7W9jjS3cyNIwh9XW6ijCC+0Y2FzgUbh17SKNvf2XMzxQcYwzsexg/MRj+IP6h/WB1/q/sqYYnh84wsh/hP/QT/Kf6T8lnOHQaTuZaklnOTmR/MHbPc/PjkfzVaN9y6IDRddPQ0VqdunBkUZV27/lwYuc7U7KJGHkumDUMbyMqqxYEgL24s5ppeDaXtv4SKpq3wv8ALqZ/xSaboCf/AK3Tj9FcBP8A9tw/+xvwC+M8VFYyUf6nfFeYHgOq5F8fumVOMCsuecHYYparfj41+E2D/GWHxd8HL6fx1gPCnnwb8Qsl6lu0wrpWj606mJOCRjB78Z0UIIsrd7HRVdLrOrtUxljZSQAD1Lgt+eO/BTh2u0Qch2KK9O3636tdSeqhr4lLGP2kI91Pb+48JzQvj8R1Vg0jdOLwY+Jyt8NviG0/qO4yGa0+YaO5smVf4STCydQ/fCelx9YxxrcBxowGNZiGHu7OHgd/ZuszjHDxi8K6Ib7jzG30WwftL+XMeh+T2rLpSiGS16v1ta71G2cxuWtssMhQjtlog2R/b4638ZYUQ4WWRuz5GO/9hB+HvXJfh2cyTsY7drHD/wBwPzWGF0LT1tFJPDU+VTvEUkDJ6gffJ7Hb34+ZNeCdV2JeWnKQt8fZofZ2W3ldbaTmhrmljN6MXxNlo6vHl2WDpyKlwdvOZdxn+rU/2iSPrv4T/Dgw8Yx+KHeOoB/lHU+PwHiuH/EHHXSk4TDHu8yOZ6eXx8ll37SPxp6i8eXNmj5b8u0rK3ScdatPbqSk/HqWq6sLO4/9UCCUB2C5kb26cvjfGZOI4gYXC6sugB/Mevl09pW1wbhMeAgOJxGjq1v+UdPPr7F3XXUlg+zb0+9i0etq1XzyWlaC9amKLUUek8gddJRq2zTjszkbEbj/AHYoZ4eFXDBTp/5nbhvg3x6n+yqIpOJHtJrbDybsXeJ8On2VjS+8w7rzB1fcKrU9xrr3XXNlkmrK2dpZ5H3zl2yck7fIbYAA45/Flz39s4247nmV0OGjawdmwUOVK9tSvS2ivQllJhDek7qSPbjHmILwR1V2q5uqSHlBRw9XUq1JkZjvt0d+BRm8QaVTvazHq+0Rw6gdeiMgzt+EHqAB74z8uOkjPdCTeNVD1pBHGyzxqQoTCg7YLdvp2yf04sxDm2tRfDrzZ1Fya5s0mqtIX65advtFnyq6imMcq4BOD7OjAYKMCp7EHgzMRJE8SxOII5hZckbJAWvFgr3A+yZ+2isXj4pP9WnMimtdp5mCnkiWIoBb9Vwqp8wxI2QsoXeSA5BGWTK5VfovCONNxTexnFP9x++i4/H8OMB7SP8AT7wsx/bQfYqUHInlrqHmXyetMi6VNUlxv+nIF6lskY/rKmlXv8MNi8W/lbsvoyEx+O8E7O58MO7zHTxHh16LT4XxTPUE2/I9fArMXKPUdL9rjyMp+TWt62mTnzpC3yvyy1TWyhH1PSxKXaw1sp/G5UMYJGOdjk5DeYDAyjGsEEhqRv6T1HQ/JMTs/LP7Vg7h3HTx+q87LpZKrRt6uFruFBNbrlQVrUtZS1SFJqaZGKSRup3VlYFSPYg8LysdmynkCm4coaSOZVulSam7VUTA4cqoz75Ukf3fy4zHtpgcPvVNA28tK0B9kbQPQfaZ8kKkdcaHW1uXGdss/SR+vVxt8HludnmAuW462ntaPNf0Nfbc0xqfsnOfSghSNI1RBPYYKH/DjucWahcSudxLS6JwC8sv9G/1JUX3m9ZaeplLT0livUQBO4QIAnbvgAAfQfTjCwLAMVY6FZeAe6srxrqL94SB5Z6PtvMTmprm71j1hm0zdI6iZqKA04hWJpI418wbyTuQFPUMBX2z0ngZcWsY0cwszDsY/MXaBtHT73KU3ixguurNUtqfWSS3y91zimsdjpnIpbVFn0RDGBnAJODk4JJAGeNfBNjYzJHoOZ5lK4qZ0zyT/byS71ByvtXKGw0971B8DddQyuHHmsHoKNcY8qOmXBlYE7OxCN0nuO7Ie6Q5GCglHuFZQq/RVbfvGPzm0/oa2QV14vOra6Cy2X4sJLJTSyuFASOMJEkQyWYBcKqk52PB/wAk5jbzkHp1TeFAkIheD4Ebj9vsL+m7xteJvTP2P/2Z5uCT0z1Oj7BTaY0pRsqo10uCU4gpUCDbAKGV8dkjc8XuhqupnlbhoLPIUF/Pd9ib4fanxQ/aR6WvupZmfS/LmeXmLq+61anyqeCiY1HXKx/9ZUdGc9x1n2PBMxA0IXOcOi7SbO7Yan0Sg8YHiqi8Tfiv5j8yZKeojOtNR1V0pT8XJHJT0zPinjwB+7CkQxnbB4EQM1goOKxPaudmF66eA6IStfNKGDpSaS5mMZY5kiqOkHtgkB859zn8uIlGumyTqkS2PmPaqudvi6ekqE6PKAmpxGXXLHLPERliuBnp/PtuDJZolSCOaYFmu1qmt1IsVZIjOWidRcpIugAZXpR12322bfAwCTgUJo6ozCFzuGnLffFimhWqqSyrGVklheVjgZCq7Aghjv75OMHuPElFLQTa40Wk6WxKZA9FLVU1OzvFHKs3X0NgqqqSWcLgn0jcgbknj2YnQqzWjqrJZqPpH+2Uy/RkTI/Pfj2iLkZ1Rzo/mOln1NdbY8kf/wAFSwXOmzsWpnAjcb9h0yJv2PlDvxhPjIq12bZmSWAdV3cxtFxyRVj0ARK7TVz+Li69njim6ZVxj5ODuCR379uAFxGoTEYDiAeYVtYtc/e2iaqCdfhaqzzrDKWAwAW66eQezLlQu53KjH0pKwO/SvRMc0gHVBk96tz171ldElCJw/qp1ZVnR5CwTpzsInHSe/p8s4JBPGLiB2ZDgunw7hICzmfp8/irFuVtPDDJSuZ+itlHkSR/1UfUvcYPc+n6H58S3EgbbhJyYZxN8imv4H+aLckNVf0euVfWvZhUYOYOuKjDHDyDbKkuY2I7EFuzLuri3CRvd3Qxhy02UX66hsOmPvqut81xearuZvKTmOMUdRTyo9V0r+EJhXcBmy0rArgDB4HHA95AH3y++ipJiAxve00XoP8A6Pfq3+kmiOatNLFULW2a8UdE8juGjeHyZZIunHbAc7ZOxXfjsvw5hTh2yeNH3FZmMxLZspbyXV9v/oy2cy7fyy0/V1TU1wrlu0luQOv+1TRpTN5QB3JYZAwRucHuOB/iaV8Yjc0WNb8NtbVsE0F2rq+fgsm1l2Mf+j21rkXKiSn5mCnoo0q+iVFUqArP7AevKjHbHCIirhfeN9+/dyT5l/4vuitPu1kfRCNdeXdpqrp5tW0cjNQrRqZEkSPJEqMMnq3AGdiVPGO1pogevP7tMPkAeP7fdK9nsBuq02pILXPKy9EddHV0skSU6kYEwwNlz39vUTgDGKkGPQ7ckUnPsFn6or47BqNXo+maGSUl1jQO6KwIdGx7rnHuNsg8aUMzXNWHiY3MfYCnak0e2k4jWCaN4ZoxIqgYVlbbrGPbJGR7Z9uwVxEbXahNYaZzLtfKfVrQwxU8ZzCV6z1kfLOwHtt7/wAOMmSMgWRotiLEtdQaUV6evVZejFTVXTWGM5gMjeqPIAIX2I+nzx8+E3xEDVaEU2ZEs9ikjqHiqTUeUEykrKIejbfqB2TB2wd+EXOA/TzT8b9LCmwUHwRh82VpUKjoCr0IR+eOpv5D68VouOgr79ifYzNqvUf7CDwkpcoK7m5eoOqOkkktmnImXpQOB01FUB7kZ8pSc4/a/Tjufwbwdpc7HyDbRvzPyHquX/FOPygYOPzd8h8/YqT7anxhVWt+b1FyosEk8tq0y8c94EBz8ZXyKDHDt+LykYbf25Pmo4T/ABtxQzSjAxnRup8Xch6fE+CN+GeHCOP80/d23gOvr8Al1z6v6eDTkfT8l7NIF1lqaCG68xLhC37SMyL1wWpWHZERgZAO/V8nYcZXEXDh+FHDo/8AMcAZD8GeQ5/unMI385OcY/8AQ3Rg+Lvp+ySml5/ua2PJhTLMP3++3YccRKcz/JbwACuI71WXdxGWXpyoMaRgBlONzjvv8+PZtFXKN0X/AHVK1iFPDUIjRnPoHzHA2nxQXOGbUKrslPU292U1cvQ7etGIVXIO2Dn/AJ8HMlDVEDL1pEMepLnb3HlSLLEBvk5Yf9nf+/hCR4zWEWPCtcNQumW7VVwm8yVHDAe4GWY/pxnvc0adU6yNrBlCprvF01ZTJ6iMle3B45LbaZY7RWHKrmle+S/Mm26m0/UmmuVrfriJz5cyHZonA7oy5BH69wDxp8O4jNgpm4nDmnD7o+B5oGKwkWJgdBMLB+7HivW3QOq9L+NPw6R1dRSrU2XUlKaauopCDJSTLtJGT7PG4yrfRWHccfoDB4nC8c4bmItkgojoeY8wdj5FfHMRBPw3GFgPeadD1HI+vP2Lze1dFe/AV4tI44l8+qsU/UhYem8UMv7rDsRJHlSPZx/w8fD+zxX4f4qRvkPo5p+o36HyX0uDsuKYA3s4f8pH0PuULxm8rKHlzr6G5aeHVpDWVIl7sbqMBIJQC8J74Mbnpx7ArxTj/DIsNjBJhtYZQHs8juPQ+6kfgeLfPF2c362HK7zHP1SE+HmldgrbhT0/X6cZ5IAC3JWUFXrCyTBldlYHqZd9wOC2KopZzSF7heDglvCjy2JOf/xboP8A9wnH6F/D/wD+Nw/+xvwXxji//fpv9x+K81vBCiP47rA6lQUqrrkdIBz8LVcfF/wrpxpg8X/9Ll9L43/+LePBvxCyVe6cNFOBjC59WN/pxnwnULqw3kgSqZzIA34M9IzuDxrBorRBc0FWAlFAeuPAZBnI2bOP5HgJbm3Xnxil9reYU7P5LhJJIx0gEYDj3/I8UbhWjUJYmlrjVX2hdDzY+z90hy8qfi6jWWlrvEjGaPqhqLfDFKkRaTP4wHSPGO8YJ2PG5xTiwxPCI8FLedrhryygGj76rwXPQcGMXE34tlZHD1BJF/X1Rb9lfyLqPElz5N1r2ep0lpIJW1scqjpnqGyIKYjGMZDO2NiseP3uFfwlwJuMx2eUdyOiehPIfM+XilPxJj/yuHyN/W7QeXM/JaU+2Z8SlZoHkzFy60/VrDfdZxs1eUk6JYrapw6r9ZW9Hf8AAsnHefjLi/5eFuEYe8/fwb+508rXP/hPhommOJeO6zb/AHftv7FjfQrx+BXw5R69SQx81eadNLQaWkcDzNPWkeme4KNyssrELGcdukjbqB5fCP8A8OwQxX/iy/p/0t5u8zyXS4kHH4o4f/wo6Lv9TuTfIc1m/QzmjuTQVUkkvxYbraVy56nyc5O5JPcnck8c0XkuzLceBl0Q3q+wR09xFKtPjomkl80bNJlv5ADA/PPBe1O9oQsG0Y26mN2sktSiYE8AVh2wQADxjSHK/KeStsVxlrJKm0262l8xF5cAn8PUvFmgBxfz0U0ElNbWNbXrZtg/QGZsn0nOO/z/AOfG9A/NGlXDvIN5jyNCsdOVyjuQcH8LDtv+XDDOqWxHRCekqUUl1p1U+qfIUEYLAdX+RPHpay6JCiqixakuelOYlJcrNW1NuulnuMddQVlNIY5qeRHBWRGB2YHpIPDQkLQHN3QMocS0r+lD7JT7QCl+0V8KqV18hpU1jYz91ajo/LHlVT9OBUqh28uZc5XsGDr2xn6PwXiYxsFP/WND9fVcfxPBHDS939J2+novGb7a3wH3D7NPxgWy/wChGq7LpLUVU190jVUhKtZKuKVZJKRG9jBIVeP/AOTkQb9J45bi2BOCxYkj/SdR4f2XQ8MxYxMBa/UjQ+P90J/as6Pt3ip5J8uvFlpu3U9GeYFSNO8xKKlQCK26opU3nAAAVaqJesd91BOS54cxLmzxDGs5inef7jVRhAY3nCO5Gx5fssRTXMUtfLMXjylQiYwcfh9P8z/PjFERc0N8D8dVolwDifEfBaw+zLsNXD44eSNzpqaSWOn1xZamdgMiJJKyMKW+Wxx+fBuDucMQ1p5OHxXN8WqR/aDUUv6C/tlW8v7LLnyS3SP6H1vq/s+kb+/b8uPouNNQO8lzU4JjIHReOn+jTUtTb/HHU0sNUJ7e2m7pWearBo3ygiVRndd1d8EZwRkcYuAIMw8is/CRjOXNdY39uivtI8sKPk1ymqaupiEVdq+6TXy7SN6WCnqMMZIOyxwlTj+1K3vxjxz9rNQ/lFD5+/4KkmG/L4UDm42fl7lnrnDFJZaWp1jcKIytV9VJYqEKGeAOB+0KHIZ22ySDjYYIUg9HhgH1FenMrnp+7+lZauHJHXXOjmfSadpqS5al1re5sU1itkb11c7HG7KmSDjGS3YD1EAcbzHRtGWPbql42OccrBZXsF9nd4EuVv2AfLF/ED4nL9bKXmlX0clPp/T1LKldWWxHXDw0san/AGiskB6HkX9lChK9eGdzRxzG10uEgZg2driD3jyXnh46/G/zk+3W8Z9ltFl09cqiEzvQ6M0bb2My26JyC8srj0tKwCtNUNhEVQPSi7yMgGupSGJnkxkmVg06JoeNPXGlPsqvCHdPCry8u1FqPmprh4qnnTqe2v1Q0qoMx2Cmk79CZIkO2xcNhpWSMEgN9wK8724aL8u0947n5Lzv+DPV5kkNSIz6hIjKVx7ZPY7ew+vFPzMQaBzOiy3YeRrcxGnuXKntNDUK/wDtUIfuBL+zXPyDnYH6ZAzxSS8upUZrNBdp0LdYIfMSjaaNvUsscSzr0nswK56T9c8AEdnMDa9nAX6nuNbZ1jhf9gzEuPMdoHfsSpDZzuNsY3+vF824Gi9lB0oq8pdV1lqHQDXo/SVP7VnVhuff057/AEwO3E/y0CqWbN6LjFrOOOncwLQrVepvJnpgcgYypZXALEn9fpxDiSO7qVdprU6+5U39OKz/ANgt3/1s3/33HuzXqatY670PW0Sw3xIopZbDPLSVbgYDUkwwCSMhkDEgj2/hxkMxTay8jyXdS4Ik3zGx29Eb6Wv896NPS1yu0lyontUspTy5I3iy8D7jBLYdCM90/LheeMUXMRcLK4ENfupejL3R/csD1KGqiuscaVaZwk0Sl0Zekg4kyD0t7H2PfjPc4jVbD2BxyjlsqnUdBp+5RvbadblT1xo45aOScp5RqEdlePAxs6FB1FiAyk4GwCM4zWQU9hC9hGb1U3l5dqtLe1HWK7rFleiUYePBwVOd1ZWyCDxmyi2ZgtVgGctr7/dGlVeItI1K6holiqEqaZqO5xj0TRpswYMN0bqVNxsQXHvxXCsdI8MclMe5scbnNCWt45mXTW2gKWzzolwmrax6gyN1lqV0KxRqMEhY1UnA3UeaQAN+Oyw2GjYTKdKC+a4/GSEiFmpK9VP9F+pQnK/nE/mRPL9/0EU5gkMsXmrSEMQ3YtgrnpyudwTk8beA2dpWv3om8Ce5RcCR0+vNdn+kjaqh0zcuSgklaCSdry0EisetJEFGwK43Uj2cbr8j24zPxAxzjGG+Py+6W1hnsY1zn+H3+6rvDL9o1yZ8OnhE03p/UlgqeYldfrtJcboKC0wz2uguLrGT5r1HSDKV9ZeOMqzGUqduE8FjsPhoPyz++RqBWnlr0Uyte9xftyX3V3+kFyaQoK63aR5JW2hu1vKrS0NRcifNh9ZL4p6cBR6QcAkb9+KP/EtGoYhXUn6BNM4cCAXv/ZL2H/SWNd3/AFJQ0acuNCPb6yJTKXmq5HRsuHjCkjOMA9sEZ+nFJPxPMHBjWD3osXCWlhe4nS1a3D7TDl94gtDy1/MXww8t9RW+pnWmdoJooKwOTgorSQdRcEg+mQAqc5BBHAHfiKIuyYiAHy/sqHAGrY8oKvPIfwaeMuxCl0lqzUPIXU8TER23Umai1IzMCYy7OyrGxIGfOUDOw2xwxE7huId/DcWO6Hb79UnLHKwU7ULFvjF+zW5t+Au6w1WrLHDcNH18yx0GqrLL8ZaK1Wz0ZlADRMwxhJAufYt34T4hgJMOwucLHUbIUEzg8BK208xabTM0UlKGWo2DFzkg9sAdz79vmN+OalwL3UTst3DYxt0mdp/mJS6ktXl17CFurKRgj9m+NmwdlP1A/XPA3Ydrf0rdged0X6V5YV2pKq2wU0z1M1ymFPCo3Z5ndUQMN85Zht34znPOfs2DU6D1W3G4BuY7DUr+g3T1rsngf8HkUHTDFZ+XGm2llIPSJjBCXkb85JAx+pfj7PGxmAwIHKNvtoa+0r5i978bjLO73fH6BeRfgFgm5reKi/8ANTXBFfa9D0ddry8s7grU1KMXhi9+9Q6kA+0eOPl3CMsuNdjJ9RGDI7z5e/4Lv+KOMeGbhodC4hg8Bz9yXdw1HdeZ2urtqK+SvUXO+VslfVysM9UkrFjj6DOB9ABxyuNxTppHTPNucST6rUhiZGxsbNgKVytoNVVxxxKSse3V8/rxm5iBZRCUUUmk/hTHJGyr5ir1DB2AGCOFzNpSq1wOivaCmWjikKt5ZUDbJ34oH+K85hJGiobnVVUsjvJ0BerYdhuduGQ6xRWhHGGhddsrp5nw3lsMbsCc99xwKYAC0w0BXBvBt1uJAwXb0kntt/nxmOjzvpUMeZyg2+pasZkmTqMh6Q7DLKT78XkpotqmRtatVqugoqeZ6icgwICcjYsMZ4s17yNdkgcbdNbutN/ZS8/hpHnXXaKnlKWvVsRno42PpjrIlJ2+XXEGB+ZjXj6N/wBm3FXQYt2Bee7JqP8AcPqPgFzv4t4f2mFbiRuzfyP0PxTG+2R5JLf+Wlj17Rw/7dp2oWgrHXYtSzN6CT8klxj/AOdPHUf9ovDA/Dsxzd2Gj/tP0PxWT+DMdkmdhXHRwseY+o+Cz/WP/ri+z2uULDquvKq5R3CnYnLC31bFZVA+SyZb/ujjgsF/xvAXxu1dhn2P9j9x6FdLGfy/F2nlKK/9TdvcsqPeJaGoaIBSSSPUufy4xeya4WV17mh1L7S1EVwm/aDoLbdXcocf3cUe1zRoqPjNL218G6+X4T+XC/8A9uUI/wDsK8foj8Om+GYc/wChvwXwzjQ/4+b/AHH4rzC8DMpj8fNpQHKxVV3J/wDrSr4+Qfhho/xZjvF//S5fU+ORD/CXO8G/Fqy1W1ssiZj9KEbkjsMcZUTBQtdQWkKhuNok+IWRRnfqweHGyCqQZGnddFyt6PSBmzkN1enY/keLRyG6CEHE6IdrqHzpCVBU5yCe/wCfDIdSA8UpOnRJTzH9oyOdwR2B4DKQQgZqOi9zvsmOTS8pfBjpysqKdYbxrEG/13pwT52BCPngQrHt7Fm+fH1f8J4AYXhzTzf3j67e6l8p/EeLM+OcOTdB6b+9effPGsr/AB2/aVT2+lqJDQ3vUCWGlYZ/2e307FHkA/8Am0mk/N+PnOMl/wAW4yWDZzso/wBo5+wErtcEW8P4ZmO7W36n96CD/GZzKovEl4jb9X22RILTYW+5LJAhJjS30hMcSqM7dRVn+pfhLjPEO1xrnD9A7rfBrdB9U9wnCdhhWtP6jqfEnUpVz2tIKySVYnJEmfMdgg699se2Pr8uM/PzCePRdGp6VLrIpYrksel1YdPUR2/In+fFQ6jarVK45Z0Hm2K60jIeqFDKo9wR+IfzHCOMP8RrgqPNUh27O1vu1PEBsjr/AHgf48MR6tJVhshXm1ZUWpEyjLyBQTjGwOSDxo4R9ilR7bSTvim6Tz1DEARs0ZzsOtjhTj/rtxpjQLMk1JtUVjTOs2kUlY7XRTzH2A6Y278DnOg9Ek7dCFC6y6ko/LJ6GfoBYbkHsT7d+C5t1DW62tz/AGYPiuqvA94gOWN1qKl6bTd/uFZbtRoDhJKSomhgEjf/ADMoEg/7DfPjU4NjfymMbJ/KdD5H6HVLcRwv5jDuaNxqPNetv25PhEj8Xv2detKOmpkn1Jo+E6psbgDrE9IjPJGp7/tYPOTA7ll+Q4+icXwwmwrhWo1Hp+y5HhWJ7HENJ2Oh9f3XjJ9kki+JTlPzy8N1cwmi5m6Um1HplCocwX61nz4Cmexkj2YjcrFxx/CHF7ZcK7+YWPMD7tdRxMdm6PED+U0fIrzzw131C1Eyy0zTTOrEjeIqq5/gRxTL2cYk3oBB4hMGNc0bkkDz0pbj+z3uMOm+fPKm4i4RU9wrdZ2SmgpvUZJ4muMHmAAbKV9Ry3tsN+EeHsMWLja7cuHxCyZSHwFwOgGq96Pto3dfsqOfZiJWRdGV5UgZIwo4+m4kfwnX0XOYm+ydS8gvsGOb2keTfO2h1NdbH/R62LRVNgqJqNnrGrZWg6vNK7nLsxyVJGwG3HMwTsgmzyHQA+9K4IDQtFXp9+q2Tzh5I+H/AFa9tsVz5oavjYzCeSBNOmQzhm6wjHpwo6Rj8hwHCR4FlyslNeSexgacscn3zSh59TeDzlrRSXTUJ5x6v+4oTBDFDLBZ6SRiDlUfMcnW2e6nIHy243cEYSMsdutYGKiwrDmfZ8OSQEH2rXMPl5pep074SPDnoXkBZrv+yGoK+FK2/XLOwxLUhfNcnt1LPv2+fGr28LTlLvQa/BEimeG/wI8o6n90KcvvsDPFP459X1nM7xAawqNHWR4/i7rqPVlTNcbuaZfURBRjDAAfhRjEg/dB7cGEjCNAUP8AIzSuzzGgiDXPid0D4IOV945VeDuhuWlLldITQ6q5qahoJf6VXkA4aKkUopo4iex6UI2KorjzCrJiWtOgtefK2NuSDTqTd+gWDbp4YbrH5k9LXUlfUzFnklrxUqXY5YndcEk5JLEkkk534RdLI99vdQ6D6pF0jGjuiz1PyGyArtpjUNvPk18FREqEDqVSyDGwGMDYZ7524I6JgGZgs+f3+6E3EFw7JzqH305emiiU1C8E3kPU09NVAbpOpVRvsBtj8vUc8XbIHNsHT79iG/DOa7KRr9+2+SILJpWaJTOtsk8uZyI5qVXhEmBk9LICOoDupcds78CL3bEABA7yJrdr+rgRaaSHUMtPJsaaoH3pAQMBiI2VmG+59Q2xjvxGX+k35q7Teg0XwXfQl9D08tFZYpo1LP1UD0UoOfUSFb5DsV9xt7cWDGkWiGxq6/NQLzoPRtVMWhWWlK5YGAdWx7A9PSTtg7fPijbaDYVDL1Kqf6Had/8Abar/AOt3/wA+I7UoeTxTi5MeI6eKppoa2QSJW07W+qjbBSshbYbHbrAz7b4+Z4wZWCwCvqMbs7S5q0JoGsoNT0k1AU+Mr6ZvKd4j0oekhqeUE9gVxv229s8LueWm7UlgPJUdXp2LRl0rDTjEQeV5KYnMal36w6/LpbrU4xxEjswsr0G9BcL3p6L4AwpBG1TUf7T1uQ7hd1KA5yN9+2Tj5cZcz6K3cN3x4bKXBUVF709PcIeqW7W1MTpjMsyKApeTO5LZxnHfp+uVYiXXaNNljcA3QFVOl778RWtDIP8AZqxOmod26UjQkEFs7YB2/UgZPDYjbH3ufLx8EnPI+Xu8ufh4qvumiaaz3KSljSsWlWYCqeGTypqmNgSEXIIAzj2OdyfkNyDE5mhzqvkOQ+/7LhsfgiHlrLy8zsT4c/vdetv+jLCnk5N82p4iizT6mpjOiRgKr/Bgk9Q2Oc5wAAvYcdJw+8pJUcPIpwHVLD/Sw697fU8gJUkCCOe9sRnBPpoR/jwvxT+Q0nJXaVe6Rf2fvh/5aWTwj3jnFzV1Hq6fSzanOlqTT9hoY3lqqkU4qEk81ifLI63wR09PSfUQ+OMKbBYcs7ee6Bqm7n16JrDTnJQ96a+rvEjyL01HINE+GjTupbhRWtZrdPqS7yVj19JIC7qqYbsrv+zGezqMYA4zBxDBxDuQCr1zEk34rTYyWQ5S/wBimcl/HNyp5oWiWr1F4YeTtIltpleDyaJY3i6fQVLNCWVQFQdYGADv24CeOw2LwrCPYfgmjhZGk1IUxOUNR4MfEdWVGn7ty4m5SXmoHxDSQ3JloOqJl62SaKQxJ0MxBaSJBsQe2BoNn4LiRUjezPW6Ht29oQXDGRG2nN6Lu8Uf2Dktwo21JyzvUOsoSgnprRc544XZNink1C/spQQB6XCBh+/nficX+F5Wtz4J4I8d689j7ku3Gtd3ZRSw3oHx1c4fs+Oadw0XdrDLe+XdQDR6h5fawpitLPGcCRVik6vh5WU5DJ1RSYDdLg54rgsVNgmdjMNOYKBJF2kv8PmofjN8CehNYcnKnxEeGyasruWslQItUaZqyZbnoCpwMxyKSzfDbjDZbpBUhmjPUhsbBE6H81h9W8xzH7K8LCyTId1lbTfRbZ0kk9ZT1b9y3y443EON6rrMELF8ltP7JsVHMzx58r9PzOsyfe4uNSgwy9NLDJU9P5Bol4PwPCtl4jECNjfs1TPE8QY8HJ1qvbovWn7Z7mB/QXwFaigADPqOuobN+ayzq7jH/Yjbj6B+K5snDXgc6HvXJfh9gdjWk8rPuXn1yi+D0J9nRzTvFIRA+stSWfS/nHOfLjVquRQT/a9+PnWG7nCZ5Ob3Nb6DvFdjMc/EIm/0hzvklTpSgmp5DLJAZwpPqB6sj2wRt3xxx8w5BbgOiN9KUcXUoKjLHCnJyN9j9eM/EGlCOaC0xvCsbZGdvw7j5cIONoOYg2o9fQLSyspOCx327DiA4FOxmxaqtS2R6KkVmCnzCAuNwck8MRPOakxFIHaBQrJYZap+sBmBPTkDv78CxM/JGdIGhXVdoaSdadWDZZcvnuN/f9eExiC1KtxjdaVlp7RnlwBmAONgW7g/L+fEND5SSEpicaAaVveqFJqBo2GFI9vbjTEbXNDTos2OQh+YINsWrqjlTzOsGo6ckSWG5QViMBjqEcgZl/Ir1D9eL8JxZw2KZO06scD7Ctx0TcRh3QnZwI9oXrZ4m9H03Nzwzaxta4mjulknenKjPU4jMkRH/eVTx+lON4ZuL4dNFvmaa9lj30vkPC5XYfGxv6OF+2ivPrwGKmsbtqTS8sYeDW2jLjb/ACyNjIqCRD+Y9XHw78FOz42fBnaWJw9RqPmvovH7jaycfyPaffRWQbk7C4qpBywTP6j/AD4y4f8ALsrtGEKwtECm4AlCCT0n/M8Bmccmih57q9tfCGP/AOFrl72//N6i7f8AzK8foj8N/wD4vD/7G/BfCeM//kJv9x+K8u/BSpj8edtl6Sv7a8E5GO1JV8fIfw0a4s0eL/8Apcvq/Gx/9pcP9nxaswG2O0aKxLgqC5G2RxkseKBXUObRKnizCqjMi4HSMYxg47cAdMQaS055BU1XaxFMy9BPsRwdkhoFKFrm6qjuth61Lop39/lw2yXkVUtI1VhofQkuq7nTW+L+urJ4qdTj3kcJt/4uBPeTIGdTXt0SUkmS3Hl8l/QHzOrYuSfhxvs9vZIItLadnNLnYL5FMRGP4qvH3bGyDCYF727MYa9AvjkAM+JaHbucPeV5Y+B6gFk1VrPmOheKo0loK7XCPHeOtaNacDPzzIx/U8fEvwhIYpp5XHWKNzgfPQH3r6PxdueOOD+t7R6b/JZdoqCSzkqGYNMApYncAb/38ZZfmGvJdCOqlX2m+NgNcgYdTKtQCduoA4f9c4/PisT8p7M+iiRtjMoApY6+kaGV3UOA6hV3GPbhkPpDcmNoKhE80U3SFSvWSllHT+/0d/1HSfqc8Z+IS0mgIQTqiyxrqKMYcAtvk7g7H/DgsEhyIw2QrzdCx2GOUdeepge22Bn+/jRwRJfSq80Elbpb0mtVXLH1dKyrI2/4goJz/PjXJpZ0g0tUP3VJY+XWqb1JGwSppYLdTORjrkqJl6sflHHJ/HgMhzSNZ5n2BJP02QToUiu1NRIiHrhcMzZznBz/AA2HB1du1Jqc2BKmn6OGZnVY7Wrkleko07ySfxzKh/hxJ3VwLX9HP2b3OBvEx9n7yt1PcsVFVeNNwU1x8z1CaeFTTVHV/wBp4nJ/Pj65wzECfCRyHWx8NCvnWPh7LEvYORX8/nhVD+CP7bHStlSaSnh0hzPm05Ic4/2WSskoiPyMMyn9OOHw3/DcRArZ1e+vquwxJ7fAlx5tv3Wld4zfDKnKXx2c4NPU6xxUNk1bdGg6x6Y6b4lpI8fL0Om3zxwZ7mtxUkR2aa+i5nHvdOxmXkLPnzVz4I9URUfjk5XTWmpkqFXUdlSJ0gyUZqyFpgARglQ7qSPYk+w4U1/MROA2cB79V5gyxFh5i/dp9V/RD9sNT/FfZd890x1dWjbhkZxkBM8fRcaageT0WLKO4QF5MfZHeE+4c37pYbFbmt9BKlHJfppakOsUTlVwigKTsrgbg9jk+54x+HfipDFGQDXPagq4CMNZZGgJ9q2vqj7PmKbUlwvFy5r8taJ3Z3gD1hIhjKKnqPUp2AO3bLcEh4Y2NojMzPHXnuj4hpe8yEV08qpKHmv4ANIaon+JtHPfkRU3y2xtGkl1viwpBKdiB0s3l47ekdZ3yRxrwYB4FGQUen3r8FnPYy6jcM3vWPuav+jn+JXm/qCp1Dp/WfKrX6vIZll03qQ9aAHYIZlUD6esfnxsx2xoEVEeaSPCZnOzSO+PzS51dp7xr/Zc21pzLz70RRUxDTXB7hNcrOcHO5Vp6X9Gxtx6GCSSQdq8geHzUz4h+GZliYb6nX9laaQ+2kj8RSwWvxMcj+WfPu2TYjN/prfBZtTU4xjrSqhAQ474xGCe7caT8NHlsuWc3iZJrEMDvcVfax+yq0X4qeX1z1/4NNZV2rhaENTd+XF6Zrdq+yL2JhKOqVSqcgbHOMLJIx6eEzC3qiGBsrS/Cm/DYj6rDw13qzR9dNS1N1raaamcw1FFdQkzwuh6WRlmUMGBBBXIIxg78CfCLIIWX2oOh38dVPfV9XfqeVLpR6drFx+5IKOaP5YD4Gx+Te/AuyIILVNXsfkuqislnp6paqkN80/WMgUNEPMXOfx9UTAH3OS2/TjHbNDEQDzUuN81bxaJWqtkkFBdxV0lJJJIhlk+G7rgMGkWU9JAIBJUA/JuKFza21Ujagq9xX08VLS1tvnlpC9OIJZZFkSncsShYRTH8fYELg5BCb7+6gKQxdEsMlDUwSvWPPUZkjkhkhFuAwSR6GhIbA2O46sAg7EceaXaaqxFKJ8XX/8At1xX6fG2/b/3B/cPy4nIvZWfdql1DTw6dp6W9Wgiu05cFBRkPTLTye4Zf3SDsfYEYzgg8ZsmHDrXYYTHFlELQ2n+ZMnKy4W4rXR1dyjtcE1X5YwkkEkSv5Te/mRF/UO43H7u2K4EkAj76roS4FhI9PvxTRjraO/QC4qzOlQgSZh+MEjJRsdlbAPUO+/9raHdECMIN1Df4rXOKapeeCClkkBUAdQBGVBJ/wCLp3z/AH8Dbg+01KYOPEIICE7B4hamj1hS01e/xFBSQq81ZHEIjTxyL61dV6sqDttkkrsM8Bmw3Yabn4/fNMYfGfmwaFDreyc8NmotX2iSttc8NbZqdxNHLCQZ5o2wPOkUelt8DYnpGOwPCrnmI5nfq93kPvVTGe2GT+Xa/H6qv1XI1Zp4C1ushhXyvNUZeSLsRv3wcZzucHbHDOCNSZpOaQ4kwOiyx8tF6qf6NLpu46e5CczGudPHBNctRUtwiMYAWWKWgiZSAO25YY2wQRgY47nhkjXxktOxr2Lm8FC6PNmG5tLP/Sopj5vIKkr7fPctN1NbdkuRhX9rQ5FEqVEb4PQ6ZbAbKOMqwOQQDioNNymjrSnGPDcuYWFmDT9HTU/2D9SaC7VFTRQ88QRUtRtFM8YtpVeuPqIjZsL+8QOoDOTjhSVpdhCK1v5L2HmyMzE6WgXk9r86x5d11tpKuaz3/SVG9z0/cfNPxNdAGJlpCxUgsrEMqhW2Z1+RHGYzClkgc7UO3HIdCuhwuKa5umhG180UW7UFZzE5E1VIZaixXmyutxikpovLS60ZAaoCdA/aAByzKuPwA7gHjHmeIZwGi75dOi14++wh26r4/EBprTGrbRLS0E1WjpELvU00RLiKQGIyyqc9UPSULlCOzZzg4KOHPewvedeQS/5wNdlWlPs1PtMNR+EvXF65eXyklunL3TFVUVNzMs2J7BRmYIKmmVvx046lfpU7o2w6iC3Q8L4z+Ue0PJMb9K6HnXTxG3TVLYjD9qCToRz6r0Q+0A+z90V9o9yOjR5KKlvywJWad1HTgP5ZKlog7LvLTP17rnYN1Lht+O1xvD48XFp+qtD98lmRTGN2u3NeIvh15569+yn8ZtxodT2eaps3nyae1zpucrUQ3aiYkSqFPpchX82JiMMHx+GRhxwkE8vDsSS8abOHKvvZbwgbiY6ZvyK5/aFeEOweD7xKpR2Wojk5Va9oF1Fo66g9UYpJx1JEW3JELkL/AGjGyHueFOM4IQT0zVjxbT4H6J/h81w5ju3QjxTF+wC09JB9pvpSeWSOrRLTd5BNCwdBJ8MVKkjscMe/DP4aZXEm+R+CpxWcPwbvMfFeiv8ApDNbNQ+DbS/lsoV9a0Qcs3So/wBmqsZPyB346T8Y/wDcgP8AUPgVmfh3TEk+B+IWK7Lelm+yapmQ+dnm3JFMQQwz90jpIOcFe+Dxw8rP/stf/wAv/wAV08RviX/o/wDklpYrdLL0zwSMDge5wcZOBgj3442R2UroK0opi6Cr61lh818nsQUBP0JwOEcTIvFgrRMG33RJKmMFzkEDbtkcZLzeqXcwhqk3u0kTeYj9SPvv7cBc6tiiYabTKVGrNLi4wQoHboYjJO5XY8DjkOa2o7cTlslWmnLfAZjGojZabsR8z7Z9/fizKc6napPFSuqzzV5OYuklunYZJPBHyR3RCRbn5KOW64nKr0Dsp+f14tDJbdNAocDepQ7qq6R0CKjO3mP2AO/EzPrRpTmHhLjmrRAep42u1G5z1exB2JG/+HAonUTa2oe6F7G8h6k6g8O2kJZm62rNO0ZkPfqLUyZ/x4/VfCXdtw6Fx/mY33tC+N48ZMZIBycfivPT7PGn+7fF3pSnRSY+utj3G3QaWYbfTYcfBPwM/wD+/wAA/wB4/wDaV9F/EZzcPkd5fELLnMDTBpNUVDKuI1lfGF7ASMBxkxYjVzR1I966mCYloUCppGoa9pWyrtjbHZf+jxLHBzaCaaQWr2r8HDibwo8uGByG09Qkf/UV4/RX4cFcLw4/0N+C+Gca/wC/Tf7j8V5s+DqnSTx32lVhYZqLwu5zjNLV+/Hxj8L2eMgE85P+ly+ocbJ/wp2vJnxas01FpMaBUGQEBx9MDfjEimtotdUH2pdqpg1OzPjBOM9iANuBzu71Icu66KmxPPchIsRmD46mA78SJwGUTSoXDLS/XLRBjYY3DDJH04rHjbSgd0RL4b9HoniD0XH0FoZL7QBiR7fExnh/ASh+LhDv62/9QWdxJpGHkd/pPwK9ifHBTtWeEfmHCmcy2OpTb5FcH+RPH3H8VvLOD4l45McvlHBq/PRX/UF5z+FayPByg550Z6gKjSaMQfpUqHP6jHHw/gk14PHvbuIh7MwX0HiAAxGGPLP8lnzUOjBDMWUZ3z27cYsGLvQroxqFT2+1+bXPSSAiKpUxsPqex/jw1JJTc43C9V6KnioHproIZFOYn6Tkdj2I4bEgLbCWzJk6JoRbIXjcZWOSKYfMHq6SR/4h/DhPOHWClZt7CpNeWBqLWflMmP24Kkdmzkg/5/lxMTsrSESJwc0FKzntCItPwR5HQ0zqNu+DvxscONu9F6Q6Uly9nibSlTlWUTArgnds9/5Lxql/epJvApCHOGtai5f6fs0QU+bVvWSgbgLGnlpt+ckn8OKxtBkc7oknDWkLci9LPfdfNGSEjZljJYHsdj/fnhkC1KIvEDqT46TqSMgXKoLRJviOGMAL/wC6Ih+nFCdVI2XuX/o4WqJdT/Ze2OKViy2i+3eij+ifEmQf/vDx9R/DLv8AgGjoT9fmuG48P+LJ6gLys+0FtFyt32zWurbbKaoitz8yLbd5nenUeZP1Uj5STGenLnIz378c1xNxbxMgcytGPEhuCaTqapWn25nKettnjK50ahtV0s9IkF2paqelaf8A2usLUlP6Y0/tBvVvsTv7cExzQ7HyMA1u9PIarEc/JAHnYfdJUeAblDfLr4hOVOp7bHU0Qj1FbIzKuIaqoYVZ+KdT1EEZIRmxkqSvSMZ4rHGxsoDjsR8R8VZj3yR9oOf37l/RT4/9KUeufBPzStFxSSSiuGm62GdY2KuUMZzgjseO14iSMLIfApJjQXAO2WEPsnNOR6U5+eVAGMNVYqxCqR9KqRGpJJ9uwHyHbA45Dg78+L1/pcmpY8kYA20WYftAPFZaeTGhltctTHTyVXo+GpUzNVlB6YlxuFG3UR+Q3zjN4LgC93aAbdfileK4xrf4ZND70HivL3nFzm1pzcuPRDRyWiiDMyLIgj6Sf7KnZT9d2/4uOxZHBHrI7MfcsKOad/cwseXxO59eXogXTlLftE6gguVDq26Wa6o4MdVQV89PNG30eIqQR9Dww3iMTBTWV6AKDhsWHDM8Xt1W+PBZ/pEviG8G1ypLdrbUMfOPRasIqi2aknJuaR+/kV3SZOrHYTCVCD2Gc8N4fGtmPdCs+XEYUXMQR05r0V1B9nR4Rft8vD7PzO5RLBy41xMTDWV9mpY6Wpt9d09Rp7nQIRHKd89aFWdT1JKRw815Gqk4WDFszs0P3uF44+ILk5z7+xx8XFJb7xdLjpTWFkk+PsGobbM7Ud1g6unz4JSMSxN+F4pFyM9Ei9s1y3oFhTQTYWWxp4rWviCs2jPtlfBdevEdpzTtvsXPjlQsL81rJZyYhqK3qhxdqcJ1EMFRmOVY4ikRs+WjNWUab3XRNysbi4+2Z+sbjr4rCGi9CUupIIn03W224HqDrC1atvr42C98rmmmU5zuobC42PCTpXM/UVmhmtbH76qTeaYaGuHwV5t1DHcpPwLPC1BNOpwMJPD+yl+e+ex4hjs10VNEHVd8WtYKCKGeqqaylpmQRJNcKYXGmhOchTNCUlj333DDYHB4GQTde5FYQUTUOprdVVHkUckDzzDPl2y4QS+dse8U4glK752D8e5Wi3QsBV1l1U+nLi1DXyXS2t5HwwNaj+WgUt04ZwjKo6j7NjOxGOPZBVqrHgaOCiLY7h0j/wDGO0//ALVl/wA+B2/ovZD1HtSF0XrWblVfKq3XSJrhaK6NopoI5gY5EYgedH7FgoOO2ds9uIItaDHFuyZWpLxc9X303oVk1YGjST4pI1VjEiokcg6cD8IVWyO/4jnfjJxkIZ3houg4finPHZHX6ffsTL5Vc9F08sdLciggZAOoN6AM74+ak9x7HtxlxvL3ZTv8VuYlgibmZt8PNFOo6SC5daJ1tDLF1xVZPUIlJ9SuRnqQ/unbGw+g1GnKLI9FhyDO6gdOZ8PmgC96bodbQG3pUT2Ceywz11PLIetLhMGj6InAGQzoHUHq6V9OwBYmuIiLG9pu46eXl6+1Cw+JEkoiApg1Pj4n09itOVvNqu5c2hHsVbTGK3zmmq4lcOsisCfKaI7lSoddhjt6u3Gdh8IZGZsRq74eq1sZj2sfkw+jTuev9/3TbtNXS19uo7rbFaCK4qZIIHk6o2wel4g5743HS2Dgg78ekgLLbuEKPFiQhx0I38V7F/6O95x8OmummMzhdSpHF1yFwkYpIiFGdwAWbbffPz46TgRuF3n8kB7MrtEh/wDSwLhVUNs5FGmeopD8VeWkq6aRlmiAjpMKAGUMrN05B39II7YLnEGhwAKxeKvLSyvFZf5K397H9gU9yMkEdRQc6lkdOoyi7H7rIaHGMK0qkqerAzvgEgcIvjzYXL1PsVGygYfN4/JK7ReltNah0TRXA3KahWshavgoppwroOpCwZsdQiSXr6ukF1Do2MAtxzGOMxdlaPX75rR4fI0CidU2PCP4kbfS61js2tbTTUKwI1LS1EmFSJZRjoVRlArKerKnpkyCd2yefx/CT2WfDmzz6+q6TDcQaHZJB6qV4vPB1X8ttTf0t5e0EdXSiORKq1PJ6K6IeoU6J2VejqCFSGU+5BwK8K4qJW9liDR01VOIYNzDniUHkZbLTrizQUl1tguN3stGthqp6io6KiG0VEWIpZAo9bIpSM5HS3l+xAIvj2mN+ZhoE2B1I3HruowcuduRw128hyPyXpv9gzzhuN+8MeoOWF9r0uN65M3trFDOj9fnWuVBUULE5ztGzxgHcLEo4+j/AIfxAlwba5denT02WbK4mRwduPu/VZ//ANIz8MNHbtX6F5rUOKCW89emrtKUHlPKkbTUkj/XpWWPqwcBU9hxk/ivDOAZOznofktXhE+RxBSM19om4eIb7E+le+0q/wBJOQOpFjoqlkMqz2ivVehUdDhl65UUEHA8gD24xxN+Z4TmNF0Tq9D9+5aRcI8bTdnj3hB32Fur6fQ32kOhKKoSqkF4jraVJFbEaSPRS46sjLbqVByO4yCeB/h2Vox7PUe5e4pE4Yc6aD6r0k/0iXRs+p/s3rjcIEdjpjUVrusnS2OlPONOx/QVHHW/imMuwBcORB+XzWZwFwGLAPMELzf8MV9OrfsqOcdshzUvoPWFk1QYXOWWGdXopGG+cKR344eNna8Lmj/pc13t0XXF4j4hE4fzNLfmgrlrzKcRxNGWGGJaFwCDjv27fkeONxWHHNbwIcnNpLU1PdXChiqbMDjA7fTjBxDCBqrAI70zIIiCWU+nq6s+kfX6cZ0wJVZBYRLS3KG4IsLDq6m6l9WTj5nhR57pBSZYWuzBd8Ss1LKkbHrPY47f88cBDsvJSXAuBK77DQJbKLp6up2PUzY7nh6Og20viZDI+1Dut5NTWrBCpkCuM7fiwe3CUzi52myYhgytzOKm1Zljo0BKoenMjnsv5cGDiAGg+qXaGlxKEdQWFZlilppnkkdjkPvkZ7/oeJzsrQrUhlOoeKCi3PSv/wACgdLGbpLH9BxBcWG/BWZiCXWNl6y6BVeW3hnsxqMxrYtMwtLn93yqUFv7jx+q8C78twmNz/5Ixfo1fJ5/42NdX8zj7ysGfZ4ADnbT32RR02S0V9xlOPwgQkZ/i/8ALj4L+ARXGROdmMe4+yvmu+/Ef/dzEP5i0e9Zyv0ZvlHFU9BWSR2Y/MFjn+/jlIpaeSTvqumiOR1KuktKXaoRcqJlj3z2JAwf1A/jwy2UtB6I4kyjwXsN4P4DR+Fjl7EcZjsFEmxyNolHH6a/DTs3CsOf9DfgvjHGjePmP+o/FeeXgzsjU/jjs0spWPruFzRFP4nzDVDt8t+PiP4Xkvj7G9XP+Dl9H43LfC3AdG/ELOeqqMpcGhgQKp79I/lxzuFd3bcumhfpZXGKyNTU8JnboBz6Ru7b/wAhxZ0tk5VYyWTSv6eKFrZ/s8OCBgnPb/PjOeXZ++Uq682qiy0BZSwBfp+Yx/0OCBwGikUrflDWCxc07DXOoRaG4U9QSNsBJUb/AA4agn7KaOX+lzT7CELGx5sO9o5g/BexXPPT/wDS7kpqy3L63rbRVRpjfLGJun+eOP0px/D9vwzERf1Md8DS+LYGTJiY39CPivOnwkWz711VrvTq5aTVmjLjR06juZkVZU2/7h4/PX4KcJpMRhOcsLwPMAOHwX0jixyxxTf0PaT5bJK3O0iezJLgL1oGbbt8x+eeOUhlOelvtf3qQS1DHHVxso9YbbbOPrxs5yRRR+ar9W2xl1RJgY65A+PzAPB8LJ/BCUcjGhojTvhh+KnY/wACG/8AueKRv1Srza/cxba1wu9OxBUDDq2NzsM/pxUSFpJ6qsP6aSg5raVa42gRkEkSyOu/Y5/x42cDPlNq8hsIA1Hpiag0xCUjyjyFTt39P/8A1xqxzhzkvJ0SX5sIlXqVEfqQ0cYhQg/2Qc/zY8OxfpvqlX7ol5F2COk0nc7p0SPU9ZjhORszDpX8z1MT/wDRnhhjdyl3vo0UAc5dRwXS7VRhYMlCPg42U5DEHLkf944/QcAJ1peMgXv1/o6unYbP9llo2qhopKT76uNzrX63Lee3xbxGQfIN5Xb2xx9U/DcZGAaTzv418lw/GH5sU7Xalgjmtrm48+/trbZQgUdXbKvmS9rgELj/AOLRVCxOX/4j5HVv7IAO/HMTs7bibsvN3zH0UMkAiAPRKr7RTl4Off2iPOS7+TC1to9UOlbVPUxlUgpwlNnp/EVzHjp+bAnABPDOOkDMY9/NxrzpLsi7VmQ7DVOTwf2Sks2u9DW2mpqmmioL5TSReVMSZ2MsQXoyD04KsWJOWHvkcZLnn8w1xO5b6arTaG9mQBQ1XsV4vlDeF3X4bOPuKrz+Xlnj6HxT/ucvkVj4eu0baw99mnNT0nPSPpHVWV1trUi6tiUWIMce4BbG/wDw8cNwCzjwOQa73rQxTh2dBefd05SaV5dte9ca1m/pLqW+lz5s6dRo48n9nToTiNFxt2z+8T7tsnllIghGVrff5rmyI4W55D3j15fRYZ8QvNW06vvtWLFY6QrF6fOqL3R0jNvjaPrLnPzJBzx0OGgYBUh9xKVlxhdpGbrnslPedOaxWJ6gacq2paUr1mmlapRAxyASjHOfp/fw7DgcK3QO9pQpcTin7Gq6IQr9WvJOyvbKSJ4z0urCR2U75B6mJB/y4bkwgjbnB0We9lnvbrYX2FP2iVV4DfH7pS4SVMtJozW9VBpvVFOshMElNPIEiqGUnZoJnVww3C+avZzxRrgCC02ExgSYpR0O6/oo+2M+zutP2kHgt1BpeSihbWdjhku+kq7ywZaW4RoSIge/lzgeU65wQyt3RSGbIW1jMMJoy3nyX87n2H/iaqPCF9pZoSe4NLT6f1jW/wBC9TUU6/spqSuZYQsyH2jnML7g46GHueA9s0rnOHzGKUMOx0KX/wBolyXl8IXjd5o8ujQ0iU2ltQ1EFqrQjU0oo3InpfMMXplHkyxj1KTkZzxVwBNO5KmJa2KR0Q+vx+S46e55rUWmlpq29KYQ8QY3mhkmoWcDuJIuteobYbCn5gHcKSsLTogguOloivwo7xFJc5KK6RyS5Zr1Yp4rhTnJ36lGH6fcqwOPqRwAOdsFZwDhqK8kNV+mbRqmlkhtl3tF58xv2kYSOnqFb6xMOlj8w0eT8+3F85uwq5SNQVWT6euWlkEUMtwt4C9OE60iI/7IbAB24kFvVCc0jUFQPiqj/wBvg/6/7vFsw6qlnqkzqaoqKaGehqqRY5fNWeWHChqOVl6m6CNuhwQensNuxHFDWW1v04OyH0PVHHIrXh0FKD8b0QVEU9OYpV6ujzYnRnjB9LEKxyDj5744ypiXuo/2W5hMLkYZGff7eK/airaqGuNDAsdRI+WjZT0xumM+YD+6Mbn2Hvtwj2AY8vd+n72+iLLjjJ/BZ+o6enj5eOwTN5Nc3KXV9EunRNIwhBXzScGpPcyD5BT3U/u+r58PxtIGeTQ/D90g6UOcYItR16nr5dPDXdWHM6gmscDU1IGao7TSqxwQRvt2xjv8vyB4vGwvdnd6JfGS9lH2cW53QE1s+Jb7wtkksd4jz8XR4CGpjXADxHOS43JUDsuxOdimPvZqWY3FOydneyMuXnPVLKlFBWUEdRQdbfFTZZpJVIUL05xjoA7DuWJO/AXRA7I8eN0C9+P9GumFZ4UNc1EM4qKGbVpNN0klUT4Gm2BJJO/zOxzxqcLbUZ8/ktvDOJbulV/pUdtkm0pyiqokmqno5Luz0kaBhPERSdbfNWQeoHcHcbEjiOJyFhZ01+SV4lEJGgc+Sx9abhS6A/0fq51oiS407c7oZl6HxnqtowScHcY/u4A4l+Gtp5pBgAwpD/6vksgrzEqKKZZ/iJ0hkqmulNMT1PTyBQEl6uzHBKyLjcKCfkFXxNcK8KSEc72Ospqavkr7/wDdtfpvzqC3VtKIHhU4pKeaNMyU8WM7EscRNlk6lxmMqRhvjaCWSbj211/ddJBiLaHt5+zyWkOQHiyqtWcp2s92qKO56g2gt4EgjauwnUI3GcK5CsAf3mVhjI45fFcMDZhI3RvP6hdBDji9hYf1Kdy+uWn4+c0xaelXVEFF5bUkRAlqqV1MgHlk5YHvkZKkH58Wxec4eh+m/YVEGVsxJ/V8QtzfYbXmXU3NTnXXLRSUlNF91UPmyRlPvARipaOdcqGIKSlD1E4aI4xkjjs/wi3Ix7L6HyOun31SeIcXvLyPDz8Uefb/AGjINdeACooXnkpaz+ktpahm8kyJFOZigL4/CnSz9Tfug541/wARV+TLjyIKnCvLH2Fgj7NPVGpdL+BzxeaS1DRyV8OmbBTV9NRzUrSJ5pkqh0oHT1ozRBhhSp7jvxzGCjhfgcURsWgn0tPPkk7Vh2PJZs5B6+tOg/EdonW1thuVkqtIakpLnLSSyiWIQxzL54O3UgKlhg9S9Pvtxy+FxBw+JZMNQ0g+/wCi6Q/xICx5Go/sv6EvF9ybg8VPhH15oyCSOYatsFRT0MqMOnzmj66dwfkJBG2ePr2OgGJwr4h/MNPkuMwsvYzNkPIrxS+yZtdij5qas5X6mea2/wCuaw1OjJFqGHTSVhRpIWIJBLrOmF2z1Njfj5hwOQnEnCyfpkaWnwPL36Lt+JMIibiI9chDvTmlmnLa8coNTSWy8Uc8NyppZIZIugqwmicxyrj/AIWUjjmMWSHGN2haaPmFuQzNcwOB0KbXLK5LMZElhkhE6lxE3cuBtscbdx9eOdxTPcjiSkWUFfOlBJLHTTBmYGVVTJVPmfbY5OPy4SIF1aYa8HdFOh73BWVJcMrEgqVJ6SNsZAO+DnhOVpaaIS+IYcuiKnrGo2KphurOARvnHAia0SAGbVU9brGe3sEkpKsxyrhZFH73y4NTXg04eSkR0RouGlrquY3z+Ns4Ocjvnf8AXhJ0ZDr6JmdwcKCI6yphqKR48rgbEA/rxd7hlICViDg4FU7WlqxFaJ06N+oqcZP14XogWnO1DdHIv5S8t5+Y3MHTmn1XzDcq2KKRgPwx9QaQn8kDfw41uBYM47GxYUfzuA9OfutI4vEiKN8vQf2W5ftAuYkPLfwyXmGKRYaq/qtnpVBwcSf1mB9Ilf8Alx+hPx/xJuC4LI0GjJ3B67+xoK4n8P4YzY1p5N1Ppt71k7w9Ub8v/C5zO1WoaGW708el7cQPxvKczYP0Qqf+6ePkHAXfk+CY7iR3eBE3xLtXewfBdbxF4lx8MB5HMfTZI+o04EtxcoMt0/p7f5ccKxxzUFutn71Krt+m5Y6xpkp4yoOS+ctv8uGjLQAJTD5xVEr1o8LCfD+G7QydPT02SkHT8v2Y4/U34VN8Iw3+xvwXyLixvGSn/UfisB+F+0tD48NNyncm8VqMSO2Y6n/Pj4Z+En1+Io29Xv8Ag5fQeJSA8KeP9I+ISDvFH/trywqoLllLN3HqP8OOVa6iWu5FdHE/SioyWqKkjjk8szHcEsdu/wD1vwTtCSW7InaE2Nl30sbSKQUAjAx0rsBn6cDfSE5wXdQUXlg52Cn34FKVLnaaLsS1RxVAGWQscbfwzxQvc5hXs5IXrr4edcx8z+Rmmb0SJDX26ITg7/tVXy5R/wCNW4/VP4dxwx3C4MRvmaL8wKPvBXxriWHMGKki6E+zkvPaqE3hT8YMNTJ5qwaavrCUdjJRuxBP5GCTPH54hJ4D+IKdtFJ/7D//AIlfR2EY/hxaN3N9/wDcKk5/8uk5Zc49VadKo1AKg1ltdd1kpZx5kRB7EYbGfmp4R/E/C/8AD+JyQt/Tdt8Wu1HuNeiPw/EmfDRzc9j5jQpM3yymhrkYAAggdvbhSGTMNVssdYXRc7elfqLAUEgouT9AOCwkiMeKUe/dXd7hFJUhexWGRdv+wf8AlwY6aJRjs2qnamtvXSUMrdmpVYn6gf8ALhYv1UMdqQOqANR2lamzxF8BgNt8e3GhC8h2is46oG1zSRUlmp4m6VRTJUEfXZR/9rxqwEkpd0mtrMvMa1/EyOPSzySdKsDvvuf+vrx0DXVQSM2IDURXi9x8vuVcVvhIjrnBK+rcyuCqn9FYn82P5cOydyPTcrKfiszrOyS2pdKVV1v1PZbRDPdrk8gp4oIF65KuY/uqo7ktkbfThdsYEpaOWiDLjAB0X9MfKK3Wr7L/AOy2ssd8mSCn5VaLWe4M4IE1WsRkkUAZOZKlyoHclhx9gjAwuDGb+Ue/+65SVxkeXdV5efYu6Pl1R4j75zh1XSO1Noa2VmrJZpivXIzQuF37BneVmHv6Pz45Dhd/mTM/ZgLj8kbK8szO3NBCcenKrWN6v1yutNTpLeaw3OrQheh55C7tH1H1HHXv+6e/y4w5cUXOD71NrTGGAHe2RXyaln05zd0ckdV1Br/QKiRLnoX4uP8AQbkjOTsTjh3CxmSZtjmElNiGxg0b5UvXvx86votA+CXmrfLk5ioLRpe4VlQ4jaTpjSFmY9K+o7DsN+PoeOjL8O9g5grOMgjGc8l5ZfYs+MXRXiM8etmtNq1JBVXC22e5Q0dGYmilrF8hGeoB6RmPvhGPWCWyAFHHOcJwBgxAIbvdnppslIOIPxDyHGgNvFefH2iGmqfmdqeojuGtLe8dHLIXt8VxiZFcOd2iVj+FQFA7kn8+HeHRjLlDSFy+KmcJC7OCVgzUOhWo69/IaI04Pp6pAzb+2AeNmKGRjqoFFhxwy0/dQ6Ksr9K1wlpKmWkmQ5V4mKH8wVPDzYnOrONEy2VrxYRRT835NTR+RqGlhvGRhZ3wlTD+Ug9R/InH04Scx8ejNAoluu/quNfpShuyy1WmqyeSaMM8dLOBHVgqvUPLYemU5HZcP/wHvwu97CNtevL9lETQXAA+hX9sfJK91WpuTOk7jWdXxtfZqKpn6tj5jwRs2f1J40F0zDbQV/JB43tRf6svtKuatspYoKul03zLuQoGwEng8u5u8ao439Jx3+Q4UyizkK5XEWJnAjmfP2rQf+ko9Fp+191xWU0iQT3CwWSqqImQNGzmhRPUMEdkUbgjiZT31birf45NfdBYUpLsKF5Z3pquyu/pM9FIfhH238xcFMH9Nz24ED/UkKvRv7q2irzpkioe2x1FO7N11Vvn+HlxsCC8RaJhv2ZQMe2OKfw3cqKqByXfddYWTWUSpLMkzUyLFTfedBG00ajGFWaLuBjGGUjHy4qIK8Qq53jS1wpritsp3jt19vdqLA9MaVjPTA5z2IJ7bY6V4qQzakQv01r78l0fe12//nP/AOyRcVyK3anp70saOCtrpIZZZS6xxiNeoD0Rj2wNsf38KTTt2XUwYVxaC4VfwXbc68QkwMuUI9Q7dPC8Md9/mmsTOYqyJqc0ZJbLofRIjljWuvljiNS/mo+8DtTtAcf1bDy1LIwycruQRx6PLM4yN2B0+vj4JLibZYwRVFw72u3+n5n0Cg8mdax8ndb0F8goaWurIGLTW6sOI6pezRZwelip6s9xsOBvaZnVyHx+9vVL4ecYeLvC3H3c69dz6Ir0hzqobv8AC091dqaRWGJenHlf2Sc91zsR7b+3D4ICzHYoOPeV7q3QpuVR94U0eFLBw8bg+U2chkK+31HYHi98iqyRk6hD1dbFo6dJ67pWWZjiWJgql8bNIBujHYhvwtv23yMjWlSq1P35r3//ANFkpnj8Fev5SEjFRruWRY45vNjjzbqEkKflkk9J3Ukg9uNHhwqM+a3+GlxYc3X5Ie/0nm6VFos3Jqpgg89Yqm6+YUYLLCCtKOpDg49we/cbHhPi4ssHmj4pttCxrc7zR0H2BN/qRTQvRf666YTKaJYEhJtqButUypHUcF+xznHAo9MJr/UkJ23hyD1+SxVaNPw6js9Q9jKSLAPMmoJJN4TjHUh7hcDB9iMfquX1uswxmu9sriwai+BsTRSyzRUCosVSEwnw06BliMwYEZAOAe3SxKkZIAiA83zUtuM6ahFentdfdVPNb66antdXTTNLPWwL+2eQjqSMgMAw61VvNRjgAMCRnjPxEHNvPl8/2Wvh8QHau3H3SdN25lUF3obDq+euW5am0/RyOgpYZVlqoRJiToWI9PmhWbIbK9BY9I3xgNwzmZoiKaT6f2W0cUHkSfzBex32Mduj1J4XpeYECOlJr6r+MoOtOl/hYh5a5B3GZfOOMn89+Oy/CfDzhsO5zt3H3DQfNXxE3aEFKT/SKdWUF85D6R0HNqqn0hPcbt9/Pc5JniSjWmRo4g/Sp6leWfBUMpIRiM9JBn8SY7s42wtbnLta8B+6C1gd+p2XxWefC1zFj0t9kpze5iXejltcmuL1RaPtLu4rYKyOmkGZ4FXDtEXkqCQpJxESBkHONFhRBw2cj+cgdPNEZiCXNefqsEcxNOVuvtT3iusclLXVFBC11vNBFA8NTbTjEjKHVXdAMMxABz1MR+9xx8zWxgAeQ5rocJiHnUr3N+w78YUfit8D9mo62tar1Ty+6LBdS5/aSxomaSoO24kg6RnfLRvx9Q/DGPOJwTWu/UzQ/L3LG4lEGTEt2Oqxj9rzYk8BHin/AKVUUFfFb9eVJvVnnp6ONkoqxHU1EaNgYZZCsoHylHfB4+f/AIp4TLh+IdtD3Wu7wPR3P36+q6bhOKilw2R+40PiPvRDvjN5uad5zcj9L+IS0acElq1JUfd+r4oH/wBp0zf0RUcOucKlSgV1IOGIXPqkHFOOcPOKa3ikBrPo8dHjn5H73U4Kcwk4U8v0+I/ZJjT3OKya5gMenbvS1bU1Oxio6+pFDPEw3yA4AdSMbhtsfLfji5MOWGpAfMarX/MOy22r8TSFtS+JbV2iauYS01vamiUfFT0k71DU2HUKSFfGMhhn3zg9scT+ShdRNoJ4jIDRA+KrtCeMbUct3u1vuNylqp5Ff4CsooU6aVTG8i5IHWXJUAZODkjuOJdw2A07LoN/FDPEXuJj5n6I65G+Mqpkrp6a6XWS6JUlVUV0jFodxkDpTDA57ZJHzPC+O4UxwBjFV0R8JiXPAzD15plv4o9GXGigp6mukp5qkHIhdnSBlO4J2x+XGW7hGJ3YAa60tHDTtc4lp26o20NrzT2oBGtDdqOu6RspmXr+ox34y5sNNESZGEemiNKHOBIHsRdXVFJS0pYRMTjAwOrOR/dwPO2tUqxjyatR7DvsY0jRiQAD3xwAPpFnC2H9nLyUZqur1zWwlYkR6G19Q/ESf20o/wDtAfq/H2T/ALLPw+c7+LSjQW1n/wAj/wDEeq478QYzQYZvmfkPmld45+Y8niJ55UFjs6VFfb7BI1BRpA2VrKqRgsjjHcZCoD8lJ7HjA/HfHX8W4m3BYTvMYcor+ZxNEj17o8r5rW4FCMHhTJJQLtT4AbfVdXigutv5YWDS/LKgm6odIwGpussQyk9wmHU+cd+kMfy68e3CP4xezBw4fgULrEIt56yO39l++uS9wxr53vxjhq/b/aFn6+a5tVHMFNWSH9CjpP8AlxxrMPI8W0LoosLKRdKfYL7BUxxvCVmVx6XzufzHz4oWkHXQhCmidZBXqR4ZZfP8O+jH/tWemP8A7g4/V/4T/wDw+Fv+hvwXzDiY/wCKkHiVifw6hKjxhafk/eW91BA+W04/x4+AfhZ4H4mi/wD7Hf8AyXZY+xgHt/0j5JAX/TqR1lTEgIKTyDGdj62/y45eScNlPmfiuminNAlVlbZnSBC67AnsNvbgzHi0TtQToudJbAsJ2yT2xxEj9VQv1UmltpfJ6SdsH68LvepMgXOotwYrJ07AYA/LbiA+l5slCltH7LTnAk1pvGhauVVmpHNztyk942wJkH/ZfpbH/Gflx9p/7K+NtdHJwyQ6jvN8j+oeho+pXEfizBd5uKbz0Pny93wVf9qpyXkWK3a8oYOuJgtuunSPwnJ8mQ/Q5KE/9jgH/ahwD+IzisQ0Pdf/APE//E+iN+EccLOFcfEfMfP2pQ0058Snh5oq+EGo1pytp/grhD+KW4WZs+VMB3YwnY7dsn3HHOYqL/GOCtkZrPhRR6uj5H/0/DzWy8fksY5h0jlNjwfzHqkbeaYVdTHIwAQe47YAzn+HHBxvyggLoIyGgoe0/J8Vd2qX/fkLY+W/GzlysA6JKa6K+6hvQqbw6EjPlPj+GOKyNO6DFoFe6+1FDR6coo3kVMUa9W//AF8+ARxFzwhMeA5xPVJfWPNqlt1tEcTLIyHAOdh3xxuQYJxNlLT4wDRqTmvuY9ReQRJMwU+lVQfhxv8AwzxtQwtboFlyTvegKpr81MEhQ9EL9bAts3y/n/Lh5g1spOWUVSrdY6qo6jVa1l+rILdTW5BI/X0q5cqejCHHv6v+XGnHBJI7MBssmfHRRDvuA81rP7C3wgWDxgeK2yajgE09j5aCmvOoJYWeWlq64ZNLTNIwx1PIPNeJcgLCcnDKOOg/D/BZBKHyjQanz5BYr8e3FPOQ20fdrb/22fiXpOa9evh9sv8AtChqWs1bU/EeRFTmUs1JRhsjqlPT57KDhAIS2zY41/xHxBsTBEHeJrw+CtCO0eYwPbtr80Kan0C3hY8A9s0RSxR0Gqeabx19dEE6XpLTCR5ELkDu5wTk7gyD24wpZW4PBBj/ANc2p8Gjb2rUAdJJ3dm6BIOpsdZS6fZKZWarUO8LEZIY+kEk9/cjO/GEyWMvs7IkjJMhoapVcsnq+TfPrl5dLvW1FfWX3WFnslvtwcmPzJq6Hqx77KDIWxtgDbPHVYKRs0rWMGxBv1XJ4jPC5rnmyTVL2j+1lpzV/ZheINNwTy9vjbZB2opTx3Ex7hTeJNROPgV/O9/otdcrfbI6ATqlYy2a956nB/8A0Bz+ft8+E4oshFm76LMwLKl2+9Vg/XdUG1teIoi8bxXCpUDqAO0z+/Hopad/E3CzZISw97UeSp2NdGxZWcg98jf9R78abHvJtuyrUJGq4Q16TN1VULIoODLGchfzB7cEfiS8AubVc+aI6It0jN+BXOptD9BkjdamHYg46Sv0P/WPrwg7vd4KrZxeV2hTD8JXIy6+J3xJaD5dWSGWouOtL1SWlIxt5aSSqJZG9uhI+tyfYITjbgZAsAKzYe0fk68/v78V/aVqbUNl5Lcr6663GeO26e0tbHqqiZ2ASlpaeIszEnAwET34bJpdQSGts7BfyJ8reW988cf2mmnoqigeSp5scxVq5ZYQf2CVVeaqYSKQCpSHrYhsbISMjfhFr2Pca5lc0xhkmzRmwTrf399Udfbyc8hz3+1s5y3W3mK52+13aLTtOqMWQ/A08dLIVZTkHzY5dgdz7HPEylxcWhUxzmundy8fLT1+9VkeiqhGwe33Gez1T+nyJHKqw+r/AISO/wCJQf7+KNA/Sw0fFLmx+oWF22q93TSjtO1BKhcErXWuQwOM9+oL1RtkH3X9eKg26iFcmN+x16H66Fcxr6gvHmNOtFVzSIRmoUUsxO/78foY7DuF7ntxBBbsFV2Gd/T8x9fiuTxClmDpNPHG3eKfEkf0AdepT+o4uZXEaix980qWEDT3fYXP74o//V0X8KTiuYdFOWTqfYfolvRyywIBDI4YjJAY/pwOUBxtwXXulDQAdPFXdpqBZrMLxVs8tSZDFQQtgo7DvIfohxgYwTj5HheZolf+Xj0G7j4dPM+4JmBvZs/NSan+UHr18h8Vb8uqit1nTraJJkd4ZZ6ykEu7VUzKjuhbuP6rrz8wfnwTEta2ms0+Q2/ssrEhzqldrVn1+nW0f3XREmvdNWKe1G2vU01lArVmmBMtQtasZ6x0r0uyVELE5KkBtwVIAGNDdCOens+WvikZJhOA8HWtRfj49dChWlstLDRQPPcvgZJGl6TIS0SFSoIWXG4PUBvkHPfhgsN0kw3ObajTQmuK7Tf/AMHzTiSm7Lh/Qe56kcbY+n58V8Cgte5ndRfT3y26moGSnaPzwPT5iKuScZww239wduK80a2uGi96v9FgtiW/wCatKRzReZrurLRyf7sihoRgfT/PbbjQwX6D5rd4Q2oj5pTf6WLX3i0x8iau0VE8Jje+pOiL1CRStEQGHyyO/cZB4HxBrXZQ5B4w+VmR0Zrf5LK+idavqT/R9rjNUxU3xh54U1IsFVAkiVMhoEITthi2diR32wR3VcxgwxB0F/JKMxEjsJmO+bn5LAN2t+odK6uNVavNss4m64kMZVYDncDOcJ7dLdtxwmYWkaFZhxUzTR+CuKvnjV3aaOj1KkVhuETNEbvQReZTyZG6TIDsN+2437L34H2QG6u3FP8ABQKm9V1qp4RSx0VciklHp5GZZRtvC+T0/wDYcDv+9wQxghU/OPBsLYH2Rvg+5hfaI8zafT1FRwUfLSzVLjVl5dZqeWmicI3wylXAapfH7IKfRgu2AB1RHwxs7uYHw/utXh8+JlkoAZRuV/QvzT5s8vfAL4apb1fqyl0vobQ9uipoUGXYRooSGniX8Usr4CqoyzMfzPHR2yFnQBdBJI1jS5x0XjNzm5wU32yfNukqLNWXfS2s75Vi36fpZQY5qCNd0p3CsUlj6S7uDlTl26duPnGLdjJceZCwPDiAAOQ5eXUnzUtmixMQY1xY7fX71V/9sno6TTuj+V3hr0bYnuuiuVVva432soKKFEqL1LGzGURMUgcqHnkaHIJaqwMdORrcUxsEAbgmPos356n2nnvytVLJNKbY9n7eixJyZ5KNratp7fYfjbPqC41CvbL3PXPUUqUYGJI1fJxKqk9MUgb0t0g+nflMdjhhw50lEAbVrfL08fVaWGi7fKGWPXSvv1Xpv4SfETR+D3mbpWahoZrpbKuCm07dKnpIrZqQMczSR4BBhcMwDY2ZwMdXGN+G+MyYHGOxMx7jv1DlRO46kb6eIW3jIGyMELRqNv3W+vHD4StOfaDeGKu0zNUUqz1Ma3LT14CCYW6sCkwzr80IYq4HdHYd8Y+xY/Bw8RwmUGwaLT8D5fJYWFxL8NLmHkQvFrw72/W32dHiB1fy85oaeoNTaH1lF9ya30415gUV9MD6K2BJCh86Lq64nypZTgEHpZfnOGxv5CV+HxbTlOj20faCPaDzW3i5jicrogL5G6KF/Gv4FKzwmVlNqSzVR1lyi1Awk0zq2nqVdD1E9FLUYGUqUwQV2DFSRg9SqDH8OEWWSI54n/pd8j0PghsxLiHB5ojcJH33mdW1UkDpAIKiJSiVChzK/UAuTKDltgNjtxkvw4qyCEv+YkadDZP396r5oylW4XeGviopo7qsyyMXkcJJhwxY5ADbjf1EE8Ce0NBHI6I+Fa+R7cg1u9eeu/j03WgtJ+GqgS31ddTkOJwemilwgRzhlwwGwK/lj644xJOIlrw06ePxXfwcPy6gbpQc1Keu5fa2uEen7ZT1jVkZqpjWVDPE7ZxIsYACsAd9mBOxAHGpCQ6MGQ15b/ssnHOMBJYN9T4qLoSm1FLFFNU2yVPNUPDNDVFo1UAkNgkFQO27HHA5JBs0+1IsneDnYTqn5ys1dqyy2n03G4RzumfKuRM1Mw2wY5AuB37HHGPisPhpDbmj00PqtSDHSGg/Xz+q1x4EeQ+sfFNrUR3KjltmnbYyi53ONv2fzEUJ3DysPl+EHJ9gXOA/gz/FsQBCSIge875D/UfdufGeK8VhwsFgd87D5+XxWrvFz4wdPcldPf6s9GTxw3GnphSVUtLvHaoguPKDD/fEdz3XJJ9R27H8cfikcOwf+C8GABAyuI2Y3agf6jzPLfc6c5wfgsuJf+cxI0Oovn4+Xx8kruTdr/8AR75dNzNvFPFPerijQaQtjk/tnYYNbIDuI1U+n5g/Nl44v8P4ZnAsEOO40fxXAiFh61q8joOX7haeNcMXN+SjPdH6z/8AEeP31SI1Pervf71U1FbLWy1dTKZpZFYEyu5ySSR3JJ44Z8zpXulldmc42SdyTzW9CyJjQGVQVBNVR1NV8G7v5y5IV1U5I9hxdjDWfkmA0gZuXqu2ip6yFHQRxeo79IwVHEOLQbVDlJtervhZiNN4b9DIxyVstIP/ALGOP1d+Ef8A8LhT/wDxt+C+VcVN4yWv6j8ViPw81cVL4xLBEQfMN+nH5ZM3H52/Cswf+J4TX/iu/wDku2x7CeHvd/pHySZ1RSyHVFb5BZQlXOCP/pG45fEPaJpGu5E/ErdhrIM3QKZFTefAokHfuCPfgEGJonM5Bfoe6uiWyCOTEYJGeGfzLCLJHtXmvNaqxS1JFTFTszDuRwAzMOuYIOdxKgVFL5AaLIHUfSfl9eLCVpFgphp5qVy+1tc+Ueu7VqO1OI621ziVQxwso7PG3/Cykqfz41OFcWkwOKZi8Oe8w359QfAjQr2IgjxEToZNj936L0w0xqDTPir5JmVUWtseoaRqeqpmI64GIw8Tf2ZEb3+YDD2PH6kweKwXHeG5296OQURzHUHoQfkV8vlimwGK6OabB+fkV53630nqXwA+JWCogl6zTlpaGeQYgvNExw6OO24wrr3VgCP3Tx8LxmHx34Z4oCzWv0nk9p3B+B6HXovpcE0HF8FR579Wnw+Xgu7xH8rLbqrl7PzH5dRvVaTqyDdrYmGqNMStu6uo38gnPS42A+mCI4nwODEN/wAY4SLhP62c43cwR/TzB5eSDgMZJHJ+SxmjxseTx4ePULO1mu8KqxjljJx2DbjjDc07FakrOqFdQaiKXWSZY3kIGNmPzHy/LhprARRST3Fuyo+YnOujjZ6e5WSrqhFGq9STlDjG3DUWHI1Y5ZMk4F5gUrb7zd0+qPHSaBulbMxyBUXGTc+2Ai5x9M8PgS1q8ewJF2IBPcjJ9UBapn1VqVGkt2kDaaZsnLdaIgHfLytw3FJExwDn2kpRiXgkMI9yT/Mq8PZA0Nx1JRPN+H4e31QmIJ9m6M/zO3HS8NaHO7kRPi4UPeuT4rimx918o8mmz7lZ+Fnwm64+0Y8VEWmNG2qquN8rGp53r2KigstKmz1VW3SeiJMLhcZkI6ACSOOuwuGdJUbQuXc38ziS5up015eq9wvEf4neX32B3hEt3K3l78PrPnTqx5LilNIiCqudfUEmpvddGmOiEFW6IhjqEccSYVSw3HyR4OIRM3C1sTO3DMoavOvr1Sd+zu5S/wCvflnBzq5u1Ex01ba2e63Ka4IyVGpKvzHMUREmD5krdLyL+FchFwpJHFRhpxUuMxP+Uzc/1OP8o6+nr4beDuTCRj+Ykk+FaX81z5987L9zY5kVOqp4fvF7rU9UdPFIGSjhwoigQ5wURBnbuxJ9zxzeLxhxs755+6T7gPulsNBhYBGLUF6SOpT4yWMloIi4iEnQsbEYJOO+M4x/58Z7XkHIDumn6jMeSzRy50nW89ftNuUbwnzo7Bqu3VFHBCxbPlV6dczDsOlBnYAYKb7bfR+EBsLWN/qI9p5LgMW12IxuYbN+F7r3e8ddtor14KebtHcnijt1Voy7xVUkidaRxNRyh2Iwc4XJxj2467Ek9i4t3orRxFdk6+hX81n+jYz01i+3I5c0UENVBA1LfKeA1KeXPIotVR0l1wOnKoG6fYnueFMLZIJKzsFq4EFYK5t9Vr5raop+jpenvVchB+YqZB/Lgllrv02gzstyrIL08IBliWRSNurJA/IjtxAe5osJJ+HB/SaUxRT1LkBeiYjCk7nB3HbZh9Rv9DxZzy41WqAS9o12+/Z96ruW1mjnElLI5XPSjQAlWb+yR3yfl333HHrcwaLweX91wsn7+/cV/Qp/o0/2K138OCp4gObljNp1xdaJqbStmqYylTZaSZf2lXPGf6uplU9Cp3SNm6vVIVVljf5nbrb4fgzFb3c+SD/9JJ+2JtOuNMXTw28rrvDckrHCa6vFDioijhR//wAmQ4/rWLqPPKH0hfL3JcKLESkCghcQx9Ds4j5nosy/ZL6Pl+zr8LOuPGNrWSnZqe3z6W5RWusmULfLzUB0kqomcBhDGFdcMMYWowdlyNlBvagJXCNbEw4hw12Hj6eHULza1PCusLvVXX4upob5cJnq6qKvYhqqWRi7yo/c9TEt3P4jsccVbIW762k3SXrJ3h1+/wBlTVcldaZ1F5t808Z/3ySBJMHP4ZBlW+mf4cUexhOUcvFeETCbjPpy+oXGiemaYy2+7LG+OryqtzSzH6B89JP6/px7UCgdF4xmtW+zUffsUi9VdfPEPvyyRVaFd6o05Rz27SRbH8yOKh2oIdSllA3E6j0/Y/VUkyW1mLUNVXUf/BOBUIB8g6YfH5jg4GY2dEwS8/raD5aH2HRdHx04/wB5Qf8A1VuK14n3IfZs/wBXsCJanSFPqK8wnrjWmKGokq4MdSoNzkds+w4x5Z3ws0FnYDxWnhWdpNke7ugWSen16Kk17BUS16NLTCKgz5FKY2wiqoBC/mAQSfmx3PDGCjEcehs7nxP37k3iJziJM0egGgHQD718UN09we3VySxBSID6Q46lwDvn8/8AHjRZEHN725QpAJG0dlorw/ao0rzmv1DQ6ir6XTNzlEFrp5xAfKqnYFetljUZLsVUhjgFs5J4QnDohbRdWVnnARvkyO5ok5x8nbhoe82TQ2qLTUJZ9NXCqWOut0ZSStSaRfNGT1KGPlhVUrjK53yOAwzNeDJGaLgEGSOSBzY5BbQeXP169EutS8tJrJq27U+hJXqLdB11iSSyqkctKqKX8yKQhVkUnPpPzAzwyJiGt7Yan1VWzxSuc39QHPQGh8VA5fczK++apprMdMXC4XaumEFJFaKdpKmpcnZVgUMzk/Jcnfi3YB2sZRhhQ4XEb9y/qU/0f7ww6t8Lf2edtt+trTc9P37U15rNQyWu5KErbfFMI44o5k/ccpCHKHdesA4IIGjhmFrKctjAQujip26yV/paF/is1LyHDTeQ00l86CrAOMJRbqCQDjO++Mfpwtj/AOVJ8Wvu14rOHgN07obx4fZmcx/DRV6z03pDmO2sKbWemUvEpt9Ne3WGKMxZcZVz0SKVAJHmIwDANheIB8RiJo3aVwwZNAYLo3aW9x+wf8ZHLyguFLBy4qNUSq0YttVBqO2zR06L2KmSXqK9Pp6CMYIOFKjIDgpwdAlncMxLQQBfqFdcoPsEfFFzQu/lax5LUtlgqFZZK+fVtvpFjY9naGJpWYA4yEUZ37ceGFxJ0Arzpej4VM499nvpay8L3+iw6V5cwy3rnxzCgktVNMs5ten6h7fS9I3KT1k2GKH3EaoQBtJw5HgsouV2n3zTcPAW3cxvyWm+bv2v3hi+zh5ZxaL5aRW7UJskTwUNl0rH/wDBsMijtNW4MYZj+JwZXJOWHvxE3EoYhliGY+H1WwHwwtyDQLy78S3js5sfaZc6KK11FDDqWrucjUGnNKW4zNQxFihZRTq3VJL0nDTyjC46hIigjjCnlmxTwXEjoB96pGSd73FrRa0XYLLpP7CPlRX3a4VNkuXix19ZWgttpFW9bbdD0rDJeR8EFzgMS28jL0IfKV3Z9oZgmZnayH3ffvRi4wt/1H2BZa5JeI/XVY1RPq6FLzTzh6m5XyWU1Bq2cs5lfoBWSRiWJK4zknbjhONMw+bO0nOTdfG05wwzusu/Tz/ZWfMPWFRdq1L7RaZ03XUfxKTQT26uejl9KgxyuVHRJIu+C4JwRgbZ4wDhy0U4knz+FrdZN/Tojq+c/LpLyRg1PS2K51tsppRBdJIbsRUwTHBwCocSwZwCSFO+6gYPCuEwUcuJ7JzspO2n9qKNisU+OLO0WBunB9nH/pBVDyt1ta9Fcw7M9n5e1i+WtyFSauaw1Rc9UjKFGaRu7BR1RnLAEZHH0P8AD2Jfw68JO7NHdg/0+HWvgsiTEtxNSAUV6U+Lfwoaa8cPKSG76dqNP1V6loxUWW7uFqqC4RMOpI5XjyXgfOzKSUzkAjKtsfiD8N4fi0Yla7LIBo4dOh6j4ck1w7iRwxIe3M07g/EdCvLTRXOcfZ1ap1Zy31/ysms9i1AXN+0jdKh63T19RjgVNGCrJ1sQOmSIDsvUMqAvCt/xrhUvYzuEkZ3a4bjrfLz18Qny/hc7Xdmwsf05enL00Q3dvs/+Wfino4794bNcUFNc6mb/AGzltq+4JRXegfPqjpJmZfOwclQ5zjGXOccarIYMZf5J1O/odofR2zh7+qyZsIYj39r9npyPu6JY8xvCrzb5K2Sis3MTSV4sttsaySU9QYv2MaM4ZyVAPVg57THYkqD245TiLW4eYh7Sx7qsOBF+ROh9Fu8NE5De0ILW7VR9u5Gnin5yo1JSXDlqKaiNO/xFKB5ckjKCSNkDkBjkbjO++OPnvEcK/wDNCV2wPL40voheHOa++iy54jPD7f8AW1HcKmyUdxjlpmMvTTBZCr/vR9Q7dS4Pbuq7+3HZYDiEEbmicijzPxXO8ewcs7HGIHMLI+nry8aQN4cabnDrTVEemdO6S1hqivB6Y46a0SzunsQ5AKr88sQPqOOkxfCcPiSJMGMxPJuvwXz/AIfi8dFcU9iuoI+K9JOQ3gFq+ROkYNYeKLmBZOWmn+rzU06tfFPcriO/lsUDBP8AsQCR++6cMwfguCMCXijgxv8ASD3j6j5WtccVmuodT7le83/ti6KossOheR+nm0lo6j/2VazyvJrahD/6mNc+UHOfUS0rE5PSTxfjH4gLcP8AkuFN7JgFWN/Tp5/qPgnuHcOEkvb4s5jv4ev3SkcseU1j5I2mg5ic6o3oquvzUaf0RLKqXO9uDkS1CnBigzuQ4yf3u4RsHC8Aw/DoRjuLixu2Pm49XdB1v16HUm4lPiHnD4M6bF3IeXj9+K6Nfc1rxz11dNqS+16U71sKR09LHtDRRg+mGJfZB8+5Jyd+Pm/4h41ieJYt082rgaAGzWjYDoPjutaDCxYWMQxC63PM+J8VXtQ1ixhYJU6cjcnJx9Plxg/mRs4G1YOZdlDmsLbV1VV8G8yrFL0yf1A2Gd/V88/LjTwj4y3tG7+aYgcB32hdFtsNdTOfJlZYwvVIPcgdvfj2IezKS4IzpmEd4L1z5G2STTXJnSdBMHWWjtFJFIG/EGES5B+ueP1l+HojBwvDQuGrWMB88oXyHHSB+JkeOZPxWFeSFLG3i8sLg4kTUcnf/ty/58flr8LSOb+KoQdu2Pxcu8xzv/t7x/p+iA9W2uO1aivIlXM8ddUAqPTg+awxxyvEXP8AzsrNqe4f+4rShfmjbR5D4IC1JqN6cESPWQqP3oG6AP49+HMLhQ7VtHzT8Ud7Ugy63w/Fei9V6GTdfMj8wH9Qf8ONuKAZdYm+2k60AN1aFUXXUEltdQ2oWLNkkBJQfz22HDsMLXj/ACfgrtkZzZ8FFGqpzIvRcmqwe5Vn2/jwf8tHVFlexMNMTv5aVtHeJayD9pLKcj3c8JmFrToAhuiAOgTj8Hfiyu/hW1casrVXLT14ZTcbb190GwnjzsJQO3YMowfYjp/wz+J5uE4nu6xH9TeviPEe/Y+GJxvhEfEI8mgc3Y/I+Hw3C9Btd6D5fePzkZAfio7nbKv9tQ19N6am2zgYJGd0cdnjbuNiOx4+34nD4Dj+B7pzNOzhu0/I9QfVfOMNicZwjFmtHDcHYj6dCvMrX3KnnP8AZr8/pL4Lg5pa9zTwV0cZls98pvamliJwPTsYmPUvdWP4j8xnw+N/DswEY7uwO7XeB8eoOvRfQIMTg+MQZDuNa5tPUfUeqjap5Y8pfF7O1fpW80vJbmLUnrmsN1qWj05c5j3NJU//AKOWPaNhjJwF9+Ggzh3E9YCIZTu136D5Hl5JSWTHYEZZblZ/UP1DzHPzWc/ENyW52eFCoZtX6XvlDQqf2dxNIKygqB3BWpi6oyCN92B37cZeO4DNhz/HiI8eXtGiV/xNs2sTgfiklevFZqmB38n7vcD2EXV/eTwnBwyF5o2s7EcWmZo2kD6k8Teu9URywQVrUnpLMadFj6AO5zt2/PjZw/A8OCDlJ9Vi4rj2JIILg3yCAKHllq7nJqaCgj/pLrG41bdMVPDHNWlyT2VFGCP0PHTYXCNZTY2gf7R891yOIcZTczy8+Jv/ANo0Wz/DL9gLrnUelk1fztvdj8P3LJAxuFXqGSCC7SRDBUQxMwSItvvMQwwMRt246DD8KffaSnKB1KCcIXN71Nbz01TP5t/bd8ivsz+R155ReC7TLV15K4qtdXWASxVlQFYNVEy4kq5VH4WkVYVz6UK+kuuxccQ7PDjzKA7HwQMMWGGvVA3hD+zVvPijZeeXPPX1+tmjKm6xz1WpK52+9NYpJEs3k0JwTUiV5GhLEeWiIwQNjCZ2Y5XYjFd2Ors7k3sAmMHwySVwe93ev3efnotfeKvxGTc0LJLb7Xbaew6I05QstmsUajECFD+0lGfVM+Tv7ZIySWJ4DG8V/OTRxRjJE001vzPU9fsruuxyROcdXEWSsxWLmTf9J6XrqGlPxs1SEqKKM0wljp2LKCrs2/SqnpPT3b6Dhl+EhlkbI7StDrV/38eSxxiZo2lrdTy0R/qvVdRp/ljLU1kimtpaYNUZwEeXA6iNxvvtuPbJ4QwsDX4kNZsTp5LQxM5Zhi924Gvmpf2OfIK882vF/YtV0ltuLWyzXCS63O5pGVpEKgmOLrzjqbKAqNyYwcAAkfQMJBI/ERtYO62r8K/fbzK5fAjM50l197L1X+0gqhS/Z7c9HEwgdNAX3pkLBelvu+fG52znHHYPFtITUzQY3A9F/Ix9mV4yP/QS8eHLTm7caGuu9v0rcvNuNPTsPiKikmgkp5whYgFxHKzKGIBKgEgHIXYwtIcQs+NzGP05LY3P77I/lb48uc+peYHhf8TPJSus+sLjNehpDWV2k09erNLUyNLJTBJEYyIrswUlFwCBlsdRIYw45gUxJG15sHdUVt/0XvxSmXzKSp5QTQN/v4dawtER8/6rcfpwZndNnVAfgA4b/ftRnpL/AEZq7aSVavnL4j/D3yooIj1TSxagFdUqvvhJTTx5/wC+fy4tJGyTVw1S/wCRLT3njL4rQ3h/5r/ZpfY9VdPqKzamvHiO5rW7LU92pbeLiKKUdjTEiOip9+z9ckq+z+3Am4cN2CN/w2G8SPvS0hftEP8AST+c3jcs1y01oN05Q6DqFMdTHaaxprzcImwOiprAFeFTuCsCJnJHXIDgrzSSNNEUEliOJSO7oFA/fqhzwOfZPUuleWEHPTxW3ip5Y8g7eVqaaz1ytDf9bzj1R01FAuJVjkIB8wBZHXdVUZmWGtsW/QKsOCbXbTaAe/5/e9Jc/aRfaNXP7Qrmnafu+3LpbQOkKMW3ROj6IRp9x0WFUsF6vKqJJFjXrI/CAEGAp6hSSOLu6NEti8Q6YgVTRt0CzG1JLU0U1O1OhpadumWJoSYUORnMf9ZA2wGQABn8uIJNAhKW5pv+/wBCqu5PV6dWd6KeNKSVPwTstRE5IG3mDY/TrA/PigIccpGqKwMcdRr4fT6KhvH3bM4WWFrZIQNhGXhlGe49sb9wcflxYE5szaTEbZt26/FRaU1dmlZrdXPTBRmTolwi+2D7D9Rg7YPEl2Y7IocHj+K2/RSDrKtrT1XCktV7Qd2kgVZSP+2nS3678GEQIu6VhDGP0kt+HvVc92o+s4sVIBnt1z7f+9xFeKtld/X8FOmjqbFRwWmhFS1ZU/7VWwqhdolAJEZA7qoyxP8AHjMZU73Tu/SNG+PU+q6bE4dsUQw5/U7Vx+A9NyulLtFeIDHlYCYwCjnqVt+35Z/UcGbh8vouXlD2PLht4Lhd9Jw0dsaYVBMpZV8kISAvqyQ/bGy9+/Vn24I2QtIVocZmNXqoenNRU+nqSpEkE618UiSUU6SlWgYHJ7fXBBG4I4NPAZSHsPmmpYzIQ5vPdaGOtLnzG1xp+cXW53606gEU0ltNUaisiV5ukUrMSvraRiVIx6W6iNw3GbRaCwDXyScoqTvEm+XyXsH4P/8ARj7nYr62s+Zt3qdL0kTR1VPpHSbJWXEnyTHIktZKTArOWclYww9eOsdI4ejwBczLObTcXDi2US3lrkN9q32WquXvLhPs8LBNSeHbwLahnuMtNg3atvtkoamrbqCkT1TVVRVEY9eAMHsAOGtWHuM+CZAMIqGI+0fUlZ78WHiT+1K5s0r2vRvKG38r6eTrj+IsLUVyqZAWbGaiqlYR+kD1JED6gfTuAF8mJOobSA6fHONBlLzf51/ZX+Nzn5WSXXmRoLnlq6+uAYq2vlhukkUp6PM6nacukRx6Ui9IC/hyeASxzl2Yi/b7uX3uqujneCXjbZAem/spfFXpmuit9/8ADnzVvNrpHPkypZTNKiA9SqcMVde3pPb2wRxEmGcRYHxQHYB5OcCvvyT1tHg08X3K4S12lbF4n9HqqRTU9Hb5boYCp/GoiU5GD+6WBUZ2cb8JD8005Q0+9MfknhtgkeRKsZ9U+P1omoVtHisrRMQoIF48s99iD6l/MNxP/GHex7V5z5WaAOPtX6H7M7xpeJHVkT3TlRre7pnL1Gp73JQ9B/7VZPn+AP5cQMHO/wDUCT4/uqOjxTzQGnsTV1J9kRy/5IU9JXeITxB6R5TRFFNRp23XOO93/rwo6ECKBucgMIXIGPrxAwoiH/EvA8t02OH5nWTsq27fai6M8GHLWtsHg15V1Fmgrg1JdeZ2qY/jtQXAj8Sxoc+T2yokIQe0IIzxWTicUVsw416ndeALO7EKvmVmTk1W6x52cwq693Oo1bXzVkr1d3nq7q1Q9wcj1dZnz1OfYkkjG2MbcdxTjUeoq3ePIrUwfCJD33u08904J7VdrXc6a0waOu9BZ3Y9FuraJqmBh2yGiZWOe+Tkj+XHPDFNeDI51u67LUOGLaY0U3puFH1BzGt9uguVJY6a1yU6PA1QstaHeF8EdSKyqwCEFfWrbEd+/DmEwcsrgZQRvy0937JLF4tkbT2ZHt1VfoO21ljjpvuu/wBFG8szVCpc2YUbREksnVTu4ijfzM7xD1HIxjjRmLWtIcwkDpvfUWBft20WbGXSPBDgPPbyNE/BQta0+udBVIj1ToastkERM8FQnRX0x+TK+MMSGHcgAjcDhQT4LEnNBLr7D5UtSLDYrDgNljsDprv46rRv2fv2jmufCjfIrfYbrdL3p6ql6qnSV9dTTwrnd4JfMLU0rZzgelicmNtjw5geO4zhrdQDH0+lf2WjDhMJinFkb8r/AB29/wAF6bWXxbcg/tENByaK1vBBZbpXxFGsupAKOqhkOB10tTnoZur8LROH23UduOuh4rwjjMYjkq+QOhB8D9Cl8Rw/F4QkEadRqFnHxO/YDU33rBd9C01n1fT00i1CUN6m+GuMLKAAYpwPKlz36ZPLGR+I52wsd+C8VHmfw+c0b0OnpfzRW8Tika1mJiDqrXmPL6bJYag5neJ/wc2paG4Xe623TxUwCg1XpyW4WiRuo/s2nJmjhXGAOh+g98jPGA3FcewLTFKx5aORp4rwsGx62nuzwMhD7q/T21t8ENUni61Le4Hm1DyT8NNyneJuqvo7fLC05O4BSCUZzg5O3zxtwEfifCvIE+GjJHVmUoz8Dimj+DIfDW0YcqPG1R0vWsXKnkVZr0WBNRFbKiqhcHcDMkuzfVsg8JY38SYeGnQYKKvFtke+lo4LhWMlaTiHvB8DQK6ee3ip8UvMeiitPLa6z2ilnDRS0GlNPRx9Jb8MyPGDKO+Gw+2xx34e4T+LcbjB2LBQ5CNtemgPpqEhxPg4j/isd55jfrrXqh/lh9ndzzvVxTVXO65aT05ZIz8RWXbW1d8RWSqNpBHHkzEkEEK7AZ9gduH5/wAOyzNOIxLzAD/M92vsvU+xBw/EZY/4TQ2XybXvRh/6Y/JTwfakNq5U6MrtUakXKpq27UKQ09HIezUlM+CASdnfH/eHCvb4Xh0ebhp7WX/zH7D/AGtH35p6OOXFyZMSCxv9LR8Slxq3mRR85da1Fx1SLnW6jrsPNXXCHLvgbASEBOkbgKgC/IDjg8ZiMdK92Imkzk7m/ly+S6jD4RjGgQjKByVvpe00dxndoLlX1MsSKxRW6FjVdgMf4cYc8j2jVoATEzntHeG6YdkjagpxHNPllyCG7/x9xxiSxZjd0s+RwcbATz5d+B3V3MG2R19zjp7BZ5FEglq0aSd0PusKZbcf2ivHecG/7OOLYtgnnIijOtusurwaNfbSwsRxuCJ2Rned4be1MnSfJHlpyEqFq4dJ6511eYcOsosdQYFcdiqsqxjf59fHa4XgXA+EESfl5sVINj2bst+AIDfbmWfNjsZixlc9rG/7hf1+Ck6/8WfNe9K8OneXl6scR2E9RbJ6uo/PHQEB/RuI4r+N/wASzWzA4F0Q6ljnn4Bo9hVIOF4Jussod6gD42kFbuXXMK06livFLprVUNzgqfi451tUwZZerq6vwY7+3bj5ZFwTjkWIGLjgkEgOYHI7Q3d7dVuuxGFczsy9tVW42TBvNbXcz3c6+5P6jqKyfCy3iwW+eirW+bPGVMch/PHHVvdLxGTNxvhTy/nJExzHeZFZXHzScYbD/wB1xAA6OII+oQ9c/APddY0ctToe7XKoKp1ta9R2me1VSDPYM6GJz9RgcFP/AGdOxI7ThjnH/TKx0bx6kZT6Umm/iBkZAxTR5tIcPjYWcuaXLe7csdRVNm1HY6e33WmAZ45Y1DdLDZgVPSyn2IPHI4vh+KwM5w2KDmOHIm/I3zC6HDYmOdgkidYS31HaKGriRvg6NWBILDryP58M4aSRprMfcmmAg7qJYrLFSt1IV3PuNuGJpnHdMxE7o20vpEV0JqZlT4eM4A7eaf7I+nz4xMXjMhyN3+CHNiCO63dWV/jpLJGZLiVMj+pKdDiRvln+yv1/hwrhzJLpDt15fuUKIOfoxVfLLxc6v8N+uTedLXTyDJ0rU291L0NXGOySR59t8OCHGdm4738PcQxXDHZ8K6r3B2d5j5jUclOP4XhMVD2c4s8jzHr8tlvTkT9ppys8V2ln05r630em6+tjENTRXhVntdYT/YnYdI33AkCkexPfj65gvxfwzHx/l8cAwu0Idq0+u3tpfOsX+Gsdg5O2whLgNiNHD0+lpa+Kb7E61cyKCa78qdR0lr+LTzEtdzZqigkByf2VQvU6A+wYSD6jhLHfgSF38Xh76B5HUeh39tpmD8WS/wCXjG2eo0PqNvgsb33QnjD+z681LXHzFttkpxnotUS32yN7eqM+bEqkd8op+nGO2LjfDjlAcG+Heb7NR8FXFYnBYkZgBfjoUqb79p3fL28sGueSnhz1jXk4lqLxpFaKtZvcs0Doc/8Ad4IOPOr/AIiKMnxbR9yxZMJmP8OyEPj7RzSOjpkqqbwv+FqmmibrSSe21NWqN8wjTY4dh49CBTYWn0J+aRmwb/1OHtXyp+3B8QN5jks/LGi0hpFan0C3cvtEwrPLvsqkLM4z8xg8asXF8TJ3YwG30Cz5HZAezF+AQzRfZneNH7Qi+NrLmaLzo/TdHIbhNqDmlenoqSgQHq6hFOWlVAPZYlTA3I4e/L4iUZn7dXafFYpwmJmdnk0G/wDf+yZGjOQvhf8ABbdlqrFZajxT8xaKaOpkq66H7r0FY5GIBmZCC9d0uSVXEiPsF6DjihxWFwYouzv5dL+aabBFmLoGZq3PIePimRrLxMax8QHMChv+pritQ07laSk8k0kNtoY0PTHDBkrEp6hkdyMZbJ247iuLlxeZ05stHoCTy9i6TA2x4IP6j7gP3X2bUVLUG40oroWqasirxGOuWoxgqoz32Hb24w2xOAa/LoNPALUe5vfF76+aZ/hM8FWrvE5W1BszUNLbqGRHqq2slP7EPkqCoBZmwDgAY9O5HGxw/h83EHuZhwKbuTsL95SbwImhz+eo6rXFx+zw5e8h9M0931RozWXOq5wlQtstlDG1Pkggn4d5Y0YbnPmyNkHt7cdtgPw3BhNXgyO9g+PxKRxWJMnJZ98Wfjy8clrs40z4cPBrXaIsdPE0MVyvpt1RNF6jhqeigqUgjGMH9oX3O68dIwur9Nffl9UjmeKAFff31Xlp4sPBJ9pt42Ls9TzU0Vzi1fAH8xLfLWUkNsgbP+7pIZlgX8wmfrwQZtyhSMkeKv79iRtd9hL4weoH/wBH3mLkewp4CB+WJeIkjDrKXZh3gUfn9FX1f2HPi9BAfw7cy5AP/wCmo/8A92eBNgIO6MIHDY/FSrZ9hj4wqr0QeHzmRED2DUsUK/8AvSgcHa0grxgcdz8Ud8vf9G58aGsqxFTkjPalY7zXS92ukVfqczlv4AnhpkgGlIb8LI7S9E1KD/Rwr3yYjW6eILxEciuSVphIaennvX3rcwB3CQ5hVm9sB2/I8eL72Q/yTaqQ/fl9CrKj8bfgq+y7qg3ITRN68RfNeiGKfXevadoLFa5Rt5tJRdKMxB3B8tW7YmPAiwuVTHDE3NEAT4/T6rIfih+0F5g+OXmOdV81dR1mqbwuUozlI6S2wvnqhp6fHlxIdsqB6iuWJb1cJSQl+2pWTO+V7i5+vgf2QPTrS3JmoLQ6VSynzzSVCFlb36kGzqw6ckqxxjv34Bke3cUlw5zSH7UuEmppIq1UrZGm+GXEC3CR1qFyN/KrEHV0nuofI37/ADHpzFIttcNq8vmPouFXPR1NRl2mtVfMFanecJTVEn5SL+xn+WcITndu/HiBqaXiwHWrA6aj6hcLnpSVpTF5S1ryHqKxgUlUAR38h/Q+cjePOc9+PZrOoFqL0u/vz3Hqh2v06YB5VF0/EwN6oTmlqUPsCrd/yOeLMdzcVcSaky7eOo/ZQq2Gqs6zhGu9FI6eXLHLT4V1PcFhnqH0/nsOGKaAEwxwNXlPkflyVZ5VN/7dJ/A//fcUysV87/6Pv2J8eIXSdHyK5BaCipa21Xa963pKmW8Xa1VXmxTRRVBdII5l2YgyKHI/9SqkADfMwfee4NFBpFA/MLpJ29o4vvU3az9CAw6utUhlIUuVwob2DD2J/tDbjXaB+nmPv7CxSCdCNR96fQq5sNTPVhaJ2WOUekB+zgb4z8/f5HH5cBkaPRZ88TQS9uy7rnpifUNFFTwQ5qaepMBCRHqQtgqpPY9WGIxt6TwKN/YuzcjyR8PJkrmCu+933+iNE1soaeBXtVViG80rNDPU9IZlV06yvVnfqBJBUgMVIHF2xiU9oTvy6fOk/I2N58loTl99oVcHtlpsWstXa/ijoJpKia62O+1cE8PpXyECda4VT1dQwckpgjpOUXwTgl0Z32B2VW3o122uo3RFrfxT8wdNam01drDzF5naikqqVmqJ0v1xipLlEUyZj5U48t4/2it04w0TDJ3JHHLIWFrjSXfK4OAab5+f30S8u32iPN+rq6eisvNjmnQWygLLTs2rK4TzdRyXkYTflhcnpG2TuTeR8oFlxtJzvk/lcQizSH2jnPWkiHXzw5rQL0M6u+rrhg9JwcftTnv2xwJuKkA1JS7ZZW6l59pV7avtW/EFY6uKej57c0y0B6/KqdTVU8UhAOzKz7jftx52Ie4VnI9URuPlY4ODtuqOqT7X7xLa1tpuVJzg5mw11qR1maiuNRPSVBbBjSeEeiENhwsqtkMp9IGOFW4qWFwb2hIPU/Dr5LSZxCWaMvrVvNo9ljYc9VX8zftR/F1y9u7NDz65pxUzBBJS1dwy8BZAwUllDKd/fGRggnhtnEXZKzX42mW9q45HEhQKP7QnmtzmsdRSas5uajvlPVsPiqS/32saOdiuCgAcgR+k9unBPcZHGTisZK7QuPtK0GYCRpNnN80Cav0pBbppKqmgjoaOt6SiGoFfBIAB1ETDqLDPzORnH14yjmcCQ/bwTbJYmnLJFvzBo/RG3Ly+LqChhp1paOhejLO1akzGCoHSAY3BJcZx23XfcDJPGTi8Rk/WbPmn4MIx5/hggeWvt2+aYlZzU1Bqp55Ka32q00dNTPUzNbY4I6pI1TBmC5yVBXqJGCwDdJxxjMu83Vaxw8VZQ75JZ8zfFvetWUiCa51VQKenSkiqMlJp1QkgsF2O5PfPf3408Dge/wB8V5LO4g4saez9+qTcWtZFrGle51dNMxLydSmRd9zsATg/ljjq8MwN20C5DHOcRuD4qZp3m5V22tEUeo3tkZYKhrqMSRsGIDEMu+BsTkbHGOH3NaW7WsqN5cRlTX0H44Nb6MSEPq6KanRgiLBMUZR7D1ghl33UEdu23GLjuD4WZpLoxa3OG8UxEMgEbzXQ6pr1Pici1bZvM1TZbBfIZCDHeaenhhngI3KtJHszbfmB7e/HLt4cYn1hnltfyk38V2IxULheMjDgf52fTl6q9GrbnrS1QzWa81mobDO3VPYnVZZKYZ7qAASv1ySM+44ULI2OPasDXf1df3XSYJ0rSX4OQOYf5XDUeXMeqcfh7+0J5ocoZqK2aR1ZrK0rEgBtFxl8+JO4zEk4eIjIwFCpw9huMY7CgmKYge1vsOybjw+Cx2k8IDj6H0Iq1o3R322PPnT9K+bfoHXK065noq2hltF0U77ZjlMRJP8AwAHjXj/HuMjoTMafEXR9n0WXifwjECXQuJHTS/bsfd5r8n24Nn1ndRR6s5FaAtmqkIaGO+r0h2/4JWgYMQO3SxPDD/xpnbmOGa9vgb9xCBH+GYqNyuYfEV77pDOoPtYtY6dviNo3w7+HujrqyMujOrJNKuMko4ijV8H2B4r/APVmGyF35dja/wBN151VI8v4VxTWjs8RZPIkj5rhQfbD889a0L2a/UFboJZZDBFVaXtUHw422brPmsn5fwPtxk8R/FPEHj/g5mtb/SAAfbv8FOA/Dj431jIs563fusJM+ISXmrq34nUdv1lqq71rMOqeWWG5Y7ZKLKFeMn95AwPyB/DxzOH4jhMRPl4l3ndXF1+2zp4haPEsLjo4q4a4A/05QNPDr5exLW284eaFgpfIvt0sV2jmUTRVDW+SGRVIPT6RGcHbsyhsjsONV/DOGP78DSPDMPjfv2XLN4nxlhLJRfiGFGWmOeuo9UWaq6FhuJgHRPFSIqOi/wBohgrY+oHGTLwvCRu2rz1H0WmMdxMgF2npRRPy75tXcQx0ouJt1ICVf4mXMisTkAN0nAztgn9eM/G8PhvPks+C0sG/ESkdrXzTo0rT3WsRZor81VBKvUheIMGPuDncHjmMS+MHLko+ablaWmiPcmjb+dWv7XTRQRauvohhUIiJcJkCKNgAA2wxwdv4h4sxobHiHgDYZ3fVZxweGJssHsCmLz916ZcPqzUwXG7C8Tbfp1ce/wDqPjG5xUn/ADu+q9+Rw/8AQPYF2f6+tcMTjWOqP/2pP/8AfcDd+I+Mu0GLkH/rd9V78hhv/LHsC+f6+NcEf/nlqn/9qTf/AH3EH8Qcaq/zkn/O76q35LDf+W32BcH5965VTjWeqv8A9qTf/fcB/wDqPjd/97k//wBjvqp/I4b/AMtvsCiVXiC1ymzay1bv7fecp/8Au+L/AP1Jxr//AK5P/wDY76ojeH4Y/wDht9iCNcXWbW1xkr7rUVt1uEgAM9TK0kj4GACxJOAO3y4SdjsVPIZcRIXOO5Js+0p6BgjGSMADwQJftPwVFN5fwTxszA9RYv2+XGjh53A3mtPxu1u1O0/oKnpqRaquUU1INwZT0tJ+Q74/TPAMTxF5cY4dXeHJTJiD+lm64ar5uw2iHyLXCY2jHQs0igBB8kT2/M78RhODukOfEG75D5n6KjIP5pClhetZtV1DmR5JXkPUxZslj888dRFhQ0U3QBOdpQAGiq4qmK41GBHISxxgn34YotGqrmvREtPAaCjMUZjMhHrypP6cJF2Y2URzsg8VJ0t4i+Y3I15JdIanvtjVT1mGiqX8hvzhYNG3/h43OG8TxOF/7tKWeAOns29ywuIYSCfvStB89/bum1y7+2l59WeLquT6Iu0a7EXa1vBNKMezU8kYzt7rx2EH444hH3Xhr/Gq+C5TE8JwVWywfPT3r7rL7d57qWTV3KHlFfWXZ3q6uRhn3yJIJD/M8arfxa6UfxYGn78ljPwjWfocUo9dfbzaA0+H+4vDVyWr68fgaK0pIgP/AGhAhP6cMxcWG4wzG+JAHyCzMRIQaa7N7T8EstYf6Q14gayjlpNHad0Hyxts/pWOyWOOKQL9GkL/AMQoPDbOMTuGjmtHgPqkZXy7UR9+qzzzx8T3NrxV2trhrrWV9vyzkwtFV1bx0jIMZBDMAFwR7KD7g8JvxRee+4uPjrSXMbnfrOnmibw/mTTlGjy1aLBcJhW3WSojLUrRJG7RIkrEFm6Osk+rbBOMcY+LdndR1cNq3s72OS1cK1rB/p59PAeJRtrfxc8qOVVyX731Zba+ahhNIaa2Fq6SMnJIVY8gYLZbqb91R7Y4BFw/GTNJayrN66fH3eqs/G4WJzcz7LdNPH3f2Sg5kfazWHSKwJy609VV91pYDTw3fUESxQwKUbPRTxksx6myDI4G3bjRj/DskgP5p1Am6bz9T8gk5fxAyP8A7uyyOZ+QH7+Szhrbx9829cX770q+YusaKq6BEBarpLa4o1HssVMY07+5ydzvx0eBwUWEBZhW5Qd/HzJ1WHiOI4ud1vff37kP1PjR5ywENT84OaqYGSo1fcPUc9x+2/lxqtnkrvFWjxUh0cfv75rpPjw5607EJzn5toclRjWFxUjHv/XcEbI6t0Zszq3XOD7QvxAwRkx88ecaKMbrrO5Y/wD33Fs7uqt2jr3XYn2lniMpG9HP3nSMbf8A563Lb/7NwZshI1RRI4jdSk+1J8StP/V+IHnQB8v6ZXA//wC3i2Y1urCR/VcZ/tQfEhc16ajn7zodcb//AI6XBc/wl4M11myque/kULat8V/NjXlMReeaXMa+RybPHW6nrqgH9GmIPBMhIs81AxLv0uS9kkaWY1EjO87nLTNkux+ZY7ngrGACwVVzye6V2CuZ4wrjI7hjvj9eGGyG7IS/ZAGwpVPUmGMEKXUHJA9a/wCY/QjgcsQeO7uVRzbOv0+/YrKiukVIEaVPjaUOJCiOOoHPYq4OP5/nwF0T2M72vmhdmc17H75j78Ea2DWNou1vamq56aoink2hrqZ0kiBJyFmUk4Gf/WbZ/CeEJmkOIS8kbmd+vZ8fsK5rdI0VNb5Wt4q6SgUgPHKVuVGzkdguOkg47h1bvge3ACa0VGPbdv367H2/UKkitl5ikmt9NRRVUTHIgpqjrj39hTVGGU7E+k5/Pjzmt3RC1rtQ75e8b+xRq6qZqYUd1pp4Olx+zqY5EWN1Ow6Jc7fRHGfljiuUVbVDrZqw+yvl9F0CkDAxQSRRqcECKpliJ+gRy6/X/lxLs53QHyNO49w+Oi/S00yyMC9SCCc/tKP/AC4nP4K2WP8Ap/6loDXvhsktHh41abJHTVFbbL3HNNaXpxMlJ5fUJVWZgSVKiN3VfL2BLN7cZcE9zNz7UuycA2Pu8lljT+h7vqO8VEdEKSNuk1FWCypRUsTMceYx9MY6ulVB9yMH343nSRgWR9Um5rX6n28121VJ9wV0UddLQSzQTy00sMdXHKA0LBWyUP4ST6W7MASp2zwsWHLYGnl9+qz58M5oJaiPRF9NHdY6yOtFFNE6+X54DogL7M2dmUDOT/z4BIM24WblLHd1Dt1s8V4rIVarlnmqJHaZDH0qkhkIPS3ZgVAb2IzjfAPEteWDMxPtmyjM31+/sL62kze9P1uoI7glQtHVLFVU8jM1VTRkdMUhON0yFQsBsSudjwUSG8la8uh6pvOXefxVTdqO52uzQ1MjzinuOcSpL+ykA/d9Jxnc5U4P04vC5pcR0XozbjXJV1vuj0w6SS0ecsAcZ/X24pJE0m1WSFrjZV3pO7OLpGZTGF8uVj5jdIkxGxC59s9gT7kcAlgaRogSYZp2KsZbystJ8PEGlnjmL+eHbpK9IBUKdu+/V3PCpiA/UlRhCdKTQ8OnMgctdYLKteI6GvgQXiOfqHXGkgaRVMeWwU6gD6T6sEjO+ZjoBKygNtlq8OccK/OHU01Y9fBT7fzMl5j32pFZWXqeZknq5469xWU9QsimZuiBQChY5bCZ6Qc4wpPE9g6NooCtPdpv4IrpW5rsk6+/XbxQzWWOqpZjJSxFYX3jI9YYHt298Hse3CkhYP1GwtbBzTSDs3toIk0TYJqOVZquSWHqOT0npLfQAf38YmMxg/TCulw3DWjV+vmmVVa5qKyhWkp5IYlVctJKgPlgdyxxv+Z4wBE5zs0mqcbhmt0aK8kO3PXNVR03w1prammjkYF5RMUeoIGOpgPbGcDsB+Z40cPBldneNvcksXZaIgNCl5c4R8V1rIQg9IA7fT/PjaidpRGqTllDtLQ/dZsurB3DJ2PVjH8DxpwZgsPEwRA3shm4XB4utVwjS4z0uT1/9Y41o2XqdVmOjYHd3VW9jnq7a4eOoliLsAYixCyDHv7fThSUtcC0JyDuDtJGAjx1+/RXc/MGShqKaKSvmpAgPm0c7SfDnByN98Z/UDhT8i57T3c3Qir9nNa8WKw9h8LuzJ33o9K3r1BTN5fczbDeJFuCrebFdllAFfZ5EmgORjEsRKq369OR78Y2KwksX8MkEdHAg+hXQ4bEPmeJWb3WZtEV/rA39idmm+arVUAtldqq01gkTyohV001A+MbFC6rJE24wVZ1J7cYjoKOdrK8qI92h9gK6WHiIaMs5F+wfUJq6G1hdKKiMkN7t15WOL9nHcaoR1iPgenzugdS9z6lyBvv34zJ8Ow6ZCPIaey1sRTOLMzRmv73RNR8xl1XpWrpr/YTIAo6qSZBXUk8ZxiRZI1dG75z32Oe3Cf5PJIDE6vHY301IKXGOZ+meMsvqLafGx86X2t5Y2+ltJltNwuenYHhzEKJxU0pbbpYQSAp29h0niBO8uyuAcfHQ+0JsYZhaOwdRPqPYfchCuPMOluRW3XbTtwdHD+VLSy22eZmGOpcs0bA49h3Hbh0Nw+W3tI9cw9eaTlix7O9E5riOttPj4H2Is0bzT5taI8pKvTVbVLIypI8d3jkiP8AwuX2x9OMvE4Xh+I0Nez4c0Jk8xJbNEPAh33SP/8AXUl/ZodTcvdQ0NRCemast/TI0RxsSAR1D9cfLjOHDHwi8LO0g8nfensR80oFsuj6qBqOOvsdTRXrS0JvCxuZKhEsRerpoz++1M0iSP7gmIsds78MRYhjmuixfc6d/uk9MwBA9aUSzl7S2QEeOh/dE2gudNXfYngqIbLGysImhkt1TRS9XfLJIpB+eMjHC2KwDGDO3MR1Dmu+BQThzQkZsefTz6JmWvUrRzCN3t8k6MD5dK+GQH3wQMD+PHPS4cOGZtgeKC5orw8VfU1zrKl3KT05Ve3pJ7jtwqI0uTHtSkx1lVCMyywle5xkcDe1w2K93Dsu+C6CoXZ1J/4TwpI5w0KgtorsatAQ5OMfPjzIg7Q2ozHkh2/1qEFy80YHcdRKt9eNCGDKapNROKGap5KeoMkNf0mTcBmz/HPGg1rXCnNTdg7hfYpqmJwZKox9W4aQ9KkfT3P6DHFS1n8ovyVC4cgpk2qUtSh0k86ZR+OUjC/8QXt/HPABhDIaOg8Pr9F4C90N6g1fLVxTmS5NM02/XL0npA+XGjBgmtIysquiO0sG2iA7xfPj6griOqSU9JWM+sHHcYIA42oocovalJcEP1mlqieTrgNajLnAd1IY/LGeHGztA71Kcp3Cl26rkstIwEhkqm7t0/1f/Pijmh520RA7KF0x1EvnmQzzF2+cmBxYtFUAl5HkqJcfPrFaM1U8JJOSjdRP88DizKHJZWIJN2huv0xbqiEs4lrpEzl5QSoP5cPRuPPRY07aFoavtrscjCOotxlft1GAhO+PV2A/PgzLBsFJPjDxTtSqSaipKBGijtMkCpuPJhVQNs9/YfU44cznzShwoBrQBA9PZrrzK1d93aVt0tdUeZ0nyx1hR/aeRtlXO+Sd+GvzTMOzPK6vvog/4Z2ziANOg+qE+eesaDkyk1qoquj1RrDpKTVUZElvsje4QMD8TMNxviNT7MRxpcLfJindq8FrOXV30HvKyuLmDBxmOOi/n0H1PuCQWtOa1+1tVE3q+XO9Oq9KCpqWKRrj8KqMKoxtsO23HTQwtj/Q0N8lxk+LdKbkcSBsPvZCFbcyZ5AYoYwx68QqFVD9ANvb5cNhti0ENzd5Qch4+lSyt7+rY8FPVW1BsrqeJh2IHz27f+fBGNsWiBwXAVRipmVj09RzkDt+nE5bcrZQXWF11IWpIZXUHsxc/i/XG3BG6aIrCW6EKOtL0xHp6ZJGJBTIzsRuP+t+CuOtHRHL9dduv1XXPTASELncbA/L5b44lrlLXcyusGPyz1KQ4wFOMAfPPz4ZDTdt1RO9ei61pzlSx6I2OOojOP8APgrSNa19ynN03XHLUkpKt+E4/wCgeCMcNCApoOC+GpMmT+E9/TwdpNKAytF8WtZO+CQPY448Lu14xhfBVOJOoM6ke/uP14uHFXyCqKlRXyrjnEizhnG3UThsY+fEknYlCMEZFEKxfV/xERWooKEkAYaI+UT+YX0n+AP14oY9CHUUL8pza4/fvU+26ssNHSAwLfLZWDBZ4hHJGxH0DIfyznHAS1+bugKr8HIR33B335FdlBzmuFtmYJBHWwlsBatnYMM5G3V6T+R4l2GzVaqOHR73Xkriq8SF+uQiDU1IkUX4IXm8yADsfTJk4I278CGAbfeVn4Jt3mOnguqo5nUNxqOr7n0pRN0/iLtgE/i2RfptttnvxDsKxujUM4V7uvs/ddf9M7F/7LZf/rif/Lgf5Mof5Sb+n79q9SVpoa3StTFLT/F/GdcnR+F5MhjgsO5JJGTnv78ccTT7Gi6/KCyikF4tfDFU8yuVtVQ6elsGmqCzVD32ppqlERq2Qo2S8wXqQr1uAu6DJ3GdtDB4sRvt1knTySc8RokaALCOo9IxWWvelnNdbayIDqpKynKyRnA/e2BBOcEDcYPHQsncBdX4hZ5ke3cWumhuNZQOFSaoiljGGZTg/LBB+n098H58DkyHVAeyO81BGmiLvUXGnmjdo/Op6Z0MhCIrIiMcHP7wHYb9RwBvxlzsANt5rPlFO7nPl+67KLU9Xb6+atgmErT0rwSJHEqmoVlK+VIBsyE7kEHOBjB4G19d06KseIINOQnS3OptunLlboK+enpKzpE9Gz4WYoepSQRuVxsdjv8AU8Pl5Lw4i/FaAkd2gJF+IVHEkI6SHeRunJAXGD8uCuLk4A0DvKRFXmnkHloijpxl/UccUMebc/JGBZVNFeam3G6U9RRwIFkSZerzXDemTPbCntj+eeBMjcCUNgNnM6wpenr1SW2qVpIpamFh0SZkCdSnuBt/1jgU8UjtAa968G4caZdSijSXMWOCrpKehtnVLGsjSp57GKonZenzRgK6jpzsD8t+4KeJwga0vlca+XRPYZz3OyQNAtGultRf0XU/ESlmlOFiD9Sxr2Ck43+XHMYyIzmo9Aurjwwibnfq5G1Ej31km6YpRJ+ERHAX6d/7+OdmIjOQaJzDl4FuVNqa40zTSUkVRPFDCeqd+nqEjDsv1APb5nfjSwkbxTyBZ28EvPj7OVuoG6CbtqCVVJSdG844GB+Fc7nf5n+7jZhwzeY2+Ky8RjmZM1anbyVPXV1VUOYlqKc9KkggsQT/AN0Hh+GGMd4grHn4ky8tHQKlqlulRcDCixMrjZlzj+f5cPtEDW5jusx+Kjktx0BUKstF2pGdPu+o6tj1herIOcbjbfHt8uGWuiIvMgudE091+imUdPcfhIYjbKkdfqj6eo9W/cD9OAP7PMXB4TkEjKyhyivd7lZqnzPhJMpIQVmgLgncYIYfLbg7YY3aWhysY51Eq/5dQ27V95hSWz1tCfVHPPS5eGT3Ct1A9DewJ27du/A8WxzGZc99Ad1XDSy4V+ZhBHMHmPvnabNPSQaEp6Z7VqfUNngmLYorrLTyww748spKwRx77bfM8c7JFJJ/mxtceosHz0C6CLjUZflD3NHS7+O4Tw5UQXyqt1FNDfrdaZUJSTzaUSRkbY61PVlcEHKyjHUO/c89iQG2HRn0P38F1GD4zI0gQztI6OFH20mfPy5uWrrOYo/ux1n/AGsyW6ta3OQThpFkjJB29X4c5wM+/GY3Gxs1JPqLW9+dxMsfZytY5p6OI9UOW3lBrTlFJWSWu9X670ocyLGrQT+USBjzCZPWPbJRc4HEuxcGI7r2hp66j5fNZjpsXgj/AMIXlv8AT3XV63dLrrda62s9ZS194t9TWUjhIuqkoF6iOrPR1qS6dzjAIOCPfi3ZQgFsbh7T/ZPYTi3EXG5oTXWgfab5Jt03P3TViqooblV6jsy1Shc1tEaiNwSMt1AHCbZydxvxhyYCVwtoa4joa+ytAYtrnU8G/EEJr2m909xssE9uqVqrdVsUhmhZCk4UYOA2GXH8uMOWJwcRKKcOt6euyK1wvpzpE1BWS/DQRyqDEo/YyF1TJ2wQfccZr2tskILnNs0VZ0ry1R6kqJGlBwetRMg/L3HC5aP6fkhukrQrsgsrydf7WppXJ7wSZQHv+Fhkfx4sXvB0o+e/tCqZ2jSrVnb6ea3gKK2qkyN/MUEH+A24G6S/1NpAc4O1pS8AJ09bN9TvjijqPJVD6XOl/Yd3yfy4o6K9wpMhOy7JqnzU6S38uPMblUZlXXO2pcKVo2kZQdyVOCf14O2RwNhEZMWm0PXWgltrs9BFSQVBHqklJkkb6hj22+XDDHCQfxSSOg2TEb+qE7pQXOvlYSLAxOxkEpLN/HjSifE0d1Mro+7a6mg+HqFTy3XHV5uCv69+LiSMnM3dQReyrDYqSmj8upjilDk/hlYsP4cMCZ7tWH3KQ29lWppDT0Egd6OaRcnqjaVghP1Ox4L+YxJFBw9is1gUgtY6CjkkgtvlsdlUTk4PzyeKAYhzqc/3IoBGiH7jPUOWc+VTxnJxnOB+fDzA3bcrxeVRippamuIasEsgGd3GF4ZyuA2S73gFRNQ6pW2r0wzRyvgelB1g5H5DA/nwWGCxmIpZ8rnHYUh25a1p1oyLjAiyFw6ulS0ZC75UoNv1J4aETs2hoeXzSUkQBtzl16c1RWapEsNi01UVcO3TUNKViQg+8jgAfz49Jki7z5NelfJD/LPf/lil3T8p7dpWy1F65kaxeK1tI00lJTTGGCVjuyhu7Zx2UD8+FTjppndlhGWfb9+qu7BRQtzznb0HtWdfEd9olT11nm0ny1oBp3TI9Es0C+VNXL29TD1BT+fUfc+3HU8J/Ckmf8xjjmd06LieL/ixuUwYDba9vYstXDVFTXs2XIR+6g8dkzCNZVhcLLPJKTnO6gNUsQcbHguQc0uGDmuiao8p98n5kd+CNZaK1lhcJKlpDn077/lxYMA0VgwBcZKnpAJyN85U78XaDyVmsXXNMoVd/S3f8uCNvmiNZqV01AjViIyxjydz7D58EAO7kRmY/q3URx0Ywe3Y54M1tow1X41sisvrY9Ps24HHhELqlbs266LmtwOFDLEekEAle2eCxxFtlpor3ZDla4SzIqny8rn8YG6ng7QHGnakc1LQb7y4iWGUHrVlOc5U5/keLkObo1TThsuz9nTgPFUr1KdioIcAjB24u2ie9YKjO52jm/RR0jWTbETe3fB4MG2QArEkb2ufwCeeB5pUE46wOtf5ceLhlzC/Je7Q1t8lwntskcbtlD0nBBBBHFRKFZkzbAXQadz2Ufx4KBatmauZppgP6thn3x34nK46AKudnVcXpZer1K++/Y8QWG6KuHN5LiaYg5Kvj8uILApEniv3kEDJUgZwSTjHE0OajN0K+eQfm3E5VNhegeo+eN1seorms9bT0mmoKJYJq4FwlPNGXaRY+kHLsnSdsMrY9s8cW2JpAAGqZfMQ466KPTeIyqr7J52pLTS19so5ajrqaKcB5/LXpBWEdQKHrVXVsqww+SRgU7AXTNCqDEGreLr5LLfPizjVlxm1JSNHVCrkAqnijYfDydC7E5Ppkbq6ANlC49wONfDThncd7PvolQ8DX2/VLxK3zJfLmHV5YwGfqyT9fcD+7HDEkf8AM3n5Kjoq1ZzVvZL1NRSiYVM9OoVo3enqE80KRggZIypBxv3yR8+FnQi9PmEv+XG4HyXGGvkqVV1aFmJ2I9D7e/T24A6MNNlLOiDTRse8e1R54vMlEtRT1HUDlsg+v9R24s00MrSESN1DKxwpSUo4r5TIkVWQ8JP7OQAFcnv1Dc/rxDpHRG3N0Kl0z4qDxoVc0Ol6qn01WUSR08sVWylnlpEdkK9ikuOpf0ODk5zwH84M4dX35Kv5593WirP9XU5p5Y40hqJ5AGRxN0eTg77e+cjv+nBhj26E7IzMYHOpW3Ljlfd5bpUP9301XCkMkMnmp50cfWpUOACDlSQQRvkDgGL4jEG6XfsWhho3Tn+HoOpRZaNIR2Z2hpnhWdiPNlmpZEdjn93bAH04wJ8Q6UZpduQtdBhycOzs4Ab5nQo10vo2mqqinpnjpGldtpGYxKD3OSdgOMHFYiTUtNLRwzn3qbV/rCBtN0vwdNH8VNMoDS07BlRcexwD9DnhTBQmSTPJsPer8QxrmR5I9z7kOT0jPDHRfdxKbmYsQxGBvnf27fnxtsmjBMns+X18lzEkEpAYNBzPx++qGLzo2C41rzx01VSwfhQE/hUDAxnY4x7cPR4sNAZfmgOOINu2HLwUbT/LeC7XBBQRVKhiqFpqyMKpyBk5GwG5JPYflw1Jii5uvwWfHA7ObWjdJfYm87eblolvGkqbS2qLbFK0ctws2tbZVUdOyjqZWdZR0ELg4IGxz234zn/iTCwkMfYPi038FqN/D3EJQXxZXC9w5pHxSZ5leFa98otRwWuov1lvlRVxBpf6M3tLvTxAuy+W8tO7KsmVJ6Sfkc78PxcQa8Zg0jzbXxWXLgJGOAJaT4EEeVhMfw+/ZlcyfEHaoK3R8diutVUtMkdmbUtJSXWQRbM3kTSKxHvnOCATxnYrjUEbqk08cprXxAWhw/gWJl70WU3ysA6eCkc2Ps6eZPhotdRLrl9K6NrqUwzSW6s1rRVFfPBI+A/w0LOygMS2WUqVJPtni8PFcNMajt19GkD2lExXBcRhrdIQD0Lh8AoqXa16YlprV95VNovnlEfGUMLtBLG2B+0fdenbsxK/kDgeEZd36Bb0O6UcQDl1B8PFVF1rKGluq6Wu+paK51ZTrjWrp0gkj22VWRADkjGCckfPOeGg15Z2zWEDw/coRFHLaZvhz8HtLz2t8dHo3VmkdP6vrqhaagpLhcaa2VdXKR/V08ckqvLkgjCqyt+EgkDjHxuMmheXSML2DerNeelfBdBw7DQ4mLs435ZPGtfIbpic9vA1zy5FadA1XSaMiit1K9elDTaygoL1dUjGGMEaSBpWY5A/ZncEYPbhDD4/Ayk6EXpZbYHxWmeE8QgLezcL3oOo+zmhLw9+GDxNeJZ6272WqpbLYHrYrVJVayalpaWWY9ASliboaSWVvlEp9yeknHB55eEQtDCLO4yl3tq6paWBk4zG/wDiVWxLqs+HVMDmFym1VyP5u0uheZejLDpzUS0qSJdbNqF4TcIix6J4OgqpyEKkAA9SMOkZxxz0jo8pkgkJb0LQfTmV0WHmIOWdoH+019EV6c0nc2hgFHrjUb0vmeaaevhFSZ1OPR5j4wBjYqM/nxmSysabdC2/A17gtUNIdm5dDXtTS03eKGKi8i5QphSQoY7DPt0gdv0B4xJ45M1x/ftQphITbD9+Z+wiiHVFnstsIhlRoSQ3lxxsoU4AyMjhN0Msju8k8kzz3t1zouZFtmH7ASyTOR6VUF3+mBjP04h2EkFWo/LSXqiDmXWTcptYy2K+Qy01ZHBFMwUlgUkQOMfUZIPyKkceOAl3Cu3CvIsKpg5jUvmoYS0iNgZxgjgLsLIN1X8u4DvK2GqvMQEIxB7EDOeEyXbIQjUqC6joyT3+vbgTZNaKq4Vsuz71Ue+OCsLNgh2SvwuqjYEZPy4KGg7KyhXeqaeLMSRmQe7DtxdjeqvG8A6lD9ZSVc0pQOinG2F2PDTS0bhNtmYBaqpNPNiT4mvhjHVuCgPB2z/0tV24oHVgtQai9W6jWSGnjnqTFjGMIufpwUQSOIc4gI4a8952iG7rVXCoDFRS0sZPuPMb/lw7GyMdSiN1VDUdNO7K8j1VSCSQBkDH5cOt1F7BXy6WqHUF0Voi9fOsSKM9CuCWHywOGI21+gILyKtxQzV68p2mNJZqGKadjhAE8xvzOOx4ZbEQM0hSxl5NXbBoTUOpiKiu+Hs1Id3kmfDY+ijcn8yOLHGws7re8eir2Ejjropdq5a2O0N8d8LNeZIO9bdX8mji+oT979c8BkxUrjlc7L4N1PtVmYaJps6lL3nl479P8pI2pKGX+kV2CnygmFo6ZvbCDbA+vGnwz8OTYw5ndxvM7n2rC4z+J8JgQWDvP6D59FijnBz91Pzr1DLX3+51FwDE9EPURHCv9lQNh/Dj6Nw3hsGAZ2eHHrzXyXinFsRxGTPMa6DkEEqQXHluEJGwc4B/Xtw+/UkkaLNr+oWviyqreWw6JBsfYcDyk68lUtNZhqFzz2x0tn5Eb8SY9aVK6rplAk3JAIGTnbizRlNFEbY2UaTrj7DqPvjG/FwAUcUd1GllAOGBUfMDB4Yazm5HaOi65ZWCkEEDGQeJEfMK4aFwhq2pmDgAgH94dSt9DxYsDtCVcxgruNdGsSkMRIgGFZQy++Rv7b8QGOvwUZHXtoVxkopHjXEMvVvnAyD8sAb9uGGOBOUFSJG3qQoeCCffHDLWkahWXBn9W3F65qwC+M4P049RUgL4TkbEfqOJoqw8Vw6ih2JB4uraFfDKTnfibK9QXxZG6MAtgfXYcQrUOa7Fr5YmwH2+R34uHGghmJp3C7qe5mMuGijcv2OAMf4cUeCea8+G6o0uP3hIPxxQsGG2U7fljiQ4gUFbs28ifaucd0kgUhYmhD42QkBv454qQ4nQqroWuPeN+a4iffqWE9WMEu+RwTsn5e8vZeRK4eY39mL/AOp8T6q+YfZTZ5jeJKu5gabjst0pqKop4GWX4yFnSWaQDCucj8QBwdgSc9uOfjw2XVu6pI572gKis2s7RYuoUhu0MOVdfKmEHlkHZlHUeo9QXqHvgn3wLvhkcdd0ItcdTuri7a9o6+jqTaZadtR36dKiouEs705pXzgxqpwp6uxkbqznOFIGKRsII7QGhy+/gpa/YPbfihXlnST3bV8Vgmu1DZaavnamqLhN0skI36v2gycHpxscHP14ZxbWNZ2gFnoiPjZdkroW3TVNyFHSGWeSsn8imd4SnxDdfSChbHfbY/PfB4ARpZAodEvkvQAEeC4T22agqZaWqgXz6eRopUZdwykgjPbbB9+Bl2ttNIDjRtpr1XZTzyBsrFCF2woJAP5A7Z4C8NOhKCQ06En3LuM5ZQxQIQMAhckfLfgVcrQarS7VtBrKb7sEM7UgZirdUmEL47Eg7cVdh7d3AvOY5xysGntU3TzU9+qnkqK0QRRn9o0bBcZ+WO/6cLTB0dCt0bC4NznZnigjO31lmt8iR2+6z0mNzGkrZY+5O2f0PCDo3k53LomyMa0MY2giLTwqUkVlqaiSGbbJZT1/wxv/AA4Rmaf1FMQuBNBGdJq61UFG0lbGknlKXIbG2Pz4wpWmR4YAuhga5jS9C8OqLTqO5STQRxRyx5dSy/iIOAAVO4yR77DjUMPYxV1932FkHEOlkN8vv4qFq7mj/Ran+FeB6iaqwQtOzHqXPbftk7nfguEgdO620AOvX70V3QNDQHHf4JT6+513651UkUE0FuhcdLJSzFpB9GPUcH5446nBcMw7RmcCT4igs1xa476exVWmObt90+WRq+WphbHUk4EjLjYdJYEg/wAvpw3NgonfpFHwQHQBxtpXrF9hjr5tV/Zt+L2apMyyUVmfzXpx5buDaa31KAcB8DuMe3HAfijDOi4hhQOZ0/5gup4BCWYLEjqPkV5y8rOa2k9GU5KXrU1uQocxy28SuDgAEMjqCdhsw3/PfjqcVg8TIaytPkVyccAZqFqr7KvWl0vf2lXKKS3alseoLPPfR57UkclPUqpglGZYMdKnOAW7H58YHGomswMgkY5rq50Rv1WtwZtY6M5r18taKNvtgNaUtF9oPzOoKiq+7WNTSRmSWveMTk0NMUKg+lenHb3x3G/GdwNj3YVhaLGvLxPtTv4hDG4t1mnGufgNx9hZLvOvr3R3GeSu0rWXCagZn6qSopjFWhm2k/D1/hzkKcttk8b0ccBDR2obfUHTw6e1Yow8zy4AA5enP05q9nu+heel5q7XVyRaUulXRCstlympHplhnUglZogFbqKjq691wNmPbipbicM0SMGcA0QDengdR97ID24eSR0M3dOlGlSaS5eXrkp4tOXFJU3Ce9SXbV1mrTX0sfXQyIa6Ah0k62Icnc9u/bh2PFRYvDSOFNytcKJ72x30GiZh4Y+PFMOpAI15HXTUfNbV+3z0VfOdP2yeguX+k7bUXPU2prHaaOiREACdVVWEv1gFgiDMjEgqqo23GF+F42t4PJiZXU1pdfsHLbw9Vv8A4hgfNxBjGbkD4nn8UAfaLfaMJ4ZueHLzldyOvdQul/DsgportFKJoL3fQ2aypcMCs3S3VHlsjqebG2OC8L4D+ZhdiMWBmk1qtQ3l5X8KRpuJOwz2w4cnK3Qnk4873tDnNH7Tyq8WN8pNQcyWo6XUK0C09MUoImtcSKWZB5BPWvrYsWRicnsccZLuAyROLINWg+N+36rp3TCRgIIafHUKTpPnnpy+eTRU9fTTw5wRaq2cvKfYmIAAb5G6/LfbhSfByxnM8EeY+a0cNOR/muBH+m057Lzal0na4Z6ex3pKeFSFkq+kpHjuN/WD9SPfjElwDZ3kOeL8N/om5GtlFH3ClaR+Ke61xTy7TEiYyJGjJUAf8TEDfgY4DDVuchR4CM6kn4JseEDXds5ia4ueptQRW46d5b0DahuTLKoIeM4p4vSSD5k3SAD36TwKThvYkZSbPvUvw7Y6yO30pPzxy1Fo5o8mtE816CnkqKK508dPO0Sh3jWUF06j80kEqdu54Ukgfnyg0R1QqfdNPt2WaKG9Wy4dRglmiWIZLSRdJU/IjPCksUrTRF2qntR+qlNXmMSPLiSSJF7My+oj58LHhwvM7VR2HMlXOnb1UrMqsmQ/4j7/AJ8J4mBhFhAky1oVc1dazHo6HYN3KtjHA4YgdXCkoHVra61rnpAArKB79bk54ZEeuinMCumfUCyQM6yK+NmGc9P8OLNiINFeaDeypK6tqLjPj42oWJT2hAQD8z34Za1jRqBfimmlrRq1U1deLRaZZOsxtIvcyyf4nvwy2OV4sJholcBroq2u5g0kb5poGmbGyxQFs8HbhHfzGvVFDSBqUI631TfYaPrp6CKkjb8M1VKsQU4PcZyeHsNDFdXfkrNkdswITorDqHWspf72xFIACKVT5OPn1bA/pnh174odx9V4xvOrnUr+y+Hil6ENXPV1Cp6iXPRGfyHCcnFD/KAgkwt31KMLRp+ksEYprTboUAHrmkAjiX9Buf1PCMkrn96V3oN1Hajnp4DdJ7n34vNG8oZZ6dquHVV/p9mgicCmoz/xtuF/IZO3bjb4dwbFYkAtaWNPtKzcbxvDYW2yOAPS9fU8lirn/wCOPVvNqqlia4eTb2JVIKUeXCo+g7n8zvx9C4T+GIcOLcNfFfPuK/ijE4omKA5G+HP5pKPelq5GaVGDvuzKcNn9djx1QiDRQ2C5J0Ml5ib89f3XFnYFDGDIvc9GzL9ccRl13UgCzm0Uha5An7QZHZupSP5f5cQOhQTC67auTSROuVZSg7I5/D+Te3EgDZVDXjca9R9Oa+01LLcZ/JhRmZh1dJHYfmO44rIWsbncdEWONznU0WfD6KTUWqntq4nmdp1/cjXPT+bfl9OARyvfq1tDqfojSRtYDmNnoNvaoFVCZehqeJlGMAjJLgH34PGLJBKC142coM7+X+NWffcHuOGWnYdEUNvbRcIirocHJ/s8NMIaO+NVZwIXAoB+6STxdjW1svWeq6npV9iCPf6cELDzRg881xMctPIDGz5U7FSQeIMQOitmaRTguuSocuS5LN3PV3/jxZkYbtoiBgqgusyhj7DPcHgpNL2UhfelG98/pxIIKiyFweBf3SSDxbKVYOPNcSmO5P0249XipvouUMKySYZ1A/hniHaC14uNaBcXgCkgSAj5j34kC9VOY9F1lAP3v5ceoc1ayv3SPnxNBRZX3rCHbfiQQCpondcnqTIN+/z4kvvdQGLgWZj3J4qbUgAL75T/ACPE5F7MEb635cV9jjqa80xitMVc9Gs/UpZnIZlBTqyOoKcHGMdieMOKUE0d1SNpAL3a+xCTIVGThcg4Ox+n6cMhxA01VwOYV2+pLlVUbsWhmaTH7Z4keQ+noxkgnHSAAPbG2/AKY1+oQqaHalVRZA4WpMkQSMhelcnIHpBGRjf3/Xfhka3k1s81cC9QuxAKul8v4gEHfDqSR+XAS9zHXlQC4tdeVdUdE5IEdRsWwMsQAfzxjgnat/mZ8FcuHNq/JDWKOmOSQ5GSAx4qXwbuaql0W7guyKkrckFWOdiT/wAuBukg5KjpIVcWmadmiZoKUpD2SZS657dj/jtwnIGtJonXohUwE94qRX3JI/S1lpoo0buhKDPvg5Ox4ExhJsSGyn2z5m5TJ6Lrk1tWJDDGtJEqJnywUJO/c5+R+XbI4sMFGQSXKSxtA5vgj3lZdNQV1c701NiFxkqxPR9NieMHiQgjZlzarY4dhml+YnRFGu63U724UfmxwmT1MTg4HcDIB4ycAMN2mdwJW1i3YdseWyoGlrTdqakCVFbb5JCDMXLxr0g+lRjAJyOo7/PhrGzQvOZjTW3zPySeFZCDoTW5+XzKGNW2C+1jvCGo2o6k/wBb6emKP2GR2J/POONPAyYdozUbHnqUnxHFxkd3c/DkqqteK3UhpZ008mwANPJ5EhHscgkE/pw+y3nM0OPnqufmne8ZdTSHILi9ruJeTrkDI0bAuHyD7Ar/ABzw6WB7aH37VSI5mkN0PqF6y/6PPe6LT32f/i8udTaqK80tDbkqai217t8LXRpa65jDIyEP5bgFWKkHBODnjh/xgxxx2Dbda6EbjvDWuvRd3+HiWYSfPRofIrIFq+0G5SSyKtT4QOQy5QeX0Vl5IY/maogfr/Hjfl4TjAO5i5PHb6LGHEoaJELfetLfZb+Nrljrbx6crbDprw58qtHXO93j4YXe1S3RKu3t5MpLxiWoeNm2xuCME7cc/wAb4bi24OSSedzg0XRo8x4WnOFY6OTGR5YWjXfWwlr9t9Q099+085nC4Ww3SjoK6hxHDV/tUBt9MW/ZHHpxn8JB24rwB74sE0wvyFwO403PPr5ilo8SxULsU6DEssA2C3fbmOY8lketW0UWZY6CRaWWXqih8tklCqAMgiTscgAjf2A246GN87jRcCQNddLPp7fiss4HA5SWOdQ1GlHzu9z5a+C6a2+Vmt3oY7hqCirqWlmZBR3iVpkpkYAL0SkM6jG2CfSRntkB2JrIQcjCCebdL9NB7Fz8uLLiI5N9gSNfXr6p5eFOzNYfEFohU1Xcaazx6ltCFbNXK1LDMKuJVFRE2xV+ogMrBT1bKD6eMPHSF0LgYgXEH9Q1quR308Rfitngz4nTht0bGzi32iiNfQHbdevv2iniV5ScqvGZcdLa3pk0pc9TaYpqWt1vZq1aW/0FvllqE8gNIpJpc561p2WQgnORtx8/wEGLkwwdDZAJ03F6e/zFLt8VPCybJK28wA8efkf+U34Lzm+0B+xKfws3ymr9P3+tuGj78pns1VFTirgqW6Ovowp6gxQ9YUBupfUpIBA6rh34tlcKxDQSNCdj9Ekfw20NLYJKG4BGbXx5keeqynT+Gmt1A7QUdfZLs9OpUUtFXeRWDf8A9RUdLBvmBxru442MZiCL5kWPa3kqt4e4tBZlcBpQJPrr+k/2UGioKjlBU1PVZKmWWkbpdKyrMY6u2WRent+f8eIe8Y1wDngeTfmbTcMk0QydnlrqdK66fZTr014p9eWe1033bWraIQiqIaWkXoG2MN1dRP698cczieHYdzzYta0kryBoF01XNK865uZkvErTSY6ZDHEoSb5goSQMjuR24kxsaKi2ViTI69Qts3vR9F4aPBDozQlNQV9s1Pzani1tqSDDyNT0UeUoKWRh6kUnMvSQRnOeMl7u0lc8nRug+auIGucVqT7Pq5xeIDwp665RV3xMFdb42q7cZyG8tZj1oUO20dQgOMDAk4x8SynZrsFeLANAsyXUiGomoa3PnUmVkEisphkU4IPuMEEY4BE0jvBVYwjUJkeH3W+iNJaQ1RNqDTv9IdQzwxixJKfPpARnrDjqUqTt6tzjtg8RKQN1Zw6p+6E5daVufPHS1LS2ymumi9e0slZQPM8hnomjibzaYSqwPVG4wQcnBH58Zgww7TUW0pbshm8CqiutGnrBDq3Vd3tNvitVkr5bLZLbH5ixXGrEjDMmWLSLEgDNuATgH5cAY39T60GgHVDDBqaSu8Q+sdN6o5k0lVoi3T2+ySUMYqIpEMYeo36ii5bC46R3xkEjHD7WxZdND0RajDehTA5Sch57fyUOuq3TMuqrrdKg01mtEUMklPDGCwaqqFU9Ugyp6VyB2znO0uYMmmq8QMtt1V7R8l5eZ/LvVEuodGR6Uu+n6FrlQXCnt72+GqRATJBImehjgZDAAj9OBsjc4EVRUR5yCKorJEXN213O7hbTpJtSSwKZEWrpM0chwcdRJG3bjRjwb4m5ppQ0eevsR2se3vSPoLUPPzkja9V8htQy6Lt9t0fq7R8dtutxELPV/E0FRRpLNhGYlelnkwR/6n68VjEQfZGYfdL2UH9Kz54d+RGlr1qGov8ArD43U9q06kctSa+ZooayeaQQ09MNxjrkbO24WN+GXYqUuyxgNHQKzGuDvso/8W9mtPLXnhdtJadsdutFqsDRLEaaFxI/XAjsZJXY5GWOAAAOEntvU8/HX2Ksrubvj8lx8F+qdCc2tTaz09dKG16lrNL6aq9Qo6PNG48lh+zaRHAdSSBjG3z4Z/IyBrXvbQJA8dVDzlFuFD3rAuludHMDx/a0ucdJWW3lpy/stvN31PdoImioNOW5B65WPUWZ2PojiVi80rBRtkjtW8FwuCrM3O8mgOp+9+gXF4jj0uJcWYUdnGB3nHeut/AbkqV9tn4dNAeGXU/JrSWg7ZNTWGs0Qt7esqIl+8rtPU1D9VVVyYy0hRE9P4YxlVA3zp/h3FzzMlledQ6vAADYeC5j8T4WPDviZDdZb6kkncnn8uSFfs3fAvofmVyc5oc+ubtPcLhys5P0pJstFOaafU1xKhkpDKPUkYLxBiuGJmUAgBuNDi3FJo5YsFhDUknM65R1+PsQfw/w5skUmNxX+Wzl1PS+X7on5Na88NHig8LPOir5sWjlXyq1HaKKT+gdi0pp16C4pKIWeGVKvqeWtYzBYnimJXpJc9OQV9O3iOGxMJwrnyNJ75c6x46bN01BC08PxDBYjDy/mAGkDQAa3y159NT4rDfLm6Nyuv8ASXi5WKxX6EZj+7LzC81NVdQAJKo6OMezBgQdxx0ksjZj2UZI8RpXuKxYS1p7SgR0K2d9ubyX5f8AhY8SGnuWHLTlxYdP2256dt1/eogarrLpUVVRJOpiWWaZ/wBn6VAjVck43J24578LTT4rDOxWIkJIJHIChXID3rW4/g4YZRBhYw2wDzJ5+JTE5N/ZhaJ5FfZ6+IzVmrPgL9zz0dpeLz7PPGJqXl+1cAY4nByjXLyepn7/AA/UijEnUQrieOTy4/DxM0hc7fm+ufXLft32TeD4ayPBSyTayNAschfnz+C849O6jGirvStDS0ldFTVAmkgqoC9PXBTskqZBaM9ioIz+fHVuhdLb3mtOu3l4+K5YTEfpoi/b+y359oJyS0Byu8DXh21XonlZoqx6n516fnuOoK5XrJvhJY46Yj4NZqlkgBaRz+FvYbDjkeH8Qkdi8RFiZXFsZpo06nehr7l02P4bHJhIThYRmkFk2dNupVd9iXyP5a+KPxNVvLLmPovTesrfHYLhf0qS9TTVsEsDQBEWaCdcxYZvQync5B49x3F4qDB/mcOSzUDkd76jdTwXhmFdN+XlAfoSTrYOmmhWLed1fHqrVtVeaewaf0lSVD+VT2y0pJFAqISA6rI7uT/aZm9R346vAytFQlxfW5P10XP4hkhAlewNB2H9+SAWhDsSuMj5cawdubpJ5tKK4K8ke/cH34IK3OitTSvvV1pnGSNtt+DAkhRVGlzLdMZAwwA24I4uA0HmoA11XzzQR+FfrngzaJ1CnKeqitEC+fLJH04o4i7pGB03XDyg7en0n8+3EAWdFfMQNV9+752ycMw+Y34pJIGGnH3qvasXWKVs7nH5jHFS8VY1RM4XNaByDgggfUcU7dt0VQyhfDStH3Cn9c8WEgO1qRICvxpiy5IUdPfi9hSHi18WjfGAM5+nF8wA1UZxzXxKMnGVIzxZeMg6qRS0EbdQfIK+3Hi8NGqG+Vw1C5mNYm6ehj7jLBR/dxYT6LwcSLtcPMP9pf8AxngOdWpPPn/y8pKbR8d+tbxfDU4g6aN16x0MerHUNz053ye3vxz2Fdbw0lMGBpIkaaSIqZvNqGdQqByT5ag4TJ/CM+3y418oqiiBvVd/xU1PRBcs8c+Cw6SBlScDON8Zzt8/nxQxtLruqVHNaSv0t7efpWR5nRFCKHIbCjsN+B/lSNRVqhw53FX6rnSXKmiyTBEWJzkjBX/DgcsEx5mkB8EvVd0l9ailzEsDJ3wAo6f4e/A2YUP0cSD6oX5XOO8SCuqs1VU11KkTl1SLPT0ncAnt+XDDMC1pu0VmEa03dqNBV79RaYb/ANri8kHIAe9GGHveqVhDqiemRFMrPGm+CQc/y4VdgmuN0gvwQ5KTHzEnhm8xYwHznqXG38sHgQ4UDzQjgDdgqTScy6gSeZNDHM5GB1RocD/w8Dk4WBsfj9UduE01PuR3ofmDQUdCzrFWQucKypIVGdztuc/y457HYCQuokELquFYZ4j0pU2stbUN+n8lIajLOEVjO7AE7ZwD/fw5gOHyxDMSPYFGPfLfZNAJP3zVddbrRUNjqWphKvmnBYj2HoRRk/IH+fDUEMr5gH1p/c8k8/8A4fDlzq+9AEGSXiYylvNkBJzsxHG83DMqqXLS5ZHFzxZK+yXZqn+uRJW/t/hb+I7/AK8XGGDf8s14ckuIcp/hmvguCZVA6SDAO65wRxDgD3XD1VhJ3qeF69/6P9pG73z7MrxgGktldVC9WmWkt/lws4rZltFaGjjwPWwLoCFycuo9xx85/GD2M4lgwSNDr4DMF2XA2E4KfKNxXuK8l7NbWqmVB+zmUdDxykIrencZPZh8iOO5mlDdTqPDf+y4mWN3Pbr0WtfsULM1y+1O5MwUdHWTz0l9NVURpCzGmjSmmLyMfaMDcscYyO+eOe/EbnHhkz3EUR131HvWvwFt4yMA5tfqiL7eakuNl+1g5oExTUUtS1BVUgmBiFbEbfTgNHnZxkMMr7qR3GOFfwwxjuFx5tRqDzrU79PVMfiF5ZxBzqqqN+gSd1H4F+c+g/DdpvndcNKmn0DqydILfUvVQyNMG6/JZ6cN1qkhjfoZlHUVztkZ0TxHh5ldgc/ebv4ddfDmhx4bE5GzhujtqPyv75JWUuprnX1MwFLS3BAMSW+sgDvg/i8skdeM+wOR+nDhw8DGAZi08nNOnqNvqnoMFiJrcWB9fykUfTZPrwGaPs+uOfHLhdO1dbpvWNHqq2qtsZZHF3j+LiMiAAZPpDfMDpIYYORj8WmnjikE9SMLT3hWmmnl7r5JfD4NjMQ0vjLTYoOs8+RFa/ZW7f8ASENTVNl8fFrp3t9PUUc+lqWrWK525p6C6wLPUrNGrqCepPT1AK+OpDge/H/h7DtdhO2JrvEWDRBoVp0PLULqOJTztxHZsi7RtAluWxz6a+4pq/Z6c19C/aFeDm6eGXV1mFnuNmt3xmj46+seZZqeFi0MtPOuHDUspx0hg4hft0q3CfEI8RgpzjYpM1mnEDmeoPX2WmMBj2TDsOzMZA0Dr5fTosT8xeQEmntZXDTtw++EuumuqC427UcS3CKmZW6Si1YC1EYJ3VmyrArgnOOGo8U4NzkCnc2233fpPuWu3DkEOkp3n08xqmZrXwHav5TaR07cNcac+Gst/g822xVlXDVzRKUD+X1g+bGQrKeiTqwD9Ns92NaXfwnajpp+3spXf4KFaPCvT2+nSWijnghxkpLGACMe5Uj+7hN3Fdadv1CX7ZgNHdObwoeBq2c2ObVjpbjRpHaElNZcJ1jZkNLAQ8oLlffAXGT+LgTuKSbMR2T600eqK/EPqaTnJznvmozbb+8NdKIaKn+GdIqWljHlwooxsOgA7e7HhHtX1oR81QSycqA96uvBnq6v5NeIWw3KSkrKO2Vkht1epppceTNheonH7r9Df93ijn2KOqtn6q/8ffJ2v0F4i7lWUVLM9q1Aou6OkZaOBiemdSQMACQFt/7Y4i2gG1JcBohrw88r67nfzJt+naMxxGcmSrnjTPwdOv45PkDjYD3YjhLs7folsmY0FovkxzIt9l8V9m0LommpKTRlJPPHKyqJZ7lPHA4epeVsscsOkdHSMDPY4FmSh0mUaV70RrxnyhVVmvls8SHM/UOgNYLTirFTWxafusSLDNQSpKxEDBcK6sN8EZJUjOSDwGF2Z5D9wdEJrg5xa70Wf7zpm4cuNT3Ky3GNYKu21DQypv6WB7/kRuD7gjislnwrdAkIuiNVoPV1I/N7wM6Uq7IJKys0RN5dxpqcnzYwFZGfpXcjBR/yJPseGQbjBCO8kxdzSlnZFrdSxy01BS1Fwquhn8kFpT0KCWYqM7AAk+2BxVoN3slY3EuAJ0QtXtJBaJeoBWYH0RuIoTtt23PBAQXX+6OJLPh71puXm5QckfHNQC81tupbLqWwWmzXCCbCmSOWjhRGYk56Vkx7YwW4aa17tGtJ+Cba8l2UAlILxZc4dGeEvnHYuT1tqVutVTamprhdZ55OsrVTzIlLT4J9TQU7KMezSue/GpheHzTszg0KOgHIfJefK1rcz3ho+6WaPt7vE5qnSX2g2vtI2qogoKOmjoG8yomx5nXRwt6Ix33J3O2fbjrfw1wfDyYZuKkBJN7Dx5n6LluM/iR+DcYIGDN1PjroPr7Fcf6O7UV2svELzbp6utikq63lnXQmoqpfLgiZ5oVy7EYVBnJPsATxT8TMZHDGWChn9dlmcAxc+KxMjpn2ch323Czv4qed1i0TynpOTPLOu8zQOnT8Xer0imKbXV4WMo9dJncUse6UsbbKnrPrc408FFJNP+YmHeOw/pHTz6+xJYtjoohDCLaNSRu49fLon9/pA2m6+982eQy09LJIDypoFYkYwRI5P8Ns/LjN/DuJjihmMhrvpn8QcLxGLkhMQ0DBfvR39l9y8pvE99kfz88PdsudA/MCWvbUdHQUtShnq48UjoBnY/taQxE9lMqZxkcL8VxzouIRY9rTlArUac/kbT/C+ENPDZOHyOBJN6b8vmF5013Lmei1q1kotM3qDUMFSaD7vloZpbhJVlunyhT9JcvnbAXPHRxzzSNqZ4IOuhAFeJXPnBRYckwM1Gmu5PQBAeo7PcE1RPbrxTVNJcKWqNLPDOpEsMiOVeNl7hlYEFTuCDxuROZEy2bUuWkknkmJAJI5Vt9F69fbO6s0z4YfFzZualPVWy9c35tD262aItkqiWHSRi88z3+qVhgyIJAlIhyPMDykfs1B4X8PmSbBuw5BEeYlxG7rqmDz/m8NF9H4v2cOLExNvy6f6QLtx8uXj5JCfZ13Gu1L9kD45auqmnuFXVwW6eeplcz1FTK3W0ksjEks7ElmJOdyTxrcWDW8VwXLfwA8B4cklwe8RgMQIhvW/PfUrDFr5bCZKiW4fD0dJEvmec8oAC/n+78yf0zxrT8YbQbCC5x0oD7tZmF/C8jHEzuAbvZ5+fh1Xpn47PENzF5B/ZxeDaHlfq2s0vS3jSFT8VUQNHGtSkUdKYgS6N7O5GN8HjleGQYeTG4p+NZmcHDTnrd8+S6rHzTtw0MeEOVpB73SgK9q7/sIvHBzE58+N6u0nqrXGodWUkej7pWyR1iQrTiRDAqsgRAxwWYA9jnifxJwsRYMYkMDBmAAF3z35IHBMc185hbIZDRs8uWy8kNV1U111DWTtMzus8gwMdKAORgAdvljj6fBhmxtDGN7vM8yvn+IxL5H/wAZU8rPIxJULv7HA4bfAwNGtIbQ0bFfHChCfM2C/qfpwKWJzXCtQpAN7L4HWaUgkEtvnHfiWB/6dlBBAXaI1ZAfRjscbEcMMcGyZXnQqtkFfSnmRszgHpGxxjb9O/FYgcpeDSm60C4sqlQAjKR8t+COmLKDuigE9VKhs0NQxLEnIBJx+EH3/wDPhSXGl2wpUdiHN2Ud7TJTyYjlG4yB1Y/n+nFmyxPGoVhO1w7wXySGoTAbrbPyAYcUqEm1YOjO30XUZFVj1+Xn3BTB4uWULaT7UQjTRcZEVuwC+/BIpQRTjqqglfI+gvgsuDtnPbi7nECwpINL9NCYSel8gH8QOzceZMCFIN7hfvODrvj54zvxJc+6CjIQVIo4fPdl/aBsbFV6s/TgTg8NsqHFfp6Conm8uOnchRjqb0/xztxeMgsC8yRgFucuH3XJ/Zg/if8ALivaMVu3Z4oosev7vcqKuo4pKVaeujkWSnYFVyU6epSdhjAwM424zHxNjPVX1YdEIpYaj4OabpASmZUYE4Y9XbHz7Htw6cSwmhzTDcQ0ndcYJ6mGPCdTxw9R6WAZV6sZODtvgfwHHi+Jx73NEOQm1GMo6tx24MGmtFYClyDhRuMj/i4oWnkqlpX3yY3XcKM8UzyDS7VHFwXx4Y9ulhv+e3HmvkOqG0vJX0zpGMLg/PbjwjkJsotuGgXWV83LYP5nbg2Yt0KrZvVXFHpIfCU1RJN5qVAyEiXLDfAB+p+XCM2OIcWMFEdUN0zrygJo8p73ouqlNkvWnKdoa9hCsmf24kJAGHHqT8/mN/fjExH5pv8AGa8mtfvkmsJK06OC+ay8P180uLv9ywVNxt1uq5Y29P8AtCKDhcr+96cbpkHIPbgcXEYpZKm0NDy+/guuwUjI4sp0JtK+jlNNXStIjCSBGPQV9St2GQe25/lxtvZbAAdCQk4w90pc79VaeHiuOoq5RQ01LHnoReps+57f58WwURL3SFA4uSAyPp/ZUjZBznjUWJqvqnI48oAUi31D2+riqI5DFLA6yxsO6spBBH5EZ/Tij9RlCI0UbT5uH2qXiOqahJF54czoPLYsiU9+lgjQ5ycJGVUb/IcY7fw5w6u9A32BPP4pirsSH2pbc7PEhrnxJ6iprvrzU931ZdKOmFHFVXKUSzLEHZ+jqwCR1Ox3yck78O4bhuGw7S3DsDRvoksRiZJ3B0pshFXKbx9c4+RmgV0vozmXrLS1gSWSYUdpuDUih5CC56kw+5AOM427cK4vgeDnk7WWNrndSPlsrR4ueJmSJ5aPA18Fb8wfHvzh578u59Kaz5oax1LYJnjMtNc7gatZehxIhIlySVcA+lhv3zwmzhGFwkvaQRAO8OXqPoqT47GOZlkeXNO4Jv2FUuo/FnzS1VyMsPLCv1vfa7l9pmp+LtdimlxTUMmWIZVI6j09blR1EJ1N0gZ4KzAYQSuxOQB7hRPX5eemvNDfj5HRCB7jlHJcbJNfKuDL0iahhXMkddRMklRT+5DA4I39mA/PjJxAwt1m7M82uBAPrt6i/JdJwrE4pldmS9vgQa8NdR7kxuUfif5u8lrTUUGgOZ+oNFUtyquqooyot7zyBOg4mAyW6AQPWuR7nhZ2EwL/APPgDzW7XX5adL8D5LXk4piXP0ky+D2UP+YWPeE07R48tbpo+r0nrTnRzau9HeYnhma41TVUBD+l0TzOslfY4Yf9ocZU/DhM7t8PCwVyGnt21+6SjJsVbtXEdY3Zq9LOns8108v+YWtuXWsqW4ae1TTGGikWUVtHXJTzUUgG0nTIB5MoGxdVxuQc5PCE0WGlizlhDuWlg+vMJ2DE8RZOI55Wvb491337U+dS+LLnP4kbebFrirbU9voWhrTVW6vph8Z0g+U0qwLH5xAOwZnXJJAB4yXwYaJoewkE3oQfjr7V0rHU25AW9Cef0TCu3ObV/MvTljt+qNW3OWnsUXk0NLWKkRpIyoAXYE5wqjqY9WFAzjbjIkazMSxoPjqfPogykON1m+/RdNDfpKGAr0vWod+pkZwfkepz/dwtJGHHp9+CEWNfR29R8lpBPGDeuR/g10DZtPVP3bdr7U3KpqKhelpKWnSqZAEBGAzsTvjICHHfPAxBZIaUYNLY8jDqlwvjt5k1J9OvdSZz2Wo3H8t+JOFeN1AZKNyu6Lxo8zZ2APMXVMYPuZhn/wC14GWuGtWoLnhM/kt41b1rjllzG0pqm9VF9M2lq+toKqoRRMrxREyRFgB1BkJIzuCh+fEiGRwoirRW5iO8kjZfFNqfTWg6i1Wy73KntUwKS0kEgjJQkkgsB1BSSSRkDc/PigwRz9nmq0INObICoHKTxX3hKxodH1F1oUE3l3CaJ1p3gAU4Kn8TDPpwpH14FiOHvwwJkdRO3j9EN7XRmjor7W/NrUF11TR19wqpatUUmW4SzBZ4GB6lxgAsS372cj58JxR9oCb73JD1d5ru1h4gb7zHjiGoNQ1d1gpgGhFQ65XbAJwAWONgWJOM8GfDIaBVnFx3QVY/G2eTF8mqdN3a60laD5Uj0j+Wj4/dYHZx9CDxpYbhMrm57AVmRPIztcq7mL9oZzF5gW2qgiusgtdwTpmjgpY6UTg/2zEql/yYkfThgYIVTt1DnurKAk/Fz71ToO6xXO23Out9fTBikwxI2CCDgMCPf5Z4bZheRA9iq0ytOqHeaXiR5h8/bdGt/wBVXe8xxyCRBXyhpImAIGHx14wTtnp37Z4K0GM0BXkgzT4g2LryQVHrnXej+YVw1lZ79en1dcut5rsrebVF2YM0vWwJD5APWMNkDBHGjh8QxzRHIKaPulkOwk7XmRmpP3ajcx7fzR8Q0dvh5hal1dq00sq1CNdz8RKjdLKCJnXrIAJHSX6RnYcarOKxw23CMa2+n38kSTguIxGX8y82Pv7tHPLLREvInS2oUj1Bc9O0eq7Z903fqeKnWspDIkrQ9Qy/SWjXITBIBByCQc2fGPxBAoEg3p1WnheCQwAmzqKKEV5s6P5KazW66Sp6m7ajoVxQOSslL5jKVL5ZT1YU4x07e2/DEWFnlYBK7K3n1VZMThIn5IhmeOS6OaPO7np4odL0lLrjU2qNS2e6Tl0t0soqIoFVs9QZhmNQ2BjqGcbg8NxnAYYn8uBY/mO/s+/NKPwWKxjLxLqaf5R08UO6Jsl18Oupaa/02rX0BcKWdXpqy3V/k10eB2EinIyO47Hsc54q/FvxXdawyHxGnsVouHtwveLg0ey/Upn86vtheaeqbWbbDzP1Td1qYhTz1NAlPRVLx4wUerhiWZsjYgOO+OPYD8OPJzvaGf7vp9VmcT49homZAS87d0179/QLMem7ZedZXCRbZQxWKkDl5aiSEv5e/wCPJ3LflvxsYiXDYdtzvMjul/RY2GjxuId/w0TYm/1fzfv6I35t6g1Bz/5l3a8Xe71mo9SXaRGu10rcNJUMqKq9RUBURUUKsSDCqAMDhCHFjDsa54ytH6Wjl5Dc+JO61ZcJHOC1rsz/AOZx+fIeACMtK+LXmXyH5axWHT/MPVdt0/SAQNDSSrFSSjHT5YgReiXbbMnVn3JxjhZ7G4yfNIwZunzJ5enuWhhohg4ckRNdPoPvzSqqtU3SXVq6qulVFQVlPVLdYuoIJWkDdXWydPR1FvYrj2C4414cjR2OF7x1F/Q/T1KzMRK55L8Ro0a9R9+HsCm87fHvzc50aQnseo9eaordLVqCBLRX1KzReUMDMaMuIxgAAp07DA241cBwnC4d4fGwGQc+h+fvWFxDiuLlZ+v+GdK5kdaQryj8X3NLw92SSi0Dr3UOjaOeVpGjtFV8JLMx6clpEHmMPSuxbp22A41ZeGYOaS8RGHnxGg8gdPQD1WZFxOeJlRHIPDQ+1B3MzmZqHm7qua/apuVTeLvVIqS1cioJJgowOroUAnfckZOckk8aUMEcLOygoN+CVlxD5n5nmyqSnjQrh3Ug9lI3/jxfSU5WjbnySjyQdAo1ZSrEMphFY4Uv8/fgrA8HIHA1umI3k7roWV4h+FSO3pPDbpHbEBS5o6r7LUCU5ZAD+XASDdrwbWgK+dK79OVJ+XFrYRTm2os812RuUK9JGfc4wf48LSxAkHdeNHdSzcOpMNGsgxjOBkcBEFkpfstbBpdYqY3BBTpLfLG/z/LikmHoXauWuGtriah4fSAChHbvniRFG4WB71Ia06ldcs7Tv2Qj59IHA8obR2VwA0LqeE4PTsPp/lwbtW7VasHdVHk6x7tt9ODso7hFaQVzjmCIepFYexIJxxJsfp3UlpJ0K4PN0KAo2HYY7cS0u5qA291Is1fIlZlIySEIyC238OBYgAN3UTsbl1PwXbWNM8xeR0hbAU9bEltu5znijay1VqrCytBa6fMb/wBqT/wH/LgtD+k+76q2n9J9qjKfMjZhspOSp4Ce6cp9qLsaK7vPeLpGZl2ypBJ2+nAsgOuiqWAnkvsVf0ykkBs7HbBPFHQmtFR0Rql9EcbupUwjI3BbH8eIJeLBtT2jwCDa7GttIkuPiB2746sn9Bx5s01aBeE8xFhqm0enqGpeBEepaWTc9cJVf0334E/FTtBOleaq7ETnb5KVX6WotP3aaC45cUzKH+DnWQMcA46/kQcZGSD8+LDEyuHdPtRe1cNAbX0WKw1V+WBKpqenHVK8ogeVY1C9RXGcnHbPvxXt8UG2fLet1YOc4amgoNu0+NQN+xFQJABJKShKon7zADchdv48EOIMO9V9/FeaS3TomHrrlXXaE0jR01FEJoXm+OW6zZpnMRjyuVP9Woz8zk/rxmw4lsspkf5UNf7oksVOshCui7dHNqiloKc+ZXyMhglAKvLK2OlQckD8RyT7KODYxzzGX7Dp4fe3ipifbwOS0xyg19TXmvop7nNVRUVmoEFVDL+18709Lg4IDDOSPcAqM7Z45Gdjg4taeq6KJ4yhxUTxCXLTdXeTJTUVFcJno0eeYUwfyld2Mbs4GWACkN3IwuffhnCiTRt1vz6V9UDETvY0yRnoPb9FnrmhWUaX1oZrbQssKKqPSEoG+e47Hc/Pjo+FdoY8zH1fI/f0WHiJJHT0HbUEHVlBSSEtBOY1YnEczgkD29QGD/AcbEc8gNPbfiPohCZ90W+xcaLT71dWIRU0EJb9+SoUL/EZ4s7EgC8pPoVZuIFbH2FXMXK6WYDN5sCs3ZXrOg/xIxwsOItOzHe5ebimO2U608j6u7wyhb3puKriXIppazpdz8gcdPb3zjgb+LRtOrHV1RGyxu/mpV0vJ7UBoBVUtAblTHOZKGRakLjvkKSR+o4M3iWHJpxy+eiljg4W1Ua2mrjrFp3pqhJycCNomDE/ljPDRmjy5w4V5qTpur6g0HUz3SOkqamit5dPMLSSdfT8uoJnH68ZrsYzLnaC73fFU/NMHdB+isazQN30vURtHcbV1NhlzVqgb5bSYB+hGfz4CMVBKCHMPs+irmjLtDRRPpLVtLb3hq79ZKGOUZ/2+grFpKxVO2ehDh/1XjGxWCe5pZhZCR/S4Zm+07LVwXEWB47Rgd4juu92h9y0FoDUFnvmlWmivTI+Q8IucaD1n1AKHHS+MjsR7jji5sJNHLkyi+g/bVdvDixkBeDl55uXqomrfCxDrPRQutRNFDVdbSQ0UVYaenZmOWKL6443OR+HAJPD+F4/NC/smjTrVn26EhGHCsBNJ2jGU7q0kV7Cj7RXImptGkrJcDVNW19tAiFNdqSKSQht+hp4wHdAT2bKn24zMVxBrpnsaKB17pIF+W1+S0JsPGXCMUSBuRZ9fHxCM4dBWFa2NTpmojqyxcmOucRwke+A2GXPYd9+M0zPq+108t/3UsblAyvoeZPsRjYPvWiiMdHSGhgxukQVgPzZiSfnv8+FpDGdSc3mqzdi4VIb9forGmtFyvczyTzHrLZ6lPbgWdg/SEMYiBgOUK7otNYTE7mYD8PUc4/y4AXXqEu7F3+kUu97HDCnpiU/lxGpVW4l3VRzRxU5YAFDnsHxngTyURsxKob1AlPUu8aNhz1eZ1nGfcHhyCQltEp2KUltWqdtZdVYYqyshaHBWSIVinrBGMHbP8+D/lm5baNetfurOawCkZ6L09S6SWNKJ5ULj1eZN1kgnOM++O3GRi8Q+cd/Wkq+YvGuqnauhqL3CkEM5p4ifWwbf6be/wDHgGEc2IlxFlDikym6SvqeXt4sElRHQ1zQ0qSBmqZJhLPUM22XBGD3GFGAuBjO/G2ySOUW8anw28lcZZDlee8fDZfINKaUo66Rr1f3r60KB0gL1591IA7j8uCtfM1v8NtDxRGl8bf4bfUlXEGpdNxmWlttOwHlE+bIm5I9kHzO/AA2U05xXonOcRZHouut5SUdReFkSnrWpsLJ583rRQQDjHvjOOCjFkMs1au2dmXM497orJOVOmqOrHUoq6hSOqKBQc7ZGQOw24ocTMRWwQTiZCaDAB4qZdrVYrRbRIRBYlIZkmnZY36h+HIPt2zwJj5CeqhksgPX4Jb82+fmltBWdqh9T09xLBVWihkM1TIxbDEAYUAdyT2HGvw/ATTOpkdeOwRvzkUDc84Dfv2pI3vxbaAuF3eer09qG+1LoS5mVTFAPYKCcAflvxux8BxWXRzWjz1KzpPxDg8pc1rnVvTbrzQEnigeKMyWLRdntUvUziqqY2n6Vz7Kex+vGl/gbG/5st+A+pWDJ+M25ssEOvU9PQLrote82uZpNNR1VVU08vrWOhp/Ljiz2yyjAx8vz4s/D8KgGZ+46m79EAcS45i3ZY2ZQedUB6qRF4Q655UuGrLxTU88rbiaZp2Un2C43J329uKP/EeRvZ4VlD2WmYfw1iHnPjpc9+fz/ZW9Ny509oBIfu+GSaslALSTeud17eiAdifrjHueMrEY7EYk/wAQ90eg9StmHh+DwpGVuo9T9+SnVNrqr0hW6PLQW1h6KKKbplmJG/mOPc/Jd/rwp2rIv8oW4cyNPQfM+xFeHudoaHTr6qvqNc26mrZLJbVd2p09VPFDlI9tlZuy5+pB4NHgZywYiU0CdyaJ8hufRLOMbHdnQschyQtfL3UwSJJVyrbygKr0t1xwgjcKo2B/4nOx7camFgabETc1+/zJ5eAWdipchJc/T0sIR1HdIPh/inR5kG8S1THyWb+1uOqRv0Cjtvxt4VhD+zGnWt66dG/Fc5jZw4W8muXIE+IOp9NEKV9Z8bcJJqiRquZ8Fi6ny1+QA22H8ONiKPKwBgyjlW/371z085z59CfZ7lHaExgeYodfb/h/LhmN+XkkzKXHQrg0ggH9eU+nfPBGvF2G2vBubko5q4eoFoVk9iykg8NB8xFAgBHax210uNx1Etf0RlDHHCMKjLt+e3DWHiEQPUpjsnGiPculY45d1Yfocjgo1FlCJI0K5eSVPseLZFTMFyWA+6/y48WA7r2foV8WEJj0kn6njxj0Xs1rsKI4wEKn6Enhd0ba7yjMeq6T6T7cKPYBsVO65kkgZ/nwNrqVV8wuO2DxcubzVgSuMqllCqGy3Y/TgRcwHyV26alQagF2IyT9O3DkThlsJplLnR0rSwtgEhPU2BnpHbJPy3HFZpcppeedbXZVVeFaLpLdGwJYnA/u4HE0mnA1aq1n8y+0iGSgqJQrdS9sHGP049K4iRrOSiSs4HJdNRTtGCelgfccEjkB0KljwdF09A+R/hwfMESx1X6FwkmwODsAeAyMtuqu9pO67g2cY6lwfft+XCpFDvaoVVuu+ooWjZfWH6hnY5I/PgLXgjZDY8EKwp6Cex1kkclH+1jPrZoslf4g+3A5H5xq73qJC87ErlWalFXUEwrCsjAIojiCDiowjmi37edqn5Zx70myn2+x3XUV7js9pojX3KXBkkUlmUfX2VBtvxVvZ5O0kNDkPvcpjDwiS2tGn3zVRfrDVWK/VVDcfTNRyNDKfM6wjD+zjvw017cgLN/L4qbAGWNfqqalo6hII3mWNXyZPSWAPcjHtjikbJXNL3AX6qjY3P76PuStJaKmvne5SVMBQ9VJKUJEiYPWB3y5xsOxJ77cZmPvQE+Y8USJrc3e3Wj+ZGkqbmrpGOO6U9ZJRVkbVES02Kc0TdA8oSKctggYIycFvpxlRPdG4Fhoha8sYe23Dx8ll+o5YXDlndZjXUs4mDBKaaGMvFGxXOer9QO2d+NiXF9uA0eoPNZ7o3NIPvTa5e2W4XCWriopqW3xx06R1kjATo9Su/pU4O5LZAG243HHPvrMefn0WzoYwLpd/NrmXp7TejbTHQ0UZ1LTSSUMlM6MsrRNC8TsxUYwrN1Lv8+DcPwpkc5ztGj+6pM4HJG375LOl5lqamafz6afpDepxGcA/Mjtx1GFaxoaWOHlaycXhv4znx9UPupRiM/y42QbFqAOoX6MiNwcByPZhsePO1FKV+ywAxvxWgpLQVKtN8rbFWLUUdTNTzoCFeNsEZ7jgUkEbxlc2woyNO4RRa+dOpNOXcVsNzlmkcKXMg9Mw7AFe2PbhA8NgkaWkV99UIREkuaSCpWteb39O6aOsqYJYbsrkOYZWjg6Md1HUSrZ742PA4OG9k/KCMvkCVSSIl+Zx1++SC6OukoK5KmBmhkibqR1OGRh2IPz41Hxh7OzdqjgWMpV9btQRamuEsl0mqFuUpBjq1YYkYDtIDtvgeofz4RxGHdEy4hbeY6eXP0QMRGWNLmi133iiqGAmra6HzunCxVMgLSrjYo4Hb6HHC0L26iNprqL94S8brstv0v4KVS66v8AbrYLKZOmnhzOkbyDKBUyOl85wO4X37cAk4dgnyfmgNTpp4nmOvIldDhsfLk7AjNXXQ6a+vXx2V7b+YVDdLRDT1dVUmSLD9KSmnbqbOU9WxUHA77gjhGXhs0chexoo+unI6bLXZxmCMNYczRodBdHXTka5Jx0viG0dq+66XpaeG72i7WxSDJHNIOtSN4nYsQ4+XsPbjm5eD4zDRSSOAcw+R9QOS6DBcZweNe10ZN6mjy5UeqdfK7VlMtwufl3+4VdLWMqQpLWr+HuVKncY7d/1PHPYiI5BTRp4LcLQWAijXu8k27FrC0UUUQjq1kUbel/MA+nGUYH2SRqs6XDyuJICs35j2+L0xuuM9Iwcj+XFPy7tyEEYOXcqRBqr4hcR4z8+PBgKG6Mt/Uuu432WDaSWNABnO3EGPoF5gDthaHblq2plk6I4I6xW/DJkqM/LbPHhC3cminWxtHOkMUtder5V1FLcTHRIzkxKJVlWLHYnIBJI7g7fXhwtiYM8ep+KYcWjvM+CqG0zT0pnjulPa5J2ZgZ4I3RSp98578GEocLB9FBEb+8UaaK1bVXS6wJ8OSVIRiv4Ywox3Pbb+PGfjMNHEwkFRPCyNpAKvuYN3mp4YumR4kIOXTO22d8duE8AxpJBQMLlJopOawsdy1dPXNT3CunqqlkkSFZmSNXXYMQO3z432ZImAbUniwMbQXRpjlXS6RiMtxuoe4VP40jcyMudyoOSST7nihc+Q2BoEJsRcbKauk4qS3WpYKeCGkmBVhPOnWxH1Hz4QmHe11Hmgyto6ahEMtxiuUxhmaauCDdIgY8f90e304CGlpsaJcNLBY7vn9V9NHcqlFSlMdmpSCoSFA8p+rH2/w4MC0akZj47L3awjV/fI9iF9T8p6CualNw8+5TUiNJKrTEmoc9lyey9u3FxiiDQ0+X1Rm4jPY2F6ae3zSV1X4V5bnUzPT0FotTl/xz1zSu4JznCjYewX+PGxHxMigHEhDkwWGe4vayyeaG7J4dNPyXf4Wtu1LWzU2Vmhow8xU57M+MD8u/DX+I4gDM2x7l6PhOFBvJ9+KJ2/oBytgaNLdaaZlUE/EgNIxHzXLMB9SBwIjEznMSSnAzDwiwAPKlBvfO+436g8jS+nL7cqOcmGOWONaWllb/AITsenPuN/y4KzARsJ7Z4aR6n3c0A47Nph4y7x2Hv19yEpeXur7hJFVX27UtkoGb1U1r65agn3UOc4PzIGeDDEYRl9iwud1dt7B9Uq7DYucjtZMg5hu//Mfoplmp7VoK1SVKQUtClShM88jtJUSqNgXd/UT9NuE5ZJZ35TqeQ5DyA2Rhho4xbfefjaXupuaK63vL0VqSonoqUddRVxzCEY/7XsPyI42MPwv8uztcQQHHYEX7lkyY5ksnZQ3Q3OlD1+KqDzBsVrLwUUNRWSYLGGgjYq7+5d+7N9d+Gf8ADMU+nTEN8XHl4DkEg7iOHjJZhu8egF36oWvWqKqpKTVBS0KWJRGHmyn/AIuk5x+Z342sLg25ssYMnXkPasHiGLxDxclMHTd3s/sh1NRIKyRzJLPJIrKGl3ZSfffOD+XGq7Du0aQGgdFzji+y869L+KhzV2ZcRkKSdmDfi/MHh1kTGHe/RBEZIt2q63cpjqdFJ9ycEcG7Rsgpg2UgXsFwTMnUwkzt275/6+vEB9HvC1Y6UCFyhiwuZCm/bIx+vfi7pm5e6FDjyaplNToyMxSB8EDqbsv5D3P5cDlxQc4ePJVIflzC1BqKKMTEx+WMn93PF/zRAFiqVmyOqnI/07oOnPLk3SqBbq6mz09h1dIHGdLjHul7uiKYWmIylcW5SLeLcau0VSzKPxRE7j6D6/Q8Ms4rI3SQWvfly5uaM2hup0vU0lWYJYpUkUdRVgAQPnwy3iWl0k3OLTR3VlpXQLamndaeoVTEnmMcZGPntxSTiJLSCFaJhe4jopFHoB6iWNFroKvAeYCFM9BBUMT88ZH5/ThB2IL9bU76MVFU2+miinZnLTwyBekJ1oV7E5B+Y29jniuY7qGudVKuNa0UjOsSnq23QAL+Q4tqd0TICKJUV6yUEnIGTnbYcSGg6FEEbFAk6mYjIyN9uNBhYG2QmW0r3TEsU9sakd5VLzComPVhPJjRmYHG/c9vnjgU+bPt4e1Eq9AFSNVpWXFpGARZ5SxBOwBPbPBy1zW0OSlzSBpyXeZ/hpqmONcRyKQmd9j24B+prXHe0ICwCV1GrbzullTBGD8uJMIy5mnVe7MVYK6vKH1/hw1mRLClVenqmniVvJlkDr1BkQlcZxwtHimuO9eaK1xOykUNhqpYOuNXyW8uRCMdPuCf+fAZZ25i0+YVXgE0Vf2HSsNugm+9aKSY1CeRSyeY0awS9QyX+QAPCz5cx7pr5qnaZLtuhRBqDl9JQ1dnty9cU9wSSSpAnOHQHBO52yozg/IfPgQdffO/JefEA4Dmgi7abktlxMVLFP1Pnp6xh1GcYx7H58MDE5x/EOgQnSE6SbJg8gL2/LO33avkgeWqrQsYKn1Ki5J3+WSM/kOFsZiGPIAGgRRixXdCL/6S0OtNLVdD91UESQl5fNNKB1Mfod+onfOfnwjmpxIVhIXsLRyS+12tLR3GpoprdRxwlY/TGwSVm2HmJ0jHb2Of58MwZ7zNJseoQnzOaV3ckaqbS+rqC4vJUrQQTKyRy9LDpXqPZttst/HPFcZIJO4avmVMeILZA4pyak8V1j0rR09MK1rtJFEhcUy9TSN3wT+EYyBnv6T8+FY8BI/WqWgMVejNaSt5keJq4cz7E1rp7VbrVDMrLIQzPJIerqBzgAHIXf6D6cOQ4BkTu0cSVGd8gynRCy3i62xkSK8fd8qFZFCsU6z1dSt1AbnJ7n/DjzRGe9ksJ5wjadQVAud3qqi90rVF5ZZSATMpYhfURnI7jgkUTOydljvwPkiymMysLW9PivtPpqpvDSm2y3a4yxMTIYYmwfrntvxYYgNoTNa0Hr+yUdnLiWNrVWN903HW0vRcbVfaWrgiKrP5CsoYnIL43O5/PG3AMPinxvuJ7SCdrI9l7KSHSDvgWhy98uqi2TMIaqjrfLj62WOTpkX5jobByPlxo4fisb/1tLbPTT2hLy4dzN0P9B68HI41LHJDGy1v9jz9n5p/x+eJCpsWt77/AEY0hT0hty1xm8lqq+VySwWiiRsH1y1KtJ043SmkGRnPFXElvcOqI0ArM+v9NTaG1XdNOV1vqaG6WOvnoKuKc/tYJYZHjkjI9iGUg/UcAiZKO/I7lt4oDWuuzoqKbodiImXp7hQwYj8+Dsuu/upo7uXxY2K5IOPbHElzQatQHNaaXzzEPp64+/bqGeLeKJl5qVbqmSOcJGY5O4ETkENn26TwvOxmW3aeI+qDJE0jMdPFWFfX9KpHXUrQVcIIJ/CensAVb2HzGOFWRDUwutp+PmgiF4cezPttStHafg1YZYPva20crDAWvl8tGHzVs9weKY6eSCndmXDq3U+oW9wyAytcx72i+TviD1R3S+HjWlstkpSCx3SKQAxzNXoTEB7qzEYz+ftxjP4zw+V4vMw8xW/nV/BakP4bxkNuio30cAPW18odK6y0/cjVVlBb5Y4l9MH35DGEHfIxKWP68Vmfw6RnZseb5nIST7tFo4WPGxOJxEYLT/raK9b+KvNO+IbTtquKoaW7oYgPNi+OEnS4Pq6WHdfz3+vGbifw7iT3xVHwr2rXi4vgQ4tDtR977FM3TPjE+8rhFS2TTlZUYXp63Yuq7Z3I2/ieMvF8CcxhdM8D1TrcfDiNIjaZNPzf1FV0iyVk1FbIyASvmKrdPz454YNjTpqvDDjekM3/AJ9wRLhKqsu88eQRRx9eB88nb+/h5mBdzpvmrOcGCx7gqGTxZNaDFNTStBhC/l1shKD/ALQG312PDA4I95Iq/JZR4rCQQ5pHmmpqzmz/AENs+k6Sr1Pp+5as1CErrtR2iIvSadglRGgglqS2JKtlfqkjiDJCpVGZpCypGO4DBh4g5pLnb19/frsCDFPe68gyjqfeiWr1H00aCrekc9XS++A2P7+OXYxpdbU/HTiSNUScv7tb41ZYESCWVvVht22J7foeFce1994qMS1wIzFXV9qqaogeGZllUqetA24H1HfhWAHN3d0GMG9FT08kBTppKejWJR1KC4Gfqfc8O6E952qaofzHVDddBTUepkmAiWb8YRQuAT+e/wDDjSjeXR5U4zVqJaS60vWsiXRYBHuwYICxPcZ4TcNdQkXMcTRbqrml1BFGQ0CCVwdmAwGPyJ24gCh0SskJ/U40PP5KTWXC5V9OzpHFBCQAG84HB9227/r24nKALURmFul36Idr7XWVKuTdjGGz1Gn/AGrN8++3EtlZyFp1k7KADUIam01Q+eXqJBXo8fT13KsAp0Ye4hQ+o/mccNQS5ufoN/amGEuNE+g5/RD03J1dRxxtcNQ1k1HCOuOmt6pRUlKe7NlBljj3PDAxmTRrBfU6k+3RVmGbuuFDzXZYuVOltHXItarVSSuyjE1QfMmkON26nJ4vJjZZh/Ed6feitFEBrWq7b3ZLboqyVV2mudDb0jBElTVzkiFSO0SnGBv2A+fER5pn9m1tnoPmvOmbdP8A7Kjp7ZZdaeHrUusI763XQTG3WKlgQ1FbfK0IjMyrkR0tFAjq0k75LMwjjV26im3Dw9jDmxbwwf08z6ffgs/E4x1/8OC7/wBo9p9yzXcNNXW83JmkulDWMWx0QCSsMIPsx/Dnvk541W4mCJujCPMht/NYTsPi5XWZqvkBnA8zoj7TPhytt48MnMzmDTXe23FOVlVaKW62usZ2lqBcZ3ggkiEY8hFDxv1K7dYAGxzs/hMJi8Uzt2uyDwBv2nU+4JPEzw4W2SfxCPKvKhoEgrzrevrUby6pKGmcfs6ekIijCj67E8a0HDoWfqbmP9TtT9Fzc3GcTKcjRlaOQFfBQKmzVcNvSqrJI4BLvHHKP2jr7vgfu/XhxuMZn7OIXW5G19Eq/D5WdoTqeV6n6KuCqY/xQAD/AOUx/f34a7gNknVLa3z9i7YQ0WOllkDbJidN/wAt+D/wWqrhfKvQqXAetkDFy7HZfMDFjnAAA4WlkYWF1aexUbC97skYsnoCpNLaYrhKEhgkmlL+WYgB1l/lgfkfyHAXzCNudzq0u/Dr7wmocDipHZGjW69ei7qqso6ermhjt8a9RCsVIkEeO6q3zz3bv8uJhw80jAXPOuwOl+JHwGynFPLMzGgA7darp9VY0Gmai7RvMlM8UcYBjwoXrydgARk/nx6WbsKboVnxwyObYK657IaUrE6L5uScqCxQA4IOOEJpjI4vJKXex7dCUzpbNNb+RVXT9OZIAj5+aFwTwsx3fBK1zG4YItO/7qh5GNLUcxKWkj6jHVxyrIg7HpjZwf0K/wA+GsRQZaV4cT22Uc0Vc6+X9PHDSVpSoeKrr4IJVEmEj6sqSB3BIHz6dsnfHAYnk90LRxeGF5/EIU8P6mu1jckfd56R/UxyxIdTv8zj8uLvKUwJDnuHUKsgpZrbqC/pSh+uOmnXKDGEaRE6dt9+rH16vbj18wl42lr3hnQoXroliMijYucKijGQN8/luP58S19iygAaWqyvUeZ3AJOSM53+nBGE0iR7KDUI0ijpHqOSd/buTwyyr1TbKuioiRvKX6UZxEMt0gkKO2T9OHgA1upq0yGmrRTZLH926auTS9KhqRnDFfxHoOBn5Dv9T08IGYyTCuqrGSX3yQhTxNUzxRkkKzYP041HnK1zhvSKaFqwqYBCE6COlgCN8ldht/j+vGe15cfFL5rUJj1SHpG4Gc8OtJDdUUbarj8W3F+yV+yC0Jbo4oqby41RYnDhehdh1d/554wU0OioKjTtdcaWVkjZKuFVR1/AtV07Ahs/ixgE9m/TipbZQ3sJ2QzJHWrCKOKmqQKliJYJchk+uD3X68Xy0bKU7N+yJrvqVqu00gSlp455pzB1lelIyQMHJ3/dOMd+3ccQG2deSLIHFunNQPvaK+06v6ZbhTRs0y9mYdPUZMfPY5G+M8ecwjWkCRmYajUKHFqBJIwAoTcDpA2IzuOFHtI3SjRqvl0ur0tdRzQefSOuVjJPpI91OfY/48ejGh5ohLmvBXLVF9o7fQw1YoEuCSTCenqmB6FTP9SxP7wYEH5gA+/BIsO68oNdQm3NdXd2PP5INu2qKu8N0y1LCLGBFGMJ+WONCHDRxjRuvUqWNANnXzXTHSwvToxJhmkJ6c5KSAbdxuDn9Py4I6R4dW4HtH37U3bXb7oktGn/ALrkp47lTCaNgWaKMkSL1Y6ep1OACDnv9eEJps1uiPt208FLgW1opeoKW21VWjJBNDTNGCQXB8pwcMR/aUkZwD7+3C8D5Wigdfj08lrPpzu9tXJdWotC19ooKWralWot8sCYqoMyRhS5IO+6+3ccEhxDXFzbo3sdOS9KysruXh5lRtP6q1DTiKgttc8cUbeYkYYKO2O/uN+CTR4cAvkG6ypSOqNbHV3WlqIJ7peKx2UlxFSOFGSuMk4wT3/PjJlfEe7G326qBIAQqnmHzbrZbxU0i0lJ8OkxeHzadWcjORkkZGxBwd+HMLw5hYHX7FeV8gcQ52iHWsk2r+mqAiFROcJEi9TSkYHSqKOosSdgO+eGopOyd2DQT+/ikHEWSCtdc2dM6z8HPJHk1oXTOmdYU+saWWn5q36sprZP/s15qERrVTMRGfVR0IikK59MlwmBwQeG5WSmg0gVv96KXtLWgD4rT3Pvw5aH8QP2xfIHmNrbT4pOS/icjt2r7jS1dLJS0tHd5I2hrrbUSsFKddxijVgxGRV7HfPF3wNbKJQas66opDjKHckmuQ12vPiRpvFFYefOmKai0zoLRN6vEvxVkhtUOhL9TSolrp6Hy4kNK0k5+FFKhxNGzZRujqEt7ZxcLAFewqjZHah4++Sn0PhV03rHwc6/8PUOlFtfOPQ+mLfzokaKndrjJWeWDX2f1eorHZqqklEY/wD0iKb37TFPKxhY45nDWz99PgpdKDbQNaVlrHW1TyP8KnhTahprBX0WrNEampLzDcbFRk35fvaso4zLKYesyxUzKkUiuHTy0IbbfLxfFZmYVr2iib+JCbw7QXhhOibvP7Q7chvtBvD/AMn+Tei6S8cq9SvYqWGz/cMFZaNV2OpgpmuFbWStEWmmcvVO9Uz9UHk7NH5QxfDzvmxbmyutlNrxsb+Py8KRZ42jLlGut/III5Uppy9XfUtFVJps+H/SXNQ6V0Je305T1l+1Dd57yj0ZpJ2UfHxmhieOpWVxEtJUfvSmJS7hMO6JzmBvdGxB19f3SRDrNj2IS+1b08+ldGc2F5X6e0ZX8uKjmRedJa2d9LwJf9OXqnuj1FEqFUb4OhFHBHT0jQt0SRpVCRUkkKhySRzQco06/fyUuflBoKj0x4dJrV4GOZHJGh09cLfza0Tpug52zXCGmlgqJKlSFrrQHAAZYLNWU0xjGf28NRtkbQ7DQzipAHV1Fn36p6HEvjZkiJB8CR6/fsTN8K3JOv1nRcreWfM+hsdfbNRcm79qSSwWLSbVYrKOpttwuNvu11ukjBUuKSxQiJqYO0YSKIspMicChgMGZkdVyrSvMfOtkSbE9qGGQEnmTRuunP025pS0nMXROhfsh+Tl61LR6mopq3XGpaCGstFmop6meOlpbbJAk80rxv0RPPMY06mALybDA4y8Vwl+KaGveAQTqB5acvFaGH4tDBKezaXN2FmtvatQWvWpqvteqXT8dopYdCpyUS9vSfcVKJzI2izcfifh+kwmoFYBLn/1w/FwCThWHZiBeri0jYVo3eut6+aH/jc2XswO6De5ve68q08khbHzu0vF9ltzo1Bp9NSX6stWttL0klfqC1UNPLTR1kdweZYJoGlcJI0ERkXqXJVB8+F4+CgwOY12pN7a87GpO+ie/wDqEulbI1mwqr61R9Pmj3xU8hL94ndcaXorNearQdZQ8grRr1KqHSMEdimmitHxla9ZWhkeGSodWUS+W48zoVt22aHDcG/KJ294NB3q9NdBXPc80B/FccwHstiT4+lm/RXnJ/l5cdf/AGovh5oLjZ7bV23UHIS3V1ZRVlmpEpbrcajS9ZUvUSpJGIzMayOGZpXGQ6KSwA4ckmw0ckeHja23A6dNLCRZDipAZpCaG/nY2S8TkrozS32a/N2C20sF61Dp/WGkFvGtBCZKi7zTC4S1MFIcAR0SSRRhCADMymV/S0SJgTY9j8LIYQDRAvlqHe4aea6BmEkE7WvJAIJHu96M/stNQrr7mhzAmuVDOtrpOXeo6z1W+Ksenkp6MvDURJKOnzY39StlfV7gcc3wWBkTnsdr3HHkdhp6jktTFNyQNrfM34ps8tKLSUvgKuFTa7jeKuil5nWu2VlyuFnpYKmhpZqKd5o45Y2kPl9SiRgWHqRduF8UyN/DDuB2jQSQLqiTrrogYntDiQHgDuk78wfRHfji13aOWOueZ3L2DQN4az0lKINO+uBbfZoI2ikprpTGOm8w9cYJZ2lIl89+tmOMRxFzIJ5sK2I5dmjSmgUQ4U29Rub1s2Uvw+MvDJc2vPqeoOqKNbafGsLnqTTC2QVNXd+SVsvlBDWWSGCy01Yluhq6i4SVaIJIaslJAhACPJJ0u4Bxxrvga/NFl1MTSO6ALygl17g714nVejdlaHk7PINHWroCun2EJcytVab5DUXK6ht+hrtqrR2qdB0da1NTPT/d+qquqp5BVySsKWSY1MFQ2B0yBofIjChBnK8rosK2KNkZcxzB0pxI1J0JsHx0obI8Mb5O0JcA4O8bAG3MCiPaqbUms9YWDw7+Gmp0tCJbte6S60r+RZYKg3qaO7tDDTykxHzv2YVehicqcke/C00k7MNhTDu4O5DU5qAOmunIqQ2MyzB/Kue2m6ZHNyyac5X2Dnze+U1La2uFl1zQ2mOanjSpFgtMlKzVD0xKsI42rw0Hmr+FEVQwDcMYmKCJuJkwepa8DrlaRrXQZtL9FnNcXGIYgnVt+ZvT3arrtmmZNRXbw03q66NodV641PXVf3zYvISmfUluiqVSiqZ06QilgZcyyKFkSAM+RluKthD3YSR8ed7ibbtmAPdJ5ddToQLKpbQJWg0AND0PP78VC5z3ir0ZyEoL5Z9Q0mt3snNipjju9Tp6lo6atiht8ciU/RGuJKVJySo2V8Z6QpA4tipuzwwkiIfUpFloANNBryv0PRHikYJKcMtt2snc/GkK8/eYN70z4e+VMjRWmqqtY6OrvvGons1Kss9Ut4nMVUhSJSsqLFEFK4HQOkgg8AxuLmbhoSK77Deg3zGjtuKHpopikBleW3oRVE9PP7KbU+gtJn7WC8WoUtwz0VMC2VrDRC0IgsrTKgQNnyxIBICYs9f8eNMwwjjBYAeemVuX9F/HXbdAOKccEAN+tm9/j6pFaM0HBrLwGqlwhuv+18x4KCpuNtssVbc5IpbYZTEOroIQ1Hr6OsDqAwMnHGZBFn4d37JzgWACf07eV8r3TRxjmzh133droDX36KH4xOQk/Ijwdaz0081g1Hf9Ec0kstNfvu2NsRranqVj8xlLIqzdDPGWIWRSN8btTwnB4V8QdeWSraK0yk17eV7o2Cm7XEB9UHNur8a+/BHl75F6Mtv2tFFRahpbNqSW72tJLDpOio4orRpemj04alqyaCFQklVLVK7xI46YwzSsCzRAbY7BnEMjWDMR7O5d+BJ29p3CSPaPwZcdgdfHvVWvIft1XlJ4X7hZ+b3jA5W6d189NbuVtbqm10uoo4AIIRRPURpIKioGCiEHDtkEKzH2zxHCcJhYXtMmryd3H4D5qnFBiH9yA0wf0nXyNcvJaruHOvmhoLwzeOCnu1ZW6RqdJ6q0xQUNns1sht8WmYPvysiEFNEsKpFGIEjC4GCoDZbq6j1Yme/OGN1HXZc5Jg2QtD5nfq1oalEmkdIWm8eLnT1tt1i0rYtea58Mdy1NrWhrqCipoaLUotVXLSVs6SIIaKo8paOrkKqgR5DIQCxBn8vbs8uprb+W9bICTdK1lshAHjz5rOHNjT+ibD9kXdbhy9olrq/T/OGgtlTreajda7U8qWOrqGlBb+ppFnP+zwYB6QHkBkkIWxyNaMo0tIPyEA+Ouvt1WoYuXnLdv9IB0npyot9z+IqqW1UjaYGjbb/R6dZdNQ1UiFOvdGnZpWbyCfMJ74zxfuGXKN0XI3tdUmPs6eW2q49A8nbnqRdOJprm9zVZo4KPRZvd+1jHBJTUVwoLhI/RTQWsCdj5b5cO0sqoAobirpmtpoFkn7KYwWFe9pcaA3snfwCpuQuh9F+BPxacxeaOodINd+XmiuZdVy5ttrrKR3pahKirqIq1ldgCzUlnWcqzH0zVFMdyOBVTy+ag3Yf2+yjRQtbXZE2d9dvokN42/C7VeD3xR6q5X1zRx0OmLq4t9QsXTPc7e+HpalGP7ktO0TBiTklvljhJsLo5HuDiXba7dRpWvkNtF7HYhmVkb9G9ANT11vQeZ18krqSw0QRpvXBDG7qhaVWYgYyBkb9+44tNi+9lPeNarDfgg9plaC1njujPS1viuESyU4OIxiM4ORj3+XC3onoIiQMg0CLtGcp6K8Cop6qGQy1VOydQPQwBOSAfY78Ae+kzFg2Gw8bilNsOjvvaxT2K4lqOaWBqVx1K7RNj9mTuRvhT37NxDnaWEUQBzDE7pSp/Dnyhm05zANwuTz05tdK0ksVRRyQKfMLRAguB1DZjnA9uC4jEZo6CW4fw4xy53HbwRjza5a3XmrLXWqyKKS1UMYbrqYyBcan1AJGfZV3y/wDawADg8LslDRbt07isM6UGNug+aTXhrgmm5tRW+OJZKieCZGHbyjHGxOR77jBxvw1ISNSsThsZbiMgGuqqdDlxzNulHVEkVFLWQ1mMpsimRipG4PVEACOL/oYvYZpbO9r+d2gXUVUFqgEYqRlcE7gH2z7n8uCwMsWUqxoJJA0VZUD1L+NvTg5O5bfJGOGBXJHaPRd9NHSx2zPUlRcKuYwpT9fQkaABupm/4icAZ7K304YyHcaAa7aptsYy3a9Hfs3NIeG3k14Ldf2/xD6npNF6s572cQ2OOos1ZO9vtEcrtTV8LxwsjF62Iv6WPpplU98ccVxuXiU+NYeGtL2QnXUauO4N+Gnquv4Vh8LFhHNxbqMg0u9uXv19iwZqaqSCsqqE1FNXeXTsFqIgRFVoT0iWMMAelhhh1AEKwyM8dRG11Z6rz5eC4+cFjiAduaD2pRQq0aKqB1EuCckH/DY9uGXSOfq4oBe5wor7cgK0QNAgw8WSF27D2+m3FmHKSXcqVwKKr4aFqwqseA0jrEu+Mk5/6/XhntK1PmrtKjVET09RJH0v6GK/hPsfy4Lnd90j5CnzLX/d9C0rRySJH68RjLfXA+nfjIq0YGypltuUdd0zRP6XUYI2DD2+oPFCNVYOtSmpVmqBII4VmTdWYDIO/wDmd/rxUt5qy+S6djuLq8kXV5GQrMB2LdWMe46sN+e/z4rZGi9ltVtJoSltF5o6yQBzBT1EnXKuevOAFx+8QMjc5w304gvdWXkpEQu0Ec2tKnRt0jqqMCS0XLLUrhurobGShP09j7j8uDxtDx5JDEYWnZm7INuV8qbpMpmkJCjpVR+FR9ODxxMaKaqFnVXukr+rWC4WWZVeKs/a05c4Hm7ekn90tgYb91gM7MePSR94SA6j4JuKQBuRyrqPT4allnqyf2IZTF2lRh2ynfH1+nFJJXAhrEu952au600KViExokUePVI57EfIe3AZpCw6mz0Qw7vU4q7nMlxgNLJURQUywqOkP5YnwcJkZ9s4B+QGcd+Fg6iJALPw6poDNou96NnrI4aWSOeCnBX4hJPMV1XOVKjJXO+xHzxkHiurQXO3PLzTnaPz76BMPldQVd9paejp6+ONqUmdKRFbplUOwfBzkYBGVB7E7HYjOkLbca9vl96p+LM5rdfuyoeqNG6Wq9c11E6XDT0tOWU1KR5U426jFjJRsZDqd88GbPKxgB7wPX6/VKYhkJfTtFGisunIpJILleZq2lRlRkokKtURkHJBbdek9++crg7nAwXNIkYNfHqlGMgDu+6wEOc6NMJpHXsiKYqtaymhninWUyrMrKAJer3LoFYj2LEe3GlhZC+KtqJ/sh8SOV+mxHtXV4f+bFX4fefujNfUtGtwqtGX2ivsNJM5RKh6adJlQtg4UlBnY7e3DrHtBCzA+iDSN9R+P7nLrLU1xu9z5q8zJay8VElVVuNU18ayyOxdiEWUKgyT0hAAoAGw4h0sp1zaopxDvvmjKz+PPXmoeQGuuV+qtU6g1ZpfV8ltuEa3i5z1klFVUshkWSIysxUvG7I2CAQqncqOM6eaUR66m/gm4pbtjjYr4oYvnPjVuu9KU9mv2pNV6mpaKbz6KCvv1VUpSMg9LojuQHRRhW/Eo7EDhR+KxDnXnIRA4ZMtWqqz8zdTS6pF7Oq9ZU+oZofhJ64XmqWqqYgcorVAk8whT2BONhtwZ+OmaXOa6/vXRDDGuILt1wreY9+u0ltob1qPUl2t1rcNSQ1lwmmSmwMDoR2KjbI2A2J4WkldJHXuVIzkeMx2RpQeMvXeibHPYrLrrUEVjmEirbFuU8dKiyD9opiDdBDfvLjDdzngTYnllahqZ/OkOIBtUMGq6/WT6V+Nv2oE/oZDJFaoKC4zwRW4O3UfJCsPIJOc+X09WRntweLHYiBrmxnc3rqUdj2uq9Uy+S/Ou9cjuZDax03e7xFqVKumqZpKu5T1BrjTSLLClR1SZnVXQEK+QMDhaXH4h7w57yaTLAwAho1V/QeJLmU+tbRqe080OYFFqmGvF5Dzanr5I5Z0k8zJUy49TLupBUgkEYJ4rHxTExuzB3w+yiCKJxGmu6XJ1lzI1ZW0b0WstdWeqstzmvllpob7UQ262VLyvLIII1cLTeqSTBQDHUd/UcsO/EErTRNiqIAogdQnG4btGZTQO4Nb+BVB4oL/AKpqdbUsVyqr3/RqUQ1CUsNyqHp0nwD5wiLFI5essetRuST3JybheMd+WMTJO8NRfTz5j4KZIakBfGC06Gt/DTkfHY80T6Ph1Ndil6k1ZzIMtVEtOledR1HxPldXUYi4bzEj6hnBOCRnjGxH4hxTZrtuYeH76rXh4Dhie8He39kd6R5ZVto03UWugrbtU26udp56KS6VEkFQ5IYvJGX8tmJAJLKSTg9+MqbjmJkJYXkX00+C0osJhcOBTQK6oqv2qtU3iwyWy83zVNfQoV66GrutTPTOw9X9WzlSARttseEXYyR/dLz6kppjYXatA9gX1tRXWtucNxr9RXupqzDJBEZ7lPK8cMiFJIlZ2LLG6kqyggMCQRg8DdiZSdXHpaGBGzQBTKbnHVWKz1Wnaaauit8zYnpo6mVKeoJA9TRBuhuw3IPbgbRIW5M5rpf2F5sYee0v4KLpS/XmkhqI7bdr1ajWL0O9FXyUpkGchGKMpIznbccXE74TbDSMSP522Ed8vDdNO6ca3vdbmaF9zRLVyilJzkkxdXQTnByRnPGTjcdJI3smkhvS9EnPKHu0CJdU8w9SXvRcdim1HqCSzUy4goGuc3wsQByAIy3SFB3AAwDuBngMGNnaBGXnL0s17EKFrWvzAC/JLjVnPXUrW5rXcNQ6pu0E7APRzXepmgYA5BZGcqRntkcb3byyNovJHmVqMjjPea0exSdJc7dX2bSstntd81Hb7RVMzy26C5Tw0rMw9RMSsFPV2JxuO+eJEr2sLA8hvSz8FL4YnHOQL8tU+tReJSGfw68r9K6f1PqG0Vuk7bcqO806NLQ0ta1XWvVKUZJCHVFfyz1KCTnHp4LiMdeHihge4FoIO4Bs319Fkuw57V8hbYcRXM6CkDaU5gvoq5LWWm7VdorI4zGs1DVyQyFT3XqQjKn5dtuM6ImM5mEg+BpVkhlcNR7QFPq+eFwp7pW3OO+3yS53CE09XWCvl8+qjIwY3kLdTJgY6SSMbY4L20mYvzGz4n7pUGDe6gQNPBU9VzarG0+lue7XA0C/hoPi5jTg5zkxg9AOd8gcezvLcl6dL09iKzBOz6D1r5qLV88bzXQ0kUlzuUwt+9IZa+VhTMOxTLHpxj93HbiTNJWpOm2u3kjf4c3dS6Xm9rS+XX7yp71dI6pkETV/3jKszL/ZEnUXK59iccebPMXW1xvrZQXYfDxDK4WVJj5s6ns1seIa7vdrp3LO0NHdZIRIxOWOz7sTkk4yc8Gjmma39RHqUIMjLhkjvzCXmquZtaNOT2iHVVVHbJmMjRVFexgJJ6i3kdXSzE75IyTvxRpfWQ3XTl9FqRREHO5tHw+9kqNWc39VUGoam5W7VVylvNXkzXP72kpmIOMlmjcSP2GS7Y2G23D2HkLX5ySCem59UPE91mVoBA67JNaxv1XUvUtV3JbzX1DM5lziJGbdmVNtySSXO5z+I8bkEeZ4c0ZR7SfMmz6e5YWI4nFEMrSC7w0A++qcPh98eGoNHeDTnLom58zOZMWrtVPYf6JzU9VVy0toittTLPMgn84NCJUkWNRGpA8v1YXHHaNxTIogDd8uv7LhziO3e8jnfPRZlpKPVepLlc75NdLtPU3wTQ11c9XI09183+tSSRj1Sq5A6yxKnG+eF8RxiGI5Ae9ufDz+m6Y4fwrE4j+JqG9evl9VY0uoNQ6U0lDa6C/3RLUs/niI3SaK3iZX68xwq/RI6uAesLsQCNxngTce+RxEhIHRu/mT/LfIbpsYdsYqOjr+p23pvmI67KPW86NSSayTUNRrLWM96ihNOLgb7UCsaPOTGZPM60iz+4G/hnhpkkp0aA30uvLqfcsmXEgS5j3z4ir9mw9/kifQPODWN2s10s0OsdYvQ3epNXU0K3eoS3VE2MiWSISdDy+kAMwJJAySccZ2Knkij7NhppNnqTzK2eFuOIeZJ294aDk3etPuh5lMDV/MHXWo9N1sVx1ZfNUrU3IXUV9zutXUGnnVdmeORypqAfwggsCCxOw4ROJsgyE9K1F+N+PMrQkgkI7OICzeuhoDy3I5cuaW901hV67vcl11DdLnqavgUU9MbrWz1swUEnBeRmIQEk9Oe5Ow40jLM8Bp08fkFy7Gwh75nkvI0a3x6nwXRaaGfUNXFnpbzJMu6qCRGNzv7duLh7GtysFJVrZp3W88/cmByy01LDeanEbGKZwYhjIUAEf4g9+/C5FWSbK1cNEQTW3JMKttrcuKulrZJJJhPUGQtNJnGTkrn2AGeAAh4ITZbkOZU3OzUtTpLm2kdKqNFcqeCoogEAWpcsAfUNyxGwzsBj58REe5qqYt5bKK57Iq8UuqafTFlprcJFRLjMfiiDv5CkA7+wLMN++Afc8AjF6lHxsgYzVQOQ3LHU2mdaRTXOsaKyiHEdMlX54ndmX1YzhAFBIPc9X58EcRlNboWGikbJqe6lh4OInr/EbfagsGiggrXZsDYtOqL7fU/Ltw5imgRih0Wfw9t4uRw+9UnL3qCeh1zX3ajZIxU1NQ8BKjpaN2kX8PyKsw4daO7RWZLI5sznt6lEvKK40ipU2yho567Ut8LxQmYRpBAiwOfxElgS5LkjpCiNfxfh48QHDegE5gZI6ytFuKq9Y60rLzpu+Q02kbfaYJFp52mgpTEaGli6UVELDPqkI6mySxOMcMQxguFn9yiZnPBGSrRRyC8J1d4pvFRoXl9R00djoLyIIrldOgpDS0lPAJrhXOTsPKi8xiTj8K/PgWN4i3B4R+IJsjYeJPdHqVoYTCGbEMiGg5/Ner3j88BemfHR9lxZObuh7I1PcNL0z3fTNJAn7X+isCGlp6AAb5Slgjq+kb+a0/u54+c8H4vLw/ibsNMdHaO/37k+015LreI8PbisD2sY1bqPLp7NV46Wu32u5XmouVNJHLDFTlPLkYL0+oIg37DGN/y+fH0Yl4GR3muCLAXZuSj/6r3r6twJkmbzPJQIwJjUHs5+eNj+Z/LgoeRoAqNgINKdLplauz1BjipEqR1xRtC4fp6TgKcbDHuPbPHsuuqI5iiW7TDW56dhhRFlQCOpiSSFYn9ckfl8uLlyrQGilNo2hZiSgJJ+Z/z4t2j+qnMiIVPwEZcgtGuS3SMkD5ge/ACLUtN7LuSoRZwwAAY4ONs/XihCtdK1iqBIqg5yV7j2PEUEVrrVpFKHjBOMZBH58Voqy7q+4CWiEDFCr4DtjPQM9x8jwJw0VwbQhcNdWV4o9N3ejmjgqWeN+gBlpj1HpO24OOlgQCBn6Hi8bCBmadl4uA7pS11xytuGjZKiRglRSRNkSxknCE+liPYE7Z+Yx8stMlDtkvJFl8kPwgOvQxPT+WAOPOsapV2mynJMKmQGoYS+Whx0N0yqTsCD74227Y224gaXQ+ikO5kK8rdFPbqemro5Fr6GtUiOaFzG8ZGMo6kYDD3G4Oe/AHTgaFWdEGDNuD0VzBcNMuoja2XBBKytIrXAFV/dxunfcnAI3xvjhcmQCwfcriSGqI96Z/JXmJZdK3+azzUFJbFqOlYal280TdulJJdiFwdv3QcDbhKRrnjMDa0MPiGteYyK++qkVvMetsVyp6VLfRG/R9NM81KY5yzFgGQtgHqbIG52wO54WDNSOSdfKRl01S319d73Zb7VUVzapSSIydMFQ3WsPmnqddzuMjIx2IBGOH4mMc3T7pYuLfIHnN6eqHaqhqqKKOoEkUqVBwGSTqKHGcHHbY9jxYFp7vRIlj2d4agpoU9ksOs+Xj269UcVrv9ppPiYaqIgytAwEnUULYYZ6srsACWBBJ4W7WSKQOZq0nb3LbDGTRZZW0QN0qqq1Cht6VcFZQ19BNI8cT+aFYdGMgoxBViCCBk5AOCcHGkWZnVRBWLJh3NGZveH3yVc00VVEyqY1KnBUNkqfyzt78Tlc02UqW7WK9qs71V01NqedaeoMkLBPKaTpDZEa9JIGcfPA7DbfiojcY9R93qmZ9JCRtoum03gUNWFnkRXUN6g2C3tnHvvwOaAuFsGirE6jZXfW6iqGQM7smD2RsgfrwFmFZyCh0zua7kvVPIF6nSSUnDCVu+ewA4ocO8bDTwRRK0hfKdH+JLJLFF5WW6WZc47+/Hnfp1F2oyOJzN5Lvs9+loAXp4ZBUTyHzW6ulgAR+EfqCfp9OLSYYO0J2GiJA5zW23c7qfS678iN5SzhM4Dy+g5Pt9f8AHhV2AJNDdEGKIFhfbJzgraavMkbpIIThMsASPfBO2fpwV/DAGi1aPGSB1hNHl1zBzVSSOkpkdVfoBUgr7gjOf+WeMHEwtG66DBzOdqjzV1HZtV6cgppwxmtnWKJiVdZEIDeWd84Ge/sOEMrgLjdS3IHtzfxBY5paaM0xHPSVtzooapfhNghqCdydh0kgdPvn6cM4qSQjJIRXknIp4mAGO69TSM9Hc07tYoWMxt4pkyGkmmWNlI7jG/Ufy4zJMNGdG2SnTIx2jx6pt85bXZNP2PT1KNaC/wB9qYPjb1TWOMNR2hZERoqQT956gBi0pQCOMkIGdgxFZ8KyENDTbjv0HQeJ68gogkuyxtD3nx8B0QRRXa121+oUtdWxjA/2gkIp+WffhE5idSvP73mmvze5W1HK7SegbulbSXO2cwdPnUFD5VI1PJRqKuelaGQO27h4HOV2IIxwziME2Fsbs15xfvI+SDE8vLgBRaa91oSslbA+JJqh4Ze5jGMIPbc/PhGawNEd+fbcI0tN2jp/LiNVH1HACscsSeMqVnMhKOad6XK+3mGGYo1VTRhcmQM+CP8ALikQ0ulDOtII1HHQXUsBcMHP4aY4YD/tZzxpRTPaKCabI8CgqKOvmt8PRQRytHneSRurPz/8+GQ0v1c5FaHu1cV+p9YVVFIikDMn4cnLEe2N+3BmNFJlhI0KtU1FVUyI9RLTxBz+Ev1O5PYYHFqaUTOL1TC5KaWtPMe8Vj37UdLpqxWam+Mrqkx/EVU46wi09JTggzVEjHCglUUdTuyqpyaCKJziZHZWjU8z5Acyf3KHiJcjba2yfZ5nw+wqqUW+hnl+MuMFJFu0aNKryMM+kZXYnGAcbZ4U1Jy1QQXSyV/DZfu+KrbhzO0xaFCRTieoj/Gsip0R/U4JJ4v2J9VXs5y7vGh4FA2qfELQ3c9ENymyPQqwwqq9IPZRnb+/hkYV41pSHRx7b+1TuSlBpbmpqW5f0p1lJpPTdhpBXXKpmgjqKuZesIlNS06nMtTIzYUMVRAGeRlVTlzD4Uu70hpo9p8up9yFLjSBlbqT6AeJPKkJ3bXehaOJoLfDcbnLLkGqqKSNwqZJCjcAnGAWGM42A4j8nMQCNCeSEce0HvnbpraV2rK+16gqnEM02OrqZEp4k9/krfy40sNHLDqR7yszF4lktss+xQrNyte60r1rSQ0tvgP7SqrJY44QTsFznc/8I4afjyDkbq7oN1mM4UH0XVXiN/2RFZdFWqlZJrhPLWrKwWlikUp8WR/6mAftHX6nCnHy4Vmx2Kcckelb63XmToPRNM4bgmAulGbwqh/6QoOoKm46urJsQwi20Q6ZE6swjfAjldcB8Yx5UeFGMM3fgkQjhpznHO7nz8wOX+51noFE7XzO7Jg7jRryHkTz/wBraHUoP1ZdvjJ2p6SqhbpTy6mu6RgIO0MIAwEHyTAJHfG/GxhI8ozSA+DfH+pxPPz9iwcXiGaxYd1mu8/w/pYBt/6d1SWLTdMKhpK2aWoRSOilgYNNMT2DEbKPz4dnxTyMsQFn+Y7DyvdZeGw2GY7Pib8GD9R8+iZOkaU2q2FLh90W9JmAWBqhcpGRkFiMnOd+o/LHGO8RukBBJPMnr4ALpcPLK2IhzQ0cgPmeZXbfaeVtKSQ0dTK/Spnqo4FKIJXYBR1H95gf+0fy4PBJGZLIJ1oeQSGJMhw7mg5TVmvHqfluqeg0dNGjk+R1qhLRGoDuBj36dgT8uH5cUzUAe9YUODfWcLZH2Pnh90F4i9da+tfMO0NV2iycub3f6BaOpkpsVlNHGyTF0IZuhS5Cn0EjcMNuL4NjXuLn3sSnoH2zIGgDw5+qWPLqWnNRS2v9o1aIo55m6hiMMoYJjvuA3tgEH8uEJCdSn4+TCjHmtZLTd6S2UlyrY6OklqFTyyR51Y3tCg7knO5HYE/PIDGXa0ivDSKJUbUP3dWSw3q401FUWu0PGtBk/wBXUGQITg+n9mFHT3wVb5DiwBGg3Ks6jRPJJiaz37xI1SXW43W0262yVctLBTtKFlYqgkjhQYJLENljnYBiAdhwy1rG6HVZL45MTq4gC9vgmzynttdyW5IGS8VE1XcKdZJiom8wRbeiNGbYKoA3OFBJJ24G4B7qGy0MNE6KLK82UtfDJoev5dXPU9DdEZblVvJFLIDnqhRAVeN9uoPJOdz/AGNwDtw5iHB1EbJXBwmMvB3JVtb/AAj6dt17gmpjGbXBDHT1FLPD5slR0S+aW80kbuQqHYYjUgd+LHEOcKKn8lEOS77Hyk0/o64xT0kbNVWqFqBZ5YhgKQJCcAbscsesbnrcdsAR2hdoiMhjaQWjZCHOnmTK+jxFYxHXvDK1HXQPlKiBjD5gAU7jChusLuu4ypGeDRR6glDmmIFN1TusS13g/wDs2bvr/pqv6Wc772uiLAtSoWSnoMpPeZlAz0LIY46UYJwvmjJzxiyBuM4o3DfyRDO7z2aPTdakIOGwTpD+p+g8Bz9q3B9jNyy538xOTyWav1TX6Z5AUE04oKZaSNLlexJIzy0tFVEeZBQdTOGkXBOWSFl9TLyv4pmwLMQXRtuY7m9B4kbF39yt7gcWKdEA81Hy6n9vf0Xm59sN4IbZ9nd4uNQ223UFQml9ZSi+aZ6CQIaNyxanRjkdVPOCnqz6TEcHI47b8L8VfxHBtLz3maO+R9R81zfGsD+VxBy/pdqPos+Q1n3E9rp2gp1r5adFCCTLozZyyg7kjbqYnfpI42i0kmtljqm1le7noS5TrSx00tBWymWItHvG5A6hsRnt+vfhiKNkg13CofFC9ZzFuNfXRzK603lDpCxglQN+4Oc8HbhmgUVUi19/1hXP/wBcn/1JP8uI/KsVciZtBco6mNXR1dG7EHI4Sq1RqmxojtkEjHy3HFC3krh2q7rfXMrMkvodPYHIIzseKEUrgq2imaojK+YRnuMbHiEQOUz4U1UHTHMqugwAy7N9Cf8AHihYihyFrhoeprtbtUTUqPSkFBJ1HqIKADYH2JIzgdgeKEEDRSRZ1XVrGrkqqdKW7UclNTSPIiSp1EwuWHUMjuhHcdiCCNxjiGW3ZecdNULa40BNLdgKenoaGZ6V5/KglzFUpGrMZUzsAVXOxIz8jw1HKNj7UGSLXRBMCl50KjIO/wCQ4I7QJQusao15c6spdLXp4q6lWttU6hamIjqLJ7Ov/GMnf6kZHCcrC4WqwTiN3fFgpgSclbTqKge9Wu4VFVaetnMaIHkhj2z0geosud1I/wCaxcW92lojBwvGdp0Ue68lJfg0rbVWU16ihpRVtSMqxVHktgglQT1A5+m4I77cCEhroofgxoW6prcn9QDWmkCkqLHNCDTSR1ERnEC4Pl7HZysijGTsowd9+E5QM1BasEhdHaCtRVFw0dXPBqW2w3FYWeSlqJYRURRswYswUj8JJLFAcAg4G3BNz3dEq+2/5gvooN90NQXi8UlJT2SfT4dAjTU0pkSadE/bRNC7D9qpJwqP1MpBCt1Y4NZy6m0vJh2OIAGX72pbWsl15h8svsreWslkrqlLnXa51LbYrza6YLUU9HFQW9qSMyPGGKJK02Yn79UgwT3NLKxsLZG7Wd+e2n0KYjhfq12p+6Th5SV2pj9rtyqtdTA0cF25DUNVWWmazx+XcK99IT1UreUYel5DWHzHGAxf67cOvH8Rorl8unnsgRkh1HZAOmOVOgOdngnik573WpSnh5iaeodMXqvCQ3cQtI/37TwzMokamSl8pnj/AKuKXpKhXYjhHDYuQREzdQPr7N/NMz4SFxyhctP2XVWpvtheYfK/mRYoabwzW9b5S3O1NbFg01p3SdNRTm33GlfoEcLRqtHJDVRsJJJXGGcyEHZYQ6Q2KA+CynMd2lO/TSVV+1bqbwueFLw23Tk3oG1a70RzC0Fc6fVHxGnXu1NetU1U9XS1cNd5PraopIDTGmhkbojx1qh6mJs8FoGUCv7+1CeC1oyAV/f2r74KvDnSS8ox4b9RabeHmP4ntG1uq7FVVlC0dVaau3NJPp6BXYAotUaO4mX5rW02cdOOJbGKI5lWawZch3KYP2ZXIvUFBfPC/oXXVFHLpHmfcrvXz6atOjzUfettqZ5KCpGoa+VkhHlS0rCGJUkmp/SQY3dBx5kNAA0vRRGgDSX3gzuN05e/Z1ajuj2/XXRpznhZbdNNpywRV18goGtlfJPTQrOmOmWaKAOjnoLlcqSQCvHAMoJGt/VUhcWtrx+quecXL7/0K/tE+ePPG5aQ0q1h5Q6soayyWi2UDmyC73Ux1FNbmQgCNqaj+KllhOPKnhVQAGUcV7Mxvc6h5cvv6KznBri48vmjCk8Glg8KmufF5dtL6fvuprza7PY9UcsIbefIvEOkrtVfEVdwoTJBMTNTQPBTySJEXiUzEGPJYEbCAHBorpXT+1e9X7OnOcNTy+aGPBtr/wD9IbxgXW8VPLu/aVhi5FajFxqpYEr7jqWpordVGmvL9dPDE1cHEarKEAeSnVi5cseA9sCHB41AOnodfgphaXvFD1VYa2y2P7H/AFvddLJraZ4eZ1moZq6526lSop0ktldLLHFLAW6Y3ljgdwWA8xU7k8Yz2MfhSIj/ADD56dVqg5P1dFrG06m0Y32rnIPTtxpdWvfrrZtGrPQiz0QtdStVbKWWoMiMA5EjvI0x6c9TP39vPwrfzsbnDXu9K2F+nVMsnb2RaDrr1S8hu97t3gW1LqXS9NV27X1XzIrLPrK6UlKBdbZblh66FFZV66emnl84s69Id4lQn0heMz8u5mGMkR75d3jzArQeAu9lodu10mV4ttaDxRny20vSV3i45ENe7JY7VzV1xym1JcNcUFXBT0sRqoaG4va6ytjdRHDUPDFSzu7Kp9CStueo6EWFOeNzj3ix1jqaNE8gdj56pc48BpjI0zDnsOYSOSl0PN9mxzIj0zBBeqmza801Q3DWK0sizagnlpLlLOImx+yoVlRBEuAWwJZPVKqpk4zDBmCkEbf0uGu5Ojr+Xx8A/Hi2OxIcHaUaHsr1XPwDU1JauVHPa62O1LUczdO6Wp6vSbogq6qCNq6JLhU0sbKxM8VIxYOoLIhkZcYJGbwsAxzPZ/mBoy+0WR417BabxEhe6PTuk6+zQH1WjdE8y+ZOs+YPgwtF2mv170xqfTLJrGiu9I0tBW0JvVelXJWCVCgVKReoyOQUVVcEHBO5GJnuwrJNQW94HUEZjd+iCWRtbOQKIOnW6FV6pY8lnvGl6O3fcN05g0mjdTavvEPL2PS9joL6mpfJqo4mgr45ZlmZSnkKqyqY+l3bpPUx4SZE6NgDCQ0uOWgDeuxs/FPSNY4EurMAM1kitOWicuo9H6J0zUeMW26ZirV0LYL3Y4ra9mghqWtzS1hWqip5JPSsYbriYqwzGgHbHAMbFBGzGNZ+gFtVWlnWvh5JEukIgL/1EHfy0Qf4k+Y125J+EPk/qHQvx9PLcLPqmhFdc7ZTmrJNZFDG4KqyNJHEXSJj1FVclcHBGccT2OFwr4Rv2gsjXeuXht0G1L2HY18z2ydR9/VH1fqc6u+0s0zyv1bRWmt0jc7NZL9brRcKOGljqr3HpoS08IcoPTUVkuJEfqSR+kFc5B6GhJxBuGmALaaQCB+rJp7Tv1K8GVhXTM3BIvwzfILNtHzn5kc6dcaH0lpzlrqOp5oWjWbVNvuGr5oppXqfh2Z7PJ5lNTQ+T1wmYQyNhSjBVCuQVh2r3MYyMl4doXdf6ToBXOinHCONrnF4ykcvjufK0WaZ1XetfeGrkXq2ae8VVwoOcsFju101RRRR3Wv+KWnaSkoDGvQ9tjCSiSIglJJFAAVunhkjNHDI8a56N76jYf6dNup8UsJAJJGjYt5fE+KvLxYtOad54+Lq10dtodT6up9I6vu0l2p4BUQaXjSuihpLfRdA6BKsDkTSL+HaFMCORmlsUJlxLQLdTvIa7D03PppzkTPLYTdC2+umpPrt7ULarv8AYqPwi+GnVGpRbbu1ZbbnDTWABVn1JXrepoIXq/KAlNJBAqhiT1SeiFCOp2RWRsf5WCSQXodOpzEC+dAfTydikeZpmM0216DLeniT9Uba7sUKeKrx2240d5pLJY7PVPS/dtuh6rY4utBCjUqyAJGwp3lQEFf2TPjbhshrMVi8w7oHTbvAfD3JVrnOhw1HUnn5H5pfaX5c8ur/AOGDw5W2/VeoJdAXbnLXWrUNZX0tPA729Y7afKlqIMgUyebMwPUSDJLjGNhRPiMMJIpmcgk9O79T5aq0okE8o3dlsV11RRy709q7XnjR5waK5paaai5UWi2ai+9KKotkVHZNHU1NBObVNblCBIXWVaRYZUIaUSkesO2SNke/FSxYnSMB1jkABoR05VW/ihvaxkMckJ7xIo9evnzu9ku+YOgqCLwheFzUerKe3ahqvui5xDTcSosuqboL3NBFJWmMCU0dPTqisxPVKBHAhAZ2SzJsO3DxSOHWhzPeI192vp5Q6KQzSsYeY19Pv4pPfaa8rVsf2j3OaCloPhaWn1fWJSUkcIhhigVlEaIijaMKAFCgDpxjG3CHF8VlxUkYGgJRMBhQYWSHchaBu3iI5hW/wK2LmZclt09+vHNW90VWrWelhoam3vZ6UJQkCP006tJJ0KvrVskEP6uGncVldgxPQBLiNuVD9/D1QhgmduYh/SD62iy7V/MO5eJbwm2m1wz1+mtQ8v8ASs1+pKu1rJYrrTNLMtyeqjZPKkHkK3myzMTGFDZUgcNCV4lw7Wjuua2/Hrm6gDdBljZ2UpNWHHc7dKHXogrWuieX0/gg5jXOgqbrHy6sHOe4LTCnqUa/6hs4opJKS2U00imXomkMTYHoiQNKwYqFYjHRyQOFgR9poSB+mtK/e+qXkPZSZjbnlt1vr8vRA/i28OTc2fElyxu1z0zDo3lZo3knp/XWp9P2m3vBQ0NLDRvPNTBWBP7aoeODqkYsWnLsc9R40TJAJhkjzOyg34V8zz3vms6VmKmZ/FkDWXqD1534D2eCMtOck9K88/Gnobn5/RiglbnlywvOp9J2mehSSyPzBt1FJTSW5InBSbqqoPioYCOmQyIAGG3DwBJ7YNBBF11dry8+uuoCQJGemuB5A1sPDmUo+Xd8ruaf2e3PPUvNBL1d67RldZ20RqbUdKae5DUE1WVq7fSyOiyNGaQPJLAMpGY42wjYyi9kr4XnEkA2KA5G9h9+KZhdGx/8Bp52Tz9fvRMLx2c9NWaP8UzaKp6iNdNag0louqmoZbXEiUdWaC2VjVMTeWrrI84k6yDh/MlVwfaMZNJE4Bg3AHuGqE1rZLzmwOXvTV1tZ9HWb7UbxJ6ZS12nWepo9M61r6WGlh82g0LSU9oqDRUtMkQ6BXucMz4/2dCkS/tZJCjr4Wtlca173podkEuDi5hJOg0+X7pJW6j09/8AgsOR+otYx0tbQ2+86pg/o/ShYK7VU8T0a0NGzIBKKWENMZJMkojGNP2kq4HkzQtJ8fX9lVkdNAd7B4pneIGPUnLX7TfnVT6F0TXzQycvau1G1WOgWmgtNFU6bpYmmWLYJTwM4YgZwBgdR4vIMszgBy+SMG6CtlkWzaUi0ndqi5ozEzQNUVDhR0sUi6VJbvjGwVdu59+MpxJFBHZGGkuJ1Kor9ze++qKOojSOmeinELStGZJ5yykCGl/sSOQVLNjAYYyTtZsQGhUPl08lSaH1bdtc0lBbitPVPbb+K66xzVAWaophGI1KoTuocuAEwPSD754uGVZ8EBkxeco5HXyR7oflnp3RX3bTW+kd3o5Jqmllm/avA8qqjHq2A9ChQO+Ad/fjxLjaLHDGwANGy+c+uZ1DojRzy1MVbW0VuqaYV8dI6LIOt1cIS22Dhcjvhu4zni0ERc6h4q08oYwuKUXhf52z6o1XU2qsSskNdU1NXTsimUBpZfNfzDsERFyc4OWf8hw5PEBqEhhMV2ji0pw8zNfUmitMy11Qs0sEEkassSgtlnAzjIyB3x744AxllPvcGiylVd9f2/S9bMjyut3oKWoqpFqJTIwadJJ1jDHfYqgJAwD0IM8MNYTRO32Eu6UDTmk/yP5Y1XP7nhZ7Ms5pqOcmvu9fHBLUfA0cMZnrKh1XLyFI1ckL+NsKN2HB8ZiG4aF0p1PIbWToAlMDhjiMQGX4k9BzK2BddR8xeeM1Dy45gXqjnHI+pr6nStuGnbcaC200VIZo55kYpUViTqsX7NUkY9Qchz1LxyxZh4QcXhhQmAzHM6ySdQOTaN6kjpouoaZZXdhKf8vbQVtoepvotDXv7QfxKaSvlBp6g5lVlLEYIqKjq5NKWSO1vWSUUdRS0S+SGNOJMtEnmKu4TC46unHj4Tw57TI6O+ZGZ+arou13rc1a0JMdjGHIH+Rytq6sDTUXsLSP8YWtOcPil5VaZ1Jzn5iQ1dn5fXpxfKc6VpKWq05Vz0kU0dvjaHokmqJUkjR45OiKOWJ+th5eTq8LbhMLO6LBRd547pzGnAE243sBWhGpG26Qx3bTwB+Kfo066DQ1sPE3qssXjw7XXQ/JKx81rlPVzJeJ1lqqJ6SRZLZQVPmC3zNIR0MtQYKjCpuojiz/AFy8dLFxFsmKdg2jbne5H6h6WPPXosObAPZAJ+p26A7H1o+5Dtzo6W7rC0nrjjPmoQxUElSM5/Jj/Hh5oqws1zkC8wZqWKRqaKGJCigJiMKF7Fm/PAA/jw1ESTao06oeWyVZUfsm4P2reqv2reqPKSuW2SeZGD8LNu2P3Gz8vlxnDQ2lQ9XtFdA2GVsht+LbojXKY9QZkDL0+Yo2J9x7jgbmc1cOUuguJZBkMuD/AA4oWojXK3pa4sqnORt78Uoq4dSmi5MSzKvVIAegZ2b3/Q+3FSLRQbXZNG10gm62dDKhgWOVeqNznZ8b474z7juNuKFqIDYVDWaPqbNbJqemekmptvLhqgXUZyH6Xz1RFsjBXbc7cTdEEr1BButOWFFR0tuenqIrfJPIaaWOqk/DIM9LdSg4DYOTjGRnbOBaKUkm9UtJA3+XRBtVSz22rannTpqKdipU9zjbAP8A1ni+h1GxSEkRBIpFHLPmZcNDXH4ikdWpm3qKdz6JU7EfQ77MO31AxwCWMbFXw0skTtNuaeen9PWjW9fT3y0VtRBHI7zzUwC9ccjgZO+/RnLdH4W3xsxHCL2uGhC3WFr++1GNr0b9xVpqKSCGOokH+0zUxKNVIQRhgWPSwO+QCRjbO44A9tmymW0AonMC30WotPUlvuEE7UdQvnpFGX+Ipwn42RgvrYdXV0EDIDFe+BUAjUbqsjWvGUpH60rarTdZW2y6qtwqY38hpJgzCYxE+XKjHu3QwOSckEb8MC7tuiy5n9no/U/deqMoOafMC4aSt8dPd9XXWjmpVrZ6V55FSBVeRCYUVumSLB2IXqRs9s72LGbcvv2FFZJPlDm63qVoDwIeKW26N8RMeuNTXXUV8pdPWS5UkMiztVXeilr7dU0GGE0sYMMbTiTrDdREfSD1YHHonCNwe++YTV9oCG8vas53LXOpLlfKM6m1FftUW9WWmWpuVbLUzSQLIro463donRT1qASVY+4JzSaXtDdeH34dUvGHtNO2RpdeZ99tlAulNQ6hr7xboKMxQ224XGV7VOwIZc0xcRlhlGwoGRIrJhiwFCXlgyE1fLl5Jl2Vpp9X4pW2nXl603Z7hTaXvWo9GW+75S5U1vvFXTW+4r0sAXRHBJA9BV+vGRuo24eZipIxlu/v76LMfG0juCvggq8631TQ3eGpe+6gavo4vKikkuE4qKeI7FFYt1BdsYUgHHDccuaiVnOD2u7xUy187dYVdlgtw1bqr4anuH3tBTm8VRh+LDB/P6PM6fODDqEoAcEZyTgi0srmjw+9VcSuOnNd1r5063tNdVVUWrtVxzVZlqJZY71VJJNLIcvIxWTLOx3Yncnck8CMt+1BzvbZUOi1jda62y243K5mgnmNRUUfxcnkTSEhjI0fV0sxIB6iM5AOduF5HOa0glTH3yri3c2tVTaoo7lDqrUkF3thc0FYLtUJU0ZYeryZA/UnUO4UjPvnijpXsAcrAue6gaVmOaWsBc6+4Ram1LNeLj0/F19Rdqkz1KL+ENJ5nUQMZHUSB7Y4XdiMzw6Q+xNNztaRHz3tQ6bmJeI9PS2qS73umpZCHejWumWByX6izIG6PxAN1Yzn68VOZv8AlnT7+6UGSwWv0P392iblvzxu9j1G14m1BqCS5UAEaz1FyqJJVid1Lor9RcBgCGGQN8kHgWKbI+iT7NE3w7EsaSStFWfxAVNjuH35ZrzqKG53RctU0lVPFU4OD0zSoeoAgE5fKt0g5+WS1sgOYOr7966MSMI2VbzQ07XaxiuV8ppKk3mtgeOuqZKh/OuUTrhzJJnqZio6SWJ6kZlbIwOPNlLTb3KXwRvs5bKBtK6XvtlWkpZKy9QWOWQv8OlxkSgcHBbrRW6M5Azkdx74B4TxWMcInRA2COn3SZiwMDqeG0Ryv4o70nY0qbmtdbrxWWia2OHpqujqmglicZwRIuGUd/UrDvxm4OMxntNbC0jE0N05pz+JTxRjmDyj5aaVs+vNdXZ9L6Xl0/qFKqaX4e5zNXVNUZpT57ecvTOIsSLn9kD2IA2Mdje2jYGE6CjyB1vr4q+Bw7mSOc4bm+WmnuSq0FrbU2k1no7PfbtZ7dVgLPFR3CeljnbBH7REYK2V2yRuMjhB8rmMIBIB6FbbmRu/WAfRMDl5U1FBZZaGmuFbTRzZeamhqZI4pQRjJQN0kY2OQf4ccxjMRI3RtgLKxJOa6VlrTUFYbGtLVXOtan6l+HhepkZUdR6ehc4UgAkEAY4Dg5nvcGkmh47JONgEoNbpc6zrK/UtUk1bU11xliXEctRUSTsoznAZmJG++x778dJG5xNk2VrMaBqFXau1he9T1dJNdbrqC91tKnVTyV92qauWjII3i8xz0MNsFcEYHy4akne6i8k+qRczI45fcN/YuFwOttVXqgr7xf71dDQsq001yuc881MM9QMRdiY2BAPpxuAe44UxU5kol5JGyu2IV3W0T6BWFHpKXT81RLS325xTTxZYUle9PFIcn1SFWBYjLd/7R4XixErAa5q7IS45nAFfItP1Npnt89Lc4hJb4+iknM7ebQplnxFggRepmPp3yxPck8S2VxI3021TTXjYhdp1DXRzzdV/vdbVyoFlMl1nxKACArgPggAkAEnYkds8XMsuxJ18V7+HXJT3vGpJtO09LW1JjsseEp7e9S/loATgiIN0gZJxge+ffgZJy5bNIbOzDyGDUomg5g3XUWnKayXGe611noipjo6m6zmjh6fw9MTOV29sDb24I2ZzmhjiSB46exKyxFrszHUfIE+1cxVNW1tK8FIiS21eilkjq5VelUMzAI4/AOpmOFxuxPcnggcHHujbxSxe9g7zzrvoCuFdZobxW/E16PUzhQrSzV8k74HYdb5Jx8vbgogDzbtfW0E4uQaMPuCqbxIZ7ebfAldNQIcrTLdJBCMHP9WcqNyTsO5zxZ7QRlaCR5/JXZNIBmc6j5Iv8Y3iGh5naX0PZtKXTWNDaLDoq3aVuVvkqJKKGtkpBIGlSKOV1dZOvA6lDDp37jDOMxWcRthsBrQCDzrwvVRhWhubtCDZu6vfxWVr5X3BIqijjSS1UNDmpEdTWMqLIyqvWFznqwqjPchRnsOBwRMkNPcSelIskxbq0UOumqrIbxqSup6mqqdQaguDmIoZKm61D0zFs5V1L+obk4I6Tk7cb5llyBg7oOh1o16bLnyIpHlzjmI200H1KF6akut2mpaZ7ncrlS0cqSj4m4TGio2XZXRM9KFcnBUAjsMcORzvDAwEAdBukHRudJmouJ3Ltke6wfUnMd6G46g1Rf8AU1Zb2zQzXG51FQKJQVP7FZGbpzjJIwTgd8cVdK4mhqPNMZRdv39Pv5ob5i366ananWXUl/rKylVFTzaqSUxjryCrO5bJJ6sKckjPExk2HPGvqlsUXOaY43keVffvXZo+93bS0Ev3fV3ejuN7nMlXWLWywVFRlyxMkisGck5Ylj3JPffhrtHE5r2S8QMbMgG+5O9K6Stnqaqhip7jVST0jsY2WZwtKS4ctGc+jLerbBJ9R334I1zqrkrEAm7+iZ+l79daJ3nlvV5nqpYWp2mlrpnkaJs9UZYtkocnKk4OdxwJziTaK1T5KhREFkwRjBB3HTxTKirOvOC5XTRlnmeKp+Ca6XGRpKWKXMsasGMXmMuy+gZCr36zn8I4MIwQSs3GyOYyx1QZpK9X22p8db6l4amRWoaeQShGPUhDYJ3ICrhfbqPzXa7GaWeaz43zVmad9Am54ba9m0xBcqicTJbvNttKsSyEzO8gd5WJOGJLnsMDq3ORt6Ruq1sI4mMXyRzcbUs1iEVVTvdTVVQqJVlkVQGMvmCQg7EIQuFHcIoweIbYNhMkaJcyVVg8Nul0htcDT3S7TfDGoQ9c8igjrf1bdK98duogb8HOZ5spX+HCLaNSlDrznLqO16vrJ/vOeGRSIxCCrRgLgBmTdSxwScAbk9tuDRRB1CkjJiJO0NFCUXMa43DVUt4nbzK2UZmmQdDhdsBSAQmMAAgZwSPfh10IazKo7V2bNzTX0rrC68qbVPbbbGbbqHW0ENFJUUsjCpMKSea4830lMuiFlQ4YqoY4G+c/CsmIc8WG2fC9tufgnsPM+FpazQu3PPr/AHRFpbxTX2C70L3206de+6VBis19rbas9yoIEBEZarLgySRCSMI0wk6B0dIBHAZeFRa9mXBr92g0D6VoDzqrTQ4lIKzAEjYka+3n6rpvfi2uOoau41tNHpyl+ErqK53QwWleq9T0SBaU1JLN5iLgnoUqrMxZl4iLhTG0wl1UQNdgd66eqrJxSRxsgbgnTetrQHZfGJra11lV13Onq4qu6V1yrIayBKlbu9akcVTFV59M8DrEhZWx6gHUhgCHn8IwzgDVUABWlZToRzB/shx8SmaKu7JJvne9+BXTqjxY6yvNx1FNX3R62k1ZRNQ1FslRvu2OlPliFYYOrphEPkRGIp6kKLvsczDwqANYGtotN3zvW7PO7NqjuIzPLs2zhVcvQeHJD9Rq5l0nDUL5vWVEeQnUepdiT9Njuf58NhhLsqzjealWJVx3x46tqaNHU+pnHUSANsf5ke3FiC3u2hPcW6L594xf+1xf/VjxPZO6KuV3RdVtvbxSRAy9SscEFcZ+v58VLNUM2ER0txAxg7HihaoD1Pprl0n1ZxxCIJOSmR1uASp78UIpFDlLs12/aPGxKup2B9x7cDoogerujuXTj1dJPtxVwRmlWVLcFVslm37jO3FaKIHLvPl1Ug6ijLvuR2yMH+R4qQDur51CvXL2j1k8T189Us8OVWWnk6Opd8ZBBGcHcjvxUAhWc0O0KsL1oC33OnLPRR3CYRJH+2IHX0DA3xtkZ3GN8H5ngdEbK1A6OCErXyJoZK+YGtraTqJZEmhUOAQD3GVfbKnGPmNwM3dKb1CCMIy7V1yrsNFpi/Q1QqZKlpJ3FKstKsT9LgnHUSOo4QEhRser+0eAyOzDQI8MQYU8rRWxrTHy/UrZPrYEkE52+g4Wc1Ng0v1RXqkiKp8uRGHT0nt/1/jxGRTZVTedNW7UlVNHeKSmqzI6tCZyCX6QcD2PUmSAw7oQD24qLbsoIa79QUuxUlPpONLfDTxU9MsjSxRxk9KBiSegfuj1dh2z8uKuBd3lduVugXKTRFA9xprhGkbVsAdXqAgEsoZSD1EYz339vp8h67KwA35pU84+VgtDTXy3tHBDFJ5tTA2QIyxGXDdypOxUn09RwccGYSSAk8RCP1tUmw6GsHNLTdEjVM73m1wqhkmLNINzsythiobON8rvvg4M53sJrYq7Y45AL1IQtPoO+WS4VAu8YqY3ilfz4pMiBVOdiww2RjpDAEeoZ9uLufGWABD7JwJzaqBe6ozRMs1PT11pEyujQZMlGWALoAfWhIDLg+jKjHY8VF8t1R4zaOFhRdWcq7fBMa2y17zUskfmxwrGZZ4tz3aMEEHDEHG2CD24uMQ79Lh9EGXAs3YVQ32yVOjbgkUqwlayDzqeeM9aNGwIDD3A/EDkZHF2U8WClZI3Qvy1vzVU3S0gIVYiNvQ3bH93E5kq5tu0FeSsKanFTUxg9Mo6RIekYJPuD9c/pwvIcrdEw2LMQrS601bqcpSSxSdaHCNFgMu22cbE8KxSRw/xGn2o8zZZSGV9+K6KPTdbbKlo6xzNTEfjiGZFPyIzk/z4I/ERSDNFofHZUbhpGHLJspwmobWnXFCz1AAEfUpUN8+o57Ee2OA/xH6O2+9kQPijBIGviijl5quus98pammrHi6Ww7yN0llI/BjBDA47Efw4VkIY0ik3gnue9tOpaB0rzkoa9nDK9NGpAMjP1K5I7EfiXsdsMPrwiaP6t10RIaaCjVmj0ulNILBXwyxv1dUBbMMgJPYDYZz77bDttwSKNjBoFEkz3aBVFnsS0jVFvkoBQzVAwkjROpUZGxB26Sduobg8We1l2oa+XYKrS3V1vRi1KCkitHJKWJJJ7jsBg4/vB324RxDmN1taWEkmZoW3avtI6kqbfPSxS0k0scjLGzyIchc42xscfyxwjMbNBagxDnN2Tb0ba6muuUcyF1giyGfPST9McYOPkYyMs5lexTmhuU7qXrbT861D1BqqhYWGOoYxCPkAfn88cL4GVtZANUDDFtZeaEblV01G5Qo8p23VsHB7sfYADjbizAWdFoZNLXMG3VhAhq6ciI5KRAZfP1/y4KM2+6FYulHu98kSdQaZhF+GNCMPIfmSew48IRW6gyUdQqSsrq+VJE8uCQRnp6AgMUY/tEnGTxJjDT3l5jwbyhcbM8tzDO9bTGGNQzNLTlkONs7gL/fwN2nJWLS7yVok9LKoZI5qkZASVVCh9v3VAwB+Q4rQvooYxgG/tU1oahTmSkSlVO/mOpkJ+u5wePSON67IYc27ZzVhbrtDAPMcNVSqBskeVQ/U9v4cREGjV2qFIxxNDT1Uip1pUVEBWHzlQd3VTt9MduDie9AljhWB2Zxv1VZWXF6YZkqKtGO4UMQcfP5cW21JK9QOgaFEpdXwozmSpuIbGFXzAS38tuGsNPGDRcUrPh3nZrVQ6l1SGdljnuNMw22lVj8u/f34s97QTlJFeShkTsuoB9qF71bEq9limuEyEN5lUdnb59PbpH1744b7F4oxnU7mt0IvbVPNeF7KtprJ5VkninnWWpeQsFk9KIT8lHccNQtcWk1Rv71SkhbmF6hdEdZTUFneOQ+ZL3z04BJ+nYDh1kL9zpaE+QHQarohv8tVTtBV4WDGU6PSSe+P4fpvwyyFwGUFLPe28x3UBvLoKQtBGnWJRIpK5KEZ2H8eGhH1KUe+xbRS4rV1D1qKGWSV+nzGfcM5HuPkB7cXyikMXzRJpe1fdqAuweTqLZx3J9+Jyq4HIoop7m0C9WQCfrxGVXUHVevoNLWWevq3ZIYMbLuzsTgKB8yf+tuJyqr3hosrMevOaFRry41PVTxpFPVGojQOWIYjpH5nGBnH0GwHDGQALAxOLMulaKk1DfFkASnLrBFGsC5Yk/h9Ww9slj88Hfcni0cd0VUkk9zYLTnJSmS0cqrDC0MlO8dOJJUcYZpHJZm/UnP5Y4pILcVt4ehGAujUvNoV12qKahnihpbfhq6sf8KfJIyfSSfds7AHAJ3HmtFaq7pNaQDX8yLTq+G4UUxp4KqsBt8FS0ImjhyG6cyfh6h6jhSQDj1Z4OIiNUAytdokPcqGokucsCI8rpIIx0ofVk4TA+uNuHosoAcdlntYQrzTjjS1wqLWsVJJW1LrHVVM+8VGEYOSu+D0EEknYlAANt5kdn15ckyDRyBdutdQPc7rWyMySSUfw0dNPNH0TlFH4ukkkZGWZdz6l7YxxVrAAANtfavPdqpGlGFXNc6WJpGlq8zQipJYquQzdvm3SCw2PT9OKyNsBQDura7eTpuKFqSICQhEl6R+ykRdyMe5PYZ9v1PEMaCVBNJeLAK64yP0iKFH36BnGTsox7n+4cM3laL3QyaXZXWz4+eNoJRIHHaRwGQD2I9scTG4N0KqHUuVDfammoZYiEkhRMRxyL1Bfpt+ZO/EloJBVXAEhRK+51FchWds9RLFQQoXb5D/AB4K1rQdFdrWjVqhecPk3F7KJlV3VWoROZEbKDcqdzxQgUs8SXoV9oLxio7sqM2VOc9J+v04G6LmrOYRsiCmuXmAHOeAkUgB3VTYar6nf68ULQiA0pUFdkYJ3HuOKEWiNk6q1t9z9I6iGPvxBajtfasqauPsf0+fFCworXqxpLt0YwQfqOBnZED1Z0V3ZW7jB+vFEVrtVZwXAuAMjbtx4tRA5WNHcSAVY5HfiharArjPSUVQhFRFDNExDEOgYBs5B+hB9/rwItVg5Wdtu8tJPkv1oNip7fU8VLVbOrxa5ashgwDjs3+HFCxEBtdhqOqPy3AZT8/Y/MfUcULdFNlSHr1njwyjHyJzxXKpBXwVHl4aNyM7YJ4qWqwKi6hoqfU1nqKKtjFRT1KeXIh2OP0+Rx/DioFGwoJBFFLak0RW6F1lbpKaKe5Qh3ENVIfXTgp0+XKQAenAGG37DI2A4I9xcNChtZlOiKNWJWVFLDWUH7OqjlE0sbS4Mgxhl3yvbuCOkj5HB4EGjmjOcTslTdo62wVbXK201THSPJ1DrYYjUOcpJgnZtwCRggD9b1f6kq4FpsLusV/n0tq+OtldqGOoB6ehXaCsjIBJQdwdwc5PqVvYcWdFYpv2VLXlrrOitNb11i1nbKStqaWVKmmjcCaBlw8KNuvqZQRk4A2cH29iNrXDujZTLkeA5w2QXYuTFz1PFXzUc9O4pFVhhvVVZHUOlR2JU5wcb7cMHENFAj9kh+RcbIKjW2+TWG3CkNIsqxyO/mMnQ+WwCN9wPQD04B78K4iESHU0rxzGJuXLa7xfLgaeMROlIH9h8/oR8/rwsYIb72tInbzFoy6WpVNpOpvkyz1M7RvL+Ag/tXHyA9vzOBxU4hjO6wae5R+TklOZ7vqrqi5X3BCWnWKpgC9SxpJhn37Nn+ZzwrPjmMojQnn9KTMfC5HXm1HT6rvt1sFouY+KSkp6cMoijWTrKD/u74B9zxBkD223UlEii7GUGQAAbfYR/ZrdRUCCRbikJdz5bpEwAG2SgG5P1+vGRK+RxostdAyJgN5qtFtoobdQXCCtoqusqqhmUvJSqURNyGZh2zthhj+/PFmyTtpj6CO6CIm9TSYsLi42Sjq6qjplgnw565lKxjupIG2TtsCe/fHDZuqcg5Rm7qr7nbbppx4vjhHUpVBzI1LTKiKwyVdmdsJ6fnnJBHyPAnRxSAAj2lFEskbszda5Uoli5aVesqGKtpLhNWRTnImjZlIQNkkBvwk9jgflwpiQ2IZWNu0zHMXjM91Jq6RoxbaRKSJGVEBLM5Jd2+ZJ3O3HG4trnvLiiTus2VNvFG1UsidHmxkYkU7AqRjHA8NC93eaNlQEXvSW+sOWttpKH9rL1wRPlOqSQls/uMQCTv8AT2xx0GFmc8mM8k6yYOaBINlR2vl7W2Q0jqy2pZm6mCSBxON/kPT7dznGOHLDRZ1UxuadrV7UXOKklEUj01RUqvQFEvV/PGccB0q9a+/RWLm7D91AuLS1CuBDSReaMPkdftjAGAAOBGQ7quhFBQKezPc5CijzyhyQSWRPqfbieyeRZ0C8ZQBRNqdS2eamqCzzRO4/9WSFX9T34Htsrg6WVb02mJBE1RUSQ06HdC4JeT/sr/ieDNgP63GkB84vK0Wfd7VaWzTk8kOVIgphuWY9Ofr/AOXDcWHeRpoEjLMwHXUqworKtPGMZWIfhyMMx+ePYcaGHwwA02+Kz58QT5/BRLlZoJpW6gpJHDYwjDrSB+YkGxVBcdI0j5PQm/zHBPyEJFEKjsXL/UqWv03HHMPKFPGgGPwdscHbhWN/S0IZnedyh/U9qmNJ6KtImQ56lTc/U8MCPTVUEmuioKPTaU9S9WZAzSLjLqSWH5cFjhNaqj5dVX3HTsc8pfzF6s9RPSe/t78NNjoUgueSo408od2lmUsTkEL+Efx4KBWyEW3qV01UIpGRI8YO5YfvEcWaL3UaDQLpt1NHSVEkxPVLJ7n936AcTlVMys0vC0NM8rk4A9hk/oPnxarUhy6qDUc9e00rosUJI8oZPUR7k8SB1Xi5KXxNa2lqJaG2oXEfS1Qd9mJ9IP6AN/4uDRx2kcY9xAaFQ6O5V3Sq0zNW/DGOrqVWOhWVvL6Ov8U7e4CrkKO5LZxsOD6B2qFDhqBcd0wuWvK2zWIQ1awSSz0sbQJUSsemYkYeRUOwB9Sg/L8xwMkknxTbImN1A1V5rvX60dKaKlrKenqD0oxY58sNsNvr/IfxFVZzwEn9YajqUvcdpo5/NShk65JpFUZk/edvbAGABg4AwD34kDQkpSWQ3lCG67UK12oZVWX4OiSKWnhCr0xx5jZfwj+0Tuf+L6cNMAAsoefvKPba99L3OFZIhUiI9QiWXIG2RuAQcHDDuAV/Pj1ZhZ3UNOU9VzvFJR3OKWvp7mHlp4xJ0SU7dTuGwPbHyycHfv34KwkHK4I2g71qieRaqpQySyvJI3VNIR6uonfud/1xwejqhkndMLS9K1NpqMStI09bmaoLnqZg23TnuARv+vCrt9F4upVF/uVBdpmdqwxog6emMDEhOzHHuMALt7A/PgjQRoAqF5QtNdooKomkhMcSklA7FiGxjq/PhjsiRbir5Sdyo7ysinpDr1A+r5jsd+L11VgL3XA1DByynoLDfG2eJoFeyjYrhkkbnP68SRQVhXJcf+u/Fl7VEXx5glVHAxjOQc8VylZWWxYXKSmiqgdgCD7bEcQ4VqvBxC508L0qdPWCvdfmOKOZeoUE2pVvuolyrHDp3HA8hpeIIVjDV5A9+KGO1OZS4KwqQQ3Ai0ozXdFZUl07ZP8AA8eyojX8lOgrAoJXG+5x78DLAiNf0U+luTRsN8e/FSxFD1Z013Hz4oRSIHqxp7yBjLbcVItFDlPS4dYGDt7j58VLVYP6rvprh8Owx2b5nimRSHKfBe8sMdS+30HFS1XDlOg1A2R1EHiuRWzFSUu6y75wf4/y4oWK4cvv3sUbYhh9OKZFOcLt++VnAGcEfMceyKbC+i4g5GRxXIFKg1jSMpMbqcfukYH557jimVSDSEbzT11sqZ5aWliqvMmE0ZEXW8IOBIhX3UgsRg7Z4jJqql1bL9DbU1LZJYjQTUiynrakmGIshzuARmN8b5UDv+934lzSFNWNVS6u09XLLJGkPxNAQssskjAyO6gqS6gAsek4JXdulW3K8S2wKQ3tJ15Ko5ca/h0hdGhZJ0iZUppAXD4jH4WGTsclgB7j68RNGbzHZUikAOXZT7hYYLbZumqrY5awYaJy3QtRCBgZYjZ/wnfHyJ4Se3M7u6Eposbl1VJVXWO2Rgx2zzJA5TLgquR3AON8bduAjCvJ/iOoIEkrGC2NsrgutKqouDtC0NGzelR8P1A/Ricnb6fTi/5GMNAOo80MY5+YkaenzU2i1/XUEMkcjiR2PW2I1RiexB/L5cBfhGEjLpS9/iMrBTt1a6Yu41LcIqboKPK37VgANvpjGTwvOOxaXu1RIZ+2cA3dFl9ppaR4oIRUNTM4UdKjrI9u2wP5nhXByBwLrBWtPJ+ljQQbV7p++s080DMyrF6nV4y+MDuBsOKHDU4OZWq1IZxlLHnUI95XcxjVRz2m6SGnppoTBTvgReUhyMPjIXBOVb2zg7Yw0WtA0+qSbKXnMdPcr61s8lVBp6sliuSK/XE5OEiw2ArrIG9Q7YPcdiRwKRrm95OwuYWkVaMbFJNYaU00flIolVQIuphntj9NiT7AHjBlbISaGqbfkIBVxbKqOHZHdOp+k1DrnzTnuQOw/u24y3xRyk0duaqQa72vgq/mFdprXVsrFFgIUnrx6RjfimAwwdFZ8U1hmNcL5qme8RXal8luuaSMesBMCQd1YHt27/XgxbkIrRVBykoR1HJeNK+YI6WKWKpOOuaqaUDHbqHbIHbbjWgmjeNyPIBekdbe6NfNRbdd45qcMtNR07Kcu9HCcKPr3OOGnxh7gC77+CEzuiwFb2Bae8QtNVs7rnEa+aCD9GC9vyzxEmHEQzNF+P8Af5BVbMX6XX397qzpalKiU0tMgBT/AHUCYGfr9fqeFDh5n954oIn5qBmjTZRLa7J8Ig85IaR9j5hHmMPyzsP58Fiw5Gm3v/ZLS4sO2s+4fVd9VTUlCVeMtJO5x5snryf+vlw9Hgxefc+KUdiXu0Og6Bc3rQWDSuZHHYEYAPzA4cZh7Nu1SzpdKGij1d262Kg7gZ4bbGli8KjvdwdhlCT7dOcA/XgwYqE9VS1FyekU5fJbfPtwQMKrYVTcr6BExLdOO/BhGqF3RDtde+rqyQFztn34M1iGXKnr73FGCWcKoPcnAHBQ1DL+qr2vBPUenpGdsnc8EDVUyKDV3nAIzueLBuqrmUOW6dTH5cWDUPMuiS44Gc7fU4wPmeCVSgm1X/f0l7uTKrFKGEDbp/rd85z/AC+nEAWdFGYruu2qYrVQPLK4jhhXJPfpAHFw3kF4vpUumdTT32oecqy00hJRZqcxyxqNgDuckkH9OPZdaVA+9VftcVdupznfOOLZVJcqnVXMOOxwCMOPOfso3YD6D/Pt/LjxNKrpAAlzqfUwrqdnAMbyZVgWz9Tn/H3J27cDq9ku59hA9dWujMqSOwkPWT26vkeHoYebkLzXyBfi6umjYjBKISQdhnc8WDdyVAq9V8qrist4EhBADekp8hnp/wAP4cFZH3D4og2tfKfrprfUzHqJY/DfTc9TH+Q/j9OL0CQB5qQfevlmoPvm6Q0wYpG7EsTvsBv+uNuLONCzupOgtXurdQS1U0iUryx08R8tmU480juPqB/P+HA2sHPmh2EMGNjHJIw7YGfr8iOGWog5ALojOHGdx349rsiHbRcxP1MPUyZ9wdhx4BDLdOq4TEiQlty3v8+JoKzdtFx6iTtx4i1ZfegcSvK2mInI36GHseLVqs1vdX2Gd6VMYPzyOx48Wrzmgm1Opqlaj6kd+K5EIgjdchCol6wB1Yxn34gtK9mNLnbq+QuUkB9OR1cQG66qS0KxiqT8xvxR0VahRRGqkw1n8uAlisHdVIS4MFwjdJ+eeBlpVw/VSKa9yxkdY6l+nfgZaQih6tqW6K6go+fz4gtRA9T4Lt04zjfimRFD1Op7tjdSP14oWlED1LivPRliG3Gdt+r9OKkFXDuilUGoRVwhgGXfGHGDxSrV2uUmW9ToqmExMQdw47j/AAPEUeSuHKVTX8SjLAox7g9xxFBTmUgXjH7wP5cVLAvZlyF2zsT24jIvZly+8+rGHOO/EZCpzL797nqOWzxXIrh64NXh9yRjvv24qWUpzlcfv5EHT6AE7sDnH5/Lipap7QriK6mrE6OpXcHqCdRyP0O+P5cVyg6L2dCGoqejas+Hq6Znj6S/+1R9t/3Khdwf+0T+mOPEEKCAVWRaeNTG8Uc0tS2C3lz4Eyg7dStko69tgcg9u/TxQtFKAPG1GoErpWqKRoqmNkcNNTRqWRST+Ipj8Jzsyg4+XAnRE891VRqu3wqrpJ5Z8r3icgHI3YYAyvbcbgjcfMZDm6g2hua07hdEVESZJXPxDMVAdfUO2N/kcAfnxDn2OiF2dm1b6LrydTUucZUt/DpPCGJiuIgJrBm8Q0IpfmRLZboXAOCcEK34R24TZhGObVLVxWKETgOvREtqvdKscMkkciGUE7AgDJ77difnxZ7nxaGiEeKHXM3mpFq0/CCiC4FqfcFX261J/CTuvf5/w4N+ZDdQPVVjwNUHusBMrRF5XTlJC0iT/DwfhZGDSRjGO/7wx+6RtsARwqZO0cMpWtH2TGU3TzRvbdQyVtSrPloplbyX8vBO4yNxkPjOQd88K4yKwQ7ZHAblsff7KZfLzJRXGEBafpyMK0mSoPbt34xxw7sw6RnPVTCWvaTavNW18NXTRwVCU0w+HR28wYILZAwT2/P+PBODwF8Tm1s4oTbYc11aA7rcDSUEVRTwQyUrgASZJ/yH+B4tLgg1xs2nY3tfoTqq64pPqijwhKRyAoyhDhv17Z4HG5sRvmqSPYO64oPfk3PBWs01c4jySBNKScfIgHB/XjXHE2DXL8P7rFkw4s94uHiSr+3UNpslPHB0tVyQb4hjwgJ/tfPhYY55OZo36nX5qC5p/hjlyCtYuaEUEyQSv+zIChc4df1H/Pic0j9XC14RkCxoFcUutailmVS0bw49QkYlv0PuONCBpLddVdjGlt819uGurfSyxlKgRliV8sLkfw7jjQihsaJbEOc0AOX59QmUf1iqn9pT1f8Al/PhkQlKl4Ub73jhQiPA6u5J3bgrYVUyKvrbtgncEngrYqQ3PtUdzvJDkZ3HBQxDLkPXi5BISvVkk534KGKheh6W8tXu2P6tTgHGx4uGIRceajVNSh/EQcHOCM78XDFQnooFVcwSd9+ChmiqSq2ruQYYz24tlVC5RHuYXscntnPEUVUuVNV6kepd+mURoNkGAS+O+fbHFCCTQUB9aqDqLUE9tt4p6CNlcqZJHXcRDJJO/ud8cEAFqrnEiwh6xawqb2scFYnxUE0pbreLqAxuqKAPUQRkk9gN+DdmQhtceaMKG4Cmj7BWffpznioarh6p9Tcz47PJ8PAvxE+ASQcKo/Mb/wAOJIpUdKol7ljnpJK9PLbyouogscFQMkZB23J/8+JEdnRVLrQRqSdJqhAsXkEKCy5yQxAJH6f9Z4LEzKbVCVWTY8wdOSAMZP8Afwy3qo3XyOVoZu5RsYB91+v58SWWNFNdFyep8mraZFz1bEuM9RI37/r9frxbLbaKvuFPtlH51qnjAHVNIF6XO0IH7xHfOSRxB0NlUe+jquyhqlsNO0KgvMzEzMhx0LnAH5/T5nizhm1UOt+vJVtfVCnHkROemLJJJyS2f8MD+HFwBuVdjc3eI3Ve8rOBk5A+fFjsjAVsuBHUc7DiVK5x+o4UHjyqfFfpD1Rquc47fQcQTSkbr4AF4lSvvEarysbePPDB/UF7Z9uLtSMumy7pYAlQyAt0hu2eLjdVvRdUTlJFYHBxxCg7KxiclM+/HkBdnUQ/Hl5SKdzx5eUmL2485oUjddoYjheRoGyhdir09ifxcCAClriplNKygYJ4AiWVYUNS8gGTnivJHa4qVSzM8RJO+/8AfxJAVxspdNO3UN+BkBEaSpUM7KBg+3AnK1lTIKl3YKTkcVRhsu0zMiHB48vc12R1DFe/EZVK+wVT9YGds8UVmrteodM4PHl5q+NVPsc8VcrLsjqXY4J24qvLoqaSORJJugB1bobGwkBG4b58Q5otTZVVCps1fHHFJI8EkZYRSHqWM/8AD7j+PAsgB0XrKJI6h5AFJyP+XBC0K6CLpSC1apqY6aSWDy0DqyN0kZHYgbEfmDn3zwF/d2Ugaq50PUf00nkSsUCWk9Mc8RMcuPqQcfy4qWilYanVU9+t0dh1JHDT9QhmlR2jY9SktgEYPcEE9/meAncIZaAdFzSy0z8v5LvDGaSpkkjQpC7CMBi+cAk/Ie/F5Wg7qszRHZZovuj4FqLnDM+Wkw25/wCyeMqc1bBsmsHG0yB53VrUrGk7yiGESGQYboGRuO3AsxyrYZAwymx0VpHcZq+3ywu5Udf4l2bt8+IzE7ok7RR9Fc6fi+At6+Wz46S+CxIzjvxWRoJ1T0TRSlac1zXpqmKANEEYnJ8sdW43378CbC0RaKA0HEBh2Tr0dfapGRxLjpC+nAKnf3B4yw4ta6l7ERtyowsU8V1oRNLR0XmM2SVhA3+f58MuaHQ6rPPcvKrjV8MQkoeqGGTqpFz1oD7njDwYIkcwE1Z+ARpdSLVJW3KT4RiojTpXYKoA74/u41nRNO6iLdCtZUy1JqMyyLjt0nHT+XGDiI2tksIsn6VSVZKh3JLtnuxJ4kNBdqlWuNIRv19qpquSIysEU4AG36/nx0mAhblCchaDqV0XS9zWazGWJYmk6R6nXqPbjSZr3DsrHvXavE1FU1enqKVynXMNyF7flxSFoD9ErFzK/XOoeOeH1E7Hvv8ALjZwzRRSPEXG2+SkUFZJHIvSenq744O5Iqy+OkaIjOB9OPBoUndVlRVyMMlt9+LtaFCqqypd4yxO/BGtCGh2vneZ2DMSOChoQXKuqpTDGyrgBBgfTiwaFQ7KsrK2QD8XF6Coqyaskwd+JVcxVfU1T/P24s1CsqsudXJDI3SxAVTge3FVU7KrnrJGjVyxYonUAewOePDUm1Dtl23SFayJqaQdUPQGZcn179j8xwdmmoVS4rjTYi/Aqr0jAwMYHy/LiwaFSyoGqLlNS0B6G/Gyqc+4bv8Ax4hQXFDdGzXG5pHIxCMdwuF9yPb6AceDRSrvuruFh93Cn6E8lQMLjI7Z9/rxc6HRWQleauSe5TdTE+s8HjYKXlwpoVeKpJG6x7fx4sp6KHUzFpzkL6m324K0IjNlxDF5MEnDd+LDZTytEfSKW2yNF+zKL1ZXbqPT7/PiMoSZcXGj1VLTSmUxSNhn6u5A+vFk2WjVnJR5U6JcgnLA53+vHldurdV11KhJ2A2C9uPK7DoFxPtx5Svij0n69+PLy+9sfTjy8usnJ4g7KRuv3HqChf/Z