Цвета надежды (в сокращении) [Сюзан Мэдисон] (fb2) читать онлайн

Сюзан Мэдисон Цвета надежды

Сокращение романов, вошедших в этот том, выполнено Ридерз Дайджест Ассосиэйшн, Инк. по особой договоренности с издателями, авторами и правообладателями.

Все персонажи и события, описываемые в романах, вымышленные. Любое совпадение с реальными событиями и людьми — случайность.

Глава первая

Руфь Коннелли с детства боялась воды.

Однажды ребенком она стояла на берегу моря, утопая ступнями в пене прибоя, и вдруг все ее существо объял ужас, слепящий и острый, как лезвие ножа.

Вцепившись в руки матери и отца, она со страхом смотрела на волны. Они откатывались от ее ног и вновь надвигались с чудовищной неумолимостью. Переливающиеся на солнце морщины. Бриллиантовые пальцы, зазывно манящие…

Напуганная, она попятилась от воды, но родители тянули ее вперед. «Ну же, не бойся! Это не страшно!» Руфь не верила и пыталась высвободить руки, но отец с матерью крепко ее держали. «Это же море, — убеждали они дочь веселыми, звонкими голосами. — Пойдем, лапочка, не бойся».

Под ступнями перекатывалась галька. Скользкая. Холодная. Дно ушло из-под ног. Она споткнулась и упала. «Мама! Папа!» Откуда-то сверху донесся их смех. Она попыталась подняться, но ее накрыла волна — прозрачная, зеленая, тяжелая. «Папа!» Она опять закричала, и море снова захлестнуло ее, сбило с ног. Захлебываясь, задыхаясь, она цеплялась за ускользающую сквозь пальцы зеленую воду.

Руфь и теперь еще помнила, как соль жалила глаза и обжигала горло. То свое паническое состояние она не забудет никогда. Ведь она, маленький ребенок, неожиданно и преждевременно оказалась на пороге взрослости, испытала то, о чем пока не должна была бы даже подозревать. Близость смерти. Забвение. Небытие.

«Ты была под водой всего секунду», — успокаивал ее отец, прижимая к груди.

Та секунда длилась целую вечность. Всю жизнь она боялась моря. Всю жизнь она была уверена, что ей суждено утонуть.

Стоя на мысе Калеба, невысоком обрыве, которым оканчивались их владения, Руфь смотрела на место, где случилось то незабываемое происшествие. За скатившимися с обрыва валунами лежала крошечная полоска песка, вернее, мелкого галечника. Берег как берег. Совсем не грозный. Но с того далекого дня страх перед морем не покидал ее. Она знала: при первой же возможности оно погубит ее. И тем не менее она любила этот уголок. Рокот волн, сладковато-соленый воздух, колышущаяся трава дарили ей успокоение. Сюда она часто приходила девчонкой. Сюда она продолжала приходить и став взрослой женщиной — женой и матерью.

Направо и налево вдоль берега до самого горизонта тянулись перелески. Местами деревья подступали прямо к усеянному камнями узкому пляжу. Кое-где сквозь зеленые кроны виднелись крытые гонтом крыши летних коттеджей. Вдалеке, в открытом море, словно черепаший панцирь, вздымался из воды серый гранитный горб острова Бертлеми. Завтра они, как всегда вчетвером, поплывут туда отмечать день рождения Уилла. Ему исполняется четырнадцать лет.

Она опустилась на землю, прямо на колючие листики ястребинки. У нее за спиной поднималась каменная глыба с дождевой промоиной посередине. В промоине пушился ягель, пестрели астры и голубые цветочки касатика. Руфь прислонилась к камню и закрыла глаза, с улыбкой вспоминая, как Джози когда-то думала, будто в этой чаше разбили сад эльфы. Она вздохнула. До чего же здесь спокойно. Ни споров. Ни ругани. Ни нервотрепки. Может, стоит попросить кого-нибудь из местных сколотить у валуна скамейку?

Каждый раз, когда они приезжали из Бостона в Мэн, у нее возникало искушение перебраться сюда навсегда. Пол работал неподалеку, в Колледже Боудена; здесь, конечно же, он быстрее допишет свою книгу. Дети, безусловно, будут в восторге. Она наверняка сумеет найти работу в какой-нибудь юридической фирме Портленда, но так не хочется начинать все сначала, когда ценой упорного труда уже достигнуты определенные успехи в другой компании.

Руфь устремила взор на китообразный силуэт острова Маунт-Дезерт, вырисовывающийся далеко на горизонте. На воде белели треугольники парусов — небольшие яхты направлялись в открытое море от причала в Хартсфилде. На одной из них шли ее дети. Интересно, видят они ее? Руфь на всякий случай помахала им рукой.

За ее спиной, выше по склону, начинался хвойный лес. Ели, сосны, пихты, тсуга. Насыщенный смолой горячий воздух всегда вызывал воспоминания о тех летних деньках, когда она еще не имела адвокатской практики и была только матерью. Пикники под сенью деревьев. Игры в прятки. Купание в пруду. Время пролетело быстро, и в прошлом остались щебечущие голоса ее детей, их безоговорочная любовь и доверие, сосновые иголки под ступнями, вкус пирожков с яблоками и свежих шоколадных пирожных. Тогда она была счастлива. Дети были смыслом ее жизни, ее вселенной. Вихрастый веснушчатый Уилл, улыбчивая Джози с аккуратными косичками. Часто в приливе нежности она прижимала к себе детей и, зарываясь губами в их волосы, источавшие ореховый аромат, бормотала: «Я люблю вас. Как же я люблю вас». Они с визгом вырывались из ее объятий, говоря, что тоже ее любят. И всегда будут любить.

Уилл с тех пор мало изменился, но Джози, подрастая, становилась замкнутой, все больше отдаляясь от родителей. Руфь понимала, что это естественный процесс: ее дочь взрослела. И все же с враждебностью Джози мириться было трудно.

Руфь поднялась с земли и стряхнула с шортов налипшие соринки. Настроение упало. Пора возвращаться в реальный мир. Она побрела по лесной тропинке, обрамленной мхом и папоротником, копытнем и кустиками черники, миновала камень, с которого однажды свалилась Джози, играя в «царя горы». При падении девочка рассекла бровь, да так, что потом пришлось наложить шесть швов. На середине склона тропинка разветвлялась, одним концом убегая дальше в лес, другим — спускаясь прямо на зады их дома. За домом было клюквенное болото и пруд с пресной водой.

Их владения простирались широко. Собственно говоря, это были не их, а ее владения, оставленные ей в наследство родителями. Здесь почти каждый клочок земли хранил воспоминания. «А бабушка вон там стояла, да, мама, когда с нее слетела в пруд свадебная шляпка?» «А вон там прабабушка чуть не утонула в болоте». «А вон там двоюродный дедушка Рубен упал с лошади, потому что был пьяный».

Однажды дети Джози и Уильяма тоже услышат семейные предания и передадут их своим потомкам.

Руфь вышла из лесу. Перед ней стоял коттедж — Дом Картеров. Квадратный, обшитый вагонкой, с верандой по периметру, гонтовой крышей и башенками по углам. Его построил более полутора веков назад ее прапрадедушка, моряк Джосая Картер, тридцать лет ходивший на торговых судах в Китай. Он начинал плавать юнгой, а в итоге стал капитаном собственного клипера и на пути к богатству, вероятно, не гнушался и пиратством. Говорят, он частенько напивался до потери рассудка и ему мерещились всякие чудеса: черти на такелаже, ангелы на парусах. В тот день, когда сам Господь с вантов предостерег его от дьявольского зелья и беспутной жизни, он принял это как должное и больше в море не выходил. Он нашел себе добродетельную жену, купил большой участок земли с полями и лесами на склоне горы, у подножия которой приютилась деревушка Суитхарбор, построил среди кедров дом и заполонил его морскими трофеями.

Последующие поколения с любовью заботились о доме. Разумеется, со временем в нем кое-что усовершенствовали. Дедушка Руфи провел в коттедж электричество, ее отец установил центральное отопление и застеклил веранду. Но в целом дом оставался таким, каким покинул его старик Джосая — комнаты по-прежнему дышали кедровым ароматом и были полны диковинок, привезенных им с далеких берегов.

— Завтра я никуда с вами не еду, — заявила Джози.

— Обязательно поедешь, — возразила Руфь.

— Нет уж, благодарю. Мне есть чем заняться и без вашего дурацкого детского пикника.

— И чем же ты намерена заняться? — осведомилась Руфь.

Джози с вызовом посмотрела на мать:

— Я обещала навестить Кумбов.

— Что это за люди?

— Ты их не знаешь, мама. Это всего лишь местные жители, недостойные твоего драгоценного внимания. — Лицо и пальцы Джози были вымазаны синей масляной краской — она только что оторвалась от одной из своих картин.

— Ты должна ехать с нами, — сказала Руфь, взбешенная презрительным тоном дочери. — Без тебя пикник не получится. К тому же мы отмечаем день рождения твоего брата.

— Ну и что?

— А то, что он хотел бы перед возвращением в город еще разок выйти в море. — Руфь принялась заливать шоколадной глазурью пирог, который она испекла после обеда. — Нам всем этого хочется.

— А мне — нет. И вообще, яхты мне до смерти надоели.

— Чепуха. Ты только вчера плавала. Я сама видела.

— Это Уилл меня уговорил.

— Отказом ты обидишь Уилла, испортишь ему день рождения.

— Уилл, неужели тебе хочется слушать, как мама с папой будут весь день орать друг на друга? У меня лично такого желания нет.

— Спасибо, Джозефина.

Уилл, миротворец, сверкнул в улыбке ортодонтическими скобами:

— Мне, разумеется, было бы приятнее встречать день рождения вместе с тобой, Джо-Джо. Но если не хочешь, я не настаиваю.

— Не называй меня Джо-Джо.

— Хорошо, пусть будет Джози.

Уилл, на редкость уравновешенный подросток, всегда отличался благоразумием. Как его отец когда-то, подумала Руфь, шлепнув сына по руке — он сунул палец в чашку с глазурью.

— На меня не рассчитывай, — сказала Джози.

— Уф, ну что ты в самом деле, — не сдавался Уилл. — Знаешь, как классно будет. И потом, ты только подумай, когда еще снова представится возможность покататься на яхте.

— Ну и надоел! Ты и твои дурацкие скобы.

Руфь чувствовала, что начинает выходить из себя. Уилл очень переживал из-за того, что ему приходится носить ортодонтические скобы.

— Ну все, хватит, юная леди, — осадила она дочь.

Руфь убеждала себя, что Джози просто сбита с толку происходящими в ней переменами, что во всем виновато буйство гормонов, но это было слабое утешение.

— Ты едешь с нами, и будь добра, выбирай выражения.

— Не понимаю, как нас вообще угораздило оказаться в числе приглашенных на балаган у Тротмэнов.

— Я уже объясняла. Тед Тротмэн просил меня прийти.

— С каких это пор нам вменили в обязанность целовать задницу Теду Тротмэну?

— Не смей выражаться. Тед находит мне клиентов. В данном случае он специально пригласил одного человека. Я не могу не явиться безо всякой на то причины.

— О боже, мама, ну почему мы всегда должны плясать под твою дудку? Ты требуешь, чтобы мы сопровождали тебя на каком-то идиотском празднике, а сама даже не соизволила сходить на школьную выставку, где, да будет тебе известно, я показывала целых три свои картины. И на матч команды Уилла тоже не пошла…

— Я ведь говорила, Джозефина, почему так получилось. Я не могу уходить с работы, когда мне заблагорассудится.

— А папа почему-то смог.

— У папы более свободный график.

— То есть, по-твоему, он меньше, чем ты, заинтересован в зарабатывании денег.

Руфь положила на стол лопаточку.

— Ты же знаешь, почему я…

— Ради бога, мам! — вскричала Джозефина. — Пожалуйста, не говори только, будто ты стараешься ради нас.

— Почему же? — На щеках Руфи выступил гневный румянец. — Если это правда.

— Мам, — обратился к ней Уилл, меняя тему разговора. — Почему бы нам не поселиться здесь навсегда? Дедушка тут на протяжении многих лет лечил людей. Картеры всегда здесь жили. Вы с папой первые отсюда уехали.

— Во-первых, мы перебрались в Бостон, когда я была еще ребенком, и после приезжали только на лето. Поэтому нас вряд ли можно считать местными жителями, тем более что твой отец родом из Калифорнии. Во-вторых, нам с отцом лучше жить поближе к работе.

— Вы и здесь могли бы что-нибудь найти, если б только захотели, — заявила Джози. — Как бы то ни было, у Тротмэнов отец наверняка напьется.

— Да, — согласился с сестрой Уилл.

— И тогда накрылась наша яхта, — подытожила Джози.

— Зная, что нам идти под парусом, отец не станет много пить, — возразила Руфь. — Не понимаю, что ты так переполошилась. Ведь раньше тебе нравилось ходить к ним.

— Да, нравилось, пока я не узнала, что Тед Тротмэн — убийца.

— Откуда такие сведения?

— Компании, которыми он заправляет, отравляют окружающую среду. А еще он погубил целый гектар тропических дождевых лесов.

— Думаю, он даже не догадывается об этом.

— Это все знают. А какой причал он недавно отгрохал из гондурасского красного дерева! Его место — в тюрьме.

Руфь смотрела на дочь с затаенной мукой во взоре. Признаки изможденности на ее лице не скрывал даже загар. Неужели она балуется наркотиками? Или у нее уже что-то с мальчиками? Вчера, когда Джози особенно распоясалась, Руфь пригрозила отправить ее в интернат для трудных подростков. Сейчас эта идея не казалась ей такой уж абсурдной.

— Что ты несешь, Джози? Повторяешь бред, которого нахваталась от своих приятелей из кружка «Спасем Вселенную»?

— Ты в своем амплуа. Вечно высмеиваешь то, о чем понятия не имеешь, — презрительно бросила Джози, открывая буфет.

— Ты что-то ищешь? — поинтересовалась Руфь.

— Нет.

— Если нечего делать, иди в подвал и заложи в сушку белье.

Джози будто только этого и ждала. Она порывисто повернулась к матери:

— Боже, как же я ненавижу весь наш быт. Мы живем не по-людски. — Она убрала за уши свои длинные волосы, выставляя напоказ бирюзовые капельки в мочках, чудесно гармонировавшие с серым цветом ее глаз.

У Руфи сдавило сердце. Неужели предстоит выдержать еще один спор об истреблении дождевых лесов, тунцов и надвигающейся глобальной экологической катастрофе, в которой дочь почему-то винила лично ее?

— Что конкретно тебя не устраивает?

— Почему мы не сушим белье на улице, как все местные?

Руфь поморщилась:

— Тебе никто не запрещает натянуть бельевую веревку, Джозефина. Прищепки найдешь в подвале. Или же во имя защиты окружающей среды смастери их сама.

— Да, это мысль, — вступил в разговор Уилл, вновь пытаясь разрядить атмосферу. — А потом будешь ходить по домам и предлагать свой товар. Как те торговцы, что продают вразнос лук и прочую ерунду. Цыганка Джози.

— Заткнись! — взвизгнула Джози, словно обиженный детсадовец, хотя ей уже шел семнадцатый год. У нее на лице проступили пунцовые пятна.

— Сама заткнись.

— Замолчите. Оба.

Джози нахмурилась:

— И я еще вот что хотела сказать…

— Я больше ничего не желаю слышать, — отрезала Руфь.

— Вот-вот, и я о том, — не унималась Джози. — Ты никогда со мной не разговариваешь. — Длинными, вымазанными в краске пальцами она теребила сережку. — Я хочу бросить школу.

Руфь тяжело вздохнула:

— Давай не будем об этом. Я уже сказала: это нелепая идея.

— Я серьезно, мам. Правда. — Джози повысила голос. — Я собираюсь забрать документы из школы и поступить в художественное училище. Я хочу заниматься живописью. С детства только об этом и мечтаю.

Руфь, теряя терпение, набрала в легкие побольше воздуха:

— Ты даже не представляешь, как тяжело художнику заработать на жизнь. Я ведь сто раз тебе это говорила.

— Ты бы так не говорила, если б видела мои работы.

— Я категорически запрещаю тебе бросать школу до получения аттестата. Это не подлежит обсуждению. — Руфь тоже повысила голос: — Если бы мои родители позволили мне бросить школу…

— Речь сейчас идет обо мне, — сердито заметила Джози. — Мне не нужен аттестат. Я хочу стать художником.

— Как ты будешь жить, когда уйдешь из дома, это твое дело, — холодно сказала Руфь. — Но, пока ты на моем попечении, Джозефина, школу бросать я не разрешаю.

— Пошла ты к черту! — крикнула Джози.

Она вылетела из кухни и задела босой ступней подставку с одной из китайских фарфоровых ваз, стоявших по обе стороны лестницы на второй этаж. Ваза опрокинулась и покатилась по широким сосновым половицам. От ее горлышка отлетел треугольный черепок.

— Джози! — Разъяренная Руфь подняла осколок. — Проклятие. Неужели нельзя поосторожней?

Она и сама удивилась тому, что так рассвирепела. В конце концов, вазу можно склеить. И вспылила она не только от досады на дочь, с которой перестала находить общий язык. Причина лежала гораздо глубже. Разбитая ваза символизировала раскол в семье, опасность которого она смутно сознавала. Ей было ясно, что это — очередная прореха в полотне их семейной жизни.

Джози зашагала прочь, оставив реплику матери без ответа. Руфь выскочила в холл. Девочка была уже на середине лестницы.

— Джозефина!

Джози остановилась, держа прямо спину с агрессивно выпирающими лопатками.

— Что?

— По крайней мере ты могла бы извиниться.

— Изви-ни, ма-ма, — дерзким голосом пропела девочка.

Руфь с неожиданной для себя прытью взбежала по лестнице, схватила дочь за плечо и встряхнула ее.

— Как ты смеешь… — Джози отвела взгляд. — Как ты смеешь так разговаривать со мной, после того как разбила принадлежащую мне вещь!

Девочка презрительно усмехнулась:

— Вот-вот, такая уж у нас семейка. Вещи здесь значат больше, чем люди.

— Ты мелешь чушь.

— Разве?

В глазах Джози застыла враждебность. И что-то еще. Может быть, неуверенность. Или даже страх. Руфь устраивало и то и другое. Страх, пожалуй, больше. Она собралась возразить, но передумала. Выросшая между ними невидимая стена вдруг показалась ей непреодолимым препятствием.

— Это не просто вещь, — устало произнесла она. — Мой прапрадедушка Картер привез ее из Китая.

— Я же извинилась.

В холл вышел Пол с газетой в руке и сквозь очки воззрился на жену и дочь.

— Джозефина, — обратился он к дочери, — не груби матери. Дело не в вазе, как ты понимаешь. Ты нарушаешь покой в доме.

— Покой? — усмехнулась девочка.

— Да, покой. А теперь извинись перед мамой.

Джози пробормотала извинения и удалилась к себе.

Руфь не ожидала, что муж окажет ей поддержку, и была ему глубоко благодарна. В последнее время ей чаще приходилось полагаться только на собственные силы.

— Спасибо, дорогой. — Она положила ладонь ему на плечо.

Он глянул на нее и рассеянно потрепал по руке.

— Думаешь, мне надо бросить работу? — спросила она. — Может, я переоценила свои возможности?

— Не глупи, Руфь. Ты же с ума сойдешь. Давно ушло то время, когда они действительно нуждались в тебе.

— Я тоже так думаю, но…

— К тому же без твоего заработка в семейном бюджете образуется заметная брешь. А мы уже привыкли к этим деньгам.

— Значит, думаешь, не надо бросать?

— Как и во многих других вопросах, касающихся жизни семьи, решай сама.

— Порой я жалею, что ты не можешь топнуть ногой.

— Ага, а ты в отместку так прижмешь меня, что я потом до конца жизни буду ковылять на костылях. — Пол скорчил гримасу. — И потом, думаешь, ты сможешь снова стать для них милой мамочкой?

На пикниках Тротмэна всегда бывало богатое угощение, и прием на День Труда не стал исключением. На двух жаровнях подрумянивались куски баранины, столы, украшенные цветами, ломились от закусок — крабов, омаров, суши и маисовых лепешек.

Это был один из тех редких деньков в штате Мэн, когда воздух прогревался до тридцати пяти градусов и люди, обливаясь потом, изнывали от жары. Пикник у Тротмэна завершал летний сезон. На следующий день дачники разъезжались к себе в Нью-Йорк, Бостон и Филадельфию. Начинался учебный год.

Разморенные гости лениво бродили по саду, на который хозяин не жалел средств. Казалось, даже камни были разбросаны между подстриженными кустами строго в соответствии с проектом нанятого Тротмэнами всемирно известного дизайнера. Руфь стояла на новом причале — кажется, из гондурасского красного дерева? Или, может, из перуанского? — и думала, что дикие заросли вокруг собственного коттеджа ей нравятся гораздо больше.

— Руфь, а я тебя ищу!

Она обернулась, изобразив на лице улыбку. К ней направлялся Тед Тротмэн, аккуратный и подтянутый, в полосатых шортах и тенниске. Его сопровождал незнакомый ей пожилой мужчина.

— Позволь познакомить тебя с Филом Лавелем. Он приехал из Брансуика специально, чтобы встретиться с тобой.

— Здравствуйте. — Руфь пожала мясистую ладонь Лавеля.

Этот маленький толстый человечек явился на прием в белых шортах и бейсболке — слава богу, не козырьком назад.

— Тед мне все уши про вас прожужжал, — сказал Лавель.

— И правильно сделал. — Руфь приняла непринужденную позу, зная, что в бежевых льняных шортах и синем топике с завязками на шее она выглядит отлично.

— Ладно, оставлю вас вдвоем. — Тротмэн потрепал Лавеля по плечу. — Будь осторожен. Ум у нее острый, как бритва.

— Итак… — Лавель опустился толстыми ягодицами на перила причала. — Тед, судя по всему, у вас на крючке.

— Он находит нам клиентов.

— Что ж, попробуйте и меня убедить стать вашим клиентом. Чем может быть полезна мне фирма «Ландерс Кич Милсом»?

— Сразу оговорюсь: мы не занимаемся всем подряд. — Руфь обожала подобные моменты, когда перед ней стояла задача обаять очередного клиента. — Наша специализация — поглощения, слияния, вопросы обслуживания кредитов и ведения переговоров по контрактам. Мы помогаем клиентам оценивать конъюнктуру рынка и создавать стратегические альянсы.

— Мне весьма импонирует, что в числе ваших партнеров много людей, работающих также в советах директоров государственных и частных компаний.

— Такова политика фирмы, — объяснила Руфь. — Благодаря этому мы имеем уникальную возможность получать информацию о планах и настроениях руководства компаний, что в свою очередь позволяет нам принимать верные решения при осуществлении сделок с ценными бумагами, а также правильно строить взаимоотношения с банками и государственными учреждениями. Теперь что касается вашей компании. Вы были вовлечены в довольно сложные переговоры с профсоюзной организацией. Эти переговоры не принесли ожидаемых результатов. — Она улыбнулась.

Лавель снял кепку и отер рукой потный лоб.

— Я готов выслушать ваше мнение.

За десять минут Руфь изложила ему альтернативную стратегию. Лавель, судя по выражению его лица, недоумевал, почему его собственные юристы не выдвинули аналогичной идеи и не сэкономили компании немалые деньги. При упоминании о неоправданных финансовых затратах он поморщился. К тому времени, когда их бокалы опустели, Лавель был покорен. Пожимая ей на прощание руку, он обещал позвонить и договориться о деловом обеде. Что ж, к моменту их следующей встречи она постарается быть во всеоружии, и он окончательно убедится, что интересы его компании будут надежно защищены, если он доверится квалифицированным специалистам фирмы «Ландерс Кич Милсом».

Лавель отошел, и Руфь обратила свой взор на толпу гостей. Уилл перекидывался «летающий тарелкой» со своим приятелем Эдом Стайном. Джози болтала с подругами, Трейси и Шоной. Она мотнула головой, и ее волосы — удивительное сочетание оттенков медового и кленового сиропа — зазолотились на солнце.

Руфь невольно улыбнулась, вспомнив одно из редких мгновений полнейшего взаимопонимания с дочерью. Прошлой осенью Джози перекрасила волосы в крикливый ярко-оранжевый цвет. Выбежав из ванной, она рухнула на кухонный стол и застонала: «В таком виде я в школу не пойду. Скорее умру». Едва сдерживаясь от смеха, Руфь успокаивала и утешала расстроенную дочь, а потом отправилась в ближайший магазин за другой краской. На следующий день Джози вернулась из школы с букетиком белых фрезий в руке.

— Спасибо, мама, — сказала она. — Спасибо, что вчера пришла мне на помощь.

— Чудесные цветы, Джози.

— Мои любимые. — Джози вдохнула носом насыщенный аромат. — Запах великолепный, правда?

— Восхитительный, родная. — Руфь крепко обняла дочь.

Теперь Джози неожиданно подняла голову и поймала взгляд матери. Сердито сверкнув глазами, она тут же отвернулась. Не злись на меня! — хотела крикнуть ей Руфь. Ты не представляешь, как это больно.

Пол стоял в тени можжевельника и наблюдал за женой. Интересно, думал он, удалось ли ей произвести впечатление на этого толстого коротышку? Руфь, безусловно, отлично знает свое дело. Неудивительно, что Боб Ландерс постоянно повышает ей зарплату.

В поле его зрения появился Крис Кауфман с молодой женщиной, снявшей на лето коттедж Прескоттов. В прошлом году Руфь завела с ним короткий роман, длившийся те несколько недель, что Пола не было в городе. Пола, естественно, добрые люди не преминули поставить в известность.

Лед в бокале Пола растаял. Он запрокинул голову, поглощая последние капли. Руфи он не обмолвился о том, что знает про ее интрижку. Тем более что он и сам в этом смысле не ангел. В истории каждой четы есть взлеты и падения. Как же иначе?

От выпитого в голове приятно гудело. Чудесный день. Да и вообще жаловаться не на что. У него приличная работа. Красивая жена. Замечательные дети, хотя Джози порой и доставляет массу хлопот. Пожалуй, пора налить еще бокальчик.

Руфь запихнула в брезентовую сумку теплые свитера, затем упаковала приготовленную на день рождения Уилла еду: запеченные в остром соусе куриные ножки, омаров холодного копчения, авокадо, приправленные имбирем, малину; потом уложила тарелки, вилки, пластиковые стаканчики, бутылку охлажденного вина и банки с диетической пепси-колой и спрайтом. Наконец очередь дошла до торта — она надеялась, что в пластиковом пищевом контейнере его удастся довезти до острова Бертлеми целым и невредимым.

Джози пришла на кухню и начала метаться из угла в угол.

— Я тебе не очень нравлюсь, да? — вдруг спросила она.

Слова дочери больно задели Руфь.

— Ты говоришь ужасные вещи.

— Но ведь это правда. Уилла ты ни за что не отправила бы учиться в интернат.

— Ты же понимаешь…

— Я видела, как ты смотрела на меня у Тротмэнов.

— А я видела, как ты сама смотрела на меня, — отвечала Руфь. — С ненавистью.

— Возможно, я и вправду тебя ненавижу.

Руфь почувствовала, что вот-вот расплачется.

— Что ж, я к тебе ненависти не питаю. — Она протянула к дочери руки. Если б только Джози кинулась к ней в объятия, как это часто бывало раньше! — Я люблю тебя.

— Ага. Конечно.

Видя, что ее порыв остался без ответа, Руфь опустила руки. И все же девочка была права: Джози ей не очень нравилась. Во всяком случае, та озлобленная, агрессивная Джози, какой ее дочь сделалась нынешним летом. Но это ничего не меняет, хотела заверить ее Руфь. Самое главное на свете — любовь. А любовь никуда не делась.

— И ты будешь любить меня, что бы я ни натворила? — спросила Джози.

— Конечно. Любовь — не водопроводный кран: хочу открою, хочу — закрою. Каково бы тебе было, если бы я обвинила тебя в том, что ты меня не любишь?

— А кто сказал, что я тебя люблю?

— Джози!

Руфь растерялась. Может, она таким образом пытается объяснить, почему этим летом у нее столько разногласий с родными? В ушах Джози сверкали сережки, которые Руфь подарила ей в прошлом году на Рождество. Маленькие серебряные прямоугольнички с медным сердечком в середине. Может, она специально надела их сегодня? Но если это некий знак, что она хочет им сказать?

— Если ты не любишь меня, я не стану тебя упрекать, — заявила Джози. — Родители ведь привязаны к своим детям. А дети родителей не выбирают. И они не обязаны любить друг друга только потому, что живут под одной крышей, да? — Джози смотрела на мать с притворным равнодушием.

— Я одно могу сказать. И я, и твой отец, мы оба очень любим вас с Уиллом. И ты, конечно, знаешь это.

— И за Уилла ты готова жизнь отдать, да?

— Конечно.

— А за меня?

— И за тебя, разумеется, тоже. — Чтобы придать разговору более легкий характер, Руфь добавила: — Будем надеяться, что этого делать не придется.

Руфь заставила себя научиться плавать, когда училась в колледже, и это несколько приглушило в ней ужас перед водной стихией. Но когда они вчетвером шли по узкому причалу, прежний страх снова дал о себе знать. Море — ее враг; оно уничтожит ее при первой же возможности.

Они забрались в двенадцатиметровый шлюп «Везучая утка», который Пол купил десять лет назад. Прикрывая ладонью глаза, Руфь посмотрела на небо. Неожиданно налетевший шквал рассеял знойную духоту, собирался дождь.

— Не волнуйся, дорогая. — Пол обнял ее за плечи. — В худшем случае нас потреплет немного.

Когда они с Полом обручились, Руфь, пересилив себя, начала постигать науку управления парусником. Она совершенствовала свое умение каждое лето, но могла проявлять его только в хорошую погоду.

Едва они отчалили, Джози вытащила плеер и надела наушники, демонстративно отгораживаясь от семьи и тем самым давая понять, что находится в шлюпе не по своей воле. В открытом море они сразу набрали большую скорость. Руфь сидела в кубрике с закрытыми глазами, слушая, как Пол с Уиллом обсуждают намеченную на завтрашнее утро регату.

— Я буду доволен, если мы придем в первой тройке, — сказал Пол.

— А я рассчитываю на большее, — заявил Уилл. — Это же последняя гонка в сезоне. Мы с тобой должны постараться.

— У нашей «Утки» мало шансов обойти новую яхту Стайнов, — возразил Пол.

— Мы запросто их опередим. Мистер Стайн купил яхту только потому, что Эд его упросил. Сам он не отличит правого борта от левого.

— Зато Эд не промах.

— Да, но мы все равно лучше. Экипаж Коннелли, — с гордостью произнес Уилл. — Победа будет за нами.

— Дохлый номер, — вмешалась Джози. — Сэм Хекст заткнет вас за пояс. Особенно если я буду в его команде.

— Мечтать не вредно, — бросил Уилл.

— Сэм Хекст? — встрепенулась Руфь. — Он случайно не родственник Гертруды и Дитера?

Джози тяжело вздохнула.

— Он племянник Дитера, мама. Неужели не знала? — Она вновь переключила внимание на брата. — В первой тройке, говорите? Вам бы в десятку попасть.

— Спорим?

— Да, Джози, — поддержал сына Пол. — Готова побиться об заклад? С тебя двадцать баксов, если мы вас обойдем.

— По рукам!

— Проигравший покупает всем омаров, — добавил Уилл. — Договорились?

— Договорились, обжора несчастный.

Руфь, умиротворенная теплым солоноватым воздухом, сонно улыбнулась. О корпус шлюпа размеренно бились волны, солнце обжигало плечи. Всю жизнь бы так, как сейчас.

Глава вторая

— Пожалуй, пора домой, — сказал Пол.

За последний час погода заметно испортилась, на море поднялась неприятная зыбь. На горизонте сгущались грозовые тучи, небо окрасилось в темно-лиловый цвет.

— Ладно. — Уилл принялся убирать остатки еды. — Отличный пикник, мама. Спасибо.

Вместе с Джози Уилл понес вещи в ялик, на котором они подошли к берегу острова Бертлеми. Небольшие волны раскачивали ялик. Узкий пляж периодически накрывало водой.

— Надвигается шторм, — заметил Уилл.

— Ага, — вторила ему Джози.

Брат с сестрой насмешливо переглянулись.

Руфь села в ялик, завидуя детям, относившимся к водной стихии с безразличием бывалых моряков. Сама она в маленьком суденышке чувствовала себя незащищенной.

Пол вошел в воду, столкнул ялик с мели и вскарабкался на корму. Дети налегли на весла, направляя ялик к шлюпу, стоявшему на якоре метрах в ста от острова. Вдалеке виднелись возвращавшиеся в гавань парусники.

Едва они собрались сняться с якоря, ветер переменился и теперь дул прямо в сторону моря. Шквал приближался, море волновалось все сильнее.

— Убавить паруса, — спокойно скомандовал Пол.

— Есть, — со смехом отозвался Уилл.

— Сначала надень спасательный жилет. Ты тоже, Джози. Поставим малый кливер и зарифим гроты.

— Слушаюсь, сэр.

— Руфь, иди вниз и проверь, все ли закреплено.

Она заковыляла в каюту, мечтая только об одном: чтобы все это поскорее кончилось. Убедившись, что в каюте ничего не болтается, она остановилась на нижней ступеньке, наблюдая за Джози и Уиллом, усмирявшими хлопающую парусину. Полил дождь — сплошная стена воды, стелющаяся почти параллельно поверхности моря.

Поставив паруса, дети направились в рубку. Джози встала к штурвалу, Пол прошел в носовую часть и поднял якорь.

— Неси спасательные жилеты, — приказал он, перекрикивая рев ветра.

Руфь застегнула на себе спасательный жилет и еще три отнесла в рубку. Над головой нависли угольные тучи, в нескольких метрах уже ничего не было видно. Море пенилось, волны свирепо бились в корпус шлюпа. Пол и дети, с трудом удерживая равновесие на качающемся судне, надевали спасательные жилеты.

— Ладно, якорь поднят, — сказал Пол. — Поплыли.

Они тронулись в обратный путь. Ветер наполнял зарифленные паруса, море с жадностью облизывало судно. Руфь, стоя за штурвалом, чувствовала, как уходит из-под ног палуба, но заставляла себя сохранять спокойствие.

— Ветер по-прежнему береговой, — произнес через некоторое время Пол. — Даже лавируя, к берегу не подойдем. Я заведу двигатель.

— Замечательно, да, папа?! — ликовал Уилл. Его щеки раскраснелись от ветра и соленых брызг.

— Отлично. — Джози оживилась в предвкушении острых ощущений. — Давайте без мотора.

— Нельзя. Парусов мало.

Пол повернул ключ зажигания. Двигатель кашлянул, затрещал и заглох. Пол повторил попытку. Руфь боролась с паникой. Третья попытка увенчалась успехом: мотор заработал.

Пол не скрывал облегчения, отчего Руфь, как ни странно, только еще больше испугалась. Она придвинулась ближе к мужу. От него пахло спиртным.

— Черт побери, Пол, — сердито укорила его она, стараясь говорить тихо. — Ты сколько выпил?

— Немного вина за здоровье Уилла.

— Немного? Почти целую бутылку.

Шлюп резко накренился на левый борт, и все четверо спешно похватались кто за что, лишь бы не упасть.

— Пристегнись, ребята! — крикнул Пол.

— Долго еще, Пол?

Он пожал плечами:

— Не знаю. С полчаса, наверно, не больше.

Пол не скрывал раздражения, вызванного ее вопросом.

С полчаса? Руфь надеялась, что муж и дети не догадываются, как сильно она напугана.

Они шли параллельно берегу. Сквозь дождевые потоки проглядывало небо цвета ночной мглы. Вдалеке по правому борту Руфь заметила огни промыслового судна.

— Смотрите, — указала она на него. — Можно как-нибудь привлечь их внимание? Они же не откажутся взять нас на буксир.

— Ради бога, женщина! — вспылил Пол. — Нам не нужен буксир.

— Ты уверен?

— Уверен. И что ты все цепляешься за мою руку!

Руфь замерзла, промокла и не помнила себя от страха.

— Не хами! Вытащил нас сюда, сам упился до чертиков, а потом…

— Не будь занудой, — огрызнулся Пол. — И вообще, тебе когда-нибудь приходило в голову…

— Заткнитесь! Заткнитесь! — закричала на родителей Джози. — Неужели нельзя хоть пять минут пожить без ругани?

Выведенная из себя Руфь повернулась к дочери.

— Это ты заткнись! — осадила она ее. — Глупая, самонадеянная девчонка.

— Меня от тебя тошнит, — парировала Джози.

Руфь не ответила. Они почти не продвигались вперед, она видела, что беспокойство Пола растет, хотя сам он никогда бы этого не признал. Волны уже достигали полутора метров в высоту. Руфь понимала, что по всем правилам судно следует немедленно уводить подальше от берега и там пережидать бурю, но, когда Пол предложил сделать это, она воспротивилась:

— Нет! Давай домой, ради бога!

— Это непросто. В нашем положении самое лучшее — либо переждать шторм в море, либо идти в Элспорт.

Не успел он договорить, как шлюп швырнуло с волны на волну. Руфь взвизгнула.

— Прекрати, Руфь, прошу тебя, — сказал Пол. — Подумаешь, тряхнуло разок. Как будто в первый раз.

— Давайте уйдем в открытое море, — предложил Уилл. — Переждем непогоду.

— Я уже предлагал. Но твоя мама, возомнив себя опытным моряком, требует плыть к берегу.

— Капитан — ты, — заявила Джози. — Мы поступим так, как ты считаешь нужным. Все, кроме мамы, убеждены, что надо идти подальше в море.

— Я… я предпочла бы вернуться домой, если можно, — дрожащими губами выговорила она.

— Значит, плывем в Элспорт, — решил Пол.

— Па-па, — недовольно протянула Джози.

— Ничего, доберемся.

Пол встал к штурвалу и положил шлюп на правый борт, поворачивая под ветер. Они поплыли вдоль берега на север. Вой ветра стих, и море, казалось, чуть успокоилось. Некоторое время они плыли в сравнительной тишине.

Неожиданно откуда-то из недр шлюпа донесся глухой лязг. Двигатель заглох. Лишенное тяги, судно мгновенно превратилось в безвольную игрушку волн.

— Что это было, черт побери? — недоумевал Пол.

— Может, зацепились за сети? — предположил Уилл.

Пол перегнулся через борт.

— Сейчас посмотрю.

— Вон сеть плавает, — крикнула с кормы Джози.

— Наверно, какой-нибудь неопытный рыбак потерял. — Чтобы не упасть, Пол оперся о плечо дочери. Шлюп неповоротливо подпрыгивал на волнах. — К черту все! — Пол в отчаянии стиснул кулаки.

— Что случилось, Пол? — осведомилась Руфь. — Это можно как-то исправить?

Он мрачно хохотнул:

— Не здесь.

— И что теперь?

Пол глянул на парус:

— Не знаю.

— Не знаешь? Пол, ты же считаешь себя профессионалом. Как можно быть таким безответственным? Не понимаю, зачем ты вообще потащил нас в море в штормовую погоду.

— Заткнись, Руфь, черт бы тебя побрал. — Пол повернулся к детям: — Ваше мнение, ребята? Прибавить парусов?

— Ветер очень сильный, — возразила Джози.

— Если только пойдем в море, — сказал Уилл.

Все взгляды обратились на Руфь. По ее мокрому от дождя лицу струились слезы, обжигая холодную кожу. Ей казалось, что она чужая в своей семье. В парусах бесновался ветер, полотнища хлопали и трещали.

Их относило течением к берегу, где под водой прятались нагромождения камней и отмели. Словно в доказательство их опасений, из-под днища вновь донесся лязг, более громкий, чем в первый раз. Судно тряхнуло. Все четверо отлетели к стенке рубки.

Джози вскрикнула и схватилась за левую руку.

— Рука! — Ее лицо исказилось от боли. — Мама, кажется, я сломала руку!

Откуда-то снизу послышался шум, похожий на скрежет перемалываемой глыбы стекла.

— Пол! — Руфь двинулась к дочери. — Что это?

— Судя по звуку, пробоина, — ответил он. — Возьми штурвал, Руфь, а я попробую выяснить, что там за повреждение.

— Рука, — всхлипывала Джози. — Как больно.

Руфь понимала, что более толковая мать немедленно нашла бы что-нибудь и попыталась наложить шину на запястье. Что они станут делать, если судно перевернется? Ведь Джози не сможет плыть.

— Не волнуйся, Джози, — сказала Руфь. — Все будет хорошо. — Сама она в это уже не верила.

Теперь они и вовсе встали, хотя ветер продолжал рвать паруса. Мощные волны одна за другой накатывали на них, гоня шлюп на камни. От удара каждой новой волны судно вздымалось почти вертикально и со всего размаху вновь плюхалось в воду.

— Рубку заливает! — закричала Руфь.

Вода поднялась ей до колен, в горле саднило от соли.

В рубку вернулся Пол, растерянный и огорченный.

— Господи, господи! — стонал он. — Мой красавец шлюп.

— Видно, в завтрашней гонке мы участвовать не будем, — сказал Уилл.

— Значит, победа за нами с Сэмом. — Джози криво усмехнулась.

— Отлично. Омаров вокруг пруд пруди. — Глянув на отца, Уилл перестал улыбаться. — Что теперь, папа?

— Садимся в ялик и убираемся подальше от этих камней.

— Но разве… — Ветер отнес слова Руфи в сторону.

— Живо!

Пол грубо подтолкнул ее к выходу из рубки. Он велел Уиллу спускаться по трапу и жестом скомандовал Джози следовать за братом.

— Я не могу, папа, — сказала девочка.

Она держала травмированную руку в неестественном положении у груди. Потребовалось некоторое время, чтобы спустить ее в ялик.

Руфь перекинула ногу за борт. Внизу в кромешной темноте белели обращенные к ней лица детей. Крошечное суденышко, в котором они сидели, швыряло в черной воде. Руфь парализовал страх.

— Не могу, — сказала она.

— Давай, мам. Не бойся. Все будет хорошо, обещаю, — уверенным голосом подбодрил ее Уилл.

Пол стоял у нее за спиной.

— Ничего с тобой не случится, Руфь, — уговаривал он. — Я же рядом. Только лезь скорей в эту чертову лодку.

Море рванулось к ней.

— Я не могу, Пол. Не могу.

— Возьми себя в руки. Прыгай. Мало времени. — Он вытащил из заднего кармана мобильный телефон. — Давай, Руфь.

Парусник накренился, из каюты в рубку хлынула вода. Пол толкнул ее, и Руфь с криком полетела вниз, неловко приземлившись на дно ялика. Правое колено пронзила боль. Над ними вздымалась корма шлюпа. Пятитонная громада из дерева и металла поднялась почти на два метра над их головами и тут же с грохотом опустилась буквально в нескольких сантиметрах от ялика.

Руфь увидела на леере ладони Пола. Он спрыгнул к ним и сразу принялся отвязывать фалинь. Ялик закрутило и швырнуло в темноту. Неожиданно мощная волна подкинула лодку, поставив ее стоймя. Всех четверых выкинуло в воду. Руфь услышала страдальческий вопль Джози, не сумевшей уберечь от удара волны больную руку.

У самой Руфи голова раскалывалась от слепящей боли. От холода перехватило дыхание. Захлебываясь, она вынырнула на поверхность. Детей видно не было.

— Уилл! — закричала она. — Уилл!

В отчаянии она наугад протянула руку. Пальцы скользнули по чему-то твердому. Она опять вытянула руку, ухватилась за жилет Уилла и подтащила сына к себе.

— Уилл. Слава богу!

Пол оказался рядом. Он помог ей уцепиться за спасательный трос ялика.

— Береговая охрана… я дозвонился… Они скоро будут.

— Папа! Мама! — послышался крик. — Тону!

В темноте Руфь увидела лицо дочери, белевшее в бурных волнах. Оно было перекошено от ужаса. Потом Джози исчезла.

— Джози! О боже, нет! — Руфь устремилась к тому месту, где только что была ее дочь. — Джози, ты где?

Волны накрыли Руфь с головой. Она с трудом вынырнула и снова закричала, но ответом ей были только грохот бьющегося о рифы шлюпа. Втроем — Руфь, Пол и Уилл — они держались за спасательные тросы ялика и все звали Джози.

— Она не должна утонуть. Не должна. — Пол сделал глубокий вдох. — Держись, Джо! Держись!

Руфь чувствовала, что теряет сознание. Промозглый холод леденил мозг. Сколько еще они продержатся? Уилл был уже в полуобморочном состоянии. С трудом управляясь в воде, она намотала ремень его жилета себе на руку и опять закричала:

— Джози! Где ты, Джози!

— Джози! — звал Пол. — Ты слышишь нас? Ответь, Джо!

Руфь начала бить дрожь.

— Не видно. Ее нигде не видно. Пол, где она?

Моя девочка, думала она, моя любимая девочка. Нет, не может быть. Это немыслимо. Она не должна погибнуть. Моя Джози не погибла. Не может быть. Не может.

Никто из них немог бы сказать, сколько времени прошло, пока в вышине не раздался рокот вертолета. Для каждого из них существовала только одна реальность: Джози исчезла. Пол словно заклинание неустанно твердил, что она в спасательном жилете и поэтому не утонет, что вертолет отыщет ее и подберет.

— Все будет хорошо, — говорил он, но Руфь знала, что это ложь.

Если Джози… Ее разум отказывался принять этот факт… Если они потеряли ее, хорошее для них навсегда заказано.

Весть о несчастном случае разнеслась быстро. К Коннелли приезжали друзья. Они настаивали, чтобы им сказали, чем они могут помочь. Но время поджимало, и друзья вынуждены были возвращаться в город, где каждого ждали свои дела. Местные жители оказались более практичными, ведь на побережье едва ли была семья, не пережившая подобной трагедии: у кого-то с моря не вернулся возлюбленный, у кого-то — отец.

Им приносили цветы: букеты гортензий и горшки с геранью. Но, главным образом, еду. Каждый день Гертруда Хекст появлялась у них в доме с запеченными в тесте яблоками, жареным мясом или черничным пирогом и принималась за уборку: подметала террасу, скребла пол на кухне. Соседи, Бен и Мариетта Коттон, брат и сестра, чьи предки поселились на мысе на полторы сотни лет раньше Картеров, взяли на себя остальные заботы по хозяйству. Бен колол дрова на зиму, его сестра вытирала пыль, мыла, стирала, варила кофе.

Руфь сознавала присутствие посторонних в доме, ощущала их участие. Она была благодарна им за щедрость, которая иным из них нелегко давалась. Тем не менее в ее восприятии все они были обитателями мира, к которому сама она больше не принадлежала. Она по-прежнему жила по заведенному распорядку: утром поднималась с постели, принимала душ, одевалась, выпивала чашку кофе, которую кто-то — Мариетта? Гертруда? — ставил перед ней. Но спроси у нее кто-нибудь, что она делает в тот или иной момент, Руфь затруднилась бы с ответом.

Всем своим существом она была сосредоточена только на двух вещах: как бы не сойти с ума и как найти Джози. Часами она простаивала с биноклем на мысе Калеба, высматривая на поверхности воды белую руку или какой-нибудь обломок, за который могла уцепиться ее дочь. Она спускалась к морю и обследовала пляж. Карабкаясь по скалам и валунам, она часто оступалась и падала, отчего ее тело покрылось синяками и ссадинами. Душа ее пребывала в оцепенении, все чувства притупились. Когда ее взгляд натыкался на обесцвеченную морем корягу или на кучку водорослей, сердце едва не выпрыгивало у нее из груди. Джози! Моя родная — без сознания, но, возможно, жива.

Руфь отказывалась признать, что поиски напрасны. Катера береговой охраны раз десять прочесали прибрежные воды. Об исчезновении девочки были оповещены все жители от Портленда до канадской границы. К поискам привлекли рыбачьи суда и прогулочные яхты.

Дни шли, а известий о Джози все не поступало. Пол позвонил директору школы, в которой учился Уилл, и мистер Фогарти, выразив соболезнование, предложил отправить мальчика в Бостон. Он сказал, что тот может пока пожить в семье Эда Стайна, где ему наверняка будут очень рады.

— Я с ним согласен, — сказал Пол. — Я уже созвонился с Кармелой Стайн и обо всем договорился.

— А я не согласен. — Уилл, понурый, сидел на кухне, с мольбой в глазах глядя на мать.

— Отец прав, — бесцветным голосом отозвалась Руфь. — Школу пропускать нельзя.

— Но я хочу быть здесь. — Уилл едва сдерживал слезы. — Она же моя сестра.

— Ох, Уилл. — Руфь подошла и обняла сына.

Он уткнулся лицом ей в грудь.

— Не отсылайте меня отсюда, пожалуйста. Прошу вас. Если бы не мой день рождения… — Он начал всхлипывать.

Руфь бросила на мужа страдальческий взгляд.

— Уилл, — сказала она, — ты ни в чем не виноват.

— В этом никто не виноват, — глухо произнес Пол. — Руфь, ему лучше уехать.

Руфь поняла, что муж потерял надежду на возвращение Джози, но, измученная горем, не находила в себе сил спорить с ним и потому отвернулась.

— Обещаю тебе, как только что-нибудь узнаем, мы сразу же тебе позвоним.

Уилл понял, что возражать бесполезно.

— Хорошо, — тихо сказал он и поднялся.

По его глазам Руфь видела, что он смирился с тем, с чем она смириться никак не желала.

Спустя две недели после происшествия в дверь дома постучали. Было раннее утро. Желтеющие кроны деревьев кутались в поднявшийся с моря туман, который должен был рассеяться только часа через два.

Руфь вздрогнула.

— Ее нашли! — воскликнула она. — Пол, она вернулась!

Спотыкаясь, она поспешила в холл и распахнула дверь.

— Мисс Коннелли? — Мужчина, стоявший на крыльце, приподнял фуражку.

— Да. — Руфь посмотрела ему через плечо. — Где моя…

Сзади к ней подошел муж.

— Что вы нашли? — взволнованно спросил Пол.

— Лейтенант Эдвардс, мэм. Береговая охрана. — Молодой офицер извлек что-то из синего вещмешка. — Вы узнаете это?

Рука Пола отыскала ладонь Руфи.

— Это ее спасательный жилет, — сказал он. — Джози. На нем ее имя.

— Его подобрали почти у самой Канады. Волной прибило.

Руфь взяла у лейтенанта спасательный жилет дочери.

— Господи, только не это! — простонала она. — Прошу тебя. Только не это.

Оранжевая парусина была истрепана волнами. Ощутив на руках ее тяжесть, Руфь рассталась с надеждой, дававшей ей силы на нескончаемые поиски.

— Ее найдут, — тихо сказал лейтенант. — Правда, может, не сразу. Море здесь очень коварное. Да вы и сами это знаете.

Он не стал добавлять того, что всем троим было хорошо известно: иногда тела так и не всплывают.

Лейтенант сел в машину и уехал. Руфь смотрела на спускавшийся к морю травяной ковер, пестревшие на нем яркие цветочки, на выступавшие из земли покрытые лишайником камни.

— Я отсюда уеду, — поклялась она. — Навсегда.

Она шагнула с крыльца и пошла прочь от мужа. Сунув ладони под мышки, чтобы унять пронзительную боль в груди, она брела вокруг пруда. Все кончено. Больше никаких воспоминаний, связанных с этим домом, с этим лесом, с этим прудом.

Каждое лето Пол привязывал посредине пруда плот; прыгая с него, дети учились плавать. Ступая по заросшему камышом берегу, Руфь на мгновение представила себе загорелую дочь, ныряющую с плота. Видение было настолько живым, что казалось, сейчас послышатся плеск воды и смех Джози.

Она свернула на тропинку и через лес пошла к мысу. В этом лесу, на этом обрыве Джози когда-то была счастлива.

Как долго она боролась с волнами? Сознавала ли, что делает последний вздох? Стала ли смерть для нее облегчением? Или ее погубил холод? При мысли о том, что тело ее дочери лежит глубоко на морском дне, Руфь содрогнулась.

Что может быть мучительнее этой потери? Уголки ее губ опустились, рот скривился. В последние недели они часто ругались. Смерть пришла внезапно, и не было времени объяснить, что эта враждебность — преходящее явление. Так же как не было времени описать нескончаемую боль родительской любви и то, как от нее щемит сердце.

Она лежала на боку и смотрела на круглую тень, отбрасываемую на стену лампой. В комнате пахло сандаловым деревом, из которого были сколочены два сундука, сто пятьдесят лет тому назад привезенные из Китая. В открытые окна доносился шум моря, тихий и ласковый, будто кто-то шептался на берегу. Джозефина. Мое дитя, мой первенец. Руфи казалось, что сердце у нее тяжелое, словно отлитое из свинца.

Из ванной вышел Пол. Она слушала, как он двигается по комнате. Слышала шорох его ступней по коврикам, падение сброшенного на пол полотенца. Матрас прогнулся. Пол залез под простыни и вытянулся на кровати рядом с ней. Она ощутила близость его тела. Он попытался обнять ее, шепча:

— Мы пробьемся, Руфь.

Она резко повернулась на спину.

— Не трогай меня.

Пол приподнялся на локте.

— Руфь, — с грустью произнес он. — Я понимаю, тебе тяжело…

— Ничего ты не понимаешь. Ничего.

— Мы должны быть опорой друг друг.

— Если бы ты не напился…

Пол замер.

— Да. И что тогда?

— Ты был бы внимательнее.

— То есть, по-твоему, я сумел бы оградить нас от налетевшего откуда ни возьмись шторма? Ты это хочешь сказать?

— Ты увез бы нас с острова до того, как разразился шторм. Сразу бы заметил, что погода меняется.

— То есть ты утверждаешь, что, если бы я не выпил те три коктейля, Джози сейчас была бы с нами?

— И почти целую бутылку вина.

Пол вздохнул.

— Если бы ты не заставила ее поехать с нами, — начал перечислять он, загибая пальцы. — Если бы не помешала нам переждать шторм в море. Если бы в детстве тебя не накрыла волна… Что толку во всех этих «если»? — Черты его лица смягчились, и он попытался привлечь ее к себе.

Руфь грубо отстранилась от мужа.

— Не трогай меня. Не трогай.

Глава третья

Из Бангора приехал судмедэксперт. Он провел дознание и вынес заключение: причина или причины смерти не установлены. Через несколько дней в маленькой епископальной церкви в Хартсфилде по Джози отслужили короткий молебен.

— Это не панихида, — объяснил Пол Уиллу, приехавшему на церемонию из Бостона вместе с Эдом Стайном и его родителями. — Потому что нет… нет тела.

— Значит, может быть, она не погибла? — Голос Уилла дрогнул.

Пол обнял сына.

— Все побережье тщательно обыскали.

— Но ведь ее могли подобрать, — упрямился Уилл. — Ливийский танкер. Или… или какой-нибудь рыбак из Нью-Брансуика.

— Они связались бы с береговой охраной.

— А вдруг она память потеряла.

— Не думаю, — тихо сказал Пол.

На склеп Картеров возле церкви повесили мемориальную табличку. Руфь, молчаливая и измученная, стояла между мужем и сыном. Пол плакал. По лицу Уилла, державшего в руке букетик белых фрезий, тоже струились слезы.

Когда Пол с Уиллом уехали в Бостон, Руфь позвонила в агентство недвижимости в Суитхарборе и договорилась о встрече. На Олд-Порт-стрит к ней подходили малознакомые люди. Они бормотали слова соболезнования и говорили, что Джози была доброй и отзывчивой девочкой. Руфь слушала их, улыбалась в знак признательности. Но все эти слова были для нее пустым звуком. Джози ведь больше нет.

Агентство недвижимости размещалось на втором этаже обшарпанного здания напротив магазина «Севен-илевен». Белл Ди, миниатюрная энергичная женщина с коротко стриженными белокурыми волосами, обменялась с Руфью рукопожатиями и налила две чашки кофе.

— Я слышала о вашем горе, — сказала она. — Глубоко вам сочувствую. Это так ужасно…

— Некоторое время мы не будем появляться в доме, — прервала ее Руфь. — Мне бы хотелось, чтобы вы поддерживали его в жилом состоянии.

— Поддерживали в жилом состоянии?

— Если не ошибаюсь, ваша фирма оказывает подобные услуги?

— Да, но…

— В таком случае дайте договор. Я заполню его, а потом завезу вам.

Белл поставила на стол чашку.

— Вы приедете следующим летом?

— Вряд ли.

— Тогда, может, сдадите дом в аренду?

— Я не хочу, чтобы в моем доме жили чужие люди.

Белл Ди нашла нужные бланки в ящике стола.

— Миссис Коннелли…

Руфь взяла документы и поднялась.

— Было очень приятно побеседовать с вами, — сказала она, развернулась на каблуках и вышла.

В тот же день она покинула коттедж. Отъезжая от него, она ни разу не оглянулась. Дом Картеров, живописно подсвеченный косыми лучами осеннего солнца, остался позади. Завершилась и осталась целая эпоха ее жизни.

В ту осень Пол с Уиллом почти каждые выходные садились в машину и отправлялись в Суитхарбор. Отец с сыном мастерили в память о Джози скамью. Пол уговаривал Руфь съездить с ними, но она каждый раз качала головой и отводила глаза.

— Такая классная скамейка, мама, — рассказывал ей по возвращении из Мэна Уилл. — Папа вырезал среднюю часть спинки в форме сердца. Он просто мастер.

— Да ты и сам не промах, — говорил Пол, ероша сыну волосы. — Уилл в совершенстве освоил шлифовальный аппарат. Такого гладкого дерева я еще не видел.

— Ты бы посмотрела, какие фигурные подлокотники сделал папа, — докладывал Уилл.

Руфь отворачивалась, ненавидя мужа с сыном за то, что они так довольны друг другом, злясь на них за то, что они были способны ездить в Дом Картеров.

Когда скамья была готова, Пол вмонтировал в спинку медную табличку с именем Джози и датами ее рождения и смерти. Руфь не пожелала взглянуть и на табличку. Категоричность второй даты убивала ее.

Устанавливать скамью Пол с Уиллом отправились без нее. У Дома Картеров их поджидал сосед Сэм Хекст. Втроем они погрузили скамью в пикап Сэма и отвезли на мыс Калеба.

— Я и не знал, что тик такой тяжелый, — сказал Уилл.

— Это очень прочная древесина, — объяснил Пол. — Надеюсь, мы не ошиблись в выборе материала, как Тед Тротмэн, пустивший на свой причал что-то безумно ценное.

— Уж тогда бы нам досталось от Джози.

— Не то слово!

Они залили в ямки бетон, установили скамейку лицом к морю, надежно закрепили ее и, убедившись, что она стоит как влитая, льняным маслом до блеска натерли дерево.

Сэм тронул пальцем свою кепку с меховой опушкой:

— Ну что ж, оставлю вас наедине с вашим горем.

— Спасибо, Сэм. — Пол пожал ему руку.

Когда старенький пикап, дребезжа, укатил прочь, он понял, что не горюет. Он лишь смотрел угрюмо на серые зимние воды пролива. Неужели Джози погибла по его вине? С моря дул холодный соленый ветер. По лицу Пола текли слезы, но в сердце его была пустота.

— Ничего, папа, — сказал Уилл. На глазах у мальчика тоже стояли слезы. — Все будет хорошо.

— Надеюсь.

— Если б еще мама не отказывалась говорить об этом.

— Она так борется с горем, — объяснил Пол. Он тронул сына за плечо. — Тебе плохо без Джози?

— Конечно. Она была мне не только сестрой, но и другом. — Уилл прикусил губу. — Мне ее ужасно не хватает.

— Мне тоже. Постоянно.

— Пап…

— Да?

— Думаешь, она могла бы… Понимаешь, иногда я думаю, а может, она все-таки жива.

— Ох, Уилл. Мне бы тоже хотелось так думать, но ее нет в живых. Мы должны смириться с этим. Ее нет.

— Наверно, ты прав.

По дороге в Бостон они больше не упоминали имя Джози.

— Я ничего не чувствовал, — позже признался Пол жене. Они сидели вдвоем в гостиной, но, как обычно теперь, по отдельности: Пол на диване с бокалом вина, Руфь — за столом. — Поставили для нее скамейку. А что толку?

— Да, понимаю, — отозвалась Руфь, не поднимая головы от принесенных с работы бумаг.

— Я обнял Уилла за плечи, а он зарылся головой в мою куртку, как щенок. Так и стояли и смотрели на океан.

— Это у него с детства привычка.

— Знаю. — Пол надолго замолчал, потом продолжил: — Я не мог плакать. Вернее, слезы лились, но это были слезы бесчувствия, а не скорби. Последний раз я по-настоящему плакал на поминальной службе.

— Я не хочу об этом думать, Пол.

— Руфь, я…

Она без всякого выражения посмотрела на мужа и вновь уткнулась в свои бумаги. Она не станет оглядываться на прошлое, думала Руфь. Она нашла способ ужиться с горем. Почти каждый день она работает до позднего вечера и возвращается домой усталая, так что с трудом ворочает языком. На выходные она берет работу домой, чтобы заполнить то пространство в сознании, где могла бы притаиться тень Джози.

Она исправно следила, чтобы Уилл всегда был чисто одет и не пропускал дополнительные занятия. Но по-настоящему она жила только на работе. Часто, не желая возвращаться домой, где все напоминало об утрате, она звонила мужу с сыном, говорила, что у нее неотложные дела, и потом проводила ночь у себя в кабинете.

В те дни, когда она приходила домой, Руфь готовила ужин, сидела за столом, но говорила мало или вообще молчала. Ела она без малейшего удовольствия: просто заправлялась топливом, необходимым для поддержания жизни. Ее жизни. А Джози погибла. Какая несправедливость!

Как-то в середине октября к ней в кабинет зашел Боб Ландерс.

— Тебе известно, который час?

— Нет. — Она машинально подняла голову и посмотрела на часы. — Боже, неужто уже восемь?

— Десять минут девятого. Ты слишком много работаешь.

— Возможно. — Она окинула взглядом разложенные по столу бумаги. — Но и работы много.

— Руфь, — сказал Ландерс. — Тебе пора отдохнуть. — Он сгреб документы в кучу. — Я знаю, у тебя есть основания засиживаться допоздна, но в последнее время вид у тебя очень утомленный. Не я один это замечаю.

— У тебя ко мне претензии? Я что-то не то сделала?

— Напротив. — Он смотрел на нее с нежным сочувствием. Они с Бобом подружились еще в университете, когда она еще даже не начала встречаться с Полом. — Собственно, мне давно следовало выразить тебе благодарность за то, что ты заполучила для фирмы такого денного клиента, как Фил Лавель.

— Спасибо.

Ей вспомнился прием у Тротмэна, на котором Джози — агрессивная, вздорная — была еще жива, и жизнь из нее била ключом.

— Не знаю, что бы я теперь без тебя делал, — продолжал Ландерс. — Ты не раз подтвердила правильность моего выбора. А ведь некоторые тогда думали, что ты слишком молода, чтобы стать компаньоном.

— Да, молодость — великое дело, — выдавила из себя Руфь.

— А теперь вот что. Как ты уже знаешь, против «Макленнан корпорейшн» в суд Великобритании подан иск по обвинению в нарушении антитрестовского законодательства. Предполагается, что слушание продлится три недели, но не исключено, что и шесть. Нам необходимо на протяжении всего этого времени иметь в Лондоне своего человека.

— Я не имею права выступать в британском суде.

— Ты будешь консультантом. Ты лучше других осведомлена о деле Макленнана и всегда прекрасно ладила с ним самим. Он просил, чтобы ты обязательно была в его команде. К тому же, хоть я и не врач и, как правило, не оказываю медицинских услуг своим компаньонам, мне кажется, смена обстановки пойдет тебе на пользу.

— Я не могу просто так взять и уехать.

— Но ведь Пол много времени проводит дома. Да и командировка, возможно, окажется не длительной.

— Предложение заманчивое, — медленно произнесла Руфь. Передышка — как раз то, что ей нужно. — Но, разумеется, я должна обсудить его с Полом.

— Обсуди. Подумайте как следует, взвесьте все «за» и «против».

— Поезжай, — сказал Пол.

— Но как же я брошу Уилла? Это будет нечестно по отношению к нему. Я не хочу его расстраивать. Ведь и двух месяцев не прошло с тех пор…

— Возьми его с собой. Определи на месяц в лондонскую школу. Заодно и он наберется новых впечатлений.

— Мысль неплохая, только я ведь буду по уши в работе. Уилл, конечно, не доставляет хлопот, но все равно это дополнительные заботы. — Увидев, что Пол насмешливо вскинул брови, она спросила: — По-твоему, я ужасная эгоистка?

— Пожалуй.

— Послушай, если у тебя есть возражения, зачем же ты настаиваешь на поездке?

— Потому что тебе хочется поехать.

Пол был прав. Мысль об отъезде взбодрила ее. Возможно, в новой обстановке ей удастся начать новую жизнь.

— Должна сказать…

— Значит, вопрос исчерпан, не так ли?

Это было произнесено таким неприязненным тоном, что на глазах у Руфи выступили слезы. Она отвернулась, чтобы скрыть их от мужа. Боже, во что превратился их брак!

Когда Руфь предложила Уиллу лететь с ней в Англию, мальчик решительно отказался.

— Познакомишься там с разными ребятами, заведешь новых друзей, — уговаривала она сына.

— У меня достаточно друзей, — отвечал Уилл. — И вообще, я хочу жить так, как живу сейчас. — Он посмотрел на нее с нарочитой бесстрастностью. — А тебе обязательно туда ехать, мам?

— Необязательно. Но это предложение — большая честь для меня. И еще — важный шаг в моей карьере.

— Да, конечно.

— А ты предпочел бы, чтобы я осталась? Если так, я скажу Бобу Ландерсу, что не могу ехать.

— Важные шаги в карьере каждый день не делаются, верно?

У Руфи защемило сердце: ее мальчик так старался не быть ей в тягость.

— Привези нам английского пива, — вставил Пол.

— И охотничью шляпу, — добавил Уилл. — С ушами. Так что придется тебе ехать, мам.

— А ты будешь по мне скучать? — спросила она, обнимая сына.

В этот момент Руфь поняла, что от предложения Боба отказываться уже поздно.

На День Благодарения они полетели в Калифорнию, в гости к брату Пола Люку. Трое взрослых активно комплектовали багаж новых воспоминаний, старались развлечь Уилла — и себя — свежими впечатлениями: ели дары моря в кафе «У Энтони», ходили на киностудию «Юниверсал», а однажды отправились в Мексику. Там в одном из переулков Тихуаны Уилл купил матери серебряное кольцо на деньги, подаренные ему на день рождения, а Руфь присмотрела для Пола кожаный ремень с огромным бирюзовым камнем на пряжке. Они ездили в Кармел, слушали лай тюленей на мысе Лобос и любовались радужными переливами морских брызг на Пеббл-Бич.

Ради Уилла она улыбалась, распевала в машине под аккомпанемент радио, но мысль о Джози никогда не покидала Руфь, зрела в ней, словно готовый в любую секунду лопнуть нарыв.

Уилл умолял родителей встретить Рождество в Доме Картеров, но они остались в Бостоне. Потом мальчик простудился и несколько дней не ходил в школу, и Руфи пришлось в спешном порядке перекраивать свое расписание, чтобы больше времени быть дома с сыном. В ту пору она возглавляла группу экспертов, разрабатывавшую сложную схему слияния банков, против которого решительно выступали общества защиты прав потребителей, и параллельно пыталась заниматься делом Макленнана.

В последний вечер перед отъездом в Англию она еще раз спросила у мужа:

— Ты уверен, что мне надо ехать?

— Абсолютно уверен, — ответил Пол и, пряча глаза, добавил: — В сущности, нам с тобой давно пора отдохнуть друг от друга.

— Отдохнуть? — Это слово вселило в нее ужас.

— Это пойдет на пользу обоим.

— Что ты такое говоришь?

— Успокойся. — Пол раздраженно тряхнул головой. — У каждого из нас появится возможность осмыслить нынешнее наше положение. Мы с тобой перестали находить общий язык. Иногда мне кажется, что мы всегда были чужими, даже до того трагического происшествия.

— Как ты можешь такое говорить? Конечно, подобные встряски не проходят бесследно. Наш брак был удачным. И мы по-прежнему можем быть счастливы вместе. — Она не верила в то, что говорила.

— Я перестал тебя понимать, — устало произнес Пол.

— Я такая же, какой была всегда.

— Нет. Не такая же.

К горлу подступили слезы. Если Руфь даст им волю, она просто захлебнется.

— То есть нам нужно на время расстаться?

— Ничего не имею против.

— Спасибо, Пол. Мне только этого сейчас не хватало.

— Извини. — В голосе его не слышалось сожаления. — Знаю, мои чувства тебя не особо интересуют, но я решил, что все же лучше объясниться перед твоим отъездом.

Руфь промолчала. А что она могла сказать?

Глава четвертая

«Макленнан корпорейшн» сняла для Руфи роскошную квартиру в Челси с балконом на Темзу. Иногда по утрам она выходила на этот балкон, закутанная во что-нибудь от лондонского январского холода, и пила кофе, наблюдая за игрой света на воде. Мимо проплывали огромные баржи и пыхтели идущие в Гринвич туристические пароходы. Последние слова Пола Руфь вытеснила в закоулки сознания: если она хочет успешно справиться с работой, предаваться тревогам по поводу отношений с мужем — непростительная роскошь. К тому же она обнаружила, что вдали от Бостона начинает избавляться от страха перед воспоминаниями, не боится впускать в свои мысли Суитхарбор и Дом Картеров. И Джози. То она вспоминала, как ее маленькая девочка свалилась с валуна, то представляла себе ее горящее любопытством личико, когда рождественским утром она заглядывала в чулок с подарками.

Руфь опасалась, что ей будет в Англии одиноко, но, предоставленная самой себе, только вздохнула свободнее. Дни текли один за другим, и она начала понимать, что Пол был прав, когда говорил, что пауза необходима им обоим. Дело Макленнана набирало обороты, ей приходилось перелопачивать горы документов, но, несмотря на загруженность работой, она установила для себя незыблемое правило: будни принадлежат корпорации, а воскресенья — только ей самой. Она садилась на автобус и отправлялась на экскурсии в Кембридж, Оксфорд, Кентербери, стояла под готическими сводами, бродила по древним галереям. Этот мир был так не похож на тот, в котором она до сих пор жила.

Вечерами она изучала материалы, как оказалось, очень сложного процесса, в который были вовлечены дочерние компании корпорации Макленнана, действующие не только на территории Великобритании, но также во Франции, Испании и Германии. Спустя две недели после ее приезда в Лондон дело так и не сдвинулось с места.

Руфь позвонила в Бостон Дейву Макленнану.

— Немцы считают, нам следует пойти на мировое соглашение, — сообщила она ему.

— Ни в коем случае.

— Согласна. Фактов злоупотребления пока не выявлено, и думаю, выявлено не будет. Претензии Комиссии по вопросам конкуренции абсолютно беспочвенны. Жаль, что вас здесь нет. Хорошо, если бы это прозвучало из ваших уст.

— Мы вот как сделаем. В конце недели я через Лондон лечу во Франкфурт. Назначьте совещание на восемь в четверг.

— На восемь утра? Французы будут в восторге.

— В таком случае на половину восьмого.

— Дейв!

В четверг утром Руфь вместе с другими адвокатами и консультантами сидела за столом черного дерева в зале для переговоров лондонского филиала «Макленнан корпорейшн». Дейв Макленнан обвел собравшихся недовольным взглядом.

— Насколько мне известно, у вас возникли разногласия относительно выбора стратегии. — Он помолчал. — Сразу заявляю: мы не должны поддаваться давлению. Руфь, представьте нам, пожалуйста, свое видение дела.

— Я… то есть мы — фирма «Ландерс Кич Милсом» — считаем, что идти на мировое соглашение было бы преждевременно. Мало того, что это создаст нежелательный прецедент, мы также теряем вполне реальные шансы на победу.

Ник Парджетер, английский юрист, кивнул:

— Мы тоже так считаем. Честно говоря, я вообще не понимаю, в чем проблема.

Более импозантного мужчины Руфь в жизни не встречала. Он носил элегантные костюмы, а его прическа напоминала ей об английских аристократических клубах.

— А если мы проиграем? — спросил один из седовласых немцев.

— Хороший вопрос, — кивнул один из французов. — Тогда нас ждет катастрофа.

— Господа, — продолжала Руфь, — мне незачем вам напоминать, что в общем и целом существует два способа отстаивания своих интересов в суде. Если факты на вашей стороне, апеллируйте к фактам. Если нет, апеллируйте к закону. В данном случае факты — наши лучшие союзники.

— Что вы имеете в виду? — Это опять спросил седой немец.

— Герр Якоб, как я уже говорила, чтобы добиться наказания «Макленнан корпорейшн» за нарушение антитрестовского законодательства, Комиссия должна доказать, что таковое нарушение имело место. На наш взгляд, состояние рынка в данный момент слишком неустойчиво, чтобы обоснованность подобных претензий можно было доказать в суде.

— На что мы неоднократно указывали, — вставил Парджетер.

— Тогда почему же нам вообще предъявили этот иск? — спросил француз.

— Ник, не желаете объяснить? — предложила англичанину Руфь.

Парджетер театрально вздохнул:

— Мисс Коннелли сказала вам, что рынок неустойчив. А неустойчив он потому, что каждый день на нем появляются новые игроки, в том числе японцы и ваши соотечественники, герр Якоб. В такой ситуации ни одна корпорация не может быть названа монополистом, поскольку никто точно не знает реальных объемов рынка.

— Через два года положение может и измениться, — добавила Руфь. — Ну а пока что обвинение просто зондирует почву. Уверяю вас, «Ландерс Кич Милсом» не дает необдуманных рекомендаций. Может, помните дело «Тексако» против «Пензойл»?

Французы покачали головами.

— Напомните им, — нетерпеливо потребовал Макленнан.

Отсутствие Руфи пришлось Полу кстати. Еще до того, как Боб Ландерс предложил ей отправиться в Англию, он взял творческий отпуск, чтобы закончить работу над книгой. Если повезет, к концу месяца его труд ляжет на стол издателю.

Без жены, омрачавшей атмосферу в доме, Пол вновь почувствовал вкус к жизни, утраченный со смертью дочери. И дело не в том, что ему хотелось забыть о горе, но он понимал, что с гибелью Джози жизнь не прекратилась, а значит, нужно радоваться тому, что есть. Об отношениях с Руфью он старался не думать, решив, что так спокойнее.

Однажды Пол засиделся допоздна у телевизора и вдруг услышал стоны Уилла. Он осторожно приоткрыл дверь в комнату сына и увидел, что мальчик мечется во сне. Простыни смяты, подушки валяются на полу.

— Проснись. — Пол положил руку на плечо сыну. — Все хорошо. Ничего страшного не случилось.

Уилл медленно открыл глаза и испуганно уставился на отца, весь еще во власти кошмара.

— Мне снилось, что я… что мы тонем. — Он крепко стиснул ладонь Пола. — Мы шли под парусом, и море…

— Тшш. — Пол сел рядом с сыном. — Это всего лишь сон.

— Она уплыла, — с болью в голосе говорил Уилл. — Сказала, что, если бы не мой день рождения, ничего этого не… не случилось бы. Я видел ее, папа. Ее лицо исчезает под водой, а она говорит, что тонет из-за меня.

— Уилл, шторм разыгрался не по твоей вине. Ты ни в чем не виноват…

— Виноват. Если бы я не захотел, чтобы устроили этот дурацкий пикник…

— Такая трагедия, да и любая другая может произойти когда угодно. И в этом никто не виноват. — Пол глянул на часы, стоявшие на столике возле кровати сына. — Послушай, Уилл, уже почти два. Может, ляжешь со мной, как в детстве?

— Я и сам засну.

— Уверен?

— Уверен.

Пол нагнулся за подушкой. Что-то стукнулось об пол. Он подобрал упавшую вещь. Это был плюшевый медведь в галстуке-бабочке и с большими глазами из коричневого стекла. Пол нахмурился:

— Разве… это ведь медведь Джози?

— Да. Дядя Люк привез из Англии.

— Где ты его взял?

— В Доме Картеров. После шторма.

— Уилл, очень трудно смириться со смертью Джози. На это нужно время. Ты ведь понимаешь, да?

— В школе мне сказали то же самое.

— Кто?

— Школьный псих. Я ходил к нему на днях.

— Вот как?

У Пола защемило сердце. Неужели его сын настолько несчастен, что сам пошел к школьному психологу? Ох, Уилл, думал он, как же тебе помочь?

Когда Руфь в очередной раз позвонила из Лондона и спросила, как дела у Уилла, Пол ответил прямо:

— Не очень.

— Что такое? Что случилось? — встревожилась она.

— Ему мучают кошмары. Ему снится, что он тонет.

— Только не это. Ведь прошло столько времени, я надеялась…

— И я заметил, что он плохо ест.

— Он принимает витамины? Ты за этим следишь?

— Слежу, Руфь.

Последовала пауза.

— Пол, может, мне лучше… — Руфь замялась, — вернуться? Я могу, если ты считаешь, что так надо. То есть это, конечно, будет трудно, но…

— Не вижу смысла. — Без Руфи было проще, спокойнее. Во всяком случае, пока. — Сейчас мы мало чем можем помочь Уиллу.

— В выходные мы с Уиллом ездили в Дом Картеров, — сообщил Пол жене, позвонив ей на следующей неделе.

— Да? — Руфь не желала слышать об этом.

— В сам дом мы, конечно, не входили. Просто осмотрели снаружи, проверили, все ли в порядке. Потом поднялись на мыс. Скамья стоит. Кстати, миссис Ди говорит, нам пришла почта.

— Я просила не переправлять ее в Бостон, — объяснила Руфь. Это наверняка большей частью письма с соболезнованиями, а она еще не готова к вежливому участию чужих людей. — Как продвигается твоя книга?

— Кое-какие замечания у издателей были, одну главу придется переписать, но в общем они довольны.

— Я так горжусь тобой, Пол. Скоро буду хвастаться всем, что я — жена настоящего писателя.

— Да, быть женой настоящего писателя, наверно, почти так же приятно, как мужем компаньона престижной юридической фирмы.

Его голос звучал холодно, но Руфь не стала заострять на этом внимание.

— Уилл хочет с тобой поговорить.

— Пол… — Но он уже передал трубку сыну.

— Привет, мам.

— Привет, милый. Как дела?

— Хорошо.

— Просто хорошо или по-настоящему хорошо?

— По-настоящему хорошо, мама.

— Голос у тебя усталый.

— Ты бы тоже устала с такой учительницей по английскому, как у меня. Ну и вредина.

— Нехорошо так говорить о мисс Карлинг, Уильям.

— Ее фамилия — Марлинг, мама. Если б ты пришла на прошлое родительское собрание, ты понимала бы, что я имею в виду.

— Извини, так получилось. — Руфь попыталась вспомнить, почему она пропустила собрание. — Я скоро приеду, милый, уже совсем скоро. Обещаю. Я ужасно скучаю по тебе. — Голос у нее сорвался.

— Только не закапай меня слезами, — смущенно пробормотал Уилл.

Она попыталась рассмеяться, но не смогла.

— Я веду себя хорошо, пью молоко. — Как всегда, напуганный глубиной чувств взрослых, мальчик старался разрядить атмосферу. — А еще обещаю бросить курить, пить и спустить наркотики в унитаз, договорились?

— Договорились. — На этот раз ей удалось рассмеяться.

Руфь положила трубку. Она чувствовала себя одинокой как никогда.

Спустя несколько дней ей позвонил Ник Парджетер.

— Они сдались! — с ликованием в голосе сообщил он. — Полная капитуляция.

— Что? — Руфь весь вечер проработала над одной статьей договора, с которой никак не желала соглашаться Комиссия по вопросам конкуренции, и легла спать около двух ночи. А сейчас — она взглянула на будильник — еще и семи нет. — Кто капитулировал?

— Комиссия, конечно, — отвечал Ник. — Сегодня утром я получил письмо. Они признают, что иск необоснован.

— Потрясающе!

— Дня за два разберемся с текучкой — и по домам.

— По-моему, мы — отличная команда. Как вы считаете?

Голова у Руфи была удивительно легкой и свежей. Она не помнила, когда в последний раз чувствовала себя так замечательно. Они победили! Фирма «Ландерс Кич Милсом» будет довольна.

— Руфь, давайте поужинаем вместе, — предложил Парджетер. — По-моему, мы имеем полное право побаловать себя ужином с бутылочкой шампанского. Даже более чем.

— Хорошо. Только при одном условии.

— И каком же?

— За нашим столом не должно быть герра Якоба.

Парджетер расхохотался:

— Возможно, я и чопорный англичанин, но все-таки имею представление о приятном времяпрепровождении. И герр Якоб в это мое представление никак не укладывается.

Позже, сидя за уставленным вкусными блюдами столиком, они вели разговор обо всем, кроме выигранного дела. Впереди у обоих уже маячили новые проекты, но сейчас оба наслаждались заслуженной передышкой.

— Мне будет вас не хватать, — с грустью произнес Ник, поднимая свой бокал. — Среди женщин-юристов не часто встречаются такие проницательные и остроумные, как вы.

— Спасибо.

— И красивые. — Он смотрел на нее из-под полуопущенных век. — Почему вы выбрали профессию юриста?

— Хороший вопрос. — Она с задумчивым видом глотнула из бокала. — А почему мы вообще поступаем так, а не иначе?

— Это не ответ.

Руфь вздохнула:

— Полагаю, мне хотелось изменить мир. Издержки молодости. Разве вы не о том же мечтали в юности?

— Давно это было. Уже и не помню.

— А я помню. Но занялась корпоративным правом. Меня прельщали не деньги. Это был шанс доказать, что я лучше других, шанс добиться славы, авторитета.

Парджетер подлил ей вина. Поднеся бокал ко рту, она вспоминала себя молодую, уверенную, что ей удастся улучшить мир.

— Да, я решила посвятить себя юриспруденции, потому что хотела облагородить мир. Помнится, в институте я в ужас приходила, узнавая, как легко в Америке обойти закон.

— Здесь то же самое.

Руфь рассмеялась.

— Моя дочь вся кипела, когда сталкивалась с несправедливостью. — Она впервые без боли подумала о Джози. — Ей было шестнадцать… — Последние слова невольно сорвались с ее языка.

— Было?

— Она погибла. В прошлом году.

— Боже, какой ужас. — Он накрыл ее ладони своей. — Что с ней случилось?

— Погибла в море во время шторма.

Она с невыносимой ясностью, словно наяву, услышала вой ветра в парусах и грохот волн.

— Кто-то в этом виноват?

— Виноват? — В ее глазах, устремленных на него, вдруг заблестели слезы.

— Извините, Руфь. Я проявил бестактность.

— Мы попали в шторм, — с болью заговорила она. — Муж хотел, чтобы мы отплыли подальше в море, встали на якорь и переждали непогоду, но я была напугана и потребовала, чтобы мы плыли домой. Нас отнесло на камни… Полагаю, если кто и виноват в смерти моей дочери, так это я сама.

Руфь чувствовала, что настроение у Парджетера упало. Тот рассчитывал пофлиртовать немного с коллегой за бутылочкой бордо, а вместо этого на него вывалили нечто очень личное и трагическое. Она посмотрела на часы и воскликнула:

— Боже правый, неужто так поздно? А я ведь еще даже не собрала вещи. Не возражаете, Ник, если мы прямо сейчас пойдем отсюда?

Пол встретил Руфь в аэропорту. За время разлуки следы стресса на ее лице сгладились, хоть ей и пришлось много работать последние несколько недель. Она выглядела моложе и — к его досаде — более беззащитной. Она живо напоминала ему ту девушку, в которую он когда-то влюбился.

Как хорошо он помнил их прежние встречи после вынужденных разлук, когда его сердце ликовало от радости снова видеть ее. Пол обнял жену.

— Где Уилл? — спросила она.

— Задержался в школе. Тренировка по баскетболу.

— Я ужасно по нему соскучилась.

Они прошли на автостоянку и сели в машину. Пол выехал на шоссе. Он спросил про окончание дела Макленнана, и Руфь сообщила кое-какие подробности.

— Я выдохлась, — наконец сказала она, зевнув и откинувшись на подголовник.

Ему стало не по себе. Как она отреагирует на его решение? Пол посмотрел на жену, скользнул взглядом по знакомому контуру ее подбородка, по маленькой родинке под левым ухом. Когда-то он души в ней не чаял. А теперь? Теперь то место в душе, где некогда жила любовь, пустовало.

Войдя с мужем в квартиру, Руфь с восторгом огляделась. Отполированная мебель блестит, на коврах ни соринки, на журнальном столике — ваза с букетиком белых фрезий.

— Вот это да! Видать, ты заплатил Бесс сверху, — прокомментировала она.

— Бесс болеет. Я нашел другую домработницу, по телефонному справочнику.

— Чистота потрясающая.

— Мы с Уиллом подумали, что нам придется спасаться через окно, если ты увидишь, что здесь творится.

Пол прошел в кухню.

— Кофе? — крикнул он оттуда.

— Сначала приму душ.

Руфь стояла под душем с закрытыми глазами. Как хорошо дома! Их союз с Полом дал трещину, но у них по-прежнему много общего. Они давно не имели физической близости, слишком давно. По ее вине. Руфь готова была признать свою вину перед мужем. В разлуке она поняла, как много значит для нее Пол. И она хотела сказать ему, что не винит его в смерти Джози.

Завернувшись в полотенце, она вышла из ванной и заявила без обиняков:

— Пойдем в постель.

— Что?

— Пол, я хочу заняться любовью со своим мужем.

— Руфь, я…

— Я так по тебе соскучилась.

Она приблизилась к нему, обняла. Полотенце соскользнуло на пол. Она встала на цыпочки, поцеловала его, прижалась к нему всем телом.

— Пол, разве ты не соскучился? — прошептала она.

— Соскучился, но…

Она отступила:

— Но что?

— Не сейчас.

— А когда?

— Не знаю.

Она отвернулась.

— Господи, я чувствую себя полной дурой.

Руфь молча прошла в спальню, а когда она вновь появилась в гостиной, одетая, Пол уже сидел и пил кофе, уткнувшись взглядом в стол.

— Ладно, — произнесла она. — Давай поговорим.

Он глубоко вздохнул:

— Я… я ухожу, Руфь.

— Бросаешь нас?

— Уилла я не бросаю. Только тебя.

— И даже не хочешь дать нам еще один шанс?

Пол пожал плечами:

— Руфь, просто у нас с тобой больше ничего нет общего.

— Причина не очень убедительная. Особенно учитывая, что мы прожили вместе почти двадцать лет.

— Давай посмотрим правде в глаза, Руфь. У нас и прежде не все было гладко.

— Не настолько негладко, чтобы ты решился уйти.

— Ты не хочешь понимать меня. Может, это и есть наша главная беда — неспособность понять точку зрения другого.

— Но ведь когда-то мы понимали друг друга, Пол.

— А потом перестали понимать. Работа стала для тебя важнее, чем мы.

— Ты несправедлив, — горячо возразила Руфь. — Я не могла не пойти работать.

— А после гибели Джози ты и вовсе отдалилась. Не думаю, что мы когда-либо сумеем преодолеть эту пропасть.

— Не говори так, Пол, — взмолилась она. — Прошу тебя.

— Сколько ты отсутствовала? Почти месяц, да? И все это время мне было хорошо с Уиллом, без тебя. Ты не представляешь, как хорошо не чувствовать, что тебя постоянно отталкивает человек, ближе которого у тебя никого нет.

— Я изменилась. За время командировки у меня на многое открылись глаза.

Он покачал головой:

— Я тоже изменился. Когда-то я любил тебя. Может быть, и сейчас люблю. Но каждый раз, когда я думаю о нас, я вижу только, как ты отталкиваешь меня, держишь на расстоянии вытянутой руки.

— Ты прав. Теперь я и сама это понимаю. Раньше не понимала. О Пол… — Она расплакалась. — Не уходи. Прошу.

— Теперь у нас разные приоритеты, — тихо сказал он.

Руфь отерла глаза:

— Ты нашел другую женщину?

— Руфь… — Он накрыл ее ладонь своею. — У меня никого нет.

— Тогда почему ты хочешь уйти?

— Мне необходимо говорить о Джози, — отчеканил он.

Она вздрогнула:

— Я не могу, Пол. Скоро, может, смогу, но пока — нет.

— Поэтому я и должен уйти.

— Должен?

— О Руфь. — Он тряхнул головой. — Возможно, это я виноват, что ты стала такой.

— Такой, что ты не хочешь…

— Такой жесткой и холодной, что без лопаты докопаться до человека в тебе просто невозможно. — Пол поднялся. — Дело в том… — Он помедлил. — Дело в том, что без тебя мне гораздо уютнее. Одному мне легче и спокойнее.

Руфь в изумлении смотрела на мужа.

— Ты говоришь страшные вещи.

По ее щекам вновь заструились слезы. Какое-то мгновение она была готова броситься к нему в объятия, умоляя изменить свое решение. Но потом она вспомнила, как он смотрел на нее, когда она стояла перед ним нагая.

— Если собрался, уходи, пока нет Уилла, — сказала она.

Глава пятая

Он ушел, пока Уилл был в школе. Сумки с вещами уже стояли в машине. Сидя за рулем, Пол открыл бардачок, где держал фотографию Руфи. Щурясь на солнце, она смотрела в объектив и хохотала. А глаза у нее ясные и серые, как у Джози. Каждый раз, глядя на нее, он вновь видел свою дочь. Боже, как же они похожи!

И вдруг Пол расплакался. Взрослый мужчина сидит в машине и плачет. Что подумают люди? А какая разница? Он отер слезы и обвел взглядом унылоебетонное пространство подземного гаража. Если бы Руфь сейчас спустилась, если бы вышла из лифта, подошла к нему и попросила остаться, он бы остался. Пол включил зажигание, надавил на газ и стремительно выехал на улицу. В другом районе города его ждала другая квартира.

После нескольких недель в казенной лондонской квартире Руфь возвращалась домой, радостно предвкушая, как вновь окажется среди знакомых вещей, как будет сидеть в любимом кресле, брать книжки с полок, готовить в собственной кухне. Вместо этого она теперь бесцельно бродила по большой квартире. Глаза слипаются, в голове туман — последствия долгого перелета и смены часовых поясов.

Она примостилась на широком подоконнике и невидящим взглядом уставилась на улицу. В сознании пульсировала одна-единственная мысль: Пол ушел. Со временем, возможно, эта рана зарубцуется, но сейчас боль утраты была нестерпимой.

Спустя час или два она услышала, как в замке поворачивается ключ Уилла.

— Мама! — радостно воскликнул мальчик. — Ты вернулась.

— А ты думал, я останусь там навсегда?

— Нет, конечно.

Руфь крепко обняла сына, а когда наконец отстранилась и взглянула на него попристальней, встревожилась. За несколько недель ее отсутствия Уилл изменился. Вид у него был больной, изможденный.

Сидя на кухне за чашкой с кофе, в то время как Уилл прямо из пакета пил молоко, она сказала осторожно:

— Отец ушел.

Мальчик отер рот тыльной стороной ладони.

— Куда?

— Не знаю.

Правда, перед уходом Пол упомянул, что будто бы оставил на кухне записку со своим новым адресом.

Уилл вытаращил глаза:

— То есть вообще ушел?

— Да.

— Ты расстроена?

— Мы прожили вместе почти двадцать лет. — Она поднялась и вновь обняла сына. — Прости, милый.

— Ты не виновата.

— Думаю, виновата. Или это он так думает, что, в общем-то, ничего не меняет.

Уилл царапал ногтем вощеный молочный пакет.

— Ты все еще любишь его?

— Конечно.

Мальчик прикусил губу. У Руфи защемило сердце при виде того, как тщательно он старается скрыть от нее, что очень огорчен.

— Наверно, он решил, что одному ему будет лучше.

— А как же я? — У мальчика задрожал подбородок. — Я же его сын.

Руфь заплакала:

— Уилл, родной мой!

— Мы прекрасно ладили, пока ты была в Англии. Я думал, он меня любит.

— Он любит тебя. Любит. Он ушел не от тебя.

— Сначала Джози, теперь папа, — надтреснутым голосом выговорил мальчик. — Почему? Чем мы провинились? — Он начал всхлипывать. — Какие несчастья ждут нас дальше?

— С несчастьями покончено, Уилл. Отныне наши дела будут идти только в гору. — Она обняла сына и прижала к себе. — И может быть, через какое-то время твой отец поймет, что с нами ему жить веселее, чем одному.

— Он сказал, что мы отремонтируем шлюп, — произнес Уилл, чуть не плача. — Сказал, что мы займемся им весной.

— Ремонта шлюпа никто не отменял. Он не перестал быть твоим отцом только потому… что ушел.

Вдвоем, мать и сын, они стояли, обнявшись. Наконец Уилл вытер рукавом лицо.

— Не плачь, мама. Мы с тобой не пропадем.

Неожиданно на Руфь навалилось столько работы, что она едва поспевала. Выдохшаяся, она приходила домой и слушала сообщения Пола, оставленные на автоответчике, но не перезванивала ему. Руфь жила словно на автопилоте, мечась между домом и работой, причем дом, сознавала она, отошел на второй план. Удачный исход дела Макленнана все расценивали как ее личную победу. Боб Ландерс намекнул, что готовит ей очередное повышение.

Тревога за здоровье Уилла несколько улеглась. Его бледность Руфь объясняла чрезмерно быстрым ростом. Он вытягивался буквально на глазах: рукава рубашек едва прикрывают локти, брюки не достают до щиколоток. Поведение его тоже изменилось, но Руфь убеждала себя, что ее сын таким образом пытается совладать со стрессом.

Буквально за одну ночь Уилл вдруг стал неуправляемым и несговорчивым, начал отвечать враждебностью на все, что бы она ни делала. Руфь всячески старалась наладить их существование без Пола, старалась сглаживать острые углы, но Уилл отказывался помогать ей в этом.

Однажды, возвратившись домой с работы, она застала сына у телевизора. Вместо того чтобы делать уроки, он смотрел повтор сериала «Звездный путь»; коврик был усыпан попкорном.

— Уилл, — вспылила она, — почему такой беспорядок?

— Что? — Мальчик огляделся. — Наверно, нечаянно опрокинул миску.

— Так убери. И выключи телевизор. Мы ведь договорились: никаких передач, пока уроки не сделаны.

— Но это же учебный фильм, — запротестовал мальчик.

— Не говори глупостей. — Руфь взяла пульт и выключила телевизор.

— Ты что делаешь? — возмущенно вскричал Уилл.

— Не надо держать меня за дуру.

— Но ведь в этой серии они попадают в двадцатые годы. — Он схватил пульт и включил телевизор.

— Уилл, выключи немедленно.

— А я хочу досмотреть фильм. Ты думаешь только о себе. Неудивительно, что папа ушел.

— Довольно! — Руфь повысила голос.

Мальчик встал и с угрожающим видом шагнул к матери.

— Но ведь это правда. И ты прекрасно знаешь, что я прав.

— Выбирай выражения. — Руфь вытащила вилку из розетки. — И иди делай уроки.

— Противная стерва.

Руфь схватила сына за руку и воскликнула гневно:

— Не смей так разговаривать со мной.

Руфи казалось, что ее жизнь разваливается окончательно.

Бурча что-то себе под нос, Уилл поплелся в свою комнату и не выходил из нее до тех пор, пока Руфь не позвала его ужинать. Плюхнувшись на стул, он с минуту посмотрел на лазанью с овощами и отодвинул тарелку.

— Разве ты не голоден? — обеспокоенно спросила Руфь.

— Как волк. Но от этого меня мутит. — Он взял из хлебницы булочку и намазал ее толстым слоем масла.

— Уилл, я вчера весь вечер провозилась на кухне, чтобы приготовить ужин на сегодня. И это при том что у меня была с собой куча работы. Ешь.

— Меня стошнит.

— Ешь! — закричала Руфь. — Ешь, Уилл, или я возьму ложку и начну кормить тебя, как маленького.

Мальчик вытаращился на мать:

— Что ты сказала?

— Я сказала, Уилл, что буду кормить тебя с ложечки, как маленького. И я не шучу. Я устала от твоих выходок. Пожалей меня! Я знаю, ты скучаешь по отцу. Мы пережили тяжелый, очень тяжелый год…

— Я не виноват в том, что он ушел.

Это она уже проходила. Вот так же враждебно смотрела на нее Джози. И снова между ней и ее ребенком разгорается ненависть. Руфь закрыла глаза и досчитала до десяти.

— Я больше так не могу, Уилл. Ты ведешь себя так, будто на дух меня не выносишь.

— Может, и не выношу.

— В таком случае перебирайся жить к отцу.

Уилл швырнул на стол нож.

— Как же мне все надоело! — закричал он. — Все.

— Что тебе надоело, Уилл? Расскажи. Я ведь тоже не железная. У меня тоже душа болит, не только у тебя. Я понимаю, тебе очень тяжело. Правда, понимаю. — Она судорожно вздохнула и заплакала, закрыв лицо ладонями.

Уилл, казалось, растерялся.

— Эй, успокойся, не плачь.

— Прошу тебя, не надо отыгрываться на мне, пожалей хоть немного. Пожалуйста.

— Прости, мам…

— Я ведь стараюсь, как лучше. Ты, наверное, не веришь, но я действительно стараюсь.

— Я верю. Прости. — Уилл потянулся к блюду со спагетти и положил себе на тарелку большую порцию. — Не сердись, ладно?

— Я же просила вытащить выстиранное белье из машины и сложить его, — как-то вечером неделю спустя сказала Руфь.

Между матерью и сыном наладилось некое подобие взаимопонимания, но атмосфера в доме оставалась напряженной, постоянно маячила опасность взрыва, хотя Уилл и старался держать себя в руках.

— Помню. — Мальчик лежал на диване в гостиной. — Просто очень устал после школы.

— Ты и вчера устал, так что даже грязные тарелки в посудомоечную машину составить не смог. Уроки сделал?

— Нет еще. До сих пор не могу пошевелиться.

— Ездить с отцом в Суитхарбор ты не устаешь.

— А мы в прошлые выходные не ездили. Остались у него дома, чтобы не напрягаться. Посмотрели футбол по телику.

— В твоем возрасте так сильно не устают.

— А что ты хочешь, когда в школе нагружают будь здоров, да еще тренировки? А в свободное время — ансамбль.

— Может, тебе отказаться пока от ансамбля?

Уилл пристально взглянул на мать:

— Нет.

— Ты ничего от меня не скрываешь?

Уилл помолчал и наконец признался неохотно:

— Я в последнее время не очень хорошо себя чувствую. Меня рвет, суставы болят.

У Руфи чаще забилось сердце. Неужели он употребляет наркотики?

— Я слышала, твой приятель Дэн Бакстер пристрастился к наркотикам.

— А я-то тут при чем?

— Уильям, обещаю, я не стану ругать тебя, если ты скажешь, что тоже пробуешь эту дрянь.

— Я не пробую.

Руфь покачала головой:

— Но у тебя ужасный вид. Глаза ввалились, аппетита нет.

— Ты меня послушай, мам. — Уилл устало смежил веки. — Я не употребляю наркотики, ясно? Папа говорит, я просто очень быстро расту, вот и все. Он такой же был.

Руфь решила пока что удовлетвориться этим объяснением. Измотанная, с тяжелым сердцем, она принялась готовиться к очередному рабочему дню.

На следующее утро, войдя в комнату сына, чтобы поторопить его в школу, она застала его в постели.

— Вставай, Уилл. Подъем. Мы опаздываем.

— Кажется, я не могу встать, — отозвался мальчик.

— Всем так иногда кажется.

— Но я правда не могу.

Руфь рассмеялась:

— Боишься контрольной по математике? Твоя уловка не удалась. — Она сдернула с сына одеяло. — Поднимайся.

— Мам, я не симулирую. Просто у меня жуткая слабость.

Руфь поняла: Уилл не притворяется. Она пощупала ему лоб:

— Температуры нет.

— Честно, мама. Я не из-за контрольной. — В его глазах вдруг блеснул страх. — Я… я не знаю, что со мной.

Руфь смотрела на сына, кусая губы. Не опасно ли оставлять его одного? Она могла бы быстренько съездить в офис, перенести деловой обед на другое время и к полудню быть дома. Но если он и впрямь не может даже с кровати подняться…

Она позвонила помощнице:

— Я немного задержусь, Марси.

— Надеюсь, ничего серьезного?

— Сын заболел. Свяжись, пожалуйста, с Джимом Пинкусом. Узнай, может ли он перенести десятичасовую встречу.

— А как быть с «Бейкер индастриал»?

— Неплохо бы позвонить секретарю Петринелли. На всякий случай. Попробуй перенести обед на другой день. Причину придумай сама.

Уилл лежал на кровати бледный, белее наволочки, и пытался улыбаться. При виде этого зрелища трудно было скрыть страх.

— Поедем к врачу, Уилл.

— Да ну, мам.

— Нужно выяснить, что с тобой. Давай я помогу.

Она просунула руку ему под плечи и, поддерживая за спину, усадила на кровати. Боже, какой же он худой! Она спустила ноги сына с постели и осторожно потянула его на себя. Он встал — рослый мальчик, уже на голову выше ее, пахнущий мальчишеским потом, сигаретами — с некоторых пор она начала догадываться, что он курит, — и несвежими простынями. Ей захотелось поцеловать его, сказать, что она любит его. Когда в последний раз она делала это с душой, а не машинально, на бегу?

Пока Уилл принимал душ, она позвонила в поликлинику, затем Полу и оставила ему сообщение с просьбой перезвонить, добавив, что дело касается Уилла. Она боялась, хотя себе в этом и не признавалась, что иначе он решит, будто она преследует какие-то собственные интересы, и не станет с ней связываться.

Едва она закончила говорить по телефону, в комнату вошел Уилл с полотенцем на бедрах.

— Сам сумеешь одеться?

— Наверно. Мне получше. — Он опустился на краешек кровати и закрыл глаза. — Немного.

— Что будешь на завтрак? Есть хлопья, яйца.

— Я не голоден, мам. — Уилл потянулся за рубашкой. Плечи и руки у него были ужасно худые — кожа до кости.

По дороге в поликлинику она вся извелась. Казалось, все светофоры и машины в городе сговорились против нее. Едва она подъезжала к очередному перекрестку, загорался красный свет, то и дело ей преграждали путь автобусы.

Анемия. Анорексия. Анемия. Анорексия. Одно из двух. Это не смертельные болезни. Излечимые. Будем надеяться. Завтра позвони Бобу Ландерсу, брось работу. Сделай все, что в твоих силах. Уилл болен, сидит обессиленный на заднем сиденье, но он поправится.

Педиатр Грег Тернер ждал их. Руфь заметила, как изменилось выражение лица врача, едва он взглянул на мальчика. Он завернул Уиллу рукав и осмотрел кожу, затем спросил, что у него болит. Уилл сказал, что его беспокоит желудок. Врач начал осторожно прощупывать область брюшины. Заметив, что мальчик поморщился, он убрал руку и посмотрел на Руфь.

— Нужно сделать кое-какие анализы.

— Что с ним? — Она шагнула к врачу. — Это серьезно?

— Руфь… — Грег взял ее за руки. — Я пока не могу ставить диагноз. Сейчас вызову «скорую»…

— «Скорую»?

— Чтобы отвезти его. Вы можете поехать с ними.

Руфь перевела взгляд на сына. Он слабо улыбнулся:

— Все нормально, мам. Остынь.

Пол нашел Руфь в вестибюле, отгороженном от коридоров больницы, где царила суета, низкой стенкой, уставленной поверху комнатными растениями. Она сидела с закрытыми глазами, на коленях — журнал. Худенькая, хрупкая женщина в модном костюме с короткой юбкой. Она казалась такой беззащитной.

Пол окликнул жену. Она открыла глаза, поднялась. Он раскрыл объятия, и она прильнула к нему.

— Мне страшно.

— Да что, черт возьми, происходит, Руфь?

— Сама не понимаю, Пол. У него берут какие-то анализы. С ним что-то… что-то ужасное.

Из глубины коридора появилась женщина. Она вела за руку ребенка лет восьми-девяти с ввалившимися глазами. Череп у него был голый, только на лбу поблескивала светлая челка, и трудно было определить, мальчик это или девочка.

Руфь всхлипнула:

— Они говорят о… У него взяли анализы крови, и я слышала, как один из лаборантов сказал, что это, возможно… — Она не решалась произнести последнее слово.

— Что, Руфь? — Пол нетерпеливо встряхнул жену.

— Рак. Лейкемия, — почти неслышно докончила она.

— Боже! Ты уверена, что речь шла об Уилле?

— Я… не знаю, Пол. — В ее глазах стояли слезы. — Помоги мне, Пол.

Он опустился на стул и усадил ее рядом.

— Лейкемия? О господи!

Пол взял ее за руку. Он пока не мог постичь весь ужас этого слова, которое до сих пор в его представлении связывалось лишь с кампаниями по сдаче донорской крови и документальными телефильмами. Но он знал, что лейкемия — это боль и смерть детей.

Руфь поежилась.

— Я должна была сразу понять, Пол. Но нет, я была слишком занята. Я видела, что он плохо выглядит, постоянно утомлен, но думала только о работе, о своей идиотской работе! — вскрикнула она, вырываясь из рук мужа. — Я — отвратительная мать. Мне вообще нельзя иметь детей.

Пол встряхнул ее.

— Прекрати. Прекрати, Руфь. Мы ведь даже еще не знаем, что с ним. Может быть, Грег Тернер просто перестраховался, направив его на обследование.

Кто-то остановился возле них. Врач. Под белым халатом — синяя рубашка и пестрый галстук.

— Здравствуйте. Я — Майк Гирин, гематолог. Извините, что заставил вас ждать.

— Что… — Руфь сглотнула. — Что с моим сыном?

— Ну… — Врач глянул в свои записи. — Окончательного диагноза пока нет. Пока, судя по анализам, можно сказать, что у вашего сына серьезные нарушения в крови.

— О боже! — прошептала Руфь.

— Что за серьезные нарушения? — спросил Пол.

— Его обследуют специалисты. Гематолог. Онколог. Уролог. Невропатолог. — Врач скривил губы в улыбке. Пол впервые видел, чтобы человек так улыбался. — Самые лучшие специалисты. Обследование крови уже проведено. Теперь мы ждем результатов остальных анализов. Если с ним что-то не так, мы это обязательно обнаружим. — Но глаза его говорили, что все уже обнаружено.

Часы показывали шесть, когда доктор Гирин вновь вышел к Руфи с Полом. На этот раз он пригласил их проследовать за ним в небольшую комнату с низким диваном и двумя стульями с прямыми спинками. На одном сидел врач, на вид старше Гирина. При их появлении он поднялся и протянул руку.

— Рад познакомиться с вами. Я — доктор Колдбек, заведующий гематологическим отделением.

Доктор Гирин занял второй стул.

— Итак, — начал он, — полагаю, нет смысла ходить вокруг да около. Как мы и подозревали, Уильям серьезно болен.

— По всем признакам у него ОЛЛ, — продолжил доктор Колдбек. — Острый лимфоидный лейкоз.

Руфи показалось, будто ее подвесили на непрочной веревке над глубокой пропастью. Под ногами — только темная холодная пустота.

— Лейкемия ведь почти неизлечима? — промолвила она.

— Вовсе нет. ОЛЛ хорошо поддается терапии. Мы постоянно изучаем эту болезнь, в связи с чем шансы на выздоровление значительно возрастают. На сегодняшний день восемьдесят процентов больных ОЛЛ выздоравливают.

— Это абсолютно точный диагноз?

— Боюсь, что да. Данные анализов крови достаточно убедительны. Как только станут известны результаты пункции костного мозга, сразу начнем лечение.

— На что он может рассчитывать? — осведомился Пол. — В настоящий момент ничего другого мы не способны усвоить.

— Многое зависит от самого больного и от того, как он будет поддаваться лечению, — объяснил доктор Колдбек. — Но ОЛЛ весьма чувствителен к химиотерапии.

— Но ведь химиотерапия дает побочные эффекты? — спросил Пол.

— Да, при интенсивной химиотерапии разрушаются как раковые клетки, так и костный мозг, — спокойно подтвердил доктор Гирин. — Если разрушение достигает критических масштабов, приходится искать здорового донора для пересадки костного мозга.

У Руфи задрожал подбородок. Она, почти ничего не видя, смотрела на врачей, сыпавших медицинскими терминами, от которых у нее гудела голова. Трансплантация костного мозга… химиотерапия… Какое отношение все эти слова имеют к Уиллу, к жизнерадостному Уиллу, для которого она не находила времени, хотя и подозревала, что он нездоров?

— Я замерзла, — промолвила она. — Мне очень холодно.

Пол накинул пиджак ей на плечи.

— Уилл поправится. Ты же слышала, что сказали врачи. Восемьдесят процентов больных выздоравливают.

— А двадцать процентов — нет.

— Не говори так, — сказал Пол. — Даже не думай об этом.

Врачи продолжали что-то объяснять, но Руфь не могла сосредоточиться. Смотрела только, как открывается и закрывается рот доктора Гирина, исторгая слова, которые она не желала слышать: тошнота, выпадение волос, язвы. Мой бедный Уилл, мой несчастный мальчик! Вдруг ей вспомнился мыс Калеба. Там яркое солнце, море, ветер шумит в соснах. Куда все это ушло: дети, муж, дом? На что она променяла свое счастье?

Она позвонила Бобу Ландерсу домой.

— Руфь, — сказал он, — я слышал, что ты сегодня не смогла выйти на работу. Не волнуйся. Джим Пинкус прекрасно провел встречу с «Филлипсоном». Джейк, как всегда, начал…

— Я увольняюсь, Боб.

— Что?

— Увольняюсь с работы, отказываюсь от компаньонства.

— Увольняешься? Но почему?

— Я звоню из больницы. Уиллу только что поставили диагноз. Лейкемия.

— О боже! Какое несчастье, Руфь. Я потрясен. И тем не менее настаиваю: не принимай скоропалительных решений. Мы предоставим тебе длительный отпуск. И кстати, не забудь про медицинскую страховку.

— Да, я как-то не подумала. — Будущее ей представлялось недосягаемо далеким, унылым и холодным.

— Не увольняйся, Руфь. Во всяком случае, пока. Тогда…

— Боб, Уилл серьезно болен. Возможно, он… — Ее голос задрожал. Нет, она не способна выговорить это слово. Восемьдесят процентов выживают, двадцать — нет. Эти цифры пульсировали у нее в мозгу. Один из пяти не выживает… — Да, за переговоры с «Филлипсоном» не волнуйся. Джим знает, в каком ключе их вести.

— Да разве теперь это имеет значение?!

— Для меня — нет, для вас — имеет. — И Руфь повесила трубку.

Наконец им позволили увидеться с Уиллом. Он лежал в палате, стеклянной панелью отделенной от коридора, в конце которого находился пост медицинской сестры. Персиковые стены, на стенах — картины, шкафчик для одежды. Уилл в свободной зеленой больничной рубахе лежал под капельницей. Вид у него был изможденный, состарившийся, как будто в тело мальчика вселился старик. За кроватью высился большой стол со всякими мудреными приборами и монитором. На экране пульсировали зеленые линии.

Увидев родителей, Уилл улыбнулся и, как всегда, попытался шуткой разрядить атмосферу:

— Привет. А я уж думал, вы в отпуск укатили.

— О, милый… — Руфь взяла сына за руку.

Мальчик поморщился:

— Осторожно, мама. Я весь утыкан иголками.

— Ты выглядишь замечательно, — сказала Руфь. — Замечательно.

У Пола болезненно сжалось сердце при виде потерянного выражения на лице жены. Он чувствовал ее страх и то, что она хочет сказать сыну: «Да, ты выглядишь замечательно, мой любимый мальчик, мой дорогой Уилл. Ты ведь догадываешься, что тяжело болен, и все равно стараешься поддержать родителей, хотя это они должны поддерживать тебя».

Глава шестая

— Мы предлагаем провести шесть курсов химиотерапии в условиях стационара, — говорил доктор Гирин Полу. — Каждый цикл рассчитан на несколько дней. В промежутках Уилл может находиться дома при условии строгого выполнения всех наших предписаний.

Уилл на железной больничной койке — уже тяжелое зрелище. Но еще страшнее было наблюдать, как его покидают силы, высасываемые пластиковыми трубочками, по которым сутки напролет в организм мальчика поступали огромные дозы лекарств.

— Сколько продлится лечение? — спросил он.

— Наверняка сказать нельзя, — отвечал врач. — Возможно, несколько месяцев. Мы надеемся, что под воздействием препаратов болезнь скоро отступит. Потом, когда раковые клетки будут уничтожены, станем молить Бога, чтобы не было рецидива.

— Ремиссия — это не окончательное выздоровление?

— Временное. Всегда остается вероятность рецидива.

— У вас есть дети, доктор?

— Да.

— Тогда вы должны понимать мое состояние.

— На вашем месте я тоже был бы в отчаянии. Рядом с больными детьми я сам себе кажусь жалким и ничтожным. Проведя несколько дней в больнице, начинаешь сознавать, что по-настоящему отважны не те, кто участвует в войнах и сражается с драконами. Гораздо больше мужества требуется, чтобы сохранять достоинство перед лицом неопределенности.

— Но почему это произошло именно с Уиллом? — беспомощно произнес Пол.

— Согласен с вами, профессор Коннелли, это великая несправедливость. Но тот же вопрос мог бы задать отец любого другого больного ребенка.

— Да, пожалуй, — вздохнул Пол. — Только ведь Уиллу уже… столько всего пришлось выстрадать.

Химиотерапия действовала на Уилла изнуряюще. Он ослабел, плохо ориентировался в пространстве и почти не мог сам о себе позаботиться. Когда он приезжал домой после очередного цикла, Руфи приходилось ухаживать за ним, как за маленьким. Она могла только догадываться, сколь ненавистна ее сыну зависимость от других людей.

Наряду с противораковыми препаратами он принимал и антибиотики. Огромные дозы лекарств вызывали у него тошноту, кожа покрылась сыпью и фурункулами, во рту и в горле образовались язвочки, мешавшие глотать. А еще он, наверное, боялся. Уже достаточно взрослый и неглупый мальчик, Уилл не мог не понимать, что все эти мучения не обязательно принесут ему исцеление. Его тяжелый взгляд, заторможенность, болячки на коже приводили Руфь в отчаяние. Она затыкала уши, чтобы не слышать, как его рвет. Ей казалось, будто у нее медленно выдирают сердце из груди.

Каждое возвращение в больницу было пыткой для обоих. И не только из-за запахов и предстоявших болезненных процедур. В больничных коридорах то и дело навстречу попадались другие дети, проходившие химиотерапию. С голыми черепами, они напоминали существ из далеких космических миров.

Эта пытка усугублялась паническим страхом Уилла перед уколами. Он громко стонал от боли. Иногда место укола жутко распухало. Однажды, после одной особенно болезненной процедуры, он расплакался:

— Я больше не хочу лечиться.

— Потерпи, милый. Уже недолго осталось, — утешала его Руфь.

— Лучше умереть, чем вытерпеть такое еще раз.

По побелевшему лицу мальчика катились слезы, обескровленные губы тряслись.

— Этого я тебе не позволю, — сказала Руфь.

Когда он задремал, Руфь вышла в уборную, где встретила еще одну несчастную мать — худенькую энергичную женщину, всегда ухоженную и одетую как на ужин в ресторане.

— Вы — миссис Коннелли? — Женщина улыбнулась ей.

— Да. Руфь. А вы — мама Мишель?

Восьмилетняя Мишель проходила в больнице уже третий курс химиотерапии. В отделении поговаривали, что жить ей осталось недолго.

— Меня зовут Линда Петьевич. Уилл — замечательный мальчик, такой терпеливый. Часами играет с моей Мишель, хотя она и гораздо младше его.

— У вас чудесная девочка.

— Видели бы вы ее с волосами. — Глаза Линды потемнели от боли.

Руфь взяла ее за руку.

— Я тоже в ужасе, Линда. Каждый день, когда я вижу вас с Мишель и остальных родителей, мне становится стыдно. — Она посмотрела на свои мятые джинсы. — Вы всегда так восхитительно выглядите.

— Это я ради Мишель стараюсь, — объяснила Линда. — До ее болезни я не очень-то много внимания уделяла внешности. А теперь мне хочется дать ей понять, что она достойна всего самого лучшего.

— Она просто расцветает при вашем появлении. Смотрит на вас как на кинозвезду.

— Ну что вы! — рассмеялась Линда. — Спасибо за комплимент.

— Руфь… это Пол. — Ему не нравилось разговаривать с автоответчиком, но он продолжил: — Теперь, когда Уилл дома, мне хотелось бы навестить его, если…

Руфь взяла трубку:

— Привет.

— Можно я приду вечером?

— Я скажу Уиллу. Он обрадуется.

— Тебя мне тоже будет приятно увидеть, — неуклюже произнес он. — Я прихвачу бутылку вина.

Ерунда какая, подумал Пол. И чего он мямлит? В конце концов, она пока еще его жена. Что странного в том, чтобы выпить вместе по бокальчику вина.

Когда Руфь впустила его, он обнял жену и вручил ей бутылку и небольшой сверток.

— Что это такое? — Она повертела в руках подарочную упаковку.

— Хочешь — гадай, хочешь — открой и посмотри. Девяносто процентов людей выбрали бы второй вариант.

В свертке было ожерелье. Четыре маленьких деревянных сердечка на ажурном кожаном ремешке. Руфь просияла:

— Какая прелесть. Где ты это взял?

— А если скажу, что сам сделал, поверишь?

— Вообще-то… — она улыбнулась мужу, — поверю.

— С тех пор как мы с Уиллом смастерили скамейку, я много работаю с деревом. Забрал из Дома Картеров кое-какие инструменты.

— Восхитительное ожерелье, — промолвила Руфь. — Такое необычное. — Она провела пальцем по изящной резьбе. — Я тебе очень признательна.

Пол откупорил бутылку и разлил вино по бокалам.

— Миссис Коннелли, сегодня вы особенно хороши.

— Спасибо.

— А Уилл где?

— Лежит. День у него выдался тяжелый. Его много рвало.

— Пойду посижу с ним немного.

Он направился в комнату сына. Руфь не надела ожерелье, думал Пол. Возможно, сочла его слишком простеньким для своего платья. Четыре сердечка. Символ их некогда крепкой семьи.

Он постучал в комнату Уилла:

— Можно войти?

— Привет, пап.

Пол вошел.

— Как дела, сынок?

Уилл лежал откинувшись на подушки, лицо бледное и изможденное.

— Да ничего.

— Я принес тебе новую кассету. Никогда про эту группу не слышал, но говорят, хорошая.

— «Обнаженные дамочки». Класс. — Уилл взял кассету, демонстрируя оживление. — У Эда такой нет.

— Тебе что-нибудь нужно, сынок?

— Вообще-то, пап, говорить мне тяжело, что-то я устал сегодня. Но…

— Но?

— Если ты не против… почитай мне, как раньше.

— С удовольствием.

— Я сам хотел почитать, но глаза болят.

— Сейчас продаются книги на кассетах, знаешь, да? — В горле у Пола засаднило от невыплаканных слез. — В следующий раз принесу что-нибудь.

— Отлично. — Уилл закрыл глаза.

— Так что тебе почитать? Стихи, что-нибудь историческое, философское или религиозное?

— Вообще-то я сейчас читаю про вампиров. Уже полкнижки прочел.

— Про вампиров? Пожалей меня.

— Классная книга, папа. Один вампир влюбился в красавицу, а ее брата убили…

Пол застонал:

— Чуть не забыл. У меня есть кое-какие срочные дела.

Уилл рассмеялся — тихим усталым смехом.

— Я на пятьдесят седьмой странице. Тебе понравится, вот увидишь.

Уилл снова лежал в больнице на очередном курсе химиотерапии. Руфь приехала навестить сына и, подойдя к его палате, услышала доносившиеся оттуда голоса. Она украдкой заглянула внутрь. На краешке кровати Уилла примостилась Мишель. Положив его руку себе на колено, малышка с серьезным выражением на лице красила ему ногти.

— Получится красиво, как радуга, — говорила девочка.

— Мишель, а тебе известно, что мальчики не ходят с накрашенными ногтями?

— Конечно, известно, глупый. — Мишель завинтила крышку на пузырьке с бронзовым лаком и взяла другой. — Этот цвет называется «Золото инков». Моя мама красит им ногти, когда идет с папой на танцы.

— И часто они ходят на танцы?

— Каждую пятницу. Мама сшила себе красивые платья. И мне одно сшила, и сестре Келли.

— У Келли оно какого цвета?

— Блестяще-голубое, под цвет глаз. А у меня — розовое.

— Тоже под цвет глаз?

— Розовых глаз не бывает, — серьезно возразила девочка. — Просто розовый — мой любимый цвет. А моя мама почти все время ходит в зеленом, потому что на ней было зеленое платье, когда папа в нее влюбился. А твои родители где влюбились?

— Не знаю, — ответил Уилл. — Может быть, в нашем доме в Мэне. Он называется Дом Картеров.

— Почему?

— Наверно, потому, что его построил Картер. Мой прапрапрадедушка.

— Какой он?

— Белый, стоит на берегу моря. В комнатах пахнет сосной и солью. И там все всегда счастливы.

Руфи будто нож в сердце вонзили. Им следовало бы встретить Рождество в Доме Картеров, как просил Уилл. Но ведь там Джози — то, что осталось от нее.

Мишель с удовлетворением разглядывала только что накрашенный золотистый ноготь. Ее крошечные пальчики стиснули грубоватую мальчишескую ладонь.

— Спорим, тебе никогда в жизни не делали маникюр?

— Мальчикам не делают маникюр.

— А Келли практикуется на папе.

— Передай Келли, что я тоже в ее распоряжении, в любое время. Она у вас симпатичная.

— Она настоящая красавица, — поправила его Мишель.

Мишель тронула розовый льняной чепчик на своей голове, скрывавший отсутствие волос.

— Мне его сестра сшила.

— Красивый, — похвалил Уилл. — Может, она и мне такой сошьет?

— Нет. У тебя в нем будет дурацкий вид, — заявила Мишель. — Ладно, в какой цвет нам покрасить последний палец? Давай в лиловый?

Руфь шагнула в палату.

— О, да у вас тут настоящий салон красоты.

Уилл по-девчачьи приложил к груди обе растопыренные пятерни.

— Как тебе?

— Потрясающе, — сказала Руфь.

— По-моему, я похож на трансвестита.

— А что такое «трансвестит»? — спросила малышка.

— Тебе этого лучше не знать, — ответил Уилл.

— Здравствуйте, миссис Коннелли, — поприветствовала девочка Руфь.

Щечки у нее были неестественно пухлые — раздулись от лекарств. Личико белое, как мел, только вокруг глубоко посаженных глаз темнеют круги.

— Какой у тебя милый чепчик, лапочка, — сказала Руфь.

— Это мне сестра сшила. Уилл тоже такой просит, только ведь у него в нем вид будет дурацкий.

— Даже не знаю… — Руфь с улыбкой наблюдала, как Мишель убирает пузырьки с лаком в сумочку, украшенную колокольчиками. — Ты уже уходишь?

— Да, нужно навестить Билли. Ему сегодня нездоровится.

Руфь стояла в дверях, провожая взглядом Мишель. Та время от времени пускалась вприпрыжку и со спины ничем не отличалась от любого здорового ребенка.

По окончании второго курса химиотерапии Руфь позвонила мужу.

— Уилл дома, и было бы неплохо, чтобы ты иногда здесь ночевал, — сказала она. — Он совсем слабый, с ним очень много хлопот, так что давай тоже помогай. И ему, и мне.

— Я не отказываюсь. Но у меня… просто бешеное расписание в этом семестре.

— При желании можно подстроиться, Пол. Подумай о нашем сыне. Представь себя четырнадцатилетним подростком, которого постоянно рвет. Представь, что ты не способен контролировать свой организм и нуждаешься в посторонней помощи. Каково бы тебе было?

Пола кольнула совесть. Может, он все-таки увиливает от обязанностей? Да, он часто навещает Уилла, возит его в больницу, проводит с ним время — много времени, водит гулять, если мальчик прилично себя чувствует, но ведь это все не те бытовые, прозаические заботы, о которых она говорит.

— Хорошо. — Он вздохнул. Если Уилл нуждается в нем, значит, он должен быть при сыне. — Я перестрою свой график так, чтобы больше бывать с вами.

— Не со мной. С Уиллом. Если ты предпочитаешь не встречаться со мной, я могу на время уходить.

— Руфь… — Пол помедлил. — Просто скажи, что я должен делать.

— Я хочу, чтобы ты по крайней мере три раза в неделю ночевал у нас. Нам с тобой не обязательно пересекаться…

— Руфь…

— Я могу ночевать у Стайнов.

— В этом нет необходимости, если только ты сама этого не хочешь.

— Разумеется, не хочу.

— Когда мне прийти?

— Сегодня четверг. В следующий вторник сможешь?

Пол полистал страницы ежедневника.

— Вполне. Да, Руфь… Ты… У тебя кто-нибудь есть?

— Ты потерял всякое право задавать подобные вопросы. — Своим ледяным тоном она, наверно, и кипяток могла бы заморозить.

— Значит, есть, — сделал вывод он.

— А тебе какое до этого дело?

— Я все еще твой муж. Ты — мать моего сына. Вы оба мне небезразличны.

— И тем не менее ты ушел. А у тебя есть кто-нибудь?

— Да так, встречаюсь иногда с одной, если тебе интересно это знать, — солгал он. — Ничего серьезного.

— Надеюсь, ты придешь без нее.

— Я же не полный кретин.

— Я тебя таковым никогда не считала, — тихо, почти шепотом сказала она.

Во вторник вечером Руфь, к своему удивлению, обнаружила, что дольше обычного прихорашивается перед зеркалом, да еще откупорила бутылку дорогого вина.

— Уилл рано лег, — сказала она Полу, когда тот пришел. — Пожалуй, не стоит его будить. — Она подала ему бокал вина.

— Я беседовал с Гирином, — сообщил Пол. — Врачи довольны результатами лечения.

— Это радует.

Они сидели молча, пока Руфь, чтобы хоть как-то заполнить паузу в разговоре, не поинтересовалась:

— Ты в ближайшее время не собираешься в Суитхарбор?

— Может, съезжу в эти выходные. А что?

— Звонила женщина из агентства. Говорит, вроде бы в доме кто-то был.

— Ну, если уж она не уследила, я тут вряд ли что смогу сделать.

— Она просит, чтобы мы проверили, не украдено ли что.

Сколько раз вот так же они сидели вдвоем вечерами, подумала Руфь. А теперь она вынуждена искать темы для разговора с собственным мужем.

— Пожалуй, пойду спать.

Она неловко поднялась и задумалась, не поцеловать ли на прощание Пола. Какая нелепая ситуация: они прожили вместе почти двадцать лет, а она теперь не знает, как себя с ним вести. В итоге Руфь просто улыбнулась мужу и вышла.

Пол включил телевизор, пощелкал по каналам и остановился на фильме «Инспектор Морс», на той серии, которую он уже видел раза четыре. К концу фильма он задремал и вдруг услышал голос сына:

— Папа…

Мальчик стоял в дверях гостиной. Блестящий белый череп, заострившиеся черты.

— Привет, сынок. — Пол постарался скрыть удивление: Руфь не предупредила его о том, что у Уилла выпали волосы.

Уилл опустился на диван рядом с отцом.

— Что смотришь?

— Английский детектив. Видел когда-нибудь?

— Пару раз.

— А что ты вообще смотришь?

— «Саут-Парк», «Секретные материалы». Передачи про природу. На днях про китов показывали.

— Да, я видел. Хорошая у тебя стрижка.

— Спасибо, что сразу не разохался.

— Слушай, а откуда у тебя бриллиант в ухе?

— Фальшивый, — сказал Уилл. — Мы с мамой пошли и прокололи. Я думал, мне года два придется ее уговаривать, а она сразу разрешила. Ну и как я тебе?

— Здорово.

— Мне и шапку купили, но все равно видно, что я лысый.

— Должен сказать, в первый момент твой вид ошеломляет. Мне даже на мгновение показалось, что я смотрю «Коджака», а не «Инспектора Морса».

— Слушай, пап, а кроме Коджака, есть еще какие-нибудь лысые знаменитости?

— Должны быть. Дай-ка вспомнить. Шекспир подойдет?

— Он не в счет. У него вокруг плеши волосы были.

Они оба расхохотались. Пол положил руку на спинку дивана, Уилл придвинулся к отцу, взял пульт и переключил программу.

— «Непрощеный» с Клинтом Иствудом. Видел?

— Конечно. Один из тех фильмов, в которых никчемные слагаемые неожиданным образом дают превосходное целое.

— Да ну тебя. Давай лучше просто посмотрим кино.

Они сидели вдвоем. Плечом к плечу. Отец и сын.

В начале мая Уилл вернулся в больницу на последний курс химиотерапии. Руфь с сыном по привычке заглянули в палату Мишель. На ее кровати лежал другой ребенок.

— Надеюсь, она не… нет… не может быть. — Уилл схватил мать за руку.

Руфь отыскала медсестру и спросила, где Мишель. Ответа не требовалось — они все поняли по выражению ее лица. Уилл начал всхлипывать, его хрупкие плечи затряслись.

— Нет, только не это, — сквозь слезы проговорил он. — Нет… пожалуйста. За что?

— Уилл… — Руфь положила ладонь ему на плечо. Сказать ей было нечего. — Когда? — тихо спросила она медсестру.

— Два дня назад. Отошла мирно, спокойно.

— Да, но от этого все равно не легче.

— Да. И все же всегда лучше быть готовым заранее.

— Разве можно подготовить себя к смерти восьмилетнего ребенка?

Медсестра смущенно отвела взгляд:

— Ее родители были здесь. И дедушка с бабушкой. А еще старшая сестра. Она вроде как улыбнулась им, закрыла глаза и больше уже не открывала.

— Это несправедливо, — дрогнувшим голосом произнес Уилл. — Она же была совсем маленькая.

Руфь не знала, как утешить сына. Она отвезла его в палату, дождалась доктора Гирина и пошла звонить Линде.

На следующий день Руфь прощалась с Мишель. Она долго выбирала, что надеть на траурную церемонию, и в итоге, отказавшись от строгих тонов, нарядилась в бледно-желтый костюм с зеленым шелковым шарфом — цвета весны, цвета надежды. Приехав по названному Линдой адресу, она с удивлением обнаружила, что это — просторная пристройка к ресторану «Старая Варшава». В зале было полно народу, гости громко разговаривали, смеялись. Один длинный стол был уставлен блюдами с закусками, другой — бутылками с вином и водкой. На отдельном столике в окружении игрушек стоял портрет Мишель, украшенный длинными бело-розовыми лентами. На стенах висели шары всех цветов радуги, в вазах благоухали розы.

— Мы устроили праздник в ее честь, — объяснила Линда, обнимая Руфь. На ней было платье цвета клубничного мороженого. — Утром мы всей семьей попрощались с ней в церкви, но Мишель всегда хотела, чтобы для нее устроили праздник, когда она поправится.

По щекам Линды катились слезы, но она все равно улыбалась.

— Мишель была бы в восторге, — сказала Руфь, оглядываясь вокруг.

А для Джози мы праздника не устроили, думала Руфь. Вместо этого запечатали свое горе и спрятали поглубже. Сколь же мрачна и уныла была церемония в Мэне — листопад, пробиравший до костей холодный северный ветер.

В тот вечер Пол оформлял заказы на учебники для первого семестра и надеялся управиться до начала футбольного матча. Налив себе джина с тоником, он едва успел сделать первый глоток, когда зазвонил телефон. Пол снял трубку.

— Да?

— Пол? — Голос был такой слабый, что он едва узнал его.

— Руфь, это ты? Что случилось?

— Уилл, — выдавила она.

— Что? — Руфь не отвечала. Полом начала овладевать паника. — Что с ним?

— Я приехала домой, а тут сообщение от доктора Гирина. Он просит перезвонить ему как можно скорее, а я… я больше не в состоянии в одиночестве выдерживать плохие новости.

— Сейчас буду.

Приехав к жене, Пол позвонил Гирину. Руфь со страхом наблюдала за ним. В трубке слышались больничная суета, шарканье резиновых подошв по гладкому полу, плач ребенка.

— Это профессор Коннелли, — сказал Пол. — Вы просили позвонить.

— Да. У нас хорошие новости.

Пол затаил дыхание.

— Неужели это то, что я думаю?

— Наступила ремиссия. Последние анализы показали отсутствие раковых клеток. Он здоров.

— О боже!

— Разумеется, он останется у нас на учете. Мы не можем исключать вероятность рецидива. Будем молиться, чтобы этого не произошло. Мы знаем много случаев, когда болезнь больше не возвращалась.

Другими словами, рак побежден, думал Пол. Возможно, только на время. Отныне они никогда не смогут спать спокойно. Но вслух он этого не произнес.

— Не могу выразить, как мы благодарны вам за все, что вы сделали.

— Для нас это каждый раз такое же чудо, как и для родителей, — ответил Гирин.

— Спасибо, доктор. Большое спасибо. — Пол со стуком положил трубку на рычаг и широко улыбнулся жене: — Он победил болезнь, Руфь! Рак отступил.

— Здоров. — Она рухнула на диван и разрыдалась. — О Пол, не могу поверить. Просто не верится.

— Мне тоже. — Он сел рядом с ней, обхватил ее лицо ладонями, поцеловал мокрые щеки, зажмуренные глаза, губы.

Она приникла к нему, положила голову ему на плечо.

— Я старалась не терять надежды и в то же время боялась. Все эти месяцы я смотрела на него и думала, сколько же мучений ему еще предстоит вынести. И вот теперь он здоров.

Пол обнимал жену, стараясь не вспоминать сделанной доктором Гирином оговорки.

Глава седьмая

Уилл постепенно возвращался к нормальной жизни. Окрепнув, он начал ходить в школу и теперь доучивался последние дни перед летними каникулами. Руфь вышла на работу. Глядя на запруженные городские улицы, на цветы в городском саду, которые она заметила будто впервые, Руфь вдруг ясно осознала, насколько ограниченным стало ее существование.

Пока Уилл здоров, можно строить планы на будущее. Но она все равно будет внимательно наблюдать за ним, беспокоиться о нем каждую секунду.

Когда она спросила сына, какой подарок он хотел бы получить на пятнадцатилетие, мальчик заявил не раздумывая:

— Хочу поехать в Дом Картеров. Мы там сто лет не были.

— Уилл. Я… я не могу.

— Почему?

— Потому что с тех пор… с тех пор как…

— Погибла Джози.

— Да. Там я вижу… ее всюду.

— Джози, мама, — неожиданно взорвался Уилл. — Ее зовут Джози. Джозефина. Почему ты никогда не говоришь о ней? Поэтому папа и ушел. Он не мог смотреть, какты делаешь вид, будто ее никогда не существовало. Ведь мы все думаем о ней каждый день, и скучаем, и мечтаем о том, чтобы она снова была с нами, и… и… — Уилл заплакал. Из его тощей груди вырывались пронзительные всхлипы.

— Да. Я…

— Джози утонула, погибла, и мы теперь не такие, как раньше. — Он уже рыдал навзрыд.

— Наверно… — Руфь помедлила, тщательно подбирая нужные слова. — Наверно, я считала, что, если мы станем жить, как прежде, это будет означать, что мы оказались сильнее обрушившейся на нас беды.

— Но, мама, я хочу говорить о Джози. И о папе, о том, что он оставил нас, и… — Он прижался лбом к стене. — Я даже ходил пить колу с этим придурочным ухажером Джози, лишь бы поговорить о ней.

— С Робом Фаулером?

— С Робом, Бобом, какая разница. — Уилл укоризненно посмотрел на мать. — Главное, что он меня слушал.

Спустя две недели после начала летних каникул Руфь вернулась домой с работы и застала на кухне вместе с Уиллом его приятеля Эда Стайна.

— Здравствуйте, миссис Коннелли, — поздоровался Эд.

— Привет. Как родители?

— Отлично. — Он взглянул на Уилла. — Кстати, мы завтра уезжаем в Мэн, и родители спрашивают, не отпустите ли вы с нами Уилла.

— Это исключено, — отрезала Руфь.

— Почему? — спросил Уилл.

— Почему вы его не отпускаете, миссис Коннелли? — Эд был вежлив, но настойчив.

— Эд, Уилл недавно перенес тяжелую болезнь. Ему нельзя переутомляться.

— Но в Суитхарборе он только сил наберется, вы не согласны, миссис Коннелли? Ни тебе уроков, ни школы, ни всяких придурков на улицах. Чистый воздух.

— Это подготовленная речь или экспромт? — рассмеялась Руфь. — Хотя в чем-то ты прав.

— Я все равно поеду. — Уилл вышел прочь из кухни.

Эд последовал за другом, но в дверях обернулся и сказал с улыбкой:

— Не волнуйтесь, миссис Коннелли. Вечером мама вам позвонит.

— Мне все-таки непонятно, Руфь, что означает это письмо из Федеральной комиссии по торговле. — Джейк Филлипсон подался вперед.

Обладатель густой седой шевелюры и маленьких черных глазок, он был больше похож на белого медведя, чем на президента крупной корпорации.

— Что вам непонятно?

За его спиной она видела изнывающий от летнего зноя город. Раскаленный воздух словно бы сиял в солнечных лучах, многократно отраженных зеркальными стенами высившихся вокруг зданий. Руфь подумала об Уилле. Хорошо, что он сейчас в Суитхарборе, вдали от духоты большого города.

— Какова его законная сила? Что, если в Вашингтоне передумают?

— Джейк, это своего рода разрешение со стороны Федеральной комиссии, знак того, что они дают вам зеленый свет, не вынося вопрос на официальное рассмотрение. Можете спокойно приобретать то, что собирались приобрести.

— И все-таки я не уверен, — не унимался Филлипсон. — В конце концов, это всего лишь письмо.

— Безусловно, — кивнула Руфь. — Но согласно определению Федерального апелляционного суда подобные письма имеют силу закона.

— Ну хорошо. Только я хочу иметь письмо и лично от вас, Руфь, подтверждающее, что с вашей точки зрения у нас есть все законные основания на данное приобретение.

— Отправлю после обеда с «Федерал экспресс», — пообещала она.

Они находились на двенадцатом этаже, но даже через закрытые окна в кабинет доносился уличный шум — полицейские сирены, настойчивые, раздраженные гудки автомобилей. У нее на лбу выступила испарина. Она провела пальцами по волосам и улыбнулась Филлипсону:

— Все пройдет гладко, Джейк. Не волнуйтесь.

— Да я пытаюсь. — Филлипсон встал из-за стола. — Кстати, как ваш мальчик?

Ее лицо озарила улыбка.

— Болезнь отступила. Он чувствует себя настолько хорошо, что я отпустила его на лето в Мэн. — Она глянула на часы. — На День Труда я и сама туда поеду. У него будет день рождения. Пятнадцать лет.

Спустя месяц после отъезда Уилла в Мэн, Руфи на работу позвонила Кармела Стайн, мать Эда.

— Вы только не волнуйтесь. Уилл недавно немного температурил.

— О нет! — простонала Руфь. — Прошу тебя, Господи… — У нее потемнело в глазах.

— Мы возили его в больницу в Хартсфилд, но врачи не нашли ничего настораживающего. Пол сказал…

— Пол?

— Он приезжал. Он сказал…

— Пол гостил у вас?

— Да, приезжал пару раз навестить Уилла.

Руфь промолчала.

— Как бы то ни было, — успокаивала ее Кармела, — теперь уже все позади. Пол сказал, чтобы я вас не волновала, но я все-таки решила поставить вас в известность.

— Я попрошу его лечащего врача созвониться с Хартсфилдом, — сказала Руфь, стараясь не впасть в панику.

Она столько всего читала про болезнь Уилла, но сейчас ничего не могла вспомнить. Температура — это признак? Да любая мелочь — признак, если ребенок болен. Но ведь Уилл не болен. Его вылечили.

— Ест он хорошо, — продолжала Кармела, — бегает всюду с Эдом, как и полагается нормальному ребенку. Я не стала бы вам звонить, если бы не знала о его болезни.

Руфь затошнило.

— Спасибо, Кармела. Я еще свяжусь с вами.

Только не это. Прошу тебя, Господи!

Она позвонила в больницу в Бостоне, позвонила домой Полу, провела встречу с одним клиентом, с другим пообедала, а после обеда пошла на совещание компаньонов. Она что-то записывала, формулировала какие-то аргументы, но думала только об Уилле. В конце концов она сняла трубку и позвонила Линде Петьевич.

— Скорее всего, ничего страшного, — рассудила Линда. — Я, конечно, не врач, но температура могла подняться просто оттого, что он перегрелся на солнце.

— Наверно, вы правы.

— Я посоветовала бы вам не волноваться, но вы ведь все равно не успокоитесь, что бы я ни сказала. Такая уж у нас, у родителей, судьба. Всю жизнь волнуемся. Даже когда дети здоровы. Да вы и сами знаете.

— Это плата за право называться родителем, — сказала Руфь. — Я никогда прежде об этом не задумывалась. Но да, мы платим за то, что породили жизнь.

Она вспомнила прошлое лето в Мэне. Если бы только можно было вернуть то счастливое время, до шторма. Если бы только…

Волны поглотили ее. Она пыталась вырваться из их объятий, но не могла пошевелиться. Вода безжалостным блеском резала глаза. Руфь с ужасом смотрела, как она захлестывает ее колени, поднимается к поясу, к горлу. Одна зеленая махина с ревом отделилась от остальных, обрушилась на нее и накрыла с головой.

Она пробудилась в холодном поту, погребенная под смятыми простынями. Паника не рассеялась, даже когда она зажгла свет, прошла на кухню налить стакан воды и взяла книгу.

Бесполезно и бессмысленно пытаться воссоздать прошлое. Ничто не вернет им того сияющего лета, столь внезапно окончившегося. Тогда она не ценила щедрости жизни. Сидя за кухонным столом, Руфь поежилась, хотя в нагревшейся за день квартире было жарко. Из всего богатства, которое у нее когда-то было, остался только Уилл.

Она быстро оделась, побросала в сумку кое-какие вещи, нашла ключи. На улице было почти прохладно.

До автострады она добралась быстро. Машин на ней практически не было. Она остановилась позавтракать в Суитхарборе. Прошлое преследовало ее. Всюду ощущалось присутствие Джози, словно вплетенной в антураж Главной улицы. Вот пирожковая, где они ели пончики, а вот здесь на тротуаре ее дочь споткнулась и подвернула ногу; в том магазинчике дети каждый год на Рождество покупали игрушки, которые вешали на срубленную в лесу елку. Возвращение оказалось менее тяжелым, чем она ожидала. Время загладило рубцы, оставленные в душе невосполнимой утратой.

Выйдя на набережную, где у причалов на волнах покачивались суда для ловли омаров, она засмотрелась на витрину лавки, в которой были выставлены батики, резные деревянные миски и рамки для фотографий.

— Миссис Коннелли? — окликнул ее приятный мужской голос.

Руфь обернулась и увидела высокого бородатого мужчину в джинсах и джинсовой рубашке с засученными рукавами.

— Меня зовут Сэм Хекст.

Руфь пожала протянутую руку.

— Вы племянник Дитера?

— Да. Вы здесь всей семьей?

Откуда ему знать, что Пол от нее ушел.

— Я приехала навестить сына. Он гостит здесь у друзей.

— Значит, вы остановились не в Доме Картеров?

— Нет. — Руфь сдавленно сглотнула. — Джози… моя дочь… она утонула прошлым летом. Вы, наверно, слышали. Наш дом слишком… Я не могу там находиться.

Он глянул на нее и показал на «Кэбот инн» на другой стороне улицы:

— Не желаете… Располагаете временем, чтобы выпить чашечку кофе?

— С удовольствием.

В кафе при гостинице они заняли столик у окна с видом на Олд-Порт-стрит. Подошла официантка. Сэм заказал кофе, Руфь — завтрак.

— Значит, говорите, к сыну приехали?

Она уткнулась взглядом в тарелку:

— Он недавно перенес тяжелую болезнь. Лейкемию.

— Мне очень жаль. Я не знал.

— Откуда ж вам было знать?

— Ну, здесь обычно друг про друга все всё знают. Ему уже лучше?

— Сейчас — да. Надеемся, что он излечился.

— Но вы не стали открывать Дом Картеров?

— Нет. Я… Слишком много призраков. Слишком много воспоминаний.

— О Джозефине?

— О… счастье.

— Миссис Коннелли. Руфь. Если воспоминания — это все, что у вас осталось, вы должны радоваться им. — Взгляд его темных глаз обволакивал ее словно черная патока. — Возвращайтесь в свой дом. Я уверен, о дочери у вас только хорошие воспоминания.

— Да, — кивнула Руфь. — В основном. — Она глубоко вздохнула. — В то последнее лето она была чем-то озабочена. Озлобилась против меня. И самое ужасное, что мы так и не успели объясниться.

— А вы старайтесь думать только о хорошем. Например, о том, что она была потрясающе талантливой художницей.

— Да.

— И обладала сильным характером. — Сэм улыбнулся.

— Что верно, то верно.

— Но в душе у нее жила печаль.

— Иногда мне кажется, я вообще не знала ее, — призналась Руфь. — Что же все-таки ее тревожило? Может, у вас есть какие-то предположения?

— Я пришел к выводу — хотя, безусловно, это не открытие, и к тому же я не специалист в этой области, — что творческие личности рождаются с более тонкой кожей, чем остальные люди. Они все чувствуют острее и оттого больше страдают. Больше боятся. Зато они доставляют людям больше радости.

— Радости?

— Да. И в великом, и в малом. Кто чем занимается.

— Вы тоже творческий человек?

— Я — хороший ремесленник, не более того. А Джозефина имела задатки настоящего творца.

Руфь глянула на оживленную улицу.

— Значит, ее смерть тем более напрасна.

— Ничто не бывает напрасным. Никогда не знаешь, что в конечном итоге принесут испытания. Мой дядя принес с войны одну песню. Там есть такие слова: «Пройди свой путь до конца». Это мы и должны делать. Идти до конца.

— Тут я, пожалуй, с вами не соглашусь.

— А что еще остается?

— Если бы мой сын умер от лейкемии, я бы уж точно покончила с собой.

Произнесенные над тарелкой жареной ветчины с кленовым сиропом, эти слова прозвучали излишне драматично.

— Да, для вас это означало бы конец всего, — спокойно заключил Сэм.

— По-вашему, это проявление слабости?

— Как сказать. — Он посмотрел на улицу и вновь перевел взгляд на Руфь. — Ваш сын выздоровел?

— Да.

— Окончательно?

Она криво усмехнулась:

— Насколько от такой болезни можно окончательно выздороветь.

— Замечательно. Рад это слышать.

По пути к коттеджу Стайнов Руфь миновала поворот к Дому Картеров. Вдоль бегущей по лугу песчаной дороги кивали головками полевые цветы, в просветах между деревьями сияло желтое, как сливочное масло, солнце. Поедет ли она когда-нибудь по этой дороге? Может быть. Но не сейчас.

Кармела Стайн и мальчики сидели на крыльце. У их ног, высунув от жары языки, лежали несколько собак. Оба в широких шортах и мокасинах, подростки казались совсем мальчишками, такими по-детски беспечными, что Руфь не выдержала и громко рассмеялась.

Она выбралась из машины и побежала к ним.

— Мама! — Уилл вскочил на ноги и запрыгал на месте.

— Что ж вы не позвонили? — мягко укорила ее Кармела.

— Я и сама не знала, что поеду. Просто ночью проснулась от беспокойства, но теперь вижу, что напрасно волновалась. Уилл выглядит замечательно!

За несколько недель у моря бледное лицо Уилла покрылось легким загаром. Он немного поправился, поскольку снова мог нормально есть.

— Мам, посмотри-ка сюда. — Уилл снял бейсболку, обнажив голову, покрытую светлым пушком.

— И что теперь?

— Думаешь, лучше сбрить?

— Это тебе решать, милый.

— Вообще-то, мне понравилось ходить лысым, — серьезно сказал он. — Тем более что все думают, будто я специально побрился, понимаешь?

— Не спорю, с голым черепом ты смотрелся эффектно.

— И потом, серьга в ухе… С волосами она не так заметна.

— Ходи так, как тебе удобно, — посоветовал Эд.

— Классно, — воскликнул Уилл, довольный тем, что наконец-то, впервые за много месяцев, у него появился выбор. — Мам, нам надо в яхт-клуб. Увидимся позже, ладно?

— Уилл, вообще-то я хотела забрать тебя в город.

— Что? Прямо сейчас? Я еще не хочу домой.

— Но ведь у тебя была температура, — напомнила ему Руфь.

— В тот день у всех температура поднялась, — сказала Кармела. — Стояла жуткая жара. Градусов сорок, не меньше. Даже Эд и тот затемпературил.

— Правда, миссис Коннелли. Весь потом изошел. Думал, расплавлюсь и превращусь в лужу. — Эд глянул на друга. — Уилла лучше оставить здесь, чтобы я мог присматривать за ним.

— О да, — поддержал друга Уилл. — В один прекрасный день из него получится прекрасная мамаша.

— Пошел ты, — огрызнулся Эд.

— И все же, по-моему, тебе лучше вернуться домой, — не уступала Руфь. — Да и лето кончается.

— Тем более жестоко забирать меня раньше времени. И потом, у меня ведь скоро день рождения. Ты обещала, что я справлю его здесь. И согласись, выгляжу я здорово, разве нет? Мне здесь лучше.

Руфь подняла руки, давая понять, что сдается.

— Ну хорошо, хорошо. Вы меня убедили.

— Наша взяла! — Мальчики звучно хлопнули друг друга по ладони.

Глава восьмая

На день рождения Уилла Руфь снова приехала в Мэн. Рано утром она выскользнула из дома Стайнов. Небо затянули серые облака. В просветы между деревьями ей было видно море, тоже серое и блестящее, как расплавленный свинец. Шагая по знакомым дорожкам, Руфь с трудом верила, что с прошлого дня рождения Уилла минул уже целый год. И со дня гибели Джози тоже. Отныне до конца жизни оба эти события будут для них неразрывно связаны. По тропинке за Домом Картера Руфь поднялась на мыс Калеба и села на тиковую скамейку Джози. Она провела рукой по вырезанному на спинке сердцу, потрогала металлическую табличку с именем дочери и датами рождения и смерти. Медная табличка успела окислиться, покрыться зеленым налетом. ДЖОЗЕФИНА КАРТЕР КОННЕЛЛИ. Руфь сидела и смотрела на искрящийся залив. Природа представала перед ней во всей своей красе. В выемке валуна цвел миниатюрный сад. Руфь думала, что ей будет неуютно здесь, но, как ни странно, испытывала только умиротворение.

Стайны устроили обед в честь именинника, а вечером состоялся ужин в яхт-клубе.

За тортом Уилл наклонился к матери и сказал тихо:

— Спасибо, что приехала, мама.

— А ты думал, я пропущу твой день рождения?

— Но ведь это не только мой день рождения. Это и день…

— Гибели Джози, — завершила фразу Руфь.

Мальчик, опустив взгляд в тарелку, ковырял вилкой торт.

— Я весь день думаю о ней.

— Я тоже, — со вздохом призналась Руфь. — Джози — частичка нас. Она навсегда останется с нами. Мне потребовалось слишком много времени, чтобы принять то, что ты сказал тогда. Мы должны помнить Джози. Она имеет на это полное право.

Начался учебный год. Уилл много занимался, стараясь наверстать упущенное за время болезни, и исправно ходил на репетиции ансамбля.

— Мы же готовим программу, — объяснил он, когда Руфь попросила его не переутомляться. — Отец Стью договорился, чтобы мы выступили…

— В клубе «Кивание»?

— Да. Концерт через неделю после Дня Благодарения. Люди заплатят деньги, чтобы нас послушать.

— А мне можно прийти?

Мальчик вздохнул:

— Ну, вообще-то… там будет только молодежь.

— Большое спасибо, Уильям. И каков же средний возраст завсегдатаев «Кивание»?

— Концерт будет для детей-инвалидов, а не для взрослых. И потом, мы все равно будем играть не твою музыку.

— Почему ты решил, что это не моя музыка?

Уилл закатил глаза:

— Ну хорошо, приходи, если так хочешь. Мама Эда тоже придет. Только очень прошу тебя, не делай ничего такого, что повредит моей репутации!

— Например? Боишься, что я станцую голой на столе?

— Нет… ну там поцелуешь меня или еще какую глупость сморозишь.

Однажды в октябре Руфь разбудил посреди ночи какой-то шум. Еще окончательно не проснувшись, она лежала под одеялом и слушала, как Уилл давится рвотой в ванной. Осознав наконец, что происходит, она вскочила, накинула халат и вышла в коридор. Уилл оставил дверь в ванную открытой, и ей было видно, что он склонился над раковиной.

— Что случилось? — спросила Руфь.

Сердце бешено колотилось — к ней возвратился прежний страх. Уилл махнул рукой, отсылая мать прочь, но она осталась стоять. Наконец он ополоснул рот и умылся.

— Что случилось? — повторила свой вопрос Руфь.

— Ничего страшного, мам. — Мальчик смущенно улыбнулся. — После школы мы с ребятами перекусили картошкой фри с колой. Наверно, неудачное сочетание.

— Ты уверен, что это — единственная причина?

— Конечно. — Уилл передернул плечами.

Утром он чувствовал себя хорошо. Его внешний вид не вызывал опасений, с лица еще не сошел летний загар. Она убеждала себя, что ее тревоги беспочвенны. Детей часто тошнит, особенно после дешевого общепита. Беспокоиться не о чем.

За две недели до Дня Благодарения, вернувшись с работы, она увидела, что Уилл спит на диване в гостиной, а рядом сидит Эд и без звука смотрит телевизор.

— Что случилось, Эд? — Руфь кинула сумку на стол и позвала его на кухню.

— Я проводил его, миссис Коннелли.

— Почему? Что произошло? — встревожилась Руфь.

— Его тошнило после обеда.

— Эд…

— Не волнуйтесь, миссис Коннелли. За обедом мы объелись рыбы. Кроме Уилла, еще двоих вывернуло. Я взял такси и отвез его домой только потому, что когда-то он перенес болезнь.

— Спасибо, Эд. Ты молодчина.

— Уилл тоже.

— Я знаю.

Проводив Эда, Руфь прошла в гостиную и внимательно посмотрела на спящего сына. Но сколько она ни вглядывалась, следов болезни не различала. Немного бледный, но не более того.

В День Благодарения Уилл пожаловался на боль в ухе. Его лицо побледнело, от загара не осталось и следа. Руфь настойчиво расспросила сына о самочувствии, и он признался, что в последнее время ему нездоровится, а пару раз его даже рвало.

— Почему же ты это скрывал? — Она пыталась унять тревогу. — Надо было сразу сказать.

— Да со мной все в порядке. Просто ухо заболело.

— Выпей пока болеутоляющее.

Полу, приехавшему на ужин, она про больное ухо не сказала. Но, наблюдая, как Уилл без аппетита поглощает запеченный в патоке сладкий картофель, жареный картофель с луком и зеленую фасоль в чесночном соусе, Руфь поняла, что надо посмотреть правде в глаза.

Пол принялся складывать грязные тарелки в посудомоечную машину, а она отправилась в комнату сына. Уилл лежал на кровати.

— Покажи руки, — велела она. — Теперь ноги.

На локтевых и коленных сгибах лиловели синяки. Глядя в лицо матери, мальчик произнес обреченно:

— Болезнь вернулась, да?

— Не говори глупостей, — сказала Руфь. — Выводы будем делать после обследования.

— Вернулась. — Уилл отвернулся к стене.

— Это может быть что угодно. Лечение… химия… подточила твой организм.

— Летом я был совсем здоров.

— И скоро опять будешь здоров.

— Да, конечно, — уныло промолвил Уилл.

Даже если болезнь вернулась, думала Руфь, если клетки-мутанты вновь терзают организм моего мальчика, выход все равно есть. Радиотерапия. Трансплантация костного мозга. У нас остался выбор. Остались шансы.

— Врачи тебя посмотрят. — Она села на кровать и прижала голову сына к своей груди. — Я люблю тебя, Уилл. Ты ведь это знаешь, да?

Мальчик кивнул.

— Но я больше не выдержу, мам. Честно. На повторное лечение я не соглашусь. Иглы. Боль во всем теле. Постоянная тошнота. И все зря.

Руфь обняла сына за плечи.

— Ты не прав. Жить хорошо, Уилл. В жизнь нужно верить.

— Если я опять заболел, лучше умереть.

— Не смей так говорить! Не смей, Уильям. Ты будешь жить. Мы ведь еще даже не знаем, что с тобой.

— Разве? — Он посмотрел ей в лицо. Однако в глазах его ничего нельзя было прочесть.

Они ждали в маленькой комнате с низким потолком. Это была не та комната, где они встречались с врачами раньше. Руфь решила, что, возможно, смена помещения не случайна. Наверное, их хотят оградить от тягостных воспоминаний. Здесь стояли два кресла, между креслами — квадратный деревянный столик. Напротив — узкий бежевый диванчик. На стене над ним висела картина с видом заснеженных гор.

Вошли доктор Колдбек и доктор Гирин. Оба подавленные.

— Профессор Коннелли. Миссис Коннелли. — Врачи пожали им руки, сели и раскрыли папки.

— Мы глубоко разочарованы, — начал доктор Колдбек. — После столь скорой ремиссии мы надеялись на более позитивные результаты.

— Вы слишком рано прекратили лечение? — прямо спросила Руфь.

— Не думаю. Кровь у него была чистая, болезнь ушла. Зачем же пичкать здоровый организм высокими дозами сильных препаратов?

— Каковы его шансы? — осведомился Пол. — В прошлый раз вы говорили, что восемьдесят процентов больных с его диагнозом выздоравливают. Каков процент выздоравливающих при рецидиве?

— Несколько меньше восьмидесяти, скрывать не буду, — ответил Гирин. — И как вы знаете, пробы крови, которые мы взяли у вас обоих и у брата профессора Коннелли, не соответствуют структуре крови Уилла, следовательно, трансплантация вашего костного мозга исключается. Однако мы надеемся найти действенный способ лечения.

— На что мне надеяться? — сказала Руфь. — И что более важно, на что надеяться ему? Он уже столько вытерпел, и все напрасно.

— Не напрасно, — возразил Колдбек. — Вы должны нам верить. Поскольку болезнь Уилла оказалась устойчивой к стандартным препаратам, мы намерены применять химиотерапию в сочетании с радиотерапией. Радиотерапия не столь болезненна, как химия, но побочные эффекты те же.

Руфь вцепилась в подлокотники. Если и у нее сердце разрывается, то каково же Уиллу?

— Мы ведь правильно поступаем, да? — спросила она, внезапно засомневавшись, правильно ли они поступают.

— Продление жизни — наш долг, — сказал Колдбек.

— Любой ценой?

— Когда кто-то из выздоровевших пациентов приходит к нам, — заговорил Гирин, — как, например, Ричард, заглянувший на прошлой неделе сообщить о своем предстоящем браке, у меня исчезают всякие сомнения в нашей правоте. И как ни трудно в это поверить, число выздоравливающих постоянно растет. Мы всегда можем показать на них и сказать: пусть лечение — тяжкий процесс, но оно дает результаты.

Спустя пять дней Уилл получил первую дозу облучения. Полумрак и громоздкие очертания оборудования создавали в комнате зловещую атмосферу, которую еще более усугубляла тишина. Пока Уилла укладывали на покрытый пластиком стол, Руфь держала сына за руку, но потом, когда его, как мумию, начали заворачивать в простыни, она отступила. Уилла обложили свинцовыми щитами, чтобы его ослабленный организм не подвергся лишнему облучению. Даже лицо закрыли.

Стол задвинули в темную полость аппарата. О Уильям… О чем он думает, один, в этом стальном бункере?

Поскольку иммунитет у Уилла был крайне ослаблен, ему пришлось провести в больнице две недели. Из-за панической боязни игл каждый укол превращался для него в настоящую пытку. Стоя и наблюдая, как медсестры вонзают иглы в тело ее сына, Руфь мучилась не меньше Уилла. Это же тело моего любимого мальчика, хотелось кричать ей. Оставьте его в покое. Терзайте лучше меня.

— Почему его держат вместе с другими детьми? — с вызовом спросила она дежурную медсестру. — Он восприимчив к инфекции. Его следует изолировать.

— Миссис Коннелли, мне кажется, вы не вправе…

Она стукнула кулаком по столу:

— Мой мальчик нуждается в особом уходе. Все должно быть сделано для его выздоровления.

— Это не в правилах нашей больницы.

— В таком случае я буду вынуждена обратиться к администратору.

— Он скажет вам то же самое, миссис Коннелли.

— Что ж… — Руфь побарабанила пальцами по столу и пошла прочь.

Она понимала, что ведет себя отвратительно, но прошлый раз она поверила врачам, а они не оправдали ее надежд.

Из коридора она заглянула в палату Уилла. Заметив мать, мальчик махнул ей рукой, предлагая войти.

— Я, пожалуй, воздержусь, — сказала она.

— Почему?

— Боюсь, притащу тебе инфекцию.

— Знаешь что, мам?

— Да?

— Ты говоришь так, будто уже все потеряно.

— Скоро Рождество, — сказала Руфь. — У тебя есть какие-нибудь пожелания?

— Много. А точнее, одно. Но ты не согласишься.

— Давай выкладывай.

На щеках Уилла выступил слабый румянец:

— Я хочу поехать в Дом Картеров.

— Я знаю, но…

Мальчик отвернулся, и у нее защемило сердце при виде его редеющих волос, под которыми лоснился гладкий череп.

— Смешно, правда? — тихо, почти шепотом, проговорил он. — А ведь я слышал, как ты сказала доктору Гирину, будто ради моего спасения готова на все.

— В это время года там очень холодно.

— Коттедж отапливается, да и камин можно разжечь. Под крыльцом и в сарае куча дров.

— Дай мне подумать, хорошо?

Но чем дольше Руфь размышляла, тем больше убеждалась, что еще не готова вернуться в Дом Картеров. Она стала искать компромисс. Решение созрело на следующий день.

— Скажем так, мы поедем на Рождество в Суитхарбор, но остановимся не в нашем доме.

Взгляд Уилла потух.

— Тогда зачем вообще ехать.

— Давай снимем номер в «Кэбот инн»?

— В гостинице? На Рождество? Нет уж, спасибо. — Он устремил взгляд на стену за ее спиной. — Это будет не то.

— Уильям… — Руфь ласково погладила сына по голове. — Я хочу, чтобы ты был счастлив, честно. И я знаю, как тебе хочется поехать в Дом Картеров, но я пока еще не готова. — Она прижала палец к губам. — Летом, когда я навещала тебя, мне казалось, что я уже могу, но теперь, когда дошло до дела, я вынуждена признать, что это пока выше моих сил.

Огромные глаза Уилла горели. Он смиренно вздохнул, пошевелил губами.

— Ладно, гостиница тоже неплохо. В Доме Картеров было бы лучше, но и так ничего.

— Значит, я звоню?

Когда она положила трубку, Уилл спросил:

— А папа поедет?

— Если захочет, — беспечным тоном ответила она. — Я не возражаю.

Он теперь почти не видел ее. Они встречались в больничном коридоре, сталкивались на автостоянке, но только и всего. Нет, они не избегали друг друга, просто так получалось. И если она смотрела в его сторону, Пол даже не был уверен, что она его заметила. Собравшись с духом, он позвонил ей:

— Может, мне приехать, помочь тебе?

— Как знаешь. Думаю, Уилл будет рад.

— Ты мне тоже не безразлична, Руфь, — тихо сказал он.

— Спасибо, Пол. — Ее тон смягчился.

— Уилл говорил, вы на Рождество собираетесь в Мэн. И остановитесь в «Кэбот инн».

— Так и есть. — Она помедлила и добавила нехотя: — Послушай, Пол, не знаю, нужно ли это, но Уилл хочет, чтобы ты поехал с нами.

— Теплое приглашение, ничего не скажешь. Умеешь ты осчастливить человека.

— Человека, который нас бросил.

— Руфь… Я очень жалею о своем поступке. — Он был почти уверен, что не кривит душой. — Ты по-прежнему единственная женщина, с которой я хотел бы жить.

— Раньше надо было думать.

И я очень жалею, что мы не вместе преодолеваем трудности, не вместе переживаем общую боль, хотел сказать Пол, но промолчал. Он вынужден был мириться с ее враждебностью. Сейчас главное — Уилл. А не она и не он сам.

— Почему ты отказываешься от моей помощи?

— А ты ее и не предлагал.

— Теперь предлагаю.

Она вздохнула:

— Поехали с нами на Рождество в Мэн.

Глава девятая

Пол заехал за ними, и они покатили в Брансуик, почти не разговаривая в дороге. В Портленде они сделали остановку и выпили кофе, стоя рядом с машиной и ежась от холода.

Когда они двинулись дальше на север, их обступила суровая зима, обычная для штата Мэн. В какую сторону ни посмотри, везде висят тяжелые свинцовые облака. Вечнозеленые деревья у дороги отливают чернотой, ветви прогнулись под тяжестью снега.

Последний отрезок пути Пол провел на заднем сиденье рядом с Уиллом. Оба спали — во всяком случае, так казалось Руфи, когда она смотрела на них в зеркало заднего обзора. Но на подъезде к Суитхарбору Уилл встрепенулся и сел прямо. Руфь свернула с шоссе и запетляла по узким улочкам.

— Давай остановимся у Дома Картеров. Пожалуйста, — попросил мальчик, когда они миновали заснеженный поворот к дому Хекстов.

— Хорошая мысль, — поддержал сына Пол. — Заодно проверим, все ли там в порядке.

— Только снаружи посмотрим, открывать не будем, — дрогнувшим голосом сказала Руфь.

Дорога к дому была заметена снегом, и машина с трудом пробиралась по ведущей к коттеджу просеке. Наконец они выехали из-за деревьев.

— Вы только взгляните! — выдохнул Уилл.

Дом и сарай сияли в зареве угасающего зимнего дня. Низкое солнце казалось присыпанным толстым слоем ледяного порошка. Луг застелен бледно-голубым покрывалом, а за ним высятся холодные и черные остроконечные ели.

Уильям стиснул плечо матери.

— Красиво как. Можно я выйду?

— Если хочешь, — разрешила Руфь. — Только смотри…

Но мальчик уже распахнул дверцу и выпрыгнул в снег. Руфь с Полом наблюдали, как он, спотыкаясь и оступаясь, ковыляет к дому, то и дело вскрикивая от радости.

— Завтра весь будет в синяках, будет стонать от боли в мышцах. Но ничего страшного. Я так рада, что ему хорошо.

— В этой шерстяной шапочке он похож на маленького помощника Санта-Клауса. Откуда она у него?

— Какая-то девочка из школы связала. — Руфь поднесла руку к лицу. В горле засаднило.

Словно угадав ее мысли, Пол сказал:

— Давай не будем думать о будущем.

— Я так боюсь, что он не поправится, — тихо призналась Руфь.

Перед ними словно стояло полотно Эндрю Уайета — белый снег, мальчик, чуть дальше дом с темными ставнями, за которыми прячутся привидения и увядшие воспоминания.

— Давай хотя бы получше проведем ближайшие несколько дней. Устроим для Уилла настоящий праздник.

— Давай.

На следующее утро Руфь и Уилл вышли на Олд-Порт-стрит и побрели вдоль берега. День выдался серый, небо было затянуто тучами, но ледяной ветер, дувший в лицо, бодрил Руфь. Она постепенно успокаивалась.

За ночь похолодало. Волны с силой ударялись о сваи пристани, обрушивались на каменистый берег и рассыпались облаками брызг. Чайки кружили в фарватере рыболовецких судов, подбирая выпавшую из сетей рыбу и отчаянно сражаясь за добычу.

Руфь поежилась.

— На море даже смотреть холодно.

— Вода здесь всегда холодная, — сказал Уилл. Он держал руки в карманах, теплая шапка надвинута на уши. — Даже летом.

— Не хочешь зайти в «Донз донатс»? — предложила Руфь.

— Пошли.

Руфь принесла на столик у окна две чашки кофе и пончик.

— Жуй. Яблоко с корицей. Джози очень любила такие.

— Нет, мам, — возразил Уилл, — ей нравились другие.

— Нет, эти.

— Может, она их любила, когда ей было четырнадцать. А потом она полюбила шоколадные.

— Разве? — Руфь нахмурилась. — Ты ничего не путаешь?

Уилл едва заметно улыбнулся и протер запотевшее окно.

Через улицу и по карнизам домов были натянуты гирлянды, по краям тротуаров громоздились сугробы, из украшенных мишурой витрин улыбались пластмассовые Санта-Клаусы. В большом городе все это смотрелось бы убого, но здесь Руфь ничего другого не могла себе представить.

Когда они допили кофе, Уилл отправился в гостиницу, а Руфь зашла в магазин. Выбирая подарочную бумагу, она услышала, что кто-то к ней обращается.

— Миссис Хекст… Труди! — воскликнула Руфь. — Как ваши дела?

— Замечательно. — Гертруда Хекст внимательно изучала ее своими светлыми глазами. — А вы как, Руфь?

— Нормально, — кивнула она.

— Я так рада, что вы приехали сюда на Рождество. Дом Картеров опять ожил. Это просто здорово.

— Вообще-то, мы остановились в «Кэбот инн». Уилл очень хотел приехать, а я пока еще не готова войти в наш дом.

— Интересный компромисс. — На круглом лице Гертруды вдруг отразилась тревога. — Я слышала, Уильям не совсем здоров.

— Он серьезно болен. — Руфь попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась. — И очень счастлив, что мы привезли его сюда.

— Но ведь Рождество надо встречать дома. — Гертруда схватила Руфь за руку. — У меня идея. Приходите к нам на рождественский ужин?

Руфь покачала головой:

— Спасибо, но мы не можем обременять вас. И…

«К тому же мы вас едва знаем», — хотела добавить она, хотя они были знакомы всю жизнь.

— Чем больше народу, тем веселее. Так, кажется, говорят? Особенно на Рождество. Нам будет очень приятно.

Руфь вспомнила слова Джози: «Для тебя все местные жители — музейные экспонаты».

— Хорошо, — неожиданно согласилась она. — Спасибо, Труди. Я очень тронута.

Переходя дорогу, она размышляла об этом городке, который всегда играл такую важную роль в ее жизни. Руфь почти ничего не знала о живущих здесь людях. Да, она знакома с ними. Встречая кого-нибудь на улице, останавливается и болтает о том о сем. Покупает у них омаров и малину, увозит от них домой в город банки с домашними консервами. Но кто они, чем дышат, кто их предки, она понятия не имеет. Дачникам нет дела до местных жителей.

На Рождество они отправились к Хекстам. Дороги были завалены снегом, небо серое, деревья окутаны туманом. Они остановились у калитки перед большим, давно не подновлявшимся домом. Залаяли собаки. На снег упала полоса яркого желтого света, и они увидели в дверном проеме фигуру Дитера Хекста.

— С Рождеством вас! — радушно поприветствовал он гостей. Когда Руфь поднялась на крыльцо, он двумя руками взял ее ладонь. — Добро пожаловать.

— Спасибо за то, что вы нас пригласили.

— Мы вам очень рады. Труди просто счастлива.

Руфь прошла в тесную прихожую и оттуда услышала, как Дитер приветствует Пола с Уиллом. Она повесила пальто и пошла навстречу Гертруде, встречавшей гостей в цветастой шали на плечах. Просторная, отделанная деревом гостиная занимала весь первый этаж дома. Резные потолочные балки были выкрашены в зеленый и красный цвета. Одну стену целиком занимали книжные полки. На них стояли большой бумажный лебедь, расписанные вручную тарелки и вырезанные из дерева ангелочки. И куда ни кинь взгляд — свечи, свечи, свечи, десятки свеч. В простенке — елка, украшенная только маленькими свечками. В окно виднелся оголившийся сад, за ним голубело в свете зимнего дня заснеженное болото.

На диванах по обе стороны от пылающей печи сидели незнакомые ей люди: старушка, мужчина в скандинавском свитере, женщина, такая же круглолицая, как Труди. В комнате пахло горящим деревом, жарившимся мясом, вином, пряностями и воском.

— Какая красота! — тихо воскликнула Руфь. — Какое чудо!

Словно во сне увидела она исхудалое лицо Уилла, черты которого в свете свечей выглядели более плавными, увидела, как Пол здоровается с собравшимися.

— Потрясающе, — сказал он. — Всех вас с Рождеством.

Гостей представили друг другу. Они познакомились с матерью Дитера, сестрой Труди и ее мужем. По кругу пошли кружки с горячим пряным глинтвейном. Руфь проследовала за Труди на кухню — просторную и теплую, уставленную мебелью из некрашеной полированной сосны. На большом столе громоздились тарелки и кувшины, блюдо с сырами, кексы с изюмом и орехами, облитые шоколадом анисовые печенья-звездочки.

Гертруда принялась поднимать крышки с кастрюль и нюхать содержимое.

— Ммм, — удовлетворенно произнесла она. — Соус отличный. Попробуйте. — Она подала Руфь ложку.

— Что это?

— Для индейки. Вино, немного куантро, еще кое-что.

— Вкусно. — Руфь присела на краешек стола. — Спасибо, что пригласили нас. Вы так добры.

— Мы вам очень рады.

Какая она великодушная, думала Руфь. Она вспомнила, как Гертруда помогала им в скорбные дни после смерти Джози.

— А что с Уиллом? — спросила Труди.

Руфь обхватила себя за плечи.

— Лейкемия. — В теплой кухне страшное слово прозвучало особенно резко.

— О боже! Какой ужас.

— Мы думали, он выздоровел. Но болезнь вернулась.

— Бедный мальчик. По нему не скажешь, что он так тяжело болен. Вы, по всему видать, незаурядная женщина.

— Я? — Руфь грустно рассмеялась. — Не думаю.

— Незаурядная, — настаивала Труди. — Вырастили таких замечательных детей. Джози тоже была большая умница. Она многое унаследовала от вас. Я это часто замечала, когда она приходила к нам.

— Я уделяла ей мало внимания. Ей не хватало душевного тепла.

— Джози не была ничем обделена.

— Но она-то думала, что была. Мы все время спорили. Особенно в последнее лето, перед… перед несчастным случаем.

— Но это же абсолютно нормально. Джози взрослела. Она нашла свой путь, отличный от вашего. Только и всего.

Может, она права?

В кухне появился Пол с коробкой из супермаркета и поставил ее на стол. Руфь принялась извлекать из коробки вино, швейцарский шоколад, запеченный окорок, сыр «камамбер».

— Мне кажется, она меня ненавидела.

— Руфь, да разве можно такое говорить! — изумилась Труди, открывая духовку, чтобы проверить индейку. — Джозефина всегда говорила о вас с любовью.

— Да? — Как хотела бы она, чтобы это было так.

— Вот что я вам скажу. Хорошие дети бывают только у хороших родителей. Уж поверьте мне.

— Труди… — Руфь едва не заплакала.

Обернувшись, Гертруда увидела выложенные на стол продукты и от удивления всплеснула руками.

— А это что такое?

— Не могли же мы прийти с пустыми руками.

— Какие дорогие подарки. И так много. Сыр, вино… — Труди улыбнулась Руфи, ее широкое лицо раскраснелось. — Спасибо. — Она опять нагнулась к духовке. — По-моему, птичка шепчет, что ей пора на стол.

Индейка получилась сочная, клюквенно-апельсиновый соус — выше всяких похвал. Стол ломился от яств: горы теплого домашнего хлеба, пюре из сладкого картофеля с ореховой пастой, краснокочанная капуста с луком и яблоками, жареная картошка, домашняя колбаса.

Пол и свояк Дитера затеяли жаркий спор о политике США в Латинской Америке. Старая миссис Хекст вспоминала Суитхарбор своей молодости. Уилл с улыбкой наблюдал за всеми, но говорил мало. Вид у него был бледный.

После кофе за столом наступило затишье. Труди вышла на кухню и вскоре вернулась с подносом, на котором стояли бокалы и графин яичного ликера.

— Скоро начнем петь песни, — сказала она. — Но сначала каждый должен произнести тост. Я первая. За нашу общую семью. — Все подняли бокалы. — Как здорово, что сегодня мы вместе.

— За Рождество, — провозгласил Дитер.

— За друзей, — добавила сестра Труди.

— За музыку и смех, — произнес муж сестры Труди.

— За жареную индейку, — сказал Пол, похлопав себя по животу. Все зааплодировали.

Уилл приподнял бокал.

— За Джози. За мою сестру. — Он обвел собравшихся за столом горящим взглядом. — Жаль, что ее нет с нами.

Все подняли бокалы, чествуя Джози, а Руфь вдруг явственно ощутила, что ее дочь и впрямь находится рядом, вместе с ними. Она живо представила себе будущие рождественские ужины за большим семейным столом, словно наяву услышала, как кто-то за этим столом рассказывает историю жизни Джозефины Коннелли, утонувшей неподалеку от мыса Калеба. Джози станет еще одним семейным преданием Картеров — вечно юная, неувядающе прекрасная. Она займет свое место рядом со спившимся проповедником Дауни и увязнувшей в болоте прапрабабушкой Картер. Связь времен не прервется. Джози и через десятки лет после смерти будет оставаться частичкой этих мест.

Руфь перехватила взгляд сына и улыбнулась, задумавшись, что за семейства будут передавать из поколения в поколение историю про Джози. Точно не Картеры. И возможно, даже не Коннелли.

Уилл… мой мальчик, мой любимый сын.

Уилл чах на глазах. Перед Пасхой доктор Гирин пригласил Руфь к себе в кабинет. Она знала, что услышит.

— Последний анализ крови Уилла нас огорчил, — заговорил врач. Взгляд его карих глаз помрачнел. — Уже несколько недель улучшений не наблюдается. Скорее наоборот.

— И что это означает?

— Мы не теряем надежды. Трудно предвидеть, когда наступит перелом.

— А если перелома не наступит…

До этой минуты Руфь изо всех сил гнала от себя сомнения и страхи, но теперь всю ее, с ног до головы, охватило отчаяние. Она простонала:

— Он умирает, а я совсем ничем не могу ему помочь?

— Об этом еще рано говорить. Нет, об этом и думать-то еще рано. Поскольку ему нельзя пересадить костный мозг кого-то из родственников, будем искать донора на стороне.

— И это все равно ничего не даст.

— С чего это вы вдруг решили сдаться? — Гирин произнес это намеренно презрительным тоном. — Если вздумали заразить Уилла пессимизмом и увеличить его страдания, действуйте. Только в этом случае обращайтесь к другому специалисту…

— Что?

— Я не уверен, что смогу работать с человеком, зацикленным исключительно на собственных мыслях и чувствах.

Последовало молчание.

— Вы, конечно, правы, — наконец произнесла Руфь.

— Вот и хорошо. — Гирин печально улыбнулся. — В международной базе данных зарегистрированы три миллиона доноров. То есть вероятность найти человека с таким же типом ткани, как у Уилла, достаточно велика.

А Руфь тем временем думала о том, что у Уилла было бы гораздо больше шансов выздороветь, если бы была жива Джози. Костный мозг родной сестры почти наверняка бы подошел.

— А если не найдем донора, сколько еще он протянет?

— Не знаю. В этом случае решающий фактор — воля к жизни. Может, полгода, может, больше.

— То есть это конец?

Гирин помолчал, а потом медленно кивнул.

Спустя месяц Руфь стояла у койки сына. Уилл спал, лежа на спине; на руках его пестрели синяки. Какой же он худенький, думала она. Кожа да кости. Только лицо неестественно распухло от лекарств. Он почти покинул нас, почти ушел. Какое право я имею удерживать его? Ему на грудь падал солнечный луч. А ведь она едва заметила, что наступило лето.

Мальчик открыл глаза, с трудом улыбнулся.

— Привет,мам.

— Здравствуй, родной.

— Ответ отрицательный.

— Что ты имеешь в виду?

— Я знаю, чего ты ждешь.

— Я жду, что ты поправишься. Хочу…

— Знаю. Донора так и не нашли?

— Еще нет, дорогой.

— И не найдут.

— Нельзя же…

— А если даже и найдут, лечиться я больше не хочу.

— Ты уже это говорил.

— И буду говорить, пока ты мне не поверишь. Я уже не ребенок. Понимаю что к чему.

— Уилл, ты должен думать о будущем.

— Зачем? Будущее — не для меня.

— Не говори так.

— Но ведь это правда. Я уже налечился вдоволь. Устал. Отпусти меня. Не мучай.

— Об этом не может быть и речи, Уильям. Соберись с духом. Потерпи еще немного.

— Я устал и хочу только одного — поехать в Дом Картеров с вами обоими. С тобой и с папой. Я устал от больниц, от капельниц, от белых халатов. Это мое последнее лето.

— Не говори так! — вскричала Руфь. — Не смей.

Мальчик устало отвернулся.

Глава десятая

— Я еду туда, Пол. Открою дом, наведу порядок.

— А агентство разве не может этим заняться?

— Там нужно не только вытереть пыль и отпереть ставни. Надо устроить спальню для Уилла, подключить мой компьютер. Пожалуй, я отведу ему комнату рядом с той, где раньше был твой кабинет.

— Ему понравится. Там окна выходят на пруд.

— Еще надо нанять медсестру на случай, если вдруг… ему понадобится медицинская помощь. Перевезти вещи, которые он захочет забрать из квартиры.

— И долго вы намерены там оставаться?

— До конца, — прямо ответила она.

— Руфь… — Голос Пола задрожал. — Ты же не думаешь… Он ведь не умрет, нет? Вы же еще вернетесь сюда?

Помолчав, она ровным голосом произнесла:

— Я попрошу Дитера Хекста помочь передвинуть мебель. Ну, и если еще что-нибудь понадобится.

— Я поеду с вами… если ты позволишь.

— Уилл будет счастлив.

— А ты?

— И я.

В машине Руфь думала только об ожидавшей ее встрече с домом. Он пустовал почти два года. Хватит ли у нее духу потревожить поселившихся там призраков?

За Суитхарбором по сторонам дороги зеленели поля, усыпанные колокольчиками и маргаритками. Свернув к Дому Картеров, Руфь опустила стекло и сразу почувствовала запах океана. Потом она увидела залитый солнцем дом, как прежде терпеливо дожидавшийся ее приезда.

Руфь посидела в машине, вслушиваясь в долетавшие через луг вздохи моря. Она вспоминала лихорадочные дни после шторма, вспоминала, как обыскивала побережье, вспоминала мокрые соленые камни, запах водорослей и мучительные метания от надежды к отчаянию. В конце концов она вылезла из машины, медленно подошла к дому, поднялась на крыльцо, вставила ключ в замок, открыла дверь и переступила порог.

Она ожидала найти здесь затхлость, атмосферу заброшенности, может быть, скорби. А еще она боялась ощутить боль. Но испытала только глубокое умиротворение. Каждый запах, каждый звук были ей знакомы. Казалось, кто-то только что вышел из комнаты. В воздухе витает аромат кофе, подушки чуть примяты, словно на них недавно облокачивались. Мебель отполирована, и даже в вазе на сундуке стоят цветы фрезии. Сквозь жалюзи сочится дымчатый свет. Руфь бродила по пустым комнатам, чувствуя себя своей собственной тенью — бесплотной, бестелесной.

Ей не верилось, что она снова здесь. Гостиная ее встретила почти такой же, какой они покинули ее после трагедии. Пианино открыто, как будто кто-то собрался поиграть. Руфь нажала несколько клавиш. Как ни странно, инструмент не был расстроен. На подставке — ноты. «Мистер Тамбурин», старая песня Боба Дилана, которую она помнила еще со студенческих дней. «В то звенящее утро я пойду за тобой…»

Все здесь напоминало о Джози: китайская ваза с отколотым горлышком, пианино, на котором она любила играть, книги, которые она читала в то последнее лето, ее картина на стене в гостиной. Руфь думала, что воспоминания погрузят ее в тоску, но, к ее удивлению, этого не случилось. Время сделало свое дело.

Она вышла через заднюю стеклянную дверь. Ведущая на мыс тропинка заросла травой и почти исчезла под нападавшими сучьями. Руфь поднялась по ней туда, где деревья расступались. На фоне неба смутно вырисовывался силуэт острова Маунт-Дезерт. Она постояла на краю обрыва, глядя на простирающееся перед ней обманчиво безобидное море, потом села на скамью — на скамью Джози.

Руфь уже собралась идти обратно в дом, когда вдруг заметила в траве что-то блестящее. Сюда, наверно, приходили люди. Может, кто-то устроил здесь пикник, оставил мусор. Руфь подняла искрящуюся на солнце вещицу. Сережка.

— О боже! — воскликнула она. Сердце бешено заколотилось. — Джози!

Ответом ей был только плеск волн. Руфь села, разглядывая сережку. Серебро. Серебряный прямоугольник с крошечным медным сердечком в середине. Такие сережки были на Джози в день, когда она утонула.

Подумай хорошенько, приказала себе Руфь. Следуй логике. Эта сережка не может принадлежать Джози. Иначе она нашла бы ее еще прошлым летом. Должно быть, здесь недавно кто-то побывал — влюбленная парочка или какая-нибудь туристка — они и обронили эту сережку.

Едва она ступила в холл, зазвонил телефон.

— Миссис Коннелли? Это Белл Ди. Хотела узнать, все ли в порядке.

— Дом в отличном состоянии. Спасибо.

— Если понадобится помощь, звоните.

— Все в полном порядке. Я вам очень признательна за фрезии в гостиной. Моя дочь…

— С удовольствием приняла бы вашу благодарность, миссис Коннелли, но не могу. Нам приходится проявлять осмотрительность, и потому мы никогда не оставляем во вверенных нам домах цветы. Вдруг у кого-то из клиентов аллергия?

— Странно. Как же тогда они сюда попали?

— Не сомневаюсь, этому найдется простое объяснение, — сказала миссис Ди. — Ну, в общем, если что-то нужно, обращайтесь.

Белые цветочки казались такими хрупкими и их было так мало, что на всю большую гостиную их нежный аромат никак не мог распространиться. Руфь потрогала их головки и вновь услышала голос Джози: «Мои любимые цветы».

Вечер выдался прохладный. Она сидела на крыльце с бокалом вина и ножом для бумаги. Лучше поздно, чем никогда, думала Руфь, разрезая конверты, посланные почти два года назад. «Глубоко сочувствуем». «Такая милая девочка». «Вы, должно быть, вне себя от горя». «Мы хорошо знали ее». Джози открывалась перед ней, как бутон в лучах солнца. Ее дочь дружила со многими людьми, которых сама она ни разу в жизни не встречала. «Нам ее очень не хватает». «С ее появлением в нашем доме становилось светлее». «Такой талант». В Джози, ее дочери, другие люди видели личность, неповторимую индивидуальность. Руфь отерла глаза.

Из одного конверта она извлекла лист плотного картона. Это оказался угольный рисунок: девушка, склоненная головка, в руке — то ли цветок, то ли кисть, непонятно. Руфь судорожно вздохнула.

Поворот головы, форма полускрытого волосами уха. Джози. Моя погибшая Джози. Теперь, по прошествии времени, Руфи казалось, что она держит в руках портрет незнакомки. На обратной стороне рисунка было написано карандашом: «Думаю, вам это понравится. Анни Лефо».

Ей это имя ничего не говорило. Руфь прошла в дом и прикрепила рисунок на стену в кухне, чтобы каждый раз, поднимая голову от раковины, видеть его.

На следующее утро Руфь, собравшись с духом, вставила ключ в замок. Комната Джози. Запертая со дня ее смерти.

В нос ударил запах масляной краски, смешанный с выдохшимся ароматом духов. Два года здесь ничего не касались. Джинсы так и валялись на полу бесформенной кучкой, расческа лежала на кровати. На комоде разбросаны аудиокассеты, лежат открытые журналы, скомканные салфетки. Всюду пыль, мертвые мотыльки, паутина, мумии задушенных пауками мух.

Руфь никогда не рылась в вещах дочери, но сейчас не стала стесняться. Стол у окна был завален пыльными листочками бумаги. Она просмотрела их все. В основном это были памятки — кому-то позвонить, купить крем для загара, взять книгу из библиотеки Хартсфилда.

Почему-то не было видно живописных принадлежностей — дорогого набора, который, как ей помнилось, после трагедии перенесли сюда с веранды. Но холсты стояли на месте — у стены: примитивистские портреты Дитера и Труди Хекстов, брошенная лодка, лес — позолоченные солнцем тонкие стволы, а среди них мужчина, не то человек, не то дерево. Джози было шестнадцать, когда она писала эти картины, но в них уже явственно чувствовались рука и глаз мастера. Как же она, родная мать, не замечала, что ее дочь так талантлива? Почему не верила в нее?

На полке стояли книги, шелковая роза в кружке с эмблемой Колледжа Боудена и искусно вырезанная из дерева утка. Руфь перевернула поделку и снизу на подставке увидела выжженные инициалы: С. Х. — Сэм Хекст.

Она поставила утку на место и оглядела комнату в поисках сумочки дочери. Джози не знала, что не вернется домой с пикника, а значит, сумка должна была лежать на столе или на кровати. В ней остались деньги, личные вещи.

Деньги. Руфь осенило. Она выскочила в коридор и, подбежав к большому стенному шкафу, сунула руку за мешки с зимними одеялами. Они всегда хранили неприкосновенный запас на случай крайней необходимости. Последний раз, когда она заглядывала в коробочку, в ней было пятьсот долларов.

Руфь вытащила коробочку и откинула крышку. Денег не было. Пусто!

Только Джози могла знать, где хранится коробочка. Только Джози прямиком направилась бы к тайнику и, вытащив деньги, аккуратно убрала бы коробочку на место.

Руфь захлопнула шкаф и с улыбкой оглядела коридор.

— Я знаю, ты где-то рядом, — громко сказала она. — Знаю наверняка.

Она обращалась не к бесплотной тени дочери, не к призраку. Она говорила о живой Джози. Этого не может быть, подумала Руфь. И все же это было.

Она пила кофе, когда появился Сэм Хекст, оповестивший о своем приходе легким стуком в открытую дверь.

— Тетя сказала, что вам нужна помощь.

— Нужна. Кофе хотите?

— С удовольствием.

Они сели за стол и внимательно посмотрели друг на друга. Руфь начала что-то говорить, но Сэм прервал ее:

— Что-то случилось?

Руфь сунула дрожащие руки в карманы шортов.

— Дело в том… — Она помедлила. — Вы подумаете, что я сошла с ума, но мне кажется… этого не может быть, но мне кажется, что… Джози жива.

Тщательно подбирая слова, она изложила ему свои доводы. Ей самой они казались неубедительными, но она продолжала.

Когда она закончила, Сэм спросил:

— Если Джозефина не погибла во время шторма, то почему же, по-вашему, она не вернулась домой?

— Может, не захотела.

— Почему?

— Не знаю. За эти два года я поняла, как, в сущности, плохо знала ее. — Руфь вспомнила письмо Анни Лефо. — Не знала даже, с кем она дружит.

— Ничего удивительного. Откуда вам было знать? Разве вы в ее возрасте все рассказывали родителям?

— Нет, но…

— Подростки всегда скрытны.

— Я старалась быть хорошей матерью, — взволнованно сказала Руфь. — И думала, у меня получается. Но теперь понимаю, что уделяла ей очень мало времени.

— Даже если бы уделяли, это бы ничего не меняло.

— Вы в самом деле так считаете?

— Я уже как-то вам говорил, что люди с тонкой душевной организацией, как правило, максималисты. Все или ничего. Они хотят получить все сию минуту, и все должно быть идеально. С такими людьми трудно уживаться. Так что вы не должны винить себя.

— Я еще не все рассказала, — продолжала Руфь. — Сейчас мне обязательно нужно найти свою дочь. Дело в том, что мой сын… Он… он снова болен.

— Это ужасно. — Сэм взял ее за руку. — Я не знал.

— Он умирает. Наша последняя надежда — пересадка костного мозга, но мы не можем найти подходящего донора. Если Джози жива, у нас еще есть шанс спасти Уилла.

Сэм стиснул ее руку.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Может быть, вы знаете, куда она могла податься, после того как… Если она… После того шторма. С вами, судя по всему, она была откровеннее, чем со мной.

— Да, мы много разговаривали. Она говорила, что хочет убежать из дому и поселиться среди «настоящих» людей. Насколько я понимаю, для нее «настоящие» значило те, кто защищает природу, помогает друг другу и зарабатывает на жизнь собственным трудом, своими руками.

— В отличие от ее родителей.

— Вероятно. — Сэм улыбнулся. — Она мечтала поселиться в какой-нибудь общине. Если она выжила, то, возможно, решила воспользоваться случаем и доказать, что способна зарабатывать на жизнь живописью.

— Заставив нас поверить в ее смерть? — Руфь пришла в ужас. — Нет, не верю.

— Если вы решили искать ее, могу назвать несколько мест, куда она могла бы податься. Общины — это что-то из прошлого, но они существуют до сих пор. Пожалуй, правильнее их было бы называть колониями художников.

— Буду благодарна за любую информацию.

В стороне от моря взору Руфи предстал совсем другой Мэн. Дачная местность сменилась почти первобытным пейзажем. Вдоль бесконечных пустынных дорог то и дело попадались жилые фургоны и брошенные деревянные дома с блеклыми вывесками: «ПРОДАЕТСЯ». Она направлялась в крошечный поселок под названием Колбридж. «Это нечто вроде коммуны, — сказал ей Сэм. — Летом художники и ремесленники продают там свои работы. Однажды Джози ездила туда со мной. Ей там понравилось».

Руфь затормозила перед серым домом на зеленой лужайке и выбралась из машины. Здесь, вдали от моря, совсем не было ветра и казалось, воздух насквозь пропитан пылью. Она поднялась по деревянным ступенькам и позвонила. Ей открыл молодой мужчина. Руфь ощутила запах марихуаны.

— Вам кого?

Короткие волосы мужчины были неправдоподобно желтыми, ухо украшали несколько серебряных сережек; футболка и обрезанные до колен джинсы были заляпаны глиной.

— Меня зовут Руфь Коннелли, — представилась она. — Я ищу свою дочь, Джозефину.

— Почему вы решили, что она здесь?

— Года два назад она приезжала сюда, и ей здесь понравилось. Вот я и подумала, что, может быть, она здесь.

Руфь показала ему фотографию.

Мужчина покачал головой.

— Вы уверены?

— Абсолютно. А вам не приходило в голову, что, может, она не хочет, чтобы ее нашли?

— Мне хотелось бы услышать это от нее самой, — твердо сказала Руфь.

Зазвонил телефон. Пол сразу понял, что это Руфь.

— Привет! — обрадовался он. — Как дела?

— Отлично. Как Уилл?

— По-моему, ничего. Ждет не дождется, когда его заберут из больницы. По тебе скучает. — Пол помедлил секунду. — И я скучаю.

— Скучаешь?

Он не ответил. Молчание затягивалось.

— Ты откуда звонишь? — наконец спросил он. — Я звонил несколько раз.

— Остановилась выпить кофе в городишке под названием Сотой.

— Ну и ну… Как тебя туда занесло?

— Да так… ищу кое-что.

— Что ищешь?

— Долгая история.

— Ладно. Руфь…

— Да?

— Ты сейчас в чем? — Этот вопрос он часто задавал ей, когда они еще только начали встречаться. Интересно, помнит ли она?

— На мне зеленые полотняные штаны, белая футболка. И деревянное ожерелье. Четыре сердечка на кожаном ремешке.

— Правда? — прошептал он.

— Да, правда, — ответила Руфь.

По ее голосу он понял, что она улыбается.

Руфь заночевала в старинном викторианском особняке, переоборудованном в гостиницу. Долгий день безрезультатных поисков утомил ее. Она побывала в огромном множестве галерей и художественных салонов. Раз за разом она заставляла себя обращаться к незнакомцам: «Вы знаете эту девушку?» Ответом ей неизменно были пустой взгляд, или недоумение. Правда, хозяйка ремесленной лавочки на окраине Скаухигана, взглянув на снимок, сначала хотела что-то сказать, но потом вернула фотографию и принялась переставлять глиняную посуду.

— Так вы ее знаете? — не отступала Руфь. — Вы ее когда-нибудь видели?

— Боюсь, нет, — отвечала женщина.

— Но ведь вы как будто узнали ее.

— Обозналась.

Теперь, лежа в гостиничной кровати, Руфь вспоминала, как она искала дочь в прошлый раз, и благодарила судьбу за то, что сейчас у нее хватает сил не впадать в отчаяние. После завтрака она продолжила поиски, объезжая незнакомую округу. Мимо громыхали грузовики, мелькали клюквенные болота, оружейные магазины, вывески: «АНТИКВАРИАТ, ПРЕДМЕТЫ ПРИКЛАДНОГО ИСКУССТВА», рекламные щиты: «ЖИВАЯ НАЖИВКА», брошенные автомобили, лесопитомники.

К вечеру Руфь оказалась в Милпорте — городке на одном из множества узких, глубоко вдающихся в побережье заливов. Она миновала центр социальной поддержки, интернат для престарелых, несколько маленьких кафе, завлекающих клиентов пирожками с крабами и омарами, автосервис. Чуть дальше она увидела написанный от руки указатель: «Галерея Анни».

Анни.

Может быть… Неужели эта та самая Анни, которая два года назад прислала ей портрет Джозефины?

Руфь свернула на грунтовую дорогу и вскоре затормозила у небольшого магазинчика, размещавшегося в обитом вагонкой домике. В его витринах она не заметила традиционных сувениров. Вместо тряпичных кукол в кружевных чепчиках и деревянных моряков в них были выставлены картины, чаши из серебристого клена и глазурованная керамика.

Деревянный пол в магазине был ничем не застелен, стеклянные полки эффектно подсвечены. За столом с альбомами по искусству сидела женщина лет тридцати пяти в черной блузке с низким вырезом и длинной хлопчатобумажной юбке. Через плечо у нее свешивалась длинная огненно-рыжая коса.

— Чем могу помочь? — спросила женщина.

— Вы Анни Лефо?

— Да.

— Если позволите, я посмотрю работы.

Руфь медленно пошла между резными деревянными сундуками и плетеными, раскрашенными растительными красками корзинами. Одну из стен галереи занимали тканые драпировки, другие две — картины.

Это были в основном пейзажи — море, камни, лодки, старые дома на фоне серого зимнего неба. На первый взгляд — обычный товар для туристов, сувениры, напоминающие о приятном отдыхе в красивой местности. Пока не присмотришься повнимательнее. Рыбачьи суда на полотнах предназначались не для прогулок; грязные, в солярке и мазуте, они круглый год служили для нелегкого промысла. Убогие домишки были выписаны уверенно и искусно. Кладбище, перевернутая лодка, якорь, брошенный на пустынном берегу, — изображая все это, художник явно стремился запечатлеть уходящий в прошлое жизненный уклад.

Внимание Руфи привлекло одно полотно с покосившимся от времени и изъеденным солью белым мраморным надгробием. На поросшем оранжевым лишайником камне выбито: «СМЕРТЬ НЕ ВСЕСИЛЬНА». И словно в подтверждение этих слов из кучи палой листвы у подножия могильного камня пробивается одинокий белый цветок.

Руфь вернулась к выходу.

— Меня заинтересовала одна картина, — сказала она.

Женщина подняла голову:

— Какая именно?

— С могильным камнем.

Анни улыбнулась.

— Да, это отличная работа. — Она поднялась и направилась в глубь галереи. Руфь последовала за хозяйкой. — Великолепное противопоставление жизни и смерти, обещание новой весны.

— Это написал кто-то из местных?

— Да, в настоящий момент художник живет здесь.

— Автор картины — женщина?

Анни обернулась. Ее взгляд сделался настороженным.

— Почему вы спрашиваете?

— Возможно, мне только показалось, — отвечала Руфь, — но, по-моему, она отражает мировосприятие женщины.

Анни неожиданно рассмеялась:

— Верно, это творение женщины.

— Как ее зовут?

— Все работы подписаны. — Анни провела рукой по рыжей косе и сощурилась, словно кошка.

Руфь затруднилась бы определить свои чувства. Что она испытывает — гнев, нетерпение? Внимательно вглядевшись в нижний левый угол картины, она различила там две буквы: Д.О.

— Чьи это инициалы? — осведомилась Руфь.

— Дженни О’Доннелл. По-моему, вас интересует не картина, а ее автор. Хотелось бы знать почему.

Женщины пристально посмотрели друг на друга. Наконец Руфь сказала:

— Потому что мне кажется, это работа моей дочери.

— О боже! — Анни побледнела. — Вы — миссис Коннелли.

— Как вы догадались?

— Мы с ней… я была подругой Джозефины.

— Вы прислали мне ее портрет… после трагедии.

— Это было до того… Да, она утонула. Потому я и отправила вам тот набросок.

— Может, и не утонула.

Анни Лефо вытаращила глаза:

— Почему вы так решили?

— Вы видели ее, мисс Лефо? Я разыскиваю ее. Изъездила все побережье. Всех расспрашиваю о ней.

— Почему вы думаете, что она жива?

— Инстинкт подсказывает. Просто слепая вера, больше ничего. — Руфь шагнула к Анни. — Вам известно, где она?

— Нет. — Анни энергично помотала головой.

Руфь стиснула зубы, с трудом сдерживая гнев. Она выписала чек и бросила коротко:

— Заверните, пожалуйста. — В дверях она оглянулась. — Я знаю, это работа моей дочери. И знаю, что она написала ее совсем недавно.

В машине Руфь развернула картину и рассмотрела ее внимательнее. На противоположной стороне улицы она заметила кафе. Оставив машину на стоянке, Руфь вошла внутрь, заказала холодный чай и села у окна.

Спустя некоторое время она попросила счет, расплатилась, но уходить не спешила. Скоро на дороге появилась Анни Лефо в «камаро» грязно-зеленого цвета. Руфь быстро поднялась из-за столика и вышла.

Вскочив в машину, она помчалась по дороге, на которую свернула Анни Лефо, и вскоре увидела впереди «камаро», от которого ее отделяли три автомобиля. Через несколько минут Анни свернула направо. На ту же проселочную дорогу съехала одна из машин, кативших перед Руфью. И сама Руфь. Только теперь она сбавила ход, держась подальше от первых двух автомобилей.

Анни подъехала к одноэтажному домику. Руфь проехала мимо, нашла удобное для стоянки место и, заглушив мотор, выждала пятнадцать минут. Потом она подрулила к дому Анни.

Руфь позвонила и потянула на себя дверь. Мисс Лефо вышла тотчас же.

— Как вы здесь оказались? — спросила она.

— Мне нужно поговорить с вами.

— Я уже сказала, миссис Коннелли: мне неизвестно, где ваша дочь.

— Вы лжете, мисс Лефо. Я должна найти ее…

— Полагаю, вы хотите вернуть ее домой? Чтобы отчим продолжал глумиться над ней?

— Что?

Анни подняла руку:

— Только не притворяйтесь, будто для вас это новость.

— Значит, она жива? — Руфь оперлась рукой о косяк. Ноги не держали ее.

Анни отступила на пару шагов.

— И не надейтесь, я не стану помогать вам в поисках дочери. — Она попыталась закрыть дверь, но Руфь уже шагнула через порог.

— Я не знаю, что наговорила вам Джозефина, — сказала она, — но отчима у нее нет и никогда не было. А родной отец ни разу в жизни пальцем ее не тронул.

— Откуда такая уверенность?

— Потому что я знаю своего мужа.

— Интересно, сколько еще жен утверждает подобное?

— Мисс Лефо… Анни, я люблю Джозефину так, что не могу выразить словами. И готова искупить свою вину, если она считает, что я перед ней виновата. Но дело не только в этом. Мой сын, Уильям… Прошу, позвольте мне войти.

— С какой стати?

— Потому что, мне кажется, вы многого не знаете. Прошу вас, разрешите войти.

Анни неохотно провела ее в уютную гостиную, где гармонично соседствовали друг с другом антикварная мебель и современные поделки из стекла и дерева. Они остановились перед камином, украшенным композицией из сухих цветов.

— Я вас слушаю. — Анни беспокойно смотрела на Руфь.

— Для начала сразу хочу сказать: не знаю уж, что наговорила вам Джозефина, но в семье ее всегда окружала любовь. Ее никогда не обижали. Как вам известно, произошел несчастный случай и Джозефина пропала. С тех пор мы все скорбим о ней. Только несколько дней назад я начала подозревать, что, возможно, она не погибла, но почему-то не пожелала вернуться домой. Мой сын смертельно болен. У него лейкемия. Ему необходимо сделать пересадку костного мозга, а мы не можем найти донора. Возможно, ему подошел бы костный мозг сестры. Теперь вы понимаете, насколько важно найти ее.

— Какой ужас. — Анни Лефо прикусила губу. — Почему я должна вам верить?

— Неужели вы считаете, что я все это выдумала?

— Боже всемогущий, я… даже не знаю, как быть.

— Подумайте сами, мисс Лефо, с чего бы мне выслеживать вас. Я в отчаянном положении. Джози может спасти жизнь брату. — Руфь схватила женщину за запястье. — Вы ведь знаете, где она, да? Она ведь жива?

Анни протяжно вздохнула:

— Да, жива.

— Где она? — У Руфи сдавило грудь.

— Мне очень жаль, миссис Коннелли. Очень жаль. Я всегда подозревала, что она что-то недоговаривает…

— Где она?

— Она… она жила здесь, у меня.

Руфь вслепую нащупала кресло и села. Комната закачалась, поплыла перед глазами.

— Она пару раз наведывалась в мою галерею, мы о многом говорили. Она была такая пылкая, такая… сильная. Я ужасно переживала, когда прочитала в газетах о ее смерти. Потому и послала вам тот рисунок. А потом, позже, я… я…

— Что?

— Однажды после обеда, около года назад, кто-то вошел в галерею. Это была она. Я просто не верила своим глазам.

— Что она сказала?

— Точно не помню. Мы разговорились, и она сказала, что ночует в машине, в какой-то старой колымаге, которую купила где-то по случаю. Я предложила ей поселиться у меня, и с тех пор она использует мой дом, как базу.

— Почему же она… — Руфь расплакалась. — Хоть бы раз позвонила… Неужели она так сильно нас ненавидит?

— Я тоже этого не понимала… пока она не рассказала про отчима.

— Джози — моя дочь, — мягко проговорила Руфь. — Прошу вас, Анни, скажите, где она.

— Она доверяет мне. Я просто не могу предать ее.

— Тогда передайте ей, что она нужна Уиллу.

— Даже этого я не могу. Она опять уехала. Рано или поздно она объявится, но когда, я не знаю.

Руфь снова впала в отчаяние. Быть почти у цели и опять остаться ни с чем… Она закрыла лицо руками.

Телефон зазвонил, когда он смотрел по телевизору какую-то чушь. На самом деле не смотрел, а просто бездумно таращился на картинки, чтобы отвлечься от обескровленного лица сына. Он снял трубку и, услышав голос Руфи, убрал звук.

— Руфь, ты нашла то, что искала?

— Почти.

— Может, расскажешь?

— Пол, это касается Джози. Она жива.

— Руфь…

Он жалел, что его нет рядом с ней, что он не может обнять ее и объяснить, что чудес на свете не бывает. Утонувшие дочери не воскресают из мертвых.

— Ты мне не веришь?

— Где она? — осторожно спросил он.

— Думаю, — неторопливо промолвила Руфь, — она хочет, чтобы я нашла ее.

— Я волнуюсь за тебя.

— Спасибо, что вспоминаешь обо мне.

— Ты даже не представляешь, как часто. — Положив трубку, он признался себе: я снова в нее влюблен.

За ту неделю, что она не видела сына, Уилл еще больше ослабел. Он был оживлен, тяжело передвигаясь по дому, дабы удостовериться, что за время его отсутствия здесь ничего не переменилось. Но лицо у него все равно было бледным и распухшим от лекарств, под глазами лежали серые тени.

— Как хорошо, что я снова здесь, — повторял мальчик.

— Я приготовила тебе комнату на первом этаже.

— Но я хочу жить в своей комнате.

— Тебе будет удобнее внизу, ты сможешь выходить на крыльцо.

— Но я… — Уилл хотел еще что-то сказать в знак протеста, но потом увидел лицо матери и произнес через силу: — Спасибо, мама.

Вдвоем они дошли по коридору до кухни.

— Откуда это? — с удивлением спросил мальчик, увидев портрет Джози.

— Подарили.

— А ты изменилась, мам. Год назад ты даже говорить не могла о Джози, а теперь вот повесила ее портрет.

— Я ошибалась, думая, что так легче будет побороть скорбь, — сказала Руфь. — И наконец это поняла.

Уилл присел на краешек стола.

— Как здорово, что я снова могу спать в нормальной постели. Эти больничные люльки с боковинами меня достали. — Он выпрямился. — Не возражаешь, если я схожу к морю?

— Только не переутомляйся.

С крыльца она наблюдала, как мальчик медленно, с усилием передвигая ноги, шагает по лугу к каменистой полоске берега.

— Туман опускается, — заметил Уилл, глядя в темноту.

— Значит, вечер будет холодный, — сделал вывод Пол.

— А мне нравится, как он обволакивает дом. Словно одеялом укутывает.

— Может, затопим камин?

— Отличная идея. На крыльце есть дрова.

Пол взял с очага большую корзину с двумя ручками, и они вдвоем наполнили ее поленьями.

Даже такой труд, как перекладывание дров, был Уиллу не по силам. Он изнемогал. Когда огонь запылал, мальчик сел перед очагом и поднес руки к пламени. Они казались почти бесплотными. Впервые с момента рецидива болезни Пол по-настоящему испугался.

— Может, сыграем в «Скрэббл»? — предложил он.

— Давай.

Они сели за игру, но Уилл не мог сосредоточиться. Его взгляд потускнел, глаза глубоко ввалились.

Когда Уилл пошел спать, Пол сел напротив жены, любуясь игрой огненных бликов в ее волосах.

— Ты выглядишь восхитительно, — сказал он.

— Я? Ну да, разумеется.

Он взял ее за руку:

— Ты все еще носишь обручальное кольцо.

— Ну, я же пока еще замужем.

Он обнял ее за плечи и почувствовал, что она прижалась к нему. Зазвонил телефон. Руфь встрепенулась, высвободилась из объятий мужа и судорожно схватила трубку.

Это была Анни Лефо.

— Сегодня утром позвонила Дженни… Джозефина, — сообщила она натянутым голосом. — Я сказала ей, что ее брат болен. Она очень расстроилась. Расплакалась в трубку.

— Она сказала, где находится?

— Нет. Она звонила из автомата. Я сказала ей, что Уиллу нужна пересадка костного мозга, что это его последний шанс.

— Вы передали ей, что я люблю ее?

— Она знает это, Руфь. Обещала связаться с вами.

— И все?

— Да, это все.

— Я умираю с голоду, — заявила Руфь, когда на следующее утро Уилл появился на кухне. — Пойдем завтракать в «Кэбот инн»?

— А где папа?

— Решил еще раз осмотреть «Утку».

— Мы собирались отремонтировать ее, — сказал Уилл. — До того как…

— Ну и отремонтируйте.

По просьбе Уилла их посадили за столик у окна с видом на Олд-Порт-стрит.

— Жаль, что мы не можем переехать сюда навсегда, — промолвил мальчик, глядя в окно, потом перевел взгляд на мать.

— Думаю, — неторопливо отвечала Руфь, — мы так и сделаем. — Она улыбнулась сыну, демонстрируя бодрость духа.

— А как же ты станешь ездить на работу?

— Подыщу себе что-нибудь рядом с домом.

— Правда? Честное слово?

— Уилл… — Руфь наклонилась через столик к сыну. — Не знаю, верно ли я выбрала место и время, но я должна сказать тебе что-то очень важное.

Радостное выражение исчезло с лица мальчика:

— Про мою болезнь? Если так, не утруждай себя. Я уже успокоился. Поначалу переживал, думал, как же так, вот я умру и все такое, но теперь абсолютно спокоен. Правда.

Руфь покачала головой:

— Нет, Уилл. Это… это касается Джози.

— А что такое?

— Она жива, — сказала Руфь.

Уилл широко раскрыл глаза:

— Не надо, мам. Прошу тебя.

— Что не надо?

— Папа говорил, что у тебя возникла идея, будто… — Он уткнулся взглядом в тарелку. — Не надо, мам. Она умерла.

Руфь накрыла рукой ладонь сына. Тот с трудом удержался, чтобы не отдернуть руку, и она это заметила.

— Уилл, поверь мне. Я не выдумываю. Всю неделю я искала ее и наконец выяснила, где она живет последний год. — Руфь поведала сыну все, что узнала от Анни Лефо.

— Но она бы нам позвонила. Она не стала бы так мучить нас. Ни за что на свете. А эта Лефо случайно не врет?

— Не думаю.

— Ты уверена?

— Уверена. Анни приедет к нам сегодня после обеда. Ты можешь сам с ней поговорить.

Анни Лефо появилась в четыре. Свои огненно-рыжие волосы она собрала в пучок и закрепила на макушке разноцветными гребешками. Вид у нее был уже не такой суровый.

Она обменялась рукопожатиями с Полом и радостно поприветствовала Уилла.

— Давно мечтала с тобой познакомиться, — сказала она. — Твоя сестра много о тебе рассказывала.

— Вы правда ее знаете?

— Знаю. Она — удивительный человек. — Анни вытащила из висевшей у нее на плече кожаной сумки сверток. — Это тебе.

— Спасибо, — поблагодарил Уилл.

Он развернул упаковку и увидел картинку. На ней был изображен веснушчатый мальчик. Он хохотал, стоя у перевернутой лодки. Рассмотрев картину, Уилл воскликнул:

— Эй, да это же я!

— Джози написала ее на твой день рождения в прошлом году, — мягко сказала Анни. — Она висела у нее в комнате.

— Мама… — Уилл протянул картину матери.

— Какая красота. — Руфь показала работу дочери Полу.

— У вас талантливая дочь, профессор Коннелли.

— Вы уверены, что она жива, мисс Лефо?

Анни глубоко вздохнула. Глянув поверх их голов в сторону моря, она проговорила:

— Я должна вам все объяснить.

— Что именно? — спросил Пол.

Она сделала еще один глубокий вдох:

— Я… э… у меня есть хижина в лесу, на самом берегу моря, далеко отсюда. Я использую ее как мастерскую. Иногда я остаюсь там ночевать. Удобств в домике, конечно, никаких, но там всегда есть продукты, всякие консервы и спальный мешок. Есть даже старая цистерна с дождевой водой. — Анни наклонилась к Полу и Руфи. — После того происшествия, когда Джозефина исчезла, где-то спустя неделю, я приехала в хижину поработать. Она была там. Я не верила своим глазам. Я думала, что она погибла. Я прочитала о ее смерти в газетах и отправила вам тот рисунок. И вдруг — вот она, жива и здорова.

— Джози?

— Да.

Руфь глянула на Пола и вновь перевела взгляд на Анни:

— Продолжайте.

— Она была похожа на дикого зверька, — рассказывала Анни. — Спутанные волосы, вся в синяках, рука перевязана тряпкой. Она была крайне возбуждена. Сказала, что ее смыло волной со шлюпки, а бороться с сильным течением она не могла. На нее одна за другой обрушивались мощные волны, она захлебывалась и уже распрощалась с жизнью. Но потом ее швырнуло к берегу и она почувствовала под ногами камни. Ее еще несколько раз относило в море и снова на камни, и только с третьего раза ей удалось уцепиться за какой-то выступ. До моей хижины она добиралась почти два дня.

— Одного не понимаю. — Руфь сжала ладонями виски. — Почему она нас не известила?

— Она билась в истерике, умоляла меня никому не сообщать о ней. В конце концов я согласилась. Она кричала, что вы и не вспомните о ней, что вам до нее нет дела. Я забрала ее к себе домой. Те несколько дней, что она оставалась у меня, мы много спорили. Наконец она пообещала, что позвонит вам. На следующий день, когда я вернулась с работы, ее дома не было. Я решила, что она отправилась в Бостон.

— А что вы подумали, когда она появилась снова? — холодно спросил Пол.

— Я… даже не знаю. Я так обрадовалась, что опять вижу ее. — Анни поправила гребешки в волосах. — Я поступила… просто ужасно.

— Да, вы поступили плохо, — проронила Руфь.

— И Джози тоже, — заявил Уилл.

Ну хоть бы раз позвонила, вновь и вновь думала Руфь. И возможно, у нас все сложилось бы по-другому.

Вечером они разожгли огонь в камине и сели играть в криббидж картами с инкрустацией из слоновой кости, которые достались Руфь в наследство от бабушки. Уилл был рассеян.

Руфь накрыла руку сына и сказала тихо:

— Она приедет.

— Скорей бы уж, — пробурчал Уилл. — Что-то я устал.

— Иди, сынок, ложись.

— Я приду подоткнуть тебе одеяло, — добавила Руфь. Детский ритуал действовал на Уилла успокаивающе.

— Через десять минут, — сказал он.

Руфь пришла, поцеловала сына, пожелала ему спокойной ночи. На пороге мальчик окликнул ее.

— Мам!

— Что, родной?

— Ты сердишься на Джози? За то, что она скрывалась.

Что ему ответить?

— Я… не знаю.

— А я очень сержусь.

— Давай лучше думать о будущем.

— Когда она появится, разбуди меня.

— Обязательно.

— Даже если она приедет поздно ночью?

— Обещаю. Договорились?

— Договорились. — Он улыбнулся ей изможденной улыбкой, к которой она уже начала привыкать, и протянул к ней руки. — Обними меня, мам.

— Сколько угодно.

Едва сдерживая слезы, она вернулась к сыну и обняла его. Ей казалось, что косточки у него хрупкие, как соломка, что они переломятся, если обнять покрепче.

Уилл, словно щенок, уткнулся ей в плечо почти голой головой.

— Я люблю тебя, мама.

— И я тебя люблю, Уильям. Всем сердцем.

В голове вновь зазвучал голос Джози: «И будешь любить, что бы я ни совершила?»

Будет ли? Сможет ли?

Перед сном Руфь вышла на балкон. На летнем фиолетовом небе серебрилась луна; ее неясное отражение колыхалось на черной глади далеко за заливом.

Джози придет.

Придет. Ради Уилла.

Глава одиннадцатая

Опустившийся за ночь туман клубами стелился над лугом. В доме было сыро. Уилл все утро бродил из комнаты в комнату, словно надеялся, что таким образом заставит сестру материализоваться за кухонным столом или на диване в гостиной.

— Как ты думаешь, когда она придет? — спросил он, вглядываясь в туман из окна.

— Скоро. — Руфь осторожно обняла сына. На его шее и руках лиловели синяки.

— Но когда? Что значит скоро?

Шли часы, но Джозефина не появлялась.

Около полудня позвонила Кармела Стайн.

— Какой отвратительный день, — посетовала она. — Может, придете с Уиллом к нам на обед?

— Сейчас спрошу у него.

Уилл был на крыльце. В туманной сырости его волосы и одежда отливали перламутром.

— Не хочешь навестить Стайнов?

— Нам нельзя уходить из дома, — возразил мальчик. — Вдруг она придет, а нас нет.

— Но…

Уилл обратил к ней свое лицо. Взгляд у него был как у затравленного зверька.

Руфь вернулась к телефону.

— Сегодня не получится, — солгала она. — Может, как-нибудь в другой раз.

Руфь приготовила бутерброды, но Уилл к ним почти не притронулся. Секунды и минуты медленно перерастали в часы.

Ближе к вечеру Руфь зашла к Уиллу. Он лежал в своей комнате.

— Пойду к Коттонам, — сказала она. — Я купила Мариетте конфеты с арахисовой пастой. Джози часто ее угощала.

— Ты раньше этого не делала.

— И наверно, зря, — ответила Руфь. — Может, прогуляешься со мной?

— Мариетта будет рада.

— Пойдем, Уилл. Ненадолго.

Пол на краю леса рубил на дрова поваленную ветром молодую березку. Увидев жену и сына, он прекратил работу и отер потный лоб. Его лицо раскраснелось.

— Уже к зиме готовишься, да, папа? — Уилл наградил отца изможденной улыбкой.

— Чем раньше, тем лучше, — отозвался Пол.

— Мы идем в гости к Коттонам, — доложила Руфь.

— Мам, может, я останусь. А то вдруг кто-нибудь позвонит.

— У меня телефон с собой, — ласково сказал Пол сыну. — Садись, поговори со мной. Звонок мы услышим.

Дом Коттонов стоял на берегу той же бухты, что и Дом Картеров, но чуть ниже. И выкрашен он был так же, как сарай Руфи, в красный цвет, только окна и двери были белыми.

Руфь постучала, но Коттонов не оказалось дома. Она решила подождать немного и села на крыльце. За домом на лужайке сохло, развеваясь на ветру, выстиранное белье. Помнится, Джози спрашивала ее, почему они не вывешивают белье на улице, как местные жители. Что же она ответила? Кажется, сказала, что у нее нет времени. Тогда время постоянно ускользало от нее, растрачивалось на какие-то мелочные хлопоты. Теперь, когда ценность приобретала каждая секунда, она понимала, как важно иногда просто посидеть без дела, радуясь тому, что живешь на свете.

Она оставила записку крупными печатными буквами — старческим глазам Бена Коттона трудно разбирать обычный почерк. В записке она выразила надежду, что Мариетту меньше беспокоит ее артрит, и пообещала вскоре зайти. Подыскав подходящий камень, Руфь придавила им записку и коробку конфет и пошла назад через лес.

Туман начал наконец-то рассеиваться. Его клочья, словно сахарная вата, цеплялись за деревья и потом вдруг мгновенно исчезали. У развилки Руфь остановилась. Побуду там пару минут, не больше, пообещала она себе. Всего несколько минут.

На обрыве бесновался ветер. Руфь стояла за скамьей, водя пальцами по вырезанным на табличке буквам: Джозефина Картер Коннелли. Море блестело, словно свинцовая фольга, которой в ее детстве были обиты большие деревянные ящики из-под чая в магазине Хартсфилда. Руфь вдруг твердо поняла: сегодня Джози вернется домой. Для нее это было столь же очевидно, как и то, что завтра взойдет солнце.

В воображении всплыли картины из детства Уилла и Джози, и неожиданно, вопреки себе, вопреки собственному несгибаемому оптимизму, она испытала приступ неизбывного горя. Но равнодушному небу и безучастному морю не было дела до ее страданий. Руфь не сумела сдержать навернувшихся на глаза слез.

— Не плачь…

Голос, прозвучавший у нее за спиной, был такой тихий, что она поначалу решила, что это шумит ветер.

— Мама…

Руфь медленно повернулась. На мгновение она засомневалась в том, что перед ней не призрак.

— Джози… — прошептала она.

— Мама…

Руфь протянула руки, и дочь кинулась к ней в объятия.

Вдыхая аромат юной кожи, поглаживая шелковистые волосы, Руфь утопала в нахлынувших на нее чувствах.

— Я люблю тебя, — бормотала она, целуя дочь в щеку. — Как же я люблю тебя.

— Мама, — выдохнула Джози. — О мама.

— Мы по тебе скучали. Так скучали, Джози, что и…

— Я тоже.

— Я так жаждала… до боли… — Руфь замолчала. То, что она хотела сказать, нельзя было выразить словами. Она чуть отстранилась от дочери. — Ты выглядишь так… — Худенькая длинноногая девочка преобразилась в стройную девушку с плавными женскими формами. Джози была коротко стрижена. Взгляд ее стал взрослее, мудрее. — Джози, — тихо промолвила Руфь.

— Что?

— Пойдем скорей домой, обрадуем остальных.

Джози не двигалась.

— Мам, прости меня, пожалуйста.

— Простить? Ты вернулась. Это самое главное.

— Прошу тебя, мама. Нам нужно поговорить.

— Уилл ждет тебя не дождется. И папа тоже…

— Я не хочу идти к ним, пока мы все не обсудим, мама. Почему я не позвонила? Ты ведь это хочешь знать, верно?

— Да, но…

Джози с волнением смотрела на мать.

— Нельзя от этого отмахиваться. Это самое главное.

— Хорошо. Ты права.

Руфь боялась неверным словом, неверным жестом отпугнуть дочь и в то же время сознавала, что объясниться им необходимо. Кроме безграничной любви к дочери она сейчас испытывала нечто более сложное — стремление понять.

— Я узнала о тебе столько всего, о чем прежде и не догадывалась. Что ты чуткая, отзывчивая, стараешься помогать другим. Однако к людям, которые должны бы быть тебе дороже всех на свете…

— Если б ты знала, сколько раз мне хотелось позвонить вам. — Голос Джози сорвался, и она прокашлялась. — Не сразу, потом. Ну, а чем дольше я оттягивала… Что бы я вам сказала? После того, что я натворила. Наверно, я просто боялась.

На горизонте клубился туман. Под ним медленно волновалось море. Джози подошла к краю обрыва и глянула вниз, на камни.

— Я часто думала обэтом. Поначалу я просто злилась — главным образом на тебя. Потом появилась обида. Когда я выбралась на берег, вся побитая, измученная, мне было так обидно.

— Но за что?

— За то… — Джози отвернулась. — Даже сказать стыдно. Потому что в воде ты звала его, а меня — нет.

— Но ведь он младше, меньше.

— Конечно. Наверно, я хотела наказать тебя.

— Ты вернулась, больше я ничего не желаю знать.

— Нет, ты должна меня выслушать. Потому что я хочу сказать: теперь я понимаю, что наказывать тебя было не за что. Просто… я не понимала, как мне повезло, что у меня такая мать. — Джози покачала головой. — Я восхищалась тобой, твоими профессиональными успехами, но при этом хотела, чтобы ты сидела дома, торчала у плиты в переднике, стряпая для нас. — Джози то ли рассмеялась, то ли всхлипнула. — Только недавно я начала понимать, как была несправедлива к тебе.

— Джози, не кори себя… Я тоже бывала несправедливой к тебе.

— Но, мама, неужели ты сама не понимаешь? Своими успехами ты устанавливала для меня высокую планку… для всех нас. Теперь мне это ясно. — Джози провела загорелой ладонью по волосам. — А раньше я этого не понимала. После шторма я решила… подумала, что ты не очень-то будешь плакать обо мне. Тем более что ты собиралась отослать меня в интернат.

— У меня и в мыслях этого не было.

— Ты запретила мне бросать школу, а потом, когда волна опрокинула шлюпку, последнее, что я услышала, — это как ты зовешь Уилла, а не меня. — Джози разрыдалась. — Мне так стыдно, мама.

— Не надо, родная, все хорошо.

— Да нет же. Я думала только о себе. До других мне не было никакого дела.

— Я столько нового узнала о тебе, Джозефина, многое поняла, и я тобой горжусь. — Руфь повернула дочь к себе лицом и отерла с ее щек слезы. — Если бы так же я могла гордиться собой. — Они обе помолчали с минуту. — Когда ты исчезла… я не очень-то достойно переносила горе. Мы с твоим отцом расстались.

— Это из-за меня, — всхлипнула Джози. — Вы ведь были так близки. Мама…

— Успокойся, — сказала Руфь. — Я люблю тебя, Джозефина. Ты плоть от плоти моей. Эта связь неразрывна.

— Теперь я это понимаю.

— Если бы не сережка, — продолжала Руфь, — я бы так и не догадалась, что ты жива.

— Какая сережка?

— Я нашла ее здесь. Из той пары, что я тебе подарила. Серебряная, с медным сердечком. Помнишь, они были на тебе, когда ты…

— Эти сережки до сих пор у меня. Обе.

— Но ведь именно сережка натолкнула меня на мысль…

— Это не моя. — Джози стиснула руку матери. — Время от времени я приходила в дом. Забрала кисти и краски. Деньги. Играла на пианино, сидела и мечтала, что мы…

— Ох, Джози, — тихо проронила Руфь.

— Я несколько раз звонила миссис Ди и под тем предлогом, будто хочу арендовать дом, выясняла, не собираетесь ли вы вернуться.

— Мы были здесь на Рождество.

— Но останавливались не в Доме Картеров.

— Нет. Я… я тогда еще не была готова.

— О мама, что же я наделала?

Руфь сжала руку дочери:

— Пойдем, родная. Пойдем домой.

Они двинулись через лес. Счастливая, Руфь с наслаждением рассматривала свою изменившуюся дочь — как она прямо держит спину, как уверенно переставляет длинные ноги, как вскидывает голову. Теперь все будет хорошо, думала Руфь. Мы снова станем одной семьей.

На краю болота Джози остановилась.

— А что с Уиллом?

— Он умирает, — ответила Руфь. — Спасти его может только пересадка костного мозга. Он будет так счастлив, когда увидит тебя, Джози.

— Мам, я никогда не говорила… Я очень тебя люблю.

— Я тоже люблю тебя.

С минуту они пристально смотрели друг другу в глаза. О чем она думает? — размышляла Руфь.

В стоявшей перед ней молодой женщине она узнавала и не узнавала собственную дочь. Между ними по-прежнему высилась невидимая стена, но теперь это была не стена неприязни. Их разделяло время. Им придется заново постигать друг друга.

Выйдя из леса, они увидели Уилла. Он стоял у пруда и всматривался в их сторону, словно чувствуя приближение сестры. Заметив их, мальчик сорвался с места и неуклюже, бегом устремился к ним навстречу.

— Джози! — Он улыбался во весь рот. — Ты вернулась!

Вид брата потряс Джози. Бледнея от страха, она поцеловала его в обескровленную щеку.

— Ты вырос.

— А куда ж деваться? — отвечал Уилл.

— А серьгу где взял?

— Мама купила.

— Ну да, заливай. — Джози призвала на помощь всю силу воли, чтобы не выдать, как она расстроена внешностью брата. — Чтобы Руфь Картер Коннелли купила сыну серьгу?

— И все же это правда.

— Ты не поверишь, но я ужасно скучала по тебе.

Уилл вздохнул:

— А я радовался, что рядом нет старшей сестры, которая постоянно тебя шпыняет. Что ж, придется опять привыкать.

— Тебе передали твой портрет, который я нарисовала?

— Передали. И как ни противно это признавать, но ты, оказывается, не лишена таланта.

— Ты так считаешь?

— Знаю наверняка. — Уилл протянул сестре руку, и Джози осторожно взяла ее.

— Мама, — обратилась она к Руфи. — Скажи папе, я скоро приду. — И предложила Уиллу: — Пойдем к морю.

— С удовольствием. — Уилл неуклюже развернулся. Казалось, каждое движение причиняет ему боль. — Только не беги, ладно?

Пол мчался по лугу. Они стояли у самой воды лицом друг к другу. Когда он подбежал ближе, ветер донес до него гневный голос, который он с трудом узнал.

— Это нечестно! — кричал Уилл.

— Не спорю, но…

— Мы думали, ты погибла!

— Прости.

— Кому нужно твое «прости»? — Уилл всхлипнул. — В общем, ты решила им отплатить. Это ужасно, Джози. А я? Обо мне ты подумала? Что я тебе сделал? — Худенькое тело мальчика содрогалось от рыданий. — Почему ты мне никак не дала знать?

— Если бы я сообщила тебе, они бы тоже узнали.

— А я, сколько болею, извелся весь. Думаю, как же мама с папой останутся одни. Ты погибла, и я умру.

Джози тоже заплакала:

— Уилл, ты ведь не…

— Я ненавижу тебя, поняла? Ты поступила жестоко. — Уилл отер кулаками глаза, а потом тихо добавил: — Но это не значит, что я тебя не люблю.

— Уилл… — Джози привлекла брата к себе и стала раскачиваться вместе с ним.

Пол подождал еще немного и кашлянул.

Джози отстранилась от Уилла и подняла голову.

— Папа.

Он смотрел на нее с высоты. Это и впрямь была она. Стоит на берегу, дующий с моря ветер лохматит ей волосы. Его дочь, его Джози, его маленькая девочка. Воскресшая из мертвых.

— Папа, — повторила она. — Я вернулась.

Он раскрыл объятия. Джози подбежала к нему и крепко обняла. Пола переполняла радость.

— Джози, — вымолвил он, ощущая у своей груди частое биение ее сердца. — О господи! Джози…

— Папа, прости меня. Прости, — расплакалась она.

— Я люблю тебя, — прошептал он, хотя сам бы не мог сказать, произнес он это вслух или просто почувствовал.

В тот вечер за столом он не сводил глаз с дочери. В честь радостного события Руфь вытащила из буфета тяжелые серебряные подсвечники, а из серванта — самый красивый хрусталь. Возвращение блудной дочери. Та, которую они считали сгинувшей навсегда, вернулась.

Она сильно изменилась. Коротко остриженные волосы покрашены в темно-каштановый цвет, лицо худое, линии скул и подбородка обозначены более отчетливо. Какая она вся изящная! Красавица.

— И этот кретин просит меня расписать ему стены в бассейне, — рассказывала Джози Уиллу. — И предлагает за это целое состояние.

— И сколько же это? — полюбопытствовала Руфь.

— На пару месяцев хватит. В общем, говорит, ему хочется что-то такое, что напоминало бы ему о матери, которая родом из Греции, ясно, да? Ну я и изобразила оливковые рощи, виноградники, Акрополь на горизонте. Ничего более греческого и представить себе нельзя. Несколько недель работала, как проклятая. А потом, когда я закончила, знаешь, что он сказал?

Уилл покачал головой:

— Что?

— Говорит, а где же мама? Я же просил что-нибудь, что напоминало бы мне о маме?

— Ну, а ты что?

— Сказала, что никак уж не могла представить, что он хочет видеть портрет своей мамочки на стенке душевой. И потом, он же не дал мне ее фотографии. Откуда мне знать, как она выглядит?

Слушая дочь, Пол понял, что они опять стали одной семьей. Ощущение забытое и в то же время такое естественное.

— И каков был его ответ? — поинтересовался он.

— Отказался заплатить. Сказал, что я не выполнила заказ. Потом я узнала, что он всегда так поступает. Знаете, что я сделала?

— Что? — спросил Уилл.

— Этот мужик полгода проводит на Тихом океане. Так вот, когда он умотал в Калифорнию, я залезла к нему в дом…

— Дверь, что ли, взломала? — Уилл вытаращил глаза.

— Что-то вроде. И все замазала белым. В два слоя.

— Нужно иметь большое мужество, чтобы уничтожить такую работу, — заметил Пол.

— Для меня это было делом принципа, папа. Анни Лефо рассказала, что он так же надул одного ее знакомого плотника. Кто-то же должен был ему отомстить?

Интересно, где Джози научилась проникать в чужие дома? Какие еще сомнительные навыки она успела приобрести? Где она была? Пол глянул на жену, пытаясь определить, думает ли она о том же самом, потом подлил вина и приподнял бокал.

— За тебя, родная. Если б ты знала, как мы счастливы, что ты снова с нами.

Пол лежал в постели, вслушиваясь в звуки, доносившиеся из ванной, где готовилась ко сну Руфь. Каждый вечер он лежал, представляя, как она раздевается, видел в воображении ее стройные ноги, полные груди. Будто специально занимался самоистязанием. Он абсолютно точно знал, как она выглядит, лежа в ванне, как тянется к полотенцу, знал, как пахнет ее теплая кожа.

А если войти к ней спальню, когда она уже будет в постели, лечь к ней? Может быть, она хочет, чтобы он пришел. Может быть, она ждет, чтобы он сделал первый шаг.

Пол погасил свет и лег на спину. Незанавешенное окно светилось серебристо-синим прямоугольником.

Он уже почти спал, когда сквозь полудрему услышал тихие шаги по половицам. Прежде чем он успел сесть, одеяло приподнялось и к нему в постель скользнула Руфь.

— Руфь… — Он раскрыл объятия, и она прильнула к нему всем телом, как раньше.

Она была голая, кожа влажная после ванны, и, обнимая ее, он вспоминал все годы их совместной жизни, все ночи, которые они провели вместе, засыпая обвив друг друга руками. Она положила ладонь ему на грудь, и он судорожно втянул в себя воздух. Прикосновения ее пальцев он воспринимал как бесценный дар, который он уже и не надеялся обрести.

— Руфь… — Он крепче обнял ее. — Руфь, я так соскучился.

— Я люблю тебя, Пол, — сказала она.

Позже, гораздо позже, Руфь, счастливо вздохнув, сказала:

— Мы ведь теперь одна семья, правда?

— Да.

— И все у нас будет хорошо, да?

Пол поцеловал жену в лоб.

— Так хорошо, что лучше не бывает.

Пол и Джози, держась за руки, сидели на кушетке. В ярком свете флуоресцентной лампы их лица казались землистыми и осунувшимися. Они не первые томились здесь ожиданием: дешевый стол весь в пятнах от окурков, коробка для салфеток на подоконнике пуста.

Когда кто-нибудь проходил мимо двери, оба замирали.

— У меня больше нет сил, — сказала Джози.

— Они постараются получить результаты как можно скорее. Они же понимают, насколько это срочно.

Джози глянула на врача в белом халате, на секунду задержавшегося у двери, но он пошел дальше по коридору. Она наклонилась к Полу:

— Если б ты знал, как я хочу, чтобы моя ткань подошла. Это бы исправило то зло, которое я вам причинила.

— Джозефина, будет замечательно, если ты сумеешь помочь. Но мы рады твоему возвращению вовсе не поэтому. Мы любим тебя, потому что ты — Джози. Наша дочь. Запомни, что бы ты ни совершила, мы любим и будем любить тебя. — Пол посмотрел на ее руку и нежно провел пальцем по костяшкам. — Ты понимаешь, насколько малы шансы того, что ты окажешься подходящим донором?

Джози сникла.

— Не хочу об этом думать.

— Если ничего не получится, это не твоя вина. Ты пыталась помочь.

— Папа, каковы бы ни были результаты, позволь мне самой сказать об этом Уиллу.

— А ты думаешь, он не догадается?

— Все равно я сама должна ему сказать.

Она прислонилась головой к плечу отца. Пол прижался щекой к ее волосам. Они снова надолго замолчали.

В дверях появился еще один врач.

— Джозефина Коннелли? — спросил он.

— Это я.

— Прошу вас пройти со мной, мисс Коннелли.

Джози встала с кушетки. На ее лице застыла мука.

— Папа…

— Иди, не бойся, — напутствовал ее Пол.

Она помедлила, словно собираясь сказать еще что-то, затем последовала за врачом. Через некоторое время Пол тоже поднялся и принялся медленно вышагивать по коридору, заглядывая в стеклянные двери. За одной, ближе к середине коридора, он увидел Джози. Понурив голову, она слушала врача. Он показывал ей компьютерную распечатку, отмечая ручкой отдельные пункты результатов анализа. Пол ничего не мог разобрать.

Но он все понял без слов.

Руфь оставила Пола — он еще спал — и спустилась вниз. В пустой кухне витал аромат кофе. Восходящее солнце, золотистое и сулящее надежду, бросало в окна косые лучи. На столе стояли две чашки и миска с хлопьями.

— Уилл! — окликнула Руфь. — Ты где? Джози!

Она заглянула в комнату сына и вышла на крыльцо.

— Уилл! Джози!

Она вернулась в дом и поднялась в свою спальню. Собственная реакция на неутешительное известие удивила ее. Она возлагала большие надежды на Джози и думала, что будет убита горем, если результаты анализа окажутся отрицательными. Но теперь Руфь уже прокручивала в уме другие возможные варианты: еще один курс химиотерапии, внезапно найдется донор, еще одна ремиссия, какое-нибудь чудо.

На балконе она взяла бинокль, который всегда там лежал, и стала рассматривать тусклую водную гладь и колючие ели. Вдалеке на море судно для ловли омаров подбирало ловушки. Руфь еще раз осмотрела окрестности в бинокль. Никого. Только деревья, трава, древние валуны. И море. Пара шлюпов на якоре, почти неподвижные на спокойной воде.

Куда мог деться Уилл?

Она сняла с шеи бинокль. Возможно, дети даже не вместе. Может быть, Джози куда-нибудь уехала, а Уилл решил прогуляться.

В ней всколыхнулась тревога. А вдруг он упал, лежит где-нибудь обессиленный. Она кинулась в спальню.

— Пол! — Руфь потрясла мужа за плечо. — Дорогой, Уилла нет. И Джози тоже.

Услышав обеспокоенный голос жены, он вскочил.

— Пойдем посмотрим.

Спустя десять минут, стоя на крыльце с биноклем на шее, он спросил:

— Как ты думаешь, он мог сам вывести шлюп в море?

— Не знаю.

— Тогда пошли на мыс. — Пол обнял ее за плечи. — Не волнуйся, Руфь.

Взявшись за руки, они зашагали по лесной тропинке.

Судно уже куда-то исчезло, но зато на море виднелся маленький шлюп. Руфь навела бинокль на белый парус.

— Вон они, — с облегчением промолвила она.

Шлюп плавно скользил по воде, за кормой — белая пенистая полоса. Уилл, прислонившись к стене рубки, держал руку на румпеле и улыбался сестре.

— Пол… — она взяла мужа за руку, — наши дети снова вместе… Это так замечательно.

— Это просто чудо, дорогая.

Джози, судя по всему, в чем-то убеждала брата. Она энергично жестикулировала, Уилл качал головой.

— Какая симпатичная у нас дочь, — сказал Пол, поднеся к глазам свой бинокль.

Руфь тоже смотрела в бинокль.

— Красавица.

— Что верно, то верно. Вся в мать.

Руфь рассмеялась и прижалась к мужу. Джози снова здесь, с ними.

Маленький парусник проскользнул между ловушками и повернул в открытое море. Выйдя из обрамленного лесистыми берегами залива, он развернулся и снова взял курс на берег. Брат и сестра все это время непрестанно разговаривали.

— Я так счастлива, — призналась Руфь. — Несмотря на отрицательные результаты анализа. Что-нибудь обязательно подвернется. Я просто уверена.

— Здесь так покойно. — Пол сел на скамью Джози.

Руфь устроилась рядом и, закрыв глаза, обратила лицо к солнцу.

— Что будем делать со скамьей? — спросил Пол.

— Может, оставим?

— Как память? Да, пожалуй.

Они сидели молча, держась за руки. Руфь переполняло счастье. Время от времени она подносила к глазам бинокль и смотрела на детей, беседовавших в паруснике, медленно скользившем между ловушками. Над заливом искрился золотисто-желтый свет — цвет меда, цвет надежды.

— Как бы я хотела, чтобы этот день длился вечно, — лениво проговорила она. — Вот этот его кусочек.

Она опять взялась за бинокль. Джози уже пересела к брату. Она крепко обняла его, прильнула лицом к его лицу, провела рукой по его щеке. Уилл взял ее ладонь и стал что-то серьезно говорить.

Маленькое судно подплыло почти под самый мыс. Руфь даже слышала глухой скрип снастей. Уилл наклонился к сестре и поцеловал. Они вновь направились в открытое море, и по мере удаления парусника Руфь вдруг начало охватывать беспокойство. О чем спорили ее дети? Что-то тревожное было в этой идиллической картине.

В бинокль она видела, как Джози сказала что-то брату и отвернулась. Лицо ее помрачнело. Уилл отпустил румпель, прижал к груди якорь, намотал на руку цепь и свесил за борт ноги.

— Что он задумал? — в страхе спросила Руфь.

— Руфь, — как-то странно произнес Пол. — Руфь.

Он стиснул ее плечо. Уилл медленно сполз в воду. Поднялся беззвучный сноп брызг, радугой заискрившихся на солнце, и мальчик исчез. Руфь в изумлении смотрела на это. Вода же ледяная, думала она, обжигает, как огонь.

— Вода холодная, — рассудительным тоном заметила она, хотя ее сердце было сковано страхом. — Зачем он полез купаться?

Рука Пола еще сильнее сжала ее плечо.

— По-моему, он…

— Что он делает? — вскричала Руфь. — Пол, почему он…

Пол поднялся.

— О боже! — простонал он. — Нет, только не это.

Джози быстро удалялась от того места, где исчез Уилл.

— Где он? — Руфь вскочила на ноги. — Почему она оставила его одного? Почему не помогает ему?

Пол молчал.

Руфь не могла оторвать взгляд от той точки на воде, где она последний раз видела сына. Уилл не всплывал. Джози с поникшей головой вела парусник в открытое море.

Руфь наконец-то поняла. И ужаснулась.

— Нет! — закричала она. — Уилл… О господи! Нет, Уилл, не смей! Уилл! Я люблю тебя…

Она развернулась и помчалась к тому месту, где можно было спуститься к воде. Пол бежал следом, окликая ее, но она словно не слышала мужа. Только бы доплыть до того места, где он исчез, только бы спасти своего несчастного больного мальчика. Она вдохнет в него жизнь, повернет время вспять. Уилл!.. Но, карабкаясь по камням, скользя по водорослям, она понимала, что все бесполезно.

Одна часть ее сознания настаивала, что все это неправда, что она, другая Руфь, по-прежнему стоит на краю обрыва и наблюдает за парусником, в котором смеются ее дети. Но нет, он выбрал свой путь, она ничего не изменит. С этой мыслью Руфь и бросилась в воду.

Она плыла и звала сына, а волны хлестали ей в лицо, накрывали с головой. Задыхаясь, захлебываясь, она цеплялась за ускользающую меж пальцев воду. Ей снова вспомнился испытанный в детстве панический ужас, когда соль обжигала горло и она впервые почувствовала близость смерти, забвения, небытия.

«Ты готова умереть ради меня?»

Одежда сковывала движения, сердце разрывалось от ужаса, а Руфь плыла и удивлялась, как Джози вообще мог прийти в голову подобный вопрос, когда ответ очевиден. Конечно, отдам, без промедления. Если придется, я с радостью отдам за тебя свою жизнь. За вас обоих. Только ведь ни один из вас ни разу не попросил меня об этом.

Дрожа, она безучастно стояла, пока Пол молча снимал с нее мокрую одежду. Он отвел ее в ванную, помог встать под душ. Она чувствовала на своем теле его ладони, смывающие с нее соль, запах моря. Она оцепенела от горя.

Пол вытер ее, снял с крючка на двери махровый халат и укутал в него. Он заплакал. Руфь обхватила руками его голову и прижала к своей груди.

— Пол. — По ее щекам лились слезы. — Мы должны дорожить друг другом.

— Да.

— Мы должны ценить богатство, которое есть у нас с тобой. — Она заплакала навзрыд.

Пол медленно кивнул. Говорить он не мог. Вместе они спустились на кухню. Джози, потупив взгляд, сидела за столом. При виде родителей она помедлила в нерешительности, затем поднялась и встала между ними, взяв обоих за плечи.

— Он бы все равно умер, — сказала она.

— Но не такой смертью. Зачем он утопился?

Пол отошел к двери и выглянул на улицу. Руфь тяжело опустилась на стул и спрятала лицо в ладонях. Отчаяние раздирало все ее существо.

Джози обняла мать:

— Он сказал, что слабеет с каждым днем. Сегодня утром он едва держался на ногах. Он не хотел говорить вам, но он боялся, что скоро совсем не сможет подниматься с кровати.

— Уилл. Мой бедный мальчик.

— Сегодня же утром я решилась и сообщила ему результаты анализа. Но он уже и сам обо всем догадался. Попросил меня вывезти его в море. Я знала, что он что-то задумал. По глазам видела.

Скорбь, холодная, как зимнее море, терзала сердце Руфи. Ей не хватало воздуха. Поступок в духе ее сына. В глубине души она всегда этого боялась.

— Он ведь был совсем юный…

— Он не хотел жить. Так и сказал мне сегодня утром. Болезнь измучила его. Он не хотел больше лечиться. Хотел провести здесь последние несколько дней и потом уйти. — В глазах Джози стояли слезы. — Сегодня утром мы разговаривали несколько часов, и я рада этому. Мой бедный братик. Он просто ждал меня, чтобы потом уйти самому.

— Я думала, он хотел провести здесь лето.

— Он хотел умереть здесь, мама. Он сказал, что у него была замечательная жизнь и он знает, что лучше уже не будет.

— Он такой же, как ты, да? Вы оба такие… сильные.

— Мы научились быть сильными у тебя. — Джози положила на стол перед Руфью сложенный листок бумаги.

Руфь развернула его. Буквы расплывались перед глазами.

Мама, папа, не грустите. У меня больше не осталось сил. Я не хочу быть игрушкой судьбы, как несчастная малышка Мишель.

Спасибо за все, что вы дали мне.

Я всех вас люблю. Не плачьте, прошу вас.

Ваш сын,

Уильям.

Руфь представила себе, как его распухшие пальцы с трудом выводили эти слова на бумаге. Ее захлестнуло горе, а потом внезапно снизошел полный покой. Она положила голову на плечо Джози, услышала шаги мужа, почувствовала, как он обнял их с дочерью, и испытала еще большее умиротворение.

Они сидели на скамье и смотрели на море. Вдалеке вырисовывался горб острова Бертлеми, заходящее солнце золотило макушки елей на его вершине. Снизу доносился тихий рокот прибоя. На невидимую им полоску каменистого пляжа набегали волны, облизывали гальку и со вздохом отступали. Над самым горизонтом уже зажглась первая звезда.

Взгляд Руфи был прикован к месту, где она последний раз видела сына. Я родила его, думала она, дала ему жизнь, вырастила его — моего светлого смешного мальчика, — а теперь вот от него ничего не осталось.

— Мама, — заговорила Джози. — Уилл сказал мне, что здесь тебе будет лучше, чем в городе.

— Наверно, он прав, — произнес Пол.

Руфь так долго не находила времени задуматься о счастье. Теперь она робко начала осознавать, что где-то далеко в будущем их ждет тихое блаженство. Когда-нибудь она обретет его. И Пол тоже. И Джози. Все вместе.

— Когда мы считали тебя погибшей, — сказала Руфь, — самым ужасным было то, что я не могла говорить о тебе. Я пыталась убедить себя, что ничего не произошло.

Пол еще теснее прижал к себе жену и дочь.

— Об Уилле мы будем говорить. Будем рассказывать тебе обо всем, что он делал, пока тебя не было с нами.

Руфь смотрела на море. Дочь вернулась, а сын погиб. Отныне всю оставшуюся жизнь, каждый раз поднимаясь сюда, она будет видеть, словно в замедленной съемке, одну и ту же картину: маленький парусник на воде, а в нем крошечные фигурки ее детей. Ее воскресшая дочь. И обреченный сын, медленно сползающий в радушные объятия моря.

Всю жизнь она боялась моря, но до той минуты думала, что утонуть суждено ей самой.

Сюзан Мэдисон

Уроженка Оксфорда (Англия), Сюзан Мэдисон объясняет свой выбор места действия романа — Соединенные Штаты — данью памяти своему первому браку (ее первый муж был американцем) и Теннесси, где она прожила десять лет, воспитывая двух сыновей (их у нее трое). «Мальчикам там было очень хорошо, — вспоминает Мэдисон, — но я ужасно скучала по родине». В итоге она вернулась в Оксфорд, привезя с собой из Америки тайную мечту: «Не будь я писательницей, я выступала бы на сцене в красочных костюмах и развлекала бы своими песнями парней в ковбойских шляпах». Ее новые читатели будут рады тому, что она осталась верна изначально выбранной профессии.

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Сюзан Мэдисон