Великие химики. В 2-х т. Т. 2 [Калоян Манолов] (fb2) читать онлайн

Калоян Манолов ВЕЛИКИЕ ХИМИКИ Т. 2. 3-е изд. испр., доп

XIX–XX в.

СТАНИСЛАО КАННИЦЦАРО (1826–1910) 

В тишине внезапно и зловеще прогремели выстрелы, потом послышался конский топот: полицейский патруль не впервые нарушал тишину маленького городка.

«Опять гонятся за каким-нибудь бунтарем», — подумал Станислао и закрыл глаза, но уснуть не смог. Ему показалось, что в дом кто-то вошел. Он напряг слух: дверь соседней комнаты отворилась, за стеной кто-то шепотом заговорил. Станислао поднялся, на цыпочках подошел к двери и замер прислушиваясь.

— Твой поступок граничит с безумием, Антонио. Подумай только, какой опасности ты подвергаешь себя и нас. Куда тебя ранили?

— В левое плечо. Пустяки, просто царапина. Но мне придется остаться здесь на несколько дней. Спрячь меня куда-нибудь.

— О, святая мадонна, только бы Мариано ни о чем не догадался!

Станислао узнал голос матери. Она тихо говорила с дядей Антонио Ди Бенедетто. Сердце Станислао учащенно забилось.

— У вас самое надежное место. Никому и в голову не придет, что в доме шефа полиции Мариано Канниццаро прячется революционер. Здесь я в безопасности, дорогая сестра. Зажги свечу, я поднимусь на чердак, там, пожалуй, я устроюсь на время.

— В тюрьме устроишься, а не у меня! — гневно загремел проснувшийся отец. — Воображаешь, что вы победите? Нет, путь, по которому ведет вас Джузеппе Маццини, кончится виселицей.

— Послушай, Мариано, — голос Антонио звучал уверенно и: твердо. — Разве ты не итальянец, не патриот своей страны? Настоящий итальянец хочет видеть свою родину свободной и единой. Мы боремся за воссоединение Италии и мы добьемся успеха!

Станислао затаил дыхание. Дома часто говорили о маццинистах^[1], об организации «Молодая Италия». Неаполитанский король Фердинанд II Бурбон жестоко расправлялся с революционерами. Правда, шеф полиции в столице бывшего Сицилианского королевства — Палермо — был настроен либерально, но узнай об этом в Неаполе, ему бы не сносить головы. Мариано Канниццаро горячо любил родину и ненавидел Бурбонов, но разве мог он позволить прятать в своем доме революционеров?

И вдруг Станислао отчетливо услышал, как отец тихо сказал:

— Ладно, сейчас не до дискуссий. Веди его на чердак, а я отправляюсь спать. И помните: я никого не видел и ничего не знаю.

Станислао воспринимал развивающиеся в Италии события по-своему. Конечно, он ненавидел австрияков, оккупировавших его родину и безжалостно грабивших ее богатства. Конечно, в душе он был на стороне отчаянных карбонариев, сражавшихся в партизанских отрядах. Но даже говорить об этом вслух было очень опасно. Гораздо спокойнее было рассуждать о Вергилии, Таците, Данте и не касаться политических тем.

В школе Станислао знали как способного ученика. Ему одинаково легко давались и литература, и математика, и история… Любознательность и широта интересов отличали его и на медицинском факультете университета в Палермо, куда он поступил в 1841 году. Наделенный незаурядными способностями и упорным характером, он прекрасно усваивал материал и был надеждой профессоров. Станислао не ограничивался занятиями по медицине, он посещал также лекции по литературе и математике.

Большое влияние на молодого Канниццаро оказал профессор Микеле Фодера, который преподавал в университете физиологию и занимался изучением нервной деятельности человека. Эта проблема заинтересовала Канниццаро, и он начал совместную работу с профессором, пытаясь найти возможность распознавания двигательных и сенсорных нервов. Его опыты на морских свинках, мышах и собаках дали большой и ценный материал. Станислао работал в лаборатории профессора, но очень часто переносил свои исследования домой, поскольку в университете не было места для подопытных животных. Молодой ученый сформулировал новое оригинальное мнение по занимавшему его вопросу. Свой доклад он читал на конгрессе в Неаполе в 1845 году.

Итальянские ученые с интересом выслушали 19-летнего Канниццаро. Конечно, как и следовало ожидать, оказалось, и немало противников. Некоторые ученые утверждали, что его выводы недостаточно обоснованы, что не хватает целостной экспериментальной проверки.

До известной степени противники молодого ученого были правы. Сам Канниццаро понимал, что существенную роль в физиологических процессах играют химические превращения веществ в живом организме.

— Придется проводить опыты комплексно, — решил Канниццаро. — С одной стороны, физиологические исследования, с другой — химические.

— Может быть, стоит провести все исследования заново, но при этом обратить особое внимание на химические изменения, — посоветовал ему физиолог Мачедонио Меллони^[2], с которым Станислао познакомился в первый же день конгресса. Они быстро сблизились и теперь обсуждали интересующие их проблемы как старые друзья.

— Вы правы, Меллони. Нужда в таких исследованиях велика, но, к сожалению, у меня слабая подготовка по химии. В Палермском университете ей уделяют мало внимания, да и лаборатория там очень маленькая.

— На мой взгляд, вам следует самым серьезным образом заняться изучением химии.

— К сожалению, в Палермо это невозможно.

— Но разве университет существует только в Палермо? Поезжайте в другой город. Я мог бы порекомендовать вас Рафаэле Пириа^[3].

Осенью 1845 года Канниццаро уехал в Пизу и поступил ассистентом в лабораторию Пириа. Теперь молодой сицилиаиец мог целиком посвятить себя химии. По утрам он слушал лекции по органической и неорганической химии, а после обеда проводил опыты в лаборатории. Станислао сосредоточенно наблюдал за работой учителя — известного экспериментатора. Пириа ежедневно в течение восьми часов проводил свои исследования салицина, аспарагина, популина и некоторых производных нафталина. Работал он с исключительным мастерством и педантичной аккуратностью. Если Пириа приходилось покидать лабораторию раньше обычного времени, он оставлял за себя Канниццаро, который должен был закончить анализ или приготовить реактивы и приборы для следующих опытов. Станислав выполнял наставления учителя с той же педантичностью.

Зато вечером, закончив работу, Пириа преображался. Он удобно усаживался в кресло и начинал задушевную беседу со своими ассистентами — Станислав Канниццаро и Чезаре Бертаньини^[4]. Канниццаро испытывал большую привязанность к своему учителю, хотя характер у него был не из легких, но главное — у него он научился любить химию.

Прошли два года пребывания Канниццаро в Пизе. За это время окрепла его дружба с Чезаре Бертаньини. Оба страстно любили химию, вместе строили планы на будущее. И поскольку оба они были молоды, в эти планы входили не только научные исследования. Нередко в их разговорах упоминалось имя Анжелины, в которую был влюблен Станислао.

В июле 1846 года двадцатилетний Канниццаро поехал в Палермо повидаться с родителями и сестрами, намереваясь осенью вернуться в Пизу. Однако последнему не суждено было осуществиться.

Сильная засуха 1845 и 1846 годов вызвала в Италии экономический кризис. Маццинисты использовали недовольство широких народных масс, чтобы снова начать борьбу за воссоединение Италии, за свержение власти Бурбонов. Пылкий Канниццаро, забыв лабораторию в Пизе, стал первым помощником Антонио Ди Бенедетто. Тайные сходки, торжественные клятвы в верности родине…

Двенадцатое января 1848 года. Первыми начали стрелять на баррикадах в Палермо.

— Да здравствует Сицилия!

— Долой Неаполитанское королевство! Долой короля Фердинанда II!

Пламя революции вспыхнуло по всей Италии. Джузеппе Маццини возглавил восстание в Милане. Из Южной Америки вернулся Джузеппе Гарибальди. Он организовал отряды добровольцев и начал героический поход против австрийцев.

Через несколько дней после вспыхнувшей революции в Палермо было объявлено об установлении Сицилианского королевства. В работе нового парламента принял участие и Станислав Канниццаро как представитель от округа Франкавиллы. Однако события развивались с молниеносной быстротой. Опомнившись от внезапного удара, королевские войска начали наступление на Сицилию. Реакция поднимала голову и угрожала растоптать каждого, «то станет на ее пути. Приходилось браться за оружие.

Канниццаро был назначен офицером артиллерии и прибыл в Мессину, где ожидалось нападение королевских войск. Революционные отряды проявили невиданный героизм, но у них не хватало боеприпасов, не было опытных офицеров. Королевские войска подвергли Мессину артиллерийскому обстрелу — несколько дней подряд земля сотрясалась от адского грохота орудий. Город был разрушен до основания, и революционеры были вынуждены отступить. Они храбро защищались, но восстание было обречено. Сицилия стонала, залитая кровью, выжженная пожарищами, разрушенная безжалостным врагом. Оставшиеся в живых революционеры вынуждены были покинуть родину.

Теплой июльской ночью 1849 года фрегат «Независимость» отошел от берегов Сицилии и направился в Марсель. На борту фрегата был и Станислав Канниццаро. Он решил перебраться во Францию и вернуться к прерванной великими событиями научной деятельности.

Из Марселя Канниццаро направился в Лион, потом — в Париж. Его привлекал университет, лаборатории…

Итальянские патриоты — борцы за независимость своей родины — чувствовали поддержку прогрессивно настроенных людей во всем мире. Десятки комитетов собирали средства для доблестных сыновей Италии, живших в изгнании.

Как и большинство итальянцев, Канниццаро поселился в латинском квартале Парижа. Получив помощь от своих соотечественников, он вскоре сумел найти место в лаборатории Шевреля и начать научную работу.

Крупный ученый Мишель Эжен Шеврель изучал главным образом цвета и процессы крашения, но в его лаборатории проводились и десятки других исследований, которые выполнялись многочисленными сотрудниками и студентами, оканчивающими учебу и пришедшими сюда, чтобы приобрести практический опыт, так необходимый для самостоятельной научной деятельности.

Канниццаро обратил на себя внимание с первых дней paботы в лаборатории. Этому немало способствовало его героическое прошлое. «Революционер», «борец с баррикад Палермо» — это не могло не внушать интерес и уважение к молодому итальянцу.

Его коллеги, и особенно один из них, Франсуа Клоэз^[5], часто расспрашивали Станислав о недавних героических днях, завидуя тому со всей пылкостью молодости.

Клоэз привязался к Станислав, и вскоре они стали неразлучны. Шеврель предложил им начать совместные экспериментальные исследования. Эта работа еще больше сблизила друзей. Они часами обсуждали условия проведения опытов, конструировали необходимые приборы. Вещества, с которыми они работали, относились к самым сильным ядам, поэтому все опыты требовали чрезвычайной осторожности. Действуя на цианид калия хлором или бромом, они получили хлорциан и бромциан — летучие ядовитые вещества, обладающие очень высокой реакционной способностью. Особенно легко протекало взаимодействие между аммиаком и хлорцианом, в результате которого образовывалось бесцветное кристаллическое вещество, легко растворяющееся в эфире и воде.

— Анализ продукта и способа его получения приводит к выводу, что это амид синильной кислоты, — заключил Канниццаро.

— И все-таки неоднократные попытки получить его при непосредственном взаимодействии аммиака с цианистым водородом оказались безрезультатными, — заметил Клоэз.

— Может быть, причина в том, что образуется цианид аммония и отщепление водорода от этого соединения в условиях опыта невозможно. Тем не менее синтез, который мы провели, доказал строение соединения. От хлорциана в нем остается циановая группа, а от аммиака — аминная. Образуется цианамид, и отщепляется хлористый водород.

— Ты определял температуру плавления продукта, который мы сегодня получили?

— Еще нет. Впрочем, над процессами, протекающими прл нагревании цианамида, нам еще предстоит поломать голову.

— Заметил ли ты, что при высокой температуре происходят значительные изменения цианамида, вероятнее всего, он превращается в другое вещество?

— Оставим пока эту проблему, Франсуа. У нас накопилось множество результатов синтеза. Их следует обработать и подготовить публикацию, а потом уже займемся и этими вопросами.

Статья Канниццаро о цианамиде вышла в свет в 1850 году, а в следующем году появилась статья о превращениях этого веществах при нагревании. Достижения молодого ученого неостались незамеченными, особенно на родине. Революционный подъем, стремление к прогрессу и свободе всколыхнули духовную жизнь страны. Большое внимание стало уделяться развитию университетов и других высших учебных заведений. Городской совет Алессандрии направил Канниццаро специальное приглашение:

«Культурная общественность во главе с руководством города приглашает вас занять преподавательское место по химии и физике в Техническом институте нашего города. Экономическое развитие страны требует, чтобы силы молодых специалистов объединились во славу Италии. Ваши познания в области химии и физики внесли бы неоценимый вклад…»

Канниццаро положил письмо на стол.

— Вот так, Франсуа. Италия нуждается во мне.

— И что ты решил? — спросил Клоэз.

— Пока ничего. Алессандрия очень маленький городок. Технический институт, в сущности, просто школа. В нем нет научной библиотеки, думаю, что нет и лаборатории. Если я поеду туда, мне придется прекратить исследовательскую работу.

Прошло несколько недель. Канниццаро все еще не мог прийти к окончательному решению. Может быть, ему удастся найти более интересное место в другом итальянском городе? И от Пириа почему-то нет ответа. Что скажет его учитель? Но вот наконец и его письмо:

«Медлить нельзя, я настаиваю, чтобы ты принял это приглашение. Алессандрия находится недалеко от Турина и Генуи, может быть, позднее там найдется более интересное для тебя место… Технический институт — это только начало. Истерзанный итальянский народ нуждается в живой мысли своих сыновей. Не забывай, что ретортой можно служить народу, как и мечом».

Это письмо положило конец колебаниям, и в начале лета Канниццаро выехал в Алессандрию.

Жители города встретили ученого восторженно. Газеты наперебой приглашали своих читателей посетить институт и послушать героя баррикад Палермо, ученого из Парижа, доблестного сына Италии — Станислав Канниццаро. В день приезда ученого улицы были полны народа, здания украшены флагами и цветами.

Канниццаро тут же принялся за работу. Как он и предполагал, лаборатории при институте не было, но он вскоре создал ее сам. В этом помог ему старый друг Чезаре Бертаньини, с которым Станислао не прекращал переписку, находясь в Париже. Бертаньини позаботился о снабжении новой лаборатории Канниццаро всем необходимым. Почти в каждом письме Канниццаро перечислял приборы и химикаты, которые он просил найти Бертаньини.

«Прошу извинить меня за чрезмерную назойливость, но мне приходится одному обо всем заботиться, а это очень трудно. Приборы, отмеченные в списке, понадобятся мне в следующем месяце, постарайся, чтобы я их получил вовремя. Аудитория моя всегда переполнена слушателями, лаборатория уже работает. Дорогой Чезаре, до сих пор такой лаборатории не было во всей Италии».

Увлеченный научными исследованиями, Канниццаро постепенно отошел от политической жизни и всецело отдался служению науке. Из переписки, которую он вел с Бертаньини и Пириа, ученый знал об исследовательской деятельности обоих. Развитие органического синтеза, следующие одно за другим открытия в области органической химии обусловили интересы Канниццаро как ученого. Он начал изучать бензальдегид и реакции, характерные для этого соединения. Упорный в работе, он проводил опыты тщательно и скрупулезно, несмотря на склонность к теоретическим обобщениям. Опыт для него имел первостепенное значение, он понимал, что лишь путем эксперимента человек может постичь законы природы.

Изучение реакции бензальдегида все более увлекало Канниццаро. При нагревании бензальдегида с углекислым калием запах горького миндаля быстро исчезал. Продукт реакции обладал совершенно другим, даже приятным запахом. Исследователь приступил к расшифровке строения полученного вещества. Он начал с количественного анализа реакционной смеси. Разделив на компоненты реакционную смесь, он приступил к их количественному определению. Уже через несколько дней был получен неожиданный результат: количество углекислого калия во время реакции не изменилось. Значит, поташ играет роль катализатора? Но тогда что же за превращения происходят с бензальдегидом? Ведь в реакционной смеси нет другого вещества, с которым он мог бы соединиться.

Загадочность этой необычной реакции волновала Канниццаро. Ведь не было сомнений в том, что бензальдегид превращался в другое вещество.

— А может быть, не другое, а другие…

В продуктах реакции была обнаружена бензойная кислота и еще одно вещество — жидкость с весьма высокой температурой кипения, около 205°С. Эта жидкость с приятным запахом по своим Двойствам напоминала спирт, но обладала и некоторыми свойствами бензола. Она легко реагировала с концентрированными серной и азотной кислотами. Новое вещество представляло собой бензиловый спирт — первый открытый и изученный ароматический спирт.

Дальнейшие исследования Канниццаро показали, что половина исходного количества бензальдегида превращается в бензиловый спирт, а другая половина — в бензойную кислоту. Результаты этих исследований он опубликовал в 1853 году; реакцию, при которой получались эти вещества, мы сегодня называем «реакцией Канниццаро».

Получение бензилового спирта влекло за собой обширные дальнейшие исследования. Надо было изучить реакции, в которые могло вступать новое вещество, установить его точный состав. Канниццаро нуждался в сотрудниках-единомышленниках, с которыми он мог бы обсуждать свои идеи. Переписка с Бертаньини и Пириа давала очень многое, но не могла полностью заменить личных контактов. Канниццаро продолжал исследование бензилового спирта вместе с Бертаньини, работавшим в Генуе. Они часто встречались, чтобы обсудить результаты и наметить пути дальнейших исследований. Однако работа в разных городах мешала нормальной деятельности ученых. Пириа, их учитель и друг, понимал это лучше других и, воспользовавшись своим влиянием, дал возможность обоим ученым объединиться. В 1885 году Канниццаро получил место профессора в Генуэзском университете. Почти в то же время сам Пириа переехал в Турин.

Это благоприятно сказалось на работе ученых. Теперь все трое собирались и обсуждали общие проблемы.

Первое время Канниццаро не мог в полную силу продолжить работу, начатую в Алессандрии, поскольку лаборатория университета в Генуе была плохо оборудована. В ней не было приборов даже для самых элементарных демонстраций на лекциях. На оборудование новых помещений, находившихся на верхнем этаже университетского здания, Канниццаро потратил почти целый год.

В конце концов лаборатория приобрела надлежащий вид, и он продолжил работу вместе с ассистентом и двумя студентами. Исследования в лаборатории Канниццаро проводил с необыкновенным энтузиазмом. Он ежедневно обсуждал свои идеи с сотрудниками, выслушивал их мнения и всегда одобрительно встречал любое новое предложение и начинание. Как считал Канниццаро, в лаборатории каждый должен был чувствовать себя свободным, полет в науке может совершить лишь человек на собственных крыльях.)

В Генуе вместе с Бертаньини они завершили исследования производных бензилового спирта, из которого Цолучили бензилхлорид, а затем превратили его в фенилуксусную кислоту. Параллельно с этими исследованиями Канниццаро все чаще обращался к основным теоретическим вопросам химии.

— Особенно важным сейчас и в то же время очень сложным является вопрос о строении веществ, — в лаборатории шло обсуждение дальнейших исследований.

— Ты прав, Станислао. Да, Дальтон ввел понятие «атомный вес», но мы имеем дело не только с простыми, но и сложными атомами, говорим также и о радикалах, — Бертаньини, как всегда, легко угадывал мысли друга.

— Амедео Авогадро назвал частицы газов молекулами. Такого же мнения придерживается и Шарль Жерар. А вот какова суть частиц, из которых построены другие вещества? Можно ли отождествлять их с частицами газов?

— В своих лекциях Рафаэле Пириа тоже говорит о молекулах как о мельчайших частицах.

— Если добавить к этому и радикалы, картина усложнится, — Канниццаро помолчал. — Эти мысли давно занимали меня. В сущности, я уже пытаюсь сделать первые шаги в этом направлении. Вот рукопись моей новой статьи «Очерк развития философии в химии»^[6].

— Расскажи, пожалуйста, хотя бы кратко, в чем ее суть, а потом я внимательно прочту ее.

— Мне кажется, ключ ко всему в законах Авогадро и Гей-Люссака. Согласно взглядам Авогадро, в равных объемах различных газов при одинаковых условиях — температуре и давлении — содержится равное число частиц. Эти частицы надо называть молекулами, а не сложными атомами, иначе картина получается запутанной. Например, если один объем газа А реагирует с двумя объемами газа В и образуются два объема газа С, то каждая частица С должна состоять из одной частицы В и половины частицы А. Можно ли называть частицы А атомами, когда в состав С входит лишь половина частицы А?

^{Н. Бунзен}

^{Спектроскоп Бунзена — Кирхгофа}

— Конечно, нет. Ведь само название «атом» означает «неделимый», и это основное свойство атома — самой малой неделимой частицы.

— Отсюда следует, что каждая частица газа А состоит из двух атомов. Такая частица и есть молекула газа.

— Я понял твою идею.

Статья Канниццаро привлекла внимание ученых всего мира. Посылки, которые он развивал, не были новы, но они рассматривались с новых позиций, по-новому освещался вопрос об атомах, молекулах, атомных и молекулярных весах.

Конечно, в одной статье было невозможно охватить всю проблему в целом. Через два года после публикации статьи Канниццаро получил письмо от Карла Вельтцина^[7], профессора Политехнической школы в Карлсруэ, который приглашал его принять участие в Международном конгрессе 1860 года. В письме, подписанном 45 выдающимися химиками во главе с организационным комитетом, в который входил Август Кекуле, Адольф Вюрц и Карл Вельтцин, говорилось:

«Химическая наука достигла такого уровня развития, что нижеподписавшиеся считают необходимым созвать конгресс с целью уточнения важнейших положений этой науки. Необходимо обменяться мнениями, чтобы устранить разногласия по следующим важным вопросам:

точные определения понятий «атом» и «молекула», «эквивалентность», «атомность» и прочее;

валентность элементов;

формулы соединений;

новая номенклатура химических соединений».

Письмо датировано 10 июля 1860 года.

Канниццаро поехал в Карлсруэ в конце августа. Вместе с ним на конгресс прибыли его коллеги и друзья Пириа и Бертаньини.

Несколько дней в Карлсруэ происходило знаменательное событие. Почти все выдающиеся химики Европы собрались здесь, чтобы обсудить наиболее важные положения химической науки.

Ранним утром 3 сентября Политехническая школа широко распахнула двери перед ста пятьюдесятью светилами науки.

Наиболее представительной была группа ученых Германии, она составляла около одной трети всех делегатов. Среди них — Роберт Бунзен^[8], Генрих Копп^[9], Август Кекуле, Лотар Мейер^[10]и другие. Францию представляли более 20 ученых — Батист Буссенго, Мишель Эжен Шеврель, Анри Сент-Клер Девилль, Марселей Жак Бертло и другие. От Англии присутствовали сэр Уильям Перкин, Август фон Гофман, Томас Грэм. В состав русской делегации входили Дмитрий Иванович Менделеев, Александр Порфирьевич Бородин, Николай Николаевич Зинин и другие^[11].

Профессор Карл Вельтцин приветствовал делегатов и объявил об открытии конгресса. Председателем первого заседания было предложено избрать профессора Роберта Бунзена. Однако Бунзен, поблагодарив за честь, отказался выполнить эту почетную обязанность, сославшись на нездоровье. Вместо него был избран профессор Вельтцин. По предложению организационного комитета были избраны также пять секретарей — по одному представителю от Германии, Франции, Англии и России; в качестве пятого секретаря была предложена кандидатура Августа Кекуле — члена организационного комитета.

После окончания процедуры избрания секретарей слово взял Кекуле, чтобы от имени организационного комитета наметить задачи и цели конгресса:

Необходимо создать комитет, который сформулирует основные вопросы, подлежащие обсуждению. Таким образом, мы сможем выделить наиболее важные проблемы. Просьба дать свои предложения о составе комитета.

По предложению участников конгресса в состав комитета вошли 30 человек, в том числе Герман Копп, Станислао Канниццаро, Д. И. Менделеев…

Комитет должен был решить проблему, которая волновала всех химиков, а именно уточнить понятия «атом» и «молекула». Заседание комитета началось с резких дискуссий, но ход работы в корне изменился, когда слово взял Станислао Канниццаро. Он выступал с присущим ему темпераментом. Идеи, высказанные им, основывались на законе Авогадро и системе Жерара. Канниццаро говорил ясно, убедительно, бескомпромиссно:

— Атомы — мельчайшие частицы, из которых состоят молекулы, носителем же свойств вещества является молекула — самая маленькая частица, которая может сравниваться по физическим и химическим свойствам с другой подобной частицей.

Многие химики поддержали идеи Канниццаро. Комитет сформулировал три пункта, которые выносились на обсуждение общего собрания.

На следующий день делегаты конгресса заслушали предложения комитета. Председатель — Жан Батист Буссенго открыл заседание короткой речью:

— Вопросы, которые предстоит рассмотреть, должны создать мост между старой и новой химией. Я зачитаю первое предложение: «Желает ли собрание утвердить различие между понятиями «атом» и «молекула», имея в виду, что молекулой будет называться самая маленькая частица вещества, которая может вступать в химические реакции и может сравниваться по своим физическим свойствам с другими подобными частицами, а атомы — это мельчайшие частицы, из которых состоит молекула?»

Начались бурные дебаты. И вновь Канниццаро проявил свое ораторское искусство. Его пламенная речь убедила почти всех в необходимости новых формулировок. Когда Буссенго предложил поставить этот вопрос на голосование, лес рук подтвердил полное единодушие химиков.

Обсуждение и других вопросов вызвало на конгрессе разногласия. После перерыва в зал вошел Жан Батист Дюма, только что приехавший из Парижа, но конгресс в этот день уже закончил свою работу, отложив на следующее заседание вопросы о химических знаках и атомных весах.

Третий и последний день конгресса был одним из самых напряженных. Химики должны были уточнить способ, которым будут изображаться элементы и соединения и записываться химические реакции, решить, что понимать под атомным весом, и обсудить ряд других проблем.

До тех пор в химии применяли символы химических элементов и принимали атомные веса, введенные Берцелиусом. Атомный вес кислорода по этой системе был равным 100. В системе, предложенной Шераром, использовались атомные веса, также вычисленные по отношению к кислороду, но для него принимался атомный вес 16. В связи с этим было много сложных и запутанных вопросов. Дюма, председатель заключительного заседания, сам не пришел ни к какому окончательному решению. Он считал, что в неорганической химии может остаться -система Берцелиуса, а в органической химии нужно принять новую систему.

Канниццаро не мог оставаться равнодушным к такой постановке вопроса. Он снова привлек внимание аудитории неоспоримостью своих доводов.

— Система Берцелиуса совершенно непригодна. Это ясно показано в статье Шарля Жерара, который определил атомные веса на основе закона Авогадро — Ампера.

И, обращаясь к приготовившемуся возразить Бертло, он продолжал:

— Я постараюсь доказать вам, господин Бертло, что даже прекрасный метод определения молекулярных и атомных весов профессора Дюма основывается на закене Авогадро. Впрочем, метод Дюма является основным этапом в ходе определения атомных весов. И здесь система Берцелиуса оказалась несостоятельной. Газообразные вещества состоят из свободно движущихся молекул, и если по методу Дюма определить их молекулярный вес, можно легко вычислить истинную величину атомных весов.

По этому вопросу я хочу внести серьезные поправки, — прервал его Анри Сент-Клер Девилль. Девилль, как и Бертло, был не согласен с точкой зрения Канниццаро и являлся одним из самых убежденных его противников. — Каким образом объясняет профессор Канниццаро тот факт, — продолжал Девилль, — что при различных температурах получаются разные значения молекулярного веса? Вот, например, для хлорида алюминия при 500°С молекулярный вес близок к 250, а при 1000°С — около 130. Ведь молекула неизменна? Или это лишь голословные заключения, не имеющие ничего общего с действительным состоянием вещества?

— Молекулярные веса являются лишь фиктивными величинами, — добавил Бертло. — Они не имеют никакого отношения к химическим процессам.

— Вы неправы, профессор Бертло, — пылко возразил Канииццаро. — Наоборот, при такой высокой температуре молекула может измениться, распасться на более простые частицы. Опыты профессора Девилля показывают именно это. Он получил для хлорида алюминия разные молекулярные веса — большие при низких температурах и меньшие при высоких. Совершенно очевидно влияние температуры: с ее повышением молекулы распадаются.

Спор принимал все более резкий характер, атмосфера накалялась. Каждый высказывал свое мнение, но чувствовалось, что большинство ученых разделяют идеи Канниццаро.

— Утверждения Канниццаро основываются на рациональном принципе, в котором нет места для предположений или допущений, как это делал в свое время Берцелиус, — спокойно начал Дмитрий Иванович Менделеев. — Корректировка атомных весов, которую предлагает Канниццаро, убедительна, и ее надо принять. Я полностью разделяю его взгляды.

С воодушевлением воспринял идеи Канниццаро и Лотар Мейер:

— Будто пелена спала с глаз: таким отчетливым и ясным представляется ранее непонятное.

Несмотря на такой поворот событий, Бертло упорно оставался при своих убеждениях. Немало было и колеблющихся. Дюма внимательно следил за ходом дискуссии, и именно ему удалось сгладить противоречия своей блестящей заключительной речью.

Конгресс в Карлсруэ^[12] положил начало новой химии, которая постепенно подходила к изучению атомов и молекул. Большая заслуга в этом принадлежала Станислао Канниццаро. После конгресса его имя стало очень популярным среди ученых всего мира. О генуэзском профессоре с уважением отзывались в научных институтах, многие исследователи тут же взялись за проверку значений атомных весов, применяя методы, предложенные Канниццаро. Сам ученый тоже занялся определением атомных весов некоторых элементов. За его исследованиями внимательно следили ученые многих институтов Италии. В 1861 г. он получил приглашение от руководства университетов в Неаполе и Пизе занять место профессора химии. Но Канниццаро не хотел расставаться со своей лабораторией в Генуе.

Летом он поехал в Палермо. Желание повидать мать, сестер, которых, он не видел 13 лет, родной город влекло его в Сицилию. Теперь, когда Гарибальди завоевал всю Южную Италию и Неаполитанское королевство присоединилось к Сардинскому, возвращение в Палермо для Канниццаро не представляло опасности. Старые друзья радостно встретили его, они вспоминали о совместной героической борьбе на баррикадах. Обаяние родных мест было велико, и Канниццаро принял предложение стать профессором неорганической и органической химии в университете Палермо. Одновременно он должен был заведовать химической лабораторией. Последняя мало изменилась с его студенческих лет. Канниццаро тут же взялся за ее переоборудование. Здесь он продолжил свою работу — определение атомных весов элементов. Ученый вплотную занялся органической химией. Его сотрудники по лаборатории и ассистенты работали, заражаясь его энтузиазмом. Бывало, что опыт не удавался или кто-нибудь допускал ошибку, но Канниццаро всегда умел найти такие слова, что разочарование и досада сменялись желанием работать и работать. В лаборатории всегда царила спокойная творческая атмосфера.

Особое внимание Канниццаро уделял подготовке к лекциям. Он любил рассматривать химические проблемы в процессе их развития. Канниццаро раскрывал перед аудиторией историю того, как постепенно, шаг за шагом, химия все глубже проникала в суть превращений веществ и достигла современных успехов. Он читал лекции очень живо, приводил интересные примеры, делал неожиданные сравнения. Громко стуча мелом, профессор выводил на доске новые формулы, задавал аудитории вопросы и тут же сам отвечал на них. Его лекции походили на бурный поток идей, теорий, предположений, рождавшихся на глазах у студентов. Иногда, закончив лекцию, ученый подолгу сидел неподвижно, весь во власти мыслей и идей, и в этот момент для него аудитории не существовало.

Слава о великолепном ораторе и экспериментаторе привлекала в его лабораторию многих молодых итальянцев и иностранцев, жаждущих знаний. Палермо стал самым крупным химическим научным центром Италии, особенно после смерти Рафаэле Пириа в 1865 году. За этот период Канниццаро, провел исследование большого числа органических соединений, содержащих группу — ОН, которая, по его предложению, былш названа гидроксильной. С тех пор этот термин стал общепринятым.

Наступил знаменательный для страны 1871 год. После десятилетней борьбы под натиском гарибальдийцев австрийцы, покинули свои последние владения в Италии. Пало и Венецианское королевство. Произошло воссоединение Италии.

В том же году Канниццаро получил приглашение правительства возглавить кафедру химии в столице молодого государства — Риме. Он немедля отправился в новую столицу, где взялся за организацию лаборатории с присущими ему энергией: и энтузиазмом. За несколько месяцев монастырь Сан-Лореицо: в римском квартале Панисперна преобразился. Вместо призрачных теней монахинь, вместо колокольного звона — шумная толпа студентов, их молодые голоса. Отныне каждый, кто перешагивал порог этого здания, становился служителем науки. Институт в Сан-Лоренцо стал первым итальянским химическим институтом. Здесь Канниццаро продолжил свои исследования по органической химии. Несмотря на общественные и политические обязанности (будучи сенатором, он заседал в парламенте), известный ученый не прерывал научную работу. В Риме Канниццаро закончил начатые в Палермо исследования монобензилкарбамида, но самые значительные результаты были получены им при изучении лекарственных веществ цитварной полыни. Это растение можно было найти во всех крупных аптеках, поскольку из него изготавливали самое эффективное лекарство' против круглых гельминтов^[13]. Канниццаро пытался выделить лекарственное вещество в чистом виде, чтобы изучить его свойства и установить состав. Вся лаборатория была пропитана своеобразным запахом растения, напоминающим запах камфоры. Канниццаро подвергал желтовато-зеленые веточки полыни; многократной обработке различными органическими растворителями. Полученный раствор содержал сложную смесь органических веществ. В результате продолжительной и кропотливой: работы ученому удалось выделить вещество, образующее бесцветные, плохо растворимые в воде кристаллы. Это вещество и придавало цитварной полыни лечебные свойства. Его назвали сантонином.

Ученому необходимо было установить еще и состав этого соединения, выявить его структуру. Несмотря на то что методы, которые он применял, сегодня выглядят примитивными и несовершенными, ему удалось показать, что сантонин принадлежит к группе сесквитерпенов^[14]. Он установил и структурную формулу соединения. Более поздние исследования других Авторов подтвердили результаты Канниццаро и еще раз показали, что большие успехи в науке могут быть достигнуты и очень скромными средствами, если эти средства находятся в руках талантливого исследователя.

Канниццаро был не только блестящим экспериментатором, он был гениальным теоретиком. Его идеи оказали решающее воздействие на развитие атомно-молекулярной теории в химии, а исследования в области органической химии способствовали разрешению и углублению ряда важнейших теоретических и практических вопросов. Канниццаро пользовался уважением не только на родине, его ценили ученые всего мира. Многие университеты удостоили его почетного звания доктора «гонорис кауза»^[15].

Канниццаро был верен пауке до конца своих дней. Известие о его смерти в 1910 году итальянский народ встретил с глубокой скорбью.

Прах великого сына Италии покоится в Пантеоне рядом с прахом Рафаэля, Леонардо да Винчи, Галилео Галилея и многих других гениев, отдавших свою жизнь прогрессу человечества.

МАРСЕЛЕН ЖАК БЕРТЛО (1827–1907) 

Они познакомились совсем недавно, но каждый из них чувствовал, что уже не может жить без другого. Встретились они в пансионе лицея Генриха IV. Эрнест Ренан был немногим старше Марселена Бертло. Ренан был рослый и полный, Бертло — невысокий и худощавый. Они спорили на философские и литературные темы, интересовались историей, языками, поэзией, наукой…

Выросший в небогатой семье врача и впитавший в себя республиканские идеи, Марселей Бертло с детских лет столкнулся с нелегкими судьбами простых людей. Внешне он был ничем не примечателен, но высокий лоб и проницательный взгляд говорили о незаурядности его натуры. Этот юноша, ходивший в старом, потертом костюме, в интеллектуальном развитии далеко опередил своих сверстников. У него были лучшие среди лицеистов сочинения на философские темы, за одно из которых ему присудили первую премию; он читал Шекспира на английском языке, Гёте на немецком, Тацита на латинском, Платона на греческом.

Ренан был родом из более зажиточной семьи. Он получил богословское образование, и во взглядах на религию друзья придерживались разной концепции.

— Бог — просто выдумка, — часто повторял Бертло. — Сколько тысяч богов создал ум человеческий!

— Не богохульствуй, Марселей, — возражал ему Ренан. — Бог — это прибежище для бедных.

— А для богатых? — подхватывал Бертло.

— Вечная истина, — задумчиво отвечал ему Ренан.

— Истина в науке, мой друг.

— Для тебя наука — это жизнь. Ты стремишься к знаниям… Мне кажется, что это единственное место, которое тебя не интересует. — Ренан махнул рукой в сторону кладбища Монпарнас.

— Почему ты так думаешь? И там можно многое познать, но ты-то не посмел бы и ступить туда. Твое сердце просто разорвется со страху.

Они никогда не обижались, иронизируя друг над другом.

Друзья регулярно посещали Коллеж де Франс, где слушали лекции Клода Бернара^[16], Антуана Жерома Балара, Мишеля Эжена Шевреля и других видных ученых. Жизнь под одной крышей и жажда знаний все больше сближали Бертло и Ренана. Они с успехом сдали экзамен на степень бакалавра и осенью 1848 года поступили в университет. После долгих колебаний по совету родителей Бертло стал изучать медицину. Однако занятия не удовлетворяли его, он испытывал потребность в более широких знаниях. Бертло проявлял интерес к самым разнообразным наукам, поэтому он находил время посещать лекции по истории, литературе, археологии, заниматься языкознанием. Все это он усваивал с удивительной легкостью — он отличался феноменальной памятью. Особенно много Бертло занимался физикой. Он подолгу засиживался в библиотеке и до поздней ночи работал в лаборатории. Это позволило ему уже в конце первого учебного года стать лиценциатом^[17] физики. Одновременно он начал изучать химию как одну из основных дисциплин в общей подготовке врачей. Круг интересов Бертло день ото дня рос. В конце концов он решил найти химическую лабораторию, в которой мог бы приобрести опыт экспериментатора.

В то время в Париже директором Монетного двора Жюлем Пелузом была создана новая частная химическая лаборатория. Скромная месячная плата в 100 франков, которую должен был внести каждый, чтобы получить право работать в лаборатории, делала ее доступной для многих молодых людей, решивших заняться химией. Бертло с энтузиазмом приступил к исследовательской работе у Пелуза.

В большом двухэтажном здании в глубине двора находилась не одна, а в сущности несколько лабораторий. В нижнем этаже располагались большие помещения для первоначальной подготовки. Усвоившие технику работы и накопившие знания молодые ученые имели возможность перейти в меньшие лаборатории на верхнем этаже. Там они вели самостоятельную исследовательскую работу. На начальной стадии обучения в лаборатории обычно работали человек тридцать — в основном это были сыновья промышленников, купцов, ремесленников, стремившиеся расширить свои знания и подготовиться к будущей трудовой деятельности. В центре этой лаборатории находилась небольшая застекленная будка, в которой обычно сидел лаборант и следил за работой учеников. Именно здесь Бертло впервые по-настоящему понял, что такое химия, как наука, и это предопределило его дальнейший жизненный путь. В короткий срок он овладел техникой лабораторной работы и получил разрешение перейти в лаборатории на верхнем этаже.

— Я нуждаюсь в ассистенте, который будет руководить занятиями по общей и прикладной химии, — сказал однажды Пелуз, обращаясь к Марселену. — Не согласились бы вы занятьэту должность? Вы будете получать за работу небольшое вознаграждение. Скажем, шестьсот франков в год.

— Но я работаю в вашей лаборатории всего несколько месяцев, не знаю, сумею ли справиться, — неуверенно ответил Бертло.

— Вы научились за это время очень многому. Другие постигают все это не менее чем за три года. Так как же, вы согласны?

— Да. Но как быть с исследовательской работой?

— Вы продолжите ее. С начинающими студентами вы должны работать четыре-пять часов в день, остальное время можете использовать для самостоятельных исследований в лаборатории на втором этаже.

Бертло приступил к своим первым исследованиям, которые, поскольку он занимался в основном физикой, носили скорее физический характер, нежели касались области химии^[18]. Его привлекали явления, связанные со сжижением газов. Он взялся за изучение условий сжижения углекислого газа, аммиака и некоторых других газов. Результаты своих исследований молодой ученый опубликовал в 1850 году, и эта публикация положила начало его научной деятельности, продолжавшейся более полувека.

В течение шести десятилетий Бертло написал 2773 научные работы, охватывающие почти все отрасли человеческого знания^[19]. Большую часть этих материалов составляли труды по химии, кроме того, им были написаны труды по биологии, агрохимии, истории, археологии, лингвистике, философии, педагогике и т. д.

В то время многие ученые разрабатывали проблемы органической химии. Исследование природных продуктов, выделение в чистом виде многих органических соединений, успешные синтезы некоторых простых веществ поощряли и вдохновляли ученых проникнуть в сокровенные тайны органической природы. Однако убеждение, что органические вещества образуются в организмах под влиянием «жизненной силы», продолжало еще владеть умами самых выдающихся химиков, поскольку никому из них не удалось синтезировать органическое вещество, которое содержалось бы непосредственно в живом организме. Мочевина Вёлера являлась продуктом распада, образовавшимся в результате жизнедеятельности высших организмов, но она не содержалась в живых клетках.

Несмотря на то, что Бертло делал лишь первые шаги в химии, он глубоко верил в возможность синтеза органических веществ «ин витро», то есть в пробирке, без участия живых клеток. Исследование спирта и скипидара привело его к довольно интересным результатам, но не удовлетворило молодого исследователя. Наряду с научной работой в лаборатории, Бертло регулярно посещал лекции в Коллеж де Франс, где ученые-педагоги докладывали о самых последних достижениях науки. Он с интересом слушал лекции Реньо^[20], Балара, Шевреля. Профессор Антуан Балар, обратив внимание на способности молодого Бертло, предложил ему работать при лаборатории Коллеж де Франс.

— У меня пока нет свободного места, но я доложу министру просвещения и буду просить назначить вас препаратором, — сказал Балар.

— Безусловно, лаборатория в Коллеж де Франс предоставляет большие возможности, чем у Пелуза. Я с удовольствием принял бы ваше предложение. Хотя и его лаборатория дала мне очень многое, там я провел первые свои исследования, на основании которых написал статью о разложении спирта при высокой температуре.

— А как обстоит дело с исследованием скипидара?

— Результат просто удивительный, но я хочу повторить опыты еще раз. Я не разделяю теории «жизненной силы», и опыты со скипидаром лишний раз убедили меня в этом. Когда я подверг его нагреванию до 250°С в присутствии окислителей, образовалась камфора, что доказывает родственную связь между этими двумя соединениями и возможность получения органического вещества при высокой температуре.

— Но это не синтез, дорогой Бертло. Это только распад, разрушение скипидара. Что показывают анализы? — поинтересовался профессор Балар.

— Сейчас я провожу их вторично. Окончательные результаты будут готовы через несколько дней.

Получение камфоры было большим достижением, но настоящий успех к ученому пришел в 1853 году.

— Продуктом синтеза является жир, — рассказывал Бертло Пелузу, — который ничем не отличается от натуральных жиров.

— Удивительно! — воскликнул Пелуз. — Шеврель разложил жиры на компоненты и доказал, что они состоят из высших жирных кислот и глицерина. Вы же заставили эти вещества снова соединиться и образовать жир. Расскажите подробно, как вы проводили синтез.

— Довольно просто. Взвешенные количества жирной кислоты и глицерина я запаял в толстостенной стеклянной трубке и нагревал. При взаимодействии реагентов образуется жир и выделяется вода.

— Насколько точно вы исследовали синтезированный жир?

— Вот сравнительные данные о свойствах тристеарина, синтезированного из стеариновой кислоты и глицерина, а вот данные о том же веществе, опубликованные в книге Шевреля.

Пелуз взглянул на цифры в таблицах и одобрительно улыбнулся.

— Можете спокойно публиковать свои данные. По-моему, здесь все в полном порядке.

Статья Бертло произвела настоящую сенсацию в ученом мире. «Синтезирован жир в запаянной трубке!», «Природа побеждена!», «Человек может по своему желанию производить вещества, которые до сих пор являлись монополией клетки» — подобными заголовками газеты сообщали об успехе молодого исследователя. Парижская Академия наук дала высокую оценку этому достижению, и по ее предложению правитель, во выдало премию Бертло — две тысячи франков. Бертло был удостоен также степени доктора физических наук, а с 1854 года он занял должность препаратора у профессора Балара в Коллеж де Франс.

В обязанности Бертло входила подготовка демонстраций для лекций профессора, остальное время он проводил в лаборатории за собственными исследованиями. Теперь он поставил перед собой более трудные задачи.

— Мне хочется синтезировать^: органическое вещество из неорганических продуктов, причем самых простых: воды, двуокиси углерода, окиси углерода, кислоты, основания…

— Ты думаешь, это возможно? — недоверчиво спросил его коллега Люк, с которым Бертло изучал производные глицерина.

— Нет ничего невозможного, дорогой Люк. Еще три года назад я установил, что этиловый спирт разлагается при высоких температурах на этилен и воду. Значит, его можно получить из этих же веществ.

— Идея отличная, но каким образом ты думаешь ее осуществить?

— Попробуем пропускать этилен через водный раствор кислоты или основания; вполне возможно, что при соответствующей температуре произойдет его соединение с водой. Пожалуй, это самое простое решение.

Первые опыты не дали желаемых результатов. Этилен проходил через раствор, не вызывая никаких заметных изменений. Бертло всячески менял условия синтеза. При проведении опыта с концентрированной серной кислотой он заметил, что при температуре около 70°С началось интенсивное поглощение этилена. После окончания реакции ученый разбавил реакционную смесь водой и подверг ее перегонке.

Этиловый спирт! Дистиллят был этиловым спиртом.

Бертло был поистине счастлив. Он избрал правильный путь. Органические вещества в принципе ничем не отличаются от неорганических и могут быть получены тем же способом. Необходимо, чтобы ученые убедились, что никакой «жизненной силы» не существует, что человек может по своему желанию направлять ход химических реакций. Но это следовало еще доказать, нужны были факты… И Бертло продолжал работу.

Этилен отличается от спирта только тем, что в его составе нет воды. Такое же различие существует между окисью углерода и муравьиной кислотой. Окись углерода получается при непосредственном связывании углерода с кислородом — при неполном сгорании угля. Уголь является чисто неорганическим веществом, вода тоже получается при сгорании водорода. Но могут ли эти два вещества соединиться и образовать муравьиную кислоту — простейший представитель органических кислое? Он не раз мысленно возвращался к этому вопросу. Главное подобрать условия, при которых вода и окись углерода могли бы прореагировать.

При первых опытах вещества оставались индифферентными друг к другу, растворы разных кислот и оснований тоже не оказывали заметного воздействия. Лишь очень концентрированные растворы едкого кали привели к чуть заметному уменьшению количества газа.

«Нужна более активная среда, — думал Бертло. — Надо попробовать провести опыт в запаянной трубке с влажным едким кали».

Трубку, наполненную окисью углерода и гранулами едкого кали, запаяли и стали нагревать. Весь день шипели горелки, а Бертло с нетерпением ждал завершения процесса. Однако сначала никакой перемены не замечалось.

Вечером он охладил трубку, погрузил отогнутый конец в ванну с водой и осторожно отрезал его. Вода хлынула в трубку и заполнила почти половину ее объема. Это показывало, что часть окиси углерода прореагировала.

«Прекрасно! Условия найдены. Теперь повторим опыт, чтобы синтезировать большие количества продукта, и подвергнем его анализу».

Бертло приготовил 60 литровых колб, наполнил их окисью углерода, ввел нужное количество едкого кали и запаял колбы. Нагревание проводилось в большой печи в течение 70 часов. Когда колбы были открыты и образовавшееся вещество очищено, он получил больше 100 граммов формиата калия, дальнейшее превращение которого в муравьиную кислоту не представляло никаких трудностей. Достаточно было обработать соль серной кислотой.

«Вот и осуществлен еще один синтез, — с удовлетворением подумал Бертло, а его мысли уже обратились к новым проблемам. — Интересно было бы синтезировать не только простейший углеводород, но и более сложные представители этого класса. Что ж, подумаю об этом завтра, а сейчас нужно спешить к «Мани». — Бертло посмотрел на часы. — Скоро двенадцать. Наверное, все уже в сборе». Он сбросил с себя рабочий халат, надел пальто и вышел.

В ресторане «Мани» собирался весь цвет парижской интеллигенции. Здесь бывали выдающиеся ученые, писатели, поэты, музыканты, художники. Войдя в зал, Бертло увидел за столом братьев Гонкур, Эмиля Золя, Гюстава Флобера, Ренана, физиолога Клода Бернара. Шла оживленная беседа.

— Через сто лет нравы людей изменятся, и они будут жить в счастливом обществе, — мечтательно произнес Золя.

— Неужели ты думаешь своими романами изменить нравы людей? — с иронией спросил его Клод Бернар. — Волк всегда остается волком, а ягненок…

— А ягненок превратится в овцу, — перебил его Золя.

— Мир действительно станет другим через сто лет, — подхватил подошедший Бертло, — но этим он будет обязан главным образом науке, которая уже сегодня достигла колоссального прогресса. Что будет, например, в 1956 году, трудно даже себе представить. Приведу такой пример. Каждое тело оказывает химическое воздействие на другие тела, с которыми оно соприкасалось хотя бы в течение секунды. Поэтому можно вообразить, что все происшедшее на Земле за время ее существования запечатлено в миллиардах естественных снимков, которых мы пока просто не обнаружили. Может быть, они являются единственными реальными следами, которые оставили о себе наши предки. Кто знает? Наука развивается такими стремительными темпами, что когда-нибудь человек найдет возможность проявить эти снимки. Представляете, у вас в руках портрет Александра Македонского…

Бертло был замечательным фантастом, он умел мечтать. И эта способность выдвигать самые невероятные фантастические предположения помогала ему и в повседневной работе. Для осуществления всех идей, рождавшихся в его голове, не хватило бы и нескольких жизней. Как правило, Бертло проводил опыты вместе с сотрудниками лаборатории. Исследуя глицерин совместно с Люком, он установил, что гидроксильные группы легко замещаются хлором, бромом или иодом. Воспользовавшись этим, Бертло и Люк синтезировали ряд производных пропана, а применяя аллилиодит и роданит калия, синтезировали горчичное масло — другой природный продукт, содержащийся в семенах сизой горчицы.

Весьма разнообразными были синтезы углеводородов. Подвергая сухой перегонке соли муравьиной и уксусной кислот, Бертло получил самые простые углеводороды — метан, пропан, этилен и другие. Метан он синтезировал еще одним простым способом, пропуская сероводород через сероуглерод. Газ увлекал пары жидкости, а получившуюся смесь Бертло пропускал через трубку, заполненную нагретыми докрасна медными стружками. При высокой температуре медь превращалась в сульфид меди, а углерод и водород образовывали метан. Был осуществлен полный синтез метана, так как сероводород и сероуглерод получаются при непосредственном связывании серы соответственно с водородом и углеродом^[21].

Позже Марселену Бертло удалось превратить метан в хлористый метил и далее — в метиловый спирт. А так как спирты легко окисляются, образуя альдегиды и кислоты, это означало, что осуществлен полный синтез и этих веществ.

— Мы называем это полным синтезом, но достигнутое не удовлетворяет меня, — сказал Бертло.

— Чего же ты хочешь еще? — спросил его озадаченный Пелуз.

— Хочу осуществить прямое взаимодействие углерода с водородом. Я синтезировал много углеводородов, исходя из этих двух элементов, но все-таки это были косвенные пути. Углерод превращается в окись, водород — в воду, затем они взаимодействуют. А во многих случаях путь еще сложнее.

— Но других возможностей для работы я пока не вижу, — вмешался в разговор Анри Сент-Клер Девилль.

— Это верно, — сказал Бертло. — Инертность углерода можно преодолеть лишь очень сильным нагреванием, и то только по отношению к сере и кислороду. А при высокой температуре соединения углерода с водородом полностью разлагаются, поэтому попытка непосредственно соединить эти два элемента выглядит фантастической.

— Вы сами отвергаете возможность решения этой проблемы, — добавил Девилль.

— Не совсем так. Существует один углеводород, который устойчив при высокой температуре.

— Догадываюсь, что ты имеешь в виду — ацетилен, углеводород, полученный тобой впервые пиролизом спирта, — оживился Пелуз.

— Да. Ацетилен образуется при разложении как спирта, так и эфира, если пропускать их пары через нагретую докрасна трубку. При нагревании угля в токе водорода в принципе тоже должен был бы образоваться ацетилен, но я до сих пор не получил положительного результата. По-видимому, сильного нагревания докрасна недостаточно.

— Приходите в мою лабораторию, — предложил Девилль. — В сконструированных мною печах можно легко получить более высокую температуру.

— Прошу всех в гостиную, — раздался голос хозяина, Жозефа Бертрана^[22].

Ученые прервали беседу и направились в просторный салон, где почти каждую неделю собирались многие известные ученые. Они нередко приходили к Бертрану со своими семьями, чтобы вместе провести несколько часов отдыха. Здесь Бертло познакомился с племянницей академика Бреге^[23] — Софи Ниодэ. Это была интеллигентная и одаренная девушка. Появление Софи в салоне Бертрана всегда радовало Бертло.

Он неловко попытался прикрыть потертые швы своего старого сюртука, но неловкость и скованность исчезли, как только он услышал звонкий голос Софи.

Друзья Бертло считали Софи подходящей парой для него и советовали ученому быть более решительным, однако Марселей не внял их советам. Что может дать он ей в жизни? Его доходы невелики, а квартира более чем скромна. Ее богатая семья наверняка не одобрила бы такого брака, он чувствовал это по отношению к нему ее матери. Лишь только он начинал разговор с Софи, как ее мать тут же старалась увести ее, всем видом выражая неодобрение такому знакомству. Кажется, легче победить природу, чем бороться против традиционных предрассудков, думал он с досадой в сердце, возвращаясь из «Эколь нормаль», где он часто работал в лаборатории Девилля. Проходя по Новому мосту, он заметил стройную фигурку той, о которой только что мечтал. Софи боролась с ветром, придерживая рукой свою широкополую соломенную шляпу. Однако сильный порыв сорвал ее с головы и понес навстречу Бертло. Тот попытался поймать ее и неловко толкнул девушку, чуть было не сбив ее с ног.

— Господин Бертло, — воскликнула она с удивлением, и на ее щеках появился легкий румянец.

— Софи! Какая счастливая встреча!

— Да, господин Бертло, но прошу вас все же отпустить мою руку.

— Да, да, — сконфуженно промолвил Бертло, но, убедившись, что девушка не сердится, вдруг решился. — Софи, я давно хотел просить вас стать моей женой. Без вас жизнь моя кажется пустой и ненужной.

Софи опустила глаза.

— Господин Бертло, а правда ли, что вы не верите в бога?

— Это правда. Бог — выдумка людей. Знаете ли вы, сколько богов у людей на земле?

— Почему вы ставите христианство в один ряд с другими религиями? Они же еретические.

Бертло засмеялся.

— Вы мыслите так, потому что вы христианка. Но если вы спросите мусульманина или буддиста, он ответит вам, что еретичка — вы, а он правоверный. Но давайте не будем спорить об этом. Я думаю, что религиозные взгляды не могут быть препятствием для нашего брака.

— Моя мать не согласится на брак. Она называет вас безбожником и запрещает мне разговаривать с вами.

— И вы подчиняетесь воле своей матери, Софи? Вы же самостоятельный человек и вправе сами решать свою судьбу.

Бороться с госпожой Ниодэ было действительно нелегко. Но в конце концов друзья Бертло сумели уговорить семью Ниодэ дать согласие на этот брак. Свадьба состоялась в мае 1861 года. Молодожены переехали в новую квартиру, находившуюся неподалеку от лаборатории, в которой работал Марселей. Он был счастлив, и это счастье приносило ему удачу и в любимой работе.

Успехи Бертло в области органического синтеза становились почти фантастическими. После того как ученому не удалось осуществить реакцию взаимодействия водорода с углеродом даже в печах Девилля, он решил попробовать действие электричества. Электрические искры не решили проблемы, но электрическая дуга между двумя угольными электродами, находящимися в сосуде с водородом, оказалась эффективной: газ, выходивший из сосуда, содержал ацетилен. Воодушевленный, Бертло приступил к новой серии синтезов. Присоединяя водород к ацетилену, он получил этилен, а затем и этан.

«Соотношение углерода и водорода в ацетилене такое же, как и в бензоле, — размышлял Бертло, и эта мысль побудила молодого з^ченого заняться синтезом бензола. — Этим будет переброшен мост между жирными и ароматическими соединениями». Для синтеза Бертло решил опять прибегнуть к высоким температурам и повторить опыт, как он проводился для получения окиси углерода. Стеклянную реторту наполнили ацетиленом, запаяли и стали постепенно нагревать. Лишь при температуре 550–600°С ацетилен начал полимеризоваться. Когда охладили реторту, на ее дне собралось небольшое количество желтоватой жидкости.

Теперь нужно было только терпение и упорство для того, чтобы провести опыт десятки раз и собрать достаточное для анализа количество жидкости.

В полученной жидкости Бертло обнаружил бензол, толуол, нафталин и другие ароматические соединения. Параллельно он осуществил еще один синтез, который тоже подтвердил, что ароматические соединения можно получить из углеводородов жирного ряда. Бертло подверг продолжительному нагреванию метан в сосудах из специального стекла. Он повысил температуру настолько, что стекло начало размягчаться. После охлаждения в сосудах образовалось белое кристаллическое вещество.

Как только ученый открыл сосуд, лаборатория наполнилась характерным запахом нафталина. Дополнительные исследования подтвердили, что полученное вещество — действительно нафталин.

Началась новая серия синтезов и анализов. Рождались идеи, и почти каждый день осуществлялся новый синтез. Казалось, возможности беспредельны, Бертло мог синтезировать все, достаточно лишь правильно поставить задачу.

Профессор Балар высоко ценил способности своего молодого коллеги и всячески старался помочь ему. Профессорское место в Высшей фармацевтической школе, которое Бертло занимал с 1859 года, явно не соответствовало уровню такого большого ученого. При энергичном содействии Балара в 1864 году Бертло получил кафедру органической химии в Коллеж де Франс — старейшем высшем учебном заведении Франции. Профессор Балар предложил Марселену пользоваться его лабораторией, чтобы не приостанавливать работ по синтезу органических веществ. Одновременно Бертло занялся оборудованием нескольких помещений на первом и верхнем этажах здания. Прошло почти три года, пока лаборатории были полностью укомплектованы, а тем временем в тесной и бедно оборудованной лаборатории профессора Балара непрерывно осуществлялся один синтез за другим.

Бертло добился больших успехов в изучении углеводородов, углеводов, спиртового брожения; он предложил универсальный метод восстановления органических соединений йодистым водородом и многое другое. За выдающиеся достижения в органической химии в 1867 году Бертло получил вторично награду «Жакер». Семь лет назад первая награда была присуждена ему за успехи в области органического синтеза^[24].

В лабораториях Коллеж де Франс Бертло начал осуществлять новое направление в своих исследованиях. Синтезы десятков и сотен органических веществ показали, что реакции между органическими и неорганическими соединениями подчиняются одним и тем же законам. Синтез веществ является новым мощным способом их исследования. Если до этого каждое соединение изучалось с помощью анализа, то работы Бертло показали, что не менее эффективен для этой цели и синтез.

На первом этаже Бертло оборудовал лабораторию для проведения синтезов и анализов, а лабораторию на верхнем этаже отвел для термохимических исследований. Он все чаще задумывался о причинах протекания химических реакций, о связи с выделением или поглощением энергии, сопровождающим их.

Соединение двух элементов обычно сопровождается выделением тепла. Каково количество этого тепла? Возможно ли по количеству выделенного тепла судить о свойствах соединения? Каким закономерностям подчиняются эти явления?

Бертло начал свои термохимические исследования с определения тепла, выделяющегося при гидролизе некоторых хлорпроизводных органических кислот, затем определял теплоту сгорания, нейтрализации, растворения, изомеризации и так далее.

Перед тем как приступить к этой огромной работе, Бертло пришлось приостановить исследования, чтобы принять участие в торжествах по случаю открытия Суэцкого канала.

Французская делегация прибыла в Египет в начале октября 1869 года на двух пароходах, один из которых — более комфортабельный — был предоставлен императрице, другой — более скромный — для выдающихся деятелей Франции. Кроме Бертло, в состав делегации входили Балар, Бертран, Шенье и другие ученые. Большой ценитель искусства, Бертло пришел в восторг от величественных памятников древних цивилизаций. Посещение Ассуана, Бен-Хасана, Луксора, Карнака было для него настоящим праздником. Софи Бертло была тоже тонкой ценительницей древних памятников архитектуры. Вечером, когда утомленная Софи засыпала, Бертло усаживался за стол, чтобы записать в дневник впечатления о прошедшем дне или поделиться ими в письмах к своему другу Ренану.

«Дорогой Эрнест! Плывем по Нилу. В час дня пароход императрицы встретился с нашим. Она путешествует, не останавливаясь в исторических и просто красивых местах, не осматривает их, так как ничего не понимает в этом… Великолепен заход солнца на фоне пальм… На площади в несколько квадратных километров (речь идет о Карнаке) — громады пилонов, аллеи сфинксов, огромные залы с колоннами высотой в 20 и 30 метров и колоссальными капителями, все еще сохранившими окраску (голубую и красную)… Мы посетили и внутренний храм из розового гранита, и часовню… Храмы, гробницы, статуи… Какое величие, какое великолепие! И все это построено 2000, даже 3000 лет назад. А краски фресок в погребальных пещерах в Бен-Хасане все еще свежи и не поблекли от времени. Египтяне постигли многие химические процессы. Об этом говорят и мумии, так великолепно сохранившиеся на протяжении веков…»

Новые идеи, новые интересы увлекали талантливого ученого. Где зародилась химия? Какими были пути ее совершенствования до современного уровня?

После возвращения в Париж Бертло серьезно занялся историей химии и тут же столкнулся с немалыми трудностями: все данные о древних периодах развития химии содержались в старинных книгах, авторы которых жили тысячу лет спустя после событий, которые они описывали. Трудно было понять, где истина, а где плод их фантазии. Не хватало достоверных источников. В этом отношении Бертло мог помочь только его друг Ренан, работавший в Национальной библиотеке.

— Нам с тобой необходимо отыскать оригинальные химические сочинения, папирусы, рукописи, — говорил Бертло своему старому другу.

— Сделаем все, что в наших силах, — ответил Ренан. — В хранилище библиотеки есть много неисследованных материалов. Попробуем отыскать их, хотя это далеко не легкая задача.

— Помоги мне, Эрнест, по старой дружбе.

— Конечно, но материалы по истории химии надо искать и в других больших библиотеках. Много древних рукописей хранится в Лейдене, Лондоне, Венеции, Ватикане, Эскуриале.

В Национальной библиотеке в Париже они нашли только несколько алхимических рукописей на греческом языке. Бертло пришлось приложить большие усилия, чтобы понять их. Количество первоисточников между тем увеличивалось. Много интересных рукописей он получил из Британского музея. Некоторые из них были на сирийском языке, и, чтобы прочесть их, ученый прибегнул к помощи Дюваля — отличного знатока сирийского языка. Перевод арабских рукописей сделал Гудас

Утомительная, но чрезвычайно интересная работа над древними рукописями была прервана франко-прусской войной. Спокойной работе в библиотеках и лаборатории пришел конец. Тревогой были полны сердца французов — прусские войска подступали к Парижу. Правительство обратилось с воззванием ко всем ученым включиться в оборону Парижа. Предполагалась осада города.

Бертло отвез Софи и шестерых детей в деревню к дальним родственникам, а сам вернулся в столицу. В конце сентября 1870 года правительство обратилось к нему с просьбой в кратчайшие сроки разработать наиболее эффективный способ производства селитры — в осажденном городе не хватало пороха.

Буквально через несколько дней Бертло подготовил и представил доклад, в котором указывались способы сбора древесной золы для получения поташа, необходимого в производстве калийной селитры. В докладе указывалось, как соскабливать налет со стен конюшен и погребов, как снимать там тонкий слов земли, как собирать штукатурку и известь в разрушенных зданиях и каким образом извлекать из них соли, необходимые для изготовления селитры.

«Если все население Парижа включится в эту работу, в течение месяца можно будет извлечь сотни тысяч килограммов сырья», — говорилось в заключении ученого.

Указания Бертло оказались чрезвычайно полезными. Были созданы отряды, которые собрали много сырья, вполне достаточного для удовлетворения нужд порохового завода, построенного в течение двадцати пяти дней. На этом заводе ежедневно производилось свыше 7000 кг черного пороха; из пороха делали снаряды для пушек нового типа, обладавших большей дальнобойностью, чем пушки противника; с помощью французских ученых в короткое время было отлито около 400 таких пушек. Париж мужественно защищался, но исход борьбы был предрешен.

— Нас призвали спасать родину слишком поздно, это все равно, что звать врача к больному, у которого уже началась агония. О нас вспомнили лишь тогда, когда Франция оказалась на краю гибели. — Бертло говорил с огорчением и неприязнью.

Убежденный республиканец, он ненавидел монархию и осуждал политику Наполеона III, который привел страну к катастрофе. Позорный мир, заключенный во Франкфурте, и огромная контрибуция легли тяжким бременем на Францию. Это вызвало еще большее возмущение народа. Выражением его недовольства явилось выступление парижских коммунаров. Несмотря на героическое сопротивление французских рабочих, реакционным силам удалось разгромить коммуну. Не затихали выстрелы на кладбище Пер-Лашез, где расстреливали мужественных сынов рабочего Парижа…

Подавленный, Бертло вернулся в лабораторию, чтобы продолжать свои научные исследования. Спасительным островом казались его лаборатории и кабинет, заваленный древними рукописями.

Изучение тепловых эффектов, сопровождающих химические реакции, требовало разработки и конструирования соответствующих приборов. И до Бертло ученые исследовали термохимические процессы, но эти исследования были в известной мере разрозненными и случайными и ух во всяком случае менее обстоятельными. Конструкции калориметров были в то время примитивными. Во многих случаях сгорание вещества было неполным, и данные о теплоте сгорания не отвечали действительным величинам.

Еще Дюлонг, а позднее Фавр и Зильберман^[25] предложили проводить сожжение веществ в специальной камере в токе кислорода. Но замер количества газа и вычисление тепла, которое он уносил с собой, создавали огромные экспериментальные трудности. В процессе работы Бертло пришел к выводу, что удобнее применить герметически закрытый сосуд, в котором кислород находится под высоким давлением — это обеспечивало полное сгорание вещества. Первые опыты он провел в толстостенной стеклянной камере: ученый определил теплоту сгорания серы. Прозрачная камера давала возможность непосредственно контролировать полное сгорание вещества. Результаты опытов были обнадеживающими, но недостаточная теплостойкость стекла ограничивала возможность применения этой камеры.

— Попробуем изготовить стальную толстостенную камеру, — предложил Бертло, обращаясь к помощникам, работавшим с ним в лаборатории в Коллеж де Франс — Бушару, Ожье, Жоанни и Олену^[26].

— Но сталь подвержена коррозии под действием кислорода, — заметил Бушар.

— Можно покрыть внутренние стенки платиной, — возразил Бертло. — Таким образом, камера будет совершенно устойчива. Возьмитесь-ка за ее изготовление, Ожье. Вот чертежи. Сосуд будет с двойными стенками, пространство между стенками следует заполнить водой. По количеству воды и повышению ее температуры после сожжения мы сможем легко вычислить количество выделившегося тепла.

— На какое давление она должна быть предусмотрена?

— Двадцать пять атмосфер.

Не прошло и месяца, как препаратор Ожье торжественно представил новый сосуд, названный калориметрической бомбой. Воспламенение вещества в бомбе осуществлялось электрической искрой, а достаточное количество кислорода способствовало полному и почти мгновенному сгоранию. Этот сосуд настолько упростил тепловые измерения, что через некоторое время его стали применять повсюду. И сейчас нет ни одной термохимической лаборатории, где бы ни использовали калориметрическую бомбу. В принципе ее конструкция не претерпела больших изменений по сравнению с бомбой Бертло, но значительные успехи металлургии в наши дни дали возможность изготовлять калориметрические бомбы из нержавеющей стали, не прибегая к дорогой платиновой облицовке.

^{Ю. Томсен}

^{Ф.Ф. Бейльштейн}

Параллельно с Бертло термохимические исследования проводил выдающийся датский ученый Юлиан Томсен^[27]. Нередко свои исследования по одной и той же теме Томсен и Бертло публиковали почти одновременно. Это иногда приводило к спору о приоритете, но в то же время позволяло проверить точность полученных данных. Результаты почти всегда совпадали. Профессор Томсен проводил преимущественно теоретические вычисления, Бертло же определял все величины экспериментально, поэтому совпадение результатов подтверждало правильность их исследований.

В итоге своих многолетних исследований Бертло сформулировал несколько принципов, один из которых и сегодня называется «принципом Бертло — Томсена» о максимальной работе^[28]. Этот принцип гласит: каждое химическое превращение, протекающее без вмешательства внешней энергии, приводит к образованию такого вещества, при получении которого выделяется наибольшее количество тепла.

Вклад Бертло в термохимию очень велик и разнообразен^[29]. Так, оперируя сегодня понятиями «экзотермическая и эндотермическая реакция», мы даже не предполагаем, что эти термины были введены в науку еще Марселеном Бертло.

В термохимической лаборатории Бертло провел много исследований и со взрывчатыми веществами. Начав с производства пороха во время трагической осады Парижа, он впоследствии не переставал интересоваться процессами, связанными с явлениями, происходящими при взрывах. Что такое вообще взрыв? Как определять взрывную силу разных веществ для сравнения и классификации? И в этой области Бертло сделал ряд важных открытий…

^{У. Рамзай}

Огромные творческие возможности ученого-энциклопедиста выходили далеко за рамки лаборатории в Коллеж де Франс^[30]. Из-под его пера вышли десятки книг, посвященных термохимии, истории химии, философии, пиротехнике… Он участвовал в управлении страной как сенатор, был членом Высшего совета изящных искусств, Консультативного комитета по пороху и селитре, секретарем Академии наук… Дважды Бертло назначался на пост министра^[31]. Многие академики и научные институты избрали его своим почетным членом, а в 1900 году в мире уже не было университета или академии наук, в почетном списке которых не стояло бы имя Марселена Бертло. В этот знаменательный год исполнилось 50 лет со дня опубликования первой статьи выдающегося ученого. Общественность Франции широко отмечала эту дату. Был создан международный комитет, в который входили Аррениус, Байер, Бельштейн^[32], Канниццаро, Муассан, Рамзай^[33], Ван-дер-Ваальс^[34] и многие другие крупные ученые. Однако подготовка к юбилею несколько задержалась, и вместо 1900 года эту торжественную дату отмечали в ноябре 1901 года. На юбилей Бертло съехались делегаты почти со всех стран мира.

В воскресенье, 24 ноября, большой амфитеатр Сорбонны стал свидетелем невиданного события. Более 3800 человек с нетерпением ожидали появления выдающегося химика Франции — Марселена Бертло. Среди присутствующих находились президент Французской Республики, министры, посланники всех государств, депутаты, академики, знаменитые ученые многих стран мира.

Бертло тем временем торопливо шагал от набережной Вольтера в Сорбонну. Серые проницательные глаза его блестели от возбуждения. Он слегка сутулился и смущенно прикрывал рукой прикрепленную к отвороту красную ленточку ордена Почетного легиона. Он был настолько скромен, что даже отказался от кареты президента, которая должна была доставить его в Сорбонну.

При появлении в зале Бертло зазвучала торжественная музыка, заглушаемая громом аплодисментов. Бросив взволнованный взгляд на огромный зал, ученый сел, до боли в руках сжимая подлокотники кресла, чтобы унять дрожь волнения. Стихли торжественные звуки «Марсельезы», и на трибуну поднялся министр народного образования.

— Глубокоуважаемый господин Бертло, — начал он свою речь. — Отчизна славит вас. Сегодня к нам присоединяется весь цивилизованный мир, приветствуя вас в лице своих посланников.

После министра слово взял председатель юбилейного комитета, академик Дарбу, потом следовали приветствия французских и иностранных химиков. Анри Муассан обратился к юбиляру со следующими словами:

— Вы положили конец мистической «жизненной силе» и показали, что если ученый не может синтезировать клетку, то он в состоянии воспроизвести известные процессы, непосредственно протекающие в этой клетке.

В адресе Берлинской Академии наук, подписанном Эмилем Фишером, говорилось: «Ваш гений, ваша беспримерная способность к труду позволили вам не только охватить, но и обогатить все области человеческого знания. Неорганическая химия и органические синтезы, физическая и биологическая химия… — вы сделали бесценный вклад в каждую из этих областей науки».

После приветственных речей Рамзая, Глэдстона^[35], Рейнгольда, Либена и Гуарески ^[36] Трост зачитал список иностранных научных обществ, приславших поздравления ученому. Они пришли из Германии, Англии, Бельгии, Болгарии, Дании, Египта, США, Венгрии, Греции, Италии, Японии, Мексики, Норвегии, Голландии, Португалии, Швеции, Швейцарии, Турции и других стран.

Наконец на трибуну поднялся сам Бертло.

— Господин президент, господин министр, мои дорогие коллеги, друзья, ученики, я глубоко тронут и польщен той честью, которую вы оказали мне. Мы можем заявить во всеуслышание, что ни один из ученых, сделавших величайшее открытие, не может претендовать на признание каких-то своих исключительных заслуг. Наука, главным образом, — творчество, осуществляемое в течение продолжительного времени усилиями тружеников всех поколений и всех наций… Наука — благодетельница человечества… Благодаря ей осуществляется современная цивилизация. Я всегда старался отдать свои силы и знания родине, быть до конца верным истине. Это единственная цель моей жизни.

Медаль, которую вручил ученому президент республики, изображала ученого сидящим за столом в лаборатории. Две женские фигуры, олицетворяющие Родину и Истину, возвышались над ним.

Слова Бертло были встречены в зале овациями. Звуки: «Марсельезы» слились с приветственными возгласами многотысячной аудитории.

— Да здравствует республика!

— Да здравствует Бертло!

Любовь к науке, жажда творческого труда не позволили? Бертло даже в преклонном возрасте расстаться с делом всей его жизни. Он продолжал упорно работать. Правда, теперь он нередко уединялся в своем кабинете, предаваясь философским размышлениям.

Статьи, монографии… Новые идеи находили воплощение в десятках статей и книг: «Наука и воспитание», «Наука и свободная мысль»… — в этих трудах развивались идеи, высказанные ранее в «Науке и философии», «Науке и морали» и многих других произведениях.

Особенно своеобразным было отношение Бертло к атомно-молекулярной теории. В то время почти все химики восприняли идеи Канниццаро, провозглашенные им на конгрессе в Карлсруэ. Бертло же долгие годы отвергал реальность атомов и продолжал использовать эквиваленты, введенные Дальтоном. Он упорно отказывался воспринимать структурную теорию. Но в год своего 50-летия Бертло изменил свою точку зрения на атомно-молекулярную теорию и начал писать формулы так, как писали их уже больше 30 лет ученые всего мира. Он нашел в себе волю отречься от своих старых взглядов и воспринять то, что еще вчера он с недоверием обходил стороной. В одном из своих писем к Ле Шателье он писал:

«Главное достоинство ученого не в том, чтобы пытаться доказать непогрешимость своих мнений, а в том, чтобы суметь отказаться от всякого воззрения, представляющегося недоказанным, от всякого опыта, оказывающегося ошибочным».

Весть о внезапной смерти любимого внука глубоко потрясла ученого. После смерти старшей дочери Софи и Марселей Бертло перенесли свою любовь на ее единственного сына. Девятнадцатилетний юноша избрал военную карьеру и уехал в Индикт. Возвращаясь в отпуск на родину, он погиб в железнодорожной, катастрофе.

Госпожа Бертло после этого несчастья долго и тяжело болела…

— Что будет с мужем, когда я умру? — Эта мысль мучила Софи. — Он не перенесет моей смерти.

Тревога ее была не напрасной. Бертло не смог пережить страшной потери. День смерти жены стал и его последним днем.

Весть о смерти Софи и Марселена Бертло облетела всю Францию. Правительство объявило об организации торжественных гражданских похорон знаменитого французского ученого, великого гражданина и мыслителя Марселена Бертло. Депутаты парламента единодушно одобрили решение похоронить Бертло в Пантеоне, но весть об этом решении правительства встревожила детей Бертло. Ведь это означало, что отец будет навсегда разлучен с их матерью, а никто не имел права разлучать их и после смерти. Общественное мнение страны поддержало желание детей Бертло. Правительство заново пересмотрело свое решение, и на траурном заседании парламента 23 марта было объявлено: «Захоронить Марселена Бертло и мадам Бертло в Пантеоне».

Траурная процессия медленно двигалась к величественному зданию Пантеона. Проститься с великим ученым пришли президент республики, министры и депутаты, делегации со всех концов мира и десятки тысяч французов. Состоялись лишь гражданские похороны, без участия церкви — ученый Бертло был атеистом. Орудийными залпами Франция отдавала последние почести своему великому сыну.

НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ ЗИНИН (1812–1880)

Той весной ветвистый дуб в саду Саратовской гимназии стал свидетелем необычных соревнований между гимназистами и семинаристами. Их было человек двадцать: одна группа из гимназии, другая — из духовной семинарии. Мальчики состязались в латыни, математике, философии, словесности.

Каждая группа выставляла своего кандидата — самого начитанного, самого способного, самого сильного. Один из соперников должен был задавать своему противнику вопросы, а тот — быстро и остроумно отвечать, затем они менялись ролями. Постепенно страсти разгорались, и спокойное собеседование превращалось в ожесточенный спор.

Как всегда, честь гимназистов защищал Николай Зинин. Высокий, широкоплечий, подтянутый, он выигрывал у своего противника — круглолицего Михаила Лаврова. Карие глаза? Зинина сверкали от возбуждения, голос дрожал.

— Не знаешь, Миша! Сдавайся! — крикнул один из гимназистов.

— А хочешь, давай состязаться и в силе, — предложил Николай. Он быстро сбросил китель, завернул рукава рубашки, ловко обвил руку выше локтя толстой веревкой и, сжав кулак, согнул руку. Веревка врезалась в напрягшуюся мышцу и через:мгновение лопнула.

— Ура! Коля — первый силач! — кричали гимназисты.

Лавров не решился проделать то же, но предложил состязаться в прыжках. В этом соревновании приняли участие и остальные.

Сняв кители, высокие и жесткие воротники которых сжимали горло, юноши начали прыгать через деревянный забор.

И опять Зинин был первым: он прыгал выше всех. Разбегался, упруго отталкивался и красиво взлетал вверх. Но при последнем прыжке Николай задел ногой высокую изгородь. Потеряв равновесие, он перевернулся и упал на спину. Страшная боль пронзила его, подняться не было сил.

Товарищи на руках отнесли Зинина в комнату, побежали за врачом, тот установил, что перелома позвоночника нет, но повреждена почка и отныне Николаю настрого запрещены подвижные игры и гимнастические упражнения.

Для Николая это запрещение было тяжелым ударом. Не бегать, не прыгать, не бороться — что за жизнь! Николай стал искать утешения в книгах. Жаждущий знаний юноша читал все, что попадалось под руку в провинциальном Саратове. Свободный доступ в единственную библиотеку города — при гимназии — имели только учителя, но библиотекарь, человек добрый, разрешал любознательным ученикам пользоваться книгами. Оттуда гимназисты и приносили тайком Николаю Зинину тома Вольтера и последние выпуски «Европейского вестника».

Прошло несколько недель, и Николай поправился. Он снова был среди гимназистов. Но теперь единственным отдыхом от напряженных занятий для него оставались пешие прогулки. Вместе с друзьями — Лавровым^[37] и Губером^[38] — он часто бродил по окрестностям Саратова, собирал растения для гербариев, обсуждал прочитанные книги, слушал стихи Пушкина и Лермонтова, которые Губер читал особенно охотно; он и сам писал стихи. Теплые летние ночи они проводили иногда на берегу Волги. На костре варилась уха, а они, лежа на траве, мечтали о будущем.

Николай мечтал учиться в университете. Но откуда взять средства? Дядя его уже стар, да и сейчас денег едва хватало, чтобы платить за учебу в гимназии. А ему так хотелось в университет!..

Четыре года в гимназии пролетели незаметно. Наступил день, когда друзьям пришлось расстаться, Губер досрочно получил диплом и уехал с отцом в Петербург. Грусть сжимала сердце Николая, но дядя успокаивал племянника: пусть только он успешно сдаст вступительные экзамены, а уж до Петербурга они как-нибудь доберутся на свои скромные сбережения.

Окрыленный надеждой, Николай погрузился в книги. Однако увидеть столицу в тот год ему не довелось. Вскоре дядя Зинина тяжело заболел и умер. Приехала тетка из Пензы, объявила себя и своих детей единственными наследниками умершего, забрала все имущество и отбыла домой. Николай остался совсем один. О Петербурге уже не могло быть и речи, и все же мысль о поступлении в университет не оставляла его. А что, если поехать в Казань? Там ведь тоже есть университет.

Добраться до Казани в ту пору было не так-то просто. Эпидемия холеры, вспыхнувшая в Астрахани, посеяла настоящую» панику. Дороги были закрыты, люди боялись общаться друг с другом. Безнадежной была и мысль добраться водой.

Неожиданно счастье улыбнулось ему. К пристани причалила баржа с арбузами. Для разгрузки требовались люди.

— Возьмите меня, — попросил Николай. — Мне нужно добраться до Казани.

Спустя несколько часов баржа медленно плыла вверх по течению.

— Что же ты, барин, человек ученый, а подрядился арбузы грузить? — спросил Зинина бородатый крестьянин.

— История моя долгая и грустная.

— А ты расскажи. Так и время быстрей пройдет.

— Родился я в Шуше, столице Карабахского ханства. Отец, мой был послан туда эмиссаром вести переговоры о присоединении этого ханства к России. Мать умерла вскоре после моего рождения, а через несколько дней холера унесла отца и сестер. Добрые люди выходили меня и, как только я начал ходить, отправили с большим караваном к дяде в Саратов. Месяц назад, умер и он, теперь я один-одинешенек на белом свете…

Медленно тянулись дни. Проплыли мимо Симбирска, через несколько дней достигли устья Камы. А спустя еще три дня причалили к казанской пристани.

Ректор Казанского университета Николай Иванович Лобачевский^[39] распорядился предоставить Зинину общежитие. И в тот же день ворота университета закрылись, был наложен строжайший карантин: грозная тень эпидемии уже нависла над, городом.

Зинин блестяще выдержал приемный экзамен и был зачислен на казенный счет студентом на отделение физических и математических наук.

24 ноября 1830 года, первый учебный день в университете положил начало новой жизни — жизни, всецело отданной науке. Профессор математики Лобачевский и профессор астрономии Иван Михайлович Симонов^[40] в первые же дни занятий обратили внимание на способного юношу. Большое, значение профессор Симонов придавал практическому приложению опытных данных. Уже на первой лекции он познакомил студентов с устройством секстанта и объяснил, как с ним обращаться.

— Попрошу кого-нибудь из слушателей допытаться сделать измерение.

Зинин встал и направился к кафедре. Уверенно начал регулировать прибор. Симонов смотрел на него с удивлением.

^{Н.И. Лобачевский — ректор Казанского университета. Портрет работы художника Л. Крюкова.}

— Вы когда-нибудь прежде работали с секстантом?

— Нет, никогда, но я читал об устройстве измерительных приборов в «Истории» Д'Аламбера^[41].

— Вы знакомы с трудами Д'Аламбера?! — Симонов был поражен. Первокурсника, читавшего Д'Аламбера, он встречал впервые.

Вскоре Симонов докладывал Академическому совету:

— Зинин — самый способный из студентов. Нужно обратить «а него особое внимание.

— Очень рад, что и вы заметили это, — сказал Лобачевский. — Этот юноша проявил исключительные способности уже на вступительных экзаменах. Он может стать отличным математиком или астрономом…

В университете, как правило, учились дети обеспеченных родителей. Они стремились получить диплом, а наука их особенно не интересовала. Главным для них было сдать экзамен.

На фоне общей студенческой массы фигура Зинина резко выделялась. Такие работоспособные и стремящиеся к знаниям» студенты встречались редко. Профессора всячески содействовали им; они старались оставлять таких студентов ассистентами в университете, поручив им разрабатывать какую-нибудь тему.

Получил диссертационную тему и Зинин: «Исследование возмущений правильного движения планет, комет и спутников под влиянием других небесных тел». Он подробно изучил труды Ньютона, Эйлера, Лангранжа и Лапласа по этому вопросу и в необычно короткий срок представил завершенную работу, в которой была выдвинута новая, оригинальная теория. Исследование Зинина получило одобрение и похвалу Академического^[42] совета за смелость мысли и оригинальную оценку теорий знаменитых ученых.

Зинин пользовался большим уважением и среди студентов. Обычно между «слабыми» и «сильными» студентами существовал понятный антагонизм, но к Николаю все относились с большой любовью. Он всегда готов был помочь, дать совет, объяснить… Никто не стеснялся спросить его о чем-нибудь, потому что каждый знал: Зинин обязательно поможет и в глазах его не сверкнут огоньки насмешки…

Три года учения в университете прошли незаметно. Зинин был введен в состав Академического совета «в силу исключительных способностей и вероятности стать отличным научным работником».

— Ректор советовал послать тебя в Дерпт, но профессорский институт^[43] вряд ли тебе много даст. Ты и сейчас стоишь некоторых профессоров, — сказал Мусин-Пушкин^[44], попечитель. Казанского учебного округа, от которого и зависела дальнейшая судьба Зинина.

— А что вы мне посоветуете, Михаил Николаевич? — спросил Зинин.

— Оставайся пока здесь и живи у меня. Мои сыновья готовятся к поступлению в гимназию. Занимайся с ними по 2–3 часа в день. В остальное время готовься к магистрским экзаменам, читай, пиши… В твоем распоряжении будет отдельная, комната.

Это предложение застало Зинина врасплох. Перспектива остаться в Казани, где он сможет пользоваться библиотекой и обсерваторией и будет иметь возможность советоваться и общаться с Лобачевским и Симоновым, привлекала Зинина. Правда, нрав у Мусина-Пушкина весьма крутой, но он бескорыстно и преданно служит науке и поддерживает все начинания ректора Н. И. Лобачевского. В сущности, Мусин-Пушкин протягивает ему руку помощи. И Зинин решает принять его предложение.

Строгий попечитель особенно заботился о будущих преподавателях университета. Он создал прекрасные условия для работы и Николаю. Летом 1833 года Зинин был назначен репетитором по физике у профессора Эрнеста Августовича Кнорра.

В следующем году Академический совет поручает Зинину читать лекции по аналитической механике, гидростатике и гидравлике вместо профессора Н. Д. Брапшана^[45], переехавшего из Казани в Москву. А когда профессор Симонов ушел в отставку, Зинину пришлось читать курс лекций и по астрономии.

17 апреля 1835 года начались магистрские экзамены. Комиссия по математике задала восемнадцать вопросов, на которые соискатель должен был ответить устно. На следующий день начался письменный экзамен, длившийся семь дней. После этого состоялся экзамен по прикладной математике: на устном нужно было ответить на десять вопросов, письменный — занял три дня. Третий экзамен, по химии, проходил в течение шести дней: девять вопросов задавались на устном, на письменный отводилось пять дней. Академический совет признал все ответы Зинина удовлетворительными^[46].^[47] Вскоре Зинин получил тему магистрской диссертации: «О явлениях химического сродства и о превосходстве теории Я. Берцелиуса о постоянных химических пропорциях, перед химическою статикою Бертолле».

Зинин никак не ожидал, что ему будет предложена тема по химии. В Казанском университете преподавание химии в ту пору велось на низком уровне. Адъюнкт химии и металлургии И. И. Дунаев, семинарист по образованию, был произведен в экстраординарные профессора в 1821 году за произнесенную им речь «О пользе и злоупотреблении наук естественных и необходимости их основывать на христианском благочестии», но к химии отношения почти не имел. Практические занятия проводились редко, а преподавание теории было так примитивно, что не вызывало никакого интереса у студентов. Университет нуждался в подготовленных химиках-специалистах. Несмотря на то, что Зинин проявил исключительные способности в математике, ему предложили заняться химией.

Зинин начал с изучения основ различных химических теорий, разработанных к тому времени. Досконально анализировал работы Ломоносова, Лавуазье, Берцелиуса, Митчерлиха, Пруста, Бертолле и других знаменитых химиков. Но вставали все новые и новые вопросы, на которые нельзя было найти ответа в принятых теориях. Нужно было идти дальше, сказать свое слово в науке, создать свою теорию.

Зинин работал больше года с одержимостью настоящего исследователя. В конце 1836 года состоялась защита. 22 декабря Академический совет присудил Зинину звание магистра естественных наук и адъюнкта химии.

Зинин встретил это сообщение с огорчением и явным недоумением: он считал себя математиком, но отнюдь не химиком.

— У вас большие возможности, — убеждал его Лобачевский. — Если вы блестяще справляетесь с математикой, преуспеете и в химии. У нас большая потребность в химиках. Вы знаете, что, согласно новым законам, профессора должны иметь степень доктора^[48]. По этой причине пришлось уволить Дунаева, так как при нем химия в университете в сущности ие была наукой…

— Да какая же химия наука? — негодовал Зинин.

— Вот вы и сделайте ее наукой! Вам это по силам. Железная логика Лобачевского поколебала сомнения Зинина. Николай Николаевич восхищался великим математиком, благоговел перед этим человеком. Лобачевский мог убедить каждого, зажечь собеседника тем священным огнем служения науке, который горел в нем самом. Лобачевский сам подавал пример, как надо творить науку. Он не поколебался объявить, что созданная в течение столетий геометрия применима только в земных масштабах. С гениальной смелостью Лобачевский создал новую теорию параллельных прямых и, несмотря на то что его неевклидова геометрия имела много противников, он с неиссякаемой энергией продолжал раскрывать ее законы, приводить доказательства, развивать свои идеи…

Сделать химию наукой… Это действительно звучало смело, и Зинин не находил слов для возражения.

— Поедете учиться в Европу. К вашему возвращению будут построены и оборудованы лаборатории.

Зинин согласился и стал готовиться к предстоящему путешествию. Еще со школьных лет он свободно говорил по-французски, теперь решил овладеть немецким и английским. Помогал ему Иосиф Больцани, служащий магазина известной фирмы «Дациаро». Этот молодой человек прекрасно говорил на 10 европейских языках. Зинин часто посещал Больцани, постепенно они подружились и многие часы проводили вместе. Разговаривали только по-немецки или по-английски.

Весной 1837 года Зинин приехал в Берлин. Он уже свободно владел тремя европейскими языками. Здесь он слушал специальный курс физиологической химии, читаемый профессором Мюллером^[49], посещал лекции по математике и вместе с другими русскими магистрами и адъюнктами — лекции по медицине. Он также решил записаться на лекции профессора Митчерлиха, но тот посоветовал Зинину поехать в Гиссен к Либиху.

— Теперь центр науки у Либиха, и все едут к нему, — сказал Митчерлих с тайной горечью. — Раньше приходили и ко мне… Был у меня один студент из России — Карл Юлиус Фрицше^[50]. Вы знаете его?

— Только по имени.

— Если когда-нибудь встретитесь с ним, передайте от меня привет и поздравления с успехами.

Зинин последовал совету Митчерлиха и поехал в Гиссен. Либих охотно принял его, так как в это время заканчивал стажировку Александр Абрамович Воскресенский^[51] и его место в лаборатории освобождалось.

— Ваш соотечественник, Воскресенский, один из моих лучших учеников, — восторженно говорил Либих. — Я часто наблюдал за его всегда исключительно тщательной и точной работой.

Постоянно улыбающегося Воскресенского сменил в лаборатории замкнутый, необщительный Зинин. Но коллеги вскоре оценили его доброту и дружелюбие. В лаборатории Либиха царила атмосфера творчества и неустанного поиска. Все работали самоотверженно и увлеченно. Новое открытие радовало всех. Каждое утро Либих выслушивал отчеты сотрудников о работе за прошедший день, давал оценку результатам, но путь решения проблем стажеры должны были искать самостоятельно. Работа с бензойной кислотой увлекла Зинина. Хотя научные исследования занимали его целиком, Зинин выкраивал время на посещение лекций Либиха по экспериментальной химии, а также занятий по аналитической химии. Через несколько месяцев Зинин познал радость первого успеха.

Изучая влияние различных реагентов на масло горького миндаля (бензальдегида), он открыл легкий и простой способ превращения этого вещества в бензоин. Описание этого исследования и явилось первой научной публикацией Зинина, которая была напечатана в издаваемых Либихом «Анналах» в 1839 году. В следующем году он опубликовал статью «О продуктах, полученных разложением масла горьких миндалей». Химия увлекала ученого все больше и больше.

Зинин еще раз посетил Берлин и снова вернулся в Гиссен, чтобы закончить начатые исследования. В одном из писем Мусин-Пушкин сообщил ему, что кафедру химии возглавил профессор Карл Клаус^[52], а Зинину оставили кафедру химической технологии. Срок его зарубежной командировки был продлен еще на год. Зинин знакомился с промышленностью Германии, посещал заводы, некоторое время работал в Париже у Дюма и Пелуза, в Лондоне у Фарадея, в Стокгольме у Берцелиуса.

В сентябре 1840 года Зинин вернулся в Россию. Он отдавал себе отчет в том, что для успешного продолжения начатой за границей работы ему необходимо остаться в Петербурге. Ученому, привыкшему работать в больших европейских городах, возвращаться в провинциальную Казань не хотелось. Однако при поступлении в Казанский университет Зинин подписал обязательство, в котором заверял, что после окончания будет «работать 6 лет на пользу отечеству». Мусин-Пушкин ни при каких обстоятельствах не захочет отпустить его в Петербург. И все-таки Зинин подал министру просвещения ходатайство с просьбой разрешить защиту докторской диссертации в Петербургском университете. Карл Фрицше, с которым Зинин подружился, одобрил эту идею.

— Тяжело здесь работать для науки, — сказал Фрицше. — Собираю факты… Только это я и могу делать. О теориях не мечтаю…

— А разве факты — не наука? Разве теории не рождаются из фактов? — горячо возразил Зинин.

Фрицше открыл дверцу высокого шкафа, достал небольшую склянку, заполненную коричневой маслянистой жидкостью со своеобразным запахом.

— Вот, это мое последнее достижение: анилин, вещество со свойствами основания. Я получил его в виде продукта распада природного индиго и назвал так потому, что у португальцев индиго именуется «анил». Это арабское слово означает «синий».

— А я начал работу с продуктами, которые получаются из масла горького миндаля. Это тема моей диссертации. Собираюсь продолжать свои исследования и дальше.

— Разве вы не знаете, что ввоз этого вещества в Россию запрещен? Вы столкнетесь с большими трудностями.

— Знаю. Я уже был в таможне и подал прошение. Все масло горького миндаля, которое ввозится контрабандой в Россию и конфискуется, не будет уничтожаться. Я смогу его получать для своих научных исследований. И, представьте, бесплатно!

— Это удача, Николай Николаевич! У вас всегда будет под рукой достаточное количество исходного материала. Хотя вы и собираетесь возглавить кафедру химической технологии, работу то намерены продолжать в области органической химии?

— Да, окончательно мое будущее не определено. Профессор Воскресенский советует мне подать документы на кафедру химии в Харьковский университет. Боюсь, что господин Мусин-Пушкин будет решительно возражать.

Зинин был прав. Попечитель Казанского учебного округа написал пространную докладную записку в министерство, в которой отметил, что на подготовку Зинина как специалиста затрачены большие средства, поэтому он должен вернуться в Казань. В ней же Мусин-Пушкин выражал свое неудовольствие по поводу того, что министерство разрешило Зинину защищать докторскую диссертацию в Петербурге.

Защита состоялась 30 января 1841 года. Зинин получил степень доктора естественных наук^[53]. Сразу же после защиты он поехал в Казань, где в соответствии с приказом министерства должен был возглавить кафедру химической технологии. Мусин-Пушкин встретил его весьма сурово, хотя и оказывал всяческое содействие в поисках квартиры и подготовке лаборатории к учебному году. Согласно существующим правилам, Зинин сразу по возвращении должен был представить ректору отчет о командировке. Николай Иванович Лобачевский встретил Зинина тепло и радушно. Пожав молодому ученому руку, он указав ему на кресло у окна.

— Расскажите мне теперь, чем вы намереваетесь заниматься, — спросил он, садясь напротив.

— Буду читать лекции по химической технологии, а также по химии живых организмов для студентов естественнонаучного отделения. Это новая наука, и у нее большое будущее; Я определил уже и тему первой лекции — спиртовое брожение. А что касается исследовательской работы, собираюсь продолжать начатые у Либиха опыты по органической химии. Невозможно стать хорошим технологом, не будучи химиком.

На первой лекции присутствовал весь ученый совет. Молодой профессор показал блестящую эрудицию ученого и способности талантливого оратора. Совет оценил лекцию как «совершенно удовлетворительную» и пожелал Зинину успешной работы. Затем к нему подошел Лобачевский и крепко пожал руку.

— Когда я, поставленный перед необходимостью готовить специалистов для химического факультета, посылал вас за границу, я хорошо сознавал, какого математика мы теряем в вашем лице. Теперь же я понял, какого химика мы приобрели после вашего возвращения. Впереди у вас напряженная работа. Не сомневаюсь, вы справитесь, да и до начала занятий осталось еще полгода.

Каждый день Зинин несколько часов посвящал подготовке к лекциям. Одновременно он начал работу и в лаборатории. Постепенно появились друзья, с которыми можно было беседовать, советоваться. Зинин не пропускал математические конференции — математика оставалась близкой его сердцу. На этих конференциях он познакомился с профессором механики Петром Ивановичем Котельниковым^[54]. Вместе с Котельниковым они стали регулярно посещать дом Карла Федоровича Фукса^[55], где собирались передовые люди Казани того времени. Здесь не только обсуждались последние новинки литературы, вопросы истории, политики, но и велись споры о самых сложных и актуальных проблемах, рождались теории, далеко идущие прогнозы… Участники этих вечеров называли себя Обществом любителей науки. Впервые Зинин предстал перед Обществом с докладом «О состоянии органической химии и ее значении для жизни».

В работе, в общении с друзьями текли дни, но, оставаясь наедине с собой, он остро ощущал одиночество. Квартирная хозяйка окружала его заботами, и часто по вечерам Зинин заходил в ее комнату выпить чаю и поговорить. Постепенно привязанность росла, и мысль о женитьбе стала сама собой разумеющейся. С женитьбой жизнь Зинина упорядочилась, и заботы о быте уже не отвлекали его. Теперь все свое время и силы ученый отдавал науке.

По утрам он работал в библиотеке, читал лекции, заканчивал неотложные дела. После обеда вел занятия со студентами в лаборатории. В это время и производили «сжигания» — так называли анализ органических веществ, разработанный Либихом. В дни, отведенные для «сжиганий», слуга Федор с раннего утра закладывал в печи древесный уголь. Зинин появлялся в лаборатории около двух часов, студенты и помощники уже ждали его.

— Вещества все взвешены? — деловито осведомлялся Зинин.

— Да. Трубка тоже готова.

Зинин внимательно смотрел на трубку, которую студент держал в руке, и, когда убеждался, что все к опыту подготовлено, говорил:

— Ставьте ее в печь и зажигайте!

Светловолосый юноша осторожно устанавливал трубку в печи и опускал крышку. Затем он соединял один конец трубки с кислородным баллоном, а другой — с поглотительным сосудом. Николай Николаевич в это время проверял другие печи. Иногда всю подготовительную работу он проделывал сам, а студенты наблюдали за учителем.

Печи медленно разгорались, в лаборатории становилось жарко. Раскрасневшийся Зинин внимательно следил за ходом анализа и непрерывно давал указания. Результаты можно было проанализировать лишь глубокой ночью. Студенты и помощники расходились, а он оставался в лаборатории и работал. В то время его занимала одна проблема: какое вещество получается при обработке нитробензола сероводородом.

Идея этих исследований родилась еще в Гиссене. Масло горького миндаля, нитробензол и ряд других производных бензола, как и сам бензол, — сильно реакционноспособные вещества. Зинин задался целью изучить возможности их взаимодействия с другими веществами. Подвергая их обработке сероводородом или раствором сульфида натрия, Зинин предполагал получить продукт, содержащий серу. Однако, к его удивлению, бесцветная жидкость, образовавшаяся после взаимодействия нитробензола с сероводородом, не содержала даже следов серы.

Зинин подошел к шкафу, открыл склянку с желтой маслянистой жидкостью и осторожно понюхал. Странно… Запах напоминал ему жидкость, которую он уже видел в лаборатории Фрицше. Неужели это аналин? Но анилин, полученный Фрицше, был окрашен в темно-коричневый цвет…

Зинин поставил склянку в шкаф и отправился домой, но мысль о полученном веществе не покидала его. В статье, опубликованной в 1842 году в «Бюллетене Академии наук» в Петербурге, он изложил метод получения нового вещества, названного им «бензидам». Зинин послал Фрицше ампулу с полученной жидкостью для сравнения с веществом, которое выделил Фрицше. Через несколько недель пришел ответ. Оба вещества идентичны. Зинин сделал большое открытие. До сих пор анилин получали как продукт разложения разнообразных природных веществ. Отныне доказано, что анилин можно получать простым способом — восстановлением нитробензола сероводородом^[56].

Открытие Зинина вызвало большой интерес у ученых Европы, статью с изложением метода получения «бензидама» опубликовали многие европейские химические журналы. Ранее аналин не имел практического применения, но реакция, открытая Зининым, давала возможность широко использовать это вещество^[57]. Спустя несколько лет оба вещества, анилин и нафталинам (так Зинин назвал нафтиламин), описанные в в той статье, стали основой промышленного производства анилиновых красителей.

Лаборантом у Зинина был Модест Яковлевич Киттары^[58], окончивший отделение естественных наук. В студенческие годы он регулярно посещал лекции Зинина, хотя ему полагалось слушать курс химии у профессора Клауса. Киттары проявлял очевидную склонность к химической технологии и, несмотря на то что готовился стать магистром анатомии, настоял, чтобы его назначили лаборантом к Зинину.

Молодой помощник делал все с исключительной точностью, часто предлагал изменения в конструкции аппаратуры, проводил опыты своим, оригинальным, более эффективным методом. Между Зининым, находившимся в расцвете своего таланта, и молодым Киттары, только начинавшим научную деятельность, завязалась тесная дружба. Зинин помогал Киттары в подготовке магистрской диссертации — знания крупного ученого не ограничивались химией и математикой, его отличала также широкая эрудиция в области анатомии, физиологии, зоологии.

Однажды Киттары сообщил Зинину, что в журнале он нашел интересное сообщение: Август Гофман получил бензол из каменноугольного дегтя и теперь организует промышленное производство этого вещества. В основу промышленного метода будет положена открытая Зининым реакция. Зинин был вне себя от гнева.

— До каких пор немцы будут уводить наши открытия у нас же из-под носа и использовать их?! До каких пор мы, русские, будем служить трамплином, с которого прыгают другие?!

— Но это принесет вам всемирное признание.

— Признание! Зачем мне признание, если от моего открытия нет пользы для России?! — Зинин помолчал, затем продолжал: — Но в этом виноваты мы сами, мы сами не заботимся о себе. Вот возьмем, например, вас. Вы рождены быть технологом, у вас есть чутье и способности, а готовитесь стать магистром анатомии. И я неразумно стал помогать вам.

Зинин в возбуждении шагал по лаборатории. Киттары в это время перемешивал смесь в стакане. Концентрированная азотная кислота выделяла бурый газ, от которого он время от времени покашливал. Тяга в вытяжном шкафу была слабой в не могла полностью удалить газ.

— Выходит, что крахмал не поддается нитрованию, Николай Николаевич, — сказал Киттары после длинной паузы, чтобы разрядить обстановку.

— Должен поддаться! Надо искать условия.

Зинин продолжал изучать возможности открытой им реакции, применив ее к моно- и динитропроизводным бензола, к нитрокислотам. Во всех случаях исходное нитросоединение превращалось в аминопроизводное. Позже Зинин пытался распространить реакцию и на некоторые нитрированные ациклические углеводороды^[59]. К решению этих задач был привлечен Киттары. Постепенно молодой естествоиспытатель занялся исключительно вопросами химической технологии. Зинин видел в способном ученике своего будущего заместителя.

За все годы, проведенные в Казани, Зинина не покидала мысль о переезде в Петербург. Он считал дни до истечения указанного в обязательстве срока его работы в Казанском университете. После неожиданного несчастья, постигшего Зинина, решение созрело окончательно. С некоторых пор жена его начала худеть, бледнеть и задыхаться в приступах сухого кашля. Диагноз не оставлял сомнений — чахотка. У тихой и слабой женщины не было воли бороться со страшным недугом, она сразу признала себя обреченной и угасла в течение нескольких недель.

Петербургские друзья пришли на помощь Николаю Николаевичу. Известный хирург П. А. Дубовицкий^[60] сообщил Зинину, что кафедра химии в Медико-хирургической академии в Петербурге вакантна. Подготовив необходимые документы, Зинин отправился в столицу^[61]. В конце января 1848 года он был назначен ординарным профессором химии.

Приступив к работе, Зинин сразу внес большие изменения в учебные программы Медико-хирургической академии. По мнению ученого, физиологические процессы в организме — это процессы химические и физические и потому настоящий врач должен хорошо знать химию и физику. Этим предметам уделялось теперь столь значительное место в программе, что петербургские остряки стали называть Медико-хирургическую академию медико-химической.

Условий для исследовательской работы в академии практически не было. Тесные и мрачные помещения зимой почти не отапливались, но никакие препятствия не могли заставить Зинина приостановить работу. В доме на Петербургской стороне, где жил Зинин, была маленькая свободная комната. Он снял ее и превратил в свою лабораторию. Аптекарские склянки, примитивные штативы, разнообразные самодельные приборы и, главное, книги быстро заполнили лабораторию. Кажущийся беспорядок в действительности имел строгую систему. Хозяин быстро находил нужный том и, закончив работу, ставил его на место.

Сюда часто приходили друзья Зинина посоветоваться, просто поговорить или обсудить свои идеи.

— Сегодня долго не задержусь, — еще у двери предупредил профессор Дубовицкий.

Зинин посмотрел на него вопросительно.

— Нужно не опоздать в театр, — продолжал Дубовицкий, — с нами будут Глебов^[62] и Фрицше.

— С кем — с нами?

— Пойдешь и ты, дорогой.

В ложе петербургского оперного театра Зинин оказался рядом с молодой красивой дамой.

— Елизавета Александровна, — сказал Фрицше, — позвольте представить вам нашего коллегу Николая Николаевича Зинина.

Зинин учтиво поклонился, но улыбка соседки смутила. Встреча эта не прошла бесследно. Не решаясь признаться самому себе, что эта женщина произвела на него впечатление, Зинин постоянно возвращался мыслями к Елизавете Александровне… Через несколько месяцев она стала его женой.

С женитьбой жизнь в Петербурге стала для Зинина еще более интересной и наполненной. Он продолжал исследования нитропроизводных. В этой работе ему помогал В. Ф. Петрушевский^[63], преподававший химию в военных училищах Петербурга. Работа Зинина приобрела особое значение.

— Мы должны помочь России, — взволнованно повторял Зинин. — Начнем работу хоть под открытым небом; переберемся ко мне на дачу, Василий Фомич.

— А как же перевезти нитроглицерин? — озабоченно спросил Петрушевский.

— Придумаем …Или будем получать его на месте.

Испытания оружия, в котором в качестве взрывчатого вещества использовался нитроглицерин, были весьма опасными. Сильные взрывы потрясали окрестности. Луг перед дачей был изуродован глубокими ямами — следами взрывов. Сначала Елизавета Александровна боялась этих экспериментов, но ко всему можно привыкнуть. Только когда приближалось время очередного опыта, она звала детей домой и опускала занавески.

Работой исследователей заинтересовался инженер Альфред Нобель^[64], сын Эммануила Нобеля, владельца завода по производству мин, который жил тем летом вместе со своими четырьмя сыновьями на соседней даче.

Альфред Нобель познакомился с русским исследователем, и Зинин подробно рассказал ему об опытах, не раскрывая цели, с которой они проводились.

Исследованиями заинтересовалось и военное министерство. Были отпущены средства, опыты перенесли в Кронштадт. В Кронштадте Зинин познакомился с Б. С. Якоби^[65], с которым впоследствии вместе изучал и усовершенствовал конструкцию морских мин, снаряжаемых нитроглицерином^[66]. Мины должны были взрываться от электрической искры — этот способ разработал профессор Якоби. Все работы с нитроглицерином были очень опасными, он взрывался от малейшего удара. Требовался другой способ, который позволял бы снизить взрывоопасность нитроглицерина.

…Несколько лет спустя, когда опыты были уже давно прекращены, Зинину снова пришлось услышать от Якоби о нитроглицерине.

— Вы слышали о динамите, Николай Николаевич?

— Да, — сурово ответил Зинин. — Этот Альфред Нобель выхватил его у нас из-под носа.

— А ведь все получилось случайно. Вы слышали, что во время транспортировки разбилась бутыль с нитроглицерином, и жидкость пропитала инфузорную землю. Ее засыпали между бутылями в сундучках, чтобы предохранить от удара. И вот решение проблемы — счастливая случайность!

— Случайность?! Нет, вы ошибаетесь. И ванна Архимеда, и яблоко Ньютона, и ваша гальванопластика, и сотни других открытий — все это не случайность, а закономерность. Ученый работает, наблюдает явления, размышляет. Его открытие — не случайность. Может быть, другие много раз видели то же самое явление, но он, мысли которого сконцентрировались именно на этом явлении, неожиданно для себя замечает его в новом свете и делает открытие. Случайность в научных открытиях закономерна — она плод наблюдений и напряженной работы мысли.

Как член-корреспондент Академии наук (Зинин был избран 2 мая 1858 года) он употребил все свое влияние на то, чтобы добиться выделения средств на строительство помещения и лаборатории для химического отделения. Академик Фрицше и другие ученые давно жаловались, что лаборатории тесны и работать очень трудно. Средства в конце концов были отпущены, и строительство пошло быстрыми темпами.

Приближалось тридцатилетие государственной службы Зинина и по закону он должен был выйти на пенсию. Для Николая Николаевича вопрос о заместителе был давно решен. Еще в первый год его работы в Петербурге в Медико-хирургическую академию поступил скромный, хорошо воспитанный юноша — Александр Порфирьевич Бородин^[67]. По окончании академии Бородин получил назначение на место ассистента кафедры терапии, но он чувствовал, что его призвание — химия. Зинин разрешил ему работать в своей лаборатории. Бородин занялся серьезным изучением химии. Усовершенствовав и расширив свои химические познания в европейских университетах, Бородин вернулся в Петербург и с 1862 года начал читать лекции по органической химии вместо Зинина, а Николай Николаевич еще в течение двух лет продолжал выполнять обязанности секретаря Ученого совета. Затем Ученый совет освободил его от этой обязанности, но, для того чтобы Зинин мог остаться в Академии, утвердил специальную должность — директора химических работ. Спустя год Зинина избрали действительным членом Академии наук.

Большой вклад Зинина в развитие органической химии получил заслуженную оценку^[68]. Он был избран членом жюри международной выставки в Париже, куда ездил вместе с Фрицше и Якоби. Научная общественность Парижа тепло встретила русского ученого.

^{Н. А. Меншуткин}

Ученые многих стран искали с ним встречи, приходили познакомиться, пожать ему руку, поздравить. Знаменитая реакция, впервые осуществленная Зининым, через два десятилетия дала невиданный толчок развитию анилинокрасочной промышленности.

В 1868 году по инициативе Николая Николаевича в Петербурге было основано Русское химическое общество, и Зинин был избран его председателем. В следующем году, на пятом заседании Общества, профессор Н. А. Меншуткин^[69] прочитал доклад Д. И. Менделеева «Опыт системы элементов, основанный на их атомном весе и химическом сродстве», в котором сообщалось об эпохальном открытии — периодическом законе.

Зинин всячески стремился поддерживать и выдвигать способных учеников^[70]. Еще работая в Казани, он заметил исключительные способности молодого ученого Александра Бутлерова и в дальнейшем сделал все, чтобы его ученик был переведен в Петербург и получил место профессора. После смерти академика Фрицше, опять-таки по настоянию Зинина, на его место был назначен Бутлеров. По уставу академии Александр Михайлович даже занял квартиру Фрицше. Тесная дружеская связь между учителем и учеником помогала в работе обоим. Часто Зинин заходил в лабораторию Бутлерова посоветоваться, обменяться мнением.

Несмотря на преклонный возраст, Зинин продолжал работать с юношеским энтузиазмом. Теперь предметом его исследований были бензоин, бензамарон и амаровая кислота. Он подробно изучил свойства этих веществ, их производных, способы получения и реакции их превращения в другие вещества. Отдыхал Зинин необычно — он с наслаждением читал математические работы. Любовь к математике осталась на всю жизнь.

Как-то весной 1879 года, находясь в лаборатории Бутлерова, ученый почувствовал страшную боль в пояснице. Перехватило дыхание, закружилась голова, и Николай Николаевич рухнул на ступеньки.

Блуждающая почка, которая мучила его еще со времени школьной травмы, теперь стала причинять невыразимые страдания. Лечил его Сергей Петрович Боткин^[71] и ассистент Боткина Александр Александрович Загумени^[72], муж старшей дочери Зинина. Они рекомендовали полный покой, поскольку сильные боли могли оказаться роковыми.

Печальные прогнозы оправдались: во время одного из таких приступов сердце не выдержало… Это случилось 6 февраля 1880 года.

АВГУСТ КЕКУЛЕ (1829–1896) 

Ясным весенним днем 1847 года господин Людвиг Карл Эмиль Кекуле неторопливо возвращался домой, наслаждаясь свежим воздухом и прекрасной погодой. Поглощенный своими мыслями, он не замечал почтительных поклонов, которыми приветствовали его знакомые. Последнее время он чувствовал недомогание — болело сердце. Мысль о смерти не пугала его, но тревога о будущем детей не давала покоя. Дальше откладывать нельзя, надо сегодня же все обсудить на семейном совете. Старший сын Эмиль, конечно, поедет в Гиссен и поступит в университет. Но Август? Мальчик поразительно одаренный. Он уже вполне свободно говорит на четырех языках — французском, латинском, итальянском и английском. Учителя восхищаются глубиной и оригинальностью его мыслей.

Господин Людвиг Кекуле остановился, глубоко вдохнул свежий воздух и неожиданно улыбнулся, он вспомнил рассказ учителя литературы Мейнца. Однажды на уроке тот предложил ученикам написать сочинение на заданную тему. Август, задумавшись, сидел за партой и что-то чертил на чистом листе. Господин Мейнц смотрел на него с укором, но Август, казалось, не замечал этого. В конце урока учитель вызвал нерадивого ученика к доске и попросил прочитать сочинение. К его удивлению, мальчик не смутился. Встав у доски и глядя на чистые листы, он «читал» сочинение. Импровизация была превосходной!

Да, у Августа исключительные способности, и пишет он оригинально, но какое будущее может быть у литератора в Дармштадте? Нужно выбрать более благоразумное занятие. В склонности Августа к естественным наукам тоже нет ничего хорошего, во всяком случае денег этим не заработаешь. Пожалуй, самые привлекательные перспективы сулит архитектура, к которой у Августа тоже обнаружились незаурядные способности. Друг семьи, архитектор Бауман, учил Августа чертить и рисовать. Тот оказался на удивление восприимчивым учеником. Занятия доставляли ему огромное удовольствие. В Дармштадте уже построено три дома по проекту гимназиста Августа Кекуле…

Погруженный в раздумья, Людвиг Кекуле незаметно подошел к дому, открыл калитку и, как всегда, с удовольствием бросил взгляд на цветник: как радовали глаз кустики примул!

— Это моя последняя весна, милая, — тяжело вздохнув, сказал он вышедшей к нему навстречу жене.

— Не говори так. Ведь каждую весну ты чувствуешь слабость.

— Нет, Маргарита, я вряд ли доживу до осени, а мне так хочется увидеть Августа студентом. Пусть он едет в Гиссен и учится на архитектора. Так будет лучше всего.

Печальные предчувствия старого Кекуле сбылись. Он умер за несколько недель до окончания Августом школы.

После смерти отца вопрос об овладении доходной профессией встал с особой остротой. По совету родных Август уехал в Гиссен, где уже год учился его брат Эмиль.

В университете Август стал изучать геометрию, математику, черчение, рисование. Он обладал необыкновенным даром речи, умел увлекательно рассказывать, умел тактично дать нужный совет и вскоре стал всеобщим любимцем.

В университете Август впервые услышал имя Юстуса Лвбиха. Студенты произносили его почтительно, с восторгом. Август Кекуле решил посещать лекции прославленного ученого, хотя и не интересовался химией.

Весной 1848 года Кекуле впервые вошел в лаборатории» Либиха. Профессор с мировым именем произвел на него неизгладимое впечатление. Уже после первой лекции Август решил, что будет постоянно ходить на занятия Либиха, и с каждым днем химия увлекала его все больше и больше. Эта новая наука казалась ему не просто интересной, а какой-то волшебной, таящей в себе неограниченные возможности. Вскоре, забросив архитектуру, он твердо решил, что будет заниматься химией.

Родственники в Дармштадте были недовольны. Когда Август приехал домой на летние каникулы, они начали его переубеждать. Химик в Дармштадте! Эта профессия представлялась очень сомнительной, отнюдь не сулящей житейских благ. И not настоянию родных Август был вынужден остаться вДармштадте и поступить в Высшее ремесленное училище.

Но, уступив настояниям родственников, про себя Август твердо решил: его будущее химия, только химия! В первые же дни он сблизился с преподавателем химии Фридрихом Мольденгауэром, прославившимся изобретением фосфорных спичек» Занятия по аналитической химии, которые вел Мольденгауэр, доставляли Августу истинное удовольствие. Он так преуспел в овладении методами анализа, что коллеги часто обращались за. советом к нему, а не к ассистентам Мольденгауэра. Объяснения Августа были предельно ясными.

Убедившись, что Август не намерен отказаться от своего выбора, родные согласились отпустить его снова в Гиссен. Весной 1849 года он продолжил свои занятия по аналитической химии, но теперь уже в лаборатории Либиха под руководством ассистента Теодора Флейтмана.

В то время Юстус Либих был в зените своей славы. Кекуле познакомился с Либихом при необычных обстоятельствах: оба были вызваны в суд свидетелями по нашумевшему делу графини Герлиц. Графиня жила в особняке напротив дома Августа в Дармштадте, и Кекуле прекрасно помнил день, когда случился пожар.

В перерыве судебного заседания Август встретил знаменитого ученого в фойе.

— Рад познакомиться с вами. Вы все еще работаете у Флейтмана? — спросил Либих.

— Нет, в этом семестре я занимаюсь в лаборатории профессора Билля^[73]. Кроме того, посещаю лекции по кристаллографии профессора Коппа^[74].

— И что, Билль дал вам тему?

— Да. Анализ амилсерной кислоты для определения ее состава.

Либих держал в руке знаменитый перстень графини — двесплетенные змеи, одна из золота, другая из платины. Кекуле с любопытством взглянул на драгоценность — ведь исход дела зависел от заключения Либиха, который определял состав металлов.

— Белая змея сделана из платины, — сказал Либих. — Теперь вина камердинера графини очевидна, ведь платина используется в ювелирном деле с 1819 года, а он утверждает, что этот перстень попал к нему в 1805 году.

Звонок оповестил о начале заседания…

Кекуле продолжал заниматься анализами амилсерной кислоты. Исследование носило теоретический характер, и это было Августу особенно по душе. Еще в начале студенческой поры, в 1848 году, ему попалась на глаза книга Лорана и Жерара «Введение к изучению химии по унитарной системе»^[75]. Он случайно заметил ее среди других разложенных в витрине книг. С тех пор его внимание было приковано к теоретическим проблемам органической химии.

Осенью 1850 года Кекуле начал проводить исследования в лаборатории, в которой работал сам Либих. Ученый поставил перед ним задачу: изучение клейковины пшеничной муки — глютена. Эти изыскания имели практическую направленность. Либих хотел доказать, что глютен — ценный пищевой продукт, и фабрики, производящие крахмал, должны его утилизировать. Хотя эти проблемы не занимали Кекуле, он работал тщательно и усердно.

Весной следующего года его дядя, Карл Кекуле, богатый лондонский торговец зерном, предложил племяннику совершить путешествие за границу. Сначала Август хотел поехать в Берлин^[76], но потом остановил выбор на Париже, где работали Жан Батист Дюма, Адольф Вюрц, Шарль Жерар.

В мае 1851 года Кекуле уехал в Париж. Его дядя, взявший на себя расходы, оказался не очень-то щедр. Средства Августа были скромными. Чтобы купить билет в театр, он должен был порой отказывать себе в завтраке или ужине. Но, полный энергии, юноша не унывал. Он учился и жадно впитывал новые идеи, которые рождались в столице Франции.

О лекции Шарля Жерара по философии химии он узнал случайно, из афиши. Жерара заинтересовал любознательный юноша, задававший ему столь серьезные вопросы, и он пригласил Кекуле после лекции к себе в кабинет.

— Выяснение состава органических соединений связано с рядом трудностей самого различного характера.

— Но созданная вами теория типов — значительный вклад в развитие органической химии, — с жаром сказал Кекуле.

Жерар на минуту задумался.

— Если сравнивать теорию типов со старой теорией Дюма, то нельзя не заметить некоторых ее преимуществ. По мнению Дюма, в молекуле органического соединения один эквивалент данного элемента может быть замещен одним эквивалентом другого элемента — как один кирпич в стене может быть заменен другим. Если соединение теряет один эквивалент данного элемента и на его место не встает другой, молекула (как и здание без кирпича) разрушается.

— Сегодня эту точку зрения разделяют многие ученые, — почтительно прервал его Кекуле. — Согласно этой теории, путем последовательного замещения органические соединения могут быть расположены в ряд, в порядке их получения один из другого.

— Это, разумеется, совершенно формально. Есть несколько типов органических соединений, которые получаются путем замены одного эквивалента в основном типе соответствующим радикалом или эквивалентом другого элемента. Так, из основного типа — воды — получается спирт при замещении одного водородного атома радикалом углеводорода. Если и другой атом водорода заместить углеводородным радикалом, образуется эфир. К этому типу относятся и кислоты, и эфиры, и альдегиды. Вот посмотрите, полная схема: вода — спирт — эфир — кислота.

Жерар тщательно выписывал формулы, за соединениями типа воды последовали формулы других типов — аммиака, хлористого водорода. Кекуле с интересом слушал талантливого ученого. От теории типов они постепенно перешли к другим вопросам, которые Жерар освещал с совершенно новых позиций в своем четырехтомном «Учебнике по органической химии».

— Нужно изменить принцип написания формул на основе количества эквивалентов элементов, составляющих молекулу. Понятия «атом» и «соединительный вес», то есть «эквивалент», нельзя отождествлять, — продолжал развивать свои мысли Жерар. Увлекшись, собеседники потеряли всякое представление о времени, они просто не замечали, что беседа длится уже двенадцать часов.

Была глубокая ночь, когда Кекуле простился с Жераром и медленно зашагал к дому.

Да, сложными и запутанными были понятия и представления органической химии. Формулы органических соединений составлялись самыми различными способами, следствием этого была невероятная путаница, и потому введение теоретических положений казалось почти невозможным.

Жизнь в Париже протекала в непрестанном труде. Кекуле слушал лекции, занимался в библиотеке, беседовал с друзьями.

Он знакомился с новыми фактами, новыми методами исследования, стремился накопить как можно больше знаний, так как в запасе у него оставался всего год. Приближалась весна 1852 года, скоро он должен возвращаться на родину. Для систематизации собранных данных времени не оставалось. Кекуле надеялся по возвращении в Гиссен привести их в стройную систему.

^{А. Ф. Фуркруа}

Его первая научная работа об амилсерной кислоте получила высокую оценку профессора Билля. За эту работу в июне 1852 года Ученый совет университета присудил Кекуле степень доктора химии.

Как раз в это время место ассистента Теодора Флейтмана оказалось вакантным, но Либих не пожелал взять Кекуле, так как уже было известно, что тот придерживался взглядов, противоположных его воззрениям. Тем не менее он по достоинству ценил способности молодого ученого и рекомендовал его двум своим коллегам, которым требовались ассистенты. Работа у профессора Германа Фелинга^[77] в Штуттгарте казалась более выгодной, но Кекуле выбрал Рейхенау.

Замок Рейхенау был расположен в одном из живописнейших уголков Швейцарии. Бывший монастырь, а теперь собственность Адольфа дон Планта^[78], замок находился на маленьком острове, покрытом густой зеленью.

Планта происходил из богатого швейцарского рода. Получив солидное химическое образование, он удалился в замок и занимался там научными исследованиями. Вот уже несколько лет Планта изучал алкалоиды — органические вещества, содержащиеся в соке некоторых растений и являющиеся сильными ядами.

Это место очень привлекало Кекуле. Закончив дела в лаборатории, он мог спокойно обдумывать и систематизировать данные, привезенные из Парижа. Тишина, царившая вокруг, располагала к углубленной работе. В лаборатории, устроенной владельцем замка в бывшей столовой монастыря, они проводили анализы. Кроме алкалоидов, исследователи изучали состав вод окрестных минеральных источников, местные известняки…

Поглощенный анализом материала, привезенного из Парижа, и работой в лаборатории, Кекуле не замечал, как текли дни. Незаметно пришла зима, принеся с собой неожиданные осложнения. Комната молодого ученого, бывшая монастырская келья, не отапливалась, и порой бывало так холодно, что вода в оловянном кувшине замерзала. Жить и работать становилось очень трудно, и все чаще появлялись мысли покинуть Рейхенау. Кекуле написал письмо Либиху, в котором просил совета. Либих рекомендовал ему лабораторию Джона Стенхауза^[79] в Лондоне.

Незадолго до отъезда в Лондон Кекуле встретился с Робертом Бунзеном. Услышав о его намерении уехать в Англию, Бунзен сказал:

— Поезжайте, хотя в химии ничего нового вы там не узнаете.

Удивительное совпадение! То же самое пророчил и Либих перед отъездом Кекуле в Париж. Но ведь предсказание Либиха ее сбылось, и Кекуле много получил от пребывания в Париже.

Приехав в Лондон к дяде, Карлу Кекуле, Август встретил там и других соотечественников, большинство которых работало в области химии. Научные институты Англии приглашали на работу химиков из Германии, потому что степень подготовки научных кадров в Германии была чрезвычайно высока. Особенно славилась лаборатория Либиха.

Лаборатория Джона Стенхауза находилась в здании одной из больниц. Основная задача Стенхауза и его сотрудников состояла в анализе различных лекарственных препаратов, а также в разработке методов получения новых лекарств из природных продуктов, в основном из растений. Кекуле немедленно приступил к работе. Многочисленные и продолжительные анализы утомляли его и докучали своим однообразием, но он не жаловался. Удовлетворение после напряженного дня он находил в вечерних беседах с коллегами соотечественниками. Обычно он приводил с собой Генри Буфа, работавшего вместе с ним в лаборатории. Профессор Август Гофман и Рейнгольд Гофман, ассистент профессора Александра Уильямсона^[80], тоже постоянно посещали эти дружеские собрания. Теоретические и философские проблемы органической химии были основным предметом их суждений. Такие понятия, как «соединительный вес», «атомный вес», «молекула», вызывали еще много споров. Теория типов, созданная Жераром, доказывала, что замещение одного элемента другим имеет место и в тех случаях, когда в реакции участвует элемент, весовое количество которого в два, три ила четыре раза больше соединительного веса. Франкланд ввел понятие «атомность» (мы это понятие называем валентностью). Идеи Франкланда развил Уильям Одлинг^[81], предложивший валентность элементов обозначить черточкой у химического символа, например Н’, О”, Са”.

Вопрос о валентности чрезвычайно занимал Кекуле, и в его сознании постепенно назревали идеи экспериментальной проверки некоторых теоретических положений.

— Сера двухвалентна, как и кислород. Отсюда следует, что в некоторых органических соединениях, содержащих кислород, — спиртах, кислотах и эфирах — кислородный атом может замещаться атомом серы, если для этого будут подходящие условия, — вслух размышлял Кекуле.

— Это логично, но положение требует экспериментальной проверки, — поддержал его Уильямсон. — У вас есть какие-нибудь идеи на этот счет?

— Да. Сульфиды фосфора менее устойчивы, чем его окислы. Если нагреть смесь сульфида фосфора с органическим веществом, можно ожидать, что произойдет реакция обмена — образуется окись фосфора и серное производное органического соединения. Думаю начать с уксусной кислоты.

— Прекрасная идея! Для теории это будет иметь огромное значение, кроме того, если реакция пройдет успешно, вы, в сущности, введете в органическую химию новый реактив.

— К сожалению, я не могу сейчас начать опыты. И времени нет, да и негде. Даже трудно себе представить, чтобы в нашей лаборатории кто-нибудь мог заняться чем-то другим. Не думаю, что Стенхауз благосклонно отнесется к этой затее, ведь она непосредственно не связана с задачами лаборатории.

— Не думаю. Стенхауз — человек удивительно добрый. — Профессор Уильямсон на мгновение замолчал, размышляя о чем-то, затем продолжал: — Нужно найти выход, Кекуле. Иначе мне самому придется взяться за осуществление ваших идей.

После этого разговора Кекуле начал приходить в лабораторию ранним утром, за три-четыре часа до начала работы. Он готовил необходимые для синтеза вещества накануне, чтобы утром сразу же приступить к опыту. За короткое время, исходя из соответствующих кислородных соединений, он получил различные серосодержащие вещества — меркаптаны, диэтилсульфид, тиоуксусную кислоту и ее эфиры. Его работа не могла остаться не замеченной Стенхаузом по той простой причине, что тиосоединения обладали отвратительным стойким запахом. Узнав, что Август работает «для себя», Стенхауз рассердился, но тем не менее работать не запретил.

Профессор Уильямсон представил статью Кекуле в Королевское общество. В этой статье Кекуле делал попытку обобщить и расширить теорию типов, разработанную Жераром. К основным типам — воде, водороду, аммиаку, хлористому водороду и другим — он прибавил еще один — сероводород. Синтезированные им новые соединения представляли собой производные этого типа.

Предположения Кекуле оправдались. Сера действительно в эквивалентных количествах вытесняла кислород. Кекуле сравнивал свои выводы с главными положениями теории Одлинга. Понятие «валентность» атомов можно использовать как основу новой теории! Атомы соединяются по какой-то простой закономерности. Он представил себе атомы элементов в виде маленьких сфер, которые отличаются друг от друга только по величине. Кекуле закрывал глаза и отчетливо видел их. То крупные, то поменьше, они двигались, приближались друг к другу, сцеплялись.

Напряженная и утомительная своей монотонностью работа в лаборатории Стенхауза заполняла почти все время, и Кекуле не имел возможности обдумать и проверить опытным путем мысли, которые не давали ему покоя. Нужно искать другую работу. Он мечтал стать доцентом в каком-нибудь университете Германии, но из писем Либиха явствовало, что такой перспективы в ближайшем будущем не намечалось.

Весной 1855 года Кекуле покинул Англию и вернулся в Дармштадт. Он посетил университеты Берлина, Гиссена, Геттингена и Гейдельберга, но вакантных мест там не было. Тогда он решил просить разрешения определиться в качестве приватдоцента в Гейдельберге. Роберт Бунзен, профессор химии Гейдельбергского университета, одобрил эту идею. По его мнению, лекции Кекуле должны были привлечь слушателей, так как многие студенты интересовались органической химией. Получив разрешение, Кекуле снял помещение в большом трехэтажном доме, принадлежавшем торговцу мукой. Одну комнату отвел под аудиторию, а в другой устроил лабораторию. Места было мало, в лаборатории поместилось всего лишь два рабочих стола, но Кекуле был доволен. Деньги на оборудование дал опять дядя Карл.

Вначале лекции Кекуле по органической химии посещали только шесть человек, но постепенно аудитория заполнилась, и доходы Кекуле возросли — каждый слушатель вносил определенную сумму. Число практикантов, записавшихся в лабораторию, тоже увеличилось. Первым, кто начал работать в лаборатории Кекуле, был Рейнгольд Гофман. Еще в Лондоне они начали совместные с Кекуле исследования монохлоруксусной кислоты. Позже появился и второй практикант — Адольф Байер. Поселившийся в том же доме приват-доцент органической химии Эмиль Эрленмейер^[82] разделил с Кекуле расходы по найму помещения.

Теперь Кекуле все свободное время мог посвятить исследовательской работе. Опыты, которые проводил он сам или вместе со своими практикантами, ставились с целью изучения двух основных теоретических вопросов, волновавших ученого еще в Лондоне: теории типов и валентности элементов. Несмотря на скудные средства, работа не приостанавливалась. Кекуле доставал химикаты, синтезировал новые вещества, изучал их свойства. Свое внимание он сосредоточил на гремучей кислоте и ее солях, строение которых оставалось еще не выясненным. Первые исследования Гей-Люссака и Либиха показали, что гремучая и циановая кислоты имеют одинаковый состав: в более поздних работах русского химика Л. Н. Шишкова^[83], Ш. Жерара и того же Ю. Либиха доказывалась возможность получения и других продуктов с аналогичным составом — фульминуровой, изоциануровой и других кислот. Проследить этапы образования гремучей кислоты, установить тип, к которому она принадлежит, — это были важные вопросы, решение которых могло расширить и дополнить теорию типов.

К основным типам Кекуле добавил еще один — тип метана. В результате замещения четырех водородных атомов различными одновалентными радикалами получаются соединения типа метана.

Свои выводы он изложил в статье «О конституции гремучей ртути». Введя новый тип метана, Кекуле продолжал развивать и углублять теорию типов. Он решил подробнее коснуться этих вопросов в отдельной статье, тем более что в Германии было не так много химиков, которые знали бы и разделяли передовые идеи Жерара и Одлинга.

Когда лекции заканчивались и слушатели расходились, Кекуле сам брал метлу, подметал помещение и наводил порядок. В это время он обычно обдумывал планы дальнейшей работы.

Однажды, погруженный в свои размышления, он не заметил, как в комнату вошел высокий стройный человек.

— Прошу извинить за вторжение, — сказал вошедший. Кекуле поднял голову и от неожиданности выронил метлу.

— Профессор Либих!? Вот это сюрприз! Пожалуйста, проходите в лабораторию.

Кекуле был очень смущен тем, что Либих застал его с метлой в руках.

— Вижу, средства ваши более чем скромны, — начал Либих. — Вам надо подумать о другом месте, доктор Кекуле.

Они присели к рабочему столу, и Либих продолжил:

— Получил вашу статью о гремучей кислоте. Подобная тема обсуждается и в статье Шишкова. Он тоже здесь, в Гейдельберге. Почему бы вам не объединить статьи в одну общую? Мы с Вёлером обычно так и поступаем в подобных случаях.

— Я хорошо знаком с Шишковым. Вот уже несколько месяцев он работает у профессора Бунзена. Мы часто беседуем и могли бы, конечно, работать вместе, но наши точки зрения на гремучую кислоту абсолютно различны, поэтому ваше предложение неосуществимо.

— Вы уже закончили работу с гремучей кислотой или еще продолжаете?

— Продолжаю. Только что получил серебряную соль гремучей кислоты.

— Можно взглянуть?

Кекуле протянул руку к одной из стеклянных банок, наполненной белым кристаллическим веществом.

— Не двигайтесь! — неожиданно резко остановил его Либих. — Это соль серебра?

— Да, — недоумевая ответил Кекуле.

Либих подошел на цыпочках, осторожно открыл банку и быстро налил в нее концентрированной соляной кислоты.

— Что вы сделали, профессор?! — почти простонал Кекуле. — Этот опыт стоил мне стольких трудов и средств!

— Думаю, ваша жизнь стоит дороже, Кекуле. Радуйтесь, что еще живы остались! Как вы могли работать с таким огромным количеством? Если бы эта соль взорвалась, не только от вас, но и от всего дома не осталось бы и следа! Ведь кислота потому и называется гремучей! А гремучее серебро обладает еще большей взрывной силой. Проявить такое легкомыслие! Это непростительно! — Либих тяжело дышал от волнения. — У вас нет нигде другой банки? У меня такое чувство, будто подо мной пороховой склад.

Кекуле покачал головой.

— Запомните, здесь нужна исключительная осторожность, господин Кекуле. И такую небрежность вы допускаете не в первый раз. — Либих намекал на несчастный случай с Адольфом Байером.

— Но когда Байер получил метилдихлорарсин, никто не предполагал, что он так ядовит, — оправдывался Кекуле. — Открыв колбу, Адольф решил понюхать новое вещество. Запах был настолько резкий и раздражающий, что он сразу начал задыхаться. Когда я вошел в лабораторию, Адольф уже лежал на полу без сознания. Сам я едва успел выбраться на свежий воздух. Потом, конечно, все обошлось.

— Вот видите! Нужно быть очень осторожным. Ну, я прощаюсь с вами. А в отношении своей статьи вы абсолютно категоричны?

— Да.

Кекуле не располагал средствами, чтобы снова приняться за опыты с гремучей кислотой. Он решил вплотную заняться теоретическими проблемами. В статье «О теории многоатомных радикалов» Кекуле сформулировал основные положения своей теории валентности. Он обобщил выводы Франкланда, Уильямсона, Одлинга и разработал вопрос о соединительной способности атомов.

«Число атомов одного элемента, связанных с одним атомом другого элемента, зависит от валентности, то есть от величины сродства составных частей. В этом смысле элементы делятся на три группы:

— одновалентные — водород, хлор, бром, калий и натрий;

— двухвалентные — кислород и сера;

— трехвалентные — азот, фосфор и мышьяк»^[84].

Так Кекуле развивал свою точку зрения на валентность, сущность которой все еще оставалась непостижимой для большинства химиков. В этой же статье Кекуле отмечал, что углерод занимает особое место среди всех элементов. В органических соединениях его валентность равна четырем, так как он соединяется с четырьмя эквивалентами водорода или хлора. Следовательно, самые простые соединения углерода с этими элементами имеют формулы CH₄ и CCl₄ соответственно. Но углерод образует и другие углеводороды, в которых эти соотношения не сохраняются. Таким образом, органические соединения углерода требуют особого изучения.

В статье «О составе и превращениях химических соединений и о химической природе углерода» Кекуле обосновал четырехвалентность углерода в органических соединениях. Он также отмечал, что попытка Жерара подвести все химические реакции под один общий принцип — двойной обмен — не оправдана, так как существуют реакции прямого соединения нескольких молекул в одну. Рассматривая состав органических радикалов в новом свете, он писал: «Относительно веществ, содержащих несколько атомов углерода, нужно принять, что атомы других элементов задерживаются в органическом соединении за счет сродства (валентности) углерода; сами углеродные атомы также соединяются друг с другом, причем часть сродства (валентности) одного углеродного атома насыщается таким же количеством сродства (валентности) другого углеродного атома».

Это были совершенно новые идеи, идеи об углеродных цепях. Это была революция в теории органических соединений.

Кекуле не только сформулировал версию углеродных цепей, он продолжал разрабатывать теорию структуры органических соединений, исходя из следующей предпосылки: если цепь состоит из га атомов углерода, то они могут соединяться с (2n+2) атомами водорода, а следовательно, состав любого насыщенного углеводорода можно выразить общей формулой? С_nН2n₊₂. Продолжая развивать эту мысль, Кекуле показал, что если одно вещество получается из другого путем простого превращения, можно принять, что атомы углерода в этих соединениях расположены одинаково, а при последовательных превращениях изменяется только место и тип других атомов. В качестве примера Кекуле приводил получение хлористого этила из этилового спирта. Гидроксильная группа в спирте замещается атомом хлора и получается хлористый этил, но взаимное расположение углеродных атомов в двух соединениях одно и то же.

Почти в то же время, в 1858 году, одновременно во Франции и в Англии вышла статья, вызвавшая оживленную дискуссию. В ней никому не известный английский химик Арчибалд. Скотт Купер^[85] излагал свою теорию, немногим отличавшуюся; от представлений Кекуле. Приняв четырехвалентность атома углерода, Купер впервые заговорил о структуре органических соединений. Между химическими знаками элементов он ставил по одной черточке, обозначающей единицу сродства и связь между атомами.

Прочитав статью Купера, Кекуле сразу же написал еще одну статью, в которой подчеркнул, что приоритет в установлении четырехвалентности атома углерода и возможности образования цепей принадлежит ему, Кекуле, а не Куперу. В спор о приоритете вмешались и другие ученые — появились статьи Адольфа Вюрца и Александра Бутлерова. Русский ученый утверждал, что заслуга в установлении четырехвалентности атома углерода и его свойств образовывать цепи принадлежит Кекуле. Но, одновременно отмечал Бутлеров, идея существования определенной структуры в молекуле органических соединений и выражение ее посредством структурной формулы принадлежит Куперу. Вместе с тем он резко критиковал некоторые формулы Купера, так как размещение атомов в них делалось, совершенно произвольно и без каких-либо экспериментальных; доказательств.

Это были первые шаги в теории структуры органических; соединений. Критический разбор А. М. Бутлеровым работ Кекуле и Купера способствовал становлению основных положений его теории химического строения органических соединений, которая была создана русским ученым спустя несколько лет.

Весной 1858 года умер Жозеф Мореска, преподаватель химии Гентского университета (Голландия). Было решено пригласить на вакантную должность химика из Германии, так как школа Либиха пользовалась всемирной известностью. Жав Серве Стаc^[86], которому было поручено подыскать подходящую» кандидатуру, советовался с Либихом и Бунзеном. Оба рекомендовали Августа Кекуле.

В конце 1858 года Кекуле вместе со своим помощником! Адольфом Байером уехал в Гент.

Весной 1859 года Кекуле навестил Жан Серве Стаc. Убедившись в полном отсутствии условий для научных исследований, он доложил об этом министерству. Через некоторое время началось строительство помещения для химического отделения. Чтобы сэкономить время, Кекуле предложил одновременно приступить к проводке газа.

В Генте ученый продолжил исследовательскую работу. Его по-прежнему занимал вопрос об углеродных цепях. Он считал, что при химических реакциях углеродная цепь остается неизменной. Настало время доказать это опытным путем. Он начал с уксусной кислоты, которая легко превращается в хлоруксусную и далее в гликолевую кислоту. Один из водородных атомов в уксусной кислоте последовательно замещается хлором, а затем гидроксильной группой. Аналогичные превращения происходят и с другими кислотами. Кекуле провел подобные реакции с янтарной, фумаровой и малеиновой кислотами. Так постепенно набирались факты, которые подтверждали его точку зрения: углеродная цепь прочна, устойчива и при химических реакциях остается неизменной.

Систематически занимаясь со студентами, Кекуле пришелк выводу о необходимости создания учебника по органической химии^[87]. Работа над учебником ставила ряд новых проблем, поскольку по основным теоретическим вопросам между учеными существовали разногласия. Многие химики не разграничивали понятия «атом», «эквивалент», «молекула», а формулы соединений писали на основе эквивалентных весов. Кекуле же составлял формулы, исходя из атомного веса, но этот принцип не был официально принят другими учеными. Вот почему для одного и того же соединения можно было встретить совершенно различные формулы. Например, для этилового спирта Кекуле давал формулу

а другие химики

так как за основу они принимали соединительный вес кислорода, равный 8, вместо атомного веса 16, а для углерода — 6, вместо 12.

Осенью 1859 года Кекуле поехал в Карлсруэ, чтобы обсудить с Карлом Вельтцином^[88] идею о созыве всемирного конгресса химиков. Вельтцин встретил эту мысль с воодушевлением, и двое ученых занялись организацией конгресса. Отправили письма Вюрцу во Францию и Гофману — в Англию с просьбой помочь в подготовке конгресса химиков. Сам Кекуле по возвращении в Гент также начал кропотливую организаторскую работу: уточнялись списки ученых, которые должны присутствовать на конгрессе, процедура заседаний, круг обсуждаемых вопросов. В начале июля 1860 года приглашения были разосланы, а 3 сентября конгресс начал свою работу.

^{Август Кекуле} 

Форум химиков прошел очень успешно, но Кекуле остался недоволен, так как центральной фигурой конгресса оказался итальянец Станислав Канниццаро, а не он, Кекуле, — инициатор конгресса.

Вернувшись в Гент, Кекуле узнал, что строительство лаборатории подходит к концу. Заканчивается и подводка газа. Директор завода светильного газа, господин Дрори, англичанин по происхождению, лично руководил монтажными работами. Он часто заходил к Кекуле отвести душу — поговорить с ним на родном языке, а Кекуле владел английским в совершенстве. Постепенно он сблизился с семьей директора. Дочь директора, красавица Стефания, завладела сердцем молодого ученого.

Девушка получила прекрасное образование. Красота ее нежного, тонкого лица, гибкий и острый ум покорили Кекуле. Молодые люди полюбили друг друга, что называется с первого взгляда. Господин Дрори благосклонно отнесся к предложению Кекуле, но посоветовал отложить свадьбу на лето следующего года, чтобы молодожены смогли во время летнего отпуска Кекуле совершить свадебное путешествие. Кроме того, в ближайшее время Кекуле должен был ехать на съезд естествоиспытателей в Шпейер.

На одном из заседаний съезда 19 сентября 1861 года русский химик А. М. Бутлеров выступил с докладом «О химическом» строении веществ». Кекуле весьма скептически отнесся к новым, структурным формулам, которые, по мнению Бутлерова, выражали не только расположение атомов в молекуле, но и показывали, каково их взаимное влияние. Разочаровавшись в теории типов, Кекуле не принимал и новую теорию Бутлерова. «А ведь и эта теория может оказаться бесплодной, — размышлял ученый. — Может быть, лучше вернуться к старым эмпирическим формулам? Нет, только после того, как все окончательно станет ясным, а главное, накопится достаточно фактов, подтверждающих одну истинную теорию, тогда, возможно, я приму ее…»

Вернувшись в Гент, он продолжил исследование фумаровой и малеиновой кислот. Не было сомнения, что эти кислоты — изомерные соединения. Но как объяснить их изомерию? Опытами было установлено, что молекула фумаровой кислоты присоединяет два атома водорода, в результате чего превращается в молекулу янтарной кислоты. Подобное свойство имеет и этилен: он превращается в этан в результате присоединения двух атомов водорода. Такое свойство кислот до сих пор известно не было. Объяснить это явление с точки зрения теории типов невозможно. Немало бессонных ночей провел ученый, пытаясь найти объяснение, но все усилия пока оказались тщетными. И Кекуле упорно продолжал ставить опыты и изучать свойства других кислот, набирать все больше и больше фактического материала.

Разрядкой огромного душевного напряжения явилась долгожданная свадьба, которая состоялась летом 1862 года. Сколько радости и счастья принесла ему Стефания! Силы его будто удвоились — вернувшись из свадебного путешествия, он работал с еще большим энтузиазмом: проводил опыты с ненасыщенными кислотами, заканчивал рукопись учебника. Но этот счастливый период оказался недолгим: грядущее материнство Стефании принесло тревогу за ее здоровье. Кекуле был очень обеспокоен состоянием жены, которое с каждым днем внушало все-больше опасения. И самые худшие опасения подтвердились — рождение сына стоило жизни матери. Кекуле был безутешен в горе.

Хоть какое-то успокоение могла дать только работа, и он буквально заточил себя в лаборатории.

Ненасыщенными кислотами теперь занимался его ассистент Шварц, а сам Кекуле принялся за изучение структуры бензола и его производных, требовавшее, прежде всего, отыскания подходящих средств для изложения учебного материала в разделе ароматических соединений. Он хорошо знал книгу Лошмидта^[89], вышедшую в 1861 году, в которой впервые формулы органических соединений были представлены согласно атомной теории. Знал и теорию Бутлерова, которую еще полностью не принимал, но и не мог отвергнуть…

Атомы в молекуле взаимно влияют друг на друга, и свойства молекулы зависят от расположения атомов. Кекуле представлял себе углеродные цепи в виде змей. Они извивались, принимали самые различные положения, отдавали или присоединяли атомы, превращаясь в новые соединения. Кекуле обладал большим даром воображения, и, закрывая глаза, он реально представлял картину чудесных превращений одной молекулы в другую. И все-таки представить структуру бензола ему пока не удавалось. Как расположены шесть углеродных и шесть водородных атомов в его молекуле? Кекуле делал десятки предположений, но, поразмыслив, отбрасывал.

Утомленный работой, Кекуле отложил исписанные листы и подвинул кресло к камину. Приятная теплота постепенно окутала тело, и ученый забылся в полудреме. И снова в его сознании возникли шесть углеродных атомов, образуя причудливые фигуры. Шестиатомная «змея» непрерывно «извивалась» и вдруг, будто разозленная чем-то, она с ожесточением начала кусать себя за хвост, потом крепко ухватила его за кончик и так замерла. Нет, не змея, это же перстень графини Герлиц, который протягивал Кекуле Юстус Либих. Да, на его ладони лежит перстень — платиновая змея, переплетенная с золотой. Кекуле вздрогнул и очнулся. Какой странный сон! И длился-то всего мгновенье. Но атомы и молекулы не исчезали перед его глазами, он продолжал наяву вспоминать порядок расположения атомов в молекуле, увиденный во сне. Может быть, это ж есть решение? Кекуле поспешно набросал на листке бумаги новую форму цепи. Первая кольцевая формула бензола…^[90]

Идея бензольного кольца дала новый толчок для экспериментальных и теоретических исследований. Статью «О строении ароматических соединений»^[91] Кекуле послал Вюрцу, который представил ее Парижской Академии наук. Статья была напечатана в «Бюллетене Академии» в январе 1865 года. Наука обогатилась еще одной новой, исключительно плодотворной теорией строения ароматических соединений^[92].

Дальнейшие исследования в этой области привели к открытию различных изомерных соединений, многие ученые стали проводить опыты по выяснению строения ароматических веществ, предлагали другие формулы бензола…^[93] Но теория Кекуле оказалась наиболее правомерной и вскоре утвердилась повсеместно. На основе своей теории Кекуле предсказал возможность существования трех изомерных соединений (орто, мета и пара) при наличии двух заместителей в бензольном кольце. Перед учеными открылось еще одно поле деятельности, появилась возможность синтеза новых веществ. В Германии над этим работали Гофман, Байер, во Франции — Вюрц, в Италии — Канниццаро, в России — Бутлеров и другие. В 1867 году Кекуле был назначен директором нового химического института Боннского университета. Боннское правительство поддерживало кандидатуру Кольбе^[94], который претендовал на это место с единственной целью — соперничества с Кекуле. Взгляды ученых были диаметрально противоположны, а вражда между ними стала пресловутой. Получив моральное удовлетворение от того, что его предпочли Кекуле, Кольбе отказался от места, и тогда Кекуле возглавил институт. В лаборатории Кекуле работали О. Баллах^[95], Л. Кляйзен^[96], Г. Шультц^[97], Р. Ашпютц^[98] и другие. Многие из них впоследствии стали известными учеными^[99].

^{Г. Кольбе}

^{О. Баллах} 

Слава Кекуле как одного из самых выдающихся ученых была общепризнанной; его избрали почетным членом многие академии мира, с его мнением считались не только ученые, но и промышленники. По инициативе учеников Кекуле, уже известных ученых, были организованы юбилейные торжества в честь выдающегося ученого. Особенно торжественно отмечалось 25-летие создания теории строения бензола 10 марта 1890 года.

Лекционный зал Берлинского университета был празднична украшен. На самом видном месте висели портреты Гофмана и Кекуле, только что законченные венским художником Ангели. Гофман демонстрировал присутствующим стеклянную ампулу с бензолом, впервые полученным Майклом Фарадеем в 1828 году. Гофман хранил ее как дорогой подарок от английского ученого. Многие ученые выступили с докладами о своих последних открытиях в области ароматических соединений.

Кекуле прочитал блестящий доклад о строении пиридина. На следующий день с обстоятельным сообщением о вкладе Кекуле в науку выступил Байер. Последовало много поздравлений я пожеланий. В ответной речи Кекуле подчеркнул, что он, как и ученые во все времена, воспользовался опытом и знаниями своих предшественников, и поэтому он не видит большой заслуги в том, что двадцать пять лет назад носившиеся в воздухе зародыши химических идей нашли благотворную почву именно в его голове. Провозглашением здравиц в честь великого Кекуле закончилось заседание Немецкого химического общества.

Несмотря на преклонный возраст, Кекуле продолжал работать с неослабевающей энергией: проводил опыты, читал доклады.

Весной 1896 года в Берлине вспыхнула эпидемия гриппа. Болезнь сильно подорвала здоровье Кекуле, давно страдавшего хроническим бронхитом. 13 июня 1896 года великий ученый скончался.

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ МЕНДЕЛЕЕВ (1834–1907) 

Слабый свет проникал сквозь задернутые занавесками окна. В комнате было мрачно и тихо. Марья Дмитриевна лежала неподвижно и тяжело дышала. Стоя на коленях у кровати, Дмитрий с болью смотрел на дорогое, так сильно изменившееся лицо матери. Ему казалось, что прошли часы с тех пор, как Лиза ушла за врачом.

— Митя, — прошептала Марья Дмитриевна, — дай я тебя поцелую в последний раз.

Он наклонился к ее уже холодеющие губы коснулись его лба.

— Прощай, мой мальчик. Умираю спокойной за твое будущее. Верю, что ты будешь великим…

Дмитрий, положив голову на грудь матери, рыдал. Он не мог поверить, что все кончилось. Неужели его мать, человек такого твердого характера и неиссякаемой энергии, побеждена смертью… Вся жизнь ее была полна забот и тревог о большой семье. Семнадцать детей доставляли ей и радость, и горе, но она всегда находила в себе силы уделить внимание каждому, приласкать или пожурить^[100]. Последние годы несчастья сваливались на их семью одно за другим. Когда младшему сыну, Мите, было всего несколько месяцев, отец, Иван Павлович Менделеев, ослеп^[101]. Операция в Москве прошла удачно, но возвратившись в Тобольск, он узнал, что на место директора Тобольской гимназии, которое он занимал много лет, назначен другой. Ивану Павловичу пришлось уйти на пенсию.

Небольшой пенсии не хватало на содержание огромной семьи, и Марье Дмитриевне пришлось позаботиться о дополнительном доходе. В тридцати верстах от Тобольска, в деревне Аремзянка, ее брат Василий Корнильев владел небольшим стекольным заводом. Когда владельцу пришлось переехать в Москву, дела на заводе пошли из рук вон плохо. Менделеевы переселились в Аремзянку. Марья Дмитриевна занялась делами, ввязанными с управлением заводом, организовала подсобное приусадебное хозяйство во дворе завода; жить стало несколько легче.

^{Тобольская гимназия, в которой учился Д. И. Менделеев} 

Маленький Митя часто тайком пробирался на завод и наблюдал, как рабочие варят и обрабатывают стекло. Ему хотелось самому подержать длинную трубку, сунуть в печь, извлечь оттуда горячую массу и выдуть из нее огромный стеклянный шар. Он обычно стоял в стороне и смотрел, но иногда, увлекшись, подходил совсем близко к печи, и тогда кто-нибудь из рабочих отводил ребенка в безопасное место.

Настало время старшему брату Павлу готовиться к поступлению в Тобольскую гимназию. Марья Дмитриевна предложила мужу допытаться подготовить вместе с Павлом и Митю для поступления в гимназию.

— Но ведь он совсем еще малыш. В гимназию принимают о восьми лет только в виде исключения, а Мите не будет к тому времени и семи, — возразил отец.

— Думаю, что в гимназии тебе пойдут навстречу и запишут обоих.

Осенью 1841 года оба брата поступили в Тобольскую гимназию. Митя был принят в первый класс, но только с условием, что останется там два года, пока ему не исполнится восемь лет.

Несчастья преследовали семью Менделеевых. Осенью 1847 года умер отец, а через три месяца — сестра Аполлинария. В следующем году сгорел дотла завод. Марье Дмитриевне пришлось покинуть Аремзянку и снова вернуться в Тобольск. Большая семья распалась: старшие дочери повыходили замуж, сыновья Иван и Павел поступили на службу в Омск, дома остались Митя и незамужняя сестра Елизавета. Весной 1849 года Митя окончил гимназию, и Марья Дмитриевна, распродав имущество, вместе с детьми отправилась в Москву. Ей хотелось, чтобы младший сын поступил в университет. Он не был первым учеником в гимназии, но учителя всегда отмечали его глубокий ум и большие способности. В Москве Марья Дмитриевна начала хлопотать об устройстве Мити в университет. Она ходила с братом к высокопоставленным чиновникам, была на приеме у министра, но все ее попытки оказались безуспешными. Тобольск относился к Казанскому учебному округу, и закончившие гимназию в Тобольске могли поступить только в Казанский университет. Правило неукоснительно соблюдалось, и все же Марья Дмитриевна решила поехать в Петербург и попытать счастья там, надеясь насодействие бывших друзей мужа, занимавших теперь ответственные посты^[102].

— Поступить в Петербургский университет невозможно. Но можно попробовать в другое высшее учебное заведение! У выпускников Медико-хирургической академии, например, неплохие перспективы, — сказал один из друзей отца.

Однако эта идея оказалась неосуществимой: Менделеев не смог заставить себя работать в анатомическом театре; он испытывал сильные приступы тошноты и мучился головной болью.

— Остается педагогический институт, который в свое время закончил твой отец. К тому же, студенты там живут в пансионе на полном обеспечении, и я буду за тебя спокойна, — решила Марья Дмитриевна.

В педагогическом институте набор студентов происходил раз в два года, и осенью 1850 года приема не было. Марья Дмитриевна подала ходатайство в министерство с просьбой сделать исключение для ее сына.

Менделеева приняли^[103]. Он стал жить в пансионе, а Марья Дмитриевна осталась дома с Лизой. Хлопоты, продолжавшиеся столько времени, закончились, и непривычный покой оказался гибельным для энергичной женщины; она как-то сразу расслабилась и стала чахнуть без видимой причины. 20 сентября 1850 года М. Д. Менделеевой не стало.

В Петербургском главном педагогическом институте, где Менделеев был зачислен на физико-математический факультет, режим мало чем отличался от казарменных порядков. Даже отлучиться в город студенты могли лишь на непродолжительное время, получив разрешение. Менделееву пришлось догонять своих сокурсников и самостоятельно изучать материал, который его коллеги прошли в первый год. Кроме этого, нужно было посещать лекции и готовиться к текущим занятиям. Огромное умственное напряжение отразилось на здоровье юноши. Он потерял аппетит, сильно похудел. Слышать утренний сигнал к подъему было мучением. Он вставал, ополаскивал лицо холодной водой, но в ушах по-прежнему звенело, сухой кашель мучил его все больше и больше. Менделеев вынужден был обратиться за советом к врачам институтской больницы.

Старый врач внимательно выслушал больного и нахмурился.

— Кровью кашляешь?

— Иногда бывает.

— Останетесь у нас, молодой человек. И не смотрите на меня с таким отчаянием. Я разрешаю вам заниматься, чтобы не отстать от коллег.

Продолжительное пребывание в больнице и постоянное нездоровье помешало Менделееву догнать своих сокурсников, и ему пришлось повторить первые два года обучения. Но уже в следующем году Менделеев стал одним из лучших студентов.

Он основательно и глубоко усваивал преподаваемые дисциплины, изучал разнообразную научную литературу, и вскоре преподаватели отметили его исключительные способности. В студенческие годы Менделеев начал писать краткие обзоры успехов науки, за которые получал небольшие гонорары — единственные его доходы. К этому времени он лишился какой бы то ни было поддержки — умер его дядя, брат матери; вслед за ним умерла от чахотки сестра Лиза.

В Педагогическом институте преподавали в то время выдающиеся русские ученые — математик М. В. Остроградский^[104], физик Э. X. Ленц^[105], химик А. А. Воскресенский и другие. At А. Воскресенский и профессор минералогии С. С. Куторга^[106]предложили Менделееву разработать метод анализа минералов орбита и пироксена, доставляемых из Финляндии. Результаты своей работы он изложил в статье «Химический анализ ортита из Финляндии», опубликованной в 1854 г. Это был первый научный труд Менделеева, на следующий год заканчивающего институт.

В мае 1855 года Ученый совет присудил Менделееву титул «Старший учитель» и наградил золотой медалью. По предложению академика Ю. Ф. Фрицше Менделеева собирались оставить в Петербурге, чтобы он смог работать над диссертацией на соискание степени магистра. Врачи же, в том числе профессор Медико-хирургической академии Н. Ф. Здекауэр, рекомендовали ему сменить нездоровый петербургский климат и уехать на юг.

В Одессе Менделеева назначили преподавателем математики, физики и естественных наук в гимназию при Ришельевском лицее. Много времени он отдавал работе над магистрской диссертацией, в которой рассматривал проблему «удельных объемов» с точки зрения унитарной теории Жерара, полностью отбросив дуалистическую теорию Берцелиуса. Эта работа показала удивительную способность Менделеева к обобщению и его широкие познания в химии.

В мае 1856 года, получив трехмесячный отпуск, Менделеев уехал в Петербург сдавать магистрские экзамены. Экзамены закончились, но работа Менделеева еще не была отпечатана в типографии. Приближались каникулы.

— По всей видимости, защита состоится осенью, — сказал Воскресенский, поддерживавший дружеские связи со своим учеником.

— Вероятно, придется просить о продлении отпуска. В противном случае мне нужно будет возвращаться в Одессу.

— О возвращении туда и думать не надо, Дмитрий Иванович. Оставайтесь в Петербурге.

— Но, во-первых, я должен еще год отработать в Одессе, а, во-вторых, здесь нет вакантных мест.

— Поработайте сначала приват-доцентом. У вас отличная подготовка, и вы без труда сдадите экзамен, чтобы получить право читать лекции. Напишите просьбу в министерство, а я попытаюсь помочь вам.

Осенью Менделеев блестяще защитил диссертацию, с успехом прочел вступительную лекцию «Строение силикатных соединений» и в начале 1857 года стал приват-доцентом при Петербургском университете.

Зарплата приват-доцентам выплачивалась нерегулярно — средств в университете не хватало. Менделеев; вынужден был искать другие источники дохода.

^{Титульный лист диссертации Д. И. Менделеева}

— Вместо того чтобы заниматься научной работой, я трачу время впустую, — жаловался Менделеев Воскресенскому. — Сколько времени уходит на. одну статью, а получаю нищенские гонорары.

— Все это так, Дмитрий Иванович. Я ведь.

в таком же положении. Преподаю в пяти высших учебных заведениях, а доходы до смешного ничтожны. Вести научную работу в России очень трудно, такова, к сожалению, печальная действительность. Нас приравнивают к чиновникам, но науку делают не чиновники. Исследователь нуждается в свободе — свободе мысли, свободе действий.

— С такими идеями недолго попасть и за решетку, Александр Абрамович.

— К несчастью, да. Послушайте моего совета — уезжайте за границу! Там вы сможете всерьез заняться исследованиями. Средства, которые отпускаются на командировку, достаточные. Вам не нужно будет думать о заработке и отвлекаться от основной работы.

— Да я уже два года жду решения министерства, но пока ничего не известно.

В конце концов Менделееву все же разрешили «для усовершенствования в науках» поехать в Европу; место он должен был выбрать сам. В Париже работал Дюма, в Гиссене — Либих, в Генте — Кекуле; проблемы, волновавшие Менделеева, требовали проведения точных исследований и многочисленных опытов, поэтому он искал подходящую лабораторию. После месячного путешествия по Австрии и Германии Менделеев остановил свой выбор на Гейдельберге. Роберт Бунзен принял его весьма любезно и сразу же предоставил место в своей лаборатории. Менделеев хотел начать с количественных определений прочности связей между атомами в соединениях путем измерения некоторых констант веществ и прежде всего заняться измерениями поверхностного натяжения жидкостей и определениями капиллярной постоянной. Немедля он приступил к работе. Его сосед в лаборатории, Кариус^[107], занимался получением органических соединений серы, которые обладали ужасным запахом. На следующий же день у Менделеева сильно разболелась голова, он непрерывно кашлял. Слабые легкие часто напоминали о себе, и Менделеев решил не искушать судьбу. Он принял решение основать частную лабораторию и, не теряя времени, поехал в Париж, а оттуда в Бонн, чтобы достать необходимое оборудование и химикаты. Спустя короткое время Менделеев начал работу в своей лаборатории.

В то время в Гейдельберге было немало русских — ученых и политических эмигрантов. Менделеев поддерживал тесные связи с соотечественниками. Своеобразным семейным центром, собиравшим оторванных от России людей, был «пансион Гофманов». Хозяин, Карл Гофман, приват-доцент Гейдельбергского университета, когда-то жил в Москве. Его жена Софья Петровна была отличной хозяйкой, умевшей не только вкусно, по-русски щедро накормить гостей, но и создать непринужденную семейную обстановку. Нередко после обеда молодой химик Бородин, также стажировавшийся в то время в Гейдельберге, усаживался за фортепьяно, и комнату наполняли знакомые с детства народные мелодии. Страстно любя музыку, Бородин увлекал и своих друзей в этот чудесный светлый мир. Они нередко совершали поездки в соседние города, чтобы только послушать оперу или концерт. Несколько раз Менделеев и Бородин отправлялись в кратковременные путешествия по Италии я Швейцарии.

Нередко они собирались и в доме Татьяны Петровны Пассек, двоюродной сестры А. И. Герцена. Здесь можно было говорить о России, мечтать о ее светлом будущем. Незаметно Менделеев стал центром кружка.

Осенью 1860 года Менделеев и Бородин ездили в Карлсруэ^[108] принять участие в конгрессе химиков; возвратившись, Менделеев стал готовиться к отъезду в Петербург, поскольку его многочисленные просьбы о продлении командировки остались неудовлетворенными. Менделеев особенно сожалел, что не успел закончить исследования превращений хлорпроизводных органических соединений в присутствии цинка при высокой температуре.

Менделеев, вращая, нагревал в бесцветном пламени горелки стеклянную трубку, а когда стекло размягчалось, ловко приваривал трубку к колбе. Опершись на спинку стула, Бородин внимательно наблюдал за его манипуляциями.

— Тебе грех сетовать, твое пребывание в Гейдельберге было весьма плодотворным, — сказал Бородин. — Открытие максимальной температуры кипения жидкостей очень важно и с теоретической, и с практической стороны.

— Да, существование «абсолютной температуры»^[109], выше которой вещества не могут существовать в жидком состоянии, имеет важное практическое значение. Это связано и с возможностью сжижения газов.

Менделеев погасил горелку и начал аккуратно раскладывать ампулы в большой коробке.

— Готовлю вещества, пробы… Думаю продолжать исследования дома, но пока не ясно, будут ли условия для работы» средства.

— Будем надеяться, что все уладится, Митя. Эмиль устраивает торжество по случаю твоего отъезда.

— Ну что ж, выпьем с горя.

На прощальном вечере Эмиль Эрленмейер, известный немецкий химик, друг и приятель Менделеева, сказал:

— Наш дорогой коллега приехал сюда не для того, чтобы учиться. Он зарекомендовал себя настоящим ученым и добился значительных успехов. Пожелаем же ему у себя на родине двоиться еще больших успехов.

Менделеев приехал в Петербург в конце февраля 1861 года. Найти преподавательскую работу в середине учебного года было невозможно. Записки и конспекты по курсу органической; химии, который он читал в университете перед своим отъездом в Германию, легли в основу учебника органической химии. Издательство «Общественная польза» приняло его предложение об издании, и Менделеев начал работу. Он также намеревался перевести на русский язык некоторые из привезенных им немецких учебников по химии.

— Будешь читать лекции в Кадетском корпусе, — предложил Воскресенский. — У меня достаточно лекций и в других; местах, поэтому там я откажусь в твою пользу.

— Не могу принять этой жертвы, Александр Абрамович, из-за меня вы лишаетесь части дохода.

— Не принимай это как одолжение тебе. Если я говорю, что мне много, значит, так и есть. Побыстрее заканчивай учебник, а я попытаюсь выхлопотать тебе лекции по органической; химии в новом учебном году. Нужно продержаться до осени.

Большую известность принес Менделееву вышедший в свет учебник органической химии, который он написал всего за три месяца^[110], а также перевод «Химической технологии» Вагнера^[111]. В новом учебном году он начал читать лекции по химии, физике и физической географии в нескольких инженерных технических училищах, а также курс органической химии в университете. Но зимой 1861 г. царское правительство на год закрыло университет — начались студенческие волнения.

Менделеев с присущей ему энергией продолжал работу над; «Технической энциклопедией», многочисленными статьями, корректурами… Однако его беспокоила нестабильность доходов, и: он стал подумывать об организации химического завода. Познания Менделеева в области технологии были обширны. Например, рекомендации, которые он дал профессору А. К. Рейхелю во время осмотра его завода около города Боровичи, принесли отличные результаты. Но было и опасение, что промышленное предприятие займет все его время и полностью оторвет от научных исследований. Поразмыслив, Менделеев решил с этим. подождать.

Весной 1863 года Д. И. Менделеев женился на Феозве Никитичне Лещевой, и молодожены отправились в свадебное путешествие по Европе. Университет еще не открылся, так что просить отпуск необходимости не было. Академия наук наградила Менделеева полной Демидовской премией за книгу «Органическая химия»^[112]. Сумма была значительной, и этих денег вполне хватило на путешествие.

Возвратившись в Петербург, Менделеев приступил к замятиям в университете не сразу. Многочисленные научные труды принесли ему большую известность не только в научных кругах. Крупные промышленники стали часто обращаться к нему за советом. По приглашению владельца нефтяного завода В. А. Кокорева Менделеев поехал в Баку и Сураханы.

— Керосин пользуется все большим и большим спросом. Мой завод невелик, но сырье у нас имеется в огромном количестве. Несмотря на все мои старания, убытки я терплю огромные. Надеюсь, познакомившись с местными условиями, вы посоветуете мне, что здесь можно предпринять, — говорил Кокорев.

Поездка в Баку и Сураханы продолжалась около месяца. Менделеев определил, что потери происходят из-за примитивного способа транспортировки керосина от завода к потребителю. Он посоветовал Кокореву построить нефтепровод к заводу и проложить трубы от завода к пристани. Кроме того, он предложил перевозить керосин на специальных судах.

— Переработка нефти имеет огромное будущее. Она должна стать первейшим источником богатства России, — отмечал Менделеев.

1 января 1864 года Д. И. Менделеев получил назначение на должность штатного доцента органической химии с окладом 1200 рублей в год.

— Это уже успех, Фезенька, — радостно сообщил он жене.

— Конечно, Митя. Все-таки хоть и небольшой, но постоянный доход. Для нас это сейчас очень важно.

— Дело не только в деньгах. В министерстве просвещения меня не любят, считают бунтарем, но все-таки им пришлось подписать приказ о назначении. Мы добьемся своего. Знаешь, я не суеверен, но думаю, что это ты принесла мне счастье. И награда, и назначение…

— Да нет, Митя. Ты сам заслужил это. Мы еще доживем и до лучших времен. Ты только не перегружай себя.

Одновременно с этой должностью Менделеев получил место профессора в Петербургском технологическом институте. Профессорам предоставлялась и квартира в институте. Теперь забот о материальном обеспечении семьи стало меньше, и Менделеев приступил к работе над докторской диссертацией.

— Восхищаюсь тобой, Митя, ты просто феноменален. Одновременно работать над «Технической энциклопедией», читать лекции в трех институтах, писать статью о производстве стекла… А может быть, еще что-то, о чем я не знаю? — Бородин восторженно смотрел на друга.

— Представь себе, есть. Это докторская диссертация. Видишь ли, я давно размышляю о том, что при растворении воды в спирте или спирта в воде между ними образуются соединения,

— Но ведь эти растворы — простые смеси, — удивленно возразил Бородин.

— Видимо, нет. Если это простые смеси, то объем раствора должен быть равен объему исходных количеств спирта и воды, а он меньше.

— Это действительно очень интересно.

Исследования продолжались почти год. Проследив изменение удельного веса в зависимости от процентного содержания спирта в воде, Менделеев установил, что самую большую плотность имеет раствор, в котором соотношение между молекулами спирта и воды составляет один к трем. Впоследствии это открытие стало основой гидратной теории растворов^[113].

Защита диссертации состоялась 31 января 1865 года. Через два месяца Менделеев был назначен экстраординарным профессором по кафедре технической химии Петербургского университета, а в декабре — ординарным профессором.

Теперь Дмитрий Иванович читал курс неорганической химии, а занятия по органической химии вел приглашенный из — Казани по настоянию Менделеева молодой ученый Александр-Михайлович Бутлеров. Условия для работы у Менделеева улучшились. Левое крыло в главном корпусе университета занимала его семья. Здесь находился и большой кабинет ученого, который соединялся и с лабораторией, и с гостиной. За столовой и кухней размещались спальня жены, детская, комнаты кормилицы, прислуги.

Летние месяцы Феозва Никитична проводила вместе с сыном Володей в имении Боблово. Менделеев купил его, чтобы иметь возможность проводить некоторые исследования, связанные с плодородием почвы^[114]. Он регулярно приезжал в Боблово, наблюдал за работой крестьян, давал указания по использованию минеральных удобрений. Результаты опытов он ежегодно докладывал на собраниях Вольного экономического общества, писал и публиковал статьи. Менделеев продолжал работу и над руководствами и учебниками по химии, но самым важным делом для него оставалась подготовка лекций по неорганической: химии.

Руководства на русском языке по этому предмету устарело, учебники на иностранных языках тоже не соответствовали новым требованиям. Возникла острая необходимость создать новый учебник по неорганической химии, который бы отражал современный уровень развития химической науки.

Эта идея захватила Менделеева. Стенограф Никитин приходил к нему в кабинет рано утром, и они сразу же приступали к работе. Менделеев диктовал, раскрыв тетрадку со сделанными накануне записями, и, пока Никитин заканчивал расшифровку, Дмитрий Иванович просматривал лежащие на столе книги. Менделеев систематизировал и обобщил основные химические теории и показал их значение для развития различных отраслей хозяйства. В то же время он собирал материал для второго выпуска учебника, куда должно было войти описание химических элементов^[115].

Менделеев тщательно изучил описание свойств элементов и их соединений. Но в каком порядке их проводить? Никакой системы расположения элементов не существовало.

— Антон! — На пороге появился слуга. — Иди в лабораторию, найди там несколько листов картона и принеси сюда вместе с корзиной.

Антон вышел, в недоумении пожимая плечами. Вскоре он вернулся с рулоном коричневого картона.

— Помоги мне нарезать его.

Менделеев расчертил картон и начал резать.

— Все карточки должны быть одинаковыми — размером с лист тетради. Возьми это для мерки и начинай вырезать, а я буду писать.

Менделеев просидел за работой до поздней ночи. На каждую карточку он заносил название элемента, его атомный вес, формулы соединений и основные свойства. Постепенно корзина наполнялась карточками, содержащими сведения обо всех известных к этому времени элементах. На другой день Менделеев начал их систематизировать. Разбив на триады, как Дёберейнер^[116], он расставил карточки в соответствии с величиной атомного веса элементов… Ничего не получилось. Потом он разъединил ряды, развернул их в колонки, и элемент из каждой последующей колонки поставил в горизонтальный ряд за элементом, с которым тот имел сходные свойства^[117].

…Менделеева бросило в жар. Получилось нечто совершенно неожиданное! Свойства элементов в каждой колонке постепенно менялись сверху вниз в зависимости от увеличения атомного веса. Например, свойства цинка похожи на свойства магния, и в двух соседних колонках эти элементы расположены рядом — цинк за магнием. За цинком в колонке следует, согласно атомному весу, элемент мышьяк. Если его поставить непосредственно под цинком, мышьяк попадает в ряд алюминия. Но по свойствам эти элементы не похожи друг на друга. Если же мышьяк поставить еще ниже, он займет место рядом с кремнием, но свойства кремния отличаются от свойств мышьяка. Мышьяк должен расположиться еще ниже — за фосфором. Тогда можно будет проследить сходство в свойствах, ведь еще Митчерлих открыл явление изоморфизма, изучив и сравнив свойства фосфатов и арсенатов. Но между цинком и мышьяком остаются два пустых места. Напрашивается вывод, что они принадлежат еще не открытым элементам, которые по свойствам близки к алюминию и кремнию^[118].

Руки Менделеева дрожали от волнения. «Значит, свойства элементов периодически зависят от их атомного веса». Менделеев в возбуждении зашагал по кабинету, потом схватил карандаш и написал в верхнем углу листа: «Опыт системы элементов, основанной на их атомном весе и химическом сходстве»^[119].

Приближался к концу февраль 1869 года. Через несколько» дней рукопись статьи, содержащей таблицу элементов, была закончена и сдана в печать. Сообщение о своем открытии Менделеев должен был сделать 6 марта на заседании Русского химического общества^[120]. А накануне он выехал из Петербурга для обследования сыроварен. Поэтому сообщение об «Опыте системы элементов…» делал Н. А. Меншуткин от имени Менделеева.

Доклад вызвал огромный интерес, но из-за отсутствия автора прения отложили до следующего заседания^[121].

С того дня, когда за простыми рядами символов химических элементов Менделеев увидел проявление закона природы, другие проблемы отошли на задний план. Он забросил работу над учебником «Основы химии»^[122], не занимался и исследованиями. Распределение элементов в таблице казалось ему несовершенным. По его мнению, атомные веса во многих случаях были определены неточно, и поэтому некоторые элементы не попадали на места, соответствующие их свойствам. Взяв за основу периодический закон, Менделеев изменил атомные веса этих элементов и поставил их в один ряд со сходными по свойствам элементами. Опубликованные в разных научных журналах данные о свойствах и составе некоторых соединений часто расходились. Чтобы устранить противоречия, Менделеев сам принялся за исследования. К концу 1869 года у него уже собралось достаточно материала относительно состава и свойств окислов элементов» О результатах своих поисков он докладывал Русскому химическому обществу. Новые исследования внесли большую ясность в систематизацию элементов, в выяснение общих закономерностей, которые характеризуют изменение свойств элементов при изменении их атомных весов. Теперь настало время осветить в подробной статье все области приложения периодического закона.

В статье, вышедшей на немецком языке в «Анналах», издаваемых Либихом, Менделеев отвел большое место разделу «Применение периодического закона для определения свойств еще не открытых элементов»^[123]. Он предсказал и подробно описал свойства трех неизвестных еще науке элементов — эка-бора, эка-алюминия и эка-кремния. Это выглядело весьма фантастично. Статья не произвела особого впечатления и осталась почти незамеченной, хотя кое-какие отклики были. Нашлись даже ученые, которые оспаривали заслуги Менделеева, утверждая, что подобные таблицы элементов публиковались и раньше. В первую очередь называли англичанина Уильяма Одлинга и немца Потара Мейера^[124]. Менделеев написал несколько ответных статей, в которых заявлял, что подобные таблицы действительно публиковались, но они построены по исключительно формальному принципу — группировки элементов по их сходству с целью облегчить изучение. Менделеев же установил, что свойства всех элементов и их атомные веса взаимосвязаны. Более того, он дерзнул изменить атомные веса некоторых элементов, основываясь лишь на открытом им законе, а также предсказал свойства еще не известных до того времени элементов. Если хотя бы один из этих элементов будет открыт, это послужит неопровержимым доказательством верности его взглядов. Но надо набраться терпения и ждать — такие открытия случаются не каждый день: может быть пройдут годы, не исключено, что он и не доживет до этого великого дня.

^{«Опыт системы элементов» Д. И. Менделеева} 

Для Менделеева вопрос о периодическом законе был исчерпан. И снова лекции в университете, исследования в лаборатории, сельскохозяйственные опыты в Боблово, поездки по стране на различные химические предприятия.

В то же время Менделеев глубоко заинтересовался еще одним вопросом — состоянием газов при очень высоком давлении^[125]. Председателю Русского технического общества П. А. Кочубею^[126] удалось раздобыть средства, и это дало возможность нанять сотрудников, купить аппаратуру. В процессе работы пришлось конструировать новые аппараты, некоторые из них имели большое практическое и научное значение. Самым большим результатом этой работы было выведенное Менделеевы» уравнение состояния газов, которое имело более общий вид, чем известное уравнение Клапейрона^[127]. Исследования свойств газов в разреженном состоянии постепенно направили внимание-Менделеева на изучение высотных слоев атмосферы, где давление воздуха очень низкое. Изучение состояния воздуха верхних атмосферных слоев могло пролить свет на теорию о «мировом эфире» (космическом пространстве), связанную с проблемами воздухоплавания и метеорологии. Так Менделеев незаметно подошел к идее построения высотного аэростата, на котором хотел подняться в стратосферу и делать метеорологические наблюдения. Чтобы собрать необходимые средства для постройки аэростата, Менделеев перевел на русский язык книгу профессора Мона^[128] «Метеорология, или учение о погоде». На заглавной странице он написал: «Сумма… от продажи этого сочинения назначается переводчиком на устройство большого аэростата и вообще на изучение метеорологических явлений в верхних слоях атмосферы…» Однако выручка от продажи книги не оправдала ожиданий, и идея пока оставалась неосуществленной^[129].

Однажды осенью 1875 года, когда Менделеев просматривал Доклады Парижской Академии наук, взгляд его упал на сообщение Лекока де-Буабодрана^[130] об открытии нового элемента, названного им галлием. Менделеев лихорадочно просмотрел статью. Сомнений не было — свойства вновь открытого элемента были очень похожи на предсказанные Менделеевым свойства эка-алюминия. Сомнений не было — это триумф, это победа! Но французский исследователь указал удельный вес галлия — 4,7, а по вычислениям Менделеева получалось 5,9. Менделеев решил написать ученому, указав, что, судя по свойствам открытого им галлия, это не что иное, как предсказанный в 1869 г. эка-алюминий.

^{Дом Д. И. Менделеева в Боблово}

Одновременно с этим Менделеев отослал статью в «Доклады Парижской Академии наук»^[131]. В ней он также утверждал, что открытый Лекоком де-Буабодраном элемент является предсказанным им, Менделеевым, эка-алюминием.

Лекок де-Буабодран, прочитав письмо Менделеева, никак не мог понять, почему Менделеев с такой уверенностью утверждает, что определенный им и его сотрудником Юнгфлейшем^[132]удельный вес галлия неверен, если он вообще не имел этого элемента, а только предсказал возможность его существования. Но все же он произвел повторные измерения и убедился, что Менделеев прав. Более точные определения удельного веса галлия дали значение 5,94. Буабодран и Юнгфлейш познакомились со статьями Менделеева о периодическом законе и лишь после этого полностью осознали значение своего открытия: они доказали опытным путем предсказание русского ученого, подтвердив тем самым справедливость периодического закона Менделеева.

Открытие галлия^[133] вызвало настоящую сенсацию среди ученых. Имена Менделеева и Лекока де-Буабодрана сразу стали известны всему миру. Ученые, воодушевленные первым успехом, начали искать остальные, еще не открытые элементы, которые были предсказаны Менделеевым. В десятках лабораторий Европы закипела работа, сотни ученых мечтали о необыкновенных открытиях.

И успехи не заставили себя долго ждать. В 1879 году профессор Ларе Фредерик Нильсон^[134], работавший в лаборатории Берцелиуса в Упсальском университете (Швеция), открыл новый элемент, полностью соответствующий описанному Менделеевым эка-бору. Он назвал его скандием. Повторное доказательство предсказаний Менделеева вызвало настоящий триумф. Ликовали его друзья, радовались даже недруги — ведь это был; настоящий успех, мировое признание русской науки.

— Вот видите, Николай Николаевич, мои теоретические исследования тоже оказались «делом», — сказал Менделеев Зинину.

— Не сердитесь, Дмитрий Иванович! Мы — люди старого поколения. Самым важным для нас было и остается получение новых веществ и изучение их свойств. Много создавалось теорий, а сколько из них отвергнуто! Поэтому мы привыкли сомневаться во всякой новой теории. Но периодический закон — это совсем другое. Он прославил ваше имя, а вместе с вами и русскую науку во всем мире. Как радостно сознавать, что это заслуга твоего соотечественника^[135]!

— Восемь лет назад, впервые описав свойства тогда еще неизвестных элементов, я не думал, что доживу до того дня, когда они будут открыты и станут реальным подтверждением правильности периодического закона. Сейчас, когда эти предсказания дважды подтвердились, я могу смело и с гордостью сказать, что периодический закон всеобъемлющ.

— После такого успеха к вам придет всеобщее признание!

Зинин был прав. Вскоре стали поступать сообщения об избрании Менделеева почетным членом различных европейских университетов и академий^[136].

Окруженный всеобщим вниманием и славой, Менделеев все чаще чувствовал себя одиноким и несчастным в своей семье. Отношения с женой были мучительно сложны и безысходны, и даже дети, которых Менделеев горячо любил, не могли скрасить его одиночество и отчужденность в семье. Нередко, запершись в кабинете, он предавался горестным размышлениям.

Именно в это время возник его интерес к Анне Ивановне Поповой, бывавшей в их доме вместе со своей подругой, учительницей музыки дочери Менделеева Ольги. Анна Ивановна была образованна, хорошо понимала живопись. Непринужденно и свободно она чувствовала себя на вечерах, которые устраивались каждую среду в доме Менделеева, где собирались известные художники — Репин, Шишкин, Куинджи, друзья Менделеева.

Интерес к девушке перерос в глубокую симпатию, а потом пришла и любовь. Исчезло ощущение потерянности и одиночества, которое мучило его последние годы. В ее присутствии он просто преображался, не скрывая переполнявших его чувств. Не желая быть причиной разрыва Менделеева с семьей, Анна Ивановна решила покинуть Петербург и уехала в Италию. Однако Дмитрий Иванович, узнав о ее отъезде, бросил все и поехал вслед за ней. Спустя месяц они вернулись вместе.

Жизнь Менделеева коренным образом изменилась. Анна Ивановна была внимательной и заботливой женой. Вскоре новая семья Дмитрия Ивановича стала расти — родилась дочь Люба, а через год — сын Иван.

Но все же радости и горести личной жизни не могли затмить для него главного — науки, только наука и одна наука приносила ему истинную радость и удовлетворение.

В начале 1886 года Менделеев прочитал в дополнительном томе «Анналов» Либиха сообщение Винклера^[137] об открытии им нового элемента — германия, свойства которого совпадали со свойствами эка-кремния^[138]. 26 февраля 1886 года Менделеев написал письмо Винклеру, а через несколько дней получил от него ответ:

«Милостивый государь,

Позвольте мне при сем передать Вам оттиск сообщения, из которого следует, что мною обнаружен новый элемент «германий». Сначала я придерживался того мнения, что этот элемент заполняет пробел между сурьмой и висмутом в Вашей удивительно проницательно построенной Периодической системе и что этот элемент совпадает с Вашей эка-сурьмой, но все указывает на то, что мы имеем дело с эка-кремнием. Надеюсь вскоре сообщить Вам подробнее об этом интересном веществе; сегодня я ограничиваюсь лишь тем, что уведомляю Вас о весьма вероятном новом триумфе Вашего гениального исследования и свидетельствую Вам свое почтение и глубокое уважение.

Преданный Клеменс Винклер.

Фрейберг, Саксония,

26 февраля 1886»^[139].

Между учеными завязалась оживленная переписка. В одном из писем Винклер писал Менделееву:

«Перед лицом этих очень интересных результатов изучение германия с каждым днем привлекает меня все больше. Есть лишь одно обстоятельство, которое омрачает мое счастье, — это нападки, какие встретило название «германий» за границей… Когда существование нового элемента было окончательно установлено, его необходимо было назвать, но тогда еще не было никаких мотивов в пользу какого-либо подходящего названия… По совету моего друга (А. Вейсбаха) я последовал примеру гг. Лекока де-Буабодрана и Л. Ф. Нильсона и назвал элемент именем страны, в почве которой он был впервые найден… Буду убедительнейше £ас просить положить на чашу весов в научных кругах России Ваше авторитетное суждение».

Менделеев немедленно ответил:

«Глубокоуважаемый коллега!

…Вы доставите мне большое удовольствие, если распространите мое мнение. Названия эка-алюминий, эка-бор и эка-кремний были предложены мною только как предварительные в момент их открытия, и я могу гордиться тем, что они были заменены названиями высокопросвещенных стран, как Галлия, Скандинавия и Германия… Будучи свободен от узконациональных принципов, я отношусь к ним с некоторым недоверием. Лично же я люблю свою страну, как мать, а свою науку — как дух, который благославляет, освещает и объединяет все народы для блага и мирного развития духовных и материальных богатств… Число моих детей в последнее время возросло благодаря рождению двух близнецов; теперь у меня три сына и три дочери. Сейчас у меня величайшее желание — повысить свою производительность и в области наука…

Д. Менделеев»^[140].

Через несколько месяцев Бинклер прислал Менделееву приглашение на съезд немецких естествоиспытателей в Висбадене. В частности, он писал: «По случаю этого съезда я думаю в своем докладе о германии вновь упомянуть, как великолепно осуществились на открытии и исследовании этого элемента Ваши замечательные предсказания…»^[141]

Трехкратный триумф Периодического закона вызвал настоящую сенсацию среди ученых всего мира. Университеты в академии многих стран мира отдавали заслуженные почести великому русскому ученому. Его избирали почетным членом, присылали почетные дипломы, приглашали выступить с лекциями…

Хотя поездки, связанные со всеми этими торжествами, отнимали немало времени, Менделеев продолжал разностороннюю исследовательскую деятельность^[142]. Возвратившись из Америки^[143], где он знакомился с постановкой дела в нефтедобывающей промышленности, Дмитрий Иванович занялся изучением возможностей усовершенствования этого производства в России^[144]. Большое внимание он уделял вопросу добычи и использования угля^[145]. После посещения Донецкого угольного бассейна! Менделеев написал несколько статей, в которых подробно осветил проблемы добычи угля с экономической и технической точек зрения. Он впервые поставил совершенно новую проблему подземной газификации угля.

В 1890 году отмечалось 35-летие трудовой деятельности Менделеева. За пять лет до этого он вышел на пенсию, но продолжал руководить лабораторией и читать лекции.

В марте 1890 года усилились студенческие волнения. На одном из студенческих митингов Менделеев взял у студентов петицию с изложением их требований и обещал вручить ее министру просвещения Делянову. Дмитрий Иванович не застал» министра дома и оставил ему петицию со своей запиской. Нал следующий день он получил конверт обратно с припиской, в? которой говорилось, что министерство отказывается принять петицию. Возмущенный Менделеев несколько раз пытался встретиться с министром, но ему упорно отказывали в приеме. В знак протеста он подал в отставку и только по просьбе Ученого совета не оставил работу до окончания семестра. Последнюю свою лекцию Менделеев закончил пожеланием студентам всегда добиваться правды. Уважая просьбу ученого не устраивать. ему на прощание овацию, студенты стоя, молча провожали своего любимого профессора.

^{Анна Ивановна Попова}

^{Д. И. Менделеев в своем кабинете, 1904 в. Фото Ф. Блумбаха}

Уйдя из университета, Менделеев поселился на новой квартире, которую снял на Васильевском острове. Он продолжал «вою многостороннюю исследовательскую деятельность. Морское министерство через адмирала Н. М. Чихачева предложило ему участвовать в разработке технологии производства бездымного пороха. Менделеев охотно приступил к исследованиям. Вместе с профессором И. М. Чельцовым^[146] они посетили пороховые заводы Англии и Франции. По возвращении в Петербург ТИенделеев стал проводить систематические анализы нитрированной в разных условиях целлюлозы, изучать действие различных растворителей, разрабатывать подробную технологию производства «пироколлодиевого бездымного пороха»^[147].

Зная об обширных познаниях Менделеева во многих областях науки, видные государственные деятели нередко обращались к нему за советом и помощью. В 1892 году министр финансов Витте предложил Дмитрию Ивановичу должность ученого хранителя Палаты мер и весов, и Менделеев согласился^[148]. Несмотря на преклонный возраст, он начал активную и разностороннюю работу в этой новой области.

— Состояние эталонов, посредством которых сравниваются и калибруются русские меры, в ужасном состоянии. Проведенными систематическими проверками установлено, что некоторые эталоны фальсифицированы, — с возмущением сообщал министру финансов Менделеев. — Кроме того, крайне необходимо ввести десятичную систему исчисления, это даст нам единство со всеми странами мира.

— Что вы предлагаете предпринять?

— Прежде всего необходимо разработать новые эталоны, сравнив их с международными эталонами, хранящимися в Англии.

Вскоре Менделеев со своим помощником Блумбахом уехал в Германию, а оттуда — в Англию; Анна Ивановна сопровождала мужа. Ее как знатока и ценителя живописи привлекали знаменитые музеи Лондона.

В Англии Менделеев был приглашен в Оксфорд и в Кэмбридж на торжественные церемонии по поводу присуждения ему титула почетного доктора.

По возвращении в Петербург он вновь занялся многочисленными и разнообразными исследованиями. С раннего утра и до поздней ночи работал в своем кабинете или в лаборатории. Его интересовало все: и экономика, и торговля, и промышленность. Проницательный взгляд ученого безошибочно обнаруживал недостатки во многих областях хозяйственной жизни.

В последние годы своей жизни Менделеев начал писать, автобиографию. Составил список написанных им сочинений. Время от времени он делал записи в дневнике, который с небольшими перерывами вел в течение многих лет.

«Всего более четыре предмета составили мое имя: периодический закон, исследование упругости газов, понимание растворов как ассоциаций и «Основы химии». Тут все мое богатство. Оно не отнято у кого-нибудь, а произведено мною, это мои дети и ими, увы, дорожу сильно, столько же, как детками.

По видимости, периодическому закону будущее не грозит разрушением, а только надстройки и развитие обещает, хотя, как русского, меня хотели затереть, особенно немцы. Тут мне везло счастье, особенно с предсказанием свойств галлия и германия». Вот об упругости при малых давлениях — еще поныне, хотя прошло 30 лет, говорят мало. Но тут я надеюсь на будущее. Поймут же, что найденное мной и общо и важно для понимания всей природы и бесконечно малого… С растворами, по видимости, разбираться начинают и оствальдовщину оценивать, как следует, начинают. Тут у меня мало фактического, но твердое начало вложено ясно, и тут я более всего надеюсь на американцев, которые начинают много хорошего производить в химии. Они вспомнят меня в свое время… Эти «Основы» — любимое дитя мое. В них — мой образ, мой опыт педагога и мои задушевные научные мысли… В «Основы химии» вложены мои духовные силы и мое наследство детям. И в печатном теперь 8-м издании есть кое-что ценное…»^[149]

Лето 1906 года Менделеев провел в Каннах. Вернувшись в Петербург, продолжал писать, хотя зрение очень ослабло, рука дрожала, строчки получались кривыми.

В начале зимы его навестила сестра Марья Ивановна Попова. Она смотрела на брата, и сердце ее сжималось: перед ней сидел бледный, исхудалый, с поредевшими волосами старик.

— Тебе отдохнутьнужно, Митенька! Ты в своей жизни наработался.

— Для меня лучший отдых — работа. Перестану работать, умру со скуки.

И работал до последнего дня. Утром 20 января 1907 года Менделеев скончался.

Весть о смерти великого ученого всколыхнула всю русскую общественность. Похороны были торжественными. Нескончаемые вереницы людей тянулись по улицам к Волкову кладбищу. Над траурной процессией возвышался громадный транспарант, ша котором огромными буквами была изображена Периодическая система. Она трепетала в порывах северного ветра и породила на громадную птицу, несущую имя великого ученого в бессмертие.

АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ БУТЛЕРОВ (1828–1886) 

Воспитанники пансиона играли с увлечением, но их смех и крики не мешали воспитателю Роланду дремать. Он грелся на теплом осеннем солнце, веки налились тяжестью, и голова то и дело падала на грудь. Внезапный призыв звонка вырвал его из приятного забытья. Роланд встал, одернул форменную куртку и направился в кабинет директора. Через минуту он вернулся в сопровождении мальчугана лет восьми, также одетого в серую форму.

— Вот ваш новый товарищ. Скажи им, как тебя зовут.

— Александр Михайлович Бутлеров, — звонко ответил мальчик. — Но все зовут меня просто Сашей.

Роланд сел на скамейку, надеясь еще немного вздремнуть, а Саша остался стоять в нерешительности. Как-то примут его новые товарищи?

Воспитанники пансиона, дети помещиков и чиновников из Казани и окрестных сел, имели обыкновение подвергать новичков традиционным испытаниям и лишь после этого принимали в свой круг. Новый воспитанник сначала им не понравился. Он был опрятно одет, неукоснительно соблюдал все правила и содержал свои вещи в идеальном порядке, что, по мнению большинства мальчиков, было совершенно недопустимо.

Матери своей Саша не помнил, она умерла через 11 дней после его рождения. Воспитанный отцом, человеком образованным, Саша хотел во всем походить на него. Он спокойно переносил злые шутки товарищей по пансиону, усердно занимался, а в свободное время читал, рисовал или гулял в саду. Он подружился с Тоней — мальчик помог ему однажды поймать великолепную бабочку, и это положило начало их взаимной симпатии; Тоня знал много интересного, и Саша всегда с удовольствием слушал его рассказы. Как-то раз мальчики затеяли изготовить порох — нашли серу, селитру, угля сколько угодно было в кухне.

Первые опыты оказались удачными. Саша ничего не понимал в химии, о которой ему столько рассказывал Тоня, но опыт с порохом пробудил в нем интерес, и теперь все свободное время он проводил в кабинете химии. Помогал ему не только Тоня, но и учитель физики.

Саша явно превосходил по способностям сверстников, и, естественно, учителя смотрели снисходительно на многое, иногда разрешая ему то, что было запрещено уставом пансиона. Правда, воспитатель — «неистовый Роланд», как прозвали его воспитанники, — несколько раз подряд находил под кроватью Саши склянки с химикатами, выбрасывал их, а Сашу в наказание ставил на колени у печки. Однако это нисколько не огорчало мальчика. Как только Роланд забывал о его провинности и переставал следить за ним, под Сашиной кроватью опять появлялись склянки с химикатами. Однажды, когда Саша вместе с Тоней готовил смесь для «бенгальского» огня, она неожиданно взорвалась и огромные языки зеленого пламени подпалили волосы и брови мальчика. Услышав грохот, в комнату ворвался Роланд и потащил виновных в карцер.

— Разбойники! Вы что, хотите взорвать пансион? Вас надо немедленно исключить!

На этот раз наказание было тяжелым. Три дня подряд Сашу выводили и ставили в угол на все время, пока другие обедали. На шею ему вешали черную доску, на которой Роланд старательно вывел саркастическую надпись «Великий химик».

Но Саша не раскаивался и лишь с нетерпением ждал конца года, когда, наконец, покинет ненавистный пансион и вернется в родную Бутлеровку — небольшую деревушку, где находилось имение отца^[150]. Следующей осенью Саша поступил в Первую казанскую гимназию. Учителя здесь были очень опытные, хорошо подготовленные, они умели заинтересовать учеников. Саша легко усваивал материал, так как с раннего детства его приучили к систематической работе. Особенно привлекали его естественные науки. Саша любил природу и испытывал постоянную тягу к общению с ней. Прогулки по лесу, по степи или вдоль реки не удовлетворяли его. Ему казалось необходимым держать в комнате черепах, белых мышей и других зверушек.

— Что ты будешь делать с этими червяками? — спросил его как-то отец, с интересом рассматривая маленьких лохматых гусениц, которых Саша держал в специальной коробке, закрытой густой шелковой сеткой.

— Хочу изучить их жизнь. Недостаточно поймать бабочку, нужно знать, чем она питается, когда превращается в куколку.

— О, это уже похоже на исследовательскую работу, Сашенька, — сказал довольный отец. — Мне нравится твое увлечение, но все-таки не забывай и о математике, ведь осенью тебе поступать в университет. Ты будешь учиться у одного из самых великих наших математиков — Николая Ивановича Лобачевского!

— Отец, у меня нет никаких способностей к точным наукам. В обсерватории я тоже скучаю. Я хотел бы поступить на естественное отделение. Истинное наслаждение для меня — заниматься ботаникой и зоологией.

— Конечно, последнее слово за тобой, Саша, но я считаю, что тебе следует пойти на физико-математическое отделение.

Все же вопреки желанию отца Саша поступил на естественнонаучное отделение, правда, пока только как слушатель, — он был еще несовершеннолетний, лишь в следующем, 1845 году, когда юноше исполнилось 17 лет, имя Бутлерова появилось в списке принятых на первый курс.

К тому времени Саша стал высоким юношей с белокурыми, отливающими золотом волосами, слегка прищуренными сероголубыми глазами, смотревшими открыто и приветливо. Его широкие плечи и атлетическое телосложение наводили на мысль о большой физической силе, а добрая улыбка, никогда не сходившая с его уст, располагала к нему окружающих. Однокашники полюбили его, но закадычными друзьями Саши оставались «Коля Петрович Вагнер»^[151] и «Митя Петрович Пятницкий», как они в шутку величали друг друга. Дружная троица была неразлучна. На лекциях они сипели за одним столом, к экзаменам готовились вместе, в походы для сбора растений и ловли насекомых отправлялись всегда втроем. Митя был таким же высоким и стройным, как Саша, Николай пониже и поплотнее.

— Хочу вам сообщить приятную новость, — сказал однажды Коля. — Летом отец отправляется в большую экспедицию к Каспийскому морю, мы можем ехать с ним.

— Вот это здорово! — воскликнул Саша.

— С нами будет Модест Яковлевич Киттары, вы его знаете, он доцент кафедры химической технологии.

— Чудесно. Модест Яковлевич будет нас консультировать по химии, твой отец, как профессор минералогии, — по поводу пород и минералов, а мы трое будем представлять ботанику и зоологию, — нарисовал Митя радужную картину.

— По этому случаю я покажу вам фокус, который мы вчера видели в цирке, — объявил Саша и повел товарищей во двор.

Он быстро сбросил куртку и рубашку и, взяв толстый железный прут, положил его на грудь.

— Внимание, дорогие зрители! Сейчас вы увидите самого сильного человека в мире! Этот брус сейчас будет согнут голыми руками! — Саша сделал глубокий вдох, напряг мышцы, и железный прут начал сгибаться. Мускулы на руках у Саши вздулись и дрожали от напряжения. — Готово! — Саша отскочил назад, бросив прут на землю.

— Ты иногда все-таки слишком усердствуешь, — с укором сказал Коля. — Просто рисуешься своим здоровьем.

— Ничего подобного. Ведь в цирке выступают тоже обыкновенные люди. Чем же мы хуже их? Давайте-ка проделаем еще один фокус! Коля встанет ко мне на плечи, а Митя наденет на него длинную рубашку, так чтобы была видна одна голова, мои же голова и руки будут скрыты. Нас примут за великана.

Удобно устроившись на плечах Саши, Николай накинул длинную рубашку, и, действительно, получилось странное существо: над длинными, стройными ногами Саши вытягивалось несоразмерно длинное туловище, а еще выше торчала круглая голова Коли и его коротенькие руки.

— Великолепно! — закричал Митя. — Пошли! Пройдем так через весь город.

Странный великан медленно шел по улице. Изумленные прохожие останавливались и долго смотрели ему вслед, а некоторые женщины крестились и старались поскорее уйти…

Итак, неразлучные друзья отправились в большую экспедицию. В середине лета они решили разделиться на две группы: профессор Вагнер, Николай и Саша пошли на восток, а Модест Яковлевич Киттары и Митя на юг — таким образом, возможности собрать богатый «улов» стало вдвое больше.

Через несколько дней после того, как путешественники разделились, Саша почувствовал недомогание. Он весь горел, чувствовал острую боль в животе и мышцах. Болезнь уложила его в постель.

— Положение Саши очень серьезно, — озабоченно сказал профессор Вагнер своему сыну. — Боюсь, что у него тиф. Нужно поскорее добраться до Симбирска. Беги на почту и отправь телеграмму его отцу, а я тем временем найду повозку.

В дороге Саша начал терять сознание. Жар усилился, он непрерывно бредил. В Симбирск приехали поздно ночью. Врач подтвердил опасения профессора Вагнера.

— Брюшной тиф, — мрачно сказал он. — Единственная надежда на силу молодого организма. Будем надеяться, что выживет.

На следующий день приехал отец Саши, Михаил Васильевич Бутлеров. Начались бессонные ночи, мучительные, бесконечно длинные, полные страха и надежд дни у постели больного. Но молодость взяла верх. Через три недели температура наконец спала, Саша открыл глаза и слабо улыбнулся отцу. Теперь больному день ото дня становилось лучше, но тут пришла новая беда — Михаил Васильевич сам почувствовал недомогание. Охваченный тревогой за любимого единственного сына, Михаил Васильевич забыл о том, что может заразиться, и тиф свалил его. Они еще успели добраться до Бутлеровки, но там все усилия врачей оказались тщетными: Михаил Васильевич умер.

Тяжело потерять отца, того, кто был тебе лучшим другом с первых дней твоей жизни. Истерзанный горем и болезнью, погруженный в себя, Саша часами лежал неподвижно и, казалось, был без сознания. Родные окружили его заботой, но он был ко всему безраличен.

— Как он будет один в Казани, просто ума не приложу, — сокрушалась Сашина тетя.

— Нельзя его оставлять одного, сестра. Может быть, нам всем переселиться в Казань? Найдем удобную квартиру, и Саша будет постоянно под присмотром.

Осенью 1846 года они переехали в Казань.

Постепенно молодость брала свое, к Саше вернулись и здоровье, и веселье. Бутлеров пользовался любовью не только среди своих товарищей, но и у преподавателей. Александр привлекал внимание и своим атлетическим видом, и исключительным прилежанием, с которым он слушал и записывал лекции. Казалось, он совсем не уставал, и в конце лекции его взгляд не блуждал рассеянно по сторонам, а оставался по-прежнему сосредоточенным и внимательным. Молодой Бутлеров вообще занимался с исключительным усердием, но, к своему удивлению, заметил, что самое большое удовольствие доставляют ему лекции по химии. Он был студентом естественно-научного отделения, но лекции профессора Клауса его не удовлетворяли. Он стал регулярно ходить и на лекции Николая Николаевича Зинина, которые читались для студентов физико-математического отделения. Очень скоро Зинин, наблюдая за Александром во время лабораторных работ, заметил, что этот светловолосый студент необыкновенно одарен и может стать хорошим исследователем.

…Бутлеров тщательно выполнял задание, предложенное студентам профессором Клаусом. Он осторожно пересыпал в пробирку оранжево-красные кристаллы сульфида сурьмы, любуясь их цветом. Опыт удался.

— Посмотрите, какие красивые кристаллы! — воскликнул Бутлеров, обращаясь к соседу.

— Можно и мне посмотреть? — спросил находившийся в Лаборатории Зинин и, подойдя к столу, взял пробирку. — Очень хорошо! Отлично поработали.

— Я бы и больше работал, но профессор Клаус не разрешает брать более двух задач в неделю.

— Если хотите, можете получать задания и от меня.

— Конечно же! — Бутлеров сиял от радости.

— Тогда начните вот с этого. — Зинин подал юноше несколько аккуратно исписанных листков. — Тут прописи получения яблочной и галловой кислот, которые я взял из статьи в «Анналах» Либиха. Хочу их проверить.

Зинин проверял в своей лаборатории почти все рецептуры получения новых веществ. Многие опыты он ставил сам или совместно с сотрудниками, а иногда и со студентами.

Доверие, которое оказал профессор Александру, польстило ему, и начинающий исследователь постарался выполнить задание как можно тщательнее. Бутлеров ознакомился с некоторыми разделами органической химии, попробовал синтезировать в лаборатории сложные органические вещества. Он настолько увлекся работой, что начал проводить опыты и дома. При этом дом наполнялся таким отвратительным запахом, что обитатели его начинали не на шутку сердиться и упрекать в безрассудстве; тетки все еще боялись за его здоровье. Но Александр не слушал никого. Что могло сравниться с радостью творческого труда?

По мере того как Александр все глубже вникал в суть синтеза органических соединений, все отчетливее становилась для него разница в теоретических воззрениях его учителей. Профессор Клаус твердо стоял на позициях электрохимической теории Берцелиуса. По его мнению, вещества образуются в результате электрохимического притяжения между атомами или радикалами, которые заряжены положительным или отрицательным электричеством. Николай Николаевич Зинин подчеркивал в своих лекциях, что в случаях, когда речь идет об органических соединениях, теория Берцелиуса терпит полный крах. Одна из другой рождались новые теории — в основном во Франции, — но они не могли в полной мере объяснить образование и состав органических соединений. Любознательному студенту не оставалось ничего другого как засесть за книги, читать, сравнивать факты и искать истину.

Бутлеров занимался успешно, но все чаще задумывался над своим будущим, не зная, что ему в конце концов выбрать. Заняться биологией? Так много неизученного в этой области! Но с другой стороны, разве отсутствие ясного представления об органических реакциях не предлагает бесконечные возможности для исследований?

Чтобы получить ученую степень кандидата, Бутлеров должен был представить диссертацию по окончании университета. К этому времени Зинин уехал из Казани в Петербург, не оставалось ничего иного, как заняться естественными науками. У Бутлерова была огромная коллекция бабочек — материал достаточно обширный, и он начал с энтузиазмом готовить статью «Дневные бабочки Волго-Уральской фауны». Однако обстоятельства сложились так, что Александру все-таки пришлось вернуться к химии^[152].

После утверждения Советом ученой степени Бутлеров остался работать в университете. Единственный профессор химии Карл Карлович Клаус не мог все занятия вести сам и нуждался в помощнике.

— Мы хорошо знаем Александра Бутлерова, — говорил профессор Клаус Николаю Ивановичу Лобачевскому. — Любовь к наукам, живой интерес к химическим исследованиям сделает когда-нибудь его имя известным в научном мире, это будет честью и для нашего университета. Мне кажется, что его нужно оставить на физико-математическом отделении и готовить на должность профессора по химии.

— Мне понятно, — задумчиво ответил Лобачевский. — Надеюсь в его лице увидеть достойного ученого и буду содействовать его поездке за границу для совершенствования знаний.

Будущее молодого ученого определилось. Химия! Осенью 1850 года Бутлеров сдал экзамены на ученую степень магистpa химии^[153] и немедленно приступил к докторской диссертации «Об эфирных маслах», которую защитил в начале следующего года. Параллельно с подготовкой лекций Бутлеров занялся подробным изучением истории химической науки^[154]. «Чтобы творить, чтобы идти вперед, нужно в мельчайших подробностях знать сложный и извилистый путь, пройденный до сих пор. Нужно знать старые теории, успехи и неудачи, чтобы искать, новые пути». Бутлеров усиленно работал и в своем кабинете» и в лаборатории, и дома.

По мнению его теток, их старая квартира была неудобной, поэтому они сняли другую, более просторную, у Софьи Тимофеевны Аксаковой, женщины энергичной и решительной. Она приняла Бутлерова с материнской заботой, видя в нем подходящую партию для дочери. Несмотря на постоянную занятость в университете, Александр Михайлович оставался веселым и общительным человеком. Он отнюдь не отличался пресловутой «профессорской рассеянностью», а приветливая улыбка и непринужденность в обращении делали его желанным гостем повсюду. Софья Тимофеевна с удовлетворением замечала, что молодой ученый был явно неравнодушен к Наденьке^[155]. Девушка» и в самом деле была хороша: высокий умный лоб, большие блестящие глаза, строгие правильные черты лица и какое-то особое обаяние. Молодые люди стали добрыми друзьями, а со» временем стали все чаще ощущать необходимость быть вместе, делиться самыми сокровенными мыслями.

— Наденька, пойдемте погуляем по Вознесенской, — предлагал Александр Михайлович.

— Прилично ли, Саша, порядочной девушке показываться на улице в обществе чужого мужчины? — лукаво отвечала Надежда Михайловна.

— Какой же я чужой, Надя? Ведь через две недели наша свадьба.

В гостиную вошел двоюродный брат Нади, Александр Николаевич Аксаков. Девушка познакомила тезок и подхватила их под руки.

— Итак, пошли, Александр I и Александр II!

Они смешались с пестрой уличной толпой. Вознесенская улица была своего рода уличным салоном. Здесь вечером обычно встречались представители местной интеллигенции — выходили прогуляться, повидать знакомых, обменяться новостями. Голоса прохожих смешивались со звоном бубенцов проезжающих по улице троек. Бутлеров любил: этот шум, любил ходить по Вознесенской не только вечерами, когда гулял с Надеждой Михайловной, но и по утрам, направляясь в университет.

Добравшись до холма, где были расположены университетские здания, Бутлеров обыкновенно входил в центральный корпус и направлялся к своему кабинету. Погруженный в мысли о предстоящей лекции, он машинально отвечал на приветствие швейцара, стоявшего возле дверей в парадной форме. План лекции был продуман заранее, фактический материал Бутлеров знал в мельчайших подробностях и все-таки каждый раз волновался. Однако, представ перед аудиторией и окинув взглядом застывших в ожидании студентов, он преображался: ясный взгляд, удивительное красноречие. Он с первой минуты овладевал сердцами слушателей. Бутлеров говорил с истинным вдохновением, иногда в ходе лекции коренным образом менял предварительно составленный план и развивал тему совсем по-новому. Студенты обычно встречали его заключительные слова аплодисментами, но профессор не спешил покинуть зал, он любил задержаться на несколько минут, оказаться среди студентов. Окруженный тесным кольцом любознательных слушателей, он отвечал на нескончаемые вопросы.

После обеда Бутлеров шел в лабораторию. Первые исследования по окислению органических веществ осмиевой кислотой он провел в основном по советам Клауса. Результаты были опубликованы в 1851 году, и почти сразу же Александр Михайлович начал исследования эфирных масел некоторых растений, произрастающих в России. В своей лаборатории он готовил опыты для демонстрирования на лекциях, а особенно эффектные подбирал для публичных выступлений, организуемых Казанским экономическим обществом. Центральной фигурой в этом обществе считался профессор Модест Яковлевич Киттары, но уже после нескольких лекций Бутлеров завоевал небывалую популярность. Послушать его приходили даже далекие от науки высокопоставленные лица, любознательные помещики соседних уездов — одним словом, все высшее общество Казанской губернии, подобно тому, как оно собиралось в театре во время гастролей знаменитых артистов.

Бутлеров был известен не только как незаурядный химик, но и как талантливый ботаник^[156]. Он проводил разнообразные опыты в своих оранжереях в Казани и в Бутлеровке, писал статьи по проблемам садоводства, цветоводства и земледелия. В оранжерее Бутлеров всегда преображался. С исключительным терпением и любовью наблюдал он за развитием нежных камелий, пышных роз, выводил новые сорта цветов. Уходя домой, никогда не забывал срезать лучшие цветы для жены.

…Бутлеров на цыпочках вошел в спальню и шепотом поздоровался.

— Спит? — спросил он чуть слышно, кивнув в сторону колыбельки, задрапированной белой кисеей. — Это для тебя, Наденька. Как ты себя чувствуешь?

— Отлично, Саша. Но почему ты шепчешь? Ведь грудные дети ничего не слышат. Можешь даже петь, Мишенька все равно не проснется.

— Ну все-таки… — Бутлеров склонился над колыбелью а долго смотрел на сына. Потом присел рядом с Надеждой Михайловной и вздохнул. — Мне нужно ехать в Москву.

— Сейчас? В начале зимы? Неужели это так необходимо?

— Необходимо, Наденька. Профессор Савельев^[157] дал отрицательный отзыв на мою докторскую диссертацию, хотя профессор Киттары оценивает ее положительно; сейчас мне не остается ничего другого, как представить ее к защите в Москве или Петербурге. Еду в Москву, все-таки ближе к Казани.

— Надолго?

— Вероятно, на три-четыре месяца, а может быть и больше… Мне будет очень трудно без вас!

Бутлеров уехал вместе со своим другом Николаем Петровичем Вагнером, который тоже получил отпуск, чтобы уладить вопрос со своей диссертацией. Оба провели в Москве зиму и весну 1854 г. Защита прошла успешно, а 4 июня Бутлеров получил подтверждение о присуждении ему ученой степени доктора химии и физики.

— Вернешься в Казань победителем! — радовался Вагнер.

— Прежде всего поеду в Бутлеровку. Там Надя и Миша. Малыш уже начал ходить, а отца еще не видел. Но завтра я еду в Петербург, хочу встретиться с Николаем Николаевичем, мне необходимо с ним посоветоваться.

Встреча с Зининым была удивительно теплой. Они проговорили допоздна не замечая времени. Эта встреча имела решающее значение для Бутлерова. В тот памятный вечер Зинин обратил его внимание на знаменитую теорию Лорана и Жерара. Унитарная теория типов, разработанная двумя французскими учеными, представляла собой значительный шаг вперед на пути к раскрытию тайны процессов органической химии.

Конец лета Бутлеров провел в. Бутлеровке, но даже работая на грядках или наблюдая за строительством новой оранжереи, он не переставал думать о разговоре с Зининым и теории Лорана и Жерара. При исследовании эфирных масел он выделил вещество, представляющее собой изомер камфоры^[158]. Это вещество натолкнуло его на вопрос, перед которым теория типов оставалась бессильной. Как объяснить явление изомерии? Одинаковый химический состав, а свойства различны! Не найдя подходящего объяснения, ученые решили остановиться на том, что неодинаковые свойства объясняются различным происхождением изомеров. Но так ли это?

Бутлеров не удовлетворялся таким объяснением различных свойств изомерных соединений. Ясно было одно: теория типов бессильна справиться с бесчисленным множеством новых фактов и открытий, нужно искать новый путь, а этот путь требует создания новой теории.

События разворачивались с невероятной быстротой. Сразу же после получения докторской степени Бутлеров был назначен исполняющим обязанности профессора химии Казанского университета. В начале 1857 года он стал уже профессором, а летом того же года получил разрешение на заграничную командировку.

Наконец-то его желание сбылось, и он увидит известные европейские лаборатории, познакомится со знаменитыми учеными.

— Мне не хотелось бы засиживаться на одном месте, Николай Иванович, — делился Бутлеров своими планами с Лобачевским. Несмотря на разницу в возрасте, между ними установились дружеские отношения, и они подолгу беседовали.

— И хорошо сделаете, Александр Михайлович. Постарайтесь увидеть побольше, познакомьтесь с методами преподавания химии в разных городах. Я уверен, вернувшись в наш университет, вы сделаете его достойным соперником западных университетов. Несколько лет назад с этой же целью ездил Зинин,и его успехи замечательны.

— Да, Николай Николаевич — удивительный человек. Он прославил русскую науку далеко за пределами России.

— Может быть, и вас, Александр Михайлович, ждет мировая слава. Поживем увидим.

— Не стоит говорить об этом, Николай Иванович. Вы, математики, действительно склонны к фантазиям.

Бутлеров прибыл в Берлин в конце лета 1857 года. Он внимательно осмотрел лабораторию, в которой когда-то работал Эйльгард Митчерлих, поговорил с некоторыми учеными и через несколько дней уехал в Висбаден, а затем в Бонн. Пробыв в Бонне непродолжительное время, он продолжил поездку по Германии, Швейцарии, Италии и Франции. Конечной целью его путешествия был Париж — мировой центр химической науки того времени. В Париж его влекла прежде всего встреча с Адольфом Вюрцем. Бутлеров посетил его сразу же по приезде — встреча состоялась в кабинете профессора Вюрца в Высшей медицинской школе.

— Условия у меня самые скромные, — говорил Вюрц. — После того, что вы уже видели, моя лаборатория покажется вам очень бедной.

— Я побывал в крупнейших лабораториях Европы, — живо отозвался Бутлеров. — Больше всего меня поразило то, что почти все лаборатории пользуются газовыми установками. Какое это удобство! Как только вернусь в Казань, сразу же оборудую и нашу лабораторию.

— А что вы хотели бы увидеть у меня?

— Мне хотелось бы поработать у вас, чтобы познакомиться с методами анализа и синтеза органических соединений. Меня интересуют специфические методы, применяемые вами.

Вюрц на минуту задумался, потом открыл письменный стол и вынул из ящика маленькую стеклянную ампулу с бесцветной жидкостью.

— Это йодистый метилен. Многие исследователи пытались изучать его, и все-таки состав этого вещества до сих пор с достоверностью не установлен. Если хотите, можете начать с него.

— С удовольствием, — ответил Бутлеров. — Само вещество для меня не имеет значения. Меня интересует методика работы.

Бутлеров досконально знал теорию типов. Благодаря Зинину и Клаусу он еще со студенческой скамьи отлично владел техникой лабораторной работы, поэтому начал свои исследования с легкостью и в короткое время собрал богатый материал. Бутлеров, отбросив традиционную систему, обобщил его по своему новому методу. Его доклад в Парижской Академии наук вызвал всеобщий интерес и оживленные прения.

— Способность атомов соединяться друг с другом различна. Особенно интересен в этом отношении углерод, который, по мнению Августа Кекуле, является четырехвалентным. Если представить валентность в виде щупальцев, с помощью которых атомы связываются между собой, нельзя не заметить, что способ связи отражается на свойствах соответствующих соединений.

Подобных мыслей никто до сих пор не высказывал.

— Может быть, настало время, — продолжал Бутлеров, — когда наши исследования должны стать основой новой теории химического строения веществ. Эта теория будет отличаться точностью математических законов и позволит предвидеть свойства органических соединений^[159].

Воистину пророческие слова!

Через несколько лет, во время второй заграничной командировки, Бутлеров представил на обсуждение созданную им теорию. Сообщение он сделал на 36-м съезде немецких естествоиспытателей и врачей в Шпейере.

Съезд состоялся в сентябре 1861 года. Бутлеров приехал в Шпейер с единственной целью — встретиться с представителями немецкой химической науки, познакомить их со своим» взглядами относительно строения органических веществ, чтобы затем в ходе дискуссии усовершенствовать свою теорию и вместе с тем предать ее гласности^[160].

Он выступил с докладом перед химической секцией. Тема носила более чем скромное название: «Нечто о химическом строении тел»^[161].

«Каждый химический атом, входящий в состав тела, участвует в его образовании и действует с определенными силами. Эти силы влияют на окружающие его атомы, вследствие чего» последние связываются в химическую частицу — молекулу. Распределение действия этих сил, ведущее к связи атомов в определенном порядке, я называю химическим строением. Отсюда следует, что химическая природа сложных частиц определяется природой элементарных ее составных частей, их количеством и химическим строением».

Бутлеров говорил просто и ясно. Не вдаваясь в ненужные подробности, он познакомил аудиторию с новой теорией химического строения органических веществ. Его доклад вызвал небывалый интерес и произвел особенно сильное впечатление на Эмиля Эрленмейера и Августа Кекуле. Они продолжали беседу и после того, как все покинули зал.

— Одним из основных пунктов вашей теории является допущение, что атом углерода четырехвалентен и обладает исключительным свойством образовывать цепи, — говорил Эрленмейер.

— Именно так, — утвердительно кивнул Бутлеров.

— Но к этим выводам первым пришел коллега Кекуле! — сказал Эрленмейер, переглянувшись с Кекуле.

— Бесспорно, — согласился Бутлеров. — Нет сомнений и в том, что Купер впервые попытался написать структурные формулы некоторых органических соединений, но в то время это была безуспешная попытка, поскольку условий для этого еще не было.

Кекуле внимательно слушал, не спуская взгляда с одухотворенного лица Бутлерова.

— И все-таки теория типов — столп, на котором зиждется наша наука, — Кекуле старался скрыть свое волнение.

— Теория типов? Ни в коем случае! — воскликнул Бутлеров. — Ведь сам Жерар, создатель теории типов, непоследователен. Он, с одной стороны, отрицает существование радикалов, а с другой — во многих случаях сам прибегает к ним, объясняя свойства соединения. Вот, например…

Из вороха книг Бутлеров вытащил маленький томик и стал торопливо перелистывать страницы, чтобы найти нужное место.

— Основное, что я утверждаю в своей новой теории, это то, что при соединении атомы занимают определенное положение по отношению друг к другу. Этим и определяется различие в их взаимодействии. Иначе говоря, в зависимости от этого они проявляют различные свойства.

— Знаете, ваш пример со щупальцами очень удачен, — сказал Эрленмейер. — Очевидно, если мы уподобим валентные силы щупальцам, разница выявится и в тех случаях, когда два атома насытят соседние или же противоположные валентности. Но можем ли мы проводить такую аналогию для вещей, которых нельзя ни увидеть, ни доказать?

— Действительно, мы не знаем, что представляет собой химическая связь, не ясно, что по сути представляют собой и атомы. Но даже если мы откажемся от физического представления о расположении атомов в пространстве, нельзя отрицать, что химические свойства соединений зависят от связи между составляющими их элементами. Теория химического строения дает средство не только объяснить явления, но и предвидеть возможность образования новых веществ.

Разговор с Бутлеровым задевал тщеславие Кекуле и Эрленмейера. Ведь они, чувствуя явную несостоятельность теории типов, сами искали новые пути объяснения явлений органической химии и были близки к тому, чтобы выдвинуть представления, аналогичные идеям Бутлерова. И вдруг оказалось, что этот молодой русский ученый сформулировал и блестяще доказал то, что так долго не удавалось им.

Итак, теория заявила свое право на существование^[162]. Она требовала дальнейшего развития, и где же, как не в Казани, следовало этим заниматься — ведь там родилась новая теория, там работал ее создатель. Однако обстановка в Казанском университете была тяжелой и неблагоприятной для работы. По старой традиции, возникшей еще во времена Ломоносова, профессора в университете были разделены на две враждующие партии — немецкую и русскую. В этих сложных взаимоотношениях участвовали и студенты. Они устраивали демонстрации против профессоров-иностранцев и аплодировали (несмотря на то, что это строго запрещалось) талантливым русским лекторам. Студенческое движение встревожило правительство. Старый ректор оказался неспособным справиться со всеми этими сложностями, и на его место был назначен Бутлеров, любимец студентов, человек, снискавший уважение среди профессуры.

Для Бутлерова ректорские обязанности казались тяжким и непосильным бременем. Он несколько раз просил освободить его от этой должности, но все его просьбы оставались неудовлетворенными. Заботы не покидали его и дома. Только в саду, занимаясь любимыми цветами, он забывал тревоги и неурядицы прошедшего дня. Он не уставал любоваться камелиями и розами, выращенными собственными руками. Часто вместе с ним в саду работал его сын; Александр Михайлович расспрашивал мальчика о событиях в школе, рассказывал любопытные подробности о цветах.

Несмотря на многочисленные административные обязанности, Бутлеров продолжал теоретическую работу. В лаборатории, оборудованной и модернизированной под его руководством, работали молодые и способные исследователи. Бутлеров ставил перед ними задачи, которые должны были разрешить вопросы, связанные с проблемами изомерии.

— Принимая во внимание порядок связи атомов в молекуле, надо ожидать существования нескольких изомеров у десятков и десятков веществ, — говорил Александр Михайлович Марковникову. — Думаю, вам известны наши с Поповым^[163] результаты?

Собеседник утвердительно кивнул головой.

— В сущности, результаты этих исследований полностью отвергают теорию генераторов^[164].

— Да, — продолжал Бутлеров. — Метиламилкетон, который мы синтезировали различными способами, обладает одними и теми же свойствами. О чем это говорит? Свойства веществ определяет не способ их получения, а порядок расположения атомов в их молекуле.

— Тогда пропиловый спирт должен образовывать два изомера.

— Правильно, а бутиловый — четыре.

Бутлеров достал лист бумаги и начал писать формулы.

— Прямая углеродная цепь может образовывать изомеры, потому что атом кислорода способен связываться с атомом углерода в конце цепи или в ее середине. А если цепь разветвлена, образуются еще два изомера.

Третий собеседник, Александр Михайлович Зайцев^[165], молчал — он был самым молодым из троих и предпочитал слушать. Он учился в Казанском университете и работал в лаборатории под руководством профессора Бутлерова.

— Попытаемся синтезировать эти изомеры. В случае удачи это будет неоспоримым доказательством правильности теории. Что касается методики — обратился Александр Михайлович к Зайцеву, — то, может быть, надо попробовать заместить атом хлора в хлористом ацетиле метиловым радикалом, а потом…

Бутлеров был на правильном пути. Действия диметилцинком на хлористый ацетил, ему удалось впервые в истории химии получить самый простой третичный спирт — третичный бутиловый спирт, или триметилкарбинол. Вскоре после этого в литературе появились сообщения об успешно проведенном синтезе первичного и вторичного бутиловых спиртов.

Ученым был известен изобулитовый спирт еще с 1852 года, когда он был впервые выделен из природного растительного масла.

Теперь уже ни о каком споре и речи быть не могло — существовало четыре различных бутиловых спирта. И все они — изомеры^[166].

Какой это был триумф структурной теории! И как счастлив был ее автор. Шел 1863 год — самый счастливый год в жизни великого ученого.

Успех принес ему уверенность, но в то же время поставил перед ним новую, более трудную задачу. Необходимо было применить структурную теорию ко всем реакциям и соединениям органической химии, а главное, написать новый учебник по органической химии, где все явления рассматривались бы с точки зрения новой теории строения. Дело это не терпело отлагательства. Бутлеров ясно сознавал, что задача, стоящая перед, ним, огромна и невероятно сложна. Объяснить свойства и написать формулы всех известных до сего времени органических соединений с точки зрения структурной теории! Он уже делал это в своих лекциях, и его студенты хорошо владели новой теорией, отлично ориентировались в безбрежном океане фактов. Но учебник должен помочь и остальным химикам, уже покинувшим университетскую скамью, усвоить новый подход к познанию химических реакций органических соединений.

^{Титульный лист «Введения к полному изучению органической химии» А. М. Бутлерова} 

Бутлеров работал над учебником почти два года без перерыва. Книга «Введение к полному изучению органической химии» вышла из печати тремя выпусками в 1864–1866 годах. Она не шла ни в какое сравнение ни с одним из известных тогда учебников. Этот вдохновенный труд был откровением Бутлерова — химика, экспериментатора и философа, перестроившего весь накопленный наукой материал по новому принципу — по принципу химического строения.

Книга вызвала настоящую революцию в химической науке. Уже в 1867 году началась работа по ее переводу и изданию на немецком языке. Вскоре после этого вышли издания почти на всех основных европейских языках. По словам немецкого исследователя Виктора Мейера^[167], она стала «путеводной звездой в громадном большинстве исследований в области органической химии».

Итак, учебник написан. Огромный груз свалился с плеч ученого.

С тех пор как Александр Михайлович закончил работу над учебником, он все чаще проводил время в Бутлеровке. Даже во время учебного года семья по нескольку раз в неделю наезжала в деревню. Двухлетний Володя целыми днями играл на лугу возле дома. Бутлеров чувствовал здесь себя свободным от забот и целиком отдавался любимым увлечениям — цветам и коллекциям насекомых. Как человека широких интересов, его волновали и вопросы экономики. «Русское хозяйство нерентабельно. Необходимы новые источники доходов. Требуют модернизации сельскохозяйственные работы, нельзя оставлять на таком низком уровне жизнь русского крестьянина».

Бутлеров попытался на практике решать некоторые задачи. Он занялся выведением новых сортов плодовых деревьев, пытаясь улучшить плодоводство, поставить его на научную основу. Скрещивал различные сорта, чтобы получить гибриды.

В укромном уголке сада он установил несколько пчелиных ульев. Пасека была вначале совсем крошечной, но благодаря его заботам начала быстро разрастаться.

— Чтобы разводить пчел, нужны знания и большое умение. Только тогда пчеловодство может стать доходной статьей в хозяйстве, — утверждал ученый и изучал пчел с присущей ему настойчивостью. Увлеченный новыми проблемами, он написал несколько статей о пчеловодстве. Бутлеров уделял большое внимание и популярным статьям по этому вопросу, считая, что они могут иметь важное хозяйственное значение — ведь из них пчеловоды могут получить практические указания и ценные советы.

Бутлеров пользовался широкой известностью среди крестьян всей губернии. Обычно по воскресеньям в Бутлеровку стекался народ из соседних деревень, люди шли за помощью.

— Парнишка заболел, барин, боюсь умрет! — Худой жилистый мужик мял в руке засаленную шапку.

— Где мальчик?

— Да там во дворе, на телеге.

Бутлеров подошел к повозке, поднял рваное одеяло и внимательно осмотрел покрасневшую, распухшую руку ребенка.

— Абсцесс, надо оперировать. — И крикнул в открытую дверь дома: — Наденька, поставь прокипятить скальпель и приготовь марлю и бинт!

Час спустя Бутлеров вышел из «операционной» и облегченно вздохнул: операция прошла успешно. Надежда Михайловна заканчивала перевязку.

Крестьяне считали Бутлерова настоящим врачом, и даже на ярмарках продавались какие-то снадобья под названием «Бутлеровы порошки».

Теперь Бутлеров меньше работал в лаборатории, но внимательно следил за новыми открытиями. После триумфального успеха — синтеза изомеров бутилового спирта — ученые не только приняли его теорию, но и находились такие, которые пытались доказать, что создание структурной теории — это их заслуга, а вовсе не Бутлерова. Некоторые исследователи неправильно поняли теорию и допускали ошибки в своих экспериментах. Бутлеров не мог оставаться безусчастным. Он написал ряд критических статей, в которых указал на допущенные ошибки, и, применяя структурную теорию, давал правильное объяснение результатов. Однако он все чаще приходил к выводу о необходимости снова поехать в Европу, чтобы на месте разрешить накопившиеся недоразумения, разногласия, противоречия^[168].

— Я не отрицаю вклад Кекуле и Купера, — говорил Бутлеров Марковникову, — но не могу согласиться с тем, что у меня отнимают право на приоритет. Структурная теория создана в Казани, и слава этого открытия всегда будет за Россией!

Министерство дало согласие на заграничную командировку, и в конце августа 1867 года Бутлеров уехал. После множества бесед в Германии и Франции, после публикации нескольких статей Александр Михайлович счел, что вопрос решен окончательно и больше нет смысла им заниматься.

Оставалось еще несколько месяцев до конца командировки. Бутлеров решил использовать удобный случай и посетить давно привлекавшие его арабские страны, увидеть берега Северной Африки. Бутлеров объездил Южную Францию, Италию и на маленьком пароходике отправился в Алжир. Но чарующее своей: красотой Средиземное море, оказывается, таило грозную опасность. Небо вдруг почернело, волны взревели, и молнии разорвали тьму, скрывавшую и небо и море. Команда корабля боролась из последних сил, мачты были сломаны, волны заливали палубу и смывали в клокочущую бездну обезумевших от страха пассажиров. Бутлеров не поддался общей панике. Он помогал: матросам натянуть брезент, чтобы защитить от воды машинное отделение.

Когда они достигли берегов Африки, шторм казался им уже далеким кошмаром. Спокойствие Востока здесь соседствовало с кипучей энергией Запада. Алжир! Белокаменные здания, залитые ослепительным южным солнцем,отражались в темно-голубом зеркале моря. Это была ожившая сказка.

Обратно Бутлеров возвращался через Италию. Он привез оттуда два улья пчел. Его исследования различных видов пчел, их образа жизни, их продуктивности пополнялись новыми данными.

Весной 1868 года было получено письмо из Петербургского университета, оно принесло новые радости и новые заботы: по предложению Д. И. Менделеева Бутлеров был избран профессором химии.

Профессор в Петербургском университете! Это, конечно, большая честь, но как оставить сад, пчел, цветы? Бутлеров не мыслил жизни без любимого дела. Конечно, управляющий в Бутлеровке — хороший хозяин и отличный пчеловод, он позаботится обо всем, но расставаться с Бутлеровкой все же было очень трудно.

Приказ о новом назначении пришел в октябре. Учебные занятия уже шли полным ходом, и Ученый совет попросил Бутлерова остаться в Казани хотя бы до конца зимнего семестра.

Самые плодотворные годы прошли в Казанском университете! Бутлеров расставался с университетом, как расстаются с родным человеком. О том, кто его заменит здесь, он не беспокоился — на его месте будет талантливый ученый Владимир Васильевич Марковников. Александр Михайлович Зайцев также продолжал работать в университете. Грустной была разлука с Бутлеровым и для студентов, и для профессоров, они теряли ученого с мировым именем. Желая засвидетельствовать свое уважение Бутлерову, Ученый совет избрал его почетным членом университета и постановил повесить его портрет в профессорском читальном зале. Бутлеров к этому времени уже был в Петербурге и прислал сердечное благодарственное письмо: «В Казанском университете прошли лучшие годы моей жизни, и благодарные воспоминания неразрывно связывают меня с ним. Избрав меня почетным членом, Совет дает мне право, как и раньше, называть Казанский университет моим родным университетом».

…В Петербурге, самом крупном научном центре России, работали Менделеев, Зинин, Бородин… Бутлеров начал читать лекции по органической химии в конце января 1869 года. В Петербургском университете его встретили с большим интересом. Уже на первой лекции аудитория не могла вместить всех желающих услышать ученого.

Бутлеров начал руководить и работой в лаборатории. Закончив опыт или ожидая окончания реакции, он не терял времени, брал газовую горелку и с изумительным терпением выдувал из стекла самые сложные детали установки.

— Хороший химик должен сам уметь делать сложнейшие стеклянные приборы, — любил повторять Бутлеров.

Следуя его примеру, практиканты в свободное время старательно учились стеклодувному делу.

В своих исследованиях Бутлеров продолжал развивать структурную теорию. Он задался целью доказать, что разветвленную и прямую углеродные цепи могут иметь все типы органических соединений. Это вытекало непосредственно из теории, но теоретические положения надо было доказать на практике. Разве нельзя получить углеводород — например, бутан, — четыре углеродных атома которого были бы связаны друг с другом не последовательно, а так, как они связаны в триметилкарбиноле? Но чтобы найти правильный метод его синтеза, требовалось множество опытов.

И вот наконец усилия Бутлерова увенчались успехом. В большой колбе был долгожданный изобутилен. Доказано существование разветвленной цепи углеводородов!

Бутлеров активно включился и в общественную жизнь Петербурга^[169]. В то время прогрессивную общественность особенно волновал вопрос об образовании женщин. Женщины должны иметь свободный доступ к высшему образованию! Были организованы Высшие женские курсы при Медико-хирургической академии, начались занятия и на Бестужевских женских курсах^[170], где Бутлеров читал лекции по химии.

Выдающийся ученый принял участие и в работе Экономического общества. Главной задачей, которую он поставил перед собой здесь, была популяризация современного пчеловодства. С помощью Экономического общества он сумел организовать по всей России показательные пчеловодческие пункты, они были оборудованы новыми ульями и на практике убеждали в преимуществах научных методов пчеловодства.

Многосторонняя научная деятельность Бутлерова нашла признание Академии наук^[171]. В 1871 году его избрали экстраординарным академиком, а три года спустя — ординарным академиком, что давало право получить квартиру в здании академии. Там жил и Николай Николаевич Зинин. Близкое соседство еще больше укрепило давнюю дружбу.

— И все-таки явление, которое наблюдал Лаар^[172],^[173] , для меня остается неясным, — Зинин расхаживал по кабинету, привычно поглаживая свои длинные усы.

— Мы привыкли рассматривать молекулы органических веществ как неизменные группировки атомов, — заговорил Бутлеров. — Но разве не может быть, чтобы переход из одной изомерной формы в другую для некоторых веществ совершался в обычных условиях или во время реакции?

— Теоретически все возможно, но в действительности это трудно себе представить.

— Наблюдения Лаара ясно говорят в пользу этой точки зрения. Таутомерия характерна для тех веществ, в массе которых одновременно существуют обе изомерные формы. Следует ожидать, что при химических реакциях, в которых участвует только одна изомерная форма, с течением времени будет наблюдаться постепенное превращение одной формы в другую. Мне кажется это очевидным.

Это была гениальная мысль. Великий ученый утверждал необходимость динамического подхода к химическим процессам, то есть необходимость рассматривать их как равновесные^[174].

После детальной разработки структурной теории Бутлеров теперь все чаще уделял внимание общим вопросам химии. Открытие периодического закона часто наводило его на философские размышления относительно атомных весов. Он нередко беседовал по этому поводу с Менделеевым.

— И все-таки, существование дробных атомных весов не находит объяснения, — настаивал Бутлеров.

— Как видите, самые тщательные измерения Стаса подтверждают, что величины атомных весов могут быть не целыми числами, — отвечал Менделеев.

— Но почему не принять гипотезу Праута^[175]?^[176] В таком случае можно ожидать, что атомы хлора, например, образованы из различного числа водородных атомов. Если принять его точку зрения, легко понять, почему атомный вес хлора, например, составляет 35,5. — Потому что существуют атомы хлора с атомным весом 35 и 36.

— Нет, нет! Это невозможно! Прошу вас, Александр Михайлович, оставьте кобальту и никелю возможность сохранить свое собственное имя и образ, как, например, я — Дмитрий Иванович, а вы — Александр Михайлович.

Бутлеров был твердо убежден, что атомы данного элемента могут иметь различный вес. Но это требовало дополнительного изучения и надежных доказательств. Он долго думал, как экспериментальным путем проверить эту очень интересную идею. Он обсуждал со своим ассистентом Б. Ф. Риццей всевозможные варианты, чертил схемы приборов, в лаборатории Академии наук появились оригинальные, до сих пор не виданные аппараты. Рицца просто боготворил Бутлерова, для него учитель был самым великим ученым из существовавших во все времена, все, что говорил Бутлеров, для Риццы было законом.

Исследования, которые они проводили, были первыми в истории химии. Десятки и сотни опытов проведены, но результаты отрицательны. Однако Рицца не отчаивался: если Бутлеров делает так, значит, они идут по правильному пути. Нужно лишь время и терпение.

— Результаты опять отрицательны, — Рицца подал заполненный вычислениями листок.

Бутлеров, надев очки, долго молча рассматривал данные.

— Подумаем еще над одним вариантом, — сказал он и направился в свой кабинет.

На письменном столе лежала еще не законченная статья. Бутлеров открыл один из шкафов, стоящих у стены, вытащил два толстых тома и приготовился писать. Несколько минут он оставался неподвижным, сидел, уставившись куда-то невидящим взором… Потом потер лоб. «Вот и старость приближается. Все чаще хочется просто посидеть, помолчать. Раньше не уставал, а теперь…»

Открылась дверь, и в комнату, как весеннее солнышко, заглянула маленькая белокурая девочка. Сонечка, внучка.

— Дедушка, я хочу посмотреть рыбок.

— Иди сюда, дитя мое. Пойдем, накормим их вместе. — Бутлеров взял девочку за руку и повел к аквариумам с разноцветными рыбками. Бутлеров всегда был и остался страстным любителем природы. Когда работа утомляла его или он не мог найти подходящих слов для наиболее точного выражения мысли, он старался отвлечься — подходил к аквариуму и долго наблюдал за игрой пестрых рыбок.

Годы шли неумолимо. Работа со студентами стала для него слишком тяжела, и Бутлеров решил покинуть университет.

Прощальную лекцию он прочитал 4 апреля 1880 года перед студентами второго курса. Они встретили сообщение об уходе любимого профессора с глубоким огорчением. Ведь ради него студенты приезжали со всех концов России. Нет, Бутлеров не должен уходить!

Студенты организовали комитет, написали петицию и торжественно вручили ее любимому профессору: «Вы покинете университет — аудитория потеряет незаменимого лектора, лаборатория — незаменимого руководителя… Каждый год масса молодежи из самых отдаленных концов России собирается на естественном разряде Петербургского университета, пренебрегая лишениями, условиями столичной жизни, неумолимой для бедных… Всякий добивается чести заниматься под Вашим руководством, сделаться причастником Ваших идей, взглядов. Вас, Александр Михайлович, — незаменимого лектора, незаменимого руководителя… просим мы, студенты, Ваши ученики, не покидайте Университета, не оставляйте нас!»^[177]

Ученый совет принял решение просить Бутлерова остаться и избрал его еще на пять лет.

Бутлеров решил ограничить свою деятельность в университете лишь чтением основного курса. И все-таки несколько раз в неделю появлялся в лаборатории и руководил работой. Он был инициатором мероприятий по популяризации знаний о пчеловодстве. Его книга «Пчела, ее жизнь и главные правила толкового пчеловодства»^[178] имела огромный успех и сыграла большую роль в развитии этой отрасли хозяйства. Несмотря на возраст, ученый не прекращал и это занятие. С молодым энтузиазмом Бутлеров организовал экспедицию на Кавказ, чтобы заполучить несколько видов кавказских пчел.

…В конце января 1886 года, работая, как всегда, в своем кабинете, он доставал нужные ему книги из шкафа. Спускаясь, со стремянки, которую он подставлял, чтобы достать книги с верхних полок, он оступился и почувствовал острую боль в колене.

— Вот глупая история — Бутлеров опустился на стул, — Наденька!

Вошла встревоженная Надежда Михайловна.

— Что с тобой, Саша?

— Да ничего страшного, кажется, вывихнул ногу, слезая со стремянки. Помоги мне добраться до дивана.

Боль постепенно прошла, но через несколько дней нога начала опухать и снова заболела. Заключение врачей было категоричным.

— Абсцесс. Надо вскрыть и прочистить. И вам необходимо больше лежать, Александр Михайлович.

— Если нужно, полежу, — вздохнул Бутлеров. — Жаль, что не смогу пойти на охоту. Хоть бы к весне поправиться, чтобы поехать на Кавказ. Остались незаконченными опыты с чайными кустами.

— Теперь для вас это невозможно, — сказал врач. Надо беречь ногу от перенапряжения и двигаться как можно меньше.

Операция прошла успешно. Гипсовая повязка была тяжела и неудобна, но боль полностью исчезла. Состояние здоровья улучшилось, и больной начал ходить по комнате, опираясь на костыль. Как обычно, в мае семья собралась переезжать в Бутлеровку. Там с ноги сняли гипс, и Александр Михайлович начал ходить без палочки.

— Только вот здесь, пониже колена, что-то мешает и сковывает движения.

— Будь осторожен, Саша, как можно меньше движений, — не переставала твердить Надежда Михайловна.

Но мог ли он оставаться без дела! Бутлеров обходил хозяйство, наблюдал работу новых сельскохозяйственных машин… Ему казалось, что он уже совершенно здоров, и даже несколько раз ходил на охоту.

Утром 5 августа он встал до рассвета, велел старому слуге Якову привести лучшую собаку и весело отправился в лес. Пели птицы, утро было прекрасное. Бутлеров шагал бодро. Время от времени собака лаяла и бросалась по следу дичи. Как долго они шли, Александр Михайлович не помнил, но вдруг почувствовал, что нога стала свободно сгибаться, тяжесть под коленом исчезла.

Вернулись домой лишь к обеду.

— Не надо было слушать врачей! Если бы я раньше побольше ходил, был бы давным-давно здоров. Наденька, нога моя в полном порядке!

Надежда Михайловна начала накрывать стол к обеду, а Бутлеров вытянулся в кресле.

— Хочется подремать. Наденька, прошу тебя, сходи к амбарам и посмотри, как идет строительство. Сегодня не успел туда зайти.

Надежда Михайловна вышла и тихо прикрыла за собой дверь. Бутлеров закрыл глаза и задремал, но вдруг что-то будто взорвалось в его груди. Страшная боль пронзила его, голова закружилась, на грудь давила страшная тяжесть. Он застонал.

Услышав стоны, в комнату вбежал старый Яков и начал беспомощно суетиться.

— Яков, мне плохо. Перенеси меня в спальню. Ох, голова… Принесите льда…

Боль становилась невыносимой. Надежда Михайловна принимала все меры — горячие ванны для рук, аммиак, эфир… Но все было напрасно. Боль на мгновение стихала, чтобы тут же вспыхнуть с новой силой. Больной задыхался. Надежда Михайловна в отчаянии смотрела на него, не зная, что делать.

Больной тяжело застонал и пошевелился, пытаясь повернуться на другой бок. Надежда Михайловна осторожно подняла его голову, чтобы подложить подушку. Внезапно судорога исказила лицо Бутлерова, и голова безжизненно опустилась на ее руки. Все было кончено. Приехавший врач мог только констатировать смерть от эмболии: от ходьбы тромб в ноге сдвинулся с места, распался на части, и они привели к закупорке кровеносных сосудов.

Сверкнула молния, и гром прокатился над землей. Начиналась буря… Природа словно оплакивала того, кто так страстно любил ее и посвятил всю свою жизнь раскрытию ее тайн. Скончался один из гениальных русских химиков^[179].

АДОЛЬФ БАЙЕР (1835–1918) 

Приближаются сумерки. Весенний ветер становится все холоднее и холоднее. По опустевшим улицам Мюнхена, не торопясь, идут профессор Байер и его ассистент Рихард Вильштеттер. Увлеченные разговором, они иногда останавливаются, жестикулируя, что-то объясняют друг другу и двигаются дальше.

Профессор Байер — среднего роста, поседевшие волосы аккуратно подстрижены, в синих глазах — юношеский блеск.

Вильштеттер время от времени потирает рукой лоб — признак того, что он чем-то обеспокоен. Уже больше часа разговаривают они с профессором, а перейти к главному никак не удается.

— Профессор Байер, — нерешительно начинает Вильштеттер, — приближается ваше семидесятилетие. Мы собираемся устроить торжественное чествование. Кроме того, ваши ученики занялись подготовкой издания полного собрания ваших сочинений.

Байер останавливается и удивленно смотрит на собеседника.

— А что же взял на себя эту нелегкую задачу?

— Несколько человек — Гребе, Фишер, Либерман… Хотелось бы, чтобы туда вошел краткий очерк о вашей жизни и деятельности. — Вильштеттер, помолчав, продолжает: — Никто лучше вас этого не сделает. Мы все просим вас написать воспоминания о своей жизни.

Байер задумывается, потом в комическом отчаянии прижимает руку к груди:

— Писать воспоминания! Да это настоящая инквизиция! Нет, эта идея неосуществима.

Они пересекают площадь и выходят на улицу Арцисштрассе, на углу которой находится дом профессора Байера. В запущенном саду, поросшем бурьяном, прыгают черные дрозды.

— Мои друзья уже проголодались! — Байер с нежностью смотрит на птиц. Попрощавшись с Вильштеттером, он входит в дом. Из окна кабинета бросает горсть зерен дроздам, затем закрывает окно и, облокотившись на подоконник, возвращается мыслями к разговору с Вильштеттером.

«70 лет! Как быстро они пролетели! Ну, с чего бы я начал?» Байер берет лист бумаги, присаживается к столу и выводит первые строчки.

«Воспоминания о моей жизни. 1835–1905.

Я, Иоганн Фридрих Вильгельм Адольф Байер, родился 31 октября 1835 года в Берлине, Фридрихштрассе, 242…»

Перед глазами ученого одна за другой встают картины его детства.

…Вот обширный деревенский двор в Мюльгейме — маленькой деревушке, расположенной юго-западнее Берлина, где жил его дед. Каждое лето маленький Адольф приезжал сюда вместе с сестрами Эммой и Кларой. Дети бегали по лугам, ловили бабочек, жуков, а найдя выпавшего из гнезда птенца, мчались показать его матери. Мать рассказывала им, как птицы заботятся о своем потомстве, как они высиживают птенцов, как кормят их… Адольф любил слушать эти рассказы, они пробуждали у него интерес к природе. Он начал собирать коллекции насекомых, растений, минералов.

Потом профессор Байер вспоминает дом другого деда, отца матери. Здесь, в одной из комнат на втором этаже, Адольф хранил свои гербарии и коллекции насекомых и минералов. Он с удовольствием подолгу оставался один, рассматривая новые образцы растений или насекомых. Он не торопился спускаться в гостиную, где его дед, писатель Юлиус Хитциг, часто устраивал многолюдные литературные вечера. Здесь собирались самые выдающиеся представители немецкой литературы и искусства того времени.

Счастливые дни детства Адольфа Байера были омрачены большим несчастьем — во время родов умерла мать. Старший из детей, Адольф, сильнее других чувствовал тяжелую утрату и был безутешен. При мысли, что никогда уже мама не поведет его по цветущим лугам, не будет рассказывать чудесные истории о растениях и животных, восьмилетний мальчуган испытывал приступы недетского отчаяния.

Воспитанием детей теперь занимались гувернантки и учителя.

Отец, специалист по геодезии, большую часть года проводил в путешествиях. По возвращении он некоторое время жил дома, а потом вместе с Адольфом отправлялся в Мюльгейм.

Каждый раз отец привозил деду книги, и Адольф запомнил одну из них, потому что именно с нее начался интерес к химии. Подавая книгу, отец сказал:

— Написана каким-то профессором химии Либихом. Автор утверждает, что если удобрять землю минеральными солями, то урожаи станут значительно лучше.

— Интересно, — ответил дед. — Это, пожалуй, надо проверить.

Адольф попросил у деда книгу, прочитал ее и решил ставить свои опыты. Он посадил финиковые косточки в горшках с землей и ждал, когда появятся ростки. Когда появились первые побеги, Адольф приступил к опытам. Растение в одном горшке он поливал раствором поваренной соли, в другом — молоком, в третьем — водой.

Заметив интерес сына к экспериментам, полковник Байер подарил Адольфу в день его рождения книгу Штокгарда «Учебник химии». Вскоре после этого в крохотном коридорчике перед спальней Адольфа появились пробирки, колбы, ступки, штативы, реактивы…

Прочитав книгу, Адольф захотел сам поставить описанные в ней опыты, но исследовательская работа требовала «средств».

Каждую субботу он получал 15 пфеннигов на сладости. Теперь Адольф экономил каждый пфенниг и, скопив небольшую сумму, покупал необходимые химикаты. Временами опыты не удавались, но Адольф упрямо повторял их, меняя каждый раз условия. Эти первые опыты принесли первые успехи, хотя они остались науке неизвестными. Однажды Адольф, работая с растворами соды и сульфата меди, получил светло-синий осадок. Через десять дней на дне сосуда появились синие кристаллы. Адольф установил, что в них содержатся натрий, медь, углекислый газ и вода. Описания подобного соединения он не нашел ни в одном справочнике. Не смог ответить на этот вопрос и профессор Эйльгард Митчерлих, друг его отца.

— Эта соль неизвестна, — сказал Митчерлих, рассматривая синие кристаллы. — Опиши мне точно условия, при которых ты получил ее.

Адольф рассказал. Митчерлих просмотрел книги и справочники, но такой соли не нашел. Это открытие юного исследователя оставалось неизвестным науке до тех пор, пока три года спустя эта же соль (двойная соль — карбонат меди и натрия) не была получена и описана другим исследователем — Струве.

В гимназии учитель Шельбах, отличный математик и физик, преподававший также и химию, активно поддерживал интерес Адольфа к физике и химии. Мальчик учился с исключительным усердием, поэтому Шельбах сделал его своим помощником в химической лаборатории. Адольф с удовольствием проводил демонстрации опытов в аудитории, по еще важнее для его становления как химика имели опыты, которые он проводил в своей домашней лаборатории. Прочитав руководство по органической химии Вёлера, Байер еще больше увлекся интересной, загадочной и малоизученной областью науки — химией. Теперь Адольф приступил к более сложным опытам. Часто по дому разносился неприятный запах, родные выговаривали ему, а сестры шутили:

Адольф еще экономнее стал тратить выдаваемые ему пфенниги — он копил деньги, чтобы покупать химикаты. Однажды за два гульдена он купил два грамма индиго и начал исследовать это вещество. В Индии тысячи гектаров отводятся под растение индигофера, из стеблей которого извлекают краску, придающую красивый синий цвет хлопчатобумажным тканям. Молодой Байер задумался над строением этого вещества.

Уроки математики и физики все больше увлекали Адольфа, и он много времени посвящал этим предметам. Закончив гимназию, он решил поступить на физико-математический факультет Берлинского университета.

После окончания третьего семестра Байер был призван в армию. Целый год проходил службу юноша в восьмом берлинском полку. Для него это было тяжелое время — ведь за год ему не удалось даже открыть книгу. Но наконец, отслужив положенный срок, Байер вернулся домой и встал перед необходимостью решать, чем заниматься дальше.

В конце концов он решил поступить в Гейдельбергский университет и начать работу в лаборатории профессора Бунзена^[180]. Обучение в университете не ограничивалось чтением лекций, уже с начала учебного года студенты готовились к исследовательской работе. Молодые химики, приехавшие в Гейдельберг, чтобы работать под руководством известнейшего мастера эксперимента Роберта Бунзена, с трудом размещались в лаборатории.

Бунзен специализировался в области физической химии. В его лаборатории впервые был получен алюминий путем электролиза, разработан метод спектрального анализа, открыты щелочные металлы — рубидий и цезий. Бунзен требовал от практикантов исключительной точности и старания, сам педантично следил за проведением даже самых простых опытов и был нетерпим к ошибкам и оплошностям в работе.

^{Г. Р. Кирхгоф, Р. Бунзен и Г. Э. Роско. Манчестер, 1862 г.} 

Байер начал заниматься качественным и количественным анализом. Уже на первых занятиях он почувствовал, какую огромную пользу принесли ему опыты в домашней лаборатории. За один семестр он сумел сделать столько, сколько начинающие студенты успевают за три. Ассистент остался доволен работой Байера, да и Бунзен заметил успехи способного студента. В конце мая он пригласил Адольфа в свой кабинет. В точно назначенный час Адольф постучал в дверь.

— Рад, что вы так точны, — начал Бунзен. — Еще больше меня радует ваша успешная работа в лаборатории. Я думаю, что вы станете отличным исследователем. Хочу предложить вам самостоятельную работу.

Байер от смущения не нашел слов, чтобы выразить свою благодарность наставнику.

— Ну, как? — спросил Бунзен. — Начнем работу?

— Конечно! Ваша похвала мне так радостна, я с детства мечтаю о научной деятельности.

— Что ж, отлично. Недавно мы с профессором Роско^[181] закончили исследование фотохимического взаимодействия равных количеств хлора и водорода. Оказалось, что в первые минуты освещения смесь не взрывается — этот период назван нами индукционным. Лишь по истечении определенного времени начинается бурный процесс. Однако остался ряд невыясненных вопросов: какова роль света, как влияет интенсивность светового потока и другие. Вы хотели бы заняться этими вопросами?^[182]

— Можно мне воспользоваться вашей старой методикой?

— Нет, следует внести некоторые изменения. Вместо хлора возьмем бром. Он реагирует медленнее, и процесс легче будет контролировать.

Бунзен детально описал условия работы.

Через несколько месяцев молодой химик закончил порученную ему работу и написал свою первую научную статью для «Анналов» Либиха^[183]. Байер добился отличных результатов, но не был удовлетворен работой, потому что тема для исследований была задана Бунзеном, а самого Байера она не слишком интересовала. Он хотел заниматься органической химией, веществами, которые создала природа.

От решения основных проблем органической химии зависит развитие всей науки, считал Байер. Учение Жерара, новые взгляды Кекуле… Нет, решительно, самая интересная область — это органическая химия. Но как сказать об этом Бунзену? На помощь пришел случай. Однажды, когда Адольф разбирал прибор для перегонки, к нему подошел практикант, работавший за соседним столом, Леопольд фон Пебаль^[184]. Он был явно чем-то расстроен.

— Шеф ругал? — спросил Байер.

— Нет, но он предложил тему для исследований, которая мне просто не по нутру.

Байер вопросительно посмотрел на товарища.

— Бунзен синтезировал бромистый метил с точкой кипения — 17°С. В качестве исходного вещества он использовал какодиловую кислоту. Если за исходное вещество взять метиловый спирт, то получаемый бромистый метил кипит при +13°С. Моя задача — выяснить, чем обусловлены разные точки кипения. Видимо, дело здесь в изомерии.

— Так это же очень интересно! О такой теме я просто мечтаю.

— Но меня-то не интересует органическая химия. Если шеф не будет возражать, я с удовольствием уступлю тебе эту тему.

К счастью, Бунзен не возражал.

Наступили дни напряженной работы, дни ожиданий и надежд. Байер работал с хлором и получил соответствующие хлорные производные. В качестве исходных веществ он использовал какодиловую кислоту и метиловый спирт, продукт реакции оказался тот же — хлористый метил.

Существует лишь один хлористый метил и один бромистый метил. Соединение, полученное Бунзеном, обладало более низкой точкой кипения потому, что было загрязнено примесями, — сделал вывод Байер, рассказывая о полученных результатах своему коллеге по лаборатории Л. Н. Шишкову.

— Твои выводы полностью согласуются с теорией радикалов^[185].

— Этот же взгляд разделяет и Марселей Бертло. Ты читал его статью в «Анналах»? — Байер открыл шкаф и достал две большие банки с белым кристаллическим веществом.

— Какодиловая кислота?

— Да.

— Почему бы тебе не попробовать провести реакцию с пятихлористым фосфором? — посоветовал Шишков.

— Это идея! — Байер оживился. — Спасибо за совет! Сейчас же и начну.

Он ставил одновременно по нескольку опытов и на следующий день проверял результаты. Однажды в одной из склянок он заметил красивые блестящие кристаллы, которых раньше не видел. Новое соединение? Но почему оно образовалось только здесь? Нужно повторить опыт. Несколько раз Байер ставил повторные опыты, но кристаллы больше ни разу не появились.

Работа с органическими соединениями требовала специальных методов, а они не были известны в лаборатории Бунзена. Здесь никто не мог помочь Байеру, никто не мог дать совет. Его по-прежнему больше всего интересовали природные органические вещества. Он давно хранил дома индиго и терпеливо» ждал дня, когда, вооружившись знаниями и опытом, он попытается раскрыть тайну строения. Мысль искать другую лабораторию для работы становилась все более настойчивой. Он упорно думал об этом, даже в те минуты, когда сидел вечерами с друзьями за кружкой пива, рассказывал и слушал веселые истории, пел студенческие песни. Однажды, после такой дружеской пирушки, Байер вышел вместе с Кекуле подышать свежим воздухом. Была поздняя ночь. Они разговорились и незаметно перешли к теме, которая занимала их мысли постоянно, — к органической химии. Кекуле сообщил, что недавно он открыл небольшую лабораторию. Конечно, быть приват-доцентом и работать в собственной лаборатории — не самое надежное и выгодное занятие, но из любви к науке Кекуле пошел на это. А в этот вечер у него появился и первый практикант — Байер с восторгом принял предложение.

Лаборатория была тесной и скудно оборудованной. Однако Байер нашел в лице Кекуле превосходного учителя, который отлично владел методикой экспериментальной работы по органической химии, а еще лучше — теорией. Под руководством Кекуле исследования пошли быстро и весьма успешно. Взяв в качестве исходного вещества какодиловую кислоту, Байер за короткое время синтезировал новые, неизвестные до того времени соединения — метилированные хлориды мышьяка.

…Байер восстанавливал какодиловую кислоту смесью сернистого газа и йодистого водорода и, пропустив через полученное вещество хлористый водород, перегонял полученную смесь. В приемнике собралась бесцветная жидкость, которая вскоре образовала два слоя. Байер открыл склянку и перелил жидкость в делительную воронку. По лаборатории разнесся едкий раздражающий запах, пары сильно действовали на слизистую оболочку. Байер начал задыхаться, по лицу потекли слезы. Он почувствовал острую боль в глазах и в груди. Не добежав до выхода, Байер покачнулся и упал, потеряв сознание.

Когда Кекуле вошел в лабораторию, Байер не подавал признаков жизни. Почувствовав острый запах, Кекуле понял, в чем дело, быстро вытащил пострадавшего в соседнюю комнату и открыл окна. Байеру пришлось пролежать в постели несколько дней, кожа на его лице покраснела и сильно воспалилась.

Как ни грустно было Кекуле расставаться с талантливым ассистентом, он сам посоветовал Байеру продолжать начаты» исследования в лаборатории Эрленмейера, где условия была значительно лучше.

Хотя изучение метилхлорарсинов представляло большую опасность вследствие их ядовитости, Байер горел желанием продолжать эту работу. Он впервые испытывал истинное удовлетворение, так как это было его первое самостоятельное исследование. Байер синтезировал и изучил диметилхлорарсин, метилдихлорарсин и ряд других производных. В начале 1858 года он закончил экспериментальные исследования и принялся за обобщение полученных результатов, которые легли в основу его докторской диссертации.

К моменту отъезда Байера в Берлин на весенние каникулы рукопись диссертации «De arsinicicum methylo conjunctionibus» («О соединениях мышьяка с метилом») была готова. Байер представил свою работу в Берлинский университет на соискание докторской степени.

В качестве официальных оппонентов на защите диссертации выступили Эйльгард Митчерлих, Генрих Розе и Густав Магнус. Никто из них не занимался органической химией, поэтому их вопросы диссертанту были настолько отвлеченны и так далеки от рассматриваемой проблемы, что чуть было не провалили защиту. Но все-таки Байер получил^[186] ученую степень доктора, хотя его разочарованию не было конца.

— В Берлине никто не разбирается в органической химии. Я не могу остаться здесь!

— Неужели снова уедешь и будешь кочевать по чужим городам? Сиди-ка лучше дома, — советовал ему брат.

— Нет, Эдуард. Я буду работать с Кекуле. Мне нужно немедленно ехать. По пути в Гейдельберг заеду в Эльберфельд повидаться с Эммой.

В честь приезда брата Эмма организовала маленькое семейное торжество. На вечере присутствовали близкие друзья, среди которых был химик Адольф Шлипер^[187], владелец небольшой ситценабивной фабрики. Байер сразу почувствовал симпатию к этому человеку; уединившись, они вели оживленный разговор.

— Славные были времена, господин Байер, но с тех пор прошло много лет. В лаборатории Либиха я изучал соединения бензола, получил несколько производных пикриновой и мочевой кислот, но все это в прошлом. Теперь фабрика отнимает все мое время.

— И вы так и не опубликовали результаты исследований?

— Нет, они остались незаконченными. В моем кабинете до сих пор хранятся склянки с синтезированными мной препаратами.

— Вы не могли бы дать мне некоторые из них? В школьные годы в Берлине у меня была домашняя лаборатория, где я исследовал, в частности, и мочевую кислоту. Может быть, среди полученных вами веществ есть и еще не известные.

— Даже наверняка. Хотите, я отдам их вам все?

— Если я чего-нибудь добьюсь, опубликуем совместную статью.

На следующий день Шлипер передал Байеру большую коробку, наполненную склянками с препаратами. Настоящее сокровище для исследователя!

Приехав в Гейдельберг, Байер узнал, что Кекуле пригласили работать в Гент. Без колебания он направился вслед за Кекуле.

В Генте Байер приступил к исследованию производных пикриновой кислоты и производных мочевой кислоты… Исходя из новой теории строения органических веществ, в создании и становлении которой большая роль принадлежала Кекуле, Байер описал и систематизировал разнообразные, часто противоречивые данные, относящиеся к производным пурина. Этой работой была подготовлена база для полного определения их структуры, которое позже удалось сделать Эмилю Фишеру.

В Генте у Байера не было самостоятельного заработка, он жил на деньги, которые ежемесячно получал от отца. Известный ученый-геодезист, теперь уже генерал Байер, мог позволить себе содержать сына, но отец все настойчивее советовал Адольфу самому подумать о своем будущем.

«Может быть, в Берлине легче найти работу. Впрочем, тебе решать: промышленность или университет. Если тебя привлекает академический путь, тогда приезжай в Берлин и начинай работать в качестве приват-доцента. Будешь пока без жалованья, но зато у тебя будет крыша над головой, и, самое важное, — перспектива», — писал молодому Байеру отец.

В начале 1860 года Байер приехал в Берлин. Экзамен на приват-доцента он выдержал блестяще и начал подготовку к предстоящим лекциям. Для экспериментальной работы в берлинских лабораториях не было никаких условий. Оборудовать собственную лабораторию у Байера не было средств. Оставалось только одно — теоретические проблемы.

После смерти деда в доме Байеров, как и прежде, собирались известные ученые, писатели, искусствоведы. На этих вечерах нередко бывал и друг старого Байера, тайный советник Бендеманн, который почти всегда приходил со своей дочерью Адельгейдой (Лидией). Она подружилась с сестрами Адольфа — Кларой и Жанеттой. А когда Адольф приехал в Берлин, красивая, образованная подруга сестер сразу же привлекла его» внимание. Однако, живущий на средства отца, Байер не мог и помышлять о браке. Нужно было как можно скорее найти работу с постоянным заработком. И счастье улыбнулось ему. В 1860 году в ремесленном училище, будущем Высшем техническом училище, была введена новая дисциплина — органическая химия. Байер согласился на должность преподавателя органической химии, хотя жалованье ему полагалось небольшое и половину его нужно было отдавать ассистенту, который совсем ничего не получал.

По настоянию Байера началось строительство лаборатории, а через год уже в ней можно было проводить исследования.

Уже первые научные публикации Байера привлекли внимание. В его лаборатории появились стажеры. Здесь же Байер» сделал свои первые открытия^[188]: открыл качественную реакцию на двойную и тройную связи в органических соединениях, получил метилсалициловую кислоту, разработал метод нагревания органических веществ с цинковой пылью^[189], который принес ученому славу.

В течение нескольких лет под руководством Байера работали известные химики Карл Гребе^[190] и Карл Либерманн^[191]. Гребе начал свои исследования с хинной кислоты и продукта ее окисления — хинона. Вместе с Либерманном он изучал природный краситель ализарин, который по химическим свойствам походил на хиноны.

— Несомненно, ализарин — производное хинона, — утверждал Гребе.

— Вам нужно дойти до основного соединения, — углеводорода, — сказал Байер. — Если будет известно, какой углеводород» лежит в основе ализарина, то синтез этого вещества трудности не представит.

— Пока мы знаем, что исходный углеводород — ароматический, но не известно, какого ряда — бензола или нафталина.

— А почему бы вам не попытаться провести нагревание-с цинковой пылью? Ведь благодаря тому, что я применил этот способ, структура индиго в общих чертах стала понятна: в результате окисления индиго получается изатин, который после восстановления цинком переходит в индол, соединение, не содержащее кислорода. Попытайтесь и вы.

Гребе поблагодарил за совет и пошел в лабораторию, где работал Либерманн.

— Что тебе посоветовал Байер? — спросил Либерманн.

— Предлагает нагревание с цинком. Но мне кажется это «бесперспективным. Чего он добился, получив индол? Вопрос -с индиго остается нерешенным.

— Возможно, ты и прав, — согласился Либерманн. …Прошел месяц. Как-то Байер, обсуждая с ассистентами полученные результаты, обратил внимание на колбу, в которой кипела красная жидкость.

— Ну, так как же дела с дистилляцией^[192]?

— А мы ее не проводили, — сконфуженно признался Гребе. Байер резко выпрямился, покраснев от гнева.

— Гребе, пока вы мой ассистент и должны выполнять все распоряжения. Мои указания вполне определенны — примените нагревание ализарина с цинковой пылью! — Рассерженный Байер вышел из лаборатории.

Пришлось подчиниться. Гребе и Либерманн без особого удовольствия выполнили указание Байера, но уже через несколько дней они восхищенно прославляли гениальную интуицию ученого. В результате перегонки получился продукт антрацен, который после окисления и образовал ализарин.

— Это фантастично! — ликовал Гребе. — Теперь ализарин станет самым дешевым красителем. Ведь антрацен — побочный продукт переработки каменноугольного дегтя, который до сих пор просто выбрасывали.

Известие о синтезе ализарина было воспринято по-разному. Ученые радовались выдающемуся открытию, у крестьян, выращивавших на громадных плантациях лекарственное растение — красильную марену, из корней которого извлекали краситель, эта весть породила панику. Но как бы то ни было, в лаборатории Байера был найден способ, при помощи которого можно было из отходов получать сотни тонн ценного ализарина.

Открытый Байером метод восстановления органических веществ путем нагревания их с цинковой пылью имел огромное значение для науки и промышленности. И хотя, подчеркивая заслугу Гребе и Либерманна, часто забывали упомянуть его имя, Байер утешался мыслью, что он все же был первым, кто дал решающий толчок осуществлению такой практически важной научной проблемы.

Престиж его лаборатории чрезвычайно возрос. Молодым ученым интересовались не только исследователи, но и промышленники. Доходы Байера значительно увеличились. Теперь можно было подумать о семейной жизни.

8 августа 1868 года состоялась свадьба Адельгейды Бендеманн и Адольфа Байера. Молодая жена не только умело взяла на себя заботы о хозяйстве, но и помогала мужу вести переписку. Байер не любил писать. Даже научные статьи, в которых он подводил итоги своих исследований, Байер писал с большой неохотой.

Проблема синтеза индиго оставалась неразрешенной и постоянно занимала мысли ученого.

«Гребе и Либерманну повезло. Производство антрацена стоит очень дешево, его легко можно получать в больших количествах… Путем окисления и восстановления индиго превращается в индол. Ненцкий^[193] по моему совету попробовал окислить индол и получил изатин. Нужно найти способ превращения изатина в индиго», — размышлял Байер. Он отставил пробирку и вздохнул. «Ну, а чего мы этим добьемся? Получается какой-то заколдованный круг. Надо найти способ синтеза индиго из других исходных веществ, дешевых и легкодоступных». Он опустил в пробирку несколько оранжево-красных кристалликов изатина, перемешал их с пятихлористым фосфором, затем осторожно нагрел. Вещество расплавилось, он поставил массу охлаждаться. Через некоторое время в пробирке появились кристаллы. С волнением Байер приступил к анализу кристаллов. Кроме углерода, водорода, азота и кислорода, новое-вещество содержало хлор. «Хлорное производное изатина! Попробуем нагреть его с цинком». Байер залил уксусной кислотой смесь порошка цинка с дихлоридом изатина. Реакция проходила бурно. Жидкость пенилась, но никаких других изменений заметно не было… Байер вылил смесь в стакан и оставил ее на ночь. Следующий день принес ему неожиданный сюрприз — на дне стакана виднелся темно-синий осадок. Неужели индиго? Байер разделил темно-синее вещество на несколько пробирок и начал анализ. Реакции подтвердили его предположение — индиго!

— Индиго! Индиго! Наконец-то успех.

Байер решил еще несколько раз повторить опыт и выяснить структуру соединений. Конечно, получение индиго — большой успех, но как синтезировать изатин? Единственный способ получения этого вещества — окисление индиго.

В один из зимних вечеров 1872 года в доме Байера появился Фрейгерр фон Рогенбах. Он привез долгожданное приглашение.

— В Страсбурге открывается университет. Меня просили узнать, не согласились бы вы занять место профессора химии. Правда, условия на первых порах будут нелегкими. Город сильно пострадал от войны, но мы постараемся помочь вам.

— Мне надо посоветоваться с женой. Адельгейда не сомневалась ни минуты.

— Ординарный профессор химии — должность очень престижная. Предложение нужно принять.

И Байер дал согласие.

Тяжело ему было расставаться с лабораторией, со своими учениками… Но решение было принято.

Осенью 1873 года в Страсбургском университете начались занятия. Руководство отделением неорганической химии Байер предоставил ассистенту Ф. Розе,отделением органической химии руководил сам Байер. Вместе с ним работать в Страсбургском университете приехал из Берлина практикант Ян Грабовский.

В Страсбург стали приезжать молодые химики, стажироваться в лаборатории большого ученого, овладевать искусством эксперимента в органической химии.

Байер продолжал изучать молекулярное строение индиго, барбитуровой кислоты, фталеинов, хлораля. Десятки удивительных красителей впервые появились в колбах самого Байера. Опыты продолжали его сотрудники, уточняли условия, получали вещества в больших количествах, анализировали, изучали свойства, чтобы в конечном итоге установить структуру их молекул.

В лаборатории Страсбургского университета Байер впервые получил фенолфталеин. В щелочной среде бесцветный раствор этого белого кристаллического соединения приобретал малиново-красный цвет. Вскоре фенолфталеин стал широко применяться в химии как индикатор. Байер определил его молекулярное строение и приступил к серии синтезов других красителей с подобной структурой.

Особенно большую известность получил краситель, синтезированный из фталевого ангидрида и резорцина. Его водный раствор был бледно-зеленого цвета, а при освещении отсвечивал желто-зеленым. С этим веществом, названным флуоресцеином, в лаборатории было много хлопот. Слуга часами мыл пробирки и склянки, но стекающая вода продолжала флуоресцировать. Вскоре весть о странных особенностях этого вещества разнеслась по Страсбургу. Все началось с того, что капли раствора случайно попали на волосы Эмиля Фишера. Несколько часов Фишер мылся в городской бане, — но все напрасно — с него продолжала стекать зеленоватая, сильно флуоресцирующая вода. В течение трех дней вода, вытекающая из сливных труб бани, тоже была желто-зеленой. Даже воды полноводного Рейна начали флуоресцировать. На берегу толпился народ. Люди удивлялись, восхищались и тревожились.

За это время у Байера появилось много друзей. Иногда после работы сотрудники лаборатории собирались на квартире ученого, благо дом, в котором жил Байер, находился рядом с лабораторией. За большим и шумным столом рассказывались веселые истории, шутки, пелись песни. Адельгейда любила эти веселые компании и умела оживлять их своим искусством отличной хозяйки. Эти молодые, влюбленные в науку люди сплотились в одну большую семью, в центре которой был профессор Байер^[194].

Три года прожил ученый в Страсбурге. Но в начале 1875 года он получил приглашение занять место умершего профессора Либиха в Мюнхене и вскоре перебрался туда со всей семьей.

Устройство дома на улице Арцисштрассе Байер целиком яре доставил жене, а сам занялся (в который раз!) устройством лабораторий. Они размещались рядом с его домом и соединялись узким коридором с кабинетом ученого. Во дворе располагалась частная лаборатория Байера. Эта очень скромно оборудованная лаборатория впоследствии стала местом многих выдающихся открытий. В 1878 году Байер наконец добился заветной цели — синтезировал индиго. Еще в Страсбурге он был на пороге этого открытия. Байер нашел способ получения изатина из изатогеновой и о-нитрофенилуксусной кислот… А способ превращения изатина в индиго был известен давно^[195].

В Мюнхен переехали двоюродные братья Эмиль и Отто Фишеры, чтобы закончить исследования, начатые в Страсбурге. Вскоре лаборатория Байера уже не вмещала всех практикантов, молодых химиков, приехавших работать под руководством большого ученого. Байер следил за работой каждого стажера, читал лекции, проводил собственные исследования.

В выходной день он вместе с женой и детьми бродил по окрестностям Мюнхена. Любимым местом были Баварские озера. Всей семьей бродили по лугам, ловили рыбу, купались теплыми летними днями в прозрачной воде. На время летних каникул отправлялись обычно в Альпы и снимали какой-нибудь дом в горах.

Лето 1881 года проходило, как обычно, весело и беспечно, и никто не подозревал, какой трагедией оно закончится. Байеры жили в маленькой швейцарской деревушке и каждый день совершали экскурсии в горы. Ганс и Отто были еще слишком малы для длительных прогулок и оставались дома, а Евгения и Франц ходили вместе с родителями. Но как-то Франц не захотел лазать по горам и тоже остался дома. В отсутствие родителей никаких происшествий не было, если не считать того, что какая-то собака укусила Франца. Никто не обратил внимания на незначительную ранку. Мать прижгла ее одеколоном, и об этом случае все забыли. Но спустя месяц Франц почувствовал себя плохо. Он с трудом глотал, у него болел затылок, глаза лихорадочно блестели.

— Немедленно возвращаемся в Мюнхен, — сказал Байер с тревогой. — Может быть, еще не поздно.

— Что с ним? — спросила жена дрожащим голосом.

— Боюсь, что это симптомы бешенства.

Но и в Мюнхене помочь Францу было невозможно. Болезнь быстро прогрессировала, и он умер в страшных муках. Родители не находили себе места от горя.

…Только спустя четыре года была найдена вакцина против бешенства. Луи Пастер заслужил вечную признательность человечества.

Но даже горе не могло заставить ученого прекратить работу. Байер упорно продолжал опыты по синтезу индиго. Он разработал методы получения красителя и даже пытался организовать промышленное производство, хотя синтетическое индиго «стоило пока очень дорого. Однако установленная структура молекулы индиго давала возможность искать и другие методы «го получения. Позже Карл Хойман разработал два новых метода синтеза индиго, и через несколько лет выращивать индигоферу перестали совсем, поскольку дешевый краситель можно было получать синтетическим путем.

Байер синтезировал и изучил ряд соединений, которые получаются при конденсации фенолов с альдегидами, аминами и другими соединениями. Много белых пятен оставалось к тому времени в области изучения структуры фталеиновых красителей и свойств ненасыщенных соединений. После того как Байеру удалось осуществить конденсацию соединений с двойной и тройной связью, у него родилась идея последовательно провести «многоступенчатую» концепцию с целью получения длинной цепи углеродных атомов, соединенных последовательно тройными и одинарными связями. Такая цепь, по его предположению, не могла содержать других элементов, следовательно, должна получиться новая полиморфная форма углерода — «гремучие алмазы». «Гремучих алмазов» Байер, конечно, не получил, но, применив представления Вант-Гоффа о пространственном строении углеродных атомов, создал свою знаменитую теорию напряжения^[196]. Согласно этой теории, самыми стабильными являются соединения с пятью и шестью атомами в углеродном кольце. Эта теория дала объяснение особенностям химических свойств соединений, в молекуле которых атомы связаны в кольцо.

При дальнейшем развитии теории и сравнении свойств ароматических соединений, Байер пришел к выводу, что ни одна из созданных до тех пор формул не отражает полностью и точно свойства основного представителя ароматических веществ — бензола. Тогда он предложил новую формулу бензола^[197].

Этот период жизни Байера был особенно напряженным, часто мучительным, сопровождающимся многими «зигзагами» — длительными возвращениями к уже пройденному, «прыжками» вперед… И одновременно обычная трудовая жизнь — лекции, занятия со студентами, экзамены. Лекции Байера совсем не походили на изысканные по форме лекции его предшественника — Юстуса Либиха. «Я бросаю людей в море, и пусть выплывают кто как может», — образно говорил Байер, когда речь заходила о его лекциях. Он давал детальное описание сложных органических синтезов, множество формул. Байер хорошо знал: чтобы понять сложный процесс превращения органических соединений, необходимо зрительное представление. Поэтому его лекции сопровождались многочисленными демонстрациями. Часто Байер приводил смешные сравнения, комические аналогии. Но все это помогало студентам понять и запомнить материал. Например, в лекции о крахмале, затронув вопрос о его гидролизе различными ферментами, Байер сказал самым серьезным тоном:

— Такой фермент содержится и в слюне. Если в течение нескольких минут жевать рисовую кашу, в ней можно обнаружить вещество, полученное при гидролизе крахмала, — глюкозу. Сейчас вы сами сможете убедиться в гидролитической способности фермента слюны. Думаю, наш лаборант господин Бернард не откажет в любезности и продемонстрирует нам это.

Бернард подошел к кафедре. Байер достал из-под стола большое фарфоровое блюдо с рисовой кашей и протянул Бернарду.

— Сейчас господин Бернард хорошенько прожует кашу, а мы потом убедимся, что в ней содержится глюкоза.

Это было настолько необычно, что студенты не могли удержаться от смеха.

Овладевать тонкостями химической науки приезжало в; Мюнхен все больше и больше молодых химиков не только из Германии, но и из Европы. В лаборатории синтезировали новые вещества, разрабатывали экономические методы их получения, изучали структуру, а вечерами, как и в Страсбурге, собирались в доме Байера. Адельгейда приглашала на эти вечера не только химиков, приходили художники, поэты, философы, ученые.

…Годы шли незаметно. Старшая дочь Евгения давно вышла замуж за профессора Оскара Пилоти^[198]. Ганс и Отто тоже нашли свою дорогу в жизни. Появились внуки…

Шел 1905 год. На чествование семидесятилетия выдающегося ученого в Мюнхен съехались десятки учеников Байера, теперь уже известных ученых. Торжественная церемония, обед в большом зале. Со всех концов мира приходили поздравления. В дни празднования было получено сообщение о том, что за заслуги в области органической химии Байеру присуждена Нобелевская премия.

В следующем году Байер оставил преподавательскую работу. В доме на Арцисштрассе поселился его заместитель Рихард Вильштеттер, а Байер с женой перебрались в свой дом в Штарнберге. И там Байер продолжал свои исследования новых органических соединений. Новые синтезы, новые успехи!

В доме звенели детские голоса, согревавшие сердце старого ученого. Правда, иногда внуки заходили в своих шутках слишком далеко. Так, однажды, когда Байер гулял в саду в ожидании приезда известного английского ученого Резерфорда, озорники сделали соломенное чучело и, усадив его в кресло в гости-пой, сообщили деду, что гость давно приехал и ждет в доме. Байер поспешил в гостиную и, кланяясь, начал долго и учтиво извиняться, что не заметил гостя. Один из внуков притаился за стулом и слегка покачивал чучело. Когда обман был обнаружен, Байер страшно рассердился, тем более что Резерфорд действительно приехал и ждал хозяина в саду.

Байер поддерживал личные контакты со многими выдающимися учеными Европы. Почти не ведя переписки, он всегда находил время посетить своих коллег, побеседовать с ними, узнать о их достижениях, рассказать о своих. Его уважали и повсюду встречали как дорогого гостя. Профессорские кафедры во многих городах Европы занимали его ученики. Они сохраняли привязанность к старому учителю и, приезжая в Мюнхен, прежде всего навещали знакомый дом.

Последние годы жизни ученого были омрачены начавшейся мировой войной. Народ Германии нес все тяготы кровавой бойни, и Байер тяжело переживал это. Он стал быстро дряхлеть, часто задыхался от сухого кашля, а вскоре и совсем слег. 20 августа 1918 года Адольф Байер умер. Ушел из жизни выдающийся ученый, один из создателей классической немецкой школы химиков-органиков.

ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВИЧ МАРКОВНИКОВ^[199] (1837–1904)  

После нескольких дней непогоды утро 25 февраля 1901 года выдалось в Москве, как по заказу, морозным и солнечным.

До начала торжественного празднования 40-летия научной и педагогической деятельности выдающегося русского химика Владимира Васильевича Марковникова оставалось еще более часа, а к Политехническому музею уже один за другим стали подъезжать экипажи, потянулись пешеходы. Юбилей собрал столько гостей, что заполнены были даже проходы большого лекционного зала. Здесь были многие крупнейшие ученые России, представители промышленных кругов, педагоги, студенты.

Ровно в 10 часов утра под бурю аплодисментов президиум занял свои места. Председательствовал видный русский географ, президент Общества любителей естествознания^[200], академик Дмитрий Николаевич Анучин^[201]. Он предоставил слово для научного доклада экстраординарному профессору Московского университета Владимиру Ивановичу Вернадскому^[202], ученому в то время уже с мировым именем. Следующий научный доклад сделал выдающийся русский электрохимик, профессор Московского сельскохозяйственного института Иван Алексеевич Каблуков^[203]. Наконец, приветственную речь о юбиляре произнес крупнейший естествоиспытатель, член-корреспондент Петербургской Академии наук Климент Аркадьевич Тимирязев^[204]. Обращаясь к Марковникову, он сказал:

— С вами свет и жизнь проникли в это мертвое царство, и благодаря вашему упорному и настойчивому труду Московский университет получил настоящую европейскую лабораторию…

Марковников слушал, не скрывая радости. Он держался с достоинством, молодцевато выпрямившись в кресле и пытаясь скрыть растроганность, хотя слезы счастья предательски сверкали в его глазах.

Заметно волнуясь, Тимирязев продолжал:

— Ведь не случайность, что за одинаковый период до вас из этой лаборатории вышли два научных труда, а при вас — почти двести… Вы можете с гордостью оглянуться на свое университетское прошлое. Ваш путь не всегда был усеян розами, попадались на нем и колючие тернии. Но вы могли сносить их уколы, черпая утешение в своей совести, в сознании, что совершили подвиг, собрав вокруг себя молодую химическую школу, -заложив основание новому центру живой научной деятельности…

Глубокий пафос речи невольно навел Марковникова на воспоминания, которые вначале возникали отрывочно, а затем все настойчивее уводили его мысли далеко от событий, происходящих в большом лекционном зале Политехнического музея Москвы…

Детские годы почти не оставили следа в памяти. Маленький, ничем не приметный уездный городишко Княгинин Нижегородской губернии, где он родился 25 декабря 1837 года в дворянской семье. Отец — военный, матери он почти не помнил. Читать начал рано, однако безо всякой системы — все подряд. Изучал французский и немецкий языки. В 10 лет родители определили его в Нижегородский александровский дворянский институт, который он успешно окончил в 1856 году, получив среднее образование.

— Окончание дворянского института дает тебе право, сын, поступать в университет. Но ты можешь выбрать и карьеру чиновника, — обратился к девятнадцатилетнему Владимиру отец в один из вечеров, когда вся семья собралась к столу.

— Видишь ли, отец, меня, мягко говоря, не прельщает процветающее в среде чиновничества взяточничество и чинопочитание. Я предпочел бы стать врачом или учителем.

— Решай сам, ты уже достаточно взрослый.

После некоторых колебаний выбор пал на камеральное отделение юридического факультета Казанского университета^[205]. В то время студенты камерального отделения получали самое широкое образование. Они изучали историю и политэкономию, государственное, финансовое и уголовное право, химию и физику, технологию и механику, зоологию и минералогию, некоторые другие предметы.

Фортуна улыбнулась Марковникову прямо с первого курса: лекции по химической технологии читал прекрасный педагог и ученый Модест Яковлевич Киттары^[206]. Всего лишь 12 лет назад он сам окончил Казанский университет, а теперь уже был профессором.

— Деятельность химика состоит в техническом и экономическом использовании процессов, при которых происходит превращение вещества, — говорил Киттары в своих лекциях. — На протяжении тысячелетий темпы технического прогресса в основном оставались неизменно медленными. Однако в начале XIX века произошел существенный скачок и эта тенденция к; резкому ускорению проявляется и в наши дни. Это позволяет надеяться, что химической технологии предстоит интересное будущее…

— Простите, профессор, — прервал его Марковников, — но ведь технология это лишь ремесло, а не наука?

— Вот вам, молодой человек, и предстоит сделать из ремесла науку — химическую технологию!^[207]

Такое начало не могло не заинтересовать молодой пытливый ум, и Марковников решил посвятить себя технологии. К сожалению, с третьего семестра М. Я. Киттары перешел в Московский университет, и молодой студент снова встал перед жизненным выбором. Что делать — продолжать заниматься технологией? Однако занявший место Киттары профессор настолько уступал своему предшественнику, что это занятие наводило лишь тоску. Выбрать что-то иное, но что именно? Да, Марковников не забыл этот трудный период своей жизни. Пожалуй, больше и не было такого вплоть до самого последнего времени. Более года прошло в сомнениях.

Начался третий год его учебы в Казанском университете, и тут решение пришло само собой. Практические работы в химической лаборатории, которой руководил Александр Михайлович Бутлеров, сразу увлекли его и определили всю последующую судьбу. Жизнь для него наполнилась красками, изменила унылый темп, стала приносить радостное удовлетворение. Впоследствии Марковников много размышлял о роли учителя в научной судьбе молодого человека, он многое перенял от своего учителя, многое сделал самостоятельно.

Бутлеров действительно являлся образцовым педагогом. Он был по отношению к студентам и сотрудникам лаборатории не только добрым и хорошим учителем, который всегда готов был» выслушать вопрос и дать ответ, но и оставался товарищем для всех них. Марковников — один из самых талантливых учеников А. М. Бутлерова — на всю жизнь сохранил дружеские отношения с учителем.

Оканчивая университет, молодой исследователь представил диссертацию «Альдегиды и их отношение к алкоголям и кетонам». В октябре 1860 года Бутлеров дал по ней положительное заключение, и Марковникову была присуждена степень кандидата камеральных наук.

Дальнейшие события развивались не так быстро, как хотелось бы. Работа лаборантом химической лаборатории, магистрские экзамены, занятия со студентами, работа над диссертацией по изомерии, совпадавшая по времени с созданием и развитием теории строения органических соединений А. М. Бутлерова, и, наконец, защита диссертации «Об изомерии органических соединений» на физико-математическом факультете Казанского университета. В мае 1865 года Марковников становится магистром химии.

В отзыве на диссертацию Бутлеров писал: «Вопрос об изомерии принадлежит к числу тех, разрабатывая которые, поневоле приходится идти, очищая науку от произвольного и замыкаясь все более и более в круг необходимых теоретических воззрений. Вот почему все, что относится к вопросу об изомерии и уяснению ее причин, не может считаться чуждым развитию науки вообще…» В то время как учитель созданием теории химического строения совершает переворот в органической химии, его ученик стремится исторически обосновать необходимость новых взглядов и добыть им новые экспериментальные подтверждения. Марковников сделал глубокий обзор развития теории строения химических соединений от Я. Берцелиуса до А.М. Бутлерова. Сосредоточив главное внимание на явлениях изомерии, он воспользовался своими экспериментальными результатами по исследованию изомерии жирных кислот — масляных, «пировинных» и пиролимонных. Теория Бутлерова получила первое весомое подтверждение не только в диссертации Марковникова, но и в его статье «К истории учения о химическом строении», в которой прозвучала резкая критика А. Кекуле за его попытку приписать себе заслугу создания теории химического строения. Эта статья была напечатана в 1865 году «Лейпциге на немецком языке.

Между тем работа лаборанта, получающего очень небольшое жалование, вынуждала Марковникова с первых же месяцев искать дополнительный заработок. Он начал давать уроки на дому, что было весьма распространенным занятием в то время. Быстро нашлась и ученица — Любовь Дмитриевна Рычкова — внучка историографа Оренбургского края П.И. Рычкова. Постепенно между учителем и ученицей зародилась дружба, которая незаметно и естественно переросла в любовь, и в 4864 году состоялась свадьба. Любовь Дмитриевна свободно владела тремя иностранными языками и стала для мужа не только прекрасной женой, но и впоследствии незаменимой помощницей. Она делала для ученого переводы иностранных статей, переписывала его работы, сопровождала супруга в поездках за границу.

С июля 1865 года Марковников оставил должность лаборанта в Казанском университете, был причислен к Министерству народного просвещения и командирован на два года за границу для подготовки к профессорскому званию.

— Ну, что ж, милая Любочка, — обратился Марковников к супруге, нежно взяв ее под руку. — Наконец-то, и нас с тобой признали. Едем за границу, в Германию — центр химической науки. Посмотрим, что там знают и думают о работах по химическому строению.

— А тебе не страшно, Володя, ведь ты еще начинающий исследователь. Обычно таких, как ты, посылают учиться, т. е. перенимать знания, а ты самостоятелен в своих суждениях, и даже настроен агрессивно. Как нас встретят в чужих краях, особенно после твоей разгромной статьи о теории Кекуле?

— Не тревожься, милая, будем учиться, но и не только учиться, — загадочно улыбнулся Марковников. — Скажу тебе одной: давно уже думаю о том, что наши представления об органической молекуле слишком упрощенны. Я имею в виду тот вывод Бутлерова, где говорится, что химический характер атомов, входящих в молекулу, меняется в зависимости от того, с какими атомами они связаны в данной молекуле. Это изменение химического характера обусловлено взаимным влиянием атомов.

— Прости меня, но я мало понимаю в этом.

— Конечно, но я говорю об этом потому, что у меня большие надежды на предстоящую работу за рубежом; я попытаюсь все хорошенько проверить и обдумать.

Вначале Марковниковы приехали в Берлин, где Владимир Васильевич некоторое время работал в лаборатории известного немецкого химика Адольфа Байера. Затем они перебрались в Гейдельберг, где ученого привлекла лаборатория молодого приват-доцента Эмиля Эрленмейера — друга Бутлерова. В мае 1866 года Марковниковы вновь вернулись в Берлин к Байеру, через месяц — снова в Гейдельберг к Эрленмейеру и, наконец, после отдыха в Швейцарии надолго обосновались в Лейпциге в лаборатории Германа Кольбе — ярого противника теории химического строения. Марковникову удалось даже отсрочить возвращение из Германии. Лишь необходимость заменить уехавшего в заграничную командировку Бутлерова на кафедре химии Казанского университета заставила Марковникова в октябре 1867 года вернуться в Казань. Но они встретились с Бутлеровым в Германии на съезде немецких естествоиспытателей во Франкфурте-на-Майне, а затем Марковниковы посетила Всемирную выставку в Париже и вернулись на родину.

Поездка эта в значительной степени способствовала становлению Марковникова как ученого и преподавателя. В одном из писем учителю он писал: «Мое положение в лаборатории Кольбе было несколько иное, чем всех остальных. Уже три года, как я был магистром и работал на собственные темы. Уже в первый год по приезде в Германию я убедился, что казанская лаборатория в теоретическом отношении далеко опередила все лаборатории Германии, курсы же лекций (в Германии. — авт.) были слишком элементарны^[208]. Не особенно много также пришлось пользоваться и практическими указаниями профессоров, и если я остался в германских лабораториях, то лишь потому, что за границей вся жизнь сложена так, чтобы время тратилось более производительно, между тем как у нас это наоборот…»

Из-за границы Марковников вернулся уже доцентом и с осени 1867 года начал читать первокурсникам общую химию. Через полгода Бутлеров был избран на кафедру органической химии Петербургского университета, однако летом он уехал за границу, а вернувшись в августе, продолжал еще некоторое время номинально руководить кафедрой в Казанском университете и лишь с января 1869 года приступил к чтению лекций в Петербургском университете.

Тем временем Марковников напряженно работал, тщательно проводя исследования по изомерии и изучая взаимное влияние атомов в органических молекулах. Эта работа завершилась его знаменитой докторской диссертацией «Материалы по вопросу о взаимном влиянии атомов в химических соединениях».

Защита была назначена на 27 апреля 1869 года. Оппонентами были утверждены доцент Казанского университета А. М.. Зайцев и специально приехавший из Петербурга А.М. Бутлеров. Здесь, в Казанском университете, Владимир Васильевич Марковников впервые в завершенном виде изложил свои представления о взаимном влиянии атомов в молекулах органических соединений, впоследствии объединенные в «правила Марковникова».

Марковников прекрасно понимал тесную взаимосвязь теории строения Бутлерова со своей теорий влияния, поэтому доклад он начал с посвящения учителю.

— Я считаю наиболее приличным посвятить свой небольшой труд вам, мой многоуважаемый наставник, так как приводимые в нем мысли суть дальнейшее развитие того, что было установлено вами. И даже если в нем заключается что-либо новое, то появление этого было бы невозможно без основ, заложенных вами.

В первой части работы Марковников изложил результаты своих экспериментальных исследований реакций замещения, расщепления и отщепления, присоединения и изомеризации. Затем, во второй части, он перешел к «философско-химическим основаниям» для последующих выводов, т. е. к тем общим положениям, которые следует принять при развитии учения о взаимном влиянии атомов. В третьей Марковников изложил историю связи различных теорий с рассматриваемым вопросом, показав себя глубоким и объективным историком теории химического строения и утвердив приоритет А. М. Бутлерова.

Наиболее важной была четвертая часть диссертации. Именно в ней Марковников сформулировал выводы о зависимости между химическим строением органических соединений и их химическими свойствами. Возникнув на основе теории химического строения, теория взаимного влияния атомов в химических соединениях выдвинула на передний план проблему изучения внутреннего механизма химических реакций. Если теория строения стремилась раскрыть порядок расположения атомов в органических веществах, то теория влияния раскрывала сами процессы сочетания атомов друг с другом. Структурная теория предсказывает, сколько изомеров может иметь данное органическое соединение, а теория взаимного влияния атомов устанавливает, какой именно из возможных изомеров получится при данных условиях опыта, какое направление примет химическая реакция в конкретных условиях. Таким образом, теория взаимного влияния атомов значительно оживила органическую химию, сделала ее динамической.

Само влияние атомов в химическом соединении Марковников считал проявлением сил химического сродства, подчеркивая вместе с тем, что это вовсе не то сродство, которое мы наблюдаем при взаимодействии свободных атомов. Он говорил в докладе:

— Химическая натура сложного вещества определяется натурой и количеством составных частей, химическим строением t-io частицы и взаимным влиянием атомов, входящих в эту частицу.

Далее Марковников сформулировал основной закон влияния.

— Как скоро какой-либо элемент соединяется с другим, то он получает способность соединяться преимущественно с тем же элементом или близким к нему по химическому характеру, если только он в этом случае способен вообще к дальнейшему соединению… — Диссертант внимательно посмотрел на присутствующих, как бы оценивая, достаточно ли глубоко его понимают, поймал доброжелательный взгляд учителя и продолжил:

— Характер элементов в соединениях обусловливается не только элементами, связанными с этим непосредственно, но также и теми, которые удерживаются с ним в одной химической системе только посредством какого-либо многоатомного элемента…

На основе этой общей закономерности Марковников устанавливает ряд частных «правил», дающих конкретную картину порядка взаимодействия атомов в реакциях и позволяющих предвидеть, какие из теоретически возможных изомеров получаются в каждом данном случае.

— В случае присоединения к углеводородам несимметричного строения молекул галогеноводородных кислот и воды водород последних присоединяется к наиболее гидрированному углеродному атому первых… В предельных углеводородах водороды, принадлежащие углеродным атомам, наиболее потратившим свое сродство на связь с другими углеродами, легче подвергаются замещению сравнительно с другими… Мы также можем видеть, что различные физические и химические условия могут давать различные направления реакции, но нельзя сказать, что каждое изменение условия должно непременно выражаться изменениями реакции. В настоящее время трудно вывести для этого какие бы то ни было общие правила, а между тем влияние условий несомненно…

Оппоненты А. М. Зайцев и А. М. Бутлеров дали самую высокую оценку диссертации Марковникова. Свое выступление Бутлеров завершил словами:

— Принимая во внимание исключительное теоретическое значение диссертации Владимира Васильевича, я с удовольствием выражаю пожелание, чтобы этот труд был переведен на немецкий язык.

Марковников поднялся с места и гордо заявил:

— Если высказываемые здесь мысли представляют интерес, то желающие могут пользоваться этим русским сочинением!

Это заявление, полное достоинства и гордости за Россию, русскую науку, к сожалению, имело непредвиденные последствия, хотя Марковников никогда не жалел потом об этом шаге. Но сложилось так, что значение идей Марковникова зарубежными химиками было оценено много позже появления его знаменитой диссертации. Лишь 30 лет спустя известный американский химик Михаэль^[209] занялся проблемой влияния атомов в молекуле соединения на течение реакций. Он писал: «Большая заслуга Марковникова состоит в том, что он не только рассмотрел вопрос во всей его общности, но в то же время вывел некоторые в высшей степени важные правила, вытекавшие из его взглядов… К сожалению, его сочинение появилось только на русском языке, вследствие чего содержание его оставалось неизвестным большинству химиков…»^[210].

Вскоре после защиты докторской диссертации Марковников был избран экстраординарным профессором, а в марте 1870 года в возрасте всего 33 лет — ординарным профессором по кафедре химии Казанского университета. Однако начавшаяся с таким успехом научная и педагогическая деятельность Марковникова в Казанском университете вскоре оборвалась.

После введения в 1863 году нового Устава университетов и вступления через три года на пост министра народного просвещения графа Д. А. Толстого и товарища министра И. Д. Делянова обстановка в университетах резко изменилась к худшему. Марковников писал: «…Министр стал пользоваться всяким случаем, чтобы выживать старых профессоров, не стесняясь их научными заслугами, если почему-нибудь эти лица с административной точки зрения считались вредными. Вредными же оказывались все лучшие научные силы по той простой причине, что всякий порядочный ученый в большинстве случаев человек самостоятельный и не станет в угоду начальству поступаться своими убеждениями…»

Не поступился своими убеждениями и экстраординарный профессор кафедры физиологической анатомии П. Ф. Лесгафт^[211]. В октябре 1871 года он был вызывающе незаконно уволен из университета. В знак протеста против расправы с Лесгафтом семь профессоров университета в ноябре 1871 года подали в Совет заявление-протест и в течение ноября — декабря были уволены. Отставка Марковникова состоялась 18 ноября, и в тот же день он вместе с уволенным ранее профессором геологии и палеонтологии Н. А. Головкинским^[212] были избраны ординарными профессорами молодого Новороссийского университета в Одессе^[213].

Здесь Марковников нашел довольно хорошую по тем временам химическую лабораторию, основанную известным русским химиком Н. Н. Соколовым^[214], который по состоянию здоровья шесть лет прожил в Одессе, а затем вернулся в Петербург. Однако уже летом 1872 года Марковников принял предложение перейти в Московский университет. Здесь кафедра химии находилась в катастрофическом положении, но ректор пообещал ему поддержку в перестройке химической лаборатории. Строительные работы начались только в 1885 году, открытие лаборатории состоялось в сентябре 1887 года, т. е. через 14 лет после его переезда в Москву.

В течение 12 лет Марковников читал в Московском университете курс органической химии, а с 1887 года вел и практические занятия. Он буквально вдохнул новую жизнь в это старейшее в России учебное заведение. В преподавании, постановке практических занятий и научных работ по органической химии он выдвинул на первый план самостоятельную работу студентов и молодых научных работников. Он часто повторял своим ученикам: «Никогда не следует… тискать в рот жареных голубей» или «Следует пускать студента на глубокое место: кто выплывет, значит будет толк».

В Москве он создал и возглавил большую научную школу. Степени доктора химии и звания профессора удостоились более двадцати его учеников. И среди них всемирно известные ученые — М. И. Коновалов^[215], Н. М. Кижнер^[216], Н. Я. Демьянов^[217], А. Н. Реформатский^[218], И. А. Каблуков, А. П. Сабанеев^[219], А. А. Яковкин^[220], В. П. Ижевский^[221], А. М. Беркенгейм^[222] и др.^[223]. В числе первых Марковников открыл двери своей лаборатории женщинам: его ученицей была Юлия Всеволодовна Лермонтова^[224], чем он очень гордился впоследствии.

После перехода Марковникова в Московский университет в тематике его исследований произошли коренные изменения. Он занялся изучением состава кавказских нефтей. Начало этих работ относится к апрелю 1880 года, а затем новое направление так увлекло 43-летнего ученого, что в течение почти четверти века химия нефти, а потом и химия нафтенов^[225] были в центре его научных интересов.

_{Д. П. Коновалов}^[226]

Такой шаг Марковникова не встретил поддержки среди русских химиков. Профессор Киевского университета П. П. Алексеев^[227], пользовавшийся большим авторитетом, прямо заявил о том, что Марковников «изменил чистой химии». Владимир Васильевич не реагировал на подобные заявления и лишь незадолго до смерти в «Журнале Русского физико-химического общества» написал:

«Я взялся за эту работу еще потому, что такого рода исследования совпадали с моим взглядом на обязанности русского натуралиста. Мне всегда было непонятным, почему наши натуралисты не хотят выбрать для своих исследований такой научный вопрос, материалом для которого служила бы русская природа. Тогда мы не были бы свидетелями того, что Россия изучалась прежними нашими профессорами и академиками иностранцами, да и теперь нередко изучается приезжими иностранными учеными».

Внимание Марковникова именно к кавказской нефти привлек крупный и предприимчивый нефтепромышленник В. И. Рагозин, по заказам которого также работали Д. И. Менделеев, В. О. Ковалевский^[228], Ф. Ф. Бейльштейн и А. А. Курбатов^[229]. Помощником Марковникова в этих исследованиях стал В. Н. Оглоблин, посвятивший изучению нефти всю свою жизнь.

Первая статья Марковникова и Оглоблина появилась в 1881 году, а в 1883 году в их же большой статье «Исследование кавказской нефти» был подведен итог всех исследований по этому вопросу, произведенных в Московском университете. Авторы изучили элементный состав нефти и отдельных ее погонов, содержание серы, зольность, способность к коксообразованию и определили кислотные компоненты нефти — нафтены и вещества фенольного характера, причем нафтенов в бакинской нефти оказалось не менее 80%- Эта работа Марковникова и Оглоблина была удостоена Русским химическим обществом премии имени П. А. Ильенкова^[230].

Большая заслуга Марковникова заключается прежде всего в том, что для выяснения положения нафтенов в ряду других классов органических соединений он выделил из кавказской нефти множество индивидуальных веществ, изучил их физические и химические свойства, синтезировал различные представители полиметиленового ряда (циклоалканы), разработал методы синтеза циклических кетонов, нафтеновых кислот, полиметиленов.

После восьми лет напряженного труда, частых поездок, бесчисленных опытов Марковников расширяет понятие нафтенов и указывает, что к этой группе принадлежат также природные соединения: инозиты, терпены, природные спирты, кверцит и их производные. В это же время он ставит вопрос о том, не будут ли найдены в нефти углеводороды, представляющие собой иные циклы, кроме нафтенового шестичленного. Уже в следующем году он синтезирует семичленное кольцо: при сухой перегонке кальциевой соли пробковой кислоты он получил циклический кетон — суберон (циклогептанон) с семью углеродными атомами в цикле, который затем сумел превратить в суберол (циклогептанол), а в 1896 году — и восьмичленный цикл. В 1899 году Марковников пришел к выводу о присутствии в кавказской нефти метилпентаметилена (что позднее блестяще подтвердилось) и предпринял первую попытку химической классификации нефтей.

За выдающиеся исследования по химии кавказских нефтей Международный нефтяной конгресс в Париже присудил В. В. Марковникову в 1900 году золотую медаль. По отзыву итальянского химика С. Кавниццаро, Марковников обогатил «чистую науку новым типом углеродистых соединений, которые всегда будут связаны с именем Вл. Марковникова».

В последующие годы его интересовали вопросы минеральной химии и геологии, он разбирается в происхождении соляных озер и нахождении в них глауберовой соли, производит массу анализов солей и рапы. Он не устает подчеркивать тесную связь науки с промышленностью, активно работает по популяризации научных знаний, ведет колоссальную общественную работу, а во время русско-турецкой войны развивает исключительно интенсивную деятельность по организации санитарной помощи действующей армии: поездки в Румынию и за Дунай, налаживание дезинфекции госпиталей, санитарных поездов и полей сражений, борьба с инфекционными болезнями (чумой).

«Ученым можешь ты не быть, а гражданином быть обязан», — любил повторять Марковников. И это было его жизненным кредо.

Тяжелые воспоминания связаны с 1890 годом, когда он «выслужил 30 лет по учебной части Министерства народного просвещения» и должен был по положению уступить кафедру химии в Московском университете другому лицу. Летом 1893 года попечитель Московского учебного округа предложил Марковникову сдать лабораторию молодому экстраординарному профессору, бывшему приват-доценту Новороссийского университета в Одессе Николаю Дмитриевичу Зелинскому^[231].

Марковников все же остался в университете, продолжал работать, но тяжело переживал отстранение от руководства кафедрой.

…Марковников очнулся от воспоминаний, услышав свое имя в очередной раз. Он поднялся из кресла, чтобы принять диплом почетного члена Казанского университета и многочисленные поздравления. Потом юбиляр подошел к трибуне, довольно долго молчал, собираясь с мыслями, и наконец начал ответную речь, в которой невольно нашли отражение почти все промелькнувшие в уме воспоминания.

— В заключение позволю себе обратиться к молодым ученым и деятелям с одним советом… — Он оглядел зал и продолжил со слезами на глазах. — Чтобы в будущем не испытывать горькой досады, нравственных мучений, позвольте вам посоветовать никогда не откладывать до завтра то, что можно сделать сегодня. Я был бы вполне счастлив, если бы мой опыт и мои слова побудили хотя бы десять человек из здесь присутствующих держаться этой старой истины…

Отшумели юбилейные торжества, и Марковников продолжал трудиться, однако недуг постепенно подкрадывался к нему. В декабре 1903 года он поехал в Петербург сделать доклад о своих последних работах в Русском физико-химическом обществе. На обратном пути уже немолодой ученый простудился и дома слег с тем уже, чтобы никогда больше не подняться. 11 февраля 1904 года Владимира Васильевича Марковникова не стало.

«Московский университет лишился одного из своих славных деятелей, а русские химики — знаменитого ученого, описание трудов которого составит одну из блестящих страниц в истории науки в России». Так прощалась Родина с одним из своих дорогих сыновей.

АНРИ ЛЕ ШАТЕЛЬЕ (1850–1936) 

В наступившей вечерней тишине слышалось стрекотание цикад, потрескивание горящих в печи поленьев да скрип телег, нагруженных большими глыбами известняка.

Анри сидел у деревянного сарая, не спуская взгляда с гудящих печей. Время от времени к топкам подходил рабочий' и подбрасывал в гудящее пламя толстые поленья. Анри любил эти летние вечера, долгие неторопливые беседы с дедом.

Господин Ле Шателье не спеша раскуривал трубку и слушал внука.

— Процесс кажется очень простым! — рассуждал Анри. — Так же получали известь и древние римляне, но почему римские стены крепче наших современных?

— Прочнее, — подтвердил дед. — Может быть, по-другому раствор готовили. Известь же всегда получали одним способом.

— Неужели эта загадка неразрешима?

— Почему же, разрешима, конечно. Но теперь людей интересуют другие тайны — тайны природы, это гораздо важнее.

Они помолчали… Действительно, что интереснее? Разгадывать тайны древних или открывать новые, не известные до сих пор законы природы, которые будут служить на благо человека? Мощь человеческих знаний, кажется, не имела предела. Дед и внук были свидетелями небывалого прогресса науки и техники. Всего за несколько лет Европа покрылась сетью железных дорог, и пронзительные гудки локомотивов стали раздаваться от побережья Испании до степных просторов России. Отец Анри, инженер Луи Ле Шателье, принимал активное участие в разработке проектов почти всех железных дорог, которые строились в то время в Европе. Анри помнил, что в доме у них, когда он был еще совсем маленьким, велись бесконечные разговоры о железнодорожном строительстве. К отцу часто приходили важные персоны, и запершись в кабинете, он подолгу обсуждал с ними что-то. Позже, уже будучи студентом коллежа «Ролен» и изучив основы математики и физики, Анри помогал отцу делать расчеты для его проектов.

Воспитанный в основном матерью, женщиной с большим художественным вкусом, которая прививала своим детям интерес к искусству, Анри живо интересовался художественной литературой и много читал. В 1867 году он сдал экзамен на бакалавра литературы, но его отец считал, что призвание мужчины — точные науки. По настоянию отца Анри на следующий год сдал экзамен на бакалавра наук. Как и его старший брат, он поступил в Парижскую политехническую школу. Летние каникулы всей семьей проводили в деревне у деда.

— Давай спать, Анри. Завтра у нас много работы.

— Спокойной ночи, дедушка.

Печи продолжали гореть, а вдали начинало меркнуть зарево Парижа.

Утром брат Жорж сказал:

— Сегодня отец уезжает на алюминиевый завод проводить какие-то опыты с господином Девиллем. Если хочешь, отправляйся с ним. Я останусь на несколько дней у печи с дедушкой.

— С удовольствием! Алюминий — это интересно!

Анри любил бывать на заводе. Блестящие белые бруски дорогого металла завораживали его. Он с большим интересом прислушивался к разговору между Сент-Клер Девиллем, перед которым Анри благоговел как перед выдающимся ученым, и отцом. Мужчины обсуждали технологию производства, преимущества новой аппаратуры, пути удешевления продукции.

— На мой взгляд, здесь поможет повышение давления, — говорил отец Анри.

— Но повысится опасность взрыва, — возражал Девилль.

— Если изменить конструкцию, — отец развернул перед Девиллем большой лист со сложной схемой, — опасность взрыва можно почти полностью исключить.

Анри внимательно слушал. В Политехнической школе он изучал инженерные науки, но проявлял и большой интерес к химии и металлургии. Он мечтал построить установку, в которой измельченная порода будет превращаться в сверкающий металл. Для этого нужны не только знания химика, нужно еще быть конструктором. Анри к тому времени обладал довольно» обширными знаниями в области химии. Он регулярно читал Доклады Парижской Академии наук. Отец его постоянно получал все публикации Сент-Клер Девилля, Дюма, Шевреля, Дебре^[232], с которыми поддерживал дружественные отношения. Ни одна их статья не проходила мимо Анри. Занятия по химии в Политехнической школе были ему уже не интересны, он хотел самостоятельно работать в химической лаборатории. У юноши возникла мысль просить господина Девилля разрешить ему поработать в его лаборатории.

Сент-Клер Девилль охотно согласился, он давно отметил незаурядные способности у сына своего друга и компаньона.

Молодой Ле Шателье проработал в лаборатории Девилля почти все лето. В то время Сент-Клер Девилль занимался проблемой высоких температур, достигаемых в специально сконструированных печах.

— Вот, посмотрите эту печь, — Девилль нажал на рычаг. Толстая керамическая дверца поднялась, и пламя осветило» его лицо. — Температура белого каления, то есть больше тысячи градусов.

— А в этой печи температура бывает еще выше? — Анри указал на большую печь у противоположной стены.

— Температура доходит до тысячи двухсот градусов, а иногда и выше. Точно сказать нельзя, пока еще не существует прибора для точного измерения таких высоких температур. Даже опытный человек может на глаз дать лишь приблизительную оценку.

— Я попробую провести плавку в маленькой печи.

— Будьте осторожны при выпуске металла, брызги раскаленного металла опасны.

Летние каникулы пролетели незаметно. В просторном доме в Париже опять собралась вся многочисленная семья господина Луи Ле Шателье, и снова потянулись однообразные будни. Анри поднимался рано, завтракал и отправлялся в контору своего отца. Там он готовился к занятиям в Политехнической школе, а потом вместе с отцом занимался математикой. Если оставалось время, он заходил в кабинет, где его отец принимал посетителей. У господина Луи Ле Шателье бывали промышленники, ученые, инженеры. Здесь обсуждались самые разнообразные проблемы и темы: и сельское хозяйство, и химия, и медицина, и металлургия.

Закончив весной 1872 года Политехническую школу, Анри получил диплом горного инженера. Некоторое время он работал в конторе своего отца, но страстно мечтал поступить в университет и расширить свои познания в физике, ведь решение технических проблем требует глубоких знаний в этой области. Старший брат Андре тоже советовал ему заняться наукой. Через два года его мечта сбылась, и Анри начал серьезно заниматься физикой вместе с братом. Вдвоем они приступили к решению проблемы ацетилена.

Пламя ацетилена имело очень высокую температуру, что делало его крайне перспективным для сварки металлов. Однако препятствием для его применения была взрывоопасность жидкого ацетилена — он взрывался по непонятным причинам. Храпение ацетилена представляло очень большие сложности, так как даже очень толстые стенки реакторов не выдерживали и сосуд взрывался как настоящая бомба.

Братья начали исследования и провели огромную работу. Их старания увенчались успехом: удалось разработать способ безопасного хранения жидкого ацетилена.

Обычно братья возвращались домой вместе и дорогой обсуждали семейные дела. Говорили об Адольфе — брат-офицер отбыл с французским легионом в Африку, — об успехах брата Луи, работавшего на строительстве большого железнодорожного моста, о свадьбе сестры Мари…

— Теперь твоя очередь, — подтрунивал над братом Андре. — Тебе уже двадцать пять лет, имеешь профессию, а Женни прекрасная девушка.

Анри отшучивался, но в душе он соглашался с братом — Женни действительно очаровательное создание. Он познакомился с девушкой на балу у госпожи Бернардье. Может быть, их встреча и была подстроена его матерью, но сейчас это не имело для Анри никакого значения. Вскоре он сделал предложение, которое было благосклонно принято Женевьевой Никола, и в конце мая 1876 года состоялась свадьба.

В этом же году Анри Ле Шателье получил место профессора общей химии в Горной школе.

Не ограничиваясь лекциями, молодой профессор вел большую исследовательскую работу. Изучение рудничного газа, или как его называли «гризу», было одной из важных проблем, которой занимались научные сотрудники Горной школы. Рудничный газ выделялся из угольных пластов и, соединяясь с воздухом, представлял большую опасность взрывов в шахтах. Лампа, сконструированная Дэви, значительно уменьшила число несчастных случаев, но все еще оставалось неясным, почему происходят взрывы, которые разрушают шахты и приносят гибель людям.

— Со времен Дэви этими вопросами почти никто не занимался, — Ле Шателье обсуждал проблему с Франсуа Малларом^[233], который руководил лабораторными занятиями студентов и проводил с Ле Шателье совместные исследования. — Прежде всего неясны условия, при которых воспламеняется этот газ. При какой температуре воспламеняется, тоже неизвестно. Какие свойства газа вызывают эти процессы, мы тоже не знаем.

— Все это относится и к газовым смесям, — добавил Маллар.

— Со смесями дело обстоит еще сложнее.

Работа продвигалась медленно, но механизм горения газовых смесей становился понятным. Накапливалось много фактического материала по температуре воспламенения различных газов и газовых смесей, по их теплоемкости. Результаты опытов требовали обобщения. На их основе можно было строить теории, хотя некоторых данных еще не хватало и, в частности, не были установлены теплоемкости газов при высокой температуре. После долгих раздумий и поисков Ле Шателье удалось разработать новый метод определения теплоемкости газов при высокой температуре, который дал отличные результаты.

Занимаясь систематизированием материала, Ле Шателье одновременно дал и теоретические обоснования наиболее важных расчетов в металлургии и теплотехнике, связанных с горением газов и выделением тепла.

Интересы молодого ученого не ограничивались областью горения газов. Он приступил к изучению вопросов, которые волновали его еще в школьные и студенческие годы: какие химические процессы протекают при затвердевании бетона, цемента, гипса, какие факторы влияют на эти процессы, как управлять скоростью затвердевания, увеличивать прочность бетона?

Эти исследования Ле Шателье осуществил в лаборатории Коллеж де Франс, где в 1883 году он получил место профессора. Опыты занимали много времени, поскольку реакции протекали очень медленно; образцы, на которых он изучал разрушительное действие воды на бетон, приходилось долго выдерживать в воде. Все эти проблемы имели большое практическое значение. В частности, его брат Луи, инженер-строитель, тоже интересовался этими вопросами.

— Насколько проще все стало, когда строители начали работать с бетоном. И применение несложно, и мост получается на вечные времена, — с воодушевлением говорил Луи.

— Да, но о вечных временах говорить еще рано.

Ле Шателье поднял крышку большой жестяной ванны в вынул маленький бетонный слиток.

— Посмотри! Находился в воде два года. Вся поверхность бетона покрыта белым налетом — это продукты распада.

Луи внимательно осмотрел образец.

— А вот и трещина.

— Да, это, очевидно, следствие гидролиза, протекающего» в массе. Одновременно происходит и перекристаллизация, что> в свою очередь приводит к изменению объема, и, как следствие, появляются трещины.

— Выходит, что для подводных объектов бетон использовать нельзя.

— Нет, так вопрос не стоит. Нужно просто изменить состав цемента. — Ле Шателье взял с полки большую банку со светло-серым порошком. — Вот гидравлический цемент^[234]. Он отличается от обыкновенного высоким содержанием окиси алюминия. Мои исследования соотношений между количествами окисей кальция, кремния, железа и алюминия в цементе показали, что бетон на основе цемента с повышенным содержанием окиси алюминия подвержен разрушению в воде в меньшей степени.

— Будем надеяться, что в недалеком будущем ты сможешь полностью решить эту проблему.

— Не так скоро, как хотелось бы. Чтобы сократить время, я провожу опыты при повышенной температуре, но все равно приходится долго ждать. Процессы ведут к состоянию равновесия, а равновесие устанавливается очень медленно.

Изучая равновесные процессы, Ле Шателье направил свои поиски на факторы, от которых зависело равновесие. Молодой ученый задался целью найти такой способ, который давал бы возможность управлять химическим равновесием, «сдвигать» равновесие в ту или иную сторону, получать в результате реакции лишь необходимые вещества, а выход всех остальных свести к минимуму.

«Овладение законами химического равновесия имеет исключительное значение для промышленности», — ученый хорошо понимал это.

Опыты Сент-Клер Девилля показывают, что с повышением температуры термический распад хлорида алюминия ускоряется. Видимо, тепло благоприятствует распаду, но почему? Распад — эндотермический процесс! Неожиданно пришла догадка и осветила тьму словно молния: «Как же я до сих пор не понял! При повышении температуры начинается эндотермический процесс!»

На следующий день Ле Шателье попросил сотрудников лаборатории временно прекратить текущую работу и поставил перед ними новую задачу — проверить влияние температуры на ряд реакций.

Опыты подтвердили его выводы, но еще не все прояснилось. Почему так происходит? Чем обусловливаются равновесные процессы? При нагревании идет эндотермический процесс. Значит, система потребляет дополнительное тепло. При охлаждении протекает экзотермический процесс, то есть равновесная система выделяет тепло, чтобы скомпенсировать потери охлаждения. Тогда аналогичные изменения должны происходить и с переменой давления. При повышении давления в системе должен совершаться процесс, который приводит к уменьшению давления. Итак, при внешнем воздействии на равновесную систему в ней протекает процесс, способствующий уменьшению этого воздействия. Без сомнения, это общий принцип для всех равновесных систем, принцип подвижного равновесия^[235].

Установленный принцип не только открывал перспективы управления равновесными процессами, но и позволял определять необходимые условия для промышленного воспроизводства равновесных реакций.

Однако, несмотря на всю важность открытия, сделан был лишь первый шаг. Предстояла огромная и чрезвычайно кропотливая работа — изучение множества равновесных реакций во всем доступном для работы температурном интервале. Следовало составить диаграммы, по которым можно будет наблюдать, как ведет себя система при изменении концентрации, давления, температуры. Но измерение высоких температур было еще несовершенным и неточным. Газовый термометр позволял измерять температуру до 500°С. Перед Ле Шателье встала задача изобретения термометра для измерения высоких температур.

С повышением температуры сопротивление металлических проводников увеличивается. Возникла мысль использовать нить тугоплавкого металла в устройстве для быстрого измерения сопротивления.

Ле Шателье возлагал большие надежды на свою новую идею. Закупили тугоплавкие металлы и сплавы, измерительную аппаратуру, приборы. Тонкие спирали помещали в печь и медленно нагревали. Часто результаты повторных опытов не совпадали. Ле Шателье нервничал.

— Непонятно! В области электричества наблюдается самая хорошая воспроизводимость результатов. Видимо, здесь действуют другие факторы, которых мы не знаем и поэтому не учитываем. Какая у вас сейчас проволочка? — спросил Ле Шателье помощника.

— Спираль платиновая, один из выводов — из платино-иридиевого сплава, — ответил Ришар.

— Включите батарею. Попробуем с дополнительным сопротивлением.

Ришар нажал кнопку. Ле Шателье следил за стрелкой амперметра. Она медленно ползла к нулю, но не останавливалась на месте, а слегка колебалась. Ле Шателье внимательно следил за нею.

— В цепи протекает слабый ток!

— Это невозможно! — возразил Ришар.

— Соедините проводники, минуя ключ. Очевидно, он в неисправности.

Ришар отключил батарею и соединил проводники. Стрелка продолжала колебаться.

— Дайте чувствительный гальванометр. В цепи все-таки есть ток!

Ле Шателье был прав. Стрелка гальванометра действительно значительно отклонилась.

— Выключите печь и откройте ее, чтобы быстрее охладилась. — Ле Шателье не сводил глаз со стрелки. Прошло несколько минут, и она начала чуть заметно отклоняться.

— Превосходно! — промолвил Ле Шателье дрожащим от возбуждения голосом. — У нас будет новый термометр.

Вместо спирали Ле Шателье поставил два проводника — один из платины, другой из платино-родиевого сплава, спаянных с одного конца и соединенных с чувствительным гальванометром с другого. При нагревании в месте спайки возникал ток, который вызывал отклонение стрелки. Два металлических проводника образуют термопару, с помощью которой и сегодня с большой точностью измеряются очень высокие температуры^[236].

Конструирование пирометра дало возможность более глубокого изучения явлений. Ле Шателье обратился к проблемам, которые имели большое значение для промышленного производства, особенно в производстве стали и других металлов.

Многостороняя научная деятельность требовала от Ле Шателье строгого распределения времени. Он рано вставал и отправлялся в кабинет готовиться к лекциям или работать над рукописью. Он писал множество научных статей и приступил к работе над книгами, в которых обобщал свои многолетние исследования горения газов и опыты с гидравлическими материалами… Послеобеденное время Ле Шателье посвящал научным исследованиям в лаборатории, где теперь у него было много помощников. Некоторые из них продолжали изучать процессы затвердевания цемента, гипса, бетонных смесей, но большинство занималось новой проблемой — сплавами.

Каждую неделю сотрудники лаборатории проводили семинар, на котором обсуждали результаты своих исследований, обменивались мыслями и наблюдениями.

— Покажите, что вы получили, Раймон, — обратился Ле Шателье ж одному из сотрудников.

— Это кривые охлаждения водных растворов нитрата калия, а это — хлорида калия, здесь — нитрата натрия. Ход кривых совершенно идентичен.

Раймон положил листы с аккуратно вычерченными графиками на стол.

— Сначала кривая резко опускается вниз. Это соответствует периоду, при котором раствор равномерно охлаждается. С этого момента начинается экзотермический процесс образования кристаллов — температура понижается медленнее, поэтому наклон кривой уменьшается. При дальнейшем снижении температуры начинается одновременная кристаллизация оставшейся воды и соли. В этот момент линия идет горизонтально.

— Да, это логично и легко объясняется законом Гиббса: при температуре, соответствующей горизонтальной части кривой, имеется максимальное число фаз.

Ле Шателье задумался. Он постукивал рукой по столу и внимательно рассматривал графики.

— При охлаждении сплавов картина аналогичная. Этьен, — обратился он к другому сотруднику, — дайте мне графики охлаждения сплавов олова и висмута.

Этьен открыл большую папку и начал искать чертежи.

— Это висмут — сурьма. Это олово — свинец…

— Достаточно, — прервал его Ле Шателье, взял несколько графиков и положил их рядом. — Посмотрите, как они похожи! Сначала крутой наклон, потом более пологое снижение и в конце горизонтальная линия. Одинаковое физическое состояние этих систем дает аналогичные графики. Что, в сущности, получается? При высокой температуре один металл растворяется в другом, как кусок сахара в воде.

— Аналогия наглядная, — добавил Раймон. — Ясно, что в расплавленном состоянии сплавы похожи на растворы^[237].

— Именно так, — подтвердил Ле Шателье. — Но можно ли утверждать, что и после затвердевания сплавы являются растворами?

— Возможно, получается твердый раствор, — нерешительно предположил Этьен.

— Весьма сомнительно, — продолжал Ле Шателье. — Свойства растворов хорошо изучены. Например, с повышением концентрации растворенного металла должна понижаться температура плавления сплава.

— Вы имеете в виду аналогию с законами Рауля^[238] и Бекмана^[239]?

— Да, Раймон. Но нам более важно знать свойства сплавов в твердом состоянии и при обычной температуре. При охлаждении в расплаве начинается кристаллизация. Сплав приобретает другую структуру, а мы почти ничего об этом не знаем.

— Но металлы непрозрачны. Нельзя выковать тонкую пластину и наблюдать ее структуру под микроскопом.

— К сожалению, нельзя, — вздохнул Ле Шателье. — А как много мы бы узнали, если смогли бы видеть под микроскопом образец металлического сплава.

Если смогли бы!

Но по сути очень важное уже было сделано: сформулирована очередная задача — увидеть структуру металлов под микроскопом. Обычный путь здесь не годился. Даже золото, эластичность которого позволяет выковать тончайшие листки, настолько слабо пропускает свет, что наблюдение под микроскопом невозможно. Металлы не пропускают свет, а лишь отражают его. Отражают свет…

А вот это идея! Нужно направить пучок света так, чтобы металлическая пластина отражала его в объектив микроскопа, тогда поверхность пластины станет видимой под микроскопом!

Идею удалось реализовать, и впервые человек наблюдал металлическую поверхность при таком большом увеличении! Небывалое оживление царило в лаборатории. Каждый стремился взглянуть на то, чего еще никогда никому не удавалось увидеть.

Наконец, первое восторженное чувство улеглось, и наступили будни, полные новой работой, — изучались металлические поверхности, их структуры при большом увеличении. Исследователи вырезали тонкие металлические пластинки, шлифовали их, чтобы поверхность была идеально гладкой, зарисовывали структуры.

А Ле Шателье уже думал над тем, как изменить конструкцию микроскопа. Он подготовил чертежи нового микроскопа, и спустя немного времени в лаборатории появился металлографический микроскоп.

«Наука должна служить человеку, успехи ее — способствовать развитию промышленности и техники!» — этот принцип ученый успешно претворял в жизнь. Его достижения получили высокую оценку — Гран При в Париже в 1900 году, премия Сен-Луи в 1904 году в США, награды в Италии, Бельгии, России…^[240]

В 1907 году Ле Шателье избрали членом Парижской Академии наук.

— Они не должны были так долго откладывать то, на что ты давно имел право, — негодовала его жена. — Весь мир признал тебя, ты получил столько дипломов и премий, а наша Академия… — Женевьева боготворила своего мужа. Она с героическим самопожертвованием посвятила свою жизнь воспитанию их семерых детей и созданию всех условий для работы мужа.

— Ты не права, Женни. Дело в том, что у Парижской Академии вековые традиции: нового члена выбирают лишь после смерти кого-либо из академиков. Да не стоит много говорить об этом. Посмотри, у меня для тебя сюрприз.

Ле Шателье вынул из маленькой коробочки великолепный перстень и надел его на руку жены.

— Разве ты не имеешь право на радость?

— Ты мне и так даешь много радости! Сколько удовольствия я получила от путешествия по Италии. А Бельгия, Лондоне

Почти всегда Женни сопровождала мужа в его поездках за границу.

Женни положила руку на «тол и залюбовалась игрой камня.

— Какой ослепительный блеск!

— А знаешь, что представляет собой этот маленький сверкающий камушек? — спросил Анри, садясь рядом.

— Ты ведь сам сказал — алмаз.

— Алмаз! — засмеялся Ле Шателье. — Это углерод, дорогая»

— Неужели! А почему алмазы так дороги?

— Потому что встречаются редко. Это углерод, иначе говоря, то же вещество, что и каменный уголь.

— Интересно, но мне лучше об этом не знать, а то я буду думать, что на моей руке кусочек угля.

— Это две формы существования одного и того же элемента. Природа многообразна в своих проявлениях, Женни. Сколько жизней нужно, чтобы изучить их!

Этот разговор не был случайным. К тому времени Ле Шателье начал исследование этого свойства элементов, которое еще со времен Митчерлиха было известно, как диморфизм, полиморфизм или аллотропия^[241]. Ле Шателье интересовался аллотропией с практической точки зрения. Полиморфные формы образуют углерод, кремний, фосфор. Но полиморфизм свойствен и металлам. Надо точно знать условия, при которых образуется данная полиморфная форма, и это будет иметь колоссальное значение для промышленности. Скажем, закаливание стали, разве это не сохранение полиморфной формы, образовавшейся при высокой температуре?

Имея в своем распоряжении пирометр, при помощи которого измерялись высокие температуры, и микроскоп для изучения кристаллической структуры, Ле Шателье провел тщательные исследования процессов кристаллизации металлов^[242]. Особенно сложно протекали эти процессы в железе. Расплавленное железо соединяется с углеродом, растворяет его, а также растворяет кремний, фосфор. Вместе с сотрудниками Ле Шателье» изучил сложные процессы, происходящие в расплаве чугуна и стали во время кристаллизации. Открытия, сделанные известным американским исследователем Джозайей Уиллардом Гиббсом^[243], оказали в этой работе большую помощь. Ле Шателье установил механизм протекания процессов закалки стали, а также объяснил роль марганца при удалении примесей фосфора из чугуна. За эти работы ученый в 1910 году получил медаль. Бессемера^[244].

Закончив книгу «Лекции об углероде» (1908 год), Ле Шателье приступил к работе над рукописью «Введение в изучение металлургии» (1912 год)^[245]. Известность его быстро росла, а вместе с этим увеличивался круг его обязанностей. Ле Шателье проводил многочисленные исследования читал лекции, занимался с дипломниками и докторантами, принимал участие в. работе многих правительственных комиссий. Национальное бюро науки, Комиссия по взрывам, Бюро мер и весов, Комиссия новых открытий приглашали Ле Шателье для консультаций. Его заслуги получили всемирное признание. Многие европейские университеты и научные организации избрали его своим» почетным членом. По инициативе Парижской Академии наук в начале 1922 года торжественно отмечалось пятидесятилетие его научной деятельности.

На торжественное заседание приехали представители из многих стран мира — ученые, промышленники. Они привезли почетные дипломы и адреса, которые вручали юбиляру во время церемонии. Правительство дало разрешение на чеканку бронзовых медалей с изображением ученого, которые были пущены в продажу. Медали были раскуплены за короткий срок. Такую медаль вручили и Ле Шателье на торжественном собрании.

— Хотя эта медаль и скромна, она оказалась очень дорогой, — сказал представитель правительства. — От продажи медали мы получили доход в сто тысяч франков. Эта сумма передается Академии наук для организации научных исследований, которыми будет руководить наш почитаемый юбиляр, профессор Анри Ле Шателье.

^{Ле Шателье со своими сотрудниками в металлографической лаборатории}

Когда стихли аплодисменты, на трибуну вышел Ле Шателье. Долго и вдохновенно говорил он о науке, о ее роли в жизни людей. Когда официальная часть закончилась и он остался в окружении друзей, кто-то сказал:

— Мало им пятидесяти лет. Вместо того чтобы сказать: «Отдыхай!» — дают сто тысяч и говорят: «Работай!»

— Ну что ж, они правы, дорогой друг, — ответил Ле Шателье. — Еще предстоит столько работы — ведь неисследованных областей не перечесть!

И он продолжал работать над проблемами металлургии, связывающих материалов, керамики, стекла. Теперь, когда годы давали о себе знать, он все чаще обращался к вопросам философии, к проблемам взаимоотношения людей. Сотни ученых неустанно работают над раскрытием тайн природы, над поисками возможностей их использования. Но какой смысл во всем:этом, если наука не будет служить человеку^[246].

Задумываясь над сложными общечеловеческими проблемами, Ле Шателье пришел к выводу о необходимости новой, более рациональной системы обучения, которая даст молодому поколению глубокие знания. И он неустанно писал статьи, читал доклады, участвовал в работе комиссий.

А годы шли… Семья ученого становилась все больше, все многочисленней. Росли внуки, появились и правнуки.

В конце мая 1936 года на семейный праздник 60-летия со дня свадьбы Женевьевы и Анри собралась вся огромная семья: трое сыновей и четыре дочери, тридцать четыре внука и шесть правнуков — всего сорок семь наследников по линии отца. Общее количество всех родственников превышало сто.

Маленькая деревушка Мирибель притаилась в долине Изар. На краю деревни, утопая в зелени, возвышался летний дом Ле-Шателье. Здесь проводила летние каникулы многочисленная семья Ле Шателье.

Лето 1936 года протекало в Мирибеле необычно тихо и спокойно. С тех пор как Ле Шателье заболел грудной жабой, ов жил в деревне по полугоду. Но и здесь он продолжал работать — читал, писал статьи, обобщал полученные недавно результаты экспериментов.

Как-то лежа в шезлонге в тени ветвистого дуба, он размышлял о сущности человеческой натуры. Что делает человека человеком, что отличает его от животных? Какие поступки можно считать облагораживающими человека, возвышающими его? Захотелось изложить эти мысли на бумаге. Писалось легко и быстро.

Через несколько дней статья была окончательно готова. Ле Шателье послал ее в «Бюллетень социального союза» и с нетерпением ждал ее выхода в свет.

Гранки пришли, когда ученый был тяжело болен. Превозмогая слабость, он прочел последнюю в своей жизни корректуру и отложил исправленные листы с чувством глубокого удовлетворения от исполненного долга. Спустя несколько часов его не стало.

АНРИ МУАССАН (1852–1907) 

Жизнь в одном из коллежей небольшого городка Мо текла уныло и однообразно. Ученики, дети небогатых чиновников и ремесленников, занимались старательно, но большими способностями никто из них не выделялся. Господин Шарль Джеймс, преподававший математику, много лет лелеял мечту «открыть» способного или даже талантливого ученика. Но годы шли, а среди учащихся не было ни одного, кто бы проявлял настоящий интерес к науке.

Но вот в 1864 г. в коллеже появился двенадцатилетний худощавый мальчик. Его черные, как угли, глаза пытливо смотрели на окружающих. Живой ум и незаурядное воображение сразу привлекли к нему внимание учителей. На мальчике была старая, но чистая и аккуратно заштопанная одежда.

На учителя Шарля Джеймса маленький Анри произвел очень благоприятное впечатление, и он заинтересовался им. Отец мальчика, служащий Восточной железнодорожной компании, переехал из Парижа в Мо в надежде поправить свои финансовые дела. Мать поддерживала бюджет семьи шитьем. Анри, хотя и помогал матери по дому, всегда приходил в класс с отлично приготовленными уроками. Вопросы, которые он задавал, наводили на мысль об исключительных способностях мальчика.

Звонок известил об окончании занятий, и ученики гурьбой выбежали из класса. На своем месте остался один Анри. Учитель Джеймс вопросительно посмотрел на него.

— Хочешь спросить что-нибудь, Анри?

— Вчера попробовал решить эти задачи, но не смог, — открыв тетрадь, робко произнес мальчик.

Учитель заглянул в тетрадь.

— Эти задачи тебе еще не по силам. Здесь нужно применить правила, которые вы не изучали в классе. — Господин Джеймс взял карандаш и начал решать задачу. — Если подставить эту формулу в данное выражение, легко найти ответ.

Анри улыбнулся.

— Теперь все ясно!

— Хочешь научиться решать интересные и сложные задачи?

— Конечно, хочу!

— Приходи сегодня после обеда ко мне домой.

Анри стал регулярно навещать учителя Джеймса. Сначала они занимались только математикой, но постепенно перешли и к другим предметам. Мальчик был необычайно любознательным, но особый интерес он проявил к физике и химии. Старый Шарль Джеймс с большим вниманием относился к интересам и склонностям Анри, подыскивал ему книги по химии, кое-что объяснял, хотя его самого химия не привлекала. В глубине души Джеймс огорчался, что его любимый ученик предпочитает заниматься химией, а не математикой.

— Послушай, Анри, нельзя заниматься только одним предметом. Надо уделять время и другим. Преподаватель латыни не доволен тобой.

— Для чего мне латинский язык? Разве знание латыни поможет мне зарабатывать деньги?

Джеймс растерялся от такого ответа и ничего не смог возразить.

— Мне тяжело смотреть, как выбиваются из сил родители, чтобы учить и кормить меня. Это просто невыносимо. Я хочу как можно скорее стать самостоятельным. — Анри замолчал и смущенно опустил глаза. — Я хочу работать в аптеке помощником. Я проштудировал немало книг по химии — как-нибудь справлюсь.

— Но ведь химия — это не фармация. Да и не в этом дело. Меня тревожит другое — неужели мы бросишь школу?

— Да, придется.

— Но тебе нужно учиться дальше, Анри. У тебя такие способности!..

Все же Анри пришлось оставить коллеж, проучившись немногим более пяти лет и не закончив начального образования.

В 1870 году юноша приехал в Париж. Анри в аптеку приняли, но сначала он вызывал всеобщее удивление, потому что помощниками обычно поступали мальчики, а ему исполнилось уже 18 лет. Не слишком ли поздно начинать учиться аптекарскому мастерству в таком возрасте?

Однако вскоре отношение коллег к Анри изменилось. Новый помощник обладал глубокими знаниями, порученную работу выполнял тщательно и быстро. А после одного случая авторитет Анри возрос необычайно.

В тот день в аптеке царила привычная тишина, нарушаемая лишь равномерными ударами пестика по ступке — кто-то растирал лекарство. Старый аптекарь искал рецепт в толстой потрепанной книге. Вдруг в дверях появился человек, он тяжело дышал, по лицу стекали капельки пота, в глазах — ужас.

— Спасите, — прошептал он и, обессиленный, рухнул на пол. Все работавшие в аптеке бросили свои дела и окружили

больного.

— Что с вами?

— Я отравился мышьяком, проглотил его по ошибке вместо лекарства^[247]. Яд уже начал действовать.

Аптекарь снял очки, лицо его побледнело.

— Боюсь, что поздно. В таких случаях медицина бессильна.

— А может быть, еще не поздно, — вмешался Анри и направился к шкафу со склянками. — Попробуем тартарус еметикус^[248]. Возьмем это, еще вот это… — Одну за другой он брал с полки склянки и торопливо отмерял лекарства.

Анри приготовил противоядие и дал выпить не перестававшему стонать и корчиться от боли человеку. Потом несчастного положили на телегу и увезли домой. Вскоре боль постепенно начала стихать, и пострадавший выжил. Молва об этом случае разнеслась по всему Парижу.

Через несколько дней в аптеку вошел светловолосый юноша среднего роста. Это был Жюль Плик, товарищ Анри по школе.

— Жюль! — воскликнул Анри. — Какая приятная встреча! — Друзья долго жали друг другу руки.

— Как только я услышал эту историю, сразу подумал, что спасти его мог только ты. И решил непременно найти тебя. Ну, рассказывай, как это тебе удалось?

— Брось, чепуха. Лучше скажи, где ты пропадал? Мы столько времени не виделись.

— Я должен был сдавать экзамен Дехерену, читал, много работал в лаборатории.

Анри тяжело вздохнул.

— Может быть, я сделал ошибку, бросив школу.

— А почему бы тебе не продолжать учебу? Найдем нескольких учеников, будешь подрабатывать частными уроками и учиться сам.

— Это идея, Жюль. Есть ли какая-нибудь возможность попасть в лабораторию Музея истории естественных наук?

— К Дехерену нет, но в лабораторию Фреми^[249], вероятно, сможешь поступить в начале следующего года.

— Видимо, я так и сделаю. Получу образование и найду работу на каком-нибудь предприятии, а со временем, если повезет, то и сам построю маленькую фабрику. Тогда — конец нищете.

Анри Муассан жил очень скромно. Скудных средств, которые ему удавалось заработать, едва хватало на самое необходимое. Работа в аптеке занимала целый день, так что подрабатывать не было никаких возможностей.

Осенью 1872 года профессор Эдмон Фреми принял нового студента. Экзамен, который он деликатно и незаметно провел во время разговора, показал, что Анри подготовлен превосходно. Радости Анри не было границ — наконец-то он будет работать в настоящей химической лаборатории, постигнет те таинственные законы превращения одних веществ в другие, без которых немыслима сама жизнь.

В лаборатории Анри впервые начал систематически изучать свойства элементов, научился получать их соединения, проводить элементарный анализ. В свободное время он давал частные уроки, чтобы прокормить себя и платить за работу в лаборатории.

— Вот он, фторид калия. — Арман, худощавый высокий блондин, работавший с Анри за одним столом, протягивал ему склянку с бесцветными кристаллами. Муассан стал внимательно их разглядывать, словно надеясь увидеть этот неуловимый элемент — фтор.

— И все проведенные опыты оказались безуспешными? — спросил Анри.

— К сожалению, да. Еще 60 лет назад Ампер и Дэви установили, что соляная и плавиковая кислоты — два различных соединения. В последнем содержится фтор, но исключительная реакционная способность этого элемента не позволяет выделить его в свободном состоянии^[250]. Профессор Фреми доказал, что ничтожные количества фтора выделяются при электролизе расплава фторида калия или кальция. Но при высокой температуре, необходимой для расплавления этих солей, фтор мгновенно вступает в реакцию со всеми веществами, с которыми он соприкасается.

— И даже со стеклом?

— В том-то и дело, что стекло — самый неподходящий материал, плавиковая кислота легко разъедает его. Даже работа с платиновыми сосудами оказалась невозможной.

— Неужели профессор Фреми отказался от дальнейших исследований?

— Он перепробовал все, но не нашел ни одного вещества, инертного к фтору.

С этого разговора появился интерес к фтору и у Муассана. Он начал тщательно изучать свойства веществ, содержащих фтор.

Проработав два года в лаборатории Фреми, Муассан понял, что здесь ему учиться больше нечему, поэтому в 1874 году он решил перейти в лабораторию Дехерена. Здесь же работал его друг Жюль Плик, который занимался физиологией растений. К этой работе Дехерен подключил и Муассана.

— В растениях протекают процессы, подобные дыханию животных организмов, — объяснял профессор Дехерен. — Эти процессы происходят даже в темноте. Растение поглощает кислород, а выделяет углекислый газ.

— Но мы ведь знаем, что растения поглощают углекислый газ, а выделяют кислород, — не удержался Муассан.

— Правильно. Этот процесс протекает на свету, а в темноте происходят обратные превращения. Давайте начнем с эксперимента. — Профессор подошел к столу и открыл большую металлическую коробку. — Проведем простой опыт: в эту камеру поставим несколько растений и будем периодически анализировать состав атмосферы. Камера закрывается герметично, поэтому по изменению состава газа будем судить о физиологических процессах в растениях.

Эта работа временно отвлекла мысли Муассана от проблемы фтора. Профессор Дехерен отметил его исключительные экспериментаторские способности и обширные познания. Рабочее место Анри всегда было чисто, приборы и химикаты расставлены в педантичном порядке. Он собирал установки и готовил их к опыту с поразительной быстротой и тщательностью. Профессор Дехерен следил за работой нового студента, и в последнее время ему все чаще и чаще приходила мысль сделать Муассана своим ассистентом. Смущало одно — у этого способного студента были странные мечты — устроиться на работу на какое-нибудь предприятие, получать 3600 франков в год, то есть 10 франков в день. Это, конечно, не плохо, но профессор знал, что Анри Муассан заслуживает гораздо большего. Нужно как-то повлиять на него, незаметно внушить, чем ему следует заниматься на самом деле. Профессор Дехерен был опытным педагогом, и результаты его наставлений не заставили себя долго ждать. Муассан на время оставил занятия химией и стал готовиться к экзаменам по латинскому и греческому языкам, по физике и другим дисциплинам, которые изучал в коллеже.

В конце 1874 года Муассан получил диплом о среднем образовании, а три года спустя ему была присвоена ученая степень бакалавра естественных наук.

Одновременно Анри продолжал заниматься физиологией растений. Первую научную работу «Об абсорбции кислорода и выделении двуокиси углерода листьями, находящимися в темноте» он опубликовал совместно с профессором Дехереном в 1874 году^[251]. Работа была интересной, но не удовлетворяла Муассана. Он продолжал исследования только потому, что они были предметом его докторской диссертации.

— Только бы защитить диссертацию! — постоянно твердил Муассан.

— Ну и что же ты предпримешь потом? — спросил его однажды Жюль Плик.

— Пойду работать в промышленность. Может быть, устроюсь на какой-нибудь металлургический завод.

— Но почему ты не хочешь остаться у Дехерена? Он с радостью возьмет тебя ассистентом.

— Я не собираюсь и дальше заниматься физиологией растений. Больше всего меня привлекает неорганическая химия — минералы, соли, газы…

— Но ведь сейчас никто этим не занимается. Наш век — век органической химии. Все известные ученые — органики. Бертло, Кекуле, Гофман, Бутлеров… Неорганическая химия — неблагодарная область, в ней уже все известно.

— Найдется и для меня что-нибудь. Но я и не думаю об исследовательской работе. Почти все ученые живут в бедности; я терпят лишения. Деньги можно заработать только на промышленных предприятиях.

Однако события разворачивались по-иному.

В 1879 году Муассан успешно сдал экзамены по фармации и сразу же получил назначение заведующим лабораторией Высшей фармацевтической школы. В то же время он был приглашен ассистентом на кафедру физики Агрономического института. С мечтами о работе в промышленности пришлось распрощаться. Две эти должности обеспечили ему постоянный доход, времени для занятий научными исследованиями оставалось достаточно. Кто однажды ощутил радость познания нового, тот вряд ли сможет не вернуться к этому вновь. Муассан уже пережил первые радости открытий в лаборатории Дехерена, теперь же в его распоряжении была своя лаборатория. И хотя условия для работы были далеко не идеальные, Муассан сразу решил приступить к исследованиям. Оставалось только выбрать подходящую тему.

Как-то, просматривая научный журнал, Муассан обратил внимание на небольшую статью Густава Мангуса. Автор описывал свойства пирофорного железа, которое получалось в мелкодисперсном порошкообразном состоянии из окиси железа при восстановлении ее водородом и вновь сгорало до окиси при контакте с воздухом.

Что представляет собой пирофорное железо? Как объяснить эту необычную реакционную способность? Муассан приготовил растворы щавелевой кислоты и железного купороса и смешал их. Выпал светло-желтый осадок щавелевокислого железа. После того как осадок был отфильтрован и высушен, получился желтый порошок. Муассан поместил его в стеклянную трубку и начал нагревать. Постепеннопорошок темнел. Можно было наблюдать, как под действием высокой температуры полученное вещество разлагалось, а выделяющиеся газы увлекали вверх маленькие кристаллики. Через некоторое время в трубке остался лишь черный мелкодисперсный порошок. Муассан приподнял трубку над столом и слегка встряхнул. Порошок тонкой струйкой посыпался на стол — мелкие частички самопроизвольно загорались в воздухе и падали огненным дождем.

Анализы показали, что разложение вещества в трубке приводит к образованию тонкого порошка чистого железа, а перо-шок после сгорания в воздухе представляет не что иное, как окись железа. Вскоре результаты этой работы были опубликованы, но через некоторое время Штромейер высказал предположение, что пирофорное железо — это окись железа. Это ставило под сомнение результаты, полученные Муассаном. И он начал проводить опыты снова, несколько видоизменив условия. Теперь Муассан нагревал порошок ступенчато, до определенных температур. Постепенно причина расхождения в мнениях выяснялась. По сути дела, выводы обоих ученых были правильны. В процессе нагревания оксалат железа распадался постепенно: сначала образовывалась окись железа, которая в дальнейшем восстанавливалась до закиси-окиси железа, далее. до закиси железа, и, наконец, получалось чистое железо. Все эти стадии можно хорошо проследить при нагревании в атмосфере водорода. Муассан решил обсудить результаты опытов с Сент-Клер Девиллем.

— Исследование очень интересное. Передам вашу рукопись Дебре. Он первый, кто подробно изучал закись железа. Для него эта работа будет представлять особый интерес, да он и лучше сумеет ее оценить, — сказал Девилль.

— Может быть, профессора Дебре заинтересуют подробности? Таблицы с результатами анализов я приложу к рукописи.

Профессор Дебре был восхищен работой Муассана и через некоторое время встретился с Анри. По его совету Муассан значительно расширил исследования^[252], за которые впоследствии Парижский университет присудил ему ученую степень доктора физики.

Летом, когда студенты разъезжались на каникулы. Муассан отправлялся в Мо, где по-прежнему жили его родители, где оставались его знакомые, друзья. Анри часто посещал дом старого аптекаря Мишеля Люгана. Каждый раз, когда приезжал Анри, в доме Люгана устраивался праздник. Прадед Люгана, Шарль Люган, был другом знаменитого профессора Луи Николя Воклена и страстно любил науку. Он тоже держал аптеку и проводил научные исследования. Аптекарское дело передавалось из поколения в поколение, и теперь при аптеке Мишеля Люгана была небольшая лаборатория. Занятый ежедневно работой, он редко заходил туда, но гордился ею безмерно. Мишель Люган не переставал восхищаться своим молодым другом, разговоры с ним вновь будили мечты о научных открытиях.

— У тебя такое положение и столько ученых степеней, что ты, видно, скоро станешь профессором, Анри!

— Это вопрос будущего. Сейчас я доволен тем, что не приходится постоянно думать о деньгах.

— Это правда, что ты работаешь в лаборатории Фармацевтической школы?

— Да, но, к сожалению, она почти всегда занята, а работать одному вечерами по правилам не положено. Через некоторое время, может быть, появится какая-то возможность… — Видно было, что Муассан не хочет посвящать в это Люгана, но, поймав на себе его вопросительный взгляд, продолжал: — Мой друг Ландрен уходит из лаборатории Синдикальной палаты. Вероятно, я буду заведовать этой лабораторией. Там проводятся анализы продуктов, поступающих с разных предприятий.

— Это очень сложная работа — нужно знать множество методов анализа, да еще способы получения веществ, — вмешалась мадемуазель Леони Люган, дочь господина Люгана. Она разделяла увлечение всей семьи наукой и даже помогала в аптеке и лаборатории.

— Эта работа не так сложна, как однообразна, но, находясь на этой должности, я смогу самостоятельно проводить исследования. Видите ли, мадемуазель Леони, иногда человек вынужден идти на жертвы ради достижения главной цели.

Леони давно нравился этот темноволосый, с горящими глазами, необычайно живой молодой человек. Она испытывала к нему неизъяснимое уважение, потому что он был ученым, таким ученым, перед которым преклонялись окружающие. Он еще не так знаменит, этот Анри, но он молод. Пройдут годы, и он добьется больших успехов — в этом Леони была абсолютно уверена. Как бы ей хотелось быть всегда рядом с ним, заботиться о нем, помогать в работе… Леони вздрогнула, очнувшись от раздумий.

— У нас ведь тоже есть лаборатория, — шутливым тоном, но гордо произнес господин Люган, — можешь работать там, Анри.

— Я не задержусь долго в Мо. Мне нужно ехать искать оборудование, очень дорогое и редкое.

— Если будут затруднения, дорогой Анри, дай мне знать. Я денег для науки не пожалею.

Через несколько дней Муассан уехал в Париж. К началу учебного года нужно было подготовить лабораторию. Анри много трудился, все свободное время отдавал исследовательской работе. Но теперь все чаще и чаще образ Леони занимал его воображение, он говорил о ней со своим другом Ландреном и постоянно рвался душой в Мо, чтобы повидаться с девушкой. Осенью и еще несколько раз зимой ездил Муассан в гости к семье Люган. Господин Люган устроил пышную свадьбу. «Женится не кто-нибудь, а профессор!» — не уставал повторять отец Леони. И хотя все знали, что Муассан только проводит лабораторные занятия, господин Люган был убежден, что отдает дочь профессору. Он твердо верил в блестящее будущее своего зятя и старался помочь молодому ученому.

— Теперь у тебя не будет никаких забот, — говорил Мишель Люган Лнри. — Заботы по хозяйству возьмет на себя Леони, о деньгах думать не придется. Для научных целей я буду высылать столько, сколько тебе понадобится. А ты работай и думай о пользе дела, которому служишь. Каждое научное открытие не только расширяет наши познания, но и может быть использовано на благо человека.

Начиналась новая жизнь, полная новых замыслов и планов^[253].

Муассан решил заняться изучением вещества, которое в течение многих лет занимало его воображение. Прошло уже десять лет с тех пор, как в лаборатории Фреми он узнал об удивительно активном элементе — фторе. Десять лет он лелеял в душе мысль, что, может быть, именно ему суждено будет получить и изучить таинственный фтор. Теперь, наконец, пришло время испытать свои силы.

Несколько недель он просматривал научную литературу и изучил почти все работы о фторе и его соединениях. Известными методами невозможно было выделить свободный фтор, электролиз тоже оказался неприменим. Только метод Дэви еще не опробован. Занятый своими исследованиями, Муассан запустил текущие дела в лаборатории Синдикальной палаты. Клиенты были недовольны, и заказы резко сократились. Но Анри мало беспокоило это, он даже был рад, так как высвобождалось больше времени для научной работы. Иногда к нему в лабораторию приходил Ландрен, помогал, обсуждал с Анри полученные результаты.

— Идея Дэви очень проста, но он не мог ее осуществить потому, что в те времена еще не был известен метод получения фторида фосфора, — говорил Муассан.

— Как ты намереваешься получить фтор? — интересовался Ландрен.

— Я разработал несколько способов, самый простой из них следующий: нагреваю в реторте смесь фторида свинца и фосфида меди. В результате получается фторид фосфора. Дэви считал, что если этот газ нагреть с кислородом, фосфор обравует окисел, а фтор выделится в свободном состоянии.

— Значит, все дело в том, чтобы найти соответствующие условия!

Муассан показал платиновую трубку с черной массой внутри.

— Буду пропускать фторид фосфора через нагретую губчатую платину. Платина легко соединяется с фосфором. Если все рассуждения верны, должен выделиться свободный фтор.

— Ты будешь проводить опыт сейчас? Разреши мне помочь тебе?

Муассан присоединил открытый конец платиновой трубки к реторте и стал нагревать ее в том месте, где находилась губчатая платина. Оба исследователя с волнением следили за ходом реакции, но газ не выделялся. Из нагретой докрасна платиновой трубки выходил только непрореагировавший фторид фосфора. Через полчаса трубка сильно изогнулась и лопнула. Часть губчатой платины рассыпалась по столу.

— Конец, — тяжело вздохнул Муассан, — опять ничего не вышло. Из платины получился фосфид платины, а вместо фтора образовался пентафторид фосфора.

— Надо повторить опыт, проверить еще раз. Может быть, свободный фтор выделялся в ходе реакции?

— Да, но, к сожалению, я не предвидел, что он может прореагировать с неразложившимся фторидом и образовать новое соединение с фосфором. — Муассан досадливо хмурился. — Жалко платиновую трубку, столько денег потрачено впустую…

Муассан провел еще целую серию опытов. Он строил предположения, отбрасывал их, затем вновь возвращался к ним. В результате долгих поисков он пришел к выводу, что высокая температура, при которой проводились эксперименты, была причиной всех его неудач. Фтор исключительно активен, а с повышением температуры его активность еще больше возрастает. Даже если он и выделялся в ходе реакции в свободном состоянии, то сразу же соединялся с любым веществом. Очевидно, следовало проводить реакцию при комнатной температуре или, что еще лучше, с охлаждением. Электролиз представлялся единственной возможностью. А что, если подвергнуть электролизу какой-нибудь жидкий фторид, например фторид мышьяка? Эта идея казалась перспективной. Муассан достал необходимые реактивы и приступил к получению фторида мышьяка, вещества очень ядовитого. И тут новая трудность — оказалось, что фторид мышьяка не проводит электрический ток. При следующем опыте Муассан добавил к фториду мышьяка немного фторида калия. Полученная смесь хорошо проводила электрический ток, но возникли новые препятствия — через несколько минут после начала реакции катод покрывался слоем выделяющегося мышьяка, и ток прекращался.

От усталости Муассан с трудом держался на ногах. Он выключил батарею и буквально рухнул в кресло. Сильно болело сердце, дышать было трудно, лицо пожелтело, под глазами появились черные круги. «Это действие мышьяка, — думал Муассан, — боюсь, что этот вариант придется отбросить».

Леони была сильно обеспокоена состоянием здоровья мужа. Он непомерно перегружал себя работой и к тому же постоянно подвергался опасности отравления.

— Так больше нельзя, — сердилась она. — Я позову врача, и он сразу же уложит тебя на месяц в постель.

— Ты ведь знаешь, что я не могу сейчас позволить себе этого.

— Можешь! Нельзя же каждый день отравлять себя. Мне ты запретил подходить к лаборатории, а сам ничего не хочешь слушать.

— Я запретил тебе из-за ребенка, дорогая. Он должен родиться здоровым.

Муассан продолжал свои опыты. Теперь он работал с фтористым водородом. Этот удушливый газ при охлаждении легко» превращался в бесцветную жидкость. Безводный фтористый водород не проводил электрический ток, поэтому Муассану пришлось добавить к нему фторид калия. Полученную смесь он поместил в U-образную платиновую трубку и пропустил ток. Вскоре на катоде появились пузырьки водорода. На аноде газ не выделялся. Около часа протекал электролиз, все это время выделялся водород, но фтора не было и следов.

«Может быть, Ландрен прав, и фтор вообще не существует в свободном состоянии?» — удрученно размышлял Анри, разбирая установку. Он снял пробку, закрывающую анодный отсек, вынул электрод и не поверил своим глазам. Пробка была покрыта слоем белого порошкообразного вещества. «Да ведь, она разъедена! Фтор все-таки выделился и прореагировал со стеклом!» Это открытие окрылило Муассана. Значит, надо заменить стеклянные детали таким материалом, который не реагирует с фтором. Может быть, опять попробовать флюорит? Еще Дэви писал, что получение фтора надо проводить в сосудах из флюорита.

Обработка минерала шла очень медленно: Порой Анри совсем падал Духом, но другого выхода не было, и он продолжая работать. Прошло несколько дней, пока бесформенные куски породы приобрели нужную форму. Прибор бил: готов. Муассан погрузил U-образную платиновую трубку со смесью жидкого фтористого водорода и фторида калия в охлаждающую смесь и, когда температура понизилась до — 50°С, начал пропускать ток^[254]. Через мгновение из анодного пространства стали вытекать первые струйки фтора.

Наконец-то непокорный фтор получен!

От волнения и радости Муассан просто потерял голову, ему захотелось выбежать па улицу и кричать: «Фтор! Фтор!» Это произошло 26 июня 1886 года.

В лаборатории, где Муассан проводил свои опыты с фтором, начал появляться резкий удушливый запах, напоминающий запах хлора. Нужно было немедленно собрать газ и изучить его свойства. Это требовало огромных усилий и экспериментаторского мастерства. Действительно, фтор проявлял уникальную активность. С водой он реагировал мгновенно, выделяя озон. Вытеснял хлор из хлорида калия, воспламенял кремний^[255].

Этих первых наблюдений было вполне достаточно, чтобы послать сообщение в Академию наук.

Через два дня профессор Анри Жюль Дебре прочел сообщение Анри Муассана о первом успешном получении свободного фтора. Новость была сенсационной, но Дебре усомнился в аккуратности опыта. Ведь исследователь так молод, и, увлекшись, он мог ошибочно принять за фтор какой-нибудь другой газ. В таких случаях по старой традиции назначалась комиссия, в присутствии которой экспериментатор должен был повторить опыт.

Муассан готовился очень тщательно. Чтобы исключить какие-либо неожиданности, он дважды перегнал фтористый водород, тщательно подготовил установку, проверил реактивы. Точно в назначенный час появились члены комиссии. Их было трое — Марселей Бертло, Анри Дебре и Эдмон Фреми. Муассан приступил к работе. Он собрал установку, налил охлаждающую смесь и подключил батарею. Минута, две, три… Установку словно заколдовали — никаких признаков реакции. Анри проверил все еще раз, но фтор не выделялся. Он разобрал установку, взял новые порции исходных веществ и попытался повторить эксперимент. Эта попытка тоже не привела к успеху. «Конец!» — подумал Муассан и беспомощно опустил руки. Ему хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть строгих, недоумевающих взглядов знаменитых ученых — членов комиссии.

— Не волнуйтесь, — прервал замешательство Марселен Бертло. — Всякое случается. Может быть, нечистые реактивы. Иногда на первый взгляд незаметная мелочь неожиданно изменяет весь ход реакции.

— Мы уверены, что произошла какая-то ошибка, — поддержал его профессор Фреми, — и надеемся, что вы ее скоро найдете.

Пожелав успехов в работе, ученые удалились, а Муассан еще долго неподвижно стоял возле своей установки.

«Это фтор мстит мне за то, что я заставил его подчиниться, что все-таки выделил его», — удрученно думал Муассан, невольно наделяя элемент сверхъестественной силой.

Двое суток Анри не смыкал глаз — неудача с показательным опытом не давала ему покоя. Он снова тщательно приготовил все исходные вещества, досконально проверил аппаратуру. Причина стала ясной на третий день. Как и следовало ожидать, она оказалась до смешного простой: количества фторида калия в жидком фтористом водороде было недостаточно для того, чтобы расплав проводил ток. С того дня установка заработала стабильно. На аноде выделялся газообразный фтор» с постоянной скоростью 5 литров в час. Началось кропотливое изучение свойств нового газа.

Успех Муассана был бесспорен. Академия наук присудила ему высшую премию Ла Каз, 10 тысяч франков. В конце того же года Академический совет Высшей фармацевтической школы избрал Анри Муассана профессором токсикологии. В этой должности он был утвержден 30 декабря 1886 года.

Это радостное событие совпало с празднованием Нового года. Дом Муассана на улице Воклен сиял огнями, из Мо приехали родители, гости.

— Дети мои, — сказал Мишель Люган, — я от всего сердца поздравляю вас всех. Мы проводили еще один незабываемый год, который принес столько успехов нашему дорогому Анри. Получение фтора, награда Ла Каз и, наконец, профессура. Я хочу преподнести ему скромный подарок.

Господин Люган вышел в соседнюю комнату и вернулся с небольшой картиной.

— Неужели пейзаж Коро? — не поверил своим глазам Анри.

— Подлинный Коро! — с гордостью подтвердил Люган.

— Но это же целое состояние! — воскликнул Муассан, обнимая тестя. — Настоящее сокровище! — Оа разглядывал картину с восторгом.

— Пусть это будет не последняя картина в вашем доме!

Анри Муассан был страстным любителем живописи^[256]. В гостиной, в спальнях, в рабочем кабинете висело немало картин и гравюр известных художников, но пейзаж Коро! Об этом он мечтал давно, и вот сейчас мечта сбылась.

С наступлением нового, 1887 года у Муассана появились новые обязанности — профессора: теперь он должен был готовиться к лекциям по токсикологии. Это не составляло для него особого труда, но отнимало драгоценное время. Одаренный большими способностями, эрудированный во многих областях химии, фармации и фармакологии, Анри легко справлялся с новыми задачами. Но направления своих научных поисков он не менял, по-прежнему исследования велись в области неорганической химии.

Украшенное изящными рельефными орнаментами здание Высшей фармацевтической школы, расположенное на авеню Де Л'Обсерватуар, было похоже скорее на музей, нежели на учебное заведение. Стены огромного светлого вестибюля были покрыты великолепными росписями, в коридорах и кабинетах висели прекрасные портреты ученых. И вместе с тем условия работы в лабораториях оставляли желать много лучшего: тесные, плохо освещенные помещения, постоянно переполненные лаборантами. В распоряжении Муассана были две лаборатории: одна на втором этаже, где работал он сам и его ассистенты, и другая — на первом, для студентов и лаборантов. Муассан следил за тем, чтобы в лабораториях поддерживался идеальный порядок. Каждую субботу ассистенты и лаборанты проводили генеральную уборку: до блеска натирали паркетные полы, мыли посуду, чистили приборы и установки. Аккуратность и тщательность — таково было правило работы у Муассана.

Сотрудники обеих лабораторий занимались изучением свойств фтора. В течение нескольких лет были синтезированы я изучены десятки соединений фтора с различными металлами (платиной, барием, стронцием, магнием) и неметаллами (серой, иодом, фосфором и др.). Эти исследования требовали огромных расходов, так как получение фтора проводилось в платиновых сосудах. Но вскоре было установлено, что электролиз успешно протекает не только в платиновом, но и в медном сосуде; кроме того, совершенно сухой фтор не разъедает стекло, его можно хранить даже в склянках.

Первым помощником Муаасана в лаборатории на втором этаже был его ассистент Поль Лебо^[257]. Он руководил работами в лаборатории на первом этаже и был связующим звеном между профессором и лаборантами. Муассан редко беседовал со своими сотрудниками, но всегда был в курсе их дел. Число сотрудников постоянно увеличивалось, так как область исследований непрерывно расширялась.

— Проблема получения фтора решена полностью. Получать и изучать его соединения — это вопрос времени. — Муассан закрыл лабораторный журнал и повернулся к Лебо. — Я уже давно думаю о том, что нам пора переключаться на получение бора.

— Но бор давным-давно получен.

— Да, но только ни один из известных методов не дает совершенно чистого элемента. Дэви получил его в небольшом количестве электролизом расплавленного окисла. Гей-Люссак и Тенар предложили метод получения бора из окиси бора и калия. Девилль и Вёлер усовершенствовали этот метод, но никому из них не удалось выделить бор в чистом виде^[258].

— А что вы предлагаете?

— Еще не знаю. Но прежде всего нужно проверить старые методы, изучить продукты реакции, а тогда станет ясно.

Первые же опыты показали, что в полученных веществах содержится всего 70% бора. Остальное составляли примеси? соединений бора (окись, нитрид), непрореагировавшее железо, щелочные металлы. Муассан решил в качестве восстановителя использовать порошкообразный магний, а нагревание проводить в токе водорода. При этих условиях чистота бора достигала 99%^[259].

Необходимость получения высоких температур заставила ученого серьезно задуматься над этой проблемой.

— Печи, сконструированные Девиллем, дают высокую температуру, но это не предел.

— А какие реакции вы предполагаете проводить при таких высоких температурах? — поинтересовался Лебо.

— Если мы сможем повысить температуру, работы у нас будет много. Прежде всего попробуем получить восстановлением магний, кальций, щелочные металлы.

— Сложная проблема. В печи Девилля вдувается кисло — род, и при высокой температуре эти металлы просто сгорят.

— У меня другая идея. Я хочу попытаться использовать, пламя электрической дуги. Если два графитовых электрода подключить к мощному источнику тока, можно получить электрическую дугу, температура которой может превышать 2000°С.

Из какого же материала должна быть печь? При такой температуре все плавится.

— Почти все. Думаю, что окись кальция^[260] выдержит. Первая печь состояла просто из двух кусков окиси кальция, в которых выдолбили по маленькой ямке. Куски плотно скрепили, а в образовавшуюся полость поместили небольшой графитовый тигель. Над тигелем находились два графитовых электрода. Температура электрической дуги действительно превысила 2000°С.

— Окись кальция должна восстановиться углеродом до металла. — Муассан старательно растирал смесь негашеной извести и углерода. — Будем нагревать в тигле: так легче удалить полученный продукт.

Анри поместил смесь в тигель, плотно закрыл крышкой и включил ток. В лаборатории слышалось негромкое потрескивание, сквозь щели в печи пробивался ослепительный свет.

Когда нагревание закончилось и печь охладили, в тигле обнаружили лишь серую, твердую, как камень, массу.

— Никакого кальция нет!

— Кальция нет, но нет и окисла. Может быть, образовался карбид? — Муассан раздробил серую массу, взял небольшой кусочек и осторожно положил его в стакан с водой. Казалось, кусочек массы раскален — вода кипела вокруг него. Начали выделяться большие пузыри газа, и по комнате разнесся неприятный запах.

Следующий этап работы Муассана и Лебо был посвящен изучению свойств полученного карбида кальция. Одновременно они провели аналогичные реакции с окислами калия и натрия и получили их карбиды. У Муассана появилась мысль выделить в чистом виде такие тугоплавкие металлы, как молибден, вольфрам и ряд других. Но для этого требовалась значительно более мощная печь. Муассан постоянно совершенствовал конструкцию своей печи, увеличивал ее размеры, повышал температуру. Не найдя больших кусков окиси кальция, он решил изготовить печь из известняка. «Минерал, находящийся вблизи дуги, под действием высокой температуры превратится в окись, и цель будет достигнута», — рассуждал Муассан. Новая печь имела мощность в сто раз большую, чем первая. В ней Маусан смог не только восстановить окислы тугоплавких металлов, но и выплавить сами металлы. Впервые было осуществлено электротермическое получение молибдена и вольфрама.

Электродуговые печи произвели настоящий переворот в технике. Ими заинтересовались прежде всего промышленники. Открылись возможности для проведения в производственных масштабах многих процессов, главным образом металлургических, которые до сих пор считались неосуществимыми. В лабораторию Высшей фармацевтической школы приезжали стажеры из разных стран мира для изучения техники работы с печами Муассана. Здесь работали практиканты из Европы, Америки, Австралии.

12 декабря 1892 года Шарль Фридель^[261] сделал в Академии наук сообщение о результатах исследования метеорита, найденного в Аризоне. В кусках железа он обнаружил микроскопические вкрапления алмаза. Муассан, избранный год назад действительным членом Академии, слушал доклад с большим вниманием и интересом. Он решил сам провести анализ и убедиться в правильности выводов Фриделя. Муассан достал кусочек метеорита и приступил к исследованию. Он установил, что в железном теле метеорита действительно есть следы алмаза, которым всегда сопутствует графит. И сразу же возникла мысль: «Нельзя ли получать алмазы синтетическим путем?»

Эта идея захватила его, как много лет назад идея выделения фтора. Он досконально изучил всю имевшуюся по этому вопросу литературу и увлек своим новым замыслом сотрудников.

— Сжигая алмаз, Лавуазье доказал, что он состоит из чистого углерода. Позже появилось множество теорий образования этого драгоценного камня. Либих и Вёлер предполагали, например, что образование алмазов происходит при низкой температуре, но проведенные Дебре исследования метеоритов показали, что алмазы получаются при очень высокой температуре и высоком давлении^[262].

— Наши исследования подтверждают теорию Дебре, — заметил Лебо. — В алмазных породах Бразилии и Южной Африки всегда содержится графит, а он образуется при высокой температуре.

— Больше всего нас должны интересовать метеориты, — продолжал Муассан. — Они состоят из железа. А железо растворяет большие количества углерода. Расплавить железо и растворить в нем углерод — задача простая. Но как все это провести под высоким давлением? Нет материала, который бы выдержал высокое давление при температуре 1200°С, необходимой для кристаллизации углерода.

Теперь другой темы для разговоров в лабораториях профессора Муассана не было, все сотрудники были охвачены «алмазной лихорадкой». Но первые опыты разочаровали энтузиастов. Самой продолжительной и скучной была последняя стадия: охлажденный кусок железа приходилось долго кипятить в соляной кислоте до полного растворения. На дне сосуда оставался черный осадок, в котором содержался только графит.

— Необходимо увеличить давление, — настаивал Лебо.

— Попробуем. У меня есть одна мысль, но я не уверен, правильна ли она. — Муассан взял карандаш и склонился над «толом. — Смотрите, Лебо. При охлаждении расплавленное железо увеличивает свой объем, так же как вода при образовании льда. Вы задумывались, почему трескается бутылка, если в пей замерзнет вода? Да потому, что создается высокое давление.

Лебо оживился, он понял идею Муассана.

— Если поместить расплавленное железо в большой стальной сосуд и плотно закрыть его, то создадутся условия для» возникновения очень высокого давления и…

— Нет, — прервал его Муассан, — еще проще. Расплавленное железо нужно быстро, но равномерно охладить. При этом образуется железная корка, которая плотно, как в тисках, зажмет остальную жидкость.

Предположения Муассана подтвердились. Первый опыт дал хорошие результаты: на дне колбы после растворения железа скопилась черная масса. В ней можно было обнаружить микроскопические кристаллики алмазов. Конечно, это были алмазы низкого качества, но все-таки алмазы^[263]. В природе такие разновидности алмазов встречаются, их называют «карбонадо» и применяют только для технических целей. Исследователи работали, не жалея ни времени, ни средств, в надежде получить большие и прозрачные алмазы. «Надо увеличить общую массу. Чем медленнее охлаждается железо, тем благоприятнее будут условия кристаллизации», — решил Муассан.

6 февраля 1892 г. Муассан сделал сообщение в Академии наук о результатах первых опытов. Его сообщение вызвало сенсацию. На следующей же день газеты напечатали имя Муассана, набранное огромными буквами, на первых страницах всех газет. Делались предсказания, подсчитывались доходы. Алмазная лихорадка потрясла мир. Миллионеры беспокоились — промышленное производство алмазов могло принести им банкротство. Те, у кого алмазов не было, стали жить надеждами, что скоро сами начнут получать драгоценные камни. Все это было далеко от истинного положения дел.

А работа в лабораториях продолжалась. Совершенствовали аппаратуру, искали новые методы, увеличивали количества исходных материалов, но результаты не радовали. Получались очень маленькие темные алмазы. Самый большой, почти бесцветный кристаллик был в диаметре меньше миллиметра. Тем не менее его берегли как большую драгоценность и называли «регентит», подобно самому большому алмазу^[264], хранящемуся в Лувре.

Постепенно Муассан вернулся к работе над проблемами, которыми занимался раньше: соединениям фтора, карбидам, тугоплавким металлам. В результате многолетней исследовательской деятельности сотрудников лаборатории накопился огромный фактический материал, который Анри Муассан обобщил в книгах «Фтор и его соединения» и «Электрические печи»^[265].

Известность Анри Муассана как выдающегося специалиста в области неорганической химии росла с каждым годом. Его лекции привлекали все больше и больше студентов. В конце 1900 года его пригласили в Парижский университет на должность профессора неорганической химии, условия для работы в лаборатории Парижского университета были превосходными.

Иногда в лабораторию к Анри приходили Леони и Луи. Сын уже начинал работать вместе с отцом. Муассан развивал в нем интерес к химии еще с раннего детства, рассказывал мальчику «химические сказки» о чудесных свойствах элементов и их соединений, о трудном, но счастливом пути постижения тайн природы. Теперь, когда Луи подрос, Муассан давал ему самостоятельные задания, которые юноша выполнял с большим интересом. Леони обычно сидела у окна в лаборатории и наблюдала за обоими.

Исследования Муассана получили высокую оценку многих зарубежных научных центров. В 1904 году он был избран почетным членом Петербургской Академии наук, но самую большую награду он получил в 1906 году — Нобелевскую премию по химии^[266]. Прошло двадцать лет со дня открытия фтора, двадцать лет, посвященных изучению свойств самого агрессивного элемента и его соединений. И вот, Муассан завоевал всемирное признание.

Студенты и друзья Муассана решили торжественно отпраздновать двадцатилетие со дня получения фтора. Торжество состоялось в декабре 1906 г. Зал не вмещал и половины всех желающих присутствовать на празднестве. Гремел студенческий гимн, произносились речи, поздравления. Студенты преподнесли ученому медаль, изготовленную по их эскизам. В ответной речи Муассан сказал: «Нам нельзя останавливаться на достигнутом. Добившись одной цели, мы должны без промедления двигаться к другой, иначе не будет прогресса. Перед человеком всегда должна стоять высокая цель, к которой он будет стремиться! Только тогда он почувствует себя настоящим человеком, только тогда он будет идти вперед!»

ЭМИЛЬ ФИШЕР (1852–1919) 

Макс Фридрих, известный лесоторговец из города Рейта, вышел из экипажа и энергично зашагал к конторе своего тестя Фишера, предпринимателя, знаменитого во всей Рейнской области. Если это было по пути, он всегда заезжал в Эйскирхен, чтобы встретиться с Фишером. Его приводили сюда отнюдь не родственные чувства — он стремился к непрестанному расширению своего дела, ему хотелось посоветоваться с Фишером, человеком весьма предприимчивым.

Сегодняшний визит к тестю имел еще и другую цель, и Фридрих нервничал.

Он постучал в дверь конторы и, не дождавшись разрешения, вошел.

— Добрый день, отец, — поздоровался Фридрих, растирая окоченевшие руки. Он промерз в дороге: ни толстые перчатки, ни меховая шуба не спасали от мороза.

— А, Макс! Откуда это ты в такой холод? — встретил его тесть.

— Ездил договориться о доставке леса. Эйскирхен был мне не по пути, но я решил заехать и повидаться с тобой, чтобы поговорить об Эмиле.

— По-прежнему небрежен? Ничего не изменилось?

— К сожалению, он стал еще хуже. Через мою контору прошло немало служащих, но такого, как Эмиль, еще не было. Нет, это безнадежно — из него ничего не выйдет. Я захватил с собой конторскую книгу, которую я поручил ему вести. Конечно же, это не настоящая конторская книга, я решил, пусть он пока поупражняется. Если бы я доверия ему настоящее дело, я бы уже обанкротился. Вот, изволь посмотреть!

Господин Фишер перелистал несколько страниц, испещренных какими-то каракулями. Макс Фридрих внимательно следил за его лицом.

— Посмотри сюда, — Фридрих указал на уголок страницы.

— Что это?

— Химические формулы. В помещении склада есть небольшая пустующая комнатушка, так он, представь себе, приспособил ее под химическую лабораторию. Купил учебник химии какого-то Штокгарда. Составляет там какие-то смеси, так что из помещения то несутся ужасные запахи, то слышатся взрывы, а раза два он сам выскакивал из лаборатории с опаленными волосами и обожженными руками. Подозреваю, что о» тайком бегает к учителю химии. Одним словом, наш милыйЭмиль занимается чем угодно, только не торговлей.

Старик Фишер вздохнул. Неприятно было слышать ему все это, ведь Эмиль — его единственный сын, наследник всего состояния и, самое главное, продолжатель его дела. Правда, были еще четыре дочери, но две из них уже вышли замуж, две другие тоже, конечно, скоро обзаведутся семьями. Опустеет дом… На кого оставить дело? Глубокие морщины прорезали лоб старого Фишера.

— Видно, у мальчика нет способностей к коммерции. Что ж, пусть поступает куда-нибудь учиться, — сказал господин Фишер и тяжело опустился на стул. Единственный сын», единственная надежда и такой удар! Но, видно, такова судьба, ничего не поделаешь. Дай бог, чтобы Эмиль был хорошим человеком…

Это решение, нелегкое для отца, принесло радость сыну. Как только немного потеплело и в саду взошли первые цветы, весны — желтые крокусы, Эмиль собрал багаж и вернулся» Эйскирхен. Но осуществлению заветного, желания помешала» болезнь. Тяжелая простуда дала осложнение на желудок. Эмиль потерял аппетит, худел с каждым днем. Ничего не помогало: ни специальная диета, ни заботливый уход матери, ни продолжительные прогулки с отцом — они часто охотились на зайцев и фазанов. И тогда, несмотря на то что Германия переживала тревожное время, было решено: Эмилю необходимо ехать лечиться на воды.

В начале июля 1870 года Эмиль вместе с матерью уехали в Эмс. Эхо войны между Германией и Францией донеслось в до этого спокойного курортного городка. Два государства оспаривали свое право на Эльзас. После кровопролитной битвы под Седаном исход войны был предрешен: Страсбург отошел к Германии.

Несмотря на лечение, Эмиля продолжал мучить тяжелый катар желудка. Необходимо было постоянное наблюдение медиков, и поэтому Эмиля отправили к дяде-врачу в Кёльн. В лечение активно включилась тетя Матильда, которая по предписанию супруга готовила специальные диетические блюда.

Лечение это было несколько примитивным, но оказалось действенным, и состояние Эмиля постепенно улучшалось. Наконец он поправился и был в состоянии начать учебу в университете. В начале 1871 года он отправился в Бонн — туда, где закончил школу. Прежние хозяева приняли его с распростертыми объятиями, так что он чувствовал себя, как дома.

Учеба давалась Эмилю без особого труда, но Боннский университет разочаровал юношу. Во время летнего семестра Эмиль должен был посещать только лекции. Занятия в лаборатории начинались осенью, поэтому получить место в лаборатории в середине года оказалось совершенно невозможным. Лекции по физике знаменитого Клаузиуса^[267] показались скучными и сухими; ботаник — профессор Ганштейн^[268] — уделял внимание в основном систематизации растений, а вопросам физиологии не придавал значения. Единственной привлекательной для Эмиля фигурой в университете был профессор Август Кекуле. Отличный оратор, талантливый теоретик, блестящий экспериментатор, он был к тому же обаятельнейшей личностью, идеалом для студентов. Обожал его и Эмиль. Однако, чтобы попасть в лабораторию Кекуле, нужно было прежде пройти через лабораторию аналитической химии. Поэтому Эмиль ждал с нетерпением зимнего семестра, чтобы начать экспериментальную работу по аналитической химии.

Но здесь его ждали новые разочарования. Метод работы профессора Энгельбаха был тяжелым испытанием для студентов. Уже в первый день Эмиль получил от ассистента профессора колбу с каким-то темно-зеленым раствором.

— Результаты анализа надо сдать не позже чем через неделю, но вам, как начинающему, даю две недели.

— Но я не представляю, как проводить анализ! — Эмиль озадаченно посмотрел на ассистента.

— У вас есть руководство и таблицы Билля! Читайте и работайте самостоятельно!

Практиканты — почти все будущие фармацевты и врачи — не задерживались в лаборатории. Некоторые украдкой выносили растворы, данные им для анализа, и откуда-то возвращались с результатами, которые принимал у них ассистент. Эмиль работал две недели, проштудировал руководство, по нескольку фаз проделал все сложные определения, а когда сообщил результаты ассистенту, тот посмотрел на него с нескрываемым изумлением.

— Но это же фантастический результат. Ничего подобного в вашем растворе нет! Как вам удалось открыть никель? Откуда здесь кадмий? И калий? Нужно повторить анализ, господин Фишер. Работайте тщательнее.

Эмиль покраснел, в висках стучало, его охватило отчаяние… А в аудитории Энгельбах продолжал читать свои скучные и монотонные лекции — строгие и педантичные правила и прописи.

Когда на следующий год Эмиль начал работу по количественному анализу, он окончательно разочаровался в химии: анализы проводились классическими методами, примитивными и давно устаревшими.

— Брошу химию и займусь физикой, — решил Эмиль.

— Глупо, — уговаривал его двоюродный брат Эрнст. — Раз уж ты выбрал химию, продолжай. Если тебе не нравится здесь, поезжай в другой университет.

— Если исследования всюду проводятся по таким методам, я не смогу работать. Знаешь…

Эмиль не договорил, раздался стук в дверь, и в комнату вошел другой его двоюродный брат — Отто Фишер^[269].

— Отто? А ты по какому случаю в Бонне? Неужели тебе Берлин не понравился? — вместо приветствия спросил Эмиль.

— Понравился, но я решил попутешествовать. Не могу сидеть на одном месте. Анализы, анализы… Меня тошнит от этих анализов!

— Не говори мне об этом! — махнул рукой Эмиль. — У меня восьмой день фильтруется гидроокись алюминия. Сидишь, сидишь перед воронкой, следишь за этими бесконечными каплями, терпения не хватает! Взял бы штатив да и выкинул в окно вместе с этой проклятой воронкой!

— А почему вы не используете для фильтрования водяной насос, предложенный Бунзеном? В Берлинском университете это давно уже практикуется.

— А здесь ничего подобного и в помине нет. У нас все делается по старинке.

— Говорю тебе, — вмешался Эрнст, — поезжай в другой университет.

— Великолепная идея! — воскликнул Отто. — А что если и я с тобой отправлюсь? Берлин хорош, но ведь не сошелся свет клином на ученьи. Нужно повидать мир.

Лицо Эмиля просветлело.

— Решено! Куда же отправимся?

— Я предлагаю — в Вену, — сказал Отто. — Мне рассказывали об этом городе мною интересного.

— К сожалению, это слишком далеко от Эйскирхена, Отто: Ведь ты же знаешь, у меня больной желудок. Мне всегда нужно быть поближе к нашим. А что ты скажешь о Страсбурге?

Отто на минуту задумался, потом махнул рукой.

— Хорошо! Пусть будет Страсбург!

Осенью 1872 года Эмиль и Отто стали студентами Страсбургского университета. Они сняли квартиру на двоих, и оба приступили к изучению химии. В следующем году приехал Эрнест.

В Страсбурге все было необычным. Даже люди были какими-то необычными. Сказывалось то, что Страсбург долгое время находился в границах Франции — его жители многое переняли из французских обычаев.

Непривычными были и отношения между студентами и профессорами. Братья Фишеры интересовались и медициной, и микробиологией, но больше остальных преподавателей их привлекал профессор химии Адольф фон Байер.

Байер встретил юношей очень тепло. Вскоре он стал приглашать их к себе домой, где было по-домашнему уютно и покойно. Все здесь располагало к дружеским и доверительным разговорам.

Через некоторое время под руководством профессора Байера Эмиль начал работу над докторской диссертацией, посвященной синтезу флуоресцеина^[270]. Химия теперь уже не казалась ему сухой и скучной наукой, работа под руководством профессора Байера была живой и интересной. Байер не уставал повторять основной принцип работы исследователя: «Природа устроила живые организмы таким образом, что в них создаются сотни веществ. Чтобы распознать их, нужно вначале их изучить, а затем и синтезировать! Только после успешного синтеза ученый может сказать, что довел начатое дело до» конца».

Работа с флуоресцеином продвигалась успешно. Параллельно Эмиль задумал провести и другой синтез, но прежде решил» посоветоваться с профессором Байером:

— Меня заинтересовало восстановление одной из солей диазония, например хлорида фенилдиазония. Будет ли конечный продукт производным гидразина?

— Попробуйте, — согласился Байер. — Реакции восстановления уже привели ко многим открытиям. Попробуйте взять цинк и уксусную кислоту.

Эмиль принялся за дело с еще большим увлечением. Легко сказать «цинк и уксусную кислоту», нужно ведь подобрать соответствующие условия, определить концентрации, при которых протекала бы реакция. Он не выходил из лаборатории целыми днями.

Его кузен Отто тем временем занимался исследованием розанилиновых красителей и получил очень интересные результаты.

Однажды, когда Эмиля и Отто не было в лаборатории, зашел Эрнест. Он поздоровался с практикантами и спросил:

— А где же толстяк Фишер?

— У профессора Байера. Подожди его, он вот-вот вернется.

Чтобы в разговорах различать Эмиля и Отто, студенты и даже профессора стали называть Эмиля «толстяк Фишер», так как он был довольно полным, друзья же в лаборатории звали его просто Диком.

Эрнест подошел к рабочему столу Эмиля, облокотился на деревянную подставку и стал внимательно рассматривать сложную стеклянную установку. Вскоре вернулся Эмиль. Он сиял от радости, в руке унего была склянка с желтоватым веществом.

— Удача, Эрнест! Все говорит о том, что синтез фенилгидразина^[271] получился. Вот здесь его гидрохлорид. Я показал его профессору Байеру, и мы наметили план дальнейших исследований реакционной способности этого вещества.

Эмиль убрал склянку с новым веществом, погасил горелку. Эрнест нетерпеливо следил за ним.

— На сегодня все? Я зашел за тобой, нужно поговорить. Может быть, ты поможешь мне советом.

— Ты это серьезно? Да ведь ты уже ассистент, известный хирург, что могу посоветовать тебе я, студент?

— Можешь, так как дело касается химии. Эмиль снял халат, надел пальто, и они вышли.

— Ты знаешь, что я занимаюсь исследованием анатомических препаратов, — начал Эрнест. — Но, к сожалению, красителей, способных окрашивать ткани, очень мало. Может быть, ты мне предложишь что-нибудь новое? Ведь вы с Отто занимаетесь синтезом красителей.

— Красителей много, но вряд ли найдется что-нибудь лучше эозинов. Я испытал это на собственных руках, вот посмотри: пальцы до сих пор окрашены. Мне приходилось иметь дело с эозинами, когда я занимался синтезом флуоресцеина. Надеюсь, эти красителя тебя устроят.

Совет Эмиля Фишера и в самом деле оказался очень ценным — вскоре эозины стали одними из основных красителей при исследовании анатомических препаратов в медицинских лабораториях. Отныне и навсегда применение эозинов в анатомических исследованиях было связано с именем Эрнеста Фишера, и никто не подозревал, что основная заслуга в этом принадлежит студенту-химику Эмилю Фишеру.

Вскоре Байер получил приглашение из Мюнхена — ему предлагалось занять место профессора химии. К этому времени докторская работа Эмиля уже была готова — он спешил закончить ее, потому что хотел защищать диссертацию здесь, в Страсбурге. Студенческие годы подошли к концу, но для него в будущем не было ничего нового — его по-прежнему ждали исследования.

— Осенью едем в Мюнхен, — предложил брату Эмиль.

— Решено! — согласился Отто. — А чем мы займемся летом?

— Что ты скажешь о Вене? Я давно мечтаю побывать в этом прославленном городе. Кстати, разузнаем, как там обстоят дела в университете, познакомимся с лабораториями.

И сама Вена, и ее жители покорили молодых людей, у них появились здесь новые знакомства, новые друзья. Особенно сблизились они с Зденко Скраупом^[272], студентом-химиком, который стал их гидом по неповторимо прекрасному городу.

Эмиль интересовался искусством, и братья были частыми посетителями знаменитых венских картинных галерей. Они не упускали случая посетить и оперу. Естественно, средства у друзей были весьма ограничены, поэтому, чтобы сэкономить деньги, им приходилось прибегать к всевозможного рода ухищрениям.

Жизнь в Вене была беззаботной и веселой. Но приближалась осень, и братьям нужно было возвращаться в Эйскирхен. Здесь в семейном кругу они провели еще несколько недель отдыха и в середине октября 1875 года уехали в Мюнхен.

Намерение братьев ехать в Мюнхен вызвало возражения родных — в столице Баварии бушевала эпидемия тифа. Однако Эмиль был непоколебим: исследования фенилгидразина он должен продолжать под руководством профессора Байера, а это возможно лишь в мюнхенской лаборатории. Отец, давно отказавшийся от мысли сделать из сына коммерсанта, смирился.

— Ты уже взрослый и можешь сам решать, что тебе делать. Я позаботился о тебе, выполнил свой отцовский долг: в банке па твой счет положена такая же сумма, какую я дал в приданое твоим сестрам. Распоряжайся ею, как считаешь нужным.

— Спасибо, отец. Ты ведь знаешь, что для меня это очень острый вопрос. Пусть деньги пока останутся у тебя. Думаю, что я смогу жить на проценты. В Мюнхене я намереваюсь посвятить все свое время исследовательской работе в лаборатории профессора Байера. Плата за место в лаборатории невелика, денег должно хватить. Хочу тебе сказать, что синтез фенилгидразина — очень важное открытие, и мы ожидаем получить интересные результаты.

— Я ничего не смыслю в химии и не представляю себе, какую пользу принесет это открытие, но если ты считаешь, что это так важно, — действуй!

Условия работы в Мюнхене были отличными. К приезду профессора Байера лаборатория была переоборудована, сооружены новые печи с улучшенной вентиляцией, началось строительство нового здания Химического института. В лаборатории органической химии сначала работали только братья Фишеры, но вскоре появились и другие практиканты. Один из них — Теодор Куртиус, защитивший в Бонне докторскую диссертацию, захотел продолжать исследовательскую работу под руководством профессора Байера. Эмиль подружился с ним.

— Не могу понять, как вы могли столько времени потерять на анализы синтезированных вами соединений? — удивлялся Эмиль.

— Разве это много? — ответил Куртиус. — Ведь самый элементарный анализ продолжается два дня.

— Непростительное расточительство. Я, например, провожу не менее пяти анализов в день.

Куртиус с удивлением посмотрел на него и улыбнулся, приняв слова Эмиля за шутку.

— Пять анализов в день!.. Это невозможно!

— Нет, возможно, — возразил Фишер. — Самое главное — организация работы.

— Никакая организация тут не поможет, — решительно отрезал Куртиус.

— Не будем спорить, начнем работать вместе, и вы сам» убедитесь, что я прав. У меня уже все подготовлено для анализа.

На следующий день Эмиль появился в лаборатории на рассвете, разжег печи, взвесил органические вещества, приготовленные заранее в небольших фарфоровых тиглях, и приступи» к опыту. На одном столе работали две печи для определения углерода и водорода, на другом — две печи для определения азота в органических веществах. Наблюдая за сожжением веществ, он разжег еще одну печь, а затем подготовил тигли и органические соединения для следующего опыта. Эмиль работал с завидной ловкостью и умением. К вечеру все пять анализов были готовы. Куртиус не поверил своим глазам.

— Ты настоящий факир!

— Ничего подобного, дорогой Тео. Все дело просто в организации.

Может быть, Фишер и был прав, но ни один практикант, несмотря на все усилия и старания, не мог сравниться с ним в технике эксперимента. Оказалось, что успех в экспериментальной работе в немалой степени зависит и от того, кто ею занимается. Эмиль обычно работал одновременно над несколькими задачами и проводил по нескольку опытов сразу.

Фенилгидразин оказался довольно активным веществом. Он легко вступал в реакции с альдегидами и кетонами, образуя хорошо кристаллизующиеся вещества — фенилгидразоны. Эта свойство можно использовать для разделения смесей, содержащих альдегиды и кетоны, для характеристики данного альдегида или кетона по температуре плавления соответствующего фенилгидразона. Фенилгидразин служил и как исходное вещество для синтезов. Одной из основных проблем, над которыми работали Байер и его сотрудники, был вопрос об индиго и его соединениях со сходной структурой.

Первыми исследованиями, начатыми Эмилем Фишером в мюнхенской лаборатории, были опыты с фенилгидразонами альдегидов. Действуя на пропионовый альдегид фенилгидразином, он получил кристаллическое вещество, которое отличалось по составу от скатола, одного из производных индола, только тем, что содержало в своей молекуле еще один атом азота и три атома водорода.

— Если я смогу отделить молекулу аммиака от молекулы этого фенилгидразона, то получу скатол.

— А какими методами вы пользовались? — спросил профессор Байер.

— Термический распад, нагревание с различными катализаторами, но все безуспешно.

— И с кислотами не получилось?

— Нет. Производные фенилгидразина — фенилгидразоны распадаются под действием кислот на исходные альдегид и фенилгидразин.

— Попробуйте использовать порошок цинка и его соли.

Опыт с порошкообразным цинком тоже не дал никакого результата, однако хлорид цинка оказался очень активным. Содержимое колбы, в которой Фишер нагревал фенилгидразон, распространяло неприятный запах. Даже сильная вентиляция не помогала.

— Дик, что это? Ты словно собрал навоз из конюшен всего герцогства! — Кёнигс^[273] зажал нос, спасаясь от зловония.

— Получилось! — закричал Фишер, не обращая внимания на брезгливые гримасы коллег.

Но никто уже не слушал выражений его восторга. Практиканты погасили свои горелки, остановили опыты и один за другим выбежали из лаборатории — запах в комнате был невыносимым. А Эмиль, словно ничего не замечая, продолжал работать.

Так пришел первый успех, и он был связан именно с фенилгидразином. Эмиль верил, что с помощью этого соединения ему удастся сделать новые открытия. Запах скатола пропитал его одежду, волосы, кожу, но Эмиль не обращал на это внимания, он продолжал опыты: нужно было перекристаллизовать полученное вещество, чтобы определить температуру его плавления, провести элементарный анализ. Практиканты постепенно свыклись с неприятным запахом и даже перестали его замечать, хотя он следовал за ними повсюду — на улицах, в ресторанах, в театре.

Эмиль был страстным поклонником музыки и не пропускал ни одного концерта, ни одной оперы в городе. Вот тут-то опыты со скатолом и сыграли с ним злую шутку. Однажды он отправился в оперу, но, как только вошел в партер, соседи начали хвататься за носовые платки и шушукаться, дамы демонстративно вытащили флакончики духов.

— Кто пустил этого конюха в оперу? — послышался чей-то возглас.

Эмиль покраснел и поспешил покинуть зал. Он мылся самым тщательным образом, менял одежду, но кошмарный запах исходил от его кожи, неотступно следовал за ним.

Не обращайте внимания, — успокаивал его профессор Байер. — Наука требует жертв, и это еще не самая ужасная жертва. Ведь вы сделали открытие. — Профессор помолчал и неожиданно сменил тему разговора:

— Господин Фишер, необходимо в кратчайший срок обобщить исследования, связанные с гидразиновыми соединениями, и подготовить материалы к печати. Здание нового института почти закончено. Теперь у нас будут места и для приват-доцентов. Кстати, уже явился один претендент — доктор Аронштейн. Хотелось бы и вас видеть приват-доцентом.

В 1878 году Эмилю Фишеру было присвоено ученое звание доцента. Согласно установленным правилам, кроме публикации результатов научных исследований, кандидат должен был сдать экзамен, а после этого выступить с лекцией на тему, предложенную комиссией.

Самой трудной для Эмиля оказалась лекция. Он не привык выступать перед аудиторией, а коллеги советовали ему не пользоваться ни «шпаргалками», ни конспектом. Пришлось заранее написать лекцию и выучить ее. Превосходная память Фишера сослужила здесь ему верную службу, единственной помехой оказался довольно ощутимый рейнский диалект оратора, на что ему было указано. Фишер серьезно занялся произношением, стремясь к тому, чтобы его лекции в будущем читались правильным литературным языком.

На следующий год профессор Фольгард, который заведовал аналитическим отделением, получил приглашение работать в университете города Эрлангена. Его место, по предложению профессора Байера, занял Эмиль Фишер. Друзья и родные встретили эту новость с восторгом. Отец прислал Эмилю длинное поздравительное письмо, в котором сообщал, что они с матерью отпраздновали успех единственного сына — распили бутылку шампанского. Друзья устроили пирушку, где главными героями, помимо Эмиля, были также Куртиус и Кёнигс. Последний также работал в лаборатории профессора Байера в качестве приват-доцента. Невзрачный, неряшливо одетый, он казался очень непривлекательным, но стоило заговорить с ним, как все это невольно забывалось и собеседник попадал под обаяние человека необычайно живого и остроумного. У Вильгельма был неиссякаемый запас веселых анекдотов, иронических стишков, которые он экспромтом сочинял по любому поводу. А так как Куртиус не уступал ему в остроумии, в этот вечер они устроили настоящее состязание — к величайшему удовольствию присутствующих.

Кёнигс и Фишер были друзьями. Они жили в одном доме, их комнаты даже находились на одном этаже. Обычно по вечерам они возвращались домой вместе, заходили к Эмилю в обсуждали планы дальнейших экспериментов. Их интересовали главным образом состав и структура различных красителей — ведь в лаборатории профессора Байера в основном занимались красителями.

Братья Фишер работали над розанилином. Давно было известно, что если смесь анилина и пара- и орто-толуидинов окислить мышьяковой кислотой, образуются темно-зеленые кристаллы с металлическим блеском, которые окрашивают шерсть в красивый красный цвет. Поэтому краситель был назван розанилином. Позднее это соединение получило название фуксина. Но структура молекулы этого красителя оставалась невыясненной. Приступая к этой проблеме, Фишеры попытались превратить розанилин в уже известное соединение, которое можно было бы легко идентифицировать. Исследования братьев продолжались несколько лет, но успеха не имели.

— Попробуем разрушить аминогруппы в молекуле красителя, чтобы упростить ее, — предложил однажды Эмиль. — Этого легко добиться, если провести диазотирование, а потом нагреванием разложить соль диазония.

— Интересная мысль, — согласился Отто. — Начнем немедленно. Как раз и лед есть для охлаждения.

Через несколько дней у них уже были данные анализов нового продукта, но вопреки ожиданиям он по-прежнему содержал азот.

Видимо, атомы азота в молекуле связаны различным способом. Может быть, сначала попробовать восстановление, чтобы все атомы азота вошли в состав аминогрупп?

Мысль оказалась правильной, и на этот раз опыты дали долгожданный результат. Из пара-розанилина при восстановлении получился триаминотрифенилметан, который после диазотирования и нагревания со спиртом превратился в трифенилметан. Таким же образом была доказана структура розанилина^[274].

Успех братьев Фишер стал предметом обсуждения как на заседаниях Химического общества в Мюнхене, так и на приемах, которые время от времени устраивала супруга профессора Байера. Известная своей деликатностью, тактом и изящными манерами, госпожа Байер пользовалась всеобщей любовью и уважением. Кроме молодых практикантов ее мужа, госпожа Байер обычно приглашала и маститых ученых, писателей, художников, музыкантов. Эмиль любил бывать на этих приемах, которые были настоящими маленькими праздниками науки и искусства.

В то время в Мюнхене было немало известных певцов и в Королевской опере, и в театре «Одеон». Художники частенько устраивали карнавалы — их проводили в самых больших залах города при участии представителей искусств разных поколений. Однажды молодым ученым посчастливилось участвовать в грандиозном карнавале.

Искусно выполненные декорации превратили зал в волшебные чертоги. Гости были одеты в пышные красочные костюмы. Фишер и Кёнигс, оставаясь незамеченными в своих скромных костюмах, могли спокойно наблюдать за всем происходящим в зале.

— Ты слышал, в каком костюме прибудет Пильгхейм? — спросил Кёнигс Фишера.

— В костюме принца.

Пильгхейм был один из известнейших мюнхенских художников.

…И вот пестрая толпа заволновалась и расступилась. В зал вошел Пильгхейм, окруженный свитой. Его костюм из бархата и шелка ослеплял яркостью цветов. Карнавальный принц шествовал гордо и время от времени поднимал руку в знак приветствия, присутствующие же склонялись в низких поклонах. Процессия не успела дойти до другого конца зала, когда из двери напротив показался еще один принц, тоже окруженный свитой.

— Посмотри, — Фишер толкнул Кёнигса локтем. — Это же настоящий принц, Вильгельм Баварский.

Процессии встретились. Оба принца, остановившись друг против друга, галантно раскланялись. Затем принц Вильгельм подал руку Пильгхейму, и они направились рассматривать достопримечательности карнавала. Посетители толпились перед группой эскимосов. Одетые в костюмы из козьей шерсти и пакли, они танцевали какой-то причудливый танец возле своего чума, сделанного из рогожи. Из тех же легко воспламеняющихся материалов были выполнены и остальные декорации.

— Здесь все курят, и я не удивлюсь, если что-нибудь вдруг загорится, — заметил Фишер. Уж он-то хорошо знал свойства органических веществ и не мог не заметить опасности, которая могла омрачить веселый праздник.

— Не волнуйся ты понапрасну, — успокоил его Кёнигс. — Пойдем-ка лучше в буфет, выпьем пива, а потом опять вернемся сюда.

Не успели они допить свои кружки, как из зала послышался отчаянный крик: «Пожар»! Огонь вспыхнул в углу и мгновенно перебросился на костюмы эскимосов, которые метались по залу словно живые факелы, зажигая все вокруг. Обезумевшие от страха гости бросились к узким выходам, возникла давка. Десятки погибших в огне! Сотни раненых и изувеченных!

Эта трагическая история долгое время оставалась предметом разговоров в городе.

…Фишер продолжал свои исследования в лаборатории профессора Байера. Но теперь, когда он стал профессором и заведующим аналитическим отделением, ему приходилось руководить занятиями и работой студентов.

В лабораторию аналитической химии обычно приходили начинающие студенты, но некоторые из них уже тогда отличались явными способностями к научному поиску. С первых дней внимание Фишера привлек Людвиг Кнорр^[275]. Этот молодой человек работал с исключительной аккуратностью и быстротой, что особенно импонировало Эмилю; Фишер давал Людвигу все более сложные задания, и уже в конце первого года Кнорр серьезно занялся органической химией.

Фишера продолжали интересовать соединения гидразина, и он поручил Кнорру синтезировать и изучить пиперилгидразин. Но интересы Фишера не ограничились только этой областью — будучи химиком-органиком, он заинтересовался биологическими и биохимическими процессами, протекающими в организмах животных.

— Организм животных — могучая лаборатория, — говорил Фишер. — Там происходит синтез невероятного множества веществ! Распадаются углеводы, жиры, белки, чтобы дать энергию и строительный материал для других веществ. Человечество давно стремится раскрыть сущность этих процессов, но мы пока все еще далеки от истины. Существует два пути раскрытия этих тайн: либо изучать образующиеся в результате жизнедеятельности организма продукты распада, которые он выбрасывает, либо пытаться синтезировать вещества, которые производит живая клетка.

В осуществлении этой задачи химия добилась немалых успехов, и все же множество проблем продолжали оставаться неразрешенными. Одной из них — и, быть может, самой важной — была проблема изучения белковых веществ и белкового обмена. В организме человека и теплокровных животных белковые вещества распадаются, и конечным продуктом распада является мочевина. Однако у животных и птиц с «холодной» кровью белковый обмен приводит к образованию мочевой кислоты. Ни сама кислота, ни ее производные до сих пор не были изучены, и Эмиль Фишер начал исследования этой группы соединений.

Чтобы установить их точную структуру, нужно было изучить все возможные варианты получения одного соединения из другого, синтезировать самые различные производные этих веществ и выделить их из природных продуктов. Это было огромное поле деятельности, неисчерпаемый источник идей.

В ходе исследований Фишер сделал очень важное открытие, которое было с успехом использовано в его дальнейшей работе. При обработке органических кислот пятихлористым фосфором были получены соответствующие хлориды, которые обладали повышенной реакционной способностью и могли легко превращаться в производные кислот. Так, Фишер сумел получить из мочевой кислоты трихлорпурин, а при последующей его обработке едким кали и йодистым водородом — ксантин. При метилировании ксантина Фишер получил кофеин — бесцветное, горькое на вкус кристаллическое вещество, которое содержится в зернах кофе и листьях чая. Синтезированное вещество было полностью идентично природному кофеину, оно оказывало такое же возбуждающее действие, как и природный продукт.

— Сейчас я угощу вас кофе, приготовленным без кофе, — сказал Фишер приятелям, выходя из кухни. Он нес небольшую металлическую кружку, и аромат кофе наполнил комнату. Разлив напиток в чашки, он предложил друзьям попробовать.

— Доверимся химии и нашему кулинару Фишеру! — торжественно провозгласил Кёнигс и отпил глоток. Он некоторое время подержал жидкость во рту, желая как следует оценить вкус и аромат напитка, наконец проглотил и важно изрек:

— Если когда-нибудь Германия останется без кофе, ты сделаешься самым богатым человеком, Дик. Пожалуй, даже сможешь открыть собственную фабрику.

— Благодарю за совет. Неужели ты до сих пор не понял, что это не для меня? Мое место в лаборатории, среди колб и холодильников.

Да, там он действительно был на месте. Его острый и пытливый ум умел правильно определить путь сложных исследований, довести их до желанного результата. Успехи Фишера уже стали известны и получили признание за пределами Германии. Он получил приглашение на должность профессора в Аахане, затем в Эрлангене.

Эрланген — небольшой городок, но для университета только что выстроили новое здание. К тому же Фишеру предлагали здесь постоянное место профессора химии, и он не колеблясь принял это предложение.

Друзья устроили Эмилю торжественные проводы, с сожалением расставались со своим любимым профессором студенты.

В Эрланген Фишер взял с собой только самое необходимое, о багаже должна была позаботиться его сестра Эмма, приехавшая в Мюнхен вместе с дочерью Ядвигой.

Оказалось, что в купе Эмиль ехал один, теперь он мог спокойно обдумать то, что ему предстоит сделать.

Но в Нюрнберге в купе вошла молодая красивая девушка в сопровождении пожилого мужчины, по всей видимости ее отца. Спутник дамы поздоровался и представился:

— Профессор Якоб фон Герлах.

Фишер учтиво поклонился и представился тоже.

— Я часто слышал о вас от своего кузена Эрнеста Фишера. Он тоже специалист по анатомии. Очень рад случаю познакомиться с ученым из Эрлангена, я как раз туда направляюсь.

— Эрланген невелик, и все мы поддерживаем тесные отношения друг с другом. Это имеет свои преимущества, так как часто именно в таком контакте рождаются идеи исследований, интересных с точки зрения различных наук. Возьмите, например, вашу химию и мою медицину. Какой интереснейшей лабораторией является человеческий организм! Какие любопытные процессы там происходят! А что мы знаем об этом? Почти ничего!

Дочь профессора Герлаха, Агнес, внимательно слушала их разговор. Могла ли она предполагать, что этот случайный попутчик, который был к тому же значительно старше ее, через несколько лет станет ее мужем.

Фишер же, увлеченный разговором с профессором Герлахом, почти не обращал внимания на очаровательную спутницу. Несмотря на частое посещение многолюдных приемов госпожи Байер, он совершенно не умел обращаться с дамами и в их обществе обычно чувствовал себя несколько стесненным, хотя он был интереснейшим собеседником, отлично знавшим музыку, театр, живопись.

Вслед за Фишером в Эрланген перебрались и двое студентов, работавший под его руководством в Мюнхене — Людвиг Кнорр и Герман Рейзенегер. Оба защитили здесь свои докторские диссертации и остались работать ассистентами у своего учителя.

Фишер снял отдельную квартиру и обставил ее по своему вкусу, хозяйство вела пожилая вдова, которую рекомендовала Эмилю его мать. Она оказалась непревзойденной кулинаркой, и не только сам Фишер, но и его ученики не раз отдавали должное ее мастерству.

Молодые ученые — Кнорр и Рейзенегер — постоянно консультировались с учителем. Они вели исследования, связанные с синтезом различных соединений при участии фенилгидразина. Работа продвигалась очень успешно.

Используя продукт реакции фенилгидразина с ацетоуксусным эфиром, Людвиг Кнорр подверг его метилированию йодистым метилом и после обработки едким кали получил бесцветное кристаллическое вещество горького вкуса, которое обладало жаропонижающим свойством. Оно было названо антипирином.

Рейзенегер изучал взаимодействие фенилгидразина с различными кетонами. В большом списке соединений с карбонильной группой, который дал ему Эмиль Фишер, значилась и фруктоза. Изучение этой кетозы положило начало обширным исследованиям в области Сахаров^[276].

Осуществляя взаимодействие фруктозы с различными количествами фенилгидразина, Рейзенегер получил неожиданные результаты. В одной колбе образовались только бесцветные кристаллы, а в другой, наряду с ними, еще и окрашенные в желтый цвет.

— Проба, которая дала желтые кристаллы, содержала излишек фенилгидразина, — объяснял Рейзенегер.

— Повторите опыты, увеличив количество фенилгидразина вдвое, втрое относительно количества фруктозы. Нужно найти условия, при которых получается в чистом виде только желтое кристаллическое вещество.

Фишера заинтересовали эти результаты, он немедленно приступил к исследованию других Сахаров — глюкозы, галактозы. В его лаборатории было немало сотрудников, которым он мог поручить решение сложных задач. Они прошли великолепную школу и работали с завидной быстротой — умели проводить по нескольку опытов одновременно.

Результаты взаимодействия фенилгидразина с сахарами в уксуснокислой среде имели для химии особенно большое значение. Полученные желтые кристаллические вещества были названы озазонами. Они легко кристаллизовались, и их кристаллы имели конфигурации, характерные для каждого вида Сахаров. Таким образом, путем получения соответствующих озазонов сахара можно было легко идентифицировать. С помощью озазонов стало возможным отличать пентозы от гексоз. До тех пор это было практически невозможно, так как количественный элементарный анализ давал для всех Сахаров, имеющих формулу (CH₂O)_n, одинаковый процентный состав.

Основной целью исследования Сахаров было выяснение их структуры, и здесь использовалась главным образом теория асимметрического углеродного атома в молекуле^[277]. Многочисленные опыты в этом направлении Фишер проводил со своим сотрудником Юлиусом Тафелем. Вместе с тем он продолжал исследования мочевой кислоты.

При посещении крупных заводов Людвигсхафена, где Фишеру предлагалось место руководителя исследовательской лаборатории, он встретился с Ван-Гоовеном, главой известной голландской фирмы, продающей фармацевтические препараты. Тот продал Фишеру для лабораторных исследований килограмм, экскрементов змей по невероятно высокой цене. Из полученного сырья Фишер выделил 250 г кристаллической мочевой кислоты, которая была ему необходима для дальнейших опытов. В разгар работы Фишер внезапно заболел, и ему пришлось прекратить исследования почти на целый год. Эмиля мучил упорный, неослабевающий кашель, требовалось серьезное лечение.

Осенью 1884 года Фишер приехал в Эрланген, чтобы получить разрешение на продолжительный отпуск, а затем направился лечиться в Рейт к своему шурину Артуру Дилтею. Вместо Эмиля в университете остался Отто Фишер, избранный академическим советом.

Весной следующего, 1885 года профессор Иоганнес Вислиценус^[278] уехал в Лейпциг, и, таким образом, освободилось вакантное место в Вюрцбургском университете. Несмотря на то, что члены ученого совета знали о болезни Фишера, его все-таки избрали на место Вислиценуса, и профессор Семпер, зоолог, отправился на переговоры с Фишером. Кстати, к этому времени Фишер уже начал поправляться — лечение в Рейте, путешествие по Франции и на Корсику, видимо, оказали свое благотворное действие.

Приступив к работе в Химическом институте, Фишер обнаружил, что в помещениях нет вентиляции, поэтому он начал с устройства вытяжных шкафов. Все работы были закончены к концу летних каникул, так что с наступлением осени начались интенсивные занятия в лабораториях.

Вместе с Фишером в Вюрцбург переехали его сотрудники — Людвиг Кнорр и Юлиус Тафель; Тафель продолжал исследования Сахаров в частной лаборатории Фибера.

Изучение структуры Сахаров продвигалось очень быстро, но полное подтверждение теоретических выводов можно было получить лишь после синтеза какого-либо моносахарида. Экспериментам не было конца. Фишер повторил опыты Бутлерова и сумел получить путем нагревания формальдегида с известковым молоком смесь Сахаров. Из этой смеси после обработки фенилгидразином он выделил озазоны гексоз.

— Мы проведем опыты и с другими альдегидами, — заявил Фишер. — Я давно уже думаю над этим. Может быть, подходящим будет ненасыщенный альдегид — акролеин. Путем присоединения атома брома к его молекуле можно создать условия для удлинения углеродной цепи, и, таким образом, синтез окажется под контролем, а не будет протекать самопроизвольно.

— Но работа с акролеином невозможна без хорошей вентиляции, — заметил Тафель.

— О том, чтобы ставить опыт в лаборатории, и речи быть не может. Эти работы должны проводиться только на открытой местности, скорее всего в заводских условиях. Возможно, мы используем для этой цели фабрику мастера Луциуеа в Гегсте-на-Майне, я часто давал ему консультации и, думаю, он не откажет нам в содействии.

Мастер Луциус отнесся к просьбе профессора более чем благосклонно, и летом 1886 года Фишер с Тафелем уехали на фабрику в Гегст. Они установили на открытой печи огромный котел, наполнили его глицерином и проверили исправность холодильных труб и приемника.

— Все в порядке. Чтобы приступить к работе, нам нужен еще только северный ветер. Акролеин сильно раздражает глаза и дыхательные пути, что не только неприятно, но и опасно.

— Ветер в этих местах обычно северный, так что ждать долго не придется, — успокоил Фишера Тафель.

И действительно, к вечеру того же дня подул северный ветер, и они разожгли печь. Вскоре температура в котле поднялась, началось образование акролеина. Часть едких паров выходила из приемника, но ветер относил их. Несколько дней работа шла без происшествий. Но однажды, когда Фишер отправился в управление, чтобы встретиться там с Луциусом и обговорить детали дальнейшей работы, ветер неожиданно изменил направление и… будто тысячи невидимых игл вонзились в глаза Тафеля. Дыхание перехватило, он почувствовал, что летит в бездонную пропасть. Ядовитое облако обволакивало фабрику.

Фишер со всех ног бросился к дистиллятору. Забыв о недавней своей болезни, он думал сейчас только об одном — нужно спасти Тафеля! К счастью, ветер вновь изменил направление, однако, когда Фишер подбежал к дистиллятору, Тафель лежал на земле без сознания. Пострадавшего отвезли в больницу, вызвали врачей. Лишь на второй день смерть отступила, пострадавший был вне опасности. А спустя несколько дней он уже продолжал опыты вместе с Фишером.

Через несколько дней они получили достаточное количество акролеиндибромида и вернулись в Вюрцбург. Вскоре им удалось получить гексозу, которую они назвали акрозой^[279].

В то же самое время англичане Пасмур и Лоренц Ах работали над получением моносахаридов с большим количеством углеродных атомов в молекулах, используя для этого циановодородный метод, разработанный Генрихом Килиани^[280] и Эмилем Фишером.

У Фишера, увлеченного научными проблемами, не было времени подумать о доме, о своих личных делах. Его домом была лаборатория, его счастьем — наука. Но по вечерам, оставаясь один, Фишер все чаще вспоминал прелестную девушку, с которой он познакомился в поезде. Агнес Герлах… Он не раз ветреная ее на приемах в Эрлангене, разговаривал с ней, но только здесь, в Вюрцбурге, вдруг остро почувствовал, что скучает без девушки. Его уже не увлекали шумные и веселые компании, где он проводил свои вечера, он постоянно ощущал какую-то пустоту.

Госпожа Кнорр, жена его сотрудника, подружилась с Агнес еще в Эрлангене и часто приглашала девушку погостить в Вюрцбург. Когда Агнес приезжала в Вюрцбург, госпожа Кнорр каждый раз устраивала прием, на котором не без умысла непременным гостем был Эмиль.

На одном из таких приемов, в конце 1887 года Фишер сделал Агнес Герлах официальное предложение, и в тот же вечер была отпразднована помолвка. Свадьба состоялась в Эрлангене в конце февраля следующего года.

Теплоту и счастье принесла Агнес в дом Фишера. Агнес была любимицей отца, и с первого же дня она полюбилась и родителям мужа. Ее любили все — Агнес несла в себе лучезарную радость.

Жизнь в Вюрцбурге была полна интенсивных событий. Кроме концертов, выставок, экскурсий, в академической среде существовала традиция собираться по праздникам поочередно в домах профессоров. Никто не помнил, когда была заложена эта традиция, но соблюдалась она свято. Обычно на приемах встречались и медики, и ботаники, и философы, и физики, и химики. Самым торжественным моментом на приеме была поздравительная речь, которую произносил кто-нибудь из гостей. На одном таком торжестве, устроенном профессором Фридрихом Кольраушем^[281], приветствие должен был произнести Фишер. Он, конечно, заранее обдумал свою речь и решил начать с электричества, которому Кольрауш посвятил много лет исследовательской деятельности, затем перешел к недавно появившимся электрическим лампам, свет которых он сравнил с блеском присутствующих дам, а красоту и обаяние госпожи Кольрауш — с ослепительным сиянием электрической дуги. Эта речь была встречена бурными аплодисментами, а сосед Фишера по столу, профессор философии Гейсель, наклонившись к нему, прошептал: «Сейчас я понял, что вы, химики, превзошли в красноречии даже философов».

В конце 1888 года у Фишера родился сын. По древнему немецкому обычаю ему дали несколько имен — Герман-ОттоЛоренц.

Несмотря на перемени, которые внесла в жизнь Фишера женитьба и рождение ребенка, интенсивная исследовательская деятельность его не прекращалась. Разработав и усовершенствовав ряд методов синтеза и анализа органических соединений, великий мастер эксперимента сумел добиться больших успехов.

После синтеза акрозы, сотрудники Фишера — Юлиус Тафель, Оскар Пилоти и несколько дипломантов — начали осуществлять сложные и многоступенчатые синтезы природных Сахаров — маннозы, фруктозы и глюкозы. Эти успехи принесли Фишеру и первые международные признания. В 1890 году Английское химическое общество наградило его медалью Дэви, а научное общество в Упсале избрало своим членом-корреспондентом. В том же году Немецкое химическое общество пригласило ученого выступить в Берлине с докладом об успехах в области синтеза и изучения Сахаров.

_{И. Я. Горбачевский}^[282]

Чрезвычайно расширились исследования группы пуринов. Фишер получил пурин при хлорировании мочевой кислоты оксихлоридом фосфора и восстановлении образовавшегося продукта йодистым водородом. Пурин был основным соединением этой группы, а ксантин, кофеин и гуанин — его производными^[283]. Взаимные превращения и проведенные синтезы уже давали ясное представление о строении этой большой группы соединений, однако полный синтез все еще не был осуществлен, поэтому вопрос считался открытым. Исследования в этой области проводились в основном ассистентом Фишера Лоренцем Ахом.

Обширные исследования Фишера, его попытки выяснить структуру нескольких классов органических соединений, а также ввести рациональный способ их классификации были высоко оценены мировой химической общественностью^[284]. Поэтому он был одним из первых, кого пригласили участвовать в Женевской конференции по разработке номенклатуры органических соединений.

В Женеву, куда из всех европейских стран прибыли самые выдающиеся ученые, известные своими заслугами в развитии органической химии, Фишер прибыл вместе с Агнес. Участников конференции разместили в одной гостинице, чтобы они имели возможность встречаться не только во время официальных заседаний, но и за ужинами, которые устраивались в огромном банкетном зале.

Каждый вечер вокруг длинного стола собирались ученые вместе со своими женами. Веселый смех, дружеские беседы и, конечно же, обсуждение вопросов, которые они не успели разрешить во время заседаний. Официальным руководителем конференции был назначен профессор Шарль Фридель из Парижа, но первостепенную роль во всех обсуждениях играл Адольф Баейр. Он давно занимался вопросами создания стройной и легко применимой системы названий химических соединений. Полезными оказались и предложения Фишера — его исследования углеводов и соединений группы пурина привели к полному выяснению их структуры, а следовательно, и к созданию четких правил их классификации.

Фишер возвращался с конференции полный самых лучших впечатлений. Она коренным образом отличалась от всех остальных: здесь не было обширных докладов, не было и парадного шума, обычного для международных конгрессов. Ученые собрались большой, единой семьей и провели несколько незабываемых недель на берегу Женевского озера. Результатом же конференции было создание Женевской номенклатуры, которая и сейчас лежит в основе номенклатуры органических соединений^[285].

Слава Фишера, непревзойденного экспериментатора и крупного теоретика, работающего в области органической химии, привлекла внимание многих университетов. Последовали приглашения из Аахена, Цюриха, Гейдельберга, Берлина^[286]. Фишеру не хотелось покидать Вюрцбург, но Агнес и ее отец настоятельно советовали ему принять приглашение из Берлина.

— Это лучшее профессорское место среди всех университетов Германии, — говорила Агнес. — Да и столичный Берлин не идет ни в какое сравнение с другими городами.

— Это не только честь, но и признание твоих способностей, — поддерживал ее отец, — признание того, что ты — выдающийся ученый Германии. Отказ от этого предложения будет воспринят как заявление, что ты боишься стать во главе нашей химической науки. Нет, нет, не отказывайся, Эмиль, обдумай лучше свои условия и поставь их перед министерством. Если они действительно ценят тебя, то примут их, и ты сможешь все организовать по своему желанию.

Старый Фишер тоже рекомендовал сыну принять приглашение, и Эмиль Фишер, тщательно обдумав, выдвинул министерству свои условия:

— Здание института, построенное Гофманом, не удовлетворяет современным требованиям широкой экспериментальной работы, поэтому необходимо построить и оборудовать новое здание. Немаловажно и расположение помещений — оно должно быть удобным для работы.

— Но мы встретим серьезные возражения в министерстве финансов! В Берлинском университете было сделано немало открытий в области химии и безо всяких нововведений. Требовать строительства нового здания! Боюсь, что у меня не окажется достаточно аргументов для защиты вашего предложения, — возражал советник министерства.

— Это мое непременное условие, в противном случае я остаюсь в Вюрцбурге.

Переговоры закончились обещанием представителей министерства построить для Химического института новое здание, и Фишер принял предложение. Его место в Вюрцбурге занял двоюродный брат Эмиля — Отто Фишер.

Пока Фишер занимался переездом, Агнес увезла детей к своим родителям в Амбах: их второй сын был еще совсем крошечным и нуждался в особом уходе.

В Берлине Фишер временно поселился в старом доме, ожидая, пока господин Гофман освободит служебное помещение. Это создало большие неудобства, так как зима 1893 года была необыкновенно суровой, а Фишер должен был ходить в институт по нескольку раз в день. За те полчаса, что он добирался до института, он промерзал до костей. Опасаясь, как бы он снова не заболел, Агнес нашла выход — по ее настоянию, садясь в экипаж, Эмиль заворачивался в огромный тулуп.

Институт на Георгенштрассе располагал двумя большими аудиториями. Лаборатории и подсобные помещения находились позади аудиторий и соединялись с жилым зданием на Доротенштрассе. Здесь же находились и две частные лаборатории.

Исследовательская работа Фишера возобновилась немедленно так как вместе с ним из Вюрцбурга перебрались Лоренц Ах, который продолжал изучение пуриновых соединений, и трое молодых химиков — Гениш, Копиш и англичанин Кроссли^[287]; последним предстояло закончить свои докторские работы. Они изучали сахара — синтезировали алкогольглюкозиды, исследовали ферменты, вызывающие распад глюкозидов^[288].

Научные успехи окрыляли Фишера, но все больше и больше удручали семейные невзгоды. Холодный берлинский климат неблагоприятно отразился на здоровье сыновей — мальчики часто белели, Фишер, на собственном опыте убедившийся в том, что медицина не всесильна, чрезвычайно беспокоился за детей. Но самое страшное испытание было впереди — вскоре после рождения третьего сына Агнес заболела — у нее началось воспаление среднего уха. Специалисты настаивали на немедленной операции, но Агнес не соглашалась. Болезнь прогрессировала и скоро перешла в менингит. Операцию сделали, но было уже поздно — Агнес умерла. Это случилось в 1895 году.

Но тяжелая потеря не сломила Фишера. Поручив заботу о сыновьях преданной экономке и опытным учителям, Фишер с головой ушел в работу. Его давно интересовала проблема белковых веществ, однако он все не решался начать — столь сложны и разнообразны белки, являющиеся основной материей живой клетки, столь трудно изучение их свойств! В сущности методика экспериментов с белками пока не была разработана. Поэтому Фишер все откладывал опыты. Но теперь, когда исследования Сахаров и пуринов доведены почти до конца, стоило подумать и о белках.

Исследование структуры Сахаров, синтез глюкозы, фруктозы и других моносахаридов были действительно самыми значительными открытиями в органической химии. В 1902 году Эмиль Фишер был удостоен самой высокой награды, присуждаемой за научные открытия, — Нобелевской премии по химии^[289].

Опыт, приобретенный при изучении Сахаров, при разделении их оптических антиподов можно было использовать в исследованиях белков, хотя здесь дело обстояло намного сложнее.

— Изучение белков начнем одновременно с двух сторон, — излагал Фишер план будущейработы своим сотрудникам. — Мы исследуем состав различных белковых веществ. В настоящее время единственный путь к решению этой задачи — гидролиз. Полученную смесь аминокислот мы разделим, применив метод, который разработал один из моих сотрудников — Теодор Куртиус, — этерификацию кислот спиртами и разделение афиров фракционной дистилляцией. Так мы разложим эфиры на аминокислоты, а потом определим состав соответствующих им белковых веществ. С другой стороны, попытаемся синт0зировать вещества, которые хотя бы по составу были похожи на белки. Что вы на это скажете, господин Фурно?

Француз Эрнст Фурно^[290] приехал к Фишеру на стажировку, он специализировался по органическому синтезу.

— С удовольствием займусь этой работой, — сказал Фурно.

— В моей лаборатории уже разработан ряд методов синтеза, которые мы и применим к аминокислотам. Вы уже знакомы с одним из этих методов — обработкой кислоты пятихлористым фосфором с превращением ее в хлорангидрид. Если на полученное соединение подействовать другой аминокислотой, может быть, удастся найти условия, при которых две молекулы аминокислот соединятся в одну, более крупную.

Работа в лаборатории началась с необыкновенным энтузиазмом. Гидролизу были подвергнуты казеин — белковое вещество молока, и фиброин — белковое вещество натурального шелка. Полученную смесь аминокислот подвергали этерификации и фракционной дистилляции. В то же время Фурно сумел получить хлорангидрид α-аминоуксусной кислоты, названной глицином за ее сладкий вкус. После многочисленных вариаций условий опытов было установлено, что хлористый глицил вступает в реакцию с этиловым эфиром этой же кислоты, а продукт омыления представляет собой глицилглицин. Это новое вещество Фишер назвал пептидом, точнее, дипептидом.

— Целью дальнейших опытов является синтез более сложных молекул — трипептидов, тетрапептидов, полипептидов…

Процессы протекали медленно. Приходилось многократно повторять опыты, при этом каждый раз молекула полученного продукта удлинялась еще на один аминокислотный остаток. Молекула полипептида постепенно росла — три, четыре, пять, восемнадцать аминокислотных остатков, связанных друг с другом таким же образом, как и в молекулах природных белков!

^{Схема синтеза акрозы по Э. Фишеру и доказательство строения фруктозы}

Весть об успехе этой работы — однообразной, кропотливой и очень длительной — поразила не только ученый мир. Торжествовало все человечество! В одном из сообщений, которые крупнейшие ученые по традиции делали перед Немецким научным обществом, Фишер, выступая в начале 1906 года, докладывал работу по аминокислотам, белкам и синтезу полипептидов. Он изложил основы созданной им полипептидной теории, которая остается в силе и сегодня: в белковых веществах аминокислотные остатки соединены пептидной связью^[291].

Через несколько дней после этого сообщения в «Венской газете» появилась первая сенсационная статья: «Синтез белка в пробирке!» Это известие было искрой, вызвавшей грандиозную газетную шумиху. Репортеры дали волю своей фантазии и превзошли авторов фантастических романов. Они уже считали решенной проблему обеспечения питанием населения планеты. Рисовали схемы, согласно которым в «магической лаборатории» Эмиля Фишера уголь превращался в самые вкусные и питательные блюда. Ученый пытался протестовать — он не имеет отношения к этой проблеме, но никто не желал его слушать. Газеты жаждали сенсаций, а большей сенсации, чем синтез белка, трудно было представить. Да, действительно были найдены методы синтеза аминокислот, но это были пока настолько дорогие и сложные операции, что говорить о приготовлении искусственной пищи не приходилось.

«…Природные белки, — размышлял Фишер, — содержат в своих молекулах сотни и даже тысячи аминокислотных остатков, связанных между собой в строгой последовательности. Молекулы многих аминокислот содержат по одному асимметрическому углеродному атому. Это означает, что аминокислоты существуют в двух оптически активных формах, поэтому продукты гидролиза природных белковых веществ всегда содержат рацемическую смесь оптически активных аминокислот. Нужно вести исследования и в этом направлении».

Опыт, приобретенный при изучении оптических изомеров углеводов, был использован для разделения аминокислот на оптические антиподы. Но этого было недостаточно. Чтобы выяснить, какие изомеры аминокислот содержатся в природных белках, необходимо провести синтезы и взаимные превращения. Каждое новое открытие рождало и новые идеи, закладывало начало новому синтезу, новым превращениям. Результаты становились все более убедительными, успехи — все более весомыми. Было однозначно установлено, что природные аминокислоты являются левовращающими оптически активными соединениями. В лаборатории Фишера даже удалось превратить природный l-серин в l-аланин и l-цистеин.

Несмотря на обширную экспериментальную работу, Фишер находил время и для систематизации и подготовки к публикации научного материала. Необходимо было обобщить результаты долголетних исследований, опубликованных в виде отдельных статей в различных журналах. Фишер подготовил к изданию монографии об углеводах, пуринах, белках^[292].

^{Медаль, отчеканенная в честь Э. Фишера Немецким химическим обществом}

Идеи рождались одна за другой, мысли о работе не покидали Фишера даже во время отдыха. А Фишер любил отдыхать среди природы — бродить по лесу, наслаждаться его тишиной, ароматом лесных трав. Однажды, гуляя в дубовом лесу в Грюнау, он сорвал несколько чернильных орешков и принес их Герману — старший сын к этому времени уже закончил химическое отделение университета и работал в лаборатории отца.

— Вот она природная лаборатория, которая производит вещество, использовавшееся еще в глубокой древности, — сказал Фишер.

— Ты имеешь в виду дубящие вещества, отец?

— Именно их. Давай займемся расшифровкой их строения. Начнем с гидролиза и выделения продуктов, а закончим синтезом.

И вновь десятки задач, над решением которых работали сотрудники Фишера. Но теперь работа в лаборатории осложнилась, поскольку почти все молодые практиканты и сотрудники были мобилизованы. Черная тень первой мировой войны нависла над миром.

Для Фишера наступили тяжелые дни. Призванный в армию младший сын Альфред был направлен в Добруджу, в бухарестский лазарет, где заразился сыпным тифом и умер. За год до этого, в 1916 году, после тяжелой болезни скончался его второй сын, который также собирался стать врачом.

К тяжелым личным переживаниям присоединились трудности с исследовательской деятельностью: работа в лаборатории была приостановлена из-за того, что не хватало химикатов. Поэтому целые дни Фишер проводил в своем кабинете, работая над рукописями. «Полипептиды и белки», «Депсиды и дубящие вещества»^[293] — работа над этими книгами нередко возвращала его к прошлому, и он вспоминал любопытные факты, забавные случаи, учеников, помощников и друзей. Многие из них оставили частицу своей жизни в лаборатории Фишера. Ему хотелось каждому воздать должное, высказать свою признательность. Так созрела у Фишера идея написать воспоминания с своей жизни.

Это была последняя большая книга, которую написал Эмиль Фишер.

Все предвещало новый расцвет науки, но у Фишера вдруг пропало желание работать. Тяжелая, неизлечимая болезнь все чаще давала о себе знать, отнимала последние силы. Заключение врачей было категорическим: рак! Фишер отчетливо осознавал, что его ждет, но он не страшился смерти. Спокойно привел в порядок все свои дела, закончил работу над рукописями, успел завершить и свою автобиографию, хотя и не дождался ее выхода в свет. Эмиль Фишер скончался 15 июля 1919 года.

Ученики Э. Фишера — лауреаты Нобелевской премии

^{О. Варбург}

^{А. Виндаус}

^{Ф. Прегль}

^{О. Дильс}

ЯКОБ ГЕНРИК ВАНТ-ГОФФ (1852–1911) 

Был теплый воскресный день, один из тех ясных весенних дней, которым так радуются после длинной, уже надоевшей зимы. Почки на деревьях набухали буквально на глазах, краски в саду волшебно менялись. Еще утром парк был серым и неприветливым, но уже к полудню легкая зеленая дымка окутала кусты, тоненькие молодые побеги тополей чуть заметно трепетали.

Наслаждаясь картиной пробуждения природы, господин Гоогеверф глубоко вдыхал свежий воздух. Время от времени он останавливался перед какой-нибудь веткой и любовался ее нежными зелеными листочками.

Давно Роттердам не был столь приветлив, столь красив.

Господин Гоогеверф шел медленно, не думая ни о чем — он просто радовался наступающей весне. Аллея вела к большому каналу, окаймленному тополями. Гоогеверф и сам не заметил, как свернул в переулок и оказался на школьном дворе. Сколько лет он ходил по этой дороге, сколько раз переступал порог этого красивого здания. Сейчас учеников в школе не было, и всюду царила тишина.

Солнце опустилось над острыми куполами соборов, отражаясь в стеклах окон. Они блестели, будто позолоченные.

Господин Гоогеверф остановился и прищурил глаза. «Красота какая!» — подумал он. Вдруг какая-то тень мелькнула за окнами. «В лаборатории кто-то есть!». Нет, ему не показалось, в лаборатории и в самом деле кто-то был. «Неужели вор? Господин Гоогеверф быстро поднялся по серым каменным ступенькам и толкнул дверь. «Заперто!» Он нащупал во внутреннем кармане пальто ключ, открыл дверь и бросился бегом в химической лаборатории. Рванув дверь, он замер, пораженный.

— Генри! Что ты здесь делаешь?

Высокий белокурый Генри смотрел на него с еще большим удивлением и молчал. Только блеск его синих глаз вдруг погас, а лицо вспыхнуло румянцем смущения.

— Как ты попал сюда?

— Через окно в подвале, — тихо ответил Генри.

Господин Гоогеверф приблизился к демонстрационному столу и стал внимательно рассматривать то, что делал его ученик. «Так… прибор собран абсолютно правильно. В дистилляционной колбе что-то кипит…»

— Что это у тебя там? — спросил Гоогеверф, явно заинтересованный работой самого способного и самого прилежного своего ученика.

— Нитробензол. Я его перегоняю.

— Все сделано правильно, но независимо от этого я должен самым серьезным образом предупредить тебя: твой поступок заслуживает строгого наказания. Если я сообщу директору, не сомневаюсь, решение будет очень суровым, невзирая на то, что твой отец — уважаемый в Роттердаме человек.

Наступило неловкое молчание. Господин Гоогеверф переступал с ноги на ногу, обдумывая, как поступить. Генри замер на месте. «Неужели это так плохо — желание чему-то научиться?» — подумал он.

— Погаси горелку и убери все на место. Идем к твоему отцу.

По улице они шли молча, пока не подошли к дому. Господин Гоогеверф бросил взгляд на блестящую бронзовую таблицу на двери «Доктор медицины Вант-Гофф» и назидательно сказал:

— Это имя в почете у всех в Роттердаме. И ты должен вести себя так, чтобы не посрамить его.

Господин Вант-Гофф, узнав новость, был потрясён: неужели все его старания воспитать сына в духе высокой морали, привить ему чувство долга и самоуважения остались напрасными? Жажда знаний не могла служить здесь оправданием, всему свое место и время.

Господин Гоогеверф обещал не сообщать об этом случае директору, но Генри с этого дня все же получил разрешение проводить опыты в одной из комнат, служившей прежде врачебным кабинетом отцу. Никому тогда и в голову не приходило, что это увлечение уже определило судьбу мальчика. Отец считал: заниматься химическими опытами интересно и даже полезно — развивается любознательность, но посвятить всю жизнь химии — это нелепо. Химия не профессия! Химик не способен обеспечить свою жизнь.

Так думали не только в семье Вант-Гоффа. В Голландии вообще относились к химии с пренебрежением. Поэтому, когда Генри закончил школу и твердо заявил, что хочет стать химиком, решение его было встречено иронически.

— Вот, например, аптекарь — это профессия. Химия, конечно, тоже находит применение в медицине, в биологии, но химия сама по себе…

— Ив химии есть место великим свершениям, отец. Глубокие философские идеи кроются не только в литературе.

— Нет, с этим я не могу согласиться. И вообще, эти сравнения совершенно неуместны. До осени еще есть время, обдумай все хорошенько. — Господин Вант-Гофф раздраженно побарабанил пальцами по блестящей полированной крышке бюро и посмотрел в сторону библиотеки, где стояли сотни книг в кожаных переплетах. — Пойдем в холл.

День угасал. Большой шар керосиновой лампы разгонял мрак в холле. Мать и братья Генри уже были на своих местах. Генри сел в кресло и раскрыл небольшую книжку. В этот вечер читали «Манфреда». Отец сел так, чтобы свет лампы падал на страницы, и начал читать вслух. Каждый держал в руках свой экземпляр книги и следил за неторопливым и торжественным голосом доктора Вант-Гоффа. Байрон был его любимым поэтом, его кумиром. Он считал, что Байрона нужно читать только по-английски, и медленно, выразительно декламировал бессмертные строки.

Любовь отца к поэзии Байрона захватила всю семью, путешествия по страницам книг мало-помалу научили молодого Генри философскому отношению к жизни во всех ее проявлениях. Он долго размышлял о своем будущем, еще и еще раз взвешивал доводы отца, но решения своего не изменил.

Осенью 1869 года Генри был уже в Дельфте. Занятия в Политехническом институте не представляли для него никаких трудностей. Наделенный острым умом и замечательной памятью, он легко усваивал материал, все свободное время посвящал литературе и философии. Любовь к Байрону была так сильна, что даже здесь он не мог расстаться с его книгами. Лишь сейчас, оставшись наедине с любимым поэтом, Генри по-настоящему почувствовал, какая неисчерпаемая сила, какая красота сокрыта в его стихах, какая глубокая философия в них заложена. Байрон стал и его кумиром.

Генри был человеком невеселым, задумчивым, он говорил очень мало и как-то очень возвышенно, но коллеги относились к нему с уважением. Нет, он не был похож на других. Он был на голову выше любого из них, и все это прекрасно понимали.

Чтобы хоть в чем-то быть похожим на своего любимого поэта, Генри завел собаку. Возможно, романтическая мечта о подвиге — тоже под влиянием Байрона — привела его к странному поступку — он начал учиться у плотника Гоого. Генри приходил всегда вовремя, работал с необыкновенным старанием, но ловкостью не отличался. Не хватало практических навыков, а может быть, не было природного дара. Но молодой студент не отступал от своего твердого намерения посвятить себя практической деятельности.

Всегда последовательный в осуществлении своих целей, Генри поступил на сахарный завод, чтобы на практике познакомиться с тем, что он узнал в первый год студенчества. Однако производство было очень далеко от того, о чем писалось в книгах и говорилось в университетских аудиториях. Постепенно Генри стал понимать, что его призвание — наука.

Второй год в Дельфте был для него годом особенным — он открыл самого себя. Началось это со знакомства с философией Огюста Конта^[294]. Идеи этого философа настолько овладели молодым человеком, что Генри поставил его рядом со своим любимым Байроном. Конт писал: «Если непосредственное отношение химии к математическим наукам и даже к астрономии с точки зрения учения незначительно, то по отношению к методологии это не совсем так. В методологическом отношении подробное знакомство с математикой будет играть решающую роль в понимании химиками самой химии». По мнению Генри, это утверждение Конта было абсолютно верным, и он занялся математикой — дифференциальным и интегральным исчислениями. От юноши требовались большая усидчивость и воля, но он, так же как и его кумир, Байрон, был человеком твердым и последовательным. В конце второго года обучения Вант-Гофф сдал все экзамены по программе третьего курса. Однако он считал, что диплома о высшем образовании недостаточно, и решил начать работу над докторской диссертацией. А так как университет в Лейдене славился известными математиками, Генри решил продолжить свое образование именно там. Он сдал необходимые экзамены и начал изучать литературу, чтобы выбрать подходящую тему для работы.

Но жизнь в Лейдене ему не понравилась. Здесь все казалось серым и прозаичным. Монотонной и неинтересной была работа в университете, холодным и неприветливым казался сам город. Такими же скучными были и его окрестности. Поэтому вскоре Генри уехал в Бонн. Этот город с первых дней завладел его романтической душой. Но не только красота города и живописные окрестности привлекали молодого Вант-Гоффа — в Бонне в то время работал знаменитый Август Кекуле.

«Есть что-то весьма необычное и привлекательное в том, что ты общаешься с человеком, который известен всему миру», — писал он своим родителям сразу же после первой встречи с выдающимся теоретиком органической химии. Кекуле любезно принял его, и Генри начал работу в лаборатории органической химии.

По мнению Кекуле, он мог бы сразу приступить к работе над диссертацией, но Генри хотел сам найти проблему, сам выбрать тему.

— Как вы относитесь к исследованию щавелевой кислоты? — спросил он однажды профессора Кекуле.

— Что вы имеете в виду?

— Мне кажется, что изучение взаимодействия этилата калия со щавелевой кислотой будет представлять интерес. — Вант-Гофф набросал структурные формулы соединений. — Если представим, что взаимодействие будет проходить по этой схеме, нужно ожидать удлинения углеводородной цепи.

— Мысль интересная. Ничего не имею против этой темы, — одобрил Кекуле, но тень недовольства мелькнула в его глазах: он предпочитал, чтобы все, кто работает в его лаборатории, занимались проблемами, поставленными им самим. Но в данном случае Кекуле оценил способности Вант-Гоффа и поэтому предоставил ему полную свободу выбора.

Исследования Вант-Гоффа привели к открытию нового способа синтеза пропионовой кислоты. Кекуле рекомендовал оформить этот материал как диссертационную работу.

— Думаю, что вам будет очень полезно съездить в Париж к Вюрцу. Он большой специалист по органическому синтезу, и у него есть чему поучиться.

Итак, Вант-Гофф отправился в Париж. К счастью, в лаборатории Вюрца нашлось свободное место. Приняв во внимание отличные отзывы Кекуле, Вюрц тоже предоставил новому практиканту свободу в выборе темы. С большим интересом Вант-Гофф слушал лекции известного парижского профессора, но более всего его привлекали семинары в лаборатории. Здесь собирались сотрудники Вюрца и обсуждали не только проблемы, возникающие в их непосредственной работе, но и все крупнейшие достижения мировой науки. Они регулярно следили за литературой по химии, физике, биологии и другим областям знаний.

Одним из малоизученных направлений в химии была оптическая изомерия. После открытия Луи Пастером свойства винной кислоты образовывать два вида кристаллов, которые обладают совершенно одинаковыми свойствами и различаются лишь своим отношением к поляризованному свету, выяснилось, что некоторые вещества существуют в двух оптически активных формах — левовращающей (L) и правовращающей (D). Раствор одного вида кристаллов вращает плоскость поляризованного света влево, а раствор другого — вправо. В научных журналах стало появляться все больше статей о синтезе новых оптически активных веществ, но теория строения органических соединений не могла дать сколько-нибудь удовлетворительного объяснения этому явлению. Весьма бурными были дискуссии по этому поводу и в лаборатории Вюрца.

В Париже Вант-Гофф сблизился с Жозефом Ашилем Ле Белем^[295] из Эльзаса; он был на пять лет старше Вант-Гоффа и уже защитил докторскую диссертацию, но продолжал работать у Вюрца. Молодые исследователи сразу понравились друг другу и вскоре стали неразлучными друзьями. По вечерам, закончив работу в лаборатории, они бродили по живописным улицам Парижа или отправлялись за город.

Надолго запомнились им обоим и лунные ночи на Монмартре, и странные таинственные тени Булонского леса, и чуть слышное журчание Сены у стен Собора парижской богоматери. В эти часы мысли текли свободнее, рождались смелые идеи.

— К каким бы комбинациям мы ни прибегали, структурные формулы не дают нам объяснения, — продолжал разговор Ле Бель.

— Совершенно ясно, что нужно искать новый способ, — согласился Вант-Гофф.

— Может быть, углеродные цепи имеют и другие свойства, которые теория не отражает?

— Несомненно. И решить этот вопрос можно лишь тогда, когда мы изучим случаи оптической изомерии и сравним формулы оптически активных соединений.

— Возможно, ты и прав. Главное решить, с чего же именно начать?..

Загадка оптической изомерии занимала воображение молодых ученых. Вант-Гофф продолжал ломать голову над этой проблемой и в Утрехте, куда он приехал, чтобы представить к защите диссертацию. Впрочем, защита сейчас его почти не волновала, все его мысли были заняты проблемой оптической активности веществ.

В Утрехтском университете была богатая библиотека. Здесь Генри познакомился со статьей профессора Иоганнеса Вислиценуса о результатах исследования молочной кислоты.

Он взял листок бумаги и начертил формулу молочной кислоты. В центре молекулы — опять один асимметрический углеродный атом. В сущности, если четыре различных заместителя заменить атомами водорода, получится молекула метана. Представим, что атомы водорода в молекуле метана расположены в одной плоскости с атомом углерода. Вант-Гофф был поражен неожиданно возникшей мыслью. Он оставил статью недочитанной и вышел на улицу. Вечерний ветерок теребил его белокурые волосы, он ничего не замечал вокруг — перед глазами стояла только что изображенная им формула метана.

Но насколько вероятно, что все четыре водорода расположены в одной плоскости? В природе все стремится к состоянию с минимальной энергией. В данном случае это происходит лишь тогда, когда атомы водорода располагаются в пространстве равномерно вокруг углеродного атома. Вант-Гофф мысленно представил, как могла бы выглядеть молекула метана в пространстве. Тетраэдр! Конечно же, тетраэдр! Это наиболее выгодное расположение! А если атомы водорода заменить четырьмя различными заместителями? Они могут занять два различных положения в пространстве. Неужели это и есть решение загадки? Вант-Гофф бросился назад, в библиотеку. Как такая простая мысль до сих пор не пришла ему в голову? Различия в оптических свойствах веществ связаны прежде всего с пространственным строением их молекул.

На листке бумаги возле формулы молочной кислоты появилось два тетраэдра, причем один был зеркальным отображением другого.

Вант-Гофф ликовал. Молекулы органических соединений имеют пространственное строение! Это же так просто… Как это никто до сих пор не догадался? Он должен немедленно изложить свою гипотезу и опубликовать статью. Не исключена ошибка, но если его догадка окажется верной… Вант-Гофф достал чистый лист бумаги и написал заголовок будущей статьи: «Предложение применять в пространстве современные структурно-химические формулы вместе с примечанием об отношении между оптической вращательной способностью и химической конструкцией органических соединений». Название получилось довольно длинным, но оно точно отражало поставленную цель и основной вывод.

«Я позволю себе в этом предварительном сообщении выразить кое-какие мысли, которые могут вызвать дискуссию», — начал свою статью Вант-Гофф.

Намерения автора были самыми прекрасными, идеи оригинальными и многообещающими, но небольшая статья, напечатанная на голландском языке, осталась не замеченной европейскими учеными. Один только Бюи Балло, профессор физики в Утрехтском университете, оценил ее по достоинству.

— Блестящая гипотеза! По-моему, она вызовет переворот в органической химии, но об этом вы должны позаботиться сами. Нужно сделать вашу статью широко известной, переведите ее на французский язык и отправьте для публикации в Париж.

22 декабря 1874 года Вант-Гофф защитил диссертацию и стал доктором математики и натурфилософии^[296]. Это звание давало ему возможность начать работу в качестве ассистента. Но где? Ни в одном из университетов Голландии подходящего места не было, поэтому он уехал в Роттердам к родителям и прежде всего занялся переводом статьи.

Идею пространственного строения молекул Вант-Гофф развил не только для того, чтобы объяснить явления оптической изомерии. В своей статье он дал простое объяснение и геометрической изомерии. Рассмотрев строение фумаровой и малеиновой кислот, он схематически показал, что две их карбоксильные группы могут находиться с одной или с двух противоположных сторон относительно плоскости двойной связи между атомами углерода.

Новая статья Вант-Гоффа «Химия в пространстве»^[297], где он высказал все эти соображения, послужила началом нового этапа в развитии органической химии. Вскоре после ее выхода из печати, в ноябре 1875 года, Вант-Гофф получил письмо от профессора Вислиценуса, который преподавал органическую химию в Вюрцбурге и был одним из известнейших специалистов в этой области. «Я хотел бы получить согласие на перевод Вашей статьи на немецкий язык моим ассистентом доктором Германом, — писал Вислиценус. — Ваша теоретическая разработка доставила мне большую радость. Я вижу в ней не только чрезвычайно остроумную попытку объяснить до сих пор непонятные факты, но верю также, что она в нашей науке…приобретет эпохальное значение».

Перевод статьи вышел в свет в 1876 году^[298]. К этому времени Вант-Гоффу удалось получить место ассистента физики в Ветеринарном институте в Утрехте.

Особая «заслуга» в популяризации новых взглядов Вант-Гоффа принадлежала профессору Герману Кольбе из Лейпцига, который высказался против статьи, и притом в довольно резком тоне. В своих замечаниях по поводу статьи Вант-Гоффа он написал: «Какой-то доктор Я. Г. Вант-Гофф из Ветеринарного института в Утрехте, видимо, не имеет вкуса к точным химическим исследованиям. Ему значительно удобнее воссесть на Пегаса, (вероятно, взятого напрокат в Ветеринарном институте) и провозгласить в своей «Химии в пространстве», что, как ему показалось во время смелого полета к химическому Парнасу, атомы расположены в межпланетном пространстве»^[299]. Естественно, каждого, кто прочел эту резкую отповедь, заинтересовала теория Вант-Гоффа. Так началось ее быстрое распространение в научном мире. Теперь Вант-Гофф мог бы повторить слова своего кумира Байрона: «Однажды утром я проснулся знаменитостью». Через несколько дней после опубликования статьи Кольбе Вант-Гоффу была предложена должность преподавателя в Амстердамском университете, а с 1878 года он становится профессором химии.

Статья Кольбе глубоко задела Вант-Гоффа. Он и сам сознавал, что экспериментальная работа дается ему с трудом, поэтому направил все свое внимание на то, чтобы выработать профессиональные навыки, необходимые для лабораторной работы. И все-таки он понимал, что сам по себе эксперимент ничего не значит, если у исследователя не хватает теоретических знаний и научной фантазии, чтобы объяснить сущность явлений, найти их закономерности. Об этом Вант-Гофф и сказал в своей вступительной лекции, он считал эти принципы главными в своей научной работе.

Лекции нового профессора органической химии привлекли большое число студентов-химиков, физиков, медиков, фармацевтов. Вант-Гофф не останавливался на мелких подробностях, частных случаях, для него имели значение только общие закономерности. Его первая книга «Взгляды на органическую химию»^[300] была написана по этому принципу, таково же было и все направление его исследовательской деятельности. Он изучал отдельные соединения, конкретные процессы, но всегда с целью найти общую закономерность. Точно так же он ставил и задачи перед своими сотрудниками. Ассистентом в лаборатории органической химии, которой руководил Вант-Гофф, был Ромени, его первыми стажерами — Шваб и Райхер. Это был единый коллектив. Часто они собирались вокруг лабораторного стола, сдвигали в сторону аппаратуру, чтобы можно было делать записи, и обсуждали возможности экспериментальной проверки волнующих их проблем.

— Известно, что наличие атома кислорода в молекуле делает ее неустойчивой, и она легко окисляется. Достаточно, например, сравнить метан с метиловым спиртом. И все-таки этой свойство молекул в настоящий момент мы не может охарактеризовать количественно. Для точной науки, каковой должна стать химия, то, что мы знаем о метиловом спирте и метане, совершенно недостаточно. Можно взять критерием сравнения реакций их скорость, — говорил Вант-Гофф на одном из таких обсуждений. — Изменение концентрации одного из участвующих в реакции веществ в единицу времени свидетельствует не только о скорости взаимодействия, это изменение еще и раскрывает, какова реакционная способность вещества. Нужно провести серию измерений скорости реакции определенного типа. Этерификация мне кажется наиболее удобной для этой цели, поэтому начнем с нее. Вам, Шваб, я предлагаю заняться кислотами — муравьиной, уксусной и другими карбоксильными производными гомологического ряда метана. А вы, Ромени, что скажете о двухосновных кислотах? Конечно, первой на очереди будет щавелевая, но ведь в нашем распоряжении есть и другие?

— Да, у нас есть достаточное количество и янтарной кислоты, — ответил Ромени.

— Вы, Райхер, пока продолжите опыты с серой. Надеюсь, к тому времени, когда вы защитите диссертацию, освободится еще одно ассистентское место. Тогда вы тоже подключитесь к исследованиям по изучению скорости реакции.

Тема диссертационной работы Райхера тоже представляла большой теоретический интерес. Ученые давно установили характерные свойства серы: она кристаллизуется из расплава при температуре около 119°С, а при нагревании кристаллы плавятся при более низкой температуре — около 112°С.

— Сера находится в кристаллическом состоянии, а любое кристаллическое вещество плавится и кристаллизуется^[301] при одной и той же температуре, которая и есть температура плавления или температура кристаллизации, — рассуждал Вант-Гофф, просматривая данные последних опытов.

— Превращение моноклинной серы в ромбическую происходит очень медленно, и к тому же известные на сегодняшний день результаты довольно противоречивы, — добавил Райхер.

— Необходимо испробовать все варианты, в том числе и хранение образцов ромбической и моноклинной серы при постоянной высокой температуре, — предложил Вант-Гофф.

Райхер провел ряд длительных опытов и установил неизвестный до сих пор науке факт: превращение моноклинной серы в ромбическую происходит при вполне определенной температуре — ее назвали температурой полиморфного превращения.

Успех Райхера в этом трудном исследовании был бесспорным. Академический совет присудил ему степень доктора и вскоре он занял место ассистента у Вант-Гоффа.

Существование температуры превращения данного кристаллического вещества из одного состояния в другое, минуя расплав, не могло быть единичным фактом, вряд ли эта закономерность имела место только для серы, и потому Райхер решил провести аналогичные опыты с другими веществами. Параллельно он работал и над определением скоростей реакций.

С течением времени исследования скоростей реакций расширились и стали весьма разнообразными. Кроме этерификации, очень удобными для опытов оказались и реакции омыления. Их проводили путем обработки эфира чистым и сильно разбавленным раствором едкого натра. В этих исследованиях приняли участие все, даже Клесенс — лаборант, в обязанности которого входила демонстрация опытов на лекциях. Студенты в шутку называли его профессором. Они дали ему это прозвище не только потому, что демонстрируемые им по указанию Вант-Гоффа опыты были всегда подготовлены безупречно, но и потому, что Клесенс сам любил подробно объяснять условия опытов и их результаты. Обычно он делал это в перерыве между лекциями. Студенты собирались вокруг большого демонстрационного стола, чтобы получше рассмотреть приборы. Клесенс, не дожидаясь вопросов, начинал объяснять, что он будет показывать, каковы исходные вещества, на что следует обратить особое внимание.

Этот человек был незаменим и в лаборатории. Здесь его звали «волшебник Клесенс». Никто лучше не мог приготовить для опытов амальгаму натрия, хотя операция эта была совсем несложной: в подогретую на водяной бане ртуть, помещенную в фарфоровую чашку, вносились кусочки натрия. Каждый опущенный в ртуть кусок натрия вызывал появление на поверхности небольшого язычка желтоватого пламени. Клесенс безошибочно знал, какое количество натрия необходимо для того, чтобы после охлаждения амальгама смогла превратиться в синеватую твердую массу.

— Вот это настоящая амальгама! — восхищался Райхер, принимая фарфоровое блюдо.

— Колбу продули паром? — спросил Клесенс.

— Все готово.

Райхер осторожно положил куски амальгамы в колбу и залил кипящей дистиллированной водой. Началась бурная реакция с выделением крупных пузырьков водорода, а на дне колбы появился тонкий слой ртути. Когда выделение водорода прекратилось, Райхер осторожно перелил раствор в большую колбу и разбавил его новой порцией кипящей дистиллированной воды.

— Раствор едкого натра готов. Можем приступать к омылению.

Существенным моментом любого исследования является обработка экспериментальных данных. Они должны подтвердить или опровергнуть теоретические предположения исследователя. Вант-Гофф разработал два метода, с помощью которых на основании опытных данных можно было рассчитать число молекул, участвующих в той или иной химической реакции.

— Если число молекул, участвующих в элементарном акте данной реакции, мы обозначим через n, то значение этого числа можно найти используя две формулы, — Вант-Гофф обвел формулы жирной чертой. — Как видно из второй формулы, значение n можно определить по изменению объема реакционной смеси.

— Нужно провести дилатометрические измерения, — сделал вывод Райхер.

— Я уже выбрал реакцию — полимеризация циановой кислоты до циануровой. Определение молекулярного веса обоих соединений показывает, что три молекулы циановой кислоты образуют одну молекулу циануровой. Но каков механизм реакции? Возможно, что в первую очередь соединяются две молекулы и полученный продукт реагирует с третьей молекулой, а может быть, все три молекулы взаимодействуют одновременно.

— Опыт покажет, — вмешался в разговор другой ассистент, Эрнст Кохен^[302], который внимательно следил за беседой.

— Необходимо также решить, какова молекулярность реакций, — сказал Вант-Гофф. — Предлагаю вам другой вариант, — обратился он к Кохену. — Давайте воспользуемся термической нестойкостью арсина.

— Но для работы с газами нужна соответствующая аппаратура, — возразил Кохен.

— Аппаратура будет совсем простой, — продолжал Вант-Гофф. — Нужен только один сосуд, который мы наполним арсином, и после термической обработки будем определять изменение в нем давления.

Аппаратура действительно была довольно простой, а опыты очень однообразными. Но результаты вели к важным теоретическим выводам. Прежде всего было доказано, что экспериментальным путем можно определить число молекул, участвующих в элементарном акте реакций. С другой стороны, выяснилось, что не всегда конкретную химическую реакцию можно правильно оценить, не проводя опытной проверки. Так, например, в уравнении распада арсина на мышьяк и водород перед формулой арсина стоит коэффициент «два», а экспериментальные данные, полученные Кохеном, всегда давали значение коэффициента, равное единице.

— Выходит, что реакция мономолекулярна, — заключил Кохен.

— Это показывает, что сначала молекула арсина распадается на атомы, а их группировка в молекулы является вторичным процессом. — Вант-Гофф подчеркнул коэффициент «два» перед формулой арсина.

…Факты накапливались, подтверждая выведенные математические зависимости. Материалы эти требовали систематизации, обработки и обобщения. У Вант-Гоффа родилась идея написать «Очерки по химической динамике». Обычно над рукописью он работал дома вечерами. Поудобнее усевшись в кресло у камина, он держал на коленях большую тетрадь и писал. Жена обычно читала в эти часы, сидя здесь же.

Женни Вант-Гофф-Меес была женщиной интеллигентной и, как все голландки, великолепно вела хозяйство. Она успевала заниматься не только домом и детьми, но и сумела создать своему мужу настоящую творческую атмосферу. Так, в тишине и спокойствии домашних вечеров родились «Очерки по химической динамике»^[303], которые получили широкий резонанс в Европе. В своей книге Вант-Гофф рассматривал не только проблемы, связанные со скоростью химических реакций. Специальную главу он посвятил влиянию температуры на химическое равновесие и проблеме химического сродства. Многие из затронутых им вопросов были спорными, в науке существовали различные теории, сторонники которых образовали два лагеря. Выводы Вант-Гоффа совпадали с мнением Брауна^[304], Гельмгольца^[305] и Эдлунда и показывали, что точка зрения Бертло, Томсена и Экснера неверна. Вант-Гофф привел совершенно бесспорные доказательства зависимостей, связанных со скоростью реакций и с химическим равновесием.

После наступления химического равновесия в системе с одинаковой скоростью протекают и прямые, и обратные реакции. Но равновесное состояние зависит от температуры. Одной из основных задач, которую поставил перед собой Вант-Гофф, был вывод математической формулы, выражающей зависимости между температурой и константой равновесия. В этой работе особенно ярко проявилась гениальная способность ученого устанавливать связь между такими областями науки, которые на первый взгляд не имели ничего общего, в частности, Вант-Гофф связал равновесные процессы с теорией теплоты и термодинамикой.

Теория теплоты обосновывала взаимные превращения различных видов энергии, а термодинамика указывала условия, при которых могут осуществиться эти превращения. Результатом теоретических исследований Вант-Гоффа было установление математической зависимости, которая связала температуру реакции с ее тепловым эффектом и с константой равновесия. Эти выводы, в частности, показали, что при повышении температуры в данной равновесной системе протекает та реакция, при которой тепло поглощается. Так, математическим путем, Вант-Гофф подтвердил принцип подвижного равновесия, высказанный до него Ле Шателье и развитый Брауном.

«Очерки по химической динамике» не сразу были замечены. Но, подобно первой статье Вант-Гоффа о пространственном строении молекул, эта книга постепенно привлекла внимание ученых. Первым оценил ее достоинства Сванте Аррениус. Он опубликовал в журнале «Нордиск реви», выходящем в Упсале, подробную рецензию, в которой подчеркнул исключительное значение этой работки для развития физической химии, ее решающее влияние на развитие ряда основополагающих проблем химии.

Успех Вант-Гоффа принес радость и его близким. Старый Вант-Гофф следил за достижениями сына с особым вниманием. Поклонник Байрона, всегда испытывающий восторг перед творениями гениев, теперь он был уверен, что и его сын когда-нибудь займет место среди них. Поэтому, когда отец Вант-Гоффа из письма Женни узнал, что в Швеции высоко оценили научный труд его сына, он немедленно написал ему:

«Твой успех — гордость, прежде всего для тебя. Но ты должен знать, что для меня он важнее, ибо я могу посмотреть на вещи со стороны и беспристрастно оценить их, хотя и для меня это довольно трудно. Очень сожалею, что не владею шведским языком и не могу прочесть полный текст рецензии. Того, что сообщила мне Женни, для меня недостаточно. Хотелось бы знать больше. Прошу тебя, Генри, позаботься о том, чтобы сделать для меня голландский перевод».

Вант-Гофф показал письмо жене.

— Что ты скажешь, Женни? Не могла бы ты выполнить просьбу отца?

— Попробую. Только мне, разумеется, нужен словарь.

На следующий день Вант-Гофф явился домой с толстым шведским словарем. Как обычно, он углубился в работу, усевшись перед камином, а Женни открыла рецензию и начала перевод. Она отличалась исключительными способностями к языкам и за несколько вечеров сделала превосходный перевод, который доставил огромную радость старому Вант-Гоффу.

Однако выход в свет книги не означал, что исследования скоростей реакций и химического равновесия закончены. Теперь уже не факты нужны были для обоснования теории, а напротив, с помощью теории нужно было объяснить конкретные случаи. Вант-Гофф применил новую теорию и к стереохимической гипотезе, принесшей ему как теоретику первый большой успех. Когда младший брат Вант-Гоффа закончил свое образование и пришел в его лабораторию, чтобы начать работу над диссертацией, Вант-Гофф снова вернулся к стереохимической гипотезе, несмотря на то что все его сотрудники в это время были заняты исследованиями по химической кинетике.

Когда статья Ле Беля^[306] и моя статья обсуждались на заседании Парижского химического общества, — начал Вант-Гофф, — Бертло сделал ряд замечаний, которые свидетельствуют о несовершенстве нашей теории. Действительно, эти замечания очень интересны. Хотя мы с Ле Белем абсолютно независимо друг от друга пришли к одинаковым выводам^[307], мы оба упустили из виду четвертый тип винной кислоты, открытой еще Пастером, — мезовинную кислоту. Подобно рацемической смеси, она тоже оптически неактивна, но в отличие отрацемической смеси мезовинную кислоту ни при каких условиях нельзя разделить на оптические антиподы. Это показывает, что ее молекула обладает особым строением, обусловливающим оптическую неактивность.

— Но все вопросы, связанные с винной кислотой, уже выяснены, — возразил Вант-Гоффу брат. — Установлено, что оба асимметрических углеродных атома имеют противоположное пространственное строение: один — левое, другой — правое, вследствие чего молекула неактивна.

— И все же теория становится теорией только тогда, когда все ее предвидения могут подтвердиться опытом. Ты займешься этой задачей. Для начала возьмем яблочную кислоту. Согласно теории, для этой кислоты возможны такие изомеры. — Вант-Гофф набросал формулы на листе бумаги. — Наша задача — синтезировать их.

Задача была нелегкой и требовала большого искусства от экспериментаторов. Вант-Гофф с исключительным упорством совершенствовал свое мастерство экспериментатора. Он добивался цели с помощью остроумно и всегда просто поставленных опытов. Ученый почти всегда мог заранее определить, получится опыт или нет, и в случае неудачи тут же предлагал новый вариант.

Исследования, которыми занимался младший брат, шли точно по плану. В конце 1885 года он защитил докторскую диссертацию, а вскоре опубликовал материал своих исследований в статье, носящей название «Вклад в ознакомление с яблочной кислотой».

В это время Вант-Гофф и его сотрудники обратились к другой группе явлений, которые стали предметом широких теоретических и экспериментальных исследований. Вант-Гофф заинтересовался законами Пфеффера об осмотическом давлении и работами Рауля, изучавшего свойства разбавленных растворов.

Явление осмоса было открыто в 1748 году французом Жаном Антуаном Нолле^[308]. Он затянул пленкой из свиного мочевого пузыря цилиндр, наполненный спиртом, и поставил его в большой сосуд с водной. Через некоторое время пленка вздулась, так как в цилиндре давление повысилось; когда же пленку прокололи иглой, спирт начал выливаться из цилиндра сильной струей. Позже было установлено, что подобный эффект наблюдается у растительных и животных клеток, которые играют роль полупроницаемой перегородки. Совершенно естественно, что профессор физиологии. Пфеффер поставил задачу определить точные значения осмотического давления. Для исследований он использовал однопроцентный раствор сахара и получил неожиданно высокие результаты.

Вант-Гофф не собирался повторять опыты Пфеффера. Как следовало из статей этого ученого, эксперименты проводились им с большой точностью, и определение высоты водяного столба в сконструированном Пфеффером осмометре не вызывало сомнения. Но разве можно было принять объяснение Нолле, утверждавшего, что давление создается лишь водой, так как перегородка пропускает молекулы воды, но не пропускает молекулы спирта? Аналогичным было объяснение и в отношении раствора сахара. Много вечеров просидел Вант-Гофф в своем кресле у камина, а тетрадь его все оставалась чистой. Он пытался найти теоретическое объяснение и выразить его математической зависимостью.

«Почему бы не представить систему в осмометре «вода — полупроницаемая перегородка — раствор» в виде цилиндра с поршнем? Раствор находится на дне цилиндра, поршень представляет собой перегородку, а над ним — вода. Это же основной метод термодинамики. Принципы газовой термодинамики применимы также к свойствам разбавленных растворов».

Вант-Гофф нарисовал цилиндр с поршнем, в пространстве под поршнем он написал «Раствор», а над поршнем — «Вода». Стрелки, направленные из раствора к воде, показывали, что в растворе существует давление, которое стремится поднять поршень вверх.

«Сначала надо рассчитать, какая работа требуется, чтобы поршень под действием осмотического давления передвинулся вверх, но можно и наоборот — выяснить, какая работа необходима, чтобы вернуть поршень вниз, преодолев осмотическое давление».

Вант-Гофф провел математические расчёты, заполняя лист формулами, и вот он, конечный результат!

«Невероятно! Зависимость точно такая же, как и для газов! Выражение абсолютно идентично уравнению Клайперона — Клаузиуса!» Вант-Гофф взял лист и повторил все расчеты. «Тот же результат! Законы осмотического давления идентичны газовым законам. Если и константа имеет то же самое значение, тогда можно рассматривать молекулы разбавленного вещества как молекулы газа, представив себе, что растворитель удален из сосуда. Константу можно вычислить по данным Пфеффера». Он снова взял тетрадь, и перо быстро заскользило по бумаге. Для сахарных растворов константа имела такое же значение, что и газовая постоянная. Аналогия была полной.

На следующий день перед лекцией Вант-Гофф собрал всех сотрудников.

— Уважаемые коллеги! Прошу вас на время приостановить все работы. Необходимо на основании имеющихся у нас опытных данных вычислить константу, а затем нам предстоит провести дополнительные исследования.

Он сообщил им о своих вчерашних расчетах рано утром, до начала лекции. Поэтому его просьба никого не удивила, все уже были готовы начать работу — терпеливо вычислять, вычислять и вычислять. Вант-Гофф взял одну из экспериментальных работ, выписал из нее необходимые данные и стал подставлять в формулу. Ван Девентер подготовил несколько расчетов. Когда он подошел к Вант-Гоффу и подал листок, лицо его было серьезно и сосредоточенно. Оба молча смотрели на лист бумаги. Ошеломляющий результат!

— Значит, растворы хлорида натрия не подчиняются этой закономерности, — заключил Вант-Гофф.

— Любопытный факт: для различных концентраций получается различное значение констант, — заметил Ван Девентер.

— А у меня для всех концентраций раствора глицерина получается значение, совпадающее с газовой константой, — сказал Кохен.

— Выходит, что найденная нами закономерность применима лишь к определенным веществам. Может быть, мы на пороге нового открытия?..

В лаборатории закипела работа. Вычисляли, проверяли и снова вычисляли… На письменном столе Вант-Гоффа росла кипа листов, заполненных расчетами. Он приводил их в порядок» сводил результаты в таблицы. Для растворов органических веществ закономерность соблюдалась точно, а для растворов солей, кислот и щелочей получались фантастические результаты — самые различные значения константы, но при этом они были всегда больше значения газовой постоянной.

Весь день Вант-Гофф искал ответ, весь день пытался разгадать загадку, но безуспешно.

И дома мысли о работе не покидали ученого. Что если попробовать с помощью установленного закона вычислить осмотическое давление… Оказалось, что для всех случаев расчетное значение ниже полученного опытным путем. Решение напрашивалось само собой: в выражение, определяющее осмотическое давление, нужно ввести еще один коэффициент. Вант-Гофф обозначил его через i. Для растворов электролитов этот коэффициент больше единицы, а для неэлектролитов равен единице, иначе говоря, для неэлектролитов выражение, определяющее осмотическое давление, полностью совпадает с формулой для газов. Новый коэффициент вошел и в формулу для растворов электролитов, но Вант-Гофф не чувствовал удовлетворения. Коэффициент был веден опытным путем, для различных концентраций одного и того же вещества он различен. С уменьшением концентрации коэффициент растет и приближается к какому-то целому числу. Для хлоридов натрия и калия он составляет два, для сульфата натрия — три.

«Нужно понять сущность явления». И снова напряженная работа. Факты накапливались, но объяснения им все еще не удавалось найти.

И все-таки разгадка была найдена, причем совсем неожиданно. Молодой швед Сванте Аррешиус, только что закончивший университет, провел исследования электропроводности растворов и высказал смелую гипотезу. Полностью игнорируемый своими соотечественниками, он послал обширную статью Вант-Гоффу с письмом, в котором просил голландского ученого высказать свое мнение по поводу его гипотезы. Вант-Гофф прочитал статью что называется залпом, потом стал внимательно перечитывать отдельные абзацы.

Электролитическая диссоциация!

Если действительно электролиты в растворе распадаются на ионы, то число частиц в растворе увеличивается. А если осмотическое давление вызывается ударами частиц в полупроницаемую перегородку, тогда ясно, почему измеренное давление выше вычисленного. Но как узнать, действительно ли частицы растворенного вещества ударяются о перегородку? Образуются ли ионы? Это все требует проверки, доказательств…

В ответном письме Аррениусу Вант-Гофф дал положительную оценку новой гипотезы и сообщил ему, что послал свою статью об осмотическом давлении растворов электролитов для опубликования в Стокгольм. Он предлагал Аррениусу попросить статью у профессора Петерсона, чтобы подробнее ознакомиться с той ее частью, которая касалась коэффициента i, подкрепляющего идею о диссоциации электролитов. Это письмо положило начало долгой и весьма плодотворной дружбе между двумя учеными. В своем ответе Вант-Гоффу Аррениус писал:

«Ваша статья дала мне необыкновенно ясное представление о растворах. Если, например, хлорид натрия вел бы себя в растворе нормально, то есть находился бы в виде целых молекул, коэффициент должен быть равен единице. Но так как в действительности коэффициент i значительно больше единицы, естественно принять, что хлорид натрия частично диссоциировал, так же как, согласно нашим предположениям, молекула иода диссоциирует при высокой температуре «а атомы иода. Сейчас такие взгляды были бы оценены как чрезвычайно дерзкие, но у нас есть и другие факты, подтверждающие, что электролиты диссоциируют на ионы.

Статья Вант-Гоффа, посвященная осмотическому давлению растворов электролитов, привлекла внимание многих ученых» Особенно сильно она заинтересовала Вильгельма Оствальда. Через несколько месяцев после ее выхода в свет он выбрал удобный случай и приехал в Амстердам, чтобы побеседовать с Вант-Гоффом.

— Идея Аррениуса о диссоциации замечательна, — сказал Вант-Гофф в беседе с Оствальдом. Они разговаривали несколько часов.

— Мало сказать — замечательна, — восторженно подхватил Оствальд. — По-моему, это начало новой теории, которая в ближайшее время станет основой в изучении свойств растворов. А ваши теоретические исследования подкрепят и разовьют эту теорию. Нужно более тесное сотрудничество, объединение сил.

— Оно уже началось. В последнем письме Аррениус пишет, что он намерен в следующем году посетить Больцмана в Граце, а потом приедет в Амстердам, чтобы поработать в моей лаборатории. Насколько я понял, он собирается и к вам, в: Ригу.

— Да я уже был в Упсале и беседовал с ним. Талантливый, очень талантливый молодой ученый. — Оствальд умолк. Его синие глаза блестели от возбуждения. — Если уж речь зашла об объединении сил, я хотел бы обсудить с вами еще один вопрос. Мы с моим издателем, господином Энгельманном из Лейпцига, давно думаем об основании нового журнала по физической химии. Из разговоров во время деловых встреч с другими издателями он понял, что такое предложение сделано и вам.

— Да, одно из лейпцигских издательств предлагает мне начать редактирование «Журнала физической химии».

— Думаю, что для нашей молодой науки было бы полезно, если бы мы объединили свои усилия. Что вы скажете о сотрудничестве? Наука должна развиваться во всех странах, и основание двух одинаковых журналов приведет к ненужной трате сил.

— Если бы я знал, что у издательства Энгельманна такие же намерения, я тоже предложил бы вам объединиться.

— Отлично! Тогда остается обсудить лишь некоторые практические вопросы.

В этот день был намечен состав редакционной коллегии, куда предполагалось пригласить виднейших ученых, обсуждались и другие организационные вопросы.

Первый номер журнала вышел в начале августа 1887 года. В нем были напечатаны статьи Оствальда, Вант-Гоффа и Аррелиуса^[309].

Статья Вант-Гоффа «Роль осмотического давления в аналогии между раствором и газом» явилась обобщением его исследований осмотического давления. В статье рассматривался также вопрос об отклонении электролитов от установленной закономерности и вводился коэффициент i, благодаря которому закон был применим и для электролитов. Таким образом, теория Вант-Гоффа об осмотическом давлении стала достоянием широкого круга исследователей и вскоре уже справедливо считалась одной из основных теорий химической науки^[310].

Известность Вант-Гоффа как одного из выдающихся фпзико-химиков давно перешла границы его родины. В июне 1887 года он получил приглашение из Лейпцигского университета, ему предлагалось место профессора физической химии. Эта новость, как буря, обрушилась на Амстердам. Волновались профессора, тревожились студенты, об этом говорил весь город.

Приглашение на должность профессора в Лейпцигский университет — большая честь для ученого, признание ценности его вклада в науку. Это была большая честь и для Голландии. Но стоило ли покидать родину? Разве она не нуждалась в ученых? Посыпались письма — от друзей, от высокопоставленных лиц, от представителей научной общественности. В письме естествоиспытателей и врачей говорилось:

«Мы, нижеподписавшиеся, исключительно высоко ценим Ваш счастливый выбор, но настоятельно просим Вас остаться в Амстердаме и организовать новую лабораторию, оборудовав ее согласно современным требованиям, основать институт, который будет не только решать проблемы теоретической химии, но и сыграет большую роль в деле обучения, практики». Профессор Дондерс написал ректору Амстердамского университета: «Позаботились ли мы о том, чтобы не потерять Вант-Гоффа? У нас очень мало таких умов, как он. Надеюсь, что вы и другие ответственные лица сделаете все возможное, чтобы оставить его у нас».

Но, несмотря на многочисленные просьбы, Вант-Гофф все-таки решил уехать, чтобы поближе познакомиться с условиями работы в Лейпциге. Здесь, в Амстердаме, аудитории были маленькими и тесными, лаборатории плохо оборудованными. Из-за того, что аудитории не могли вместить много слушателей, Вант-Гофф вынужден был повторять лекции по нескольку раз, а это было очень утомительно и тяжело. Может быть, в Лейпциге он сможет более целенаправленно использовать свои силы. Как только Вант-Гофф приехал в Лейпциг, он тут же получил телеграмму из Амстердама, в которой сообщалось, что получены средства на строительство нового здания института, о котором он давно мечтал. Эта телеграмма окончательно решила вопрос, и Вант-Гофф возвратился на родину. Когда поезд прибыл в Амстердам и ученый вышел из вагона, над толпой, заполнившей перрон, зазвучал гимн студентов. Они подняли Вант-Гоффа на руки и понесли по перрону. Их профессор, их Вант-Гофф снова вместе с ними!

Строительство нового здания было закончено быстро. В просторных помещениях собирались энтузиасты, приехавшие сюда, чтобы осваивать основы науки, которой они решили посвятить свою жизнь. Однако педагогическая деятельность и всевозможные административные обязанности отнимали у Вант-Гоффа почти все время. Для теоретических исследований оставались лишь вечера на любимом месте у камина. Ему хотелось покоя, хотелось уехать куда-нибудь, где никто не будет отрывать его от дела, где он мог бы отдать науке все свое время. Может быть поэтому в 1894 году он принял приглашение приехавшего к нему Макса Планка:

— От имени Берлинской Академии наук и от имени тайного советника Альтгофа я настоятельно прошу вас приехать в Берлин, чтобы познакомиться с конкретной обстановкой и поговорить с господином Альтгофом, — уговаривал его Планк. — Вы, вероятно, уже слышали о тайном советнике Альтгофе? Это «дин из самых интеллигентных людей Германии, уже много лет подряд он является министром культуры и курирует научные учреждения. Альтгоф прекрасный человек, и, я надеюсь, вы легко найдете общий язык.

— Не хочется покидать Амстердам, но, признаюсь честно, работа здесь мне порядком надоела. Если в течение двадцати лет из года в год повторяешь, что перманганат калия является окислителем, это начинает угнетать. Однако, судя по вашим рассказам, обстановка в Берлине мало отличается от здешней. Хочется найти такое место, где не придется читать лекции и экзаменовать студентов. Экзамены — это просто кошмар.

И все же Вант-Гофф уехал в Берлин, где встретился с Альтгофом. Министр культуры был поражен высокой эрудицией и научным интеллектом Вант-Гоффа. После беседы Альтгоф, самонадеянно считавший себя самым образованным человеком не только в Германии, но и во всем мире, воскликнул: «Этот голландец стоит выше меня. Он должен быть в Берлине, чего бы это нам ни стоило».

Но Вант-Гофф не принял предложения. Лишь двумя годами позже, по инициативе Макса Планка и Эмиля Фишера в при участии Альтгофа, в Берлинской Академии наук была создана для него специальная должность, и Вант-Гоффа просто-напросто переманили в Берлин. С весны 1896 года у ученого» появилась возможность в рамках Академии проводить научные исследования по своему выбору. Единственной его обязанностью была лекция продолжительностью всего один час, и только раз-в неделю. Вант-Гофф был немедленно избран членом Берлинской Академии наук.

Теперь он получил полную свободу действия. Следуя идеям своего любимого Байрона, он должен был проявить рыцарское благородство и выразить свою благодарность Германии. Работы, связанные с растворами, осмотическим давлением и электролитической диссоциацией, были пройденным этапом, и Вант-Гофф занялся новой проблемой, которая представляла особый интерес для Германии.

«Залежи солей калия, — твердо решил Вант-Гофф. — Германия — единственная страна в мире, обладающая мощными месторождениями калиевых солей. По мнению геологов, Страсфуртские залежи практически неисчерпаемы. Возможно, когда-нибудь и в других странах будут открыты такие же богатства, но пока Германия — единственная обладательница калиевых солей, и надо помочь ей правильно использовать их».

Вопросов, связанных с солеобразованием при испарении морской воды, было множество. Прежде всего нужно было установить, какие простые и двойные соли образуются при изотермическом испарении соляного раствора, разобраться, в каком порядке и в каких количествах кристаллизуются эти вещества. Требовалось также выяснить, какую роль в этих процессах играют температура, давление, время. Большую часть опытов проводил сотрудник Вант-Гоффа Мейергоффер. Исследования продвигались очень медленно, часто опыты приходилось повторять из-за того, что во время кристаллизации в сосуды с растворами из воздуха случайно попадали загрязнения. И все-таки опыты уже дали свои результаты. В кристаллизаторах последовательно образовывались кристаллы солей, составляющих минералы галит, сильвин, карналлит и еще десятки других, найденных в Страсфуртском месторождении. Исследования растворимости этих солей, составление различных диаграмм кристаллизации и растворения имели не только теоретическое значение, они принесли немалую пользу и для совершенствования технологии получения солей определенной чистоты из сложных природных смесей. Работа Вант-Гоффа была высоко оценена дирекцией страсфуртских шахт, и ученый получал от нее всестороннюю помощь. Дирекция благосклонно отнеслась а к мысли о поездке Вант-Гоффа в Америку с целью изучения соляных озер.

Диплом первого лауреата Нобелевской премии, выданный Вант-Гоффу 10 декабря 1901 г.

Нобелевская медаль, вручаемая лауреатам по химии и физике 

Побывать в Америке! Эту мечту Вант-Гофф лелеял давно, с этой мечтой он и Женни связывали множество планов. Но все произошло так неожиданно, что даже он, человек сдержанный и меланхоличный, не мог совладать со своей бурной радостью. С письмом в руке он помчался домой.

— Женни, едем в Америку! — Он протянул жене конверт. — Читай. Это письмо профессора Нефа^[311] из Чикаго. Меня приглашают выступить с лекцией на торжествах по случаю десятилетия Чикагского университета! Чествование состоится весной 1901 года.

Начались спешные приготовления к отъезду. Женни, конечно же, должна его сопровождать. Главой большой семьи оставалась старшая дочь, Женни-младшая.

Новый Свет ошеломил их уже в Нью-Йоркском порту. Головокружительный водоворот непрерывного состязания со временем… шум, огни рекламы, города, десятки новых знакомств и новых друзей…

Америка приветливо встретила знаменитого ученого. Его буквально осыпали почестями — Вант-Гофф был избран членом-корреспондентом Академии в Вашингтоне, почетным членом Чикагского университета… Но все же самая большая радость ждала его в Европе — по возвращении он должен был немедленно ехать в Швецию для получения Нобелевской премии.

Первая Нобелевская премия по химии! 10 декабря 1901 года в Стокгольме собрались выдающиеся ученые мира. Торжественная церемония в празднично освещенном зале Шведской Академии наук была действительно незабываема.

Вечером на банкете Вант-Гофф получил возможность выразить свою сердечную благодарность за большую честь, которой его удостоили. Комитету по Нобелевским премиям в области химии и лично его председателю, профессору Перу Клеве. В последующие дни, согласно требованиям Нобелевского комитета, награжденные должны были выступить с сообщениями о научных достижениях, за которые им была присуждена премия. Вант-Гофф в своей лекции говорил о теории растворов. Рентген^[312] — о свойствах и применении открытых им лучей.

Сразу после торжеств Вант-Гофф вернулся в Берлин. Исследования процесса солеобразования при испарении морской воды продолжались. Мейергоффер уже получил много простых, двойных и даже тройных солей — безводных и кристаллогидратов. Теперь требовалось обобщить результаты, чтобы получить целостную картину процессов, протекавших тысячи лет назад в условиях усиленного испарения соляных водных бассейнов. Вант-Гофф начал работу над рукописью «Исследование условий образования океанических соляных отложений»^[313], но лабораторные исследования не прекращались. В процессе работы возникали все новые и новые проблемы, и их надо было решать и проверять экспериментальным путем.

Наделенный редкой работоспособностью, Вант-Гофф обычно работал по 12–14 часов в сутки. Вечером, как всегда, он усаживался в свое кресло у камина. Порой он откладывал тетрадь в сторону, открывал какую-либо книгу или лабораторный журнал, находил то, что ему было нужно, и снова продолжал писать. Однако в последнее время он все чаще и чаще устало откидывался на спинку кресла и, закрыв глаза, подолгу сидел неподвижно. Коварная неизлечимая болезнь уже давала о себе знать. Вант-Гофф утратил прежнюю работоспособность, лицо его осунулось, какая-то тяжесть в груди затрудняла дыхание. Оставался единственный выход — хирургическое вмешательство.

Операция прошла успешно, но здоровье ученого не восстанавливалось. Прошло несколько долгих и мучительных месяцев. О нем заботились близкие, часто посещали друзья, но разве он мог так бездеятельно жить?

— Нужно перебраться в какую-нибудь частную клинику. Найди доктора Кремзера и поговори с ним, — сказал он однажды старшей дочери, которая после смерти матери взяла на себя заботы о семье.

— Я уже встречалась с ним. Он предлагает переехать к ним в Зальцгейн. Это в Гарце. Условия там прекрасные.

В клинике доктора Кремзера обстановка была совсем иной. В распоряжении Вант-Гоффа была большая комната с библиотекой. Через некоторое время ему разрешили вставать, а потом понемногу и работать. Казалось, болезнь отступала. Вант-Гофф снова собрался с силами и продолжал работу над рукописью об образовании океанических отложений. Но сейчас работать было гораздо труднее — Мейергоффер, вместе с которым они занимались этой проблемой, скончался в начале 1906 года. И все-таки работа была доведена до конца и книга вышла в свет в 1909 году.

Больной Вант-Гофф продолжал работать. Новые планы, новые идеи… Он делал пометки в дневнике, надеясь по возвращении в Берлин продолжить исследования. Однако болезнь все чаще напоминала о себе, она с каждым днем уносила его силы. Теперь он уже почти не вставал с постели. От грустных размышлений спасали только друзья — их было много, и они не забывали его. Даже Аррениус, ненадолго приехавший в Швейцарию, нашел время навестить старого друга. Уныние и грусть как-то незаметно отступали перед его жизнелюбием.

— Я нахожу, что ты в отличном виде, — сказал Аррениус, опустившись в кресло возле больного.

— Это только кажется, друг мой. Я уже не могу читать даже сидя. Приходится лежать.

— Пустяки, дорогой. Я всю жизнь читал лежа, — ободряюще сказал Аррениус, стараясь скрыть свою тревогу. Как изменился даже голос Вант-Гоффа!

Наступило короткое молчание. Аррениус невзначай открыл дневник, лежавший на столике возле постели, и прочитал про себя:

«15 марта 1910 года. Умер Ландольт^[314].

27 марта 1910 года. Остаюсь в постели. Похудел на три фунта.

4 апреля 1910 года. Погиб Абегг^[315]. Это девятый из моих знакомых, умерших в эту проклятую зиму…»

Эта встреча двух больших ученых и друзей была последней, 1 марта 1911 года Вант-Гофф скончался.

ВИЛЬГЕЛЬМ ОСТВАЛЬД (1853–1932) 

В окрестностях Лейпцига, там, где расстилаются сочные-зеленые луга, на склоне невысокого холма уютно расположилась деревушка Гроссботен. На краю ее, как раз на границе между лугами и буково-ольховым лесом, стояла вилла профессора Вильгельма Оствальда под названием «Энергия». Название это придумал сам хозяин, и теперь так называли его дом все друзья и знакомые известного ученого.

Уже несколько дней подряд в доме все были заняты праздничными приготовлениями. Приближалось второе сентября 1913 года, день рождения Оствальда. Это был шестидесятый день его рождения, и многочисленная семья готовилась торжественно чествовать юбиляра.

Один из самых больших сюрпризов приготовили Вольфганг, старший сын Оствальда, профессор коллоидной химии в Соединенных Штатах, и Грета, любимая дочь, с которой Оствальд часто отправлялся на прогулки, захватив с собой мольберт и» краски. О сюрпризе в доме знали все, кроме виновника торжества.

В то утро Оствальд, как обычно, проснулся под звуки любимого «Восхода» Гайдна, быстро умылся и на цыпочках вышел из дома — он любил гулять по утрам.

«Ханхен и дети еще спят. Устали от всей этой предпраздничной суматохи. Приму поздравления после прогулки», — подумал он и решил было направиться к березовой роще. Но Оствальд ошибался — разве могли спать в такой день его близкие? Услышав шаги по каменным ступенькам лестницы, супруга профессора Нелли, которую он ласково называл Ханхен, и дочь Грета тихонько прокрались на веранду и, укрывшись за кустами, наблюдали за ним. Еще любопытнее оказались внуки. Крадучись, они следовали за любимым дедушкой.

Оствальд шел медленно, глубоко вдыхая свежий воздух необыкновенно теплого сентябрьского утра. Он залюбовался чистой небесной синевой и, может быть, в сотый раз подумал, что небесная синева имеет тысячи оттенков — в сентябре одни, в мае или январе — другие. И тут его взгляд остановился на пестрой табличке, которая висела на единственном каштане, подаренном ему когда-то знакомым садовником из Эрфурта. Оствальд подошел к дереву.

«Какое красивое сочетание цветов! Безусловно, это дело рук Греты» — подумал он. На красочной табличке он увидел строки какого-то стихотворения. «А это под силу только Вольфу. Если бы Вольф не стал ученым, он был бы поэтом». Оствальд начал читать. Поэма переносила его в детство. Он увидел родной город Ригу, и бондарню отца, и сверкающую чистотой комнату, где мать, усевшись у окна, вышивала по рисунку, который придумал Вильгельм. Как они любили друг друга, мать и сын! Она радовалась широте его интересов и во всем старалась помогать сыну. Приготовив уроки, мальчик помогал ей по дому, а иногда отправлялся в бондарню к отцу.

Маленький Вильгельм любил покупать у аптекаря всевозможные химикаты. Чего только он из них ни делал — то бенгальский огонь, то крошечные бомбочки. Но его гордостью был фотоаппарат, который он сам собрал из нескольких линз. Первые снимки Вильгельм начал делать позже, когда научился изготовлять фотопластинки и фотобумагу. Когда он вырос и начал сам зарабатывать — главным образом частными уроками, — на первые свои деньги он купил матери швейную машину. Это была такая редкость по тем временам и такая радость для матери! Она поощряла его увлечение рисованием и настаивала, чтобы он поехал в Петербургскую академию художеств, но старый Оствальд был непреклонен — Вилли должен стать инженером, в крайнем случае, химиком.

Ближайшим к Риге был университет в Дерите, поэтому Вильгельму предстояло учиться в этом прославленном университете. Он уехал в Дерпт в 1872 году.

Вилли и его друг Отто Зек быстро приобщились к студенческой жизни, но очень скоро дни веселья и бессонные шумные ночи сменились днями напряженного труда. Необычайное усердие Вильгельма и глубокий интерес к знаниям вскоре были замечены профессором Карлом Шмидтом^[316] и его ассистентом Иоганном Лембергом^[317], которые и стали первыми руководителями талантливого юноши.

Первая научная работа Оствальда «О химическом действии массы воды» была положительно оценена Ученым советом университета и опубликована в «Журнале прикладной химии». Сколько радости и надежд сулила эта первая статья! Давняя мечта стать ученым, исследователем, экспериментатором, кажется, сбывалась. Отец благосклонно отнесся к планам Вильгельма, пообещав регулярно присылать ему небольшую сумму и после получения диплома.

В 1875 году Вильгельм успешно сдал последний экзамен по химии^[318], но решив, что ему необходимо совершенствовать знания по физике, поступил учиться к профессору Артуру фон Эттингену^[319].

Годы, проведенные в лаборатории Эттингена — ученого, отличавшегося богатой научной эрудицией, человека широких интересов, страстно любящего музыку, оставили прекрасные воспоминания. Профессор ввел молодого Оствальда в круг интеллигенции Дерпта. Вильгельм обладал большими музыкальными способностями. Отличный пианист и виолончелист, он сразу же был принят в оркестр Дерпта, которым дирижировал сам профессор Эттинген. В оркестре не было фаготиста, и, не найдя музыканта, играющего на фаготе, Эттинген решил обратиться с этим необычным предложением к Оствальду.

— Возьмите это и начинайте работать, — сказал он, передавая Вильгельму новенький фагот и ноты. — Постарайтесь все проиграть, надеюсь, у вас это получится.

— Но я никогда не играл на духовом инструменте, — возразил Оствальд.

— Ничего, справитесь.

Фагот принес ему немало мучений. Как ни старался Вильгельм, непокорный инструмент то неожиданно всхлипывал, то издавал другие, не менее странные звуки. Лаборатории частенько оглашались стонами фагота. Однажды коллега Оствальда, работавший в нижнем этаже, где располагалось отделение химии, спросил:

— Вы, очевидно, проводите акустические опыты? Насколько я помню, вы интересовались электричеством, когда работали у нас. По-видимому, ваши интересы изменились…

Оствальд только махнул рукой и ничего не ответил.

Однако основным и самым важным для него оставалась подготовка магистрской работы. Ее защита прошла успешно в 1877 году^[320]. В качестве магистра Оствальд должен был читать лекции и поэтому объявил, что два часа в неделю будет заниматься физической химией. Эта новая область химии возникла двадцать лет назад с появлением книги Буффа^[321], Коппа и Цаминера «Учебник физической и теоретической химии». Но с течением времени учебник устарел, наука продвинулась уже далеко вперед. Надо было привести в систему накопленный теоретический и экспериментальный материал новой области, которая сочетала достижения двух самых развитых наук — химии и физики.

Наряду с лекциями и ассистентской деятельностью, Оствальд проводил систематические измерения и расчеты, которые легли в основу его докторской диссертации. Членам комиссии, Карлу Шмидту, Иоганну Лембергу и Артуру фон Эттингену, было ясно, что перед ними талантливый многообещающий ученый. Защита прошла отлично, и в конце 1878 года Вильгельм был уже доктором Оствальдом^[322].

…Оствальд, наконец, отвел взгляд от аккуратно выписанных стихотворных строчек и вернулся к действительности. Воспоминания… Как много осталось позади.. Он глубоко вздохнул и зашагал по росистой траве.

«Интересно, какие еще сюрпризы ждут меня?» — думал он, внимательно осматривая грядки, деревья и кусты. Дорожка свернула к газону, па котором пестрели роскошные клумбы, радовавшие глаз игрою красок. Здесь, в самом красивом месте парка, Гретхен поставила нарисованный ею портрет матери. Оствальд остановился и долго с любовью вглядывался в родные черты.

«Милая Ханхен!» Воспоминания вновь овладели его мыслями, он перенесся в далекие времена своей юности.

На одном из многочисленных музыкальных вечеров, на которых Оствальд неизменно присутствовал как музыкант оркестра, он заметил новую посетительницу. Пепельные локоны придавали особую нежность прелестному лицу, озаренному блеском синих глаз. Нелли, дочь статского советника Карла фон Рейера из Риги, страстно любила музыку. В Дерпте она гостила у своего дяди Густава фон Рейера — известного врача. В тот же вечер Оствальд был представлен Нелли. Что-то необычное испытывали они оба в этот вечер. Может быть, их сблизил интерес к музыке, о которой они так много говорили, а возможно, это была любовь с первого взгляда. В один из теплых осенних вечеров 1878 года произошло окончательное объяснение. «Я понимаю, что тебе предстоит принести себя в жертву пауке, но, думаю, ты способна на это», — сказал Оствальд. Нелли не ответила ни слова, лишь крепко сжала его руку.

А потом — свадьба, их первая семейная квартира в Дерпте, маленькая и тесная. Потом радость ожидания ребенка и первое горе — смерть их дочери. Но Нелли мужественно перенесла горе. Она подарила ему одного за другим четырех детей: Вольфа, Гретхен, Вальтера, Элизабет, а уже в Лейпциге родился пятый, младший Отто. Годы, полные забот и самоотверженной любви к семье, не изменили его любимую Нелли. Она и теперь вела сложное хозяйство в «Энергии», да еще помогала ему в работе — приводила в порядок корреспонденцию, переписывала рукописи. Она посвятила ему всю свою жизнь и согревала любовью и заботой его сердце.

…Растроганный воспоминаниями, старый ученый пошел дальше. Чуть поодаль, там, где горный ручей разливался, образуя небольшое озерцо, его ждала новая таблица — «Музыка».

Музыка… Она заполняла всю его жизнь. Вечерние концерты, в которых принимало участие все его большое семейство. Пока дети были маленькими, они с Нелли играли в четыре руки на рояле или она аккомпанировала ему, когда он играл на виолончели. Позже, когда дети выросли, в доме устраивались настоящие концерты. Гретхен превосходно играла на скрипке, Вольф — на скрипке и фортепиано. Когда Вольф женился, в семейных концертах стала принимать участие его жена Пиа, известная солистка Лейпцигской оперы. Моцарт, Бетховен, Гайдн… Оствальд еще в Дерпте выучил восемьдесят три струнных концерта Гайдна и принимал участие в их исполнении. И чем чаще он играл их, тем совершеннее они ему казались. «Как мог человек создать столь возвышенные мелодии!» — не уставал восхищаться Вильгельм.

…Дальше, дальше по дорожке. Теперь она вела к «Лесной даче» — так назывался дом, который был построен для семьи Вольфа, поскольку в старой «Энергии» стало тесно для разросшейся семьи Оствальдов. В «Лесной даче» спрятался Вольфганг, тайком из-за занавесок он наблюдал за отцом.

Оствальд подошел к табличке «Химия», которая была в два раза больше других. Оствальд остановился и начал читать длинную оду:

Да, действительно самым главным в его жизни все-таки была химия. Он посвятил ей все свои силы и талант, ради науки он пожертвовал многим. Но химия принесла ему и много радости, много незабываемых светлых минут.

Первые успехи на этой стезе он познал еще там, в России, в Дерпте. В 1882 году он получил место профессора химии в Рижском политехническом институте^[323]. Здесь он начал свои исследования по химической кинетике — первые опыты по гидролизу ацетамида и метилацетата в присутствии различных кислот. Чтобы поддерживать постоянную температуру реакционной смеси, Оствальд сконструировал специальный термостат. Измерения стали более точными, и уже первые данные привели к неожиданным выводам: влияние кислот определялось главным образом концентрацией их растворов, а не их свойствами. Было нечто общее, характерное для растворов всех кислот, но что именно — молодому профессору пока не удавалось определить. И вот, совсем неожиданно из Швеции пришел большой конверт. Отправитель был неизвестен Оствальду — некий Сванте Аррениус.

…Что это был за день! Еще на рассвете в доме поднялась суматоха: у Ханхен начались роды. Оствальд всю ночь не спал, его мучил больной зуб. Наконец в середине дня боль стихла. А вскоре появилась улыбающаяся акушерка и поздравила его с рождением дочери. Вот тут-то и принесли письмо из Швеции.

На родине теорию Аррениуса не признавали, он прислал Оствальду оттиски двух своих статей и просил его высказать свое мнение. Оствальд начал внимательно изучать материал. Действительно, на первый взгляд идеи Аррениуса казались абсолютно неприемлемыми, но логика его рассуждений была очень убедительна. На основании этой новой теории можно было объяснить даже каталитическое действие кислот. Тем общим, что объединяло все кислоты, являлись водородные ионы, содержащиеся в их водных растворах.

Оствальд в раздумье шагал по кабинету.

— Замечательное достижение. Эта новая теория станет основой наших представлений о растворах. Исследования Аррениуса оригинальны, он рассматривал электропроводность растворов совсем по-новому. Все это можно теоретически обобщить и охарактеризовать свойства электролитов соответствующими математическими закономерностями. Нужно продолжать исследования, нужно добиться развития и уточнения новой теории и обязательно установить контакт с этим шведом Аррениусом.

Оствальд лег в постель, но, несмотря на усталость, долго не мог заснуть. Диссоциация растворов! Это же гениальное открытие! Утром он написал письмо Аррениусу, в котором выразил свое восхищение его работой и предсказал новой теории большой успех. В одном из последующих писем Аррениусу Оствальд высказал свое горячее желание посетить Швецию и встретиться с ним. Вскоре он получил приглашение.

Был август 1884 года. Аррениус ждал гостя. Оствальд вышел из вагона и осмотрелся. Перрон в Упсале был почти пустым. Может быть, его никто не пришел встречать? Какой-то полный, краснощекий молодой человек с необыкновенно светлыми, почти белыми волосами внимательно всматривался в лица пассажиров. Вдруг его взгляд встретился со взглядом Оствальда…

— Если я не ошибаюсь, вы профессор Оствальд? Оствальд кивнул.

— Сванте Аррениус, — представился молодой человек. — Ваше посещение большая честь и радость для меня. Я так надеюсь на вашу помощь.

В скромном кабинете Аррениуса ученые сразу приступили к обсуждению волновавшего их вопроса.

— Не понимаю нападок на вашу теорию, ведь диссоциация электролитов — совершенно очевидный факт. Это так просто и логично, что удивительно, как до сих пор никто до этого не додумался.

— И, однако, все против!

— Чтобы убедить всех, нужны факты, много фактов. А чтобы их иметь, необходимо развернуть широкую исследовательскую деятельность. Что вы скажете по поводу совместной работы в Риге? В моей лаборатории я предоставлю вам неограниченные возможности для экспериментирования. Отдельные опыты можно будет доверить практикантам и дипломантам.

— Превосходно, я с величайшей благодарностью принимаю ваше предложение, — Аррениус не мог скрыть своей радости.

В прошлом году я путешествовал по Европе и познакомился почти со всеми крупнейшими учеными в области химии: Гофманом, Гельмгольцем, Кекуле, Байером, Бунзеном, Кольбе и многими другими. Они любезно предоставили мне образцы некоторых кислот. Теперь я располагаю двенадцатью различными кислотами и уже начал некоторые исследования. Хочу проверить, ускоряют ли кислоты процессы гидролиза. Мне кажется, что исследование явлений диссоциации прольет свет и на каталитическое действие кислот.

— Возможно, здесь существует какая-то связь, — живо подхватил Аррениус.

Он был человеком экспансивным, наделенным неуемной фантазией. Каждый раз ему хотелось немедленно найти объяснение научным фактам, и он засыпал Оствальда всевозможными догадками, но тот принимал эти гипотезы критически и противопоставлял доводам Аррениуса свои. По сути дела, любой их разговор превращался в диспут, в ходе которого они постепенно приходили к какому-то единому решению. Их беседы, начало которым было положено еще на вокзале в Упсале и которые продолжались во время частых совместных прогулок, нравились обоим, потому что польза этих споров была очевидна.

В Швеции Оствальд встретился с самыми известными учеными — физиками и химиками. Все они считали теорию Аррениуса абсурдной и с недоумением восприняли позицию Оствальда, который встал на ее защиту.

Так был создан «союз ионистов». Пока в него входили только два представителя. Через несколько лет их станет уже трое.

Аррениус получил разрешение на стипендию и начал работу у Оствальда. Они настолько сблизились, что вскоре Аррениус стал почти членом семьи Оствальда. Ученые продолжали работать и дома. Обычно по вечерам Оствальд читал новые статьи и просматривал последние номера научных журналов. Одна из статейвзволновала его. Он придвинул лампу и еще раз перечитал статью. Потом встал и долго ходил по кабинету.

«Это второй мой конкурент, который выходит на целину физической химии. Нет, нет, не конкурент! Он будет моим соратником, этот талантливый голландец».

Он тут же написал письмо Вант-Гоффу, а через несколько месяцев отправился в Голландию, чтобы лично познакомиться с тем, кто стал третьим «ионистом». Теперь этот триумвират мог смело выйти на поле боя. У электролитической диссоциации появились надежные защитники.

Независимо от того, что почти все крупнейшие химики и физики были против «ионистов», достижения Оствальда и то впечатление, которое он оставил при встречах в Лейпциге, были высоко оценены — Оствальд получил приглашение занять профессорское место в Лейпцигском университете.

Работать в Германии, рядом со многими выдающимися учеными было его сокровенной мечтой. Поэтому, когда министр культуры спросил, согласен ли он принять это предложение, Оствальд без колебаний ответил: «Спросить меня об этом, все равно, что спросить сержанта, желает ли он стать генералом. Разумеется, да!» Переехать из Риги в Лейпциг оказалось не так-то просто: чтобы поменять русское подданство на немецкое, нужно было получить специальное разрешение и оформить массу документов. Наконец все было улажено, и поздней ночью 25 сентября 1887 года семья Оствальдов приехала в Лейпциг. Первые дни они провели в гостинице, а потом поселились в просторной служебной квартире. Как много здесь было комнат! Сначала некоторые из них даже пустовали, но потом каждая получила свое назначение: одна из больших комнат превратилась в музыкальный салон и приемную, другая — в столовую. Сюда раз в месяц Оствальд приглашал своих студентов на ужин. В доме собирались молодые люди разных национальностей — немцы, французы, англичане, итальянцы, были даже африканцы и японцы. Они приезжали в Лейпциг, привлеченные успехами Оствальда в новой науке — физической химии^[324]. Его называли русским профессором и глубоко уважали, но близких друзей у него было немного. Может быть, зависть, это недостойное, но свойственное некоторым ученым чувство, завладело сердцами его коллег? Л завидовать было чему. Число его сотрудников росло необычайно быстро. Начав работать с двумя ассистентами — Сванте Аррениусом и Вальтером Нернстом, — он вскоре сумел привлечь к исследованиям Эрнста Бекмана, Джемса Уолкера^[325], Макса Ле Блана^[326], Георга Бредига, Герберта Фрейндлиха^[327] и многих других. С 1887 по 1906 г. в лаборатории Оствальда сотрудничало более шестидесяти ученых, большинство из них впоследствии стали профессорами, у них появились свои проблемы, но исследования в области физической химии продолжали вести Аррениус в Швеции, Нернст в Берлине, Уолкер в Англии, Бредиг в Карлсруэ.

Какие славные это были времена! К Оствальду стремилась талантливая молодежь со всех концов мира. Все работали с энтузиазмом и с любовью к науке. Все эти молодые люди составляли одну большую семью — семью физико-химиков. Их общение не ограничивалось работой в лаборатории, они были неразлучны и во время воскресных экскурсий, и на веселых ночных пирушках. А рождественские праздники! Оствальд никогда не забудет эти милые торжества. Хотя известно, что рождество — праздник семейный и все встречают его обычно в кругу семьи у рождественской елки, студенты решили праздновать в лаборатории университета. Разумеется, Оствальд — патриарх этой большой семьи — должен был быть с ними. Но какое торжество могло обойтись без хлопот Ханхен? Она проявила все свое мастерство и приготовила роскошное угощение.

^{Оствальд в химической лаборатории}

Лаборатория была неузнаваема. Покрытый фильтровальной бумагой, лабораторный стол сверкал безупречной чистотой. В бокалах искрился пунш, приготовленный в большой дистилляционной колбе. Нарядная елка сверкала разноцветными огнями.

Когда Оствальд, сопровождаемый супругой и детьми, вошел в лабораторию, студенты все как один встали и дружно запели. Потом бросились поздравлять своего любимого профессора.

— А сейчас настало время для моего сюрприза, — сказал Оствальд, и глаза его заблестели. — Чтобы этот вечер остался памятным для всех, я решил сделать вам весьма необычный подарок. Я подарю вам несколько часов, которые вы проведете в обществе великих людей, посвятивших свою жизнь науке.

Студенты слушали его, изумленные и радостные. А Оствальд продолжал:

— Сегодня у меня в гостях мои близкие друзья и сотрудники — Уильям Рамзай, Сванте Аррениус и Якоб Генрик Вант-Гофф.

Восторженные возгласы и рукоплескания заглушили его слова. Грета подбежала к двери и широко распахнула ее.

— Прошу вас, друзья, за стол!

В лабораторию вошли Рамзай, Аррениус и Вант-Гофф. Студенты снова запели. Потом начался торжественный ужин. А когда насытились желудки, пришла очередь дать пищу и разуму. Все уселись вокруг елки.

— Предлагаю каждому из наших гостей рассказать что-либо интересное из своей жизни, — сказал Оствальд, усаживаясь поудобнее. — Первым попросим профессора Рамзая.

Рамзай несколько минут смотрел на трепещущее пламя свечей, а затем начал свой рассказ. На чистейшем немецком языке он поведал историю открытия гелия и его выделения из минерала клевеита. Потом настала очередь Вант-Гоффа и Аррениуса. Да, это были подлинные творцы новой науки — физической химии. Слушая, затаив дыхание, рассказы великих ученых, молодые люди втайне мечтали о том времени, когда и они смогут сказать свое слово в науке.

Там, где работал Оствальд, постоянно горел огонь научного поиска. Исследования в Лейпциге получили грандиозный размах. Сразу после переезда из Риги Оствальд продолжил вместе с Аррениусом изменения, связанные с электролитической диссоциацией. Надо было изучить свойства кислот, щелочей, солей, установить закономерности, которым они подчиняются. Отдельные частные проблемы изучали и студенты старших курсов — это были их диссертационные работы. Некоторые вопросы Оствальд решал только сам. Так, например, исследования электропроводности кислот, начатые им еще в Риге, привели к установлению закона разбавления, который позднее стал известен как закон разбавления Оствальда^[328].

Еще более плодотворными были исследования каталитических процессов^[329]. Случайно, из разговора в министерстве, Оствальд понял, что одной из основных проблем для Германии является проблема селитры. Чилийская селитра была дорога и ее поставки ненадежны, а кроме того, селитра — стратегическое сырье, она необходима для изготовления взрывчатых смесей. Нужно было организовать производство отечественной селитры.

Идея использования воздуха в качестве источника азота уже существовала, но как из свободного азота получить селитру? В первую очередь, требовалось отыскать способ каталитического соединения азота с водородом.

Начались всесторонние исследования. С одной стороны, необходимо было найти подходящие условия и катализатор для получения аммиака единственным и самым простым синтезом — из азота и водорода. С другой, нужно было исследовать возможность окисления аммиака в окись азота. Из окислов получить азотную кислоту и селитру несложно, поэтому задача сводилась к двум основным проблемам — получению аммиака и азотной кислоты.

Если исследования синтеза аммиака шли очень медленно, то проблему окисления аммиака до азотной кислоты удалось решить довольно успешно. Основные опыты проводил Гарри — доктор Эбергард Бауэр, который позже стал зятем Оствальда. Доктор Бауэр (для Оствальда он всегда был просто Гарри) успешно и в короткий срок закончил исследование окисления аммиака. Катализатор — платино-иридиевый сплав — был найден еще во время первых опытов. Впоследствии с помощью концерна «И. Г. Фарбениндустри» контактное окисление аммиака до окислов азота нашло промышленное применение. Германия получила собственную азотную кислоту. Что касается собственной селитры, то синтез аммиака пока не удавалось осуществить.

Тем не менее Оствальд твердо верил, что аммиак можно синтезировать непосредственно из азота и водорода. Это ясно следовало и из значений констант равновесия. Надо было только найти условия, подобрать подходящий катализатор. Некоторые результаты уже были получены. Сотрудники Оствальда пытались даже запатентовать два открытия, но работа с патентной службой не принесла им ничего, кроме неприятностей. Чиновники придирались к каждой мелочи, требовали мнения специалистов различных химических фирм и, наконец, после долгой, но безрезультатной переписки отказали в выдаче патента.

«Оставим миллионы при миллионах», — сказал тогда Оствальд. А тем временем условия синтеза аммиака разрабатывались профессором Фрицем Габером, а затем Карл Бош осуществил промышленное производство аммиака. В Леверкузене в высоких, толстостенных стальных башнях-реакторах проходил тот простой на первый взгляд процесс, который дал не только Германии, но и всему миру аммиак — связанный азот, носитель плодородия.

Однако эти успехи стали возможны лишь благодаря проводимым Оствальдом многосторонним исследованиям каталитических процессов. Явление катализа впервые было охарактеризовано еще Берцелиусом, но более полувека оно не привлекало внимания ученых, пока Оствальд не занялся этим интереснейшим явлением. Достижения Оствальда в этой области были высоко оценены мировой научной общественностью. За заслуги в области катализа в 1909 году ему была присуждена Нобелевская премия по химии.

Не только экспериментальные и теоретические работы Оствальда, но и его литературная деятельность многое дала химии. Она началась еще в Риге, когда он подготовил к печати «Учебник общей химии»^[330]. Начав читать курс химии, Оствальд сразу же почувствовал необходимость в новом учебнике. По его мнению, учебник не должен ограничиваться основами науки, он призван быть синтезом всех достижений, а также должен давать направление будущего развития науки. Чтобы написать такой учебник, необходимо было прочитать множество научных журналов, познакомиться с проблемами, поставленными в отдельных научных статьях, и только потом привести в систему безбрежное море фактов и выводов.

Система и порядок… В них нуждается наука. Они должны быть основным началом в работе. И в своей жизни Оствальд следовал строгому распорядку. Утро начиналось с занятий в университете, потом он работал в лаборатории. Здесь обсуждались успехи и неудачи сотрудников, и эти обсуждения происходили публично. Успехи одного давали и другим импульс к работе, поэтому в лаборатории царил дух здорового соревнования. Вечером, если не было других дел, Оствальд работал в своем кабинете: просматривал научные журналы, читал наиболее интересные статьи. Здесь, среди книг, он оставался до поздней ночи.

Второй том «Учебника общей химии» вышел в 1887 году, когда Оствальд уже был профессором в Лейпциге. Потом одна за другой появились и другие его книги^[331]: «Руководство и справочник по проведению физико-химических измерений»^[332], «Научные основания аналитической химии»^[333], «Электрохимия»^[334], «Основы неорганической химии»^[335], «Школа химии»^[336] …

Оствальд основал «Журнал физической химии», который начал выходить в Лейпциге с февраля 1887 года^[337]. Первый его номер был посвящен теории электролитической диссоциации. В нем были опубликованы статьи Оствальда, Аррениуса и Вант-Гоффа — троих «ионистов», публично выступивших против устаревших взглядов. Сколько битв выдержали они — журнал и его авторы! Но в конце концов победа нового над старым была одержана. Одни из противников признавали себя побежденными и стали сторонниками «ионистов», другие не смирились с поражением и продолжали оставаться врагами. Они чинили всевозможные препятствия Оствальду в университете, не гнушались иногда и сплетнями и вздорными слухами.

Оствальд досадливо помотал головой, отгоняя неприятные воспоминания. Это уже не касается химии. Он поднял голову и остановил взгляд на «Лесной даче». Его дело продолжит сын Вольфганг, его первые успехи радовали всю семью и больше всех — его, старого Вильгельма Оствальда. Вольфганг работал в новой отрасли химической науки — коллоидной химии.

…Оствальд двинулся дальше. Недалеко от места, где он остановился, в одном из романтических уголков парка, где каменный обрыв боролся с наступлением сорняков, его ожидала следующая табличка — «Философия».

Система и порядок, которые Оствальд внес в химию, часто приводили его к философским обобщениям. Интерес к философии начался еще в Дерпте, когда он работал у профессора Эттингена. Тогда энергия считалась только математическим понятием. Оствальд нередко думал: почему же энергию не считают реальностью? Ведь ее можно измерить, заставить работать, даже «украсть», хотя и нельзя увидеть. Это понимали даже Вольф и Гретхен, которые были тогда еще совсем маленькими. Они часто слышали от отца слово «энергия».

— Почему идут часы? — спрашивал он у детей, объясняя им понятие «энергия».

— Потому что каждую неделю мы их заводим, — отвечал Вольф. — У часов есть пружина, и она приводит в движение стрелки.

— Да, но когда пружина ослабевает, часы не идут, хотя у них по-прежнему есть пружина, — возразил Оствальд. — Значит, не пружина их приводит в движение, а что-то другое, спрятанное в пружине. Это другое и есть энергия. Каждую неделю я завожу часы, то есть снабжаю пружину энергией, которая потом приводит в движение шестеренки, а те в свою очередь — стрелки.

— Но разве может существовать «нечто», что мы не видим? — протестовала белокурая Гретхен.

— Оно не видно, но ощущается. Дай-ка свою руку, Грета. Вот, сейчас я ставлю на нее рейсшину. Ощущаешь что-нибудь? — Грета отрицательно покачала головой. Оствальд поднял рейсшину и легонько ударил ею по руке. — А теперь ощущаешь? Кто причинил тебе боль, рейсшина или я?

— Конечно, ты.

— Ну, не совсем я. Это энергия, которую я передал рейсшине.

Для Оствальда энергия была началом всех начал. И эти новые идеи составляли ту основу, на которой зиждились его философские взгляды^[338]. В 1900 году Оствальд начал читать лекции по натурфилософии. Одновременно с этим он организовал издание нового научного журнала «Летописи натурфилософии».

Считая энергию первоосновой всего сущего, Оствальд выступил против атомно-молекулярной теории с позиций идеализма. Идеи Оствальда, которые он изложил в своей книге «Энергия и ее превращения»^[339], были использованы философами-идеалистами; они начали яростную борьбу против материалистов. Большинство ученых-химиков стояло на материалистических позициях, признавая атомно-молекулярную теорию. Поэтому на Оствальда обрушилась жестокая и справедливая критика со стороны многих известных химиков. Работа в университете стала невозможной.

Оставив университет и переселившись в Гроссботен, Оствальд сделал объектом наблюдения самого себя. Он одновременно выполнял роль экспериментатора и подопытного индивида — у него возникла идея написать книгу о физиологии и психологии ученого. Это был глубочайший психоанализ, исследование его собственного «я», это было откровение тех сложных чувств и переживаний, которые наполняют жизнь ученого. Он живет, как и все другие, переживает обыкновенные человеческие радости, но вместе с тем для него существует второй мир, он намного значительнее и сложнее, — это мир науки, где ученый испытывает эмоции особого рода — радости и огорчения научного поиска^[340].

Решение покинуть университет было окончательным, и Оствальд направил просьбу в министерство, чтобы его освободили от обязанностей профессора.

В 1905 г. из Америки поступило предложение об обмене научными работниками. Министерство предложило поехать Оствальду, и он согласился.

Читать лекции в Гарварде! Это было и большой честью, и избавлением от напряженной обстановки, сложившейся в Лейпциге.

Снова начались сборы. В доме закипела работа. Несмотря па то, что было лето, нужно было привести в порядок зимнюю одежду. Ведь они уезжали надолго.

Обычно, уезжая за границу, Оствальд непременно брал с собой кого-нибудь из близких. Но поездка за океан — событие исключительное, и Ханхен, и дети ждали ее с нетерпением. Упаковывая вещи, не забыли и о музыкальных инструментах, скрипках Вольфа и Греты, виолончели Оствальда; рояль для Ханхен было решено купить на месте.

1906 год, Гарвард… Последние лекции прославленного ученого. Когда на следующий год Оствальд вернулся в Лейпциг, министерство удовлетворило его просьбу, и он перебрался в Гроссботен. Здесь было все, о чем он мечтал: кабинет, лаборатория, тишина и самое главное — свобода. Теперь Оствальд мог рационально распределить свои силы, а когда уставал — делал передышку. Самым эффективным способом восстановить силы было для него рисование…

…Следующий сюрприз в саду был посвящен как раз живописи.

Оствальд начал рисовать еще ребенком, с течением времени техника совершенствовалась, тоньше становилось ощущение цвета, и рисование для Оствальда стало жизненной потребностью. Одного дня бродяжничества по окрестностям города с мольбертом и красками, одного дня, насыщенного игрой красок, сочетания которых превращались в великолепные пейзажи, было достаточно, чтобы набраться сил на две недели.

— Когда я рисую, то работает лишь одна половина мозга, другая в это время отдыхает.

Постоянным его спутником во время экскурсий была Грета. Она тоже превосходно рисовала и маслом, и акварелью. Страстью отца и дочери были пейзажи. Часто, завороженные волшебными линиями и красками природы, они брали кисти и пытались запечатлеть на полотне ее неповторимую красоту.

В иные дни Оствальд рисовал особенно вдохновенно. Иногда он приносил со своих этюдов по пять, даже по шесть полотен. Каждая новая картина была радостью не только для него, но и для всей семьи. Даже рабочие, которые были заняты хозяйственными делами, старались найти повод, чтобы войти в кабинет и посмотреть картины профессора.

Как ученый, который всю жизнь посвятил определению различных физических и химических величин, Оствальд не мог смириться с тем, что до сих пор не существует даже простейшей меры идентификации цветов. Какова яркость данного цвета? Как определить сам цвет? Известно, что все оттенки можно получить путем комбинации трех цветов — красного, синего и желтого, но как определить, что данный цвет, например, зеленый? Его можно получить из сочетания желтого и синего, получится либо желто-зеленый, либо сине-зеленый. То же самое и с остальными цветами… Вот еще одна неизведанная область. Когда-то Шеврель делал опыты по определению цветов, но они не удовлетворяли ни Оствальда-художника, ни Оствальда-ученого. Поэтому сейчас, на свободе, он решил заняться систематическим исследованием цвета^[341].

Его лаборатория теперь походила на пестрый ярмарочный павильон. Тонкие ленты фильтровальной бумаги, пропитанные красителями всех цветов радуги и пронумерованные, сохли на штативах, полках, на рамах дверей и окон. Потом цвет каждой ленты сравнивался с цветом других подобных лент, измерялся фотометром.

…Оствальд сунул руку в карман пиджака и нащупал лежащую там стеклянную пластинку. Шкала яркости, его первый успех. Как много опытов нужно было провести, чтобы добиться первых удовлетворительных результатов. Мел оказался недостаточно белым, выяснилось, что сажи образуют смеси, которые легко расслаиваются. Наиболее совершенным оказался белый цвет сульфата бария, который на шкале яркости соответствовал 100 единицам. Но смеси сульфата бария тоже расслаивались. Многочисленные комбинации привели к литопону и франкфуртскому черному. Смеси этих веществ в различных пропорциях давали разные оттенки. Самый светлый — белый — Оствальд обозначил через а, наиболее темные смеси достигали значения t. Последние буквы алфавита соответствовали черным смесям, которые нельзя различить ни глазом, ни путем фотометрического измерения. Оствальд использовал эти смеси, перемешав их с олифой и превратив, таким образом, в масляные краски, для изготовления «шкалы яркости». Он наносил по одной полоске каждой смеси на стеклянную пластинку, а между полосами оставлял небольшое расстояние. Наложив пластинку на краску, цвет которой нужно было определить, он легко определял, к какой степени яркости ближе этот цвет.

Оствальд на память знал номера различных оттенков. Он мог определить цвет и без помощи шкалы, но эта маленькая стеклянная пластинка, которую он сейчас сжимал в руке, доставляла ему необыкновенное удовольствие. Это было еще одно из его достижений — при помощи шкалы приводился в систему порядок определения цвета. Но ему предстояло еще много работы, он мечтал создать специальную шкалу оттенков красок.

…Поглощенный мыслями о красках, Оствальд и сам не заметил, как очутился на солнечной аллее, обсаженной кактусами. Эти странные колючие растения собирали и как бы впитывали солнечную энергию. Именно здесь, в аллее кактусов, Грета поставила табличку «Техника и промышленность». «Умно придумала, — Оствальд улыбнулся. — С техникой и промышленностью всегда нелегко. Но, несмотря на страшные колючки, и эти чудища иногда цветут, и цветы их обладают чудными красками и ароматом. Да, синтез аммиака, например, оказался таким вот колючим кактусом, зато каталитическое окисление аммиака дало азотную кислоту — разве это не один из самых красивых цветов, которые расцвели в саду химической промышленности?».

Между камнями качалась желтая головка запоздалой арники. Оствальд наклонился и осторожно сорвал ее. «Это Ханхен…» — с нежностью подумал он. Возвращаясь с утренней прогулки, он всегда приносил жене какой-нибудь цветок. Если не было цветов, он срывал ветку пихты или просто подбирал красивый лист. Теперь дорожка вела вверх к небольшому, заросшему травой холму, на котором была установлена ветряная турбина.

…Энергия легко превращается из одного вида в другой, и нужно использовать ее рационально. Разве мог Оствальд спокойно смотреть, как впустую тратится энергия ветра? Нет! И он решил использовать ее. Лопасти колеса непрерывно двигались и превращали энергию ветра в электрическую. Эта турбина снабжала электричеством все имение в Гроссботене.

Шум ветряной турбины напоминал веселую песню. Многого уже добилось человечество! И как много еще предстоит сделать!

Оствальд медленно пошел к березовой роще, за которой укрылась вилла «Энергия».

— Идет! Идет! — закричали дети.

Грета и Нелли уже были на террасе возле лаборатории. Сюда собралась и вся семья. Оствальд медленно поднялся по каменной лестнице, подошел к жене и торжественно преподнес ей нежный цветок арники. Начались поздравления, поцелуи… Большая семья Оствальдов уселась за празднично накрытый стол — всего пятнадцать человек.

Завтрак еще не закончился, когда стали приходить первые поздравления. Почтальон привез две огромные пачки писем и телеграмм, которые отнесли в рабочий кабинет Оствальда. Нелегкая работа ждала госпожу Оствальд — разобрать всю эту почту. Потом юбиляр сам прочитает письма — одни бегло, другие внимательно.

Почти все жители Гроссботена пришли поздравить ученого, чье имя было известно всему миру. Они несли корзинки с яйцами, маслом, мукой. Большой салон и столовая превратились в склад подарков. Больше всего было цветов — букеты, горшки, корзинки. Любовь Оствальда к цветам была известна всем, поэтому каждый старался найти самые красивые, самые душистые.

К обеду гости заполнили луг перед виллой. Прямо на траву постелили белые скатерти, и началось пиршество. Тосты, речи, поздравления…

Подарки присылали и по почте. Профессор Икеда из Токио прислал Оствальду старинный поднос, сделанный двести лет назад. В своем письме он сообщал, что шестидесятилетний юбилей Оствальда торжественно отмечается и в Японии. «По всей видимости, празднуется потому, что число 60 — общее кратное числам 10 и 12, которые являются основой десятичной системы, используемой в Европе, и двенадцатичной системы, родина которой — Азия, но которая используется и в Европе, например, при отсчете времени в сутках».

…Гости разошлись лишь к вечеру. Оствальд устало поднялся к себе в спальню. Празднество утомило его.

А утром со своей обычной педантичностью Оствальд уже опять приступил к делу, которое так увлекало его в последнее время, — классификации цветов.

Удовлетворение от успехов в работе, семейные радости, любимая музыка — на все это вскоре надвинулась тень войны, которая принесла столько горя и Германии, и всему миру. Она перенесла вражду между государствами и в научную среду. Но Оствальд не поддался ура-патриотическим настроениям. В частности, он не поставил свою подпись под декларацией немецких ученых, которые отказались от научных степеней, присужденных им в Англии.

«В Англии живут мои друзья и ученики. Они, как и мы, работают для науки, а наука принадлежит всему человечеству». Эта решительная позиция увеличила число врагов Оствальда. В газетах его открыто называли «русским профессором» и сейчас эти слова приобретали особый смысл, потому что там, на его родине, власть в свои руки взяли рабочие и крестьяне. Но Оствальд был выше всяких обид. Он сделал величайшие открытия, он целесообразно и разумно построил свою жизнь в науке, и это помогало ему отрешиться от всего мелочного и суетного. Видимо, именно в эти годы он решил написать автобиографию, которую назвал «Дороги жизни». Он работал над ней три года.

Жизненный путь Оствальда был необычен. На нем не было подъема, апогея и заката. Его путь был непрерывным восходом. Порой он разветвлялся, но каждая ветвь неизменно вела вверх. Все, что писал Оствальд, было написано в порыве вдохновения. И самой большой наградой для него была вера в то, что его книги приносят пользу.

С этой верой он встретил и последние мгновения своей жизни.

…Стоял солнечный день. После спокойного и продолжительного сна Оствальд открыл глаза и уловил озабоченный взгляд хирурга лейпцигской клиники Эрвина Пайра. Рядом были медицинская сестра и Элизабет, которая неотлучно дежурила у его постели.

Надеюсь, вы скоро вернетесь в Гроссботен и сможете продолжить свою работу, — голос доктора Пайра звучал, как всегда, бодро.

— Сколько статей осталось незаконченными, — посетовал Оствальд. — Хорошо, что хоть о корректурах позаботится Гретхен.

— Ваши книги замечательны. Я из них многое почерпнул для себя, — воскликнул доктор Пайр. И для Оствальда не было слов более дорогих, чем те, которые он только что услышал. Он благодарно улыбнулся и закрыл глаза.

СВАНТЕ АРРЕНИУС (1859–1927) 

Увлеченные веселой историей, которую рассказывал Сванте, ученики не заметили, что перерыв давно кончился. Слушая друга, они хохотали от души. Стур совсем позабыл об обязанностях дежурного. Приподнявшись на цыпочки, он заглядывал через головы товарищей, возбужденно размахивая руками, и тоже смеялся.

— Дежурный! — прервал веселое оживление строгий окрик учителя.

Ученики на мгновение замерли и сразу же бросились по своим местам. Возле учительского стола остался один Стур. Он стоял, смущенно опустив голову.

— Что ж, приготовься к наказанию. — Учитель взял тонкий прут, согнул его, чтобы проверить, достаточно ли он упруг, и

ударил наотмашь.

— Господин Линдберг, это я виноват, — крикнул Сванте.

— Ах вот как? Иди сюда, теперь твоя очередь!

Сванте не пошевельнулся. Мертвенная бледность залила его лицо.

— Быстрее! — нетерпеливо приказал Линдберг.

Сванте робко приблизился к учительскому столу, но вдруг бросился к двери и исчез.

Он бежал, задыхаясь от усталости и обиды. Сначала Сванте направился к дому, где он жил со своим братом Иоганном и репетитором, студентом Валльстрёмом, но потом решил, что лучше всего вернуться к родителям. Очутившись за городом, Сванте немного успокоился и пошел медленным шагом. За ним никто не гнался. Очертания Упсалы постепенно исчезали вдали. А вот и родной Вик! Небольшая усадьба, где его отец был управляющим, казалась мальчику неприступной крепостью, здесь он надежно защищен от жестоких порядков кафедрального училища.

Дома он застал только мать и сестру Зигрид. Отец вернулся к вечеру. Вскоре появился встревоженный Валльстрём.

— Еле нашли тебя. Мы с Иоганном обыскали весь город.

— Сядь отдохни, Валльстрём, — пригласил его господин Свен Аррениус. — Давайте обсудим спокойно, что нам делать со Сванте. Положение действительно серьезное.

— Не хочу я больше ходить в эту школу! Там только мучают учеников, а знаний никаких не дают!

Отец молчал. Он понимал, что эта школа была для Сванте неподходящей. Мальчик обладал незаурядными способностями, и запереть его в кафедральном училище было настоящим преступлением. Уже в три года Сванте научился читать, хотя родители и запрещали ему это. Он внимательно следил за занятиями старшего брата Иоганна и однажды, взобравшись на колени отца, вдруг начал читать по складам книгу, лежавшую на письменном столе. Незаметно для всех маленький Сванте научился и считать.

— Потерпишь еще несколько месяцев, а потом запишу тебя и гимназию, — сказал отец.

— Я буду учиться, если вы запишете меня в реальную гимназию, — твердо сказал Сванте.

— В реальную? — воскликнул отец. — Ты что, решил стать офицером?

Окончившие кафедральное училище обычно поступали в гуманитарную гимназию, а затем продолжали свое образование в университете. Реальная гимназия мало кого привлекала, она считалась второразрядным учебным заведением.

— Сегодня учитель Линдберг до полусмерти избил Стура, — сказал Валльстрём. — Подумайте, стоит ли оставлять там Сванте! Отдайте его лучше в реальную гимназию. По окончании ее он сможет продолжить образование. Некоторые мои коллеги пришли из реальной гимназии.

Валльстрём пользовался расположением господина Аррениуса, тот считался с его мнением. Это и решило судьбу Сванте.

На следующий год он стал гимназистом. Жили опять втроем — Сванте, Иоганн и Валльстрём. Но и в реальной гимназии дела у Сванте шли неважно. Значительно опередивший всех своих сверстников в развитии, мальчик скучал на уроках, часто вступал в споры с учителями. Его интересовала только физика и химия, однако он не нашел контакта с учителями, преподававшими эти предметы. Мучительно и невыносимо долго тянулись годы, пока наконец не наступил час расставания с гимназией.

Теперь семья Аррениусов жила в Упсале. Отец Сванте был назначен квестором^[342] в университете. Он купил в городе большой и удобный дом, где вместе с ними поселился и Валльстрём. Хотя Иоганн и Сванте уже выросли, Валльстрём все еще выполнял роль домашнего учителя и наставника. В сущности он был другом Сванте и исподволь готовил его к студенческой жизни.

Обычно, оказавшись на свободе, студенты-первокурсники вели беззаботную жизнь, полную развлечений. В Упсальском университете было несколько студенческих землячеств — каждое из них соответствовало области, из которой происходили его члены. Так как Сванте был упландцем, его приняли в Упландское землячество. Благодаря веселому нраву и остроумию Сванте сразу же завоевал расположение коллег, его избрали в совет объединения, а на следующий год он стал предводителем упландцев. Сванте всегда и везде был первым, но знал и меру в студенческих развлечениях, так что после третьего семестра он успешно сдал все экзамены, хотя их положено было сдавать только после четвертого. Теперь надо было ждать следующего года, когда он мог выбрать специальность и заняться любимыми науками.

— Знаю, что и здесь ты не потеряешь времени впустую, но лучше будет, если ты уедешь в Париж, — предложил отец. — Это мой подарок за твои успехи.

— Да, я сдал все экзамены и уже определил свою будущую специальность — это физика, — сказал Сванте. — Начну готовиться к предстоящим экзаменам.

— Похвально, но прежде поезжай в Париж. Займешься французским языком. Образованный человек должен свободно владеть по крайней мере французским, английским и немецким.

К этому времени Сванте уже недурно говорил и писал на четырех языках — шведском, французском, немецком и английском. На уроках французского языка он многое узнал о Франции и мечтал увидеть Париж. И вот его мечта сбывается!

Но восхитительное путешествие длилось недолго, и Сванте снова возвратился в Упсалу. Он успешно сдал вступительные экзамены, и теперь ему предстояло заняться физикой. Сванте отлично понимал, что физик должен иметь представление и о родственных науках, поэтому он регулярно посещал занятия по математике у профессора Дауга и по химии у профессора Клеве^[343]. В 1881 году он блестяще сдал экзамены и приступил к работе над диссертацией. Интересные и увлекательные проблемы предлагали астрономия, метеорология, но более всего его занимали вопросы, связанные с электрическом.

— Возможности электричества неисчерпаемы, поэтому я прошу вас разрешить мне выбрать тему из этой области, например гальванические явления и электропроводность, — обратился Сванте к профессору Талену^[344].

— Вы знаете, господин Аррениус, что в моей лаборатории изучаются лишь вопросы спектрального анализа, — сухо прервал его профессор. — Я думаю, вам известно, что до сих пор эта область никем, кроме меня, не разрабатывалась, и здесь еще многое предстоит сделать. Выберите себе тему, связанную с проблемами спектрального анализа, и у вас будут все условия для исследовательской работы.

Но интересы Аррениуса были очень далеки от спектрального анализа и поэтому ему не оставалось ничего другого, как проститься с коллегами и уехать в Стокгольм, к профессору Эдлунду^[345], работавшему в области электричества.

Профессор Эдлунд быстро оценил знания и выдающиеся способности нового стажера и сделал его первым своим помощником. Сванте ассистировал профессору во время лекций, насыщенных сложными опытами. Кроме того, он проводил некоторые измерения, связанные с научными разработками Эдлун-да. В остальное время он мог заниматься самостоятельными исследованиями.

Лаборатория физики была небольшой и казалась еще теснее из-за множества приборов. Кроме Аррениуса, здесь работали еще двое молодых физиков — Мёбиус и Хомен. Веселый юмор Сванте, его общительность и жизнелюбие пришлись им по душе, и вскоре все трое стали настоящими друзьями. Мёбиус уже несколько лет жил в Стокгольме, он регулярно посещал заседания научных обществ, где собирались ученые, деятели искусства, литературы. Они выступали с докладами, устраивали дискуссии. Аррениус заинтересовался этими собраниями и однажды отправился на одно из них вместе с Мёбиусом. Пылкое красноречие Аррениуса обратило на себя внимание, и ему предложили сделать доклад на какую-нибудь популярную тему. Аррениус подготовил сообщение о влиянии солнечных пятен на состояние атмосферы Земли. Полет его мысли был настолько смелым, а явления, о которых говорил молодой физик, настолько фантастичными, что все слушали Аррениуса с огромным интересом.

— Ты превосходно знаешь астрономию! Почему же ты завялен электричеством? — спросил его Мёбиус, когда они возвращались домой.

— Астрономия — наука интересная, но заниматься только звездами, мне кажется, мало. Хочется быть ближе к жизни, к людям… Мёбиус, ты видел когда-нибудь шаровую молнию? — неожиданно спросил Сванте.

— Да, ну и что?

— Да то, что у меня есть свои соображения относительно ее образования, и это не только гипотеза! — возбужденно заговорил Аррениус. — Я проделал сложные расчеты и могу вполне обоснованно доказать происхождение этого природного явления, поразительного по красоте и ужасающего по силе действия.

Обладая на редкость пытливым умом, Аррениус готов был в любой области высказывать интереснейшие гипотезы, создавать оригинальные теории. Вот и сейчас — вдруг заговорил о шаровых молниях, а всего час назад он развивал свою теорию солнечных пятен. Может быть, поэтому сдержанного Мёбиуса так тянуло к этому пылкому человеку.

Исследование шаровых молний не осталось минутной фантазией Аррениуса. Эта идея встретила одобрение профессора Здлунда, и вскоре появилась первая статья молодого ученого^[346].

Но все же в центре его научных интересов оставались гальванические элементы, в которых энергия химических реакций превращается в энергию электрическую. Однако в гальваническом элементе протекают и вторичные процессы, которые вызывают поляризацию электродов, а это снижает напряжение в цепи электрического тока. Аррениус занялся изучением влияния добавок, уменьшающих или даже полностью предотвращающих поляризацию. После многочисленных опытов он установил, что эффект поляризации зависит от количества добавленного вещества — деполяризатора.

— Если провести исследование с сильно разбавленными растворами, по-видимому, можно будет вычислить молекулярный вес добавленного деполяризатора, — делился он своими планами с Мёбиусом и Хоменом.

— А ты пытался установить, какова зависимость между ними? — спросил Хомен.

— Очень простая, — ответил Аррениус. Он записал исходные зависимости и начал выводить формулу. Лист быстро заполнялся уравнениями.

— Вот конечный результат, — Аррениус подчеркнул полученную формулу.

— Какой элегантный и простой метод! — воскликнул Мёбиус. — Ты показывал это профессору?

— Хочу еще сделать некоторые измерения, а потом уже доложу.

К сожалению, Аррениус не зная, что его вывод не оригинален, подобный метод уже существовал. И все же его работа оказалась не бесполезной. Проводя первые опыты, он заметил, что концентрация влияет на электропроводность ряда разбавленных растворов. Этот необъяснимый на первый взгляд факт чрезвычайно заинтересовал Сванте, и он подробно обсудил его с профессором Эдлундом.

— Ваши наблюдения очень интересны. Такие исследования до сих пор не проводились, — сказал профессор. — В статьях Ленца и Кольрауша приведены результаты только для концентрированных растворов^[347].

— Я думаю начать с кислот.

— Основной трудностью в опытах подобного рода является устранение поляризации электродов, — предостерег его Эдлунд. — Когда электрический ток проходит через раствор, начинается электролиз, и выделенные на электродах вещества поляризуют их. Одновременно изменяется и концентрация раствора. Рекомендую вам использовать сконструированный мною коммутатор. Это ключ с ручным управлением. Переключив его, вы меняете направление тока, и электроды деполяризуются.

Но схема оказалась очень несовершенной. Как бы быстро Сванте ни манипулировал с переключателем, поляризации электродов не удавалось полностью избежать. Результаты измерений были невоспроизводимыми. Неудобным для работы был и сосуд, в который наливался исследуемый раствор. Тогда Аррениус сконструировал другой, более удобный прибор. Это облегчило работу, но опыты продолжались еще очень долго. Начав серию измерений осенью 1882 года, Сванте закончил их лишь в следующем году.

Результаты экспериментов предстояло обработать и обобщить. Расчеты отняли еще несколько месяцев. Одновременно Аррениус просматривал научные журналы и искал публикации, связанные с этой проблемой.

Обработка результатов заключалась не только в механических расчетах, Аррениус постоянно сравнивал полученные данные, стараясь найти объяснение неожиданному поведению того или иного вещества.

Самыми поразительными казались свойства аммиака: в газообразном состоянии это вещество не пропускает электрический ток, водный же раствор аммиака — проводник, и чем разбавленнее раствор, тем выше его электропроводность. Такую же зависимость Аррениус установил и для галогеноводородных кислот.

Только в мае 1883 г. после длительной экспериментальной проверки Аррениус пришел к выводу, что причиной увеличения электропроводности растворов при разбавлении является вода.

Аррениус отправился в Упсалу, чтобы встретиться с профессором Клеве и ознакомить его со своей новой теорией. Клеве — человек широкой эрудиции, он сможет дать ему полезный совет, трезво оценить гипотезу.

Аррениус любил Упсалу. Не потому, что здесь жили его близкие и прошли годы его учебы. Что-то особенно родное и неповторимое было в этом городе. И сейчас Аррениус верил, что лучше всего его поймут в Упсале. Семестр давно кончился, начались летние каникулы, и Сванте торопился застать профессора Клеве, пока тот не уехал в отпуск.

Весной, когда ночи над Упсалой светлы как день, Клеве приходил в университет очень рано. Профессор встретил Аррениуса приветливо.

— Мне бы хотелось познакомить вас с результатами моих исследований, — начал Сванте. — Они имеют непосредственное отношение к химии, поэтому я решил поделиться своими мыслями именно с вами.

Профессор закрыл журнал, который он читал, отодвинул его в сторону и приготовился слушать.

— Для того чтобы объяснить увеличение электропроводности водных растворов электролитов при разбавлении, необходимо принять, что электролиты существуют в растворе в двух различных формах: неактивной — в виде молекул и активной — в виде ионов. По сути дела, при разбавлении часть молекул электролита распадается на ионы — это активная форма, а другая часть остается неизменной — это неактивная форма…

Клеве слушал Аррениуса с нескрываемым раздражением. То, о чем рассказывал ему этот выскочка, возомнивший себя первооткрывателем, было, по глубокому убеждению профессора, абсолютной чепухой. Фантазия физика, который сует свой нос туда, куда не следует, — в чужую ему науку!

— При разбавлении раствора увеличивается количество активной формы, — продолжал Сванте, но Клеве решил, что с него уже довольно.

— Прекрасная теория! — с саркастической улыбкой воскликнул он, явно издеваясь над Аррениусом. Сванте понял, что дальнейшие объяснения бессмысленны, и поспешил откланяться.

«Неужелипрофессор Клеве не уловил логики в моих рассуждениях? Да ведь дело не только в логике! Мою теорию подтверждают факты, результаты сотен измерений». Аррениус был убежден в правильности своих идей, поэтому язвительный тон профессора Клеве отнюдь не обескуражил его. Он медленно шел по коридору, обдумывая, что предпринять, потом быстро спустился по лестнице и отправился в Медицинский институт к профессору-физиологу Гаммарстену^[348], который занимался и химией.

Гаммарстен выслушал Аррениуса с большим интересом. Он нашел идею чрезвычайно оригинальной и логически объясняющей явления и посоветовал Сванте продолжать работу. Аррениус решил дать теоретическое обоснование идеи и подготовить публикацию.

Описание экспериментальной части, вычисления и обобщение результатов были уже готовы. Оставалось лишь продумать и написать вторую, самую важную часть — теоретические выводы относительно состояния вещества в водном растворе. Получилась довольно большая по объему рукопись, поэтому пришлось разделить ее на две отдельные статьи. Первую из них Аррениус озаглавил «Исследование электропроводности электролитов», а вторую — «Химическая теория электролитов»^[349]. Обе статьи были обсуждены и рекомендованы к печати Академией наук в Стокгольме 6 июня 1883 года. Они были опубликованы в восьмом томе журнала «Труды Королевской Академии наук», который вышел из печати в начале 1884 года.

Аррениус мечтал остаться работать в Упсале. Получив оттиски обеих статей, он представил их в университет в качестве диссертационной работы. Совет принял их и назначил экзамен на май 1884 года. Аррениус получил одобрение комиссии. Устный экзамен он сдал отлично. Оставалось получить отзыв профессоров Клеве и Талена о качестве диссертационной работы.

Экспериментальная часть работы ни у кого не вызывал возражений. Профессор Тален остался доволен, но новые взгляды на диссоциацию электролитов в водном растворе показались ему сомнительными. Захватив с собой материалы, он отправился в кабинет своего коллеги.

— Что вы скажете о теории Аррениуса, Клеве? — спросил Тален, заранее уверенный, что получит отрицательный ответ. Клеве не принимал идею Аррениуса главным образом потому, что не допускал существования разницы между атомами и ионами.

— Чистая фантазия. Не могу себе представить, как, например, хлорид калия распадается в воде на ионы. Возможно ли, чтобы калий самостоятельно существовал в растворе? Любой ученик знает, что калий дает бурную реакцию с водой, причем образуется едкое кали и водород. А хлор? Водный раствор его имеет желто-зеленый цвет и сильно ядовит, а раствор хлорида калия бесцветен и совершенно безвреден.

— У меня и по экспериментальной части есть замечания. Такие невероятные разбавления! Пять десятитысячных… одна десятитысячная грамм-моля! Это же почти чистая вода! При таких концентрациях и ошибки велики.

…Защита проходила очень бурно. Особенно напряженными были споры с профессором Клеве, который в то время отвергал мысль, что между молекулами, атомами и ионами имеется существенная разница. Аррениус доказывал, что в растворах, в частности в растворе хлорида калия, находятся не атомы калия и молекулы хлора, а ионы этих элементов. Ионы калия в отличие от нейтральных атомов несут положительный электрический заряд и поэтому не похожи на них по своим свойствам. Ионы хлора несут отрицательный электрический заряд и обладают совсем иными свойствами, нежели двухатомные электронейтральные молекулы хлора.

Идея образования ионов в растворе вне зависимости от электрического тока высказывалась и раньше. Аррениус был знаком с опубликованной в 1857 году статьей Рудольфа Клаузиуса, в которой известный ученый высказывал предположение, что в водных растворах небольшая часть электролитов распадается на ионы и без пропускания тока^[350]. Опытным путем Аррениусу удавалось доказать правильность этого предположения. Он даже вычислил, что в растворе хлористого водорода 92% растворенных молекул находятся в активной форме, иначе говоря, они распались на ионы. Эти результаты подтверждались исследованиями и других ученых. Так, например, Вильгельм Оствальд, не имея в виду процесс диссоциации, при изучении каталитического действия соляной кислоты установил, что лишь 98% общего ее количества ускоряет процесс. Это значение было очень близко к вычисленному Аррениусом. Подобное совпадение получилось и для серной кислоты. По мнению Оствальда, в зависимости от концентрации каталититически действуют от 50 до 90% серной кислоты, установленные же Аррениусом значения составляли 47,6–85%!

Несмотря на обширный экспериментальный материал, собранный Аррениусом, и бесспорные доказательства, Совет поддержал мнение профессоров Клеве и Талона, но все-таки оценил защиту диссертации по третьему классу — «Кум лауде аппробатур»^[351].

Аррениус и на этот раз не пал духом — он был твердо убежден в своей правоте. На следующий же день он послал по одному экземпляру двух своих статей известнейшим европейским ученым, которые занимались изучением растворов: Рудольфу Клаузиусу — в Бонн, Лотару Мейеру — в Тюбинген, Вильгельму Оствальду — в Ригу и Вант-Гоффу — в Амстердам. В своих ответах все четверо положительно отзывались о результатах исследований и выводах молодого ученого. Особенный интерес к работе Аррениуса проявил Вильгельм Оствальд. Он не только положительно оценил ее, но и поставил в своем письме ряд вопросов, связанных с исследованиями каталитического действия кислот, и предложил обсудить проблемы, представляющие взаимный интерес. Это письмо послужило началом оживленной переписки между Оствальдом и Аррениусом. В конце июля 1884 года Оствальд написал Аррениусу о своем желании приехать в Упсалу, чтобы встретиться и обсудить интересующие их вопросы.

…Первый деловой разговор между двумя учеными подходил к концу. Аррениус предложил прогуляться. Тепло пригревало послеобеденное солнце, Оствальд любовался яркими красками засеянных травой газонов и великолепных цветников. Он решил, что завтра же захватит с собой этюдник, чтобы запечатлеть на холсте этот великолепный пейзаж.

В дни летних каникул в Упсале студентов было мало, но этот высокий человек с одухотворенным лицом, который так горячо обсуждал что-то с Аррениусом, не остался незамеченным. После скандального провала диссертации Аррениус был в центре всеобщего внимания, и студенты оживленно обсуждали причины этого «высочайшего» посещения. Обсуждения были особенно бурными после того, как стало известно мнение профессора Отто Петтерсона из Стокгольма, который писал в рецензии на статьи Аррениуса: «В работе Аррениуса есть отдельные главы, научная ценность которых столь велика, что даже, если бы Совет поставил самую высокую оценку, и она была бы недостаточной».

С первых же минут встречи Оствальд и Аррениус поняли, что их взгляды совпадают, а научные интересы имеют много точек соприкосновения. Теория Аррениуса проливала свет на интересовавшие Оствальда причины каталитического действия кислот. В лаборатории Оствальда были приготовлены растворы многих кислот, теперь они могли быть исследованы по методу Аррениуса. В этой лаборатории вместо примитивной и несовершенной аппаратуры Эдлунда Аррениус мог бы пользоваться аппаратурой Кольрауша, более совершенной и точной. В частности, применение переменного тока предотвращало поляризацию электродов. Ясно было одно: Аррениусу нужно срочно ехать в Ригу.

На следующий день Оствальд и Аррениус разработали подробный план будущей совместной работы. Оствальд ознакомил с ним и своих коллег по университету. Его мнение о теории Аррениуса удивило профессора Клеве, который по-прежнему считал ее абсурдной.

Приезд Оствальда, поддержка, которую Аррениус получил у профессора Петтерсона, и мнение широкой общественности заставили университет повторить процедуру защиты диссертации. Она состоялась в конце 1884 года и прошла успешно. Сразу же после защиты Аррениус был назначен приват-доцентом физической химии. Однако профессор Клеве продолжал упорствовать и по-прежнему оставался яростным противником Аррениуса. Многие преподаватели, находившиеся под влиянием Клеве, также отрицательно относились к работе Аррениуса. Все это задевало чувствительного Сванте, и он решил покинуть Упсалу и вернуться к профессору Эдлунду в Стокгольм.

Там Аррениус продолжил исследования электропроводности электролитов. Но его работу прервала внезапная смерть отца. Он немедленно уехал в Упсалу и оставался там до осени — надо было уладить все дела, касающиеся наследства. А оно оказалось значительно больше, чем он предполагал. Теперь Аррениус располагал такими средствами, что мог полностью посвятить себя науке. Осенью 1885 года он снова возвратился в лабораторию профессора Эдлунда, чтобы продолжать работу.

Эдлунд относился к Аррениусу очень тепло и оказывал ему всяческую поддержку. И не только потому, что Аррениус был человеком веселым и приятны я, а прежде всего потому, что Эдлунд ценил его знания и острый, пытливый ум. Он использовал все свое влияние, чтобы помочь молодому и талантливому ученику, и достиг немалого — к концу года Аррениусу была назначена стипендия Летерстеда. Теперь у него появилась возможность совершать заграничные поездки для знакомства с лучшими лабораториями европейских стран.

После новогодних праздников Аррениус уехал в Ригу. Наконец-то он сможет выполнить план, который наметил вместе с Оствальдом два года назад. В Риге его встретили как дорогого гостя. Госпожа Оствальд предоставила Аррениусу одну из комнат в своем доме, чтобы он мог встречаться с Оствальдом не только в институте, но и дома, по вечерам. Веселый, остроумный Аррениус с первых дней завоевал любовь детей. Они ждали его с нетерпением и, как только открывалась дверь, бросались к нему с радостным криком. Огромного роста мужчина бережно брал маленькую Элизабет на руки и начинал рассказывать забавные истории. Дети заливались смехом.

Дни, заполненные напряженным трудом, чередовались с уютными вечерами в семье Оствальда. Отличная аппаратура, которой была оснащена лаборатория, значительно облегчала работу. Аррениус и Оствальд производили измерения электропроводности растворов кислот и их смесей в присутствии неэлектролитов, кроме того, они исследовали влияние кислот на скорость омыления этилацетата. Результаты оказались очень интересными и послужили основой нескольких публикаций. К середине года намеченный план был выполнен, и Аррениус решил уехать в Вюрцбург, чтобы провести некоторые исследования в лаборатории крупнейшего специалиста по электричеству, профессора Кольрауша.

У Кольрауша он закончил начатые в Риге исследования внутреннего трения электролитов, затем перешел к изучению электропроводности газов, чтобы выяснить, происходит ли образование ионов в газовой среде и какова роль растворителя — воды в процессе электролитической диссоциации. Идеи Аррениуса увлекли сотрудников Кольрауша. Особенно заинтересовался его работой Вальтер Нернст^[352]. В это время Нернст занимался чисто физическими проблемами, но идея существования ионов в растворах показалась ему чрезвычайно любопытной.

Он сблизился с Аррениусом, и эта дружба ученых оказалась необычайно плодотворной: спустя несколько лет, в 1889 году, Нернст создал свою знаменитую теорию электродвижущей силы в водных растворах электролитов.

^{В. Нернст}

Аррениус постоянно следил за научными публикациями и с нетерпением ждал выхода очередного тома «Докладов Шведской Академии наук» — в этом журнале должна быть напечатана статья Вант-Гоффа, о которой тот писал своему шведскому коллеге еще в прошлом году. Очередной том пришел в конце 1886 года. До позднего

вечера Аррениус просидел в библиотеке. В своей статье Вант-Гофф рассматривал отклонения свойств водных растворов электролитов от законов осмотического давления и законов Рауля и вводил изотонический коэффициент L Данные Вант-Гоффа полностью подтверждали теорию диссоциации электролитов. Понижение температуры замерзания растворов электролитов должно быть больше ожидаемого, потому что частиц в растворе больше — часть молекул распалась на ионы. Теперь, используя коэффициент i, можно было легко вычислить степень диссоциации данного электролита, то есть узнать, какой процент молекул в растворе распался на ионы. Пользуясь приведенными данными, Аррениус вывел формулу, которая связывала степень диссоциации электролитов с коэффициентом Вант-Гоффа. В статье Вант-Гоффа приводились значения коэффициентов для многих растворов электролитов, и Аррениус принялся за вычисление степени их диссоциации.

До сих пор он определял степень диссоциации электролита только на основании опытных данных по электропроводности растворов. Совпадут ли полученные этим путем результаты с вычисленными по выведенной формуле?

Дрожащими от волнения руками Аррениус достал старые лабораторные журналы. Данные совпадали! Полученные совершенно различными способами они абсолютно однозначно показывали, что в растворах электролитов происходит диссоциация, которую можно охарактеризовать лишь одним числом.

«Если раньше моя идея о диссоциации молекул электролита в водном растворе могла считаться только гипотезой, то теперь, после статьи Вант-Гоффа, сомнений нет — это теория».

Наступили дни лихорадочного, напряженного труда. Сначала Аррениус написал две статьи: «Опыт расчета диссоциации растворенных в воде веществ» и «Об аддитивных свойствах разбавленных растворов солей», которые хотел отослать на родину. Но поскольку европейские ученые практически не знали шведского языка, он обобщил обе статьи в одну — «О диссоциации растворенных в воде веществ» и опубликовал на немецком языке в 1887 году^[353]. В этой статье излагались основные положения теории Сванте Аррениуса об электролитической диссоциации.

Вскоре после этого Аррениус и Нернст уехали в Грац, чтобы продолжить работу у Больцмана^[354].

Аррениус вел оживленную переписку с Вант-Гоффом; оба ученых чувствовали необходимость встретиться, чтобы обменяться мнениями и провести совместные исследования. Теория электролитической диссоциации нуждалась в поддержке — немногие пока еще поняли и по-настоящему оценили ее. Требовались новые факты, новые теоретические исследования.

Аррениус отправился в Амстердам в начале 1888 года. Перед этим он заехал в Киль, чтобы встретиться с Максом Планком^[355], который одним из первых принял его теорию. Их разговор касался главным образом применения закона действующих масс Гульдберга и Вааге к равновесию диссоциации. Планк уже провел некоторые исследования и с удивлением констатировал, что закон Гульдберга и Вааге неприменим к сильным электролитам.

Когда Аррениус приехал в Амстердам, Вант-Гофф встретил его вопросом:

— Вам известно, что закон действующих масс неприменим к сильным электролитам?

— Мы с Планком уже обсуждали это явление, — ответил Аррениус.

— Но тогда возникает еще один вопрос: есть ли в таком случае смысл говорить о диссоциации и об установлении равновесия?

— Вы не правы, — разгорячился Аррениус. — В сильных электролитах разбавление ведет к небольшому увеличению концентрации ионов, в то время как в растворе слабого электролита концентрация ионов при разбавлении увеличивается в пятнадцать-двадцать раз. Благоприятные объекты — слабые электролиты, и именно на них надо проверить закон действующих масс.

Помолчав немного, Вант-Гофф обратился к своему ассистенту-

— Что ж, Райхер, оставьте пока растворы солей. Проверим на органических кислотах, все они слабые электролиты.

Первые же изменения, которые провел Райхер с растворами уксусной кислоты, показали, что закон действующих масс остается в силе и независимо от разбавления константа равновесия не изменяет своего значения. Это придало уверенность исследователям, и они с увлечением продолжали работу. Аррениус провел ряд определений, связанных с понижением температуры замерзания растворов электролитов, чтобы вычислить коэффициент Вант-Гоффа, а потом рассчитать и степень электролитической диссоциации. По этим данным можно было найти и константу диссоциации, которую Райхер определял экспериментально.

Вскоре Вильгельм Оствальд выступил с краткой публикацией, в которой сообщалось, что применяя закон действующих масс к слабым электролитам, ему удалось вывести простую зависимость, названную им законом разведения. К этой же зависимости пришли Вант-Гофф и Райхер после обработки результатов своих измерений.

— Это неоспоримое доказательство правильности вашей теории, — поздравил шведского ученого Вант-Гофф.

Через некоторое время Аррениус закончил намеченные им опыты и уехал в Лейпциг. Он хотел снова встретиться со своим старым другом Оствальдом, который руководил теперь Лейпцигским институтом физической химии, и провести некоторые измерения в его лаборатории.

Институт физической химии находился в старом здании, где прежде размещался Сельскохозяйственный институт. Помещения были тесными и неудобными, но в институте кипела напряженная научная работа. Под руководством Оствальда здесь занимались молодые энтузиасты, которые внесли свой вклад в развитие появившейся новой науки — физической химии — и впоследствии приобрели всемирную известность. Вальтер Нернст создавал основы осмотической теории гальванических элементов. Эрнст Бекманн конструировал приборы для определения молекулярных весов различных веществ [созданный им специальный термометр (термометр Бекмана) и в наши дни широко применяется в физико-химических лабораториях]; Георг Бредиг^[356] определял константы диссоциации органических кислот.

В Лейпциге Аррениус провел новые исследования, которые расширили теорию электролитической диссоциации. Самыми существенными из них были определения теплового эффекта диссоциации. Установив влияние температуры на изменение электропроводности растворов различных электролитов, Аррениус вычислил тепловой эффект их диссоциации. С другой стороны, теория предусматривала, что теплота нейтрализации концентрированных кислоты и щелочи должна быть постоянной, независимо от природы реагирующих кислоты и щелочи, так как процесс протекает только между водородными и гидроксильными ионами и практически не зависит от остальных ионов раствора. Опыты подтвердили это предположение. Во всех случаях теплота нейтрализации оказалась равной 13 800 калорий.

При изучении влияния температуры на инверсию сахара Аррениус впервые заговорил об энергии активации химических реакций. В процессе теоретической обработки результатов он вывел уравнение, связывающее константу равновесия с энергией активации данной реакции и температурой. Сегодня это уравнение называется уравнением Аррениуса и является одним из основополагающих в физической химии.

К концу летнего семестра 1888 года сотрудники Оствальда разъехались на каникулы. Аррениус тоже уехал на родину. Он любил Швецию и мечтал о том дне, когда сможет остаться там навсегда, но шведские ученые все еще не признавали заслуг своего соотечественника. Только старый профессор Эдлунд радовался возвращению любимого ученика. Он поделился с Аррениусом проблемами, которые волновали его в последнее время.

— Нужно дать правильное объяснение атмосферному электричеству, процессу образования молнии. Земля — магнит, и она вращается. А когда магнит вращается, в окружающей его обмотке возникает ток. Вам понятна моя мысль?

— Вполне. Но земную атмосферу нельзя считать проводником.

Этот разговор оставил свой след. Постепенно новая проблема овладела мыслями Аррениуса. Идея профессора Эдлунда неверна, причину надо искать в другом! Аррениус вспомнил об опытах с газами, которые он проводил у Кольрауша и Больцмана.

«Несомненно, причина заключается в Солнце! Ультрафиолетовые лучи, которые оно посылает на Землю, ионизируют атмосферу, и образуются электрические заряды…». Аррениус изложил свои взгляды в статье и передал ее профессору, чтобы тот рекомендовал ее к печати. Эдлунд, однако, отказался это сделать, восприняв высказывания Аррениуса как выпад против него, заслуженного профессора. Тогда Сванте послал статью в Германию. Почти одновременно с ним подобную теорию выдвинул берлинский метеоролог Бецольд. Это объяснение природы атмосферного электричества и сегодня известно под названием теории Бецольда — Аррениуса.

Незадолго до выхода в свет статьи профессор Эдлунд умер. Его место в Стокгольмском университете оказалось вакантным, и Аррениус надеялся получить его.

И снова разочарование! Родина все еще не хотела принять и признать его. Тогда Аррениус решил уехать в Лейпциг. Германия стала его второй родиной. Там он получил признание, добился одного из самых больших своих успехов. В Германии Аррениус продолжал работать над теорией электролитической диссоциации у Оствальда, которому удалось добиться для друга места ассистента.

И все же его по-прежнему тянуло на север, на родину. Поэтому, дождавшись окончания учебного года, он поспешил вернуться в Упсалу. Профессор Клеве не согласился принять его в качестве ассистента, но физиолог Гаммарстен оказался более благосклонным. Хотя место это и не подходило молодому ученому, он его принял. Аррениус был согласен на все, лишь бы работать в родной Упсале!

Оствальд не одобрил поступка коллеги, считая, что Аррениус — ученый, заслуживающий много большего, и как старый друг постарался помочь ему. В 1891 году по рекомендации Оствальда Аррениус получил приглашение занять место профессора физической химии в Гисенском университете. И только теперь Сванте оценили на его родине и попытались удержать его — ректор Стокгольмского университета в свою очередь предложил Аррениусу место доцента по физике, которое в ближайшем будущем могло стать и местом профессора. Это предложение настолько обрадовало Аррениуса, что он тут же написал письмо Оствальду:

«13 марта 1893 г.

Со вчерашнего дня я опьянен неизмеримой радостью. Думаю, что у меня никогда не было более счастливого дня. За все, что было удачного в моей судьбе, я должен благодарить тебя. Благодаря тебе я стал приват-доцентом в Упсале, благодаря тебе меня пригласили в Гисен, что дало мне возможность получить настоящее, хотя и скромное место… Чувствую себя бедным — я не смогу за все отблагодарить тебя».

Теперь у него была возможность развернуть более широкую исследовательскую деятельность. Под его руководством работали студенты, дипломники, ассистенты, сотрудники. Уже на следующий год на стажировку приехали и первые ученые из-за рубежа. И здесь явно не обошлось без рекомендаций Оствальда, это он советовал молодым ученым ехать в Стокгольм, учиться у Аррениуса. Одним из первых был Брединг, с которым Сванте познакомился в Лейпциге. Потом приехали поляк Рошковской, немец Вит…

Многочислен и разнообразен был круг вопросов, над которыми они работали: электрокапиллярные явления, катодная поляризация, коррозия металлов в кислотах… Материал этих исследований Аррениус обобщил в «Учебнике электрохимии».

Среди его ассистентов особенно выделялась Софья фон Рудбек. Она была не только великолепным помощником, но и интересным собеседником. Аррениус часто и подолгу беседовал с ней. Иногда к Сванте заходил отец Софьи, старинный друг отца Сванте. Он питал тайную надежду, что дружба Сванте с его дочерью закончится браком, и мечты старого фон Рудбека сбылись. В 1894 году молодые люди обвенчались, а на следующий год у них родился сын Олаф… Однако брак оказался неудачным. С различиями во взглядах как-то еще можно было смириться, но изменить свои характеры, привычки… это оказалось не под силу обоим. Сванте был свободолюбив, общителен, беззаботен, а Софья — строга и бескомпромиссна. Семейная жизнь не сложилась, и поэтому вскоре после рождения сына они решили расстаться.

1895 год принес Аррениусу много разочарований, но и много радостей. Его мучила разлука с сыном. Еще больше терзала связанные с разводом сплетни, которые раздували его противники, желая помешать ему получить место профессора физики. Однако все усилия недругов оказались тщетными. Аррениуо получил первое международное признание — Немецкое электрохимическое общество избрало его своим почетным членом.

Постепенно таяла и холодность коллег. В 1896 году Аррениус стал ректором Стокгольмского университета!

Тесная дружба завязалась между Аррениусом и метеорологом Нильсом Экголльмом, который в свое время обратил внимание Сванте на некоторые геофизические проблемы. По-прежнему не удавалось объяснить изменения температуры земной поверхности, и по этой причине не находилось удовлетворительного объяснения периодической смене ледниковых периодов периодами потепления.

— Искать причину в различной силе солнечного излучения неправильно, Экголльм. Объяснение кроется где-то здесь, на Земле, — твердил Аррениус.

— Если причина температурных изменений на Земле, то она, вероятно, в атмосфере. Луиджи де Марчи объясняет температурные изменения различным количеством влаги в атмосфере, но это более чем сомнительно.

— Количество облаков действительно может влиять на температуру, но не в такой степени, — согласился Аррениус.

Некоторое время они молчали, потом вдруг Аррениус оживился.

— Кроме воды, в атмосфере есть и другие составные части. Почему бы не допустить, что углекислый газ является причиной температурных изменений? Ведь изменение температуры связано не только с увеличением или уменьшением количества тепла, которое получает земная поверхность, но и с изменением количества излучаемого тепла. Углекислый газ интенсивно поглощает тепловые лучи в инфракрасной области. Это означает, что когда его количество в атмосфере увеличивается, тепловое излучение Земли уменьшается и температура повышается. При большом содержании углекислого газа растения развиваются быстрее. Следовательно, через определенный промежуток времени вследствие увеличения растительности количество углекислого газа в атмосфере уменьшится, излучение тепла с поверхности Земли станет интенсивнее и температура начнет понижаться.

В одной из статей Аррениус изложил свои взгляды и провел ряд опытов по количественному определению способности углекислого газа поглощать тепло. Его гипотеза имела как сторонников, так и немало противников, во всяком случае она стала предметом горячих споров.

Некоторые из сотрудников Аррениуса тоже занимались геофизическими и метеорологическими проблемами. Один из них, Стриндберг, настолько увлекся метеорологией, что когда узнал о намерении Андре^[357] совершить перелет на аэростате через Северный полюс, тут же добился, чтобы его взяли в эту экспедицию. Лететь от Шпицбергена через Северный полюс в Сибирь! Такая экспедиция могла дать богатый фактический материал, с помощью которого можно будет решить ряд метеорологических проблем.

— Я тоже полечу, — решил Аррениус.

Начались длительные приготовления. Необходима была специальная одежда, аппаратура, ничего нельзя было упустить.

На Шпицберген приехали, согласно договоренности, немного раньше. Вместо предсказанной благоприятной погоды там бушевала буря. Прошло две недели, а направление ветра не менялось.

— Надо отложить полет, — советовал Аррениус. — Даже если направление ветра изменится, этот полет сейчас просто самоубийство, приближается период штормов.

— Как мне кажется, он уже наступил, — добавил Стриндберг. — В этом году он начался раньше обычного.

— И что же теперь? Неужели возвращаться?

— Другого выхода нет.

— А я нашел его, — вдруг оживился Аррениус. — Можно ли допустить, чтобы столько трудов и приготовлений пропали даром! Мое предложение — отправимся на север на корабле. Вместо аэростата у нас будет корабль.

…Корабль «Вирго», снаряженный к плаванию в северных широтах, шел к Шпицбергену. Но ему не суждено было достичь щели на этот раз. Непрерывные штормы, движение льдов делали продвижение на север невозможным, наконец, «Вирго» развернулся и взял курс на юг — к родным берегам.

Геофизические и метеорологические исследования не мешали продолжению работ по электролитам. Напротив, круг вопросов в этой области расширялся. Нерешенным оставался вопрос о сильных электролитах, растворы которых не подчинялись закону, установленному для слабых электролитов, даже в сильно разбавленном состоянии. Аррениус не смог использовать это важное наблюдение, чтобы расширить рамки теории электролитической диссоциации и применить ее к сильным электролитам. Теорию сильных электролитов создали намного позже Де-бай^[358] и Хюккель^[359].

Горячо любивший свою родину, Сванте Аррениус внес немалый вклад в развитие ее экономики. В качестве выдающегося ученого-физика он был включен в комиссию по изучению водных ресурсов страны и созданию сети электростанций, в которых использовалась бы энергия водопадов. Успех использования энергии Ниагарского водопада показал, что и Швеция могла бы перенять этот опыт. Комиссия посетила крупные электростанции в Швейцарии и Италии. В отчетном докладе Аррениус наметил ряд важных мероприятий, которые были постепенно осуществлены — Швеция покрылась сетью электростанций.

Вклад Аррениуса в развитие экономики Швеции окончательно утвердил его признание соотечественниками. В 1898 году на юбилее по случаю 50-летия со дня смерти великого Берцелиуса профессор Клеве выступил с большой речью, в которой, в частности, сказал: «Знамя, которое выпало из рук Берцелиуса после его смерти, сегодня снова поднято другим выдающимся шведским ученым — Аррениусом». Этим заявлением Клеве подчеркнул, что он отныне становится сторонником Аррениуса и целиком признает его теорию электролитической диссоциации. Вскоре было выдвинуто предложение избрать Аррениуса членом Шведской Академии наук, но ученый отказался, так как предлагалось место по отделению химии, а Аррениус хотел сохранить свое место профессора физики. В следующем, 1901 году он был избран членом Академии по отделению физики.

И все-таки самые значительные научные достижения Аррениуса были больше связаны с химией, чем с физикой. Это мнение мировой научной общественности нашло отражение в высокой награде, которой ученый удостоился в 1903 году — Нобелевской премии по химии^[360]. До сих пор она была присуждена лишь двум химикам — Вант-Гоффу и Эмилю Фишеру. Аррениус — первый шведский ученый, удостоенный такого высокого отличия! Это был триумф не только самого ученого, но и всей страны. Во всех университетах и научных обществах читались лекции о научных достижениях Аррениуса, его портреты висели на самых видных местах. Швеция гордилась своим великим сыном^[361].

А интересы Аррениуса уже обратились к проблемам токсикологии. Он давно, хотя и поверхностно, был знаком с этими вопросами; в частности, немало интересных бесед на эту тему было с профессором физиологии Йенсом Иоганссоном, другом Аррениуса. Свойства ядов, их действие на организм, а также способы их обнаружения и обезвреживания, — таков был круг вопросов, заинтересовавших Аррениуса, особенно после того, как к нему на стажировку приехал Торвальд Мадсен, работавший прежде в Институте токсикологии в Копенгагене. Он приехал в Стокгольм, чтобы провести ряд исследований в области растворов и ознакомиться с точными измерительными методами. Мадсен рассказал Аррениусу о теории Пауля Эрлиха^[362], касающейся токсинов и антитоксинов, но Аррениус усомнился в ее справедливости и решил провести ряд опытов, чтобы доказать верность своих взглядов. Часть работ он провел в Копенгагене вместе с Мадсеном. Здесь, в день открытия нового Института токсикологии, Аррениус встретился с Эрлихом. Не зная, в каком направлении ведет свои исследования шведский ученый, Эрлих пригласил его приехать во Франкфурт-на-Майне и провести несколько опытов в своей лаборатории. Аррениус воспользовался приглашением и пробыл там большую часть 1903 и начало 1904 года. Однако вскоре стало ясно, что взгляды Аррениуса противоречат теории Эрлиха. Между двумя учеными возник ожесточенный спор, который с особой силой вспыхнул во время заседания Бунзеновского химического общества в Бонне 24 мая 1904 года. В поддержку Эрлиха выступил Нернст, атмосфера была весьма накаленной. Спор закончился ничем, обе стороны решили, что будущее покажет, кто из них прав.

Возвратившись в Стокгольм, Аррениус приступил к сбору и систематизации материалов по вопросам токсикологии, которые он изложил позднее в «Учебнике иммунохимии».

В доме профессора Йенса Иоганссона часто говорилось об этой книге, поскольку профессор был другом Аррениуса и, главное, его единомышленником. Аррениус с неистощимым юмором рассказывал о жаркой дискуссии, развернувшейся на заседании химического общества в Бонне. Профессор Иоганссон и его сестра Майя слушали Сванте с живейшим интересом.

Майя Иоганссон совсем недавно познакомилась с другом брата. Аррениус сразу же привлек ее внимание. Майя, так же как и Йене, чувствовала себя легко и непринужденно с этим жизнерадостным, энергичным и обаятельным человеком. Да и Сванте не скрывал явной симпатии к девушке. Вскоре Аррениус и Майя Иоганссон решили связать свои судьбы. Помолвка состоялась в конце марта 1905 года, а свадьбу назначили на осень. Летом ожидалось солнечное затмение, которое можно было полностью наблюдать лишь в Испании. Аррениус не мог пропустить такое исключительное событие. Явление это давно интересовало Сванте, он посвятил ему немало научных публикаций. Он надеялся, что во время затмения сумеет провести наблюдения солнечной короны. Четыре года назад, во время своего первого путешествия в Америку, он изучал солнечную корону в обсерватории Лик. Проведенные вычисления дали неожиданный результат: масса солнечной короны оказалась не больше 50000 тонн.

— Это примерно столько, сколько весит большой трансатлантический пароход! — удивился тогда Аррениус.

Принимая во внимание огромные размеры солнечной короны, ученый пришел к выводу, что она состоит, скорее всего, ив сильно разреженных газов^[363]. В этот раз Аррениус хотел проверить свою гипотезу.

Аррениус отправился с экспедицией, которой руководил известный астроном Камбель. К счастью, погода в окрестностях Алгамы де Арагон была безоблачной, и все намеченные наблюдения прошли успешно.

Осенью отпраздновали свадьбу, и молодая семья поселилась в трехкомнатной квартире на Бергсгатане, 18. В нижних этажах здания помещался недавно открытый Нобелевский институт^[364], руководителем которого был назначен Аррениус.

Теперь он мог больше заниматься научными проблемами, хотя у него появились и новые обязанности: предстояло разработать план нового здания института; много времени отнимало участие в работе комиссии по присуждению Нобелевских премий.

Новое здание Нобелевского института было построено в 1908 году в невероятно короткий срок. Весьма скромное па внешнему виду, это здание, расположенное на живописном' холме между Академией наук и Лесной академией, предоставляло прекрасные возможности для работы. В центральной части находились просторные залы библиотеки. В двух боковых, крыльях помещались лаборатории. Читальный зал сообщался» с квартирой Аррениуса. Официальное открытие Института состоялось на следующий год, на церемонии присутствовали лауреаты Нобелевских премий за 1909 год, в том числе Вильгельм Оствальд. Помимо официальной церемонии и приема» было устроено празднество в квартире Аррениуса.

Собрались ученые многих стран Европы. Их привело сюда не только вручение Нобелевских премий, они приехали обменяться мыслями с прославленным ученым, который для многих оставался по-прежнему просто Сванте. Окруженный друзьями» Аррениус не скрывал своей радости и удовлетворения. У него действительно было немало поводов радоваться. И новый институт, и новая просторная квартира, двери которой с этого момента будут всегда гостеприимно распахнуты для многочисленных друзей ученого, и рождение сына Свена.

В Нобелевский институт вместе с Аррениусом пришли его давние сотрудники: ассистент Харальд Лунден и смотритель лаборатории Олоф Линдби. Последний с любовью выполнял свои обязанности: следил за аппаратурой, готовил реактивы, а нередко по просьбе Аррениуса присматривал за ходом реакций. Лунден предполагал закончить некоторые исследования, начатые им в университете.

Наряду с проблемами электролитической диссоциации сильных электролитов, которым все еще не было найдено удовлетворительного объяснения, Аррениус занимался вопросами адсорбции, а также акустикой; не оставлял он и иммунохимии. Однако с годами интерес Аррениуса к экспериментальной работе постепенно начал гаснуть. Теперь его больше привлекала литературная деятельность и теоретические исследования. Возможно, этому способствовали многочисленные поездки за границу по приглашению иностранных научных обществ — они отрывали его от лаборатории, хотя и высвобождали время для занятий теорией.

Не было конгресса, торжества или юбилея, на который не был бы приглашен Аррениус — один из самых знаменитых ученых. Всюду у него были друзья, и всюду его встречали не только с почтением как выдающегося ученого, но и весело и любовно как жизнерадостного, открытого человека.

В последние годы Аррениус все больше времени стал отводить обобщению своих наблюдений. Особенно многочисленными и обширными были его географические и метеорологические исследования. Еще со времени основания Нобелевского института Аррениус ежедневно выкраивал время для систематизации и теоретической обработки результатов этих исследований.

Вскоре вышел из печати его «Учебник космической физией» — первая в этом роде книга, положившая начало новой науке. Аррениус все чаще обращался к проблемам астрономии^[365]. Его интересовали теперь уже не только Солнце и солнечная корона, но и многие другие вопросы астрономии. Человек с богатым воображением, Аррениус смело и решительно высказывал свое мнение по различным проблемам астрономии, пытался дать ответ на многочисленные нерешенные вопросы: существует ли жизнь на других планетах, каково происхождение Земли, что представляют собой кометы…

Исключительную популярность завоевала его книга «Возникновение мира». Увлекательно написанная, насыщенная фантазией и научными фактами, она привлекла внимание не только специалистов. Всего за несколько лет книга была переведена на многие языки — имя Аррениуса-писателя стало не менее известным, чем имена Жюля Верна и Майн Рида. Новые издания выходили одно за другим, а каждое новое издание требовало труда и времени. Аррениус постоянно переписывал отдельные главы, перерабатывал их, вносил дополнения, изменения. Он взял за правило подниматься на рассвете и с четырех до восьми часов работать над рукописями и корректурами. После завтрака начинались бесконечные заседания и совещания. Являясь членом Академии наук и председателем комитета по Нобелевским премиям, Аррениус был обязан присутствовать почти на всех официальных заседаниях. А он, кроме того, еще был председателем Главного научного совета целлюлозно-бумажной фабрики в Иоребо.

Уже не раз случалось так, что научные интересы ученого приводили его на промышленные предприятия. На целлюлозно-бумажной фабрике никак не удавалось наладить производство целлюлозы. Причина была в том, что процессы разрушения древесины проводились вслепую, под наблюдением мастеров-ремесленников. Несмотря на занятость, Аррениус нашел время глубоко и всесторонне изучить механизм переработки древесины в целлюлозу и сделать ценные практические выводы.

Непосильная нагрузка не могла не отразиться на здоровье ученого. Врачи установили полное истощение, требовалось длительное лечение.

…Только спустя год Аррениус мог вернуться к работе. Он опять участвовал в заседаниях, много ездил, занялся переработкой второго тома «Возникновение мира».

Однако в сентябре 1927 года болезнь возобновилась в еще более острой форме, и 2 октября 1927 года Сванте Аррениуса не стало.

КАРЛ БОШ (1874–1940) 

Госпожа Паула Бош повесила полотенце, которым вытирала тарелки, и присела отдохнуть на диван. Праздники приносили много радости, но скольких усилий требовал» после этого уборка, ведь ей самой приходилось приводить дом в порядок.

Прошли рождественские праздники, миновал и Новый год. Снова потекли дни, заполненные бесконечными заботами. Карл Бош, известный в Кёльне торговец, был достаточно состоятелен, но в их доме никогда не было служанки. Паула предпочитала вести хозяйство сама, не доверяя никому. Вот и сейчас, пока она отдыхала, мысли ее текли в привычном направлении. Нужно перешить рубашки Карла младшим детям. Паула достала большой узел с аккуратно уложенными старыми вещами и поднялась по лестнице на второй этаж. Там, в коридоре, стояла швейная машина.

Но машины не оказалось на месте. Паула остановилась» недоумении, но тут же догадалась: это дело рук старшего сына — Карла, только он мог до этого додуматься. Вот почему с самого обеда детей не слышно. Паула быстро поднялась на чердак, где наверняка укрылись дети. Усевшиеся прямо на полу, увлеченные своим делом, они даже не заметили ее. С отверткой в руке Карл ловко откручивал винты, снимал рычажки и колесики. Швейная машина была превращена в груду деталей. Эмиль и Герман с восхищением следили за действиями старшего брата.

— Карл! — крикнула Паула. — Что ты натворил! Иди и немедленно приведи отца! Думаю, что на этот раз дело не обойдется одними наставлениями.

Карл начал было собирать разбросанные детали, завинчивать гайки, но безуспешно. Немалых усилий собрать машинку стоило и отцу — он провозился целый день. Маленький Карл стоял возле него, смотрел и запоминал.

— Этот винт вот здесь нужно закрепить. Теперь подай клещи…

Карл с малых лет научился пользоваться слесарными истолярными инструментами. Для него не было интереснее места, чем мастерские возле магазина его отца. Мастера — слесари, монтеры и столяры — показывали маленькому Карлу, как нужно работать с различными инструментами, и охотно помогали мальчику. Постепенно Карл ставил себе все более сложные задачи. Например, он решил сделать коробки для коллекции насекомых, «дома» для лягушек и ящериц. К зиме Карл построил специальный террариум с отоплением: вмонтировал в кухонную печь маленький нагреватель и провел к террариуму трубы с теплой водой. Еще труднее оказалось устройство аквариума, так как в нем нужно было поддерживать определенную температуру и приспособить установку для обогащения воды воздухом. И все это Карл делал самостоятельно, используя различные инструменты и материалы из магазина отца.

Карл Бош следил за увлечениями сына и радовался, видя его сноровку и любовь к технике. «Карл будет большим мастером, унаследует мое дело и расширит предприятие», — думал отец. Но мальчик намеревался идти по совсем иному пути.

В школе Карл увлекался химией — наукой, которая раскрывала перед ним новые необозримые горизонты, будоражила его фантазию. Так, к прежним увлечениям прибавилось еще одно.

Чтобы не нанести вред животным, он оборудовал химическую лабораторию в отдельной комнате. Дом был большой, и родители предоставили в распоряжение Карла весь третий этаж. Но обзавестись химической лабораторией оказалось делом нелегким — не то что изготовление нагревателя или воздушного насоса для аквариума. Для оборудования лаборатории требовались деньги: нужно было приобрести приборы, химикаты. Однако отец не допускал никаких лишних трат. Еще более строгой была мать: она заносила в свой хозяйственный талмуд даже самые мелкие расходы.

— Чтобы добиться в жизни успеха, нужно уметь ценить деньги, — говорил отец.

И Карл дорожил ими. Он откладывал каждый пфенниг, подаренный ему по случаю какого-либо праздника. Иногда он и сам зарабатывал немного, помогая отцу в магазине — отец платил ему наравне с другими работниками. И хотя капитал мальчика рос очень медленно, в конце концов Карлу удалось собрать три марки. Зажав деньги в кулаке, он бегом бросился в магазин Лейбольда. Чего там только не было: стеклянная и фарфоровая лабораторная посуда, металлические приборы, заманчивые химикаты.

Господин Лейбольд выставил на прилавок все, что просил Карл, а тот аккуратно уложил покупки в корзину.

— Мне кажется, что вы несколько переборщили, господин Карл, — заметил Лейбольд, подавая счет. — Пятнадцать марок, восемьдесят пфеннигов.

Польщенный непривычным обращением, Карл в то же время побледнел, услышав сумму. Что делать? Неужели отказаться? Он еще крепче сжал в руке свои три марки и, стараясь не выдавать волнения, сказал:

— Прошу вас, пришлите все это к нам домой вместе со счетом. Вам за все заплатят.

Огромная сумма привела в ужас госпожу Паулу Бош. На эти деньги она могла прокормить семью в течение двух месяцев. Но служащий из магазина Лейбольда объяснил, что это редкие и дорогие приборы и химикаты и что с их помощью можно провести весьма интересные опыты; для такой уважаемой и крупной фирмы, какой является фирма господина Боша, этот счет — пустяки. Госпожа Бош дорожила репутацией фирмы и поэтому заплатила, но про себя решила устроить Карлу скандал.

Однако, как только сын узнал, что деньги уплачены, его синие глаза засияли такой радостью, что мать не выдержала и сменила гнев на милость. Карл взял ее под руку и повел в свою лабораторию — ему хотелось рассказать ей об удивительной науке, химии, показать чудесные превращения веществ.

Несмотря на строгость матери, дети всегда делились с ней своими планами и мечтами. Карл обожал эти откровенные беседы. Он рассказывал матери о том, что прочел в книгах по химии, его волновали проблемы этой науки, радовали достижения, особенно открытия, находившие применение в промышленности.

Однако увлечения Карла были не по вкусу отцу, господин Бош относился к химии с недоверием. Он считал единственным делом, достойным внимания, металлургию. Изделия из металлов были основным товаром в его магазине, и господин Бош хорошо знал их применение и значение. Поэтому, когда подошло время решать вопрос о будущем сына, он согласился с тем, чтобы Карл выбрал химию только при условии, если она будет тесно связана с металлургией.

— Прежде чем поступить в политехнический институт, неплохо было бы пройти практику на металлургическом заводе, поближе присмотреться к тому, с чем тебе придется иметь дело всю жизнь, — посоветовал ему отец.

— Согласен. Но возьмут ли меня на завод?

— Это уже моя забота. Главный поставщик моих товаров — металлургический завод в Котценау. Я лично знаком с его директором, господином Гаазе, и надеюсь, что вопрос о твоем устройстве на завод не вызовет затруднений.

Летом 1893 года Карл поступил на завод. За год он должен был пройти все цеха: поработать в качестве формовщика, литейщика, слесаря. Карл выполнял все задания очень быстро и точно, а в оставшееся время мастерил различные поделки, нужные для его многочисленных коллекций насекомых и растений.

Как-то Карлу разрешили взять в мастерской ясеневые дощечки, и вот, через несколько дней, были готовы лыжи. В Силезии, где находился завод, лыжи были диковинкой. Рабочие не верили, что на этих изогнутых досках можно кататься. Поэтому, когда Карл отправился с лыжами к ближайшему холму, за ним двинулись десятки любопытных. Он не был первоклассным лыжником, но ходить на лыжах умел.

— Этот Карл — парень что надо, — говорили рабочие. — Из таких, как он, выходят настоящие люди. Все у него прямо горит в руках.

И действительно, начиная какое-либо дело, Карл всегда успешно доводил его до конца, какие бы трудности ему ни приходилось преодолевать. Проучившись год, он сдал практический экзамен — приготовил форму для отливки, сам отлил и отшлифовал стальной куб. Мастера дали его работе отличную оценку, и Карл вернулся домой со свидетельством мастера-литейщика и слесаря.

Теперь он на практике познакомился с металлургией и не сомневался, что металлы будут играть огромную роль в развитии науки и техники.

Осенью 1894 года Карл уехал в Шарлоттенбург, чтобы поступить в Высшее политехническое училище на отделение машиностроения и металлургии. Любознательный юноша слушал лекции, по самым различным отраслям науки: металлургии, химии, ботанике, зоологии, энтомологии: Впервые серьезно познакомившись с теорией обработки металлов, из которой он^: кое-что знал еще со времени стажировки, Карл был разочарован.

— Какая же это наука? — возмущался он. — Часами делаю вычисления с помощью сложных формул и, получив наконец результат, увеличиваю его в пять раз, чтобы быть уверенным, что металл выдержит.

— Очевидно, так и должно быть, — урезонивал его отец.

— Ничего подобного! Тот, кто вывел формулу, не уверен в ее правильности. Да мой мастер Гейнц отольет без всякой формулы любое зубчатое колесо, и при этом можно не сомневаться, что оно выдержит любые нагрузки.

— И все-таки на одной практике далеко не уедешь.

— Не знаю, отец, пока ничего не могу сказать. Вот неорганическая химия — совсем другое дело. То, что говорит на лекциях профессор Рюдорф, можно проверить в лаборатории, и опыты подтверждают теорию. А спектральный анализ, о котором я узнал на лекциях профессора Фогеля^[366]… Изящный, точный метод!

Они замолчали, и каждый думал о своем: отец не понимал настроений сына, а сын в мыслях заглядывал в далекое будущее.

— Летом я снова вернуть на металлургический завод. Хочется поближе познакомиться с работой доменной печи.

— Я попробую помочь тебе устроиться на завод Крупна, это ведь недалеко от Кёльна.

Несколько недель, проведенных на заводе Крупна, еще раз показали, сколь огромна разница между университетскими аудиториями и лабораториями, с одной стороны, и грандиозными сооружениями промышленности — с другой. Там, в университетской лаборатории, выплавка чугуна выглядела значительно проще. А здесь — сотни тонн руды, вагоны кокса, горы известняка и песка, гигантские печи.

Промышленность! Это не просто претворение в жизнь достижений науки и техники. Промышленность — сложнейший механизм, который нуждается в хороших специалистах, людях, наделенных творческим умом. Может быть, и он когда-нибудь станет одним из таких специалистов.

Вернувшись в Шарлоттенбург, Карл с удвоенной энергией взялся за учебу. Но чем глубже он вникал в проблемы металлургии и металловедения, тем сильнее становилось его разочарование. Как далека теория от практики!

«Нет смысла терять время на изучение металлургии. Лучше посвятить себя химии». В Политехническом училище преподавание химии было поставлено слабо, настоящую подготовку мог дать только университет. Осенью 1896 года Карл начал работу в университетской химической лаборатории под руководством профессора Иоганнеса Вислиценуса. Трудолюбие, исключительное умение работать руками и глубокие знания нового студента привлекли внимание профессора. Он предложил Карлу тему докторской диссертации.

Бош принялся изучать вещество, которое получается при конденсации диэтилового эфира ацетондикарбоновой кислоты с бромацетофеноном. Вислиценус предполагал, что молекула соединения имеет строение семичленного цикла. В результате проведенных исследований Карл установил, что молекула продукта конденсации содержит шестиатомное кольцо, связанное с боковой цепью. Это открытие молодого исследователя выявило не только его способности к сложной экспериментальной работе, но и умение решать проблемы совершенно самостоятельно, не поддаваясь влиянию предварительных соображений.

Сразу же после сдачи докторского экзамена профессор Вислиценус предложил Карлу Бошу остаться у него ассистентом. Научная работа — мечта каждого молодого исследователя, но спокойная, безмятежная атмосфера университетской лаборатории не нравилась темпераментному Карлу. Его влекла практическая деятельность, промышленное производство — оно тоже нуждалось в своих творцах.

Вислиценус посоветовал Бошу поступить на Баденскую анилиновую и содовую фабрику (БАСФ) — одно из крупнейших химических предприятий Германии. Эта фабрика получила особую известность после того, как в ее стенах был осуществлен синтез индиго, предложенный Адольфом Байером. Такое крупное предприятие всегда нуждалось в специалистах, и Карл Бош был принят. Осенью 1899 года он начал работать в центральной химической лаборатории фабрики БАСФ в Людвигсхафене.

Свою первую задачу — очистку промежуточного продукта, необходимого для синтеза одного из красителей, — он выполнил отлично. Поэтому начальник цеха синтеза индиго, доктор Рудольф Книч^[367], взял его к себе — в цех производства фталевого ангидрида. Здесь впервые Бош столкнулся с промышленной химией.

Все исходные вещества для синтеза индиго производились здесь же на фабрике. Серную кислоту, необходимую для синтеза фталевого ангидрида, получали новым, контактным методом, разработанным доктором Кничем. В контактных аппаратах сернистый газ в присутствии платинового катализатора окислялся до серного ангидрида. Окисление нафталина во фталевый ангидрид осуществлялось также с помощью катализатора — ртути; этот метод был предложен доктором Ойгеном Заппером.

Доктор Книч — «огненная голова», как его называли на фабрике, — был настоящим гением своего дела. Он закончил политехнический институт в Шарлоттенбурге и превосходно разбирался как в технологии металлов, так и в химии. Не случайно именно он создал эти грандиозные контактные аппараты и теплообменники и дал промышленности еще один новый метод.

За короткое время Бош изучил тонкости технологического процесса, познакомился с «узкими местами», которые создавали трудности, и всерьез задумался о способах их преодоления. Одно серьезное и дельное предложение сразу изменило бы его положение на фабрике.

Но события развернулись совершенно неожиданным образом. Однажды Бош явился по вызову в кабинет доктора Книча; последний был явно чем-то взволнован. Коротко кивнув, Книч сразу же перешел к делу.

— Я только что из дирекции, доктор Бош. У директора был профессор Вильгельм Оствальд. Ведь вы учились в Лейпциге и знаете его?

— Немного. Я работал в первой химической лаборатории, а профессор Оствальд руководил второй. Он занимался в основном катализом.

— Как раз по этому поводу я и вызвал вас. Профессор Оствальд разработал метод каталитического синтеза аммиака из азота и водорода. За право передачи этого метода фабрике он запросил миллион марок. Это баснословная сумма, но дирекция готова заплатить ее, если метод надежен. Связанный азот необходим нам как воздух, ибо Германия вынуждена ежегодно ввозить десятки тысяч тонн чилийской селитры. Если нам удастся получить синтетический аммиак, мы не только удовлетворим нужды нашего сельского хозяйства в селитре, но и будем сами экспортировать ее. А это миллионы, даже миллиарды дохода, доктор Бош!

Карл Бош вежливо слушал, не понимая, с какой целью доктор Книч затеял весь этот разговор.

— Дирекция поручила мне проверить метод профессора Оствальда, — продолжал Книч. — И эту задачу я возлагаю на вас. Вы можете работать там, где считаете нужным, — в лаборатории или в мастерской.

Бош покраснел от волнения. Наконец-то! Это предложение свидетельствовало о признании его способностей. Теперь любой ценой он должен оправдать надежды, возложенные на него.

Сконструировать аппаратуру для него не представляло никаких трудностей. Он хорошо умел работать и на станке, и со стеклодувной горелкой. Первая конструкция была примитивной, но отвечала всем основным требованиям. Чтобы обеспечить равномерный приток газов, Бош приспособил насос от велосипеда. Железная спираль, помещенная в стеклянную трубку, нагревалась снаружи с помощью нескольких горелок. Она служила прекрасным катализатором разложения аммиака на азот и водород, однако, когда над этим катализатором пропускали смесь азота и водорода, аммиак не получался. Сколь ни утешительны были результаты, все равно их приходилось доложить дирекции.

Узнав о неудаче Боша, профессор Оствальд приехал поговорить с ним и дать кое-какие пояснения по поводу синтеза аммиака. Он был уверен, что при проведении опытов была допущена какая-то ошибка.

— Имейте в виду, доктор Бош, что процесс этот равновесный, — сказал Оствальд. — После прохождения газов через трубку с катализатором полученная смесь содержит 6% аммиака.

— Это зависит от скорости, с которой движутся газы, — прервал его Бош. — При небольшой скорости аммиак почти полностью распадается на азот и водород, а если пропускать над тем же катализатором смесь азота и водорода, аммиак не образуется.

— С какой спиралью вы работаете?

— Из того самого железа, что предложили нам вы, господин Оствальд.

— Но с моей спиралью процессы протекали нормально! — Оствальд смотрел на Боша с сомнением и недоверием. И неожиданно обратился к директору:

— С вашей стороны было весьма неосмотрительно доверить опыты человеку, у которого еще очень небольшой опыт. Мне нужно было бы самому все проконтролировать, но для этого у меня, к сожалению, нет времени. Если вы считаете мое предложение неприемлемым, я отказываюсь от него. Предложу в другом месте. На всякий случай, пришлю вам мою спираль. Попробуйте повторить опыты с ней.

Спираль, которая была получена из Лейпцига, вначале дала положительные результаты, но после нескольких опытов тоже перестала действовать. Для дирекции вопрос был решен, но Бош не мог успокоиться. Неужели такой выдающийся ученый, как Оствальд, мог ошибиться? Может быть, они упустили какую-нибудь мелочь, которая и привела к неудаче?

Несколько дней подряд Бош допоздна засиживался в библиотеке. Он внимательно просмотрел все научные публикации, связанные с разложением аммиака и поведением железа в среде аммиака, азота и других газов. Сравнив и систематизировав многочисленные факты, он нашел в конце концов правильное объяснение полученному Оствальдом результату. Карл поспешил поделиться своими идеями с доктором Кничем.

— Оствальд работал с одной и той же спиралью, — сказал Бош. — Сначала он пропускал над ней аммиак, а потом — смесь азота и водорода. Но при высокой температуре в аммиачной среде железо образует нитриды, которые под действием водорода из азотоводородной смеси распадаются, и получается аммиак. Вот где кроется причина наших неудач.

— Насколько я понимаю, железо может образовывать нитриды и при нагревании в среде азота, — сказал доктор Клич.

— Это другая сторона идеи, которой я хочу поделиться с вами. Может быть, нам удастся найти условия, при которых металлический порошок превратится в нитрид. Последний же при обработке водородом даст аммиак.

— У вас есть все возможности проверить свои предположения на практике, доктор Бош. Дирекция предоставляет вам полную свободу действий. Мы отдаем в ваше распоряжение одну из лабораторий в цехе фталевого ангидрида. Там же, в подвальном этаже, у вас будет собственная мастерская. В ближайшее время дадим вам в помощь нескольких сотрудников.

Бош слушал с волнением, а доктор Книч продолжал:

— Директор Брунк^[368] считает, что вы должны заняться усовершенствованием метода получения азотной кислоты, предложенного Биркеландом и Эйде. И тут нужно решить массу проблем: снизить расход электроэнергии, увеличить выход окислов азота, повысить степень поглощения этих окислов и так далее. Как видите, главным остается вопрос о связывании азота воздуха.

Перед Бошем открывались широкие перспективы. Ему предоставлялась возможность применить свои знания и практический опыт, дать волю смелому полету мысли. Мастер Кранц оказался великолепным помощником. Его работа отличалась исключительной точностью, а ведь именно точность — одно из наиболее важных требований при конструировании химической аппаратуры.

Параллельно с опытами в лаборатории, с хлопотами по созданию новой, более совершенной аппаратуры Бош продолжал свой научный поиск. Ведь существовали же другие способы связывания азота в аммиак. Об одном из них — об образовании нитридов в качестве промежуточных продуктов — он уже говорил с доктором Кничем. Была еще одна возможность — цианамидный синтез, и этот способ также казался надежным, но получение аммиака из цианамида кальция требовало весьма значительных расходов, поэтому использовать цианамидный синтез в промышленных масштабах было невозможно.

Бош ни на минуту не оставался без дела. Казалось, он одновременно был в нескольких местах: у аппаратов для получения азотной кислоты — чтобы проследить за реакцией, в мастерской мастера Кранца — чтобы собственноручно проверить каждую новую часть схемы, в лаборатории — чтобы посмотреть, как идут испытания различных вариантов. Он предлагал новые варианты, которые казались ему более приемлемыми, экономически более выгодными. А когда он чувствовал, что силы его иссякали, собирал жестяные банки, сачки и лопатки, садился на велосипед и мчался за город — у болот близ Мюльгельма или на берегах Рейна начинались поиски жуков, улиток или водяных насекомых, которых еще не было в его коллекции. Это занятие доставляло ему такую живую радость, что усталость проходила бесследно и он вновь ощущал прилив сил. Иногда он шел в общежитие, где у него были друзья. Они веселились до поздней ночи, но утро следующего дня заставало его непременно на фабрике.

Время шло незаметно, и только приезжая домой на рождество, Бош замечал, что проходят годы и годы. Он видел это по седине матери, по тому, как выросла младшая сестренка Паула — теперь это уже была не маленькая смешная девчушка, а очаровательная стройная девушка. Еще более разительные перемены произошли с ее подругой Эльзой. Вместо курносой школьницы, которую Карл дергал за косички и пугал большими черными жуками, к сестре приходила теперь совсем другая Эльза — изящная, полная достоинства, настоящая барышня. Эльза была девушка самостоятельная и решительная, она приобрела велосипед и, не обращая внимания на возмущенные взгляды прохожих, беспечно разъезжала по улицам Кёльна. «Женщина на велосипеде! Это же неприлично!» — негодовали степенные дамы. Но вскоре к этому все привыкли, а кое-кто из тех, что посмелей, даже стал ей подражать.

Бош будто увидел Эльзу впервые. Теперь он часто приезжал в Кёльн, и они вместе отправлялись за город на велосипедах, устраивали велосипедные гонки, пополняли коллекцию насекомых.

Каждый раз, возвращаясь в Людвигсхафен, Бош чувствовал, как ему не хватает Эльзы. Она любила его рассказы о работе, терпеливо выслушивала престранные объяснения. С нею он делился своими сомнениями, ей рассказывал о своих успехах и неудачах.

Эльзе нравился этот энергичный, интересный человек, и она с радостью приняла его предложение. Свадьбу сыграли в Кёльне и сразу же после этого уехали в Людвигсхафен. Молодая чета поселилась в частном доме, расположенном в глубине просторного двора. Тут нашлось место и для аквариумов, и для террариума с земноводными; одну из комнат превратили в мастерскую — смонтировали станок и поставили столярный верстак. Свободное от работы время Бош посвящал своим любимым занятиям — рыбам, земноводным, насекомым, цветам.

…Бош продолжал заниматься проблемой связывания азота. Обстоятельно изучив всю имеющуюся литературу, он пришел к выводу, что получение аммиака легче всего осуществить через цианамид бария. По заказу Боша на фабрику завезли углекислый барий, а мастер Кранц изготовил пресс, на котором из смеси углекислого бария и угля делали брикеты. Опыты проводил доктор Альвин Митташ, принятый на фабрику по рекомендации профессора Боденштейна^[369]. Митташ разрабатывал новый метод получения азота, необходимого для синтеза.

Старый метод удаления кислорода из воздуха — взаимодействие кислорода с медным порошком — был очень дорог. Новый метод оказался намного дешевле. Теперь по отдельным трубам пропускали воздух и водород и в момент смешивания газов воспламеняли смесь. В этих условиях кислород воздуха связывался с водородом, образуя воду, а азот оставался свободным. Полученный таким образом азот поступал в капсулы, заполненные брикетами. Реакция происходила при 1500°С, капсулы нагревались в специальной печи. Однако уплотнения труб, по которым протекал азот, не выдерживали такой высокой температуры, газ просачивался из капсул, и брикеты нередко оставались без изменения.

Смесь же цианида и цианамида бария легко вступала в реакцию с парами воды, в результате получался аммиак и восстанавливался углекислый барий. Выделенный карбоная смешивали с углем и вновь подвергали брикетированию. Новый метод был достаточно надежным — многолетний труд двух исследователей не пропал даром. Проект был принят, и производственный совет решил выделить средства на строительство цианамидной фабрики.

В 1906 году это строительство началось, и в том же году у Боша родился сын. По семейной традиции первенца назвали по имени отца. Дед, отец и сам Бош, а теперь еще и его первенец — все были Карлами.

Занятая ребенком Эльза не видела, как строилась фабрика, но муж подробно рассказывал ей обо всем. Кольцевая печь состояла из 16 больших камер, каждая из которых содержала по 210 шамотных капсул: всего 5 тонн карбоната бария. По подсчетам Боша суточная производительность должна превышать 500 кг аммиака. Но одно дело работать с тридцатью капсулами, и совсем другое — с тремя тысячами! На практике ежедневный выход аммиака не достигал и 350 кг. Этого количества было недостаточно даже для того, чтобы покрыть расходы, и совет директоров решил приостановить работы, что и было сделано в июне 1908 года.

Неудача на цианамидной фабрике не обескуражила Боша, он решил сосредоточить свое внимание на нитридах. Вместе с доктором Митташем он приступил к изучению возможностей связывания атмосферного азота в нитриды. Они использовали титан, кремний, окись алюминия. Результаты опытов обнадеживали, но вскоре выяснилось, что во Франции уже разработаны и запатентованы подобные технологические процессы, и суд заставил руководство БАСФ отказаться от этих исследований.

В то время, пока Бош и его сотрудники были заняты строительством цианамидной фабрики, европейские ученые продолжали изучать возможности прямого связывания азота и водорода в аммиак. Над этой проблемой работал один из учеников профессора Оствальда — Вальтер Нернст. Экспериментировал в этой области и Фриц Габер^[370] из Карлсруэ. Подробно изучив равновесие между азотом и аммиаком, Габер пришел к выводу, что аммиак можно синтезировать при температуре ниже 1000°С. Исследования Боша привели к успеху лишь тогда, когда Вальтер Нернст порекомендовал проводить синтез при высоком давлении.

Габер считал, что давление необходимо поднять до двухсот атмосфер. Толщину катализаторной трубы можно увеличить, и, если результаты будут удовлетворительными, как бы дорого ни стоил катализатор, метод будет рентабельным.

^{Ф. Габер} 

Из металлов, доставленных Габеру с берлинской фабрики электрических ламп, наиболее эффективным катализатором оказался порошкообразный осмий. При давлении 200 атмосфер и температуре 600°С постоянный выход аммиака составлял 6% Это можно было считать успехом.

Габер познакомил со своими достижениями профессора Карла Энглера — своего коллегу из Карлсруэ, советника при фабрике БАСФ — и посоветовал ему немедленно отправить предложение на фабрику в Людвигсхафен. Профессор Энглер рекомендовал дирекционному совету заняться разработкой этого метода, так как считал его вполне надежным.

Два письма лежали на письменном столе директора Брунка. Он наизусть помнил их содержание. Двести атмосфер! Мыслимое ли дело в заводских условиях создать такое давление! В автоклавах, смонтированных в различных цехах, удавалось поднять давление лишь до 5 атмосфер, да и то были случаи взрывов. Материалы, из которых сделаны аппараты, не выдержат такого режима. Стоит ли идти на риск? Надо было посоветоваться со специалистами.

Бош, вошедший в кабинет, остановился в ожидании. Брунк жестом пригласил его сесть.

— Профессор Габер предлагает способ синтеза аммиака при давлении в двести атмосфер.

— А температура?

— Шестьсот градусов.

— Да это же температура красного каления! Такие условия не выдержит даже самая прочная сталь.

— Но у них есть аппаратура, которая позволяет проводить процесс. Профессор Энглер сам это видел.

— Мы тоже должны увидеть, — решительно сказал Бош. — Может быть, игра стоит свеч.

— Мы и так затратили немало на циан-амидную фабрику. Бош вскинул голову. До сих пор никогда и никто еще не упрекал его в напрасном расточительстве. Брунк успокаивающе улыбнулся.

— Я говорю вам это совсем не для того, чтобы упрекнуть, доктор Бош. Ведь вы знаете, как высоко я ценю ваши способности. Если бы это было не так, вы давно бы здесь уже не работали. Но после неудачи с фабрикой совет директоров воздерживается от новых попыток наладить у нас производство аммиака. Боюсь, что на этот раз он откажется финансировать вашу работу. Завтра же едем в Карлсруэ. С нами отправится и доктор Бернтсен.

Демонстрация в лаборатории профессора Габера была не очень убедительной и успешной. Несмотря на тщательную подготовку аппаратуры, вскоре после начала опыта одно из уплотнений не выдержало, и газовая смесь со страшным свистом вырвалась наружу. Но вскоре повреждение было устранено, и по прошествии нескольких часов директор Брунк собственными глазами увидел прозрачные капли жидкого аммиака, стекающие из крана сепаратора. Однако неудача в начале опыта была серьезным предупреждением. Значит, нужна исключительная точность при конструировании аппаратуры, необходимо принять все меры, чтобы не допустить несчастных случаев.

И действительно, оказалось, что взрывы вовсе не были случайностью. Их предвидели, и не без оснований. Аппарат Габера взорвался уже на второй день и превратился в груду искореженного металла. Затем взорвалась и только что сооруженная колонна, в которой находился катализатор осмий. При контакте с воздухом он воспламенился, и почти весь драгоценный запас осмия превратился в бесполезную окись.

— Так мы ничего не добьемся. Надо вести систематическую исследовательскую работу одновременно в нескольких направлениях, — решил Бош. — Нам нужен дешевый и легкодоступный катализатор. Еще два таких взрыва — и весь запас осмия будет уничтожен. Доктор Митташ, вы займетесь катализаторами. Пробуйте железо, хром, молибден, кальций, алюминий — все что угодно, но только отыщите эффективный и дешевый катализатор. Мастер Кранц займется разработкой опытной аппаратуры низкого давления. А мы с инженером Лане займемся материалами для катализаторных печей.

Начальник механической мастерской Франц Лане положил перед Бошем осколок стенки взлетевшей на воздух колонны.

— Посмотрите, исходная сталь превратилась в нечто непонятное. Водород из газовой смеси диффундировал в сталь и вызвал коренные изменения в ее структуре и составе.

Бош вытащил из внутреннего кармана своего рабочего халата небольшую лупу, поднес ее к черному куску металла и стал рассматривать его.

— Вот неожиданность! Водород обезуглероживает сталь и превращает ее в мягкое железо. Значит, нужно менять конструкцию. Причины изменения структуры две: водород и высокая температура. Мы можем устранить одну из них, но тогда не произойдет и синтез… А что если перейти к внутреннему давлению?

Инженер Лане улыбнулся. Мысль была действительно удачна.

— Расположить катализатор в несколько этажей, а в центре смонтировать трубу, где будем сжигать газы для достижения необходимой температуры.

Инженер Лане тут же набросал чертеж новой катализаторной колонны.

— Общую технологическую схему оставим прежней или изменим?

— Пожалуй, будет лучше, если входные газы пропускать вдоль внешней стенки, — посоветовал Бош.

…Снова наступили дни напряженной работы. В северной части большого фабричного двора, на том месте, куда прежде выбрасывали шлак и другие отходы, уже заканчивали здание, предназначенное для установки катализаторных колонн. Здесь взрывы никому не угрожали. Бетонный бункер для Боша и его сотрудников тоже был готов.

В эти дни Бош почти не уходил с фабрики. Сирены возвещали конец одной смены и начало второй, на место одних рабочих приходили другие, а он оставался на месте. Нужно было как можно скорее смонтировать новую колонну; Бош надеялся, что это и будет решением проблемы.

Монтажом руководил мастер Кранц, он с предельной строгостью и тщательностью следил за изготовлением и установкой каждой детали. Сегодня Кранц был внимательнее, чем когда-либо: все торопились, потому что у одного из рабочих был день рождения и бригада после окончания смены собиралась отпраздновать это событие.

Как только послышалась сирена, рабочие отложили инструменты и стали снимать рабочие халаты. Бош удивленно поднял брови.

— Что такое? В чем дело?

— Сегодня у Фридриха день рождения, исполняется двадцать два года, — ответил мастер.

— Прекрасно! Это нужно отметить, — воскликнул Бош. — Но неужели окончание монтажа откладывать еще на день? Ну-ка друзья, за работу! А день рождения Фридриха мы отпразднуем здесь.

Бош быстро вышел, а рабочие разочарованно посмотрели на мастера Кранца.

— Делать нечего, придется продолжить. Вы ведь знаете: если доктор Бош чего-то требует, это обязательно для всех, его слово — закон.

Рабочие вернулись на места. Работа в полутемной пристройке продолжалась в тягостном молчании.

Вошел Бош, а через несколько минут появился Уле, рабочий из другой бригады, он нес большую корзину, накрытую бумагой. Бош лукаво посмотрел на всех и крикнул:

— А ну-ка, идите все сюда! Поздравим Фридриха с днем рождения!

Рабочие оживились. Уле разложил на бумаге горячие сосиски и мягкие белые булочки, мастер Кранц открыл пиво, и начался пир. Бош провозглашал тосты за здоровье Фридриха, Кранца, всех присутствующих. Потом все снова взялись за инструменты и продолжали работу. К рассвету монтаж был закончен. Рабочие разошлись усталые, но довольные. I Однако Бош не спешил домой.

— Кранц, мы остаемся здесь. Нужно немедленно запустить колонну.

Кранцу нравилось работать с этим неутомимым человеком. Было что-то необыкновенно привлекательное в этом напряженном ожидании. К тому же доктор Бош умел щедро вознаграждать.

Кранц подвез тележку, нагруженную баллонами с азотом и водородом. Бош включил нагреватели. Циркуляционный насос работал равномерно, стрелки измерительных приборов застыли неподвижно, — процесс протекал нормально.

— Кранц, иди ложись спать. На рассвете я разбужу тебя. 76 часов провели они в бетонном бункере, откуда следили

за работой новой катализаторной колонны: там и ели, и спали. Колонна работала безотказно. Неужели победа, даже не верилось. Пойти еще раз посмотреть… Бош встал, и в этот миг оглушительный грохот потряс бункер. Кранц вскочил, протирая глаза.

— Конец! Опять взрыв! — в отчаянии простонал Бош.

Но предаваться унынию не было времени, нужно было искать решение. Ведь удалось же найти катализатор!.. Результаты были получены совершенно неожиданно. Даже профессор Габер поспешил высказать свое восхищение, как только директор Брунк сообщил ему об успехе. Некоторые фразы из письма Габера Бош помнил наизусть.

«Я рад, что ваши сотрудники добились такого успеха, и поздравляю их. Замечательно, что в науке всегда есть место новым открытиям. Именно железо, с которым работал еще Оствальд и которое мы стократно использовали в чистом состоянии, действует только в том случае, если оно содержит примеси.

Еще раз выражаю свою радость по поводу успеха доктора Боша и надеюсь, что в будущем смогу поучиться у него».

Профессор Габер пожелал ознакомиться с исследованиями в Людвигсхафене. До сих пор сотрудники Боша лишь слышали его имя, но самого Габера никогда не видели. Габер заинтересовался прежде всего работой катализаторов, поэтому директор Брунк и главный руководитель исследований Бош показали ему лабораторию доктора Митташа, расположенную в большом подвальном помещении. Тридцать катализаторных колонн были смонтированы вдоль стен. Высокие и толстые, они напоминали стволы орудий.

— Ваши колонны совсем не похожи на виденные мной в Карлсруэ, — сказал Габер.

— Мы ввели кое-какие конструктивные изменения, — объяснил доктор Митташ. — Каждая колонна работает приблизительно с двумя граммами катализатора. Он находится вот здесь и легко может быть заменен. — Митташ отвинтил болт и вытащил небольшой вкладыш, в котором находился катализатор.

— Вероятно, опыты обошлись вам недешево? — спросил Габер.

— Уже около пятнадцати тысяч, но работа продолжается. Пробовали различные металлы, но доктор Бош решил снова вернуться к железу.

— Что вас заставило опять обратиться к железу, после того как все от него отказались? — поинтересовался Габер, обращаясь к Бошу.

— Как вам сказать… После того как все опыты дали отрицательный результат, необходимо было все-таки найти выход. Вот я и искал его. Перечитал все, что только мог, и напал на спектральный атлас Эдера и Валанта. Я обратил внимание на то, какой сложный спектр у железа. От элемента с таким спектром можно всего ожидать. И тогда я опять начал проводить опыты с железом. Позже стало известно об открытии фирмы Шеринга: выяснилось, что примеси щелочных металлов повышают каталитическое действие никеля. Но об этом пусть лучше расскажет доктор Митташ.

Митташ с независимым видом сунул руки в карманы халата и начал:

— Решительный перелом в исследованиях наступил после опытов с магнетитовой рудой, доставленной из Швеции. Один опыт дал нам почти столько же аммиака, сколько эксперимент с осмием или ураном. Тот же магнетит в других опытах не проявлял каталитического действия. Если иметь в виду опыт фирмы Шеринга, единственным объяснением мог быть тот факт, что магнетит активизировали какие-то примеси. Тогда мы взяли химически чистое железо и начали серию опытов, последовательно добавляя к нему различные вещества. К нашему счастью, еще в самом начале наших исследований один вариант смеси железа с глиной оказался по каталитической активности равным осмию и урану. После этого мы провели множество опытов, чтобы найти еще более активный катализатор, но до сих пор нам это не удалось.

— Наши исследования имеют, помимо практического, и теоретическое значение, — вмешался в беседу директор Брунк. — Доктор Митташ и доктор Бош выяснили, что существуют примеси, которые вообще не влияют на активность железа, как катализатора. Примером тому могут служить медь и марганец. Было доказано активирующее действие глины и магнезии на железо, но что самое важное — они открыли действие третьей (Группы веществ — катализаторных ядов. Присутствие минимальных количеств этих веществ отравляет катализатор и полностью лишает его активности. Особенно сильно проявляется отравляющее действие серы.

— Это обстоятельство объясняет причину отрицательных результатов, полученных при использовании в качестве катализатора железной руды, которая всегда в тех или иных количествах содержит сульфид железа, — добавил Бош.

Габер не отрывал глаз от стройного ряда контактных колонн. Каких замечательных результатов удалось достичь довольно примитивными средствами!

Итак, проблема катализатора была решена. Дешевый катализатор найден, теперь его можно готовить в неограниченных количествах. Но что делать с материалом для колонн? Какой искать выход? Бош внимательно осматривал кусок стали от взорвавшейся колонны.

— Вырежьте из этого куска несколько пластинок, отшлифуйте их до зеркального блеска и принесите мне, — попросил он Кранца.

В дверях Кранц едва не столкнулся с Лане.

— Вот данные анализов. Азот опять не обнаружен.

— Значит, нитрид железа не образуется, — Бош задумчиво вертел в руках тонкую металлическую пластинку. — Взгляните, Лане. Внутренняя стенка колонны, которая была в контакте с азотоводородной смесью, побелела. От перлита, который является основной составной частью стали, не осталось и следа. Но это не чистое железо, эта белая блестящая масса слишком хрупка. Возможно, железо соединяется с водородом. — Бош встал, озаренный внезапной догадкой. — Водород, конечно, водород! Пожалуйста, напилите стружек с внутренней стенки колонны и отдайте в лабораторию для анализа на водород.

Анализы подтвердила предположение Боша — при высокой температуре водород проникает в сталь и обезуглероживает ее; с углеродом он образует: метан, а с железом — хрупкий гидрид железа.

— Судя по всему, придется отказаться от стали, — сказал Франц Лане..

— А вы знаете другой материал, который мог бы заменить сталь? — раздраженно спросил Бош. — Я считаю, мы должны изменить конструкцию. Катализаторная колонна выполняет две роли: является реакционным сосудом и обеспечивает давление. Нельзя ли разделить эти две функции?

— Может быть, поможет облицовка, которая изолирует колонну от контакта с газами? — нерешительно подал голос Лане.

— Облицовка не спасет. Водород диффундирует даже через самые мельчайшие поры. А вот труба в трубе — это решение вопроса. Лане, начинаем все сначала. Внутренняя труба будет медная, наружная стальная. Таким образом, мы защитим сталь от действия водорода и сохраним ее прочность.

Но эксперименты не принесли успеха. Медь не спасала сталь, не годилась и серебряная изоляционная труба.

Сейчас всех волновало только одно: как изолировать стальную трубу от действия водорода. Об этом говорили даже на традиционных вечерах по пятницам. И на производственных советах, собиравшихся каждую субботу, обсуждался только один вопрос: как модифицировать катализаторную колонну?

В ту холодную февральскую субботу настроение было унылым. Несмотря на все усовершенствования, колонны не выдерживали более трех дней. Если удавалось опередить взрыв, их демонтировали и выбрасывали на свалку отработанного железа, но чаще всего колонны взрывались, хотя несчастных случаев пока не было, так как испытания проводились в старом цианамидном цехе. Каждую колонну окружала специальная железобетонная капсула, закрытая высокими листами стали, которые защищали от свистящих языков пламени водорода, — при контакте с воздухом водород мгновенно самовоспламенялся.

Фабрика теперь походила на военный полигон, где взрывы чередовались с пожарами. Но работы продолжались — взорвавшуюся колонну заменяли новой, и исследования шли своим чередом. Четыреста килограммов аммиака в день! За каждый килограмм аммиака — килограмм стали на свалку. И все-таки производство! Получало прибыль, так как цена аммиака была очень высокой. Однако, чтобы годовой выпуск аммиака достиг тысяч тонн, была необходима катализаторная колонна, которая работала бы не несколько дней, а месяцы и даже годы. Бош предложил еще один вариант — сделать изоляционную» трубу из мягкого железа с меньшим содержанием углерода. Если углерод — причина образования трещин при его взаимодействии с водородом, надо устранить углерод. Тогда не понадобится и другой конструкционный материал.

Казалось, это было решение задачи. Бош был уверен в успехе. Теперь он имел право провести выходной день спокойно. На рассвете вместе со своим другом доктором Вальтером Фойгтландером они сели на велосипеды и отправились к болотистым берегам Рейна. Нужно было испробовать новое приспособление, предназначенное для ловли устриц и улиток в глубоких илистых местах^[371]. Бош собственноручно изготовил его в своей мастерской.

И все-таки мысли о катализаторной колонне не оставляли его и на отдыхе.

«Водород все равно пройдет сквозь мягкое железо. Рано или поздно стальная мантия будет атакована и взорвется. А если в ней предварительно сделать микроскопические отверстия? Если пользоваться тончайшими сверлами, прочность стали не изменится, а водород сможет свободно выходить сквозь отверстия прямо в окружающую атмосферу. Тогда сталь не будет подвергаться действию водорода».

Утром Бош направился прямо в патентное отделение. Он, положил схему новой конструкции на стол и заявил:

— Сделайте все необходимое для немедленного патентования^[372].

Потом Бош отправился в механическуюмастерскую, чтобы отдать распоряжения инженеру Лане.

Новая катализаторная колонна начала действовать 5 марта 1911 года. Она непрерывно работала до конца апреля без каких-либо дефектов.

Решение было найдено. Теперь можно было приступать к большому строительству.

Начинался новый этап в жизни Боша. Работа над проектами, переговоры с машиностроительными и сталеплавильными предприятиями. Это были дни нечеловеческого напряжения. Бош был повсюду: руководил совещаниями, лично вел переговоры с фирмами-поставщиками, принимал и лично проверял все поставки и в то же время не прекращал руководить исследовательской работой в лаборатории. Ему часто приходилось ездить в Эссен и Дюссельдорф, чтобы на месте дать указания по поводу изготовления той или иной детали.

Чтобы связать 6000 тонн азота в год, каждую минуту нужно было сгущать по 40 кубометров азотоводородной смеси при давлении от нормального до 200 атмосфер. Ученым и инженерам, хорошо знающим состояние техники, это казалось неосуществимым.

Но возможности человеческого гения безграничны. В сентябре 1913 года завод по производству синтетического аммиака и азотных удобрений был пущен в действие. Высоко поднялись огромные корпуса охладительных и поглотительных башен, колонны синтеза, связанные бесконечной сетью стальных трубопроводов. Действительно, по своим масштабам завод был грандиозным. Здесь были и собственный завод по производству генераторного и водяного газов, и специальные цеха по переработке этих газов в водород и углекислый газ, по сжижению воздуха и получению азота, по производству катализаторов, гидростанция, склады для хранения аммиака, хранилища для выпускаемых удобрений, мастерские, лаборатории… Это было огромное по тому времени предприятие, которое поглощало сотни тонн угля, воды и воздуха, чтобы производить белый порошок, называемый сульфатом аммония.

Однако через несколько дней после того, как был получен первый жидкий синтетический аммиак, обнаружились и первые трудности. Нейтрализаторы — большие цилиндрические резервуары, в которых аммиак взаимодействовал с серной кислотой, — чуть не погубили все дело. Трубопроводы, по которым аммиак поступал в нейтрализаторы, вышли из строя, хотя и были защищены свинцом. Циркуляционные насосы тоже начали разрушаться и подтекать. Серная кислота проникла в помещения, залила подвалы, а аммиак стал улетучиваться в атмосферу.

Но ведь эти насосы и аппараты использовались в коксовой промышленности при производстве сульфата аммония из аммиака и коксовых газов. Разве синтетический аммиак обладает иными свойствами? Конечно, нет! Причина кроется в чем-то другом, и ее нужно отыскать…

Мобилизованы были все — начальники отделов, руководители, монтеры, техники, лаборанты и научные сотрудники. Нужно было в кратчайший срок найти выход из катастрофического положения.

Скоро усилиями огромной армии исследователей трудности были преодолены, и завод заработал нормально. Ленточные транспортеры без конца подвозили синтетический сульфат аммония, а тяжело груженные поезда развозили ценное удобрение по всем уголкам страны.

После успешного синтеза аммиака потребовали решения десятки новых проблем; все работы осуществлялись под руководством директора аммиачного завода Карла Боша. Требовались новые виды удобрений. Об этом Бошу писал и профессор Габер: «Вы могли бы направить свое внимание и на другие производства, например на превращение аммиака в азотную кислоту. Специалисты по сельскому хозяйству считают, что применение селитры универсально, а сульфата аммония — ограничено». Налаживание производства азотной кислоты из аммиака стало первостепенной задачей. Для окисления аммиака до окислов азота нужно было подобрать более дешевый катализатор: дорогая платина, предложенная Оствальдом, не годилась в масштабах огромного производства. Необходимо было провести и систематическое изучение влияния различных видов искусственных удобрений на развитие растений. Для этой цели предстояло создать опытную сельскохозяйственную станцию.

Нужно было организовать по всей стране сеть бюро, которые давали бы рекомендации фермерам: как и когда удобрять различные растения.

Между Людвигсхафеном и Шпейером в имении Лимбургергофф появились просторные оранжереи. Здесь под руководством доктора Ганса Фрессе проводились агрохимические опыты, ставившие целью доказать на практике преимущества искусственных удобрений.

В воскресные дни Бош нередко приезжал сюда вместе со всей семьей, чтобы провести несколько часов на лоне природы. Они шли на открытые площадки станции, где сразу же за клумбами начинались поля и гряды, где росли картофель, рожь, табак. Бош объяснял сыну, почему одни растения пожелтели, а другие растут буйной и сочной зеленью.

…Разразилась первая мировая война. Военная машина милитаристской Германии нуждалась во взрывчатых веществах, и Боша срочно вызвали в военное министерство, где он получил приказ за несколько месяцев организовать производство азотной кислоты. Нужно было либо расширить завод в Оппау около Людвигсхафена, либо построить еще один.

Строительство нового завода началось вблизи Лойны, небольшого местечка неподалеку от Мерсебурга. Воду предполагалось брать из полноводной реки Зале, поблизости находились разработки бурого угля, а расположение Лойны на линии Франкфурт — Лейпциг — Берлин облегчало транспортную проблему. За год здесь должен был вырасти завод-гигант — надежда немецкой армии. Пуск завода был назначен на 1 февраля 1917 года. Началась отчаянная гонка. Не хватало материалов, не было специалистов. Голодные и промерзшие рабочие иногда умирали прямо на лесах и бетонных площадках. Законы военного времени были суровы.

Трубы в Лойне задымили в конце апреля 1917 года. Вслед за капитуляцией Германии и окончанием войны пришла разруха. Полный крах в экономике. Изголодавшийся и измученный народ нуждался в хлебе, а значит, нужны были искусственные удобрения — сульфат аммония, аммиачная селитра, чилийская селитра. Производство удобрений стало задачей важной, как никогда.

Завод работал. Компрессоры забирали огромные количества воздуха и превращали его в синеватую жидкость. Из сжиженного воздуха выделяли азот, чтобы сжать его под высоким давлением, при котором он приобретает способность соединяться с водородом и образовывать аммиак.

Усталый Бош возвращался в свое имение в Гейдельберг вечером и садился на террасе. Во время сухого и жаркого лета 1921 года эти прохладные вечера были особенно хороши. Карл Бош был доволен. Хранилища наполнялись искусственными удобрениями. С наступлением следующей весны ожидался повышенный спрос на искусственные удобрения, поэтому в упаковочном отделении кипела работа. От жары селитра слежалась и стала твердой как камень, рабочие разбивали ее кирками. Однажды кто-то предложил применить для этого взрыв. Это делали и раньше, но как можно было не предвидеть опасности? Хотя аммиачная селитра и хранилась смешанной с сульфатом аммония, она не утратила взрывчатых свойств.

…Утро 21 сентября 1921 года было холодным и туманным. Бош завтракал. И вдруг от ужасного грохота содрогнулась земля. Стекла на окнах еще звенели, когда послышался второй взрыв, еще более сильный, продолжительный и страшный.

Бош бросился к телефону. Завод не отвечал. Телефонная связь была повреждена.

Когда он примчался в Людвигсхафен, на месте хранилищ зияли два огромных кратера. Разорванные трубопроводы, разрушенные башни и здания, более 500 убитых. Половина жилых домов в городке была полностью разрушена. Более 7500 человек осталось без крова, а через месяц-два наступала зима…

Бош едва пробрался в свой кабинет. Пол был усыпан кусками кирпича, а письменный стол — осколками стекол. Карл опустился на стул и сжал голову руками. «Как я мог допустить это? Как не подумал об опасности?..»

Снова потекли бессонные ночи и дни нечеловеческих усилий и сверхнапряжения. Заводские корпуса были восстановлены, теперь они стали еще мощнее, еще грандиознее. В Оппау вырос новый, современный район. Трагическое сентябрьское утро 1921 года стало постепенно забываться.

Исключительные заслуги Карла Боша в развитии химической промышленности Германии нашли заслуженное признание. Он был избран почетным членом Политехнического института в Карлсруэ и Дармштадте, Высшего сельскохозяйственного училища в Берлине. Многие университеты и научные общества удостоили его почетных медалей и знаков, а Ассоциация немецких металлургов наградила ученого медалью «Карл Люг» за заслуги в области сталеварения.

^{Патент, выданный в 1908 е. Баденской анилиновой и содовой фабрике за осуществление промышленного синтеза аммиака}

В заводских лабораториях, а затем и на сталеплавильных заводах Бош провел множество исследований, создал новые виды сталей. И эта заслуга Карла Боша в металлургии была также высоко оценена.

Развитие и совершенствование промышленной аппаратуры высокого давления послужило не только разработке синтеза аммиака. Под руководством Боша на заводе проводились и другие опыты по каталитическому синтезу при высоких давлениях: получение метанола, синтетического бензина. В химической промышленности наступила эра высоких давлений. Карл Бош удостоился самого высокого мирового признания — он получил Нобелевскую премию 1931 года. Она была присуждена ему одновременно с доктором Фридрихом Бергиусом^[373], который сумел получить синтетический бензин путем гидрогенизации угля при высоком давлении.

В своей вступительной речи член Нобелевского комитета профессор Пальмайер подчеркнул, что усилия обоих лауреатов способствовали невиданному прогрессу химической промышленности.

Образовавшийся промышленный концерн «И. Г. Фарбениндустри» старался привлечь таких высококвалифицированных специалистов, каким был Карл Бош. Уже в 1925 году Бош занимал одно из руководящих мест в этом концерне, а спустя десять лет стал председателем совета директоров.

Несмотря на возраст, Бош по-прежнему был полон энергии, хотя его энтузиазм начал гаснуть, когда ученый почувствовал тень надвигающейся опасности. Карл Бош не мог не понимать, какой угрозой для человечества был зарождающийся фашизм. И очень скоро его опасения подтвердились. Профессор Габер — ученый, который разработал теоретические основы синтеза аммиака, — подвергся гонениям и был вынужден оставить работу. Крупный ученый, лауреат Нобелевской премии, был выброшен на улицу, его жизнь оказалась в опасности. Габер эмигрировал за границу и вскоре умер на чужбине. Газеты Германии не напечатали ни строчки о его смерти, правительство запретило даже траурное чествование памяти известного ученого.

А военная машина уже снова была пущена в ход — заводы по производству азотной кислоты работали на полную мощь. Немецкая армия все более открыто готовилась к осуществлению своих захватнических планов.

Бош не дожил до второй трагедии, порожденной немецким фашизмом. Он умер 26 апреля 1940 года.

РИХАРД ВИЛЬШТЕТТЕР (1872–1942) 

Фрейлейн Эльза Шнауфер поставила блюдо с только что выпеченными пирожными и присела на диван. Стол был готов к послеобеденному чаю. Вот-вот должен появиться профессор, но, видимо, в этот необычно теплый для осени день он никак не мог оторваться от своих любимых роз. Шел ноябрь, но заморозков еще не было, и розы продолжали цвести.

Взгляд Эльзы остановился на письменном столе профессора, где лежала незаконченная статья. «Пусть немного подышит воздухом. Он уже немолод и не должен переутомляться», — подумала она.

С тех пор как профессор Рихард Вильштеттер ушел из университета, их жизнь стала спокойнее. Он давно мечтал о просторном загородном доме с большим розарием, и поэтому, как только решил, наконец, покинуть университет, прежде всего позаботился о покупке виллы. Выбор оказался очень удачным. Расположенная недалеко от Мюнхена, на берегу реки Изар, вилла была прекрасным местом и для работы, и для отдыха. Хозяйство вела флейлейн Шнауфер. Она приняла на себя заботы о профессоре и его детях еще в Цюрихе, после смерти жены Вильштеттера. Странно, что сегодня почему-то ее мысли все время возвращаются в прошлое.

Резкий звонок заставил ее вздрогнуть. Затем послышался громкий стук в дверь и грубые мужские голоса.

— Гестапо! Откройте!

Онемевшая от испуга Эльза открыла дверь.

— Вы кто такая? — спросил офицер.

— Экономка профессора Вильштеттера.

— А где он сам?

Эльза почувствовала, что хозяину дома грозит опасность, я решительно ответила:

— Его нет дома. Должен был уже вернуться, но несколько минут назад позвонил, чтобы я его сегодня не ждала, он не придет домой.

— Проверим, может быть, он прячется где-нибудь. — Офицер, грубо оттолкнув флейлейн Шнауфер, вошел в дом. — Вы встаньте у дверей, — сказал он двоим агентам, а двум другим приказал: — А вы начинайте обыск. Он давно должен быть в Дахау, там место всем евреям.

Начался обыск.

Как много картин! Офицер медленно шел вдоль стен и читал подписи. Коро, Венглейн, Ротман, Шлейх… Эти имена ему ничего не говорили.

Офицер подошел к двери и толкнул ее ногой.

— А здесь что?

— Отсюда начинается библиотека, — сухо ответила Эльза.

Офицер вошел. Не только вдоль стен, но и посередине комнаты высились деревянные стеллажи, доходившие до потолка. Шкафы, до отказа набитые книгами, едва выдерживали эту немыслимую тяжесть. Офицер рассеянным взглядом обвел полки и уставился на дверь в противоположной стене.

— А там что?

— Тоже книги, — ответила Эльза. Снова стеллажи с книгами…

И еще одна дверь вела в комнату с книгами. Семь огромных залов, заполненных книгами! Неужели можно все это прочитать? Офицер вернулся в прихожую, несколько ошеломленный увиденным. И ему приказали арестовать такого ученого! Может быть, хорошо, что его не оказалось дома…

Полицейские ушли. Эльза заперла входную дверь и, вернувшись в гостиную, едва добралась до дивана. Силы как-то сразу оставили ее… Но вот наконец послышались знакомые шаги: в гостиную вошел Вильштеттер. От дрожащей от страха и нервного напряжения Эльзы он долго ничего не мог добиться.

— Да что с тобой, Эльза? — серьезно встревожился он. Она, наконец, пришла в себя и сконфуженно улыбнулась.

— Извините, что застали меня в таком виде. Нервы… — Она помолчала. — А вам повезло, господин профессор. Минуту назад здесь были агенты гестапо.

Вильштеттер нахмурился и медленно провел рукой по седеющей бороде.

— Значит, добрались и до меня? — Он бесцельно подошел к окну, потом вернулся и остановился возле картины Коро. Он смотрел на картину, но мысли его были далеко. — Германия отказалась даже от собственных ученых! Фашисты не признают их заслуг в науке — тех заслуг, которые признал весь мир и которые были удостоены самой большой премии в области науки — Нобелевской! Неужели я не нужен своей собственной родине! Скажите мне, фрейлейн Шнауфер, что делать? Ведь я немец и моя родина Германия. Какое значение имеет мое еврейское происхождение, если я всю жизнь работал для Германии? Нет, я пойду к гаулейтеру и буду решительно протестовать.

— Ни в коем случае, господин профессор! Вы погубите себя. Вам надо бежать.

Бежать! Покинуть родину и больше никогда ее не увидеть! Неужели это единственный выход?

…Чай давно остыл, пирожные тоже, профессор так ни к чему и не притронулся. Эльза молча унесла все на кухню.

Расстроенный, терзаемый противоречивыми мыслями, профессор Вильштеттер тяжело опустился на диван. Когда зазвонил телефон, в кабинете было уже совсем темно. Он снял трубку и услышал голос своей сотрудницы — доктора Маргарет Родевальд…

С тех пор как в коридорах и аудиториях университета стали появляться плакаты антисемитского содержания, Вильштеттер» перестал ходить туда. Ему запретили посещать и лабораторию, поэтому и доктору Родевальду было небезопасно общаться с Вильштеттером. А ведь исследования, которые они начали четырнадцать лет назад, привели к таким интересным открытиями Очевидно, придется от них отказаться.

Один из сотрудников профессора, доктор Грюсс, изучал механизм спиртового брожения. Доктор Родевальд, которая вот уже десять лет работала в университетской лаборатории в качестве приват-доцента, под руководством Вильштеттера занималась ферментами. Скольких трудов стоило им установить, что ферменты пепсин и трипсин существуют в двух формах — растворимой и нерастворимой. Они доказали также существование четырех различных видов амилазы.

Вильштеттер открыл тетрадь, приготовился записывать.

— Слушаю вас, доктор Родевальд.

Получены очень интересные результаты исследования амилазы. Я продиктую вам в первую очередь данные определения времени, необходимого для полного гидролиза проб крахмала. Разделите лист тетради на пять колонок. Я продиктую только цифры: количество крахмала, количество амилазы, температура…

Голос доктора Родевальд перенес его в лабораторию. Профессор не был там вот уже несколько лет, но на его письменном столе лежала кипа лабораторных журналов. Каждый вечер Вильштеттер принимал по телефону полученные данные и записывал их. Несмотря на то, что он не мог непосредственно наблюдать за опытами, он имел полное представление о ходе исследований. Просмотрев и обдумав результаты опытов, он давал советы, предлагал новые варианты, изменял методики. Большой опыт, обширные знания и исключительное экспериментаторское мастерство ученого позволили ему заглянуть в тайны одних из самых сложных и интересных природных веществ — ферментов… И теперь все это бросить? Сидеть взаперти здесь, среди книг, и отказаться от работы ему, который может открыть еще не одну тайну веществ, управляющих сложными физиологическими процессами?

Вильштеттер положил ручку на стол.

— Какие будут указания? — донесся из трубки голос Родевальд.

— Сегодня мне трудно собраться с мыслями. Может быть, вы позвоните завтра утром?

— Что случилось? Вы заболели? — с тревогой спросила Родевальд.

— Хуже. Кажется, мне придется покинуть Германию. За мной сегодня приходили из гестапо.

— Но это же… — растерянно начала Родевальд и не закончила фразу.

Ночь прошла в тяжких раздумьях, но к утру решение было принято: он покидает Германию.

На следующий день Вильштеттер взял необходимые документы и отправился за разрешением на выезд. Сколько унижений! Приходилось часами ждать у двери какого-нибудь мелкого чиновника, пока тот не соблаговолит принять его. Люди входили в кабинет и выходили из него, а профессор Вильштеттер все стоял и ждал. Болели суставы, ноги подкашивались, но выбора не было.

Впрочем, все это нисколько не удивляло Вильштеттера. Еще в 1933 году, когда гаулейтер выступал с речью в университете, все свободные места в аудитории были заняты полицейскими. Профессора остались стоять у двери. Когда выходили из университета, какая-то женщина. впервые приехавшая в Мюнхен, обратилась к Вильштеттеру:

— Извините, господин, это университет?

Прежде чем он успел ответить, его коллега, профессор Виланд^[374], поклонился даме и ответил:

— Это был университет, госпожа.

«…Это была Германия», — с горечью думал сейчас Вильштеттер.

Ему во что бы то ни стало нужно было получить паспорт и разрешение таможни. Но чиновники не торопились. Они каждый день сообщали ему о новых и новых ограничениях и запретах.

^{Г. Виланд}

В банке ему отказались выдать деньги, мотивируя отказ тем, что вклады евреев заморожены. Его заставили

подписать декларацию, что он отказывается от права собственности на виллу и замечательную коллекцию картин. Ему разрешили взять лишь один контейнер с самым необходимым, но все равно с выездной визой медлили.

А положение становилось все трагичнее. Каждый день бесследно исчезали еврейские семьи. Власти обещали профессору Вильштеттеру до конца 1938 года оформить его документы. Но вот шел уже февраль 1939 года, а визы все не было.

Вконец отчаявшийся Вильштеттер решил бросить все и попытаться тайком перейти швейцарскую границу. Он отправился к Бодензее; один берег озера был немецким, другой — швейцарским. Может быть, ему удастся темной ночью перебраться через озеро? Наверняка найдется какая-нибудь лодка.

День был холодный и ветреный. Вильштеттер медленно шагал вдоль кромки воды и с надеждой всматривался вдаль; там, на другом берегу озера, его ждали спокойствие и свобода. Пошел дождь со снегом. Вильштеттер промок и решил переждать ненастье в ближайшей гостинице. Окоченевшей рукой он взялся за ручку двери, но тут же отшатнулся — на двери висела табличка: «Евреям вход воспрещен». Подняв воротник мокрого пальто, он направился к другой гостинице, но еще издали увидел ту же оскорбительную надпись. «Что же делать? Неужели замерзать под дверью как собака?» Ночь была темной, а буря делала ее еще темнее и непрогляднее. Вильштеттер с трудом нашел на берегу лодку, отвязал ее и навалился на весла. Но тут же по воде заскользили лучи прожектора, и они очень скоро нащупали лодку… Беглеца отвели в полицию.

Допросы, телефонные переговоры, издевательства…

И все же спустя неделю после своего неудачного побега профессор получил паспорт и выехал в Швейцарию. На вокзале в Базеле его встретили друзья. Среди них был и профессор Артур Штолль. Они много лет проработали вместе. Штолль был рад видеть Вильштеттера. Теперь они снова могут целыми часами напролет беседовать, обмениваться мнениями, гипотезами, планами. Вильштеттер несколько приободрился. Но нельзя же было вечно оставаться в гостях. Вильштеттер обратился в жилищную контору, где ему предложили виллу «Эрмитаджио» в маленькой деревушке Муральто-Локарно. Он сразу согласился и уплатил деньги за год вперед.

В начале следующего года в Базель приехала и его экономика Эльза Шнауфер и снова взяла бразды правления в свои руки.

Вилла была прекрасна. Расположенная в самом сердце

Альп, на высоком холме, откуда открывался неповторимый вид на синие воды озера Комо, вилла «Эрмитаджио» показалась настоящим раем измученному Вильштеттеру. Вильштеттер и Эльза расставили в кабинете и холле те немногие вещи, которые позволили профессору взять с собой. Теперь не так остро «ощущалось отсутствие привычных вещей, милых сердцу книг и картин.

К вилле примыкал великолепный сад. Вечнозеленые кусты и чудесные цветы щедро источали упоительный аромат; ночной

ветерок уносил его к могучим соснам, темно-зеленым потоком спускавшимся со склонов гор.

Постепенно Вильштеттер привык к новой обстановке. Силы его восстанавливались, и ученого снова неудержимо потянуло к работе. Он не мог сидеть сложа руки в роли безучастного наблюдателя.

Вильштеттер получил несколько писем от фрейлейн Родевальд. Все результаты исследований, проведенных под его руководством, были систематизированы, они вели к очень интересным выводам, которые, конечно, следовало бы немедленно опубликовать. В последнем письме доктор Родевальд сообщала, что попытается получить разрешение на выезд в Швейцарию, чтобы обстоятельно все обсудить до публикации материалов.

Фрейлейн Родевальд приехала в «Эмитаджио» летом 1939 года. Кроме лабораторных журналов с данными исследований, она привезла десятки стеклянных ампул с образцами. Вильштеттер внимательно рассматривал их.

— Это чистый гликоген, — поясняла доктор Родевальд. — А в этой ампуле — глюкоза, полученная при его гидролизе под действием фермента.

— Жаль, что здесь нет условий для лабораторных исследований. Как бы мне хотелось самому провести эту реакцию! — Вильштеттер со вздохом положил ампулу в коробку. — Давайте займемся статьей. Вы считаете, что мы можем с уверенностью утверждать, что синтезировали этот углевод?

— Конечно, — уверенно ответила доктор Родевальд. — Нет никаких сомнений в том, что это порошкообразное вещество — гликоген. При определенных условиях под действием фермента молекулы глюкозы связываются, образуя гликоген и выделяя воду. Вот результат анализов и исследования химических свойств продукта.

Она достала один из лабораторных журналов и раскрыла его. Вильштеттер внимательно просмотрел записи.

Они обсуждали каждый вывод, надо было аргументировать каждое положение, прежде чем оно займет свое место в статье.

— Пошлем статью в «Берихте», — сказал Вильштеттер. — Надеюсь, что там меня все еще ценят и не очень интересуются моей национальностью.

— Не исключено, что национал-социалисты попытаются проникнуть и в этот журнал…

— Ужасные новости! — в кабинет влетела, забыв постучать, бледная, взволнованная Эльза Шнауфер. — Германия начала войну.

Наступило молчание. Вильштеттер остановился на пороге двери, ведущей в сад.

— Это гибель Германии! Гитлер толкает немецкий народ в пропасть.

В эту ночь он не сомкнул глаз. Он думал о Германии, о судьбе своей родины, своего народа. Итак, народ оказался бессильным перед сумасшедшими идеями фюрера, перед бредовыми мечтами нацистов.

Доктор Родевальд поспешила вернуться в Мюнхен, пока не закрыли границу между Германией и Швейцарией. Вильштеттер снова остался один со своими мыслями, волнениями и невзгодами.

Отсутствие дела убивало его. Надо чем-то заняться. Среди мучительных раздумий мелькнула спасительная идея — продолжать работу над автобиографией. Он начал писать ее тринадцать лет назад, но потом отложил. А ведь ему было что рассказать миру. Жизнь ученого — это борьба, это длинная череда успехов и неудач, побед и поражений. Из его опыта можно извлечь пользу, найти для себя пример, обрести надежду, почерпнуть смелость. Вильштеттер вытащил старый альбом — хранитель семейной хроники начиная с самого раннего детства, — открыл его и стал рассматривать пожелтевшие от времени фотографии.

…Карлсруэ — его родной город. Сколько лет прошло, а он и теперь помнит эти прекрасные здания, просторную площадь.

Вот они с братом Альфредом ждут у памятника конку. Каким событием был этот первый трамвай — окрашенные в разные цвета вагоны, украшенная кисточками сбруя на шести лошадях, которые тянули его. А кучер — нарядный, важный, как ландграф! Еще издали все слышали приближение трамвая, потому что за ним всегда с криком бежали дети. Однажды Альфред и Рихард тоже присоединились к толпе ребят и помчались вверх по улице, стараясь обогнать конку. Альфред был на год старше, но Рихард не уступал ему в силе, и они вдвоем добежали почти до окраины города; там, напротив военной школы, была конечная остановка трамвая. Однажды, увлеченные этим бегом наперегонки с конкой, они не заметили, как темные тучи закрыли все небо. Хлынул ливень. Улицы мгновенно опустели.

— Давай сядем в трамвай, — крикнул Альфред и помчался к остановке.

— У меня нет денег, — отказался Рихард и побежал к Рыночной площади.

Домой они возвратились промокшие до нитки. Как их ругали в тот день!

— Нехорошо, Альфред, Рихарду всего пять лет, а ты старший, и бросил его под дождем.

— А что делать, если у меня денег было только на одного?

Мать ничего не ответила. Деньга были вечной проблемой в семье Вильштеттеров.

Дети, хотя и были маленькими, понимали, какие трудности испытывают родители, и никогда ничего не требовали. В семье Вильштеттеров строго следили за соблюдением всех требований религии, но как только дети оставались одни, они давали волю своей фантазии и играли до самозабвения. Какие битвы индейцев они устраивали!

Став старше, они старались уйти подальше — играть в лесу или где-нибудь на поляне за городом. Они не любили играть на улице — там дети издевались над ними, обзывали обидными словами, бросали в них камни. Особенно жестокими были дети из семей военных.

Рихард молча глотал обиды и уходил в себя, стараясь никого не раздражать и оставаться незамеченным.

И действительно, учителя в школе не замечали его. В классе ученики рассаживались по алфавиту, и он всегда сидел на последней парте. Взгляды учителей редко доходили туда, и Рихард для них будто не существовал. А он вовсе не был безразличен к учебе. В его комнате было несколько сундучков, в которых лежали его сокровища. Для других это были совершенно обыкновенные вещи, а Рихарду они представлялись настоящим сокровищем. У него были коробки со старыми монетами, с альбомами и марками. Особенно ценил Рихард подарок, который он получил в восьмилетнем возрасте, — книгу «Природоведение» Мартинса. А когда ему в руки попал учебник химии Роско и Шорлеммера, мальчик по-настоящему увлекся этой наукой.

И все-таки, когда пришло время выбрать профессию, он стал колебаться. Его дед, Мейер, был врачом и настаивал, чтобы внук пошел по его стопам. Мать одобряла интерес сына к химии, но считала, что Рихард должен сам решить, кем ему стать. И он решил.

Осенью 1890 года Рихард поступил в Мюнхенский политехнический институт. Его дядя, Эмиль Ульман, уже несколько лет учился в Мюнхене, так что у молодого Рихарда Вильштеттера в незнакомом городе был покровитель. Эмиль ввел его в студенческое общество.

Рихард читал не только то, что рекомендовали профессора, он и сам находил дополнительную литературу по всем вопросам, которые его волновали. А интересовало его многое. И проблемы, поставленные профессором ботаники Радлькофером^[375], и теория Дарвина^[376], и проблемы химии, которую читал профессор Вильгельм фон Миллер. Особенно любил Рихард практические занятия в химической лаборатории. Обычно он работал за одним лабораторным столом с Фрицем Габером, с которым они вскоре подружились. Ассистент, доктор Даниэль, был очень доволен их работой, поэтому, когда профессор Миллер попросил рекомендовать студента, который мог бы выполнять работу препаратора, Даниэль без колебаний назвал Рихарда Вильштеттера.

Теперь Рихард часто оставался в лаборатории допоздна, чтобы подготовить реактивы, необходимые для демонстрационных опытов.

— Сегодня вечером опять надо задержаться. У тебя какие планы? — спросил он Фрица Габера.

— Никаких, — ответил тот, пожав плечами, — останусь ненадолго, чтобы поболтать с тобой. Ты опять будешь получать цианистый водород?

— Да, — ответил Рихард, осторожно передвинув штатив с охладительной смесью. — По-видимому, профессор повторит опыты.

— А для чего ему нужен этот цианистый водород?

— Он хочет получить кислоты, которые дают желтую и красную кровяные соли. Знаешь, Фриц, сегодня я прочитал одну статью, в которой эти соли называются комплексными соединениями. И формулы их написаны новым, очень интересным способом.

Рихард вытащил лист бумаги и стал писать.

— За химическим знаком калия поставлена квадратная скобка, а внутри скобок стоят знаки железа и циановых групп. Число атомов калия и циановых групп обозначено соответствующими индексами. Вот так.

Фриц взял лист и стал рассматривать формулу. В этот момент вошел доктор Даниэль. Он заглянул через плечо Фрица и, увидев то, что было написано на листке, нахмурился.

— И до вас дошли фантазии Альфреда Вернера^[377]. Если вы интересуетесь подобными небылицами, отправляйтесь-ка в университет к профессору Байеру. Они там без конца выдумывают какие-то формулы, чертят шестиугольники, квадраты.

Когда доктор Даниэль вышел, Габер хитро подмигнул другу. Он был не лишен поэтического дара и любил отмечать каждое событие двумя-тремя рифмованными строками. Часто он даже письма писал в стихах.

— Осенью, зимой, летом и весной.

Формулы у Байера мы найдем с тобой, — проскандировал Фриц.

— А знаешь, Фриц, идея неплохая. Что ты скажешь, если мы и в самом деле перейдем к Байеру?

— Надеюсь, ты слышал, какие у него требования? Если не боишься, иди.

Рихард принял решение. И хотя в первый раз он провалился, юноша не отступил и принялся готовиться к экзамену с удвоенным старанием. Во второй раз экзамены прошли успешно. Затем пришлось почти целый год ждать места в лаборатории Байера. Работа здесь была очень увлекательной и требовала не только точности и аккуратности, но и быстроты. На элементарный анализ давался только один день — еще несколько лет назад это показалось бы беспочвенной фантазией. Наиболее интересными были синтезы различных соединений. Каждый практикант должен синтезировать определенное число органических веществ. Обычно работа начиналась с синтеза простых по составу и свойствам веществ и заканчивалась сложными соединениями.

Вильштеттер работал с необычной легкостью. Не уступал ему и его сосед по лабораторному столу В. Ротмунд. Они непрерывно соревновались и часто даже заключали пари.

— До вечера я получу чистые кристаллы, — уверял Рихард.

— Бахвальство, — возражал Ротмунд. — К обеду ты едва ли закончишь перегонку с водяным паром.

Иногда в этом соревновании выигрывал один, иногда — другой, но в целом работа у обоих шла стремительными темпами. Вскоре они закончили синтез последнего, семьдесят четвертого по счету вещества — антипирина. Рихард подготовил все результаты, чтобы представить их Байеру. Согласно установленному порядку, теперь он должен был получить тему докторской диссертации. Интересно, какой сюрприз преподнесет ему Байер?

— Я рекомендую вас профессору Альфреду Эйнхорну^[378]. Думаю, что у него найдется свободная тема. В сущности, вы уже сейчас можете идти к профессору, я говорил ему о вас.

Рихард неохотно вышел. Эйнхорн работал в качестве частного профессора, и в его распоряжении была очень маленькая лаборатория. Но другого выхода не было; утешением послужил очень любезный прием, который оказал ему Эйнхорн.

— Вам, вероятно, известно, что я занимаюсь исследованием кокаина? Этот алкалоид, выделяемый из одного южноамериканского растения, является загадкой для химиков. Пока мы находимся на первом этапе исследования — разложение кокаина и изучение продуктов распада. Второй этап — синтез — вопрос будущего.

Профессор Эйнхорн вынул маленькую ампулу с белым порошкообразным веществом.

— У меня работает один японец, Тахара. Он подверг кокаин разложению и получил вот это вещество; его молекула не содержит азота. Необходимо повторить опыт, чтобы установить структуру полученного продукта. Хотите заняться этой проблемой?

Тема была интересной для молодого исследователя. Рихард начал с получения и очистки кокаина, потом подверг его разложению и занялся изучением продуктов распада. Анализы требовали необычной точности. Предварительные исследования показали, что молекула полученного вещества содержит на один атом водорода меньше, чем определил Тахара. Вильштеттер успешно закончил анализы. Защита прошла блестяще, и он получил оценку «Сума кум лауде»^[379].

И снова Вильштеттер оказался на распутье — что выбрать — производство или науку. Его больше привлекала наука, привлекали настойчивый, упорный поиск, трепетное ожидание результатов, которые должны подтвердить или опровергнуть предположения, неожиданные и новые идеи, которые возникают в процессе работы.

Результаты исследований, начатых Вильштеттером у профессора Эйнхорна, пока не позволили расшифровать строение кокаина. Работа требовала продолжения, но атому помешали сложные обстоятельства.

Получить место доцента оказалось невозможным, поэтому Вильштеттер решил устроиться в качестве частного ученого. В лаборатории Байера также не было свободного места. Оставался единственный выход — начать работу в студенческой лаборатории. Вильштеттер заплатил положенную сумму и получил рабочее место.

Студентов в лаборатории было очень много, поэтому Рихард мог использовать печи для элементарного анализа лишь во внеурочное время. Он приходил на рассвете, чтобы к десяти часам утра успеть закончить опыт. К неудобствам он уже привык, как вдруг появилось новое осложнение. Однажды утром, когда он разогрел печи и уже подготовил прибор для экстракции, в лабораторию вошел профессор Эйнхорн. Лицо его покраснело от волнения.

— Вильштеттер, я запрещаю вам работать с кокаином. Это моя область, и если вы писали у меня диссертацию, это вовсе не значит, что вы имеете право продолжать исследования в этой области!

Вильштеттер посмотрел на него с недоумением. Наука не двор, чтобы оградить его и сказать: «Это мое! Никто не имеет права входить сюда!»

— Профессор Эйнхорн, вы забываете, что в Бреслау профессор Ладенбург работает над этими же проблемами, а в Болонье Джакомо Чамичан изучает алкалоиды.

— Это меня не интересует. Здесь же, в Мюнхене, кроме меня с кокаином не будет работать никто.

Эйнхорн быстро направился к выходу и чуть не столкнулся с профессором Байером. Узнав причину неожиданного посещения Эйнхорна, Байер предложил мудрое решение:

— Не раздражайте Эйнхорна. Оставьте пока кокаин и начните исследование атропина. Между этими двумя алкалоидами есть сходство. При их разложении получаются довольно близкие по составу продукты.

— Да, но с атропином работает Мерлинг.

— Мерлинг человек старый. Он может не успеть довести до конца свои исследования.

Вильштеттер решил продолжить изучение алкалоидов так, чтобы не вызвать негодования Эйнхорна и Мерлинга. При гидролизе и сильном окислении атропина Мерлинг получил тропиновую кислоту, содержащую восемь углеродных атомов и один атом азота, который замыкает цепь в пятичленное кольцо. Теперь новая задача — синтез этого соединения. У Вильштеттера уже была идея — подвергнуть обработке дииодид пимелиновой кислоты аммиаком.

Опыты привели к неожиданным результатам: получилось соединение с пятичленным кольцом.

В следующем семестре Мерлинг прекратил работу вообще, и теперь можно было свободно заниматься атропином.

Вильштеттер вступил в переговоры с фирмой «Мерк» в Дармштадте по поводу поставки очень дорогого сырья. Фирма согласилась на сравнительно низкую цену при условии, что результаты исследований будут предоставлены фирме.

Основная проблема была связана с тропином, вторичным спиртом, который получается при омылении атропина. Как связаны в цепи восемь атомов углерода и один азота? Число ампул с полученными продуктами разложения и производными росло. Росло и нетерпение молодого ученого, но решение не давалось в руки.

Однако терпение и упорство победили.

_{А. Виндаус}^[380]

Был теплый летний день 1895 года. Лаборатория опустела, все разъехались на каникулы. Вильштеттер тоже собирался уехать, но перед отъездом все-таки решил проверить некоторые свои предположения. Он поместил в пробирку йодистый метил, эфир тропиновой кислоты, раствор карбоната калия и начал нагревать смесь. Вскоре на поверхности появились маслянистые капли. Рихард проверил растворимость полученного продукта. Он растворялся в эфире. Судя по свойствам, продукт должен был соответствовать третичному амину. Не верилось, что вопрос с тропином был решен. Оставалось систематически и последовательно провести все исследования.

На следующий день Вильштеттер уехал к своей матери в Арльберг, потом гостил у отца, работавшего в Нью-Йорке, но мысль об отложенной работе преследовала его повсюду.

Возвратившись в Мюнхен, Вильштеттер с жаром принялся за работу. На этот раз он пошел другим путем, решив окислить тропин до кетона — тропинона, чтобы легче было добраться до тропиновой кислоты и с ее помощью осуществить последующие реакции. Окисление тропина он провел трехокисью хрома и серной кислотой. Потом обработал смесь гидроокисью бария и отфильтровал образовавшийся осадок сульфата и хромата бария. Чтобы смесь лучше фильтровалась, ее пришлось разбавить водой, но при этом получалось слишком большое количество фильтрата. Каждый день, когда приходило время закрывать лабораторию, Вильштеттер переносил огромный фарфоровый плоский сосуд с фильтратом в подвальное помещение и оставлял его там на ночь — испаряться. Утром он сливал концентрированный фильтрат и приступал к очистке тропинона.

С каждым днем исследование атропиновых алкалоидов приносило новые успехи. Стало ясно, что атропин и кокаин близки по своей структуре. Вильштеттеру удалось синтезировать соединение экгонин, которое до сих пор получалось только в результате разложения кокаина.

Успехи молодого исследователя начали вызывать интерес и уважение к нему со стороны других ученых. Даже профессор Эйнхорн снова перешел на прежний дружелюбный тон. Профессор Байер предложил Вильштеттеру место доцента и позаботился о присвоении ему ученого звания. Рихард легко справился с поставленной задачей, ибо профессор Байер назначил темой диссертации исследование группы тропина. Это был излюбленный прием Байера: если он хотел привлечь какого-нибудь молодого способного ученого, он давал ему тему, которую разработал сам избранник и в которой никто другой лучше него не разбирался. Это всегда обеспечивало абсолютный успех диссертанту. Таким же образом профессор поступил когда-то и с Эмилем Фишером.

Теперь у Вильштеттера стало намного больше возможностей для научной работы. Появились первые практиканты. Он расширил исследования алкалоидов, аминов и аминокислот, которые образовывались при их распаде.

В 1901 году профессором химии в Страсбурге назначили Иоганнеса Тиле^[381], а на его место был принят Вильштеттер. Перед молодым профессором стояла ответственная задача. Со времен Эмиля Фишера лекции по органической химии включали в себя большой и сложный раздел о синтетических красителях, и поэтому курс лекций требовал углубленной и серьезной подготовки. Мюнхенский университет славился хорошими специалистами по синтетическим красителям, поэтому его выпускников охотно принимали на специализированные предприятия. Особенно полезным для Вильштеттера оказалось приглашение Баденской анилиновой и содовой компании посетить Людвигсхафен и познакомиться с производством синтетических красителей.

Вильштеттер приехал в Людвигсхафен летом 1901 года. Генеральный директор Брунк встретил его по-деловому.

— Это наш самый крупный специалист по азокрасителям, — представил он Вильштеттеру доктора Пауля Юлиуса. — Он познакомит вас с центральной лабораторией. Можете посетить и остальные лаборатории. Цеха осматривать не стоит. Прошу вас, господин профессор, не вступать в разговоры с другими химиками. Вы будете жить в Оппау, ане в Людвигсхафене. Думаю, что вы меня понимаете. Многие производства являются патентными, и мы обязаны соблюдать тайну.

— Вы разрешите мне собрать небольшую коллекцию готовых красителей, химикатов и других веществ, которые я буду использовать для демонстраций на лекциях?

— Разрешаю. Все, что имеется в лабораториях, в вашем распоряжении.

Дни, проведенные в Людвигсхафене, были для Вильштеттера хорошей школой. Здесь он на практике увидел, что значит осуществить химическую реакцию в промышленном масштабе. Возникает много важных вопросов, на которые в лаборатории совсем не обращают внимания. Например, при каждом новом синтезе в лабораторных условиях определяется выход, но мало кого интересует точность измерений до одного процента. А в производстве один процент означает десятки тонн вещества, прибыль в тысячах марок. В лабораториях Людвигсхафена Вильштеттер столкнулся и с другими проблемами, о которых до сих пор просто не знал.

— Нам вообще пока не ясно, чем обусловлен цвет вещества, — говорил доктор Юлиус, — существует теория, согласно которой окрашенные вещества содержат в своей молекуле двойные связи, и, чем больше число двойных связей в молекуле, тем интенсивнее цвет вещества. С другой стороны, считается, что наличие определенных групп атомов в молекулах тоже является причиной появления цвета.

— Да, это так называемые хромофорные группы, — прервал его Вильштеттер.

— Но как влияют хромофорные группы на изменение цвета веществ? Можем ли мы заранее сказать, какие хромофорные группы должны содержаться в данном соединении, чтобы оно обладало соответствующим цветом? На это мы пока не в состоянии ответить.

Учебный год начался с особенно напряженной работы. Вильштеттеру не хотелось бросать исследования алкалоидов, а новые проблемы тоже ждали своего решения. Надо было синтезировать соединения с двойными связями в молекулах, чтобы установить, является ли наличие двойных связей причиной окрашивания веществ.

— Пфаненштиль, начните с хинонов, точнее с орто-хинона. Известно, что пара-хинон обладает желтым цветом; следует ожидать, что орто-хинон из-за большего количества двойных связей должен иметь более интенсивный цвет, если теория верна.

Получение орто-хинона будем проводить по методу Воскресенского?

— Попробуем. Разумеется, во всех случаях следует применять окисление. В качестве исходного продукта возьмите пирокатехин.

Другие сотрудники тоже получили подобные задачи. Кальб должен был синтезировать дифенохинон, Мейер — пара-хинон-моноимин, Пуммерер^[382] — хинондиимин…

Рабочий день Вильштеттера был очень напряженным. После утренних лекций он проводил лабораторные занятия со студентами. Послеобеденное время Вильштеттер посвящал работе с сотрудниками, а вечером усаживался за книги, чтобы подготовиться к следующей лекции, или просматривал последние статьи в журналах.

— Берегите здоровье, — часто говорил ему Байер. — Мы, химики, обречены всю жизнь стоять за лабораторным столом и дышать вредными испарениями. Знайте, что всех нас рано или поздно ждет профессиональная болезнь — начнут болеть ноги, и самое уязвимое наше место — легкие.

Вильштеттер действительно чувствовал какое-то недомогание; слабость, боль в ногах. А ведь он был совсем еще молод. Рихард решил заняться своим здоровьем. Он взял лошадь для верховой езды и каждый день по утрам отправлялся в окрестности Мюнхена. Вернувшись домой, он быстро собирался и шел на лекции, которые обычно начинались в восемь часов утра. После утренней прогулки Вильштеттер весь день чувствовал себя чрезвычайно бодрым и работоспособным. Как прекрасно встретить рассвет на лугах, в лесу! Как кристально чист воздух, как зелена трава!

Именно на такой прогулке, когда восходящее солнце залило ярким светом ослепительно молодую зелень, у Вильштеттера родилась мысль, определившая направление исследований и его, и его сотрудников. «Хлорофилл — самый распространенный в природе краситель, но его химический состав и строение пока неизвестны. Вот где можно развернуться!»

Вильштеттер заторопился домой. До лекции еще оставалось время. Он вошел в кабинет и написал письмо, адресованное фирме «Мерк», просил прислать хлорофилл. Как только материал для исследований будет получен, он немедленно начнет работу.

Первый этап в изучении любого природного продукта — получение его в чистом виде. Только после этого можно приступить к анализу, чтобы установить химический состав и строение соединения.

Через несколько недель фирма «Мерк» выполнила заказ. Вильштеттер открыл банку с сине-зеленым воскообразным веществом и огорчился.

— Вероятно, хлорофилл сильно загрязнен. Чистые вещества обычно кристаллизуются.

— Начнем с очистки, — утешил его Миг. Он считал, что это совсем несложное дело.

Но ассистент ошибался, и даже сам Вильштеттер не вполне представлял, до какой степени огромная, просто титаническая работа им предстояла. Сначала они проверили растворимость хлорофилла в различных органических растворителях, приготовили спиртовые и ацетоновые растворы и приступили к очистке. Обработка раствора активированным углем, окисью алюминия, силикагелем, потом фильтрование, испарение растворителя… Однако и после этой обработки полученное вещество имело по-прежнему воскообразный вид. После каждой операции по очистке производили анализ полученного продукта. И анализы давали неутешительные результаты.

— Снова ничего не понятно, — раздраженно сказал Миг, бросив на стол листок с записями.

— Это параллельные пробы, а это результаты анализа желто-зеленого вещества. — Вильштеттер с карандашом в руках просматривал данные.

— Да. Но как видите, процентное содержание азота снова колеблется в фантастически широких пределах. Я уже начинаю думать, что во время очистки протекают процессы распада, поэтому мы и получаем все время смесь неопределенного состава.

— Это исключено, — решительно сказал Вильштеттер. — В таких условиях не может быть разложения. — Он задумался, глядя в окно. — Что ж, начните очистку снова.

— Открыть новую банку?

— Оставим пока продукт «Мерка». Поглядите, — Вильштеттер кивнул в сторону сада. — Здесь давно не косили траву. Вот вам и новый источник хлорофилла.

Миг сразу уловил мысль Вильштеттера, он тоже сомневался в качестве доставленного фирмой «Мерк» продукта. Теперь предстояло получить его в лаборатории, и Миг сам взялся за это дело. Новая задача требовала соответствующей подготовки. Зеленые листья закладывали в большие сосуды и заливали спиртом, чтобы извлечь из них хлорофилл. Полученным желто-зеленым раствором обрабатывали новые порции свежих листьев до тех пор, пока раствор не насыщался и его цвет не становился темно-зеленым. Потом раствор очищали различными адсорбентами, испаряли растворитель, отделяли хлорофилл и подвергали его анализу. Это была медленная, кропотливая и довольно утомительная работа.

Предположения Вильштеттера оправдались. Действительно, представленный фирмой «Мерк» хлорофилл был сильно загрязнен. Как оказалось, он содержал медь, а в хлорофилле, полученном в лаборатории, не было и следов этого металла.

— По всей видимости, причина в том, что на фабрике экстракцию проводили в сосудах из меди, и медь вступила во взаимодействие с хлорофиллом, — заключил Вильштеттер. — В дальнейшем будем работать только с хлорофиллом, полученным в нашей лаборатории.

Прошло несколько лет. Многократные и продолжительные операции по очистке хлорофилла дали определенный результат, но он не мог удовлетворить исследователей. Оказалось, что спирт извлекает из зеленых растений сложную смесь, которая постепенно разделяется на несколько соединений: сине-зеленое с желто-зеленым (их назвали «хлорофилл а» и «хлорофилл б»), и два желтых природных красителя — каротен и ксантофилл.

Исследование состава и строения хлорофилла нельзя было начинать до получения абсолютно чистого вещества. Однако Вильштеттер не терял надежды. Он часто вспоминал слова Альбертуса Магнуса, которые любил повторять профессор Байер: «Хороший химик должен обладать тремя качествами: энергией, терпением и умением хранить тайну».

Итак, терпение! Бесконечное терпение… Исследователь должен верить в свои силы, в правильность выбранного пути, в возможности науки, он не позволит отчаянию взять над ним верх. И Вильштеттер верил в успех, знал, что наступит день, когда хлорофилл раскроет свою тайну.

Во время каникул Рихард часто приезжал в Висбаден, в имение двоюродного брата. У брата были хорошие лошади, в они часто отправлялись на прогулку вдвоем. В Висбадене Вильштеттер решил провести и весенние каникулы 1903 года, но когда он приехал, хозяина в имении не оказалось — он уехал в Англию.

«Придется остановиться в гостинице. Надеюсь, удастся нанять хороших лошадей», — думал Рихард, направляясь к гостинице. Лошадей ему действительно удалось достать очень хороших. Он проездил верхом почти до самого обеда, так не хотелось ему расставаться с отличным арабским жеребцом. Когда Рихард вернулся с прогулки и вошел в вестибюль гостиницы, тот был почти пустым, лишь какой-то пожилой господин с небольшой холеной бородкой с проседью разговаривал с двумя молодыми людьми — судя по всему, его сыновьями. Пожилой господин приветливо поклонился Вильштеттеру.

— Извините, я с вами незнаком, но я видели как вы скачете, и должен сделать вам комплимент: вы великолепный наездник.

Вильштеттер учтиво поклонился в ответ.

— С кем имею честь?

— Профессор Лезер, — ответил господин. — А это мои сыновья.

— Профессор Вильштеттер, — представился в свою очередь Рихард.

— Очень рад с вами познакомиться. Если вы не имеете ничего против, окажите честь сегодня вечером отужинать с нами.

Войдя вечером в зал, Вильштеттер застал за столом всю семью профессора Лезера. Рихарда ждал приятный сюрприз — рядом с профессором сидела очаровательная девушка, его дочь. Софья Лезер покорила Рихарда с первой встречи. Она была умна и образованна, хорошо разбиралась в литературе, философии и искусстве. Девушка держалась очень непринужденно и была интересной собеседницей. Вильштеттер смотрел на нее с нескрываемым восхищением.

Через несколько дней, когда пришла пора расставаться, профессор Лезер и его дочь пригласили Вильштеттера навестить их в Гейдельберге.

Софья и Рихард полюбили друг друга. В начале августа молодая пара отпраздновала свадьбу и уехала в путешествие в Альпы. Потом пришла осень с ее обычными заботами: лекции в университете, исследования…

Через год у них родился сын Людвиг. Теперь по вечерам за столом собиралась счастливая семья. Частым гостем в доме был и старый Лезер, он очень любил внука и тосковал без него. До поздней ночи затягивалась оживленная беседа.

Незаметно прошли два счастливых года.

В конце летнего семестра 1905 года на одной из последних лекций Вильштеттер заметил в первом ряду среди студентов незнакомого мужчину. Тот внимательно слушал лекцию и делал пометки в записной книжке. После лекции Вильштеттер решил подождать его у выхода.

— Роберт Гнем, — представился незнакомец, — президент Швейцарского совета образования. Я явился сюда со специальной миссией.

— Прошу в кабинет.

— Профессор Эжен Бамбергер^[383] тяжело болен, — без предисловий начал господин Гнем, — он перенес сложную операцию. Его место в Цюрихском политехническом институте свободно, и выбор Совета, пал на вас.

Постоянное место профессора! Предложение было настолько заманчивым, что Вилыытеттер без долгих колебаний принял его. Едва дождавшись конца учебного года, он переехал в Швейцарию. Вместе с Вильштеттером в Цюрих приехало несколько его сотрудников, чтобы продолжать начатые исследования. Пфаненштиль занимался синтезом орто-хинона, который, как он и предполагал, был окрашен в черный цвет; у этого соединения было интересное свойство — оно образовывало бесцветные кристаллы, которые иногда необъяснимо окрашивались в красный цвет; следовало уточнить условия, при которых происходило это превращение. Миг уже добился значительных успехов в работе по очистке хлорофилла. Штолль проводил первые опыты по получению кристаллического хлорофилла.

Условия работы в Цюрихе были намного лучше, чем в Мюнхене. Здание политехникума, построенное по проекту Георга Лунге^[384], было оборудовано кондиционером, регулирующим температуру и влажность воздуха. Политехникум размещался в двух симметрично расположенных корпусах: один — для аналитического отделения, другой — для технологического. Здесь изучалась аналитическая, неорганическая и органическая химия. Профессор Вильштеттер должен был читать лекции по этим трем разделам химии. В аудиториях были созданы все условия для проведения даже самых сложных демонстраций. Химические лаборатории были очень просторны и хорошо оборудованы. Вильштеттер распорядился в помещениях подвального этажа смонтировать установки для извлечения хлорофилла из листьев крапивы — она оказалась удобным сырьем для этих опытов.

После очистки водно-спиртовых растворов, простоявших длительное время, Артур Штолль получил сине-зеленые кристаллы. Когда он впервые стал рассматривать эти кристаллы под микроскопом, то обнаружил, что зрительное поле сплошь усеяно правильными шестигранниками светло-зеленого цвета. Менялись образцы, но картина оставалась прежней.

Было установлено, что очищенный хлорофилл — это зеленое воскоподобное вещество, а шестигранные кристаллы образуются при распаде хлорофилла под действием какого-то неизвестного до сих пор фермента. Его назвали хлорофилазой. Полученные кристаллы были использованы для исследования структуры хлорофилла. Результаты исследований показали, что по составу хлорофилл — сложное органическое соединение, содержащее в молекуле один атом магния.

— Хлорофилл — сложное комплексное органическое соединение, — сделал заключение Альфред Вернер, профессор химии Цюрихского университета.

В Цюрихе семьи Вильштеттера и Вернер сблизились, они часто проводили вместе вечера. К ним нередко присоединялся и Артур Штолль.

Семья Вильштеттеров занимала скромную виллу, расположенную почти на вершине холма Цюрихберг. С веранды открывался великолепный вид на озеро, а из окна кабинета была видна поляна, на которой обычно играли дети. Их было уже двое — Людвиг и Маргарита. Заботы о детях целиком захватили Софью. Она совсем не думала ни о себе, ни о муже. Летом 1908 года семью Вильштеттера постигло несчастье: Софья умерла от нераспознанного вовремя аппендицита. Все заботы о семье взяла на себя их экономка Эльза, бывшая уже несколько лет преданным другом семьи.

Несмотря на тяжелое испытание, выпавшее в это время на его долю, Вильштеттер продолжал плодотворные исследования. Его сотрудникам удалось наконец получить чистый хлорофилл, был установлен его химический состав. Это был уже значительный успех.

Получив образующиеся при распаде хлорофилла продукты, можно было составить первое, хотя еще и неполное представление о строении этого вещества. Исследования красящего пигмента крови — гемоглобина, проведенные позднее, показали, что между этими двумя веществами существует большое сходство, несмотря на то что гемоглобин — комплексное соединение железа, а хлорофилл — соединение магния.

Систематические исследования красителя анилинового черного, который получается при окислении анилина, дали возможность не только выделить ряд промежуточных продуктов, но и выяснить строение их молекул. Вслед за статьей Вильштеттера о структуре анилинового черного появились сообщения о хинонах, методах получения и очистки каротиноидов — окрашенных в желтый цвет веществ, сопутствующих хлорофиллу и содержащихся в больших количествах в моркови. Теперь Вильштеттер обратился к другой группе соединений — красящим веществам, содержащимся в плодах и цветах. Он давно собирался заняться их исследованием, но все как-то не доходила очередь, поскольку и он сам, и его сотрудники еще были заняты завершением прежней работы.

…Оставалась неделя до конца летнего семестра 1911 года. Вильштеттер направлялся в Политехнический институт. Каждый раз, проходя по двору, он останавливался полюбоваться розами. Распускающиеся по утрам бутоны — самые красивые. Вильштеттер сорвал распустившуюся розу и направился в лабораторию с намерением начать задуманное исследование.

Даже слабое нагревание в водно-спиртовом растворе привело к почти полному извлечению из лепестков розы красителя. Вильштеттер разлил водно-спиртовый экстракт в несколько пробирок и начал первые ориентировочные опыты. Кислоты не действовали на краситель, но аммиачный раствор и водные растворы щелочей изменяли его цвет от красного через все оттенки фиолетового до темно-синего.

Когда из окна донесся гудок автомобиля, Вильштеттер как раз взял новую пробу раствора, намереваясь приступить к следующему опыту. Но, взглянув в окно, он увидел Фишера и Дармштеттера, выходящих из автомобиля.

— «Это ко мне» — подумал Вильштеттер и вышел навстречу гостям.

— Я никак не могу согласиться с вашим отказом, — без обиняков начал Фишер. Несмотря на высокий пост, занимаемый в Берлинской Академии наук, Эмиль Фишер держался очень просто. Таким Вильштеттер помнил его еще со времен Мюнхена, где они работали вместе в лаборатории профессора Байера.

— Я бы принял ваше предложение, если бы место было хотя бы равнозначно профессорскому, — оправдывал свой отказ Вильштеттер.

— У вас будет должность заместителя директора Института, руководителем которого назначен профессор Бекманн. И самое главное, вы будете располагать свободным временем, вас избавят от чтения лекций, от работы со студентами. В вашем подчинении останутся только научные сотрудники. Институт кайзера Вильгельма — это, по сути дела, Академия наук, и вы будете ее действительным членом.

Условия действительно были весьма заманчивыми, и Вильштеттер дал согласие. Ему были необходимы три лаборатории для двенадцати сотрудников, помещения для подготовки опытов, для измерительной аппаратуры, для термостатов. Работа в новом здании Института должна была начаться осенью 1912 года.

Вильштеттер быстро завершил дела в Цюрихском политехническом институте и уехал в Берлин. Хотелось поскорее посмотреть Институт, да и необходимо было решить вопрос с квартирой. Институт располагался в пригородном районе Берлина — Далеме. Противоположная сторона улицы оставалась почти незастроенной. Профессор Габер купил Для себя участок напротив здания института, и его вилла уже строилась.

— Продается участок рядом с моим домом. Это место как раз для тебя. Будем соседями, — предложил Габер. Вильштеттеру понравилась эта идея.

Осенью в Цюрихском политехникуме сложилась необычная ситуация — большинство сотрудников собирались ехать в Берлин, чтобы там продолжать свои исследования. А Вильштеттер уже строил планы на будущее. В это время к нему в Институт приехал англичанин Артур Иврист, энергичный молодой человек с отличной научной подготовкой.

— Я хотел бы писать у вас докторскую диссертацию.

— Я могу предложить вам интересную тему, но это продолжительная, трудная и кропотливая работа.

— Она связана с хлорофиллом?

— Нет. Другое, совершенно новое направление. Я не могу вам твердо гарантировать успех, но если вы согласны рискнуть… — Иврист принял предложение.

Была поздняя осень, и цветы как сырье для извлечения красителей были труднодоступны. Исследователи вновь обратились к фирме «Мерк». Оказалось, что фирма располагает неограниченными запасами цветков василька. Правда, большая часть красителя разложилась во время сушки, но все же было с чего начать.

Многолетний опыт экстрагирования хлорофилла в лаборатории Вильштеттера очень пригодился. После каждой экстракции с помощью колориметра контролировали увеличение содержания извлеченного красителя в растворе. Сконцентрированный и очищенный раствор красителя оставляли кристаллизоваться. Кристаллы получились неожиданно быстро, Иврист и Вильштеттер даже не поверили вначале своему успеху. К подкисленному спиртовому раствору красителя добавили эфир, и сразу же на дне сосуда появились мелкие блестящие кристаллики. Новое вещество назвали цианидином (от латинского названия василька «центрауреа цианус»). Так был получен в чистом виде первый антоциановый краситель.

Иврист получил продукты распада красителя и занялся его синтезом. Другие сотрудники изучали антоциановые красители роз, красной герани, шпорника, брусники.

Виллу Вильштеттера окружали настоящие плантации цветов — длинные куртины с розами, садовым шпорником, астрами, георгинами, красной геранью. Несколько работниц, ухаживающих за растениями, регулярно собирали лепестки и приносили их в лабораторию.

За полтора года было изучено множество веществ, придающих окраску цветам и плодам. Вслед за цианидином в лаборатории Вильштеттера были получены пеларгонидин и дельфинидин и расшифрованы их структуры. Большим успехом было осуществление первого синтеза красителя — это был синтез пеларгонидина.

В самый разгар работы страну потрясла страшная весть. Война! Лаборатория опустела за несколько недель — большинство сотрудников призвали в армию. Запасы химикатов скоро иссякли, и пополнить их не было возможности.

— Не вижу возможности продолжать исследования, — грустно констатировал Вильштеттер.

— Но мы не можем ждать! — горячился профессор Габер. Будучи человеком экспансивным, он не мог смириться с бездельем. Габер записался в ряды добровольцев и получил специальное задание, связанное с подготовкой химического оружия.

Каждый раз возвращаясь из поездок на фронт, Габер заходил к Вильштеттеру. Друзья засиживались до поздней ночи.

^{Р. Кун}

…Габер просмотрел только что вышедшую книгу Вильштеттера «Исследования хлорофилла»^[385]. Они долго и горячо спорили о природе ферментов. Эти биологически активные вещества уже давно привлекли внимание Вильштеттера. Опыты, которые он проводил в последнее время, исследуя процессы фотосинтеза и участие хлорофилла в усвоении углекислого газа воздуха, убедительно доказывали, что регулирование жизненных процессов зависит прежде всего от ферментных систем живых клеток. Именно эти ферменты интересовали сейчас ученого. Но возможности проводить исследования подобного рода не было. Война затягивалась, надежды на быструю и легкую победу улетучились как летний туман. В военных кругах теперь уже думали об обороне, о предотвращении краха Германии. Создать надежное химическое оружие — такова была последняя задача, поставленная военным министерством.

Работой руководил Габер, но Вильштеттер принял в ней активное участие. Они разрабатывали конструкцию химического противогаза. Ученые испробовали уже десятки и сотни комбинаций. Заправляли респираторы, присоединяли их к маскам и сами входили в экспериментальную камеру, заполненную хлором. И каждый раз через несколько минут не выдерживали — выбегали, сбрасывали маску и с воспаленными от хлора глазами возвращались в маленькую пристройку, сооруженную специально для их опытов.

— Твой противогаз — средство средневековой инквизиции, — шутил Вильштеттер.

— Да, но без него гибель неизбежна, — возражал Габер.

Он тоже не спасение, уже через несколько минут хлор начинает просачиваться через респиратор.

— А я верю, что мы добьемся успеха и сможем удлинить срок действия респиратора до нескольких часов.

В период этих работ пришло радостное сообщение — Вильштеттеру присудили Нобелевскую премию по химии^[386]!

Известие было неожиданным и тем более радостным.

Из-за военной обстановки торжества по случаю вручения Нобелевской премии состоялись лишь спустя пять лет, в июне 1920 года. Помимо Вильштеттера одновременно Нобелевская премия была вручена профессору Фрицу Габеру, Максу Планку и Максу фон Лауэ^[387].

1920 год был полон и других радостных для Вильштеттера событий. Одним из таких событий было открытие новой аудитории в Мюнхенском университете. После ухода Байера Вильштеттер решил вернуться в Мюнхен и уже четыре года был профессором университета. По его настоянию построили новую просторную, отлично оборудованную аудиторию, хотя добиться этого было нелегко в условиях послевоенных трудностей и инфляции.

Снова работа со студентами, снова исследования с молодыми способными сотрудниками. Теперь в лаборатории занялись ферментами. Извлечение этих веществ из животных клеток, их адсорбирование на поверхностно-активных веществах с целью получения препаратов большой концентрации и ферментов высокой активности требовали тонкого экспериментаторского мастерства. Многолетний опыт Вильштеттера сослужил ему добрую службу — он легко решал новые задачи.

Но спокойная исследовательская работа была прервана новыми событиями. Германию охватила чума национал-социализма и антисемитизма. В коридорах университета начали появляться подстрекательские антисемитские лозунги.

Однажды утром, войдя в аудиторию, Вильштеттер увидел: на черной доске крупными буквами было написано: «Вон евреев из университета!» Ассистент, проводивший демонстрации, схватил тряпку и стал поспешно стирать позорные слова, но что это могло изменить? Профессор покинул аудиторию и долго сидел запершись в своем кабинете, потом написал заявление об уходе из университета и вручил его ректору. Никакие обещания, никакие просьбы не могли изменить этого решения. Шел 1925 год.

Вильштеттер оставил служебную квартиру и перебрался на свою виллу.

Но мог ли он так же легко порвать со всем тем, что было его жизнью?

В лаборатории над докторскими диссертациями работали Эрвин Бум и Ойген Баманн. Исследования Рихарда Куна^[388] и Вольфанга Грассмана тоже еще не были закончены. Вильштеттер все же приходил на несколько часов, просматривал результаты опытов, давал наставления и поспешно уходил.

Когда Гитлер и его приспешники — национал-социалисты пришли к власти, по всей Германии развернулась открытая шовинистическая кампания. Двери университетов закрылись для евреев вообще. Эйнштейн эмигрировал. Габер не вынес тяжелых испытаний и умер.

Самое страшное пришлось пережить и Вильштеттеру — он потерял родину, потерял все, что приносило ему радость и было смыслом всей жизни. Остались лишь воспоминания… И вот теперь они лежат перед ним, изложенные в этой толстой рукописи. Скоро придет Артур Штолль — Вильштеттеру придется расстаться и с ними — Штолль отнесет рукопись в издательство.

Профессор Артур Штолль часто бывал на вилле «Эрмитаджио». Эти встречи ободряли старого ученого, вселяли в него хоть какую-то надежду. Они подолгу беседовали о работах Штолля. Вильштеттер оживлялся, давал советы, высказывал предположения. Иногда, не дожидаясь очередной встречи, он подробно излагал свои взгляды в пространном письме Штоллю и сам шел на почту, чтобы отправить письмо. Но ходить становилось труднее, в последнее время сердце все чаще давало о себе знать.

Посвятивший значительную часть своих исследований лекарственным препаратам, Вильштеттер теперь на себе испытывал действие дигиталиса. Он сам определял дозу лекарства, чтобы поддержать деятельность сердца. Когда Штолль увидел, какую дозу лекарства Вильштеттер хочет принять, он пришел в ужас.

— Вы же убиваете себя, профессор! Разве можно принимать дигиталис в таких дозах? Вам немедленно надо ложиться в больницу.

— Вот тогда я убью себя, друг мой, — вздохнул Вильштеттер с горькой улыбкой.

Ученый хорошо знал себя, и поэтому прогноз его был безошибочным. В больнице сердечные приступы участились, и один из них закончился катастрофой. Было это 3 августа 1942 года. Вильштеттер не дожил десяти дней до своего семидесятилетия и умер вдали от родины.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Гумилевский Л. И. Зинин. — М.: Мол. гвардия, 1951.

2. Быков Г. В. Август Кекуле. — М.: Наука, 1964.

3. Фигуровский Н. А. Дмитрий Иванович Менделеев. 1834–1907. — 2-е изд., испр., доп. — М.: Наука, 1983.

4. Григорова-Менделеева О. Д. Менделеев и его семья. — М.: Изд-во АН СССР, 1947.

5. Гумилевский Л. И. Александр Михайлович Бутлеров. 1826–1886. — М.: Мол. гвардия, 1951.

6. Быков Г. В., Александр Михайлович Бутлеров: Очерк жизни и деятельности. — М.: Изд-во АН СССР, 1961.

7. Schmorl К. A. v. Bayer, Stuttgart, 1952.

8. Fischer E., Aus meinem Leben, Berlin, 1921.

9. Hoesch K., Emil Fischer, sein Leben und Werk, Berlin, 1921.

10. Langenbeck W., Die Bedeutung J. H. van't Hoffs für die theoretische Chemie. — Berlin, 1962.

11. Cohen E., Jacobus Hendricus van't Hofi sein Leben und Werken. — Leipzig, 1912.

12. Ostwald G., Whilhelm Ostwald mein Vater. — Stuttgart, 1953.

13. Ostwald W., Lebenslinien, eine Selbstbiographie. — Leipzig, 1926–1927.

14. Reisenfeld E., Svante Arrhenius. — Leipzig, 1931.

15. Holdermann K., Im Banne der Chemie. Karl Bosch, Leben und Werk. — Dusseldorf.

16. Nobel Foundation, Nobel Lectures, Chemistry. — Amsterdam, London, New York, 1965.

17. Иванов Димитър. Учебник по органична химия. — София, 1948.

СПИСОК ДОПОЛНИТЕЛЬНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ^[389]

1. Вальден П. И. Марселей Бертло. — Рига, 1913.

2. Блох М. А. Жизнь и творчество Вант-Гоффа. — Л.: НХТИ, 1923.

3. Чугаев Л. А. Д. И. Менделеев: Жизнь и деятельность. — Л.: НХТИ, 1924.

4. Коновалов Д. П. Памяти Марселена Бертло. — Л., 1927.

5. М. Бертло (1827–1927). — Л.: Изд-во АН СССР, 1927.

6. Шарвин В. В. Марселей Бертло. — Л.: НХТИ, 1928.

7. Менделеева А. И. Менделеев в жизни. — М., Изд-во М. и С. Шабашниковых, 1928.

8. Младенцев М. Н., Тищенко В. Е. Дмитрий Иванович Менделеев, его жизнь и деятельность. — М. — Л.: Изд-во АН СССР, 1933.

9. Писаржевский О. Н. Дмитрий Иванович Менделеев, 1834–1907. — М.: Мол. гвардия, 1951.

10. Гумилевский Л. Александр Михайлович Бутлеров. 1828–1886. — М.: Мол. гвардия, 1952.

11. Бутлеров А. М. Сочинения. Т. 1–3. — М.: Изд-во АН СССР, 1953–1958.

12. Арбузов А. Е. Бутлеров — великий русский химик. — М.: Знание, 1954.

13. Фигуровский Н. А., Соловьев Ю. И. Николай Николаевич Зинин. — М.: Изд-во АН СССР, 1957.

14. Дмитрий Иванович Менделеев: Жизнь и труды. — М.: Изд-во АН СССР, 1957.

15. Соловьев Ю. И., Фигуровский Н. А. Сванте Аррениус. — М.: Изд-во АН СССР, 1959.

16. Писаржевский О. Н. Дмитрий Иванович Менделеев. 1834–1907. — М.: Изд-во АН СССР, 1959.

17. Быков Г. В. История классической теории химического строения. — М.: Изд-во АН СССР, 1960.

18. Фигуровский Н. А. Дмитрий Иванович Менделеев. 1934–1907. — М.: Изд-во АН СССР, 1961.

19. Столетие теории химического строения. — М.: Изд-во АН СССР, 1961.

20. Быков Г. В. Александр Михайлович Бутлеров: Очерк жизни и деятельности. — М.: Изд-во АН СССР, 1961.

21. Арбузов А. Е. А. М. Бутлеров — великий русский химик: К 100-летию теории химического строения. — М.: Изд-во АН СССР, 1961.

22. Бутлеров Александр Михайлович: Научная и педагогическая деятельность: Сборник документов. — М.: Изд-во АН СССР, 1961.

23. Де Бройль Л. По тропам науки. Пер. с франц. — М.: ИЛ, 1962.

24. Краснов Б. И. Выдающийся русский химик Н. Н. Зинин. — М.: Знание, 1962.

25. Иоффе И. С. Н. Н. Зинин. — Л., 1963.

26. Быков Г. В. Август Кекуле: Очерк жизни и деятельности. — М.: Наука, 1964.

27. Кузнецов В. И. Развитие каталитического органического синтеза. — М.: Наука, 1964.

28. Кузнецов В. И. Развитие учения о катализе. — М.: Наука, 1964.

29. Гумилевский Л. И. Зинин. — М.: Мол. гвардия, 1965. — (ЙСЗЛ).

30. Мусабеков Ю. С. Марселей Бертло (1827–1907). — М.: Наука, 1965.

31. Шамин А. Н. Развитие химии белка. — М.: Наука, 1966.

32. Быков Г. В. История стереохимии органических соединений. — М.: Наука, 1966.

33. Родный Н. И., Соловьев Ю. И. Вильгельм Оствальд. 1953–1932. — М.: Наука, 1969.

34 Фигуровский Н. А. Открытие химических элементов и происхождение их названий. — М.: Наука, 1970.

35. Шамин А. Н. Биокатализ и биокатализаторы. — М.: Наука, 1971.

36. Быков Г. В., Крицман В. А. Станислао Канниццаро: Очерк жизни и деятельности. — М.: Наука, 1972.

37. Малина И. К. Развитие исследований в области синтеза аммиака: В аспекте учения о катализе. — М.: Наука, 1973.

38. Д. И. Менделеев в воспоминаниях современников. — 2-е изд. — М.: Атомиздат, 1973.

39. Смирнов Г. В. Менделеев. — М.: Мол. гвардия, 1974. — (ЖЗЛ).

40. Манолов К., Лазаров Д., Лилов И. У химии свои законы. Пер. с болг. — Л.: Химия, 1975.

41. Неорганическая химия. — М.: Сов. энцикл., 1975. — (Энциклопедия школьника).

42. Журнал Всесоюзного химического общества им. Д. И. Менделеева, 1975, № 6, с. 603.

43. Кузнецов В. И. Тенденции развития химии: История химии и ее роль в прогнозировании химических наук. — М.: Знание, 1976.

44. Быков Г. В. История органической химии: Структурная теория, физическая органическая химия, расчетные методы. — М.: Химия, 1976.

45. Вацуро К. В., Мищенко Г. Л. Именные реакции в органической химии: Справочник. — М.: Химия, 1976.

48. Андрусев М. М., Андрусева Е. М. Н. Н. Зинин, В. В. Марковников: Выдающиеся русские химики-органики XIX в. — М.: Просвещение, 1977. — (Люди науки).

47. Добротии Р. В., Соловьев Ю. И. Вант-Гофф. — М.: Наука, 1977.

48. Шамин А. Н. История химии белка. — М.: Наука, 1977.

49. Александр Михайлович Бутлеров: По материалам современников. — М.: Наука, 1978.

50. Крицман В. А., Быков Г. В. Герман Копп. — М.: Наука, 1978. -51. Кривомазов А. Н. Фредерик Содди. — М.: Наука, 1978.

52. Азимов А. Мир углерода. Пер. с англ. — М.: Химия, 1978.

53. Быков Г. В. История органической химии: Открытие важнейших органических соединений. — М.: Наука, 1978.

54. Фигуровский Н. А. Очерк общей истории химии: Развитие классической химии в XIX ст. — М.: Наука, 1979.

55. Быков Г. В. А. М. Бутлеров: Основоположник теории строения органических соединений. — М.: Просвещение, 1978.

56. Полищук В. Р. Как разглядеть молекулу. — М.: Химия, 1979.

57. Эмиль Фишер: Избранные труды. Пер. с нем. — М.: Наука, 1979. — (Классики науки). л

58. Трифонов Д. Н., Трифонов В. Д. Как были открыты химические элементы — М.: Просвещение, 1980.

59. Альтшулер С. В., Кривомазов А. Н, Мельников В. П., Петров Л. П., Трифонов Д. Н. Открытие химических элементов: Специфика и методы открытия. — М.: Просвещение, 1980.

60. Ключевич А. С, Быков Г. В. Александр Михайлович Зайцев (1841–1910). — М.: Наука, 1980.

61. Тютюнник В. М. Журнал Всесоюзного химического общества им. Д. И. Менделеева, 1981, № 1, с. НО.

62. История учения о химическом процессе/Отв. ред. Ю. И. Соловьев. — М.: Наука, 1981. — (Всеобщая история химии).

63. Старосельский П. И., Никулина Е. П. Михаил Иванович Коновалов (1858–1906). — М.: Наука, 1981.

64. Азимов А. Миразота. Пер. с англ. — М.: Химия, 1981.

65. Иванов В. Т., Шамин А. Н. Путь к синтезу белка. — Л.: Химия, 1982.

66. Зинин Н. Н. Труды по органической химии. — М.: Наука, 1982. — (Классики науки).

67. Полищук В. Р. Чувство вещества [Н. Н. Зинин]. — М.: Знание, 1981. — (творцы науки и техники).

68. Конарев Б. Н. Любознательным о химии: Органическая химия. — М.: Химия, 1982.

69. Николай Александрович Морозов: Ученый-энциклопедист. — М.: Наука, 1982.

70. Макареня А. А. Д. И. Менделеев и физико-химические науки: Опыт научной биографии Д. И. Менделеева. — 2-е изд., перераб., доп. — М.: Энергоиздат, 1982.

71. Макареня А. А., Рысев Ю. В. Д. “И. Менделеев: Книга для учащихся. — 2-е изд., перераб. — М.: Просвещение, 1983. — (Люди науки).

72. Становление химии как науки/Отв. ред. Ю. И. Соловьев. — М.: Наука, 1983. — (Всеобщая история химии).

73. Авимов А. Краткая история химии: Развитие идей и представлений в химии. Пер. с англ. — М.: Мир, 1983.

74 Смолеговский А. М., Соловьев Ю. И. Борис Николаевич Меншуткин: Химик и историк науки. — М.: Наука, 1983.

75. Фигуровский Н. А. Дмитрий Иванович Менделеев, 1934–1907. — М.: Наука, 1983.

76. Петрянов И. В., Рич В. И. Для жатвы народной: Документальная повесть. — М.: Сов. Россия, 1983.

77. Шульпин Г. Б. Эта удивительная химия. — М.: Химия, 1984.

78. Летопись жизни и деятельности Д. И. Менделеева. — Л.: Наука, 1984.

79. Крицман В. А., Розен Б. Я., Дмитриев И. С. К тайнам строения вещества. — Минск: Вышэйш, шк., 1984.

80. Петрянов И. В., Трифонов Д. Н. Великий закон. — 2-е изд. — М.: Педагогика, 1984. — (Ученые школьнику).

81. Соловьев Ю. И., Трифонов Д. Н., Шамин А. Н. История химии: Развитие основных направлений современной химии: Книга для учителя. — 2-е изд., перераб. — М.: Просвещение, 1984.

82. Вант-Гофф Я. Г. Избранные труды по химии. — М.: Наука, 1984. — (Классики науки).

83. Штрубе В. Пути развития химии: В 2-х томах. Т. 1. От первобытных времен до промышленной революции; Т. 2. От начала промышленной революции до первой четверти XX века/Пер. с нем. — М.: Мир, 1984

84 Воронцова Е. Р. Атомный вес: История разработки экспериментальных методов. — М.: Наука, 1984

85. Петрянов И. В., Трифонов Д. Н. Великий закон. — М.: Педагогика, 1984. — (Б-чка детской энцикл. Ученые — школьнику).

Примечания

1

Так называли в Италии революционеров, последователей Дж. Маццини. — Прим. ред.

(обратно)

2

Мачедонио Меллони (1798–1854) — один из крупнейших итальянских физиков-экспериментаторов, чл.-корр. Петербургской Академии наук с 1836 г. Основные исследования посвящены тепловой радиации, для этих исследований он изобрел устройство — оптическую «скамью Меллони»; в 1836 г. открыл поляризацию тепловых лучей и предположил, что тепловые, световые и ультрафиолетовые лучи имеют одинаковую природу. О Меллони см.: Льоцци М. История физики. Пер. с итал. — М.: Мир,. 1970, с. 213–215; Храмов Ю. А. Физики: Биографический справочник. — 2-е изд., испр., доп. — М.: Наука, 1983, с. 183.

(обратно)

3

Рафаэле Пириа (1814–1865) — основатель знаменитой итальянской школы химиков-органиков, ученик Дюма, с 1841 г. профессор в Пизе, с 1865 г. — в Турине; открыл салициловую кислому (1838 г.), реакцию перехода аминокислот в оксикислоты. О Пириа см.: Cannizzaro S. Sulla vita e sulla opere di Raffaele Piria: Torino, 1883; Волков В. А., Венский E. В., Кузнецов Г. И. Химики: Биографический справочник. — Киев, Наукова думка, 1984, с. 394.

(обратно)

4

Чезаре Бертаньини (1827–1857) — итальянский химик-органик, ученик Пириа, друг Канниццаро; синтезировал коричную кислоту и др. (Быков Г. В., Крицман В. А. Станислао Канниццаро: Очерк жизни и деятельности. — М.: Наука, 1972, с. 14).

(обратно)

5

Франсуа Станислас Клоэз (1817–1883) — французский химик-органик, изучал диамины.

(обратно)

6

Автор имеет в виду знаменитую работу Канниццаро “Sunto”, ила «Краткий очерк курса химической философии» (1858 г.). Подробный разбор этой работы и о Канниццаро как об историке химии см.: Быков Г. В., Крицман В. А., ук. соч., с. 74–78, 96–112 и ел.

(обратно)

7

Карл Вельтцин (1813–1870) — немецкий химик-органик, теоретик, один из организаторов Международного конгресса химиков в Карлсруэ в 1860 г.

(обратно)

8

Роберт Вильгельм Бунзен (1811–1899) — известный немецкий химик; разработал способы электролитического получения магния (1862 г.), алюминия, хрома, кальция и др. (1854 г.); вместе с Густавом Кирхгофом (1824–1887) разработал метод спектрального анализа, при помощи которого открыл щелочные металлы рубидий и цезий (1860 г.); изобрел газовую горелку, носящую его имя; изучал химические реакции доменного* процесса и т. д. О Бунзене см.: Lockemann G. Robert Wilhelm Bunsen. Lebensbild eines deutschen Naturforschers. — Stuttgart, 1949; Мусабеков Ю. С, Черняк А. Я. Выдающиеся химики мира: Библиографический указатель. — М.: Книга, 1971, с. 156–159; Становление химии как науки. — М.: Наука, 1983, с. 185–188 и др. — (Всеобщая история химии); Волков В. А. и др., ук. соч., с. 85; Сабадвари Ф., Робинсон А. История аналитической химии. Пер. с англ. — М.: Мир, 1984, с. 203 и ел.; Биографии великих химиков. Пер. с нем. — М.: Мир, 1984, с. 231–236.

(обратно)

9

Герман Франц Мориц Копп (1817–1892) — немецкий химик и историк химии, автор многотомных трудов по истории химии. Основные направления исследований связаны с решением проблемы состав — свойство» вещества; ввел понятие мольного объема. О Коппе см.: Крицман В. А., Быков Г. В. Герман Копп. 1817–1892. — М.: Наука, 1978; Становление химии как науки, ук. соч., с. 81 и др.; Соловьев Ю. И. История химии: Развитие химии с древнейших времен до конца XIX века. — 2-е изд., перераб. — М.: Просвещение, 1983, с. 195–198; Волков В. А. и др., ук. соч. с. 253.

(обратно)

10

Юлиус Лотар Мейер (1830–1895) — немецкий химик, работавший в области неорганической, физической и органической химии. В книге «Современные теории химии и их значение для химической статики» (1864 г.) дал таблицу 27 элементов, расположив их по валентности, — первый шаг к периодической системе. В 1870 г. опубликовал кривую зависимости атомных объемов от атомных весов. О Мейере см.: Меншуткин Н. А. Журн. Русского физико-химического общества, вып. 4, отд. 1,197 (1895); Seubert К. Бег., 28, 1109–1146 (1896); Макареня А. А. Вопр. истории естествозн. и техн. вып. 4 (29), 77–82 (1969); Биографии великих химиков, ук. соч., с. 129–134; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 330.

(обратно)

11

Кроме перечисленных в состав делегации русских химиков входили Л. Н. Шишков, В. И. Савич, Я. Натансон и Т. Лесинский.

(обратно)

12

Подробное описание Международного конгресса химиков в Карлсруэ в 1860 г. см.: Менделеев Д. И. Сочинения. Т. 15. — Л. — М.: Изд-во АН СССР, 1949; Быков Г. В., Крицман В. А., ук. соч., с. 119–133; Быков Г. В., Август Кекуле: Очерк жизни и деятельности. — М.: Наука, 1964, гл. 8; Фигуровский Н. А. Дмитрий Иванович Менделеев. 1834–1907. — 2-е изд., испр., доп. — М.: Наука, 1983, с. 40–47.

(обратно)

13

Гельминты — паразитические низшие черви, возбудители серьезных глистных заболеваний человека и животных. — Прим. ред.

(обратно)

14

Сесквитерпены — большая группа органических соединений класса терпентов от С₁₅Н25 до С₁₅Н32. — Прим. ред.

(обратно)

15

В 1862 г. Канниццаро был избран почетным членом Лондонского химического общества, в 1873 г. он прочитал Фарадеевскую речь и стал почетным членом Немецкого химического общества, в 1891 г. был удостоен медали Коплея.

(обратно)

16

Клод Бернар (1813–1878) — французский физиолог, экспериментальные исследования которого были посвящены изучению многих разделов физиологии, патологии и фармакологии. С его именем связан расцвет физиологии во Франции. О Бернаре см.: История биологии с древнейшихвремен до начала XX в. — М.: Наука, 1972, с. 361–363 и др.; Krafft F., Меyer-Abich A. Grosse Naturwissenschaftler: Biographisches Lixikon — Frankfurt am Mein: Fischer, 1970, S. 43–44.

(обратно)

17

Степень, дающая право студенту заниматься исследовательской работой.

(обратно)

18

Бертло заложил основы изучения зависимости светопреломляющей способности вещества от его состава, в 1856 г. он ввел понятие «молекулярная рефракция» [Berthelot M. Ann. chim. phys, 48, 322 (1856)].

(обратно)

19

По подсчетам советского историка химии и биографа Бертло Ю. С. Мусабекова (Марселей Бертло. 1827–1907. — М.: Наука, 1965) общее число работ великого французского химика равно 2872. При этом Мусабеков полагал, что при дальнейшем уточнении это число может быть больше.

(обратно)

20

Анри Виктор Реньо (1810–1878) — французский химик и физик, профессор Политехнической школы и Коллеж де Франс; управляющий Севрской фарфоровой фабрикой. Известен своими работами по удельным теплоемкостям, скрытым теплотам плавления, теплотам испарения и сжимаемости газов. Доказал, что при действии электрической искры на смесь азота и водорода образуется аммиак, впервые получил винилхлорид и в 1883 г. синтезировал поливинилхлорид, открыл явление фотохимической полимеризации, сконструировал несколько физико-химических приборов. О Реньо см.: Биографический словарь деятелей естествозн. и техн. Т. 2. — М.: Сов. энцикл., 1959, с. 172; Храмов Ю. А., ук. соч., с. 232; Волков и др., ук. соч., с. 424.

(обратно)

21

Полным синтезом называется такой, при котором исходными продуктами являются элементы, из которых состоит соединение.

(обратно)

22

Жозеф Луи Франсуа Бертран (1822–1900) — французский математик и физик, историк науки, член Парижской Академии наук, профессор Коллеж де Франс, почетный член Петербургской Академии наук с 1896 г. О Бертране см.: Боголюбов А. Н. Математики, механики: Биографический справочник. — Киев: Наукова думка, 1983, с. 47.

(обратно)

23

Луи Франсуа Клеман Бреге (1804–1883) — член Парижской Академии наук, конструктор электрической аппаратуры.

(обратно)

24

Большую роль в формировании понятий о кинетике и механизме реакций сыграл цикл работ Бертло и Л. Пеан де Сен-Жилля 1862—1863 гг. [Berthelot M., Pean de Saint-Gilles L. Ann. chim. phys., 65, 385 (1862); 66, 5–110 (1863); 68, 225 (1864)], посвященных подробному кинетическому исследованию наиболее известной в 50-х годах XIX в. обратимой органической реакции этерификации — омыления; па примере этой реакции авторы дали частную формулировку закона действия масс, применили кинетический метод для определения строения молекул и обнаружили существование «начального ускорения реакции».

(обратно)

25

Р. А. Фавр, Ж. Т. Зильбермап — французские исследователи, участвовавшие в разработке принципа максимальной работы, усовершенствовании калориметров и других областях термохимии. В 1852 г. они предложили название единице теплоты — «калория» (Соловьев Ю. И. Очерки по истории физической химии. — М.: Наука. 1964, с. 140 и ел.).

(обратно)

26

Бушар и Ожье были препараторами Бертло в Коллеж де Франс, а Жоанни и Олен — помощниками в Практической школе Коллеж де Франс. О помощниках и учениках Бертло см.: Мусабеков Ю. С, ук. соч., с. 38–40. У Бертло работали и многие русские исследователи (там же, с. 51–76).

(обратно)

27

Ханс Петер Юрген Юлиан Томсен (1826–1909) — датский химик, профессор Копенгагенского университета, один из основоположников термохимии, обобщивший свои работы в четырехтомной монографии: Thornsen J. Thermochemische Untersuchungen. Bd. 1–4. — Leipzig, 1882–1886. Томсен ввел понятие о термодинамическом эквиваленте вещества. О Томсене см.: Соловьев Ю. И., Очерки по истории физической химии. — М.: Наука, 1964, с. 137–153; Bjerrum N. Вег., 42, 4971–4988 (1909); Быков Г. И. История органической химии: Структурная теория, физическая органическая химия, расчетные методы. — М.: Химия, 1976, с. 110–119 и др.; История учения о химическом процессе. — М.: Наука, 1981, с. 25 и ел. — (Всеобщая история химии); Волков В. А. и др., ук. соч., с. 495.

(обратно)

28

Berthelot M. Ann. chim. phys. 4, 5 (1875). Принцип максимальной работы Бертло — Томсена подвергался серьезной критике, в том числе со стороны химиков А. Л. Потылицына (1845–1905), В. Ф. Лугинина (1834–1911) и др.

(обратно)

29

Бертло опубликовал по термохимии 152 собственные работы и 63 совместно со своими многочисленными учениками. Кроме этого, он написал двухтомную монографию по термохимии (Berthelot M. Essai de mecanique chimique fondee sur la thermochimie. T. I: Calorimetrie. T. II: Mecanique. — Paris, 1879).

(обратно)

30

Подробнейший разбор многогранной деятельности Бертло содержится в монографии Ю. С. Мусабекова (ук. соч.).

(обратно)

31

В 1886 г. Бертло был назначен министром народного образования и изящных искусств; в 1895 г. Бертло возглавил министерство иностранных дел (Мусабеков Ю. С, ук. соч., с. 21–22).

(обратно)

32

Федор Федорович (Фридрих Конрад) Бейльштейн (1838–1906) — петербургский академик-химик, основатель ныне 100-томного справочника по органической химии (Шмулевич Л. А., Мусабеков Ю. С. Федор Федорович Бейльштейн. 1838–1906. — М.: Наука, 1971).

(обратно)

33

Уильям Рамзай (1852–1916) — выдающийся английский физко-химик, профессор Лондонского университета. Изучал атмосферный азот., работал над радиоактивными веществами, открыл (совместно с Дж. У. Рэлеем и М. Траверсом) аргон (1894 г.), гелий (1895 г.), неон, ксенон, криптон (1898 г.), за что в 1904 г. получил Нобелевскую премию по химии О Рамзае см.: Соловьев Ю. И., Петров Л. П. Вильям Рамзай. 1852–1916. — М.: Наука, 1972; Мусабеков Ю. С, Черняк А. Я., ук. соч., с. 272–276; Соловьев Ю. И. История химии, ук. соч., с. 271–277.

(обратно)

34

Иоганнес (Ян) Дидерик Ван-дер-Ваальс (1837–1923) — нидерландский физико-химик и физик. Вывел уравнение состояния реальных газов (Нобелевская премия по физике 1910 г.), усовершенствовал термодинамическую теорию капиллярности. О Ван-дер-Ваальсе см.: Храмов К). А., ук. соч. с. 55.

(обратно)

35

Джон Холл Глэдстон (1827–1902) — английский химик, изучавший зависимость между химическим строением и атомной рефракцией; занимался историей науки, написал книгу о Фарадее. О Глэдстоне см.: Становление химии как науки, ук. соч., с. 218 и др.

(обратно)

36

Ичилио Гуарески (1847–1918) — итальянский химик и видный историк химии; занимался главным образом органической химией и токсикологией. О Гуарески см.: Джуа М. История химии. Пер. с итал. — М.: Мир, 1975; с. 365; Nasini R. Icilio Guareschi — storico della chimica, Atti. della Soc. ital. progr. scienze, 1918.

(обратно)

37

Михаил Иванович Лавров — сверстник и дальний родственник Зинина.

(обратно)

38

Эдуард Иванович Губер (1815–1847) — сын пастора, переселившегося в Саратов из немецких колоний за Волгой. Поэт, друг Зинина, человек большой души и вдохновения.

(обратно)

39

Николай Иванович Лобачевский (1792–1856) — выдающийся русский математик; автор работ по алгебре, математическому анализу, теории вероятностей, механике, физике, астрономии, создатель неевклидовой геометрии (геометрии Лобачевского), в 1827–1846 гг. ректор Казанского университета. О Лобачевском см.: Модзалевский Л. Б. Материалы для биографии Н. И. Лобачевского. — М. — Л.: Изд-во АН СССР, 1948; Холодковский В. В. Николай Иванович Лобачевский. — М.: Мол. гвардия, 1945. — (ЖЗЛ); Колесников М. С. Лобачевский. — М.: Мол. гвардия, 1965. — (ЖЗЛ); Замечательные ученые/Под ред. С. П. Капицы. — М.: Наука, 1980, с. 101–114; Боголюбов А. Н., ук. соч., с. 291–292.

(обратно)

40

Иван Михайлович Симонов (1794–1855) — русский астроном, педагог, профессор; с 1846 г. ректор Казанского университета. Совершил кругосветное путешествие, участвовал в экспедициях Ф. Ф. Беллинсгаузена (1778–1852) и М. П. Лазарева (1788–1851) к Южному полюсу, изучал земной магнетизм; его именем назван остров л Тихом океане. О Симонове см.: За сто лет: Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Казанского университета. В 2-х частях. Казань, 1904; Биографический словарь, ук. соч., т. 2, с. 217; Колчинский И. Г., Корсунь А. А.. Родригес М. Г. Астрономы: Биографический справочник. — Киев: Наукова думка, 1977, с. 224.

(обратно)

41

Автор имеет в виду 5-томную «Историю астрономии» выдающегося французского математика и философа-просветителя.

(обратно)

42

В Дерптский институт посылали молодых ученых, которых поел» окончания назначали профессорами.

(обратно)

43

В то время ставились две оценки: неудовлетворительно (плохо) и удовлетворительно (отлично).

(обратно)

44

Михаил Николаевич Мусин-Пушкин — попечитель Казанского учебного корпуса, а с 1845 г. Санкт-Петербургского учебного корпуса. Человек сурового, резкого нрава, но доброй души. В Отечественную войну 1812 г. был тяжело ранен (лишился обеих рук), награжден георгиевским крестом. О Мусине-Пушкине см.: Гумилевский Л. И. Зинин. — М.: Мол. гвардия, 1965, с. 34. — (ЖЗЛ).

(обратно)

45

Николай Дмитриевич Брашман (1796–1866) — русский математик и механик, основатель Московского математического общества, выдающийся педагог, учитель П. Л. Чебышева и О. И. Сомова; его основные работы по гидромеханике и принципу наименьшего действия. О Брашмане см.: Боголюбов А. Н., ук соч., с. 68.

(обратно)

46

Метод получения ароматических аминов восстановлением нитросоединений сероводородом сейчас называется «реакцией Зинина». Позднее анилин был получен А. Гофманом при восстановлении нитробензола водородом в момент выделения.

(обратно)

47

Русский врач и общественный деятель Н. А. Белоголовый писало Зинине: «Не было предмета… где бы он не был, как дома: химия, минералогия, ботаника, геология, астрономия, физиология и проч. — со всем этим он был знаком весьма, казалось, фундаментально; при этом живость характера, страстность и блеск речи и, наконец, изумительная память — он, например, как двенадцатилетний гимназист старого времени, в состоянии был, не запнувшись, перечислить все города какой-нибудь губернии, процитировать целые страницы из Хераскова и Шиллера на немецком языке и в переводе Жуковского и проч.».

(обратно)

48

Ученая степень доктора наук введена в университетах России с 1819 г. и присваивалась лицам, имеющим звание магистра и защитившим докторскую диссертацию. В СССР степень доктора наук присуждается с 1934 г.

(обратно)

49

Иоганнес Петер Мюллер (1801–1858) — известный немецкий физиолог; автор трудов по физиологии, сравнительной анатомии, эмбриологии и гистологии; в 1834 г. основал журнал «Архив анатомии, физиологии и естественной медицины», создал крупнейшую школу физиологов. О. Мюллере см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 2, с. 57; История биологии с древнейших времен до начала XX в. — М.: Наука, 1972, с. 363–365 и др.

(обратно)

50

Юлий Федорович (Карл Юлиус) Фрицше (1808–1871) — русский академик, химик и ботаник, с 1830 г. ассистент Митчерлиха. О Фрицше см.: Бутлеров А. М. Сочинения. Т. 3. — М.: Изд-во АН СССР, 1958, с. 85–91 (приведена библиография трудов Фрицше); Волков В. А. и др., ук. соч., с. 531.

(обратно)

51

Александр Абрамович Воскресенский (1809–1880) — выдающийся русский химик-органик, чл.-корр. Петербургской Академии наук, прогрессивный деятель высшей школы, учитель Д. И. Менделеева, Н. А. Меншуткина, Н. Н. Бекетова и др. Основные его исследования посвящены изучению состава и свойств природных соединений: нафталина, хинной кислоты, хинона, теобромина; он исследовал состав отечественных сланцев, каменных и бурых углей. О Воскресенском см.: Мусабеков Ю. С, Черняк А. Я., ук. соч., с. 150–155; Балезин С. А., Бесков С. Д. Выдающиеся русские ученые-химики. — 2-е изд., перераб. — М.: Просвещение, 1972, с. 98–103; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 118.

(обратно)

52

Карл Карлович (Карл Эрнст) Клаус (1796–1864) — известный русский химик. С 1838 г. профессор химии Казанского университета, с 1852 г. профессор фармации Дерптского университета, чл.-корр. Петербургской академии наук с 1861 г. работал в области фармации, изучал фауну и флору Приволжских степей, платиновые металлы; в 1844 г. открыл и исследовал элемент рутений (названный в честь России). О Клаусе см.: Ушакова Н. Н. Карл Карлович Клаус (1796–1864). — М.: Наука. 1972; Ключевич А. С. Карл Карлович Клаус. — Казань: Изд-во КазанГУ, 1972; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 241.

(обратно)

53

В докторской диссертации «О соединениях бензоила и об открытых новых телах, относящихся к «бензоиловому ряду» Зинин разработал метод получения бензоила и бензоина путем воздействия спиртового или водного раствора цианистого калия на масло горького миндаля (бензойный альдегид).

(обратно)

54

Петр Иванович Котельников (1809–1879) — математик, профессор механики Казанского университета, первым признавший геометрию Лобачевского (Гумилевский Л. И., ук. соч.. с. 77 и др.; Боголюбов А. Н., ук. соч., с. 240–241).

(обратно)

55

Карл Федорович Фукс — один из замечательных представителей интеллигенции Казани, коллекционер и знаток литературы (Гумилевский Л. И., ук. соч., с. 79).

(обратно)

56

Метод получения ароматических аминов восстановлением нитросоединений сероводородом сейчас называется «реакцией Зинина». Позднее анилин был получен А. Гофманом при восстановлении нитробензола водородом в момент выделения.

(обратно)

57

Подвергая спиртовой раствор нитронафталазы (а-нитронафталина) действию сероводорода, Зинин в 1842 г. получил первое «бескислородное органическое основание» нафталидам (а-нафтиламин). Восстанавливая нитробензол сернистым аммонием в спиртовом растворе, он синтезировал «бензидам» [Зинин Н. Н., Усп. химии, 12, 110 (1943)], для которого получил соли с серной и соляной кислотами, платиной и хлорной ртутью» Точное определение Зининым состава «бензидама» позволило Ю. Ф. Фрицше установить его тождество с анилином, который он получил ранее из антраниловой кислоты, выделенной при щелочном плавлении индиго. Вскоре А. В. Гофман доказал, что «бензидам» Зинина, анилин Фрицше, «цианол», выделенный в 1839 г. из каменноугольной смолы Ф. Ф. Рунге, и «кристаллин», полученный в 1826 г. сухой перегонкой индиго О. Унфердорбеном, — одно и то же вещество. [См. История Академии наук СССР. Т. 2 (1803–1917). — М.: Наука, 1964, с. 349–350.] О приоритете научного и технического открытия анилина см.: Луцкий А. Е., Ж. прикл. химии, 24, 1314 (1953).

(обратно)

58

Модест Яковлевич Киттары (1824–1880) — русский химик-технолог, профессор, первый ученик Зинина (Ключевич А. С. Из истории материальной культуры и народного хозяйства России. — Казань: Тат. кн. изд-во, 1971, с. 241; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 237).

(обратно)

59

В 1845 г. Зинин синтезировал азоксибензол [Зинин Н. Н., Усп. химии, 12, 125 (1943)], затем гидразобензол. который в кислой среде превращается в бензидин.

(обратно)

60

Петр Александрович Дубовицкий (1815–1868) — русский хирург; профессор (с 1840 г.), ученый секретарь (с 1844 г.) и президент (с 1857 г.) Медико-хирургической академии в Петербурге. Известен своей деятельностью по организации высшего образования в России. О Дубовицком см.: Гумилевский Л. И., ук. соч.. с. 189 и др.; Биографический словарь, ук. соч., т. 1, с. 323.

(обратно)

61

«Не виды корысти и не стремление к вещественным выгодам влекут меня в столицу, — писал Зинин, — а пламенное желание посвятить жизнь мою напряженному труду на поприще науки и быть сколь возможно полезнее на службе». [История Академии наук СССР. Т. 2 (1803–1917). — М.: Наука, 1964, с. 351.]

(обратно)

62

Иван Тимофеевич Глебов (1806–1884) — русский физиолог и анатом, вице-президент Медико-хирургической академии, профессор Московского университета; одним из первых в России проводил гистологические исследования (1846 г.). О Глебове см.: История биологии: С древнейших времен до начала XX века. — М.: Наука, 1972, с. 247 и др.

(обратно)

63

Василий Фомич Петрушевский (1829–1891) — известный русский механик и изобретатель, химик и артиллерист (генерал-лейтенант). В 1853–1854 гг. совместно с Зининым разработал способ пропитки черного пороха нитроглицерином, открыл динамит с углекислой магнезией («русский динамит Петрушевского»). О Петрушевском см.: АвербухА. Я. Труды Института истории естествознания и техники, 35, 167 (1961); Авербух А. Я. Василий Фомич Петрушевский. 1829–1891. — Л.: Наука, 1976.

(обратно)

64

Альфред Бернард Нобель (1833–1896) — известный шведский инженер, изобретатель и промышленник, крупный предприниматель, создатель (1867 г.) динамита (идея была подсказана Зининым и Петрушевский); основатель самых крупных международных научных премий. О Нобеле см.: Тютюнник В. М., ЖВХО, № 6, 610 (1975); № 6, 107 (1981).

(обратно)

65

Борис Семенович (Мориц Герман) Якоби (1801–1874) — русский физик и электротехник, изобретатель гальванопластики. Ему принадлежат работы по электрическим машинам и телеграфам, минной электротехнике, электрохимии и электрическим измерениям. О Якоби см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 2, с. 421–422; Борис Семенович Якоби. Библиографический указатель/Сост. М. Г. Новлянская. — М. — Л.: Изд-во АН СССР, 1953; Радовский М. И. Борис Семенович Якоби: Биографический очерк. — Л. — М.: Госэнергоиздат, 1953; Храмов Ю. А., ук. соч., с. 315; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 602.

(обратно)

66

В начале Крымской войны Зинин предложил военному ведомству заменить в бомбах и гранатах черный порох нитроглицерином (Радивановский Н. Порох, пироксилин, динамит и другие взрывчатые вещества. Ч. 1. СПб, 1881, с. 145–164),

(обратно)

67

Александр Порфирьевич Бородин (1833–1887) — русский композитор и ученый-химик, автор оперы «Князь Игорь», нескольких симфоний, множества романсов; ему принадлежит более 40 работ по химии; он получил фторид бензола и другие органические вещества, открыл в 1872 г. альдольную конденсацию. О Бородине см.: Погодин С, А. Химия и жизнь, № 8, 41 (1967); Ильин М. Я., Сегал Е. А. Александр Порфирьевич Бородин. 2-е изд. — М.: Мол. гвардия, 1957; Дианин С. А. Бородин: Жизнеописание, материалы и документы. 2-е изд. — М.: Музгиз, 1960; Погодин С. А. Химия и жизнь, № 8, 41 (1967); Зяблов В., там же, № 2, 25 (1975); Волков В. А. и др., ук. соч., с. 72.

(обратно)

68

Основатель анилинокрасочной промышленности в Германии А. Гофман на заседании Немецкого химического общества 8 марта 1880 г. заявил: «Если бы Зинин не научил нас ничему более, кроме превращения нитробензола в анилин, то и тогда его имя осталось бы записанным золотыми буквами в историю химии».

(обратно)

69

Николай Александрович Меншуткин (1842–1907) — профессор Петербургского университета. По словам итальянского историка химии М. Джуа, «один из самых выдающихся русских химиков», один из родоначальников химической кинетики; открыл влияние среды на скорость реакций, изучал реакции этерификации, катализ; с 1878 г. читал курс истории химии, в 1888 г. опубликовал первый в России труд по истории химии «Очерк развития химических воззрений», О Меншуткине см.; Старосельский П. И., Соловьев Ю. И. Николай Александрович Меншуткин (1842–1907). — М.: Наука, 1969.

(обратно)

70

Учениками Зинина были А. М. Бутлеров, А. П. Бородин, П. Н. Бекетов (1827–1911), А. Н. Энгельгардт (1828–1893), Л. Н. Шишков (1830–1908).

(обратно)

71

Сергей Петрович Боткин (1832–1889) — выдающийся врач-терапевт; основоположник физиологического направления в русской клинической медицине, создал новое направление в медицине — нервизм.

(обратно)

72

Александр Александрович Загумени (Загуменный) — русский химик, ученик Зинина. Изучал бензойный альдегид, бензпинакон и бенапинаколины, в 1872 г. открыл способ восстановления дезоксибензоина цинком в спиртовом растворе едкого кали (Вальден П. Очерк истории химии в России. — Одесса: Матезис, 1917, с. 470).

(обратно)

73

Генрих Билль (1812–1890) — немецкий химик, ученик Ю. Либиха; в 1841 г. предложил один из способов аналитического определения азота (Сабадвари Ф., Робинсон А. История аналитической химии. Пер. с англ. — М.: Мир, 1984, с. 185).

(обратно)

74

Герман Франц Мориц Копп (1817–1892) — немецкий физико-химик, автор многих трудов; изучал связь физических свойств с химической структурой веществ; впервые измерил точку кипения органических соединений. О Коппе см.: Asimov I. Biographical Encyclopedia of Science and Technology. — New York, 1964, p. 275; Крицман В. А., Быков Г. В., ук. соч.

(обратно)

75

Видимо, имеется в виду книга Ш. Жерара «Введение к изучению химии по унитарной системе Шарля Жерара», переведенная в 1859 г. на русский язык.

(обратно)

76

В то время Германия представляла собой союз небольших государств и Берлин был вне границ герцогства Гиссен-Дармштадского.

(обратно)

77

Герман Христиан Фелинг (1812–1885) — немецкий химик-органик и технолог, ученик Ю. Либиха; провел анализ и девтификацию многих органических веществ, вслед за французским химиком Л. Ш. Барресвиллем в 1849 г. предложил реактив для определения моносахаридов — «реактив Фелиига», или «фелингова жидкость». О Фелипге см.: Становление химии как науки, ук. соч., с. 171; Сабадвари Ф., Робинсон А., ук. соч., с. 296; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 514.

(обратно)

78

Адольф Планта (1820–1895) — швейцарский химик, в частной лаборатории которого (в Рейхенау, близ Хура) Кекуле был ассистентом.

(обратно)

79

Джон Стенхауз (1809–1880) — английский химик, в 1839–1840 гг. работал в лаборатории Ю. Либиха.

(обратно)

80

Александр Уильям Уильямсон (1824–1904) — известный английский химик, ученик Л. Гмелина и Ю. Либиха, профессор химии Университетского колледжа в Лондоне, иностранный чл.-корр. Петербургской Академии наук с 1891 г. Занимался изучением реакции этерификации, получил этиловый эфир, смешанные эфиры, выдвинул теорию этерификации. Об Уильямсоне см.: Быков Г. В. История органической химии: Структурная химия, ук. соч., с. 26 и др.; Быков Г. В. История органической химии: Открытие важнейших органических соединений. — М.: Наука, 1978, с. 68 и др.; История учения о химическом процессе, ук. соч., с. 270 и др.; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 503.

(обратно)

81

Уильям Одлинг (1829–1921) — английский химик-теоретик, профессор химии в Оксфорде; способствовал распространению унитарной системы в Англии. В 1864 г. составил таблицу атомных весов, из которой вывел лишь арифметические отношения. Об Одлинге см.: Становление химии как науки, ук. соч., с. 222–227 и др.; Фигуровский Н. А. Дмитрий Иванович Менделеев, ук. соч., с. 77–80 и др.; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 371–372.

(обратно)

82

Рихард Август Карл Эмиль Эрленмейер (1825–1909) — немецкий химик-органик, ученик Ю. Либиха, профессор химии в Гейдельберге в Мюнхене; сторонник структурной теории. Определил структурную формулу нафталина (1866 г.); синтезировал лейцин и изолейцин; определил структуры креатина, креатинина и тирозина, который синтезировал в 1883 г. Ввел в употребление коническую колбу, названную его именем, и газовую печь для элементного анализа. Друг Д. И. Менделеева по Гейдельбергу, одним из первых (1869 г.) принявший периодическую систему и поддержавший ее создателя; был в числе первых иностранных ученых — сторонников и последователей теории строения органических соединений А. М. Бутлерова. Об Эрленмейере см.: Джуа М., ук. соч., с. 285 и др.; Быков Г. В. История органической химии: Открытие, ук. соч., с. 53 и др.; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 598.

(обратно)

83

Леон Николаевич Шишков (1830–1908) — известный русский химик; с 1860 г. профессор Михайловской артиллерийской академии. Основные работы относятся к химии взрывчатых веществ. Шишков впервые синтезировал и описал тетранитрометан, тринитрометан (нитроформ), бромтринитрометан, динитроацетонитрил и Другие нитросоединения; в 1857 г. вместе с Р. Бунзеном изучал в Гейдельберге процессы горения черного пороха: механизм, продукты, давление и работу горения. О Шишкове см.: Фигуровский Н. А., Мусабеков Ю. С. Труды Института истории естествознания и техпики. Т. 2: История химических наук и химической технологии. — М.: Изд-во АН СССР, 1954, с. 46–66; Волков В. А. и др.,ук. соч., с. 574.

(обратно)

84

Вместо слова «валентность» Кекуле употреблял слова «основность» и «атомность», хотя в 1857 г. он уже сформулировал определение валентности элементов.

(обратно)

85

Арчибалд Скотт Купер (1831–1892) — английский химик; прославился своей единственной статьей «О новой химической теории» (1858 г.), в которой выдвинул предположение о существовании в органических соединениях связей С—С. Купер рано прекратил работать вследствие нервного заболевания. О Купере см.: Быков Г. В. Август Кекуле: Очерк жизни и деятельность. — М.: Наука, 1964, гл. 6; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 272.

(обратно)

86

Жан Серве Стас (1813–1891) — бельгийский химик, профессор Военной академии в Брюсселе (1840–1865), с 1837 г. работал у Дюма. Один из основоположников токсикологической и судебной химии; разработал методы определения некоторых алкалоидов в трупном материале. Основные исследования Стаса связаны с определением атомных весов многих элементов. В 1860 г. он предложил относить атомные веса к O=16,000, что вошло в практику только с 1906 г. Полученные им значения атомных весов (при Н=1) долгое время считались непревзойденными по точности, и лишь через 50 лет были внесены поправки Т. У. Ричардсом. О Стасе см.: Волков В. А. и др., ук. соч., с. 477; Воронцова Е. Р. Атомный вес: История разработки экспериментальных методов. — М.: Наука, 1984, с. 46–51 и др.

(обратно)

87

В «Учебнике органической химии» Кекуле полностью написал лишь том 3, а тома 1, 2 и 4 закончены его учениками во главе с Аншютцем.

(обратно)

88

Карл Вельтцин — профессор химии Высшей политехнической школы в Карлсруэ.

(обратно)

89

Иоганн Йозеф Лошмидт (1821–1895) — австрийский химик и физик, профессор физики в Вене; рассчитал количество молекул, содержащихся в 1 см³ газа при нормальных условиях (число Лошмидта 2,687∙10¹⁹). В 1861 г. в книге «Конституционные формулы органической химии в графическом изображении» предложил графические формулы 368 соединений. (Больцман Л. Статьи и речи. — М.: Наука, 1970, с. 85–105; Храмов Ю. А., ук. соч., с. 171; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 312.)

(обратно)

90

В литературе имеется множество версий о том, как Кекуле открыл формулу бензола: это и хоровод атомов, и змеи, и шесть обезьян, схвативших друг друга за лапы или хвост, и кольцо из золота и платины графини, убитой своим камердинером, и персидский ковер с рисунком, напоминающим бензольное кольцо, и др. (Мусабеков Ю. С, Черняк А. Я., ук. соч., с. 209).

(обратно)

91

Понятие «ароматические соединения» Кекуле предложил еще в 1860 г.; оно происходит от лат. aromata — духи.

(обратно)

92

В этой статье Кекуле изложил теорию строения ароматических соединений. Он установил, что молекула бензола состоит из ядра с высоким содержанием углерода, и дал первую структурную формулу:

В 1866 г. Кекуле предложил свою знаменитую формулу бензола — замкнутое кольцо из шести атомов углерода, которые связаны друг с другом попеременно одной или двумя валентностями. Каждый из атомов углерода имеет свободную валентность, насыщаемую водородом:

(обратно)

93

К ним принадлежат диагональная формула А. Клауса (1867 г.), призматическая формула А. Ладенбурга (1869 г.), тетраэдр А. Розенштиля (1869 г.), центрические формулы А. Байера (1888 г.), В. Мейера (1872 г.), Г. Армстронга (1887 г.) и др. См.: Соловьев Ю. И. Эволюция основных теоретических проблем химии. — М.: Наука, 1971, с. 203–207; Быков Г. В. История классической теории химического строения. — М.: Издво АН СССР, 1960, с. 143; Быков Г. В. История органической химии: Структурная теория, ук. соч., с. 34–37 и др.; Биографии великих химиков, ук. соч., с. 179–185; Соловьев Ю. И. История химии, ук. соч., с. 211–215.

(обратно)

94

Адольф Вильгельм Герман Кольбе (1818–1884) — немецкий химик-органик, ученик Вёлера и Бунзена, с 1865 г. профессор Лейпцигского университета; исследовал и синтезировал многие органические вещества; в 1847 г. впервые применил обратный холодильник, а двумя годами позже открыл электрохимический метод получения насыщенных углеводородов (реакция Кольбе); написал ряд учебников, научных и научно-популярных книг. О Кольбе см.: Джуа М., ук. соч., с. 245–246; Быков Г. В. История органической химии: Структурная теория, ук соч., с. 23 и др.; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 248.

(обратно)

95

Отто Баллах (1857–1931) — немецкий химик-органик, с 1889 г. профессор в Гёттингене. Его выдающиеся исследования в области химии терпенов и других алициклических соединений способствовали значительному развитию органической химии и химической промышленности. За эти работы он получил Нобелевскую премию по химии в 1910 г. О Валлахе см.: Красницкая Н. Д., Макареня А. А. ЖВХО, № 6, 622 (1975); Быков Г. В. История органической химии: Открытие, ук. соч., с 147 и др.; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 894.

(обратно)

96

Людвиг Кляйзен (Клайзен) (1851–1930) — немецкий химик-органик; особо известен развитием общих методов органического синтеза: его именем названы реакция диспропорционирования альдегидов (1887 г.), сложноэфирная конденсация (1887 г.), перегруппировка (1912 г.), колба для вакуумной перегонки (1893 г.). О Кляйзене см.: Волков В. А. и др., ук. соч., с. 237–238.

(обратно)

97

Густав Теодор А. О. Шультц (1851–1919) — немецкий химик, профессор химической технологии и металлургии в Высшей технической школе в Мюнхене, ученик Кекуле.

(обратно)

98

Рихард Аншютц (1852–1937) немецкий химик и историк химии, профессор химии в Боннском университете, автор монографии о Кекуле.

(обратно)

99

В разное время в лаборатории Кекуле работали четыре русских химика — В. М. Петриев (Петриашвили) (1845–1908), П. Д. Хрущов (1849–1909), В. Ю. Рихтер (1841–1891), А. Н. Попов (1840–1881). Трижды (в 1857, 1858 и 1861 гг.) Кекуле встречался с А. М. Бутлеровым (Мусабеков Ю. С, Черняк А. Я., ук. соч., с. 208).

(обратно)

100

По, воспоминаниям Д. И. Менделеева, «детей было всего 17, а живокрещенных 14». (Менделеев Д. И. Сочинения. Т. 25 — Л.—М.: Изд-во АН СССР, 1952, с. 669).

(обратно)

101

Д. И. Менделеев родился 27 января (8 февраля по новому стилю) 1834 г. в Тобольске в семье директора гимназии и попечителя народных училищ Тобольской губернии Ивана Павловича Менделеева (1783–1847) и Марии Дмитриевны Менделеевой, урожденной Корнильевой (1793—1850).

(обратно)

102

Мария Дмитриевна с детьми Дмитрием и Елизаветой выехала в Петербург весной 1850 г.

(обратно)

103

Д. И. Менделеев был зачислен студентом Главного педагогического института в Петербурге по физико-математическому факультету 9 августа 1850 г.

(обратно)

104

Михаил Васильевич Остроградский (1801–1861) — русский математик, один из основателей петербургской математической школы, с 1830 г. академик. Родился на Украине, в Полтавской губернии; ученик французского астронома, математика и физика Пьера Симона Лапласа (1749–1827), друг Т. Г. Шевченко и С. С. Гулак-Артемовского — автора оперы «Запорожец за Дунаем»; преподавал в Петербургском университете, Московском кадетском корпусе и Главном педагогическом институте в Петербурге, где учился Менделеев. Работал в области математического анализа, теоретической механики, математической физики; его именем названы теорема и метод. Об Остроградском см.: Отрадных Ф. П. Михаил Васильевич Остроградский. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1953; Михаил Васильевич Остроградский — М.: Физматгиз, 1961; Гнеденко В. В., Погребысский И. Б. Михаил Васильевич Остроградский: Жизнь и работа: Научное и педагогическое наследие. — М.: Изд-во АН СССР, 1963.

(обратно)

105

Эмилий Христианович (Генрих Фридрих Эмиль) Ленц (1804–1865) — русский физик, с 1830 г. академик; открыл закон выделения тепла при прохождении электрического тока в проводниках (закон Джоуля — Ленца), в 1833 г. сформулировал одно из важнейших положений электромагнитной индукции — правило Ленца, в том же году открыл закон обратимости электрической машины и явление реакции якоря. О Ленце см.: Лежнева О. А., Ржонсницкий Б. Н. Эмилий Христианович Ленц (1804–1865). — М. — Л.: Госэнергоиздат, 1952; Выдающиеся физики мира: Рекомендательный указатель. — М.: ГБЛ, 1958, с. 194–199; Храмов Ю. А., ук. соч., с. 161–162.

(обратно)

106

Степан Семенович Куторга (1805–1861) — профессор минералогии в геогнозии Главного педагогического института.

(обратно)

107

Георг Людвиг Кариус (1829–1875) — немецкий химик, профессор Гейдельбергского (1861 г.) и Марбургского (1865 г.) университетов. В 1864 г. открыл метод определения серы, хлора, брома и иода в органических соединениях.

(обратно)

108

О Международном конгрессе химиков в Карлсруэ см.: Фигуровский Н. А. Дмитрий Иванович Менделеев, ук. соч., с. 40–47; Быков Г. В. Август Кекуле, ук. соч., с. 82–113.

(обратно)

109

Имеется в виду критическая температура.

(обратно)

110

«Органическая химия Д. Менделеева» (СПб, 1861).

(обратно)

111

«Технология по Вагнеру» (Wagner I.-R. Theorie und Praxis der Gewerbe: Hand- und Lehrbuch der Technologie. Bd. 1–3. — Leipzig, 1857–I860) — труд известного немецкого химика-технолога И. Р. Вагнера (1822–1880), переводился на русский язык под редакцией профессора технологии Петербургского университета М. В. Скобликова (1826–1861). Д. И. Менделеев заменил в этой работе заболевшего и вскоре умершего Скобликова. Из «Технологии по Вагнеру» выросла «Техническая энциклопедия», ряд выпусков которой был составлен Д. И. Менделеевым.

(обратно)

112

Демидовская премия Петербургской Академии наук была присуждена Д. И. Менделееву 5 апреля 1862 г. (Летопись жизни и деятельности Д. И. Менделеева./Отв. ред. А. В. Сторонкин. — Л.: Наука, 1984, с. 78).

(обратно)

113

О работах Менделеева по растворам и о создании гидратной теории см.: Фигуровский Н. А. Дмитрий Иванович Менделеев, ук., соч., с. 160–175; Менделеев Д. И. Растворы. — Л.: Изд-во АН СССР, 1959. — (Классики науки); Балезин С. А., Бесков С. Д., ук. соч., с. 124–128.

(обратно)

114

О работах Менделеева по сельскому хозяйству см.: Вольфкович С. И. Вестник с.-х. науки, № 2, 135–142 (1959).

(обратно)

115

Первую часть курса «Основ химии» Менделеев продиктовал стенографисту еще в 1868 г.; она вышла двумя выпусками в 1868 и 1869 гг. (Основы химии Д. Менделеева, профессора Санкт-Петербургского университета. Ч. I, СПб, 1868). Вторая часть курса (тоже из двух выпусков) вышла в 1871 г.

(обратно)

116

Иоганн Вольфганг Дёберейнер (1780–1849) — профессор химии, фармации и технологии в Йенском университете (с 1810 г.), друг Гёте. Открыл каталитическое действие платины («водородное огниво», 1822 г.), превращение сернистого газа в серный ангидрид (1815 г.), открыл фурфурол (1831 г.), первым обратил внимание на упорядоченность в изменении атомных масс элементов (триады Дёберейнера). О Дёберейнерв см.: Джуа М., ук. соч., с. 166; Partington J. R., ук, соч., т. 4, с. 178–180; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 165; Биографии великих химиков, ук. соч., с. 117–123.

(обратно)

117

Первоначальное распределение химических элементов отличалось от современного. Горизонтальные периоды таблицы были расположены вертикально, а группы химических элементов — горизонтально.

(обратно)

118

История открытия периодического закона подробно описана в книгах советского академика В. М. Кедрова: День одного великого открытия (М.: Соцэкгиз, 1958); Философский анализ первых трудов Д. И. Менделеева о периодическом законе (1869–1871) (М.: Изд-во АН СССР, 1959).; Микроанатомия великого открытия: К 100-летию закона Менделеева (М.: Наука, 1970). См. также: Кедров Б. М. Прогнозы Д. И. Менделеева в атомистике (М.: Атомиздат): I. Неизвестные элементы (1977); II. Атомные веса и периодичность (1978); III. За гранью системы элементов (1979).

(обратно)

119

Первая таблица элементов «Опыт системы химических элементов»., содержащая все 63 известных в то время элемента, составлена и подписана Менделеевым в набор 17 февраля 1869 г. (Кедров Б. М. Три аспекта атомистики. Т. III. Закон Менделеева. Логико-исторический аспект. — М.: Наука, 1969). Через несколько дней таблица была напечатана на русском и французском языках и разослана Менделеевым некоторым ученым.

(обратно)

120

На заключительном заседании 1-го Съезда русских естествоиспытателей и врачей в Петербурге 4 января 1868 г. было оглашено заявление химической секции съезда о желании химиков «соединиться в химическое общество для общения сложившихся уже сил русских химиков». Затем на квартире Менделеева прошло несколько собраний петербургских химиков, на которых разрабатывался проект устава общества. Русское физико-химическое общество (РХО) официально утверждено 26 октября 1868 г; первым президентом был избран академик Н. Н. Зинин. 19 апреля 1878 г. РХО преобразовано в Русское физико-химическое общество (РФХО), а в 1932 г. создано существующее и поныне Всесоюзное химическое общество им. Д. И. Менделеева (ВХО). В 1869 г. был основан «Журнал Русского химического общества» (ЖРХО), который в 1878 г. преобразован в «Журнал Русского физико-химического общества» (ЖРФХО) и в 1959 г. (после нескольких изменений названия) — в «Журнал Всесоюзного химического общества им. Д. И. Менделеева» (ЖВХО), главным редактором которого бессменно является академик И. Л. Кнунянц. См.: Козлов В. В. Очерки истории химических обществ СССР. — М.: Изд-во АН СССР, 1958; Козлов В. В. Всесоюзное химическое общество имени Д. И. Менделеева. 1868–1968. — М.: Наука, 1971.

(обратно)

121

По мнению Н. А. Фигуровского (ук. соч., с. 88), содержание доклада, видимо, соответствовало содержанию статьи Менделеева «Соотношение свойств с атомным весом элементов» [ЖРХО, I, 60 (1869)], в которой он высказал ряд важнейших положений периодического закона (наличие периодичности свойств элементов, расположение по величине атомного веса, возможность открытия неизвестных элементов, необходимость исправления некоторых атомных весов).

(обратно)

122

Классический труд Менделеева «Основы химии» был первым в истории курсом, в котором расположение материала базировалось на периодическом законе. Излагая сущность открытого им закона, Менделеев писал: «…свойства простых тел, также формы и свойства соединений элементов находятся в периодической зависимости (или, выражаясь алгебраически, образуют периодическую функцию) от величины атомных элементов» (Менделеев Д. И. Основы химии. — 13-е изд. — Т. 2.— М.: Изд-во АН СССР, 1947, с. 80–81). При жизни Менделеева «Основы химии» выдержали восемь изданий на русском языке и несколько изданий на иностранных языках.

(обратно)

123

Статья Менделеева называлась «Периодическая законность для химических элементов» (Менделеев Д. И. Периодический закон. — М.: Издво АН СССР, 1958, с. 22, 102. — (Классики науки) и вышла в 1870 г. В том же году появилась и другая его важная статья — «Естественная система элементов и применение ее к указанию свойств неоткрытых элементов» (ЖРХО, II, 25 (1870)]. В этих работах Менделеев подвел итог всем своим открытиям, связанным с периодическим законом и периодической системой элементов (Фигуровский Н. А., ук. соч., с. 93–97).

(обратно)

124

См.: Джуа М., ук. соч., с. 265–268.

(обратно)

125

О работах Менделеева по упругости газов и метеорологии см.: Фигуровский Н. А., ук. соч., с. 105 — Ни; Дмитрий Иванович Менделеев: Библиографический указатель трудов по периодическому закону и общим вопросам химии и физики. — Л.: Наука, 1969, с. 116 и др.

(обратно)

126

Петр Аркадьевич Кочубей (1825–1892) — русский химик-технолог, один из основателей, а затем и председатель Русского технического общества (1871–1892 гг.); способствовал введению в России метрической системы мер и весов.

(обратно)

127

Бенуа Пьер (Поль) Эмиль Клапейрон (1799–1864) — французский физик, академик и инженер, чл.-корр. Петербургской Академии наук с 1830 г. В 1834 г. предложил общеупотребительную форму трактовки цикла Карно и вывел объединенное уравнение газового состояния (уравнение Клапейрона); установил зависимость точки плавления от давления ((уравнение Клапейрона — Клаузиуса). О Клапейроне см.: Искольдский И. И. Успехи химии, 14, 4 (1945); Храмов Ю. А., ук. соч., с. 133–134.

(обратно)

128

Генрик Мон (1835–1916) — норвежский метеоролог, с 1907 г. почетный член Петербургской Академии наук; автор трудов о климате Норвегии, о бурях и циклонах, по теории атмосферных движений и др. О Моне см.: Биографический словарь деятелей естествознания и техники. Т. 2. — М.: Сов. энцикл., 1959, с. 49.

(обратно)

129

Много позднее (7 августа 1887 г.) Менделеев совершил свой знаменитый полет на аэростате для изучения солнечного затмения.

(обратно)

130

Поль Эмиль Лекок де-Буабодран (1838–1912) — французский химик, один из «укрепителей периодического закона»; в 1875 г. открыл галлий (эка-алюминий, по Менделееву); проводил исследования по спектроскопии и кристаллографии, изучал редкоземельные элементы, открыл самарий (1879 г.), гадолиний и диспрозий (1886 г.). О де-Буабодране см.: Partington J. В., ук. соч., т. 4, с. 828; Трифонов Д. Н., Трифонов В. Д. Как были открыты химические элементы. — М.: Просвещение, 1980, с. 111 и др.; Становление химии как науки, ук. соч., с. 376–379 и др.; Соловьев Ю. И. История химии, ук. соч., с. 267–269 и др.; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 291.

(обратно)

131

Статья называлась «По поводу открытия галлия» (Менделеев Д. И. Избр. соч. Т. 2. — Л.: Госхимтехиздат, 1934, с. 252).

(обратно)

132

Эмиль Клеман Юнгфлейш (1839–1916) — французский ученый, ученик Бертло, изучал органические соединения.

(обратно)

133

Об открытии галлия см.: Фигуровский Н. А., ук. соч., с. 115–120t

(обратно)

134

Ларс (Лоренц) Фредерик Нильсон (1840–1899) — шведский химик» профессор аналитической химии (1878–1883 гг.), затем профессор агрохимии в Стокгольме; один из «укрепителей периодического закона», в 1879 г. открыл скандий (эка-бор, по Менделееву). Изучал соединения мышьяка (1871 г.) и селена (1875 г.), комплексные соединения платины, получил чистый торий, а также титан. О Нильсоне см.: Partington J. R., ук. соч., т. 4, с. 898–899; Трифонов Д. Н., Трифонов В. Д., ук. соч., с. 133–134; Становление химии как науки, ук. соч., с. 379–380; Волков и др., ук. соч., с. 364.

(обратно)

135

Не поддерживая вначале теоретических исследований Менделеева, а советуя ему «заняться делом», Н. Н. Зинин затем стал одним из первых, кто признал гениальность периодического закона. Об отношении ученых к периодическому закону см.: Фигуровский Н. А., ук. соч., с. 97–103.

(обратно)

136

Менделеев был избран в состав 130 научных корпораций России и зарубежных стран (см.: Смирнов Г. В. Менделеев. — М.: Мол. гвардия, 1974, с. 330–331). В 1888 г. А. М. Бутлеров и другие видные русские ученые выдвинули Менделеева в члены Петербургской Академии наук, но реакционное большинство академии провалило его кандидатуру.

(обратно)

137

Клеменс Александр Винклер (1838–1904) — немецкий химик, профессор Фрейбергской горной академии, один из «укрепителей периодического закона», в 1886 г. открыл германий (эка-кремний, по Менделееву); работал над совершенствованием контактного способа получения серной кислоты. О. Винклере см.: Partington J. R., ук. соч., т. 4, с. 898; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 106; Штрубе В. Пути развития химии: В 2-х томах. Т. 2. Пер. с нем. — М.: Мир, 1984, с. 177–179 и др.; Становление химии как науки, у к. соч., с. 381–383.

(обратно)

138

Об открытии германия см.: Фигуровский Н. А., ук. соч., с. 120–134.

(обратно)

139

Письмо от 21 апреля 1887 г. Лисенер А. Вопросы истории естествознания и техники, № 5, 53 (1957).

(обратно)

140

Письмо от 27 апреля 1887 г. (Лисенер А., ук. соч., с. 53).

(обратно)

141

Все предсказания, сделанные Менделеевым на основе периодического закона (существование 12 неизвестных в то время элементов), а также исправления атомных масс элементов блестяще подтвердились.

(обратно)

142

Из опубликованной Менделеевым 431 работы 40 посвящено химии, 106 — физической химии, 99 — физике, 99 — технике и промышленности, 36 — экономическим и общим вопросам, 22 — географии и 29 — другим темам (Балезин С. А., Бесков С. Д. Выдающиеся русские ученые-химики. — 2-е изд., перераб. — М.: Просвещение, 1972, с. 107).

(обратно)

143

Летом 1876 г. Менделеев вместе с ассистентом В. А. Гемилианом посетил Всемирную промышленную выставку в Филадельфии (США), где подробно познакомился с добычей и переработкой нефти в штате Пенсильвания (Фигуровский Н. А., ук. соч., с. 306).

(обратно)

144

О работах Менделеева по нефти см.: Фигуровский Н. А., ук. соч., с. 147–159; Пархоменко В. Е. Д. И. Менделеев и русское нефтяное дело. — М.: Изд-во АН СССР, 1957; Наметкин С. С. Собрание трудов. Т. 2. — М., 1955, с. 574–582.

(обратно)

145

См.: Фигуровский Н. А., ук. соч., с. 150–170; Кудрявцева Т. С, Шехтер М. Е. Д. И. Менделеев и угольная промышленность России. — М.: Углетехиздат, 1952. О работах Менделеева в области изучения природных богатств страны см.: Балезин С. А., Бесков С. Д., ук. соч., с. 121–124.

(обратно)

146

Иван Михайлович Чельцов (1848–1905) — русский химик; совместно с Л. Г. Федотовым (1847–1894) спроектировал первый в России пироксилиновый завод (1881 г.); основные труды посвящены исследованию взрывчатых веществ и процессам взрыва. О Чельцове см.: Волков В. А. и др., ук. соч., с. 556.

(обратно)

147

О работах Менделеева по созданию пироколлодийного пороха см.: Фигуровский Н. А., ук. соч., с. 189–203.

(обратно)

148

О деятельности Менделеева в Главной палате мер и весов см.: Фигуровский Н. А., ук. соч., с. 209–221.

(обратно)

149

См.: Фигуровский Н. А., ук. соч., с. 268–271. Менделеев глубоко верил в полезность своей научной деятельности. Ему принадлежат слова, ставшие афоризмом: «Посев научный взойдет для жатвы народной».

(обратно)

150

Подробно о детских годах Бутлерова см.: Быков Г. В. Александр Михайлович Бутлеров: Очерк жизни и деятельности. — М.: Изд-во АН СССР, 1961, с. 5–40; Гумилевский Л. И. Александр Михайлович Бутлеров. 1826–1886. — М.: Мол. гвардия, 1951.

(обратно)

151

Николай Петрович Вагнер (1829–1907) — русский зоолог и детский писатель; в 1862 г. открыл способность насекомых размножаться в личиночном состоянии (педогенез).

(обратно)

152

В 1847 г. в связи с уходом Н. Н. Зинина из Казанского университета Бутлеров представил в качестве кандидатской диссертации статью не по химии, а по зоологии «Дневные бабочки Волго-Уральской фауны» [Уч. записки Казанск. ун-та, кн. I, 3–60 (1848)]. Степень кандидата получали студенты, успешно учившиеся, занимавшиеся научной работой и представившие по окончании курса оригинальное исследование.

(обратно)

153

Магистрская диссертация Бутлерова «Об окислении органических соединений» представляла собой «собрание всех доселе известных факторов окисления органических тел и опыт их систематизирования» (Бутлеров А. М. Сочинения. Т. 1. — М.: Изд-во АН СССР, 1953, с. 451–501). В этой своей второй научной работе Бутлеров уже заметил, что «изомерия основывается на молекулярном строении» и что химические свойства зависят от структуры веществ (там же, с. 468). Защита диссертации состоялась 11 февраля 1851 г., а в марте Ученый совет Казанского университета присвоил ему звание адъюнкта химии и назначил помощником К. К. Клауса в преподавании химии.

(обратно)

154

Бутлерову принадлежат четыре наиболее крупные работы по истории химии: «Исторический очерк развития химии в последние 40 лет. Стенографированные лекции, читанные проф. А. М. Бутлеровым в 1879–1880 гг.» (Соч., т. 3, с. 167–282); «Русская или только Императорская Академия наук в С.-Петербурге?» (там же, с. 118–140); биографические очерки «Юлий Федорович Фрицше» (там же, с. 85–91); «Николай Николаевич Зинин» (там же, с. 92–116).

(обратно)

155

Будущая жена Бутлерова Надежда Михайловна Глумилипа — племянница писателя Сергея Тимофеевича Аксакова.

(обратно)

156

Свои исследования в области ботаники Бутлеров начал в 1852 г., после поездки в степь Внутренней киргизской орды (Соч., т. 3, с. 286–290). В 1853 г. он опубликовал первую работу, а в 1854 г. — 17 статей по ботанике. Вплоть до 1858 г. эта тяга к ботанике превалировала над интересом к химии. О работах Бутлерова по ботанике см.: Базилевская Н. А. Вопр. истории естествозн. и техн., вып. 8, с. 108–112 (1959).

(обратно)

157

Александр Степанович Савельев (1820–1860) — профессор физики Казанского, а затем Петербургского университета, ученик Э. X. Ленца; изучал законы поляризации, вместе с учителем впервые в истории науки определил ряд электродных потенциалов для 77 различных комбинаций металл — электролит. О Савельеве см.: Будрейко Е. А. Ж. физ. химии, вып. 4, 920 (1957).

(обратно)

158

О первых экспериментальных исследованиях Бутлерова в области органической химии см.: Быков Г. В., ук. соч., с. 42–48.

(обратно)

159

Автор имеет в виду работу Бутлерова «Сообщение об йодистом метилене» [Ann. Chim. Phus., 53, 313–321 (1858)]. В течение 1858–1860 гг. он опубликовал шесть работ о производных метилена (Соч., т. 3, с. 357–358). Бутлеров работал в лаборатории А. Вюрца два месяца. Именно здесь он начал свои экспериментальные исследования, которые в течение последующих двадцати лет увенчались открытиями десятков новых веществ и реакций. «Многочисленные образцовые синтезы Бутлерова — этанола и этилена, диизобутилена, третичных спиртов, уротропина, триоксиметилена, полимеризации этиленовых углеводородов — лежат у истоков ряда отраслей промышленности и, таким образом, оказали на нее самое непосредственное стимулирующее влияние. Теория же химического строения служит принципиальной основой всех без исключения современных разделов синтетической химии; категориями структурной химии мыслят, создают новые производства, конструируют все инженеры и техники» (Мусабеков Ю. С, Черняк А. Я., ук. соч., с. 197).

(обратно)

160

О создании Бутлеровым теории химического строения органических соединений см.: Быков Г. В., ук. соч., с. 49–65; основные положения теории изложены в книге: Мусабеков Ю. С, Черняк А. Я., ук. соч., с. 196–197.

(обратно)

161

На русском языке доклад-статья Бутлерова опубликована под названием «О химическом строении веществ».

(обратно)

162

Бутлеров сформулировал основное положение теории химического «троения в 1861 г.: «Химическая натура сложной частицы [молекулы. — Ред.] определяется натурой элементарных составных частей [атомов. — Ред.], количеством их и химическим строением… Каждый химический атом, входящий в состав тела, принимает участие в образовании этого последнего и действует здесь определенным количеством принадлежащей ему химической силы (сродства). Я называю химическим строением распределение действия этой силы, вследствие которого химические атомы, непосредственно или посредственно влияя друг на друга, соединяются в химическую частицу» (Соч., т. 1, ук. соч., с. 70). Термин «химическое строение» встречался в литературе и до Бутлерова, но он переосмыслил его и применил для определения нового понятия о порядке межатомных связей в молекулах [см.: Быков Г. В. Вопр. истории естествозн. и техн., вып. 4, 179–181 (1957)].

(обратно)

163

Александр Никифорович Попов (ок. 1840–1881) — русский химик, ученик Бутлерова, с 1869 г. профессор Варшавского университета. Своими ранними работами экспериментально доказал, что все четыре валентности атома углерода тождественны; предложил аналитические методы («правила Попова») определения химического строения кетонов, кислот, спиртов и углеводородов. О Попове см.: Быков Г. В. Тр. Ин-та истории естествозн. и техн., 12, 200–245 (1956); Быков Г. В. История органической химии: Структурная теория, ук. соч., с. 299–300; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 401–402.

(обратно)

164

Согласно теории генераторов, образование изомеров объясняется различием исходных веществ и методов получения.

(обратно)

165

Александр Михайлович Зайцев (1841–1910) — известный русский химик, ученик Бутлерова, с 1869 г. профессор химии Казанского университета, с 1885 г. чл.-корр. Петербургской Академии наук, создатель крупной научной школы химиков-органиков. Зайцев был отличным химиком-экспериментатором, почти все его работы в области органической химии посвящены алифатическим соединениям; он разработал ряд новых синтезов предельных и непредельных спиртов при помощи галогеноцинкорганических соединений, первым дал объяснение «реакции Гриньяра», в 1875 г. установил правило отщепления галогена или гидроксила от алкилгалогенидов или спиртов (правило Зайцева). О Зайцеве см.: Арбузов А. Е. Казанская школа химиков. — Казань: Тат. кн. изд-во, 1971; Мусабеков Ю. С, Черняк А. Я., ук. соч., с. 247–252; Ключевич А. С, Быков Г. В. Александр Михайлович Зайцев. 1841–1910. — М.: Наука, 1980; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 195.

(обратно)

166

Триумфом теории химического строения органических соединений Бутлерова явилось правильное объяснение на основе этой теории явлений изомерии. В статье «О различных способах объяснения некоторых случаев изомерии» (Соч., т. 1, с. 101–124), опубликованной в 1863 г. на немецком и в 1864 г. на французском языках, Бутлеров сделал вывод: «Если при одинаковом составе вещества отличаются свойствами, то они должны также отличаться и своим химическим строением». Лучшим подтверждением учения Бутлерова об изомерии послужил синтез теоретически предсказанных изомеров (изобутана и изобутипена). Другие синтезы выполнены его учениками Ф. М. Флавицким (1848–1917), А. Н. Вышнеградским (1851–1880) и особенно В. В. Марковниковым, доказавшим в 1865 г. предсказанную теорией изомерию масляных кислот (Соловьев Ю. И. Эволюция основных теоретических проблем химии. — М.: Наука, 1971, с. 197–199).

(обратно)

167

Виктор Мейер (1848–1897) — известный немецкий химик-органик, профессор Высших технических школ в Штутгарте и Цюрихе, университетов в Геттингене и Гейдельберге; впервые получил (в 1872 г.) алифатические нитроуглеводороды и исследовал их свойства, в 1882 г. открыл тиофен и подробно изучил его свойства, открыл реакцию альдегидов в кетонов с гидроксиламином; впервые получил и исследовал оксимы, ввел представления о «пространственных затруднениях» при химических реакциях, в 1888 г. впервые употребил термин «стереохимия», а в 1894 г. — «ониевые соединения». О Мейере см.: Быков Г. В. История органической химии: Открытие, ук. соч., с. 107–108 и др.; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 329.

(обратно)

168

О вопросах, связанных с приоритетом теории химического строения, см.: Быков Г. В., ук. соч., с. 93–112; Быков Г. В. В кн.: Материалы по истории отечественной химии. — М.: Изд-во АН СССР, 1953, с. 20–32.

(обратно)

169

Об общественной деятельности Бутлерова см.: Быков Г. В., ук. соч., с. 147–167.

(обратно)

170

Высшие женские курсы были организованы в Петербурге в 1878 г. и названы Бестужевскими по имени их первого директора, профессора истории К. Н. Бестужева-Рюмина. Бутлеров читал на этих курсах лекции по органической химии с 1879 г.

(обратно)

171

О деятельности Бутлерова в Петербургской Академии наук см.: Быков Г. В., ук. соч., с. 127–146. Бутлеров был избран академиком и почетным членом 26 отечественных и зарубежных научных сообществ (там же, с. 156).

(обратно)

172

Лаар наблюдал явление таутомерии — изомерии, обусловленной различным расположением одного водородного атома.

(обратно)

173

Петер Конрад Лаар (1853–1929) — немецкий химик и общественный деятель; изучал реакции циановой кислоты, в 1865 г. им введен термин «таутомерия». О Лааре см.: Partington J. R., ук. соч., т. 4, с. 814–816.

(обратно)

174

В 1862–1865 гг. Бутлеров высказал основное положение теории обратимой изомеризации — таутомерии, механизм которой, по Бутлерову, заключается в расщеплении молекул одного строения и соединении их остатков с образованием молекул другого строения. Приоритет Бутлерова как автора теории таутомерии не отрицал даже Лаар [Быков Г. В. Природа, № 9, 59–63 (1953)].

(обратно)

175

Праут высказал гипотезу о том, что атомы всех элементов построены из водородных атомов.

(обратно)

176

Уильям Праут (1785–1850) — английский врач и химик. В 1815–1816 гг. высказал предположение («гипотеза Праута») о том, что атомные веса химических элементов являются кратными атомному весу водорода и что последний есть «первичная материя», посредством конденсации которой образовались все элементы. О Прауте см. Арбузов А. Е. Бутлеров — великий русский химик. — М.: Знание, 1954; Становление химии как науки, ук. соч., с. 214–216; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 405–406.

(обратно)

177

См.: Бутлеров А. М. 1828–1928: Сб. статей. — Л: Изд-во АН СССР, 1929, с. 1–54.

(обратно)

178

Книга Бутлерова «Пчела, ее жизнь и главные правила толкового пчеловодства. Краткое руководство для пчеловодов, преимущественно из крестьян» вышла в издательстве Вольного экономического общества в 1871 г. До 1912 г. она выдержала 11 изданий.

(обратно)

179

Блестящую характеристику великому русскому ученому дал в 1864 г. Д. И. Менделеев: «А. М. Бутлеров — один из замечательнейших русских ученых. Он русский и по ученому образованию, и по оригинальности своих трудов. Ученик знаменитого нашего академика Зинина, он сделался химиком не в чужих краях, а в Казани, где и продолжает развивать самостоятельную химическую школу. Направление ученых трудов А. М. не составляет продолжения или развития его предшественников, а принадлежит ему самому. В химии существует бутлеровская школа и бутлеровское направление» (Менделеев Д. И. Соч. Т. 15. — М.: Изд-во АН СССР, 1949, с. 595). Научное наследие Бутлерова составляет 565 работ по различным отраслям химии и хозяйства (Соч., т. 3, ук. соч., с. 353–398). См. также: Александр Михайлович Бутлеров: По материалам современников. — М.: Наука, 1978.

(обратно)

180

В лаборатории Р. Бунзена в Гейдельберге Байер встретился и завязал дружеские связи со многими молодыми тогда химиками — А. Кекуле, А. М. Бутлеровым, Л. Н. Шишковым, Ф. Ф. Бейльштейном, Л. Мойером, Г. Роско, Л. Пебалем, А. Либеном.

(обратно)

181

Генри Энфилд Роско (1833–1915) — английский химик, профессор Оуэнского колледжа в Манчестере (1858–1885 гг.). В 1855–1862 гг. совместно с Бунзеном установил зависимость между временем и интенсивностью освещения при фотохимических процессах (закон Бунзена — Роско); в 1869 г. получил металлический ванадий; написал ряд учебников химии. О Роско см.: Partington J. R., ук. соч., т. 3, с. 899–904; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 438–439.

(обратно)

182

В своих первых работах по фотохимии Байер изучал хлористый метилен и открыл кристаллогидрат СН₃С1–7Н?0.

(обратно)

183

Ann. Chim. Pharm., 103, 178–181 (1857).

(обратно)

184

Леопольд Пебаль (1826–1887) — немецкий химик, профессор в Граце (с 1865 г.); занимался изучением химических свойств и структуры газов (аммиака, окислов хлора).

(обратно)

185

Теория радикалов (взаимодействие органических веществ через образование радикалов) предложена в 1828 г. Ж. Дюма и П. Буллеем, затем? развита Гей-Люссаком, Вёлером, Либихом и др. См.: Ладенбург А. Лекцию по истории развития химии от Лавуазье до нашего времени. — Одесса: Матезис, 1917, с. 114–130.

(обратно)

186

Докторскую диссертацию Байер защитил в 1858 г.

(обратно)

187

Адольф Шлипер (1825–1887) — немецкий химик; в лаборатории! 10. Либиха изучал мочевую кислоту, открыл нитробарбитуровую и гидромочевую кислоты, валеронитрил и амилцианурат. Некоторые из этих веществ он передал Байеру для дальнейшего изучения. В 1851 г. стал владельцем ситценабивной фирмы «Шлипер и Баум» в Эльберфельде, основанной его отцом.

(обратно)

188

В 1885 г. Байер открыл способность ацетилена полимеризоваться и» синтезировал ряд полиацетиленов.

(обратно)

189

Метод нагревания органических веществ с цинковой пылью и теперь применяется в начальной стадии изучения веществ, химическая природа которых пеизвестна (кислородные соединения при энергичном нагревании с цинковой пылью образуют углеводороды).

(обратно)

190

Карл Гребе (1841–1927) — немецкий химик, получил образование в Гейдельберге; с 1865 г. работал ассистентом в лаборатории Байера в Берлине, где в 1868 г. совместно с Либерманном синтезировал ализарин. Проводил исследования метилсалициловой кислоты, вывел структурные формулы нафталина и фталевой кислоты, изучал производные антрацена, фенантрена, пиренов, хризена и др., написал «Историю органической» химии». О Гребе см.: Partington J. R., ук. соч., т. 2, с. 788; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 150–451.

(обратно)

191

Карл Теодор Либерманн (1842–1914) — немецкий химик; учился у Бунзена в Гейдельберге, затем работал в лаборатории Байера. С 1873 г. профессор Высшей технической школы в Берлине — Шарлоттенбурге. В 1868 г. совместно с Гребе синтезировал ализарин; Либерманн провел многочисленные исследования органических соединений, в основном красителей. О Либерманне см.: Partington J. R., ук. соч., т. 3, с. 790–791; Волков и др., ук. соч., с. 299.

(обратно)

192

Имеется в виду нагревание с цинковой пылью. — Прим. ред.

(обратно)

193

Марцелл Вильгельмович Ненцкий (1847–1901) — химик-органик в биохимик (Мартинсон Э. Э. М. В. Ненцкий и его работы по органической химии. Материалы по истории отечественной химии. — М.: 1953; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 356.)

(обратно)

194

В числе учеников Байера были В. Н. Ипатьев (1867–1952), Эмиль Фишер и Отто Фишер, Вильгельм Кёнигс (1851–1906), Людвиг Клайзев (1851–1930), Пауль Фридлендер (1857–1923), Теодор Куртиус (1857–1928), Ганс Пехман (1850–1902), Рихард Эмиль Мейер (1846–1927), Альфред Эйхорн (1857–1917), Евгений Бамбергер (1857–1932), У. Г. Перкив мл., Герхард Крюсс (1859–1895), Э. Бухнер, Ф. К. Иоганнес Тиле (1865–1927), Вильгельм Мусманн (1861–1913), К. А. Гофманн, Р. Вильштеттер, Отто Димрот (1872–1940), Виктор Ротмунд (р. 1870), Г. Виланд,. В. Прандтль и многие другие.

(обратно)

195

Наиболее выдающимся достижением Байера является синтез индиго и других красителей; работу над исследованием индиго он начал в 1865 г. и продолжал в течение 20 лет. Осуществив совместно с А. Эммерлингом частичный синтез индиго (индиготина), а в 1833 г. синтезировав изатин, Байер нашел метод получения этого красителя и определил его структуру. За работы по изучению структуры и синтезу красителей Байеру в 1905 г. была присуждена Нобелевская премия по химии. Об исследованиях Байера по синтезу красителей см.: Цукерман А. М., ЖВХО, № II, 616 (1975); Partington J. R., ук. соч., т. 3, с. 780–784; Быков Г. В. История органической химии: Открытие, ук. соч., с. 123–125, 148–150 и др.; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 34–35; Штрубе В. Пути развития химии: в 2-х томах. Т. 2: От начала промышленной революции до первой четверти XX века. Пер. с нем. — М: Мир, 1984, с. 207–210.

(обратно)

196

Байер был не только блестящим экспериментатором, но и талантливым теоретиком. В 1885 г. он опубликовал свою знаменитую «Теорию напряжения» — Spannungstheorie [Baeyer А., Ber., 18, 2269–2281 (1885)], в которой выделил шесть положений: «1. Углеродный атом, как правило, четырехвалентен. 2. Все четыре валентности равноценны между собой. 3. Эти четыре валентности равномерно распределены в пространстве и соответствуют углам правильного тетраэдра, вписанного в шар. 4. Атомы и группы, присоединенные с помощью этих четырех валентностей, не могут сами по себе меняться местами. Доказательство: имеются два а, b, b, d-тетразамещенных производных метана. Закон Ле Беля — Вант-Гоффа. 5. Углеродные атомы могут соединяться друг с другом одной, двумя или тремя валентностями. 6. Эти соединения образуют либо открытые, либо циклоподобные замкнутые цепи». К «почти общепринятым» шести положениям Байер добавляет: «7. Четыре валентности углеродного атома действуют в направлениях, которые связывают центр шара с углами тетраэдра и которые образуют друг с другом угол 109°28'. Это направление притяжения может отклоняться, что влечет за собой напряжение, возрастающее вместе с величиной отклонения». Именно вторая часть седьмого положения Байера и составляет ядро его «теории напряжения». Согласно этой теории, углеродный скелет циклических соединений рассматривался как плоский многоугольник. Напряжение в нем определялось как половина абсолютной величины разности между внутренним углом многоугольника и нормальным тетраэдрическим углом между углеродными атомами, равным 109°28'. На основе этой теории Байер объяснил, почему пяти- и шестичленные циклы наиболее устойчивы. «Теория напряжения» нашла поддержку (например, у О. Валлаха), но вызвала и возражения со стороны Е. Е. Вагнера, В. В. Марковникова, А. Вернера, С. С. Наметкина. Байер мужественно признал свои ошибки. Однако после принятия допущения о неплоском строении циклов (Г. Заксс, Е. В. М. Мор, Д. Бартон, О. Хассель) и деформации углов тетраэдра не только под влиянием образования цикла, но и при обычных реакциях замещения (К. К. Ингольд) почти все возражения против теории Байера были сняты. Байер существенно расширил и развил стереохимию и стимулировал введение в нее динамических представлений (Мусабеков Ю. С, Черняк А. Я., ук. соч., с. 233–234). О «теории напряжения» см.: Джуа М., ук. соч., с. 288–290; Быков Г. В. История стереохимии органических соединений. — М.: Наука, 1966, с. 101–146.

(обратно)

197

В 1887 г. одновременно с Г. Э. Армстронгом (1848–1937) Байер предложил центрическую формулу бензола, которая наиболее близка к современной электронной формуле (Partington J. R., ук. соч. т. 3, с. 802 —.805).

(обратно)

198

Оскар Пилоти (1866–1915) — немецкий химик, биолог и медик, с 1899 г. профессор Мюнхенского университета; занимался изучением красящего вещества крови, в 1891 г. совместно с Э. Фишером получил рибозу.

(обратно)

199

Биографический очерк написан В. М. Тютюнником

(обратно)

200

Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии создано в Московском университете 15 октября 1863 года. В числе его почетных членов с 1882 года был В. В. Марковников. См.: Козлов В. В. Очерки истории химических обществ СССР. — М.: Изд-во АН СССР, 1958, с. 216–245.

(обратно)

201

Дмитрий Николаевич Анучин (1843–1923) — выдающийся русский антрополог, этнограф, археолог и геолог, с 1896 г. академик Петербургской Академии наук, с 1890 по 1922 г. был президентом Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. Об Анучине см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 1, с. 24–25.

(обратно)

202

Владимир Иванович Вернадский (1863–1945) — выдающийся советский естествоиспытатель, минералог и кристаллограф, основоположник геохимии и биогеохимии, академик Петербургской Академии наук с 1912 г., академик АН УССР с 1919 г. и ее первый президент. Образование получил в Петербургском университете, совершенствовал его в Италии, Германии и Франции. Работал в Московском университете, директором Геологического и минералогического музея Академии наук, в 1922–1939 гг. был директором созданного им Радиевого института и одновременно в 1928–1945 гг. — директором Лабораторий геохимических проблем АН СССР, преобразованной в 1947 г. в Институт геохимии и аналитической химии АН СССР им. В. И. Вернадского. В 1919 г. он создал Химическую лабораторию АН УССР, преобразованную впоследствии в Институт общей и неорганической химии АН УССР. В 1915–1930 гг. руководил Комиссией по изучению естественных производительных сил России (КЕПС). В 1908–1936 гг. Вернадский выдвинул и развил генетическую минералогию — эволюционную теорию происхождения минералов, в том числе химических элементов в земной коре. Первым применил спектральный метод в геохимии, в 1911 г. предсказал значение радиоактивных веществ как источников энергии. Как основоположник биогеохимии ввел понятия «биосфера», «биогеоценоз», «нооценоз» и др.; уделял внимание экологическим проблемам и философским вопросам естествознания. С 1963 г. АН СССР присуждает Золотые медали им. В. И. Вернадского. О Вернадском см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 1, с. 156–158; Балезин С. А, Бесков С. Д., ук. соч., с. 210–218; Вернадский В. И. Избранные сочинения: В 6-ти томах. — М.: Изд-во АН СССР, 1954–1960; История Академии наук Украинской ССР. — Киев: Наукова думка, 1979; Владимир Иванович Вернадский. — М. — Л.: Изд-во АН СССР, 1947. — (Материалы к биобиблиографии ученых СССР. Сер. хим. наук. Вып. 6); Мусабеков Ю. С, Черняк А. Я., ук. соч., с. 320–326; Корсунская В. М., Верзилин Н. М. В. И. Вернадский. — М.: Просвещение, 1975. — (Люди науки); Страницы автобиографии В. И. Вернадского. — М.: Наука, 1981; Вернадский В. И. Избранные труды по истории науки. — М.: Наука, 1981; Мочалов И. И. Владимир Иванович Вернадский (1863–1945). — М.: Наука, 1982; Вернадский В. И. Очерки геохимии. — М.: Наука, 1983; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 102–103.

(обратно)

203

Иван Алексеевич Каблуков (1857–1942) — выдающийся советский физико-химик, почетный член АН СССР с 1932 г. Окончил Московский университет, работал там же с 1903 г. Объяснил механизм присоединения воды и галогеноводородных кислот к непредельным соединениям согласно правилам Марковникова; установил наличие химического взаимодействия между раствором и растворяемым веществом, ввел (одновременно с В. А. Кистяковским) представления о сольватации ионов, положил начало сближению физической и химической теорий растворов; написал несколько учебников. О Каблукове см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 1, с. 384–385; Балезин С. А., Бесков С. Д., ук соч., с. 68–74; Иван Алексеевич Каблуков. — М.: Изд-во АН СССР, 1957. — (Материалы к биобиблиографии ученых СССР. Сер. хим. наук. Вып. 24); Полищук В. Р. Теорема Каблукова. — М.: Знание, 1983. — (Творцы науки и техники); Волков В. А. и др., ук. соч., с. 213–214.

(обратно)

204

Климент Аркадьевич Тимирязев (1843–1920) — крупнейший русский естествоиспытатель, один из основоположников русской научной школы физиологии растений, автор учения о фотосинтезе, один из пропагандистов эволюционного учения Ч. Дарвина в России и страстный популяризатор науки; чл.-корр. Российской Академии наук, с 1890 г. чл. корр. Петербургской Академии наук. Одним из первых ученых приветствовал Октябрьскую революцию. О Тимирязеве см.: Сафонов В. А. Климент Аркадьевич Тимирязев. — М.: Мол. гвардия, 1943. — (ЖЗЛ); Биографический словарь, ук. соч., т. 2; Энциклопедический словарь юного земледельца. — М.: Педагогика, 1983, с. 330.

(обратно)

205

Камеральные науки (камералистика — от лат. camera — дворцовая казна) — цикл административных и экономических дисциплин, изучающих способы ведения дворцового или государственного хозяйства. Камералистика появилась в России со второй половины XIX в. по примеру университетов Германии, где эти дисциплины преподавались с XVII в.

(обратно)

206

См.: Мусабеков Ю. С. В кн.: Труды по истории техники, вып. 10, 57–67 (1954); Волков В. А. и др., ук. соч., с. 237.

(обратно)

207

Об истории химической технологии см.: Фестер Г. История химической техники: Историко-технологический опыт. — Харьков: ГНТИ Украины, 1938; Джуа М., ук. соч., с. 75, и сл.: Фигуровский Н. А. История химии — М.: Просвещение, 1979, с. 22–31 и др.

(обратно)

208

О казанской научной школе см.: Плата А. Ф., Быков Г. В., Эвентова М. О. Владимир Васильевич Марковников: Очерк жизни и деятельности, 1837–1904. — М.: Изд-во АН СССР, 1962; Арбузов А. Е. Казанская школа химиков. — Казань: Татарское кн. изд-во 1971; Мусабеков Ю. С, Черняк А. Я., ук. соч., с. 235–241; Балезин С. А., Бесков С. Д., ук. соч., с. 176–184; Арбузов А. Е. Избранные работы по истории химии. — М.: Наука, 1975; Андрусев М. М., Андрусева Е. М. Н. Н. Зинин, В. В. Марковников: выдающиеся русские химики-органики XIX века. — М.: Просвещение, 1977.

(обратно)

209

Артур Михаэль (1853–1942) — американский химик-органик, ученик Р. Бунзена, А. Гофмана и Ш. Вюрца, с 1912 по 1936 г. работал профессором Гарвардского университета. Открыл реакции (впоследствии названные его именем): получение ацетилированных арилгликозидов (1879 г.) и нуклофильное присоединение веществ по двойной связи (1887 г.). О Михаэле см.: Волков В. А. и др., ук. соч., с. 340.

(обратно)

210

Экспериментальная часть и основные выводы докторской диссертации Марковникова были впоследствии опубликованы автором на немецком языке в статье под названием «О зависимости различной замещаемости радикального водорода в изомерных масляных кислотах» [Ann, Chem. Pharm., 153, 228–259 (1870)].

(обратно)

211

Петр Францевич Лесгафт (1837–1909) — русский педагог, анатом и врач; в 1893 г. организовал в Петербурге Биологическую лабораторию, преобразованную в 1918 г. в научный институт его имени. Разработал учение о суставах и о типах строепия мышц в связи с их функцией, создал функциональную анатомию и теорию физического воспитания, в основу которого положено единство физического и умственного развития. О Лесгафте см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 1, с. 515.

(обратно)

212

Николай Алексеевич Головкинский (1834–1897) — русский геолог, с 1868 г. — профессор Казанского университета, в 1871–1886 г. — профессор Новороссийского университета в Одессе (ректор в 1877–1881 гг.). Впервые ввел представления о колебательных движениях земной коры, осадкообразованиях, фациях и др. О Головкинском см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 1, с. 249; Романовский С. И. Николай Алексеевич Головкинский. — Л.: Наука, 1979.

(обратно)

213

Новороссийский университет был открыт 1 мая 1865 г. в Одессе на базе Ришельевского лицея. В 1920 г. реорганизован в ряд институтов, а в 1933 г. восстановлен и действует поныне под названием Одесского университета. См.: История Украинской ССР. Т. 4. — Киев: Наукова думка, 1983, с. 587–589.

(обратно)

214

Николай Николаевич Соколов (1826–1877) — русский химик, академик Петербургской Академии наук с 1873 г., совместно с А. Н. Энгельгардтом (1832–1893) открыли в 1857 г. первую в России платную публичную химическую лабораторию, издавали первый русский химический журнал. Соколов разработал представления о поведении водорода в органических соединениях, установил природу оксикислот и характер водорода в них, получил молочную, гликолевую, оксипропионовую и глицериновую кислоты и изучил их свойства. Воспитал известных русских химиков Н. А. Меншуткина, П. А. Лачинова и М. Г. Кучерова. О Соколове см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 2; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 470.

(обратно)

215

Михаил Иванович Коновалов (1958–1906) — известный русский химик-органик, изучал действие азотной кислоты на органические соединения. Первооткрыватель нитрующего действия слабого раствора азотной кислоты на алифатические (реакции Коновалова), алициклические и жирноароматические углеводороды. С помощью этой реакции получил и исследовал нитросоединения оксимов, спиртов, альдегидов, кетонов и др. Был талантливым популяризатором науки. О Коновалопе см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 1, с. 439; Старосельский П. И., Никулина Е. П. Михаил Иванович Коновалов. — М.: Наука, 1981; Волков В. А. в др., ук. соч., с. 251–252.

(обратно)

216

Николай Матвеевич Кижнер (1867–1935) — известный советский химик-органик, почетный член АН СССР с 1934 г. Экспериментально доказал в 1894 г. изомеризацию циклов с уменьшением кольца, в 1900 г. получил алифатические диазосоединения, в 1910 г. открыл реакцию каталитического разложения гидразинов (реакция Кижнера — Вольфа), в 1912 г. разработал способ синтеза углеводородов циклопропанового ряда (реакция Кижнера). Обладатель двух премий им. А. М. Бутлерова, один из создателей советской анилинокрасочной промышленности. О Кижнере см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 1, с. 413; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 232.

(обратно)

217

Николай Яковлевич Демьянов (1861–1938) — советский химик-органик, академик с 1929 г. Получил многие циклические соединения (метилциклопропан, винилциклопропан, циклопропилкарбинол и др.), предложил общий метод получения предельных гликолей, осуществил изомеризацию алициклов в направлении увеличения цикла (перегруппировка Демьянова). Лауреат премии им. А. М. Бутлерова и премии им. В. И. Ленина (1930 г.). О Демьянове см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 1, с. 302; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 170.

(обратно)

218

Александр Николаевич Реформатский (1864–1937) — советский химик, автор работ по синтезу непредельных ароматических спиртов и учебников по неорганической и органической химии. Более известен его брат химик-органик С. Н. Реформатский (1860–1934). О Реформатском см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 2; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 437.

(обратно)

219

Александр Павлович Сабанеев (1843–1923) — русский химик, профессор Московского университета. Получил трибромэтилен и дииодэтилен, впервые применил криоскопический метод определения молекулярной массы соединения в коллоидных растворах. О Сабанееве см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 2; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 442.

(обратно)

220

Александр Александрович Яковкин (1860–1936) — советских химик, чл.-корр. АН СССР с 1925 г., с 1919 г. работал в Государственном институте прикладной химии в Ленинграде. С его именем связано становлениеалюминиевой промышленности в СССР: в 1925 г. он разработал способ производства чистого оксида алюминия, на основе которого был пущен первый в стране глиноземный завод. О Яковкине см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 2; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 663.

(обратно)

221

Василий Петрович Ижевский (1863–1926) — советский металлург, автор работ по доменному производству, металлографии, электрометаллургии и термообработке. Четырехпроцентный раствор пикриновой кислоты (реактив Ижевского) и сейчас применяется для проявления макроструктуры сплавов. Автор электрической печи и других оригинальных конструкций. Об Ижевском см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 1, с. 375–376.

(обратно)

222

Абрам Моисеевич Беркенгейм (1867–1938) — советский химик-органик, заслуженный деятель науки и техники РСФСР, профессор Московского института тонкой химической технологии. Одним из первых начал применять электронную теорию к органической химии, был в числе основоположников советской фармацевтической промышленности. О Беркенгейме см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 1, с. 66.

(обратно)

223

Через много лет после смерти Марковникова советский химик С. С. Наметкин писал: «Человек глубоко оригинальный, прекрасный администратор, требовательный и строгий, но справедливый к подчиненным, В. В. Марковников был прекрасным учителем и воспитателем молодого поколения» [Успехи химии, 9, 716 (1940)].

(обратно)

224

Двери химической лаборатории женщинам первыми открыли крупные русские химики — Н. Н. Зинин, А. Н. Энгельгардт, П. А. Кочубей в А. П. Бородин. Вместе с Ю. В. Лермонтовой (1846–1919) в числе первых женщин-химиков России упоминают Анну Федоровну Волкову (? — 1876), Веру Евстафьевну Богдановскую-Попову (1867–1896), Евдокию Александровну Фомину-Жуковскую (1860–1894) и др. О первых русских женщинах-химиках см.: Мусабеков Ю. С. Юлия Всеволодовна Лермонтова. 1846–1919. — М.: Наука, 1967; Мусабеков Ю. С. Химия и жизнь, № 3, 12–14 (1968); № 1 и 10 (1966); Волков В. А. и др., ук. соч., с. 296.

(обратно)

225

Нафтены — предельные эпициклические углеводороды ряда пиклопентана, циклогексана и др.

(обратно)

226

Петр Петрович Алексеев (1840–1891) — русский химик-органик, разработал метод получения азоксибензола, много сделал для популяризации химических знаний. Об Алексееве см.: Биографической словарь, ук. соч., т. 1, с. 13; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 15.

(обратно)

227

Дмитрий Петрович Коновалов (1856–1926) — крупный советский химик, дважды возглавлявший Русское физико-химическое общество.

(обратно)

228

Владимир Онуфриевич Ковалевский (1842–1883) — русский естествоиспытатель, основоположник эволюционной палеонтологии; прожил тяжелую и короткую жизнь. Его основополагающие работы высоко оценивал Ч. Дарвин, выявленная им закономерность исторического развития животных носит название «закон Ковалевского». Большое количество выдающихся трудов создал всего за пять лет. О Ковалевском см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 1, с. 426–427.

(обратно)

229

Аполлон Аполлонович Курбатов (1851–1903) — русский химик-органик, профессор Петербургского технологического института с 1893 г. Участвовал в разработке метода хлорирования бензола газообразным хлором в присутствии трех- или пятихлористой сурьмы; изучал кавказские нефти. О Курбатове см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 1, с. 473–474.

(обратно)

230

Павел Антонович Ильенков (1821–1877) — русский химик-технолог, окончил Петербургский университет, совершенствовал образование в Германии и Франции, работал в Москве. В 1851 г. издал лучший в то время «Курс химической технологии», автор других руководств. Удостоен Демидовской премии в 1852 г. Об Ильенкове см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 1, с. 377; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 207–208.

(обратно)

231

Николай Дмитриевич Зелинский (1861–1953) — выдающийся советский химик-органик, академик с 1929 г. С 1917 г. работал в Московском университете, а с 1935 г. — одновременно в Институте органической химии АН СССР, которому в 1953 г. присвоено его имя. Он был Героем Социалистического Труда, лауреатом премии им. В. И. Ленина (1934 г.) и трех Государственных премий СССР, почетным членом ВХО им. Д. И. Менделеева, основателем крупной научной школы химиков-органиков. Зелинский синтезировал многочисленные углеводороды с 3–9 атомами углерода в кольце, в 1910 г. открыл явление дегидрогенизационног» катализа, а в 1911 г. — необратимого катализа. В 1916 г. создал модель противогаза. Он является одним из основоположников учения об органическом катализе, внес существенный вклад в решение проблемы происхождения нефти (органическая теория), получил большое количество органических соединений и изучил их свойства. О Зелинском см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 1, с 358–359; Балезин С. А., Бесков С. Д., ук. соч., с. 200–209; Мусабеков Ю. С, Черняк А. Я., ук. соч., с. 313–319; Ников Е. Зелинский. — М.: Мол. гвардия, 1964. — (ЖЗЛ); Андрусев М. М., Табер А. М. Н. Д. Зелинский. — М.: Просвещение, 1984 — (Люди науки); Волков В. А. и др., ук. соч., с. 198–199; Биографии великих химиков, ук. соч., с. 212–218.

(обратно)

232

Анри Жюль Дебре (1826–1888) — французский химик, ученик ж сотрудник А. Сент-Клер Девилля; работал в области неорганической и физической химии, изучал платиновые металлы и сплавы; в 1863 г. издал «Курс начальной химии». В 1872 г. Дебре и Девилль изготовили международные эталоны метра и килограмма из сплава платины с 10% иридия. О Дебре см.: Волков В. А. и др., ук. соч., с. 165–166.

(обратно)

233

Франсуа Эрнест Маллар (1833–1894) — французский химик, учитель Ле Шателье, профессор Горной школы; изучал процессы взрыва газов и детонации.

(обратно)

234

Гидравлический цемент затвердевает под водой. Ле Шателье установил, что этот цемент содержит силикат 3CaO∙SiO₂, окись алюминия b феррит извести, которые под влиянием воды гидролитически распадаются, выделяя свободную известь Ca(ОН)₂, а силикат превращается в кристаллический CaO∙SiO₂∙2,5H₂O. Образующаяся корка СаСO₃ защищает цемент от разрушения (Смит А. Введение в неорганическую химию. Т. 2. — М. — Л.: Госиздат, 1929, с. 259–261). С 1883 г. Ле Шателье изучал способы изготовления и свойства цементов (Ле Шателье А. Кремнезем и силикаты. — Л: НХТИ, 1929).

(обратно)

235

В 1884 г. Ле Шателье сформулировал общий закон (правило Ле Шателье) смещения химического равновесия: «Любая система, находящаяся в состоянии устойчивого химического равновесия, будучи подвергнута влиянию внешнего воздействия, которое стремится изменить либо температуру, либо конденсированность (давление, концентрацию, число молекул в единице объема) всей системы или некоторых ее частей, может подвергнуться только тем изменениям, которые, если бы они происходили сами по себе, вызвали бы изменение температуры или конденcированности, противоположное по знаку тому изменению, которое вызывается внешним воздействием» [Le Chatelier H. Compt. rend., 99, 767 (1884)]. Принцип подвижного равновесия, но только в частном виде — для температуры — был впервые сформулирован Я. Вант-Гоффом. В 1925 г. Ле Шателье этот принцип излагает так: «Всякая система в состоянии химического равновесия под влиянием изменения одного из факторов этого равновесия (давления, температуры, электродвижущей силы, концентрации реагирующих тел) испытывает такое превращение, которое, если бы происходило одно, вызывало бы изменение данного фактора в противоположном направлении» [Соловьев Ю. И. Очерки по истории физической химии. — М.: Наука, 1964, с. 224].

(обратно)

236

Платино-родиевую термопару Ле Шателье изобрел в 1887 г. Он доказал, что термопара, состоящая из 90% чистой платины и 10% сплава платины с родием, дает возможность измерять температуры до 1200°С c точностью до 10°С (Le Chatelier H., J. phys., 1887, 2 ser.).

(обратно)

237

Аналогия между растворами и сплавами была выявлена еще в 1868 г. выдающимся русским ученым-металлургом Дмитрием Константиновичем Черновым (1839–1921). См.: Биографический словарь, ук. соч., т. 2, С. 356–358; Гумилевский Л., Чернов. — М.: Мол. гвардия, 1975. — (ЖЗЛ); Шафрановский И. И. История кристаллографии в России. — М. — Л.: Наука, 1962, с. 287–296.

(обратно)

238

Франсуа Мари Рауль (1830–1901) — известный французский физик и физико-химик, профессор университета в Гренобле (с 1870 по 1901 г.), с 1899 г. член-корр. Петербургской Академии наук; работал в области электрохимии, термохимии и аналитической химии; в 1882 г. разработал метод криоскопии и эбулиоскопии и открыл закон о температуре замерзания и кипения растворов (закон Рауля). Эти исследования суммированы в монографиях «Криоскопия» (Париж, 1901) и «Тонометрия» (Париж, 1900). О Рауле см.: Partington J. R., ук. соч., т. 4, с. 645–650; История учения о химическом процессе, ук. соч., с. 144–146; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 418–419.

(обратно)

239

Эрнст Отто Бекман (1853–1923) — немецкий ученый, учения Г. Кольбе, профессор в Лейпциге (с 1897 г.) и Берлине (с 1912 г.) В 1888 г. разработал аппаратуру для определения молекулярного веса растворенных веществ криоскопическим методом, сконструировал термометр (термометр Бекмана); основные работы относятся к области органической химии: он открыл перегруппировку, названную его именем (1866 г.) оксимов кетонов в амиды кислот при помощи серной и соляной кислот, пятихлористого фосфора и т. д., получил ментон, исследовал возможности технического применения фурфурола, установил природу четыреххлористой серы. О Бекмане см.: Partington J. R._t ук. соч., т. 4, с. 833; Сабадвари Ф., Робинсон А., ук. соч., с. 270; Волков и др., ук. соч., с. 45.

(обратно)

240

В 1927 г. Ле Шателье был избран почетным членом АН СССР.

(обратно)

241

Понятия «полиморфизм» и «аллотропия» близки по значению, но не идентичны. Аллотропия наблюдается лишь у некристаллических элементов (кислород — озон, пластическая сера — ромбическая сера). Полиморфизм наблюдается у кристаллических элементов и соединений (алмаз — графит, металлы, соли). Часто кристаллические полиморфные формы называют аллотропными, что не точно, хотя и применяется на практике.

(обратно)

242

В 1894 г. (независимо от петербургского химика И. Ф. Шредера, 1890 г.) Ле Шателье вывел термодинамическое уравнение, количественно -связывающее растворимость, температуру и теплоту плавления. С работами Ле Шателье перекликаются труды и других русских ученых — Н. С. Курнакова (1860–1941), В. Ф. Тимофеева (1858–1923), М. С. Вревского (1871–1929).

(обратно)

243

Джозайя Уиллард Гиббс (1839–1903) — выдающийся американский ученый. Ему принадлежат работы по термодинамике, физико-химии, математике, статистической механике. В 1875–1878 гг. он издал монографию «О равновесии гетерогенных веществ», в которой разработал метод термодинамических функций, сформулировал правило фаз, дал «треугольник Гиббса» для расчета трехкомпонентных систем, ввел понятие «кристаллизация», разработал основы электрохимии, установил фундаментальный закон статистической физики (распределение Гиббса). О Гиббсе см.: Франкфурт У. И., Френк А. М. Джозайя Уиллард Гиббс. — М.: Наука, 1964; Кедров Б. М. Три аспекта атомистики: I. Парадокс Гиббса. Логический аспект. — М.: Наука, 1969; Уилсон М. Американские ученые и изобретатели. — 2-е изд. Пер. с англ. — М.: Знание, 1975; Гельфер Я. М. История и методология термодинамики и статистической физики. — 2-е изд., перераб., доп. — М.: Высшая школа, 1981, с. 386–403; Храмов Ю. А., ук. соч., с. 84; История учения о химическом процессе, ук. соч., с. 77–86 и др.; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 139–140.

(обратно)

244

Генри Бессемер (1813–1898) — английский металлург, с 1879 г. член Королевского общества; в 1856 г. предложил «бессемеровский метод» (бессемерование) выплавки стали. О Бессемере см.: Asmov I. Biographical Encyclopedia of Science and Technology. — New York, 1964, p. 269–270; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 57–58; Лесников М. П. Бессемер. — М.: Мол. гвардия, 1934. — (ЖЗЛ).

(обратно)

245

Ле Шателье опубликовал около 500 статей и несколько книг.

(обратно)

246

О необходимости связи науки с промышленностью Ле Шателье не переставал говорить и писать до конца своих дней. См.: Ле Шателье А. Наука и промышленность — М.: Техника управления, 1928.

(обратно)

247

Препараты мышьяка введены в медицину еще иатрохимиками и широко применяются до настоящего времени. См.: Рцхиладзе В. Г. Мышьяк. — М.: Металлургия, 1969

(обратно)

248

Средство, вызывающее рвоту, — тартрат сурьмы и калия (комплексная соль винной кислоты).

(обратно)

249

Эдмон Фреми (1814–1894) — французский химик, с 1846 г. профессор Политехнической школы в Париже, с 1879 г. директор Музея истории естественных наук, с 1856 г. чл-корр. Петербургской Академии наук. Работал в области органической и неорганической химии; исследовал метасурьмяную кислоту и аммиачные соединения кобальта; пытался получить искусственные драгоценные камни; занимался технологией стекла, цемента, стали и искусственных удобрений; изучая омыление жиров; получил стеарин, олеиновую, пальмитиновую и другие кислоты. Издал большую «Химическую энциклопедию» (43 тома, 1882 г.). О Фреми см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 2, с. 324; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 529.

(обратно)

250

О фторе и его соединениях см.: Кнунянц И. Л., Фокин А. В. Покорение неприступного элемента. — М.: Изд-во АН СССР, 1963; Исикава М^:., Кобаяси Е. Фтор: Химия и применения. Пер. с япон. — М.: Мир, 1982.

(обратно)

251

Эта статья опубликована в “Comptes rendus des Siences de L'Academie des Sciences” под названием “De L'Absorption d'oxygene et de remission d'acide carbonique par les feuilles maintenues a l'obscnrite”.

(обратно)

252

Первую работу об окислах железа Муассан опубликовал в 1877 г., затем появился еще ряд его статей по этой же теме. В 1879 г. он сообщил о получении из амальгам хрома, никеля, марганца, железа, кобальта. В 1880 г. защитил докторскую диссертацию по химии окислов железа.

(обратно)

253

С 1872 по 1883 г. Муассан занимался физиологией, изучал свойства различных металлов и их соединений (амальгам), пытался получить голубые надхромовые кислоты и изучить их свойства.

(обратно)

254

Фтор был получен Муассаном при — 23°С (Moissan H. Le Fluor. — Paris: Libraire Armand Colin, 1914).

(обратно)

255

He только вода, но и такие негорючие материалы, как асбест в кирпич, загораются в струе фтора. Бром, иод, сера, селен, теллур, фосфор, мышьяк, сурьма, кремний и древесный уголь самопроизвольно воспламеняются во фторе уже при обычной температуре, а при нагревании реагируют в благородные металлы.

(обратно)

256

Работая в Музее истории естественных наук у Фреми и Дехерена, Муассан познакомился с ботаником Веску и химиком Эттардом. В 1876 г. он в течение года служил в армии в Лилле, где сблизился с врачами Бэкле Середе и Вальтером, которые всю жизнь оставались его верными друзьями. Их интерес к литературе и живописи передался Муассану. Последний даже пробовал себя в литературе, написав пьесу.

(обратно)

257

Поль Лебо [1868 (или 1869) — 1959] — французский химик, профессор токсикологии на фармацевтическом факультете (с 1908 по 1940 г.); автор ряда работ по неорганической химии, открыл совместно с А. Дамиенсом окись фтора.

(обратно)

258

В элементарном состоянии бор впервые получен в 1808 г. Гей-Люссаком и Тенаром и почти одновременно с ними Г. Дэви (Фигуровский Н. А. Открытие элементов и происхождение их названий. — М.: Наука, 1970, с. 58).

(обратно)

259

Чистый (99,999%-ный) элементарный бор был получен восстановлением хлористого бора водородом при 1200°С. О боре и его соединениях см.: Марковский Л. Я., Жигач А. Ф., Валяшко М. Г. Бор, его соединения и сплавы. — Киев: Изд-во АН УССР, 1960; Казаков Б. И. Блистательный путешественник. — М.: Металлургия, 1981.

(обратно)

260

Температура плавления окиси кальция 2585°С, но уже при 1800°С она начинает размягчаться. — Прим. ред.

(обратно)

261

Шарль Фридель (1832–1899) — французский химик-органик и минералог, чл.-корр. Петербургской Академии наук (с 1894 г.). Синтезировал множество органических соединений, открыл с американским химиком Джеймсом Массоном Крафтсом (1839–1917) метод синтеза гомологов ароматических углеводородов с помощью безводного хлористого алюминия (реакция Фриделя — Крафтса). Занимался искусственным получением минералов (кварца, рутила, топаза и др.) и явлением пироэлектричества кристаллов. О Фриделе см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 2, с. 325; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 529–530; Быков Г. В. История органической химии: Открытие, ук. соч., с. 40 и др.

(обратно)

262

Первое сжигание алмаза произвели флорентийские академики Аверани и Тарджони в 1694 г., затем А. Лавуазье в 1773 г. и русский минералог А. М. Карамышев (см.: Раскин Н. М., Шафрановский И. И. Александр Матвеевич Карамышев. — М. — Л.: Наука, 1975). Химический состав алмаза был установлен в 1797 г. С. Теннантом, который показал, что одинаковые количества алмаза и угля дают при окислении равные количества углекислого газа. В 1814 г. Г. Дэви и М. Фарадей окончательно доказали, что единственным продуктом горения алмаза является СОг (Шафрановский И. И. Алмазы. — Л.—М.: Наука, 1964; Милашев В. А. Алмаз: Легенды и действительность. — 2-е изд., перераб. доп. — Л.: Недра, 1981).

(обратно)

263

Первые попытки получить искусственные алмазы из углерода под давлением принадлежат русскому ученому В. Н. Каразину (1823 г.) и французам Каньяр-Латуру и Ганналю (1828 г.). Последующие многочисленные опыты по получению искусственных алмазов описаны Муассаном «1893 г., К..Д. Хрущевым (1852–1912) в 1894 г., Хэннеем в 1880 г., Ч. Парсонсом в 1920 г. и другими. Впервые синтез искусственных алмазов осуществлен в 1954–1955 гг. группой американских ученых (при температуре более 2000ºС и давлении выше 10000 атмосфер). Сейчас во всех развитых странах налажено промышленное получение синтетических алмазов. См.: Рич В. И., Черненко М. Б. Неоконченная история искусственных алмазов. — М.: Наука, 1976.

(обратно)

264

Самый большой из известных алмазов «куллинан» найден в 1905 г. в Южной Африке. До того как его разрезали на 105 частей, он весил 3.106 каратов (621 г), «мел размер 10X5X6 см и был оценен в 9 млн. фунтов стерлингов (Смит А., ук. соч., т. 2, с. 93).

(обратно)

265

Moissan Н. Le Fluor et ses Composes. — Paris, 1900 (2 ed.: Moissan H. Le Fluor. — Paris: Libraire Armand Colin, 1914); Moissan H. Le Four Electrique. — Paris, 1897.

(обратно)

266

Нобелевская премия по химии в 1906 г. была присуждена Муассану «в признание большого объема исследований, получение элемента фтора и введение в лабораторную и промышленную практику электрической печи, названной его именем».

(обратно)

267

Рудольф Юлиус Эмануэль Клаузиус (1822–1888) — известный немецкий физик; с 1855 г. профессор Высшей технической школы в Цюрихе, иностранный член Петербургской Академии наук с 1878 г. В 1850 г. дал формулировку второго закона термодинамики, ввел понятия энтропии (в 1856 г.) и длины свободного пробега молекул. О Клаузиусе см.: Кудрявцев П. С. Курс истории физики. — 2-е изд., испр., доп. — М.: Просвещение, 1982, с. 231–234; Выдающиеся физики мира, ук. соч., с. 225–230; Храмов Ю. А., ук. соч., с. 134–135.

(обратно)

268

Иоганн Ганштейн (1822–1880) — немецкий ботаник, специализировавшийся по анатомии растений; создал теорию «гистогенов». О Ганштейне см.: История биологии с древнейших времен до начала XX века. — М.: Наука, 1972, с. 435–436.

(обратно)

269

Отто Фишер (1852–1932) — немецкий химик, профессор университета в Эрлангсне (1885–1925 гг.), двоюродный брат Э. Фишера, вместе с которым он открыл строение фуксина и синтезировал фенилгидразин; основные труды посвящены синтезу и изучению строения органических красителей. Об О. Фишере см.: Биографический словарь, т. 2, ук. соч., е. 313–314; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 518.

(обратно)

270

Докторская диссертация Фишера была посвящена химии фталеинов (Мусабеков Ю. С, Черняк А. Я., ук. соч., с. 278).

(обратно)

271

Одним из выдающихся вкладов Фишера в химию углеводов было введение в 1884 г. в лабораторную практику фенилгидразина, который реагирует со многими карбонильными соединениями, давая малорастворимые и хорошо кристаллизующиеся производные. Открытие, синтез и применение фенилгидразина Фишер описал в своей докторской диссертации. Несмотря на то что Фишер в течение 12 лет страдал от последствий токсического действия фенилгидразина, он назвал его своей «первой и самой продолжительной химической привязанностью» (Fischer E. Aus meinem Leben. — Berlin: Springer, 1922).

(обратно)

272

Зденко Ганс Скрауп (1850–1910) — австрийский химик, профессор Высшей технической школы в Граце (1886–1906 гг.) и университета в Вене (с 1906 г.); в 1880 г. открыл реакцию получения хинолина (реакция Скраупа) нагреванием смеси анилина, глицерина и серной кислоты в присутствии окислителя — нитробензола; изучал алкалоиды, углеводы и белки; в 1901 г. открыл целлюлозу. О Скраупе см.: Биографический словарь, т. 2, ук. соч., с. 223; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 465.

(обратно)

273

Вильгельм Кёнигс (1851–1906) — немецкий химик, профессор, преподававший в Мюнхене и Аахене; изучал производные пиридина, хинолина, терпены, алкалоиды и др.

(обратно)

274

В 1878 г. Эмиль Фишер и Отто Фишер установили строение розанилина и парарозанилина и доказали их связь с трифенилметаном, для получения которого предложили новый способ — диазотирование паралейканилина.

(обратно)

275

Людвиг Кнорр (1859–1921) — немецкий химик, ученик Байера, Бунзена и Фишера, профессор в Иене (с 1889 г.); исследовал пиразолон (1883–1911 гг.), синтезировал хинолин, антипирин, соединения пиррола, пиразола, открыл морфолин (1889 г.) и др. О Кнорре см.: Partington I. R., ук. соч., т. 4, с. 837; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 242–243.

(обратно)

276

Исследование Сахаров Фишер с учениками начал в 1884 г. и продолжал до 1899 г. О работах Фишера по углеводам см.: Partington J. R., ук. соч., т. 4, с. 820–828; Ihde A. J. The Development of Modern Chemistry. — New York: Harper, 1966, p. 344–356; Фишер Э. Избранные труды. — M.: Наука, 1979. — (Классики науки).

(обратно)

277

См.: Моррисон Р., Бойд Р. Органическая химия. Пер. с англ. — М.: Мир, 1974, с. 73–92.

(обратно)

278

Иоханнес Вислиценус (1835–1902) — немецкий химик-органик, работал в США, в 1856 г. вернулся в Германию, с 1867 г. профессор университета в Цюрихе, а с 1870 г. — в Высшей технической школе в Цюрихе; получил терефталевую кислоту (1873 г.), открыл реакцию получения ароматических дикарбоновых кислот (1886 г.), изучал геометрическую изомерию органических кислот, получил щавелевоуксусный эфир (1887 г.), в 1894 г. открыл реакцию гладкого декарбонилирования оксалильных производных сложных эфиров. О Вислиценусе см.: Partington J. R., ук. соч., т. 4, с. 754–764; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 108–109.

(обратно)

279

Путем конденсации глицеринового альдегида и другими способами Фишер и Тафель получили смесь сахарообразных веществ, из которой в 1890 г. с помощью фенилгидразина выделили α- и β-акрозы; α-акроза оказалась тождественной одной из составных метиленитана, впервые полученного в 1861 г. А. М. Бутлеровым. Фишер позднее писал: «Бутлерову бесспорно принадлежит честь синтетического получения первого тела, принадлежащего к классу Сахаров» (Fischer E. Gesaminelte Werke /Hrsg. М. Bergmann. Bd. 1–6. — Merlin, 1922–1925.

(обратно)

280

Генрих Килиани (1855–1945) — немецкий химик, ученик Э. Фишера и Эрленмейера, работал в нескольких институтах Мюнхена, затем был профессором (1897–1920) во Фрейбурге; основные работы посвящены изучению строения Сахаров; в 1886 г. открыл реакцию присоединения к сахарам цианистого водорода (реакция Килиани) и показал, что фруктоза и глюкоза содержат карбонильные группы. О Килиани см.: Ihde A. J., ук. соч., с. 347.

(обратно)

281

Фридрих Вильгельм Георг Кольрауш (1840–1910) — немецкий физик и химик, государственный деятель, профессор в Цюрихе (1870 г.), Дармштадте (1871 г.) и Вюрцбурге (1875 г.); иностранный чл.-корр. Петербургской Академии наук с 1894 г., основные работы по электричеству, магнитным измерениям, электролизу, термоэлектричеству. В 1875 г. экспериментально установил «закон независимости движения ионов», изучал электропроводность растворов, дал в 1879 г. уравнение электропроводности электролитов. О Кальрауше см.: Partington J. R., ук. соч., т. 4, с. 670–671; Храмов Ю. А., ук. соч., с. 137–138; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 249

(обратно)

282

За 13 лет до Фишера синтез мочевой кислоты впервые осуществил' биохимик И. Я. Горбачевский (1854–1942). Он родился в Полтавской губернии, был профессором и ректором украинских университетов в Вене и Праге; с 1925 г. — академик АН УССР. В 1882 г. Горбачевский синтезировал мочевую кислоту сплавлением при 200–230°С мочевины и гликоля, а в 1887 г. сплавлением мочевины и амида трихлормолочной кислоты, чем нанес еще один удар по теории витализма. Он также впервые получил кристаллические ксантин и гуанин, в 1886 г. синтезировал креатиниа (лактам креатина), разработал способ выделения чистых нуклеиновых, кислот из животных тканей, одним из первых получил в чистом виде аминокислоты и показал, что они являются составляющими белков; в 1889–1891 гг. открыл молибдексодержащий фермент ксантиноксидазу,. которая осуществляет пуриновый (азотный) обмен в живых организмах. Фишер, несомненно, знал из научных публикаций на немецком языке об этих фундаментальных исследованиях Горбачевского, использовал hi результаты в своих работах, но считал «синтез Горбачевского» случайностью. В 1953 г. французский ученый Кост писал: «Все труды Горбачевского о путях образования мочевой кислоты не превзойдены до сих пор»» О Горбачевском см.: Василега-Дерибас М. Знания та праця (Киев), № 6, 12 (1982); Марченко М. Г. Укр. химич. ж., 31, № 6, 642–648 (1965); Бабюк Я. Укр. бiохiм. ж., № 4, 633 (1962). Об истории изучения соединений группы пурина от К. В. Шееле до Э. Фишера см.: Тэйх М. Тр. Ин-та истории естествозн. и техн., 35, 212–244 (1961); Быков Г. В. История органической химии: Открытие, ук. соч., с. 188.

(обратно)

283

Фишер провел систематическое исследование (1882–1895 гг.) соединений пуриновой группы (мочевой кислоты, аденина, кофеина, гуанина, ксантина, гипоксантина, теобромина, теофиллина и др., 1897 г.), основное вещество которой — пурин CsH^N» он синтезировал в 1898 г., а в 1899 г. закончил начатый А. Байером синтез оксипроизводного пурина — мочевой кислоты. Фишер установил формулы всех изученных пуринов, разработал метод их синтеза с применением псевдомочевых кислот и открыл ряд реакций превращения пуринов одного в другой: прямое замещение водорода, хлорирование хлоридами фосфора, превращение галогензамещенных пуринов, получение гомологичных пуринов. В 1903 г. совместно с Ф. Мерингом синтезировал диэтилмалонилмочевину (веронал). Эти работы объединены им и его учениками в монографии «Исследование пуриновой группы. 1882–1906» (Берлин, 1907). (Partington J. R., ук. соч., т. 4, с. 828–831; Джуа М., ук. соч., с. 334–335; Биографический словарь, ук. соч., т. 2, с. 314; Фишер Э., ук. соч., с. 9.)

(обратно)

284

Общепринятый в настоящее время условный способ обозначения конфигурационных взаимоотношений в стереохимии был впервые предложен Фишером (1890 г.), затем несколько видоизменен Н. Розановым (1906 г.) и подробно обсужден в 1949 г. американским ученым К. Хадсоном (1881–1952). Фишер предложил пользоваться вместо трехмерных моделей оптических изомеров их плоскими проекциями.

(обратно)

285

Правила Женевской номенклатуры (Постановления Международной комиссии для реформы химической номенклатуры, принятые на Женевском конгрессе 19–22 апреля 1892 г.) приведены в кн.: Терентьев А. П., Кост А. Н., Цукерман А. М., Потапов В. М. Номенклатура органических соединений. — М.: Изд-во АН СССР, 1955, с. 268–278.

(обратно)

286

В 1899 г. Фишер был избран иностранным чл.-корр. Петербургской Академии наук. В 1912 г. Немецкое химическое общество учредило медаль Эмиля Фишера, которой раз в два года награждаются ученые за выдающиеся исследования по органической химии; в том же году для исследовательской работы Фишера в Берлин-Далеме была построена самая большая в мире химическая лаборатория.

(обратно)

287

Артур Уильям Кроссли (1869–1925) — английский химик, ученик Э. Фишера; изучал строение Сахаров.

(обратно)

288

В 1894 г. Фишер установил, что между химическим действием живых клеток дрожжей и действием ферментов на глюкозиды нет различия. Он обнаружил, что оптически активные ферменты по-разному относятся к оптическим антиподам («вальденовское обращение;), и установил, что между ферментом и объектом его воздействия должно существовать сходство молекулярной конфигурации, аналогичное соответствию «ключа и замка» (Мусабеков Ю. С, Черняк А. Я., ук. соч., с. 279; Биографический словарь, ук. соч., т. 2, с. 314).

(обратно)

289

Нобелевская премия по химии была присвоена Фишеру «в признание выдающегося значения его классических работ, связанных с сахарами и пуриновыми группами».

(обратно)

290

Эрнст Ф. А. Фурно (1872–1949) — французский химик и фармацевт. Образование получил в Париже, работал в нескольких университетах Германии, затем в Пастеровском институте в Париже (1911–1946 гг.); своими работами по фармацевтической химии способствовал установлению основополагающих законов химиотерапии. О Фурно см.: Шамин А. Н. История химии белка, ук. соч., с. 245–249; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 534.

(обратно)

291

Изучение строения белковых тел Фишер начал в 1899 г. и продолжал до конца жизни. О работах Фишера по синтезу аминокислот и пептидов, созданию пептидной теории строения белков см.: Шамин А. Н. Развитие химии белка. — М.: Наука, 1966; Шамин А. Н. Химический синтез белка (Исторический очерк). — М.: Наука, 1969; Шамин А. Н., Джабраилова Н. А. Развитие химии аминокислот. — М.: Наука, 1974; Шамин А. Н. История химии белка. — М.: Наука, 1977; Иванов В. Т., Шамин А. Н. Путь к синтезу белка. — Л.: Химия, 1982.

(обратно)

292

«Исследования аминокислот» (1906 г.), «Введение в изготовление органических препаратов» (1906 г.), «Исследование углеводов и ферментов» (1909–1919, 2 т.), «Полипептиды и белки» (1919 г.).

(обратно)

293

В последние годы жизни кроме белков Фишер изучал дубящие вещества и депсиды — эфирообразные соединения двух молекул ароматических оксикарбоновых кислот. Он доказал, что главной составной частью китайского танина является эфир D-глюкозы и дигалловой кислоты, затем синтезировал сходный с китайским танином пентадигаллат α-глюкозы (Биографический словарь, ук. соч., т. 2, с. 314; Partington J. R., ук. соч., т. 4, с. 832; Фишер Э., ук. соч., с. 262 и сл.).

(обратно)

294

Огюст Конт (1798–1857) — французский буржуазный философ и социолог, родоначальник позитивизма. О Канте см.: Философский энциклопедический словарь. — М.: Сов. энцикл., 1983, с. 274–275.

(обратно)

295

Ашиль Жозеф Ле Бель (1847–1930) — французский химик-технолог, ассистент Балара, затем Вюрца; опубликовал исследования по органической химии, для объяснения оптической активности предложил понятие асимметрического углеродного атома, независимо от Вант-Гоффа выдвинул идею о пространственном строении молекул органических веществ. О Ле Беле см.: Delepine. Vie et ouvrages de J. A. Le Bel. — Paris, 1949; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 288–289; Быков Г. В. История стереохимии органических соединений. — М.: Наука, 1966, с. 48–64 и др.

(обратно)

296

Докторская диссертация Вант-Гоффа называлась «Вклад в знания о цианоуксусной и малоновой кислотах».

(обратно)

297

van't Hoff J. Archiv neerland. sci. exact, nat., 9, 445 (1874).

Полный текст этой работы на русском языке и результаты ее обсуждения приведены в кн.: Быков Г. В. История стереохимии органических соединений, ук. соч., с. 41–47.

(обратно)

298

В мае 1875 г. вышел французский перевод статьи «Расположение атомов в пространстве». В переводе на немецкий она была опубликована в 1877 г. с предисловием И. Вислиценуса.

(обратно)

299

Kolbe Н. J. prakt. Chem., 15, 473 (1877). Теорию Вант-Гоффа критиковали также Бертло, Фиттиг, Клаус, Лоссен и Генрикссон. Однако в последние 20 лет в основном в работах Вислиценуса, Байера, Ландольта, Валлаха и Э. Фишера она была признана и развита. В 1888 г. В Мейер ввел термин «стереохимия» (Быков Г. В., ук. соч., с. 55–59, 61–66).

(обратно)

300

Первая книга Вант-Гоффа «Взгляды на органическую химию» вы шла в свет в 1878 г. Всего же Вант-Гофф опубликовал более 200 научных статей, девять его книг переведены на русский язык.

(обратно)

301

При данном давлении.

(обратно)

302

Эрнст Юлиус Коген (1869–1944) — голландский ученый, профессор физики и неорганической химии в Утрехтском университете, ученик и первый биограф Вант-Гоффа, иностранный чл.-корр. АН СССР с 1924 г.; изучал аллотропию олова и сурьмы; ему принадлежат работы по метастабильности, исследования в области электрохимии, труды по истории химии. О Когене (Кохене, Коэне) см.: Волков и др., ук. соч., с. 246.

(обратно)

303

«Очерки по химической динамике» вышли в 1896 г., русский перевод книги — в 1936 г. (Л.: Химтеоретиздат). Эта знаменитая работа Вант-Гоффа превратила кинетику из метода исследования в раздел физической химии. В ней были разработаны основные законы химической кинетики, впервые введен термин «константа скорости реакции» и дано его определение, построена «естественная классификация реакций» по молекулярности, изучены факторы («возмущающие действия»), которые влияют на скорость реакций (тепловые эффекты, наличие вторичных превращений, негомогенные состояния взаимодействующих тел), исследована температурная зависимость константы скорости реакции, приведено одно из основных уравнений термодинамики, дающее зависимость константы равновесия от температуры и теплового эффекта. В этой же работе Вант-Гофф сформулировал принцип подвижного равновесия при изменении температуры и теплового эффекта, который позднее был обобщен Ле Шателье (см.: История учения о химическом процессе, ук. соч., с. 427).

(обратно)

304

Александр Крум Браун (1838–1922) — английский химик, профессор в Эдинбурге (1869–1908 гг.), написал историю теории флогистона, опубликовал ряд статей о применении математики в химии; применил электросинтетический метод Кольбе для получения эфиров двухосновных кислот; в 1861 г. (до него — Купер в 1858 г.) ввел структурные формулы с обозначением связей между атомами с помощью черточек, в 1864 г. предложил циклические формулы. О Брауне см.: Partington J. R., ук. соч., т. 4, с. 552–553.

(обратно)

305

Герман Людвиг Фердинад Гельмгольц (1821–1894) — немецкий естествоиспытатель, крупнейший физик конца XIX в., в 1847 г. впервые математически выразил закон сохранения энергии, работал в области термодинамики, электродинамики, медицины, физиологии, философии, заложил основы теории вихревого движения (1858 г.), разработал учение о цветовом зрении (1859–1866 гг.) и др. О Гельмгольце см.: Кудрявцев П. С, Курс истории физики. — 2-е изд., испр., доп. — М.: Просвещение, 1982, с. 209–213 и др.; Лебединский А. В., Франкфурт У. И., Френк А. М. Гельмгольц. — М.: Наука, 1966; Лазарев П. П. Гельмгольц. — 2-е изд. — М.: Изд-во АН СССР, 1959; Выдающиеся физики мира, ук. соч., с. 217–224; Храмов Ю. А., ук. соч., с. 79

(обратно)

306

В своей статье «Об отношениях, которые существуют между атомными формулами органических тел и вращательной способностью их растворов» (1874 г.) Ле Бель развивал идеи Л. Пастера об асимметрических молекулах (см.: Быков Г. В., ук. соч., с. 48–53).

(обратно)

307

Между Вант-Гоффом и Ле Белем никогда не возникал спор о приоритете. Не стремясь выяснить, кто больше сделал и дальше пошел в своих выводах, они всегда относились друг к другу с полным уважением и признанием обоюдных заслуг.

(обратно)

308

Жан Антуан Нолле (1700–1770) — французский ученый, ученик Клермонта и Реомюра, профессор экспериментальной философии в Коллеж де Наварр, известен открытием осмотического явления (1748 г.) и исследованиями по электричеству, изобрел электроскоп (1747 г.). О Нолле см.: Храмов Ю. А., ук. соч., с. 198–199.

(обратно)

309

Об истории создания «Журнала физической химии» см.: Родный Н. И., Соловьев Ю. И. Вильгельм Оствальд. 1853–1932. — М.: Наука, 1969, с. 75.

(обратно)

310

Об осмотической теории растворов Вант-Гоффа см.: Блох М. А. Жизнь и творчество Вант-Гоффа. — Петроград: НХТИ, 1923.

(обратно)

311

Джон Ульрих Неф (1862–1915) — химик-органик, родился в Швейцарии, с 1864 г. жил в США. В 1884–1886 гг. работал в мюнхенской лаборатории Байера, с 1892 г. профессор Чикагского университета. Изучал органические взрывчатые вещества, открыл гидролитическую реакцию между ацетиленидом натрия и кетонами. О Нефе см.: Волков В. А. и др., ук. соч., с. 359–360.

(обратно)

312

Вильгельм Конрад Рентген (1845–1923) — известный немецкий физик, ученик А. Кунда, один из виднейших экспериментаторов своего времени; в 1895 г. открыл «рентгеновские лучи» и дал исчерпывающее описание их свойств; автор классических работ по оптическим и электрическим явлениям в кристаллах; первый лауреат Нобелевской премии по физике, 1901 г. О Рентгене см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 2, с. 172; Иоффе А. Ф., Природа, № 2 (1938); Кудрявцев П. С, ук. соч., с. 218–220 и др.; Бобров Л. В. Тени невидимого света. — М.: Атомиздат, 1964; Лауэ М. Статьи и речи. — М.: Наука, 1969, с. 136–149; Гернек Ф. Пионеры атомного века. Пер. с нем. — М.: Прогресс, 1974; Храмов Ю. А., ук. соч., с. 232; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 423–424.

(обратно)

313

Книга «Исследование условий образования океанических соляных отложений» вышла в 1902 г., русский перевод — в 1936 г. (Л.: Химтеоретиздат).

(обратно)

314

Ганс Генрих Ландольт (1831–1910) — швейцарский химик, иностранный чл.-корр. Петербургской Академии наук с 1896 г.; наиболее известны его работы по физической химии; изучал мономолекулярную рефракцию органических соединений, составил (с Рихардом Бернштейном) «Физико-химические таблицы» (1883 г.), провел много исследований по практическому применению оптической активности и поляриметрии. О Ландольте см.: Partington J. R., ук. соч., т. 4, с. 756; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 285.

(обратно)

315

Рихард Абегг (1869–1910) — немецкий химик, профессор Высшей технической школы в Бреслау; изучал диффузию, комплексные ионы, диэлектрическую постоянную льда, числа переноса, потенциалы окисления неводных растворов, нитрат-ион, полииодиды и др.; написал и отредактировал ряд монографий по физической химии и электрохимии. Об Абегге см.: Partington J. R., ук. соч., т. 4, с. 662; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 7–8; Штрубе В., ук. соч., с. 106; Развитие учения о валентности. // Ред. В. И. Кузнецов. — М.: Химия, 1977, с. 117 и др.

(обратно)

316

Карл Эрнст Генрих Шмидт (1822–1894) — профессор химии Дерптского университета, чл.-корр. Петербургской Академии наук с 1873 г., учитель Оствальда. Шмидт работал у Либиха,Вёлера и Г. Розе, наибольший интерес проявлял к физиологии и геохимии, изучал спиртовое брожение, процесс пищеварения, занимался полезными ископаемыми Прибалтики, минеральными удобрениями; в 1844 г. предложил термин «углеводы», открыл в желудочном соке соляную кислоту. О Шмидте см.: Родный Н. И., Соловьев Ю. И. Вильгельм Оствальд. 1853–1932. — М.: Наука, 1969; Пальм У. В. Из истории естествозн. и техн. Прибалтики, 2 (8), 169–178 (1970); Волков В. А. и др., ук. соч., с. 576–577.

(обратно)

317

Иван (Иоганн) Иванович Лемберг (1842–1902) — русский химик, учитель Оствальда, пионер «химической геологии»; впервые в России начал работы по синтезу щелочных алюмосиликатов (анальцин, нефелин, гидрат нефелина, названный затем лембергитом, и др.). О Лемберге см.: Родный Н. И., Соловьев Ю. И., ук. соч., с. 18–19; Гинзберг А. С, Ученые записки Ленинградского пед. ин-та им. А. И. Герцена, 172, 237–251 (1958).

(обратно)

318

В январе 1875 г. Оствальд сдал выпускные экзамены в университете и представил кандидатскую работу «О химическом действии массы воды», за которую 26 апреля 1875 г. ему была присуждена степень кандидата химии (Родный Н. И., Соловьев Ю. И., ук. соч., с. 20).

(обратно)

319

Артур Эттинген (1836–1920) — физик, профессор физиологии Дерптского университета, учитель Оствальда [см.: Депман Я. Природа Эстонии, № 9, 551–554 (1970)].

(обратно)

320

Экзамены на степень магистра химии Оствальд сдал осенью 1877 г., затем представил факультету магистрскую диссертацию на тему «Объемно-химическое изучение сродства», которую защитил 5 ноября 1877 г. Через 11 дней ему был выдан диплом магистра химии (Родный Н. И., Соловьев Ю. И., ук. соч., с. 22).

(обратно)

321

Генрик Буфф (1805–1878) — немецкий химик, ученик Либиха в Гнсене, работал у Гей-Люссака в Париже, в 1839 г. стал профессором физики в Гисене; изучал явления электролиза, в 1865 г. показал неравнозначность объема атома с одинарной и кратной связями.

(обратно)

322

9 декабря 1878 г. физико-математический факультет Дерптского университета присудил Оствальду степень доктора химии за диссертацию «Объемно-химические и оптико-химические исследования».

(обратно)

323

О деятельности Оствальда в качестве профессора Рижского политехникума см.: Родный Н. И., Соловьев Ю. И., ук. соч., с. 28–36.

(обратно)

324

О деятельности Оствальда в Лейпциге, организации Лейпцигского физико-химического института и руководстве им — см.: Родный Н. И., Соловьев Ю. И., ук. соч., с. 36.

(обратно)

325

Джемс Уолкер (1863–1935) — английский химик, с 1894 г. профессор в Дундее и с 1908 г. — в Эдинбурге; изучал коэффициенты активности слабых органических кислот и оснований, электролитический синтез двухосновных органических кислот, амфотерные электролиты, кинетику реакций.

(обратно)

326

Макс Юлиус Луис Ле Блан (1865–1943) — немецкий химик, с 1906 г. профессор физической химии в Лейпциге; изучал явление поляризации, в 1890 г. предложил тип капиллярного электрометра; автор «Учебника электрохимии» (Лейпциг, 1896; изд. 11–12, 1925), «Элементов электрохимии» (совместно с У. Р. Уайтни, 1896), «Электрохимии» (совместно с У. Р. Уайтни и Дж. У. Брауном, Нью-Йорк, 1907, 1917).

(обратно)

327

Герберт Фрейндлих (1880–1941) — немецкий физико-химик, в 1933 г. эмигрировал в США, где был профессором Университета шт. Миннесота; изучал коагуляцию и устойчивость коллоидных растворов, ввел понятие об электрокинетическом потенциале и «тиксотропии». О Фрейндлихе см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 2, с. 323–324.

(обратно)

328

С 1884 по 1888 г. Оствальд опубликовал «Электрохимические исследования», в которых выявил зависимость между скоростями реакций кислотного гидролиза и скоростями, «с которыми части молекул этих же самых кислот осуществляют перенос электричества при гидролизе». В 1885 г. Оствальд открыл закон разбавления и через три года дал его математическую формулировку, а также нашел математическую закономерность, связывающую степень диссоциации электролита с его концентрацией. В 1888–1889 гг. Оствальд определил зависимость константы диссоциации от состава и строения 240 органических кислот; в 1897 г. установил законы титрования слабых кислот и оснований; в 1900 г. вывел уравнение, выразившее зависимость между размером частиц твердого тела и его растворимостью. О работах Оствальда по теории растворов см.: Родный Н. И., Соловьев Ю. И., ук. соч., с. 85–99.

(обратно)

329

Н. И. Родный и Ю. И. Соловьев (ук. соч., с. 110–143) выделяют четыре направления в работах Оствальда по катализу: 1) историко-научный анализ; 2) экспериментальные исследования; 3) общие проблемы катализа; 4) биологический катализ. Наиболее полный исторический анализ проблемы катализа содержится в книге Оствальда «Эволюция основных проблем химии» (М., 1909), где он дал классификацию контактных действий: катализ в гомогенных системах, гетерогенный катализ, действие ферментов. С 1909 г. он провел серию исследований по фиксации атмосферного азота и окислению аммиака с целью получения азотной кислоты, а также синтезу аммиака. В 1891 г. Оствальд предложил первое определение катализа, а через 3 года дал современную формулировку этого явления.

(обратно)

330

Lehrbuch der allgemeinen Chemie. Bd. I–II. Leipzig, 1885–1887.

(обратно)

331

Всего Оствальд написал 77 книг, из них 20 вышли в русском переводе (см.: Родный Н. И., Соловьев Ю. И., ук. соч., с. 352–354). В 1904 г. в первой книге о жизни и деятельности Оствальда П. И. Вальден подсчитал, что Оствальдом было написано около 6000 страниц учебников, справочников и других книг, 300 научных статей, около 4000 рефератов и около 900 рецензий на книги.

(обратно)

332

Leipzig, 1893.

(обратно)

333

Leipzig, 1894; русский перевод: Рига, 1896.

(обратно)

334

Leipzig, 1895.

(обратно)

335

Leipzig, 1900 (5-е нем. изд., 1922); русский перевод: М.: 1902; М., 1914.

(обратно)

336

Bd. I–II, Braunschweig, 1903; русский перевод: Одесса; 1907–1909.

(обратно)

337

С 1887 по 1922 г. вышло 100 томов «Журнала физической химии». Для юбилейного тома Оствальд написал статью «К истории «Журнала физической химии», в которой рассказал, как он организовал подготовку и издание этого журнала (см. Родный Н. И., Соловьев Ю. И., ук. соч., с. 75–85).

(обратно)

338

О «натурфилософских» исследованиях Оствальда см.: Родный Н. И., Соловьев Ю. И., ук. соч., с. 181–245. Наряду с анализом работ Оствальда этого направления в книге уделено большое внимание методологическим принципам, истокам и судьбам энергетизма, и в особенности критике энергетизма В. И. Лениным и ведущими учеными конца XIX — начала XX вв. К концу жизни Оствальд изменил свое отношение к атомистике и признал победу атомно-молекулярного учения.

(обратно)

339

Leipzig, 1888; русский перевод: «Русское богатство», 1888, № 7.

(обратно)

340

С 1905 г. Оствальд уделял значительное внимание вопросам организации научного поиска и анализу творчества ученых. В 1909 г. он издал книгу «Великие люди» (СПб, 1910), в которой провел анализ деятельности шести крупных ученых (Г. Дэви, Ю. Либиха, Ш. Жерара, М. Фарадея, Р. Мейера, Г. Гельмгольца). Двадцатью годами раньше он основал знаменитую серию «Классики точных наук». Его занимали проблемы научных школ, проблемы образования, классификации наук и др. (Родный Н. И. Соловьев Ю. И., ук. соч., с. 246–305).

(обратно)

341

Проблемой красок и цвета Оствальд начал систематически заниматься с 1915 г. Эти исследования составили его главное увлечение, а результаты, полученные в этой области, он считал вершиной своих достижении, чуть ли пе главным делом своей жизни (Родный Н. И., Соловьев Ю. И., ук. соч., с. 144). В 1921 г. он подытожил свое учение о цвете в большом атласе, состоящем из 2500 цветов. Исследования Оствальда о красках и цвете подробно описаны в ого «Автобиографии» (Ostwald W. F. J. Chora. Educ. 30, 606, 1953).

(обратно)

342

Один из руководителей университета. — Прим. ред.

(обратно)

343

Пер Теодор Клеве (1840–1905) — шведский химик, профессор Упсальского университета; первые его исследования посвящены химии платины и хрома; с помощью спектрального анализа он изучал редкоземельные элементы, открыл гольмий, тулий и эрбий (1879 г.), изучал свойства скандия и соединения ряда нафталина. Первый обратил внимание первооткрывателя скандия Л. Нильсона на тождественность нового элемента с менделеевским эка-бором. О Клеве см.: Partington J. R., ук. соч., с. 908; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 241. Уровень преподавания Клеве не удовлетворял Аррениуса; позднее он писал, что от него он «никогда не слышал ни единого слова о менделеевской системе, а ведь ей было уже больше десяти лет» (Соловьев Ю. И., Фигуровский Н. А. Сванте Аррениус. 1859–1927. — М.: Изд-во АН СССР, 1959).

(обратно)

344

Тобиас Роберт Тален (1827–1905) — шведский физик, профессор Упсальского университета.

(обратно)

345

Эрик Эдлунд (1819–1888) — шведский физик, профессор Стокгольмского университета, иностранный чл.-корр. Петербургской Академия наук с 1870 г.; изучал индукцию, поляризацию, атмосферное и термоэлектричество, в 1875 г. изобрел деполяризатор. Об Эдлупде см.: Храмов Ю. А., ук. соч., с. 307.

(обратно)

346

Всего Аррениус опубликовал около 200 научных статей и большое число книг, многие из которых переведены на русский язык (Соловьев Ю. И., Фигуровский Н. А., ук. соч., с. 128; Мусабеков Ю. С, Черняк А. Я., ук. соч., с. 298).

(обратно)

347

Работы Э. Ленца по определению электропроводности растворов опубликованы в 1877 г., а Ф. Кольрауша — в 1880–1885 гг. (См.: Partington J. R., ук. соч., с. 671 и 674).

(обратно)

348

Олаф Гаммарстен (1841–1932) — шведский физиолог, ученин К. Людвига (1816–1895).

(обратно)

349

“Recherehes sur la conductibilite galvanique des electrolytes”, “Th6orie chimique des electrolytes”. Опубликованы в “Bihang till Kongliga Svenska Vetenskaps — Akademiens Handlingar”. Stockholm, 7, № 13 (63 p.) и № 14 (89 p.). Общий объем статей 152 страницы.

(обратно)

350

Со времен А. Вольты и М. Фарадея постепенно начала укрепляться идея о том, что некоторые вещества в растворе диссоциированы на ионы (Соловьев Ю. И. История учения о растворах. — М.: Изд-во АН СССР 1959). Качественное описание этого явления содержится в работах Т. Гротгуса (1805 г.), А. Уильямсона (1851 г.), Р. Клаузиуса (1857 г.), И. В. Гитторфа (1866–1869 гг.), Г. Гельмгольца, А. Бартоли и Ф. Рауля (1882 г.). См.: Джуа М., ук. соч., с. 379; Partington J. R., т. 4, ук. соч., с. 672.

(обратно)

351

«С похвалой» (лат.). Оценка четвертого класса соответствовала «2», третьего — «3», второго — «4» и первого — «5». — Прим. ред.

(обратно)

352

Вальтер Фридрих Герман Нернст (1864–1941) — выдающийся немецкий физик и физико-химик, историк химии, профессор Берлинского университета (с 1905 г.), директор Физического института Берлинского университета (1924–1933 гг.). Наиболее известны его работы в области низких температур; в 1906 г. открыл тепловой закон — третье начало термодинамики, в 1888 г. опубликовал осмотическую теорию гальванического элемента, развил теорию диффузионных потенциалов, в 1890 г. установил закон распределения растворяющегося вещества между двумя растворителями, явился создателем «лампы Нернста» (1897 г.), изучал кинетику и катализ химических реакций. Нернст — автор многих монографий; в 1920 г. получил Нобелевскую премию по химии «в признание его работ по термохимии», в 1927 г. был избран почетным членом АН СССР. О Нернсте см.: Соловьев Ю. И. Труды Института истории естествознания и техники АН СССР, 35, 3–38 (1961); Мусабеков Ю. С, Черняк А. Я., ук. соч., с. 327–332; Эйнштейн А. Собрание научных трудов. Т. 4. — М.: Наука, 1967, с. 242–244; История учения о химическом процессе, ук. соч., с. 37–39, 93–96 и др.; Храмов Ю. А., ук. соч., с. 196–197; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 357.

(обратно)

353

В статье “Ober die Dissociation der in Wasser gtlosten Stoffe” [Z. phys. Chem., 1, 631–648 (1887)] Аррениус изложил окончательно разработанную теорию электролитической диссоциации. Он писал о распаде молекул электролитов на электрически заряженные ионы, ввел понятие «диссоциация» и «степень диссоциации», привел богатый фактический материал в подтверждение своей теории, а также дал метод расчета величины диссоциации электролита, сделав тем самым шаг от качественной гипотезы к точной количественной теории.

(обратно)

354

Людвиг Больцман (1844–1906) — австрийский физик, иностранный чл.-корр. Петербургской Академии наук с 1899 г., автор крупнейших работ по кинетической теории газов (постоянная Больцмана), статистической физике и термодинамике (статистика Больцмана, H-теорема Больцмана, закон Стефана — Больцмана); активно выступал против идеалистической «энергетики» Оствальда и махизма. О Больцмане см.: Кудрявцев П. С. Курс истории физики. 2-е изд., испр., доп. — М.: Просвещение, 1982; с. 245–250 и др.; Храмов Ю. А., ук. соч., с. 38–39; Выдающиеся физики мира, ук. соч., с. 268–274; Голин Г. М. Классики физической науки. — Минск: Вышэйш школа, 1981, с. 72–75; Больцман Л. Статьи и речи. — М.: Наука, 1970; Больцман Л. Избранные труды. — М.: Наука, 1984, — (Классики науки).

(обратно)

355

Макс Карл Эрнст Людвиг Планк (1858–1947) — выдающийся немецкий физик; основоположник квантовой теории, иностранный член АН СССР с 1926 г. Его исследования по распределению энергии в спектре черного тела («закон Планка», 1900 г.) положили начало развитию квантовой физики. Он установил «постоянную Планка», выполнил работы по статистической физике и теории относительности, выступал с критикой махизма. В 1918 г. Планк был удостоен Нобелевской премии по физике. О Планке см.: Биографический словарь, т. 2, ук. соч., с. 131; Кудрявцев П. С, ук. соч., с. 227–238 и др.; Макс Планк. — М.: Изд-во АН СССР, 1970; Томсон Д. П. Дух науки. — М.: Знание, 1970, с. 153–158. Выдающиеся физики мира, ук. соч., с. 320–326; Hermann A. Max Planck: In Selbstzeugnissen und Bilddokumenten. — Reinbek; Rowohlt, 1973; Планк М. Избранные труды. — М.: Наука, 1975. — (Классики науки) -Спасский Б. И. История физики. Ч. II. — 2-е изд., перераб., доп. — М.: Высшая школа, 1977, с. 211–217 и др.; Кляус Е. М., Франкфурт У. И. Макс Планк. — М.: Наука, 1980; Голин Г. М., ук. соч., с. 102–106; Храмов Ю. А., ук. соч., с. 215–216.

(обратно)

356

Георг Бредиг (1868–1944) — немецкий ученый, профессор Высшей технической школы в Цюрихе (1910 г.) и Карлсруэ (с 1911 г.); иностранный чл.-корр. АН СССР с 1929 г.; проводил детальные исследования взаимосвязи подвижности ионов с другими свойствами растворов, разработал метод приготовления коллоидальной платины и других металлов («неорганические ферменты»), изучал явление катализа и структуру катализаторов, адиабатические реакции, жидкие кристаллы. О Бредиге см.: Partington J. R., ук. соч., т. 4, с. 681; Джуа М., ук. соч., с. 402; Волков и др., ук. соч., с. 78.

(обратно)

357

Соломон Андре (1854–1897) — шведский путешественник, географ и метеоролог. Об Андре см.: Трешников А. Ф., Пасецкий В. М. Соломон Андре. — М.: Географгиз, 1957.

(обратно)

358

Петер Йозеф Вильгельм Дебай (1884–1966) — выдающийся немецкий физик и физико-химик, родился в Голландии, с 1940 г. до конца жизни жил в США; основные исследования посвящены квантовой теории твердых тел («температура Дебая»), открыл «закон Дебая», обосновал дипольную теорию диэлектриков (1912 г.), разработал теорию и метод наблюдения интерференции рентгеновских лучей («метод Дебая — Шеррера», 1910 г.), исследовал дипольные моменты молекул в растворах (единица измерения дипольного момента — дебай), в 1923 г. разработал (совместно с Хюккелем) теорию сильных электролитов, дополненную в 1926 г. Ларсом Онсагером; в последние годы изучал структуры полимеров; с 1924 г. иностранный чл.-корр. АН СССР, в 1936 г. получил Нобелевскую премию по химии «за вклад в науку о структуре молекул, связанный е открытием дипольных моментов и дифракции рентгеновских лучей и электронов в газах». О Дебае см.: Рязанов В. С. ЖВХО, № 6, 649 (1975). Davies M. J. Chem. Educ, 45, 467–473 (1968); История учения о химическом процессе, ук. соч., с. 151–154 и др.; Храмов Ю. А., ук. соч., с. 99? Eicke H. F. Phys. BL, 40, № 4, 106–108 (1984); Афанасьев В. А., Завков Г. Е. Физические методы в химии. — М.: Наука, 1984; Волков В. А., ук. соч., с. 164–165.

(обратно)

359

Эрих Арманд Артур Хюккель (1896–1980) — немецкий физико-химик, брат известного немецкого химика-органика Вальтера Хюккеля, специалист по теории растворов; в 1923 г. (совместно с Дебаем) разработал теорию сильных электролитов (теория Дебая — Хюккеля), в 1930 г. на основании метода молекулярных орбиталей объяснил устойчивость ароматического секстета (правило Хюккеля). О Хюккеле см.: Быков Г. В. История органической химии: Структурная теория, ук. соч., с. 72–80 и др.; История учения о химическом процессе, ук. соч., с. 151–154 и др.; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 547–548.

(обратно)

360

Аррениус удостоен Нобелевской премии «в признание особого значения теории электролитической диссоциации для развития химии» (Les Prix Nobel en 1903. Stockholm, 1904).

(обратно)

361

В 1903 г. Аррениус был избран членом-корреспондентом Петербургской Академии наук, а в 1925 г. — почетным членом АН СССР.

(обратно)

362

Пауль Эрлих (1854–1915) — выдающийся немецкий врач, бактериолог, патологоанатом, терапевт, биолог и биохимик, с 1899 г. работал в Институте экспериментальной терапии во Франкфурте-на-Майне (с 1903 г. директор института); изучал строение и функции крови, за работы по иммунитету удостоен Нобелевской премии по физиологии и медияргае в 1908 г. (вместе с И. И. Мечниковым); ввел методы лечения спирохетозов мышьяковистыми органическими соединениями, создал препарат сальварсан (1907 г.), изучал злокачественные опухоли. Об Эрлихе см.: Библиографический словарь, т. 2, ук. соч^ с. 413–414; Les Prix Nobel en 4908. — Stockholm: Nordstedt, 1909.

(обратно)

363

Большое место в своих космогонических теориях Аррениус уделял давлению света, которое обусловливает, по его мнению, хвосты комет, зодикальный свет, солнечную корону, северное сияние. Несмотря на то что почти все эти идеи устарели, предсказание Аррениуса о том, что синтез атомов гелия из атомов водорода есть неисчерпаемый источник энергии Солнца и звезд, полностью подтвердилось (Мусабеков Ю. С, Червяк А. Я., ук. соч., с. 297).

(обратно)

364

Нобелевский фонд официально утвержден на Королевском совете «Стокгольме 29 июня 1900 г., т. е. через три с половиной года после смерти А. Нобеля. 1 октября 1905 г. начал работу первый Нобелевский физико-химический институт, который Аррениус возглавлял до 1927 г.

(обратно)

365

См.: Аррениус С. Физико-химические закономерности химических процессов в космосе. — Л.: НХТИ, 1924; Аррениус С. Проблемы физической и космической химии. — Л.: НХТИ, 1925.

(обратно)

366

Герман Карл Фогель (1841–1907) — немецкий астроном, с 1882 г. директор Потстдамской астрономической обсерватории; иностранный чл.-корр. Петербургской Академии наук с 1892 г.; в 1874 г. разработал спектральную классификацию звезд, совместно с Г. Мюллером провел визуальные наблюдения спектров 4051 звезды. О Фогеле см.: Биографический словарь, ук. соч., т. 2, с. 316–317; Колчинский И. Г., Корсунь А. А. Родригес М. Г. Астрономы. Биографический справочник. — Киев: Наукова думка, 1977, с. 258.

(обратно)

367

Рудольф Теофил Иохан Книч (1854–1906) — немецкий химик-технолог, работал на Баденской анилиновой и содовой фабрике, впервые показал, что окислы серы, выделяющиеся при сжигании пирита, после тщательной очистки от каталитических ядов могут быть использованы для получения Концентрированной серной кислоты. Этот процесс был осуществлен на БАСФ.в 1898 г. Книч также изучал возможности очистки платинового катализатора от ядов, в частности от мышьяка. О Книче см.: Малина И. К. Развитие представлений в области кинетики, катализа и реакционной способности. — М.: Наука, 1966, с. 123–149; Биографии великих химиков, ук. соч., с. 337–340; Штрубе В., ук. соч., т. 2, с. 182–185.

(обратно)

368

Генрих Брунк (1847–1911) — немецкий химик-органик, изучал синтез и свойства красителей; известен как историк химии, описавший историю получения индиго (Bmnck H. The History of the Development of the Manufacture of Indigo. — New York: Kuttroff, Pickhardt and Co., 1900); в 1869 г. объединил БАСФ и вскоре стал директором, а затем и генеральным директором фабрики. Он многое сделал для скорейшего внедрения в промышленность синтеза индиго и аммиака.

(обратно)

369

Макс Боденштейн (1871–1942) — немецкий физико-химик, ученик В. Майера, профессор Ганноверской технической школы (1908 г.) и Берлинского университета (1923 г.); ему принадлежат многочисленные исследования по термической диссоциации и электрохимии, первые работы по фотохимии и химической кинетике. О Боденштейне см.: Родный Н. И. Вопросы истории естествознания и техники, вып. 15, 111 (1963); Волков В. А. и др., ук. соч., с. 64–65.

(обратно)

370

Фриц Габер (1868–1934) — известный немецкий физико-химик и технолог, профессор Высшей технической школы в Карлсруэ (1898 г.), иностранный член АН СССР с 1932 г. Его исследования (совместно с Бошем) синтеза аммиака из элементов (1905, 1915 гг.) привели к разработке промышленного синтеза на БАСФ в Людвигсхафене, хотя впервые этот процесс описан В. Нернстом. В 1911 г. Габер стал директором Института физической химии и электрохимии в Берлин-Далеме (сейчас институт носит имя Габера); ему принадлежат работы по химическому равновесию (1895 г.), электролитическому восстановлению нитробензола (1898 г.), синтезу окиси азота на электрической дуге (1908 г.); проводил исследования во многих отраслях электрохимии; много лет посвятил pasработке методов выделения золота из морской воды [Капитонов Е., Тютюнник В. Техника — молодежи, № 10, 60 (1975)]. Во время первой мировой войны руководил химической службой немецких войск и был организатором применения боевых ВВ, считая, что исполняет «свой долг перед отечеством». В 1933 г. эмигрировал в Швейцарию и через год умер в Базеле. В 1918 г. Габеру была присуждена Нобелевская премия по химии «за синтез аммиака из элементов». О Габере см.: Джуа М., ук. соч., с. 384; Partington J. R., ук. соч., т. 4, с. 636; Капитонов Е. Н. ЖВХО, № 6, 629 (1975); Goran M. The story of Fritz Haber. — Oklahoma: Norman, 1967.

(обратно)

371

По воспоминаниям А. Митташа [Z. Elektrochem., 46, 333–346 (1940)]: «Бош занимался между делом почти всеми естественными науками: новейшими проблемами ботаники и зоологии, биологией, минералогией, геологией, физикой, химией редких земель, астрономией и астрофизикой — в своей хорошо оборудованной обсерватории в Гейдельберге». Особое место занимают разработанные Бошем эффективные методы ловли насекомых.

(обратно)

372

Всего за всю свою научно-производственную деятельность Бош получил, 114 патентов.

(обратно)

373

Фридрих Густав Бергиус (1884–1949) — немецкий химик-технолог и промышленник, профессор Высшей технической школы в Ганновере; работал в концерне «И. Г. Фарбениндустри»; в 1913 г. разработал метод: гидрогенизаций угля в топливоподобные углеводороды под действием высокого давления в специально сконструированной «бомбе»; известен также как автор метода получения виноградного сахара (глюкозы) действием концентрированной соляной кислоты на целлюлозу. В 1931 г. (совместно с Бошем) был удостоен Нобелевской премии по химии. О Бергиусе см.: Крюков В. Н. ШВХО, № 6, 645 (1975); Волков В. А. и др., ук. соч., с. 49–50.

(обратно)

374

Генрих Отто Виланд (1877–1957) — известный немецкий химик-органик, был директором Государственной лаборатории в Мюнхене, профессором органической химии Высшей технической школы в Мюнхене, деканом химического факультета Фрейбургского университета и преемником Р. Вильштеттера в Мюнхенском университете (1925–1952 гг.); с 1929 г. иностранный член-корреспондент АН СССР. В 1927 г. Виланд был удостоен Нобелевской премии по химии «за исследования желчных кислот и строения многих сходных веществ»; он провел оригинальные исследования азотистых соединений, биологически активных и токсичных органических веществ, химии морфина, стрихнина, анестезирующих веществ, органических радикалов; синтезировал пантотеновую кислоту, открыл реакцию Барбье — Виланда, синтезировал гидразин, нитроацетонитрил, изучал строение желчных кислот и холестерина. Создал теорию окислительных процессов — дегидратирования. О Виланде см.: Partington J. R., ук. соч., т. 4, с. 866; Кривобокова С. С. ЖВХО, № 6, 638 (1975); Волков В. А. и др., ук. соч., с. 104.

(обратно)

375

Людвиг Радлькофер (1829–1927) — немецкий эмбриолог растений, изучал процессы оплодотворения у растений.

(обратно)

376

Чарлз Роберт Дарвин (1809–1882) — выдающийся английский естествоиспытатель, создатель учения об эволюции живой природы, описанного в двух основных трудах: «Происхождение видов путем естественного отбора» (1958 г.), «Изменение домашних животных и культурных растении» (т. 1, 2; 1868 г.), иностранный чл.-корр. Петербургской Академии наук с 1867 г. В книге «Происхождение человека и половой отбор» (1871 г.) выдвинул гипотезу происхождения человека от обезьяноподобного предка. О Дарвине см.: Дарвин Ч. Воспоминания о развитии моего ума и характера: Автобиография. — М.: Изд-во АН СССР, 1957; Некрасов А. Д. Чарлз Дарвин. — М: Изд-во АН СССР, 1957; Корсунская В. М. Чарлз Дарвин. — М.: Просвещение, 1969. — (Люди науки); История биологии: С древнейших времен до начала XX века. — М.: Наука, 1927, с. 293–307; Ирвин У. Обезьяны, ангелы и викторианцы: Дарвин, Гексли и эволюция. — М.: Мол. гвардия, 1973. — (ЖЗЛ); Гурев Г. А. Чарлз Дарвин и атеизм: Очерк мировоззрения великого натуралиста. — Л.: Наука, 1975; Голубев Г. Всколыхнувший мир: Дарвин. Литературный портрет. — М. Мол. гвардия, 1982; Дарвин Ч. Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль». — 4-е изд. — М.: Мысль, 1983.

(обратно)

377

Альфред Вернер (1866–1919) — выдающийся швейцарский химик, профессор Цюрихского университета (1893–1919 гг.); в 1891–1893 гг. опубликовал две работы: «К вопросу о теории химического сродства и валентности» и «О строении неорганических соединений», в которых описал разработанную им теорию координационных соединений; в 1913 г. награжден Нобелевской премией по химии. О Вернере см.: Старосельский П. И., Соловьев К). И. Альфред Вернер и развитие координационной химии. — М.: Наука, 1974: Рейбель И. М., ЖВХО, № 6, 626 (1975); Мусабеков Ю. С, Черняк А. Я., ук. соч., с. 337–341; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 103–104

(обратно)

378

Альфред Эйнхорн (1857–1917) известен работами по синтезу новокаина.

(обратно)

379

Отлично (лат.)

(обратно)

380

А. Виндаус (1876–1959) — немецкий химик-органик и биохимик; изучал алкалоиды и витамины.

(обратно)

381

Фридрих Карл Иоганнес Тиле (1865–1927) — немецкий химик-органик, ассистент Байера, затем профессор общей и экспериментальной химии в Страсбурге (с 1902 г.); в 1899 г. разработал теорию парциальных валентностей, провел исследование нитро- и аминогуанидина (1892 г.) в нитромочевины (1894–1895 гг.), синтезировал инден (1906–1912 гг.), изучал алифатические иодопроизводные (1905–1909 гг.) и азосоединения (1910 г.), ввел в военную практику взрывчатый перманганат серебра (1915 г.). О Тиле см.: Partington J. R., ук. соч., т. 4, с. 847–848; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 489–490.

(обратно)

382

Рудольф Пуммерер (р. 1882) — немецкий химик, доктор философии Мюнхенского университета, ученик Димрота.

(обратно)

383

Эжен Бамбергер (1857–1932) — немецкий химик, ученик Байера, с 1893 г. профессор Цюрихского политехникума; изучал соединения гуанидина (с 1880 г.), ретена (1885 г.), пирена (1887 г.), нафталина (предложил циклическую формулу) и его производных; получил тетрагидронафтиламин (1888 г.), циануровую кислоту (1890 г.), изохинолины (1894 г.), бензотриазины (1892 г.); предложил теорию строения диазосоединений (с А. Ганчем); исследовал ароматические соединения (с 1889 г.); дал названия алициклическим соединениям и др. О Бамбергере см.: Partington J. R., ук. соч., т. 4, с. 840–842; Волков В. А. и др., ук. соч., с. 38–39.

(обратно)

384

Георг Лунте (1839–1923) — немецкий химик, доктор философии в Бреслау (1859 г.), работал на промышленных предприятиях Германии и Англии (1867 г.), с 1876 г. был профессором технической химии Цюрихского политехникума; опубликовал большое количество статей по различным отраслям химии, а также книги по производству серной кислоты и щелочей, каменноугольной смолы и аммиака; известна также его «История химической промышленности»; изобрел нитрометр, названный его именем (1878 г.).

(обратно)

385

Книга «Исследования хлорофилла» вышла в свет в 1913 г. (в соавторстве с А. Штоллем). Авторы ставили под вопрос возможность применения адсорбционного хроматографического анализа для изучения хлорофилла. Вильштеттер утверждал, что этот метод, разработанный русским ученым М. С. Цветом, не пригоден для препаративных работ. Через три года Р. Кун с сотрудниками опроверг это мнение. Критический анализ деятельности Вильштеттера приведен в кн.: Шамин А. Н. Биокатализ и биокатализаторы. — М.: Наука, 1971.

(обратно)

386

В 1915 г. Вильштеттер был удостоен Нобелевской премии по химии «за исследования красящих веществ растительного мира, особенно хлорофилла»; в 1923 г. он был избран иностранным членом-корреспондентом Российской Академии наук, а в 1929 г. — почетным членом АН СССР.

(обратно)

387

Макс Феликс Теодор Лауэ (1879–1960) — известный немецкий ученый-физик, ученик М. Планка, с 1930 г. — иностранный член АН СССР, лауреат Нобелевской премии по физике 1914 г.; основные труды посвящены проблемам оптики, теории относительности, квантовой теории и физики ядра; в 1912 г. М. Лауэ предложил применить кристаллы для обнаружения дифракции рентгеновских лучей. О. Лауэ см.: Лауэ М. Статьи и речи. — М.: Наука, 1969; Храмов Ю. А., ук. соч., с. 156–157.

(обратно)

388

Рихард Кун (1900–1967) — известный немецкий химик-органик и биохимик, профессор Гейдельбергского университета (1928 г.) и Института медицинских исследований; с 1928 по 1933 г. опубликовал ряд исследований по изучению строения каротиноидов, в 1936 г. синтезировал рибофлавин (витамин B₂), установил строение адермина (витамин Be), осуществил синтезы около 300 растительных пигментов, опубликовал около 700 работ по химии и биохимии витаминов и коферментов. В 1938 г. Р. Куну была присуждена Нобелевская премия по химии, но получил он ее только в 1949 г. О Куне см.: Кожевникова 3. Н. ЖВХО, № 6, 653 (1975); Волков В. А. и др., ук. соч., с. 271.

(обратно)

389

Составлен В. М. Тютюнником.

(обратно)

Оглавление

СТАНИСЛАО КАННИЦЦАРО (1826–1910) 

МАРСЕЛЕН ЖАК БЕРТЛО (1827–1907) 

НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ ЗИНИН (1812–1880)

АВГУСТ КЕКУЛЕ (1829–1896) 

ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ МЕНДЕЛЕЕВ (1834–1907) 

АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ БУТЛЕРОВ (1828–1886) 

АДОЛЬФ БАЙЕР (1835–1918) 

ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВИЧ МАРКОВНИКОВ[199] (1837–1904)  

АНРИ ЛЕ ШАТЕЛЬЕ (1850–1936) 

АНРИ МУАССАН (1852–1907) 

ЭМИЛЬ ФИШЕР (1852–1919) 

ЯКОБ ГЕНРИК ВАНТ-ГОФФ (1852–1911) 

ВИЛЬГЕЛЬМ ОСТВАЛЬД (1853–1932) 

СВАНТЕ АРРЕНИУС (1859–1927) 

КАРЛ БОШ (1874–1940) 

РИХАРД ВИЛЬШТЕТТЕР (1872–1942) 

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

*** Примечания ***