Пленить сердце горца [Карен Мари Монинг] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Карен Мари Монинг Пленить сердце горца

Эта книга посвящается Рику Шомо — необыкновенному Берсерку, и Лайзе Стоун — необыкновенному Редактору.

Слова признательности

Погоня за мечтой — рискованная затея, и принесет она куда больше толку, когда в нее пускаешься в компании близких и друзей, готовых поддержать тебя словом и делом. Сердечно благодарю свою мать, наделившую меня своей несгибаемой волей и научившую не сдаваться и воплощать мечты в реальность, и отца, каждодневно проявляющего благородство, рыцарское достоинство и безграничную силу истинного героя.

Выражаю глубокую признательность Марку Ли, этому кладезю всевозможной информации, питавшему писательскую душу причудливыми образами; необыкновенным женщинам из фирмы «Романтика» — за дружеское расположение и участие и, разумеется, за предоставленную в мое распоряжение ферму «Бонни энд Бро Бифкейк Фарм».

Особая благодарность — Дону и Кейт Уилбер, сотрудникам юридической фирмы «Уилбер», создавшим идеальные условия, позволившие мне работать наиболее эффективно.

Выражаю бесконечную признательность своей сестре Элизабет, чья надежная поддержка не раз помогала мне в трудную минуту, и моему агенту Дейдре Найт, чьи профессиональное руководство и личная дружба обогатили мои жизнь и творчество.

И, в заключение, спасибо всем книготорговцам и читателям, благодаря которым мой первый роман получил признание.

Кельтская легенда

В легенде говорится, что качества, присущие берсерку — сверхъестественную силу, отвагу, мужество и хитрость, — приобрести возможно лишь одной ценой — отдав за них душу. Средь вересковых полей Северного нагорья в тенистых уголках затаился бог викингов Один, выжидающий, не раздастся ли исполненный боли крик человека, который, не в силах более нести свою горькую долю, зовет его на помощь. Легенда говорит, что, ежели сей смертный будет признан достойным, боги вдохнут в его сердце истинную сущность, и станет он непобедимым воином.

Женщины шепотом передают друг другу поверье, что в искусстве любви берсерк не сравним ни с кем; но, согласно легенде, лишь одна станет частью его жизни. Подобно волку, он полюбит один лишь только раз — и навсегда. Высоко в шотландских горах Круг Старейшин может поведать вам, что, вызвавшись однажды, берсерк уже никогда не сможет отступить, и если душа его не сможет перенять инстинкты дикого зверя, то, впереди у него — верная смерть.

О таком человеке и повествует легенда…

Пролог

«Сама смерть лучше жизни, позора исполненной».

Беовульф
Замок Мальдебанн, Северное нагорье, Шотландия, 1499

Этот крик должен прекратиться!

Он был не в силах больше слышать его, но знал, что не сможет помочь этим людям. Его семья, его клан, его лучший друг Аррон, с которым они еще вчера носились верхом по вересковым лугам, его мать — м-м, нет, с его матерью дело обстояло иначе — ее убийство стало предзнаменованием этой… этого… варварского…

Он отвернулся, проклиная себя за трусость. Если он не может спасти их или умереть вместе с ними, он, по крайней мере, должен запечатлеть все это в своей памяти. Он обязан это сделать, чтобы отомстить за их смерть. Каждому убийце в отдельности.

«Месть не вернет к жизни мертвых». Сколько раз его отец повторял эти слова? Когда-то Гаврэл верил ему. Верил в него, но это было до того момента, когда он увидел своего могучего, мудрого и замечательного отца в залитой кровью рубашке, склонившимся над телом матери. С острия сжатого в руке кинжала падали вниз тяжелые капли.

Гаврэл Макиллих, единственный сын лэрда (Лэрд — помещик, владелец наследственного имения в Шотландии.) Мальдебанна, стоял над Вотановым провалом, не сводя глаз с подступающей к утесу долины, в которой в сотнях футов под ним раскинулось селение Тулут. Он пытался понять, почему этот день стал таким черным. Еще вчера все было прекрасно, и его жизнь была исполнена простыми радостями юноши, который рано или поздно станет правителем этих цветущих гор. Но наступило это злосчастное утро, и вместе с ним в сердце Гаврэла вошла скорбь.

Обнаружив отца над истерзанным телом Джолин Макиллих, Гаврэл бежал, найдя убежище в густых лесах шотландских гор, где бродил весь день. Дух его метался, терзаемый то горем, то яростью.

Постепенно чувства притупились. Гаврэл погрузился в состояние непонятной отрешенности. В сумерках Гаврэл направился назад, к замку Мальдебанн, чтобы бросить в лицо своему родителю обвинение в убийстве — в последней попытке постичь смысл того, что он видел, если смысл этот вообще можно было постичь. Но теперь, стоя на возвышающемся над Тулутом утесе, четырнадцатилетний сын Ронина Макиллиха осознал, что случившееся было лишь началом его страшного сна. Замок Мальдебанн был осажден, языки пламени поглотили деревню, а между столбами огня и грудами мертвых тел неистово метались люди. Бессильный что-либо сделать, Гаврэл видел, как бегущий со всех ног мальчонка налетел на острие меча одного из Маккейнов, поджидавшего его у какой-то лачуги. Гаврэл содрогнулся, — это были всего лишь дети, но дети могут вырасти с желанием отомстить, а неистовые Маккейны никогда не позволяют зернам ненависти пустить корни и принести смертоносные плоды. В свете огня, пожирающего хижину, он увидел, что Маккейны многократно превосходят числом его соплеменников. На каждого Макиллиха приходилась дюжина серо-зеленых пледов ненавистного врага. «И ведь словно знали, что мы не сможем им противостоять», — подумал Гаврэл. Более половины Макиллихов отправились на север, приглашенные на свадьбу.

Гаврэл ненавидел свои четырнадцать, лет. И хотя для своего возраста он был высок и крепок и по его плечам можно было представить ту немалую силу, которую он со временем обретет, он знал, что с дюжими Маккейнами ему сейчас не совладать. Они были воинами, которыми двигала безграничная ненависть, и тела их были крепки и отлично развиты. Тренировались они беспрерывно, да и жили Маккейны исключительно для того, чтобы грабить и убивать. Для них Гаврэл стал бы не большей помехой, чем настырный щенок, тявкающий на медведя. Он мог бы броситься в кипящую внизу битву, но гибель его принесла бы пользы не больше чем смерть того мальчика, случившаяся несколькими минутами ранее. Если ему суждено умереть этим вечером, его смерть запомнится многим, поклялся Гаврэл.

«Берсерк», — казалось, прошептал ветер.

Гаврэл поднял голову, прислушиваясь. Сегодня не только рушится его мир, — в довершение ко всему ему чудятся голоса! Уж не суждено ли ему потерять разум, прежде чем завершится этот ужасный день? Он знал, что легенда о берсерках не более чем… одна из легенд.

«Взывай к богам», — прошуршали ветви шелестящих сосен.

— К кому же еще? — пробормотал Гаврэл.

А что же тогда он постоянно делал с тех самых пор, когда в девятилетнем возрасте впервые услышал эту потрясающую легенду? Берсерков не существует! Это всего лишь дурацкая сказочка, которую рассказывают шаловливым ребятишкам, Чтобы напугать их и заставить слушаться.

«Бер… серк…», — на этот раз звук был более отчетливым и слишком громким, чтобы Гаврэл мог объяснить его игрой воображения.

Гаврэл завертел головой, заглянул за скалы, громоздившиеся у него за спиной. Вотанов провал представлял собой нагромождение валунов — стоящих обособленно огромных камней, отбрасывающих в ярком свете луны неестественные тени. Ходили слухи, что это священное место, где вожди минувших эпох собирались, чтобы замышлять войны и вершить судьбы. Такое место могло бы без труда убедить юную душу поверить в существование Дьявола. Гаврэл напряженно прислушивался, но ветер доносил лишь крики его соплеменников.

Как все-таки скверно, что эти языческие сказки лгут! Легенда утверждала, что берсерки могли передвигаться с такой скоростью, что до самого момента атаки были невидимыми. Они обладали сверхъестественными способностями: тонким нюхом волка, слухом летучей мыши, силой двенадцати человек и зрением орла. Когда-то берсерки были самыми бесстрашными и могучими воинами из тех, кого видела Шотландия за много веков. Они составляли костяк армии викингов Одина. Легенда утверждала, что они могли принимать облик волка или медведя с той же легкостью, с какой принимали человеческий. И всех их отличала одна особенность — глаза дьявольской голубизны, сиявшие подобно раскаленным углям.

«Берсерк», — вздохнул ветер.

— Берсерков не бывает, — мрачно поведал ночи Гаврэл. Он уже не тот глупый мальчишка, которому может вскружить голову перспектива обладать неодолимой силой; и не тот юнец, который когда-то был готов отдать свою бессмертную душу за безграничную силу и власть. К тому же у него темно-карие глаза, и такими они были всегда. Кареглазый берсерк — неслыханная вещь!

«Позови меня».

Гаврэл вздрогнул. Эта последняя вспышка его воображения была уже командой — несомненной и настойчивой. Волосы на затылке встали дыбом, по коже пробежали мурашки. Ни разу за все те годы, когда в своих играх он вызывался в берсерки, ему не доводилось испытывать ничего подобного. Кровь пульсировала в венах, он чувствовал, что балансирует на краю бездонной пропасти, манящей и отталкивающей одновременно.

Долину заполнили крики. Дети гибли один за другим, а он все стоял высоко над полем битвы, бессильный изменить ход событий. Он был готов пойти на все, чтобы спасти их: отдать, продать, украсть, убить — на все.

Когда крошка со светлыми локонами, вскрикнув, выдохнула в последний раз, по его щекам потекли слезы. В ее жизни уже никогда не будет ни материнских рук, ни милого дружка, ни свадьбы, ни деток — не будет ни единого вздоха драгоценной жизни. Кровь залила ее платьице, и, словно зачарованный, Гаврэл был не в силах оторвать глаз от этого зрелища. Весь окружающий мир ограничился узким туннелем его взгляда, и в конце этого туннеля кровь на груди девочки расцветала огромным темно-красным водоворотом, поглощающим его все глубже и глубже… Что-то надломилось у него внутри.

Закинув голову назад, он закричал, и от камней Вотанова провала эхом отразились слова:

— Услышь меня, Один, я вызываюсь в берсерки! Я, Гаврэл Родерик Икарэс Макиллих, отдаю свою жизнь — нет, свою душу — в обмен на отмщение! Я готов стать берсерком!

Спокойный ветерок внезапно обрел неистовую силу, взметнув в воздух листья и комья земли. Гаврэл вскинул руки, закрывая лицо от их безжалостных ударов. Ветки ломались, не в силах противостоять яростному урагану, и бились о его тело словно копья, неловко пущенные кем-то из крон деревьев. Ночное небо затянули черные тучи, в мгновение ока заслонившие собой луну. Ветер выл в каменных коридорах Вотанов, провала, и вскоре крики, доносившиеся снизу, уже не были слышны. Внезапно ночь озарилась вспышкой ослепительно голубого света, и Гаврэл ощутил… что его тело меняется.

Он почувствовал, как глубоко внутри него происходят странные перемены, и зарычал, оскалив зубы.

Он вдруг уловил десятки различных запахов происходящей внизу битвы: ржаво-металлический запах крови… сталь… ненависть.

Он услышал шепот в лагере Маккейнов, расположенном далеко-далеко, у самого горизонта, и вдруг осознал, что движения воинов крайне медленны. Как же он раньше не замечал этого? Подобраться к ним и всех уничтожить, пока они мешкают, словно ступая по мокрому песку, было до смешного легко. Без труда всех уничтожить! Без труда…

Гаврэл часто задышал, до отказа наполняя грудь воздухом и готовясь ринуться в раскинувшуюся внизу долину. Когда он бросился в стихию расправы, от стен каменной чаши, окружавшей долину, отразились раскаты смеха. И лишь когда Маккейны стали падать под ударами его меча, он понял, что смех этот срывается с его собственных губ.


Несколько часов спустя Гаврэл брел, спотыкаясь, через горящие развалины Тулута. Маккейнов больше не было: кто-то ушел, кто-то остался здесь навсегда. Уцелевшие жители деревни помогали раненым, с опаской поглядывая на молодого Макиллиха.

— Почитай, шесть десятков порешил ты, сынок, — прошептал ясноглазый старик проходящему мимо Гаврэлу. — Отец твой и тот в свои лучшие годы не смог бы себя так показать. Берсеркства в тебе поболе будет.

Изумленный, Гаврэл поднял на него глаза. Но прежде чем он успел спросить, что старик хотел этим сказать, тот уже скрылся в клубах дыма.

— По трое падали они от взмаха твоего меча, парень, — крикнул ему кто-то еще.

Какой-то ребенок обнял Гаврэла за колени.

— Ты мне жизнь спас, еи-еи! — завопил мальчуган. — Этот старый Маккейн съел бы меня сегодня на ужин! Спасибо! И мама моя говорит тебе спасибо.

Улыбнувшись мальчишке, Гаврэл повернулся к его матери. Та перекрестилась, но благодарности в ее взгляде явно не читалось. Улыбка Гаврэла погасла.

— Я же не чудовище какое…

— Я знаю, кто ты есть, парень. — Она смотрела ему прямо в глаза, ее резкие слова камнем падали Гаврэлу в душу. — Я в точности знаю, кто ты есть, и думать об этом не стану. Шел бы ты, парень, — твоему отцу худо.

Дрожащий палец женщины указал на последний ряд дымящихся домов. Щуря глаза от гари, Гаврэл поковылял вперед. Никогда еще в жизни он не чувствовал себя таким опустошенным. С трудом переставляя ноги, он завернул за одну из уцелевших лачуг и замер на месте.

Весь в крови, на земле лежал его отец, неподалеку в грязи валялся брошенный меч.

Боль и злость боролись в сердце Гаврэла, наполняя его странной пустотой. Он смотрел на отца, но перед его мысленным взором всплыл образ мертвого тела матери, вдребезги разбивая остатки его детских иллюзий. Этот вечер дал жизнь не только необыкновенному воину, но и человеку из плоти и крови, очень чувствительному и ранимому.

— Зачем, отец? Зачем? — голос Гаврэла резко оборвался. Ему никогда уже не увидеть, как улыбается мать, не услышать ее песен, не участвовать в похоронной церемонии, — он покинет Мальдебанн, как только услышит ответ отца, иначе он не сможет сдержать гнев и обратит его против собственного родителя. Кем же он будет после этого? Ничуть не лучше отца.

Ронин Макиллих застонал. Его залепленные засохшей кровью глаза медленно приоткрылись, и он взглянул снизу вверх на сына. Когда он заставил себя говорить, из уголка губ заструилась алая ленточка.

— Мы… рождаемся… — Его слова оборвал приступ мучительного кашля.

Гаврэл схватил отца за плечи и, не обращая внимания на исполненную болью гримасу Ронина, немилосердно встряхнул его. Прежде чем уйти, он добьется от него ответа, он выяснит, что так взбесило отца, заставив его лишить жизни мать, иначе его всю жизнь будут мучить оставшиеся без ответа вопросы.

— Что, отец? Говори же! Зачем ты это сделал?

Ронин мутным взором старался отыскать глаза Гаврэла.

Торопливо и неглубоко вдыхая дымный воздух, его грудь вздымалась и тут же опадала.

— Сын, тут ничего не поделать… все мужчины Макиллихи… такими мы все… рождаемся, — произнес он с непривычной ноткой сочувствия в голосе.

Гаврэл с ужасом глядел на отца.

— Это все, что ты можешь сказать? По-твоему, ты сможешь убедить меня, что я так же безумен, как и ты? Я не такой! Я не верю тебе — ты лжешь. Ты лжешь!!! — Гаврэл вскочил на ноги и попятился.

С трудом приподнявшись на локтях, Ронин Макиллих вскинул голову, указывая на свидетелей дикой ярости Гаврэла — останки воинов клана Маккейнов, буквально искрошенных на куски.

— Это сделал ты, сынок.

— Я убивал не ради убийства! — Гаврэл, не вполне уверенный в истинности своих слов, перевел взгляд на изуродованные тела.

— Это часть… природы Макиллихов. С этим ничего не поделать, сын.

— Не называй меня сыном! Я больше никогда не буду твоим сыном, и во мне нет твоей болезни. Я не такой, как ты, и никогда не буду таким!

Ронин вновь опустился на землю, что-то неразборчиво бормоча. Гаврэл не хотел слышать что. Более ни секунды он не станет терпеть отцовской лжи. Повернувшись к отцу спиной, он смотрел на то, что осталось от Тулута. Уцелевшие жители толпились небольшими группками, наблюдая за ним в совершенном молчании. Отведя глаза от этой картины почтительного осуждения, которую он будет помнить до конца своих дней, Гаврэл устремил взгляд к темному камню замка Мальдебанн, врезавшегося в склон горы и возвышавшегося над деревней. Когда-то Гаврэл не желал ничего более, чем поскорее вырасти и помогать отцу править Мальдебанном, а со временем перенять у него бразды правления. Тогда ему хотелось, чтобы просторные залы всегда наполнял звонкий смех матери, а во время веселых разговоров был слышен громоподобный голос отца. Он мечтал о том, что благодаря его мудрому правлению клан будет преодолевать житейские невзгоды, что однажды он женится, и у него будут сыновья. Да, было время, когда он верил, что все так и будет. Но не успела луна пересечь небо над Тулутом, как все его мечтания, вся его сущность, до самой последней капли, все, что было в нем человеческого, обратилось в прах.


Добрую часть дня потратил Гаврэл, прежде чем снова вернулся в свое убежище — густые леса шотландских гор. Он никогда не сможет возвратиться домой. Его мать мертва, замок разграблен, а жителям деревни он внушает страх. Слова отца «мы такими рождаемся» неотступно следовали за ним: они все безжалостные убийцы, способные отнять жизнь даже у тех, кому клялись в любви. «Это безумие сидит и в моей крови», — думал Гаврэл — ведь так сказал ему отец.

Испытывая сильнейшую на своей памяти жажду, Гаврэл почти ползком добрался до озерца в небольшой долине, раскинувшейся за Вотановым провалом. Какое-то время он лежал на земле, совершенно обессилев. Когда же слабость и головокружение немного отступили, Гаврэл, подтягиваясь на локтях, стал подбираться к живительной влаге. Сложив пригоршней ладонь и наклонившись над чистой сверкающей гладью, он замер, загипнотизированный своим дрожащим отражением.

Из воды на него смотрели глаза ледяной голубизны…

Глава 1

Далкейт-на-море, Северное нагорье, Шотландия, 1515

Гримм остановился у раскрытых дверей зала, вглядываясь в ночь. Неутомимый океан пестрел отражениями звезд, украсивших волны крошечными точками света. Шум моря, разбивающегося о скалы, всегда звучал успокаивающе для Гримма, но с недавних пор будил в нем неясную тревогу.

Снова начав в раздумьях мерить комнату шагами, Гримм принялся перебирать возможные причины своего беспокойства, но в результате так ни к чему и не пришел. Он сам решил остаться в Далкейте капитаном в гарнизоне Дугласа, — два года назад он и его лучший друг Хок Дуглас оставили службу у короля Якова и покинули Эдинбург. Гримм преклонялся перед Эйдриен, женой Хока, — когда она не пыталась устроить его семейную жизнь, — и души не чаял в их сыне, малыше Картиане. Гримм, если и не был счастлив, то был полностью удовлетворен своей жизнью. По крайней мере, до сих пор. Так что же так терзает душу?

— Гримм, ты протрешь дыру в моем любимом ковре. Да и художнику никогда не закончить этот портрет, если ты, наконец, не усядешься, — шутливо заметила Эйдриен, нарушив течение его невеселых дум.

Гримм вздохнул и запустил пальцы в свою густую шевелюру. Не отрывая задумчивого взгляда от моря, он рассеянно играл с волосами на виске, не замечая, что заплетает тонкие пряди в косичку.

— Ты ведь не ждешь звезды, чтобы загадать желание, а, Гримм? — в черных глазах Хока Дугласа плясали веселые огоньки.

— Едва ли. А если твоя женушка когда-нибудь соблаговолит рассказать мне, какое заклятье она на меня наложила своим опрометчивым поступком, я буду рад ее послушать.

Не так давно, загадав желание падающей звезде, Эйдриен Дуглас наотрез отказалась рассказывать о нем им обоим до тех пор, пока не будет совершенно уверена, что желание услышано и принято к исполнению. Единственным, в чем она призналась, было то, что желание это загадано для Гримма, и такое признание лишило его покоя. И хотя суеверным Гримм себя не считал, он знал немало загадочных случаев и убедился в том, что кажущееся невероятным далеко не всегда является невозможным.

— Да и я не откажусь узнать это, Гримм, — сдержанно заметил Хок. — Но мне она тоже ничего не говорит.

Эйдриен рассмеялась.

— Да ну вас обоих! Еще скажите, что двум бесстрашным воинам не дают покоя такие женские пустяки, как загаданное на звезду желание.

— И все-таки я уверен, что заниматься пустяками ты не станешь, Эйдриен, — криво усмехнулся Хок. — Когда ты берешься за дело, вселенная теряет покой.

Гримм отозвался грустной улыбкой, — что правда, то правда. Став жертвой гнусного заговора, задуманного мстительной феей, искавшей Хоку смерти, Эйдриен была вырвана из своего двадцатого века и отброшена назад во времени. Вокруг нее происходили необъяснимые вещи, и именно поэтому Гримму хотелось знать, какой поворот в судьбе готовило ему загаданное ею желание. Он предпочел бы быть готовым к тому моменту, когда разверзнется преисподняя.

— Ну сядь же, Гримм, — настойчиво повторила Эйдриен. — Я бы хотела, чтобы этот портрет был готов самое позднее к Рождеству, а у Альберта уйдут месяцы, чтобы воссоздать свои наброски в красках.

— Но лишь потому, что работа моя совершенна, — обиженно пояснил художник.

Отвернувшись от завораживающей панорамы ночи, Гримм занял свое место рядом с Хоком, сидевшим у камина.

— Все же я не пойму, к чему это, — пробормотал он. — Портреты — занятие для женщин и ребятишек.

Эйдриен фыркнула.

— Я поручила художнику увековечить образ двух самых выдающихся мужчин, которых я когда-либо видела, — ее лицо озарила ослепительная улыбка, и Гримм закатил глаза, понимая, что ради этой улыбки он готов сделать все, чего захочет прекрасная Эйдриен.

— Но эти мужчины не способны ни на что иное, кроме как ворчать. Так знайте же — однажды вы мне за это еще скажете спасибо.

В изумлении Гримм и Хок переглянулись, но затем приняли те позы, в которых их хотела видеть Эйдриен, — напрягли мускулы и представили свою суровую мужскую красоту самым выгодным образом.

— Смотрите, чтобы глаза у Гримма были такими же ярко-голубыми, как в жизни, — давала она указания Альберту.

— Как будто я не знаю, как нужно рисовать, — бормотал тот. — Здесь я художник. Если, конечно, вы сами не пожелаете приложить к этому руку.

— А я-то думал, что тебе больше нравятся мои, — прищурив черные глаза, глянул на Эйдриен Хок.

— Нравятся, нравятся. Я ведь вышла за тебя, не так ли? — улыбаясь, принялась поддразнивать его Эйдриен. — Что же я могу поделать, если в Далкейте все, до самой младшей служанки двенадцати лет от роду, теряют голову из-за глаз твоего друга? Мои сапфиры, когда я смотрю сквозь них на солнце, переливаются точно так же. Они пылают голубым огнем.

— А что же тогда мои? Тусклые почерневшие каштанчики?

Эйдриен засмеялась.

— Дурачок, таким мне показалось твое сердце, когда мы в первый раз встретились. И хватит баловаться, Гримм, — с упреком сказала она, — или по какой-то причине ты хочешь предстать на портрете с косичками на висках?

Гримм застыл и, не в силах поверить себе, прикоснулся к волосам. Хок не сводил с него глаз.

— Что ты задумал? — недоуменно спросил он. Гримм нервно сглотнул — он и не осознавал, что заплетает волосы в боевые косицы. Их носят лишь в самый тяжкий жизненный час — в знак траура по мертвой супруге либо готовясь к битве. До сих пор он заплетал их лишь дважды. Так о чем же он думал? Растерянный, Гримм смотрел невидящим взглядом в пол, тщетно пытаясь привести в порядок свои мысли. Когда-то он был одержим призраками прошлого, мучительными воспоминаниями, которые много лет назад постарался отбросить от себя, похоронив под тонким слоем отречений. Но в его снах мертвые тени выходили из неоплаканных могил, влача за собой те беспокойные чувства, которые, цепляясь за этот мир, не покидали его и при свете дня.

Гримм все еще силился отыскать ответ, когда в зал влетел стражник.

— Милорд… Миледи… — входя, стражник поспешно отвесил Хоку и Эйдриен два отдельных поклона. С хмурым выражением на лице он приблизился к Гримму. — Это вам, капитан, — только что пришло, — в руку Гримма лег пергаментный свиток самого официального вида. — Гонец утверждает, что это крайне срочно и должно быть вручено вам лично в руки.

— Гримм начал внимательно рассматривать послание. Изящный герб Джибролтара Сент-Клэра отпечатался на красном сургуче. Казалось, давно уже похороненные чувства вновь вырвались на свободу. Джиллиан! В ней было обещание той красоты и радости, обладать которыми ему не суждено никогда, она была одним из тех воспоминаний, которым он присудил лежать на дне могилы, вознамерившейся теперь исторгнуть покойников из недр своих.

— Ну же, распечатывай, Гримм, — поторопила его Эйдриен.

Медленно, словно в руке у него был раненый зверек, в любой момент готовый впиться в плоть острыми зубами, Гримм сломал печать, развернул послание и отстраненно прочел три слова краткого наказа. Его ладонь машинально сжалась, сминая тонкий лист пергамента.

Встав, он повернул голову к стражнику:

— Седлайте моего коня. Через час я отправляюсь.

Ответив легким поклоном, стражник удалился.

— Ну? — вопросил Хок. — Что там сказано?

— Ничего, что требовало бы твоих забот. Не беспокойся — тебя это не касается.

— Меня касается все, что касается моего лучшего друга, — заявил Хок. — Ну, давай, выкладывай, что там стряслось?

— Говорю же — ничего. И, право же, довольно об этом, — в голосе Гримма прозвучало предостережение, которое заставило бы любого человека отдернуть руку. Но Хок не был «любым», — его движение было таким проворным, что Гримм не успел даже отреагировать, когда Хок выхватил пергамент из его рук. Отскочив в сторону, Хок с озорной улыбкой разгладил смятое послание. Его улыбка стала еще шире, и он подмигнул Эйдриен.

— Тут написано: «Приезжай за Джиллиан». Это о женщине, так ведь? Вот тебе на! Я-то думал, что ты дал зарок насчет женщин, друг ты мой изменчивый. Так кто такая Джиллиан?

— О женщине? — не скрывая восхищения, воскликнула Эйдриен. — О молодой незамужней женщине?

— Прекратите, вы, оба! Все совсем не так, как вам кажется.

— Тогда зачем ты пытаешься скрыть это все, а, Гримм? — не сдавался Хок.

— Потому что в моей жизни есть вещи, о которых вы не знаете, а рассказывать о них пришлось бы долго. Мне сейчас недосуг пускаться в объяснения. Через несколько месяцев я напишу вам, — уклонился от прямого ответа Гримм. В его голосе зазвучали холодные нотки,

— Нет, так просто ты от нас не отделаешься, Гримм Родерик, — Хок задумчиво потер пробивавшуюся на упрямой челюсти щетину. — Что это за Джиллиан, и откуда ты знаешь Джибролтара Сент-Клэра? Я-то думал, ты явился ко двору прямиком из Англии. Я-то думал, ты в Шотландии никого, кроме тех, с кем познакомился при дворе, не знаешь.

— Вообще-то говоря, я об этом тебе не рассказывал, Хок, — а сейчас у меня нет на это времени, — но, как только все уладится, я все тебе расскажу.

— Ты расскажешь все сейчас, или я поеду с тобой, — пригрозил ему Хок. — А это значит, что Эйдриен и Картиан тоже отправятся в путь. Так что, или выкладывай все, или готовься путешествовать вместе с целой компанией, — а ведь в обществе Эйдриен никогда не угадаешь, что может произойти.

Гримм одарил его угрюмым взглядом.

— Каким же занудой ты можешь иной раз предстать!

— Безжалостным. Неумолимым, — любезно подхватила Эйдриен. — Можешь даже не пытаться, Гримм, моему муженьку всегда было мало слова «нет» в качестве ответа.

— Ну будет тебе, Гримм, если не мне — кому еще ты можешь довериться? — принялся уговаривать его Хок. — Куда ты направляешься?

— Дело совсем не в доверии, Хок.

Хок продолжал стоять с выжидательным выражением на лице, и Гримм понял, что сдаваться тот не собирается. Хок будет стараться и так и этак, и даже пойдет на то, чем грозился, — поедет вместе с ним, — если Гримм не даст ему исчерпывающего ответа. Возможно, пришла пора открыть им правду, и пусть даже Далкейт откажет ему в гостеприимстве, узнав эту правду.

— Я, можно сказать, еду домой, — сдался он наконец.

— Кейтнесс — твой дом?!

— Тулут, — пробормотал Гримм.

— Что?

— Тулут, — решительно повторил Гримм. — Я родился в Тулуте.

— Ты же говорил, что рожден в Эдинбурге!

— Я солгал.

— Но зачем? Ты мне говорил, что все твои родные погибли! Это тоже было ложью?

— Нет! Все так и есть. Насчет этого я не лгал. Ну… почти не лгал, — поспешно поправился Гримм. — Мой отец еще жив, но я уже больше пятнадцати лет с ним не виделся.

Один из мускулов на лице сжавшего челюсти Хока дрогнул.

— Присядь, Гримм. Ты никуда не уйдешь, пока все мне не расскажешь, и, по-моему, эта история слишком давно ждет своего часа.

— У меня нет времени, Хок. Раз уж Сент-Клэр сказал, что дело срочное, уже несколько недель назад я должен был быть в Кейтнессе.

— Какое касательство имеет Кейтнесс к этому всему и тебе в том числе? Садись и рассказывай. Немедленно.

Чувствуя, что у него нет ни малейшей возможности отложить этот разговор, Грим принялся мерить шагами комнату и начал свой рассказ. Он рассказал им, как в четырнадцать лет покинул Тулут в ночь кровавой расправы и два года скитался в лесах Северного нагорья, заплетя боевые косицы и ненавидя весь людской род, собственного отца и самого себя. Он пропустил самые горькие эпизоды — убийство матери, времена страшного голода, которые ему довелось пережить, неоднократные покушения на его жизнь. Он рассказал, что, когда ему было шестнадцать, он нашел прибежище у Джибролтара Сент-Клэра; он взял себе новое имя, чтобы уцелеть самому и уберечь тех, кто был ему дорог. Он рассказал, как в Кейтнессе Маккейны снова отыскали его и напали на приютившую его семью. Наконец, голосом, изменившимся от бремени той страшной тайны, которую он раскрывал, Гримм поведал, как его когда-то звали.

— Как ты сказал? — ошарашено переспросил Хок.

Глубоко вдохнув, Гримм до отказа наполнил воздухом легкие и гневно выдохнул:

— Я сказал: «Гаврэл». Мое настоящее имя — Гаврэл!

Во всей Шотландии был только один Гаврэл; никто другой не мог бы сказать, что носит это имя и это проклятие. Он напрягся, ожидая вспышки эмоций Хока, и тот не заставил себя долго ждать.

— Макиллих? — глаза Хока недоверчиво прищурились.

— Макиллих, — подтвердил Гримм.

— Ну а Гримм?

— «Гримм» означает Гаврэл Родерик Икарэс Макиллих. — Горский выговор Гримма, насквозь пропитав это имя, исказил его так, что в грозных перекатах «р» и «л» и резком стаккато «к» нельзя было разобрать практически ничего. — Возьмите первые буквы каждого имени, и вы все поймете. Г-Р-И-М.

— Гаврэл Макиллих был берсерком! — взревел Хок.

— Я же говорил, что вы многого обо мне не знаете, — угрюмо произнес Гримм.

В три огромных шага Хок пересек комнату и навис над Гриммом, в нескольких дюймах от его лица, недоверчиво рассматривая его, словно стараясь отыскать некую черту, свойственную чудовищу, — черту, которая могла бы раскрыть секрет Гримма еще много лет назад.

— Как же я не догадался? — бормотал он. — Сколько, лет я ломал голову над кое-какими из твоих необычных… талантов. Да черт меня дери, уже только по этим глазам я мог бы угадать…

— У многих людей голубые глаза, Хок, — сухо сказал Гримм.

— Но далеко не такие голубые, как твои, Гримм, — заметила Эйдриен.

— Это все объясняет, — медленно произнес Хок. — Ты — не человек.

Гримм вздрогнул.

Эйдриен бросила на мужа суровый взгляд и взяла Гримма под руку.

— Он, разумеется, человек, Хок. Он — человек и… нечто еще.

— Берсерк, — Хок покачал головой. — Черт возьми, берсерк! Вы знаете, говорят, Уильям Уоллес (Уильям Уоллес (ок. 1270 — 1305) — национальный герой, прославившийся в период борьбы шотландского народа за независимость от Англии. В 1305 г. был захвачен в плен англичанами и казнен.) был берсерком.

— И как славно прошла его жизнь, верно? — невесело произнес Гримм.


Вскоре, к огромному неудовольствию Хока, не ответив более ни на один вопрос, Гримм отправился в путь. Он постарался уехать побыстрее, поскольку воспоминания охватывали его, не считаясь с его волей; вместе с ними возвращалась и ярость. Гримм сознавал, что должен быть один, когда память о прошлом окончательно подчинит его своей власти. Теперь он хотел бы не думать о Тулуте. Проклятье! Он хотел вообще ни о чем не думать, если бы это зависело от него.

Тулут… У него перед глазами встала задымленная долина, черные клубы дыма, настолько густые, что, казалось, от едкого запаха пылающих хижин и горелого мяса выедает глаза. Детские крики! О Господи!

С трудом проглотив комок, вставший у него в горле, Гримм пришпорил Оккама, пуская его в галоп через горную гряду. Его не трогала ночная красота шотландских гор, — он выпал из времени, и только цвет крови и мрак уродующего душу одиночества окружали его, пронзаемые единственным лучиком золотого света.

Джиллиан!

«Это какой-то зверь, папа? Можно я возьму его себе? Ну, пожалуйста! Он такой славный, замечательный зверек! ».

В мыслях ему снова было шестнадцать, и он смотрел на крошечную златовласую девчушку. Воспоминания захлестнули его, заставляя чувство стыда сочиться из души тяжелыми каплями, более густыми, чем застывший на сотах мед. Она наткнулась на него в зарослях, когда он, словно дикий зверь в поисках пропитания, рылся в отбросах.

«Он будет позлей, чем мой Саванна-Чайная Лужайка, папа!».

У нее был щенок — Саванна-Чайная Лужайка, ирландский волкодав, малыш весом добрых сто сорок фунтов (140 фунтов — около 63 кг).

«Он будет хорошо меня защищать, папа, — я точно знаю, что будет!».

Стоило ей произнести эти слова, и он про себя поклялся именно так и поступать, не ведая, что тем самым ему придется защищать ее и от него самого.

Гримм потер гладко выбритый подбородок и, подчиняясь ветру, откинул назад голову. На какое-то мгновение он снова ощутил грязь, пот, спутанные волосы и боевые косицы, дикий взгляд горящих ненавистью глаз. И с первого взгляда прекрасное невинное дитя поверило ему!

О-ох, но как скоро он разрушил ее иллюзии!

Глава 2

Верховое путешествие Джибролтара и Элизабет Сент-Клэр в отдаленный уголок шотландских гор, где жил их сын, длилось уже больше недели, и лишь теперь Джибролтар, наконец, раскрыл жене свои планы. Он и вовсе не стал бы говорить об этом, но видеть супругу расстроенной для него было невыносимо.

— Ты это слышал? — развернув кобылу и подъехав к приотставшему мужу, обвиняющим тоном обратилась к нему Элизабет. — Нет, ты слышал?!

— Что слышал? Я не слышал ни звука, — ты была слишком далеко, — он попытался ее поддразнить.

— Ну все, Джибролтар. С меня довольно!

Джибролтар недоуменно поднял бровь.

— Да в чем же дело, дорогая моя?

Раскрасневшаяся от негодования, его жена выглядела еще более привлекательной, чем в спокойном состоянии духа. И чтобы сполна насладится этим зрелищем, он был совсем не прочь слегка ее позлить.

Элизабет энергичным движением вскинула голову.

— Меня просто тошнит, когда мужчины говорят о нашей идеальной, святой, незамужней — уже метящей в старые девы — дочери, Джибролтар.

— Ты опять подслушивала, а, Элизабет? — добродушно поинтересовался Джибролтар.

— Подслушивала — не подслушивала… Если говорят о моей дочери, пусть это даже всего лишь стражники, — ее рука раздраженно метнулась в их сторону, — у меня есть все основания послушать. Наши бесстрашные защитники, являющиеся — подчеркну — взрослыми и совершенно здоровыми мужиками, поют дифирамбы ее достоинствам. И под этими достоинствами они имеют в виду не ее грудь или изящные формы, а кроткий нрав, терпение, стремление удалиться от мирской суеты, Господи ты Боже мой! Ты слышал от нее хоть полслова об этом внезапном желании уйти в монастырь?

Не дожидаясь ответа, Элизабет натянула поводья, бросая на мужа испытующий взгляд.

— Они только и говорят, какая она умница, но никто даже словом не обмолвится о том, чтобы с ней переспать.

Джибролтар не удержался от смеха, останавливая своего жеребца рядом с кобылой жены.

— Да как ты смеешь над этим смеяться?!

Джибролтар покачал головой, — в его глазах сверкали огоньки. Только Элизабет могла оскорбиться тем, что мужчины не мечтают соблазнить ее единственную дочь.

— Джибролтар, попрошу тебя минутку побыть серьезным. Джиллиан уже двадцать один год, и ни один мужчина еще не пытался за ней по-настоящему ухаживать. Я готова поклясться, что она самая утонченная девушка во всей Шотландии, и мужчины, трепеща, ходят вокруг нее на почтительном расстоянии. Сделай же что-нибудь, Джибролтар! Я начинаю беспокоиться.

Его улыбка угасла. Элизабет была права. Им уже давно было не до смеха, Джибролтар и сам пришел к такому выводу. Заставлять Элизабет переживать, тогда как он уже принял меры, способные в скором времени рассеять их тревоги, по отношению к ней было бы нечестно.

— Я уже позаботился об этом, Элизабет.

— Что ты хочешь этим сказать? Что ты затеял на этот раз?

Джибролтар пристально взглянул на жену. На какое-то мгновение он заколебался, не будучи уверенным, что больше расстроит Элизабет: тревоги по поводу до сих пор незамужней дочери или подробный рассказ о тех мерах, на которые он пошел, не спросясь ее совета. Но его потрясающее чутье убедило его, что она будет просто поражена хитроумностью его замысла.

— Элизабет, я устроил так, что, пока нас не будет, в Кейтнесс прибудут трое мужчин. И к тому времени, когда мы вернемся, либо Джиллиан выберет себе одного из них, либо один из них выберет ее. Они не из тех, кто сдается, встретив на своем пути какие-либо преграды. И все эти россказни про монастырь на этих людей не подействуют.

Выражение ужаса, появившееся на лице Элизабет, несколько поколебало его уверенность.

— Один из них выберет ее? Ты хочешь сказать, что, если она не сделает выбора, один из выбранных тобой людей ее обесчестит?

— Не обесчестит, Элизабет, — соблазнит, — возразил Джибролтар. — Они не сделают ей ничего дурного — все они благородные и достойные лэрды.

Для пущей убедительности он понизил голос:

— Я выбрал этих троих еще и потому, что, помимо всего прочего, все они очень… э-э, — он запнулся, стараясь подобрать наиболее безобидный эпитет, который не вызвал бы у его супруги опасений, поскольку опасаться его избранников теоретически было очень даже возможно, — …мужественные во всех отношениях люди.

Его небрежный кивок должен был рассеять все ее тревоги.

— Как раз такие и нужны Джиллиан, — заверил он Элизабет.

— Мужественные?! То есть — грязные похотливые мерзавцы! И, наверное, деспотичные и безжалостные, только повод дай. Не нужны мне твои сладкие сказки, Джибролтар!

Джибролтар громко вздохнул: последние надежды убедить жену, не прибегая к окончательному аргументу, рухнули.

— А у тебя, Элизабет, есть идея получше? А если честно, то, по-моему, все дело в том, что человек, которому Джиллиан не смогла бы внушить страх, ей еще не повстречался. Я гарантирую, что ни один из тех, кого я пригласил, и не подумает ее пугаться. Заинтересоваться? Да. Увлечься? Да. Проявить жесткость в своей настойчивости? Пожалуйста. Именно это и нужно женщинам Сачерон — мужчина, в котором есть достаточно мужества, чтобы на что-то решиться.

Элизабет Сент-Клэр, урожденная Сачерон, молча покусывала нижнюю губу.

— Ты же сама знаешь, как тебе хочется поскорее увидеть нашего нового внука, — напомнил ей Джибролтар. — Так что давай-ка просто-напросто продолжим наше путешествие и посмотрим, что из всего этого выйдет. Я тебе обещаю, что по вине этих мужчин и волоса не упадет с головы нашей бесценной дочери. Разве что прическу помнут, но это нормально, и пойдет ей только на пользу. Нашей непогрешимой Джиллиан давно не хватает маленького беспорядка.

— И ты хочешь, чтобы я как ни в чем не бывало вот так ехала, а она там осталась в обществе трех мужчин? Да еще и таких, как эти?

— Элизабет, только такие, как эти, не будут падать перед ней ниц. К тому же, если помнишь, когда-то я тоже был одним из таких. В мужья нашей незаурядной дочери я приму только незаурядного мужчину, Элизабет. — Смягчившись, он добавил: — Я намерен отыскать для нее подобного мужа.

Элизабет вздохнула и поправила выбившуюся из прически завитую прядь волос, упавшую ей на лоб.

— Я думаю, у тебя есть на это право, — пробормотала она. — Ведь и правда, мужчины, которые не стали бы перед нею преклоняться, ей до сих пор не встречались. Интересно, как, по-твоему, она себя поведет, столкнувшись с такими?

— Я думаю, поначалу она может растеряться. Возможно, это здорово выведет ее из себя. Но я готов биться об заклад, что один из тех, кого я выбрал, поможет ей разобраться, что к чему, — бесстрастно ответил Джибролтар.

И без того расстроенной Элизабет мгновенно овладела тревога.

— Довольно же! Мы просто обязаны вернуться, я не могу оставаться в стороне, когда моя дочь впервые сталкивается с такими жизненно важными для женщины моментами. Только Богу известно, чему может научить мою дочь какой-то мужчина, и как он этому может ее научить, не говоря уже о том, что это наверняка повергнет ее в ужас. Я не могу кататься по гостям, когда мою дочь обманом и силой лишают девственности — нет, этому не бывать! Мы должны поехать домой.

Она вопросительно смотрела на мужа, ожидая, что он кивнет в знак согласия.

— Элизабет, — очень тихо произнес Джибролтар.

— Да, Джибролтар? — в ее голосе слышалась настороженность.

— Мы не поедем назад. Мы едем к сыну, на крестины нашего внука, и проведем там несколько месяцев, как мы и собирались.

— Джиллиан знает о том, что ты сделал? — ледяным тоном вопросила Элизабет.

Джибролтар покачал головой:

— В ее милой головке нет ни малейшего подозрения.

— А эти мужчины? Ты думаешь, они ничего ей не скажут?

Джибролтар проказливо улыбнулся.

— Я им этого не говорил, я лишь приказал им явиться. Лишь Хэтчард все знает и в должное время им все сообщит.

Элизабет была потрясена.

— И ты не сказал никому, кроме начальника нашей стражи, ни слова?

— Хэтчард — человекмудрый. И ей это необходимо, Элизабет. Она должна сама решить эту задачу. Да и к тому же, — Джибролтар решился на провокацию, — ну какой мужчина отважится соблазнить девицу, если матушка не отпускает ее от себя ни на шаг?

— Ох-ох, тебя почему-то не смутило присутствие моих матери и отца, семерых братьев, да и бабки с дедом, когда ты соблазнил меня. Точнее, когда ты меня выкрал.

Джибролтар хохотнул.

— Ты что, сожалеешь об этом?

Красноречивый взгляд из-под полуопущенных ресниц, которым ответила ему Элизабет, не оставил у него ни малейших сомнений в обратном.

— Вот видишь, моя дорогая, — мужчинам иной раз виднее, разве не так?

Некоторое время она молчала, но Джибролтара это не смутило. Он знал, что свою жизнь она вверила ему. Нужно лишь немного времени, чтобы она примирилась с его планом и согласилась, что этот толчок, продиктованный одной лишь любовью, необходим их дочери, чтобы она сумела вылететь из родного гнезда.

Когда же Элизабет наконец заговорила, в ее тоне уже сквозили мягкие нотки покорности.

— И кто же эти трое, кого ты выбрал, пренебрегши моей безошибочной интуицией и не спросив моего согласия?

— Ну что ж, среди них — Куин де Монкрейф, — Джибролтар не отрывал глаз от лица супруги.

Куина отличали очень светлые волосы, привлекательная внешность и отвага. До получения наследства он плавал во славу Его Величества под черным флагом, теперь же под его командой был целый флот торговых судов, утроивший и без того немалое состояние его клана. В юные годы он был воспитанником Джибролтара, и Элизабет всегда к нему благоволила.

— Достойный человек, — слегка приподнявшись, прекрасная золотистая бровь выдала подавляемое восхищение мудростью мужа. — Еще?

— Рэмси Логан.

— О-о! — глаза Элизабет округлились. — Когда я в первый раз увидела его при дворе, он с головы до пят был облачен во все черное. Он выглядел таким опасным и привлекательным, насколько это только возможно для мужчины. И как это только за него еще не ухватилась какая-нибудь женщина? Ну, продолжай же, Джибролтар. Это уже становится интересным. Кто же третий?

— Мы уже слишком отстали от стражи, Элизабет, — уклонился от прямого ответа Джибролтар. — Последнее время в горах царят мир и покой, но проявлять такую беспечность не стоит. Нам следует их догнать.

Свесившись с седла, он схватил поводья кобылы жены, тем самым заставляя ее следовать за собой.

Вырвав из рук мужа поводья, Элизабет бросила на него сердитый взгляд.

— Мы догоним их чуть позже. Кто третий?

Джибролтар нахмурился и проводил взглядом исчезающую за пригорком стражу.

— Элизабет, не стоит мешкать. Ты даже представить себе не можешь…

— Третий, Джибролтар, — еще раз напомнила ему жена.

— Сегодня ты выглядишь на редкость соблазнительно, Элизабет, — хрипловато произнес Джибролтар. — Я уже говорил тебе об этом?

Получив в ответ лишь долгий холодный взгляд, он поднял брови и наморщил лоб.

— Разве я говорил о троих?

Выражение лица Элизабет стало еще холодней.

Джибролтар разочарованно вздохнул. Пробормотав имя себе под нос, он пришпорил своего коня, пуская его вскачь.

— Что ты сказал? — закричала Элизабет вослед мужу, пришпоривая кобылу, чтобы нагнать его.

— О, дьявол! Элизабет, перестань. Давай спокойно поедем дальше.

— Прошу тебя, Джибролтар, повтори, что ты сказал.

Ответом снова стало неразборчивое бормотание.

— Я не могу понять ни слова из того, что ты промямлил, — нежно произнесла Элизабет.

«Нежна, как песнь сирены, — подумалось ему, — и в точности так же беспощадна».

— Я сказал: «Гаврэл Макиллих». Теперь понятно? И хватит об этом, ладно?

Он круто развернул своего жеребца, не сводя глаз с супруги и наслаждаясь тем, что сегодня, как никогда ранее, ему удалось полностью лишить Элизабет Сент-Клэр дара речи.

Элизабет ошарашенно смотрела на мужа, не в силах поверить услышанному «Господи Боже, он же пригласил берсерка!»


Несмотря на теплое солнышко, сиявшее над Кейтнессом, Джиллиан Сент-Клэр, сидевшую на покатой лужайке, пробирала дрожь. На небе не было ни облачка, а до тенистых зарослей леса, подступавшего к лужайке с юга, было ярдов двадцать — слишком далеко, чтобы можно было приписать на этот счет внезапно накатившую на девушку волну холода.

Ни с того ни с сего ее охватили дурные предчувствия. Джиллиан тут же попыталась их отбросить, ругая свое чересчур богатое воображение. Над ее головой синело бездонное небо, и ни одна тучка не омрачала ее жизни; у нее всего лишь разыгралась фантазия, и ничего более.

— Джиллиан! Скажи, чтобы Джемми не дергал меня за волосы! — завопила Мэллори, бросаясь к ней в поисках защиты. С дюжину ребятишек усеяли буйную зелень травы на лужайке, каждый день после обеда они приходили сюда ради сказок и сладостей, которые можно было выпросить у Джиллиан.

Спрятав Мэллори в своих объятиях, Джиллиан с упреком взглянула на мальчишку.

— Чтобы дать девочке понять, что она тебе нравится, есть способы получше, чем дергать ее за волосы, Джемми Макбин. И я знаю по себе, что к тем девочкам, которых ты сейчас дергаешь за волосы, потом ты будешь бегать на свидания.

— Я ее дергал за волосы не потому, что она мне нравится! — Лицо Джемми залилось краской, а его ручонки демонстративно сжались в кулачки. — Она — девчонка!

— Ну да, так и есть. И к тому же премиленькая, — Джиллиан погладила роскошную копну длинных золотисто-каштановых волос Мэллори. Уже сейчас в этой девчушке были видны задатки красавицы, которой она со временем станет.

— Ну-ка, ответь, зачем же тогда ты тянул ее за волосы, Джемми? — беспечно поинтересовалась Джиллиан.

Джемми стоял, пиная ногой по холмику земли.

— Потому что если бы я дал ей по лбу, как я даю ребятам, она бы, наверное, заревела, — пробормотал он.

— Ну, а зачем тебе вообще понадобилось что-то ей делать? Почему нельзя было просто поговорить с ней?

— А что можно услышать от девчонки? — он вытаращил глазенки и окинул свирепым взглядом остальных мальчишек, беззвучно обращаясь к ним за поддержкой.

Лишь на Зеки этот взгляд не произвел желаемого эффекта.

— От Джиллиан можно услышать много интересного, Джемми, — возразил он. — Ты ведь пришел сюда послушать, что она будет рассказывать, а она ведь тоже девочка.

— Это совсем другое дело. И не девочка она — она… ну, она нам как мама, вот только покрасивее будет.

Джиллиан смахнула упавшую на лицо прядь светлых волос. Какой ей прок с того, что она «покрасивее будет»?

Она не могла дождаться, когда у нее будут свои дети, но для этого нужен муж. На горизонте ни одного кандидата в мужья — симпатичного ли, несимпатичного ли — не наблюдалось. «Что ж, не надо быть такой придирчивой», — сухо посоветовал ей внутренний голос.

— Рассказать вам что-нибудь? — поспешила сменить тему Джиллиан.

— Да, расскажи, Джиллиан!

— Что-нибудь романтическое! — выкрикнула одна девочка постарше.

— Про кровавые битвы! — потребовал Джемми. Ответом ему стал сморщившийся носик Мэллори.

— Расскажи нам сказку. Я обожаю сказки — они учат нас добру, а кое-кому из нас, — Мэллори со значением взглянула на Джемми, — стать добрее не помешает.

— Сказки — это дурацкие…

— Нет!

— Сказку! Сказку! — зашумела детвора.

— Будет вам сказка. Я расскажу вам, как поспорили Ветер и Солнце, — начала Джиллиан. — Это самая любимая моя сказка.

Дети принялись толкаться, стараясь занять место поближе к Джиллиан. Зеки, самый младший из них, был вытолкан за пределы тесного кружка.

— Не щурь глаза, Зеки, — ласково пожурила его Джиллиан. — Ну-ка иди сюда!

Подтянув мальчика поближе, она усадила его к себе на колени и поправила упавшую ему на глаза челку. Зеки был сыном Кейли Туиллоу, ее любимой служанки. Он родился с таким слабым зрением, что видел не дальше чем на вытянутую руку. Он вечно щурился, словно в один прекрасный день благодаря этому могло произойти чудо, и мир вокруг него вдруг обрел бы резкость. Быть не в состоянии видеть великолепие пейзажей Шотландии во всей их красе — более грустной участи Джиллиан не могла себе даже представить, и при мысли о бедном Зеки ее сердце обливалось кровью. Его зрение не позволяло ему играть в те игры, которые другие дети просто обожали. Получить удар мяча из бычьего пузыря получалось у него куда чаще, чем самому ударить по мячу, и, чтобы компенсировать этот физический недостаток, Джиллиан научила его читать. Зеки приходилось утыкаться в книгу носом, но в ней он мог открывать и исследовать целые миры, увидеть которые ему никогда не было суждено. Когда Зеки устроился на коленях у Джиллиан, она начала:

— Раз поспорили Ветер и Солнце, кто из них сильнее, и заметили они на дороге бредущего куда-то жестянщика. И сказало Солнце: «Давай-ка так решим наш спор: кто из нас сможет заставить жестянщика скинуть куртку с плеч, тот и будет сильнее».

Согласился с этим Ветер, и тогда говорит ему Солнце: «Попробуй-ка ты сперва». Во всю силу стал дуть на жестянщика Ветер, но чем больше он дул, тем плотнее кутался тот в свою куртку. Но упрямый Ветер все дул, пока сил у него совсем не осталось. Так и не снял жестянщик куртки, и в отчаянии отступился от него Ветер.

Тогда выступило вперед Солнце, расправило свои лучи и засияло над жестянщиком во всем своем великолепии. И скоро стало так тепло, что жестянщику уже невмоготу было идти одетым. Жестянщик снял куртку, перебросил ее через плечо и, весело насвистывая, пошел своей дорогой.

— Ура! — закричали девочки. — Победило Солнце! Нам тоже оно больше нравится!

— Какая дурацкая девчачья сказка! — хмуро прокомментировал Джемми.

— А мне понравилась, — возразил Зеки.

— Еще бы тебе не понравилось, Зеки; Ты слепой и не понимаешь толк в драконах, воинах и их мечах. Мне вот по душе рассказы о приключениях.

— В этой сказке скрыт тайный смысл, Джемми. Именно его я пыталась раскрыть тебе, когда ты дергал Мэллори за волосы, — мягко произнесла Джиллиан.

Джемми был явно поставлен в тупик.

— Правда, что ль? При чем тут Солнце и волосы Мэл?

Зеки покачал головой, возмущаясь недогадливостью Джемми.

— Она же нам рассказала о том, что Ветер хотел сделать жестянщику плохо, и жестянщику пришлось защищаться. А Солнце сделало так, что жестянщику стало хорошо и тепло, и нечего больше было бояться.

Мэллори взглянула на Зеки с таким восхищением, словно он был самым умным мальчишкой на целом свете.

— И значит, если ты станешь хорошо относиться к Мэллори, она будет хорошо относиться к тебе.

— Откуда ты набрался такой ерунды? — раздраженно вопросил Джемми.

— Он умеет слушать, Джемми, — ответила Джиллиан. — Мораль этой сказки: добром можно достичь куда большего, чем злом. Зеки вот понимает, что нет ничего дурного в том, чтобы относиться к девочкам хорошо. Когда-нибудь ты пожалеешь, что так плохо себя с ними вел.

«А именно — когда половина деревенских девчонок влюбятся по уши в Зеки, и его слабое зрение не будет им помехой», — вдруг изумленно поняла Джиллиан. Такой симпатичный мальчишка, каким был Зеки, однажды станет привлекательным мужчиной, обладающим необычайной чувствительностью, которая часто развивается у тех, кто рожден с каким-либо физическим недостатком.

— Она права, парень — присоединился к их разговору низкий голос. Из-под стоящих неподалеку деревьев, укрывавших его до сих пор, ударяя в бока свою лошадь, выехал всадник. — Я до сих пор жалею, что так плохо себя с ними вел.

Кровь застыла в жилах Джиллиан, и густые черные тучи внезапно обложили безоблачное небо ее жизни. Нет, этому человеку ни за что не пришло бы в голову совершить такую глупость — снова показаться в Кейтнессе! Она прижалась щекой к волосам Зеки, стараясь спрятать свое лицо и сожалея, что не надела утром более красивого платья, — всякий раз, когда этот мужчина входил в ее жизнь, ей хотелось чего-то несбыточного. Она знала, что это он, хотя не слышала этого голоса уже много лет.

— Помнится, еще мальчишкой я и сам обижал одну девчонку. А теперь, кое-что повидав на своем веку, я немало бы отдал за то, чтобы все это исправить.

Гримм Родерик! Джиллиан чувствовала себя так, словно мышцы у нее под кожей все до одной расплавились, воспламенившись от жара, которым пылал его голос. Этот голос был на два тембра ниже любого другого из тех, что доводилось ей слышать, и звучал он настолько ровно, что становилось страшно от того невероятного самообладания, звучавшего в нем, — это был голос мужчины, рожденного повелевать.

Джиллиан подняла голову и посмотрела на всадника широко раскрытыми от неожиданности и охватившего ее ужаса глазами. Ее горло сжалось, не давая дышать. Не важно, что прошло столько лет, — она узнает его всегда. Спешившись с бесстрастной самонадеянностью и грацией победителя, источая уверенность, с такой же естественной легкостью, с какой выходит из легких воздух, он подошел к ней. Его могучее тело, развитое и закаленное до ставшего инстинктивным совершенства, сделало его живым оружием, и таким Гримм Родерик был всегда. Джиллиан знала, что, вскочи она на ноги и сделай обманный рывок влево, он вырастет перед нею стеной. Устремись она назад, он окажется позади нее. Соберись она закричать, его рука закроет ей рот прежде, чем она успеет собрать достаточно воздуха, чтобы вложить его в свой крик. Всего лишь раз ей довелось увидеть живое существо, перемещавшееся так быстро и с такой силой, проглядывающей изнутри, — силой упругих мышц горной рыси, что лишь мягко пружинят, когда она изящно ступает на своих несущих опасность лапах.

Джиллиан судорожно вздохнула. Он был еще более великолепен, чем тогда, много лет назад. Его волосы аккуратно охватывал кожаный ремешок. Его челюсть выдавалась под еще более решительным углом, чем раньше, — если такое вообще возможно. На его лице постоянно, вне зависимости от ситуации, играла чувственная ухмылка.

Даже воздух вокруг изменял свои свойства, когда рядом был Гримм Родерик; все окружавшее ее постепенно исчезало, куда-то отступая, — все, кроме него. И никогда бы она не смогла спутать эти глаза с другими! Ее взгляд встретился с вызывающе-голубым льдом его глаз. Гримм смотрел на нее, и лицо его было непроницаемо.

Джиллиан вскочила на ноги, столкнув изумленного Зеки на землю. Откуда-то из глубины ее памяти всплывали воспоминания, а она все безмолвно глядела на Гримма. Горькая желчь унижения, нахлынув, едва не поглотила ее — тот день, когда она поклялась, что больше никогда не заговорит с Гриммом Родериком, вспомнился ей слишком отчетливо. Она поклялась, что никогда больше не потерпит его рядом с Кейтнессом — и рядом с ее израненным сердцем, — пока она жива, никогда! И теперь он посмел явиться сюда?! Да еще так, как ни в чем не бывало?! Слабая возможность примирения исчезла в мгновение ока, сгинув под тяжелыми колесами ее гордости. Она не удостоит его ни единым словом. Никогда она не будет с ним любезна. Она не выкажет ему даже намека на благосклонность.

Гримм взъерошил рукой волосы и глубоко вздохнул.

— Ты… ты выросла, девушка.

Джиллиан попыталась ответить ему и не смогла. Когда же она наконец обрела дар речи, от ее слов повеяло ледяным холодом.

— Как ты посмел явиться сюда! Тебя здесь никто не ждет. Прочь из моего дома!

— Этого я сделать не могу, Джиллиан, — его тихий голос вывел девушку из себя.

Ее сердце бешено колотилось. Она постаралась сделать медленный глубокий вдох.

— Если ты не уедешь отсюда подобру-поздорову, я прикажу страже вышвырнуть тебя вон.

— Они не станут этого делать, Джиллиан.

— Стража! — закричала она, хлопнув в ладоши. Гримм остался стоять, как стоял.

— Ничего не выйдет, Джиллиан.

— И не смей так произносить мое имя!

— Как «так», Джиллиан? — в его тоне прозвучало неподдельное любопытство.

— Так… так… как молитву или что-то еще такое.

— Как скажешь, — он замолк на два удара сердца, за которые она успела изумиться, что он покорился ее воле — никогда раньше он этого не делал. Но затем, с такой хрипотцой, что сказанное скользнуло ей прямо в сердце, не дожидаясь на то разрешения, он добавил: — Джиллиан!

Чтоб он провалился!

— Стража! Стража!

На ее крик прибежали стражники, они резко остановились, с напряженным вниманием разглядывая стоявшего перед их госпожой мужчину.

— Вы изволили звать стражу, миледи? — обратился к ней Хэтчард.

— Прогоните этого отвратительного негодяя прочь из Кейтнесса, прежде чем он успеет породить… посеять, — торопливо поправилась Джиллиан, — в моем доме губительную мерзость и порочность, — закончила она, гневно брызгая слюной.

Стражники не шелохнулись, переводя взгляды то на нее, то на Гримма.

— Ну же! Немедленно прогоните его из моих владений!

Но стражники не сдвинулись с места. Терпение Джиллиан дошло до предела.

— Хэтчард, я приказала прогнать его. Ради пресвятых апостолов, убери его из моей жизни. Выдвори его из страны. О-о, изгони его из этого мира, ну, что же ты!

Стражники глядели на Джиллиан, разинув в изумлении рты.

— Хорошо ли вы себя чувствуете, миледи? — спросил Хэтчард. — Не прикажете ли послать за Кейли, чтобы он посмотрел, нет ли у вас жара?

— Нет у меня никакого жара! В моих владениях находится мерзкий выродок, и я хочу, чтобы его здесь не было, — произнесла Джиллиан, скрипя зубами.

— Вы что-то изволили проскрежетать? — Хэтчард не мог поверить своим ушам.

— Простите, что?!

— Проскрежетать — я имею в виду произносить слова, не разжимая зубов…

— Я сейчас буду кричать, не разжимая зубов, если вы, непокорные негодяи, не вышвырнете этого подлого, зрелого… — Джиллиан прочистила горло, — закоренелого мошенника вон из Кейтнесса.

— Кричать? — неуверенно переспросил Хэтчард. — Джиллиан Сент-Клэр никогда не кричит, не скрежещет зубами и, уж, что совершенно точно, никогда не выходит из себя. Какого дьявола здесь происходит?

— Он и есть тот дьявол, — кипя от ярости, махнула рукой Джиллиан в сторону Гримма.

— Можете звать его, как вам будет угодно, миледи, но прогнать его я не могу, — с горечью в голосе произнес Хэтчард.

Голова Джиллиан дернулась так резко, словно эти слова ударили ее по лицу.

— Ты отказываешься мне подчиниться?!

— Он не отказывается тебе подчиниться, Джиллиан, — негромко пояснил ей Гримм. — Он подчиняется твоему отцу.

— Что?! — пепельно-бледное лицо Джиллиан обратилось к Гримму. Он протянул ей измятый и засаленный кусок пергамента.

— Что это? — холодно вопросила она, не желая приближаться к нему ни на дюйм.

— Подойди и взгляни, Джиллиан, — предложил ей Гримм. В его глазах блестел странный свет.

— Хэтчард, возьми у него это.

Хэтчард даже не шевельнулся.

— Я знаю, что там написано.

— Ну и что же, в таком случае, там написано? — набросилась на него Джиллиан. — И откуда ты это знаешь?

Ответил ей Гримм:

— Там написано: «Приезжай за Джиллиан»… Джиллиан!

Опять он произнес ее имя — выдержав паузу, хрипловато и благоговейно, так, что дыхание у нее замерло, и в душу ей закрался необъяснимый страх. В том, как он его произносил, звучало некое предостережение — что-то такое, что Джиллиан следовало бы понять, но ухватить это «что-то» она никак не могла. С тех пор как они поссорились, что-то в нем изменилось, но она не могла понять, что именно.

— Приезжай за Джиллиан? — отрешенно повторила она. — Это прислал тебе мой отец?

Когда он кивнул, к горлу Джиллиан подступил комок. Она едва не разрыдалась, и это могло стать первым в ее жизни проявлением эмоций на глазах у других. Но вместо этого она сделала то, чего от нее ожидали не более, чем проклятий и скрипа зубов, — то есть то, чего раньше она никогда не делала. Развернувшись на каблуках, Джиллиан бросилась в сторону замка с такой скоростью, словно все злые духи Шотландии гнались за ней вслед, кусая ее за пятки. И хотя, по правде говоря, все дело было лишь в одном-единственном Гримме Родерике, это было намного хуже, чем горные духи.

Бросив беглый взгляд через плечо, Джиллиан запоздало вспомнила о детях, которые, собравшись полукругом и разинув рты, глядели ей вслед, как будто не верили своим глазам. Совершенно подавленная, она влетела в замок. Хлопнуть дверью высотой в четыре человеческих роста было почти невозможно, но в нынешнем состоянии духа Джиллиан это удалось.

Глава 3

«Уму непостижимо!».

Джиллиан просто кипела от негодования, меряя шагами свои покои. Она пыталась успокоиться, но в результате ей пришлось признать, что, пока она не избавится от Гримма, покоя ей не будет.

В смятении меряя комнату шагами, Джиллиан присматривалась, что бы такое разбить. Вот только все, что было в ее комнате, ей нравилось, и, если уж на то пошло, крушить что-то из своих вещей ей не хотелось. Вот если бы она могла добраться до Гримма — о-о-о, тогда она не пожалела бы расколошматить об него что-нибудь!

В досаде пробормотав себе что-то под нос, она сбросила с себя одежду, не желая задаваться вопросом, зачем ей вдруг понадобилось сменить нижнюю сорочку и простенькое платье, которые ее вполне устраивали еще час тому назад. Нагая, она направилась было к своему гардеробу, когда ее внимание внезапно отвлекло цоканье копыт. Джиллиан выглянула из высокого проема и увидела, что в замок въезжают два всадника. Высунувшись из окна, она принялась с любопытством их разглядывать. Мужчины, как один, вдруг задрали головы, и Джиллиан ахнула. Лицо всадника со светлыми волосами расплылось в улыбке, давая ей понять, что он заметил, как она свесилась из окна и что ее наготу скрывает лишь краска недавнего гнева. Повинуясь инстинкту, Джиллиан скользнула вниз, спряталась за гардеробом, и выхватила из него переливающееся зеленое платье. Она старалась убедить себя, что, хоть она и видела тех всадников, это совсем не означает, что они видели ее так же хорошо. Вне всякого сомнения, стекло на солнце блестело, и едва ли можно было сквозь него что-либо разглядеть.

«Кого же еще принесло в Кейтнесс?» — терялась она в догадках. Одного его уже было более чем достаточно. Но как же он посмел сюда явиться, и, более того, как посмел ее отец приказать ему это? «Приезжай за Джиллиан», — о чем, в конце концов, думал ее отец, когда писал это послание? Когда Джиллиан задумалась над смыслом этих слов, по ее спине пробежал холодок. И отчего вдруг Гримм Родерик откликнулся на такое странное послание? Когда она была ребенком, он беспрестанно мучил ее, а когда стала девушкой — отверг. Он просто деспотичный хам — а ведь когда-то он был героем ее фантазий!

Теперь он снова появился в Кейтнессе, и мириться с этим никак нельзя. Не имеет значения, по какой причине отец его вызвал, — ему просто-напросто придется уехать. И если его не выставит вон ее стража, она сама это сделает — пусть даже ей придется подгонять его острием меча. Д где найти для этого меч, она знает — над камином Главного зала висит тяжелый клеймор (Клеймор — сабля шотландских горцев.) — как раз то, что ей нужно.

Исполнившись решимости и застегнув на себе платье, Джиллиан покинула свои покои. Она была готова к встрече с Гриммом, и ее переполняло возмущение. Он не имеет права быть здесь, и она — именно тот человек, кто даст ему это понять. Однажды, когда она умоляла его остаться, он сбежал, и не ему теперь решать вопрос о своем возвращении. Собрав сзади волосы, Джиллиан перехватила их бархатной лентой и решительно направилась по длинному коридору в Главный зал замка.

У балюстрады спускавшейся вниз лестницы она внезапно остановилась, встревоженная гулом мужских голосов, доносившихся снизу.

— Так о чем говорится в том послании, которое ты получил, Рэмси? — услышала Джиллиан слова Гримма.

Заполняя собой Главный зал, звуки голосов без всяких помех поднимались вверх — не так давно все гобелены сняли, чтобы вычистить, и теперь слова гостей разносились эхом, отражаясь от каменных стен.

— О том, что лэрд, покидая вместе с женой Кейтнесс, зовет меня оплатить оставшийся за мной старый должок. Пока его не будет, он пожелал оставить свои владения на моем попечении и написал мне об этом.

Осторожно выглянув поверх балюстрады, Джиллиан увидела Гримма, сидящего у главного камина в компании двух мужчин. Какое-то мгновение, показавшееся ей вечностью, она была не в силах отвести от него взгляда. Разозлившись, Джиллиан перевела глаза на новоприбывших и принялась внимательно их рассматривать. Один из них, откинувшись назад, сидел в кресле так, словно ему принадлежал весь этот замок и половина окружающих его угодий в придачу. Присмотревшись повнимательнее, Джиллиан решила про себя, что в любом месте, которое этот человек почтит своим присутствием, он будет вести себя точно так же. Он был с головы до пят одет в темное, и на него стоило посмотреть: черные волосы, смуглая кожа и ни единой цветной ниточки в убранстве, сшитом из черной шерсти. «Вне всякого сомнения, — решила Джиллиан, — он из породы неуклюжих горцев». Его лицо перечеркивал тонкий шрам, протянувшийся от нижней челюсти почти до самого глаза.

Взгляд Джиллиан обратился ко второму мужчине. «Куин», — прошептала она. Все эти годы, с тех самых пор, когда Куин де Монкрейф воспитывался у ее отца вместе с Гриммом, она его не видела. Высокий, златовласый и привлекательный настолько, что захватывало дух, Куин де Монкрейф не раз утешал Джиллиан после того, как Гримм прогонял ее от себя. За те годы, что она с ним не виделась, Куин вырос в широкоплечего мужчину с тонкой талией и длинными светлыми волосами, заплетенными сзади в косичку.

— Похоже на то, что Джибролтару Сент-Клэру тем или иным обязан в Шотландии чуть ли не каждый, а в Англии — каждый второй, — заметил Куин.

Рэмси Логан сложил руки за головой и, снова откинувшись в своем кресле, закивал головой.

— Так и есть. Нередко он вытаскивал меня из всяких передряг, когда я был слишком молод и чаще думал отнюдь не головой.

— О-о, по-твоему, ты сильно с тех пор изменился, Логан? — не замедлил поддеть его Куин.

— Но не настолько сильно, чтоб не суметь вышибить из тебя дух, де Монкрейф, — ответил ему тем же Рэмси.

«Рэмси Логан?» — удивилась Джиллиан. Значит, она была права касательно его породы — Логаны были самыми настоящими горцами. Рэмси выглядел совершенно так же, как те живущие высоко в горах жестокие мужланы, чья дурная слава была сравнима по величине лишь с их обширными владениями. Немало крупных землевладельцев объединял его клан, которому принадлежала значительная часть земель на юге Нагорья. Глаза Джиллиан, вопреки всем ее благим намерениям, вернулись к Гримму. С достойным короля спокойствием откинувшись на спинку кресла, он сидел так непринужденно, словно имел на это полное право. Ее глаза сузились.

Кончики губ Гримма слегка шевельнулись.

— Все как в добрые старые времена — вы снова между собой грызетесь. Но заклинаю вас, избавьте меня от созерцания ваших раздоров! Зачем же все-таки Джибролтар Сент-Клэр велел нам прибыть в Кейтнесс? Уже много лет я не слышал, чтобы что-то угрожало спокойной жизни в этих краях. Куин, о чем идет речь в твоем послании? Что, до возвращения в Кейтнесс ему нужны твои услуги?

Укрывшаяся у них над головами Джиллиан нахмурилась. Хороший вопрос — действительно, зачем ее родители, отправляясь на крестины внука, велели этим троим явиться в Кейтнесс? Под началом у Хэтчарда, который стоит во главе гарнизона Кейтнесса, достаточно мощный отряд, к тому же сколько уж лет в этой части шотландских равнин все было спокойно и мирно.

— Здесь написано, что он желал бы, чтобы в его отсутствие я присмотрел за Кейтнессом, а если мои корабли не позволят мне найти для этого времени, чтобы я приезжал за Джиллиан. Его послание показалось мне странным, но у меня сложилось впечатление, что он беспокоится за Джиллиан, да и, по правде говоря, я сам по девчонке соскучился, — ответил Куин.

Джиллиан невольно вздрогнула — что же задумал ее вероломный отец?

— Джиллиан ведь сама Богиня-Княгиня, — оскалился волчьей ухмылкой Рэмси.

Джиллиан слушала, застыв на месте. Ее ноздри раздувались от ярости.

— Что? — Гримм был явно озадачен.

— Он имеет в виду ее достославную репутацию. Ты что, когда приехал, в конюшню не заезжал?

Когда Гримм отрицательно покачал головой, Куин фыркнул:

— Ты пропустил массу интересного. Мы не успели вылезти из седел, как эти ребята нам уже все уши о ней прожужжали — предостерегали, чтобы мы не осквернили ее «святости». Один из них называл ее «Богиней-Княгиней», считая, что обычная «королева» звучит слишком банально.

— Это о Джиллиан? — казалось, Гримм не верит собственным ушам.

Пылающая от гнева Джиллиан сверлила взглядом его затылок.

— Как заколдованные, — подтвердил Рэмси. — Почти поголовно. Один из этих ребят считает ее второй Богородицей и говорит, что если она нарожает детей, то без Божественного вмешательства тут явно не обойдется.

— Я бы сказал, что Божественным будет любое вмешательство в Джиллиан, — ухмыляясь, сказал Куин.

— Вот это точно, как раз бы промеж ее божественных бедер. Ты когда-нибудь видел девчонку, более пригодную для мужских забав? — Рэмси забросил ноги на каменную плиту перед очагом и заерзал в своем кресле, сложив ладони между коленями.

Брови Джиллиан взметнулись вверх, и ей пришлось зажать рот рукой.

Гримм бросил на Рэмси и Куина внимательный взгляд.

— Погодите-ка. Что ты имеешь в виду, говоря о ее «божественных бедрах»? Ты ведь даже ни разу ее не видел, не так ли? Откуда тебе знать, как она выглядит? А ты, Куин, последний раз видел ее совсем еще маленькой.

Куин с неловким видом отвернулся.

— У нее золотистые волосы? — не захотел сдаваться Рэмси. — Невероятно пышные и каскадом спускаются ниже пояса? Лицо без малейшего изъяна, и росту в ней вот так? — Не вставая с кресла, он поднял руку чуть выше головы. — Ее спальня на втором этаже, а окна выходят прямиком на восток?

Гримм осторожно кивнул.

— Тогда я знаю, как она выглядит. Мы с Куином видели ее, когда ехали через двор, — сообщил ему Рэмси.

Джиллиан тихо застонала, надеясь, что на этом он остановится.

Останавливаться Рэмси не стал.

— Если она та девушка, что переодевала платье, с такой грудью, что любого мужика…

В стремлении прикрыть лиф руки Джиллиан взлетели вверх. «Нет, нет — ты чуточку запоздала», — грустно подумалось ей.

— Вы не видели, как она переодевала платье, — зарычал Гримм, бросив взгляд на Куина, — он явно искал на лице друга подтверждение своей правоты.

— Не видели, — с готовностью согласился Рэмси. — Мы видели ее вообще без платья — в обрамлении темного окна, на розовую кожу проливается солнышко, — это самое прекрасное из всех платьев, которые я когда-либо видел. Ангельское личико, бедра — что взбитые сливки, а между ними — само золото.

Испытываемое Джиллиан унижение покрыло ее краской от макушки до недавно упомянутой груди. Они ее все-таки видели — всю, целиком!

— Это правда, Куин? — потребовал Гримм. Куин кивнул, глуповато улыбаясь.

— Черт побери, Гримм, а что, по-твоему, мне было делать? Закрыть глаза? Да она просто ошеломительна! Я давно подозревал, что эта малышка вырастет настоящей красавицей, но я и представить себе не мог такой невероятной прелести. И хотя Джиллиан для меня всегда была как младшая сестренка, после того, как я ее сегодня увидел… — Он покачал головой и присвистнул в восхищении. — Короче, чувства могут меняться.

— А я и вовсе не знал, что у Джибролтара такая дочь, — поспешил добавить Рэмси. — А то я уже давно бы здесь кое с кем снюхался…

— Она не из тех, с кем можно снюхаться — она из тех, кого берут в жены, — оборвал его Гримм.

— Вот именно — в жены берут, глаз не спускают, в кроватку кладут, — холодно отозвался Рэмси. — Может, эти кейтнесские олухи и взглянуть на ее красоту боятся, — я не из таких. Настоящий, крепкий мужик — вот что нужно такой женщине.

Метнув на Рэмси сердитый взгляд, Куин поднялся со своего места.

— Что ты там такое плетешь, Логан? Если уж кому и можно говорить о том, что нужно Джиллиан, так это мне. Я ее с детства знаю. В послании четко говорится, чтобы я приезжал за ней. Увидев ее сегодня, я намерен действовать именно так.

Рэмси медленно поднялся, расправляя свои массивные плечи, — он на добрых два дюйма возвышался над шестью с лишним футами (6 футов = 1, 83) Куина.

— Сдается мне, в послании, адресованном мне, не написано того же самого только потому, что Сент-Клэр знал, что я с ней не знаком. Какая разница — мне уже давно пора обзавестись женой, и я собираюсь предложить этой славной девчонке нечто получше, чем повесить свою ночную рубашонку — если она вообще их носит, да я, клянусь, и не стал бы возражать, если она от них откажется, — на спинке кровати какого-то завалящего фермера с Равнины.

— Кто и кого тут называет фермером?! Я самый что ни на есть негоциант и стою больше, чем все твои нечесаные тонкозадые коровенки, если их еще удастся продать!

— Х-ха! Не мои тонкозадые коровенки принесли мне мое состояние, ты, равнинная плесь!

— Ну да — скорее всего, ты его нажил набегами на честных жителей Равнины, — не отступал Куин. — И что такое «плесь», черт тебя побери?

— Как раз то самое, чего на Равнине своими плоскими мозгами никогда не поймут.

— Прошу вас, джентльмены, — в Главном зале с озабоченным выражением на лице показался Хэтчард. Два десятка лет прослужив начальником стражи, он всегда чуял, в каком конце страны затевается битва, а эта чуть было не разгорелась у него под носом. — Нет надобности ссориться по этому поводу. Попридержите свои языки и потерпите самую малость, поскольку Джибролтар Сент-Клэр поручил мне вам кое-что передать. И сядьте, прошу вас, — жестом он пригласил их занять места у камина. — По опыту знаю, что те, кто стоит лицом друг к другу, редко слышат то, что им говорят.

Рэмси и Куин продолжали стоять, меряя друг друга яростными взглядами.

Джиллиан вся напряглась и едва сдержалась, чтобы не высунуть голову между стойками балюстрады. Что же еще придумал отец? Рыжий проныра Хэтчард был другом ее отца на протяжении многих лет, и тот очень редко пренебрегал его советами. Лисьи черты лица начальника стражи в точности соответствовали его уму и способностям: он был хитер и ловок, как лис. Барабаня длинными тонкими пальцами по рукоятке меча, Хэтчард в нетерпении ждал, пока двое мужчин не выполнят отданную им команду.

— Сядьте, — убедительно повторил он.

Рэмси и Куин с явной неохотой вернулись в свои кресла.

— Весьма рад вашему незамедлительному прибытию, — сказал Хэтчард, несколько смягчившись. — Но, Гримм, отчего твоя лошадь бродит по двору?

— Она не любит стоять в загоне, — негромко ответил Гримм. — Она кому-нибудь мешает?

Джиллиан закатила глаза: «Какой хозяин, такая и лошадь!».

— Мне — нет. Но если она потопчет цветы Джиллиан, ты можешь нажить на свою голову небольшие неприятности. — Несколько удивленный, Хэтчард опустился в свободное кресло. — Вообще-то, по-моему, ты наживешь на свою голову небольшие неприятности независимо от того, что будет делать твоя лошадь, Гримм Родерик, — со смешком продолжил он. — Рад снова тебя видеть — сколько лет, сколько зим… Может, поучишь чему-нибудь моих людей, пока ты здесь?

Гримм ответил коротким кивком.

— Так зачем Джибролтар нас сюда вызвал, Хэтчард?

— Я думал подождать, пока вы тут немного обживетесь, прежде чем передать вам его слова, но вы уже и сами почти все поняли. Сент-Клэр велел вам явиться именно ради своей дочери, — признал Хэтчард, задумчиво теребя короткую рыжую бороду.

— Я так и знал, — самодовольно заметил Рэмси.

Джиллиан тихонько зашипела: «Да как же он посмел?!». Опять ухажеры, да еще среди них тот, кого она поклялась ненавидеть до конца своих дней — Гримм Родерик. Скольких еще женихов пришлет ей отец, прежде чем сможет понять, что она выйдет замуж лишь в том случае, если отыщет любовь, подобную той, которая была между ее родителями? Откинувшись на спинку кресла, Хэтчард обвел спокойным взглядом всех троих.

— Он рассчитывает на то, что до его возвращения она выберет одного из вас, то есть, чтобы ее покорить, у вас есть время до конца осени.

— А если она не захочет? — спросил Гримм.

— Захочет, — скрестивший руки на груди Хэтчард являл собой воплощение самонадеянности.

— А Джиллиан об этом хоть знает? — негромко поинтересовался Гримм.

— Да-да, она двуличничает или же невинна? — язвительно подхватил Куин.

— А если невинна, то до какой степени? — не постеснялся спросить Рэмси. — Я, например, намерен при первой же возможности это выяснить.

— Только через мой труп, Логан, — грозно произнес Куин.

— Значит, так тому и быть, — пожал плечами Рэмси.

— Право же, какую бы цель Сент-Клэр ни преследовал, я не думаю, что он хотел бы, чтобы вы поубивали друг друга, — заметил Хэтчард со снисходительной улыбкой. — Он всего лишь рассчитывает на то, что его дочь, прежде чем снова встретит свой день рождения, выйдет замуж, и мужем ей станет один из вас. Нет, Гримм, об этом ей ничего не известно. Имей она хоть малейшее подозрение о том, что затеял ее отец, она, скорее всего, сразу же сбежала бы из Кейтнесса. За последние годы Джибролтар ей представил десятки женихов, и разными уловками она сумела от них всех избавиться; и чем хитроумнее были замыслы у Сент-Клэра, тем изобретательнее действовала она. Хотя, признаюсь, она все это проделывала с таким изяществом и той тонкостью, на которую способна лишь женщина из рода Сачерон. Женихи в большинстве своем и не догадывались, что их… э-э… как же получше выразиться… водят за нос. Джиллиан, как и ее отец, может явить собой образец благопристойности, а внутри у нее, скрытая за невозмутимым выражением лица, будет зреть настоящая буря. Один из вас должен завоевать ее сердце и покорить ее душу, потому что вы трое — последняя надежда Джибролтара.

«Этого не может быть!». Не будучи полностью уверенной в своей правоте, Джиллиан размышляла над уготованной ей судьбой. Отец не мог так с ней поступить. Или — все-таки мог? Она отказывалась этому верить, но потом ей на память пришли те долгие, изучающие взгляды, которыми перед своим отъездом иногда окидывал ее отец. Внезапно Джиллиан нашла объяснение и несколько виноватому выражению его лица, и его крепким объятиям в последний миг перед расставанием. Святые угодники! Ее отец поехал по гостям, оставив ее с таким же хладнокровием, словно запер одну из своих племенных кобыл в одной конюшне с тремя горячими жеребцами.

«Точнее, двумя горячими жеребцами и одним бесстрастным, самоуверенным и невыносимым язычником», — поправилась она в своих рассуждениях. Скорее солнце собьется со своего пути, чем Гримм Родерик посмеет прикоснуться к ней хотя бы пальцем, пусть даже чужими руками. Ее плечи опустились.

Гримм Родерик словно каким-то образом сумел прочесть ее мысли — снизу, из глубины зала прозвучали его слова, вызвавшие у Джиллиан еще больший приступ той слепой ярости, какую она сегодня испытала в его присутствии.

— Что ж, парни, вам обо мне волноваться не стоит — не будь во всей Шотландии ни одной женщины, кроме нее, я бы и тогда на нее не позарился. Значит, вам двоим решать, кто станет мужем Джиллиан.

И, не дожидаясь, пока в ней возьмет верх дикое желание шипящим от ярости ядром катапульты, вооруженным женскими зубами и ногтями, броситься через балюстраду вниз, Джиллиан устремилась назад по коридору.

Глава 4

Замок Мальдебанн, Северное нагорье

— Милорд, ваш сын неподалеку.

Ронин Макиллих поспешно вскочил, его голубые глаза заблестели.

— Он едет сюда? Сейчас?

— Нет, милорд. Прошу прощения, я не имел намерения тревожить вас, — поторопился исправиться Гиллз. — Он в Кейтнессе.

— В Кейтнессе, — повторил Ронин. Он посмотрел на каждого из своих приближенных — в их глазах читались озабоченность, предостережение и явная надежда. — У кого-нибудь есть какие-то соображения, что он там делает?

— Нет. Следует ли нам выяснить это?

— Пошлите Эллиота, он быстро находит с людьми общий язык. Но пусть он будет осторожен, — распорядился Ронин. Несколько тише он добавил: — Мой сын сейчас ближе, чем когда-либо за все эти годы.

— Да, милорд. Вы думаете, он может вернуться домой?

Ронин Макиллих улыбнулся, но глаза его остались серьезными.

— Еще не пришел час для его возвращения. Нам еще предстоит немало потрудиться. Пусть с Эллиотом едет мальчишка, что искусен в рисовании. Мне нужны рисунки, и самые подробные.

— Да, милорд.

— Гиллз!

Гиллз остановился у дверей.

— Что-нибудь… изменилось?

Гиллз вздохнул и покачал головой.

— Он по-прежнему называет себя Гриммом. Кроме того, насколько наши люди смогли выяснить, он ни разу не потрудился узнать, живы ли вы. И еще ни разу его взор не обращался на запад, к Мальдебанну.

Ронин опустил голову.

— Спасибо. Это все, Гиллз.


Джиллиан нашла Кейли на кухне, когда та нарезала кубиками картошку. Дородной Кейли Туиллоу было уже под сорок; ее пышное тело заключало в себе широкую душу и доброе сердце. Родом из Англии, она переехала в Кейтнесс после смерти мужа, — ее рекомендовал один из друзей Джибролтара. Прислуживать господам, помогать на кухне, быть хранительницей девичьих тайн, заменяя Джиллиан мать, поглощенную своими женскими интригами, — Кейли умела делать все.

— Кейли, мне нужно кое-что у тебя спросить, — без всякого вступления начала Джиллиан, опустившись на краешек одного из стульев.

— И о чем же, хотелось бы мне знать, моя милая? — Кейли ласково улыбнулась и отложила в сторону нож. — Вопросы у тебя чаще всего не самые обычные, но всегда интересные.

Чтобы никто из занятых на кухне не смог услышать их разговора, Джиллиан подтащила свой стул поближе к разделочному столу, за которым работала Кейли.

— Как понимать такое, когда говорят, что мужчина «приезжает за женщиной»? — заговорщицки прошептала она.

Кейли быстро заморгала.

— Приезжает? — эхом отозвалась она.

— Приезжает, — подтвердила Джиллиан.

Кейли снова взяла в руку нож, вцепившись в него так, словно это был маленький меч.

— И в какой же ситуации тебе довелось услышать эту фразу? — сухо поинтересовалось она. — Это о тебе говорилось? Это говорил кто-то из стражников? Кто этотмужчина?

Джиллиан пожала плечами.

— Я случайно услышала, как один мужчина сказал, что ему наказано «приехать за Джиллиан», и что он собирается поступить в точности так, как говорится в письме. Я не могу понять, он ведь уже все сделал — приехал сюда.

Задумавшись на минутку, Кейли сдавленно хохотнула, ее тревоги явно пошли на убыль.

— Уж не могучий ли златовласый Куин говорил такое, а, Джиллиан?

Бросившаяся в лицо Джиллиан краска стала исчерпывающим ответом на вопрос Кейли.

Она аккуратно положила нож на разделочный стол.

— Это означает, дорогая моя девочка, — Кейли наклонила голову поближе к Джиллиан, — что он собирается уложить тебя в постель.

Вздрогнув, Джиллиан ахнула и подняла на Кейли округлившиеся глаза.

— Спасибо, Кейли. — Она решительно поднялась.

Провожая ее глазами, в которых искрились озорные огоньки, Кейли прошептала:

— Чудесный мужчина. Как же тебе повезло, моя девочка!


Джиллиан в смятении бросилась к себе. Нужно отдать должное желанию ее родителей выдать ее замуж — в том, что этого не случилось, была как их, так и ее вина. Они весь год не оставляли своих попыток, без всякого предупреждения заваливая ее кандидатами в мужья. Джиллиан мастерски отделалась от всех, убедив претендентов, что она недосягаемый идеал, к которому нельзя подходить с обычными мерками, — ей скорее подходит монастырь, а не брачное ложе. Демонстрация таких намерений охладила пыл многих ее поклонников.

Если холодная любезность или равнодушная сдержанность не действовали, она намекала на наследственную предрасположенность к сумасшествию, что заставляло мужчин ретироваться. Ей пришлось прибегнуть к этому лишь дважды — обычно хватало проявления набожности. «Этого следовало ожидать», — размышляла Джиллиан — ей никогда не приходилось совершать дерзких или непозволительных поступков, поэтому она и заслужила репутацию «безупречной личности». «Отвратительно, — сообщила она стенам. — Напишите на моей могиле: „Она была безупречной личностью, но теперь она мертва“.


Хотя ее попытки избавиться от поклонников неизменно увенчивались успехом, она никак не могла убедить родителей отказаться от мысли выдать ее замуж; вот и теперь они пригласили в Кейтнесс еще трех претендентов и вновь поставили ее в затруднительное положение. Действительно, отчаянное положение, — зная этих людей, Джиллиан не рассчитывала отделаться от них только лишь холодностью и надменным видом. Не прошел бы и номер с вымышленным наследственным сумасшествием. Эти мужчины были слишком уверенными, слишком самонадеянными… «черт побери!» — снова ввернула она слышанное в детстве ругательство — они могли разрушить душевное спокойствие любой женщины! Если бы она не была осторожна, эти люди могли бы заставить ее вспомнить все недетские выражения, которым она научилась у Куина и Гримма, когда следовала за ними, как тень. Джиллиан привыкла к благородным, сдержанным мужчинам, которые страдали от собственной неуверенности, а не к этим неотесанным мужикам, для которых «неуверенность» означала плохо укрепленную крепость или зыбкий фундамент строения.

Из троих мужчин только один заслуживал внимания — Куин, и то с большой натяжкой. Лихой парень, которого она знала с детства, был полной противоположностью внушительного вида мужчине, каким он стал. Даже далеко за пределами Кейтнесса, по всей Шотландии, она слышала о его репутации безжалостного завоевателя и в торговых сделках, и в отношениях с женщинами. К тому же, если верить рассказам Кейли, Куин намекал на свою связь с Джиллиан, и его юношеская забота превратилась в мужское чувство собственности по отношению к ней.

Следующим был бесстрашный Рэмси Логан. Джиллиан не нужно было убеждать, что вечно одетый в траур Рэмси опасен — с головы до ног он источал угрозу.

Другое дело — Гримм Родерик. Он, конечно, не настаивал на женитьбе, но само его присутствие было невыносимо. Он был постоянным напоминанием о самых тягостных и унизительных днях ее жизни.

В ее доме притаились три варвара, тщательно отобранные ее собственным отцом для того, чтобы завоевать ее и жениться на ней. Что же ей делать? Побег, хоть и казался чрезвычайно привлекательной идеей, был бы бессмысленным — они бы просто последовали за ней, и Джиллиан сильно сомневалась, что ей удалось бы добраться до домов одного из ее братьев до того, как ее схватят. И потом, рассуждала Джиллиан, она не оставит свой дом только для того, чтобы убежать от них.

Как родители могли так поступить с ней? Кроме прочего, как она теперь сможет сойти вниз? Мало того, что двое мужчин видели ее полностью обнаженной и теперь жаждали сорвать перезрелый плод, так еще и родители, не спросив ее мнения, готовы были пожертвовать ее девственностью. Джиллиан, как бы защищаясь, сжала колени, уткнулась головой в подол и решила, что хуже уже и быть не может.


Джиллиан было нелегко целый день скрываться в своих покоях — она никогда не была любительницей уединения. Но она была достаточно умна и понимала, что должна составить план, прежде чем снова встретится лицом к лицу с последствиями родительских козней. Когда день подошел к концу и наступил вечер, Джиллиан охватило сильное раздражение. Она больше не могла сидеть взаперти в своей комнате — ей хотелось разыгрывать невинность, хотелось наброситься с кулаками на первого встречного, хотелось увидеть Зеки, в конце концов, она хотела есть. Джиллиан думала, что кто-нибудь придет к ней в обеденное время — она была уверена, что верная Кейли уж точно зайдет проведать ее, если она не выйдет к обеду, но служанки даже не появились, чтобы убрать ее покои или разжечь огонь. С каждым часом уединения раздражение Джиллиан росло. Чем более девушку охватывала злоба, тем менее объективно она оценивала свое положение, и в конце концов она решила просто игнорировать нежданных гостей и жить, как ни в чем не бывало.

Теперь она думала только о еде. Дрожа от прохладного вечернего воздуха, Джиллиан надела легкий широкий плащ и накинула капюшон. Если она встретит одного из мужчин, то темнота и неприметная одежда позволят ей остаться неузнанной. Лишь бы только это был не Гримм — двое других еще не видели ее в одежде.

Джиллиан тихонько закрыла дверь и проскользнула в коридор. Она выбрала выход для слуг и начала осторожно спускаться по тускло освещенной винтовой лестнице. Кейтнесс был огромен, но Джиллиан знала каждый угол и каждую щель в замке: девять пролетов вниз и налево, сразу за кладовой будет кухня. Она всмотрелась в длинный коридор. Освещенный мерцающими масляными лампами, он был абсолютно пуст, в замке не было слышно ни звука. Где же они все?

Пройдя вперед, Джиллиан услышала за спиной голос, доносящийся из темноты.

— Извини, детка, не подскажешь, где здесь кладовая? У нас закончился виски, а служанки, как назло, исчезли.

Джиллиан замерла, лишившись дара речи. Куда подевались все служанки, и как мог этот человек появиться как раз в тот момент, когда она собиралась ускользнуть из покоев?

— Я просила тебя удалиться, Гримм Родерик. Почему ты все еще здесь? — холодно сказала она.

— Это ты, Джиллиан? — он подошел ближе, вглядываясь в темноту.

— Неужели в Кейтнессе столько женщин, требующих тебя убраться, что ты сомневаешься, кто я такая? — мягко спросила она, пряча дрожащие руки в складки плаща.

— Я не узнал тебя в капюшоне, пока ты не заговорила, а что до женщин, так ты знаешь, как они относятся ко мне. Я думаю, ничего не изменилось.

Джиллиан чуть не поперхнулась — он был самонадеян, как обычно. Она раздраженным жестом откинула капюшон. Женщины были без ума от него, когда он воспитывался здесь, — их привлекал его мрачный, опасный вид, мускулистое тело и непоколебимое равнодушие. Служанки бросались к его ногам, приезжие дамы предлагали ему драгоценности и отдельные комнаты… Ей всегда было противно на это смотреть.

— Ну что ж, ты стал старше, — неуверенно парировала она. — Знаешь, когда мужчина стареет, его внешность часто страдает.

Губы Гримма слегка дрогнули в мерцающем свете ламп, он шагнул вперед. Мелкие морщинки в уголках его глаз были светлее, чем загорелое лицо — пожалуй, это делало его еще более привлекательным.

— Ты тоже стала старше, — он рассматривал ее, сузив глаза.

— Не очень-то вежливо напоминать женщине о ее возрасте. Я отнюдь не старуха.

— Я этого и не говорю, — спокойно ответил Гримм. — Годы превратили тебя в прекрасную женщину.

— И? — спросила Джиллиан.

— Что?

— Ну, продолжай. Не заставляй меня ждать гадостей, которые ты собираешься произнести. Говори, и давай покончим с этим.

— Каких гадостей?

— Гримм Родерик, ты не сказал мне ни одной приятной вещи за всю мою жизнь. Не стоит и сейчас притворяться.

Губы Гримма вновь вздрогнули, и Джиллиан поняла, что он по-прежнему не любит улыбаться. Он боролся с улыбкой, скупился на нее, и редко кому удавалось усыпить его неизменный самоконтроль. Очень жаль — он казался еще более красивым, когда улыбался, правда, случалось это крайне редко.

Он подошел ближе.

— Стой, где стоишь!

Гримм проигнорировал ее возглас, продолжая приближаться.

— Я сказала, остановись!

— А что ты сделаешь, Джиллиан? — его голос прозвучал мягко и удивленно. Он склонил голову набок и скрестил руки на груди.

— Что я… — она вдруг осознала, что не может приказывать ему, куда, как и зачем идти. Он был вдвое больше ее, и она никогда не сможет с ним справиться. Ее единственным оружием был ее острый язык, отточенный годами общения с этим человеком.

Гримм нетерпеливо повел плечами.

— Скажи мне, девушка, что ты сделаешь?

Джиллиан не ответила, завороженная видом его скрещенных рук, его мускулов, играющих при малейшем движении. Она вдруг ощутила всю силу его тела, возвышающегося над ней, отметила изгиб его губ, выражающих не обычное гневное высокомерие, а страсть.

Он приближался, пока не остановился в нескольких дюймах от нее. Джиллиан невольно попятилась и сжала руки в складках плаща.

Гримм наклонил к ней голову.

Джиллиан не могла бы пошевельнуться, даже если бы стены коридора стали рушиться на нее. Если бы пол ушел у нее из-под ног, она бы так и осталась стоять в сонных облаках мечты. Она смотрела в его бриллиантовые глаза, завороженная и очарованная его шелковыми темными ресницами, ровным оттенком его кожи, гордым орлиным носом, чувственным изгибом губ, ямочкой на подбородке. Гримм придвинулся ближе, и она почувствовала его дыхание на своих щеках. «Он собирается меня поцеловать? Может ли такое быть, что Гримм Родерик поцелует меня? Неужели он действительно согласен с планами отца насчет меня?». Она почувствовала слабость в ногах. Гримм откашлялся, Джиллиан дрожала в ожидании. Что он сделает? Спросит ли он ее разрешения?

— Миледи, так где же, скажите на милость, кладовая? — его губы дотронулись до ее уха. — Я помню, этот смехотворный разговор начался с моих слов о том, что у нас закончился виски, а рядом нет ни одной служанки. Виски, детка, — повторил он странно огрубевшим голосом. — Нам, мужчинам, нужна выпивка. Уже десять минут прошло, а я так ничего и не нашел.

«Поцелует, как же! После дождичка в четверг!». Джиллиан сверкнула глазами.

— Одно не изменилось, Гримм Родерик, и не забывай этого: я тебя все так же ненавижу!

После этих слов она, сломя голову, бросилась мимо него в свою комнату.

Глава 5

Когда на следующее утро Джиллиан открыла глаза, ее охватила паника. Он отступил из-за переполняющей ее ненависти?

«Он обязан был отступить», — решительно напомнила она себе. Она хотела, чтобы он отступил! На ее лбу пролегла глубокая морщина — она осознала всю противоречивость своих чувств. Сколько Джиллиан себя помнила, она всегда страдала от этой противоречивости, когда дело касалось Гримма: сначала она ненавидела его, потом боготворила, но всегда хотела, чтобы он был рядом. Если бы он не был таким злым, она бы постоянно им восхищалась, но он достаточно резко показывал, что ее восхищение — последнее, что ему нужно. Очевидно, что ничего не изменилось. С первого же момента, когда она встретила Гримма Родерика, ее безнадежно влекло к нему. Но после многих лет, когда он отталкивал ее, игнорировал, ей, в конце концов, пришлось отказаться от своих детских фантазий.

Действительно ли она от них отказалась? Определенно, ее опасения были небеспочвенны: теперь, когда он вернулся, она вновь могла повторить старые ошибки и вести себя с таким могучим воином, каким он стал, как малолетняя дурочка.

Быстро одевшись, она схватила домашние туфли и поспешила в Главный зал. Войдя в него, она остановилась как вкопанная. «Боже мой», — пробормотала Джиллиан. Поглощенная мыслями о Гримме, она совершенно забыла, что в ее доме живут еще двое мужчин. Они сидели у камина, а несколько служанок убирали с массивного стола, стоящего посреди зала, дюжины деревянных тарелок и блюд. Даже вчера, спрятавшись за балюстрадой и наблюдая за тремя верзилами, Джиллиан была поражена их ростом и мощью.

Сегодня, стоя от них в нескольких футах, она чувствовала себя, как карликовая ива среди могучих дубов. Каждый из мужчин был выше ее по крайней мере на фут. Это все выглядело достаточно угрожающе даже для Джиллиан, которую не так-то легко было напугать. Она переводила взгляд с одного мужчины на другого.

Рэмси Логану недоставало лишь дюйма, чтобы оборачивать в бегство любого, кто его увидит. Куин не был больше безусым сынком главы равнинного клана — теперь он был лэрдом в своем праве. Гримм был единственным из них, кто не видел ее; он стоял, не отрывая глаз от огня. Джиллиан воспользовалась этой возможностью и принялась жадно рассматривать его профиль.

— Привет, Джиллиан, — Куин подошел, чтобы поприветствовать ее.

Она заставила себя отвести взгляд от Гримма и сконцентрироваться на словах Куина.

— Добро пожаловать, Куин, — она изобразила доброжелательную улыбку.

— Как приятно снова видеть тебя, девушка, — Куин взял ее руки в свои и улыбнулся ей. — Годы прошли с тех пор, как… Но годы были добры к тебе — от твоего вида дух захватывает!

Джиллиан покраснела и взглянула на Гримма, который не обращал на разговор ни малейшего внимания. Она подавила в себе желание ударить его и тем самым заставить заметить, что кто-то считает ее восхитительной.

— Ты изменился, Куин, — весело сказала она. — Я частенько слышала твое имя рядом с именем то одной, то другой женщины.

— И где ты только могла слышать подобное, девушка? — мягко спросил Куин.

— Кейтнесс вообще-то стоит отнюдь не на краю света, Куин. Время от времени к нам заезжали гости.

— И ты их спрашивала обо мне? — заинтересованно осведомился Куин.

Из-за его спины послышался нетерпеливый кашель Рэмси. Джиллиан бросила еще один взгляд на Гримма.

— Конечно, спрашивала. И папа всегда любил послушать о парнях, которых воспитывал, — добавила она.

— Ну, хотя я тут не воспитывался, твой отец попросил приехать и меня тоже. Наверное, за этим что-то стоит, — проворчал Рэмси, пытаясь оттеснить Куина в сторону. — И если этот болван вспомнит о хороших манерах, то представит меня прекраснейшей женщине в Шотландии.

Джиллиан послышалось, что Гримм поперхнулся. Она метнула взгляд в его сторону, но на его лице не дрогнул ни один мускул, — он продолжал игнорировать разговор.

Куин фыркнул.

— Не могу сказать, что не был согласен с его мнением о тебе, Джиллиан, но берегись комплиментов этого шотландца. Что касается женщин, — у него подмоченная репутация, — Куин неохотно повернулся к Рэмси. — Джиллиан, познакомься с…

— Рэмси Логан, — перебил Рэмси, высовываясь вперед. — Глава самого большого клана на Нагорье и…

— Ни черта себе, — фыркнул Куин. — У Логанов едва ли найдется лишний горшок… — он прервал свою речь, чтобы прочистить горло, — для того, чтобы приготовить себе еду.

Рэмси развернулся и двинулся в его сторону.

— Прекрати это, де Монкрейф, она не интересуется жителями равнин!

— Я сама южанка, — напомнила Джиллиан.

— Только по происхождению, а не по предпочтению, и брак может исправить это, — Рэмси подошел к ней так близко, что чуть не наступил ей на ногу.

— Равнинные шотландцы более цивилизованны, Логан. И прекрати наступать на нее, а то вытолкнешь ее из зала.

Джиллиан благодарно улыбнулась Куину и вздрогнула, когда Гримм искоса взглянул на нее.

— Джиллиан, — кивнув ей, тихо сказал он перед тем, как снова повернуться к огню.

Почему он так действует на нее? Все, что ему нужно сделать, это сказать одно слово, чтобы Джиллиан потеряла дар речи. А у нее ведь было столько вопросов к нему — тысячи «почему». «Почему ты оставил меня? Почему не можешь восхищаться мной, как я тобой?».

— Почему? — спросила Джиллиан, не осознавая, что говорит вслух.

Рэмси и Куин озадаченно уставились на нее, но она смотрела только на Гримма.

Джиллиан подошла к огню и дернула Гримма за плечо.

— Почему? Можешь мне просто сказать? Раз и навсегда, почему?

— Что «почему», Джиллиан? — Гримм не повернулся.

Она дернула его сильнее.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Гримм неохотно взглянул на нее через плечо.

— Правда, Джиллиан, у меня нет ни малейшего понятия, о чем ты говоришь, — его леденяще-голубые глаза встретились с ее глазами, и на мгновение ей показалось, что в них промелькнул явный вызов. Это потрясло ее до глубины души.

— Не смеши меня, Гримм, — это простой вопрос. Почему вы втроем приехали в Кейтнесс? — Джиллиан быстро смирила свою гордость. Они не знали, что Джиллиан была в курсе гнусного плана своего отца, и у нее появилась возможность выяснить, будут ли они с ней честны.

Гримм странно сверкнул глазами; когда дело касалось любого другого мужчины, Джиллиан назвала бы это проявлением разочарования, но с ним все всегда по-другому.

Он смерил ее взглядом с головы до ног, обратив внимание на туфли, которые она сжимала в руках. Когда он взглянул на ее босые ноги, Джиллиан спрятала их под длинные полы своего платья, смутившись, как будто ей снова было шесть лет.

— Надень туфли, девушка. Ты простудишься.

Джиллиан пристально посмотрела на него.

Куин подошел к ней и подал ей руку, чтобы она могла на нее опереться, надевая туфли.

— Он прав. Камни холодные, девушка. Что до твоего вопроса, так это твой отец попросил нас присмотреть за Кейтнессом в его отсутствие, Джиллиан.

— Правда? — невинно спросила Джиллиан, мысленно добавив «лгун» к своему списку скверных прозвищ мужчин. Она натянула туфлю на одну ногу, потом надела другую. Она сомневалась, что Гримма хоть чуть-чуть тронула бы ее смерть от простуды. «Надень туфли», — приказал он так, как если бы она была нерасторопным ребенком, который не в состоянии самостоятельно одеться.

— Что же может произойти в этой части равнины?

— Лучше поберечься, чем потом жалеть, девушка, — пошло заметил Рэмси, сотворив при этом свою самую очаровательную улыбку.

«Поберечься, тупица», — произнесла про себя Джиллиан. Она не чувствовала себя в безопасности в окружении воинов, которые возбуждались от одного запаха женщины.

— Твой отец предположил, что в его отсутствие в Кейтнессе могут возникнуть неприятности, а теперь, глядя на тебя, детка, я понимаю его опасения, — мягко добавил Рэмси. — Я бы тоже выбрал лучших людей, чтобы защищать тебя.

— Я единственная зашита, которая ей требуется, Логан, — сухо заметил Куин, взял Джиллиан за руку и подвел к столу. — Принеси леди завтрак, — приказал он служанке.

— Защитить от чего? — спросила Джиллиан.

— В основном от тебя самой, — голос Гримма был тихим, но отчетливо прозвучал в каменном зале.

— Что ты сказал? — Джиллиан повернулась к нему. Любой повод поспорить с ним подойдет.

— Я сказал, защитить тебя от тебя самой, глупая, — Гримм твердо встретил ее взгляд. — Тебя просто преследуют неприятности. Помнишь, как ты ушла с жестянщиками? Мы не могли найти тебя два дня.

Куин рассмеялся.

— Клянусь копьем Одина, я совершенно забыл об этом. Мы чуть с ума не сошли от волнения. В конце концов я нашел тебя к северу от Данриффа…

— Ее нашел бы я, если бы ты не настаивал, чтобы я шел на юг, Куин. Я говорил тебе, что они ушли на север, — напомнил Гримм.

Куин искоса глянул на Гримма.

— Черт возьми, приятель, нечего вспоминать об этом. Мы ее нашли, и все тут.

— Я и не терялась, — сообщила им Джиллиан. — Я прекрасно знала, где я была.

Мужчины рассмеялись.

— И неприятности не преследуют меня. Я просто хотела почувствовать себя свободной, уйдя с жестянщиками. Я была достаточно взрослой…

— Тебе было тринадцать лет! — выпалил Гримм.

— Я могла сама позаботиться о себе!

— Ты была непослушной, как обычно, — поддразнил ее Гримм.

— Джиллиан никогда не была непослушной, — пробормотала Кейли — она вошла в зал под самый конец разговора.

Она поставила перед Джиллиан тарелку, наполненную дымящейся колбасой и картошкой.

— Жаль, если это правда, — промурлыкал Рэмси.

— А помнишь, Гримм, как она застряла в свинарнике? — рассмеялся Куин, и даже Гримм не смог сдержать улыбки. — Помнишь, как она выглядела, загнанная в угол и бормочущая что-то разъяренной свиноматке? — всхлипывал от смеха Куин. — Клянусь, Джиллиан визжала громче, чем свинья.

Джиллиан вскочила.

— Довольно! И прекрати улыбаться, Кейли.

— Я совсем забыла про это, Джиллиан, — давясь от смеха, произнесла Кейли. — Ты была сущим наказанием.

Джиллиан поморщилась.

— Я больше не ребенок. Мне уже двадцать один год…

— А почему же ты не замужем, девушка? — удивленно произнес Рэмси.

Повисла тишина, и все, включая служанок, уставились на Джиллиан. Она оцепенела, ее щеки зарделись от стыда.

Боже мой, эти мужчины никогда не умели сдерживаться! Ни один из ее бывших поклонников не посмел бы так открыто спросить об этом, но эти трое, мрачно напомнила она себе, не были похожи ни на одного из мужчин, которых она знала раньше. Даже Гримм и Куин сильно изменились: они стали опасными и непредсказуемыми.

— Так почему же? — мягко спросил Куин. — Ты красивая, умная, и за тобой дадут хорошее приданое. Где все твои поклонники, девушка?

«Действительно, где они?» — подумала Джиллиан.

Гримм медленно отвернулся от огня.

— Скажи нам, Джиллиан. Почему ты не вышла замуж?

Джиллиан подняла на него глаза. Несколько мгновений она не могла оторваться от его глаз — они вызывали в ней странные чувства. Невероятным усилием воли она, наконец отвернулась.

— Я собираюсь уйти в монастырь. Папа не сказал вам? — радостно сказала Джиллиан. — Вероятно, он позвал вас всех сюда, чтобы вы сопроводили меня к Геф-симанским Сестрам, — она намеренно проигнорировала укоризненный взгляд Кейли и, сев на место, со вновь обретенным аппетитом принялась за свой завтрак. Пусть поразмыслят над этим. Если они избегают говорить правду, то почему бы ей тоже не солгать?

— Монастырь? — прервал тишину Куин.

— Женский монастырь, — уточнила Джиллиан.

— Чтобы стать невестой Христа и никого другого? — охнул Рэмси.

— Так и есть, — подтвердила Джиллиан с набитым колбасой ртом.

Гримм, не сказав ни слова, вышел из зала.


Несколько часов спустя Джиллиан без всякой видимой цели бродила по внешнему двору, занятая, однако, размышлениями о том, куда мог направиться один человек. Как раз в тот момент, когда она проходила мимо черного входа, из него вынырнула Кейли.

— В монастырь, не так ли, Джиллиан? — с упреком в голосе спросила Кейли.

— Ради Бога, Кейли, ты слышала, что они обо мне болтали?!

— Очаровательные истории.

— Унизительные истории, — зарделась Джиллиан.

— Милые истории. Правдивые. Безобидная болтовня! Ты сама часто рассказываешь что-то подобное.

— Кейли, они ведь мужчины, — сказала Джиллиан так, как будто это все объясняло.

— К тому же славные мужчины, девочка. Твой отец собрал здесь лучших из лучших, чтобы ты выбрала себе мужа, а ты рассказываешь им про женский монастырь.

— Ты знала, что отец собрал их здесь для этого?

Кейли покраснела.

— Откуда ты это узнала?

Кейли выглядела очень смущенной.

— Я подслушивала, пока ты пряталась за балюстрадой. Тебе бы лучше прекратить раздеваться напротив окна, Джиллиан, — с упреком сказала она.

— Я не специально это делала, Кейли, — Джиллиан сжала губы и нахмурилась. — На мгновение я подумала, что папа с мамой все тебе рассказали, и это несмотря на то, что мне не было сказано ни слова!

— Нет, девочка. Они никому ничего не говорили. Может быть, они действительно немного перегнули палку, но ты можешь поступить двумя способами: или злиться, язвить и потерять все шансы выйти замуж, или быть благодарной Провидению и своему отцу за то, что он нашел самых достойных.

Джиллиан демонстративно закатила глаза:

— Если эти люди самые достойные, то лучше уж монастырь!

— Прекрати, Джиллиан. Не сопротивляйся, это все делалось для твоего же блага. Выбери себе мужа и хватит упрямиться.

— Мне не нужен муж! — вскипела Джиллиан.

Кейли окинула ее изучающим взглядом.

— Между прочим, о чем это ты думала, прогуливаясь здесь?

— Любовалась цветами, — Джиллиан беззаботно пожала плечами.

— Ты же по утрам обычно катаешься на лошади и ездишь в деревню?

— У меня сегодня не было настроения. Это преступление? — сварливым тоном парировала Джиллиан.

Кейли усмехнулась:

— Что касается верховой прогулки, мне показалось, что я видела того симпатичного горца Рэмси у конюшен.

— Отлично. Надеюсь, он хорошо проведет время. Хотя я не уверена, что найдется подходящая для его роста лошадь. В конце концов, он может поджать ноги.

Кейли пристально посмотрела на Джиллиан.

— Куин сказал мне, что он собирается раздобыть у Макбина немного виски.

— Пусть бы он утонул в нем, — Джиллиан с надеждой посмотрела на Кейли.

— Хорошо, — протянула Кейли. — Думаю, мне пора на кухню. Столько еды надо приготовить этим мужчинам! — Пышная служанка развернулась и пошла прочь.

— Кейли!

— Что? — Кейли с невинным видом оглянулась через плечо.

Джиллиан сузила глаза.

— Простота тебе не идет, Кейли.

— А тебе не идет сварливость, Джиллиан.

Джиллиан покраснела.

— Извини. Итак? — продолжила она.

Кейли покачала головой, снисходительно посмеиваясь.

— Уверена, тебе все равно, но Гримм поехал на озеро. Кажется, он собирался постирать свои вещи.

Как только Кейли ушла, Джиллиан оглянулась и, убедившись, что ее никто не видит, сняла туфли и бросилась к озеру.


Джиллиан, притаившись за камнем, наблюдала за Гриммом.

Он сидел на корточках на берегу озера и тер свою рубашку двумя гладкими камнями. В замке, полном слуг и служанок для стирки, починки и любой другой надобности — даже если надо уложить спать мертвецки пьяного, — Гримм Родерик пошел на озеро, нашел камни и начал стирать свою рубашку. Какая гордость! Какая независимость! Какая… обособленность.

Ей захотелось постирать его поношенную одежду. Нет, ей хотелось мыть его мускулистую грудь. Она хотела ощутить мышцы его живота и темную шелковистую полосу волос, уходящих под его килт (Шотландская мужская юбка.).

Она хотела ворваться в его уединение и освободить этого человека от умышленно выстроенной им стены равнодушия.

Стоя на коленях на траве, он мягкими движениями тер камнями свою рубашку. Джиллиан наблюдала, как играют мускулы на его плечах. Он был красивее, чем положено мужчине, — высокий рост, прекрасно сложенное тело, черные волосы, удерживаемые кожаным ремешком, пронзительный взгляд…

«Я восхищаюсь тобой, Гримм Родерик!». Сколько раз мысленно произносила она эти слова, боясь услышать саму себя? «Люблю тебя с того момента, как увидела. С тех самых пор жду, когда ты меня, наконец, заметишь». Джиллиан присела на мох, взялась руками за камень и, положив на руки подбородок, продолжала жадно наблюдать за ним. Спина Гримма отливала бронзой на солнце, широкие плечи завораживали своими движениями, локти касались бедер, плотно обтянутых килтом. Он погрузил руку в свои густые темные волосы, убирая их с лица, и Джиллиан выдохнула, заметив движение его мускулов.

Он оглянулся и посмотрел прямо на нее. Джиллиан застыла. Черт побери, ну и слух у него! У него всегда были эти странные способности. Как она могла об этом забыть?

— Улетай, птичка, — он снова занялся стиркой.

Джиллиан закрыла глаза и уронила голову на руки. Она не могла понять, откуда у нее взялась смелость заговорить с ним, достучаться до него наконец. Как раз когда у нее появилась эта шальная мысль, этот негодяй сказал ей нечто отталкивающее и резкое, от чего она изменила свои намерения, даже не попытавшись претворить их в жизнь! От невыносимой жалости к себе самой она вздохнула еще громче.

Гримм повернулся и снова взглянул в ее сторону.

— Что? — требовательно спросил он.

Джиллиан раздраженно подняла голову.

— Что ты имеешь в виду под этим «что»? Я к тебе не обращалась.

— Ты сидишь и вздыхаешь так, как будто скоро конец света. Ты так шумишь, что я даже не могу спокойно постирать себе рубашку, а потом еще злишься, когда я пытаюсь вежливо осведомиться, о чем ты так страдаешь.

— Вежливо осведомиться? — повторила Джиллиан. — Ты называешь свое невразумительное мычание словами «вежливо осведомиться?» «Что», которое звучит как «ты не смеешь нарушать мой покой своими жалкими звуками»? «Что», которое говорит «не могла бы ты страдать в другом месте, птичка?». Черт возьми, Гримм Родерик, ты не имеешь ни малейшего понятия о вежливости!

— Нет причины ругаться, птичка, — мягко сказал он.

— Я не птичка!

Гримм бросил на нее недовольный взгляд: — Нет, ты птичка! Ты все время недовольно чирикаешь. Чик-чирик, чик-чирик.

— Чирикаешь? — Джиллиан вскочила на камень и взглянула в глаза Гримму. — Я покажу тебе чириканье! — Быстро, как кошка, она вырвала у него рубашку, вцепилась в мягкую ткань и разорвала ее до половины. Звук рвущейся ткани доставил ей ни с чем не сравнимое удовольствие. — Это именно то, что я хотела сделать! Как тебе такое нарушение покоя? И почему ты сам стираешь свою дурацкую рубашку? — Джиллиан уставилась на него и, чтобы подчеркнуть свои вопрос, принялась помахивать тем, что осталось от рубашки.

Гримм снова присел, украдкой поглядывая на нее.

— С тобой все в порядке?

— Нет, со мной не все в порядке. Уже с самого утра. И прекрати переводить разговор на меня, как это ты обычно делаешь! Отвечай на мой вопрос. Почему ты стираешь свою рубашку?

— Потому, что она грязная, — демонстративно снисходительным тоном ответил он.

Джиллиан пропустила его слова мимо ушей.

— Есть же служанки, чтобы стирать…

— Я не хочу причинять беспокойство…

— …рубашки мужчин, которые…

— …служанкам своими просьбами о стирке…

— Я бы сама могла постирать твои дурацкие вещи!

Гримм открыл рот.

— Я имела в виду, то есть… ну, я бы сделала это… если бы все служанки умерли или сильно заболели, и не было бы никого другого, кто мог бы это сделать. — Джиллиан пожала плечами. — И если бы это была твоя единственная рубашка… и было жутко холодно… и ты бы сам заболел или еще что-то. — Она сжала губы, понимая, что уже не может распутать клубок своих слов. Гримм зачарованно смотрел на нее.

Он быстрым грациозным движением поднялся. Их снова разделяло лишь несколько дюймов.

Джиллиан злило, что ей приходится задирать голову вверх, чтобы смотреть на него, но ее злобу быстро сменило захватывающее дух восхищение этим человеком. Она была заворожена его близостью, напряженным взглядом, которым он смотрел на нее. Неужели он подойдет еще ближе? Неужели она прильнет к нему?

— Ты бы постирала мою рубашку? — Гримм настойчиво искал взглядом ее глаза.

Джиллиан молча взглянула на него, сомневаясь, что она способна сказать хоть слово. Если бы она открыла рот, только Бог знает, что она могла бы произнести. «Поцелуй меня, ты, огромный прекрасный воин».

Когда он провел пальцем по ее сжатым губам, она чуть не лишилась чувств. Ее кожа там, где он коснулся ее, — трепетала. Он ощущал ее дыхание на своих губах, его глаза были бездонны и полны страсти.

Он хотел поцеловать ее! Джиллиан была уверена в этом.

Она подняла голову, чтобы встретить его поцелуй. Ее веки дрожали, готовые закрыться, и она вся отдалась фантазии. Она ощущала его дыхание на своих щеках и ждала, боясь пошевелиться.

— Ну что ж, уже слишком поздно.

Ее глаза распахнулись. «Нет, не поздно! — мысленно кричала она, чуть ли не топая ногой от досады. — Поцелуй меня!».

— Стирать ее, я имей в виду, — его взгляд опустился на разорванную рубашку, которую держала Джиллиан. — Кроме того, — добавил он, — я не хочу, чтобы какая-то глупая птичка заботилась обо мне. Служанки, по крайней мере, не рвут моих рубашек, если, конечно, они не спешат сорвать их с меня, но это совершенно другой разговор, в который ты ни при каких обстоятельствах, я уверен, со мной не вступишь…

— Гримм, — натянуто сказала Джиллиан. Он окинул взглядом озеро.

— Что?

— Я ненавижу тебя.

— Я знаю, детка, — мягко сказал он. — Ты говорила это прошлой ночью. Кажется, наши небольшие «беседы» всегда заканчиваются этими словами. Постарайся придумать что-нибудь новенькое, хорошо?

У него не дрогнул ни один мускул, когда остатки мокрой рубашки ударили его по лицу, после чего Джиллиан рассерженно удалилась.


Гримм вышел к обеду в чистой шотландке. Его волосы были мокрыми и зачесанными назад — наверное, он только что вымыл их. Его рубашка была разорвана до середины спины, и ее свободные края развевались над шотландкой, отчего, к удовольствию Джиллиан, были видны все мускулы его спины.

— Что с твоей рубашкой, Гримм? — с любопытством спросил Куин.

Гримм через стол бросил взгляд в сторону Джиллиан.

Девушка подняла голову, попытавшись самодовольно нахмуриться, но не смогла этого сделать. Он смотрел на нее с тем странным выражением, которое она не могла объяснить, с тем самым, на которое она обратила внимание, когда он прибыл в замок и произнес ее имя. Она проглотила свои злые слова вместе с куском хлеба, который вдруг стал невыносимо сухим. Лицо Гримма было безупречно симметричным. Легкая небритость подчеркивала ямочки под скулами, резко выделяющими его четкий овал лица. Его черные, как смоль, мокрые волосы, повязанные ремешком, переливались в мерцающем свете, глаза сияли, что было особенно заметно на фоне загорелого лица, а его упругие, розовые, чувственные губы были насмешливо изогнуты.

— У меня была схватка с капризной кошкой, — сказал Гримм, глядя на Джиллиан.

— А почему же ты не поменял рубашку? — спросил Рэмси.

— Я взял с собой только одну.

— Ты взял одну рубашку? — недоверчиво рассмеялся Рэмси. — Клянусь копьем Одина, ты можешь позволить себе покупать их тысячами. Становишься скупцом, а?

— Отнюдь не рубашка делает мужчину мужчиной, Логан.

— Черт с тобой, поступай, как знаешь, — Рэмси осторожно расправил полы своей белоснежной сорочки. — Ты считаешь, что это придает тебе черты настоящего мужчины?

— Уверен, служанки смогут ее зашить, — сказал Куин. — Или, если хочешь, я одолжу тебе одну.

— Я не против и так ходить. А что касается того, что я считаю, кому какое дело?

— Ты выглядишь, как крестьянин, Родерик, — засмеялся Рэмси.

Джиллиан кашлянула.

— Я сама зашью ее, — пробормотала она и опустила взгляд к тарелке, чтобы не видеть их застывших лиц.

— Ты умеешь шить, девушка? — с сомнением спросил Рэмси.

— Конечно, умею. Я еще не полностью потеряна как женщина, несмотря на возраст и на то, что я не замужем! — выпалила Джиллиан.

— А служанки не справятся с этим?

— Иногда справляются, иногда нет, — с сомнением в голосе ответила Джиллиан.

— С тобой все в порядке, Джиллиан? — спросил Куин.

— Не мог бы ты просто помолчать?

Глава 6

Это приводило ее в бешенство. Каждый раз, когда она смотрела на линию неровных стежков на рубашке Гримма, она чувствовала, что превращается в разъяренную кошку. Это было так же унизительно, как если бы он вышил на ней слова: «Джиллиан потеряла контроль над собой, и я никогда не позволю ей забыть об этом». Ей самой не верилось, что это она порвала его рубашку, но ей казалось, что годы страданий, вызванных его издевками, оправдывают ее вспышку.

Он снова был в Кейтнессе, он был убийственно привлекательным, и он вел себя с ней так же, как в детстве. Что может заставить его заметить, что она уже не ребенок? «Для начала прекрати вести себя, как ребенок», — упрекнула она себя. С того момента, как она любовно починила его рубашку, она жаждала подгадать момент, сорвать с него это напоминание о ее выходке и с наслаждением сжечь его. Сделав так, она бы, несомненно, укрепила его уверенность в своей склонности к безумным поступкам, но ведь она взамен раздобыла три рубашки, безупречно сшитых из прекрасного полотна, и подговорила служанок подбросить их в его комнату. Носил ли он их?

И не притронулся.

Каждый день он надевал все ту же рубашку с нелепым швом на спине. Она хотела спросить его, почему он не носит новые, но это выдало бы ее с головой и заставило бы чувствовать себя виноватой и глупой. Она лучше умрет, чем обнажит перед этим бесчувственным человеком, который игнорировал все ее безобидные попытки помириться, хоть краешек своих чувств.

Джиллиан напряженно всматривалась в темноту, а предмет ее страсти в своей плохо зашитой рубашке прогуливался по двору замка, заставляя ее вздыхать. «Джиллиан Алана Родерик, — стиснув зубы, произнесла она тихим шепотом. Каждый слог ласкал ее слух. — Я бы так хотела…».

— Так что же, в монастырь, девушка?

Джиллиан оцепенела. Грубое рычание Рэмси Логана было совсем не тем, что она хотела услышать в этот момент.

— Угу, — пробормотала она, глядя в окно.

— Ты не протянешь там и двух недель, — уверенно сказал он.

— Как ты смеешь? — резко повернулась к нему Джиллиан. — Ты ничего не знаешь обо мне!

Рэмси самодовольно улыбнулся.

Джиллиан побелела, вспомнив, что в день, когда он приехал, он видел ее обнаженной у окна.

— Скоро ты узнаешь о моем предназначении!

— Не сомневаюсь, девушка, — промурлыкал Рэмси. — Я думаю, что у тебя просто заложило уши, и ты все неправильно слышишь. Такая женщина, как ты, предназначена для мужчины из плоти и крови, а не для Бога, который никогда не подарит тебе радости почувствовать себя женщиной.

— Есть лучшая участь, чем быть самкой для мужчины, Логан.

— Нет, моя женщина никогда не будет для меня самкой. Ты неправильно поняла меня: я не умаляю значимости решения быть выбранной церковью и Христом, я просто не представляю, что это может привлекать тебя. Ты такая страстная!

— Я холодная и сдержанная, — упрямо ответила Джиллиан.

— Только не рядом с Гриммом, — многозначительно произнес Рэмси.

— Это потому, что он раздражает меня! — выпалила Джиллиан.

Рэмси поднял одну бровь и усмехнулся.

— Что это тебе кажется таким смешным, Логан?

— «Раздражает» — интересное слово. Я бы выбрал совсем другое. Скорее, давай подумаем… «Возбуждает»? «Восхищает». Твои глаза переливаются, как янтарь на солнце, когда он входит в комнату.

— Отлично, — Джиллиан снова отвернулась к окну. — Теперь, когда мы закончили обсуждение подходящих глаголов и ты выбрал неправильные, что говорит о том, что ты не имеешь ни малейшего представления о женщинах, можешь спокойно идти, куда шел. Брысь, — она махнула на него рукой.

Губы Рэмси расплылись в улыбке.

— Я же не слишком сильно напугал тебя, девушка, правда?

— Несмотря на твой покровительственный тон, огромный рост и размеры, которые могут заставить почувствовать любую женщину загнанной в угол, я думаю, ты, скорее, упрямый телок, чем разъяренный бык, — пробормотала Джиллиан.

— Большинство женщин любят этого телка во мне, — он придвинулся ближе.

Джиллиан через плечо метнула на него уничтожающий взгляд.

— Я не большинство женщин! И встань с моей ноги, Логан, в комнате достаточно места. Ты можешь катиться назад, на земли могучего Логана, где мужчины чувствуют себя мужчинами, а женщины — их собственностью. Я не принадлежу к тому типу женщин, с которыми ты привык иметь дело.

Рэмси захохотал.

Джиллиан медленно повернулась, ее губы сжались.

— Тебе помочь с Родериком? — он выглянул в окно через ее плечо.

— Мы только что выяснили, что ты не хладнокровный убийца, значит, ты ничем не сможешь помочь.

— Я думаю, тебе нужна помощь. Этот мужчина может быть твердым, как камень.

Когда через мгновение дверь в Главный зал открылась, Рэмси сделал такое быстрое движение, что Джиллиан не успела опомниться. Его поцелуй был мягким и томительно долгим. Он заставил ее подняться на цыпочки, и, когда Рэмси отпустил ее, у нее странным образом захватило дух.

Джиллиан растерянно смотрела на него. По правде говоря, она так мало целовалась, что была совершенно не готова к искусному поцелую зрелого мужчины и опытного любовника. Она моргнула.

Громкий стук двери сотряс стены замка, и Джиллиан все поняла.

— Это был Гримм? — выдохнула она.

Рэмси кивнул и усмехнулся. Когда он снова склонил к ней голову, Джиллиан поспешно заслонила руками губы.

— Давай, девушка, — настаивал он, забирая ее руки в свои. — Подари мне поцелуй, я ведь показал Гримму, что если он так глуп и не претендует на тебя, то найдется кто-то другой.

— С чего ты взял, будто меня волнует, что он думает? — вскипела Джиллиан. — К тому же ему абсолютно нет дела до того, что ты меня поцеловал.

— Жаль, что ты слишком быстро оправилась от моего поцелуя, детка. А что касается Гримма, я видел, как ты наблюдала за ним через окно. Если ты не облегчишь свое сердце…

— У него нет сердца.

— Если судить по тому, что я видел при дворе, я уверен, что это правда. Но ты никогда не узнаешь точно, пока не попытаешься, — продолжал Рэмси. — Надеюсь, ты скоро попытаешься, потерпишь неудачу, оправишься от нее и будешь смотреть на меня с таким же ожиданием, как на него.

— Спасибо тебе за такой прекрасный совет, Логан. Я могу судить по твоей счастливой семейной жизни, что ты знаешь, о чем говоришь, когдадело касается отношений.

— Единственная причина того, что у меня нет счастливой семейной жизни, — это мои поиски добросердечной женщины. Они стали большой редкостью.

— Это зависит от того, насколько добросердечен мужчина и способен ли он привлечь такую же женщину. И ты, вероятно, не там искал. Ты не найдешь женское сердце у нее между… — Джиллиан резко прервалась, пораженная тем, что чуть не произнесла.

Рэмси разразился хохотом.

— Разреши мне помочь тебе забыть Гримма Родерика, и я покажу тебе добросердечного мужчину. Я буду относиться к тебе, как к королеве. Родерик не заслуживает тебя.

Джиллиан мрачно вздохнула.

— Я ему не нужна. А если ты сболтнешь ему хоть слово о твоих догадках касательно моих чувств, которых на самом деле нет, я найду способ, чтобы ты пожалел об этом.

— Только не рви моих рубашек, — Рэмси покорно поднял руки. — Я еду в деревню, девушка, — с этими словами он быстро выскользнул в дверь.

Джиллиан, нахмурившись, долго смотрела на закрывшуюся за ним дверь. Боже мой, эти мужчины заставляли ее почувствовать себя тринадцатилетней, а это был далеко не лучший возраст в ее жизни. Ужасный год, не хочется даже вспоминать его. Год, когда она увидела Гримма в конюшне со служанкой и убежала в свою комнату, чтобы печально разглядывать свое тело. Тринадцатый год был несчастным годом невыносимых противоречий, женских чувств в детском теле. Сейчас же она обнаружила детские чувства в женском теле. Сможет ли она когда-нибудь владеть собой рядом с этим мужчиной?


Кейтнесс. Когда-то для него это название означало «рай». Когда в шестнадцать лет он впервые прибыл в Кейтнесс, златовласой девчушке, которая «взяла над ним опеку», не хватало только прозрачных крылышек для полной иллюзии, что она может отпустить Гримму все его грехи. Кейтнесс был местом покоя и радости, но радость искушала Гримма бездонным колодцем желаний, не предназначенных для его сердца. Хотя Джибролтар и Элизабет открыли ему двери своего дома и своих душ, между ними всегда существовал невидимый барьер, который он был не в силах преодолеть. Обедая в Главном зале, он слышал, как Сент-Клэры, их пятеро сыновей и единственная дочь шутили и смеялись. Они так наслаждались каждым шагом по длинной дороге жизни, радовались, наблюдая, как растут их дети! Гримм ясно осознавал, что на самом деле Кейтнесс был не его домом, а домом другой семьи, которая великодушно приютила его, а не приняла по праву рождения.

Гримм растерянно вздохнул. Почему? Ему хотелось закричать, угрожая кулаками небесам. Почему именно Рэмси? Рэмси Логан — неисправимый бабник, в душе которого не было той нежности и искренности, в которых нуждалась Джиллиан. Он встретил Рэмси при дворе много лет назад и неоднократно был свидетелем того, как разбиваются сердца, очарованные диким шотландским горцем. Почему Рэмси? За этой мыслью последовал немой стон: почему не я? Но он знал, что этому никогда не бывать. «Мы не можем сопротивляться этому, сынок… мы такими рождены». Хладнокровные убийцы — хуже того, он был берсерком. Помимо берсеркства, его отец убил свою собственную жену. К чему приведет наследственная болезнь ума, помноженная на то, что он берсерк?

Единственное, в чем он был уверен на все сто, так это в том, что он никогда не хотел узнать ответа на этот вопрос.

Гримм запустил пальцы обеих рук в свои волосы и остановился, скользнул ладонями по всей длине прядей, ослабил ремешок, стягивающий их, и удостоверился, что волосы чистые, не спутанные от грязи из-за жизни в лесу. Боевых косиц уже не было, он уже не был таким загорелым, не выглядел таким варваром, как в тот год, когда Джиллиан нашла его в лесу, — сказались месяцы, проведенные на солнце, и редкая возможность искупаться.

Но все-таки он чувствовал, что никогда не сможет смыть с себя следы лет, прожитых в высокогорных лесах, когда он, чтобы выжить, остерегаясь свирепых хищников, отбирал остатки их пищи. Он вспомнил, как дрожал во время холодных зим, как был благодарен слою грязи на своей коже, так как это был еще один слой, защищавший его тело от ледяного воздуха. Вспомнил пятна крови на своих руках и твердую уверенность в том, что если он когда-нибудь будет настолько глуп, чтобы позволить себе сочувствие кому бы то ни было, то, возможно, придет его черед не замечать ножа в руке и собственного сына, наблюдающего за всем этим.

Никогда! Он никогда не обидит Джиллиан!

Она оказалась даже более красивой, чем запомнилась ему. Джиллиан превратилась в настоящую женщину, и он мог противостоять ей только своей волей. И именно эта непоколебимая воля удерживала его.

Он воспитывал себя, держал себя в руках, научился сдерживать берсерка в себе… почти.

Когда он несколько дней назад въехал во внутренний двор замка и увидел златовласую смеющуюся женщину, окруженную сияющими от удовольствия детьми, сожаление о потерянном детстве нахлынуло на него. Он страстно желал вписаться в этот пейзаж, на этот пологий склон лужайки, он одновременно желал быть и ребенком и мужчиной. Он бы с радостью свернулся клубком у ее ног и слушал, с радостью взял бы ее на руки и окружил ее детьми.

Раздраженный своей неспособностью сделать для нее что-либо, он рассердил ее. Но затем она подняла голову, и Гримм почувствовал, как тяжесть ушла из его сердца. Ему было легко воскресить в памяти ее молодое и невинное лицо, но сейчас дерзко вздернутый нос и искрящиеся глаза являли собой черты страстной и чувственной женщины. И ее глаза, хотя и все еще невинные, хранили в себе зрелость и налет грусти. Ему так хотелось узнать, кто же был причиной грусти в ее глазах — он хотел бы поймать и убить ублюдка, заставившего ее страдать.

Поклонники? Похоже, Джиллиан имела их множество. Любила ли она кого-нибудь?

Он покачал головой. Ему не понравилась эта мысль.

Так зачем же Джибролтар призвал его сюда? Гримм ни на минуту не поверил в то, что является претендентом на руку Джиллиан. Скорее, Джибролтар припомнил, как Гримм поклялся защитить Джиллиан, если ей это понадобится. И, вероятно, Джибролтару необходим был воин, достаточно сильный, чтобы предотвратить любую неприятность, которую могут причинить Джиллиан два ее «настоящих» поклонника: Рэмси и Куин. Можно подумать, это что-то для него значило! Хотя ему следует не дать им скомпрометировать Джиллиан и предотвратить возможные ссоры между ее поклонниками.

Джиллиан: запах жимолости и копна шелковистых золотых волос, темно-коричневые глаза с золотистыми искорками, тот самый цвет янтаря, который так высоко ценился викингами. Эти глаза были золотистыми при солнечном свете, но становились темно-коричневыми с желтыми искрами, когда она злилась, что в его присутствии случалось с ней довольно-таки часто. Она была его сном наяву, его ночной фантазией. А он был чудовищем.

— Милорд, что-то случилось?

Гримм убрал руки от лица. Его тянул за рукав, удивленно глядя на него, мальчик, который сидел на коленях у Джиллиан, когда он приехал в замок.

— С вами все в порядке? — обеспокоенно спросил мальчик.

Гримм кивнул головой.

— Я в порядке, малыш. Но я не лэрд, так что ты можешь звать меня просто Гриммом.

— Вы мне кажетесь лэрдом.

— Нет, это не так.

— Почему Джиллиан вас не любит? — спросил Зеки. Гримм покачал головой и недовольно повел бровью.

— Я думаю, Зеки… — ты же Зеки, правда?

— Вам известно мое имя? — воскликнул мальчик.

— Я услышал его, когда ты говорил с Джиллиан.

— Вы запомнили его!

— Почему бы и нет?

Зеки сделал шаг назад и взглянул на Гримма с явным восхищением:

— Но ведь вы могучий воин, а я, ну… Я просто Зеки, и никто не обращает на меня внимания. Кроме Джиллиан.

Гримм посмотрел на мальчика, стоявшего в позе, выражавшей недоверие и растерянность, и положил руку ему на плечо.

— Пока я здесь, в Кейтнессе, не хотел бы ты послужить мне оруженосцем, а, парень?

— Оруженосцем? — изумился Зеки. — Я не могу быть оруженосцем! У меня плохое зрение.

— Давай я буду сам судить об этом! Мне нужно совсем немногое — мне нужен кто-то, чтобы присматривать за моим конем. Он не любит стоять в конюшне, поэтому еду и питье ему нужно приносить туда, где он гуляет. Его необходимо расчесывать и холить, и на нем нужно постоянно ездить.

С последними словами Гримма оптимистическое выражение исчезло с лица Зеки.

— Ну, вообще-то, теперь некоторое время на нем не нужно будет ездить, он мчался во весь опор всю дорогу сюда, — поспешно поправился Гримм. — И я могу дать тебе несколько уроков верховой езды.

— Но я плохо вижу. Я, наверное, не смогу ездить верхом.

— Лошади очень умные, парень, их можно обучить очень многим вещам. Ну, начнем потихоньку. Сначала скажи, будешь ли ты заботиться о моем жеребце?

— Да, — выдохнул Зеки. — Буду, клянусь!

— Тогда пойдем, познакомишься с ним. Он может сторониться незнакомцев, если не я приведу их к нему, — Гримм взял руку мальчика в свою, с удивлением ощущая, как крошечная ручка утонула в его ладони. Такая хрупкая, такая знакомая! Горькие воспоминания нахлынули на него — ребенок, не старше Зеки, висящий на меча Маккейна. Он свирепо отогнал от себя горькие думы и осторожно сжал ладошку Зеки.

— Подождите минутку, — Зеки заставил его остановиться. — Вы так и не ответили мне, почему вас не любит Джиллиан.

Гримм подумал над ответом, который устроил бы Зеки.

— Я думаю, это из-за того, что я дразнил и мучил ее, когда она была маленькой девочкой.

— Вы издевались над ней?

— Безжалостно, — признал Гримм.

— Джиллиан говорит, что мальчишки дразнят только тех девчонок, которые им нравятся. Вы таскали ее за волосы?

Гримм нахмурился, задумавшись над этими словами.

— Думаю, да, раз или два, — заметил он после некоторого замешательства.

— О, хорошо! — воскликнул Зеки с видимым облегчением. — Так вы теперь ухаживаете за ней? Ей нужен муж, — сказал он как бы между прочим.

Гримм покачал головой, по его губам скользнула едва заметная тень улыбки. Он ожидал чего-то подобного.

Глава 7

Гримм зажал уши руками, но это не помогло. Потом он натянул подушку на голову, но снова безуспешно. Он решил встать и захлопнуть ставни, но увидел, что будет лишен даже этого маленького удовольствия, — ставни уже были закрыты. Один из многих «даров», которые присущи берсерку, заключался в потрясающе остром слухе: он давал возможность выжить в ситуациях, в которых нормальный человек не услышал бы движений затаившегося врага. Теперь это оказалось ужасным недостатком.

Он слышал ее. Джиллиан.

Все, чего он желал, были несколько часов сна — ради Христа, еще даже не светает! Неужели девушки никогда не отдыхают? Трель одинокой флейты поднималась вверх, взбиралась по каменным стенам замка и просачивалась сквозь ставни в холодный утренний воздух. Он ощущал меланхоличные нотки, назойливо стучащие в неподатливые двери его сердца. Джиллиан была в Кейтнессе повсюду: цвела в букетах на столах, сверкала в улыбках детей, была зашита в великолепных гобеленах. От нее нельзя было скрыться! Теперь она осмелилась вторгнуться в его сон навязчивой мелодией древней кельтской любовной песни, которая поднималась до звона и опускалась до стенаний, — так, что он готов был зарыдать. Как будто ей известна боль неразделенной любви! Она была красива, совершенна, благословлена родителями, домом, семьей и местностью, где она жила. Она никогда не искала любви и не могла даже представить себе мужчину, отказывающего ей в чем бы то ни было. Где она научилась с таким печальным чувством играть эту разбивающую сердце песню любви?

Гримм выскользнул из кровати, подошел к окну и распахнул ставни с таким остервенением, что они ударились о стены.

— Все еще играешь свою глупую песню, да? — позвал он. Боже, как она красива! И Бог простит его за то, что он все еще хочет ее так же сильно, как много лет назад. Тогда он сказал себе, что она слишком молода. Теперь, когда она стала настоящей женщиной, он не мог простить себе этого.

Джиллиан стояла к нему спиной, лицом к озеру, на краю скалистой расщелины. Край солнца напоминал золотой полумесяц, разрывающий серебряную гладь озера. Она замерла, и так же замерла горькая сладость песни.

— Я думала, что ты спишь в восточном крыле, — сказала Джиллиан, не оборачиваясь. Ее голос доносился до него так же ясно, как за минуту до того — мелодия, несмотря на то, что девушка находилась на двадцать футов ниже Гримма.

— Я сам выбрал себе место, птичка. Как обычно, — Гримм прислонился плечом к оконной раме, пожирая взглядом ее белокурые волосы, развивающиеся на ветру, ее гордую осанку, ее надменно поднятую голову — она смотрела на озеро, как будто едва могла выносить присутствие Гримма.

— Уезжай домой, Гримм, — холодно сказала Джиллиан.

— Я здесь вовсе не из-за тебя, а по просьбе твоего отца, — солгал он.

— Ты так предан моему отцу, это даже странно. Ты, который не может быть преданным никому, — насмешливо сказала она.

Гримм вздрогнул.

— Преданность вовсе не чужда мне. Просто очень немногие ее заслуживают.

— Я не хочу, чтобы ты оставался здесь, — бросила Джиллиан через плечо.

Гримма раздражало то, что во время их словесной перепалки она даже не повернулась и не посмотрела в его сторону; это было худшее, что она могла сделать.

— Мне наплевать на то, что ты хочешь, — сказал он через силу. — Твой отец позвал меня сюда, и я останусь здесь до тех пор, пока он не откажется от моих услуг.

— Но я отказываюсь от твоих услуг!

Гримм ухмыльнулся. Пусть она хоть сто раз отказывается от его услуг, но то, что удерживает его рядом с Джиллиан, нерушимо. Пора бы уже это осознать: на протяжении многих лет он старался разорвать эти узы, старался не думать о том, где она, как поживает, счастлива ли — и все это напрасно.

— Желания женщин — ничто, если сравнить их с мужскими, — сказал он, ожидая, что оскорбление, нанесенное им всему женскому полу, заставит ее повернуться к нему лицом. Таким образом он отчаянно надеялся разжечь в ней чувство, хоть немного напоминающее страсть, хотя и понимал, что только разозлит ее. «Берсерк, — с досадой сказал он себе, — оставь ее в покое, у тебя нет на это ни малейшего права!».

— Какой же ты ублюдок! — Джиллиан невольно приняла его игру, мгновенно разозлившись. Его взору открылась захватывающая дух округлость ее грудей. Они плавно переходили в ложбинку, исчезающую за корсажем платья. Ее кожа была настолько прозрачной, что он смог разглядеть вены. Гримм прижался к подоконнику, чтобы скрыть внезапное предательское движение под килтом.

— Иногда я готова поклясться, что твоей целью является разозлить меня как можно сильнее. — Джиллиан бросила на него сердитый взгляд, оттолкнулась от земли рукой и встала, скрывая от его взгляда ложбинку на груди.

— Зачем мне это, глупышка? — спросил он холодно — достаточно холодно, чтобы подчеркнуть слишком уж повышенный тон ее речи.

— Не боишься ли ты влюбиться в меня, перестав издеваться надо мной? — отрывисто прозвучал ее голос.

— Никогда я не страдал такими заблуждениями, Джиллиан. — Он дотронулся до своих волос и вздрогнул. Он всегда невольно прибегал к этому жесту, когда говорил неправду, — к счастью, она этого не знала.

— Откуда у тебя такое всепоглощающее восхищение своими волосами, Гримм Родерик? Я никогда раньше не замечала в тебе такого тщеславия. Вероятно, потому, что не могла ничего разглядеть из-за всей той грязи, покрывающей тебя.

Это произошло за одно мгновение — из-за ее слов он снова почувствовал себя покрытым грязью и пропитанным кровью, как до возвращения в нормальный мир. Никакая ванна, никакое мытье никогда не смогут смыть всего этого. Только слова Джиллиан смогли бы сделать его снова чистым, но он знал, что ему не будет ниспослано очищение.

— Некоторые люди становятся взрослыми и зрелыми, глупышка. Однажды я проснулся, побрился и осознал, что я чертовски красивый мужчина, — когда она широко открыла глаза, он не смог удержаться и уколол ее еще сильнее. — Некоторые женщины считают, что я слишком уж красив. Возможно, они боятся, что не смогут удержать меня, — я ведь так известен!

— Не досаждай мне своим чрезмерным самомнением!

Гримм мысленно улыбнулся. Она замечательная — такая несдержанная, такая надменная, и ее так легко разозлить! Он столько раз задавал себе вопрос, насколько страстной она была бы с мужчиной — с таким мужчиной, как он. Его мысли перешли дозволенную грань.

— Я слышал, как мужчины говорят, что к тебе очень приятно прикасаться. Это правда? К тебе прикасались мужчины? — он прикусил язык, как только эти слова сорвались с его губ.

Губы Джиллиан вздрогнули в изумлении.

— Ты спрашиваешь меня об этом?

Гримм сглотнул. Было время, когда он точно знал по собственному опыту, насколько невинной она была, и это были именно те воспоминания, которые он старался забыть.

— Когда девушка позволяет незнакомцу поцеловать ее, это заставляет его задуматься о том, что еще она может позволить, — после этих слов его губы сжались от горечи.

Джиллиан отступила назад, как будто хотела увернуться от чего-то более существенного, чем оскорбление, брошенное в ее сторону.

Она прищурилась и с подозрением взглянула на него.

— Любопытно, звучит так, как будто тебе не все равно.

— Ничего подобного. Я просто не хочу заставлять тебя выходить замуж за Рэмси до возвращения твоего отца. Я подозреваю, что Джибролтар хотел бы присутствовать на свадьбе своей девочки.

Джиллиан внимательно наблюдала за ним — слишком внимательно, как ему казалось. .Гримм отчаянно пытался понять, что же происходит в ее голове. Джиллиан всегда была умной девушкой, а он уже был близок к тому, чтобы повести себя, как ревнивый поклонник. Когда-то давно, когда она была моложе, он напрягал всю свою волю, чтобы не выдать своих чувств к ней. Теперь же, когда она стала настоящей женщиной, ему необходимо прилагать для этого еще больше усилий. Он надменно передернул плечами.

— Послушай, птичка, все, чего я хочу, это чтобы ты убралась со своей чертовой флейтой куда-нибудь подальше и дала мне немного поспать. Я не любил тебя, когда ты была крошечной девчонкой, и я вовсе не люблю тебя теперь, но дело в том, что я дал слово твоему отцу и сдержу его во что бы то ни стало. Единственные воспоминания, оставшиеся у меня о Кейтнессе, касаются хорошей еды и доброты твоего отца, — он прикусил язык, сказав такую ужасную ложь.

— У тебя не осталось никаких воспоминаний обо мне? — осторожно спросила она.

— Совсем немного, ничего существенного, — и снова его пальцы погрузились в волосы, высвобождая их из-под ремешка.

Джиллиан пристально взглянула на него.

— Даже о дне, когда ты уезжал?

— Ты имеешь в виду день, когда на нас напали Маккейны? — насмешливо спросил Гримм.

— Нет, — она снова нахмурилась. — Я имею в виду день, когда я нашла тебя в конюшне.

— О чем ты, девушка? Я не помню, чтобы ты находила меня в конюшне перед тем, как я уехал. — Он хотел снова поправить волосы, но, чтобы скрыть этот предательский жест, принялся теребить пояс килта.

— Неужели у тебя не осталось воспоминаний обо мне? — напряженно повторила Джиллиан.

— Я помню только одно: как ты все время ходила за мной, сводя меня с ума своей непрекращающейся болтовней, — ответил Гримм, пытаясь напустить на себя страдающий и скучающий вид.

Джиллиан отвернулась, не промолвив больше ни слова.

Гримм еще несколько мгновений смотрел на нее замутненным воспоминаниями взглядом, затем закрыл ставни. Некоторое время спустя до него снова донесся серебряный плач ее флейты, и он до боли сжал уши руками. Как мог он надеяться, что сможет оставаться здесь, продолжая сопротивляться ей, когда он всей своей сущностью желал сделать ее своей женщиной?

«Я не помню, чтобы ты находила меня в конюшне перед тем, как я уехал».

В жизни он не произносил большей лжи. Он прекрасно помнил ночь в конюшне, — эти воспоминания постоянно терзали его, они были как клеймо на его памяти. Это была та самая ночь, когда двадцатидвухлетний Гримм Родерик пережил незабываемое блаженство.

После того как Маккейны были разбиты и битва окончена, он с остервенением смыл кровь со своего тела, затем собрал и отшвырнул прочь свою одежду и все вещи. Он чуть было не нанес вред дому, так гостеприимно приютившему его, — ну что ж, никогда больше он не подвергнет их такой опасности. Брат Джиллиан, Эдмунд, был ранен, но хотя то, что он выздоровеет, было очевидно, юный Эдмунд будет всю жизнь носить шрамы, полученные в бою. Единственное, что Гримм мог тогда сделать, — это уйти.

Он обнаружил записку Джиллиан, когда взял книгу с баснями Эзопа, которую она подарила ему на первое Рождество, проведенное им в Кейтнессе. Она вложила между страниц листок, надписанный ее крупным, витиеватым, неразборчивым почерком, — он выглядывал из книги. «Я буду на крыше, как только стемнеет. Мне надо сегодня поговорить с тобой, Гримм!».

Гневно смяв записку, он направился в конюшню.

Он решил не встречаться с ней перед отъездом. Он был переполнен отвращением к себе за то, что привел Маккейнов в это священное место, и он не совершит еще одного гнусного поступка! Даже когда Джиллиан начала взрослеть, он не мог выбросить ее из головы. Он знал, что так вести себя нельзя. Ему было двадцать два года, а ей едва исполнилось шестнадцать. Хотя она и была достаточно взрослой, чтобы выйти замуж — черт возьми, многие девушки выходят замуж в тринадцать лет, — он бы никогда не посмел предложить ей этого. У него не было ни дома, ни клана, и, в придачу, он был опасным и непредсказуемым чудовищем. Все очень просто: как бы сильно он ни хотел Джиллиан Сент-Клэр, она никогда не будет принадлежать ему.

В шестнадцать он отдал свое сердце крошечной златовласой девочке, а в двадцать два — начал терять свою голову из-за женщины. Еще месяц назад Гримм решил, что скоро уедет, это было еще до того, как он наделал столько глупостей: поцеловал ее, стал искать причины, чтобы увезти ее с собой, сделать ее своей женщиной. Джиллиан заслуживает лучшей доли: богатого мужа, семьи, владений. Ничего из этого он не может ей предложить.

Привязав свои пожитки к лошади, он вздохнул и провел рукой по волосам. И как только он стал выводить лошадь из конюшни, Джиллиан ворвалась в двери.

Она метнула воинственный взгляд на него и на лошадь, — девушка явно стремилась не упустить из виду ни малейшей детали.

— Что ты собираешься делать, Гримм?

— А на что это похоже, черт побери? — он старался справиться с раздражением, охватившим его из-за неудавшейся попытки избежать встречи с ней. Сколько еще искушений выпадет на его долю?

Ему на глаза навернулись слезы, он мысленно проклинал себя. Джиллиан пришлось пережить так много ужаса за сегодняшний день, и он чувствовал себя настоящим подонком, причиняя ей еще больше боли. Она искала в нем утешения, но он был не в состоянии этого сделать. Последствия берсеркства не давали ему сделать правильный выбор и принять разумное решение. Жизнь научила его тому, что он становился более уязвимым после яростных приступов берсеркства, и его разум и тело становились более чувствительными. Он отчаянно нуждался в безопасном, темном месте, где можно было бы проспать несколько дней подряд. Он должен был незамедлительно заставить ее уйти — пока не совершил нечто непростительно глупое.

— Иди к своему отцу, Джиллиан. Оставь меня одного.

— Зачем ты делаешь это? Зачем ты уезжаешь, Гримм? — жалобно спросила она.

— Потому, что я должен уехать. Мне вообще не следовало приезжать сюда!

— Это глупо, Гримм! — закричала Джиллиан. — Ты славно воевал сегодня! Отец закрыл меня в моей комнате, но я все видела! Если бы не ты, у нас не было бы ни единого шанса победить Маккейнов… — она запнулась на полуслове, и он смог ясно увидеть в ее глазах весь ужас, который произвела на нее кровавая битва.

О Господи, она признала, что наблюдала за ним, когда он был берсерком!

— Если бы меня там не было… — начал он с горечью, но тут же поймал себя на мысли, что он был единственной причиной того, что Маккейны вообще напали на них.

— Если бы тебя не было, то что? — глаза Джиллиан сделались огромными.

— Ничего, — пробормотал Гримм, уставившись в пол.

Джиллиан попыталась еще раз.

— Я наблюдала за тобой из ок…

— Тебе бы следовало спрятаться, детка! — Гримм прервал ее прежде, чем она начала с нежностью шептать о храбрости, проявленной им во время сражения, — дьявольской храбрости. — Ты знаешь, какая ты с виду? Ты можешь себе представить, что бы сделали Маккейны, если бы нашли тебя? — при этих словах его голос задрожал. Именно мысль о том, что Маккейны могли сделать с его любимой девочкой, еще сильнее вводила его в состояние берсеркства, делая его безжалостным зверем, готовым сеять вокруг себя смерть.

Джиллиан нервно прикусила нижнюю губу. Это движение вызвало вспышку бешеного желания, он всегда презирал себя за это. Он стоял, напряженный, как натянутая тетива лука, и адреналин, оставшийся в его крови после битвы, все ещё владел его телом. Все нарастающее возбуждение, которым награждало его берсеркство, делало его стремительным, управляло им, пробуждало в нем самца, завоевателя. Гримм покачал головой и отвернулся от нее. Ему нельзя продолжать смотреть на нее — он не доверял сам себе.

— Уходи от меня. Ты даже не представляешь, чем ты рискуешь, оставаясь здесь, рядом со мной.

Под ее подошвами захрустела солома, — она сделала шаг вперед.

— Я полностью доверяю тебе, Гримм Родерик.

Сладкая невинность ее голоса обескуражила его. Он изобразил на лице гримасу.

— Это твоя первая ошибка. Вторая твоя ошибка заключается в том, что ты находишься здесь наедине со мной. Уходи!

Джиллиан подошла ближе к нему и положила руку ему на плечо.

— Но я доверяю тебе, Гримм, — сказала она.

— Ты не можешь мне доверять. Ты даже не знаешь меня, — прорычал он, и его тело замерло от напряжения.

— Да нет, я знаю, — возразила она. — Я знаю тебя уже много лет. Ты жил здесь еще со времен, когда я была маленькой девочкой. Ты мой герой, Гримм…

— Прекрати! — закричал он, резко схватив и отшвырнув ее руку, настолько грубо, что она даже сделала несколько шагов назад. Его глаза дьявольской голубизны превратились в узкие щелки. — Так ты полагаешь, что знаешь меня, да? — он с угрожающим видом приблизился к ней.

— Да, — упрямо сказала Джиллиан. Гримм ухмыльнулся.

— Да ни черта ты не знаешь. Ты даже не представляешь себе, кого я убил, кого ненавижу, кого и как я хоронил. Ты не знаешь, что происходит у меня внутри, потому что ты не знаешь, кто я на самом деле!

— Гримм, ты меня пугаешь, — прошептала она. В свете фонаря ее глаза походили на два янтарных озера.

— Так беги же к своему папочке! Пусть он утешит тебя!

— Он с Эдмундом…

— Ты тоже должна быть там!

— Ты нужен мне, Гримм! Просто обними меня! Не отпускай меня! Не оставляй меня!

Мышцы Гримма окаменели, холод пробрал его до мозга костей. «Не отпускай меня». Ее слова повисли в воздухе. О, как страстно он желал этого! Боже, как часто он мечтал об этом. Ее глубокие янтарные глаза были такими уязвимыми и полными страха, что он невольно начал приближаться к ней, несмотря на принятое им решение. На полпути он одернул руки, склонил плечи и внезапно почувствовал себя изнуренным внутренней борьбой, которая в нем происходила. Он не мог утешить ее! Именно он являлся причиной того, что ей необходимо было утешение. Если бы он не приехал в Кейтнесс, он не принес бы с собой всего этого горя и разрушений. Он никогда не простит себя за то, что принес людям, открывшим ему свои сердца, а ведь раньше никому не было дела до того, жив он или мертв.

— Ты не знаешь, что говоришь, Джиллиан, — сказал Гримм, неожиданно почувствовав себя очень уставшим.

— Не оставляй меня! — Джиллиан с криком бросилась к нему.

Она прильнула к груди Гримма, и его руки инстинктивно сомкнулись вокруг нее. Он крепко сжал ее в своих объятиях, предлагая ее дрожащему телу не очень-то надежный оплот.

Пока она всхлипывала, он ласково гладил ее по спине, испытывая пугающее его чувство родства с этой девушкой. Слишком ясно он помнил потерю своей собственной наивности, — восемь лет назад он стоял и наблюдал за тем, как его собственный клан сражается с Маккейнами. Картина всей этой жестокости сделала его почти бесчувственным, заполнив горем и яростью, и неужели теперь его маленькая Джиллиан чувствует то же самое? И он — причина этому?!

Будут ли ей сниться кошмары? Будут ли все эти ужасы возрождаться вновь в ее памяти тысячи и тысячи раз?

— Тише, моя сладкая девочка, — шептал Гримм, поглаживая ее по щеке. — Я обещаю тебе: никогда больше Маккейны не вернутся сюда. Я обещаю, что, так или иначе, но я буду всегда заботиться о тебе — независимо от того, где я буду находиться. Я никому не позволю обидеть тебя. Она глубоко вдохнула, ее лицо уткнулось во впадинку между его шеей и плечами.

— Ты не можешь защитить меня, если тебя не будет рядом!

— Я говорил с твоим отцом и сказал ему, что уезжаю. Но я также сказал ему, что он может призвать меня, как только я тебе понадоблюсь, — хотя Джибролтар и был зол на Гримма за то, что тот уезжает, но казался спокойным — он знал, где в случае необходимости искать Гримма.

Джиллиан подняла свое заплаканное лицо, ее глаза были широко раскрыты.

У него захватило дух от одного взгляда на нее. Ее щеки пылали, а глаза блестели от слез. Губы припухли от плача, прическа растрепалась, лицо обрамляла копна золотых волос.

Он совсем не собирался целовать ее. Но одно мгновение они смотрели друг другу в глаза, а мгновение спустя он склонил голову, ища ее губы, чтобы запечатлеть на них сладкое обещание защиты.

В тот же момент, когда их губы встретились, их тела столкнулись.

Он отскочил и виновато взглянул на нее.

— Т-ты это ч-чувствовал? — она заикалась, ее глаза потемнели от смущения.

«Невозможно, — уверял он себя. — Мир не может уйти у тебя из-под ног, когда ты целуешь девушку». Для того, чтобы переубедить себя, он поцеловал ее еще раз, и земля вновь поплыла у них под ногами…

Невинное обещание забрало у него его собственную жизнь, стало страстным, захватывающим дух поцелуем между мужчиной и его женщиной. Ее девичьи губы нежно раскрылись под напором его губ, и она почти растаяла от жара, исходящего от его тела.

Гримм закрыл глаза, воскрешая в памяти этот давний поцелуй и слушая трель флейты Джиллиан за окном.

Господи, какими яркими были его воспоминания! С тех пор он не притрагивался ни к одной женщине.


Куин настоял на верховой прогулке, и хотя Джиллиан сначала сопротивлялась, совсем скоро она была рада тому, что все-таки поехала с ним. Она уже и забыла, каким очаровательным был Куин, как легко он мог рассмешить ее. Куин приехал в Кейтнесс на следующее лето после отъезда Гримма. Ее отец считал двух парней — старшего сына вождя клана и бездомного сына жестянщика — равными, но в глазах Джиллиан никто не мог сравниться с Гриммом.

Куин был хорошо воспитан и молчалив, но именно в Гримма она влюбилась в первый же день, когда увидела его — дикого мальчишку, живущего в лесу, за крепостной стеной Кейтнесса. И именно Гримм обижал ее так сильно, что она плакала горькими слезами. А Куин утешил ее, когда Гримм ушел. Она погрузилась в раздумья, глядя на энергичного мужчину, скакавшего перед ней, — некоторые вещи совсем не меняются.

Куин поймал на себе ее взгляд и улыбнулся краем рта.

— Я скучал по тебе, Джиллиан. Почему же мы не видели друг друга так долго?

— Судя по слухам, которые ходят о тебе, ты был слишком занят, завоевывая мир и женщин, тебе некогда было тратить время на простую шотландскую девушку вроде меня, — в шутку сказала она.

— Завоевывая мир — возможно. Но женщин? Я думаю, нет. Женщин нельзя завоевывать, за ними можно ухаживать и добиваться их расположения к себе. Лелеять их.

— Скажи об этом Гримму, — Джиллиан подняла глаза. — Этот мужчина лелеет только свой собственный жуткий характер. За что он меня так ненавидит?

Куин задержал на ней оценивающий взгляд, словно сомневаясь в том, стоит ли говорить то, что он хотел сказать. В итоге он пожал плечами.

— Я всегда считал, что он ведет себя так, потому что тайно любит тебя и не может признаться себе в этом, так как осознает, что он никто, что он недостаточно хорош для дочери Джибролтара Сент-Клэра. Но сейчас это не имеет значения, так как Гримм теперь богатый человек, достаточно богатый, чтобы заполучить любую женщину, и Бог знает сколько женщин сгорают от желания сделать его своим. Честно говоря, Джиллиан, я не имею ни малейшего понятия, почему он все еще так жесток с тобой. Я думал, что все изменится, особенно теперь, когда ты достаточно взрослая, чтобы за тобой можно было ухаживать. Хотя, не могу сказать, что мне очень жаль, так как теперь у меня на одного конкурента меньше в борьбе за твое сердце, — закончил он с решительным видом.

Глаза Джиллиан широко раскрылись.

— Куин… — начала она. Но он поднял руку вверх, чтобы не дать ей возможности возразить.

— Нет, Джиллиан. Не отвечай мне сейчас, и не заставляй меня говорить тебе что-либо по этому поводу. Просто постарайся взглянуть на меня другими глазами, и тогда мы поговорим о том, что может произойти. Но что бы ни произошло, я всегда буду хорошо относиться к тебе, Джиллиан, — добавил он мягко.

Джиллиан прикусила нижнюю губку и пустила лошадь легким галопом, украдкой бросив взгляд на красавца Куина. «Джиллиан де Монкрейф», — как бы смакуя это имя, проговорила она про себя.

«Джиллиан Аланна Родерик!» — кричало в ответ ее сердце.

Глава 8

Джиллиан стояла в проеме длинного узкого окна смотровой башни, возвышающейся на высоте ста футов над двором, и наблюдала за Гриммом. Она взобралась сюда по винтовой лестнице, уверяя себя, что она просто старается спрятаться подальше от «этого мужчины», но понимала, что она не совсем честна даже сама с собой.

Смотровая башня хранила в себе воспоминания, именно за ними она сюда и пришла. Роскошные воспоминания о первом лете, которое Гримм провел здесь, дивном времени года, когда она спала в башне. Ее родители баловали ее; они наняли человека, который заделал все щели в каменных стенах, и развесили повсюду гобелены, чтобы ей не было холодно. Здесь лежали все ее любимые книги, несколько оставшихся кукол, которые избежали устроенных Гриммом «похорон в море», а точнее, в озере, и другие, милые ее сердцу вещицы, хранившие в себе память о лучших годах ее жизни.

Тем летом она нашла «мальчика-зверя», и они стали неразлучны. Он брал ее с собой на прогулки и учил ловить форель и проворных саламандр. Он в первый раз усадил ее на пони; в первую зиму, проведенную ими вместе, он построил на лужайке снежную крепость. Он всегда был рядом — чтобы поднять ее на руки, если из-за своего маленького роста она не могла разглядеть чего-либо, или чтобы помочь ей подняться, если она вдруг падала. Каждую ночь он рассказывал ей невероятные истории до тех пор, пока она не засыпала невинным сном младенца, и ей снились сны об их новых необычайных приключениях.

До сих пор Джиллиан помнила то волшебное чувство, которое она ощущала каждый раз, когда они были вместе. Ей казалось вполне возможным, что он ангел, спустившийся на землю, чтобы оберегать ее. Кроме того, именно она обнаружила его скрывающимся в лесных чащах эа Кейтнессом. Именно она уговорила его остаться, а потом, пока он «оттаивал», терпеливо ожидала его, день за днем лежа на кровати со своим любимым щенком, Саванной — Чайная Лужайка.

На протяжении нескольких месяцев он сопротивлялся ее уговорам, прячась в тени папоротников и наблюдая за ней так же пристально, как и она за ним. Но однажды дождливым днем он вышел к ней и преклонил колени перед одеялом, на котором она сидела.

Он смотрел на нее с таким выражением лица, что она сразу же почувствовала себя красивой и защищенной. Иногда, даже спустя столько лет, несмотря на все его жестокое безразличие, она замечала на его лице то же выражение, но только тогда, когда он считал, что она его не видит. И это возрождало ее надежду, — хотя было бы лучше давно дать ей умереть! Она стала взрослой женщиной, отчаянно влюбленной в мужчину-мальчишку, который всегда оказывался рядом с ней, когда бы он ей ни понадобился, и постоянно приходил ей на помощь.

По правде говоря, он не всегда был добрым и ласковым, спасая ее. Однажды он привязал ее к высокой ветке дуба, а сам пошел в лес, чтобы отбить Саванну от своры диких собак, от которых он незадолго до этого спас саму Джиллиан. Крепко привязанная к дереву, переживающая за своего пса, она рыдала и пыталась высвободиться, но была не в состоянии ослабить путы. Он оставил ее в таком положении на несколько часов. Но, конечно же, он вернулся, это было так же несомненно, как и тот факт, что солнце всегда всходит и заходит, — он вернулся, укачивая на своих руках раненого — к счастью, не слишком опасно — пса.

Гримм отказался рассказывать ей о том, как ему удалось спасти щенка от неистовой своры, но Джиллиан и не очень сильно переживала по этому поводу. Но тогда она очень удивилась тому, как же ему самому удалось остаться без единой царапины, и только спустя годы к ней пришла уверенность в том, что никто не может победить Гримма. Гримм был ее героем, он мог сделать все что угодно.

Год спустя после того, как она встретила Гримма, в Кейтнесс на обучение прибыл Куин де Монкрейф. Он и Гримм сделались более близкими, чем родные братья, — они делили между собой весь тот мир приключений, из которого ее так болезненно исключили. Это было началом конца ее мечтаний.

Джиллиан вздохнула, когда замок скрыл Гримма из вида. Ее спина напряглась, как только она несколько мгновений спустя снова увидела его с Зеки. Она прищурилась, увидев, как ладошка Зеки доверчиво скользнула в руку Гримма. Она все еще помнила, как легко ее собственная детская рука скользила в сильной ладони Гримма. Он был из той породы мужчин, с которыми женщины и дети чувствуют себя в полной безопасности, хотя и по совершенно разным причинам.

Это действительно было его тайной. Как будто бы смерч разорвал пополам тот самый день, в который Гримм Родерик пришел в этот свет, на две разные части, и никакие расспросы, никакое внимательное наблюдение не помогали пролить свет на его темное прошлое. Он был очень чувствительным человеком, он мог с удивительной легкостью и простотой проникать в суть малейших нюансов разговора или происшествия. Когда она была ребенком, Гримм всегда точно знал, что она чувствует, он мог предугадать это еще до того, как она сама понимала, что же с ней происходит.

Приняв решение быть честной сама с собой, она вынуждена была признать, что единственная жестокость, в которой она могла его обвинить, — безразличие. Он никогда не совершил бы ничего плохого! Но та ночь, в которую он уехал, его твердый отказ остаться были причиной того, что ее сердце ожесточилось против него.

Джиллиан наблюдала, как он подбрасывает Зеки на руках. Черт побери, что же он собирается делать? Посадить его на лошадь? Зеки не сможет ездить верхом, он очень плохо видит. Она уже собралась окликнуть его, но вдруг остановилась. Что бы Гримм ни собирался сделать, он не из тех, кто совершает ошибки. Она взяла себя в руки и принялась наблюдать за ними. Зеки был в полном восторге — нечасто ей приходилось видеть его таким счастливым. Несколько детей и их родители собрались вокруг, чтобы посмотреть на то, что происходит. У Джиллиан захватило дух. Если замысел Гримма не увенчается успехом, то это будет для Зеки болезненным прилюдным унижением, настолько сильным, что ему на протяжении долгого времени будет очень больно вспоминать о нем.

Она видела, как Гримм наклонил свою темноволосую голову очень близко к коню, как будто хотел шепнуть на ухо быстрому серому скакуну что-то очень важное. На мгновение Джиллиан даже показалось, что жеребец кивнул головой в знак согласия. Когда Гримм посадил Зеки на спину коню, Джиллиан задержала дыхание. Сперва Зеки сидел в седле неподвижно, но затем постепенно расслабился, — Гримм потихоньку водил скакуна кругами по двору. «Ну, это все хорошо, — подумала Джиллиан, — но что же дальше делать Зеки?». Без сомнения, никто не будет вечно указывать ему дорогу. Какой смысл сажать ребенка на лошадь, если он все равно никогда не сможет управлять ею самостоятельно?

Она решила, что с нее хватит. Очевидно, Гримм не понимает, что не следует учить мальчика желать невозможного. Ему бы лучше воодушевлять его на чтение книг, потакать его более безопасным стремлениям — как поступает она сама. Когда ребенок отмечен какими-то физическими недостатками, не стоит подстегивать его проверять границы своих возможностей, это безрассудство может сильно навредить ему. Намного лучше и полезнее научить мальчика ценить совсем другие вещи и стремиться только к достижимым благам. Неважно, что, как и все дети, Зеки, возможно, хотел бы бегать, играть и ездить верхом — ему надо внушить, что он не может делать всего этого, что для него, с его неполноценным зрением, это крайне опасно.

Ей следует указать Гримму на его ошибку, пока он не наделал большего вреда. Во дворе собралась довольно таки большая толпа, и Джиллиан заметила, как взрослые зрители в знак неодобрения кивали головами и перешептывались между собой. Она пообещала сама себе, что решит эту проблему спокойно и хладнокровно, чтобы не дать окружающим повода для сплетен. Она просто объяснит Гримму, как на самом деле необходимо вести себя с Зеки, и продемонстрирует, что она вовсе не всегда ведет себя, как безмозглая идиотка.


Гримм проделывал последний, медленный круг, ведя под уздцы лошадь с гордо восседающим на ней Зеки. Он был уверен, что в любой момент Джиллиан может выйти из замка. Он знал, что ему не следует встречаться с ней, но, тем не менее, поймал себя на мысли, что специально устроил для Зеки первый урок верховой езды в таком месте, в котором она не могла его не увидеть. Всего лишь несколько мгновений назад он краем глаза заметил в одном из окон башни движение и блеск золотистых волос. Он инстинктивно напрягся от предчувствия и помог Зеки слезть с жеребца.

— Я думаю, Зеки, тебе понравилось, как он шел. Это было хорошее начало.

— На нем очень легко ездить. Но я не смогу ездить на нем сам, так зачем же все это нужно? Я никогда не смогу управлять лошадью самостоятельно.

— Никогдане говори «никогда», Зеки, — мягко пожурил мальчика Гримм. — Когда ты говоришь «никогда» — это значит, что ты даже не пытаешься. Вместо того чтобы переживать из-за того, что ты чего-то не можешь, лучше подумай о том, каким образом ты это сделаешь. И, возможно, впоследствии ты сам себе удивишься.

Зеки прищурился, глядя на Гримма.

— Но все говорят, что я не смогу ездить верхом.

— Но почему же ты сам считаешь, что не сможешь ездить верхом? — спросил Гримм, опуская мальчика на землю.

— Да потому, что у меня плохое зрение. Я могу налететь на скалу и покалечить вашу лошадь! — воскликнул Зеки.

— Но у моей лошади есть глаза, дружок. Неужто ты думаешь, что Оккам позволил бы тебе врезаться на нем в скалу? Он не позволит тебе врезаться на нем куда бы то ни было. Поверь мне, я покажу тебе, что лошадь может быть специально обучена таким образом, чтобы компенсировать недостатки твоего зрения.

— Вы вправду думаете, что однажды я смогу ездить верхом на лошади без посторонней помощи? — спросил Зеки — очень тихо, чтобы зеваки, собравшиеся вокруг, не услышали надежды в его голосе и не стали над ним смеяться.

— Да. И я докажу тебе это, когда придет время.

— Что за глупости ты рассказываешь Зеки? — спросила Джиллиан, подходя к ним.

Гримм повернулся к ней, наслаждаясь видом ее пылающих щек и блестящих глаз.

— Иди, Зеки, — он слегка подтолкнул его в направлении замка. — Мы продолжим завтра.

Зеки улыбнулся Гримму, искоса взглянул на Джиллиан и поспешно удалился.

— Я учу Зеки ездить верхом.

— Зачем? Он плохо видит, Гримм. Он никогда не сможет сам управлять лошадью. Все это закончится тем, что он себе сломает что-нибудь.

— Неправда. Этому парню слишком часто внушали, что он не способен делать то, что на самом деле у него вполне получилось бы. Есть различные способы править лошадью. И, несмотря на то, что у Зеки плохое зрение, Оккам — Гримм указал на своего храпящего жеребца — обладает зрением, которого достаточно для них обоих.

— Что ты только что сказал? — сказала Джиллиан, вопросительно приподняв бровь.

— Я сказал, что моя лошадь видит достаточно хорошо…

— Это я слышала. Как ты сказал, зовут твою лошадь? — спросила она, опрометчиво повысив голос, и уже начавшая было расходиться толпа вновь собралась вокруг них.

Гримм опешил. Он и не думал, что она еще помнит все это!

— Оккам, — ответил он, стараясь казаться невозмутимым.

— Оккам? Ты назвал своего коня Оккамом? — все мужчины, женщины и даже дети, находившиеся во дворе замка, были изумлены, услышав нервные интонации в голосе своей Леди.

Джиллиан гордо шагнула вперед, как будто бросая обвинения в лицо Гримма.

— Оккам? — выжидающе повторила она.

Она ждала, что он скажет что-нибудь разумное, и Гримм это понимал. Но, черт побери, она должна была знать — никогда не происходит ничего разумного, когда он находится поблизости от Джиллиан. И теперь рассудительность и сдержанность, казалось, снова покинули его, — ведь рядом была Джиллиан. Еще несколько минут, и они начнут ссориться прямо во дворе Кейтнесса, а весь замок зачарованно будет наблюдать за ними.

Гримм пристально всматривался в лицо Джиллиан, пытаясь обнаружить хоть что-нибудь, за что он мог бы ухватиться, что помогло бы ему защититься от ее очарования, но с таким же успехом он мог бы обойти весь мир в поисках синей птицы. Она была просто самим совершенством. Очертания ее скул были отражением ее горделивого духа. Ее ясные золотистые глаза горели светом истины. Она сжала губы в ожидании. Ах, эта нижняя губка, такая пухлая и розовая… Губы, которые податливо раскрылись бы, если бы он захотел поцеловать их. Он бы нежно просунул между ними свой язык, и они бы сомкнулись…

И эти губы двигались, но он не имел ни малейшего понятия о том, что она говорила, он все еще находился под влиянием чувственных фантазий, в которых присутствовали его разгоряченное и возбужденное тело, губы Джиллиан и мужские желания. Шум крови, пульсирующей в его венах, просто оглушил его. Он пытался сосредоточиться на ее словах, к счастью, она немного повысила голос — как раз достаточно для того, чтобы он смог расслышать:

— Ты лгал! Ты говорил, что никогда не вспоминал обо мне.

Гримм призвал на помощь все свое остроумие, чтобы найти достойный ответ. Джиллиан казалась очень недовольной тем, что он сохранял спокойствие духа.

— О чем ты щебечешь, маленькая птичка? — спросил он самым безразличным тоном, на какой только был способен.

— Оккам, — с торжеством повторила она.

— Это моя лошадь, — медленно произнес он, — а тебе-то что до этого?

Джиллиан застыла в нерешительности. Всего лишь на мгновение в ее глазах показалась тень смущения, как будто она сомневалась, действительно ли он не помнит день, когда она провозгласила закон «лезвия Оккама», а он затем поставил о нем в известность всех в Кейтнессе. Как мог он не помнить восторг ребенка? Как мог он забыть замешательство, в которое повергла сведущих в политике и охоте лэрдов женщина с головой, а точнее, девчонка в нежном возрасте одиннадцати лет? О, он помнит: он очень сильно гордился ею. Ему хотелось стереть самодовольные ухмылки с ханжеских лиц лэрдов, советовавших родителям Джиллиан сжечь ее книги, — иначе она лишится из-за них своей восхитительной женственности и никогда не выйдет замуж. Он помнил все. И назвал свою лошадь в ее честь.

Закон «лезвия Оккама» гласил: «Наипростейшая теория, в рамки которой укладываются существующие факты, обычно соответствует реальности». «Разберись в этом, Джиллиан, — почему же я отношусь к тебе так ужасно?». Он нахмурился. Этот закон объясняет все его неразумное поведение по отношению к Джиллиан. Дело в том, что он безнадежно влюблен в нее, и не будь он таким осторожным, она бы давно все поняла. Ему приходилось быть холодным, возможно, даже жестоким, так как Джиллиан была умной женщиной, и сколь бы убедительно он ни лгал, она все равно видела сквозь ложь правду. Он глубоко вздохнул и напряг всю свою волю.

— Так о чем ты говоришь? — спросил Гримм, саркастически приподняв бровь. Сарказм и насмешка этого невероятного взгляда превращали могущественных мужей в полных идиотов.

Но только не его Джиллиан, и это доставляло ему столько же удовольствия, сколько и беспокойства. Она уверенно стояла на ногах, она даже подошла еще ближе, не обращая внимания на любопытные взгляды и навостренные уши зевак. Настолько близко, что он ощутил на шее ее дыхание, и ему захотелось запечатлеть поцелуй на ее губах, выпить все ее дыхание, а затем снова вдохнуть в нее жизнь. Г)на долго и внимательно смотрела в его глаза, потом на ее губах появилась радостная улыбка.

— Ты помнишь, — зачарованно прошептала Джиллиан. — Интересно, в чем еще ты мне солгал, — проговорила она, и у Гримма закрались подозрения, что она собирается применить по отношению к его идиотскому поведению изобретенный ею же метод научного анализа. Итак, она все узнает, и он окажется разоблаченным влюбленным болваном.

Гримм взял ее запястье и сжимал его, пока не понял, что может легко поломать его. Он намеренно сделал так, что его глаза засияли чертовским, дьявольским огнем, которого так не выносят люди. Даже Джиллиан слегка отступила назад, и он понял, что она уловила в его взгляде проблеск берсеркского огня. Было бы замечательно, если бы она начала бояться его. Она должна бояться его! Господи, да он сам себя боится! Несмотря на то, что Джиллиан стала взрослой и зрелой, ему все равно нечего ей предложить — у него нет ни клана, ни семьи, ни дома.

— Когда я покинул Кейтнесс, я поклялся, что больше никогда не вернусь сюда. Вот что я помню, Джиллиан, — он выпустил ее руку из своей. — И я бы не вернулся по доброй воле, если бы не клятва, данная мной много лет назад. И если я и назвал своего коня именем, знакомым тебе, насколько же надо быть самонадеянной, чтобы считать, что это имеет какое-то отношение к тебе.

— О! Так, значит, я самонадеянная…

— Знаешь ли ты, детка, зачем на самом деле твой отец пригласил нас сюда? — холодно перебил ее Гримм.

Рот Джиллиан мгновенно закрылся. Выходит, он единственный собирался открыть ей глаза на правду!

— Неужели ты это знаешь? Я помню, что у тебя была ужасная привычка шпионить, но надеялся, что ты изменилась.

Очертания скул Джиллиан резко проступили под прозрачной кожей, ее позвоночник напрягся, и она расправила плечи, демонстрируя ему все соблазнительные изгибы своего тела — того, что в ней и впрямь разительно изменилось. Она прикусила губу, чтобы скрыть самодовольную улыбку, когда заметила, как Гримм поспешно отвел глаза.

Он холодно взглянул на нее.

— Твой отец призвал нас троих сюда, чтобы обеспечить тебя мужем, детка. Вероятно, тебя настолько трудно переубедить, что он решил собрать лучших воинов Шотландии, чтобы противостоять твоему сопротивлению.

Мгновение он рассматривал ее уверенную позу и надменный взгляд, а затем усмехнулся.

— Я был прав — ты действительно подслушиваешь. Ты совершенно не удивилась признанию, которое я только что сделал. Так почему бы тебе не измениться и не стать хорошей девочкой, если тебе уж все равно все известно; иди, отыщи Куина и убеди его жениться на тебе, чтобы я мог спокойно жить. — Рот Гримма словно окаменел, и каждое слово стоило ему невероятных усилий.

— Так вот чего ты хочешь от меня? — растерянно спросила Джиллиан.

Гримм на мгновение задержал на ней взгляд.

— Да, — сказал он в конце концов. — Именно этого я и хочу. — Он прикоснулся к своим волосам, потом схватил Оккама за поводья и повел его прочь.

Джиллиан смотрела ему вслед, ее горло болезненно сжалось. Она не заплачет. Она больше не будет тратить на него слезы. Глубоко вздохнув, она направилась в замок, намереваясь поплакаться на широкой груди Куина. Он относился к ней с таким пониманием, что это всегда успокаивало ее. Как только он обнял ее, ее глаза наполнились слезами.

— И давно ты здесь стоишь? — спросила она с дрожью в голосе.

— Достаточно долго, — мягко ответил Куин. — Тебе вовсе не надо меня убеждать ни в чем, Джиллиан, — заверил ее Куин. — Ты очень мне нравилась как девушка — даже когда ты еще была мне любимой сестрой. Но теперь я могу любить тебя еще сильнее.

— За что меня любить? Я круглая дура!

Куин горько улыбнулся.

— О, это только для Гримма. Но ведь ты всегда была глупышкой для него. А вот за что тебя можно любить, так это за твой необузданный характер, твой ум, твой интерес ко всему окружающему, за музыку, которую ты играешь, за твою любовь к детям. У тебя чистое сердце, Джиллиан, а это такая редкость!

— О, Куин, почему ты всегда так добр ко мне? — она нежно дотронулась пальцами до его щеки, потом проскользнула мимо него и в отчаянии побежала в замок.

Глава 9

— Что с тобой происходит, черт возьми? — воскликнул Куин, врываясь в конюшню.

Гримм, снимавший поводок с Оккама, глянул на него через плечо.

— Ты о чем? Со мной все в порядке, — ответил он и отмахнулся от бросившегося на помощь помощника конюха. — Я сам позабочусь о своем коне, парень. И не вздумай запирать его в стойле. Я завел его сюда, только чтобы почистить. Никогда не запирай его!

Кивнув, помощник конюха попятился и поспешил прочь.

— Послушай, Макиллих, мне плевать, почему ты ведешь себя с ней, как последний ублюдок, — продолжил Куин, отбросив конспирацию и называя Гримма настоящим именем. — Я даже не хочу знать этого. Просто прекрати так поступать. Я не потерплю, чтобы она из-за тебя плакала — она уже достаточно наплакалась, когда ты был юным варваром. Тогда я не вмешивался, убеждая себя, что жизнь Гаврэла Макиллиха была несладкой, и, быть может, с ним надо обходиться помягче, но теперь твоя жизнь уже далеко не такая трудная.

— Откуда тебе знать?

Куин свирепо посмотрел на него.

— Потому что я знаю, кем ты стал. Ты один из самых уважаемых людей в Шотландии. Ты больше не Гаврэл Макиллих — ты знаменитый Гримм Родерик, образец самодисциплины и самообладания. Ты дюжину раз спасал жизнь нашему королю. Тебя так щедро вознаграждали, что ты богаче старого Сент-Клэра и меня, вместе взятых. Женщины падают к твоим ногам. Чего еще можно желать?

«Только одного — того, чего у меня никогда не будет, — мрачно подумал Гримм, — Джиллиан».

— Ты прав, Куин, — как всегда. Я осел, ты прав. Так что женись на ней.

Гримм повернулся к Куину спиной и стал возиться с седлом Оккама. Спустя секунду он стряхнул с плеча руку Куина.

— Оставь меня в покое, Куин. Ты будешь идеальным мужем для Джиллиан, и лучше поторопиться, так как накануне ее целовал Рэмси.

— Рэмси поцеловал Джиллиан? — воскликнул Куин. — И она поцеловала его в ответ?

— Да, — с горечью ответил Гримм. — Он уже совратил немало невинных девушек, так что сделай нам обоим одолжение и спаси от него Джиллиан, предложив ей себя.

— Я уже предложил, — тихо промолвил Куин.

Гримм резко повернулся к нему.

— Предложил? Когда? И что она ответила?

Куин начал переминаться с ноги на ногу.

— Ну, это было не совсем официальное предложение, но я дал ей ясно понять свои намерения.

Гримм ждал, вопросительно изогнув дугой темную бровь. Куин повалился в кучу сена и откинулся на спину, разбросав руки. Потом он раздраженно сдул с лица светлый локон.

— Джиллиан думает, что влюблена в тебя, Гримм. Она всегда думала, что любит тебя, еще с детства. Почему бы тебе, наконец, не открыть ей правду? Расскажи, кто ты есть на самом деле. И пусть решает сама, достоин ли ты ее. Ты наследник вождя клана — станешь им, если вернешься домой и заявишь о своих правах. Джибролтар прекрасно знает, кто ты есть, и все же он призвал тебя стать одним из претендентов на ее руку. Совершенно очевидно, что он считает тебя достойным своей дочери. Может быть, ты единственный, кто думает иначе.

— А может, я понадобился, чтобы ты выглядел лучше в сравнении со мной? Знаешь ли, пригласили звереныша. Ведь так называла меня Джиллиан? — Гримм закатил глаза. — Тогда красивый парень станет еще привлекательнее. Я не могу ее интересовать. Джиллиан известно, что я даже не знатен. Для нее я ничто, и я думаю, что ты сам хочешь получить ее, Куин.

Гримм повернулся к коню и стал длинными, равномерными движениями водить щеткой по его боку.

— Хочу. Я бы гордился, если бы Джиллиан стала моей женой. Любой бы гордился, — ответил Куин.

— Ты ее любишь?

Куин повел бровью и с любопытством посмотрел на Гримма.

— Конечно, люблю.

— Нет, ты по-настоящему ее любишь? Сходишь ли от нее с ума?

Гримм пристально взглянул на Куина, и тот растерянно заморгал.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, Гримм.

Гримм фыркнул.

— Я и не ожидал, что ты поймешь.

— А, черт, все так запутанно, — раздраженно выдохнул Куин и откинулся в душистое сено, затем вытащил из кучи стебелек клевера и стал задумчиво покусывать его.

— Я хочу ее. Она хочет тебя. А ты мой ближайший друг. Единственное неизвестное в этой задачке — чего хочешь ты.

— Во-первых, я искренне сомневаюсь в том, что она предпочитает меня, Куин. Если в ней и есть что-то, это остатки детской влюбленности, а от них, будь уверен, я ее избавлю. Во-вторых, совсем неважно, чего хочу я.

Гримм вынул из споррана (Кожаная сумка, отороченная мехом, элемент национальной одежды шотландских горцев.) яблоко и протянул его Оккаму.

— То есть как неважно? Конечно же, важно, — нахмурился Куин.

— Чего хочу я, в данном случае не столь существенно, Куин. Я берсерк, — проговорил Гримм ровным тоном.

— И что? Посмотри, что это тебе дало. Большинство мужчин продали бы душу, чтобы стать берсерком.

— Это была бы чертовски глупая сделка. И это проклятье таит в себе многое, о чем тебе неизвестно.

— Для тебя оно оказалось довольно весомым благом. Ты, в сущности, непобедим. Припоминаю, как в Килларни…

— Я не желаю говорить о Килларни…

— …ты убил половину чертовых…

— Придержи язык! — Гримм резко повернул голову. — Я не желаю говорить об убийствах. Похоже, это единственное, что у меня хорошо получается. Эта легенда о моем самообладании смешна, ибо не во всем я могу с собой совладать, де Монкрейф. Я не управляю своим гневом, — горько признался он. — Когда это происходит, я теряю память, теряю представление о времени и не имею ни малейшего понятия о том, что делаю, а когда дело сделано, кому-то приходится мне рассказывать, что я натворил. Да ты и сам это знаешь. Тебе самому приходилось пару раз сообщать мне, что я наделал.

— К чему ты клонишь, Гримм?

— К тому, что ты должен повенчаться с ней, каковы бы ни были мои чувства, потому что я никогда не смогу стать для Джиллиан Сент-Клэр мужем. Я знал это раньше, знаю и сейчас. Я никогда на ней не женюсь. Ничего не изменилось, — не смог измениться и я сам.

— Ты действительно питаешь к ней сильные чувства, — Куин сел на копне сена, пристально вглядываясь в лицо Гримма. — Глубокие чувства. И поэтому делаешь все, чтобы она тебя возненавидела.

Гримм снова повернулся к коню.

— Я тебе никогда не рассказывал, как умерла моя мать, де Монкрейф?

Куин встал и стряхнул с килта сено.

— Я думал, она погибла во время резни в Тулуте.

Гримм прислонил голову к бархатистой шее Оккама и глубоко вдохнул успокаивающий запах, исходящий от коня и кожаной сбруи.

— Нет. Джолин Макиллих умерла немного раньше — утром, еще до появления Маккейнов.

Слова эти были произнесены спокойно и монотонно.

— Мой папочка убил ее в приступе гнева. Так что я не только опустился до такой глупости, что призвал в тот день Одина, а еще и унаследовал это безумие.

— Я не верю в это, Гримм, — категорически заявил Куин. — Ты один из самых логичных, рассудительных людей, мне известных.

Гримм раздраженно взмахнул рукой.

— Отец тоже так сказал в тот вечер, когда я покидал Тулут. Даже если бы я смог относиться к себе терпимо, даже если смог бы убедить себя в том, что я не унаследовал безумия, я все равно остаюсь берсерком. Разве ты не понимаешь, Куин, что, согласно древнему закону, нас, «язычников, поклоняющихся Одину», необходимо изгонять из человеческого общества? Делать париями, изгоями и, по возможности, убивать. Половина страны знает о существовании берсеркрв и стремится нанять нас на службу, а другая половина отказывается признавать, что мы есть, одновременно пытаясь уничтожить нас. Джибролтар, должно быть, был не в своем уме, когда призвал меня, — не мог же он серьезно рассматривать меня в качестве претендента на руку своей дочери! Даже если бы я всем сердцем хотел взять Джиллиан в жены, что мог бы я ей предложить? Такую жизнь? И то, если предположить, что я не безумен от рождения.

— Ты не безумен. Не знаю, откуда у тебя эта нелепая мысль о том, что, если твой отец убил твою мать, с тобой тоже что-то не так. И никто не знает, кто ты на самом деле, кроме меня, Джибролтара и Элизабет, — возразил Куин.

— И Хэтчарда, — напомнил Гримм. — А еще Хока и Эйдриен, — добавил он.

— Значит, шестеро. И никто из нас никогда не предаст тебя. Для всего мира ты Гримм Родерик, легендарный телохранитель короля. Да и вообще, я не вижу никакой проблемы в том, чтобы признаться, кто ты есть на самом деле. Со времен резни в Тулуте многое изменилось. И хотя некоторые все еще опасаются берсерков, большинство их почитает. Вы — самые могучие воины из всех, произведенных на свет Олбани (Древнешотландское королевство, так иногда называют Шотландию.), а тебе известно, как мы, шотландцы, чтим свои легенды. Старейшины Круга говорят, что только чистейший и благороднейший шотландский род может породить берсерка.

— И все же Маккейны охотятся за нами, — сквозь зубы процедил Гримм.

— Маккейны всегда охотились за всеми, в ком подозревали берсерка. Они завистливы, и они проводят все время в обучении воинскому ремеслу, но все равно не могут сравниться с берсерком. Так что разгроми их и покончи с этим. Тебе уже не четырнадцать, и я видел тебя в бою. Собери армию. Я бы и сам пошел сражаться за тебя, черт возьми! И я знаю сотни людей, которые тоже будут сражаться на твоей стороне. Вернись домой и заяви свои законные права…

— На наследственное безумие?

— На звание вождя клана, идиот!

— Тут есть небольшая загвоздка, — горько возразил Гримм. — У моего безумного папаши-убийцы ужасные манеры, — он никак не покинет эту землю.

— Что?

Куин на миг лишился дара речи, он смог лишь помотать головой в ответ. Помолчав, он сказал:

— Господи! Как мог я пребывать все эти годы в полной уверенности, что знаю тебя, когда на самом деле не знаю о тебе и малой доли правды? Ты ведь говорил, что твой отец умер.

Похоже, в последнее время все ближайшие друзья говорили одно и то же, а ведь Гримм никогда не был склонен ко лжи.

— Долгое время я и сам думал, что он мертв.

Гримм нервно провел рукой по волосам.

— Я никогда не вернусь домой, Куин. Я берсерк, и в этом есть кое-что, чего ты не понимаешь. У меня не может быть близких отношений с женщиной, которая не понимает, что я не такой, как все. И что же мне делать? Сообщить счастливице, что я один из тех диких зверей-убийц, заслуживших за все эти века такую дурную славу? Сказать, что, если ей когда-нибудь покажется, что мои глаза запылали, она должна бежать от меня подальше, потому что берсерки, как известно, набрасываются без разбора и на друзей, и на врагов?

— Ты никогда не набрасывался на меня! — резко возразил Куин. — Хотя когда это происходило, я часто был рядом с тобой.

Гримм покачал головой.

— Женись на ней, Куин. Ради всего святого! Женись на ней и освободи меня!

После этого он грубо выругался и уронил голову на шею жеребца.

— Ты действительно думаешь, что это освободит тебя? — сердито спросил Куин. — Разве это принесет избавление кому-либо из нас, Гримм?


Джиллиан, вдыхая полной грудью вечерний воздух, прогуливалась по слабо освещенной дорожке, опоясывающей крепостной вал. Смеркалось, близился любимый ею час, время, когда сумерки сгущались в абсолютную темноту, освещаемую лишь серебристой луной и холодными белыми звездами над Кейтнессом. Остановившись, она положила руки на бруствер. Ветерок донес запах роз и жимолости. Джиллиан сделала глубокий вдох, и до нее донесся какой-то другой запах. Она насторожилась, — это был терпкий и пряный запах, запах кожи, мыла и мужчины.

«Гримм!».

Джиллиан медленно повернулась. Да, это он: Гримм стоял за ее спиной, на крыше, в густой тени примыкающих стен, и смотрел на нее непроницаемым взглядом. Как он подошел? Она не слышала ни звука: ни шороха одежды, ни шарканья сапог о камни. Словно он был соткан из ночного воздуха и перенесен в этот укромный уголок ветром.

— Ты выйдешь замуж? — без всякого вступления задал он вопрос.

Джиллиан судорожно вздохнула. Кроме полоски лунного света, освещающей его проницательные глаза, остальные черты его лица скрывала тень. Как долго он стоит здесь? Было ли в конце вопроса недосказанное «за меня»?

— О чем ты спрашиваешь? — задыхаясь, произнесла она. Его ровный голос был ласков.

— Куин был бы тебе прекрасным мужем.

— Куин? — машинально переспросила Джиллиан.

— Да. Он такой же золотой, как ты, девочка. Добрый, мягкий и богатый. Его семья будет тебя лелеять.

— А как насчет твоей?

Невероятно — она осмелилась спросить его об этом!

— Насчет чего?

«Лелеяла бы меня твоя семья?»

— Какая она, твоя семья?

Его взгляд был ледяным.

— У меня нет семьи.

— Совсем? — нахмурилась Джиллиан. Конечно же, где-то у него есть какие-нибудь родственники.

— Ты ничего обо мне не знаешь, девочка, — тихо напомнил Гримм.

— Ну, поскольку ты все время суешь нос в мою жизнь, думаю, у меня есть право задать несколько вопросов.

Джиллиан пристально взглянула на него, но было слишком темно, чтобы можно было что-то рассмотреть. Как ему удается так сливаться с ночью?

— Я перестану совать свой нос. И нос я сую лишь тогда, когда ты, похоже, намереваешься попасть в беду.

— Я не все время попадаю в беду, Гримм.

— Ну, — отмахнулся он нетерпеливо, — и когда ты выйдешь за него замуж?

— За кого? — вскипела Джиллиан, нервно теребя складки платья. Луна спряталась за тучами, и Гримм сразу же пропал из виду.

Его жуткий бестелесный голос прозвучал с мягкой укоризной:

— Попытайся следить за разговором, девочка. За Куина.

— Древком Одина…

— Копьем, — поправил он с тенью удивления в голосе.

— Я не выйду замуж за Куина! — гневно заявила она в темный угол.

— А за Рэмси?

Тембр его голоса опасно понизился.

— Или он так хорошо целовался, что уже уговорил тебя?

Джиллиан сделала глубокий вдох, затем выдохнула и закрыла глаза, моля небо, чтобы оно ниспослало ей выдержку.

— Девочка, тебе придется обвенчаться с одним из них. Этого требует твой отец, — спокойно сказал Гримм.

Джиллиан открыла глаза. Хвала всем святым, облака снесло ветром, и можно было снова различить контуры его фигуры. В тени стен стоял человек из плоти и крови, а не какой-то мифический зверь.

— Ты один из тех, кого вызвал сюда мой отец, так что, полагаю, я могла бы выбрать и тебя, не так ли?

Гримм покачал головой, это движение смазал мрак.

— Не вздумай сделать этого, Джиллиан. Мне нечего предложить тебе, кроме адской жизни.

— Может, это ты так думаешь, но, может быть, ты не прав. Может, если бы ты прекратил себя жалеть, то увидел бы все в другом свете.

— Я себя не жалею…

— Ха! Да ты погряз в этом, Родерик. Улыбке лишь изредка удается украдкой проскользнуть на твое красивое лицо, и, как только ты ее там заметишь, то сразу же гонишь ее прочь. Знаешь, в чем твоя беда?

— Нет. Но у меня такое чувство, что ты мне сейчас скажешь это, птичка.

— Умный ход, Родерик. Ты хочешь, чтобы я почувствовала себя глупой настолько, чтобы закрыть рот? Ну так не выйдет, потому что я и так чувствую себя глупой в твоем присутствии, так почему бы мне не сделать еще какую-нибудь глупость? Я подозреваю, что твоя беда в том, что ты боишься.

Гримм прислонился к каменной стене — с видом человека, который никогда не обдумывал слово «страх» достаточно долго, чтобы оно вошло в его словарный запас.

— И знаешь, чего ты боишься? — храбро наседала на него Джиллиан.

— Учитывая то, что я не знаю, чего я все это время боюсь, боюсь, ты ставишь меня в несколько невыгодное положение, — насмешливо произнес он.

— Ты боишься, что в твоей душе может возникнуть чувство, — торжествующе объявила Джиллиан.

— О, нет, я не боюсь чувств, девушка, — возразил он голосом, источающим темное, плотское знание. — Просто все зависит от того, какое это чувство…..

Джиллиан вздрогнула.

— Не пытайся сменить тему…

— …и если это чувство бушует ниже пояса…

— …перескакивая на обсуждение своих развратных…

— …тогда оно меня абсолютно устраивает.

— …и порочных мужских потребностей.

— Порочных мужских потребностей? — повторил он, пытаясь сдержать смех, прорывавшийся сквозь сжатые зубы.

Джиллиан прикусила губу. Она всегда из-за его дурной привычки заговаривать ее болтала лишнее в его присутствии и постоянно теряла голову.

— Мы говорим о чувствах — тех, что в голове, — холодно напомнила она.

— И ты думаешь, что они исключают друг друга? — провоцировал ее Гримм.

«Неужели я так сказала?». Ради всех святых, этот человек превращал ее мозги в кисель!

— О чем ты говоришь?

— О чувствах и Чувстве, Джиллиан. Ты думаешь, что они исключают друг друга?

Джиллиан на мгновение задумалась над этим вопросом.

— У меня было немного опыта в этом, но я бы сказала, что их чаще испытывает мужчина, чем женщина, — в конце концов ответила она.

— Не каждый мужчина, Джиллиан.

Сделав паузу, он добавил ровным тоном:

— И именно такой опыт у тебя был?

— Что я хотела сказать? — раздраженно спросила она, словно не замечая его вопроса.

Гримм рассмеялся. О небо, он рассмеялся! И это был настоящий, раскрепощенный смех — низкий и звучный, густой и теплый. Джиллиан вздрогнула, потому что блеск белых зубов на затененном лице сделал его таким красивым, что ей захотелось расплакаться от несправедливости того, что он так скупо дарит ей такую красоту.

— А я-то надеялся, что ты вот-вот мне об этом скажешь, Джиллиан.

— Родерик, разговоры с тобой никогда не приводят туда, куда я хочу.

— По меньшей мере, ты никогда не скучаешь. А это что-то да значит.

Джиллиан с досадой вздохнула — он сказал правду. У нее поднималось настроение, появлялось приятное возбуждение, обострялось восприятие, но никогда, никогда она не скучала.

— Так что они взаимоисключающие для тебя? — рискнула она.

— Что? — мягко переспросил он.

— Эти чувства и Чувство.

Гримм принялся беспокойно ерошить себе волосы.

— Полагаю, я не встречал женщины, которая заставила бы меня ощущать те чувства вместе с этим.

«Я бы смогла сделать это, я знаю, смогла бы!» — чуть было не выкрикнула Джиллиан.

— Но те, другие чувства, ты испытываешь довольно часто, не так ли? — съехидничала она.

— Так часто, как могу.

— Опять ты со своими волосами. Что с тобой и с твоими волосами?

Не получив ответа, Джиллиан совсем по-детски произнесла:

— Я тебя ненавижу, Родерик.

Она готова была пнуть себя ногой в тот же момент, когда сказала это. Джиллиан считала себя умной женщиной, и, тем не менее, в присутствии Гримма она впадала в детство.

Надо было найти прием поэффективнее, чем это ребячество, если уж она намеревается спорить с ним.

— Нет, не ненавидишь, девочка.

С этими словами Гримм чертыхнулся и шагнул вперед.

— Ты уже в третий раз повторяешь это, но мне уже надоело это слышать, черт возьми!

Он приближался, глядя на нее сверху вниз, на его лице застыло напряженное выражение. Джиллиан затаила дыхание.

— Ты бы хотела меня ненавидеть, Джиллиан Сент-Клэр, и, видит Бог, тебе следовало бы меня ненавидеть, но ты просто не можешь заставить себя возненавидеть меня так сильно, не так ли? Я знаю, потому что заглянул в твои глаза, Джиллиан, и там, где не должно быть ничего, если ты меня ненавидишь, увидел фурию с любопытными глазами.

Повернувшись в вихре теней, Гримм спустился с крыши, двигаясь с волчьей грацией, и, запрокинув голову, остановился у подножия лестницы, в луже лунного света. Бледная луна превратила его горестное лицо в застывший барельеф.

— Никогда не говори мне больше этих слов, Джиллиан. Я не шучу — это честное предостережение. Никогда!

Когда он скрылся в саду и под его сапогами захрустели камни, она окончательно уверилась, что это был не призрак.

После его исчезновения Джиллиан долго размышляла о его словах, оставшись на валу наедине с мрачным небом. Три раза Гримм назвал ее по имени — не «ребенок» или «девушка», но «Джиллиан». И хотя последние слова были произнесены холодным тоном и без выражения, она разглядела — если только лунный свет не сыграл с ней злой шутки — в его глазах тень душевной муки.

И чем дольше она думала, тем сильнее ее охватывала надежда. Логика подсказывала ей, что любовь и ненависть могут таиться под одной маской. И надо было лишь поднять маску и заглянуть под нее, чтобы определить, какие эмоции загоняли этого человека в тень. Окружавшую Джиллиан тьму прорезал проблеск понимания.

«Слушайся своего сердца, — сотни раз советовала ей мать. — Сердце не соврет, даже если разум твердит иное».

— Мама, я скучаю по тебе, — прошептала Джиллиан, когда последний сполох заката растаял за горизонтом цвета крыла ворона. Но, несмотря на разделявшее их расстояние, сила Элизабет Сент-Клэр была внутри нее, в ее крови. В ее жилах текла кровь Сачеронов и Сент-Клэров — довольно грозное сочетание.

Он безразличен к ней — так, что ли? Время покажет!

Глава 10

— Ну, наконец-то уехали, — пробормотал Хэтчард, провожая взглядом удаляющуюся группу всадников, и задумчиво провел пальцами по рыжей бороде. Они с Кейли стояли у главного входа в замок Кейтнесс, наблюдая за тем, как трое всадников растворяются в клубах тумана, окутавшего извилистую дорогу.

— Почему им понадобилось именно в Дурркеш? — раздраженно спросила Кейли. — Если захотели потаскаться по девкам, можно было пойти в деревню.

Она махнула рукой, указывая на небольшой поселок внизу, в поисках защиты жавшийся к стенам Кейтнесса. Хэтчард бросил на нее колючий взгляд.

— Быть может, это глубоко потрясет твою… скажем, широкую натуру, но не у всех на уме одни девки, госпожа Туиллоу.

— Не называй меня госпожой Туиллоу, Рэмми, — огрызнулась Кейли. — Я ни за что не поверю, что ты прожил почти сорок лет, так ни разу и не заглянув к девкам. Но, должна сказать, я нахожу ужасным, что они отправились к девкам, когда их призвали сюда ради Джиллиан.

— Если бы ты хоть изредка меня внимательно слушала, Кейли, то, возможно, услышала бы, что я сказал. Они уехали в Дурркеш по предложению Рэмси — не к девкам, но за товарами, которые можно купить только в городе. Ты же сама говорила, что у нас закончились перец-горошек и корица, и ты не можешь купить эти товары здесь.

Хэтчард жестом показал на деревню и, выдержав многозначительную паузу, добавил:

— Еще я слышал, что на городской ярмарке в этом году можно найти шафран.

— Шафран! Ради всех святых, у нас не было шафрана с прошлой весны.

— И ты вечно напоминала мне об этом, — скривился Хэтчард.

— А как иначе помочь стариковской памяти? — фыркнула Кейли. — И поправь меня, если я не права, но ты же обычно не посылаешь своих людей за товарами?

— Глядя, как жаждет Куин купить элегантный подарок для Джиллиан, я не стал его останавливать. Гримм, полагаю, поехал с ними, лишь бы не оставаться одному с девчонкой, — сухо добавил Хэтчард.

Глаза Кейли заблестели, и она захлопала в ладоши.

— Подарок для Джиллиан! Так она будет Джиллиан де Монкрейф, да? Прекрасное имя для прекрасной девушки, должна сказать. И она будет жить недалеко отсюда, в Шотландской низине.

Хэтчард вернул задумчивый взгляд на ленту дороги, извивающуюся по долине. Увидев, как последний всадник скрылся за поворотом, он цокнул языком.

— Мне бы твою уверенность, Кейли, — пробормотал он.

— И что должно означать это таинственное замечание? — нахмурилась Кейли.

— Просто то, что, по моим наблюдениям, девчонка никогда не заглядывалась ни на кого, кроме Гримма.

— Гримм Родерик — наихудший из возможных мужей для нее! — воскликнула Кейли.

Хэтчард перевел любопытный взгляд на пышную служанку.

— Эй, почему ты так говоришь?

Рука Кейли взлетела к горлу, и она стала обмахивать себя ладонью, как веером.

— Есть мужчины, которых женщины хотят, и есть мужчины, за которых женщины выходят замуж. Родерик — это не тот мужчина, за которого следует выходить замуж.

— Это еще почему? — изумился Хэтчард.

— Он опасен, — вздохнула Кейли. — Явно опасен для девушки.

— Ты думаешь, он может обидеть ее? Хэтчард напрягся, готовый к бурной реакции.

— Даже если он не осознает этого, Рэмми, — тяжело вздохнула Кейли.


— Куда они отправились? И на сколько, говоришь?

Лоб Джиллиан сморщился от досады.

— В Дурркеш, миледи, — ответил Хэтчард. — Я бы предположил, что всего на какую-то недельку.

Джиллиан принялась раздраженно расправлять складки платья.

— Я надела сегодня утром платье, Кейли, красивое платье, — пожаловалась она. — Даже собиралась поехать в деревню в нем, а не в папином пледе, а ты знаешь, как я ненавижу ездить в платье верхом.

— Ты выглядишь действительно восхитительно, — заверила ее Кейли.

— Восхитительно для кого? Все женихи меня бросили.

Хэтчард прочистил горло.

— И на кого именно вы надеялись произвести впечатление?

Джиллиан набросилась на него:

— Тебя отец приставил шпионить за мной, Хэтчард? Ты, наверное, шлешь ему каждую неделю доносы! Ну так вот, болван, я тебе ничего не скажу.

Хэтчард был достаточно тактичен для того, чтобы тут же принять смущенный вид.

— Я не посылаю никаких доносов. Просто беспокоюсь о вашем благополучии.

— Ты можешь заботиться о ком-нибудь другом. Я достаточно взрослая, и могу побеспокоиться о себе сама.

— Джиллиан, — пожурила ее Кейли, — сердитый вид тебе не к лицу. Хэтчард просто выражает свою озабоченность.

— А мне хочется сердиться. Разве нельзя, для разнообразия?

Джиллиан на миг погрузилась в размышления.

— Минуточку, — задумчиво произнесла она. — Дурркеш, говорите? В это время там проводят великолепную ярмарку… последний раз, когда я ездила туда с мамой и папой, мы останавливались на прелестном маленьком постоялом дворе — «Черный башмак», так, кажется, Кейли?

Кейли кивнула.

— Когда был жив твой брат Эдмунд, вы оба часто бывали в городе.

По лицу Джиллиан скользнула тень, и Кейли поморщилась.

— Прости, Джиллиан. Я неумышленно.

— Знаю, — глубоко вздохнула девушка. — Кейли, начинай собирать вещи. У меня неожиданно возникло желание отправиться на ярмарку, — а когда, как не сейчас? Хэтчард, седлай лошадей. Я устала сидеть и ждать, когда со мной что-то случится. Пора самой делать свою жизнь.

— Это не предвещает ничего хорошего, госпожа Туиллоу, — заметил Хэтчард, когда Джиллиан энергичным шагом пошла прочь.

— У женщины столько же прав на то, чтобы развеяться, как и у мужчины. По крайней мере, она ищет себе мужа. А теперь нам надо сложить две головы и позаботиться о том, чтобы она сделала правильный выбор, — с важным видом заявила ему Кейли, прежде чем вразвалочку побрести вслед за Джиллиан, вихляя пышными бедрами так, что Хэтчарду вспомнилась давно забытая, чрезвычайно похабная песенка.

Порывисто вздохнув, он направился в конюшню.


Крыша «Черного башмака» угрожающе просела, но, к счастью, комнаты, которые снял Гримм, находились на третьем этаже, а не вверху, а, значит, они будут вполне защищены от потопа, заставшего их на полпути.

Остановившись у открытой двери, ведущей на постоялый двор, Гримм выжал рубашку. Вода хлынула меж пальцев и шумно плеснула на огромную каменную плиту.

На город опускался густой клубящийся туман. Через четверть часа найти дорогу в таком плотном тумане было бы невозможно, но они прибыли вовремя и избежали худшего. Гримм оставил коня в небольшом дворике за гостиницей, где опасно покачивался жалкий навес. Оккам будет хоть как-то укрыт от непогоды — если его не смоет наводнением.

Прежде чем войти, Гримм стряхнул с пледа бисер водяных капелек. Любая стоящая ткачиха ткала свою ткань настолько плотно, что та становилась практически водонепроницаемой, а ткачихи в Далкейте были одними из самых искусных в своем ремесле. Он отстегнул одну полу и накинул ее на плечо. Куин и Рэмси уже подошли к очагу, они отогревали руки и сушили башмаки.

— Жутко ненастная погода на дворе, не так ли, ребятки? — радостно поманил их кабатчик в дверь прилегающей таверны. — У меня здесь такой теплый огонь, есть и отличная выпивка, что вмиг прогонит озноб, так что не мешкайте. Меня зовут Мак, — добавил он, дружелюбно улыбаясь. — Загляните на минутку.

Гримм посмотрел на Куина, и тот пожал плечами. Выражение его лица прямо говорило, что в такой жалкий вечер не оставалось ничего другого, кроме как пьянствовать. Трое мужчин нырнули в низкую дверь, отделявшую харчевню от таверны, и заняли несколько разбитых стульев у стола, стоявшего возле очага.

— Раз уж здесь почти пусто, я мог бы и сам присесть с вами, как только позабочусь о том, чтобы у вас была выпивка. Немногие рискнут выйти на улицу в такой ливень.

Хозяин таверны засеменил, прихрамывая, к стойке, затем приковылял назад и размашисто плюхнул на стол бутылку виски и четыре кружки.

— На дворе такая кутерьма, не так ли? И куда путь держите? — поинтересовался он, тяжело опускаясь на стул. — Не обращайте внимания на мою ногу, думаю, это дерево размягчается, — добавил он, схватив другую табуретку, и, подняв деревянную ногу за лодыжку, опустил ее на доски. — Иногда побаливает в сырую погоду. А в этих краях такая погода стоит все время, не так ли? Мрачное место, это точно, но мне нравится. Вы когда-нибудь выезжали из Олбани, ребятки?

Гримм взглянул на Куина, тот рассматривал хозяина таверны, выражение лица у него было одновременно веселым и раздраженным. Гримм знал, что оба они думали о том, заткнется ли когда-нибудь этот скучающий коротышка.

Ночь сулила быть долгой.


За несколько часов дождь не утих, и Гримм, под предлогом проверить Оккама, сбежал из дымной таверны и нескончаемой болтовни Мака. Одолеваемый тем же беспокойством, которое преследовало его в Далкейте, он не мог усидеть на месте — выходя на задний двор гостиницы, он гадал, чем занимается в этот момент Джиллиан. Его губы сложились в легкую улыбку, когда он представил себе, как она топает ногами, потрясая своей великолепной копной волос, и негодует, что ее оставили. Джиллиан терпеть не могла ситуаций, когда ее исключали из чего-нибудь, чем занимались «парни». Но так будет лучше, и она поймет это, когда Куин вернется с подарком и сделает официальное предложение. Почти всякий раз, глядя на Куина, Гримм задумывался над тем, какая идеальная пара из них выйдет. У них родятся чудные дети, с аристократическими чертами и без каких-либо признаков унаследованного безумия. «Возможно, сведя их, я смог бы в какой-то мере искупить свои грехи», — размышлял Гримм, хотя от мысли, что Джиллиан и Куин будут вместе, его грудь сжала боль.

— Проваливай из моей кухни и не смей возвращаться, крысиное отродье!

Дверь в дальней стороне двора внезапно распахнулась, из нее кубарем вывалился ребенок и упал ничком в грязь.

Гримм внимательно посмотрел на человека, чья широкая фигура почти заполнила собой всю дверь. Огромный мускулистый здоровяк, за шесть футов ростом, с курчавыми, коротко остриженными каштановыми волосами. Его лицо пошло красными пятнами — то ли от гнева, то ли от перенапряжения, — «или, вероятнее всего, и того и другого вместе», — решил Гримм. В руке он сжимал широкий тесак, лезвие тускло поблескивало на свету.

Мальчонка с трудом встал на колени, скользя по промокшей земле, и тонкими, грязными пальцами попытался соскрести грязь с забрызганной щеки.

— Но Баннион всегда дает нам обрезки. Пожалуйста, сэр, мы хотим есть!

— Я не Баннион, ты, наглый выродок! Баннион здесь больше не работает, и неудивительно, что он подавал таким, как ты. Сейчас я здесь мясник.

И ребенок получил такой удар, что рухнул на спину в грязь, голова его затряслась — он был почти без сознания.

— Думаешь, мы оставляем кусочки для таких, как ты? Да ты можешь сгнить в сточной канаве, это говорю тебе я, Робби Маколи. Я не надеялся, что меня будет кто-нибудь кормить. Это из таких, как ты, крыс вырастают воры и убийцы честных, работящих людей.

Мясник шагнул под дождь, выволок ребенка из грязи за воротник и встряхнул. Когда паренек завыл, мясник треснул его здоровенной лапищей по лицу.

— Отпусти его, — тихо промолвил Гримм.

— А?

Мясник стал удивленно озираться по сторонам. По красному лицу скользнула насмешка, когда взгляд его остановился на Гримме, стоявшим наполовину в тени. Он угрожающе выпрямился, подняв мальчугана в одной руке.

— Тебя касаются мои дела? Не лезь в них. Я не спрашивал твоего мнения и не нуждаюсь в нем. Я поймал это отродье, когда он воровал мои потроха…

— Нет! Я не воровал! Баннион дает нам остатки…

Мясник ударил паренька тыльной стороной ладони по лицу, и из носа ребенка брызнула кровь.

Стоявший в тени навеса Гримм ошеломленно смотрел на истекающего кровью ребенка. У него в голове всплыли воспоминания — вспышка серебряного клинка, груда светлых локонов и запятнанная кровью сорочка, столбы дыма — поднялся неестественный ветер, он почувствовал, как тело закручивается изнутри, изменяя свою форму, и наконец бесповоротно попал во власть бушевавшей внутри него ярости. Без всякой сознательной мысли Гримм налетел на мясника, прижав того к каменной стене.

— Ты, сукин сын!

Пальцы Гримма сомкнулись вокруг кадыка мясника.

— Ребенку нужна еда. Когда я тебя отпущу, ты пойдешь в кухню и наложишь ему корзину лучшего мяса, какое у тебя есть, а потом ты…

— Как же, черта с два! — удалось прохрипеть мяснику. Он извернулся и вслепую ткнул ножом в Гримма. Когда лезвие вошло по рукоять, рука Гримма чуточку расслабилась, и мясник со свистом втянул воздух.

— Так тебе, ублюдок, — сипло вскрикнул он. — Никто не лезет в дела Робби Маколи. Это тебе урок.

Он оттолкнул Гримма, обеими руками проворачивая нож.

Когда Гримм покачнулся, мясник ринулся было вслед, но тут же инстинктивно отшатнулся, его глаза полезли на лоб от изумления, ибо безумец, которого он проткнул с такой жестокостью и стремительностью, что рана неминуемо должна была оказаться смертельной, улыбался.

— Что ж, улыбайся! Давай, продолжай, умри с улыбкой! — закричал он. — Потому что ты умираешь, это точно.

Но улыбка Гримма таила в себе такую зловещую угрозу, что мясник прижался к стене гостиницы, как лишайник в поисках глубокой, тенистой трещины между камнями.

— У тебя в брюхе нож, приятель, — прошипел мясник, поглядев на торчащую рукоятку ножа, чтобы удостовериться, что тот действительно вошел в кишки его противника.

Ровно дыша, Гримм ухватился за рукоятку и извлек лезвие, затем спокойно приставил его к трясущемуся подбородку мясника.

— Ты дашь парнишке еду, за которой он пришел. Затем извинишься, — мягко произнес он, сверкая глазами.

— Пошел ты к черту, — забормотал мясник. — Да ты через секунду завалишься рожей в грязь.

Гримм приставил лезвие под ухо мясника, надавив на яремную вену.

— Не рассчитывай на это.

— Ты должен быть мертвым, парень! У тебя же дыра в брюхе!

— Гримм, — пронзил ночной воздух голос Куина.

Мягко, с осторожностью любовника надавив на нож, Гримм проткнул кожу на шее мясника.

— Гримм, — тихо повторил Куин.

— Боже, приятель! Оттащи его от меня, — отчаянно взмолился мясник. — Он ненормальный! Его чертовы глаза, как…

— Заткнись, ты, дурак, — прервал его Куин успокаивающим тоном, зная по своему опыту, что грубо произнесенные слова могли обострить состояние неистовства Гримма.

Куин осторожно кружил вокруг мужчин. Гримм застыл с прижатым к горлу мясника лезвием. Мальчуган в лохмотьях сжался в комок у их ног, глядя вверх широко раскрытыми глазами.

— Он берсерк, — благоговейно зашептал мальчуган. — Клянусь Одином, посмотри на его глаза.

— Он помешанный, — захныкал мясник, глядя на Куина. — Сделайте что-нибудь.

— Я и делаю, — тихо сказал Куин. — Не шуми, Христа ради, и не двигайся.

Куин шагнул к Гримму, стараясь, чтобы тот его увидел.

— Это отродье — всего лишь бездомное ничтожество. Не за что убивать честного человека, — скулил мясник. — Откуда я мог знать, что он чертов берсерк?

— Нет никакой разницы, берсерк он, или нет. Человек должен вести себя благородно не только тогда, когда рядом окажется кто-нибудь больше и сильнее его, — с отвращением сказал Куин. — Гримм, ты хочешь убить этого человека или накормить ребенка?

Куин говорил тихо, в самое ухо своему другу. Глаза Гримма светились в сумеречном свете, и Куин знал, что тот испытывает сильную жажду крови, которая сопровождала переход в состояние неистовства.

— Ты ведь хочешь только накормить мальчика, не так ли? Только накормить этого мальчика и не дать его в обиду, помнишь? Гримм… Гаврэл… послушай меня. Посмотри на меня!


— Я ненавижу это состояние, Куин, — заявил Гримм несколько минут спустя, расстегивая рубашку негнущимися пальцами.

Куин бросил на него любопытный взгляд.

— Неужели? Что в этом ненавидеть? Единственное различие между тем, что сделал ты и что сделал бы я, заключается в том, что ты не ведаешь, что творишь, когда делаешь это. Ты остаешься благородным, даже когда не полностью контролируешь себя. Ты настолько благороден, черт возьми, что просто не можешь вести себя по-другому.

— Я бы убил его!

— Я не убежден в этом. Я и раньше видел, как ты делал это, и видел, как ты выходил из этого состояния. Чем взрослее ты становишься, тем больший контроль над собой, похоже, приобретаешь. И я не знаю, осознал ли ты это, но на этот раз ты не полностью утратил власть над собой. Ты слышал меня, когда я обращался к тебе. Раньше у меня уходило намного больше времени, чтобы достучаться до тебя.

Лоб Гримма покрылся морщинами.

— Это верно, — признался он. — Похоже, мне удалось сохранить крупинку сознания. Совсем немного — но больше, чем раньше.

— Дай мне взглянуть на рану.

Куин поднес свечу ближе.

— И помни, что мясник, не задумываясь, избил бы паренька до потери сознания и бросил бы умирать в грязи. На бездомных детей в этом городе смотрят не лучше, чем на крыс, и все считают, что чём быстрее они издохнут, тем лучше.

— Это неправильно, Куин, — заметил Гримм. — Дети ни в чем не виноваты. Они не успели испортиться. Было бы лучше забрать этих детишек куда-нибудь, чтобы воспитать их как положено. И чтобы кто-нибудь, вроде Джиллиан, обучал их сказкам, — добавил он.

Куин украдкой улыбнулся, склоняясь над затягивающейся раной.

— Она будет удивительной матерью, не так ли? Как Элизабет, — в изумлении он провел пальцами по уже засыхающей ране в боку Гримма. — Копьем Одина клянусь, приятель, меня всегда потрясало, как быстро у тебя заживают раны.

Гримм слегка поморщился.

— Очень. И, похоже, чем дальше, тем быстрее.

Куин упал на кровать и замотал головой.

— Какое это, должно быть, благо. И никогда не надо беспокоиться о заражении, да? Так как же все-таки можно убить берсерка?

— С большим трудом, — сухо ответил Гримм. — Я пробовал спиться до смерти, и не получилось. Затем я попробовал заморить себя работой. Когда и это не вышло, я просто стал бросаться в любую битву, какая подворачивалась, но и это ни к чему не привело. Единственное, что осталось, это пуститься во все тяжкие…

Он смущенно осекся.

— Ну, как видишь, это тоже не помогло.

Куин усмехнулся:

— Впрочем, попытка — не пытка, верно?

Гримм слегка скривил губу.

— Поспи немного, приятель.

Куин легонько стукнул его в плечо.

— Утром все кажется лучше, чем вечером. Ну, почти все, — добавил он с глупой ухмылкой, — если я не слишком напьюсь накануне. Тогда девчонка иногда выглядит хуже, чем вечером. Да и я сам, если уж на то пошло.

Гримм лишь покачал головой, рухнул на кровать и, сложив руки за головой, через несколько секунд уснул.

Глава 11

«Утром все выглядит лучше». Наблюдая за Джиллиан из окна, Гримм вспомнил слова Куина и искренне согласился с ними. Что же убедило его в том, что она не последует за ними, — временная потеря рассудка?

Жадно наблюдая за Джиллиан из надежного убежища своей комнаты, Гримм вынужден был признать, что выглядит она потрясающе. Облаченная в бархатный янтарный плащ, она ласкала взор разрумянившимися щеками и блестящими глазами, ее светлые волосы рассыпались по плечам, искрясь под солнечными лучами. Дождь прекратился — «возможно, только ради нее», — подумал Гримм, — и она стояла в облаке солнечного света, лучи падали на нее с востока, из-за крыши, провозглашая приближение полудня. Гримм спал ночью как убитый, но после неистовства берсерка так было всегда, и неважно, сколь долго длилось это состояние.

Припав к узкому створчатому окну, Гримм тер стекло до тех пор, пока не смог четко рассмотреть происходящее на улице. Хэтчард сносил поклажу, а Джиллиан взяла Кейли под руку и о чем-то оживленно болтала с ней. Когда через несколько секунд на улице появился Куин, галантно предложил дамам руки и повел их в гостиницу, Гримм печально вздохнул.

Всегда галантный, всегда разлюбезный Куин!

Чертыхнувшись, Гримм пошел кормить Оккама — о собственном завтраке он забыл.


Джиллиан поднялась по главной лестнице к своей комнате, оглянулась по сторонам, чтобы убедиться, что никто ее не видит, и украдкой сбежала по ступенькам черного хода, по дороге разглаживая складки плаща. Затем, кусая губу, она вышла в небольшой дворик за гостиницей. Как она и подозревала, Гримм был там: с ладони кормил Оккама зерном, тихо мурлыча себе под нос. Джиллиан остановилась, залюбовавшись им. Он был высокий и статный, его темные волосы ерошил легкий ветерок. Непристойно низко опущенный плед сползал на стройные бедра с плотским бесстыдством. Джиллиан мельком увидела полоску спины в том месте, где, очевидно, была наспех заправлена рубаха. От желания погладить эту гладкую оливковую кожу ее пальцы зачесались. А когда он наклонился за щеткой и на его ногах заиграли мускулы, у нее невольно вырвался стон страстного желания, хотя она поклялась себе соблюдать полную тишину.

Конечно же, он услышал ее. Она мгновенно натянула маску безразличия и, чтобы предотвратить возможный упрек, напала первой.

— Почему ты никогда не ставишь Оккама в стойло? — живо поинтересовалась она.

Бросив короткий взгляд через плечо, Гримм начал чистить холеный бок коня.

— Однажды конюшня, в которой он стоял, загорелась.

— Непохоже, чтобы он обгорел.

Джиллиан пересекла двор, не сводя глаз с жеребца.

— Он не пострадал?

Конь был великолепен — на несколько ладоней выше большинства других жеребцов, лоснящийся, чистой синевато-серой масти.

Гримм прервал чистку.

— Ты никогда не перестанешь задавать вопросов, да? И вообще, что ты здесь делаешь? Нельзя было просто подождать в Кейтнессе, как поступила бы на твоем месте хорошая девочка? Ах, нет, я забыл, Джиллиан терпеть не может, когда ее бросают, — насмешливо произнес он.

— И кто же его спас? — Джиллиан решила не попадаться на его удочку.

Внимание Гримма снова вернулось к коню.

— Я.

Последовала пауза, на протяжении которой слышались лишь скребки щетки о шкуру коня. Когда Гримм снова заговорил, слова полились тихим стремительным потоком.

— Ты когда-нибудь слышала, как кричит лошадь, Джиллиан? Это один из самых леденящих кровь звуков, которые я когда-либо слышал. Он пронзает тебя с такой же болью, как и крик невинного ребенка. Думаю, именно невинность всегда трогала меня больше всего.

Ей стало интересно, когда же он слышал крики ребенка, и отчаянно захотелось спросить его об этом, но она не решалась бередить его раны. Она придержала язык, надеясь, что, быть может, он сам продолжит, если она промолчит.

Но он не продолжил. Молча отойдя от жеребца, Гримм сделал резкое движение, сопровождаемое щелчком языка о зубы. И изумленная Джиллиан увидела, как жеребец опустился на колени, а затем с тихим ржанием тяжело повалился набок. Гримм встал на колени рядом с конем и рукой подозвал ее поближе.

Джиллиан медленно опустилась на колени рядом с Гриммом.

— О, бедный, милый Оккам, — прошептала она.

Вся нижняя часть крупа коня была покрыта рубцами. Джиллиан легонько провела пальцами по огрубевшей коже, и ее лоб сочувственно сморщился.

— Он так сильно обгорел, что все говорили, что он не выживет, — поведал ей Гримм. — Его собирались добить, и я его купил. И после всего этого он вдобавок к своим ранам еще и обезумел на несколько месяцев. Можешь ли ты представить себе весь ужас запертого в стойле горящей конюшни коня? Оккам бегал быстрее самой быстроногой лошади и мог бы убежать от огня, но стал узником в созданном руками человека аду. С тех пор я никогда не запираю его в стойле.

Джиллиан тяжело вздохнула и взглянула на Гримма. На его лице было столько горечи!

— У тебя такой голос, словно ты и сам не раз попадал в созданный руками человека ад, Гримм Родерик, — тихо заметила она.

Его взгляд словно дразнил ее.

— И что тебе известно о созданном руками человека аде?

— Женщина живет большую часть жизни в мире, созданном мужчиной, — ответила Джиллиан. — Сначала — в мире своего отца, затем — в мире своего мужа, наконец, — своего сына, по чьей милости она продолжает оставаться в одном из домов ее сыновей, если ее муж умрет раньше нее. А в Шотландии мужья, похоже, всегда умирают раньше жен — на той или иной войне. Иногда для женщины достаточно ужасно просто видеть тот ад, который мужчины придумывают друг для друга. Мы воспринимаем кое-что по-другому, чем вы, мужчины.

Она импульсивно прижала свою ладонь к его губам, заставив замолчать, когда он попытался что-то возразить.

— Нет. Не говори ничего. Знаю, ты думаешь, что я мало знаю о горе и боли, но и меня они не обошли стороной. Есть кое-что такое, чего ты обо мне не знаешь, Гримм Родерик. И не забывай о битве, которую я видела, когда была маленькой.

Ее глаза широко раскрылись от изумления, когда Гримм легонько поцеловал кончики ее пальцев, лежавшие у него на губах.

— Сражен, Джиллиан, — прошептал он, и, сняв ее ладонь с губ, нежно положил ее ей на колени. Джиллиан не смела и пошелохнуться, когда его ладонь легла сверху, словно защищая.

— Если бы я верил в то, что падающие звезды исполняют желания, я бы загадал на всех на них, чтобы Джиллиан Сент-Клэр никогда бы и краешком глаза не увидела ада. Чтобы перед глазами Джиллиан стоял лишь рай.

Джиллиан оставалась абсолютно неподвижной, скрывая свое изумление, от ощущения сильной теплой ладони ее охватило ликование. Бог свидетель, она проехала бы до самой Англии, пробившись сквозь яростные пограничные стычки, если бы знала, что в конце пути ожидало такое! И ей показалось, что тело ее пустило корни в том месте, где она стояла на коленях; она бы охотно состарилась в этом дворике, не обращая ни малейшего внимания на ветер и дождь, град и снег, лишь бы это прикосновение длилось вечно! Загипнотизированная проблеском сомнения в его взгляде, Джиллиан приподняла голову; его голова, казалось, двигается вперед и вниз, словно подталкиваемая случайно налетевшим ветерком.

Его губы были уже в одном дыхании от ее губ, и она с вырывающимся из груди сердцем ждала, что за этим последует.

— Джиллиан! Джиллиан, ты где?

Джиллиан закрыла глаза, желая, чтобы владелец этого бесцеремонно вмешавшегося голоса провалился в ад или даже куда подальше. И ощутила легкое прикосновение губ Гримма, когда тот запечатлел легкий поцелуй, нисколько не напоминавший того, какого она ожидала. Ей хотелось, чтобы его губы смяли ее рот, хотелось, чтобы его язык наполнил весь ее рот, а его дыхание — ее легкие, хотелось всего, что он мог дать.

— Это Рэмси, — сквозь зубы процедил Гримм. — Он идет сюда. Поднимайся с колен, девушка. Живее!

Джиллиан поспешно вскочила на ноги и отступила назад, отчаянно пытаясь заглянуть Гримму в лицо, но темноволосая голова переместилась туда, где всего мгновение назад, была ее собственная голова.

— Гримм, — прошептала она умоляюще.

Джиллиан хотела, чтобы он поднял голову; ей было необходимо увидеть его глаза, убедиться в том, что она действительно видела желание в его глазах, когда он смотрел на нее.

— Девушка, — простонал он, со все еще склоненной головой.

— Да? — прошептала она, затаив дыхание.

Его руки в складках килта сжались в кулаки, и она ждала, трепеща.

Позади них с грохотом открылась и закрылась дверь.

— Джиллиан, — позвал Рэмси, выходя во двор. — Вот ты где! Я так рад, что ты присоединилась к нам. Я подумал, быть может, ты захочешь сопровождать меня на ярмарку? А что твой конь делает на земле, Родерик?

Джиллиан шумно вздохнула от досады и осталась стоять спиной к Рэмси.

— Что, Гримм? Что? — допытывалась она шепотом.

Гримм поднял голову, и его голубые глаза вызывающе блеснули.

— Куин влюблен в тебя, девушка. Думаю, тебе следует это знать, — тихо промолвил он.

Глава 12

Джиллиан ловко ускользнула от Рэмси, сказав, что ей нужно купить «женские вещи» — заявление, от которого, похоже, у того разыгралось воображение. Так она смогла после обеда походить с Кейли и Хэтчардом по лавкам. У серебряных дел мастера она купила новую пряжку для отца, у кожевника приобрела три снежно-белых коврика из овечьих шкур — неимоверно густых и мягких, как кроличий мех. У золотых дел мастера она умело выторговала крохотные звездочки из кованого золота — она использует их для украшения своего нового платья.

Но все это время ее мысли возвращались во дворик, к темноволосому мужчине из плоти и крови, в массивных стенах вокруг сердца которого она заметила первую трещинку. Это ошеломило ее, изумило и укрепило в решимости. Джиллиан ни на мгновение не сомневалась в том, что увидела, — Гримм Родерик не был к ней безразличен. Под каменным курганом — обломками прошлого, которое, как она начинала подозревать, было более жестоким, чем ей представлялось, — лежал живой, ранимый человек.

В страстном взгляде она увидела желание, но, что еще более важно, в его глазах сквозили такие глубокие чувства, что он не мог их выразить и поэтому делал все, что было в его силах, чтобы отрицать их. И это вселяло надежду, на которую можно было опереться. Джиллиан не пришло в голову даже на мгновение задуматься над тем, а стоит ли он усилий, — она знала, что стоит. В нем было все, чего она когда-либо хотела в мужчине. Она понимала, что совершенных людей не бывает; иногда страдания оставляли в душах такие глубокие раны, что лишь любовь могла залечить и развеять их. Иногда самые изувеченные жизнью люди способны на самые глубокие чувства и могут предложить другим очень многое, потому что понимают бесконечную ценность нежности. Она станет тем солнцем, которое заставит его сбросить плащ безразличия, надетый так много лет назад, и пригласит пойти по жизни без защитного панциря.

Предчувствие было таким сильным, что Джиллиан ощутила озноб и слабость. Когда Гримм смотрел на нее, в его взгляде засветилось желание, и, осознавал он это или нет, Джиллиан разглядела на его лице признаки сильной, плотской страсти.

Все, что оставалось сделать, — это придумать способ высвободить это желание. И Джиллиан затрепетала, интуитивно осознавая, что, когда Гримм Родерик спустит с цепи свою страсть, оправдаются все ее ожидания.

— Ты продрогла, девочка? — озабоченно спросил Хэтчард.

— Продрогла? — машинально переспросила Джиллиан.

— Ты дрожишь.

— О, полно тебе, Хэтчард! — фыркнула Кейли. — Это дрожь от девичьих грез. Разве ты не видишь разницы?

Джиллиан изумленно уставилась на Кейли, но та лишь самодовольно улыбнулась.

— Ну, это так, Джиллиан?

— Как ты догадалась?

— Куин кажется таким красивым этим утром, — выразительно проговорила Кейли.

— Как и Гримм, — немедленно вмешался Хэтчард. — Тебе так не показалось, девочка? Я знаю, что ты виделась с ним у конюшен.

Джиллиан с ужасом взглянула на Хэтчарда.

— Ты за мной шпионил?

— Ни в коем случае, — попытался оправдаться Хэтчард. — Просто случайно выглянул в окно.

— О, — вполголоса произнесла Джиллиан, поглядывая то на служанку, то на Хэтчарда. — Почему вы оба на меня так смотрите? — спросила она.

— Как? — с невинным видом захлопала ресницами Кейли.

Джиллиан закатила глаза, выказывая очевидное отвращение к столь явному сводничеству.

— Вернемся в гостиницу? Я обещала поспеть к обеду.

— К обеду с Куином? — с надеждой спросила Кейли.

— С Гриммом, — толкнул служанку локтем Хэтчард.

— С Оккамом, — сухо бросила через плечо Джиллиан.

Хэтчард и Кейли изумленно переглянулись, когда Джиллиан помчалась по улице со свертками в руках.

— Я думал, она взяла нас для переноски покупок, — заметил Хэтчард, подняв рыжую, как у лисы, бровь и показывая пустые руки.

— Рэмми, — улыбнулась Кейли, — подозреваю, что сейчас она могла бы взвалить весь мир на плечи, и он показался бы ей легче перышка. Девушка влюблена, это точно. Мой единственный вопрос — в кого?


— Который из них, Джиллиан? — без предисловий спросила Кейли, застегивая крошечные пуговки сзади на платье девушки — изящной вещице из лимонного шелка, сбегающего волнующей рябью от искусно размещенных на лифе лент вниз.

— Который — что? — беспечно спросила Джиллиан и пробежала пальцами по волосам, откинув блестящий золотой водопад на плечо.

Она сидела в своей комнате в гостинице на крохотной скамеечке перед помутневшим зеркалом, и ей не терпелось сойти к мужчинам, сидевшим в столовой.

Отражение Кейли взглянуло на отражение Джиллиан с немым укором. Служанка потянула волосы девушки назад и закрутила в узел на затылке — несколько сильнее, чем необходимо.

— Ой! — Джиллиан нахмурилась. — Ладно, знаю, что ты имеешь в виду. Просто я пока не желаю отвечать. Посмотрим, как все пойдет сегодня вечером.

Кейли ослабила хватку и улыбнулась.

— Значит, ты признаешься хотя бы в этом — ты действительно намерена выбрать в мужья одного из них? Ты учтешь пожелания отца?

— Да, Кейли, о, безусловно, да!

И Джиллиан, сверкнув глазами, вскочила на ноги.

— Полагаю, ты хочешь пойти сегодня с распущенными волосами, — проворчала Кейли. — Хотя тебе следовало бы позволить мне причесать и завить их.

— Мне нравятся прямые, — ответила Джиллиан. — Они достаточно волнистые сами по себе, и у меня нет времени на такие пустяки.

— О, теперь у девушки, которой понадобилось больше часа, чтобы выбрать платье, нет времени на пустяки? — поддразнивая, заметила Кейли.

— Я уже опаздываю, Кейли, — бросила Джиллиан, и, залившись от смущения краской, выпорхнула из комнаты.

— Опаздывает, — отметил Гримм, раздраженно расхаживая по комнате. Они уже некоторое время ждали ее в небольшой передней, расположенной между той частью постоялого двора, где находились жилые комнаты, и общей харчевней.

— Ради копья Одина, почему бы нам просто не послать поднос в ее комнату?

— И лишить себя удовольствия ее общества? Ни за что! — возмутился Рэмси.

— Перестань расхаживать, — усмехнулся Куин. — Тебе надо немного расслабиться.

— Я совершенно расслаблен, — возразил Гримм, вышагивая взад-вперед.

— Нет, не расслаблен, — не согласился Куин. — Ты выглядишь почти хрупким. Если бы я прикоснулся к тебе мечом, ты бы развалился.

— Если бы ты ударил меня мечом, я бы точно ударил тебя своим, и не рукояткой.

— Не нужно обижаться…

— А я и не обижаюсь.

Куин и Рэмси окинули его снисходительными взглядами.

— Это несправедливо, — сердито глянул на них Гримм. — Это ловушка. Если кто-то говорит «не обижайся», какой же ответ можно на это дать, кроме как обиженный? Остается только два выбора: ничего не говорить, или показаться обиженным.

— Гримм, иногда ты слишком много думаешь, — заметил Рэмси.

— Пойду выпью, — вскипел Гримм. — Зайдете за мной, когда она будет готова, если это замечательное событие все же произойдет до восхода солнца.

Рэмси бросил на Куина вопросительный взгляд.

— Когда мы жили при дворе, у него не было такого скверного характера, де Монкрейф. Что с ним происходит? Это не из-за меня, а? У нас было несколько недоразумений в прошлом, но я думал, что все уже позади и забыто.

— Если мне не изменяет память, шрам на твоем лице — это воспоминание об одном из этих «недоразумений», не так ли?

Когда Рэмси поморщился, Куин продолжил:

— Это не из-за тебя, Логан. Он всегда так вел себя, когда рядом была Джиллиан. Только, похоже, с тех пор, как она выросла, все стало еще хуже.

— Если он думает, что завоюет ее, то ошибается, — тихо произнес Рэмси.

— Он и не пытается завоевать ее, Логан. Он пытается возненавидеть ее. И если ты думаешь, что завоюешь ее, тогда это ты ошибаешься.

Рэмси Логан ничего не ответил, но его вызывающий вид говорил красноречивее всяких слов, затем он отвернулся и шагнул в переполненную харчевню.

Куин бросил беглый взгляд на пустую лестницу, пожал плечами и последовал за ним.


Когда Джиллиан спустилась по лестнице, никто ее не ждал.

«Отличные подобрались ухажеры, — подумала она. — Сначала меня бросают, затем… снова бросают».

Она посмотрела на лестницу, нервно одергивая вырез платья. Может, вернуться за Кейли? «Черный башмак» считался самой изысканной гостиницей в Дурркеше, славившейся лучшей едой, которую можно найти в захолустье, и все же мысль о том, чтобы самой войти в переполненную харчевню, немного пугала ее. Она никогда еще не заходила в таверну одна.

Джиллиан подошла к двери и заглянула в щель.

Помещение было битком набито шумными группами завсегдатаев. Волнами нарастал и расплескивался смех, а ведь добрая половина присутствующих были вынуждены есть стоя! Внезапно, словно по велению свыше, все куда-то исчезли, и ее взору предстал темноволосый, греховно красивый мужчина, одиноко стоящий у резной дубовой стойки, служившей баром. Только Гримм Родерик мог стоять с такой дерзкой грацией.

Затем к нему подошел Куин, подал выпивку и сказал что-то, отчего Гримм чуть не улыбнулся. Джиллиан сама улыбнулась, наблюдая, как Гримм прервал зарождавшуюся на лице улыбку. Когда Куин вновь растворился в толпе, Джиллиан шмыгнула в зал и поспешила к Гримму. При виде девушки его глаза странно вспыхнули; он кивнул, но ничего не сказал. Джиллиан стояла молча, подыскивая, что сказать, — ей хотелось произнести что-нибудь остроумное и интригующее; наконец-то она оказалась наедине с ним, в окружении чужих людей, и можно было вступать в тот разговор, о котором она так часто мечтала.

Но прежде чем она придумала, что сказать, он, похоже, утратил к ней интерес и отвернулся.

Джиллиан мысленно выругалась. «Черт возьми, Джиллиан, — подумала она про себя, — не можешь произнести несколько слов, когда находишься рядом с этим человеком?». Ее глаза тут же отправились в восторженное путешествие: с затылка, обласкав густые черные волосы, ее взгляд скользнул по мускулистой спине, натянувшей ткань рубашки, когда он поднял руку, чтобы сделать очередной глоток эля. Она упивалась самим его видом, тем, как вздувались мышцы плеч, когда он пожимал руку знакомому. Глаза ее спускались все ниже и ниже, на узкую талию, переходившую в тугие, мускулистые бедра и могучие ноги.

«Его ноги усыпаны волосками», — заметила она, с участившимся дыханием рассматривая тыльную сторону бедра под килтом. Но где начинались и где заканчивались эти шелковистые черные волоски?

Джиллиан сделала такой выдох, что сама удивилась, как она могла вмещать в себе столько воздуха. Каждая частица ее тела реагировала на такую же частицу его тела с восхитительным предвкушением. Уже от того, что она стояла рядом с этим загадочно соблазнительным мужчиной, она ощущала слабость в ногах и дрожь в животе.

Когда Гримм отклонился назад, легонько коснувшись ее, Джиллиан быстро прислонилась щекой к его плечу, так мягко, что он и не заметил, что у него украли прикосновение. Вдохнув его запах, она беззастенчиво потянулась к нему. Ее руки нашли его лопатки, и она нежно провела по ним ноготками, легонько оцарапывая кожу под рубашкой.

Тихий стон слетел с его губ, и глаза девушки расширились. Она продолжала нежно царапать его, ошеломленная тем, что он ничего не говорит. Он не отстранился, не повернулся, не разразился бранью!

Джиллиан задержала дыхание, а затем жадно вдохнула, упиваясь свежим ароматом пряного мыла и мужчины. Он слегка зашевелился под ее ногтями, как кот, которому почесывают под подбородком. Неужели ему действительно приятно ее прикосновение?

«О, неужели боги не могут сегодня исполнить одно мое желание — почувствовать поцелуй этого мужчины!».

Джиллиан нежно скользнула ладонями по его спине и прильнула к нему. Ее пальцы обследовали каждый мускул его широких плеч, спустились к сужающейся талии, затем снова взлетели на спину, и его тело расслабилось под ее руками.

«Рай, это рай», — мечтательно подумала она.

— У тебя очень довольный вид, Гримм, — прервал ее фантазии голос Куина. — Удивительно, как влияет на твое настроение выпивка. Куда это подевалась Джиллиан? Разве ее не было здесь всего мгновение назад?

Руки Джиллиан замерли на спине Гримма, такой широкой, что она полностью закрывала ее от Куина. Она понурила голову, внезапно почувствовав себя виноватой. Мышцы на спине Гримма окаменели под ее неподвижными пальцами.

— Разве она не вышла наружу подышать свежим воздухом? — ошеломленная, она услышала голос Гримма.

— Одна? Черт возьми, друг, тебе не следовало позволять ей бродить на улице одной!

Сапоги Куина звонко зацокали по каменному полу, — он быстрым шагом отправился на ее поиски. Гримм развернулся, его глаза горели яростью.

— Что это ты себе позволяешь, птичка? — зарычал он.

— Я потрогала тебя, — просто ответила Джиллиан.

Гримм схватил обе ее ладони в свои, чуть не раздавив пальцами ее нежные кости.

— Так вот, не надо, девочка. Между тобой и мной ничего нет…

— Ты откинулся назад, — возразила она. — Непохоже было, что тебе это так не нравится…

— Я принял тебя за девку из таверны! — воскликнул Гримм, нервно проведя рукой по волосам.

— О! — удрученно воскликнула Джиллиан.

Гримм опустил голову, так что его губы слегка коснулись ее уха, прилагая все усилия к тому, чтобы следующие слова были слышны в гомоне шумной харчевни.

— На тот случай, если ты не помнишь, — это Куин хочет тебя, и именно Куин, безусловно, является для тебя лучшим выбором. Найди Куина и трогай его, девочка. Оставь меня девкам из таверны, которые понимают такого мужика, как я.

Глаза Джиллиан угрожающе заблестели, она отвернулась и стала протискиваться через переполненное помещение.


Эту ночь он переживет. Все не так уж и плохо; в конце концов, бывало в его жизни и похуже, и он все пережил. Гримм заметил Джиллиан с уже того самого момента, когда та вошла в комнату. Более того, он умышленно отвернулся, когда стало очевидно, что она собирается заговорить. Только из этого ничего хорошего не вышло — как только она прикоснулась к нему, он уже не мог вырваться из этих рук, так сладострастно ласкающих его спину. Он позволил этому зайти слишком далеко, но было еще не поздно спасти ситуацию.

Сейчас он специально повернулся спиной к ней, методично подливая виски в свою кружку. Он жадно пил, обтирая губы тыльной стороной ладони, страстно желая заглушить свои совершенные ощущения берсерка. Периодически до его слуха доносился ее напряженный смех. Время от времени, когда хозяин таверны двигал бутылки на полках, в полированной бутыли он мельком замечал отражение ее золотистых волос.

Но ему совершенно безразлично, что она делает, любому глупцу это ясно. Он сам подтолкнул ее к тому, чем она сейчас занималась, так как это могло его интересовать? И не интересовало, убеждал он себя, потому что он был единственным здравомыслящим человеком среди этого племени, по-видимому, осужденного влачить жалкое существование во власти бурных, непредсказуемых эмоций, которые были ничем иным, как не получившей выхода похотью. Похотью, а не любовью, и ни то, и ни другое не имело ничего общего с Джиллиан.

Господи! Кого он пытается обмануть? Гримм закрыл глаза и покачал головой.

Жизнь — это ад, а он — Сизиф, обреченный вечно толкать в гору камень безжалостного желания, только для того, чтобы тот раздавил его, прежде чем он достигнет вершины. Гримм не выносил суетности. Он — человек, который вершит дела, и сегодня вечером он позаботится о том, чтобы Джиллиан окончательно определилась со своей помолвкой с Куином, это должно положить конец его интересу к ней.

Не мог же он желать жены своего лучшего друга, разве не так? Поэтому единственное, что требовалось, это обвенчать ее с Куином, и тогда наступит конец его мучениям. Просто невозможно было жить с этой вечной внутренней борьбой. Пока она была свободной и невенчанной, он еще мог мечтать. Но если бы она счастливо вышла замуж, ему пришлось бы оставить эти глупые мечтания. Решив, что все так и будет, Гримм украдкой взглянул через плечо — надо было посмотреть, что происходит. Только Мак и его деревянная нога за стойкой услышали глухой свист его подавленного вздоха и заметили напрягшуюся челюсть.

Джиллиан стояла посреди комнаты, запрокинув золотистую голову, вытворяя с его лучшим другом эти ослепительные женские штучки, которые, по сути, не требовали от нее ничего, кроме как быть самой собой: неотразимой. Дразнящий взгляд, стрельба жизнерадостными глазками, покусывание восхитительной нижней губки… Эта парочка явно пребывала в собственном мирке, не замечая никого вокруг. Перед его глазами стояла именно та картина, в которую он сам ее подталкивал, и это приводило его в ярость.

В его глазах мир, окружающий Джиллиан, — ибо чем был мир без Джиллиан? — полностью исчез. Через переполненную таверну до него долетел шорох ее волос и легкое дуновение воздуха, когда ее рука поднялась к лицу Куина. Затем, внезапно, единственным звуком, который он слышал, стал оглушительный шум крови в ушах, когда он увидел, как ее тонкий палец спустился по изгибу щеки Куина, задержавшись на подбородке. В животе все перетянуло тугим узлом, а сердце начало отбивать неровное стаккато гнева.

Как зачарованный, Гримм невольно поднес руку к своему лицу. Ладонь Джиллиан ласкала кожу Куина; ее пальцы обводили едва заметно прорисовывающиеся очертания бородки на его подбородке. Гримм горячо пожалел о том, что во время ребячьих забав пару раз не сломал эту идеальную челюсть.

Не обращая никакого внимания на удивленный взгляд Мака, Гримм выводил на своем лице такие же рисунки; он подражал ее прикосновению, а глаза его пожирали ее с такой жадностью, что девушка пустилась бы наутек, если бы повернулась. Но она не повернулась. Потому что была слишком занята: глядела на его лучшего друга обожающим взглядом.

За его спиной дымный воздух прорезали тихое фырканье и свист.

— Ну и влип же ты, приятель, и в этих словах больше правды, чем ты найдешь еще в одной бутылке дешевой бурды.

Голос Мака разбил фантазии, которых так хотел избежать Гримм.

— Это сущий ад, желать жену своего лучшего друга, да?

И Мак воодушевлено закивал, входя во вкус.

— Да я и сам любил погулять, было у меня кое-что с девчонкой одного моего друга, о, дай-ка вспомнить, должно быть, десять лет…

— Она не его жена.

Глаза, с которыми Гримм повернулся к Маку, не могли принадлежать нормальному человеку. Это были глаза, которые так много лет назад увидели его земляки, после чего благоразумно отвернулись от него — синие, как лед, глаза викинга-берсерка, который не остановится ни перед чем, чтобы получить желаемое.

— Ну, ясно, как пить дать, что между ними что-то есть.

Мак ответил пожатием плеч на явное предостережение в глазах Гримма — с дерзостью человека, видевшего в таверне слишком много пьяных драк, чтобы обращать внимание еще на одного раздраженного посетителя.

— И ты не хочешь, чтобы она принадлежала ему, это ясно.

Мак убрал пустую бутылку и, взяв полную с прилавка, взглянул на нее с любопытством.

— Ну, и откуда она взялась? — нахмурился он. — Ох, ум заходит за разум, я даже не помню, как открывал эту, хотя, наверняка, вы будете ее пить, — сказал он, наливая еще одну кружку.

Словоохотливый хозяин таверны поковылял в комнату за стойкой и через мгновение вернулся с корзиной, доверху набитой цыплятами, зажаренными с бренди.

— Судя по тому, как ты пьешь, приятель, тебе надо хорошо закусывать, — посоветовал он.

Гримм закатил глаза. К сожалению, даже весь виски в Шотландии не мог заглушить чувств берсерка. Пока Мак обслуживал вновь прибывшего посетителя, Гримм в досаде выплеснул только что наполненную кружку на цыплят. Он уже собирался отправиться в долгую прогулку по городу, когда к нему подсел Рэмси.

— Похоже, Куин вырывается вперед, — мрачно пробормотал Рэмси, разглядывая цыплят. — М-м-м, как аппетитно. Не возражаешь, если я угощусь?

— Налетай, — натянуто выговорил Гримм. — Вот, можешь заодно и выпить.

И Гримм подвинул к нему бутылку по стойке.

— Нет, спасибо, приятель. У меня самого есть.

И Рэмси поднял свою кружку.

Над их головами раздался звонкий, мелодичный смех, — это подошли Джиллиан и Куин. Несмотря на все старания Гримма, глаза, которыми он посмотрел на Куина, были темными и безумными.

— Что у нас здесь? — спросил Куин, потянувшись к корзине с цыплятами.

— Прошу прощения, — пробормотал Гримм, проталкиваясь мимо них и не обращая никакого внимания на Джиллиан.

Не оглядываясь, он вышел из таверны и растворился в темноте ночного Дурркеша.


В «Черный башмак» Гримм вернулся лишь перед самым рассветом. Он осторожно поднялся по лестнице наверх и замер, когда до его слуха донесся неожиданный звук. Он обвел взглядом коридор — дверь за дверью.

И услышал этот звук снова — всхлип, а за ним низкий хриплый стон.

Джиллиан? С Куином?!

Гримм быстро и беззвучно пронесся по коридору, остановившись у дверей Куина. Прислушавшись, он услышал эти звуки в третий раз — хриплый вздох и следом тяжелый выдох, — каждый звук резал его изнутри, как обоюдоострый клинок. Его захлестнула ярость, и внутри него зашевелилось все черное, что он когда-либо пытался подавить в себе. И он почувствовал, как соскальзывает по предательскому склону в неистовство, которое впервые испытал пятнадцать лет назад, стоя над Тулутом. Что-то более могущественное, нечеловеческое растекалось по его жилам, наделяя неизъяснимой силой и немыслимой способностью к кровопролитию — он превращался в древнее чудовище — викинга с холодными глазами.

Гримм прислонился лбом к прохладному дереву двери Куина и стал размеренно дышать, силясь подавить в себе буйство. Дыхание медленно выравнивалось — совсем не то, что этот неконтролируемый шум, доносившийся из-за двери. Господи, он ведь советовал ей выйти замуж за Куина, а не ложиться с ним в постель!

У него из горла вырвалось дикое рычание.

Несмотря на благие намерения, его рука непроизвольно нащупала ручку и повернула ее, но встретила сопротивление замка. На какое-то мгновение Гримм был парализован, ошеломлен преградой. Преградой между ним и Джиллиан — замком, сказавшим ему, что она уже сделала свой выбор. Может быть, он сам ее подтолкнул, но она могла бы выбирать и чуточку подольше! Год или два — возможно, до конца своей жизни.

Да, она, несомненно, сделала выбор — так какое он имеет право даже думать о том, чтобы расколоть эту дверь в щепки, выбрать самый смертельный осколок и проткнуть им сердце своего лучшего друга? Какое право он имел делать что-либо другое, кроме как повернуться и уйти по темному коридору в свой личный ад, где его уже, конечно, поджидает дьявол с новым валуном, который ему придется, надрываясь, выкатывать на гору: тяжкий камень сожаления по поводу содеянного.

Внутренний спор бушевал всего один напряженный миг, закончившись только тогда, когда зверь внутри него поднял голову, выпустил когти и разнес в щепки дверь в комнату Куина.


Дыхание Гримма было сиплым от одышки. Он присел в дверях и заглянул в тускло освещенную комнату, гадая, почему никто не выпрыгнул в удивлении из кровати.

— Гримм… — еле слышно прозвучало из темноты.

Озадаченный, Гримм скользнул в комнату и быстро приблизился к низкой кровати. Куин лежал в куче промокших простыней, свернувшись калачиком, — он был один. Потертые доски пола были покрыты рвотой. Кружка для воды была отброшена, рядом с ней валялся разбитый глиняный кувшин, в открытое окно струился холодный ночной воздух.

Вдруг Куин иступлено задергался, его подбросило над кроватью и согнуло дугой. Гримм кинулся к другу и подхватил его на лету, не дав рухнуть на пол. Держа Куина на руках, он смотрел на него в изумлении, не способный ничего понять, пока не увидел тонкую пенку слюны на губах Куина.

— Я-а-а-а-д, — едва слышно прохрипел Куин. — По-о-о-мо-ги-и.

— Нет! — ахнул Гримм. — Сукин сын! — выругался он и, обняв голову Куина, заревел, как зверь, призывающий на помощь.

Глава 13

— Кому могло понадобиться отравить Куина? — недоумевал Хэтчард. — Нет на свете людей, которые не любили бы Куина. Куин — само воплощение лэрда и джентльмена.

Гримм скорчил гримасу.

— С ним будет все в порядке? — заламывая руки, Кейли в беспокойстве кружила возле них.

— Что происходит? — в дверях стояла Джиллиан с заспанными глазами.

— Господи! — воскликнула она, уставившись на острые обломки двери. — Что здесь случилось?

— Как ты себя чувствуешь, девочка? Ты здорова? Живот не болит? Нет жара? — руки Кейли вдруг оказались одновременно повсюду, щупая лоб Джиллиан, надавливая ей на живот, гладя ее по волосам.

Джиллиан заморгала.

— Кейли, со мной все нормально. Ты прекратишь меня щупать? Я услышала шум, и он напугал меня, вот и все.

Когда Куин застонал, Джиллиан ахнула:

— Что с Куином?

И тут она запоздало заметила беспорядок в комнате и нездоровый зловонный запах, пропитавший белье изанавески.

— Сходи за врачом, Хэтчард, — велел Гримм.

— Цирюльник ближе, — предложил Хэтчард.

— Никаких цирюльников, — резко возразил Гримм и повернулся к Джиллиан. — С тобой все в порядке, девочка?

Когда она кивнула, он с облегчением вздохнул.

— Найди Рэмси, — велел он Кейли.

Глаза Кейли понимающе расширились, и она вылетела из комнаты.

— Что случилось? — озадаченно спросила Джиллиан. Гримм приложил мокрую тряпку ко лбу Куина.

— Подозреваю, что это яд.

Он не сказал ей, что был в этом абсолютно уверен; запах содержимого желудка Куина наполнял воздух, а берсерк не мог спутать зловоние яда ни с чем другим.

— Думаю, с ним все будет в порядке. Если это то, что я думаю, он был бы уже мертв, если бы доза была достаточно сильной. Должно быть, действие яда каким-то образом было ослаблено.

— Кому понадобилось отравить Куина? Все любят Куина, — невольно повторила слова Хэтчарда Джиллиан.

— Я знаю, девушка. Все мне об этом твердят, — промолвил Гримм с издевкой.

— Рэмси болен! — эхом разнеслись слова Кейли по коридору. — Помогите мне кто-нибудь! Я не могу его удержать!

Гримм посмотрел в сторону коридора, затем снова на Куина — он явно не знал, что ему делать.

— Ступай к Кейли, девушка. Я не могу его оставить, — процедил он сквозь зубы.

Кто-то мог бы посчитать его параноиком, но, если его подозрения верны, это он должен был лежать в луже собственной рвоты и издыхать.

Джиллиан, лицо которой стало мертвенно-бледным, немедленно подчинилась.

Сдерживая готовые вырваться наружу проклятия, Гримм промокнул лоб Куина и сел дожидаться лекаря.


С двумя огромными сумками в руках прибыл лекарь, он тут же начал смахивать дождь с редеющей паутины волос, венчающих его макушку. Опросив почти всех людей в гостинице, он согласился осмотреть больных. Двигаясь с удивительным для такого толстяка изяществом, он ходил взад-вперед по комнате и делал какие-то записи в крохотной книжечке. Заглянув в глаза больным, осмотрев языки и потыкав пальцем в их раздувшиеся животы, он снова вернулся к страницам своей крошечной книжонки.

Несколько секунд полистав в задумчивом молчании странички, врач распорядился:

— Дайте им ячменную воду, настоянную на инжире, меде и лакрице. И больше ничего, вы меня понимаете? Ничто больше не переварится. Желудок — это котел, в котором варится пища. Когда соки вышли из равновесия, ничто не может быть приготовлено, и все твердое будет выбрасываться назад. Только жидкости.

— С ними все будет в порядке? — обеспокоенно спросила Джиллиан.

Для облегчения ухода обоих больных перенесли в чистую комнату, смежную с комнатой Кейли.

Лекарь нахмурился, отчего морщины образовали на его двойном подбородке такие же печальные складки, какие были видны у него на лбу.

— Думаю, что их жизнь вне опасности. Похоже, никто из них не принял смертельной дозы, но, подозреваю, они будут очень слабы некоторое время. Чтобы они не пытались подняться, вам надо будет залить водой вот это средство. Это мандрагора.

Он протянул Гримму маленький мешочек.

— Смочите в нем платки и приложите их к лицам больных.

Лекарь принял поучающую позу и стал постукивать пером по своей книжонке.

— Обязательно надо на несколько минут полностью накрыть ноздри и рты. По мере того как они будут дышать, испарения будут проникать в тело и усыплять их. Духи выздоравливают быстрее, если соки не беспокоят тело. Видите ли, существуют четыре основных сока и три духа… а, простите меня, я совершенно уверен, что вы не желаете слышать все это. Только тот, кто учится с рвением, достойным врача, мог бы найти подобные факты восхитительными.

Лекарь захлопнул книжонку.

— Поступайте согласно моим указаниям, и они полностью выздоровеют.

— А кровопускание? — заморгал Хэтчард.

Лекарь фыркнул.

— Идите за цирюльником, если у вас есть враг, которого вы хотите убить. Идите за врачом, если у вас есть больной, которого вы желаете оживить.

Гримм энергично закивал в знак согласия и поднялся, чтобы проводить доктора к выходу.

— О, Куин, — произнесла Джиллиан и, вздохнув, положила руку на его липкий лоб. Затем она засуетилась с покрывалами, аккуратно подоткнув их вокруг дрожащего в лихорадке тела.

Кейли, стоявшая за спиной Джиллиан у кровати Куина, с восторженным видом подмигнула Хэтчарду, сидевшему в другом конце комнаты и прикладывавшему прохладные платки ко лбу Рэмси. «Она выберет Куина, разве я тебе не говорила?» — одними губами произнесла она.

Хэтчард в ответ просто поднял брови и закатил глаза.


Когда Гримм на следующее утро пришел навестить больных, их состояние улучшилось; однако оба все еще находились под действием успокоительных средств и были неспособны на переезд.

Кейли настояла на приобретении товаров, за которыми первоначально приехали мужчины, так что Гримм неохотно согласился сопровождать Джиллиан на ярмарку. Добравшись до ярмарки, он, несмотря на все ее протесты, с головокружительной быстротой потащил девушку мимо лотков. Когда после полудня с гор спустилась пелена тумана и укрыла Дурркеш, почувствовавший облегчение Гримм сообщил Джиллиан, что пора возвращаться в гостиницу.

От тумана Гримму всегда становилось не по себе, что доставляло ему массу неудобств — Шотландия всегда славилась своими туманами. Однако это был необычный туман: густой, мокрый покров плотных белых облаков, цеплявшихся за землю и клубившихся у них под ногами. К тому времени, как они покинули рынок, Гримм едва мог различать в нескольких футах лицо Джиллиан.

— Мне нравится все это! — воскликнула Джиллиан, пропуская руки сквозь завитки тумана и рассеивая их своими движениями. — Туман всегда казался мне таким романтичным.

— Жизнь всегда казалась тебе романтичной, девушка. Раньше ты считала романтичным то, что Берти на конюшне выкладывал твое имя из конского навоза, — сухо напомнил он.

— Я до сих пор так считаю, — негодующе промолвила Джиллиан. — Он выучил буквы специально для того, чтобы написать мое имя. И я считаю это очень романтичным.

Лоб девушки покрылся морщинами, когда она стала всматриваться в облачный туман.

— Очевидно, тебе никогда не приходилось сражаться в этой мрази, — раздраженно бросил Гримм.

Туман напомнил ему Тулут и бесповоротный выбор, сделанный им когда-то.

— Чертовски трудно убить человека, когда не видишь, куда бьет твой меч.

Джиллиан резко остановилась.

— Наши жизни совершенно разные, не так ли? — спросила она, внезапно отрезвев. — Ты убил много людей, не так ли, Гримм Родерик?

— Ты должна это знать, — кратко ответил он. — Ты сама видела, как я это делал.

Покусывая губу, Джиллиан внимательно смотрела на него.

— Маккейны в тот день убили бы мою семью, Гримм. Ты нас защитил. Если человек убивает, чтобы защитить свой клан, в этом нет никакого греха.

«Если бы дело обстояло именно так, я бы тогда легко оправдал себя», — подумал Гримм. Она до сих пор понятия не имела, что нападение Маккейнов было направлено вовсе не на ее семью. В тот давний туманный день они явились в Кейтнесс лишь потому, что прослышали, что там мог обитать берсерк. Тогда она не знала этого, и, очевидно, Джибролтар Сент-Клэр никогда не открывал ей этой тайны.

— Почему ты ушел в ту ночь, Гримм? — осторожно поинтересовалась Джиллиан.

— Ушел, потому что настало время уйти, — грубо ответил он, запустив пальцы в волосы. — Я научился всему, чему мог научить меня твой отец. В Кейтнессе меня больше ничего не держало.

Джиллиан вздохнула.

— Вообще-то, тебе следует знать, что никто из нас никогда не винил тебя, хотя мы знали, что сам ты себя винишь. Даже дорогой Эдмунд до последнего дня клялся в том, что ты самый благородный воин, которого он когда-либо встречал.

Глаза Джиллиан затуманились от слез.

— Мы похоронили его под яблоней, как он просил, — добавила она, в основном для себя. — Я хожу туда, когда цветет вереск. Он любил белый вереск.

Гримм в изумлении остановился.

— Похоронили? Эдмунда? Что?

— Эдмунда. Он пожелал быть похороненным под яблоней. Мы там играли, помнишь?

Его пальцы сомкнулись вокруг запястья Джиллиан.

— Когда умер Эдмунд? Я думал, он с твоим братом Хью сейчас на Северном нагорье.

— Нет. Эдмунд умер вскоре после твоего ухода. Почти семь лет назад.

— Да его очень легко ранило во время нападения Маккейнов, — настаивал Гримм. — Даже твой отец говорил, что он скоро поправится!

— Он заразился чем-то, и, кроме того, возникли осложнения на легких, — ответила Джиллиан, озадаченная его реакцией. — Жар так и не утих. Он недолго мучился, Гримм. И в своих последних словах он вспоминал о тебе. Клялся, что ты победил Маккейнов один, и бормотал какую-то ерунду о том, что ты… как это? Воин Одина, который может менять обличья, или что-то в этом роде. Но, впрочем, Эдмунд всегда обладал живым воображением, — добавила она с грустной улыбкой.

Гримм поднял на нее глаза.

— Ч-ч-то? — заикаясь, произнесла Джиллиан, смущенная той пристальностью, с которой он ее рассматривал.

Когда он шагнул к ней, она слегка попятилась, подвинувшись ближе к каменной стене, окружавшей церковь.

— Что, если подобные существа действительно существуют, Джиллиан? — спросил Гримм, и его голубые глаза заблестели.

Он понимал, что не следует ступать на такую опасную почву, но сейчас появилась возможность узнать о ее чувствах, не разоблачая себя.

— Что ты имеешь в виду?

— Что, если это была не фантазия? — наседал он. — Что, если действительно есть люди, которые могут делать то, о чем говорил Эдмунд? Люди, частично являющиеся мифическими животными, — наделенные особыми способностями, умелые в военном искусстве, почти непобедимые. Что бы ты подумала о таком человеке?

Джиллиан внимательно на него посмотрела.

— Что за странный вопрос? Ты сам веришь в существование таких воинов, Гримм Родерик?

— Сомневаюсь, — натянуто вымолвил он. — Я верю в то, что могу видеть, осязать и держать в руке. Легенда о берсерках — не более чем глупая сказка, которой пугают проказливых детей, чтобы те хорошо себя вели.

— Тогда почему ты спросил меня, что бы я подумала, если бы они существовали? — настаивала она.

— Это был всего лишь гипотетический вопрос. Просто я поддерживал разговор, причем глупый. Копьем Одина клянусь, девушка, — никто не верит в берсерков!

Он снова зашагал вперед, раздраженным взглядом призвав ее последовать за ним.

Несколько ярдов они прошли молча. Затем, без вступления, Гримм спросил.

— Рэмси хорошо целуется?

— Что?! — Джиллиан чуть не споткнулась.

— Рэмси, птичка. Он хорошо целуется? — раздраженно повторил Гримм.

Джиллиан едва справилась с искушением завопить от восторга.

— Ну, — задумчиво протянула она. — У меня немного опыта в этом деле, но, справедливости ради, я бы сказала, что его поцелуй был лучшим в моей жизни.

Гримм моментально схватил ее и приставил к каменной стене, заслонив ее своим железным телом, и отклонил назад ее голову, грубо подняв рукой за подбородок.

«Боже правый, как может человек так быстро двигаться? И как хорошо, что он это сделал», — промелькнуло в голове Джиллиан.

— Позволь мне развеять твои иллюзии, девочка. Но не подумай, что это что-то значит. Просто я пытаюсь помочь тебе понять то, что в мире существуют и более умелые мужчины. Воспринимай это как урок, и ничего более. Мне бы очень не хотелось, чтобы ты обвенчалась с Логаном просто потому, что ты считаешь, что он лучше всех целуется — от такого ошибочного представления можно так легко вылечить.

Джиллиан поднесла руку к его губам, запрещая поцелуй, которым он угрожал.

— Мне не нужен урок, Гримм. Я сама могу решить, что мне нужно. Мне невыносима мысль о том, что ты утруждаешь себя, страдаешь из-за меня…

— Я готов немножко пострадать. Рассматривай это как услугу, поскольку когда-то в детстве мы были друзьями.

Он стиснул ее ладонь и отвел ее от своих губ.

— Ты никогда не был моим другом, — мягко напомнила она ему. — Ты постоянно меня прогонял…

— Но не в первый год…

— Я думала, ты ничего не помнишь обо мне или о времени, проведенном в Кейтнессе. Разве это не ты мне сказал? И мне не нужны от тебя никакие услуги, Гримм Родерик. Кроме того, почему ты так уверен, что твой поцелуй будет лучше? От поцелуя Рэмси у меня перехватило дух. Я едва могла устоять на ногах, когда он целовал меня, — бесстыдно солгала Джиллиан. — А что, если ты поцелуешь меня, и это будет не так хорошо, как поцелуй Рэмси? Тогда какие у меня будут основания не выходить за него замуж?

Бросив вызов, Джиллиан стала спокойно ожидать захватывающего дух поцелуя, который, как она знала, последует в ответ.

Со свирепым выражением лица Гримм впился ей в губы.

И снова под его ногами поплыла земля, и Гримм застонал, не размыкая губ, и это ощущение смело последние крупицы его воли.

Джиллиан вздохнула и разжала губы.

Ее целовал Гримм Родерик, и это было все, о чем она помнила. Когда-то, очень давно, в конюшне, они уже целовались, но тот поцелуй казался ей чем-то мистическим, и многие годы она задавалась вопросом, а не приукрасила ли она его в своем воображении, наивно полагая, что тот поцелуй перевернул весь ее мир. Но память не изменяла ей. И сейчас ее тело ожило, губы пощипывали, а соски набрякли. Она хотела каждый дюйм его тела, хотела так, как это только возможно. На ней, под ней, рядом, сзади. Твердый, мускулистый, напористый — она знала, что он был в достаточной степени мужчиной, чтобы утолить тот бесконечный голод, мучивший ее.

Джиллиан вплела пальцы в его волосы и ответила на его поцелуй, затем у нее окончательно перехватило дыхание — его поцелуй стал более глубоким. Одной рукой он взял ее за подбородок, а другая его рука скользнула по изгибу ее спины на ягодицы, плотно прижимая ее тело к своему. Все мысли оставили ее, и она полностью отдалась тому, что давно уже было ее величайшей фантазией: прикоснуться к Гримму Родерику как женщина, как его женщина. Его руки оказались на ее ягодицах, задирали вверх ее платье — и вдруг ее руки оказались на его килте, оттягивая спорран, чтобы забраться под него. Отыскав его толстое мужское достоинство, она бесстыдно стиснула его через ткань пледа и почувствовала всем своим телом, каким твердым стало его тело, и стон желания, вырвавшийся у него, был самым сладким звуком, который она когда-либо слышала.

Что-то взорвалось между ними, и в этой мгле и тумане Дурркеша она была настолько поглощена необходимостью слиться со своим мужчиной, что больше не думала о том, что их могут увидеть. Гримм хотел ее, хотел физической близости с ней — его тело ясно говорило ей об этом. Она выгнула спину, призывая и умоляя. Поцелуй не просто захватил ее дух, он лишил ее последних остатков самообладания.

Он перехватил ее ищущую руку и прижал ее к стене над головой Джиллиан. Затем, обездвижив обе ее руки, он изменил темп поцелуя, превратив его в дразнящее, игривое трепетание языка, исследующего глубины ее рта, затем удаляющегося, пока она страстно не возжелала большего. При этом он терся всем телом о ее тело в таком же медленном, дразнящем ритме.

Вечность спустя Гримм с мучительной медлительностью оторвал свои губы, прикусив ее нижнюю губу и нежно оттянув. Затем, последний раз нежно лизнув ее губку языком, он отстранился.

— Ну, и что ты думаешь? Мог бы Рэмси сравниться с этим? — хрипло спросил он, пристально глядя на ее грудь. И лишь после того, как он убедился, что соблазнительные холмики надолго застыли, что ему действительно удалось «перехватить ей дух поцелуем», он поднял глаза.

Джиллиан пошатывалась, силясь устоять на подгибавшихся ногах, и тупо смотрела на него. Слова? Он думал, что она сможет сказать хоть что-то после этого? Он считает, что она может думать о чем-нибудь?

Взгляд Гримма впился в ее лицо, и Джиллиан увидела выражение тайного удовлетворения в его сверкающих глазах. Слабый намек на улыбку скривил его губы, когда он понял, что она не в состоянии ответить, — она лишь стояла, прислонившись к стене спиной, с припухшими губами и округлившимися глазами.

— Дыши, птичка. Теперь можешь дышать.

Джиллиан все еще смотрела на него непонимающим взглядом, затем с геройским видом втянула со свистом в легкие побольше воздуха.

— Гм! — только и сказал Гримм, взял ее за руку и потянул за собой.

Джиллиан засеменила рядом на резиновых ногах, время от времени тайком поглядывая на в высшей степени «мужское» выражение удовлетворения на его лице.

Гримм не вымолвил до самой гостиницы ни слова. И это устраивало ее; она была уверена, что не смогла бы составить связное предложение, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Она лишь на короткий миг задумалась о том, кто же из них победил в этом поединке. И пришла к заключению, что, похоже, все-таки она. Он не остался безразличен, а она получила поцелуй, которого так жаждала.

Когда они пришли в «Черный башмак», Хэтчард сообщил странно молчаливой паре, что их спутникам, хотя еще и испытывавшим слабость, не терпится съехать отсюда. Проанализировав все, Хэтчард согласился, что это было бы самым мудрым решением. Для этой цели он раздобыл где-то повозку, и завтра с первыми лучами солнца они выедут в Кейтнесс.

Глава 14

— Расскажи мне что-нибудь, Джиллиан, — попросил Зеки, неторопливо входя в комнату, расположенную на верхнем этаже замка. — Я сильно скучал по тебе и маме, когда вас не было.

Вскарабкавшись на стоявшую рядом скамейку, малыш примостился у нее на коленях.

Легким движением Джиллиан откинула с его лба волосы и запечатлела на нем поцелуй.

— О чем; мой милый Зеки? О драконах? Феях? Оборотнях?

— Расскажи мне о берсерках, — решительно заявил мальчик.

— О ком?

— Берсерках, — терпеливо повторил Зеки. — Ну, знаешь, могущественных воинах Одина.

Джиллиан тихо фыркнула.

— Ох уж эти мальчишки с их битвами! Мои братья обожают эту сказку.

— Это не сказка, это правда, — сообщил ей Зеки. — Мама говорила мне, что они до сих пор бродят по Северному нагорью.

— Ерунда, — ответила Джиллиан. — Я расскажу тебе более подходящую для маленького мальчика историю.

— Не хочу подходящую. Хочу историю с рыцарями, героями и поисками приключений. И берсерками.

— Подумать только, неужели ты растешь? — промолвила Джиллиан и потрепала его по волосам.

— Конечно, расту, — вознегодовал Зеки.

— Никаких берсерков. Лучше расскажу тебе о мальчике и крапиве.

— Это еще одна из твоих историй со смыслом? — возмутился Зеки.

Джиллиан хмыкнула:

— Нет ничего плохого в историях со смыслом.

— Замечательно. Тогда рассказывай о глупой крапиве.

Насупившись, он оперся подбородком на кулак.

Его сердитое выражение лица вызвало у Джиллиан смех.

— Послушай, Зеки, я сейчас расскажу тебе историю со смыслом, а затем ты можешь найти Гримма и попросить его рассказать тебе историю о твоих бесстрашных воинах. Уверена, уж он-то знает. Это самый бесстрашный человек, которого я встречала, — добавила она с вздохом. — Так вот. Слушай внимательно.

— Давным-давно один маленький мальчик шел по лесу и набрел на заросли крапивы. Восхищенный необычным растением, он попытался сорвать его, чтобы отнести домой и показать маме. Растение больно ужалило его, и он помчался домой с обожженными пальцами. «Я едва прикоснулся к ней, мама!» — плакал паренек.

«Именно поэтому она и ужалила тебя, — ответила ему мама. — Когда в следующий раз решишь прикоснуться к крапиве, хватай ее смело, и она будет такой же мягкой, как шелк, и тебе ни капельки не будет больно».

И Джиллиан многозначительно остановилась.

— И это все? — возмутился Зеки. — Это была не история! Ты обманула меня!

Джиллиан прикусила губу, чтобы не рассмеяться: мальчишка походил на обиженного медвежонка. Поездка была утомительной, и ее способности рассказывать истории несколько ослабли, но зато этот рассказ содержал полезный урок. Кроме того, у нее в голове вертелись лишь мысли о невероятном поцелуе, случившемся накануне. Потребовалась каждая крупица изменяющего ей самообладания, чтобы самой не побежать на поиски Гримма, не умоститься у него на коленях и не умолять рассказать ей сказку на ночь. Или, точнее, только о ночи.

— Скажи мне, какой здесь смысл, Зеки, — ласково попросила она.

Зеки немного помолчал, раздумывая над этим вопросом. От сосредоточенной работы мысли его лоб покрылся морщинками, Джиллиан терпеливо ждала. Из всех детей Зеки лучше всех определял мораль.

— Понял! — воскликнул он. — Я не должен колебаться. Нужно все хватать смело. Если быть нерешительным, можно обжечься.

— Что бы ты ни делал, Зеки, — посоветовала Джиллиан, — делай это смело.

— Как в обучении верховой езде, — заключил он.

— Да. И в любви к маме, и в работе с лошадьми, и при выполнении уроков, которые я тебе задаю. Если ты не будешь делать все в полную силу, то, что ты пытался сделать только наполовину, может тебе лишь навредить.

Зеки недовольно фыркнул.

— Ну, это не берсерки, но, думаю, для девчонки вполне сносно.

Раздраженно хмыкнув, Джиллиан крепко прижала к себе Зеки, стараясь не обращать внимания на нетерпеливое ерзанье мальчика.

— Я тебя теряю, да, Зеки? — спросила она вслед Зеки, когда тот ринулся из комнаты на поиски Гримма. — Сколько же парней будет вырастать на моих глазах? — грустно пробормотала она.


Перед обедом Джиллиан зашла посмотреть на Куина и Рэмси. Оба крепко спали, изнуренные обратной дорогой в Кейтнесс. После возвращения она еще не видела Гримма; разместив друзей, тот ушел к себе. Перед этим он молчал всю дорогу, и, уязвленная его замкнутостью, Джиллиан пересела в повозку с больными.

И у Куина, и у Рэмси все еще сохранялась нездоровая бледность, а липкая кожа свидетельствовала о сильном жаре. Джиллиан запечатлела легкий поцелуй на лбу Куина и натянула ему до подбородка шерстяное одеяло.

Выходя из комнаты, она мысленно перенеслась в то лето, когда ей было почти шестнадцать, — то лето, когда Гримм покинул Кейтнесс.

Она совсем не была готова увидеть столь ужасную битву. Ни смерть, ни жестокость не посещали прежде ее жизнь, протекавшую без тревог и забот, но в тот день и то, и другое налетело дикой ордой на огромных черных боевых конях со знаменами клана Маккейнов.

И как только стражники протрубили тревогу, отец закрыл ее в спальне. И Джиллиан, не веря своим глазам, наблюдала за кровавой бойней, разворачивавшейся во дворе под ее окном. Мучительно осознавая свою беспомощность, она чувствовала себя подавленной из-за своей неспособности сражаться плечом к плечу с братьями. Но она знала, что, даже будь у нее полная свобода передвижения по замку, у нее недостаточно сил, чтобы взять в руки меч. Какой урон могла надеяться нанести она, хрупкая девушка, таким закаленным в боях воинам, как Маккейны?

Вид такого большого количества крови привел ее в ужас. Когда один ловкий Маккейн подкрался сзади к Эдмунду, застав того врасплох, она закричала и заколотила кулаками в окно, но тот жалкий шум, который ей удалось произвести, разумеется, не мог перекрыть рев битвы. Громадный и сильный Маккейн обухом боевого топора повалил ее брата на землю.

Джиллиан прижалась к стеклу, истерически скребя по нему ногтями, словно могла как-то пробиться наружу и выхватить брата из когтей опасности. Когда на выручку пришел Гримм, расправившись со злобным Маккейном прежде, чем Эдмунд получил еще один жестокий удар, она вздрогнула от шумного вздоха облегчения, вырвавшегося глубоко из ее груди. А когда Джиллиан увидела, как ее раненый брат силится подняться на колени, что-то изменилось у нее в душе так быстро, что она не успела этого осознать: кровь больше не ужасала Джиллиан — нет, она жаждала увидеть, как вся кровь Маккейнов, до последней капли, прольется на землю Кейтнесса. И когда рассвирепевший Гримм стал убивать всех Маккейнов вокруг в радиусе пятидесяти ярдов, она просто залюбовалась этим зрелищем. Никогда не видела она, чтобы человек двигался с такой невероятной быстротой и убийственной грацией — сражаясь, чтобы защитить все, что было ей дорого.

После сражения замок погряз в суете: ее семья волновалась из-за Эдмунда, ухаживала за ранеными и хоронила мертвых. Юная и беззащитная, она ждала Гримма на крыше в надежде, что тот ответит на ее записку, но лишь мельком увидела, как он несет свои вьюки в конюшню.

Это ошеломило ее. Он не может вот так уйти! Не сейчас! Не после того замешательства и испуга, которые вызвало у нее происшедшее. Сейчас он нужен был ей, как никогда.

Джиллиан со всех ног понеслась к конюшне. Но Гримм был черств: он очень холодно с ней попрощался и повернулся уже уходить. Его нежелание успокоить ее оказалось той последней каплей пренебрежения, которое она могла вытерпеть, и она бросилась в его объятья, требуя всем своим телом защиты и безопасности.

Поцелуй, начавшийся с невинного прикосновения губ, скоро подтвердил ее самые заветные мечты: Гримм Родерик будет тем мужчиной, за которого она выйдет замуж.

И когда сердце ее уже переполняло ликование, Гримм отстранился и резко повернулся к своему коню, словно поцелуй этот ничего для него не значил. Отвергнутая, Джиллиан испытала стыд и замешательство, а пугающая сила и количество новых эмоций привели ее в отчаянье.

— Ты не можешь уйти! Только не после этого! — заплакала она.

— Я должен уйти, — проворчал он. — И этого, — он сердито утер губы, — никогда не должно было случиться!

— Но оно случилось! И что, если ты не вернешься, Гримм? Что, если я никогда тебя больше не увижу?

— Именно это я и собираюсь сделать, — свирепо молвил он. — Тебе нет еще и шестнадцати. Ты найдешь себе мужа. Тебе предстоит светлое будущее.

— Я уже нашла себе мужа! — зарыдала она. — Ты поцеловал меня!

— Поцелуй — это еще не брачный обет! — прорычал Гримм. — И это было ошибкой. Мне не следовало этого делать, но ты сама бросилась на меня. Чего еще ты от меня ожидала?

— Т-ты не хотел меня ц-целовать? — глаза Джиллиан потемнели от боли.

— Я мужчина, Джиллиан. Если на меня бросается женщина, я не в силах устоять, ведь ничто человеческое мне не чуждо.

— Ты хочешь сказать, что не почувствовал этого тоже? — изумилась она.

— Чего? — фыркнул он. — Вожделения? Конечно. Ты красивая девчонка.

Джиллиан покачала головой, чувствуя себя униженной. Неужели она так ошиблась? Неужели все это на самом деле лишь привиделось ей?

— Нет, я имею в виду — ты не почувствовал, что наш мир — это замечательное место… и что нам суждено судьбой быть… — она осеклась, осознав себя круглой дурой.

— Забудь обо мне, Джиллиан Сент-Клэр. Подрасти, выйди замуж за красивого лэрда и забудь обо мне, — произнес Гримм каменным голосом и, ловко вскочив на коня, поскакал прочь.

— Не покидай меня, Гримм Родерик! Не покидай меня так! Я люблю тебя!

Но всадник унесся прочь, словно эти слова не были произнесены. Джиллиан знала, что он услышал каждое ее слово, хотя ей хотелось, чтобы это было не так. Вдогонку мужчине, который ее не хотел, она бросила не только свое тело, но еще и сердце.

Тяжело вздохнув, Джиллиан закрыла глаза. Это было горькое воспоминание, но после Дурркеша горечи немного поубавилось. И она больше не сомневалась в воздействии на них поцелуя, ибо в Дурркеше случилось то же самое, и в его глазах она увидела с уверенностью, внушенной женской проницательностью, что и ее возлюбленный тоже почувствовал это.

Теперь оставалось лишь заставить его признать это.

Глава 15

После поисков, длившихся более часа, Джиллиан нашла Гримма в оружейной. Он стоял возле низкого деревянного стола, осматривая какие-то клинки, но по напрягшейся вмиг спине стало ясно, что он почувствовал ее присутствие.

— Когда мне было семнадцать, я была возле Эдинбурга, — сообщила Джиллиан каменной спине. — И мне показалось, что я видела тебя мельком, когда мы гостили у Хаммондов.

— Да, — ответил Гримм, внимательно рассматривая кованый щит.

— Так это был ты! Я знала это! — воскликнула Джиллиан. — Ты стоял у сторожки и наблюдал за мной, и у тебя был… невеселый вид.

— Да, — неохотно признался он.

Некоторое время Джиллиан пристально смотрела на широкую спину Гримма, не зная, как выразить свои чувства словами. Было бы весьма кстати, если бы она сама поняла, что хотела сказать, но увы… Впрочем, все равно это было неважно, потому что он повернулся и прошел мимо нее с таким холодным выражением лица, что было бы просто унизительным проследовать за ним.

Она и не пошла.


Джиллиан нашла его позднее, в кухне, когда он насыпал в карман горсть сахара.

— Это для Оккама, — сказал он, словно оправдываясь.

— В ту ночь, когда я ездила на бал к Гланнизам, возле Эдинбурга, — продолжила Джиллиан беседу с того места, где та закончилась в ее уме, — это ты стоял в тени, да? В ту осень, когда мне исполнилось восемнадцать.

Гримм тяжело вздохнул. Снова она его нашла. У девчонки, похоже, какое-то чутье на него, она всегда знает, где он, и один ли он. Смирившись, он обернулся к ней.

— Да, — ровно ответил он. «Той осенью ты стала совершеннолетней, Джиллиан. В рубиновом бархате, с локонами, ниспадавшими на плечи. Твои братья так гордились тобой! Я был ошеломлен», — мысленно добавил он.

— Когда этот плут Аластер — знаешь, я потом узнала, что он был женат, — вывел меня во двор и поцеловал, я услышала страшный шум. Он сказал, что это, вероятно, шумит какой-то свирепый зверь.

— И затем сказал, как ты должна быть благодарна судьбе за то, что он рядом и может защитить тебя, верно? — насмешливо подхватил Гримм. «Я чуть не убил ублюдка за то, что он к тебе прикоснулся».

— Не смешно. Я действительно испугалась.

— Неужели, Джиллиан?

И Гримм взглянул на нее в упор.

— Кого? Того, кто тебя обнимал, или зверя в кустах?

Их взгляды встретились, и Джиллиан облизнула внезапно пересохшие губы.

— Не зверя. Аластер был мерзавцем, и его не смутил этот шум. И одному Богу известно, что он мог сделать со мной. Я была молода и, Господи, так невинна.

— Да.

— Куин сегодня сделал мне предложение, — объявила она, внимательно наблюдая за своим собеседником.

Гримм молчал.

— Я еще не целовалась с ним, так что не знаю, может, он целуется еще лучше. Как ты думаешь, у него это получится лучше? Я имею в виду, лучше, чем у тебя?

Гримм ничего не ответил.

— Гримм? Будет ли он целоваться лучше, чем ты?

Тихий рокот наполнил воздух.

— Да, Джиллиан, — вздохнул Гримм и пошел искать своего коня.


Гримму удавалось избегать ее почти целый день. И только поздно ночью Джиллиан наконец смогла перехватить Гримма, когда он выходил из комнаты больных.

— Знаешь, даже когда я не была уверена в твоем присутствии рядом, я все равно чувствовала себя… в безопасности. Потому что ты мог быть рядом.

Его губы сложились в некое подобие одобряющей улыбки.

— Да, Джиллиан.

Джиллиан отвернулась.

— Джиллиан?

Она застыла на месте.

— Ты уже целовалась с Куином?

— Нет, Гримм.

— О! Пора бы уже, девочка.

Джиллиан нахмурилась.

— Я видела тебя на Королевском базаре.

Наконец-то Джиллиан удалось заполучить его в свое распоряжение более чем на несколько напряженных минут. Поскольку Куин и Рэмси были прикованы к постелям, она попросила Гримма пообедать с ней в Главном зале, и удивилась, когда тот охотно согласился. Она сидела в конце длинного стола, глядя сквозь ветвистый канделябр с несколькими дюжинами дрожащих язычков пламени на его красивое смуглое лицо. Они обедали в тишине, нарушаемой лишь звоном блюд и кубков. Служанки удалились, чтобы отнести бульон мужчинам наверху. После их возвращения прошло уже три дня, в течение которых она отчаянно пыталась снова уловить в нем нежность, замеченную в Дурркеше, но тщетно. Невозможно было даже заставить его постоять спокойно в течение времени, достаточного для еще одного поцелуя.

Ни один мускул на его лице не дрогнул. Даже ресницы не дернулись!

— Да.

Если он ответит еще одним раздражительно-уклончивым «да», она разъярится. Ей нужны были ответы, ей хотелось знать, что на самом деле происходит в голове Гримма, в его сердце. Знать, опрокинул ли тот единственный поцелуй его мир с такой же катастрофической силой, с какой поставил на место ее собственный.

— Ты шпионил за мной, — бросила Джиллиан обвинение, сердито глядя на него из-за свечей. — Я сказала неправду, когда сообщила тебе, что от этого чувствовала себя в безопасности. Это меня только злило, — солгала она.

Гримм взял оловянный кубок с вином, осушил его и стал осторожно вращать кубок в ладонях. Джиллиан наблюдала за этими точными, размеренными движениями, и ее переполняла ненависть ко всем взвешенным действиям. Так же взвешенно протекала вся ее жизнь: один осторожный, точный выбор за другим, и исключения случались лишь рядом с Гриммом. Ей хотелось увидеть, что он поведет себя так, как ей хотелось повести себя сейчас: не разумно, а эмоционально. Пусть у него случится вспышка, или даже две! Ей не хотелось, чтобы поцелуи предлагались ей под неубедительным предлогом спасения от плохого выбора. Ей надо было знать, что она может задеть его за живое точно так же, как он ее. Ее ладони сжались на коленях в кулаки, сминая ткань платья.

Как он отреагирует, если она перестанет пытаться быть корректной и сдержанной?

И Джиллиан сделала глубокий вдох.

— Почему ты все время следил за мной? Почему уехал из Кейтнесса и все равно преследовал меня все это время? — спросила она с большей пылкостью, чем намеревалась, и ее слова эхом отразились от каменных стен.

Гримм не сводил глаз с полированного олова кубка, сжатого в его ладонях.

— Я должен был убедиться в том, что с тобой все хорошо, Джиллиан, — спокойно ответил он. — Ты уже целовалась с Куином?

— Ты никогда и словом не обмолвился со мной! Просто появлялся и смотрел на меня, а когда я оборачивалась, тебя уже не было.

— Я дал клятву оберегать тебя от беды, Джиллиан. Нет ничего странного в том, что я должен был присматривать за тобой, когда ты была рядом. Ты уже целовалась с Куином? — снова повторил он свой вопрос.

— Оберегать от беды? — в изумлении воскликнула она, резко повышая голос. — Тебе не удалось уберечь меня от беды! Да ты сам причинил мне больше боли, чем кто-либо другой за всю мою жизнь!

— Ты уже целовалась с Куином! — взревел Гримм.

— Нет! Я еще не целовалась с Куином! — крикнула она в ответ. — Это все, что тебя беспокоит? Тебя совершенно не интересует то, что ты причинил мне боль!

Кубок зазвенел по полу, когда Гримм вскочил на ноги, и его кулаки обрушились на стол с необузданной яростью. Полетели во все стороны доски для резки, похлебка с мясом ливнем полилась по комнате, куски лепешек отскакивали от очага; канделябр с треском врезался в стену и застрял между камнями, как расщепленная кость, мыльно-белые свечи дождем посыпались на пол. Буйство не прекращалось до тех пор, пока стол между ними не оказался чист. Когда Гримм остановился, тяжело дыша и держась руками за края стола, глаза его лихорадочно блестели. Джиллиан уставилась на него, ошеломленная увиденным.

Раздался яростный рев, и его кулаки с грохотом опустились на центр шестидюймового стола из цельного дуба, и рука Джиллиан подскочила ко рту, чтобы подавить вскрик, когда длинный стол раскололся посредине. Голубые глаза Гримма горели ослепительным светом, и она могла бы поклясться, что весь он стал больше, шире и опаснее. Она определенно добилась реакции, к которой стремилась, и даже больше!

— Я знаю, что мне не удалось уберечь тебя! — взревел он. — Знаю, что причинил тебе боль! Ты думаешь, мне легко жить, зная это?

Стол между ними затрещал и вздрогнул в попытке устоять, но опасно накренился. Затем с протяжным скрипом он просел, и столешница с грохотом рухнула на пол.

Джиллиан заморгала, обозревая обломки и все, что осталось от их трапезы. Не желая больше провоцировать его, она встала, ошарашенная силой его реакции. Он знал, что причинил ей боль? И она настолько небезразлична ему, что он мог так разозлиться всего лишь от воспоминания?

— Тогда почему ты вернулся? — прошептала она. — Ты мог бы ослушаться моего отца.

— Я должен был убедиться, что с тобой все в порядке, Джиллиан, — донесся до нее его шепот.

— Со мной все в порядке, Гримм, — произнесла она, тщательно выговаривая слова. — Это означает, что теперь ты можешь уйти, — вопреки тому, что чувствовала, добавила она.

Ее слова не вызвали в нем никакой реакции.

Как мог человек стоять так неподвижно, словно превращенный в камень чьим-то злым проклятьем? Незаметно было даже, как вздымается его грудь. Даже дующий из высокого окна ветерок не ерошил его волосы. Ничто не может тронуть этого человека!

Бог свидетель, ей это никогда не удавалось. Неужели она этого до сих пор не поняла? Она никогда не могла добраться до настоящего Гримма, того, какого узнала в то первое лето. Почему она так упорно верила, что что-то могло измениться? Потому что стала взрослой женщиной?

Потому, что у нее налились груди и заблестели волосы, и она подумала, что могла бы сыграть на мужской слабости к женскому полу? И, если он так чертовски безразличен к ней, почему она вообще хочет его?

Но Джиллиан знала ответ, даже если и не понимала причин. Когда она была маленькой девочкой и запрокидывала головку, чтобы увидеть лицо необузданного мальчишки, возвышавшегося над ней, ее сердце открывалось ему навстречу. В детской груди таилось какое-то древнее знание, и, в каких бы отвратительных вещах ни обвиняли Гримма, она чувствовала, что может доверить ему свою жизнь. Знала, что он должен принадлежать ей.

— Почему бы тебе просто не посодействовать мне?

Эти слова из ее уст вырвала досада. Ей самой не верилось, что она произнесла их вслух, но, как только они вылетели, отступать было некуда.

— Что?

— Посодействовать, — повторила она. — Это означает, согласиться. Оказать услугу.

Гримм удивленно уставился на нее.

— Я не могу услужить тебе своим уходом. Твой отец…

— Я не прошу тебя уходить, — тихо сказала она.

Джиллиан понятия не имела, откуда в этот момент у нее взялось мужество; она знала лишь, что устала хотеть и устала быть отвергаемой. Она горделиво встала, двигаясь так, как того требовало ее тело всякий раз, когда рядом был Гримм: соблазнительно, напряженно, живее, чем в любое другое время. Язык ее тела, должно быть, выдал ее намерения, потому что Гримм окаменел.

— Какого содействия ты от меня хочешь, Джиллиан? — спросил он вялым, мертвым голосом.

Джиллиан пошла к нему, осторожно пробираясь между разбитыми блюдами и разбросанной едой. Медленно, словно к дикому зверю, она протянула руку, ладонью вперед, к его груди. Гримм внимательно посмотрел на ее руку со смесью восхищения и неверия, когда она положила ее ему на грудь, на сердце. Джиллиан ощутила сквозь льняную рубашку жар, почувствовала, как его тело вздрогнуло, почувствовала, как сильно бьется сердце под ладонью. И подняла голову, глядя ему прямо в глаза.

— Если ты хочешь посодействовать, — сказала она, проведя языком по губам, — поцелуй меня.

Он смотрел на нее диким взглядом, но в его глазах Джиллиан заметила жар, который он силился спрятать.

— Поцелуй меня, — шепнула она, глядя ему прямо в глаза. — Поцелуй меня, и тогда попытайся сказать мне, что ты не почувствовал того, что чувствую я.

— Прекрати, — пятясь, хрипло сказал он.

— Поцелуй меня, Гримм! И не затем, чтобы сделать мне «одолжение»! Поцелуй меня, потому что ты этого хочешь! Однажды ты мне сказал, что не поцелуешь меня потому, что я ребенок. Так вот, я больше не ребенок, а взрослая женщина. Другие мужчины хотят меня целовать. Так почему же этого не хочешь ты?

— Это не так, Джиллиан.

В досаде он поднес обе руки к волосам, глубоко погрузил в них пальцы, затем сорвал кожаный ремень и швырнул на камни.

— Тогда в чем дело? Почему Куин и Рэмси, как и любой другой мужчина, которого я встречала в своей жизни, хотят меня, а ты нет? Я что, должна выбрать одного из них? Это Куина мне следует просить поцеловать меня? Положить в кровать? Стать с ним женщиной?

Гримм зарычал, и из его гортани донесся низкий предостерегающий рокот:

— Прекрати, Джиллиан!

Но она запрокинула голову в безрассудном жесте искушения и демонстративного неповиновения.

— Поцелуй меня, Гримм, пожалуйста. Всего раз, как если бы тебе этого хотелось.

Он прыгнул с такой грацией и скоростью, что она и опомниться не успела. Его руки погрузились ей в волосы, сжав голову ладонями и заставив выгнуться дугой шею, а губы закрыли рот. И у нее перехватило дух.

Его губы пожирали ее с прорвавшимся голодом, но на своих сминаемых и раздавливаемых губах она ощутила привкус злости — ей непонятной. Как мог он сердиться на нее, когда было так очевидно, как отчаянно хотел он этого поцелуя? В этом она была сейчас абсолютно уверена. В тот момент, когда его губы коснулись ее губ, навсегда исчезли все прежде терзавшие ее сомнения. Она чувствовала, как у него в душе желание ведет яростный бой с волей. «И проигрывает», — решила она самодовольно, когда его хватка ослабла настолько, что он смог наклонить ее голову, позволяя языку глубже проникнуть в ее рот.

Джиллиан разомлела в его объятиях, повиснув у него на плечах, и отдалась кружившим голову волнам ощущений. Как мог простой поцелуй отдаваться в каждой частице ее тела, заставляя пол дико раскачиваться под ногами? И она страстно и исступленно ответила на его поцелуй. После стольких лет ожиданий Джиллиан, наконец, получила ответ на мучивший ее вопрос. Гримму Родерику так же отчаянно хотелось прикасаться к ней, как и ей к нему.

И она поняла, что сделать что-либо с Гриммом Родериком всего один раз будет явно недостаточно.

Глава 16

Поцелуй становился все глубже и жарче. Его питали годы подавления эмоций, годы отречения от страсти, которая быстро прорвала своими когтями сопротивление Гримма. Здесь, в Главном зале, среди обломков стола и разбросанных остатков еды, целуя Джиллиан, он понял, что просто лишал себя мира, лишал себя самой жизни, — потому что этот изысканный момент слияния и был самой жизнью. Его чувства берсерка были подавлены, притуплены вкусом иосязанием Джиллиан. И он растворился в этом поцелуе, превращаясь в вакханального поклонника ее губ, когда его руки скользнули по ее волосам, вдоль шелковистой копны к спине.

Он целовал Джиллиан, как никогда не целовал другую женщину, целовал, побуждаемый голодом, вырывавшимся из самых языческих и самых сокровенных глубин души. Он желал ее инстинктивно и поклонялся бы ей всей примитивностью своей страсти. Под ее прижимающимися губами в нем начал оттаивать мужчина, ее смелый, ищущий новых ощущений язык укротил и смирил воина-викинга с ледяным сердцем, доселе не ведавшим тепла. Желание подавило все возражения, возникающие в его душе, и он изо всех сил прижал ее к себе и принял ее язык в рот настолько же глубоко, настолько радостно, как, он знал, она примет его тело в свое.

Они заскользили по кусочкам еды, разбросанным по камням, и остановились, лишь упершись в массивную стену. Не отрывая губ, Гримм просунул руку под ее ягодицы, упер ее плечами в стену и закинул ее ноги себе на пояс. Годы тайных наблюдений за Джиллиан, годы, когда он запрещал себе прикасаться к ней, разом нашли развязку в этой бешеной вспышке страсти. Его движениями руководила настойчивость, а не терпение и умение. Когда она обвила руками его шею, его руки скользнули от ее лодыжек, задирая вверх платье, на икры, обнажая длинные, прелестные ноги. Он долго ласкал ее кожу, и застонал, ощутив под пальцами мягкую кожу внутренней поверхности бедер.

Поцелуй углубился — он взял ее губы так же, как осаждал замки: напористо, безжалостно и целенаправленно. Существовала только Джиллиан, теплая женщина в его руках, теплый язык которой находился у него во рту, и она дышала в унисон с ним, удовлетворяя своим телом каждое бессловесное требование его тела. Она зарыла ладони в его волосы и стала целовать его, пока у него самого не перехватило дух. Все те годы, на протяжении которых он отчаянно нуждался в ней, канули в бездну небытия, когда он отыскал ее груди и стал гладить их изгибы, подбираясь к таким твердым и остроконечным соскам; ему захотелось большего, чем только губы, — ему нужно было ощутить вкус каждой ямки и ложбинки ее тела.

Сжав его лицо ладонями, Джиллиан заставила его прервать поцелуй. Гримм посмотрел ей в глаза, словно пытаясь разглядеть в них скрытое значение этого жеста. Но, когда она притянула его голову к выпуклости груди, он охотно подчинился. И благоговейно провел языком от одного пика к другому, легонько оттянув сосок, перед тем как сомкнуть вокруг него губы.

Джиллиан вскрикнула, забывая обо всем и покоряясь, на последнем дыхании капитулируя перед собственным желанием, и так сильно прижалась к его бедрам, что теплое углубление у нее между бедрами плотно прилегло к нему со сладострастной изысканностью бархатной перчатки. Преграды между ними распалили его, и, сорвав килт с пояса, он поднял ее платье.

«Остановись! — кричало его сознание. — Она девственница! Только не так!».

А Джиллиан стонала и терлась об его тело.

— Прекрати, — хрипло прошептал он.

Глаза Джиллиан приоткрылись.

— Ни за что на свете, — самодовольно ответила она, и улыбка искривила ее нижнюю губу.

Ее слова прожгли его каленым железом, и кровь у него в жилах вскипела. Он почувствовал, как внутри него зашевелился зверь, со злобной неусыпностью разевая пасть.

«Берсерк? Сейчас? Но крови нигде не было… пока. Что случится, когда она появится?».

— Прикоснись ко мне, Гримм. Здесь.

Джиллиан положила его руку себе на грудь и притянула его голову к своей. Он застонал и заерзал, принялся медленными, волнующими кругами тереться об ее раздвинутые бедра, смутно осознавая, что берсерк приходит в полное сознание, но как-то другой — не буйный, а возбужденный, буйно твердый и буйно изголодавшийся по каждому вкусу Джиллиан, какой он только мог ощутить.

Положить бы ее на стол, но стола больше не было, и вместо этого он опустился в кресло, увлекая ее за собой, затем подвинулся, чтобы ее ноги легли на его руки. Теперь она сидела к нему лицом, положив руки на плечи, нависая над ним своей обнаженной женственностью. И ей не требовалось поощрения: она прижалась к нему, дразня его грудь легкими прикосновениями островерхих сосков. Джиллиан запрокинула голову, выгнув дугой тонкую шею, и Гримм застыл, упиваясь зрелищем его прекрасной Джиллиан, сидевшей у него на коленях с широко расставленными ногами, и ее узкой талии, плавно переходящей в крутые бедра. И хотя ему удалось спустить платье с ее плеч, ткань собралась на талии, сделав ее похожей на богиню, выходящую из шелкового моря.

— Господи, ты самая прекрасная женщина, которую я видел в своей жизни!

Джиллиан резко качнула головой и уставилась на него. Неверие в ее взгляде быстро превратилось в чистое удовольствие, а затем — в озорное сладострастие.

— Когда мне было тринадцать, — проговорила она, проводя пальцами по гордому изгибу его подбородка, — я видела тебя со служанкой и поклялась себе, что однажды повторю все, что делала она. Каждый поцелуй…

И она опустила губы к его соску, и кончик ее языка затрепетал на его коже.

— …каждое прикосновение, — ее рука скользнула по его животу к его твердому древку, — и каждый вкус.

Гримм застонал и схватил ее за руку, не давая пальцам обернуться вокруг своего жезла. Если бы ее прекрасная рука хотя бы на миг сомкнулась, он бы потерял над собой контроль и в следующий миг очутился бы внутри нее. Призвав все свое легендарное самообладание, он отстранился. Он не станет причинить ей боль! И тут с его губ слетело признание:

— Ты сводила меня с ума с того самого дня, когда начала взрослеть. Ночью я не мог сомкнуть глаз без того, чтобы не захотеть оказаться на тебе, рядом с тобой, внутри тебя. Джиллиан Сент-Клэр, я надеюсь, что ты такая же крепкая, как тебе нравится думать, потому что сегодня тебе понадобится вся сила, какой ты обладаешь, для того, чтобы принять меня.

И Гримм поцеловал ее, чтобы заглушить любой ответ, который она могла бы дать.

И она растворилась в этом поцелуе. Затем он отнял губы и с нежностью посмотрел на нее.

— И еще одно, Джиллиан, — тихо проговорил он. — Я тоже чувствую это. Всегда чувствовал.

Эти слова распахнули ее сердце, и улыбка, которую она подарила ему, была ослепительной.

— Я знала это! — выпалила она.

И когда его руки заскользили по ее разгоряченной коже, Джиллиан полностью отдалась этому ощущению. Когда его ладонь легла между бедер, она тихо вскрикнула, и ее тело выгнулось навстречу его руке.

— Большего, Гримм. Я хочу большего, — зашептала она.

Он смотрел на нее, и глаза его сужались. В выразительных чертах ее лица радость смешалась с удивлением и желанием. Он знал, какой у него огромный, по сравнению с другими людьми, орган, — и в толщину, и в длину, — и ее надо было к нему подготовить. Но, когда она начала неистово подталкивать его руку, он уже не мог сдерживаться и посадил ее на себя.

— Так ты будешь все контролировать, Джиллиан. Будет больно, но ты будешь все контролировать. Если будет слишком больно, скажешь, — страстно выговорил он.

— Ничего страшного, Гримм. Я знаю, что сначала будет больно, но Кейли говорила, что если мужчина умелый любовник, то заставит меня почувствовать нечто более прекрасное, чем я когда-либо чувствовала.

— Тебе это сказала Кейли?

Джиллиан кивнула.

— Пожалуйста, — прошептала она. — Покажи мне, что она имела в виду.

У Гримма вырвался вздох восхищения — его Джиллиан не ведала страха! Он осторожно вставил головку своего древка и потянул девушку вниз, оценивая каждый проблеск ее эмоций.

Глаза Джиллиан вспыхнули, и рука, метнувшись вниз, охватила его жезл.

— Большой, — заволновалась она. — Действительно большой. Ты уверен, что все получится?

Его лицо озарилось улыбкой.

— Очень большой, — согласился он. — Но как раз такого размера, чтобы доставить женщине удовольствие.

Он стал осторожно входить в нее, но, встретив сопротивление, остановился. Джиллиан тихо простонала:

— Ну же, Гримм. Давай!

Гримм закрыл глаза и приподнял Джиллиан, подхватив ее за ягодицы… Когда он вновь открыл глаза, в их глубине замерцала решимость, и он одним сильным толчком проткнул преграду.

Джиллиан ахнула.

— Это было не так уж плохо, — спустя мгновение прошептала она. — Я думала, будет действительно больно.

Когда же он медленно задвигался, ее глаза расширились.

— О! — вскрикнула Джиллиан, и он запечатал ей рот поцелуем. Медленно двигаясь, он покачивал ее на себе, пока последний отблеск боли не исчез из ее широко раскрытых глаз, и лицо не озарилось в предвосхищении того, что, как она чувствовала, уже приближалось. И Джиллиан возбуждающе заводила бедрами, покусывая нижнюю губу.

Гримм наблюдал за ней, завороженный природным сладострастием своей девочки. Она полностью и без всякого стеснения отдавалась страсти, целиком и безоговорочно предаваясь любовным играм. Ее губы восхитительно изогнулись, длинный медленный толчок бедер намекнул на приближающийся пик удовольствия, и он улыбнулся с порочным восторгом.

Затем он приподнял ее и поменялся с ней местами, посадив ее на стул. Встав на колени, он притянул ее к себе, обвив ее ноги вокруг своей талии, глубоко вошел в нее, нажимая с изысканным трением на то таинственное место глубоко внутри нее, приводя ее в исступление, и стал подразнивать шишечку у нее между ног, пока Джиллиан не содрогнулась, вымаливая всем телом то, что он только мог ей дать.

Берсерк в нем бурно ликовал и резвился, чего Гримм никак не ожидал.

Когда Джиллиан, крича, забилась в сладких судорогах, Гримм Родерик издал сиплый, глубокий грудной звук, который был больше чем смех — это был гулкий набат освобождения. Но его триумф быстро превратился в стон облегчения. Ощущение тела, содрогающегося и так плотно облегающего его, было чем-то большим, чем он мог выдержать, и он взорвался внутри нее.

И когда в идущую кругом голову Джиллиан проник незнакомый звук, она, тяжело дыша, вцепилась в его плечи. Ее мышцы размякли и абсолютно не слушались ее, голова опустилась, и она уставилась сквозь упавшие на лицо волосы на обнаженного воина, стоявшего перед ней на коленях.

— Т-ты можешь смеяться! Смейся по-настоящему! — воскликнула она на последнем дыхании.

Гримм провел большими пальцами по внутренней стороне ее бедер вверх, по тонкой струйке крови. Крови девственности, запятнавшей эти белоснежные бедра.

— Джиллиан, я… я… о…

— Не охладевай ко мне, Гримм Родерик! — моментально воскликнула Джиллиан.

По телу Гримма пробежала крупная дрожь.

— Я ничего не мог с собой поделать, — с трудом вымолвил он, осознав, что они говорили совершенно о разном. — Главный зал, — пробормотал он. — Какой я осел. Какой чертов…

— Прекрати!

Джиллиан схватила его голову обеими руками, устремив в его лицо разъяренный взгляд.

— Я этого хотела! — страстно произнесла она. — Я ждала этого, нуждалась в этом. Не смей сожалеть об этом! Я же не сожалею об этом, и никогда не стану этого делать.

Гримм застыл, завороженный кровью, замаравшей ее бедра, ожидая появления ощущения потерянного времени. Очень скоро его должна была поглотить тьма, а за ней последует вспышка насилия.

Но пролетали мгновения, и этого не происходило. Несмотря на бушующую энергию, переполнявшую его, безумие не приходило.

Он смотрел на нее, ошарашенный. Зверь в нем полностью пробудился, и все же был ручным. Как такое могло случиться? Никакой кровожадности, никакой потребности в насилии, только все хорошее, что нес с собой берсерк, — и ничего опасного.

— Джиллиан, — прошептал он благоговейно.

Глава 17

— Как ты себя чувствуешь? — тихо спросил Гримм.

Взбив кулаком подушки, он усадил Куина. Ставни окон, обрамленных фестонами из цветов, были приоткрыты, и серп месяца бросал достаточно света, чтобы обостренное зрение позволяло Гримму видеть как днем.

Куин уставился на Гримма непонимающим взглядом, словно хмельной.

— Не надо, пожалуйста, — простонал он, когда Гримм потянулся за салфеткой.

Рука Гримма остановилась в воздухе.

— Я просто собирался протереть тебе лоб.

— Не души меня больше этой проклятой мандрагорой, — пробормотал Куин. — Я чувствую себя так паршиво еще и потому, что Кейли постоянно отключает меня.

С соседней кровати зароптал Рэмси:

— Не позволяй ей больше нас усыплять, друг. У меня раскалывается голова от этого дерьма, а в рот словно заполз пушистый зверек, откинул лапки и издох. Трое суток назад. И сейчас гниет…

— Хватит! Обязательно надо так подробно описывать? — скривился от отвращения Куин, пустой желудок которого стал выворачиваться.

Гримм поднял руки в знак согласия.

— Больше никакой мандрагоры. Обещаю. Ну и как вы себя чувствуете?

— Чертовски скверно, — застонал Рэмси. — Зажги свечу, пожалуйста. Я ничего не вижу. Что случилось? Кто нас отравил?

По лицу Гримма скользнула темная тень. Он вышел в коридор, поджег там вощеный фитиль, затем зажег несколько свечей у кроватей и вернулся на свое место.

— Подозреваю, что яд предназначался для меня, и моя догадка заключается в том, что он был в цыплятах.

— Цыплятах? — воскликнул Куин, скривившись, и сел прямо. — Разве не содержатель таверны принес их? Зачем ему травить тебя?

— Я не думаю, что это содержатель таверны. Мне кажется, это попытка мести мясника. Согласно моей теории, если кто-либо из вас съел бы всю корзину, то умер бы. Пища предназначалась для меня, но вы разделили ее.

— Мяснику не было никакого смысла делать такое, Гримм, — возразил Куин. — Он видел, кто ты. Любой человек знает, что нельзя отравить бер…

— Ублюдок так же вспыльчив, как и я, — взревел Гримм, заглушая последнее слово Куина, прежде чем Рэмси услышал его.

Рэмси схватился за голову.

— Ой, друг, прекрати орать! Ты меня убиваешь.

Куин прошептал одними губами Гримму «извини».

— Это от мандрагоры. Я совсем отупел, — виновато добавил он.

— Эй? Что такое? — всполошился Рэмси. — О чем это вы перешептываетесь?

— Мы вдвоем не съели даже одного цыпленка, — продолжил Куин, уклоняясь от вопроса Рэмси — И я думал, что хозяин постоялого двора после того происшествия прогнал мясника. Я сам попросил его об этом.

— Какого происшествия? — поинтересовался Рэмси.

— По всей видимости, не прогнал.

Гримм почесал волосы и вздохнул.

— Вы узнали его имя? — спросил Рэмси.

— Кого? Хозяина постоялого двора? — озадаченно взглянул на него Куин.

— Нет, мясника.

— Зачем? — недоуменно спросил Куин.

— Этот ублюдок отравил Логана, глупец. А такое не проходит безнаказанно.

— Никакой мести, — предупредил Гримм. — Просто забудь об этом, Логан. Я знаю, кем ты становишься, когда думаешь только о возмездии. Вы оба не пострадали от этого неудачного покушения. Оно не оправдывает убийства человека, независимо от того, насколько тот заслуживает кары.

— Где Джиллиан? — быстро сменил тему Куин. — Меня до сих пор терзают смутные воспоминания о богине, склонившейся над моей кроватью.

Рэмси фыркнул.

— Даже если ты думаешь, что продвигался вперед до того, как нас обоих отравили, это не означает, что ты завоевал ее, де Монкрейф.

Гримм поморщился и некоторое время сидел в задумчивости, пока Куин и Рэмси пререкались из-за Джиллиан. Они еще долго спорили и даже не заметили, как Гримм вышел из комнаты.


Проведя предрассветные часы с Куином и Рэмси, Гримм заглянул к Джиллиан, — когда он вышел от нее, она все еще спала, свернувшись калачиком под грудой одеял. Ему очень хотелось тихонечко прилечь рядом, чтобы испытать удовольствие проснуться в ее объятиях, но он не мог рисковать — его могли увидеть выходящим из покоев Джиллиан, ведь замок скоро проснется.

Так что, лишь только забрезжил рассвет, он кивнул Рэмси, которому удалось, пошатываясь, спуститься по лестнице в поисках плотной еды, свистнул Оккаму и вскочил на неоседланного жеребца. Путь его лежал к озеру, где он намеревался погрузить разгоряченное тело в ледяную воду. Экстаз, испытанный с Джиллиан, лишь возбудил его страсть, и он опасался, что набросится на нее со стремительной грацией изголодавшегося волка, если она хотя бы улыбнется ему сегодня. Подавляемая годами страсть вырвалась наружу, и он понял, что никогда не сможет насытиться Джиллиан.

Заехав за рощицу, он остановился, любуясь тихой красотой утра. По озеру, огромному серебристому зеркалу под розовыми облаками, пробегала рябь. Могучие дубы качали ветвями, шепча о чем-то красному небу.

Легкий ветерок доносил едва слышные напевы мучительно нескладной песни, и Гримм осторожно поехал вдоль озера, направляя коня в объезд карстовых воронок и каменных россыпей, по направлению к источнику звука, пока, обогнув купу густой поросли, не увидел у самой воды Зеки. Мальчик сидел, подобрав под себя ноги и положив локти на колени, и тер глаза.

Гримм остановил Оккама. Зеки почти выкрикивал несвязные слова старой колыбельной песни. И кто мог обидеть мальчика таким ранним утром? Он наблюдал за пареньком, пытаясь решить, как лучше приблизиться к нему, чтобы не унизить достоинства ребенка. Пока он колебался, хруст кустов и папоротника предупредил его о приближении незваного гостя, и любое решение утратило смысл. Он обвел взглядом окружающий лес, но не успел обнаружить источник шума, как из зарослей в нескольких футах от Зеки выскочил рычащий зверь. Внезапно на берегу озера появилась огромная бешеная рысь с густой белой слюной, пенящейся на морде. Она зарычала, обнажив смертоносные белые клыки. Зеки повернулся, и его песня оборвалась, а глаза округлились от страха.

Гримм моментально соскочил с Оккама, выхватил висевший на бедре кинжал и провел им по руке, отчего в ладони собралась кровь. В мгновение ока вид малиновых бусинок пробудил воина-викинга и высвободил берсерка.

С нечеловеческой скоростью метнувшись вперед, Гримм схватил Зеки и забросил на жеребца, ударив Оккама по заду. Затем он сделал то, что так презирал, — вошел в состояние берсерка, утратив ощущение времени.


— Помогите, кто-нибудь! — кричал Зеки, въезжая на спине Оккама во двор замка. — Вы должны помочь Гримму!

Выскочивший из замка Хэтчард увидел Зеки, вцепившегося в гриву Оккама с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

— Где? — крикнул он.

— На озере! Там появилась бешеная рысь, и она чуть не загрызла меня, а он забросил меня на коня, и я сам на нем ехал, но она напала на Гримма, и он в опасности;

Хэтчард поспешил к озеру, не зная, что крик всполошил еще двоих людей, и они уже несутся за ним по пятам.


Хэтчард нашел Гримма на берегу — темная тень на фоне туманного багровеющего неба. С окровавленными руками он стоял лицом к воде, окруженный останками того, что некогда было рысью.

— Гаврэл, — тихо позвал Хэтчард, используя настоящее имя в надежде, что его услышит человек в звере.

Гримм не ответил. Его грудь быстро вздымалась, закачивая в тело огромное количество кислорода, вдыхаемого берсерком, чтобы компенсировать сверхъестественную ярость. Вздувшиеся на предплечьях вены, темно-синие на фоне кожи, пульсировали, и, к изумлению Хэтчарда, Гримм казался вдвое крупнее, чем обычно. Хэтчард видел несколько раз Гримма в разгар неистовства берсерка — когда обучал своего воспитанника, — но у зрелого Гримма был гораздо более грозный вид, чем у подростка.

— Гаврэл Родерик Икарэс Макиллих, — позвал Хэтчард.

Он стал заходить сбоку, стараясь войти в поле зрения Гримма как можно более спокойно и неторопливо. За его спиной в тени леса остановились две фигуры. Одна из них тихо ахнула и эхом повторила произнесенное имя.

— Гаврэл, это я, Хэтчард, — тихо повторил Хэтчард.

Гримм повернулся и взглянул прямо в лицо начальнику стражи. Голубые глаза воина пылали, светясь, как горящие угли, которые сгребли в кучу, и Хэтчард вздрогнул, ощутив на себе пронизывающий насквозь взгляд.

Внимание Хэтчарда привлек приглушенный шум за спиной. Обернувшись, он понял, что по его следам пришел Зеки.

— Полубог, — прошептал Зеки.

Мальчик быстро приблизился, внимательно разглядывая землю, затем остановился всего в нескольких дюймах от Гримма. Его глаза расширились, когда он увидел маленькие кусочки того, что некогда было рысью, достаточно большой и свирепой, чтобы разорвать взрослого человека, и под влиянием бешенства ставшей настолько безумной, что она попыталась сделать это. Его удивленный взгляд медленно поднялся к блестящим глазам Гримма, и он поднялся на цыпочки, вглядываясь в них.

— Он — берсерк! — благоговейно прошептал Зеки. — Посмотрите, у него глаза горят! Берсерки существуют!

— Приведи Куина, Зеки. Да поскорее, — велел Хэтчард. — И сделай так, чтобы пришел только Куин. Ты понял? И никому ни слова!

Зеки бросил на Гримма еще один благоговейный взгляд.

— Хорошо, — сказал он и побежал за Куином.

Глава 18

— Я действительно сомневаюсь в том, что он разорвал животное на кусочки, Зеки. Неразумно преувеличивать, — выговаривала мальчику Джиллиан, скрывая свою радость, чтобы не обидеть ранимого подростка.

— Я не преувеличиваю, — пылко возмутился Зеки. — Это правда! Я был у озера, и на меня напала бешеная рысь, а Гримм забросил меня на коня и, поймав зверюгу на лету, прикончил ее одним взмахом руки. Он берсерк, это точно! Я знал, что он особенный! Ух! — фыркнул мальчик. — Ему не нужно быть жалким лэрдом — он король воинов! Он — живая легенда!

Хэтчард крепко взял Зеки за руку и оттащил его от Джиллиан.

— Отправляйся к своей матери, парень, сейчас же.

Он одарил Зеки сердитым взглядом, словно говорившим: «Попробуй ослушаться!» — и фыркнул, когда мальчик выбежал из комнаты. Встретившись глазами с Джиллиан, он пожал плечами.

— Сама знаешь маленьких мальчиков. Им никак нельзя без сказок.

— С Гриммом все в порядке? — спросила Джиллиан, задыхаясь от волнения.

Все тело приятно ныло, и каждое движение напоминало о том, что он с ней сделал, о том, что еще она просила его сделать до конца той ночи.

— Цел и невредим, — сухо сообщил Хэтчард. — Животное было действительно бешеным, но не волнуйся, ему не удалось укусить Гримма.

— Гримм убил ее?

Бешеная рысь могла истребить целую отару овец меньше чем за две недели. Обычно они не нападали на людей, но, видимо, Зеки был маленьким, и зверь был настолько болен, что попытался сделать это.

— Да, — лаконично ответил Хэтчард. — Он и Куин сейчас ее зарывают, — соврал он с невозмутимой уверенностью.

Собственно, зарывать было нечего, но ни любовь, ни золото не могли бы заставить Хэтчарда сказать об этом Джиллиан. Его душа содрогнулась. Если бы зараженная рысь хотя бы раз укусила Зеки, мальчик заразился бы болезнью свирепого животного и через несколько дней умер бы — с пеной у рта и в жутких муках. Слава Богу, Гримм оказался рядом, и хвала Одину за его особые таланты, иначе Кейтнесс огласился бы погребальными песнями и плачем.

— Зеки приехал на Оккаме сам! — восхитилась Джиллиан.

Хэтчард взглянул на нее и хмуро улыбнулся.

— Приехал, и это спасло ему жизнь, миледи.

С задумчивым выражением лица Джиллиан направилась к двери.

Если бы Гримм не поверил в парня настолько, чтобы попробовать научить его, Зеки никогда бы не сумел ускакать от опасности.

— Куда вы идете? — поспешно спросил Хэтчард. Джиллиан остановилась у входа.

— Найти Гримма, разумеется.

Она хотела сказать Гримму, что была не права, усомнившись в нем. Увидеть его лицо, уловить в глазах желание близости.

— Миледи, оставьте его в покое на время. Он беседует с Куином, и ему надо побыть одному.

И сразу же Джиллиан снова почувствовала себя тринадцатилетней девочкой, исключенной из общества человека, которого любила.

— Это он так сказал? Что ему нужно побыть одному?

— Он обмывается в озере, — сообщил Хэтчард. — Просто дайте ему время, хорошо?

Джиллиан вздохнула. Придется ждать, пока он не придет к ней сам.


— Гримм, я не хотел раньше ничего говорить, но я заплатил содержателю гостиницы небольшую сумму, чтобы тот избавился от мясника, — заявил Куин, расхаживая по берегу озера. Гримм вышел из ледяной воды, наконец-то снова чистый, и сердито глянул на останки животного.

Куин перехватил его взгляд и сказал:

— Даже не начинай. Ты спас ему жизнь, Гримм. Не хочу слышать ни слова о том, как ты ненавидишь себя за то, что ты берсерк. Это дар, ты меня слышишь? Дар!

Гримм печально вздохнул и ничего не ответил. Куин продолжил с того места, где прервался:

— Я уже говорил, что заплатил тому человеку. Если он не избавился от мясника, тогда я отправлюсь назад в Дурркеш за ответами.

Гримм взмахнул рукой, отмахиваясь от тревоги Куина.

— Не утруждайся, Куин. Это был не мясник.

— Что? Ты имеешь в виду, что это не мясник?

— Это был даже не цыпленок. Это был виски.

Куин быстро заморгал.

— Тогда почему ты сказал, что это был цыпленок?

— Я доверяю тебе, Куин. Рэмси я не знаю. Ядом был корень тимсина. Он теряет свои ядовитые свойства после кипячения, варки и жарки. Его необходимо размять и разбавить, и его действие усиливает алкоголь. Кроме того, на следующее утро я нашел бутылку с остатками. Кто бы это ни был, действовал он не очень осмотрительно.

— Но я не пил с тобой никакого виски, — возразил Куин.

— Ты не знал, что выпил виски.

Гримм скривил губы, словно извиняясь.

— Я выплеснул последнюю кружку, налитую из отравленной бутылки, на цыплят, потому что мне надоело пить, и я уже собрался уходить. Этот яд не имеет запаха, пока не переварится, и даже мое чутье не смогло его обнаружить. Однако стоит ему смешаться с телесными соками, он приобретает нездоровый запах.

— Боже мой! — насупился Куин. — Повезло же нам. Ну, и кто же, по-твоему, сделал это?

Гримм пристально посмотрел на него.

— Я много думал над этим последние несколько дней. Единственный вывод, к которому я пришел, это то, что Маккейны снова каким-то образом меня выследили.

— Разве они не знают, что яд не действует на берсерка?

— Им никогда не удалось взять хотя бы одного живым, чтобы спросить.

— Неужели они могут не знать, на какие подвиги способен каждый из берсерков? Они даже не знают, как убить вас?

— Правильно.

Куин какое-то мгновение обдумывал услышанное, затем его взгляд затуманился.

— Если это так, если Маккейны действительно снова нашли тебя, Гримм, что помешает им прийти за тобой в Кейтнесс? — осторожно спросил Куин. — Снова.

Гримм с убитым видом опустил голову.


В тот день Джиллиан не видела Гримма. Куин сообщил ей, что он уехал верхом и вряд ли вернется до ночи. Наступила ночь, и замок отошел ко сну. Выглянув из створчатого окна, она увидела бродящего по двору замка Оккама. Гримм вернулся!

Накинув поверх ночной рубашки плюшевый шерстяной плащ, Джиллиан выскользнула из своих покоев. В замке царила тишина — его обитатели спали.

— Джиллиан!

Джиллиан резко остановилась и повернулась, подавляя раздражение. Ей необходимо было увидеть Гримма, снова прикоснуться к нему, исследовать только что обретенную близость и насладиться своей женственностью.

По коридору к ней спешила Кейли Туиллоу, кутаясь в накидку. Каштановые локоны женщины были распущены и взъерошены, а лицо раскраснелось ото сна.

— Я услышала, как открылась твоя дверь, — сказала Кейли. — Ты хочешь что-нибудь из кухни? Тебе следовало позвать меня. Я буду рада принести тебе что угодно. Чего ты хочешь? Может, кружку теплого молока? Хлеба с медом?

Джиллиан похлопала Кейли по плечу.

— Не беспокойся, Кейли. Возвращайся в кровать. Я сама возьму что мне надо.

— При чем тут беспокойство? Мне и самой хотелось перекусить.

Ее глаза беспокойно забегали по мягкому шерстяному плащу, накинутому на плечи Джиллиан.

— Кейли, — снова попыталась Джиллиан, — тебе не нужно беспокоиться обо мне. Я сама отлично справлюсь. Правда, просто мне немножко не спится и…

— Ты идешь к Гримму.

Джиллиан покраснела.

— Я должна это сделать. Мне нужно с ним поговорить. Я не могу уснуть. Есть кое-что, что я должна сказать…

— И что, это не может подождать до утра?

Кейли уставилась на ночную рубашку, выглядывавшую из-под шерстяной накидки.

— Ты даже не одета, — упрекнула она девушку. — Если ты явишься к нему в этом одеянии, это может плохо для тебя кончиться.

— Ты не понимаешь, — вздохнула Джиллиан.

— Нет, моя дорогая девочка, понимаю. Я видела Главный зал этим утром.

Джиллиан похолодела.

— Может, поговорим начистоту? — без обиняков предложила Кейли. — Не настолько я стара, чтобы не припомнить, что это такое. Я и сама однажды любила подобного человека. И понимаю, что ты чувствуешь, возможно, я знаю даже больше, чем ты, так что позволь мне изложить это простыми словами. Куин привлекателен. Рэмси Логан тоже привлекателен, и мужская сила, которую они излучают, обещает большое наслаждение.

Кейли взяла девушку за руки и посмотрела на нее в упор.

— Но Гримм Родерик… э… это совершенно иной тип, он не просто привлекателен. Он прямо-таки истекает плотской энергией, и, Джиллиан, плотская энергия может преобразить женщину.

— Ты действительно понимаешь, что я имею в виду!

— Я тоже сделана из плоти и крови, девочка.

И Кейли нежно положила руку ей на щеку.

— Джиллиан, я наблюдала за тем, как ты взрослела, — с гордостью, любовью, а в последнее время — с некоторым страхом. Я горжусь тобой, потому что у тебя доброе, бесстрашное сердце и сильная воля. Меня наполняет страх, потому что твоя воля может сделать тебя чрезмерно своевольной. Прислушайся к моим словам, прежде чем совершишь непоправимые поступки: привлекательных мужчин можно забыть, но чувственный мужчина остается в женском сердце навсегда.

— О, Кейли, уже слишком поздно, — призналась Джиллиан. — Он уже там.

Кейли притянула ее к себе.

— Я боялась этого. Джиллиан, а что, если он тебя бросит? Как ты с этим справишься? Как будешь жить дальше? Такой, как Куин, никогда не бросит. Такой, как Гримм… ну, мужчины, которые не боятся жизни и смерти, наиболее опасны для сердца женщины. Гримм — непредсказуем.

— Ты сожалеешь о своем?

— Своем?

— Мужчине — таком, как Гримм?

Черты лица Кейли смягчились, и она ответила восторженным выражением лица.

— То-то же, — тихо сказала Джиллиан. — Кейли, если бы я знала, что могу провести только несколько ночей в объятиях этого человека, и больше ничего, я бы взяла эти волшебные ночи и провела бы их так, чтобы они согревали меня до конца жизни.

Кейли громко вздохнула, и ее глаза наполнились сочувствием, а по лицу скользнула слабая улыбка.

— Я понимаю, девочка, — наконец промолвила она.

— Доброй ночи, моя дорогая Кейли. Возвращайся в кровать, и позволь мне посмотреть те же сладкие сны, которые когда-то снились тебе.

— Я люблю тебя, девочка, — угрюмо выговорила Кейли.

— Я тоже тебя люблю, Кейли, — с улыбкой ответила Джиллиан и направилась на поиски Гримма.


Джиллиан тихо вошла в комнату Гримма, но его там не было. Она вздохнула и беспокойно прошлась по комнате. Обстановка в его покоях была спартанской: такой же чистой и дисциплинированной, как и сам хозяин. Все было в полном порядке, за исключением примятой подушки. Заулыбавшись, она шагнула к кровати и подняла подушку, чтобы взбить. Прижав ее на мгновение к лицу, Джиллиан вдохнула резкий мужской запах. Ее улыбка сменилась тихим удивлением, когда она заметила потрепанную книжку, которую скрывала подушка. «Басни Эзопа». Это был иллюстрированный манускрипт, который она подарила ему почти дюжину лет назад, в то первое снежное Рождество, которое они провели вместе.

Джиллиан отбросила подушку и взяла книгу, нежно поглаживая ее кончиками пальцев. Страницы обтрепались, иллюстрации поблекли, и из-за обреза выглядывали записочки и странные предметы. Все эти годы он носил ее с собой, вместе с другими памятными подарками — так же, как она носила свой томик. Джиллиан в умилении прижала книжку к груди. Эта книга сказала ей все, что ей нужно было знать. Гримм Родерик был воином, охотником, и зачастую тяжелым человеком, но он повсюду носил с собой потрепанный томик «Басен Эзопа», иногда пряча между страниц сушеные цветы и стихи. Джиллиан пролистала книжку, задержавшись на записке, которую десятки раз сминали и расправляли. «Я буду на крыше, как только стемнеет. Мне надо сегодня поговорить с тобой, Гримм!».

Он никогда не забывал о ней.

Чувствительный, но сильный, могучий… но ранимый, земной и чувственный. Она безнадежно влюблена в него.

— Я сохранил ее.

Джиллиан резко развернулась. Снова она не услышала ни звука, когда он вошел в комнату. Он стоял в дверях, его глаза были темными и непроницаемыми.

— Я вижу, — тихо ответила она.

Гримм прошел по комнате и опустился в кресло перед очагом, спиной к ней. Джиллиан стояла в темноте, прижимая драгоценную книгу к груди. Они были в шаге от близости, которой она всегда хотела, и она боялась словами разрушить очарование.

— Мне просто не верится, что ты не засыпаешь меня вопросами, — осторожно заметил он. — Например, почему я хранил ее?

— Почему ты хранил ее, Гримм? — спросила она, но на самом деле ей было неважно почему. Он сохранил ее до этого дня, и этого было достаточно.

— Иди сюда, девушка.

Джиллиан бережно положила книгу на стол и медленно пошла к нему, но, не доходя нескольких шагов, остановилась в нерешительности.

Гримм выбросил руку и схватил ее за запястье.

— Пожалуйста, Джиллиан, — голос его был таким тихим, едва слышным.

— Пожалуйста что? — прошептала она.

Гримм сделал неуловимое движение, и она уже стояла перед ним, между его коленями. Глаза его были устремлены ей в живот, словно у него не было сил поднять их.

— Поцелуй меня, Джиллиан. Прикоснись ко мне. Докажи мне, что я жив, — шепнул он в ответ.

Слова эти проникли ей прямо в сердце, и она прикусила губу. Самый доблестный, сильный человек боялся, что случившееся с ним — лишь сон. Он поднял голову, и она тихо вскрикнула, увидев выражение его лица, омраченного вихрящимися в глазах тенями воспоминаний о временах, о которых она и не догадывалась. Джиллиан взяла его лицо в ладони и поцеловала, задержавшись на нижней губе, упиваясь ее чувственным изгибом.

— Ты самый живой человек, которого я когда-либо знала.

— Живой, Джиллиан? Живой? — переспросил он отчаянно.

Как он мог сомневаться в этом? Его губы, теплые и полные жизни, пробуждали ощущения, о существовании которых она и не подозревала.

— Почему ты хранил книгу, Гримм?

Его руки властно сомкнулись вокруг ее талии.

— Я хранил ее для напоминания о том, что, хотя в мире есть зло, существуют еще красота и свет. Джиллиан, ты всегда была моим светом.

И сердце Джиллиан воспарило. Она пришла найти подтверждение их хрупкой близости, доказать себе, что нежность и любовь Гримма накануне — не случайность. Она никогда не мечтала, что он скажет ей слова… любви? Ибо чем иным, как не словами любви, было прозвучавшее только что признание?

Мечты ее окончательно сбылись. Она всегда знала о существовании уз между ней и этим мальчишкой-сорванцом с дикими глазами, но их сближение как мужчины и женщины превзошло все ее детские фантазии.

Поднявшись на ноги, Гримм притянул ее к своему мускулистому телу, бессознательно предлагая лучшее доказательство своего желания. И уже от одного этого легкого прикосновения к ее бедрам у нее перехватило дух.

— Я не могу насытиться тобой, Джиллиан, — прошептал он, очарованный тем, как сладострастно раскрылись ее глаза, как она инстинктивно увлажнила языком свою пухлую нижнюю губку. Он обнял ее и стал медленно целовать обжигающими, затяжными поцелуями, лишающими ее разума, увлекая к кровати, и там, взяв сильными руками за плечи, повернул ее к себе спиной. До этого мгновения Джиллиан думала, что ощущать его между ног было просто невыносимо, но сейчас, почувствовав его жар всем своим телом, она прильнула к нему с бессловесной мольбой. Его руки начали медленное путешествие по ее телу. Обласкав плавную крутизну бедер, он провел ладонями по изгибу ее спины, подвел их к груди, нащупал чувствительные соски и нежно оттянул их сквозь тонкую ткань ночной рубашки.

Собрав волосы в руку, Гримм бережно отвел их в сторону и поцеловал обнажившийся затылок. От легчайшего укуса Джиллиан выгнулась дугой и качнулась к нему.

Гримм осторожно повел ее вперед, направляя мимо кровати к стене. Придвинув к гладким камням, он сплел свои пальцы с ее пальцами. Затем прижал ее ладони к стене над ее головой.

— Не убирай руки со стены, Джиллиан. Чего бы я ни делал, держись за стену и просто ощущай…

Джиллиан держалась за стену, словно та была ее последней опорой здравого смысла. Когда Гримм опустил с ее плеч ночную рубашку, она вздрогнула от соприкосновения прохладного воздуха с горящей кожей. Его руки слегка коснулись твердых холмиков ее грудей, скользнули по талии и задержались на бедрах. Затем его пальцы стиснули ее ягодицы, а язык медленно опустился по ложбинке позвоночника. Джиллиан прислонилась к стене, распластав на ней ладони, покачиваясь от удовольствия. К тому времени, когда он закончил, на ее коже не осталось ни дюйма, не обцелованного или не обласканного бархатистым кончиком языка.

Теперь она поняла, почему он велел ей держаться за стену. Это не имело никакого отношения к самой стене — это нужно было исключительно для того, чтобы она не могла сама к нему прикоснуться. Гримм Родерик ласкал ее, а она не могла прикоснуться к нему в ответ, и это лишило ее всех посторонних ощущений, оставив чистое удовольствие, которое она получала, ни на что не отвлекаясь.

Он опустился позади нее на колени и сказал ей — и руками, и безудержным потоком тихих слов, — как она прекрасна, и как прекрасно то, что она делает с ним, и как сильно он хочет ее, нуждается в ней.

Его руки скользнули вверх по внутренней поверхности бедер, а губы стали прокладывать путь по закруглениям ягодиц. Когда его рука нашла чувствительную точку у нее между ногами, Джиллиан невольно ахнула от удовольствия. Затем его пальцы стали мять ее, постепенно усиливая нажим, от чего она начала поскуливать, и тогда он куснул ее за ягодицу.

— Гримм! — ахнула она.

Смех, с каким-то опасным эротическим налетом, еще больше усилил ее возбуждение.

— Руки на стену, — напомнил он, когда она начала поворачиваться.

Он осторожно раздвинул ей бедра и сел на пол так, что смотрел на нее снизу вверх, а его лицо было всего в нескольких дюймах от той ее части, которая до боли жаждала его прикосновения. Она открыла рот, чтобы возразить против подобной близости, но жар его языка выжег любое возражение, которое могло прийти ей на ум. Шея Джиллиан изогнулась, и ей понадобилась вся сила воли, чтобы не закричать от потрясающего удовольствия, пылавшего внутри нее.

Затем ее взгляд опустился на великолепного воина, стоящего на коленях у нее между ног. Вид лица, напрягшегося от страсти, в сочетании с невероятными ощущениями, которые она испытывала, укоротили ее дыхание до крошечных, беспомощных вздохов. Джиллиан стала легонько покачиваться, коротко и на последнем дыхании вскрикивая, и эти звуки не были похожи ни на что, произносимое ей раньше.

— Я сейчас упаду, — ахнула она.

— Я тебя подхвачу, Джиллиан.

— Но я не думаю, что нам следует… о-о-о!

— И не думай, — согласился он.

— Но мои ноги… не… держат!

Он засмеялся и резким движением рванул ее на себя. Они повалились на тканый коврик, в сплетенье рук и ног.

— Подумать только, а ты боялась упасть, — поддразнивая ее, сказал он.

Наслаждаясь невероятной близостью их тел, она полностью раскрепостилась. В тот короткий миг, когда она падала на него, ее любовь стала еще полнее, а страсть еще бездумнее. Он всегда будет ловить ее — теперь Джиллиан в этом не сомневалась. Они покатились по коврику в игривой борьбе за положение сверху, затем он швырнул ее вниз настолько неожиданно, что она приземлилась на четвереньки. Через мгновение он уже оказался сзади, тычась во впадину между плавно изгибающимися ягодицами, и Джиллиан громко ахнула.

— Давай! — вскрикнула она.

— Ладно, — согласился он и вошел в нее.

Она почувствовала его глубоко внутри, он заполнял ее, связывал их в одно целое. Обхватив ладонями ее груди, он задвигался внутри нее, и она почувствовала такое единение с ним, что перехватило дух. Она встревоженно взвыла, когда он выскользнул из нее, оставляя тупую боль глубоко внутри, и замурлыкала от удовольствия, когда он снова вошел в нее так глубоко, что она изогнула спину и поднялась к нему, прижимаясь плечами к его твердой груди.

«Он, должно быть, разбудил что-то внутри меня», — решила Джиллиан, потому что понадобилось всего еще несколько толчков, чтобы ее тело взорвалось и рассыпалось на тысячу дрожащих кусочков. Она никогда им не пресытится!


Несколько часов спустя умиротворенная Джиллиан лежала на кровати Гримма, нежась в истоме. Когда его руки снова начали свой сладострастный танец по ее телу, она вздохнула:

— Я уже никак не почувствую это снова, Гримм, — слабо запротестовала она. — У меня не осталось и мускула в теле, и я просто не смогла бы…

Гримм игриво улыбнулся.

— Когда я был моложе, я какое-то время жил с цыганами.

Джиллиан откинулась на подушку, недоумевая, какое это имеет отношение к сотрясающим взрывам, которыми он осыпал ее с такой щедростью.

— У них был странный обычай, с помощью которого они вызывали «Видения». Он основывался не на смеси трав и пряностей или раскуривании трубки, а заключался в достижении состояния, выходящего за рамки будничного сознания, с помощью избыточного секса. Они помещали одного из своих провидцев в шатер с дюжиной женщин, которые постоянно доводили его до оргазма, пока тот не начинал умолять о пощаде. Цыгане утверждают, что при оргазме в организм выделяется что-то такое, от чего воспаряет дух, что отрывает его от земных корней, унося навстречу необычайному.

— Я верю в это, — зачарованно произнесла Джиллиан. — У меня такое чувство, словно я выпила слишком много сладкого вина — перед глазами все плывет, а тело одновременно слабое и сильное.

Когда его пальцы нашли место, где соединялись ее бедра, она задрожала. Посленескольких умелых движений она уже вся горела, снова почувствовав голод всем телом, и когда его руки сделали так, что ее мгновенно охватил экстаз, это ощущение было еще утонченнее, чем в последний раз.

— Гримм!

Изнутри хлынул жар, и она содрогнулась. Он не убрал руку, пока Джиллиан не успокоилась. Затем он начал свою игру снова, легкими дразнящими движениями водя пальцем по чувствительному выступу.

— И снова, моя милая Джиллиан, — до тех пор, пока ты не будешь смотреть на меня, не понимая, что я могу сделать, куда могу унести тебя и сколько раз я могу унести тебя туда.


В ту ночь Гримм все никак не мог успокоиться. Он расхаживал взад-вперед по каменному полу, пиная овечьи коврики и ломая голову над тем, как поступить правильно на этот раз. Никогда еще в жизни он не позволял себе так привязываться к чему-нибудь или кому-нибудь, потому что всегда знал, что в любой момент ему, возможно, придется уехать, убегая от преследований Маккейнов, направленных против любого человека, заподозренного в принадлежности к берсеркам.

Они нашли его в Дурркеше. Куин был прав. Что могло помешать им приехать в Кейтнесс? Они легко могли проследить за еле волочащейся повозкой, на которой они перевозили отравленных. И если они снова налетят на Кейтнесс, сколько вреда они принесут этому благословенному месту? Что сделают они с домом Джиллиан и с ней самой? В результате последнего нападения умер Эдмунд. Быть может, он занемог воспалением лёгких, но если бы он не был ранен, никогда бы он не заболел этой болезнью, унесшей его молодую жизнь.

Гримм не смог бы жить с мыслью о том, что снова принес несчастье Кейтнессу и Джиллиан.

Остановившись у кровати, он опустил глаза на Джиллиан и долго смотрел на нее с любовью во взоре. «Я люблю тебя, Джиллиан, — внушал он спящей. — Всегда любил, и всегда буду любить. Но я берсерк, а ты — лучшее, что есть в жизни. У меня есть только безумный отец и груда развалин вместо дома. Это не жизнь для леди».

Гримм гнал мрачные мысли прочь, рассеивая их своей сильнейшей волей. И вот уже ему хотелось думать лишь о погружении в ее тело! Эти последние два дня с Джиллиан были лучшими днями в его жизни. «Надо довольствоваться тем, что есть», — твердил он себе.

Джиллиан перевернулась во сне, и ее руки упали с кровати, развернувшись ладонями с слегка подогнутыми пальцами. Золотые волосы разметались по белой подушке, а полная грудь вывалилась на пуховое одеяло. «Еще один день, — пообещал он себе, — и одна блаженная, волшебная, невероятная ночь». Потом он уйдет — пока еще не слишком поздно.

Глава 19

На рассвете Куин и Рэмси разграбили кухни Кейтнесса, не пощадив ни фрукта, ни ломтика мяса, ни единого аппетитного кусочка пищи.

— Господи, мне кажется, что я уже несколько недель не держал во рту и макового зернышка!

— Так почти и было. Бульон и хлеб нельзя назвать настоящей едой, — промолвил Рэмси, отрывая зубами кусок копченого окорока. — До этого момента у меня не было аппетита. От этого проклятого яда меня так мутило, что я думал, что уже никогда не взгляну на еду.

Куин взял яблоко и с наслаждением впился в него зубами. Повсюду громоздились пустые блюда.

— Прислуга упадет в обморок, когда обнаружит уничтожение всей еды, запасенной на следующую неделю.

— Мы поедем на охоту и восполним урон.

Куин обвел виноватым взглядом опустошенную кладовую.

— Ты готов немного поохотиться, Рэм, дружище?

— Если дичь будет в юбке, — Рэмси порывисто вздохнул, — и откликаться на имя Джиллиан.

— Я так не думаю, — с горечью заметил Куин. — Возможно, ты не заметил, но Джиллиан питает ко мне нежные чувства. Если бы я не заболел в Дурркеше, то уже сделал бы ей предложение, и мы бы уже были помолвлены.

Рэмси отхлебнул большой глоток виски и грохнул бутылкой о стол.

— Ты круглый осел, де Монкрейф!

— Только не говори, что думаешь, что это ты поселился в ее сердце, — закатил глаза Куин.

— Конечно же, нет. Это ублюдок Родерик. Он всегда с ней — с тех пор, как мы приехали сюда.

Рэмси убийственно помрачнел.

— Особенно после того, что случилось две ночи назад.

Куин напрягся.

— Что же случилось две ночи назад?

Рэмси сделал еще глоток, прополоскал рот и застыл, словно в раздумье.

— Ты заметил, что из зала исчез длинный стол, Куин?

— Да, теперь ты напомнил мне об этом. Что же с ним случилось?

— Я видел его куски во дворе за сараем. Он был расколот по центру.

Куин ничего не сказал. Он знал лишь одного человека, который мог разбить такой массивный стол голыми руками.

— Когда я вчера спустился в зал, то увидел там служанок, сметающих с пола еду. Один из канделябров застрял в стене. Кто-то две ночи назад устроил там хорошенький погром. Но никто и словом не обмолвился об этом, верно?

— О чем ты, Логан? — мрачно спросил Куин.

— Просто единственными двумя людьми, которые достаточно хорошо себя чувствовали, чтобы обедать в зале две ночи назад, были Гримм и Джиллиан. Они сцепились, но сегодня Гримм не выглядит удрученным. А Джиллиан, ну, эта женщина просто цветет, последние дни у нее прекрасное настроение. Собственно, просто в качестве небольшого испытания, почему бы не разбудить Гримма прямо сейчас и не поговорить с ним об этом? Конечно, если он ничем другим не занят.

— Если ты намекаешь, что Джиллиан может быть у него в спальне, то ты глупый ублюдок, и я вызову тебя за это на поединок, — резко заявил Куин. — И, быть может, в зале между ними и была перепалка, но я уверен, что Гримм слишком благороден, чтобы соблазнять Джиллиан. Кроме того, он даже не учтив с ней. Не мог он так долго любезничать с ней, чтобы соблазнить.

— Ты не находишь любопытным то, что, как раз тогда, когда у тебя, похоже, пошло дело с ней, тебя и меня отравили и вывели из игры, а его нет? — спросил Рэмси. — Я бы сказал, что это подозрительно. Мне кажется чертовски странным, что он тоже не заболел.

— Он не принимал яд, — вступился Куин.

— Может, потому, что заранее знал, что блюдо отравлено, — возразил Рэмси.

— Хватит, Логан! — рявкнул Куин. — Одно дело обвинять его в том, что он хочет Джиллиан. Мы все ее хотим, черт возьми. Но совершенно другое — обвинять его в попытке убить нас. Ты ни черта не знаешь о Гримме Родерике.

— Может, это ты о нем ничего не знаешь, — парировал Рэмси. — Может, Гримм Родерик не тот, за кого себя выдает. Лично я собираюсь разбудить его прямо сейчас и все выяснить.

И Рэмси вышел из комнаты, что-то бормоча себе под нос. Куин покачал головой и помчался за ним.

— Логан, остуди свой пыл!

— Нет! Ты почему-то убежден в его невиновности, а я говорю, давай заставим его доказать ее!

Рэмси стал взбираться по лестнице в западное крыло, переступая через несколько ступенек, и Куину пришлось пуститься бегом, чтобы не отстать от него. Уже в длинном коридоре Куин обогнал Рэмси и, чтобы сдержать его, положил руку ему на плечо, но Рэмси стряхнул ее.

— Если ты так убежден, что он бы этого не сделал, чего же ты боишься, де Монкрейф? Давай просто пойдем и поднимем его.

— У тебя помутился разум, Рэм… — Куин осекся, так как в этот момент дверь комнаты Гримма медленно открылась.

А когда в коридор выскользнула Джиллиан, его глаза от удивления полезли на лоб. У Джиллиан не было причин выходить из покоев Гримма в столь ранний час — кроме той, на которую намекал Рэмси. Она была его любовницей.

Куин мгновенно пригнулся, затягивая Рэмси в затененную нишу.

Ее волосы были всклокочены, и на ней был лишь шерстяной плащ, накинутый на плечи. Хотя плащ почти волочился по полу, не оставалось почти никаких сомнений, что под ним ничего не было.

— Яйца Одина, — прошептал Куин.

Рэмси насмешливо улыбнулся в темной нише.

— Только не благородный Гримм Родерик, верно, Куин? — прошептал он.

— Сукин сын!

Взгляд Куина задержался на нежных изгибах тела Джиллиан, когда та пробежала по коридору. Рэмси заметил, что первые лучи рассвета, проникающие в высокие окна, окрасили глаза Куина странным малиновым блеском.

— Хорош лучший друг, а, де Монкрейф? Знал ведь, что ты ее хочешь. Он даже не предложил ей жениться. За просто так!

— Только через мой труп, — пробормотал Куин.

— Ее отец вызвал сюда нас троих, чтобы она могла выбрать мужа. И что же он делает? И ты, и я поступили бы благородно, женились бы на ней и дали бы ей свое имя, детей и приличную жизнь. Родерик соблазнил ее, и, теперь он, скорее всего, сбежит на закате, ты это знаешь. У него нет намерений венчаться. Если бы в нем была хоть капля благородства, он бы оставил ее тебе или мне — то есть тем, кто поступил бы с ней честно. Я же говорил тебе, что ты не знаешь его так хорошо, как думаешь.

Куин гневно сверкнул глазами, и в ту же минуту, когда Джиллиан исчезла из виду, побрел прочь, что-то бормоча себе под нос.


Этот день для Джиллиан был затянут дымкой счастья, единственным, что его омрачило, была встреча с Куином за завтраком. Он был чужим и отстраненным, совершенно не похожим на себя. На протяжении всего завтрака он как-то странно ее разглядывал, нервно ерзал и, в конце концов, ушел из-за стола.

Пару раз она проходила мимо Рэмси, он тоже вел себя странно. Джиллиан даже не задумалась над этим; вероятно, еще сказывались последствия отравления, и она была уверена, что скоро они придут в себя.

В ее представлении мир был великолепен. Она даже была безумно благодарна отцу за то, что тот вернул ей настоящую любовь. В приступе щедрости она решила, что все-таки является мудрой женщиной, как когда-то думала о себе. Она обвенчается с Гриммом Родериком и заживет счастливо.

Глава 20

— Ну? — спросил Ронин Макиллих.

Эллиот шагнул вперед, сжимая в руке пачку хрустящих пергаментов.

— Тоби отлично справился, милорд, хотя мы не рискнули подбираться к Кейтнессу слишком близко. Ваш сын обладает таким же удивительным чутьем, как и вы. Более того, Тоби несколько раз удалось заметить значительную схожесть вашего с ним поведения: в езде на коне, во время спасения маленького мальчика и дважды — в обращении с женщиной.

— Дай-ка взглянуть.

Ронин нетерпеливо протянул руку и просмотрел рисунки один за другим, жадно разглядывая при этом каждую деталь.

— Он красивый парень, не так ли, Эллиот? Посмотри на эти плечи! Тоби не преувеличивает, не так ли?

Когда Эллиот покачал головой, он улыбнулся.

— Посмотри на эту силу. Мой сын — до последнего волоска великий воин. Девчонки должны падать к его ногам без чувств.

— Да, он уже стал легендой, ваш сын. Вам надо было видеть, как он убил рысь! Порезал себе руку, чтобы вызвать ярость берсерка и спасти ребенка.

Ронин передал рисунки сидевшему рядом с ним мужчине. Две пары глаз ледяной голубизны некоторое время разглядывали каждую линию.

— Клянусь копьем Одина! — медленно воскликнул Ронин, дойдя до двух последних рисунков. — Она прекраснейшая из женщин, виденных мною в жизни.

— Ваш сын считает так же, — самодовольно заметил Эллиот. — Он так же опьянен ею, как вы были опьянены Джолин. Она — та «единственная», милорд, в этом нет сомнений.

— Они?.. — Ронин многозначительно смолк.

— Судя по погрому, который Гаврэл учинил в Главном зале, я бы сказал «да», — усмехнулся Эллиот.

Ронин и мужчина, сидевший рядом с ним, обменялись довольными взглядами.

— Близится время. Свяжись с Гиллесом и начинайте приготовления к его возвращению домой.

— Да, милорд!

Сидевший рядом с Ронином мужчина поднял на Макиллиха голубые, как лед, глаза.

— Ты действительно думаешь, что случится предсказанное старухой? — тихо спросил он — это был Бальдур, брат Ронина.

— Природные катаклизмы, — пробормотал Ронин. — Она сказала, что они будут страдать больше, чем любое другое поколение Макиллихов, но пообещала, что именно они достигнут в жизни большего и познают большее счастье. Старая провидица поклялась, что мой сын увидит собственных сыновей, и я верю в это. Она пообещала, что, когда он выберет себе пару, его суженая вернет его домой, в Мальдебанн.

— И как ты преодолеешь его ненависть к тебе, Ронин? — поинтересовался его брат.

— Не знаю, — тяжело вздохнул Ронин. — Может быть, я надеюсь на чудо, но все же верю, что он выслушает меня и простит. Теперь, после того, как он нашел свою половину, возможно, он сочувственно отнесется к моему горю. Быть может, он сумеет понять, почему я сделал то, что сделал. И почему отпустил его.

— Не казни себя так сильно, Ронин. Маккейны пошли бы за тобой по пятам, если бы ты поехал за ним. Они ждали, что ты выдашь его убежище. Они знают, что ты больше не произведешь на свет сыновей. О моем существовании они даже не догадываются. Они именно Гаврэла вознамерились уничтожить, и времени остается крайне мало. Если они обнаружат, что он нашел себе пару, то ни перед чем не остановятся.

— Я знаю. Много лет он был надежно укрыт в Кейтнессе, так что я подумал, что лучше оставить все как есть. Джибролтар обучил его лучше, чем в свое время это сумел сделать я.

Ронин встретился взглядом с Бальдуром.

— Но я всегда думал, что однажды он добровольно вернется домой — по меньшей мере, из любопытства или недоумения. Он должен был захотеть узнать, кто он такой, и это должно было произойти уже давно. Когда же он не вернулся — он даже никогда не смотрел на запад в сторону Мальдебанна… да, Бальдур, должен признаться, меня это огорчает. Я не могу поверить, что он ненавидит меня так сильно.

— Почему ты думаешь, что сейчас он простит тебя?

Ронин беспомощно поднял руки.

— Фантазии глупого старика? Я должен верить. Иначе — зачем тогда жить?

Бальдур любовно стиснул ему плечо:

— У тебя есть причина жить. С Маккейнами надо покончить раз и навсегда, и ты должен обеспечить безопасность детей своего сына. Это само по себе уже является достаточной причиной, чтобы жить.

— И это свершится! — поклялся Ронин.


Гримм провел весь день в седле, прочесывая каждый дюйм земли вокруг Кейтнесса в поисках каких-либо признаков того, что его обнаружили Маккейны. Ему было известно, как те обычно действовали: разбивали лагерь на окраине поместья и дожидались подходящего момента — оплошности защитников. Гримм объехал поместье по окружности, разыскивая все, что могло бы навести его на след: остатки недавнего костра, пропавший, угнанный и забитый скот, слухи о чужаках, ходящие среди мелких арендаторов.

И ничего не нашел. Ни единой улики в пользу того, что за ним следят.

И все же в мозгу его что-то беспокойно покалывало — как всякий раз, когда он чувствовал что-то неладное. Где-то в окрестностях Кейтнесса затаилась угроза, неопознанная и невидимая.

Во двор замка он въехал уже в сумерках, борясь с переполнявшим желанием спрыгнуть с коня, забежать в замок, броситься к Джиллиан, подхватить на руки, внести к себе и предаваться любовным утехам до тех пор, пока оба не могли бы пошевельнуться, — на что берсерку понадобилось бы немало времени.

«Уезжай, — колола его совесть. — Уезжай сейчас же. Даже не собирай дорожную сумку, даже не прощайся, просто убирайся немедленно». Словно что-то разрывало его на части. Все эти годы, в течение которых он мечтал о Джиллиан, он никогда не представлял себе, что можно испытывать столь сильные чувства; она сделала его совершенным. В нем пробудился берсерк, и этот берсерк смирился от ее присутствия. Эта девушка могла бы очистить его. Лишь одно ее присутствие успокаивало зверя, которого он научился ненавидеть, — зверя, о существовании которого Джиллиан даже не догадывалась.

Он мысленно поморщился, когда надежда — предательская эмоция, которую он никогда не допускал в свою душу, — стала отчаянно бороться с предчувствием опасности за место в его сознании. Надежда была роскошью, которой он никак не мог себе позволить. Надежда заставляла его совершать глупые поступки, например, остаться в Кейтнессе, когда обостренные чувства кричали о том, что, несмотря на то, что не было найдено никаких признаков Маккейнов, за ним следили и столкновение было неизбежно. Он знал, как справиться с опасностью. Но не знал, как справиться с надеждой.

Вздохнув, Гримм вошел в Главный зал и подошел к блюду с фруктами, стоявшему возле камина. Выбрав спелую грушу, он упал в кресло возле огня и стал задумчиво смотреть на языки пламени, подавляя страстное желание найти Джиллиан. Нужно было принять решение. Нужно было найти способ повести себя благородно, поступить правильно, но он больше не знал, что правильно, а что — нет. Отныне ничто не было только черным или только белым; легких ответов больше не существовало. Он знал, что оставаться в Кейтнессе опасно, но желание остаться было сильнее любого другого желания, когда-либо испытываемого им.

Гримм так глубоко погрузился в раздумья, что не услышал, как подошел Рэмси, и вздрогнул при звуке низкого раскатистого голоса горца. Уже это должно было его предостеречь: он позволил своему «внутреннему сторожу» слишком сильно расслабиться.

— Где ты был, Родерик?

— Ездил верхом.

— Весь день? Черт возьми, приятель, в замке живет красивая женщина, а ты уезжаешь на весь день?

— Мне нужно было кое-что обдумать. Езда верхом прочищает голову.

— Это уже точно, что тебе надо кое о чем подумать, — пробубнил себе под нос Рэмси.

Благодаря обостренному слуху Гримм услышал каждый слог. Он повернулся и в упор взглянул на Рэмси.

— О чем именно я должен, по-твоему, подумать?

Рэмси изумленно проговорил:

— Я стою в дюжине шагов от тебя! Ты никак не мог меня услышать. Мои слова были едва слышны.

— Очевидно, я все же их услышал, — холодно заметил Гримм. — Так о чем это, как ты предполагаешь, мне нужно подумать?

Темные глаза Рэмси забегали, и Гримм понял, что тот борется со своим вспыльчивым нравом.

— Скажем, о чести, Родерик, — натянуто произнес Рэмси. — Об уважении к нашему хозяину. И к его дочери.

Гримм угрожающе улыбнулся.

— Давай договоримся, Логан: если ты не будешь касаться моей чести, я не буду вытаскивать из свинарника твою, где она уже многие годы служит подстилкой.

— Моя честь… — начал распаляться Рэмси, но Гримм нетерпеливо осадил его: у него есть дела и поважнее, чем пререкаться с Рэмси.

— Перейдем сразу к делу, Логан. Сколько золота ты задолжал Кэмпбеллам? Половину того, что дают за Джиллиан? Или больше? Судя по тому, что я слышал, ты в долгах, как в шелках. Если ты заполучишь наследницу Сент-Клэров, ты сможешь расплатиться с долгами и пожить в мотовстве несколько лет. Разве не так?

— Не все же такие богатые, как ты, Родерик. Для некоторых, и таких немало, забота о роде — это постоянная борьба. И мне нравится Джиллиан, — сердито сверкнул глазами Рэмси.

— Не сомневаюсь. Так же, как тебе нравится набивать брюхо изысканной едой и заливать горло лучшим виски. Так же, как нравится ездить на чистокровном жеребце или показывать друзьям своих волкодавов. Может, это из-за всех этих трат тебе так трудно содержать свой род? Сколько лет ты вертелся при дворе, тратя золото так же быстро, как размножается твой клан?

Рэмси неуклюже повернулся и долго молчал. Гримм наблюдал за ним, подготовив каждый мускул своего тела к прыжку. У Логана был буйный нрав, и Гримм знал это по собственному опыту. Он уже ругал себя за то, что сцепился с этим человеком, но его приводила в ярость склонность Логана ставить свои потребности выше нужд своего голодающего клана.

Сделав глубокий вдох, Рэмси повернулся, удивив Гримма приятной улыбкой.

— Ты не прав насчет меня, Родерик. Сознаюсь, мое прошлое не идеально, но я уже не тот, кем был раньше.

Гримм смотрел на него, и в каждой черточке его лица проступало сомнение.

— Видишь? Я уже не выхожу из себя, — Рэмси поднял руку в знак примирения. — Я понимаю, почему ты поверил в эти рассказы обо мне. Когда-то я был необузданным, эгоистичным распутником, но это уже в прошлом. Я не могу тебе этого доказать, только время докажет мою искренность. Ты можешь хотя бы допустить это?

Гримм фыркнул.

— Конечно, Логан. Это я могу допустить. Ты мог стать другим.

«Еще хуже», — добавил он про себя и снова повернулся к огню.

Услышав, как Рэмси повернулся, чтобы выйти из комнаты, Гримм не смог удержаться, чтобы не спросить:

— Где Джиллиан?

Логан резко остановился и бросил холодный взгляд через плечо.

— В кабинете, играет в шахматы с Куином. Он намерен сделать ей сегодня предложение, так что я предлагаю оставить их наедине. Джиллиан заслуживает хорошего мужа, и если она ему откажет, я намерен сделать ей предложение вместо него.

Гримм сухо кивнул. После этого он несколько минут старался не допустить в голову мысли о Джиллиан — о Джиллиан, устроившейся в уютном кабинете наедине с Куином; который собирается сделать ей предложение, — и, не преуспев в борьбе с самим собой, он снова вышел в ночь, обеспокоенный словами Рэмси гораздо больше, чем ему хотелось это признавать.


Пробродив по саду почти полчаса, Гримм вдруг понял, что нигде не видно его жеребца. А ведь он оставил его во внутренней загороди меньше часа назад! Оккам редко уходил далеко от замка.

Озадаченный, Гримм обыскал внутреннюю и внешнюю загороди, посвистывая по пути, но не услышал ни ржания, ни топота копыт. Затем он обратил задумчивый взгляд к конюшням, стоявшим на краю внешнего двора замка. Внутри него зашевелились тревожные предчувствия, и он пустился к надворной постройке бегом.

Ворвавшись в конюшню, Гримм резко остановился. Там царила неестественная тишина, воздух наполнял странный запах — резкий, едкий, похожий на вонь протухших яиц. Перед тем как войти в помещение, Гримм некоторое время вглядывался во мрак и заносил в память каждую деталь. Кучи сена на полу — нормально. Масляные лампы, подвешенные к балкам, — тоже нормально. Все калитки закрыты — снова нормально.

Запах чего-то сернистого — определенно не нормально. Но и недостаточно, чтобы о чем-то догадаться.

Гримм осторожно шагнул в конюшню, свистнул и был вознагражден приглушенным ржанием из стойла в дальнем конце конюшни. Усилием воли он сдержал себя, чтобы не кинуться вперед.

Это — ловушка!

Хотя невозможно было понять, в чем, собственно, таилась угроза, опасность явственно сочилась с балок низкой постройки. Чувства его обострились. Что же идет не так? Сера?

Гримм задумчиво прищурился, шагнул вперед и легонько пнул ногой клочок сена на полу, затем наклонился и отодвинул густой пучок клевера.

И тихо присвистнул от изумления.

Затем снова пнул ногой сено в другом месте, прошел пять шагов вперед, сделал то же самое, сделал пять шагов влево и повторил движение. Проведя рукой по пыльному каменному полу под сеном, он сгреб пригоршню мелкозернистого черного пороха.

«О Боже!». Весь пол конюшни устилал ровный слой черного пороха. Кто-то щедро посыпал камни, затем набросал сверху сена. Черный порох делали из смеси селитры, древесного угля и серы. Многие кланы для производства боеприпасов собирали селитру в конюшнях или вокруг них, но по полу был разбросан уже готовый черный порох, тщательно измельченный в однородные гранулы и обладающий смертоносными взрывными свойствами, к тому же размещенный с определенным умыслом. Это все отнюдь не было похоже на навоз, из которого получали селитру. Сочетание горючести сена с естественным изобилием свежего навоза превращало конюшню в ад, ожидающий взрыва. Одна искра — и она взлетела бы на воздух, как разорвавшаяся бомба. Упади одна лампа, или хотя бы масляная огненная капля, и здание вместе с половиной двора замка утонуло бы в пламени взрыва.

Оккам тихо заржал, в его ржании слышался страх безысходности. Он был в наморднике, понял Гримм. Кто-то надел намордник на его коня и запер его в стойле, устроив смертельную ловушку.

Он никогда не допустит, чтобы его конь снова обгорел, и кто бы ни придумал эту ловушку, этот человек достаточно хорошо знал его слабые места. Гримм неподвижно стоял в десяти шагах от двери — достаточно близко, чтобы можно было отбежать на безопасное расстояние, если загорится сено. Но Оккам находился в запертом стойле, в пятидесяти ярдах от безопасного места, и в этом заключалась основная проблема.

Бессердечный человек на его месте повернулся бы и ушел. В конце концов, что такое конь? Животное, используемое человеком для своих целей. Гримм фыркнул. Оккам был царственным, прекрасным созданием, обладающим умом и такой же способностью страдать от боли и страха, как и любой человек.

Нет, он никогда не бросит своего коня!

Гримм едва успел додумать эту мысль, как что-то влетело в окно, и солома моментально вспыхнула.

Гримм ринулся в пламя.


Сидевшая в уютном кабинете Джиллиан рассмеялась, сделав шах и мат слоном, и украдкой выглянула в окно, что за последний час проделывала уже с дюжину раз, — она выискивала какие-нибудь признаки возвращения Гримма. С той самой поры, как она увидела, что он выезжал утром, она все время его высматривала. В тот момент, когда огромная серая туша Оккама медленно проплыла мимо кабинета, Джиллиан испугалась, что вскочит на ноги, как легкомысленная девчонка, и понесется бегом. Воспоминания о ночи, которую она провела, слившись с твердым, неутомимым телом Гримма, вызвали прилив крови к коже, обдавая ее таким жаром, на который не был способен ни один камин.

— Несправедливо! Как я могу сосредоточиться? Играть с тобой, когда ты была маленькой девочкой, было куда легче, — пожаловался Куин. — Теперь я не могу думать как следует, когда играю с тобой.

— Ага, это женские преимущества, — шаловливо протянула Джиллиан, будучи уверенной в том, что излучает недавно приобретенный чувственный опыт. — Разве я виновата, что твое внимание рассеивается?

Взгляд Куина задержался на ее плечах, которые почти не прикрывало платье.

— Я совсем не могу ни о чем думать, — заверил он ее. — Посмотри на себя, Джиллиан. Ты прекрасна!

Его голос стих до таинственного шепота.

— Джиллиан, девочка, мне хотелось бы обсудить кое-что с тобой.

— Т-с-с, Куин, — она приложила палец к его губам и покачала головой.

Куин отвел ее руку в сторону.

— Нет, Джиллиан. Я достаточно долго молчал. И я знаю, что ты чувствуешь, Джиллиан.

Он умышленно сделал паузу, чтобы подчеркнуть последние слова.

— И я знаю, что у тебя происходит с Гриммом.

Куин встретил ее взгляд спокойно, и Джиллиан моментально занервничала.

— Что ты имеешь в виду? — уклончиво спросила она.

Куин улыбнулся в попытке смягчить свои слова.

— Джиллиан, он не из тех, кто женится на девушке.

Прикусив губу, Джиллиан отвела глаза.

— Ты не можешь этого знать. Это все равно что сказать, что Рэмси не из тех, кто женится, потому что по тем рассказам, которые я слышала, он всегда был отъявленным бабником. Но лишь сегодня утром он клялся мне в своей верности. То, что мужчина не проявлял в прошлом склонности к венчанию, вовсе не означает, что он никогда не женится. Люди меняются.

Вот и Гримм определенно изменился, показав себя нежным и любящим мужчиной, — каким она всегда и считала его.

— Логан просил тебя выйти за него замуж? — нахмурился Куин.

Джиллиан кивнула.

— Этим утром. После завтрака он подошел ко мне, когда я гуляла по саду.

— Он сделал предложение? Но ведь он же знал, что я сам собирался это сделать!

Куин выругался, затем поспешно пробормотал извинения.

— Прости меня, Джиллиан, но меня злит, когда он так ведет себя за моей спиной.

— Я не согласилась, Куин, так что это неважно.

— Как он к этому отнесся?

Джиллиан вздохнула. Горец плохо воспринял отказ: у нее даже возникло ощущение, что ей едва удалось избежать опасного проявления его дурного нрава.

— Не думаю, чтобы Рэмси Логан привык получать отказы. Мне показалось, что он рассвирепел.

Куин рассматривал ее какое-то время, затем сказал:

— Джиллиан, девочка, я не собирался тебе этого говорить, но, полагаю, ты должна знать это, чтобы принять мудрое решение. У Логанов много земли, но мало золота. Логану нужно жениться, и жениться хорошо. Ты была бы подарком судьбы для его обедневшего клана.

Джиллиан бросила на него удивленный взгляд.

— Куин! Не могу поверить, что ты пытаешься опорочить моих женихов. Господи! Рэмси утром потратил четверть часа, пытаясь опорочить тебя и Гримма. Что это с вами, мужчины?

Куин напрягся:

— Я не пытаюсь опорочить твоих женихов, я говорю тебе правду. Логану нужно золото. Его клан умирает с голоду, и так продолжается уже много лет. Последнее время им едва удается сохранить за собой свои земли. В прошлом Логаны за звонкую монету шли в наемники, но в последние годы было так мало войн, что работы наемнику нигде не найти. Земля требует денег, а деньги — это то, чего у Логанов никогда не было. Ты была бы ответом на каждую их молитву. Прости меня за грубость, но если Логану удастся заполучить богатую невесту Сент-Клэр, его клан провозгласит его своим спасителем.

Джиллиан задумчиво покусывала губу.

— А ты, Куин де Монкрейф, почему ты желаешь обвенчаться со мной?

— Потому, что ты мне глубоко небезразлична, девушка, — просто ответил Куин.

— Возможно, мне следует спросить Гримма о тебе?

Куин закрыл глаза и вздохнул.

— Что же, собственно, не так с Гриммом в качестве кандидата в мужья? — наседала она, решив все выведать.

Взгляд Куина стал сочувственным.

— Мне бы не хотелось быть жестоким, но он никогда на тебе не женится, Джиллиан. Всем известно, что Гримм Родерик поклялся никогда не жениться.

Джиллиан не позволила Куину увидеть, как сильно его последние слова подействовали на нее, и прикусила губу, чтобы с ее уст не сорвались никакие опрометчивые слова. Она уже почти набралась смелости спросить его, почему это так, и действительно ли Гримм заявлял такое, когда ужасный взрыв потряс замок.

Стекла в рамах задребезжали, стены содрогнулись, и Джиллиан и Куин вскочили на ноги.

— Что это было? — ахнула она.

Куин подлетел к окну и выглянул во двор.

— О Боже! — закричал он. — Конюшни горят!

Глава 21

Джиллиан помчалась вслед за Куином, снова и снова выкрикивая имя Гримма, не обращая внимания на удивленные глаза прислуги и потрясенные взгляды Кейли и Хэтчарда. Взрыв поднял весь замок. Хэтчард стоял во дворе и выкрикивал распоряжения, организуя борьбу с враждебным пламенем, пожиравшим конюшни и пробиравшимся на восток, к замку.

Осень была достаточно сухой, чтобы огонь быстро вырвался из-под контроля, и теперь он уничтожал здания и урожай. Многолюдная деревушка из мазаных глиной соломенных хижин вспыхнула бы, как сухая трава, если бы пожар добрался до нее. Несколько подхваченных ветром искр могли уничтожить всю долину. Джиллиан постаралась вытолкнуть тревогу на задворки своего сознания; ей надо было найти Гримма.

— Где Гримм? Кто-нибудь видел Гримма?

Джиллиан проталкивалась сквозь толпу людей, заглядывая в лица, отчаянно стремясь увидеть горделивую осанку, проницательные голубые глаза, везде высматривая очертания большого серого жеребца.

— Не геройствуй, не геройствуй, — бормотала она себе под нос. — Хоть раз побудь просто человеком, Гримм Родерик! Побудь в безопасности.

Она не понимала, что произносила эти слова вслух, пока Куин, внезапно появившийся в толпе рядом, не посмотрел на нее внимательно и не покачал головой.

— Ох, девушка, ты его любишь, да?

Джиллиан закивала, и глаза ее наполнились слезами.

— Найди его, Куин! Спаси его!

Куин вздохнул и кивнул головой.

— Оставайся здесь, девочка. Я найду его для тебя. Обещаю.

Воздух прорезал жуткий крик попавшей в ловушку лошади, и Джиллиан резко повернулась к конюшням, ее душу пронзила ужасная догадка.

— Он ведь не может быть там, так ведь, Куин?

Выражение лица Куина словно вторило ее страхам. Ну, конечно же, мог, и наверняка он находится там. Гримм не мог стоять в стороне и наблюдать за тем, как гибнет его конь. Джиллиан точно знала это; он сам рассказал ей это в тот день, в Дурркеше. Для него крик ни в чем не повинного животного был столь же невыносимым, как и крик раненого ребенка или напуганной женщины.

— Ни один человек не смог бы выжить в этом аду.

Джиллиан не отрывала глаз от адского огня. Языки пламени взлетали вверх — высокие, как замок, ярко-оранжевые на фоне черного неба. Огненная стена дышала таким жаром, что почти невозможно было на нее смотреть. Джиллиан прищурилась, в отчаянной попытке разглядеть прямоугольное очертание конюшни, но тщетно. Ничего не было видно — лишь огонь.

— Ты права, Джиллиан, — медленно произнес Куин. — Человек не смог бы.

Словно во сне, девушка увидела, как в пламени выросла какая-то фигура. Как в каком-то кошмарном видении, бело-оранжевые языки пламени замерцали, за ними зарябил расплывчатый темный силуэт, из пламени вырвался всадник, помчался к озеру и вместе с лошадью ринулся в его прохладные воды. Послышалось шипение. Джиллиан затаила дыхание и выдохнула, лишь когда конь и седок вновь появились на поверхности.

Ободряюще кивнув, Куин понесся прочь, чтобы присоединиться к сражению против огненного ада, угрожавшего Кейтнессу. А Джиллиан, спотыкаясь, помчалась к озеру, к своему возлюбленному.

Когда Гримм стал выводить Оккама на каменистый берег, она бросилась к нему, упала в его объятия и спрятала лицо на его мокрой груди. Гримм прижал ее к себе, пока та не перестала дрожать, затем отстранил и нежно утер ей слезы.

— Джиллиан, — проговорил он грустно.

— Гримм, я думала, что потеряла тебя!

Она покрыла неистовыми поцелуями его лицо, ощупывая руками его тело, чтобы убедиться, что он не пострадал.

— О Боже, да у тебя даже нет ожогов, — озадаченно заметила она.

Хотя одежда висела на нем обуглившимися лохмотьями, а кожа немного порозовела, на гладком теле не было ни единого волдыря. Джиллиан посмотрела на Оккама — его, похоже, тоже пощадил огонь.

— Как такое возможно? — удивилась она.

— Ему опалило шкуру, но в целом с ним все в порядке. Мы быстро мчались, — сказал Гримм.

— Я думала, что потеряла тебя, — повторила Джиллиан.

Заглянув ему в глаза, она была поражена неожиданной и ужасной мыслью: хотя он и вырвался из пламени чудесно невредимым, ее слова отражали истину. Она действительно потеряла его. Как и почему, она не имела ни малейшего представления, но его сверкающий взгляд был полон сдержанной грусти. Он собирался уйти.

— Нет! — закричала Джиллиан. — Нет! Я не позволю тебе уйти! Ты не оставишь меня!

Гримм потупил взгляд в землю.

— Ну нет же! — настаивала она. — Посмотри на меня.

Его взгляд помрачнел.

— Я должен уйти, девочка. Я больше не навлеку на это место новых бед.

— Почему ты думаешь, что этот пожар из-за тебя? — спросила Джиллиан, борясь со своим собственным инстинктом, подсказывавшим, что пожар действительно был связан с ним. Она не знала причины, но тем не менее была уверена, что это правда.

— О! Ты такой самонадеянный, — смело напустилась она на Гримма, решив убедить его в том, что правда не была правдой — она была готова всеми правдами и неправдами удержать его.

— Джиллиан, — с досадой вздохнул он и потянулся к ней.

Джиллиан стала отбиваться от него кулаками.

— Нет! Не прикасайся ко мне, не обнимай меня, если это означает прощание!

— Я должен, девочка. Я пытался рассказать тебе — Господи, я пытался сказать это самому себе! Мне нечего предложить тебе. Ты не понимаешь, что все это невозможно. Как бы сильно я этого ни желал, я не могу предложить тебе той жизни, которую ты заслуживаешь. Такое, как этот пожар, случается со мной постоянно, Джиллиан. Быть рядом со мной опасно. За мной охотятся!

— Кто за тобой охотится? — зарыдала она, и мир вокруг нее стал разваливаться на глазах. Гримм рассерженно махнул рукой.

— Я не могу объяснить тебе этого, девушка. Тебе просто придется поверить мне на слово. Меня нельзя назвать нормальным человеком. Мог бы нормальный человек выжить после этого?

Он кивнул в сторону пожара.

— Тогда кто ты? — крикнула она. — Почему ты просто не скажешь мне этого?

Гримм покачал головой и закрыл глаза. После долгой паузы он снова открыл их. Его глаза горели ослепительным светом, и Джиллиан ахнула от промелькнувшего воспоминания — воспоминания пятнадцатилетней девушки, видевшей, как этот человек сражается с Маккейнами. Видевшей, как он, казалось, на глазах увеличивался, становился шире в плечах и крепче с каждой пролитой каплей крови. Видевшей, как его глаза горели, как угли, которые сгребли в кучу, слышавшей его леденящий душу смех. Удивлявшейся, как человек мог убить стольких врагов и остаться невредимым.

— Кто ты? — повторила она шепотом, страстно желая, чтобы он ее успокоил. Она молилась, чтобы он не был ничем большим, кроме как человеком.

— Воин, который всегда…

Гримм закрыл глаза.

«Любил тебя», — мысленно сказал он.

Но он не мог произнести этих слов, потому что не мог исполнить того, что они обещали.

«Обожал тебя, Джиллиан Сент-Клэр. Человек, который не совсем человек, который знает, что ты никогда не сможешь принадлежать ему».

Он вздохнул.

— Ты должна выйти замуж за Куина. Выйди за него замуж и освободи меня. Не выходи замуж за Рэмси — он недостаточно хорош для тебя. Но ты должна меня отпустить, потому что я не переживу, если ты умрешь у меня на руках, а это неминуемо, если мы будем вместе.

Он встретил ее взгляд, безмолвно умоляя ее не делать расставание еще труднее, чем оно есть.

Джиллиан оцепенела. Если этот мужчина собирается бросить ее, она заставит его пострадать. Она прищурилась, посылая ему бессловесный призыв быть храбрым, бороться за их любовь. Но он отвернулся.

— Спасибо тебе за эти дни и ночи, девочка. Спасибо, что подарила мне лучшие воспоминания моей жизни. Но сейчас скажи мне «прощай». Отпусти меня. Оставь в памяти то чудесное время, которые мы делили, и отпусти меня.

Из глаз Джиллиан потекли слезы. Он уже принял решение, уже начал удаляться от нее!

— Это неправда, Гримм! — взмолилась она. — Не может все быть так плохо. Что бы там ни было за твоими плечами, мы сможем справиться с этим, если будем вместе.

— Я животное, Джиллиан. Ты меня не знаешь!

— Я знаю, что ты самый благородный человек из тех, кого я встречала! Мне неважно, какой будет наша жизнь. Я буду жить любой жизнью, если это только будет жизнь с тобой, — прошептала она.

Когда Гримм медленно попятился, Джиллиан увидела, как жизнь исчезает из его глаз, а взгляд застывает и мертвеет. Она остро ощутила потерю: что-то внутри нее разом опустело, оставляя вакуум, засасывающий насмерть.

— Нет!

Он все пятился, Оккам шел за ним с тихим ржанием.

— Ты сказал, что обожаешь меня! Если бы я действительно была тебе небезразлична, ты бы боролся за то, чтобы быть со мной!

Гримм поморщился.

— Ты мне слишком небезразлична, чтобы причинять тебе боль.

— Трус! Ты не знаешь, что такое быть небезразличным, — страстно закричала она. — Быть небезразличным — значит любить. А любовь должна быть с кулаками! Любовь не ищет легких путей. Черта с два, Родерик, если бы любовь была таким простым делом, она была бы в жизни у каждого. Ты трус!

Гримм вздрогнул, и на подбородке бешено задергалась мышца.

— Я поступаю благородно.

— К черту благородные поступки! — вскричала Джиллиан. — У любви нет гордости, любовь стремится лишь к выживанию!

— Прекрати, Джиллиан. Ты хочешь от меня большего, чем я могу сделать.

Ее взгляд стал ледяным.

— Я вижу. Я думала, ты герой во всем. Но это не так. Оказалось, что ты просто человек.

Джиллиан отвела взгляд в сторону и затаила дыхание, гадая, достаточно ли она вывела его из себя.

— Прощай, Джиллиан.

Он вскочил на коня, и ей показалось, что они слились в одного зверя — переплетение теней, растворяющихся в ночи.

Джиллиан ощутила, как рушится ее мир. Он оставил ее! В самом деле оставил. Внутри нее зарождалось рыдание, такое мучительное, что она согнулась пополам.

— Ты трус, — прошептала она.

Глава 22

Ронин вставил ключ в замок, постоял в нерешительности, затем расправил плечи и посмотрел на высокую дубовую дверь, окованную сталью. Дверь под величественной каменной аркой возвышалась над ним. Над аркой были выдолблены слитые в одно слова «Deo non fortuna» — «Божьим промыслом, а не волей случая». Долгие годы Ронин отвергал эти слова, отказываясь приходить сюда, полагая, что Бог оставил его. Выражение «Deo non fortuna» было девизом его клана, верившего, что их особые таланты были богоданными и имели определенную цель. Затем из-за его «таланта» умерла Джолин.

Ронин тревожно вздохнул и заставил себя повернуть ключ и толкнуть дверь. Проржавевшие петли скрипом выразили свой протест долгому бездействию. В дверном проеме заплясала паутина, и его поприветствовал заплесневелый запах забытых легенд. «Добро пожаловать в Зал Предков, — зашумели легенды. — Неужели ты действительно думал, что сможешь забыть нас?».

Зал был свидетелем тысячелетней истории клана Макиллихов. Высеченный глубоко в недрах горы, он взмывал на головокружительную высоту в пятьдесят футов. Изогнутые стены переходили в царственную арку, а потолок был раскрашен графическими изображениями эпических героев клана.

Его отец привел его сюда, когда ему исполнилось шестнадцать, рассказал ему об их благородной истории и руководил Ронином во время превращения — дал руководство, которым Ронин не смог обеспечить собственного сына.

Но кто мог подумать, что Гаврэл превратится намного быстрее, чем любой из них? Ронин никак не ожидал этого. Битва с Маккейнами, последовавшая вскоре после внезапной смерти Джолин, слишком изнурила Ронина, и он слишком проникся горем, чтобы заняться сыном. Хотя берсерков было трудно убить, при тяжелом ранении требовалось время для исцеления. И Ронину понадобилось несколько месяцев, чтобы поправиться. В тот день, когда Маккейны убили Джолин, от него осталась лишь оболочка, которая не хотела исцеляться.

Погруженный в свое горе, он прозевал превращение сына и не смог познакомить Гаврэла с жизнью берсерка, обучить тайным приемам управления кровожадностью. Его не оказалось рядом, чтобы все объяснить. Он не выполнил своего долга, и его сын убежал искать новую семью и новую жизнь.

По мере того как проходящие годы старили тело Ронина, он с благодарностью приветствовалкаждую ноющую кость, каждый болящий сустав и каждый новый седой волосок, потому что все это приближало его еще на день к любимой Джолин.

Но пока что он не мог уйти к Джолин — еще оставались незавершенные дела. Его сын возвращался домой, и на этот раз он его не подведет.

С большим трудом Ронин переключил внимание с глубокого чувства вины на Зал Предков. Ему еще предстояло ступить за порог, и он гордо расправил плечи. Сжав в руке ярко горящий факел, Ронин стал пробираться сквозь паутину, и его шаги, как маленькие взрывы, эхом гремели в просторной палате. Он обошел несколько предметов заплесневелой, забытой мебели и прошел вдоль стены к первому портрету, вытравленному в камне более тысячи лет назад. Древние изображения были каменными изваяниями, окрашенными поблекшей смесью трав и глины. Более недавние портреты были рисунками углем.

У женщин на портретах была одна общая поразительная черта — их лица источали невыразимое счастье. Все мужчины тоже обладали общей чертой — у всех девятисот пятидесяти восьми были глаза ледяной голубизны.

Подойдя к портрету своей жены, Ронин поднял факел и улыбнулся. Если бы какое-нибудь языческое божество предложило ему сделку, сказав: «Я заберу все беды, выпавшие тебе в жизни, верну тебе молодость и дам тебе десятки сыновей, мир и покой, но у тебя никогда не будет Джолин», — Ронин Макиллих рассмеялся бы ему в лицо. Он охотно пережил бы все, случившееся до этой трагедии, вновь, лишь бы любить Джолин, даже то мучительно короткое время, которое им даровала судьба

— Я не подведу его на этот раз, Джолин. Клянусь тебе, я позабочусь о том, чтобы снова обезопасить и наполнить надеждами замок Мальдебанн. И тогда мы вместе будем с улыбкой взирать на наш дом.

После долгой паузы он страстно прошептал:

— Я скучаю по тебе, женщина.

Удивленный Гиллес вошел в коридор, ведущий к Залу Предков, и остановился, в изумлении уставившись на открытую дверь. Пробежав по коридору, он ворвался в долго стоявший запертым зал, едва подавляя в себе вопли восторга при виде Ронина, больше не горбившегося, но гордо выпрямившегося под портретами своей жены и сына. Ронин не обернулся, но Гиллес и не ожидал этого: Ронин всегда знал, кто находится в непосредственной близости от него.

— Вели служанкам прибраться здесь, Гиллес, — распорядился Ронин, не отводя глаз от портрета своей улыбающейся жены. — Оставь зал открытым, пусть проветрится. И я хочу, чтобы вычистили весь замок так, как не чистили его с тех пор, когда была жива моя Джолин. Я хочу, чтобы все сверкало.

И Ронин широко развел руками.

— Зажгите факелы, и отныне пусть они постоянно, днем и ночью, горят здесь, как это было много лет назад. Мой сын возвращается домой, — гордо закончил он.

— Да, милорд! — воскликнул Гиллес, торопясь исполнять приказание, которое ожидал услышать целую вечность.


«Куда теперь, Гримм Родерик?» — утомленно подумал он. Назад в Далкейт, посмотреть, не навлечет ли он новую бурю на эти благословенные берега?

Пальцы его сжались в кулаки, и он затосковал о бездонной бутылке виски, прекрасно осознавая, что не найдет в ней искомого забвения. Если берсерк пил достаточно быстро, то он мог почувствовать себя пьяным максимум на три секунды. Это не поможет.

Маккейны рано или поздно всегда находили его. Теперь он знал, что у них, должно быть, был шпион в Дурркеше. Вероятнее всего, это был кто-то, кто видел, как он рассвирепел во дворе таверны, и затем попытался отравить его. За долгие годы Маккейны научились нападать скрытно. Хитрые ловушки или простой численный перевес были единственными способами захватить берсерка, и ни один из них не был верным. Теперь, после того, как он дважды избежал ловушек Маккейнов, он знал, что в следующий раз они нападут большими силами.

Сначала они попробовали яд, затем пожар в конюшнях.

Гримм знал, что, останься он в Кейтнессе, они могли бы разрушить весь замок, в слепой ярости уничтожив весь род Сент-Клэров. Он уже познакомился с их уникальным первобытным фанатизмом, и это было незабываемым уроком.

К счастью, они потеряли его из виду в те годы, когда он жил в Эдинбурге. Маккейны были воинами, а не королевскими подхалимами, и они уделяли мало внимания событиям при дворе. Получалось, он прятался у всех на глазах. Затем, когда он перебрался в Далкейт, он встретил нескольких новых людей, и те, кого он встретил, были беззаветно преданы Хоку. Он стал терять бдительность и начал чувствовать себя почти… нормальным.

Какое завораживающее, мучительное слово: нормальный.

— Возьми это назад, Один. Я был не прав, — прошептал Гримм. — Я больше не хочу быть берсерком.

Но Одину, похоже, не было до него никакого дела.

И Гримму надо было взглянуть в лицо действительности. Теперь, после того как Маккейны снова нашли его, они изроют всю страну в его поисках. Для него было небезопасно приближаться к другим людям. Пришло время сменить имя, возможно, и страну тоже. Его мысли обратились к Англии, но против этого бунтовало все то шотландское, что было заложено в нем.

Как он сможет жить без надежды когда-нибудь снова прикоснуться к Джиллиан? Испытав такую радость, как сможет он вернуться к своему пустому существованию? Господи, было бы лучше, если бы он никогда не узнал, что жизнь может быть такой яркой! В ту роковую ночь над Тулутом, в глупом четырнадцатилетнем возрасте, он призвал берсерка, умоляя о даре мести и не понимая, насколько полной будет эта месть. Месть не возвращает мертвых, а умерщвляет мстителя.

«Но какой смысл в сожалении?» — посмеивался он над собой — ибо он владел зверем, а зверь владел им, и это все так просто! Объявшая его покорность судьбе оставляла единственный вопрос: «Куда теперь, Гримм Родерик?».

И он направил Оккама в единственное оставшееся для него место: на мрачное Северное нагорье, где можно было затеряться в диких, безлюдных землях. Ему была знакома каждая пустая хижина и пещера, каждое укрытие от зимы, которая скоро покроет горы белыми шапками.

И ему снова станет так холодно.

Управляя Оккамом коленями, Гримм заплел волосы в боевые косички и подумал, может ли непобедимый берсерк умереть от чего-нибудь столь безобидного, как разбитое сердце.


Джиллиан печально посмотрела на почерневшую лужайку Кейтнесса. Все здесь напоминало о нем. Был ноябрь, и ненавистная лужайка будет чернеть до первого снегопада. Выходя из замка, она каждый раз невольно вспоминала ту ночь, пожар и уезжающего Гримма. Лужайка отлого спускалась вниз, покрытая широким, бесконечным ковром черного пепла. Исчезли все цветы. Пропал и Гримм.

Он бросил ее, потому что он трус.

Джиллиан попыталась найти ему оправдания, но их не находилось. Самый отважный человек, которого она знала, боялся любить. «Ладно, к черту его!» — дерзко подумала она.

Боль не стихала; она не стала бы этого отрицать. Невыносимой была сама мысль о том, что придется страдать до конца жизни без него, но она избегала подолгу задерживаться на этой мысли. Это был верный путь к эмоциональному опустошению. Так что она разжигала гнев, прижимая его как щит к своему израненному сердцу.

— Он не вернется, девочка, — тихо произнес Рэмси.

Джиллиан стиснула зубы и повернулась к нему лицом.

— Думаю, я уже догадалась об этом, Рэмси, — спокойно отозвалась она.

Рэмси внимательно взглянул на нее и принял решительную позу. Когда она попыталась уйти, он выбросил руку и схватил ее за запястье. Джиллиан попыталась вырваться, но он был слишком силен.

— Выходи за меня замуж. Джиллиан. Клянусь, я буду обращаться с тобой, как с королевой. И никогда не брошу.

«Пока у меня будут деньги», — подумала она.

— Отпусти, — прошипела она.

Рэмси не шелохнулся.

— Джиллиан, посмотри, в каком ты оказалась положении. Твои родители со дня на день вернутся и будут ожидать, что ты обвенчаешься. Скорее всего, они, когда вернутся, вынудят тебя выбирать. Я буду добр к тебе, — пообещал он.

— Я никогда не встану под венец, — заявила Джиллиан с абсолютной убежденностью.

Его поведение моментально изменилось. Его насмешливый взгляд скользнул по ее животу, и Джиллиан застыла в ужасе. Когда же он заговорил, она на мгновение лишилась дара речи.

— Если у тебя в животе зашевелится внебрачный ребенок, ты, возможно, будешь думать иначе, девочка, — проговорил он с ухмылкой. — Твои родители заставят тебя обвенчаться, и тебе очень повезет, если какой-нибудь порядочный человек захочет взять тебя. Есть название для женщин, таких как ты. Не такая уж ты чистая, — сплюнул Рэмси.

— Да как ты смеешь! — вскрикнула она.

Над ней взял верх инстинкт, и она рефлекторно попыталась сбить с его лица эту ухмылку пощечиной.

Лицо Рэмси побелело от ярости, и на нем четко проступил красный рубец. Он перехватил ее за другое запястье и притянул ближе, вскипая от гнева.

— Однажды ты пожалеешь об этом, девушка!

И он оттолкнул Джиллиан так грубо, что она споткнулась. В это мгновение она увидела в его глазах такую жестокость, что испугалась, что он прижмет ее к земле и изобьет, а то и хуже. Она поднялась и на дрожащих ногах бросилась к замку.


— Он не вернется, Джиллиан, — тихо промолвила Кейли.

— Да знаю! Ради Бога, перестанете вы все, наконец, твердить мне об этом! Я похожа на тупицу? Да?

Глаза Кейли наполнились слезами, и Джиллиан сразу же почувствовала угрызения совести.

— О, Кейли, я не хотела на тебя кричать. В последнее время я сама не своя. Просто беспокоюсь о… разном…

— Например, о детях? — осторожно спросила Кейли.

Джиллиан напряглась.

— Это, возможно… — Кейли осеклась.

И Джиллиан виновато отвела взгляд.

— Ой, девочка!

Кейли заключила ее в свои широкие объятья.

— Ой, девочка, — беспомощно повторила она.


Через две недели вернулись Джибролтар и Элизабет Сент-Клэр.

Джиллиан разрывали противоречивые эмоции. Ее радовало, что родители дома, и все же она боялась встретиться с ними, так что она спряталась в своих покоях и ждала, пока те пришлют за ней. Так и случилось, но лишь на следующее утро. Спохватившись, она поняла, что поступила глупо, дав своему умному отцу время выведать все новости перед встречей с ней.

Когда ее, наконец, вызвали, она задрожала, и остатки радостного возбуждения от встречи с родителями обратились страхом. Весь путь к отцовским покоям она преодолела, едва переставляя ноги.


— Мама! Папа! — воскликнула Джиллиан и прыгнула в их объятья, торопясь жарко обнять их, пока не начались неизбежные, как она понимала, расспросы.

— Джиллиан, — Джибролтар вырвался из ее объятий так быстро, что она поняла, насколько незавидным было ее положение.

— Как Хью? И мой новый племянник? — радостно поинтересовалась она.

Джибролтар и Элизабет переглянулись, затем Элизабет опустилась в кресло возле камина, оставив Джиллиан один на один с отцом.

— Ты уже выбрала мужа, Джиллиан? — сразу приступил к делу Джибролтар.

Джиллиан сделала глубокий вдох.

— Это то, о чем я хотела с тобой поговорить, папа. У меня было достаточно времени, чтобы подумать.

Под бесстрастным взглядом Джибролтара она нервно сглотнула слюну. Бесстрастность родителя не предвещала ничего хорошего — это означало, что отец был в ярости.

— Я решила, я хочу сказать, после того как все взвесила, я действительно обдумала это тщательно… что я… гм… — Джиллиан запнулась. Надо было прекращать щебетать, как идиотка, — отца не поколебать вялыми возражениями. — Папа… я не собираюсь замуж, вот. Никогда.

Ну вот, выложила.

— Я хочу сказать, я ценю все то, что вы с мамой сделали для меня, и не подумайте, что это не так, — просто замужество не для меня.

И она подтвердила сказанное уверенным кивком.

Джибролтар смотрел на нее с нервирующей ее смесью любопытства и снисходительности.

— Хороший ход, Джиллиан. Но я больше не играю в игры. Я позвал сюда для тебя троих мужчин. Осталось только двое, и ты выйдешь замуж за одного из них. С меня хватит твоих шалостей. Через месяц тебе будет двадцать два, и либо де Монкрейф, либо Логан станет тебе хорошим мужем. Больше никакой хандры и лукавых хитростей. С кем ты обвенчаешься? — спросил он более грозно, чем намеревался.

— Джибролтар! — возмутилась Элизабет и поднялась из кресла, обеспокоенная властным тоном мужа.

— Не вмешивайся, Элизабет. Она в последний раз выставляет меня дураком. Джиллиан будет приводить одну причину за другой, почему она не может обвенчаться, пока мы не состаримся настолько, что ничего уже не сможем с этим поделать.

— Джибролтар, мы не будем принуждать ее выходить замуж за того, за кого она не хочет! — Элизабет притопнула изящной ножкой, словно ставя точку.

— Ей придется признать тот факт, что она не может получить того мужчину, которого хочет, Элизабет. Он был здесь и уехал. И делу конец. — Джибролтар вздохнул, глядя на окаменевшую спину дочери, перебиравшей складки платья. — Элизабет, я пытался действовать по-хорошему. Тебе не кажется, что я действительно пытался? Я знал, какие чувства питает наша дочь к Гримму. Но я не буду принуждать этого человека брать ее в жены, и даже если бы сделал это, к чему хорошему это привело бы? Джиллиан не хочет навязанного ей мужа.

— Ты знал, что я любила его? — воскликнула Джиллиан и чуть было не бросилась к отцу, но сдержалась и еще больше напряглась.

Джибролтар чуть не рассмеялся: ручка метлы не могла быть прямее спины его дочери. Упрямая — вся в мать!

— Конечно, девочка. Я многие годы видел это в твоих глазах. Так что я позвал его сюда для тебя. А теперь Кейли мне говорит, что он уехал неделю назад и велел тебе выходить замуж за Куина. Джиллиан, его нет. Он ясно продемонстрировал свои чувства.

И Джибролтар сам выпрямился.

— Я не отдам свою дочь невнимательному к окружающим ублюдку, который настолько глуп, что не видит, какое сокровище получает. Я не подарю свою Джиллиан тому, кто не способен оценить, какой бриллиант он теряет. Каким же был бы я отцом, если бы пустился вдогонку за убегающим мужчиной, чтобы всучить ему свою дочь?

Элизабет смахнула с ресниц навернувшиеся слезы,

— Ты позвал его, потому что знал, что она любит его, — заворковала она. — О, Джибролтар! Несмотря на то, что я не считала его подходящей парой для Джиллиан, ты глядел глубже. Ты знал, чего хочет Джиллиан.

Радость Джибролтара от слов жены быстро испарилась, когда плечи Джиллиан покорно опустились.

— Я никогда не догадывалась, что тебе были известны мои чувства, папа, — робко сказала Джиллиан.

— Конечно, были. И я знаю, что ты сейчас чувствуешь, но надо смотреть в лицо фактам. Он уехал, Джиллиан…

— Я знаю, что уехал! Разве обязательно постоянно напоминать мне об этом?

— Да — если ты будешь упорствовать в попытках погубить себя. Я дал ему шанс, а он оказался настолько глуп, что им не воспользовался. Ты должна жить дальше, девочка.

— Он посчитал, что недостаточно хорош для меня, — пробормотала Джиллиан.

— Он так сказал? — быстро спросила Элизабет.

Джиллиан сдула с лица тонкую прядь золотистых волос.

— Что-то вроде этого. Сказал, что я не могу понять, что случилось бы, если бы он женился на мне. И он прав. Каким бы ужасным ни было то, о чем он думает, я все же догадываюсь об этом. Он ведет себя так, словно у него есть какая-то страшная тайна, и, мама, я не могу его переубедить. Даже не могу себе представить, что же, по его мнению, с ним не так, что у него вызывает такой ужас. Гримм Родерик — лучший мужчина, которого я когда-либо знала, за исключением тебя, папа.

Вяло улыбнувшись отцу, Джиллиан прошла к окну и выглянула на почерневшую лужайку.

Джибролтар прищурился и бросил задумчивый взгляд на Элизабет, брови которой удивленно поползли вверх.

«Она до сих пор не знает. Расскажи ей», — одними губами произнесла Элизабет, поглядывая на напряженную спину дочери.

«Что он берсерк? — изумленно ответил ей одними губами Джибролтар. — Он должен сам ей сказать об этом».

«Он не может этого сделать. Его здесь нет!».

«Он отказался от нее. И я не буду делать это за него. Если он не может заставить себя довериться ей, не следует выходить за него замуж. Это, очевидно, не тот человек, который нужен моей Джиллиан».

«Нашей Джиллиан!».

Джибролтар пожал плечами. Пройдя по кабинету, он утешительно положил руки на плечи Джиллиан.

— Прости, Джиллиан. Мне действительно жаль. Я думал, быть может, за эти годы он изменился, но этого не произошло. Тем не менее это ничего не меняет в том, что ты должна обвенчаться. Мне бы хотелось, чтобы это был Куин.

Джиллиан вновь напряглась и прошептала:

— Я ни за кого не выйду.

— Нет, выйдешь, — строго произнес Джибролтар. — Завтра я объявлю о предстоящем браке, и через три недели ты выйдешь замуж — за кого-нибудь.

Джиллиан повернулась к нему лицом, сверкая глазами.

— Ты должен знать, что я стала его любовницей.

Элизабет принялась быстро обмахиваться веером. Джибролтар пожал плечами.

Элизабет посмотрела сначала на дочь, затем на мужа, изумленная его спокойствием.

— И это все? Пожимание плечами? — Джиллиан недоуменно заморгала на отца. — Что ж, может тебе это и безразлично, но не думаю, что мой будущий муж воспринял бы это с радостью, или не так, папа?

— Я бы не имел ничего против, — тихо отозвался Куин, удивив всех своим необъявленным присутствием. — Я женюсь на тебе на любых условиях, Джиллиан.

Взгляды присутствующих устремились к Куину де Монкрейфу, чья мощная красивая фигура заполнила дверной проем.

— Хороший человек, — решительно заявил Джибролтар.

— О, Куин, — грустно молвила Джиллиан. — Ты заслуживаешь лучшей жены.

— Я говорил тебе это и раньше, девушка, — я возьму тебя на любых условиях. Гримм дурак, а я нет. Я с радостью женюсь на тебе. Без сожалений. Я никогда не понимал того, почему женщина должна быть нетронутой, тогда так мужчины стремятся как можно больше нагуляться.

— Тогда решено, — поспешно заключил Джибролтар.

— Нет, не решено!

— Нет, решено, Джиллиан, — твердо сказал Джибролтар. — Ты выйдешь замуж через три недели, и точка. Конец разговора!

И он отвернулся.

— Ты не можешь так поступить со мной!

— Погодите.

Из-за спины Куина шагнул Рэмси Логан.

— Я хотел бы предложить и свою кандидатуру.

Джибролтар окинул оценивающим взглядом двоих мужчин в дверях, затем повернулся к дочери, стоявшей с приоткрытым ртом.

— У тебя есть двенадцать часов, чтобы выбрать, Джиллиан. На рассвете я начну рассылать объявления о свадьбе.

— Мама, ты не можешь позволить ему так поступать со мной! — зарыдала Джиллиан.

Элизабет Сент-Клэр выпрямилась и, прижав к глазам носовой платок, вслед за Джибролтаром вышла из кабинета.


— И что это ты надумал, Джибролтар? — спросила Элизабет.

Джибролтар, откинувшись назад, прислонился к подоконнику в их спальне. Волосы между складками шелкового халата на его груди замерцали в мягком свете камина золотом.

Обнаженная Элизабет разметалась на кровати, и от восхищения у Джибролтара перехватило дух.

— Клянусь копьем Одина, женщина, ты знаешь, что я ни в чем не могу тебе отказать, когда вижу тебя такой.

— Тогда не заставляй Джиллиан венчаться, любовь моя, — просто сказала Элизабет.

Между ней и ее мужем не было никаких игр, никогда. Элизабет твердо верила в то, что большинство проблем во взаимоотношениях можно разрешить или полностью избежать с помощью ясности и краткости в общении. Игры вызывали излишнее несогласие.

— А я и не собираюсь, — ответил Джибролтар с легкой улыбкой. — Так далеко не зайдет.

— Что ты имеешь в виду? — Элизабет вынула шпильки из волос, и те золотыми волнами упали на обнаженную грудь. — Это один из твоих коварных, планов? — спросила она с ленивым любопытством.

— Да.

Джибролтар опустился на край кровати и провел пальцем по гладкой коже жены, обводя прекрасный изгиб талии и взмывая по крутому бедру.

— Если бы она не призналась в том, что стала его любовницей, я, быть может, не чувствовал себя так уверенно. Но он берсерк, Элизабет. А для каждого берсерка существует только одна настоящая любовь, и им это известно. Берсерк не позволит состояться этому венчанию, он скорее умрет.

Глаза Элизабет просияли, и понимание проникло сквозь сладострастную истому.

— Ты объявишь о свадьбе, чтобы подстегнуть его, — это самый действенный способ вынудить его объявиться.

— Как всегда, мы отлично понимаем друг друга, не так ли, дорогая? Как лучше заставить его прибежать назад?

— Как умно! Я и не подумала об этом. Берсерк никогда не допустит, чтобы его суженая обвенчалась с другим.

— Будем лишь надеяться на то, что все эти легенды о берсерках правдивы, Элизабет. Отец Гаврэла однажды сказал мне, что после того как берсерк познает любовь своей единственной половины, он больше не может вступать в отношения с другой женщиной. А в Гаврэле даже больше берсеркства, чем в его отце. Он придет за ней, а когда это сделает, у него не будет другого выбора, кроме как сказать ей правду. У нас через три недели будет свадьба, в этом нет никаких сомнений, и она обвенчается с тем, кого она хочет, — с Гриммом.

— А как же быть с чувствами Куина?

— Куин сам не верит, что она выйдет за него замуж. Он тоже разделяет мое мнение, что Гримм вернется. Я говорил с Куином перед тем, как поставил Джиллиан перед выбором, и он согласился подыграть мне. Хотя, должен признаться, Рэмси определенно удивил меня своим предложением.

— Ты хочешь сказать, что все это было спланировано до твоего разговора с ней?

И Элизабет еще раз подивилась тонким интригам, сплетенным блестящим умом мужа.

— Это был один из нескольких возможных планов, — поправил ее Джибролтар. — Мужчина должен предусмотреть все возможности, когда дело касается женщины, которую он любит.

— Мой герой, — захлопала ресницами Элизабет.

Джибролтар накрыл ее тело своим.

— Я покажу тебе героя! — зарычал он.


Джибролтар никогда не подумал бы, что его любимица Джиллиан может дуться, хмуриться и злиться три недели подряд.

Оказалось, что может.

С того самого утра, когда она сунула записку с единственным словом «Куин» под дверь родительской спальни, она перестала с ним разговаривать и лишь односложно отвечала на вопросы. Всех остальных в замке она засыпала одними и теми же вопросами: сколько объявлений вывесили, где и когда.

— Их вывесили в Дурркеше, Кейли? — беспокоилась Джиллиан.

— Да, Джиллиан.

— А в Скаррингтоне и Эдинбурге?

— Да, Джиллиан, — вздохнул Хэтчард, зная, что тщетно напоминать ей, что она уже задавала этот вопрос за день до этого.

— А в небольших деревушках Северного нагорья? Там вывесили?

— Много дней назад, Джиллиан, — прервал ее расспросы Джибролтар.

Джиллиан повернулась спиной к отцу.

— Зачем тебе знать, где вывесили объявления? — провоцировал ее Джибролтар.

— Просто любопытно, — небрежно бросила Джиллиан и величественно вышла из комнаты.


— Он приедет, мама. Я знаю, он приедет.

Элизабет улыбнулась и погладила дочь по голове. Но шли недели, а Гримм не приезжал.

Куин уже начал немного нервничать.


— Что вы будете делать, если он не появится? — спросил Куин.

Он расхаживал по кабинету, бесшумно переступая длинными ногами. Венчание было назначено на завтра, но никто не слышал ни слова о Гримме Родерике.

Джибролтар налил им обоим выпить.

— Он должен приехать.

Куин поднял кубок и задумчиво пригубил вино.

— Он должен знать, что венчание состоится завтра. Он мог этого не знать лишь в том случае, если он не в Шотландии. Мы расклеили эти объявления в каждой деревне, где проживает более ста человек.

Джибролтар и Куин какое-то время молча пили вино, глядя на огонь.

— Если он не приедет, я доведу дело до конца, — произнес Куин.

— Послушай, зачем тебе это, парень? — тихо спросил Джибролтар.

Куин пожал плечами.

— Я люблю ее. Всегда любил.

Джибролтар покачал головой.

— Любовь любви рознь, Куин. И если ты не готов убить Гримма просто за то, что он прикоснулся к Джиллиан, тогда это не та любовь, чтобы жениться. Она не для тебя.

Когда Куин ничего не ответил, Джибролтар громко рассмеялся и похлопал его по ноге.

— О, она определенно не для тебя. Ты даже не споришь со мной.

— Гримм сказал когда-то нечто очень похожее. Он спросил меня, действительно ли я люблю ее — сводит ли она меня с ума.

Джибролтар понимающе улыбнулся.

— Это потому, что она сводит с ума его.

— Я хочу, чтобы она была счастлива, Джибролтар, — запальчиво произнес Куин. — Джиллиан особенная. Щедрая и прекрасная, и так… ох, так чертовски влюблена в Гримма!

Джибролтар поднял кубок и улыбнулся.

— Она такая. И если дело дойдет до решающего момента, я прерву церемонию и предоставлю ей выбор. Но я не позволю ей выйти за тебя замуж, не предоставив этого выбора.

Допив вино, он задумчиво посмотрел на Куина.

— Собственно говоря, я не уверен, что позволю ей выйти за тебя замуж даже тогда.

— Вы меня обижаете, — запротестовал Куин.

— Она моя любимица, Куин. Я хочу, чтобы у нее была любовь, настоящая любовь — та, что сводит с ума.


Джиллиан свернулась калачиком на подоконнике сторожевой башни и смотрела невидящими глазами в ночь. Тысячи звезд покрывали рябью небо, но она не видела ни одной. Смотреть в ночь было все равно что смотреть в огромную пустоту — ее будущее без Гримма.

Как она сможет обвенчаться с Куином?

Как она сможет отказать ему? Гримм явно не собирался приезжать.

Объявления были расклеены по всей стране. Он просто не мог не знать, что завтра Джиллиан Сент-Клэр венчается с Куином де Монкрейфом. Вся эта чертова страна знала об этом!

Три недели назад она могла бы убежать.

Но не сегодня, после трехнедельной задержки месячных, а ведь от Гримма не было никаких известий! Только не после того, как она поверила ему, влюбленная дурочка.

Джиллиан положила ладонь на живот. Возможно, она и беременна, но абсолютной уверенности у нее не было. Месячные часто шли у нее нерегулярно, и в прошлом у нее были задержки даже дольше нынешней. Мама когда-то рассказывала, что, кроме беременности, на женские циклы могут влиять разные вещи: эмоциональное смятение… и страстное желание женщины забеременеть.

Может, так и есть? Неужели она так страстно желала забеременеть от Гримма Родерика, что обманула себя? Или внутри нее действительно рос ребенок? Как бы ей хотелось знать это наверняка! Она глубоко вздохнула, — время покажет.

Подумывала она и над тем, чтобы действовать в одиночку, выследить его и бороться за их любовь, но остатки гордости и здравый смысл заставили отказаться от этого. Гримм пребывал в гуще битвы с самим собой, и это был бой, который он сам должен был либо выиграть, либо проиграть. Она предложила ему свою любовь, сказала, что согласна на любую жизнь, лишь бы прожить ее вместе. Женщине не следует бороться с мужчиной, которого она любит, за его чувства. Он должен решиться на то, чтобы по своей воле дать ей любовь, узнать, что любовь — это то единственное в мире, что не может причинить боли.

Он умный и храбрый. Он приедет.

Джиллиан вздохнула. Да простит ее Бог, но она все еще верила.

Он приедет!

Глава 23

Он не приехал…

Рассвет дня венчания был облачным и холодным. Мокрый снег укрыл обугленную лужайку ледяным хрустящим саваном.

Джиллиан лежала в кровати, прислушиваясь к шуму в замке, готовившемуся к свадебному пиру. Ее желудок урчанием выводил приветствия запахам жареной ветчины и фазанов, которые могли поднять из могилы и мертвого, — и это подействовало. Она вылезла из постели, на ощупь прошла по тускло освещенной комнате к зеркалу и посмотрела на свое отражение. Темные тени легли на тонкую кожу в тех местах, где скулы встречались со скошенными янтарными глазами.

Менее чем через шесть часов она обвенчается с Куином де Монкрейфом.

В комнату донесся гул голосов; половина графства была уже в замке — еще со вчерашнего дня. Пригласили четыреста гостей, а прибыло пятьсот. Огромный замок был переполнен, но и в нем не хватило для всех места, так что некоторым пришлось довольствоваться менее удобным жильем в деревне в долине.

Пятьсот человек — больше, чем придет на ее похороны — топтались по замерзшей черной лужайке.

Джиллиан крепко зажмурилась, чтобы сдержать слезы, уверенная в том, что заплачет кровью, если позволит упасть еще хотя бы одной слезинке.


В одиннадцать часов Элизабет Сент-Клэр изящно промокнула слезы изысканным платочком.

— Ты выглядишь прелестно, Джиллиан, — заметила она с прочувствованным вздохом. — Даже прелестнее, чем я в свое время.

— Тебе не кажется, что мешки под глазами портят внешность, мама? — съязвила Джиллиан. — А как насчет угрюмых складок у рта? А поникшие плечи, а нос, свекольно-красный от плача? Думаешь, никто не найдет мою внешность немного странной?

Всхлипнув, Элизабет возложила на голову Джиллиан диадему и опустила на лицо дочери тонкую вуаль из чистого голубого газа.

— Твой отец все продумал, — сказала она, пожимая плечами.

— Вуаль? Полно, мама. Никто не носит вуаль в наше время.

— Только подумай — с тебя начнется новая мода. К концу года все снова будут их носить, — защебетала Элизабет.

— Как отец может так поступать со мной, мама? При такой любви, как у тебя с ним, чем он может оправдать то, что обрекает меня на брак без любви?

— Куин тебя любит, так что это не будет браком без любви.

— Любви не будет с моей стороны.

Элизабет уселась на край кровати. Какое-то мгновение она рассматривала пол, затем подняла глаза на дочь.

— Тебе все же не все равно, — заметила Джиллиан, несколько смягчившись от сочувственного взгляда Элизабет.

— Конечно, не все равно, Джиллиан. Я твоя мать.

Элизабет задумчиво глядела на дочь.

— Дорогая, не волнуйся, у твоего папы есть план. Я не хотела тебе говорить об этом, но он не собирается доводить дело до конца. Он думает, что Гримм приедет.

Джиллиан фыркнула.

— И я так думала, мама. Но осталось всего десять минут до назначенного часа, а никаких признаков Гримма не видно. И что будет делать папа? Остановит венчание, если он не появится? Перед пятью сотнями гостей?

— Ты же знаешь, что твой отец никогда не боялся выставить себя на посмешище — как и любого другого человека, если уж на то пошло. Этот человек похитил меня со свадьбы. И я полагаю, он надеется, что то же самое случится и с тобой.

Джиллиан невольно улыбнулась. История об «ухаживании» ее отца за мамой очаровывала ее еще с детства. Ее отец мог бы многому научить Гримма. Гримм Родерик должен сражаться не с самим собой из-за нее, а за нее со всем миром. Джиллиан глубоко вздохнула, вопреки всему лелея в душе надежду и представляя себя в качестве участницы подобной сцены.


— Мы собрались здесь сегодня в обществе семьи, друзей и доброжелателей, чтобы соединить этого мужчину и эту женщину священными, нерушимыми узами…

Джиллиан яростно дунула на вуаль. И хотя та немного отодвинулась, от этого она не стала видеть происходящее яснее. Священник сквозь вуаль казался слегка голубым, Куин казался слегка голубым, да и гости тоже… Она раздраженно сдернула вуаль. Никаких розовых тонов в день ее свадьбы, а откуда им взяться? За высокими окнами лил как из ведра голубоватый дождь со снегом.

Она украдкой взглянула на Куина, стоявшего рядом. Ее глаза была на уровне его груди. Несмотря на охватившее ее отчаяние, Джиллиан вынуждена была признать, что ее жених великолепен. Величественный парадный тартан, длинные волосы, зачесанные назад, медальный профиль… Большинство женщин с восторгом бы заняли сейчас ее место, произнесли бы супружеские клятвы и пошли бы с ним под венец, чтобы стать хозяйкой его поместья, родить ему красивых светловолосых ребятишек и прожить в великолепии остаток своих дней.

Но это был не тот человек. «Он приедет за мной, он приедет за мной, я знаю, что приедет», — твердила себе Джиллиан, словно это были волшебные чары, которые она плела из волокон прозрачной пустоты.


Гримм на бегу сорвал со стены церкви еще одно объявление, смял его и запихнул в дорожную сумку, до краев набитую скомканным пергаментом. Он был в крохотной горной деревушке Туммас, когда увидел первое объявление, прибитое гроздями к боковой стенке ветхой лачуги. Через двадцать шагов он нашел другое, затем третье и четвертое.

Джиллиан Сент-Клэр выходит замуж за Куина де Монкрейфа. Он грубо выругался. И сколько же она ждала? Два дня? Он не спал в ту ночь, обуреваемый таким яростным гневом, что тот грозил вызволить берсерка даже без кровопролития, обычно вызывавшего его появление.

К утру ярость лишь усилилась, бросив его на спину Оккама и заставив кружить по Северному нагорью. Он доехал до границы Кейтнесса и повернул назад, срывая все объявления на пути, рыща, как обезумевший зверь, по территории от низменности до нагорья. Затем снова развернулся, притягиваемый к Кейтнессу силой, которая была выше его понимания, силой, проникавшей до самого его костного мозга. Отбросив косички с лица, Гримм зарычал, и в ближайшем лесу жалобно завыл в ответ волк.

Прошлой ночью он снова видел этот сон — сон, в котором он на глазах у Джиллиан превращается в берсерка. Сон, в котором она положила ладонь ему на грудь и посмотрела в его глаза, и между ними установилась связь — между Джиллиан и зверем. В этом сне Гримм понял, что зверь любил Джиллиан так же сильно, как и человек, и поэтому он не способен навредить ей. При свете дня он больше не боялся, что может сделать Джиллиан больно, даже с нависшей над ним угрозой отцовского безумия. Он познал себя достаточно хорошо и понял, что даже в самой дикой агонии превращения в берсерка не смог бы навредить ей.

Но в этом сне, когда Джиллиан заглядывала в его горящие злобой глаза, страх и отвращение искажали ее прекрасные черты. Она протягивала руку ладонью вперед, чтобы остановить его, прося уехать подальше — так быстро, как только Оккам сможет унести его.

Берсерк жалобно скулил, а человеческое сердце постепенно леденело, становясь холоднее голубых, как лед, глаз, бывших свидетелями стольких утрат. В этом сне он сбежал под покров тьмы, чтобы спрятаться от ужаса в ее взгляде.

Однажды Куин спросил его, что могло бы убить берсерка, и теперь Гримм знал ответ.

Такой пустяк — как выражение лица Джиллиан.

Гримм пробудился ото сна в полном отчаянии. Сегодня у Джиллиан свадьба, и, если есть вещие сны, она никогда не простит его за то, что он собирается сделать, — если когда-нибудь узнает о его истинной природе. Но обязательно ли давать ей знать? Он спрячет в себе берсерка навсегда, если необходимо. И никогда больше никого не спасет, никогда не будет сражаться, никогда не будет смотреть на кровь; словом, никогда не выдаст себя. Он будет жить, как простой человек. Они остановятся в Далкейте, где Хок хранил немалое богатство Гримма, и, имея достаточно золота, чтобы купить замок в любой стране, они убегут подальше от вероломных Мак-кейнов и всех, кто знал его тайну. Если она все еще хочет его.

Гримм понимал, что собирается поступить неблагородно, но, по правде говоря, его это больше не волновало. Да простит его Бог, — он был берсерком, который, вероятнее всего, где-то глубоко внутри страдал от безумия своего отца, но не мог стоять в стороне и позволить Джиллиан Сент-Клэр обвенчаться с другим мужчиной, пока он жив и дышит.

Теперь он, наконец, понял то, что Джиллиан инстинктивно осознала много лет назад, — в тот день, когда он вышел из леса и стоял, глядя на нее.

Джиллиан Сент-Клэр была его суженой.

Время близилось к полудню, и он был уже не далее трех миль от Кейтнесса, когда попал в засаду.

Глава 24

«Боже правый!».

Джиллиан отбросила все свои несвязные мысли. Низенький толстый священник уже почти подошел к той части, когда надо было говорить «да». Джиллиан вытянула шею, в отчаянии разыскивая взглядом отца, но ей это не удалось. Большой зал был забит до отказа; теснота загнала гостей на лестницу, они даже свисали с балюстрады.

Ее сковал страх. Что, если ее мать придумала историю о планах отца — просто как уловку, необходимую, чтобы заставить ее встать под венец? Что, если мама умышленно солгала, ставя на то, что, как только они дойдут до клятв, у нее уже не хватит смелости опозорить своих родителей и Куина, не говоря уже о себе самой, отказом обвенчаться с ним?

— Если есть здесь кто-нибудь, кому известна какая-либо причина, почему эти двое людей не могут вступить в брак, пусть скажет об этом сейчас, или замолчит навеки.

Тишина в зале.

Пауза затянулась на несколько ударов сердца.

Когда она невыносимо растянулась в минуты, люди начали зевать, шаркать ногами и нетерпеливо потягиваться.

Тишина.

Джиллиан дунула на вуаль и глянула на Куина. Тот стоял рядом, прямой, как шомпол, соединив руки. Она прошептала его имя, но он либо не услышал, либо решил не подавать виду. Тогда она посмотрела на священника, который, похоже, впал в транс, уставившись на томик в руках.

Что происходит, черт возьми? Она топнула ногой и ждала, когда ее отец скажет что-нибудь, чтобы остановить этот спектакль.

— Я сказал, есть ли здесь кто-нибудь, кто видит какую-либо причину… — нараспев повторил священник.

Нервы ее натянулись до предела. Что она делает? Если отец не спасет ее, к черту его! Ее не запутать страхом скандала. Она дочь своего отца, ей-богу, а тот никогда не преклонял колени перед идолом приличий. Джиллиан вновь дунула на вуаль, раздраженно откинула ее назад и сердито посмотрела на священника.

— О, ради Бога…

— Не дерзите мне, мисс, — осадил ее священник. — Я просто делаю свою работу.

От этого неожиданного выговора храбрость Джиллиан мигом испарилась.

Куин схватил ее за руку.

— Что-то не так, Джиллиан? Ты неважно себя чувствуешь? У тебя покраснело лицо.

Взгляд его был полон тревоги и… сочувствия?

— Я… не могу выйти за тебя, — начала говорить она, когда двери Главного зала резко распахнулись, прижав нескольких ни о чем не подозревавших людей к стене. И ее слова поглотил гам негодующего визга и воя.

Взгляды всех присутствующих устремились к входу.

В дверях встал на дыбы огромный серый жеребец, из ноздрей которого вырывался пар, застывающий в холодном воздухе. Это была сцена, венчающая каждую романтическую сказку, которую она когда-либо читала: прекрасный принц врывается в замок верхом на великолепном скакуне, в сиянии страсти и чести, и объявляет перед честным народом о своей вечной любви. И ее сердце стало расцветать от радости.

Затем ее лоб нахмурился, когда она поближе разглядела своего «принца». Ну, почти как в сказке. За исключением того, что на ее принце не было ничего, кроме мокрого и грязного тартана, лицо и руки его были в крови, а у висков заплетенные боевые косички. И хотя его взгляд блистал решимостью, заявление о вечной любви, похоже, не было первым в его списке.

— Джиллиан! — взревел он.

У нее подкосились колени, а звук его голоса вернул ее к реальности. Все окружающее исчезло, перед ней был только Гримм с горящими глазами, его огромная фигура заполняла собой все пространство. Он был величественен, огромен и безжалостен. Вот он, ее свирепый воин, готовый сразиться со всем миром за ее любовь!

Он направил Оккама в толпу, пробираясь к алтарю.

— Гримм, — прошептала она.

Он остановился возле нее. Соскользнув со спины Оккама, он соскочил на пол рядом с женихом и невестой. Мужчины не отводили друг от друга взглядов какой-то напряженный момент, затем Куин едва заметно склонил голову и отступил на шаг назад. Большой зал притих, и пятьсот гостей стояли, завороженные разворачивающимся зрелищем.

Гримм внезапно потерял дар речи. Джиллиан была прекрасна — богиня в переливающемся атласе. Он же был в крови и грязи, тогда как за спиной стоял несравненный Куин, одетый с иголочки, титулованный и благородный — Куин, у которого было все, чего недоставало ему!

Кровь у него на руках была жестоким напоминанием о том, что, несмотря на пламенные клятвы скрывать в себе берсерка, Маккейны никогда не оставят его в покое. Сегодня ему устроили засаду. Что, если бы они напали, когда он ехал с Джиллиан? Четверо убежали, все остальные были мертвы. Но и эти четверо были достаточной причиной для беспокойства — они соберут больше мужчин и продолжат охотиться на Гримма, пока не умрет последний Маккейн, либо пока не умрет он сам. Вместе с тем человеком, который окажется с ним рядом.

Чего он надеялся достичь, забрав ее сейчас? Какой дурацкий сон дернул его приехать сюда сегодня? Какая отчаянная надежда убедила его в том, что можно скрыть от нее свое естество? И как он переживет выражение ее лица, когда она увидит в нем того, кем он является на самом деле?

— Я просто глупец, — пробормотал он.

Губы Джиллиан сложились в улыбку.

— Да, ты проявил себя глупцом уже не однажды, Гримм Родерик. Глупее всего ты повел себя, когда оставил меня, но, полагаю, что смогу простить тебя теперь, когда ты вернулся.

Гримм тяжело вздохнул. Будь проклят берсерк, она должна принадлежать ему!

— Ты пойдешь со мной, Джиллиан?

«Скажи „да“, женщина», — взмолился он про себя. Простой кивок последовал немедленно. И его грудь вдруг оказалась слишком тесной для неожиданно переполнивших ее эмоций.

— Прости, Куин, — вымолвил Гримм.

Он хотел сказать больше, но Куин покачал головой, наклонился ближе и прошептал ему что-то на ухо. Челюсть Гримма напряглась, и они молча посмотрели друг на друга. Наконец, Гримм кивнул головой.

— Тогда благословляю вас, — четко произнес Куин.

Гримм протянул к Джиллиан руки, и та упала в его объятия. Прежде чем уступить порыву и зацеловать ее до потери чувств, он бросил ее на спину Оккаму и сел сзади нее.

Джиллиан оглядела обеспокоенные лица окружающих. Рэмси смотрел на Гримма с потрясающей ненавистью в глазах, и это на какое-то мгновение ее смутило. Выражение лица Куина представляло собой смесь озабоченности и неохотного понимания. Наконец, она заметила своего отца, стоявшего в дюжине футов от нее, рядом с матерью. Джибролтар посмотрел ей прямо в глаза, затем ободряюще кивнул.

Джиллиан откинулась на широкую грудь Гримма и тихо вздохнула отудовольствия.

— Я проживу любую жизнь, которую мне суждено прожить, лишь бы прожить ее с тобой, Гримм Родерик.

Это было именно то, что ему нужно было услышать. Его руки сжались у нее на талии, он коленями направил Оккама к выходу, и они вместе покинули Кейтнесс.


— Вот так я представляю себе сцену, как мужчина берет в жены женщину, — заметил довольный Джибролтар.


Пророчество Иллихов


Как гласит легенда, клан Иллихов будет процветать тысячу лет, рождая воинов, которые совершат великие подвиги во имя Олбани.

В плодородной долине Тулут вокруг Зала Богов поднимется замок, и многие будут домогаться того, что по праву принадлежит благословенному племени скоттов.

Провидцы предостерегают, что завистливый клан будет преследовать Иллихов, пока тех не останется только трое. Этих троих развеет, как вырванные с корнем семена, ветер измены, швыряя их по всей земле, и покажется, будто все они сгинули. Много горя и отчаянья опустится на святую долину.

Но внемлите надежде, сыны Одина, ибо всё, что ваше по праву, будет собрано его далеко простирающейся дланью. Когда юный Иллих найдет свою настоящую суженую, она приведет его домой, и враг будет разбит, и Иллихи будут процветать еще тысячу лет.

Глава 25

Они проскакали без остановок до самого вечера, и лишь в небольшой рощице Гримм натянул поводья, сдерживая Оккама. Выехав из Кейтнесса, он вытащил из сумки плед и туго обмотал его вокруг Джиллиан, создавая почти водонепроницаемый барьер между ней и разыгравшейся стихией.

С тех пор он не вымолвил ни слова. Лицо его было таким мрачным, что Джиллиан хранила молчание, предоставляя ему время разобраться со своими мыслями. Она прижалась к нему, наслаждаясь мощью его упругого тела. Гримм Родерик все-таки приехал за ней! И хотя такое неудачное выступление, возможно, и не было идеальным способом начать новую жизнь, — не беда. Потому что если Гримм Родерик украл женщину со свадьбы, он наверняка намеревается заботиться о ней до конца жизни, и это было все, чего она когда-либо желала, — жизни с ним.

К тому времени, когда он остановил Оккама, ледяной дождь стих, но зато резко упала температура. Надвигалась зима, и Джиллиан подозревала, что они направляются прямо на Северное нагорье, где ледяные ветры дули с силой, во много раз большей, чем на равнине. Она плотнее укуталась в плед, прячась от холодного воздуха.

Гримм спешился, спустил ее с седла и на миг сжал в объятиях.

— Боже, как я скучал по тебе, Джиллиан! — выдохнул он.

Она в восторге закинула голову.

— Что же тебя так надолго задержало, Гримм?

По выражению его лица ничего невозможно было понять. Он смущенно посмотрел на свои руки, которые сильно нуждались в мытье, и принялся удалять самые бросающиеся в глаза пятна, возясь с флягой воды и лоскутом.

— У меня была небольшая стычка по пути… — еле слышно пробормотал он.

Она внимательно оглядела его потрепанную одежду, но решила пока его не расспрашивать. Грязь и кровь явно были следами недавней битвы, но почему-то события последних нескольких дней не так уж сильно интересовали ее.

— Я не это имела в виду. Тебе понадобилось больше месяца, чтобы добраться до Кейтнесса. Трудно было решить, хочешь ли ты меня?

Она выдавила из себя дразнящую улыбку, чтобы скрыть от него кровоточащую душевную рану.

— Никогда не думай так, Джиллиан. Просыпаясь, я хотел тебя. Засыпая, я хотел тебя. Я смотрел на великолепный рассвет и мог думать только о том, чтобы разделить его с тобой. Когда мне попадался на глаза кусочек янтаря, я видел твои глаза. Джиллиан, я заболел, и жар спадает, только когда я возле тебя.

Она одарила его лучезарной улыбкой.

— Ты почти прощен. Так что скажи мне — что тебя так долго держало вдали от меня? Это потому, что ты считал себя недостаточно хорошим для меня, Гримм Родерик? Я имею в виду, потому, что у тебя нет титула?

Не получив ответа, она поспешила успокоить его.

— Ты же знаешь, что для меня это неважно. Не титул делает человека человеком, а ты, безусловно, самый лучший из людей. Почему же ты думаешь, что с тобой что-то не так?

Его упрямое молчание не послужило тем сдерживающим средством, на которое он рассчитывал; она просто сменила подход.

— Куин говорил мне, что ты считаешь своего отца сумасшедшим и боишься, что унаследовал его безумие. Он сказал, что это ерунда, и я должна сказать, что согласна с ним, потому что ты самый разумный человек из всех, кого я встречала — за исключением тех случаев, когда ты мне не доверяешь, что свидетельствует о вопиющих промахах твоей обычно безошибочной способности судить здраво.

Гримм посмотрел на нее в замешательстве.

— Что еще рассказал тебе Куин?

— Что ты любишь меня, — просто ответила она.

Одним стремительным движением Гримм обнял ее, погрузил ладони в ее волосы и принялся страстно целовать. Джиллиан наслаждалась его твердым, как камень, напиравшим телом, дразнящим языком, сильными ладонями, нежно обхватившими ее лицо, таяла на нем, без слов прося большего. Последний месяц разлуки и эти часы езды, когда она прижималась к его мускулистому телу, разожгли в ней неугасимое пламя желания. Последний час ее кожа в каждой точке соприкосновения с его телом покалывала, и трепещущий жар собрался у поясницы, просачиваясь ниже, пробуждая потрясающие ощущения. Совершенно забыв о земном, она витала в облаках, воображая во вгоняющих ее в краску деталях те многочисленные и разнообразные способы физической близости, которые ей хотелось испытать с ним.

Она вся задрожала от страсти, неистово отвечая на его поцелуй, и стала призывно притискиваться к его бедрам.

Гримм прекратил целовать так же неожиданно, как и начал.

— Нам надо ехать дальше, — с трудом выговорил он. — Путь не близок, девочка. Мне не хочется держать тебя на холоде дольше, чем ты выдержишь.

И он отстранился так резко, что Джиллиан открыла от удивления рот и чуть не вскрикнула от досады. Она так распалилась от его поцелуев, что холодный воздух был ей уже нипочем, и ей не хотелось ни секунды дожидаться продолжения.

Подрагивающие веки медленно закрылись, она стояла, слегка покачиваясь. Гримм внимательно взглянул на нее.

— Ты хорошо себя чувствуешь, девочка?

— Нет, — ответила Джиллиан, искоса взглянув на него из-под опущенных ресниц. — Откровенно говоря, я чувствую себя как-то странно, Гримм, и не знаю почему.

Гримм тут же снова подскочил к ней, и она приготовилась захлопнуть ловушку.

— Где ты чувствуешь себя странно, Джиллиан? Я не…

— Здесь… — она быстро взяла его за руку и положила ее себе на грудь, — и здесь, — она притянула другую его руку к своим бедрам.

Гримм сделал несколько глубоких шумных вдохов. Ему хотелось, чтобы его скачущее сердце замедлило свой бег, прекратило накачивать в пах кровь, и, возможно, включился его мозг — мысли его путались.

— Джиллиан, — вздохнул он с досадой.

— О Боже! — шаловливо воскликнула она, пробегая руками по его телу. — Похоже, ты страдаешь тем же недугом.

Ее рука, минуя плед, нашла его жезл, и Гримм издал низкий, рычащий гортанный звук. Оба заговорили одновременно.

— Здесь ледяной холод, девочка. Я не буду подвергать тебя…

— Я не…

— …опасности простуды ради своих низменных потребностей…

— …хрупкая, Гримм. А как насчет моих низменных потребностей?

— … и не смогу нормально любить тебя здесь!

— О, и ты всегда хотел меня нормально? — подзадоривала она его.

Их взгляды встретились, и его глаза потемнели от желания. Казалось, его парализовало, он замер в морозном воздухе и думал о каких-то вещах — за исключением той единственной, что была действительно важна для нее.

Низким грудным голосом Джиллиан проговорила:

— Сделай это! Возьми меня прямо сейчас.

Гримм прищурился и шумно вздохнул.

— Джиллиан…

В его ледяной голубизны глазах собиралась буря, и в первое мгновение Джиллиан не могла понять, что же она вызвала. Она вызвала зверя — ее зверя. И она хотела его именно таким.

Его страсть налетела на нее с силой морского шквала, обжигающего и соленого, первобытного в своей мощи и безудержного. Словно взрыв бросил их навстречу друг другу, сливая в единое целое. Гримм прижал ее к дереву, задрал вверх платье, сорвал свой плед, осыпая поцелуями ее веки, нос, губы, погружая язык ей в рот так глубоко, что ей показалось, будто она тонет в сладострастии этого мужчины.

— Ты мне нужна, Джиллиан Сент-Клэр! С тех пор, как я посадил тебя на Оккама, мне хотелось лишь стащить тебя с него и погрузиться в тебя, без объяснений или извинений — потому что ты мне нужна.

— Да, — страстно прошептала она. — Я тоже хочу именно этого!

И быстрым движением Гримм глубоко вошел в нее, а в ее теле уже поднялась буря и бушевала с опустошительной яростью урагана.

Джиллиан запрокинула голову и дала волю своему голосу, выкрикивая слова, которые могли слушать только дикие звери. Она страстно изгибалась, подавая бедра навстречу каждому его толчку. Впившись ногтями в его плечи, она закинула ноги вокруг его пояса и прижалась лодыжками к его мускулистым ягодицам. При каждом толчке ее спина прижималась к стволу дерева, и она использовала дерево, чтобы посильнее оттолкнуться и принять толчок его бедер как можно глубже в себя. Лишь звуки страсти срывались у них с губ; в словах просто не было необходимости. Обещая и клянясь соприкосновениями, их тела общались на древнем и понятном обоим языке.

— Джиллиан! — с ревом взорвался он внутри нее.

Безудержный восторженный смех вырвался у нее, когда бурный поток жидкого тепла вынес ее за пределы удовольствия, и она взбрыкнула, как норовистая кобылица.

Какой-то миг они благоговейно не выпускали друг друга из объятий. Прислонив к ней обмякшие обломки себя, он, казалось, не собирался шевелиться, словно хотел навсегда слиться с ней. И когда он снова начал каменеть внутри нее, она поняла, что ей все же удалось убедить его в том, что немного холодного воздуха полезно для души.


Гримм свистнул, подзывая Оккама. Вызвав коня из леса, он подтянул привязи на вьюках. Уже совсем стемнело, и им надо было отправляться в путь. Сегодня ночью укрыться будет негде, но к следующему дню они проникнут достаточно далеко в сердце нагорья, чтобы найти убежище на ночь. Он посмотрел через плечо на Джиллиан. Она должна быть счастлива, в тепле и безопасности, и это было для него сейчас самым главным.

— Ты голодна, Джиллиан? Тебе сухо? Тепло?

— Нет, да и да. Куда мы едем, Гримм? — мечтательно спросила она, все еще не в силах прийти в себя после изнурительной любви.

— В дне пути отсюда есть брошенный домик.

— Я не имею в виду — сейчас. Куда ты повезешь меня после этого?

Гримм задумался над ответом. Первоначально он планировал скакать прямо в Далкейт, затем уехать оттуда, захватив свои ценности и навьючив их на лошадей, но потом ему пришло в голову, что бегство, быть может, и не было такой уж необходимостью. По пути из Кейтнесса он много размышлял о том, что сказал ему однажды Куин. «Черт возьми, приятель, собери армию и разгроми Маккейнов раз и навсегда. Я знаю сотни людей, которые сражались бы за тебя. Я бы и сам встал под твои знамена». Сражался бы на его стороне и отряд Хока, и многие из тех, кого он знал при дворе, — наемники всегда жаждут войны.

Гримму не нравилась мысль о том, что придется увезти Джиллиан из Шотландии, от ее семьи. Он по себе знал, каково это — быть без рода. Если бы он одержал победу над Маккейнами, он мог бы купить поместье возле ее родового гнезда, и тогда ему пришлось бы бороться лишь с одним демоном. Можно было бы посвятить все свои силы сокрытию своей природы и своему обещанию стать для Джиллиан хорошим мужем.

«Обещай мне, что расскажешь ей правду», — произнес тогда Куин низким настойчивым шепотом прямо ему в ухо.

И Гримм кивнул в знак согласия.

«Но я не сказал, когда открою ей все», — сделал слабую попытку уклониться Гримм, глядя в ее невинное лицо. Быть может, в следующем году или когда-нибудь в далеком будущем? А пока надо было вести другие битвы.

— Мы едем в Далкейт. Тамошние лэрд и леди — мой хороший друг и его жена. Ты будешь в безопасности с ними.

Джиллиан встрепенулась, ее мечтательное настроение нарушила мысль о предстоящей разлуке.

— Что ты имеешь в виду под словами «ты будешь там в безопасности»? Разве не мы будем там в безопасности?

Гримм нервно теребил седло Оккама.

— Гримм, ты имел в виду «мы», верно?

Он что-то умышленно бессвязно пробурчал в ответ.

Джиллиан бросила на него долгий взгляд и тихо фыркнула.

— Гримм, ты ведь не собираешься отвезти меня в Далкейт и оставить там одну, так?

Она прищурилась, и ее взгляд предвещал бурю, которая не замедлит разразиться, если его намерения в действительности таковы.

Не поднимая головы от сбруи Оккама, Гримм ответил:

— Только на время, Джиллиан. Я должен кое-что сделать, и мне надо знать, что ты будешь в безопасности все это время.

Видя его нервозность, Джиллиан быстро оценила возможные варианты своего поведения. «Мой хороший друг и его жена», — сказал он, и эти люди наверняка знают кое-что об этом загадочном мужчине. Многообещающе, хотя она предпочла бы совсем другое. Ей хотелось, чтобы он поделился с ней, поведал о причине своего одиночества, но придется довольствоваться тем, что доступно. Быть может, прошлое было слишком мучительно, чтобы его вспоминать?

— Где находится Далкейт?

— На Северном нагорье.

— Возле твоих родных мест?

— Дальше. Придется дать круг в объезд Тулута, чтобы добраться до Далкейта.

— Зачем объезжать? Почему не поехать напрямую? — выуживала Джиллиан.

— Потому что я никогда не возвращался в Тулут и не собираюсь делать это сейчас. Кроме того, деревня была разрушена.

— Ну, если она разрушена, тогда совсем странно делать крюк. Зачем избегать пустого места?

Гримм поднял бровь.

— Тебе обязательно всегда быть такой логичной?

— А тебе обязательно всегда быть таким уклончивым? — отпарировала она, так же выгнув бровь дугой.

— Просто я не хочу туда, и все, понятно?

— Ты уверен, что деревня лежит в руинах?

Когда Гримм запустил руку в волосы, Джиллиан наконец поняла — Гримм Родерик ерошил свои волосы только тогда, когда она задавала вопрос, на который он не хотел отвечать. Она чуть не рассмеялась; если долго засыпать его вопросами, полетят клочья. Но ей нужны были ответы, и, пусть изредка, но ей все же удавалось откопать кое-какие сокровища. Почему он избегает Тулута, как страшнейшей чумы?

— О, Боже мой, — прошептала она, когда интуиция точно указала ей верный ответ. — Твоя семья еще жива, не так ли, Гримм?

Ледяной голубизны глаза вперились в нее, и она увидела в них жестокую борьбу. Гримм стал теребить свои боевые косички, а она прикусила губу в ожидании.

— Мой отец еще жив, — признался он.

Хотя она уже и сама пришла к этому выводу, услышанное признание нарушило ее душевное равновесие.

— Чего еще ты мне не сказал, Гримм?

— Куин сообщил тебе правду. Он безумный старик, — произнес Гримм с горечью в голосе.

— По-настоящему безумный, или ты хочешь сказать, что вы просто расходитесь во взглядах на определенные вещи, как это бывает у большинства людей с их родителями?

— Я не хочу говорить об этом!

— Сколько лет твоему отцу? У тебя есть другая родня, о которой я не знаю?

Гримм отошел в сторону и принялся расхаживать взад-вперед.

— Нет.

— Ну, и какой он, твой дом? Он в Тулуте?

— Он не в Тулуте, — процедил Гримм сквозь зубы. — Мой дом был в мрачном, жутком замке, высеченном в скале над Тулутом.

«Интересно, что еще удивительного можно узнать, если продолжить задавать ему вопросы?» — подумала Джиллиан.

— Если твой дом был в замке, тогда ты должен быть либо слугой… — она окинула его взглядом с головы до ног и покачала головой от внезапно пришедшей в голову мысли. — О! Я тут болтаю о титулах, а ты даже ничего не говоришь! Ты сын вождя, да? И, случайно, не старший? — спросила она почти в шутку.

Когда Гримм быстро отвел глаза, Джиллиан воскликнула:

— Ты хочешь сказать, что однажды станешь лэрдом? И твоего возвращения ждет целый клан?

— Никогда. Я никогда не вернусь в Тулут, и хватит об этом. Мой отец — спятивший старый ублюдок, и замок лежит в руинах. Вместе с деревней много лет назад была уничтожена половина моего клана, и, я уверен, оставшаяся половина рассеялась по миру, чтобы убежать от старика и начать новую жизнь в другом месте. Сомневаюсь, чтобы в Тулуте хоть кто-нибудь остался — вероятнее всего, одни развалины.

Гримм украдкой взглянул на Джиллиан — понять, как та восприняла его признание.

В голове Джиллиан начался бешеный водоворот мыслей. Что-то не складывалось, и она знала, что ей не хватает важной информации. Родные места Гримма находились где-то по пути к тому месту, куда они направлялись, и ответы лежали в осыпающихся старых развалинах, в «спятившем старом отце» и в проницательности, которая укажет ей дорогу в сокровенные глубины души Гримма.

— Почему ты покинул свой дом? — тихо спросила она.

Гримм повернулся к ней лицом, и его глаза засверкали в угасающем свете дня.

— Джиллиан, пожалуйста, не так много вопросов сразу. Дай мне время. Все это… я не говорил об этом с тех пор, как это случилось.

В его глазах стояла безмолвная мольба о терпении и понимании.

— Я дам тебе время. И буду терпеливой, но не сдамся.

— Обещай мне это, — произнес он с неожиданной серьезностью. — Обещай мне, что никогда не откажешься, что бы ни случилось.

— От тебя? Ни за что. Боже мой, да после того, как ты меня третировал, когда я была маленькой, я все равно не отказалась от тебя, — не задумываясь, ответила она, надеясь развеять его мрачное настроение.

— От нас, Джиллиан. Обещай, что никогда не откажешься от нас.

Он снова притянул ее к себе, глядя на нее так внимательно, что у нее перехватило дух.

— Обещаю, — прошептала она. — И учти, я отношусь к своему слову так же серьезно, как любой воин.

Гримм едва заметно расслабился, надеясь, что ему никогда не придется напоминать ей о ее словах.

— Ты точно не хочешь есть? — быстро сменил он тему.

— Могу подождать, пока мы не сделаем привал на ночь, — рассеянно бросила Джиллиан — она была слишком занята своими мыслями, чтобы думать о физиологических потребностях. Ее больше не интересовало, почему он появился так поздно, в крови и грязи. Он пришел, и этого пока что достаточно.

Были другие, более важные вопросы, на которые ей нужны были ответы.

Когда они вновь сели в седло, он притянул ее к себе, и Джиллиан расслабилась, блаженствуя от ощущения его крепкого тела, прижимающегося к ней.

Через несколько часов Джиллиан приняла решение. Женщина должна действовать женскими методами. Утром она планировала внезапно заболеть необъяснимой болезнью, которая потребовала бы найти постоянное укрытие задолго до того, как они достигнут Далкейта. Она и понятия не имела, что к утру природа возьмет все в свои руки, проявив при этом извращенное чувство юмора.

Глава 26

Джиллиан перевернулась на другой бок, потянулась и попыталась разглядеть Гримма в тусклом свете. Окна домика были завешены шкурами, спасавшими от пронизывающего ветра, но пропускавшими мало света. Огонь уже много часов назад догорел до углей, и в их янтарных отблесках ее возлюбленный был похож на отлитого из бронзы воина, героического, могучего викинга. Он вытянулся на меховых носилках, забросил одну руку за голову, а другую положил на грудь.

Боже правый, как же он был прекрасен! Во сне его лицо обладало совершенством, навевавшим мысли об архангеле, сотворенном Богом в минуты радости. Над глазами, опушенными густыми ресницами, разлетались черными дугами брови. Хотя в уголках глаз расползались крохотные морщинки, вокруг рта было видно очень мало «морщин смеха» — недостаток, который она намеревалась исправить. Прямой и гордый нос, а губы… она могла бы целый день просто любоваться этими твердыми розовыми губами, чувственно изгибавшимися даже во сне. И Джиллиан запечатлела легкий, как шепот, поцелуй в ямочку на подбородке.

Когда они приехали сюда прошлой ночью, Гримм развел огонь и растопил для ванной множество ведер снега. Они вместе сели в бадью, дрожа на холодном воздухе, пока жар страсти не согрел их до костей. На роскошной куче шкур они без слов обновили свои клятвы друг другу. «Этот мужчина совершенно неутомим», — довольно подумала она, и тело ее приятно заныло от последствий любовного марафона. Он показал ей такое, от чего у нее загорелись щеки, а сердце заколотилось в предвкушении большего.

Волнующие мысли быстро улетучились, когда она снова пошевелилась, — от внезапной дурноты у нее перехватило дух, и она повернулась на бок и стала ждать, пока неприятное ощущение уйдет. Накануне они мало ели, зато много занимались «физическими упражнениями», и она заключила, что, вероятно, голодна. Боли в животе определенно облегчат осуществление ее плана — убедить Гримма в том, что она слишком больна, чтобы скакать в Далкейт. Какую болезнь выдумать? Расстройство желудка может оказаться недостаточно убедительным, чтобы заставить его рассмотреть возможность остановки в деревне, которую он поклялся никогда больше не видеть.

В этот неподходящий момент нахлынула еще одна волна тошноты, и Джиллиан нахмурилась, когда в голову пришла мысль, что, возможно, она действительно заболела уже потому, что собиралась притвориться больной. Она лежала неподвижно, ожидая, когда недомогание пройдет, и мысленно представляла себе свою любимую еду — в надежде, что воображение притупит муки голода.

Мысли о жареной свинине Кейли согнули ее пополам. От представления запеченной в тесте рыбы у нее моментально начались позывы к рвоте. Хлеб? Звучит не так уж и плохо. Чем толще корочка, тем лучше. Она попыталась тихонько отодвинуться от Гримма, чтобы дотянуться до переметной сумки, где накануне видела каравай черного хлеба, но во сне он обнял ее талию. Она тихонько попыталась разжать пальцы, но те сжимали ее, как железные тиски. Когда нахлынула новая волна тошноты, Джиллиан застонала и свернулась калачиком, схватившись за живот. От этого звука Гримм моментально проснулся.

— С тобой все в порядке, девочка? Я не сделал тебе больно?

Испугавшись, что он имеет в виду не в меру бурные любовные утехи, Джиллиан поспешила заверить его в обратном. Ей не хотелось давать ему повод задумываться перед тем, как снова доставлять ей такое удовольствие.

— Немножко побаливает, и все, — сказала она и застонала, когда желудок снова вывернуло.

— Что это?

Гримм вскочил в постели, и, несмотря на свое жалкое состояние, она вновь изумилась его красоте. Его черные волосы упали на лицо, и хотя при мысли о еде ее тошнило, его губы все еще выглядели аппетитно.

— Я не ударил тебя во сне? — прохрипел он. — Что это? Скажи мне, девочка!

— Просто мне нехорошо. Я не знаю, что случилось. Живот болит.

— Еда не поможет?

Он быстро порылся в сумках и, вытащив большой кусок жирной соленой говядины, сунул ей под нос.

— О нет! — взвыла Джиллиан, вскакивая на колени. Она как можно быстрее поползла в сторону, но успела пройти лишь несколько футов прежде, чем ее вырвало. В мгновение ока Гримм оказался рядом, отводя волосы от ее лица.

— Нет! — вскрикнула она. — Даже не смотри на меня.

Джиллиан в жизни нечасто тошнило, но, когда это случалось, она терпеть не могла, когда кто-нибудь видел ее слабость, вызванную неподвластными ей силами. От этого она чувствовала себя совершенно беспомощной.

Вероятно, это было наказанием за то, что она замышляла обман. «Но это все нельзя назвать справедливым», — сердито подумала она. Ведь она никогда прежде не обманывала — и, конечно же, имела право сделать это один раз — особенно когда это было задумано для такого хорошего дела. Им надо остановиться в Тулуте. Ей нужны были ответы, которые, как она подозревала, могли быть найдены только при возвращении к корням Гримма.

— Тише, девочка, все в порядке. Что я могу сделать? Что тебе нужно?

«Это не мог быть яд», — судорожно перебирал в уме все возможности Гримм. Он сам готовил пищу, которую они ели накануне — из оленины, которую он добыл и засолил, когда прятался в горах. «Тогда что это?» — ломал он себе голову, барахтаясь в потоке эмоций: беспомощности, страха, понимания того, что эта женщина в его объятиях значила для него все и что он взял бы на себя любую болезнь, какая у нее была, если бы мог хоть как-то помочь ей.

Джиллиан снова конвульсивно содрогнулась в его руках, и Гримм обнял ее дрожащее тело.

Прошло какое-то время, и Джиллиан перестала дрожать. Когда она наконец успокоилась, он завернул ее в теплое одеяло и согрел над огнем немного воды. Пока он обмывал Джиллиан лицо, она лежала абсолютно неподвижно. Он был загипнотизирован ее красотой; несмотря на болезнь, она казалась такой светлой: полупрозрачная кожа цвета слоновой кости, темно-розовые губы, нежно рдеющие от прилива крови щеки…

— Ты чувствуешь себя лучше, девочка?

Глубоко вздохнув, она кивнула.

— Кажется, да. Но я не уверена, что смогу проехать очень далеко сегодня. Нет ли такого места, где можно было бы остановиться до Далкейта? — жалобно промолвила она.

— Возможно, нам вовсе не следует ехать, — уклонился он от ответа, но надо было двигаться дальше, и он знал это. Задержаться здесь еще на день было крайне опасно. Если Маккейны преследовали их, этот лишний день мог стоить им жизни. Закрыв глаза, он размышлял над дилеммой. Что, если они отправятся в путь, а ей станет еще хуже? Куда он мог отвезти ее? Где они могли бы спрятаться, пока она не поправится настолько, что снова сможет сесть на коня?

«Конечно, — подумал он язвительно. — Тулут!».

Глава 27

По мере приближения к родной деревне Гримм все больше погружался в угрюмое молчание.

Весь день они неторопливо ехали, часто останавливаясь на отдых, и Джиллиан быстро восстановила привычную бодрость. Но, несмотря на улучшившееся самочувствие, она принуждала себя продолжать притворство, — слишком близко были они к Тулуту, чтобы можно было допускать в душу сомнения.

Им надо в Тулут. Это было необходимо, независимо от того, одобряла ли она свои поступки или нет. Она не питала никаких иллюзий насчет того, что Гримм вернулся бы добровольно. Будь его воля, он забыл бы о самом существовании этой деревни. И хотя она смирилась с тем, что Гримм не мог заставить себя говорить о прошлом, у нее было подозрение, что возвращение в Тулут было более необходимым для него, чем для нее. Вполне возможно, что ему нужно было вновь встретиться со своими воспоминаниями и таким образом избавиться от них.

Что касается ее самой, ей надо было увидеть все воочию и пощупать руками, поговорить с его «спятившим» отцом и выудить из окружающих необходимую информацию. В развалинах и обломках разрушенного замка могли найтись подсказки, которые помогут ей понять любимого человека.

Джиллиан взглянула на его ладонь, такую большую, что та почти накрывала обе ее, — другой рукой он управлял Оккамом. Что же, по его мнению, было с ним не так? Благородный и честный, разве что не говорит о своем прошлом. Сильный, бесстрашный, лучший воин из всех, когда-либо ею виденных. Практически непобедимый. Затмевающий все эти легенды о мифических зверях и берсерках.

И она улыбнулась, подумав, что все эти легенды рождались там, где появлялись такие люди, как Гримм. А что, у него даже были такие же свирепые голубые глаза. Существуй берсерки на самом деле, он мог бы быть одним из тех могучих воинов, мечтательно подумала она. Ее вовсе не удивило, что он был сыном вождя, — благородством была отмечена каждая черта его великолепного лица. И, вздохнув от удовольствия, Джиллиан откинулась ему на грудь.

— Мы почти приехали, девочка, — успокаивающе сказал Гримм, неверно истолковав ее вздох.

— Мы поедем в замок? — слабым голосом спросила она.

— Нет. На утесе под названием Вотанов провал есть несколько пещер, где можно укрыться. Я играл там мальчиком и хорошо их знаю.

— А в замке не было бы теплее? Мне так холодно, Гримм, — она задрожала — как она надеялась — весьма убедительно.

— Если мне не изменяет память, Мальдебанн лежит в руинах.

Гримм плотнее подвернул плед у нее на плечах и сильнее прижал ее к своему горячему телу.

— Я не уверен, что там остались какие-нибудь стены. Кроме того, если мой отец все еще где-то поблизости, он, вероятно, бродит призраком по обваливающимся залам.

— Ну, а как насчет деревни? Наверняка там остались некоторые из твоих людей?

Ей не хотелось лишать себя встреч с людьми, которые могли бы знать что-нибудь об ее воине-горце, раз уж ей удалось уговорить его приехать в Тулут.

— Джиллиан, они вырезали всю деревню. Подозреваю, она совсем брошена. Нам сильно повезет, если даже пещеры еще проходимы. Некоторые туннели обвалились, а многие завалены камнями еще в те годы, когда я там играл.

— Тем больше причин ехать в замок, — быстро сориентировалась она. — Похоже, пещеры опасны.

Гриму шумно выдохнул.

— Ну и настырная же ты девчонка!

— Просто мне так холодно, — захныкала она, отгоняя прочь вину, которую чувствовала, обманывая его. А ведь этот обман был пользы ради!

Его руки крепче обняли ее.

— Я позабочусь о тебе, Джиллиан, обещаю!


— Где они, Гиллес? — поинтересовался Ронин.

— Почти в трех милях к востоку, милорд.

Ронин нервно одернул свой тартан и повернулся к брату.

— Я хорошо выгляжу?

Бальдур усмехнулся.

— Я хорошо выгляжу? — повторил он деланным фальцетом, красуясь перед воображаемой аудиторией.

Ронин ткнул его кулаком.

— Прекрати, Бальдур. Это важно. Сегодня я знакомлюсь с женой своего сына.

— Точнее, сегодня ты знакомишься со своим сыном, — поправил Бальдур.

Ронин потупил взгляд в каменный пол.

— Да, это точно, — наконец сказал он, запрокинув голову и встревоженно глядя на Бальдура. — Что, если он до сих пор меня ненавидит? Что, если он подъедет, плюнет мне в лицо и ускачет прочь?

Улыбка сползла с губ Бальдура.

— Тогда я изобью парня до бесчувствия и свяжу, и мы вдвоем поговорим с ним. Убедительно и не спеша.

Лицо Ронина вмиг просветлело.

— Ну, вот и план, — оптимистично заметил он. — Может, поступить так сразу же, что скажешь?

— Ронин!

Ронин пожал плечами.

— Просто это представляется мне самым верным способом, — защищаясь, сказал он.

Бальдур окинул оценивающим взглядом брата: нервные мозолистые пальцы, разглаживающие парадный килт, гладко зачесанные черные волосы, щедро посеребренные сединой. Украшенный драгоценными камнями кинжал и густой бархатистый спорран, широкие плечи и уже не слишком узкая талия. Он казался выше ростом, и осанка была горделивее, чем все эти долгие годы. В голубых глазах отражались радость, надежда и… страх.

— Ты прекрасен во всем, лэрд, — тихо молвил Бальдур. — Любой сын гордился бы назвать тебя отцом.

Сделав глубокий вдох, Ронин сдержанно кивнул.

— Будем надеяться, что ты прав. Знамена вывесили, Гиллес?

Гиллес заулыбался и закивал головой.

— Вы действительно выглядите величественно, милорд, — добавил он с гордостью. — И, должен сказать, Тулут производит замечательное впечатление. Долина просто сверкает. Любой парень был бы рад увидеть здесь свое будущее поместье.

— А Зал Предков, его убрали и открыли? А факелы зажгли?

— Да, милорд, и я повесил портрет в столовой.

Ронин жадно вдохнул и стал расхаживать по комнате.

— Жителям деревни сообщили? Всем?

— Они ждут на улицах, Ронин, и знамена вывесили по всему Тулуту тоже. Ты организовал замечательную встречу, — отозвался Бальдур.

— Будем надеяться, что и он так подумает, — пробормотал Ронин, продолжая расхаживать по комнате.


Пальцы Гримма сжались на талии Джиллиан, когда Оккам стал осторожно взбираться по тропе к Вотанову провалу.

У него не было намерений везти Джиллиан в холодные и сырые пещеры, из которых их мог выкурить дым костра, если бы ветер неожиданно изменил направление и начал гулять по одному из туннелей, но с утеса можно было оценить состояние деревни и замка. И если там что-нибудь еще осталось, поискать дымок очага — если кто-нибудь еще населял призрачную деревню. Кроме того, желательно, чтобы Джиллиан сразу же увидела, какое это безлюдное место, и сама захотела бы побыстрее отправиться дальше, в Далкейт, как только будет в состоянии сесть на коня. Похоже, выздоравливала она быстро, хотя была еще слаба и постоянно жаловалась на приступы тошноты.

Солнце поднялось над вершиной утеса. Оно не зайдет еще несколько часов, что давало предостаточно времени, чтобы оценить возможную опасность и найти убежище где-нибудь в разрушенной деревне. Если завтра утром Джиллиан почувствует себя хорошо, можно будет помчаться к берегам Далкейта. Чтобы не привести Маккейнов к поместью Дугласа, он собирался остановиться в близлежащей деревне и послать гонца за Хоком. Они встретятся тайно, чтобы обсудить возможности сбора армии и спланировать будущее Джиллиан и его самого.

Когда показались высокие каменные столбы Вотанова провала, у Гримма до боли стиснуло грудь. Когда же они вышли на каменистую тропинку, ему даже пришлось заставить себя дышать глубоко и равномерно. Он не ожидал, что горькие воспоминания нахлынут с такой силой. В последний раз он взбирался по этой тропинке пятнадцать лет назад, и это навсегда изменило его жизнь. «Услышь меня, Один! Я вызываюсь в берсерки…». Он взошел туда мальчиком, а спустился чудовищем.

Его ладони сжались в кулаки. Как он мог подумать о возвращении сюда? Но к нему в поисках тепла льнула Джиллиан, и он знал, что вступил бы в Тулут, даже если бы его населяли орды демонов — главное, чтобы ей было тепло и безопасно.

— С тобой все в порядке, Гримм?

«Как это похоже на Джиллиан!» — восхитился он. Несмотря на собственную болезнь, она тревожилась о нем.

— Со мной все отлично. Скоро согреемся, девочка. Отдыхай.

Голос у него был такой обеспокоенный, что ей пришлось прикусить язык, чтобы не вырвалось невольное признание.

— Через секунду ты сможешь увидеть место, где раньше стояла моя деревня, — проговорил он огрубевшим от горя голосом.

— Не могу себе представить, каково было бы увидеть разрушенным Кейтнесс. Я не хотела приводить тебя назад в место, вызывающее такие мучительные…

— Это случилось много лет назад. Почти как в другой жизни.

Когда они поднялись на вершину гребня, Джиллиан выпрямилась в седле и принялась с любопытством рассматривать окрестности.

— Там, — направил Гримм ее внимание на утес. — С того выступа вся долина видна как на ладони.

И горько улыбнулся.

— Я часто приходил сюда, чтобы окинуть взором земли, думая, что не родился еще парень счастливее меня.

Джиллиан невольно вздохнула.

Оккам двинулся вперед уверенной поступью, и при приближении к обрыву у Джиллиан перехватило дух.

— Пещеры под нами, за той каменной россыпью, где склон горы наиболее крут. Мой лучший друг Аррон и я однажды поклялись нанести на карту каждый туннель, каждый зал, но проходы, казалось, тянулись в бесконечность. Мы почти уже составили карты четверти пещер, когда… когда…

На Джиллиан нахлынули угрызения совести за то, что она заставила его снова столкнуться лицом к лицу с его демонами.

— Твоего друга убили в битве?

— Да.

— Твой отец был ранен в той битве? — тихо спросила она.

— Он должен был умереть, — натянуто произнес Гримм. — Маккейн погрузил боевой топор ему в грудь по самое топорище. Удивительно, что он выжил. Несколько лет после этого я считал его мертвым.

— А твоя мать? — шепотом спросила она.

Наступила тишина, нарушаемая лишь хрустом глинистого сланца под копытами Оккама.

— Мы сейчас все увидим, девочка.

Взгляд Джиллиан был прикован к краю утеса, где скала резко обрывалась, обращаясь в горизонт. В сотнях футов внизу находятся пепелища Тулута. Она выпрямилась в тревоге, чуть не свалившись с коня, и подготовилась к мрачной картине.

— Держись, девочка, — успокоил Гримм, когда они сделали последние несколько шагов к краю обрыва и посмотрели на безжизненную долину.

Почти пять минут он ничего не говорил, Джиллиан даже не была уверена, дышал ли он. Но она и сама не была уверена, дышит ли она.

Под ними, раскинувшись на берегах кристально чистой реки и нескольких сверкающих озер, бурлил оживленный город с белыми домиками, окрашенными полуденным солнцем в мягко-янтарный цвет. Сотни домов были рассыпаны по долине, они стояли ровными рядами вдоль ухоженных дорог. Из труб лениво закручивался дым уютных очагов, и, хотя голосов не было слышно, повсюду виднелись кучки бегающих и играющих детей. По улицам, на которые изредка забредали овца или корова, ходили люди. В небольшом садике играли два волкодава. Вдоль главной улицы, проходившей по центру города, развевались и хлопали на ветру ярко раскрашенные знамена.

Пораженная Джиллиан скользнула взглядом по долине вдоль реки, которая, пенясь, стекала из подземного источника у подножья горы, на горе высился каменный замок. Ладонь ее взлетела ко рту, подавляя потрясенный возглас. Совсем не это она ожидала увидеть.

Мрачный и ужасный замок — так Гримм называл его.

Ничто не могло так не соответствовать истине. Замок Мальдебанн был самым красивым сооружением, когда-либо попадавшимся ей на глаза. Изысканные резные башни и царственный фасад словно были высвобождены из горы молотком и резцом скульптора с богатой фантазией. Возведенный из бледно-серого камня, он вздымался могучими арками до головокружительных высот. Гора эффектно перекрывала долину, и замок раскинулся по всей ее ширине, простирая на восток и на запад крылья-пристройки.

Рядом с этими могучими башнями Кейтнесс показался бы загородным домиком — нет, скорее, детским шалашом на дереве. Неудивительно, что замок Мальдебанн стал объектом нападения; он занимал невероятно выгодное стратегическое положение. Дозорная площадка наверху была испещрена десятками фигур в военной форме. За решеткой виднелись крепостные ворота, взмывавшие на пятьдесят футов вверх. Нижние дорожки были усеяны пестро разодетыми женщинами и детьми, суетливо бегающими с корзинами в руках.

— Гримм? — ахнула Джиллиан.

Руины? Лоб ее поморщился в недоумении. Как такое может быть? Неужели Гримм неправильно понял, кто все-таки проиграл ту роковую битву много лет назад?

Над крепостными воротами замка полоскалось на ветру огромное знамя с крупными вышитыми буквами. Джиллиан прикрыла веки и прищурилась — совсем как Зеки, — но разобрать слов не смогла.

— Что там вышито, Гримм? — едва слышно прошептала она, испытывая благоговейный страх перед неожиданным видом благоденствия и преуспевания, простирающимся перед ее глазами.

Долгое время Гримм не отвечал. Она слышала, как он тяжело дышит у нее за спиной, и его тело стало таким же твердым, как камни, на которых стоял, переминаясь, Оккам.

— Ты думаешь, какой-нибудь другой клан захватил эту долину и отстроился здесь? — неуверенно предположила она, цепляясь за любое объяснение происходящего.

Гримм выдохнул с присвистом, дополнив вздох многозначительным стоном.

— Сомневаюсь, Джиллиан.

— Это возможно, не так ли? — не унималась она. Если нет, тогда Гримм, возможно, действительно страдал сумасшествием, потому что только безумец мог назвать этот великолепный город развалинами.

— Нет.

— Почему? Я хочу сказать, как ты можешь быть уверен в этом? Я даже не могу рассмотреть их пледы.

— Потому что на том знамени написано: «Добро пожаловать, сын», — в ужасе прошептал Гримм.

Глава 28

— Как я должна все это понимать, Гримм? — нарушила Джиллиан напряженное молчание, становившееся все более угнетающим.

Гримм безучастно смотрел на долину, и Джиллиан вдруг ощутила странное смущение.

— Как ты должна все это понимать?

Соскользнув с Оккама, Гримм опустил ее на землю рядом с собой.

— Ты? — повторил он скептически.

Для него самого это все было совершенно непостижимым. Его дом не только не был пепелищем, рассеянным по долине, каким должен был быть, но на башенках развевались еще и эти чертовы приветственные знамена.

— Да, — наседала на него Джиллиан. — Я. Ты говорил мне, что здесь все разрушено.

Гримм не мог оторвать глаз от открывавшейся внизу картины. Он был ошеломлен, и потрясение сокрушило все надежды на логическое объяснение увиденного. Тулут был в пять раз больше прежнего, вокруг виднелись аккуратные поля возделанной земли, дома были вдвое крупнее прежнего. Разве все не должно казаться меньше, когда человек вырастает? Его разум протестовал, он чувствовал, что совершенно запутался. Тогда он скользнул взглядом по камням за спиной, отыскивая скрытый вход в пещеру, чтобы убедиться в том, что он действительно стоит в Вотановом провале и под ним действительно раскинулся Тулут. Текущая по долине река казалась вдвое шире, чем раньше, и была голубее лазури, — даже гора, черт возьми, выросла! А сам замок Мальдебанн? Неужели он сменил цвет? Он запомнился Гримму как огромный монолит, высеченный из чернейшего обсидиана, зловещий и угловатый, облепленный мхом и уставленный статуями химер. Его взгляд изумленно скользил по плавным линиям бледно-серого привлекательного строения, населенного людьми, а не тенями, жизнерадостно бурлящего, украшенного — о, Боже! — знаменами.

Знаменами с надписью: «Добро пожаловать домой!».

Гримм опустился на колени, открыл глаза как можно шире, закрыл их и потер, затем снова открыл. Джиллиан с любопытством наблюдала за ним.

— Не исчезает, да? — сочувственно поинтересовалась она. — Я тоже пробовала.

Гримм коротко взглянул на нее, и она, к своему удивлению, увидела полуулыбку, искривившую его губу.

— Ты находишь это забавным, девочка? — с непонятной обидой произнес Гримм.

Сострадание мгновенно преобразило черты Джиллиан, и она нежно положила руку ему на плечо.

— О, нет, Гримм. Не подумай, что я смеюсь над тобой. Я смеюсь над тем, как мы оба ошеломлены, и отчасти я смеюсь от облегчения. Я ожидала увидеть страшную картину. Такого мы точно неожидали! Я знаю, что для тебя это двойное потрясение, но я подумала, что это смешно, потому что, судя по всему, ты чувствуешь примерно то же, что чувствовала я, когда ты вернулся в Кейтнесс.

— Как это, девочка?

— Ну, когда я была маленькой, ты казался мне таким большим! Я имею в виду чудовищно огромным, самым большим человеком в мире. И, когда ты вернулся, поскольку я сама стала больше, то ожидала, что ты наконец покажешься мне меньше. Не меньше меня, но, по крайней мере, меньше, чем в последний раз, когда я видела тебя вблизи.

— И? — заинтересовался он.

Джиллиан смущенно покачала головой.

— Ничего подобного. Ты выглядел еще больше.

— И к чему ты это говоришь?

Гримм оторвал взгляд от долины и повернулся к Джиллиан.

— Ну, ты ожидал увидеть что-то маленькое, не так ли? Подозреваю, то, что ты увидел, оказалось намного больше. И это тебя потрясло, верно?

— Я все еще не понимаю, к чему ты клонишь, — сухо заметил он.

— Тебе следовало бы слушать в детстве больше сказок, — поддразнивая его, сказала Джиллиан. — Я это к тому, что память может быть обманчивой, — пояснила она. — Возможно, деревню так и не разрушили полностью. Возможно, тебе так лишь показалось, когда ты уезжал. Ты уезжал ночью? Может, было слишком темно, чтобы разглядеть все как следует?

Гримм взял ее за руку, и они вместе встали на колени на краю обрыва. Когда он покидал Тулут, действительно была ночь, и все вокруг застилал густой дым. Для четырнадцатилетнего парня это было ужасающей сценой, и он уходил в полной уверенности, что его деревня и дом разрушены, а сам он превратился в опасного зверя. Уходил с ненавистью и отчаянием, не ожидая ничего хорошего от жизни. Сейчас, пятнадцать лет спустя, он стоял на коленях на том самом гребне, держась за руки с женщиной, которую любил больше жизни, и смотрел на невероятную картину, разворачивающуюся внизу. Если бы с ним не было Джиллиан, он, возможно, поджал бы хвост и убежал, так и не позволив задуматься над тем, какое странное волшебство властвовало в этой долине. Он поднес руку Джиллиан к губам и поцеловал.

— Мои воспоминания о тебе никогда не были обманчивыми. Я всегда думал о тебе, как о лучшем, что дала мне жизнь.

Глаза Джиллиан расширились. Она попыталась заговорить, но вместо слов у нее вышел лишь какой-то булькающий звук. Гримм оцепенел, истолковав этот звук как вскрик боли.

— Как же это я держу тебя на холоде, когда ты больна?

— Это не то… нет, — запинаясь, возразила она. — Правда, сейчас я чувствую себя намного лучше. — Встретив его подозрительный взгляд, Джиллиан добавила: — Мне действительно поскорее надо попасть в более теплое место. А этот замок определенно выглядит теплым.

Она с надеждой посмотрела в сторону замка.

Взгляд Гримма снова метнулся в долину. Замок действительно казался теплым и хорошо укрепленным. И, черт возьми, он казался самым безопасным местом, куда бы он мог ее отвезти, так почему бы и нет? Везде были развернуты знамена с призывом «Добро пожаловать!». Если их преследовали Маккейны, где было бы лучше принять бой? Как странно было возвращаться в Тулут после всех этих лет, и теперь по пятам за ним снова шли Маккейны. Замкнется ли, наконец, это круг, может быть, тогда все закончится? Возможно, им вовсе не придется ехать в Далкейт, чтобы собирать армию и воевать с Маккейнами.

Но сначала ему придется встретиться с отцом. Шумно вздохнув от досады, Гримм стал взвешивать все возможные варианты развития событий. Как мог он спуститься в долину, где обитали все его глубочайшие страхи? Но как он объяснил бы это Джиллиан, если бы развернулся и уехал? Что, если вернется ее болезнь? Что, если они попадутся в лапы Маккейнам? Наплыв вопросов, на которые не было видно ясных ответов, поставил его в тупик. Обнаружить, что Тулут стал таким… таким прекрасным местом… этого его потрясенный ум постичь не мог.

Джиллиан поморщилась и потерла живот. Руки Гримма сжали ее запястья, и он призвал на помощь свою легендарную силу воли, осознавая, что до окончания этого дня ему понадобится она вся, до последней капли.

Выбора не было. Они сели на коня и начали спуск в долину.


— Едут!

Казалось, Ронин не находит себе места.

— Да расслабься ты, — пожурил его Бальдур. — Все будет хорошо, вот увидишь.

Макиллих скорчил гримасу.

— Легко тебе говорить. Это же не твой сын! Говорю тебе, он плюнет мне в лицо.

Бальдур покачал головой, стараясь не рассмеяться.

— Если ты боишься только этого, старик, тогда тебе не о чем волноваться.


Гримм и Джиллиан спустились по гребню Вотанова провала, объехали вокруг его основания и выехали на дорогу в долину. Пять огромных гор образовывали природную крепость, возвышающуюся над долиной, они поднимались, как пальцы разжатой руки. Защищенную «ладонь» занимал поселок — зеленый, бурлящий жизнью. Джиллиан быстро заключила, что когда много лет назад на Тулут напали Маккейны, они, должно быть, были либо слишком самонадеянны, либо обладали огромным численным перевесом.

Словно прочтя ее мысли, Гримм пояснил:

— Нас не всегда было так много, Джиллиан. За последние пятнадцать лет Тулут, похоже, не только восполнил потери в битве с Маккейнами, но и увеличил население… — он обвел ошеломленным взглядом долину, — почти в пять раз.

Он присвистнул и покачал головой.

— Здорово кто-то отстроился.

— Ты уверен, что твой отец безумен?

Гримм поморщился.

— Да.

«Так же уверен, как и во всем остальном, что казалось мне незыблемым еще несколько минут назад», — добавил он про себя.

— Ну, в качестве безумного он определенно сотворил здесь чудеса.

— Я не верю, что это он. Должно быть, здесь происходит что-то другое.

— А знамя со словами «Добро пожаловать, сын»? Мне казалось, ты говорил, что у тебя нет братьев.

— Нет, — натянуто бросил Гримм.

Он понял, что скоро они ясно увидят первое из этих знамен, и пожалел, что не сказал Джиллиан правду: не было абсолютно никаких сомнений относительно того, кого ожидали в Тулуте. Он сказал ей не всю правду — на десятках знамен, развешенных по всему городу, на самом деле было вышито: «Добро пожаловать домой, Гаврэл».

Джиллиан заерзала, пытаясь получше разглядеть окружающее. Несмотря на все тревоги, ее пышные бедра, извивающиеся у его паха, посылали молнии вожделения по его жилам. Воспоминания о прошлой ночи дразнили его тело, но он не мог позволить себе отвлечься.

— Не двигайся, — зарычал Гримм.

— Я просто хотела посмотреть…

— Если ты будешь так извиваться, девочка, то упадешь на спину и увидишь небо.

Гримм притянул ее к себе, чтобы она почувствовала, к чему привело ее ерзанье. Больше всего ему хотелось сейчас забыться а объятиях Джиллиан и унести ее, истомно удовлетворенную, за много миль в другом направлении.

Когда они приблизились к знаменам на расстояние, с которого можно было прочесть слова, вышитые на них, Джиллиан снова подалась вперед. Гримм внутренне содрогнулся, готовясь к вопросам, которые, как он знал, непременно последуют.

— Ба, да ведь это все не имеет к тебе никакого отношения, Гримм, — недоуменно проговорила она. — На этом знамени нет слов «Добро пожаловать домой, сын». Там написано: «Добро пожаловать домой, Гаврэл!».

Она замолчала, покусывая губу.

— Кто такой Гаврэл? И как тебе удалось прочесть все это с такого расстояния, но при этом спутать слово «сын» со словом «Гаврэл»? Эти слова совсем не похожи.

— Тебе обязательно быть такой логичной? — вздохнул Гримм и снова подумал о том, чтобы развернуть Оккама и без каких-либо объяснений рвануть в другом направлении, но он знал, что это было бы лишь временной отсрочкой. В конце концов Джиллиан так или иначе привела бы его назад.

Пришло время взглянуть в лицо своим демонам — очевидно, всем сразу. Ибо из-за поворота дороги навстречу им двигался целый парад вместе с горнистами и барабанщиками, и — если он вообще мог еще доверять памяти хоть в чем-то — человек, едущий впереди, был поразительно похож на его отца. Как и тот, который ехал рядом с ним. Взгляд. Гримма заметался между ними в поисках какой-нибудь подсказки, позволившей бы определить, кто из них его отец.

Внезапно его осенило: потрясенный до временного затмения состоянием родных мест, он совершенно не учел одного обстоятельства. В тот момент, когда он увидел процветающий Тулут, испытанное потрясение заставило его глубочайший страх отступить в глубины сознания. Теперь же этот страх возвращался с силой приливной волны, заливая его тихим отчаянием.

Если можно было доверять памяти — и это, казалось, стало основным вопросом дня, — к нему приближались знакомые лица, а это означало, что некоторые из этих людей, ехавших ему навстречу, знали, что он берсерк.

Через какое-то мгновение они выдадут его страшный секрет Джиллиан, и он потеряет ее навсегда.

Глава 29

Гримм так резко осадил Оккама, что жеребец испуганно встал на дыбы. Бормоча самые утешительные звуки, на которые он только был способен в таком возбужденном состоянии, Гримм успокоил напуганного коня и соскочил на землю.

— Что ты делаешь? — удивилась Джиллиан столь быстрому спешиванию.

Гримм внимательно рассматривал землю у себя под ногами.

— Мне нужно, чтобы ты осталась здесь, девочка. Поедешь вперед, когда я позову, но не раньше. Обещай мне, что подождешь, пока я не позову тебя.

Джиллиан внимательно посмотрела на понуренную голову, и после короткой внутренней борьбы протянула руку и нежно погладила его черные волосы. Гримм повернул голову и поцеловал ее ладонь.

— Я не видел этих людей пятнадцать лет, Джиллиан.

— Я останусь, обещаю.

Он глазами поблагодарил ее. Его разрывали противоречивые эмоции, и все же он знал, что должен подойти к этим людям один. Только вырвав у обитателей деревни клятву хранить его тайну, он приведет Джиллиан в селение и займется приготовлениями к ее приему. Если бы она была опасно больна, он бы еще пошел на риск потерять ее любовь, чтобы спасти ей жизнь, но едва ли ее болезнь была серьезной, и хотя его тревожил любой недуг Джиллиан, он не был готов к тому страху и отвращению, которые она выказала во сне. Он не мог допустить подобного.

Довольный тем, что она согласилась подождать на расстоянии, пока он не позовет, Гримм повернулся и побежал по грунтовой дороге навстречу приближающейся толпе. Сердце словно выскочило из груди, и ему казалось, что он разрывает себя пополам. Позади женщина, которую он любит; впереди прошлое, с которым он поклялся никогда не сталкиваться при свете дня.

Во главе толпы ехали верхом двое мужчин одинакового роста и стати, оба с густыми копнами черных волос, обильно посеребренных сединой. У обоих были грубоватые, резкие лица, ямочки на гордых подбородках и одинаковое выражение радости на лицах. «Что здесь происходит?» — недоумевал Гримм.

Словно все, во что он верил, оказалось ложью. Он считал, что Тулут разрушен, но Тулут оказался процветающим селением. Думал, что отец безумен, но кто-то с трезвым умом и сильной волей все здесь восстановил. Его отец, похоже, был чрезвычайно рад видеть его. И хотя Гримм не намеревался возвращаться, отец явно ожидал его. Как? Почему? Тысячи вопросов промелькнули у него в голове за то короткое время, которое понадобилось, чтобы покрыть расстояние между ними.

При его приближении море улыбающихся лиц заревело. Как можно входить в такую ликующую толпу с ненавистью в сердце?

И почему, черт возьми, они так рады его видеть?

Гримм прервал свой бег в дюжине футов от первого ряда. Не в состоянии устоять на месте, он стал топтаться, неровно дыша, — не от того, что запыхался, а от предстоящей пугающей встречи.

От толпы отделились двое мужчин, так похожих друг на друга. Один из них поднял руку в сторону толпы. Все смолкли, оставаясь на почтительном расстоянии, а мужчины поехали вперед. Гримм мельком оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что Джиллиан не последовала за ним, и с облегчением увидел, что она подчинилась его приказу, хотя от любопытства так сильно свесилась с Оккама, что еще чуть-чуть — и ему пришлось бы поднимать ее с земли.

— Гаврэл.

Грудного тембра голос, так напоминавший его собственный, заставил его быстро повернуть голову. Гримм посмотрел на обоих мужчин, не зная, кто из них заговорил.

— Гримм, — моментально поправил он.

Мужчина, стоявший справа, сразу же разразился шумными упреками.

— Что за вздорное имя «Угрюм»? Почему тогда не назвать себя Унылым или Меланхолией? Нет, вот — Удрученным!

И, бросив брезгливый взгляд на Гримма, он фыркнул.

— Оно лучше, чем Макиллих, — неприветливо возразил Гримм. — И не Угрюм, а Гримм.

— А зачем тебе вообще понадобилось менять имя, парень?

Мужчина слева и не пытался скрыть оскорбленного выражения на лице.

Гримм всматривался в лица обоих мужчин, отчаянно пытаясь определить, кто из них его отец. Он совершенно не представлял себе, что сделал бы после этого, но ему действительно хотелось знать, в кого выплеснуть весь яд, скопившийся у него за все эти неисчислимые годы. Нет, не неисчислимые, поправил он себя — пятнадцать лет сердитых слов хотел он швырнуть в лицо этому человеку — слов, которые отравили половину его жизни.

— Кто ты? — обратился он к говорившему последним.

Тот со скорбным видом повернулся к своему спутнику.

— Он спрашивает меня, кто я, Бальдур. Ты можешь в это поверить? Кто я?

— По крайней мере, не плюнул, — мягко заметил Бальдур.

— Ты — Ронин, — заключил Гримм.

Если имя одного было Бальдур, другой должен был быть его отцом, Ронином Макиллихом.

— Я.для тебя не Ронин! — негодующе воскликнул мужчина. — Я твой отец.

— Ты мне не отец, — возразил Гримм таким ледяным голосом, который мог бы соперничать с самим жестоким ветром нагорья.

Ронин с укоризной взглянул на Бальдура.

— И что я тебе говорил?

Бальдур покачал головой, выгнув лохматую бровь.

— Он еще не плюнул.

— Какое отношение ко всему этому имеют плевки, черт возьми?

— Ну, парень, — протянул Бальдур, — это повод, которого я ищу, чтобы связать твою злопамятную задницу и поволочь в замок, где я мог бы вбить в тебя немного доброго здравого смысла и почтения к старшим.

— Ты думаешь, у тебя это получится? — проговорил Гримм холодным вызывающим тоном.

Гремучая смесь эмоций, бушевавшая в его душе, подбивала его ринуться в драку.

Бальдур рассмеялся, и в его могучей груди заклокотал звук, похожий на радостный клич.

— Мне по душе хорошая потасовка, парень, но такого щенка, как ты, мне хватит лишь на один зуб.

Гримм направил хмурый взгляд на Ронина.

— Ему известно, кто я?

В этом вопросе сквозило высокомерие.

— А ты знаешь, кто я? — тихо возразил Бальдур.

Глаза Гримма вернулись к его лицу.

— Что это значит? — спросил он так быстро, что фраза прозвучала, как одно слово, и уставился на Бальдура.

Насмешливые глаза ледяной голубизны спокойно встретили его взгляд. Невозможно! За всю свою жизнь он никогда не встречал другого берсерка!

Бальдур покачал головой и вздохнул, затем переглянулся с Ронином.

— Парень глуп, Ронин. Говорю тебе, он туп, как пробка.

Ронин негодующе надулся.

— Он не глуп. Он — мой сын.

— Парень не знает самого главного о себе, даже после всех этих…

— Ну, и как он мог узнать, когда был…

— Да любой болван догадался бы…

— Это не значит, что он глуп…

— Придержите языки! — взревел Гримм.

— Нет необходимости так реветь, а то у меня голова отваливается, мальчик, — упрекнул Бальдур. — Не у тебя одного здесь нрав берсерка.

— Я не мальчик. И не парень. И не болван, — ровным тоном проговорил Гримм, решив взять под контроль этот сумбурный разговор. — И когда женщина, которая у меня за спиной, приблизится, будьте так добры и разъясните слугам, жителям деревни и всему клану, что я не берсерк, вы меня поняли?

— Не берсерк? — поднял брови Бальдур.

— Не берсерк? — нахмурил лоб Ронин.

— Не берсерк.

— Но ты берсерк, — упрямо возразил Ронин.

Гримм бросил на него сердитый взгляд.

— Но она этого не знает. А если обнаружит это, то бросит меня. А если она меня бросит, у меня не останется ничего другого, как убить вас обоих, — сухо заявил он.

— Ну, — глубоко обиженным тоном промолвил Бальдур, — нет необходимости переходить к угрозам, парень. Уверен, мы найдем способ все уладить.

— Я в этом сомневаюсь, Бальдур. И если ты еще раз назовешь меня парнем, у тебя будут неприятности. Я плюну и дам тебе повод, которого ты ищешь, и тогда посмотрим, сможет ли стареющий берсерк справиться с другим берсерком в расцвете сил.

— Два стареющих берсерка, — гордо поправил Ронин.

Гримм резко повернул голову, уставился на Ронина и увидел такие же глаза ледяной голубизны. Этот денек преподносит одно ошеломляющее откровение за другим! И ему ничего не оставалось, как прибегнуть к сарказму:

— Что это, черт возьми, — долина берсерков?

— Что-то в этом роде, Гаврэл, — пробормотал Бальдур, уклоняясь от локтя Ронина.

— Меня зовут Гримм.

— И как ты собираешься объяснить имя на знаменах своей жене? — поинтересовался Ронин.

— Она не моя жена, — возразил Гримм. Он разберется с этим позже.

— Что?

От негодования Ронин даже поднялся в стременах.

— Ты привез сюда женщину в бесчестье? Мой сын не посмел бы сблизиться с женщиной, не предложив ей законного брака.

Гримм взъерошил себе волосы. Мир сошел с ума! Это был самый абсурдный разговор, который он когда-либо вел.

— У меня еще не было времени жениться на ней! Я только недавно ее похитил…

— Похитил? — раздул ноздри Ронин.

— С ее согласия! — попытался оправдаться Гримм.

— Я думал, в Кейтнессе была свадьба, — возразил Ронин.

— Почти состоялась, но не со мной. И мы обвенчаемся, как только я все улажу. Недостаток времени — это единственная причина, по которой она еще не моя жена. А ты… — свирепо ткнул он пальцем в Ронина, — ты не был мне отцом пятнадцать лет, так что не думай, что теперь можешь начать вести себя, как отец.

— Я не был тебе отцом потому, что ты не возвращался домой!

— Ты знаешь, почему я не возвращался, — яростно воскликнул Гримм, сверкнув глазами.

Ронин вздрогнул и сделал глубокий вдох, а когда снова заговорил, вид у него был поникший.

— Я знаю, что не оправдал твоих надежд, — сознался он, и глаза его наполнились сожалением.

— Не оправдал — это мягко сказано, — пробормотал Гримм.

Ответ отца нарушил его душевное равновесие. Гримм ожидал, что старик вспылит в ответ, быть может, накинется на него, как спятивший ублюдок, каким он был, но в его взгляде было искреннее сожаление. И как быть с этим? Если бы Ронин рассвирепел в ответ, он мог бы дать выход накопившемуся гневу в драке с ним. Но Ронин этого не сделал, а просто опустился в седло и печально посмотрел на него. От этого Гримму стало еще хуже.

— Джиллиан больна, — прохрипел он. — Ей нужно тепло.

— Она больна? — протрубил Бальдур. — Клянусь копьем Одина, парень, и ты так долго молчал о самом главном?

— Парень?

В самом тоне ясно сквозила угроза.

Но Бальдур остался спокоен, и лишь рот его искривился насмешливой усмешкой.

— Послушай меня, сын Макиллиха, тебе меня не напугать. Я слишком стар, чтобы меня смутило рычание молодого щенка. Ты не позволяешь мне называть тебя богоданным именем, а я отказываюсь называть тебя этим смешным прозвищем, которое ты выбрал, так что это будет либо «парень», либо «задница». Что ты предпочитаешь?

Усмешка старика стала угрожающей.

Гримм вовремя спохватился и не улыбнулся в ответ. Если бы он не ненавидел так это место, то мог бы полюбить этого задиристого старикана Бальдура. Ибо тот вызывал уважение и явно не пасовал ни перед кем.

— Можете называть меня парнем при одном условии, — смягчился Гримм. — Позаботьтесь о моей женщине и сохраните мой секрет. И проследите за тем, чтобы то же самое сделали и жители деревни.

Ронин и Бальдур переглянулись и вздохнули.

— Договорились.

— Добро пожаловать домой, парень, — добавил Бальдур.

Гримм закатил глаза.

— Да, добро пожаловать… — начал Ронин, но Гримм предостерегающе поднял палец.

— А ты, старик, — обратился он к Ронину. — На твоем месте я бы оставил меня в покое.

Ронин открыл рот, затем закрыл его, и его голубые глаза потемнели от боли.

Глава 30

Джиллиан не могла сдержать улыбки. Было почти невозможно не улыбаться, ощущая настолько сильное радостное возбуждение. То, как Гримму удавалось выглядеть таким хмурым, было выше ее понимания.

Она мельком взглянула на него и почти пожалела об этом — ведь везде, куда ни кинь взгляд, происходило что-то восхитительное, а Гримм выглядел ужасно жалким, и это действовало на нее угнетающе. Джиллиан понимала, что ей следовало бы больше сочувствовать его бедственному положению, но трудно было сострадать ему, когда вся его семья была вне себя от радости, что он вернулся в отчий дом. И какой великолепный дом!

«Гаврэл», — поправила она себя. Вместо того чтобы после обмена приветствиями с отцом жестом подозвать ее, он сам прибежал за ней, чтобы они смогли подъехать вместе. Окруженный ликующей толпой, он объяснил ей, что, когда он много лет назад покидал Тулут, он принял новое имя. Его настоящим именем, хотя он настаивал, чтобы она продолжала называть его Гриммом, было Гаврэл Родерик Икарэс Макиллих.

Она мечтательно вздохнула. Джиллиан Аланна Макиллих. На слух это было какое-то нагромождение благозвучно перекатывающихся звуков «л». У нее не было сомнений в том, что Гримм женится на ней, как только они устроятся.

Гримм сжал ее руку и шепнул ее имя, чтобы привлечь ее внимание.

— Джиллиан, где бы ты сейчас ни была, вернись. Бальдур покажет нам наши покои, и тебя обогреют и накормят.

— О, я чувствую себя намного лучше, Гримм, — рассеянно отозвалась она, восхищаясь прекрасной скульптурой, украшавшей зал.

Под руку с Гриммом она бодро шла за Бальдуром и стайкой служанок.

— Замок такой огромный — дух захватывает. Как он мог тебе показаться темным и жутким?

Гримм угрюмо глянул на нее.

— Не имею ни малейшего понятия, — пробормотал он.

— Вот твоя комната, Гаврэл… — начал Бальдур.

— Гримм.

— Парень, — Бальдур посмотрел на него в упор. — А Мэри покажет Джиллиан ее комнату, — подчеркнуто выразительно сказал он.

— Что?

На какое-то мгновение Гримм опешил. Теперь, когда Джиллиан принадлежала ему, как мог он провести ночь без нее?

— Ее комнату, — Бальдур раздраженно взмахнул, рукой. — А здесь — твоя.

Он резко повернулся к миниатюрной служанке.

— А Мэри покажет Джиллиан ее комнату.

В его голубых глазах заблестел холодный вызов.

— Я сам провожу Джиллиан в ее комнату, — недовольно молвил Гримм после напряженной паузы.

— Пожалуйста, парень, но только если выйдешь из нее. Вы не женаты, так что не думай, что сможешь вести себя по-прежнему.

Джиллиан покраснела.

— Это к тебе не относится, девушка, — поспешил заверить ее Бальдур. — Я вижу, ты порядочная леди, но этот мальчик крутится вокруг тебя, как козел вокруг капусты, и это всем видно. Если он ищет радостей супружества, то должен обвенчаться с тобой. Без венчания никакого блаженства он не получит.

Гримм тоже покраснел.

— Достаточно, Бальдур.

Бальдур выгнул дугой бровь и нахмурился.

— И попытайся быть чуточку любезнее со своим отцом, парень. В конце концов, этот человек дал тебе жизнь.

С этими словами он повернулся и шумно прошествовал в коридор, гордо неся приподнятый подбородок, похожий на нос корабля, разбивающий волны.

Гримм подождал, пока Бальдур скроется из виду, затем расспросил у служанки, куда идти.

— Я проведу Джиллиан в ее покои, — сообщил он похожей на фею Мэри. — А стайке служанок он велел: — Позаботьтесь, чтобы у нас была горячая ванна и… — он озабоченно взглянул на Джиллиан. — Какую еду вытерпит твой желудок, девочка?

«Какую угодно», — подумала Джиллиан. Она так проголодалась!

— Всего, и побольше, — лаконично ответила она.

Гримм улыбнулся и, закончив давать распоряжения служанкам, повел Джиллиан в ее комнату.

Когда они вошли в комнату, Джиллиан восторженно вздохнула. Ее покои были столь же роскошно обставлены, как и весь Мальдебанн. В западной стене спальни красовались четыре высоких окна, в которые можно было любоваться солнцем, садящимся за горами. Полы устилали снежно-белые овечьи шкуры. Кровать была вырезана из полированной вишни, начищенной до блеска, и накрыта балдахином из легкого льняного полотна. В огромном камине весело горел огонь.

— Как ты себя чувствуешь, Джиллиан?

Гримм закрыл дверь и притянул Джиллиан к себе.

— Сейчас намного лучше, — заверила она.

— Знаю, все это, должно быть, довольно ужасно…

Но Джиллиан поцеловала его, не давая ему договорить. Гримм, казалось, был потрясен этим, затем он ответил на ее поцелуй так пылко, что у нее от предвкушения блаженства подогнулись ноги, и она вся отдалась этому поцелую, продлевая его, насколько было возможно, стараясь передать через храбрость и любовь, — ибо она подозревала, что они скоро понадобятся ее возлюбленному. Но вскоре она позабыла о благородных намерениях — между ними вспыхнула страсть.

Резкий стук в доверь мгновенно отрезвил их.

Гримм отстранился и подошел к двери, и совсем не удивился, обнаружив стоявшего на пороге Бальдура.

— Забыл сказать тебе, парень, ужин у нас в восемь, — промолвил Бальдур, заглядывая ему за спину. — Он целовал тебя, девушка? Ты только скажи, и я его проучу.

Гримм молча запер дверь. Бальдур за дверью вздохнул так громко, что Джиллиан чуть не рассмеялась.

Когда Гримм снова подошел к ней, она внимательно взглянула на него. Напряжение дня, очевидно, сильно подействовало на него: даже его обычно гордые плечи казались сутулыми. Когда же она представила себе, через что ему пришлось пройти за последние несколько часов, то пришла в ужас.

И сейчас он заботился о ней, когда самому, вероятно, очень хотелось бы побыть наедине с собой, чтобы разобраться с потрясениями, которые выпали ему в этот день.

— Гримм, — провела она легонько рукой по его щеке, — если не возражаешь, я могла бы немного отдохнуть, прежде чем встречаться с кем-либо еще. Может, мне можно будет пообедать сегодня в своей комнате, а завтра познакомиться с замком?

Она не ошиблась. В выражении его лица отразилась смесь тревоги и облегчения.

— Ты уверена, что хочешь побыть одна? Уверена, что чувствуешь себя достаточно хорошо?

— Гримм, я чувствую себя удивительно. Не имеет значения, что было со мной этим утром, — все прошло. Сейчас мне бы хотелось просто расслабиться, подольше полежать в ванной и поспать. Подозреваю, здесь есть такие люди и места, с которыми ты хотел бы возобновить знакомство.

— Ты удивительная! Ты знаешь об этом, девочка?

Проведя рукой по ее волосам, Гримм отвел выбившуюся прядь за ухо.

— Я люблю тебя, Гримм Родерик, — прочувствованно сказала Джиллиан. — Ступай и встреться со своими людьми, и осмотри свой дом. Не торопись. Я всегда буду тебе рада.

— Чем я заслужил тебя? — вырвались у него слова.

Джиллиан слегка прикоснулась губами к его щеке.

— Я все время задаю себе этот же вопрос.

— Я хочу быть с тобой сегодня, Джиллиан. Мне это необходимо.

— Я оставлю дверь незапертой.

И она подарила ему ослепительную улыбку, обещающую ему весь мир, — если только он придет.

Гримм бросил на нее нежный взгляд и вышел.


— Пойди к нему. Я не могу сам этого сделать, настоятельно попросил брата Ронин.

Оба мужчины смотрели через окно на Гримма, сидящего на валу, окружающем замок, и глядящего на деревню. Наступила ночь, и крохотные огоньки окон мерцали, как отражения звезд, усеявших небо. Замок был сооружен так, чтобы с него открывался вид на всю деревню. По его периметру проходила широкая каменная терраса, спускающаяся уступами к крепостным стенам. Терраса была окружена валом такой высоты, что, стоя на нем, можно было смотреть прямо на долину. Гримм в одиночестве сидел на стене вот уже несколько часов, переводя взгляд то на замок за спиной, то на долину внизу.

— Что бы ты хотел, чтобы, я ему сказал? — проворчал Бальдур. — Он твой сын, Ронин. И тебе когда-нибудь придется поговорить с ним.

— Он меня ненавидит.

— Значит, поговори с ним и постарайся помочь ему преодолеть эту ненависть.

— Это не так просто! — раздраженно бросил Ронин, но в его голубых глазах Бальдур увидел страх. Страх того, что в результате разговора с сыном Ронин может снова потерять его.

Бальдур вздохнул:

— Я попробую, Ронин.


Гримм наблюдал за долиной, готовившейся к ночи. Жители начали зажигать свечи и закрывать ставни, и до него доносились голоса родителей, зовущих детей в уютные домики, и фермеров, загоняющих на ночь скот. Картина покоя и гармонии. Он несколько раз поглядывал через плечо, но там из темных углов не косилась на него ни одна химера. «Возможно, — подумал он, — в четырнадцать у меня было слишком живое воображение». Возможно, что за те годы, пока он был в бегах и скрывался, его тогдашние ощущения извратились настолько, что все стало казаться пустым и разоренным, даже прошлое, некогда такое яркое. Его жизнь так резко изменилась в тот роковой день, что воспоминания вполне могли стать ложными.

Он действительно забыл, как на самом деле выглядит Тулут. Возможно, он забыл, что замок никогда не был по-настоящему грозным. Но как быть с отцом? Он собственными глазами видел, как тот припал к телу матери. Неужели он от потрясения и горя неверно истолковал и это событие? Как только эта возможность оформилась в его сознании, Гримм принялся изучать ее со всех сторон, и его замешательство возрастало.

Ранним утром он застал своего отца в южном саду, когда Джолин, по своему обыкновению, прохаживалась по территории замка, приветствуя зарождающийся день. Сам он шел к Аррону, чтобы отправиться с ним на рыбалку. Сцена мучительно запечатлелась в его памяти: избитая Джолин, лицо — сплошной синяк, склонившийся над ней рычащий Ронин, повсюду кровь, и в руке отца тот проклятый изобличающий нож.

— Красиво, да? — голос Бальдура прервал его внутреннюю борьбу.

— Да, — отозвался Гримм, слегка удивившись его появлению. — Такого я не помню, Бальдур.

Старик успокаивающе положил ему руку на плечо.

— Это потому, что так было не всегда. За последние годы, благодаря стараниям твоего отца, Тулут сильно разросся.

— Только подумать, я и тебя не помню, — задумчиво произнес Гримм. — Я знал тебя, когда был маленьким?

— Нет. Большую часть жизни я провел в скитаниях. Дважды я посещал Мальдебанн, когда ты был маленьким, но лишь ненадолго. Шесть месяцев назад корабль, на котором я плыл, разбился в шторм, и меня выкинуло на берег старушки Олбани. И я решил: это значит, что пора проверить, что осталось от моего клана. Я старший брат твоего отца, но мне очень хотелось посмотреть мир, так что я силой заставил Ронина стать лэрдом, и, надо признать, лэрд из него получился неплохой.

Гримм нахмурился.

— Это спорный вопрос.

— Не будь так жесток к Ронину, парень. Он ничего так не желал, как твоего возвращения домой. Быть может, твои воспоминания о нем столь же искажены, как и твои воспоминания о Тулуте.

— Может быть, — неохотно признал Гримм. — Но, быть может, и нет.

— Дай ему шанс, это все, о чем я прошу. Постарайся узнать его снова и составь свежее суждение. Случалось, что у него не было времени объяснить тебе кое-что. Позволь ему рассказать тебе обо всем.

Гримм стряхнул его руку с плеча.

— Достаточно, Бальдур. Оставь меня в покое.

— Обещай мне, что дашь ему шанс поговорить с тобой, парень, — настаивал Бальдур, не устрашившись резкости тона Гримма.

— Я ведь еще не уехал, так?

Бальдур склонил голову и удалился.


— Недолго же это длилось, — высказался Ронин.

— Я проговорил свою роль. Теперь твоя очередь, — проворчал Бальдур.

— Завтра.

Бальдур бросил на него свирепый взгляд.

— Ты же знаешь, что глупо говорить о чем-либо с уставшими людьми, а парень, должно быть, изнурен, Бальдур.

— Берсерки устают только после неистовства, — сухо заметил Бальдур.

— Перестань строить из себя старшего брата, — огрызнулся Ронин.

— Ну что ж, тогда ты перестань вести себя, как младший брат.

Две пары ледяной голубизны глаз сцепились в безмолвном поединке, и Бальдур, наконец, пожал плечами.

— Если ты не хочешь решать эту проблему, тогда займись другой. Мэри подслушала, как Джиллиан говорила парню, что оставит дверь незапертой. Если мы не придумаем чего-нибудь, этот твой парень будет вкушать удовольствия, не платя за них.

— Но он уже вкусил их. Мы знаем это.

— Это ничего не меняет. И лишение этих удовольствий, быть может, подстегнет его поскорее обвенчаться с ней.

— И что ты предлагаешь? Запереть ее в башне? Мальчик — берсерк, и он обойдет все преграды.

Бальдур задумался на мгновение, затем усмехнулся:

— Он не обойдет справедливого негодования, не так ли?


Было уже за полночь, когда Гримм торопливо шел по коридору к спальне Джиллиан. Мэри заверила его, что Джиллиан провела вечер спокойно, без новых приступов болезни. «Поела, как проголодавшаяся женщина», — сообщила служанка-фея.

Его губы сложились в настоящую улыбку, что случалось всякий раз, когда он думал о Джиллиан. Ему нужно было прикоснуться к ней, сказать ей, что он хочет жениться на ней, если та все еще намерена взять его в мужья. Ему очень хотелось довериться ей. У нее был логический склад ума; возможно, она поможет ему понять то, в чем он никак не мог разобраться, потому что был слишком близок ко всем этим вопросам. Гримм твердо стоял на своей прежней позиции: она никогда не должна узнать, кто он на самом деле, но он мог бы, не выдавая своей тайны, поговорить с ней о многом из того, что произошло пятнадцать лет назад, — или казалось ему, что произошло. Ускоряя шаг, он повернул в коридор, ведущий в ее покои, и почти бегом завернул за угол.

И резко остановился, когда заметил Бальдура, энергично замазывавшего трещину в стене смесью глины и битого камня.

— Что ты тут делаешь? — негодующе насупился Гримм. — Среди ночи.

Бальдур невинно пожал плечами.

— Уход за замком — круглосуточная работа. К счастью, мне больше не требуется много сна. Но, подумать только, что ты здесь делаешь? Твоя комната в той стороне, — и он повел кельмой с раствором в противоположном направлении, — это на тот случай, если ты забыл. Ты ведь не собирался опозорить невинную юную девушку, нет?

На челюстях Гримма заиграли желваки.

— Верно. Должно быть, не там повернул.

— Ну, тогда разворачивайся, парень. Похоже, я проработаю с этой стеной всю ночь, — проговорил он безучастно. — Всю ночь!


Через двадцать минут из двери высунулась голова Джиллиан.

— Бальдур!

Поправив накидку на плечах, она раздраженно уставилась на него.

Бальдур усмехнулся. Раскрасневшаяся от сна, девушка была прекрасна, и она явно намеревалась прокрасться в комнату Гримма.

— Тебе что-то нужно, девочка?

— Что вы, ради Бога, здесь делаете?

Бальдур предоставил ей такое же неубедительное оправдание, как несколько минут назад Гримму, и продолжил усердно замазывать стену.

— О, — робко произнесла девушка.

— Хочешь, чтобы я проводил тебя в кухню, девочка? Может, устроить тебе небольшую экскурсию по замку? Обычно я не сплю всю ночь, а сегодня у меня только одно дело — замазать здесь стену. Маленькие трещинки между камнями могут в мгновенье ока превратиться в большие трещины, если их не заделать.

— Нет, нет, — отмахнулась Джиллиан. — Просто услышала шум и решила посмотреть, что это.

И, пожелав ему доброй ночи, она вернулась в свою комнату.

После того как дверь за ней закрылась, Бальдур потер глаза. Бог свидетель, эта проклятая ночка будет длинной.


Высоко над Тулутом собрались мужчины. Двое из них отделились от основной группы и двинулись к обрыву, тихо разговаривая.

— Засада не удалась, Коннор. Какого черта ты послал за берсерком всего два десятка человек?

— Потому что ты сказал, что он, возможно, возвращается в Тулут, — огрызнулся Коннор. — Мы не хотели потерять слишком многих, они могли бы понадобиться позже. Кроме того, сколько бочонков нашего черного пороха ты сам растратил, и все зря?

Рэмси Логан нахмурился.

— Я не продумал все как следует. В следующий раз он не уйдет.

— Логан, если ты убьешь Гаврэла Макиллиха, тебе хватит золота до конца твоих дней. Мы пытались сделать это многие годы. Он последний в роду, кто может дать потомство. Мы это знаем, — добавил Коннор.

— Все их дети рождаются берсерками? — спросил Рэмси, наблюдая за мерцающими и гаснущими в долине огнями.

Коннор с отвращением скривил губы.

— Только сыновья, прямо происходящие от лэрда. Проклятье ограничивается основной, отцовской линией. За века наш клан собрал о Макиллихах всю возможную информацию. Мы знаем, что у них может быть только одна настоящая любовь, и после ее смерти они остаются холостыми до конца жизни. Так что старик больше не представляет для нас угрозы. Насколько нам известно, Гаврэл — его единственный сын. Когда, он умрет, это будет их концом. Однако иногда на протяжении этих веков им удавалось спрятать от нас нескольких отпрысков. Вот почему мы обязательно должны проникнуть в замок Мальдебанн. Я хочу, чтобы был уничтожен последний Макиллих.

— Ты подозреваешь, что замок кишит голубоглазыми мальчиками? Возможно ли, чтобы у Ронина были другие сыновья, кроме Гаврэла?

— Мы этого не знаем, — признался Коннор. — Многие годы мы слышим о существовании зала, места языческого поклонения Одину. Он должен находиться прямо в горе.

И его лицо посуровело от злости.

— Проклятые язычники! У нас христианская страна! Мы слышали, что они проводят там языческие обряды. И одна из служанок, которую мы захватили, сообщила — перед смертью, — что в этом зале они увековечивают все свое нечестивое отродье. Ты должен найти этот зал и проверить, что Гаврэл действительно последний.

— Ты ожидаешь, что я проникну в логово этих чудовищ, чтобы шпионить? Сколько, ты сказал, я получу золота? — начал торговаться Рэмси.

Коннор посмотрел на него с фанатизмом пуританина.

— Если докажешь, что он последний, и тебе удастся его убить, можешь сам назвать свою цену.

— Я проберусь в замок и прикончу последнего берсерка, — с наслаждением промолвил Рэмси.

— Как? Трижды тебе это не удалось.

— Не беспокойся. Я не только доберусь до зала, я возьму и его женщину, Джиллиан. Возможно, она беременна…

— Царица небесная! — содрогнулся Коннор от отвращения. — После того как позабавишься с ней, убей ее, — приказал он.

Рэмси поднял руку.

— Нет. Подождем и посмотрим, беременна ли она.

— Но она запятнана…

— Я хочу ее. Она часть моей цень, — настаивал Рэмси. — Если она носит ребенка, я приставлю к ней охрану, пока она не родит.

— Если это будет сын, ты убьешь его, и я буду при этом присутствовать. Ты говоришь, что ненавидишь берсерков, но если бы тебе пришла в голову мысль вырастить их в своем клане, ты мог бы изменить свое мнение.

— Гаврэл Макиллих убил моих братьев, — сурово промолвил Рэмси. — Чему бы ни учила нас наша религия, у меня не дрогнет рука убить его сына. Или дочь.

— Хорошо.

Коннор Маккейн смотрел на спящую в долине деревню Тулут.

— Селение теперь стало намного больше. Какой у тебя план?

— Ты упоминал о пещерах в горе. Как только я захвачу женщину, я дам тебе какую-нибудь ее одежду. Ты возьмешь ее и покажешь старику и Гаврэлу. Они не полезут в драку, если будут знать, что Джиллиан у меня. Пошлешь их в пещеры, и там я о них позабочусь.

— Как?

— Я же сказал, что позабочусь о них! — зарычал Рэмси.

— Я хочу своими глазами увидеть его мертвое тело.

— Увидишь.

Рэмси подошел к Коннору, стоявшему за скалой, и оба устремили взгляды вниз, на замок Мальдебанн.

— Такая пустая трата красоты и силы на язычников. Когда они будут разбиты, Маккейны возьмут Мальдебанн себе.

— После того как я сделаю то, что обещал, Мальдебанн достанется Логанам, — промолвил Рэмси с таким ледяным взглядом, что Коннор не посмел возразить.

Глава 31

Проснувшись на следующее утро, Джиллиан сразу же поняла две вещи: она ужасно скучает по Гримму, и у нее начались так называемые «женские неприятности». Свернувшись калачиком на боку и обхватив руками живот, она с удивлением подумала, что не распознала недуг предыдущим утром. Хотя у нее и были подозрения, что она беременна, ее, должно быть, настолько отвлекли хлопоты о том, как привести Гримма в Мальдебанн, что она не сопоставила факты и не поняла, что у нее именно та утренняя тошнота, на которую часто жаловались служанки в Кейтнессе. Мысль о том, что она будет страдать от нее каждое утро, угнетала ее, но когда она подумала, что носит ребенка Гримма, ее огорчение быстро сменилось радостью. Она не могла дождаться минуты, когда поделится с ним этой удивительной новостью.

Внезапная тупая боль в животе встревожила ее и почти отняла у нее эту радость, и она громко, жалобно застонала. Она свернулась калачиком, и ей стало легче. Утешало ее также то, что, как она слышала, такое недомогание обычно длится недолго.

И действительно — примерно через тридцать минут все прошло так же внезапно, как и началось. И Джиллиан с удивлением обнаружила, что чувствует себя здоровой и бодрой, словно никакой тошноты и не было. Расчесав длинные волосы и завязав их сзади лентой, она села и с грустью посмотрела на остатки своего подвенечного платья. Из Кейтнесса она уехала в чем была. Единственными предметами одежды в ее покоях было это платье и плед с узором клана Дугласов, в который Гримм завернул ее. Что ж, она не собирается лишаться завтрака из-за отсутствия одежды, быстро решила она. Тем более после того, как желудок стал таким капризным.

Через несколько секунд, завязав в «стратегических местах» несколько узлов, Джиллиан посмотрела на себя в зеркало и обнаружила, что завернута по-шотландски в плед и готова отправиться в Большой зал замка.


Ронин, Бальдур иГримм уже сидели за столом и в напряженном молчании завтракали. Джиллиан прощебетала веселое «доброе утро» — этому угрюмому обществу явно недоставало хорошей дозы веселости.

Трое мужчин вскочили и, отталкивая друг друга, бросились усаживать ее. Джиллиан с лучезарной улыбкой удостоила этой чести Гримма.

— Доброе утро, — промурлыкала она, жадно пожирая его глазами. И подумала, что, быть может, это новое знание о том, что внутри у нее растет их ребенок, заблестело в ее глазах. Ей просто необходимо как можно скорее остаться с Гриммом наедине.

Гримм застыл, и ее стул остался выдвинутым лишь наполовину.

— Доброе, — с глупым видом хрипло прошептал он, ослепленный ее сиянием. — Ох, Джиллиан, у тебя нет другой одежды, да?

И, окинув взглядом плед, он нежно улыбнулся.

— Припоминаю, как ты одевалась точно так же, когда была маленькой. Тебе так хотелось во всем походить на своего отца!

Гримм усадил ее, задержав руки у нее на плечах.

— Бальдур, можешь распорядиться, чтобы служанки нашли что-нибудь для Джиллиан?

Ответил Ронин.

— Уверен, что можно было бы перешить некоторые платья Джолин. Я их хранил под замком…

И глаза его затуманились печалью. Джиллиан изумилась тому, как напряглась челюсть Гримма. Он опустился на свое место и так сжал кубок, что костяшки пальцев побелели. Хотя Гримм рассказывал ей кое-что о своей семье, ни слова о том, как умерла Джолин, в этих рассказах не было. Не рассказывал он ей и о том, что такого сделал Ронин, что между ними возникла такая пропасть. Насколько можно было судить, в его отце не было ничего даже отдаленно странного или безумного. Мягкий человек, сожалеющий о чем-то и страстно желающий лучшего будущего для своего сына. Джиллиан заметила, что Бальдур наблюдает за Гриммом так же внимательно, как и она.

— Ты когда-нибудь слышал басню о волке в овечьей шкуре, парень? — спросил Бальдур, недовольно поглядывая на Гримма.

— Да, — рыкнул тот. — Я хорошо познакомился с этой моралью в раннем возрасте.

И он снова свирепо глянул на Ронина.

— Тогда ты должен понимать, что иногда бывает и наоборот, — есть такое понятие, как овца в шкуре волка. Иногда внешность может быть обманчивой. Иногда необходимо переоценить факты зрелыми глазами.

Джиллиан взирала на них с любопытством. В этой беседе присутствовала мораль, которой она не понимала.

— Джиллиан любит басни, — пробормотал Гримм, направляя разговор в другом направлении.

— Ну что ж, расскажи нам какую-нибудь, девочка, — попросил Ронин.

Джиллиан покраснела.

— Нет, право, я не могу. Это детям нравятся басни.

— Ба, она говорит «детям»! — воскликнул Ронин. — Моя Джолин любила басни и часто рассказывала их нам. Ну же, девочка, расскажи нам что-нибудь.

— Ну… — замялась она.

— Расскажи. Пожалуйста, — подзадоривали ее братья.

Сидевший рядом с ней Гримм отпил большой глоток из своей кружки и со стуком опустил ее на стол.

Джиллиан содрогнулась в душе, но не показала виду. Гримм громыхал и хмурился с тех пор, как они сюда приехали, и она никак не могла понять, в чем дело. Подыскивая способ снять напряжение, становившееся уже осязаемым, Джиллиан порылась в своем запасе басен и, поддавшись озорному порыву, выбрала одну глубокомысленную притчу.

— Жил-был однажды могучий лев, непобедимый герой. Был он царем зверей и хорошо знал это. Чуточку самодовольный, можно сказать, но все равно хороший царь.

И она остановилась, чтобы приветливо улыбнуться Гримму.

Тот нахмурился.

— Одним вечером этот могучий лев прогуливался по лесу в долине и увидел прекрасную женщину…

— С волнистыми золотистыми волосами и янтарными глазами, — вставил Бальдур.

— Ну да! Откуда вы знаете? Вы слышали эту басню, да, Бальдур?

Гримм закатил глаза.

Подавив в себе сильное желание рассмеяться, Джиллиан продолжила:

— Могучего льва очаровали ее красота и грация, а также прелестная песня, которую пела девушка. Он тихо вышел вперед — на подушечках лап, чтобы не напугать ее. Но девушка не испугалась — она увидела льва таким, каким он был на самом деле: сильным, храбрым и благородным созданием, иногда устрашающе рычащим, но с чистым, бесстрашным сердцем. На его высокомерие она не обращала внимания, потому что знала из наблюдений за своим отцом, что высокомерие часто является неотъемлемой частью силы.

Джиллиан украдкой глянула на Ронина: тот широко усмехался.

Найдя поддержку в осознании того, с каким интересом слушал ее Ронин, Джиллиан взглянула прямо в глаза Гримму и продолжила:

— Лев влюбился. На следующий день он отыскал отца женщины и попросил у него руки девушки, предложив взамен свое сердце. Отца женщины беспокоила звериная натура льва, хотя его дочь отнеслась к этому предложению совершенно спокойно. Не уведомив дочь, отец согласился принять ухаживания льва при условии, что царь-лев позволит выдернуть ему когти и вырвать зубы, чтобы сделать его ручным и цивилизованным. Лев был безнадежно влюблен и согласился. Так они и поступили.

— Еще одни Самсон и Далила, — пробурчал Гримм.

Джиллиан не обратила на это замечание внимания.

— Когда же лев затем потребовал выполнения обещаний, отец прогнал его из своего дома палками и камнями, потому что зверь был больше не опасен, он больше не был страшным существом.

Джиллиан многозначительно остановилась, а Бальдур и Ронин захлопали в ладоши.

— Удивительно рассказано! — воскликнул Ронин. — Эта была любимая басня моей жены.

Гримм нахмурился.

— Это конец? И в чем же мораль этой истории, черт возьми? — обиженно спросил он. — Что любовь делает мужчину слабым? Что он теряет любимую женщину, когда предстает перед ней бессильным?

Ронин взглянул на него с пренебрежением.

— Нет, парень. Мораль этой басни в том, что любовь может усмирить даже самых мужественных.

— Погодите — есть продолжение. Дочь, — тихо проговорила Джиллиан, — тронутая его беззаветной любовью, сбежала от отца и обвенчалась с царем-львом.

Теперь она поняла страхи Гримма. Какую бы тайну он ни скрывал, он опасался того, что, как только она ее узнает, то оставит его.

— Я все равно считаю, что это ужасная история! — проворчал Гримм, сердито взмахнув рукой.

Он зацепил кружку, и та полетела через стол, заливая Ронина сидром. Долгий, напряженный миг Гримм смотрел, как на белой полотняной рубашке отца расплывается ярко-красное пятно.

— Извини, — неловко промолвил он и, оттолкнув стул, вылетел из комнаты, ни на кого не глядя.

— Ах, девочка, боюсь, иногда от него исходят одни беды, — сказал Ронин с извиняющимся видом, вытирая рубашку платком.

Джиллиан поковырялась в своем завтраке.

— Как бы мне хотелось понять, что здесь происходит.

И она с надеждой посмотрела на братьев.

— Ты не спрашивала его, нет? — спросил Бальдур.

— Я хочу спросить его, но…

— Но ты понимаешь, что, возможно, он не сможет дать тебе ответов, потому что, похоже, у него и самого их нет, а?

— Просто мне хотелось бы, чтобы он поговорил со мной об этом! Если не со мной, тогда, по крайней мере, с вами, — сказала она Ронину. — У него так много накопилось в душе, и я понятия не имею, что делать, кроме как дать ему время.

— Он любит тебя, девочка, — заверил ее Ронин. — Это у него в глазах, в том, как он прикасается к тебе, в том, как он двигается, когда ты рядом. Ты в самом его сердце.

— Я знаю, — сказала она просто. — И не сомневаюсь в том, что он меня любит. Но доверие — неотъемлемая часть любви.

Бальдур обратил на брата пронизывающий взгляд.

— Ронин поговорит с ним сегодня, не так ли, брат?

И он поднялся из-за стола.

— Принесу тебе свежую сорочку, — добавил Бальдур и покинул парадный зал.

Ронин снял испачканную сидром рубашку, перекинул ее через спинку стула и принялся вытирать тело полотняной тряпочкой. На него пролилось немало сидра.

Джиллиан с любопытством наблюдала за ним. Хорошо сложенный и сильный торс, широкая грудь, потемневшая от горного солнца и усыпанная волосами, как у Гримма. И, как у Гримма, широкое и чистое полотно кожи оливкового оттенка, совершенно без шрамов и родимых пятен. И Джиллиан ничего не могла с собой поделать: она уставилась на отца Гримма, озадаченная тем, что на теле мужчины, участвовавшего не в одной дюжине битв без малейшей защиты — кроме пледа, если он воевал в обычной для шотландцев манере, — не было ни единого шрама. Даже у ее отца на груди было несколько шрамов. Она смотрела, охваченная недоумением, пока не поняла, что Ронин не двигается и наблюдает за тем, как она рассматривает его.

— Последний раз красивая девушка смотрела на мою грудь больше пятнадцати лет назад, — дразнящим тоном молвил он.

Взгляд Джиллиан взлетел к его лицу. Старик нежно смотрел на нее.

— Это столько времени прошло после смерти вашей жены?

Ронин кивнул.

— Джолин была самой красивой женщиной из тех, кого я видел. И у нее было самое верное сердце.

— Как вы ее потеряли? — мягко спросила она.

Ронин немигающим взглядом посмотрел на нее.

— Это было в битве? — наседала Джиллиан.

Ронин принялся рассматривать свою одежду.

— Боюсь, рубашка испорчена.

Тогда Джиллиан попробовала пойти по другому пути, надеясь, что так он станет разговорчивее.

— Но за эти пятнадцать лет вы наверняка встречали других женщин, да?

— Для нас может быть только одна женщина, девочка. И после того, как она умрет, другой не может быть никогда.

— Вы хотите сказать, что ни разу не были с… за пятнадцать лет, что вы… — она запнулась, смущенная тем, куда зашел разговор, но уже не могла подавить любопытства. Ей было известно, что мужчины часто вновь женились после того, как их жены умирали. А если они не женились, считалось вполне нормальным, что они заводили любовниц. Неужели этот человек оставался совершенно один все эти пятнадцать лет?

— Здесь может быть только одна, — ударил себя кулаком в грудь Ронин. — Мы любим только раз, и без любви женщине от нас мало проку, — промолвил он с тихим достоинством. — Мой сын по крайней мере знает это.

Взгляд Джиллиан снова застыл на его груди, и она высказала причину своего оцепенения.

— Гримм говорил, что Маккейн разрубил вам грудь боевым топором.

Ронин быстро отвел взгляд.

— На мне все быстро заживает. И это было пятнадцать лет назад, девочка.

Он пожал плечами, словно это все объясняло. Джиллиан шагнула ближе и в изумлении протянула руку. Ронин отпрянул.

— Солнце, делающее мою кожу смуглой, скрывает много шрамов. И еще волосы, — поспешно сказал он.

Он отпрянул слишком поспешно!

— Но я не вижу даже намека на шрам, — возразила она.

По словам Гримма, топор вошел в грудь его отца по клин топорища. После такого большинство людей не выжили бы, не говоря уже о том, что такая рана оставила бы толстый белый рубец.

— Гримм говорил, что вы участвовали во многих битвах. Можно было бы предположить, что у вас должны остаться по меньшей мере парочка шрамов. Подумать только, — дивилась она вслух. — И у Гримма тоже нет никаких шрамов — нигде. Да, собственно говоря, я, кажется, никогда не видела у него даже небольшого пореза. Неужели он никогда не ушибался? Ни разу не порезался, брея свой упрямый подбородок? Не споткнулся? Не сорвал заусеницы?

Джиллиан знала, что говорит повышенным тоном, но ничего не могла с собой поделать.

— У Макиллихов отличное здоровье.

Нервно теребя пальцами тартан, Ронин развернул его и прикрыл грудь.

— Очевидно, так оно и есть, — ответила Джиллиан, мысли которой унеслись вдаль. С трудом она заставила себя вернуться.

— Милорд…

— Ронин.

— Ронин, есть что-то, что вы хотели бы рассказать мне о вашем сыне?

Ронин вздохнул и мрачно взглянул на нее.

— Да, есть что-то, — признал он. — Но я не могу, девочка. Он должен сказать тебе это сам.

— Почему он мне не доверяет?

— Это не тебе он не доверяет, девочка, — отозвался Бальдур, входя в Большой зал со свежей рубашкой в руках. Как и Гримм, он передвигался бесшумно. — Это он себе не доверяет.

Джиллиан обернулась к дяде Гримма, затем взгляд ее забегал между ним и Ронином. Где-то в глубине ее сознания зашевелилась какая-то смутная догадка, но ей никак не удавалось ухватиться за нее. Оба старика наблюдали за ней внимательно, почти с надеждой. Но на что они надеялись? Сбитая с толку, Джиллиан допила свой сидр и поставила кубок на стоявший рядом столик.

— Полагаю, мне следует пойти поискать Гримма.

— Только не ходи искать его в центральный зал, Джиллиан, — быстро молвил Бальдур, внимательно глядя на нее. — Он редко туда ходит, но, если и ходит, то потому, что иногда ищет уединения.

— Центральный зал? — поморщила лоб Джиллиан. — Я думала, это и есть центральный зал. — И она обвела рукой Большой зал, в котором они принимали пищу.

— Нет, это главный зал. Я имею в виду тот, который расположен в глубине замка. Собственно говоря, он уходит туннелем в самое сердце горы. Туда он бегал, когда был мальчиком.

— О! — Джиллиан понурила голову. — Спасибо, — добавила она, не имея понятия, за что благодарит их.

Это таинственное замечание, казалось, предназначалось для того, чтобы удержать ее, но оно прозвучало так подозрительно, словно приглашение непременно заглянуть туда. И, кивнув на прощание головой, Джиллиан удалилась, снедаемая любопытством.

После ее ухода Ронин усмехнулся Бальдуру.

— Он никогда не ходил туда мальчиком. Даже не видел Зала Предков! Ты хитрющий прохвост, вот ты кто, — с восхищением воскликнул он.

— Я всегда говорил, что львиная доля мозгов в нашей семье досталась мне.

Бальдур насупился и налил себе и брату еще по стаканчику сидра.

— Факелы зажжены, Ронин? Ты оставил двери незапертыми, да?

— Разумеется! Не все мозги достались тебе. Но, Бальдур, что, если она не сможет догадаться? Или, еще хуже, не сможет принять этого?

— У этой женщины есть голова на плечах, брат. Ее распирает любопытство, но она умеет придержать язык. Не потому, что кроткая, а из-за любви к твоему мальчику. Ей до смерти хочется узнать, что случилось здесь пятнадцать лет назад, но она терпеливо ждет, пока Гаврэл сам не расскажет ей все. Так что мы дадим ей ответы по-иному, чтобы быть уверенными в том, что она окажется готовой, когда он, наконец, заговорит.

Бальдур сделал паузу и сурово посмотрел на брата.

— Ты раньше не был таким трусом, Ронин. Перестань ждать, чтобы он пришел к тебе. Ступай к нему, как ты хотел сделать это много лет назад. Сделай это, Ронин.


Джиллиан направилась прямо в центральный зал, вернее, настолько прямо, насколько могла — ведь ходить по замку Мальдебанн было все равно, что блуждать по большому городу без карты. Полная решимости отыскать этот центральный зал, она шла по извилистым коридорам, продвигаясь в направлении, которое, как она надеялась, вело к тыльной стороне замка и горе. Бальдур и Ронин явно хотели, чтобы она увидела его. Даст ли этот зал ответы на вопросы о Гримме?

После тридцати минут безуспешных поисков, пропетляв по ряду кривых коридоров, она повернула за угол, и перед ней открылся еще один зал, просторнее того, в котором она завтракала. И она нерешительно ступила вперед; зал был явно старый — возможно, такой же древний, как и каменные столбы, возведенные загадочными друидами.

Кто-то предусмотрительно зажег факелы — вездесущие братья, с благодарностью заключила она, — потому что в этой части здания не было ни одного окна, да и откуда бы они взялись? Большой зал находился в самых недрах горы. Ужаснувшись, Джиллиан вздрогнула, затем медленно пересекла огромную комнату, притягиваемая таинственной двустворчатой дверью в дальнем углу. Окованная стальными полосами дверь поражала своей высотой, и на арке над нею были высечены крупные буквы.

«Deo non fortuna», — прошептала она, побуждаемая говорить приглушенным голосом, охваченная тем же чувством, что обычно посещало ее в часовне Кейтнесса.

Джиллиан навалилась на массивную дверь и затаила дыхание, когда она распахнулась внутрь, открывая центральный зал, о котором говорил Бальдур. Широко раскрыв глаза, она двинулась вперед мечтательной походкой лунатика, взгляд ее был прикован к открывавшейся перед ней картине. Плавные линии зала притягивали глаза вверх, она медленно повернулась на месте и, запрокинув голову, долго с изумлением рассматривала потолок. Его покрывали картины и фрески, и некоторые из них были настолько живыми и реалистичными, что ей захотелось потрогать их руками. Холодок пробежал по ее спине, когда она попыталась осмыслить то, что увидела. Неужели она смотрит на многовековую историю Макиллихов? И Джиллиан опустила взгляд вниз, где ее ожидали новые чудеса. Стены зала были увешаны портретами — сотнями портретов!

Джиллиан медленно пошла вдоль стены. Ей хватило всего нескольких секунд, чтобы осознать, что перед ней генеалогическое древо, история, запечатленная в портретах. Первые изображения были высечены в камне, некоторые прямо в стене, с вырезанными под ними именами — странными именами, которые даже не выговоришь. По мере продвижения вдоль стены портреты становились более современными — как и одежды людей, изображенных на них. Было очевидно, что в обновление и реставрацию портретов было вложено много труда — непросто было сохранять их в течение столетий.

По мере того как она двигалась в хронологическом направлении к настоящему, портреты становились все более четкими в деталях, что усиливало ее нараставшее волнение. Цвета становились все более яркими, портреты — все более искусно выполненными. Переводя взгляд с одного портрета на другой, Джиллиан ходила взад-вперед, сравнивая портреты детей со сделанными позднее портретами взрослых.

Нет, должно быть, она ошиблась.

Не веря своим глазам, Джиллиан зажмурилась на секунду, затем медленно открыла глаза и отступила назад на несколько шагов, чтобы взглянуть на портрет издали. Этого не может быть! Схватив факел, она подвинулась ближе, внимательно всматриваясь в мальчиков, стоявших у юбок своих матерей. Это были красивые мальчики, темноволосые, кареглазые, из которых наверняка вырастали опасные своей красотой мужчины.

Она переходила к другим портретам, и снова то же самое: темноволосые, с голубыми глазами, опасные своей красотой мужчины.

Глаза изменили цвет!

Джиллиан вернулась назад и внимательно рассмотрела женщину на последнем портрете. Это была потрясающая женщина с золотисто-каштановыми волосами и с пятью кареглазыми мальчиками у юбки. Затем Джиллиан шагнула вправо; это была либо та же женщина, либо ее сестра-близнец. Вокруг нее в различных позах были изображены пятеро мужчин, все они смотрели прямо на художника, не оставляя никаких сомнений относительно цвета их глаз. Ледяная голубизна. Имена под портретами были одни и те же. И озадаченная Джиллиан пошла дальше по залу.

Пока не нашла шестнадцатое столетие.

К сожалению, увиденное вызывало больше вопросов, чем давало ответов, и, опустившись на колени, Джиллиан долго просидела так в раздумьях.

Прошло несколько часов, пока ей удалось прийти к удовлетворившим ее выводам. После этого в голове у нее не оставалось больше вопросов — она была умной женщиной, способной использовать силу дедуктивного мышления не хуже лучших представителей сильного пола. И все указывало на то, что, хотя это и не укладывалось ни в какие рациональные рамки, другого объяснения просто не существовало. Завернутая в растрепанный плед, сжимая в руке почти догоревший факел, Джиллиан стояла на коленях в зале, заполненном портретами берсерков.

Глава 32

Гримм расхаживал по террасе, чувствуя себя дураком. Он сидел за одним столом и делил еду со своим отцом, и ему удавалось вести вежливый разговор, пока не пришла Джиллиан. Затем Ронин упомянул Джолин, и он почувствовал, как в нем нарастает ярость, причем так стремительно, что он чуть не кинулся через стол и не схватил старика за горло.

Но Гримм был достаточно умен, чтобы понять, что гневался он во многом на самого себя. Ему нужна была ясность, но он боялся расспросить отца. Нужно было поговорить с Джиллиан, но что он мог ей рассказать? У него самого не было ответов. «Поговори с отцом, — твердила ему совесть. — Узнай, что случилось на самом деле».

Но эта мысль приводила его в ужас. Если бы обнаружилось, что он был не прав, весь мир выглядел бы совершенно по-другому.

Кроме того, нужно было беспокоиться о других вещах: позаботиться о том, чтобы Джиллиан не узнала, что он собой представляет, и предупредить Бальдура, что за ними по пятам идут Маккейны. Необходимо было до их нападения перевезти Джиллиан в какое-нибудь безопасное место и выяснить, почему он, его дядя и отец — берсерки. Слишком уж много совпадений, и Бальдур постоянно намекал на что-то, о чем Гримм не знает и спросить не может.

— Сын.

Гримм резко обернулся.

— Не называй меня так, — резко отозвался он, но обычной злобы в его словах не было слышно.

Ронин шумно вздохнул.

— Нам надо поговорить.

— Слишком поздно. Ты сказал все, что хотел, много лет назад.

Ронин пересек террасу и встал у стены, рядом с Гриммом.

— Тулут прекрасен, правда? — тихо спросил он.

Гримм не ответил.

— Парень, я…

— Ронин, разве ты…

Мужчины окинули друг друга изучающими взглядами, и никто из них не заметил, как на террасу вышел Бальдур.

— Почему ты ушел и не возвращался?

В словах, сорвавшихся с уст Ронина, слышалась подавленная мука пятнадцатилетнего ожидания.

— Почему ушел? — переспросил Гримм, словно не веря своим ушам.

— Потому, что испугался того, кем станешь?

— Кем я стал? Я так и не стал тем, кем стал ты!

Ронин изумленно уставился на него.

— Как ты можешь так говорить, когда у тебя голубые глаза? И жажда крови.

— Что я берсерк, мне известно, — ровно ответил Гримм. — Но я не безумен.

Ронин заморгал.

— А я никогда этого и не говорил.

— Нет, говорил. В ту ночь во время битвы ты мне сказал, что я такой же, как и ты, — с горечью напомнил он.

— Ты и есть такой же.

— Нет!

— Да, ты…

— Ты убил мою мать! — заревел Гримм, вложив в этот крик всю ту боль, что скопилась в нем за пятнадцать лет ожидания.

Бальдур моментально выдвинулся вперед, и Гримм под прицелом двух пар проницательных голубых глаз почувствовал себя неуютно.

Ронин и Бальдур удивленно переглянулись.

— Так поэтому ты не возвращался домой? — осторожно спросил Ронин.

Гримм сделал глубокий вдох, и из него посыпались вопросы. И теперь, когда он начал их задавать, ему показалось, что им никогда не будет конца.

— Откуда у меня появились карие глаза? Как получилось, что вы оба берсерки?

— О, да ты действительно туп, да? — фыркнул Бальдур. — Ну неужели ты не можешь сложить два и два, парень?

На теле Гримма задергался каждый мускул. Тысячи вопросов сталкивались с сотнями подозрений и десятками подавленных воспоминаний, и все это сливалось в нечто немыслимое.

— Мой отец кто-то другой? — спросил он.

Ронин и Бальдур посмотрели на него и покачали головами.

— Тогда почему ты убил мою мать? — взревел он. — И не говори мне, что мы рождаемся такими. Может, ты и родился настолько сумасшедшим, чтобы убить свою жену, но я нет.

Лицо Ронина окаменело от ярости.

— Я не могу поверить, что ты думаешь, будто я убил Джолин.

— Я застал тебя над ее телом, — настаивал Гримм. — И у тебя был в руке нож.

— Я вынул его из ее сердца, — заскрипел зубами Ронин. — Зачем мне убивать единственную женщину, которую я когда-либо любил? Пусть бы так думал кто-то другой, но ты, как мог ты подумать, что я мог убить свою настоящую любовь? Мог бы ты убить Джиллиан? Даже в момент превращения в берсерка — мог бы ты убить ее?

— Никогда! — прогремел Гримм.

— Тогда ты должен понимать, что ошибся.

— Ты бросился на меня. Я был бы следующим.

— Ты мой сын, — прошептал Ронин. — Я нуждался в тебе. Мне нужно было прикоснуться к тебе, знать, что ты жив, убедиться в том, что Маккейны не добрались и до тебя.

Гримм тупо уставился на него.

— Маккейны? Ты хочешь сказать, что маму убили Маккейны? Но Маккейны напали лишь после захода солнца, а мама умерла утром.

Ронин смотрел на него в изумлении, смешанном с гневом.

— Маккейны выжидали в горах весь день. Они заслали к нам шпиона и узнали, что Джолин снова беременна.

Тень ужаса скользнула по лицу Гримма.

— Мама была беременна?

Ронин потер глаза.

— Да. Мы думали, у нее больше не будет детей — это была такая неожиданность. Она не беременела с твоего рождения, а ведь прошло почти пятнадцать лет. Это был бы поздний ребенок, но мы так его ждали…

Ронин запнулся и несколько раз тяжело вздохнул.

— Я потерял все за один день, — промолвил он, и глаза его ярко заблестели. — И все эти годы думал, что ты не возвращаешься домой потому, что не понимаешь, кто ты есть. Я презирал себя за то, что не смог объяснить тебе этого. Думал, что ты ненавидишь меня за то, что это я сделал тебя таким, и за то, что не научил тебя, как с этим обращаться. Многие годы я боролся с желанием поехать за тобой и заявить свои родительские права, помешать Маккейнам выследить тебя. Но тебе удалось очень умело исчезнуть. И теперь… теперь я вижу, что все эти годы, которые я наблюдал за тобой, ожидая твоего возвращения, ты меня ненавидел. И ты все это время думал, что я убил Джолин!

Ронин с горечью отвернулся.

— Мою маму убили Маккейны? — тихо прошептал Гримм. — Зачем им это надо было, если она была беременна?

Ронин покачал головой и посмотрел на Бальдура.

— Как я вырастил такого тупоголового сына?

Бальдур пожал плечами и закатил глаза.

— Ты все еще не понял, да, Гаврэл? Ты не понял того, что я пытался сказать тебе столько лет назад: мы — мужчины рода Макиллих — рождаемся берсерками. Каждый сын, рожденный по прямой линии от лэрда, — берсерк. Маккейны охотятся за нами тысячу лет. Они знают наши легенды почти так же хорошо, как и мы сами. Согласно пророчеству, нас почти уничтожат, сократив наш род до трех мужчин.

И он взмахнул рукой жестом, объединяющим их троих.

— Но один юноша вернется домой, влекомый своей настоящей любовью, и уничтожит Маккейнов. И Макиллихи станут могущественнее прежнего. И этот юноша — ты.

— Р-р-рожденный берсерком? — запинаясь, произнес Гримм.

— Да, — ответили мужчины в один голос.

— Но я в него превратился, — запутался Гримм. — На утесе Вотанова провала. Я воззвал к Одину.

Ронин покачал головой.

— Тебе так просто показалось. Первая кровь в битве родила берсерка. Обычно наши сыновья не превращаются в берсерков до шестнадцати лет, но твое превращение ускорила первая битва.

Гримм сел и закрыл лицо руками.

— Почему ты никогда не говорил мне о том, кто я такой, до моего превращения?

— Сын, мы и не думали ничего скрывать от тебя. Мы начали рассказывать тебе легенды еще с раннего детства. Они тебя завораживали, помнишь?

Ронин замолчал и рассмеялся.

— Припоминаю, как ты многие годы бегал по окрестностям замка, пытаясь «стать берсерком». Мы были рады, что ты встречал свое наследие с открытым забралом. Пойди в Зал Предков, Гаврэл…

— Гримм, — упрямо поправил он, боясь потерять последние кусочки своего собственного мира.

Ронин продолжил, словно его и не прерывали:

— Есть определенные ритуалы, которых мы придерживаемся, когда передаем секреты и обучаем своих сыновей, как управлять неистовством берсерка. Близилось и твое время, но внезапно напали Маккейны. Я потерял Джолин, а ты ушел и никогда больше не обращал свой взор на запад — к Мальдебанну, ко мне. А теперь я знаю, что ты меня ненавидел, обвинял в самом отвратительном злодеянии, на какое, только способен человек.

— Мы обучаем наших сыновей, Гаврэл, — добавил Бальдур. — Обучаем их строгой дисциплине: они проходят духовное, эмоциональное и физическое воспитание. Мы учим их, как управлять берсерком, а не быть управляемым им. Ты пропустил это обучение, и все же, должен сказать, ты и самостоятельно неплохо справился. Без какой-либо тренировки, без понимания своей природы ты остался благородным и вырос в хорошего берсерка. Не казни себя за то, что в четырнадцать видел все это полуоткрытыми глазами подростка.

— Значит, я должен вновь населить Мальдебанн берсерками? — неожиданно вспомнил Гримм слова Ронина о пророчестве.

— Это предсказание хранится в Зале Предков.

— Но Джиллиан не знает, кто я, — возразил Гримм в отчаянии. — И любой сын, который у нее родится, будет таким же, как я. Мы никогда не сможем…

Но Гримм не смог закончить свою мысль.

— Она сильнее, чем ты думаешь, парень, — ответил Ронин. — Доверься ей. Вместе вы сможете познать наше наследие. Быть берсерком — это честь, а не проклятье. Берсерками были почти все величайшие герои Олбани.

Гримм долго молчал, пытаясь увидеть в новом свете все пятнадцать прошедших лет.

— Маккейны идут, — наконец промолвил он, уцепившись за один бесспорный факт в своем внутреннем мире, отныне наводненном неосязаемым.

Глаза обоих мужчин метнулись к горам.

— Ты заметил движение в горах?

— Нет. Просто они нас преследовали и уже трижды пытались убить меня. Они шли за нами по пятам от самого Кейтнесса.

— Замечательно! — в радостном предвкушении потер руки Бальдур.

В восторг пришел и Ронин.

— Насколько они отставали от вас?

— Подозреваю, меньше, чем на день пути.

— Значит, они будут здесь с минуты на минуту. Парень, ты должен отыскать Джиллиан. Отведи ее в глубь замка и объясни ей все. Поверь в нее. Дай ей шанс обо всем хорошенько подумать. Если бы ты узнал правду многие годы назад, разве были бы потеряны пятнадцать лет?

— Она возненавидит меня, когда обнаружит, кто я такой, — с горечью проговорил Гримм.

— Ты так же уверен в этом, как и в том, что я убил Джолин? — спросил Ронин язвительно.

Гримм метнул на него быстрый взгляд.

— Я больше ни в чем не уверен, — мрачно сознался он.

— Ты уверен, что любишь ее, парень, — возразил Ронин. — А я уверен, что она твоя единственная. Никогда ни одна из наших истинных спутниц жизни не отвергала нашего наследия. Никогда!

Гримм кивнул и повернулся, чтобы идти в замок.

— Пусть она обязательно останется в замке, Гаврэл, — крикнул ему вдогонку Ронин. — Мы не можем рисковать, ею в битве.

После того как Гримм исчез в Мальдебанне, Бальдур улыбнулся.

— Он не попытался поправить тебя, когда ты назвал его Гаврэлом.

Улыбка Ронина была радостной.

— Я заметил, — признался он. — Подготовь жителей деревни, Бальдур, а я подниму стражу. Сегодня мы положим конец тысячелетней распре. Навсегда!

Глава 33

Когда Джиллиан, сидевшая в Зале Предков, наконец поднялась на ноги, было уже за полдень. После того, как она ответила на последний из своих вопросов, ее охватило ощущение покоя. Неожиданно нашло свое объяснение многое из того, что она слышала из уст своих братьев и от Куина, когда Гримм еще жил у них, и того, что, как она подозревала, она всегда в глубине души знала.

Она любила легендарного воина, который вырос в презрении к себе, оторванный от своих корней. Но теперь, оказавшись дома и получив время, чтобы разобраться в этих корнях, он, быть может, в конце концов сумеет примириться с собой.

Джиллиан в последний раз прошла по залу, обратив внимание на сияющие выражения лиц невест Макиллихов. У портрета Гримма и его родителей она задержалась надолго. Джолин была красавицей с каштановыми волосами; ее терпеливая улыбка излучала любовь. Ронин обожающе смотрел на нее. На портрете на коленях перед сидящими родителями стоял Гримм, у него был вид счастливейшего мальчугана на свете — его карие глаза светились.

И ее руки в инстинктивном женском ликовании при мысли о том, каково будет произвести па свет еще одного такого, как Гримм, мальчишку, непроизвольно опустились к животу. Как бы она им гордилась, и вместе с Гриммом, Бальдуром и Ронином они воспитали бы его тем, кем он должен был бы стать, и каким особенным он был бы — одним из тайных защитников Олбани.

— Ах, девочка, скажи мне, что ты не вынашиваешь ребенка! — раздался голос, брызжущий слюной ненависти.

Крик Джиллиан отразился от холодных каменных стен, когда рука Рэмси Логана железными тисками сомкнулась у нее на плече.


— Я не могу ее найти, — едва слышно вымолвил Гримм. Ронин и Бальдур одновременно обернулись, когда он бурей влетел в Большой зал.

Стража была готова, жители деревни подняты по тревоге, и все до последнего человека в Тулуте приготовились сразиться с Маккейнами.

— Ты искал в Зале Предков?

— Да, мельком, но достаточно, чтобы убедиться в том, что ее там нет.

Задержи он свой взгляд подольше, то, возможно, никогда бы не смог заставить себя выйти оттуда — так восхитило его ранее неведомое ему наследие.

— Ты обыскал весь замок?

— Да.

Запустив пальцы в волосы, он высказал свои самые страшные опасения:

— Могли ли Маккейны как-нибудь проникнуть сюда и выкрасть ее?

Ронин шумно выдохнул.

— Все возможно, парень. Сегодня из деревни доставляли продукты. Черт возьми, с ними мог проскользнуть кто угодно! За пятнадцать лет мира мы немного расслабились.

Неожиданный крик из сторожевой башни моментально приковал их внимание:

— Маккейны!


Коннор Маккейн въехал в долину, размахивая флагом из пледа с цветами Дугласов, что вызвало замешательство у большинства Макиллихов и наполнило Гримма гневом и страхом. Единственный кусок пледа с узором Дугласов, который мог заполучить Маккейн, был на теле Джиллиан. Этим утром за завтраком на ней была эта сине-серая ткань.

Обитатели деревни ощетинились оружием и рвались в бой, страстно желая отплатить за утрату своих близких и любимых, погибших пятнадцать лет назад. Но когда Ронин уже приготовился отдать им приказ идти в наступление, Гримм удержал его, положив руку ему на плечо.

— У них Джиллиан, — промолвил он голосом, прозвучавшим как сама смерть.

— Почему ты в этом уверен? — посмотрел ему в глаза старик.

— Они размахивают пледом. Он был на Джиллиан за завтраком.

Ронин закрыл глаза.

— Только не это, — прошептал он. — Только не это!

Когда он снова открыл их, они горели внутренним огнем решимости.

— Мы не потеряем ее, парень. Пропустите лэрда Маккейна, — приказал он стражнику.

Воины Макиллиха излучали враждебность, но расступились, давая дорогу лэрду. Остановившись перед Ронином, Коннор Маккейн нахмурился.

— Я знал, что ты оклемаешься от боевого топора, дьявол, но не думал, что ты так быстро оправишься после того, как я убил твою красивую шлюху-жену, — Коннор осклабился — И твоего еще не рожденного ребенка.

Пальцы Ронина сжались на рукояти клеймора, но меча он не выхватил.

— Отпусти девушку, Маккейн. Она не имеет к нам никакого отношения.

— Она, возможно, носит ребенка.

Гримм окаменел.

— Она никого не носит, — холодно возразил он. «Конечно же, нет, иначе она бы мне сказала!» — мысленно добавил он.

Коннор Маккейн пытливо взглянул на него.

— Вот и она так говорит. Но я не верю ни ей, ни тебе.

— Где она? — спросил Гримм.

— В безопасности.

— Возьми меня, Коннор, возьми меня вместо нее, — предложил Ронин, ошеломив Гримма этими словами.

— Тебя, старик! — сплюнул Коннор. — Ты больше никому не угрожаешь — мы позаботились об этом много лет назад. У тебя больше не будет сыновей. Теперь он, — он указал на Гримма, — стал самой большой нашей проблемой. Наши шпионы донесли, что он последний живой берсерк, и женщина, которая, возможно, беременна — его подруга.

— Чего ты от меня хочешь? — спокойно спросил Гримм.

— Твою жизнь, — просто ответил Маккейн. — Увидеть, как умрет последний Макиллих, — предел моих мечтаний.

— Мы не такие чудовища, за каких вы нас принимаете, — сердито глянул на вождя Маккейнов Ронин.

— Вы — язычники. Богохульники и проклятье для единственной истинной веры…

— Не тебе судить! — воскликнул Ронин.

— И не думай спорить со мной о Слове Божьем, Макиллих. Голос Сатаны не собьет меня с Пути Господнего.

Губа Ронина в злобе втянулась.

— Когда кто-то думает, что знает пути Господни лучше, чем сам Бог, тогда умирают сотни…

— Освободи Джиллиан, и получишь мою жизнь, — перебил его Гримм. — Но она должна уйти свободно. Ты передашь ее, — Гримм посмотрел на Ронина, — моему отцу.

Он попытался поймать взгляд Ронина, которого назвал своим отцом, но не смог этого сделать.

— Я не для того нашел тебя, чтобы снова потерять, — хрипло пробормотал Ронин.

— Какое трогательное воссоединение, — сухо заметил Коннор. — Но ты его потеряешь. И, если ты хочешь получить ее, Гаврэл Макиллих — последний из берсерков — освободи ее сам. Она там, — он кивнул на Вотанов провал. — В пещерах.

В ужасе Гримм окинул взором зазубренный склон утеса.

— Где именно?

При мысли о Джиллиан, бродящей в темноте, окруженной опасностями, о которых она даже не подозревает, его душу наполнил ужас: там ведь заваленные туннели, каменные осыпи, опасные провалы…

— Сам найди ее.

— Откуда мне знать, что это не ловушка? — угрожающе засверкали глаза Гримма.

— Да ниоткуда, — безучастно ответил Маккейн. — Но если она там, там очень темно и много опасных пропастей. Кроме того, что я выигрываю, посылая тебя в пещеры?

— Их можно заминировать и подорвать, — сухо заметил Гримм.

— Тогда тебе лучше поскорее вывести ее оттуда, Макиллих, — провоцировал его Маккейн.

Ронин покачал головой.

— Нам нужны доказательства того, что она там. И что жива.

Коннор подозвал гонца и что-то прошептал ему на ухо.

Спустя некоторое время доказательство было предоставлено. Густой воздух долины прорезался пронзительным криком Джиллиан.


Ронин молча наблюдал, как Гримм взбирается по каменистой тропе к Вотанову провалу.

Бальдур находился в самой гуще воинов, скрываясь под плотным плащом, чтобы Маккейны не поняли, что в живых оставался еще один неженатый берсерк. Ронин настоял, чтобы тот не выдавал себя, пока это не понадобится для спасения их жизней.

С различных позиций оба брата восхищались юношей, взбирающимся на утес. Оставив Оккама внизу, Гримм карабкался по отвесному склону утеса с мастерством и легкостью, свидетельствовавшими о сверхъестественном совершенстве берсерка. После стольких лет утаивания своей истинной природы теперь он щеголял перед врагом своим превосходством. Он был воином-зверем, рожденным, чтобы жить и не погибать. Когда Гримм достиг вершины утеса и исчез за его кромкой, оба клана построили коней в боевые порядки, глядя в разделявшее их пространство с такой осязаемой ненавистью, что та висела в воздухе, густая и угнетающая, как дым, заполнивший эту долину пятнадцать лет назад.

Пока Джиллиан и Гримм — или, не дай Бог, один из Маккейнов — не появятся на краю утеса, ни одна сторона не двинется с места. Маккейны пришли в Тулут не для того, чтобы терять воинов своего клана; они пришли взять Гаврэла и уничтожить последнего из берсерков.

Макиллихи не двигались из-за страха за Джиллиан.

Время тянулось мучительно медленно.


Гримм молча вошел в туннель. Инстинкт подталкивал его громко позвать Джиллиан, но это лишь предупредило бы того, кто удерживает ее, о его присутствии. Воспоминание об ужасном крике холодило его кровь и заставляло ее вскипать, взывая к мщению.

Гримм стал медленно пробираться по туннелю, крадучись, как рысь, и принюхиваясь, как волк. Все его звериные инстинкты пробудились с холодной, хищной остротой. Где-то горели факелы; запах не оставлял никакого сомнения в этом. И Гримм пошел на запах по извилистым коридорам, вытянув руки в темноту. Хотя в пещерах царила кромешная тьма, обостренное зрение позволяло ему различать препятствия. Обходя глубокие ямы и пригибаясь под осыпающимися потолками, он брел по заплесневелым туннелям, следуя на запах.

Обогнув поворот, где туннель открывался в длинный прямой коридор, он увидел Джиллиан — ее золотые волосы тускло поблескивали в свете факела.

— Стой, где стоишь! — предостерег Рэмси Логан. — Или она умрет.

Это была картина из его худших кошмаров. Рэмси Логан держал Джиллиан в конце туннеля. Она была связана, во рту ее торчал кляп. На ней был тартан Маккейнов, и, увидев его, Гримм пришел в ярость. Вопрос, кто раздел и вновь одел ее, терзал его невыносимо. Гримм быстро оценил ее состояние, убедившись в отсутствии крови и видимых следов ранения. Клинок, который Логан держал у ее шеи, не порезал нежной кожи. Пока что.

— Рэмси Логан, — улыбнулся Гримм леденящей улыбкой.

— Ты не удивился, когда увидел меня, а, Родерик? Или мне следует называть тебя Макиллихом? — выплюнул Рэмси это имя, словно вдруг обнаружил на языке какую-то мерзость.

— Нет, не могу сказать, что удивился.

Гримм тихо подвинулся ближе.

— Я всегда знал, что ты за человек.

— Я сказал тебе остановиться, ублюдок. Я убью ее, не задумываясь.

— И что ты будешь делать потом? — возразил Гримм, но остановился. — Тебе ни за что не удастся уйти отсюда, так чего же ты добьешься, убив Джиллиан?

— Получу удовольствие, избавив мир от будущих чудовищ — Макиллихов. И, если я не выйду отсюда, Маккейны уничтожат тебя, когда выйдешь ты.

— Отпусти ее. Освободи ее, и можешь взять меня, — предложил Гримм.

Джиллиан стала вырываться из крепкой хватки Рэмси, давая понять, что такое предложение ее не устраивает.

— Боюсь, я не могу этого сделать, Макиллих.

Гримм ничего не сказал, но взгляд его кровожадно загорелся. Их разделяли ярдов двадцать, и Гримм подумал, сможет ли неистовствующий берсерк преодолеть их и освободить Джиллиан, прежде чем Рэмси успеет сделать движение ножом.

Слишком рискованно, и, видимо, Рэмси рассчитывал, что это удержит его. Но что-то здесь не так. На что надеется Логан? Рэмси знал, что, если он убьет Джиллиан, Гримм превратится в берсерка и разорвет его на куски. Что замышляет Логан? И, стараясь выиграть драгоценные минуты, Гримм начал задавать вопросы:

— Почему ты это делаешь, Логан? Знаю, что в прошлом у нас были стычки, но не столь же значительные!

— Это не имеет никакого отношения к нашим стычкам и к тому, кто ты есть, — презрительнопроизнес Рэмси. — Ты не человек, Макиллих.

Гримм закрыл глаза, не желая видеть того ужаса, который, как он был уверен, появился на лице Джиллиан.

— Когда ты догадался?

Поддерживая разговор с Рэмси, он сможет догадаться, чего хотел этот ублюдок. Если понадобится пожертвовать жизнью, чтобы обеспечить безопасность Джиллиан, он умрет с радостью. Но, если Рэмси собирается убить их обоих, Гримм умрет, сражаясь за свою любовь.

— Я догадался об этом в тот день, когда ты убил рысь. Я стоял за деревьями и видел тебя после превращения. Хэтчард назвал тебя настоящим именем. — И Рэмси от отвращения замотал головой. — Все эти годы при дворе я ни о чем не догадывался. О, я знал, кто такой Гаврэл Макиллих — черт возьми, думаю, все об этом знают, кроме этой твоей милой сучки.

И он рассмеялся, когда Гримм окаменел.

— Спокойно, а то порежу!

— Значит, это не ты пытался меня травить?

Гримм медленно продвинулся вперед — так грациозно, что даже незаметно было, что он двигается. Рэмси громко захохотал.

— Задумано было неплохо. Да, это я пытался тебя отравить, черт возьми! Даже это обернулось против меня самого; ты каким-то образом подсунул яд мне самому. Но тогда я не знал, что ты берсерк, иначе я не терял бы времени даром.

Гримм поморщился. То, чего он так боялся, произошло, но лицо Джиллиан было повернуто в сторону, прочь от ножа, и выражения ее лица нельзя было разобрать.

— Нет, — продолжал Рэмси. — Я не имел представления о том, что ты берсерк. Мне просто хотелось вывести тебя из игры — как претендента на руку Джиллиан. Видишь ли, мне нужна эта девушка.

— Я был прав. Тебе нужно ее приданое!

— Но ты не знаешь и половины правды. Я в такой глубокой кабале перед Кэмпбеллом, что у него теперь документы на всю мою землю. В прошлом Логаны шли в наемники, но в последнее время не было хороших войн. Знаешь, когда в последний раз мы нанимались воинами? Перестань двигаться! — заревел он.

— Когда? — спокойно спросил Гримм.

— Пятнадцать лет назад. К Маккейнам, ублюдок. И пятнадцать лет назад Гаврэл Макиллих убил моих отца и братьев.

Гримм этого не знал. О той битве у него сохранились довольно смутные воспоминания, — ведь это было его первое неистовство берсерка.

— В справедливом поединке. И если ваш клан нанимался, то они воевали даже не за то, чтобы отстоять себя, а убивали за звонкую монету. Они пришли в Тулут, чтобы напасть на мой дом и убивать моих людей…

— Вы не люди. Вы не человеческой породы!

— Джиллиан не имеет к этому никакого отношения. Отпусти ее! Тебе ведь нужен я?

— Она имеет к этому отношение, если вынашивает ребенка, Макиллих. Она клянется, что это не так, но, думаю, я подержу ее здесь, просто, чтобы убедиться в этом. Маккейны многое рассказали мне о вас, чудовищах. Я знаю, что мальчики рождаются берсерками, но превращение происходит, когда они взрослеют. Если из ее утробы появится мальчик, он умрет. Если девочка, как знать, может, я позволю ей жить. Из нее могла бы получиться забавная игрушка.

Гримму наконец удалось мельком увидеть лицо Джиллиан. Оно превратилось в маску ужаса. Итак, правда всплыла. Теперь она все знала, и это было концом. Страх и отвращение, виденные им в кошмарах, все-таки зародились в ее душе. Боевой дух почти покинул Гримма, как только он это увидел, и это точно случилось бы, если бы она не была в опасности. Возможно, он умрет — ведь душа его уже умерла. Но не Джиллиан — она должна жить!

— Она не беременна, Рэмси.

«Не беременна?». В его голове вспыли воспоминания о внезапной тошноте в избушке. Конечно, Рэмси не мог знать, но от самой возможности того, что Джиллиан носит его ребенка, по телу Гримма пробежала первобытная дрожь ликования. Необходимость защитить ее, уже всепоглощающая, стала единственным, на чем сейчас было сосредоточено все его сознание. Возможно, Рэмси и одержит верх, но все существо Гримма отказывалось уступать ему победу.

— Как будто ты сказал бы мне правду! — насмехался над ним Логан. — Есть только один способ выяснить это. Кроме того, беременна ли она, идя нет, она все равно со мной обвенчается. Мне нужно золото, которое она принесет как приданое. С этим золотом и с тем, что заплатят мне Маккейны, мне никогда больше не придется беспокоиться о деньгах. Не волнуйся, я оставлю ее в живых. Пока она дышит, Джибролтар сделает все, чтобы она была счастлива, а это означает бесконечный поток денег.

— Ты, сукин сын, а ну отпусти ее!

— Она тебе нужна? Иди и возьми ее, — провоцировал его Рэмси.

Гримм шагнул вперед, оценивая расстояние. В этот момент Рэмси слегка повел рукой, и лезвие прорезало кожу Джиллиан. На землю упали малиновые капельки крови.

И кипящий гневом берсерк вырвался наружу.

Гримм еще думал о том, зачем Рэмси спровоцировал появление берсерка, когда инстинкт бросил его вперед. Он сам подумывал о том, чтобы порезать себя и вызвать неистовство, а тут Рэмси помог ему. Один прыжок перенес его на десять шагов вперед. Гримм попытался остановиться, почувствовав неизвестную ловушку, но пол пещеры исчез под его ногами, и он полетел в бездну, которой здесь не было, когда он играл в этой пещере мальчиком, — бездну, достаточно глубокую, чтобы убить даже берсерка.

— Скатертью дорожка, ублюдок, — молвил Рэмси с улыбкой и, подняв над зияющей ямой факел, заглянул настолько глубоко, насколько позволяло пламя. Даже через пять минут не послышалось никакого звука. Когда он выбирал эту ловушку, то бросал камни в бездну, чтобы проверить глубину. Ни один из камней не произвел ни звука — так глубоко было отверстие, разверзшееся в самые недра земли. Если Гримма не порвало на куски о пористую лаву, то уж падение с такой высоты обязательно раздробит ему все кости. Обходя яму, Рэмси потащил Джиллиан за собой…


— Дело сделано! — закричал Рэмси Логан. — Маккейны! — зарычал он.

Он встал на край Вотанова провала, поднял руки и издал победный клич, который моментально подхватили все Маккейны. Долина огласилась торжествующим ревом. В буйном веселье Рэмси развязал руки Джиллиан, вынул у нее изо рта кляп и впился в ее губы грубым поцелуем победителя. Джиллиан на миг оцепенела от отвращения, затем стала вырываться. Озлобившись от оказываемого сопротивления, Рэмси оттолкнул ее, и Джиллиан упала на колени.

— Вставай, глупая сучка! — закричал Рэмси, пиная ее ногой. — Я сказал, вставай! — заорал он, когда Джиллиан скорчилась от его удара. — Ты мне все равно сейчас не нужна, — пробормотал он, глядя сверху вниз на долину, которая скоро станет его домом. И в этой долине его славословили — он одержал великую победу! И он снова помахал рукой, окрыленный удавшимся убийством.

Рэмси Логан единолично справился с берсерком! Его имя будет жить в легендах. Пропасть была такой глубокой, что даже ни один из чудовищ Одина не смог бы выжить после падения в нее. Он тщательно прикрыл ее пучками веток, затем засыпал сверху каменной пылью. «Блестяще», — похвалил он сам себя.

— Блестяще, — поделился Рэмси с ночью радостью.

За спиной Рэмси заморгал глазами Гримм, пытаясь развеять красную дымку кровожадности. Часть его сознания, потерявшаяся, как казалось, в бесконечном коридоре, напомнила ему, что он хотел напасть на мужчину, стоявшего у свернувшейся калачиком женщины, а не на саму женщину. Эта женщина была для него всем в этом мире. И, прыгая, он должен быть осторожен, очень осторожен, — ибо даже прикосновение берсерка к ней могло убить ее. Легкое касание руки могло раздробить ей челюсть, простая ласка могла сломать ей ребра…

Всадникам в долине, слушавшим победный клич Рэмси Логана, показалось, что это существо вырвалось из самой ночи, причем с такой скоростью, что невозможно было определить, что же это такое появилось из темноты. Размытое пятно пронеслось по воздуху, схватило Рэмси Логана за волосы и аккуратно отрезало ему голову — прежде, чем кто-либо успел выкрикнуть предостережение.

Поскольку Джиллиан лежала на земле, собравшиеся внизу не могли видеть, как она перекатилась, напуганная тихим свистящим звуком клинка, рассекающего воздух и рвущегося к шее Рэмси. Но существо на утесах увидело ее движение, и теперь оно ожидало ее приговора, заранее смирившись с ним.

«Невозможно было бы предстать перед Джиллиан в худшем виде», — понял зверь. Над ней высился берсерк с пылающими глазами — в синяках и крови от падения, резко остановленного зазубренным выступом, держа в руке отрезанную голову Рэмси Логана, он смотрел на нее, огромными глотками закачивал в грудь воздух, и ждал. Закричит? Плюнет в него, зашипит и отречется? Джиллиан Сент-Клэр была всем, чего он желал в жизни, и, дожидаясь, когда она закричит от ужаса, он почувствовал, как что-то в его душе пытается умереть.

Но берсерк не уступал так легко. Его дикое естество поднялось в Гримме в полный рост и смотрело на Джиллиан ранимыми, ледяной голубизны глазами, безмолвно умоляя о любви.

Джиллиан медленно подняла голову и долго молча смотрела на него. Затем она села и запрокинула голову, широко раскрыв глаза.

Берсерк!

Правда, которую он так упорно пытался утаить, встала между ними во всей своей мощи.

И хотя Джиллиан уже знала, кем был Гримм, его вид на какое-то мгновение парализовал ее. Одно дело — знать, что любимый человек является берсерком, и совсем другое — увидеть это собственными глазами. Он смотрел на нее с таким нечеловеческим выражением, что, не загляни она глубоко в его глаза, то, возможно, не увидела бы в нем ничего от ее Гримма. Но там, в мерцавших на самом дне голубых огоньках, Джиллиан увидела такую любовь, что ее душа затрепетала. И она улыбнулась сквозь слезы.

Возглас неверия вырвался у него криком раненого зверя.

И Джиллиан подарила ему самую ослепительную улыбку, на которую была способна, и приложила его кулак к своей груди.

— И дочь обвенчалась с царем-львом, — отчетливо произнесла она.

Тень изумления скользнула по лицу воина, его голубые глаза широко раскрылись, и он уставился на девушку в ошеломленном молчании.

— Я люблю тебя, Гаврэл Макиллих.

Когда он улыбнулся, его лицо пылало любовью. Запрокинув голову, он закричал небу о своей радости.


14 декабря 1515 года из долины Тулут не вышел живым ни один Маккейн.

Глава 34

— Они идут, Хок!

Эйдриен поспешила в Главный зал, который Хок, Лидия и Тавис украшали к свадьбе. Поскольку церемония проходила в Рождество, они объединили обычные украшения с пестро разукрашенными ветками ели и падуба. Изысканные венки с вплетенными еловыми шишками и сухими ягодами были увиты яркими бархатными бантами и блестящими лентами. На стенах красовались тончайшей работы гобелены, в том числе сотканный при содействии Эйдриен за последний год, на нем была изображена сцена Рождества Христова с сияющей Мадонной, прижимающей к груди младенца Христа, Иосифом и волхвами, поглядывающими на них с гордостью.

Сегодня из зала убрали циновки и соскребли все пятна с серых камней. Позднее, всего за несколько минут до венчания, каменный пол будет усыпан сухими розовыми лепестками — это необходимо, чтобы придать воздуху весенний цветочный аромат. С каждой балки свисали веточки омелы, и Эйдриен рассматривала зелень и Хока, стоявшего на лестнице и прикреплявшего венок к стене.

— Что за красивые веточки ты развесил повсюду, Хок? — спросила Эйдриен, изображая саму невинность.

Хок посмотрел на нее сверху вниз.

— Омела. Это рождественская традиция.

— И как она связана с Рождеством?

— В легендах говорится, что скандинавский бог мира, Бальдур, был убит стрелой, сделанной из омелы. Другие боги и богини так сильно любили Бальдура, что попросили вернуть ему жизнь и наделить омелу особыми свойствами.

— Какими такими особыми свойствами? — выжидающе взглянула на него из-под полуопущенных ресниц Эйдриен.

Хок проворно спустился с лестницы, чтобы продемонстрировать ей это: он поцеловал ее так страстно, что угольки желания, никогда не потухавшие в ней в присутствии мужа, мгновенно разгорелись в пламя.

— Того, кто пройдет под омелой, надо крепко поцеловать.

— М-м-м! Мне нравится эта традиция. Но что случилось с бедным Бальдуром?

Хок усмехнулся и запечатлел на ее устах еще один поцелуй.

— Бальдур был возвращен к жизни, а заботу об омеле завещали богине любви. После каждого поцелуя под омелой любовь и мир все сильнее укрепляются в мире смертных.

— Как красиво, — воскликнула Эйдриен, и глаза ее заблестели озорным блеском. — Значит, по сути, чем больше я тебя целую под этой веткой, — и она показала пальцем вверх, — тем больше добра я делаю миру. Можно даже сказать, что я помогаю всему человечеству, исполняю свой долг…

— Долг? — Хок дугой поднял бровь.

Лидия засмеялась и потянула под ветку Тависа.

— По мне, так это хорошая идея, Эйдриен. Быть может, если чаще их целовать, мы покончим со всеми этими глупыми распрями, раздирающими страну.

На следующие несколько минут зал полностью попал во власть влюбленных, но потом дверь распахнулась, и стражник объявил о прибытии гостей.

Взгляд Эйдриен в поисках каких-либо недоделок пробежал по Большому залу. Она нервничала — ей очень хотелось, чтобы для встречи невесты Гримма все было в лучшем виде.

— Повтори, что мне там говорить, — в волнении спросила она у Лидии.

Она давно уже совершенствовала свой гаэльский, чтобы, приветствуя жениха и невесту, правильно произнести слова «с Рождеством».

— «Nollaig Chridheil», — медленно повторила Лидия.

Эйдриен несколько раз повторила эти слова, затем обвила шею Хока руками и блаженно улыбнулась.

— Мое желание сбылось, Хок, — самодовольно промолвила она.

— Ну, и что это было за ужасное желание? — недовольно пробурчал Хок.

— Чтобы Гримм Родерик нашел женщину, которая исцелила бы его сердце, как ты исцелил мое, любовь моя.

Эйдриен никогда бы не назвала мужчину «лучезарным» — это слово ей казалось «женским». Но когда муж посмотрел на нее сверху глазами, светящимися невыразимой любовью, она прошептала сценке Рождества Христова пылкое «спасибо». Затем она присовокупила немое благословение всем без исключения живым существам, благодаря которым она перенеслась во времени на пятьсот лет назад и нашла его. Шотландия была волшебным местом, богатым легендами, и Эйдриен с радостью приняла их в свою душу, потому что темы, лежавшие в их основе, были универсальны: любовь всепобеждающая и всеисцеляющая.


Это было традиционное венчание, если таковое вообще могло состояться между женщиной и мужчиной из легенды — берсерком, не больше и не меньше, — да в присутствии еще двоих эпических воинов. Женщины суетились, а мужчины обменивались тостами. В последнюю минуту прибыли Джибролтар и Элизабет Сент-Клэр. Они помчались во весь опор, как только получили весть о том, что Джиллиан будет венчаться в Далкейте.

Джиллиан несказанно обрадовалась, увидев родителей. Элизабет и Эйдриен помогли ей нарядиться, во время этой церемонии было решено, что оба «папы» должны будут сопровождать невесту к жениху. Этой чести уже был удостоен Ронин, но Элизабет утверждала, что Джибролтар никогда не оправится от такого удара, если ему не позволят тоже сопровождать ее. Да, она знала — Джиллиан не ожидала, что они смогут поспеть вовремя, но они успели, и все тут!

Жених и невеста не видели друг друга до того момента, пока Джибролтар и Ронин по замысловатой лестнице не свели Джиллиан в Большой зал — после длительной остановки вверху, позволившей всем без исключения бурно выразить восторг перед лучезарной красотой невесты.

Сердце Джиллиан громко застучало, когда оба «папы» сняли ее ладони со своих плеч и продели ее руку под локоть того, кто должен был стать ее мужем. В парадном тартане, с заплетенными в аккуратные косички черными волосами, Гримм был великолепен. От внимания Джиллиан не ускользнуло то, как взгляд Ронина скользнул по пледу. Мгновенное изумление посетило и ее — на венчание Гримм надел полный наряд Макиллихов.

Джиллиан и не думала, что этот день мог быть еще чудеснее, пока священник не приступил к обряду. После затянувшихся, как ей показалось, на долгие годы традиционных благословений и молитв он, наконец, перешел к клятвам:

— Обещаешь ли ты, Гримм Родерик…

Его прервал низкий голос, и каждое слово было вымолвлено с гордостью:

— Мое имя Гаврэл, — и, сделав глубокий вдох, он продолжил, внятно произнося свое имя: — Гаврэл Родерик Икарэс Макиллих.

По спине Джиллиан пробежал холодок, глаза Ронина затуманили слезы, а зал на мгновение затих. Хок широко улыбнулся Эйдриен, и в самой глубине зала, где он скрывался от излишнего любопытства присутствующих, удовлетворенно закивал Куин де Монкрейф. Наконец-то Гримм Родерик примирился с тем, кем и чем он был!

— Гаврэл Родерик…

— Да.

Джиллиан толкнула его локтем.

Гаврэл поднял бровь дугой и нахмурился.

— Ну — да, да. Обязательно ли нам проходить через все это? Да и еще раз да! Клянусь, что ни один мужчина не говорил «да» более пылко, чем я. Просто я хочу поскорее жениться на тебе, девочка.

Ронин и Бальдур довольно переглянулись. Препоны свиданиям определенно усилили стремление Гаврэла связать себя супружескими узами.

Гости захихикали, и Джиллиан улыбнулась.

— Пусть священник делает все, как положено, потому что я хотела бы услышать все это из твоих уст. Особенно ту часть, где «любить и лелеять».

— О, я буду любить и похищать тебя, девочка, — произнес Гаврэл прямо ей на ухо.

— Лелеять! И веди себя пристойно.

Она игриво стукнула своего жениха и ободряюще кивнула священнику:

— Продолжайте, отче.

Так их и обвенчали…


Кейли Туиллоу проталкивалась сквозь толпу, поднимаясь на цыпочки и взволнованно заглядывая через головы. Ее драгоценная Джиллиан выходит замуж, а она ни черта не видит! Нет, так не пойдет!

— Смотри, куда прешь! — рявкнул раздраженный гость после того, как она, чтобы протиснуться вперед, ловко ткнула его локтем в пару болезненных мест.

— Дожидайся своей очереди, чтобы поприветствовать невесту! — выразил свое недовольство другой, когда Кейли наступила ему на ногу.

— Я практически вырастила невестушку, и черт меня возьми, если я буду пасти задних и не смогу ее увидеть, так что подвинь свою задницу! — сердито сверкнула она глазами.

Образовалась небольшая дорожка, и Кейли неохотно пропустили вперед.

Вклинивание пышной груди и бедер в кучку стражников произвело небольшой фурор, и десятки мужчин с интересом обратили свои взоры на женщину с такими приятными формами. Наконец та протолкнулась вперед, пронырнув в последнюю волну гостей, и всплыла возле мужчины, от роста и ширины плеч которого у нее перехватило дух. Его густые черные волосы были слегка посеребрены сединой, свидетельствовавшей о зрелых годах, что, по ее опыту, означало зрелость страсти.

Кейли краешком глаза кокетливо взглянула на черноволосого мужчину, затем повернула голову, чтобы насладиться зрелищем сполна.

— Вот это да, и кто же вы такой? — восхищенно захлопала она ресницами.

Вокруг ледяной голубизны глаз Бальдура появились морщинки удовольствия, когда он увидел роскошную женщину, явно пришедшую от него в восторг.

— Тот, кто ждал тебя всю свою жизнь, милочка, — хрипло отозвался он.


Обряд венчания начался в тот же момент, когда жених и невеста обменялись клятвами. Джиллиан страстно желала ускользнуть от гостей сразу же после окончания церемонии. Из-за того, что последние две недели Ронин и Бальдур строго следили за тем, сколько времени она проводит с Гаврэлом, им так и не удалось ни разу побыть наедине. Но ей не хотелось обижать Эйдриен, которая явно приложила немало усилий, чтобы день венчания Джиллиан стал чем-то фантастическим, так что она учтиво задержалась, приветствуя гостей и улыбаясь им. Но сразу же после того, как она и Гаврэл скрепили союз поцелуем, радостная толпа оторвала ее от его губ и потащила в одну сторону, а ее мужа — в другую, и ей ничего не оставалось делать, как только беспомощно наблюдать за всем этим.

Они поженились, как это им советовали старшие и более мудрые, и у них будет много времени для себя самих. И Джиллиан закатила глаза и изобразила улыбку на лице, принимая поздравления.

Наконец преломили лепешку, и началось пиршество, что отвлекло от новобрачных всеобщее внимание. Эйдриен помогла Джиллиан выскользнуть из зала, но, вместо того, чтобы провести ее в их покои, как ожидала Джиллиан, эта потрясающая, необычайная женщина провела ее в свою комнату. От света масляных ламп и десятков свечей и веселого огня в камине там было уютно и тепло — и это несмотря на сугробы пушистого снега, наметаемые за окнами.

— Похоже, у нас может быть настоящий супер.

Эйдриен посмотрела на сугробы и засуетилась у камина, помешивая кочергой угли.

Джиллиан заморгала глазами.

— Что?

— Супер. О… — Эйдриен замолчала, затем рассмеялась. — Большая пурга. Ну, знаешь, нас может на какое-то время засыпать снегом.

— Ты не из этих мест, да? — нахмурилась Джиллиан, пытаясь определить происхождение странного акцента.

И снова ее хозяйка рассмеялась.

— Не совсем.

Она подозвала Джиллиан к камину.

— Просто скажи, правда, что эти двое — самые клевые мужики, которых ты видела?

Эйдриен взглянула на картину над каминной полкой из тесаного дуба и мечтательно вздохнула.

Джиллиан вслед за хозяйкой подняла глаза на прекрасно выполненный портрет Гаврэла и Хока.

— Вот это да! Я не знаю, что означает «клевые», но они определенно самые красивые мужчины, которых я когда-либо видела.

— Вот именно, — согласилась Эйдриен. — А знаешь, они все время жаловались, пока их рисовали. Ох уж эти мужчины!

Она закатила глаза и жестом указала на полотно.

— Как могли они винить женщину за то, что та захотела увековечить такое чисто мужское великолепие?

И женщины какое-то время тихо разговаривали, они даже не заметили, как у них за спиной возникли Гаврэл и Хок, бесшумно вошедшие в кабинет. Глаза Гаврэла остановились на жене, и он уже двинулся вперед, решив заявить на нее свои права, пока еще кто-нибудь не утащил его.

— Расслабься.

И Хок сдерживающим жестом положил ему руку на рукав. Мужчин от их жен отделяло расстояние, достаточное, чтобы женщины не услышали их, но голос Эйдриен доносился до них четко.

— Во всем виновата та фея. Она слишком далеко занесла меня во времени — не то чтобы я жалуюсь, имей в виду. Мне здесь очень нравится, и я обожаю своего мужа, но я сама из двадцатого века.

Оба мужчины широко улыбнулись, когда Джиллиан моментально сделала в уме подсчет.

— Это же пятьсот лет? — воскликнула она.

Эйдриен утвердительно кивнула головой, и в ее глазах заплясали веселые искорки. Джиллиан пристально на нее посмотрела, затем склонилась к ней ближе.

— Мой муж — берсерк, — сообщила по секрету она.

— Я знаю. Он рассказал нам об этом перед тем, как уехать в Кейтнесс, но у меня не было возможности расспросить поподробнее. Он может изменять свою форму?

У Эйдриен был такой вид, словно ей хотелось потянуться за бумагой и чернилами и начать писать заметки.

— В двадцатом веке много спорят о том, кем они были и на что были способны.

Эйдриен остановилась, заметив мужчин, стоявших в дверях. Глаза ее шаловливо заблестели, и она подмигнула мужу.

— Однако в одном общее мнение совпадает, Джиллиан, — озорно улыбнулась она. — Все считают, что берсерки славились своей легендарной выносливостью — как в бою, так и в лю…

— Мы все поняли, Эйдриен, — прервал ее Хок, и его черные глаза радостно заблестели. — Теперь, может, мы позволим Гаврэлу показать остальное самому?


Покои Гаврэла и Джиллиан располагались на третьем этаже замка Далкейт. Эйдриен и Хок проводили их, очень прозрачно намекнув на то, что новобрачные могут шуметь сколько душе угодно; через столько этажей пирующие внизу гости ничего не услышат.

За Гаврэлом и Джиллиан закрылась дверь, и они наконец оказались одни. Они посмотрели друг на друга влюбленными глазами и, не говоря ни слова, сели по разные стороны мягкой широкой кровати из красного дерева. В камине прыгал и трещал огонь, за окном валили пушистые хлопья снега.

Нежный взгляд Гримма скользнул, как это часто случалось в последнее время, вниз, к едва заметно выпячивающемуся животу. Джиллиан перехватила этот собственнический взгляд и ответила мужу ослепительной улыбкой. После той ночи, когда ее выкрал Рэмси, когда она сказала Гаврэлу, что у них будет малыш, она часто замечала, как он улыбается по малейшему поводу, а то и без всякого повода. И ее восхищал этот его огромный восторг из-за ребенка, растущего внутри нее. Когда после возвращения из пещер в Мальдебанн она сообщила ему, что у них будет ребенок, он долго моргал и мотал головой, словно не мог поверить, что это правда. А когда она притянула его голову ближе, чтобы поцеловать, то была ошеломлена, увидев влагу в его глазах. Ее муж был лучшим мужчиной: сильным, но чувствительным, могучим, но ранимым — и как же она его любила!

И сейчас, когда Джиллиан увидела, как его глаза потемнели от желания, ее тело задрожало от предвкушения.

— Эйдриен сказала, что нас на время занесет снегом, — проговорила она на одном дыхании, вдруг почувствовав себя неловко. Строгий надзор эти последние недели чуть не свел ее с ума; чтобы меньше страдать, она пыталась загнать свои неуправляемые похотливые мысли в укромные уголки сознания. Теперь они взбунтовались против заточения, вырвались на волю и требовали внимания. Она хотела своего мужа прямо сейчас!

— Хорошо. Надеюсь, что снега насыплет на дюжину футов.

Гаврэл двинулся в обход кровати. Сейчас ему хотелось лишь погрузиться в свою жену, убедиться, что она действительно принадлежит ему. Этот день был пределом всех его мечтаний — он женился на Джиллиан Сент-Клэр. Глядя на нее влюбленными глазами, он дивился тому, как сильно она изменила его жизнь: теперь у него были и дом, и клан, и отец, и жена, о которой он всегда мечтал, драгоценный ребенок на подходе и яркое будущее. Он, который всегда считал себя изгоем, теперь вновь стал частью рода. И всем этим он обязан Джиллиан! Гаврэл остановился в нескольких дюймах от жены и улыбнулся ей томной, сладострастной улыбкой.

— Не думаю, что ты захочешь шуметь, пока мы будем занесены снегом, так ведь? Мне бы очень не хотелось разочаровывать наших гостей.

Неловкость Джиллиан вмиг испарилась. Отбросив застенчивость, она скользнула рукой по его мускулистому бедру и сорвала с него плед. Ее пальцы пролетели по пуговицам его рубашки, и через несколько мгновений он стоял перед ней таким, каким его создала природа, — могучим воином с крутыми плечами и мускулистым телом.

Ее взгляд упал ниже и остановился на том, что, видимо, было самым щедрым из даров, которыми он был награжден от природы. Джиллиан облизнула губы в бессловесном жесте желания, не отдавая себе отчета, какой эффект это возымело на него.

Гаврэл застонал и потянулся к ней, и Джиллиан скользнула в его объятия, обхватила рукой его толстое древко и почти замурлыкала от восхищения.

Глаза Гаврэла широко раскрылись, затем прищурились, и с грацией и силой горной рыси он потянул ее на кровать. Из его груди вырвался хриплый вздох:

— Ах, как я истосковался по тебе, девочка. Думал, что сойду с ума, так мне тебя хотелось. Бальдур даже не позволял мне целовать тебя!

И Гаврэл стал ловко расстегивать крохотные пуговки на подвенечном платье. А когда ее пальцы стиснулись вокруг «него», он быстро обездвижил ее руки одной своей.

— Я не в состоянии думать, когда ты это делаешь, девочка.

— Я и не просила тебя думать, мой огромный мускулистый воин, — поддразнивая его, молвила она. — Ты мне нужен для других целей.

Гаврэл окинул ее надменным взглядом, ясно говорившим о том, кто сейчас главный. Сдерживая отвлекающие руки Джиллиан, он снова занялся пуговицами, по мере обнажения осыпая поцелуями каждый дюйм ее кожи. Затем, вернувшись к губам, он с дикой силой поцеловал ее. Их языки встретились, разошлись, затем снова встретились.

У его языка был вкус бренди и корицы. Язык Джиллиан последовал за ним, поймал его и втянул к себе в рот. Когда Гаврэл вытянулся на ней во всю длину, и его мускулистое тело прильнуло к шелковистой коже, ее мягкость приняла его твердость просто идеально, и она вздохнула от удовольствия.

— Пожалуйста, — взмолилась она, обольстительно заерзав.

— Пожалуйста — что, Джиллиан? Что бы ты хотела, чтобы я сделал? Скажи мне точно, девочка.

И его глаза под отяжелевшими веками заблестели.

— Я хочу, чтобы ты…

Она показала жестом, чего именно она хочет. Гаврэл куснул ее за нижнюю губу, отпустил и невинно заморгал.

— Боюсь, не понимаю. Что это?

— Здесь, — снова зажестикулировала она.

— Назови это, Джиллиан, — хрипло прошептал он. — Скажи мне. Я в твоем полном распоряжении, но я выполняю только очень четкие приказания.

Порочная усмешка, от которой просияло его лицо, избавила ее от последнего стеснения, давая ей волю самой полностью предаться страсти.

И она высказала ему, мужчине, ставшему ее собственной легендой, свое самое сокровенное желание, и тот выполнил его, пробуя ее на вкус, прикасаясь к ней и доставляя ей ни с чем не сравнимое удовольствие. И он поклонялся ее телу всей своей страстью, прославляя их ребенка в ее утробе нежными поцелуями, поцелуями, утратившими нежность и ставшими обжигающими и голодными на бедрах и пылающими, словно жидкая лава, у нее между ног.

Погрузив пальцы в его густые черные волосы, она подалась ему навстречу, снова и снова выкрикивая его имя.

Гаврэл!

И после того, как у нее исчерпались все желания, — или она просто насытилась до умопомрачения, — Гаврэл встал на колени на кровати, посадил ее сверху и завел ее длинные ноги себе за пояс. Ее ногти впились ему в спину, когда он по полдюйма опускал ее на свое твердое древко, и каждый из этих дюймов был просто божественным.

— Ты не можешь навредить ребенку, Гаврэл, — заверила она его, все еще задыхаясь, когда он снял ее, дав отведать лишь самую малость того, чего она так отчаянно желала.

— Я и не беспокоюсь об этом, — ответил он.

— Тогда почему… ты… делаешь… это… так… медленно?

— Чтобы наблюдать за твоим лицом, — сказал он с томной улыбкой. — Мне нравится наблюдать за твоими глазами, когда мы занимаемся любовью. Я вижу, как в них отражается каждая крупица удовольствия, каждый грамм желания.

— Они будут выглядеть еще лучше, если ты просто…

Она вильнула бедрами, и он рассмеялся и сжал ее сильными руками.

Джиллиан чуть не разрыдалась:

— Пожалуйста!

Но Гаврэл наслаждался медлительностью — и какой сладкой была эта медлительность! — пока она не решила, что больше не в силах ее вынести. И тогда он резко и глубоко вошел в нее.

— Я люблю тебя, Джиллиан Макиллих.

Эти слова сопровождала лучезарная улыбка, и белые зубы ослепительно заблестели на смуглом лице. Джиллиан приложила палец к его губам.

— Я знаю, — заверила его она.

— Но мне хотелось произнести эти слова.

Он поймал ее палец губами и поцеловал.

— Понятно, — поддразнивая его, проговорила Джиллиан. — Ты взял себе все слова любви, а мне приходится говорить все бесстыжие.

Гаврэл издал низкий гортанный звук.

— Мне нравится, когда ты говоришь мне, что бы ты хотела, чтобы я сделал.

— Тогда сделай это…

И тихое журчание слов растворилось в удовлетворенном вскрике, когда он исполнил ее просьбу.

Спустя несколько часов последней осознанной мыслью Джиллиан была та, что она должна не забыть сообщить Эйдриен, что «общее мнение» о берсерках даже близко не соответствует действительности.

Эпилог

— Ничего не могу понять, — заявил Ронин, наблюдая за ребятишками. Он покачал головой: — Такого никогда раньше не случалось.

— Я тоже не понимаю, папа. Но что-то отличает меня от всех прочих мужчин рода Макиллихов. Либо дело в этом, либо что-то особенное заключается в Джиллиан. Возможно, виноваты мы оба.

— Как ты с ними справляешься?

Гаврэл рассмеялся глубоким, грудным смехом.

— Совместно с Джиллиан нам пока что удается это делать.

— Но они ведь, ну, сам знаешь, они такие юные, разве они не бедокурят все время?

— Не говоря уже о невозможно высоких местах, куда они забираются, они вечно устраивают какие-то невероятные проказы, и, если ты меня спросишь, я скажу: они просто чересчур смышленые, и это может плохо кончиться. Нет, даже берсерку не справиться с ними в одиночку. Вот я и подумал, что было бы неплохо иметь рядом дедушку, — сказал он, делая акцент на последнем слове.

Щеки Ронина зарумянились от нескрываемого удовольствия.

— Так ты хочешь сказать, чтобы я остался здесь с тобой и Джиллиан?

— Мальдебанн — это наш дом, папа. Я знаю, что тебе казалось, что Джиллиан и мне необходимо уединение как новобрачным, но мы хотим, чтобы ты вернулся домой навсегда. И ты, и Бальдур. Мальчишкам нужен и двоюродный дедушка. Вспомни, ведь мы, Макиллихи — герои легенд, а как они научатся понимать легенды без наставничества лучших наших берсерков? Перестань объезжать своих друзей и возвращайся домой!

Гаврэл внимательно следил за отцом краешком глаза, и понял, что Ронин никогда больше не покинет Мальдебанн. Эта мысль принесла ему огромное удовлетворение. Его сыновья должны узнать своего дедушку! И не просто как временного гостя, но как нечто постоянное.

В тишине, граничащей с благоговением, довольные Гаврэл и Ронин наблюдали за тремя мальчуганами, игравшимися на лужайке. Когда на солнечный свет шагнула Джиллиан, ее сыновья как один подняли на нее глаза, словно почувствовав ее присутствие. Они перестали играть, окружили свою маму, и каждый пытался привлечь к себе ее внимание.

— Какое прекрасное зрелище, — благоговейно проговорил Ронин.

— Да, — согласился Гаврэл.

Джиллиан рассмеялась, ероша волосы своих троих сыновей, смотрящих на нее тремя парами глаз ледяной синевы.

Сумерки богов (Норвежская легенда)

Легенда эта гласит, что Рагнарок — последняя битва богов — станет предвестником конца света.

Разорение будет свирепствовать в царстве богов. В последней битве сам Один будет поглощен волком. Земля будет уничтожена пожаром, и вселенная погрузится в море.

Как утверждает легенда, за этим разрушением последует возрождение. Из воды вновь появится земля, покрытая пышной растительностью и бурлящая новой жизнью. Согласно пророчествам, сыновья умершего сонма богов вернутся в Асгард, обитель богов, и снова будут править там.

Крут Старейшин в горах Шотландии говорит, что Один, решив не рисковать, замыслил обмануть судьбу и в шотландских кланах в глубокой тайне взрастить свое племя воинов — берсерков. Там они ожидают сумерек богов — времени, когда он призовет их сразиться за него еще раз.

Легенда гласит, что берсерки живут среди нас и поныне…


Оглавление

  • Слова признательности
  • Кельтская легенда
  • Пролог
  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19
  • Глава 20
  • Глава 21
  • Глава 22
  • Глава 23
  • Глава 24
  • Глава 25
  • Глава 26
  • Глава 27
  • Глава 28
  • Глава 29
  • Глава 30
  • Глава 31
  • Глава 32
  • Глава 33
  • Глава 34
  • Эпилог
  • Сумерки богов (Норвежская легенда)