Ревизор [Николай Васильевич Гоголь] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

КОМЕДИЯ В ПЯТИ ДЕЙСТВИЯХ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА


Антон Ан­то­но­вич Сквоз­ник-Дмухановский, го­род­ни­чий.

Анна Анд­реевна, же­на его.

Марья Ан­тоновна, дочь его.

Лука Лу­кич Хлопов, смот­ри­тель учи­лищ.

Жена его.

Аммос Фе­до­ро­вич Ляпкин-Тяпкин, судья.

Артемий Фи­лип­по­вич Земляника, по­пе­чи­тель бого­угодных за­ве­де­ний.

Иван Кузьмич Шпекин, почт­мей­стер.

Петр Ива­но­вич Доб­чинс­кий,

Петр Ива­но­вич Боб­чин­ский, го­родс­кие по­ме­щи­ки

Иван Алек­санд­ро­вич Хлестаков, чи­нов­ник из Петер­бурга.

Осип, слу­га его.

Христиан Ива­но­вич Гибнер, уезд­ный ле­карь.

Федор Ива­но­вич Лю­лю­ков,

Иван Ла­за­ре­вич Раста­ко­в­ский,

Сте­пан Ива­но­вич Ко­роб­кин, отс­тав­ные чинов­ни­ки, по­чет­ные ли­ца в го­ро­де.

Степан Ильич Уховертов, част­ный прис­тав.

Свистунов,

Пу­го­ви­цын,

Дер­жи­мор­да, по­ли­цей­ские

Абдулин, ку­пец.

Февронья Пет­ров­на Пошлепкина, сле­сар­ша.

Жена унтер-офицера.

Мишка, слу­га го­род­ни­че­го.

Слуга трактирный.

Гости и гостьи, куп­цы, ме­ща­не, про­си­те­ли. 


ХАРАКТЕРЫ И КОСТЮМЫ


За­ме­ча­ния для гос­под ак­те­ров.

Городничий, уже пос­та­рев­ший на служ­бе и очень неглу­пый по-сво­ему че­ло­век. Хо­тя и взя­точ­ник, но ве­дет се­бя очень со­лид­но; до­вольно сурьезен; нес­колько да­же резо­нер; го­во­рит ни гром­ко, ни ти­хо, ни мно­го, ни ма­ло. Его ка­ж­дое сло­во зна­чи­тельно. Чер­ты ли­ца его гру­бы и жест­ки, как у вся­ко­го на­чав­ше­го служ­бу с низ­ших чи­нов. Пере­ход от стра­ха к ра­дос­ти, от гру­бос­ти к вы­со­ко­ме­рию до­вольно быстр, как у че­ло­ве­ка с гру­бо раз­ви­ты­ми склонно­стями ду­ши. Он одет, по обык­но­ве­нию, в сво­ем мун­ди­ре с пет­ли­ца­ми и в бот­фор­тах со шпо­ра­ми. Во­ло­са на нем стри­же­ные, с про­седью.

Анна Анд­ре­ев­на, же­на его, про­вин­ци­альная ко­кет­ка, еще не сов­сем не по­жи­лых лет, вос­пи­тан­ная впо­ло­ви­ну на ро­манах и альбо­мах, впо­ло­ви­ну на хло­по­тах в сво­ей кладо­вой и де­вичьей. Очень лю­бо­пыт­на и при слу­чае выказыва­ет ­тщес­ла­вие. Бе­рет иног­да власть над му­жем по­то­му только, что тот не на­хо­дит­ся, что от­ве­чать ей; но власть эта рас­пространяется только на ме­ло­чи и сос­то­ит только в выгов­орах и нас­меш­ках. Она че­ты­ре ра­за пе­ре­оде­ва­ет­ся в раз­ные платья в про­дол­же­ние пьесы.

Хлестаков, мо­ло­дой че­ло­век лет двад­ца­ти трех, тонень­кий, ху­денький; нес­колько приг­лу­по­ват и, как го­во­рят, без ца­ря в го­ло­ве, - один из тех лю­дей ко­то­рых в кан­це­ля­ри­ях на­зы­ва­ют пус­тей­ши­ми. Го­во­рит и дей­ст­ву­ет без вся­ко­го со­об­ра­же­ния. Он не в сос­то­янии ос­та­но­вить пос­то­ян­но­го вни­ма­ния на ка­кой-ни­будь мыс­ли. Речь его от­ры­вис­та, и сло­ва вы­ле­та­ют из уст его со­вер­шен­но не­ожи­дан­но. Чем бо­лее ис­пол­ня­ющий эту роль по­ка­жет чис­то­сер­де­чия и прос­то­ты, тем бо­лее он вы­иг­ра­ет. Одет по мо­де.

Осип, слу­га, та­ков, как обык­но­вен­но бы­ва­ют слу­ги нес­колько по­жи­лых лет. Го­во­рит сурьезно, смот­рит нескольк­о вниз, ре­зо­нер и лю­бит се­бе са­мо­му чи­тать нра­во­уче­ния для сво­его ба­ри­на. Го­лос его всег­да поч­ти ро­вен, в разго­воре с ба­ри­ном при­ни­ма­ет су­ро­вое, от­ры­вис­тое и несколь­ко да­же гру­бое вы­ра­же­ние. Он ум­нее сво­его барин­а и по­тому ско­рее до­га­ды­ва­ет­ся, но не лю­бит мно­го го­во­рить и мол­ча плут. Кос­тюм его - се­рый или поношенны­й сюр­тук.

Бобчинский и Доб­чинс­кий, оба ни­зенькие, ко­ро­тень­кие, очень лю­бо­пыт­ные; чрез­вы­чай­но по­хо­жи друг на дру­га; оба с не­больши­ми брюш­ка­ми; оба го­во­рят ско­ро­го­вор­кою и чрез­вы­чай­но мно­го по­мо­га­ют жес­та­ми и ру­ка­ми. Доб­чинский нем­нож­ко вы­ше и сурьезнее Боб­чинс­ко­го, но Боб­чинс­кий раз­вяз­нее и жи­вее Доб­чинс­ко­го.

Ляпкин-Тяпкин, судья, че­ло­век, про­чи­тав­ший пять или шесть книг и по­то­му нес­колько вольно­ду­мен. Охот­ник большой на до­гад­ки, и по­то­му каж­до­му сло­ву сво­ему да­ет вес. Предс­тав­ля­ющий его дол­жен всег­да сох­ра­нять в ли­це сво­ем зна­чи­тельную ми­ну. Го­во­рит ба­сом с продолгова­той­ рас­тяж­кой, хри­пом и са­пом - как старинн­ые ча­сы, ко­торые преж­де ши­пят, а по­том уже бьют.

Земляника, по­пе­чи­тель бо­го­угод­ных за­ве­де­ний, очень толс­тый, не­по­во­рот­ли­вый и не­ук­лю­жий че­ло­век, но при всем том про­ны­ра и плут. Очень ус­луж­лив и су­ет­лив.

Почтмейстер, прос­то­душ­ный до на­ив­нос­ти че­ло­век. Про­чие ро­ли не тре­бу­ют осо­бых изъясне­ний. Ори­ги­на­лы их всег­да поч­ти на­хо­дят­ся пе­ред гла­за­ми.

Господа ак­те­ры осо­бен­но долж­ны об­ра­тить вни­ма­ние на пос­лед­нюю сце­ну. Пос­лед­нее про­из­не­сен­ное сло­во до­л­ж­но про­из­весть элект­ри­чес­кое пот­ря­се­ние на всех ра­зом, вдруг. Вся груп­па долж­на пе­ре­ме­нить по­ло­же­ние в один миг ока. Звук изум­ле­ния дол­жен выр­ваться у всех жен­щин ра­зом, как буд­то из од­ной гру­ди. От несоблюде­ния­ сих за­ме­ча­ний мо­жет ис­чез­нуть весь эф­фект.


ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

На зеркало неча пенять, коли рожа крива.

Народная пос­ло­ви­ца

Комната в до­ме го­род­ни­че­го


ЯВЛЕНИЕ І

Городничий, по­пе­чи­тель бо­го­угод­ных за­ве­де­ний, смот­ри­тель учи­лищ, судья, част­ный прис­тав, ле­карь, два квар­та­льных.

Городничий. Я приг­ла­сил вас, гос­по­да, с тем, что­бы со­об­щить вам пре­неп­ри­ят­ное из­вес­тие: к нам едет ревиз­ор.

Аммос Фе­до­ро­вич. Как ре­ви­зор?

Артемий Фи­лип­по­вич. Как ре­ви­зор?

Городничий. Ре­ви­зор из Пе­тер­бур­га, ин­ког­ни­то. И еще с сек­рет­ным пред­пи­саньем.

Аммос Федорович. Вот те на!

Артемий Фи­лип­по­вич. Вот не бы­ло за­бо­ты, так по­дай!

Лука Лу­кич. Гос­по­ди бо­же! еще и с сек­рет­ным предпи­са­ньем!

Городничий. Я как буд­то пред­чувст­во­вал: се­год­ня мне всю ночь сни­лись ка­кие-то две не­обык­но­вен­ные кры­сы. Пра­во, эта­ких я ни­ког­да не ви­ды­вал: чер­ные, неестествен­ной­ ве­ли­чи­ны! приш­ли, по­ню­ха­ли - и пош­ли прочь. Вот я вам проч­ту письмо, ко­то­рое по­лу­чил я от Ан­дрея Иванови­ча­ Чмы­хо­ва, ко­то­ро­го вы, Ар­те­мий Филиппови­ч, зна­ете. Вот что он пи­шет: "Лю­без­ный друг, кум и благодете­ль (бор­мо­чет впол­го­ло­са, про­бе­гая ско­ро глазам­и)… и уведо­мить те­бя". А! Вот: "Спе­шу, меж­ду про­чим, уве­до­мить те­бя, что при­ехал чи­нов­ник с предписани­ем ­ос­мот­реть всю гу­бернию и осо­бен­но наш уезд (значит­ельно подним­ает па­лец вверх). Я уз­нал это от са­мых до­стоверных лю­дей, хо­тя он предс­тав­ля­ет се­бя част­ным ли­цом. Так как я знаю, что за то­бою, как за вся­ким, во­дят­ся греш­ки, по­то­му что ты че­ло­век ум­ный и не лю­бишь про­пускать то­го, что плы­вет в ру­ки…" (останов­ясь), ну, здесь свои… "то со­ве­тую те­бе взять предосторожнос­ть, ибо он мо­жет при­ехать во вся­кий час, ес­ли только уже не при­ехал и не жи­вет где-ни­будь ин­когнито… Вче­раш­не­го дня я…" Ну, тут уж пош­ли де­ла се­мейные: "… сест­ра Ан­на Ки­рил­лов­на при­еха­ла к нам со сво­им му­жем; Иван Ки­рил­ло­вич очень по­толс­тел и все иг­рает на скрып­ке…" - и про­чее, и про­чее. Так вот ка­кое об­стоятельство!

Аммос Фе­до­ро­вич. Да, обс­то­ятельство та­кое… необы­кно­венно, прос­то не­обык­но­вен­но. Что-ни­будь недар­ом.

Лука Лу­кич. За­чем же, Ан­тон Ан­то­но­вич, от­че­го это? За­чем к нам ре­ви­зор?

Городничий. За­чем! Так уж, вид­но, судьба! (Вздох­нув.) До сих пор, бла­го­да­ре­ние бо­гу, под­би­ра­лись к дру­гим го­родам; те­перь приш­ла оче­редь к на­ше­му.

Аммос Фе­до­ро­вич. Я ду­маю, Ан­тон Ан­то­но­вич, что здесь тон­кая и больше по­ли­ти­чес­кая при­чи­на. Это зна­чит вот что: Рос­сия… да… хо­чет вес­ти вой­ну, и ми­нис­те­рия-то, вот ви­ди­те, и по­дос­ла­ла чи­нов­ни­ка, что­бы уз­нать, нет ли где из­ме­ны.

Городничий. Эк ку­да хва­ти­ли! Еще ум­ный че­ло­век! В уезд­ном го­ро­де из­ме­на! Что он, пог­ра­нич­ный, что ли? Да от­сю­да, хоть три го­да ска­чи, ни до ка­ко­го го­су­дарст­ва не до­едешь.

Аммос Фе­до­ро­вич. Нет, я вам ска­жу, вы не то­го… вы не… На­чальство име­ет тон­кие ви­ды: да­ром что да­ле­ко, а оно се­бе мо­та­ет на ус.

Городничий. Мо­та­ет или не мо­та­ет, а я вас, гос­по­да, пре­ду­ве­до­мил. Смот­ри­те, по сво­ей час­ти я кое-ка­кие распоря­женья сде­лал, со­ве­тую я вам. Осо­бен­но вам, Ар­те­м­ий Фи­липпович! Без сом­не­ния, про­ез­жа­ющий чи­нов­ник за­хо­чет преж­де все­го ос­мот­реть под­ве­домст­вен­ные вам богоугод­ные за­ве­де­ния - и по­то­му вы сде­лай­те так, что­бы все бы­ло при­лич­но: кол­па­ки бы­ли бы чис­тые, и больные не походи­ли­ бы на куз­не­цов, как обык­но­вен­но они хо­дят по-домаш­нему.

Артемий Фи­лип­по­вич. Ну, это еще ни­че­го. Кол­па­ки, по­жалуй, мож­но на­деть и чис­тые.

Городничий. Да, и то­же над каж­дой кро­ватью над­пи­сать по ла­ты­ни или на дру­гом язы­ке… Это уже по ва­шей час­ти, Хрис­ти­ан Ива­но­вич, - вся­кую бо­лезнь: ког­да кто за­бо­лел, ко­то­ро­го дня и чис­ла… Не­хо­ро­шо, что у вас бо­ль­ные та­кой креп­кий та­бак ку­рят, что всег­да рас­чи­ха­ешься, ког­да вой­дешь. Да и луч­ше, ес­ли б их бы­ло меньше: тот­час от­не­сут к дур­но­му смот­ре­нию или не­ис­кус­ству вра­ча.

Артемий Фи­лип­по­вич. О! нас­чет вра­че­ванья мы с Хри­с­тианом Ива­но­ви­чем взя­ли свои ме­ры: чем бли­же к натур­е, тем луч­ше, - ле­карств до­ро­гих мы не упот­реб­ля­ем. Чело­век прос­той: ес­ли ум­рет, то и так ум­рет; ес­ли выздор­овеет, то и так выз­до­ро­ве­ет. Да и Хрис­ти­ану Ива­но­ви­чу затруд­нительно бы­ло б с ни­ми изъясняться: он по-рус­ски ни сло­ва не зна­ет.

Христиан Ива­но­вич из­да­ет звук, от­час­ти по­хо­жий на бу­к­ву «и» и нес­колько на «е».

Городничий. Вам то­же по­со­ве­то­вал бы, Ам­мос Федоро­вич, об­ра­тить вни­ма­ние на при­сутст­вен­ные мес­та. У вас там в пе­ред­ней, ку­да обык­но­вен­но яв­ля­ют­ся просит­ели, сто­ро­жа за­ве­ли до­маш­них гу­сей с ма­леньки­ми гусенк­ами, ко­то­рые так и шны­ря­ют под но­га­ми. Оно, ко­неч­но, домаш­ним хо­зяй­ст­вом за­во­диться вся­ко­му пох­вально, и по­че­му ж сто­ро­жу и не за­весть его? только, зна­ете, в та­ком мес­те неп­ри­лич­но… Я и преж­де хо­тел вам это за­ме­тить, но все как-то по­за­бы­вал.

Аммос Фе­до­ро­вич. А вот я их се­год­ня же ве­лю всех за­брать на кух­ню. Хо­ти­те, при­хо­ди­те обе­дать.

Городничий. Кро­ме то­го, дур­но, что у вас вы­су­ши­ва­ет­ся в са­мом при­сутст­вии вся­кая дрянь и над са­мым шка­пом с бу­ма­га­ми охот­ни­чий арап­ник. Я знаю, вы лю­би­те охо­ту, но все на вре­мя луч­ше его при­нять, а там, как про­едет реви­зор, по­жа­луй, опять его мо­же­те по­ве­сить. Так­же заседа­тель ваш… он, ко­неч­но, че­ло­век све­ду­щий, но от не­го та­кой за­пах, как буд­то бы он сей­час вы­шел из винокуренно­го з­а­вода, - это то­же не­хо­ро­шо. Я хо­тел дав­но об этом ска­зать вам, но был, не пом­ню, чем-то разв­ле­чен. Есть про­тив это­го средст­ва, ес­ли уже это дей­ст­ви­тельно, как он гово­рит, у не­го при­род­ный за­пах: мож­но посоветоват­ь ему есть лук, или чес­нок, или что-ни­будь дру­гое. В этом слу­чае мо­жет по­мочь раз­ны­ми медикаментам­и Хрис­ти­ан Ивано­вич.

Христиан Ива­но­вич из­да­ет тот же звук.

Аммос Фе­до­ро­вич. Нет, это­го уже не­воз­мож­но выг­нать: он го­во­рит, что в детст­ве мам­ка его ушиб­ла, и с тех пор от не­го от­да­ет нем­но­го вод­кою.

Городничий. Да я только так за­ме­тил вам. Нас­чет же внут­рен­не­го рас­по­ря­же­ния и то­го, что на­зы­ва­ет в письме Анд­рей Ива­но­вич греш­ка­ми, я ни­че­го не мо­гу ска­зать. Да и стран­но го­во­рить: нет че­ло­ве­ка, ко­то­рый бы за со­бою не имел ка­ких-ни­будь гре­хов. Это уже так са­мим бо­гом устро­ено­, и вол­те­ри­ан­цы нап­рас­но про­тив это­го го­во­рят.

Аммос Фе­до­ро­вич. Что ж вы по­ла­га­ете, Ан­тон Анто­но­ви­ч, греш­ка­ми? Греш­ки греш­кам - рознь. Я го­во­рю всем от­к­ры­то, что бе­ру взят­ки, но чем взят­ки? Бор­зы­ми щен­ка­ми. Это сов­сем иное де­ло.

Городничий. Ну, щен­ка­ми, или чем дру­гим - все взят­ки.

Аммос Фе­до­ро­вич. Ну нет, Ан­тон Ан­то­но­вич. А вот, нап­ри­мер, ес­ли у ко­го-ни­будь шу­ба сто­ит пятьсот руб­лей, да суп­ру­ге шаль…

Городничий. Ну, а что из то­го, что вы бе­ре­те взят­ки бо­р­зы­ми щен­ка­ми? За­то вы в бо­га не ве­ру­ете; вы в цер­ковь ни­ког­да не хо­ди­те; а я, по край­ней ме­ре, в ве­ре тверд и каж­дое воск­ре­сенье бы­ваю в церк­ви. А вы… О, я знаю вас: вы ес­ли нач­не­те го­во­рить о сот­во­ре­нии ми­ра, прос­то во­ло­сы ды­бом под­ни­ма­ют­ся.

Аммос Фе­до­ро­вич. Да ведь сам со­бою до­шел, собствен­ным умом.

Городничий. Ну, в ином слу­чае мно­го ума ху­же, чем бы его сов­сем не бы­ло. Впро­чем, я так только упо­мя­нул о уезд­ном су­де; а по прав­де ска­зать, вряд ли кто когда-ни­будь заг­ля­нет ту­да; это уж та­кое за­вид­ное мес­то, сам бог ему пок­ро­ви­тельству­ет. А вот вам, Лу­ка Лу­кич, как смот­рителю учеб­ных за­ве­де­ний, нуж­но по­за­бо­титься осо­бен­но нас­чет учи­те­лей. Они лю­ди, ко­неч­но, уче­ные и воспитыва­лись в раз­ных кол­ле­ги­ях, но име­ют очень стран­ные по­ступки, на­ту­рально не­раз­луч­ные с уче­ным зва­ни­ем. Один из них, нап­ри­мер, вот этот, что име­ет тол­стое ли­цо… Не вспом­ню его фа­ми­лию, ни­как не мо­жет обой­тись без то­го, что­бы взо­шед­ши на ка­фед­ру, не сде­лать гри­ма­су, вот этак (де­ла­ет гри­ма­су), и по­том нач­нет ру­кою из-под галс­ту­ка утю­жить свою бо­ро­ду. Ко­неч­но, ес­ли уче­ни­ку сде­ла­ет та­кую ро­жу, то оно еще ни­че­го: мо­жет быть, оно там и нуж­но так, об этом я не мо­гу су­дить; но вы по­су­ди­те са­ми, ес­ли он сде­ла­ет это по­се­ти­те­лю, - это мо­жет быть очень ху­до: гос­по­дин ре­ви­зор или дру­гой кто мо­жет при­нять это на свой счет. Из это­го черт зна­ет что мо­жет про­изой­ти.

Лука Лу­кич. Что ж мне, пра­во, с ним де­лать? Я уж нес­колько раз ему го­во­рил. Вот еще на днях, ког­да за­шел бы­ло в класс наш пред­во­ди­тель, он скро­ил та­кую ро­жу, ка­кой я ни­ког­да еще не ви­ды­вал. Он-то ее сде­лал от доб­ро­го серд­ца, а мне вы­го­вор: за­чем вольно­дум­ные мыс­ли внуша­ются юно­шест­ву.

Городничий. То же я дол­жен вам за­ме­тить и об учи­те­ле по ис­то­ри­чес­кой час­ти. Он уче­ная го­ло­ва - это вид­но, и све­де­ний нах­ва­тал тьму, но только объясня­ет с та­ким жа­ром, что не пом­нит се­бя. Я раз слу­шал его: ну по­ка­мест го­ворил об ас­си­ри­янах и ва­ви­ло­ня­нах - еще ни­че­го, а как до­брался до Алек­санд­ра Ма­ке­донс­ко­го, то я не мо­гу вам ска­зать, что с ним сде­ла­лось. Я ду­мал, что по­жар, ей-бо­гу! Сбе­жал с ка­фед­ры и что есть си­лы хвать сту­лом об пол. Оно ко­неч­но, Алек­сандр Ма­ке­донс­кий ге­рой, но за­чем же сту­лья ло­мать? от это­го убы­ток каз­не.

Лука Лу­кич. Да, он го­ряч! Я ему это нес­колько раз уже за­ме­чал.. Го­во­рит: "Как хо­ти­те, для на­уки я жиз­ни не по­щажу".

Городничий. Да, та­ков уже не­изъясни­мый за­кон су­деб: ум­ный че­ло­век ли­бо пьяни­ца, или ро­жу та­кую сост­ро­ит, что хоть свя­тых вы­но­си.

Лука Лу­кич. Не при­ве­ди гос­подь слу­жить по уче­ной ча­сти! Все­го бо­ишься: вся­кий ме­ша­ет­ся, вся­ко­му хо­чет­ся по­казать, что он то­же ум­ный че­ло­век.

Городничий. Это бы еще ни­че­го, - ин­ког­ни­то прок­ля­тое! Вдруг заг­ля­нет: "А, вы здесь, го­луб­чи­ки! А кто, ска­жет, здесь судья?" - "Ляп­кин-Тяп­кин". - "А по­дать сю­да Ляпки­на-Тяпкина! А кто по­пе­чи­тель бо­го­угод­ных за­ве­де­ний?" - "Зем­ля­ни­ка". "А по­дать сю­да Зем­ля­ни­ку!" Вот что ху­до!


ЯВЛЕНИЕ ІІ

Те же и почт­мей­стер.

Почтмейстер. Объясни­те, гос­по­да, что, ка­кой чи­нов­ник едет?

Городничий. А вы раз­ве не слы­ша­ли?

Почтмейстер. Слы­шал от Пет­ра Ива­но­ви­ча Боб­чинс­ко­го. Он только что был у ме­ня в поч­то­вой кон­то­ре.

Городничий. Ну, что? Как вы ду­ма­ете об этом?

Почтмейстер. А что ду­маю? вой­на с тур­ка­ми бу­дет.

Аммос Фе­до­ро­вич. В од­но сло­во! я сам то же ду­мал.

Городничий. Да, оба пальцем в не­бо по­па­ли!

Почтмейстер. Пра­во, вой­на с тур­ка­ми. Это все фран­цуз га­дит.

Городничий. Ка­кая вой­на с тур­ка­ми! Прос­то нам пло­хо бу­дет, а не тур­кам. Это уже из­вест­но: у ме­ня письмо.

Почтмейстер. А ес­ли так, то не бу­дет вой­ны с тур­ка­ми.

Городничий. Ну что же вы, как вы, Иван Кузьмич?

Почтмейстер. Да что я? Как вы, Ан­тон Ан­то­но­вич?

Городничий. Да что я? Стра­ху-то нет, а так, нем­нож­ко… Ку­пе­чест­во да граж­данст­во ме­ня сму­ща­ет. Го­во­рят, что я им со­ло­но при­шел­ся, а я, вот ей-бо­гу, ес­ли и взял с ино­го, то, пра­во, без вся­кой не­на­вис­ти. Я да­же ду­маю (бе­рет его под ру­ку и от­во­дит в сто­ро­ну), я да­же ду­маю, не бы­ло ли на ме­ня ка­ко­го-ни­будь до­но­са. За­чем же в са­мом де­ле к нам ре­ви­зор? Пос­лу­шай­те, Иван Кузьмич, нельзя ли вам, для об­щей на­шей пользы, вся­кое письмо, ко­то­рое прибы­ва­ет к вам в поч­то­вую кон­то­ру, вхо­дя­щее и исходяще­е, знает­е, этак нем­нож­ко рас­пе­ча­тать и прочит­ать: не содер­жится ли в нем ка­ко­го-ни­будь до­не­се­ния или прос­то пере­писки. Ес­ли же нет, то мож­но опять запечата­ть; впро­чем, мож­но да­же и так от­дать письмо, распечатанное­.

Почтмейстер. Знаю, знаю… Это­му не учи­те, это я де­лаю не то чтоб из пре­дос­то­рож­нос­ти, а больше из любопыт­ства: смерть люб­лю уз­нать, что есть но­во­го на све­те. Я вам ска­жу, что это пре­ин­те­рес­ное чте­ние. Иное письмо с на­слажденьем проч­тешь - так опи­сы­ва­ют­ся раз­ные пасса­жи… а на­зи­да­тельность ка­кая… луч­ше, чем в "Мос­ковс­ких ве­до­мос­тях"!

Городничий. Ну что ж, ска­жи­те, ни­че­го не на­чи­ты­ва­ли о ка­ком-ни­будь чи­нов­ни­ке из Пе­тер­бур­га?

Почтмейстер. Нет, о пе­тер­бургс­ком ни­че­го нет, а о ко­стромских и са­ра­товс­ких мно­го го­во­рит­ся. Жаль, од­на­ко ж, что вы не чи­та­ете пи­сем: есть прек­рас­ные мес­та. Вот не­дав­но один по­ру­чик пи­шет к при­яте­лю и опи­сал бал в са­мом иг­ри­вом… очень, очень хо­ро­шо: "Жизнь моя, ми­лый друг, те­чет, го­во­рит в эм­пи­ре­ях: ба­ры­шень мно­го, му­зы­ка иг­ра­ет, штан­дарт ска­чет…" - с большим, с большим чув­ст­вом опи­сал. Я на­роч­но ос­та­вил его у се­бя. Хо­ти­те, про­чту?

Городничий. Ну, те­перь не до то­го. Так сде­лай­те ми­лость, Иван Кузьмич: ес­ли на слу­чай по­па­дет­ся жа­ло­ба или до­не­се­ние, то без вся­ких рас­суж­де­ний за­дер­жи­вай­те.

Почтмейстер. С большим удо­вольстви­ем.

Аммос Фе­до­ро­вич. Смот­ри­те, дос­та­нет­ся вам когда-ни­будь за это.

Почтмейстер. Ах, ба­тюш­ки!

Городничий. Ни­че­го, ни­че­го. Дру­гое де­ло, ес­ли бы вы из это­го пуб­лич­ное что-ни­будь сде­ла­ли, но ведь это де­ло се­мейственное.

Аммос Фе­до­ро­вич. Да, не­хо­ро­шее де­ло за­ва­ри­лось! А я, приз­на­юсь, шел бы­ло к вам, Ан­тон Ан­то­но­вич, с тем что­бы по­пот­че­вать вас со­ба­чон­кою. Род­ная сест­ра то­му ко­бе­лю, ко­то­ро­го вы зна­ете. Ведь вы слы­ша­ли, что Чеп­то­вич с Вар­ховинским за­те­яли тяж­бу, и те­перь мне рос­кошь: трав­лю зай­цев на зем­лях и у то­го и дру­го­го.

Городничий. Ба­тюш­ки, не ми­лы мне те­перь ва­ши зай­цы: у ме­ня ин­ког­ни­то прок­ля­тое си­дит в го­ло­ве. Так и ждешь, что вот от­во­рит­ся дверь и — шасть…


ЯВЛЕНИЕ ІІІ

Те же, Боб­чинс­кий и Доб­чинс­кий, оба вхо­дят, запыхав­шись.

Бобчинский. Чрез­вы­чай­ное про­ис­шест­вие!

Добчинский. Не­ожи­дан­ное из­вес­тие!

Все. Что, что та­кое?

Добчинский. Неп­ред­ви­ден­ное де­ло: при­хо­дим в гости­ни­цу…

Бобчинский (пе­ре­би­вая). При­хо­дим с Пет­ром Иванови­чем в гос­ти­ни­цу…

Добчинский (пе­ре­би­вая). Э, поз­вольте, Петр Ива­но­вич, я рас­ска­жу.

Бобчинский. Э, нет, поз­вольте уж я… поз­вольте, поз­во­ль­те… вы уж и сло­га та­ко­го не име­ете…

Добчинский. А вы собьетесь и не при­пом­ни­те все­го.

Бобчинский. При­пом­ню, ей-бо­гу, при­пом­ню. Уж не ме­шайте, пусть я рас­ска­жу, не ме­шай­те! Ска­жи­те, гос­по­да, сде­лай­те ми­лость, чтоб Петр Ива­но­вич не ме­шал.

Городничий. Да го­во­ри­те, ра­ди бо­га, что та­кое? У ме­ня серд­це не на мес­те. Са­ди­тесь, гос­по­да! Возьми­те стулья! Петр Ива­но­вич, вот вам стул.

Все уса­жи­ва­ют­ся вок­руг обо­их Пет­ров Ива­но­ви­чей.

Ну, что, что та­кое?

Бобчинский. Поз­вольте, поз­вольте: я все по по­ряд­ку. Как только имел удо­вольствие вый­ти от вас пос­ле то­го, как вы из­во­ли­ли сму­титься по­лу­чен­ным письмом, да-с, - так я то­гда же за­бе­жал… уж, по­жа­луй­ста, не пе­ре­би­вай­те, Петр Ива­но­вич! Уж все, все, все знаю-с. Так я, из­во­ли­те ви­деть, за­бе­жал к Ко­роб­ки­ну. А не зас­тав­ши Ко­роб­ки­на-то до­ма, за­во­ро­тил к Рас­та­ковс­ко­му, а не зас­тав­ши Рас­та­ков­с­ко­го, за­шел вот к Ива­ну Кузьми­чу, что­бы со­об­щить ему полу­ченную ва­ми но­вость, да, иду­чи от­ту­да, встре­тил­ся с Пет­ром Ива­но­ви­чем…

Добчинский (пе­ре­би­вая). Воз­ле буд­ки, где про­да­ют­ся пи­роги.

Бобчинский. Воз­ле буд­ки, где про­да­ют­ся пи­ро­ги. Да, встре­тив­шись с Пет­ром Ива­но­ви­чем, и го­во­рю ему: "Слы­шали ли вы о но­вос­ти-та, ко­то­рую по­лу­чил Ан­тон Антоно­вич из дос­то­вер­но­го письма?" А Петр Ива­но­вич уж услыха­ли­ об этом от ключ­ни­цы ва­шей Ав­дотьи, ко­то­рая, не знаю, за чем-то бы­ла пос­ла­на к Фи­лип­пу Ан­то­но­ви­чу По­че­чу­еву.

Добчинский (пе­ре­би­вая). За бо­чон­ком для фран­цузс­кой вод­ки.

Бобчинский (отво­дя его ру­ки). За бо­чон­ком для фран­цуз­ской вод­ки. Вот мы пош­ли с Пет­ром-то Ивановиче­м к По­чечуеву… Уж вы, Петр Ива­но­вич… энтог­о… не переби­вайте, по­жа­луй­ста, не пе­ре­би­вай­те!.. Пош­ли к По­че­чу­еву, да на до­ро­ге Петр Ива­но­вич го­во­рит: "Зай­дем, го­во­рит, в трак­тир. В Же­луд­ке-то у ме­ня… с ут­ра я ни­че­го не ел, так же­лу­доч­ное тря­се­ние…" - да-с, в же­луд­ке-то у Пет­ра Ива­но­вича… "А в трак­тир, го­во­рит, при­вез­ли те­перь све­жей сем­ги, так мы за­ку­сим". Только что мы в гостиницу­, как вдруг мо­ло­дой че­ло­век…

Добчинский (пе­ре­би­вая). Не­дур­ной на­руж­нос­ти, в пар­ти­кулярном платье…

Бобчинский. Не­дур­ной на­руж­нос­ти, в пар­ти­ку­ляр­ном платье, хо­дит этак по ком­на­те, и в ли­це эта­кое рассужде­ние… фи­зи­оно­мия… пос­туп­ки, и здесь (вер­тит ру­кою око­ло лба) мно­го, мно­го все­го. Я буд­то предчувствова­л и го­ворю Пет­ру Ива­но­ви­чу: "Здесь что-ни­будь несп­рос­та-с". Да. А Петр-то Ива­но­вич уж миг­нул пальцем и по­доз­ва­ли трак­тир­щи­ка-с, трак­тир­щи­ка Вла­са: у не­го же­на три неде­ли на­зад то­му ро­ди­ла, и та­кой пре­бойкий мальчик, бу­дет так же, как и отец, со­дер­жать трак­тир. По­доз­вав­ши Вла­са, Петр Ива­но­вич и спро­си его потих­оньку: "Кто, говор­ит, этот мо­ло­дой че­ло­век?" - а Влас и от­ве­ча­ет на это: "Это", - го­во­рит… Э, не перебива­йте, Петр Ива­но­вич, по­жа­луй­ста, не пе­ре­би­вай­те; вы не рас­ска­же­те, ей-бо­гу не рас­ска­же­те: вы при­ше­пе­ты­ва­ете; у вас, я знаю, один зуб во рту со сви­стом… "Это, го­во­рит, мо­лодой че­ло­век, чиновн­ик, - да-с, - еду­щий из Пе­тер­бур­га, а по фа­ми­лии, го­во­рит, Иван Алек­сандрович Хлес­та­ков-с, а едет, го­во­рит, в Сарат­овскую гу­бернию и, го­во­рит, прест­ран­но се­бя ат­тес­ту­ет: дру­гую уж не­де­лю жи­вет, из трак­ти­ра не едет, за­би­ра­ет все на счет и не ко­пей­ки не хо­чет пла­тить". Как ска­зал он мне это, а ме­ня так вот свы­ше и вра­зу­ми­ло. "Э!" - го­во­рю я Пет­ру Ива­но­вичу…

Добчинский. Нет, Петр Ива­но­вич, это я ска­зал: "э!"

Бобчинский. Сна­ча­ла вы ска­за­ли, а по­том и я ска­зал. "Э! - ска­за­ли мы с Пет­ром Ива­но­ви­чем. - А с ка­кой ста­ти си­деть ему здесь, ког­да до­ро­га ему ле­жит в Са­ра­товс­кую губер­нию?" Да-с. А вот он-то и есть этот чи­нов­ник.

Городничий. Кто, ка­кой чи­нов­ник?

Бобчинский. Чи­нов­ник-та, о ко­то­ром из­во­ли­ли получи­ли­ но­ти­цию, - ре­ви­зор.

Городничий (в стра­хе). Что вы, гос­подь с ва­ми! это не он.

Добчинский. Он! и де­нег не пла­тит и не едет. Ко­му же б быть, как не ему? И по­до­рож­ная про­пи­са­на в Са­ра­тов.

Бобчинский. Он, он, ей-бо­гу он… Та­кой наблюдатель­ный­: все обс­мот­рел. Уви­дел, что мы с Пет­ром-то Иванови­чем ели сем­гу, - больше по­то­му, что Петр Иванов­ич нас­чет сво­его же­луд­ка… да, так он и в та­рел­ки к нам за­глянул. Ме­ня так и про­ня­ло стра­хом.

Городничий. Гос­по­ди, по­ми­луй нас, греш­ных! Где же он там жи­вет?

Добчинский. В пя­том но­ме­ре, под лест­ни­цей.

Бобчинский. В том са­мом но­ме­ре, где прош­ло­го го­да по­д­ра­лись при­ез­жие офи­це­ры.

Городничий. И дав­но он здесь?

Добчинский. А не­де­ли две уж. При­ехал на Ва­силья Егип­тянина.

Городничий. Две не­де­ли! (В сто­ро­ну.) Ба­тюш­ки, сва­ту­ш­ки! Вы­но­си­те, свя­тые угод­ни­ки! В эти две не­де­ли вы­се­че­на­ ун­тер-офи­церс­кая же­на! Арес­тан­там не выдава­ли­ про­визии! На ули­цах ка­бак, не­чис­то­та! По­зор! поноше­нье! (Хва­та­ет­ся за го­ло­ву.)

Артемий Фи­лип­по­вич. Что ж, Ан­тон Ан­то­но­вич? - ехать па­ра­дом в гос­ти­ни­цу.

Аммос Фе­до­ро­вич. Нет, нет! Впе­ред пус­тить го­ло­ву, ду­ховенство, ку­пе­чест­во; вот и в кни­ге "Де­яния Ио­ан­на Ма­сона"…

Городничий. Нет, нет; поз­вольте уж мне са­мо­му. Бы­ва­ли труд­ные слу­чаи в жиз­ни, схо­ди­ли, еще да­же и спа­си­бо по­лучал. Авось бог вы­не­сет и те­перь. (Обра­ща­ясь к Боб­чинскому.) Вы го­во­ри­те, он мо­ло­дой че­ло­век?

Бобчинский. Мо­ло­дой, лет двад­ца­ти трех или че­ты­рех с не­большим.

Городничий. Тем луч­ше: мо­ло­до­го ско­рее про­ню­ха­ешь. Бе­да, ес­ли ста­рый черт, а мо­ло­дой весь на­вер­ху. Вы, госпо­да, при­го­тов­ляй­тесь по сво­ей час­ти, а я отп­рав­люсь сам или вот хоть с Пет­ром Ива­но­ви­чем, при­ват­но, для прогул­ки, на­ве­даться, не тер­пят ли про­ез­жа­ющие неприятно­стей. Эй, Свис­ту­нов!

Свистунов. Что угод­но?

Городничий. Сту­пай сей­час за част­ным прис­та­вом; или нет, ты мне ну­жен. Ска­жи там ко­му-ни­будь, что­бы как мо­ж­но пос­ко­рее ко мне част­но­го прис­та­ва, и при­хо­ди сю­да.

Квартальный бе­жит впо­пы­хах.

Артемий Фи­лип­по­вич. Идем, идем, Ам­мос Фе­до­ро­вич! В са­мом де­ле мо­жет слу­читься бе­да.

Аммос Фе­до­ро­вич. Да вам че­го бо­яться? Кол­па­ки чис­тые на­дел на больных, да и кон­цы в во­ду.

Артемий Фи­лип­по­вич. Ка­кое кол­па­ки! Больным ве­ле­но га­бер­суп да­вать, а у ме­ня по всем ко­ри­до­рам не­сет та­кая ка­пус­та, что бе­ре­ги только нос.

Аммос Фе­до­ро­вич. А я на этот счет по­ко­ен. В са­мом де­ле, кто зай­дет в уезд­ный суд? А ес­ли и заг­ля­нет в какую-ни­будь бу­ма­гу, так он жиз­ни не бу­дет рад. Я вот уж пятна­дцать лет си­жу на су­дей­ском сту­ле, а как заг­ля­ну в доклад­ную за­пис­ку - а! только ру­кой мах­ну. Сам Со­ло­мон не раз­решит, что в ней прав­да и что неп­рав­да.

Судья, по­пе­чи­тель бо­го­угод­ных за­ве­де­ний, смот­ри­тель учи­лищ и почт­мей­стер ухо­дят и в две­рях стал­ки­ва­ют­ся с возв­ра­ща­ющим­ся квар­тальным.


ЯВЛЕНИЕ ІV

Городничий, Боб­чинс­кий, Доб­чинс­кий и квар­тальный.

Городничий. Что, дрож­ки там сто­ят?

Квартальный. Сто­ят.

Городничий. Сту­пай на ули­цу… или нет, пос­той! Сту­пай при­не­си… Да дру­гие-то где? не­уже­ли ты только один? Ведь я при­ка­зы­вал, что­бы и Про­хо­ров был здесь. Где Про­хо­ров?

Квартальный. Про­хо­ров в част­ном до­ме, да только к де­лу не мо­жет быть упот­реб­лен.

Городничий. Как так?

Квартальный. Да так: при­вез­ли его по­ут­ру мерт­вец­ки. Вот уже два уша­та во­ды вы­ли­ли, до сих пор не протрез­вился.

Городничий (хва­та­ясь за го­ло­ву). Ах, бо­же мой, бо­же мой! Сту­пай ско­рее на ули­цу, или нет - бе­ги преж­де в ком­нату, слышь! и при­не­си от­ту­да шпа­гу и но­вую шля­пу. Ну, Петр Ива­но­вич, по­едем!

Бобчинский. И я, и я… поз­вольте и мне, Ан­тон Анто­но­ви­ч!

Городничий. Нет, нет, Петр Ива­но­вич, нельзя, нельзя! Не­лов­ко, да и на дрож­ках не по­мес­тим­ся.

Бобчинский. Ни­че­го, ни­че­го, я так: пе­туш­ком, пе­туш­ком по­бе­гу за дрож­ка­ми. Мне бы только нем­нож­ко в ще­лоч­ку-та, в дверь этак пос­мот­реть, как у не­го эти пос­туп­ки…

Городничий (при­ни­мая шпа­гу, к квар­тально­му). Бе­ги сей­час возьми де­сятс­ких, да пусть каж­дый из них во­зь­мет… Эк шпа­га как ис­ца­ра­па­лась! Прок­ля­тый купчиш­ка Аб­ду­лин - ви­дит, что у го­род­ни­че­го ста­рая шпа­га, не прис­лал но­вой. О, лу­ка­вый на­род! А так, мо­шен­ни­ки, я ду­маю, там уж просьбы из-под по­лы и го­то­вят. Пусть каж­дый во­зь­мет в ру­ки по ули­це… черт возьми, по ули­це - по мет­ле! и вы­ме­ли бы всю ули­цу, что идет к трак­ти­ру, и вы­мели бы чис­то… Слы­шишь! Да смот­ри: ты! ты! я знаю те­бя: ты там ку­ма­ешься да кра­дешь в бот­фор­ты серебряны­е ло­жеч­ки, - смот­ри, у ме­ня ухо вост­ро!.. Что ты сде­лал с куп­цом Чер­ня­евым - а? Он те­бе на мун­дир дал два ар­ши­на сук­на, а ты стя­нул всю шту­ку. Смот­ри! не по чи­ну бе­решь! Сту­пай!


ЯВЛЕНИЕ V

Те же и част­ный прис­тав.

Городничий. А, Сте­пан Ильич! Ска­жи­те, ра­ди бо­га: ку­да вы зап­ро­пас­ти­лись? На что это по­хо­же?

Частный прис­тав. Я был тут сей­час за во­ро­та­ми.

Городничий. Ну, слу­шай­те же, Сте­пан Ильич. Чинов­ник-то из Пе­тер­бур­га при­ехал. Как вы там рас­по­ря­ди­лись?

Частный прис­тав. Да так, как вы при­ка­зы­ва­ли. Квар­тального Пу­го­ви­цы­на я пос­лал с де­сятс­ки­ми под­чи­щать тро­ту­ар.

Городничий. А Дер­жи­мор­да где?

Частный прис­тав. Дер­жи­мор­да по­ехал на по­жар­ной тру­бе.

Городничий. А Про­хо­ров пьян?

Частный прис­тав. Пьян.

Городничий. Как же вы это до­пус­ти­ли?

Частный прис­тав. Да бог его зна­ет. Вче­раш­не­го дня слу­чилась за го­ро­дом дра­ка, - по­ехал ту­да для по­ряд­ка, а во­з­вратился пьян.

Городничий. Пос­лу­шай­те ж, вы сде­лай­те вот что: квар­тальный Пу­го­ви­цын… он вы­со­ко­го рос­та, так пусть сто­ит для бла­го­уст­рой­ст­ва на мос­ту. Да раз­ме­тать нас­ко­ро ста­рый за­бор, что воз­ле са­пож­ни­ка, и пос­та­вить со­ло­мен­ную ве­ху, чтоб бы­ло по­хо­же на пла­ни­ро­ва­ние. Оно чем больше лом­ки, тем больше оз­на­ча­ет де­ятельнос­ти градоправите­ля. ­Ах, бо­же мой! я и по­за­был, что воз­ле то­го за­бо­ра нава­лено на со­рок те­лег вся­ко­го со­ру. Что это за сквер­ный го­род! только где-ни­будь пос­тавь ка­кой-ни­будь па­мят­ник или прос­то за­бор - черт их зна­ет от­ку­до­ва и на­несут вся­кой дря­ни! (Взды­ха­ет.) Да ес­ли при­ез­жий чиновн­ик бу­дет спра­ши­вать служ­бу: до­вольны ли? - что­бы го­во­ри­ли: "Всем до­вольны, ва­ше бла­го­ро­дие"; а котор­ый бу­дет недо­волен, то ему пос­ле дам та­ко­го неудовольст­вия… О, ох, хо, хо, х! гре­шен, во мно­гом гре­шен. (Бе­рет вме­сто шля­пы фу­тляр.) Дай только, бо­же, что­бы сош­ло с рук поскор­ее, а там-то я пос­тав­лю уж та­кую све­чу, ка­кой еще ник­то не ста­вил: на каж­дую бес­тию куп­ца на­ло­жу достав­ить по три пу­да вос­ку. О бо­же мой, бо­же мой! Едем, Петр Иванов­ич! (Вмес­то шля­пы хо­чет на­деть бу­маж­ный фу­тляр.)

Частный прис­тав. Ан­тон Ан­то­но­вич, это ко­роб­ка, а не шля­па.

Городничий (бро­сая ко­роб­ку). Ко­роб­ка так ко­роб­ка. Черт с ней! Да ес­ли спро­сят, от­че­го не выст­ро­ена цер­ковь при бо­го­угод­ном за­ве­де­нии, на ко­то­рую год на­зад бы­ла ас­сиг­но­ва­на сум­ма, то не по­за­быть ска­зать, что на­ча­ла стро­иться, но сго­ре­ла. Я об этом и ра­порт предс­тав­лял. А то, по­жа­луй, кто-ни­будь, по­за­быв­шись, сду­ру ска­жет, что она и не на­чи­на­лась. Да ска­зать Дер­жи­мор­де, что­бы не сли­ш­ком да­вал во­ли ку­ла­кам сво­им; он, для по­ряд­ка, всем ста­вит фо­на­ри под гла­за­ми - и пра­во­му, и ви­но­ва­то­му. Едем, едем, Петр Ива­но­вич! (Ухо­дит и возв­ра­ща­ет­ся.) Да не вы­пус­кать сол­дат на ули­цу бе­зо все­го: эта дрян­ная гар­ни­за на­де­нет только сверх ру­баш­ки мун­дир, а вни­зу ниче­го нет.

Все ухо­дят.


ЯВЛЕНИЕ VІ

Анна Анд­ре­ев­на и Марья Ан­то­нов­на вбе­га­ют на сце­ну.

Анна Анд­ре­ев­на. Где ж, где ж они? Ах, бо­же мой!.. (Отво­ряя дверь.) Муж! Ан­то­ша! Ан­тон! (Го­во­рит ско­ро.) А все ты, а все за то­бой. И пош­ла ко­паться: "Я бу­ла­воч­ку, я ко­сынку". (Под­бе­га­ет к ок­ну и кри­чит.) Ан­тон, ку­да, ку­да? Что, при­ехал? ре­ви­зор? с уса­ми! с ка­ки­ми уса­ми?

Голос го­род­ни­че­го. Пос­ле, пос­ле, ма­туш­ка!

Анна Анд­ре­ев­на. Пос­ле? Вот но­вос­ти - пос­ле! Я не хо­чу пос­ле… Мне только од­но сло­во: что он, пол­ков­ник? А? (С пре­неб­ре­же­ни­ем.) Уехал! Я те­бе вспом­ню это! А все эта: "Ма­менька, ма­менька, по­го­ди­те, заш­пи­лю сза­ди ко­сын­ку; я сей­час". Вот те­бе и сей­час! Вот те­бе ни­че­го и не уз­на­ли! А все прок­ля­тое ко­кетст­во; ус­лы­ша­ла, что почт­мей­стер здесь, и да­вай пред зер­ка­лом же­ма­ниться: и с той сто­ро­ны, и с этой сто­ро­ны по­дой­дет. Во­об­ра­жа­ет, что он за ней во­лочится, а он прос­то те­бе де­ла­ет гри­ма­су, ког­да ты отвер­нешься.

Марья Ан­то­нов­на. Да что ж де­лать, ма­менька? Все рав­но чрез два ча­са мы все уз­на­ем.

Анна Анд­ре­ев­на. Чрез два ча­са! по­кор­ней­ше бла­го­да­рю. Вот одол­жи­ла от­ве­том! Как ты не до­га­да­лась ска­зать, что чрез ме­сяц еще луч­ше мож­но уз­нать! (Све­ши­ва­ет­ся в ок­но.) Эй, Ав­дотья! А? Что, Ав­дотья, ты слы­ша­ла, там прие­хал кто-то?.. Не слы­ша­ла? Глу­пая ка­кая! Ма­шет ру­ка­ми? Пусть ма­шет, а ты бы все-та­ки его рас­спро­си­ла. Не мог­ла это­го уз­нать! В го­ло­ве че­пу­ха, все же­ни­хи си­дят. А? Ско­ро уеха­ли! да ты бы по­бе­жа­ла за дрож­ка­ми. Сту­пай, сту­пай сей­час! Слы­шишь, по­бе­ги рас­спро­си, ку­да по­еха­ли; да рас­спро­си хо­ро­шенько, что за при­ез­жий, ка­ков он, - слы­шишь? Подс­мот­ри в щел­ку и уз­най все, и гла­за ка­кие: чер­ные или нет, и сию же ми­ну­ту возв­ра­щай­ся на­зад, слы­шишь? Ско­рее, ско­рее, ско­рее, ско­рее! (Кри­чит до тех пор, по­ка не опус­ка­ет­ся за­на­вес. Так за­на­вес и зак­ры­ва­ет их обе­их, сто­ящих у ок­на.)


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ


Маленькая ком­на­та в гос­ти­ни­це. Пос­тель, стол, че­мо­дан, пус­тая бу­тыл­ка, са­по­ги, пла­тя­ная щет­ка и про­чее.


ЯВЛЕНИЕ І

Осип ле­жит на барс­кой пос­те­ли.

Черт по­бе­ри, есть так хо­чет­ся и в жи­во­те трес­кот­ня та­кая, как буд­то бы це­лый полк зат­ру­бил в тру­бы. Вот не до­едем, да и только, до­мой! Что ты при­ка­жешь де­лать? Вто­рой ме­сяц по­шел, как уже из Пи­те­ра! Про­фин­тил до­ро­гой де­неж­ки, го­луб­чик, те­перь си­дит и хвост под­вер­нул и не го­ря­чит­ся. А ста­ло бы, и очень бы ста­ло на про­го­ны; нет, вишь ты, нуж­но в каж­дом го­ро­де по­ка­зать се­бя! (Драз­нит его.) "Эй, Осип, сту­пай пос­мот­ри ком­на­ту, луч­шую, да обед спро­си са­мый луч­ший: я не мо­гу есть дур­но­го обе­да, мне ну­жен луч­ший обед". Доб­ро бы бы­ло в са­мом де­ле что-ни­будь пут­ное, а то ведь елист­ра­тиш­ка прос­той! С проезжаю­щим­ зна­ко­мит­ся, а по­том в кар­тиш­ки - вот те­бе и доиграл­ся­! Эх, на­до­ела та­кая жизнь! Пра­во, на де­рев­не луч­ше: оно хоть нет пуб­лич­нос­ти, да и за­бот­нос­ти мень­ше; возьмешь се­бе ба­бу, да и ле­жи весь век на по­ла­тях да ешь пи­ро­ги. Ну, кто ж спо­рит: ко­неч­но, ес­ли пой­дет на прав­ду, так житье в Пи­те­ре луч­ше все­го. Деньги бы только бы­ли, а жизнь тон­кая и по­ли­тич­ная: ке­ят­ры, со­ба­ки те­бе тан­цу­ют, и все что хо­чешь. Раз­го­ва­ри­ва­ет все на тон­кой де­ли­кат­нос­ти, что раз­ве только дво­рянст­ву ус­ту­пит; пой­дешь на Щу­кин - куп­цы те­бе кри­чат:"Поч­тен­ный!"; на пе­ре­во­зе в лод­ке с чи­нов­ни­ком ся­дешь; ком­па­нии за­хо­тел - сту­пай в ла­воч­ку: там те­бе ка­ва­лер рас­ска­жет про ла­ге­ри и объявит, что вся­кая звез­да зна­чит на не­бе, так вот как на ла­до­ни все ви­дишь. Ста­ру­ха офи­цер­ша заб­ре­дет; горничн­ая иной раз за­глянет та­кая… фу, фу, фу! (Усме­ха­ет­ся и тря­сет голов­ою.) Га­лан­те­рей­ное, черт возьми, об­хож­де­ние! Невежливого ­сло­ва ни­ког­да не ус­лы­шишь, вся­кой го­во­рит те­бе "вы". На­скучило ид­ти - бе­решь се­бе из­воз­чи­ка и си­дишь се­бе как ба­рин, а не за­хо­чешь зап­ла­тить ему - из­воль: у каждог­о до­ма есть сквоз­ные во­ро­та, и ты так шмыг­нешь, что те­бя ни­ка­кой дьявол не сы­щет. Од­но пло­хо: иной раз слав­но на­ешься, а в дру­гой чуть не лоп­нешь с го­ло­ду, как те­перь, нап­ри­мер. А все он ви­но­ват. Что с ним сде­ла­ешь? Ба­тюш­ка приш­лет де­неж­ки, чем бы их попри­держать - и ку­ды!.. по­шел ку­тить: ез­дит на из­воз­чи­ке, каж­дый день ты дос­та­вай в ке­ятр би­лет, а там че­рез не­де­лю, глядь - и по­сы­ла­ет на тол­ку­чий про­да­вать но­вый фрак. Иной раз все до последн­ей ру­баш­ки спус­тит, так что на нем все­го ос­та­нет­ся сер­туч­ишка да ши­не­лиш­ка… Ей-бо­гу, прав­да! И сук­но та­кое важ­ное, аг­лиц­кое! руб­лев полторас­та­ ему один фрак ста­нет, а на рын­ке спус­тит ру­блей за двад­цать; а о брю­ках и го­во­рить не­че­го - ни­по­чем идут. А от­че­го? - от­то­го, что де­лом не за­ни­ма­ет­ся: вмес­то то­го что­бы в долж­ность, а он идет гу­лять по преш­пек­ту, в кар­тишки иг­ра­ет. Эх, ес­ли б уз­нал это ста­рый ба­рин! Он не по­смотрел бы на то, что ты чи­нов­ник, а, под­няв­ши рубашонк­у, та­ких бы за­сы­пал те­бе, что б дня че­ты­ре ты почесыва­лся. Ко­ли слу­жить, так слу­жи. Вот те­перь трак­тирщик ска­зал, что не дам вам есть, по­ка не зап­ла­ти­те за преж­нее; ну, а ко­ли не зап­ла­тим? (Со вздо­хом.) Ах, бо­же ты мой, хоть бы ка­кие-ни­будь щи! Ка­жись, так бы те­перь весь свет съел. Сту­чит­ся; вер­но, это он идет. (Пос­пеш­но схваты­вается с пос­те­ли.)


ЯВЛЕНИЕ ІI

Осип и Хлес­та­ков.

Хлестаков. На, при­ми это. (Отда­ет фу­раж­ку и трос­точ­ку). А, опять ва­лял­ся на кро­ва­ти?

Осип. Да за­чем же бы мне ва­ляться? Не ви­дал я раз­ве кро­ва­ти, что ли?

Хлестаков. Врешь, ва­лял­ся; ви­дишь, вся скло­че­на.

Осип. Да на что мне она? Не знаю я раз­ве, что та­кое кро­вать? У ме­ня есть но­ги; я и пос­тою. За­чем мне ва­ша кро­вать?

Хлестаков (хо­дит по ком­на­те). Пос­мот­ри, там в кар­ту­зе та­ба­ку нет?

Осип. Да где ж ему быть, та­ба­ку? Вы чет­вер­то­го дня по­следнее вы­ку­ри­ли.

Хлестаков (хо­дит и раз­но­об­раз­но сжи­ма­ет свои гу­бы; на­ко­нец го­во­рит гром­ким и ре­ши­тельным го­ло­сом). По­слу­шай… эй, Осип!

Осип. Че­го из­во­ли­те?

Хлестаков (гром­ким, но не столь ре­ши­тельным голо­сом). Ты сту­пай ту­да.

Осип. Ку­да?

Хлестаков (го­ло­сом вов­се не ре­ши­тельным и не гром­ким, очень близ­ким к просьбе). Вниз, в бу­фет… Там ска­жи… что­бы мне да­ли по­обе­дать.

Осип. Да нет, я и хо­дить не хо­чу.

Хлестаков. Как ты сме­ешь, ду­рак!

Осип. Да так; все рав­но, хоть и пой­ду, ни­че­го из это­го не бу­дет. Хо­зя­ин ска­зал, что больше не даст обе­дать.

Хлестаков. Как он сме­ет не дать? Вот еще вздор!

Осип. "Еще, го­во­рит, и к го­род­ни­че­му пой­ду; третью не­делю ба­рин де­нег не пло­тит. Вы-де с ба­ри­ном, го­во­рит, мо­шен­ни­ки, и ба­рин твой - плут. Мы-де, го­во­рят, эта­ких ше­ра­мыж­ни­ков и под­ле­цов ви­да­ли".

Хлестаков. А ты уж и рад, ско­ти­на, сей­час пе­рес­ка­зы­вать мне все это.

Осип. Го­во­рит: "Этак вся­кий при­дет, об­жи­вет­ся, задол­жа­ется, пос­ле и выг­нать нельзя. Я, го­во­рит, шу­тить не бу­ду, я пря­мо с жа­ло­бой, чтоб на съезжую да в тюрьму".

Хлестаков. Ну, ну, ду­рак, пол­но! Сту­пай, сту­пай ска­жи ему. Та­кое гру­бое жи­вот­ное!

Осип. Да луч­ше я са­мо­го хо­зя­ина по­зо­ву к вам.

Хлестаков. На что ж хо­зя­ина? Ты по­ди сам ска­жи.

Осип. Да, пра­во, су­дарь…

Хлестаков. Ну, сту­пай, черт с то­бой! по­зо­ви хо­зя­ина.

Осип ухо­дит.


ЯВЛЕНИЕ ІII

Хлестаков один.

Ужасно как хо­чет­ся есть! Так нем­нож­ко про­шел­ся, ду­мал, не прой­дет ли ап­пе­тит, - нет, черт возьми, не прохо­дит, Да, ес­ли б в Пен­зе я не по­ку­тил, ста­ло бы де­нег дое­хать до­мой. Пе­хот­ный ка­пи­тан сильно под­дел ме­ня: што­сы уди­ви­тельно, бес­тия, сре­зы­ва­ет. Все­го ка­ких-ни­будь че­т­верть ча­са по­си­дел - и все обоб­рал. А при всем том страх хо­те­лось бы с ним еще раз сра­зиться. Слу­чай только не при­вел. Ка­кой сквер­ный го­ро­диш­ко! В ово­шен­ных лав­ках ни­че­го не да­ют в долг. Это уж прос­то под­ло. (Насви­стывает ­сна­ча­ла из "Ро­бер­та", по­том "Не шей ты мне ма­тушка", а на­ко­нец ни се ни то.) Ник­то не хо­чет ид­ти.


ЯВЛЕНИЕ ІV

Хлестаков, Осип и трак­тир­ный слу­га.

Слуга. Хо­зя­ин при­ка­зал спро­сить, что вам угод­но?

Хлестаков. Здравст­вуй, бра­тец! Ну, что ты, здо­ров?

Слуга. Сла­ва бо­гу.

Хлестаков. Ну, что, как у вас в гос­ти­ни­це? хо­ро­шо ли все идет?

Слуга. Да, сла­ва бо­гу, все хо­ро­шо.

Хлестаков. Мно­го про­ез­жа­ющих?

Слуга. Да, дос­та­точ­но.

Хлестаков. Пос­лу­шай, лю­без­ный, там мне до сих пор обе­да не при­но­сят, так, по­жа­луй­ста, по­то­ро­пи, чтоб пос­ко­рее, - ви­дишь мне сей­час пос­ле обе­да нуж­но кое-чем за­ня­ться.

Слуга. Да хо­зя­ин ска­зал, что не бу­дет больше от­пус­кать. Он, ни­как, хо­тел ид­ти се­год­ня жа­ло­ваться го­род­ни­че­му.

Хлестаков. Да что ж жа­ло­ваться? По­су­ди сам, лю­без­ный, как же? ведь мне нуж­но есть. Этак я мо­гу сов­сем ото­щать. Мне очень есть хо­чет­ся; я не шу­тя это го­во­рю.

Слуга. Так-с. Он го­во­рил: "Я ему обе­дать не дам, пока­мест он не зап­ла­тит мне за преж­нее". Та­ков уж от­вет его был.

Хлестаков. Да ты уре­зонь, уго­во­ри его.

Слуга. Да что ж ему та­кое го­во­рить?

Хлестаков. Ты рас­тол­куй ему сурьезно, что мне нуж­но есть. Деньги са­ми со­бою… Он, ду­ма­ет, что, как ему, мужик­у, ни­че­го, ес­ли не по­есть день, так и дру­гим то­же. Вот но­вости!

Слуга. По­жа­луй, я ска­жу.


ЯВЛЕНИЕ V

Хлестаков один.

Это сквер­но, од­на­ко ж, ес­ли он сов­сем ни­че­го не даст есть. Так хо­чет­ся,как еще ни­ког­да не хо­те­лось. Раз­ве из платья что-ни­будь пус­тить в обо­рот? Шта­ны, что ли, про­дать? Нет, уж луч­ше по­го­ло­дать, да при­ехать до­мой в пе­тербургском кос­тю­ме. Жаль, что Иохим не дал нап­ро­кат ка­ре­ты, а хо­ро­шо бы, черт по­бе­ри, при­ехать до­мой в каре­те, под­ка­тить эта­ким чер­том к ка­ко­му-ни­будь соседу-по­мещику под крыльцо, с фо­на­ря­ми, а Оси­па сза­ди, одеть в лив­рею. Как бы, я во­об­ра­жаю, все пе­ре­по­ло­ши­лись: "Кто та­кой, что та­кое?" А ла­кей вхо­дит (вы­тя­ги­ва­ет­ся и пред­ставляя ла­кея): "Иван Алек­санд­ро­вич Хлес­та­ков из Петер­бурга, при­ка­же­те при­нять?" Они, пен­тю­хи, и не зна­ют, что та­кое зна­чит "при­ка­же­те при­нять". К ним ес­ли при­едет ка­кой-ни­будь гусь по­ме­щик, так и ва­лит, мед­ведь, пря­мо в гос­ти­ную. К до­чеч­ке ка­кой-ни­будь хо­ро­шенькой подой­дешь: "Су­да­ры­ня, как я…" (По­ти­ра­ет ру­ки и подшарк­ивает нож­кой.) Тьфу! (плю­ет) да­же тош­нит, так есть хо­чет­ся.


ЯВЛЕНИЕ VІ

Хлестаков, Осип, по­том слу­га.

Хлестаков. А что?

Осип. Не­сут обед.

Хлестаков (прих­ло­пы­ва­ет в ла­до­ши и слег­ка подпрыги­вает на сту­ле). Не­сут! не­сут! не­сут!

Слуга (с та­рел­ка­ми и сал­фет­кой). Хо­зя­ин в пос­лед­ний раз уж да­ет.

Хлестаков. Ну, хо­зя­ин, хо­зя­ин… Я пле­вать на тво­его хо­зя­ина! Что там та­кое?

Слуга. Суп и жар­кое.

Хлестаков. Как, только два блю­да?

Слуга. Только-с.

Хлестаков. Вот вздор ка­кой! я это­го не при­ни­маю. Ты ска­жи ему: что это, в са­мом де­ле, та­кое!.. Это­го ма­ло.

Слуга. Нет, хо­зя­ин го­во­рит, что еще мно­го.

Хлестаков. А со­уса по­чем нет?

Слуга. Со­уса нет.

Хлестаков. От­че­го же нет? Я ви­дел сам, про­хо­дя ми­мо кух­ни, там мно­го го­то­ви­лось. И в сто­ло­вой се­год­ня по­ут­ру два ка­ких-то ко­ро­теньких че­ло­ве­ка ели сем­гу и еще мно­го кой-че­го.

Слуга. Да оно-то есть, по­жа­луй, да нет.

Хлестаков. Как нет?

Слуга. Да уж нет.

Хлестаков. А сем­га, а ры­ба, а кот­ле­ты?

Слуга. Да это для тех, ко­то­рые по­чи­ще-с.

Хлестаков. Ах ты, ду­рак!

Слуга. Да-с.

Хлестаков. По­ро­се­нок ты сквер­ный… Как же они едят, а я не ем? От­че­го же я, черт возьми, не мо­гу так же? Раз­ве они не та­кие же про­ез­жа­ющие, как и я?

Слуга. Да уж из­вест­но, что не та­кие.

Хлестаков. Ка­кие же?

Слуга. Об­нак­но­вен­но ка­кие! они уж из­вест­но: они день­ги пла­тят.

Хлестаков. Я с то­бою, ду­рак, не хо­чу рас­суж­дать. (Нали­вает суп и ест.) Что это за суп? Ты прос­то во­ды на­лил в ча­ш­ку: ни­ка­ко­го вку­су нет, только во­ня­ет. Я не хо­чу это­го су­пу, дай мне дру­го­го.

Слуга. Мы при­мем-с. Хо­зя­ин ска­зал: ко­ли не хо­ти­те, то и не нуж­но.

Хлестаков (за­щи­щая ру­кой ку­шанье). Ну, ну, ну… ос­тавь, ду­рак! Ты при­вык там об­ра­щаться с дру­ги­ми: я, брат, не та­ко­го ро­да! со мной не со­ве­тую… (Ест.) Бо­же мой, ка­кой суп! (Про­дол­жа­ет есть.) Я ду­маю, еще ни один че­ло­век в ми­ре не едал та­ко­го су­пу: ка­кие-то перья пла­ва­ют вмес­то мас­ла. (Ре­жет ку­ри­цу.) Ай, ай, ай, ка­кая ку­ри­ца! Дай жа­р­кое! Там су­пу нем­но­го ос­та­лось, Осип, возьми се­бе. (Ре­жет жар­кое.) Что это за жар­кое? Это не жар­кое.

Слуга. Да что ж та­кое?

Хлестаков. Черт его зна­ет, что это та­кое, только не жар­кое. Это то­пор, за­жа­рен­ный вмес­то го­вя­ди­ны. (Ест.) Мо­шенники, ка­нальи, чем они кор­мят! И че­люс­ти за­бо­лят, ес­ли съешь один та­кой ку­сок. (Ко­вы­ря­ет пальцем в зу­бах.) Под­ле­цы! Со­вер­шен­но как де­ре­вян­ная ко­ра, ни­чем выта­щить нельзя; и зу­бы по­чер­не­ют пос­ле этих блюд. Мошен­ники­! (Вы­ти­ра­ет рот сал­фет­кой.) Больше ни­че­го нет?

Слуга. Нет.

Хлестаков. Ка­налья! под­ле­цы! и да­же хо­тя бы какой-ни­будь со­ус или пи­рож­ное. Без­дельни­ки! де­рут только с про­ез­жа­ющих.

Слуга уби­ра­ет и уно­сит та­рел­ки вмес­те с Оси­пом.


ЯВЛЕНИЕ VII

Хлестаков, по­том Осип.

Хлестаков. Пра­во, как буд­то бы и не ел; только что разо­хо­тился. Ес­ли бы ме­лочь, пос­лать бы на ры­нок и ку­пить хоть бы сай­ку.

Осип (вхо­дит). Там за­чем-то го­род­ни­чий при­ехал, осве­домляется и спра­ши­ва­ет о вас.

Хлестаков (испу­гав­шись). Вот те­бе на! Экая бес­тия тра­к­тирщик, ус­пел уже по­жа­ло­ваться! Что, ес­ли он в са­мом де­ле по­та­щит ме­ня в тюрьму? Что ж ес­ли бла­го­род­ным об­разом, я, по­жа­луй… нет, нет, не хо­чу! Там в го­ро­де тас­каются офи­це­ры и на­род, а я, как на­роч­но, за­дал то­ну и пе­ре­миг­нул­ся с од­ной ку­пе­чес­кой доч­кой… Нет, не хо­чу… Да что он, как он сме­ет в са­мом де­ле? Что я ему, раз­ве ку­пец или ре­мес­лен­ник? (Бод­рит­ся и вып­рям­ли­ва­ет­ся.) Да я ему пря­мо ска­жу: "Как вы сме­ете, как вы…" (У две­рей вер­тит­ся руч­ка; Хлес­та­ков блед­не­ет и съежи­ва­ет­ся.)


ЯВЛЕНИЕ VIII

Хлестаков, го­род­ни­чий и Доб­чинс­кий. Го­род­ни­чий, во­шед, ос­та­нав­ли­ва­ет­ся. Оба в ис­пу­ге смот­рят нес­колько ми­нут один на дру­го­го, вы­пу­чив гла­за.

Городничий (нем­но­го оп­ра­вив­шись и про­тя­нув ру­ки по швам). Же­лаю здравст­во­вать!

Хлестаков (кла­ня­ет­ся). Мое поч­те­ние…

Городничий. Из­ви­ни­те.

Хлестаков. Ни­че­го…

Городничий. Обя­зан­ность моя, как гра­до­на­чальни­ка зде­ш­не­го го­ро­да, за­бо­титься о том, что­бы про­ез­жа­ющим и всем бла­го­род­ным лю­дям ни­ка­ких при­тес­не­ний…

Хлестаков (сна­ча­ла нем­но­го за­ика­ет­ся, но к кон­цу ре­чи го­во­рит гром­ко). Да что ж де­лать? Я не ви­но­ват… Я, пра­во, за­п­ла­чу… Мне приш­лют из де­рев­ни.

Бобчинский выг­ля­ды­ва­ет из две­рей.

Он больше ви­но­ват: го­вя­ди­ну мне по­да­ет та­кую твер­дую, как брев­но; а суп - он черт зна­ет че­го плес­нул ту­да, я дол­жен был выб­ро­сить его за ок­но. Он ме­ня мо­рит голо­дом по це­лым дням… Чай та­кой стран­ный, во­ня­ет ры­бой, а не ча­ем. За что ж я… Вот но­вость!

Городничий (ро­бея). Из­ви­ни­те, я, пра­во, не ви­но­ват. На рын­ке у ме­ня го­вя­ди­на всег­да хо­ро­шая. При­во­зят холмо­горские куп­цы, лю­ди трез­вые и по­ве­де­ния хо­ро­ше­го. Я уж не знаю, от­ку­да он бе­рет та­кую. А ес­ли что не так, то… По­з­вольте мне пред­ло­жить вам пе­ре­ехать со мною на дру­гую квар­ти­ру.

Хлестаков. Нет, не хо­чу! Я знаю, что зна­чит на дру­гую квар­ти­ру: то есть в тюрьму. Да ка­кое вы име­ете пра­во? Да как вы сме­ете?.. Да вот я… Я слу­жу в Пе­тер­бур­ге. (Бодрит­ся.) Я, я, я…

Городничий (в сто­ро­ну). О гос­по­ди ты бо­же, ка­кой сер­дитый! Все уз­нал, все рас­ска­за­ли прок­ля­тые куп­цы!

Хлестаков (храб­рясь). Да вот вы хоть тут со всей сво­ей ко­ман­дой - не пой­ду! Я пря­мо к ми­нист­ру! (Сту­чит кула­ком по сто­лу.) Что вы? Что вы?

Городничий (вы­тя­нув­шись и дро­жа всем те­лом). Поми­луйте, не по­гу­би­те! Же­на, де­ти ма­ленькие… не сде­лай­те не­счастным че­ло­ве­ка.

Хлестаков. Нет, я не хо­чу! Вот еще? мне ка­кое де­ло? От­того, что у вас же­на и де­ти, я дол­жен ид­ти в тюрьму, вот пре­к­рас­но!

Бобчинский выг­ля­ды­ва­ет в дверь и в ис­пу­ге пря­чет­ся.

Нет, бла­го­да­рю по­кор­но, не хо­чу.

Городничий (дро­жа). По не­опыт­нос­ти, ей-бо­гу по не­о­пы­т­нос­ти. Не­дос­та­точ­ность сос­то­яния… Са­ми из­вольте по­су­дить: ка­зен­но­го жа­ло­ванья не хва­та­ет да­же на чай и са­хар. Ес­ли ж и бы­ли ка­кие взят­ки, то са­мая ма­лость: к сто­лу что-ни­будь да на па­ру платья. Что же до унтер-офи­церской вдо­вы, за­ни­ма­ющей­ся ку­пе­чест­вом, ко­то­рую я буд­то бы вы­сек, то это кле­ве­та, ей-бо­гу кле­ве­та. Это выду­мали зло­деи мои; это та­кой на­род, что на жизнь мою гото­вы по­ку­ситься.

Хлестаков. Да что? мне нет ни­ка­ко­го де­ла до них. (В раз­мышлении.) Я не знаю, од­на­ко ж, за­чем вы го­во­ри­те о зло­деях или о ка­кой-то ун­тер-офи­церс­кой вдо­ве… Унтер-офи­церская же­на сов­сем дру­гое, а ме­ня вы не сме­ете вы­сечь, до это­го вам да­ле­ко… Вот еще! смот­ри ты ка­кой!.. Я запла­чу, зап­ла­чу деньги, но у ме­ня те­перь нет. Я по­то­му и си­жу здесь, что у ме­ня нет ни ко­пей­ки.

Городничий (в сто­ро­ну). О, тон­кая шту­ка! Эк ку­да мет­нул! ка­ко­го ту­ма­ну на­пус­тил! раз­бе­ри кто хо­чет! Не зна­ешь, с ка­кой сто­ро­ны и при­няться. Ну да уж поп­ро­бо­вать не ку­ды пош­ло! Что бу­дет, то бу­дет, поп­ро­бо­вать на авось. (Вслух.) Ес­ли вы точ­но име­ет нуж­ду в деньгах или в чем дру­гом, то я го­тов слу­жить свою ми­ну­ту. Моя обя­зан­ность по­мо­гать про­ез­жа­ющим.

Хлестаков. Дай­те, дай­те мне взай­мы! Я сей­час же рас­пла­чусь с трак­тир­щи­ком. Мне бы только руб­лей двес­ти или хоть да­же и меньше.

Городничий (под­но­ся бу­маж­ки). Ров­но двес­ти руб­лей, хоть и не тру­ди­тесь счи­тать.

Хлестаков (при­ни­мая деньги). По­кор­ней­ше бла­го­да­рю. Я вам тот­час приш­лю их из де­рев­ни… у ме­ня это вдруг… Я ви­жу, вы бла­го­род­ный че­ло­век. Те­перь дру­гое де­ло.

Городничий (в сто­ро­ну). Ну, сла­ва бо­гу! деньги взял. Де­ло, ка­жет­ся, пой­дет те­перь на лад. Я та­ки ему вмес­то двух­сот че­ты­рес­та ввер­нул.

Хлестаков. Эй, Осип!

Осип вхо­дит.

Позови сю­да трак­тир­но­го слу­гу! (К го­род­ни­че­му и Доб­чин­скому.) А что же вы сто­ите? Сде­лай­те ми­лость, сади­тесь. (Доб­чинс­ко­му.) Са­ди­тесь, про­шу по­кор­ней­ше.

Городничий. Ни­че­го, мы и так пос­то­им.

Хлестаков. Сде­лай­те ми­лость, са­ди­тесь. Я те­перь ви­жу со­вер­шен­но отк­ро­вен­ность ва­ше­го нра­ва и ра­ду­шие, а то, приз­на­юсь, я уж ду­мал, что вы приш­ли с тем, что­бы ме­ня… (Доб­чинс­ко­му.) Са­ди­тесь.

Городничий и Доб­чинс­кий са­дят­ся. Боб­чинс­кий выгля­дывает в дверь и прис­лу­ши­ва­ет­ся.

Городничий (в сто­ро­ну). Нуж­но быть пос­ме­лее. Он хо­чет, что­бы счи­та­ли его ин­ког­ни­том. Хо­ро­шо, под­пус­тим и мы ту­ру­сы; при­ки­нем­ся, как буд­то сов­сем и не зна­ем, что он за че­ло­век. (Вслух.) Мы, про­ха­жи­ва­ясь по де­лам долж­ности, вот с Пет­ром Ива­но­ви­чем Доб­чинс­ким, здеш­ним по­ме­щи­ком, заш­ли на­роч­но в гос­ти­ни­цу, что­бы осведо­миться, хо­ро­шо ли со­дер­жат­ся про­ез­жа­ющие, по­то­му что я не так, как иной го­род­ни­чий, ко­то­ро­му ни до че­го де­ла нет; но я, кро­ме долж­нос­ти, еще и по хрис­ти­анс­ко­му чело­веколюбию хо­чу, что­бы вся­ко­му смерт­но­му оказыв­ался хо­ро­ший при­ем, - и вот, как буд­то в наг­ра­ду, слу­чай доста­вил та­кое при­ят­ное зна­комст­во.

Хлестаков. Я то­же сам очень рад. Без вас я, приз­на­юсь, дол­го бы про­си­дел здесь: сов­сем не знал, чем зап­ла­тить.

Городничий (в сто­ро­ну). Да, рас­ска­зы­вай, не знал, чем зап­ла­тить? (Вслух.) Ос­ме­люсь ли спро­сить: ку­да и в ка­кие мес­та ехать из­во­ли­те?

Хлестаков. Я еду в Са­ра­товс­кую гу­бер­нию, в собствен­ную де­рев­ню.

Городничий (в сто­ро­ну, с ли­цом, при­ни­ма­ющим ирони­че­ское вы­ра­же­ние). В Са­ра­товс­кую гу­бер­нию! А? и не по­краснеет! О, да с ним нуж­но ухо вост­ро. (Вслух.) Бла­гое де­ло из­во­ли­ли предп­ри­нять. Ведь вот от­но­си­тельно до­ро­ги: го­во­рят, с од­ной сто­ро­ны, неп­ри­ят­нос­ти нас­чет за­держ­ки ло­ша­дей, а ведь, с дру­гой сто­ро­ны, разв­ле­ченье для ума. Ведь вы, чай, больше для собст­вен­но­го удо­вольствия еде­те?

Хлестаков. Нет, ба­тюш­ка ме­ня тре­бу­ет. Рас­сер­дил­ся ста­рик, что до сих пор ни­че­го не выс­лу­жил в Пе­тер­бур­ге. Он ду­ма­ет, что так вот при­ехал да сей­час те­бе Вла­ди­ми­ра в пет­ли­цу и да­дут. Нет, я бы пос­лал его са­мо­го по­тол­ка­ть­ся в кан­це­ля­рию.

Городничий (в сто­ро­ну). Про­шу пос­мот­реть, ка­кие пу­ли от­ли­ва­ет! и ста­ри­ка от­ца прип­лел! (Вслух.) И на дол­гое вре­мя из­во­ли­те ехать?

Хлестаков. Пра­во, не знаю. Ведь мой отец уп­рям и глуп, ста­рый хрен, как брев­но. Я ему пря­мо ска­жу: как хо­ти­те, я не мо­гу жить без Пе­тер­бур­га. За что ж, в са­мом де­ле, я дол­жен по­гу­бить жизнь с му­жи­ка­ми? Те­перь не те потребно­сти, ду­ша моя жаж­дет прос­ве­ще­ния.

Городничий (в сто­ро­ну). Слав­но за­вя­зал узе­лок! Врет, врет - и ниг­де не обор­вет­ся! А ведь ка­кой невз­рач­ный, ни­зенький, ка­жет­ся, ног­тем бы при­да­вил его. Ну, да, пос­той, ты у ме­ня про­го­во­ришься. Я те­бя уж зас­тав­лю по­больше рас­ска­зать! (Вслух.) Спра­вед­ли­во из­во­ли­ли за­ме­тить. Что мож­но сде­лать в глу­ши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, ста­ра­ешься для оте­чест­ва, не жа­ле­ешь ни­че­го, а на­града не­из­вест­но еще ког­да бу­дет. (Оки­ды­ва­ет гла­за­ми ком­на­ту.) Ка­жет­ся, эта ком­на­та нес­колько сы­ра?

Хлестаков. Сквер­ная ком­на­та, и кло­пы та­кие, ка­ких я ни­где не ви­ды­вал: как со­ба­ки ку­са­ют.

Городничий. Ска­жи­те! та­кой прос­ве­щен­ный гость, и те­р­пит - от ко­го же? - от ка­ких-ни­будь не­год­ных кло­пов, ко­то­рым бы и на свет не сле­до­ва­ло ро­диться. Ни­как, да­же те­м­но в этой ком­на­те?

Хлестаков. Да, сов­сем тем­но. Хо­зя­ин за­вел обык­но­ве­ние не от­пус­кать све­чей. Иног­да что-ни­будь хо­чет­ся сде­лать, по­чи­тать или при­дет фан­та­зия со­чи­нить что-ни­будь, - не мо­гу: тем­но, тем­но.

Городничий. Ос­ме­люсь ли про­сить вас… но нет, я недо­стоин.

Хлестаков. А что?

Городничий. Нет, нет, не­дос­то­ин, не­дос­то­ин!

Хлестаков. Да что ж та­кое?

Городничий. Я бы дерз­нул… У ме­ня в до­ме есть пре­крас­ная для вас ком­на­та, свет­лая, по­кой­ная… Но нет, чув­ст­вую сам, это уж слиш­ком большая честь… Не рассерд­и­тесь - ей-бо­гу, от прос­то­ты ду­ши пред­ло­жил.

Хлестаков. Нап­ро­тив, из­вольте, я с удо­вольстви­ем. Мне го­раз­до при­ят­нее в при­ват­ном до­ме, чем в этом ка­ба­ке.

Городничий. А уж я так бу­ду рад! А уж как же­на обраду­ется! У ме­ня уже та­кой нрав: гос­теп­ри­имст­во с са­мо­го дет­ства, особ­ли­во ес­ли гость прос­ве­щен­ный че­ло­век. Не поду­майте, что­бы я го­во­рил это из лес­ти; нет, не имею это­го по­ро­ка, от пол­но­ты ду­ши вы­ра­жа­юсь.

Хлестаков. По­кор­но бла­го­да­рю. Я сам то­же - я не люб­лю лю­дей дву­лич­ных. Мне очень нра­вят­ся ва­ша откровен­ность и ра­ду­шие, и я бы, приз­на­юсь, больше бы ни­че­го и не тре­бо­вал, как только ока­зы­вай мне пре­дан­ность и ува­женье, ува­женье и пре­дан­ность.


ЯВЛЕНИЕ ІX

Те же и трак­тир­ный слу­га, соп­ро­вож­да­емый Оси­пом. Бо­б­чинс­кий выг­ля­ды­ва­ет в дверь.

Слуга. Из­во­ли­ли спра­ши­вать?

Хлестаков. Да; по­дай счет.

Слуга. Я уж да­ви­ча по­дал вам дру­гой счет.

Хлестаков. Я уж не пом­ню тво­их глу­пых сче­тов. Го­во­ри, сколько там?

Слуга. Вы из­во­ли­ли в пер­вый день спро­сить обед, а на дру­гой день только за­ку­си­ли сем­ги и по­том пош­ли все в долг брать.

Хлестаков. Ду­рак! еще на­чал выс­чи­ты­вать. Все­го сколь­ко сле­ду­ет?

Городничий. Да вы не из­вольте бес­по­ко­иться, он подо­ждет. (Слу­ге.) По­шел вон, те­бе приш­лют.

Хлестаков. В са­мом де­ле, и то прав­да. (Пря­чет деньги.)

Слуга ухо­дит. В дверь выг­ля­ды­ва­ет Боб­чинс­кий.


ЯВЛЕНИЕ X

Городничий, Хлес­та­ков, Доб­чинс­кий.

Городничий. Не угод­но ли бу­дет вам ос­мот­реть те­перь не­ко­то­рые за­ве­де­ния в на­шем го­ро­де, как-то - богоугод­ные и дру­гие?

Хлестаков. А что там та­кое?

Городничий. А так, пос­мот­ри­те, ка­кое у нас те­че­ние дел… по­ря­док ка­кой…

Хлестаков. С большим удо­вольстви­ем, я го­тов.

Бобчинский выс­тав­ля­ет го­ло­ву в дверь.

Городничий. Так­же, ес­ли бу­дет ва­ше же­ла­ние, от­ту­да в уезд­ное учи­ли­ще, ос­мот­реть по­ря­док, в ка­ком преподают­ся ­у нас на­уки.

Хлестаков. Из­вольте, из­вольте.

Городничий. По­том, ес­ли по­же­ла­ете по­се­тить ост­рог и го­родс­кие тюрьмы - рас­смот­ри­те, как у нас со­дер­жат­ся пре­с­туп­ни­ки.

Хлестаков. Да за­чем же тюрьмы? Уж луч­ше мы обсмот­рим бо­го­угод­ные за­ве­де­ния.

Городничий. Как вам угод­но. Как вы на­ме­ре­ны: в сво­ем эки­па­же или вмес­те со мною на дрож­ках?

Хлестаков. Да, я луч­ше с ва­ми на дрож­ках по­еду.

Городничий. (Доб­чинс­ко­му). Ну, Петр Ива­но­вич, вам те­перь нет мес­та.

Добчинский. Ни­че­го, я так.

Городничий (ти­хо, Доб­чинс­ко­му). Слу­шай­те: вы побеги­те­, да бе­гом, во все ло­пат­ки и сне­си­те две за­пис­ки: од­ну в бо­го­угод­ное за­ве­де­ние Зем­ля­ни­ке, а дру­гую же­не. (Хле­ста­кову) Осме­люсь ли я поп­ро­сить поз­во­ле­ния напис­ать в ва­шем при­сутст­вии од­ну строч­ку же­не, чтоб она приго­то­ви­лась к при­ня­тию поч­тен­но­го гос­тя?

Хлестаков. Да за­чем же?.. А впро­чем, тут и чер­ни­ла, то­ль­ко бу­ма­ги - не знаю… Раз­ве на этом сче­те?

Городничий. Я здесь на­пи­шу. (Пи­шет и в то же вре­мя го­во­рит про се­бя.) А вот пос­мот­рим, как пой­дет де­ло пос­ле фриш­ти­ка да бу­тыл­ки толс­тоб­рюш­ки! Да есть у нас гу­бер­нская ма­де­ра: не­ка­зис­та на вид, а сло­на по­ва­лит с ног. То­лько бы мне уз­нать, что он та­кое и в ка­кой ме­ре нуж­но его опа­саться. (На­пи­сав­ши, от­да­ет Доб­чинс­ко­му, ко­то­рый по­д­хо­дит к две­ри, но в это вре­мя дверь об­ры­ва­ет­ся, и под­слушивавший с дру­гой сто­ро­ны Боб­чинс­кий ле­тит вмес­те с ней на сце­ну. Все из­да­ют воск­ли­ца­ния. Боб­чинс­кий по­ды­ма­ет­ся.)

Хлестаков. Что? Не ушиб­лись ли вы где-ни­будь?

Бобчинский. Ни­че­го, ни­че­го-с, без вся­ко­го-с помеша­те­ль­ства, только сверх но­са не­большая наш­леп­ка! Я за­бе­гу к Хрис­ти­ану Ива­но­ви­чу: у не­го-с есть плас­тырь та­кой, так вот оно и прой­дет.

Городничий (де­лая Боб­чинс­ко­му уко­ри­тельный знак, Хлес­та­ко­ву). Это-с ни­че­го. Про­шу по­кор­ней­ше, по­жа­луй­те! А слу­ге ва­ше­му я ска­жу, что­бы пе­ре­нес че­мо­дан. (Оси­пу.) Лю­без­ней­ший, ты пе­ре­не­си все ко мне, к го­род­ни­че­му, - те­бе вся­кий по­ка­жет. Про­шу по­кор­ней­ше! (Про­пус­ка­ет впе­ред Хлес­та­ко­ва и сле­ду­ет за ним, но обо­ро­тив­шись, го­ворит с уко­риз­ной Боб­чинс­ко­му.) Уж и вы! не наш­ли дру­гого мес­та упасть! И рас­тя­нул­ся, как черт зна­ет что та­кое. (Ухо­дит; за ним Боб­чинс­кий.)

Занавес опус­ка­ет­ся.


ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ


Комната пер­во­го дей­ст­вия


ЯВЛЕНИЕ І

Анна Анд­ре­ев­на и Марья Ан­то­нов­на сто­ят у ок­на в тех же са­мых по­ло­же­ни­ях.

Анна Анд­ре­ев­на. Ну вот, уж це­лый час до­жи­да­ем­ся, а все ты со сво­им глу­пым же­манст­вом: со­вер­шен­но оде­лась, нет, еще нуж­но ко­паться… Бы­ло бы не слу­шать ее вов­се. Экая до­са­да! как на­роч­но, ни ду­ши! как буд­то бы вы­мер­ло все.

Марья Ан­то­нов­на. Да, пра­во, ма­менька, чрез ми­ну­ты две все уз­на­ем. Уж ско­ро Ав­дотья долж­на прий­ти. (Всма­трива­ется в ок­но и вскри­ки­ва­ет.) Ах, ма­менька, ма­менька! кто-то идет, вон в кон­це ули­цы.

Анна Анд­ре­ев­на. Где идет? У те­бя веч­но ка­кие-ни­будь фа­н­та­зии. Ну да, идет. Кто же это идет? Не­большо­го ро­ста… во фра­ке… Кто ж это? а? Это, од­на­ко ж, до­сад­но! Кто ж бы это та­кой был?

Марья Ан­то­нов­на. Это Доб­чинс­кий, ма­менька.

Анна Анд­ре­ев­на. Ка­кой Доб­чинс­кий? Те­бе всег­да вдруг во­об­ра­зит­ся эта­кое… Сов­сем не Доб­чинс­кий. (Ма­шет плат­ком.) Эй вы, сту­пай­те сю­да! ско­рее!

Марья Ан­то­нов­на. Пра­во, ма­менька, Доб­чинс­кий.

Анна Анд­ре­ев­на. Ну вот, на­роч­но, что­бы только поспо­рить. Го­во­рят те­бе - не Доб­чинс­кий.

Марья Ан­то­нов­на. А что? а что, ма­менька? Ви­ди­те, что Доб­чинс­кий.

Анна Анд­ре­ев­на. Ну да, Доб­чинс­кий, те­перь я ви­жу, - из че­го же ты спо­ришь? (Кри­чит в ок­но.) Ско­рей, ско­рей! вы ти­хо иде­те. Ну что, где они? А? Да го­во­ри­те же от­ту­да - все рав­но. Что? очень стро­гий? А? А муж, муж? (Нем­но­го от­сту­пя от ок­на, с до­са­дою.) Та­кой глу­пый: до тех пор, по­ка не вой­дет в ком­на­ту, ни­че­го не рас­ска­жет!


ЯВЛЕНИЕ ІI

Те же и Доб­чинс­кий.

Анна Анд­ре­ев­на. Ну, ска­жи­те, по­жа­луй­ста: ну, не сове­ст­но ли вам? Я на вас од­них по­ла­га­лась, как на поряд­о­чно­го че­ло­ве­ка: все вдруг вы­бе­жа­ли, и вы ту­да ж за ни­ми! и я вот ни от ко­го до сих пор тол­ку не до­бе­русь. Не стыд­но ли вам? Я у вас крес­ти­ла ва­ше­го Ва­неч­ку и Лизаньк­у, а вы вот как со мною пос­ту­пи­ли!

Добчинский. Ей-бо­гу, ку­муш­ка, так бе­жал засвидетель­ствовать поч­те­ние, что не мо­гу ду­ху перев­есть. Мое почте­ние, Марья Ан­то­нов­на!

Марья Ан­то­нов­на. Здравст­вуй­те, Петр Ива­но­вич!

Анна Анд­ре­ев­на. Ну что? Ну рас­ска­зы­вай­те: что и как там?

Добчинский. Ан­тон Ан­то­но­вич прис­лал вам за­пи­соч­ку.

Анна Анд­ре­ев­на. Ну, да кто он та­кой? ге­не­рал?

Добчинский. Нет, не ге­не­рал, а не ус­ту­пит ге­не­ра­лу: та­кое об­ра­зо­ва­ние и важ­ные пос­туп­ки-с.

Анна Анд­ре­ев­на. А! так это тот са­мый, о ко­то­ром бы­ло пи­са­но му­жу.

Добчинский. Нас­то­ящий. Я это пер­вый отк­рыл вмес­те с Пет­ром Ива­но­ви­чем.

Анна Анд­ре­ев­на. Ну, рас­ска­жи­те: что и как?

Добчинский. Да, сла­ва бо­гу, все бла­го­по­луч­но. Сна­ча­ла он при­нял бы­ло Ан­то­на Ан­то­но­ви­ча нем­но­го су­ро­во, да-с; сер­дил­ся и го­во­рил, что и в гос­ти­ни­це все не­хо­ро­шо, и к не­му не по­едет, и что он не хо­чет си­деть за не­го в тюрьме; но по­том, как уз­нал не­вин­ность Ан­то­на Ан­то­но­ви­ча и как по­ко­ро­че раз­го­во­рил­ся с ним, тот­час пе­ре­ме­нил мыс­ли, и, сла­ва бо­гу, все пош­ло хо­ро­шо. Они те­перь по­еха­ли осмат­ривать бо­го­угод­ные за­ве­де­ния… А то, приз­на­юсь, уже Ан­тон Ан­то­но­вич ду­ма­ли, не бы­ло ли тай­но­го до­но­са; я сам то­же пе­рет­рух­нул нем­нож­ко.

Анна Анд­ре­ев­на. Да вам-то че­го бо­яться? ведь вы не слу­жите.

Добчинский. Да так, зна­ете, ког­да вельмо­жа го­во­рит, чувст­ву­ешь страх.

Анна Анд­ре­ев­на. Ну, что ж… это все, од­на­ко, вздор. Рас­ска­жи­те, ка­ков он со­бою? что, стар или мо­лод?

Добчинский. Мо­ло­дой, мо­ло­дой че­ло­век; лет двад­ца­ти трех: а го­во­рит сов­сем так, как ста­рик: "Извольте, го­во­рит, я по­еду и ту­да, и ту­да…" (раз­ма­хи­ва­ет ру­ка­ми) так это все слав­но. "Я, го­во­рит, и на­пи­сать, и по­чи­тать люб­лю, но, ме­шает, что в ком­на­те, го­во­рит, нем­нож­ко тем­но."

Анна Анд­ре­ев­на. А со­бой ка­ков он: брю­нет или блон­дин?

Добчинский. Нет, больше шант­рет, и гла­за та­кие бы­стрые, как звер­ки, так в сму­щенье да­же при­во­дят.

Анна Анд­ре­ев­на. Что тут пи­шет он мне в за­пис­ке? (Чи­та­ет.) "Спе­шу те­бя уве­до­мить, ду­шенька, что сос­то­яние мое бы­ло весьма пе­чальное, но, упо­вая на ми­ло­сер­дие бо­жие, за два со­ле­ных огур­ца осо­бен­но и за пол­пор­ции ик­ры рубль двад­цать пять ко­пе­ек…" (Оста­нав­ли­ва­ет­ся.) Я ниче­го не по­ни­маю, к че­му же тут со­ле­ные огур­цы и ик­ра?

Добчинский. А, это Ан­тон Ан­то­но­вич пи­са­ли на черно­вой бу­ма­ге по ско­рос­ти: так ка­кой-то счет был на­пи­сан.

Анна Анд­ре­ев­на. А, да, точ­но. (Про­дол­жа­ет чи­тать.) "Но, упо­вая на ми­ло­сер­дие бо­жие, ка­жет­ся, все бу­дет к хороше­му­ кон­цу. При­го­товь пос­ко­рее ком­на­ту для важног­о гос­тя, ту, что вык­ле­ена жел­ты­ми бу­маж­ка­ми; к обе­ду прибав­лять не тру­дись, по­то­му что за­ку­сим в богоу­годном заве­дении у Ар­те­мия Фи­лип­по­ви­ча, а ви­ну ве­ли по­больше; ска­жи куп­цу Аб­ду­ли­ну, что­бы прис­лал са­мо­го луч­ше­го, а не то я пе­ре­рою весь его пог­реб. Це­луя, душень­ка, твою руч­ку, ос­та­юсь твой: Ан­тон Сквозник-Дмухан­овский…" Ах, бо­же мой! Это, од­на­ко ж, нуж­но поскор­ей! Эй, кто там? Ми­ш­ка!

Добчинский (бе­жит и кри­чит в дверь). Миш­ка! Миш­ка! Миш­ка!

Мишка вхо­дит.

Анна Анд­ре­ев­на. Пос­лу­шай: бе­ги к куп­цу Аб­ду­ли­ну… по­стой, я дам те­бе за­пи­соч­ку (са­дит­ся к сто­лу, пи­шет за­писку и меж­ду тем го­во­рит): эту за­пис­ку ты от­дай ку­че­ру Си­до­ру, чтоб он по­бе­жал с нею к куп­цу Аб­ду­ли­ну и при­нес от­ту­да ви­на. А сам по­ди сей­час при­бе­ри хо­ро­шенько эту ко­м­на­ту для гос­тя. Там пос­та­вить кро­вать, ру­ко­мой­ник и про­чее.

Добчинский. Ну, Ан­на Анд­ре­ев­на, я по­бе­гу те­перь по­ско­рее пос­мот­реть, как там он обоз­ре­ва­ет.

Анна Анд­ре­ев­на. Сту­пай­те, сту­пай­те! я не дер­жу вас.


ЯВЛЕНИЕ ІII

Анна Анд­ре­ев­на и Марья Ан­то­нов­на.

Анна Анд­ре­ев­на. Ну, Ма­шенька, нам нуж­но те­перь за­ня­ть­ся ту­але­том. Он сто­лич­ная штуч­ка: бо­же сох­ра­ни, что­бы че­го-ни­будь не ос­ме­ял. Те­бе при­лич­нее все­го на­деть твое го­лу­бое платье с мел­ки­ми обор­ка­ми.

Марья Ан­то­нов­на. Фи, ма­менька, го­лу­бое! Мне сов­сем не нра­вит­ся: и Ляп­ки­на-Тяп­ки­на хо­дит в го­лу­бом, и дочь Зем­ля­ни­ки в го­лу­бом. Нет, луч­ше я на­де­ну цвет­ное.

Анна Анд­ре­ев­на. Цвет­ное!.. Пра­во, го­во­ришь - лишь бы только на­пе­ре­кор. Оно те­бе бу­дет го­раз­до луч­ше, по­то­му что я хо­чу на­деть па­ле­вое; я очень люб­лю па­ле­вое.

Марья Ан­то­нов­на. Ах, ма­менька, вам ней­дет па­ле­вое!

Анна Анд­ре­ев­на. Мне па­ле­вое ней­дет?

Марья Ан­то­нов­на. Ней­дет, я что угод­но даю, ней­дет: для это­го нуж­но, что­бы гла­за бы­ли сов­сем тем­ные.

Анна Анд­ре­ев­на. Вот хо­ро­шо! а у ме­ня гла­за раз­ве не те­м­ные? са­мые тем­ные. Ка­кой вздор го­во­рит! Как же не те­м­ные, ког­да я и га­даю про се­бя всег­да на тре­фо­вую да­му?

Марья Ан­то­нов­на. Ах, ма­менька! вы больше чер­вон­ная да­ма.

Анна Анд­ре­ев­на. Пус­тя­ки, со­вер­шен­ные пус­тя­ки! Я ни­когда не бы­ла чер­вон­ная да­ма. (Пос­пеш­но ухо­дит вмес­те с Марьей Ан­то­нов­ной и го­во­рит за сце­ною.) Эта­кое вдруг во­об­ра­зит­ся! чер­вон­ная да­ма! Бог зна­ет что та­кое!

По ухо­де их от­во­ря­ют­ся две­ри, и Миш­ка выб­ра­сы­ва­ет из них сор. Из дру­гих две­рей вы­хо­дит Осип с че­мо­да­ном на го­ло­ве.


ЯВЛЕНИЕ ІV

Мишка и Осип.

Осип. Ку­да тут?

Мишка. Сю­да, дя­дюш­ка, сю­да.

Осип. Пос­той, преж­де дай от­дох­нуть. Ах ты, го­ре­мыч­ное житье! На пус­тое брю­хо вся­кая но­ша ка­жет­ся тя­же­ла.

Мишка. Что, дя­дюш­ка, ска­жи­те: ско­ро бу­дет ге­не­рал?

Осип. Ка­кой ге­не­рал?

Мишка. Да ба­рин ваш.

Осип. Ба­рин? Да ка­кой он ге­не­рал?

Мишка. А раз­ве не ге­не­рал?

Осип. Ге­не­рал, да только с дру­гой сто­ро­ны.

Мишка. Что ж, это больше или меньше нас­то­яще­го гене­рала?

Осип. Больше.

Мишка. Вишь ты, как! то-то у нас су­мя­ти­цу под­ня­ли.

Осип. Пос­лу­шай, ма­лый: ты, я ви­жу, про­вор­ный па­рень; при­го­товь-ка там что-ни­будь по­есть.

Мишка. Да для вас, дя­дюш­ка, еще ни­че­го не го­то­во. Про­стова блю­да вы не бу­де­те ку­шать, а вот как ба­рин ваш ся­дет за стол, так и вам то­го же ку­шанья от­пус­тят.

Осип. Ну, а прос­то­ва-то что у вас есть?

Мишка. Щи, ка­ша и пи­ро­ги.

Осип. Да­вай их, щи, ка­шу и пи­ро­ги! Ни­че­го, все бу­дем есть. Ну, по­не­сем че­мо­дан! Что, там дру­гой вы­ход есть?

Мишка. Есть.

Оба не­сут че­мо­дан в бо­ко­вую ком­на­ту.


ЯВЛЕНИЕ V

Квартальные от­во­ря­ют обе по­ло­вин­ки две­рей. Вхо­дит Хле­с­та­ков: за ним го­род­ни­чий, да­лее по­пе­чи­тель бого­уго­д­ных за­ве­де­ний,смот­ри­тель учи­лищ, Доб­чинс­кий и Боб­чинский с плас­ты­рем на но­су. Го­род­ни­чий ука­зы­ва­ет ква­р­тальным на по­лу бу­маж­ку - они бе­гут и сни­ма­ют ее, тол­кая друг дру­га впо­пы­хах.

Хлестаков. Хо­ро­шие за­ве­де­ния. Мне нра­вит­ся, что у вас по­ка­зы­ва­ют про­ез­жа­ющим все в го­ро­де. В дру­гих го­ро­дах мне ни­че­го не по­ка­зы­ва­ли.

Городничий. В дру­гих го­ро­дах, ос­ме­люсь вам до­ло­жить, гра­доп­ра­ви­те­ли и чи­нов­ни­ки больше за­бо­тят­ся о сво­ей, то есть, пользе. А здесь, мож­но ска­зать, нет дру­го­го по­мы­шления, кро­ме то­го, что­бы бла­го­чи­ни­ем и бдительно­стью зас­лу­жить вни­ма­ние на­чальства.

Хлестаков. Завт­рак был очень хо­рош; я сов­сем объелся. Что, у вас каж­дый день бы­ва­ет та­кой?

Городничий. На­роч­но для при­ят­но­го гос­тя.

Хлестаков. Я люб­лю по­есть. Ведь на то жи­вешь, что­бы сры­вать цве­ты удо­вольствия. Как на­зы­ва­лась эта ры­ба?

Артемий Фи­лип­по­вич (под­бе­гая). Ла­бар­дан-с.

Хлестаков. Очень вкус­ная. Где это мы завт­ра­ка­ли? в бо­ль­ни­це, что ли?

Артемий Фи­лип­по­вич. Так точ­но-с, в бо­го­угод­ном заве­дении.

Хлестаков. Пом­ню, пом­ню, там сто­яли кро­ва­ти. А боль­ные выз­до­ро­ве­ли? там их, ка­жет­ся, нем­но­го.

Артемий Фи­лип­по­вич. Че­ло­век де­сять ос­та­лось, не бо­льше; а про­чие все выз­до­ро­ве­ли. Это уж так уст­ро­ено, та­кой по­ря­док. С тех пор, как я при­нял на­чальство, - мо­жет быть, вам по­ка­жет­ся да­же не­ве­ро­ят­ным, - все как му­хи вы­здоравливают. Больной не ус­пе­ет вой­ти вой­ти в ла­за­рет, как уже здо­ров; и не столько ме­ди­ка­мен­та­ми, сколько чест­ностью и по­ряд­ком.

Городничий. Уж на что, ос­ме­люсь до­ло­жить вам, го­ло­во­ломна обя­зан­ность гра­до­на­чальни­ка! Столько ле­жит вся­ких дел, от­но­си­тельно од­ной чис­то­ты, по­чин­ки, по­правк­и… сло­вом, на­и­ум­ней­ший че­ло­век при­шел бы в за­трудне­ние, но, бла­го­да­ре­ние бо­гу, все идет благополучно.­ Иной го­род­ни­чий, ко­неч­но, ра­дел бы о сво­их вы­го­дах; но, верит­е ли, что, да­же ког­да ло­жишься спать, все ду­ма­ешь: "Госпо­ди бо­же ты мой, как бы так уст­ро­ить, что­бы началь­ство уви­де­ло мою рев­ность и бы­ло довольн­о?.." На­градит ли оно или нет - ко­неч­но, в его во­ле; по край­ней ме­ре, я бу­ду спо­ко­ен в серд­це. Ког­да в го­ро­де во всем по­рядок, ули­цы вы­ме­те­ны, арес­тан­ты хо­ро­шо содерж­атся, пьяниц ма­ло… то че­го ж мне больше? Ей-ей, и по­чес­тей ни­ка­ких не хо­чу. Оно, ко­неч­но, за­ман­чи­во, но пред доброд­етелью все прах и су­ета.

Артемий Фи­лип­по­вич (в сто­ро­ну). Эка, без­дельник, как рас­пи­сы­ва­ет! Дал же бог та­кой дар!

Хлестаков. Это прав­да. Я, приз­на­юсь, сам люб­лю иног­да за­умст­во­ваться: иной раз про­зой, а в дру­гой раз и стиш­ки вы­ки­нут­ся.

Бобчинский (Доб­чинс­ко­му). Спра­вед­ли­во, все спра­ве­дли­во, Петр Ива­но­вич! За­ме­ча­ния та­кие… вид­но, что нау­кам учил­ся.

Хлестаков. Ска­жи­те, по­жа­луй­ста, нет ли у вас каких-ни­будь разв­ле­че­ний, об­ществ, где бы мож­но бы­ло, нап­ри­мер, по­иг­рать в кар­ты?

Городничий (в сто­ро­ну). Эге, зна­ем, го­луб­чик, в чей ого­род ка­меш­ки бро­са­ют! (Вслух.) Бо­же сох­ра­ни! здесь и слу­ху нет о та­ких об­щест­вах. Я карт и в ру­ки ни­ког­да не брал; да­же не знаю, как иг­рать в эти кар­ты. Смот­реть ни­ког­да не мог на них рав­но­душ­но; и ес­ли слу­чит­ся уви­деть этак ка­ко­го-ни­будь буб­но­во­го ко­ро­ля или что-ни­будь дру­гое, то та­кое омер­зе­ние на­па­дет, что прос­то плю­нешь. Раз как-то слу­чи­лось, за­бав­ляя де­тей, выст­ро­ил буд­ку из карт, да пос­ле то­го всю ночь сни­лись, прок­ля­тые. Бог с ни­ми! Как мож­но, что­бы та­кое дра­го­цен­ное вре­мя уби­вать на них?

Лука Лу­кич (в сто­ро­ну). А у ме­ня, под­лец, вы­пон­ти­ро­вал вче­ра сто руб­лей.

Городничий. Луч­ше ж я упот­реб­лю это вре­мя на пользу го­су­дарст­вен­ную.

Хлестаков. Ну, нет, вы нап­рас­но, од­на­ко же… Все за­ви­сит от той сто­ро­ны, с ко­то­рой кто смот­рит на вещь. Ес­ли, нап­ри­мер, за­бас­ту­ешь тог­да, как нуж­но гнуть от трех уг­лов… ну, тог­да ко­неч­но… Нет, не го­во­ри­те, иног­да очень заман­чиво по­иг­рать.


ЯВЛЕНИЕ VІ

Те же, Ан­на Анд­ре­ев­на и Марья Ан­то­нов­на.

Городничий. Ос­ме­люсь предс­та­вить се­мей­ст­во мое: же­на и дочь.

Хлестаков (раск­ла­ни­ва­ясь). Как я счаст­лив, су­да­ры­ня, что имею в сво­ем ро­де удо­вольствие вас ви­деть.

Анна Анд­ре­ев­на. Нам еще бо­лее при­ят­но ви­деть та­кую осо­бу.

Хлестаков (ри­су­ясь). По­ми­луй­те, су­да­ры­ня, со­вер­шен­но нап­ро­тив: мне еще при­ят­нее.

Анна Анд­ре­ев­на. Как мож­но-с! Вы это так из­во­ли­те го­во­рить, для комп­ли­мен­та. Про­шу по­кор­но са­диться.

Хлестаков. Воз­ле вас сто­ять уже есть счас­тие; впро­чем, ес­ли вы так уже неп­ре­мен­но хо­ти­те, я ся­ду. Как я счаст­лив, что на­ко­нец си­жу воз­ле вас.

Анна Анд­ре­ев­на. По­ми­луй­те, я ни­как не смею при­нять на свой счет… Я ду­маю, пос­ле сто­ли­цы во­яжи­ров­ка вам по­казалась очень неп­ри­ят­ною.

Хлестаков. Чрез­вы­чай­но неп­ри­ят­на. При­вык­ши жить, comp­re­nez vo­us, в све­те, и вдруг очу­титься в до­ро­ге: гряз­ные трак­ти­ры, мрак не­ве­жест­ва… Ес­ли б, приз­на­юсь, не та­кой слу­чай, ко­то­рый ме­ня… (пос­мат­ри­ва­ет на Ан­ну Ан­дреевну и ри­су­ет­ся пе­ред ней) так воз­наг­ра­дил за все…

Анна Анд­ре­ев­на. В са­мом де­ле, как вам долж­но быть не­приятно.

Хлестаков. Впро­чем, су­да­ры­ня, в эту ми­ну­ту мне очень при­ят­но.

Анна Анд­ре­ев­на. Как мож­но-с! Вы де­ла­ете мно­го чес­ти. Я это­го не зас­лу­жи­ваю.

Хлестаков. От­че­го же не зас­лу­жи­ва­ете?

Анна Анд­ре­ев­на. Я жи­ву в де­рев­не…

Хлестаков. Да де­рев­ня, впро­чем, то­же име­ет свои при­горки, ру­чей­ки… Ну, ко­неч­но, кто же срав­нит с Петербур­гом! Эх, Пе­тер­бург! что за жизнь, пра­во! Вы, мо­жет быть, ду­ма­ете, что я только пе­ре­пи­сы­ваю; нет, на­чальник отде­ления со мной на дру­жес­кой но­ге. Этак уда­рит по пле­чу: "При­хо­ди, бра­тец, обе­дать!" Я только на две ми­ну­ты захо­жу в де­пар­та­мент, с тем только, что­бы ска­зать: "Это вот так, это вот так!" А там уж чи­нов­ник для письма, эта­кая кры­са, пе­ром только - тр, тр… по­шел пи­сать. Хо­те­ли бы­ло да­же ме­ня кол­лежс­ким асес­со­ром сде­лать, да, ду­маю, за­чем. И сто­рож ле­тит еще на лест­ни­це за мною со щет­кою: "Поз­вольте, Иван Алек­санд­ро­вич, я вам, го­во­рит, са­поги по­чи­щу". (Го­род­ни­че­му.) Что вы, гос­по­да, сто­ите? Пожа­луйста, са­ди­тесь!

Вместе:

Го­род­ни­чий. Чин та­кой, что еще мож­но посто­ять.

Артемий Фи­лип­по­вич. Мы пос­то­им.

Лука Лу­кич. Не из­вольте бес­по­ко­иться.

Хлестаков. Без чи­нов, про­шу са­диться.

Городничий и все са­дят­ся.

Хлестаков. Я не люб­лю це­ре­мо­нии. Нап­ро­тив, я да­же все­гда ста­ра­юсь прос­кользнуть не­за­мет­но. Но ни­как не­льзя скрыться, ни­как нельзя! Только вый­ду ку­да-ни­будь, уж и го­во­рят: "Вон, го­во­рят, Иван Алек­санд­ро­вич идет!" А один раз ме­ня да­же при­ня­ли за глав­но­ко­ман­ду­юще­го: сол­да­ты выс­ко­чи­ли из га­упт­вах­ты и сде­ла­ли ружьем. Пос­ле уже офи­цер, ко­то­рый мне очень зна­ком, го­во­рит мне: "Ну, бра­тец, мы те­бя со­вер­шен­но при­ня­ли за глав­но­ко­мандующе­го".­

Анна Анд­ре­ев­на. Ска­жи­те как!

Хлестаков. С хо­ро­шеньки­ми акт­ри­са­ми зна­ком. Я ведь то­же раз­ные во­де­вильчи­ки… Ли­те­ра­то­ров час­то ви­жу. С Пуш­ки­ным на дру­жес­кой но­ге. Бы­ва­ло, час­то го­во­рю ему: "Ну что, брат Пуш­кин?" - "Да так, брат, - от­ве­ча­ет, бы­ва­ло, - так как-то все…" Большой ори­ги­нал.

Анна Анд­ре­ев­на. Так вы и пи­ше­те? Как это долж­но быть при­ят­но со­чи­ни­те­лю! Вы, вер­но, и в жур­на­лы по­ме­ща­ете?

Хлестаков. Да, и в жур­на­лы по­ме­щаю. Мо­их, впро­чем, мно­го есть со­чи­не­ний: "Же­нитьба Фи­га­ро", "Роберт-Дья­вол", "Нор­ма". Уж и наз­ва­ний да­же не пом­ню. И все слу­чаем: я не хо­тел пи­сать, но те­ат­ральная ди­рек­ция го­во­рит: "По­жалуйста, бра­тец, на­пи­ши что-ни­будь". Ду­маю се­бе: "По­жалуй, из­воль бра­тец!" И тут же в один ве­чер, ка­жет­ся, все на­пи­сал, всех изу­мил. У ме­ня лег­кость необыкновен­ная­ в мыс­лях. Все это, что бы­ло под име­нем ба­ро­на Брам­беуса, "Фре­гат На­деж­ды" и "Мос­ковс­кий телег­раф"… все это я на­писал.

Анна Анд­ре­ев­на. Ска­жи­те, так это вы бы­ли Брам­бе­ус?

Хлестаков. Как же, я им всем поп­рав­ляю статьи. Мне Смир­дин да­ет за это со­рок ты­сяч.

Анна Анд­ре­ев­на. Так, вер­но, и "Юрий Ми­лос­лавс­кий" ва­ше со­чи­не­ние?

Хлестаков. Да, это мое со­чи­не­ние.

Марья Ан­то­нов­на. Ах, ма­менька, там на­пи­са­но, что это гос­по­ди­на За­гос­ки­на со­чи­не­ние.

Анна Анд­ре­ев­на. Ну вот: я и зна­ла, что да­же здесь бу­дешь спо­рить.

Хлестаков. Ах да, это прав­да, это точ­но За­гос­ки­на; а вот есть дру­гой "Юрий Ми­лос­лавс­кий", так тот уж мой.

Анна Анд­ре­ев­на. Ну, это, вер­но, я ваш чи­та­ла. Как хо­ро­ш­о на­пи­са­но!

Хлестаков. Я, приз­на­юсь, ли­те­ра­ту­рой су­щест­вую. У ме­ня дом пер­вый в Пе­тер­бур­ге. Так уж и из­вес­тен: дом Ива­на Алек­санд­ро­ви­ча. (Обра­ща­ясь ко всем.) Сде­лай­те ми­лость, гос­по­да, ес­ли бу­де­те в Пе­тер­бур­ге, про­шу, про­шу ко мне. Я ведь то­же ба­лы даю.

Анна Анд­ре­ев­на. Я ду­маю, с ка­ким там вку­сом и велико­лепием да­ют ба­лы!

Хлестаков. Прос­то не го­во­ри­те. На сто­ле, нап­ри­мер, ар­буз - в семьсот руб­лей ар­буз. Суп в каст­рюльке пря­мо на па­ро­хо­де при­ехал из Па­ри­жа; отк­ро­ют крыш­ку - пар, кото­рому по­доб­но­го нельзя отыс­кать в при­ро­де. Я вся­кий день на ба­лах. Там у нас и вист свой сос­та­вил­ся: ми­нистр ино­странных дел, фран­цузс­кий пос­лан­ник, анг­лий­ский, не­мецкий пос­лан­ник и я. И уж так умо­ришься, иг­рая, что прос­то ни на что не по­хо­же. Как взбе­жишь по лест­ни­це к се­бе на чет­вер­тый этаж - ска­жешь только ку­хар­ке: "На, Мав­руш­ка, ши­нель…" Что ж я вру - я и по­за­был, что жи­ву в бельэта­же. У ме­ня од­на лест­ни­ца сто'ит… А лю­бо­пыт­но вз­глянуть ко мне в пе­ред­нюю, ког­да я еще не прос­нул­ся: гра­фы и князья тол­кут­ся и жуж­жат там, как шме­ли, толь­ко и слыш­но: ж… ж… ж… Иной раз и ми­нистр…

Городничий и про­чие с ро­бостью вста­ют со сво­их сту­ль­ев.

Мне да­же на па­ке­тах пи­шут: "ва­ше пре­вос­хо­ди­тельство". Один раз я да­же уп­рав­лял де­пар­та­мен­том. И стран­но: ди­ректор уехал, - ку­да уехал, не­из­вест­но. Ну, на­ту­рально, по­шли тол­ки: как, что, ко­му за­нять мес­то? Мно­гие из генера­лов на­хо­ди­лись охот­ни­ки и бра­лись, но по­дой­дут, бы­ва­ло, - нет, муд­ре­но. Ка­жет­ся, и лег­ко на вид, а рассмотр­ишь - прос­то черт возьми! Пос­ле ви­дят, не­че­го де­лать, - ко мне. И в ту же ми­ну­ту по ули­цам курьеры, ку­рьеры, курьеры… мо­же­те предс­та­вить се­бе, трид­цать пять ты­сяч од­них ку­рьеров! Ка­ко­во по­ло­же­ние? - я спра­ши­ваю. "Иван Алексан­дрович сту­пай­те де­пар­та­мен­том управл­ять!" Я, признаю­сь, нем­но­го сму­тил­ся, вы­шел в ха­ла­те: хо­тел отказ­аться, но ду­маю: дой­дет до го­су­да­ря, ну да и послужн­ой спи­сок то­же… "Извольте, гос­по­да, я при­ни­маю долж­ность, я при­нимаю, го­во­рю, так и быть, го­во­рю, я при­ни­маю, только уж у ме­ня: ни, ни, ни!.. Уж у ме­ня ухо вост­ро! уж я…" И точ­но: бы­ва­ло, как про­хо­жу че­рез депар­тамент, - прос­то зем­летрясенье, все дро­жит и тря­сется как лист.

Городничий и про­чие тря­сут­ся от стра­ха. Хлес­та­ков го­рячится еще сильнее.

О! я шу­тить не люб­лю. Я им всем за­дал ост­раст­ку. Ме­ня сам го­су­дарст­вен­ный со­вет бо­ит­ся. Да что в са­мом де­ле? Я та­кой! я не пос­мот­рю ни на ко­го… я го­во­рю всем: "Я сам се­бя знаю, сам." Я вез­де, вез­де. Во дво­рец вся­кий день ез­жу. Ме­ня завт­ра же про­из­ве­дут сей­час в фельдмарш… (По­скальзывается и чуть-чуть не шле­па­ет­ся на пол, но с по­чтением под­дер­жи­ва­ет­ся чи­нов­ни­ка­ми.)

Городничий (под­хо­дя и тря­сясь всем те­лом, си­лит­ся вы­говорить). А ва-ва-ва… ва…

Хлестаков (быст­рым, от­ры­вис­тым го­ло­сом). Что та­кое?

Городничий. А ва-ва-ва… ва…

Хлестаков (та­ким же го­ло­сом). Не раз­бе­ру ни­че­го, все вздор.

Городничий. Ва-ва-ва… шест­во, пре­вос­хо­ди­тельство, не при­ка­же­те ли от­дох­нуть?.. вот и ком­на­та, и все что нуж­но.

Хлестаков. Вздор - от­дох­нуть. Из­вольте, я го­тов отдох­нуть. Завт­рак у вас, гос­по­да, хо­рош… Я до­во­лен, я до­во­лен. (С дек­ла­ма­ци­ей.) Ла­бар­дан! ла­бар­дан! (Вхо­дит в бо­ко­вую ком­на­ту, за ним го­род­ни­чий.)


ЯВЛЕНИЕ VІI

Те же, кро­ме Хлес­та­ко­ва и го­род­ни­че­го.

Бобчинский (Доб­чинс­ко­му). Вот это, Петр Ива­но­вич, че­ловек-то! Вот оно, что зна­чит че­ло­век! В жисть не был в при­сутст­вии столь важ­ной пер­со­ны, чуть не умер со стра­ху. Как вы ду­ма­ете, Петр Ива­но­вич, кто он та­кой в рассу­жде­нии чи­на?

Добчинский. Я ду­маю, чуть ли не ге­не­рал.

Бобчинский. А я так ду­маю, что ге­не­рал-то ему и в под­метки не ста­нет! а ког­да ге­не­рал, то уж раз­ве сам генера­лиссимус. Слы­ша­ли: го­су­дарст­вен­ный-то со­вет как при­жал? Пой­дем рас­ска­жем пос­ко­рее Ам­мо­су Фе­до­ро­ви­чу и Ко­роб­ки­ну. Про­щай­те, Ан­на Анд­ре­ев­на!

Добчинский. Про­щай­те, ку­муш­ка!

Оба ухо­дят.

Артемий Фи­лип­по­вич (Лу­ке Лу­ки­чу). Страш­но прос­то. А от­че­го, и сам не зна­ешь. А мы да­же и не в мун­ди­рах. Ну что, как прос­пит­ся да в Пе­тер­бург мах­нет до­не­се­ние? (Ухо­дит в за­дум­чи­вос­ти вмес­те со смот­ри­те­лем учи­лищ, про­из­не­ся:) Про­щай­те, су­да­ры­ня!


ЯВЛЕНИЕ VІІІ

Анна Анд­ре­ев­на и Марья Ан­то­нов­на.

Анна Анд­ре­ев­на. Ах, ка­кой при­ят­ный!

Марья Ан­то­нов­на. Ах, ка­кой ми­лаш­ка!

Анна Анд­ре­ев­на. Но только ка­кое тон­кое об­ра­ще­ние! сей­час мож­но уви­деть сто­лич­ную штуч­ку. При­емы и все это та­кое… Ах, как хо­ро­шо! Я страх люб­лю та­ких мо­ло­дых лю­дей! я прос­то без па­мя­ти. Я, од­на­ко ж, ему очень понра­ви­лась: я за­ме­ти­ла - все на ме­ня пог­ля­ды­вал.

Марья Ан­то­нов­на. Ах, ма­менька, он на ме­ня гля­дел!

Анна Анд­ре­ев­на. По­жа­луй­ста, со сво­им вздо­ром по­да­ль­ше! Это здесь вов­се не умест­но.

Марья Ан­то­нов­на. Нет, ма­менька, пра­во!

Анна Анд­ре­ев­на. Ну вот! Бо­же сох­ра­ни, что­бы не поспо­рить! нельзя, да и пол­но! Где ему смот­реть на те­бя? И с ка­кой ста­ти ему смот­реть на те­бя?

Марья Ан­то­нов­на. Пра­во, ма­менька, все смот­рел. И как на­чал го­во­рить о ли­те­ра­ту­ре, то взгля­нул на ме­ня, и по­том, ког­да рас­ска­зы­вал, как иг­рал в вист с пос­лан­ни­ка­ми, и тог­да пос­мот­рел на ме­ня.

Анна Анд­ре­ев­на. Ну, мо­жет быть, один ка­кой-ни­будь раз, да и то так уж, лишь бы только. "А, - го­во­рит се­бе, - дай уж пос­мот­рю на нее!"


ЯВЛЕНИЕ ІХ

Те же и го­род­ни­чий.

Городничий (вхо­дит на цы­поч­ках). Чш… ш…

Анна Анд­ре­ев­на. Что?

Городничий. И не рад, что на­по­ил. Ну что, ес­ли хоть од­напо­ло­ви­на из то­го, что он го­во­рил, прав­да? (За­ду­мы­ва­ет­ся.) Да как же и не быть прав­де? Под­гу­ляв­ши, че­ло­век все не­сет на­ру­жу: что на серд­це, то и на язы­ке. Ко­неч­но, прил­гнул нем­но­го; да ведь не прилг­нув­ши не го­во­рит­ся ни­ка­кая речь. С ми­нист­ра­ми иг­ра­ет и во дво­рец ез­дит… Так вот, пра­во, чем больше ду­ма­ешь… черт его зна­ет, не зна­ешь, что и де­ла­ет­ся в го­ло­ве; прос­то как буд­то или сто­ишь на ка­кой-ни­будь ко­ло­кольне, или те­бя хо­тят по­ве­сить.

Анна Анд­ре­ев­на. А я ни­ка­кой со­вер­шен­но не ощу­ти­ла ро­бос­ти; я ви­де­ла в нем об­ра­зо­ван­но­го, светс­ко­го, высше­го то­на че­ло­ве­ка, а о чи­нах его мне и нуж­ды нет.

Городничий. Ну, уж вы - жен­щи­ны! Все кон­че­но, од­но­го это­го сло­ва дос­та­точ­но! Вам все - фин­тир­люш­ки! Вдруг бря­к­нут ни из то­го ни из дру­го­го слов­цо. Вас по­се­кут, да и только, а му­жа и по­ми­най как зва­ли. Ты, ду­ша моя, об­ра­ща­лась с ним так сво­бод­но, буд­то с ка­ким-ни­будь Доб­чин­ским.

Анна Анд­ре­ев­на. Об этом уж я со­ве­тую вам не беспоко­иться. Мы кой-что зна­ем та­кое… (Пос­мат­ри­ва­ет на дочь.)

Городничий (один). Ну, уж с ва­ми го­во­рить!.. Эка в са­мом де­ле ока­зия! До сих пор не мо­гу оч­нуться от стра­ха. (Отво­ряет дверь и го­во­рит в дверь.) Миш­ка, по­зо­ви квар­та­ль­ных Свис­ту­но­ва и Дер­жи­мор­ду: они тут не­да­ле­ко где-ни­будь за во­ро­та­ми. (Пос­ле не­большо­го мол­ча­ния.) Чуд­но все за­ве­лось те­перь на све­те: хоть бы на­род-то уж был вид­ный, а то ху­денький, то­ненький - как его уз­на­ешь, кто он? Еще во­ен­ный все-та­ки ка­жет из се­бя, а как на­де­нет фра­чиш­ку - ну точ­но му­ха с под­ре­зан­ны­ми крыльями. А ведь дол­го кре­пил­ся да­ве­ча к трак­ти­ре, за­лам­ли­вал та­кие ал­ле­го­рии и еки­во­ки, что, ка­жись, век бы не до­бил­ся тол­ку. А вот на­ко­нец и по­дал­ся. Да еще на­го­во­рил больше, чем нуж­но. Вид­но, что че­ло­век мо­ло­дой.


ЯВЛЕНИЕ Х

Тежеи Осип. Все бе­гут к не­му навст­ре­чу, ки­вая пальца­ми.

Анна Анд­ре­ев­на. По­дой­ди сю­да, лю­без­ный!

Городничий. Чш!.. что? что? спит?

Осип. Нет еще, нем­нож­ко по­тя­ги­ва­ет­ся.

Анна Анд­ре­ев­на. Пос­лу­шай, как те­бя зо­вут?

Осип. Осип, су­да­ры­ня.

Городничий (же­не и до­че­ри). Пол­но, пол­но вам! (Оси­пу.) Ну что, друг, те­бя на­кор­ми­ли хо­ро­шо?

Осип. На­кор­ми­ли, по­кор­ней­ше бла­го­да­рю; хо­ро­шо на­кор­мили.

Анна Анд­ре­ев­на. Ну что, ска­жи: к тво­ему ба­ри­ну слиш­ком, я ду­маю, мно­го ез­дит гра­фов и кня­зей?

Осип (в сто­ро­ну). А что го­во­рить? Ко­ли те­перь накорми­ли­ хо­ро­шо, зна­чит, пос­ле еще луч­ше на­кор­мят. (Вслух.) Да, бы­ва­ют и гра­фы.

Марья Ан­то­нов­на. Ду­шенька Осип, ка­кой твой ба­рин хо­рошенький!

Анна Анд­ре­ев­на. А что, ска­жи, по­жа­луй­ста, Осип, как он…

Городничий. Да пе­рес­таньте, по­жа­луй­ста! Вы эта­ки­ми пус­ты­ми ре­ча­ми только мне ме­ша­ете! Ну что, друг?..

Анна Анд­ре­ев­на. А чин ка­кой на тво­ем ба­ри­не?

Осип. Чин обык­но­вен­но ка­кой.

Городничий. Ах, бо­же мой, вы все с сво­ими глу­пы­ми рас­спро­са­ми! не да­ди­те ни сло­ва по­го­во­рить о де­ле. Ну что, друг, как твой ба­рин?.. строг? лю­бит этак рас­пе­кать или нет?

Осип. Да, по­ря­док лю­бит. Уж ему чтоб все бы­ло в ис­пра­в­ности.

Городничий. А мне очень нра­вит­ся твое ли­цо. Друг, ты дол­жен быть хо­ро­ший че­ло­век. Ну что…

Анна Анд­ре­ев­на. Пос­лу­шай, Осип, а как ба­рин твой там, в мун­ди­ре хо­дит, или…

Городничий. Пол­но вам, пра­во, тре­щот­ки ка­кие! Здесь нуж­ная вещь: де­ло идет о жиз­ни че­ло­ве­ка… (К Оси­пу.) Ну что, друг, пра­во, мне ты очень нра­вишься. В до­ро­ге не ме­шает, зна­ешь, чай­ку вы­пить лиш­ний ста­кан­чик, - оно те­перь хо­лод­но­ва­то. Так вот те­бе па­ра цел­ко­ви­ков на чай.

Осип (при­ни­мая деньги.) А по­кор­ней­ше бла­го­да­рю, су­дарь. Дай бог вам вся­ко­го здо­ровья! бед­ный че­ло­век, по­могли ему.

Городничий. Хо­ро­шо, хо­ро­шо, я и сам рад. А что, друг…

Анна Анд­ре­ев­на. Пос­лу­шай, Осип, а ка­кие гла­за больше все­го нра­вят­ся тво­ему ба­ри­ну?

Марья Ан­то­нов­на. Осип, ду­шенька, ка­кой ми­ленький но­сик у тво­его ба­ри­на!..

Городничий. Да пос­той­те, дай­те мне!.. (К Оси­пу.) А что, друг, ска­жи, по­жа­луй­ста: на что больше ба­рин твой об­ра­щает вни­ма­ние, то есть что ему в до­ро­ге больше нра­ви­тся?

Осип. Лю­бит он, по рас­смот­ре­нию, что как при­дет­ся. Бо­ль­ше все­го лю­бит, что­бы его при­ня­ли хо­ро­шо, угоще­ние чтоб бы­ло хо­ро­шее.

Городничий. Хо­ро­шее?

Осип. Да, хо­ро­шее. Вот уж на что я кре­пост­ной че­ло­век, но и то смот­рит, что­бы и мне бы­ло хо­ро­шо. Ей-бо­гу! Быва­ло, за­едем ку­да-ни­будь: "Что, Осип, хо­ро­шо те­бя уго­стили?" - "Пло­хо, ва­ше вы­со­коб­ла­го­ро­дие!" - "Э, го­во­рит, это Осип, не­хо­ро­ший хо­зя­ин. Ты, го­во­рит, на­пом­ни мне, как при­еду". - "А, - ду­маю се­бе (мах­нув ру­кою), - бог с ним! я че­ло­век прос­той".

Городничий. Хо­ро­шо, хо­ро­шо, и де­ло ты го­во­ришь. Там я те­бе дал на чай, так вот еще сверх то­го на ба­ран­ки.

Осип. За что жа­лу­ете, ва­ше вы­со­коб­ла­го­ро­дие? (Пря­чет деньги.) Раз­ве уж выпью за ва­ше здо­ровье.

Анна Анд­ре­ев­на. При­хо­ди, Осип, ко мне, то­же по­лу­чи­шь.

Марья Ан­то­нов­на. Осип, ду­шенька, по­це­луй сво­его ба­ри­на!

Слышен из дру­гой ком­на­ты не­большой ка­шель Хлеста­кова.

Городничий. Чш! (Под­ни­ма­ет­ся на цы­поч­ки; вся сце­на впол­го­ло­са). Бо­же вас сох­ра­ни шу­меть! Иди­те се­бе! пол­но уж вам…

Анна Анд­ре­ев­на. Пой­дем, Ма­шенька! я те­бе ска­жу, что я за­ме­ти­ла у гос­тя та­кое, что нам вдво­ем только мож­но ска­зать.

Городничий. О, уж там на­го­во­рят! Я ду­маю, по­ди только да пос­лу­шай - и уши по­том затк­нешь. (Обра­ща­ясь к Оси­пу.) Ну, друг…


ЯВЛЕНИЕ ХІ

Те же, Дер­жи­мор­да и Свис­ту­нов.

Городничий. Чш! экие ко­со­ла­пые мед­ве­ди - сту­чат сапо­гами! Так и ва­лит­ся, как буд­то со­рок пуд сбра­сы­ва­ет кто-ни­будь с те­ле­ги! Где вас черт тас­ка­ет?

Держиморда. Был по при­ка­за­нию…

Городничий. Чш! (Зак­ры­ва­ет ему рот.) Эк как карк­ну­ла во­ро­на! (Драз­нит его.) Был по при­ка­за­нию! Как из боч­ки, так ры­чит. (К Оси­пу.) Ну, друг, ты сту­пай при­го­тов­ляй там, что нуж­но для ба­ри­на. Все, что ни есть в до­ме, тре­буй.

Осип ухо­дит.

Городничий. А вы - сто­ять на крыльце, и ни с мес­та! И ни­ко­го не пус­кать в дом сто­рон­не­го, осо­бен­но куп­цов! Ес­ли хоть од­но­го из них впус­ти­те, то… Только уви­ди­те, что идет кто-ни­будь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да по­хож на та­ко­го че­ло­ве­ка, что хо­чет по­дать на ме­ня просьбу, вза­шей так пря­мо и тол­кай­те! так его! хо­ро­шенько! (Пока­зывает но­гою.) Слы­ши­те? Чш… чш… (Ухо­дит на цы­почках вслед за квар­тальны­ми.)


ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ


Та же ком­на­та в до­ме го­род­ни­че­го


ЯВЛЕНИЕ І

Входят ос­то­рож­но, поч­ти на цы­поч­ках: Ам­мос Федоро­вич, Ар­те­мий Фи­лип­по­вич, почт­мей­стер, Лу­ка Лу­кич, Доб­чинский и Боб­чинс­кий, в пол­ном па­ра­де и мун­ди­рах. Вся сце­на про­ис­хо­дит впол­го­ло­са.

Аммос Фе­до­ро­вич (стро­ит всех по­лук­ру­жи­ем). Ра­ди бо­га, гос­по­да, ско­рее в кру­жок, да по­больше по­ряд­ку! Бог с ним: и во дво­рец ез­дит, и го­су­дарст­вен­ный со­вет рас­пе­ка­ет! Строй­тесь на во­ен­ную но­гу, неп­ре­мен­но на во­ен­ную но­гу! Вы, Петр Ива­но­вич, за­бе­ги­те с этой сто­ро­ны, а вы, Петр Ива­но­вич, станьте вот тут.

Оба Пет­ра Ива­но­ви­ча за­бе­га­ют на цы­поч­ках.

Артемий Фи­лип­по­вич. Во­ля ва­ша, Ам­мос Фе­до­ро­вич, нам нуж­но бы кое-что предп­ри­нять.

Аммос Фе­до­ро­вич. А что имен­но?

Артемий Фи­лип­по­вич. Ну, из­вест­но что.

Аммос Фе­до­ро­вич. Под­су­нуть?

Артемий Фи­лип­по­вич. Ну да, хоть и под­су­нуть.

Аммос Фе­до­ро­вич. Опас­но, черт возьми! раск­ри­чит­ся: го­сударственный че­ло­век. А раз­ве в ви­де при­но­шенья со сто­ро­ны дво­рянст­ва на ка­кой-ни­будь па­мят­ник?

Почтмейстер. Или же: "вот, мол, приш­ли по поч­те день­ги, не­из­вест­но ко­му при­над­ле­жа­щие".

Артемий Фи­лип­по­вич. Смот­ри­те, что­бы он вас по поч­те не отп­ра­вил ку­ды-ни­будь по­дальше. Слу­шай­те: эти де­ла так не де­ла­ют­ся в бла­го­уст­ро­ен­ном го­су­дарст­ве. За­чем нас здесь це­лый эс­кад­рон? Предс­та­виться нуж­но пооди­но­чке, да меж­ду че­ты­рех глаз и то­го… как там сле­ду­ет - что­бы и уши не слы­ха­ли. Вот как в об­щест­ве благо­устро­енном ­де­ла­ет­ся! Ну, вот вы, Ам­мос Фе­до­ро­вич, пер­вый и на­ч­ни­те.

Аммос Фе­до­ро­вич. Так луч­ше ж вы: в ва­шем за­ве­де­нии вы­со­кий по­се­ти­тель вку­сил хле­ба.

Артемий Фи­лип­по­вич. Так уж луч­ше Лу­ке Лу­ки­чу, как прос­ве­ти­те­лю юно­шест­ва.

Лука Лу­кич. Не мо­гу, не мо­гу, гос­по­да. Я, приз­на­юсь, так вос­пи­тан, что, за­го­во­ри со мною од­ним чи­ном кто-ни­будь по­вы­ше, у ме­ня прос­то и ду­ши нет и язык как в грязь за­вязнул. Нет, гос­по­да, увольте, пра­во увольте!

Артемий Фи­лип­по­вич. Да, Ам­мос Фе­до­ро­вич, кро­ме вас, не­ко­му. У вас что ни сло­во, то Ци­це­рон с язы­ка сле­тел.

Аммос Фе­до­ро­вич. Что вы! что вы: Ци­це­рон! Смот­ри­те, что вы­ду­ма­ли! Что иной раз ув­ле­чешься, го­во­ря о домаш­ней сво­ре или гон­чей ищей­ке…

Все (прис­та­ют к не­му.) Нет, вы не только о со­ба­ках, вы и о стол­пот­во­ре­нии… Нет, Ам­мос Фе­до­ро­вич, не ос­тав­ляй­те нас, будьте от­цом на­шим!.. Нет, Ам­мос Фе­до­ро­вич!

Аммос Фе­до­ро­вич. От­вя­жи­тесь, гос­по­да!

В это вре­мя слыш­ны ша­ги и от­каш­ли­ва­ние в ком­на­те Хлес­та­ко­ва. Все спе­шат на­пе­ре­рыв к две­рям, тол­пят­ся и ста­ра­ют­ся вый­ти, что про­ис­хо­дит не без то­го, что­бы не при­тис­ну­ли кое-ко­го. Раз­да­ют­ся впол­го­ло­са воск­ли­ца­ния:

Голос Боб­чинс­ко­го. Ой, Петр Ива­но­вич, Петр Ива­но­вич! нас­ту­пи­ли на но­гу!

Голос Зем­ля­ни­ки. От­пус­ти­те, гос­по­да, хоть ду­шу на по­ка­яние - сов­сем при­жа­ли!

Выхватываются нес­колько воск­ли­ца­ний: "Ай! ай!" - на­ко­нец все вы­пи­ра­ют­ся, и ком­на­та ос­та­ет­ся пус­та.


ЯВЛЕНИЕ ІІ

Хлестаков один, вы­хо­дит с зас­пан­ны­ми гла­за­ми.

Я, ка­жет­ся, всхрап­нул по­ряд­ком. От­ку­да они наб­ра­ли та­ких тю­фя­ков и пе­рин? да­же вспо­тел. Ка­жет­ся, они вче­ра мне под­су­ну­ли че­го-то за завт­ра­ком: в го­ло­ве до сих пор сту­чит. Здесь, как я ви­жу, мож­но с при­ят­нос­тию прово­дить вре­мя. Я люб­лю ра­ду­шие, и мне, приз­на­юсь, больше нра­вит­ся, ес­ли мне угож­да­ют от чис­то­го серд­ца, а не то что­бы из ин­те­ре­са. А доч­ка го­род­ни­че­го очень не­дур­на, да и ма­туш­ка та­кая, что еще мож­но бы… Нет, я не знаю, а мне, пра­во, нра­вит­ся, та­кая жизнь.


ЯВЛЕНИЕ ІІІ

Хлестаков и Ам­мос Фе­до­ро­вич.

Аммос Фе­до­ро­вич (вхо­дя и ос­та­нав­ли­ва­ясь, про се­бя.) Бо­же, бо­же! вы­не­си бла­го­по­луч­но; так вот ко­лен­ки и ло­мает. (Вслух, вы­тя­нув­шись и при­дер­жи­вая ру­кой шпа­гу.) Имею честь предс­та­виться: судья здеш­не­го уезд­но­го су­да, кол­лежс­кий асес­сор Ляп­кин-Тяп­кин.

Хлестаков. Про­шу са­диться. Так вы здесь судья?

Аммос Фе­до­ро­вич. С во­семьсот шест­над­ца­то­го был из­бран на трех­ле­тие по во­ле дво­рянст­ва и про­дол­жал долж­ность до се­го вре­ме­ни.

Хлестаков. А вы­год­но, од­на­ко же, быть судьею?

Аммос Фе­до­ро­вич. За три трех­ле­тия предс­тав­лен к Вла­димиру чет­вер­той сте­пе­ни с одоб­ре­ния со сто­ро­ны на­чальства. (В сто­ро­ну.) А деньги в ку­ла­ке, да ку­лак-то весь в ог­не.

Хлестаков. А мне нра­вит­ся Вла­ди­мир. Вот Ан­на третьей сте­пе­ни уже не так.

Аммос Фе­до­ро­вич (вы­со­вы­вая по­нем­но­гу впе­ред сжа­тый ку­лак. В сто­ро­ну.) Гос­по­ди бо­же! не знаю, где си­жу. То­ч­но го­ря­чие уг­ли под то­бою.

Хлестаков. Что это у вас в ру­ке?

Аммос Фе­до­ро­вич (по­те­ряв­шись и ро­няя на пол асси­г­на­ции.) Ни­че­го-с.

Хлестаков. Как ни­че­го? Я ви­жу, деньги упа­ли.

Аммос Фе­до­ро­вич (дро­жа всем те­лом.) Ни­как нет-с. (В сто­ро­ну.) О бо­же, вот я уже и под су­дом! и те­леж­ку подвез­ли схва­тить ме­ня!

Хлестаков (по­ды­мая.) Да, это деньги.

Аммос Фе­до­ро­вич (в сто­ро­ну.) Ну, все кон­че­но - про­пал! про­пал!

Хлестаков. Зна­ете ли что? дай­те их мне взай­мы.

Аммос Фе­до­ро­вич (пос­пеш­но.) Как же-с, как же-с… с бо­льшим удо­вольстви­ем. (В сто­ро­ну.) Ну, сме­лее, сме­лее! Вы­во­зи, прес­вя­тая ма­терь!

Хлестаков. Я, зна­ете, в до­ро­ге из­дер­жал­ся: то да се… Впро­чем, я вам из де­рев­ни сей­час их приш­лю.

Аммос Фе­до­ро­вич. По­ми­луй­те, как мож­но! и без это­го та­кая честь… Ко­неч­но, сла­бы­ми мо­ими си­ла­ми, рве­ни­ем и усер­ди­ем к на­чальству… пос­та­ра­юсь зас­лу­жить… (Припо­дымается со сту­ла, вы­тя­нув­шись и ру­ки по швам.) Не смею бо­лее бес­по­ко­ить сво­им при­сутст­ви­ем. Не бу­дет ли ка­ко­го при­ка­занья?

Хлестаков. Ка­ко­го при­ка­занья?

Аммос Фе­до­ро­вич. Я ра­зу­мею, не да­ди­те ли ка­ко­го при­казанья здеш­не­му уезд­но­му су­ду?

Хлестаков. За­чем же? Ведь мне ни­ка­кой нет те­перь в нем на­доб­нос­ти.

Аммос Фе­до­ро­вич (раск­ла­ни­ва­ясь и ухо­дя, в сто­ро­ну.) Ну, го­род наш!

Хлестаков (по ухо­де его.) Судья - хо­ро­ший че­ло­век.


ЯВЛЕНИЕ ІV

Хлестаков и почт­мей­стер, вхо­дит вы­тя­нув­шись, в мун­ди­ре, при­дер­жи­вая шпа­гу.

Почтмейстер. Имею честь предс­та­виться: почт­мей­стер, над­вор­ный со­вет­ник Шпе­кин.

Хлестаков. А, ми­лос­ти про­сим. Я очень люб­лю при­ят­ное об­щест­во. Са­ди­тесь. Вы ведь здесь всег­да жи­ве­те?

Почтмейстер. Так точ­но-с.

Хлестаков. А мне нра­вит­ся здеш­ний го­ро­док. Ко­неч­но, не так мно­го­люд­но - ну что ж? Ведь это не сто­ли­ца. Не пра­в­да ли, ведь это не сто­ли­ца?

Почтмейстер. Со­вер­шен­ная прав­да.

Хлестаков. Ведь это только в сто­ли­це бон­тон и нет про­винциальных гу­сей. Как ва­ше мне­ние, не так ли?

Почтмейстер. Так точ­но-с. (В сто­ро­ну.) А он, од­на­ко ж, ни­чуть не горд; обо всем рас­спра­ши­ва­ет.

Хлестаков. А ведь, од­на­ко ж, приз­най­тесь, ведь и в ма­леньком го­род­ке мож­но про­жить счаст­ли­во?

Почтмейстер. Так точ­но-с.

Хлестаков. По мо­ему мне­нию, что нуж­но? Нуж­но то­ль­ко, что­бы те­бя ува­жа­ли, лю­би­ли иск­рен­не, - не так ли?

Почтмейстер. Со­вер­шен­но спра­вед­ли­во.

Хлестаков. Я, приз­на­юсь, рад, что вы од­но­го мне­ния со мною. Ме­ня, ко­неч­но, на­зо­вут стран­ным, но уж у ме­ня та­кой ха­рак­тер. (Гля­дя в гла­за ему, го­во­рит про се­бя.) А по­прошу-ка я у это­го почт­мей­сте­ра взай­мы! (Вслух.) Ка­кой стран­ный со мною слу­чай: в до­ро­ге со­вер­шен­но поиздер­жался. Не мо­же­те ли вы мне дать трис­та руб­лей взай­мы?

Почтмейстер. По­че­му же? поч­ту за ве­ли­чай­шее счас­тие. Вот-с, из­вольте. От ду­ши го­тов слу­жить.

Хлестаков. Очень бла­го­да­рен. А я, приз­наться, смерть не люб­лю от­ка­зы­вать се­бе в до­ро­ге, да и к че­му? Не так ли?

Почтмейстер. Так точ­но-с. (Вста­ет, вы­тя­ги­ва­ет­ся и при­держивает шпа­гу.) Не смея до­лее бес­по­ко­ить сво­им при­сутствием… Не бу­дет ли ка­ко­го за­ме­ча­ния по час­ти почто­вого уп­рав­ле­ния?

Хлестаков. Нет, ни­че­го.

Почтмейстер раск­ла­ни­ва­ет­ся и ухо­дит.

(Раскуривая си­гар­ку.) Почт­мей­стер, мне ка­жет­ся, то­же очень хо­ро­ший че­ло­век. По край­ней ме­ре, ус­луж­лив. Я лю­блю та­ких лю­дей.


ЯВЛЕНИЕ V

Хлестаков и Лу­ка Лу­кич, ко­то­рый поч­ти вы­тал­ки­ва­ет­ся из две­рей.

Сзади его слы­шен го­лос поч­ти вслух: "Че­го ро­бе­ешь?"

Лука Лу­кич (вы­тя­ги­ва­ясь не без тре­пе­та.) Имею честь предс­та­виться: смот­ри­тель учи­лищ, ти­ту­ляр­ный со­вет­ник Хло­пов.

Хлестаков. А, ми­лос­ти про­сим! Са­ди­тесь, са­ди­тесь. Не хо­тите ли си­гар­ку? (По­да­ет ему си­га­ру.)

Лука Лу­кич (про се­бя, в не­ре­ши­мос­ти.) Вот те­бе раз! Уж это­го ни­как не пред­по­ла­гал. Брать или не брать?

Хлестаков. Возьми­те, возьми­те; это по­ря­доч­ная си­гар­ка. Ко­неч­но, не то, что в Пе­тер­бур­ге. Там, ба­тюш­ка, я ку­ри­вал си­га­роч­ки по двад­ца­ти пя­ти руб­лей со­тен­ка, прос­то ру­ч­ки по­том се­бе по­це­лу­ешь, как вы­ку­ришь. Вот огонь, за­ку­ри­те. (По­да­ет ему све­чу.)

Лука Лу­кич про­бу­ет за­ку­рить и весь дро­жит.

Да не с то­го кон­ца!

Лука Лу­кич (от ис­пу­га вы­ро­нил си­га­ру, плю­нул и, мах­нув ру­кою, про се­бя.) Черт по­бе­ри все! сгу­би­ла прок­ля­тая ро­бость!

Хлестаков. Вы, как я ви­жу, не охот­ник до си­га­рок. А я при­з­на­юсь: это моя сла­бость. Вот еще нас­чет женс­ко­го по­лу, ни­как не мо­гу быть рав­но­ду­шен. Как вы? Ка­кие вам больше нра­вят­ся - брю­нет­ки или блон­дин­ки?

Лука Лу­кич на­хо­дит­ся в со­вер­шен­ном не­до­уме­нии, что ска­зать.

Нет, ска­жи­те отк­ро­вен­но: брю­нет­ки или блон­дин­ки?

Лука Лу­кич. Не смею знать.

Хлестаков. Нет, нет, не от­го­ва­ри­вай­тесь! Мне хо­чет­ся уз­нать неп­ре­мен­но ваш вкус.

Лука Лу­кич. Ос­ме­люсь до­ло­жить… (В сто­ро­ну.) Ну, и сам не знаю, что го­во­рю.

Хлестаков. А! а! не хо­ти­те ска­зать. Вер­но, уж какая-ни­будь брю­нет­ка сде­ла­ла вам ма­ленькую заг­воз­доч­ку. При­знайтесь, сде­ла­ла?

Лука Лу­кич мол­чит.

А! а! пок­рас­не­ли! Ви­ди­те! ви­ди­те! От­че­го ж вы не гово­рите?

Лука Лу­кич. Оро­бел, ва­ше бла… пре­ос… си­ят… (В сторо­ну.) Про­дал прок­ля­тый язык, про­дал!

Хлестаков. Оро­бе­ли? А в мо­их гла­зах точ­но есть что-то та­кое, что вну­ша­ет ро­бость. По край­ней ме­ре, я знаю, что ни од­на жен­щи­на не мо­жет их вы­дер­жать, не так ли?

Лука Лу­кич. Так точ­но-с.

Хлестаков. Вот со мной прест­ран­ный слу­чай: в до­ро­ге сов­сем из­дер­жал­ся. Не мо­же­те ли вы мне дать трис­та ру­блей взай­мы?

Лука Лу­кич (хва­та­ясь за кар­ма­ны, про се­бя). Вот те шту­ка, ес­ли нет! Есть, есть! (Вы­ни­ма­ет и, по­да­ет, дро­жа, асси­г­нации.)

Хлестаков. По­кор­ней­ше бла­го­да­рю.

Лука Лу­кич (вы­тя­ги­ва­ясь и при­дер­жи­вая шпа­гу.) Не смею до­лее бес­по­ко­ить при­сутст­ви­ем.

Хлестаков. Про­щай­те.

Лука Лу­кич (ле­тит вон поч­ти бе­гом и го­во­рит в сторо­ну.) Ну, сла­ва бо­гу! авось не заг­ля­нет в клас­сы!


ЯВЛЕНИЕ VІ

Хлестаков и Ар­те­мий Фи­лип­по­вич, вы­тя­нув­шись и при­дер­живая шпа­гу.

Артемий Фи­лип­по­вич. Имею честь предс­та­виться: по­пе­читель бо­го­угод­ных за­ве­де­ний, над­вор­ный со­вет­ник Зе­м­ляника.

Хлестаков. Здравст­вуй­те, про­шу по­кор­но са­диться.

Артемий Фи­лип­по­вич. Имел честь соп­ро­вож­дать вас и при­ни­мать лич­но во вве­рен­ных мо­ему смот­ре­нию бого­угодных за­ве­де­ни­ях.

Хлестаков. А, да! пом­ню. Вы очень хо­ро­шо угос­ти­ли зав­траком.

Артемий Фи­лип­по­вич. Рад ста­раться на служ­бу отече­ству.

Хлестаков. Я - приз­на­юсь, это моя сла­бость, - люб­лю хо­ро­шую кух­ню. Ска­жи­те, по­жа­луй­ста, мне ка­жет­ся, как буд­то бы вче­ра вы бы­ли нем­нож­ко ни­же рос­том, не прав­да ли?

Артемий Фи­лип­по­вич. Очень мо­жет быть. (По­мол­чав.) Мо­гу ска­зать, что не жа­лею ни­че­го и рев­ност­но ис­пол­няю служ­бу. (Прид­ви­га­ет­ся бли­же с сво­им сту­лом и го­во­рит впол­го­ло­са.) Вот здеш­ний почт­мей­стер со­вер­шен­но ниче­го не де­ла­ет: все де­ла в большом за­пу­ще­нии, по­сыл­ки за­держиваются… из­вольте са­ми на­роч­но ра­зыс­кать. Судья то­же, ко­то­рый только что был пе­ред мо­им при­хо­дом, ез­дит только за зай­ца­ми, в при­сутст­вен­ных мес­тах дер­жит со­бак и по­ве­де­ния, ес­ли приз­наться пред ва­ми, - ко­неч­но, для пользы оте­чест­ва я дол­жен это сде­лать, хо­тя он мне род­ня и при­ятель, - по­ве­де­ния са­мо­го пре­до­су­ди­тельно­го. Здесь есть один по­ме­щик, Доб­чинс­кий, ко­то­ро­го вы изво­лили ви­деть; и как только этот Доб­чинс­кий куда-ниб­удь вый­дет из до­му, то он там уж и си­дит у же­ны его, я присягн­уть го­тов… И на­роч­но пос­мот­ри­те на де­тей: ни од­но из них не по­хо­же на Доб­чинс­ко­го, но все, да­же де­воч­ка ма­ленькая, как вы­ли­тый судья.

Хлестаков. Ска­жи­те по­жа­луй­ста! а я ни­как это­го не ду­мал.

Артемий Фи­лип­по­вич. Вот и смот­ри­тель здеш­не­го учи­лища… Я не знаю, как мог­ло на­чальство по­ве­рить ему та­кую долж­ность: он ху­же, чем яко­би­нец, и та­кие вну­ша­ет юно­шест­ву неб­ла­го­на­ме­рен­ные пра­ви­ла, что да­же выра­зить труд­но. Не при­ка­же­те ли, я все это из­ло­жу луч­ше на бу­ма­ге?

Хлестаков. Хо­ро­шо, хоть на бу­ма­ге. Мне очень бу­дет при­ятно. Я, зна­ете, этак люб­лю в скуч­ное вре­мя про­честь что-ни­будь за­бав­ное… Как ва­ша фа­ми­лия? я все по­за­бы­ваю.

Артемий Фи­лип­по­вич. Зем­ля­ни­ка.

Хлестаков. А, да! Зем­ля­ни­ка. И что ж, ска­жи­те, пожалуй­ста, есть ли у вас дет­ки?

Артемий Фи­лип­по­вич. Как же-с, пя­те­ро; двое уже взро­с­лых.

Хлестаков. Ска­жи­те, взрос­лых! А как они… как они то­го?..

Артемий Фи­лип­по­вич. То есть не из­во­ли­те ли вы спра­шивать, как их зо­вут?

Хлестаков. Да, как их зо­вут?

Артемий Фи­лип­по­вич. Ни­ко­лай, Иван, Ели­за­ве­та, Ма­рья и Пе­ре­пе­туя.

Хлестаков. Это хо­ро­шо.

Артемий Фи­лип­по­вич. Не смея бес­по­ко­ить сво­им при­сутствием, от­ни­мать вре­мя, оп­ре­де­лен­но­го на свя­щен­ные обя­зан­нос­ти… (Раск­ла­ни­ва­ет­ся с тем, что­бы уй­ти.)

Хлестаков (про­во­жая.) Нет, ни­че­го. Это все очень смеш­но, что вы го­во­ри­ли. По­жа­луй­ста, и в дру­гое то­же вре­мя… Я это очень люб­лю. (Возв­ра­ща­ет­ся и, от­во­рив­ши дверь, кри­чит вслед ему.) Эй, вы! как вас? я все по­за­бы­ваю, как ва­ше имя и от­чест­во.

Артемий Фи­лип­по­вич. Ар­те­мий Фи­лип­по­вич.

Хлестаков. Сде­лай­те ми­лость, Ар­те­мий Фи­лип­по­вич, со мной стран­ный слу­чай: в до­ро­ге со­вер­шен­но поиздержал­ся.­ Нет ли у вас взай­мы де­нег - руб­лей четырест­а?

Артемий Фи­лип­по­вич. Есть.

Хлестаков. Ска­жи­те, как кста­ти. По­кор­ней­ше вас благо­дарю.


ЯВЛЕНИЕ VІІ

Хлестаков, Боб­чинс­кий и Доб­чинс­кий.

Бобчинский. Имею честь предс­та­виться: жи­тель здеш­не­го го­ро­да, Петр Ива­нов сын Боб­чинс­кий.

Добчинский. По­ме­щик Петр Ива­нов сын Доб­чинс­кий.

Хлестаков. А, да я уж вас ви­дел. Вы, ка­жет­ся, тог­да упа­ли? Что, как ваш нос?

Бобчинский. Сла­ва бо­гу! не из­вольте бес­по­ко­иться: при­сох, те­перь сов­сем при­сох.

Хлестаков. Хо­ро­шо, что при­сох. Я рад… (Вдруг и от­ры­ви­сто.) Де­нег нет у вас?

Бобчинский. Де­нег? как де­нег?

Хлестаков (гром­ко и ско­ро). Взай­мы руб­лей ты­ся­чу.

Бобчинский. Та­кой сум­мы, ей-бо­гу, нет. А нет ли у вас, Петр Ива­но­вич?

Добчинский. При мне-с не име­ет­ся, по­то­му что деньги мои, ес­ли из­во­ли­те знать, по­ло­же­ны в при­каз обществен­ного приз­ре­ния.

Хлестаков. Да, ну ес­ли ты­ся­чи нет, так руб­лей сто.

Бобчинский (ша­ря в кар­ма­нах). У вас, Петр Ива­но­вич, нет ста руб­лей? У ме­ня все­го со­рок ас­сиг­на­ци­ями.

Добчинский. (смот­ря в бу­маж­ник.) Двад­цать пять ру­б­лей все­го.

Бобчинский. Да вы по­ищи­те-то по­луч­ше, Петр Ивано­вич! У вас там, я знаю, в кар­ма­не-то с пра­вой сто­ро­ны про­реха, так в про­ре­ху-то, вер­но, как-ни­будь за­па­ли.

Добчинский. Нет, пра­во, и в про­ре­хе нет.

Хлестаков. Ну, все рав­но. Я ведь только так. Хо­ро­шо, пусть бу­дет шестьде­сят пять руб­лей. Это все рав­но. (При­нимает деньги.)

Добчинский. Я ос­ме­ли­ва­юсь поп­ро­сить вас относитель­но ­од­но­го очень тон­ко­го обс­то­ятельства.

Хлестаков. А что это?

Добчинский. Де­ло очень тон­ко­го свой­ст­ва-с: стар­ший-то сын мой, из­во­ли­те ви­деть, рож­ден мною еще до бра­ка.

Хлестаков. Да?

Добчинский. То есть оно только так го­во­рит­ся, а он ро­жден мною так со­вер­шен­но, как бы и в бра­ке, и все это, как сле­ду­ет, я за­вер­шил по­том за­кон­ны­ми-с уза­ми супру­жества-с. Так я, из­во­ли­те ви­деть, хо­чу, чтоб он те­перь уже был сов­сем, то есть, за­кон­ным мо­им сы­ном-с и на­зы­вал­ся бы так, как я: Доб­чинс­кий-с.

Хлестаков. Хо­ро­шо, пусть на­зы­ва­ет­ся! Это мож­но.

Добчинский. Я бы и не бес­по­ко­ил вас, да жаль нас­чет спо­соб­нос­тей. Мальчиш­ка-то эта­кой… большие на­деж­ды по­да­ет: на­изусть сти­хи рас­ска­жет и, ес­ли где по­па­дет­ся но­жик, сей­час сде­ла­ет ма­ленькие дро­жеч­ки так ис­кус­но, как фо­кус­ник-с. Вот и Петр Ива­но­вич зна­ет.

Бобчинский. Да, большие спо­соб­нос­ти име­ет.

Хлестаков. Хо­ро­шо, хо­ро­шо! Я об этом пос­та­ра­юсь, я бу­ду го­во­рить… я на­де­юсь… все это бу­дет сде­ла­но, да, да… (Обра­ща­ясь к Боб­чинс­ко­му.) Не име­ете ли и вы чего-ни­будь ска­зать мне?

Бобчинский. Как же, имею очень ни­жай­шую просьбу.

Хлестаков. А что, о чем?

Бобчинский. Я про­шу вас по­кор­ней­ше, как по­еде­те в Пе­тербург, ска­жи­те всем там вельмо­жам раз­ным: се­на­то­рам и ад­ми­ра­лам, что вот, ва­ше си­ятельство, жи­вет в та­ком-то го­ро­де Петр Ива­но­вич Боб­чинс­кий. Так и ска­жи­те: жи­вет Петр Ива­но­вич Боб­чинс­кий.

Хлестаков. Очень хо­ро­шо.

Бобчинский. Да ес­ли этак и го­су­да­рю при­дет­ся, то ска­жите и го­су­да­рю, что вот, мол, ва­ше им­пе­ра­торс­кое вели­чество, в та­ком-то го­ро­де жи­вет Петр Ива­но­вич Боб­чин­ский.

Хлестаков. Очень хо­ро­шо.

Добчинский. Из­ви­ни­те, что так ут­ру­ди­ли вас сво­им при­сутствием.

Бобчинский. Из­ви­ни­те, что так ут­ру­ди­ли вас сво­им при­сутствием.

Хлестаков. Ни­че­го, ни­че­го! Мне очень при­ят­но. (Выпро­важивает их.)


ЯВЛЕНИЕ VІІІ

Хлестаков один.

Здесь мно­го чи­нов­ни­ков. Мне ка­жет­ся, од­на­ко ж, что они ме­ня при­ни­маю за го­су­дарст­вен­но­го че­ло­ве­ка. Вер­но, я вче­ра им под­пус­тил пы­ли. Экое ду­рачье! На­пи­шу-ку я обо всем в Пе­тер­бург к Тря­пич­ки­ну: он по­пи­сы­ва­ет ста­тейки - пусть-ка он их об­щел­ка­ет хо­ро­шенько. Эй, Осип, по­дай мне бу­ма­гу и чер­ни­ла!

Осип выг­ля­нул из две­рей, про­из­нес­ши: "Сей­час".

А уж Тря­пич­ки­ну, точ­но, ес­ли кто по­па­дет на зу­бок, - бе­регись: от­ца род­но­го не по­ща­дит для слов­ца, и деньгу то­же лю­бит. Впро­чем, чи­нов­ни­ки эти доб­рые лю­ди; это с их сто­ро­ны хо­ро­шая чер­та, что они мне да­ли взай­мы. Пере­смотрю на­роч­но, сколько у ме­ня де­нег. Это от судьи три­ста; это от почт­мей­сте­ра трис­та, шестьсот, семьсот, во­семьсот… Ка­кая за­мас­лен­ная бу­маж­ка! Во­семьсот, девять­сот… Ого! За ты­ся­чу пе­ре­ва­ли­ло… Ну-ка, те­перь, ка­пи­тан, ну-ка, по­па­дись-ка ты мне те­перь! Пос­мот­рим, кто ко­го!


ЯВЛЕНИЕ ІХ

Хлестаков и Осип с чер­ни­ла­ми и бу­ма­гою.

Хлестаков. Ну что, ви­дишь, ду­рак, как ме­ня уго­ща­ют и при­ни­ма­ют? (На­чи­на­ет пи­сать.)

Осип. Да, сла­ва бо­гу! Только зна­ете что, Иван Алексан­дро­вич?

Хлестаков (пи­шет). А что?

Осип. Уез­жай­те от­сю­да. Ей-бо­гу, уже по­ра.

Хлестаков (пи­шет). Вот вздор! За­чем?

Осип. Да так. Бог с ни­ми со все­ми! По­гу­ля­ли здесь два де­нька - ну и до­вольно. Что с ни­ми дол­го свя­зы­ваться? Плю­ньте на них! не ро­вен час, ка­кой-ни­будь дру­гой нае­дет… ей-бо­гу, Иван Алек­санд­ро­вич! А ло­ша­ди тут слав­ные - так бы за­ка­ти­ли!..

Хлестаков (пи­шет). Нет, мне еще хо­чет­ся по­жить здесь. Пусть завт­ра.

Осип. Да что завт­ра! Ей-бо­гу, по­едем, Иван Александро­вич! Оно хоть и большая честь вам, да все, знает­е, луч­ше уехать ско­рее: ведь вас, пра­во, за ко­го-то дру­го­го приня­ли… И ба­тюш­ка бу­дет гне­ваться, что так за­мешкались. Так бы, пра­во, за­ка­ти­ли слав­но! А ло­ша­дей бы важ­ных здесь да­ли.

Хлестаков (пи­шет). Ну, хо­ро­шо. От­не­си только на­пе­ред это письмо; по­жа­луй, вмес­те и по­до­рож­ную возьми. Да за­то, смот­ри, чтоб ло­ша­ди хо­ро­шие бы­ли! Ям­щи­кам ска­жи, что я бу­ду да­вать по цел­ко­во­му; что­бы так, как фельдъеге­ря, ка­ти­ли и пес­ни бы пе­ли!.. (Про­дол­жа­ет пи­сать.) Вооб­ра­жаю, Тря­пич­кин ум­рет со сме­ху…

Осип. Я, су­дарь, отп­рав­лю его с че­ло­ве­ком здеш­ним, а сам луч­ше бу­ду ук­ла­ды­ваться, чтоб не прош­ло по­нап­рас­ну вре­мя.

Хлестаков (пи­шет). Хо­ро­шо. При­не­си только све­чу.

Осип (вы­хо­дит и го­во­рит за сце­ной.) Эй, пос­лу­шай, брат! От­не­сешь письмо на поч­ту, и ска­жи почт­мей­сте­ру, чтоб он при­нял без де­нег; да ска­жи, чтоб сей­час при­ве­ли к ба­ри­ну са­мую луч­шую трой­ку, курьерскую; а про­го­ну, ска­жи, ба­рин не пло­тит: про­гон, мол, ска­жи, ка­зен­ный. Да чтоб все жи­вее, а не то, мол, ба­рин сер­дит­ся. Стой, еще письмо не го­то­во.

Хлестаков (про­дол­жа­ет пи­сать). Лю­бо­пыт­но знать, где он те­перь жи­вет - в Поч­тамтс­кой или Го­ро­хо­вой? Он ведь то­же лю­бит час­то пе­ре­ез­жать с квар­ти­ры на квар­ти­ру и не­доп­ла­чи­вать. На­пи­шу на­уда­лую в Поч­тамтс­кую. (Свер­тывает и над­пи­сы­ва­ет.)

Осип при­но­сит све­чу. Хлес­та­ков пе­ча­та­ет. В это вре­мя слы­шен го­лос Дер­жи­мор­ды: "Ку­да ле­зешь, бо­ро­да? Гово­рят те­бе, ни­ко­го не ве­ле­но пус­кать".

(Дает Оси­пу письмо.) На, от­не­си.

Голоса куп­цов. До­пус­ти­те, ба­тюш­ка! Вы не мо­же­те не до­пус­тить: мы за де­лом приш­ли.

Голос Дер­жи­мор­ды. По­шел, по­шел! Не при­ни­ма­ет, спит.

Шум уве­ли­чи­ва­ет­ся.

Что там та­кое, Осип? Пос­мот­ри, что за шум.

Осип (гля­дя в ок­но.) Куп­цы ка­кие-то хо­тят вой­ти, да не до­пус­ка­ет квар­тальный. Ма­шут бу­ма­га­ми: вер­но, вас хо­тят ви­деть.

Хлестаков (под­хо­дя к ок­ну.) А что вы, лю­без­ные?

Голоса куп­цов. К тво­ей ми­лос­ти, при­бе­га­ем. При­ка­жи, го­су­дарь, просьбу при­нять.

Хлестаков. Впус­ти­те их, впус­ти­те! пусть идут. Осип, ска­жи им: пусть идут.

Осип ухо­дит.

(Принимает из ок­на просьбы, раз­вер­ты­ва­ет од­ну из них и чи­та­ет:) "Его вы­со­коб­ла­го­род­но­му свет­лос­ти гос­по­ди­ну фи­нан­со­ву от куп­ца Аб­ду­ли­на…" Черт зна­ет что: и чи­на та­кого нет!


ЯВЛЕНИЕ Х

Хлестаков и куп­цы с ку­зо­вом ви­на и са­хар­ны­ми голова­ми­.

Хлестаков. А что вы, лю­без­ные?

Купцы. Че­лом бьем ва­шей ми­лос­ти!

Хлестаков. А что вам угод­но?

Купцы. Не по­гу­би, го­су­дарь! Оби­жа­тельство тер­пим со­всем по­нап­рас­ну.

Хлестаков. От ко­го?

Один из куп­цов. Да все от го­род­ни­че­го здеш­не­го. Та­ко­го го­род­ни­че­го ни­ког­да еще, го­су­дарь, не бы­ло. Та­кие оби­ды чи­нит, что опи­сать нельзя. Пос­то­ем сов­сем за­мо­рил, хоть в пет­лю по­ле­зай. Не по пос­туп­кам пос­ту­па­ет. Схва­тит за бо­роду, го­во­рит: "Ах ты, та­та­рин!" Ей-бо­гу! Ес­ли бы, то есть, чем-ни­будь не ува­жи­ли его, а то мы уж по­ря­док всег­да ис­полняем: что сле­ду­ет на платья суп­руж­ни­це его и доч­ке - мы про­тив это­го не сто­им. Нет, вишь ты, ему все­го это­го ма­ло - ей-ей! При­дет в лав­ку и, что ни по­па­дет, все бе­рет. Сук­на уви­дит шту­ку, го­во­рит: "Э, ми­лый, это хо­ро­шее су­конце: сне­си-ка его ко мне". Ну и не­сешь, а в шту­ке-то бу­дет без ма­ла ар­шин пятьде­сят.

Хлестаков. Не­уже­ли? Ах, ка­кой же он мо­шен­ник!

Купцы. Ей-бо­гу! та­ко­го ник­то не за­пом­нит го­род­ни­че­го. Так все и прип­ря­ты­ва­ешь в лав­ке, ког­да его за­ви­дишь. То есть, не то уж го­во­ря, чтоб ка­кую де­ли­кат­ность, вся­кую дрянь бе­рет: чер­нос­лив та­кой, что лет уже по се­ми ле­жит в боч­ке, что у ме­ня си­де­лец не бу­дет есть, а он це­лую горсть ту­да за­пус­тит. Име­ни­ны его бы­ва­ют на Ан­то­на, и уж, ка­жись, все­го на­не­сешь, ни в чем не нуж­да­ет­ся; нет, ему еще по­да­вай: го­во­рит, и на Онуф­рия его име­ни­ны.

Хлестаков. Да это прос­то раз­бой­ник!

Купцы. Ей-ей! А поп­ро­буй пре­кос­ло­вить, на­ве­дет к те­бе в дом це­лый полк на пос­той. А ес­ли что, ве­лит за­пе­реть две­ри. "Я те­бя, го­во­рит, не бу­ду, го­во­рит, под­вер­гать те­ле­с­но­му на­ка­за­нию или пыт­кой пы­тать - это, го­во­рит, зап­ре­ще­но за­ко­ном, а вот ты у ме­ня, лю­без­ный, по­ешь селед­ки!"

Хлестаков. Ах, ка­кой мо­шен­ник! Да за это прос­то в Си­бирь.

Купцы. Да уж ку­да ми­лость твоя не зап­ро­ва­дит его, все бу­дет хо­ро­шо, лишь бы, то есть, от нас по­дальше. Не по­брезгай, отец наш, хле­бом и солью: кла­ня­ем­ся те­бе сахар­ком и ку­зов­ком ви­на.

Хлестаков. Нет, вы это­го не ду­май­те: я не бе­ру сов­сем ни­ка­ких взя­ток. Вот ес­ли бы вы, нап­ри­мер, пред­ло­жи­ли мне взай­мы руб­лей трис­та - ну, тог­да сов­сем де­ло дру­гое: взай­мы я мо­гу взять.

Купцы. Из­воль, отец наш! (Вы­ни­ма­ют деньги.) Да что три­с­та! Уж луч­ше пятьсот возьми, по­мо­ги только.

Хлестаков. Из­вольте: взай­мы - я ни сло­ва, я возьму.

Купцы (под­но­сят ему на се­реб­ря­ном под­но­се деньги.) Уж, по­жа­луй­ста, и под­но­сик вмес­те возьми­те.

Хлестаков. Ну, и под­но­сик мож­но.

Купцы (кла­ня­ясь). Так уж возьми­те за од­ним ра­зом и са­харцу.

Хлестаков. О нет, я взя­ток ни­ка­ких…

Осип. Ва­ше вы­со­коб­ла­го­ро­дие! за­чем вы не бе­ре­те? Во­зь­ми­те! в до­ро­ге все при­го­дит­ся. Да­вай сю­да го­ло­вы и ку­лек! По­да­вай все! все пой­дет впрок. Что там? ве­ре­воч­ка? Да­вай и ве­ре­воч­ку, - и ве­ре­воч­ка в до­ро­ге при­го­дит­ся: те­леж­ка об­ло­ма­ет­ся или что дру­гое, под­вя­зать мож­но.

Купцы. Так уж сде­лай­те та­кую ми­лость, ва­ше сиятель­ство. Ес­ли уже вы, то есть, не по­мо­же­те в на­шей просьбе, то уж не зна­ем, как и быть: прос­то хоть в пет­лю по­ле­зай.

Хлестаков. Неп­ре­мен­но, неп­ре­мен­но! Я пос­та­ра­юсь.

Купцы ухо­дят. Слы­шен го­лос жен­щи­ны: "Нет, ты не сме­ешь не до­пус­тить ме­ня! Я на те­бя на­жа­лу­юсь ему са­мо­му. Ты не тол­кай­ся так больно!"

Кто там? (Под­хо­дит к ок­ну.) А, что ты, ма­туш­ка?

Голоса двух жен­щин. Ми­лос­ти тво­ей, отец, про­шу! По­ве­ли, го­су­дарь, выс­лу­шать!

Хлестаков (в ок­но). Про­пус­тить ее.


ЯВЛЕНИЕ ХІ­

Хлестаков, сле­сар­ша и ун­тер-офи­цер­ша.

Слесарша (кла­ня­ясь в но­ги). Ми­лос­ти про­шу…

Унтер-офицерша. Ми­лос­ти про­шу…

Хлестаков. Да что вы за жен­щи­ны?

Унтер-офицерша. Ун­тер-офи­церс­кая же­на Ива­но­ва.

Слесарша. Сле­сар­ша, здеш­няя ме­щан­ка, Фев­ронья Пет­ро­ва Пош­леп­ки­на, отец мой…

Хлестаков. Стой, го­во­ри преж­де од­на. Что те­бе нуж­но?

Слесарша. Ми­лос­ти про­шу: на го­род­ни­че­го че­лом бью! Пош­ли ему бог вся­кое зло! Что ни де­тям его, ни ему, мо­шеннику, ни дядьям, ни тет­кам его ни в чем ни­ка­ко­го при­бытку не бы­ло!

Хлестаков. А что?

Слесарша. Да му­жу-то мо­ему при­ка­зал заб­рить лоб в со­л­да­ты, и оче­редь-то на нас не при­па­да­ла, мо­шен­ник та­кой! да и по за­ко­ну нельзя: он же­на­тый.

Хлестаков. Как же он мог это сде­лать?

Слесарша. Сде­лал мо­шен­ник, сде­лал - по­бей бог его на том и на этом све­те! Что­бы ему, ес­ли и тет­ка есть, то и тет­ке вся­кая па­кость, и отец ес­ли жив у не­го, то чтоб и он, ка­налья, око­лел или по­перх­нул­ся на­ве­ки, мо­шен­ник та­кой! Сле­до­ва­ло взять сы­на порт­но­го, он же и пьянюш­ка был, да ро­ди­те­ли бо­га­тый по­да­рок да­ли, так он и при­сык­нул­ся к сы­ну куп­чи­хи Пан­те­ле­евой, а Пан­те­ле­ева то­же по­дос­ла­ла к суп­ру­ге по­лот­на три шту­ки; так он ко мне. "На что, гово­рит, те­бе муж? он уж те­бе не го­дит­ся". Да я-то знаю - го­дится или не го­дит­ся; это мое де­ло, мо­шен­ник та­кой! "Он, го­во­рит, вор; хоть он те­перь и не ук­рал, да все рав­но, гово­рит, он ук­ра­дет, его и без то­го на сле­ду­ющий год возь­мут в рек­ру­ты". Да мне-то ка­ко­во без му­жа, мо­шен­ник та­кой! Я сла­бый че­ло­век, под­лец ты та­кой! Чтоб всей род­не тво­ей не до­ве­лось ви­деть све­та божьего! А ес­ли есть те­ща, то чтоб и те­ще…

Хлестаков. Хо­ро­шо, хо­ро­шо. Ну, а ты? (Вып­ро­во­жа­ет ста­руху.)

Слесарша (ухо­дя.) Не по­за­будь, отец наш! будь мило­стив!

Унтер-офицерша. На го­род­ни­че­го, ба­тюш­ка, приш­ла…

Хлестаков. Ну, да что, за­чем? го­во­ри в ко­рот­ких сло­вах.

Унтер-офицерша. Вы­сек, ба­тюш­ка!

Хлестаков. Как?

Унтер-офицерша. По ошиб­ке, отец мой! Ба­бы-то на­ши зад­ра­лись на рын­ке, а по­ли­ция не по­дос­пе­ла да схва­ти ме­ня. Да так от­ра­пор­то­ва­ли: два дни си­деть не мог­ла.

Хлестаков. Так что ж те­перь де­лать?

Унтер-офицерша. Да де­лать-то, ко­неч­но, не­че­го. А за ошиб­ку-то по­ве­ли ему зап­ла­тить штрафт. Мне от сво­его счастья не­ча от­ка­зы­ваться, а деньги бы мне те­перь очень при­го­ди­лись.

Хлестаков. Хо­ро­шо, хо­ро­шо. Сту­пай­те, сту­пай­те! я рас­по­ряжусь.

В ок­но вы­со­вы­ва­ют­ся ру­ки с просьба­ми.

Да кто там еще? (Под­хо­дит к ок­ну.) Не хо­чу, не хо­чу! Не ну­ж­но, не нуж­но! (Отхо­дя.) На­до­ели, черт возьми! Не впус­кай, Осип!

Осип (кри­чит в ок­но). Пош­ли, пош­ли! Не вре­мя, завт­ра при­хо­ди­те!

Дверь от­во­ря­ет­ся, и выс­тав­ля­ет­ся ка­кая-то фи­гу­ра во фри­зо­вой ши­не­ли, с неб­ри­тою бо­ро­дою, раз­ду­тою гу­бою и пе­ре­вя­зан­ной ще­кою; за нею в перс­пек­ти­ве по­ка­зы­ва­ет­ся нес­колько дру­гих.

Пошел, по­шел! че­го ле­зешь? (Упи­ра­ет­ся пер­во­му ру­ка­ми в брю­хо и вы­пи­ра­ет­ся вмес­те с ним в при­хо­жую, захлоп­нув за со­бою дверь.)


ЯВЛЕНИЕ ХІІ

Хлестаков и Марья Ан­то­нов­на.

Марья Ан­то­нов­на. Ах!

Хлестаков. От­че­го вы так ис­пу­га­лись, су­да­ры­ня?

Марья Ан­то­нов­на. Нет, я не ис­пу­га­лась.

Хлестаков (ри­су­ет­ся.) По­ми­луй­те, су­да­ры­ня, мне очень при­ят­но, что вы ме­ня при­ня­ли за та­ко­го че­ло­ве­ка, кото­рый… Ос­ме­люсь ли спро­сить вас: ку­да вы на­ме­ре­ны бы­ли ид­ти?

Марья Ан­то­нов­на. Пра­во, я ни­ку­да не шла.

Хлестаков. От­че­го же, нап­ри­мер, вы ни­ку­да не шли?

Марья Ан­то­нов­на. Я ду­ма­ла, не здесь ли ма­менька…

Хлестаков. Нет, мне хо­те­лось бы знать, от­че­го вы ни­ку­да не шли?

Марья Ан­то­нов­на. Я вам по­ме­ша­ла. Вы за­ни­ма­лись важ­ными де­ла­ми.

Хлестаков (ри­су­ет­ся.) А ва­ши гла­за луч­ше, не­же­ли важ­ные де­ла… Вы ни­как не мо­же­те мне по­ме­шать, ни­ка­ким об­ра­зом не мо­же­те; нап­ро­тив то­го, вы мо­же­те при­нес­ти удо­вольствие.

Марья Ан­то­нов­на. Вы го­во­ри­те по-сто­лич­но­му.

Хлестаков. Для та­кой прек­рас­ной осо­бы, как вы. Осме­люсь ли быть так счаст­лив, что­бы пред­ло­жить вам стул? но нет, вам долж­но не стул, а трон.

Марья Ан­то­нов­на. Пра­во, я не знаю… мне так нуж­но бы­ло ид­ти. (Се­ла.)

Хлестаков. Ка­кой у вас прек­рас­ный пла­то­чек!

Марья Ан­то­нов­на. Вы нас­меш­ни­ки, лишь бы только по­смеяться над про­вин­ци­альны­ми.

Хлестаков. Как бы я же­лал, су­да­ры­ня, быть ва­шим пла­точком, что­бы об­ни­мать ва­шу ли­лей­ную шей­ку.

Марья Ан­то­нов­на. Я сов­сем не по­ни­маю, о чем вы гово­рите: ка­кой-то пла­то­чек… Се­год­ня ка­кая стран­ная по­года!

Хлестаков. А ва­ши губ­ки, су­да­ры­ня, луч­ше, не­же­ли вся­кая по­го­да.

Марья Ан­то­нов­на. Вы все эда­кое го­во­ри­те… Я бы вас по­просила, чтоб вы мне на­пи­са­ли луч­ше на па­мять какие-ни­будь стиш­ки в альбом. Вы, вер­но, их зна­ете мно­го.

Хлестаков. Для вас, су­да­ры­ня, все что хо­ти­те. Тре­буй­те, ка­кие сти­хи вам?

Марья Ан­то­нов­на. Ка­кие-ни­будь эда­кие - хо­ро­шие, но­вые.

Хлестаков. Да что сти­хи! я мно­го их знаю.

Марья Ан­то­нов­на. Ну, ска­жи­те же, ка­кие же вы мне на­пи­ше­те?

Хлестаков. Да к че­му же го­во­рить? я и без то­го их знаю.

Марья Ан­то­нов­на. Я очень люб­лю их…

Хлестаков. Да у ме­ня мно­го их вся­ких. Ну, по­жа­луй, я вам хоть это: "О ты, что в го­рес­ти нап­рас­но на бо­га роп­щешь, че­ло­век!.." Ну и дру­гие… те­перь не мо­гу при­пом­нить; впро­чем, это все ни­че­го. Я вам луч­ше вмес­то это­го пред­ставлю мою лю­бовь, ко­то­рая от ва­ше­го взгля­да… (При­двигая стул.)

Марья Ан­то­нов­на. Лю­бовь! Я не по­ни­маю лю­бовь… я ни­когда и не зна­ла, что за лю­бовь… (Отод­ви­гая стул.)

Хлестаков (прид­ви­гая стул). От­че­го ж вы отд­ви­га­ете свой стул? Нам луч­ше бу­дет си­деть близ­ко друг к дру­гу.

Марья Ан­то­нов­на (отдви­га­ясь). Для че­го ж близ­ко? все рав­но и да­ле­ко.

Хлестаков (прид­ви­га­ясь). От­че­го ж да­ле­ко? все рав­но и близ­ко

Марья Ан­то­нов­на (отдви­га­ет­ся). Да к че­му ж это?

Хлестаков (прид­ви­га­ясь). Да ведь вам только ка­жет­ся, что близ­ко; а вы во­об­ра­зи­те се­бе, что да­ле­ко. Как бы я был счаст­лив, су­да­ры­ня, ес­ли б мог при­жать вас в свои объя­тия.

Марья Ан­то­нов­на (смот­рит в ок­но). Что это там как бу­д­то бы по­ле­те­ло? Со­ро­ка или ка­кая дру­гая пти­ца?

Хлестаков (це­лу­ет ее в пле­чо и смот­рит в ок­но.) Это со­рока.

Марья Ан­то­нов­на (вста­ет в не­го­до­ва­нии.) Нет, это уж слиш­ком… Наг­лость та­кая!..

Хлестаков (удер­жи­вая ее). Прос­ти­те, су­да­ры­ня, я это сде­лал от люб­ви, точ­но от люб­ви.

Марья Ан­то­нов­на. Вы по­чи­та­ете ме­ня за та­кую провин­циалку… (Си­лит­ся уй­ти.)

Хлестаков (про­дол­жая удер­жи­вать ее.) Из люб­ви, пра­во, из люб­ви. Я так только, по­шу­тил, Марья Ан­то­нов­на, не сер­ди­тесь! Я го­тов на ко­лен­ках про­сить у вас про­ще­ния. (Па­да­ет на ко­ле­ни.) Прос­ти­те же, прос­ти­те! Вы ви­ди­те, я на ко­ле­нях.


ЯВЛЕНИЕ ХІІІ

Те же и Ан­на Анд­ре­ев­на.

Анна Анд­ре­ев­на (уви­дев Хлес­та­ко­ва на ко­ле­нях). Ах, ка­кой пас­саж!

Хлестаков (вста­вая) А, черт возьми!

Анна Анд­ре­ев­на (до­че­ри). Это что зна­чит, су­да­ры­ня! Это что за пос­туп­ки та­кие?

Марья Ан­то­нов­на. Я, ма­менька…

Анна Анд­ре­ев­на. По­ди прочь от­сю­да! слы­шишь: прочь, прочь! И не смей по­ка­зы­ваться на гла­за.

Марья Ан­то­нов­на ухо­дит в сле­зах.

Анна Анд­ре­ев­на. Из­ви­ни­те, я, приз­на­юсь, при­ве­де­на в та­кое изум­ле­ние…

Хлестаков (в сто­ро­ну). А она то­же оченьап­пе­тит­на, очень не­дур­на. (Бро­са­ет­ся на ко­ле­ни.) Су­да­ры­ня, вы види­те, я сго­раю от люб­ви.

Анна Анд­ре­ев­на. Как, вы на ко­ле­нях? Ах, встаньте, вста­ньте! здесь пол сов­сем не­чист.

Хлестаков Нет, на ко­ле­нях, неп­ре­мен­но на ко­ле­нях! Я хо­чу знать, что та­кое мне суж­де­но: жизнь или смерть.

Анна Анд­ре­ев­на. Но поз­вольте, я еще не по­ни­маю впол­не зна­че­ния слов. Ес­ли не оши­ба­юсь, вы де­ла­ете деклара­цию нас­чет мо­ей до­че­ри?

Хлестаков Нет, я влюб­лен в вас. Жизнь моя на во­лос­ке. Ес­ли вы не увен­ча­ете пос­то­ян­ную лю­бовь мою, то я недо­стоин зем­но­го су­щест­во­ва­ния. С пла­ме­нем в гру­ди про­шу ру­ки ва­шей.

Анна Анд­ре­ев­на. Но поз­вольте за­ме­тить: я в не­ко­то­ром ро­де… я за­му­жем.

Хлестаков Это ни­че­го! Для люб­ви нет раз­ли­чия; и Ка­рамзин ска­зал: "За­ко­ны осуж­да­ют". Мы уда­лим­ся под сень струй… Ру­ки ва­шей, ру­ки про­шу!


ЯВЛЕНИЕ ХІV

Те же и Марья Ан­то­нов­на, вдруг вбе­га­ет.

Марья Ан­то­нов­на. Ма­менька, па­пенька ска­зал, что­бы вы… (Уви­дя Хлес­та­ко­ва на ко­ле­нях, вскри­ки­ва­ет.) Ах, ка­кой пас­саж!

Анна Анд­ре­ев­на. Ну что ты? к че­му? за­чем? Что за ве­тре­ность та­кая! Вдруг вбе­жа­ла, как уго­ре­лая кош­ка. Ну что ты наш­ла та­ко­го уди­ви­тельно­го? Ну что те­бе вздумал­ось? Пра­во, как ди­тя ка­кое-ни­будь трех­лет­нее. Не по­хо­же, не по­хо­же, со­вер­шен­но не по­хо­же на то, что­бы ей бы­ло во­семнадцать лет. Я не знаю, ког­да ты бу­дешь благоразум­нее­, ког­да ты бу­дешь вес­ти се­бя, как при­лич­но благовос­питанной де­ви­це; ког­да ты бу­дешь знать, что та­кое хоро­шие пра­ви­ла и со­лид­ность в пос­туп­ках.

Марья Ан­то­нов­на (сквозь сле­зы). Я, пра­во, ма­менька, не зна­ла…

Анна Анд­ре­ев­на. У те­бя веч­но ка­кой-то сквоз­ной ве­тер раз­гу­ли­ва­ет в го­ло­ве; ты бе­решь при­мер с до­че­рей Ляпки­на-Тяпкина. Что те­бе гля­деть на них? не нуж­но те­бе гля­деть на них. Те­бе есть при­ме­ры дру­гие - пе­ред то­бою мать твоя. Вот ка­ким при­ме­рам ты долж­на сле­до­вать.

Хлестаков (схва­ты­вая за ру­ку дочь). Ан­на Анд­ре­ев­на, не про­тивьтесь на­ше­му бла­го­по­лу­чию, бла­гос­ло­ви­те посто­янную лю­бовь!

Анна Анд­ре­ев­на (с изум­ле­ни­ем). Так вы в нее?..

Хлестаков. Ре­ши­те: жизнь или смерть?

Анна Анд­ре­ев­на. Ну вот ви­дишь, ду­ра, ну вот ви­дишь: из-за те­бя, эта­кой дря­ни, гость из­во­лил сто­ять на ко­ле­нях; а ты вдруг вбе­жа­ла как су­мас­шед­шая. Ну вот, пра­во, сто­ит, что­бы я на­роч­но от­ка­за­ла: ты не­дос­той­на та­ко­го счас­тия.

Марья Ан­то­нов­на. Не бу­ду, ма­менька. Пра­во, впе­ред не бу­ду.


ЯВЛЕНИЕ ХV

Те же и го­род­ни­чий впо­пы­хах.

Городничий. Ва­ше пре­вос­хо­ди­тельство! не по­гу­би­те! не по­гу­би­те!

Хлестаков. Что с ва­ми?

Городничий. Там куп­цы жа­ло­ва­лись ва­ше­му превосхо­дительству. Честью уве­ряю, и на­по­ло­ви­ну нет то­го, что они го­во­рят. Они са­ми об­ма­ны­ва­ют и об­ме­ри­ва­ют на­род. Ун­тер-офи­цер­ша нал­га­ла вам, буд­то бы я ее вы­сек; она врет, ей-бо­гу, врет. Она са­ма се­бя вы­сек­ла.

Хлестаков. Про­ва­лись ун­тер-офи­цер­ша - мне не до нее!

Городничий. Не верьте, не верьте! Это та­кие лгу­ны… им вот эда­кой ре­бе­нок не по­ве­рит. Они уж и все­му го­ро­ду из­вестны за лгу­нов. А нас­чет мо­шен­ни­чест­ва, ос­ме­люсь до­ложить: это та­кие мо­шен­ни­ки, ка­ких свет не про­из­во­дил.

Анна Анд­ре­ев­на. Зна­ешь ли ты, ка­кой чес­ти удос­то­ива­ет нас Иван Алек­санд­ро­вич? Он про­сит ру­ки на­шей до­че­ри.

Городничий. Ку­да! ку­да!.. Рех­ну­лась, ма­туш­ка! Не из­вольте гне­ваться, ва­ше пре­вос­хо­ди­тельство: она нем­но­го с при­дурью, та­ко­ва же бы­ла и мать ее.

Хлестаков. Да, я точ­но про­шу ру­ки. Я влюб­лен.

Городничий. Не мо­гу ве­рить, ва­ше пре­вос­хо­ди­тельство!

Анна Анд­ре­ев­на. Да ког­да го­во­рят те­бе?

Хлестаков. Я не шу­тя вам го­во­рю… Я мо­гу от люб­ви свих­нуть с ума.

Городничий. Не смею ве­рить, не дос­то­ин та­кой чес­ти.

Хлестаков. Да, ес­ли вы не сог­ла­си­тесь от­дать ру­ки Ма­рьи Ан­то­нов­ны, то я черт зна­ет что го­тов…

Городничий. Не мо­гу ве­рить: из­во­ли­те шу­тить, ва­ше пре­вос­хо­ди­тельство!

Анна Анд­ре­ев­на. Ах, ка­кой чур­бан в са­мом де­ле! Ну, ког­да те­бе тол­ку­ют?

Городничий. Не мо­гу ве­рить.

Хлестаков. От­дай­те, от­дай­те! Я от­ча­ян­ный че­ло­век, я ре­шусь на все: ког­да заст­ре­люсь, вас под суд от­да­дут.

Городничий. Ах, бо­же мой! Я, ей-ей, не ви­но­ват ни ду­шою, ни те­лом. Не из­вольте гне­ваться! Из­вольте посту­пать так, как ва­шей ми­лос­ти угод­но! У ме­ня, пра­во, в голо­ве те­перь… я и сам не знаю, что де­ла­ет­ся. Та­кой ду­рак те­перь сде­лал­ся, ка­ким еще ни­ког­да не бы­вал.

Анна Анд­ре­ев­на. Ну, бла­гос­лов­ляй!

Хлестаков под­хо­дит с Марьей Ан­то­нов­ной.

Городничий. Да бла­гос­ло­вит вас бог, а я не ви­но­ват.

Хлестаков це­лу­ет­ся с Марьей Ан­то­нов­ной. Го­род­ни­чий смот­рит на них.

Что за черт! в са­мом де­ле! (Про­ти­ра­ет гла­за.) Це­лу­ют­ся! Ах, ба­тюш­ки, це­лу­ют­ся! Точ­ный же­них! (Вскри­ки­ва­ет, под­прыгивая от ра­дос­ти.) Ай, Ан­тон! Ай, Ан­тон! Ай, городни­чий! Во­на, как де­ло-то пош­ло!


ЯВЛЕНИЕ ХVІ

Те же и Осип.

Осип. Лошади го­то­вы.

Хлестаков. А, хо­ро­шо… я сей­час.

Городничий. Как-с? Из­во­ли­те ехать?

Хлестаков. Да, еду.

Городничий. А ког­да же, то есть… вы из­во­ли­ли са­ми на­мекнуть нас­чет, ка­жет­ся, свадьбы?

Хлестаков. А это… На од­ну ми­ну­ту только… на один день к дя­де - бо­га­тый ста­рик; а завт­ра же и на­зад.

Городничий. Не сме­ем ни­как удер­жи­вать, в на­деж­де бла­го­по­луч­но­го возв­ра­ще­ния.

Хлестаков. Как же, как же, я вдруг. Про­щай­те, лю­бовь моя… нет, прос­то не мо­гу вы­ра­зить! Про­щай­те, ду­шенька! (Це­лу­ет ее руч­ку.)

Городничий. Да не нуж­но ли вам в до­ро­гу че­го-ни­будь? Вы из­во­ли­ли, ка­жет­ся, нуж­даться в деньгах?

Хлестаков. О нет, к че­му это? (Нем­но­го по­ду­мав.) А впро­чем, по­жа­луй.

Городничий. Сколько угод­но вам?

Хлестаков. Да вот тог­да вы да­ли двес­ти, то есть не две­сти, а че­ты­рес­та, - я не хо­чу вос­пользо­ваться ва­шею ошиб­кою, - так, по­жа­луй, и те­перь столько же, что­бы уже ров­но бы­ло во­семьсот.

Городничий. Сей­час! (Вы­ни­ма­ет из бу­маж­ни­ка.) Еще, как на­роч­но, са­мы­ми но­веньки­ми бу­маж­ка­ми.

Хлестаков. А, да! (Бе­рет и рас­смат­ри­ва­ет ас­сиг­на­ции.) Это хо­ро­шо. Ведь это, го­во­рят, но­вое счастье, ког­да но­ве­нь­кими бу­маж­ка­ми.

Городничий. Так точ­но-с.

Хлестаков. Про­щай­те, Ан­тон Ан­то­но­вич! Очень обя­зан за ва­ше гос­теп­ри­имст­во. Я приз­на­юсь от все­го серд­ца: мне ниг­де не бы­ло та­ко­го хо­ро­ше­го при­ема. Про­щай­те, Ан­на Анд­ре­ев­на! Про­щай­те, моя ду­шенька Марья Ан­то­нов­на!

Выходят. За сце­ной:

Голос Хлес­та­ко­ва. Про­щай­те, ан­гел ду­ши мо­ей Марья Ан­то­нов­на!

Голос го­род­ни­че­го. Как же это вы? пря­мо так на пе­рекладной и еде­те?

Голос Хлес­та­ко­ва. Да, я при­вык уж так. У ме­ня го­ло­ва бо­лит от рес­сор.

Голос ям­щи­ка. Тпр…

Голос го­род­ни­че­го. Так, по край­ней ме­ре, чем-ни­будь за­ст­лать, хо­тя бы ков­ри­ком. Не при­ка­же­те ли, я ве­лю по­дать ков­рик?

Голос Хлес­та­ко­ва. Нет, за­чем? это пус­тое; а впро­чем, по­жалуй, пусть да­ют ков­рик.

Голос го­род­ни­че­го. Эй, Ав­дотья! сту­пай в кла­до­вую, вынь ко­вер са­мый луч­ший - что по го­лу­бо­му по­лю, пер­си­д­ский. Ско­рей!

Голос ям­щи­ка. Тпр…

Голос го­род­ни­че­го. Ког­да же при­ка­же­те ожи­дать вас?

Голос Хлес­та­ко­ва. Завт­ра или пос­ле­завт­ра.

Голоса Оси­па. А, это ко­вер? да­вай его сю­да, кла­ди вот так! Те­перь да­вай-ка с этой сто­ро­ны се­на.

Голос ям­щи­ка. Тпр…

Голоса Оси­па. Вот с этой сто­ро­ны! сю­да! еще! хо­ро­шо. Слав­но бу­дет. (Бьет ру­кою по ков­ру.) Те­перь са­ди­тесь, ва­ше бла­го­ро­дие!

Голос Хлес­та­ко­ва. Про­щай­те, Ан­тон Ан­то­но­вич!

Голос го­род­ни­че­го. Про­щай­те, ва­ше превосходитель­ство­!

Женские го­ло­са. Про­щай­те, Иван Алек­санд­ро­вич!

Голос Хлес­та­ко­ва. Про­щай­те, ма­менька!

Голос ям­щи­ка. Эй вы, за­лет­ные!

Колокольчик зве­нит. За­на­вес опус­ка­ет­ся.


ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ


Та же ком­на­та


ЯВЛЕНИЕ І

Городничий, Анна Анд­ре­ев­на и Марья Ан­то­нов­на.

Городничий. Что, Ан­на Анд­ре­ев­на? а? Ду­ма­ла ли ты что-ни­будь об этом? Этой бо­га­тый приз, ка­нальство! Ну, при­знайся отк­ро­вен­но: те­бе и во сне не ви­де­лось - прос­то из ка­кой-ни­будь го­род­ни­чи­хи и вдруг… фу ты, ка­нальство!..с ка­ким дьяво­лом по­род­ни­лась!

Анна Анд­ре­ев­на. Сов­сем нет; я дав­но это зна­ла. Это те­бе в ди­ко­вин­ку, по­то­му что ты прос­той че­ло­век, ни­ког­да не ви­дел по­ря­доч­ных лю­дей.

Городничий. Я сам, ма­туш­ка, по­ря­доч­ный че­ло­век. Од­на­ко ж, пра­во, как по­ду­ма­ешь, Ан­на Анд­ре­ев­на, ка­кие мы с то­бой те­перь пти­цы сде­ла­лись! а, Ан­на Анд­ре­ев­на? Высо­кого по­ле­та, черт по­бе­ри! Пос­той же, те­перь я за­дам пер­цу все этим охот­ни­кам по­да­вать просьбы и до­но­сы. Эй, кто там?

Входит квар­тальный.

А, это ты, Иван Кар­по­вич! При­зо­ви-ка сю­да, брат, куп­цов! Вот я их, ка­на­лий! Так жа­ло­ваться на ме­ня? Вишь ты, прок­ля­тый иудей­ский на­род! Пос­той­те ж, го­луб­чи­ки! Пре­ж­де я вас кор­мил до усов только, а те­перь на­корм­лю до бо­ро­ды. За­пи­ши всех, кто только хо­дил бить че­лом на ме­ня, и вот этих больше все­го пи­сак, пи­сак, ко­то­рые за­кру­чи­ва­ли им просьбы. Да объяви всем, чтоб зна­ли: что вот, дис­кать, ка­кую честь бог пос­лал го­род­ни­че­му, - что вы­да­ет дочь свою не то что­бы за ка­ко­го-ни­будь прос­то­го че­ло­ве­ка, а за та­ко­го, что и на све­те еще не бы­ло, что мо­жет все сде­лать, все, все, все! Всем объяви, что­бы все зна­ли. Кри­чи во весь на­род, ва­ляй в ко­ло­ко­ла, черт возьми! Уж ког­да тор­жест­во, так тор­жест­во!

Квартальный ухо­дит.

Так вот как, Ан­на Анд­ре­ев­на, а? Как же мы те­перь, где бу­дем жить? здесь или в Пи­те­ре?

Анна Анд­ре­ев­на. На­ту­рально, в Пе­тер­бур­ге. Как мож­но здесь ос­та­ваться!

Городничий. Ну, в Пи­те­ре так в Пи­те­ре; а оно хо­ро­шо бы и здесь. Что, ведь, я ду­маю, уже го­род­ни­чест­во тог­да к чер­ту, а, Ан­на Анд­ре­ев­на?

Анна Анд­ре­ев­на. На­ту­рально, что за го­род­ни­чест­во!

Городничий. Ведь оно, как ты ду­ма­ешь, Ан­на Анд­ре­ев­на, те­перь мож­но большой чин за­ши­бить, по­то­му что он запа­нибрата со все­ми ми­нист­ра­ми и во дво­рец ез­дит, так по­это­му мо­жет та­кое про­из­водст­во сде­лать, что со вре­ме­нем и в ге­не­ра­лы вле­зешь. Как ты ду­ма­ешь, Ан­на Анд­ре­ев­на: мож­но влезть в ге­не­ра­лы?

Анна Анд­ре­ев­на. Еще бы! ко­неч­но, мож­но.

Городничий. А, черт возьми, слав­но быть ге­не­ра­лом! Ка­валерию по­ве­сят те­бе че­рез пле­чо. А ка­кую ка­ва­ле­рию луч­ше, Ан­на Анд­ре­ев­на: крас­ную или го­лу­бую?

Анна Анд­ре­ев­на. Уж ко­неч­но, го­лу­бую луч­ше.

Городничий. Э? вишь, че­го за­хо­те­ла! хо­ро­шо и крас­ную. Ведь по­че­му хо­чет­ся быть ге­не­ра­лом? - по­то­му что, слу­чи­тся, по­едешь ку­да-ни­будь - фельдъеге­ря и адъютан­ты пос­ка­чут вез­де впе­ред: "Ло­ша­дей!" И там на стан­ци­ях ни­кому не да­дут, все до­жи­да­ет­ся: все эти ти­ту­ляр­ные, капи­таны, го­род­ни­чие, а ты се­бе и в ус не ду­ешь. Обедае­шь где-ни­будь у гу­бер­на­то­ра, а там - стой, го­род­ни­чий! Хе, хе, хе! (За­ли­ва­ет­ся и по­ми­ра­ет со сме­ху.) Вот что, канальс­тво, за­манчиво!

Анна Анд­ре­ев­на. Те­бе все та­кое гру­бое нра­вит­ся. Ты дол­жен пом­нить, что жизнь нуж­но сов­сем пе­ре­ме­нить, что твои зна­ко­мые бу­дут не то что ка­кой-ни­будь судья-собач­ник, с ко­то­рым ты ез­дишь тра­вить зай­цев, или Зем­ляника; нап­ро­тив, зна­ко­мые твои бу­дут с са­мым тон­ким обраще­нием: гра­фы и все светс­кие… Только я, пра­во, бо­юсь за те­бя: ты иног­да вы­мол­вишь та­кое слов­цо, ка­ко­го в хо­ро­шем об­щест­ве ни­ког­да не ус­лы­шишь.

Городничий. Что ж? ведь сло­во не вре­дит.

Анна Анд­ре­ев­на. Да хо­ро­шо, ког­да ты был го­род­ни­чим. А там ведь жизнь сов­сем дру­гая.

Городничий. Да, там, го­во­рят есть две ры­би­цы: ря­пуш­ка и ко­рюш­ка, та­кие, что только слюн­ка по­те­чет, как на­чнешь есть.

Анна Анд­ре­ев­на. Ему все бы только рыб­ки! Я не ина­че хо­чу, чтоб наш дом был пер­вый в сто­ли­це и чтоб у ме­ня в ком­на­те та­кое бы­ло амб­ре, чтоб нельзя бы­ло вой­ти и нуж­но бы­ло только этак заж­му­рить гла­за. (Заж­му­ри­ва­ет гла­за и ню­ха­ет.) Ах, как хо­ро­шо!


ЯВЛЕНИЕ ІІ

Те же и куп­цы.

Городничий. А! Здо­ро­во, со­ко­ли­ки!

Купцы (кла­ня­ясь). Здра­вия же­ла­ем, ба­тюш­ка!

Городничий. Что, го­луб­чи­ки, как по­жи­ва­ете? как то­вар идет ваш? Что, са­мо­вар­ни­ки, ар­шин­ни­ки, жа­ло­ваться? Ар­хи­плуты, про­то­бес­тии, на­ду­ва­лы мирс­кие! жа­ло­ваться? Что, мно­го взя­ли? Вот, ду­ма­ют, так в тюрьму его и заса­дят!.. Зна­ете ли вы, семь чер­тей и од­на ведьма вам в зу­бы, что…

Анна Анд­ре­ев­на. Ах, бо­же мой, ка­кие ты, Ан­то­ша, сло­ва от­пус­ка­ешь!

Городничий (с не­удо­вольстви­ем). А, не до слов те­перь! Зна­ете ли, что тот са­мый чи­нов­ник, ко­то­ро­му вы жалова­лись, те­перь же­нит­ся на мо­ей до­че­ри? Что? а? что те­перь ска­же­те? Те­перь я вас… у!.. об­ма­ны­ва­ете на­род… Сде­ла­ешь под­ряд с каз­ною, на сто ты­сяч на­ду­ешь ее, по­ставивши гни­ло­го сук­на, да по­том по­жерт­ву­ешь двад­цать ар­шин, да и да­вай те­бе еще наг­ра­ду за это? Да ес­ли б зна­ли, так бы те­бе… И брю­хо су­ет впе­ред: он ку­пец, его не тронь. "Мы, го­во­рит, и дво­ря­нам не ус­ту­пим". Да дворян­ин… ах ты, ро­жа! - дво­ря­нин учит­ся на­укам: его хоть и се­кут в шко­ле, да за де­ло, чтоб он знал по­лез­ное. А ты что? - на­чи­на­ешь плу­т­нями, те­бя хо­зя­ин бьет за то, что не уме­ешь обманы­вать. Еще мальчиш­ка, "Отче на­ша" не зна­ешь, а уж обмери­ва­ешь; а как ра­зоп­рет те­бе брю­хо да набьешь се­бе кар­ман, так и за­важ­ни­чал! Фу ты, ка­кая не­ви­даль! От­того, что ты шест­над­цать са­мо­ва­ров вы­ду­ешь в день, так от­то­го и важ­ничаешь? Да я пле­вать на твою го­ло­ву и на твою важ­ность!

Купцы (кла­ня­ясь). Ви­но­ва­ты, Ан­тон Ан­то­но­вич!

Городничий. Жа­ло­ваться? А кто те­бе по­мог сплу­то­вать, ког­да ты стро­ил мост и на­пи­сал де­ре­ва на двад­цать ты­сяч, тог­да как его и на сто руб­лей не бы­ло? Я по­мог те­бе, коз­линая бо­ро­да! Ты по­за­был это? Я, по­ка­зав­ши это на те­бя, мог бы те­бя так­же спро­ва­дить в Си­бирь. Что ска­жешь? а?

Купцы. Бо­гу ви­но­ва­ты, Ан­тон Ан­то­но­вич! Лу­ка­вый по­путал. И за­ка­ем­ся впе­ред жа­ло­ваться. Уж ка­кое хошь удов­лет­во­ре­ние, не гне­вись только!

Городничий. Не гне­вись! Вот ты те­перь ва­ля­ешься у ног мо­их. От­че­го? - от­то­го, что мое взя­ло; а будь хоть немнож­ко на тво­ей сто­ро­не, так ты бы ме­ня, ка­налья, втоп­тал по са­мую грязь, еще бы и брев­ном свер­ху на­ва­лил.

Купцы (кла­ня­ют­ся в но­ги). Не по­гу­би, Ан­тон Ан­то­но­вич!

Городничий. Не по­гу­би! Те­перь: не по­гу­би! а преж­де что? Я бы вас… (Мах­нув ру­кой.) Ну, да бог прос­тит! пол­но! Я не па­мя­тоз­ло­бен; только те­перь смот­ри дер­жи ухо вост­ро! Я вы­даю доч­ку не за ка­ко­го-ни­будь прос­то­го дворяни­на­: чтоб позд­рав­ле­ние бы­ло… по­ни­ма­ешь? не то чтоб от­бояриться ка­ким-ни­будь ба­лыч­ком или го­ло­вою са­ха­ру… Ну, сту­пай с бо­гом!

Купцы ухо­дят.


ЯВЛЕНИЕ ІІІ

Те же, Ам­мос Фе­до­ро­вич, Ар­те­мий Фи­лип­по­вич, по­том Рас­та­ковс­кий.

Аммос Фе­до­ро­вич (еще в две­рях.) Ве­рить ли слу­хам, Ан­тон Ан­то­но­вич? к вам при­ва­ли­ло не­обык­но­вен­ное сча­стие?

Артемий Фи­лип­по­вич. Имею честь позд­ра­вить с не­обы­к­новенным счас­ти­ем. Я ду­шев­но об­ра­до­вал­ся, ког­да услы­шал. (Под­хо­дит к руч­ке Ан­ны Анд­ре­ев­ны.) Ан­на Ан­дре­евн­а! (Под­хо­дя к руч­ке Марьи Ан­то­нов­ны.) Марья Ан­то­новна!

Растаковский (входит). Ан­то­на Ан­то­но­ви­ча позд­рав­ляю. Да прод­лит бог жизнь ва­шу и но­вой че­ты и даст вам по­томст­во мно­го­чис­лен­ное вну­чат и прав­ну­чат! Ан­на Ан­дреевна! (Под­хо­дит к руч­ке Ан­ны Анд­ре­ев­ны.) Марья Ан­тоновна! (Под­хо­дит к руч­ке Марьи Ан­то­нов­ны.)


ЯВЛЕНИЕ ІV

Те же, Ко­роб­кин с же­ною, Лю­лю­ков.

Коробкин. Имею честь позд­ра­вить Ан­то­на Ан­то­но­ви­ча! Ан­на Анд­ре­ев­на! (Под­хо­дит к руч­ке Ан­ны Анд­ре­ев­ны.) Ма­рья Ан­то­нов­на! (Под­хо­дит к ее руч­ке.)

Жена Ко­роб­ки­на. Ду­шев­но позд­рав­ляю вас, Ан­на Ан­дре­евна, с но­вым счас­ти­ем.

Люлюков. Имею честь позд­ра­вить, Ан­на Анд­ре­ев­на! (По­д­хо­дит к руч­ке и по­том, об­ра­тив­шись к зри­те­лям, щел­кает язы­ком с ви­дом удальства.) Марья Ан­то­нов­на! Имею честь позд­ра­вить. (Под­хо­дит к ее руч­ке и об­ра­ща­ет­ся к зри­те­лям с тем же удальством.)


ЯВЛЕНИЕ V

Множество гос­тей в сюр­ту­ках и фра­ках под­хо­дят сначал­а к руч­ке Ан­ны Анд­ре­ев­ны, го­во­ря: "Анна Анд­ре­ев­на!" - по­том к Марье Ан­то­нов­не, го­во­ря: "Марья Ан­то­нов­на!". Боб­чинс­кий и Доб­чинс­кий про­тал­ки­ва­ют­ся.

Бобчинский. Имею честь позд­ра­вить!

Добчинский. Ан­тон Ан­то­но­вич! имею честь позд­ра­вить!

Бобчинский. С бла­го­по­луч­ным про­ис­шест­ви­ем!

Добчинский. Ан­на Анд­ре­ев­на!

Бобчинский. Ан­на Анд­ре­ев­на!

Оба под­хо­дят в од­но и то же вре­мя и стал­ки­ва­ют­ся лба­ми.

Добчинский. Марья Ан­то­нов­на! (Под­хо­дит к руч­ке.) Честь имею позд­ра­вить. Вы бу­де­те в большом, большом счас­тии, в зо­ло­том платье и хо­дить и де­ли­кат­ные раз­ные су­пы ку­шать; очень за­бав­но бу­де­те про­во­дить вре­мя.

Бобчинский (пе­ре­би­вая). Марья Ан­то­нов­на, имею честь позд­ра­вить! Да бог вам вся­ко­го бо­гатст­ва, чер­вон­цев и сын­ка-с эта­ко­го ма­ленько­го, вон эн­та­ко­го-с (по­ка­зы­ва­ет ру­кою), что мож­но бы­ло на ла­дон­ку по­са­дить, да-с! Все бу­дет мальчиш­ка кри­чать: уа! уа! Уа!..


ЯВЛЕНИЕ VІ

Еще нес­колько гос­тей, под­хо­дя­щих к руч­кам. Лу­ка Лу­кич с же­ною.

Лука Лу­кич. Имею честь…

Жена Лу­ки Лу­ки­ча (бе­жит впе­ред). Позд­рав­ляю вас, Ан­на Анд­ре­ев­на!

Целуются.

А я так, пра­во, об­ра­до­ва­лась. Го­во­рят мне: "Анна Ан­дре­евна вы­да­ет доч­ку". "Ах, бо­же мой!" - ду­маю се­бе, и так об­ра­до­ва­лась, что го­во­рю му­жу: "Пос­лу­шай, Лу­кан­чик, вот так счас­тие Ан­не Анд­ре­ев­не!" "Ну, - ду­маю се­бе, - сла­ва бо­гу!" И го­во­рю ему: "Я так вос­хи­ще­на, что сго­раю нетерпе­нием изъявить лич­но Ан­не Анд­ре­ев­не…" "Ах, бо­же мой! - ду­маю се­бе, - Ан­на Анд­ре­ев­на имен­но ожи­да­ла хорош­ей пар­тии для сво­ей до­че­ри, а вот те­перь та­кая судьба: имен­но так сде­ла­лось, как она хо­те­ла", - и так, пра­во, обрадова­лась, что не мог­ла го­во­рить. Пла­чу, пла­чу, прос­то ры­даю. Уже Лу­ка Лу­кич го­во­рит: "отче­го ты, На­стенька, рыда­ешь?" - "Лу­кан­чик, го­во­рю, я и са­ма не знаю, сле­зы так вот ре­кой и льются".

Городничий. По­кор­ней­ше про­шу са­диться, гос­по­да! Эй, Миш­ка, при­не­си сю­да по­больше стульев.

Гости са­дят­ся.


ЯВЛЕНИЕ VІІ

Те же, част­ный прис­тав и квар­тальные.

Частный прис­тав. Имею честь позд­ра­вить вас, ва­ше вы­сокоблагородие и по­де­лать вам бла­го­денст­вия на мно­гие ле­та!

Городничий. Спа­си­бо, спа­си­бо! Про­шу са­диться, гос­по­да!

Гости уса­жи­ва­ют­ся.

Аммос Фе­до­ро­вич. Но ска­жи­те, по­жа­луй­ста, Ан­тон Анто­нович, ка­ким об­ра­зом все это на­ча­лось, пос­те­пен­ный ход все­го, то есть, де­ла.

Городничий. Ход де­ла чрез­вы­чай­ный: из­во­лил соб­стве­н­нолично сде­лать пред­ло­же­ние.

Анна Анд­ре­ев­на. Очень поч­ти­тельным и са­мым тон­ким об­ра­зом. Все чрез­вы­чай­но хо­ро­шо го­во­рил. Го­во­рит: "Я, Ан­на Анд­ре­ев­на, из од­но­го только ува­же­ния к ва­шим до­стоинствам…" И та­кой прек­рас­ный, вос­пи­тан­ный че­ло­век, са­мых бла­го­род­ней­ших пра­вил! "Мне, ве­ри­те ли, Ан­на Ан­дреевна, мне жизнь - ко­пей­ка; я только по­то­му, что ува­жаю ва­ши ред­кие ка­чест­ва".

Марья Ан­то­нов­на. Ах, ма­менька! ведь это он мне гово­рил.

Анна Анд­ре­ев­на. Пе­рес­тань, ты ни­че­го не зна­ешь и не в свое де­ло не ме­шай­ся! "Я, Ан­на Анд­ре­ев­на, изум­ля­юсь…" В та­ких лест­ных рас­сы­пал­ся сло­вах… И ког­да я хо­те­ла ска­зать: "Мы ни­как не сме­ем на­де­яться на та­кую честь", - он вдруг упал на ко­ле­ни и та­ким са­мым бла­го­род­ней­шим об­разом: "Анна Анд­ре­ев­на, не сде­лай­те ме­ня несчастней­шим! сог­ла­си­тесь от­ве­чать мо­им чувст­вам, не то я сме­р­тью окон­чу жизнь свою".

Марья Ан­то­нов­на. Пра­во, ма­менька, он обо мне это гово­рил.

Анна Анд­ре­ев­на. Да, ко­неч­но… и об те­бе бы­ло, я ни­че­го это­го не от­вер­гаю.

Городничий. И так да­же на­пу­гал: го­во­рил, что застре­ли­тся. "Заст­ре­люсь, заст­ре­люсь!" - го­во­рит.

Многие из гос­тей. Ска­жи­те по­жа­луй­ста!

Аммос Фе­до­ро­вич. Экая шту­ка!

Лука Лу­кич. Вот под­лин­но, судьба уж так ве­ла.

Артемий Фи­лип­по­вич. Не судьба, ба­тюш­ка, судьба - ин­дейка: зас­лу­ги при­ве­ли к то­му. (В сто­ро­ну.) Эта­кой свинье ле­зет в рот всег­да счастье!

Аммос Фе­до­ро­вич. Я, по­жа­луй, Ан­тон Ан­то­но­вич, про­дам вам то­го ко­белька, ко­то­ро­го тор­го­ва­ли.

Городничий. Нет, мне те­перь не до ко­бельков.

Аммос Фе­до­ро­вич. Ну, не хо­ти­те, на дру­гой со­ба­ке сой­демся.

Жена Ко­роб­ки­на. Ах, как, Ан­на Анд­ре­ев­на, я ра­да ва­ше­му счастью! вы не мо­же­те се­бе предс­та­вить.

Коробкин. Где ж те­перь, поз­вольте уз­нать, на­хо­дит­ся име­ни­тый гость? Я слы­шал, что он уехал за­чем-то.

Городничий. Да, он отп­ра­вил­ся на один день по весьма важ­но­му де­лу.

Анна Анд­ре­ев­на. К сво­ему дя­де, что­бы исп­ро­сить бла­го­словения.

Городничий. Исп­ро­сить бла­гос­ло­ве­ния; но завт­ра же… (Чи­ха­ет.)

Поздравления сли­ва­ют­ся в один гул.

Много бла­го­да­рен! Но завт­ра же и на­зад… (Чи­ха­ет.)

Поздравительный гул; слыш­нее дру­гих го­ло­са:

Частн­ого прис­та­ва. Здра­вия же­ла­ем, ва­ше высоко­бла­го­родие!

Голос Боб­чинс­ко­го. Сто лет и куль чер­вон­цев!

Голос Доб­чинс­ко­го. Прод­ли бог на со­рок со­ро­ков!

Артемия Фи­лип­по­ви­ча. Чтоб ты про­пал!

Жены Ко­роб­ки­на. Черт те­бя по­бе­ри!

Городничий. По­кор­ней­ше бла­го­да­рю! И вам то­го ж же­лаю.

Анна Анд­ре­ев­на. Мы те­перь в Пе­тер­бур­ге на­ме­ре­ны жить. А здесь, приз­на­юсь, та­кой воз­дух… де­ре­венс­кий уж слиш­ком!.. приз­на­юсь, большая неп­ри­ят­ность… Вот и муж мой… он там по­лу­чит ге­не­ральский чин.

Городничий. Да, приз­на­юсь, гос­по­да, я, черт возьми, очень хо­чу быть ге­не­ра­лом.

Лука Лу­кич. И дай бог по­лу­чить!

Растаковский. От че­ло­ве­ка не­воз­мож­но, а от бо­га все во­з­мож­но.

Аммос Фе­до­ро­вич. Большо­му ко­раб­лю - большое плава­нье.

Артемий Фи­лип­по­вич. По зас­лу­гам и честь.

Аммос Фе­до­ро­вич (в сто­ро­ну). Вот вы­ки­нет шту­ку, ког­да в са­мом де­ле сде­ла­ет­ся ге­не­ра­лом! Вот уж ко­му прис­та­ло ге­не­ральство, как ко­ро­ве сед­ло! Ну, брат, до это­го еще да­лека пес­ня. Тут и по­чи­ще те­бя есть, а до сих пор еще не ге­нералы.

Артемий Фи­лип­по­вич (в сто­ро­ну). Эка черт возьми, уж и в ге­не­ра­лы ле­зет! Че­го доб­ро­го, мо­жет, и бу­дет ге­не­ра­лом. Ведь у не­го важ­нос­ти, лу­ка­вый не взял бы его, до­во­ль­но. (Обра­ща­ясь к не­му.) Тог­да, Ан­тон Ан­то­но­вич, и нас не по­забудьте.

Аммос Фе­до­ро­вич. И ес­ли что слу­чит­ся, нап­ри­мер ка­кая-ни­будь на­доб­ность по де­лам, не ос­тавьте покро­ви­те­ль­ством!

Коробкин. В сле­ду­ющем го­ду по­ве­зу сын­ка в сто­ли­цу на пользу го­су­дарст­ва, так сде­лай­те ми­лость, ока­жи­те ему ва­шу про­тек­цию, мес­то от­ца зас­ту­пи­те си­рот­ке.

Городничий. Я го­тов со сво­ей сто­ро­ны, го­тов ста­раться.

Анна Анд­ре­ев­на. Ты, Ан­то­ша, всег­да го­тов обе­щать. Во-пер­вых, те­бе не бу­дет вре­ме­ни ду­мать об этом. И как мож­но и с ка­кой ста­ти се­бя об­ре­ме­нять эта­ки­ми обе­ща­ни­ями?

Городничий. По­че­му ж, ду­ша моя? иног­да мож­но.

Анна Анд­ре­ев­на. Мож­но, ко­неч­но, да ведь не вся­кой же ме­люз­ге ока­зы­вать пок­ро­ви­тельство.

Жена Ко­роб­ки­на. Вы слы­ша­ли, как она трак­ту­ет нас?

Гостья. Да, она та­ко­ва всег­да бы­ла; я ее знаю: по­са­ди ее за стол, она и но­ги свои…


ЯВЛЕНИЕ VІІІ

Те же и почт­мей­стер впо­пы­хах, с рас­пе­ча­тан­ным пись­мом в ру­ке.

Почтмейстер. Уди­ви­тельное де­ло, гос­по­да! Чи­нов­ник, ко­то­ро­го мы при­ня­ли за ре­ви­зо­ра, был не ре­ви­зор.

Все. Как не ре­ви­зор?

Почтмейстер. Сов­сем не ре­ви­зор, - я уз­нал это из пи­сь­ма…

Городничий. Что вы? что вы? из ка­ко­го письма?

Почтмейстер. Да из собст­вен­но­го его письма. При­но­сят ко мне на поч­ту письмо. Взгля­нул на ад­рес - ви­жу: "в По­чтамтскую ули­цу". Я так и обом­лел. "Ну, - ду­маю се­бе, - ве­р­но, на­шел бес­по­ряд­ки по поч­то­вой части и уве­дом­ля­ет на­ча­льство". Взял да и рас­пе­ча­тал.

Городничий. Как же вы?..

Почтмейстер. Сам не знаю, не­ес­тест­вен­ная си­ла по­бу­ди­ла­. Приз­вал бы­ло уже курьера, с тем что­бы отправ­ить его с эш­та­фе­той, - но лю­бо­пытст­во та­кое одо­ле­ло, ка­кого еще ни­ког­да не чувст­во­вал. Не мо­гу, не мо­гу! слы­шу, что не мо­гу! тя­нет, так вот и тя­нет! В од­ном ухе так вот и слы­шу: "Эй, не рас­пе­ча­ты­вай! про­па­дешь, как ку­ри­ца"; а в дру­гом слов­но бес ка­кой шеп­чет: "Рас­пе­ча­тай, рас­пе­ча­тай, распе­чатай!" И как при­да­вил сур­гуч - по жи­лам огонь, а ра­с­печа­тал - мо­роз, ей-бо­гу мо­роз. И ру­ки дро­жат, и все по­му­ти­лось.

Городничий. Да как же вы ос­ме­ли­лись рас­пе­ча­тать пи­сь­мо та­кой упол­но­мо­чен­ной осо­бы?

Почтмейстер. В том-то и шту­ка, что он не уполномочен­ный­ и не осо­ба!

Городничий. Что ж он, по-ва­ше­му, та­кое?

Почтмейстер. Ни се ни то; черт зна­ет что та­кое!

Городничий (за­пальчи­во). Как не се ни то? Как вы сме­ет­е наз­вать его ни тем ни сем, да еще и черт зна­ет чем? Я вас под арест…

Почтмейстер. Кто? Вы?

Городничий. Да, я!

Почтмейстер. Ко­рот­ки ру­ки!

Городничий. Зна­ете ли, что он же­нит­ся на мо­ей до­че­ри, что я сам бу­ду вельмо­жа, что я в са­мую Си­бирь законопа­чу?­

Почтмейстер. Эх, Ан­тон Ан­то­но­вич! что Си­бирь? да­ле­ко Си­бирь. Вот луч­ше я вам проч­ту. Гос­по­да! поз­вольте про­чи­тать письмо!

Все. Чи­тай­те, чи­тай­те!

Почтмейстер (чи­та­ет). "Спе­шу уве­до­мить те­бя, ду­ша моя Тря­пич­кин, ка­кие со мной чу­де­са. На до­ро­ге об­чис­тил ме­ня кру­гом пе­хот­ный ка­пи­тан, так что трак­тир­щик хо­тел уже бы­ло по­са­дить в тюрьму; как вдруг, по мо­ей петер­бур­гской фи­зи­оно­мии и по кос­тю­му, весь го­род при­нял ме­ня за ге­не­рал-гу­бер­на­то­ра. И я те­перь жи­ву у городни­чего, жу­ирую, во­ло­чусь нап­ро­па­лую за его же­ной и доч­кой; не ре­шил­ся только, с ко­то­рой на­чать, - ду­маю, преж­де с ма­ту­шки, по­то­му что, ка­жет­ся, го­то­ва сей­час на все услу­ги. По­м­нишь, как мы с то­бой бедст­во­ва­ли, обе­да­ли нашер­амы­жку и как один раз бы­ло кон­ди­тер схва­тил ме­ня за во­ро­тник по по­во­ду съеден­ных пи­рож­ков на счет дохо­дов аг­лиц­ко­го ко­ро­ля? Те­перь сов­сем дру­гой обо­рот. Все мне да­ют взай­мы сколько угод­но. Ори­ги­на­лы страш­ные. От сме­ху ты бы умер. Ты, я знаю, пи­шешь ста­тей­ки: поме­сти их в свою ли­те­ра­ту­ру. Во-пер­вых, го­род­ни­чий - глуп, как си­вый ме­рин…"

Городничий. Не мо­жет быть это­го! Там нет это­го.

Почтмейстер (по­ка­зы­ва­ет письмо). Чи­тай­те са­ми.

Городничий (чи­та­ет). "Как си­вый ме­рин". Не мо­жет быть! вы это са­ми на­пи­са­ли.

Почтмейстер. Как же бы я стал пи­сать?

Артемий Фи­лип­по­вич. Чи­тай­те!

Лука Лу­кич. Чи­тай­те!

Почтмейстер (про­дол­жая чи­тать). "Го­род­ни­чий - глуп, как си­вый ме­рин…"

Городничий. О, черт возьми! нуж­но еще пов­то­рять! как буд­то оно там и без то­го не сто­ит.

Почтмейстер (про­дол­жая чи­тать). Хм… хм… хм… хм… "си­вый ме­рин. Почт­мей­стер то­же доб­рый че­ло­век…" (Ос­тав­ляя чи­тать.) Ну, тут обо мне то­же он неп­ри­лич­но вы­ра­зил­ся.

Городничий. Нет, чи­тай­те!

Почтмейстер. Да к че­му ж?..

Городничий. Нет, черт возьми, ког­да уж чи­тать, так чи­тать! Чи­тай­те все!

Артемий Фи­лип­по­вич. Поз­вольте, я про­чи­таю. (На­де­ва­ет оч­ки и чи­та­ет.) "Почт­мей­стер точь-в-точь наш депар­таментский сто­рож Ми­хе­ев; долж­но быть, так­же, под­лец пьет горькую".

Почтмейстер (к зри­те­лям.) Ну, сквер­ный мальчиш­ка, ко­торого на­до вы­сечь; больше ни­че­го!

Артемий Фи­лип­по­вич (про­дол­жая чи­тать). "Надзира­тель над бо­го­угод­ным за­ве­де… и… и… и… (За­ика­ет­ся.)

Коробкин. А что ж вы ос­та­но­ви­лись?

Артемий Фи­лип­по­вич. Да не­чет­кое пе­ро… впро­чем, ви­д­но, что не­го­дяй.

Коробкин. Дай­те мне! Вот у ме­ня, я ду­маю, по­луч­ше гла­за. (Бе­рет письмо.)

Артемий Фи­лип­по­вич (не да­вая письмо). Нет, это мес­то мож­но про­пус­тить, а там дальше раз­бор­чи­во.

Коробкин. Да поз­вольте, уж я знаю.

Артемий Фи­лип­по­вич. Про­чи­тать я и сам про­чи­таю; да­лее, пра­во, все раз­бор­чи­во.

Почтмейстер. Нет, все чи­тай­те! ведь преж­де все чи­та­но.

Все. От­дай­те, Ар­те­мий Фи­лип­по­вич, от­дай­те письмо! (Ко­роб­ки­ну.) Чи­тай­те!

Артемий Фи­лип­по­вич. Сей­час. (Отда­ет письмо.) Вот, по­з­вольте… (Зак­ры­ва­ет пальцем.) Вот от­сю­да чи­тай­те.

Все прис­ту­па­ют к не­му.

Почтмейстер. Чи­тай­те, чи­тай­те! вздор, все чи­тай­те!

Коробкин (чи­тая). "Над­зи­ра­тель над бо­го­угод­ным заве­дением Зем­ля­ни­ка - со­вер­шен­ная свинья в ер­мол­ке".

Артемий Фи­лип­по­вич (к зри­те­лям). И не­ост­ро­ум­но! Сви­нья в ер­мол­ке! где ж свинья бы­ва­ет в ер­мол­ке?

Коробкин (про­дол­жая чи­тать). "Смот­ри­тель учи­лищ про­тух­нул наск­возь лу­ком".

Лука Лу­кич (к зри­те­лям). Ей-бо­гу, и в рот ни­ког­да не брал лу­ку.

Аммос Фе­до­ро­вич (в сто­ро­ну). Сла­ва бо­гу, хоть, по край­ней ме­ре, обо мне нет!

Коробкин (чи­та­ет). "Судья…"

Аммос Фе­до­ро­вич. Вот те­бе на! (Вслух.) Гос­по­да, я ду­маю, что письмо длин­но. Да и черт ли в нем: дрянь эта­кую чи­тать.

Лука Лу­кич. Нет!

Почтмейстер. Нет, чи­тай­те!

Артемий Фи­лип­по­вич. Нет уж, чи­тай­те!

Коробкин (про­дол­жа­ет). "Судья Ляп­кин-Тяп­кин в силь­нейшей сте­пе­ни мо­ве­тон…" (Оста­нав­ли­ва­ет­ся.) Долж­но быть, фран­цузс­кое сло­во.

Аммос Фе­до­ро­вич. А черт его зна­ет, что оно зна­чит! Еще хо­ро­шо, ес­ли только мо­шен­ник, а мо­жет быть, и то­го еще ху­же.

Коробкин (про­дол­жая чи­тать). "А впро­чем, на­род госте­приимный и доб­ро­душ­ный. Про­щай, ду­ша Тряпичк­ин. Я сам, по при­ме­ру тво­ему, хо­чу за­няться ли­те­ра­ту­рой. Скуч­но, брат, так жить; хо­чешь, на­ко­нец, пи­щи для ду­ши. Ви­жу: точ­но нуж­но чем-ни­будь вы­со­ким за­няться. Пи­ши ко мне в Са­ра­товс­кую гу­бер­нию, а от­ту­да в де­рев­ню Подкатилов­ку. (Пе­ре­во­ра­чи­ва­ет письмо и чи­та­ет ад­рес.) Его благоро­дию, ми­лос­ти­во­му го­су­да­рю, Ива­ну Васильев­ичу Тряпич­кину, в Поч­тамтс­кую ули­цу, в до­ме под нумер­ом девяно­сто седьмым, по­во­ро­тя на двор, в третьем эта­же нап­ра­во".

Однаиздам. Ка­кой реп­ри­мант не­ожи­дан­ный!

Городничий. Вот ког­да за­ре­зал, так за­ре­зал! Убит, убит, сов­сем убит! Ни­че­го не ви­жу. Ви­жу ка­кие-то сви­ные ры­ла вмес­то лиц, а больше ни­че­го… Во­ро­тить, во­ро­тить его! (Ма­шет ру­кою.)

Куды во­ро­тить! Я, как на­роч­но, при­ка­зал смот­ри­те­лю дать са­мую луч­шую трой­ку; черт уго­раз­дил дать и впе­ред пред­пи­са­ние.

Жена Ко­роб­ки­на. Вот уж точ­но, бесп­ри­мер­ная кон­фу­зия!

Аммос Фе­до­ро­вич. Од­на­ко ж, черт возьми, гос­по­да! он у ме­ня взял трис­та руб­лей взай­мы.

Артемий Фи­лип­по­вич. У ме­ня то­же трис­та руб­лей.

Почтмейстер (взды­ха­ет). Ох! и у ме­ня трис­та руб­лей.

Бобчинский. У нас с Пет­ром Ива­но­ви­чем шестьде­сят пять-с на ас­сиг­на­ции-с, да-с.

Аммос Фе­до­ро­вич (в не­до­уме­нии рас­став­ля­ет ру­ки). Как же это, гос­по­да? Как это, в са­мом де­ле, мы так оп­ло­ша­ли?

Городничий (бьет се­бя по лбу). Как я - нет, как я, ста­рый ду­рак? Вы­жил, глу­пый ба­ран, из ума!.. Трид­цать лет жи­ву на служ­бе; ни один ку­пец, ни под­ряд­чик не мог про­вес­ти; мо­шен­ни­ков над мо­шен­ни­ка­ми об­ма­ны­вал, прой­дох и плу­тов та­ких, что весь свет го­то­вы об­во­ро­вать, под­де­вал на уду! Трех гу­бер­на­то­ров об­ма­нул!.. Что гу­бер­на­то­ров! (мах­нул ру­кой) не­че­го и го­во­рить про гу­бер­на­то­ров…

Анна Анд­ре­ев­на. Но это­го не мо­жет быть, Ан­то­ша: он об­ручился с Ма­шенькой…

Городничий (в серд­цах). Об­ру­чил­ся! Ку­киш с мас­лом - вот те­бе об­ру­чил­ся! Ле­зет мне в гла­за с об­ру­ченьем!.. (В ис­ступ­ле­нии.) Вот смот­ри­те, смот­ри­те, весь мир, все хри­стианство, все смот­ри­те, как оду­ра­чен го­род­ни­чий! Дурак­а ему, ду­ра­ка, ста­ро­му под­ле­цу! (Гро­зит са­мо­му се­бе кула­ком.) Эх ты, толс­то­но­сый! Со­сульку, тряп­ку при­нял за важ­ного че­ло­ве­ка! Вон он те­перь по всей до­ро­ге за­ли­ва­ет ко­локольчиком! Раз­не­сет по все­му све­ту ис­то­рию. Ма­ло то­го что пой­дешь в пос­ме­ши­ще - най­дет­ся щел­ко­пер, бумаго­ма­рака, в ко­ме­дию те­бя вста­вит. Вот что обид­но! Чи­на,зва­ния не по­ща­дит, и бу­дут все ска­лить зу­бы и бить в ладо­ши. Че­му сме­етесь? - Над со­бою сме­етесь!.. Эх вы!.. (Сту­чит со злос­ти но­га­ми об пол.) Я бы всех этих бумагома­рак! У, щел­ко­пе­ры, ли­бе­ра­лы прок­ля­тые! чертов­о се­мя! Уз­лом бы вас всех за­вя­зал, в му­ку бы стер вас всех да чер­ту в под­кладку! в шап­ку ту­ды ему!.. (Су­ет ку­ла­ком и бьет каб­лу­ком в пол. Пос­ле не­ко­то­ро­го мол­ча­ния.) До сих пор не мо­гу прий­ти в се­бя. Вот, под­лин­но, ес­ли бог хо­чет на­ка­зать, то от­ни­мет преж­де ра­зум. Ну что бы­ло в этом вер­топ­ра­хе по­хожего на ре­ви­зо­ра? Ни­че­го не бы­ло! Вот прос­то на пол­мизинца не бы­ло по­хо­же­го - и вдруг все: ре­визор! ре­ви­зор! Ну кто пер­вый вы­пус­тил, что он ре­ви­зор? От­ве­чай­те!

Артемий Фи­лип­по­вич (рас­став­ляя ру­ки). Уж как это слу­чилось, хоть убей, не мо­гу объяснить. Точ­но ту­ман ка­кой­-то оше­ло­мил, черт по­пу­тал.

Аммос Фе­до­ро­вич. Да кто вы­пус­тил - вот кто вы­пус­тил: эти мо­лод­цы! (По­ка­зы­ва­ет на Доб­чинс­ко­го и Бобчинско­го­.)

Бобчинский. Ей-ей, не я! и не ду­мал…

Добчинский. Я ни­че­го, сов­сем ни­че­го…

Артемий Фи­лип­по­вич. Ко­неч­но, вы.

Лука Лу­кич. Ра­зу­ме­ет­ся. При­бе­жа­ли как су­мас­шед­шие из трак­ти­ра: "При­ехал, при­ехал и де­нег не пло­тит…" Наш­ли важ­ную пти­цу!

Городничий. На­ту­рально, вы! сплет­ни­ки го­родс­кие, лгу­ны прок­ля­тые!

Артемий Фи­лип­по­вич. Чтоб вас черт поб­рал с ва­шим ре­визором и рас­ска­за­ми!

Городничий. Только рыс­ка­ет по го­ро­ду и сму­ща­ете всех, тре­щот­ки прок­ля­тые! Сплет­ни се­ете, со­ро­ки коро­тко­хво­стые!

Аммос Фе­до­ро­вич. Пач­ку­ны прок­ля­тые!

Лука Лу­кич. Кол­па­ки!

Артемий Фи­лип­по­вич. Сморч­ки ко­рот­коб­рю­хие!

Все обс­ту­па­ют их.

Бобчинский. Ей-бо­гу, это не я, это Петр Ива­но­вич.

Добчинский. Э, нет, Петр Ива­но­вич, вы ведь пер­вые то­го…

Бобчинский. А вот и нет; пер­вые то бы­ли вы.


ЯВЛЕНИЕ ПОСЛЕДНЕЕ

Те же и жан­дарм.

Жандарм. При­ехав­ший по имен­но­му по­ве­ле­нию из Пе­те­рбурга чи­нов­ник тре­бу­ет вас сей же час к се­бе. Он оста­новился в гос­ти­ни­це.

Произнесенные сло­ва по­ра­жа­ют как гро­мом всех. Звук изум­ле­ния еди­но­душ­но взле­та­ет из дамс­ких уст; вся груп­па, вдруг пе­ре­ме­нив­ши по­ло­же­ние, ос­та­ет­ся в окамене­нии.


Немая сце­на

Городничий по­се­ре­ди­не в ви­де стол­ба, с распростерты­ми ­ру­ка­ми и зап­ро­ки­ну­той на­зад го­ло­вою. По пра­вую ру­ку его же­на и дочь с уст­ре­мив­шим­ся к не­му дви­женьем все­го те­ла; за ни­ми почт­мей­стер, превративши­йся в вопроси­те­ль­ный знак, об­ра­щен­ный к зри­те­лям; за ним Лу­ка Лу­кич, по­те­ряв­ший­ся са­мым не­вин­ным об­разом; за ним, у са­мо­го края сце­ны, три да­мы, гостьи, при­слонившиеся од­на к дру­гой с са­мым са­ти­ри­чес­ким выраж­ением ли­ца, относя­щимся пря­мо к се­мей­ст­ву го­род­ни­че­го. По ле­вую сто­ро­ну го­род­ни­че­го: Зем­ля­ни­ка, нак­ло­нив­ший го­ло­ву нес­колько на­бок, как буд­то к че­му-то прислушивающийс­я; за ним су­дья с рас­то­пы­рен­ны­ми ру­ками, при­сев­ший поч­ти до зем­ли и сде­лав­ший дви­женье гу­ба­ми, как бы хо­тел посви­стать или про­из­несть: "Вот те­бе, ба­буш­ка, и Юрьев день!" За ним Ко­роб­кин, обративши­йся ко зри­те­лям с прищурен­ным гла­зом и ед­ким на­ме­ком на го­род­ни­че­го; за ним, у са­мо­го края сце­ны, Боб­чинс­кий и Доб­чинс­кий с устремив­шимися дви­женьями рук друг к дру­гу, разинутыми ­рта­ми и вы­пу­чен­ны­ми друг на дру­га гла­за­ми. Про­чие го­сти оста­ются прос­то стол­ба­ми. Поч­ти пол­то­ры ми­ну­ты ока­ме­не­в­ш­ая груп­па сох­ра­ня­ет та­кое по­ложение. За­на­вес опус­ка­ет­ся.


Оглавление

  •   КОМЕДИЯ В ПЯТИ ДЕЙСТВИЯХ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
  •   ХАРАКТЕРЫ И КОСТЮМЫ
  •   ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
  •   ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
  •   ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
  •   ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
  •   ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ