Дубровицы [Алексей Михайлович Тарунов] (fb2) читать онлайн
- Дубровицы 968 Кб, 98с. скачать: (fb2) - (исправленную) читать: (полностью) - (постранично) - Алексей Михайлович Тарунов
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Алексей Михайлович Тарунов
Дубровицы
МОСКОВСКИЙ РАБОЧИЙ 1991
М.: Моск. рабочий, 1991.- 1 12c.: илл – (Памятники Подмосковья).
Заведующий редакцией А. Марчик
Редактор Т. Лядова
Художественный редактор М. Кудрявцева
Технический редактор Н. Калиничева
Корректоры Е. Коротаева, И. Сахарук
Подмосковная усадьба Дубровицы, расположенная недалеко от крупного промышленного города Подольска, представляет собой выдающийся архитектурно-художественный ансамбль. Жемчужиной этого ансамбля является церковь Знамения, построенная в конце XVII – начале XVIII века неизвестными искусными мастерами. В книге рассказывается об истории создания архитектурного ансамбля в Дубровицах, о владельцах усадьбы – представителях старинных дворянских семей Голицыных и Дмитриевых-Мамоновых, внесших немалый вклад в становление и развитие Русского государства. Книга рассчитана на массового читателя.
От автора
Старинная усадьба Дубровицы расположена в сорока километрах от Москвы, на окраине современного подмосковного города Подольска. Она хорошо известна всем, кто интересуется отечественной историей. И вместе с тем вряд ли есть в Подмосковье иной архитектурный ансамбль, который не казался бы столь странным и загадочным, а история его столь неясной и даже таинственной. Легенды о посаженных здесь деревьях Петром I, который некогда побывал в усадьбе, о графе Дмитриеве-Мамонове- затворнике дубровицкого дворца, предания о жившем здесь семействе князей Голицыных – во всем этом причудливо переплелись историческая правда и романтическая небывальщина. Возбуждает фантазию и необычная архитектура главного сооружения усадьбы – церкви Знамения, похожей на причудливую белую башню. Пологий мыс на стрелке рек Десны и Пахры, дуплистые липы и редко стоящие у воды корявые ветлы, поднимающаяся напротив корабельная роща – этот пейзаж уже невозможно представить без каменной церкви, увенчанной ажурной золотой короной. Она издалека притягивает взгляд всякого, кто едет со стороны города. Когда корона с крестом растворяется в сиянии полуденного солнца, белая башня становится похожей на бурлящую струю неведомого источника, взметнувшуюся в небо из темного леса. Вблизи Дубровиц деревья расступаются, и видно, что это вовсе не фонтан и не одинокая белая башня, а причудливое завершение усадебного храма. Из его округлого нижнего яруса уходит ввысь восьмигранный столп, сплошь покрытый сложным рельефным орнаментом. Трудно задержать внимание на какой- нибудь одной детали, украшающей здание храма. Всюду будто бы пенятся гребни мягкого подольского известняка, и не сразу удается уловить осмысленную гармонию затейливых переливов резных каменных завитков, разглядеть прячущиеся за ними изваяния в длиннополых одеждах. Чего только не передумаешь, увидев в нескольких десятках километров от Москвы, на берегу покрытой кувшинками речки, невероятной красоты каменное сооружение. Право, даже среди сорока сороков первопрестольной не затерялась бы эта церковь! Создается впечатление, будто зодчий, подобно ревнивому коллекционеру, скрывающему от посторонних глаз свои сокровища, хотел любоваться ею втайне ото всех. Загадка дубровицкого храма волновала не одно поколение исследователей русского искусства. И сегодня недостатка в различных гипотезах нет. Порой противоречивые, они тем не менее так же увлекательны, как и легендарные истории о бывших владельцах усадьбы. «Непонятен даже сам факт появления этого здания в России»,- приходят к безутешному выводу авторы последних научных публикаций об этом памятнике. Нельзя приблизиться к истине, не вглядевшись в эпоху строительства храма – годы, которые предшествовали петровским преобразованиям. Конец XVII века, завершающего древнерусский период истории нашего государства, отнюдь не был временем полной национальной изоляции, как это иногда представляется. Напротив, в тот период отечественная культура, как никогда прежде, сблизилась с культурой европейской. Под влиянием незаурядной греко-латинской образованности отдельных представителей православного духовенства и знати стала развиваться светская литература, зародилось театральное искусство, вошла в моду инструментальная музыка, получил распространение неизвестный церковной живописи жанр портрета, а в зодчество проникли и быстро укоренились нарядные декоративные мотивы, созвучные пышному католическому барокко. Наиболее ярким и, если хотите, доведенным до крайнего предела выражением этого архитектурного направления и стала церковь Знамения в Дубровицах- подмосковной вотчине князей Голицыных. Многочисленное семейство Голицыных дало целое поколение первых «русских западников». В первую очередь необходимо вспомнить о первом министре правительства царевны Софьи князе Василии Васильевиче Голицыне, горячем поклоннике всего иноземного. Не менее колоритной фигурой того времени был и двоюродный брат Василия, воспитатель юного царя Петра князь Борис Алексеевич Голицын. Стоит повнимательней приглядеться к личности последнего, и тогда, возможно, станут понятны причины появления невиданного доселе сооружения в подмосковном лесу… Рядом с церковью – дворец с классическим фронтоном и обращенной к реке полукруглой колоннадой. Здание внешне выглядит так же, как и в первой половине XIX века при жившем тогда в Дубровицах графе Матвее Александровиче Дмитриеве-Мамонове. Судьба жестоко обошлась с этим незаурядным человеком: более половины жизни провел он под домашним арестом. И после смерти к его личности относились несправедливо. Объявленный в тридцать пять лет сумасшедшим (хотя в это верили не все), граф таким и вошел в мемуары своих состарившихся одногодков, а затем, как забавный исторический персонаж, перекочевал на страницы краеведческих изданий. И как теперь доказать, что за внешними чудачествами Матвея Александровича скрывались порой тайные помыслы и устремления, за какие шли на виселицу и на каторгу лучшие из его современников? И если даже болезненное воображение дубровицкого затворника и в самом деле довело его до потери рассудка, то и тогда не стоит забывать его благородного поступка в Отечественную войну 1812 года, когда он, молодой, полный патриотических чувств, сам собрал полк, на свои средства обмундировал его, вооружил и повел на борьбу против войск Наполеона. …Со времени расцвета Дубровиц утекло много воды. И нынешнему посетителю не увидеть в усадьбе всего того, что было здесь в прошлом. Еще не завершена реставрация интерьеров Знаменского храма, утрачена или частично рассеяна по музеям богатая художественная коллекция и обстановка старинного дворца. Да и занимает его теперь достаточно чужеродное учреждение – Всесоюзный научно-исследовательский институт животноводства. Но ни утраты, ни малохудожественные приобретения нашего времени не нарушили все же удивительной гармонии природы и старой архитектуры. Неприметно, как и Пахра с Десной, сливается тут прошлое с настоящим. Собирая рассыпанные по старым журнальным публикациям и запылившимся архивным делам сведения по истории этой усадьбы, автор надеется удовлетворить пытливость тех, кто уже побывал в этой усадьбе, и тех, кому свидание с Дубровицами еще предстоит.От боярина к боярину
Первое упоминание о селе Дубровицы относится к 1627 году. В Переписных книгах Перемышльской церковной десятины, объединявшей несколько десятков приходов, значится: «В Молоцком стану за боярином Иваном Васильевичем Морозовым старинная вотчина село Дубровицы на реке Пахре, усть речки Десны…» И. В. Морозов был представителем одного из старейших боярских родов, связанных с Москвой еще с середины XIV века. Лучшие подмосковные земли более трехсот лет принадлежали этой разветвленной фамилии. Многие Морозовы на службе у московских князей и государей достигали высоких должностей, а боярин Борис Иванович Морозов был воспитателем будущего царя Алексея Михайловича, а затем и его ближайшим советником. Неплохо складывалась карьера и его дальнего родственника, владельца Дубровиц Ивана Васильевича Морозова. В ту пору, когда в старинных документах мы находим упоминание о Дубровицах, он возглавлял Владимирский судный приказ, который занимался разбором тяжб и взысканием налогов. Невелики были Дубровицы в 1627 году. В описи значится двор боярский, где жил сам хозяин, а также «двор коровий с деловыми людьми». Шесть крестьянских дворов пустовало. «А в селе церковь Илья Пророк деревяна клетцки, а в церкви образы и книги и свечи и на колоколнице колоколы и всякое церковное строение вотчинниково,- отметил патриарший учетчик заботу боярина,- а у церкви во дворе поп Иван Федоров, а во дворе дьячок и просвирница». Непопулярные в народе реформы Алексея Михайловича, который во многом следовал советам Б. И. Морозова, привели в 1648 году к грозному Медному бунту. После кровавой расправы над восставшими в царском окружении рассудили так: временно удалить от Алексея Михайловича бывшего воспитателя и заменить его другим преданным человеком. Выбор царя пал на Ивана Васильевича Морозова, которому без задержки был пожалован высший придворный титул ближнего боярина. Сохранилась составленная незадолго до этих событий окладная запись по имению И. В. Морозова. Из нее видно, что в 1646 году село Дубровицы стало больше. Теперь здесь находился не только двор боярский, но и отдельно двор приказчика, а кроме того, 13 дворов деловых людей. Боярин Иван Васильевич дожил до преклонных лет. Перед смертью он постригся в монахи под именем старца Иоакима, а свою подмосковную вотчину – «село Дубровицы да село Ерино» – завещал в 1656 году дочери Аксинье. Аксинья (или Ксения) Морозова вышла замуж за князя Ивана Андреевича Голицына. С этого времени вотчина переходит к его фамилии. По заказу супругов в Дубровицах в 1662 году был поставлен новый деревянный храм, где богослужение велось до 1690 года. Дочь старца Иоакима прожила, по одним сведениям, до 1670 года и была погребена в Троицком монастыре. В другом списке голицынской родословной говорится, что она приняла постриг в московском Георгиевском монастыре и прожила там еще несколько лет под именем монахини Евфимии. Следующие сведения о Дубровицах относятся уже к 1676 году. В Окладной книге Патриаршего приказа в статье о церковном сборе с Ильинского храма Перемышльской десятины есть пометка: «Впредь писать в вотчине боярина князя Ивана Андреевича Голицына, в селе Дубровицы, дани 2 алтына, заезда гривна, платил деньги поп Иван». В Дубровицах той поры все те же убогие крестьянские дворы, где и взять нечего, и поп Иван по-прежнему исправно вносит «венечные пошлины» с отроков, венчавшихся в Ильинской церкви. Если в подмосковной деревне почти ничего не менялось на протяжении долгих лет, то Москва жила большими переменами. После смерти в 1676 году царя Алексея Михайловича на престоле оказался его четырнадцатилетний сын Федор. Болезненный и еще слишком юный для самостоятельных решений, Федор Алексеевич был тем не менее прекрасно образован и мог стать незаурядным правителем, если бы не его преждевременная кончина в 1682 году. После смерти молодого царя борьба за власть разделила знать на непримиримые группировки. Одни бояре стояли за детей от первого брака Алексея Михайловича с Марьей Ильиничной Милославскон, другие связывали свое будущее и будущее Руси с малолетним сыном молодой царицы Натальи Кирилловны и ее родственниками Нарышкиными. Разветвленному семейству Голицыных приходилось теперь выбирать, с кем водить дружбу, а кого ненавидеть. Род князей Голицыных происходил от литовского князя Гедимина. Один из его потомков носил па русской службе прозвище «Голица», которое с XIV века трансформировалось в фамилию. Соперничать с «гедиминовичами» по части знатности происхождения могли не многие из русских бояр. Несколько поколений князей Голицыных были верной опорой российских самодержцев. И при первых Романовых они занимали видные, хотя и не первостепенной важности, посты из государственной службе. Так, например, сват боярина И. В. Морозова князь Андрей Андреевич Голицын был близок к царю Михаилу Федоровичу и па всех богомольях находился при его особе неотлучно. Но то ли не угодил Андрей Андреевич чем царю, то ли интриги тому причиной, только в 1635 году назначили его воеводой в далекий Тобольск. Там и умер он через три года, оставив семью на попечение своего старшего брата Ивана Андреевича. Иван Андреевич Голицын входил в Боярскую думу. Сидел он во главе Владимирского судного приказа (потом его сменил И. В. Морозов) и помимо прямых обязанностей управлял Москвой во время частых отлучек царя. Своих детей боярин не имел, поэтому завещал в 1655 году все вотчины племянникам – четырем сыновьям Андрея Андреевича. Сыновья тобольского воеводы – Василий, Иван (женатый на Аксинье Морозовой), Алексей и Михаил Андреевичи – со временем также получили боярские шапки. Все они оставили после себя большое потомство. Начиная с этого колена, род Голицыных было принято делить на четыре ветви. О служебной деятельности владельца Дубровиц Ивана Андреевича Голицына известно немного. В молодости родоначальник второй фамильной ветви удостоился чести стоять на запятках кареты в брачном поезде Алексея Михайловича. В зрелые годы был он воеводой в Новгороде. При Федоре Алексеевиче пришлось уйти в отставку и заняться устройством своих вотчин. В Дубровицах по распоряжению Ивана Андреевича срубили обширные хоромы. В Переписной книге за 1678 год показано: «Двор вотчинников строится вновь». Еще раньше поставили в селе скотный двор и четыре избы для дворовых людей. Не интересуясь ничем, кроме своего хозяйства, старый воевода дожил до тревожного 1682 года. В конце мая того года в Дубровицы прибыл гонец из Москвы с сообщением о стрелецком бунте и казнях зачинщиков. Узнал Иван Андреевич и о том, что новая правительница царевна Софья Алексеевна пожаловала его племянника Василия Васильевича Голицына, главу Посольского приказа, неслыханным ранее титулом: «Царственная Большая печати Государственных, Великих и Посольских дел Оберегателя, Ближнего Боярина и Наместника Великого Новгорода». Царевна звала в Кремль и старшего в роду Голицыных, но тот трогаться с места не решился – жить князю Ивану Андреевичу оставалось недолго. К тому времени минуло уже тридцать лет после смерти одного из четырех братьев Голицыных – князя Василия Андреевича, отца фаворита царевны Софьи. Два других брата – Алексей и Михаил Андреевичи, ставшие родоначальниками соответственно третьей и четвертой ветвей фамилии, в годы возвышения племянника Василия Васильевича были еще молоды и занимали при дворе довольно скромные должности. Древний род князей Голицыных (третья его ветвь) дал России знаменитого деятеля Петровской эпохи Бориса Алексеевича Голицына. Отец его, Алексей Андреевич, был весьма близок к царю Алексею Михайловичу, с молодых лет находился при нем и носил звание комнатного боярина. Однако дважды, с 1664 по 1667 год и с 1681 по 1683 год, отправлялся он в Тобольск на воеводство, где прежде был и где умер его отец. Князь Алексей Андреевич верно служил российским правителям. Никому из них он не изменял и в соперничестве боярских партий участия не принимал. Умер старый воевода в 1694 году, когда фаворит Софьи В. В. Голицын находился уже в глухой северной ссылке, в то время как Борис Алексеевич правил Казанским и Астраханским царствами от имени Петра I. Когда в 1685 году в Дубровицах умер забытый всеми старый Иван Андреевич Голицын, приказные люди принялись выяснять права наследников. Наводивший справку об этом думный дьяк Лукьян Голосов сделал запись, сохранившуюся среди тысяч свитков в архиве Вотчинной коллегии: «…теми вотчинами, которые написал в духовной боярин Иван Васильевич Морозов, в иноцех старец Иоаким, своей дочери княгине Аксинье, велено владеть после смерти мужу ея Ивану Андреевичу (родоначальнику второй фамильной ветви Голицыных.- Авт.) и его детям». Детей у этого Ивана Андреевича было шестеро – трое сыновей и три дочери. Старший – Андрей Иванович Голицын – при царевне Софье получил боярство и отправился на воеводство сначала в Киев, потом в Астрахань. При Петре I угодил он в опалу. «За неистовые слова против их царского величества» А. И. Голицына лишили боярского звания и определили в «дети боярские», то есть понизили в дореформенной служилой иерархии на несколько ступеней. Сурово наказали и его жену Акулину Афанасьевну: за «брань на царя» ее постригли и поместили в монастырь на Белом озере. Но, по-видимому, А. И. Голицын не был ярым противником петровских реформ. Через три года ему удалось вернуть царское расположение и стать дворцовым воеводой. Умер Андрей Иванович в 1701 году, когда уже никакая «брань» не показалась бы Петру опасной. Не Андрею, однако, как старшему сыну досталась по разделу Дубровицкая вотчина отца. В документах значится, что владельцем ее стал второй сын И. А. Голицына – Иван Иванович Большой, по прозвищу Лоб. Дубровицами он владел недолго и даже вряд ли бывал там после смерти отца. Примерно за год до того Иван Лоб был отправлен на воеводство в Казань. Там он и скончался в 1686 году бездетным, завещав вотчину жене Марфе Федоровне. Младший брат Ивана Большого – Иван Иванович Меньшой – служил стольником и спальником у царя Ивана Алексеевича. Не отличавшийся, видимо, крепким здоровьем, Иван Меньшой умер безбрачным в 1688 году, едва успев получить традиционную для всех Голицыных боярскую шапку. После смерти ближайших родственников мужа Марфа Федоровна Голицына стала полновластной хозяйкой Дубровиц. Но, как свидетельствуют вотчинные акты, в усадьбе живет почему-то князь Борис Долгорукий. Но вскоре Марфа Федоровна продает село родственнику Борису Алексеевичу Голицыну. Вначале непонятна была роль Долгорукого. В летописи села Дубровицы раньше этой фамилии не встречалось, не появится она и позже. Однако при внимательном рассмотрении генеалогических связей русских дворянских и княжеских родов выяснилось, что вторая ветвь князей Голицыных была связана с Долгорукими тесным родством. Оказалось, что Марфа Федоровна приходилась родной сестрой Борису Долгорукому, который и взял в свои руки управление ее хозяйством, когда та овдовела. Кроме того, младшая сестра И. И. Голицына Мария Ивановна была замужем за Григорием Федоровичем Долгоруким, младшим братом Марфы Федоровны. Впоследствии Г. Ф. Долгорукий стал верным соратником Петра I, его генерал-адъютантом, министром, посланником в Варшаве. Пользовался особым уважением Петра и другой член этого семейства – Яков Федорович Долгорукий, закончивший служебную карьеру сенатором и президентом Ревизион-коллегии. Не был связан с Петром только Борис Долгорукий, намного превосходивший братьев годами. Сведения о Б. Ф. Долгоруком, управлявшем некоторое время Дубровицами, весьма скудны, а во многих родословных справочниках его имя и вовсе опущено. Между тем он был крупным государственным деятелем, соратником В. В. Голицына, и вместе с ним принадлежал к числу наиболее образованных людей своего поколения. «Он был так любим и уважаем иностранцами, жившими тогда в Москве,- сказано о Борисе Федоровиче в семейной родословной,- что еще при жизни его, с высочайшего соизволения, ими воздвигнут был ему монумент в Китае-городе..›. Борис Федорович участвовал в молодости во многих военных походах и слыл опытным полководцем. При Алексее Михайловиче он имел вес в Боярской думе и принимал участие в составлении Соборного уложения – свода законов Российского государства. Позднее он оказался в числе советников царевны Софьи, и его одного не опьянило мнимое величие ее фаворита В. В. Голицына. Предвидя неизбежное столкновение Софьи с входившим в совершеннолетие Петром, Борис Федорович предлагал царевне тайно выйти замуж и оставить трон. Несмотря на седины, холостой Б. Ф. Долгорукий и сам не прочь был породниться с царской семьей. Старый советник скоропостижно умер примерно за год до падения Софьи. Ходили слухи, что причиной его смерти был яд, поднесенный ему на пиру в вине самим фаворитом. После столь неожиданной кончины брата княгиня Марфа Федоровна Голицына решила окончательно расстаться с Дубровицами. В 1688 году она, как уже было сказано выше, продала вотчину представителю третьей ветви князей Голицыных. Начался новый период в истории Дубровиц. Борис Алексеевич Голицын родился 20 июня 1641 года. В детстве его определили вместе с оставшимся сиротой двоюродным братом Василием в стольники к царевичу Федору Алексеевичу. Вместе с наследником престола и другими царскими детьми Голицыны обучались разнообразным наукам и языкам у знаменитого общественного и церковного деятеля, писателя и поэта Симеона Полоцкого, одного из инициаторов создания в Москве Славяно-греко-латинской академии. Пройдя в юности такую школу, Василий Васильевич и Борис Алексеевич Голицыны не были похожи на типичных русских бояр. Им присущи были европейские манеры, они покровительствовали изящным искусствам, легко изъяснялись на иностранных языках. В 1682 году Русь потряс первый стрелецкий бунт. Чуть позже Софья была провозглашена правительницей и регентшей малолетних царевичей Петра и Ивана. Она утвердила первым министром князя Василия Васильевича Голицына, а начальником приказа Казанского дворца – Бориса Алексеевича. В его обязанности входило управление обширными южными и восточными окраинами государства – бывшими Казанским, Сибирским и Астраханским царствами. Высокая и престижная для любого должность, однако, не удовлетворила тщеславного Б. А. Голицына. Не давала ему покоя неограниченная власть, которую имел двоюродный брат, недолюбливал Борис Алексеевич и царевну Софью. Неожиданно для многих Борис Алексеевич порвал с могущественным родственником и сблизился с его непримиримыми противниками. Голицына стали часто видеть в Преображенском у вдовствующей царицы Натальи Кирилловны. Жизнь показала, что Борис Алексеевич был дальновидней и решительней «Великого Голицына». По мнению историка М. П. Погодина, не сделай князь такого выбора, восемнадцатый век протекал бы в России как-то иначе… В Преображенском далеко не всем пришелся по душе родственник фаворита Софьи. Да и он сам отнюдь не был расположен к худородным родственникам царицы Натальи Кирилловны – к Нарышкиным. Голицын сделал ставку на молодого Петра, сопровождал его повсюду, возил развлекаться и охотно участвовал в «потешных играх». Этим усердием Борис Алексеевич завоевал доверие и привязанность царицы- матери, которая стала почитать его пестуном, или «дядькой», сына. По уму в «Преображенской партии», пожалуй, не было равных Голицыну. Сподвижник и ровесник Петра Б. И. Куракин, которого трудно заподозрить в предвзятости к «преображенцам» (он был женат на Ксении Лопухиной, сестре первой жены Петра I), нелестно характеризовал окружение Натальи Кирилловны. Ее брата Льва Нарышкина он называл «человеком гораздо посредняго ума», Тихона Стрешнева – «лукавым и злого нраву, а ума гораздо средняго», а о Борисе Голицыне отзывался хотя и неодобрительно, но весьма высоко: «Был человек ума великаго, а в особливости остроты, но к делам неприлежной, понеже любил забавы, а особливо склонен .был к питию». Из всего окружения Петра Б. А. Голицын сначала был единственным человеком, кто знался с иностранцами, любил бывать в их обществе. Именно он и показал молодому царю дорогу в Немецкую слободу, познакомил с ним Франца Лефорта, ставшего вскоре близким другом Петра. «И по той своей склонности к иноземцам оных привел в откровенность ко двору, и царское величество склонил к ним в милость»,- отзывался о дядьке Петра Куракин. Б. А. Голицын сыграл важную роль в борьбе Петра со старшей сестрой. Ход событий, предшествовавший отстранению Софьи и ее приближенного В. В. Голицына от власти, хорошо известен. Русские историки прямо называли Бориса Алексеевича «главною и единственною пружиною в этих переменах». 27 января 1689 года Петр I, которому к тому времени не минуло еще и семнадцати лет, обвенчался с Евдокией Лопухиной. По понятиям того времени это означало, что молодой царь вступил в совершеннолетие. В Кремле боялись Петра, а в Преображенском опасались стрельцов царевны Софьи. Оставаясь в тени, Б. А. Голицын подогревал ссору между братом и сестрой: стращал Петра заговором, а Софье подсылал подметные письма с угрозами. В августе 1689 года Петр, опасаясь покушения на свою жизнь в результате заговора Софьи и верных ей стрельцов, спешно бежал из села Преображенского в Троице-Сергиев монастырь. Узнав об этом, к монастырю стали подходить верные Петру полки. Под знамена законного царя потянулись недовольные прежним правлением служилые люди, отдельные стрелецкие команды. Скорым маршем подошли выпестованные Петром I потешные полки. Прибыл в Троицу и патриарх. Вскоре обозначился значительный перевес в военной силе. Под стены монастыря явились и боевые отряды генерала Патрика Гордона, полковников Франца Лефорта, Родиона Страсбурга и Ивана Чамберса. С тех пор, как выражались в XVIII веке, «начала вступать в милость фамилириату иноземцам». Софья признала власть младшего брата. Допросы ее приближенных вел Б. А. Голицын. Начальника Стрелецкого приказа Федора Шакловитого, верного Софье, пытали и казнили без колебаний. Саму правительницу решено было заточить в монастырь. Василия Васильевича Голицына и его сыновей Петр приказывает лишить чинов и имений и сослать в далекий северный городок Яренск. В Пустозерск, Пинегу, Кострому разосланы думные дьяки прежнего правительства… «Надобно знать,- отмечает Б. И. Куракин в своих «Записках»,- что ссылка князю Голицыну учинена по прошению князя Бориса Алексеевича Голицына, а ежели б не по его заслугам, то б, конечно, был взят к розыску так же, как и Шакловитой». Одержав победу над двоюродным братом, Б. А. Голицын всячески пытался спасти его от казни, которой упорно добивались Нарышкины. Случись такое, рассуждал Борис Алексеевич, на весь род Голицыных ляжет позорное пятно. Злопамятный Лев Кириллович Нарышкин, заметив перемену в действиях Б. А. Голицына, обвинил его в измене. В «Записках графа Матвеева», сына погибшего во время первого стрелецкого бунта ближнего боярина, говорится о том, что осенью 1689 года Петр I повелел Борису Алексеевичу удалиться в деревню. «Два года он носил опалу,- сделал примечание к первому изданию «Записок» известный русский библиофил и собиратель фольклора И. П. Сахаров,- и только по убеждению Петра он возвратился ко двору». Повелось считать, что именно тогда, в период несправедливой опалы, Б. А. Голицын и начал строить в Дубровицах, на месте деревянной Ильинской церкви, каменный храм. Следует, однако, уточнить, что письменного указа о высылке Бориса Алексеевича в Дубровицы не существовало, а неудовольствие царя рассеялось гораздо быстрее. В начале 1690 года в Дубровицы пришла весть о пожаловании князя Бориса Алексеевича Голицына в боярское достоинство. Это совпало с указом о пожаловании в бояре и Льва Нарышкина. Голицын отправился в Москву на торжественную церемонию. И не в память ли об этом значительном для себя событии приказал он построить на месте еще крепкой деревянной церкви в Дубровицах новый каменный храм? В изданном в 1802 году «Географическом словаре Российской империи» приведен подробный рассказ о строительстве Знаменской церкви. Написан он почти сто лет спустя после постройки храма местным священником С. И. Романовским. Автор поведал любопытные подробности, известные ему со слов предшественников. «Достав в знании сем превосходнейшего архитектора, родом италианца,- указывал Романовский,- вышесказанный Ильинский храм повелел перенести в деревню Лемешово, расстоянием от Дубровиц в одной версте (где с 1753 года построена также каменная) для кладбища. По снесении ж на том месте в Дубровицах, 1690 года июля 22 дня, во вторник, торжественно основан нынешний, столь же знаменитой и редкой архитектуры каменный храм во имя Честного образа Знамения Пресвятые Богородицы, и сей день того времени и поныне церковным отправляется там празднеством». Борису Алексеевичу нравилось в Дубровицах, но пренебрегать государственными делами ради сельских забав не следовало: прежние соратники превратились в недоброжелателей. Принимая боярскую шапку, Б. А. Голицын рассчитывал занять место двоюродного брата и возглавить правительство. Но бывшие «преображенцы» этого не допустили. Они убедили Петра назначить в Посольский приказ Льва Кирилловича Нарышкина, а бывшего воспитателя оставить в прежней должности начальника Казанского приказа. Даже спустя много лет Б. А. Голицын помнил эту обиду. Утешением для него было то, что от него не требовали подчинения, и он, как хотел, правил своей частью государства. О небывалой независимости Голицына в первые годы правления Петра I вспоминал Б. И. Куракин: «Князь Борис Алексеевич Голицын сидел в Казанском дворце и правил весь Низ так абсолютно, как бы государем, и был в кредите при царице Наталье Кирилловне и сыне ея, царе Петре Алексеевиче…» Голицына поддерживали иностранцы, и прежде всего любимец Петра генерал Франц Лефорт. По свидетельству современников, дружеские встречи с Лефортом отнимали у Голицына больше времени, чем управление Низом, как тогда называли Донские степи и Нижнее Поволжье. Рассчитывая на помощь Лефорта, Голицын все же упустил шанс оттеснить Льва Нарышкина. В походах к Архангельску и позднее к Азову стареющий Б. А. Голицын преданно сопровождал Петра I, но польза от этого была уже невелика. Характерный пример приводит в своем дневнике за 1697 год окольничий Иван Желябужский: «Борис Алексеевич ходил водою и был в понизовых городах, и на Царицыне хотели перекапывать реку (то есть рыть канал.- Авт.)… И ничево они не сделали, все простояли напрасно». Однако во время пребывания Петра за границей Б. А. Голицын вместе с Нарышкиным, Стрешневым и Ромодановским «управлял государством». Возвратившись в Россию, Петр I перестал доверять боярам и окружил себя молодыми соратниками. Бывший царский воспитатель по-прежнему сидел во главе Казанского приказа, но реальной власти у него заметно поубавилось. После административной реформы 1700 года Низ был поделен на губернии, и управлявшие ими воеводы чаще обращались, минуя Казанский дворец, в кабинет Петра. Борис Алексеевич не участвовал в штурмах Шлиссельбурга и Нарвы, где побывали все, кого потом возвысил Петр I. Голицын не покидал своих вотчин, попеременно пребывая то в Дубровицах, то в пожалованных ему из казны Больших Вяземах, то в новом своем имении Марфино. Он все более старел, становился раздражительным. Государственные дела его больше не интересовали. Петр мирился с незавидным положением дел в Казанском приказе, пока во вверенной Голицыну области не начались беспорядки. Доведенные до крайности поборами корыстных чиновников народы Поволжья подняли восстание. На усмирение недовольных Петр бросил армию, а не оправдавший себя Казанский приказ велел упразднить. Отринутый возмужавшим воспитанником, Борис Алексеевич уединился в кругу семьи. Через несколько лет, словно предчувствуя скорое свидание с богом, он покинул Дубровицы и, прихватив подаренную Петром церковную утварь, отправился в монастырь. Голицын принял постриг во Флорищевой пустыни под Гороховцом. Померкшая звезда его окончательно закатилась 18 октября 1713 года. Под именем монаха Боголепа отошел в иной мир некогда знаменитый вельможа прославили которого не только острый ум, близость к царскому трону, но и безудержное честолюбие и поражающие до сих пор архитектурные причуды.«Благоговейно затейливая архитектура»
«Сегодня по окончании обеда. господин посол отправился с очень большой частью своей свиты к князю Голицыну как с целью торжественного посещения его, так и для дружеской беседы. С поразительной любезностью князь приказал своим музыкантам, полякам по происхождению, разыгрывать различные пьесы для развлечения присутствующих; кроме того, он усердно просил господина посла посетить его поместье, куда князь еще раньше задумал пригласить для отдыха и господина архиепископа перед его окончательным отъездом в Персию…» - Эту запись сделал в. своем дневнике посетивший Россию в самом конце XVII столетия-в 1698-1699 годах – австрийский дипломат.. Иоганн Георг Корб. Находясь в Москве, Корб не раз встречался с Борисом Алексеевичем Голицыным и дал ему довольно объективную характеристику. Описал Корб и усадьбу Дубровицы, где побывал австрийский посол фон Гвариент и оказавшийся в Москве проездом представитель папы Римского в Индии (царствах Великого Могола, Голконде и Идалькале) архиепископ Петр Павел Пальма д’Артуа. Последний прибыл в Россию с письмом от находившегося тогда в Голландии Петра I, в котором князю Б. А. Голицыну, воеводе Казанского и Астраханского царств, поручалось принять подателя «с подобающей любезностью» и проводить до границы с Персией. При первой встрече Иоганн Корб был удивлен широкой образованностью русского вельможиш: «Этот князь знает латинский язык и любят употреблять его»,- записал он. «Зная латинский язык,-отметил дипломат после посещения дома Б.А. Голицына ; -он приставил к своим сыновьям для его изучения польских наставников, так как хорошо понимает, сколько выгоды приносит это, знание лицам, могущим пользоваться сношением с иностранцами». Не укрылся от наметанного глаза Корба и крутой нрав хозяина, который при малейшем неудовольствии, не смущаясь гостей, яростно бранился и грозил смертью слугам. «Разве ты не знаешь Голицына, от власти которого зависит повесить тебя или вот так раздавить (при этом он стиснул руки)?» – гневался он на одного, из наставников сына. «Поистине велика власть тирана даже над одним домом!» – восклицает секретарь австрийского посольства. «Два дня тому назад князь Голицын просил господина посла, чтобы тот не поставил себе в труд посетить его поместье,- делает запись Корб 28 июля 1698 года.- По этой причине и желая показать, что он высоко ценит расположение этого князя, господни посол выехал туда на рассвете. Поместье называется Дубровицы (13оЬго\т 1га). Оно отстоит от столицы на 30 верст, или шесть немецких миль. Ровиыя и замечательный своим плодородием поля сделали наш путь приятным и легким. Мы добрались до места по времени обеда. Сам князь, ожидая с господином архиепископом нашего приезда, осматривал все окрестности с колокольни церкви, роскошно выстроенной на княжеский счет. Церковь имеет вид короны и украшена снаружи многими каменными изваяниями, какие выделывают итальянские художники. По окончании обеда, приготовленного с большой роскошью, мы предались приятным разговорам в восхитительной беседке, выстроенной в прелестнейшем саду. Беседа затянулась до вечера, когда внимание гостей привлек к себе приготовленный меж тем усердием слуг ужми». «На рассвете,- продолжает Корб запись на следующий день,- обменявшись приветствиями с господином архиепископом, который собирался ехать отсюда в Персию, попрощавшись с господином послом, князь'продолжал оставаться в поместье». Голицын законно гордился дубровицким шедевром. Ведь именно он задумал это строительство, сам выбрал достойных мастеров. Бывая подолгу в усадьбе, он наверняка вникал во многие художественные детали и вмешивался в ход работ. Борис Алексеевич, безусловно, неплохо разбирался в искусстве, и любая его прихоть могла существенно повлиять на развитие общего замысла усадебной церкви. Невозможно представить, что,без него решались вопросы украшения храма скульптурой, выбора сюжетов рельефных композиций, зачастую восходящих к католическим прообразам. , . На значительную роль Б. Л. Голицына в разработке замысла храма в Дубровицах указывал в начале прошлого века священник С. И. Романовский. В упомянутой нами словарной статье, написанном, правд;), почти через сто лет, после освящения церкви, он отмечал, что,она построена «по плану и воле созидателя». «А дабы плану и воле созидателя соответствовать могло сие строение,- подчеркивал Романовский,-то самые искуснейшие в деле таковом мастера, человек до ста, нарочно были выписаны из Италии же, коими, при всяком тщании их, сооружение продолжалось четырнадцать лет». Не все в этой словарной статье вызывает полное доверие. Маловероятным представляется огромное число работавших в Дубровицах иноземцев. Скорее всего из-за границы были приглашены архитектор и несколько резчиков и скульпторов, а основными их помощниками были крепостные русские мастера или жившие в долине Пахры потомственные каменотесы. «Ибо,- как пишет Романовский,- и в зимнее время заняты были работою, так что иные в сделанных нарочно для того казармах заготовляли резьбу, другие толкли алебастр и стекла, которые, избив мелко, мешали в летнее время при кладке для крепости в известку». Неточной представляется приведенная Романовским продолжительность стройки. Она заняла не четырнадцать лет, а не более восьми. Ведь Иоганн Корб в 1698 году видел сооружение практически законченным… Многими оспаривается указание на авторство итальянских каменщиков. Но ни одна другая гипотеза так и не нашла веского подтверждения, а вывод, исключающий всякое участие иноземцев в постройке этого храма, представляется вовсе несостоятельным. Давайте вглядимся в архитектуру Знаменского храма. Сооружение в плане напоминает равноконечный крест со скругленными углами. Причем каждая ветвь креста состоит как бы из трех круглящихся объемов и, если взглянуть сверху, отдаленно напоминает форму клеверного листа. Тип центрического храма подобной формы имел распространение в католических странах и выражал основные особенности европейского барокко XVII столетия. Налицо преемственность творческого почерка при всем своеобразии и отличии дубровицкого храма от далеких прототипов. Основное помещение Знаменского храма в соответствии с русской традицией приподнято на высоком цоколе, а на его уровне проходит открытое гульбище с четырьмя закругленными лестничными всходами. И цоколь, и парапет гульбища, и сам храм снизу доверху покрыты рельефным орнаментом. Большинство декоративных элементов в русском искусстве ранее не встречалось: «алмазная» грань наружных поверхностей, разнообразные колонны, завершенные капителями в виде пучков экзотической растительности, травяное узорочье, рельефные завитки – волюты, раковины приплюснутой формы и, наконец, выточенные из камня заморские плоды и цветы. Перед главным входом в храм, по сторонам западной лестницы, возвышаются две белокаменные фигуры святителей. Левая изображает Григория Богослова с книгой и поднятой для благословения рукою, а правая фигура – Иоанна Златоуста с книгой и стоящею у ног митрой. Однако по христианской традиции принято изображать трех святителей церкви. И действительно, этим двум скульптурам при входе соответствует третья, но ее замечаешь не сразу. Изваяние Василия Великого установлено непосредственно над входом, на крыше западного притвора. В прошлом храм украшали и другие скульптуры подобного типа. В заменяющей восточную дверь нише помещалось скульптурное распятие с предстоящими Богородицей и Иоанном Богословом (остались одни постаменты, и еще одно изваяние, как указывается в письменных источниках, стояло у несохранившейся колокольни к юго-западу от церкви). Скульптура и рельефные украшения выполнены из местного белого камня. Материал добывался в каменоломнях на берегах Пахры. Он легко поддавался обработке резцом, но при этом был достаточно тверд и долговечен. Словом, как нельзя лучше подходил для скульптурных работ. Фигуры святителей перед входом в храм выполнены уверенной рукой мастера европейской выучки. Выразительно очерчены бородатые лица, передано движение тел. По сравнению с этой работой некоторые другие скульптурные украшения фасадов выглядят более примитивно. Например, изваяния евангелистов во внешних углах цоколя – они сохранились плохо – получились непропорциональными. Кряжистые и большеголовые фигуры неподвижны как дохристианские идолы, даже складки хитонов прочерчены схематично, без изгибов. Возможно, что скульптуры евангелистов появились у цоколя уже после отъезда профессиональных резчиков из Дубровиц. Эти фигуры мог вытесать какой-нибудь не лишенный наблюдательности и способностей к делу подручный. Можно предположить его участие и в создании пышного рельефного убранства внешней стенки парапета и цоколя, где вперемежку с различными сочетаниями стеблей и листьев встречаем изображения крупных и мелких кистей. Верх основного лепесткового яруса церкви завершается резным фризом, где прихотливо переплелись рельефные листья, плоды и цветы. Ниткой жемчуга пущены поверху овалы иоников, а чуть выше на частых кронштейнах в виде листьев средиземноморского растения аканта нависает белокаменный карниз. Чуть выше закругленные аттики – декоративные венчающие стенки, похожие здесь на гребни волн. Они прорезаны окошками и обрамлены каменными завитками со стоящими на них фигурками ангелов. Ранним утром и ближе к вечеру, когда косые лучи солнца ложатся на белый камень, резные аттики отбрасывают причудливую тень, немного похожую на кружевной воротник. Стоящему внизу зрителю не увидеть за ним ни крутых скатов кровли нижнего яруса, ни утолщенного для устойчивости основання восьмигранного столпа. Потому и башня, завершенная блистающей княжеской короной, кажется почти невесомой. В основании столпа за белокаменными переливами декоративных аттиков видны изваяния апостолов. Первоначально их было двенадцать, осталось только восемь, у граней восьмерика. В руках апостолов кроме книг были также и орудия «страстей господних» – копье, лестница, столп, гвозди, молоток, терновый венец и прочее, но эти атрибуты в настоящее время утрачены. В обилии вычурных белокаменных завитков и каменной скульптуры не сразу можно заметить в переходном ярусе окна, обрамленные сложными наличниками, расположенными наклонно. Перевитые колонки наличников странным образом выгнуты, они словно повторяют утолщенный в этом месте профиль стены. Если вдуматься, наклонное положение колонн противоречит элементарной архитектурной грамоте. Но в данном случае здесь нет никакого нарушения законов красоты. Зодчие сознательно допустили такую вольность, учитывая особенности зрительного восприятия. Они скрыли в изобилии мелких деталей грубоватую, но необходимую деталь конструкции. Расположенный выше ярус башниимеет широкие полуциркульные окна в каждой грани, не считая восточной, глухой. Верх столпа, выше переходного яруса, сложен частично из кирпича, который прочнее и легче белого камня, однако снаружи, так же как и низ церкви, облицован резными белокаменными блоками. К граням столпа на уровне полуциркульных окон приставлены колонны, покрытые богатой резьбой в виде виноградной лозы, наподобие деревянных колонок иконостасов. В свободном подоконном пространстве – изящные гирлянды из плодов и цветов. Верхний ярус столпа отделен от среднего прерывающимся карнизом и узкой полоской фриза, заполненного буйным травяным орнаментом. Прорезанные восьмигранными окнами стены верхнего яруса покрыты еще более плотной резьбой. В украшении яруса наряду с растительными мотивами появляются и головки крылатых херувимов. «Ребра» этого яруса отмечены короткими пилястрами, перебитыми по высоте окон профильными карнизиками, и завершены резными капителями. Столп опоясан широким рядом арок на мелких колонках, а над ними – профилированные колонки следующего карниза, лента с каменными горошинами и классический пояс из листьев аканта. Сферический свод столпа закрыт шипастыми дугами короны – они выходят из золоченого обрамления каждого из четырехлепестковых окон и сходятся под фигурной маковицей, образуя основание для ажурного креста. Церковь Знамения в Дубровицах стоит особняком в истории русского искусства. Объяснение этому вытекает из сказанного. Судя по всему, возводили этот уникальный памятник иноземные мастера. Пользуясь поощрением со стороны всесильного заказчика князя Б. А. Голицына, они использовали собственный опыт строительства католических храмов. Не скованные в частном поместье никакими ограничениями православного духовенства, приглашенные зодчие и резчики творили в соответствии со своим вкусом. Их строительные и декоративные приемы до сих пор были неведомы на Руси, и своих подражателей нашли не сразу. А скульптурные изображения библейских персонажей, греховные в понимании многих деятелей русской церкви, так и остались (наряду с несколькими более скромными опытами) исключительным явлением в отечественном искусстве. Бесспорно, что работавшие на Б. А. Голицына иноземные мастера не сторонились и местной традиции и в какой-то степени, возможно через личные указания заказчика, внесли в свое творчество нечто новое, придав постройке необычную для барочной архитектуры монументальность. Достигнутый здесь синтез западного и русского стилей тонко подметил известный в начале нынешнего столетия художественный критик С. К. Маковский. В журнале «Старые годы» он писал о дубровицком шедевре: «…его пышная, благоговейно затейливая архитектура так неожиданно сливается с традициями византийского храмоздательства». Многие историки искусства пытались уточнить имена строителей дубровицкого шедевра. Документов не сохранилось, поэтому высказывались, и высказываются по сей день, только догадки. На рубеже XVII- XVIII веков в России работало не так уж много иноземцев, но творчество тех, о ком известно, не дает оснований связывать их имена с храмом в Дубровицах. Так было отвергнуто имя шведского зодчего Никодима Тессина и малоизвестного итальянского архитектора Алемано, строившего дворец князя Петра Алексеевича Голицына, младшего брата Бориса Алексеевича. Зодчий Алемано приехал в Москву в 1697 году, когда храм в Дубровицах был почти готов. Законченным, как уже говорилось выше, видел это сооружение секретарь австрийского посольства Иоганн Корб в 1698 году, а за год до его поездки в Дубровицы – наш соотечественник Иван Васильевич Погорельский. Он служил секретарем у одного из соратников Петра I архиепископа Холмогорского и Важского Афанасия и всюду сопровождал его в поездках по России и Русскому Северу. В один из приездов Афанасия в Москву было получено приглашение от Б. А. Голицына посетить имение Дубровицы. Погорельский записал в своем дневнике, сравнительно недавно обнаруженном в переплетах «Летописи Двинской»: «После Троицына дни во вторник был с преосвященным архиепископом в селе князь Бориса Алексеевича Голицына, а именно – в Дубровицах, от Москвы по Серпуховской дороге 30 верст, над двумя реками стоит -над Десною и Пахрою. А церковь такова удивителная и резная вся вонную сторону и таким образцом и переводом, что такой в Москве удивителной по нынешнее время не было…» Судя по этой записи, Знаменский храм уже к 1697 году стоял готовым. Дневник Погорельского не только исключил из рписка предполагаемых архитекторов Алемано, но и опроверг распространенную гипотезу И. Э. Грабаря об участии в строительстве храма зодчего Ивана Зарудного, строителя Меншиковой башни. Ведь Зарудный приехал в Москву не раньше 1700 года… Таким образом, нет ни одной убедительной гипотезы об авторе наружного убранства Знаменского храма в Дубровицах. Однако уже давно обращено внимание на значительный разрыв между окончанием стройки и освящением этого сооружения, которое состоялось в 1704 году. Можно предположить, что все это время продолжались работы по внутренней отделке храма, не менее удивительной, чем наружный декор. С той поры сохранились в храме лепные горельефы на евангельские темы. Их изготовляли прямо на месте. Использовалась для этого кирпичная основа на известковом растворе, крепившаяся к стене железными пиронами. Основа обмазывалась алебастром, и окончательно фигуру или узор моделировали в гипсе. Высокое качество материала и работ определили долговечность рельефов. Нет сомнения, что интерьер церкви Знамения также создавали иноземные мастера. Все – от формы капители, рисунка гирлянды до пухлых херувимов, а также одеяния второстепенных персонажей и трактовка ряда сюжетов – говорит о европейской школе пластики. По сторонам иконостаса на восточных столпах несущих арок выполнены фигуры Иосифа Обрученника – справа, а слева – Богоматери, приносящей в храм Христа-младенца. Напротив Богоматери, на северо-западном пилоне, помещена фигура Симеона Богоприимца. А на другом, юго-западном, пилоне изображена Анна Пророчица. На сводчатых поверхностях в основании столпа – парусах – чрезвычайно экспрессивно вылеплены клубящиеся облака, ангелы и фигуры евангелистов. Справа над иконостасом изображен апостол Матфей, па что указывает символ этого евангелиста – ангел. Слева над иконостасом – изображение Иоанна Богослова со своим символом – орлом. Напротив Иоанна, в северо-западном парусе, Лука с тельцом (быком), а напротив Матфея, в юго-западном парусе, Марк со львом. Всякий входящий в храм видит над иконостасом крупную рельефную сцену «Распятия» – основную в цикле «Страстей Господних», состоящем здесь из четырех картин. Начало этого цикла надо искать на западной стене. Прямо над хорами выполнен рельеф «Возложение тернового венца на главу облеченного хламидою и трость держащего Христа». В центре композиции Христос и два бородатых человека. Тот, что слева, указывает пальцем на Иисуса. В левом углу композиции показаны в профиль две мужские фигуры, изображающие толпу предстоящих. Над ними заключенное в квадрат женское лицо, будто выглядывающее из окошка дворца. Над северной аркой – другая композиция. Это «Несение креста». Иисус Христос, сгибаясь под тяжестью креста, идет на Голгофу. Вокруг него римские воины в шлемах, частокол копий и бердышей. Позади сопровождают процессию люди: женщина с ребенком и поддерживающий сзади крест Симон Киринеянин. «Несение креста» логично переходите сцену «Распятия» на восточной стене. Изображение распятого Христа исполнено спокойствия. Куда более ощутимы страдания распятых по сторонам Иисуса разбойников. Их тела напряглись, суставы вывернуты, на лицах боль невыносимых мучений. Под «Распятием» – группа предстоящих: в левом углу скорбная Богородица и сгрудившиеся в отчаянии жены-мироносицы: Мария Клеопова, Саломея и Мария Магдалина, прильнувшая к столбу. Справа в отдалении изображен ученик Христа Иоанн Богослов. Последний сюжет цикла помещен над южной аркой. Рельефная композиция называется «Положение во гроб». Жены-мироносицы, Богоматерь и праведник Иосиф кладут тело умершего Христа на плащаницу. В левой части композиции -фигура Иоанна Богослова. Над циклом «Страстей Господних» в углах восьмерика переходного яруса помещены горельефные фигуры пророков. Пророческий чин представлен шестью фигурами. Слева от «Распятия» показан царь Давид в короне, со скипетром и гуслями. Ему соответствует на противоположной стене фигура царя Соломона – в короне и со скипетром, символом власти. Другая пара пророков- Моисей на северной стене и Илия на южной. Моисей в правой руке держит скрижали с заповедями (левая не сохранилась). У Илии в левой руке пояс. Наконец на западной стене изображены две рельефные фигуры первосвященников. Ближе к Илие – Захария со свитком, а ближе к Моисею – Аарон с кадилом в правой руке. Ярус столпа над «Распятием» заполнен композицией «Воскресение Христово». Скульптор как бы продолжает здесь тему «Страстей Господних». Христос встает из гробницы, облаченный в пелену, и держит в правой руке крест. В православной традиции вообще не допускалось изображение восстающего из гроба Христа, и здесь мы снова сталкиваемся с несомненными католическими веяниями. Еще более неожиданными кажутся рельефные фигуры предстоящих перед гробницей. Это чрезвычайно реалистически выполненные фигуры римского воина с коротким мечом и щитом, французского или испанского дворянина в панцире, латах, коротких штанах и ноговицах, а по другую сторону – турка в чалме с кривой саблей. В простенках между окнами этого яруса находятся лепные фигуры ангелов, держащие полотенца с евангельскими надписями. Над «Воскресением» находятся рельефные композиции «Коронование Богоматери» и «Отечество». И снова – сюжет непривычный для русской иконографии. Ведь православная церковь в отличие от католической не признает истинности акта коронования Девы Марии. Богоматерь на этом рельефе походит скорее на некую мадонну с картины эпохи Возрождения. Ее руки сложены в молящий жест. Коленопреклоненная, она как бы стоит на облаках в окружении херувимов. Голова Богородицы покрыта мафорием, но так кокетливо, что видны прорисованные в камне волосы, что категорически запрещалось изображать православным художникам. Над Богоматерью тяжелая корона, которую поддерживают парящие в небесах Христос с крестом и Бог Саваоф с державой. Вверху над короной – изображение Святого Духа в виде голубя. Грани восьмерика заполнены на этом уровне фигурами ангелов, несущих орудия «страстей». Слева от голубя ангел держит в руках копье, которым пронзили распятого Христа; далее ангелы несут столб, плеть, терновый венец, молот, гвозди, и, наконец, последний ангел держит «губу», то есть смоченную в уксусе губку, которую, согласно евангельскому рассказу, подносили на копье ко рту распятого и умирающего от жажды Христа, чтобы увеличить его страдания. Верхнюю часть восьмигранного столпа над изображением голубя занимает рельефная фигура Бога Саваофа, поддерживаемая двумя ангелами. В левой руке Саваофа – держава, символ владычества над миром. Вокруг восьмилепестковых окошек-люкарн пущены пышные лепные гирлянды экзотических плодов и растений. Здесь и лимоны, и хурма, и гранат, бутоны роз, подсолнухи. В самом куполе церкви, где крепилась цепь для паникадила, вылеплены четыре пухлых херувима, похожих скорее на резвящихся купидонов с полотен итальянских художников барокко. Не раз высказывалось предположение, что внутренние рельефы дубровицкого храма созданы на несколько лет позже, чем наружная белокаменная скульптура. Догадка эта казалась чрезвычайно привлекательной. Она позволяла обосновать гипотезу об участии в работах артели итальянских скульпторов, приехавших в Москву вместе с архитектором Доменико Трезини 31 августа 1703 года. «Мастера резного дела италианцы Петр Джеми, Галене Квадро, Карп Филари, Доменико Руско и Иван Марио Фонтана,- привел имена известный историк начала XIX века А. Ф. Малиновский.- Их работу можно видеть в летней церкви Богоявленского монастыря, а также снаружи и внутри Меншиковой башни и Дубровицкой церкви». Приняв эту гипотезу, следовало бы считать, что все работы по созданию интерьера Знаменского храма артель выполнила всего за полгода, которые оставались до освящения храма. Бывали, правда, случаи, когда отделка храмов прерывалась для церемонии освящения и потом снова возобновлялась. Но в данном случае этот вариант представляется маловероятным. Очевидно, что лепнина дубровицкой церкви была выполнена раньше, еще до приезда Джеми, Квадро, Филари, Руско и Фонтаны в Москву. Но кем? Последние открытия реставраторов интерьера церкви позволяют утверждать, что рельефы были выполнены одновременно с возведением храма и наружным убранством, то есть еще до наступления XVIII столетия. Если так, то следует вспомнить уже забытую порядком гипотезу, высказанную большим знатоком русской скульптуры Н. Н. Врангелем в начале нашего столетия. Он считал автором дубровицких рельефов не итальянцев, а работавшего в России с 1697 года южнонемецкого скульптора Конрада Оснера (1669-1747). О его раннем, московском, периоде творчества известно мало, но в Петербурге сохранилась бесспорная работа этого мастера – рельеф на Петровских воротах Петропавловской крепости, выполненный в 1708 году. Врангель приписывал Оснеру и чрезвычайно близкие к дубровицким рельефы монастырского Богоявленского собора в Москве. Но чем объяснить долгий разрыв между завершением строительства и освящением храма в Дубровицах? Возможно, задержка была вызвана не медлительностью мастеров, а намерениями самого заказчика. Очевидно, что Б. А. Голицын упорно добивался приезда в Дубровицы самого Петра I. Поводом для этого могло быть в то время только освящение необычного храма. Но прежде надо было получить разрешение на это патриарха Адриана. Добиться этого Б. А. Голицыну не удалось при всей его огромной власти. Адриан, ярый противник петровских реформ, был непримирим и ко всем проявлениям католицизма. Последние свои дни патриарх провел в фактической ссылке в захудалом Перервинском монастыре, где и умер в 1700 году. После его смерти Петр реформировал управление церковью. Патриарший сан был упразднен, а вместо него учреждена должность местоблюстителя патриаршего престола, на которую царь мог назначать наиболее преданных церковных иерархов. После долгих колебаний Петр I утвердил местоблюстителем рязанского митрополита Стефана Яворского, человека, который был в близких отношениях с Б. А. Голицыным. Стефан получил образование в Киевской духовной академии, где позднее преподавал богословие. Петр, услышав одну из его проповедей, пригласил Яворского заведовать Московской духовной академией. Он содействовал избранию Стефана в митрополиты, а всего два года спустя поставил его во главе русской церкви. Б. А. Голицын, несомненно, находил общий язык со Стефаном в религиозных вопросах. По-европейски образованного церковного владыку не удивляли мировоззрение вельможи, его тяга к иноземцам. Стефан, судя по его богословским трудам, и сам был склонен к католической трактовке некоторых библейских сюжетов, и потому не могли его удивить архитектурные причуды Голицына, вызывавшие порицание покойного Адриана. Сразу после утверждения Стефана Яворского местоблюстителем Петр не имел возможности выехать в Дубровицы. В 1702 и 1703 годах он почти не бывал в Москве. До октября 1702 года шла усиленная подготовка к штурму шведской крепости Нотебург (переименованной после того в «ключ-город» Шлиссельбург), а 1 мая была взята другая шведская крепость Ниешанц. 16 мая в устье Невы заложили Петропавловскую крепость, и все лето Петр провел на ее строительстве. Осенью на земляных бастионах установили орудия, и Петр I отправился в Москву. Зимой 1704 года Б. А. Голицын, Петр I в сопровождении свиты и Стефан Яворский отправились в Дубровицы. Итак, новый храм «таким образом приведенный к концу и от толь именитого созидателя всяким благолепием и утварью снабденный, 1704 года, февраля 11 дня, в пятницу, при высочайшем присутствии государя Петра Великого и благоверного государя царевича и великого князя Алексея Петровича, знатнейших духовных и светских особ, освящен первосвященней* шнм митрополитом Стефаном Яворским». В Дубровицах народу собралось много. «…По высочайшему соизволению, все как окрестные всякого чина и состояния, так и на 50 верст разстоянием от Дубровин вокруг находящиеся жители приглашены были для соторжествования и с удовольствием через 7 дней торжества сделано было угощение…» Прямо из Дубровиц 18 февраля 1704 года, как сообщает в своем дневнике окольничий И. А. Желябужский, «государь изволил идти в Петербурх». Вопреки поздним преданиям, Петр I никогда больше не был в Дубровицах. Шла война со Швецией, строился Петербург, и царь редко бывал в старой столице. А сам владелец Дубровиц, уже не имея сил и желания сопровождать бывшего питомца, погрузился в домашние заботы. Утратив прежнюю власть, он люто запил, и с тех пор не интересовал ни новоиспеченную придворную знать, ни иностранных послов. При освящении Знаменского храма в Дубровицах Петр I и престарелый владелец усадьбы в последний раз стояли вместе на ярусных деревянных хорах. «Трудно представить себе что-либо очаровательнее этого итальянского Louis XIV,- описывал эти хоры поднявшийся на них в 1910 году Сергей Маковский,-этих сочных, бесконечно-разнообразных завитков, бантов, цветочных и фруктовых гирлянд, кронштейнов, балюстрад и кистей, нависших наподобие сталактитов из густого сплетения виноградных и дубовых листьев. Изысканное богатство этих трехъярусных хоров, охватывающих полукругом стены притвора, изумительная резьба, обрамляющая образа иконостаса – шедевры, каких мало». На эти великолепные хоры ведет каменная лестница, спрятанная в северо-западном пилоне с рельефом Симеона Богоприимца. Первый ярус хоров, куда выводит лестница, охватывает только стены притвора, а второй, кроме того, имеет еще и широкий балкон. Туда ведет деревянная винтовая лестница, по которой при необходимости поднимаются и на крышу нижнего яруса храма, к подножию статуи Василия Великого. Иконостас церкви и хоры первоначально позолочены не были. По белому фону резьбу покрывала палевая краска. Одновременно с позолотой, положенной в XIX веке, основной фон стал лазоревым. Это колористическое решение намного уступало изначальному, палево-белому. «В том созидателя таковое было намерение,- указывал вполне справедливо С. И. Романовский в «Географическом словаре»,- как одна сама собою архитектура способна усладить и удовольствовать зрение каждого, почему и зрителева мысль одною б здания занималась красотою: ибо столь она превосходна, что ежели живо и подробно описать и в существенном виде на хартии представить здание очам любопытствующего, то потребна к тому Архимедова трость и Апеллесова кисть». Другими словами, чтобы повторить этот шедевр, надо знать геометрию, как Архимед, и быть художником, как Апеллес, легендарный живописец, влюбившийся в написанный им портрет наложницы Александра Македонского и получивший в награду за свое искусство саму натурщицу.«Не гербы предков, блеску тень…»
Когда пришло время позаботиться о будущем семьи, Борис Алексеевич решил поделить свое огромное состояние между детьми. Он установил доли наследства, оговорив при этом право пожизненно распоряжаться всеми вотчинами. Согласно завещанию, Дубровицы, как основное голицынское имение, предназначались старшему сыну – Алексею Борисовичу. Большие Вяземы передавались Василию Борисовичу, а Хотмынки и Марфино -Сергею Борисовичу. При жизни Бориса Алексеевича все его многочисленное семейство проводило лето чаще всего в Дубровицах. Посещавший это имение Иоганн Корб указывал, что вместе с детьми Голицын воспитывал юного черкеса, неизвестно при каких обстоятельствах похищенного в Кабарде. При крещении черкесу дали имя Александр Бекович Черкасский. Необычное отчество подтверждало легенду о его происхождении: русскому правительству было известно, что отец похищенного был беком, то есть горским князем. Голицын женил Александра Бековича на одной из своих дочерей – Марфе. Женихов дочерям князь Борис Алексеевич выбирал из старинных княжеских фамилий – Ромодановских, Черкасских, Хованских, Прозоровских… Рассматривая родословную потомков князя Б. А. Голицына, нельзя не обратить внимания на то, что роднился он весьма разборчиво – только с самыми родовитыми, по меркам XVII столетия, боярскими семьями, открыто пренебрегая отпрысками худородной аристократии, объявившейся при Петре I. Старшего сына Алексея Борисовича отец женил в 1684 году на последней представительнице боярского рода Сукиных. Средний сын в 1702 году взял в жены Анну Алексеевну Ржевскую, предки которой происходили от смоленских князей. Женой младшего сына стала дочь боярина, вице-канцлера и адмирала Федора Головина – Прасковья (да и вторым браком С. Б. Голицын, уже после смерти отца, был женат на представительнице древнего боярского рода Милославских). Вместе с неудачами на служебном поприще одряхлевшего Бориса Алексеевича постигли и семейные невзгоды. Умерла в зрелом возрасте одна из его дочерей. В 1710 году погиб сын Василий с молодой женой. Во время пира в доме князя Я. И. Кольцова-Мосальского их задавил, как и других знатных особ, обрушившийся потолок. В марте 1713 года скончался сорока двух лет от роду старший сын, Алексей Борисович Голицын, так и не успев вступить во владение обещанными Дубровицами. В «Записках» Куракина А. Б. Голицын назван майором Преображенского полка. В 1706 году он был послан к «черным», армейским, полкам в полуполковники, а вскоре стал и полковником. Не его ли ранняя смерть переполнила скорбью Бориса Алексеевича, заставив удалиться в монастырь? Немного не дожил Б. А. Голицын и до трагедии семьи Бековичей. С 1707 года А. Б. Черкасский в составе группы петровских пенсионеров изучал за границей морское дело. По возвращении в Россию Петр I определил его в Преображенский полк, рассчитывая использовать происхождение Черкасского в дипломатических и военных сношениях с народностями Северного Кавказа, а затем и в персидских делах. В 1714 году, в год смерти княэя Бориса Алексеевича, Петр направил Бековича в Хиву. На пути из Астрахани в Хиву случилось несчастье: на глазах Бековича утонули в Волге его жена и две малолетние дочери. А в Хиве погиб и сам А. Б. Черкасский. Усадьба Дубровицы досталась вдове старшего сына Бориса Алексеевича – Анне Ивановне и ее старшему сыну Сергею Алексеевичу Голицыну. Последний женился, как видно, не без волеизъявления знатного деда на последней представительнице старинного служилого рода Толочановых, впавших в опалу еще с В. В. Голицыным. В царствование императрицы Анны Ивановны князь Сергей Алексеевич пребывал в невысоких армейских чинах, так ничем я не отличился и к тому же утратил связь с царский двором. Императрица Елизавета Петровна вспомнила о внуке воспитателя своего отца, вернула его из дальних городов и в 1753 году назначила московским генерал- губернатором с чином тайного советника. Для престижа рода высокий ранг владельца Дубровиц, наверное, немалая заслуга. Но москвичам С. А. Голицын не запомнился, и его имя прочно забыто. За пять лет управления первопрестольной князь не оставил ни плохой, ни доброй памяти. Вспоминаются по этому поводу строки державинской «Оды на знатность»:Дворянство взводят в степень –
Заслуга, честь и добродетель,
Не гербы предков, блеску тень,
Дворянства истина содетель.
Но в росском множестве дворян
Герои славнее бывали…
«За счастие поруки нету…»
В конце 1780-х годов настолько ощущался недостаток в имениях, пригодных для пожалования фаворитам, что иной раз Екатерине II приходилось покупать поместья у разных лиц, чтобы немедленно после того отдать их в пожалование. Так поступила она и с Дубровицами. В век Екатерины случалось немало курьезных историй. Одна из них – возвышение Александра Матвеевича Дмитриева-Мамонова, которому уготовано было прожить в этой подмосковной усадьбе несколько лет. Род Дмитриевых-Мамоновых вел начало от самого Рюрика, чем, бывало, кичились даже не глупые и образованные его потомки. Киевские князья до Владимира Мономаха были как бы корнями родословного древа Дмитриевых. Ствол его составляли князья смоленские, и от одного из них, Дмитрия Александровича, отходила ветвь собственно Дмитриевых. Были они в чести у первых московских князей, а один из Дмитриевых, боярин Григорий Андреевич, получил тогда прозвище Мамон. Его дети и стали писаться Дмитриевыми-Мамоновыми, дабы отличаться от прочих родственников. Но и эта ветвь дала несколько крепких отростков. Дед нового фаворита Василий Афанасьевич Дмитриев-Мамонов обучался за границей морскому делу. При Анне Ивановне стал командиром Кронштадтского порта и главнокомандующим морскими силами на Черном море. Его сын Матвей Васильевич, отец фаворита, при императрице Елизавете дослужился до полковника, а в 1763 году с пожалованием чина сухопутного бригадира назначен был вице-президентом Вотчинной коллегии. Никакими личными достоинствами М. В. Дмитрнев-Мамонов не обладал и дальнейшим продвижением по службе всецело обязан был обласканному императрицей сыну. За год до возвышения Александра Матвеевича Матвей Васильевич был перемещен из Москвы в Смоленск на должность наместника губернии. При возвышении сына его поспешили возвратить в Москву, где он становится уже президентом оставленной на время Вотчинной коллегии. Одновременно он являлся и директором Межевой канцелярии, решавшей все вопросы дворянского землевладения. Тесные родственные отношения связывали Дмитриевых-Мамоновых с Потемкиным, а также и с Фонвизиными. Матвей Васильевич на несколько лет пережил сына и некоторое время был фактическим хозяином Дубровиц, ставших собственностью фаворита в 1787 году. Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов родился в 1758 году. Он получил хорошее домашнее образование и поступил в гвардию. Карьера его складывалась обычно для людей этого круга. Сначала он по протекции отца в чине поручика гвардии был определен адъютантом к всесильному тогда Г. А. Потемкину. Благодаря его покровительству Александр Матвеевич оказался при дворе императрицы. Находясь вдали от Петербурга, Потемкин для ограждения своих интересов желал иметь при особе государыни преданного флигель-адъютанта. Подходящим для такой роли человеком ему представлялся молодой Мамонов, и поэтому он рекомендовал Александра Матвеевича Екатерине, относившейся к самому Григорию Александровичу все более прохладно. По отзыву современников, А. М. Дмитриев-Мамонов произвел при дворе благоприятное впечатление. Датский посланник Остен-Сакен писал о нем, что «он хорошо воспитан, наружность у него степенная, н, кажется, он обладает большим умом и живостью, чем Ермолов». По отзыву саксонского посланника Гельбига, дававшего обычно беспощадные характеристики русским придворным, Дмитриев-Мамонов «был очень умен, проницателен и обладал такими познаниями… в некоторых научных отраслях, особенно же во французской и итальянской литературах, что его можно было назвать ученым; он понимал несколько живых языков, а на французском говорил и писал в совершенстве». В первое время своего возвышения Александр Матвеевич держался очень скромно и осторожно. «Ни в какие дела не мешается,- писали о нем Г. Р. Державину,- да и не любит их выслушивать. Да он же, кроме ужина, никого и не принимает, а к ужину менее не съезжаются, как человек двадцать, где производят разные веселья». Обязанности фаворита сначала ограничивались развлечением императрицы. Екатерина охотно привлекала его к постановкам собственных комедий в эрмитажном театре. Написал для театра несколько пьес и Дмитриев-Мамонов. В письмах к барону Гримму императрица шутливо называла Александра Матвеевича «красным кафтаном»: «Этот красный кафтан облекает существо, обладающее прекраснейшим сердцем вместе с большим запасом честности; ума хватит на четырех, неистощимый запас веселости и замечательная оригинальность во взгляде на вещи и в способе выражения этого взгляда, удивительная благовоспитанность и особенное знание всего, что придает блеск уму… Наша наружность вполне соответствует нашим внутренним качествам; черты лица правильны, у нас чудные черные глаза с темными бровями, рост выше средняго, благородная осанка, приятная поступь; словом, мы столько же основательны характером, сколько ловки, сильны, блестящи». Из писемЕкатерины, ставших своеобразным литературным памятником эпохи, несмотря на восторженные эпитеты, можно составить о Дмитриеве-Мамонове мнение как о человеке, лишенном интереса к государственной деятельности. Впрочем, стремясь закрепить свое значение при дворе, Александр Матвеевич старался вникнуть в систему государственного управления, особенно интересовался внешней политикой. «Он разумен,- говорила о фаворите Екатерина II,- и будет присутствовать в Совете, чтобы иметь тамо свой глаз». К его чести, Дмитриев-Мамонов своим влиянием не пользовался, чтобы вредить кому-либо. Мало того, он был единственным фаворитом, который преданность Екатерине сумел соединить с почтительным отношением к ее наследнику Павлу. Милости на Александра Матвеевича сыпались градом. В 1787 году во время путешествия императрицы в Крым он сопровождал ее и тогда же был произведен в премьер-майоры Преображенского полка. В том же году назначен действительным камергером, корнетом кавалергардского корпуса, шефом Санкт-Петербургского полка. Спустя два года придворной службы он был произведен в генерал-поручики и пожалован в генерал-адъютанты. Стараясь угодить Екатерине, австрийский император Иосиф II пожаловал ее фаворита в графы Римской империи. Богатство Дмитриева-Мамонова возросло в несколько раз. В одном Нижегородском наместничестве, как свидетельствует «Русский биографический словарь», ему принадлежало до 27 тысяч душ крестьян. В должности генерал-адъютанта он получал 18 тысяч рублей в год, стоимость его драгоценных камней была баснословной, одни бриллиантовые аксельбанты оценивались в 50 тысяч рублей… В первую половину 1789 года значение при дворе Дмитриева-Мамонова было так велико, что поверенный Потемкина полковник Михаил Гарновский вынужден был по всем делам обращаться к его бывшему адъютанту. Дмитриеву-Мамонову сообщались ноты и депеши всех иностранных министров и послов, подавались собственноручные письма державных особ, при нем императрица совещалась с канцлером. Из донесений Гарновского, обращенных к начальнику канцелярии Потемкина Василию Степановичу Попову для немедленного сообщения общему их начальнику, становится ясен эпизод приобретения А. М. Дмитриевым-Мамоновым усадьбы Дубровицы. Гарновский писал свои донесения бойкой скорописью на плотной синеватой бумаге сразу же после того или иного события. «После подачи писем,- писал 9 августа 1787 года доверенный Потемкина,- был я у Александра Матвеевича (Мамонова), который принял меня необыкновенно, но отменно ласково и учтиво, так что я не знаю, чему приписать таковой отличный прием… Наконец сказал мне: «Ея Императорское Величество крайне удивляется, да и я не понимаю, что бы тому за причина была, что на продажу Дубровиц купчая не прислана?» Видно, очень не хотелось Потемкину расставаться с роскошным голицынским имением. Не спешил он угождать императрице, а Гарновскому предлагал затянуть дело. Не получилось. Полковник доносил из Петербурга: «Александр Андреевич Безбородко ноне передавал, что государыня в разсуждений не присылки купчей крайне удивляется… Потом граф, позвав меня к себе, и еще напоминал о купчей и потом сказал: «Скоро будет цареградский курьер, по приезде которого надобно будет нарочного к его светлости отправить». Хочешь – не хочешь, а купчую пришлось отсылать в Петербург. Гарновский затеял волынку с крепостными, стараясь оторвать от имения лучших людей. Не вышло у него и это. «Достоверно известно,- сообщал он,- что выключка некоторых людей из числа продающихся с Дубровицею причинила Ея И. В-ву нарочитое неудовольствие. Когда Петр Степанович Валуев просил, по получении Вашего письма, графа Александра Андреевича Безбородко, чтоб в добавок к прежним выключить еще 11 душ, то граф не только не взялся докладывать о сем Ея И. В-ву, но и дал знать, что лучше бы было выключить всех назначенных к выключке прежде, нежели к продаже Дубровиц приступлено, а в купчей ничего об них не упоминать». Для Потемкина не было тайной, кому предназначалось имение. В конце сентября бывший его адъютант уже требовал завершить оформление документов на Дубровины. «Александр Матвеевич приказал мне и еще Вас просить о скорейшей присылке к нему бумаг и планов, до Дубровиц касающихся,- докладывал Гарновский.- Но если б таковые находились в руках г. Лузина, то чтобы оные доставлены были Матвею Васильевичу. Есть и здесь кое-какие планы, но я без повеления не смею оных представить ему; что же касается до крепостей или иных бумаг, то каковые все хранились у г. Хомутина и взяты им с собою». В письме упоминались потемкинские управляющие, жившие в Москве или непосредственно в Дубровицах. Видно, что и находившийся в Москве отец фаворита участвовал в деле, не спускал глаз с имения, болел за сохранение всякой мелочи. Обвести вокруг пальца Дмитриевых-Мамоновых не удалось даже при всем старании ловкого Гарновского. Полковник артиллерии Михаил Гарновский долгое время состоял при Потемкине. Он был главным управителем всех домов, дач, стеклянного завода светлейшего князя. Гарновский, по существу, бесконтрольно распоряжался всем имуществом шефа и успел между делом составить себе значительное состояние. С приходом к власти Павел I, ненавидевший Потемкина, к тому времени уже скончавшегося, выместил гнев на его приближенных. Гарновского арестовали, отобрали имущество, а дом его превратили в казармы. Гарновский умер окаю 1810 года в полной нищете.За счастие поруки нету,
И чтоб твой Феб светил все свету,
Не бейся об заклад,-
Несчастный счастливец
После смерти родителей воспитанием наследника- графа Матвея Александровича Дмитриева-Мамонова- занялся его дед сенатор Матвей Васильевич. При Павле он вышел в отставку и поселился в поместье. Скаредный и малообразованный, по воспоминаниям современников, он тем не менее дал внуку хорошее воспитание. Известно, что графа Матвея Александровича обучали в училище аббата Николя вместе с отпрысками многих русских аристократических фамилий. Старый Матвей Васильевич умер в 1810 году, и его родственник сенатор И. И. Дмитриев (известный поэт), который «всегда отличал молодых людей со способностями и любил давать нм ход», назначил двадцатилетнего Матвея Александровича сразу обер- прокурором Сената. Назначение было ответственным и, по мнению ряда должностных лиц, М. А. Дмитриев- Мамонов «обнаружил на службе недюжинные способности». Однако временами окружающие замечали его излишнюю горячность и даже дерзость. Вся Москва говорила, например, о его ссоре с престарелым московским губернатором графом И. Д. Гудовичем… Интересы Матвея Александровича не ограничивались службой. Особенно его интересовала русская история, собирал он сведения о пугачевщине, а в 1811- 1812 годах печатал свои стихи в журнале Невзорова «Друг юношества». Содержание стихов молодого Дмитриева-Мамонова ощутимо связано с масонским мировоззрением, овладевшим умами его поколения. О его духовных исканиях говорят сами названия «Честь», «Время», «Истина», «Гению»… Вот характерный отрывок из стихотворения Матвея Александровича «Огонь», представляющего собой философское размышление о сущности жизни:Корона и душа вселенной!
Сок, кровь и семя вещества!
Огонь – в нем тайно сокровенный
Тип и дыханье божества!
Нечистое, Огонь, ты гложешь,
А чистое украсить можешь,
И все собой объемлешь ты!
На солнце и в луне сияешь,
Из недр земли дождь искр кидаешь,
Отец и чадо чистоты.
Теперь тебя кора скрывает,
Кора согнитья обняла!
Твой свет внутри теперь сияет,
Извне же грубые тела.
По всей натуре тьма развилась,
И кара силы божьей скрылась,
И свет натуры помрачен.
Но некогда ты уз лишишься
И жрущим в ярости явишься –
И победишь и смерть и тлен!..
Усадьба Дубровицы. Обший вид.
Усадебный дворец. Южный фасад. Современное фото
Усадебный дворец. Южный фасад. Фото конца XIX века
Северный фасад дворца. Фото конца XIX века
Фрагмент южного фасада дворца. Фото конца XIX веки
Северо-западный флигель (дом управляющего), построенным в середине XVIII века. Современное фото
Восточные ворота Конного двора (1820-е гг.). Современное фото
Западные ворота хозяйственного двора (не сохранились). Фото конца XIX века
Гербовый зал дворца. Фото конца 1920-х годов
Гостиная. Обстановка начала XIX века. Фото 1920-х годов
Гостинная. Обстановка конца XIX века. Фото 1920-х годов
Столик и часы из будуара. Фото 1920-х годов
Спальня. Фото 1920-х годов
Портрет князя Б. А. Голицына
Портрет князя Г. А. Потемкина
Портрет графа А. М. Дмитриева- Мамонова в парадном придворном мундире
Портрет графа М. А. Дмитриева- Мамонова в генеральском мундире
Портрет последнего владельца Дубровиц князя С. М. Голицына (Второго)
Роспись парадной лестницы «Въезд Екатерины II в Дубровицы» (не сохранилась). Фото конца XIX века
Знаменская церковь в Дубровицах
Вид на дворец и церковь с главной парковой аллеи
"Корона" Знаменского храма
Нижиий ярус столпа церкви Знамения
Верхний ярус церковного столпа
Украшения переходного яруса
Рельефная композиции «Распятие» в интерьере Знаменской церкви
Двухъярусные хоры в интерьере Знаменского храма
Река Пахра в окрестностях Дубровиц
«При доме его сиятельства все состояло благополучно…»
«В пятом часу прибыли сюда. Это не дом, а дворец, перед коим соединяются Пахра и Десна; церковь а готическом вкусе с прекрасными, высеченными снаружи на камне украшениями; вся она из белого камня. Было уже поздно, осмотреть не мог я всего хорошенько; но все мне кажется, что место скучно, уединенно. Из балкона главного глаза притупляются в лес, со двора то же самое; саду нет, кажется, или запущен,- записал 15 октября 1826 года А. Я- Булгаков, назначенный в комиссию по приему вещей взятого под опеку графа М.. А. Дмитриева-Мамонова.- Поместились мы внизу, где чистые комнаты, но невеликолепные, как я ожидал. Мы ужинали в той комнате, которая Толстым обращена была в караульню, и графиня спать будет там, где заключен был несчастный ее брат. Перебирала она одну только шкатулку, где нашла прекрасные портреты императрицы Екатерины, отца своего и дяди… От безделья играли мы в экартэ, в биллиард, читали старые номера покойной «Северной почты», поужинали…» Редчайший, быть может, уникальный случай: благодаря склонности Александра Яковлевича Булгакова писать брату Константину обо всем, что с ним происходило, мы имеем одно из самых подробных описаний богатой дворянской усадьбы. Переночевав в Дубровицах, Булгаков поутру отправился обозревать дворец: «Признаюсь, что не нашел тех славностей или богатства, коих ожидал; видно, потаскали многое, однако ж довольно еще осталось. Не понимаю, куда делись фаворита бумаги, которые должны быть очень любопытны. Негри рассказал мне на месте подробно, как брали графа, как он защищался ручками изломанных им стульев. Дом огромный, но граф занимал всегда одну только конурку, обвешанную материями, картинами и закиданную откуренными сигарами. На окошке множество склянок с эссенциями, порошками, мазями; видно, что сам себя лечил, приехав из Парижа во французской. Большая зала с одной стороны заключает библиотеку, весьма отборную и эстампы; но ежели останется это все еще год тут, то все испортится, ибо книги уже плесневеют от сырости. С другой стороны в такой же зале минералогический и медальный кабинеты. Почти во всех комнатах портреты императрицы Екатерины в разных видах, и силуэт ее с надписью руки графа Александра Матвеевича: снят силуэт с императрицы мною в таком году и число. Есть целый шкаф с книгами и эстампами соромскими. Подобной коллекции, верно, ни у кого нет…» «Картин совсем мало в этом доме, вообще странная смесь всего, что хочешь… Графиня зовет разбирать эстампы, а это моя страсть, как ты знаешь. Не найдутся ли бумаги в кладовой, которую ужо, после чаю, отопрут. Мне очень бы хотелось бумаги прибрать, многие из них должны быть любопытные. Есть здесь также примечательная коллекция портретов всех знаменитых людей последнего века, большая часть французов, и бюстов славных людей России. В кладовой нашли мы большой сундук, в нем шкатулку с разными драгоценностями: часы, подаренные императором Иосифом графу Александру Матвеевичу; с одной стороны часы окружены крупными бриллиантами, а с другой портрет императора; пребогатая цепочка была молодым графом продана. Множество табакерок и перстней, осыпанных бриллиантами, большая часть с портретами, рисованными, гравированными, императрицы Екатерины и, вероятно, все ею жалованные. Множество антиков, камеев, инталиев и прочего». Заглядывая во все уголки дубровицкого дома, Булгаков наткнулся в библиотеке на рукописи Матвея Александровича. Всю ночь он провел в их чтении. В записках М. А. Дмитриева-Мамонова давались характеристики многим деятелям XVIII века – Потемкину, Румянцеву, Орловым, Разумовским… Другая тетрадь заключала в себе суждения о Екатерине II и ее реформах, третья – разбор философских сочинений Вольтера и Руссо. Еще одна тетрадь была только начата – «Размышления о Наполеоне». От любопытного чиновника не укрылись и более злободневные записки графа. «Тебе могу сказать.,- писал Булгаков брату,- что я нашел также сочиненный им статут, по крайней мере им написанный и перема1 ранный, так называемого им Общества Рыцарей Смерти, из коих, по-видимому, хотел он составить себе тамплиеров; обряд, клятва, прием, обязанности те же, как у всех тайных обществ: некоторые листы, кои видно поважнее, им вырваны. Мы положили с графинею их сжечь и тем этому положить конец». Матвей Александрович о судьбе своих рукописей так никогда и не узнал. Обладая отменным здоровьем, граф пережил многих опекунов, хозяйничавших в Дубровипах от его имени. Сначала Матвея Александровича держали в Москве в купленном у Дурасова большом доме с колонным портиком на Покровском бульваре (дом № 11). Там прожил он не более трех лет. Новый опекун, князь Д. М. Цицианов (последнее громкое имя из числа опекунов), решил переменить квартиру Дмитриева-Мамонова. Он нашел, что помещение на бульваре неудобно, поскольку рядом находились Покровские казармы (дом № 3), «от чего барабанный бой и военная музыка приводили больного в восторженное состояние». «Цнцианов его тешит,- ехидно замечал Булгаков,- теперь покупает дом графа Головкина. Давно ль купили ему дом Дурасова? Мамонов чертит, какие делать прибавления… На что ему одному, сумасшедшему, дворец в 25 или 30 тысяч?» Цнцианов нанял для Дмитриева-Мамонова большой дом у Колымажного двора (за нынешним Музеем изобразительных искусств имени А. С. Пушкина). Управителем этого дома был П. Г. Кичеев, оставивший свои воспоминания о графе. «От приставленного к нему офицера господина Люневнча,- свидетельствовал бывший управитель,- я слышал, что граф занимался чтением и что-то писал; я видел некоторые прочтенные им книги с собственноручными его заметками, и оне не показывали отсутствия ума, но видно было раздражение…» Граф прожил в доме полтора года уединенно: видел только Цицианова и Негри, часами играл с ними на бильярде. Летом граф выходил в сад и, по словам садовника, «разбирался в посадках». В отличие от А. Я. Булгакова, убежденного в помешательстве Дмитриева-Мамонова, опекун Цицианов успел составить иное мнение. Регулярно продолжал справляться о здоровье графа «Сашка»-начальник московской тайной полиции А. А. Волков. «Знаю также,- свидетельствовал Булгаков,- что все будет также объявлено Бенкендорфу». Так и случилось: Цицианов, сочувствовавший графу, получил выговор и сложил с себя обязанности опекуна. В дальнейшем он служил на скромных должностях в кремлевской Оружейной палате. «Вчера мы осматривали Васильевское с Фон-Визиным,- сообщал Булгаков брату в Петербург о намерении переселить Матвея Александровича из Москвы на Воробьевы горы,- а сегодня он едет в Дубровицы, чтобы перевезти оттуда библиотеку; а то она совсем там сгниет, будучи в большой, холодной, сырой зале». В 1830 году имение Васильевское было куплено на деньги графа и его, связанного, переправили в этот мрачный дворец над Москвой-рекой, где он прожил до самой смерти. Еще при жизни «несчастного счастливца» москвичи прозвали Васильевское Мамоновой дачей. Это укоренившееся название живет и сегодня. Мамонова дача хорошо видна из Лужников: островерхие башенки над кронами парка бывших Воробьевых гор. Следом за библиотекой на Мамонову дачу перекочевала из Дубровиц и часть обстановки. Согласно докладу врачей в Канцелярию губернского предводителя дворянства, Дмитриев-Мамонов требовал в 1850 году привести из Дубровиц «шифоньерки, два комода, бюро, несколько картин небольшого формата, писанных масляными красками, канделябры…» Полугодовые отчеты по надзору за здоровьем графа и по управлению его имениями сохранились в фонде Канцелярии губернского предводителя в Центральном государственном историческом архиве Москвы. Из документов видно, что, начиная с 1830 года, опекуны и медики менялись едва ли не ежегодно. В поданных опекунами отчетах содержится немало сведений о Дубровицах. Например, приход от двух сел Подольского уезда – Дубровицы и Ерино с деревнями и сельца Баранова, всего с 1145 душами, за первое полугодие 1848 года составил 2567 рублей 87 копеек. Интересно, что из этой суммы всего 30 рублей составил доход с открытого для посещения состоятельными дачниками «воздушного сада», то есть дубровицкого усадебного парка. Остальные деньги были получены с крестьян. Расходы по имению за тот же период распределялись по следующим статьям: «священнослужителям сел Дубровицы и Ерино жалованье за полгода… за бут для плотин… за поправление паромов… за разные принадлежности для сада… починка ворот и господского дома… за исправление в бане печи… жалование за полгода управляющим Стученкову и Смирнову… за планы и сметы для постройки домов священнослужителей в селе Дубровицы заплачено архитектору Курбатову…» Несмотря на значительные расходы, дубровицкое имение, взятое под опеку, неизменно приносило доход. Каждое «Дело об отчете» заканчивалось подобным обращением к губернскому предводителю дворянства: «Честь имеем донести вашему превосходительству, что состояние здоровья вверенного попечению нашему графа Матвея Александровича Дмитриева-Мамонова в течение истекшего месяца было весьма удовлетворительно, равно при доме его сиятельства все обстояло благополучно». Период опекунства был отмечен большой и важной работой по реставрации Знаменского храма. Еще в 1844 году священник Булкин в «нижайшем донесении» на имя опекунов князя А. Н. Вяземского и П. А. Хрущева указал на крайнюю необходимость ремонта лучшего сооружения усадьбы. Вместо выделения средств опекуны К. А. Гассовский и П. И. Савостьянов обратились в Дворянскую опеку с ходатайством о закрытие храма и перенесения причта из Дубровиц в село Лемешово. В ответ на такое «невозможное ходатайство» возмущенный полным равнодушием опекунов священник подал жалобу московскому митрополиту Филарету и послал записку жившему в соседнем имении Ивановское графу А. А. Закревскому, новому московскому генерал-губернатору, сменившему Д. В. Голицына. Решительность Булкина возымела действие. В Дубровицы приехал директор кремлевской Оружейной палаты А. Ф. Вельтман. Было решено не просто отремонтировать храм, а провести его реставрацию. Что же понималось под реставрацией в то время? Надо учитывать, что после заката классицизма интерес к древнему русскому искусству и архитектуре только пробудился. История отечественного зодчества еще не была изучена и верно понята, представления об истоках и развитии национального стиля еще не обрели теоретической стройности. Потому и реставрацию храма в Дубровицах нельзя представлять в современном понимании, то есть со строго научной точки зрения. В ту пору она рассматривалась как творческая работа, ориентированная на обобщенные образцы древней русской архитектуры. Руководителем и распорядителем реставрации дубровицкого храма назначили авторитетного знатока русских древностей архитектора Федора Федоровича Рихтера (1808-1868). Рихтер получил классическое образование в петербургской Академии художеств, прошел хорошую школу у О. Монферрана на строительстве Исаакиевского собора, некоторое время пробыл в Италии, а по возвращении в Россию занял должность директора Дворцового архитектурного училища в Москве и одновременно осуществлял надзор за строительством по проектам К- А. Тона Большого Кремлевского дворца и храма Христа Спасителя. В Москве Рихтер посвятил себя изучению памятников древнего русского зодчества. Ф. Ф. Рихтер осуществил несколько собственных проектов, разработанных по мотивам средневековой русской архитектуры, ошибочно считая это реставрацией. Стали широко известны некоторые его постройки, практически заново нозведенные на древних фундаментах – палаты бояр Романовых в Зарядье (1858-1859) и дом царя Михаила Федоровича в Ипатьевском монастыре под Костромой (1862). Менее известны ранние его опыты – постройка Благовещенской церкви в Петровском парке (1847) и реставрация Знаменского храма в Дубровицах, где он работал в 1848-1850 годах. По свидетельству А. Ф. Вельтмаиа, священник Булкин получил чертежи дубровицкой церкви, исполненные архитектором Ф. Ф. Рихтером,- фасад и план, осенью 1849 года. Опекуны снабдили чертежи золочеными рамами, и они долгое время висели при входе в храм по сторонам западных дверей. С вершины современных знаний выглядит ошибочным стремление архитектора переделать «под старину» то, что было подлинным, но не соответствовало его представлениям о национальном стиле. Прежде всего Рихтер с благословения московского митрополита Филарета поспешно заменил латинские стихи в картушах русскими текстами священного писания. Затем вознамерился сделать новое рельефное распятие… Неверные действия «реставратора» сумел пресечь местный священник. Булкин ревниво относился ко всему новому и нередко отвергал или заставлял переделывать тот пли иной вид работ, обращаясь в некоторых случаях к помощи Закревского. Однажды Булкин даже пожаловался на архитектора Рихтера, который предложил заменить старые иконы «фряжского пошиба», то есть написанные в итальянской манере, на новые, в «древнерусском стиле». В итоге Ф- Ф. Рихтеру так и не удалось перестроить храм сколько-нибудь значительно. Иконы, лепнина, резьба конца XVII – начала XVIII века – все это осталось. Правда, по настоянию архитектора была изготовлена новая утварь «под старину», а также вызолочены хоры и иконостас, хотя, как известно, первоначально они были «по подобию всего низа белые, но по приличным местам покрыты краскою палевою». Мастеров-реставраторов насчитывалось до трехсот человек. Сохранились имена некоторых из них: иконы и иконостас исправлял художник Киселев, хоругви – мастер Степанов, паникадило, лампады и подсвечники – мастер Генрих Биерклунд, железную решетку в церкви делал мастер Соловьев, а шкафы и комоды – столярный мастер Иван Федотов Малюшев… Опекуны графа в одном из отчетов известили губернского предводителя: «Освящение обновленного храма совершено 27 августа 1850 года митрополитом Филаретом в присутствии московского военного генерал-губернатора графа Закревского, исполняющего должность московского гражданского губернатора П. П. Новосильцева и других знаменитых светских особ». Известно также, что Ф. Ф. Рихтер воспользовался предложением А. А. Закревского и построил несохранившуюся ныне белокаменную колокольню в селе Ивановском. К сожалению, не имея старых чертежей, трудно составить хотя бы приблизительное представление и о дубровицкой колокольне, тоже утраченной в 1930-х годах. О.на находилась к юго-западу от храма и в архитектуре не имела ничего с ним общего. Эта колокольня была сооружена не позднее конца XVIII века, ибо о ней упомянуто в том же «Географическом словаре» Щекатова: «С южной стороны каменная колокольня, довольным снабденная звоном от того же самого церкви сей оставшемся, государя императора Петра Великаго, а с западной великолепный дом и селене, из каменного строения, как выше сего сказанного состоящее.-» Любопытно также сообщение И. Дмитровского в брошюре «Дубровины, знатное село»: «В конторе имения сохранился проект колокольни, составленный архитектором Ивановым и старавшийся примкнуть к стилю храма (как будто это возможно!)… Там же проект надстройки над существующей колокольней, составленный архитектором Рихтером, возобновлявшим храм. Оба проекта остались неосуществленными». Пришло время сказать и о конце жизни владельца Дубровиц Матвея Александровича Дмитриева-Мамонова, заточенного на Воробьевых горах. Подробности известны из воспоминаний правнучатого племянника графа, последнего из его опекунов – Н. А. Дмитриева-Мамонова. Это был человек иного, чем граф, поколения и многие подробности из жизни Матвея Александровича знал только по рассказам. Ему было известно, что престарелый его подопечный жил раньше в Дубровицах, где «выстроил крепость, учредил роту солдат из своих дворовых людей, завел пушки». «Конечно, в настоящее время таким затеям богатого барина, имеющего достаточные средства для их исполнения, не придали бы особенного значения,- считал он,- но тогда были другие условия жизни. Говорят также, что он учредил общество Русских рыцарей, что члены этого общества собирались в Дубровицах, но и это еще не достаточное основание для признания его сумасшедшим…» После смерти Николая I, накануне отмены крепостного права, судьба несчастного графа М. А. Дмитриева-Мамонова вызывала всеобщее сочувствие. «Конечно, резкость выдающегося ума и пылкость характера были причиною многих его неудач,- писал опекун.- но едва ля я ошибусь, если скажу, что главным образом зависть и злоба людей сломали и обездолили эту жизнь, которая могла бы быть до конца блестяща и, вероятно, небесполезна, ибо по своему уму, образованию, энергии, доброте в по своей рыцарской честности, при огромных материальных средствах, он мог бы быть замечательным деятелем». Состояние графа, которым он так и ве воспользовался, было впечатляющим: 15 тысяч душ крестьян, 90 тысяч десятин земли в 10 губерниях, дача на Воробьевых горах, дома в Петербурге на Конногвардейском бульваре, доставшиеся после смерти сестры, в капитал в двести тысяч рублей. Последний опекун впервые увидел графа Матвея Александровича, когда тому было лет около семидесяти. Но выглядел он много старше: за большим рабочим столом в вольтеровских креслах сидел маститый старец с‘седою, почти белой бородою. Он был в бархатном халате темно-малинового цвета на беличьем меху и черной тафтяной шапочке. Последние три года, по словам Н. А. Дмитриева- Мамонова, граф вел очень регулярную жизнь: вставал в пять часов утра, обедал в час пополудни, ужинал в восемь часов вечера и ложился спать в девить часов. «Не знаю, как было прежде,- отмечал опекун,- но в момент принятия мною опеки граф Матвей Александрович уже находился в положении вполне неизлечимого маниака, так как мания величия развилась в нем в высшей степени, и он воображал себя то царем, то всемогущим средневековым папой, имеющим власть всех карать и миловать… Однако, по временам, на старика находили совершенно ясные минуты, в которые он мог вполне толково высказать свою мысль и даже умно написать несколько строчек, но затем все это кончалось такой чепухой, которую невозможно было понять». Кончина затворника, как и вся его жизнь, была трагической. В тот день он был не совсем здоров, и доктор определил у него сильный жар. Вероятно, болезнь эта кончилась бы выздоровлением, но по уходе доктора старик вздумал сам закурить трубку. Искра огня упала на рубашку, пропитанную одеколоном, рубашка загорелась, и когда дежуривший при больном человек затушил огонь, то у графа оказались довольно значительные ожоги на груди и на лице. Сами по себе они не могли бы быть причиной смерти, но испуг и нервное потрясение усилили жар, и старик впал в бред, из которого уже не выходил до своей кончины. «Меня известили телеграммой, и я застал графа Матвея Александровича уже в совершенно бессознательном положении,- завершил свои воспоминания Н. А. Дмитриев-Мамонов.- Он скончался 11 июня 1863 года. Мы его похоронили в Донском монастыре, рядом с могилой его отца, графа Александра Матвеевича Дмитриева-Мамонова, фаворита Екатерины II».Стараниями нового владельца
Множество дворянских гнезд пришло в запустение с отменой крепостного права. Немало было таких и в Подольском уезде. Но в Дубровицах, по воле нового владельца С. М. Голицына, поддерживались прежние барские порядки. Оскудело дворянство в округе, а здесь держали лакеев, были богатые выезды, устраивались великосветские приемы. Сытая размеренная жизнь хозяев усадьбы была прервана революцией. Дубровицы вернулись к князьям Голицыным в 1864 году. Новый владелец Сергей Михайлович Голицын был столь далекого родства со знаменитым устроителем здешнего храма, что вряд ли придавал этому значение. Он происходил из четвертой и самой многочисленной ветви этой фамилии. Его прямым предком был двоюродный брат бояр Василия Васильевича и Бориса Алексеевича князь Михаил Михайлович Голицын-Младший (1685-1764), получивший известность при императрице Елизавете. Был он главнокомандующим русским флотом, президентом Адмиралтейств-коллегии. Одним из его сыновей был генерал-поручик Михаил Михайлович Голицын (1731-1806), личность довольно заурядная, но историкам Москвы известная. Получил он в приданое за женой Анной Александровной Строгановой подмосковную усадьбу Кузьминки, которая впоследствии принадлежала его потомкам до 1917 года. Случилось так, что история Дубровиц и Кузьминок в конце XIX века неожиданно соприкоснулась. Исследование дворянских родословных кое-кому может показаться скучным, а то и ненужным занятием. В данном случае обратиться к ним необходимо, чтобы выяснить, каким образом две знаменитейшие подмосковные оказались в руках одного человека. Из двоих сыновей генерал-поручика – Александра Михайловича (1772-1821) и Сергея Михайловича (1774-1859) Голицыных – более известен последний. При нем в Кузьминках был создан великолепный архитектурный ансамбль по проекту Д. И. Жилярди. Сергей Михайлович не имел детей, и после его смерти в 1859 году Кузьминки и огромный дом в Москве на Волхонке достались племяннику Михаилу Александровичу, состоявшему русским послом в Испании. Однако М. А. Голицын скончался в следующем, 1860 году, оставив после себя единственного сына семнадцатилетнего Сергея Михайловича Голицына (Второго). Кроме состояния отца он унаследовал от Сергея Михайловича (Первого) 25 тысяч крестьян, заводы и соляные варницы в Пермской губернии, «огромную движимость, целый музей и ценные бриллианты». Через четыре года ему досталась по наследству значительная часть состояния М. А. Дмитриева-Мамонова. Родство С. М. Голицына с «умалишенным графом» выглядело призрачным. Тем не менее его права сочли более весомыми, чем прочих здравствовавших потомков боярина Мамона. Пришлось вспомнить о давно почившей прабабке Сергея Михайловича (Второго) Анне Александровне, урожденной Строгановой. Некогда с ее приданым попали в род Голицыных подмосковные Кузьминки, и вот теперь через много-много лет одного упоминания о ней оказалось достаточным, чтобы заполучить, казалось бы, навсегда потерянные Голицыными Дубровицы. Как выяснилось, мать А. А. Строгановой приходилась родной сестрой сенатору Матвею Васильевичу Дмитриеву-Мамонову, а она сама была двоюродной сестрой фаворита Екатерины II и теткой скончавшегося в 1863 году графа Матвея Александровича. Другая сестра сенатора была замужем за И. А. Фонвизиным, отцом известного драматурга. Денис Иванович Фонвизин также приходился родственником Дмитриевым-Мамоновым. Московские стряпчие, нагревшие руки на спорном дележе крупного наследства графа Мамонова, в конце концов подготовили решение. Этот документ завершает сохранившееся в архиве «Дело об опеке»: «1 департамент Московской гражданской палаты дает знать, что единственным наследником графа Дмитриева-Мамонова утверждены князь Черкасский к родовому материнскому, а г. Фон-Визин и князь Голицын в равных частях – родовому отцовскому и благоприобретенному имению умершего. Московской опеке опекунство прекратить». Некогда подаренные фавориту Дубровицы, по определению судей «родовое отцовское имение Матвея Александровича», достались хозяину Кузьминок. И. С. Фонвизин, тоже дальний родственник графа, довольствовался остальной частью. Сергею Михайловичу Голицыну (Второму), одному из самых богатых людей России, прочили блестящую карьеру. В то время он служил в гвардии и к тридцати годам был уже полковником. Однако генеральского чина он почему-то ждать не стал, подал в отставку и переехал из Петербурга в Москву. С 1866 года он проводил с семьей в Кузьминках каждое лето. Дубровицы, пережившие годы долгой опеки, его не привлекали. В Москве С. М. Голицын не имел других обязанностей, кроме почетного наблюдения за построенной на пожертвования одного нз предков Голицынской больницей. Как и его тезка – двоюродный дед, отставной полковник являлся ее попечителем и главным директором. На его личные средства была устроена земская больница и школа в Кузьминках, переведенные позже в Дубровицы. Князь навсегда покинул Кузьминки в 1883 году. Он возвратился в Петербург и с тех пор, возвращаясь на лето в Москву, ездил исключительно в Дубровицы. К перемене толкнули сугубо житейские обстоятельства. С. М. Голицын расстался с первой женой, от которой имел двух сыновей и трех дочерей, оставив ей Кузьминки. В возрасте сорока лет он женился вторично на двадцатишестилетней Е. В. Никитиной. Обзаведясь новой семьей, князь облюбовал для летнего отдыха другую свою усадьбу – забытые Дубровицы, мало в чем уступавшие покинутым Кузьминкам. К приезду С. М. Голицына усадьба была приведена в порядок. В дубровицкий дворец князь перевез из Кузьминок любимые вещи – настольные часы и бронзу, набор фамильных портретов и разные дорогие безделушки, а также всю прежнюю обстановку кабинета. По этой причине меблировка дворца в конце прошлого века выглядела разношерстной: в комнатах можно было видеть тяжелые диваны екатерининского времени с изогнутыми спинками и ножками, гарнитуры из карельской березы в стиле ампир, оставшиеся от графа Матвея Александровича, резную, итальянской работы мебель из красного дерева, привезенную последним Голицыным. Ныне от прежней обстановки сохранилось лишь несколько предметов. При позднейших перестройках изменилось даже расположение отдельных комнат, появились перегородки. Утраченное можно представить по старым фотографиям и далеко не полным описаниям тех, кто побывал здесь в 1920-е годы. Главный вход во дворец, как и сейчас, был с южного фасада. Несколько ступеней широкой лестницы с мраморными изваяниями львов вели на крыльцо-лоджию, по сторонам которой стояли две чугунные колонны, по форме похожие на жирандоли,- на них опирался остекленный козырек крыльца. Входя во дворец, посетитель попадал сначала в вестибюль с мраморной копией античного Дискобола, стоявшей в его центре. Помещение, скупо убранное деревянными резными шкафами, украшали два больших портрета – Елизаветы с арапчонком (копия известного портрета Гроота) и Екатерины II верхом на коне в мундире Преображенского полка (копия работы Эрихсена). Ряд ионических колонн отделял вестибюль от библиотеки, занимавшей просторный зал на главной оси дворца. Основная часть книг хранилась в объемистых шкафах из красного дерева, привезенных с Мамоновой дачи. Число книг, как правило, на французском, испанском и итальянском языках, было невелико-наиболее ценные издания С. М. Голицын перевез в Москву в собственный дом на Волхонке. Стоявшие посреди зала низкие резные шкафчики предназначались для книг крупного формата. На инкрустированных крышках этих шкафчиков помещались бронзовые часы, канделябры и небольшие статуэтки. Взяв нужную книгу, хозяин обычно усаживался на диване с закругленной спинкой или в одном из кресел перед овальным столиком и часами пребывал в полном покое. Стены библиотеки украшали портреты Людовика XIV и Александра I (копия работы Ж. Вуаля). В широкое окно с дверью на веранду виднелись стоящие полукругом колонны и сосновый лес на другом берегу Десны. «Гостиная под сводами», куда из вестибюля вела боковая дверь, в прошлом была наполнена гравированными портретами деятелей екатерининского века: К. Г. Разумовского, А. С. Строганова, П. А. Румянцева, А. А. Безбородко, П. Н. Зубова… Эта коллекция собиралась еще фаворитом А. М. Дмитриевым-Мамоновым. Свое название гостиная получила по сводчатому потолку, к которому крепилась тяжелая бронзовая люстра в виде обруча с лебедями, поддерживающими рожки для свечей,- работа конца XVIII века. Обстановка гостиной также относилась ко времени Александра Матвеевича: стулья, комодики, круглый стол, ширмочка с росписью цветами. Лучшие картины дубровицкого дворца были собраны в «портретной», примыкавшей слева к библиотеке. Эту вытянутую комнату освещала помпезная люстра с женскими фигурами и стоявшие в углах зала канделябры в виде «египетских» статуй. Рядом с ампирными вещами несколько чужеродно смотрелись бронзовые часы в стиле рококо на вычурной, соответствующей форме часов деревянной позолоченной консоли. Кроме дюжины парадных портретов, перевезенных в первые годы после революции в крупнейшие московские музеи, здесь хранилась дубровицкая реликвия, неизвестно где сейчас находящаяся,- камзол князя Бориса Александровича Голицына. Камзол был черным с золотым позументом и розовой бархатной обшивкой. Рядом с ним в витрине из красного дерева хранился и жилет князя, его расшитые золотом перчатки, а также дорогая шпага с вычеканенным на эфесе гербом владельца. Справа к библиотеке примыкала анфилада небольших комнат. В 1921 году там разместили привезенную из расположенной по дороге на Серпухов усадьбы Лопасня-Зачатьевское ампирную мебель. Как известно, в Лопасне (ныне в черте города Чехова) некоторое время после второго замужества жила Наталья Николаевна Пушкина-Ланская, там же воспитывались и дети А. С. Пушкина. Поэтому доставленные в Дубровицы предметы имели не только художественную ценность, но и мемориальную. К сожалению, лопасненская обстановка впоследствии была разрознена, и лишь отдельные вещи оказались в Серпуховском историко-художественном музее. Судьба остальных предметов неизвестна. Первая от библиотеки комната называлась в 1920-е годы «гостиной из Лопасни». Там стояли рояль редкой треугольной формы, стол с инкрустацией, витринки с небольшой коллекцией западных и русских изделий из стекла. На стене висели в ряд два итальянских пейзажа с пастушескими фигурками и гуаши с видами римских развалин – ранние работы замечательного пейзажиста Федора Васильева. Напротив них – никак не лопасненского происхождения портрет С. М. Голицына, сидящего в кресле на фоне пейзажа. Следующая за гостиной комната с закругленными углами теперь перестроена. Раньше в ней находилась спальня. Стоявшая тут мебель подобралась, видимо, случайно: глубокие кресла с вогнутыми спинками павловского времени, туалетный стол «жакоб», отделанный накладной бронзой, наборное бюро XVIII века и ампирное овальное зеркало. Были и вещицы из Лопасни – среди всего прочего небольшой портрет Натальи Николаевны. Чтобы попасть на второй этаж, раньше надо было пройти из вестибюля в небольшую проходную комнату с ионическими колоннами. За ней находилась широкая лестница, поднимавшаяся кверху двумя маршами. Всю стену над лестницей занимала картина, написанная маслом, очевидно, по заказу С. М. Голицына. Яркая многофигурная сцена, по выражению критика С. К. Маковского «в духе конфетных коробок», изображала приезд в Дубровицы Екатерины II. На лестничной площадке, специально для любопытствующих, был вывешен большой пергаментный лист с родословным древом Голицыных. Края листа покрывал мелкий орнамент и аллегорические фигуры, символизирующие достоинства княжеского рода. Поднимаясь по лестнице в парадные залы, трудно было не обратить внимания и на помещенные над окнами изящные рельефы с сюжетами из античной мифологии- «Похищение нимфами Гиласа» и «Венера с амуром»,-выполненные в XVIII столетни. Лестница приводила к двери на втором этаже. Ее обрамляли от пола до потолка два больших парных зеркала. Небольшая проходная комната за дверью называлась Зеленой гостиной по обивке мебели. Здесь же стояли два столика в форме боба, уцелевшие едва ли ие со времен генерал-губернатора С. А. Голицына. В Зеленой гостиной можно было видеть излюбленные в середине прошлого века пейзажи с видами гаваней работы французского художника К.-Ж. Верне. Около дверей стояли какие-то мраморные бюсты, а в углу – приобретенная последним владельцем статуэтка Петра I работы М. М. Антокольского. Из Зеленой гостиной посетитель входил в главный зал дубровицкого дворца. Огромный зал производил ошеломляющее впечатление. Написанные в серо-розовых тонах перспективы фантастического города покрывали его стены. Непрерывные аркады и портики сходились где-то в глубине, создавая иллюзию бесконечного пространства. Зал назывался Гербовым из-за включенных в росписи фамильных гербов графов Дмитриевых-Мамоновых. О времени появления росписей Гербового зала сведений нет. Скорее всего они были выполнены в 1790-х годах, когда перспективная живопись входила в моду. Но не исключено, что расписывали зал уже в первой четверти XIX века, в бытность владельцем графа Матвея Александровича, наделенного в молодости романтическими наклонностями. Гризайльные вставки на военные темы в простенках рисованых стрельчатых арок весьма характерны как раз для послевоенного времени. И, возможно, романтические мотивы росписей Гербового зала имеют какую-либо связь с воспаленным воображением графа, подобно истории со строительством крепостной ограды вокруг усадьбы. На стенах Гербового зала изображены два вида гербов, помещенных в геральдические щиты. Один из них в соответствии с «Общим гербовником дворянских родов Российской империи» принадлежит графам Дмитриевым-Мамоновым. В другом щите-необычной формы пятилистник. Принадлежность этого герба не установлена. Можно увидеть в нем стилизованное изображение креста или масонский атрибут, назначение которого теперь непонятно. Есть предположение, правда, ничем не подтвержденное, что этот странный знак – герб так и не созданного Матвеем Александровичем Ордена русских рыцарей. Росписи Гербового зала при С. М. Голицыне обновлял художник Август Томашки, работавший во многих московских дворянских домах, в том числе и в Кузьминках. Помощником у этого модного тогда декоратора некоторое время был А. Я. Головин, выдающийся впоследствии русский и советский живописец. Но документальных свидетельств об участии Головина в росписях домов С. М. Голицына не сохранилось. Около выхода на балкон стояли бюсты Екатерины II и ее фаворита А. М. Дмитриева-Мамонова – предположительно работы Ф. И. Шубина. К одной стене был придвинут изящный мраморный столик-консоль со стилизованными львиными фигурами вместо ножек. На столике стояли, как бы включаясь в стенную роспись, несколько мраморных кариатид и богинь- аллегорий времен года. Тут же – весьма причудливые канделябры, привезенные последним владельцем. Напротив столика когда-то висело большое зеркало в золоченой раме с надписью: «Пожалован 1786 г. декабря 16 дня». Надпись, понятно, относилась не к зеркалу, а к портрету Екатерины II, преподнесенному фавориту в этой раме. Полотно пропало в 1812 году, после ухода из усадьбы французов. Пустую раму заполнили зеркалом. Отражающийся в нем бюст Николая I был, конечно, приобретением С. М. Голицына (Первого), горячего поклонника императора, а вся украшавшая зал бронза – помпезные люстры и канделябры, а также бюсты владельцев Кузьминок были заказаны С. М. Голицыным (Вторым). Дальнюю половину этажа занимали в прошлом семейные апартаменты: кабинет хозяина, столовая, будуар супруги, спальня и небольшая, так называемая интимная гостиная. Примыкавший к Гербовому залу кабинет с мраморным камином был заново обставлен мебелью из Кузьминок – тяжелой, обитой тисненой кожей. Во вкусе конца прошлого века цветастые турецкие ковры покрывали полы и стены. Здесь же традиционный для аристократического кабинета арсенал – кинжалы, пистолеты, старинвые ружья, охотничьи рога. На тумбочках возле диванов – японские и китайские вазы, настольные часы. Свободные участки стен были заняты маленькими французскими гравюрами, эстампами, фотографиями. Эти предметы не были связаны стилистически, но, хотя и подобрались случайно, прекрасно обрисовывали атмосферу быта богатого владельца. Более цельное впечатление производила примыкавшая к Гербовому залу Красная гостиная, где стояла ампирная мебель начала XIX века. Однако на стенах, уже в более поздние времена, появились маленькие картинки в основном с видами Швейцарии. Б угловой столовой обращала на себя внимание тяжелая люстра с рожками для свечей. На виду стоял и шкаф с резными женскими фигурами, где хранилось фамильное серебро и хрустальная посуда. Располагавшийся в угловой комнате будуар, судя по старому описанию, походил на антикварную лавку. Здесь были «два шкапчика с вставками из разноцветных камней, прелестный ампирный гарнитур, наборный комодик XVIII столетня, угловые шкафы и несколько кресел с ручками в виде крылатых сфинксов». Фарфоровыми статуэтками здесь были уставлены все плоскости – столы, полки, столешницы, крышки шкафов. Матово белел на стене подаренный еще фавориту мраморный овальный барельеф Екатерины II, а рядом написанные в светлых красках портреты Павла I и императрицы Марии Федоровны (копии с полотен Рослина). Вперемежку с ними висели поздние жанровые портреты семейства Голицыных. Будуар через небольшое, теперь уже исчезнувшее при перестройке здания помещение сообщался со спальней. В этой круглой проходной комнате потолок был расписан цветами. Отсюда другая дверь вела на дальнюю лестницу. В спальню можно было попасть и иным путем – из гостиной, которая сообщалась с Гербовым залом. В конце XIX века застеклили примыкавшие к дворцу крылья-веранды. Вход в них тогда был через двери со стороны парадного двора, которые при реставрации ликвидированы. Попасть в веранды можно теперь лишь из общего коридора. В партере, перед южным фасадом дворца, на месте клумбы стоял чугунный фонтан с двумя расположенными одна над другой чашами. Эти и другие чугунные сооружения, привезенные с уральских заводов С. М. Голицына, не дошли до нашего времени. Последний владелец приложил немало усилий, чтобы благоустроить Дубровицы. Делалось это прежде всего в расчете на состоятельных дачников, которым была предоставлена часть усадьбы. Доходами Голицын рассчитывал покрыть расходы на содержание многочисленного штата дворовой челяди. Для размещения дачников приспособили стоявшие на границе парка хозяйственные постройки, а затем уже ближе ко дворцу построили дома, обращенные верандами к Десне; от парка их отделяли небольшие палисадники. Эти дачи в несколько перестроенном виде сохранились и по сей день. В ту пору регулярная планировка посадок была нарушена. Ныне просматривается лишь центральная аллея, которая начиналась от разобранных ворот со львами и вела к бывшим хозяйственным постройкам. В центре парка через аллею был переброшен чугунный мостик в виде арки. Об этом интересном парковом сооружении напоминают лишь оплывшие насыпи под опоры. Неподалеку стоял бревенчатыйКукольный домик- небольшой теремок для игр младшей дочери С. М. Голицына. Подобные павильоны имелись на рубеже XIX-XX веков во многих барских усадьбах, но почти повсеместно утрачены. Центральная аллея подводила к несохранившнмся западным «готическим» воротам, возведенным М. А. Дмитриевым-Мамоновым. Они напоминали ворота Конного двора и занимали место между двумя хозяйственными постройками XVIII века. Ближе к реке двухэтажное строение имело вход с противоположной парку стороны и первоначально состояло из пяти одинаковых помещений на каждом этаже. После ремонтов в 1930-х годах корпус стал шире, появился коридор, а в больших комнатах встроенные перегородки. Стоящая рядом одноэтажная постройка переделывалась меньше. В нее включены два корпуса середины XVIII века, что отчетливо видно на фасаде – сохранились угловые рустованные лопатки и окна первоначальной формы, также обрамленные рустом. Перпендикулярно этим строениям расположено здание бывшей оранжереи, возведенное еще в XVIII веке, но основательно перестроенное при С. М. Голицыне. При переделке здания под жилье большое помещение было разгорожено на комнаты, расширены оконные проемы, пристроены во втором этаже балконы. Архитектурно проработана лишь центральная часть этого корпуса – ризалит, увенчанный полукруглым фронтоном, в который, в свою очередь, вписан треугольной формы фронтон с окном. В прошлом за этими постройками начиналась большая березовая роща. На ее месте поднялся теперь современный поселок. Последний владелец Дубровиц вынужден был мириться с неудобствами от постоянного присутствия в усадьбе дачников. Сезонная публика основательно вытаптывала парк и особенно попортила земляную катальную горку возле церкви, потому что неторопливому движению по круговой, обсаженной кустарником дорожке «предпочитала всход на вершину прямым путем». С горки была хорошо видна выстроенная на средства С. М. Голицына в 1872 году Короваевская писчебумажная фабрика, стоявшая напротив стрелки Десны и Пахры в деревне Беляево. Позднее фабрика перешла в собственность голицынского управляющего М. А. Поливанова. Автор написанной около восьмидесяти лет назад брошюры о Дубровицах, увидев фабрику близ усадьбы, сокрушенно заметил: «Промышленный дух забрался и в этот идиллический уголок!»Вместо заключения. Судьба музея
В 1917 году бывшие дворянские усадьбы, и Дубровицы в их числе, поступили в ведение учрежденного Народного комиссариата земледелия. Вопросами охраны сосредоточенных там историко-художественных ценностей занималась специальная Комиссия по охране памятников искусства и старины, созданная и октябре 1917 года при Московском Совете рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Чтобы спасти от возможной гибели оставленные без присмотра сокровища, Комиссия приняла решение вывести наиболее ценные предметы усадебного быта в хранилища Государственного музейного фонда. В начале 1918 года из Дубровиц были взяты несколько десятков картин, составлявших убранство «портретной», среди них работы Ротари, Рокотова, Тропинина, Кипренского, Брюллова, а также крепостных живописцев. Эти полотна, как и ценности из десятков других подмосковных усадеб, поступили в запасники Государственного Исторического музея, Третьяковской галереи и Музея изящных искусств (ныне Государственного музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина). Теперь почти невозможно проследить судьбы всех поступлений из дворянских усадеб… На основании декрета Совнаркома от 5 октября 1918 года «О регистрации, приеме на учет и сохранении памятников искусства и старины, находящихся во владении частных лиц, обществ и учреждений» Дубровицы оказались в ведении Музейного отдела Наркомпроса в числе пятидесяти первых бывших дворянских гнезд, взятых на государственный учет и охрану. В 1921 году в дубровицком дворце открылся общедоступный музей дворянского быта. В Знаменской церкви тогда продолжалось богослужение и доступ туда не возбранялся. В создании дубровицкого музея принимали участие члены созданного в Москве Общества изучения русской усадьбы. На собраниях общества делались краеведческие доклады, появлялись публикации в журнале «Среди коллекционеров», тогда же увидел свет небольшой, но содержательный очерк А. Греча в серии «Подмосковные музеи» (книги этой серии теперь являются библиографической редкостью) . С 1922 года Дубровицы перешли в ведение музейного отдела Главнауки – специального управления, созданного в Наркомпросе. Предполагалось, что сеть небольших музеев местного значения будет в дальнейшем расширяться, найдут решение и проблемы, связанные с их обслуживанием. К сожалению, этого не произошло. Подмосковные усадебные музеи, за исключением Архангельского, Останкина и Кускова, просуществовали недолго. В конце 1920-х годов были закрыты и Дубровицы. Объяснялось это «отсутствием средств» – в подобном положении оказались тогда многие учреждения культуры России. Не стоит забывать, что в то время интерес к усадебной культуре и хранившимся там художественным ценностям не охватывал разных слоев общества, а оставался уделом сравнительно узкого круга образованных любителей старины. Да и добираться из Москвы до тех же Дубровиц было несравненно труднее, чем сейчас, когда доступны все виды транспорта. Однако следует признать – ликвидация усадебных и других подмосковных музеев в 1920-1930-х годах нанесла существенный ущерб русской культуре, который не удается и возможно никогда не удастся восстановить. Были опустошены и пришли в ветхость многие исторические здания, утеряны или попали за рубеж многие из хранившихся там произведений искусства. Нелегкую судьбу испытали и дубровицкие строения, откуда была вывезена почти вся обстановка. В 1930-х годах дворец надстроили третьим этажом без всякого уважения к его прежним архитектурным формам. По два этажа выросло над боковыми верандами и бывший дворец стал напоминать топорно сработанный сундук. Внутри здание было приспособлено под общежитие, залы поделены перегородками, лепнина стен и потолков при ремонтах сбита, а стенная живопись забелена. Разрушена была ограда вокруг дома, разобраны остатки мамонтовской стены, два готических въезда – у церкви и в конце парка, снята ажурная металлическая ограда, повалены белокаменные столбы и львиные ворота. Вместо всего этого, уже в 1949 году, вокруг парка возвели невысокую железную огражу упрощенного рисунка. Не повезло и одноэтажным флигелям. Юго-восточный при оборудовании в нем типографии лишился белокаменных сводов, северо-восточный постепенно разобрали до основания. В 1960 году бывшая усадьба Дубровицы была, наконец, признана памятником отечественной культуры и взята на государственный учет и охрану. Однако к практической реставрации ансамбля приступили не сразу. Только после пожара, который произошел в верхних, надстроенных этажах здания в июне 1964 года, было принято решение частично восстановить утраченный классический облик дворца. Строительные работы на объекте проводил трест «Мособлстройреставрация». Фасады были освобождены от безобразящих их надстроек, восстановлены фронтоны, зданию возвращена анфиладная планировка, правда, не совсем точно повторяющая прежнюю. С 1967 года у дубровицкого дворца новый хозяин – Всесоюзный институт животноводства. Отведенная зданию роль потребовала от авторов проекта реставрации компромиссного решения: была сохранена, например, лестница на третий этаж, для лабораторий института пришлось ставить перегородки в некоторых помещениях, был сохранен второй этаж над верандами. Летом 1968 года под побелкой в большом зале дворца кто-то заметил следы стенной живописи. Это были росписи Гербового зала, которые полностью восстановила бригада художников-реставраторов под руководством Л. Чекалина. Только одно это помещение, даже без старинной мебели и картин, способно произнести неизгладимое впечатление на посетителя. К сожалению, далеко не каждый, кто побывал в Дубровницах, получает разрешение на вход в помещения занимающего старинный дворец института. В который раз ведомственный вахтер преграждает дорогу к историческим и культурным ценностям, которые, как у нас говорят, принадлежат народу. Усадьба Дубровицы восстановлена далеко не полностью. Требуют реставрации флигели и хозяйственные строения, нуждается в реконструкции парк, заброшен Конный двор. Стоило бы восстановить и утраченные полностью ограды и ворота. Знаменский храм, который много лет стоял под замком, постепенно преображается. Когда пишутся эти строки, снаружи и внутри церкви реставрация практически закончена, остается вернуть былую красоту резному иконостасу и хорам. …Человеку свойственно рисовать будущее в розовом свете. Поэтому, быть может, завтрашний день бывшей усадьбы представляется мне более радостным, чем день настоящий. Рано или поздно все встанет на свои места, и мы увидим во дворце музей, а знаменитая церковь Знамения распахнет двери для всех верующих и просто для любознательных людей. Любовь к отечественной истории и ее памятникам неистребима. И в самые трудные для нашего народа годы в Дубровицы тек, как и теперь, тонкий ручеек посетителей. С открытием здесь даже не музея, а небольшой экспозиции, посвященной историческому прошлому старинной усадьбы, этот ручеек превратится в живительный поток.* * *
Эту книгу уже набирали в типографии, когда было решено вернуть знаменитый дубровицкий храм православной церкви. Под ее куполом еще стояли реставрационные леса, но уже неслись с золоченых хоров духовные песнопения. На день Покрова Пресвятой Богородицы, 14 октября 1990 года, новый настоятель Знаменского храма отец Сергий Позоров в присутствии епископа можайского Григория провел первое, после шестидесяти лет запустения, богослужение в Дубровнцах.
Библиография
Арсеньев И. А. Слово о неживых. Из моих воспоминаний// Исторический вестник, 1887. Т. 27. Вып. 1-3. Архив князя Ф. А. Куракина / Под ред. В. И. Семевского. Кн. 1- 10. СПб., 1906. Богословский М. М. Петр I. М., 1940-1948. Т. 1-4. Бороздин А. К. Из писем и показаний декабристов. СПб., 1906. Вельтман А. Ф. Обновление храма Знамения Пресвятыя богородицы в селе Дубровицах Московского уезда. М., 1850. Вздорнов Г. И. Заметки о памятниках русской архитектуры конца XVII – начала XVIII в.//В кн.: Русское искусство XVIII века. М., 1973. С. 20-30. Вяземский П. А. Полное собрание сочинений. СПб., 1883. Т. 8. Гатова Т. А. Из истории декоративной скульптуры Москвы начала XVIII в.//В кн.: Русское искусство XVIII века. М., 1973. С. 31-44. Голицын Н. Н. Род князей Голицыных. СПб., 1892. Т. 1. Дмитриев-Мамонов Н. А. Граф Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов//Русская старина. Т. 66. Кн. 4. СПб., 1890. Дмитриевы-Мамоновы А. И. и В. А. Дмитриевы-Мамоновы. СПб., 1912. Дмитровский И. А. Дубровицы, знатное село. М., 1908. Кичеев П. Г. Из семейной памяти. М., б/г. Корб И. Дневник путешествия в Московию. 1698 и 1699 гг. СПб., 1906. Маковский С. Две подмосковные князя С. М. Голицына// Старые годы. 1910. № 1. Письма А. Я. Булгакова к К. Я. Булгакову//Русский архив, 1901. Вып. 2-3 (кн. 5-12). Подмосковные музеи. Вып. IV. Ольгово, Дубровицы. М.; Л., 1925. Холмогоровы В. и Г. Исторические материалы о церквах и селах XVI-XVIII вв. Вып. 3. М., 1886; Вып. 7. М., 1889. Щекатов А. Географический словарь Российского государства. М., 1804. Ч. 2. С. 303-310.«Дубровицы – знатное село»,- говаривали в старину, имея в виду этот удивительный уголок Подмосковья. В предлагаемой читателю книге автор рассказывает об истории старинной усадьбы Дубровицы, о ее владельцах. Большое место отводится описанию дубровицкого храма – церкви Знамения (1690- 1704), отличающейся необычной архитектурой.
Последние комментарии
39 минут 18 секунд назад
8 часов 2 минут назад
13 часов 46 минут назад
14 часов 53 минут назад
15 часов 51 минут назад
16 часов 6 минут назад